Читать онлайн Земля горит бесплатно
1
В Деловом дворе, в приемной председателя ВСНХ СССР, среди посетителей появился пожилой человек с потертым годами и жизнью лицом и в потертом пальто. Усевшись в углу, он сидел неподвижно, ожидая, когда начнется прием.
Дверь кабинета открылась, и оттуда выглянула секретарша. Она глазами пересчитывала очередь людей с портфелями и бумагами в руках. Несколько человек сорвались с места и подошли к ней. Но человек в потертом пальто опередил всех.
– Скоро будет нарком?
– У него сегодня заседание в Совнаркоме. Часам к четырем должен быть. По срочным делам принимает его заместитель.
– Мне нужен сам нарком, – внушительно сказал человек и уселся на стул с видом: умру, но дождусь.
Наконец он вошел в кабинет.
– Я вас слушаю, – коротко сказал нарком.
И человек в потертом пальто заговорил. Его фамилия Михеев. Он изобретатель. Его специальность – борьба с пустыней, со страшной пустыней, надвигающейся на Советский Союз.
Он говорил страстно, путаясь в словах, сбиваясь с основной мысли. Огромные количества солнечной энергии, за лето производящиеся и скопляющиеся на песчаных и каменистых или только слабо подернутых растительностью грунтах, не имеют никакого другого выхода, кроме как на испепеление соседних, еще живых и жилых земель. Земля горит.
Всякая местность, где дуют сухие ветры и мало атмосферных осадков, превращается в пустыню.
Что видим мы в огромных пространствах Арало-Каспия? Мга, хмара, мхи – эти «сухие слезы» и перегар – слюна сухих пустынь, с их губительным влиянием на жизнь, на всю растительность, особенно культурную и луговую. Цветы, не расцветши, отцветают, не давая плода или даже погибая в почках… Хлебные колосья и всякие злаки оказываются пустыми и дают слабый умолот… Листья на траве и на деревьях желтеют, опадая прежде времени.
В Поволжье, на Северном Кавказе, на Украине… в Саратове, Сталинграде… И до Киева… Казань, Рязань… города и сами земли застилаются пыльными бурями в сухие лета.
– У вас есть проект, как бороться с пустыней? – спросил нарком, терпеливо слушавший его речь. И от вопроса Михеев как-то сразу успокоился.
– Я – инженер. И если бы у меня не было разработанного плана, я не стал бы у вас отнимать время. Двенадцать лет я работал над этой идеей. Собрал огромный материал. У меня все вычислено, взвешено, выверено от самого общего до самой малейшей детали.
– В чем же заключается ваш проект?
– Каптаж Волги. Барраж у Камышина.
В каптаже устанавливается такой уровень нового образования реки, когда, с одной стороны, самотеком ее воды покрывают огромные пространства заволжских степей и пустынь, оживляя их, с потушением в них «пожара земли». С другой стороны, в самой реке подымается уровень на высоту, не нарушающую основных интересов прибрежных городов и населения.
– Ваши материалы будут изучены. О результатах доложат мне, – сказал нарком, как бы заканчивая беседу. – Вам нужно повидаться с одним из членов коллегии НКРКИ СССР, ознакомить его с материалом, сообщить о трудностях, которые вы встретили на своем… Алло… Да, я…
Если бы сейчас появился изобретатель телефона Белл, Михеев убил бы его, так он ненавидел в эту минуту «невежливое изобретение», мешающее деловым разговорам.
А из приемной уже заглядывал нетерпеливый инженер в очках и с портфелем, а секретарша уже принесла груду бумаг для подписи, а нарком уже протягивал Михееву руку…
2
Пустыня… Она прожгла ужасом сердце еще в детстве, когда Михееву было не больше двенадцати лет. Он жил с отцом, земским врачом, в заброшенном степном селе за Волгой. Мга, и хмара, и сухие туманы для мальчика были не пустыми словами. Он вырос под багровым солнцем, словно задыхавшимся во мгле пылевой бури. От пыли не было спасения. Она покрывала серым налетом листья деревьев тощего садика, проникала в дом сквозь закрытые окна, пудрила столы, кровати, игрушки, залезала в нос, глаза, уши и легкие… И сон был тревожный, как во время сирокко. Там, за полями, притаилась пустыня, как зверь, готовый к прыжку. Ее зловещий песчаный шепот был слышен далеко.
И вдруг она громко постучалась у дверей и схватила за горло костлявой рукой голода. Это было в девяносто первом году прошлого столетия. Незабываемый год! Ребенка нельзя было уберечь от страшных картин голода, как от хмары и мги. И Михеев на всю жизнь запомнил этот кошмар.
Началось с того, что у знакомых мужиков лица становились серыми, глаза вваливались, нос и скулы обострились, щеки и живот втянулись. Их тела становились дряблыми, щуплыми, Миша Михеев не мог понять, отчего это. А потом многие иссохшие люди вдруг начали полнеть странной бело-желтой полнотой.
Миша заглядывал в окна изб. Почти в каждой светился желтый огонек свечи в головах покойника. Но скоро огоньки погасли: свеч не хватало, а покойников становилось все больше. Живые люди превращались в трупы…
Раздувшиеся трупы животных на полях… Смрад… Рои мух… Плач голодных беспризорных детей, потерявших родителей… И над всем этим – горячее, испепеляющее солнце и сухой туман, покрывающий саваном обреченный на смерть мир…
А за селом стояли выжженные солнцем поля. Сухие, бурые стебли бессильно клонили к земле пустой колос. Жгучий ветер сжигал их, песок заносил. Над когда-то тучными нивами вырастали могильные песчаные холмы. Из этих могил кое-где торчали сухие колосья, как последнее напоминание о гибнущих полях.
Пустыня убивала все живое… Этого нельзя забыть!
Этот ужас не покидал его всю жизнь.
Михеев видел во сне земной шар с большой высоты. Вот огромная плешь Сахары, вот пустыни Туркестана, Китая… И все эти плеши медленно расползаются во все стороны, как проказа… И вот весь земной шар превращается в пустыню. И последние люди задыхаются в песчаной буре без воды и воздуха…
«Я буду инженером, чтобы знаниями победить пустыню», – решил молодой Михеев. Он сделался инженером-гидротехником, но пустыни не победил. Много лет разрабатывал он сложные системы оросительных каналов и бросал их.
– Это все равно, что пытаться потушить пожар пульверизатором! – говорил он в отчаянии… – Только обильные воды Волги могли бы потушить пожар пустыни… А что, если бы?..
3
Михеев явился в РКИ, нагруженный огромными папками с рукописями, таблицами, графиками, картами, чертежами.
Но у него оказалось кое-что поинтереснее мертвых чертежей. Михеев положил на стол коробищу величиной в метр и в кирпич толщиной. Там лежало его дорогое детище – «материализованная идея». Это был сделанный из мастики рельеф Волжского бассейна и Каспийского моря. Пашни выкрашены в желтый цвет спелой пшеницы, луга – в светло-зеленый, а леса – в темно-зеленый. С востока в заволжские поля вклинивались зловещие бурые языки наступающей пустыни. Русло Волги и дно Каспия были обнажены.
Через полчаса комната была превращена в своеобразную лабораторию, наполненную зрителями.
Михеев положил свою модель краями на два стола, под модель поставил пустое ведро, а полное – на стол и через резиновую трубку пустил воду в Самарскую луку. Вода весело побежала по руслу, разбилась в дельте сложным узором на рукава и начала наполнять дно Каспия. Когда море наполнилось до положенного предела, Михеев открыл внизу сток, чтобы вода держалась на одном уровне.
– Годовой дебет Волги, – начал Михеев, – в круглом общем счете триста пятьдесят – триста семьдесят кубических километров. Вся эта масса воды испаряется, и потому Каспийское море не повышается, скорее, понижается в годовом уровне. Мы не можем испарить воду в нашем опыте и потому лишнее выпускаем вниз. Теперь вот что я предлагаю сделать с Волгой. – Михеев вынул из кармана изогнутую пластинку и вложил ее в паз на рельефе ниже Камышина.
И на глазах зрителей запруженные воды Волги начали подыматься выше «плотины», а внизу, к Каспию, потекла только узенькая струйка.
– Высота этого барража – тридцать семь метров. И, смотрите, с этого горизонта Волга самотеком сливается в невообразимые пространства заволжских степей и пустынь в трех мощных потоках.
Поднявшаяся над плотиной вода минуту постояла в нерешительности, как бы в недоумении перед неожиданным препятствием, и вдруг полилась на восток по скату, по руслам, впадинам, котловинам, образовав сложную сеть марсианских каналов и озер.
– Эти потоки достигаются не какими-нибудь искусственными и грандиозными, стоившими бы колоссальных средств, сооружениями, и, уж конечно, не рытьем каналов. Они текут по естественным углублениям, впадинам и логам, конечно, с соответствующим захватом и направлением потоков воды.
– А зачем оставлен этот ручеек, впадающий в Каспийское море? – спросил один из зрителей.
– Одна седьмая часть дебета Волги оставляется в прямом, непосредственном течении в Каспийское море на непрерывное с ним, а значит и с Баку, водное сообщение. Половина этого еще и на обзаведение прямых непосредственных сообщений. Значит, около семидесяти кубических километров дебета Волги последуют непосредственно в Каспий. А триста кубических километров, вместо теперешней их пропажи в морской пучине, пойдут на оживление земель от Волги на восток по Эмбе, и на потушение там «земного пожара», и, с ликвидацией там пустыни, на обзаведение новых хозяйств, на мелиорацию освобождаемых земель.
– Значит, море…
– Каспийское море будет снижаться в своем уровне на две трети метра в год, и за тридцать семь лет состояние его уровня понизится на двадцать четыре метра. Каспий будет иметь вот какой вид.
Михеев открыл кран под доской рельефа больше, вода из Каспия потекла в ведро сильнее, и уровень моря начал быстро понижаться. В секунде проходили года, и скоро знакомых очертаний моря было не узнать. Каспий «усох» почти на треть. Дно северной части до Мангышлака и Махачкалы обнажилось. На нем осталось только несколько перекрещивающихся каналов да «озер» в северо-восточной части.
– В общем донные пространства освободятся на сто пятьдесят тысяч квадратных километров, то же до семидесяти тысяч в устьях Куры и у персидских берегов и в Кара-Бугазе, а самое главное – по Апшерону и Челекену освободятся неизмеримо ценные пространства нефтяных земель, тоже в тысячах же квадратных километров. Наконец, все побережье Каспия освободится от губительной там малярии.
Первым камнем в этот мир нового строительства закладывается проект каптажа Волги.
Спецы, не последние спицы в колесе советского аппарата, волнуются.
Извольте дать отзыв о проекте каптажа Волги! ВСНХ требует. Наркомзем и Госплан интересуются, РКИ нажимает…
Странный проект и еще более странный автор, как будто и свой инженер, не молодой человек. А проект – не знаешь, как и подойти к нему… Размах большевистский, идея грандиозная, а что выйдет – Аллах ведает.
Старые инженеры шушукаются:
– Ведь если этот проект пройдет – многим капут. Как же быть-то?
– За свое место беспокоитесь?
– Что место? Если пройдет проект Михеева, то потребуется много инженеров… Место найдется. Но там будешь…
– На михеевскую мельницу воду лить? Тебе черная работа, ему почет? Хе-хе. Не волнуйтесь, однако, заранее, может быть, еще провалят этот шалый проект. Все будет зависеть от того, какой отзыв даст эксперт – профессор Чичагов. Да вот и он, как кстати!.. Давайте спросим. Здравствуйте, Иван Аркадьевич! Ну, как ваше мнение о каптаже?
Чичагов мнет мягкие губы и смотрит вверх через золотые очки. Свою седую голову он носит гордо и бережно, как хрупкую драгоценность. В ней его капитал.
– Гм… да… каптаж… Я еще подробно не ознакомился с материалом. Притом я могу дать отзыв только по своей специальности. Технически, конечно, проект вполне выполним. Запрудить реку – не бог весть какая премудрость. В этом даже нет ничего оригинального. Михеев предлагает только в большом масштабе сделать то, что делает рядовой мельник. Но в смете, мне кажется, автор жестоко ошибается. Тут дело пахнет не тремястами миллионов, а миллиардами, имея в виду проект в целом.
– Миллиардами? Значит, не под силу, а? Не пройдет номер? – Взгляд инженера налился надеждой и жадным любопытством.
Но Чичагов не обрадовал прямым ответом, а только неопределенно пожал плечами.
Да и что мог ответить старый профессор? По его мнению, большевики только и делали, что брались за непосильные задачи. С них хватит. Возьмутся за каптаж и… сделают, пожалуй!
– А вот еще я слыхал, – передал инженер мнение одного крупного специалиста. – Тот говорит, что проект Михеева – совершеннейшая чепуха. Ведь рыба Каспия привыкла к водному режиму с данным процентом солености. Притом рыбе негде будет метать икру.
– А представитель Наркомздрава, – вмешался другой инженер, – утверждает, что Михеев не только не уничтожит, как обещает, а увеличит малярию в ужасающих размерах. Подумайте только: пустить воды Волги самотеком! Они образуют множество заболоченных озер, заливчиков, водяных «оазов», как говорит сам изобретатель. Черт знает что получится, и не только с малярией, – изменится к худшему, а не к лучшему, и климат всего края. Ведь Каспий будет испарять значительно меньше влаги, из которой в конце концов образуются облака.
– Ну, это не так страшно, – возразил Чичагов. – Общее количество влаги в крае не уменьшится. Ведь новые водоемы тоже будут испарять воду. Впрочем, это мое личное мнение, мнение профана в области метеорологии, – скромно добавил он.
Инженер хотел задать еще один вопрос, но Чичагов решил, что сказал и так слишком много. Отговорившись тем, что спешит на заседание, маститый профессор понес свою драгоценную голову дальше.
Это заседание, посвященное обсуждению проекта Михеева, было довольно бурным.
Вначале спецы держали себя сдержанно. Никто не решался «крыть проект вовсю», но многие осторожно высказывали свои «опасения», которые, как капля яда, должны были отравлять идею смелого проекта. В конце заседания страсти разгорелись, и уже слышались выкрики: «Глупость! Чепуха! Безумие!» Тяжелая артиллерия – Чичагов – приберегалась противниками проекта к концу.
Речь профессора по форме была очень «объективна», а по существу он вылил ушат холодной воды на энтузиастов, «высказав свое скромное мнение» о многомиллиардных затратах.
Проект висел на волоске.
Но тут неожиданно на помощь Михееву двинулись работники мест – волжане, живущие в непосредственной близости с «жаром земли».
Их натиск был силен и дружен.
– Даешь Волгу!
Один из них повторил слова Михеева: «Ни капли живой воды, ни грамма гумуса, ни метра высоты Волги не должны пропадать в низинах соляной пучины Каспийского моря!»
– Даешь Волгу!
4
Большие звезды не мигая смотрят на Землю, словно глаза неведомых ночных птиц. Густая темень, пугливая и упрямая, подступила к самым углям догоревшего костра. Набежит ветер, вспыхнет язычок пламени, осветит лица рыбаков, край сохнущей сети, черное лоснящееся брюхо опрокинутой на берегу лодки и снова придвинется к углям. С берега тянет сыростью, дегтем, рыбой.
Усталые рыбаки доедали уху, черпая деревянными ложками из котелка.
– Лопайте напоследях. А потом каюк: заговеем на рыбу-то! – прервал молчание седой кряжистый старик Глеб Калганов, короче – Калган.
По сторонам его сидели три сына – справа старший, слева младшие, такие же крупные, бородатые детины, как и он сам, только черноволосые.
Глеб – староста рыбацкой артели. Каспий и низовья Волги – для него открытая книга, каждую строчку которой он знает наизусть. Знает воду, рыбьи повадки, капризы погоды, моря и его обитателей. По известным ему одному приметам умеет даже предсказывать, когда пойдет пузанок, бешенка, вобла, куда направят они путь, большой ли улов будет. Во всем, что касается рыбы, его слово – закон. А так как рыбацкое село только и живет рыбой, то слово Глеба и во всем прочем – закон. Что скажет, так тому и быть. До войны он был на промыслах не последний хозяин, имел капитал, снасть, посуду. Революция разрушила его благосостояние, но не авторитет. Артелью он правил по старинке – вертел как хотел.
Его слова вызвали удивление рыбаков. Чудит Калган!
– На наш век рыбы хватит! – отозвался рябой Сыч.
– Ложку оближи да язык проглоти. То-то, что не хватит! – важно ответил Глеб. Помолчав немного, чтобы убедиться, что никто больше не прерывает, он продолжал: – Последние времена приходят. Отнял Бог разум у людей, и дела их безумными стали. Божий мир по-своему переделать хотят: море высушить, Волгу-матушку в степи заволжские повернуть. И останемся мы как рак на мели. Истинно на мели! И отцы, и деды наши жили у моря, рыбачили. Море да Волга были нам пашней, а рыба – хлебом. А тут – на тебе! Высохнет море, уйдет Волга, подохнет рыба, подохнем и мы. Куда пузанок, да вобла, да прочие морские твари икру метать пойдут? Некуда. Нету Волги. Крышка! И будут хаты наши стоять в голом степу. А дно морское пахать начнут. Где рыбка божия резвилася, там тракторы затарахтят, совхоз устроят. Сельсовет на дне морском. Красота!.. Пропали наши рыбацкие головы! Без Волги, моря нету нам жисти!
Глеб замолчал, склонив голову, как бык под ударом обуха.
Рябой Сыч сплюнул громко, выругался:
– Да ты, может, выпил лишнего, Калган, не проспался? Очнись, перекрестись! Что бредни разводить на ночь? Мыслимое ли это дело?.. – И осекся.
Глеб поднял голову и строго посмотрел на Сыча.
– Я никогда ума не пропивал и брехней не занимался… Вчера мне сам председатель сельсовета говорил. Приехали, говорит, какие-то из Астрахани, начальство, людей на работу нанимать. Они все и рассказали, что Волгу закроют, море осушат. От Астрахани, говорит, море верст на триста отойдет. Значит, и от нас немного меньше. Ниже Камышина, у Сестренки, говорят приезжие, уже землю роют, камень, песок подвозят, бараки строят. Плотиной Волгу перехватят. Одним словом, упокой, господи, души усопших рабов твоих!
Рыбаки вдруг зашумели, словно грозовой ветер по лесу прошел.
– Как же быть теперича? – перекричал всех молодой испуганный тенор.
Глеб усмехнулся в седые усы – проняло!
– То-то, как быть, – важно заговорил он. – Времена-а! Что год, то хуже. И все оттого, что Бога забыли. Сказал Бог: «Все добро зело». А они нате! Выходит, Богом неправильно сотворено. Поправлять взялись! А было-то разве плохо? В старину как жилось? – И Глеб уже оседлал своего конька. Он говорил о «золотом веке», когда в Каспии и низовьях Волги вылавливали рыбы больше восьмидесяти миллионов килограммов в год, на двенадцать миллионов рублей, о белуге весом в полторы тысячи килограммов, о севрюге в пятьдесят килограммов, о стерляди в шестнадцать килограммов.
– А теперь что? Белужка – пятьдесят пять килограммов, осетр – десять-двадцать, севрюжка и вовсе шесть килограммов. Мельчает рыба, падают промысла. А теперь и вовсе извести их хотят.
После такой подготовки Глеб хотел повести речь дальше. Но тут неожиданно в разговор вступил худой рыбак Кузьма Сысоев, весь колючий, как каспийский бычок, колючая, давно не бритая борода, колючие глаза и слова колючие:
– Большевики виноваты, говоришь? Они рыбу извели? А ты нет? А кто в запретное время да в запретных местах рыбу ловил? Скажешь, не ты? Кто реку неводами загораживал, рыбу в места нереста вверх не пущал? Кто на «ямах» становища облавщиков устраивал да зимовавших там леща, да сазана, да сома вылавливал? Не ты? Ты и есть первый рыбный вредитель! Рыбу изводил, а сам раздувался. Это теперь-то тебе животы подтянуло, вот и заскулил: ха-арашо жилось! Кому хорошо, а кому плохо. Все рыбаки окрест у тебя в кабале были! Отъелся на нашем поту-крови, на тебя, сволоча, работали.
Глеб хоть бы что, как будто и не о нем речь. Трубочку закурил, в потухший костер плюнул и спокойно ответил:
– Ну что же, братцы, нехорош я вам стал, выжил из ума старик, ищите себе старшого помоложе. А я вижу, что делать мне тут больше нечего. Завтра чуть свет возьму котомку за плечи да с сынами своими и побреду по дорожке куды глаза глядят.
Рыбаки встревожились.
– Буде, Калган!
– Без тебя, как без глаз!
– Не бросай нас!
– Собака мелет – ветер носит!.. – послышались из темноты голоса рыбаков. Но просоленный, густой бас Глеба покрыл все эти голоса:
– Мое слово твердо! Как сказал, так и быть. А теперь спать!
Вздыхая и охая, рыбаки улеглись. Стало совсем тихо. Слышен был только плеск набегавшей волны.
– Никита! – тихо сказал Глеб, толкнув в бок своего сына. – Ш-шш… Проползи, посмотри, спит ли этот черт ершистый – Кузьма!
– Похрапывает, – доложил через минуту Никита.
– Разбуди осторожно остальных… Сыча, пожалуй, тоже не трожь.
И когда рыбаки проснулись, Глеб начал говорить им:
– Вот что, ребята. Дело наше – табак. Но только я так думаю, что еще можно спасти море и Волгу. Не дадим их в обиду! Ш-шш! Слушайте! Говорили в совете, что эта чертова плотина стоит миллионы, а денег в обрез отпущено. Вот я и думаю… – Глеб заговорил еще тише: – Ежели эту плотину прорвет, то и весь план их прорвет к чертовой бабушке. Больше денег у них не хватит. Смекаете? Пойдем мы всей артелью в Камышин, наймемся в землекопы, а там… видно будет. Кто согласен, тот завтра и записывайся!
Опять тишина. Крупные звезды начали мигать часто-часто, словно у ночных птиц глаза слипались.
Маленький приволжский городок Камышин затоплен пришлым людом: сезонниками, рабочими, служащими, техниками, кооператорами…
Село Сестренка с правой стороны Волги, Солодушино с левой и остров Шишкин, лежащие на линии барража, неузнаваемы. Как грибы после дождя выросли бараки, кооперативы, столовые, фабрики-кухни, клубы, больницы.
Камышинские огородники, проклиная барраж, каптаж и Михеева, перенесли свои баштаны далеко за город. Как-то будут расти на новом месте дыни, огурцы и знаменитые камышинские арбузы?..
– Разорили! Под корень подрезали! Погубили! Пропала рыба, пропадут и наши арбузы! – ворчали старики-баштанники.
Станция Камышин до отказа забита прибывающими грузами: лесом, машинами, рельсами. Змеями расползлись по стройке узкоколейки. Задорно кричат кукушки, таская за собой хвосты вагонеток с песком, землей, камнем. Залязгали железными челюстями экскаваторы. Зачвакали, засопели драги, скрипят краны.
Круглые сутки идет работа. Ярко огни фонарей и прожекторов разгоняют мрак.
Не спится старикам-камышанам. Выйдут из дома и долго смотрят на огни, отраженные в водах широкой реки, и кажется им, что попали они в иной, страшный и непонятный мир, где ползают гигантские железные чудовища, ворочают шеями длинней телеграфного столба, чавкают пастями, в которые бык и с рогами пройдет. А люди – маленькие, суетливые – ухаживают за этими неведомыми чудовищами.
Михеев почти не спит и ест на ходу. Он счастлив. Мечта его жизни осуществилась. Пустыне объявлена война, он – главнокомандующий на фронте, брандмейстер на «пожаре земли». Он бегает день и ночь с непокрытой головой. Его лысина красна от солнца, ветра и волнения. Острый нос еще более заострился, глаза пылают. Он весь раскален огнем вдохновения.
Бежит по берегу, размахивает руками. Следом за ним, едва поспевая, шагает долговязый молодой инженер.
– Жидкий воздух – вот мой секрет! – кричит Михеев, не оборачиваясь к инженеру. – Аппарат Линде, несколько видоизмененный мною. Давление – двести двадцать атмосфер… Мы проводим жидкий воздух по трубам и выпускаем прямо в воду. Он замораживает воду.
И перед кессонами мы жарким летом получим прочную ледовую стену. Под ее защитой нам легко будет работать. Это лучше, чем временные перемычки, применявшиеся на Днепрострое… Что же вы отстаете? Скорей, скорей!..
Работа кипит в три смены. Одна смена посылает другой вызовы на соревнование. Днем и ночью перекликаются кукушки. Грохочут машины, мечутся люди.
– Как на пожаре! – говорят камышане.
– Пожар и есть; земля горит, тушить надо!
Лихо работает Глеб Калган со своей артелью. Сыновей молодых за пояс заткнул старик. А кончит артель работу, в ночь-полночь берут захваченные с собой сети – и в лодки. Река тянет, рыба тянет.
И тут среди своих изливает старик горечь, облегчает сердце, до краев переполненное злобой.
– Погодите! Подопрут плотину воды осенние, тут мы и ахнем своей артелью им на помочь. Одно плохо – ночью работают, огни горят. Ну, да изловчимся как-нибудь. Главное высмотреть, где тоньше.
– Не туда! Не туда, черти, дьяволы! Не туда, ребятушки! – доносится с острова Шишкин голос Михеева.
– Ишь, востроносый черт! – ворчит Глеб. – Угомону на него нету! Ну, погуляй, покричи маленько. Угомоним и тебя.
– Дядя Глеб, – говорит вдруг молодой рыбак. – А я вчера Кузьму встретил. Около цементного завода шлялся. Там, наверно, пристроился.
Глеб нахмурился.
– За этим ершом колючим смотреть в оба надо. Донесет. Все дело провалит, если чуть что заметит. Да, может, для того и на стройку пришел, может, подслушал тогда… ночью-то?..
– Дядя Глеб, а зачем трубы прокладывают?
– Среди лета воду газом заморозить хотят. Судаков мороженых захотелось. Ну, только несбыточное это дело: до того люди еще не дошли, чтоб лето на зиму переворачивать.
Весть о том, что «Волгу будут замораживать», быстро облетела стройку. Камышинские старожилы были потрясены.
– Видно, не все брехня, что старухи болтают. Летом реку льдом сковать – разве это не такое же чудо, как море высушить и огнем запалить?
– Поморозят арбузы! Хоть бросай баштан да уходи куда глаза глядят…
Все-таки надеялись: не сотворить чудо человеку!
Но не сбылись эти надежды: заморозил-таки востроносый Волгу. Правда, не всю, но всю ему и не надо было. А перед кессонами замерзла вода, стала ледяной стеной. Не то что камышане, а и сезонники глазам своим не верили, рукой лед щупали. Настоящий, без подделки. Холодный и крепкий!
День за днем отвоевывают люди у реки метр за метром. Опускают на дно деревянные ящики-кессоны, возводят бетонные кубы-бычки. Вода устремляется в пролеты, кипя и волнуясь. Уровень полузапруженной Волги повышается, а сверху подходит осеннее половодье. Бетонные быки, звенья цепи, которая должна сковать Волгу, готовы почти все. Остается закончить последние, перекрыть железными щитами, и Волга, встретив препятствие, повернет свои обильные воды, двинется в заволжские степи тушить «пожар земли».
Но надо переждать осеннее половодье, а оно в этом году небывалое: все лето и осень шли проливные дожди.
Вода прибывает с каждым днем, мутная, темная, угрюмая. Бушует, бьется о бетонные быки. Сухие листья, травы, кустарники, ветки, целые деревья – все, что захватила река на своем пути, – облепили выступы быков, засоряют берега.
Но тысячи строителей день и ночь куют цепи для реки.
Кузьма Сысоев работает на стройке вместе с женой. Он стал как будто еще колючей. Похудел, оброс бородой. День работает, а ночью не спит, ворочается, словно его самого колют сухие кости.
– Чего не спишь? – ворчит жена.
Вздыхает Кузьма в темноте.
– Глеб проклятый покою не дает со своей артелью… Вчерась ночью вышел я на барраж, а он ходит около трубы с воздухом, вынюхивает. А смена не его. Что ему там надо? Увидал меня – смылся.
– А тебе какое дело? – ворчит жена. – За собой наблюдай. Вот зима на носу, а ты еще шубы да валенок не получил. Другие давно получили.
– Завтра обязательно надо востроносому сказать, – продолжает Кузьма, думая о своем.
– И давно пора, – успокаивает жена.
Вдруг гудок, прерывистый, набатный, рвет на части ночную тишь. Тревога…
Кузьма выбежал на улицу.
Что за погода проклятая! Ветер с ног валит, дождь хлещет, река гудит. Рабочие бегут.
Крик, шум, не понять, в чем дело.
– Почему тревога? – спрашивает Кузьма.
– Авария. Труба с жидким воздухом не действует, лед растопило, кессон заливает, – отвечает кто-то на бегу.
Кузьма прибавляет шагу. Река съела ледяную стену и напирает на кессон. Вот мелькнула как будто седая голова Глеба и скрылась.
«Он… Не иначе как его рук дело», – думает Кузьма.
Человек в старом драповом пальто без шапки бегает по самому краю кессона. Востроносый. Кричит, размахивает руками. К трубе полез, возится.
– Уходите, – кричат ему. – Вода зальет.
Куда там! Михеев ничего не видит, не слышит. «Только бы пошел жидкий воздух».
А вода все выше, вот-вот зальет кессон. Вода валит Михеева с ног, но он опять ползет, цепляется за трубу…
И вдруг треск, шум; белое облако, шипя и свистя, наполняет кессон. Прорвалась труба, и жидкий воздух пошел прямо на Михеева.
Михеев поднял руки и… так и окоченел, превратился в ледяную статую.
Буря, грохот, шум и вой…
5
Деревня Сухой Дол словно развороченный муравейник. Посмотреть – и не поймешь, что случилось. У крестьян постарше на лицах недоумение, молодежь весела, а женщины воют, как по покойнику. Никто дома не сидит, все бегают из хаты в хату.
А у сельсовета уже толпится народ, собирают сход.
Два человека приехали на автомобиле, они и разворошили деревенский муравейник. Объявили: Волга в степи поворачивает, и по Сухому Долу потечет вода. Надо на гору перебираться. На перевоз и стройку будут выданы деньги. У кого хата старая, новый лес получат.
Шумит народ. Получить деньги, обзавестись новой хатой хорошо. Бросать насиженное место плохо.
Ипат, называющий себя «крепким середняком», поглаживает длинную бороду, которая почему-то поседела с одного бока.
– Так-то оно так. А соглашаться дуроломом тоже не приходится. Может, на горке воды нет. Может, там рыть колодцы – до воды не докопаешься.
– Да ведь у воды, пегая борода, жить будем. Хоть из окна воду хлебай.
– Ему новую хату на каменном фундаменте жаль бросать. Весь фундамент покрошится. Неохота трогаться.
– Кому охота? – отвечает Ипат. – Сегодня на гору, завтра под гору… Прямо ставь хаты на колеса.
– Верно. Не пойдем на гору.
Разбились на партии. И снова приезжали из города, приходится убеждать сход. Бились, отложили до вечера.
– Ребята, а Панас Чепуренко нипочем не пойдет на гору. Упористый старик.
– Кто это Чепуренко? – спрашивают приезжие и узнают, что Панас – кряжистый дуб девяноста двух лет, но еще крепкий, выходец с Украины. Упрям как чурка, в Бога верует. Табак нюхает, сам растирает.
Маришкин и Курилко, которые на автомобиле приехали, решают после схода навестить Панаса.
Он с граблями в руках копается в огороде. На приветствие ответил низким поклоном и зовет в хату.
– Да мы с тобой тут на вольном воздухе поговорим.
Но старик непреклонен.
– Як що на розмову, то прошу до хаты. – И первый уходит.
Делать нечего, пошли за ним.
– Вот что, дедушка, – говорит Маришкин, – на гору надо перебираться. Если сам не сможешь, люди помогут.
– А навище менi на гору дертятся. Менi и тут гораздо.
– Нельзя, старина. Тут скоро вода все зальет.
Панас слушает внимательно, гладит длинные усы, не спеша вынимает тавлинку, нюхает табак и наконец отрицательно качает головой.
– Не може цього бути, – уверенно отвечает он. – Бог обiцяв, що зливи бильш не буде.
Приезжие переглядываются. Они не ожидали такого возражения. Маришкин, чтобы сразу не озлобить старика, решил действовать дипломатически.
