Записки Мальте Лауридса Бригге

Не люблю писать рецензии на то, что понравилось. Что тут скажешь? Захлебываясь слюной, будешь пихать книгой в собеседника и кричать " О боже, ты должен это прочитать! Это откроет тебе глаза на смысл нашей жизни и ты попадешь в нирвану!" Такое поведение вряд ли стимулирует кого-то взять эту книгу и прочитать, разве из-за страха перед безумным адептом прозы Рильке.
Книга о смерти, уточню я на всякий случай, о том какой она бывает, как и где ее встречают, что при этом испытывают и о страхе, о животном, но осознанном страхе неминуемого. Некоторые строки холодят кровь просто потому что были написаны живым человеком, которого теперь уже нет, и он тоже боялся, и тоже преодолевал свой страх каждый день. У нас у всех разные мотивы, почему мы встаем с кровати с утра и идем что-то делать, если знаем , что все это тщетно и превратится в тлен? Почему бы не остаться картофелиной под одеялом и не ускорить неизбежный процесс разложения тела и души? Почитайте Записки Мальте Лауридса Бригге, может быть вы найдете там ответ, а может и нет. В любом случае, местами это просто поэтичный ужастик про многочисленные лица людей, изнашивающиеся, остающиеся в руках,когда тебя резко позвали и ты поднял голову от этих самых рук... О приведениях, о умирающих родственниках, о преданной хозяином собаке и много еще о чем...Меня засосало в чтение, будто вдруг у каких-то внутренних мыслей появился свой голос и начал жизнь отдельной жизнью, будто Гоголевский "Нос". Есть в произведениях Рильке болезненная меланхолия, но есть и счастье, свобода жить и умирать.

"В то время он начал чувствовать себя ничьим и всеобщим, как больной, не решающийся выздоравливать. Он ничего не любил, он любил – быть."Поэты по-особенному чувствуют окружающую действительность. Их существо словно снабжено дополнительной тысячей тончайших духовных рецепторов, благодаря которым они способны воспринимать мир по-другому - так, как мы никогда не сможем его увидеть.Поэт масштаба Райнера Марии Рильке, наверное, мог написать только такой текст: лишенный привычного линейного развития, фабулы и сюжета, структуры... хотя нет, определенная тайная структура ему присуща, но незрима - скорее она доступна только в ощущении.Сознание рассказчика подобно фонарю, который то и дело выхватывает из мрака картины его детства, неуловимые моменты настоящего, причудливые фигуры предшественников: поэтов, королей, героев легенд. Выражение образов подчинено некой внутренней логике и подобно поднимающимся со дна омута темным пузырям невесть откуда взявшегося там воздуха, устремляющегося ввысь - на свободу. Да, мыслью о свободе проникнут весь роман - да и можно ли его назвать романом? Это текст особенного рода, алхимический союз поэзии и прозы, души и пера. Его сложно читать, еще труднее принимать, но открывшийся ему читатель будет обязательно вознагражден.И напоследок:Уход блудного сына

Уйти, оставив хаос непокорный,
не ставший нашим, нам принадлежа,
что, словно горный ручеек проворный,
неверно отражает нас, дрожа;
покинуть это все, шипами терна
цепляющееся за нас, уйти
и обрести
Того и Тех, прозрев
(они так будничны и так привычны),
открыть глаза, увидеть мир вторично,
но заново, сменив на милость гнев;
внезапно догадаться, как безлично
страдание готовит свой посев,
чтоб с детских лет нас одарить сполна, —
и все ж уйти: черта подведена.
Разбередив залеченную рану,
уйти: куда? В неведомые страны,
в далекий край недвижности и сна,
стоящий, как кулисы, постоянно
и безразлично: сад или стена.
Уйти: зачем? Но в этом суть порыва,
надежды смутной и нетерпеливой,
что недомыслием порождена:
Тащить всю тяжесть бытия земного
и выронить в растерянности, чтоб
сойти в уединеньи горьком в гроб —
И это ли начало жизни новой?

"Счастливая судьба – сидеть в тихой комнате, в наследственном доме, среди оседлых, ручных вещей, слушать синиц, пробующих голоса в зеленой прохладе сада, и бой деревенских часов вдалеке. Сидеть, разглядывать карминную полоску заката, многое знать о минувших девушках – быть поэтом. И подумать: я тоже бы мог стать поэтом, найдись у меня жилье, хоть где-то, в заколоченной забытой усадьбе. Мне хватило б одной-единственной комнаты (светлой комнаты в мезонине). Там я жил бы со своими старинными вещами, семейными портретами, книгами. У меня было б кресло, и собаки, и крепкая палка для кремнистых путей. И больше ничего. Нет, еще одна тетрадь в кожаном, желтоватом, как слоновая кость, переплете с цветистой изнанкой: в ней бы я писал. Я писал бы много – у меня было бы много мыслей и воспоминаний. Но вышло иначе. Господь ведает – почему. Моя старинная мебель гниет в сарае, куда мне позволили ее свалить, а сам я – да, боже ты господи, у меня нет крыши над головой, и дождь капает мне в глаза.""Записки" - это та книга, которую читатель интересует в последнюю очередь. Обвинение? Скорее комплимент загадочной душе Райнера Рильке (в его загадочности после прочтения сомневаться не приходится). Картины жизни семьи и родственников героя, без всякого подобия объяснений генеалогического древа; истории из средних веков, поданые так, как будто короли и полководцы того времени известны даже пятилетнему ребенку; резкие скачки времени и пространства - все это в порядке вещей, но обижаться на автора не хочется, потому что уж очень сочно рассказано. Шикарные описания, прекрасный язык, короткие, очень яркие истории-притчи, сильнейшие образы (чего стоят только слепой зеленщик, подпрыгивающий неизвестный и сосед, внезапно почувствовавший бесконечный ход времени) поиски неведомого смысла, запутанные рассуждения, рефлексия - именно то, что я ждал от того, кого Цветаева, если я не ошибаюсь, называла "самой сущностью поэзии".

Записки Мальте Лауридса Бриге, фрагменты настоящего, оканчивающиеся чуть ли не обрывом, перескакивают в прошлое, в воспоминания о детстве, о детстве своем, о детстве кого-то другого, и вновь их сменяет фрагмент, тоже обрывающийся крайне резко, чего-то наблюдаемого, переживаемого автором здесь и сейчас или только-только. Хронология, причинно-следственная связь не играют никакой роли, а фрагментарность, обрывочность, быстрая смена тем (хотя сквозными для всего произведения являются темы смерти, болезни, любви и творчества) настраивают читателя на медитативный лад, притормаживают его, не дают гадать о дальнейшем развитии сюжета, ты невольно ловишь внутренний ритм записок и идешь вместе и рядом с Мальте, на его скорости. Через со-переживание, со-чувствие читателя Мальте подернутые дымкой воспоминания и наблюдения как бы избывают свою первостатейную важность (ведь казалось бы, чем-то они важны, раз вспомнилось, обратилось внимание), и каждое событие становится не перво-важным, а одинаково- важным для со-понимания романа, мысль читателя движется параллельно мысли Мальте, и порождает, в свою очередь, через цепочки уже не его, а своих ассоциативных связей, иной событийный ряд, который, сплавляясь фрагментами-воспоминаниями-наблюдениями Мальте, образует дополнительный пласт реальности пространства-времени, мыслечувствования автора-читателя. Не все равно, как перевел переводчик. Глаз выцепливает отдельные слова, внимание останавливается на цветовой палитре, на жути детских воспоминаний, ты вместе с Мальте пытаешься понять, как это - избыть детство, что значит для Мальте учиться видеть. Понять, что в трагедийности бытия, то тихо, то громко звучащей во всех фрагментах записок, все же есть некоторая надежда.
Его стало бесконечно трудно любить, он чувствовал, что это под силу лишь Одному. Но Он пока не хотел.

Личный дневник Мальте - это лабиринт, в котором очень трудно не потеряться. Обычно дневники хранят то, что происходит с их авторами в повседневной жизни. Но этот дневник полон психологических лазеек, хитросплетений контекстов и контрастов, ведёт нас по настоящему через глубины прошлого.Герой наблюдает за людьми, как за картинами в музее. Пытается проникнуть в их суть, породниться, стать с ними одним целым - и с такой же лёгкостью бросает их и идёт дальше. Попадает под впечатление и влияние - не он носит костюм, а костюм завладевает им.Так много описаний, что нить сюжета постоянно ускользает. Повествование гипнотизирует читателя. Постоянно приходится напоминать себе где ты, что происходит, как ты тут оказался. Тотальное отсутствие диалогов, без которых, лично для меня, любой текст становится тяжеловесным. В книге очень много безличных местоимений - Рильке говорит как бы обо всех и ни о ком одновременно. Порой все так запутанно, что сам автор вносит фрагменты пояснений сносками внизу страницы. Герой переживает смерть отца, и это отражается на его восприятии реальности. Повсюду смерть - дамы на портрете, смерть соседского дома, собаки, мух из окна, старая записка о чьей-то смерти - он проживает этот опыт снова и снова во всех доступных формах, достаёт из памяти любые упоминания о нем. Наверное, чтобы принять и смириться. Все умирает, исчезает, как когда-нибудь исчезнет и он. И пока не истекло его собственное время, пока ещё есть кому писать этот дневник, он поднимает тему самоопределения - кто такой поэт? Кто я? Кто все эти люди вокруг? Много интересных мыслей на этот счёт есть в Записках Мальте Лауридса Бригге . Одна из них мне особенно понравилась:

Есть люди, которые годами носят одно и то же лицо...иные люди до неприятного быстро меняют свои лица, одно за другим, и быстро изнашивают их.Я рада, что не взяла в руки эту книгу несколько лет назад, потому что тогда бы она полностью прошла мимо. Читать ее очень сложно, слишком много смыслов, постоянный «эффект бабочки» - одно вызывает ассоциацию о другом, оно тянет за собой третье - и вот уже две соседние страницы будто из разных книг. При этом абсолютно не претендую на то, что полностью прониклась всем, что хотел сказать Райнер Рильке. Это было мое первое знакомство с этим автором и теперь вдвойне интересней будет окунуться в его поэзию.

Со стихами Рильке я познакомилась еще подростком и до сих пор они - одни из любимых. Я читала, перечитывала и проговаривала про себя, попадая ударениями в ритм шагов. Но интернета тогда не было, книги с "Записками" тоже дома не оказалось, поэтому намерение оставалось намерением, пока вовсе не стерлось из памяти. Упоминание о романе я снова увидела на этом сайте. Меня радует, что проза не открывает Рильке-писателя с какой-нибудь другой стороны. Настроение его стихов полностью переходит в роман. Красота и образность тоже. Проза автобиографическая. Герой живет в Париже, как и автор, проживший там некоторое время, хотя родом он, как и Рильке, не отсюда. Это потомок древнего рода, а Рильке считал себя ни много ни мало потомком рыцарей и даже предъявлял фамильный герб. Полные мистических происшествий воспоминания о детстве перемежаются картинками теперешней жизни героя - одинокого, полного страхов молодого человека. Герой наш много рассуждает о жизни, смерти и любви, говорит ссылками и метафорами. Говорит красиво и необычно. Он, без сомнения, сумасшедший, как и сам Рильке, имевший много странностей, частью объяснявшихся отношением к нему матери (классика жанра - она очень хотела дочку и до шести лет маленький Рильке воспитывался как с девочка). Здесь нет единой сюжетной линии, признаков времени и места. Это монолог, "история одного сумасшествия", однако она завораживает - мрачно, но очень уж красиво.В одной из предыдущих рецензий видела сравнение Рильке с Гессе. И решительно не соглашусь. У Гессе очень четкая, ясная, кристально чистая проза, прочерченная линия повествования. Гессе не имеет ничего общего с декадансом и символизмом.

В современном театре есть специальная разновидность, которая называется "театр художника". Это тот тип театра, где и без того ключевая визуальная составляющая усиливается особыми приемами, когда все, что происходит на сцене - как создание одного большого рисунка, красиво в каждый момент времени. Примерно то же самое делает в своей прозе Рильке: усиливает слова и образы своей поэтической мощью. Об этой книге мне кажется важным сказать три вещи:Во-первых, "Записки Мальте Лауридса Бригге" – это чтение для какого-то особенного состояния души. Примерно так же, как сложно читать в метро или в автобусе нежную и эфемерную поэзию – сложно и воспринимать "Записки".
Их чтение – не способ получить какие-то специальные мысли и не путь добычи информации, поэтому такое чтение очень сложно вписать в практичную повседневность. Но Рильке здесь удается дать читателю что-то гораздо более важное: поэт раскрывает свой способ мыслить, воспринимать, ассоциировать.
Мелкие делали, из метафор к которым плетется неторопливое повествование о жизни Мальте и его окружающих – то, что действительно стоит заметить и, пожалуй, то, чему у Рильке можно получиться. Тезис о том, как важно замечать незначительные, но значимые и прекрасные вещи вокруг уже немного увяз у нас в сознании, но вот пример:
оказывается, такое внимание к мелким деталям отличает не только поэтов, но и режиссеров-документалистов. Настоящее документальное кино во многом состоит из этого самого "замечания" каких-то маленьких, но существенных элементов реальности.
Если у кому-то и учиться у Рильке, то молодым документалистам.В тексте доминирует Париж. Иногда он доминирует даже над самим героем и он сбивается с того, о чем говорил на Париж, его улицы, запахи, ощущения. Рильке пользуется описаниями во всем объеме и благодаря этому картинка Парижа начинает двигаться, скрипеть, гудеть и пахнуть, а не просто висеть на фоне метаний самого Мальте.И в Париже и во всем романе смесь прекрасное сосуществует с отвратительным, они проникают друг в друга и порождают какую-то особую поэтику человеческого существования. Мутная жизнь, вязкая. Но такая настоящая.Я сижу и читаю поэта. В зале много людей, но их не замечаешь. Они - в своих книгах. Время от времени они пошевеливаются между страниц, как спящий между двух снов поворачивается во сне. Ах, как же хорошо быть среди читающих. Отчего люди не всегда такие?Ах, как же хорошо быть среди читающих Рильке.

Второй месяц подряд мне несказанно везет! Я читаю книгу, которая входит в сокровищницу мировой литературы. Это роман Райнера Марии Рильке. No comments. Sapienti sat. Chef d’oeuvre.
Вклад австро-венгерского поэта в мировую литературу трудно переоценить. Его стихи – вершина европейской поэзии ХХ века. И вот когда он решил попробовать себя в роли прозаика, получилось снова превосходно. Похвальных отзывов современников и потомков не счесть, поэтому я не стану присоединяться к ним, ибо сказано об этой книге уже очень много. Я попытаюсь описать свое впечатление от прочитанного, изложить на листе, который все стерпит, мысли, посетившие меня в течение и в продолжение…
Роман о молодом датском дворянине, потерявшем дом, деньги и семью, можно отнести к роману дороги, роману воспитания, но сам автор считал его переложением евангельской притчи о мальчике, ушедшем из дома и вернувшимся в родные края уже взрослым мужчиной (это, кстати сказать, не первый и не последний случай использования евангельских мотивов в творчестве Рильке: из прочих можно упомянуть книги «Часослова», например). Можно, конечно, также вспомнить легенду об Агасфере, и мне кажется, что по общей тональности и атмосфере эта притча теснее смыкается с романом Рильке. Но в конце романа автор отводит несколько страниц размышлению о сыне, ушедшем из дома в поисках свободы, поэтому ракурс восприятия обозначен и определен.
Меня поразило другое. Нескончаемое одиночество рассказчика, сквозь фигуру которого виден сам Рильке парижского периода. «Я так один», — написал Р.М. Рильке в своих русских стихах, и в этом – крик его великой и несчастной души. Нужно потрудиться найти человека одновременно несчастнее и одареннее Рильке, который всю жизнь пытался обрести Его и познать себя. «Познай самого себя» — сказал Аполлон древним эллинам и обрек род людской на нестерпимую муку, ибо познать что-либо можно только через страдание и муки. Мука и терпение – два основных состояния человека разумного, которые сопутствуют познанию, а уже потом как награда достается мудрость. Но рассказчику до нее очень далеко. Роман во многом автобиографичен, от возраста повествователя до его несбывшихся любовных мечтаний и надежд, но, конечно же, есть тут и то самое «приращение смысла», что делает автобиографию романом. В этой книге Р.М. Рильке рассуждает о природе вещей, потому что для него истинной экзистенцией обладают не люди, а вещи. Самые важные понятия человеческого существования мыслятся по Канту, как вещи-в-себе. Это рождение, смерть, любовь, свобода, страдание, вера. Они существуют независимо от человека и после человека, они руководят им. Это они, вещи, живые, а люди «призрачные скелетики», совершающие каждодневные непонятные действия: люди «сверзались с высот надежды, вот и не разбиты; но страшно побиты и никому не нужны». И тот, кто желает истинной жизни, должен «уметь видеть». Мальте Лауридс, как и сам поэт в это время, учится видеть вещи и людей, и понимать кто на самом деле приводит в движение нити марионеток. Страх, отчуждение, смерть – три кита, на которых стоит человеческая жизнь. спастись можно только через любовь, но ни рассказчик, ни автор, ни человек вообще не способны приблизиться к настоящей любви, которая есть неземной свет. И вся книга – это попытка научиться настоящей любви, которую дает Он и которая не порабощает человека, а делает из него свободное существо, которая высветляет, а не обжигает.
Роман написан в форме отдельных отрывков, не связанных друг с другом последовательно во времени, но составляющих смысловое единство. Его можно назвать историей мятущейся души. Эта душа так и не находит успокоения, потому что путь к Истине долог и труден. И прежде чем Истина сделается внутренним опытом и императивом, она станет пребывать вовне, под покрывалом искажающих ее иллюзий и предрассудков.
Роман Р.М. Рильке содержит в себе множество пластов, которые можно трактовать по-разному. Как всякое великое произведение, его можно рассматривать в разном ключе, а можно просто наслаждаться прекрасным языком и красотой и точностью стилистических фигур, либо размышлять нард ничтожностью и тленностью человеческого существования, концентрированно представленными в образе нищего, смердящего и мерзкого Парижа.

Я сижу и, как собирают ягоды, читаю поэта. Я, может быть, самый бедный из людей, но у меня есть поэт.Тоскливо, должно быть, в мире бездушных механизмов, эмансипированных дам и бородатых социалистов тому, кто помнит полумрак портретной галереи родового поместья, где бледные, утонченные и печальные предки взирают с высоты своей многовековой мудрости на спешащие и спотыкающиеся минуты, дни, годы. Когда-то и собственную смерть носили в себе, как плод носит семечко - горделиво, твердо, осознанно; а сейчас и своей жизнью-то мало кто живет, в основном влезают как в готовое платье, и носят, пока не сотрут до дыр. Здесь строятся планы на будущее, но в них как будто и не верят вовсе; а Там - старый граф рассуждает о будущем как о прошлом, и о прошлом как о настоящем. Здесь "девушки близки к тому, чтобы думать о себе так, как мужчины могли бы о них говорить в их отсутствие. Это им кажется собственным прогрессом. Они уже начали оглядываться, искать, они, чья сила всегда состояла в том, чтобы находили их самих". Таких на шпалерах с единорогом не изобразят, да и умереть от горя, как средневековые возлюбленные, они вряд ли способны. В общем, разве сейчас мир - "такой выцветший не потому, что когда-то был столь ярок?"Естественно, сам Рильке, сын простого австрийского чиновника, не имел никакого отношения (кроме области воображения) к пыльным замкам, наследным принцам и баснословным состояниям. Но такой герой, как Мальте ему был необходим, чтобы донести и не расплескать то, что копилось в кладовых его гения, и не могло обрести достойной формы в стихах, которые, хотя и "лучшие слова в лучшем порядке", но не годятся для случая, когда важен элемент дисгармонии, чтобы на нем, как на краеугольном камне, выстроить собор мысли. Ему был нужен герой, вырванный с корнями, задыхающийся в непривычной стихии. На улицах с катарактными окнами, среди людей в поношенных масках, или меняющих маски слишком часто, суетливых и остающихся на поверхности жизни, ни во что не углубляющихся, не связанных по-настоящему ни с чем - "как часы в пустой комнате".А для Мальте - ничто не ничтожно, ничто - не избыточно. Он никого и ничего не обременял своей любовью, разве что "любил быть, просто быть". И еще любил наблюдать, и радовался как дитя, когда удавалось по-настоящему Увидеть. Его возносят к небесам блаженства и низвергают в бездну отчаяния как новый шейный платок слепого продавца газет, так и комично бунтующие обитатели полотен Босха; как нервный тик случайного прохожего, так и гармония покоя в строчках Франсиса Жамма. Его одинаково интересуют страх смерти и страх жизни. И одинаково увлекают истории убийств вероломных и убийств трагически случайных, безумств почти трогательных и сумасбродств почти тиранических. Мальте обречен быть одиноким. Он свыкся со своим одиночеством, сдружился с ним. Он - почти святой в своем желании все обнять и все принять, ничего не осуждая. Сочувственное, но безучастное наблюдение комедии жизни и "долгая любовь к Богу - тихая, не имеющая цели работа" - его удел. Он - как спящий мальчик в "Жертвоприношении" Тарковского - бури бушуют в душах людей, они куда-то бегут и кричат, огонь пожирает вещи и дома, миры разрушаются и встают из руин - а мальчик то ли спит, то ли творит и наблюдает. Безмятежно светлое создание, но бесконечно одинокое. Своего рода икона, как чистая страница Данте.Рильке знал всё об одиночестве. Об одиночестве как выборе, об одиночестве как безысходности.Когда говорят об одиноких, всегда предполагается или имеется в виду слишком многое. Считается, что люди знают, о чем идет речь. Но они не знают. Они никогда не видели одинокого, они его только ненавидели, не зная его. Были его соседями - и изводили его, были голосами в соседней комнате - и его искушали. Они настраивали против него вещи, и вещи шумели и оглушали. Дети ополчались против него, ведь он был нежен как ребенок, и подрастая не становился взрослее. Они чуяли одинокого в его убежище, как загнанного зверя, на которого объявлена охота, и его долгая юность не знала периода запрета травли. И когда он не уходил, они кричали и называли все, что связано с ним, безобразным и подозрительным. И когда он не обращал на них никакого внимания, они становились еще настойчивей и сжирали его пищу, сглатывали его воздух, оплевывали его нищету так, чтоб она ему стала мерзка. Они его чурались, как прокаженного, и бросали в него каменья. И древний инстинкт не обманывал их: он был в самом деле их враг.

Но он не поднимал на них глаз. И они одумались. Они догадались, что, наоборот, усиливают его волю: укрепляют его в одиночестве и помогают ему отделиться и уйти навсегда. И тогда они переменились, они применили против него последнее, крайнее, иное оружие: славу. А при шумной славе почти каждый поднимает глаза и, теряя цельность, распыляется, становится ничем, самоуничтожается.