Читать онлайн Богоборцы из НКВД бесплатно

От автора

История — не только откровение Бога, но и ответное откровение человека Богу…

Николай Бердяев

Предвидится страшная, колоссальная стихийная революция, которая потрясёт все царства мира изменением лика мира сего… Бунт начнётся с атеизма и грабежа всех богатств. Начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в стойла, зальют мир кровью, а потом сами испугаются…

Фёдор Достоевский

Эта книга не претендует на роман. Далека она и от какого-либо понятия научной работы. Хотя в ней и присутствуют скромная попытка художественной реконструкции некоторых событий и множество фактического материала. Но поверьте на слово, никакая эпопея, ни тем более роман, не способны были бы рассказать о богоборчестве в Советском Союзе, уложившись в рамки старейшего жанра. Потому что сама по себе данная тема колоссально масштабна и одновременно противоречива и неоднозначна. Использовать же научный подход автор счёл неприемлемым и скучным.

Однако жанр этой книги вполне можно назвать литературной мозаикой. В своё время его нашёл известный советский писатель и фронтовик Владимир Васильевич Карпов.

«Мозаика — это вид изобразительного искусства, широко распространённый ещё в Древнем Риме, — писал он в книге о маршале Жукове. — Она создаётся из отдельных плиточек, разноцветных кусочков, все вместе они составляют определённое изображение, картину. Вот и в своей мозаике я создал из отдельных эпизодов, фрагментов и цитат художественную литературную картину. Если в обычном романе или повести писатель оперирует словом и образом для изложения своих мыслей, поступков и переживаний героев и в целом замысла, то в мозаике писатель должен оперировать целыми блоками (если так можно сказать) и из этих блоков создать своё произведение». Для мозаики важным составным компонентом В. Карпов называл документ, рассказ участника или очевидца событий, способный убедительно, правдиво и достоверно показать то, о чём идёт разговор. Что ж, именно этот жанр и подошёл к «Богоборцам из НКВД».

Тема же борьбы с Русской православной церковью, начиная с двадцатых годов, и есть тот самый «русский вопрос», который во все времена был болезненным и требовал разрешения. Немудрено, ведь от этого зависит наше с вами будущее. Задуматься никогда не поздно и всегда есть над чем. Задумайтесь и вы, а задумавшись, размышляйте!

И ещё, автор считает необходимым подчеркнуть: в данной книге использованы опубликованные ранее документы из фондов Государственного архива Российской Федерации, Центрального архива Федеральной службы безопасности, Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории, Научного архива Российской академии образования. В ней также указаны практически все авторы цитируемых книг, статей и публикаций. Из «Википедии» Интернета были взяты только некоторые биографические данные патриархов и митрополитов, Николая II, Талона, Распутина, Ленина, Троцкого, а также материалы по истории РПЦ. Избегая подробных сведений об источниках, автору хотелось лишь одного: не превратить эту книгу и по объёму и по внешнему виду в справочник.

Пролог

Русская православная церковь (РПЦ) как автокефальная поместная православная церковь занимает пятое место в диптихе автокефальных поместных церквей.

Статус автокефалии имеет де-факто с 1448 года, когда Московский поместный собор осудил Флорентийскую унию и поставил на Русскую митрополию Рязанского епископа Иону без предварительных согласований с Константинополем.

В 1589 году патриарх Константинопольский Иеремия II своей Уложенной грамотой формально подтвердил статус автокефалии и поставил первого патриарха Московского и всея Руси Иова. Он прибыл в Москву 13 июля 1588, после чего последовали трудные переговоры с её правительством, в период которых он оказался под домашним арестом.

Патриаршее же достоинство, усвоенное митрополиту Иову лично Вселенским патриархом Иеремией II, было подтверждено соборами в Константинополе в 1590 и 1593 годах, о чём в Москву были посланы соответствующие грамоты.

Значительную роль в исходатайствовании решения восточных патриархов сыграл Борис Годунов. В частности, в Уложенной грамоте 1589 года декларировалась следующая концепция «Росийского царствия»: «…Великое Росийское, Третей Рим, благочестием всех превзыде». Тем не менее требование Московского правительства занимать Московскому патриарху третье место при Александрийском патриархе (место в диптихе) было категорически отвергнуто. Всего до исторического решения Петра I на Руси было десять патриархов: святитель Иов (Иоанн) (1589–1605); священномученик Гермоген (Ермолай) (1606–1612); Филарет (Фёдор Никитич Романов) (1619–1633); Иоасаф I (1634–1640); Иосиф (Дьяков) (1642–1652); Никон (Никита Минов) (1652–1666); Иоасаф II (Новоторжец) (1667–1672); Питирим (1672–1673), Иоаким (Иван Петрович Савелов) (1674–1690); Адриан (Андрей) (1690–1700).

После кончины патриарха Адриана преемник не избирался. В 1700–1721 годах блюстителем (экзархом) был назначен митрополит Ярославский Стефан (Яворский).

В 1721 году Пётр I учредил Духовную коллегию, впоследствии переименованную в Святейший Правительствующий синод — государственный орган высшей церковной власти в Российской Церкви. Данный орган состоял из нескольких человек и был наделён властью, большей, чем патриарх и Поместный собор вместе взятые.

Пройдёт почти 200 лет, и 15 августа 1917 года, уже при Временном правительстве, в праздник Успения Пресвятой Богородицы в Успенском соборе Кремля откроется Всероссийский Поместный собор 1917–1918 годов.

Очевидцы утверждают, что целый день над Москвой стоял непрестанный колокольный звон. В состав собора по должности вошли все присутствующие в Синоде и правящие епархиальные архиереи, члены Предсоборного Совета, а также наместники лавр и настоятели православных обителей. Всего на собор было избрано и назначено 564 члена. После проведённых выборов председателем собора стал Московский митрополит Тихон.

Там же на соборе разгорелась оживлённая дискуссия о потребном высшем церковном управлении. Но далеко не все участники высказались за реставрацию патриаршества. Против выступала значительная группа профессоров-богословов из мирян. Однако после захвата власти большевиками в Петрограде, 28 октября (10 ноября), все прения были прекращены в пользу восстановления патриаршества.

Избрание было решено проводить в два этапа: тайным голосованием и посредством жребия. Первым кандидатом в патриархи был признан архиепископ Харьковский Антоний, набравший 159 голосов. Вторым — архиепископ Новгородский Арсений (199). В третьем туре святитель Тихон (162).

5 (18) ноября 1917 года в храме Христа Спасителя было назначено избрание жребием.

В этот день великий храм был переполнен народом. Митрополиты Владимир и Вениамин совершали Божественную литургию. Пел синодальный хор…

Прочитав часы, митрополит Владимир вошёл в алтарь и остановился перед столиком. Секретарь собора вручил ему три жребия, на которых архипастырем были начертаны имена кандидатов. Последние были вложены в ковчежец, поставленный слева от царских ворот. Затем под чтение Апостола из Успенского собора была внесена Владимирская икона Божьей Матери… Но вот закончилась литургия, молебное пение, и митрополит Владимир вынес ковчежец, благословил им присутствующий народ и снял с него печати.

Из алтаря вышел старец Зосимовой пустыни Алексий, облачённый в чёрную мантию, и после благословления митрополита Владимира, отпустив земные поклоны, трижды совершив крестное знамение, в глубокой тишине вынул из ковчежца жребий, передав его митрополиту Владимиру.

Вскрыв его, тот громко, чтобы слышали все, зачитал:

— Тихон, митрополит Московский. Аксиос!

— Аксиос! — троекратно повторил за ним весь народ и всё духовенство, и все вместе с хором запели торжественный гимн «Тебе Бога хвалим». (Аксиос! — Достоин!)

Интронизация состоялась 21 ноября (4 декабря) 1917 года в кремлёвском Успенском соборе, в праздник Введения.

Наречённый в патриархи, обращаясь к присутствующим в своей речи, в частности, сказал:

— Нахожу подкрепление в том, что избрания сего я не искал, и оно пришло помимо меня и даже помимо человеков, по жребию Божию. Уповаю, что Господь, призвавший меня, Сам и поможет мне Своею всесильною благодатию нести бремя, возложенное на меня, и сделает его лёгким бременем.

Власть уже принадлежала большевикам, и трагические нотки в голосе нового патриарха звучали как некое предвидение ещё пока незримого…

23 января 1918 года Совет Народных Комиссаров издаст декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви».

Теперь доберутся руки новой власти и до Церкви…

Глава первая

Тучков

1

Эти дни в апреле 1957-го стояли холодные, но ясные. В Центральном госпитале МВД СССР, куда его госпитализировали совсем недавно, ему была выделена отдельная палата. Но, несмотря на такое почти привилегированное положение, дела его были плохи, а дни уже фактически сочтены.

Распадающийся кровоточащий рак желудка с метастазами был не просто страшной болезнью, а последним и жутким приговором всей прошлой жизни. Опухоль обнаружили неоперабельной, и он прекрасно знал, что скоро умрёт.

В чистой палате пахло медикаментами, молодая медицинская сестра частенько забегала к нему, как казалось, по пустякам: то поправит одеяло, то сделает спасительный укол, то поинтересуется состоянием здоровья, прекрасно зная, что такового в природе уже нет.

Нарушая тишину, прерывая какие-то мысли, она вовсе не раздражала его. Пусть некрасивая, но зато молодая, кровь с молоком. Таких девушек он видел превеликое множество. С лица воду не пить, а тем более ему — умирающему медленно и страшно. И он пытался улыбнуться ей, хотя сам не понимал, что вместо улыбки у него получалась скорее всего какая-то чудовищная гримаса. Безнадёжного, завершающего свой путь досрочно пожилого человека.

— Евгений Александрович, — негромко сказала она в очередной свой приход, — к вам гости.

И буквально через долю секунды к нему в палату вошёл он — его последний покровитель, его собеседник и продолжатель дела, которому была отдана целая жизнь.

Георгий Григорьевич, поздоровавшись, присел рядом на поставленный медсестрой стул и, поправив накинутый наспех белый халат, с усталостью в голосе спросил:

— Ну, как ты, Евгений Александрович?

— Ты знаешь, Георгий Григорьевич, я частенько теперь вспоминаю тридцатые годы и своё увольнение, — с трудом повернувшись на кровати на левый бок, негромко заговорил Тучков. — С одной стороны, отвлекаюсь, с другой — по-новому мучаюсь. Такая была бурная жизнь! А как всё обернулось. Обидно. Все последние восемнадцать лет всё не то…

— Ты только не нервничай, — перебил его Карпов. — Тебе же нельзя нервничать.

— Да ладно, Георгий Григорьевич, или ты думаешь, я от этого дольше проживу. Судьбу не проведёшь! Так вот, представь себе, выполнив свою историческую миссию на протяжении десяти лет, я получаю повышение. В 1932-м меня назначают заместителем полномочного представителя ОГПУ по Уралу. Полпредом тогда был сам Рапопорт Григорий Яковлевич, бобруйский еврей. В 33-м я снова возвращаюсь в Москву, а его на Сталинградский край опять полпредом. В 35-м он получает звание комиссара ГБ 3-го ранга, а в 36-м его снимают с работы и увольняют. Работал он начальником инспекции по качеству продукции Наркомата пищевой промышленности СССР.

Представляешь? И это комиссар московской ВЧК с 1918 года! А дальше что? В 37-м арест, в 38-м расстрел.

— Если ты помнишь, — вновь перебил его Карпов, — тогда, в 35-м, генеральские звания комиссаров ГБ получили 40 человек. Именно они и проводили ту самую «большую чистку» с 36-го по 38-й, а к 41-му из них в живых осталось только двое.

— А мне и до сих пор непонятно, всё что происходило тоща. Неужели среди нас, чекистов со стажем, были одни враги?

— На этот вопрос у меня и теперь нет ответа.

— А я вот пытаюсь его найти. Но пока не получается. В 33-м назначают меня заместителем Особоуполномоченного при коллегии, сначала ОПТУ, затем НКВД. Занимался я там «спецпроверками» по нашим коллегам. Дело тонкое, сам понимаешь, и выезжать приходилось, и выяснять происхождение, и факты какие-либо подозрительные проверять. Словом, не был я последним человеком. Дело делал всегда честно и до конца. Даже с октября 37-го по декабрь 38-го доверили мне исполнять обязанности Особоуполномоченного, звание майора госбезопасности присвоили. Помню, делом самого Медведева занимался. Он же за связь с «братом-троцкистом» был из партии исключён. Мне вот поручили. Дмитрий Николаевич тогда проживал в гостинице «Москва» у другого чекиста, Полещука. Многое скрывал, а мы его под «колпаком» держали. Всё знали. Но надо отдать ему должное, был он настойчивым человеком и отчаянным. Весной 38-го даже голодовку объявил. Да ещё где? В центральном вестибюле Курского вокзала, под портретом Сталина! Мы и об этом знали. В результате наверху приняли решение о его восстановлении в органах. Стал он и Героем, и полковником, и писателем. Правда, умер уже в 56-м. А что я? В один прекрасный день меня вывели в резерв и уволили.

Был это октябрь 1939 года. Да ещё как: «за невозможностью дальнейшего использования», на пенсию.

— Срок действительной службы у нас завершался в сорок пять лет, а тебе сколько тогда было? — поинтересовался Карпов.

— Сорок семь. Но ведь обязательная служба считалась до пятидесяти пяти. Да если ты помнишь, уволить тогда могли в аттестационном порядке по служебному несоответствию и за невозможностью использования в связи с сокращением штатов или реорганизацией. А ещё по приговору суда, по аресту судебными органами и невозможностью использования на работе в Главном управлении госбезопасности.

— Что теперь говорить. Многие сотрудники, вообще были уволены без какого-либо объяснения причин. У тебя хоть объяснение есть: «за невозможностью дальнейшего использования», да и пенсия… А ведь основным методом чистки и было увольнение из органов. Слышал я, что в 1939-м было уволено более семи тысяч сотрудников, а арестовано более девятисот.

— Хочешь сказать, что могла быть и пуля?

— Не хочу, но предполагаю, что тебе ещё повезло. А если бы ты срок мотал, неужели этот вариант был бы лучше?

— Не знаю я, Георгий Григорьевич. Не знаю. Но всё равно обидно, ведь верой и правдой служил, а оно видишь как…

— Дело это уже прошлое, а тебе надо думать сейчас о настоящем.

— В настоящем у меня уже ничего нет. И теперь, когда я здесь, когда у меня нет будущего, остаётся вспоминать. Копаться, перекапывать, прямо как на даче в огороде. Даже боль не так беспокоит в раздумьях.

— Встретил я тут недавно своего подчинённого по Ленинграду Николая Кузьмича Богданова. Теперь уж генерал, — Карпов чуть ближе подвинулся на стуле к кровати.

— И что он говорит?

— Да не говорит, а, представь себе, благодарит.

— Как это?

— Я-то уже запамятовал, а он помнит, как я, проезжая по служебным делам через Лугу в Псков, остановился отдохнуть в Лужском райотделении НКВД, где он тогда работал начальником. Оказывается, на мой вопрос, как идут дела, он поделился своими терзаниями молодого работника. Доложил, что, несмотря на все требования сверху, материалов для ареста на лиц из гражданского населения, подозреваемых в шпионской или антисоветской работе, больше нет. А я ему сказал, что арестовать их придётся, так как всё равно штаб или оперсектор заставят это сделать. При этом ещё и предупредил — смотрите, ни в коем случае не допускайте избиения следователями арестованных. Учтите, что за эти дела когда-нибудь ЦК партии потребует ответа. Однако и им, и мной занимаются в Комитете партийного контроля до сих пор. Мне же в прошлом году даже выговор объявляли, строгий, с предупреждением. Но всё никак не успокоятся. Длится эта канитель до сих пор.

— И что теперь инкриминируют? — попытался было приподняться Тучков, но Карпов рукой остановил его движение.

— Да всё то же самое. Грубое нарушение социалистической законности, производство массовых арестов ни в чём не повинных граждан, применение извращённых методов ведения следствия, а также фальсификация протоколов допросов арестованных.

— Как же это так, ведь почти двадцать лет прошло, — удивился Тучков.

— Как ты знаешь, десять — уже давность лет. А тут покоя ни я, ни другие не даём кому-то. Не нравится им, что дело продолжаем делать. И хорошо делаем. Вот всё и пишут.

— Зависть, Георгий Григорьевич, проблема извечная!

2

В обед Тучкову было плохо. Прибегала медсестра и сделала очередной укол. Евгений Александрович всё-таки заснул. Боль на время отступила. А вечером медсестра не выдержала и спросила:

— Скажите, Евгений Александрович, а кто этот человек, который к вам сегодня приходил. Большой начальник, генерал?

— И большой начальник, и генерал. Представьте себе, деточка, в 43-м он был назначен самим Сталиным председателем Совета по делам Русской православной церкви. И до сих пор находится на этой почётной должности.

— Ого! — воскликнула медсестра. — Здорово!

— А представьте себе, деточка, что ваш покорнейший слуга в двадцатые годы занимался практически этими же вопросами. Правда, мы тогда боролись с церковью, а не лобызались…

— Да что вы, Евгений Александрович, неужели так?

— Так, всё именно так, деточка. Боролись. А когда победили, то наступило время Георгия Григорьевича Карпова. И ему повезло гораздо больше. Но не мне. Тяжёлое было время… Интереснейшее. А вам, деточка, интересно? — он вопросительно посмотрел на медсестру.

— Да, конечно, Евгений Александрович.

— Тогда слушайте… Родился я в 1892 году в деревне Теляково Владимирской губернии Суздальского уезда Коварчинской волости. Рано остался сиротой и воспитывался своей старшей сестрой. Она была глубоко верующим человеком и меня пыталась воспитать в том же духе. В 1903 году я окончил четыре класса церковно-приходской школы и ушёл из родной деревни в Иваново-Вознесенск, где по найму работал, сначала мальчиком в конторах и магазинах, а затем конторщиком. Первое рабочее место — мальчик в кондитерской, а с 1911 по 1915 год служил конторщиком в кожевенно-обувной мастерской в городе Шуе. Оттуда меня призвали в армию, где мне невероятно повезло. Сначала служил писарем в управлении Радомского военного комиссара, а затем в штабе Западного фронта в Минске. Осенью 17-го вступил в партию большевиков и принял участие в двух революциях и тогда же был избран от гарнизона солдат членом Совета рабочих и крестьянских депутатов в городе Юрьеве-Польском. После победы советской власти я вернулся в Иваново-Вознесенск, а уже отсюда меня направили на работу в ЧК. Так что с 1918 года я заведовал там юридическим отделом. А потом меня направили в Уфу к находившемуся там представителю Ивановского губкома Николаю Жиделеву, посланному для заготовки хлеба для ивановских рабочих. Там же, в Уфе, как член партии, был взят на учёт и был мобилизован на работу в армию, в военные части по формированию отрядов особого назначения. Ведал я делами 1-го Уфимского коммунистического батальона. А через несколько месяцев Уфимский Губком направил меня на руководящую работу в Уфимскую ГубЧК. Там я работал с 1920 по 1922 год заведующим секретным отделом.

В общем, делал я на Урале революцию и, надо же такому случиться, познакомился там со своей будущей женой Еленой Александровной. Она была дочерью бухгалтера из Златоуста, так сказать, из интеллигенции. Неплохо знала французский язык, что и сыграло в нашем знакомстве судьбоносную роль. Благодаря знанию этого языка я помог ей устроиться к нам на работу. И вот надо же, до сих пор живём вместе. Правда, первый ребёнок умер у нас в младенчестве. Голод ведь тогда был страшный. Трудно было взрослым, а чего уж про детей говорить. Но в 23-м году, уже в Москве, родился у нас второй сын, Борис. Наше счастье и отрада…

3

В религии В. И. Ленин видел только один из видов духовного гнёта. Он требовал полного отделения церкви от государства, чтобы бороться с её туманом идейным оружием, прессой и словом. Но, к сожалению, идейного оружия оказалось недостаточно, и решающий удар будет нанесён по Церкви в 1922 году. В понимании Ленина атеизм был составным элементом диктатуры пролетариата, поэтому его традиционно устойчивое отношение к духовенству, которое он называл не иначе как «контрреволюционеры в рясе» и «поповщина» в буквальном смысле томилось в ожидании удобного момента, чтобы разобраться с ней раз и навсегда. Поводом же послужил массовый голод в России.

Одной из первых на эту беду откликнулась Русская православная церковь.

«Падаль для голодного населения стала лакомством, но и этого «лакомства» нельзя достать, — обращался к мирянам России с воззванием патриарх Тихон. — Стоны и вопли несутся со всех сторон. Доходит до людоедства. Из 13 миллионов голодающих только 2 миллиона получают помощь.

Протяните же руки помощи голодающим братьям и сёстрам! С согласия верующих можно использовать в храмах драгоценные вещи (кольца, цепи, браслеты, жертвуемые для украшения святых икон, серебро и золотой лом) на помощь голодающим».

По неполным же данным, о которых патриарх мог не знать, в России голодало около 25 миллионов человек. В Поволжье цифра голодающих была наивысшей.

Но пока Политбюро во главе с Лениным не спешит принимать какое-либо решение. Там думают. А тем временем Российская Церковь создаёт Всероссийский комитет церковной помощи голодающим. Создаётся и Всероссийский комитет помощи голодающим, возглавляемый буржуазными либералами, который туг же разгоняется одним росчерком пера. Вместо него новая власть создаёт при В ЦИК Центральную комиссию помощи голодающим (Помгол) под руководством М. И. Калинина и жёстким контролем ВЧК-ГПУ и Политбюро.

В первых числах декабря, буквально перед тем, как власть разрешила религиозным организациям собирать средства в помощь голодающим под руководством Помгола, председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский подвёл итог прениям коллег в своём последнем слове: «Моё мнение: церковь разваливается, поэтому нам надо помочь, но никоим образом не возрождать её в обновлённой форме. Поэтому церковную политику развала должен вести В. Ч. К., а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения с попами — недопустимы. Наша ставка на коммунизм, а не на религию. Лавировать может только В. Ч. К. для единственной цели — разложения попов. Связь какая бы то ни было с попами других органов бросит на партию тень, это опаснейшая вещь. Хватит нам одних спецов».

Как известно, насильственное изъятие церковных ценностей началось с момента появления декрета от 23 января 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Уже в нём было прописано, что «никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью, и прав юридического лица они не имеют».

Но быстренько и сразу экспроприировать более 50 тысяч приходских храмов, 1120 монастырей, лавр, пустыней, скитов советская власть не только не решалась, но и не имела таких возможностей. Закрывая всё в том же 18-м духовные семинарии, епархиальные училища с их храмами, а также все домовые церкви и храмы в любых учреждениях, новая власть уже в марте обсуждала вопрос о передаче в ведение НКВД кредитов ликвидируемых церковных учреждений. Значительные же средства ею были получены в результате экспроприации имущества Священного синода.

Таким образом, ко времени появления декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 года кое-какой опыт у большевиков был. С его же принятием началась новая и весьма сложная борьба, так называемая «массовая общерусская кампания изъятия».

Пока народ «переваривал» новый документ, 28 февраля 1922 года патриарх Тихон публикует очередное воззвание к духовенству и верующим Российской православной церкви по поводу изъятия церковных ценностей.

«…Среди тяжких испытаний и бедствий, обрушившихся на землю нашу за наши беззакония, величайшим и ужаснейшим является голод, захвативший обширное пространство с многомиллионным населением.

Ещё в августе 1921 г., когда стали доходить до нас слухи об этом ужасающем бедствии, Мы, почитая долгом своим придти на помощь страждущим духовным чадам нашим, обратились с посланиями к главам отдельных христианских церквей (Православным патриархам, Римскому Папе, Архиепископу Кентерберийскому и епископу Нью-Йоркскому) с призывом, во имя христианской любви, произвести сборы денег и продовольствия и выслать их вымирающему от голода населению Поволжья.

Тогда же был основан Нами Всероссийский Церковный Комитет помощи голодающим и во всех храмах и среди отдельных групп верующих начались сборы денег, предназначающихся на оказание помощи голодающим. Но подобная церковная организация была признана Советским Правительством излишней и все собранные церковью денежные суммы потребованы к сдаче (и сданы) Правительственному Комитету. Однако в декабре Правительство предложило нам делать, при посредстве органов церковного управления (Священного Синода, Высшего Церковного Совета, Епархиального Совета, Благочинного и церковно-приходского совета), сборы деньгами и продовольствием для оказания помощи голодающим.

Желая усилить возможную помощь вымирающему от голода населению Поволжья, Мы нашли возможным разрешить церковно-приходским Советам и общинам жертвовать на нужды голодающим драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления, — о чём и оповестили православное население 6/19 февраля с/г. особым воззванием, которое было разрешено Правительством к напечатанию и распространению среди населения.

Но вслед за этим, после резких выпадов в правительственных газетах, по отношению к духовным руководителям Церкви, 13/26 февраля В. Ц. И. К., для оказания помощи голодающим, постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и священные сосуды и проч. богослужебные церковные предметы.

С точки зрения Церкви, подобный акт является актом святотатства, и мы священным нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сём верных духовных чад наших.

Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, неосвящённых и неимеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближняго, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство, мирянин отлучением от Нея, священнослужитель извержением из сана (апостольское правило 73, Двукратный Вселенский Собор, правило 10)…»

Известно, что на этот раз прежде всего Ленина до крайности возмутила строптивость патриарха Тихона.

По мнению современных историков, «главным двигателем широкой операции по разгрому РПЦ оставался Л. Д. Троцкий, действовавший при непосредственной поддержке прежде всего В. И. Ленина, а затем И. В. Сталина. В. М. Молотов, бывший тогда фигурой несамостоятельной, всё же позволял себе иногда некоторую оппозицию по отношению к глобальному (троцкистско-ленинскому) плану разгрома РПЦ и искоренения религии. Изредка отдельные возражения заявляли и Каменев с Зиновьевым, явно из опасения слишком обострить обстановку в Москве и Петрограде… Ещё более сдержанной по отношению к планам Троцкого была позиция М. И. Калинина, стремившегося по возможности особенно не отходить от объявленной официальной цели кампании — помощи голодающим. Но именно его руководство партии избрало в качестве главного прикрытия своих действительных целей — и он послушно эту роль исполнил, подписывая все заготовленные Троцким и Уншлихтом бумаги, давая за своей подписью составленные другими интервью и статьи в газетах» (Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922–1925 гг.).

20 марта Политбюро утверждает основные предложения Троцкого о создании во всех губерниях «секретных подготовительных комиссий» для руководства изъятием церковных ценностей, в составе которых должен был обязательно быть «комиссар дивизии, бригады или начальник политотдела». В целом же механизм изъятия прикрывался на местах формированием «официальных комиссий или столов». В центре роль прикрытия выполнял Помгол во главе с Калининым.

4

«Шифротелеграмма секретаря Иваново-Вознесенского губкома РКП(б) И. И. Короткова в ЦК РКП(б) о Шуйских событиях 17 марта 1922 г.

Поступила для расшифрования 18/111 1922 г. в 11 час. 30 мин. Из ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСКА.

МОСКВА ЦК РКП.

17/3–22 года.

Губком сообщает, что в Шуе 15 марта в связи с изъятием церковных ценностей под влиянием попов монархистов и с. р. возбуждённой толпой было произведено нападение на милицию и взвод красноармейцев. Часть красноармейцев была разоружена демонстрацией. Из пулемётов и винтовок частями ЧОН и красноармейцами 146 полка толпа была разогнана, в результате 5 убитых и 15 раненых зарегистрировано больницей. Из них убит Помотделения Красных кавалеров красноармеец. В 11 с половиной часов 15 марта на этой же почве встали 2 фабрики. К вечеру в городе установлен порядок. 16-го утром, как обычно, рабочие фабрик приступили к работе. Настроение обывателей и части рабочих подавленное, но не возбуждённое.

Губисполколком выделил специальную Комиссию для расследования событий. Подробности письмом.

Секретарь губкома Коротков».

5

«Письмо В. И. Ленина членам Политбюро о событиях в г. Шуе и политике в отношениях церкви 19 марта 1922 г.

^{Строго секретно.}

Товарищу Молотову. Для членов Политбюро.

Просьба ни в каком случае копий не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе. Ленин.

По поводу происшествия в Шуе, которое уже поставлено на обсуждение Политбюро, мне кажется, необходимо принять сейчас-же твёрдое решение в связи с общим планом борьбы в данном направлении. Так как я сомневаюсь, чтобы мне удалось лично присутствовать на заседании Политбюро 20-го марта, то поэтому изложу свои соображения письменно.

Происшествие в Шуе должно быть поставлено в связь с тем сообщением, которое недавно Роста переслало в газеты не для печати, а именно, сообщение о подготовляющемся черносотенцам в Питере сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей. Если сопоставить с этим фактом то, что сообщают газеты об отношении духовенства к декрету об изъятии церковных ценностей, а затем то, что нам известно о нелегальном воззвании патриарха Тихона, то станет совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождём совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный момент.

Очевидно, что на секретных совещаниях влиятельнейшей группы черносотенного духовенства этот план обдуман и принят достаточно твёрдо. События в Шуе лишь одно из проявлений и применений этого общего плана.

Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него безнадёжна и особенно невыгодна. Наоборот, для нас, именно в данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля на голову и обезпечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо во всяком случае будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которая может и хочет испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету.

Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обезпечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство, в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе, в особенности, совершенно немыслимы. Взять в свои руки этот фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, в несколько миллиардов) мы должны во что-бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обезпечивал нам сочувствие этой массы, либо, по крайней мере, обезпечил бы нам нейтрализирование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне.

Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что, если необходимо для осуществления известной политической цели, пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый краткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут. Это соображение в особенности ещё подкрепляется тем, что по международному положению России для нас, по всей вероятности, после Генуи окажется или может оказаться, что жестокие меры против реакционного духовенства будут политически нерациональны, может быть, даже черезчур опасны. Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам полностью. Кроме того главной части наших заграничных противников среди русских эмигрантов заграницей, т. е. эсэрам и милюковцам, борьба против нас будет затруднена, если мы, именно в данный момент, именно в связи с голодом, проведём с максимальной быстротой и безпощадностью подавление реакционного духовенства.

Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и безпощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. Самую кампанию проведения этого плана я представляю себе следующим образом:

Официально выступить с какими то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, — никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий.

Посланная уже от имени Политбюро телеграмма о временной приостановке изъятий, не должна быть отменяема. Она нам выгодна, ибо понесёт у противника представление, будто мы колеблемся, будто ему удалось нас запугать (об этой секретной телеграмме, именно потому, что она секретна, противник, конечно, скоро узнает).

В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК или других представителей центральной власти (лучше одного, чем несколько), причём дать ему словесную инструкцию через одного из членов Политбюро. Эта инструкция должна сводиться к тому, чтобы он в Шуе арестовал, как можно больше, не меньше, чем несколько десятков представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро или перед двумя уполномоченными на это членами Политбюро. На основании этого доклада Политбюро даёт детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против Шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведён с максимальной быстротой и закончился не иначе, как разстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности, также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров.

Самого патриарха Тихона, я думаю, целесообразно нам не трогать хотя он несомненно стоит во главе всего этого мятежа рабовладельцев. Относительно него надо дать секретную директиву Госполитупру, чтобы все связи этого деятеля были как можно точнее и подробнее наблюдаемы и вскрываемы, именно в данный момент. Обязать Дзержинского и Уншлихта лично делать об этом доклад в Политбюро еженедельно.

На Съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение Съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности, самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с безпощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу разстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать.

Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить тут же на Съезде, т. е. на секретном его совещании, специальную комиссию при обязательном участии т. Троцкого и т. Калинина без всякой публикации об этой комиссии с тем, чтобы подчинение ей всех операций было обезпечено и проводилось не от имени комиссии, а в общесоветском и общепартийном порядке. Назначить особо ответственных наилучших работников для проведения этой меры и в наиболее богатых лаврах, монастырях и церквах.

Ленин. 19.III.22.

Прошу тов. Молотова постараться разослать это письмо членам Политбюро в круговую сегодня же вечером (не снимая копий) и просить их вернуть секретарю тотчас по прочтении с краткой заметкой относительно того, согласен ли с основою каждый член Политбюро, или письмо возбуждает какие-нибудь разногласия.

Ленин».

6

«В середине марта Ленин получил донесение из ГПУ, что в небольшом городке Шуя, что возле Иванова, при реквизиции ценностей из церкви произошло столпотворение; верующие оказали сопротивление, в ходе которого погибло несколько человек, — пишет Д. А. Волкогонов в книге «Ленин». — Как сообщало ГПУ, после изъятия золотых и серебряных вещей в трёх небольших церквах и описи ценностей в синагоге Шуи 15 марта комиссия уездного исполкома в сопровождении милиции прибыла в храм на Соборной площади. Там уже была толпа. Начались стычки. На колокольне стали бить в набат. Вызвали полуроту красноармейцев 146-го пехотного полка и два автомобиля с пулемётами. Раздались выстрелы, пролилась кровь, погибли люди. В этот же вечер верующие из этого собора привезли в исполком 3,5 пуда серебра и ценностей. Но комиссия не удовлетворилась этим, и из собора было изъято ещё 10 пудов серебра и большое количество золота, драгоценных камней.

Чекисты, конечно, сообщали, что выступление верующих было организовано «черносотенным духовенством». Хотя очевидно (так было и во многих других местах), что возмущение, протест мирян были спонтанными, стихийными и характеризовали отношение простых людей к грубому акту поругания святынь.

Ленин пришёл в сильное возбуждение. Обычно он умел держать себя в руках. Теперь же он, по имеющимся данным, метал громы и молнии, но затем успокоился. Он понял, что получил великолепный повод покончить одним ударом с этой «камарильей». (…)

Обращение Тихона Ленин воспринял как вызов властям. Хотя вождь и не был в юности прилежным учеником по закону божию, но хорошо помнил заповедь из «Нового завета» о том, что «начальники суть Божьи слуги: повинуйтесь им». Хотя сам Ульянов никогда не следовал колларию из Священного писания, тем не менее полагал, что для духовенства это непреложный закон. «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены».

Ленин в это время находился в одном из своих многочисленных отпусков в селе Корзинкино, что близ Троице-Лыкова Московской губернии. Выезд его был, если так можно сказать, «антицерковным», антирелигиозным. Здесь он написал программную статью для журнала «Под знаменем марксизма», которую озаглавил «О значении воинствующего материализма». Крупская вспоминала, что во время прогулок в Корзинкине Ленин много говорил на антирелигиозные темы. Ленин был как бы весь «заряжен» против церкви.

Содержание письма, конечно, партийной историографией было сокрыто от всех, в том числе и от правоверных ленинцев. В «Биографической хронике» ему уделено неполных пять строк о том, что Ленин «считает необходимым решительно провести в жизнь декрет ВЦИК от 23 февраля 1922 года об изъятии церковных ценностей…». И всё. А в так называемом «Полном собрании сочинений» шесть страниц письма уложили в шесть более откровенных строк в приложении: «Ленин в письме членам Политбюро ЦК РКП(б) пишет о необходимости решительно подавить сопротивление духовенства проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 года…»

Умышленное сокрытие правды есть тоже ложь, зло универсальное… Но для «Полного собрания сочинений» вождя это дело обычное: умолчание, купюры, вынесение в приложения, которые читают только специалисты.

Ленин редко писал в последнее время такие обстоятельные, продуманные письма, всё больше записочки, писульки своим коллегам, которые порой требовали настоящей дешифровки — вождь всегда спешил. Это письмо адресовано секретарю ЦК Молотову для ознакомления всех членов Политбюро. Ленин был всегда осторожен и подобные документы, выходившие из-под его пера, старался сразу же сделать большой тайной. Пусть документ «работает», но его авторство не должно быть известно… Поэтому в письме, написанном 19 марта 1922 года, присутствует важное предисловие: «Просьба ни в коем случае копии не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе». Ленин понимает, что то, что он напишет, нельзя оправдать никакой «революционной целесообразностью». Пером водила рука инквизитора.

Письмо на шести страницах далеко выходит за рамки отношения Ленина к церкви — это зеркало политического и нравственного лица вождя. (…) Но при чём здесь голод и помощь голодающим? «Конфискационное» мировоззрение Ленина вновь демонстрирует себя в полной красе. Как же он собирался «строить социализм», если полагает, что без грабежа церквей «никакое хозяйственное строительство… немыслимо»?

За всё время пребывания у власти Ленин только и делал: реквизировал, отбирал, лишал, изымал, репрессировал. По-моему, для него часто было главной заботой решить: что и где ещё можно отобрать у людей? Заводы, фабрики, банки, хлеб, дороги, личные ценности, дома, квартиры, одежда (были специальные декреты об изъятии тёплых вещей и обуви у буржуазии), театры, лицеи, типографии… Отобрано всё. Всё это стало возможным потому, что Ленин изъял на много десятилетий у людей главную ценность — свободу. Всё остальное — производное».

7

Он говорил долго, иногда останавливаясь на мучительные паузы. Ну, что эта медсестра может понять? Что может понять эта девушка в белом халате? И всё же он продолжал рассказывать, пропуская целые пласты той истории, в которой принимал самое активное участие. Кто знает, может быть не всем всё нужно знать?

— В течение целого десятилетия я беззаветно трудился без отпусков и выходных. Антирелигиозная комиссия была распущена в 29-м, сопротивление монархического духовенства было сломлено окончательно. И я, посвятивший лучшие годы своей жизни борьбе с ним, стал теряться за спинами других сотрудников, случайных выскочек, но зато умело занимающихся интригами. Да, безусловно, мне дали приличную квартиру в доме в Большом Комсомольском переулке. Да, я получал продукты из спецраспределителя. Да, я смог иметь у себя домработницу. Да, были какие-то награды. Но я очень хотел учиться. Очень хотел получить высшее образование и заниматься научной антирелигиозной деятельностью. Увы, ничего у меня не получилось, мешала только огромная работа, которую доверила мне партия. Я без отрыва учился в Московском университете на этнологическом факультете. Пришлось бросить. Я был слушателем факультета особого назначения НКВД и даже сдал на «отлично» выпускные экзамены по программе средней школы по пяти предметам: русский и литература, немецкий язык, алгебра и геометрия, физика. Но мне снова не повезло. Выпускной экзамен по истории народов СССР по программе высшего учебного заведения я сдать так и не смог.

Не повезло мне и с ногами. В 1931-м году врачи мне посоветовали бросить курить в связи с тяжёлой болезнью ног. А курил я, деточка, с самых юных лет, ибо тогда взрослая жизнь начиналась гораздо раньше. Так вот из-за страха лишиться обеих ног таким молодым человеком мне пришлось отказаться от курения навсегда. Тогда же мне дали первую путёвку в санаторий, который находился в Кисловодске. Поехал я туда как старик с палочкой, а вернулся несколько поздоровевшим. В 39-м меня уволили из органов и я прямиком отправился к товарищу Ярославскому. Он знал меня ещё по совместной работе в Комиссии ЦК КПСС по проведению декрета об отделении Церкви от государства.

Так вот он меня и пригласил в Центральный Совет союза воинствующих безбожников СССР, так сказать, по специальности. С 1940 года в течение семи лет, до его ликвидации, я работал сначала лектором, а затем ответственным секретарём.

Я много ездил с лекциями по всей нашей необъятной родине. Был и в Иваново, и в Смоленске, и на Урале, и в Прибалтике. А в 46-м я снова остался без работы, но меня всё-таки взяли внештатным лектором Центрального лекционного бюро Комитета по делам культурно-просветительных учреждений при Совете министров РСФСР.

Тогда же, после войны, я приобрёл наконец-таки участок земли под Москвой и начал строить дачу. Написал книгу «Русская Православная Церковь и контрреволюция». На даче я первым делом отстраивал свой кабинет, в котором начал работать над своими воспоминаниями о пережитом. Думаю назвать эту книгу: «Церковь в первые годы Советской власти». Всего же, деточка, я написал и опубликовал более 30 статей и две брошюры: «Наука в борьбе с суевериями» и «Сектантство и его идеология».

Примерно год назад я обратился в институт философии Академии наук СССР и попросил принять меня на должность научного сотрудника, но мне отказали. А ведь мне, деточка, есть что вспомнить и рассказать!..

8

По штату Главного политического управления (ГПУ) Евгений Александрович Тучков с 1 декабря 1922 года состоял начальником 6-го отделения (церковники, «тихоновцы», «живая церковь», «древнеапостольская церковь») секретного отдела секретно-оперативного управления…

Секретно-оперативное управление ВЧК было образовано 14 января 1921 года, а 6-е отделение (работа против духовенства) в секретном отделе тогда возглавлял П. Л. Валейчик.

Первый протокол «Комиссии по проведению отделения церкви от государства при ЦК РКП(б)» или «Антирелигиозной комиссии», где появляется впервые подпись Тучкова, датирован 27 сентября 1922 года.

Первую «Следственную сводку» 6-го отделения СО ГПУ в качестве его начальника Е. А. Тучков подписал 9 мая 1922 года.

По утверждению авторов статей о Е. А. Тучкове, в Москве он появился в мае (декабре) 1922 года или осенью 1921 года уже как начальник 6-го отделения или сначала как заместитель начальника 6-го отделения.

Однако известно, что Тучков был заведующим СПО Уфимской ГубЧК с 1920 по 1922 год.

События в Шуе произошли в марте 1922 года. Как известно, этот город находился возле Иваново, где долгое время работал сам Тучков. Более того, работу в ЧК он начинал именно в ЧК Иванова-Вознесенска заведующим юридическим отделом.

Таким образом, появлением Тучкова в Москве можно назвать весну 1922 года. А если точнее, то конец марта — начало апреля. Его могли пригласить как старательного работника, происходящего родом из-под Иванова-Вознесенска и хорошо знакомого с местными условиями. Без сомнения, в преддверии новой борьбы с духовенством.

Глава вторая

Патриарх Тихон

1

Открытый террор против религии и Церкви, объявленный в 1918 году, шёл по нарастающей. Например, А. Н. Яковлев в книге «По мощам и елей» об этом пишет следующее: «За обращение к верующим не участвовать в первомайской демонстрации 1918 года, приходившейся по старому стилю на среду Страстной Недели, начались аресты среди священнослужителей. В Вятке, например, было арестовано 20 участников пастырско-мирянского собрания. Было полностью уничтожено церковное руководство Пермской епархии во главе с архиепископом Андронником. В Оренбургской епархии было репрессировано более 60 священников, из которых 15 человек расстреляны. В Екатеринбургской епархии за лето 1918 года было расстреляно, зарублено и утоплено 47 служителей церкви.

В 1918–1919 годах погибли видные деятели Русской Православной Церкви, среди них митрополит Киевский Владимир, протоиереи Иоанн Кочуров, Пётр Скипетров, Иосиф Смирнов, Павел Дернов, шумен Гервасий, иеромонах Герасим, священники Михаил Чафранов, Павел Кушников, Пётр Покрывало, дьякон Иоанн Касторский, епископ Соликамский Феофан, архиепископ Воронежский Тихон, архиепископ Тобольский Ермоген, архиепископ Астраханский Митрофан, архиепископ Вяземский Макарий, архиепископ Енотаевский Леонтий, архиепископ Ревельский Платон и другие.

Многие священнослужители, монахи и монахини были зверски замучены большевиками: их распинали на царских вратах, варили в котлах с кипящей смолой, скальпировали, душили епитрахилями, «причащали» расплавленным свинцом, топили в прорубях.

По «Статистике гонений на Русскую Православную Церковь в XX веке», подготовленной Православным Свято-Тихоновским Богословским институтом, только на 1918 год приходится 3000 расстрелов священнослужителей.

Надругательством над чувствами верующих явилось решение властей о повсеместном вскрытии мощей святых. 14 февраля 1919 года Наркомат юстиции издал постановление об организованном вскрытии мощей. Если в результате вскрытия обнаруживалось, что мощи не сохранились в целости, то это обстоятельство выдавалось за обман со стороны Церкви».

В своей книге о Ленине Д. А. Волкогонов приводит одну из сводок 1922 года, которые регулярно составлялись во ВЦИК для доклада Ленину и в Политбюро:

«Ведомость

Количества собранных церковных ценностей по 1 ноября 1922 года:

Золота — 33 пуда 32 фунта Серебра — 23 007 пудов 23 фунта Бриллиантов — 35 670 штук Других драгоценностей — 71 762 штуки Жемчуга — 14 пудов 32 фунта Золотой монеты — 3115 руб. Серебряной монеты — 19 155 руб.

Различных драгоценных вещей — 52 пуда 30 фунтов Кроме указанных церковных ценностей отобраны антикварные вещи в количестве 964 предмета, которым будет произведена особая оценка».

И далее автор пишет: «По решению Политбюро немалая часть конфискованных ценностей оставалась на местах для нужд местных властей. Значительные средства шли на обеспечение партверхушки. Тысячи отобранных у буржуазии домов в Подмосковье обставляли конфискованной мебелью. Рождался новый социальный слой — партократия, советская буржуазия. Начиная с 1920 года члены Политбюро, секретари ЦК, наркомы, комиссары разных рангов ездили пачками на лечение и отдых за границу. Главным образом в Германию. Очень часто в протоколах Политбюро встречаешь такие записи, как, например, «О болезни т. Рыкова. Озаботиться о представлении ему молочной диеты». О том же человеке Политбюро ещё раз решает в самый приступ всероссийского голода: «Обязать т. Рыкова выехать за границу для постановки диагноза и лечения».

Рушили не только церкви, но добрались и до святынь. Например, П. Красиков, работник Наркомата юстиции, занимавшийся церковью, близкий знакомый Ленина, из Костромы сообщил, что «серебряная гробница» с мощами Варнавы должна быть конфискована. «Вскрытие должно быть обязательно рассчитано на последующее удаление так называемых мощей». Красиков заключает: «Если ожидаются крупные осложнения — немедленно сообщить в ГПУ». Политбюро одобряет изъятие «серебряной гробницы». И так оскопляли, уродовали, уничтожали христианство на Руси.

Но что мощи Варнавы? Раньше других надругались над святыми мощами великого духовника Сергия Радонежского, олицетворителя высокого православного и российского начала. Тот же усердный Красиков постарался из факта вскрытия мощей сделать пропагандистскую киноленту. Просьбы и протесты патриарха Тихона, молившего не допускать богохульства, не были услышаны. Запустили руки и в Киево-Печерскую лавру. Украинская комиссия хотела использовать ценности на месте под видом помощи детям. Из Москвы раздался окрик: передать конфискованное в общесоюзный бюджет, оставив для детей лишь 25 процентов.

Такая же судьба разграбления досталась Троице-Сергиевой лавре, другим святым захоронениям. По настоянию Ленина выходит постановление Наркомата юстиции «О ликвидации мощей». Так большевики снискали себе сомнительную славу «гробокопателей». Комплекс святотатства был им неведом.

Миллионы людей голодали, священников расстреливали, а партийная элита искала пути инициирования мировой революции с помощью церковного золота, не забывая и о себе».

Характерно, что из 4,6 миллиона собранных до развёртывания кампании по изъятию церковных ценностей по предложению Троцкого было решено 1 миллион золотых рублей потратить на закупку хлеба для голодающих с развёртыванием вокруг этого широкой агитационной кампании. При этом никакого механизма контроля за расходованием этих средств создано не было. По утверждению историков, «составленная на один лишь апрель 1922 г. смета технических расходов Московской, Петроградской и губернских КИЦЦ была утверждена Малым СНК в сумме 1 559 592 золотых рубля (запрашивали 2 000 006), но потом разрешали и сверхсметные расходы. Это только расходы на упаковочные материалы, грузчиков, транспорт, с прибавлением части расходов на агиткампанию и на московское совещание обновленческого духовенства. Главные расходы на агитацию шли по другим сметам. Сюда не включены также основные расходы на кампанию, связанные с массовым применением по всей стране революционного насилия по отношению к верующим и духовенству» (Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922–1925 гг.).

2

Весной 1922 года Евгений Александрович прибыл в уютную Москву «с прораставшей сквозь булыжник улиц травой, скамеечками у деревянных домишек с вечно сидевшими на них старушками, хрипом гармошек» и огромными лужами после дождя.

«Старая Москва тогда соседствовала с новой, точно так же, как и старые названия её улиц», — напишет Г. В. Андреевский в книге о её повседневной жизни. По его мнению, «переплелись в названиях московских улиц история, география и религия. Церковь Иоакима и Анны вызвала к жизни название «Якиманка», мирная тишина за Пресней побудила жителей назвать улицу «Тишиной», а за ней и переулки — Тишинскими. Существовали в Москве два Таракановских переулка (Первый в своё время назывался ещё Арбатец) и Таракановская улица. Это там, где теперь станция метро «Сокол», слева от Ленинградского шоссе. А там, где теперь Новый Арбат, находилась Собачья площадка…»

В день приезда Тучкова по всей Москве было густо расклеено последнее произведение художника Дени — плакат в красках, разделённый на две половины: «на левой изображена часть церковного иконостаса и коллекция священных сосудов, обязательно украшенных драгоценными камнями, и среди этого церковного богатства стоит во всём велелепии Патриарх. Митра, облачение, посох и все атрибуты его сана тоже унизаны всевозможными драгоценностями. Всё приблизительно даже похоже на действительность, причём лицо Патриарха не окарикатурено и вышло очень даже похожим, и таким симпатичным и умным (как оно есть), но почему-то на всех пальцах обеих рук подрисованы драгоценные перстни. Что это — малограмотность художника или провокаторство печати? В руках Патриарха — свиток, на котором напечатана та часть его воззвания, где Патриарх говорит, что по канонам церкви сдавать священные сосуды, хотя бы и добровольным пожертвованием, на другое назначение — дело святотатственное и караемое отлучением мирян и лишением сана духовных. На правой половине плаката изображена семья голодных, простирающих костлявые руки к этим драгоценностям.

Кроме того, московские стены испещрены различными воззваниями на эту же тему, которую в коротких словах можно изложить так: «Рабочие, идите и тащите из церквей серебро, золото и камни, а тех, кто мешает этому, забирайте в каталажку». Воззвание самой партии большевиков составлено в таких оскорбительных для веры и отцов духовных выражениях, что я брезгую воспроизводить его содержание. Такой подход к кампании «изъятия церковных ценностей в пользу голодающих» нравственно понижает цену этой — как ни говори — великой народной русской исторической жертвы, и чреват последствиями для… евреев. Про них нехорошо стали поговаривать. «Вот я сегодня слышал, что на днях «изъятчики» заявились «обдирать» храм Василия Кессарийского на Тверской. Большинство из них будто бы евреи. И говорят ещё, что они устроили себе тут же в храме самоварчик и покуривали там. Если это правда, то не жалко, что и бить их будут; если неправда, то всё-таки бить их кому-то хочется, и такими сплетнями рать собирается», — запишет в своём дневнике москвич Н. П. Окунёв.

Разговоры, которые фиксирует летописец, действительно имели под собой реальную почву. Например, в очередной сводке ОГПУ «Об антисемитской работе духовенства» под грифом «Совершенно секретно» говорилось: «Церковниками беспрерывно ведётся агитация «за веру», «за родину», «за Христа» и т. д. Агитация принимает то открытую, то явную форму и носит яркий отпечаток национализма, в черносотенном понимании этого слова. Смысл всей агитации — натравить обывателя на «жидов». Отдельные скрытые прорывы и имеющийся материал дают все основания для утверждения антисемитской подоплёки агитации и стремления использовать против власти таящийся антисемитизм.

Начиная с самого собора 1917 г. всё духовенство, а с 23 года тихоновское, в своих проповедях, беседах, посланиях вбивают мысль о гонении на веру со стороны «жидов». Во многих случаях слово «жид» не говорится открыто, а заменяется словами «чужеземец», «иноверец». Все члены ВКП(б) и сторонники советской власти объявляются или «жидами», или продавшимися «жидами».

Основным содержанием агитации является изложение так называемых «Протоколов сионских муцрецов», написанных Нилусом в 1921 г. в книге под названием «Антихрист» и изданной в Петербурге и напечатанной в Киево-Печерской лавре. Несколько экземпляров этой книги, трактующей о захвате евреями всего мира, отобраны у арестованных церковников-черносотенцев…

Очень редки случаи агитации за христианство, за веру, за Бога, против отделения церкви от государства без указания на то, что большевики-жиды изгоняют православных из храмов, издеваются над православной верой.

Излюбленным мотивом против антирелигиозной пропаганды является утверждение, что «только христиане ругают свою веру», а еврейскую и татарскую не трогают. «Вся поповщина», при поддержке в этом случае сектантства, использует антисемитизм против безбожья.

Во многих случаях контрреволюционной пропаганды в церковном духе усиленно муссируются утверждения о «жидовском» происхождении наркомов и местных властей. В случае же закрытия церквей противники закрытия заявляют: «Жиды отбирают церкви».

Среди же беспоповцев Урала (старообрядцы) до сего времени пользуются популярностью разговоры на тему об отбирании церквей под синагоги.

Взрыв антисемитской агитации наблюдался при изъятии церковных ценностей в 1922 г. В Шуе и Вознесенске и других местах озлобленные толпы кричали: «Снять все ценности с жидов, комиссаров и их жен, а церковные не трогать». Агитаторы разжигали настроение масс указаниями «жиды отбирают ценности». В Ленинграде во время беспорядков при изъятии церковных ценностей в толпе раздавались прямые угрозы и призывы: «Идём бить жидов». Священник Огородников в Марийской области в том же году призывал не отдавать ценности, так как отбирают «жиды», звал объединяться, вооружаться и идти против «жидов».

Московский процесс в 1919 г. над причтом церкви Василия Блаженного по поводу «святого отрока Гавриила», убиенного евреями, и заявление епископа Рязецева на допросе в 1923 г. в том, что у него нет уверенности в отсутствии у евреев ритуального употребления человеческой крови, в достаточной степени характеризуют живучесть антисемитских настроений поповщины…»

Что ж тут говорить, если Л. Д. Троцкий, выступая с пламенной речью 17 июля 1924 года на совещании клубных работников, подчёркивал: «В антирелигиозной борьбе, периоды открытой лобовой атаки сменяются периодами блокады, сапы, обходных движений. В общем и целом мы именно в такой период сейчас и вошли, но это не значит, что мы в дальнейшем ещё не перейдём снова к атаке развёрнутым фронтом. Нужно только подготовить её…»

Поселился Евгений Александрович со всем своим семейством не где-нибудь, а в Серафимо-Дивеевском подворье, что располагалось на 1-й Мещанской улице в центре Москвы, поближе к Лубянке. Будут теперь его называть и «главпопом», и «красным игуменом». Первое «звание» ему присвоили в высших партийных кругах, а второе, как ни странно, в самых что ни на есть церковных.

Кроме жены, поселилась рядом с молодым и перспективным чекистом его старшая сестра, которую он вежливо величал не иначе как «мамашей». Не потому ли её частенько принимали за мать, вызванную в столицу для благой жизни из деревни. А старшей сестре подворья (действительно) матушке Анфии пришлось несколько потесниться.

«Служебное положение матушки Анфии, — отметит историк Русской Церкви М. Е. Губонин, — стало особенно острым и сложным после того, как неожиданно вселился в подворье «сам», всемогущий тогда, разрушитель Церкви Русской, Евгений Александрович Тучков со своей престарелой «мамашей» весьма юркой и миниатюрной старушонкой, чрезвычайно религиозной и большой любительницей торжественных богослужений. Вельможа Е. А. Тучков, расположившись в покоях Серафимо-Дивеевского подворья, убил сразу двух зайцев. Во-первых, приобрёл прекрасную, комфортабельную и бесплатную квартиру со всем ассортиментом полагающихся коммунальных удобств и, во-вторых, с самого момента въезда сюда, заимел ровно столько весьма услужливых, почтительных и так же бесплатных горничных, прачек, кухарок и уборщиц сколько было сестёр в Дивеевском подворье. Смекалистая матушка Анфия, конечно, нисколько не растерялась и прекрасно учла все те неисчислимые «блага», которые проистекали для подворья из самого факта проживания «самого» и непосредственно руководила обслуживанием и ублаготворением «Евгения Александровича» и «ихней мамаши» («Спаси их, Господи!»).

Справедливости ради следует отметить, что в те незабвенные годы, когда ложась спать, люди не были уверены в том, пробудут ли они в своей постели до утра сёстры Дивеевского подворья прекрасно и безмятежно почивали на своих перинах, поскольку «ангелом-хранителем» их являлся сам «Евгений Александрович!» За годы своего сожительства на подворье он многократно оказывал всякого рода покровительство и некоторое, так сказать, пособие в хозяйственных и бытовых нуждах как подворью в целом, так и отдельным его насельницам, коль скоро по тому или иному поводу они прибегали под его высокую руку…

Так, например, Евгений Александрович, заранее осведомлённый по своим каналам, в свою очередь своевременно оповещал всех этих «лампадок» о местах предстоящих торжественных богослужений Святейшего Патриарха Тихона или архиепископа Иллариона (Троицкого), которого особенно любили и почитали верующие москвичи…

В таких случаях группа дивеевских монашек, облачившись должным образом и прихватив с собою «мамашу» отправлялись по указанному «Евгением Александровичем» адресу…

«Мамаша», конечно, тоже была довольна, так как при этих паломничествах ей, естественно, обеспечивалось самое лучшее место в храме (где-нибудь на клиросе), какая бы давка не была в храме. Поэтому в позднейших разговорах, когда речь заходила о той, минувшей уже эпохе самодержавного царствования в Церкви Е. А. Тучкова, мать Анфия, хоть и со вздохом, но неизменно благосклонно отзывалась об этой, слишком хорошо известной, исторической (как никак) личности. «Ну да уж что вы! Скажет, бывало, она, с Евгением-то Александровичем ещё жить можно было… Куды! Он, бывал очи, нам всёж-таки немало помогал другой раз. То ордер на дрова даст, то глядишь ещё чего… Мы уж ему премного благодарны. А то ведь другой-то давно бы уж нас всех разогнал: кого куды (и костей не соберёшь!)…» И задумавшись о чём-то невесёлом, покивав своей старческой головой как бы в подтверждение этих невысказанных мыслей, добавляла: «Нет, ничего, он мужчина был обходительный. Не какой-нибудь фулюган, спаси его Господи!».

Уж Анфия знала, что говорила, «фулюганов» тогда было в избытке. Да ещё каких, в кожанках и с маузерами!

3

В дверях Московского трибунала он появился как свидетель. «Вместо наперстного Креста у него на груди крупный образок (панагия). Окладистая, но довольно редкая борода, седой волос на голове. Лицо розовато-благодушное, старчески слезящиеся глаза. Поступь мягкая и сутулые полные плечи», — зафиксирует писатель М. Криницкий.

Как только его плотная фигура входит в зал и делает сначала лёгкий поклон в сторону публики, а затем благословляет её, сложенными пальцами обеих рук, три четверти присутствующих безмолвно поднимаются со своих мест.

Начинается театрализованное новой властью представление.

Председатель: Ваша фамилия?

Патриарх: Белавин.

Председатель: Имя, отчество?

Патриарх: Василий Иванович, в монашестве патриарх Тихон.

Председатель: Вы являетесь главным руководителем церковной иерархии?

Патриарх: Да.

Председатель: Вы вызваны в Трибунал в качестве свидетеля по делу о привлечении разных лиц за сопротивление изъятию церковных ценностей в пользу голодающих. За ложные показания вы отвечаете. Расскажите историю происхождения вашего послания — того воззвания, в котором вы высказались против выдачи церковных ценностей, сосуцов и т. д.

Патриарх: Простите, это от какого числа?

Председатель: От 13 февраля. Историю происхождения вот этого воззвания и расскажите Трибуналу.

Патриарх: Видите ли, по поводу голодающих мы не раз обращались к властям, мы просили, чтобы нам разрешили образовать Церковный Всероссийский комитет и комитеты на местах, епархиальные, для того, чтобы Церковь могла сама оказывать помощь голодающим; с этим мы обратились, кажется, ещё в августе прошлого года. В августе и сентябре мы ответа не получили. Ответ я получил от ПОМГОЛа в декабре месяце. Мною был командирован в ПОМГОЛ, как сведущий в этом деле, протоиерей Цветков, он не раз работал в этой области в 1911–1912 гг. В ПОМГОЛе вели переговоры с тов. Винокуровым, который этим делом заведует. Тов. Винокуров высказал пожелание о том, чтобы Церковь наша пошла навстречу помощи голодающим и пожертвовала из своих ценностей. Протоиерей Цветков сказал, что в Церкви имеются вещи, которые мы не можем, по нашим канонам, жертвовать. Тов. Винокуров на это заявил, что мы этого и не требуем, но хорошо, если бы вы пожертвовали подвески, камни, потом украшения. Цветков сообщил об этом мне. Я тогда согласился на это. Так как знал, что воззвания должны выпускаться с ведома властей, я представил в ПОМГОЛ проект своего воззвания о том, что можно жертвовать. При этом я имел в виду, что собственно церковное имущество было передано общине верующих, и я выразился так, что, со своей стороны, разрешаю жертвовать вот такие вещи. Это воззвание после было одобрено.

Председатель: Кем?

Патриарх: ПОМГОЛом. Затем была составлена инструкция, как проводить это дело. Между прочим, в инструкцию внесён был такой пункт, что все эти пожертвования церковные являются добровольными. Потом через несколько дней, когда воззвание было напечатано, — дней через пять — вышел уже декрет ЦК о том, чтобы отбирать всё. Это показалось нам странным: с одной стороны, ведётся соглашение с нами, с другой — за спиной выпускают декрет о том, чтобы всё отбирать, и уже ни о каких соглашениях нет речи. Тов. Винокуров сам выбросил из инструкции тот пункт, который сам же раньше подчеркнул, именно что эти пожертвования являются добровольными. Не говоря о том, что в газетах началась травля патриарха и церковных представителей, князей Церкви и т. п. Я обратился с письмом к Калинину, где написал ему, что было соглашение отдавать то-то, а теперь требуют то-то.

Затем было внесено тов. Винокуровым, что это было добровольное пожертвование, и он выбрасывает этот пункт из инструкции. Я просил в письме Михаила Ивановича, чтобы этот пункт был восстановлен, чтобы это было добровольным соглашением, а то иначе нам придётся поставить в известность, так сказать, население, и вот ответа не последовало. Вероятно, Калинин передал записку и ответа не получил. А на местах стали отбирать; кажется, в Петрограде. И вот тогда я выпустил послание, так как ко мне обратились и миряне, и духовенство, и не из Москвы только, а из других епархий, и высказал ряд церковных канонов. Но, конечно, никакой контрреволюции я тут не видел.

Председатель: Вы не вполне мне ответили на вопрос о возникновении послания. Почему оно возникло — это ясно, но как оно возникло? Вы лично его написали?

Патриарх: Лично.

Председатель: Собственной рукой?

Патриарх: Да.

Председатель: Не помните, какого числа?

Патриарх: В начале, кажется, первой недели, так 13–14 числа.

Председатель: Тринадцатого числа?

Патриарх: Да.

Председатель: Трибунал имеет в виду послание, которое заканчивалось сообщением, что за выдачу священных сосудов миряне караются отлучением от Церкви, а пастыри низложением из сана. Вот этот конец был тогда же написан?

Патриарх: Тогда же. Это было в начале первой недели.

Председатель: Какой общий порядок у вас составления посланий?

Патриарх: Вы спрашивали меня — кто был инициатором. Я говорил, что я, и что не принимает ли участие профессор Громошасов и другие.

Председатель: Трибунал интересуется вопросом: какой общий порядок написания посланий у вас был всегда? Вы сами, или у вас были помощники, сотрудники, советники, которые бы обдумывали текст воззваний?

Патриарх: Текст воззвания и обдумывают, может быть, иногда, но я сам пишу. Раз моя подпись, то я и отвечаю за это.

Председатель: Кто ещё вырабатывает эти воззвания?

Патриарх: Раз я отвечаю, то какое это имеет значение, кто помогает или вырабатывает?

Председатель: Трибунал интересует вопрос об управлении иерархией. Как идёт управление? И вопрос о воззваниях: пишутся ли они собственной вашей рукой или могут быть составлены кем-нибудь другим и представлены на ваше утверждение?

Патриарх: Это я сам составлял, а послание в ПОМГОЛ составил отец протоиерей Цветков, потому что это дело он вёл. А к этому воззванию он никакого участия не имел.

Председатель: Считаете ли вы, что жертвовать нужно всё, что предусмотрено декретом Центрального Исполнительного Комитета, кроме священных сосудов, или ещё что-либо нельзя жертвовать?

Патриарх: Да, я находил, что это вообще надо.

Председатель: Кроме священных предметов?

Патриарх: Имеет широкое значение, казалось бы, всё, что освящено практикой, но так как есть разница между кадилом или кропилом и сосудом, то, конечно, можно.

Председатель: Вы сделали разграничение?

Патриах: Но в общем в целом не определяли, что можно взять и чего нельзя. Не с вашей, конечно, точки зрения. Только сосуды.

Председатель: Значит, можно так считать, не только одни сосуды, но и разные священные предметы богослужения?

Патриарх: Но это так нельзя сказать. Я о сосудах сказал, что их безусловно нельзя.

Председатель: А другое более или менее?

Патриарх: Да.

Председатель: Вы говорили о травле, которую вела печать. Что вы хотели этим выразить?

Патриарх: Это надо спросить у тех, кто её поднимал, с какой целью она поднимается.

Председатель: Но вы сочли нужным сослаться на эту травлю, которая, по вашим словам, велась в газетах специально с этим вопросом. Чем вы объясняете, что вот сейчас вы вдруг вспомнили о травле, когда даёте показания?

Патриарх: Да не только вспомнил, но и теперь эта травля продолжается.

Председатель: Так вот, может быть, вы объясните, почему вы указываете на газетную травлю, для какой цели?

Патриарх: А потому, что я вам передавал содержание письма к Калинину и просил его обратить внимание не на меня лично, а вообще на Церковь.

Председатель: Правильно ли сделает Трибунал заключение, что то, что происходило в советской жизни, отдельные факты и всё, вместе взятое, так действовали на вас, что оказывали известное влияние даже на текст вашего послания?

Патриарх: На текст нет; но, конечно, я читаю газеты. Я не дерево и не камень.

Председатель: Значит, вы совершенно сознательно вставили в послание фразу о том, что после выпадов в газетах был издан декрет?

Патриарх: Это тоже исторический характер имеет.

Председатель: Но это имеет характер религиозный или ничего общего с религией не имеющий?

Патриарх: Тут излагается история этого дела. Тот вопрос, который мы ставили. Вот что мы просили, и между тем нам — вот что.

Председатель: А между тем вам дали декрет об изъятии. Значит, правильно понимал трибунал, что вы составляли воззвание, учитывая все настроения, которые были в обществе в связи с предстоящим фактом изъятия, учитывая статьи, которые появлялись в печати, самый декрет и т. д. Вы считали необходимым, учитывая всё это, апеллировать к вашей пастве и дать ей известные директивы, как ей нужно реагировать?

Патриарх: Травля имеет побочное значение. Не из-за неё, а потому, что по канонам нельзя.

Председатель: Тем не менее вы исходили из того, что делалось в обществе?

Патриарх: Да, в обществе.

Председатель: Значит, правильно поймёт Трибунал, что здесь вами руководило в большей степени всё-таки то, что вам нужно было ответить на то, что, как вы сказали, у вас за спиной был выпущен декрет и нужно было сказать, как на него реагировать?

Патриарх: Нет, не так. Я излагал историю, что мы можем дать и что не можем дать.

Председатель: Вы употребили выражение, что вели переговоры, а в это время за спиной был выпущен документ. Вы употребили это выражение?

Патриарх: Да.

Председатель: Значит, вы сочли, что декрет был скрыт от вас, что ему было придано значение гражданской жизни, которая проходила рядом с вами?

Патриарх: Но она касалась Церкви.

Председатель: Значит, вы считали, что произошёл некоторый конфликт между церковной иерархией и советской властью?

Патриарх: Да, я думаю, что если советская власть выступила через ПОМГОЛ, то нужно было действовать.

Председатель: Таким образом, вы считали, что советская власть поступила неправильно, и были вынуждены выпустить воззвание?

Патриарх: Да.

После председателя берёт слово обвинитель: Вы признаёте, что церковное имущество не принадлежит церквам в смысле иерархического их построения по советским законам?

Патриарх: По советским законам — да, но не по церковным.

Обвинитель: Ваше послание касается церковного имущества. Как же понимаете вы с точки зрения советских законов, законно ваше предложение или нет?

Патриарх: Что это?

Обвинитель: Ваше послание…

Патриарх: Это вам лучше знать, вы — советская власть.

Председатель: То есть вы говорите, что судить вам, а не нам. Тогда возникает вопрос: законы, существующие в государстве, вы считаете для себя обязательными или нет?

Патриарх: Да, признаю, поскольку они не противоречат правилам благочестия. Это было написано в другом послании.

Председатель: Вот в связи с этим и ставится вопрос: не с точки зрения церковных законов, а с точки зрения юридической, вот имеется закон о том, что всё церковное имущество изъято от Церкви и принадлежит государству, следовательно, распоряжаться им может только государство, а ваше послание касается распоряжения имуществом и даёт соответствующие директивы — законно это или нет?

Патриарх: С точки зрения советского закона — незаконно, с точки зрения церковной — законно.

Обвинитель: Значит, с советской точки зрения незаконно, и это вы учитывали и знали, когда писали послание?

Патриарх: В моём послании нет, чтобы не сдавать. А вот я указываю, что, кроме советской, есть церковная точка зрения, и вот с этой точки зрения — нельзя.

Обвинитель: Вы говорите, что не указывали, чтобы не подчиняться советской власти. А как вы думали, в какое положение поставили своим посланием верующих?

Патриарх: Они сами могут разобраться. Я выпустил послание и отдал его Никандру для того, чтобы он сообщил в Синод и епархии…

4

«4-го апреля в пленуме Моссовета (Московского совдепа) очень ругали Патриарха и всё духовенство якобы за агитацию против добровольной выдачи церковных ценностей и постановили провести декрет ВЦИК об изъятии «неуклонно, твёрдо и энергично».

Впоследствии так и сделано, да никто им и не мешал. Напрасно только изволили лаяться. В некоторых церквях изъято серебра по нескольку пудов, а в некоторых — десятки пудов. Подожду конца изъятий и запишу собранное (вернее сказать, «содранное») церковное богатство в итоговой сводке», — запишет в своём дневнике москвич Н. П. Окунёв.

Перед Пасхой 1922 года в Москве появилось множество объявлений. Одно из них красноречиво подчёркивает колорит того времени: «Ты говоришь, к Пасхе нельзя купить коньяк? Так купи вино В. Г. Сараджаева. Магазин: Тверская, 22».

«С 31 марта по 27 апр. Включительно по Москве изъято в церквях: 3059 пуд. 28 ф. 45 зол. 72 доли 400 р. серебра, 2 пуд.

21 ф. 86 зол. 76 долей 500 р. золота; брильянтов, алмазов и розочек 3658 шт., жемчуга 17 ф. 67 зол. 40 долей, рубинов 1178 шт., изумрудов 1887 шт., драгоценных камней 1 пуд. 72 золотника (каких ещё?!), и много других ценных вещей, описанных поштучно», — отмечает Окунёв.

«Злоба дня», как бывало говорили в «добрые старые дни», — судебный процесс о сопротивлении (якобы) изъятию церковных ценностей. Газетные застрельщики натянули свои клеветнические луки до угрожающего предела. По их гарканьям (или карканьям), процесс «вскрыл возмутительную картину заговора против советской власти под видом защиты религии», и что «Патриарх и его штаб — организаторы и руководители обширного контрреволюционного заговора» (распни Его, распни!). К концу процесса вызвали в трибунал свидетельствовать самого Патриарха. Вот и началась пальба из всех орудий. «Стреляли», собственно, не только в безоружных, но и в «лежачих». Особенно усердствовали Стеклов, Пётр Ошевский, Марк Криницкий, Л. Николаев, Д. Фибих и, конечно, «лауреат» по этой части М. Горев (Галкин). (К слову сказать, Ошевский и Криницкий когда-то писали и то, что угодно было Ивану Дмитриевичу Сытину. И без сомнения, стали бы писать верноподданническое и Патриарху, если бы тот был сейчас в силе.) Ошевский и Криницкий тряхнули стариной, написали по поводу допроса на суде Патриарха несколько хлёстких фельетонов «Под Дорошевича». Старые читатели «Русского слова» «прочтут с удовольствием», да и я, пожалуй, прочёл не без удовольствия, ибо, как они ни оплёвывали «гражданина Василия Ивановича Белавина» (так официально именовали на суде Святейшего Патриарха Тихона), всё-таки он вышел из-под перьев самим собой, а не навязываемым ему бесчестными усилиями проголодавшихся бывших сотрудников «Новостей дня» и «Московского листка» типом черносотенного, властолюбивого и трусливого попа. Вот так же, как Островский вылезал из фердинандовских лохмотьев в своём прекрасном наряде, так и Патриарх вышел из оскорблявшего его трибунала… Патриархом, а не каким-то Белавиным».

Председатель: Вам известно, что было в Шуе при изъятии?

Патриарх: Известно.

Обвинитель: Ну вот это, что было в Шуе, и есть результат того, что вы предоставили своим гражданам разбираться.

Патриарх: Почему же вы думаете, что это? А в других местах граждане иначе разбирались.

Обвинитель: А как в Москве происходило изъятие, вам известно?

Патриарх: По газетам.

Обвинитель: И вам известно, что здесь граждане тоже сами разбирались?

Патриарх: Знаю, что в громадном большинстве совершенно спокойно.

Обвинитель: А в некоторых местах?

Патриарх: Знаю, что в Дорогомилове…

Обвинитель: Вам известны взгляды священников на это воззвание?

Патриарх: Каких священников — московских?

Обвинитель: И других местностей.

Патриарх: Мною было сделано Никандру…

Обвинитель: Вам известно, что среди духовенства имеется противоположная точка зрения на возможность изъятия ценностей?

Патриарх: Известно, что среди московских больше, и среди тех, кого вы называете «новая церковь», или «живая церковь».

Обвинитель: А вот профессор Введенский.

Патриарх: Он протоиерей, а не профессор.

Обвинитель: Вот он как будто с другой точки зрения смотрит.

Патриарх: Нет. Он не против, он пишет, что митрополит говорит: подвески выше и ценнее тех риз, которые снимаются с икон.

Снова берёт слово председатель: Обвинители имеют вопросы?

Обвинитель: Вот здесь один из священников сказал так: если бы патриарх Тихон не был патриархом, а на его месте стоял бы тот, который разделяет точку зрения другой части духовенства, то, может быть, не было бы кровавых событий в Шуе. Как же ответить на этот вопрос? Ваш взгляд — если бы вами не было выпущено воззвание, если бы вами было сказано о том, что сдавайте все ценности, — было бы такое противодействие?

Патриарх: Мы можем говорить только о том, что случилось, а то, что не случилось, — Бог знает.

Председатель: Обвинитель интересуется следующим вопросом: в вашем послании употребляется слово «святотатство» — это слово имеет для широкого населения достаточно определённое значение; если сказать, что вот в такой-то церкви производится святотатство, то могут ли не возмутиться верующие и не вызовет ли это с их стороны всех усилий, чтобы не допустить святотатства; и ещё далее, когда вы бросаете лозунг святотатства и что все, которые не окажут сопротивления, будут отучены от Церкви, а священники низложены из сана, то не действует ли это возбуждающе на слои населения, тех граждан верующих, которые не могут разобраться в тонкостях церковной терминологии?

Патриарх: Если бы я этого не указал, то я подлежал бы церковному суду.

Обвинитель: А вот здесь проходила экспертиза, в которой приняли участие профессор Кузнецов, епископ Антонин и двое священников, один — Дедовский…

Патриарх: Какой это Дедовский? Кто это такой?

Обвинитель: Вы не знаете такого?

Патриарх: Не знаю.

Обвинитель: Вот они установили: на поставленные им вопросы: «Носит ли ваше воззвание строго религиозный характер?» — что такого характера оно не носит. А на вопрос: «Какие основные вопросы христианского вероучения затронуты вашим воззванием?» — они ответили: «Никаких». Таким образом, остаётся сделать вывод, что оно носит явно политический характер.

Патриарх: Профессор Кузнецов не сказал, что это не религиозного характера.

Обвинитель: Постольку поскольку оно затрагивает вопросы церковного имущества.

Патриарх: Есть вопросы не то что религиозные, есть вопросы догматические, таковых нет в послании, но есть вопросы канонические, таковые есть. А религиозные — это не совсем точный термин.

Председатель: Экспертиза установила, что ваше воззвание религиозного характера не носит и никаких вопросов христианского вероучения не затрагивает. Когда это было выяснено экспертизой и наряду с этим установлен смысл и значение слова «святотатство», которое не могло не действовать разжигающе на население, и затем ваша угроза в конце послания об отлучении, то естественно возникает вопрос: «Не последовало ли это послание цели чисто политического характера?» — т. е. вызвать население на почве защиты Церкви к действиям против правительства. Вот этот вопрос и ставит вам обвинитель, он также интересен для Трибунала. Считаете ли вы до сих пор, что ваше воззвание действительно не затрагивает вопросов политического характер «и является воззванием строго религиозным?

Патриарх: Позвольте вам сказать, я уже отвечал, что я могу сказать, что беру христианским учением, потому что это церковная каноника и церковное управление имуществом, это не вероучение. Но, во всяком случае, оно носит религиозный характер, и я думаю, что эксперты глубоко заблуждаются, они, может быть, конца не читали, а затем, экспертиза может просто быть другая.

Председатель: Значит; вы с этой экспертизой не согласны?

Патриарх: Не согласен.

Обвинитель: Вот экспертиза отвечала на вопросы: «Является ли изъятие священных предметов для целей милосердия святотатством или кощунством?» — и ответила: «Не является».

Патриарх: Напрасно.

Обвинитель: Значит, вы считаете, что это святотатство?

Патриарх: По канону.

Председатель: А не по канону?

Патриарх: Может быть, с точки зрения нравственности и благотворительности.

Председатель: Разве каноны не являются выражением нравственности?

Патриарх: Не всегда. Есть вера, а есть церковное управление. Это разные области.

Обвинитель: Я прошу, чтобы свидетель объяснил, как понимать святотатство по канону?

Патриарх: По канонам это святотатство.

Обвинитель: А с точки зрения нравственности?

Патриарх: Они указывали, что знают примеры, что Златоуст и Амвросий передавали и оправдывали, это и нам известно, и это мы знаем.

Обвинитель: Да что же это — святотатство или нет?

Патриарх: Это совсем другой термин, это канонический термин. Он непригоден к нравственности.

Председатель: А с какой другой точки зрения можно подойти к этому вопросу?

Патриарх: С точки зрения христианской благотворительности.

Обвинитель: Значит, с точки зрения благотворительности — это не святотатство?

Патриарх: Не святотатство.

Обвинитель: Значит, можно думать, что вы предпочли законы — христианской нравственности?

Патриарх: Нет, когда Церковь сама распоряжается этим имуществом, тогда можно, и эксперты должны были указать, когда ссылались на Златоуста, Амвросия и других, что они сами передавали. Церковь имеет право, патриарх имеет право.

Председатель: Значит, с точки зрения христианской благотворительности это не святотатство, но с оговоркой, если это будет сделано руками самой Церкви. Вы не видите в этом ничего странного?

Патриарх: Не вижу.

Обвинитель: Таким образом, если бы патриарх сам дал своё благо словление по иерархической линии, то можно было бы сосуды отдать!

Патриарх: Я за это отвечаю перед судом Церкви.

Обвинитель: А перед совестью отвечаете? Вы говорили, что, с одной стороны — миллионы голодающих, умирающих, а с другой — мёртвые канонические правила, и вы не дали своего благословления и теперь подтверждаете, что по канонам отдать ценности могла только одна сама Церковь.

Патриарх: Сама Церковь непременно.

Обвинитель: Вот здесь один из обвиняемых сказал очень сходные с вами слова, что если бы патриарх благословил, то моя пастырская совесть была бы спокойна. Я вас так понял?

Патриарх: Так.

Обвинитель: Значит, в этом вопросе можно понять, что вы эту пастырскую совесть не хотели успокоить?

Патриарх: Я вас не понимаю.

Председатель: Если бы вы дали своё благословление, то совесть пастыря была бы спокойна и он отдал бы всё. Но так как не было благословления, а чувство христианской совести ему подсказывало, что надо отдать, то совесть его была в смятении, поэтому Трибунал и делает вывод, что вы не только не успокоили совесть, но, наоборот, сделали так, что она должна быть неспокойна, и породили сопротивляющихся.

Патриарх: Нет, не сопротивляющихся, ведь я не стою на точке зрения вашей советской власти. Вы говорите: надо взять — и забираете.

Председатель: Я призываю вас к порядку. Вы находитесь в Трибунале. Трибунал судит и ничего не забирает.

Патриарх: Простите, я имел в виду…

Обвинитель: Скажите — мнение других священников было таково, что ваша ссылка на каноны совершенно ложна, — я просил бы поэтому ответить мне на следующий вопрос: что вы считаете святотатством и что означает этот термин, содержит ли он в себе оценку преступления?

Патриарх: Эти слова я взял из канона.

Обвинитель: Гражданин Белавин, я прошу вас отвечать на мои вопросы и желаю знать ответ без всяких увёрток: что значит святотатство? Вы, патриарх, можете ответить?

Патриарх: Забрать священные вещи.

Обвинитель: А слово «тать» — это что значит по-русски?

Патриарх: Тать — это вор.

Обвинитель: Значит, святотать — это вор по святым вещам?

Патриарх: Да.

Обвинитель: Такими вы нас считаете?

Патриарх: Кого?

Обвинитель: Представителей советской власти?

Патриарх: Нет, простите, то есть…

Сильный шум в зале.

Председатель обращается к публике, затем к суду, распорядителю, коменданту и предлагает удалить из зала всех шумевших во время дачи показаний и объявить перерыв…

5

Его родной город Псков был более всего замечателен похожестью на Москву необычайным обилием церквей. Безусловно, он был по сравнению с ней крошечным, но все старинные и довольно красивые церкви расположились там точно так же, на каждом шагу. И теперь, проживая в помещении московских архиереев в Троицком подворье Сергиевской лавры, что у Троицы на Самотёке, он часто думал о нём, как и о том, что написано в Священном Писании…

Прогуливаясь в небольшом и уютном садике, плотно отделённом от соседних дворов, патриарху вспомнилось пророческое предсказание родителя потомственного священника — Иоанна Тимофеевича Белавина. Однажды ночью он разбудил всех троих своих сыновей, когда они спали на сеновале. К нему пришло видение его покойной матери, и он сказал незабываемые слова: «Мне она предсказала скорую кончину, а, указывая на вас, прибавила: этот будет горюном всю жизнь, этот умрёт в молодости, а этот — Василий — будет великим». Нет, ему не показалось, видение действительно было. Было и другое. В Псковской семинарии будущего патриарха шутливо называли Архиерей, а в Санкт-Петербургской Духовной академии — Патриархом. Вроде бы прозвища, данные молодыми людьми, но откуда? Совпадение ли? Нет, так просто ничего не бывает.

Патриарх окинул взглядом высокий забор, на который любили взбираться детишки с соседнего двора. Потом прошёл через фруктовый садик, огород, мимо бани. Всё было запущено с приходом новой и страшной власти большевиков.

Он прекрасно понимал, что политические обвинения духовенства — это только ширма для богоборцев, за которой идут гонения на Церковь, идёт борьба с религией. И откуда они взялись, эти святотатцы? От какого дьявола произошли?

Когда-то, ещё в петровские времена, раскольники главной приметой антихриста называли табакокурение, что широко насаждалось царём. Сам табак они называли адским корнем, а дым изо рта курильщика свидетельствовал о сделке с дьяволом. Самого же Петра староверы считали посланником антихриста. В их понимании у Петра были все черты для этого: и огромный рост, и маленькие непропорциональные ступни, и сквернословие, и нелюбовь к собственному сыну, и способность не спать сутками.

А эти кто? Если делом жизни Христа явилось создание Церкви, а после себя он оставил Её пламенеющую духом любви, то антихрист делом своей жизни считает создание своей церкви, пламенеющей духом ненависти. Бог есть любовь, а дьявол есть ненависть!

6

Страстный очевидец тех лет Окунёв записывает: «…и церкви ободрали, и на Сухаревке новый товар ввели — «серебряный лом», и по постановлению Московского трибунала привлекают Патриарха и Архиепископа Никандра (бывших пока только «свидетелями») к судебной ответственности, направив соответствующие материалы для производства расследования в Наркомюсте, а также всех участвовавших на собраниях под председательством Архиепископа Никандра. Трибунал так мотивирует это «привлечение»: «С достаточной ясностью и полнотой установлено, что они, стоя во главе организации, называемой «Православной иерархией», разработали план кампании действий против изъятия церковных ценностей, составили воззвание, направленное против изъятия ценностей, и, распространив его через низшие ячейки церковной организации среди широких масс, вызвали многочисленные эксцессы».

К слову заметить: кто их вызвал, они сами вызвались! Так было и так будет!»

Председатель: Заседание продолжается.

Обвинитель: Логинов, продолжайте ваши вопросы.

Обвинитель: Я вам задал вопрос: сознательно ли вы в своем воззвании употребили выражение, которое должно быть отнесено к советской власти, выражение, по смыслу которого ясно, что вы представителей советской власти называете ворами?

Патриарх: Я привожу только каноны.

Обвинитель: Но смысл этого канона знаете?

Патриарх: Конечно.

Обвинитель: И этот смысл, что тать — значит вор, вам известен?

Патриарх: Конечно.

Обвинитель: Значит, это сделали сознательно?

Патриарх: Я вам отвечал.

Обвинитель: Я не слышал: сознательно ли вы в своём воззвании употребили это выражение или это случайность, или недоразумение?

Патриарх: Я привожу канон, это советской власти не касается.

Обвинитель: Как не касается? Кого же касается?

Патриарх: Кто это сделал бы.

Обвинитель: А кто это делал, разве не знаете?

Патриарх: Не знаю. Это, может быть, касается мирян, верующих.

Обвинитель: Вам известно, что представитель советской власти стоит на точке зрения выполнения декрета?

Патриарх: Известно. Но с точки зрения законов советской власти это правильно.

Обвинитель: Я прошу вас ответить на вопрос: зная, кто изымал ценности, сознательно или по ошибке вы употребили это выражение?

Патриарх: Конечно, не по ошибке.

Председатель: Значит, вы, употребляя эту ссылку на каноны, давали себе отчёт в том, что слово «тать» значит — вор, что в данном случае речь идёт о церковных ворах. Далее, вы знали, что изъятие церковных ценностей производится в порядке — по распоряжению, — указанном ВЦИК, т. е. высшего органа Республики. Таким образом, вы не могли не знать, что церковный вор в первую очередь относится к тем, кто это изъятие будет производить. Отсюда Трибунал может сделать вывод, что «церковные воры» вы употребили по отношению к существующей советской власти и вполне сознательно. Так это или не так?

Патриарх: Это толкование.

Председатель: Но это вытекает из ваших показаний.

Патриарх: Всё можно видеть, и даже контрреволюцию, которой я не вижу. Я привожу канон и указываю, что Церковь смотрит на это, как на святотатство. И это касается всех верующих, которые будут отдавать.

Председатель: У вас в воззвании сказано совершенно ясно, что с точки зрения Церкви является святотатством, и после этого определения вы там же в воззвании прибавили: «После резкого выпада газет по отношению к духовным руководителям 13/26 февраля Всероссийский Центральный Комитет для оказания помощи голодающим постановил взять из храмов все драгоценные вещи, в том числе и священные сосуды и прочие богослужебные предметы. С точки зрения нашей, этот акт является актом святотатства», т. е. именно акт изъятия, и далее: «Мы священным нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сём всех верных чад наших». Разве не ясно, что здесь речь идёт о том самом акте, который был издан ВЦИК и называется декретом об изъятии церковных ценностей? Неужели и теперь не ясно, что именно этот акт является, с вашей точки зрения, святотатством?

Патриарх: Нет, с точки зрения канонов.

Обвинитель: Известна ли вам разница между святотатством и кощунством?

Патриарх: Да.

Обвинитель: Какая разница?

Патриарх: Святотатство — похищение священных вещей, кощунство — насмешка над ними.

Обвинитель: Надругательство?

Патриарх: Да.

Обвинитель: Если, с вашей точки зрения, могло быть надругательством прикосновение мирян к сосудам, то почему в своём воззвании вы говорите общие выражения: «Изъятие ценностей есть святотатство и кощунство»? Почему вы не узнали точно, что это относится к прикосновению не к кадилу, а именно к священным сосудам?

Патриарх: Все случаи трудно указать. Например, при уборке выходило, что снимали ризу, и она не входила в ящик, тогда её топтали ногами.

Обвинитель: когда это было?

Патриарх: В церкви Василия Кесарийского.

Обвинитель: Кто это вам передавал?

Патриарх: Батюшки.

Обвинитель: Вы можете назвать?

Патриарх: Я, по крайней мере, посылал к Преосвященному Антонину, и он участвовал в самой контрольной комиссии.

Обвинитель: И у вас даже, таким образом, не установлены фамилии?

Патриарх: Это уже их спрашивайте.

Председатель: Свидетель Белавин, вы только что видели, какое впечатление производят на некоторые элемента, присутствующие здесь, в зале, ваши слова. Раз вы передаёте такой факт, как совершенно достоверный, то вы обязаны подтвердить доказательствами. Иначе это носит голословный характер.

Укажите фамилии тех, кто топтал ногами, иначе Трибунал не может верить вам. Вы можете назвать фамилию?

Патриарх: Нет.

Председатель: Значит, вы заявили голословно?

Патриарх: Я в собственных руках держал документы.

Обвинитель: Мне точно известно, как происходило в церкви Василия Кесарийского изъятие ценностей, и я спрашиваю: кто эту гнусную клевету распространял?

Патриарх: Я не знаю, или Василия Кесарийского, или в другой церкви.

Председатель: Вы можете назвать фамилию священника? По крайней мере тех, кто вам сообщил об этом?

Патриарх: Это было в церкви по соседству с Василием Кесарийским, или Валаамского подворья, или в которой-нибудь из них.

Председатель: Значит, назвать фамилии вы не можете?

Патриарх: Нет, я не могу, но для этого нужна справка. Но это было у Василия Кесарийского или в Валаамском подворье.

Обвинитель: Точно вы не знаете?

Патриарх: Так это было в один день.

Обвинитель: Значит, вы отказываетесь сказать, в какой церкви это было?

Патриарх: Я могу сообщить, только не сейчас.

Председатель: Ваш ответ должен быть дан сейчас же. Прежде чем утверждать, вы должны ваши слова десять раз взвесить. По долгу совести вы должны назвать фамилии.

Патриарх: Фамилии тех, кто совершил, я не могу сказать, потому что это для меня совершенно безразлично, я следствия производить не могу. Из священников же были священник от церкви Василия Кесарийского и протодиакон Валаамского подворья.

Обвинитель: Первое ваше заявление было, что вам об этом рассказывали священники церкви Василия Кесарийского. Вы не отказываетесь от этого показания?

Патриарх: Нет, не отказываюсь.

Обвинитель: Я задаю вопрос: почему в своём воззвании вместо выражения «кощунство» вы сознательно, как заявляете сами, поставили слово «святотатство»? Было у вас желание сбить с толку вашу паству и направить по другому пути?

Патриарх: У меня нет в воззвании слова «кощунство». Я не знаю, почему вы об этом говорили.

Обвинитель: Значит, надо говорить только о грабеже? Я удовлетворён. Скажите, на какие места в канонах вы ссылались, квалифицируя акты об изъятии как преступления, как святотатства?

Патриарх: Кажется, на семьдесят третье правило апостольское. Главным образом, на Двукратный Собор, а в последнем приведено…

Обвинитель: А как вы понимаете: там сказано, что если кто похитит сосуд, присвоит его и употребит небогослужебные цели… Правильно это или нет?

Патриарх: Так говорится: для личных и вообще священных.

Обвинитель: Да, если кто-нибудь возьмёт сосуд, похитит, значит, это связано с актом кражи? Вы помните это?

Патриарх: Я помню, что сказано: что если кто возьмёт и употребит на недолжные цели.

Обвинитель: Значит, для вас ясно, что ваша ссылка на каноны неосновательна?

Патриарх: Почему?

Обвинитель: Потому что никакой кражи…

Патриарх: С точки зрения канона то же присвоение.

Обвинитель: Это есть кража. Кому принадлежат ценности?

Патриарх: По канону — Богу и Церкви и распорядителю-епископу. По канону, но не по советскому закону.

Обвинитель: Вы показали здесь, ваши послания писались с ведома других. Вы являетесь выразителем всего иерархического начала — это правильно?

Патриарх: Какие?

Обвинитель: Я не знаю, какие вы пишите.

Патриарх: В ПОМГОЛ.

Обвинитель: Значит, одни были законные, другие без согласия властей?

Патриарх: Какие?

Обвинитель: Вы признаёте незаконными?

Патриарх: Нет.

Обвинитель: Почему?

Патриарх: Потому что ничего такого нет.

Обвинитель: А позвольте вас спросить: что вы называете контрреволюционным актом?

Патриарх: По толкованию вашему, действия, направленные к низвержению советской власти.

Обвинитель: А для вас такой смысл тоже приемлем?

Патриарх: Приемлем.

Обвинитель: Значит, всякое действие, направленное против советской власти?

Патриарх: Нет, к свержению советской власти.

Обвинитель: Непременно к свержению?

Патриарх: И в этом мы не повинны.

Обвинитель: А вы находите, что агитация является попыткой подготовить настроение, чтобы в будущем подготовить и свержение? Агитация может быть контрреволюционной.

Патриарх: Вы считаете её контрреволюционным действием, а я не считаю.

Обвинитель: С точки зрения евангельской, как считаете вы, какая добродетель выше — милосердие или жертвоприношение?

Патриарх: Это вы приводите вопросы, которые задавались экспертизе. И то, и другое нужно.

Обвинитель: Что выше, вам неизвестно?

Патриарх: Первая заповедь говорит: «Возлюби Господа Бога».

Обвинитель: А это означает: «Милости хочу, а не жертвы». Вот этой заповеди вам не следовало бы забывать.

Патриарх: Нет, я не забыл. Это в известном случае сказано, а к данному случаю это не касается. Если на вашей точке зрения стоять, то как объяснить, что женщина вылила миро, а Иуда сказал: «Отдать лучше нищим»?

Обвинитель: С точки зрения христианской и не изувера, что лучше — оставить стоять сосуд на том месте, где он находится, и дать тринадцати миллионам человек умереть от голода, или наоборот? Я спрашиваю вас, что с точки зрения христианской морали было бы приемлемей?

Патриарх: Да я думаю, что такого вопроса не может быть.

Председатель: Почему же не может быть?

Патриарх: Потому что в такой плоскости его не нужно ставить. Конечно, выше, чтобы сосуды не были пустые, но при каких условиях.

Обвинитель: Так вы считаете, что советская власть может спасти эти тринадцать миллионов голодающих только на те средства, какие есть?

Патриарх: Очень желал бы, но не знаю, чем располагает советская власть.

Обвинитель: А что, Цветков не говорил вам, что двенадцать миллионов обречены на верную смерть?

Патриарх: Но ведь я читал в ваших газетах, что советская власть справится.

Председатель: Вы всё время говорите: «в ваших газетах», «ваши постановления», «ваша власть». Создаётся впечатление, что вы этим подчёркиваете, «этим постановлением» и «этой властью» противопоставляете какие-то другие постановления и другую власть. Что вы имеете в виду?

Патриарх: Это не о контрреволюционном я говорю, а о ваших правительственных газетах. И я прошу занести в протокол, когда я посылал своё первое обращение за границу, я даже не понимал, что, невзирая на существующий образ правления, который, может быть, не всем нравится за границей, вы всё-таки должны нам помогать, какая власть стоит у нас. Это известно было.

Обвинитель: А вы думаете как? Если авторитетом патриарха подчёркивается то обстоятельство, что существующая власть грабит.

Патриарх: А если патриарх заявляет, что не взирайте на то, какая власть, ей вы помогайте?

Председатель: Туг большая разница. Значит, за границей — это одно, а дать самим — это другое? Вот когда нужно было, вы сочли возможным заявить за границей, а когда коснулся вопрос о немедленной близкой помощи, то вы выступили против.

Патриарх: Нет, прошу обратить внимание на то воззвание, которое прошло раньше.

Председатель: Это старое воззвание?

Патриарх: На протяжении пяти дней сделанное мной предложение было отвергнуто на том основании, что с иностранными лицами, которых кто-то предлагал, не следует входить в отношения, т. е. вести переговоры с иностранцами может вести только сама власть.

Председатель: Имеются ещё вопросы?

Обвинитель: К вам обращался кто-нибудь с просьбой подписать воззвание о помощи голодающим?

Патриарх: Нет.

Обвинитель: А протоиерей Дедовский?

Патриарх: Вообще ко мне приходило много народа. Если Дедовский был вместе с Русановым, то я знаю, что вы имеете в виду. Но того, что Дедовский миссионер или эксперт — этого я не знаю.

Обвинитель: Как это мошо случиться, что вы на одной и той же неделе за одно и то же и проклинали и благословляли? Вы проклинали всех, кто будет изымать ценности, а когда священник Дедовский предоставил вам послание обратного значения, вы собственноручно подписали, что с ним согласны?

Патриарх: Но оно не прошло.

Обвинитель: Как?

Патриарх: Оно не прошло. Я обращался в ПОМГОЛ, и оно не прошло.

Председатель: Значит, то ваше послание, которое вы послали для утверждения, не прошло, а прошло то, которое вы не послали на утверждение?

Патриарх: Мы и теперь ждём ответа.

Обвинитель: К нам в комитет приходили ходоки, крестьяне из Саратовской губернии, и заявляли, что патриарх от своей точки зрения отказался, перестал упираться и благословил изъятие.

Патриарх: Я это говорю не с целью агитации.

Обвинитель: Какие обстоятельства заставили вас отступить от старой точки зрения и вместо проклятия дать благословение? Это так, и в подтверждение этого у меня имеется документ, исходящий от вас.

Председатель: О каком документе вы говорите?

Обвинитель: Священник Ледовский, Русанов и другие представили воззвание, которое в «Известиях ВЦИК» было напечатано. Это воззвание собственноручно было подписано патриархом.

Председатель: Что за воззвание?

Обвинитель: Об изъятии ценностей?

Председатель: Вы поняли, о каком воззвании идёт речь?

Патриарх: Да, но о чём оно говорило, я не знаю.

Председатель: В этом воззвании говорилось о необходимости пойти на изъятие церковных ценностей, и вы написали «согласен» и не возражаете. Вот обвинитель и спрашивает, как случилось: подписавши это воззвание, вы потом высказались против изъятия?

Патриарх: Хорошо бы огласить это воззвание.

Председатель: Обвинитель, у вас есть документ?

Обвинитель: Нет.

Председатель: Значит, вы приобщить его к делу не можете? Тогда я прошу не ссылаться на этот документ и все вопросы, связанные с ним, устраняю.

Обвинитель: Это может подтвердить священник Дедовский.

Председатель: Тогда вы можете подтвердить вопрос о вызове Дедовского для освещения этого вопроса в качестве свидетеля, если этот момент имеет, с вашей точки зрения, отношение к обвинению, предъявленному к подсудимому, но ссылаться на неизвестный или неприобщённый к делу документ вы не можете.

Обвинитель: Священники, которые были на собрании у архиепископа Никандра, заявляют по очереди, что критиковать и обсуждать воззвание они не имели права. Правда ли это?

Патриарх: Не думаю.

Обвинитель: Значит, они солгали?

Патриарх: Зачем выражаться так резко. Они могут стоять на своей точке зрения.

Обвинитель: Что вы с ними, сговориться не можете? Каким образом оказались священники, которые позволяют себе критиковать? Это как раз те, которые заявили, что боятся быть лишёнными сана. Вы говорили, что у них своя точка зрения. Что же выходит, вы верили в непогрешимость людей?

Патриарх: Я вам скажу: мы даже не верим в непогрешимость папы.

Обвинитель: А можно называть грешных людей святыми?

Патриарх: Это в другом смысле.

Обвинитель: Значит, может быть и грешный и святейший?

Патриарх: Это по моему адресу?

Председатель: Прошу обвинителя держаться ближе к существу дела.

Обвинитель: Я хочу выяснить: разве для патриарха Тихона не было святейших?

Патриарх: Святейший — это титул.

Обвинитель: Что же, никакого смысла не имеет?

Патриарх: Ну как не имеет?

Обвинитель: Что же, он для вас безразличен?

Патриарх: У католиков архиерея зовут «ваше превосходительство».

Председатель: Обвинителя, по-видимому, интересует: из того, что вы носите такой титул, не следует ли, что у священников есть мнение о вас, как о святейшем и непогрешном?

Патриарх: Нет.

Председатель: Ещё имеются вопросы?… Здесь священник Михайловский указывал на то, что не мог огласить у себя в церкви ваше послание до конца, так как боялся, что оно вызовет в храме среди верующих возбуждение, и объяснил это, что слова эти содержали в себе угрозу настолько большую для верующих, что её было рискованно прочитать. Так оценил ваше послание священник уже старый, работающий несколько десятков лет. Вы считаете оценку необоснованной?

Патриарх: Не знаю, если не хотел — ну и не прочитал. Я даже удивляюсь, что он здесь, на скамье подсудимых. Я издал и поручил, чтобы архиерей разослал, а заставлял и принуждал ли он читать — не знаю. Вот Михайловский не прочёл.

Председатель: Вы говорите, что удивляетесь, что он на скамье подсудимых?

Патриарх: Да.

Председатель: Хотя он не прочёл, но только часть. А вам известно, что подавляющее большинство священников здесь потому, что они исполняли вашу волю — читали послание и делали всё, что из него проистекает?

Патриарх: Я думал, что они здесь, на скамье подсудимых, по недоразумению.

Председатель: По вашим инструкциям и директивам они вели всю кампанию против изъятия ценностей в духе вашего послания и развивали его дальше, произносили проповеди и теперь вот обвиняются по обвинительному акту в контрреволюционных действиях.

Патриарх: От меня они никаких инструкций не получали.

Председатель: Но получали через другие, подведомственные вам органы, через управляющего епархией, через Епархиальный совет, через благочинных и т. д.

Патриарх: Ведь благочинные были у Никандра, почему же не заявили о несогласии?

Председатель: Вы откуда знаете, что было собрание у архиепископа Никандра?

Патриарх: Да из ваших же газет.

Председатель: И вы считаете, что они могли заявить о том, что они против?

Патриарх: Я не знаю, что они против, но если они боялись, то могли заявить.

Председатель: Так что это собственная вина, что не заявили?

Патриарх: Я думаю.

Обвинитель: Вам известно, что не так давно в Карловичах в Сербии был Собор?

Патриарх: Да, известно.

Обвинитель: Вы имели на нём место?

Патриарх: Я не знаю, какое это имеет отношение к этому вопросу.

Председатель: На предмет установления чего вы задаёте этот вопрос?

Обвинитель: Я не хотел бы сейчас говорить, но я хочу установить. Может быть, свидетель…

Председатель: Но трибунал интересует, чтобы этот вопрос не был отвлечённым.

Обвинитель: Это не отвлечённый вопрос.

Председатель свидетелю: Отвечайте.

Обвинитель: Вы приглашение получили на этот Собор?

Патриарх: Нет, не получил.

Обвинитель: Был ли случай когда-нибудь, что Епархиальный совет аннулировал постановление или распоряжение, принятое вами?

Патриарх: Не припоминаю.

Обвинитель: Или заявлял бы протест. Например, вы наложили резолюцию, а вас принудили бы её снять или уничтожить?

Патриарх: Епархиальный совет занимается в том же доме, где я живу. Иногда председатель или члены придут и скажут: «Мы посмотрим». Это то, что на вашем языке называется «дискуссия».

Председатель: Значит, перед изданием посланий у вас бывает стадия некоторой дискуссии?

Патриарх: Hei; это не то, что называется стадией дискуссии.

Председатель: Но кто дискутирует?

Патриарх: Предположим, Совет со мной.

Председатель: Значит, это у вас частная дискуссия. Вы сказали, что живёте в одном доме. У вас канцелярия какая-нибудь есть?

Патриарх: У нас живут: я, управляющий епархией, затем Совет, и есть ещё тринадцать комнат, которые числятся, что я занимаю.

Председатель: Значит, вы занимаетесь все в одном помещении?

Патриарх: В общем помещении. В этом, кажется, нет ничего преступного.

Председатель: Епархиальный совет, управляющий епархией были там же? Кажется, и Синод? Вы не помните, чтобы после такой дискуссии отменялась какая-нибудь из ваших резолюций? Не было таких случаев?

Патриарх: Я такого случая не припомню. Впрочем, вы, вероятно, разумеете…

Председатель: Что?

Патриарх: Насчёт новшества богослужений — раскрытия церковных ворот?

Председатель: На эту тему вы и дискуссировали? Кто говорил вам на эту тему? Речь шла, вероятно, о священнике, который ввёл эти новшества?

Патриарх: Да, говорили члены Епархиального совета.

Председатель: А архиепископ Никандр говорил с вами на эту тему?

Патриарх: На эту тему, я думаю, не говорил, потому что это было при покойном митрополите Евсевии.

Председатель: Кто же вам доказал, что нельзя допускать новшеств?

Патриарх: Нельзя сказать, что доказали, так как отец Борисов ссылался на такое основание и делал вывод, который был неправилен, поэтому я и взял назад резолюцию, которую раньше дал по поводу вводимых им новшеств.

Председатель: Значит, такой случай был, и из того факта, что вы живёте вместе, можно сделать предположение, что он был не единственный?

Патриарх: Это не преступление, а их долг. Они ближе стоят к народу и к Никандру и могли заявить мне, что это неудобно — такое воззвание.

Председатель: К вам никто из обвиняемых не обращался по этому поводу? Вот о Борисове?

Патриарх: Не помню, кажется, Добролюбов обращался.

Председатель: А через кого вы дали ваше первое распоряжение служить при открытых дверях и через кого оно было отменено?

Патриарх: Мною самим было взято обратно.

Председатель: Вот по вопросу о послании такой предварительный обмен мнений, который вы называете дискуссией, не происходил?

Патриарх: Не происходил, и я сожалею, что батюшки высказались только здесь.

Председатель: Значит, у вас на квартире происходило управление всей иерархией в целом и московской в частности?

Патриарх: Кажется, я для того и поставлен Собором, чтобы управлять.

Председатель: В чём выражается это управление? Чем, собственно говоря, и кем вы управляете?

Патриарх: Русской Церковью. Для этого нужно взять ваше постановление.

Председатель: Перед Трибуналом прошли некоторые свидетели, которые указывали, что управление распадается на самостоятельные части. Вот вы здесь стоите — глава всей епархии. Трибунал спрашивает вас: как идёт ваше управление?

Патриарх: Для того чтобы дать точные показания, я просил бы разрешения взять Положение соборное о правах и преимуществах патриарха.

Председатель: Оно когда было издано?

Патриарх: Тотчас же после Собора, в семнадцатом году.

Председатель: До декрета об отделении Церкви от государства? Значит, с существующим положением Церкви в государстве в связи с декретом об её отделении оно не согласовано?

Патриарх: Да.

Председатель: Как же можно на него ссылаться?

Патриарх: Но не было нужд его согласовать.

Председатель: Значит, вы живёте по законам своим, которые не связаны с советским законодательством?

Патриарх: Да, но мы признаём и советские законы.

Председатель: Из ваших показаний у Трибунала сложился вывод, что вы считаете, что церковным имуществом нельзя распоряжаться без специального распоряжения, данного в порядке иерархического управления?

Патриарх: С точки зрения церковного канона, а не советского правительства.

Председатель: Что же, в конце концов, для вас более важна точка зрения советского правительства или иная?

Патриарх: Для меня как для церковника… Но я подчинён советской власти.

Председатель: Если вам канон предписывает церковным имуществом управлять, а декрет говорит, что имущество принадлежит народу и им может распоряжаться только советская власть, вы считаете в данном случае необходимым подчиниться канонам и незаконно управлять церковным имуществом или соответствующему законодательству, на этот предмет существующему в государстве?

Патриарх: Управлять церковным имуществом я не могу по той причине, что оно от меня отнято. Как вы изволите знать, папа считал себя государем без государства, когда итальянское правительство отняло у него имущество.

Председатель: Вы считаете, что и вы государь, от которого отнято церковное имущество?

Патриарх: Конечно.

Председатель: Это формально, а по существу дела вы считаете, что церковное имущество принадлежит духовенству?

Патриарх: Нет, Богу, а по канону — Церкви.

Председатель: Понятно, что если вы так оцениваете имущественное право, то духовные лица считают себя обязанными владеть им и управлять.

Патриарх: Нет, мы привлекаем и другой элемент.

Председатель: Самый факт, что вы в послании устанавливаете, что некоторые сосуды нельзя брать, доказывает, что церковным имуществом этой категории может распоряжаться только иерархическая власть.

Патриарх: Поэтому я и просил приходские советы, что, когда будут отбирать, чтобы они просили о замене сосудов равноценным капиталом, на что было обещание.

Председатель: Вы просили епархиальные советы? Значит, проект о том, чтобы состоялись заявления об отмене, тоже исходил от вас?

Патриарх: Вы сказали — епархиальные, а я говорил — приходские, и в этом нет ничего такого. С просьбой можно обращаться?

Председатель: Можно. Итак, это от вас исходило?

Патриарх: Нет, это не точно — и от других.

Председатель: Но предложение это внесли вы?

Патриарх: Вносить не вносил, но когда приходили — говорил.

Председатель: Какую форму управления паствой вы применяете? Ну вот мы знаем послание. Какими ещё путями вы управляете паствой в смысле передачи людям ваших мыслей, воли, указаний, распоряжений и т. д.? Как осуществляется ваша работа?

Патриарх: Мы с паствой непосредственно не прикасаемся, а приходится прикасаться с архиереями, которые от себя с духовенством.

Председатель: Значит, вы сообщаетесь с паствой по иерархической лестнице?

Патриарх: Да — патриарх, Синод, епархиальный архиерей, викарий, затем благочинные и т. д.

Председатель: Вы знаете, что церкви переданы в распоряжение группы верующих, и никаких объединяющих организаций, в том числе и иерарха, как юридического лица, декрет не предусматривает?

Патриарх: Знаю.

Председатель: Значит, вы тоже сознательно не хотели подчиняться?

Патриарх: Это дело внутреннее, можно завести патриарха, а можно завести и митрополита.

Председатель: Подводя итоги, можно, значит, сделать вывод, что управление всей иерархией ведёте вы и что управление церковным имуществом вы считаете своей обязанностью, поскольку это вытекает из канона?

Патриарх: Но фактически, по существу, как видите, не могу.

Председатель: Но попытки делаете. Здесь важно то, что знаете, что не можете, а всё-таки делаете попытки.

Патриарх: Ведь советская власть не непогрешима. Папа не непогрешим, почему же, если вы выступали в стадию переговоров, почему же нам нельзя переговорить с советской властью?

Председатель: Но вы знали, что все эти по иерархической лестнице организации юридической силы не имеют и в этом смысле государством признаны быть не могут?

Патриарх: Да, но Церковью признаны.

Обвинитель: Один из обвиняемых показал, что вместе с вашими посланиями ему была послана через Епархиальное управление форма протеста против декрета. Вам известно о существовании таких протестов?

Патриарх: Я в них участия не принимал. Затем я не думаю, чтобы это были протесты. А вот обращения, когда ко мне приходили, я советовал выдавать. Мы хотим заём устроить.

Обвинитель: Я хотел бы получить ответ на вопрос, который задал. Священник Рязанов говорил здесь, что получил здесь с девятнадцатью воззваниями девятнадцать образцов протеста, которые рассылались по благочиниям. Что вам известно об этих протестах, кто их фабриковал?

Патриарх: Этого я не знаю, кто фабриковал.

Обвинитель: Не отвечает ли за это Епархиальное управление, за эти контрреволюционные протесты?

Патриарх: Я не знаю этого.

Обвинитель: Значит, это дело Кедрова?

Патриарх: Почему? Я этого не знаю. Я только знаю, что непосредственно управлять Московской епархией поставлен епископ Крутицкий, у него есть свой орган.

Обвинитель: Неоднократно был поставлен вопрос о том, кто это написал. Священник Кедров наотрез отказался от авторства этих протестов, Никандр был несколько раз уличён во лжи, вы тоже отказываетесь.

Патриарх: Я только одно могу сказать — ищите.

Обвинитель: Я думаю, ясно, кто это сделал.

Патриарх: Не могу сказать.

Обвинитель: Разве не ясно, что архиепископ Никандр?

Патриарх: Нет, не могу сказать.

Председатель: У обвинителей больше вопросов нет?.. Защита имеет вопросы к свидетелю?

Защита: Да, есть.

Председатель: Пожалуйста, ставьте вопросы.

Защита: Когда командировали в ПОМГОЛ представителя Цветкова, вы это делали лично или нет?

Патриарх: Я сначала через Епархиальный совет, а потом от меня. У меня была бумага.

Защита: Вы командировали через Епархиальный совет?

Патриарх: Да, в первый раз.

Защита. Первое воззвание. А когда вы второе направили в ПОМГОЛ, то это сделали в частном порядке?

Патриарх: Официально, с Цветковым.

Защита. Разрешите узнать: что, Епархиальный совет и Синод действуют официально открыто или неофициально?

Патриарх: Официально. Мы не закрыты ни для власти советской, ни для Церкви.

Защита: Эти учреждения находятся в том же помещении, где и вы живёте? Они зарегистрированы домкомом?

Патриарх: Вероятно, они известны начальству, потому что они давно находятся под призором.

Защита: Вы не получали официального предложения об их закрытии?

Патриарх: Нет, такого не было. Если бы было, то мы закрыли бы.

Председатель: Ещё имеются вопросы к свидетелю?.. (Пауза.) Свидетель, сейчас заканчивается снятие с вас показаний. Последний вопрос я хочу направить исключительно в область вашего сознания. Считаете ли вы, что ваше воззвание содержало в себе места, которые должны были волновать верующих и вызвать их на столкновение с представителями советской власти? Не считаете ли вы, что та кровь, которая пролилась в Шуе и в других местах и которая ещё может пролиться, будет лежать и на вас?

Патриарх: Нет.

Председатель: Никто не имеет из подсудимых вопросов к свидетелю? Нет вопросов. Вы свободны.

Обвинитель: В связи с допросом свидетелей Феноменова и Белавина обвинение имеет сделать заявление… Делает заявление о привлечении к судебной ответственности архиепископа Никандра (Феноменова) и патриарха Тихона (Белавина) в связи с данными ими в судебном заседании показаниями и другими данными, обнаружившимися во время судебного заседания.

7

В полночь 3 мая 1922 года на секретном совещании Президиума ГПУ с участием первого заместителя председателя ГПУ И. С. Уншлихта были рассмотрены вопросы, связанные с ведением московского процесса, а также о вызове патриарха Тихона в Московский Ревтрибунал в качестве свидетеля и об его аресте. И хотя вопрос об аресте патриарха так сформулирован и не был, всё же он прозвучал следующим образом: «2. О вызове Тихона в ГПУ для предъявления ему ультимативных требований по вопросу об отречении от должности, лишения сана и предания анафеме представителей заграничного монархического антисоветского и Интернационального активного духовенства».

К слову, ещё 12 апреля «Известия» по каким-то причинам опубликовали заявление об его аресте. То есть вопрос об аресте патриарха и привлечении его к суду стоял давно.

3 мая руководители ГПУ всё ещё колебались и признали вызов Тихона в Московский Ревтрибунал нецелесообразным. Вместо этого они предполагали тайно вызвать его на Лубянку и потребовать в течение 24 часов публикации об отречении от должности, лишении его сана, а также отрешения от должности представителей Зарубежной Русской православной церкви. Патриарха должны были склонить к изданию специального послания зарубежному православному духовенству о немедленной выдачи представителям советской власти всех ценностей, находящихся в заграничных церквях. И лишь в случае отказа Тихона выполнить эти требования руководство ГПУ предполагало немедленно арестовать последнего с предъявлением абсолютно всех обвинений в преступлениях, совершённых им против советской власти по совокупности.

4 мая на заседании ЦК РКП(б), на котором присутствовал В. И. Ленин, было принято постановление о строжайших директивах Московскому трибуналу: «1) немедленно привлечь Тихона к суду и 2) применить к попам высшую меру наказания».

А 5 мая, вопреки рекомендациям ГПУ, патриарх Тихон всё же был вызван в зал заседаний Трибунала в Политехнический музей для дачи свидетельских показаний по делу московского духовенства и мирян о сопротивлении изъятию церковных ценностей.

В тот же день после многочасового допроса в Московском ревтрибунале патриарх Тихон был вызван по повестке к начальнику Секретного отдела ГПУ Т. П. Самсонову-Бабаю. В 19 часов в кабинете дома на Большой Лубянке кроме Самсонова его с нетерпением ожидали заместитель председателя ГПУ В. Р. Менжинский, начальник 6-го отделения Е. А. Тучков и работник Наркомата юстиции П. А. Красиков.

— Вам придётся объявить свою позицию до конца, указав на Карловицкий собор и контрреволюционную деятельность духовенства за границей, — чётко говорит Красиков. — Вы должны ясно и определённо реагировать, а также вы должны сказать ясно и определённо о национализации церковного имущества.

— Гражданин Белавин, — встревает в разговор Самсонов, — говорите яснее и определённее по существу вопроса относительно того, как вы намерены поступить с контрреволюционным духовенством за границей и какая мера наказания им будет определена.

— Евлогия и Антония вы можете пригласить к себе в Москву, — добавляет Менжинский, — где потребуете личного объяснения.

— Разве они приедут сюда? — удивлённо спрашивает Белавин.

… — Вы должны дать воззвание о том, что власть распорядилась национальным имуществом вполне справедливо, — твердит Красиков.

— Я просил дать мне конкретные требования, — уточняет патриарх.

— Необходимо остановить кровопролитие.

— Разве мы проливаем кровь?

— Необходимо отдать всё, за исключением самого необходимого.

— Всё? Никогда! Вот вы говорите о канонах и об ужасах голода, но почему вы тогда запрещали создание Церковных комитетов ПОМГОЛа?

Красиков даёт патриарху заграничную газету и говорит о выступлении Антония Храповицкого: — В дальнейшем это нетерпимо!

— Дайте протоколы этих собраний, — просит патриарх Тихон.

— Вы должны категорически отмежеваться от реакционного духовенства. Ваш отзыв о том, что вы осуждаете, — платонический. Он должен быть обоснован юридически.

И Красиков читает обращение Антония Храповицкого к Деникину.

— Будете ли вы осуждать священников, которые выступают против правительства? — задаёт новый вопрос Самсонов.

— Принципиально мы никогда не сойдёмся.

— Будете ли вы реагировать на то, что ваши подчинённые идут против власти?

— Я их осуждаю, о чём уже писал.

— Это надо сделать публично, — подсказывает Самсонов.

Красиков читает послание Антония Храповицкого из «Нового времени».

— Для суда нужно двенадцать епископов, — отвечает патриарх.

— Мы требуем категорического публичного осуждения по каноническим правилам духовенства, ведущего контрреволюционную и антисоветскую работу, и принятие административных мер по отношению их, — говорит Самсонов.

— Категорического разъяснения гражданам о положении закона, декрета ВЦИКа, необходимости его исполнения и подчинения, — добавляет Красиков.

— Протестую, — отвечает патриарх, — мы сговаривались с уполномоченным правительства, а последнее за спиной у нас постановило изъять всё.

— Антисоветская агитация, — упрямо твердит Красиков. — Принять меры к осуждению и прекращению этой агитации.

— Я не вижу никакого повода к этому, я уже осуждал и повторять отказываюсь, — категоричен патриарх.

— Ваше мероприятие по отношению к тем священникам, которые выступали против изъятия ценностей? — неожиданно спрашивает Самсонов.

— Мне неизвестны их фамилии. Я не имею сведений, требую конкретных случаев…

На следующий день в 18 часов в Троицкое подворье прибыл отряд красноармейцев. Святейшему Тихону было официально объявлено, что с этой минуты он находится под домашним арестом.

Как утверждает кандидат исторических наук H.A. Кривова, в отношении допроса патриарха Тихона, «сведения об этом черпались из «Следственной сводки № 1 6-го отделения СО ГПУ» от 9–10 мая 1922 г., составленной Е. А. Тучковым и разосланной И. В. Сталину, Л. Д. Троцкому, Ф. Э. Дзержинскому, В. Р. Менжинскому и И. С. Уншлихту. И. В. Сталин ознакомил со сводкой В. И. Ленина. Сейчас есть возможность сравнить сводку с протоколом допроса патриарха Тихона от 5 мая 1922 г., обнаруженным в следственном деле патриарха. Это подтверждает мнение H.H. Покровского, что допрос 9 мая 1922 г. не был первым допросом патриарха Тихона в ГПУ, как принято было считать ранее, и что патриарх был допрошен в ГПУ ещё 5 мая 1922 г.

Хранящиеся в следственном деле повестки, которыми вызывался патриарх в ГПУ для дачи показаний по делам духовенства, а также протокол допроса от 28 марта 1922 г. свидетельствуют о том, что патриарх Тихон допрашивался и ранее 5 мая 1922 г., а именно 28, 31 марта и 8 апреля 1922 г. Однако протоколы допросов от 31 марта и 8 апреля 1922 г. пока не обнаружены. Но в следственном деле имеется несколько документов, не считая протокола допроса от 28 марта 1922 г., зафиксировавших ранние (до 9 мая) допросы патриарха.

Во-первых, сохранились два рукописных листа, написанных карандашом беглым почерком со множеством сокращений, представляющих собой отрывок черновой записи допроса или так называемой «беседы». Такие предварительные «беседы» велись с подследственным до допроса, во время чего следователь, употребляя разные меры воздействия, добывал необходимые для следствия сведения и подводил подследственного к желаемому ответу, который и фиксировал потом на допросе. Обнаруженный документ — единственный в следственном деле патриарха Тихона из числа подобных. Ценность источника состоит в том, что он несёт более точную информацию о характере «бесед» в ГПУ, нежели отредактированные чекистами протоколы, помогает представить реальные условия допроса.

Запись «беседы» принадлежит перу Т. П. Самсонова. Сохранилась только часть записи, дата отсутствует, поэтому можно лишь предположительно говорить о том, что речь идёт о «беседе», проведённой 5 мая 1922 г. или ранее. Судя по документу, «беседа» велась П. А. Красиковым и Т. П. Самсоновым. Запись зафиксировала драматичную картину и все нюансы разговора.

Во-вторых, в деле хранится рукописный лист оформленного «Протокола допроса гр. Белавина так называемого патриарха Тихона», написанный на обычном листе бумаги, а не на бланке допроса ГПУ, а также машинописная заверенная копия. В заключении протокола имеется важная запись «Допросил Самсонов. 5/5–22 г.» Почерк, которым сделана запись, схож с почерком, которым написан отрывок записи «беседы». Следовательно, точно датированный 5 мая 1922 г. допрос производился не Е. А. Тучковым, а начальником СО ГПУ Т. П. Самсоновым. Ответы в данном документе написаны рукой патриарха Тихона и имеется его автограф. Данный протокол отражает общую схему вопросов и ответов и текстологически идентичен следственной сводке, составленной Е. А. Тучковым на его основе.

В-третьих, имеется две незаверенные машинописные копии протокола допроса патриарха Тихона — одна, датируемая 5 мая 1922 г., во второй дата не проставлена. На обеих копиях справочные пометы, проставленные регистратором VII отделения НКВД в 1935 г., о том, что подлинного протокола допроса при разработке не оказалось. В первой копии зафиксированы фамилии проводивших допрос Т. П. Самсонова и В. Р. Менжинского, во второй имеется запись «Допросил… Е. Тучков». Каждая из копий фиксирует только один из заданных 5 мая 1922 г. вопросов и ответов патриарха.

Таким образом, существует несколько записей допроса патриарха Тихона, а также следственная сводка Е. А. Тучкова. Анализ перечисленных документов показывает, что допрос, отрывочные данные о котором сохранились в черновой записи «беседы», вёлся начальником СО ГПУ Т. П. Самсоновым, но при участии других руководящих сотрудников ГПУ — В. Р. Менжинского, Е. А. Тучкова, а также П. А. Красикова. Лишь предположительно можно сказать, что «беседа» состоялась 5 мая 1922 г. Записи допроса велись параллельно. Рукописные листы, очевидно, являются записями самого Т. П. Самсонова. Рукописный протокол мог считаться официально оформленным протоколом с автографом допрашиваемого и лица, который вёл допрос, то есть Т. П. Самсонова. На основании этого протокола ЕЛ. Тучковым была составлена следственная сводка. Машинописные копии могли быть подготовлены Е. А. Тучковым, причём каждая копия фиксировала один из задаваемых вопросов».

С допроса с Лубянки патриарх Тихон вернулся поздно ночью.

— Как там? — спросил долго ожидавший его келейник.

— Уж очень строго допрашивали.

— А что же вам будет?

— Голову обещали срубить…

8

Но прежде было заключение под домашний арест 6 мая 1922 года.

На следующий день был оглашён приговор Московского Ревтрибунала: к расстрелу приговаривались 11 человек. Все они обвинялись в личном участии в пропаганде и агитации среди верующих в храмах и на приходских собраниях, в призывах к массовому и открытому противодействию распоряжениям ВЦИК, в невыполнении этих распоряжений путём подачи заявлений и протестов, составленных при участии и под руководством священников, последствием чего явились эксцессы во время фактического изъятия ценностей.

К слову сказать, трое из одиннадцати приговорённых были обычными мирянами: М. Н. Роханов, С. Ф. Тихомиров и В. И. Брусилова — 22-летняя кормящая мать, племянница знаменитого генерала.

Им инкриминировалось «участие в публичных скопищах, которые действуя соединёнными силами участников, вследствие побуждений, проистекающих из вражды к постановлению ВЦИК, возбуждали население к сопротивлению лицам, производившим изъятие».

После ознакомления с приговором по «Московскому процессу» 9 мая 1922 г. патриарх Тихон направил прошение М. И. Калинину о помиловании осуждённых. И это при том, что судьба осуждённых решалась Политбюро ЦК РКП(б).

Например, после вынесения приговора Л. Б. Каменев предложил Политбюро ограничиться расстрелом двух священников. Однако по результатам голосования членов Политбюро против отмены приговора выступили В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, Г. Е. Зиновьев и И. В. Сталин. За предложение Л. Б. Каменева проголосовали М. П. Томский и А. И. Рыков.

11 мая решение Трибунала было утверждено, а на следующий день приведение приговора вдруг было приостановлено всё тем же партийным органом.

«Причина приостановки принятого решения по приговору московским священникам и мирянам кроется в сложном переплетении различных способов и методов, с помощью которых партия пыталась реализовать свою генеральную линию на усмирение церкви, — пишет Н. А. Кривова. — Двойные, тройные, а иногда и более многосложные ходы меняли первоначальные замыслы. Так было и на этот раз, когда в ход была пущена очередная интрига Л. Д. Троцкого. В эти дни под его руководством продолжал «раздуваться пожар раскола». Родилась идея инсценировать стремление обновленцев спасти жертвы московского процесса, а в обмен на жизнь нескольких приговорённых священников получить от обновленцев осуждение сторонников Тихона и восхваление советской власти. В то же время желанием якобы обновленцев уберечь московское духовенство от расстрелов можно было попытаться завоевать им хотя бы минимальный авторитет и укрепить их позиции. «Набирать очки» обновленцам необходимо было ещё и в связи с подготовкой к учредительному собранию, которым предполагалось завершить создание одного из обновленческих течений. Такое собрание состоялось 29 мая 1922 г., официально оформив организацию «Живая церковь».

«Следственная сводка № 1 VI-го отделения СО ГПУ по делу Патриарха Тихона.

(9–10 мая 1922 г.)

Совершенно секретно.

Сводка печатается два раза в неделю. — Отпечатано в 6-ти экземплярах и рассылается тов. СТАЛИНУ, ТРОЦКОМУ, ДЗЕРЖИНСКОМУ, МЕНЖИНСКОМУ, УНШЛИХТУ и один в деле.

В показаниях от 5/5–22 года ТИХОН на заданный ему вопрос осуждает ли он беглое заграничное духовенство, заседавшее на Карловицком соборе — ответил, что деятельность их он осуждает, упразднил заграничное церковное высшее управление и намерен созвать совещание из 12-ти иерархов на предмет вынесения того или иного осуждения участникам Карловицкого собора.

В том же показании на вопрос о том даст ли он директиву заграничным попам, чтобы последние выдали согласно декрета ВЦИК всё церковное имущество представителям Соввласти в пользу голодающих — ответил «в имущественных вопросах Патриархом изданы распоряжения совместно с Высшим Церковным Управлением, при нём состоящем, и я указанному Управлению сделаю предложение для приведения в исполнение».

В том же показании на вопрос о том осуждает ли он агитацию попов против изъятия церковных ценностей — ответил: «Осуждаю в смысле открытой агитации, причём открытой агитацией я считаю, если священнослужители по собственной воле и желанию распространяет свои мысли направленные против изъятия церковных ценностей в любом месте, не осуждаю агитацию такую, которая выражена священнослужителем на задаваемые ему вопросы верующими с просьбой разъяснить им церковное правило или учение по сему поводу». В показании от 9/5–22 г. ТИХОН не признал врагом рабочих и крестьян России митрополита Киевского АНТОНИЯ ХРАПОВИЦКОГО, бывшего Управляющего Высшим Церковным Управлением при Деникине, ярого контрреволюционера и черносотенца, вдохновлявшего добрармию в борьбе против Соввласти. Врагом трудового народа ТИХОН считает Антония только со времени выступления последнего в печати в 1922-м году призывавшего черносотенные силы на борьбу против Соввласти и воцарения в России на престол дома Романовых. В том же протоколе ТИХОН показал, что почтовые сношения с беглым контрреволюционным духовенством находящимся заграницей он производил через Эстонскую, Латвийскую, Польскую, Финляндскую и Чехословацкую миссии начиная с 1920 года.

ТИХОН не признаёт контрреволюционной деятельность Высшего Церковного Управления при Деникине и др. контрреволюционных белых правительствах говоря, что «мне это неизвестно, т. к. фактов указывающих на это у меня нет».

Келейник ТИХОНА архимандрит НЕОФИТ (Осипов Н. А.) показал, что ТИХОН не раз приглашал близко стоящих к нему священников к себе на квартиру, где в беседах говорил относительно посылки Евлогия (Берлин) в Америку для упорядочения церковных дел.

Начальник 6-го отделения СОГПУ: Е. А. Тучков».

Глава третья

Разрушение религии

1

«Письмо заведующего секретным отделом ВЧК Т. П. Самсонова Ф. Э. Дзержинскому

^{4 декабря 1920 г.}

^{Сов. секретно.}

В дополнение к письму тов. Лациса о нашем отношении к духовенству, могу сказать следующее:

1) Тов. Лацис глубоко прав, когда говорит, что Коммунизм и Религия взаимно исключаются, а также глубоко прав и в том, что религию разрушить не сможет никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК.

2) Линия, принятая ВЧК по разрушению религии, с практической стороны в принципе верна, за исключением вопроса о возможности разложения религии из центра, через лиц, занимающих высшие посты церковной иерархии. Проделанный ВЧК опыт в этом отношении потерпел фиаско. Так, «Исполкомдух» принял ложное направление и стал приспособлять православную церковь к новым условиям и времени, за что был нами разгромлен, а отцы духовные вроде Архиепископа Владимира (Пензенского) Путяты, оказались несостоятельными по той простой причине, что у него, как у заклятого врага сов. власти, не оказалось достаточной смелости духа и воли для того, чтобы развернуть свою работу во всю ширь и глубь и нанести церкви разрушительный удар; вместо этого Путята склочничает и нашёптывает в ВЧК на Тихона, в то же время сам практически ничего не делая для разрушения церкви. Даже такой решительный и смелый вояка в рясе, как Иллидор Труфанов, даже он в паутине церкви не нашёл присутствия духа для того, чтобы открыто ударить церковной иерархии прямо в лоб.

3) Исходя из этих соображений, а также приняв во внимание то, что низшее молодое белое духовенство, правда в незначительной своей части, безусловно, прогрессивно, реформаторски и даже революционно настроено по отношению к перестройке церкви, СОВЧК за последнее время в своих планах по разложению церкви сосредотачивает всё своё внимание именно на поповскую массу, и что только через неё мы сможем, путём долгой, напряжённой и кропотливой работы, разрушить и разложить церковь до конца.

Некоторые успехи в этом отношении уже отмечаются, правда пока что не в большом масштабе. Этот путь верен тем более потому, что церковные старые волки, каков Тихон, Владимир Путята и др., они не могут действовать для нас лишь постолы®, посколько нужно им для того, чтобы спасти свою шкуру, душа же их видит и делает другое, тогда как низшее поповство, освободившись от волчьих когтей больших церковных волков, иногда совершенно искренно работает на нас и с нами, и, кроме того, непосредственно работая в верующей массе, низшие попы, проводя нашу линию, разложение будут вносить в самую гущу верующих, а это — всё.

4) До сих пор ВЧК занимались только разложением православной церкви, как наиболее могущественной и большой, чего не достаточно, так как на территории Республики имеется ещё ряд не менее сильных Религий, каков Ислам и пр., где нам также придётся шаг за шагом внести то же разложение, что и православной церкви.

5) Работа по рассеянию религиозного мрака чрезвычайно трудная и большая, поэтому рассчитывать на скорый успех нельзя. Для этой работы нужны крепкие и умелые люди, чего, к сожалению, мы не имеем, так как Цека нам их не даёт.

Заведующий секретным отделом ВЧК Самсонов».

2

На «Чёрной площади» Евгений Александрович Тучков проработал до самого увольнения.

Про место его работы говорили самое разное: «На хорошем месте такую контору не разместили бы», «Какое здание выше всех в Москве? Правильный ответ: Лубянская площадь, 2. С его крыши видно Колыму», «Там, где когда-то находился Госстрах, теперь поселился Госужас» и т. д.

Самих же обитателей «Госужаса» великий пролетарский писатель Максим Горький называл с любовью не иначе как «Черти драповые».

«Чёрной» же Лубянку окрестили за стены её дома, облицованные чёрным лабрадором…

Вообще же топоним «Лубянка» появился в лексиконе москвичей, когда в конце XV — начале XVI века Иван III переселил из Великого Новгорода в Москву на территорию лубянского квартала строптивых северян. Таким образом, он хотел уничтожить независимый дух новгородцев. Насильно переселённые в центр Москвы, они принесли с родины и название улицы «Лубяницы» или «Лубянки».

Весной 1611 и осенью 1612 года в Смутные времена, собранные гражданином Мининым и князем Пожарским ополченцы именно на Лубянке дали два победоносных сражения польским интервентам.

А через пятьдесят лет Лубянская площадь стала эпицентром Медного бунта. Это когда во время войны с Польшей, нуждаясь в средствах, Алексей Михайлович добавлял в деньги всё больше меди. Инфляция расплодила множество фальшивомонетчиков. Именно на Лубянке собравшаяся недовольная обесцениванием денег толпа москвичей пошла на Коломенское, где находился царь. Стрельцы жестоко подавили восстание. Сотни людей, в страхе убегая из Коломенского, потонули в Москве-реке. Тридцать же зачинщиков бунта были казнены на самой Лубянской площади.

Только в ХVIII веке Лубянка превращается в один из аристократических районов Москвы. Именитые фамилии Голицыных, Волконских, Долгоруких, Хованских и т. д. поселились тут на века. Хотя тут же разместился двор и знаменитой своей жестокостью к крепостным Салтычихи, дворянки Салтыковой.

В конце этого века на Лубянке начинают подселяться иностранные граждане. Например, одним из них был французский мастер по изготовлению париков Фуркасье. Именно французы спасли Лубянку от московского пожара и разграбления 1812 года. Наполеоновские солдаты не рискнули грабить и поджигать особняки соотечественников из французской колонии.

В начале всё того же XVIII века на месте известного здания чекистов располагались каменный дом и большой двор менгрельских князей Дадиани. После войны 1812 года данный участок земли вместе с постройками приобретает Ф. С. Мосолов, а с 1857 года он становится собственностью тамбовского помещика и отставного поручика С. Н. Мосолова.

На Лубянке владелец дома не жил и потому сдавал дом внаём.

В 1880 году дом переходит в собственность его сына — титулярного советника, известного гравёра и художника. Занимая под свою квартиру лишь второй этаж, первый он сдавал правлению Варшавского страхового общества, «Фотографии Мебуса», а третий — под меблированные комнаты писателям, актёрам, врачам и другим богатым людям Москвы.

Превратившись к концу XIX века в улицу страховых компаний, где компактно разместились целых 15 офисов, Большая Лубянка попадает под взор одного из крупнейших страховых обществ того времени «Россия».

В апреле 1894 года согласно заключённой купчей Мосолов уступил этому Обществу, правление которого находилось в Санкт-Петербурге, за 475 тысяч рублей серебром своё владение общей площадью 1110 квадратных саженей со всеми постройками.

Строительство доходного дома закончилось в 1900 году. Выстроенное в стиле так называемого североевропейского Возрождения, оно сразу же стало визитной карточкой Лубянской площади, оставшись таковым до наших дней.

К слову, «Россия», подсуетившись, успела прикупить ещё один участок земли — угловое владение 2, расположенное по другую сторону Малой Лубянки, выходящей на Лубянскую площадь. Вместе с архитектором Н. М. Проскурниным (дом № 1), архитектор А. В. Иванов (дом № 2) и разработал проект знаменитого ныне Лубянского дома. Его первый этаж был полностью отдан под торговлю, на третьем и пятом располагались два десятка самых дорогих в Москве квартир, по А — 9 комнат каждая. Общество же «Россия» со всего дома имело годовой доход в 160 тысяч рублей. Огромные по тем временам деньги.

В новое время советской власти, в 1919 году, часть этого дома заняли чекисты Особого отдела Московской ЧК, а буквально через несколько месяцев туда переехал и весь Центральный аппарат ВЧК вместе с Ф. Э. Дзержинским.

Валерии Дмитриевны Пришвиной (1899–1979) пришлось однажды побывать в кабинете Тучкова того самого здания…

В своём автобиографическом романе «Невидимый град» она в мельчайших подробностях напишет: «Наконец через две недели ожидания меня вызывают днём и ведут длинными коридорами и лестницами, почти комфортабельными, с ковровыми дорожками. Только пролёты клеток для чего-то густо зарешёчены. Догадываюсь: люди кончали собой, бросаясь в пролёты.

По внутренним переходам наконец меня приводят в учреждение, где всё обычно: по коридору ходят свободно люди. Много воздуха и света. Меня вводят в один из кабинетов. Часовой остаётся за дверью.

За столом молодой человек, развинченный, бледный, с изящно-небрежными манерами — ему бы танцевать в ночном баре, потягивать вино из тонкого бокала… Обострёнными нервами ощущаю, что я для него «не фигура», мне не придают особого значения. Молодой человек меня недолго допрашивает и предъявляет обвинение: я арестована за участие в организации «ИПЦ». Я ничего не понимаю. Молодой человек мне не верит. Наконец, снисходительно объясняет:

— Истинно-православная церковь.

Только-то! У меня скатывается камень с сердца. Ведь могли придумать что-нибудь посерьёзнее: я наслушалась уже от Зои, поняла по скупым высказываниям Юлии Михайловны. Следователь явно недоумевает, пытается внушить мне всю тяжесть преступлений этой «организации». Я действительно чувствую облегчение и не могу его скрыть, мне легко говорить:

— Никакой организации нет, это чистые и очень наивные люди, не скрывающие своей жизни. Ни с кем из священников я не связана.

— А священник, служивший у вас на дому литургию? — спрашивает молодой человек. И туг я понимаю, что это был филер.

— Его-то я знаю меньше всех.

— Назовите нам остальных!

Но я действительно не знаю никаких имён. Следователь пытается меня запугивать моей матерью, что она тоже арестована, во всём созналась, она теперь при смерти.

Невидимые помощники — мои обострённые тайные способности или чувства — подсказывают мне, что всё это ложь.

Меня отводят обратно в камеру «подумать». Екатерине Павловне предъявляют то же обвинение, что и мне. Мы подведены под один трафарет, и судьба наша, по-видимому, уже предрешена. Нам остаётся ждать. Через две недели меня вновь вызывают. На этот раз я в кабинете какого-то высокого начальника. Комната огромна. Начальник вышел и оставил меня одну. Я замечаю, что на окнах нет решёток. Наконец он возвращается. Я сижу на кончике ступа. Начальник ходит передо мной и с любопытством разглядывает.

Потом роняет отеческим тоном:

— Нет, такую ни за что в монастырь не возьмут!

Я вопросительно на него взглядываю.

— Любуюсь вами, — добавляет он примирительно и даже ласково.

Я настораживаюсь. К чему это поведёт?

— Не буду от вас скрывать — за вас хлопочут ваши друзья и мои товарищи-коммунисты. Они ручаются за вас и готовы взять на поруки. Я опытный чекист и вижу, что они имеют основания. Вы белая ворона, случайно залетевшая в чёрную стаю. Мы вас переделаем. Но я сам связан законом, и, чтоб освободить вас, я должен подвести тоже достаточные основания для «Тройки», всё решающей. Основанием может быть ваше письменное согласие работать у нас.

— Быть филером?

— Как резко! — морщится он. — К тому же это называется иначе и не считается позорным. Но я вас не заставлю делать эту работу: вы слишком наивны и прямы. Я даю вам слово коммуниста, что это только формальный предлог для вашего освобождения. Решено? — Он протягивает мне руку. (Заключённым руки не подают!)

В это время телефонный звонок прерывает наш разговор. Начальник, сияя доброй улыбкой, разговаривает по телефону с ребёнком:

— Значит, завтра едем? Только помни, чтоб уроки были сделаны с вечера.

Кладёт трубку. Почти застенчиво:

— Это я с дочкой… Видите, какая погода — май! Собираемся на дачу за город. (Подразумевая между слов: «И ты могла бы так же…») Итак, решено? Вас тоже дожидается матушка. (Значит, мама свободна!). Посидите здесь в коридоре. Вас вызовет мой помощник и всё оформит. А моя фамилия — Тучков.

«Тучков!» — вспоминаю я. Это главный следователь по церковным делам, самое страшное понаслышке имя. К нему-то пробивались и не могли пробиться наши старушки по делу М. А. Новосёлова.

— А как насчёт бога? — подмигивает мне на прощание весело Тучков. — Ну ничего, ничего, это пройдёт у вас постепенно. Вы жертва переходной эпохи, и вас винить не приходится. Это не вина, а беда! Видите, какой я философ: вы можете мне доверять.

Он трясёт мне руку, и я одна, без конвоира, выхожу в коридор. Почти свободна… Всё в голове моей медленно и тяжело кружится: стены, пол, мои мысли, сомнения, надежды… Это же крупный человек, он не опустится до прямой лжи, это не тот развинченный юноша. Решиться ему поверить?

Из противоположной двери в коридор выходит священник. Он идёт со скромным достоинством, в летней соломенной шляпе, в тёмно-лиловом подряснике и с золотым крестом на груди. С ним нет конвоира. У дверей кабинета, откуда он вышел, с ним прощается вежливо за руку маленький, чёрный, сурового вида человек. Священник неторопливо уходит по плюшевым дорожкам. Он приходил сюда как свободный и на свободу, конечно, уходит… Значит, он… Меня начинает колотить мелкая дрожь.

В это время маленький мрачный человек обращается ко мне и безгласно делает рукой знак. Я встаю и вхожу в его кабинет.

Это и есть помощник Тучкова. Он делает мне любезную улыбку, но шаза его не меняют мрачного выражения. Он читает заготовленную заранее бумагу — текст моего согласия сотрудничать у них. С каждым словом я чувствую, что тону, и нет мне уже спасения. Я мысленно слежу за «свободным» священником, который идёт сейчас к выходу по плюшевым дорожкам.

— Ваша фамилия — Майская. Запомните, — слышу я слова чёрного человечка. («Зачем мне вторая фамилия?» — думаю я.) — Сейчас ночью вы выйдете на свободу, — продолжает чёрный. — В камере никому ни слова. И не показывайте своей радости.

Он протягивает мне бумагу и ручку. Я подписываю. Бумага лежит перед ним на столе. И я не свожу с неё глаз.

— Две недели отдыха, — говорит чекист.

И тут я замечаю в его тоне новое: усталое пренебрежение.

— Вы придёте (назначает мне точно день, час, место) и получите задание. Не вздумайте не прийти!

Эта последняя угроза и тот уходящий священник — как я могу им верить? Я автоматически, но с полной решимостью протягиваю руку, хватаю страшный лист, лежащий между мной и следователем, и рву его на мельчайшие куски.

Следователь разъярённо стучит кулаком, осыпает меня ругательствами и угрозами. Но теперь даже угрозы в адрес моей мамы меня не смущают. Я повторяю себе: лучше нам отмучиться обеим жалкий остаток дней, чем… Но только бы на одну минуту повидаться, чтоб передать ей своё мужество, своё решение. И тогда — на любую муку. Так думаю я уже потом, прислушиваясь к ровному дыханию спящих в камере. И тут я замечаю, что Юлия Михайловна тоже не спит и внимательно следит за мною. Я подхожу к ней, но мне не приходится ничего ей рассказывать: она и без слов всё давно поняла.

— Не делайте этого — вы погубите свою мать и погибнете сами. Это соблазн, их обычный приём — обман. Вы поступили правильно и не сомневайтесь».

3

В 1922 году в Советской России было расстреляно 45 священников и епископов, более 250 человек получили по приговору длительные тюремные сроки. Аресты священников шли по всей стране. Их судили в Екатеринославле, Уфе, Екатеринбурге, Рыльске, Орле, Калуге, Шуе, в Ростове-на-Дону, Иркутске, Харькове, Туле, Рыбинске, Киеве. За пять лет советской власти число кровопролитных столкновений с верующими достигло как минимум 1414 случаев.

В том же году великий философ Н. Бердяев, несколько раз посетив Государственное политическое управление, рассказывал: «Я был поражён, что коридор и приёмная ГПУ были полны духовенством. Это всё были живоцерковники. На меня всё это произвело тяжёлое впечатление. К «живой церкви» я относился отрицательно, так как представители её начали своё дело с доносов на Патриарха и патриаршую церковь. Так не делается реформация…»

Так называемое движение за «обновление» Российской Церкви (Обновленческий раскол, Живая Церковь, живоцерковничество и т. д.) возникло после Февральской революции 7 марта 1917 года. Одним из организаторов и секретарём этого движения (Всероссийского Союза демократического православного духовенства и мирян) стал священник Введенский Александр Иванович. Он же ведущий идеолог и вождь движения. Движение поддерживал обер-прокурор Священного синода В. Н. Львов. Он же издавал на синодальные субсидии газету «Голос Христа».

29 мая 1922 года в Москве создаётся группа «Живая Церковь», 4 июля её возглавит протоиерей В. Красницкий. В августе этого года председатель ВЦУ епископ Антонин отдельно организует «Союз церковного возрождения» (СЦВ), который видел свою опору не в клире, а в мирянах, способных «зарядить церковную жизнь революционно-религиозной энергией». В этом же году так называемые обновленцы получили негласную поддержку ГПУ.

Ночью 12 мая 1922 года протоиерей Александр Введенский с двумя своими единомышленниками и в сопровождении сотрудников ГПУ прибыли в Троицкое подворье, где под домашним арестом в то время находился патриарх Тихон. Обвинив его в опасной и необдуманной политике, приведшей к конфронтации Церкви с государством, Введенский в ультимативной форме потребовал, чтобы законноизбранный патриарх на время ареста отказался от своих полномочий.

15 мая делегация обновленцев была принята председателем ВЦИК М. Калининым, 16 мая официально было объявлено об учреждении нового Высшего Церковного Управления (ВЦУ). Возглавил ВЦУ, естественно состоящее из сторонников обновленчества, епископ Антонин Грановский, тут же возведённый ими в сан митрополита.

16 мая патриарха Тихона перевезли в Донской монастырь, где он находился в строжайшей изоляции, чтобы обновленцам было легче захватывать власть. А к концу года они смогли занять 20 тысяч из 30 действовавших в то время храмов.

«Сводка № 1 6-го отделения СОГПУ за время с 3/VIII по 8/VIII с/г. о ходе работ Всероссийского съезда духовенства «Живая церковь»

^{9 августа 1922 г.}

^{Совершенно секретно}.

Отпечатано и разослано в 6 экземплярах т. т. ДЗЕРЖИНСКОМУ, ТРОЦКОМУ, СТАЛИНУ, УНШЛИХТУ, ЯГОДА и САМСОНОВУ.

Работа съезда открылась частным совещанием попов и мирян ЗАЛП с/г. Первое заседание было посвящено выяснению принципиальных вопросов, которые надлежало решить съезду.

Ввиду неподготовленности ЦК «Живой Церкви» постановлено было избрать предсъеэдную комиссию в состав коей вошли протоиереи: ЦВЕТКОВ — Смоленск, СТРАХОВ — Тверь, НОВИКОВ — Смоленск, СОЛОВЬЁВ — Москва, и другие. Комиссия разработала повестку дня. Повестка распадается на три основных вопроса: 1) подлежащее безусловному и немедленному рассмотрению съездом, 2) желательно решить съездом но не обязательно и 3) подготовительные к Всероссийскому Собору. Все вопросы числом 14 делятся на три отдела по признакам их однородности 1) юридическо-канонический, 2) финансово-экономический и 3) внутреннего управления.

Наиболее важные вопросы были внесены в первый отдел как-то: 1) правовое положение церкви в РСФСР вообще и имущественное право в частности, 2) борьба с контрреволюцией (монашеское засилье, белый епископат, контрреволюция в приходах) и 3) брачное право, во 2-ую группу вошли: 1) социально-экономическое обеспечение, 2) о единой церковной кассе и наконец к третьей группе относятся вопросы: 1) утверждение устава «Живой Церкви», 2) разработка плана церковного управления и 3) создание кадров пастырей.

Съезд открылся 6-го Августа. Первое заседание носило декларативной характер, избран был Президиум во главе с КРАСНИЦКИМ, принято единогласно письмо-декларация во В ЦИК, выражающая благодарность за разрешение на открытие съезда.

8-го числа состоялось второе собрание съезда были поставлены на повестку дня следующие вопросы: 1) Доклад о монашестве (докладчик КЕДРОВ), 2) об учётном монашестве (докладчик АДАМОВ) и 3) борьба с контрреволюцией (докладчик КОЛОКОЛОВ). По первому вопросу после непродолжительных прений единогласно была принята резолюция о закрытии городских монастырей и превращение провинциальных монастырей в трудовые коммуны. По второму вопросу принята резолюция о предоставлении права монахам свободного сложения с себя монашеского сана и перехода в белое духовенство, при чём приём в белое духовенство может производиться по усмотрению Епархиальных Управлений.

По 3 вопросу было произнесено много речей и все они носили ярко враждебный характер к высшим иерархам и мирянам, которые в настоящее время засели в приходских Советах и ведут реакционную церковную политику. Была внесена резолюция с требованием на Соборе суда над Тихоном и лишения его сана. Этот вопрос окончательно решён не был, перенесён на 10 Августа. Принимались резолюции почти единогласно, голосовавших 99 человек, воздержалось лишь трое и то по последнему вопросу о суде над Тихоном.

В настоящее время производится анкета всех участников съезда, результаты коей выяснятся не позднее 11-го Августа. Настроение съезда однородное, идут все за КРАСНИЦКИМ.

На съезде участвуют в качестве гостей с правом совещательного голоса четыре епископа, в том числе АНТОНИН и Нижегородский ЕВДОКИМ, кои избраны почётными председателями съезда. На съезде также участвует представитель Константинопольского патриархата архимандрит ЯКОВ, представитель старообрядчества и толстовец — ТРЕГУБОВ.

Скверное впечатление на участников съезда произвело появление на одном из заседаний в пьяном виде нескольких членов ЦК «Живая Церковь» священника КАРПОВА, дьякона ПЕТРОВА, СОКОЛОВА и др. КРАСНИЦКОМУ участниками съезда такое поведение членов ЦК поставлено на вид.

3-е заседание съезда откроется 10-го Августа с/г.

Начальник 6-го отделения СОГПУ: Е. Тучков.^{«9» Августа 1922 года».}

«Сводка № 2 VI отделения СОГПУ о ходе работ Всероссийского съезда духовенства группы «Живая Церковь», за время с 9-го по 11 Августа с. г.»

^{12 августа 1922 г.}

Отпечатано и разослано в 6-ти экземплярах т. т.: ДЗЕРЖИНСКОМУ, ТРОЦКОМУ, СТАЛИНУ, УНШЛИХТУ, ЯГОДА и САМСОНОВУ.

В предыдущей сводке № 1 о ходе работ съезда с 3-го по 8-е Августа, было отмечено, что настроение съезда однородное, идут все за КРАСНИЦКИМ. За отчётный период наблюдается, что образовались три небольших течения. Первое состоящее из московских делегатов, которое считает поведение группы КРАСНИЦКОГО слишком левым и стремится к умеренности. Это течение более подходит к политике АНТОНИНА. Второе течение состоящее преимущественно из делегатов-миссионеров, стоит на точке зрения ненарушимости Кононов и есть третье течение, левее группы КРАСНИЦКОГО, которое стоит за недопущение к управлению епископов и требует бесцеремонного к ним отношения. Ввиду того, что эти три течения выявились лишь в последнее время в связи с вопросами о монашестве и о форме церковного управления, то точно указать лиц возглавляющих эти течения — пока не представляется возможности, т. к. таковые ещё хорошо не выявились. В дальнейшем несомненно эти течения выявятся более ярче и определённее.

Характерно отметить, что в кулуарах съезда некоторыми видными участниками, в том числе и КРАСНИЦКИМ, в беседе «по душам», ведутся разговоры, что все резолюции — это шелуха напоказ для власти, а на деле мы вольны. Некоторые считают поведение КРАСНИЦКОГО двойственным и удивляются его непонятной игре.

За отчётный период, т. е. с 9-го по 11-го августа было лишь одно заседание съезда по вопросам: 1. о правах мирян и 2. о белом епископате. По первому вопросу была принята резолюция, что полноправным мирянином следует считать того, кто находится в живом авхористическом общении со своим пастырем, сохраняет канонические послушания и проводит в жизнь принципы живой церкви. По второму вопросу принята резолюция такова: просить В. Ц. У. немедленно, не дожидаясь предстоящего собора — открыть дорогу к епископскому сану, тем представителям белого духовенства, которые состоят в брачном сожитии со своими супругами.

Съезд продлится ещё дней пять-шесть.

Начальник VI-го отделения СОГПУ: Е. Тучков^{«12» Августа 1922 г.».}

Однажды церковный писатель А. Э. Левитин, беседуя с одним из организаторов «Живой Церкви» А. И. Введенским, сказал:

— За всем ходом событий в мае 1922 года чувствуется чья-то направляющая дирижёрская палочка.

— Безусловно, — спокойно ответил тот. — Было место, в котором делалась религиозная погода.

— Где ж оно было, это место?

— А я вам не скажу. Сами догадайтесь.

Левитину не трудно было догадаться, и он позднее запишет: «Это место находилось в кабинете Евгения Александровича Тучкова — одного из руководящих работников ОГПУ, который ведал тогда церковными делами. Умный, хитрый и волевой человек, Е. А. Тучков, надо отдать ему справедливость, очень умело проводил правительственную политику в отношениях с церковью… Характерно, что впоследствии, уже будучи не у дел, он с большим уважением говорил о Патриархе Тихоне и с величайшим отвращением об обновленцах».

4

В этот день Евгений Александрович приехал на Лубянку раньше обычного. Поднялся на этаж, привычным движением открыл кабинет и первым делом извлёк из сейфа дореволюционной работы небольшую серую папку. Поудобнее усевшись за рабочим столом, он медленно стал перелистывать страницы, остановившись вдруг на одной из них…

«Василий Иванович Белавин.

Родился 19(31)января 1865 года, погост Клин Торопецкий уезд, Псковская губерния.

С 1878 по 1883 г. учился в Псковской Духовной семинарии.

В 1888 г. окончил Санкт-Петербургскую Духовную академию.

По окончании определён преподавателем догматического богословия в Псковской Духовной семинарии.

В декабре 1891 года пострижен в монашество с именем Тихон и рукоположен во иеромонаха.

Март 1892 г. — назначен инспектором Холмской духовной семинарии, председатель Епархиального Училищного Совета, председатель православного братства и цензор изданий, ректор в сане архимандрита.

Октябрь 1897 г. — хиротонисан во епископа Люблинского, викария Холмско-Варшавской епархии (Хиротония совершена в Троицком соборе Александро-Невской Лавры митрополитом Петербургским и Ладожским Палладием (Раевым)).

Сентябрь 1898 г. — назначен епископом Алеутским и Аляскинским вместо отбывшего в Россию епископа Николая (Зиорова).

1900 г. — Алеутский и Северо-Американский.

Май 1905 г. — возведён в сан архиепископа. В Америке провёл 7 лет. За это время только один раз приезжал в Россию, когда был вызван в Священный Синод для участия в летней сессии.

Январь 1907 г. — призван на кафедру Ярославскую и Ростовскую.

22 декабря 1913 г. — переведён в Вильну вследствие конфликта с ярославским губернатором графом Д. Н. Татищевым. При переводе из Ярославля, Городская дума почтила его титулом «Почётного гражданина города Ярославля», а Священный Синод в сентябре 1914 г. разрешил ему принять звание — «случай избрания епископа почётным гражданином города являясь чуть ли не единственным в истории Русской Церкви».

Во время Первой мировой войны был в эвакуации в Москве.

Май 1916 г. — Высочайший рескрипт: «Ваши непрестанные святительские заботы о благе паствы вашей… снискали Моё Монаршее благоволение, в изъявлении коего Всемилостивейшее жалую вам препровождаемый при сём бриллиантовый крест для ношения на клобуке».

1917 г. — Избран московским святителем и Патриархом всероссийским.

Некоторые дополнения к биографии:

С детства был добродушным, кротким и богобоязненным без лукавства и святошества.

В период обучения в академии абсолютно светский человек. Монашество Белавина для многих знавших его явилось полной неожиданностью.

В семинарии был всеобщим любимцем. Уважение студентов подтверждает такой факт: «…ректор Академии епископ Антоний, впоследствии Митрополит Петербургский, сменил за неблагонадёжность выбранного студентами библиотекаря. Студенты запротестовали и никого не хотели избирать, кроме уволенного начальством. А библиотека была студенческая, содержавшаяся на средства, добываемые студентами, и должность библиотекаря — выборная. Тогда ректор Академии назначил своею властью библиотекарем В. И. Белавина. Популярность его среди студентов была так велика, что никто не стал протестовать против нарушения студенческих прав».

Другие факты: «В епископство Тихона имели место случаи перехода ряда американцев из инославия в лоно Российской Церкви. Так, бывший священник Епископальной церкви США Ингрэм Ирвин… был рукоположен архиепископом Тихоном в Нью-Йорке 5 ноября 1905 года.

При его деятельном участии продолжился и завершился перевод богослужебных текстов на английский язык…

При нём были открыты десятки новых храмов, активную роль в строительстве и организации приходов при которых принимало Русское православное кафолическое общество взаимопомощи. По предложению последнего архиепископ Тихон благословил иеромонаха Арсения (Чаговцова) на строительство первого православного монастыря в Северной Америке (Саут-Кейнан, штат Пенсильвания), при котором была устроена школа-приют для сирот.

При Преосвященном Тихоне в состав епархии вошли 32 общины, пожелавших перейти из униатства в православие, что явилось продолжением «движения Товна», приведшего в православие около 250 тысяч русинских грекокатоликов».

В Ярославле был любимцем, как самый доступный, разумный и ласковый архипастырь.

Охотно откликался на все приглашения служить во многочисленных храмах Ярославля, в его древних монастырях, даже приходских церквах обширной епархии.

Факты: «Часто посещал он церкви и без всякой помпы, даже ходил пешком, что в ту пору было необычным делом для русских архиереев. А при посещении церквей вникал во все подробности церковной обстановки, даже поднимался иногда на колокольню, к удивлению батюшек, непривычных к такой простоте архиереев».

В Вильне от православного архиепископа требовалось много такта, чтобы угодить не только местным властям, но и православным жителям края, нередко настроенным крайне враждебно к полякам. Как это ему удалось, неизвестно. Но когда он выезжал на свою архиерейскую дачу в простой коляске, все кто встречали его, низко ему кланялись. Будь то русские, поляки или евреи. А во время прогулки мимо католических часовен, расположенных вокруг дачи, перед ним вставали и приветствовали его абсолютно все католики.

В годы Первой мировой войны Белавин, по поручению Синода занимался расследованием громкого дела о самовольном прославлении мощей епископом Варнавой, поддерживаемого Распутиным. Именно он способствовал благополучному окончанию дела.

В Москве абсолютно уважаем, известен и любим. Пришёлся по душе и светским и духовным людям. Охотно принимает приглашения служить в приходских церквах…»

Внимательно вчитываясь в отпечатанные на старенькой машинке иностранного происхождения строки документа, Тучков не мог даже и предположить, что его глаза в этот момент напоминали глаза хищника. Он буквально впивался ими в каждую букву или цифру, точно так же как впивался в лица людей на допросах. Волосы аккуратно зачёсаны назад, подтянут, взгляд испуганный, ожидающий подвоха, губы поджаты, напряжены. Злобен, эгоистичен, злопамятен. Мощный подбородок, но никак не соответствующий всей его внешности… Неприятный, мелкий человек, способный в нужную минуту озарить собеседника своей дежурной улыбкой.

Очевидцы видели его крепко сложенным, невысокого роста (метр семьдесят два) с крупными чертами лица и непропорционально маленькими руками, отличающегося военной выправкой. Форму он действительно любил.

Евгений Александрович считался обходительным человеком, но при этом был всегда себе на уме — хитроватым мужичком в военной форме.

5

Через час Тучков был вызван в кабинет товарища Самсонова.

— Здравствуй, товарищ Тучков, — сказал ему начальник секретного отдела, выйдя из своего большого стола.

— Здравствуйте, Тимофей Петрович, — Тучков пожал протянутую руку.

— Как у тебя идут дела?

— В борьбе с тихоновским реакционным духовенством мы образовали группу «Живая Церковь». Она состоит преимущественно из белых попов, что даёт нам возможность поссорить попов с епископами, примерно как солдат с генералами, ибо между белым и чёрным духовенством всегда существовала вражда.

— Какая?

— Чёрное духовенство имело большое преимущество в церкви и ограждало себя канонами от конкуренции белых попов на высшие иерархические посты. Это обстоятельство мы и учли в своей работе.

— Да ты сядь, Евгений Александрович, в ногах правды нет, — Самсонов указал рукой на слул.

— Спасибо, — поблагодарил начальника Тучков и присел на самый край.

— Что дальше?

— Наряду с множеством статей, воззваний, речей, в коих клеймились Тихоновская и монашеско-архиерейская политика и сам Тихон, попы взяв в свои руки верховную церковную власть, приступили к реальному осуществлению этой задачи. То есть к удалению от управления епархиями тихоновских архиереев и замены их лояльными по отношению к советской власти. В первую очередь заменялись архиереи особо реакционного толка.

— Каков результат выполнения?

— К настоящему времени в имеющихся 68 епархиях уволено на покой тихоновских архиереев около 100 человек, назначено в епархию правящими архиереями вновь посвящённых живоцерковниками вдовых и холостых попов 11 человек плюс к ним неправящими 4 человека, назначено и переведено старых служивших при Тихоне архиереев, относящихся лояльно к советской власти и церковному обновлению, — 10 человек и таких же оставлено правящими в епархиях около 20 человек, находится совершенно без епископов 9 епархий и, наконец, ярых тихоновцев остаётся незаменимыми 5 человек. Таким образом, если даже из этих «лояльных» половинную часть отнести к тихоновцам, то получается, что половина тихоновских архиереев заменена обновленцами и полуобновленцами.

— Ну, хорошо, — сделав паузу Самсонов наконец-то вернулся к своему столу, сел и что-то записал в рабочую тетрадь.

— Так как же нам окончательно разгромить этот Тихоновский епископат и лишить его управления церковью?

— Тимофей Петрович, я думаю, что это возможно только в том случае, если бы мы смогли вопреки канонам посвящать женатых попов в епископы и выбрать из них епископов с любыми взглядами. Тогда епископат, несомненно, будет настроен против Тихона и его политики.

— Я это понимаю, но что ты конкретно можешь предложить?

— По моему мнению, недурно было бы изгнать тихоновцев и из приходских советов, начав эту работу примерно так же, т. е. натравляя одну часть верующих на другую. Осуществить же это возможно путём образования мирянских групп «ревнителей обновленческого движения».

— Что сделано в этом направлении?

— Как пример, была уже проба, проделанная Красницким в храме Христа Спасителя 28 октября. После его речи и приглашения в группу обновления записалось 12 человек мирян, указав в списке свои подробные адреса.

— Но ведь это же совсем мало!

— Мало, но как проба довольно показательная, так как даже в этом храме миряне записались в обновленцы.

Самсонов снова вышел из-за стола, несколько раз задумчиво прошёлся до двери и обратно и продолжил:

— Ты пойми, Евгений Александрович, нам нужно во что бы то ни стало сломать и дискредитировать тихоновщину. Она всё ещё продолжает иметь своё главенство. А нам нужен паралич единства церкви. Понимаешь, о чём я говорю?

— Да, Тимофей Петрович, понимаю. Но именно это я планирую провести на соборе. То есть сделать раскол на несколько церковных групп, которые будут стремиться осуществить и проводить в жизнь каждая свою реформу.

— Хорошо, иди, работай, вечером я тебя вызову ещё раз. Надо всё обдумать и взвесить.

Задача партии, лишить церковь той мощи, которой она обладала, должна быть выполнена, — Самсонов махнул рукой, мол, свободен, и снял трубку телефона…

6

31 октября 1922 года, на очередном заседании Комиссии по проведению отделения церкви от государства или Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б), где присутствовали Красиков, Смидович, Скворцов, Флеровский, Тучков и Дерибас, все присутствующие внимательно слушали доклад о положении дела борьбы с тихоновщиной. Его зачитал Евгений Александрович Тучков. После чего присутствующие постановили, «что организация новых групп, ослабившая «Живую Церковь» тогда, когда ещё тихоновских приверженцев епископов осталось правящими около 65 человек, оказалось мероприятием преждевременным, что тихоновцы, пользуясь неразберихой, стали после первого испуга приходить в себя и организовываться (правда не под открытым тихоновским флагом), а в иных местах и действовать, выгоняя обновленцев из епархиальных управлений и не подчиняются ВЦУ и много других положений неудовлетворительности этой работы.

а) Взять более твёрдую ставку на группу «Живой Церкви» коалируя с нею левую группу.

б) Усилить борьбу с тихоновщиной в чём бы она ни выражалась, хотя в сопротивлении ВЦУ в центре и на местах.

в) Развернуть широко работу по очистке от тихоновского и вообще черносотенного элемента приходских советов в центре и на местах.

г) Повести ударным порядком смещение тихоновских епископов.

д) Провести через ВЦУ повсеместное публичное признание Советской власти епархиальными советами, отдельными епископами и попами, а также приходскими советами. Предложить выполнить это к 1 Январю.

е) Предложить через епископа КРАСИКОВА прокуратуре оказывать ГПУ всяческое содействие в административной борьбе с тихоновщиной.

ж) Предложить ГПУ поставить хорошо дело с компрометацией попов здесь и на местах.

з) Находящихся в Москве на покое отстранённых епископов водворить через ВЦУ в какой либо отдалённый монастырь.

и) Поручить тов. ТУЧКОВУ в следующем заседании Комиссии сделать доклад о том, в каком положении сейчас дело Тихона, какой материал имеется, нужно ли ставить процесс его и как с ним поступить в противном случае.

к) Тов. КРАСИКОВУ к следующему заседанию сделать доклад о заграничной церкви.

л) Автокефалию национальной церкви не поддерживать до Собора. Делегировать тов. СКВОРЦОВА с кем либо от ВЦУ и ГПУ на Украину для изучения этого вопроса там и после этого, заслушав их информацию принять то или иное решение по вопросу автокефалии.

Тезисы принять, размножить, дать каждому члену Комиссии и в четверг, в 15¹/₂ час. в приёмной тов. КАЛИНИНА собраться всем членам Комиссии у коих окажутся те или иные поправки. Поправки эти внести и в окончательной редакции тезисы передать в Агит.-проп.».

Отметим лишь, что слова «тихоновщина» и «тихоновцы» повторялись на таких вот заседаниях бесконечно. Сам же патриарх, естественно, был главной мишенью всей борьбы. Каждое его движение, как и все карательные шаги власти, направленные против него, чётко фиксировалось. Не зря же в этой комиссии присутствовал сам Евгений Александрович.

И тем не менее деятельность Антирелигиозной комиссии (АРК) (после 1929 г. вопросы религиозной политики рассматривались, как правило, на заседаниях Секретариата ЦК ВКП(б)) заключалась не только в таких вот заслушиваниях докладов о борьбе с тихоновщиной или самим Тихоном. Она была гораздо шире. Например, на её заседаниях утверждались к печати программные статьи по религиозной политике, публиковавшиеся в «Правде» и «Известиях». С её ведома организовывались антирелигиозные музеи и выставки, демонстрации и специальные акции против религии. Так в одном из докладов комиссии отмечалось проведение Комсомольского Рождества. Антирелигиозные праздники должны были стать «действительным орудием разрушения религиозных предрассудков». На заседаниях отмечалось расширение издательской деятельности в области выпуска антирелигиозной литературы. Это была не просто какая-то агрессивная пропаганда. Это была самая настоящая борьба, что называется, не на жизнь, а на смерть.

На её заседаниях рассматривали ходатайства об издании религиозных календарей, вопросы об урегулировании колокольного звона. Естественно, всё запрещалось.

Но, следует отметить, уже в 1924 году эта комиссия принимает решение о создании Союза воинствующих безбожников СССР (СВБ). Именно он и стал прямым исполнителем решений этой комиссии. А к середине 20-х годов штатные агитаторы начали пропагандировать лозунг «преодоления религии в СССР ударными темпами».

Ведь борьбу против религии считали борьбой за социализм. Это требование было сформулировано самим организатором движения, Емельяном Ярославским. Словом, антирелигиозная деятельность стала частью государственной политики. В этом случае, как и положено, был принят устав Союза безбожников, введён единый членский билет, ежемесячные членские взносы и единый для всех членов СВБ знак.

В 1929 году, на II Всесоюзном съезде безбожников в Москве, данная организация была представлена 1200 делегатами со всех уголков необъятной родины. Но чем примечателен этот съезд. Именно на нём состоялось оформление уже детского безбожного движения Юных воинствующих безбожников СССР (ЮВБ). По некоторым данным, всё в том же 1929 году юных безбожников насчитывалось более одного миллиона.

В некотором роде о деятельности такой политики в СССР можно судить по школьным сочинениям и детским письмам 20-х годов, хранящихся в Научном архиве Российской академии образования. Они и есть тот самый штрих к портрету того времени…

«Ещё у меня происходили стычки с мужиками насчёт Бога. Я с товарищами раз объяснял, что Бога нет, что человек произошёл от маленькой клеточки, а они всё это объяснили, что человека создал Бог, и всю природу тоже создал Бог, но когда мы всё-таки настаивали на своём, они злились и говорили: «Раньше в Бога верили и хлеб был, а теперь не верят в Бога, вот и хлеба нет». Или ещё так говорили: «Ступайте в пионеры-то свои, там и кормитесь». Так как мы видели уже, что мужики становятся злее, мы поспешили уйти в Народный дом, где был вечер под рождество, говорили стихи, доклады, пели, играли спектакль на тему религии».

«Я в церковь хожу только на Пасху, меня никто не посылает. Я стою в церкви с товарищами. На Пасхе мы ходим звонить на колокольню и баловаться, в шапки стреляем. В церкви не очень интересно, а только красиво, на стене висят доски, зачерченные красками. Я в церковь ходить не люблю, а если пойду, то буду баловаться (…)».

«У нас дома часто спорят о религии, церкви, попах, и никакого толку. Мать спорит с отцом. Мы спорим с отцом и матерью. Мать становится на дыбы, как заговоришь против церкви. Отец ни туда, ни сюда, велит снимать иконы, кроет попов, а сам иноща ходит в церковь, особенно на Пасху. Бабушка плачет, говорит, что всех вас Бог накажет. После таких споров мать долго ходит расстроенная, отец молчит. Недавно ругались из-за попов: принимать или не принимать. Мать расплакалась. Отец отступился. Меня посылают в церковь мать и бабушка. Отец говорит: «Как хочешь, мать только не расстраивай очень». Иногда хожу, хоть и не хочется. В школе слышишь одно, а дома другое, не знаю, как лучше. Пусть бы сами учителя поговорили с родителями. Было бы легче. Говорят все, что надо бороться, а сами не помогают. Я против религии, а бороться не умею».

«У нас дома самая религиозная мать. Ходит в церковь, заставляет нас молиться Богу, и вообще она против всего существующего строя и против всего настоящего. Мать — защитник религии, даже, можно сказать, очень. Доводы приводит самые различные: больше всего о том, что много учёных людей были религиозными, что без религии один разврат, что Бог всё равно накажет. Имеются иконы, лампады и священные книги, а иконы в каждом углу. В церковь ходит мать, я иногда, если меня посылают силой, иногда с побоями и вообще строго. Мать говорит, что выгонит из дома, если не буду ходить в церковь. Попы бывают очень часто, иногда мать призывает их, так как уж очень религиозна.

Праздники отмечаются почти все, на которых бывает даже пьянка. Я к религии безразлична. Могла бы быть нерелигиозна, но… домашние условия, которые вы теперь знаете, а потом в школе и вообще нигде не могу найти таких доводов, которые бы меня уверили, что Бога нет. Почти никаких признаков религиозности нет, но… всё-таки есть. Последний раз была в церкви накануне Пасхи, говела перед Пасхой. С религией бороться нужно, но, несмотря на это, она имеет хорошую сторону. Она как-то облагораживает человека. Уйдёшь в церковь расстроенным, сердитым, а приходишь совсем другим человеком — там как-то забываешься от забот, от неприятностей».

«Отец у нас в Бога не верит, брат один красноармеец, другой комсомолец. Но им ничего не удаётся — никак бабку не переупрямишь. Чуть зазвонят — кряхтит, а тащится. Ни одной службы не пропускает. Мне она тоже начинает говорить про Христа всякие интересные истории. Там всё чудесное, и, если спрашиваю я о чём, о чём-нибудь, тоже всё различает, по-божески или не по-божески это.

Мне удивительно, отчего это она крепко верит и не может без Бога обойтись. Сколько над ней ни бился старший брат, ничего ей не доказал. Бабка не уступает».

В общем, по живому резали все эти комиссии, все эти союзы. А самое главное власть и чекисты…

7

В декабре 1922 года начался новый этап подготовки процесса над патриархом Тихоном.

Именно в этот день в постановлении, подписанном Я. С. Аграновым, говорилось: «…приступить к производству дознания по обвинению гр. Белавина…» Основанием являлся всё тот же приговор Московского трибунала от 5 мая 1922 года.

Главная же линия борьбы с Тихоном была чётко сформулирована в феврале 1923 года самим Евгением Александровичем Тучковым в рапорте Самсонову: «Пользуясь обновленческим элементом дискредитировать Тихоновскую церковь, выявить её черносотенную физиономию и тем самым всенародно показать, что церковь являлась оплотом монархии и капиталистов. Для этого использовать предстоящий Поместный церковный собор».

При этом в борьбе с патриаршей церковью излюбленным приёмом чекистов являлся донос. По свидетельству Тучкова, к доносу они прибегали постоянно. Доносили же информаторы-обновленцы, благодаря чему ГПУ выявляло и арестовывало в среде патриарха Тихона врагов мнимых и явных.

5 марта 1923 года патриарх был в очередной раз допрошен всё насчёт того самого послания от 28 февраля прошлого года.

6 марта заместитель наркома юстиции Крыленко поручил наблюдение за производством дознания и предварительного следствия по делу патриарха помощнику прокурора Судебной коллегии Верховного Суда Яковлеву. В этот же день на заседании Коллегии ГПУ было решено передать многотомное следственное дело патриарха Тихона и других в Верховный Суд.

13 марта 1923 года патриарху Тихону было предъявлено обвинение, а в марте — апреле 1923 года завершалась подготовка к его процессу.

Историк С. Г. Петров по этому поводу пишет: «Накануне, 12 апреля 1923 г., Политбюро ЦК РКП(б) пыталось поставить последнюю точку в подготовке к процессу. Оно отклонило просьбу наркома иностранных дел Г. В. Чичерина вынести заранее постановление о неприменении к Патриарху высшей меры наказания. Более того, внепр ото колы шм сверхсекретным решением Политбюро решило Секретариату дать директиву Верховному суду «вести дело со всей строгостью, соответствующей объёму колоссальной вины, совершённой Тихоном». Чтобы подготовить общественное мнение в стране и за рубежом к расстрельному приговору, высший партийный орган распорядился развернуть соответствующую пропагандистскую кампанию. Помимо этого, Политбюро дало согласие на предложение специальной Комиссии по делу Патриарха об изменении ему меры пресечения. Исполняя данное решение Политбюро от 12 апреля 1923 г., через неделю, 19 апреля, Патриарха поместили во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке.

Однако, 21 апреля 1923 г. Ф. Э. Дзержинский предложил не начинать процесс 24 апреля, а отложить его проведение в связи с развернувшейся агитацией за границей по делу расстрелянного католического прелата Буткевича и необходимостью подготовить судебное разбирательство более тщательно, т. е. бросить все силы на разворачивающуюся пропагандистскую кампанию. Политбюро оперативно откликнулось на предложение Дзержинского и прямо на проходящем партийном съезде проголосовало опросом, согласившись с председателем ГПУ. 24 апреля 1923 г., в день намеченного и несостоявшегося открытия процесса, Ярославский, обсудив проблему с Антирелигиозной комиссией при ЦК РКП(б) (АРК), довёл до сведения Политбюро, что комиссия также согласна на отсрочку и просит назначить открытие процесса на середину или вторую половину мая 1923 г. При этом оставшееся до суда время АРК считала необходимым потратить на интенсивную пропаганду за границей, не занимаясь активной агитацией в деревне. АРК призывала, не затягивать время, чтобы не дать «врагам советской власти» развернуть «бешенную ответную кампанию». Впрочем, эти предложения АРК Политбюро оставило без официального ответа.

4 мая 1923 г. АРК на основе ходатайств обновленческого Поместного собора в Президиум ВЦИК разрешила допустить делегацию обновленцев к подследственному Василию Белавину для объявления ему решения о лишении его сана, священства и монашества. Ярославский, в свою очередь, от имени АРК обратился в Секретариат ЦК РКП(б) с просьбой подтвердить вынесенное комиссией постановление. 7 мая 1923 г. Оргбюро ЦК РКП(б) на своём заседании рассмотрело вопрос «О Тихоне» и пришло к выводу: «Не возражать против предложений тов. Ярославского», что означало удовлетворение ходатайств обновленческого Поместного собора в отношении Патриарха. 8 мая 1923 г., чтобы, очевидно, развести дела церковные (собор) и дела светские (уголовный процесс), Патриарха перевезли из внутренней тюрьмы ГПУ в Донской монастырь под домашний арест, где делегация собора объявила Патриарху о его низвержении обновленцами в мирское состояние.

Таким образом, согласно замыслам власти, перед Верховным судом на намеченном АРК к открытию в середине или во второй половине мая 1923 г. судебным процессе должен был предстать не глава Русской Церкви, а простой советский гражданин Василий Иванович Белавин, бывший Патриарх.

8 мая 1923 г., в день объявления Патриарху решения обновленческого собора, как хорошо известно, НКИД вручается «ультиматум Керзона» с негативными оценками религиозной ситуации в советской России. 10 мая 1923 г. Ярославский пытается повторно поставить перед Политбюро проблему сроков открытия суда над Патриархом. Данное решение приходит к Ярославскому, по всей видимости, спонтанно, прямо на заседании Политбюро. Об этом говорит оформление и сам текст его небольшой записки. Для быстроты Ярославский пишет записку от руки на имеющемся маленьком простом листке бумаги, не указывая ни адреса, ни даты. Начинает он её словами: «Надо сегодня решить о сроке открытия суда над Тихоном». Далее в кавычках Ярославский от имени АРК формулирует текст проекта постановления Политбюро, содержание которого уже известно высшему партийному руководству: «Процесс бывшего патриарха Тихона назначить в начале второй половины мая. Точный срок определить т. Галкину совместно с т. Крыленко и Ярославским».

Однако Политбюро и на этот раз не даёт Ярославскому чёткого, конкретного ответа на его предложения… 10 мая 1923 г. на своём заседании Политбюро выносит решение не рассматривать «заявление т. Ярославского», а «отложить» на неопределённый срок. Более того, к проблемам, связанным с процессом над Патриархом, высший партийный орган не обращается до середины июня 1923 г.

15 мая 1923 г. заместитель председателя Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР Н. М. Немцов пишет Троцкому записку, которая красноречиво свидетельствует о ситуации, сложившейся вокруг процесса. Судебный чиновник сообщает Льву Давидовичу, что наступило время отпусков, а коллегия находится в отношении суда над Патриархом «в неизвестности». Поэтому Немцов, «извиняясь за назойливость по справочному вопросу», хотел бы узнать у Троцкого, «предполагается ли в ближайшие два месяца поставить это дело?» По всей видимости, Троцкому было крайне затруднительно дать чёткий ответ на полученный запрос и он отправил эту записку Сталину в ЦК РКП(б) с пояснением: «Т. Немцову дан ответ в том смысле, что наводится в ЦК справка, по получении которой сообщим её ему». Несомненно, эти документы свидетельствуют об отсутствии у высшего руководства какого-либо решения о процессе над Патриархом, о том, что оно выжидает дальнейшего развития событий.

Воспользовавшись тем, что Патриарх находится уже не в тюрьме на Лубянке, а в Донском монастыре, АРК того же 15 мая 1923 г. на своём заседании рассмотрела вопрос «О воззвании Тихона» и постановила: ввиду того что Тихон лишён сана и подпись его под воззванием в качестве патриарха будет политически вредна, предложение о воззвании отвергнуть. Как видим, текст этого постановления довольно трудно дешифровать и понять, воззвание какого содержания и кому адресованное хотели получить от Патриарха Тихона члены АРК. Возможно, имелось в виду составление воззвания от имени Патриарха по поводу ноты Керзона…

Для успокоения общественного мнения за границей и в России, вместо воззвания, 22 мая 1923 г. решено было предложить членам АРК обсудить вопрос о «скинематографировании Тихона» в Донском монастыре. Однако в результате обсуждения на заседании АРК было принято постановление об отклонении подобного предложения. 23 мая 1923 г. Патриарха забрали из Донского монастыря и вновь поместили во внутреннюю тюрьму на Лубянке.

В результате этого перемещения, по всей видимости, стало возможным принятие членам АРК нового постановления в отношении Патриарха. 5 июня 1923 г. АРК рассмотрела вопрос «О Тихоне» и решила: «Не возражать против написания Тихоном ряда статей, относительно его отношения к Соввласти в настоящее время и об условиях в которых он содержится под стражей». Текст данного постановления позволяет сделать вывод, что Патриарх, по сведениям членов АРК, уже к 5 июня 1923 г. вполне подготовлен ГПУ для того, чтобы написать «ряд статей» по поводу «его отношения к Соввласти в настоящее время»…»

Что ж, совершенно пророчески сказал однажды митрополит Илларион о месте и роли патриарха в послереволюционной России: «Теперь наступает такое время, что венец патриарший будет венцом не «царским», а скорее венцом мученика».

8

По решению АРК начальник секретного отдела ГПУ Самсонов 11 апреля написал служебную записку Тучкову, в которой приказал: «1) Тихона поместить в хорошую камеру, 2) привезти его утром, чтобы никого не было, 3) Тихон должен быть здоров».

Более того, в этой записке Самсонов отдаёт распоряжение о фиксировании агентами ГПУ разговоров среди различных слоёв населения до и после процесса, а также об организации охраны процесса.

Ещё через несколько дней Самсонов гневно пишет Тучкову: «Я просил и при этом в категоричной форме о том, чтобы аккуратно предоставлять сводки о слухах в связи с процессом Тихона. Это не делается благодаря расхлябанности вашего отделения. Подтянитесь при этом быстро».

Камера, в которую был помещён Патриарх, выглядела следующим образом: «ширина двери камер должна составлять 69–70 см, высота — 188–192 см, толщина — 6 см, «глазок» оборудуется на высоте 145–150 см от пола, диаметром 135–140 мм со стороны камеры и 35–40 мм со стороны коридора.

В средней части двери на высоте 95 см устраивается форточка размером 20 на 27 см, размер окон: ширина 85–90 см, высота 90–100 см, окна должны быть подняты от пола не менее чем на 160 см».

О том, как обращались с патриархом в заключении при его слабом здоровье, в своём докладе В. Р. Менжинскому писал Е. Л. Тучков: «Тогда перед нами встала задача обработать Тихона, так чтобы он не только извинился перед Советской властью, но и покаялся в своих преступлениях и тем самым поставил бы в глупое положение монархистов. Правда, надо сказать, что здесь с Тихоном работы было чрезвычайно много, он прекрасно понимал, что одним раскаянием дело не ограничится, а что и после придётся слушаться и действовать по указке ГПУ, что его более всего тяготило, но благодаря созданной для Тихона обстановки и условий, где он содержался под стражей, а также правильно сделанного к нему подхода, Тихона удалось обломать и он собственноручно написал раскаяние».

«Я совершенно сознательно, — продолжает Тучков, — упустил подробности приёмов нашей работы, а касался лишь её результатов, имея ввиду, что таковые во первых Вам известны, а во вторых они настолько разнообразны, что если их описать, то потребовалось бы написание целой книги».

Целой книги потребовалось бы и для описания сводок 6-го отделения Тучкова, которые регулярно составлялись по данным осведомителей. В них обобщались все настроения и разговоры среди различных слоёв населения столицы. Кроме того, в 6-м отделении готовили сводки и о разговорах и настроении в Донском монастыре, где периодически находился Тихон до и после своих арестов.

А 16 июня 1923 года Тихон подписал весьма «странное заявление». Как утверждает Д. А. Волкогонов, «по стилю явно написанное (или продиктованное) работниками Государственного политического управления».

Вот его текст: «От содержащегося под стражей патриарха Тихона — Василия Ивановича Белавина.

…Будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к советской власти враждебно… временами враждебность переходила к активным действиям, как-то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 году, анафемствование в том же году власти и, наконец, воззвание против декрета об изъятии церковных ценностей в 1922 году. Все мои антисоветские действия, за немногими неточностями, изложены в обвинительном заключении Верховного суда. Признавая правильным решение суда о привлечении меня к ответственности… обращаюсь с настоящим заявлением: Раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения, то есть освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежёвываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархической белогвардейской контрреволюции.

16 июня 1923 г. Патриарх Тихон (Василий Белавин)». «Прошло ещё немало месяцев, пока Политбюро среагирует на покаянное заявление, в котором, похоже, кроме слова «анафемствование», все остальные принадлежат тучковским соглядатаям, — сделает вполне резонный вывод Волкогонов. — 18 марта 1924 года, уже после смерти вдохновителя антикрестового похода, Политбюро наконец постановляет: «Прекратить дело Тихона». Для полного завершения «дела» Тихону останется только умереть…»

Когда патриарх Тихон выйдет из тюрьмы, очевидцы до мелочей запомнят эти минуты: «Многотысячная толпа задолго залила всю площадь около тюрьмы. Вдали стоял экипаж. Большой отряд чекистов по обе стороны толпы образовали коридор от ворот тюрьмы к экипажу. После долгого ожидания раскрылись ворота и показался Патриарх. Длинные всклокоченные седые волосы, спутанная борода, глубоко впавшие таза на осунувшемся лице, ветхая солдатская шинель, одетая на голое тело. Патриарх был бос…

Потрясённая многотысячная толпа, как один человек, опустилась на колени и пала ниц… Медленно шёл Патриарх к экипажу, обеими руками благословляя толпу, и слёзы катились по его измученному лицу…»

Из какой тюрьмы выходил патриарх, можно было бы только догадываться, если бы не сохранившаяся до наших дней «Инструкция по управлению Внутренней (секретней) тюрьмой Управления делами Особого отдела ВЧК». В ней чёрным по белому написано: «Внутренняя (секретная) тюрьма имеет назначением содержание под стражей наиболее важных контрреволюционеров и шпионов на то время пока ведётся по их делам следствие, или тогда, когда в силу известных причин необходимо арестованного совершенно отрезать от внешнего мира, скрыть его местопребывание, абсолютно лишить его возможности каким-либо образом сноситься с волей, бежать и т. п.».

И всё же, несмотря на освобождение патриарха Тихона, его моральные пытки в виде секретных и бесконечных бесед с Тучковым и прочими продолжались…

23 ноября 1923 г. в специальном распоряжении о преемстве церковной власти он назначит своим заместителем митрополита Ярославского Агафангела, а в случае его отказа или устранения — митрополита Казанского Кирилла. Таким образом, патриарх Тихон устранил угрозу преемственности церковной власти.

Зато другая власть абсолютное большинство средств, полученных от продажи конфискованных ценностей, потратила исключительно на партийные нужды. С голодом же боролись с помощью американской гуманитарной организации АРА и, как подчёркивает Д. А. Волкогонов, «журнала… «Безбожник».

К слову, патриарху Тихону всё же удалось выиграть борьбу за объединение церковных сил и вернуть большинство приходов и епархий в лоно церкви. По мнению самого Б. А. Тучкова (в 1924–1925 гг.), «обновленцы в это время…находились «на положении группы, всеми средствами сопротивляющейся напирающей на неё тихоновщине». Симпатии верующих трудно было изменить всеми доступными чекистам методами…

Глава четвёртая

Митрополиты Пётр и Сергий

1

Письмо Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра (Полянского) Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Нижегородскому Сергию (Страгородскому):

«Ваше Высокопреосвященство, простите великодушно, если настоящим письмом я нарушу душевный покой Вашего Высокопреосвященства. Мне сообщают о тяжёлых обстоятельствах, складывающихся для Церкви в связи с переходом границ доверенной Вам церковной власти. Очень скорблю, что Вы не потрудились посвятить меня в свои планы по управлению Церковью. А между тем Вам известно, что от местоблюстительства я не отказывался и, следовательно, Высшее Церковное Управление и общее руководство церковной жизнью сохранил за собою. В то же время смею заверить, что с должностью заместителя Вам предоставлены полномочия только для распоряжения текущими делами, быть только охранителем текущего порядка. Я глубоко уверен, что без предварительного сношения со мною Вы не предпримете ни одного ответственного решения, каких-либо учредительных прав я Вам не предоставлял, пока со мною местоблюстительство и пока здравствует митрополит Кирилл и в то же время был жив митрополит Агафангел. Поэтому же я и не счёл нужным в своём распоряжении о назначении кандидатов в заместители упомянуть об ограничении их обязанностей, для меня не было сомнений, что заместитель прав установленных не заменит, а лишь заместит, явит собой, так сказать, тот центральный орган, через который местоблюститель мог бы иметь общение с паствой. Проводимая же Вами система управления не только исключает это, но и самую потребность в существовании местоблюстителя, таких больших шагов церковное создание, конечно, одобрить не может. Не допускал я оговорок, ограничивающих обязанности заместителя, и по чувству глубокого уважения и доверия к назначенным кандидатам, и прежде всего к Вам, имея в виду при этом и Вашу мудрость. Мне тяжело перечислять все подробности отрицательного отношения к Вашему управлению: о чём раздаются протесты и вопли со стороны верующих, от иерархов и мирян. Картина церковных разделений изображается потрясающей. Долг и совесть не позволяют мне оставаться безучастным к такому прискорбному явлению, побуждая обратиться к Вашему Высокопреосвяществу с убедительной просьбой исправить допущенную ошибку, поставившую Церковь в унизительное положение, вызвавшее в ней раздоры и разделения и омрачившее репутацию её предстоятелей. Равным образом прошу устранить и прочие мероприятия, превысившие Ваши полномочия. Такая Ваша решимость, надеюсь, создаст доброе настроение в Церкви и успокоит измученные души чад её, а по отношению к Вам для общего нашего утешения сохранит то расположение, каким Вы заслуженно пользовались и как церковный деятель, и как человек. Возложите всё упование на Господа, и Его помощь всегда будет с Вами. Со своей стороны я, как первостоятель Церкви, призываю всех священнослужителей и церковных деятелей проявить во всём, что касается гражданского законодательства и управления, полную лояльность. Они обязаны беспрекословно подчиняться правительственным распоряжениям, если те не нарушают святой веры и вообще не противны христианской совести; и не должны заниматься какой-либо противоправительственной деятельностью, не должны выражать ни в храмах, ни в частных беседах ни одобрения, ни порицания их действий и вообще вмешиваться в дело, не относящееся к Церкви. Смею, однако, надеяться, что действительность не может указать среди представителей православного епископата и клира случай подобной нелояльности. Ни в моё непосредственное управление, ни после не было слышно ни об одном политическом преступлении со стороны духовных лиц. Если бы эти преступления имели место, то, надо полагать, виновные подверглись бы гласному судебному процессу; но на судах политических преступников не упоминается о представителях духовенства. Я охотно готов признать, что и само правительство давно убедилось в аполитичности Православной Церкви, и Вы, Владыка, можете себе представить: с каким воплем у нас должны отнестись священнослужители, особенно томящиеся в тюрьмах и ссылках, к голословному заявлению о словах и делах, а затем и о постигшей многих горькой участи. Между прочим, мне пишут, что епископ Василий о делах от моего имени представил Вам доклад. Должен заметить, что ни ему, ни другому моему сожителю я не давал никаких поручений, касающихся церковных дел. О себе лично скажу, что я прошёл все виды страданий, которые можно себе представить, казалось, что у меня одно время года — время скорби, но Господь, видимо не оставляет меня. Он поддерживает мои силы, ослабляемые тяжёлыми условиями изгнания, и вносит в душу упокоение, которое, если и отправляется, то только болью о Церкви. Милость Божия да будет с Вами, Вашего Высокопреосвященства Послушник Митрополит Пётр декабрь 1929 г.».

Второе письмо Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра (Полянского) к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Нижегородскому Сергию (Страгородскому):

«Высокопреосвященнейший Владыко!

Представился случай написать Вам в дополнение к письму, отправленному заказным по Вашему московскому адресу. То письмо писал, сильно недомогая, а после и совсем себя плохо почувствовал. Требовалось бы сделать маленькие вставки. Когда пришла почта — редкий наш посетитель, — началась суета, да так и сделал, совсем запамятовав о вставках. В одном месте пропущено выражение: «для общего нашего утешения». Это там, где говорится о сохранении расположения к Вам.

В другом месте между словами: «среди клира» — нужно вставить: «представителей православного епископата и клира…». Это в абзаце об отношении к соввласти. В том же абзаце, помнится, неладно с отрицанием «не». Но эти недочёты сути, конечно, не изменяют. Я постоянно думаю о том, чтобы Вы являлись прибежищем для всех истинно-верующих людей. Признаюсь, что из всех огорчительных известий, какие мне приходилось получать, самыми огорчительными были сообщения о том, что множество верующих остаются за стенами храмов, в которых возносится Ваше имя. Исполнен я душевной боли и о возникших раздорах вокруг Вашего управления и других печальных явлениях. Может быть, эти сообщения пристрастны, может, я достаточно не знаком с характером и стремлением лиц, пишущих мне. Но известия о духовном смятении идут из разных мест и главным образом от клириков и мирян, оказывающих на меня сильное давление.

На мой взгляд, ввиду чрезвычайных условий жизни Церкви, когда нормальные правила управления подвергаются всяким колебаниям, необходимо поставить церковную жизнь на тот путь, на котором она стояла в первое Ваше заместительство. Вот и благоволите вернуться к той, всеми уважаемой Вашей деятельности. Я, конечно, далёк от мысли, что Вы решитесь вообще отказаться от исполнения возложенного на Вас послушания — это послужило бы не для блага Церкви. Повторяю, что очень скорблю, что Вы не писали мне и не посвятили в свои намерения. Раз поступают письма от других, то, несомненно, дошло бы и Ваше. Пишу Вам откровенно, как самому близкому мне Архипастырю, которому многим обязан в прошлом и от святительской руки которого принял постриг и благодать священства. Не подумайте, Владыко, что в центре моего внимания находятся суждения моих соседей — Архипастырей. Не скрою, что как только они прибыли в Обдорск, почтили меня общим письмом; но последнее состояло исключительно из одних приветствий. Затем, около уже года, ничего о них не слышу.

Моё здоровье сильно ослабело борьбой с суровыми климатическими условиями. Неоднократно ходатайствовал о переселении в другой пункт, более или менее обеспеченный сносным климатом и наличием медицинской помощи, которая здесь слишком слаба, — успеха нет. Все домашние тягости несу сам: около меня нет постоянного человека. На старости лет приходится подвижничать по-пустынному. Господь устроил, таким образом, дело внутреннего упорядочения. Прошу Вас помолиться Господу Богу, чтобы подкрепил мои силы и помог мне жить в безропотном послушании Его Святой Воле.

Вашего Высокопреосвященства покорный слуга Митрополит Пётр. 26 февраля 1930 г., Хэ, Обдорского района».

2

12 апреля 1925 года патриарх Тихон был погребён… В этот же весенний день в Донском монастыре состоялось совещание православных архиереев, съехавшихся на похороны.

Было вскрыто и оглашено завещание патриарха, в котором его обязанности передавались Местоблюстителю митрополиту Кириллу (Смирнову), в случае же невозможности для него вступить в должность — митрополиту Агафангелу (Преображенскому), или митрополиту Петру (Полянскому). Также в случае лишения возможности принять на себя обязанности Патриаршего Местоблюстителя.

Такая предусмотрительность почившего святителя оказалась вовсе не напрасной, так как митрополиты Кирилл и Агафангел находились в ссылке. Поэтому во исполнение воли почившего Тихона Патриаршим Местоблюстителем был признан митрополит Пётр Крутицкий. В акте, составленном тут же, первую подпись поставил митрополит Нижегородский Сергий. Всего же акт удостоверили 58 архиереев.

Самому Тучкову новый избранник был в каком-то роде симпатичен. Вежливый, мягкий и обходительный — он внушал Евгению Александровичу некую надежду на положительную с ним работу. Он казался ему человеком со слабой волей. Но, безусловно, необходимо было внимательно присмотреться и немножко подождать. Что, собственно, и сделал опытный чекист. Однако время работает всё же на того, кто хотя бы что-то делает. И Тучков бросает первый пробный камень, «не в бровь, а в глаз»: организовывает интервью Патриаршего Местоблюстителя газете «Известия».

— Среди населения циркулируют слухи, что «завещание» патриарха Тихона неподлинное, — прямо в лоб спрашивает корреспондент.

— Слухи эти никакого основания не имеют. Если об этом и говорят, то 2–3 кликуши с Сухаревки. Что же касается верующих, то они в подлинности «Завещания» не сомневаются, — ровно и спокойно отвечает местоблюститель.

— Когда вы намерены осуществить чистку контрреволюционного духовенства и черносотенных приходов, а также созвать комиссию для суда над зарубежными архиереями? — звучит следующий вопрос.

— Для меня как Местоблюстителя патриаршего престола воля патриарха Тихона священна. Но я один не правомочен провести в жизнь эти пункты завещания.

Но кроме слов начались и реальные дела. Митрополит Пётр, как утверждает историк В. Цыпин, «помогал многим заключённым и сосланным: отправлял деньги митрополиту Казанскому Кириллу, архиепископу Никандру, своему предшественнику по Крутицкой кафедре, томившемуся в ссылке в Туркестане, секретарю патриарха Тихона Петру Гурьеву и другим изгнанникам. Он благословил приходы жертвовать в пользу заключённых священнослужителей».

Такая деятельность митрополита Петра не могла не вызвать неудовольствие у богоборцев из ГПУ. Поэтому незамедлительно в 6-м отделении Тучкова чекисты приступили к разработке плана его устранения от должности местоблюстителя. Провоцировался и новый раскол Церкви. В печати стали появляться статьи с клеветой на митрополита Петра и обвинением его в контрреволюционности. А митрополит Введенский на обновленческом лжесоборе в Москве вообще огласил заведомо ложный документ, сфабрикованный в ГПУ, разоблачающий связь митрополита Петра с заграницей.

И всё же чекистами были поставлены главные условия, при выполнении которых они пообещали нормализовать юридическое положение Церкви. Их было всего четыре: 1) издание декларации, призывающей верующих к лояльному отношению к советской власти; 2) устранение неугодных власти архиереев; 3) осуждение заграничных епископов и 4) контакт с правительством в лице представителя ГПУ. Естественно, в лице Евгения Александровича Тучкова.

Но митрополит Пётр отказался. Тогда в ноябре — декабре 1925 года были арестованы все епископы — его сторонники, тогда же, ожидая уже собственного ареста со дня на день, он писал: «Меня ожидают труды, суд людской, но не всегда милостливый. Не боюсь труда — его я любил и люблю, не страшусь и суда человеческого — неблагосклонность его испытали не в пример лучшие и достойнейшие личности. Опасаюсь одного: ошибок, опущений и невольных несправедливостей, — вот что пугает меня. Ответственность своего долга глубоко сознаю. Это потребно в каждом деле, но в нашем — пастырском — особенно».

3

На этот раз Тучкову подготовили два дела. Первое было на митрополита Петра.

«Пётр Фёдорович Полянский. Родился 28 (10 июля) июня 1862 г. в селе Сторожевом, Коротоякского уезда, Воронежской губернии в семье приходского священника. Учился в местном духовном училище, которое окончил в 1885 г. по первому разряду.

1885–1887 гг. — псаломщик при церкви села Девицы в Коротоякском уезде Воронежской епархии.

1892 г. — окончил Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия, полученной за работу «Объяснение первого послания св. Апостола Павла к Тимофею».

В студенческие годы:

1892 г. — помощник инспектора Московской духовной академии. Преподавал Закон Божий в частном женском училище Сергиева Посада, секретарь Общества спасения на водах.

1895 г. — церковный староста в селе Сторожевом Воронежской епархии. За особое усердие в бпагоукрашении приходского храма Богоявления он был удостоен архипастырской признательности.

1896 г. — преподаватель греческого языка в Звенигородском духовном училище. В декабре 1896 г. назначен смотрителем Жировицкого духовного училища. Привёл училище в блестящее состояние. Участвовал в первой всероссийской переписи населения, исполнял обязанности члена-соревнователя Попечительства о народной трезвости, почётного мирового судьи Слонимского округа. За время службы был награждён орденами Св. Станислава 3-й и 2-й степеней. Тогда же познакомился с епископом Тихоном (Белавиным).

1906 г. — младший помощник правителя дел Учебного Комитета при Святейшем Синоде в Санкт-Петербурге. Член Учебного Комитета. Ревизор духовных учебных заведений. За время служения в Учебном Комитете обследовал состояние духовных семинарий, епархиальных женских училищ в Курской, Новгородской, Вологодской, Костромской, Минской и в ряде других епархий, побывал в Сибири, на Урале, в Закавказье.

1916 г. — действительный статский советник. Награждён орденом Св. Владимира.

1918 г. — состоял в секретариате Поместного собора. Переехал в Москву.

Некоторые дополнения к биографии:

В 1897 г. — магистр богословия. Тема диссертации: «Первое послание св. Апостола Павла к Тимофею. Опыт историкоэкзегетического исследования».

Проживая в Москве, в доме своего брата священника церкви Николы-на-Столпах Василия Полянского, работал главным бухгалтером в кооперативной артели «Богатырь».

Затем принял предложение патриарха Тихона принять постриг, священство и епископство и стать его помощником в делах церковного управления.

Был пострижен в монашество митрополитом Сергием (Страгородским). С ним был дружен ещё со времён учёбы в Московской духовной академии.

8 октября 1920 года хиротонисан (патриархом Тихоном) и другими архиереями во епископа Подольского, викария Московской епархии. Сразу после хиротонии был арестован и сослан в Великий Устюг. Проживал у знакомого священника, затем в сторожке при городском соборе. Совершал Божественные литургии в сослужении великоустюжского духовенства.

Вернувшись из ссылки в Москву, стал ближайшим помощником патриарха Тихона и был возведён в 1923 г. в сан архиепископа. В 1924 г. возведён в сан митрополита Крутицкого и включён в состав Временного Патриаршего Синода.

На совещании епископов, состоявшемся в Свято-Даниловом монастыре в конце сентября 1923 г., высказывался против компромисса с обновленцами.

В студенческие годы отличался благодушием, покладистостью, доброжелательностью.

Принимая предложение на постриг, своим родственникам категорически заявил: «Я не могу отказаться. Если я откажусь, то я буду предателем Церкви, но когда сошашусь, — я знаю, я подпишу сам себе смертный приговор».

— С этим генералом всё понятно, — непонятно кому вслух сказал Тучков. Рядом никого не было. Затем он взял второе дело, которое долго листал, прежде чем начал внимательно изучать заинтересовавшую его страницу.

«Иван Николаевич Страгородский. Родился 11 (23) января 1867 г. в Нижегородской губернии в городе Арзамасе, в семье протоиерея, где получил глубокое религиозное воспитание. Первоначальное образование получил в приходском, а затем в Арзамасском духовном училище.

1886 г. — окончил Нижегородскую духовную семинарию и поступил в Петербургскую духовную академию.

1890 г. — пострижен в монашество с именем Сергий в честь преподобного Сергия Валаамского. Тогда же на 4-ом курсе академии рукоположен во иеромонаха.

1890 г. — окончил академию со степенью кандидата богословия за сочинение «Православное учение о вере и добрых делах». Назначен членом Православной духовной миссии в Японии.

1891 г. — судовой священник на корабле «Память Азова».

1893 г. — исполняющий обязанности доцента по кафедре Священного писания Ветхого Завета в Петербургской духовной академии. Исполняющий должность инспектора Московской духовной академии.

1894 г. — возведён в сан архимандрита и назначен настоятелем Русской посольской церкви в Афинах. Удостоен степени магистра богословия за диссертацию «Православное учение о спасению).

1897 г. — вторично назначен в Японию помощником начальника Православной духовной миссии.

1899 г. — ректор Петербургской духовной семинарии, инспектор Петербургской духовной академии.

1901 г. — ректор Петербургской духовной академии. Хиротонисан во епископа Ямбургского, викария С.-Петербургской епархии.

1905 г. — Николай II утвердил доклад Святейшего Синода «О бытии Преосвященному Ямбургскому Сергию архиепископом Финляндским и Выборгским».

1906 г. — участвовал в сессии Святейшего Синода, председательствовал в Учебном Комитете. Почётный член Петербургской духовной академии.

1907 г. — возглавил созданную Святейшим Синодом Комиссию по исправлении богослужебных книг.

1911 г. — член Святейшего Синода.

1912 г. — Высочайше утверждён председателем новоучреждённого Предсоборного совещания при Святейшем Синоде. Награждён бриллиантовым крестом для ношения на клобуке.

1913 г. — Председатель Миссионерского Совета при Святейшем Синоде.

1915 г. — по личной просьбе освобождён от этой должности.

1917 г. — был единственным членом Святейшего Синода, оставленным Н. В. Львовым после роспуска старого состава, хотя своим братьям-епископам обещал, что в новый состав Св. Синода, образованного Львовым, не пойдёт.

Определением Святейшего Синода, после избрания клиром и мирянами епархии, утверждён архиепископом Владимирским и Шуйским, сменив на кафедре уволенного на покой по требованию духовенства епархии за «деспотическое» управление и грубое обращение с духовенством архиепископа Алексия (Дородницына). Возведён в сан митрополита. Избран членом Учредительного Собрания по нижегородскому округу. Участия в работе Собрания не принимал.

Некоторые дополнения к биографии:

В январе 1921 г. был арестован и несколько месяцев находился в Бутырской тюрьме.

На свободу был выпущен по поручительству лишённого сана бывшего архиепископа Владимира (Путяты), за что обещал восстановить того в сане.

Основанием для ареста митрополита послужил бракоразводный процесс. После отказа Путяте в восстановлении в сане был выслан в Нижний Новгород.

В июне 1922 г. совместно с Нижегородским архиепископом Евдокимом (Мещерским) и Костромским архиепископом Серафимом (Мещеряковым), публично признали обновленческое ВЦУ единственной канонической церковной властью в так называемом Меморандуме трёх.

До 1923 г. пребывал в обновленческом расколе. Был членом Высшего Церковного Управления. Был принят по покаянии в лоно Патриаршей Церкви самим Патриархом Тихоном. Чин покаяния, в отличие от такового, принесённого большинством прочих епископов, проходил публично, за литургией в день Успения в Донском монастыре.

Будучи ректором Санкт-Петербургской духовной академии, был замечен на могиле революционного лейтенанта Шмидта поющим «вечную память» вместе с революционно настроенными студентами.

До революции сочувствие оказывал всем сословиям. Хитёр, осторожен, скрытен. Всегда сочувствовал революционерам».

— А вот с этим мы поработаем плотнее, — снова самому себе сказал Тучков. — Фрукт очень даже любопытный, хоть и не простой. Но с подходцем-то очень даже может получиться.

Тучков закурил папиросу, встал из-за стола и прошёлся по кабинету.

— Мы его обязательно уговорим, а того, несговорчивого, сгноим в лагерях. Если, конечно, он сам этого захочет.

Разговор Евгения Александровича с самим собой оборвал громкий стук в дверь…

— Войдите!

4

Очередная шахматная партия Тучкова не стала какой-то замысловато особенной. Всё, как обычно, всё, как всегда…

9 декабря 1925 года по постановлению Комиссии по проведению Декрета об отделении Церкви от государства при ЦК ВКП(б) митрополит Петр был арестован. Во время следствия он содержался во внутренней тюрьме на Лубянке, а затем в Суздальском политизоляторе.

В отличие от патриарха Тихона при допросе митрополита Полянского велась полная стенограмма. Сходство в обоих случаях было лишь в том, что в допросах снова принимали участие несколько следователей и сам Тучков. Все они старались сразу же ошеломить владыку своим напором и каверзными вопросами…

* * *

Следователь: Какой разговор был у вас с епископом Прокопием, Парфением и Пахомием в комнате архимандрита Поликарпа после обеда 30/VIII по ст. ст.?

Митрополит Пётр: Был разговор, но о чём — не помню.

Следователь: Не приходилось ли вам при этой беседе говорить с этими епископами о митрополите Михаиле?

Митрополит Пётр: Была ли речь о митрополите Михаиле в какой форме — истинно не помню… Вообще же мне на эту тему приходилось говорить, во-первых, с делегациями от украинских церковников, указывающих мне то, что у них нет своего церковного центра; во-вторых, приходилось мне говорить с некоторыми старейшими епископами, как-то: с Пахомием, Прокопием и другими. В результате всего этого после возвращения Михаила в Москву я написал и послал Михаилу в Москву своё подтверждение о продлении возложенных на него патриархом обязанностей украинского экзарха и управляющего Киевской митрополии.

Следователь: Задавал ли вам кто-нибудь вопросы о том, что не смещён ещё с Киевской митрополичьей кафедры заведомый враг соввласти Киевский митрополит Антоний Храповицкий?

Митрополит Пётр: Никто таких вопросов мне никогда не задавал.

Следователь: А не задавал ли вам такого вопроса приблизительно месяц назад в вашей квартире епископ Тихон Шарапов при докладе вам о польских церковных делах?

Митрополит Пётр: Не помню.

Следователь: Есть ли архиереи в вашем подчинении, находящиеся в СССР, имеющие звание Киевского митрополита?

Митрополит Пётр: Нет.

Следователь: Существует ли вообще звание Киевского митрополита?

Митрополит Пётр: Такой сан существует.

Следователь: Кто же был выбран Киевским митрополитом?

Митрополит Пётр: Насколько я помню, таким состоял Антоний Храповицкий, и насколько я помню, он был выбран духовенством и мирянами Киевской епархии.

Следователь: Смещался ли он кем?

Митрополит Пётр: Я считаю его не состоящим Киевским митрополитом.

Следователь: Я ставлю вопрос так: единолично его кто-нибудь смещал?

Митрополит Пётр: Я этого не знаю, я его не смещал и поэтому его таким и не считаю.

Следователь: Смещался ли он вами?

Митрополит Пётр: На это я не имею право.

Следователь: Минуточку, минуточку.

Митрополит Пётр: Надо же пояснить, на это имеет право Украинский Собор.

Следователь: Все ли его считают не смещённым митрополитом?

Митрополит Пётр: А почём я знаю.

Следователь: А как по-вашему?

Митрополит Пётр: Я не знаю. Для того чтобы сместить, нужен Собор, и в сипу создавшегося положения вещей я лично не считаю его митрополитом Киевским.

Следователь: Для того чтобы назначить или устранить, нужен юридический акт. Был ли такой акт?

Митрополит Пётр: Нет, такого акта не было, я не помню.

Следователь: Можете ли вы считать лишённым его звания юридически?

Митрополит Пётр: Я могу считать его смещённым в силу создавшихся обстоятельств.

Следователь: Можете ли вы считать его смещённым и лишённым сана, когда акта не было, ведь его не было?

Митрополит Пётр: Не было, кроме того, его можно считать смещённым как врага советской власти, и он сам себя сместил по положению вещей: во-первых, уехал из епархии и находился в отсутствии семь лет.

Следователь: Почему же вы считаете его контрреволюционером?

Митрополит Пётр: По его контрреволюционным поступкам.

Следователь: Какие же это поступки?

Митрополит Пётр: Вам лучше знать.

Следователь: А всё-таки?

Митрополит Пётр: Со слов Евгения Александровича.

Следователь: Почему же вы всё-таки считаете его контрреволюционером, я вас спрашиваю?

Митрополит Пётр: По тем поступкам, о которых мне сообщил Евгений Александрович.

Следователь: Значит, только на основании той информации, которую вы получили от Евгения Александровича?

Митрополит Пётр: А то как же, ведь заграничных газет я не читаю.

Следователь: Значит, вы говорите, с одной стороны, что он формально не смещён, что акта никакого не было, вы никакие распоряжения не давали?

Митрополит Пётр: Он назначен законным путём, когда ещё и Украины не было.

Следователь: Вы говорите, что такого звания архиерея у нас нет?

Митрополит Пётр: Звания Киевского митрополита — да, так.

Следователь: Почему же вы не назначаете нового Киевского митрополита вместо Антония, вы уже ответили нам, что Киевского митрополита надо выбирать, а для этого старого надо устранить?

Митрополит Пётр: Нет, зачем же, выбирать.

Следователь: Вы как будто софистику проповедуете.

Митрополит Пётр: Да, на выборах они и решат, кого выбирать.

Следователь: Извините, пожалуйста, мы должны соблюдать логику, надо звание выбирать на месте.

Митрополит Пётр: А может быть, они его выберут, а если выберут другого, то, значит, он отходит.

Следователь: Значит, вы говорите, что это место сейчас не замещено?

Митрополит Пётр: Как же, оно свободно.

Следователь: Как же оно свободно, ведь вы же ссылались на положение вещей, ведь он устранён, а где об этом юридический акт, вы это подтвердили?

Митрополит Пётр: Мне это было нужно, тогда был патриарх, а ему подтверждать это было не нужно.

Следователь: Почему это не нужно?

Митрополит Пётр: Потому, что патриарх имел с ним дело, и потому, что при патриархе этот вопрос стоял.

Следователь: А при вас не стоял?

Митрополит Пётр: При мне — нет.

Следователь: А как же вы назначали Киевского митрополита?

Митрополит Пётр: Я подтвердил то, что было.

Следователь: Да ведь кого вы подтверждали, о чём патриарх писал?

Митрополит Пётр: Но этот же вопрос перед патриархом стоял, и передо мной стоял тоже.

Следователь: Так вот, вы назначаете управляющего, ведь так стоял вопрос о митрополите?

Митрополит Пётр: Туда назначен Михаил экзархом Украины и временно управляющим.

Следователь: Значит, он митрополит?

Митрополит Пётр: Это должен решить Собор, а я назначить митрополита Киевского не компетентен, эта компетенция Собора Украинского.

Следователь: Значит, выходит, что Собор Украинский мог опять его назначить?

Митрополит Пётр: Это их дело, он может его назначить.

Следователь: Имеет ли Собор юридическое право его оставить?

Митрополит Пётр: Не знаю.

Следователь: А всё-таки представьте себе.

Митрополит Пётр: Почём же я знаю, я хотел сказать, что дело Украинского Собора или его оставить, или его сместить и назначить нового.

Следователь: Значит, вы сейчас говорите, что эта должность свободная, и в это же время вы должны знать, что на это должна быть воля Собора, как вы могли туда кого-нибудь назначить?

Митрополит Пётр: Я туда и никого не назначал, кроме как временно исполняющего должность.

Следователь: Значит, основным митрополитом считается Антоний Храповицкий?

Митрополит Пётр: Я не знаю.

Следователь: Значит, вы говорите, что Украинский Собор может его сместить, значит, может и его подтвердить?

Митрополит Пётр: Я не знаю.

Следователь: А как с вашей точки зрения?

Митрополит Пётр: С моей точки зрения, не может.

Следователь: Это с фактической, а с юридической, представьте, что он опять его изберёт.

Митрополит Пётр: Не думаю, чтобы он стал его избирать.

Следователь: Ведь он может выбрать любого кандидата. Что бы вы сделали, если этот Собор постановил снова назначить Антония Киевским митрополитом?

Митрополит Пётр: Я бы не утвердил.

Следователь: А он имеет это право сделать?

Митрополит Пётр: Не знаю.

Следователь: Дайте мне протокол Михаила. Вот как показывает экзарх Киевский, или он лжёт?

Митрополит Пётр: Может быть, да нет, зачем же.

Тов. Тучков читает выписку из показания митрополита Михаила.

«Я назначен был Киевским митрополитом Патриархом Тихоном и Высшим Церковным Советом в 1921 году; это совпало с непризнанием Патриархом Карловацкого собора, о чём он мне, несколько месяцев спустя, переслал мне письмо… после моего избрания. В 1922 году состоялось на Украине совещание церковников, в числе около 7 епископов, в том числе и меня, а всего около 70 человек. На этом совещании было вынесено пожелание, чтобы митрополита Антония Храповицкого, митрополита Киевского, считать устранённым от управления и звания митрополита Киевского. Однако Патриарх Тихон в том же, а может быть в 1923 или 1924 году аннулировал это постановление, прислав соответствующий акт, на имя Полтавского епископа Григория в ответ на его запрос; что Киевская митрополия остаётся за Антонием, видно из того, что Патриарх в этом документе заявил о непризнании им всех вынесенных на упомянутом совещании пожеланий.

Таким образом я не мог быть Киевским митрополитом, или, вернее говоря, носить титул «митрополита Киевского и Галицкого», титул, который, следовательно, остаётся за Антонием Храповицким».

Следователь: Ну об этом мы потом поговорим, из этого видно, что вы здесь изложили свою точку зрения на Антония Храповицкого.

Митрополит Пётр: В этом акте я написал следующее.

Следователь: Мы это читали и без вас.

Митрополит Пётр: Я не имел в виду Антония Храповицкого, а имел в виду только то, что было сделано патриархом.

Следователь: Значит, он лжёт.

Митрополит Пётр: Нет, зачем же лжёт, он просто неправильно толкует.

Следователь: Значит, он не лжёт, но и толкует, и неправильно.

Митрополит Пётр: Ну да, можно и не лгать и быть неправильным.

Следователь: Однако он с головой. В каком акте выразилось, что Антоний контрреволюционер?

Митрополит Пётр: Я считал, что он сам себя устранил.

Следователь: А вы его устраняли?

Митрополит Пётр: Этого я не имею права без Собора.

Следователь: Значит, вы его не устраняли?

Митрополит Пётр: Нет, я не устранял, что правда, то правда, я не считаю его митрополитом в силу его положения, в силу его отношения к Киевской митрополии и в силу окружающих его обстоятельств.

Следователь: Подтвердили ли вы свою точку зрения, как глава церкви, и в каких это актах отразилось, это вопрос в лоб?

Митрополит Пётр: Я один не полномочен и со дня на день ожидал Синода, до сих пор эту точку зрения я не подтвердил, и до сих пор я ничего в этом направлении не предпринимал и никаких актов не давал.

Следователь: Да, это правильно.

Митрополит Пётр: Так как я считал себя некомпетентным в решении этого вопроса и я имел в виду поставить его на очереди на Синоде.

Следователь: Ну, это очередь большая, вот, смотрите, теперь у Госспирта очереди конца нет. Вы говорите, что это ваше личное мнение?

Митрополит Пётр: Какое?

Следователь: Что он митрополит.

Митрополит Пётр: Да, моё. Он митрополит, но только не Киевский.

Следователь: И вы собирались это мнение претворить в жизнь перед Синодом?

Митрополит Пётр: Собирался.

Следователь: Вы говорили в порядке частной информации между епископами, что он не митрополит Киевский, ваше личное мнение?

Митрополит Пётр: Не помню, может быть, говорил, а, может быть, и нет. Я этого не помню.

Следователь: А когда Синод будет?

Митрополит Пётр: Да ведь обещал Евгений Александрович.

Следователь: Значит, вы не помните, делились ли вы своим мнением с епископами, следовательно, вы этому вопросу значение не придавали?

Митрополит Пётр: Нет.

Следователь: Были ли за ваше время прецеденты смещения и увольнения с кафедр?

Митрополит Пётр: Смещений не было, но назначения были викарных, а епархиального — ни одного. Да, не было.

Следователь: Не назначали, значит.

Митрополит Пётр: Не назначал.

Следователь: А припомните-ка.

Митрополит Пётр: Позвольте, может быть, временно поручал одному, другому, третьему. Укажите мне, на что вы думаете.

Следователь: Как прикажете считать прецедент назначения митрополита Петра Крутицким?

Митрополит Пётр: Это патриарх, это его воля.

Следователь: Значит, прецеденты назначения в церковной жизни были, а были ли прецеденты в назначении митрополитов?

Митрополит Пётр: Нет, митрополитов не было, а были возведения, а митрополита мне дали как выслугу.

Следователь: Были ли прецеденты назначения епархиальных архиереев или митрополитов единоличной властью без выборов?

Митрополит Пётр: Вы этого не смешивайте, там митрополит Украины.

Следователь: Выходит, митрополит — это звание, а управлять — это отдельная статья, мы говорим про звание митрополита Киевского.

Митрополит Пётр: Епархиальный архиерей был назначен не епархиально.

Следователь: Было, значит, так-то, покорный слуга.

Митрополит Пётр: Я был не митрополит, я был епископ, а потом дали как выслугу.

Следователь: Но вы пять лет не прослужили. Но всё-таки вам сан дали.

Митрополит Пётр: Первый был Серафим, когда ему дали.

Следователь: Теперь мы запишем такой ответ, что да, прецеденты в даче митрополичьих санов единоличной властью были епархиальным архиереям, это весьма существенно.

Митрополит Пётр: Притом за выслугу лет.

Следователь: Вот насчёт лет у вас выходит нескладно.

Митрополит Пётр: А раньше что я делал? К примеру, я митрополит Пётр Крутицкий, потом Серафим Тверской и Тихон Уральский.

Следователь: Да позвольте, значит, вы меня не хотите понять?

Митрополит Пётр: Да как же там особое положение.

Следователь: Извините, вы нам очки не втирайте.

Митрополит Пётр: Вы возьмите положение 17-го года, значит, вы не знаете, раз говорите?

Следователь: Вот ваш коллега говорит об этом по-другому. Теперь вот какой вопрос, почему же так получается, если были единоличные назначения, почему же нельзя устранить единолично Антония Храповицкого и назначить на его место другого, не дожидаясь Собора, которого, кроме того, вы сами считаете заведомым контрреволюционером, дайте нам такой ответ?

Митрополит Пётр: Во-первых, потому, что эти митрополиты являются лишь только управляющими одной епархии, данной ему, и эти епархии давались не по должности сана митрополита, а по выслуге, как награда, а сан митрополита давался как награда. Что же касается Украины, то он является митрополитом Украины, целой автономной области.

Следователь: Позвольте, значит, он митрополит Киевский и всей Украины? Разрешите мне повторить ваши же слова, когда вы выбирали Киевского митрополита, тогда Украины не было, а потом на Соборе он был признан Украинским, на Соборе 17-го года.

Митрополит Пётр: Да, и тогда ему присвоили две панагии. А затем возник вопрос об автономии Украины на Соборе 17-го года, и вот когда Украине дали автономию, тогда митрополит Киевский получил уже новые привилегии, и там же, на Соборе, его подтвердили.

Следователь: Украина подчинена вам?

Митрополит Пётр: Она автономная область.

Следователь: Подчинена ли она патриарху всея Руси?

Митрополит Пётр: Она управляется сама, ему только представляют акт на благословление.

Следователь: Значит, он сидит на входящем и исходящем. Выходит так, что патриарх всея Руси, но только не Украины, значит, всё-таки она подчиняется патриарху всея Руси?

Митрополит Пётр: Как каждая автономия — постольку-поскольку.

Следователь: Если украинская церковь сделает канонически неправильный поступок, патриарх имеет право наложить свою руку?

Митрополит Пётр: Они сами накладывают.

Следователь: С Иоанникием что вы сделали?

Митрополит Пётр: Запретил ему служить, он уволен.

Следователь: Вы подтвердили этот акт, как же он служит?

Митрополит Пётр: Он частный епископ. Прежде всего на Украину он был послан экзархом, потом он был переведён в Омск, и он этому не подчинился, и патриархом он был уволен с должности экзарха.

Следователь: Имеет ли право патриарх всея Руси распространять своё влияние на Украину? Вы уже сказали нет, а теперь говорите, что святейший патриарх Тихон назначил экзарха Украины.

Митрополит Пётр: И я назначил Михаила, различайте моменты, при митрополите Киевском экзархе Украины должен быть Синод, этот Синод имеет автономию, все дела, назначения, определения, увольнения также, а к патриарху идёт только к сведению на благословление.

Следователь: Мы говорим не о нормальном положении, а говорим о теперешней обстановке и отвлечёнными вещами мы не занимаемся, это всё ведётся в связи к предыдущему вопросу. Почему вы считаете Антония контрреволюционером, а сами назначаете его экзархом? Вы мне скажите, вы утверждаете, что без Украинского Собора не сможете сместить Антония?

Митрополит Пётр: Не его, а митрополита Киевского.

Следователь: А вот митрополит Пётр мог высказать своё суждение по тем вопросам. Которые были бы обязательны?

Митрополит Пётр: По этому вопросу я вам всё писал.

Следователь: Почему бы вам так не сделать. Мы тоже кое-что понимаем? Вы продолжаете утверждать, что смогли сместить Антония только с ведома Собора или Синода?

Митрополит Пётр: Ну, не смог сместить Антония Храповицкого, это моя точка зрения, к тому же которого не считал митрополитом Киевским, да, считал я так.

Следователь: Нам известно, что единоличной властью был смещён и было запрещено священнослужение бывшему временно исполняющему должность экзарха Украины епископу Иоанникию. Чем же вы объясните такие разноречивые толкования?

Митрополит Пётр: А тем, что, во-первых, я не увольнял этого Иоанникия, а уволил его патриарх, я не патриарх и этого не мог сделать.

Следователь: Вы признаёте, что он был уволен единоличной властью патриарха?

Митрополит Пётр: Да, а потом он был послан патриархом как временный заместитель.

Следователь: Это неважно.

Митрополит Пётр: Тут надо разбирать моменты.

Следователь: Разберёмся. Что такое экзарх?

Митрополит Пётр: Экзарх — это митрополит, которого посылают туда, где нет митрополита, где церковь вдовствует, да, я признаю, что он был уволен патриархом единолично, а мною было подтверждено запрещение священнослужения.

Следователь: Почему же вы тогда не можете смещать Антония Храповицкого?

Митрополит Пётр: Потому что экзарх есть лицо временное.

Следователь: Вы запретили ему священнослужение как митрополиту, у них разница только в чинах, почему же, коль скоро у них один титул, одному можно запретить, а другому нет?

Митрополит Пётр: Потому что один нам подчинён, а другой — нет.

Следователь: Почему же не можете запретить Антонию?

Митрополит Пётр: Потому что я себя не считаю компетентным, истинно не считаю компетентным.

Следователь: Почему же считается компетентным запретить Иоанникию?

Митрополит Пётр: Да нужно же разбирать, Иоанникию запретил патриарх.

Следователь: Нет, вы запретили.

Митрополит Пётр: Я подтвердил, потому что экзарх есть мой чиновник особых поручений, экзарх — мой посланник.

Следователь: Почему же вы одному могли, а другим нет?

Митрополит Пётр: Я не знаю почему, потому что с ним оперировал патриарх.

Следователь: Здорово, что вы нам такое говорите, оперировал патриарх. (Смех.) Вы говорите, по политическим мотивам вы не сможете устранять.

Митрополит Пётр: Я хотел только сказать, что он нарушал церковные каноны. За Антонием никаких церковных преступлений нет, а за политические преступления мы не можем его устранить. Иоанникий нарушил церковные каноны, а этот не нарушал канонов: от патриарха не отказался и на нём церковных преступлений нет.

Следователь: В чём же разница?

Митрополит Пётр: Разница вот в чём: Иоанникию запретили не по политическим мотивам, а по церковным, и я подтверждаю, что мною подтверждено запрещение Иоанникию по той причине, что он нарушил волю почившего патриарха по церковной линии.

Следователь: Теперь мы ищем разницу, раз факт и тот же, почему же в одном случае была могота, а в другом — недомогание, и теперь, кажется, мы нашли разницу: в одном случае вы Иоанникию запретили священнослужение, потому что он нарушил ряд канонов, раз нарушил волю патриарха, то, значит, и нарушил каноны. Храповицкий же этих канонов не нарушал, а за политические преступления вы судить не можете.

Митрополит Пётр: Нет; могаи бы, а перед кем я буду судить, дайте мне Синод, а то что же я один, и потом его сюда надо требовать.

Следователь: Значит, его нужно сюда потребовать, так, что же касается Антония, то за ним церковных нарушений нет?

Митрополит Пётр: Я не знаю за ним церковных нарушений, за политические преступления его надо судить.

Следователь: Может ли церковь судить или нет за политические преступления?

Митрополит Пётр: Может постольку-поскольку, я бы судил не за политические преступления, а постольку-поскольку своей политикой он делает зло для церкви.

Следователь: Я вас спрашиваю, можете вы судить или нет?

Митрополит Пётр: Раз он приносит своей политикой громадный ущерб церкви, то его можно судить. Я должен передать этот вопрос Синоду.

Следователь: А лично вы не можете?

Митрополит Пётр: Я лично не компетентен, и должен судить Синод, на обсуждение которого я бы и передал своё мнение. Вы мне хотите навязать своё личное мнение. Дайте мне самому говорить.

Следователь: Пожалуйста.

Митрополит Пётр: Я говорю, что за политические преступления его должен судить Синод, которому я выскажу своё личное мнение.

Следователь: В чём же выражаются его политические преступления?

Митрополит Пётр: Потому что его деятельность плачевно отражается на состоянии нашей церкви.

Следователь: Значит, вы признаёте, что своей политикой он приносит вред православной церкви.

Митрополит Пётр: Безусловно.

Следователь: Почему же вы не посоветовались ни с одним епископом по этому делу?

Митрополит Пётр: Я ждал Синода. Потому, что всякий другой мне подчинён, а этот нет.

Следователь: В каком акте или заявлении вы указывали, что Антоний именно такой человек?

Митрополит Пётр: Я с вами говорил много раз об этом.

Следователь: А был ли какой-нибудь церковный акт?

Митрополит Пётр: Как же я мог лично это делать?

Следователь: Ведь вы только что сказали, что вы могли дать акт.

Митрополит Пётр: Да, ведь Иоаниикий мой посланник, он просто епископ, не подчинившийся канонам.

Следователь: А этот, поскольку он вредит церкви, значит, он нарушает вашу волю?

Митрополит Пётр: Конечно, нарушает.

Следователь: Что же вы его не сместите?

Митрополит Пётр: Потому что он автономный.

Следователь: Да ведь они оба с Украины.

Митрополит Пётр: Оба с Украины, но один — мой посланник, а другой — нет, и со вторым должен считаться Собор.

Следователь: Как же так получается?

Митрополит Пётр: Церковные каноны очень тонкие, и в них надо разбираться.

Следователь: Что вы мне морочите голову, я не хуже вас знаю, здесь не канон, а голый факт, и вот вы мне скажите, если имеются два епископа, нарушивших каноны, одного вы можете смещать, а другого почему-то не можете.

Митрополит Пётр: Дело в том, что тот начальник всей Украины, а другой мой посланник, это мой доверенный, и я запретил ему, потому что он не оправдал звания епископа.

Следователь: Мы не говорим об исправляющих должность, мы пока говорим о сане, почему же такое, оба епископа и почему к ним разное отношение?

Митрополит Пётр: Да и Синод затруднился бы в этом случае.

Следователь: Чего там Синод, вы про себя скажите, почему вы единолично одному епископу запретили священнослужение, а другому нет?

Митрополит Пётр: Потому что один — выборный, а другой — назначенный, потому что один послан мною, и я имел это право сделать без Украинского Синода, там его нет, и я послал Иоанникия, чтобы он организовал Синод и управлял им, это есть в положении 17-го года.

Следователь: Если вы говорите, что лишение сана митрополита Храповицкого не входит в вашу компетенцию, то почему же точно такому же епископу вами единолично запрещено священнослужение?

Вы только, пожалуйста, не путайте, а то вы запутались, словно ребёнок, вы нам лучше дайте правильный ответ, который я вам подскажу из ваших же слов. Значит, вы говорите так: «Я запретил Иоанникию за то, что тот нарушил каноны, в той степени, в какой я мог запретить. Антоний же Храповицкий канонов не нарушил, и, с точки зрения церкви, за ним преступлений нет».

Митрополит Пётр: Я так и хотел сказать.

Следователь: Хотел-то хотел, а всё путаете.

Митрополит Пётр: Иоанникию было запрещено священнослужение за нарушение церковных канонов, таких нарушений за Храповицким Антонием не числится, политические же преступления не входят в компетенцию церкви, за это он и подлежит наказанию.

Следователь: Да, мы уже об этом говорили.

Митрополит Пётр: Вы знаете, я совсем больной.

Следователь: Что же такое с вами?

Митрополит Пётр: Да ведь видите, как я говорю? Горло болит, нервное, наверно, доктора мне хотели прислать — нужно бы горлового.

Следователь: Старших надо слушаться.

Митрополит Пётр: Я и слушаюсь.

Следователь: Какое же показание нужно считать правильным, исчерпывающим, ибо, так сказать, в отношении Антония Храповицкого имеются противоречия?

Митрополит Пётр: Да никаких, собственно, противоречий нет.

Следователь: А, по-моему, много, я что-то не понимаю, то, с одной стороны, можно, то нельзя.

Митрополит Пётр: У меня уже голова закружилась.

Следователь: С одной стороны, церковь может судить, с другой — нет, как же понимать эту возможность и невозможность?

Митрополит Пётр: Судить не могу и, наконец, ещё раз повторяю, что судить Антония Храповицкого не можем, я и церковь не можем. Да, конечно, так.

Следователь: Храповицкий единица, а таких единиц много, тоща, значит, церковь вообще не может судить за политические преступления?

Митрополит Пётр: Принимаются.

Следователь: Ну, с Антонием мы пока покончили.

Митрополит Пётр: Только пока?

Следователь: Ну, да ещё будет.

Митрополит Пётр: А ну его, я с ним никаких сношений не имею. Я назначил исправляющим должность Киевского митрополита Михаила.

Следователь: А вы имели в виду митрополита Антония?

Митрополит Пётр: Я имел в виду, что место свободно, я Антония не считал митрополитом Киевским, истинно не считал.

Следователь: Начнём сначала. Митрополит Киевский Антоний был выбран, но был смещён, за политические преступления судить нельзя, потому что церковных преступлений он не сделал. И получается так, что митрополит Киевский Антоний вовсе не Киевский.

Митрополит Пётр: Восемь лет он уже бежал оттуда.

Следователь: А вы его пригласили?

Митрополит Пётр: Да мне политическая обстановка не позволяет его таким считать.

Следователь: Не забывайте, что здесь дело серьёзное и что вы здесь, так сказать, пропадёте совсем, как муха, вы понимаете меня, я говорю пропадёте не в том смысле, что вы пропадёте в тюрьме, а вы попадаете под удары показаний архиереев.

Митрополит Пётр: Знаю, знаю.

Следователь: Скажите, пожалуйста, как вы излагали своё завещание, с кем вы посоветовались по случаю ареста?

Митрополит Пётр: Ни с кем, я сам с собой писал.

Следователь: Что вы там написали?

Митрополит Пётр: Я поручал в случае ареста или невозможности каких-либо обстоятельств Сергию Нижегородскому.

Следователь: А кому дали указания на руки?

Митрополит Пётр: Никому лично не давал. Сергию, а если нельзя, то Михаилу.

Следователь: А почему вы думаете Сергию нельзя?

Митрополит Пётр: Может быть, из-за непроезда.

Следователь: А кому вы всё-таки передали?

Митрополит Пётр: А зачем вам это нужно знать?

Следователь: А может быть, мы уже знаем.

Митрополит Пётр: Я передал своему брату.

Следователь: Правильно. А как же насчёт второго.

Митрополит Пётр: Я просил передать благочинному Ивану Гавриловичу и Величкину.

Следователь: Величкин — это профессор?

Митрополит Пётр: Да нет, тоже священник.

Следователь: Что в последнем было сказано?

Митрополит Пётр: Я написал там, что, в случае невозможности отправлять обязанности Патриаршего Местоблюстителя, поручаю это Сергию, а если ему не представится, то Михаилу или Иосифу Ростовскому, вот и всё. Это были три человека, а епархию Московскую — викарным, всем четырём.

Следователь: А ещё там насчёт чего было, и когда вы это написали, 5 октября.

Митрополит Пётр: Нет, 21 июля, хорошо не помню, кажется, так, я писал несколько раз.

Следователь: Мы насчёт последнего.

Митрополит Пётр: Это было написано после отпуска.

Следователь: А как вы их вручили?

Митрополит Пётр: Я их просто отдал брату и больше ничего.

Следователь: А брат должен был разнести?

Митрополит Пётр: Да. Только вы, пожалуйста, его не арестовывайте, он просто исполнял мою волю, и ничего худого здесь нет.

Следователь: Значит, повторите, что вы нам можете сказать по поводу данного вами завещания о невозможности отправления обязанностей Патриаршего Местоблюстителя, что вы можете сказать о ваших преемниках на случай такой невозможности.

Митрополит Пётр: Первое я написал, я не помню, в июне, а, может бьггь, даже и в мае, одним словом, — в летние месяцы, я последовательно назначал своими заместителями митрополита Сергия Нижегородского, епископа Николая Добронравова, потом его посадили, и я должен был изменить, потом явился Михаил и последний — Иосиф Ростовский.

Следователь: А что, это светлая личность?

Митрополит Пётр: Я не знаю. Нужно же было назначать кого-нибудь. Второе завещание написано после 5 декабря, и там я назначал, кроме Сергия, митрополита Михаила и Иосифа Ростовского.

Следователь: Кому вы дали?

Митрополит Пётр: Только брату, ему велено было разослать. Было написано два экземпляра, один экземпляр я дал брату.

Следователь: У вашего брата чин низкий?

Митрополит Пётр: Да, он иерей. Я просил его в присутствии трёх лиц вскрыть акт и направить по принадлежности. Пакеты были запечатаны в присутствии Ивана Гавриловича Соколова и Величкина, они оба благочинные.

5

14 декабря 1925 года митрополит Сергий (Страгородский) послал на имя епископа, управляющего Московской епархией, уведомление о том, что в соответствии с распоряжением Патриаршего Местоблюстителя он приступает к исполнению обязанностей Местоблюстителя.

Но теперь начинается работа Евгения Александровича Тучкова уже непосредственно с ним. А отношения у них сложатся, что называется, спокойными и деловыми.

А. Солдатов пишет: «Ещё в 25-м у Тучкова созрел план легализации тихоновщины через издание от её лица документа о «новых принципах» существования церкви в СССР. Первой обкаткой этого плана была фабрикация завещания патриарха Тихона, на которое сергиане ссылаются как на документ, наметивший основную идею декларации — о подчинении церкви соввласти. Завещание было именно первым проектом декларации, так до конца и не согласованным с патриархом. Публикацию завещания в «Известиях» сопровождал ряд странностей, на которые обращают внимание исследователи: передовица с бесконечными заклинаниями — «только не подумайте, что документ фальшивый»; факсимиле очень чёткой подписи патриарха (другие документы того времени он подписывал неразборчиво); ошибки в его титуле; текстуальные совпадения с декларацией 1927 года и её черновыми версиями, в том числе наличие чекистских клише.

Завещание не достигло желаемой цели — преемники-местоблюстители патриарха и их заместители не шли на подчинение церкви ГПУ. Доработка документа продолжилась в середине 1926 года, когда церковь возглавил Сергий. Шёл сложный процесс оттачивания формулировок, но вдруг Сергия арестовали. Формальным поводом для ареста стало участие в тайных выборах нового патриарха, проводившихся по всем правилам конспирации: посыльные — простые миряне — разъезжали по всей Руси от епископа к епископу, посещали даже арестованных и ссыльных иерархов, собирая от них листочки с единственным словом — именем будущего патриарха. Так удалось опросить почти сотню епископов, причём 72 из них проголосовали за митрополита Казанского Кирилла (Смирнова), впоследствии непримиримого противника декларации Сергия и одного из отцов катакомбной церкви. Списки епископов, участвовавших в голосовании, попали в «контору», все они, в том числе Сергий, были арестованы, а избранный главой церкви митрополит Кирилл, так и не ставший патриархом, вообще больше никогда не увидел свободы (его расстреляли в 1937-м). Тучков, между прочим, вёл переговоры о декларации с Кириллом. Когда чекист потребовал: «Если нам нужно будет удалить какого-нибудь архиерея, вы должны будете нам помочь», — митрополит Кирилл произнёс роковую фразу: «Евгений Александрович, вы не пушка, а я не бомба, которой вы хотите взорвать изнутри Русскую церковь!»

Бомбой стал Сергий, а ускорила его «преображение» тюрьма. Тучков по нескольку раз в неделю посещал иерарха в камере, обсуждая будущую декларацию. Одновременно предупреждал, что в случае неподписания декларации Сергий лишится свободы навсегда. Сергий сделал выбор и 2 апреля 1927 года торжественно вышел из застенка, вернув себе должность заместителя местоблюстителя. В середине мая он создал Синод из преданных ему лично епископов (Синод был незаконен, потому что выбирать патриарха должен Поместный собор) и получил справку из НКВД о регистрации. Формулировки декларации тем временем продолжали оттачиваться, но уже не Тучков ходил к Сергию, а наоборот. Наконец, 29 июля Сергий и статисты из Синода поставили подписи под «историческим документом», а 19 августа, на Преображение, его опубликовали «Известия ВЦИК», попутно сообщив о создании Синода. В церковной среде тем временем распространилась альтернативная — Соловецкая — декларация, в которой епископы, заключённые на соловках, предложили вполне внятную модель церковногосударственных отношений в новых условиях — последовательное отделение церкви от государства».

В постановлении Коллегии ОГПУ от 2 апреля 1927 года говорилось: «СТРАГОРОДСКОГО из-под стражи ОСВОБОДИТЬ под подписку о невыезде из гор. Москвы. Дело следствием продолжать».

А спустя всего два года, в августе 1929-го, Е. А. Тучков будет докладывать: «Митрополит Сергий по-прежнему всецело находится под нашим влиянием и выполняет все наши указания. Им посылается запрос митрополиту Евлогию с требованием объяснений по поводу панихиды по расстрелянным. Сергий готов сместить его и заменить любым кандидатом по нашему указанию. Сергиевским синодом выпущен циркуляр епархиальным архиереям с возложением на них ответственности за политическую благонадёжность служителей культа и с предписанием репрессирования по церковной линии за а/с деятельность. Сам Сергий также приступил к этому репрессированию, увольняя виновных попов. Мы намерены провести через него указы: 1) о сдаче некоторых колоколов в фонд обороны страны и 2) о запрещении говорить тенденциозные проповеди с указанием тем, которые он разрешает затрагивать (темы догматические и богословские)».

Но вернёмся к декларации. А. Солдатов констатирует: «В декларации Сергий отвечает Соловецким сидельцам-исповедникам, называя их «кабинетными мечтателями», «людьми, не желающими понять знамения времени» и провозглашая вместо отделения полное подчинение церкви режиму. Декларация оказалась более политизированным документом, чем все её проекты и черновики. Например, в итоговый текст вошло требование к священникам-эмигрантам прислать в Москву подписки о лояльности к соввласти. Между прочим, эти священники и оказались в эмиграции, потому что были, мягко говоря, нелояльны. В том абзаце, где говорится о «наших радостях — ваших радостях», появилась выбивающаяся по стилю вставка с осуждением убийства советского посла Войкова в Варшаве. Как предполагает доктор исторических наук Сергей Бычков, эту вставку внёс в последний момент Тучков — Войкова убили за месяц до издания декларации. Это был коварный ход: Войков участвовал в расстреле царской семьи и его убили в знак мести за помазанника Божия. Осуждал Сергий и некий бойкот как разновидность «ударов, направленных в Союз», а значит, и в церковь. Незадолго до декларации дипотношения с СССР разорвала Великобритания, а внутри страны начались разгром троцкистско-зиновьевской оппозиции, сворачивание нэпа, подготовка и узурпация власти Сталиным. В таком политическом контексте слова о внешних ударах и внутренних бойкотах звучат как клятва в верности Сталину. Впоследствии Сергий и его преемники будут приносить такие клятвы более прямым текстом…»

Как следствие декларации: «Уже в 27-м появились первые арестованные епископы и священники, которым ОГПУ прямо вменяло отказ от принятия декларации. В 1928–1929 годах арестованные оппоненты Сергия исчислялись уже десятками тысяч — декларация стала тестом на лояльность. В 1930 году были закрыты практически все «несергианские» храмы, и каноническую церковь загнали в катакомбы. В том же году Сергий заявляет, что «репрессии в отношении верующих применяются за разные противоправительственные деяния. Некоторые из нас продолжают вести себя как политические противники Советского государства».

6

После нескольких допросов местоблюститель митрополит Пётр (Полянский) пишет письмо Б. А. Тучкову следующего содержания:

«Начальнику 6-го отд. Евгению Александровичу Тучкову. Русская церковная история едва ли знает такое исключительно трудное время для управления Церковью, как время в годы настоящей революции. Тот, кому это управление поручено, становится в тяжёлое положение между верующими (по всей вероятности, с различными политическими оттенками), духовенством (также неодинакового настроения) и Властью. С одной стороны, приходится выдерживать натиск народа и стараться не поколебать его доверия к себе, а с другой — необходимо не выйти из повиновения Власти и не нарушать своих отношений с нею. В таком положении находился Патриарх Тихон, в таком же положении очутился и я в качестве Патриаршего Местоблюстителя. Я отнюдь не хочу сказать, что Власть вызывала на какие-либо компромиссы в вопросах веры или касалась церковных устоев, — этого, конечно, не было и быть не может. Но у народа своя точка зрения. Простой, например, факт передачи какого-либо храма обновленцам, от которых он отворачивается с негодованием, истолковывается в смысле вмешательства Власти в дела церковные и даже гонения на Церковь. И, как ни странно, — в этом он готов видеть чуть ли и не нашу вину. Между прочим отмечу, что среди тех же самых вопрошателей замечается и тяготение к Власти, если мимоходом коснёшься вопроса о социальной революции и пояснишь, что задача её — улучшить жизненные условия трудящихся классов. Теперь спрашивается, какая же в данном случае должна быть линия моего поведения?

Я решил сблизиться с народом. Этим, конечно, я не имел никакого намерения выразить своё равнодушие к Власти или неповиновение её распоряжениям. Мне представлялось, раз этого я не допускаю, то, значит, поступаю правильно и гарантирован от каких-либо случайностей. Вот почему я очень редко обращался к Вам с своими заявлениями. Не скрою и другого мотива этих редких обращений, — мотив этот опять-таки кроется в народном сознании. Простите за откровенность, — к человеку, который часто сносится с ГПУ, народ доверия не питает. Наши, например, с митрополитом Серафимом Тверским при Патриархе Тихоне частые посещения ГПУ истолковывались далеко не в нашу пользу, а митрополита Серафима народная молва прозвала даже «Лубянским митрополитом». И я замечал, что в начале моего управления Церковью многие сторонились меня. Такое явление, конечно, ненормальное. Что же я за глава Церкви, когда паства не со мною; могу ли я тогда быть желательным и для Правительства? Я и хотел совершенно освободиться от каких-либо нареканий со стороны народа и духовенства. Эта моя осторожность, как вижу, была излишней и привела меня к такому печальному результату.

На моё управление имели значение и некоторые влияния, — их я не старался избегать. Мои собратья-архиереи были неодинакового настроения в церковном отношении, одни были либерального, другие — строго церковного. С мнением последних я считался и их советами пользовался, так как народ относился к ним с большим доверием и даже называл некоторых из них столпами Церкви. Порвать с ними связь я не имел основания, и, кроме того, это значило бы порвать и некоторую духовную связь с народом, что, конечно, для меня было бы очень тяжело. Но их осуждения не выходили за пределы церковности. Замечательно, что никто из более либеральных архиереев никогда не высказал даже намёка на какое-либо порицание этих строго церковных архиереев и не называл их лицами с какой-либо политической окраской. И в беседе со мной они не касались политики, кроме разве сообщения той или другой новости, почёрпнутой из газет или обывательской молвы.

Лиц из светской интеллигенции я почти не знал и сношений с ними не имел, если не считать известного Вам случая обращения к А. Д. Самарину, как бывшему своему обер-прокурору и человеку весьма образованному и в церковной сфере. Правда, доносились пожелания, чтобы я был твёрд на своём месте и строго охранял православную веру и церковные порядки. Признаюсь, пожелания эти для меня были небезразличны, я к ним прислушивался и в некоторых случаях руководствовался ими. Но какого-либо явного и систематического влияния со стороны ли одного или группы лиц я не замечал.

Это моё несложное заявление вполне правильно отображает мою церковную деятельность в СССР. Что же касается зарубежья, то туда лично от меня она не проникала, так как я стоял совершенно в стороне от тамошних обитателей и от них не получал никаких советов и наставлений, кроме единственного письма митрополита Евлогия личного характера. Их контрреволюционную деятельность и вообще антисоветскую пропаганду я всегда осуждал. Эта деятельность слишком тяжело и печально отражается на нашем благополучии и причиняет ненужное беспокойство Правительству. Они должны дать ответ перед судом церковным, так как нарушают заветы Церкви о том, что последняя аполитична и ни в каком случае не сможет служить ареной для политической борьбы.

Митрополит Пётр Полянский 14 января 1926 года».

Евгению Александровичу всё это было уже неинтересно. Такие строки он называл не иначе как «соплями» или пережитками белых воротничков.

Поэтому в ноябре 1926 года митрополит Пётр был приговорён к трём годам ссылки. Тучков давал ему ещё немного времени подумать. Владыка же пытался возмущаться: «Считаю для себя необходимым заявить, что я всемерно протестую против указанного обвинения, так как нет никаких данных для его обоснования. Мои отношения к советской власти всегда были добросовестными и безупречными. К монархической партии я не примыкал и ни с одним человеком из этой партии не имел ни письменных, ни устных сношений. Прошу не милости, а справедливого отношения ко мне, больному старику».

Терпение чекиста-богоборца трещало по всем швам. Ведь митрополита Петра уже тайно вывозили из Москвы в Суздаль, где содержали в одиночной камере, в крепости бывшего Спасо-Евфимиевского монастыря. Евгений Александрович лично выезжал к нему на автомобиле, имея в кармане официальное разрешение на регистрацию управления Русской православной церковью. Он ещё надеялся подчинить советской власти церковь, а Петра Полянского согнуть в «бараний рог».

Затем владыку он привёз в Москву и поместил по прежнему адресу во внутреннюю тюрьму ГПУ. На этот раз Тучков напрямик предложил местоблюстителю добровольно отказаться от мсстоблюстительства. Тот категорически отказался…

В декабре 1926-го митрополита Петра этапировали через пересыльные тюрьмы в Тобольск. В феврале 1927 года доставили в село Абалак, где содержали в контролируемом обновленцами Абалакском монастыре. В начале апреля вновь арестовали и доставили в Тобольскую тюрьму. Как раз был освобождён митрополит Сергий…

По постановлению ВЦИК Петра (Полянского) выслали за Полярный круг, на берег Обской губы в посёлок Хэ, где лишили самой элементарной медицинской помощи, а 11 мая 1928 года постановлением Особого совещания ОГПУ срок его ссылки был продлён на два года.

17 августа 1930 года — новый арест и содержание в тюрьмах Тобольска и Екатеринбурга.

В очередной раз митрополит Пётр отказывается от предложения чекистов снять с себя звание Патриаршего Местоблюстителя. Их угрозы продлить тюремное заключение не пугают его.

Тогда в ноябре 1930 года против Петра (Полянского) снова возбуждается уголовное дело по обвинению в том, что, находясь в ссылке, он «вёл среди окружающего населения пораженческую агитацию, говоря о близкой войне и падении сов. власти и необходимости борьбы с последней, а также пытался использовать Церковь для постановки борьбы с сов. властью». И снова митрополит Пётр вину свою не признал, поэтому до 1931 года находился в одиночном заключении без права передач и свиданий, а затем категорически отклонил предложение Е. А. Тучкова дать подписку о сотрудничестве с органами в качестве осведомителя.

«Побеседовав» с Тучковым, Пётр (Полянский) был частично парализован, а кроме того, болел цингой и астмой. Несмотря на это, 23 июля 1931 года Особым совещанием ОГПУ его приговорили к 5 годам лишения свободы в концлагере, всё же оставив в тюрьме во внутреннем изоляторе.

7

В Русской Истинно-Православной Церкви позицию, занятую Сергием Страгородским, называют постыдной. Там считают, что «в свете открывшихся документов ясно видно, что в главных вопросах бытия Церкви он принял сторону богоборческой власти и сознательно противостал, при поддержке этой власти, старейшим архиереям Русской Православной Церкви: митрополитам Петру (Полянскому), Кириллу (Смирнову), Агафангелу (Преображенскому) и Антонию (Храповицкому). В результате богоборцам с помощью митр. Сергия удалось, сохранив видимость внешней оболочки канонической Церкви, изъять из неё всех истинных исповедников Христовых и заменить их предателями-иудами.

Однако, и предательство Церкви, и сыновняя преданность митр. Сергия не смогли всё же склонить советскую власть к изменению своего главного принципа, — митр. Сергий так и не смог выслужить у неё право на существование Церкви даже в таком виде в коммунистическом будущем (по крайней мере, так продолжалось до 1943 г.). Все манипуляции советской власти, проделанные её с Сергием (Страгородским), были простым тактическим ходом в общем процессе уничтожения религии. С точки зрения этой власти, митр. Сергий был для неё самым удобным иерархом из тех, которых она мота терпеть до поры до времени: он моментально и безропотно выполнял любые сё указания: бессовестно лгал перед всем миром о положении Церкви в СССР, запрещал всех неугодных власти архиереев и священников и, что самое главное, прочно удерживал Российскую Церковь в состоянии раскола».

Безусловно, есть и противоположное мнение…

По свидетельству профессора П. Гендрикса, опубликовавшем статью о Сергии в 1931 году в Голландии, «Сергий живёт теперь где-то высоко в наёмной угрюмой казарме на Воздвиженской улице, в сердце Москвы, на шумном проезжем пути. Он живёт там в бедной комнате, скорее в монастырской келье, чем в комнате, жизнь более суровая, чем монастырская, в бедности, христианском смирении, мучеником за свою Церковь, за свою веру, за свой народ… Нужно самому видеть в Москве страдающую Церковь, понять, что здесь применяется в буквальном смысле древлехристианское, древнеславянское «непротивление злу», и тогда поведение митрополита Сергия будет понятным… О, эта картина как бы из другого мира, видеть Сергия, старца с седой бородой, едущим в своей серой, длинной рясе, с единственным украшением — крестом на груди, на трясущейся извозчичьей кабриолетке — служить Литургию в одной из московских церквей. Я сам был свидетелем, как он, чрез шумные улицы, среди мчащихся трамваев и автобусов, ехал из своей квартиры на Воздвиженке в церковь св. Николы».

«Истинный пастырь, — говорил митрополит Сергий, — постоянно в ежедневном делании своём душу свою полагает за овцы, отрекается от себя, от своих привычек и удобств, от своего самолюбия, готов пожертвовать своей жизнью и даже душой своей ради Церкви Христовой, ради духовного благополучия словесного стада».

По мнению иерея А. Мазырина, заместителя заведующего отделом новейшей истории РПЦ, «понять митрополита Сергия гораздо сложнее. Это масштабная и неоднозначная фигура (я здесь называю его митрополитом, а не Патриархом не для того, чтобы как-то его принизить, а потому что именно митрополитом в 1920–30-е годы он и был). Митрополит Сергий считал, что нужно искать пути выхода из ситуации, которая казалась тупиковой. В близком кругу он говорил: «Моё отношение к советской власти основано на маневрировании». Он считал, что в ситуации, когда власть не скрывает своей конечной цели — уничтожить всякую религию вообще, — надо искать пути организованного отступления, чтобы сохранить хотя бы какую-то жизнеспособную часть Церкви. А ради этой цели можно имитировать даже сотрудничество с безбожной властью. Конечно, многих это ввело в соблазн…

Сложность для исследователя, однако, состоит в том, что митрополиту Сергию приходилось скрывать свою подлинную позицию не только от власти, но порой даже от людей, которые его окружали. Проще всего для историка говорить о его внешних действиях, например, о печально известной декларации 1927 года — вынести ей оценку с позиции сегодняшнего дня несложно. Но понять, что стояло за такого рода действиями митрополита Сергия, гораздо труднее. В каком-то смысле, он самая-самая большая загадка новейшей церковной истории».

А. Мазырин считает, что «если бы митрополит Сергий выбрал путь бескомпромиссный, власть нашла бы другого иерарха, который бы принял её условия. ОГГТУ усиленно искало такого иерарха, вело переговоры сначала с одним, потом с другим, с третьим — в том числе и с митрополитом Кириллом, и с митрополитом Агафангелом. Им всем предлагались эти условия: подчинение внутренней церковной жизни тайному контролю со стороны безбожной власти в обмен на легализацию церковного управления».

8

Говорят, в двадцатые годы многие обращали внимание на то, что волны убийств священников в Соловках всегда почему-то совпадали с неожиданными приездами туда некоего чекиста Тучкова. Добивал он и законного местоблюстителя…Тот, как мог, боролся.

Заявление митрополита Петра (Полянского) полномочному представителю ОГПУ по Уралу тов. Тучкову Евгению Александровичу от 20 ноября 1932 года:

«Согласно объявленному мне постановлению Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 23/VII-1931 г. я должен отбывать своё наказание в концлагере. Между тем вот уже третий год содержусь в предварительном заключении, подвергаясь мучительным лишениям и ограничениям. Так как, во 1-х, причины, вызвавшие столь неожиданную катастрофическую развязку при всей своей уважительности, о чём я неоднократно писал Вам, не приняты во внимание, так как, во 2-х, моё стремление через искреннее и чистосердечное раскаяние в своей идеологической погрешности обеспечить себя доверием со стороны Советского Правительства и тем улучшить своё положение, несмотря на инициативу и обнадёживание т. Костина, по видимому достигли обратной цели — угнетающей отброшенности, среди которой теперь живу, и так как, в 3-х, в течение продолжительного времени не получаются результаты ни относительно моего заявления датированного сентябрём на имя Особого совещания; ни относительно замены концлагерного заключения ссылкой, о чём я имел некоторое основание думать после разговора с тт. Прокурором и начальником УСО, то покорно склоняясь пред обстоятельствами, ставлюсь в необходимость обратиться к Вам с просьбой не отказывать в возможной поспешности к отправке меня по назначению. Позволю себе заметить, что как ни грустно и ни жутко просить о этом и как ни тяжело было в концлагере, всё-таки легче одиночки, окончательно искалечившей меня и приблизившей к могиле. Каждый день, проведённый в тюрьме, усиливает припадки удушья и сердечные боли, здесь трудно даётся и борьба с цынгой. В концлагере, надеюсь, не встретится препятствий для общения с тамошними обитателями, которые не откажутся присматривать за мной, а равно и для сношения с родственниками и друзьями, в участии которых крайне нуждаюсь по делам личного обихода. Там же на Соловках, по всей вероятности, придётся закончить своё бренное существование.

Митр. Пётр (Полянский) Крутицкий».

Письмо митрополита Петра (Полянского) Заместителю ПП ОГПУ по Уралу тов. Тучкову Евгению Александровичу от 20 декабря 1932 года:

«Прежде всего примите поздравления со днём 15-летия зоркого стража пролетарской диктатуры, а затем не откажите отнестись снисходительно к нижеследующим строкам. Считая Вас ближайшим вершителем моей участи прошу стать на сторону справедливости оказать содействие для её улучшения. Откровенно говоря, многое Вы не хотите видеть во мне так, как оно есть. Если бы Вы потрудились восстановить в памяти прошлое, то едва ли мы могли бы извлечь оттуда что-нибудь компрометирующее меня. Позволю себе напомнить, что главная причина моего расхождения с Вами заключалась в том, что я не мог выполнить предложенной комбинации относительно Митрополита Сергия и Архиепископа Григория. Первого Вы имели намерение снять с заместительства и перевести в какую-либо Сибирскую епархию, — помнится, называли Красноярскую. На этом настаивала и Александра Азарьевна и даже старалась убедить меня в политиканстве Митрополита Сергия. Но я не считал возможным применить к нему такую чрезвычайную меру. Это было бы произволом, отклонением с пути закона на путь личных столкновений и могло вызвать в церковной жизни замешательство. Если же с учреждением коллегии Митрополит Сергий освобождался от Заместительства, то, судя по обстоятельствам, он был в праве и не принять моего распоряжения как по причине условной формы выражения, так и по причине моей неосведомлённости о физическом положении вещей, что и случилось на самом деле. Мне было неприятно, что пришлось разойтись и в вопросе о включении Архиепископа Григория в проектируемый патриарший синод, о чём речь возбуждалась много раз. Всё дело в том, что он состоял под запрещением в священнослужении и уже никак не мог претендовать на место в синоде, само собой разумеется, что он не попал бы и в состав коллегии (упразднённой), если бы в то время я был осведомлён о его запрещении. Нет сомнения, что в решении моей участи вопрос об Архиепископе Григории являлся самым существенным моментом. Вот собственно и есть то, с чего началась моя сложная и большая трагедия, которая 8-й год раздирает меня, не давая знать в жизни покоя. Во всех других случаях каких-либо особенных недоразумений не возникало. Правда, спустя некоторое время, я изменил своё отношение к коллегии, но это вызывалось условиями её возникновения, о которых я раньше не знал. Так обнаружилось, что Архиепископ Николай Добронравов, вопреки уверению, находится не на свободе, а под арестом, что Архиепископ Дмитрий Беликов, согласно словам т. Казанского и показанной Вами телеграмме, должен был дня через 3–4 прибыть в Москву, но он совсем и не собирался выезжать из Томска и что Архиепископ Григорий, будучи запрещённым, не сдавал своей позиции, а даже наоборот, своевольно присвоил себе председательство, не имея на то никакого права.

Не слышно было и о приезде в Москву Митрополита Арсения Стадницкого, о вызове которого, по Вашему предложению, мною была подписана телеграмма. Коща, таким образом, стало ясно, что при учреждении коллегии я находился, так сказать, впотьмах и что опыт этот мог вызвать не только удивление, но и повлечь к серьёзным недоразумениям, но ничего не оставалось, как только поправить ошибку, т. е. упразднить коллегию, которая несколькими распоряжениями… и была упразднена (из внутренней тюрьмы во вручённом Вам письме о подтверждении Митрополита Сергия в заместительстве, и из Суздаля в письме на имя Митрополита Агафангела, и из Перми в обращении к пастве — об упразднении коллегии и подтверждении запрещения Архиепископа Григория и его сообщников, причём обо всё этом лично сообщил ему в Свердловской тюрьме). Прошу Вас встать на мою точку зрения — и тогда Вы убедитесь, что я прав и поступить иначе не мог. Надеюсь, Вы припомните, что когда был прямо поставлен вопрос о местоблюстительстве в пользу Митрополита Агафангела, то я в сторону не уклонился, я был единомыслящим с Вами. В данном случае не могло быть речи о каких-либо затруднениях и препятствиях, потому что Митрополит Агафангел считался вторым кандидатом на мсстоблюстительство, и из письма Митрополита Сергия мне известно, что он получил полную свободу. Тем не менее успеха к моим внешним обстоятельствам не приложилось. По поводу последнего Вашего предложения осмеливаюсь ещё раз заявить, что бесспорно, я заслуживаю упрёка, как нарушивший моральный принцип. Искренне говорю, что я представляю сплошную рану, всё — боль, всё — страдания. В вашем присутствии я ещё сохранял относительное спокойствие, подбадриваемый надеждой услышать от Вас что-нибудь утешительное. Но после Вашего ухода, меня охватило чувство невыразимого страха и боязни, под напором которых я и вынужден был попятиться назад. Одиночка и обессиливающее влияние переживаемых невзгод ставят в такое положение, что иногда невольно валишь на свою голову. Виноват и каюсь. Наконец, позволю себе сказать несколько слов и по поводу поставленного против меня обвинения по 58/10 ст. Как-то Костин, сопровождал меня в баню, между прочим заметил, что это обвинение не представляет особого значения. Оно и совсем не имеет никакого значения, потому что не опирается ни на один факт. Я легко мог бы доказать это, если бы мне была представлена возможность.

По-видимому, разрушились шансы и на моё искреннее стремление показать на деле, а не на одном только заявлении своё отношение к советской власти. Тут я проявил полное подчинение её представителю, призвавшему меня к раскаянию при совершенно определённой надежде на выход из положения.

Вот всё, что долг и совесть побуждают высказать. Если не закрывать намерено глаза, то казалось бы, нет основания составить отрицательное представление обо мне, а тем более нанести такой жестокий укол, как присуждение после 5 лет в тюрьмах и ссылках, к новым 5 годам заключения при этом не принять в расчёт года предварительного заключения. Из общей сложности (11 лет) 7 лет уже отбыты, остаётся ещё более 3 54. Простите, что пишу Вам так откровенно, — угасая физически, я нуждаюсь в Вашей помощи. Настоящее заключение — не место для дряхлого старика, изнурённого болезнями, а оно продолжается уже 3-й год и разъедает организм, как ржа. Сознание одиночества в опасности перед смертью тяжёлым, холодным камнем ложится на сердце. Убедительно прошу Вас облегчить ношу моих страданий, — и не откажите поддержать моё ходатайство пред Председателем тов. Менжинским об оказании возможной милости.

Заодно уже прошу Вашего разрешения заказать зубы, без которых мне очень трудно обходиться, — цинга лишила последних. Митрополит Пётр (Полянский) Крутицкий».

И, наконец, второе заявление митрополита Петра (Полянского) всё тому же ПП ОПТУ по Уралу тов. Тучкову Евгению Александровичу от 19 марта 1933 года:

«Безмерно тяжёлая обстановка моего заключения побуждает просить Полномочное Представительство войти в моё положение и пощадить меня, как несовершившего ничего противузаконного. Круг моих потребностей ограничен до последних пределов. Мои прогулки большею частью начинаются с 9 часов вечера и позже, в такое неудобное время, когда неизменно впадаю в болезненный кризис, затрудняющий даже одеться, так что нередко приходится отказываться от этих прогулок и целые сутки безвыходно сидеть в камере. При том, слишком учащённые и глубокие дыхания на воздухе небезопасны в отношении горла, поражённого ларингитом. А между тем в свежем воздухе я очень нуждаюсь и мог бы среди дня пользоваться им с меньшим напряжением моих слабых сил. Вследствие невозможности получать продукты, необходимые для моего больного организма, глубоко вкоренилась цынга, угрожающая оставить без ног и лишившая последних зубов, что крайне затрудняет принятие твёрдой пищи. В настоящих условиях едва ли можно избавиться от этой страшной болезни, продолжающейся более 7 месяцев. Боязнь перед опасностью окончательно слечь приводит в ужас. Отсутствие необходимого призора и беспомощность, являющаяся вообще моим уделом, вызывают особую тревогу в моменты припадков, переходящие границы терпения. Ночи провожу почти без сна и трачу их на борьбу с болезнями. Настойчиво заявляют о себе неизвестность положения родственников и нужда в некоторых вещах. (Говоря коротко, непрерывная безрадостность и жгучие муки, разъедающие, как ржа, лишают всякой силы и воли к жизни и так изо дня в день, недели, годы пока, по-видимому, смерть не закроет глаза). Позволю себе заметить, что в общей сложности уже заканчиваю 10-летие (без 3–4 месяцев) своего скитания по тюрьмам и ссылкам. Если моё ходатайство 3 месяца назад пред т. Председателем ОГПУ об оказании мне милости по преклонному возрасту (71 г.) и болезненному состоянию, а также и по случаю величайших побед и событий в нашей стране оставлено без удовлетворения, то прошу Полномочное Представительство заменить мне или походатайствовать замену настоящего заключения на ссылку, приняв в соображение, что уже 2 года 7 месяцев (с 17 августа 1930 г.) томлюсь в строжайшей изоляции, к которой не был присуждён, и что никогда ещё мне пребывание в тюрьме не являлось наиболее мучительным, бьющим по здоровью, постоянно дёргающим и чрезвычайно болезненно нервирующим, как теперь. Такая продолжительная беспросветная жизнь (воплощающая всю совокупность человеческого страдания), смею думать, должна бы послужить основанием для освобождения меня от концлагерной жизни, которая, по состоянию моего здоровья, была бы также трудно переносимой.

Митрополит Пётр (Полянский) Крутицкий».

Глава пятая

Карпов

1

В статье под названием «2 сентября 1943 года» Илья Эренбург писал: «Год назад шли бои на улицах Сталинграда. Немцы карабкались на вершины Кавказа. Вероятно, самому Гитлеру это мнится бесконечно давним. Я уже не говорю о сентябре 1941 года, когда немцы каждый день брали какой-нибудь город. Тогда Москва вечером слушала лай зениток и знакомые слова «воздушная тревога», а Берлин упивался «экстренными сообщениями». Всё переменилось: берлинцам — зенитки и разрывы бомб, москвичам — сообщения о победах и орудийные салюты.

Чужестранец может спросить: почему же русские так часто говорят о необходимости активизации военных действий на западе? Если они освободили огромные территории от Владикавказа до Таганрога, от Сталинграда до Глухова, они могут освободить и оставшиеся под немецким гнётом области. Я постараюсь ответить на этот вопрос. Я буду говорить не о суждениях государственных деятелей: они сами говорят, когда считают это нужным. Я буду рупором среднего человека: лейтенанта Красной Армии, инженера, учительницы, механика, старика агронома, студентки.

Чем достигнуты наши победы? Самопожертвованием народа и каждого отдельного человека. Я не говорю, что на войне излишен счёт. Холодный рассудок, проверяющий чувства, необходим, даже в бою. Но одной арифметикой нельзя выиграть войну, тем более что у войны своя арифметика. Недаром народы часто называют свои победы «чудом»: «чудо на Марне», «чудо под Москвой». Это не чудеса — это законы войны, которая требует и рассудка и безрассудства. Я спрашиваю лейтенанта Комарова: «За что орден?..» Он отвечает: «Четыре танка, два «тигра». Он говорит об этом, как если бы речь шла о куропатках. Одной арифметикой ничего не объяснишь, и если можно цифрой передать толщину брони «тигра», то не поддаётся учёту другое: тоска, гнев, мужество Комарова…»

В своём военном дневнике 3 сентября 1943 года известный советский журналист Лазарь Бронтман отметит: «Наступление развивается. Чуть не каждый день радио сообщает: «Внимание. Во столько-то часов будет передаваться важное сообщение». Затем следует приказ главкома. Потом гремит салют. В понедельник мы должны были быть выходными. Но взяли Таганрог. Газета работала. Во вторник взяли Ельню и Глухов. Последовало два приказа. Работали. Отдыхали только в среду. Вчера, в четверг, новый приказ: Сумы.

Москвичи уже снова привыкли. И так же как во время нашего отступления молва сдавала без устали города, так и сейчас их бездумно и торопливо забирают. Позавчера распространился слух, что взят Брянск. Нашлись даже очевидцы, которые «слышали» это по радио…»

А 4 сентября всё того же 1943 года мало кому известный Георгий Григорьевич Карпов был вызван к товарищу Сталину. Этот вызов стал для него неким «громом среди ясного неба», потому что ещё совсем недавно Георгия Григорьевича направили для дальнейшего прохождения службы в Украинский штаб партизанского движения, которым руководил Тимофей Амвросиевич Строкач.

Срочно заказан из Москвы самолёт, который доставляет Карпова на Центральный аэродром. Тут же его ожидает чёрная машина из соответствующего ведомства. И как только Георгий Григорьевич садится на заднее сиденье, она несётся на большой скорости на Ближнюю дачу Иосифа Виссарионовича Сталина.

«Невысокая двухэтажная дача с двускатной крышей за лесом почти неприметна, — рассказывает М. В. Данченко. — Она тоже зелёная и возникает сразу, как только автомашина круто вывёртывается из царства деревьев на круг у главного входа в дом. Летом здесь бьёт фонтан в небольшом каменном бассейне. А кругом опять сосны стеной. Переступив порог дачи, посетитель попадал через небольшой тамбур в прихожую. Здесь он мог раздеться, привести себя в порядок и подготовиться, если нужно, к предстоящей беседе. Справа вдоль стены незатейливая деревянная вешалка персон на двадцать с надёжными никелированными крючками. К услугам посетителей — высокое зеркало и набор щёток для одежды и обуви. На полу во всю прихожую шерстяной ковёр с хитрым разноцветным узором. Однако первое, что бросалось в глаза каждому, кто приходил сюда, — это две большие карты на стене: одна — с линиями фронта и вторая — с условными обозначениями великих строек социализма.

Во внутренние помещения дачи можно было попасть через три двери.

Прямо в столовую и через неё налево — в спальню Сталина. Направо — в неширокий длинный коридор, где по правую руку располагались две жилые комнаты. Одна из них служила в прошлом детской и потом была приспособлена под кабинет. Вторая, тех же размеров и формы, потемнее, предназначалась для гостей. По другую сторону коридора находилась длинная открытая веранда. Никакой мебели на веранде не имелось, кроме передвижной вешалки для посетителей, которую переносили в прихожую, если не хватало той, что была там, да стоял широкий и низкий диван».

Сам Карпов позднее вспоминал:

«4.09.43 г. я был вызван к товарищу Сталину, где мне были заданы следующие вопросы:

а) что из себя представляет митрополит Сергий (возраст, физическое состояние, его авторитет в церкви, его отношение к властям),

б) краткая характеристика митрополитов Алексия и Николая,

в) когда и как был избран в патриархи Тихон,

г) какие связи Русская православная церковь имеет с заграницей,

д) кто являются патриархами Вселенским, Иерусалимским и другими,

е) что я знаю о руководстве православных церквей Болгарии, Югославии, Румынии,

ж) в каких материальных условиях находятся сейчас митрополиты Сергий, Алексий и Николай,

з) количество приходов православной церкви в СССР и количество епископата.

После того, когда мною были даны ответы на вышеуказанные вопросы, мне было задано три вопроса личного порядка:

а) русский ли я,

б) с какого года в партии,

в) какое образование имею и почему знаком с церковными вопросами».

Историк Б. Соколов считает, что «пойти на восстановление патриаршества и дать послабление Русской православной церкви вождя убедил нарком внутренних дел Лаврентий Берия, в годы войны ставший заместителем председателя Государственного комитета обороны. Ещё в конце 1920-х годов, будучи во главе чекистов Грузии, Лаврентий Павлович полностью подчинил своему влиянию Грузинскую православную церковь. Своим опытом он поделился ещё в 1929 году в специальной записке: «Длительной нашей работой нам удалось создать оппозицию католикосу Амвросию и тогдашней руководящей группе грузинской церкви, и… в 1927 году в январе месяце удалось полностью вырвать из рук Амвросия бразды правления Грузинской церковью и вместе с его приверженцами удалить от руководящей роли в Грузинской церкви. В апреле месяце, после смерти католикоса Амвросия, католикосом был избран митрополит Христофор, вполне лояльно относящийся к соввласти, и уже собор, избравший Христофора, декларировал своё лояльное отношение к власти и осудил политику и деятельность Амвросия, в частности, и грузинскую эмиграцию».

Берия даже возмущался, что партийные власти порой ставят его креатурам палки в колёса: «Лишение духовенства самых элементарных прав, как-то: свободы передвижения, без арестов и административных высылок, поставило грузинскую церковь перед фактом невозможности существования… Грузинская церковь стирается с лица земли… Творимые безобразия невероятны в правовом государстве…»

Конечно, ничего общего с правовым государством СССР не имел ни в 1929 году, ни 14 лет спустя. Но теперь, осенью 1943 года, Сталин пришёл к выводу, что эксперимент, удачно проведённый с грузинской церковью, пора повторить и с русской. Тут большое значение имела также позиция западных союзников. Общественное мнение Англии и США было весьма чувствительно к преследованиям по религиозным мотивам и в то же время сочувствовало борьбе Советского Союза против Германии. В Англии, например, комитет помощи СССР возглавлял настоятель Кентерберийского собора Хьюлетг Джонсон, придерживавшийся, кстати сказать, марксистских взглядов. Англиканская церковь собиралась послать делегацию в Москву. И, что ещё важнее, на носу был Тегеранский саммит. Так что самое время было вводить патриаршество и демонстрировать терпимость по отношению к православию — крупнейшей христианской конфессии в СССР. Главное же, с началом войны иерархи РПЦ продемонстрировали полную покорность советской власти и в высшей степени благоговейное отношение лично к Сталину».

А вот мнение церковного историка Д. В. Поспеловского: «… Сталин в Кремле встретился с тремя митрополитами 4 сентября 1943 г. Результатом встречи был созыв Собора уже через четверо суток. Почему такая спешка? Очень просто: Сталину нужен был второй фронт, и он надеялся добиться ускорения его открытия на предстоящей Тегеранской конференции. Он понимал, что в демократических государствах многое зависит от общественного мнения. А Черчилль и Рузвельт дали ему понять, что настроить общественное мнение их стран в пользу Советского Союза могут сведения о религиозной свободе в СССР. Не менее важным фактором была Англиканская церковь, руководство которой ещё с 1941 г. добивалось у советского правительства разрешения на визит к руководству Русской Православной Церкви. Сталин решил предварить встречу в Тегеране высоким визитом в СССР Англиканской Церкви. А для того чтобы произвести положительное впечатление на ашликан, нужны были Патриарх и торжественные богослужения, им возглавляемые. Видимость восстановления Церкви в СССР Сталину нужна была и в связи с начавшимся в 43-м году решительным продвижением Советской армии на запад — в районы, где за время немецкой оккупации было открыто 7,5 тыс. православных храмов».

«Почему Сталин вдруг вспомнил о церкви? — задаёт вполне резонный вопрос Д. А. Волкогонов в своей книге «Сталин». — Думаю, по двум причинам. Первое — Верховный Главнокомандующий оценил патриотическую роль церкви в войне и хотел поощрить эту деятельность. Второе обстоятельство связано с международными делами. Сталин готовился к первой встрече в верхах в конце года в Тегеране. Он ставил перед собой цель не только добиваться ускорения открытия второго фронта, но и увеличения объёма военной помощи. Немалую роль в этом мог сыграть Комитет помощи Советскому Союзу в Англии, возглавляемый одним из руководителей англиканской церкви X. Джонсоном. Сталин, получивший несколько посланий от настоятеля Кентерберийского собора, решил сделать публичный жест, который бы свидетельствовал о его более лояльном отношении к церкви вообще. Сталин понимал, что на Западе этот сигнал обязательно будет замечен и вызовет благожелательную реакцию. Не тщеславие бывшего недоучившегося семинариста двигало советским лидером, а сугубо прагматические расчёты в отношениях с союзниками».

2

На Ближней даче «местом торжеств и приёмов являлся большой зал-столовая. Сюда попадали сразу из прихожей. Украшений тут не было. Только справа в проёмах между окнами висели два больших портрета — В. И. Ленина и А. М. Горького.

Посредине зала стоял широкий полированный стол. У входа — небольшой салонный рояль из дерева. В 1945 г. рядом с роялем поставили… подарок американцев — автоматический проигрыватель грампластинок. Обстановка зала дополнялась двумя диванами — небольшим, с зеркальной спинкой и большим, того самого типа и цвета, которые стояли, пожалуй, во всех жилых и нежилых помещениях».

Тогда вождь по наблюдениям очевидцев был всё ещё энергичным и находчивым, с острым чувством юмора. Например, Милован Джилас увидел его «упрямым, резким, подозрительным, когда кто-либо не соглашался с ним».

«— Нужно создать специальный орган, который бы осуществлял связь с руководством церкви. Какие у вас есть предложения товарищ Карпов, — сказал Сталин.

— Товарищ Сталин, — Георгий Григорьевич немного замялся, — я не совсем готов ответить сейчас на ваш вопрос. Но я предлагаю организовать при Верховном Совете СССР отдел по делам культов, исходя из того соображения, что при ВЦИКе постоянно существовала действующая комиссия по делам культов.

— Это неправильное предложение, товарищ Карпов, — Сталин в упор посмотрел на собеседника. — Организовывать комиссию или отдел по делам культов при Верховном Совете Союза ССР не следует. Речь идёт только об организации специального органа при Правительстве Союза и речь может идти об образовании или комитета, или совета. Как вы думаете, товарищ Карпов?

— Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, товарищ Сталин.

— Хорошо, товарищ Карпов, — выдержав паузу, Сталин подошёл к нему ещё ближе. — Надо организовать при Правительстве Союза, то есть Совнаркоме, Совет, который назовём Советом по делам Русской православной церкви. На Совет будет возложено осуществление связей между Правительством Союза и патриархом. Совет самостоятельный решений не принимает, докладывает и получает указания от Правительства. Как вы думаете. — Сталин повернулся к присутствующим здесь же Маленкову и Берия. — Следует ли принимать мне митрополитов Сергия, Алексия и Николая?

Когда оба ответили утвердительно, назвав этот вызов фактом абсолютно положительным, то Сталин задал такой же вопрос и Карпову. Естественно, ему оставалось только повторить мнение соратников вождя».

Затем тут же, на даче, Карпов получил указание позвонить митрополиту Сергию и от имени Правительства передать дословно: «Говорит с Вами представитель Совнаркома Союза. Правительство имеет желание принять Вас, а также митрополитов Алексия и Николая, выслушать Ваши нужды и разрешить имеющиеся у Вас вопросы. Правительство может Вас принять или сегодня же, через час-полтора, или если это время Вам не подходит, то приём может быть организован завтра (в воскресение) или в любой день последующей недели».

«Тут же, в присутствии т. Сталина, созвонившись с Сергием и отрекомендовавшись представителем Совнаркома, — вспоминал Г. Г. Карпов, — я передал вышеуказанное и попросил обменяться мнениями с митрополитами Алексием и Николаем, если они находятся в данное время у митрополита Сергия.

После этого доложил т. Сталину, что митрополиты Сергий, Алексий и Николай благодарят за такое внимание со стороны Правительства и хотели бы, чтобы их приняли сегодня.

Двумя часами позднее митрополиты Сергий, Алексий и Николай прибыли в Кремль, где были приняты т. Сталиным в кабинете Председателя Совнаркома Союза ССР. На приёме присутствовали т. Молотов и я. Беседа т. Сталина с митрополитами продолжалась 1 час 55 мин».

3

Обращаясь к митрополитам, Сталин ясно дал понять, правда, как всегда в третьем лице, что Советское Правительство прекрасно осведомлено о проводимой ими патриотической работе в церквах с первого дня войны. Более того, он прямо заявил:

— Правительство получило очень много писем с фронта и из тыла, одобряющих позицию, занятую церковью по отношению к государству.

Коротко отметив положительное значение патриотической деятельности церкви за время войны он, наконец, попросил их высказаться об имеющихся у патриархии и у них лично назревших, но неразрешённых вопросов.

— Самым главным и наиболее назревшим вопросом является вопрос о центральном руководстве церкви, так как почти 18 лет я являюсь патриаршим местоблюстителем и лично думаю, что вряд ли где есть столь продолжительные трудности, — как самый старший выступил первым митрополит Сергий. — Синода в Советском Союзе нет с 1935 г., а потому я считаю желательным, чтобы Правительство разрешило собрать архиерейский Собор, который и изберёт патриарха, а также образует орган в составе 5–6 архиереев.

«Митрополиты Алексий и Николай также высказались за образование Синода и обосновали это предложение об образовании как наиболее желаемую и приемлемую форму, сказав также, что избрание патриарха на архиерейском Соборе они считают вполне каноничным, так как фактически церковь возглавляет бессменно в течение 18 лет патриарший местоблюститель митрополит Сергий, — в деталях запомнит Г. Г. Карпов. — Одобрив предложение митрополита Сергия, т. Сталин спросил:

а) как будет называться патриарх,

б) когда может быть собран архиерейский Собор,

в) нужна ли какая помощь со стороны Правительства для успешного проведения Собора (имеется ли помещение, нужен ли транспорт, нужны ли деньги и т. д.).

Сергий ответил, что эти вопросы предварительно ими между собой обсуждались и они считали бы желательным и правильным, если бы Правительство разрешило принять для патриарха титул патриарха Московского и всея Руси, хотя патриарх Тихон, избранный в 1917 г., при Временном правительстве, «патриархом Московским и всея России».

Тов. Сталин согласился, сказав, что это правильно.

На второй вопрос митрополит Сергий ответил, что архиерейский Собор можно будет собрать через месяц, и тогда

^{Ф. Э. Дзержинский}

^{Знаменитое здание на Лубянке. Современный вид}

^{Значок «Союза воинствующих безбожников»}

^{Обложка одного из номеров журнала «Безбожник у станка»}

^{Выступление председателя «Союза воинствующих безбожников» Емельяна Ярославского. 1926 г.}

^{Евгений Александрович Тучков (второй справа в первом ряду) среди сотрудников полномочного представительства ОГПУ по Уралу}

^{Одна из немногих сохранившихся фотографий председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпова}

^{Вынос ценностей из Симонова монастыря. 1920-е гг.}

^{Великий философ H.A. Бердяев}

^{Чудов монастырь в Кремле. Снесен при советской власти}

^{Церковь Спаса Преображения на Бору в Московском Кремле. Снесена в 1930-е гг.}

^{Суд над митрополитом Петроградским Вениамином. Июнь 1922 г.}

^{Митрополит Агафангел (Преображенский)}

^{Патриарх Тихон}

^{«Богоборцы» у очередного разбитого колокола}

^{Митрополит Алексий (Симанский)}

^{В. Р. Менжинский}

т. Сталин, улыбнувшись, сказал: «А нельзя ли проявить большевистские темпы?» Обратившись ко мне, спросил моё мнение, я высказался, что если мы поможем митрополиту Сергию соответствующим транспортом для быстрейшей доставки епископата в Москву (самолётами), то Собор мог быть собран и через 3–4 дня.

После короткого обмена мнениями договорились, что архиерейский Собор соберётся в Москве 8 сентября.

На третий вопрос митрополит Сергий ответил, что для проведения Собора никаких субсидий от государства они не просят.

Вторым вопросом митрополит Сергий поднял, а митрополит Алексий развил вопрос о подготовке кадров духовенства, причём оба просили т. Сталина, чтобы им было разрешено организовать богословские курсы при некоторых епархиях.

Тов. Сталин, согласившись с этим, в то же время спросил, почему они ставят вопрос о богословских курсах, тогда как Правительство может разрешить организацию духовной академии и открытие духовных семинарий во всех епархиях, где это нужно.

Митрополит Сергий, а затем ещё больше митрополит Алексий сказали, что для открытия духовной академии у них ещё очень мало сил и нужна соответствующая подготовка, а в отношении семинарий — принимать в них лиц не моложе 18 лет они считают неподходящим по времени и прошлому опыту, зная, что пока у человека не сложилось определённое мировоззрение, готовить их в качестве пастырей весьма опасно, так как получается большой отсев, и, может быть, в последующем, когда церковь будет иметь соответствующий опыт работы с богословскими курсами, встанет этот вопрос, но и то организационная и программная сторона семинарий и академий должна быть резко видоизменена.

Тов. Сталин сказал: «Ну, как хотите, это дело ваше, а если хотите богословские курсы, начинайте с них, но Правительство не будет иметь возражений и против открытия семинарий и академий».

Третьим вопросом Сергий поднял вопрос об организации издания журнала Московской патриархии, который бы выходил один раз в месяц и в котором освещались бы как хроника церкви, так и статьи и речи богословского и патриотического характера.

Тов. Сталин ответил: «Журнал можно и следует выпускать». Затем митрополит Сергий затронул вопрос об открытии церквей в ряде епархий, сказав, что об этом перед ним ставят вопросы почти все епархиальные архиереи, что церквей мало и что уж очень много лет церкви не открываются. При этом митрополит Сергий сказал, что он считает необходимым предоставить право епархиальному архиерею входить в переговоры с гражданской властью по вопросу открытия церквей.

Митрополиты Алексий и Николай поддержали Сергия, отметив при этом неравномерность распределения церквей в Советском Союзе и высказав пожелание в первую очередь открывать церкви в областях и краях, где нет совсем церквей или где их мало.

Тов. Сталин ответил, что этому вопросу никаких препятствий со стороны Правительства не будет. Затем митрополит Алексий поднял вопрос перед т. Сталиным об освобождении некоторых архиереев, находящихся в ссылке, в лагерях, в тюрьмах и т. д.

Тов. Сталин сказал им: «Представьте такой список, его рассмотрим».

Сергий поднял тут же вопрос о предоставлении права свободного проживания и передвижения внутри Союза и права исполнять церковные службы бывшим священнослужителям, отбывшим по суду срок своего заключения, т. е. вопрос был поднят о снятии запрещений, вернее, ограничений, связанных с паспортным режимом.

Тов. Сталин предложил мне этот вопрос изучить.

Митрополит Алексий, попросив разрешения у т. Сталина, специально остановился на вопросах, имеющих отношение к церковной кассе, а именно:

а) митрополит Алексий сказал, что он считает необходимым предоставление епархиям права отчислять некоторые суммы из касс церквей и из касс епархий в кассу центрального церковного аппарата для его содержания (патриархия, Синод), и в связи с этим же митрополит Алексий привёл пример, что инспектор по административному надзору Ленсовета Татаринцева такие отчисления делать не разрешила;

б) что в связи с этим же вопросом он, а также митрополиты Сергий и Николай считают необходимым, чтобы было видоизменено Положение о церковном управлении, а именно чтобы священнослужителям было дано право быть членами исполнительного органа церкви.

Тов. Сталин сказал, что против этого возражений нет.

Митрополит Николай в беседе затронул вопрос о свечных заводах, заявив, что в данное время церковные свечи изготовляются кустарями, продажная цена свечей в церквах весьма высокая и что он, митрополит Николай, считает лучшим предоставить право иметь свечные заводы при епархиях.

— Церковь может рассчитывать на всестороннюю поддержку Правительства во всех вопросах, связанных с её организационным укреплением и развитием внутри СССР, — ответил Сталин и, выдержав паузу добавил: — Соответственно не может быть препятствий и к открытию при епархиальных управлениях свечных заводов и других производств.

Затем Верховный главнокомандующий обращается к Г. Г. Карпову:

— Надо обеспечить право архиерея распоряжаться церковными суммами. Не надо делать препятствий к организации семинарий, свечных заводов и т. д.

И снова к митрополитам:

— Если нужно сейчас или если нужно будет в дальнейшем, государство может отпустить соответствующие субсидии церковному центру. Вот мне доложил товарищ Карпов, что вы очень плохо живёте: тесная квартирка, покупаете продукты на рынке, нет у вас никакого транспорта. Поэтому Правительство хотело бы знать, какие у вас есть нужды и что вы хотели бы получить от Правительства?

— В качестве помещений для патриархии и для патриарха я просил бы принять внесённые митрополитом Алексием предложения о предоставлении в распоряжение патриархии бывшего игуменского корпуса в Новодевичьем монастыре. А что касается обеспечения продуктами, то эти продукты они покупают на рынке, но в части транспорта просил бы помочь, если можно, выделением машины, — за всех ответил митрополит Сергий.

— Помещения в Новодевичьем монастыре товарищ Карпов посмотрел: они совершенно неблагоустроенны, требуют капитального ремонта, и, чтобы занять их, надо ещё много времени. Там сыро и холодно. Ведь надо учесть, что эти здания построены в XVI веке. Правительство вам может предоставить завтра же вполне благоустроенное и подготовленное помещение, предоставив вам 3-этажный особняк в Чистом переулке, который занимался ранее бывшим немецким послом Шуленбургом. Но это здание советское, не немецкое, так что вы можете совершенно спокойно в нём жить. При этом особняк мы вам предоставляем со всем имуществом, мебелью, которая имеется в этом особняке, а для того, чтобы лучше иметь представление об этом здании, мы сейчас вам покажем план его…

Через несколько минут представленный т. Сталину т. Поскрёбышевым план особняка по Чистому переулку, дом 5, с его подворными постройками и садом был показан для ознакомления митрополитам, причём было условлено, что на другой день, 4 сентября, т. Карпов предоставит возможность митрополитам лично осмотреть указанное выше помещение.

После чего Сталин снова вернулся к вопросу о продовольственном снабжении:

— На рынке продукты покупать вам неудобно и дорого, и сейчас продуктов на рынок колхозник выбрасывает мало. Поэтому государство может обеспечить продуктами вас по государственным ценам. Кроме того, мы завтра-послезавтра предоставим в ваше распоряжение 2–3 легковые автомашины с горючим. А теперь, есть ли у вас ещё какие-либо вопросы но мне? Нет ли других нужд у церкви?

Все трое заявили, что особых просьб больше они не имеют, но иногда на местах бывает переобложение духовенства подоходным налогом, на что т. Сталин обратил внимание и предложил мне в каждом отдельном случае принимать соответствующие меры проверки и исправления.

После этого т. Сталин сказал митрополитам: «Ну, если у вас больше нет к Правительству вопросов, то, может быть, будут потом. Правительство предполагает образовать специальный государственный аппарат, который будет называться Совет по делам Русской православной церкви, и председателем Совета предполагается назначить т. Карпова. Как вы смотрите на это?»

Все трое заявили, что они весьма благожелательно принимают назначение на этот пост т. Карпова.

Тов. Сталин сказал, что Совет будет представлять собою место связи между Правительством и церковью и председатель его должен докладывать Правительству о жизни церкви и возникающих у неё вопросах.

Затем, обращаясь ко мне, т. Сталин сказал: «Подберите себе 2–3 помощников, которые будут членами вашего Совета, образуйте аппарат, но только помните: во-первых, что вы не обер-прокурор; во-вторых, своей деятельностью больше подчёркивайте самостоятельность церкви».

После этого т. Сталин, обращаясь к т. Молотову, сказал: «Надо довести об этом до сведения населения, так же как потом надо будет сообщить населению и об избрании патриарха».

В связи с этим Вячеслав Михайлович Молотов тут же стал составлять проект коммюнике для радио и газет, при составлении которого вносились соответствующие замечания, поправки и дополнения как со стороны т. Сталина, так и отдельные со стороны митрополитов Сергия и Алексия».

4

Газета «Известия» от 5 сентября 1943 года

«4 сентября с. г. у Председателя Совета Народных Комиссаров СССР т. И. В. Сталина состоялся приём, во время которого имела место беседа с патриаршим местоблюстителем митрополитом Сергием, Ленинградским митрополитом Алексием и экзархом Украины Киевским и Галицким митрополитом Николаем.

Во время беседы митрополит Сергий довёл до сведения Председателя Совнаркома, что в руководящих кругах православной церкви имеется намерение созвать Собор епископов для избрания патриарха Московского и всея Руси и образования при патриархе Священного Синода.

Глава Правительства т. И. В. Сталин сочувственно отнёсся к этим предложениям и заявил, что со стороны Правительства не будет к этому препятствий.

При беседе присутствовал Заместитель Председателя Совнаркома СССР т. В. М. Молотов».

5

Из рассказа старого заслуженного протоиерея Константина Быстреевского протоиерею Сергею Окунёву: «После революционного лихолетья он работал на одном из больших ленинградских предприятий. Вкусил весь ужас блокады. Но однажды, когда он молился в храме, его узнал один из клириков. Подошёл к нему и любезно предложил снова стать священником для чего сегодня вечером они встретятся в условном месте и тот отведёт его к митрополиту Алексию. «И, вот, — рассказывал мне отец Константин, — ближе к вечеру мы, как и все священнослужители блокадного Ленинграда стекались на второй этаж Никольского собора, где были уже расставлены столы ломившиеся от закусок, вин и фруктов. Складывалось такое впечатление, будто нет ни голода, ни войны, ни блокады. Во главе стола сидел митрополит Ленинградский и Ладожский Алексий Симанский — будущий патриарх Алексий Первый. Меня подвели к митрополиту, который узнал меня, милостиво принял и позволил сесть за стол. Вместе с батюшками допускались к столу и матушки, одетые как на бал».

Во время ужина произносились бесчисленные тосты за Сталина, Берию, Кагановича и прочих именитых коммунистов. Так «переживала» блокаду МП. Остатки же ужина разбирались сумками по домам. И на эти-то остатки и кусочки сахара, колбаски, хлебушка различными путями скупались те самые бриллианты, золотые и серебряные столовые приборы, кресты и панагии с драгоценными камнями, которыми щеголяли послевоенные протоиереи и епископы.

Незадолго до моего отъезда в Австралию, в Чистом переулке из открытых окон здания во дворе МП я слышал громкий спор между епископом Арсением и одним старым протоиереем. Священник предлагал бриллиантовый крест митрополиту за 40 тысяч, а иерарх упирался и говорил, что он больше 20-ти не стоит. А откуда был у этого протоиерея такой дорогой крест?! Наверное купил по случаю за несколько кусочков сахара или колбаски…

Конечно, каждый человек, стоя между жизнью и смертью, имеет право выбрать жизнь. Речь о другом. Формально по закону в советское время Церковь была отделена от государства, но фактически, являлась одним из звеньев государственного идеологического аппарата. Особенно это касалось Отдела Внешних Сношений. МП и её деятельность зорко контролировались КГБ и другими государственными органами. Об отделении от государства МП и не мечтала, да и не желала этого. Создав номенклатурную Церковь, Сталин отделил Церковь от народа, от его радостей и печалей.

Так, неплохо живя в блокадном Ленинграде, ни один священник не пожелал разделить участь своих прихожан. Этот эпизод — есть горький срам, вошедший в историю МП!»

6

«14 сентября 1943 года за подписью И. Сталина Совнарком СССР принял постановление «Об организации Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР», — рассказывает Т. А. Чумаченко. — 7 октября правительство СССР своим постановлением за № 1095 утвердило «Положение о Совете по делам Русской православной церкви при СНК СССР». Первый пункт Положения, формулирующий основную функцию Совета, буквально повторял сталинское указание: «Совет по делам Русской православной церкви при Совнаркоме СССР осуществляет связь между Правительством СССР и патриархом Московским и всея Руси по вопросам Русской православной церкви, требующим разрешения Правительства СССР». Неопределенность в обозначении цели деятельности нового правительственного органа компенсировалась правами, которые получал Совет: «требовать от центральных и местных органов предоставление необходимых сведений и материалов по вопросам, связанным с Русской православной церковью; образовывать комиссии для разборки отдельных вопросов; все центральные учреждения и ведомства СССР предварительно согласовывают с Советом по делам РПЦ проводимые ими мероприятия, связанные с вопросами, относящимися к Русской православной церкви…». На Совет по делам РПЦ возлагались задачи: предварительное рассмотрение вопросов, касающихся Церкви, разработка проектов законодательных актов и постановлений, «своевременное информирование» правительства о положении РПЦ в стране, общий учёт церквей и составление статистических сводок.

Место Совета по делам РПЦ в системе государственных учреждений и его статут были определены Государственной штатной комиссией при С НК СССР от 23 ноября 1943 года — Совет был зарегистрирован как учреждение системы ведомства СНК и подчинённое непосредственно правительству СССР.

Для Совета по делам Русской православной церкви было подобрано здание — двухэтажный особняк по улице Кропоткина, 20. По распоряжению В. М. Молотова помещения особняка были освобождены в двухдневный срок (первый этаж был занят под жилые квартиры, на втором этаже располагались парткабинет и библиотека Фрунзенского РК ВКП(б). В конце сентября 1943 года аппарат нового органа начал свою работу. Первоначально он включал в себя должности заместителя председателя, помощника председателя, ответственного секретаря, референта, группу инспекторов из 4-х человек и обслуживающий персонал.

Руководство Совета по делам РПЦ — или «члены Совета» — представляли председатель, его заместитель, два члена и ответственный секретарь. Кандидаты на эти должности утверждались Совнаркомом СССР. Кроме того, должности председателя Совета и его заместителя вошли в список номенклатурных должностей — утверждение на них происходило на Секретариате ЦК ВКП(б). Г. Г. Карпов, назначенный на должность председателя Совета, сохранил, по рекомендации В. М. Молотова, и пост начальника Отдела в структуре НКГБ. В беседе с Карповым 13 октября 1943 г. он заявил: «Если ваше должностное положение в НКГБ не публикуется в газетах и не придано официальной гласности, то я считаю возможным совмещение, но решим это позднее». Совмещение должностей продолжалось до марта 1955 года, вплоть до увольнения Г. Карпова из КГБ СССР. Его заместитель и помощник также были людьми из наркомата госбезопасности. Заместителем председателя Совета был назначен майор госбезопасности К. А. Зайцев. Его кандидатура была определена самим Карповым. Им же на должность помощника председателя был рекомендован майор НКГБ Блинов. Остальной штат формировал Отдел кадров Управления делами СНК. Однако штат нового органа формировался с трудом — на работу в Совет по делам РПЦ, по словам самого Карпова, шли неохотно. Председатель попросил вмешаться В. М. Молотова. Позвонив управляющему делами СНК Я. Чадаеву, В. М. Молотов распорядился помочь Совету во всех отношениях и указал при этом: «…весь личный состав нужно поставить в привилегированное положение. Выдайте соответствующие пайки для сотрудников аппарата». В результате руководящий состав Совета получил право пользоваться услугами Кремлёвской столовой и 4-го Управления Минздрава СССР, членам Совета были повышены должностные оклады и назначены персональные надбавки (председателю Совета к должностному окладу в 2500 рублей полагалась персональная надбавка в 1400 рублей; его заместителю — к окладу в 2 тыс. рублей надбавка была определена в сумме 850 рублей), всем сотрудникам Совета по делам РПЦ давались отсрочки по мобилизации в действующую армию. Всего Штатная комиссия при СНК СССР утвердила штатное расписание Совета и на 1943 г., и на 1944 г. на 41 человека. Однако к 1943 году удалось укомплектовать штат лишь в составе 25 человек, а в 1944 году — в составе 27 человек. Кадровая проблема была решена лишь к 1945 году».

7

На этот раз Карпов вошёл в палату к Тучкову почти незаметно. Успел тихонько присесть рядом с кроватью, выложить что-то на тумбочку из кожаного портфеля, скрытое от посторонних бумажным пакетом.

— Ну, здравствуй, дорогой Евгений Александрович, — слегка улыбнувшись, негромко сказал Карпов, когда Тучков открыл глаза.

— Здравствуй, Георгий Григорьевич. Спасибо, что не забываешь.

— Вот принёс тебе гостинца, потом всё тебе подадут.

— Спасибо.

Карпов словно нервничал, разглядывая госпитальную палату и вроде бы подыскивая какие-то подходящие слова, но больной, видимо, сам хотел разговора.

— Как твои дела, как успехи на поприще работы с Церковью?

— Да всё так же, по-старому, ничего нового, как, впрочем, и интересного. Уставать стал. Сам понимаешь, годы берут своё. Скоро пора подумать и о пенсии. А она, судя по всему, не за горами. Наше поколение сделало своё дело, а теперь надо давать дорогу молодым.

— Ну, ты уж совсем загнул, Георгий Григорьевич. Извини за прямоту, — Тучков даже немного приподнялся. — Ведь ты на своём месте и тебе замены нет!

— Да нет, дорогой Евгений Александрович. Чувствую, что мне уже в спину дышат.

— Ничего, пусть дышат. Ты же с таким опытом, куда им недорослям. Кишка тонка.

— Дело нынче не в опыте, а в политике. Политика, как сам знаешь, круто изменилась. Очень круто, — Карпов даже вздохнул. — Товарища Сталина изволят обвинять, ну а мы-то с тобой при нём верой и правдой служили. Поверь мне, доберутся. Ей-богу, доберутся.

— Скажи, пожалуйста, Георгий Григорьевич, а сколько раз ты всего встречался с нашим великим вождём?

— Только три раза. Только три, — грустно ответил Карпов. — Как сейчас помню: в сентябре 43-го, в январе 45-го и в феврале 49-го.

— Надо же, как тебе повезло. А я ведь только два раза и все в феврале 1930 года…

* * *

Из тетрадей (журналов) записей лиц, принятых ИЛ. Сталиным:

«18 февраля 1930 года.

1. Антонов-Овсеенко 16 ч.35 мин. выход 17 ч.20 мин.

2. Тучков (ОПТУ) 17 ч. 22 мин.

26 февраля 1930 года:

1. Тучков (ОПТУ) 17 ч. 10 мин.

2. Кашкаров 20 ч. 15 мин. выход 21 ч. 10 мин.».

«5 сентября 1943 года:

1. тов. Молотов 0 ч. 15 м. — 2 ч.35 м.

2. тов. Меркулов 0 ч. 40–2 ч.

3. тов Карпов НКВФ 0 ч. 40–2 ч.

4. митрополит Сергий 0 ч. 40–2 ч.

5. митрополит Алексей 0 ч. 40–2 ч.

6. митрополит Николай 0 ч. 40–2 ч.

7. тов. Маленков 2.20–2 ч. 35 м.

8. тов. Микоян 2 4.15–2 ч. 35 м.

9. тов. Берия 2–20 — 2 ч. 35 м. Последние вышли 2 ч. 35 м.

5/IХ 43:

19 января 1945 года:

1. т. Молотов 20.30–23.10

2. т. Карпов 21.05–21.40

3. т. Берия 22.15–23.10

4. т. Маленков 22.15–23.10

5. т. Булганин 22.30–23.10. Последние вышли 23.10

24 февраля 1949 года

1. тов. Булганин 22.10–22.45

2. тов. Маленков 22.10–22.45

3. тов. Каганович 22.10–22.45

4. тов. Ворошилов 22.10–22.45

5. тов. Берия 22.10–22.45

6. тов. Вознесенский 22.10–22.45

7. тов. Микоян 22.10–22.45

8. тов. Молотов 22.10–22.45

9. тов. Косыгин 22.10–22,45

10. тов. Карпов (Сов. пр. церк). 22.15–22.40

Последние вышли в 22.45 м.».

8

Георгий Григорьевич Карпов родился 7 июня 1898 г. в Кронштадте в семье известного краснодеревщика, резчика по дереву Григория Петровича Карпова, участвовавшего в оформлении таких памятников архитектуры, как Морской Никольский собор.

Есть данные о том, что Георгий Григорьевич учился в духовной семинарии. Но этот факт точно не установлен. Зато доподлинно известно, что он обучался в Петроградском университете в 20-е гг. Окончить его помешала чекистская работа.

В партии с 1920 г. С 1918 по 1922 г. служил на флоте (РККФ). После срочной службы с 1922 г. по 1928 г. в Особом отделе ВЧК ГПУ. С 1928 г. по 1936 г. в контрразведывательном, секретно-политическом отделах полномочного представительства ОГПУ по Ленинградской области — УГБ Управления НКВД по Ленинградской области. Заместитель начальника Управления НКВД по Карельской АССР.

С июля 1937 г. — заместитель начальника, начальник IV отдела (Секретно-политический) УГБ Управления НКВД по Ленинградской области, уполномоченный II отдела ГУГБ НКВД СССР.

С 1938 по 1939 г. — начальник Псковского окружного отдела НКВД.

В 1939 г. — начальник Отделения (борьба с духовенством) II отдела (Секретно-политический) ГУГБ НКВД СССР.

В 1941 г. — заместитель начальника III отдела III управления (Секретно-политического) НКГБ СССР.

С декабря 1941 г. по 1943 г. — начальник IV отдела III управления (Секретно-политического) НКВД СССР (с 13 августа 1941 г. 4-й отдел 3 управления НКВД, занимался борьбой с духовенством всех конфессий; до него с 26 февраля 1941 г. — 4 отдел 3 управления НКГБ СССР; до него с 29 сентября 1938 г. — 10 отделение 2 отдела ГУГБ НКВД СССР).

Специальные звания: (в феврале 1941 г.) майор государственной безопасности, полковник государственной безопасности (февраль 1943 г.).

С 1943 г. по 20 июля 1947 г. — начальник V отдела (отдел «О» — оперативная работа по духовенству всех конфессий) II управления НКГБ-МГБ СССР, полковник ГБ, комиссар государственной безопасности, генерал-майор ГБ (9 июля 1945 г. — Постановление СНК СССР № 1663).

В 1938 г. награждён орденом Красной Звезды «За выполнение важнейших задач».

22 августа 1945 г. — орденом Трудового Красного Знамени (Указ Президиума Верховного Совета СССР № 255/572). А также орденом Ленина.

Кроме того, был награждён орденами за выслугу лет, медалями.

С 14 сентября 1943 г. по 21 февраля 1960 г. — председатель Совета по делам Русской православной церкви при СНК — СМ СССР.

Сам генерал Карпов был среднего роста. Производил впечатление человека интересного, серьёзного, целеустремлённого. Прекрасно знающего своё дело. Жизненный опыт подчёркивала его седая шевелюра и открытый лоб. На вид осторожен, предусмотрителен, сосредоточен. На фото всегда без дежурной улыбки, всегда серьёзен. Носил хорошие костюмы, белые рубашки и модные галстуки в полоску. В правом верхнем кармане пиджака всегда белый платок. Следует отметить, что костюмы всё же носить не научился, в чём скорее всего виновато его пролетарское происхождение. Хотя не факт.

Глава шестая

Бердяев и истоки богоборчества

1

Город Кламар расположен в окрестностях Парижа. Именно здесь Николай Александрович Бердяев снял квартиру в 1924 году, обосновавшись после недолгой жизни в Берлине. Именно здесь в 1938 году он переехал в дом, который оставила ему в наследство друг семьи и страстная поклонница его философии англичанка Ф. Вест. Именно здесь он вёл всё тот же московский образ жизни: «У него устраивались регулярные воскресные посиделки, похожие на московские «вторники». Среди постоянных гостей можно было увидеть многих известных представителей русской эмиграции во Франции. Пьер Паскаль, регулярно посещавший бердяевские воскресения, так описывал эти собрания: «Там бывали русские, заезжие иностранцы, французы. Усаживались вокруг стола, пили чай, всегда с щедрым и великолепным угощением… и болтали о том, о сём. Николай Александрович задавал вопросы, направлял разговор к более серьёзной беседе, которая затем занимала остаток дня… Он одушевлял дискуссии, придавал им интерес, иногда прямо наслаждение своими остротами, обобщениями, категорическими выводами и… вспышками гнева…» (Волкогонова О. Д. Н. Бердяев. Интеллектуальная биография).

2

В обычный будничный вечер Николай Александрович как всегда находился в своём рабочем кабинете. Работа не ладилась, и он расположился у окна в надежде найти ту самую нить, которая вдруг оборвалась… За окном ветер боролся с тучами, но вместо того, чтобы разогнать их, наоборот, пригнал… И зарядил абсолютно сумасшедший дождь… Может, он и навеял эти воспоминания…

В революционные дни октября 17-го он всё также спокойно писал в своём кабинете очередную статью. Где-то рядом под окнами рвались снаряды, вскрикивала прислуга, оглашая дом дикими воплями. И только тогда он выходил и спрашивал: «Скажите, пожалуйста, в чём, собственно, дело? Ну, ничего же особенного не происходит». А потом снова садился за работу. Правда, однажды всё же один снаряд угодил в комнату над кабинетом и чудом не разорвался. Только когда раздался этот страшный и незабываемый удар и задрожал дом, все бросились вниз по лестнице. Не бежал только он один. И лишь разыскав свою любимую собаку, пошёл вслед за всеми. Пошёл не спеша.

В сентябре 1922 года он выехал из России навсегда. Как не запомнить не то, что писал сам, а что пережил в эти полные трагизма дни — расставания с родиной: «Мы ехали через Петербург и из Петербурга морем в Штеттин и оттуда в Берлин.

Высылаемых было около 25 человек, с семьями это составляло приблизительно 75 человек. Поэтому из Петербурга в Штеттин мы наняли целый пароход, который целиком и заняли. Пароход назывался «Oberburgemeister Haken». Когда мы переехали по морю советскую границу, то было такое чувство, что мы в безопасности, до этой границы никто не был уверен, что его не вернут обратно. Но вместе с этим чувством вступления в зону большей свободы у меня было чувство тоски расставания на неопределённое время со своей родиной. Поездка на пароходе по Балтийскому морю была довольно поэтическая. Погода была чудесная, были лунные ночи. Качки почти не было, всего около двух часов качало за всё путешествие. Мы, изгнанники с неведомым будущим, чувствовали себя на свободе. Особенно хорош был лунный вечер на палубе. Начиналась новая эпоха жизни. По приезде в Берлин нас очень любезно встретили немецкие организации и помогли нам на первое время устроиться. Представители русской эмиграции нас не встретили».

Вспомнилось, как капитан парохода говорил: «За всё время своего долголетнего плавания я не помню такого тихого моря. Обратите внимание, что на мачте во время всего нашего пути сидит птица. Это необыкновенный знак, господа!»

«Некоторое время я жил сравнительно спокойно. Положение начало меняться с весны 22 года. Образовался антирелигиозный фронт, начались антирелигиозные преследования. Лето 22 года мы провели в Звенигородском уезде, в Барвихе, в очаровательном месте на берегу Москвы-реки, около Архангельского Юсуповых, где в то время жил Троцкий. Леса около Барвихи были чудесные, мы увлекались собиранием грибов. Мы забывали о кошмарном режиме, он чувствовался меньше в деревне. Однажды я поехал на один день в Москву. И именно в эту ночь, единственную за всё лето, когда я ночевал в нашей московской квартире, явились с обыском и арестовали меня. Я опять был отвезён в тюрьму Чека, переименованную в Гэпэу. Я просидел около недели. Меня пригласили к следователю и заявили, что я высылаюсь из советской России за границу. С меня взяли подписку, что в случае моего появления на границе СССР я буду расстрелян. После этого я был освобождён. Но прошло около двух месяцев, прежде чем удалось выехать за границу. Высылалась за границу целая группа писателей, учёных, общественных деятелей, которых признали безнадёжными в смысле обращения в коммунистическую веру. Это была очень странная мера, которая потом уже не повторилась. Я был выслан из своей родины не по политическим, а по идеологическим причинам».

Что-то хотелось вспомнить ещё, но зашёл в гости, да ещё с такого дождя человек, неизвестный прежде человек, поговорить. Самое главное, что он был соотечественником, а ещё его интересовала волнующая и захватывающая тема. Как отказать? Пришлось бросить работу и выступить в качестве лектора. Почему? Да, потому что, один его вопрос поднимал целую глыбу, а ответить на него непременно должен был он — известный русский философ.

— Почему вы называете приёмы Петра I большевистскими? — даже не успев присесть, сразу же спросил незнакомец.

— Потому, что он хотел уничтожить старую московскую Россию, вырвать с корнем те чувства, которые лежали в основе её жизни. И для этой цели он не остановился перед казнью собственного сына, приверженца старины. Приёмы Петра относительно церкви и старой религиозности очень напоминают приёмы большевизма. Он не любил старого московского благочестия и был особенно жесток в отношении к старообрядчеству и староверию. Пётр высмеивал религиозные чувства старины, устраивал всешутейший собор с шутовским патриархом. Это очень напоминает антирелигиозные манифестации безбожников в советской России. Пётр создал синодальный строй, в значительной степени скопированный с немецкого протестантского образца, и окончательно подчинил церковь государству.

— Так вы хотите сказать, что Пётр собственными руками унизил русскую церковь? — нервно уточнил гость.

— Нет, не он был виновником унижения русской церкви. Уже в московский период церковь была в рабьей зависимости от государства. Авторитет иерархии в народе пал раньше Петра. Религиозный раскол нанёс страшный удар этому авторитету. Уровень просвещения и культуры церковной иерархии был очень низкий. Поэтому церковная реформа Петра была вызвана необходимостью. Но она была произведена насильнически, не щадя религиозного чувства народа.

— Как это?

— Очень просто. Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным, между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации.

Но большевистская революция путём страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом её значение. Переворот же Петра, усилив русское государство, толкнув Россию на путь западного и мирового просвещения, усилил раскол между народом и верхним культурным и правящим слоем. Пётр секуляризировал православное царство, направил Россию на путь просветительства. Этот процесс происходил в верхних слоях русского общества, в дворянстве и чиновничестве, в то время как народ продолжал жить старыми религиозными верованиями и чувствами. Самодержавная власть царя, фактически принявшая форму западного просвещённого абсолютизма, в народе имела старую религиозную санкцию, как власть теократическая. Ослабление духовного влияния официальной церкви было неизбежным результатом реформы Петра и вторжения западного просвещения. Рационализм проник в самую церковную иерархию. Знаменитый митрополит эпохи Петра Феофан Прокопович был, в сущности, протестантом рационалистического типа. Но в Петровскую эпоху это имело свою компенсацию в ряде святых, которых не знала московская эпоха, в старчестве, в подземной духовной жизни.

Западное просвещение XVIII века в верхних слоях русского общества было чуждо русскому народу. Русское барство ХУШ века поверхностно увлекалось вольтерианством в одной части, мистическим масонством в другой. Народ же продолжал жить старыми религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чуждую расу. Просветительница и вольтерианка Екатерина Вторая, переписывавшаяся с Вольтером и Дидро, окончательно создала те формы крепостного права, которые вызвали протест заболевшей совести русской интеллигенции XIX века. Влияние Запада первоначально ударило по народу и укрепило привилегированное барство. Такие люди, как Радищев, были исключением. Лишь в XIX веке влияния Запада на образовавшуюся русскую интеллигенцию породили народодюбие и освободительные стремления. Но и тогда образованные и культурные слои оказались чужды народу. Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и нижним слоем, как в петровской императорской России. И ни одна страна не жила одновременно в столь разных столетиях, от XIV и XIX и даже до века грядущего, до XX века. Россия XVIII и XIX столетий жила совсем не органической жизнью. В душе русского народа происходила борьба Востока и Запада и борьба эта продолжается в русской революции. Русский коммунизм есть коммунизм восточный. Влияние Запада в течение двух столетий не овладело русским народом. Мы увидим, что русская интеллигенция совсем не была западной по своему типу, сколько бы она ни клялась западными теориями. Созданная Петром империя внешне разрасталась, сделалась величайшей в мире, в ней было внешнее принудительное единство, но внутреннего единства не было, была внутренняя разорванность. Разорваны были власть и народ, народ и интеллигенция, разорваны бьши народности, объединённые в российскую империю. Империя с её западного типа государственным абсолютизмом менее всего осуществляла идею Третьего Рима. Самый титул императора, заменивший титул царя, по славянофильскому сознанию был уже изменой русской идее. Деспотический Николай I был типом прусского офицера. При дворе и в высших слоях бюрократии немецкие влияния были очень сильны. Основное столкновение было между идеей империи, могущественного государства военно-полицейского типа, и религиозно-мессианской идеей царства, которое уходило в подземный слой, слой народный, а потом в трансформированном виде в слой интеллигенции. Столкновение между сознанием империи, носителем которого была власть, и сознанием интеллигенции будет основным для XIX века. Власть всё более и более будет отчуждаться от интеллигентных, культурных слоев общества, в которых будут нарастать революционные настроения…

— Так вы утверждаете, что между Святой Русью и империей существовал конфликт, который и стал причиной катастрофы нашего с вами Отечества? — воспользовавшись паузой, почти шёпотом сказал незнакомец.

— Да, я так утверждаю. Посмотрите же сами… К XIX веку Россия оформилась в огромное, необъятное мужицкое царство, закрепощённое, безграмотное, но обладающее своей народной культурой, основанной на вере, с господствующим дворянским классом, ленивым и малокультурным, нередко утерявшим религиозную веру и национальный образ, с царём наверху, в отношении к которому сохранилась религиозная вера, с сильной бюрократией и очень тонким и хрупким культурным слоем. Классы всегда в России были слабы, подчинены государству, они даже образовывались государственной властью. Сильными элементами были только монархия, принявшая форму западного абсолютизма, и народ. Культурный слой чувствовал себя раздавленным этими двумя силами. Интеллигенция XIX века стояла над бездной, которая всегда могла развернуться и её поглотить. Лучшая, наиболее культурная часть русского дворянства чувствовала ненормальность и неоправданность своего положения, свою вину перед народом. К XIX веку империя была очень нездоровой и в духовном и в социальном отношении. Для русских характерно совмещение и сочетание антиномических, полярно противоположных начал. Россию и русский народ можно характеризовать лишь противоречиями. Русский народ с одинаковым основанием можно характеризовать, как народ государственно-деспотический и анархически-свободолюбивый, как народ склонный к национализму и национальному самомнению, и народ универсального духа, более всех способный к всечеловечности, жестокий и необычайно человечный, склонный причинять страдания и до болезненности сострадательный. Эта противоречивость создана всей русской историей и вечным конфликтом инстинкта государственного могущества с инстинктом свободолюбия и правдолюбия народа.

Вопреки мнению славянофилов, русский народ был народом государственным — это остаётся верным и для советского государства — и вместе с тем это народ, из которого постоянно выходила вольница, вольное казачество, бунты Стеньки Разина и Пугачёва, революционная интеллигенция, анархическая идеология, народ, искавший нездешнего царства правды. В созданном через страшные жертвы огромном государстве-империи этой правды не было.

3

Мало кто из современников знает, что царь Николай II, последний Всероссийский император, был ещё и царём Польским, и великим князем Финляндским. Кроме звания полковника (1892), он имел чины и от британских монархов. Например, адмирала флота (1908) и фельдмаршала британской армии (1915).

Его коронация (и его супруги) состоялась 14 (26) мая 1896 года. Для этого ему пришлось накануне поселиться в Кремле и целый день принимать «целую армию свит понаехавших принцев».

И вот, наконец, день 14 мая 1896 года…. «Шествие из Кремля к Успенскому собору, — красочно расписывает этот день Э. Радзинский. — В малой бриллиантовой короне — императрица-мать, и четыре генерала несут её порфиру. Л потом под крики «ура» в собор вошли они — Николай и Александра…»

«Великий, торжественный, но тяжёлый в нравственном смысле для Алике, мама и меня день.

С 8 часов утра были на ногах. Погода стояла, к счастью, дивная. Красное крыльцо представляло сияющий вид. Всё, что произошло в Успенском соборе, хотя и кажется сном, но не забывается во всю жизнь».

Горели свечи… херувимское пение… Из рук митрополита он принял большую корону и надел её на голову. Она опустилась перед ним на колени. Он снял корону — и дотронулся ею до её головы. И вновь корона на его голове. А на её золотистых волосах уже сверкает маленькая бриллиантовая корона. Четыре фрейлины укрепляют её золотыми шпильками. Они сели на троны в древнем соборе, и императрица-мать поцеловала Ники. Потом поцелуй прежней императрицы коснулся щеки Алике…

Как молоды, как счастливы они были…

С Красного крыльца трижды, в пояс, они поклонились народу.

«В 3 часа пошли в Грановитую палату к трапезе… Обедали у мама, которая отлично выдержала всё это длинное испытание. В 9 часов пошли на верхний балкон, оттуда Алике зажгла иллюминацию на Иване Великом. Затем последовательно осветились башни и стены Кремля».

Гессенская принцесса смотрела на золотой купол великого собора: сверкала в огнях столица полумира — древняя столица Европы и Азии.

Императрица-мать действительно отлично выдержала всё это длинное испытание. Её выдержка понадобилась ей и на следующий день.

«17 мая… Час с четвертью шли поздравления дам. Началось с великих княгинь, потом фрейлины, городские дамы… Ноги немного побаливали…

Поехали в Большой [театр] на торжественный спектакль. Давали по обыкновению первый и последний акт «Жизнь за царя» и новый красивый балет «Жемчужина»…

Этот «новый красивый балет» — и был тот самый, в котором, к изумлению публики, на сцену вышла Ксешинская.

В тот вечер мать ещё раз поняла, как мягок её Ники.

Но следующее утро, 18 мая, стёрло из её памяти и злополучный балет, и торжествующую Матильду. 18 мая стал одним из страшных дней царствования её сына.

По ритуалу после коронации происходит народное гулянье с раздачей бесплатной еды, сладостей, пряников… Место для гулянья было выбрано за чертой города, на Ходынском поле.

Древнее: «хлеба и зрелищ» — Цезарь и народ.

На Ходынском поле стояли палатки, цветастые, со сладостями. И кружки должны были давать — коронационные, с гербами, и всё бесплатно. Но между палатками и собравшейся в ночь с 17-го (17!) толпой находились забытые рвы. Забытые благодаря разгильдяйству властей. Много пришло людей на даровое угощение… Сошлось, сгрудилось не менее полумиллиона, так спрессовались — ядром не пробить. Все ждали, когда начнётся раздача подарков. И тут раздались крики — задыхались люди в толпе. Кто-то решил — лакомства дают! И поднапёрли. Сдвинулась груда тел, и попадали люди в ямы, а по головам, по раздавленным грудным клеткам — толпа…»

В. А. Гиляровский, известный московский журналист и писатель, которого знала буквально вся столица, вспомнит, как в 1896 году, перед самыми коронационными торжествами, к нему приехал М. А. Саблин и от имени редакции попросил давать для газеты описания событий, связанных с торжествами.

«Около двухсот русских и иностранных корреспондентов прибыло к этим дням в Москву, но я был единственный из всех проведший всю ночь в самом пекле катастрофы, среди многотысячной толпы, задыхавшейся и умиравшей на Ходынском поле.

Накануне народного праздника вечером, усталый от дневной корреспондентской работы, я прямо из редакции «Русских ведомостей» решил поехать в скаковой павильон на Ходынку и осмотреть оттуда картину поля, куда с полудня шёл уже народ.

Днём я осматривал Ходынку, где готовился народный праздник. Поле застроено. Всюду эстрады песенников и оркестров, столбы с развешанными призами, начиная от пары сапог и кончая самоваром, ряд бараков с бочками для пива и мёда для дарового угощения, карусели, наскоро выстроенный огромный дощатый театр под управлением знаменитого М. В. Лентовского и актёра Форкатия, и, наконец, главный соблазн — сотни свеженьких деревянных будочек, разбросанных линиями и углами, откуда предполагалась раздача узелков с колбасой, пряниками, орехами, пирогов с мясом и дичью и коронационных кружек.

Хорошенькие эмалевые белые с золотом и гербом, разноцветно разрисованные кружки были выставлены во многих магазинах напоказ. И каждый шёл на Ходынку не столько на праздник, сколько за тем, чтобы добыть такую кружку. Каменный царский павильон, единственное уцелевшее от бывшей на этом месте промышленной выставки здание, расцвеченное материями и флагами, господствовало над местностью. Рядом с ним уже совсем не праздничным жёлтым пятном зиял глубокий ров — место прежних выставок. Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным дном, откуда долгое время брали песок и глину для нужд столицы. В длину этот ров по направлению к Ваганьковскому кладбищу тянулся сажен на сто. Ямы, ямы и ямы, кое-где поросшие травой, кое-где с уцелевшими голыми буграми. А справа к лагерю, над обрывистым берегом рва, почти рядом с краем её, сверкали заманчиво на солнце ряды будочек с подарками».

Выйдя из Чернышевского переулка на Тверскую, Гиляровский взял у Страстного лихача, надел ему на шляпу красный кучерский билет (выданный для проезда всюду), и через несколько минут оказался на скачках. Немного посидев на балконе членского павильона, затем отправился на Ходынку… После того как всё произойдёт, известный журналист запишет: «В девять часов утра я пил в семье чай и слушал рассказы об ужасах на Ходынке:

— Говорят, человек двести народу передавили!

Я молчал.

Свежий и выспавшийся, я надел фрак со всеми регалиями, как надо было по обязанностям официального корреспондента, и в 10 часов утра пошёл в редакцию. Подхожу к Тверской части и вижу брандмейстера. Отдающего приказание пожарным, приехавшим на площадь на трёх фурах, запряжённых парами прекрасных желтопегих лошадей. Брандмейстер обращается ко мне:

— Поглядите, Владимир Алексеевич, последние пары посылаю!

И объяснил, что с Ходынки трупы возят.

Я вскочил на фуру без пальто, во фраке, в цилиндре, и помчался. Фуры громыхали по каменной мостовой. Народу полна Тверская.

Против фабрики Сиу, за заставой, повстречались две пожарные фуры, полные покойников. Из-под брезентов торчат руки, ноги и болтается ужасная голова.

Никогда не забыть это покрытое розовой пеной лицо с высунутым языком! Навстречу ехали такие же фуры.

По направлению к Москве плетётся публика с узелками и кружками в руках: подарки получили!

У бегущих туда на лицах любопытство и тревога, у ползущих оттуда — ужас или безразличие.

Я соскочил с фуры: не пускают. Всемогущий корреспондентский билет даёт право прохода. Я иду первым делом к наружной линии будок, которые на берегу рва, я их видел издали утром из-под насыпи. Две снесены, у одной сорвана крыша. А кругом — трупы… трупы…

Описывать выражение лиц, описывать подробности не буду. Трупов сотни. Лежат рядами, их берут пожарные и сваливают в фуры.

Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, ещё стоя в толпе, и упали уже мёртвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли ещё с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.

Многие сотни! А сколько ещё было таких, кто не в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять вёрст от Москвы, а сколько умерло в больницах и дома!»

В своём дневнике Николай II подавлено запишет: «18 мая 1896 года. До сих пор всё шло как по маслу, а сегодня случился великий грех: толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании начала раздачи обеда и кружек, напёрла на постройки, и тут произошла страшная давка, причём ужасно прибавить — потоптано около 1300 человек. Я об этом узнал в десять с половиной… Отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 с половиной завтракали, а затем отправились на Ходынку, на присутствование на этом «печальном народном празднике»…

Смотрели на павильоны, на толпу, окружавшую эстраду, музыка всё время играла гимн и «Славься»…»

И действительно: «Праздник над трупами начался! — свидетельствует Гиляровский. — В дальних будках ещё раздавались подарки. Программа выполнялась: на эстраде пели хоры песенников и гремели оркестры.

У колодца я услыхал неудержимый смех. Вынутые трупы лежали передо мной, два в извозчичьих халатах, и одна хорошо одетая женщина с изуродованным лицом была на самом верху — лицо ногами измято. Сначала из колодца достали четверых мёртвых, пятый был худощавый человек; оказался портной с Грачёвки.

— Живой этот! — кричит казак, бережно поднимая его кверху из колодца. Поднятый шевелил руками и ногами, шубою) вздохнул несколько раз, открыл глаза и прохрипел:

— Мне бы пивца, смерть пить хотца!

И все расхохотались.

Когда мне это рассказывали, тоже хохотали».

Так и принял Россию новый и последний русский император, в которой, по данным впервые проведённой переписи в январе 1897 года, проживало всего 125 миллионов человек. Только для 84 миллионов русский язык был родным, а грамотными считались не более 21 процента (в том числе 34 % имели возраст 10–19 лет).

4

Как известно, власть Николая II была дискредитирована в том числе скандалами, связанными с влиянием Григория Распутина и его «ставленников».

Но прежде он предстал перед очами самого… Случилось это в ноябре 1905 года. Именно тогда Николай II запишет в дневнике: «1-го ноября. Вторник. Холодный ветреный день. От берега замёрзло до конца нашего канала и ровно полосой в обе стороны. Был очень занят всё утро. Завтракали: кн. Орлов и Ресин (деж.). Погулял. В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицией и Станой. Познакомились с человеком Божиим — Григорием из Тобольской губ. Вечером укладывался, много занимался и провёл вечер с Алике».

Его путь к царской семье был своеобразным, полным приключений и случайностей…

В 21 год Распутин женился. От брака с Прасковьей Дубровиной он стал отцом троих детей. Известно, что в молодости он очень много болел и после паломничества в Верхотурский монастырь обратился к религии.

В 24 года Распутин странствовал по святым местам России, побывав на горе Афон в Греции и в Иерусалиме. В этот период (1893) он встречался и обзаводился знакомствами с представителями духовенства, монахами и странниками. Более того, в странствиях он научился практически безошибочно распознавать людей.

В1900 году Распутин отправился в новое странствие в Киев, а на обратном пути продолжительное время жил в Казани, где познакомился с отцом Михаилом, имевшим отношение к Казанской духовной академии, и приехал в Петербург к ректору духовной академии епископу Сергию (Страгородскому).

«Впервые Григорий Ефимович Распутин прибыл в Петроград зимою во время русско-японской войны из города Казани с рекомендацией ныне умершего Хрисанфа, викария Казанской епархии. Остановился Распутин в Александро-Невской Лавре у ректора Петроградской Духовной академии епископа Сергия», — покажет на допросе в Чрезвычайной комиссии Феофан, епископ Полтавский (тогда архимандрит, инспектор Санкт-Петербургской академии).

Словом, прибыв в Петербург с неким рекомендательным письмом, Распутин был не просто принят Сергием, но и поселен тут же в самой Лавре.

«Кстати, Хрисанф не случайно дал Распутину письмо именно к Сергию, — утверждает Э. Радзинский. — Это имя гремело тогда не только в церковной среде. В те годы 40-летний епископ вёл знаменитые религиозно-философские собрания. Они воистину стали событием в жизни общества и… отчаянной попыткой преодолеть губительное разъединение официальной церкви и интеллигенции.

Узкий вытянутый зал петербургского Географического общества набит до отказа. Представители духовенства и знаменитые деятели русской культуры говорят о духовном кризисе в стране, об опасной деятельности сект. Интеллигенция с горечью упрекает церковь в том, что она всё чаще ассоциируется в обществе с мракобесием, что проповедники не раскрывают пророческую и мистическую сущность христианства, но говорят лишь о «загробном идеале», забывая о земной жизни.

Епископ Сергий, автор смелых богословских исследований, недавно назначенный главой Духовной академии, сумел в накалённой обстановке, в ярости споров найти нужный тон. Он представал перед собравшимися не исполненным важности иерархом, но просто добрым христианином, который будто говорил: «Любите друг друга, не надо ссориться, и только так спасём страну…»

Всего состоялось 22 встречи, 22 жарких диспута. В апреле 1903 года обер-прокурор Победоносцев запретил собрания. (…)

Хрисанф верно выбрал покровителя Распутину: будущий патриарх был открыт новым веяниям, народный пророк из Сибири был ему очень интересен. И Распутин не обманул ожиданий — «особенное» в пришельце воистину поразило Сергия. И он представил Распутина «высокопоставленным».

Из показаний Феофана в «Том Деле»: «Как-то он (Сергий. — Э. Р.) пригласил нас к себе пить чай и познакомил впервые меня, нескольких монахов и студентов с прибывшим к нему Божьим человеком или «братом Григорием», как мы тогда называли Распутина… Он поразил всех нас психологической проникновенностью. Лицо у него было бледное, таза необыкновенно проницательные, вид постника. И впечатление производил сильное».

В Петербурге уже ходили слухи о необычайном даре Распутина, и «высокопоставленные» захотели пророчеств. И «брат Григорий» потряс их…

«В то время, — продолжает Феофан, — находилась в плавании эскадра адмирала Рожественского. Поэтому мы спросили Распутина: «Удачна ли будет её встреча с японцами?» Распутин на это ответил: «Чувствую сердцем, утонет»… И это предсказание впоследствии сбылось в бою при Цусиме».

Впервые дело на Распутина было заведено Тобольской консисторией по доносу 1903 года. Его обвиняли в распространении лжеучения, подобного хлыстовскому, и образовании общества последователей своего лжеучения. Согласно документам, дело было начато 6 сентября 1907 года, а закончено и утверждено Тобольским епископом Антонием (Каржавиным) 7 мая 1908 года. На основе собранных данных и фактов член Тобольской консистории протоиерей Дмитрий Смирнов подготовил рапорт с предложением отзыва о рассматриваемом деле Дмитрия Михайловича Берёзкина, инспектора Тобольской духовной семинарии. Также известно, что завёдший первое дело «о хлыстовстве» на Распутина епископ Тобольский Антоний лишь за это и был переведён из Сибири на Тверскую кафедру и возведён на Пасху в сан архиепископа. Дело же было отправлено в архив Синода. И всё же, если быть точным, то следствие было прекращено чьим-то могущественным давлением, непременно из столицы…

«Нынче, будто из небытия, в Тобольском архиве выплыла папка с надписью: «Дело Тобольской консистории по обвинению крестьянина слободы Покровской Тюменского уезда Григория Ефимовича Распутина-Новаго… в распространении им лжеучения, подобно хлыстовскому, и образования общества последователей своего лжеучения. Начато 6 сентября 1907 г.», — продолжает Э. Радзинский. — В «деле» было отмечено: пока Распутин пребывал в Петербурге, Тобольскому епископу сообщили сведения, касавшиеся таинственного периода его странствий. По этим «собранным и проверенным… сведениям… названный крестьянин из своей жизни на заводах Пермской губернии вынес знакомство с учением ереси хлыстовской и её шаварями». Затем, «проживая в Петербурге, приобрёл себе последовательниц, которые, по возвращении Распутина в слободу Покровскую, неоднократно приезжали к нему и подолгу жили в его доме».

Также отмечалось, что «письма его последовательниц X. Берладской… О. Лохтиной и 3. Манчтет говорят… об особом учении Распутина», что эти последовательницы «водят Распутина под руки и… на глазах у всех он их часто обнимает, целует и ласкает… В верхнем этаже новоприобретённого Распутиным большого дома поздними вечерами бывают особенные молитвенные собрания… на этих собраниях он надевает полумонашеский чёрный подрясник и золотой наперсный крест… собрания эти иногда заканчиваются поздно и, по слухам, в бане при прежнем доме Распутина совершается «свальный грех»… Между жителями слободы Покровской ходят слухи, что Распутин учит хлыстовству…»

Когда в 1912 году Дума заявила о своём отношении к Распутину, то Николаю II ничего не оставалось, как приказать возобновить дело Святейшего синода о «хлыстовстве» Распутина. Тогда же архиепископ Антоний (Храповицкий) откровенно писал, что Распутин хлыст и участвует в радениях.

Новый Тобольский епископ Алексий не просто взялся за это дело, но и лично изучил материалы, да ещё и затребовал сведения от причта Покровской церкви. Беседовал он и с самим Распутиным. А 29 ноября 1912 года было утверждено заключение Тобольской духовной консистории. В нём Распутин-Новый был назван «христианином, человеком духовно настроенным и ищущим правды Христовой». Кстати сказать, хитрый мужик перед этим успел добровольно покинуть столицу и совершить паломничество в Иерусалим. После положительного заключения одни говорили, что таким образом епископ Алексий в октябре 1913 года получил назначение Экзарха Грузии и был возведён в сан Карталинского и Кахетинского со званием члена Святейшего синода. А другие, что такое возвышение состоялось лишь благодаря преданности Алексия царствующему дому. Однако ничего в этой жизни просто так не бывает!

По утверждению протопресвитера Гергия Шавельского, члена Синода до революции, «в Синоде царила тяжёлая атмосфера недоверия. Члены Синода боялись друг друга, и не без оснований: каждое слово, открыто сказанное в стенах Синода противниками Распутина, немедленно передавалось в Царское Село». О церковном управлении до революции он же писал: «В конце 1916 г. ставленники Распутина уже фактически держали в своих руках управление. Обер-прокурор Св. Синода Раев, его товарищ Жевахов, управляющий канцелярией Св. Синода Гурьев и его помощник Мудролюбов были распутинцами. Эту же веру исповедовали митрополиты Питирим и Макарий. Целый ряд епископов епархиальных и викарных были клиентами Распутина».

К слову сказать, по воспоминаниям старшей дочери Распутина, Григорий-Новый свои первые уроки письма и чтения начал брать только лишь в Петербурге.

При этом при своей жизни умудрился издать две книги: «Житие опытного странника» (1907 г.) и «Мои мысли и размышления» (1915 г.). Конечно же, все в Петербурге.

В главном архиве России ГАРФ на хранении находятся 1796 телеграмм Николая П, отправленные им из ставки в Могилёве в период с 1915 по 1917 г. — семье, министрам и, безусловно, Распутину. У него насчитали аж целых сто канонических пророчеств, среди которых часто цитируют одно-единственное: «Покуда я жив, будет жить и династия».

При этом ещё в 1914 году Иоанн Кронштадтский, встретившись с Распутиным, спросил его: «Как твоя фамилия?» А когда тот ответил, то о. Иоанн сказал: «Смотри, по фамилии твоей и будет тебе».

5

В связи с двумя событиями в истории России Николая П народная молва, конечно, не без помощи радикальной оппозиции, окрестила Николаем Кровавым.

Первое — это событие на Ходынке, а второе — 9 января 1905 года, или Кровавое воскресение.

В 1905 году в Петербурге в среде зубатовских рабочих союзов (по имени полицейского реформатора Зубатова), появляется священник Гапон. Э. Радзинский в своей книге «Николай II» пишет: «В эти трудные годы военных поражений и оскудения Гапон призывает рабочих пойти к царю с петицией, рассказать о бедствиях простых людей, о притеснениях фабрикантов.

Шествие рабочих назначено на 9 января. С хоругвями, портретами царя, святыми иконами тысячи верноподданных рабочих под водительством Талона готовятся прийти к своему царю.

Сама идея этой манифестации была воплощением заветной мечты Николая — «народ и царь» (…)

И вдруг накануне шествия царь покидает столицу, он уезжает в Царское Село. (…)

Департамент полиции отлично осведомлён о верноподданнических настроениях шествия. Ибо устраивающий эту демонстрацию Гапон — агент этого Департамента (и будет разоблачён впоследствии Боевой организацией эсеров). Тем не менее спецслужба начинает пугать царя.

Странности продолжаются. Из полиции ползут слухи: во время манифестации произойдут кровавые беспорядки, подготовленные революционерами. Возможен захват дворца. Великий князь Владимир, командующий петербургским гарнизоном, напоминает о событиях начала Французской революции.

И Николай уезжает в Царское Село.

В ночь шествия в казармах начинают раздавать патроны. Маршрут, намеченный Талоном, чрезвычайно удобен для обстрела. Готовятся лазареты. В это время Гапон держит последнюю речь к рабочим — полицейский провокатор призывает идти ко дворцу. Так было подготовлено Кровавое воскресенье.

Утром тысячи людей направляются к Дворцовой площади. Плывут над толпой царские портреты, в толпе множество детей. Впереди Гапон. На подступах к площади ждут войска. Шествию приказывают расходиться. Но люди не желают — Гапон обещал: царь их ждёт. И они вступают на площадь… Раздались выстрелы. Убито более тысячи, ранено — две тысячи… Детские трупы на снегу… Днём по городу разъезжают сани — в санях мертвецы, связанные верёвками.

Ночью после расстрела Гапон обратился к рабочим:

«Родные, кровью спаянные братья! Невинная кровь пролилась! Пули царских солдат… прострелили царские портреты и убили нашу веру в царя. Так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью, министрам и всем грабителям несчастной земли русской. Смерть им!»

«Проклятому народом царю» — вот что написал провокатор Департамента полиции. Простреленные портреты царя…

В Царском Селе Николаю доложили, что он избавился от смертельной опасности, что войска должны были стрелять, защищая дворец, в результате были жертвы — двести человек.

Так была создана полицейская версия события и официальные цифры для царя. И он записал в дневнике:

«9 января 1905 года. Тяжёлый день! В Петербурге произошли серьёзные беспорядки… вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять, в разных местах города много убитых, раненых. Господи, как больно и тяжело!»

А потом в Царское Село были привезены два десятка рабочих. Они сказали царю верноподданные слова. Николай произнёс ответную речь, обещал исполнить их пожелания. Очень сокрушался о двухстах жертвах на Дворцовой площади.

Он так и не понял, что произошло…»

Сама по себе идея шествия к дворцу принадлежала самому Талону, а возникла всего лишь 6 января. В этот и последующие дни петиция царю зачитывалась в отделах так называемого Собрания. А под её текстом собирались подписи, которых в итоге было собрано не менее 7 тысяч (по другим данным, не менее 40 тысяч).

Как утверждают исследователи, 6 января Гапон составил текст петиции на имя царя на основании предложенных ему набросков. В её основу была положена мартовская «программа пяти», к которой от себя он добавил лишь предисловие и краткое заключение. Например, предисловие было написано им в стиле церковного красноречия и включало в себя обращение к царю, описание бедственного положения и бесправия рабочих, а также требование немедленного созыва Учредительного собрания.

«Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе! — говорилось в заключение. — Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию счастливой и славной, а имя своё запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь, не отзовёшься на нашу мольбу, — мы умрём здесь, на этой площади, пред твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем! У нас только два пути: — или к свободе и счастью, или в могилу. Укажи, государь, любой из них, мы пойдём по нему беспрекословно, хотя бы это и был путь к смерти. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России! Нам не жалко этой жертвы, мы охотно приносим её!»

И Гапону удалось в буквальном смысле наэлектризовать толпу!

Из воспоминаний Л. Я. Гуревич: «Быть может, никогда и нище ещё революционный подъём oipoMHbix народных масс — готовность умереть за свободу и обновление жизни — не соединялся с таким торжественным, можно сказать, народнорелигиозным настроением».

Из записки прокурора Петербургской судебной палаты: «Названный священник приобрёл чрезвычайное значение в глазах народа. Большинство считает его пророком, явившимся от бога для защиты рабочего люда. К этому уже прибавляются легенды о его неуязвимости, неуловимости и т. п. Женщины говорят о нём со слезами на глазах. Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлёк всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200 000 человек. Использовав именно эху сторону нравственной силы русского простолюдина, Гапон, по выражению одного лица, «дал пощёчину» революционерам, которые потеряли всякое значение в этих волнениях, издав всего 3 прокламации в незначительном количестве. По приказу о. Гапона рабочие гонят от себя агитаторов и уничтожают листки, слепо идут за своим духовным отцом».

В 1905 году русскому православному священнику было 35 лет от роду. Будучи сыном зажиточного крестьянина он по совету сельского священника поступил сразу же во второй класс Полтавского духовного училища. Там он стал одним из лучших учеников и получал от одного из преподавателей запрещённые сочинения Л. Н. Толстого. Именно под влиянием идей великого русского писателя Гапон понял суть религии, которая теперь выражалась для него не во внешних обрядах, а в доброй жизни и любви к ближнему.

Поступив в Полтавскую духовную семинарию, он в очередной раз попал под влияние другого толстовца, пришедшего из Ясной Поляны, — И. Б. Фейнермана. В семинарии Гапон стал вполне открыто высказывать толстовские идеи, что привело его к конфликту с начальством. В 1893 году Георгий Аполлонович успешно закончил второе учебное заведение, но не получив диплома первой степени, устроился работать в земской статистике.

В следующем году Гапон женился на купеческой дочери и по совету молодой жены решил принять духовный сан. Гапона поддержал полтавский епископ Илларион, ставший его покровителем. Сначала его рукоположили в дьяконы, а затем в священники. Дали Талону и должность в бесприходной церкви Всех Святых при полтавском кладбище. Незаурядный талант проповедника, безвозмездные духовные требы для бедных прихожан из соседних церквей, а также растущая популярность привели Талона к конфликту со священниками соседних приходов.

Но всё резко меняется, когда из-за внезапной болезни умирает молодая жена (1898). Ради избавления от тяжёлых мыслей он уезжает в Санкт-Петербург, где поступает в духовную академию. И, несмотря на диплом второй степени, который не давал ему права на это поступление, Талона вновь выручает епископ Илларион. Он пишет рекомендательное письмо своему другу обер-прокурору Св. Синода К. П. Победоносцеву, а дальше дело техники. Но учёба в академии не приносит священнику радости. Он не находил в ней ответа на вопрос о смысле жизни. Только поэтому Гапон бросает учёбу и уезжает на лечение в Крым. Новым поворотом в судьбе Талона стала встреча с художником В. В. Верещагиным. Он первым посоветовал ему «сбросить рясу» и работать на благо своего народа.

Вернувшись в столицу, Георгий Аполлонович принял активное участие в работе «Общества религиозно-нравственного просвещения». Его первые выступления в качестве проповедника прошли в церкви Скорбящей Божьей Матери в Галерной Гавани.

С 1900 года Гапон служит настоятелем сиротского приюта св. Ольги, а также законоучителем и священником приюта Синего Креста, где вновь приобретает огромную популярность, но уже в петербургских придворных кругах. Более того, несколько раз его даже приглашают служить на торжественные праздники вместе со св. Иоанном Кронштадтским и будущим патриархом Сергием Страгородским. Однако эти успехи не помогли ему избежать конфликта с попечительским советом приюта Синего Креста.

Его отстраняют от должности и отчисляют с 3-го курса академии. При этом Гапон настраивает свою паству против этого совета и, уходя из приюта, забирает с собой воспитанницу Александру Уздалёву. Впоследствии она станет его гражданской женой.

И снова крутой поворот… По доносу в Охранное отделение председателя попечительского совета Н. М. Аничкова Георгия Аполлоновича вызывают туда на допрос.

Там и происходит ещё одно судьбоносное знакомство…

Уже осенью 1902 года Гапона восстанавливают в духовной академии, а в 1903 году он успешно заканчивает её, получив должность священника при тюремной церкви св. Михаила Черниговского. В этом же году Гапон знакомится с начальником особого отдела Департамента полиции С. В. Зубатовым, который занимался созданием подконтрольных полиции рабочих профсоюзов. Ему, в частности, было предложено принять участие в этой работе. Долго размышляя над этим предложением, Гапон не отказался. И когда в 1903 году Зубатов был отправлен в отставку, их связь не прекратилась. Но созданное Зубатовым «Собрание» нашло благодаря Гапону в столице весьма хорошую почву. Число его членов росло. И как писал начальник петербургского охранного отделения A.B. Герасимов, «это было обычное общество с настоящими рабочими во главе. В их среде и Гапон забыл о тех мыслях, которыми руководствовался вначале. Достаточно было небольшого толчка, чтобы это изменившееся положение выявилось».

Есть множество мнений, что Гапон дезинформировал Департамент полиции об истинных настроениях рабочих. Сам же он впоследствии прямо заявлял о своей хитрой политике: «Я с самого начала, с первой минуты водил их всех за нос. На этом был весь мой план построен».

В конце 1904 года контакты Гапона с полицией прекратились, а в январе 1905 года он был объявлен в розыск.

После расстрела демонстрации Гапона увёл с площади эсер Рутенберг. Его тут же переодели и постригли, а затем прятали на квартирах, в том числе и писателя Горького. Затем с помощью всё того же эсера Гапона без документов переправили за границу.

«Через некоторое время после приезда Гапона в Женеву, — вспоминала Н. К. Крупская, — к нам пришла под вечер какая-то эсеровская дама и передала Владимиру Ильичу, что его хочет видеть Гапон. Условились о месте свидания на нейтральной почве, в кафе. Наступил вечер. Ильич не зажигал у себя в комнате огня и шагал из угла в угол. Гапон был живым куском нараставшей в России революции, человеком, тесно связанным с рабочими массами, беззаветно верившими ему, и Ильич волновался перед этой встречей… Владимир Ильич, придя со свидания с Гапоном, рассказывал о своих впечатлениях. Тогда Гапон был ещё обвеян дыханием революции. Говоря о питерских рабочих, он весь загорался, он кипел негодованием, возмущением против царя и его приспешников. В этом возмущении было немало наивного, но тем непосредственнее оно было. Это возмущение было созвучно с возмущением рабочих масс. «Только учиться ему надо, — говорил Владимир Ильич. — Я ему сказал: «Вы батенька, лести не слушайте, учитесь, а то вон где очутитесь», — показал ему под стол».

Кроме Ленина, Гапон встречался с Г. В. Плехановым, В. М. Черновым, Б. В. Савинковым, Ж. Жоресом, Ж. Клемансо. Например, в Лондоне Гапон встретился с П. А. Кропоткиным, идеями которого увлёкся.

31 января 1905 года Талона лишили сана священника и исключили из духовного звания, а уже в мае этого года он на короткое время вступил в партию эсеров, но вскоре рассорился с её руководством из-за желания быть во главе партии и дела.

6

В 2004 году вышла в свет монография кандидата исторических наук Станислава Петрова «Документы делопроизводства Политбюро ЦК РКП(б) как источник по истории Русской церкви (1921–1925 гг.)», которой он посвятил в общей сложности девять лет своей жизни. Вот что он рассказал корреспонденту газеты «Наука в Сибири» В. Садыковой: «К тому времени, когда я начал заниматься этой проблемой, в историографии уже существовали концепции об ответственности за всё то, что произошло с Русской православной церковью в 1922 и в последующих годах, разделённая на Ленина, Троцкого и Сталина.

Проанализировав документы, я увидел, что об ответственности Сталина можно говорить только с апреля 1922 года, когда он стал генеральным секретарём ЦК партии, а основная часть документов «про церкви» прошла в марте и была подписана по большей части Троцким. Троцкий подготовил основной массив «церковных» документов Политбюро, так как он был особоуполномоченным Совета народных комиссаров (СНК) по ценностям, накопленным в царское время, а значит, именно он был реальным, хотя и негласным главой кампании по изъятию церковных ценностей, хотя официально его прикрывал М. Калинин, от имени которого велась агитационно-пропагандистская шумиха в средствах массовой информации…

«Коллективная ответственность» — это более поздняя модель, но она нередко автоматически переносилась на более ранний период. На самом деле можно установить долю ответственности за содеянное каждого из вождей революции. Через пометы-автографы Ленина на партийных документах, в частности, на постановлениях Оргбюро ЦК партии, выясняется, что именно Л. Троцкий — ответственный за значительную часть, что происходило с Русской православной церковью, он один из тех вождей, кто наиболее близко следил за всем происходившим в церкви. Более того, он лично подготовил большинство проектов «церковных решений», которые потом практически без пересмотра были утверждены на заседаниях Политбюро.

Троцкий, как уже отмечалось, будучи ответственным за сосредоточение ценностей, занимался конфискатом всего, что накопила царская Россия — романовские ценности, дворцовые, из усадебных поместий, музеев и монастырей. Подчистив всё это, Троцкий стал навязывать Ленину идею «почистить» действующие храмы, что по его оценкам, должно было дать ещё миллиарды золотых рублей для поддержки мировой революции.

19 марта 1922 года В. Ленин пишет страшное письмо с призывом изъять ценности в храмах и расстрелять как можно большее количество попов, чтобы они очень долго помнили о том, что значит сопротивляться советской власти. Он повторяет слова Троцкого, что «мы должны взять миллионы и даже миллиарды». Но уже в мае 1922 года стало ясно, что никаких миллиардов в храмах нет, и вообще кампания буксует.

Что касается участия Сталина в этой кампании, то этому прямых свидетельств нет. Зафиксировано только его участие в голосовании Политбюро по утверждению расстрельных приговоров по церковным процессам и его подписи в качестве секретаря партии под антицерковными шифротелеграммами с общепартийными директивами…

Каждый из революционных вождей ужасен по-своему. Но за разрушение церкви в 1922 году ответственен всё же Лев Давыдович Троцкий при поддержке Ленина и остальных членов Политбюро.

Ленин своим письмом ускорил и обострил этот процесс, перевёл его на рельсы очень жёсткой, террористической политики в отношении церкви. Он понимал, что если упустить этот момент — а это было время массового голода, то с церковью вообще ничего нельзя будет сделать и это будет препятствие, о которое будет постоянно спотыкаться советская власть.

И в хитроумной голове Троцкого рождается план об обновленческом расколе Русской православной церкви путём вычленения из неё лояльного духовенства, которое путём доносов уничтожит противостоящую власти «черносотенную» церковь. А когда церковь во главе с патриархом Тихоном будет разгромлена, советская власть «прихлопнет» прирученную обновленческую церковь без всякого шума. И эту идею удалось провести, обновленческий раскол был преодолён только в 1946 году. Другие же из расколов и разделений, последовавших за обновленческим и порождённых властью, не преодолены до сих пор…

В октябре 1922 года, после окончания деятельности Троцкого по ценностям, при ЦК партии была создана специальная Антирелигиозная комиссия, которая и должна была, по замыслам партийных вождей, заниматься всей церковной политикой, в том числе и агитационно-пропагандистской, т. е. разоблачением, своеобразным демонтажём религии в сознании людей.

Троцкому было предложено возглавить комиссию. Но он был чрезвычайно загруженным человеком и, видимо, не дал своего согласия. Очевидно, его делом было разработать анти-церковную программу, а её реализацией должны были заниматься другие партаппаратчики и функционеры…

Далее практически все «церковные» постановления Политбюро принимались с подачи Антирелигиозной комиссии под руководством Е. Ярославского.

Любопытно, что сам Троцкий, уже будучи в эмиграции, в своих мемуарах «Моя жизнь» крайне скупо и сдержанно оценивал свою роль в антицерковной деятельности. Среди документов его архива, опубликованных в 1970-х годах, есть только абсолютно безобидные материалы, посвящённые церкви. Но мог ли он, такой щепетильный человек по отношению к своей роли в истории, не вывезти эти документы из России? Следовательно, Троцкий их уничтожил как компрометирующие. Конечно, Троцкий и подумать не мог, что когда-нибудь историки найдут другие сохранившиеся экземпляры его анти-церковных документов. Почти год Антирелигиозная комиссия готовила судебный процесс над патриархом Тихоном, уже были напечатаны и розданы билеты в Колонный зал Дома союзов на этот процесс. Но международное возмущение террором над церковью стало настолько мощным, вспомним хотя бы всем известную «Ноту Керзона», что советская Россия оказалась на грани войны с Великобританией. И Политбюро вынуждено было искать совсем другое решение.

Патриарх Тихон уже почти год находился под домашним арестом, а затем с апреля 1923 года и в тюремном заключении. Под давлением чекистов, угрожающих уничтожить всю иерархию законной церкви и заменить её обновленческой, что обозначало бы гибель русского православия, патриарх был вынужден написать три «покаянных» документа: заявление в Верховный суд и два воззвания к духовенству и пастве, в которых признался в некоторых своих «антисоветских» поступках и деяния. В этих документах он заявил: «Я не враг советской власти». Один из советских деятелей, начальствующий чекист Е. Тучков, написал тогда в своём отчёте более высокому руководству ГПУ: «Старика удалось обломать».

Я сравнил «покаянные» документы патриарха Тихона и написанные рукой Ярославского партийные документы на бланках ЦКК РКП(б) с условиями освобождение патриарха, утверждёнными Политбюро. Текстологический анализ показал, что эти документы во многом, порой даже дословно, совпадают. Видимо, Тихон писал «покаяние» под диктовку чекистов. Рукописный подлинник на бланке ЦКК РКП(б) — записка Е. Ярославского в Политбюро ЦК РКП(б) от 11 июня 1923 г. с пометами голосовавших: Г. Зиновьева, Л. Каменева, И. Сталина, Л. Троцкого, Я. Рудзутака.

Это — тот самый перелом 1923 года, когда можно считать, что Русская православная церковь попала под контроль советского государства. Однако вплоть до кончины Тихона в 1925 году власти приходилось с ним считаться, так как, несмотря на колоссальное давление, он продолжал отстаивать интересы Русской церкви.

Всё это удалось восстановить в результате использования источниковедческих методов и приёмов, которые до 1991 года применить к истории XX века, к абсолютно закрытым до этого времени документам Политбюро, было абсолютно невозможно. В советской историографии считалось, что прекращение судебного преследования патриарха Тихона — это гуманистический шаг советской власти. А в зарубежной литературе признавалось, что «покаяние» — мудрый поступок патриарха Тихона, который тем самым уберёг церковь от обновленческого раскола и дал возможность каноническим церковным структурам существовать в советской России».

7

А. Д. Натовский был одним из «разрушителей режима» царского, большевиком, наркомом в Петрокоммуне Г. Зиновьева.

Правда, впоследствии он оказался в эмиграции в Париже, где с его слов писатель Роман Гуль записал: «Среднего роста, тёмный шатен, с громадной шевелюрой откинутых волос, большим лбом, острым носом, Троцкий на трибуне как бы вырастал и казался высоким. Голос резко-металлический. Демагогический оратор он уже тогда был хороший, хотя речи его всегда, как говорили греки, «попахивали лампадным маслом»: чувствовалось, что это не экспромты, а сопровождающиеся эффектными жестами и эффектными паузами тщательно разученные выступления.

По своей манере говорить Троцкий был полным антиподом Ленину. Ленин стоял. У Ленина не было никаких цветов красноречия. Троцкий ими засыпал публику. Ленин не слушал себя. Троцкий не только слушал, но, пожалуй; и любовался собой. В речах Ленина всегда было ясно, чего он хочет. У Троцкого предельной ясности никогда не было; его речь всегда можно было несколько вывернуть — и так, и иначе.

Разница душевного строя этих несхожих между собой революционеров сказывалась тогда и в их деятельности в Петербурге. Большевик Ленин редко появлялся на массовых собраниях, он вёл борьбу в своей партии, этот «крот» рыл «подземные ходы». Меньшевик Троцкий сразу бросился к «ослепительному» свету рампы, к публике, к аплодисментам. Тут было не только чрезмерное тщеславие, которым очень богат был Троцкий, но был и правильно выбранный плацдарм своей деятельности, ибо Троцкий был действенен только на толпе, «на миру», он должен был быть всегда «любимцем публики», хотя бы даже галёрки. Успех Троцкого был всегда успехом актёра. И в то время как в Ленине во всём чувствовалась крайняя деловитость, в Троцком — неизменный треск фейерверка.

Разность этих людей оттенялась даже в одежде. Ленин всегда был одет «как попало». Троцкий одевался с некоторой тщательностью, ему вовсе было не всё равно, как и какой повязать галстук.

Но тогда на революционном фоне Петербурга Троцкий был куда более приметен. Ленин вёл только большевицкую партию, Троцкий же, через Совет, несомненно вёл питерских рабочих. И удайся революция 1905 года, революционным вождём в Петербурге стал бы, конечно, Троцкий. (…)

Вражда к Троцкому главных партийных деятелей вовсе не родилась в 1924 году, по смерти Ленина, тогда она только «пришла в действие». Жила же она и не скрывалась всё время с 1917 года. Положение Троцкого в партии было всегда как бы положением «кандидата в большевики», а не большевика.

С1917 года по 1920-й мне часто приходилось встречаться и с Троцким, и с его противниками и могу засвидетельствовать, что крайняя неприязненность к нему Зиновьева, Крестинского, Сталина, Стучки, Дзержинского, Стасовой, Крыленко и многих других проверенных ленинцев существовала всегда и редко чем-нибудь прикрывалась. Все эти люди только «терпели» Троцкого потому, что он был нужен болыпевицкой революции, и потому, что Ильич заключил с ним некое «джентльменское соглашение». Эта владычная рука Ленина, поддерживающая Троцкого под спину, всегда была ощутима, и без этой руки падение Троцкого могло быть ежедневным. (…)

Чтобы быть объективным, надо сказать, что Троцкий интеллектуально был выше ленинцев на голову, хотя это и не Бог весть уж какой комплимент, ибо интеллектуальные силы ленинизма были всегда чрезвычайно убоги. Но умственное и культурное превосходство, эта бывалость и просвещённость, при невероятно эгоцентрическом характере и надменности Троцкого, при его жажде «наполеонства», сквозившей во всём, в манере, речи, полемике, вызывали естественное озлобление у головки ленинцев. А у некоторых, как у Зиновьева и у Сталина, это чувство переходило в буквальную ненависть…

После октябрьского переворота я видел Троцкого в роли наркоминдела. Тут мне казалось, что на короткое время о Троцком в партии как-то забыли. Дали наркоминдел, «делай, мол, там что хочешь!» И в самом Троцком на короткое время проснулся, пожалуй, больше журналист, чем «министр». Он бросился в секретные архивы, ими зачитываясь, пиша ноты и лозунги, дал волю своей фантазии. На первой же министерской должности Троцкий стал приближать к себе специалистов. В противоположность Ленину, у которого «партиец всё мог понимать и всё делать», Троцкий искал и брал людей дела, как, например, племянника бывшего военного министра Поливанова, сына бывшего министра Муравьёва и других. Троцкий хотел быть окружён «настоящим министерством», настоящими чиновниками, а не болыпевицкими импровизаторами, к которым в ответ на недоверие относился с презрением.

Но фантазии Троцкого в роли революционного дипломата революционнейшей страны кончились… Брестом. На этом его дипломатическая карьера оборвалась, и Ленин назначил Троцкого наркомвоеном».

Ленин был старше Троцкого на целых девять лет (1870 и 1879). Он родился в Симбирске (Ульяновске), в семье инспектора и директора народных училищ Нижегородской губернии. Отец Ленина (И. Н. Ульянов) был сыном крепостного крестьянина и крещёной чувашки (Анна Смирнова — дочь мещанина). Мать Ленина (М. А. Ульянова) имела шведско-немецкое происхождение по матери и еврейское по отцу.

С 1879 по 1887 г. Владимир Ильич учился в Симбирской гимназии, окончил её с золотой медалью и поступил на юридический факультет Казанского университета. Небезызвестно, что в том же году был казнён старший брат Ленина, как участник народовольческого заговора с целью покушения на жизнь императора Александра III. Буквально через три месяца после поступления в высшее учебное заведение Владимир Ильич был исключён за участие в студенческих беспорядках. Его арестовали и выслали в Казанскую губернию.

В 1888 году Ленину было разрешено вернуться в Казань, где он и вступил в один из марксистских кружков, страстно увлёкшись Плехановым.

К слову, в 1891 году он сдал экстерном экзамены за курс юридического факультета Санкт-Петербургского университета. В 1892–1893 гг. работал помощником самарского присяжного поверенного (адвоката) Н. А. Хардина, а затем приехал в столицу, где устроился помощником к присяжному поверенному (адвокату) М. Ф. Волькенштейну.

В мае 1895 года Ленин впервые едет за границу, а в декабре этого же года его снова арестовывают и после длительного содержания в тюрьме в 1897 году высылают на 3 года в село Шушенское…

Троцкий родился в семье Давида Леонтьевича Бронштейна и Анетты Львовны Бронштейн (Животовсной) — зажиточных землевладельцев из числа еврейских колонистов земледельческого хутора неподалёку от села Яновка Елисаветградского уезда Херсонской (Кировоградской) области, Украина. С 1889 по 1895 г. Лев Давидович учился в училище Св. Павла в Одессе, где был первым учеником по всем дисциплинам. В 1896 году он уже участвует в кружке и ведёт революционную пропаганду. В следующем году участвует в основании «Южно-русского рабочего союза», в 1898-м его впервые арестовывают. До ссылки в Иркутскую губернию (1900) находился в тюрьме, а через два года бежит за границу…

Уже в ноябре 1902 года в «Искре» появится первая статья Троцкого. Через несколько месяцев, по предложению Ленина, его введут в состав редколлегии этой газеты с совещательным голосом. Но пройдут годы, победит революция, и они вместе взвалят на себя великую историческую ответственность…

Д. А. Волкогонов в своей книге о Троцком даёт ясное понимание этого тандема (Ленин — Троцкий): «Троцкий никогда и ни к чему в жизни так не стремился, как к революции; только она могла дать ему все возможности для самовыражения. Революция и Троцкий любили друг друга взаимно. Председатель Петросовета двух русских революций никогда не держал «камня за пазухой» против разрушительного социального движения и, естественно, никогда не хотел Октябрю поражения. В революции он видел высший смысл своей жизни».

«Можно с уверенностью сказать, — констатирует Волкогонов, — что с октябрьских дней Ленин глубоко понимал истинную роль Троцкого как ниспровергателя и крушителя…»

Вот почему роль Троцкого в богоборчестве советской власти колоссальна.

Д. А. Волкогонов абсолютно правильно называет Льва Давидовича «пленником идей».

В частности, он пишет: «Троцкий всю жизнь мыслил категориями эпох, континентов и революций. Когда он выступал перед тысячными толпами рабочих, крестьян, красноармейцев и, зажигаясь, говорил, говорил, то создавалось впечатление, что своей речью он приближал будущее. В своих речах революционер не лукавил, его вера в сказанное была неподдельной. (…)

Троцкий верил тому, что говорил. Он был убеждён, что в исторической ретроспективе все жертвы будут оправданы приходом этого самого «царства свободы». Иногда в своём фанатичном увлечении идеей, которой он посвятил всю свою жизнь, без остатка, Троцкий договаривался до страшных вещей. Встречаясь за несколько недель до приезда в Камышин с партийцами и работниками советских учреждений в драматическом театре Казани, Предреввоенсовета заявил:

— Мы дорожим наукой, культурой, искусством, хотим сделать искусство, науку, со всеми школами, университетами доступными для народа. Но если бы наши классовые враги захотели нам снова показать, что всё это существует только для них, то мы скажем: гибель театру, науке, искусству. (Аплодисменты. Голоса: «Правильно, верно!»)

А Троцкий продолжал:

— Мы, товарищи, любим солнце, которое освещает нас, но если бы богатые и насильники захотели монополизировать солнце, то мы скажем: пусть солнце потухнет и воцарится тьма, вечный мрак!»

В своей книге Волкогонов подчёркивает, что «мощный интеллект Троцкого опирался не только на энциклопедические знания, но и на огромную веру. Революционер с порога отвергал веру религиозную. Он верил лишь в революцию. Только в неё. Эта вера не имела и не имеет глубокого рационального объяснения». И тем не менее так было. В книге «Ленин» Д. А. Волкогонов пишет о вожде мирового пролетариата практически то же самое: «Вероятно, Ленин был единственным в истории человеком, который вознамерился осуществить коренные революционные перемены не в масштабе общины, региона, государства, континента, а всей планеты. Его мятежный дух не знал границ, не хотел ограничиваться национальными рамками и абсолютно не был связан соображениями морали и религии. Ленин был готов к самосожжению не только своей собственной души, но и всей человеческой цивилизации. Повторимся, вождь был готов на гибель огромной части русского народа, лишь бы оставшиеся на этом пепелище дожили до мирового пожара. Можно сказать, что Ленин был не только тотальный большевик, но и планетарный реформатор».

Не зря в народном сознании Ленин был наделён всеми признаками антихриста. Ещё одним признаком, по Куприну, считался цвет его глаз: «не карий, а красно-рыжий, будто с бесовским огоньком». Но это так, к слову.

Главный же ключ к пониманию природы Ленина и Троцкого находится в трудах всё того же Н. А. Бердяева.

Остановимся лишь на некоторых его цитатах из книги «Истоки и смысл русского коммунизма».

«Хотя Белинский был человеком 40-х годов, принадлежал к поколению славянофилов и западников, но он может быть первый выразил тип революционной интеллигенции и в конце своей жизни формулировал основные принципы её миросозерцания, которые потом развивались в 60 и 70 годы. Прежде всего Белинский не был русский барин, как все славянофилы и западники, как Герцен и Бакунин, он принадлежал к другому социальному слою, он разночинец. По душевной своей структуре он имел в себе типически интеллигентские черты, он был нетерпимым фанатиком, склонен к сектантству, беззаветно увлечён идеями, постоянно вырабатывал себе мировоззрение не из потребности чистого знания, а для обоснования своих стремлений к лучшему, более справедливому социальному строю. Белинский был человеком исключительных дарований и исключительной восприимчивости к идеям, но уровень его образования был не высокий, он почти не знал иностранных языков и знакомился с идеями, которыми был увлечён, из вторых рук. С Гегелем он познакомился, главным образом, через рассказы Бакунина. Белинский прошёл через все стадии идейных увлечений культурного русского слоя того времени. Он по очереди был фихтеанцем, пшллиангианцем, гегелианцем, потом перешёл к фейрбахианству, отрицал влияние французской литературы и французской социалистической мысли. Он был, прежде всего, замечательным литературным критиком, первый оценил Пушкина и Гоголя и начало творчества наших великих романистов. Сам он обладал художественной восприимчивостью и был способен к эстетическим суждениям, но он стал родоначальником того типа публицистической, общественной критики, которой суждено было сыграть огромную роль в истории интеллигентского сознания. У Белинского было характерное русское искание целостного миросозерцания, которое даёт ответ на все вопросы жизни, соединяет теоретический и практический разум, философски обосновывает социальный идеал. Целостная правда, как потом выразился Н. Михайловский, тоже вышедший из Белинского, есть правда-истина и правда-справедливость. (…)

По Белинскому можно изучать внутренние мотивы, породившие миросозерцание русской революционной интеллигенции, которое будет долгое время господствовать и в конце концов породит русский коммунизм, но уже в иной исторической обстановке. Мотивы эти нужно видеть прежде всего в страстном, негодующем протесте против зла, несчастий и страданий жизни, в сострадании к несчастным, обездоленным, угнетённым. Но русские из жалости, сострадания, из невозможности выносить страдание делались атеистами. Они делаются атеистами, потому что не могут принять Творца сотворившего злой, несовершенный, полный страдания мир. Они сами хотят создать лучший мир, в котором не будет таких несправедливостей и страданий. В русском атеизме были мотивы родственные Маркиону. Но Маркион думал, что Творец мира есть злой бог, русские же атеисты в иной умственный век думали, что Бога совсем нет, и, если бы он был, что он был бы злым Богом. Этот мотив был у Белинского».

«Нигилизм есть характерно русское явление, в такой форме неизвестное Западной Европе. В узком смысле нигилизмом называется эмансипированное умственное движение 60-х годов и его главным идеологом признаётся Писарев. Тип русского нигилиста был изображён Тургеневым в образе Базарова. Но в действительности нигилизм есть явление гораздо более широкое, чем писаревщина, его можно найти в подпочве русских социальных движений, хотя нигилизм сам по себе не был социальным движением. Нигилистические основы есть у Ленина, хотя он живёт в другую эпоху. Мы все нигилисты, говорит, Достоевский. Русский нигилизм отрицал Бога, дух, душу, нормы и высшие ценности. И тем не менее нигилизм нужно признать религиозным феноменом. Возник он на духовной почве православия, он мог возникнуть лишь в душе получившей православную формацию. Это есть вывернутая наизнанку православная аскеза, безблагодатная аскеза.

В основе русского нигилизма, взятого в чистоте и глубине, лежит православное мироотрицание, ощущение мира лежащим во зле, признание греховодности всякого богатства и роскоши жизни, всякого творческого избытка в искусстве, в мысли. Подобный православной аскетике нигилизм был индивидуалистическим движением, но также был направлен против творческой полноты и богатства жизни человеческой индивидуальности. Нигилизм считает греховной роскошью не только искусство, метафизику, духовные ценности, но и религию. Все силы должны быть отданы на эмансипацию земного человека, эмансипацию трудового народа от непомерных страданий, на создание условий счастливой жизни, на уничтожение суеверий и предрассудков, условных норм и возвышенных идей, порабощающих человека и мешающих его счастью. Это — единое на потребу, всё остальное от лукавого.

Не случайно в русском нигилизме большую роль играли семинаристы, дети священников, прошедшие православную школу. Добролюбов и Чернышевский были сыновья протоиереев и учились в семинарии. Ряды разночинной «левой» интеллигенции у нас пополнились в сильной степени выходцами из духовного сословия. Смысл этого факта двоякий. Семинаристы через православную школу получали формацию души, в которой большую роль играет мотив аскетического миросозерцания. Вместе с тем в семинарской молодёжи второй половины 50-х годов и начала 60-х годов, назревал бурный протест против упадочного православия XIX века, против безобразия духовного быта, против обскурантской атмосферы духовной школы. Семинаристы начали проникаться освободительными идеями просвещения, но проникаться по-русски, т. е. экстремистски, нигилистически… Вместе с тем в молодёжи пробудилась жажда социальной правды, которая была в ней порождением христианства, получившего новую форму. Семинаристы и разночинцы принесли с собой новую душевную структуру, более суровую, моралистическую, требовательную и исключительную, выработанную более тяжёлой и мучительной школой жизни, чем та школа жизни, в которой выросли люди дворянской культуры. Это новое молодое поколение изменило тип русской культуры».

Таким образом, утверждает Бердяев, «идеологи нигилизма не заметили радикального противоречия, лежавшего в основании всех их стремлений. Они хотели освобождения личности, они объявили восстание против всех верований, всех норм, всех отвлечённых идей во имя этой эмансипации. Во имя освобождения личности они низвергали религию, философию, искусство, мораль, отрицали дух и духовную жизнь. Но этим они подавляли личность, лишали её качественного содержания, опустошали её внутреннюю жизнь, отрицали право личности на творчество и на духовное обогащение. Принцип утилитаризма в высшей степени неблагоприятен для принципа личности, он подчиняет личность пользе, которая титанически господствует над личностью. Нигилизм проявил насильнический, извне навязанный аскетизм в мышлении и творчестве. Материализм и был таким навязанным аскетизмом, бедностью в мышлении. Принцип личности никак не мог быть обоснован и укреплён на почве материализма».

Рассказывая о русском народничестве и анархизме, Николай Александрович называет историю русских революционеров мартирологом. «И этим мартирологом коммунисты воспользовались, как нравственным капиталом, — констатирует великий философ. — Русская историческая власть нравственно себя убивала, создавая мучеников».

Безусловно, Иосиф Виссарионович Сталин также прошёл весь этот путь. Тем более что он пришёл к нему из духовной семинарии…

Иосиф Виссарионович Сталин родился в 1878 году (официально в 1879). В 1886–1887 годах семья Джугашвили переселилась в дом, принадлежащий священнику Христофору Чарквиани, дети которого обучали Иосифа русскому языку, а летом 1888 года хозяин дома отвёл Сосо в духовное училище и помог в него поступить.

В 1892 году семья Джугашвили распалась окончательно. Отец Сталина уехал в Тифлис, а так как сын сделал выбор в пользу матери, отказался помогать в его содержании. После развода с мужем мать Сосо работала в семьях, где стирала, шила и убирала. Домашние работы она выполняла в доме Якова Эгнатошвили — гордого, сильного и независимого мужчины, купца второй гильдии, известного виноторговца, владельца виноградников.

В мае 1894 года Сосо с отличием закончил Горийсюое духовное училище и был рекомендован в духовную семинарию, куда поступил летом этого же года. Он был достаточно способным учеником и вполне мог сделать успешную духовную карьеру, но не воспользовался такой возможностью. Если первый класс в 1885 году он закончил по первому разряду, то второй только с одной отличной оценкой (по остальным предметам ему оставили четвёрки).

Третий класс Сосо закончил по второму разряду со средним баллом 3,8, передвинувшись в списке успевающих с 5-го на 16-е место.

В четвёртом классе он уже переместился на 20 место. Из десяти предметов он имел по одному — четвёрку, по одпому — двойку, а по остальным — тройки.

В 1896 году Иосиф Джугашвили вступил в ученический кружок, с которого, собственно, и начался его путь в революционеры. Именно с этим связано его постепенное охлаждение к учёбе… Летом 1898 года И. Джугашвили стал членом Тифлисской организации РСДРП, а уже весной 1901 года, спасаясь от ареста, он впервые перешёл на нелегальное положение.

Его арестовывали как минимум девять раз, и по меньшей мере восемь раз ему удавалось бежать, что не удавалось ни одному из политических заключённых его эпохи.

За свою многогранную революционную деятельность кроме двух партийных кличек (Коба и Сталин) Сталин имел 30 устных и печатных псевдонимов. Но всё же лишь только два были в его жизни ключевыми.

Псевдоним Коба был взят из церковно-славянского языка (волховство, предзнаменование), а по-грузински он означал грузинский эквивалент имени персидского царя Кобадеса, сыгравшего большую роль в раннесредневековой истории Грузии.

Царь Коба покорил Восточную Грузию, при нём была перенесена столица Грузии Мцхета в Тбилиси (конец V века).

Более того, Коба был не просто царём, а ещё и великим волшебником (по отзыву византийского историка Феофана). И хотя считается, что Сталин заимствовал этот псевдоним от имени героя одного из романов грузинского классика А. Казбеги — «Отцеубийца», которого также звали Кобой, однако у самого А. Казбеги имя Коба было взято от Кобы-царя.

При этом псевдоним Коба был удобен только на Кавказе. Не поэтому ли Иосиф Виссарионович, как только оказался теснее связан с русскими партийными организациями, как только посидел в русских тюрьмах, как только стал вести работу в русских регионах, так сразу же задумался о смене этого псевдонима на другой, звучащий по-русски и имеющий смысл для сугубо русских людей. Об этом достаточно подробно написал в своей работе «Великий псевдоним» замечательный русский историк В. В. Похлёбкин.

«Русскому народу нужны были серьёзные, строгие, солидные вожди, — не бросающие слов на ветер. В этом вопросе Ленин и Сталин были всегда едины. И именно это обстоятельство чрезвычайно важно подчеркнуть, так как оно имело непосредственное отношение к выбору нового псевдонима Кобой в конце 1912 г. Его псевдоним отныне должен быть:

Во-первых, звучащим по-русски и русским по конструкции.

Во-вторых, чрезвычайно серьёзным, значительным, внушительным по содержанию, не допускающим никаких интерпретаций и кривотолков, в-третьих, он должен был обладать глубоким смыслом, и в то же время не особенно бросаться в глаза, не бить на эффект, быть спокойным, в-четвёртых, этот псевдоним должен быть легко произносимым на любом языке и фонетически быть близким к ленинскому псевдониму, но так, чтобы сходство также не ощущалось «в лоб».

Ко всем этим выводам Сталин пришёл… постепенно, если проанализировать его работу над его 22 псевдонимами за 17 лет (1895–1912 гг.). И всем этим условиям отвечал псевдоним — Сталин.

Трудно сказать теперь, когда не осталось никого в живых из старой ленинской партии большевиков, как был тогда воспринят новый сталинский псевдоним. Можно предположить, что его всё же заметили, но относились спокойно: очень много тогда было псевдонимов. Но в 1935 г. Андри Барбюс, не скрывая восхищения, писал: «Это — железный человек. Фамилия даёт нам его образ: Сталин — сталь. Он несгибаем и гибок, как Сталин».

По-видимому, Барбюс ухватил главную мысль Сталина, которая руководила им при выборе нового псевдонима: на смену многосмысловому и целиком окрашенному мистическими восточными персидско-грузинскими мотивами Кобе, — псевдониму логичному для молодого, романтически настроенного революционера, владеющего знанием древней истории своей родины и думающего посвятить себя только ей и своему народу, — приходит в 1912 г. псевдоним руководителя революционным движением в огромной многоликой империи, задача которого состоит в том, чтобы выковать крепкую, стальную, железную партию, готовую к предстоящим боям».

Начиная с января 1913 года И. В. Джугашвили стал подписываться новым псевдонимом К. Сталин.

Революционерка Изабелла Георгиевна Морозова, вспоминая о подпольной работе в рабочем предместье Баку, где вёл революционную работу молодой Сталин, рассказывала: «Порой его поступки были действительно непонятны. Он отличался от своих товарищей прежде всего поведением: приходил на собрания неожиданно и так же неожиданно уходил, как правило, в разгар заседания, ночью. Во дворе дежурили люди, сопровождавшие профессионального революционера. Чувствовалось, что он больше доверяет своим друзьям, чем иным членам комитета. Объяснял просто: боится провокаторов, утечки информации». Такая осторожность смущала всех профессионалов. Когда на это обратили внимание, Сталин просто отшутился: «Бережёного Бог бережёт».

А однажды сказали с укором: «Если боишься, можешь не заниматься революционной работой».

Он отвечал: «Только глупый может быть неосторожным».

По мнению Волкошнова, в Гражданской войне Сталин стал более заметен.

«Он выполняет поручения Центрального Комитета партии, они сложны и ответственны». В Царицыне многие обратили внимание на его диктаторские замашки и «твёрдую руку». Многим не нравился стиль его работы. «Наиболее проницательные командиры не могли не почувствовать уже тоща, что у этого человека железная хватка, его трудно «столкнуть» на случайное решение, повлиять на его замысел», — пишет генерал. И вот ещё: «Как бы там ни было, личное участие Сталина в Гражданской войне отмечено не только исполнением им своих обязанностей комиссара двух наркоматов — по делам национальностей и государственного контроля. Оно заметно и в политическом, пропагандистском, и, собственно, в военном отношениях.

В ходе Гражданской войны Ленин часто использовал Сталина как чрезвычайного уполномоченного, направляемого для инспекции, проверки, выправления дела, получения подробной информации. (…)

Ленин, инструктируя, наставляя Сталина перед поездками на фронт, видел в нём не только члена ЦК, но и одного из представителей многонациональной страны, судьба которой в огромной степени зависела от союза России с другими советскими республиками. (…)

Роль политического руководителя в отдельных «главах» Гражданской войны Сталин исполнял неоднократно. Так, во время первой контрреволюционной попытки ликвидировать Советскую власть с помощью мятежа генерала Краснова Сталин по поручению Ленина вместе с Дзержинским, Орджоникидзе, Подвойским, Свердловым, Урицким принимал участие в организации обороны Петрограда, мобилизации сил для разгрома мятежников. По предложению Ленина Сталин выполнял конкретные задания по приведению в боевую готовность войск Петроградского гарнизона, строительству оборонительных рубежей, строительству отрядов Красной гвардии на заводах и фабриках.

Уже здесь многие имели возможность убедиться в напористости и непреклонности Сталина, диктовавшего распоряжения голосом, не терпящим возражений. Но одновременно наблюдательные партийцы замечали не только его напористость, но и мстительность, злопамятность».

При этом «перед войной, подбирая библиотеку для дачи, Сталин приписал для сведения исполнителей: «Прошу, чтобы не было никакой атеистической макулатуры!» — пишет С. Фомин. — Совершенно достоверно известно, например, что Сталин временами любил цитировать Библию. Бывало даже перед ближайшим окружением (разумеется, теми, кто мог это хоть в какой-то мере оценить) «гордился», что Грузия приняла Православие много раньше, чем Россия. Молотов вспоминал: «Мы все трое были певчими в церкви. И Сталин, и Ворошилов, и я. В разных местах, конечно. Сталин — в Тбилиси, Ворошилов — в Луганске, я — в своём Нолинске. […] Сталин неплохо пел. […] Ворошилов пел. У него хороший слух. Вот мы трое пели. «Да исправится молитва твоя…» — и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное». И далее: «…Церковные песни мы иногда пели. После обеда. Бывало, и белогвардейские пели. У Сталина был приятный голос…»

К слову, для Церкви Сталин — великий исторический деятель, который сделал и массу плохого, и массу хорошего… В двадцатое столетие царская Россия вступила отсталой страной с преимущественно сельским, безграмотным населением, с зачатками современной промышленности, с более чем узкой научной базой, и как всегда со скверно оснащённой армией… Затем Русско-японская, Первая мировая войны, две революции, Гражданская война, голод, полная разруха и одни враги… Именно после смерти Ленина Сталин принял это жуткое наследие. Не в пример другим, он очень скоро уяснил иллюзию мировой революции и, расправившись с оппозициями, объявил «о строительстве социализма в отдельно взятой стране»…

Григорий Любомиров, автор и режиссёр сериала о Сталине, говорит:

— После его смерти прошло уже больше пятидесяти лет, и его нельзя призвать к земному суду, потому что он уже прошёл суд небесный!

«И. В. Сталин искренне ушёл из духовной семинарии в революцию — многие так поступали в начале XX века, — считает автор статьи «Сталин и Церковь» Владимир Шкляев.

Что же могло быть причиной этого ухода? Ведь духовное училище он окончил с отличием, отлично начал учиться в семинарии, его приглашали петь в хор экзарха Грузинской православной церкви. Причина для большинства людей тогда была одна: в стране господствовал общий дух отступления от жизни по Евангелию. Церковь за время господства в ней светских чиновников всё больше приближалась к системе государственного чиновничества. (Как видим, институт «уполномоченных по делам церкви» придумали не большевики-коммунисты, а ещё православный царь Пётр I.)

Из неё стремительно уходил дух любви и самопожертвования. Это вынуждало выдающихся наших пастырей — епископа Феофана, епископа Игнатия (Брянчанинова) — уходить в затвор. Раздававший своё церковное жалованье бедным священник Иоанн Кронштадтский казался своим сослуживцам по меньшей мере странным. Над ним посмеивались. 20 лет не производили в протоиереи. Сорок лет беспорочной службы и активнейшей просветительской работы среди прихожан в удмуртских уездах не принесли священнику H.H. Блинову даже самой малой церковной награды.

Коща после революции 1905 года государь император Николай II предложил высшим иерархам церкви свою кандидатуру на служение в качестве патриарха (тоща готовился Поместный собор Русской православной церкви для избрания патриарха), они промолчали. Это означало отказ. Последующие события (1917–1918 гг.) показали причину этого молчания — почти все церковные иерархи изменили присяге, отступили от православного императора, присягнули масонскому Временному правительству.

В государстве, армии и народе пошатнулась вера, люди заботились только о своей корысти и безопасности. Вот что о том бурном времени писал в 1906 году святой праведный Иоанн Кронштадтский: «Вера Слову Истины — Слову Божию исчезла и заменена верою в разум человеческий; печать… в болыиинстве изолгалась — для неё не стало ничего святого и досточтимого, кроме своего лукавого пера, нередко пропитанного ядом клеветы и насмешки, не стало повиновения детей родителям, учащихся — учащим, и самих учащих — подлежащим властям. Браки поруганы, семейная жизнь разлагается.

Твёрдой политики не стало… все желают автономии, даже средние и высшие духовно-учебные заведения позабыли о своём назначении: быть слугами Церкви и спасения людей. Не стало у интеллигенции любви к Родине, и она готова продать её инородцам, как Иуда предал Христа… Правды нигде не стало, и Отечество на краю гибели…»

Всё это чистейшая правда. Более того, в России ещё в XIX веке революционно-демократический атеизм превратился в широкое движение передовой интеллигенции и оказал своё влияние на развитие русской демократической культуры. Уже тогда в России считали, что религия с неизбежностью отомрёт вследствие гибели эксплуататорского общества и замены его социализмом. И такие взгляды были достаточно широкими.

Например, Михаил Николаевич Тухачевский, родившийся в «оскудевшем» дворянском роде, в гимназические годы относился к религии так, как достаточно многочисленные его сверстники. В книге о нём Юлия Кантор рассказывает: «Есть заявление священника на педагогическом совете: «Тухачевский Михаил не занимается законом Божьим». Сёстры маршала вспоминали, что H.H. Тухачевский был атеистом и детей воспитывал в том же духе. Ему это удалось.

Один раз, за чаем, Михаил Николаевич начал рассказывать какие-то антирелигиозные истории, которые сам тут же и выдумал. Мать, привыкшая к таким разговорам, всё же не выдержала и потребовала, чтобы он замолчал. Но Миша, под смех братьев и товарищей, сидевших за столом, продолжал дальше. Тогда мать, видя, что требования и просьбы не помогают, и желая заставить его замолчать и рассердившись не на шутку, вылила ему на голову чашку с остывшим чаем. Все долго смеялись, но больше всех мокрый Миша».

Товарищ Тухачевского по гимназии В. Г. Украинский рассказывал об уроках Закона Божьего:

«Иногда после елейного рассказа о чудесных исцелениях и вообще чудесах святых угодников лукаво и вместе с тем почтительно Михаил спрашивал:

— Батюшка, вы и на следующем уроке будете рассказывать нам сказки?

Священник возмущался и удалял Мишу из класса».

В дневниках гимназистов на последней странице было напечатано «свидетельство», его заполнял священник в дни Великого Поста; он подтверждал подписью и печатью, что гимназист был на исповеди и причащался. Этот документ гимназист вручал классному наставнику. Но неожиданно открылось, что гимназист Михаил Тухачевский ни разу не был на исповеди и не причащался. Это произвело ошеломляющее впечатление. Был вызван к директору отец. Мальчика с трудом уговорили исповедаться и причаститься…»

Небезынтересно в контексте рассмотрения проблемы богоборчества и мнение Людмилы Жуковой: «При Екатерине П, по архивным изысканиям Георгия Вернадского, автора исторического труда «Начертания русской истории», было уничтожено четыре пятых монастырей. Роль суррогата церкви в дворянском и отчасти купеческом обществе времён Екатерины стали играть масонские ложи». Вспомним тогда уж, что архитектор-масон Василий Баженов начал разрушение Кремля с его церквями для возведения нового «совершенного дворца», отстраивать Царицыно в масонском духе, да князь Потёмким приметил неладное, открыл глаза императрице — и уже порушенные стены и башни по берегу Москвы-реки были восстановлены, а Царицыно заброшено вплоть до недавних дней.

Из 732 мужских монастырей оставила Екатерина 161, из 222 женских — всего 39. А это огромные земельные угодья с множеством монастырских крестьян. Ценности пошли на ведение войны за Чёрное море, обустройство Новороссии. Но о том сокрушительном ударе для православной церкви предпочли забыть историки и священнослужители.

Зато обвиняют её великого предшественника Петра Первого в изъятиях церковных ценностей, хотя нужны они были царю на ведение войн со шведами и турками ради выходов к Балтийскому и Чёрному морям, а снятые колокола — для переплавки на пушки. После победы над шведами царь-«антихрист» вернул Богу Богово — построил множество храмов и в Петербурге, и в Москве (по своим чертежам — храм Петра и Павла в Москве на Басманной).

Далеки от истины уверения сегодняшних ораторов об авторитете в российском дореволюционном обществе церкви, на который, мол, покусились большевики. Вспомним иронические пословицы, поговорки, сказки о попах и даже детские дразнилки типа: «У попа была собака, он её любил…» или «Едет поп — толоконный лоб…». Одну из первых сатирических повестей середины XVII в. — «Калязинскую челобитную» — о пьянстве и беспутстве монастырской братии. Пушкинскую сказку «О попе и работнике его Балде». Поищем ответ на вопрос: почему истинные подвижники православия, святые старцы, уходили в пустынь, в отшельничество, и молились за Русь вдали от сует мирских и церковных?

Со второй половины XIX в. российское образованное общество поражено нигилизмом-атеизмом. Дети дворян, купцов, даже священников вливаются в ряды революционных демократов, народников, марксистов, анархистов, социал-демократов. В храмы стало ходить «не модно». За знания Закона Божьего на «посредственно» в гимназиях и реальных училищах переводят в следующий класс… Юнцы проводят диспуты: А есть ли Бог? В таком контексте российской истории и надо рассматривать атеизм Ленина и его товарищей по борьбе, считавших религию «опиумом для народа», коль он покорно терпит своё рабское бесправие («Господь терпел и нам велел») в надежде на обещанный церковью рай в загробной жизни.

Противоречия между учением нестяжателя Христа о справедливом обществе равноправных — братьев и сестёр, живущих в любви к друг другу, и церковнослужителями, поддерживающими власть имущих над неимущими, замечали немногие. Не заметили и революционеры. Отвергая вместе с богатой церковью бессребреника и бунтаря Христа, свершали трагическую ошибку…

Заметил эту разницу Александр Блок в поэме «Двенадцать» о революционном Петрограде: «…в белом венчике из роз — впереди — Иисус Христос». Но в статье «Интеллигенция и революция» не зря вопросил: «Почему дырявят древний собор? — Потому что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — Потому что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? — Потому что сто лет под их развесистыми липами и клёнами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью… Замалчивать этого нет возможности, а все однако замалчивают… Но ведь за прошлое отвечаем мы? Или на нас не лежат грехи отцов? Если этого не чувствуют все, то это должны чувствовать «лучшие»…

Не бойтесь разрушения кремлей, дворцов, картин, книг. Беречь их для народа надо: но, потеряв их, народ не всё потеряет… Что же вы думали? Что сотни жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руку, не постараются ухватить то, что плохо лежит?… безбожники от рождения готовы ставить свечки, молясь об одолении врага внешнего и внутреннего…» Какая глубокая информация к размышлению — эта полузабытая статья поэта».

Но вернёмся к Сталину. На сегодняшний день известны документы, в которых Сталина трудно назвать активным богоборцем.

«Строго секретно.

№ 1037/19 т. Менжинскому В. Р.

12 сентября 1933 г.

В период с 1920 до 1930 годов в Москве и на территории прилегающих районов полностью уничтожено 150 храмов. 300 из них (оставшихся) переоборудованы в заводские цеха, клубы, общежития, тюрьмы, изоляторы в колонии для подростков и беспризорников.

Планы архитектурных застроек предусматривают снос более чем 500 оставшихся строений храмов и церквей.

На основании изложенного ЦК считает невозможным проектирование застроек за счёт разрушения храмов и церквей, что следует считать памятниками архитектуры древнего русского зодчества.

Органы Советской власти и рабоче-крестьянской милиции ОПТУ обязаны принимать меры (вплоть до дисциплинарной и партийной ответственности) по охране памятников архитектуры древнего русского зодчества.

СЕКРЕТАРЬ ЦК И. Сталин».

И вот ещё второй:

^{«Строго секретно.}

№ 1697/13 товарищу Берия Л. П.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА № 98 ЗАСЕДАНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК ОТ 11.11.1939 г.

Решение от 11 ноября 1939 года. Вопросы религии.

По отношению к религии, служителям русской православной церкви и православноверующим ЦК постановляет:

1) Признать нецелесообразной впредь практику органов НКВД СССР в части арестов служителей русской православной церкви, преследования верующих.

2) Указание товарища Ульянова (Ленина) от 1 мая 1919 года за № 13 666 — 2 «О борьбе с попами и религией», адресованное пред. ВЧК товарищу Дзержинскому, и все соответствующие инструкции ВЧК-ОГПУ-НКВД, касающиеся преследования служителей русской православной церкви и православноверующих, отменить.

3) НКВД СССР провести ревизию осуждённых граждан по делам, связанным с богослужительной деятельностью. Освободить из-под стражи и заменить наказание на не связанное с лишением свободы осуждённым по указанным мотивам, если деятельность этих граждан не нанесла вреда советской власти.

4) По вопросу о судьбе верующих, находящихся под стражей и в тюрьмах, принадлежащих иным конфессиям, ЦК вынесет решение дополнительно.

СЕКРЕТАРЬ ЦК И. Сталин».

8

Незнакомец как будто и не собирался уходить. Стрелки настенных часов перешли за полночь, а он всё задавал и задавал вопросы.

— Николай Александрович, ну хорошо, а что вы скажите по поводу отношения коммунизма к религии?

— Этот вопрос требует особого рассмотрения. И хотя уже не время для разговоров, пора спать, я всё же отвечу на него как можно короче. Поймите, что враждебное отношение коммунизма, заметьте, ко всякой религии не есть явление случайное, оно принадлежит к самой сущности коммунистического миросозерцания…

Коммунизм воздвигает гонения на все церкви и более всего на церковь православную, ввиду её исторической роли. Коммунисты исповедуют воинствующий атеизм и они обязаны вести антирелигиозную пропаганду. Коммунизм, не как социальная система, а как религия, фанатически враждебная всякой религии и более всего христианской. Он сам хочет быть религией, идущей на смену христианству, он проповедует ответить на религиозные запросы человеческой души, дать смысл жизни. Коммунизм целостен, он охватывает всю жизнь, он не относится к какой-либо социальной области. Поэтому его столкновение с другими религиозными верованиями неизбежно. Нетерпимость, фанатизм всегда имеют религиозный источник. Никакая научная, чисто интеллектуальная теория не может быть столь нетерпима и фанатична. Как религиозное верование, коммунизм эксклюзивен. Огромную роль тут играет русский религиозный темперамент, русская сектантская и раскольничья психология. Но непримиримое, воинствующее отношение к религии было предопределено самим Марксом. Маркс сказал в «Введении к критике философии права Гегеля», что «религия есть опиум для народа», фраза получившая столь актуальное значение в России. Маркс думал, что для освобождения рабочего класса, а следовательно и всего человечества, нужно вырвать из человеческого сердца религиозное чувство. Маркс говорил: «не религиозная свобода совести, а освобождение совести от религиозного суеверия». Религиозные верования отражают человеческое рабство, рабство у стихийных сил природы и иррациональных сил общества, они существуют лишь до тех пор, пока человек, социальный человек, не овладел окончательно стихийными и иррациональными силами, окружившими его таинственностью. В своих мыслях о религии Маркс был учеником Фейербаха, но развивал мысли Фейербаха в социальном направлении. Фейербах был самым гениальным атеистическим философом XIX века, очень острым и много давшим для антропологической философии вообще…

Маркс особенно интересовался борьбой против религиозных верований. Для него это была прежде всего интеллектуальная борьба, как для Бруно Бауэра. Он находился в русле левого гегельянства. Впоследствии интерес к этим вопросам, связанным с выработкой миросозерцания, ослабел, Маркс занялся по преимуществу вопросами экономическими. Но он остаётся воинствующим атеистом…

Русский просветительный разум находится в первой воинствующей стадии, и он целиком находится во власти аффектов и эмоций. Мы это видим у Ленина.

— Вы хотите сказать, что Ленин был страстным и убеждённым атеистом? — незнакомец вопросительно посмотрел на философа.

— Он был ненавистником религии. Поймите, что человек есть религиозное животное и, когда он отрицает истинного, единого Бога, он создаёт себе ложных богов, идолов и кумиров, и поклоняется им. Ленин очень огрубил идею Маркса о религии, как ленинцы огрубили идеи самого Ленина. Ленин был почти гением грубости — таков его стиль. Для Маркса проблема религии была прежде всего проблемой изменения сознания, связанного, конечно, с социальной борьбой. Для Ленина проблема религии есть почти исключительно проблема революционной борьбы и её постановка приспособлена для нужд этой борьбы. Ленин призывал к «штурму неба». Но в богоборчестве Ленина нет глубины, нет глубинных мотивов Фейербаха, или Ницше, нет того, что раскрывалось у Достоевского, нет внутренней драмы. Мысли Ленина о религии, разбросанные в разных его сочинениях, были собраны и изданы отдельно. Встречаются, например, такие фразы: «Всякий боженька есть труположество». Ленин даёт своё определение религии, скорее демагогическое, чем научное: «Религия есть один из видов духовного гнёта, лежащего везде и повсюду на народных массах, задавленных вечной работой на других, нуждою и одиночеством». И ещё определение: «Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человеческую жизнь». Это определение дано было ещё в 1905 г. Особенно ненавидел Ленин всякие попытки соединить христианство с социализмом.

— Любопытно, — неожиданно вырвалось у незнакомца.

— Да, представьте себе! «Католический поп, растлевающий девушку, пишет Ленин, гораздо менее опасен, чем поп без рясы, поп без грубой религии, поп идейный и демократический, проповедующий созидание и сотворение боженьки. Ибо первого попа легче разоблачить, осудить и выгонять, а второго нельзя выгнать так просто, разоблачить его в тысячу раз труднее». Эта категория «попа без рясы» играет не малую роль в антирелигиозной пропаганде. Это очень широкая категория. «Попами без рясы» оказываются все нематериалисты, все признающие духовное начало, хотя бы в самой минимальной степени, все философы, имеющие спиритуалистический или идеалистический уклон…

Коммунисты, в отличие от социал-демократов, не признают, что религия есть частное дело, дело личной совести. Наоборот, они считают, что религия есть дело самое общее, социальное. Признание религии частным делом, т. е. признание субъективного права свободы совести, есть обычный параграф либерально-демократических программ и этот принцип взят социал-демократией из либеральной демократии. Сам Маркс, признавший религию «опиумом для народа» и величайшим препятствием на путях освобождения рабочего класса и человечества, не мог считать религию частным делом. Религия есть дело социальной борьбы…

Сейчас член Коммунистической партии не может ходить в церковь, не может обнаруживать какой-либо религиозной веры. Более того, он делается подозрительным, если обнаруживает холодность к антирелигиозной пропаганде и не исповедует воинствующего атеизма. Коммунистическая партия по своей структуре, по душевному складу своих адептов представляет что-то вроде атеистической секты, религиозной атеистической секты, захватывающей в свои руки власть.

Напрасно думают, что религиозные гонения в советской России направлены против православной церкви, которая была церковью господствующей и связана была в прошлом с монархией и реакцией. Сектанты, например баптисты, объявляются ещё более опасными, чем православные, и с ними борьба признаётся более трудной именно потому, что в прошлом они были сами гонимы и не связаны с силами господствовавшими при старом режиме. Христиане, которые признают правду коммунизма в области социальной, считаются более вредными и опасными, чем христиане, которые являются явными реставраторами и контрреволюционерами. Свободомыслящая, атеистическая и материалистическая буржуазия лучше, чем христиане, сочувствующие коммунизму, она может быть использована для социалистического строительства, она обычно бывает равнодушна к «миросозерцанию», в то время как христиане-коммунисты разбивают целостность коммунистического миросозерцания.

В руководящей литературе, посвящённой антирелигиозной пропаганде, не рекомендуются религиозные преследования. Специалист по безбожию Ярославский говорю; что невыгодно создавать мучеников. Но фактически мучеников они создают. Священники поставлены в нечеловеческие условия существования, они лишенцы, лишены элементарных человеческих прав…

На этой фразе Бердяев остановился, всем видом своим давая понять, что сильно устал и на все вопросы ответил. Пора и честь знать!

Когда незнакомец распрощался и вышел из дома, Николай Александрович подумал: «Странный господин. Что он хотел от меня, услышать истину учёного или же пришёл с другой целью?»

Глава седьмая

Тучков

1

О чём думает человек, когда знает, что скоро умрёт? Видимо, у каждого свои мысли, свои воспоминания. Евгений Александрович, например, частенько вспоминал своё прошлое, пытаясь его как-то осмыслить… Его видная роль в борьбе с церковью, практически незаметно стала второстепенной, малозначимой. Почему? Разве так бывает?

«Ходатайство начальника СПО ОГЛУ Я. С. Агранова о награждении Е. А. Тучкова.

^{Секретно.}

Тучков Евгений Александрович происходит из семьи крестьянина бедняка. Член партии с 1917 года. В органах ВЧК-ОГПУ работает с 1918 года.

В настоящее время состоит в должности Начальника III Отделения Секретно-Политического Отдела ОГПУ.

Участвовал в 1919 г. в подавлении и ликвидации Мензелинского восстания в Башкирии.

Под руководством тов. ТУЧКОВА и его непосредственном участии была проведена огромная работа по расколу православной церкви (на обновленцев, тихоновцев и целый ряд других течений). В этой работе он добился блестящих успехов.

При его непосредственном участии проводилась в 1921 году работа по изъятию церковных ценностей в пользу голодающих.

В 1923–25 гг. им были проведены два церковных собора (Всесоюзные съезды церковников), на которых был низложен патриарх Тихон и вынесено постановление об упразднении монастырей, мощей, а также о лояльном отношении церкви к Соввласти.

На протяжении ряда лет тов. ТУЧКОВЫМ проводилась серьёзная работа по расколу заграничной православной русской церкви.

Блестяще проведена работа по срыву объявленного папой Римским в 1930 г. крестового похода против СССР.

Под непосредственным руководством и при участии тов. ТУЧКОВА была проделана серьёзнейшая работа по признанию сектантами службы в Красной Армии с оружием в руках, им ликвидирован ряд нелегальных к. р. организаций действовавших под флагом сектантских организаций.

Благодаря энергичной работе тов. ТУЧКОВА была раскрыта и ликвидирована в конце 1930 г. Всесоюзная к. р. монархическая организация церковников «Истинно-православная церковь», опиравшаяся в своей а/с деятельности на черносотенно-клерикальные круги. Организация имела множество своих филиалов — 300 повстанческих ячеек, огнестрельное и холодное оружие.

Стоящий во главе этой организации церковно-политический центр, возглавлявшийся профессором ЛОСЕВЫМ, НОВОСЁЛОВЫМ, епископом Иосифом и др. — ставили задачей объединение под флагом церкви всех к. р. сил для свержения Советской власти и реставрации монархии. Целый ряд филиалов, как например филиалы на Северном Кавказе, ЦЧО, Никольском районе Сев. Края и др. — превратились в ряд к. р. выступлений с лозунгами борьбы с коллективизацией, и ликвидацией кулачества и т. д.

Ликвидированная в 1929 г. на Сев. Кавказе повстанческая организация так наз. «имяславцев» работала под руководством церковно-политического центра «Истинно-православная церковь».

Под руководством тов. ТУЧКОВА за последние 2–3 года было ликвидировано несколько сотен крупных антисоветских организаций и группировок церковников повстанческого и террористического характера.

В деле борьбы с к. р. движением среди церковников и клерикально-монархических кругов, группирующихся вокруг церкви, ТУЧКОВ проявил огромную энергию, инициативу, решительность и находчивость. Ходатайствую о награждении тов. ТУЧКОВА Евгения Александровича орденом «Красное Знамя».

НАЧ. СПО ОГПУ Агранов^{1 сентября 1931 года».}

Первыми наградами Тучкова за борьбу с церковью стали грамота и золотые часы, «за арест и «дело» митрополита Петра, создание смуты, связанной с митрополитом Агафангелом (Преображенским), окончательное оформление раскольничьей группы архиепископа Григория (Яцковского) и опубликование «декларации» митрополита Сергия (Страгородского)». В 1931-м году он уходил на другую работу, и хотелось хоть какой-то заслуженной оценки. Но никому уже не было до него дела. Поэтому пришлось быть понастойчивее. Решили банально просто: представление на себя напишет сам Тучков.

Как утверждает С. Бычков (автор статьи о «Чекистском «игумене» Евгении Тучкове») в архиве Е. Тучкова «сохранились страницы, где слово в слово повторяется представление Агранова: «Тучков Евгений Александрович происходит из семьи крестъянина-бедняка».

Однако ордена Красного Знамени (имеется в виду Боевого Красного Знамени) ему не дали. В конце октября 1931 года ВЦИК наградил Евгения Александровича орденом Трудового Красного Знамени. С. Бычков пишет: «В сопроводительной справке к представлению перечислены прежние награды Тучкова — «револьвер, чекистский почётный знак, грамота с золотыми часами и благодарностью по приказу». Чекистский почётный знак — это знак «Почётного работника ВЧК-1 II У» с римской цифрой «V» приказом по ОГПУ. Второй такой знак — знак «Почётного работника ВЧК-I II У» с римской цифрой «XV» он получит позднее. До почётного же звания «Заслуженного работника НКВД», установленного при Л. П. Берия, Тучков в этом ведомстве не доживёт…

2

«Пользуясь методами, общими для всего ГПУ, Тучков кстати и некстати применяет ко всем арестованным епископам, священникам и верующим общую для всех 72-ю статью уголовного кодекса: «Несоблюдение декретов об отделении церкви от государства».

Казалось бы, статья эта имеет определённый, узкий смысл, точно характеризующий преступление — несоблюдение декретов. Однако предъявляется она лицам, совершенно не противодействующим декретам об отделении Церкви от советского государства. Под 72-ю статью ГПУ подводит, что ему угодно.

В делах находящихся на Соловках духовных лиц, присланных в лагерь по 72-й статье, я видел такие обвинения:

Противодействие изъятию церковных ценностей.

Монархическая пропаганда.

Церковная контрреволюция.

Воспитание детей в религиозном духе.

Натравливание одной части верующих на другую и многое другое», — рассказывает в книге «Записки бежавшего (Соловецкая каторга)» Александр Клингер.

Как мы помним, Тучков был на приёме у товарища Сталина дважды: 18 и 26 февраля 1930 года. Кстати сказать, в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 года «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизацию) в восьмом пункте говорилось: «Срочно пересмотреть законодательство о религиозных объединениях в духе полного исключения какой бы то ни было возможности превращения руководящих органов этих объединений (церковные советы, сектантские общины и пр.) в опорные пункты кулачества. Поручить оргбюро ЦК дать директиву по вопросу о закрытии церквей». Комментируя этот документ, Д. А. Волкогонов в книге о Ленине подчёркивает: «По инициативе Совета Труда и Обороны, одобренной, разумеется, Политбюро, началось снятие церковных колоколов. Каждый год спускался специальный план (как на добычу руды), сколько тонн бронзы получить на печальной ниве обезглавленных церквей.

Политбюро, например, 11 мая 1933 года утверждает «в целях обеспечения автотракторной промышленности колокольной бронзой… увеличить годовой план бронзы с 5200 до 6300 тонн…». И дальше даётся разнарядка по областям:

Московская область — 670 тонн колокольной бронзы;

Ленинградская — 335;

Северный Кавказ — 120;

Средняя Волга — 130;

Ивановская область — 200 и т. д.

Церкви постепенно закрывались и после массового погрома. Пустели соборы. Скорбно стояли на сельских пригорках обезображенные, без куполов, храмы. Теперь уже безмолвно, печально, обречённо. Правда, иногда откуда-то из глубин поруганного национального и религиозного сознания, а может, просто от безысходности выплёскивались мятежные протесты.

В сентябре 1938 года тогда ещё заместитель народного комиссара внутренних дел Берия доложил Сталину, что Некрасовским райисполкомом Ярославской области было принято решение о закрытии церкви и снятии колоколов в селе Чёрная Заводь. Приехали руководители района. Собралась толпа, стали раздаваться крики: «Караул!», «Грабят!», «Пьяные бандиты приехали». Церковники установили круглосуточное дежурство у церкви. Руководители района растерялись…

Сталин, недочитав донесения до конца, размашисто набросал в углу листа: «Т. Маленкову. Прошу проверить и доложить. Арестовать организаторов. И. Сталин».

Так всё же, что произошло в феврале 1930 года, заставившее Сталина вызвать Тучкова?

Именно в феврале, а точнее в начале февраля, папа римский Пий XI «заявил о начале «крестового похода молитв» против СССР, где совершаются гонения на религию и верующих. Одновременно он призвал европейские государства поставить условием признания СССР уважение им принципов свободы религии» (М. И. Отдельский (М. И. Одинцов). Ватикан и Советская Россия: поиск компромисса. 1920–1928 гг.).

А позднее, в ходатайстве начальника СПО ОГПУ Я. С. Агранова о награждении Е. А. Тучкова, будет написано: «Блестяще проведена работа по срыву объявленного папой Римским в 1930 г. крестового похода против СССР».

3

О том, как работал Евгений Александрович Тучков и его помощники, рассказывает Александр Мазырин, иерей, магистр богословия, кандидат исторических наук, доцент кафедры Истории Русской православной церкви ПСТГУ («Сто дней Русской Православной Церкви под управлением Ярославского викария (комментарий в свете веры)»?): «Жесточайшие гонения, которые претерпела Русская Православная Церковь в 1920–1930-е годы, не могли не отразиться на положении её высшего управления. С лета 1922-го по лето 1923 года, после ареста святых Патриарха Тихона и его Заместителя митрополита Ярославского Агафангела (Преображенского), управление Православной Российской Церкви было фактически обезглавлено. Ситуация могла повториться в конце 1926 года, после того как в заключении оказались Патриарший Местоблюститель священномученик митрополит Крутицкий Пётр (Полянский) и два его Заместителя: митрополиты Нижегородский Сергий (Страгородский) и Петроградский Иосиф (Петровых). Тоща, ввиду крайнего оскудения высшей православной иерархии, во главе церковного управления на сто дней должен был встать даже не правящий архиерей, а всего лишь викарий Ярославской епархии, не имевший, к тому же, высшего богословского образования. Этим архиереем стал архиепископ Угличский священномученик Серафим (Самойлович)».

В то время органы Госбезопасности активно вели поиски высшего иерарха, который бы принял условия легализации церковного управления, выдвигаемые властью. Весьма красочное описание действий начальника VI («церковного») отделения Секретного отдела ОГЛУ можно найти в очерке Б. В. Апушкиной «Крестный путь преосвященного Афанасия (Сахарова)»: «Перед тем как митрополит Сергий стал заместителем Местоблюстителя, его роль Тучков предлагал тем архиереям, имена которых стояли в завещании Патриарха, т. е. митрополитам Агафангелу и Кириллу. Рассказывали, что митрополиту Агафангелу запретила идти на это одна блаженная (слепая Ксения) из г. Рыбинска, которую он очень почитал, сказав: «Если согласишься, то потеряешь всё, что раньше приобрёл». Когда же Тучков вызвал митрополита Кирилла, последний дал согласие на занятие этой должности, но не принял предложенного условия. «Если нам нужно будет удалить какого-нибудь архиерея, вы должны будете нам помочь», — сказал Тучков. «Если он будет виновен в каком-либо церковном преступлении, да. В противном случае я скажу: «Брат, я ничего не имею против тебя, но власти требуют тебя удалить, и я вынужден это сделать». — «Нет, не так. Вы должны сделать вид, что делаете это сами и найти соответствующее обвинение!» Владыка Кирилл отказался. Говорят, он ответил: «Евгений Александрович! Вы не пушка, а я не бомба, которой вы хотите взорвать изнутри Русскую Церковь!»

Конечно, труд Е. В. Апушкиной является скорее агиографическим, чем историческим. Однако факт ведения Тучковым переговоров со священномучеником Кириллом о судьбе высшего церковного управления в начале 1927 года сейчас уже подтверждён документально, равно как и факты давления на высшую церковную власть, с тем чтобы она расправилась с неугодными ОГЛУ иерархами.

Не добившись желаемого от митрополита Агафангела и Кирилла, Тучков вновь обратился к архиепископу Серафиму. В составленном в 1930 году неизвестным автором «Обзоре главнейших событий церковной жизни России за время с 1925 года до наших дней» об этом эпизоде было сказано так: «В это время архиепископ Серафим Угличский вызван был в Московское ГПУ, где Тучков предложил ему принять известные условия «легализации». На это архиепископ Серафим ответил отказом, мотивируя его тем, что не считает себя полномочным решать основные принципиального характера вопросы без находящихся в заключении старших иерархов. После трёх дней содержания архиепископа Серафима в ГПУ Тучков отпустил его в Углич (…)»

Сейчас уже стало возможным восстановить некоторые детали тех переговоров Тучкова с архиепископом Серафимом. Интересные подробности в своих воспоминаниях (дошедших, правда, через небеспристрастного посредника) сообщил келейник Угличского архиепископа М. Н. Ярославский: «Владыка мне говорил, что ему, как главе Церкви, власти тогда предложили Синод… И указали кого — членами Синода. Он не согласился… И сразу получил три года Соловецких лагерей… Но он Церковь никому не передал, а написал или сказал, что объявляет автокефалию каждой епархии… Так как глава Церкви — лишний кандидат в тюрьму… И его после этого тут же освободили… А вскоре был освобождён митрополит Сергий… И им был создан Синод из тех членов, которые власти предлагали владыке Серафиму… Но когда они это ему предлагали, владыка Серафим выдвинул своих всех членов… Я знаю, что он называл митрополита Кирилла… «Так он же, — говорят, — сидит». «Так он же у вас сидит, освободите его…»

Недавно было открыто письмо архиепископа Серафима, которое, в целом подтверждая свидетельство М. Н. Ярославского, позволяет внести в него некоторые уточнения. Из этого письма следует, что предложение Тучкова об учреждении Синода или Совета епископов действительно имело место. Как видно, святитель Серафим в связи с этим предложением претерпел внутреннее борение. Письмо от 7/20 марта 1927 года «дорогому о. Архимандриту» (Неофиту (Осипову), по нашему предположению) было написано в момент, когда решение архиепископом Серафимом было окончательно принято. «Я давно прозревал, — писал он, — что Совет Епископов — это гибель для Церкви и моя гибель. Я поставил точку. — Когда я дойду до точки, тогда уже никакие адские силы не могут поколебать меня. Ибо эта точка внушена промыслительной Десницей Божией, поддержана страданием и кровью наших страдальцев и верным решением Вашим и многих, подвижников слова и дела. Слава Богу».

Далее архиепископ Серафим описывал свою беседу с Тучковым. «Разговоров больших не было. Я сказал, что без совещания старейших иерархов не может быть авторитетным и наш Синод. «Кого Вы называете старейшими иерархами?» — «Всех местоблюстителей, всех заместителей — итого 9, а именно: Митрополита Арсения, Никандра и др.».

Можно заметить, что митрополит Кирилл здесь прямо не назван, но, как известно, в списке кандидатов в местоблюстители он был первым. Очевидно, он здесь также имелся в виду, и Тучков это понял. Реакция была незамедлительной. «Что было! — писал далее святитель Серафим. — Это был выстрел из большой пушки. «Как смотрит Митрополит Агафангел?» — «Он такого же мнения». И ещё пуще и больше. «У нас есть дела (неразборчиво) части». Я только махнул рукой на его угрозы всё пропечатать, я мог ему сказать, что всё пустое — дутое. И снова понижение тона — хотел, видимо, запугать. Но запугивать-то нечем. «Подумайте». «Отправьте в комнату», — обращается к чиновнику.

Думал я до 4 часов дня, вернее, читал Св. Евангелие. Понятное настроение. Решение принято. В 4 часа вызывают. «Ну что, передумали?» — «Что же мне передумывать, я сказал, больше говорить нечего». «Иван Васильевич, — обращается к чиновнику, — знаете ли, что нам предлагает архиепископ Серафим? Собрать чёрную сотню. Это открытая контрреволюция. Нет, нужно, видно, послать его в Соловки. А сейчас приготовьте бумагу в приём арестованных». Как они мне показались жалкими людьми».

Иван Васильевич, к которому обращался Тучков, — это его заместитель и будущий преемник в должности начальника VI отделения СО ОПТУ И. В. Полянский. Как видно, угроза отправить архиепископа Серафима в Соловецкий лагерь, о которой писал его келейник, действительно имела место. В тот раз она, однако, осталась нереализованной. Пробыв день в камере, архиепископ Серафим снова был вызван к Тучкову. Далее в письме шло описание продолжения разговора. «Ну, что же, передумали?» — «Нет». — «Ну, мы не злопамятны — мы освобождаем Вас и даём местожительство в Угличе, можете служить, где угодно, но управлять — ни-ни. Ни назначать, ни перемещать, ни увольнять, ни награждать». — «А как же запросы с мест, по делам текущим. Жизни не остановите — она потребует своего». — «Ну, можете отписываться. Что же Вам нужно? Ведь Вы не оставили после себя заместителей. Так и действуйте — бумаг о новом порядке управления отнюдь не рассылать. Можете писать на места, что «т. к. я, мол, лишён управления, то управляйте на местах». А если что вздумаете написать — то с верным человеком пошлите ко мне, а я посмотрю и передам Вам своё мнение. А быть может, Вы ещё увидитесь с Митрополитом Агафангелом и передумаете, и надумаете открыть совет. А пока — до свидания. Мы купим Вам билет, проводим до вокзала, а там — уезжайте в Углич и сидите спокойно». Разговор кончен. Разве ещё только добавить, что во всех разговорах я упирал на то, что я занят решением только текущих дел, я человек маленький и исполняю то, что мне поручено. «А кто же у Вас большой человек?». — «Митрополит Пётр». Снова пушка выпалила. Я больше молчу и больше слушаю. Снова в камере и, скажу Вам, что было жаль расставаться с ней — такой покой — завещание написано, дело совершено. Можно было бы своим страданием ещё более закрепить его, на всё воля Божия. Жду вечера. Но, вот, 10 часов, и часовой подаёт знак снимать сапоги и ложиться спать. Значит, думаю, Тучков надул. Ну, что же! Так, видно, нужно. Ложусь спать и спокойно засыпаю. Только что задремал, как слышу поворот ключа: «С вещами!». И я снова в приёмной. Со мной говорит уполномоченный Тучкова Иванов: «Владыка, Вы помните разговор с Тучковым?» — «Помню». — «Бели помните, то больше нечего Вам говорить, пожалуйте». Мы в автомобиль и скоро на вокзале, в комендатуре ГПУ, уполномоченный подал билет, проводил до вагона, подождал, пока тронется поезд, вежливый поклон, и я покатил до Ростова, откуда на лошадях благополучно добрался до Углича, где вчера служил вечерню при громадном стечении народа. Надолго ли? Думается, будут — это начало терзаний и мучений. А им, видимо, обезглавить Церковь рискованно».

Архиепископ Серафим не ошибался. Задача ОГПУ тогда действительно состояла не в том, чтобы оставить Патриаршую Церковь вообще без руководства, а в том, чтобы это руководство подчинить себе. Угличский архиепископ подчиняться диктату Тучкова не хотел, отговариваясь тем, что он «человек маленький». В итоге из-за грубейшего вмешательства ОГПУ во внутрицерковные дела наличный Заместитель Патриаршего Местоблюстителя фактически был лишён возможности управлять Церковью. Далее в письме святитель Серафим размышлял, как ему действовать в столь непростой ситуации: «Запрещение управлять, конечно, дутое — тут может быть и провокация. Если я напишу, что я не моту решать дела, по ч.(?) мне запрещено, то он может сказать: «Кто запретил? Что вы врёте». Могут создать дело. А посему придётся снова как-нибудь приспосабливаться. Там, где нужно писать «утверждается», можно написать «читал», где пишется «удостоить» — можно написать «на усмотрение правящего епархией». Это будет уже отписка по выражению Тучкова, а для наших будет моё согласие и санкция».

Результат беседы Тучкова с архиепископом Серафимом нашёл отражение в очередном обзоре политического состояния СССР (за февраль), датированном 7 апреля 1927 года: «В последнее время Серафим отказался от мысли образовать синод из второстепенных (главным образом викарных) епископов, разрешил оставить церковь на прежнем положении и даёт указания местам о «самоуправлении на самых широких основах», т. е. фактически предоставляет места самим себе».

4

Евгений Александрович Тучков любил иногда пройтись пешочком по своему Большому Комсомольскому переулку.

До 1932-го и после 1993-го он назывался и называется Большой Златоустинский. В честь Иоанна Златоуста. Название же возникло в XVIII веке и было дано по Златоустовскому монастырю. Начинается переулок от Мясницкой улицы напротив Фуркасовского переулка, проходит на юг, пересекает Лучников переулок справа, Малый Златоустинский переулок слева и заканчивается на Маросейке напротив Большого Спасоглинищевского переулка.

И вот он идёт в новенькой форме по тротуару, недавно пошитая гимнастёрка туго перетянута командирским ремнём, сверкают до блеска начищенные сапоги, фуражка надвинута почти до бровей. И очень хорошо на душе, потому как редко ему доводилось вот так вот запросто пройтись по городу, который пленил однажды и навсегда…

Вернувшись в Москву с Урала, Тучков не мог налюбоваться красавицей, в которой он стал большим человеком — вершителем судеб иерархов Русской православной церкви.

Тридцатые годы в столице были особенными. Строилась канализация, улицы стали убирать с помощью техники. Работали подметальные машины и поливомоечные агрегаты. Росло количество больниц, детских садов и библиотек. По улицам города уже привычно проезжали троллейбусы, автобусы и такси. Работали более двух тысяч государственных и кооперативных магазинов, более четырёх тысяч палаток, более трёх тысяч лотошников и десятки официально зарегистрированных рынков. Что и говорить, выросло и население златоглавой аж до четырёх миллионов человек.

Всё радовало, всё придавало некую весёлость и хорошее настроение. О прошлом не думалось, потому что оно было беспорочно правильным. По крайней мере, так казалось тоща…

Работа, ничего не поделаешь. Не до сентиментальностей. Есть свои, а есть чужие. Враги они однозначно чужие…

Как тут не вспомнить Виктора Некрасова: «Читая последнюю книгу Абрама Терца (он же Андрей Синявский), я живо рисую себе образ следователя, ведущего следствие. Диалог презанятнейший, и чуть ли не со слезами на тазах у этого самого следователя.

«Ах, Андрей Донатович, Андрей Донатович! Вы думаете — мы не люди? Думаете — не больно? У меня у самого маленький ребёнок. Чуть побольше вашего. Звать Наташей. Знаете, утром или вечером подойдёшь к кроватке. «Наташа, говорю, Наташа, папка пришёл с работы». А она смеётся, прыгает на своих тоненьких ножках. «Папка! — говорит. — Папка!»

Этой, первой, встрече следователя и подследственного посвящено много страниц и в диалоге, очевидно, много сочинённого уже впоследствии, для развития и углубления художественного образа (право писателя), но с интересом читая эти страницы, я невольно вспоминаю своих следователей и некое, весьма существенное, высказывание самого Андрея Донатовича:

— Знай, дорогой Вика, что теперь у них не в моде бить по рылу и выкручивать руки. Сейчас они все интеллигентные, образованные, всё про Чехова да Пушкина, ужом в душу к тебе заползают, по имени-отчеству называют. И ты попадаешь на удочку.

И другой, тоже весьма достойный человек, Иван Дзюба, вернувшись из тюрьмы, говорил мне:

— Главное, В. П., не ищите в следователе человека. Может, дома, с женой, с детьми он человек, а здесь он на работе. Не поймёте этого, и вам конец».

5

«Обвинительное заключение по делу граждан: Белавина Василия Ивановича, Феноменова Никандра Григорьевича, Сгадницкого Арсения Георгиевича и Гурьева Петра Викторовича по 62 и 119 ст. ст. Уголовного Кодекса» было напечатано отдельной брошюрой в 1923 году. Уже в наше время его переиздали в «Актах Святейшего Патриарха Тихона», сохранив абсолютно все пометы, сделанные его рукой при ознакомлении со своим делом.

Как утверждают исследователи, «в следственном деле патриарха Тихона в архиве ФСБ собраны материалы, послужившие источником для создания обвинительного заключения — протоколы допросов обвиняемых и свидетелей (в том числе — первый допрос патриарха Тихона 5 мая 1922 г., не учтённый в нумерации допросов патриарха в «Актах Святейшего Патриарха Тихона…»), а также специально запрошенные для составления обвинения следователем Я. С. Аграновым документы целого ряда судебных дел о сопротивлении изъятию церковных ценностей — дела трибуналов Новгородского (Старая Русса), Иваново-Вознесенского, Ростовского (Донского), Смоленского, Петроградского, Московского, Шуйского, Тульского, Витебского, Череповецкого, Чувашского, Рыбинского, Костромского, Астраханского, Гомельского, Ярославского, Екатеринбургского. Далеко не все собранные следствием материалы нашли хоть какое-то отражение в обвинительном заключении. Достоверно судить об этом можно будет лишь тоща, когда учёным, изучающим историю Русской Православной Церкви, станет известен весь объём следственного дела патриарха Тихона — за пределами традиционно упоминаемых сегодня 28 томов».

И тем не менее после прекращения дела патриарха Тихона, по словам Тучкова, работа его отделения с патриархом осложнилась. Как пишет кандидат исторических наук Н. А. Кривова, «будучи под следствием, Тихон «всецело находился под влиянием» ГНУ, а обновленчество имело главный аргумент своей агитации против него — то, что он не свободный, а подсудимый человек. «Амнистированный Тихон, по мнению Б. А. Тучкова, стал значительно смелее и наши советы для него стали не обязательны. Обновленческое течение значительно упало духом, имея в лице Тихона весьма сильного и освобождённого от суда противника». Именно это, вероятно, заставило чекистов буквально через месяц после данного признания Е. А. Тучкова начать новую кампанию против патриарха Тихона.

В это время патриарх был уже тяжело болен. Ещё в январе 1925 г. консилиум врачей посчитал опасным для здоровья Тихона нахождение его в занимаемом помещении и рекомендовал переселиться в другое. Но просьба патриарха к Е. А. Тучкову о выделении ему помещения в Богоявленском монастыре на Никольской улице осталась безответной. Патриарха поместили в частную лечебницу Бакуниных на Остоженке. 21 марта 1925 г. находящегося в лечебнице Тихона допросил помощник начальника VI отделения СО ОПТУ М. Д. Соловьёв. Вопросы касались составления патриархом списков архиереев канонических и находящихся в живоцерковном расколе с отметками о репрессиях со стороны властей и отправки этих списков за границу для печати, а также подготовки Вселенского Собора и связей патриарха с зарубежьем.

Вероятно, сразу же после допроса патриарха М. Д. Соловьёв оформил постановление об избрании меры пресечения Тихону. Планировалось предъявить ему 73-ю статью Уголовного кодекса и инкриминировать составление сведений о репрессиях, применяемых советской властью по отношению к церковникам с целью её дискредитации. Однако графа об избрании меры пресечения М. Д. Соловьёвым не была заполнена, очевидно оставлена до решения вопроса на более высоком уровне. Не проставлена и дата, кроме «марта 1925 г.», когда ОГЛУ собиралось предъявить патриарху новое обвинение.

Таким образом, за несколько дней до смерти патриарха ОПТУ вновь открывает следственное дело в отношении него. Но смерть не позволила свершиться ещё одному акту беззакония. Только 19 июня 1925 г. Особое Совещание при Коллегии ОПТУ постановило в связи со смертью патриарха Тихона дело № 32 530 по обвинению Белавина Василия Ивановича по 59-й и 73-й статьям Уголовного кодекса прекратить».

История сохранила и два случая покушения на патриарха Тихона. В первом некий «сумасшедший» набросился на вышедшего из алтаря епископа, но когда увидел, что это не патриарх, не нанёс ему повреждений.

Во втором, а произошло это 9 декабря 1923 года, поздно вечером, был убит келейник патриарха Яков Полозов. Как свидетельствовал очевидец, во время убийства патриарх находился в той же комнате, сидя в кресле, но убийца его не видел.

«В следственном деле, — рассказывает Дмитрий Сафонов, — имеется целая подборка документов по этому убийству. Как следует из агентурной записки, направленной Е. Тучкову, 9 декабря в 19 часов 30 минут в приёмную Патриарха проникли два человека, которые убили Якова Полозова двумя выстрелами в голову и грудь». По Москве сразу же стали распространяться слухи о том, что целью нападения был сам Патриарх, а келейник был убит; защищая его. Как вспоминала жена убитого, после убийства «моментально приехали сотрудники ПТУ во главе с Тучковым, который сразу же заявил, что здесь дело рук белогвардейцев. На следующий день Патриарх направил Тучкову записку, в которой сообщал, что обнаружилась пропажа двух его шуб, и просил посодействовать похоронам келейника на кладбище Донского монастыря. Б. Тучков сам подготовил для «Известий» текст заметки под названием «Убийство в квартире Тихона». Официальной версией случившегося стала версия ограбления…»

Сегодня можно лишь предположить, что убийство келейника планировалось лишь с одной целью — оказать давление на патриарха.

Келейник (секретарь и доверенное лицо) Яков Полозов познакомился с патриархом Тихоном в самом начале XX века, когда приехал на заработки в Америку и устроился сторожем в православном храме Нью-Йорка. В это время Тихон как раз был архиепископом Алеутским и Северо-Американским. В 1902 году Якову Полозову предложили занять освободившееся место келейника. Предыдущий был рукоположен в священство. С тех самых пор они не расставались…

13 января 1925 года патриарх решил переехать в клинику доктора Бакунина на Остоженке.

Из воспоминаний врача частной лечебницы на Остоженке Эмилии Бакуниной: «О том, что патриарх Тихон очень болен, в Москве было известно; его положение стало серьёзным после того, как в Донском монастыре, в одной из комнат отведённого ему помещения, неизвестными лицами был убит его келейник, как говорили — по ошибке, вместо самого патриарха. Патриарх ещё не был очень старым, в нашей лечебнице ему исполнилось шестьдесят лет, но жизнь в постоянной тревоге, домашний арест в монастыре, которому он был подвергнут, и в особенности толпа посетителей, отказывать которым в приёме он не хотел и не мог, тяжко отзывались на его сердечной болезни. Было важно подвергнуть его больничному режиму и создать часы обязательного отдыха, который был ему необходим, и внимательному наблюдению и лечению, которое единственно могпо продлить его жизнь. Кроме давнего хронического воспаления почек и общего склероза, за последнее время у него появились припадки грудной жабы, особенно участившиеся после происшедшего у него на глазах убийства.

Привезли патриарха на следующий день. Высокого роста, прямой, седой, очень худой, на вид гораздо старше своих лет. Несмотря на плохое состояние, он хорошо собой владел, ни на что не жаловался, хотя видно было, что очень нервен и возбуждён. Приехал он на своём постоянном извозчике; с ним прибыли два его келейника, один — бесцветный монашек, другой — светский, сын его друзей.

Постоянными врачами патриарха были профессор К. и его ассистент доктор П. Оба продолжали навещать его и в лечебнице. После их консультации с врачами лечебницы патриарху был предписан полый покой, ванны и укрепляющее лечение.

Мы поместили его в небольшой светлой комнате, которая ему понравилась, придав ей, по возможности, «домашний» вид. Комната белая, с окном, выходящим в сад, с видом на Зачатьевский монастырь. Белая тюлевая занавеска, покойное кожаное кресло, небольшой письменный стол. Было воспрещено пускать к больному посетителей без разрешения врачей.

Больной был особенно доволен, что его окно выходит в сад. Когда наступила весна, он любовался видом на монастырь и говорил:

— Вот хорошо! И зелени много, и птички.

Были у него свои иконы, стоявшие на маленьком столике, покрытом скатертью, и перед ним лампадка. На стене висела единственная картина: два мальчика смотрели с моста вдаль.

Когда он чувствовал себя лучше, то много читал, сидя в кресле у кровати. Читал Тургенева, Гончарова и «Письма Побеносцева».

В облачении, белом клобуке и с посохом патриарх казался очень видным и торжественным. Обычно его водили под руки, делая это не столько ввиду его слабости (он был ещё достаточно бодр), сколько как бы для почёта. Честь выводить его приняли на себя одна из сиделок и муж кастелянши, относившиеся к нему с величайшим вниманием и исключительной заботливостью. Но когда патриарх лежал или сидел в кресле в своей комнате, он сразу превращался в больного и жалкого старичка. Здесь он надевал старый и потёртый зеленоватый подрясник, устраивался поудобнее и, видимо, радовался возможности посидеть одному и воспользоваться столь редким для него досугом.

Из наших врачебных предписаний труднее всего было соблюсти самое главное и важное — покой для больного. Со дня переезда его в лечебницу не было отбоя от посетителей, одни из которых приходили по делам, другие — навестить патриарха. Были такие, «не пустить» которых было очень трудно. На другой же день явился в лечебницу Тучков, заведующий отделом ГПУ, за которым числился патриарх. Вызвал меня и потребовал свидания с «гражданином Белавиным». Тучков — среднего роста, плотный, крепко скроенный и сшитый полуинтеллигент, обходительный и достаточно развязный. Я сказала ему, что видеть больного сейчас нельзя, так как врачами предписан ему полный покой; всякое волнение для него опасно.

— А что, разве патриарх опасно болен?

— Грудная жаба всегда опасна, а кроме того, у него болезнь почек.

— Так что, он может у вас скапутиться?

Я ответила, что при такой болезни патриарх может умереть от сердечного припадка.

— Как же вы не побоялись принять его в лечебницу? Ведь если он у вас умрёт, фанатики могут обвинить вас в том, что вы способствовали его смерти.

Объяснила Тучкову, что смерть пациента всегда тяжела и что нередко близкие винят в смерти не болезнь, а лечивших врачей. И всё-таки мы должны принимать в лечебницу всех, кому нужны медицинская помощь и уход. Впрочем, нам не приходится опасаться таких обвинений со стороны лиц, близких к патриарху; наша лечебница достаточно в Москве известная.

— А чем вы его кормите?

— Даём то, что предписано врачами.

— Ну а со стороны ему ничего не приносят?

— Со стороны мы разрешаем ему принимать только фрукты.

— А, это хорошо, что вы со стороны не принимаете.

Не знаю, насколько была искренна такая заботливость Тучкова: боялся ли он возможных случайностей или только хотел знать, насколько бережно охраняется патриарх в лечебнице.

На этот раз на немедленном личном свидании он не настаивал и приехал снова только через два дня, когда патриарх мог его принять».

Перед каждым визитом Тучкова патриарх старался скрыть своё волнение шуткой и непременно говорил:

— Вот завтра приедет ко мне «некто в сером».

Бесконечные «беседы» патриарха с чекистами, их принудительное «вождение» его рукой превратились в непрестанные моральные пытки. Не потому ли, как отмечают очевидцы, «он будучи по природе спокойным человеком дрожал от волнения и раздражения, когда ему докладывали о приезде» чекиста.

Перед смертью патриарха врач Эмилия Бакунина застала его в припадке грудной жабы. «Он был очень бледен, уже не мог говорить и только показывал рукой на сердце. В глазах был смертельный ужас. Пульс ещё был, но тотчас же стал исчезать. Впрыскивания камфоры и кофеина не произвели никакого действия.

Через несколько минут патриарх скончался». Было около 12 часов ночи.

Тут же послали за митрополитом Петром и позвонили в Донской монастырь. Но «едва появился Пётр, как вслед за ним приехал Тучков и с ним два человека». «Когда кто-то из врачей спросил Тучкова, как узнал он о смерти патриарха, Тучков только улыбнулся и ничего не ответил».

«7 апреля в 23 часа 45 минут умер в лечебнице Бакунина (Остоженка, 19) бывший патриарх Тихон в присутствии постоянно лечивших его врачей: Е. Н. Бакуниной, Н. С. Щелкана и послушника Тихона Пашкевича.

Смерть произошла от очередного приступа грудной жабы. Кроме перечисленных врачей, Тихона консультировали профессора: Кончаловский В. П., Шервинский, Плетнёв К. К. и ассистент — доктор Покровский (бывавший у Тихона ежедневно). В день смерти у Тихона была консультация специалистов по уху, горлу и носу…

Утром 8 апреля Тихон был, после предварительного обряда, доставлен архиереями на свою квартиру в Донском монастыре, где и предположены похороны», — сообщат «Известия» 9 апреля 1925 года (№ 081, стр. 4).

«Патриарх умер во вторник шестой седмицы Великого поста, — пишут А. Левитин и В. Шавров. — В среду, 8 апреля 1925 года, гроб с телом патриарха был установлен в Соборном храме Донского монастыря. Тотчас потянулись к монастырю длинные очереди, начались самые многолюдные в истории Русской Церкви похороны.

Год и три месяца назад, в январе 1924 года, Москва видела другие похороны — похороны В. И. Ленина. Аналогия напрашивается сама собой: в похоронах патриарха приняло участие не меньше людей, чем в похоронах Ленина. Прощание с покойным продолжалось и в том, и в другом случае в течение пяти суток — и в том, и в этом случае ни на минуту не прекращался нескончаемый поток народных масс к гробу. Очередь к Колонному залу Дома союзов протянулась от Охотного ряда к Страстной площади, очередь к Донскому монастырю тянулась к Калужской заставе. Каждый желающий проститься с покойным должен был в обоих случаях посвятить пять или шесть часов. И в январе 1924 года, и в апреле 1925 года многие москвичи проводили в очереди бессонные ночи. Следует отметить, что и социальный состав провожающих обоих покойных деятелей в последний путь не был столь различен, как это могло бы показаться на первый взгляд: многие участники похорон патриарха отмечают большое количество «бывших», как тогда любили выражаться, в очереди, тянущейся к Донскому монастырю. Однако нельзя забывать и о большом количестве рабочих, подмосковных крестьян, советских служащих».

Как утверждал лечащий врач патриарха, «за три месяца пребывания в лечебнице у него не было припадков грудной жабы, но организм был совершенно расстроен, и надеяться было можно лишь на некоторое продление его жизни, а не излечение».

И всё-таки по утверждению настоятеля храма Ильи Пророка в Обыденном переулке в Москве отца Александра Толгского, умершего в 1962 году, после признаний, сделанных ему во время исповеди одного из врачей больницы Бакунина, у него не было ни малейших сомнений в том, что патриарх Тихон был отравлен…

6

Из письма Е. А. Тучкова из Ростовской области сыну зимой 1940 года:

«Нахожусь сейчас в совхозе, в 60 км от железной дороги. Это поездка не то, что первая в Ивановскую область очень трудная. Мне надо обслуживать лекциями 7 совхозов, а они друг от друга находятся на расстоянии 20–40 км. Здесь всё время стояли морозы и снежные бураны. И вот в такую погоду приходится ездить на подводах, т. е. быть по 4–5 часов в открытом поле. Ночевать приходится так же — где попало. В избах холод, столовых нет, а где проходят лекции помещения не отоплены. Словом, очень всё неважно. Хорошо, что я взял с собой хлеба, а то здесь совсем его нельзя купить. Жаль, что не взял валенок… Через час пойду в клуб читать лекцию «Наука и Религия». Народ антирелигиозными лекциями не особенно интересуется, всё приходится звать и звать. Сейчас очень интересуются международным положением. Меня прямо закидали об этом вопросами. Меня просили прочесть на эту тему лекцию, но я отказался, провёл беседу…»

7

В отличие от патриарха Тихона жизнь Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского) оказалась ещё более мученической…

Когда в ноябре 1926 года его приговорили к трём годам ссылки, ему это наказание ещё не казалось таким страшным…

11 марта 1931 года митрополит Пётр (Полянский) пишет письмо Ивану Васильевичу Полянскому, бывшему заместителю Тучкова, а теперь его сменившего на посту начальника отделения: «Многоуважаемый тов. Иван Васильевич!

Пользуясь дозволением, решаюсь беспокоить вас настоящим письмом. Уполномоченный ПП ОГПУ по Уралу тов. Костин сообщил мне, что к Евгению Александровичу отправлено на распоряжение дело по расследованию о ведении мною якобы пораженческой агитации среди населения села Абалак и села Хэ. В протоколах допроса даны показания относительно клеветнического характера этого обвинения. О чём и перед вами заявляю со всей решительностью и добавляю, что моя ссыльная жизнь протекала в большой сфере неприязни трёх обновленческих священников Абалакского, Хэнского, поначалу скрывавшего своё обновленчество, и Абдорского. В данном случае, надо полагать, прежде всего фигурировала материальная сторона дела. В их храмы я не ходил, а глядя на меня, уклонялись от посещения и верующие, которых и без этого было незначительное количество. Абдорский священник между прочим стремился в Хэ, но потерпел поражение, приписав последнее, конечно, моему влиянию, хотя я стоял совершенно в стороне. Та листовка от имени старосты Вятской епархии, которая, как я слышал, была распространена и по Москве, говорят, дело его рук. В обвинении указаны и предметы агитации: близкая война и падение советской власти, а также упоминается о том, что я руководил будто бы церковниками для активной борьбы с нею. Какая наглая ложь, даже слышать неприятно. (…)

Очень прошу Евгения Александровича и вас проявить ко мне советскую справедливость. Не откажите в ускорении выяснения моей дальнейшей участи и дайте мне возможность испытать чувство свободного человека. Всёж-таки, Иван Васильевич, не теряю надежды, что в конце концов мы протянем друг другу руку взаимного доверия. Одно только жаль, что конец-то мой уже у дверей. Седьмой месяц сижу и положительно задыхаюсь без пользования наружным воздухом (только 20 минут поздним вечером). Не имею также подходящего питания и испытываю лишения со стороны ухода, столь необходимого вследствие моей крайней слабости и начинающих появляться обмороков. И в моральном отношении нахожусь в каком-то безвыходном тупике…» (Акты Святейшего Патриарха Тихона).

В заявлении от 27 марта 1931 г. он уже пытается всё объяснить самому председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому: «Решаюсь просить у Вас милостливого отношения к моему настоящему положению. Мне была назначена пятилетняя ссылка, которую я отбывал на далёком севере среди жесточайших морозов, постоянных ветров-буранов, скупого примитива во всём и голи во всём. (Я постоянно стоял на краю могилы. [Я постоянно был лицом к лицу со смертью].) Но годы прошли, оставалось до конца ссылки 4 месяца, и снова началось для меня повторение задов — я снова подвергаюсь аресту и препровождаюсь в тюрьму при ПП ОГПУ по Уралу. Спустя некоторое время меня посетил здесь тов. И. В. Полянский и предложил отказаться от местоблюстительства. Но такого предложения я принять не мог по следующим основаниям, имеющим для меня решающее значение. Прежде всего я нарушил бы установленный порядок, по которому местоблюститель остаётся на своём посту до созыва поместного собора. Собор, созванный без санкции местоблюстителя, будет считаться неканоническим и постановления его недействительными. В случае же моей смерти местоблюстительские полномочия перейдут к другому лицу, которое довершит то, что не сделано его предшественником. Далее, моя смена должна повлечь за собою и уход моего заместителя Митрополита Сергия, подобно тому как, по заявлению последнего, с оставлением им заместительства прекращает своё существование и учреждённый им Синод. К такому обстоятельству я не могу отнестись равнодушно. Наш одновременный уход не гарантирует церковную жизнь от возможных трений, и, конечно, вина ляжет на меня. Поэтому в данном случае необходимо наше совместное обсуждение, равно как и совместное разъяснение вопросов в связи с моим письмом Митрополиту Сергию, датированным декабрём 1929 г. Наконец, моё распоряжение, вышедшее из тюрьмы, несомненно, [вызовет разговоры, догадки] будет истолковано как вынужденное, с разными нежелательными выводами. Если вспомните, подобные распоряжения уже имели место при аналогичной обстановке, но одни из них не прошли в жизнь, а другие оказались неудачными и лишь были аннулированы, однако до сих пор не перестают нарушать церковный мир. Откровенно скажу, что лично о себе я не хлопочу: дней моей жизни осталось немного, да и, кажется, я уже потерял интерес к жизни, скитаясь в общем более 8 лет по тюрьмам и ссылкам. Я только опасаюсь, что распоряжением, с деланием наобум, могу нарушить свой долг и внести смуту в среду верующих…»

А 25 мая он снова обращается с ходатайством, и всё к тому же Менжинскому: «…Начался уже 10-й месяц моего ареста (с 17 августа 1930 г.), а в ходе моей жизни не произошло никаких перемен и лишь в ходе моих болезней последовало ухудшение. В настоящее время я настолько изнурён, что затрудняюсь двигаться, стоять и даже говорить. Припадки удушья, иногда совместно с обморочным состоянием участились, и всякий раз после них делаюсь совершенно разбитым и словно немыслящим. Лишение существенных потребностей слишком велико, и все мои мысли фиксированы на одном вопросе: когда же наконец окончатся мои скитания по тюрьмам и ссылкам, продолжающиеся вот уже 9 лет? Особенно трудно обходиться без необходимых медицинских применений (массажа, банок, клизмы и др.), без постоянного ухода, без соответствующего питания и пользования открытым воздухом. За всё время ареста я ещё ни разу не видел солнца. Мне приходится положительно подвизаться, сидя в камере. Мои 20-минутные прогулки (точнее — сидение у тамбура, ведущего в каменный подвал) по условиям тюремной жизни обычно совершаются между 10–11 'Л ночи, да и то с перерывами. Угнетает также изоляция, лишение права переписываться с родными и получать от знакомых пищу. Каждый день, проведённый в тюрьме, действует на меня убийственно, причём сознание своей полной невиновности невольно вызывает тревожную мысль, что как будто бы я являюсь каким-то отверженным человеком, от которого необходимо во что бы то ни стало избавиться. Это, в свою очередь, окончательно подрывает весь организм.

Расстроенное здоровье и преклонный возраст не позволили бы мне со всею серьёзностью и чуткостью отнестись к роли осведомителя, взяться за которую предлагал тов. Е. А. Тучков. Нечего и говорить, что подобного рода занятия несовместимы с моим званием и к тому же несходны моей натуре. Не сомневаюсь, что в результате роль осведомителя сменилась бы на роль мученика не своего и непосильного дела. Так случилось, что неожиданный поворот беседы в эту сторону не дал мне возможности в несколько минут охватить всю сложность положения вещей, посмотреть на меня объективно. В голове пронеслась вереница бессвязных мыслей, и я не сумел отдать себе в них отчёта. И лишь потом, когда собрался с мыслями и сосредоточил внимание на ряде поставленных себе вопросов, невыполнимость означенного предложения стала очевидною.

Об этом я считал нужным предупредить Евгения Александровича, когда он ещё находился в Свердловске, и с этой целью обращался два раза к дежурному надзирателю с просьбою пригласить в мою камеру следователя тов. Костина, участвовавшего при беседе; но его, по сообщению надзирателя, в Учреждении не оказалось…»

Митрополит Пётр (Полянский) мужественно отклонил предложения Тучкова (надзирающего за ним на Урале) дать подписку о сотрудничестве с органами в качестве осведомителя. После же самой беседы его частично парализовало, не считая болезни цинги и астмы. Результатом стал новый срок: 23 июля 1931 года Особое Совещание ОГПУ выслушало «дело» митрополита, которое рассматривали в порядке постановления президиума ВЦИК СССР от 9.06.27 года. «Постановили: Полянского-Кругацкого Петра Фёдоровича заключить в концлагерь сроком на пять лет. Считая срок с момента вынесения настоящего постановления». Абсолютно без зачёта года, проведённого в одиночке.

Кстати сказать, 19 августа рекомендации Агранова и Тучкова были отправлены администрации Екатеринбургской тюрьмы. В служебной записке, в частности, говорилось: «…Полянского (Крутицкого) Петра Фёдоровича, осуждённого к заключению в концлагерь… просьба содержать под стражей во внутреннем изоляторе…»

Не будучи услышанным, подлинный патриарший местоблюститель, в надежде на чудо, пишет Менжинскому следующее трагическое послание, датированное уже 20 ноября 1932 года: «Согласно объявленному мне постановлению Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 23/ УП-1931 г. я должен отбывать своё наказание в концлагере. Между тем вот уже третий год содержусь в предварительном заключении, подвергаясь мучительным лишениям и ограничениям. Так как, во 1-х, причины, вызвавшие столь неожиданную катастрофическую развязку при всей своей уважительности, о чём я неоднократно писал Вам, не приняты во внимание, так как, во 2-х, моё стремление через искреннее и чистосердечное раскаяние в своей идеологической погрешности обеспечить себя доверием со стороны Советского Правительства и тем улучшить своё положение, несмотря на инициативу и обнадёживание т. Костина, по-видимому достигай обратной цели — угнетающей отброшенности, среди которой теперь живу, и так как, в 3-х, в течение продолжительного времени не получаются результаты ни относительно моего заявления датированного сентябрём на имя Особого совещания; ни относительно замены концлагерного заключения ссылкой, о чём я имел некоторые основания думать после разговора с тт. прокурором и начальником УСО, то, покорно склоняясь пред обстоятельствами, ставлюсь в необходимость обратиться к Вам с просьбой не отказывать в возможной поспешности к отправке меня по назначению…»

Летом 1933 года условия заключения митрополита Петра были ещё раз ужесточены: ему заменили ночные прогулки в общем дворе на прогулки в маленьком сыром дворике, где воздух был наполнен испарениями отхожих мест. Кроме того, в Верхнеуральской тюрьме его содержали как «секретного узника» под номером (без имени) 114.

В июле 1936 года заключение митрополита Петра (Полянского) было в очередной раз продлено ещё на 3 года. Но этого богоборцам показалось мало, и в конце года в патриархию поступили сведения (заведомо ложные) о смерти Патриаршего Местоблюстителя, вследствие чего 27 декабря митрополит Сергий (Страгородский) принял на себя титул Патриаршего Местоблюстителя, а по «усопшему» митрополиту была отслужена панихида. То есть его отпели ещё живым! А дело в том, что митрополиту Петру было уже 74 года, и его новый срок можно было считать пожизненным. Возможно, поэтому богоборцы решили считать митрополита умершим… Они знали, что делали!

В 1937 году против митрополита и местоблюстителя было возбуждено новое уголовное дело по новому и, как всегда, надуманному обвинению: «Отбывая заключение в Верхнеуральской тюрьме, проявляет себя непримиримым врагом Советского государства, клевещет на существующий государственный строй… обвиняя в «гонении на Церковь» «её деятелей». Клеветнически обвиняет органы НКВД в пристрастном к нему отношении, в результате чего якобы явилось его заключение, так как он не принял к исполнению требование НКВД отказаться от сана Местоблюстителя Патриаршего престола».

А 2 октября тройка НКВД по Челябинской области приговорила митрополита Петра (Полянского) к расстрелу. Через неделю, 10-го числа, в 4 часа дня приговор был приведён в исполнение. До сих пор неизвестно точное место погребения митрополита, как и место его расстрела (то ли это тюрьма в Магнитогорске, то ли станция Куйбас).

8

Из автобиографии Е. А. Тучкова: «6 июля 1941 года по призыву партии добровольно пошёл в Красную Армию. До конца сентября того же года я находился на фронте: сначала в Андреевском районе Смоленской области, затем в районе озера Селигер Калининской области (деревня Красуха). 20 сентября 1941 года я тяжело заболел и 89 эвакопунктом был из армии как непригодный к военной службе освобождён совсем. Из армии я приехал к своей семье в Златоуст; где лечился и поправился до января 1942 года, а потом, когда стал чувствовать себя окрепшим, поехал в Москву, где и стал работать на лекционной работе (вести антифашистскую пропаганду) в центральном Совете СВБ СССР, а потом одновременно ещё и военную работу, состоя заместителем начальника военно-учётного пункта по политчасти Ростокинского района, которую выполняю и сейчас».

Глава восьмая

Церковь и война

1

В двухэтажном особняке на Кропоткина, 20 Карпов проводил, как правило, большую часть своего рабочего времени. Проблем было превеликое множество, начиная от отсутствия клея, бумаги, конвертов и обыкновенных канцелярских папок, заканчивая организацией работы аппарата. Опыта работы не было ни у кого. Не было и элементарных знаний в отношениях с религиозными организациями. Только несколько человек имели высшее образование. Один из них завотделом по делам Центрального управления церкви, другой переводчик, третий ответственный секретарь, да ещё юрисконсульт.

Лишь в 1944 году была утверждена инструкция, регламентирующая распределение обязанностей членов Совета. А это и организация деятельности уполномоченных через работу инспекторской группы Совета, контроль за патриотической работой Русской православной церкви, контроль издательской деятельности Синода, контроль за деятельностью духовных учебных заведений, организация персонального учёта епископата РПЦ. Часто приходилось бывать и в правительстве, где регулярно обсуждались многие приоритетные вопросы.

В органах были свои трудности, но всё было годами отлажено и работало достаточно чётко. Например, «дело агентурной разработки» предшествовало «делу-формуляру», если в процессе работы сотрудниками выявлялись какие-то серьёзные обстоятельства, свидетельствующие о необходимости более глубокой разработки.

«Дела-формуляры» могли вести годами, но завершались они тремя вариантами: арестом, вербовкой или сдачей дела в архив. Это, так сказать, два действия. А всего их было три.

Начиналось же всё с первого действия, а именно с «дела оперативной проверки». Работали агенты с псевдонимами или кличками, проводились оперативные мероприятия, которые что-либо фиксировали. Объект обкладывали со всех сторон, собирали прямые доказательства шпионской деятельности и т. д. и т. п.

А тут один процесс создания аппарата Совета на местах решить было неимоверно трудно. Только на февраль 1944 года из 89 штатных единиц было назначено только 43 уполномоченных. Ещё оставались вакансии в 10 областях Белоруссии и в 20 областях Украины. А ведь делалось всё согласно постановлению правительства, да и требование было категорическим…

2

Вопросы, которыми приходилось заниматься Карпову, были порой не только сложными, но и весьма щекотливыми, как, например, этот:

^{«г. Москва 18 ноября 1944 г.}

^{Секретно}

^{Управляющему делами Совнаркома Союза ССР товарищу Чадаеву Я. Е.}

В 1944 году Управлением делами Совнаркома Союза ССР было отпущено Совету по делам Русской православной церкви при СНК СССР 100 тысяч рублей для расходов в течение года на приобретение ценных подарков высшему духовенству (патриарху и митрополитам) в юбилейные дни, что было разрешено тов. В. М. Молотовым.

Совет обращался в Управление делами Совнаркома СССР в 1944 году об отпуске такой суммы только потому, что сметой Совета на 1944 год не были предусмотрены ассигнования на эти цели.

В данное время Совет составил и представил в Наркомфин СССР смету расходов на 1945 год и по ст. «Прочих расходов» включил сумму в 100 тысяч рублей, дав соответствующее объяснение в объяснительной записке.

Штатное управление Наркомфина Союза ССР, просматривая смету Совета на 1945 год, включило эту сумму и просит соответствующих указаний от Совнаркома.

Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР в связи с этим просит Вашего указания Наркомфину Союза ССР о включении в план финансирования Совета в 1945 году 100 тысяч рублей на приобретение, по мере надобности, ценных подарков высшему духовенству.

В январе месяце, с разрешения Правительства, будет проводиться избрание патриарха Московского и всея Руси, что уже потребует расходов по этой смете, а, кроме того, в течение года будут юбилейные дни высшего духовенства.

Председатель Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карпов».

Как пишет Т. А. Чумаченко, «традиция одаривания руководства патриархии стала частью новой церковной политики И. В. Сталина. С осени 1943 года на церковное руководство как из рога изобилия падали различные блага: квартиры, машины, «подарки», дачи, возможность отдыха и лечения в лучших санаториях страны. В 1944 г. к своему 77-летию немало ценных подарков от правительства получил патриарх Сергий».

3

Кусочек из обычного рабочего дня Георгия Григорьевича выглядит следующим образом:

«Запись беседы председателя Совета по делам Русской православной церкви Г. Г. Карпова с патриархом Московским и всея Руси Сергием (Страгородским).

^{5 мая 1944 г.}

^{Совершенно секретно.}

4 мая 1944 года в Совете по делам Русской православной церкви при СНК СССР был принят председателем совета тов. Карповым Г. Г. патриарх Московский и всея Руси Сергий, по просьбе последнего.

На приёме присутствовали: зам. председателя совета тов. Зайцев К. А. и управляющий делами Московской патриархии Колчицкий Н. Ф.

Во время беседы были затронуты следующие вопросы:

1) Председатель совета тов. Карпов Г. Г. передал патриарху Сергию письмо греческой принцессы Ирины, полученное советом 27 апреля 1944 г. от зам. народного комиссара иностранных дел СССР тов. Кавтарадзе, а Наркоминдел получил это письмо от своего посланника в Каире, которому вручила письмо принцесса Ирина.

В данном письме греческая принцесса Ирина, ранее находившаяся также в переписке с патриархом Сергием, но почти неизвестная Сергию, поднимает вопрос о материальной помощи со стороны Русской православной церкви Антиохийскому патриарху Александру и двум женским монастырям в Палестине (один — Элеонский, другой — Горный), расположенным недалеко от Иерусалима. Ирина указывает даже желательную конкретную сумму, а именно: по 200 английских фунтов для каждого монастыря в месяц и 200 английских фунтов как пособие для Антиохийского патриарха.

В письме Ирина пишет, что Антиохийская патриархия раньше получала регулярно денежное пособие от русского правительства, а монастыри получают далеко недостаточную сумму от архимандрита Антония — начальника русской духовной миссии в Палестине (ставленник югославского Синода).

Патриарх Сергий заявил, что изучит письмо и обдумает вопрос о помощи Антиохийскому патриарху. Что же касается помощи монастырям, то, поскольку последние подчинены зарубежному (враждебному) Синоду, он считает малоприемлемым оказывать им помощь.

2) Председатель совета тов. Карпов Г. Г. ознакомил патриарха Сергия с тассовскими материалами в отношении его статьи «Есть ли наместник Христа на земле?», в частности, с редакционной статьёй «Католик тайме», издающимся в Англии, и с выдержками из статьи священника Мак Магона в официальной нью-йоркской католической еженедельной газете «Католик ньюс», и спросил патриарха Сергия, полагает ли Сергий необходимым и возможным делать какой-либо ответ на статью профессора католического университета в Вашингтоне, иезуитского священника Парсона, помещённую в газете «Нью-Йорк тайме» и переданную Сергию одним из иностранных корреспондентов в Москве.

Сергий заявил, что он давать какой-либо письменный ответ в местной церковной печати или в заграничной прессе не считает необходимым, но может дать разъяснения устно инокор-респонденту. В частности, Сергий заявил, что 3 мая с. г. звонил в патриархию корреспондент канадской газеты «Торонто стар» Джозеф Дэвис и просил, чтобы его принял патриарх по вопросу ответа на статью указанного выше профессора католического университета.

Сергий заявил председателю совета тов. Карпову Г. Г., что если совет считает возможным приём корреспондента Дэвиса, он намерен ему устно заявить:

1. Что его статья «Есть ли наместник Христа на земле?» была помещена в церковном журнале и является внутрицерковной статьёй, не носящей политического характера.

2. Что эта статья им написана более года тому назад, т. е. тогда, когда никаких материалов в газете «Известия» по вопросу о Ватикане не помещалось.

3. Что ему, Сергию, ничего не известно о деятельности Ватикана или папы в области мирских дел или по вопросу о неприкосновенности Рима.

4. Что он не согласен со статьёй профессора Парсона, смешивающего политические и моральные принципы с теологическими вопросами.

Тов. Карпов заявил Сергию, что вопрос о возможности приёма Сергием корреспондента Дэвиса он согласует с Наркоминделом и дополнительно сообщит.

3) Тов. Карпов передал патриарху Сергию письмо великобританского посла в Москве Арчибальда Керра, в котором последний излагает просьбу архиепископа Кентерберийского, чтобы Московская патриархия указала конкретный срок выезда русской церковной делегации в Англию.

Данное письмо Керра было получено митрополитом Николаем, известно патриарху Сергию и было передано в совет для согласования.

Обменявшись мнениями, тов. Карпов и патриарх Сергий нашли возможным остановиться, как на ориентировочном сроке выезда русской делегации в Англию 10–15 июля с. г., поскольку с 10 июня по 10 июля будет пост.

Тов. Карпов заявил Сергию, что, после согласования с правительством, он даст указания об ответе архиепископу Кентерберийскому через великобританское посольство в Москве.

4) Патриарх Сергий поднял перед тов. Карповым вопрос о возможности назначения Тамбовского архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) на Тульскую епархию и мотивировал эту необходимость болезнью архиепископа Луки (малярия), заявив при этом, что представитель Наркомздрава РСФСР профессор Шапиро, наблюдающий за Сергием с урологической стороны, на днях ему заявил, что он, Шапиро, согласовал этот вопрос с наркомом здравоохранения РСФСР и считает возможным дать Войно-Ясенецкому, как профессору хирургии, место в Туле, вместо Тамбова.

Тов. Карпов ознакомил Сергия с рядом неправильных притязаний со стороны архиепископа Луки, неправильных его действий и выпадов. В частности, что архиепископ Лука в хирургическом госпитале в своём кабинете повесил икону; перед исполнением операций совершает молитвы; на совещании врачей эвакогоспиталей за столом президиума находился в архиерейском облачении; в дни Пасхи 1944 г. делал попытки совершать богослужения в нефункционирующих храмах; делал клеветнические выпады по отношению к обновленческому духовенству и т. д.

Сергий заявил, что он обратит на это внимание и примет меры воздействий, а тов. Карпов заявил патриарху Сергию, что он согласует вопрос с Наркомздравом РСФСР.

5. Тов. Карпов поставил в известность патриарха Сергия, что советом получено письмо архиепископа Саратовского и Сталинградского Григория Чукова с ходатайством поставить вопрос перед правительством о возможности организации в гор. Саратове пастырско-богословских курсов и о предоставлении для этого соответствующего помещения в гор. Саратове.

Тов. Карпов спросил патриарха Сергия о его мнении по этому вопросу, так как в своё время Сергий заявил тов. Карпову, что вопрос об организации богословских курсов в епархиях он оставляет до будущего года с тем, чтобы в этом году получить какой-то опыт на курсах в Москве.

Сергий ответил тов. Карпову, что он, в принципе, оставляет ранее сделанное им заявление в отношении организации богословских курсов в епархиях вообще, что же касается курсов в Саратове, то он считал бы возможным поддержать ходатайство архиепископа Григория и, если совет считает возможным, поднять этот вопрос перед правительством.

6) Патриарх Сергий спросил тов. Карпова, считает ли совет возможным ускорить вопрос с открытием православной церкви (собора) в гор. Арзамасе Горьковской области. Этот вопрос был поднят патриархом Сергием на одном из предыдущих приёмов и мотивировался тем, что гор. Арзамас является родиной патриарха.

Тов. Карпов сообщил, что задержка получилась по причине непредставления материалов из Горького, но что в данное время имеется возможность рассмотреть этот вопрос на первом заседании совета.

7) Патриарх Сергий поставил перед тов. Карповым вопросы о возможности назначений и переназначений следующих епископов:

а) Сергий считает целесообразным переназначить Краснодарского архиепископа Фотия Топиро на какую-либо другую епархию и мотивировал это своим желанием передать Краснодарскую епархию в ведение Ставропольского архиепископа Антония Романовского.

Тов. Карпов заявил Сергию, что, если этот вопрос не является для патриарха срочным, он считал бы необходимым изучить вопрос.

Сергий согласился.

б) Сергий поставил в известность тов. Карпова, что группа ходатаев из гор. Владимира обратилась к нему, к Сергию, с вопросом о назначении настоятеля Владимирского собора Фестинатова в качестве епископа Владимирской и Ивановской епархий.

Тов. Карпов заявил, что со стороны совета возражений нет.

в) Сергий спросил тов. Карпова, имеются ли возражения со стороны совета о назначении на одну из епархий на Украине в качестве епископа благочинного гор. Ярославля Чуфаровского, а присутствующий при этом управляющий делами Колчицкий предложил, в частности, назначить Чуфаровского на Полтавскую епархию. Предложение Колчицкого было поддержано патриархом.

Тов. Карпов заявил, что со стороны совета возражений не имеется.

г) патриарх Сергий поднял вопрос о возможности назначения в качестве епископа на Ворошиловградскую епархию священника Пятина (Калининская область). Тов. Карпов сообщил, что возражений со стороны совета нет.

д) патриарх Сергий спросил тов. Карпова о возможности назначения иеромонаха Смирнова, бывшего благочинного в гор. Костроме, на одну из епархий в Казань, Тулу или Архангельск.

Тов. Карпов заявил, что совету Смирнов не известен, и хотя он рекомендован был Ярославским архиепископом Иоанном Соколовым, однако о нём члены Синода отзываются неудовлетворительно.

Сергий заявил, что он действительно малокультурный епископ и что с рекомендацией его Иоанн Соколов поспешил, но он считает неправильным воздержаться сейчас от назначения Смирнова на какую-либо епархию, поскольку вопрос уже поднят и со Смирновым был разговор.

После обмена мнениями Сергий согласился назначить Смирнова на Архангельскую епархию.

е) Сергий поднял вопрос о возможности назначения в епископы архимандрита Нектария, служащего сейчас в одной из подмосковных церквей.

Тов. Карпов сообщил Сергию, что, поскольку Нектарий недавно прибыл из гор. Нежина, временно подвергавшегося немецкой оккупации, было бы целесообразней воздержаться от назначения Нектария в епископы, с чем Сергий согласился.

ж) Сергий спросил тов. Карпова, не известно ли совету, по каким причинам не отвечает ему, Сергию, Абалымов Гавриил Николаевич, проживающий в настоящее время в одном из городов Средней Азии, о возможности вызова которого в Москву было согласовано с советом 28 января 1994 года. Сергий сообщил, что он от Абалымова не получил никакого ответа и полагает: или его письма на имя Абалымова конфискованы, или Абалымов не считает нужным отвечать, или Абалымову отказано в пропуске.

Тов. Карпов считает более правильным, если патриарх Сергий запросит об этом телеграммой Абалымова, так как не видит причин конфискации цензурой писем или телеграмм Сергия.

з) Сергий поднял вопрос о возможности назначения на какую-либо епархию епископа Иосифа Чернова, ныне проживающего в Умани, от которого Сергий получил два письма, представленных совету.

Тов. Карпов указал, что он считает преждевременным сейчас решать вопрос о Чернове, но считает возможным вызов Чернова в Московскую патриархию.

и) патриарх Сергий поставил в известность тов. Карпова, что Ставропольский архиепископ Антоний Романовский поднял перед Сергием вопрос о назначении в епископы местного священника Богданова, которого Антоний характеризует с самой положительной стороны.

Тов. Карпов сообщил, что Богданов совету не известен и он считает необходимым об этом запросить уполномоченного совета по Ставропольскому краю.

8) Тов. Карпов поставил в известность патриарха Сергия, что в ближайший час будет объявлен закон о выпуске 3-го государственного военного займа и было бы желательно, чтобы Московская патриархия и духовенство приняли участие своевременно и организованно.

Беседа продолжалась с 13 до 15 час. 30 мин.

Председатель Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г. Г. Карпов».

4

«Утром 22 июня 1941 года, в воскресенье, в день Всех Святых, в земле Российской просиявших, Митрополит Сергий (Страгородский), отслужив Литургию, собрался уже читать Акафист, как ему сообщили о начале войны. Местоблюститель тут же произнёс проповедь, в тот же день размноженную на ротаторе и разосланную по немногим сохранившимся ещё приходам для зачтения отцами настоятелями с амвона прихожанам. Следует учесть, что по действовавшим тогда законам, запрещавшим Церкви всякую деятельность вне церковных стен, а тем более вмешательство в политические и государственные вопросы, действия эти были наказуемыми», — рассказывает Сергей Фомин. Первыми же словами митрополита Сергия, узнавшего о начале войны, как вспоминал его келейник, были следующие: «Господь милостлив, и Покров Пресвятой Девы Богородицы, всегдашней Заступницы Русской земли, поможет нашему народу пережить годину тяжёлых испытаний и победоносно завершить войну нашей победой». Спустя три дня, 26 июня 1941 года, в Богоявленском соборе столицы он совершил очередной молебен, но уже о даровании победы русскому воинству, призвав православных верующих встать как один на защиту Родины и велел разослать свою проповедь-призыв…

Известно, что всего за годы войны Сергий обращался к советскому народу с подобными воззваниями 23 раза.

По устному свидетельству Анатолия Васильевича Ведерникова, секретаря патриарха Алексия I, с сентября 1941 г. Сталин якобы распорядился запереть Сергия Страгородского вместе с келейником в Успенском соборе Кремля, чтобы он там молился перед иконой Божией Матери Владимирской, куда на это время она была перенесена. Будущий патриарх в этом соборе пробыл три дня.

Патриотическая пропаганда митрополита Сергия достаточно быстро дошла до противника, и уже 16 августа 1941 года обергруппенфюрер СС Гейдрих приказал: «При захвате Москвы следует арестовать Сергия и конфисковать весь находящийся у него архивный материал».

Поэтому с середины октября 1941 года до конца августа 1943-го он находился в эвакуации в Ульяновске. Теперь уже там, далеко в тылу, в январе 1942 года он обратился к православным людям, находящимся в оккупации, и призвал их помогать партизанам.

«Пусть ваши местные партизаны будут и для вас не только примером и ободрением, но и предметом непрестанного попечения. Помните, что всякая услуга, оказанная партизану, есть заслуга перед Родиной и лишний шаг к нашему собственному освобождению от фашистского плена», — говорил он.

В июне этого же года митрополит Сергий в очередном воззвании сказал: «Может быть, не всякому можно вступить в партизанские отряды и разделить их горе, опасности и подвиги, но всякий может и должен считать дело партизан своим собственным, личным делом, окружать их своими заботами, снабжать их оружием и пищей и всем, что есть, укрывать их от врага и вообще помогать им всячески. Так действуя, вы будете достойны венцов, равных с партизанами». Словом, РПЦ работала на победу по-своему…

А. Кузнецов, называющий себя историком-любителем, в своём исследовании подчёркивает, что только «два руководителя еврейского комитета, С. Михоэлс и И. Фефер, посетили США и смогли получить от еврейских общин целых 20 млн долларов!», а «РПЦ собрала ценностей и денег на 8 млн рублей и передала эти деньги на строительство танковой колонны Т-34–85 «Дмитрий Донской». Часть средств пришла с оккупированных территорий — священник Псковщины из села Бродовичи-Заполье был связан с партизанами. Он собирал для танковой колонны народные пожертвования: золотые монеты, церковную утварь, серебро и деньги, всё было оценено в 500 тыс. рублей. Ценности через партизан были переправлены на советскую территорию. 7 марта 1944 года в торжественной обстановке митрополит Коломенский и Крутицкий Николай (Ярушевич) передал танковую колонну — 40 танков Т-34 — войскам: 516-му (огнемётному) и 38-му отдельному танковым полкам. Были вручены также и личные подарки: офицерам — часы с гравировкой, солдатам — складные ножи. Это была первая официальная встреча представителя духовенства Русской Православной Церкви с бойцами и командирами Красной Армии. Митрополит обозвал немецких солдат — «сатанистами» и «врагами культуры»…

Средства на постройку самолётов «Александр Невский» (взято из форума) священнослужители и верующие собирали в период 1942–1945 гг. Соответственно, машины передавались в разное время в разные части. И машины соответственно были разных типов. Но почти все имели отличительный знак — надпись «Александр Невский». Так, на средства священника из Ижевска построено две «именных» машины — «Александр Невский» и «Дмитрий Донской», на средства прихожан Саратова — 6 самолётов «Александр Невский». В Новосибирске священнослужители и прихожане собрали средства на авиаэскадрилью «За Родину». В частности, самолёты, построенные на средства РПЦ, поступили в 324-ю ИАД. Один самолёт был построен на средства, собранные в советских баптистских общинах — это был санитарный самолёт «Милосердный самаритянин» для вывоза в тыл тяжелораненых солдат».

«Стоит только удивляться, как же это вся Русская Православная церковь на советской территории, а также частью с оккупированной, собрала так мало средств? Всего сорок танков и не более двух десятков самолётов», — подчёркивает автор и добавляет: «Вообще собирать ценности первыми начали советские власти через партию, комсомол и пионерские организации. Если сравнивать то, что собрали неверующие, то вклад РПЦ будет ничтожным. Например, на эвакуированном мотоциклетном заводе в г. Ирбите в 1943 году на собранные заводчанами добровольные пожертвования была сформирована мотоколонна из 106 мотоциклов и отправлена на фронт. Вскоре на Ирбитский мотозавод поступила телеграмма с благодарностью от Верховного главнокомандующего И. В. Сталина».

И тем не менее историк Дмитрий Поспеловский утверждает: «Церковь вела активные сборы пожертвований на войну, и это митрополит Сергий использовал для обращения к Сталину в 1942 г. с ходатайством разрешить Церкви открыть свой счёт в банке для депонирования собираемых пожертвований. Разрешение было дано вместе с телеграммой благодарности от Сталина. Получив право на открытие счёта в банке на имя патриархии, последняя как бы де-факто получала статус юридического лица, хотя это нигде не было зафиксировано. Были в эти первые два военных года ещё и такие небольшие подвижки, как открытие нескольких храмов и разрешение крестного хода со свечами в затемнённой Москве на Пасху 1942 г.».

15 мая 1944 года патриарха Сергия Страгородского не стало…

9 мая был взят Севастополь. Последние три дня в Москве было тепло и грело солнце. Повсюду полезла листва. Москвичи наконец-таки сняли верхнюю одежду…

Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский) скончался в 6 часов 50 минут от кровоизлияния в мозг на почве атеросклероза. Однако смерть его стала для всех неожиданной, так как в воскресный день 14 мая, накануне, он самостоятельно вёл службу в кафедральном Богоявленском соборе, делал новые посвящения епископов. Был совершенно здоров. А вот утром в 6 часов он проснулся и, узнав, что ещё рано, опять лёг спать и умер во сне.

В этот же день Г. Г. Карпов информировал Сталина:

«Причина смерти установлена и зафиксирована профессором по болезням сердца Егоровым В. А. и доктором Ефимовым И. И.

В 8 часов 30 минут утра 15 мая, в моём присутствии, митрополит Ленинградский Алексий, митрополит Крутицкий Николай и управляющий делами патриархии протоиерей Н. Ф. Колчицкий произвели осмотр личного кабинета патриарха.

Осмотром было обнаружено в ящике письменного стола посмертное завещание Сергия, которое было запечатано личной сургучной печатью Сергия и датировано 12 октября 1941 года.

В данном завещании говорится, что в случае его смерти в должность Патриаршего Местоблюстителя вступает Ленинградский митрополит Алексий (Симанский).

Других завещательных документов не обнаружено.

Синод обратился в совет с просьбой похоронить патриарха 18 мая сего года внутри кафедрального Богоявленского собора (площадь Баумана).

Синод также высказал желание сделать в центральных газетах официальное извещение от своего имени о смерти патриарха.

Синод сегодня ставит в известность о смерти патриарха Сергия и о вступлении в должность Патриаршего Местоблюстителя Ленинградского митрополита Алексия всех правящих архиереев по епархиям в СССР, а также телеграфно сообщает патриархам: Вселенскому Константинопольскому, Александрийскому, Антиохийскому, Иерусалимскому и экзарху Московской патриархии в Америке митрополиту Вениамину.

Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР считает возможным разрешить похоронить патриарха Сергия внутри кафедрального Богоявленского собора и сделать официальное извещение в газетах от имени Синода.

Прошу Ваших указаний…»

Церковный историк М. Е. Губонин, касаясь освобождения Сергия Страгородского в 1927 году, писал: «Говорили тогда, что, склонный вообще к юмору заместитель, по выходе из ГПУ сказал будто бы близким лицам, радостно встретившим его, перефразируя известную сказку о «Колобке»: «Да: я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, я… от ГПУ ушёл!»

Он действительно тогда ушёл, в отличие от патриарха Тихона и митрополита Петра (Полянского), чтобы только в 1944 году, пережив очень и очень многих, уйти патриархом…

Верил ли он сам в свою миссию? Неизвестно. По крайней мере, весной 1941-го искренне признавался о. Василию Виноградову: «Церковь доживает свои последние дни. Раньше они нас душили, но, душа, выполняли свои обещания нам. Теперь нас продолжают душить, но обещаний уже не выполняют».

Однако пройдёт всего несколько лет войны, и после исторической встречи со Сталиным он долго будет ходить в доме по комнате и что-то про себя думать. Очевидец тех минут его келейник (о. Иоанн), стоя у притолоки двери, молча лишь слушал, как митрополит Сергий вполголоса говорил сам себе:

— Какой он добрый!.. Какой он добрый!..

А когда келейник спросил:

— Ведь он же неверующий?

— А знаешь, Иоанн, что я думаю: кто добрый, у того в душе Бог! — ответил патриарх.

5

О методах и практике церковной политики нацистов на оккупированных территориях СССР можно говорить достаточно долго. Она была, безусловно, неоднозначной. Но нужно помнить прежде всего о личных указаниях Гитлера на конец июля 1941 года, которые были дословно воспроизведены в приказе ОКВ от 6 августа этого года за подписью Кейтеля. Михаил Шкаровский в своей книге «Русская Церковь и Третий рейх» приводит их полностью: «1) Религиозную или церковную деятельность гражданского населения не следует ни поощрять, ни препятствовать ей. Военнослужащие вермахта должны, безусловно, держаться в стороне от таких мероприятий; 2) Духовная опека по линии вермахта предназначена исключительно для германских военнослужащих вермахта. Священникам вермахта следует строго запрещать любые культовые действия или религиозную пропаганду в отношении гражданского населения; 3) Также запрещено допускать или привлекать в занятые восточные области гражданских священнослужителей с территории рейха или из-за границы; 4) Эти распоряжения не касаются занятой румынскими частями Бессарабии и финского фронта».

Чуть позже, 16 августа 1941 года, шеф РСХА Гейдрих подписал «оперативный приказ № 10» об отношении к церковному вопросу на занятых территориях Советского Союза. В нём, в частности, говорилось: «О поощрении Православной Церкви также не может быть и речи. Там, где население занятых областей советской России желает религиозной опеки, и там, где без содействия местных германских властей имеется в распоряжении священник, можно допускать возобновление церковной деятельности. Ни в коем случае однако с германской стороны не должно явным образом оказываться содействие церковной жизни, устраиваться богослужения или проводиться массовые крещения. О воссоздании прежней Патриаршей Русской Церкви не может быть и речи. Особо следует следить за тем, чтобы не состоялось, прежде всего, никакого оформленного организованного слияния находящихся в стадии формирования церковных православных кругов. Расщепление на отдельные церковные группы, напротив, желательно. Равным образом не надо препятствовать развитию сектантства на советско-русском пространстве… При всех различиях конкретных местных условий в любых распоряжениях должно, однако оставаться основополагающим, что поощрение любых конфессий вообще не должно иметь место, и что деятельность Католической или Униатской Церквей в дальнейшем будет прекращена. При всех обстоятельствах любое церковное влияние, идущее с территории рейха… или из других государств, граничащих с Россией, должно выявляться и пресекаться».

«Таким образом, — делает вывод М. Шкаровский, — уже в августе 1941 г., через два месяца после начала войны с СССР, в соответствии с личными указаниями А. Гитлера была выработана основа направляющей линии в церковном вопросе на Востоке, которая всё же продолжала в дальнейшем дорабатываться до лета 1942 г. Германские органы власти должны были лишь терпеть Русскую Церковь и при этом содействовать её максимальному дроблению на отдельные течения, во избежание возможной консолидации «руководящих элементов» для борьбы против рейха». При этом нельзя забывать, что точно «так же ставились задачи пропагандистского использования православия, как духовной силы, преследуемой советской властью и потенциально враждебной большевизму, и применения церковных организаций для содействия германской администрации на оккупированных территориях».

В январе 1944 года псаломщик Николо-Конецкой церкви Гдовского района Псковской области С. Д. Плескач писал митрополиту Алексию (Симанскому): «Русский человек совершенно изменился, как только появились немцы. Разрушенные храмы воздвигались, церковную утварь делали, облачения доставляли оттуда, где сохранились, и много строили и ремонтировали храмы. Всюду красилось. Крестьянки вешали чистые вышитые самими полотенца на иконы. Появилась одна радость и утешение. Когда всё было готово, тогда приглашали священника и освящали храм. В это время были такие радостные события, что я не умею описать. Прощали обиды друг другу. Крестили детей. Зазывали в гости. Был настоящий праздник, а праздновали русские крестьяне и крестьянки, и я чувствовал, что здесь люди искали утешение».

«Церковную политику Вермахта можно охарактеризовать как отсутствие какой-либо политики по отношению к Церкви, — считает В. В. Сидоренко. — Собственный кодекс поведения, верность старым традициям способствовали распространению в среде немецких военных устойчивой антипатии к проявлениям нацистского фанатизма и расовой шизофрении. Только этим и можно объяснить тот факт, что фронтовые генералы и офицеры закрывали глаза на директивы и инструкции из Берлина, если те строились на теории об «унтерменшах». Сохранилось немало свидетельств и документов не только о радушном приёме российским населением немецкой армии, но и о «ненацистском» отношении германских солдат к населению занятых ими областей СССР. В частности, сохранились документы о приказах немецким солдатам помнить, что они находятся не на оккупированных территориях, а на земле союзника. Довольно часто солдаты и офицеры Вермахта демонстрировали искреннее дружелюбие и симпатии к народу, страдавшему в течение двух десятилетий под властью большевиков. В церковном вопросе такое отношение выливалось во всестороннюю поддержку восстановления церковной жизни.

Военные не только охотно поддерживали инициативы местного населения по открытию приходов, но и оказывали различную помощь в виде денежных средств и стройматериалов для восстановления разрушенных храмов. Хотя, как правило, инициатором возрождения церковной жизни выступало местное население, сохранилось немало свидетельств и того, что немецкие военные сами проявляли инициативу по открытию церквей на подконтрольных им территориях и даже приказывали это делать. Так, например, в сохранившихся материалах Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) докладной записке З. В. Сыромятниковой «О пребывании на территории Харьковской области, оккупированной немецкими войсками с 15 по 22 декабря 1941 г.» отмечалось: «Немецкое командование особое внимание обращает на работу церквей. В ряде сёл, где не разрушены церкви, они уже работают… В сёлах, где они разрушены, дан приказ старостам немедленно подобрать помещение и открыть церкви». Иногда инициативность немцев принимала анекдотические формы. В том же фонде хранится и справка уполномоченного Себежской комендатуры от 8.10.1941 г.: «Дана настоящая в том, что немецкая власть, освободившая крестьянство от большевиков, ставит вопрос открыть богослужение в Ливской церкви, и поэтому уполномачиваю лично вас, Рыбакова Якова Матвеевича, за неимением священника — занять место священника и исполнять церковный обряд. Просьба: никаких отказов не может быть, в чём и выдана настоящая справка за подписью представителя немецкой власти Энгельгард»… На что Рыбаков отвечает: «Быть священником не могу, так как не получил на то от епископа благословления, кроме того, по христианскому закону двоеженцы священниками быть не могут, а я двоеженец».

Но было и другое, абсолютно соответствующее политике фашистских оккупантов. Например, в «Акте о разрушении и ограблении немецко-фашистскими оккупантами Успенского Тихвинского монастыря» чёрным по белому написано: «Находясь в городе Тихвине и некоторых других населённых пунктах района в течение одного месяца — с первых чисел ноября до первых чисел декабря 1941 г., — творили гнусную расправу над мирным населением, учиняли грабёж православной Церкви. Уничтожали церковное имущество, разоряли и сжигали церкви и монастыри.

На оккупированной ими территории немецко-фашистские разбойники устраивали в церквах конюшни для стоянки лошадей, а Тихвинский монастырь, постройки XVI века, был превращён ими в средневековый застенок. После изгнания немцев из Тихвина в одной из келий монастыря был найден труп изнасилованной и зверски замученной пятнадцатилетней девочки Лидии Колодецкой. У неё было прострелено бедро, вывернут большой палец ноги и переломана другая нога. В следующей келье были обнаружены четверо полумёртвых замученных мужчин — красноармейцы Громов и Такашов, стрелочник Михайлов и слесарь Степанов. Гитлеровцы раздели их, возили на салазках по улицам Тихвина, затем, окоченевших, бросили в нетопленной келье монастыря и держали там в течение шести суток без пищи.

Отступая, немецкие полчища разграбили церковное имущество монастыря, а само здание взорвали и подожгли…»

И ещё факт: «В успенской церкви на царских вратах похищены б овальных икон и в иконостасе 2 серебряные позолоченные иконы; также похищена икона Тихвинской Божией Матери. С целью сокрытия своих преступлений немцами при отступлении были взорваны и подожжены три церкви Тихвинского монастыря и пять корпусов».

Дьякон города Ржева Ф. Тихомиров рассказывал о житие при немцах: «Сначала я вёл счёт побоям плёткой и каблуками, которым я подвергался за то, что не мог по старости выполнять назначаемой мне тяжёлой работы, насчитал 30 избиений, а потом и счёт потерял».

Другой священник из города Вереи, А. Соболев, писал: «Соборный храм Вереи, где совершались службы, был обращён немцами в арестный дом… Верхний этаж был отведён для заключения раненых и пленных. Все протесты верующих не имели успеха…»

Например, о положении в Новгороде в период оккупации благочинный Ленинградской епархии протоиерей Н. Ломакин сообщал митрополиту Алексию: «Чего только не устраивали немцы и испанцы в этих домах Божиих, освящённых вековыми молитвами! Во что только не превращали наши святыни! Казармы, уборные общего пользования, склады овощей, кабаре, в немногих случаях грязные лазареты, наблюдательные пункты, конюшни, гаражи, дзоты, штабы военчастей — всё что угодно — только не дома молитвы. А разбросанная в изобилии по храмам порнографическая «литература» немцев и испанцев, бесстыжие фотоснимки и беззастенчивая «акварель» на стенах храмов, исторических памятников и общественных зданий, устройство уборных, вонючих овощехранилищ и конюшен в свв. Алтарях дополняет жуткую картину морального разложения горе-победителей, недавних всеарийских «хозяев» в городах».

Согласно отчёту Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов (30.12.1945 г.) они разрушили и повредили 1670 православных церквей, 69 часовен и 1127 зданий других религиозных культов…

Историк церкви М. Шкаровский приводит и другие факты отношения оккупантов к Русской православной церкви: «В апреле 1943 г. Псковское районное управление предписало Православной Миссии прекратить колокольный звон в храмах Псковского района, что пришлось выполнить.

Почти повсеместно из обязательных школьных программ было изъято преподавание Закона Божия. Исключения существовали или в отдельных местностях, управлявшихся военной администрацией, в том числе в ряде районов Ленинградской области, или в Прибалтике. Но и там это преподавание чаще всего было запрещено священникам. (…) Некоторые храмы, в которых «самовольно» были возобновлены богослужения, вновь закрывались германской администрацией. Так, под Брянском церковь, открытая местными жителями без согласования с немцами, была закрыта. Свои действия оккупанты объяснили тем, что «большевики в этом храме имели склад, а местные жители его разграбили. Нельзя начинать святое дело, возрождение храма с тяжкого греха воровства!».

По признанию самого председателя Союза воинствующих безбожников Емельяна Ярославского, количество верующих в СССР к 1940 году составляло 45–50 %, а значит; за два десятка лет богоборцам так и не удалось уничтожить на все сто процентов религиозную веру в Советском Союзе… Эти 45–50 % и были той самой почвой для её возрождения сначала при немцах, а затем и в самом СССР с прагматичного разрешения Иосифа Виссарионовича.

«К началу войны Русскую православную церковь представляли 6376 священнослужителей, 28 епископов; действовали 3021 храм и 64 монастыря», — пишет Т. А. Барабаш. Но это только после присоединения Прибалтики, Бессарабии, западных областей Украины и Белоруссии.

Однако повторимся, что открывшиеся при оккупантах «храмы превратились в центры русского национального самосознания, проявления патриотических чувств. Вокруг них сплотилась значительная часть населения. Всего за три года оккупации в условиях голода, разрухи, отсутствия материальных возможностей было восстановлено более 40 % дореволюционного количества церквей. Существуют разные цифры открытых на оккупированной территории СССР православных храмов. Современные историки, как правило, говорят о 7547, ссылаясь на отчёт Совета по делам Русской православной церкви о состоянии Церкви на 1 января 1948 г.».

«Последствия «религиозного возрождения» на оккупированной территории СССР были довольно велики, — продолжает рассказ М. Шкаровский. — Эмигрантские историки В. Алексеев и Ф. Ставру склонны даже, несколько преувеличивая, придать ему определяющее значение: «Германский фашизм был не менее враждебен христианству и особенно Русской Православной Церкви, чем советский коммунизм. Тем не менее, их столкновение, приведшее к оккупации германской армией значительной части территории СССР, приблизительно с одной третью населения страны, создало особые условия, сыгравшие решающую роль в судьбе Русской Православной Церкви… В целом по размаху и интенсивности это религиозное возрождение может быть названо вторым крещением Руси». В любом случае несомненно, что оно оказало заметное влияние на изменение религиозной политики советского руководства в годы войны. Религиозный подъём показал, что преследования и гонения 1920–1930-х гг не смогли уничтожить веры людей и основ приходской жизни. Без сомнения, при отсутствии государственного давления подобное возрождение произошло бы и на остальной территории России».

Что ж, война и впрямь сделала своё дело… Например, в 1942–1943 годах в 14 районах Ярославской области беспрепятственно, хотя и неофициально, без юридического оформления стал функционировать 51 храм. Иногда церкви открывались даже при содействии руководящих деятелей государства. Так в 1943 году по личному указанию М. И. Калинина в Ивановской области были открыты две церкви. Он же, как председатель Президиума Верховного Совета СССР, однажды указал Ярославскому облисполкому, «что не следует возбуждать недовольство верующих теперь, когда требуется единство всего народа для победы над фашизмом, и разрешил открыть церковь в Сусанинском районе».

Тогда же, в 1943-м, органы госбезопасности докладывали о многочисленных бродячих священниках и епископах, агитирующих верующих подавать властям ходатайства об открытии храмов.

Осенью 1945 года Г. Г. Карпов подпишет одну из секретных справок, в которой будут весьма примечательные цифры: «1) На октябрь месяц 1943 года ко дню образования Совета по делам Русской Православной Церкви действующих православных церквей на территории Союза 9829. Из них открыто немцами в период временной оккупации нашей территории примерно 6500 церквей.

2) За 1944–45 года по Союзу поступило от групп верующих 6770 заявлений от открытии церквей (не считая повторных). По рассмотрении этих заявлений, их проверке, по заключениям обл(край) исполкомов Советом открыто за 1944–45 года 529 церквей. Из них: за 1944 год — 208 церквей в 48 областях, краях и республиках; за 10 месяцев 1945 года — 321 церковь в 64 областях, краях и республиках.

3) За тот же период времени отклонено ходатайств верующих от открытии церквей 4850. Находится на рассмотрении 1391 ходатайство. Таким образом, удовлетворено за 1944–45 года 9,8 % всех рассмотренных ходатайств.

4) На сегодняшний день имеется на территории Союза действующих православных церквей и молитвенных домов 10 358. Из них: в Украинской ССР — 6073; в РСФСР — 2606; в Белорусской ССР — 633, Молдавской ССР — 615; в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР — 343; в остальных союзных республиках — 88. Церкви и молитвенные дома размещены весьма неравномерно. Самое большое количество находится в районах, подвергавшихся немецкой оккупации, где в период 1941–1943 годов имело массовое открытие церквей.

Винницкая область — 822 церкви; Киевская — 604; Ровенская — 438; Черниговская — 410; Полтавская — 347 и т. д. В ряде республик и областей количество действующих церквей незначительно. Например: Горьковская область — 24 церкви; Тамбовская — 17; Архангельская — 13; Астраханская — 11; Удмуртская АССР — 16; и т. д.

Есть области и края, где действующих церквей всего имеется от одной до пяти (Приморский и Хабаровский края, Марийская и Мордовская АССР, Кемеровская, Курганская, Новосибирская, Омская, Саратовская, Томская и Читинская области)».

Диакон Андрей Кураев комментирует этот документ так: «К людям, которые оставались под всецелым и непрерывным контролем советского агитпропа, не предполагалось донесение церковного слова. В итоге в Псковской области до прихода немцев было 3 храма, а к возвращению советских войск их было 200, в Курской области до немцев было 2, стало — 282; зато в Тамбовской области, где советская власть стояла неизменно, так и оставалось 3 храма на всю область.

Сталин не организовывал церковное возрождение: он его сдерживал. Нетрудно заметить, что в годы войны советская власть удовлетворяла менее 10 обращений о возвращении храмов». Что верно, то верно. Здесь с цифрами не поспоришь. И всё же многое в вопросе Великой Отечественной войны и Церкви неоднозначно. Война не обострила её отношения с Советским государством… Как пишет М. Шкаровский, «религиозная жизнь на оккупированной территории СССР сразу же стала сферой острой идеологической, пропагандистской борьбы между нацистской Германией, с одной стороны, и Советским государством, Московской Патриархией — с другой. Только сейчас, с рассекречиванием архивных документов, начала вырисовываться подлинная картина, выясняться, в какой степени церковная деятельность в период оккупации контролировалась из Москвы и Ульяновска (резиденции митр. Сергия (Страгородского) в октябре 1941 — августе 1943 гг.). На первом этапе указанной пропагандистской борьбы перевес имела Германия, но затем она стала всё больше и больше проигрывать её».

«Своими методами пыталось оказывать влияние на религиозную деятельность в оккупированных республиках и областях советское командование — через партизан, разведку, внедрение своих агентов и т. п. Вначале с церковной политикой германских властей пытались бороться и с использованием физических методов. Так, в ряде населённых пунктов священники, невзирая на степень их вины, были расстреляны партизанами. Но уже с 1942 г. тактика начала меняться. Постепенно она всё больше координировалась с Московской Патриархией. Это отмечалось, в частности, в «Проекте итогового доклада о деятельности военной администрации в области операций на Востоке» от мая — июня 1943 г.: «Впрочем, советское руководство в 1942 году также отказалось от своей враждебной Церкви политики. Например, при взятии Харькова большевики велели — как рассказывало население после вторичного завоевания города немцами — широко открыть двери церквей и устраивать благодарственные молебны…»

С 1943 г. и советское командование, и Патриархия согласованно переходят к наступательным действиям. Резко активизируются попытки расширить влияние на религиозную жизнь оккупированной территории. И они отчасти удаются…»

6

В 1944 году командир 5-й Ленинградской партизанской бригады, Герой Советского Союза К. Д. Карицкий вручил медаль «Партизану Отечественной войны» II степени священнику псковского села Хохловы Горки Порховского района Ф. А. Пузанову.

Георгиевский кавалер и скромный сельский плотник, он, пользуясь относительной свободой передвижения, разрешённой ему оккупантами как священнику сельского прихода, помимо разведывательной работы снабжал партизан хлебом и одеждой, сообщал данные о передвижениях немцев. Кроме этого он вёл беседы с верующими и, передвигаясь от села к селу, знакомил жителей с положением в стране и на фронтах.

Всего такой боевой медалью были награждены несколько десятков представителей духовенства. Более 50 советских священнослужителей были удостоены медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». 40 священнослужителей были награждены медалями «За оборону Ленинграда» и «За оборону Москвы».

Например, «с первых дней оккупации западных районов Ленинградской области значительная часть православного духовенства стала активно участвовать в патриотической деятельности, так или иначе оказывая сопротивление нацистскому «новому порядку». Формы этого сопротивления были очень разнообразны. Целый ряд священнослужителей активно помогали партизанам. Используя свой сан и определённое доверие со стороны оккупантов, они собирали разведывательную информацию, участвовали в подготовке диверсий и т. п. Значительно большее количество предоставляли партизанам пищу, одежду, ночлег. Некоторые священники вели активную антифашистскую пропаганду и агитацию: произносили патриотические проповеди, распространяли в храмах послания митрополита Ленинградского Алексия и Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, советские газеты и листовки. Другие отказывались служить молебны в честь германской армии, призывая население сопротивляться насильственной эвакуации немцами…» Но были и другие факты. М. Шкаровский подчёркивает: «Помимо пропагандистских ведомств, органы германской контрразведки также активно пытались использовать священнослужителей в своих целях. Зная, что те подвергались перед войной жестоким гонениям, СД и Абвер рассчитывали, что они окажут им посильную помощь. На практике лишь относительно небольшая часть духовенства пошла на такое сотрудничество. После того как в Ленинградской области ряд священнослужителей отказался давать какую-либо информацию о своей общине Абверу, контрразведка там, по данным историка Н. А. Ломагина, «вскоре сочла более целесообразным вербовать агентуру в духовной среде из числа церковных старост, которые могли одновременно наблюдать как за священниками, так и за верующими. Певчие, дьяки также использовались в качестве агентов Абвера». Таким образом оккупанты пытались контролировать религиозную жизнь того или иного района».

Ярким примером тому служит деятельность Псковской Православной духовной Миссии (1941–1944 гг), которую сегодня некоторые историки оценивают как «успешную и очень эффективную». Однако без подробного изучения документов советских спецслужб такая оценка выглядит скорее надуманной, нежели близкой к истине. И вот почему.

Сама по себе организация «Православной Миссии в освобождённых областях России», в обиходе названной «Псковской Миссией» (по месту расположения своих руководящих органов), была создана с целью привлечения населения к сотрудничеству с немецкими оккупантами. Немудрено, что фашисты именно «через Церковь рассчитывали развернуть активную пропаганду против советской власти и привлечь на свою сторону симпатии верующих, пострадавших от антицерковных гонений в СССР».

«Как только фашисты заняли Ригу, немецкое командование нанесло визит митрополиту Виленскому и Литовскому Сергию (Воскресенскому), который, оставаясь в каноническом подчинении местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского), тем не менее добровольно остался на оккупированной территории, — подчёркивает Сергей Пирумов. — Целью визита было — привлечь Православную Церковь к активной помощи немецкому командованию. Именно тогда и родилась идея о создании Миссии. Для её официального утверждения даже провели заседание самозваного «Синода», на котором присутствовали и представители немецкого командования. В результате 15 августа 1941 года «Русская Православная Миссия в освобождённых областях России» была учреждена. Сперва членами Миссии стали 16 священников и мирян. Впоследствии их число возросло почти до 200 человек.

Зачем нужна была немцам такая Миссия? Это становится ясным из доклада начальника Айнзатц-группы, составленного в сентябре 1941 года: «Чтобы при возобновлении Греко-Православной Церкви приобрести ощутимое влияние полиции безопасности и СД на Греко-православных священников, — гласит этот документ, — я попросил начальника тыловых областей группы армий «Центр» указать в своих распоряжениях походным и стационарным комендатурам о допуске духовенства всех конфессий к душепопечительной деятельности только после политической переэкзаменовки местными командами полиции и СД.

Начальник тыловых областей, вероятно, пойдёт навстречу моей просьбе. Это даст нам возможность поставить священников в сильную зависимость от наших служебных органов. Для церковных старост я также предложил переэкзаменовку в полиции безопасности, чтобы и здесь обеспечить влияние наших органов… Метод переэкзаменовки даст возможность… поставить священников в сильную зависимость и принудить служить тайным полицейским и осведомительским целям»…

Только после этого на оккупированной территории стали открываться первые приходы. Со временем появились и объявления о возможности рукоположить желающих в священный сан. Неудивительно, что в таких условиях в среду духовенства попадали и не слишком чистоплотные личности».

О начале деятельности Псковской Миссии рассказывает Александр Раков: «Начало деятельности Псковской миссии, осуществлявшейся под эгидой фашистской разведки СД, было широко освещено в немецких пропагандистских газетах. «На другой день 14 священнослужителей отправились в Псков как в центральный пункт восстанавливаемой в русских областях церковной жизни, — писала в августе 1941 года выпускаемая немецкими пропагандистами газета «Правда», созданная по абсолютному образу и подобию главному печатному органу КПСС. — Для поездки православных священнослужителей германское командование предоставило большой и комфортабельный автобус, снабжённый даже электрическим освещением. Благодаря заботам германского командования православные священники, снабжённые церковной утварью, облачением, запасом свечей, священными книгами и другими необходимыми для религиозной жизни предметами, совершат своё путешествие в освобождённые русские области для скорейшего восстановления богослужений во вновь открываемых православных храмах». На оккупированной территории руководством миссии было создано девять благочиннических округов. Назначение священников проводилось после тщательной проверки кандидатур. Одним из главных условий получения разрешения на служение было враждебное отношение священнослужителя к советской власти. Недостатка в таковых не было — большинство из тех, кто получал «допуск», прошли через советские лагеря. Подавляющее большинство — за контрреволюционную деятельность. Но были и те, кто проходил по иным статьям, как, например, благочинный Волосовского и Кингисеппского округа Дмитрий Горемыкин, судившийся за дезертирство из армии и по милости суда получивший вместо полагавшегося в то время расстрела 10 лет лагерей и отпущенный на свободу через два года. Много позже сведения о нём были обнаружены в архивах Германии — его имя значилось в составленных немецкой разведкой списках лиц, сотрудничавших с СД на территории Ленинградской области в 1941–1943 годах».

Например, в своём циркуляре за № 714 от 9 июня 1943 года управлении Миссии предписывало предоставлять ей сведения следующего характера: «охарактеризовать популярность власовского движения, отношения к нему местного населения. Сделать сопоставления между отношением населения к власовскому движению и к партизанам».

И в этом случае «Тайна исповеди» могла нарушаться!

«В результате предательской деятельности Православной миссии и подчинённого ей духовенства, по далеко не полным данным, было выявлено и передано в руки СД 144 советских патриота, проводивших активную работу против немцев», — говорилось в донесении начальника отдела У НКГБ Ленинградской области от 5 февраля 1945 года.

«В 1956 году часть репрессированных в первые послевоенные годы деятелей Псковской миссии и священнослужителей, действовавших под эгидой, были реабилитированы. Например, тот же Амозов. Спустя 10 лет были обнаружены и переведены с немецкого его доносы в СД. Однако до сих пор он считается жертвой политических репрессий. В архиве УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области есть немало дел на тех священников, которым и в середине прошлого века, и в начале нынешнего было отказано в реабилитации», — пишет А. Раков.

Словом, война и всеобщее горе разделили надвое православных верующих…

С. Пирумов считает, что «несмотря на все старания немцев использовать Православие в собственных интересах, им не удалось достичь своих целей. Миссия стала сплачивать православное население вокруг исконных русских святынь, что не укладывалось в немецкие циркуляры».

И в этом вера победила!

7

Его Святейшество Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй (1929–2008) при жизни не однажды рассказывал в интервью о том, как в 1943 году в Таллине ему довелось «помогать отцу-священнику, который окормлял русских военнопленных».

Отец Алексия II Михаил Александрович Ридигер (1902–1964) после Октябрьской революции был вывезен родителями в независимую Эстонию. В 1942 году был рукоположен в сан священника (пресвитера) в Казанском храме Таллина митрополитом Александром (Паулусом), первоиерархом ЭАПЦ. Протоиерей.

Сам Алексий II в 1941–1944 годах был алтарником в храме, а также сопровождал своего отца во время посещений лагерей для перемещённых лиц, где находились тысячи советских граждан, перегоняемых в нацистскую Германию на принудительные работы.

Но вот в одном интервью «Известиям» патриарх вдруг вспоминает о своём близком знакомстве с неким Александром Киселёвым: «Отец закончил богословско-пасторские курсы, был рукоположен во диакона. Служил в храме Святителя Николая, где настоятелем тогда был священник Александр Киселёв…

С отцом Александром я был знаком с юных лет, когда мальчиком помогал ему на богослужениях. Потом судьба его сложилась непросто. В конце войны он уехал из Эстонии. Ни я, ни мои родители ничего о нём не слышали. И вот однажды, когда, будучи уже архиереем, я оказался в служебной поездке в Америке, мне в гостиницу вдруг позвонил отец Александр и пригласил к себе в церковь. Встреча была очень трогательной. Обнялись, расцеловались… На какое-то время онемели. А потом погрузились в щемящие для каждого общие воспоминания: я — о детстве, он — о родине».

И всё бы ничего, если бы Алексий II не сказал: «они с ним, единственным человеком, были на «ты»!

А ещё Александр Киселёв был духовником самого А. А. Власова. Вот такие бывают пути Господни, которые, как известно, неисповедимы…

«Отец Александр родился 7 октября 1909 года в Тверской губернии, — говорится в краткой биографической справке в РПЦ. — В 1918 году после гибели отца от рук большевиков его вывезли в Эстонию. Там он окончил семинарию, после чего был рукоположен в священный сан. Отец Александр служил в Нарве, затем в Таллине. Известно, что там в алтаре ему прислуживал будущий Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, тогда ещё Алёша Ридигер. В эмиграции Киселёва он поддерживал Русскую Православную Церковь за границей, длительное время о. Александр жил в Германии и Америке. С началом перестройки о. Александр вернулся в Россию и перешёл под юрисдикцию Русской Православной Церкви Московского Патриархата. По возвращении он жил в Донском монастыре. 3 октября 2001 года в Москве, в Донском монастыре, не дожив всего нескольких дней до 92 лет, отошёл ко Господу протопресвитер Александр Киселёв, старейший священнослужитель Русской Православной Церкви».

При жизни протоиерею А. Киселёву удалось написать книгу «Облик генерала А. А. Власова (Записки военного священника)».

В 90-е годы, за лет пять до его смерти, с Киселёвым встретился журналист А. Колпаков. Он задал ему всего несколько вопросов про Власова:

— А как, батюшка, вы познакомились с Власовым?

— Гм… с Власовым мы встретились при особых обстоятельствах: один из его высших офицеров прижил на стороне дитя, а жениться не хотел. Власов же считал, что это безнравственно. Однако полковник настаивал на своём. Наконец пришло время крестить этого младенца, и тогда Власов, чтобы как-то сгладить ситуацию, предложил себя в крёстные отцы. Крещение проходило в одном частном доме. Крестил, как вы, наверное, догадались, я, — но я уже привык к тому, что большинство крёстных толком «Верую» не знают, поэтому приготовился помогать. А как же: советский офицер, генерал и так далее…

Я начал — и он тоже, прямо в голос. Смотрю — читает! Слушаю — и ушам не верю: чтобы партиец… «Символ веры», да без запинки… Правда, он говорил, что учился в семинарии, но как давно?! Значит, не всё ещё выдул из его головы красный сквозняк…

— И как долго продлилось ваше знакомство?

— С того самого времени, с 1944 года, и до конца войны. Власов, помню, уехал из Берлина, вывез с собой в Фюсен митрополита Анастасия, главу Зарубежной церкви. Вот с ним, с владыкой, мы вместе и служили, потому что у меня с собой оказалось всё необходимое для совершения литургии: и антиминс, и чаши, и всё-всё-всё, чего у митрополита с собой не было. Так что я для него оказался на вес золота.

— А как часто всё же приходилось непосредственно общаться с генералом Власовым?

— Ну, знаете, после крещения ребёнка, как всегда это бывает, пригласили за праздничный стол. Было много разговоров на тему о России, о большевиках, о зверствах Сталина, — и я слушал и заслушивался, потому что всё, что он говорил, было для меня самое дорогое, правильное, многажды передуманное. А в конце ужина он вдруг неожиданно предложил мне почаще бывать у него в гостях. И после этого я у него бывал, даже выслушивал его исповеди.

— Вам импонировали его взгляды?

— Очень, очень. Я с большой радостью слушал то, что он говорил.

— А вы не хотите припомнить что-нибудь из его откровений?

— Что-нибудь? Ну, пожалуйста: «Бога может отрицать толы») идиот». Вообще он производил сильное впечатление. В нём жила какая-то всепокоряющая любовь к Отчизне, да и говорил он, как и положено крестьянскому сыну: смачно, образно, с прибаутками, с пословицами. Признаюсь, в тот вечер я ушёл с крестин власовцем.

— А дальше?

— Потом наши пути разошлись. Моя семья оказалась в Мюнхене вместе со многими русскими, вывезенными из России на работы. Все они искали временного пристанища. Мы за них хлопотали перед американцами, и нам выделили дом, где мы устроили русскую гимназию. Мастерскую, типографию… И вот уже оттуда, когда эмиграционные службы рассуропивали бездомных по странам, мы попали в Америку, в Нью-Йорк. Там у меня был приход, прихожане».

В книге А. Киселёва можно отметить три весьма любопытных эпизода.

Эпизод первый: «Моя священническая миссия заключалась в проникновении в «остовские» общежития и лагеря для военнопленных.

Дело это сочетало в себе самое радостное и самое горькое. Горькое — от бессилия помочь, от скорби видеть, как вымирали, как мучились, сколько скорби переносили люди… радостное, как пасхальное ликование, от встречи с такой высотой духа, терпения, такой веры, о шторой до того только читал в Евангелии…

Попадать в такие лагеря было очень трудно. Без разрешения от соответствующего отдела политической полиции туда вход был закрыт. Хождение в это учреждение было не безопасным делом, но мой настоятель (архимандрит Иоанн Шаховской) усердно меня туда посылал, ободрял, хотя называл это «хождением в львиную пасть». Был у меня такой случай. Я узнал, что в лагере сидит мой однокурсник по семинарии о. Дионисий Ильин. Понёс в это учреждение ему «передачу» (пищевую посылку). Её приняли, хотя и уверяли, что он ни в чём не нуждается. Когда же я принёс вторичную передачу, то мне сказали, что если я и теперь не поверю, что у него всего достаточно и принесу ещё одну передачу, то им не останется ничего другого, как послать меня туда, чтобы я лично убедился в правоте их слов. Признаюсь, третьей передачи я не понёс…»

Эпизод второй: «В Нюрнберге мне довелось иметь дело с неким офицером СС, заведовавшим всем районом, который содействовал мне и даже дал возможность устроить курс для группы православных проповедников в остовских лагерях. По моему выбору, из разных лагерей в Нюрнберге была собрана группа благочестивых православных людей, с которыми я провёл целую неделю, готовя их к будущей деятельности. Может быть, из этого начинания могло выйти дело значительной духовной помощи нашим «остовцам», но всё пошло прахом и вот почему. На Нюрнберг был произведён большой воздушный налёт. В одном из лагерей были убитые. Чтобы показать добросердечие немцев на фоне жестокости врагов, было дано разрешение желающим вместе со мной сопровождать гробы убитых на кладбище. Но произошло неожиданное — вышел весь лагерь. Тысячи людей, плачущих и поющих «Святый Боже», остановили движение… В результате этого «моего» эсэсовца куда-то убрали, а я был подвергнут долгому допросу, не было ли во всём этом злого умысла».

Эпизод третий: «Моё отношение к ген. Власову было известно среди берлинской русской эмиграции и ко мне не раз обращались с вопросом и даже с укором, как могу я, священник, идти вместе с бывшим коммунистом и, наверное, безбожником. Чтобы иметь возможность в моих ответах основываться не только на моих домыслах и впечатлениях, я решил поехать к ген. Власову и услышать непосредственно от него самого ответ о его христианской вере.

Вот я у него.

— Андрей Андреевич, я приехал, чтобы спросить вас прямо — верующий ли вы человек?

Чем-то меня угощавший радушный хозяин, чуть растягивая слова, басит:

— Да как же можно без веры, отец Александр? Без веры ни одно дело не спорится.

— Я не о вере в дело спрашиваю, а о вере в Бога, Господа Иисуса Христа, спрашиваю.

Власов ставит на стол коробку с галетами и на мгновение останавливает свой серьёзный взгляд на моём лице. Я жду с замиранием сердца. Отчеканивая слова, Андрей Андреевич говорит:

— Да. Я верую, в Господа Иисуса Христа, отец Александр.

Мгновение и он и я молчим. Но вот опять тот же, чуть растягивающий слова, голос:

— Да что же вы, право, ничего не берёте! Может чайку выпьем? Подождите, у меня есть чем вас угостить! — Он идёт к граммофону и ставит пластинку пасхальных песнопений.

Этот разговор с покойным Андреем Андреевичем остался в моей памяти светлым и радостным на всю мою жизнь.

Но каждое человеческое слово в конечном итоге проверяется только делом.

Такой проверкою слов ген. Власова были вскоре наступившие, страстные дни для него и для всего Движения».

Что ж, духовник предателя Власова и единственный человек для Алексия II, с кем он разговаривал на «ты», выступая на съезде «Комитета Освобождения народов России» 18 ноября 1944 года, в своей речи сказал: «У кого из нас не болит сердце при мысли, что святое дело спасения Родины связано с необходимостью братоубийственной войны — ужасного дела…»

Призывая поддержать Германию, его завершающие слова прозвучали ещё более страшно: «ВОЙНА ЕСТЬ ЗЛО, НО ОНА БЫВАЕТ ЗЛОМ НАИМЕНЬШИМ И ДАЖЕ БЛАГИМ».

И это сказал православный священник!

Не к нему ли, Александру Киселёву, относятся гневные слова из обращения «Осуждение изменников Вере и Отечеству», подписанного митрополитом Московским и Коломенским Сергием, митрополитом Ленинградским Алексием, митрополитом Киевским и Галицким Николаем… в котором было сказано: «Иудино предательство никогда не перестанет быть иудиным предательством. Святая Православная церковь, как русская, так и восточная, уже вынесла своё осуждение изменникам христианскому делу и предателям Церкви. И мы сегодня, собравшиеся во имя Отца, Сына и Святаго Духа, подтверждаем это осуждение и постановляем: всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма как противник Креста Господня да числится отлученным, а епископ или клирик — лишённым сана».

8

Из воспоминаний Д. И. Гранина, лауреата Государственной премии, Героя Социалистического Труда, участника Великой Отечественной войны: «Аркадия Крутикова, тяжело раненного, привезли в распредгоспиталь. Он тоща, в 1942 году, помещался в Александро-Невской лавре. Положили на каталку, повезли. Коридор. Длинный. Своды расписаны — небеса, парят ангелы, лики святых — вся эта картина движется над ним. Открывает таза, закрывает, забытьё проходит, наплывает, он понимает, что уже на том свете. Везут, видно, в чистилище. Наверное, не везут, он туда плывёт. Кладут на операционный стол. Усыпили. Пришёл в себя в палате. Никак не мог понять, что с ним было. Жизнь после смерти? Не иначе как загробный мир повидал. Рассказал об этом в палате. Постепенно утвердился, уверовал, что побывал на том свете. Его расспрашивали, журналисты записывали.

Однажды, спустя много лет, он приехал в лавру, там помещался НИИ. Ожидая приёма у начальства, ходил по коридору, курил. Увидел роспись. Что-то знакомое. И вдруг вспомнил. Сообразил, как всё было. Стало смешно, стыдно и жаль, словно лишился чего-то».

Глава девятая

Патриарх Алексий Первый

1

15 мая 1944 года умер патриарх Сергий, а 19 мая 1944 года Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Ленинградский Алексий писал И. В. Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Нашу Православную Церковь внезапно постигло тяжёлое испытание: скончался Патриарх Сергий, 18 лет управляющий Церковью.

Вам хорошо известно, с какой мудростью он нёс это трудное послушание; вам известна и его любовь к Родине, его патриотизм, который воодушевлял его в переживаемую эпоху военных испытаний. А нам, его ближайшим помощникам, близко известно и его чувство самой искренней любви к Вам и преданности Вам, как мудрому, Богопоставленному Вождю народов нашего великого Союза. Это чувство проявлялось в нём с особой силой после личного его знакомства с Вами, после нашего незабвенного для нас свидания с Вами 4 сентября минувшего года. Не раз приходилось мне слышать от него, с каким тёплым чувством он вспоминал об этом свидании и какое высокое, историческое значение он придавал Вашему ценнейшему для нас, вниманию к церковным нуждам.

С его кончиною Церковь наша осиротела. По завещанию почившего Патриарха мне судил Бог принять на себя должность Патриаршего Местоблюстителя.

В этот ответственнейший для меня момент жизни и служения Церкви я ощущаю потребность выразить Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, и мои личные чувства.

В предстоящей мне деятельности я буду неизменно и неуклонно руководиться теми принципами, которыми отмечена была церковная деятельность почившего Патриарха: следование канонам и установлениям церковным — с одной стороны, — и неизменная верность Родине и возглавляемому Вами Правительству нашему, — с другой.

Действуя в полном единении с Советом по делам Русской православной церкви, я вместе с учреждённым покойным Патриархом Священным Синодом буду гарантирован от ошибок и неверных шагов.

Прошу Вас, глубокочтимый и дорогой Иосиф Виссарионович, принять эти мои заверения с такою же доверенностью, с какою они от меня исходят, и верить чувствам глубокой к Вам любви и благодарности, какими одушевлены все, отныне мною руководимые, церковные работники».

2

«Прошло полгода после кончины Патриарха Сергия, и священноначалие Русской Церкви уже имело возможность вести подготовку Поместного Собора, которому предстояло избрать нового Патриарха, — пишет историк Владислав Цыпин. — С этой целью 21–23 ноября 1944 г. в здании Патриархии в Чистом переулке состоялся Архиерейский Собор, в котором участвовало 50 епископов Русской Православной Церкви. Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Алексий в приветственном слове к архиереям отметил, что им предстоит «тщательно подготовить и разработать все вопросы, связанные с предстоящим Поместным Собором Русской Православной Церкви».

Митрополит Алексий в своём выступлении к насущным церковным делам сказал:

— Условия для развития церковной жизни — благоприятны, со стороны правительства нашего мы видим полную поддержку в наших церковных и патриотических начинаниях. За последний год по всему нашему Союзу открыто сверх имеющихся более 200 церквей; все ходатайства об открытии храмов тщательно рассматриваются; дело это продолжается и будет продолжаться и впредь. Открыт в Москве Богословский институт и Богословско-пастырские курсы; такие же курсы могут быть открываемы и в епархиях, и, таким образом, можно надеяться, что у нас постепенно пополнятся кадры пастырей, которые пойдут на это служение не по принуждению, не по необходимости, а по искреннему влечению к работе на церковной ниве. Издаётся Патриархией журнал, отражающий церковную жизнь в нашем Союзе. К сожалению, мы ещё не видим со стороны многих из наших собратий архипастырей широкого сотрудничества в этом нашем духовном органе… Предложено расширить издательское дело Патриархии и постепенно печатать богослужебные книги и издавать труды церковных деятелей.

«В заключение своей речи митрополит Алексий говорил о предстоящем Поместном Соборе, о его программе и главном деле Собора — избрании Патриарха. По докладу митрополита Крутицкого Николая архиерейским Собором был принят в общение с Московской Патриархией архиепископ православных карпатороссов в Америке Адам (Филипповский) лишённый сана за непослушание Патриархии в 1939 г.

На вечернем заседании 22 ноября архиерейский Собор первым заслушал доклад архиепископа Псковского Григория (Чукова) по проекту «Положения об управлении Русской Православной Церковью». Затем митрополит Алексий сделал доклад о патриотическом служении Церкви в войну. С сообщением о состоянии дел, связанных с подготовкой к открытию духовных школ, выступил назначенный ректором Богословского института протоиерей Тихон Попов. Отчёт о деятельности редакции «Журнала Московской Патриархии» представил её ответственный секретарь протоиерей Александр Смирнов.

На третий день заседания архиереи утвердили программу предстоящего Поместного Собора. Затем управляющий делами Патриархии протоиерей Николай Колчицкий в докладе о порядке избрания Патриарха на Поместном Соборе предложил следующую процедуру голосования: каждый преосвященный, начиная с младшего по хиротонии, на вопрос, кого он с клиром и паствою своей епархии избирает Патриархом, будет отвечать: «Патриархом Московским и всея Руси мы избираем преосвященнейшего (титул, епархия, имя)». После окончания опроса председатель Собора объявит имя архипастыря, избранного Патриархом. Против такого порядка избрания возражал архиепископ Тамбовский Лука (Войно-Ясенецкий), предлагая повторить опыт Поместного Собора 1917–1918 гг., когда окончательное избрание Патриарха совершалось по жребию из трёх кандидатов, выбранных тайным голосованием на Соборе. Предложение архиепископа Луки не могло понравиться представителям государственной власти, контролировавшим действия церковного управления. Большинство архиереев это хорошо понимали, тем более что с канонической точки зрения вполне правомерно избрание предстоятеля Церкви голосами епископов, подаваемыми открыто. Архиерейский Собор утвердил порядок избрания Патриарха, предложенный протоиереем Николаем Колчицким».

24 ноября председатель Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпов взял, наконец, и своё слово:

— Русская Православная Церковь в период Великой Отечественной войны показала, как она вместе со всем народом любит свою Родину и защищает её всеми доступными для Церкви средствами… Немецкая политика стремилась использовать Русскую Православную Церковь в качестве орудия для достижения своих разбойничьих планов, для борьбы с советской властью, с советским народом… Но она натолкнулась на непреодолимое препятствие — на любовь и верность духовенства и верующих своей Родине… Те явления, которые сейчас происходят в жизни церкви, во взаимоотношениях между Церковью и государством, не представляют чего-то случайного, неожиданного, не носят временный характер, не являются тактическим маневром, как пытаются представить это дело некоторые недоброжелатели или как это иногда выражается в обывательских рассуждениях. Эти мероприятия вытекают из той тенденции, которая наметилась ещё до войны.

Поместный Собор открылся 31 января 1945 года в храме Воскресения в Сокольниках.

В этот день в Москве было холодно: до минус двадцати градусов. На фронтах дела шли медленно, но неплохо. Были окружены немцы в Восточной Пруссии, добивали их в Прибалтике. Потому и Поместный Собор проводился в особые дни. До конца войны оставались считанные месяцы!

В Соборе на этот раз участвовало 46 архиереев (4 митрополита, 13 архиепископов, 29 епископов), 87 клириков и 38 мирян.

В. Цыпин рассказывает: «Первое заседание Поместного Собора было открытым. Храм Воскресения заполнило московское и приходское духовенство, верующий народ, присутствовали иностранные гости из посольств и военных миссий, журналисты, фоторепортёры, правительство СССР представлял Г. Г. Карпов. После торжественного молебна Собор открыл его председатель Местоблюститель Патриаршего престола митрополит Алексий».

«Следующее заседание Собора состоялось 2 февраля и началось с доклада члена мандатной комиссии…(…)

После выступления 80-летнего старца протоиерея Алексия Станиславского от лица нескольких членов Поместного Собора 1917–1918 гг., приглашённых на Собор 1945 г., и доклада ректора Богословского института и Богослово-пастырских курсов протоиерея Тихона Попова о духовных учебных заведениях Поместный Собор приступил к важнейшему своему делу — избранию Патриарха. Голосование по принятому порядку началось с младшего по хиротонии преосвященного. На вопрос, с которым обращался к архипастырям протоиерей Н. Колчицкий, все епископы, облачённые в мантии, дали один и тот же ответ: «Избираем Патриархом Московским и всея Руси высокопреосвященнейшего Алексия, митрополита Ленинградского и Новгородского». Подошла очередь подавать голос самому митрополиту Алексию. И тогда митрополит Крутицкий Николай обратился к членам Собора: «Ввиду единодушия, проявленного всеми преосвященными при избрании Патриарха Московского и всея Руси, разрешите, преосвященные собратья, нам освободить от личного голосования Патриаршего Местоблюстителя митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия». Когда голосование завершилось, в храме раздалось многоголосие «Аксиос» и хор воспел торжественный гимн «Тебе, Бога, хвалим».

В заключение митрополит Крутицкий Николай огласил грамоту об избрании Патриарха. Ответом новоизбранного Патриарха Алексия были положенные по чину слова: «Избрание меня Поместным Священным Собором Русской Православной Церкви в благодарении приемлю и нимало вопреки глаголю». К избраннику Собора со словами приветствия обратился старейший по епископской хиротонии член Собора архиепископ Астраханский Филипп (Ставицкий): «В великих исторических условиях мировой жизни и небывалых ещё в истории Церкви Русской обстоятельствах, когда вся Вселенская Православная Церковь в лице своих предстоятелей и представителей соединилась с нами в духовном, молитвенно-братском общении, здесь, в сердце нашей дорогой Родины, изволением Святого Духа, десницею Всевышнего, одними устами, одним сердцем, одной волей епископов, представителей клира и мирян Церкви Русской избран ты на престол первосвятителей Московских Патриархом Московским и всея Руси».

В заключительном слове председатель Собора, избранный Патриархом митрополит Ленинградский Алексий, произнёс:

— Если труден подвиг пастыря, если ещё тягостнее труды архипастыря, то во сколько же крат тяжелее и необъятнее подвиг того, кому от Господа через голос поместной Церкви вверяется эта Церковь! И потому устрашает мои слабые силы высота и ответственность служения, к которому я призываюсь ныне, и усугубляет во мне чувство моей немощи. И вместе с тем умножает нужду в Высшей помощи. Но я готов всё же исполнить волю честнейших о Господе собратий и чад, призывающих меня взойти на святейший престол Патриархов Московских и всея Руси. Уповаю на благодатную помощь Господню!

В. Цыпин: «Интронизация Патриарха состоялась 4 февраля 1945 г. в Богоявленском кафедральном соборе Москвы. Это был день большого торжества для православных жителей и гостей столицы. В храме и вокруг находилось тогда более 5000 богомольцев. Митрополит Киевский Иоанн, вручая Патриарху куколь, сказал, что «быть кормчим Русской Церкви в переживаемое нами время… это подвиг исключительного значения. Дай Бог, чтобы дух Святейшего Сергия, витающий в этом святом храме, почил на тебе обильно и помогал бы тебе быть истинным хранителем апостольских преданий и вести неуклонно корабль нашей Церкви по избранному почившем пути во славу Божию и во благо нашей дорогой Родины».

Вручая Патриарху жезл, митрополит Крутицкий Николай напомнил о преемственности первосвятительского служения. На Божественной литургии во время запричастного стиха было оглашено первое послание Патриарха к чадам Русской Церкви:

«Патриарх есть живой и одушевлённый образ Христа, делом и словом в себе самом наглядно выражающий Истину. Задачею его является сохранение в благочестии и святости тех, кого он принял от Бога. Цель его — спасать вверенные ему души. Подвиг его — жить во Христе и для мира быть распятым. Долг Патриарха — хранить неизменность и неприкосновенность церковного учения, священных канонов и преданий церковных; охранять вверенную ему Поместную Церковь от разделений и расколов; насаждать доброе житие в своей пастве; иных «страхом спасать», иных, по апостолу, «обличать», «запрещать», «да всяко некии спасутся»…

К слову сказать, в конце зимы 1945 года Г. Г. Карпов был награждён высшей государственной наградой — орденом Ленина именно за успешное проведение этого Поместного Собора.

И ещё один момент. По сообщению историка И. Андреева, «после интронизации Патриарха Алексия в феврале 1945 г. духовенство, находившееся в лагерях, прошло специальную «перерегистрацию», во время которой спрашивали: признают ли заключённые нового Патриарха. Непризнававшие получали новые сроки наказания, а иногда и расстреливались. Признавшие нередко досрочно освобождались и назначались на приходы».

3

10 апреля 1945 года Сталин принял нового патриарха Алексия I. Вместе с ним присутствовали митрополит Николай и протопресвитер Николай Колчицкий. Вместо Г. Г. Карпова с иерархами на приём прибыл его заместитель — Белышев Сергей Константинович (1900–1962), полковник ГБ, с 1920 г — сотрудник Вологодской губернской ЧК, с мая 1943 г. — сотрудник НКВД-МГБ. Известно, что Карпов в это время тяжело болел. Это и объясняет его отсутствие.

Все вместе прибывшие прошли к вождю в 20.00. Целых пять минут там уже находился В. М. Молотов. Сама беседа продолжалась 55 минут, после окончания которой, ещё через пять, от Сталина вышел Молотов.

В отличие от встречи, состоявшейся в 1943 году, об этой сохранилась очень и очень скупая информация. В официальных источниках лишь говорилось: «…состоялась беседа по делам Русской Православной Церкви…» Абсолютно никаких подробностей не сообщают и церковные источники. Однако помимо внутрицерковных проблем, на этой встрече речь шла прежде всего о задачах РПЦ в области международных отношений.

Приближалось окончание войны, и на горизонте чётко вырисовывались перспективы мирного устройства дел в послевоенной Европе. По замыслу Сталина, Церковь должна была сыграть значительную роль в налаживании международных контактов Советского Союза, используя свои каналы.

Косвенно это подтверждают письма патриарха Алексия Карпову, а также положение, занимаемое двумя присутствующими иерархами. Митрополит Николай вскоре стал председателем Отдела внешних церковных сношений, а протопресвитер Николай Колчицкий был управляющим делами Московской патриархии. Немаловажно и то, что Председатель Совета Народных Комиссаров В. М. Молотов, кроме всего прочего, был одновременно наркомом иностранных дел СССР.

Как сообщает В. Н. Якунин, «в разработке планов создания великой мировой державы Церкви отводилась немаловажная роль. 5 июня 1943 г. И. В. Сталин подписал секретное постановление ГКО «Об утверждении мероприятий по улучшению зарубежной работы разведывательных органов СССР», в котором религиозные организации были отнесены к сфере интересов советской внешней разведки. (…)

К празднику Пасхи 1943 года митрополит Сергий издал обращение ко всем христианам в Югославии, Чехословакии и прочих странах, к православным народам, пребывающим в плену фашистских застенков, убеждая их «всеми силами и средствами уклоняться от немецкой работы или поставить её так, чтобы немцу было больше вреда, чем пользы».

8 сентября 1943 г. последовало обращение Собора епископов «Ко всем христианам мира», в которой был призыв «к направлению всех усилий в этой мировой борьбе за попираемые Гитлером идеалы христианства, за свободу христианских церквей, за свободу, счастье и культуру всего человечества… удесятерить свои силы для помощи фронту, для полной победы над гитлеровскими полчищами». В дальнейшем с подобного рода патриотическими обращениями неоднократно выступали патриарх Сергий и митрополиты Алексий и Николай. Их антифашистские обращения имели большой политический резонанс.

Все послания, обращения, выступления церковных иерархов готовились и распространялись с санкции высшего партийного руководства. (…)

Особенно активно участвовал в организации пропаганды за границей митрополит Николай (Ярушевич). Он был членом созданного правительством Всеславянского комитета, призывавшего братьев-славян поддержать СССР в борьбе с нацистами. В мае 1943 г. митрополит впервые появился в президиуме на III Всеславянском митинге в Москве, и его речь опубликовали в газетах. Неоднократно писал митрополит Николай и антифашистские послания к народам Европы, например, «Братьям-славянам!» от 11 июня 1943 г.

Первые мысли о внешнеполитической деятельности Церкви в интересах государства появились у власти в сентябре 1942 года. Именно тогда в Куйбышеве состоялась встреча митрополита Николая (Ярушевича) с советником Британского посольства Баггалеем, на которой были обсуждены пути и средства к достижению лучшего понимания между английской и русской церквами. В числе других предложений было сделано предложение о том, чтобы состоялся обмен визитами между духовными представителями обеих церквей».

Английский советник высказал также восхищение мужеством советских людей на фронте и в тылу. Стремление Англиканской церкви к сближению входило и во внешнеполитические планы советского руководства — укрепление своего положения среди союзников.

Уже в начале 1943 г. посол Его Величества сэр Арчибальд Кларк Керр во время своей поездки на родину обсудил с лидерами Англиканской церкви возможность их скорого визита в Москву. Через несколько дней после проведения Архиерейского Собора и избрания патриарха, 19 сентября 1943 г. в Москву прибыла делегация Англиканской церкви с архиепископом Йоркским С. Ф. Гарбеттом. Делегацию принимал патриарх Сергий. За 10 дней своего пребывания члены делегации несколько раз встречались с иерархами Московской Патриархии, осмотрели разрушенный Ново-Иерусалимский монастырь в г. Истре. Гости, естественно, интересовались положением религии в СССР, количеством церквей. Патриарх Сергий на порядок преувеличил количество православных храмов, ответив, что в епархиях имеется по 300,400 и даже 600 церквей. Так можно было бы говорить, имея в виду не использовавшиеся по назначению храмы. Но ведь речь-то шла об открытых церквах, на Западе до сих пор не понимают выражения «недействующий храм». (…)

23 сентября участники делегации присутствовали на молебне «О даровании победы войскам союзников и Красной Армии», состоявшемся в Богоявленском соборе. Их потрясло огромное количество верующих, пришедших в храм, — свыше 8000 человек. Гостям были подарены книги «Правда о религии в России» и «Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война». Архиепископ С. Ф. Гарбетт заявил, уезжая на родину, что «в России есть свобода отправления религиозного культа». Визит представительной английской делегации сыграл на пользу СССР, так как встречи с русскими иерархами отвели от нашей страны обвинения в религиозных преследованиях и благоприятно подействовали на международное общественное мнение.

Что же касается апрельской встречи 1945 года, то ещё «15 марта 1945 г. Г. Г. Карпов предложил И. В. Сталину провести ряд мероприятий по укреплению влияния Русской Православной Церкви за границей. Большая часть из них касалась расширения юрисдикции Московской Патриархии. Так, планировалось принять меры к ликвидации автокефалии Польской православной церкви и присоединению её к Московской Патриархии: предлагалось оформить в юрисдикцию Московской Патриархии притча и прихода русской церкви в итальянском городе Барии: одобрялось намерение церковного руководства присоединить Мукачёвско-Пряшевскую православную епархию в Закарпатской Украине, согласно имеющемуся с их стороны обращению.

Особое внимание уделялось воссоединению с Московской Патриархией эмигрантских приходов Русской православной церкви за границей. Г. Г. Карпов желал ускорить намечавшийся приезд из Парижа в Москву митрополита Евлогия, экзарха Вселенского патриарха, в чьём ведении находилось 57 церквей во Франции, а также храмы в Англии, Чехословакии, Швеции, Австралии, Алжире и Марокко. Но митрополит Евлогий был стар и часто болел, поэтому обсуждались варианты приезда его викария, архиепископа Владимира».

Кроме того, «Г. Г. Карпов просил у И. В. Сталина одобрения на командировки за границу ряда высокопоставленных церковных деятелей. На май 1945 г. планировался выезд делегации во главе с митрополитом Николаем в Англию. Она должна была прозондировать почву для организации в Лондоне русского православного прихода и обсудить с архиепископом Кентерберийским вопрос об участии Англиканской церкви во Всемирной конференции христианских церквей».

4

Георгий Григорьевич Карпов хоть и занимал теперь государственную должность, относящуюся к номенклатуре Совета Министров, но чекистом оставался до мозга костей. Церковь церковью, но ведь атеизм в Советском Союзе никто ещё не отменял. Безусловно, война многое изменила, остановив на время непримиримую борьбу с ней. Однако это вовсе не значило, что борьба прекращена. Совершенно нет. Таких лозунгов не было и в помине!

Вот только фигура нового патриарха несколько озадачивала его. Фигура неоднозначная, личность абсолютно аристократическая, высокообразованная, с огромнейшим жизненным опытом. Одно слово барин. Ему, Карпову, выходцу из пролетариев, теперь приходилось считаться и с этим. Терпеть это, прожёвывать. Такова его новая работа. Сегодня он снова задержался допоздна, но перед тем как засобираться домой, вызвал к себе заместителя Белышева.

— Сергей, — начал он разговор сходу. — Ты, вообще, хоть представляешь, с кем мы вместе с тобой будем работать?

— В принципе да, Георгий Григорьевич, — ответил Белышев и немного занервничал.

— В принципе Серёжа это не ответ. Принципы ты оставь в своём столе. А здесь глыба, можно даже откровенно сказать, коварный враг, с которым мы боролись не на жизнь, а на смерть целых два десятилетия. И вот этот враг сегодня, так сказать, наш временный союзник. Но запомни, — Карпов как-то зло посмотрел на Белышева, — временный союзник. Будет команда от хозяина, и мы продолжим ту борьбу. Потому как не может такого быть, чтобы кровь, пролитая нами за революцию, за эту жизнь, за нашу родину, была пролита зря. Такого, Сергей, не может быть. Но в жизни всякое бывает, посему поработаем дипломатами. На то мы и чекисты, чтобы уметь играть разные роли. А барина надо переиграть. Надо, Серёжа, надо.

— Что вы имеете в виду, Георгий Григорьевич? — заинтригованно спросил заместитель.

— Позже поймёшь, позже, — и железно улыбнувшись, Карпов открыл серую папку. — Вот слушай некоторые моменты из жизни барина. Слушай и переваривай. В миру он Сергей Владимирович Симанский. Родился 27 октября по старому стилю, то есть 8 ноября по новому. Год рождения, не поверишь — 1877. А ведь как выглядит?

Отец барина служил в канцелярии московского генерал-губернатора, затем в Воспитательном доме. В отставку вышел в звании камергера, а ещё был пожизненно прикомандирован к Канцелярии Святейшего Синода. Вот откуда ноги растут! Всех детей перечислять не будем. Так вот, Симанский-младший своё начальное образование получил дома. Только в 1888 году был принят в Лазаревский институт восточных языков.

— А что это за институт такой? — полюбопытствовал Белышев.

— А это хороший институт, Серёжа, очень даже хороший. Там за три года, а это в пятиклассной-то гимназии, обучали арабскому, персидскому, турецкому языкам. А ещё детишки из приличных семей учили там историю, языки и культуру стран Востока и Закавказья. Но продолжим. Через три года «нашего» барина переводят в Московский лицей Цесаревича Николая. Это, Серёжа, вообще было чисто аристократическим заведением. При этом там юноши-белоручки осваивали московское монархическое движение. Дальше — больше. В 1896 году он поступает на юридический факультет Императорского Московского университета, оставаясь жить в лицее. Ещё через три года он заканчивает полный курс и получает учёную степень кандидата прав за своё сочинение «Комбатанты и некомбатанты во время войны».

С 1899 по 1900 год Симанский находился на военной службе в качестве вольноопределяющегося в 7-м гренадёрском Самогинском полку. Вышел в запас в чине прапорщика. И вот, Серёжа, мы подходим к самому главному. В этом году он поступает в Московскую духовную академию. Учится четыре года и оканчивает её со степенью кандидата богословия. Тема кандидатской примечательна: «Господствующие в современном нравственно-правовом сознании понятия перед судом митрополита Филарета». За период обучения барин успевает быть пострижен в монашество в 1902 году в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой лавры. Это было в феврале. А в марте уже рукоположен во иеродиакона. В декабре следующего года — во иеромонаха.

С 1904 «наш» барин уже инспектор Псковской духовной семинарии, а также одновременно преподаёт Священное Писание Нового Завета. В 1906 году он архимандрит и ректор Тульской духовной семинарии. В 1908 году всё в той же Туле избран председателем губернского отдела Союза русского народа, а то есть, Серёжа, становится председателем крупнейшей монархической организации империи.

В 1911-м ректор Новгородской духовной семинарии и настоятель монастыря Св. Антония Римлянина. В марте 13-го был Высочайше утверждён самим царём Николашкой доклад Святейшего Синода о бытии архимандриту Алексию епископом Тихвинским, 2-м викарием Новгородской епархии. В этом же году Симанский утверждён в должности председателя Новгородского Епархиального Училищного Совета.

Практически монотонно читая текст секретного документа, который назывался не иначе как «Дело», Карпов вдруг замолчал. Свой взгляд он бросил в какую-то, ему одному известную точку. Выжидающе молчал и заместитель.

— Ты понимаешь, Сергей, я не просто тебе это читаю. Я хочу, чтобы ты понял, что это действительно самый коварный враг для нас. И вот я всё думаю, как бы он это не раскусил. Ведь наша с тобой работа напоминает мне работу в глубоком тылу противника. Любая мелкая ошибка и мы с тобой провалимся. Теперь ты понял? — и он посмотрел на Белышева как-то по-особому необычно, с коварством прожжённого оперативника.

— Я думаю, Георгий Григорьевич, у нас всё получится. Вы же прекрасно знаете, что опыт не пропьёшь.

И Карпов продолжил всё так же монотонно, но уже без сарказма:

— В 1920 году Симанский вместе с митрополитом Арсением был арестован Новгородской ЧК. Кстати, Серёжа, этот самый Арсений в период обучения Симанского в духовной академии был её ректором. Он-то и оказал на своего ученика значительное влияние. В дальнейшем этот самый Арсений был протеже и наставником Симанского.

Освободили их обоих скоро, но уже в ноябре Симанского обвиняют в самовольном освидетельствовании мощей святых накануне их вскрытия органами власти и приговаривают к условному сроку заключения. А в 21-м, представь себе, Серёжа, патриархом Тихоном, по просьбе митрополита Петроградского Вениамина (Казанского), Симанского назначают епископом Ямбургским, первым викарием Петроградской епархии. Теперь он переезжает в Петроград и живёт в доме при Казанском соборе, а потом в Александро-Невской лавре. Тогда же категорически отказывается занять Пензенскую кафедру. За это ему ничего не было!

Слушай дальше. В 1922 году, когда арестовали митрополита Вениамина (Казанского), он вступает в управление епархией. Там под нашим давлением снимает отлучение, решение о котором принял Вениамин, одного из лидеров обновленчества протоиерея Александра Введенского. При этом категорически отказался подчиниться Высшему Церковному Управлению митрополита Антонина. А так как последний предъявил ему ультиматум, то Симанский совершенно спокойно сложил с себя обязанности временно управляющего епархией. Но зато вместе с епископом Петергофским Николаем (Ярушевичем) учредил «петроградскую автокефалию», декларирующую лояльность властям, но не присоединявшуюся ни к одному из движений. Тогда мы его арестовываем по обвинению в «контрреволюционной деятельности», осуждаем и в конце 22-го ссылаем на три года в город Каркаралинск. Там Симанский служил в городском храме, состоял в переписке с Тихоном и Сергием (Страгородским), но самое интересное, с последним идейно и сблизился. В 26-м ему разрешают вернуться в Ленинград, где митрополит Сергий назначает его управляющим Новгородской епархией с титулом архиепископа Тихвинского, позже Хутынского. Примечательно, что проживает Симанский в это время в квартире своего папы камергера на Большой Дворянской, на Петроградской стороне.

Дальше всё у него складывается неплохо. С 1927 года по 1935 год Симанский — член Временного Патриаршего Синода, который создал, как ты понимаешь, заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Сграгородский). Кстати сказать, духовенство и миряне требовали убрать из состава Временного Синода архиепископа Алексия, но он уже был под Сергием. А это дорогого стоило.

С 32-го Алексий — митрополит Старорусский, в 33-м — митрополит Новгородский, а после ухода на покой митрополита Серафима (Чичагова) — митрополит Ленинградский.

В конце октября он прибыл в Ленинград и поселился в игуменских покоях Новодевичьего монастыря у Московской заставы. Правда в 37-м его оттуда выселили и он поселяется на колокольне Князь-Владимирского собора. За год до войны, Симанский поселяется в хорах Николо-Морского собора, ставшего кафедральным.

Закрыв папку, Карпов дал понять Белышеву, что на этом он своё оперативное совещание закончил. Устало зевнув, Георгий Григорьевич открыл сейф и привычным движением аккуратно и медленно, для убедительности, положил её на верхнюю полку. Заместитель задумчиво молчал, переваривая информацию, которая действительно не оставила его равнодушным. Им обоим было над чем задуматься.

5

Рассказывая о Поместном Соборе РПЦ 1945 года, советский историк В. А. Алексеев писал в журнале «Агитатор»: «Большую помощь Церкви в подготовке Собора оказал Совет по делам Русской Православной Церкви. Между Г. Карповым и Алексием установились вполне партнёрские, если не приятельские, отношения. Этого, кстати, желал и Сталин. Любопытно, что Алексий даже «патронировал» первые шаги Карпова на его новом поприще. Интересно содержание одного из писем Патриарха Алексия Карпову накануне Собора, в котором тот «инструктировал» последнего, как ему вести себя на этом мероприятии. «Вы присутствуете на заседании Собора 31 января, выехав для сего из переулка Островского в час дня. Там вы читаете нам обращение от лица правительства и затем, выслушав моё ответное слово, отбываете, ни с кем персонально не знакомясь. Затем, вы присутствуете на литургии 4-го числа и после литургии и краткого молебна, когда я выйду в мантии, первый меня удостоите приветствия».

Кроме всего прочего, патриарху и генералу МТБ (затем КГБ) частенько приходилось и лобызаться. Например, официальные источники писали об этом так: «Когда Святейший Патриарх Алексий выразил ответную благодарность Правительству и И. В. Сталину, то Г. Г. Карпов и Патриарх троекратно облобызались».

По авторитетному мнению историка В. Цыпина, «в послевоенные годы Патриарх Алексий, несмотря на свои 67 лет, действительно держал в руках бразды высшей церковной власти, которая, однако, была подконтрольна Совету по делам Русской Православной Церкви. Народ почитал и любил своего Патриарха. Его частые богослужения в московских храмах привлекали туда множество верующих, которые едва помещались внутри храмов. Совершая литургию, патриарх непременно произносил проповеди. Известный мемуарист писал о служении Патриарха Алексия в послевоенные годы: «При восшествии на вершину церковной власти он мало переменился. Та же верность традициям, глубокая религиозность, но в строгих рамках этикета, в твёрдо устоявшихся, застывших формах. Строгий консерватор, Святейший мыслил Церковь как нечто неподвижное в рамках нового Советского государства… Консервативная Церковь в консервативном государстве — такова новая формула, пришедшая на смену старой формуле церковных либералов: «свободная Церковь в свободном государстве». Для Патриарха Алексия, который получил образование под кровом катковского лицея, происходил из строго консервативной семьи… это была родная стихия. И он вполне удовлетворял новым требованиям диктатора: являлся воплощением старого русского консерватизма, но без всяких излишеств и крайностей».

Зависимый в своей деятельности от Совета, Патриарх Алексий в личных контактах с сильными мира сего умел сохранить достоинство. Однажды Г. Г. Карпов пригласил его на банкет и пообещал прислать за Святейшим автомобиль в 7 часов вечера. Автомобиль прибыл с 20-минутным опозданием и был отправлен назад, а Патриарх прибыл на банкет в своём собственном автомобиле. Оберегая близких ему людей, Патриарх мог позволять себе решительные и рискованные действия. Так, он просил передать Сталину, что уйдёт на покой, если не освободят из-под ареста близкого ему человека, Д. А. Остапова, обвинённого в пребывании на оккупированной территории Литвы во время войны. В тот же день Остапова освободили».

По поводу личности Алексия I существуют различные оценки. Например, Евгений Жирнов пишет, что «глава Совета по делам РПЦ считал Алексия человеком слабохарактерным и легко попадающим под чужое влияние. Но скорее всего, бывший чекист Карпов принимал за безволие интеллигентность патриарха. Судя по документам, к любой поставленной цели глава церкви пробивался с внешней кротостью и скрытым упорством.

Как и любой грамотный руководитель…Алексий I начал управление церковью с перевода под свой контроль финансовых потоков. Для этого в состав руководства хозяйственного управления патриархии он ввёл своего бывшего слугу, келейника Остапова. Это назначение вызвало массу кривотолков. Но сам святейший в беседе с Карповым объяснял это так: «Я не знаю, почему на него жалуются. В мою деятельность он никак не вмешивается, но является большим экономом, и в этой части он мне помогает беречь расходы. Что касается грубости и нетактичности, я допускаю, т. к. он в этом отношении мужик, и угловатость при обращении с другими бывает заметной. Но я предупрежу его в части необходимости более тактичного обращения с другими…»

В 1946 году, чтобы убрать Остапова из патриархии, его даже арестовали якобы за связь с немцами в период оккупации. Но патриарх с жаром вступился за своего помощника: «Я знаю Остапова с самых юных его лет… И по происхождению (крестьянин б. Тульской губернии), и по своему всему складу и настроению он является самым настоящим патриотом и всецело советским человеком. А потому я смело могу за него поручиться, что он не причастен ни к какому преступлению против Родины».

В 1952 году вопрос об Остапове рассматривался даже специальной комиссией в составе Карпова и секретаря ЦК Михаила Суслова. Но и она не решилась принять какие-либо меры: «Нахождение Остапова возле патриарха является нежелательным, однако удаление его в настоящее время было бы нецелесообразным… Алексий остро переживал арест Остапова и обращался в Совет с просьбой освободить его… Сейчас близость Остапова к патриарху стала ещё большей, удаление его вызвало бы со стороны патриарха болезненную реакцию и могло бы осложнить отношения с патриархом Алексием. Считаем, что мер по удалению Остапова от Алексия в сложившейся обстановке предпринимать не следует…»

Убрать Остапова из патриархии не смогли даже сотрудники КГБ, которые получили такое задание на рубеже 1960-х. Они установили, что доверенный человек патриарха наладил весьма прибыльное производство церковной утвари из украденных на госпредприятиях металлов. Однако дело, переданное ОБХСС и прокуратуре, зашло в тупик: Остапов сумел на корню купить следователей».

К слову, личный секретарь патриарха Даниил Андреевич Остапов был потомственным слугой дворян Симанских.

6

Весьма любопытны оценки патриарха его современниками. Вот что писал в своём доносе 1951 года уполномоченному Совета по делам религии по Ленинградской области А. Осипов, профессор Ленинградской академии: «Сам Патриарх как личность представляет собой своеобразное смешение аристократического сибаритизма с затаённым фанатизмом. Он… остр на язык. Но вместе с тем фанатически предан постам, ненавидит обновленцев, преследует все новшества и влюблён в благочестие XVI в. Он очень умён и умеет лавировать между отдельными церковными партиями. Партии эти представляют «григорьевцы» (митрополит Григорий и его клика) и «николаевцы» (митрополит Николай и его клика). С Патриархом великолепно ладит управделами Патриархии протопресвитер Николай Колчицкий. Это очень умный и осторожный дипломат, крепко преданный интересам Церкви, на Патриарха имеет осторожное, но сильное влияние… Митрополит Григорий является в Патриархии министром просвещения. Но сильно влияет и на ряд других дел. Патриарх ему доверяет едва ли не больше других… Настроения Патриархии в последние годы претерпели большие изменения: в 1945 г. цвели мечты о создании «Московского Ватикана» (слова самого Патриарха), о широком международном триумфальном шествии, внутреннем расширении «до размеров доброго старого времени» (слова митрополита Григория). Теперь настроения изменились: «Нам бы прожить тихо и мирно ещё десяток лет, а там история покажет… Вот, если война будет, так, пожалуй, и снова церкви открываться начнут»… Что характерно для Патриархии: здесь ставка на сохранении старины в быту, в богослужении, в догмах духовной жизни во что бы то ни стало. Здесь вздохи об угасании иноческого духа. Парийский из Москвы привёз такое наставление Патриарха: «Пусть всё кругом меняется — мы должны остаться такими, какими были сотни лет назад. Пусть наша неизменность, неподчиняемость духу времени символизирует вечность Церкви. Нам радостно видеть, что нас и ныне окружает то же самое в Церкви, что мы видели с детских лет, чем жили отцы, деды и прадеды. Нам должно научиться хранить прошлое вопреки настоящему. В этом наша сила, в этом наша правда».

Наиболее резкий отзыв, известный из воспоминаний архиепископа Василия Кривошеина, принадлежит митрополиту Никодиму (Рогову) в ноябре 1964 года: «А Патриарх Алексий робкий и равнодушный человек, он аристократ и барин, а поэтому смотрит на Церковь как на свою вотчину. Он считает, что может в ней распоряжаться, как ему вздумается. К архиереям он относится свысока, чуждается их, считает невеждами. Странная вещь: сам же их выбрал, сам их рукоположил, а теперь чуждается их. Свои аристократические связи ставит выше церковных отношений. Вспомните, как он в Лондоне после церковной службы снял с себя патриарший крест и дал протоиерею Владимиру Родзянко, долго разговаривал с ним. Там, в алтаре, сослужили ему наши заслуженные, старые священники, никого из них Патриарх ничем не наградил и не сказал им ни слова. А протоиерей Родзянко даже в нашей Церкви не состоит. И всё только потому, что дед о. Владимира был соседом отца Патриарха по новгородскому имению. Я был шубою» возмущён!»

«При восшествии на вершину церковной власти он мало переменился, — расскажет диссидент Левитин-Краснов, знавший Патриарха «задолго до его восшествия на патриарший престол». — Те же барственность, высокомерие, верность традициям, глубокая религиозность, но английского типа, в строгих рамках этикета, в твёрдо установившихся, застывших формах. Строгий консерватор. Святейший мыслил церковь как нечто неподвижное в рамках нового советского государства».

Патриарх Алексий I сумел найти подход ко многим власть имущим. Так Г. Г. Карпов в 1946 году сообщал руководству партии и страны: «В церквях зачитываются обращения патриарха и произносятся проповеди, направленные на поддержку мероприятий по выполнению производственных планов, госпоставок, уборки урожая, быстрейшей ликвидации последствий войны… В период избирательной кампании в Верховный Совет СССР духовенство по своей инициативе в проповедях призывало верующих к голосованию за кандидатов блока коммунистов и беспартийных, призывало к трудовому подъёму…»

Дополняя это мнение, Е. Жирнов пишет: «Говорят, Алексий I называл Сталина «богоданным вождём». Так ли это неизвестно, но перед иностранными корреспондентами патриарх позировал на фоне макета мцхетинского монастыря, что неподалёку от родного города Сталина Гори».

В своих разговорах Алексий I не раз подчёркивал, что самым дорогим подарком, полученным им по случаю избрания, была палехская шкатулка. Её главная ценность заключалась в дарственной надписи: «И. Сталин».

И ещё: «Карпов, сообщая в 1952 году Сталину данные о поведении патриарха, подчёркивал искренность Алексия:

«Необходимо отметить, что, будучи дважды принят товарищем Сталиным, патриарх все последующие годы многократно вспоминал эти приёмы, оказавшие на него в высшей степени воодушевляющее воздействие».

7

Подтверждая слова об аристократизме Патриарха Алексия I, о. Георгий Эдельштейн приводит такой пример: «В октябре 1947 года Патриарх Алексий отдыхал и лечился на одной из правительственных дач для высшего партийного руководства в Сочи. На соседней даче отдыхал И. В. Сталин. Патриарха особенно восхищал правительственный лимузин «ЗИС-110» с персональной охраной, который был ему предоставлен. Автомобили были предоставлены и свите Патриарха. Его Святейшеству очень нравилось автомобильным эскортом путешествовать по окрестностям Сочи, курсировать к минеральным источникам. В одном из писем тому самому… Г. Г. Карпову Патриарх ликует: «Дорогой и многоуважаемый Георгий Григорьевич! Сейчас от отца Колчицкого (управляющего делами Патриархии) получил телеграмму, что сегодня Патриархия получает машину ЗИС-110. Ура! Я здесь на ней езжу и вижу, какая это замечательная машина». «Сталин умел играть на людских слабостях», — очень точно подмечает В. Алексеев.

С тех пор архиереи, возглавляющие Московскую Патриархию, неизменно курсируют по улицам наших городов в чёрных правительственных лимузинах. (…) Для наших архиереев важно не то, что лимузины просторны и удобны. Самое главное — это символ принадлежности к единому классу правящих.

О том, как Алексий I перевёл под свой контроль валютные потоки «с тем же смиренным упорством», рассказывает Е. Жирнов: «Летом 1952 года он написал письмо в Совет по делам РПЦ об изменении порядка финансирования заграничной деятельности патриархии: «До настоящего времени получение валюты для… Московской патриархии осуществлялось по двум линиям: за наличный расчёт по утверждённым схемам и через личный счёт патриарха в Банке для внешней торговли Союза ССР.

Полагая более удобным иметь один определённый источник получения валюты для вышеозначенной цели, я просил бы Вашего содействия к тому, чтобы производить все валютные операции исключительно через указанный счёт патриарха… с годовой потребностью в 1 000 000 руб.».

Совет счёл, что при такой централизации ответственность патриархии за расходование валюты усилится, а просимый миллион ($ 250 тыс. по тогдашнему курсу) соответствует её действительным потребностям».

Когда перед Советом по делам РПЦ встал вопрос о 75-летнем юбилее Алексия I, то там не на шутку обеспокоились. «Как писал председатель Совета в правительство, юбиляр хотел бы получить государственную награду: «О желательности награждения патриарха орденом ко дню его рождения говорят работникам Совета его ближайшие сотрудники, учитывая, видимо, и его личные пожелания». И Карпов внёс на рассмотрение Совета министров СССР своё предложение по щекотливому вопросу: «Наградить патриарха Алексия орденом Трудового Красного Знамени с опубликованием указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении в центральной прессе 9 ноября с. г. Первый раз орденом Трудового Красного Знамени патриарх был награждён 16 августа 1946 года «за выдающиеся заслуги в деле организации патриотической работы в период Великой Отечественной войны… После окончания войны и по настоящее время патриотическая деятельность патриарха Алексия выразилась в мобилизации внимания духовенства и верующих Русской православной церкви к делу строгого соблюдения советских законов, относящихся к церкви, и к делу борьбы за мир. Все важнейшие мероприятия правительства, а также советской и мировой прогрессивной общественности, направленные к разоблачению поджигателей войны и к защите мира, находили и находят живейший отклик со стороны патриарха…»

На случай отказа в награждении Карпов приготовил запасной вариант: «Перед Советом, в связи с предстоящим юбилеем патриарха, сотрудники патриархии (а в своё время и сам патриарх) также ставили вопрос об открытии в качестве кафедрального Патриаршего собора находящегося на территории бывшего Новодевичьего монастыря в Москве Смоленского собора, являющегося в настоящее время музеем. В этом случае являющийся в настоящее время Патриаршим собором Елоховский собор стал бы обычным приходским храмом. Вместимость Смоленского собора в два-три раза меньше вместимости Елоховского собора, и находится он в отличие от последнего на окраине Москвы… По мнению Совета, положительное разрешение этого вопроса было бы целесообразно только в том случае, если награждение орденом будет правительством признано нецелесообразным. Других форм отметить 75-летие патриарха Совет не видит. Преподнесение патриарху какого-либо ценного подарка не будет иметь значения как для него, так и для прогрессивной части внешнего мира».

Но кроме ордена патриарх хотел получить к юбилею ещё один подарок — дачу, утверждает Е. Жирнов. Собственно, одна дача — в Одессе — у Алексия I уже была. Но государственному деятелю такого уровня полагалась ещё и подмосковная. О чём святейший намекнул опекавшему церковь Карпову, а тот, как положено, доложил о просьбе в правительство. Но очередь чиновников за дачами оказалась слишком длинной. Выделить дачу в аренду патриарху обязали Мосгорисполком, но после долгих проволочек и отписок его глава Яснов объявил, что подходящих дач у Москвы нет. Затем несколько месяцев искало дачу для патриарха хозяйственное управление Совмина. И вновь безрезультатно. Дач не хватало для умножавшегося с огромной скоростью советского чиновничества.

Патриарх (вероятно, с помощью верного Остапова) подготовил свой вариант решения проблемы: «На станции Киевской ж. д. Переделкино имеется церковь XV века, в основной своей части сохранившаяся в первоначальном виде; причём сохранились и некоторые предметы церковного обихода, примерно XV–XVI веков. В настоящее время в церкви реставрирована живопись, отремонтировано калориферное отопление, и при условии некоторых доделок она будет в прекрасном состоянии. Остатки усадьбы, расположенной в непосредственной близости к церкви и принадлежавшей в XVI веке боярам Колычевым, к роду которых принадлежал известный московский митрополит Филипп, в своё время обличавший Иоанна Грозного за его преступления и за то низложенный и отправленный царём в ссылку, где он был по приказу Грозного задушен Малютой Скуратовым, — представляют из себя следующее: въезд, украшенный двумя небольшими обелисками и четырьмя фигурами львов; над заложенными сейчас воротами — терем, состоящий из четырёх покоев, в которых и были в своё время келии митрополита Филиппа… Устройство на этой территории летней дачи для патриарха было бы очень удобно ввиду наличия действующей исторической церкви и возможности привести в порядок сохранившийся терем митрополита Филиппа, имеющий довольно значительную площадь: не менее 90 кв. м…

Если передача этого участка патриархии вообще возможна, то я усердно прошу Совет оказать в этом содействие».

«Совет полагает, — писал Карпов в докладе в правительство, — что хозяйственному управлению Совета министров СССР действительно затруднительно выделить в пользование патриарха зимнюю дачу, но в то же время было бы необходимо ко дню 75-летия со дня рождения патриарха (9 ноября с. г.) хотя бы в принципе решить вопрос о даче, т. к. патриарх часто спрашивает меня (и лично, и через своих сотрудников) о том, в каком состоянии находится вопрос о предоставлении дома в Переделкине; и я, затрудняюсь дать какой-либо другой ответ, всё время заявляю, что вопрос изучается».

Верный своей тактике кроткого давления патриарх пошёл на некоторое сокращение контактов с председателем Совета по делам РПЦ. Как опытный аппаратчик, Карпов почувствовал покачивание кресла под собой: не сумел наладить отношения с важным подопечным. И занялся выполнением его пожеланий с удвоенным усердием. В одной из бумаг Совета появилось упоминание о слабом здоровье Алексия; об этом же говорилось и в докладе Сталину: «Заболевание патриарха, обезображивающий артрит… вынуждает его уделять много времени своему лечению, для чего только в 1951 году он три раза выезжал для лечения в Цхалтубо, Тбилиси, и на свою дачу в Одессу. По словам лечащего его профессора Соколова С. Н., заболевание носит серьёзный характер, является неизлечимым и в конце концов приведёт к поражению обеих ног».

Следует отметить, что Алексий I эту дачу всё же получил, более того, он стал единственным иерархом РПЦ, награждённым четырьмя орденами Трудового Красного Знамени. Первым орденом в 1946 году, вторым 8 ноября 1952 года, третьим — 8 ноября 1962 года — к 85-летию, а четвёртым — 6 ноября 1967 года в ознаменование 90-летия со дня рождения.

Известно, что 23 августа 1946 года, при вручении ему Председателем Президиума Верховного Совета СССР Н. Шверником первого ордена, патриарх сказал такие слова: «Позвольте мне, глубокоуважаемый Николай Михайлович, в Вашем лице благодарить Верховный Совет нашего Союза и Правительство во главе с нашим великим вождём Иосифом Виссарионовичем Сталиным за высокое внимание ко мне, выразившееся в пожаловании мне ордена Трудового Красного Знамени».

8

Из писем Патриарха Московского и Всея Руси Алексия I председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпову 6 ноября 1946 года:

«Между нами давно установились самые добрые отношения, но настоящий случай Вашего исключительного сердечного отношения и участия ко мне лично привязал меня к Вам навсегда и я вечно буду хранить в сердце не только самую глубокую Вам благодарность и уважение, но и ничем неизгладимую любовь. Поздравляю Вас с нашим общим всенародным праздником. Желаю Вам здоровья, благополучия, радости личной, семейной и счастья видеть сказочное возрождение нашей Родины, окрыленное творческим гением нашего мудрого и дорогого Вождя».

4 февраля 1947 года:

«Меня глубоко тронуло Ваше сердечное поздравление с знаменательным днём двухлетия нашего церковного торжества, а также та характеристика, которую Вы дали нашему церковному положению в настоящее время. Если это положение является устойчивым и расширяющим, то мы обязаны этим мощной поддержке со стороны Нашего Правительства, Глава которого наш великий Вождь Иосиф Виссарионович, с таким доверием и с таким участием относится к нам и ко всей церковной работе в нашем Союзе. Его непосредственным помощником в этом деле и проводником его взглядов являетесь Вы, дорогой Георгий Григорьевич, которому Он доверил возглавление Совета по делам Русской Православной Церкви, этого, по моему, и не только по моему глубокому убеждению, основанному на опыте, благодетельного для Церкви учреждения, благодаря которому сделано уже столько много для нашей Церкви. Этому, несомненно, в огромной мере способствует Ваше личное сердечное и внимательное отношение к делу церковному и ко мне, с кем Вам приходится непосредственно и постоянно сноситься по всяким вопросам. В этой уверенности я ещё раз с самым искренним и сердечным чувством выражаю Вам мою горячую признательность».

26 февраля 1947 года:

«Надеюсь, мою телеграмму благодарственную в ответ на Вашу Вы получили. Ещё раз сердечно благодарю Вас за внимание и за прекрасный дар — великолепную парчу, из которой выйдет очень нарядное облачение. В этом году именины случились на 1-й неделе, а потому не было приёма и даже литургии не было, т. к. она не положена в Посту.

Посылаю Вам — быть может, на свободе прочтёте — письмо отца Сокаля и два рапорта из Китая. По миновании надобности пришлите их при случае.

Сегодня улетели в Париж митрополит Серафим и игумен Серафим Родионов; не знаю, когда разрешится вопрос с визами для остальных трёх членов делегации. Сегодня они отправились до конца недели в Лавру.

Моя сестра Вам посылает прилагаемую коробку конфет и просит передать Вам большой привет с пожеланием скорейшего выздоровления.

Надеюсь скоро увидеться с Вами — выздоровевшим и окрепшим».

15 апреля 1947 года:

«Радуюсь Вашему выздоровлению и выходу на работу, причём желаю Вам осторожности в этой работе на первых порах в особенности.

Относительно ответа на памятную записку венгерского посланника так и поступлю, т. е. сообщу ему, что Святейший Синод на ближайших заседаниях весенней сессии обсуцит и решит вопросы, им возбужденные. Я ему это говорил, когда он сам мне привёз эту записку, и он, по-видимому, не торопил с ответом. Посылаю Вам письма митрополита Серафима и митрополита Вениамина для ознакомления. По миновании надобности прошу мне их вернуть.

Я устал до последней степени от служб Страстной недели и Пасхальных служб. Сегодня служу просто — дома и затем в 3 ч. будет приём городских настоятелей. И это — последний этап праздничных церемоний.

Надеюсь на этих днях иметь у Вас аудиенцию».

31 декабря 1947 года:

«Ещё раз поздравляю Вас, Марию Григорьевну и Ваше потомство с Новым годом. Особенно желаю Вам нового прочного здоровья и всякого счастья, без чего бывает скучно жить на земле.

Я слышал вчера, что Вы сегодня хотели выйти на работу, но оказалось, что Вам приходится ещё полежать. Лучше несколько дней лишних обречь себя на положение больного, чем снова заболеть на более долгий срок.

Посылаю Вам для прочтения полученное от игуменьи Евгении из Иерусалима её открытое письмо «хулигану от прессы» Рыбакову, который в Америке упражняется в инсинуациях по моему адресу, Русской церкви и нашего Союза. Она просит это письмо напечатать в нашем журнале, но я думаю, что вне всякой связи с американскими делами это едва ли удачно.

Затем посылаю копию моей телеграммы Иосифу Виссарионовичу, посланной сегодня».

10 января 1948 года:

«Мне очень прискорбно, что Вы болеете. Мария Григорьевна несколько успокаивает тем, что Вы чувствуете себя неплохо и что только необходимые процедуры по части укрепления сердца продержат Вас ещё несколько времени на больничном режиме. От всей души желаю Вам надолго укрепить своё здоровье.

И ещё — не разрешайте операции, лучше соблюдать самую стеснительную осторожность, чем рисковать последствиями операции. Ближайшие дни будут заняты у нас приёмом албанцев.

Посылаю Вам перевод патриарха Христофора. Оно получено 3 января и является, как видно, пояснением телеграммы, ранее полученной.

Меня несколько смущает следующее обстоятельство: как-то неудобно, что барельеф Иосифа Виссарионовича на ливанском кедре до сего времени не передан по назначению, между тем как прошло уже без малого 4 недели со дня отъезда митрополита Ильи Карама. Как поступить с этим делом?

Надеюсь, что Ваше выздоровление, дорогой Георгий Григорьевич, не замедлит, и мы скоро увидимся «на воле».

26 февраля 1948 года:

«Сердечно был тронут Вашим дорогим для меня вниманием и вашим даром — картиной. Благодарю Вас от всей души. Грустно было праздновать без Вас. Мы пропели Вам многолетие и просили Сергея Константиновича передать Вам самое горячее пожелание скорее видеть Вас совершенно здоровым.

Съехалось много архиереев — 16 человек. Посвятили нового епископа Черновицкого Андрея, о назначении которого состоялось определение Синода ещё в прошлую сессию.

Сегодня прилетает архиепископ Елевферий, и на днях приезжает епископ Нестор Мукачевский. Его что-то обвиняет митрополит Иоанн — и в бездеятельности, и в неавторитетности, и в корыстолюбии — и требует его перевода. И на его место рекомендует полтавского Палладия. Я был совсем другого понятия о Несторе.

Ещё и ещё желаю Вам поправляться; каждая весть о том, что Вы на пути к поправлению, меня радует, и наоборот, бесконечно волнует малейшее сообщение о всяких припадках и т. д. Будем надеяться на скорое свидание».

30 апреля 1948 года:

«Поздравляю Вас с Первым мая — праздником всех трудящихся.

Не исключаю и себя из этой категории и имею большое удовлетворение в том, что мой труд в большой степени переплетается с Вашим трудом и что этот наш совокупный труд совершается на пользу не только Церкви, но и Родины нашей. Желаю Вам, дорогой Георгий Григорьевич, прежде всего здоровья. Это не только эгоистическое пожелание, т. к. здоровье Ваше нужно для нашей общей работы, но самое сердечное желание Вам долгих лет, чтобы и после меня Вы вспоминали с добрым чувством о нашем совместном труде. Большой привет Марии Григорьевне, Томочке и всему Вашему семейству и праздничные пожелания».

3 марта 1949 года:

«Прошу оказать содействие в получении наряда на грузовую машину ГАЗ-5I для нужд Патриархии.

Имеющаяся грузовая машина была получена в начале 1944 г. и в настоящее время пришла в негодность».

3 апреля 1950 года:

«В годы Великой Отечественной войны правительство Советского Союза разрешило открытие духовно-учебных заведений с предоставлением учащимся в них отсрочки от военной службы как лицам, подготовившимся к занятию священнослужительских мест.

Всех духовно-учебных заведений 10: Московская духовная семинария и Духовная академия в Загорске; Ленинградская семинария и Академия в Ленинграде; семинарии: Киевская, Одесская, Ставропольская, Луцкая, Минская в Жировицах, Саратовская.

Всех учащихся в них до 750 человек в возрасте 1928–1930 гг. рождения около 300 человек. За последние дни из ряда семинарий в Патриархию поступили сведения о призыве на военную службу учащихся 1928–1929 гг. рождения.

Вместе с этим от епархиальных архиереев в епархиях, в коих находятся духовные семинарии, поступили просьбы о возбуждении ходатайства о предоставлении отсрочек по отбыванию воинской повинности для учащихся в духовно-учебных заведениях.

Вследствие крайнего недостатка кадров для замещения священнослужительских мест призыв в армию учащихся семинарий и академий чрезвычайно увеличит нужду Церкви в священнослужителях.

Учитывая вышеизложенное, а также и то, что учащиеся в духовно-учебных заведениях не обучаются специальным знаниям, пригодным для военной службы, — прошу Совет по делам Русской Православной Церкви возбудить ходатайство о предоставлении учащимся в академиях и семинариях отсрочки на время обучения их в этих духовных школах в надежде, что и теперь наше правительство также благосклонно отнесётся к насущным нуждам Русской Православной Церкви».

4 февраля 1951 г.

«Сердечно благодарю Вас и Совет за поздравление с шестилетием моего служения Церкви в звании патриарха.

Это даёт мне случай отметить доброе, искреннее и благожелательное отношение Ваше и руководимого Вами Совета ко мне лично и к нашим церковным делам.

Следуя направлению, данному церковным задачам и делам нашим великим и дорогим вождём Иосифом Виссарионовичем, чьё имя будет всегда дорого и незабвенно для Русской Православной Церкви, Вы всегда, во всех случаях недоумений и затруднений находили справедливое решение и устраняли трудности, неизбежные во всяком житейском вопросе.

Дай Бог, чтобы наша совместная работа продолжилась в том же духе мира, взаимного доверия и искренности во всё время, какое нам суждено работать вместе. Я не сомневаюсь, что это будет именно так.

Взаимно желаю Вам, дорогой Георгий Григорьевич, здоровья и шлю Вам искренний привет».

31 мая 1951 г.

«Приятно мне было узнать из телеграммы митрополита Николая, что 28 числа Вы вступили в работу. Здешние врачи говорят: «Нетрудно вылечить болезнь (лекарство, медицинские меры, режим), главное — как человек сумеет закрепить результаты лечения». Так что Вам надо об этом теперь особенно заботиться. От всей души желаю Вам крепкого и продолжительного здоровья».

20 июля 1952 года:

«Я очень сожалел, что Вы не могли быть на празднике в Лавре. Правда, погода была плохая, но замечательно, что и в Успенский собор на службу, и в Троицкий по окончании обедни мы могли пройти крестным ходом без дождя.

Вы обещали исполнить нашу просьбу об участии Вашем в праздничной трапезе в Патриархии 21-го числа по случаю приезда митрополита Елевферия. Прошу Вас пожаловать на неё в 2 ч. дня вместе с Сергеем Константиновичем и Иваном Максимовичем. Если Вы найдёте возможным, я просил бы прийти и Г. Т. Уткина и B.C. Карповича как занимающихся церковными заграничными делами.

Посылаю при сём некоторые снимки нашей Конференции, на которых Вы хорошо вышли. А также почтеннейшего Бандидо». (На полях напротив текста «вместе с Сергеем Константиновичем и Иваном Максимовичем» резолюция: «Разрешаю. Карпов». На полях напротив текста «Г. Т. Уткина и B.C. Карповича» резолюция: «Возражаю. Карпов».)

7 июня 1953 года:

«От лица своего и членов Синода, собравшихся на летнюю сессию, сердечно приветствую Вас, дорогой Георгий Григорьевич, с днём Вашего рождения, с горячими пожеланиями Вам здоровья и многих лет счастливой жизни. Высоко ценя добрые и полные взаимного доверия отношения, сложившиеся между нами за десятилетие нашей совместной работы, мы выражаем надежду и в будущем видеть Вас неизменно во главе Совета по делам Русской Православной Церкви и вместе с Вами работать во благо порученного нам церковного дела».

20 июня 1953 года:

«Получил Вашу телеграмму, благодарю за эту весточку. Узнав о том, что Вы заболели и снова в больнице, я очень было испугался, и хотя С. Ив. Суворов передал мне, что ничего серьёзного нет и самое большее через 2 недели Вы выйдете из больницы, меня всё же смущал неожиданный вызов Сергея Константиновича. Теперь только одно пожелание, чтобы Вы себя берегли».

11 сентября 1953 года:

«Я бесконечно рад Вашему приезду в Одессу. Я был весьма опечален сообщением мне митрополитом Николаем, что Вы заболели гриппом. Это было 4-го числа. Но когда он мне сообщил, что Вы 7-го числа уже вышли на работу, то я снова получил надежду, что Вы сюда приедете. А то я уже думал, числа 15-го вылететь в Москву, чтобы с Вами повидаться до Вашего отъезда в отпуск 20-го числа.

Итак, я рад и весьма рад Вашему приезду и надеюсь, что Вы не через силу предприняли эту поездку.

Я думаю, Вы с Георгием Трофимовичем сегодня немного отдохнёте с дороги, а часу в шестом пожалуете с ним в Успенский монастырь, где мы встретим Вас с распростёртыми объятиями и поговорим о делах.

Надеюсь, Вы пробудете здесь несколько дней».

Глава десятая

Карпов

1

В третий и в последний раз на приёме у Сталина Георгий Григорьевич Карпов побывал 24 февраля 1949 года. Правда, он единственный, в отличие от всех присутствующих, зашёл на пять минут позже и вышел на пять минут раньше (22.15–22.40).

' Присутствующими до него и после (22.10–22.45) оказались: Булганин, Маленков, Каганович, Ворошилов, Берия, Вознесенский, Микоян, Молотов и Косыгин.

Судя по тому положению, которое занимали они, например, Булганин — министр Вооружённых Сил СССР, Маленков — заместитель председателя Совета Министров СССР, секретарь ЦК партии, Каганович — заместитель председателя Совета Министров СССР, Ворошилов — заместитель председателя Совета Министров СССР, Вознесенский — первый заместитель председателя Совета Министров СССР, Микоян — министр внешней торговли СССР и одновременно заместитель председателя Совета Министров СССР, Косыгин — заместитель председателя Совета Министров СССР и одновременно — министр лёгкой промышленности СССР и т. д., можно сказать, что вызывали их накануне (28 февраля) подписания Сталиным и Маленковым Постановления Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) «О новом снижении с 1 марта 1949 года государственных розничных цен на товары массового потребления».

Должность же Карпова хоть и была незначительной по сравнению с теми персонами, которые находились у вождя, однако его не пригласить не могли. Товарищ Карпов был не просто председателем Совета по делам РПЦ, он был председателем при Совете Министров СССР.

В том же феврале 1949 года Алексий I попросил приёма у Сталина, но ответа не получил. И счёл это результатом скандала в Саратове, где в Крещение в крестном ходе к Волге участвовало огромное число верующих. Как пишет Е. Жирнов, «в «Правде» появился фельетон, а патриарх, решивший, что именно из-за этого он не получил аудиенцию у вождя, пошёл на беспрецедентный шаг. Как писал Карпов, «он без какого-либо воздействия пошёл на отмену веками существовавшего обычая хождения «на Иордань», а вообще провёл много других реформ по ограничению деятельности церкви».

В объяснительной записке Карпову уполномоченный Совета по Саратовской области Полубабкин доложил, что в крестном ходе участвовало около 10 000 человек. По его же определению, купающихся было 267. Власти назвали это «ЧП».

19 января, в праздник Крещения Господня, состоялась торжественная церемония освящения воды, а купание было запечатлено местным фотографом, который впоследствии организовал продажу снимков якобы «за крупную сумму». Ровно через месяц в газете «Правда» был опубликован фельетон И. Рябова «Саратовская купель», посвящённый «дикому обряду», отразившему, по словам автора, «идиотизм старой жизни». И хотя в апреле проект постановления ЦК ВКП(б) «О массовом совершении религиозного обряда в день церковного праздника «крещение» в городе Саратове» был доложен т. Маленковым лично Сталину, 13 мая его передали в архив с пометой: «Решения не принимать».

Но и это было не всё, что произошло в том далёком 1949-м.

В секретной докладной записке начальника Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Д. Т. Шепилова И. В. Сталину о регламентации деятельности Совета по делам РПЦ и результатах проверки работы Г. Г. Карпова на посту руководителя Совета говорилось: «Представляю на ваше рассмотрение проект постановления ЦК ВКП(б) «О массовом совершении религиозного обряда в день церковного праздника «крещение» в городе Саратове», а также переработанный проект Положения о Совете по делам Русской православной церкви при Совете министров СССР.

По сравнению с действующим Положением, новый проект положения предусматривает ограничение прав Совета. Проверкой установлено, что Совет по делам Русской православной церкви разослал в августе 1945 г. инструкцию для уполномоченных Совета в союзных и автономных республиках, областях и краях, которую как ошибочную и дающую неправильное направление в работе уполномоченных Совета по делам Русской православной церкви на местах следовало бы отменить.

Проверкой также установлено, что председатель Совета т. Карпов ежегодно преподносил подарки высшему духовенству Русской православной церкви за счёт государственных средств. Такие подарки были произведены в 1944 г., а затем это из года в год повторялось т. Карповым. В 1947 г. патриарху Алексию было преподнесено в день его рождения и именин: парчи — 15 метров, серебряный кубок и малахитовая коробка на общую сумму 14 552 рубля; митрополиту Николаю — парчи 10 метров и картина на общую сумму 6585 рублей; протопресвитеру Колчицкому — парчи 12 метров стоимостью в 890 рублей. В 1948 г. на подарки указанным лицам израсходовано 11 574 рубля. В 1949 г. т. Карпов для подарка патриарху Алексию в день его именин 25 февраля приобрёл телевизор стоимостью в 4 тысячи рублей. В свою очередь, т. Карпов в течение 1944–1947 гг. получил в подарок от патриарха Алексия картины, шкатулку и ковёр».

И это уже была кампания, организованная отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) с целью пересмотра политики государства по отношению к церкви. Первый удар наносился по самому Совету. В дальнейшем он был прикреплён к Бюро по культуре при Совете министров СССР, что означало понижение статуса Совета по делам РПЦ. Так начался его постепенный перевод под контроль идеологических структур ЦК ВКП(б).

Уже 8 сентября 1950 г. Г. Г. Карпов докладывал Сталину о переменах в церковной жизни: «Совет докладывает о некоторых новых и, по мнению Совета, вполне закономерных явлениях, отмечаемых за последние 2–3 года в жизни Русской православной церкви.

По данным большинства уполномоченных Совета как в городе, так и в деревне, наблюдается ослабление интереса к церкви и снижение её влияния на верующих.

Эти явления прежде всего объясняются тем, что тот религиозный подъём, который по ряду причин, в том числе и по психологическим причинам, был в годы Отечественной войны, стал с 1947 года спадать, и год от году заметнее. Кроме того, это явилось прямым следствием улучшения материального благополучия трудящихся, укрепления положения и трудовой дисциплины в колхозах, коллективизации в западных областях УССР и БССР, известного подъёма идеологической и культурно-просветительской работы, а также тех мероприятий, которые проводил Совет в 1948–1950 гг. — через церковный центр по ликвидации нежелательных форм воздействия церкви на население и через своих уполномоченных — по известному ограничению деятельности церкви.

Прежде всего, в ряде областей РСФСР, УССР и БССР отмечается определённое уменьшение посещаемости церковных служб. Даже в такие церковные праздники, как Рождество, Крещение, Успение, Преображение и другие двунадесятые переходящие и непереходящие праздники, посещаемость церквей уменьшается, и в 1949–1950 гг. была значительно ниже прошлых лет».

В заключении докладной записки Карпов сообщал вождю: «В результате известного спада религиозной активности происходит сокращение количества церквей. За последние 2 ¹/₂ года по СССР в целом (за исключением пяти западных областей УССР, где был рост количества православных церквей за счёт воссоединения униатских церквей) прекратили функционировать и сняты с регистрации 749 православных церквей и молитвенных домов. Из них за 1948 г. — 118, за 1949 г. — 443 и за 6 месяцев 1950 г. — 188 церквей и молитвенных домов. Эти церкви и молитвенные дома или самоликвидировались, вследствие отсутствия достаточных средств на содержание причта и зданий, или же были сняты уполномоченным Совета с регистрации, вследствие отсутствия длительное время священника на приходе и по другим причинам.

Интенсивнее шло уменьшение церквей и священников в 16-ти восточных областях УССР, где за последние три года более 500 церквей прекратили функционировать, не менее чем на 300 человек убавилось число священников и, кроме того, в 13 этих областях около 800 церквей (что составляет почти 20 %) не имеют постоянного причта, и службы в них проводятся нерегулярно. (…)

В 1950 году процесс распада религиозных общин замечается не только в областях, подвергавшихся оккупации, но частично и в областях Иркутской, Костромской, Молотовской, Тамбовской, Ульяновской, Челябинской и других…» Но это, так сказать, о низах. А о верхах Карпов почему-то забыл или не захотел сообщить вождю…

В. Цыпин в своём труде о Русской православной церкви при Алексии I (Симанском) восполняет этот пробел: «К 1949 г. епископат Русской Церкви насчитывал уже 74 архиерея, занимавших кафедры в пределах нашей страны. Среди них были: Патриарх Алексий I, пять митрополитов — Крутицкий Николай, Киевский Иоанн, Ленинградский Григорий, Рижский Вениамин и Новосибирский Варфоломей (Городцев), 21 архиепископ, в том числе один викарный, 40 епархиальных и 7 викарных епископов. Давая характеристику епископату Русской Церкви, известный ренегат А. Осипов в своём очередном доносе писал: «Московская Патриархия обладает небольшим кругом архиереев с долголетним стажем службы. Это по большей части люди, побывавшие в заключении за фанатическую пропаганду религии, люди внешне подчёркнуто лояльные, но внутренне старых монархических тенденций, вздыхающие по «добром, старом времени», но сознающие его невозвратность (митрополит Григорий, сам Патриарх и ряд др.). К этим основным кадрам присоединяются три других категории архиереев: бывшие обновленцы, возвращенцы и новоставленные. Бывшие обновленцы Патриархией держатся на подозрении. В них видят часто агентов МТБ, людей неустойчивых и в Церкви ищущих своих собственных целей и выгод (епископ Сергей (Ларин) и др.). Возвращенцев из бывших эмигрантов очень ценят, но боятся их выдвигать на видные места (митрополит Вениамин, б. Американский; епископ Иоанн, б. Карлсбадский, Ювеналий Хайларский и др.). Эти архиереи в основном старики-идеалисты с оттенком фанатизма. Остатки старой гвардии синодской Церкви старой России. Новоставленные архиереи в настоящее время составляют основную массу епископов. Их выбирают из вдовых протоиереев, монахов и архимандритов. Здесь производится строгий выбор, и в подавляющем большинстве они изрядные фанатики. Правда, с точки зрения образованности это всё люди невысокого полёта. Но для укрепления костяка Церкви, подбора нового, фанатически преданного Церкви духовенства эти архиереи делают очень много. По сравнению с 1941 г. в этой области позиции Церкви стали много сильнее. В общем, среда архиереев неоднородна. Здесь есть и фанатически преданные своим идеям мечтатели, и идеалисты высокого полёта: архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) — неокантианец, мечтающий о соединении религии и науки. Архиепископ Гурий Ташкентский — аскет, насадитель старчества и иночества, борец за нравственное перерождение духовенства и за расширение влияния Церкви. Варфоломей Новосибирский — борец за укрепление кадров духовенства. Архиепископ Ювеналий Челябинский — того же сорта и ряд др. Есть, наоборот, и архиереи — тщеславные гордецы: епископ Сергий (Ларин) — владелец целых вагонов имущества, напыщенный до тошноты, и ему подобные. Но больше всего архиереев-середнячков, которые живут в общем тихо и незаметно, но именно они, пожалуй, оказывают наибольшее влияние на укрепление церковничества (Сергий Смоленский, Михаил Великолукский, Иоанн Молотовский и т. п). Огромная организующая, укрепляющая роль архиереев в Церкви чрезвычайно ясно осознаётся Патриархией, которая идёт на любые жертвы, только бы увеличить ряды епископов, только бы сохранить их и укрепить».

2

После смерти Сталина, а то есть уже при Н. С. Хрущёве (в 50-е), политика государства к Церкви и религии стала заметно меняться. Например, 7 июля 1954 года было принято постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах её улучшения». Правда, через четыре месяца (10 ноября) последовало новое постановление ЦК КПСС «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». Но это была лишь временная приостановка активного наступления на Церковь и религию.

17 апреля 1956 года Г. Г. Карпов встретился с патриархом Алексием. Сохранилась запись этой беседы: «С 29 марта по 16 апреля патриарх находился на положении постельнобольного на даче в Переделкино (грипп и ангина), и меня почти ежедневно информировал о состоянии болезни патриарха врач Кремлёвской поликлиники Успенский М. Г.

16 апреля патриарху было разрешено переехать в Москву, но без права выхода на улицу.

17 апреля я навестил патриарха в Московской патриархии и в беседе, продолжавшейся 30 минут, патриарх Алексий поставил следующие вопросы:

1. Что в связи со смертью в Одессе архиепископа Никона он намерен послать туда на похороны из Москвы митрополита Нестора с тем, чтобы ему поручить временно управление епархией, а если он поведёт себя хорошо, то оставит его вообще там. При этом патриарх дал хороший отзыв о Несторе.

Я, хотя и видел, что патриарх принял определённое решение, но, зная Нестора и его недавнее возвращение из лагеря для заключённых, возразил, объяснив значение Одесской епархии как летней резиденции патриарха и как место приёмов летом почти всех иностранных церковных делегаций.

Патриарх спросил: «Но я перебрал весь список архиереев, и мне в таком случае некого послать в Одессу, за исключением архиепископа Виктора, который ещё не скоро приедет из Пекина». (Виктор все 38 лет советской власти проживает в Китае, но на его назначение в Одессу согласие было дано нами ранее.)

Я назвал патриарху архиепископа Бориса (из Краснодара) или другого, по усмотрению патриарха, но только такого архиерея, которого можно было бы допустить ко встречам с иностранными делегациями.

Патриарх, ничего не говоря о Борисе, сказал: «В таком случае я назначу Нестора в Казань». (Часом позднее я узнал, что патриарх, разрешив Киевскому митрополиту Иоанну выехать на похороны в Одессу, дал указание вызвать архиепископа Бориса в Одессу, которому и поручить проведение службы, связанной с похоронами Никона. Значит ли это, что патриарх его оставит в Одессе или нет, трудно пока сказать.)

Патриарх поставил меня в известность, что на Ворошиловградскую епархию он назначает в епископы священника Коноплёва, служащего в церкви на Воробьевых горах…»

Здесь следует отметить, что, прислушиваясь к рекомендациям Карпова, патриарх никак не был его послушным исполнителем. Несмотря на их внешне тёплые отношения, Алексий проводил кадровую политику сугубо по своему усмотрению…

Но вернёмся к записи в заключение беседы: «…патриарх сказал, что он не хотел бы иметь таких неприятных фактов, как это имело место недавно в Казани, куда в гости к архиепископу Иоанну приезжал из Удмуртии архиепископ Ювеналий. Ювеналий обратился к уполномоченному Совета по делам религиозных культов по Татарской АССР т. Сафину (исполняющему обязанности уполномоченного по делам Русской православной церкви) с просьбой разрешить отслужить одну церковную службу в кафедральном соборе. Тов. Сафин категорически возразил, не разрешив службу, и Ювеналий должен был, как сказал патриарх, «не солоно хлебавши» уехать в Ижевск.

Я ответил патриарху, что это, конечно, нелепый случай, говорящий, по меньшей мере, о бестактности т. Сафина, и в будущем это не будет иметь место (ст. инспектору Совета т. Алимову, выехавшему в Казань по другим делам Совета, мною даны указания разъяснить т. Сафину его ошибку).

Мною было патриарху сказано, что накануне, 16 апреля, мне на квартиру звонил профессор Вотчал, который, проинформировав меня о том, что митрополит Николай по болезни сердца нуждается в отдыхе на время с 20 по 27 апреля и в 3-й декаде мая, просил меня оказать возможное в том содействие. Я сказал проф. Вотчалу, что я об этом поставлю в известность патриарха. Патриарх мне сказал: «Странно, зачем Вас профессор Вотчал беспокоит, я думаю, что это сделано по просьбе самого митрополита Николая. Во всяком случае, сегодня будет у меня митрополит, я и ему скажу. А что касается разрешения, то митрополит не нуждается в таких разрешениях ни с моей, ни с Вашей стороны».

Судя по всему, Г. Г. Карпов действительно не ошибался по поводу личности патриарха Алексия I.

В конце 1958 года начинается новая кампания по искоренению религии в СССР, безусловно, инициированная самим Хрущёвым. Именно с «1958 года началось постепенное закрытие действующих храмов и монастырей, — констатирует Г. Михайлов. — Становился всё более тяжёлым диктат Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР, всё более назойливыми опёка и контроль государства над деятельностью и личной жизнью самого Патриарха. Первосвятитель с уважением относился к Председателю Совета Г. Г. Карпову, ибо с его именем связывал возрождение Церкви, оживление приходской жизни в военные и первые послевоенные годы. Однако именно в конце 50-х годов в настольном календаре Патриарха всё чаще появляется раздражительная надпись: «Опять Карпов!!!» Где бы ни был Святейший Патриарх — в Москве, на отдыхе в Одессе — нигде не оставляли его в покое Председатель Совета или его сподвижники. Активность председателя Совета по делам Русской Православной Церкви не случайна: над Карповым сгустились тучи. Деятельность возглавляемого им Совета была признана в аппарате ЦК КПСС неудовлетворительной».

Историк подчёркивает: «Патриарх Алексий не был наивным человеком. Тем не менее причину начавшихся гонений на Церковь он видел в кознях прежде всего местных партийных и советских органов, искажающих линию ЦК КПСС в религиозном вопросе. Он полагал, что встреча с главой Советского правительства Н. С. Хрущёвым могла бы многое изменить в положении Церкви. Такая встреча состоялась 17 мая 1958 г. Часть поставленных Патриархом проблем, касающихся зарубежной деятельности Церкви, была разрешена. Однако озабоченность Первосвятителя вызывали другие вопросы: прекращение гонений на Церковь, в том числе в средствах массовой информации, открытия храмов, выселения из Троице-Сергиевой лавры гражданских организаций, учреждения патриаршей типографии. Хрущёв отнёсся сочувственно к просьбам Патриарха и обещал, что Правительство их рассмотрит. Надо отметить, что встреча с главой советского государства не изменила ситуацию. Более того, уже в конце года были предприняты административные меры по дальнейшему ужесточению положения Русской Православной Церкви, подрыву её финансового состояния. Постепенно кампания закрытия церквей приобретала масштабный характер, сопровождалась оскорблениями и надругательствами над православными святынями и верующими».

И действительно, в течение 1959 года Патриарх безуспешно добивался встречи с Хрущёвым, направлял на его имя письмо и записку, которые рассматривались Карповым «как своего рода жалоба на Совет».

В своём письме Карпову от 20 ноября 1959 года Алексий (Симанский) изложил перечень проблем, которые он хотел бы поднять в беседе с Хрущёвым. Всего их было 11.

«1. Продолжающееся нападение на духовенство и верующих под флагом антирелигиозной пропаганды, с извращением и непроверенно приводимыми фактами, с выводами, оскорбляющими религиозные чувства верующего человека, с дискредитацией духовенства вообще в глазах народа с целью опорочить всю церковь и её служителей.

2. Закрытие монастырей с полным во многих местах игнорированием тех положений, которые выработаны Советом по делам Русской Православной церкви при нашем участии. Такое отношение на местах может быть и в будущем.

Теперь, в ближайшее время, придётся закрыть храмы в трёх особо важных пунктах, где действуют католические и лютеранские церкви: в Литве, в Белоруссии (Гродно) и в Риге. Весьма желательно отметить это решение по понятным причинам.

3. До последнего времени церковная власть свободно распоряжалась церковными суммами: 1) на поддержание бедных приходов и на ремонты церквей, а также 2) на пособия нуждающимся бывшим работникам церковным, ставшим инвалидами и беспомощными по старости, не имеющим права на пенсию от Патриархии. Это она делала, исходя из того, что церковные суммы составляются из жертв верующих на нужды церкви. Теперь — первое затруднено, а второе совершенно воспрещается, вследствие чего я загружен слёзными мольбами и просьбами так или иначе решить этот насущный вопрос.

4. В последнее время совершенно изменилось отношение уполномоченных на местах к духовенству, включая и архиереев. Некоторые уполномоченные прямо заявляют, что теперь не то, что было до сего времени: теперь архиерей может только служить, а управляет уполномоченный, причём уполномоченный нередко парализует действия архиерея, не регистрируя по своему усмотрению назначаемых или перемещаемых священнослужителей. Таких священников уполномоченный без сношения с епископом снимает с регистрации и вообще многие из них действуют административно, не считаясь с законной церковной властью. А некоторые прямо заявляют, что положение церкви вообще бесперспективно… Это не может не волновать и не вызывать ненужных предположений и заключений.

5. Беспрецедентной является история с приёмом в этом году в духовные семинарии и академии. На местах были чинимы всякие препятствия, вплоть до вызова лиц, выразивших намерение поступить в семинарию, вплоть до отобрания у них паспортов: были случаи требования увольнения лиц, перешедших из семинарии в академию, без объяснения причин…

6. Намечается стремление сокращать штаты священников в церквах, даже Москва, где по нашему заключению требуется такой, а не меньший состав священнослужителей.

7. За последнее время наблюдается неожиданное закрытие храмов, вопреки желанию верующих и невзирая на то, что ближайший храм находится в расстоянии десятков, а то и в сотнях километров.

8. Беспокоит нас тенденция сокращения епархий, хотя нами признаётся более полезным сохранить существующее их количество и иметь архиереев в каждой из них, как было до сего времени.

9. Неимоверно увеличены взносы налога по новой оценке церковных строений, например в Молдавии на остающиеся в ней три мужских монастыря приходится налогов год арендной платы — одному (Гербовецкому монастырю) около 420 тыс. руб., а другому (Кицканскому) 36 тыс. руб. Такие меры должны вызвать неизбежное закрытие этих монастырей. Теперь уже местное Управление коммунального хозяйства административным порядком снимает все средства этих монастырей и требует продажи имущества.

10. Больным вопросом является до сего времени свечной вопрос. Раньше общий налог составлял один миллион с небольшим, а после повышения продажной цены с 1 октября 1958 г. с 15 руб. за килограмм до 200 руб. — уплачено налогов 71 154 038 руб. При сём — памятка Московской епархиальной свечной мастерской. Из-за этой реформы значительно понизились доходы церквей.

11. Из-за крайнего повышения налогов с духовенства многие священнослужители принуждены уходить с мест, обнажая приходы…»

Тем не менее из 13 008 приходов на 1 января 1961 г. остался 11 571, то есть 1437 храмов были закрыты, многие разрушены или взорваны.

3

Это была их предпоследняя встреча. Карпов пришёл как всегда неожиданно, но прежде чем войти в палату, поинтересовался у медсестры, кивнув головой на дверь:

— Как он себя чувствует?

— Плохо, — грустно ответила она. — По ночам странно хрипит, а мне всё время кажется, что где-то что-то хрустнуло. Вроде как дерево…

Тучков лежал жёлтый, как осенний лист, коротко стриженный и чрезвычайно худой.

Было заметно, что кривая движения его жизни резко пошла вниз. О своём диагнозе он, конечно же, знал. Но какое-то время не считал себя неизлечимо больным. Надеялся на чудо исцеления. Но чудо не произошло и не могло произойти. Хотя он всегда охотно принимал любую сказанную ему врачами ложь. Чем и жил всё это время. Однако чудо отступало безвозвратно на глазах видевших и знавших его людей.

Карпову самому было жутковато наблюдать на не так давно ещё здорового человека, а теперь обречённого печатью смерти. Словно какая-то неведомая, но безжалостная сила в считанные дни съедала его по частям.

— Как там у тебя на работе, — после долгой паузы тихо спросил Тучков.

— Да ничего. Всё по-старому. Воюем и боремся. Но честно скажу, устал я от этой борьбы. Нахожусь словно между двух огней. Там ЦК, а там Они.

— Выходит, Георгий Григорьевич, мы проиграли по всем статьям? — Тучков вопросительно посмотрел на Карпова.

— Да нет, я так не думаю.

— А я думаю, что проиграли. Вот ты посмотри, как всё обернулось. Война доказала наше поражение. Получается, что и нашей партии стало невозможно без церкви. Одним словом, новая политика. Но, а как же идеалы, как же революция, как мы?

— Неправильно ты понимаешь политику партии, Евгений Александрович. Неправильно, — сказал Карпов и на всякий случай оглянулся. — Мы их всё равно победили. Победили, правда, не так, как себе представляли эту победу тогда. Но победили. Это факт исторический. Потому что поставили на колени, а потом посадили на крючок. Ведь сначала мы их сажали и стреляли, уговаривали и предлагали выбор. Так мы их разделили, разбили по частям. И те, кто послабее оказался, приняли наши условия. А куда им было деваться. И только затем товарищ Сталин разрешил им сотрудничать с нами. Он дал им всё то, от чего не отказываются. И они не отказались.

— Но тогда почему у тебя появились проблемы?

— Потому что ушёл наш вождь и хозяин. А другой и сам ещё не поймёт, что ему делать. И делает глупости. Да, церковь немного забылась, что естественно. Но ведь я им периодически напоминаю. Не зря же меня поставили на этот важный для партии пост.

— Это, конечно, да. Но всё равно мне кажется, что мы делали что-то неправильно. Мы же их не вырезали под корень, а значит, они нужны?

— Тебе сейчас о другом думать надо, Евгений Александрович, о выздоровлении, — Карпов снова оглянулся. — А если начистоту, то я тебе скажу следующее. У меня все уполномоченные составляют ежеквартальные и ежегодные отчёты. Пишут «пасхальные» и «рождественские» докладные и разные справки. Всё это накапливается и анализируется. То есть мы по-прежнему контролируем ситуацию. Мы ведём картотеку на всех зарегистрированных в приходах лиц. При этом духовенство в известность не ставится.

И вот ещё что. Сейчас, например, меня заинтересовал наместник Псково-Печерсного монастыря архимандрит Извеков. Сергей Александрович. Десятого года рождения.

По моим данным, его мобилизовали в 1941 году. В армии он служил на должностях помощника по тылу начальника штаба стрелкового полка, затем заместителем командира стрелковой роты. Служил, служил, а потом вдруг в июне 43-го пропадает без вести.

А появляется в Москве. Надо разбираться по этому сигналу. Что-то здесь нечисто.

Карпов не заметил, как обессиленный Тучков заснул. Он тихо встал и вышел в коридор.

15 апреля 1957 года в палату к Тучкову по его просьбе пришёл патриарх Алексий I. Жена Евгения Александровича несколько часов ожидала свою очередь в приёмном покое, чтобы проститься с мужем.

Говорят, «безбожница» сильно волновалась при этом и недоумевала, о чём можно так долго говорить. Она боялась не успеть застать мужа живым. Но это была, возможно, предсмертная исповедь, так и оставшаяся тайной для всех… Евгения Александровича похоронили на Ваганьковском кладбище всё в том же апреле 1957-го.

4

А через три года «в феврале 1960 г., в Кремлёвском театре состоялась очередная Конференция советской общественности за разоружение. В ней участвовали от Русской Православной Церкви патриарх Алексий I, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай и протопресвитер Николай Колчицкий. 16 февраля на утреннем заседании выступил Святейший Патриарх Алексий I и напомнил о многовековом служении Православной Церкви благу России:

«Моими устами, — сказал Святейший Патриарх, — говорит с вами Русская Православная Церковь, объединяющая миллионы православных христиан — граждан нашего государства. Примите её приветствие и благожелания. Как свидетельствует история, это есть та самая Церковь, которая на заре русской государственности содействовала устроению гражданского порядка на Руси, укрепляла христианским назиданием правовые основы семьи, утверждала гражданскую правоспособность женщины, осуждала ростовщичество и рабовладение, воспитывала в людях чувство ответственности и долга и своим законодательством нередко восполняла пробелы государственного закона. Это та самая Церковь, которая создала замечательные памятники, обогатившие русскую культуру и доныне являющиеся национальной гордостью нашего народа. Это та самая Церковь, которая в период удельного раздробления Русской земли помогала объединению Руси в одно целое, отстаивая значение Москвы как единственного церковного и гражданского средоточия Русской земли. Это та самая Церковь, которая в тяжкие времена татарского ига умиротворяла ордынских ханов, ограждая русский народ от новых набегов и разорений. Это она, наша Церковь, укрепляла тогда дух народа верой в грядущее избавление, поддерживая в нём чувство национального достоинства и нравственной бодрости. Это она служила опорой Русскому государству в борьбе против иноземных захватчиков в годы Смутного времени и в Отечественную войну 1812 г. И она же оставалась вместе с народом во время последней мировой войны, всеми мерами способствуя нашей победе и достижению мира. Словом, это та самая Русская Православная Церковь, которая на протяжении веков служила прежде всего нравственному становлению нашего народа, а в прошлом — и его государственному устройству. После Второй мировой войны та же самая Церковь наша, вместе с единоверными Церквами-Сёстрами других стран, обратилась в 1948 г. к христианам всего мира с призывом «стать бронёй против всяких покушений и действий, направленных к нарушению мира». И она же, в лице своего представителя митрополита Николая, начиная с 1949 г., принимала активное участие во всех национальных и всемирных конгрессах сторонников мира».

После этих слов Патриарха вместо полагающихся аплодисментов раздались злобные выкрики с мест: «Вы хотите уверить нас, что вся русская культура была создана Церковью… Это неправда!» Речь первосвятителя не оградила Церковь от нападок, но, опубликованная в «Журнале Московской Патриархии», она получила широкое распространение в церковном народе и укрепляла дух служителей алтаря Господня и верных чад Церкви», — рассказывает историк Владислав Цыпин.

Именно это выступление поставило жирную точку на карьере генерала Карпова. Его сняли с поста председателя Совета по делам РПЦ постановлением Совета Министров СССР от 21 февраля 1960 года. Главная же вина Георгия Григорьевича заключалась только в том, что он не сумел предотвратить выступления Святейшего патриарха на конференции в самом Кремле.

21 апреля этого же года, в своём выступлении на Всесоюзном совещании уполномоченных Совета, новый его председатель, В. А. Куроедов, сказал: «Главная ошибка Совета по делам Русской Православной Церкви заключалась в том, что он непоследовательно проводил линию партии и государства в отношении Церкви и скатывался зачастую на позиции обслуживания церковных организаций. Занимая защитнические позиции по отношению к Церкви, совет вёл линию не на борьбу с нарушениями духовенством законодательства о культах, а на ограждение церковных интересов».

5

Георгий Григорьевич Карпов был человеком поистине «непотопляемым». В справке о работе Комитета партийного контроля при ЦК КПСС за период с 1 марта 1956 г. по 1 марта 1957 г., в частности, сообщалось: «По поручению Секретариата ЦК КПСС Комитет партийного контроля проверил заявление секретаря парторганизации Управления КГБ по Псковской области т. Иванова о нарушении социалистической законности бывшим начальником Псковского окротдела НКВД т. Карповым Г. Г., ныне работающим председателем Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР.

Проверкой было установлено, что т. Карпов, работая в 1937–1938 гг. в Ленинградском управлении и Псковском окружном отделе НКВД, грубо нарушал социалистическую законность, производил массовые аресты ни в чём не повинных граждан, применял извращённые методы ведения следствия, а также фальсифицировал протоколы допросов арестованных. За эти незаконные действия большая группа следственных работников Псковского окружного отдела НКВД ещё в 1941 г. была осуждена, а т. Карпов в то время был отозван в Москву в центральный аппарат НКВД. В связи с этим военная коллегия войск НКВД Ленинградского военного округа вынесла определение о возбуждении уголовного преследования в отношении Карпова Г. Г., но это определение Министерством госбезопасности было положено в архив.

За допущенные нарушения социалистической законности в 1937–1938 гг. т. Карпов Г. Г. заслуживал исключения из КПСС, но, учитывая давность совершённых им проступков и положительную работу в последующие годы, Комитет партийного контроля ограничился в отношении т. Карпова Г. Г. объявлением ему строго выговора с занесением в учётную карточку».

Более того, на Г. Г. Карпова, «бывшего начальника 4-го отдела УГБ УНКВД JIO, весной 1938 г. — и. о. начальника Мурманского окротдела, а затем начальника Псковского окротдела НКВД, судебными органами четырежды выносились определения о привлечении его к ответственности за участие в фальсификации следственных дел в 1937–1938 гг. Так, военный трибунал войск НКВД ПВО 1 февраля 1941 г. постановил возбудить уголовное преследование в отношении бывших работников Псковского окротдела НКВД во главе с Карповым за то, что они «проводили вражеские установки, внедряли их в следственную работу, втянули в преступную деятельность почти всех оперативных работников Окротдела и районных отделений, давали прямые установки на фальсификацию следственных дел и этим сами занимались, производили массовые незаконные аресты только по национальному признаку, внедрили фальсификацию протоколов допроса, массовое избиение и стойки в разных позах и другие методы издевательства».

Например, только Военный трибунал ЛВО выносил частные определения о привлечении к ответственности Карпова 17 октября 1955 года, 24 октября 1955 года и 17 сентября 1956 года. А в ответ на последнее определение старший помощник Главного военного прокурора Главной военной прокуратуры полковник юстиции Туполев указал военному прокурору ЛВО В. Н. Горбатову в феврале 1957 года: «Бывшему начальнику 4-го отдела УНКВД Ленинградской области и Псковского окружного отдела НКВД Карпову Г. Г, за нарушения законности при расследовании дел в 1937–38 гг. решением секретариата ЦК КПСС от 28 сентября 1956 г. объявлен строгий выговор с предупреждением. В связи с этим проводить проверку в отношении КАРПОВА Г. Г. согласно частному определению Военного трибунала Ленинградского военного округа от 17 сентября 1956 г. по делу Викса и др. не следует».

Вряд ли он забывал о тех, с кем приходилось ему иметь дела в далёкие тридцатые. На его лице всегда лежала печать какой-то трагической грусти… А может, это был бесконечный страх за содеянное?

В 1937 году по решению Политбюро ЦК ВКП(б) началась самая масштабная репрессивная операция. Тогда капитан госбезопасности Карпов был начальником IV секретнополитического отдела Ленинградского управления. И тогда же было сфабриковано крупнейшее дело «О контрреволюционной повстанческой организации церковников в Белозерском, Кирилловском, Тихвинском, Устюженском и Череповецком районах Ленобласти и Устькубинском и Кубеноозёрном районах Вологодской области».

«28 августа начальник Белозерского оперсекгора И. Т. Власов и начальник Белозерского горотдела НКВД С. П. Портнаго направили спецконвоем в Ленинград для дальнейших допросов Федотовского и Шоленикова. Им была определена роль руководителей «широко разветвлённой контрреволюционной организации церковников». Теперь подследственные попадали в руки Г. Г. Карпова и его помощников, которые начали составлять списки мифической «организации», куда вписывались всё новые имена. Арестованы были десятки людей, но руководство Белозерского оперсекгора решило довести число до желаемой сотни, то есть «альбома», как называли в Ленинграде образцовый протокол заседания Особой тройки, в которой должны быть включены дела 100 обвиняемых. Действительно, под № 100-м восьмого тома «дела Федотовского H.H.» вписан приговор обвиняемой Рыбаковой Екатерины Реокатовны» (И. П. Рашковец).

Как пишет Е. Стрельникова, «23–25 сентября были арестованы 33 монахини и послушницы Горицкого монастыря, а 30 сентября ещё 14. Всего было арестовано 62 инокини и мирянки, на них спешно оформили десятки «признательных» протоколов. Из Белозерской тюрьмы всех заключённых отправили этапом в Ленинград, за исключением игуменьи Зосимы, — замученную матушку освободили с подпиской о невыезде, она почти не могла передвигаться. Особая тройка вынесла всем обвиняемым смертный приговор (кроме Анны Богдановой, которую приговорили к 10 годам концлагеря).

9 октября Белозерских мучениц расстреляли в Левашово. Вместе с ними приняли мученическую кончину священники Сергей Шолеников, Николай Федотовский и Василий Остроумов — благочинный г. Кириллова, отец пятерых детей. Через несколько дней Особая тройка в Ленинграде рассмотрела ещё два групповых дела о «контрреволюционной организации церковников»: кирилловского (29 человек) и горицкого (15 человек). 30 октября 43 человека были расстреляны. Дело по ликвидации «повстанческой группы» в Белозерске и Кириллове начальством было признано образцовым».

К слову сказать, как потом расскажут сами чекисты, оказавшиеся на скамье подсудимых, «Примерно на половину арестованных не было никакого материала, кроме того, что они ходили в церковь и молились Богу». Но они всё-таки всех «увязывали» и «округляли».

Если арестованный не подписывал ранее заготовленный протокол допроса, то его просто били: «На голову надевали тулуп, сшибали его на пол и били ногами, а после этого подводили к столу, вставляли в пальцы ручку и сами водили его рукой по бумаге».

Других арестованных заставляли стоять по 12–17 часов по ушам комнаты загса под контролем милиционера, не разрешая шевелиться.

Сам Карпов на совещании работников Новгородского горотдела НКВД давал своим подчинённым следующую установку: «Вы должны запомнить раз и навсегда, что каждый нацмен — сволочь, шпион, диверсант и контрреволюционер». При этом Георгий Григорьевич указывал «всыпать» им «до тех пор, пока не подпишут протокола».

Будучи начальником Псковского окротдела НКВД, он лично пытал арестованных.

Работникам же УНКВД по Ленинградской области Ходасевичу и Тарасову, обратившимся к начальнику отделения Дубровину за содействием в получении жилплощади, последний ответил: «Дадите 50 поляков, а когда их всех расстреляют, тогда получите комфортабельные квартиры».

На суде бывший сотрудник НКВД Ребров показал: «Я допрашивал арестованного и в это время вошли Карпов и Степанов (зам. Карпова). Они спросили у меня: «Арестованный даёт показания?» Я им ответил, что он не сознался в своей деятельности. После этого Карпов позвонил коменданту окротдела Морозову и приказал в кабинет принести бутылку нашатырного спирта и полотенце. Карпов намочил полотенце нашатырным спиртом и завязал им рот арестованного, а сами начали избивать его, при этом приговаривали: «такой метод хорошо помогает делу и безопасен для здоровья».

А вот как описывал следственные приёмы Карпова арестованный в 1937 году в Ленинграде А. К. Тамми: «Карпов сначала молотил табуреткой, а затем душил кожаным ремнём, медленно его закручивая…»

Александру Карловичу Тамми посчастливилось выжить. И он частенько вспоминал, как подчинённые Карпова следователи Федотов и Готлиб, добиваясь нужных показаний, били жертву резиновыми жгутами, пряжкой ремня, сапогами.

Немудрено, что очень скоро после своего назначения начальником Псковского окружного отдела НКВД Г. Г. Карпова оценили соответствующим образом. За короткий срок новый глава местного НКВД «провёл большую работу по разгрому и ликвидации контрреволюционных вражеских гнёзд», — говорилось в ответе на запрос руководителей отдела кадров Управления НКВД Ленинградской области Псковским окружкомом ВКП(б).

Другой чекист, Н. И. Капран, свидетельствовал: «В третью операцию начальником ОКРО Карповым, прибывшим в Псков в июле 1939 года, затри месяца было арестовано 1000 человек, из которых 700 с лишним осуждено к высшей мере наказания, и возбуждался перед УНКВД и Ленинградский обкомом ВКП(б) вопрос о дополнительных арестах ещё 1500 человек…»

И ещё один факт. Примерно в июле 1938 года Карпов провёл «инвентаризацию» оперативных учётов в Псковском округе, по результатам которой докладывал, что имеются 1556 человек с «наличием компрометирующих материалов на арест» и 13 429 учтено, но без материалов, достаточных для ареста. Эти данные позволили ему обратиться к руководству Ленинградского УНКВД поставить на разрешение Москвы вопрос о проведении в Псковском округе вновь «операции по белобандитам (бывшим), контрабандистам, кулакам и прочим антисоветским элементам» с рассмотрением дел на тройке УНКВД.

Судя по всему, Георгия Григорьевича всетда бросали на самые тяжёлые участки работы органов. И он не просто справлялся, а ещё и давал показатели.

На его совести и смертный приговор Лившицу. Его признательный протокол допроса от 11 января 1938 года подписал он — начальник 4-го секретно-политического отдела УГБ УНКВД ЛО капитан госбезопасности Карпов, а также лейтенанты ГБ: помощник начальника отдела Фёдоров и начальник 10-го отделения Гантман. Бенедикт Константинович был всего лишь переводчиком-литератором и провёл триста тридцать дней в «большом доме», пока не стал активным участником антисоветской правотроцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации, действовавшей среди писателей в г. Ленинграде.

6

Если говорить о непотопляемости Карпова, то здесь можно найти всего две причины.

Одна из них весьма банальна. С 14 ноября 1938 года по 26 февраля 1941 года начальником УНКВД по Ленинградской области был комиссар ГБ 2 ранга Сергей Арсеньевич Гоглидзе. Кстати сказать, он был младше Карпова на три года. Под руководством Гоглидзе в НКВД Грузии (до Ленинграда) устанавливались лимиты на аресты, расстрелы, лишения свободы и ссылки. А аресты проводились по спискам. При личном участии Гоглидзе было уничтожено большое количество руководящих работников Грузии. Именно этот сподручный Лаврентия Берия покровительствовал Карпову и выдвинул его в Москву.

Вторая причина объясняет уже всё. После смерти Сталина из 182 чекистов руководящего состава (сложившегося на 26 февраля 1941 г.), в 1953–1959 годах было осуждено только 20.

Например, с 1 октября 1936 года по 15 августа 1938 года из НКВД было вычищено 2273 сотрудника, в т. ч. 1862 за «контрреволюционные преступления». А вот в 1939 году из органов НКВД методом чистки было уволено 7372 сотрудника, в том числе 22,9 % от списочного состава оперативно-чекистских кадров. Из этого числа были арестованы всего 937 ежовцев. Как известно, Георгий Григорьевич все эти чистки и политические преследования очень ловко избегал.

7

Зато репрессии против русского православного духовенства имели совершенно другие цифры. По данным А. Н. Яковлева, «наибольшее число жертв из православного духовенства приходится на 1937 год: всего тогда было репрессировано 136 900 человек, из них расстреляно 85 300 человек. В 1938 году соответственно — 28 300 и 21 500; в 1939 году — 1500 и 900; в 1940 году — 5100 и 1100. И наконец, в 1941 году репрессировано 4000, из них казнено — 1900.

Происходит массовое закрытие церквей. В 1918 году Русская православная церковь имела 48 тысяч приходов, в 1928-м — чуть больше 30 тысяч. Темпы закрытия церквей нарастали. В Москве из 500 храмов к 1 января 1930 года осталось 224, а через 2 года — только 87».

На моей родине в селе Бисерово Ногинского района церковь Богоявления Господня закрыли только в 1939 году. При советской власти община регистрировалась дважды: в 1923 году и в 1926 году. В храме в это время служили два священника — один из них, священник Василий Зерченинов, впоследствии был репрессирован и скончался по дороге домой из мест заключения. В общем, храм закрыли, но, как в других сёлах, не разорили. Часть икон, в том числе икона преподобного Серафима Саровского с частицей мощей, была передана в Преображенский храм села Саввино. За сохранением храма следила самая обыкновенная жительница села Вера Баранова. Она же сберегла напрестольное Евангелие и два антиминса.

В 1989 году Богоявленский храм вернули верующим навсегда.

Но вернёмся к книге А. Н. Яковлева «По мощам и елей»: «Во время Великой Отечественной войны власти были вынуждены сделать некоторые уступки духовенству, но это вовсе не означало, что репрессии были прекращены. В 1943 году общее число репрессированных православных священнослужителей составило более 1000 человек, из них расстреляно 500: в 1944–1946 годах количество смертных казней каждый год составляло более 100.

После войны с неослабевающим энтузиазмом продолжалось закрытие храмов. К 1963 году число православных приходов по сравнению с 1953 годом было сокращено более чем вдвое. В Москве летом 1964 года впервые за послевоенное время был разрушен храм Малого Преображения. (…)

К началу 60-х годов вновь появились заключённые из числа верующих и духовенства, арестованные за свои убеждения. За 1961–1963 годы и первое полугодие 1964 года по ст. 142, 143 и 227 УК РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик было осуждено 806 человек. По Указу «О тунеядцах» за это же время выслан в отдалённые области 351 священнослужитель.

В целом в СССР за 1961–1965 годы по религиозным мотивам осуждено 1234 человека. (…)

В период правления Брежнева закрытие церквей несколько притормозилось. Закрывалось в среднем 50 приходов в год».

В своём интервью обозревателям «Газеты» Марине Заваде и Юрию Куликову в 2005 году патриарх Алексий П поделился совершенно искренне: «В 1987 году в Русской Православной Церкви было 6700 храмов, в конце прошлого года — уже 26 тысяч. И это не дань моде. Помню, как ещё в советские времена я посетил единственный в Волгограде храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Мне было горько. В церкви стояли одни бабушки, сплошные «белые платочки». А в середине 90-х, снова оказавшись в Волгограде, я застал совсем иную картину. Бабушек в храме ещё надо было поискать глазами. Молодые лица прихожан, явно новое, прежде неверующее поколение».

Патриарх Алексий I скончался 17 апреля 1970 года в 21 час 40 минут в Переделкине, в канун Лазаревой субботы. Незадолго до смерти он перенёс инфаркт миокарда. Его похоронили возле могилы митрополита Макария (Невского) в крипте Успенского собора Троице-Сергиевой лавры.

2 июня 1971 года единогласно, открытым голосованием, Поместным собором был избран новый Патриарх Московский Пимен (Сергей Михайлович Извеков). Он скончался на 80-м году жизни в своей рабочей резиденции в Чистом переулке 3 мая 1990 года и был погребён 6 мая всё в том же крипте Успенского собора Троице-Сергиевой лавры, возле могилы своего предшественника. Следующим патриархом стал Алексий II.

8

Говорят, главное, не сколько человек прожил, а как умирать будет! Поэтому стоит вернуться к персонам историческим, о которых говорилось выше.

Георгий Гапон был задушен боевиками наброшенной сзади верёвкой 28 марта 1906 года.

Похоронили Гапона лишь 3 мая на Успенском кладбище под Петербургом при большом стечении народа. По мнению представителей РПЦ, роль священника Гапона в ближайшем будущем подлежит переоценке.

Григорий Распутин был зверски убит заговорщиками в ночь на 17 декабря 1916 года. Но самое парадоксальное, что его пытались канонизировать как до Февральской революции, так и в наше время. Для кого-то он так и остался святым мучеником. Тем не менее до сих пор с Распутина не сняты обвинения в богословском невежестве и приверженности духовным настроениям, свойственным сектантам мистическо-харизматического толка.

Николай II был расстрелян вместе со всей своей семьёй и прислугой (три человека) в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. На сегодняшний день известно, что главный богоборец В. И. Ленин выступал против этого расстрела. Есть тому и весомые доказательства.

В 2000 году последний русский царь был канонизирован Русской православной церковью как страстотерпец.

Владимир Ильич Ленин умер 21 января 1924 года в 18 часов 50 минут в Горках. По утверждению профессора-невропатолога В. Крамера, лечившего вождя, его болезнь длилась около двух с половиной лет. При этом мировые светила «останавливались на ней как на чём-то, что не соответствовало трафаретным заболеваниям нервной системы».

Лев Давидович Троцкий умер 21 августа 1940 года после того, как агент НКВД Рамон Меркадер смертельно ранил его в голову ударом ледоруба.

Николай Александрович Бердяев умер за письменным столом 24 марта 1948 года.

Иосиф Виссарионович Сталин умер 5 марта 1953 года в 21 час 50 минут из-за отсутствия медицинской помощи в течение 14 часов.

В отличие от них, кроме разве что философа Бердяева, Георгий Григорьевич Карпов умер своей смертью 18 декабря 1967 года. Его похоронили, как и положено такому государственному и заслуженному деятелю, на Новодевичьем кладбище (участок № 5, ряд 28).

На ответственном посту в 1960 году его сменил Владимир Алексеевич Куроедов (1906–1994). До 1965 года его должность называлась точно так же, как и у покойного. А с 1965 года её название изменилось и стала называться «председатель Совета по делам религий при Совете Министров СССР».

В 1984 году Куроедова сменил Константин Михайлович Харчев (1934 г. р.), а в 1989 году председателем Совета по делам религий стал Юрий Николаевич Христораднов (1929 г.).

В январе 1991 года этот советский партийный и государственный деятель и последний председатель Совета стал персональным пенсионером союзного значения.

Началась новая история России, не нуждающаяся в таких органах, как Совет по делам религий при Совете Министров СССР.

Вместо эпилога

В 1990 году, ещё в Советском Союзе, на очередном Поместном соборе Русской православной церкви был избран новый патриарх Алексий II.

И хотя богоборцы, в том числе из НКВД, проиграли свою историческую битву начисто, но их тень до сих пор лежит на некоторых из тех, с кем они боролись…

У отца Евстафия, священника из Санкт-Петербурга, есть любимая икона… со Сталиным.

О ней он и поведал Н. Черных и О. Адамович из «МК»: «Как рассказал отец Евстафий, идея создать икону со Сталиным пришла ему в голову как раз после того, как он увидел вождя в храме Святого Николая в Москве. Позже он попросил иконописца Илью Пив ника написать увеличенную копию. Причём на деньги добровольных спонсоров — семьи Евсеевых. Стоила копия 35 тысяч рублей.

— А история про Матрону подлинная, — объяснил отец Евстафий, — я ведь был знаком с очевидицей тех событий. В семидесятых годах общался с некой Анастасией — старушка приезжала в Петербург из Москвы. Она принимала меня в свою компанию потому, что я был врачом и помогал ей: мерил давление, рекомендовал лекарства и так далее. Анастасия мне однажды и рассказала: «А знаешь, что Сталин был у Матроны во время войны?» Я жутко удивился.

Оказалось, старушка когда-то была в числе обслуживающего персонала святой. И видела, как к дому Матроны подъехала машина, из неё вышел Сталин в сопровождении ещё одного человека. Они вошли в квартиру святой, говорили с ней минут пять. Матрона сказала генералиссимусу: «Пусть все едут из Москвы, а ты оставайся здесь!» И ещё: «Красный петух победит чёрного петуха». Эти слова и сейчас гуляют по России».

Пути Господни неисповедимы! Но согласитесь, труднее всего понять православных священников, которые до сих пытаются доказать, что Сталин хотел осуществить Христовы заповеди… И это после того дикого богоборчества, которое продолжалось долгие десятилетия советской власти… После того как священников уничтожали и гноили в тюрьмах и лагерях… В этом и заключается противоречие и неоднозначность той истории, которую, видимо, уже никто и никогда не сможет оценить более или менее объективно.