Читать онлайн Послушарики бесплатно

Глава первая. Джунгли

– Дети похожи на варенье. Когда варенье на своем месте, оно прекрасно, но трудно выдержать, если им перемазано все вокруг… Гм, да.

Таковы были ужасные слова нашего индийского дядюшки. Эти слова заставили нас почувствовать себя очень маленькими и рассердили. Когда противные взрослые говорят гадости, мы часто мысленно их обзываем, но сейчас мы были лишены такого утешения, ведь дядя не противный, а наоборот – очень даже милый… Когда не выходит из себя. Мы невольно подумали, что с его стороны не по-джентльменски сравнивать нас с вареньем. Как говорит Элис, варенье и вправду прекрасная штука – только не на мебели и не в других неподходящих местах.

– Может, отдать их в школу-интернат? – спросил наш отец.

Как ужасно, что он так сказал, ведь отец не одобряет школы-интернаты.

Потом он посмотрел на нас и добавил:

– Мне стыдно за них, сэр!

Участь ваша воистину горька и ужасна, если вас стыдится родной отец, и в груди каждого из нас стало так тесно, будто мы проглотили целиком сваренные вкрутую яйца. По крайней мере, так себя почувствовал Освальд, а отец однажды сказал, что раз Освальд старший сын, значит, он – полномочный представитель семьи. Значит, и остальные почувствовали себя точно так же.

Некоторое время все молчали. Наконец отец сказал:

– Можете идти, но помните…

О том, что говорилось после, лучше промолчать: одно и то же могут пересказывать без конца только школьные учителя. И все вы наверняка уже много раз слышали такие слова.

Когда выволочка закончилась, мы ушли.

Девочки плакали, а мы, мальчики, достали книги и начали читать, чтобы никто не подумал, будто мы переживаем. Но глубоко в душе нам было ох как несладко… Особенно Освальду, ведь он старший и представитель семьи. (Надеюсь, вы не забыли, что когда я говорю «Освальд», я говорю о себе? Потому что я очень скромный и стараюсь не хвастаться).

А ведь мы не собирались делать ничего дурного. Мы просто подумали, что взрослые не очень обрадуются, узнав о нашей затее, а если после игры мы вернем все на места, никто ничего не узнает. Но я не должен предвосхищать события. Предвосхищать – значит рассказывать историю не с начала, а с конца. Я объясняю вам это потому, что терпеть не могу, когда в рассказе попадаются незнакомые слова, а тебе велят поискать их самому в словаре.

Наша фамилия Бэстейбл. Нас шестеро детей – Освальд, Дора, Дикки, Элис, Ноэль и Эйч-Оу. Если вам интересно, почему мы зовем нашего младшего брата Эйч-Оу, можете прочитать книжку «История искателей сокровищ». Мы были этими самыми искателями сокровищ: искали их повсюду, потому что нам позарез нужно было разбогатеть. Но клад мы так и не нашли, зато нас нашел хороший, добрый дядя из Индии. Он помог нашему отцу с бизнесом, и отец смог поселить нас всех в большом красном доме в Блэкхите, забрав из дома на Люишем-роуд, где мы жили, когда были всего лишь бедными, но честными искателями сокровищ. Когда мы были бедными, но честными, мы думали, что если бы отец хорошо зарабатывал, нам бы не пришлось сидеть без карманных денег и носить поношенную одежду (сам-то я не прочь в таком ходить, но девочкам не нравится поношенное), и тогда мы были бы счастливы, и все у нас было бы замечательно.

Переехав в большой прекрасный блэкхитский дом, мы считали, что теперь все будет хорошо, ведь там есть виноградники и теплицы, конюшни и обсаженные кустарником аллеи, а в самом доме – газ, водопровод и, как сказано в справочнике «Лучшие домовладения», «в достатке все современные удобства». Я прочел справочник от корки до корки и переписал сюда это выражение. В прекрасном блэкхитском доме вся мебель прочная и крепкая, стулья не расшатаны, столы не поцарапаны, серебро не помято; тут много слуг, и каждый день вкусно кормят, а еще мы получаем много карманных денег.

Но просто удивительно, как быстро можно к чему-то привыкнуть, даже к тому, о чем мечталось больше всего на свете. Взять, к примеру, часы. Всем нам ужасно хотелось иметь часы. Но вот я походил с часами неделю или две, потом в них сломалась главная пружинка, а после того, как их починили у «Беннета» в деревне, я почти на них не смотрел. Часы больше не радовали меня, хотя, конечно, я был бы очень несчастен, если бы их отобрали. Точно так же дело обстоит с новой одеждой, вкусностями и множеством хороших вещей: к ним быстро привыкаешь и перестаешь восторгаться, хотя, если бы у нас все это отняли, мы были бы очень удручены. («Удручены» – хорошее слово, и я никогда раньше его не использовал).

Да, даже к хорошему привыкаешь и начинаешь хотеть чего-то большего. Отец назвал это обманчивостью богатства, дядя Альберта – неуспокоенностью, а миссис Лесли сказала, что некоторые называют это «божественной неудовлетворенностью». Освальд спросил мнения взрослых в пасхальные каникулы, за воскресным обедом. Наш дядя тогда заявил, что все это чушь, вот что нам действительно нужно – хлеб, вода и порка, но он просто шутил.

Мы переехали жить в новый дядин дом на Рождество, а после каникул девочки пошли в среднюю школу Блэкхита, а мы, мальчики, – в частную. Ну и пришлось же нам навалиться на учебу! Но к пасхальным каникулам мы уже поняли, что такое «обманчивость богатства». В каникулы особенно нечем было заняться, разве что ходить на детские представления. Потом начался летний триместр[1], и мы принялись зубрить еще прилежней. Стояла жара, и учителя начали часто выходить из себя и ругаться, а девочки жалели, что экзамены не устраивают в холодное время года. Не могу понять, почему бы не сделать экзамены зимой. Но разве в школах придумают что-нибудь путное? Вон, в школе девочек зачем-то преподают ботанику.

Наконец наступили летние каникулы, и мы снова расслабились – но только на несколько дней. Нам стало казаться, что мы что-то забыли, но не знаем, что именно. Нам хотелось, чтобы что-нибудь произошло, но мы не понятия не имели, каких ожидаем событий. Поэтому мы очень обрадовались, когда отец сказал:

– Я попросил мистера Фоулкса прислать сюда своих детей на недельку-другую. Ну вы их помните – они приезжали на Рождество. Вы должны быть добры к ним и следить, чтобы они хорошо провели время.

Мы отлично помнили этих детей, похожих на белых мышек, маленьких и пугливых, с очень блестящими глазами. Они не появлялись в нашем доме с Рождества, потому что Де́нис болел и вместе с сестрой жил у своей тетки в Рамсгите.

Элис и Дора захотели приготовить спальни для почётных гостей, но хорошая горничная иногда командует почище генерала, поэтому девочкам пришлось бросить свою затею. Все, что разрешила им Джейн – это поставить цветы на каминной полке в гостевой комнате, и девочкам пришлось спросить садовника, какие цветы сейчас можно сорвать, потому что в наших садах в то время не росло ничего стоящего.

Гости приехали на поезде в половине первого, и мы всей гурьбой пошли их встречать. После мне подумалось, что зря мы это сделали, потому что с детьми приехала их тетя. Она была в черной одежде, украшенной стеклярусом, и в маленькой шляпке. Когда мы сняли шляпы, тетя очень сварливо спросила:

– Вы кто такие?

Мы ответили:

– Мы Бэстейблы и пришли встретить Дейзи и Денни.

Тетя оказалась очень грубой.

– Это те дети или не те? – спросила она Дейзи и Денни, и нам стало их жалко. – Вы их помните?

Да, мы выглядели не слишком опрятными, потому что недавно играли в кустах в разбойников и знали, что как только вернемся домой к обеду, нам все равно придется умываться. И все-таки…

Денни пробормотал, что, кажется, он нас помнит. Но Дейзи сказала:

– Конечно, они те самые!

При этом у нее был такой вид, будто она вот-вот расплачется.

Тетушка вызвала кэб, сказала кэбмену, куда ехать, подсадила в экипаж Дейзи и Денни и сказала:

– Вы, девочки, если хотите, тоже можете поехать, но вам, маленьким мальчикам, придется пройтись пешком.

Кэб уехал, и тетушка повернулась к нам, чтобы сказать еще несколько слов на прощание. Мы знали – она будет бубнить, что мы должны причесаться и надеть перчатки, поэтому Освальд выпалил:

– До свидания! – и надменно отвернулся, прежде чем она успела открыть рот.

Кому еще кроме этой черной стеклярусной леди в маленькой шляпке пришло бы в голову назвать нас «маленькими мальчиками»? Она была похожа на мисс Мёрдстон из «Дэвида Копперфилда»[2]. Хотелось бы мне ей об этом сказать, но она бы все равно не поняла. Вряд ли она читала что-нибудь, кроме «Истории Маркема»[3], «Вопросов Мангналл»[4] и тому подобных «развивающих» книг.

Вернувшись домой, мы обнаружили, что вся приехавшая в кэбе четверка с чисто умытыми лицами сидит в гостиной (мы больше не называем эту комнату «детская»). Наши девочки задавали вежливые вопросы, а гости отвечали только «да», «нет» и «не знаю».

Мы, мальчики, не стали вступать в разговор. Мы стояли у окна и смотрели на улицу, пока гонг не позвал к обеду. Мы чувствовали, что все будет ужасно, – и не ошиблись. Такие гости не смогут ни поиграть в странствующих рыцарей, ни проскакать верхом через сердце Франции с запечатанным посланием кардинала. Никогда-то они не придумают, что сказать, чтобы запутать врага, если угодят в переплет.

Все, что говорили брат с сестрой, это «да, пожалуйста» или «нет, спасибо». Еще они очень аккуратно ели и всегда вытирали губы перед тем, как выпить из чашки и после того, как попьют, и никогда не разговаривали с набитым ртом.

После обеда дела пошли еще хуже.

Мы показали им все наши книги, а они сказали: «Спасибо» и хоть бы прочитали страницу-другую. Мы показали им все наши игрушки, а они сказали про каждую: «Спасибо, очень миленькая». Всё катилось в тартарары, и за чаем все молчали, кроме Ноэля и Эйч-Оу: эти двое разговаривали друг с другом о крикете.

После чая пришел отец и поиграл с гостями и с девочками в «Буквы». Ну хоть что-то. Но потом наступило время ужина, и этот ужин мне никогда не забыть. Освальд чувствовал себя героем книги, который делает что-то «из последних сил». Вряд ли я когда-нибудь раньше радовался, что пора идти в постель, но в тот раз обрадовался.

Когда гости легли, мы устроили совет в комнате девочек, и Дора сообщила, что Дейзи пришлось помочь расстегнуть все пуговицы и развязать все завязки, хотя девчонке уже почти десять лет, а Денни сказал, что не может заснуть без света.

Мы все сидели на кровати из красного дерева с балдахином и зелеными занавесями; такая кровать очень хорошо подходит для того, чтобы превратить ее в шатер, только экономка нам не разрешает.

– Какой кошмар, а? – спросил Освальд.

– Завтра они будут вести себя бойчее, – сказала Элис. – Они просто стесняются.

Дикки ответил, что стесняться не грех, но зачем вести себя как полные идиоты?

– Они боятся. Понимаете, мы все для них чужие, – объяснила Дора.

– Мы же не дикие звери и не индейцы, мы их не съедим. Чего бояться-то? – спросил Дикки.

Ноэль высказал предположение, что наши гости – заколдованные принц и принцесса. Их превратили в белых кроликов, а когда волшебство закончилось, изменились только их тела, а души остались кроличьими. Освальд велел брату умолкнуть.

– Кой смысл в твоих выдумках? Надо решить, что делать. Нельзя допустить, чтобы эти хлюпики испортили нам каникулы.

– Нельзя, – согласилась Элис. – Но не могут же они вечно оставаться хлюпиками. Может, они стали такими из-за тетки Мёрдстон. Она кого угодно превратит в хлюпика.

– Все равно, еще одного такого дня мы не переживем, – сказал Освальд. – Надо что-то придумать, чтобы пробудить их от хлюпиковой лета… Как ее там? Ле-тар-гии. В общем, спячки. Что-нибудь внезапное и решительное.

– Ловушка! – предложил Эйч-Оу. – Пусть попадутся в нее, как только встанут. А на ночь подложить им в постель яблочный пирог.

Но Дора и слышать об этом не хотела и, надо признать, была права.

– А может, придумаем хорошую игру, как в те времена, когда мы искали сокровища? – сказала она.

– Какую именно игру? – поинтересовались мы.

Но она не знала.

– Это должна быть хорошая, долгая игра, – сказал Дикки. – Если они захотят, пусть играют с нами, а если не захотят…

– Тогда я почитаю им вслух, – вызвалась Элис.

Но мы закричали:

– Ты что, не надо! Начнешь – и тебе придется читать им все каникулы!

– Я совсем другое хотел сказать, – заявил Дикки. – Я хотел сказать, что если они не захотят играть, пусть занимаются чем угодно.

С тем, что надо что-то придумать, согласились все, но никому не приходило стоящих идей. В конце концов совет разошелся, так ничего и не придумав, потому что экономка миссис Блейк пришла и погасила свет.

Но на следующее утро за завтраком (оба чужака сидели за столом такие розовые и чистенькие) Освальд вдруг сказал:

– Придумал! Мы устроим в саду джунгли.

Остальные согласились, и мы обсуждали идею до конца завтрака. Маленькие чужаки знай себе твердили: «Не знаю», о чем ни спроси.

После завтрака Освальд потихоньку отвел своих братьев и сестер в сторону.

– Вы согласны позволить мне сегодня побыть главным? Ведь это я придумал насчет джунглей.

Все согласились, и Освальд сказал:

– Будем играть в «Книгу джунглей». Чур, я Маугли! А остальные могут быть кем угодно – отцом и матерью Маугли или любым из зверей.

– Вряд ли те двое читали про Маугли, – сказал Ноэль. – Похоже, они вообще ничего не читают, кроме учебников.

– Ну, зверей-то они изобразить смогут! Для этого большого ума не надо.

На том и порешили.

И вот Освальд (дядя Альберта иногда говорит, что он – прирожденный организатор) начал строить планы, как устроить джунгли. День для игры выдался самый удачный: наш индийский дядя уехал, отец уехал, миссис Блейк собиралась уходить, а у горничной был выходной.

Перво-наперво Освальд решил избавиться от белых мышек… В смысле от маленьких милых гостей. Он объяснил им, что во второй половине дня мы будем играть, и тогда они смогут изображать кого угодно, дал им «Книгу джунглей» и велел прочитать те рассказы, в которых говорится про Маугли. Потом отвел чужаков в укромное место среди садовых кадок и вернулся к остальным. Мы провели роскошное утро, сидя под кедром и обсуждая, что будем делать, когда миссис Блейк уйдет. Она ушла сразу после обеда.

Когда мы спросили Денни, кого он хочет изображать, оказалось, что он вообще не прочитал рассказы, которые ему отметил Освальд, а прочитал только про белого котика и Рикки-Тикки-Тави.

Тогда мы решили сперва сделать джунгли, а после переодеться для своих ролей. Освальд чувствовал себя слегка неловко, ведь он бросил чужаков одних на все утро, поэтому он назначил Денни своим помощником. Денни и вправду очень помог. У него оказались ловкие руки, и если он что-то делал, переделывать за ним не приходилось. Дейзи тоже могла бы прийти, но не захотела отрываться от чтения, и мы любезно оставили ее с книжкой – с гостями всегда надо обращаться любезно.

Кусты, как любой догадается, должны были стать джунглями, а лужайка под кедром – поляной в дебрях. Лужайку под кедром не видно из окон, поэтому мы ее и выбрали.

Потом мы начали собирать вещи.

Стояла жара – в такую жару солнце белое, а тени темно-серые, а не черные, какие бывают вечером.

Чего мы только ни напридумывали! Конечно, сперва мы натянули на подушки звериные шкуры и разложили на траве так, чтобы они как можно больше походили на настоящих зверей. Потом позвали Пинчера и натерли его с ног до головы толченым карандашным грифелем, чтобы пес стал цвета Серого Брата. Но Пинчер стряхнул с себя весь грифель, а ведь у нас ушло столько времени, чтобы его покрасить. Тут Элис сказала:

– О, я придумала! – сбегала в умывальную комнату отца и вернулась с тюбиком крема для бритья. Мы выжали крем на Пинчера, втерли в шерсть, и тогда грифель отлично прилип, а Пинчер уже по собственному желанию извалялся в пыли и сделался подходящего цвета. Он очень умный пес. Вот только, извалявшись, он сбежал и отыскался лишь под вечер.

Денни помогал нам возиться с Пинчером и шкурами диких зверей, а после бегства пса спросил:

– Можно мне сделать бумажных птичек и посадить на деревья? Я умею мастерить птиц.

Конечно, мы согласились.

У Денни нашлись газеты и красные чернила, и он быстро смастерил множество больших бумажных птиц с красными хвостами. Рассаженные на кустах, птицы выглядели прекрасно.

Денни возился со своими птицами – и вдруг сказал:

– О!

Вернее, не сказал, а завопил.

Мы посмотрели туда, куда уставился он, и увидели мохнатое существо с огромными рогами – что-то вроде быка или даже минотавра. Неудивительно, что Денни испугался. Оказалось, Элис завернулась в шкуру, служившую в прихожей ковром. Высший класс!

До сих пор мы не натворили ничего непоправимого. Последней каплей стало чучело лисы – и мне жаль, что о лисе вспомнил именно Освальд. Но он не стыдится своей изобретательности, ведь идея была блестящей. Теперь-то он знает, что лучше не брать чужих лис и другие чужие вещи без спроса, даже если они принадлежат человеку, живущему с тобой под одной крышей.

Именно Освальд открыл застекленный ящик в прихожей и вынул чучело лисы с серо-зеленой уткой в пасти. Когда остальные увидели, что лиса и утка смотрятся на лужайке прямо как настоящие, они бросились тащить из дома другие чучела. У дяди прорва разных чучел. Большинство из этих животных он застрелил сам – но не лисицу, конечно. В доме нашлась еще лисья голова, и мы повесили ее на куст: как будто лиса выглядывает из зарослей. Чучела птиц мы привязали веревочками к веткам деревьев. Уткоклюв (или утконос, я все время путаю, как он называется) очень хорошо смотрелся, сидя торчком на хвосте, а на него скалилась выдра.

Потом у Дикки тоже появилась мысль. Позже из-за нее не поднялось столько шума, сколько из-за чучел, но все равно мысль была нехорошей… Хотя и классной. Дикки просто взял шланг и перекинул его через ветку кедра. Мы принесли стремянку, с которой моют окна, пристроили шланг на ее ступеньках и включили: пусть это будет водопад. Вот только вода потекла между ступеньками и ничего, кроме мокроты и грязи, не получилось, поэтому мы взяли плащи, папин и дядин, и накрыли ими ступеньки. Теперь вода потекла, куда надо, и все вышло просто великолепно: ручеек побежал по лужайке, где мы вырыли для него канал. Выдра и утконос очутились в родной стихии.

Надеюсь, вам не скучно читать про джунгли; устраивать их было очень весело. Перебирая в памяти события прежних лет, я даже не знаю, когда мы проводили время лучше – пока забава не кончилась.

Мы вытащили из клеток всех кроликов, прицепили им розовые бумажные хвосты и охотились на них, дудя в охотничьи рожки, сделанные из газеты «Таймс». Каким-то образом кроликам удалось ускользнуть, и, прежде чем их на следующий день поймали, они успели съесть много салата и погрызли овощи на огороде. Освальд очень об этом сожалеет. Ему нравится садовник.

Денни хотел прицепить бумажные хвосты и морским свинкам, напрасно мы ему твердили, что там привязывать бумагу просто не к чему. Он думал, что мы шутим, пока мы ему не показали. Тогда он выпросил у девочек синие лоскутки, которые остались после того, как им пошили платья, и сказал:

– Я смастерю кушаки и повяжу вокруг маленьких свиных талий.

Он так и сделал. Концы лоскутков забавно торчали у свинок на спинах. Одну из морских свинок после этого так и не нашли, как и черепаху, которой мы покрасили панцирь киноварью. Черепаха уползла и не вернулась. Возможно, кто-то ее подобрал, решив, что она редкого дорогого вида, неизвестного в наших холодных широтах.

Благодаря всем этим чучелам, кроликам с бумажными хвостами и водопаду лужайка под кедром сделалась красивой, как чудесный сон.

А тут Элис возьми да скажи:

– Жаль, что тигры такие плоские.

Ведь когда вы мастерите тигров из подушек, из них можно сделать только спящих тигров, готовых проснуться и прыгнуть на вас. Трудно сделать так, чтобы тигриные шкуры смотрелись, как живые, если под ними нет костей, а всего лишь подушки да диванные валики.

– А как насчет подпорок под пивными бочонками? – спросил я.

И мы вытащили две штуки из подвала, прикрутили к ним шкуры веревкой, и все получилось распрекрасно. Ножки подставок отлично сыграли роль тигриных лап – то, что называется «завершающий штрих».

Потом мы, мальчики, надели купальные костюмы, чтобы резвиться в водопаде, не намочив одежду. Думаю, мы поступили очень благоразумно. Девочки только подоткнули платья и сняли туфли и чулки, а Эйч-Оу выкрасил ноги и руки коричневой краской, чтобы изображать Маугли, хотя Освальд был главным и четко заявил, что Маугли будет он сам. Конечно, остальные начали пререкаться с Эйч-Оу, и Освальд в конце концов заявил:

– Отлично! Никто не просил тебя краситься, но раз уж ты теперь коричневый, придется тебе стать бобром и жить в плотине под водопадом, пока краска не смоется.

Эйч-Оу ответил, что не хочет быть бобром.

– Не заставляй его, Освальд, – сказал Ноэль. – Пусть лучше будет бронзовой статуей в дворцовых садах, где бьет фонтан.

Мы дали Эйч-Оу шланг, и он поднял его над головой. Получился прекрасный фонтан, только коричневая краска не смылась. Тогда Дикки и Освальд тоже покрасились. Эйч-Оу мы, как могли, вытерли носовыми платками, потому что он уже начал дрожать. Коричневыми мы оставались еще несколько дней.

Потом мы начали распределять роли. Освальд должен был стать Маугли, та часть шланга, которая лежала на земле, стала скалистым питоном Каа, Пинчер – Серым Братом… Правда, Пинчера мы так и не смогли найти.

Пока остальные болтали, Дикки и Ноэль возились с тиграми из пивных подпорок. И тут произошло воистину печальное событие, в котором на самом деле не было нашей вины, мы ничего подобного не хотели.

Дейзи весь день просидела дома, читая книжку о джунглях. И вдруг, как раз когда Дикки и Ноэль забрались внутрь тигров и начали их двигать, пугая друг друга, она вышла. Конечно, в книге про Маугли ничего подобного нет, но наши тигры выглядели здорово, как живые, и я далек от того, чтобы винить девочку в случившемся… Хотя она могла бы подумать, к чему приведет ее опрометчивый поступок. Если бы не она, мы могли бы выйти из этой истории с куда меньшими потерями.

То, что произошло, было воистину ужасно.

Как только Дейзи увидела тигров, она резко остановилась и, издав вопль, похожий на паровозный свисток, упала на землю.

– Не бойся, о кроткая индианка! – воскликнул Освальд, с удивлением подумав, что, кажется, Дейзи все-таки умеет играть. – Я иду к тебе на помощь!

И он ринулся вперед с туземным луком и стрелами, захваченными из кабинета дяди.

Кроткая индианка не шелохнулась.

– Пойдем, – сказала ей Дора, – спрячемся в укрытии, пока этот добрый рыцарь будет сражаться, защищая нашу жизнь!

Дора могла бы помнить, что мы играем в дикарей, а не в рыцарей, но куда ей! Дора вечно все путает.

А Дейзи по-прежнему не шевелилась.

Тут мы по-настоящему испугались. Дора и Элис приподняли Дейзи. Ее губы были ужасного фиолетового цвета, глаза полузакрыты, и выглядела она кошмарно, совсем не так, как положено выглядеть упавшим в обморок прекрасным девицам. У тех всегда интересная бледность, а Дейзи была зеленая, как дешевая устрица на прилавке.

Охваченные тревогой, мы старались помочь ей, как могли: растирали руки и мягко, но настойчиво орошали ее бессознательное чело струей из шланга. Девочки ухитрились ослабить ее платье, хотя его нельзя было расшнуровать, оно просто спускалось до талии. Мы делали для Дейзи все возможное, когда услышали, как хлопнула садовая калитка.

– Кто бы там ни пришел, надеюсь, он направится прямиком к входной двери, – сказала Элис.

Но «кто бы там ни пришел» этого не сделал. Мы услышали на гравийной дорожке шаги, а потом раздался веселый голос дяди:

– Туда, туда. В такой солнечный день наши юные варвары играют где-нибудь в саду, там мы их и увидим.

И дядя безо всякого предупреждения появился на сцене, а вместе с ним – три других джентльмена и две дамы.

Мы были почти голые – я имею в виду мальчиков. Все, и мальчики, и девочки, промокли насквозь. Кроме Дейзи: она лежала в обмороке, или в припадке, или померла – мы еще не разобрались, что же с ней такое приключилось. И все чучела уставились дяде в лицо. Большинство чучел залило водой из шланга, а выдра и утконос плавали в ручье. Трое из нас были выкрашены темно-коричневой краской.

Часто нам удается скрыть улики, но в тот раз об этом нечего было и думать.

Быстрый ум Освальда мгновенно осознал, как поразило дядю представшее перед ним зрелище, и храбрая молодая кровь застыла в жилах мальчика, а сердце замерло.

– Что все это зна… Гм, да? – оскорбленным тоном вопросил дядя.

Освальд ответил, что мы играем в джунгли, а что случилось с Дейзи, он не знает. Никто не смог бы лучше объяснить происходящее, но он мог бы не трудиться, не объяснять.

Дядя держал пальмовую трость, и мы оказались не готовы к внезапному нападению.

Освальду и Эйч-Оу досталось больше всех. Дикки и Ноэль сидели под тиграми, и дядя, конечно, не стал бить девочек. Денни, как гостю, все сошло с рук. Но всех нас заперли на три дня в комнатах на хлебе и воде.

Не стану рассказывать, как мы старались оживить уныние тюремного заключения. Освальд подумывал приручить мышь, но не смог ее найти. Несчастные пленники продержались три дня только потому, что мы перебирались по карнизу из нашей комнаты в комнаты девочек. Но я не буду подробно об этом рассказывать, не то что вы, чего доброго, сами попробуете такое проделать, а это очень опасно.

Когда домой вернулся отец, нас вызвали на разговор. Мы сказали, что просим прощения, очень-очень извиняемся, особенно из-за Дейзи, хотя она и вела себя, как тряпка.

В конце концов нам объявили, что нас отправят в деревню и мы останемся там на перевоспитание. Дядя Альберта сейчас жил в деревне, писал свою книгу, и мы должны были поехать к нему.

Такому повороту мы все обрадовались, и Дейзи с Денни тоже. Мы с достоинством приняли наказание, признавая его заслуженным. Все мы очень сожалели о том, что натворили, и решили, что впредь будем вести себя хорошо.

Не знаю, удалось нам выполнить задуманное или нет. Теперь Освальду кажется, что мы совершили ошибку, с ходу постаравшись стать хорошими. Всё надо делать постепенно.

Постскриптум. Оказалось, что Дейзи вовсе не умерла, а только упала в обморок. Такие они, девчонки!

Нотабене. Пинчера нашли на диване в гостиной.

Добавление. Я не упомянул и половины того, что мы смастерили для джунглей, например, зверей из набитых конским волосом диванных подушек, слоновьих бивней и дядиных рыбацких сапог.

Глава вторая. Послушарики

Когда нас послали в деревню учиться послушанию, нам показалось, что мы еще легко отделались. Мы понимали, что нас отсылают только для того, чтобы мы некоторое время не путались под ногами. И мы не считали эту поездку наказанием, хотя миссис Блейк и говорила, что она еще какое наказание, ведь нам по-страшному влетело за то, что мы вытащили из дома чучела и устроили на лужайке джунгли с участием их и садового шланга. А дважды за одно и то же преступление не наказывают, таков английский закон. По крайней мере, я так думаю. Уж трижды-то точно не наказывают, а нас уже отхлестали индийской тростью и отправили под замок. Дядя любезно объяснил, что все обиды забыты, заглажены тремя днями на хлебе и воде. А поскольку мы уже посидели на хлебе и воде в заточении, где не смогли приручить ни единой мыши, мы достаточно настрадались и могли начать жизнь с чистого листа.

Обычно описания в книгах кажутся мне скучными, но иногда я думаю – это потому, что авторы не рассказывают о том, что вам больше всего хочется узнать. В общем, скучное или нет, сейчас пойдет описание, ведь если я не расскажу, в какое место мы приехали, дальше вы ничего не поймете.

Дом у Рва – вот где мы остановились. Дом у Рва – так называется поместье, а в поместье всегда есть дом, и тамошний дом построили еще во времена саксов. Один или два раза в стародавние времена (не помню, когда именно), он горел, но на его месте всегда ставили новый. Солдаты Кромвеля разрушили его, но потом его отстроили заново.

Сам дом очень странный: парадная дверь открывается прямо в столовую, на окнах висят красные занавески, в комнатах похожие на шахматную доску черно-белые мраморные полы, а еще там есть шаткая потайная лестница (хотя теперь уже не потайная). Здание не очень большое, но его окружает ров с водой, и мост, перекинутый через ров, ведет прямо к входной двери. По другую сторону рва есть ферма с амбарами, овчарнями, конюшнями и всякими другими постройками. С дальней стороны дома садовая лужайка тянется до самого кладбища, которое отделено от сада только небольшой насыпью, поросшей травой. Перед домом есть еще другой сад, а на задах – большая фруктовая роща.

Хозяин поместья любит новшества, поэтому он построил себе другое, с оранжереями и конюшней, над которой поставил башенку с часами, а Дом у Рва сдал в аренду, и дядя Альберта его снял. Наш отец должен был жить тут наездами, с субботы до понедельника, а дядя Альберта – все время. Он пишет книгу, и мы не должны его беспокоить, но он будет за нами присматривать. Надеюсь, я понятно объяснил. Я постарался описать всё как можно короче.

Мы приехали довольно поздно, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть большой колокол на крыше дома. Веревка от него спускалась прямо в дом, в нашу спальню, а потом шла в столовую. Эйч-Оу, умываясь перед ужином, увидел веревку, потянул за нее (мы с Диком ему позволили), и колокол торжественно зазвонил. Отец крикнул, чтобы Эйч-Оу прекратил звонить, и мы пошли ужинать.

Но вскоре послышался топот ног на гравийных дорожках, и отец вышел посмотреть, в чем дело. Вернувшись, он сказал:

– Вся деревня или, по крайней мере, ее половина явилась посмотреть, почему звонил колокол. В него звонят только если начался пожар или напали грабители. Почему вам, детям, обязательно надо все трогать?

– Укладывание в постель следует за ужином так же неизменно, как плод следует за цветением, – заметил дядя Альберта. – Сегодня они больше ничего не натворят, сэр. А завтра я перечислю им несколько вещей, которых следует избегать в этом буколическом уединении.

Итак, сразу после ужина мы легли спать и поэтому в ту ночь почти ничего не видели.

Но назавтра мы встали рано и, казалось, проснулись в новом мире, богатом сюрпризами, о которых мы раньше и мечтать не могли.

Утром мы побывали везде, где только можно, но до завтрака не осмотрели и половины того, что было в поместье, да что там половины – даже четверти. Завтракали мы в комнате, которая как будто явилась из сказки: черные дубовые панели, зеленые занавески, фарфор в угловых шкафах со стеклянными запертыми дверцами. На завтрак были медовые соты. После завтрака отец вернулся в город, и дядя Альберта уехал с ним, чтобы повидаться с издателями. Мы проводили их на станцию, и отец вручил нам длинный список того, что нельзя делать. Список начинался так: «Не дергайте за веревки, если не знаете точно, к чему прикреплен другой их конец», а заканчивался пунктом: «Ради бога, постарайтесь ничего не натворить до моего приезда в субботу». Между первым и последним пунктом было много разных других.

Мы пообещали, что будем вести себя по списку.

Проводив этих двоих, мы махали вслед поезду, пока он не скрылся из виду, а потом отправились домой. Дейзи устала, и Освальд понес ее на спине. Когда мы добрались до дома, Дейзи сказала:

– Ты мне очень нравишься, Освальд.

Она неплохая малышка, и Освальд считал своим долгом быть с ней вежливым, она ведь гостья.

Потом мы осмотрели все поместье. Великолепное место, просто не знаешь, с чего начать!

Мы слегка устали, прежде чем добрались до сеновала, но все же собрались с силами и построили крепость из соломенных тюков – таких больших, квадратных. Мы веселились до упаду, как вдруг открылся люк и из дырки высунулась голова с соломинкой во рту. Мы тогда еще ничего не знали о деревне, и голова нас немного испугала, хотя, конечно, вскоре выяснилось, что ноги этой головы стоят на перегородке денника внизу. Голова сказала:

– Лучше бы хозяину не видеть, как вы портите сено, так-то вот.

Человек говорил невнятно из-за соломинки во рту.

Странно вспомнить, какими невеждами мы раньше были. Трудно поверить, но когда-то мы не знали, что если играть с сеном, оно портится и лошади не любят его есть. Кстати, и вы возьмите это на заметку.

Еще чуток объяснив нам, что к чему, голова исчезла, а мы стали крутить ручку машины для резки мякины. Никто не пострадал, хотя голова сказала, что мы отрежем себе пальцы, если до нее дотронемся.

Потом мы сели грязный на пол (грязь здесь была хорошая, чистая, перемешанная с нарубленным сеном), а те, кому не нашлось другого местечка, свесили ноги из двери чердака. Внизу был скотный двор – очень слякотный, но на свете мало мест интереснее его.

Вдруг Элис сказала:

– Теперь, когда мы собрались все вместе, а мальчишки так устали, что могут минутку посидеть спокойно, я хочу созвать совет.

Мы спросили:

– По какому поводу?

– Сейчас я расскажу… Эйч-Оу, не надо так ерзать! Если соломинки щекочут тебе ноги, сядь на мой подол.

Понимаете, Эйч-Оу ходит в коротких штанах и носках, поэтому ему никогда не бывает так удобно сидеть на сене, как всем остальным.

– Пообещайте, что не будете смеяться, – попросила Элис, сильно покраснела и посмотрела на Дору, которая тоже порозовела.

Мы дали слово, и Элис сказала:

– Мы тут с Дорой все обсудили, и с Дейзи тоже, и записали свои мысли, потому что прочитать по бумажке легче, чем просто сказать. Мне прочесть? Или ты прочитаешь, Дора?

Дора сказала, что это неважно, пусть читает Элис. Хотя Элис слегка запинались, ее можно было понять, и после я переписал то, что она зачитала:

– Новое Общество Послушных. Я, Дора Бэстейбл и Элис Бэстейбл, моя сестра, будучи в здравом уме и теле, когда нас заперли на хлебе и воде в день джунглей, много думали о нашем непослушании. Мы решили навсегда стать хорошими, поговорили об этом с Дейзи, и у нее появилась идея. Поэтому мы хотим создать общество для того, чтобы быть хорошими. Это идея Дейзи, но мы тоже так думаем.

– Понимаете, – перебила Дора, – когда люди хотят сделать что-то хорошее, они всегда создают общество. Есть тысячи разных обществ… Например, миссионерское.

– Да, – сказала Элис, – а еще общества по предотвращению того или другого, и Общество взаимного улучшения молодых людей, и О.Р.Е.[5]

– Что такое О.Р.Е.? – спросил Освальд.

– Общество распространения езуитов, конечно, – сказал Ноэль, который не всегда правильно выговаривает слова.

– Нет, это другое общество… Но лучше я почитаю дальше.

И Элис продолжала:

– Мы предлагаем создать общество с председателем, казначеем и секретарем и вести дневник, в котором будем записывать, что совершили. Если мы все-таки не станем хорошими, я не виновата. Итак! Цель общества – благородство и великодушие, великие и бескорыстные дела. Мы хотим не мешать взрослым людям и совершать чудеса истинной доброты. Мы хотим расправить крылья…

Дальше Элис начала тараторить. После она сказала мне, что эту часть помогла ей написать Дейзи, и, дочитав до «крыльев», Элис почувствовала себя очень глупо.

– …Расправить крылья и стать выше тех интересных дел, которые лучше не делать, зато мы будем добрыми ко всем, каким бы низкими и подлыми они ни были.

Денни, который внимательно слушал, несколько раз кивнул и сказал:

Стишок был каким-то странным, но мы не стали придираться, потому что у орла есть крылья, значит, он и вправду может быть над нами, к тому же нам хотелось услышать, что еще сочинили девочки. Но «еще» не было.

– Я уже все прочитала, – сказала Элис.

– Хорошо придумано, правда? – спросила Дейзи.

– Зависит от того, кто будет председателем общества, – заявил Освальд. – И от того, что вы подразумеваете под словом «хороший».

Освальда не очень увлекла эта затея. Он считал, что не стоит говорить вслух о том, чтобы стать хорошими, особенно при посторонних. Но девочкам и Денни, похоже, понравилась задумка, поэтому Освальд не стал ее ругать, тем более что идею подала Дейзи. Вот что значит настоящая вежливость.

– А что, неплохо будет превратить это в игру, – предложил Ноэль. – Давайте поиграем в «Путешествие пилигрима»[6].

Мы обсудили его идею, но так ни к чему и не пришли, потому что все хотели быть мистером Великодушным, кроме Эйч-Оу – он хотел изображать льва, а львы не могут состоять в добродетельном обществе.

Дикки сказал, что не вступит в общество, если придется читать книги об умирающих детях. Позже он сказал мне, что его одолевали те же сомнения, что и Освальда. Но девочки выглядели, как на занятии в воскресной школе, и нам не хотелось их обижать.

Наконец Освальд сказал:

– Что ж, давайте составим правила общества, выберем председателя и определимся с названием.

Дора сказала, что председателем должен стать Освальд, и он скромно согласился. Сама Дора стала секретарем, а Денни – казначеем. Казначей пригодится, если у нас появятся деньги.

На составление правил ушел весь день. Вот какие правила мы придумали:

1. Каждый член общества должен вести себя как можно лучше.

2. Не надо болтать больше необходимого о том, чтобы быть хорошим. (Это правило ввели Освальд и Дикки).

3. Не должно пройти ни дня без того, чтобы мы не сделали доброго дела страждущему ближнему.

4. Общество устраивает встречи каждый день или по желанию.

5. Мы должны как можно чаще делать добро людям, которые нам не нравятся.

6. Никто не должен выходить из Общества без согласия всех остальных.

7. Общество должно храниться втайне от всего мира, кроме нас.

8. Общество будет называться…

Когда дело дошли до названия, все заговорили разом. Дора хотела назвать это Обществом Совершенствования Человека, Денни – Обществом Для Исправления Пропащих Детей, но Дикки возразил:

– Ну, не такие уж мы пропащие.

– Общество Тех, Кто Хорошо Себя Ведет? – предложила Дейзи.

– Или Общество Хороших? – сказал Ноэль.

– Звучит хвастливо, – забраковал Освальд, – к тому же мы не знаем, будем ли такими уж хорошими и послушными.

– Мы просто сказали, что будем послушными, если сможем, – объяснила Элис.

– Так назовите это Обществом Послушариков, и дело с концом! – буркнул Дикки, поднявшись и отряхивая с одежды сено.

Освальд подумал, что Дикки до смерти надоели разговоры о послушании, и он решил сказать гадость. Если так и было, Освальду пришлось испытать разочарование, потому что все захлопали в ладоши и закричали:

– Как раз то, что нужно!

Потом девочки отправились записывать правила общества, захватив с собой Эйч-Оу, а Ноэль пошел сочинять стихи, чтобы занести их в поминутник. Поминутником называется тетрадь, куда секретарь общества записывает что попало. Денни ушел с Ноэлем, чтобы ему помогать. Денни знает много стихов – небось, ходил в женскую школу, где ничему не учат, кроме стишков. Он немного нас стеснялся, но прикипел к Ноэлю, понятия не имею, почему.

Гуляя по саду, Дикки и Освальд обменивались впечатлениями о новом обществе.

– По-моему, нам стоило задушить дурацкую идею в зародыше, – сказал Дикки. – Ничего путного из нее не выйдет.

– Девочкам это нравится, – сказал Освальд, потому что он добрый брат.

– Но нам не выдержать болтовни о «своевременных советах» и «любящих сестринских предостережениях»! Знаешь что, Освальд, мы должны взять дело в свои руки, иначе все закончится очень плохо.

Освальд и сам это прекрасно понимал.

– Надо что-то придумать. Хотя найти Послушарикам подходящее занятие будет непросто, – сказал Дикки. – Но ведь есть же какие-нибудь правильные и все-таки интересные дела?

– Может, и есть. Но обычно быть хорошим все равно что быть хлюпиком. Я не собираюсь поправлять подушки больным, читать пожилым беднякам или заниматься другой чушью, какой занимаются в книжке «Служение детей».

– И я не собираюсь, – сказал Дикки. Он жевал соломинку, как та голова на чердаке конюшни. – Но, наверное, надо играть честно. Давай для начала придумаем какое-нибудь полезное дело – например, что-нибудь починим или почистим вместо того, чтобы просто бахвалиться, какие мы стали хорошие.

– В книжках мальчики рубят дрова и копят пенни, чтобы купить чаю и душеспасительных брошюрок.

– Вот же маленькие твари! – воскликнул Дик. – Слушай, давай о чем-нибудь другом.

Освальд был только рад сменить тему, потому что ему стало как-то не по себе.

За чаем все молчали, потом Освальд начал играть с Дейзи в шашки, а остальные зевали. Не знаю, когда еще у нас был такой печальный вечер. И все вели себя ужасно вежливо и говорили «пожалуйста» и «спасибо» гораздо чаще, чем требовалось.

После чая домой вернулся дядя Альберта. Он был в веселом настроении и начал рассказывать нам всякие истории, но заметил, что мы какие-то скучные, и спросил, какое бедствие постигло нашу молодую жизнь. Освальд мог бы выпалить: «Общество Послушариков – вот что такое настоящее бедствие!». Конечно, он этого не сделал, и дядя Альберта больше ничего не сказал, но, когда зашел к девочкам поцеловать их на ночь, спросил, не случилось ли чего. Они дали честное слово, что ничего не случилось.

На следующее утро Освальд проснулся рано. Бодрящие лучи утреннего солнца освещали его узкую белую кровать, спящих любимых младших братьев и Денни, который накрылся подушкой и храпел, как закипающий чайник. Освальд сначала не мог вспомнить, что не так, а потом вспомнил о Послушариках – и пожалел, что проснулся. Поначалу ему казалось, что он по уши влип. Он даже не решился кинуть в Денни подушкой, но вскоре понял, что удержаться нет сил, и швырнул в Денни ботинком. Ботинок угодил Денни прямо в живот, и день начался веселее, чем ожидал Освальд.

Вчера Освальд не совершил никаких особенно хороших поступков, если не считать того, что начистил медный подсвечник в спальне девочек своим носком, когда никто не смотрел. С тем же успехом он мог бы и не трогать подсвечник, потому что утром служанки почистили его снова вместе с другими металлическими штуками, а Освальд потом так и не смог найти свой носок.

Служанок в доме было две. Одну из них следовало называть миссис Петтигрю, а не по имени – она была кухаркой и экономкой.

После завтрака дядя Альберта сказал:

– Теперь я удалюсь в уединение своего рабочего кабинета. Вторгаться в мою частную жизнь до половины второго можно только на ваш страх и риск. Ничто, кроме кровопролития, не оправдает такого вторжения, и отмщением за него может стать лишь пролитая кровь мужчин… Вернее, мальчиков.

Мы поняли, что надо вести себя тихо, и девочки решили, что лучше поиграть на улице, чтобы не беспокоить дядю Альберта. В такой прекрасный день мы все равно играли бы на улице.

Но перед тем как выйти из дома, Дикки шепнул Освальду:

– Можно тебя на минутку?

Дикки отвел Освальда в другую комнату и закрыл дверь.

– Ну и чего там стряслось? – спросил Освальд.

Он знает, что так говорить невоспитанно, и не сказал бы такое никому, кроме родного брата.

– Да понимаешь, стряслась одна неприятность, – ответил Дикки. – А я тебе говорил, что так будет!

– В чем дело? – спросил терпеливый Освальд. – Не тяни кота за хвост.

Дикки попереминался с ноги на ногу и сказал:

– Ну я ведь обещал поискать полезное дело – и нашел. Помнишь окошко, у которого ставят молоко? Оно не открывается полностью, только чуть-чуть. Так вот, я починил его с помощью проволоки и бечевки, сделал так, чтобы оно открывалось во всю ширь.

– А взрослым, наверное, окно нравилось сломанным, – догадался Освальд.

Он слишком хорошо знал, что иногда взрослым нравятся вещи совсем не в том виде, в каком понравились бы нам. Попробуйте исправить какую-нибудь вещицу взрослых – и сами в этом убедитесь.

– Я бы на их месте не возражал против починенного окна, – сказал Дикки. – Ведь если бы мне велели вернуть все, как было, я легко мог бы убрать и проволоку, и бечевку. Но эти глупцы просто пришли и прислонили к окошку бидон с молоком. Они даже не потрудились взглянуть на окно, иначе заметили бы, что я его починил! Несчастный бидон распахнул окно и полетел в ров, служанки рвут и мечут. Все мужчины в поле, а у них, видите ли, нет лишних молочных бидонов. На месте фермера я завел бы пару-другую запасных – мало ли что может случиться? Ну просто невезуха, вот что я скажу.

По тону Дикки было ясно, как он зол. Но Освальд не слишком расстроился: во-первых, в случившемся был виноват не он, а во-вторых, он дальновидный мальчик.

– Не обращай внимания, – добродушно сказал он. – Держи хвост пистолетом. Мы достанем мерзкий молочный бидон. Пошли.

Он выскочил в сад и негромко свистнул – остальные прекрасно знали, что такой свист означает: что-то случилось. Когда все сбежались, Освальд объявил:

– Дорогие сограждане, нас ждут великие дела!

– Мы же не будем делать ничего нехорошего, правда? – спросила Дейзи. – Как в прошлый раз, когда мы натворили великие дела?

Элис шикнула на нее, а Освальд, сделав вид, что ничего не слышал, продолжал:

– Из-за неосторожности одного из нас в глубоком рву лежит бесценное сокровище.

– Проклятая штуковина сама туда свалилась, – проворчал Дикки.

Освальд отмахнулся и сказал:

– В любом случае она там, и наш долг – вернуть ее скорбящим владельцам. Внимайте! Мы собираемся обшарить ров.

При этих словах все оживились. Вытащить бидон было нашим долгом, но к тому же интересным делом, а такое нечасто бывает, чтобы одно совпало с другим.

Мы пошли в сад и перебрались на другую сторону рва. Там рос крыжовник и другие ягоды, но мы ничего не рвали, пока не спросили разрешения. За разрешением сходила Элис.

– Ха! Рвите себе на здоровье, – ответила миссис Петтигрю. – Вы же все равно все там объедите, с разрешением или без.

Она мало знала о благородстве, присущем дому Бэстейблов, но ей еще многое предстояло узнать.

Фруктовый сад спускался к темным водам рва. Мы сидели на солнышке и болтали о том, как будем обшаривать ров, как вдруг Денни спросил:

– А как вы обычно это делаете?

И мы лишились дара речи, ведь хотя много раз читали о том, как рвы «обшаривают» в поисках пропавших наследников или потерянных завещаний, никогда не задумывались о том, как именно это делается.

– Наверное, самое подходящее для такого – абордажные крюки, – сказал Денни, – но вряд ли на ферме они найдутся.

Мы сходили на ферму и спросили, есть ли у них абордажные крюки. Оказалось, что никто тут и слыхом не слыхивал о таких штуках. Может, Денни неправильно произнес название? Но он был железно уверен, что не ошибся.

Тогда мы взяли простыню с кровати Освальда, сняли ботинки и чулки и проверили, нельзя ли сделать так, чтобы простыня волочилась по дну рва (в том месте он был неглубоким). Но простыня пузырилась на поверхности воды, а когда мы попытались привязать к одному ее концу камни, она зацепилась за что-то на дне. Мы все-таки сумели ее вытащить и увидели, что она вся порвалась. На нее было страшно смотреть, и мы очень сожалели о случившемся, но девочки сказали, что наверняка сумеют ее постирать в тазике в своей комнате. И мы решили: раз уж простыня порвалась, можно пользоваться ею и дальше, ведь стирка никуда не уйдет.

– Никто не ведает даже о половине сокровищ, сокрытых в глубинах этого темного озера, – сказал Ноэль.

Мы договорились пошарить еще немного с этого конца рва, а потом двинуться к месту под окном, у которого поставили молочный бидон. Мы не могли как следует разглядеть ту часть рва, потому что на склоне над ним между трещинами камней разрослись густые кусты. С другой стороны ко рву спускался какой-то амбар. Прямо как на картинках с изображением Венеции!

Нам никак не удавалось подобраться к месту под окном молочной. Мы завязали веревкой дыру в простыне, снова ее утопили, и Освальд сказал:

– А теперь, милые, тянем разом, изо всех сил – раз, два, три!

И вдруг Дора с пронзительным криком уронила свой угол простыни.

– Ай, на дне кишат черви! – завопила она. – Я чувствую, как они извиваются!

Продолжая кричать, она выскочила на берег, и остальные девчонки последовали за ней. Они так поспешно бросили простыню, что мы не успели приготовиться, и один из нас упал, а остальные, качнувшись, промокли до пояса. Упал всего-навсего Эйч-Оу, но Дора подняла из-за этого страшный шум и сказала, что мы во всем виноваты. Мы высказали ей все, что думаем, и девочки повели Эйч-Оу в дом переодеться.

В ожидании их возвращения мы съели еще немного крыжовника.

Уходя, Дора ужасно дулась, но вернулась подобревшей. Увидев, что она уже не злится, мы спросили:

– Ну, что теперь будем делать?

– По-моему, хватит обшаривать ров, – сказала Элис. – В нем полно червей. Не только Дора почувствовала, как они извиваются, я тоже. Кроме того, молочный бидон не полностью затонул – я увидела его верх в окошко молочной.

– А не получится ли выудить его с помощью рыболовных крючков? – спросил Ноэль.

Но Элис объяснила, что молочная теперь заперта и ключ забрали.

Тогда Освальд сказал:

– Значит, так: сделаем плот. Все равно когда-нибудь пришлось бы его сделать, так почему не сейчас? В угловой конюшне, которой никто не пользуется – ну той, где рубят дрова, – я видел старую дверь.

И мы приволокли эту дверь ко рву.

Раньше никто из нас не сколачивал плотов, но в книгах отлично описано, как их мастерить, поэтому мы знали, что делать.

Мы нашли несколько симпатичных маленьких деревянных горшков, торчащих на садовой изгороди; похоже, сейчас они были никому не нужны, поэтому мы их взяли. Денни привез с собой ящик с инструментами, подаренными ему на прошлый день рождения. Инструменты были плохонькими, но бурав работал прекрасно, и нам удалось просверлить отверстия в краях горшков и закрепить их веревкой под четырьмя углами старой двери. На это ушло много времени.

За обедом дядя Альберта спросил, во что мы играли, а мы ответили, что это секрет и что мы не делали ничего плохого. Понимаете, мы хотели исправить ошибку Дикки, прежде чем рассказать о случившемся. В доме нет окон, выходящих в сад, поэтому дядя Альберта ни о чем не подозревал.

Лучи послеполуденного солнца озарили садовую траву, когда мы наконец-то спустили плот на воду. Последний толчок – и он уплыл за пределы досягаемости. Но Освальд прошлепал к нему вброд и притащил обратно; Освальд червей не боится. Знай он, что таится на дне рва кроме червяков, он не снял бы ботинки. И остальные тоже не сняли бы, особенно Дора – скоро поймете, почему.

И вот доблестное судно поплыло по волнам. Мы залезли на него, хотя и не все разом, ведь если на плоту оказывалось больше четырех человек, вода подступала слишком близко к нашим коленям. Мы боялись, что судно затонет, если слишком его нагрузить.

Дейзи и Денни не хотели садиться на плот – для таких робких белых мышек это простительно. А поскольку Эйч-Оу сегодня уже промокал, он тоже не очень-то туда рвался. Элис пообещала подарить Ноэлю свою лучшую рисовальную кисточку, если он уступит ее уговорам и не отправится в плавание. Мы хорошо знали: путешествие чревато серьезными опасностями, хотя об опасности, поджидавшей нас под окном молочной, никто и не подозревал.

Итак, мы, четверо старших, очень осторожно забрались на плот. И, хотя нас было всего четверо, все равно при каждом движении вода с плеском заливала плот и наши ноги. А в остальном судно получилось очень даже приличным.

Капитаном стал Дикки, потому что приключение случилось из-за него. Мы плыли, отталкиваясь шестами, которыми подпирают хмель (они нашлись в саду за домом). Девочек мы заставили встать посередине плота и держаться друг за друга, чтобы не упасть.

Потом мы дали нашему доблестному судну имя. Мы назвали его «Ричард» в честь Дикки, а также в честь великолепного адмирала, который умел разгрызать бокалы с вином и умер после битвы «Мести»; о нем рассказывается в поэме Теннисона[7].

Оставшиеся на берегу помахали нам на прощание влажными носовыми платками (нам пришлось перед обедом вытирать этими платками ноги, чтобы натянуть чулки), и добрый корабль медленно и величаво пустился в путь, покачиваясь на волнах, словно попал в родную морскую стихию.

Мы продолжали гнать плот шестами и с помощью этих же шестов помогали ему сохранять равновесие. Но не всегда удавалось как следует его сохранить и не всегда удавалось держаться по ветру… Я имею в виду – плот не всегда шел туда, куда нам хотелось. Один раз он ударился углом о стену сарая, и всей команде пришлось быстро сесть, чтобы не свалиться за борт, в водяную могилу. Конечно, волны захлестнули палубу, а когда мы снова встали, поняли, что перед чаем придется полностью переодеться.

Но мы неустрашимо продвигались вперед, и наконец дерзкое суденышко вошло в порт под окном молочной. Вот он, бидон, ради которого мы вынесли столько трудностей и лишений – преспокойно торчит из воды с краю рва!

Девочки, вместо того чтобы дождаться приказов капитана, с криком:

– О, вот и он! – обе потянулись за бидоном.

Любой, кто сделал карьеру моряка, поймет, что после такого плот просто не мог не перевернуться. На мгновение я почувствовал себя так, будто стою на коньке крыши, а потом плот поднялся на дыбы и сбросил всю команду в темные воды.

Мы, мальчики, хорошо плаваем. Освальд трижды пересекал на мелководье пруд в Ледивелле, и Дикки плавал немногим хуже. Но в тот миг мы об этом не подумали, хотя, конечно, если бы там было глубоко, мы бы поплыли.

Как только Освальду удалось вытереть с лица мутную воду, он открыл глаза и увидел ужасную картину.

Дикки стоял по плечи в чернильной воде; выровнявшийся плот плавно удалялся в сторону моста; Дора и Элис поднимались из глубин с лицами, облепленными волосами, смахивая на Венеру из латинских стихов, которая родилась из пены морской.

Сперва было слышно только, как плещутся потерпевшие кораблекрушение, потом женский голос над нами прокричал:

– Господи помилуй и спаси, дети!

Это миссис Петтигрю высунулась из окна молочной. Она тут же исчезла, и мы пожалели, что застряли во рву: теперь она доберется до дяди Альберта раньше нас. Потом мы уже не слишком жалели, что до него не добрались.

Не успели мы обсудить наше отчаянное положение, как Дора покачнулась и закричала:

– Ой, нога! Меня схватила акула! Я знаю, что там акула… Или крокодил!

Оставшиеся на берегу услышали ее крики, но толком нас не видели и не понимали, что происходит. Потом Ноэль сказал, что ему никогда не нравилась рисовальная кисточка, которую пообещала ему Элис.

Конечно, мы знали, что во рву не могут плавать акулы, но я подумал о щуках – они ведь большие и очень злые – и схватил Дору. Она кричала без передышки. Я толкнул ее к выступу кирпичной кладки, подсадил, помог на него сесть, и она вытащила ногу из воды, не переставая вопить.

Нога ее и вправду выглядела ужасно. То, что она приняла за акулу, показалось из воды вместе с ее ступней – кошмарная, зазубренная, старая жестяная банка из-под тушенки. Дора наступила прямо на нее. Освальд отцепил банку, и из ранок сразу хлынула кровь: острые края порезали ногу в нескольких местах. На мокрой ноге размытая кровь выглядела необычно светлой.

Дора перестала кричать и позеленела. Я уж думал, она сейчас упадет в обморок, как упала Дейзи в день джунглей.

Освальд, как мог, поддерживал сестру, но то был один из самых мерзких моментов в его жизни. Плот уплыл, Дора не смогла бы вернуться на берег вброд, и мы не знали, какая глубина в других местах рва.

Хорошо, что миссис Петтигрю не стала медлить. Вообще-то экономка не такая уж плохая женщина.

Как раз в тот миг, когда Освальд размышлял, сможет ли он доплыть до плота и отбуксировать его обратно, из-под темной арки под домом показался нос лодки. Под аркой был лодочный сарай, и дядя Альберта взял оттуда плоскодонку. Он отвез нас к арке, а оттуда мы все поднялись по подвальной лестнице – все, кроме Доры, которую пришлось нести.

В тот день с нами почти не разговаривали, нас просто отправили спать. Тех, кого не было на плоту, тоже наказали, потому что они сознались в соучастии, а дядя Альберта – сама справедливость.

Через день наступила суббота, и отец задал нам словесную взбучку… Не только словесную.

Хуже всего было то, что Дора не могла надеть туфлю. Послали за доктором, и он прописал Доре постельный режим на много дней. Вот уж действительно невезуха!

После ухода доктора Элис сказала:

– Доре пришлось нелегко, но она очень довольна. Дейзи объяснила, что теперь все мы должны приходить к больной и делиться с ней маленькими радостями, горестями и тому подобным. Еще она объяснила, что во всем доме ощущается благотворное влияние больного, как в книжке «Что сделала Кити». Дора надеется стать благословением для нас всех, пока лежит в постели.

Освальд ответил, что тоже на это надеется. По правде говоря, он в отличие от Доры вовсе не был доволен, ведь именно такого нравоучительного трепа он и Дикки мечтали избежать.

Больше всего нам влетело за маленькие горшки, снятые с садовой ограды. Оказалось, это были горшки для масла, которые выставили проветриться, «чтобы масло стало слаще». Но, как сказал Денни, даже все благовония мира не сделают пригодными для хранения масла горшки, побывавшие в грязном рву.

В общем, все пошло наперекосяк. Но ведь мы сделали все это не ради собственного удовольствия, а из чувства долга, что ничуть не помешало отцу нас наказать. Что ж, нам и раньше случалось страдать безвинно.

Глава третья. Надгробье Билла

По дороге ехали верховые солдаты, по двое в ряд. Вернее, лошадей в ряду было две, а человек всего один, потому что каждый верховой вел вторую лошадь в поводу. Так они тренировали своих коней. Солдаты ехали из Чатемских казарм.

Мы выстроились в ряд на кладбищенской стене и отсалютовали, когда солдаты проезжали мимо, хотя тогда еще не читали «Льва Подхалима»[8]. Потом уже прочитали. «Лев» – единственная приличная книга, написанная этим автором. Остальные просто ерундень, но многим они нравятся.

В «Сэре Льве Подхалиме» офицер салютует ребенку.

С солдатами ехал только один офицер, лейтенант, и он мне не отсалютовал, но послал девочкам воздушный поцелуй, как и многие из следовавших за ним солдат. А мы махали всему отряду.

На следующий день мы сшили «Юнион Джек» из своих носовых платков и куска красной фланелевой нижней юбки Белой Мышки (юбка ей разонравилась), а еще из синей ленты, купленной в деревенской лавке.

Потом мы стали высматривать солдат, и спустя три дня они снова проехали мимо, по двое, как и раньше. Зрелище – высший класс!

Мы размахивали своим флагом и вопили. Мы трижды прокричали отряду «ура». Освальд умеет кричать громче всех, поэтому, как только первый человек с нами поравнялся (не авангард, а первый из батареи), Освальд закричал:

– Трижды «ура» королеве и британской армии!

А потом мы замахали флагом и заорали. Освальд стоял на стене, чтобы его лучше было слышно, а Денни махал флагом, потому что он гость, и мы из вежливости позволили ему насладиться происходящим на всю катушку.

Солдаты не кричали «ура», только улыбались и слали воздушные поцелуи.

На следующий день мы постарались нарядиться в солдат. У Эйч-Оу и Ноэля были оловянные мечи, и мы попросили у дяди Альберта разрешения взять кое-что из настоящего оружия, висящего на стене в столовой. Он разрешил при условии, что после мы все вернем на место.

Мы хорошенько вымыли оружие мылом Брука и начистили с помощью кирпичной крошки, уксуса, полироли для ножей (изобретенной великим и бессмертным герцогом Веллингтоном в свободное от побед над Наполеоном время. Трижды ура нашему Железному Герцогу!), наждачной бумаги, замши для полировки и отбеливающего порошка.

Теперь Освальд носил кавалерийскую саблю в ножнах, Элис и Мышка заткнули за пояс пистолеты – старые, большие, с кремневыми замками, из которых торчали кусочки красной фланели. У Денни была морская абордажная сабля с очень красивым клинком, такая древняя, что ею могли орудовать еще в Трафальгарской битве. Надеюсь, сабля и вправду побывала в этом бою. Другим достались французские штыки времен франко-германской войны: они очень ярко блестят, когда их отполируешь, но их ножны трудно привести в порядок. На каждом штыке было выгравировано имя бывшего владельца. Интересно, где сейчас эти воины? Возможно, кто-то из них погиб на войне. Бедняги! Но это случилось очень давно.

Хотел бы я быть солдатом. Это круче, чем ходить в самую лучшую школу, а после поступить в Оксфорд, в Баллиол[9]. Освальд хотел поехать в Южную Африку и стать полковым горнистом, да отец не позволил. Сказать по правде, Освальд еще не умеет трубить в горн, зато может сыграть на дешевом свистке команды для пехоты: «наступление», «атаку» и «привал». Элис научила его мелодиям, сыграв их на пианино по нотам из красной книжечки, которая принадлежала двоюродному брату отца, служившему в Пятом Боевом. Освальд не умеет играть «отступление», он презирает этот сигнал. Но, наверное, горнист должен играть, что велено, как бы это ни удручало гордого мальчика.

На следующий день, тщательно вооружившись, мы надели все красное, белое и синее, что только смогли найти (ночные рубашки отлично подошли для белого, и вы не представляете, как здорово могут смотреться красные носки и синие свитера) и принялись поджидать солдат на кладбищенской стене.

Когда подошел авангард (или как там его называют в артиллерии, потому что слово «авангард» годится только для пехоты), мы встали наизготовку, и, как только с нами поравнялся первый солдат первой батареи, Освальд сыграл на своем дешевом свистке «наступление» и «атаку» и крикнул:

– Трижды «ура» королеве и британской армии!

На этот раз с батареей ехали пушки, и все солдаты тоже закричали: «Ура!». Это было великолепно, просто дрожь по всему телу. Девочки после сказали, что им захотелось плакать, но ни один мальчик не признался бы в таком, будь это хоть трижды правда. Плачут только младенцы. Но все получилось великолепно, и Освальд никогда еще так себя не чувствовал.

Вдруг ехавший впереди офицер приказал:

– Батарея, стой! – И все солдаты остановили коней, и большие пушки тоже остановились.

Потом офицер сказал:

– Вольно! – и еще что-то добавил, а сержант повторил команду, и несколько человек сошли с лошадей и закурили трубки, а другие сели на траву у дороги, держа лошадей под уздцы.

Теперь мы смогли как следует рассмотреть все оружие и снаряжение.

Потом офицер подошел к нам. В тот день мы все стояли на стене, кроме Доры: ей пришлось сидеть из-за больной ноги, но мы дали ей трехгранную рапиру и мушкетон с дулом с медным раструбом, как на картинах мистера Калдекотта[10].

Офицер был красивый мужчина, похожий на викинга: очень высокий, светловолосый, с длинными усами и ярко-голубыми глазами.

– Доброе утро, – сказал он.

Мы тоже поздоровались.

Потом офицер сказал:

– Вы, кажется, военные.

Мы ответили, что хотели бы ими быть.

– И патриоты, – продолжал он.

Элис ответила:

– Еще какие!

Потом офицер сообщил, что заметил нас еще несколько дней назад, а сейчас остановил батарею, потому что подумал – нам захочется взглянуть на орудия.

Как мало таких проницательных и заботливых взрослых, как этот храбрый и безупречный офицер!

– О да, нам очень хочется! – закричали мы и слезли со стены.

Этот добрый и благородный человек показал нам устройство, которое заставляет пушку стрелять, и казенник (когда вынимаешь его и уносишь, врагам от пушки нет толку, даже если они ее захватят). Еще нам позволили заглянуть в дуло, чтобы увидеть нарезы, чистые и блестящие, и показали ящики для боеприпасов, только пустые. Офицер рассказал, как снимают орудие с передка (это означает, что орудие отделяют от лафета) и как быстро можно такое проделать – но не заставил людей снять пушку, потому что они отдыхали.

Пушек было шесть, на лафете каждой белыми буквами было написано «15 ф», что, по словам капитана, означало «пятнадцать фунтов».

– Я думала, пушка весит больше пятнадцати фунтов, – сказала Дора. – Кусок говядины такого размера точно весил бы больше! Наверное, лафет и сама пушка легче говядины.

Офицер очень любезно и терпеливо объяснил, что «15 ф» означает, что пушка может выстрелить снарядом весом в пятнадцать фунтов.

Когда мы сказали, как рады часто видеть проезжающих мимо солдат, он ответил:

– Скоро вы нас уже не увидите. Отдан приказ отправляться на войну, мы отплываем в ближайший вторник. Пушки выкрасят в маскировочный цвет, и все мы наденем форму защитного цвета.

Солдаты и так отлично выглядели, хоть и были без киверов, а только в фуражках, нахлобученных на все лады.

Нам было очень жаль, что они уезжают, но Освальд, как и остальные, с завистью смотрел на тех, кому вскоре позволят сражаться за королеву и страну, ведь они уже взрослые и им не надо заботиться о всякой ерунде вроде учебы.

Вдруг Элис что-то шепнула Освальду, и он сказал:

– Хорошо, только скажи ему сама.

Элис обратилась к капитану:

– Вы остановитесь, когда в следующий раз будете проезжать мимо?

– К сожалению, не могу ничего обещать, – ответил он.

– Пожалуйста, остановитесь, – попросила Элис. – Это очень важно!

– С чего бы?

Вполне естественный вопрос, хотя, задай его ребенок, его бы отчитали за грубость.

– Мы хотим вручить солдатам подарки на память, – объяснила Элис. – Нашего отца сейчас здесь нет, но я напишу ему и спрошу разрешения. Знаете что? Если нас не будет на стене, когда вы будете тут проезжать, не останавливайтесь, но если мы будем… Пожалуйста, прошу вас!

Офицер подергал себя за усы; судя по всему, он был озадачен, но в конце концов согласился, и мы очень обрадовались, хотя только Элис с Освальдом знали, какой мрачный (хоть и прекрасный) план созрел в их юных умах.

Капитан еще долго с нами разговаривал, и, наконец, Ноэль сказал:

– Вы похожи на Диармайда[11] с золотым ожерельем. Но мне бы хотелось увидеть ваш обнаженный меч, сияющий на солнце, как полированное серебро.

Капитан, рассмеявшись, взялся за рукоять своего доброго меча, но Освальд поспешно сказал:

– Нет, подождите. Такого шанса у нас больше не будет. Вот бы вы показали нам, как преследуют бегущего врага! Дядя Альберта знает, как это делается, но он показывал, сидя верхом на стуле, потому что лошади у него нет.

И храбрый и роскошный капитан действительно все нам показал. Мы открыли ворота, он въехал в них на коне и показал, как сечь, делать выпады и отражать удары. По четыре вида каждого приема. Это было великолепно! Утреннее солнце сверкало на его блестящем клинке, а добрый конь стоял на лужайке, широко расставив ноги. Затем мы открыли ворота пастбища, и офицер проделал все снова, уже на скаку, словно мчался по кровавому полю брани в окружении свирепых врагов отчизны, и это было еще великолепней.

Мы горячо его поблагодарили, и он уехал, забрав с собой солдат. И, конечно, пушки.

Потом мы написали отцу, и он разрешил нам сделать, как мы задумали.

В следующий приезд солдат (на этот раз с ними не было пушек, только пленные арабы) подарки уже ожидали в тачке, а мы стояли на кладбищенской стене.

Смелый капитан немедленно приказал остановиться. Затем девочки имели честь и удовольствие вручить каждому солдату по трубке и по четыре унции табаку.

Мы пожали руку капитану, сержанту и капралам, девочки поцеловали капитана – не могу понять, почему девчонки целуют всех подряд, – и все мы прокричали «ура» в честь королевы. Все прошло замечательно! Жаль только, отца там не было и он не увидел, как много табаку и трубок можно купить на двенадцать фунтов, если заказывать напрямую со склада.

С тех пор мы больше никогда не видели тех храбрых солдат.

Зачем я все это рассказал? Чтобы объяснить, почему мы так увлеклись солдатами и почему рвались помочь бедной вдове, которая жила в белом коттедже заброшенная и одинокая.

Вдову звали Симпкинс, ее коттедж был сразу за кладбищем, по другую сторону от нашего дома. Каждый раз, когда мы приветствовали солдат, вдова стояла у калитки своего сада и наблюдала, а после криков «ура» вытирала фартуком глаза. Элис заметила этот скромный, но многозначительный жест.

Было ясно, что миссис Симпкинс нравятся солдаты, поэтому мы относились к ней по-дружески, но, когда попытались с ней заговорить, вдова отказалась вступить в беседу, а велела идти своей дорогой и не приставать. Освальд, со свойственной ему деликатностью и воспитанностью, заставил остальных выполнить ее просьбу.

Нас не обескуражил такой отпор. Мы навели осторожные справки и выяснили, что женщина плакала при виде солдат, потому что в апреле прошлого года ее единственный юный сын ушел на войну. При виде солдат женщина вспоминала о нем и плакала, ведь когда твой сын на войне, тебе всегда думается, что он убит, уж не знаю, почему. Не всех же солдат убивают. Если бы мой сын отправился на войну, мне бы и в голову не пришло, что он убит, пока мне об этом не рассказали бы. А с учетом того, что случилось после, я бы и тогда не поверил.

Разузнав все о миссис Симпкинс, мы созвали совет.

Дора сказала:

– Мы должны что-то сделать для этой вдовы, матери солдата.

Мы согласились, но спросили:

– Что именно?

– Если мы дадим ей денег, она может счесть это оскорблением своей гордости и патриотического духа, – сказала Элис. – Кроме того, вскладчину у нас наберется пенсов восемнадцать, не больше.

Мы добавили свои карманные деньги к присланным отцом 12 фунтам, чтобы купить табак и трубки.

– Может, сшить ей фланелевую юбку и просто потихоньку оставить на пороге? – предложила Мышка.

Но мы возразили:

– Кто же носит фланелевые юбки в такую погоду?

В общем, предложение не прошло.

Ноэль сказал, что напишет вдове стихотворение, но у Освальда было острое предчувствие, что миссис Симпкинс не поймет поэзии Ноэля. Многие ее не понимают.

– Почему бы не спеть под ее окном «Правь, Британия»[12] после того, как она ляжет спать? Как поют дети, когда ходят по домам в сочельник? – предложил Эйч-Оу.

А Денни сказал, что мы могли бы открыть сбор денег среди богатеев, но мы напомнили ему, что деньги не прольют бальзам на душу гордой матери храброго британского солдата.

– Нужно придумать что-нибудь такое, что доставит нам много хлопот, а ей пойдет на пользу, – сказала Элис.

– Небольшая помощь сто́ит целых томов поэзии, – заявил Денни.

Зря он так: у Ноэля сделался ужасно расстроенный вид.

– А чем она занимается, в чем мы можем помочь? – спросила Дора. – Кроме того, она не позволит нам помогать…

– Она только и делает, что возится в саду, – сообщил Эйч-Оу. – По крайней мере, чем она занимается в доме, не видно, ведь она всегда закрывает за собой дверь.

Тут нас сразу осенило, и мы договорились встать на следующий день еще до того, как розовая заря окрасит восток, и отправиться в сад миссис Симпкинс.

Мы и вправду встали очень рано… Только часто задуманное накануне вечером начинает казаться ужасно глупым, когда вы просыпаетесь росистым утром.

Мы крадучись спустились по лестнице с ботинками в руках. Денни очень осторожный мальчик, но невезучий: он уронил ботинок, который с грохотом покатился вниз по лестнице, будя эхо, похожее на раскаты грома, и поднял с постели дядю Альберта. Дядя Альберта выскочил из своей комнаты, но мы объяснили, что хотим немного поработать в саду, и, дав нам разрешение, он вернулся досыпать.

Ранним утром, когда люди еще в постелях, всё такое красивое и непривычное. Говорят, это потому, что тени лежат по-другому, а не как в разгар дня. Ну не знаю. Ноэль называет это время «когда феи только что закончили прибираться». Как бы то ни было, спозаранку чувствуешь себя не так, как обычно.

Мы обулись на крыльце, взяли садовые инструменты и пошли к белому коттеджу. Это хороший коттедж, как на картинках, которые выдают в школах для девочек, чтобы вы раскрасили карандашом соломенную крышу – если умеете. А если не умеете, просто оставьте рисунок, как есть, он все равно отлично смотрится, если вставить его в рамку.

Мы оглядели сад. Он был очень аккуратным, только одно место заросло густой травой. Я узнал крестовник и песчанку, а названий других сорняков не знал.

Мы рьяно взялись за прополку, пустив в ход все инструменты – лопаты, мотыги и грабли. Дора работала совком и сидя, потому что у нее все еще болела нога. Мы отлично расчистили заросший участок, выполов все противные сорняки и оставив только красивую коричневую землю. Мы работали как можно усердней и были счастливы, потому что трудились бескорыстно, никто и не думал занести наш подвиг в «Книгу Золотых Дел» (мы договорились записывать в эту книгу свои добродетельные поступки и добрые дела друг друга, если удастся заметить за кем-нибудь из нас что-то добродетельное).

Едва мы закончили и осмотрели прекрасные плоды нашего честного труда, как дверь хижины распахнулась, и вдовая мать солдата налетела на нас, как дикий смерч. Ее взгляд был подобен яду анчара – смерть тому, кто приблизится к этому ядовитому дереву.

– Вы злые, назойливые, мерзкие дети! – сказала она. – Неужели вам мало вашего огромного участка? Ползали бы по нему сколько угодно и портили там всё, что захотите! Так нет – вам приспичило вломиться в мой маленький садик!

Некоторые из нас глубоко встревожились, но мы не обратились в бегство.

– Мы просто пропололи ваш сад, – сказала Дора. – Хотели чем-то помочь.

– Проклятущие маленькие приставалы! – закричала вдова. Это было очень грубо, но в Кенте все говорят «проклятущий», когда сердятся. – Вы повыдергивали капусту и репу! Репу, которую мой мальчик посадил перед отъездом. А ну, проваливайте, пока я не отдубасила вас ручкой метлы!

Она набросилась на нас с метлой, и даже самые смелые из нас побежали. Освальд был «даже самым смелым».

Когда мы ушли от опасности, Освальд сказал:

– Капуста с репой выглядели в точности как сорняки!

– Вот что получается, когда пытаешься совершать золотые дела, – заявил Дикки.

Мы молча зашагали домой, полные угрызений совести, и тут нам повстречался почтальон.

– Письма для Рва, – сказал он и торопливо прошел мимо: он немного запаздывал с разноской почты.

Мы начали перебирать журналы и письма (почти все они были для дяди Альберта) и обнаружили открытку, прилипшую к журнальной обложке. Элис отодрала открытку и увидела, что она адресована миссис Симпкинс. Мы, как честные люди, прочитали только адрес, хотя по правилам чести вы имеете право читать врученные вам открытки, даже если они посланы не вам.

После жаркой дискуссии Элис и Освальд заявили, что не боятся, и вернулись к коттеджу. Элис держала открытку так, чтобы мы видели только адрес, а не исписанную сторону. С сильно колотящимся сердцем, но с виду совершенно невозмутимые, мы подошли к белой двери коттеджа.

Мы постучали, и дверь резко распахнулась.

– Ну? – спросила миссис Симпкинс.

Она говорила тоном, который в книгах называют «кислым».

– Нам очень, очень жаль, что мы испортили вашу репу, – сказал Освальд. – И мы попросим отца как-нибудь это загладить.

Миссис Симпсон буркнула, что не хочет быть никому обязанной.

– Мы вернулись, – продолжал Освальд со своей обычной невозмутимой вежливостью, – потому что почтальон по ошибке дал нам вместе с нашей почтой вашу открытку.

– Мы ее не читали, – быстро добавила Элис.

Зря она это сказала. Само собой, не читали, как же иначе! Но, возможно, девочкам видней, в чем могут заподозрить человека женщины.

Мать солдата взяла открытку (вообще-то выхватила, но вежливее сказать «взяла») и долго смотрела на адрес. Потом перевернула, прочитала написанное на обороте, очень длинно вдохнула и ухватилась за дверной косяк. Ее лицо стало ужасным, похожим на восковое лицо мертвого короля, которого я однажды видел у мадам Тюссо.

Элис все поняла, схватила солдатскую мать за руку и вскричала:

– О нет! Там ведь не про вашего сына Билла?

Женщина ничего не сказала, только молча сунула открытку Элис. Мы с Элис прочли ее – там и вправду говорилось про Билла.

Элис вернула открытку. Второй рукой она все время держалась за руку женщины, а теперь сжала ее ладонь и приложила к своей щеке, но не смогла вымолвить ни слова, потому что плакала навзрыд. Солдатская мать взяла открытку, оттолкнула Элис, но без злости, вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Уже уходя по дороге, Освальд оглянулся и увидел, что одно из окон коттеджа занавешено белым. Потом и на других окнах появилось белое. Жалюзи в коттедже не было – женщина занавесила окна фартуками и другой одеждой.

Элис проплакала почти все утро, и другие девочки тоже. Мы хотели что-то сделать для матери солдата, но что можно сделать для той, у кого застрелили сына? Это самое ужасное, что может быть – когда хочешь кому-то помочь в беде, но не знаешь, как.

И все же Ноэль наконец кое-что придумал.

– Наверное, павшим на войне солдатам не ставят надгробий, – сказал он. – Там, где он… Я имею в виду…

– Конечно, не ставят, – ответил Освальд.

– Может, вы решите, что это глупо, мне плевать, – продолжал Ноэль. – Но как думаете – понравится ли ей, если мы поставим ему надгробье? Не на кладбище, конечно, там нам не позволят такое сделать, а в нашем саду, там, где он примыкает к кладбищу?

Мы сказали, что он здорово придумал.

Вот что мы решили написать на надгробии:

А ниже:

Но после мы вспомнили, что бедный храбрый Билл на самом деле похоронен далеко отсюда, где-то в южном полушарии, если вообще похоронен, и изменили последние строки на

Мы присмотрели красивую каменную плиту во дворе конюшни, достали из ящика с инструментами зубило и приступили к работе.

Но резать по камню оказалось трудно и опасно.

Первым трудился Освальд, но вскоре резанул себя по большому пальцу; потекла кровь, и ему пришлось бросить это дело. Потом попробовал Дики, за ним – Денни, но Дики стукнул себе по пальцу молотком, а Денни подолгу корпел над каждой черточкой, поэтому к чаю мы вырезали только букву «З» и половину «Д», причем «Д» получилось ужасно кривое. Освальд покалечил большой палец, трудясь над буквой «З».

На следующее утро мы взглянули на плоды своих трудов и даже самые упорные поняли, что дело безнадежно.

– А почему бы не написать краской по дереву? – спросил Денни и объяснил нам, как это делается.

Мы взяли у деревенского плотника доску и два столбика, покрасили их в белый цвет, а когда краска высохла, Денни написал вот что:

На доске не поместилось бы все, что мы сперва хотели написать, поэтому мы махнули рукой на стихи.

Как только надпись высохла, мы прибили доску к столбикам и вкопали их в землю. Чтобы столбики стояли прямо, рыть пришлось очень глубоко, но нам помог садовник.

Потом девочки сплели гирлянды из роз, колокольчиков, лилий, гвоздик, цветков душистого горошка и маргариток и обвили ими столбики. Думаю, если бы Билл Симпкинс знал, как мы его жалеем, он был бы рад. Освальду остается надеяться, что если он сам падет на поле кровавой сечи (это его высшая честолюбивая мечта), кто-нибудь будет сожалеть о нем так же, как он сожалел о Билле.

Когда все было готово и оставшиеся от гирлянд цветы разбросали между столбиками, мы написали такое письмо миссис Симпкинс: «Дорогая миссис Симпкинс, мы очень, очень извиняемся за репу и остальное и смиренно просим у вас прощения. Мы поставили надгробье вашему храброму сыну». И подписались.

Письмо отнесла Элис.

Когда мать солдата его прочитала, она сказала, что негоже потешаться над человеческой бедой – какие еще надгробия, что за дурацкие шутки? Элис призналась, что тогда она невольно расплакалась и ответила:

– Мы не потешаемся! Вовсе нет! Милая, дорогая миссис Симпкинс, пойдемте со мной и вы сами увидите! Не представляете, как нам жаль Билла. Пойдемте и увидите! Здесь недалеко, через кладбище. Все остальные уже ушли, и вам там никто не помешает. Пойдемте!

И миссис Симпкинс пошла. Когда же она прочитала то, что мы написали, а Элис пересказала ей не поместившиеся на надгробии стихи, женщина прислонилась к стене у могилы – то есть у надгробия – и Элис обняла ее, и обе горько заплакали. Мать бедного солдата была очень, очень довольна и простила нас за репу. После этого мы все с ней подружились, но она всегда любила Элис больше остальных. Элис очень многие любят.

Потом мы каждый день оставляли свежие цветы на надгробии Билла, и я думаю, что его мать была довольна, хотя и заставила нас перенести надгробье подальше от кладбища, чтобы люди, которые туда приходят, его не видели. Мы перенесли надгробье в угол нашего сада под ракитник, но с дороги доску все равно было видно, хотя, по-моему, миссис Симпкинс об этом не догадывалась. Она приходила каждый день, чтобы посмотреть на новые гирлянды. Когда белые цветы отцвели, мы положили другие, и они ей тоже понравились.

Девочки недели две возлагали на надгробье свежие гирлянды, а спустя две недели на дороге показался солдат в красном мундире. Он шел с палкой и с узелком из синей ткани, одна его рука висела на перевязи. Подойдя ближе, он остановился, посмотрел на нас, взглянул на надгробье, потом взглянул еще раз, подошел ближе и перегнулся через к стену, чтобы прочесть черную надпись на белой краске.

Вдруг он широко ухмыльнулся и сказал:

– Вот же повезло!

Вполголоса прочитал надпись про «храбрых воинов» и воскликнул:

– А ведь я и вправду храбрец!

Освальд решил, что это уже нахальство.

– С чего вы решили, что вам повезло? – сердито спросил он. – И какое вам дело до этого надгробья, Томми?

Конечно, Освальд читал Киплинга и знал, что английских пехотинцев называют «Томми».

– Сам ты Томми, молодой человек, – ответил солдат. – А я вот кто! – И он показал на надгробие.

Мы застыли, как громом пораженные. Элис опомнилась первой.

– Значит, вы Билл, и вы живы! – вскричала она. – Ой, вот радость-то! Я пойду скажу вашей матери!

Она пустилась бегом, мы – за ней. Билл шел медленно, потому что хромал, но он спешил, как только мог.

Мы забарабанили в дверь дома солдатской матери и закричали:

– Выходите! Выходите!

Когда миссис Симпкинс открыла дверь, мы даже не успели ничего сказать: она растолкала нас и стремглав помчалась по садовой дорожке. Я никогда не видел, чтобы взрослая женщина так быстро бегала. Это она увидела, что к дому идет Билл.

Она встретила сына у калитки, обняла и заплакала гораздо громче, чем тогда, когда думала, что он убит.

А после мы все пожали Биллу руку и сказали, как рады его возвращению.

Мать солдата всё не отпускала сына, и я не мог оторвать взгляда от ее лица. Оно было белым, как воск, только розовели пятна на щеках, и глаза сияли, как свечи. А когда мы все снова сказали, как рады, она воскликнула:

– Благодарю господа за его милость! – ввела Билла в дом и закрыла дверь.

А мы пошли обратно, разрубили надгробие топором, развели большой костер и ликовали как сумасшедшие.

Открытку с известием о смерти Билла прислали по ошибке, он просто пропал без вести.

У нас еще оставалась трубка и целый фунт табаку после того, как мы вручили солдатам подарки, и мы отдали все это Биллу. Отец собирается нанять его младшим садовником, когда заживут его раны. Билл всегда будет слегка прихрамывать, поэтому больше не сможет сражаться.

Я очень рад, что некоторые солдаты возвращаются к своим матерям. Но если им придется погибнуть, они падут с честью – я сам надеюсь пасть именно так.

И трижды «ура» в честь королевы, и матерей, которые отпускают на войну своих сыновей, и сыновей, которые сражаются и умирают за старую Англию. Гип-гип-ура!

Глава четвертая. Таинственная Башня

Из-за порезанной ноги Доре приходилось нелегко, но мы по очереди оставались с ней дома, и она не жаловалась. Дейзи почти всегда была с ней. Дейзи неплохая, но мне хотелось бы, чтобы она научилась играть. Потому что Дора и сама не очень-то умеет, и иногда мне кажется, что из-за Дейзи она становится только хуже.

Я поговорил об этом с дядей Альберта, когда остальные ушли в церковь (я не пошел из-за больного уха). Дядя Альберта сказал, что Дора такая из-за того, что читает не те книги. Она читает «Служение детей», «Анну Росс», «Сироту Ватерлоо», «Работу для умелых рук», «Элси – маленькую свечку» и даже ужасные голубые брошюрки из серии «Мелкие грешки».

После разговора с дядей Альбертом Освальд притащил Доре кучу подходящих книг. Он удивился и обрадовался, когда однажды утром сестра встала спозаранку, чтобы дочитать «Графа Монте-Кристо». Снабжая и Дейзи книгами, которые не учат ничему хорошему, Освальд чувствовал, что приносит реальную пользу страждущему ближнему.

Спустя несколько дней после того, как Доре велели лежать, Элис созвала совет Послушариков. Освальд с Дикки сидели на совете с мрачно нахмуренными бровями. Элис принесла поминутник, сделанный из школьной тетради, в которой было исписано всего несколько листков; Элис перевернула тетрадь, чтобы вести записи с другого конца. Сам я терпеть не могу так делать, потому что в таких тетрадках остается слишком мало места, не то что в новых.

Дору вынесли на лужайку вместе с диваном, а остальные расселись на траве. Было очень жарко, и мы пили шербет.

Вот что прочитала Элис:

– Общество Послушариков. Мы сделали не так уж много. Дикки починил окно, и мы вытащили изо рва молочный бидон, который свалился из починенного окна. Дора, Освальд, Дикки и я упали в ров. Это не похоже на доброе дело. Дора поранила ногу. Мы надеемся, что в следующий раз у нас получится лучше.

Дальше шло стихотворение Ноэля:

Стишок получился куда умней, чем обычно получается у Ноэля. Освальд так и сказал, а Ноэль объяснил, что ему помог сочинять Денни.

– Похоже, он знает, какой длины должны быть строчки. Наверное, потому, что он такой прилежный ученик.

Освальд предложил, чтобы каждый делал запись в тетрадке Элис, если узнает о чужом хорошем поступке, совершенном не напоказ, и чтобы никто не писал о себе. Чужое хвастовство тоже не нужно записывать, а только добрые дела, которые ты сам видел.

После недолгого спора остальные с этим согласились, и Освальд уже не в первый раз за свою недолгую жизнь почувствовал, что из него вышел бы хороший герой дипломатии, доставляющий депеши и обводящий противника вокруг пальца. А пока он отвел угрозу превращения поминутника в такое чтиво, каким его могли бы сделать любители книжки «Служение детей».

– А если кто-нибудь похвастается, что сделал что-то хорошее, пусть с ним никто не разговаривает до конца дня, – внес он еще одно предложение.

Денни добавил:

– Мы будем делать добро тайком и краснеть от стыда.

После этого некоторое время записей в тетради не появлялось. Я оглядывался по сторонам, остальные тоже оглядывались, но никто так и не был пойман на каких-то необычных делах. Правда, потом кое-кто рассказал мне, что совершал добрые поступки и очень удивлялся, что никто их не замечает.

Кажется, я уже говорил, что нельзя запихать в рассказ все на свете, глупо даже пытаться, ведь скучно читать, скажем, об обычных играх, скучнее читать только о еде. Если вы будете нудить о своих завтраках и обедах, читатель будет считать вас не героем, а обжорой. Герой всегда довольствуется пирогом с олениной и рогом хереса. И все-таки завтракать, обедать и ужинать в Доме у Рва было очень интересно, ведь нам давали то, чего не дают дома – постные пироги с заварным кремом, пирожки с мясом, лепешки с изюмом, открытые яблочные пироги, медовые соты, а еще вволю свежего молока и иногда сливок, а к чаю всегда был сыр. Отец сказал миссис Петтигрю, чтобы она готовила то, что сама захочет, и она подавала эти странные, но аппетитные блюда.

В повести о Послушариках не годится рассказывать о тех случаях, когда кое-кто из нас вел себя плохо, поэтому я с легким сердцем пропущу описание того, как Ноэль забрался на кухонную трубу и рухнул, увлекая за собой три кирпича, старое гнездо скворца и тонну сажи. Летом большая труба все равно торчит без дела, потому что готовят в пристройке.

И я не хочу останавливаться на том, что сделал Эйч-Оу, когда вошел в молочную. Не знаю, зачем его туда понесло, но миссис Петтигрю сказала, что знает, и заперла его со словами:

– Если тебе захотелось сливок, пей, пока не лопнешь! – И выпустила его только к чаю.

Кошка тоже прокралась в молочную (по каким-то своим причинам), и, когда Эйч-Оу чуть не лопнул из-за выпитых сливок, он вылил все молоко в маслобойку и попытался научить кошку в нем плавать. Должно быть, заточение довело его до отчаяния. Кошка даже не попыталась учиться, а следы ее когтей виднелись на руках Эйч-Оу несколько недель.

Не хочу долго говорить о проделках Эйч-Оу, потому что он еще маленький и что бы ни натворил, всегда попадается. Я намекну только, что нам велели не есть зеленые сливы в саду – и мы их не ели. А в том, что натворил Эйч-Оу, виноват Ноэль, ведь это он сказал нашему младшему брату, что если откусить от сливы лишь чуть-чуть, откушенное снова отрастет, вроде как заживает рана, если тебя не проткнули насквозь. И вот они вдвоем откусили по кусочку от каждой сливы, до которой смогли дотянуться. И, конечно, откушенные кусочки больше не отросли.

Освальд ничего подобного не делал, но он ведь старше. Единственное, что он натворил, так это устроил мину-ловушку для миссис Петтигрю после того, как она заперла Эйч-Оу в молочной. К сожалению, в тот день экономка надела свое лучшее платье, а в ловушку входила в числе прочего банка с водой. Освальд не хотел ничего плохого, это был всего лишь небольшой необдуманный поступок, о котором он впоследствии имел веские причины пожалеть. Он жалеет о нем даже без веских причин, потому что знает: шутить с женщинами не по-джентльменски.

Я помню, когда мы с Дорой были маленькими, мама говорила нам, что надо быть очень добрыми и вежливыми со слугами, ведь им приходится очень много работать, а развлекаются они куда меньше нашего. Пока мы жили в Доме у Рва, я думал о маме чаще, чем в Блэкхите, особенно когда выходил в сад. Она очень любила цветы и рассказывала нам, какой большой сад был там, где она раньше жила. Помню, мы с Дорой помогали ей сажать цветы… Что толку в этих мыслях? И все-таки ей бы понравился сад.

Мои сестры и Белая Мышка не делали ничего откровенно дурного, хотя потихоньку одалживали у миссис Петтигрю иголки, что очень ее злило. Они могли бы с тем же успехом воровать иголки, а не одалживать их.

Но хватит о проделках. Я рассказал о них только для того, чтобы показать, какие события происходили в те дни, которые не попали в повесть. В общем, мы отлично проводили время.

В день, когда разразилась подушечная битва, мы отправились на долгую прогулку. Не в паломничество – про паломничество я расскажу как-нибудь потом.

Мы вовсе не собирались драться подушками. Обычно после завтрака ими не дерутся, но Освальд поднялся наверх, чтобы забрать нож из кармана своих итонских брюк: он собирался разрезать проволоку, из которой мы мастерили силки для кроликов. У него очень хороший нож, с напильником, штопором и другими инструментами. Освальд спустился не сразу, его задержала необходимость подложить в постель Дикки кусок яблочного пирога. Дикки поднялся следом за братом, чтобы посмотреть, что он там застрял, а увидев, чем занимается Освальд, швырнул него подушкой, и начался бой. Остальные, заслышав издалека шум битвы, поспешили на поле брани – все, кроме Доры, которая не смогла прийти из-за раненой ноги, и Дейзи, потому что Белая Мышка все еще нас побаивается, когда мы собираемся вместе. Она считает нас буянами. Это из-за того, что у нее только один брат.

Что ж, бой вышел замечательным. Элис билась на моей стороне, Ноэль и Эйч-Оу поддержали Дикки, а Денни бросил пару подушек, но ни в кого не попал, поэтому не знаю, на чьей стороне он дрался.

В самый разгар битвы вошла миссис Петтигрю, отобрала подушки и потрясла тех воинов, которые были достаточно маленькими, чтобы их схватить. Если хотите знать, она вела себя просто грубо, я даже не думал, что она опустится до таких выражений. Она сказала: «Разрази вас гром!» и «Провалиться вам!» Последнего выражения я никогда еще не слышал.

– От вас, детей, просто спасу нет! – заявила она. – Пропади пропадом ваши выходки! А бедный, милый, терпеливый джентльмен сейчас прямо под вами корпит над книгой, несмотря на головную боль, а вы беснуетесь над его головой, как молодые бычки. Хоть бы ты об этом подумала, ты же такая милая девочка!

Последние слова были адресованы Элис, которая ответила вежливо, как и положено отвечать взрослым:

– Мне очень жаль, мы забыли, что у него болит голова. Не сердитесь, миссис Петтигрю, мы не хотели плохо себя вести, мы просто не подумали.

– Вы никогда не думаете, – сказала Петтигрю, все еще ворчливо, но уже не так яростно. – Почему бы вам не убраться куда-нибудь на целый день, а?

– А можно? – спросили мы.

– Конечно, можно, – ответила экономка. – Давайте, обувайтесь и отправляйтесь на долгую прогулку. Я приготовлю вам закуску, а когда вернетесь к чаю, сможете съесть по яйцу, чтобы наверстать упущенный обед. Ступайте, да не топайте по лестницам и в коридорах, будьте паиньками. Посмотрим, удастся ли вам в кои-то веки вести себя тихо и дать доброму джентльмену шанс спокойно закончить писанину.

Миссис Петтигрю ушла. Она не такая грозная, какой кажется, но ничегошеньки не понимает в написании книг. Она думает, что дядя Альберта переписывает из уже изданной книжки, а ведь на самом деле он пишет новые. Интересно, как, по ее мнению, пишутся уже изданные книги?

Миссис Петтигрю дала нам «закуску» в корзинке и шесть пенсов на молоко. Она сказала, что его продадут на любой ферме, только, скорее всего, снятое. Мы вежливо поблагодарили, и она шугнула нас прочь, как цыплят с клумбы. После того как я не запер калитку и куры проникли в сад, я узнал, что эти пернатые двуногие обожают молодые бутоны фиалок и могут начисто их общипать. Мне об этом рассказал садовник. После я заглянул в книгу по садоводству, чтобы убедиться, что он прав. В деревне многому учишься.

Мы прошли через сад до самой церкви, немного отдохнули на ее крыльце и заглянули в корзину, чтобы посмотреть, какую «закуску» нам положили. Там оказались и мясные рулеты, и кексы, и открытый пирог в круглой жестяной форме, и крутые яйца, и яблоки. Яблоки мы сразу сжевали, чтобы не таскать с собой. На церковном дворе так приятно пахнет диким тимьяном, который растет на кладбище. Как пахнет тимьян – еще одна штука, которую мы узнали только после приезда в деревню.

Вдруг мы заметили, что дверь на колокольню приоткрыта, и поднялись наверх; раньше она всегда была заперта, когда мы пытались ее открыть.

Мы увидели комнату звонаря, где сверху свисали концы веревок с длинными мохнатыми ручками, похожими на огромных гусениц – красные, синие, белые, но мы их не дергали. А потом мы поднялись к колоколам, очень большим и пыльным, висящим под огромными грязными балками. Там было четыре окна без стекол, только со ставнями, похожими на жалюзи, но поднять ставни нам так и не удалось. На подоконниках лежали кучи соломинок и палочек. Мы решили, что это совиные гнезда, но самих сов не увидели.

Дальше лестница в колокольне стала очень узкой и темной, а когда мы добрались до двери и распахнули ее, мне показалось, что меня ударили по лицу, так внезапно вспыхнул свет. И вот мы оказались на верхушке колокольни, на площадке, где разные люди вырезали свои имена. В углу площадки, окруженной низкой стеной, похожей на крепостную, была башенка.

Мы посмотрели вниз и увидели крышу церкви, и водосточные трубы, и церковный двор, и наш сад, и Дом у Рва, и ферму, и домик миссис Симпкинс, казавшийся совсем маленьким, и другие фермы, похожие на игрушечные, а еще – кукурузные поля, луга и пастбища. Не думайте, пастбище вовсе не то же самое, что луг. Мы увидели деревни, верхушки деревьев, изгороди, делящие всю округу на участки, так что сверху местность напоминала карту Соединенных Штатов… А еще увидели башню, одиноко стоящую на вершине холма. До нее, похоже, было не очень далеко.

– Что там такое? – спросила Элис, показав на башню.

– Не церковь, раз возле нет церковного двора, – ответил Ноэль. – Может, под этой таинственной башней скрывается вход в подземный склеп с сокровищами.

– Подземная чушь! – отозвался Дикки. – Скорее всего, обычная водокачка.

Но Элис считала, что это руины замка, чьи осыпающиеся стены скрыты разросшимся за годы плющом.

Освальд не мог решить, что же там такое, поэтому сказал:

– Пошли и посмотрим! Нам ведь все равно, куда идти, так почему бы не сходить туда?

И мы спустились с церковной колокольни, отряхнулись и отправились в путь.

Теперь, когда мы знали, где ее высматривать, Таинственная Башня была отлично видна с дороги: она стояла на вершине холма.

Мы шли и шли, но башня как будто не приближалась. И было очень жарко.

Мы уселись на лугу рядом с ручьем и съели «закуску». Потом напились воды из ручья прямо из ладоней, потому что поблизости не было фермы, чтобы купить молоко, а искать ее мы поленились, а кроме того, подумали, что неплохо будет сэкономить шесть пенсов.

Перекусив, мы снова двинулись в путь. Башня казалась все такой же далекой. Денни начал волочить ноги, хотя у него единственного была трость.

– Вот бы мимо проехала повозка, – сказал он. – Может, нас подвезли бы.

Он всё знал о дружелюбных повозках, потому что раньше уже жил в деревне. И он вовсе не был тихоней, белым мышонком, как мы подумали поначалу. Конечно, когда живешь в Люишеме или Блэкхите, не научишься тому, чему можно научиться в деревне. Попроси кого-нибудь подвезти тебя в Люишеме, на Хай-стрит – насмешек не оберешься.

Мы уселись на груде камней и решили, что попросим подвезти нас любую повозку, в какую бы сторону она ни ехала. Пока мы ждали, Освальд узнал, что семена подорожника съедобны.

Послышался стук колес, и мы с радостью увидели, что повозка направляется к Таинственной Башне. Повозкой правил человек, который, как он потом сказал, «отправился за свиньей».

– Здравствуйте, не подвезете? – окликнул его Денни.

Человек, ехавший за свиньей, спросил:

– Что, всю вашу маленькую компанию?

Но он подмигнул Элис, и мы поняли, что он готов помочь. Мы забрались в повозку, и он, подхлестнув лошадь, спросил, куда мы собрались. Это был добродушный старик с лицом, похожим на скорлупу грецкого ореха, с седыми волосами и бородкой, похожий на человечка, выскакивающего из табакерки.

– Мы хотим попасть в башню, – сказала Элис. – Скажите, пожалуйста, она разрушена?

– Целехонька! – ответил старик. – Человек, который ее построил, завещал прорву денег на ее ремонт. На этакие деньги можно было бы прокормить кучу честного люда.

Мы спросили, там что, церковь?

– Церковь? – переспросил старик. – Ничего подобного. Скорее надгробие. Говорят, человек, построивший башню, был проклят и не должен был упокоиться ни в земле, ни в море. Поэтому его погребли на полпути к верхушке башне… Ну, если это можно назвать погребением.

– А на верхушку башни можно подняться? – спросил Освальд.

– Господи, конечно! Говорят, сверху открывается прекрасный вид. Сам-то я никогда туда не лазал, хоть и жил в виду этой башни с рождения, все свои шестьдесят три года.

Элис спросила, нужно ли пройти мимо похороненного человека, чтобы попасть на верхушку башни, и виден ли гроб.

– Могила закрыта каменной плитой, плитой с надписью, – ответил старик. – Тебе нечего бояться, мисси. Сейчас светло, так что ж туда не слазать. Но я бы не пошел туда после наступления темноты ни за что на свете. Башня всегда открыта, днем и ночью, и, говорят, в ней время от времени ночуют бродяги. Ну и пусть ночует кто угодно, только не я.

Мне бы тоже не захотелось там ночевать. Но теперь мы еще больше рвались добраться до башни, особенно когда старик сказал:

– Мой двоюродный дед по материнской линии был одним из каменщиков, которые установили надгробную плиту. Раньше там было просто толстое стекло, и под стеклом лежал мертвец, как и было велено в завещании. Он лежал в стеклянном гробу в своей лучшей одежде – синем атласе и серебре, говорил дядя, в одежде тех времен, в парике и с мечом под боком. Дядя сказал, что из-под парика виднелись отросшие волосы, а борода доходила мертвецу до кончиков пальцев ног. Дядя всегда утверждал, что покойник не мертвее нас с тобой, просто у него случился какой-то припадок, транзит, как это называют. Дескать, как посмотришь на него, так и кажется, что когда-нибудь он снова вернется к жизни. Но доктор сказал – ничего подобного, ведь прежде чем похоронить, с ним сделали что-то такое, что делали с библейским фараоном.

Элис прошептала на ухо Освальду, что мы опаздываем к чаю и не лучше ли сейчас же вернуться домой, но он ответил:

– Если боишься, так и скажи. Тебе незачем туда входить, а я войду.

Человек, ехавший за свиньей, высадил нас у ворот совсем рядом с башней – по крайней мере, так казалось, пока мы не отправились дальше. Мы поблагодарили старика, он ответил: