Читать онлайн Страна Саша бесплатно

© Узрютова Гала, текст, 2019

© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2019

* * *

Сегодня умер Майкл Джексон, а у меня днюха. Как-то мне не по себе от этого. Не то что он мог бы и подождать, нет. Майкл ушел, значит, детство кончилось и пора взрослеть. В самом деле. Мне казалось, что он будет всегда, как Том и Джерри или Степашка со своими «спокойными ночами» и женским голосом.

– Хватить ныть, – маман всучила мне сумку с продуктами из супермаркета. – Шестнадцать лет, а всё туда же. Господи, кого я вырастила!

– Мужчину?

– Пока нет, но надеюсь, Саш, ты им станешь. Хватит с меня и одного размазни.

Размазня – это она так о моем отце, который бросил нас, когда мне было три года. Ему хотелось стать музыкантом, он сказал нам «гуд-бай» и уехал вертеться-крутиться. Как нам потом рассказывали, он пел в какой-то группе, но известным, видимо, так и не стал. По крайней мере, на «Грэмми» мы его не видели. С тех пор каждого мужика-лузера мама называет «музыкант».

В общем-то, у меня все признаки сына, росшего без отца.

Я считаю самыми красивыми женщинами маму и Одри Хепберн.

Люблю есть только то, что готовит мама.

У меня больше друзей-девушек, чем мужчин.

Я периодически плачу.

Я делаю коррекцию бровей.

Я трачу много не своих денег на шмотки. У меня серебряные серьги в ушах.

Я могу не отвечать на звонки, но на мамин сигнал трубку беру всегда.

У меня в коллекции фильмов есть «Амели».

Я знаю, какие прически и одежда годные в этом сезоне.

Я не могу крепко сжать руку или ударить.

Сейчас много кто без отцов растет. Я, например, мало кого знаю с отцом и матерью. Женщины захотели быть сильными, а мужчины увидели, что они на это способны, и, как говорит мама, сели им на шею. Меня вырастили женщины: сплошные тети, бабушки и мамины подруги. Знаете таких мальчиков, к которым все девочки тянутся и просят сходить с ними по магазинам? Вот я как раз из таких. Нет, у меня, конечно, есть друзья-мужчины. Вот Макс, например, у него даже отец есть. Макс – это такой раздолбай. Хоть и взрослый, но раздолбай со взъерошенными волосами и татуировкой в виде льва на плече. Он говорит медленно и уверенно. Хотя иногда глотает окончания, но это его не портит. И даже не мешает ему работать на радио.

У Макса детство кончилось давно. Ему хорошо. Звонит он мне накануне моей днюхи.

– Ну как, – спрашивает, – началась уже у тебя предденьрожденческая депрессия?

– А то. Слышал про Майкла? А у меня днюха.

– Да, мэн, не вовремя он.

– Мне снилось, что он не умер. Проснулся с полным осознанием того, что, когда к нему в тот огромный концертный зал придут прощаться, он встанет, будет петь и танцевать, а потом начнется его турне.

– Гонишь! Еще Джон Леннон умер и Курт Кобейн, ты в курсе?

Но Майкл потом так и не встал. Думаю, там вообще был пустой гроб, хоть и золотой. Наверняка живет в каком-нибудь захолустье и посматривает, как события развиваются. Но я его понимаю. Он это заслужил. Тяжело быть известным. Ты просто превращаешься в рупор. А в рупор редко говорят правду. Чаще всего то, что хотят услышать.

А сегодня мама хотела отметить мою днюху, только я не хотел. Даже сказал ей, чтобы ничего мне не дарила. Правда, она всё равно принесла сумку для ноута. Не люблю отмечать днюхи, и вообще я социофоб социопата. Всё равно никто бы не пришел, разве что Макс. Такой день, да и Майкл еще. Видеть никого не хочется. Я с утра сидел и играл в свою железную дорогу. Она у меня большая, почти всю комнату занимает. Там есть станции, жители и даже деревья. Недавно посадил. А мама торт принесла, и что-то так жалко ее стало. Мама этого не заслужила – она красавица, хоть и риторически замученная. Знаете, бывают такие женщины, которые с виду скромные, а на самом деле – похлеще боксера какого-нибудь. Моя мама как раз такая. Пришлось стать боксером, когда размазня нас бросил. Маму зовут София.

Она родила меня в 18, поэтому мы иногда неплохо вместе смотримся. Сейчас ей 34, работает редактором. Исправляет чужие ошибки и придумывает всякую интересную фигню. Иногда я крашу ей волосы в светлый цвет, и тогда она вспоминает, что хотела девочку.

У нее много любимых фраз.

1. У всех дети как дети, а у меня (продолжение меняется в зависимости от настроения).

2. Видел бы тебя дед – копия! (Это значит, что на маму напала ностальгия и сейчас она начнет вспоминать дедушку, который на железной дороге работал и от которого у меня, собственно, и пошло увлечение игрушечными поездами.)

3. Держите меня семеро! (Первый раз так мама сказала, когда увидела меня с девочкой. Это знак ее удивления.)

4. Умница – на жопе пуговица (это фраза нашей бабушки, и, когда я что-нибудь отчебучиваю, мама всегда ее вспоминает).

Я, как и раньше, живу на планете Земля. Не в каком-то богатом доме, а в самом обычном доме Петербурга. Но я не жалуюсь. У меня есть вода, еда и всё такое. Чтобы не чувствовать себя ущербным. И достаточно, чтобы забывать о тех, кому нечего есть. За это я себя ненавижу. Но стараюсь воду зря не включать. И еду не выбрасывать. Вот только свет я выключаю не всегда. Но в детстве иногда было так страшно, что я включал свет во всех комнатах и ждал, пока придет мама.

Мне все говорят, что я красивый. В принципе, согласен. Рост что надо, и волосы такие, длинные немного, темные. Я их не укладываю, они сами знают свое место. Когда я удивляюсь, поднимаю левую бровь. Иногда я выбриваю на ней пробел, и это делает меня немного дерзким. А вообще вид у меня пасмурный. Даже когда мне хорошо. Но мимика обалденная. Я очаровываю. Но я немного пещерный. Есть такие ребята, которые в школах в самодеятельности участвуют, в универах – в КВНах и прочей ерунде. Я никогда таким не был. Это всё не мое.

Всю днюху я просидел в своей комнате, немного поработал и потом распечатал табличку «Neverland» – «Неверленд» – и повесил ее с обратной стороны двери.

– Это еще что? – возмутилась маман, когда вернулась с работы. – Мало того, что всю комнату паровозами завалил, так еще и это! Ты повзрослеешь когда-нибудь или нет? Говорили мне, ему отец нужен!

Это маман о своей подруге тете Наташе, или Нателл, как она себя называет. У нее какая-то психологическая консультация, поэтому она думает, что может промывать маме мозги насчет мужиков. Еще она ходит с большой белой сумкой, на которой черным по белому написано «I love Paris». Естественно, вместо «love» там красное сердце. Как говорит моя подруга Даша, таких людей надо обходить под прямым углом. Хотя она стройная, у нее совершенно по-беременному выпирает странный живот. Чем больше у нее клиентов-истеричек, тем больше я думаю, что там уже не двойня, а тройня. Но девять месяцев прошло, а она всё не рожает. Вообще, не очень люблю тетю Наташу, но иногда наблюдать за ней интересно. Она похожа на баржу, заправленную слишком тяжело, но еще автоматически держащуюся на плаву. Я никогда не понимал, как эта баржа держится на воде. И я никогда не пойму, как шпильки держат Нателл.

И вот эта самая Нателл-зануделл внушила маман, что мне нужен мужской пример. Нет, я, конечно, не спорю, нужен, но не до такой же степени. С тех пор мама начала вести себя как на распродаже. Хваталась то за одного, то за другого мужика и знакомила меня с ними, то и дело спрашивая, как они мне. Сумасшедшая Нателл внедрила и другую традицию – рыбалка с дядей Ромой, маминым братом. Несколько раз в месяц он брал меня с собой ловить рыбу, усиленно демонстрируя мужские качества характера. Хоть я и не вдавался в подробности, но, по-моему, ему самому нужен был какой-нибудь дядя Вася. Я удивляюсь, как он мог быть военным. Кроме рыбалки его интересовали только цветы и то, насколько выглажена его рабочая рубашка. Еще он помогал жене вышивать. Вообще, твердо стоят на земле те люди, для которых есть с утра помидоры или колбасу с газировкой – привычное дело. Дядя Рома так умеет. Наверное, ему нравилось со мной возиться, потому что у них с женой две дочери, а ему хотелось сына, хоть он этого и не показывал. Так что у нас с ним почти рыночные отношения.

Поскольку маман так и не нашла мне отцезаменителя, она постоянно нервничала и раздражалась каждый раз, когда я проявлял, как она выражалась, «женские штучки». Тогда она называла меня размазней или рохлей, вспоминала сбежавшего отца, наливала мартини и валилась в кресло. Мама может пить мартини стоя, сидя и лежа. Иногда она пьет мартини прямо из горла, когда расчувствуется. Тогда она выглядит совсем молодо, особенно если напялит эту свою вытянутую футболку с The Killers. Взяла у меня эту майку, когда свои были в стирке, и прикарманила. По-моему, она даже не знает, кто такие The Killers, но майка ей нравится. Может, она так себя мужественнее чувствует?

И не только маман такая. Мне кажется, люди вообще слишком большое значение придают чувствам. В детстве они начитаются про принцев и дюймовочек – и пошло-поехало. И собирают это всю жизнь, как снежный ком. Он растет, а они его холят и лелеют. Вот здесь мы гуляли, здесь пили чай и играли в тили-бом, а это наша любимая лужа. Ведь в книгах и газетах пишут про то, что должна быть вторая половинка и что только вдвоем можно быть счастливыми. Некоторые хватаются за чувство, как за последнюю соломинку, а соломинка на то и соломинка, что недолговечная и слабая. Да, мир просто повернут на чувствах.

И вот я живу, а отца всё нет. И чего толку мне барагозить, делать татуировку или сбегать из дома, когда толком никто ремня не даст. Разве что мама будет колготками махать, после того как мартини выпьет. Вот жалкая картина – рыдающий сын, развлекающийся в комнате с железной дорогой, и мать-истеричка, отчаянно ищущая мужа. Я говорил ей, что не надо специально искать – так мы точно никого путного не найдем, но она не унимается. Все эта дурацкая Нателл.

А вот мамин бзик насчет моего будущего – это уже ее собственная фантазия.

– Какое рисование, Саш? Все эти твои рисунки – это писульки какие-то! Ты что, с ума сошел? На какого художника? Куда? И кем ты потом будешь? Плакаты рисовать в доме культуры? Посмотри на своего этого отца! Музыканта! Никакой художки! Никакой! Сил моих нет! – эту тираду я даже не пытался прервать.

Я продолжал рисовать, и у меня это хорошо получалось. Так думал не только я. Отец Даши – художник в журнале, и она ему как-то показала мои каракули. Он сказал, что вот уровень наберу и он, может, меня даже на работу возьмет в журнал. А пока я думаю, куда поступать учиться дальше, и продолжаю строить игрушечную дорогу у себя в комнате. У меня уже несколько ярусов, фонари ночью горят, и жители уже могут передвигаться по городу. В свой журнал меня мама брать не хочет. Во-первых, рисульки – занятие не мужское. А во-вторых, она даже мысли не допускает, что может по блату что-то сделать для своего сына. В журнале бы сразу зашептались, что вот, она своего сына проталкивает. Все так делают, но только не моя мама.

В общем-то, лето как лето – все ринулись в Турцию и Таиланд, но не нравится мне, что Майкл умер. Не может он умереть, не может детство вот так вот кончиться. Что-то здесь не то.

Когда к нам приходит Нателл, она вечно бросается какими-то психологическими заметками и новостями. А иногда вещает что-нибудь о своих безумных пациентах. У нее специализация – на любви, как она говорит, поэтому она считает себя знатоком этих дел. Иногда развернет журналище и давай зачитывать. Вот и в этот раз пришла вечером, подарила мне кьёркегоровского «Обольстителя» на днюху и распласталась на нашем белом диване.

– Ученые сделали открытие: для того чтобы доставить человеку удовольствие, нужно поглаживать его со скоростью 4–5 сантиметров в секунду, представляете? – допивая мартини, удивилась она.

– Ох, меня бы кто погладил, – вздохнула маман.

– Дорогая моя, вот вернется Алекс из командировки, я тебя с ним познакомлю, – загадочно прочмокала Нателл, выплевывая косточку от вишни.

Люблю наблюдать за женщинами. Вообще, мне кажется, у них не дружба как таковая, а соревнования. У кого кожа лучше, у кого задница арбузнее, у кого грудь больше и всё такое. Одного только не пойму. Мама сама говорит, что Нателл ее порой достает, – так зачем она ей? Всё время сводит с какими-то мужиками. А мама не уродина, сама могла бы кого-нибудь найти. Я уже задолбался ходить на эти тест-драйвы мужиков по наводкам Нателл.

Схема выглядит так.

Шаг первый. Нателл находит кого-нибудь для мамы, или мама сама находит и рассказывает о нем Нателл.

Шаг второй. Они обсуждают друг с другом возможные варианты поведения. Особенно смешно, когда они придумывают всякие уловки. Их послушать, так мужики такие дураки, что на это всё ведутся.

Шаг третий. Мама идет в ресторан или в театр с новой жертвой и старается понять, нравится ей этот тип или нет.

Шаг четвертый. Если мужик ей нравится, она как бы ненароком устраивает так, что в ближайшее время на этой встрече с ним оказываюсь я. Ей важно, чтобы мне новый отец понравился. Если кандидат ей не угодил, она придумывает какую-нибудь отмазку. Увы, пока мне никто не приглянулся. Но я говорю маман, чтобы она не обращала на меня внимания. Это ведь ее жизнь, и пусть делает что хочет. Но она же редактор, поэтому ей нужно, чтобы каждый рабочий материал был утвержден. Только тут я должен утверждать кандидатов. Я редактор мужчин, забавно.

Наконец-то Нателл ушла, и я смог занять свое законное место на белом диване. Маман пришла из кухни с большим бутербродом, и я строго на нее посмотрел. Единственное, в чем я был солидарен с Нателл, так это в том, что наедаться ей по ночам точно не стоит, а то расползется. А тут Нателл ушла, и она расслабилась. Пришлось мне поглощать ее эти вредные калории. Доедаю за ней, а чего не сделаешь ради матери?

Когда я вышел из душа, маман была сама не своя.

– Знаешь, кто звонил? – она нервно накладывала лед в мартини.

– Кто?!

– Ни за что не догадаешься – твой папочка! Вспомнил, что у него есть сын! Нет, вы только посмотрите!

Мартини капнуло на белый диван.

– Объявился через столько лет и глазом не моргнул! Как будто так и надо! Размазня! Как был, так и остался размазней!

– А чего ему надо-то?!

– А ты как думаешь?! Хочет сыграть роль хорошего папочки, который наконец-то осознал свою вину. Смотри – еще приползет со словами «Что я могу сделать для своего сына?».

– И что ты ему сказала?

– Послала его куда подальше – пусть катится на все стороны. Держите меня семеро! Хочет организовать тебе какую-то учебу и забрать в Москву.

– Нормально! Я даже не знаю, хотел ли бы его видеть, а он уже такие предъявы кидает.

– Растишь ребенка одна, а потом объявляется такой вот мистер папочка и играет роль героя, вытаскивающего ребенка из дыры. Опомнился! Может, ему еще красную дорожку постелить?

– И что ты будешь делать?

– А что я должна делать?

– Не знаю. Поговорить с ним. Вдруг он и правда осознал?

– Ага, началось. Теперь и ты с ним заодно?!

– Мам, ты же знаешь, я всегда за тебя был в вашей истории. Я видел, как тебе трудно было, ты же знаешь. Просто мало ли что у него могло случиться. Ну, не знаю…

– Что у него могло случиться? Только приступ старческого маразма. Наверняка бросила очередная телка и ему захотелось, чтобы его кто-то пожалел. Неудачник.

Маман пила мартини, а мне вспомнилось, как она работала в школе и еще официанткой по ночам, чтобы нас прокормить. Конечно, она права. Отец глупо поступил, когда вот так вот исчез и даже не помогал нам. Я, кстати, даже не знаю, как он выглядит. Мне иногда хочется посмотреть, похож ли я на него хотя бы немножко. Да и отца мне хотелось бы. Только не такого на самом деле. Сначала он присылал мне подарки на Новый год, а потом и вовсе пропал. Я сохранил его книжку про самолеты, валяется где-то в шкафу, а больше у меня от него ничего нет. Кроме его клеток каких-нибудь или генов, я в биологии не разбираюсь.

Мама была так расстроена, что даже не обратила внимания на то, как я налил мартини и стал пить вместе с ней.

Не понимаю, как такие разные мужчины и женщины могут быть вместе. Как вообще женщины и мужчины могут сочетаться. Часто такое наблюдаю, что когда влюбленные обнимаются, то женщина смотрит в объятия или на мужчину, а мужчина – куда-то вдаль. В этом, видимо, и есть наше главное различие, разве нет?

Вообще, я боюсь, что вот эта история моих родителей испортит мне жизнь. Я уже какой-то не такой, а что дальше будет? Допустим, у меня серьезные отношения, всё вроде нормально, но вот появляются какие-то проблемы с жильем там или работой. Я боюсь, что просто возьму и уйду, как мой отец, вместо того чтобы решать все эти проблемы. Маман, конечно, пытается мне заменить отца, но всё это не то.

– Сашка, ты ведь меня не оставишь? – заплакала мама.

– Мам, ну ты что? Ты же знаешь, я с тобой, разве нет?

Я уже понял, как надо вести себя во время женских истерик. Главное – обнять покрепче и гладить со скоростью 4–5 сантиметров в секунду. Ученые подтвердили.

И всё-таки интересно, что отец хотел мне предложить такого. Я бы, конечно, не согласился, но знать-то любопытно. Может, у него там всё заладилось и он разбогател? А вдруг он хочет вернуть маму? Вряд ли, конечно, да и она не согласится. Забавно, если бы так было. Вдруг откуда ни возьмись в шестнадцать лет у тебя появляется полная семья, и все живут счастливо.

– Ладно, Саш, иди ложись. Завтра у тебя рыбалка с дядей Ромой, выспаться надо.

Традиция под названием «рыбалка с дядей Ромой» мне уже порядком надоела. Всё началось, когда мне было двенадцать. Но теперь-то уже шестнадцать, а я всё никак не уговорю маман, что пора бы с этим заканчивать. Она и так старается изо всех сил. Да и дядю Рому жалко. Он хотя бы попробует себя в роли отца взрослого сына. На самом деле можно даже какую-то пользу извлечь. Хоть чем-то мужским займусь. Не все же рисульки ляпать и паровозики по комнате катать.

С утра заявился дядя Рома. Всегда предусматривающий всё до мелочей винни-пух с возрастным жирком на пузе. Наверное, тетя Таня его хорошо кормит, а по вечерам они гуляют с собакой, но от пуза его это все равно не спасает. Маман, как всегда, напоила Рому чаем, пока я собирал свои шмотки. Главное в рыбацком арсенале – большой дедушкин фонарь, который он мне подарил.

– Видел бы тебя дед, – мама улыбнулась, когда я вышел в своих рыбацких штанах и с удочкой.

– Ну, готов, боец? – подначивал винни-пух.

Рыбачили мы на заливе, и мне нравилось, что здесь никого не бывает. Мы обычно на выходные приезжаем, ставим палатку и ночуем. Ну, костер само собой. Хорошо, что дядя Рома не бард, а то бы завопил про какую-нибудь любимуюмоюзайку. До дяди Ромы я даже не знал, как костер разжигать. Единственное, что мне не нравилось, так это убивать рыбу. Поэтому я отпускал ее на волю. А это уже не нравилось дяде Роме, и он всё время говорил про меня «гринписовец нашелся». Он же свою рыбу складывал в ведро и гордился ею, как ребенок, собравший больше всех ракушек.

Нет, вру. Есть вторая вещь, которая меня раздражала.

Дядя Рома такой дотошный, что меня иногда выворачивает. Даже дрова должны ровно лежать, и плевать, что мы в лесу. Когда я что-то делал не так, он говорил «отставить» и начинал рассказывать про армейскую дисциплину.

– В армию бы сходил, там бы тебя научили уму-разуму. Я отслужил и не жалею. А сегодня вон – не мужики, а полубабы какие-то, год – и то боятся отслужить. Хлюпики! Ну ничего! Я тебя научу делу-то, научу! Жизнь-то она вот – в маленьких таких делах! Когда-нибудь ты это поймешь!

И как только тетя Таня его выносит? А дочери?

Естественно, даже пиво на нашей рыбалке пить не разрешалось, не говоря уже о сигаретах. Хотя хотелось достать свои слимы и закурить. Всё равно мне нравится дядя Рома. С ним как-то спокойно. Может, это и есть идеальная семья. Вот такая, как у него, не то что у нас с маман. Она всё время приводит его семью в пример и чуть что просит Рому поговорить со мной. Маму всегда особенно заботило, как я проведу Новый год. Ей хотелось, чтобы я был таким же счастливым в этот праздник, как и другие дети. Хотя кто сказал, что дети счастливы на Новый год? Обычные взрослые выдумки. Чтобы сделать меня счастливым, дядя Рома по просьбе мамы каждый Новый год покупал две елки: одну своей образцовой семье и одну – нашей, недоумочной. Наверное, каждая елка хотела попасть в образцовую семью, но каждый год одна из них должна была побывать у нас.

Мне всегда было очень страшно смотреть, как после Нового года все выкидывают елки во двор. Потом приезжают грузовики и куда-то их увозят. Может, где-то есть кладбище елок и они все там лежат? Даже не знаю, я бы не хотел это видеть. Должны же люди как-то думать, что они делают. Я бы просто не смог вот так вот выйти и выкинуть елку. Сейчас уже мы не ставим елку, и у нас есть искусственная. Когда я был еще вообще маленький, я каждый раз требовал с дяди Ромы елку, и он покупал ее, хотя и говорил, что ему жалко дерево. Но я топал ногами, и он соглашался.

И вот, когда наставала пора убирать елку, я долго не отпускал ее. Хотел, чтобы она еще постояла, но мама говорила, что скоро елка начнет осыпаться, а мусора у нас быть не должно. Вот была елка, а вот уже мусор. Тогда мы с дядей Ромой ходили в лес рядом с домом и ставили нашу елку в снег рядом с живыми елками. Как будто она продолжала так расти. Когда я немного повзрослел, дядя Рома стал сам выкидывать елку. Каждый раз, когда он возвращался, я выпытывал у него: ты точно отнес елку в лес? Ты ее не выкинул? Ты поставил ее рядом с другими елками? Он кивал, а я теперь понимаю, что вряд ли он ее ставил. Выбрасывал где-нибудь за домом, наверное. В общем, я тот еще псих.

Я рассказал дяде Роме про звонок отца.

– И что ты думаешь? – осторожно спросил он, переворачивая рыбу на гриле.

– Не знаю. С одной стороны, я понимаю, как он с мамой поступил, с другой – охота посмотреть, какой он. Я ведь его совсем не помню. А фотки только старые есть. А ты ведь его помнишь, дядя Ром?

– Помню, конечно, – закурил он какие-то крепкие сигареты. – Увивался за твоей матерью, как принц. Приехал как-то на мотоцикле к нашему дому и повез ее катать. Без шлема. Вот дурак. Отец наш тогда взбучку ему хорошую дал, так он не сдался. Мать в истерике. Сказала, что из дома Соньку не выпустит, но та тайком бегала, любовь такая была. Вообще, сначала он мне нравился, крутой такой, знаешь. С мотоциклом. Потом как-то вроде в доверие вошел. Даже в дом стал приходить, хотя родители к нему не смогли привыкнуть, но пришлось терпеть, Сонька без него не могла. Сбежала один раз, вот они и испугались. Свадьба когда была у них, красиво так ехали на мотоцикле: Сонька в белом платье и батя твой в джинсе. Ну а потом-то что дернуло его – не знаю. Соньку бросил, тебя бросил и свалил. Мать твоя на развод подала, суды все эти начались. С алиментами копеечными – и то проблемы постоянно. Я батю твоего – молодого еще – как-то встретил случайно, сказал ему тогда всё, что о нем думаю. А ему даже ответить нечего было. Понял, наверное, что дурак дураком. А в итоге? Ни кола, ни двора, ни семьи. Вот будет у тебя семья своя, поймешь.

– Да такими путями не будет у меня ни фига, дядя Ром, – копошился я палкой в костре и думал об отце. И еще о том, что никогда бы не бросил свою семью, а хотя бы денег им присылал.

– Хочешь с ним поговорить? – с подозрением буркнул в мою сторону винни-пух.

– Хотел бы, но мама не даст. У нее знаешь какая истерика была!

– А чего с ним говорить? Что он скажет?

– Да нет, понять просто, может. Не знаю. Мне иногда хочется, а потом резко не хочется, когда я вспоминаю, как мама приходила по ночам, выкладывала объедки из ресторана и мы устраивали пир.

Мне хотелось курить, но дядя Рома этого бы явно не одобрил, поэтому я продолжал вдыхать дым от мужского нашего костра.

– Ну а чего он скажет? Сейчас переманивать тебя будет на свою сторону. А ты смотри, мать-то одну не оставляй. Она тебя вырастила.

– Да знаю я, дядя Ром.

В общем, лето уже пошло наперекосяк. Я хотел закончить свой цикл картин о двенадцати разных людях. Еще я нарисовал одну девушку, Дашину подругу. Макса нарисовал, хотел еще маму, но дело застопорилось. Вместо этого я нарисовал Майкла Джексона и повесил картину на дверь. А то там, говорят, аукцион с его портретом Уорхола не заладился, зато у меня есть свой портрет.

Я Майкла никогда не слушал особо. Он был где-то далеко и был всегда. Надежно так маячил. И когда все эти дела начались, я стал изучать его жизнь, посмотрел интервью его все, целую ночь просидел. В общем, история повторяется из тысячелетия в тысячелетие. Противно, как люди могут клеветать на других. Теперь будут по кубикам разбирать поместье его «Неверленд». Интересно, а Майкл рыбачил?

Я всё думал, какой мне нужен отец. Ну вот просто взять если идеал. Само собой, Майкл Джексон, но его-то нет. Или он спрятался и только через несколько лет объявится, а мне пока надо что-то делать. В общем, из маминых кандидатов все какие-то идиоты были. Я так и говорил:

– Мам, ну зачем тебе этот идиот?!

На самом деле мне нравилось проводить время с Максом. Наверное, потому что он старше меня – ему тридцать уже. У меня из сверстников-то и друзей особо нет. Мне неинтересно, о чем они там говорят. У кого мобила новая, кто, сколько и кого в каких позах. У кого велик круче. Смешно на самом деле мериться всем этим. А вот с Максом сошлись как-то, большей частью на почве кино.

Мы познакомились на режиссерских курсах. Он тогда приехал откуда-то из Америки и набирал группу по созданию короткометражек. Я сразу записался, потому что Макс мне понравился. Маме сначала странно это казалось. Вроде взрослый мужик, и чего ему надо от моего сына малолетнего? Но потом она с ним познакомилась, и Макс стал к нам в гости приходить.

В общем, можно сказать, что он такой по внешности Брайан Адамс, только с черными волосами и бородкой. А голос так же хрипит. И высокий. Он похож на свою татуировку со львом, а когда говорит, то немного проскальзывает акцент и словечки америкосские. Макс рассказывал мне, как сбегал из дома, как отец колотил его за эту татуировку, и потом про женщин своих тоже говорил.

Зато маман меня с ним куда угодно могла отпустить, но как-то его увидела Нателл и начала втирать ей, что это всё подозрительно. После этого она перестала пускать меня с ним и настороженно к нему относилась. Но в гости он приходил. Иногда даже, когда меня не было, он помогал маме с мебелью или со шкафом.

Макс носит белые носки и просто свихнут на режиссуре своей, а сейчас вот на короткометражках. Постоянно какие-то сюжеты находит, и мы с ним иногда фильмы снимаем, на «Ютубе» они даже заметно так продвинулись.

Сегодня мы пошли с ним выбирать одежду. Мне нужны были новые джинсы и пара-тройка маек, а он в этом разбирается так же хорошо, как дядя Рома в своих крючках и опарышах.

– Камон, купим тебе забубенные джинсы! – сегодня он был в настроении, и даже мама не могла устоять перед его чарами и отпустила нас, не забыв сказать, чтобы надели шлемы, когда поедем на его мотоцикле.

Еще Макс приносил мне много американских дисков с рок-музыкой, и я их просто обожал. Никогда не любил слушать музло на компе, в мобиле, диски – другое дело, это надо понимать. На самом деле, если бы не он, я бы так и не узнал много джаза и старичков разных из классики. Вот такого бы отца, конечно, но мама на него даже не смотрит. Ей подавай каких-то шкафов в костюмах, которые только и умеют, что о бизнесе говорить и о трендах.

Отлично с Максом погуляли и приземлились в нашем рок-кафе. Тут его все знают и сразу с ним здороваются. Меня уже тоже запомнили, но, конечно, такого авторитета, как у него, нет. Макс постоянно хочет познакомить меня то с одной, то с другой официанткой.

– Саш, камон, тебе шестнадцать исполнилось, а ты девочек-то хоть видел? – язвил он, как обычно.

– Макс, да ладно тебе, были, конечно. Знаешь, ничего особенного. Все эти разговоры про секс. По-моему, в них иногда даже больше, чем сам секс.

– Мэн, у тебя просто хорошей девочки не было. Вон смотри, Ольга. Она классная. Я могу познакомить. Это тебе не старый викинг придумал.

Это означало, что в девушке есть изюминка.

– Макс, забей, – это его сводничество начинало меня раздражать.

Мне иногда хочется стать асексуалом. Или вообще существом без пола. Чего от меня ждать, какой семьи. Кажется, есть такое движение асексуалов, надо нарыть в инете, чего они там творят. У меня это началось, когда в садике нас раздевали догола и осматривали врачи. И девочек, и мальчиков. Мне было неприятно, что кто-то взрослый смотрит на меня голого и чего-то там изучает, как будто у меня что-то не так.

– О, мэн, кажется, ты совсем запарился. Воц ап? – вернулся Макс к нашему разговору.

– Я же говорил, что отец объявился? Ну вот. Я всё время об этом думаю. Мама плачет еще постоянно.

– Пусть сами разберутся. Ты пока не лезь. Присмотрись. Смелее будь. Короче, есть три главных правила мужика. Я давно понял. Чтобы расположить к себе людей, надо много улыбаться и делать вид, что ты знаешь больше, чем они. Это такой PR. Селф-промоушен. Смотри, я молчу, чтобы выглядеть умнее. Причем не просто молчу, а молчу тихо. Некоторые так громко молчат, что это становится заметным. Тогда они выглядят глупо. Потом. Я высказываю свою точку зрения прямо в глаза, без всяких там осторожностей. Вот если я говорю тебе, что ты сюльзик, я так и говорю. Ну и третье. Я всегда говорю правду, даже если притворяюсь, что лгу, ю си?

– Ай си. Ай си1, – подыграл я Максу, докуривающему уже вторую сигарету. – На самом деле я всё это понимаю, но как дело доходит до практики… В общем, мне иногда кажется, что я трус. Я всё время боюсь, что буду повторять путь отца, понимаешь? Не знаю, как объяснить. Карма, что ли. Гены, все такое.

– Мэн, – Макс затушил сигарету о пепельницу с черепом. – Все твои проблемы – они у тебя в голове, ю ноу2. Поменьше думай обо всем этом стаффе3. Если бы было так, как ты говоришь, мир бы уже горел в адском котле, а мы пока гуляем. И одежду даже тебе хотим подобрать. Камон!

– Макс, еще хотел просьбу небольшую. Понимаешь, я всерьез хочу заниматься рисованием. Маман, конечно, истерит, но я думаю, это пройдет, если она увидит результат. Я о чем. Если кому-то понадобятся иллюстрации, реклама там или витрину оформить, свистни, а?

– Да не вопрос, Саш, – он задумался, поправил волосы и продолжил: – Пять сек.

Макс сказал, чтобы я притащил сюда портрет Джексона, который он увидел в моей комнате, и что если он понравится, то мне за него в кафе дадут какие-то деньги. Даже не верилось.

Я пришел домой радостный, но маман моей радости не разделила, потому что снова звонил размазня.

– В общем, так, Саш, – определила она строгим голосом. – Домашний телефон мы больше не берем, я, может быть, даже его отключу. Всё равно все, кому нужно, знают наши мобильные, а больше некому нам звонить. Обещаешь мне, что не будешь брать трубку?

– Ладно. Мам, а ты не думала, что надо всё-таки с ним поговорить?

– Нет! Даже не проси!

Это означало, что дальше на эту тему разговаривать бесполезно.

Но я хотел поговорить с мамой еще на одну тему. Я рассказал ей, что меня волнует, как я боюсь повтора отцовской судьбы. В сущности, это меня и отталкивало от общения с девушками, кроме дружеского. Конечно, были какие-то лав-сториз, но всё не то. Я всё время думал о том, что я буду их бросать, и мне это не нравилось. Мама решила позвонить Нателл, чтобы та посоветовала нам хорошего психолога. Она сама специализируется на любовных страстях, а этот ее Одуванчиков, видимо, на отцах-неудачниках, решивших восполнить пробел. На самом деле меня эта идея особо не обрадовала. Я и сам могу разобраться, да и Макс бы помог, он знает мужские правила. В конце концов, схожу: вдруг и правда поможет, а так хоть развлекусь и маман порадую.

И я пошел. Раньше я думал, что только психи ходят в такие консультации, но ничего так – красиво в этом центре. Людей почти нет. Только мой психолог задерживается с предыдущим пациентом. Я уже начал представлять, что сейчас выйдет какой-нибудь доктор Хаус, который сам больше похож на пациента, чем на врача, но мне сказали сидеть у двери и ждать.

Слышался мужской голос и еще женский низкий голос. Наверное, какая-то старая дева ест мозг доктора. Но спустя минут десять оттуда вышла очень даже милая девушка с зареванными глазами. Она уставилась на меня, а я зачем-то еще шире раздвинул колени в стороны. Дева села неподалеку и стала прихорашиваться. Ну да, ну да. Девушки же не могут выйти на улицу с зареванными и ненакрашенными глазами.

Доктор Одуванчиков оказался и правда похожим на пациента. Он нервно жестикулировал и всё время полуистерически смеялся. Казалось, он хочет меня задавить своими знаниями, но я ему спуску не давал, всё время задавал какие-то дурацкие вопросы. Он говорит, у меня проекция на свою жизнь от отца получилась и надо от нее избавляться. Вот открытие! А я и не знал! Иногда мне кажется, что им платят деньги непонятно за что. Психологи говорят то, что мы и так знаем, но, быть может, это для нас не так очевидно. Еще он сказал, чтобы мама перестала меня сравнивать с отцом, так как это развивает эту проекцию во мне. Получается, называя меня рохлей и размазней, она мне постоянно напоминает, что я похож на отца. Но я же не виноват, что он мой отец. И на автоматическом уровне я начинаю закладывать себе отцовскую программу действий. Короче, маман придется немного побороть свои выраженьица, а мне – не думать так часто об отце.

Когда я вышел из кабинета, девушка-рева всё еще сидела там, но уже похорошела.

– Первый раз? – спросила меня она.

– Ага, – пробормотал я как можно равнодушнее. – И, надеюсь, последний. По-моему, он сам псих.

– Да нет, Одуванчиков – хороший психолог, мне помогает.

– Ну и фамилия, – я направился к выходу.

– Меня зовут Женя, – сказала она и пошла за мной.

– Саша.

Не хватало мне познакомиться с девушкой у психолога. Хорошее начало. Псих и истеричка у доктора Одуванчикова. Ромео и Джульетта из Вероны отдыхают.

– У тебя плохое настроение? – вышла она за мной на улицу.

– Нет, просто грустно, – а она не так уж и плоха при дневном свете.

– Знаешь, ты не подумай, что я маньячка какая, пристаю тут к тебе. Просто ты мне интересным показался.

– Да ничего. Я тоже не псих. Это мама меня сюда направила. У меня проблемы просто с проекциями. В общем, там долгая история.

В итоге с Женей мы прошлепали прямо до ее дома. Ей 17 лет, она тоже рисует, и у нее всё еще запущеннее, чем у меня. То, что она рассказывала, просто не укладывалось у меня в голове.

– В ничем не примечательный день на кухне детского сада, как всегда, готовился обед, – начала она, как будто сказку рассказывала. Было видно, что ей нравится смаковать подробности, но в то же время это приносит ей боль. Я понял, что она уже несколько раз рассказывала эту историю людям, поэтому некоторые фразы как заученные отлетали. – Кто-то чистил лук, другая женщина резала хлеб, а тетя Валя терла морковь. Тетя Валя была самой главной на кухне, и обычно именно она звала всех нас обедать. Пока она не позовет, никто не должен был начинать есть. А я как раз очень хотела есть. Я не выдержала и зашла в обеденную комнату. На стол уже начали накрывать: расставили хлеб, разложили булочки и налили компот. Я подумала, что если возьму кусочек хлеба, то никто не заметит. Но тетя Валя сразу пресекла мою попытку громким криком. Я даже подумала, что у меня голова лопнет, – так она сильно кричала. «Не смей!!! Тебя еще за стол не приглашали!!!» Я побежала в спальню, где у нас проходил тихий час, и расплакалась. Обедать я, конечно, не пошла. Все стали приходить ко мне и по очереди звать обедать. Я ни с кем не стала разговаривать.

Тут Женя замолчала, мы как раз дорогу переходили. Потом продолжила:

– Я вообще перестала разговаривать. С того самого дня я разговаривала только с мамой и папой, сестрой и одной подругой. Они так расстроились, ведь каждый день, когда мама приходила забирать меня из садика, воспитательница говорила ей, что я молчу целыми днями. Потом я пошла в школу. Я была очень неглупой девочкой, но из-за того, что я ни с кем не разговаривала, некоторые думали, что со мной что-то не так. Мы пришли с мамой в школу рядом с нашим домом. Там строгий мужчина в мятом костюме, пропахшем супом, попросил меня спеть, посчитать какие-то цифры. А я молчала. Я не хотела ему ничего говорить. Я всё думала, что вот он, наверное, только что пришел из столовой, там ел суп, суп капнул на пиджак и засох. А еще его волосы тоже пахнут столовой, я в этом уверена. Только, скорее всего, пловом. И он всё время обтирал масляный рот платком и ерзал. Препротивнейший дядька. Молчащих детей никому не надо, и меня даже сначала не хотели брать в школу, несмотря на то что я раньше других начала читать и писать. Конечно, родители мое право на школу отстояли.

Я пытался осмыслить, как так можно – несколько лет не разговаривать. Наверное, у нее хорошая фантазия за это время нарисовалась. А что еще делать ребенку, когда он ни с кем не общается? Конечно, он начинает придумывать свой мир. И с годами этот мир разрастается, а грань между реальностью и происходящим где-то в полушариях становится похожей на пленку апельсина.

– И что было дальше?

– Сначала я училась в одной школе, где классная руководительница Нина Александровна занималась со мной почти каждый день, и я начала понемногу разговаривать, но редко – в основном с ней. Потом я перешла в другую школу. Казалось бы, на этом всё и должно было кончиться. Но нет. Разговаривать я по-прежнему боялась. Если меня спрашивали на уроке, я или молчала, или плакала. И так было до 5 класса. Взять хотя бы английский язык. Он очень легко мне дается, и я всегда делала домашнее задание. Но как только меня просили рассказать выученный текст, я бросалась в слезы. Учительница просто не знала, куда деться, и постепенно совсем перестала меня спрашивать. Наверное, она думала, что я какая-то чокнутая и со мной лучше не связываться. В классе я тоже ни с кем не разговаривала. Некоторые ребята пытались со мной заговорить, но всё было бесполезно. Я никому не отвечала. Потом они уже даже пытаться перестали. Теперь ты понимаешь, почему я с тобой заговорила?

– Слов накопилось за много лет?

– На самом деле я стараюсь первой заговаривать с людьми, чтобы как-то робость побороть. Я даже кроме рисования еще и журналистикой занялась, чтобы хоть как-то с людьми научиться разговаривать.

– Слушай, ну это серьезно – то, что ты пережила, разве нет?

– Еще как, но, знаешь, я стараюсь не вспоминать. Ладно, мне пора уже. Вот мой дом.

А дома было еще веселее. Мне никто не открыл дверь, а когда я зашел с помощью своего ключа, то не поверил глазам. Маман и Макс танцевали под битлов и дрались подушками. Вот дела! Такого я еще не видел. Когда они меня увидели, то немного засмущались, но вида не подали. Интересно, это то, что я думаю, или мне показалось? Хотя сейчас меня больше заботила Женя, и я хотел поскорее рассказать всё Максу.

– Ну, как думаешь, она не совсем чокнутая? Всё-таки столько лет не разговаривала, – выпытывал я у Макса, когда мы остались вдвоем в моей комнате.

– Мэн, а ты не совсем чокнутый – весь день играешь в паровозики в шестнадцать лет?

– Я слишком придираюсь. Кстати, портрет Майкла взяли в рок-кафе, спасибо, Макс.

– Не за что, бро, – пожал он мне руку. – Камон, то ли еще будет! Ты, главное, если решил, что это твое, продолжай рисовать! И все тут! И какая она, Женя твоя эта? Красивая?

– Да ладно, перестань. Я думаю теперь, что мне делать. Ей же 17 лет, и нафиг я ей не сдался такой маленький, да еще и трус.

– Та-а-ак, началось. Первая трудность, и ты голову в песок. Мэн, ты давай действуй!

Макс брутален. Нет, я вам точно говорю, Макс брутален. Он, например, пакет всегда рвет, а я развязываю, как дурак. Наверное, есть два типа людей: одни рвут пакет, другие – развязывают. Вот Макс бы уж точно не стал терпеть то, что ему не нравится.

Мне иногда так хочется жить одному. Чтобы как на маяке – и вокруг тихо. Мне много места не нужно. Матрас на полу – я люблю спать на полу – и хватит. Это был бы мой плот, мой ковчег, где всё так, как хочу я. Вообще, я люблю жить в гостиницах. Это не привязывает, хотя мне приятно возвращаться домой. Но жить всегда в гостиницах – в этом что-то есть. Или мне так кажется, потому что я там подолгу не жил.

– Слушай, Макс, – продолжил я. – Как бы так невзначай пообщаться с Женей, чтобы она не подумала, что я прям прусь по ней?

– Тебе всё сразу надо. Я тебе говорил про новую короткометражку, там есть женская роль. Ну, подкати, расскажи про кино. Туда-сюда. Может, она роль согласится сыграть. И ты там сыграешь, и потусуетесь, пока то да се, – Макс уже пил кофе, а я дул на свой, потому что я сюльзик. – Пинка тебе под зад надо, раскачиваешься долго, мэн. Сейчас так нельзя.

Макс как-то сказал, что его отец постоянно повторял ему, что всему есть три причины:

1. Тебя никто не любит.

2. Магнитные бури.

3. Контакт отошел.

И действительно. Очередь в магазине – контакт у проводков кассы отошел – ремонтируют. Настроение плохое – магнитные бури. Черная полоса – тебя никто не любит. Этими тремя постулатами можно объяснить всё что угодно. Поэтому мы решили не задаваться тупыми вопросами, ведь на все из них ответ уже найден.

Есть несколько вещей, которые меня в Максе удивляют. Например, мне нравится, что, хотя ему и тридцать, он радуется всяким штукам и наворотам, как ребенок. Когда у него веб-камера появилась, он просто с ума сходил и целыми днями выходил со всеми на связь, чтобы опробовать эту зверскую машину. Потом у него появилась настоящая, профессиональная такая камера, и он вообще рехнулся. Снимал даже, как цветы распускаются.

Зачем Макс хочет учить латинский язык? Ну кому он сейчас нужен? Он говорит, что это история – все дела. Кстати, он еще и историю изучает древнегреческую. Это вообще труба. Когда он мне начинает рассказывать про каких-то их правителей, я сначала пытаюсь слушать, а потом просто киваю, как собачка на приборной доске. А он говорит – ты можешь не понимать, просто послушай, мне надо рассказывать кому-нибудь, чтобы не забывать. В общем, он хочет написать какую-то историческую штуку, ну и на раскопки куда-нибудь отправиться, само собой. Я бы даже с ним поехал, но маман, наверное, не обрадуется.

Еще Макс не любит искать информацию в инете. Когда ему надо что-нибудь найти, он просит меня погуглить. Мне не сложно, конечно, и я делаю. Макс ведет ночные эфиры на радио. Один раз он даже брал меня с собой. И тогда я тоже захотел ночью общаться с разными психами звонящими. Кто только не звонит! Я тогда так и решил – если художником не получится, пойду на радио. Хотя одно другому не мешает.

Я всё время говорю «надо». Надо стать художником. Надо поступить. Надо работать на радио. Надо поближе познакомиться с Женей. Но ничего не делаю. Точнее, я медленно раскачиваюсь и потом быстро делаю, но пинка под зад мне точно не хватает. В детстве я всё ждал, что вот будет мне шестнадцать и всё изменится. Я стану взрослым и не буду каким-нибудь скучным взрослым. Это как бежишь по прямой дороге, и тебе становится скучно. И ты всё ждешь, когда же будет поворот. Но шестнадцать исполнилось, а поворота так и нет. Наверное, я где-то не там свернул или просто не заметил его.

Я люблю свой Петербург, хотя и ворчу иногда. У меня тут персонажи знакомые есть. Ну, знаете, такие, которых встречаешь время от времени, когда слоняешься по городу и смотришь по сторонам. Один мужик, как ни пойду, стоит у своего магазина одежды в центре города и курит. И курит. Сколько раз видел, столько раз стоял и курил. Он похож на игрока в гольф, а его лысина – на мяч для этого самого гольфа. Еще у него такие очки в тонкой оправе, как у умных чуваков, у которых берут интервью в бизнес-новостях. Иногда он стоит в красных шортах, и тогда я представляю, что он вернулся с велосипедной прогулки.

Иногда вижу старушку с маленькой светлой собачкой на поводке. Я в породах не разбираюсь, но она совсем маленькая. На самом деле я маленьких собак не очень люблю. И вообще собак не люблю. Но дело не в этом, а в том, что у этой собаки только три лапки. Когда я увидел, как она бежит на этих трех лапках, я оторваться не мог. Это было очень пронзительно. Старая женщина, дети которой наверняка разъехались, держит на поводке эти три лапки. Они и сын ей, и дочь, и муж. А сама старушка – как четвертая лапка этой самой собачки с большими ушами и черным носом. Они как бы одно целое.

Еще один мой персонаж – это пампушка Маришка. Или как ее назвать. В общем, она работает в кондитерской на Невском. Такой маленький магазинчик, который предчувствуешь заранее по запаху. Один раз я зашел купить себе слойку с сыром и даже спросил ее, почему от других кондитерских не пахнет, а этот запах чувствуешь задолго до дверей. Она начала говорить, что просто у них дверь открыта. Но меня-то не проведешь – у других тоже открыто, но не пахнет. Наверное, она не хотела открывать свой секрет.

Последнее время в городе вообще стали происходить странные вещи. Сначала мне было смешно, но потом я понял, что здесь что-то не так. Как-то я шел по одному из главных проспектов и услышал странный звук. Пугающий. Чем-то похожий на сирену скорой или пожарной машины. Я стал оглядываться, но ничего такого не заметил. Но потом увидел. Из окна балкона торчал мужчина в белой майке – это он кричал. Было слышно, что в соседней комнате кто-то смотрит телевизор. На балконе через один стояла женщина и грызла семечки. А он орал. Когда я шел обратно той же дорогой, он всё так же орал. Это было невыносимо, но, видимо, соседи уже смирились. От этого становилось как-то не по себе. Что происходит? Кто-нибудь мне может объяснить? Это же всё неспроста. Нет, мир определенно сходит с ума. Вот не хотел бы я так закончить свою старость. В майке, кричащим сиренным голосом из окна. И чтобы всем было всё равно. Они бы грызли семечки и смотрели телевизор, пока я там надрывался. Страшно.

Сегодня я шел по городу и никого из них не видел. Надеялся увидеть Женю. Расскажу ей про фильм. Сценарий такой. Один парень решил понять, как его представляют другие, и от третьего лица берет о себе интервью у своих знакомых, в том числе и у девушки, которую он тайно любит. И я должен ее уговорить. Иногда у Макса бывают хорошие идеи.

На встречу Женя пришла заплаканная. Меня это насторожило. Видит меня второй раз и снова плачет. Да что такое. Мне когда-нибудь повезет с девушками или нет?

– Что с тобой, Жень?

– Я боюсь свиного гриппа. Представляешь, вдруг мы все умрем. А я не хочу умирать такой молодой. Уже много умерло!!! Он уже и у нас в стране есть даже! – и она снова разрыдалась. Она реально сумасшедшая.

Я пытался ее успокоить, но просто не знал, что сказать. Оказывается, она полдня читала всякие ужасы про свиной грипп и теперь была просто убеждена, что скоро конец света. А я тут со своим фильмом. Вот идиот. Чувствовал себя по-дурацки. Наверное, я выглядел так же идиотски, когда плакал из-за Майкла. Но она-то девочка. Им, говорят, можно.

Я не мог поверить, что в семнадцать лет человек может заплакать из-за новостей. Нет, она точно какая-то не такая. Мне даже стало немного страшно. Но почему-то эта наивность нравилась. Вообще, одна из главных функций мужчины – спасать женщин от наивности. И я хотел спасти Женю.

Тогда я не знал, люблю ли я Женю, но понимал, что такого я еще не видел. Конечно, она такая, потому что молчала несколько лет, все дела. Но не только в этом дело. Мне, например, нравилось, как часто она говорила «не знаю». Мне сразу вспоминалась одна девочка из нашего двора, с которой абсолютно все хотели общаться и дружить. Я никак не мог понять почему. Но со временем до меня дошло. В Жене была тайна, на любой вопрос или предложение она отвечала «не знаю».

– Ты выйдешь сегодня гулять?

– Не знаю.

– Ты придешь на день рождения?

– Не знаю, если получится.

– Ты завтра в школу придешь?

– Не знаю.

Получалась такая шарада. Каждый раз ты ждал, какой будет исход. Это такая игра с одним неизвестным.

Меня поразил вот этот переход – она совсем скоро начала смеяться. Перемена настроений. Я рассказал ей про фильм, и она сначала сказала «не знаю», но потом отказалась. Наверное, я не умею уговаривать. Но она сказала, что это не для нее. Видимо, у Жени нет нереализованных актерских амбиций. Мы с Максом хотели послать фильм на один фестиваль. Ну ничего, найдем кого-нибудь еще.

Если с утра я сомневался, как отношусь к Жене, то к ночи у меня сомнений не было. Она сказала, что у нее есть страница «ВКонтакте», и я завел аккаунт только для того, чтобы ее читать. Раньше бы я так никогда не сделал. Не люблю соцсети.

Я стал читать ее профиль от конца к началу. Прошло пять часов, а я всё никак не мог оторваться. Ого, «Пятьдесят фактов обо мне». Почитаем.

1. Лет с пяти до пятого класса я не разговаривала ни с кем, кроме семьи и одной девочки (из-за одного случая).

2. Не люблю молоко и томатный сок.

3. Люблю делать кому-нибудь ванну с пеной, травами или солью и регулировать воду, проверяя температуру на ощупь.

4. Сова.

5. Не люблю и не умею готовить (считаю, что лучше это делают мужчины).

6. Слишком верю даже незнакомым.

7. При этом трудно доверяю людям после некоторых событий.

8. Занимаюсь латиной.

9. Люблю смотреть фильмы одна.

10. Редко кого приглашаю в гости.

11. Не люблю разговаривать, люблю слушать.

12. Если меня окликают «девушка», я не оборачиваюсь.

13. Точно так же не оборачиваюсь, если с кем-то ругаюсь и этот кто-то разворачивается и уходит.

14. Я сплю, расставив ноги в стороны.

15. Прямой человек.

16. Не люблю, когда при разговоре мне не смотрят в глаза.

17. Люблю драться.

18. Обожаю рыбу и красное вино.

19. Мясо не ем.

20. Не люблю разговаривать по телефону.

21. Люблю СМС.

22. Если никого не жду, то не открываю дверь на звонок.

23. Очень упрямая.

24. Иногда слишком жесткая, но быстро оттаиваю.

25. Не люблю тиканье часов и наручные часы.

26. Люблю страсть.

27. Мне нужно очень много времени бывать одной.

28. Ленивая.

29. Хлопаю дверьми и собираю вещи (в порывах).

30. Не удивлюсь предательству.

31. Удивлюсь умению врать с чистыми глазами.

32. Не даю советы.

33. Не люблю, когда мне говорит «ты» незнакомый человек.

34. Не выношу жару.

35. Люблю ветер, ночной пляж, воду и набережные.

36. Меня раздражают сюси-пуси.

37. Повышенная чувственность.

38. Жалею деньги на одежду, косметику.

39. Не жалею на книги и билеты на что-то стоящее.

40. Люблю браслеты.

41. Редко дружу с девушками.

42. Мне нравятся дерзкие, решительные, молчаливые мужчины, которые два раза не повторяют.

43. Ни о чем не жалею.

44. Меня хотели назвать Иванной, Земфирой, но папа сказал назвать Женей.

45. Даже когда я чувствую, что продолжения любви не будет, в тот момент, когда я это осознаю, – я счастлива.

46. Быстро забываю плохое.

47. Когда-то я училась играть на гитаре и на барабанах – хотелось бы продолжить.

48. Слуха у меня нет.

49. Большое значение для меня имеют запахи.

50. Иногда плачу от счастья.

Интересно, у нее есть друзья и знакомые с этой планеты? Иногда она и впрямь меня пугала. Ей очень трудно говорить о простых вещах. Например, что надо купить носки или хлеб. Когда я однажды надевал при ней носки, она спросила:

– Ты что? Вот так вот можешь передо мной носки надевать? Переодеваться?

Я тогда отшутился, но мне стало не по себе. Первое время она даже не могла при мне готовить. Она считала, что еще недостаточно готова для этого. Как будто я узнаю о ней что-то запретное, если увижу, как она покупает туалетную бумагу или готовит. В итоге мы решили готовить вместе, и только потом она научилась готовить при мне. Еще Жене нравился мой кадык. Когда я говорил, она могла долго смотреть на него, и мне понадобилась неделя, чтобы к этому привыкнуть. Сначала мне казалось, что со мной что-то не в порядке, но потом я понял, что она смотрит на кадык. Когда она увидела первый раз, как я ем, у нее было такое лицо, как будто ей показали, что небо отодвигается, а за ним – другой мир.

Я лежал на белом диване и ловил запах чьих-то сигарет в окне. Лежал и думал о Жене. Я понял, что мне нравится ее имя. Оно какое-то сильное. А мне нравились девушки с мужскими именами.

Маман заметила, что я стал чаще мыть башку. Да и вообще одеваться стал лучше. Она хотела выпытать, в чем дело, у Макса, но я сказал ему пока не говорить. Я всё еще помню свою прошлую любовь. Ее звали Полина. Это была настоящая война двух женщин. Ну, вы представьте. Выращиваешь свой огурчик всю жизнь, вот он уже созрел. Стал самым красивым на грядке. Ты уже думаешь, как сорвешь его и как будет вкусно. Намыл других овощей для салата, а потом приходит молодая садовница-стрекоза, которая всё лето пропела, и срывает его. И откусывает так смачно, что по рукам и подбородку сок течет. Так и моя маман. Когда мы стали с Полин встречаться и я решил их познакомить, она стала сама не своя. Даже в телефон мой лазила и ноутбук. Расстались мы с Полин по своим причинам, но мама там тоже роль сыграла. Поэтому теперь я не хотел торопиться. Кто знает, получится ли у нас что-то с Женей, а мама заранее будет нервничать. Пусть думает, что я бобыль.

Тут Нателл, правда, была на моей стороне. Я даже как-то слышал их разговор. Кенгуриха говорила: «Софи, ты же растила мальчика не для себя, у него своя жизнь. Не будь эгоисткой». Но у мамы была настоящая истерика. Нателл, наверное, целую копилку мыслей набрала в свою консультацию и потом рассказывала другим пациенткам про мою маму как про отрицательный пример. Если бы тогда не Нателл, я бы реально шизанулся. Полина как-то пыталась наладить контакт, но это было бесполезно. Сейчас у мамы другой бзик. Она насмотрелась какого-то сериала про ложь и проверяет на мне приемчики главного героя. То я бровью не так повел, то шею погладил. Это просто невозможно. Я понял, почему мама с Нателл так сдружились. Мама очень впечатлительная, как суслик на дороге, а Нателл нужны почитатели ее теорий. Вообще, они друг друга стоят.

Я заснул на диване, но проснулся от того, что пришла Нателл. И вот тут уже меня ждала ее новая гениальная идея. Ее бы энергию – да на благое дело. Она притащила коврики для йоги и сказала маман, что теперь они будут заниматься. Если моя мама в растянутой майке с Симпсонами мне с трудом представлялась в какой-нибудь асане, то эта кенгуриха и на коврик-то не поместилась бы. Не то что распластаться на шпагат. Это она так похудеть хотела. Я не выдержал и сказал, что надо меньше жрать. Нателл сделала вид, что не заметила, и предложила мне к ним присоединиться.

Сколько загонов уже было у этой Нателл! В прошлый раз страдал велосипед. Теперь на мамином катаюсь я, потому что это быстро прошло. Потом были ролики. Тут мамин размер мне не подошел, и я купил свои. Как ни странно, маман против нового тренда Нателл не возражала. Они включили какое-то йога-видео и принялись махать конечностями. Всё это напоминало картины Дали. Конечно, спать в таких условиях я не мог.

– Раз уж ты взялась за йогу, мам, – начал я, когда Нателл наконец-то ушла, – то давай заканчивай с поеданием майонеза.

У мамы настоящая майонезомания. Она может есть майонез с чем угодно. Даже с печеньем, и иногда на яблоки намазывает, а меня от одного запаха тошнит. И еще хочет похудеть с помощью йоги.

– Я буду отбирать у тебя майонез, слышишь?

Она только посмеялась и налила мартини.

– И с этим тоже завязывай, ладно?

– Саш, не читай мне нотации.

Мне иногда казалось, что от алкоголя у мамы крыша едет. Она, например, могла забыть, что ей сегодня надо на работу. И собиралась туда только тогда, когда ей звонили из редакции.

Во времена Полин у нее по ночам стали происходить какие-то приступы. Она как будто задыхалась. Вскакивала и начинала хватать воздух. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Нателл сказала, что это панические атаки, и провела с мамой несколько сеансов. Потом она мне рассказала, что мама боялась, что я с Полин куда-нибудь уеду и ее брошу. Но когда-то это же должно произойти. В смысле, не брошу, но буду жить отдельно. А так – когда у нас с Полин всё кончилось, я вернулся к матери, как мячик йо-йо.

На самом деле у меня тоже были такие атаки. Правда, сейчас реже, а в детстве часто были. Я просыпался по ночам и задыхался от четкого осознания того, что я когда-то умру. И я просто не мог взять себе в голову, что вот я умру, а все будут жить дальше. Мне не верилось, что всё это может существовать без меня. Наверное, это и есть детский эгоизм. Еще мне часто снилось, что меня клевали черные птицы. Тогда я тоже просыпался. Прибегала мама и говорила, что я никогда не умру. И я ей верил. Когда такие панические атаки были у мамы, я тоже прибегал и говорил ей, что ее не брошу, что буду приезжать, когда у меня начнется самостоятельная жизнь. Но она не верила.

Вечером мы снова увиделись с Женей. Мне как-то сразу стало ясно, что порядок она в мою жизнь не привнесет. За ней самой глаз да глаз нужен. Хотя она и старше меня.

Мы сидели в парке и смотрели на воробьев и голубей. Воробьи находили какие-то крошки, а жирные голуби подгребали и отнимали их у воробьев. Это как у людей. Есть люди-воробьи и люди-голуби. Тут только зазевайся – и останешься ни с чем. Я вот самый настоящий воробей. Зато не толстый.

На самом деле мне всегда казалось, что всё просто. Ну, например, если ты хочешь куда-нибудь поехать, то бери билет и езжай. А не рассуждай, что момент неподходящий, ты не готов и прочая чепуха. Но тут мне под нос подсунули фигу. Я понимал, что всё больше влюбляюсь в Женю, но не мог ей об этом сказать.

– Знаешь, что вчера было? Я снова была у психолога. Не пугайся. Это просто очередной сеанс. Я хожу время от времени. Ну, чтобы держать как-то себя в форме. Да и как человек он мне нравится. Так вот. Так как я не доверяю людям, психолог сказал мне провести эксперимент. Надо кого-то незнакомого взять за руку. Ну и делать так почаще. И представляешь! Я сегодня утром иду, недалеко там у себя от дома. Прохожу мимо строителей. Они там дом ремонтируют. И вот один подходит и говорит: можно я вас за руку возьму, девушка? Представляешь? Если бы мне кто-то это рассказал, я бы не поверила. На следующий же день!

– А руку-то ты дала?

– Нет! В том-то и дело! Я была просто в шоке. Не знаю. Почему-то испугалась и пошла дальше. Главное, только вчера с ним об этом говорили – и вот тебе, пожалуйста. Так страшно всё это.

– Да, прямо киношная история. Я бы тоже не поверил, если бы мне не ты рассказала.

– Значит, ты мне уже веришь?

– Выходит, что так.

– А! – вскрикнула Женька. – Еще чего было-то!

– М?

– Представляешь, иду в районе Чайковской, и там рыбак ловит, значит. И вот, когда я уже поравнялась с ним, вдруг ему рыба попалась, маленькая такая, и он как раз передо мной ее вытянул! И говорит – вы, девушка, счастливая! Рыба перед вами поймалась. Представляешь? Я счастливая? Счастливая?!

– Это я счастливый, Женька.

– Знаешь, Саш, – продолжила она после долгого молчания. – Я раньше реально думала, что я особенная, как будто избранная. Мне так с детства казалось. Такой бред. А на самом деле ничего такого во мне и нет.

Я подумал, что она свихнулась. Она самая особенная из всех, кого я видел.

– По сути, каждый избранный, – сказал я, только чтобы что-то сказать, а сам смотрел на божью коровку, которая ползла по ее сандалии, но она еще этого не заметила.

Женя похожа на красивый манекен, потому что она может долго сидеть и не двигаться. Волосы у нее запутанные, но это ее не портит. Они такие длинные, что, сдав их в парикмахерскую, она бы не меньше штук десяти получила. Мне нравится цвет. Напоминает горький шоколад. Женя щурит глаза, когда выходит на свет, а от волос всё время пахнет одним и тем же шампунем. Она говорит медленно и тихо.

Смех, но я превращался в какого-то романтика, хотя всегда над ними глумился. Помню, когда Макс показал мне свою прошлую девушку, я просто на смех его поднял, так он наивно выглядел. И почему только в начале так хорошо?

Час от часу не легче. Умер режиссер фильмов «Один дома» и «Клуб “Завтрак”» Джон Хьюз. Эпоха уходит. Сначала Майкл. Теперь он. «Один дома» я могу бесконечно смотреть и с любого момента. Cамый мой любимый момент в фильме – когда Маколей Калкин стоит перед зеркалом и говорит, что он помыл голову взрослым шампунем.

Жизнь штука хитрая. Она так и говорит мне: «Пора тебе взрослеть, мой мальчик». А я всё ковыряюсь в песочнице. Сегодня важный день. Я должен совершить один из своих обычаев. Вообще у меня их много, но сегодня один из важных. Я должен решить, кому отдать мою вновь наполнившуюся копилку.

Я тот еще тип. Я как маленькая страна, у которой есть свои обычаи и традиции. Страна Саша. Один из моих обычаев: когда накопятся деньги в копилке, я открываю сундучок и отдаю всё, что собрано, просящему на улице. Мне этот обычай кажется идиотским, но я ему следую. Чувствую себя полным уродом, когда выбираю, кому именно отдать мелочь. В прошлый раз я отдал одному мужчине, который в центре города сидит на инвалидной коляске. Ноги у него накрыты одеялом, а на глазах очки. Наверное, он плохо видит, а не то разглядел бы мою физиономию.

Когда отдаю ему деньги, чувствую себя по меньшей мере принцессой Дианой или Биллом Гейтсом. Великий благотворитель раскрыл свой сундук и отдает несметные богатства. Скрудж Макдак, называется. Вообще, стоило бы в банке поменять всю эту мелочь на бумажные деньги, а то как-то неприлично вот так вот вываливать кучу мелочи. Дескать, на́ тебе, что мне негоже. Или это просто мнительность моя. Наверное, стоит отдавать первому попавшемуся. Но есть некоторые ненастоящие нищие. У меня чутье на такие дела. Как-то видел, как один старик, которому я всегда подаю, купил торт. Я всё равно ему подаю, но этот торт меня смутил. Хотя, может, он неделю на этот торт собирал.

Еще у меня есть обычай разбираться со своими желаниями. Например, если мне очень хочется две вещи, то я думаю, не слишком ли это жирно, и начинаю говорить небесам, что лучше уж пусть у меня будет одна, но будет. Например, если я хочу новые джинсы или на концерт каких-нибудь альтернативных британцев, начинаю умерять свои аппетиты и рассуждаю. Небушко, ну пожалуйста, пусть у меня не будет новых штанцов, но зато будет концерт. Я не обижаюсь, если у меня этих штанцов еще долго не будет. Зато у меня будет концерт. Небушко лучше знает, что мне надо. Может, в этих джинсах я бы в историю какую попал или еще что. Я в такие дела верю.

Третий обычай моего государства – никогда никому не говорить, что ты задумал. Или чего ты хочешь. Ну, кроме небушка, конечно. У меня было пару-тройку раз – говорил, что на следующей неделе будет то-то и то-то. И, естественно, ничего не было. Потому что всё это в воздух улетело. А в воздухе ветер. И ничего не поделаешь – у него скорость быстрая. Почему я такой мягкий? Неужели это из-за того, что я рос без отца и меня воспитывали женщины? Но ведь не все женщины мягкие. Может, я сам по себе такой? Генетически.

Четвертый обычай немного сентиментальный. Можно подумать, что я романтик, но это бред. Когда я куда-нибудь еду, обязательно беру с собой маленький значок в виде жучка, который мне мама в детстве подарила. Он изрядно обшарпан уже, но всё время со мной. Не то чтобы это талисман, нет. Я верю, что он живой. И я с ним даже разговариваю. Иногда кажется, что он единственный, кто меня понимает. Только жук этот вредный. Он всё время говорит, что голодный и я его не кормлю. Хотя я его кормлю и никогда о нем не забываю. Я могу сказать ему: иди ко мне. А он скажет: я голодный, ты меня не кормил, я ослаб, поэтому даже доползти до тебя не могу. Он прямо как тот попугай из мультика, который всё твердил: всем всё привозят, всем всё покупают, а мне ничего. Чего уж ему привозить, если я его сам везде вожу.

Пятый обычай у меня совсем старческий. Каждое утро, когда я просыпаюсь, я смотрю «Евроньюс». Мне нравится слушать новости по-английски. Я даже почти всё понимаю. Еще мне нравятся их яркие картинки. А когда там показывают прогноз погоды и говорят, что сейчас в Лимасоле +33, я представляю себя в белом шезлонге, разглядывающим проходящих мимо туристок. На мне темные очки со стеклами в белой оправе и белые легкие брюки. То, что темные очки создают манящий вид, я понял еще в детстве, когда врезался в сосну на велосипеде со всего разгона. Мне пришлось надеть очки, чтобы никто не видел фингал. Все сразу стали спрашивать, почему я всё время в очках, а я придумывал дурацкие ответы, но правду не говорил. Теперь синяка нет, но желание казаться загадочной звездой осталось. Еще я смотрю, какие условия для вылета в аэропортах мира. Как будто я куда-то полечу.

Сегодня, кстати, там показывали еще и температуру моря. И я задумался, почему люди так хотят жить у моря. Я тоже хочу, и мне кажется, я в прошлой жизни там и жил, потому что просто родился с этой мыслью, но речь не об этом. Наверное, потому что наши предки селились у воды. Стирали там белье. Пили воду. Водили живность на водопой. У нас это в генах. Теперь мы тоже рвем кожу изо всех сил, чтобы хотя бы раз в год уехать к морю. А потом у меня появилась ужасная мысль. Например, я приезжаю жить у моря. Любуюсь песком. Глажу воду. Ем рыбу в ресторанчике, где питаются местные, потому что знаю, что там вкуснее. И вот настает момент, когда меня от моря начинает тошнить. Я этого очень боюсь. Ведь тогда мне больше нечего будет хотеть.

А так – я бы жил на маяке на острове. Один. Такой нелюдимый. И чтобы на материке обо мне легенды ходили. Что-то типа: с тех пор, как того угрюмого бородача бросила жена и укатила с заезжим теннисистом на красном «феррари», он стал жить на маяке и ходить в море. Его теперь только и видят что с собакой бродячей, старой лодкой, серыми сетями и большой трубкой, набитой дрянным табаком. К нему заходит разве что старый добрый Джордж, который приносит выпить домашнего красного из своего погреба. Никто даже не решается сходить к нему в гости, проведать его. Наверное, он там совсем уже свихнулся, обсуждали бы меня горожане.

То, что творится у меня под окнами дома, стало моим шестым обычаем. Из моей комнаты виден парк. Там большей частью гуляют мамы с детьми, но есть и площадка с горками и прочими экстремальными штуками для велосипедистов. Я всегда хотел чем-то таким заниматься, но боюсь. У меня вселенская тоска по этому делу. Но вместо того, чтобы пойти кататься с этими ребятами, я беру свой старенький «Никон» и начинаю их фотографировать. Даже появились любимые персонажи, и, когда они падают, я расстраиваюсь. Одного я зову Наруто. У него узкие глаза, но он не японец. Он здорово катается. Когда на площадку приходят девчонки, он снимает футболку и начинает кататься. Вся спина в татуировках, местный Джонни Депп. Один раз он так навернулся! Я подумал, что дело совсем плохо. На следующий день он появился с рукой в гипсе. Он приходил туда каждый день. Но потом всё прошло, и он снова стал кататься. Фотографии я развешиваю по стенам – у меня их уже очень много. Скоро места свободного не останется. Конечно, больше всего фото с Наруто.

И седьмое – это вообще маразм. Обычно я веду здоровый образ жизни. То есть мяса я почти не ем, газировку не пью, чай зеленый без сахара, соки разные. Но иногда мне невыносимо хочется наесться всякого вредного. Например, копченой колбасы. Тогда я иду в супермаркет рядом с домом и покупаю много ерунды: селедку, газировку, орешки, острых приправ. Потом прихожу домой, с жадностью и очень быстро готовлю из всего этого какое-нибудь варево. Раскладываю еду на столе и начинаю алчно есть. Даже жрать. Потом мне становится очень плохо. Живот раздувается, и я становлюсь похожим на шарик. Только шарики со временем сдуваются. Такими темпами я разнесусь, и морщин моих совсем не будет заметно, потому что их разгладит жир. Самый пик наступает, когда я добираюсь до газировки. Она должна быть обязательно в маленькой стеклянной бутылке. Я еще люблю такую пить, когда снег крупный идет и тепло зимой. И вот когда я выпью половину бутылки, уже больше не хочется. Мне становится совсем дурно, и я снова начинаю здоровый образ жизни. Где-то раз в месяц у меня такие «загрузочные» дни.

Я собрал в пакет всю мелочь из копилки и двинул на улицу. Решил и правда отдать тому, кто первый попадется. Пока попался только тот мужик, который всё время стоит у своего магазина и курит. Сегодня, правда, в его витрине красовались какие-то новые манекены. Я даже остановился и сфотографировал. Они были ужасны. Мало того, что головы их были как большие страусиные яйца без глаз, носа и рта. Это ладно. Но головы были в форме спирали. Наверное, кто-то думает, что это произведение искусства, но, честно говоря, мне стало как-то жутковато. Вешать их фото на стену я не буду.

Пакет с мелочью был тяжеловат, и вообще, я хотел поскорее от него избавиться. Нищие всегда радовались, когда я им его отдавал, но мне почему-то всё равно было стыдно. Я всё-таки решил зайти в банк и поменять монеты на бумажные купюры. В банке на меня странно посмотрели – подумали, наверное, что я сам нищий и принес обменять дневную добычу. Но мои дорогие серьги в ушах убедили их в обратном, и скоро кассирша начала пересчет. Минут десять считала и выдала мне нужную сумму. Не густо, конечно, но хоть что-то.

Я вышел из банка. Никого просящего тем временем так и не увидел. Может, у них сегодня выходной? Хотя вряд ли у них они бывают. Когда я уже хотел поворачивать обратно и собрался убрать мятые бумажки в сумку, обратил внимание на пожилую толстую женщину в домашнем затертом халате. Она шла очень медленно, а на ее ногах выделялись больные вены. Женщина словно переваливалась из стороны в сторону, но держалась молодцом. В руках она держала стареющий уже букет цветов – из серии тех букетов, которые оставляют в день свадьбы у памятников, – потом люди их берут и продают.

– Молодой человек, купите цветочки, – сказала мне женщина. – Смотрите, какие красивые.

– Бабуль, цветочки не надо, возьмите вот, – и я отдал ей совсем уже измятые и теплые от волнения бумажки.

– Ой, спасибо, сынок, возьми цветочков-то! Возьми, а! Куда их мне!

Цветочки пришлось взять, хотя что с ними делать, я не представлял. Это были когда-то роскошные, но сейчас потускневшие белые хризантемы. Некоторые лепестки уже стали коричневыми, но три бутона только начали распускаться. Я уже решил, что подарю их маме, как вдруг меня окликнула Женя.

Оказывается, она шла с каких-то там экзаменов и радовалась, что сдала. Конечно, я подарил цветы ей. Она с чувством взрослой женщины-собственницы стала спрашивать, кому это я их несу. Я рассказал ей историю с качающейся женщиной, и она ответила, что это очень трогательно. Трогательным меня еще никто не называл.

Потом мы пошли на каток. Женя была такой красивой на коньках, хотя каталась не очень умело. Пару раз я даже успел ее поймать, когда она падала. За эти несколько часов я понял, что каток – маленькая модель мира. Некоторые люди ступают на лед, словно в море входят первый раз за лето: те же звуки – как будто холодно, но на самом деле – скользко. Там есть и любовные пары – если они очень крепкие и ты почти в них врезаешься, то лучше тебе их объехать, потому что их не разбить, как бы это ни было удобно.

Там есть пижоны. Они подрезают на бешеной скорости или выделывают сумасшедшие па. Еще есть смешные девочки лет четырнадцати. Они ни с того ни с сего останавливаются посреди катка, достают свои розовые зеркальца и поправляют волосы. Или меланхолично катаются, покуривая длинные сигареты.

Есть флегматичные мужчины, которые никак не дают себя объехать, держа в одной руке клюшку, в другой – банку пива. Даже опасностей на катке много. Едешь на скорости, никого не трогаешь – случайно поворачиваешь голову налево и замечаешь, что на тебя несется поезд из десяти пацанов без тормозов. Теряешься и вцепляешься в первого попавшегося человека – лишь бы не упасть. Так и в жизни иногда спасает случайный человек, который порой может сделать невозможное. Причем как-то так, мимолетом, даже не заметив. Не знаю, будет ли таким человеком Женя, но мне очень этого хотелось. Она должна была стать моим спасением. Но я боюсь всего. Что она соберет чемоданы и уйдет. И мы ведь еще даже не стали жить вместе. Девушки так любят собирать чемоданы и складывать вещи! Это я еще в детстве заметил, когда у мамы был особый ритуал перед тем, как мы куда-то уезжали. Иногда мне даже казалось, что от складывания вещей она получает больше удовольствия, чем от самого путешествия. Я боялся, что брошу Женю и сделаю ее несчастной. Что убегу от нее, как когда-то мой отец сбежал от нас с мамой.

Когда выходишь с катка, еще какое-то время идешь по асфальту, будто продолжаешь катиться по льду. Мы доплыли до кафе и развалились в больших креслах, ожидая чай сенча.

– Как ты, как твой день? – спросила вдруг Женя.

– С утра пофотографировал, потом печатал фото и развешивал их по комнате, ну и потом эта история с копилкой.

Официантка принесла чай.

– А я сегодня одну штуку такую поняла, – медленно начала Женя. – Мне раньше казалось, что самое страшное – это когда я ни с кем не говорила несколько лет. Ну, я тебе рассказывала, ты помнишь. Самое страшное началось потом, когда я перестала бояться говорить. Потому что я не знала, о чем говорить. Я привыкла всё держать в себе. А потом слушала людей и понимала, что некоторые говорят о таких мелочах, которые мне бы даже и в голову не пришли. Меня, например, раздражают разговоры о косметике. Или, знаешь, в школе у нас девочки носились с каталогами косметики и постоянно их обсуждали. Я вот этого никогда не понимала. Мне стало очень трудно общаться. Я спрашиваю у человека, как его день прошел, как он сам. Он рассказывает, а в ответ даже не спрашивает, как я. И так со многими. Один раз я спросила: «Почему ты не спрашиваешь, как мой день, как я?» А он говорит, ну, ты сама должна начать рассказывать, я что, всё спрашивать должен. Постепенно мне стало казаться, что всё, о чем я думаю, не стоит даже произносить вслух. А в этом мире существует и происходит только то, о чем сказано вслух. И это при том, что часто слышишь такую чушь, от которой представляешь себя лауреатом Нобелевской премии. Конечно, ты сейчас скажешь, что у меня мания величия, но это не так. Возможно, я просто более избирательна по отношению к своим словам. Или… не знаю, как это объяснить даже.

Я слушал всё это, и мне стало как-то неловко. Я не спросил, как прошел ее день. И впрямь привык, что люди сами мне всё рассказывают. С Женей было так хорошо, что я бы не заметил, как на мне появились, например, седые волосы. Поэтому, когда она сказала, что ей надо идти, я очень удивился. Оказалось, что она даже успела вызвать такси, когда ходила в туалет. Я всегда считал себя невнимательным, но не до такой же степени. Видимо, Женя совсем меня захватила. Когда она ушла, я решил еще немного посидеть, тем более что чай здесь мне особенно нравился. Я думал о Жене. У меня в голове не укладывалось, что она вообще могла обратить на меня внимание. Красавец, конечно, но разве этого достаточно?

От бредовых мыслей меня отвлекла парочка за соседним столом. Я стал сравнивать ее со мной и Женей. Макс говорит, что мужчина и женщина должны соответствовать друг другу. То есть если женщина выглядит на пятерку, то мужчина должен быть по крайней мере на четверку. А когда один не дотягивает даже до тройки, а второй зашкаливает за пять с плюсом – из пары ничего хорошего не выйдет. Я усвоил эту мысль Макса и с тех пор стал мысленно оценивать все пары, которые видел. Вот этой парочке за соседним столиком я бы хорошего будущего не нагадал. Мужчина явно суперстар, хотя и скромняга по натуре. Пятерка. А она извивается, но мало что собой представляет. На троечку. Не люблю таких женщин.

Потом она достала диктофон, и я понял, что они вовсе не пара, а у них происходит самое что ни на есть интервью. Он, видимо, рок-гитарист какой-то местной группы. Она – еще с энтузиазмом журналистка, судя по всему, молодежного издания. И чем больше она вопросов задавала, тем основательней я напирал на спинку стула, чтобы мои уши были ближе к этому совершенно чудесному действу. Вспомнились мои интервью с местными куртами кобейнами для молодежных отделов (о, какие у меня были заголовки – «Мы не такие, как все, мы хуже!» и т. д.), и стало вдвойне смешно. Чай уже пришлось отложить, после ее вопроса: «А вы с вашей девушкой ходите по магазинам?» И потом: «А у вас нет какого-нибудь чудачества? Ну, например, чтобы никто не стирал ваши вещи, а вы сами стирали?» Это просто улет.

По растерянным ответам рок-стар я понял, что он уже не знает, куда деться. Несколько раз он повторил, что у него есть девушка и он чего-то устал, но она напористо продолжала. Финалом журналистского безобразия стал катапультовый просто вопрос: «Какие у вас планы на будущее?» (это она рок-гитаристу). Бедняга пробурчал, что успешным управляющим он, конечно, не будет, а займется чем-то для удовольствия.

Никогда не понимал этого вопроса. Какие у человека могут быть планы? Никогда не получается так, как ты запланировал.

В тринадцать лет я надевал разные носки, чтобы выпендриться, а в шестнадцать – потому что не могу найти дома два одинаковых. Я собирался на рыбалку с дядей Ромой и смотрел «Евроньюс». Там говорят, какой-то пятилетний мальчик из Швеции написал письмо премьер-министру страны и попросил его запретить продавать конфеты, потому что он тратит на сладости все свои деньги. Молодец мальчуган, наш человек. Тоже, что ли, в ООН написать, чтобы запретили одиноким мамам искусственными способами делать из сыновей мужиков. Как меня уже достали все эти рыбалки с дядями ромами и прочая бабуйня.

Дядя Рома, как всегда, пришел вовремя. Только в этот раз он был какой-то грустный и явно не в духе. Хотя он сказал, что он в порядке, просто не выспался. Вот это да. А я-то думал, он встает и ложится по режиму.

На причале было немного холодно, хотя в основном только ногам, потому что я свесил их почти до воды. Рыбу мне ловить почти не хотелось, тем более что я всё равно ее отпускал. Я делал вид, что занимаюсь рыбалкой, а сам мечтал о Жене. Мне даже захотелось рассказать о ней Роме, но я сдержался. Я попытался представить, что мы с Женей начнем постоянно встречаться. При этом слово «постоянно» не выходило у меня из головы. В конце концов я до того додумался, что стал сравнивать это слово со словом «стоять», и оно мне не нравилось. И оно уже совсем мне разонравилось, когда я посмотрел на озеро и вспомнил словосочетание «стоячая вода».

– Саш, ну-ка иди сюда, – вдруг окликнул меня винни-пух.

Я обернулся, и то, что я увидел, меня удивило. Прилежный дядя Рома, который никогда с ним вместе курить не разрешал, расставил на одеяле пластиковые стаканы, поставил на траву бутылку вина и разложил закуску.

– Дядя Ром, что за праздник?

– Да так просто, Саш, посидим, поговорим, отдохнуть хочется.

– О, это я только за, дядя Ром. Хотя и не ожидал, что ты так можешь.

– Как – так?

– Ну… всё время такой правильный. Как бы это сказать. Строгий, что ли. Ну, то есть. У тебя всё как-то по распорядку.

Винни-пух рассмеялся, хотя было видно, что ему не смешно.

– Ты в чем-то прав, Сашка, – начал он, разрезая хлеб походным ножом. – Я всю жизнь вел себя правильно. Мне даже казалось, что так легче жить. Для меня это как-то естественно. А теперь вот даже не знаю. Всё наперекосяк пошло, – он налил в пластиковый стакан красного вина и протянул его мне.

– Что наперекосяк? – никогда не думал, что у Ромы может быть что-то наперекосяк. Разве что его клетчатая рубашка всё время торчала из-под ремня.

– Я вот как раз хотел поговорить с тобой. Как мужчина с мужчиной, так сказать. Фиг с ней, с этой рыбалкой, не до нее мне сейчас, – он залпом выпил вино. – Бабу я завел, Сашка, вот что.

Он смотрел на меня, ожидая какой-то реакции, но я был шокирован и даже не знал, что ему ответить.

– Какую бабу? В смысле, любовницу? – тупо спросил я, поставив недопитое вино на одеяло. Стакан упал, и красное медленно разлилось.

– Ну, вот так. Когда-нибудь ты это поймешь. У меня жена. Две дочери. И так день за днем. Каждый день я хожу на работу. По вечерам мы ходим гулять с собакой. В выходные ездим на дачу или шашлыки с друзьями делаем. А потом тебе вдруг пятьдесят. Я люблю детей, очень. Поэтому я и не могу решиться уйти из семьи, понимаешь? Таня – хорошая жена, но у меня к ней больше ничего не осталось. Есть благодарность за детей, за молодость.

– И давно у тебя… ну, это… любовница?

– Полгода.

– Ого, и ты всё это время скрывал?!

– Да, но в том-то и дело, что я больше не могу. Я… хотел спросить у тебя, ну, узнать. Я совсем уже запутался. – Рома быстро запьянел, слова его стали как залежавшееся на подоконнике яблоко – мягкие и дурно пахнущие. – В общем, я не знаю, как сказать дочерям. Я хотел спросить у тебя, как это лучше сделать. Сказать, что у меня другая женщина или что папа просто надолго уезжает, но будет приезжать их навещать? Как они воспримут? А вдруг они меня вообще возненавидят и не захотят видеть?!

Его лицо всё больше краснело, а у меня в голове была полная неразбериха. Значит, это маман доверяет учить меня мужественности чуваку, который двух слов связать не может. Изменяет жене. Трусит и не может признаться Тане во всём. И он еще меня чему-то учит. Все эти его рыбалки, опарыши, понятия о настоящих мужиках. Но в то же время мне было его ужасно жаль. Он выглядел очень скверно и совсем растерялся. По ходу, он тоже из ряда размазней, что и мой отец, и я сам. Был бы мужиком, сказал бы всё жене. Любовь – штука непредсказуемая. А у него смелости даже на это не хватает.

– Ну, что скажешь? Ты только матери своей не говори, а.

– Дядя Ром, по-моему, хватит пить-то, – но он не слушал и наливал новый стакан. – Я думаю, надо тете Тане всё рассказать.

– Я пытался несколько раз, но всё не выходило. Понимаешь, она даже подумать не может, что я на такое способен! Она думает, у нее идеальный муж. А подруги ее – это что-то! Они всё время меня в пример ставят. И вот такой образцовый старый хрыч вдруг заводит любовницу.

– Ты ее любишь?

– Кого, Таню?

– Да не Таню, а любовницу эту?

– Да вот именно что люблю. Ты бы ее видел.

– Молодая, наверное.

– Тридцать лет.

– О-о-о, седина в бороду, бес в ребро…

– Нет, ты мне скажи. Что мне делать с детьми? Я почему тебя спрашиваю. Ты же почти через это прошел. Когда вас отец бросил. Ты как бы хотел, чтобы он тебе сказал: что он просто уезжает или чтобы он сказал правду про другую женщину, например?

– Я бы хотел, чтобы у меня был нормальный отец, который бы сейчас был со мной.

Рома замолчал, и было видно, что ему не то что стыдно. Он чувствовал неловкость за то, что рассказывает мне про свою жизнь. Про свои переживания. Наверное, он чувствовал укор с моей стороны.

– Понимаешь, Саш. Тут штука такая. Если я останусь, то это тоже будет обман, и еще неизвестно, что хуже. Получается, я буду жить и обманывать Таню, что я ее люблю, но это ведь не так. Начнутся постоянные скандалы, потому что я буду придираться к Тане. А дети? Надо им всё это? Даже представить не могу, что с ними будет.

– Ну вот. Ты же сам сказал, что не можешь обманывать. В чем вопрос? – я почему-то очень разозлился на него. Как будто с меня розовые очки сняли. Это всё звенья одной цепи. Майкл умер. Теперь вот идеал мужчины, внушаемый мне, умер. Что дальше? Я и раньше особо не верил в мужскую всю эту фигню, а теперь совсем непонятно, что делать.

– Что ты думаешь? – Рому уже совсем понесло, и на какое-то время мне даже стало казаться, что его монолог – это всё выдумки, что это не так на самом деле.

– Я думаю, всё надо рассказать Тане. А дети? Что теперь? Отец-то у них всё равно останется, ты же никуда не денешься.

Мне сразу представилось, как он навещает их в выходные, а тетя Таня не разрешает своим дочерям ходить в гости к новой семье отца. Если маман мне не разрешает трубку брать, когда отец звонит, то тут точно дело труба.

– Ты меня теперь ненавидишь, да?

– Нет, какое я имею право. Просто отец вспомнился и все эти дела.

Я ушел в палатку, потому что разговаривать с Ромой мне больше не хотелось. Как будто со всех сторон на меня что-то наваливалось. Слетелись птицы, и становилось всё теснее. Как будто мне не оставалось больше выхода, как тоже стать таким же, как мой отец и дядя.

Снова Женька возникла перед глазами. Я бы никогда не хотел сделать ей больно. Она такая хорошая. А тут в ее жизни появился я. Мне кажется, она мне верит. И не дай бог мне всё испортить. Я себе этого никогда не прощу.

Мне снова стало казаться, что не стоит продолжать отношения с Женей, пока они не зашли совсем далеко. Может, мне лучше всю жизнь одному? Чтобы никому жизнь не портить. В палатку заполз пьяный и разгоряченный от эмоций Рома и улегся рядом.

– Спокойной ночи, Сашка. Ты это, матери не говори пока, ладно? Я сам потом скажу. Подумать мне еще надо.

Винни-пух захрапел, а я полночи не спал, думая, рассказывать ли маме. Думая, как мне дальше жить. Может, это как в кастах: если уж ты родился среди таких, которые бросают и уходят, то и не рыпайся.

Маме я решил пока ничего не говорить. В конце концов, это не мое дело. Хотя несколько раз еле сдержался, когда она после моего возвращения с рыбалки в очередной раз ставила дядю Рому в пример.

Я решил сходить к психологу еще раз. Мне нужно было с кем-то поговорить. Макс уехал, а вываливать всё это на Женю было бы лишним. У нее и так полно тараканов в голове. Когда я уже собирался уходить, к нам как само собой разумеющееся ворвалась Нателл. Удивительно, что маман ей еще ключи не дает. Она притащила какой-то новый диск по йоге, и я подумал: хорошо, что я этого не увижу. Однако это не помешало ей достать из сумки печенье. Пока маман была в ванной, верблюдиха поставила чайник и стала развязывать пакет.

А мне снова к Одуванчику. Психолог уже ждал и даже заулыбался, когда я зашел. Я просто не мог сдерживаться и выпалил ему всё – и про свои навязчивые страхи повторить отцовскую судьбу, и про дядю Рому, и про Женю – вообще про всё. Он кивал и задавал наводящие вопросы. Особенно его интересовало, не разрешила ли мне мама все-таки поговорить с отцом. Я сказал, что нет. Тогда он предложил мне написать письмо отцу. Воображаемое письмо, где должно было быть всё, что я хотел ему сказать.

– А зачем?

– Это поможет мне понять, что с тобой происходит. Давай ты подумаешь, напишешь и придешь ко мне еще раз. Пиши просто всё, что приходит тебе в голову. Представь, что отец это прочитает, и не бойся высказывать всё, что ты думаешь, хорошо? – в его глазах было какое-то отцовское одобрение. Хотя откуда мне знать, что такое отцовское одобрение.

Еще Одуванчик сказал мне сделать табличку. Слева – что я сделал, чего у меня получилось достичь, справа – что не сделал, в чем я лузер.

Он дал мне на это неделю.

Я пошел посидеть в парке около моего дома, где катаются велосипедисты. Сегодня там был Наруто, и от этого мне стало как-то особенно радостно. Мне казалось, что если он здесь катается, значит, всё хорошо. Я даже иногда нервничал, если не находил его в объективе, когда прицеливался из окна своей комнаты. Хотел с ним познакомиться, но не знал как. Выделывать на велике такие трюки я боюсь, а просто так подходить и навязываться мне не хотелось.

Стало грустно. Очень грустно. Я решил написать эсэмэску Жене и позвал ее в парк. Она пришла довольно быстро, и я рассказал ей про Наруто и все эти дела. Потом не выдержал и рассказал про дядю Рому. Женя сказала, что у меня наивные представления о мире. Она старше меня и, наверное, знает, о чем говорит. Вообще, девчонки рано взрослеют, поэтому к ней стоит прислушаться.

Я объяснил Жене, что боюсь повторить судьбу своего отца, но она сказала, что это нормально. И что у нее есть загоны и похуже.

– Это какие?

– Ну, это долгая история. Так ты точно подумаешь, что я сумасшедшая, – она заулыбалась, и мне стало казаться, что всё хорошо.

– Мы друг друга стоим.

– Не знаю. Ну… Нет, ты точно подумаешь, что я шиза!

– Давай уже говори!

– В общем. У меня какое-то неправильное восприятие людей. Не знаю. Я даже к психологу ходила с этим недавно, но пока так и не могу от этого избавиться. Ну, например, иду я с салюта, впереди и сзади – толпы. Все идут и улыбаются, пьют, везде бутылки. Я тоже иду, шучу с подругой. И вот слева навстречу мужчина. Он везет в гору тележку. Знаешь, для хот-догов такую или для продажи сувениров на празднике. Я сразу думаю, как мне его жалко. Что вот все идут с праздника, а он тащит эту долбаную тележку и никто не замечает его труда. И что у него семья, наверное, и одежда провоняла сосисками этими пахучими. И в итоге я придумываю целую судьбу этого дядьки со всеми подробностями, чуть ли не со слезами на глазах. Или вот зима. Иду откуда-то, не помню, уже темно. Нормальные люди готовятся ко сну, и вот выползает из-за угла на тракторе мужик и чистит дороги! Один во всём центре – это невозможно просто, как жалко его становится!!! И тут же я начинаю всю оставшуюся дорогу до дома думать, что его бросила жена и он остался один с ребенком. А еще ему приходится и по ночам в холод работать. Других не посылают, а его посылают. А так как жена сбежала с любовником – о да, это несомненно так, – то ему приходится возить по ночам ребенка с собой. Он стелет ему какую-то старую фуфайку прямо в тракторе, и тот на ней спит. Пока ребенок спит, папа ездит на тракторе по центру, лучи фонарей скользят по его лицу – я даже это не забываю придумать! А утром уставший тракторист отвозит ребенка на тракторе в школу, а мальчик боится выходить при всех, потому что всех папы на машинах привозят, а его, блин, на тракторе этом старом! Потом я несколько раз видела эту же картину – и мне казалось, что это именно тот тракторист едет со своим сынишкой и думает о бросившей его жене. И так – постоянно. Что?! Что ты смеешься, Саш?!

– Прости. Я просто думаю, какие мы с тобой психи. Это офигеть просто, что у нас в головах, – я не мог остановить смех, и у меня даже глаза начали слезиться. Женя тоже засмеялась. Но потом замолчала и продолжила:

– Понимаешь, я часто не могу просто наслаждаться моментом. Я начинаю чувствовать всё, что происходит вокруг. Не знаю. Какие люди, какая у них кожа, какая история. Притом не факт, что у них именно такая история.

– Та-а-ак, а что сказал психолог?

– Он сказал, что у меня склонность к мазохизму.

– И что – это так на самом деле?

– В какой-то мере. Но мне кажется, здесь еще какие-то причины. Пока не пойму только какие.

– Да не заморачивайся ты. Хотя да, у тебя, может, и похлеще моего. А вообще, тебе же не закладывают сценарий какой-то жизненный, а вот у меня да-а-а… Как будто всё уже решено за меня.

– Такое ощущение, – Женя снова засмеялась, – что мы с тобой соревнуемся в своих психах.

– Да уж, и не говори. Моя мама говорит, что это всё от безделья. Что на самом деле нет никаких проблем. А я думаю, что если это меня волнует, значит, проблема есть.

Мы снова провели с Женей весь день, и я ощутил, что мне не хочется оставаться одному. Не то что даже одному. А именно без нее. Я даже написал ей эсэмэску с пожеланием спокойной ночи. Ну, всё – пошло дело. Женя прислала ответ со спокями-нокями, но мне хотелось, чтобы она еще что-то написала. Но она не писала – спала, наверное, уже. А я всё равно постоянно проверял телефон. Я вообще люблю получать письма и эсэмэски. Звонки не очень люблю, а письма и эсэмэски люблю. Я даже иногда сам себе на электронную почту посылаю сообщения, чтобы потом увидеть во входящих выделенное жирным новое письмо.

Ночью я долго стоял на балконе в своей комнате и смотрел на небо. Недалеко от моего дома – какая-то высокая башня с красными огнями. Мимо нее часто пролетали самолеты и снижали высоту. А в другую сторону летели другие самолеты и набирали высоту. Часто было так, что они летели друг над другом. Я сразу представлял, сколько сейчас людей находится в воздухе. Едят рыбу, мясо или курицу. Выбирают напитки. Разговаривают. А меня никто не видит. Хорошо, что не видят. А то я стою в одних трусах. Я уже собрался уйти с балкона на кухню, чтобы взять что-нибудь попить, но вдруг наткнулся на желтую коробку из-под обуви. Как сундук с кладом. Там оказались забытые диски и мой старый кассетный плеер. Я не могу даже передать, что со мной было. И такое счастье настало! Как будто вдруг настоящая машина времени перенесла меня в прошлое.

В плеере работала функция «бас», и мне совсем башню снесло. К тому же он был меньше остальных. Продавец сказал, что он полуцифровой. Сколько он со мной прошел! Я открыл коробку и аккуратно достал его. Всё равно сейчас не усну, лучше буду слушать плеер на балконе. Когда я снова вышел на балкон и включил плеер, сразу переместился в те времена. Звук сопровождался приятным кассетным шорохом. Пока слушал, вспоминал, как управлять кнопками, нажимая на разные штуки. Переключить на другую песню просто так нельзя, надо перематывать. Я взял мою любимую кассету со старым роком и встретил рассвет на балконе. Жаль, что рядом не было Жени.

В тот день я впервые побывал у Жени дома. В свои семнадцать лет она снимала однокомнатную квартиру почти в центре города, точнее, родители для нее снимали. Почему-то от этого мне стало как-то не по себе. Я живу с мамой, а эта трогательная с виду девочка уже живет одна. Она что-то делала на кухне, потом пошла переодеваться, а я стал осматриваться.

Больше всего меня привлекли фотографии на стенах. На них не было людей. Там было много велосипедов и висящего на веревках белья. Такого, как в старых районах европейских городов в узких улочках между домами. Женя сказала, что она просто тащится от фоток с бельем и велосипедами. А еще от фоток со ставнями и цветами в горшках. Это я уже и сам понял, потому что их там тоже было много.

– Наверное, это потому, что мои предки жили в Баку. Знаешь, там везде раньше так вот белье висело между домами. Наверное, это у меня в крови. Не знаю. Мне бы хотелось туда съездить, – донеслось из кухни.

Мне понравилось, что было светло и просторно. Без лишних вещей. Мне самому нравится, когда нет лишней мебели. А потом я увидел, как из-под одеяла торчит голова плюшевого кота. Видимо, она с ним спит. Я заулыбался и стал его вытаскивать. И тут вошла Женя. Она надела короткие шорты и майку. Было довольно жарко, и она устала от дневной пыли. Женька была так красива, и свет падал такого цвета, как сгущенка. И в нем она как будто светилась. Лицо стало похоже на молодое яблоко, прозрачное такое. Я не помню, как называется сорт. Такие были у моего деда на даче. Мы так и говорили ему: «Дед, а нарви нам вон тех прозрачных яблок».

– Что ты так смотришь?

– Я… я… просто так. Ты очень красивая, – кажется, я покраснел. Я вообще очень бледный, поэтому, когда краснею, это сразу заметно.

Я осторожно подошел к ней и обнял сзади.

– Ты угадал, – улыбнулась она.

– Что угадал?

– Меня так редко кто обнимает, но я так больше всего люблю.

Я стал целовать ее шею и верх спины, и она повторяла, что не верит. Что никто ее туда не целовал. Куда угодно, но только не туда. Наверное, для нее это было какое-то сокровенное место. Как будто к тебе подходят с тыла. Ты не ждешь ни предательства, ни ножа в спину. А только поцелуя.

Мы сели на ковер, и она включила какую-то приятную музыку на ноутбуке. А потом начала делать мне «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы». Я не мог в это поверить. Мне с детства нравилась эта игра. Помню, классе в пятом со мной сидела девочка и я просил ее поиграть со мной в эту игру. Оказывается, Женя тоже любит, когда так гладят. И мы так увлеклись, что стало совсем темно. И это было гораздо больше, чем если бы мы занялись сексом. Я даже хотел остаться, но она сказала, что мне лучше уйти.

Я встал и уже хотел собираться. Вдруг она села на пол и обняла меня за ноги.

– Ты чего, Жень? – я присел и взял ее за плечи.

Она только заплакала и сказала, что счастлива.

Этот вечер и дорогу до дома я очень хорошо запомнил. Есть такие дни, которые запоминаются на всю жизнь. Я, например, помню, было очень жаркое лето. Днем было просто невозможно выходить на улицу. Но в одно утро мне надо было куда-то пойти. Встать рано и пойти. Я ужасно не хотел вставать. Я вообще в те дни выходил только ближе к ночи, когда становилось хоть немного прохладно. А тут встал и вышел с утра пораньше, и меня удивила прохлада. Утренняя – такой вечером не бывает. Я шел дворами между желтых старых домов и не верил, что такое возможно. Хотел ходить между ними бесконечно. Потом таких дней уже больше не было, хотя жаркое лето иногда повторялось. Один раз я даже встал пораньше специально и вышел в те же дворы. Но больше такого не почувствовал.

Я шел домой от Жени, и мне становилось всё хуже. Нет, я, конечно, тоже был счастлив. Но снова начал бояться, что всё испорчу. Мне стал вспоминаться отец, его жалкие звонки в попытках наладить со мной контакт. Я просто не хотел портить Жене жизнь. Она такая хорошая. Я скоро уже без нее не смогу, наверное. Ей надо найти кого-то получше. Я так хотел быть с ней, очень хотел. Но если она не будет со мной, значит, так суждено, и я знаю, что я в этом буду виноват. Больше никто. И я должен сделать всё, чтобы ей было хорошо со мной. В ней было всё, что мне нужно. Мне даже было страшно, что всё это сочетается в одном человеке. Я такого никогда не видел. Наверное, я трус. Когда я уже подходил к дому и доставал ключи, вслепую выбирая тот, что от домофона, ко мне пришло четкое осознание того, что мне будет тяжело, если Женя уйдет или я уйду. Я должен быть с ней. В конце концов, кто сказал, что я обязательно буду такой, как отец? Подлость передается по наследству? Тогда бы весь мир уже давно умер. Я понял, что боялся непостоянности, разных обстоятельств, но почему я должен плыть по течению? Столько всего навалилось в последнее время. Проблемы с отцом, моя трусость по отношению к Женьке. Я просто уже не выдерживаю. Надо написать наконец это вымышленное письмо отцу, таблицу составить и сходить еще раз к Одуванчику. Пусть хоть он порадуется, какие на свете психи бывают.

Раньше мне хотелось, чтобы все меня любили, а теперь я хочу, чтобы я мог любить и не бояться. Иногда я думаю, что, когда люди жили в племенах, им было проще. Не было никаких сантиментов. Он на охоте, она с детьми. А сейчас развели нежности, завели психологов и прочую лабудень. Сами усложняют себе жизнь. Вообще, теперь мужчины чувствуют себя в мире женщин неловко. Всё время надо догадываться о том, чего они хотят. Это как лотерея. Если не угадал, то приз тебе не дадут. Будь ты хоть суперменом с айкью больше, чем соединений в таблице Менделеева. Может, я залез не в свой возраст? Нет, ну в самом деле. Я уже давно общаюсь и дружу с теми, кто старше меня. Мне с ними интереснее. Макс вон и тот не всегда с женщинами справляется, а я куда лезу? Может, мне это и вправду еще не под силу.

С утра я сидел и писал письмо отцу, которое он никогда не увидит. Потом составлял табличку. Я забрался с ноутбуком на диван и думал, что написать. Женю сегодня увидеть не удастся, опять какие-то дела. Может, оно и к лучшему – будет время всё как следует обдумать. Пора уже брать на себя какую-то ответственность.

Только я сосредоточился и написал «Привет, папа», как послышалось, что мама отпирает дверь. Но мои надежды не оправдались, и они пришли вместе с Нателл. Судя по тому, что они были в спортивной форме и все красные, у них состоялась утренняя пробежка. Хорошо, что я поздно встаю, а то бы я не вынес их утренних сборов.

– Что делаешь, Саш? Ты поел? – почти не глядя на меня, мама направилась в душ.

– Нет, я не хочу пока, мам.

– Ох, как же я устала, ты даже не представляешь, Сашка. А ты всё прохлаждаешься? – Нателл бухнулась на кресло, как верблюд, который долго шел в караване, и наконец-то увидел оазис, и приземлился рядом с водопоем.

Людям всегда кажется, что самое страшное проходит у них. Что у других такого не бывает. Нателл как раз из таких персонажей. Знала бы она тогда, что у меня творилось в голове! А она усложняет всё словами, чтобы остальные не подумали, что у нее всё хорошо. Как будто это зазорно, если у тебя всё хорошо.

Я тут постоянно кручусь с одними женщинами, поэтому кое-что в них понимаю. Вообще, есть разные женщины. Например, куклы такие. Их видно сразу, как фарфоровую красавицу среди тряпичных дюймовочек. Макияж – основное занятие. Они живут по заповедям женских журналов и обеспечивают доходами производителей косметики. Если бы не куклы, издатели и распространители каталогов косметики давно бы разорились.

Есть еще стервы. Они так закричать могут и язвительные словечки отпустить, что мало не покажется. Или, как беременные, мандарин в белом шоколаде в третьем часу ночи зимой потребуют. Некоторые вообще строят из себя женщин-вамп. Мне иногда кажется, что Нателл как раз из таких. Кровь выкачивает не только из мужчин, но и из женщин. Только попадись ей на пути. Высосав одну жертву, находит другую.

Вамп – еще куда ни шло, но вот те, которые только и думают, что надо скорее выйти замуж, – это нечто. Я даже аббревиатуру для них придумал – ВУЗки – Выйти Удачно Замуж. Такие обычно поначалу красивые, держат форму, все дела. Пока не выйдут замуж. Все силы они тратят на поиски этого самого «замуж», раскладывая плюсы и минусы кандидатов. Наверное, у них пятерки были по математике. Когда такие находят комплект «всё включено» (квартира + машина + приличный счет + etc.), успокаиваются. Теперь можно сидеть дома, поглощая мучное килограммами и запасаясь импортными сжигателями жира.

Есть еще такие мамочки. Даже когда им всего шестнадцать, они уже как мамочки. В любую минуту готовы подставить плечо любовным откровениям несчастных подруг. Они всегда знают, кому и чем помочь. Беда в том, что, оставаясь «вечными матерями», они считают всех вокруг своими дитятями. Поэтому и мужики у таких маменькины сынки. Они гладят их по головке, кормят с ложечки, укутывают в пледик. А вообще они тетки боевые: и гвоздь вобьют, и мебель передвинут.

Не люблю слишком заумных женщин. У них еще девиз «Все тупые, кроме меня!». Читают кучу заумных книг, слушают концептуальную музыку. Мужики чаще всего слышат от таких: «Что вы себе позволяете?» Еще бы. Ведь они не читали Хандке, не видели нового немецкого кино и понятия не имеют, чем характеризовался «розовый период» художеств Пикассо. Бывают еще амазонки. Они как бы поневоле становятся одинокими волчицами. Тачки водят, дело какое-нибудь открывают и ребенка заводят. И всё это одновременно. Мужики таких боятся. Хотя некоторые амазонки на равных с ними – вроде как свой рубаха-парень: и на футбол пойдет, и пивка можно выпить с ней.

Я всё думал, а кто же такая Женя. Женя – она как ребенок, что ли. Сущее дитя по полной программе. Боится смотреть ужасы, засыпает при свете. Плачет от новостей про свиной грипп. Она рассказывала, что один раз она увидела по телевизору сюжет о бездомном щенке и позвонила туда, чтобы забрать его себе, но его уже забрали. Вообще, говорит, у нее у родителей там осталось несколько кошек, которых она домой в свое время понатаскала. И был еще другой сюжет, который ее поразил. В какой-то рубрике «Без комментариев» показывали, как из живых цыплят делают фарш. И для этого есть специальный человек, который кидает шевелящихся цыплят в мясорубку. От такого я бы и сам заплакал. Да, и вот такой девушке я могу больно сделать. Ничего не скажешь. Если бы там была какая-то стерва, мне бы не так жалко было, но тут другое дело. У меня просто ступор, когда я ее вижу. Как будто я не имею на нее права.

Время шло к обеду, а письмо и с места не двигалось. Меня постоянно отвлекали разговоры мамы и Нателл. С кухни доносились их голоса, и это было почему-то похоже на телевизор, настолько я отключился. Но одну фразу я уловил. Оказывается, отец еще несколько раз звонил, а маман мне даже не сказала. По-моему, хотя бы сообщить она мне могла. Это уже ни в какие ворота. В конце концов, могу я что-то сам решить? Неужели она думает, что я ее брошу и уеду с этим размазней?

Я всё-таки взялся за письмо.

«Привет, папа.

Решил наконец-то тебе написать. Мама говорит, чтобы я даже трубку не брал, когда ты звонишь, но мне иногда хочется это сделать.

Иногда мне кажется, что я бы хотел тебя увидеть, но иногда я так не думаю. Мне кажется, что ты будешь выглядеть очень жалостливо, а я не хочу, чтобы мне тебя было жалко. Ты, наверное, понимаешь, почему я так к тебе отношусь. Хотя я тебя уже простил, но мама, видимо, нет. А в вашей истории я на маминой стороне.

Еще мне непонятно, почему ты объявился только сейчас. Я ведь уже вырос. Вот если бы раньше, когда маме была нужна твоя помощь и она работала на нескольких работах. Раньше я не особо всё это понимал, но я вырос, и, знаешь, я понимаю, что люди могут разлюбить друг друга и всё такое. Но помогать же маме ты мог. Если у меня будет своя семья, я никогда не оставлю детей и их мать без внимания и денег. Да я в лепешку разобьюсь, но денег достану. Хотя я и хочу рисованием зарабатывать, а от этого денег не всегда много, но я буду стараться и найду деньги всё равно. Не знаю как, но я поступлю и буду учиться на художника.

Не знаю, зачем всё это пишу. Наверное, еще надо сказать, что из-за тебя я боюсь начинать нормальные отношения с девушками. Бывают, конечно, всякие короткие такие романы. Но когда дело доходит до чего-то серьезного, я соскакиваю. Меня просто заклинивает, потому что я думаю, что сделаю так же, как ты, понимаешь? Что я брошу ее или найду кого помоложе. И всякая такая ерунда. Ты не представляешь, что у меня в голове крутится. Одни и те же мысли. Сейчас я встретил девушку, и у меня уже начались эти навязчивые мысли. Никак не могу от них избавиться. Я хожу к психологу. Я не знаю, как там живется тебе, но, наверное, до психолога дело не дошло и девушек ты не боишься. А ты знаешь, что такое бояться девушек, когда тебе шестнадцать?

И теперь я не знаю, что ты хочешь от нас с мамой. Мне кажется, я бы с тобой поговорил, но вот что было бы дальше – другой вопрос. Я не могу забыть все это. Да и как тут забудешь, когда шугаешься каждой юбки.

Пока, папа.

Твой взрослый сын-ушлепок».

И потом еще вымучил таблицу.

Я посмотрел на таблицу и еще раз убедился, что в минусе.

Вечером я отнес письмо и табличку психологу. Как я и думал, ничего нового он мне не сказал, хотя и мелькнула одна дельная мысль. Про то, что мне надо всё это отпустить, я и так знал, но вот другая вещь, мне кажется, пригодится. В общем, Одуванчик сказал, что мне надо встретиться с отцом и поговорить. Чтобы всё выяснить и перестать проецировать его поступки на свою жизнь. Он говорит, что, пока мы не встретимся и не поговорим, у меня не получится. Осталось только уговорить маму. Конечно, можно всё это сделать втайне, но я не могу скрывать от мамы такое.

День без Жени прошел как-то вяло и нудно. Когда пришел домой, мама была в ванной. Я развалился на диване и стал думать, как начать разговор о встрече с отцом. Был конец недели, она, наверное, устала на работе, а тут еще я со своими дурацкими предложениями. Я налил мартини и двинулся к ноутбуку. Там была открыта мамина почта, и я увидел несколько новых непрочитанных сообщений. Они были от моего отца. Я прислушался к ванной. Вода еще шумела, значит, мама еще там будет какое-то время. Прокрутил страницу и стал читать уже прочитанные сообщения. В них отец просил о встрече со мной, а мама каждый раз писала категоричное «нет». Я не успел прочитать все, вода уже стала затихать. Не понимая зачем, я достал флешку с письмом, вставил в ноутбук и отправил отцу то самое письмо с маминого ящика, но от своего имени. Еще я приписал, что хотел бы с ним встретиться и что мама не знает про это письмо.

Я не успел вынуть флешку, как мама вышла из ванной. Довольная и счастливая. Когда тебе плохо или ты замерз, ванна с пеной – то, что нужно. Я успел нажать на перезагрузку, пока мама не заметила, что я видел ее почту.

– О, ты вернулся наконец-то, – она обняла меня. – Что делаешь? Ой, а что с компьютером?

– Да так, завис. Перезагрузить решил, – нет, я определенно размазня.

Теперь у меня было две тайны. Одна дяди-Ромина и одна моя. Меня всё это напрягало. И параллельно нужно было стараться, чтобы с Женей всё получилось. Она мне как будто с неба. Как проверка, что я не такой, как мой отец. Не зря мне это лето с самого начала не нравилось.

Утром мы договорились встретиться с Женей в парке под моим окном. Я вышел слишком рано, поэтому решил прогуляться, чтобы не ждать сидя на одном месте.

Когда я проходил мимо одного из подъездов, краем глаза заметил, как у двери стоят две женщины и разговаривают. Одна была в домашнем халате, а другая – в платье в горошек. Видимо, первая провожала вторую.

– Безвинная такая жизнь, – донеслось от женщины в халате из-за двери. Одна провожала другую и сказала ей: «Безвинная такая жизнь».

Я стал думать, что такое эта самая «безвинная жизнь». Я никогда не слышал такого выражения. Хотел даже вернуться и спросить у женщины, что имелось в виду, но, наверное, она подумала бы, что я сумасшедший.

Мне вдруг захотелось, чтобы у меня была безвинная жизнь. Я не понимал, что это значит, но уже хотел эту жизнь. Постепенно мне стало казаться, что безвинная жизнь – это когда на тебе нет вины твоего отца, твоих предков. Но жизнь без генов невозможна. Это ужасно, но ничего не поделаешь.

Я не знал, ответил ли что-то отец на мамину почту, так как забыл написать ему свой адрес. Видимо, он еще не ответил, иначе она бы уже высказала всё, что обо мне думает. Надо рассказать ей, пока он не ответил. А то выглядит как предательство.

Был выходной, а я выходные с детства не особо любил. Все куда-то уезжали, а я оставался дома и смотрел из окна, как люди берут корзины и собак, садятся с ними в машину и уезжают на два дня, чтобы купаться или заниматься еще какой-нибудь ерундой. На следующий день я смотрел, как они возвращались, несли корзины грибов, ягод и были немного красные от загара. Я даже уже знал, кто в какое время приезжает. А в промежутке двор становился совершенно пустым. Там иногда гуляли какие-то бабушки – дневной моцион, наверное, – но больше ничего не происходило. Разве что иногда кто-то шел с большим арбузом и довольным лицом, предвкушая, как это будет вкусно.

Сегодня тоже был такой выходной, но теперь меня раздражало не то, что никого не было, а то, что на площадке не было моих велосипедистов. Не было Наруто и прочих персонажей моих фотографий. Площадка стояла пустая, но, когда я приблизился, увидел, что кто-то там всё-таки сидит. Оказалось, это Женя. Она пришла немного раньше и решила подождать меня там.

Мы долго целовались, и я был бы счастлив, если бы кто-нибудь сфотографировал нас именно на этой площадке. Я бы повесил это фото у себя в комнате и глаз с него не сводил.

Весь день мы слонялись по городу, и я даже забыл о своих страхах. Я понял, что, если захочу, смогу сделать Женьку самой счастливой. Она даже сказала, что тоже меня любит. Наверное, это выглядело глупо, но я покраснел. И первый раз мне не захотелось соскочить. Мне захотелось продолжать. Идти дальше, чтобы она была во мне уверена. Ей так не хватает уверенности, и она всего боится. Просто невозможно так всего бояться. Одна штука, которую она особенно боялась, – это высота. Я-то как раз ее совсем не боялся – хоть в чем-то я должен быть мужчиной. Она всё рассказывала про то, что высота не дает чувствовать над собой контроля. Что она не может довериться пустоте под ногами.

Когда мы проходили мимо летной вышки, на верхушке которой уже горели красные сигнальные огни, мне пришла в голову дурацкая мысль, но она должна была сработать.

– Полезли на вышку? – предложил я Жене таким голосом, как будто это был сущий пустяк.

– Куда?! Ты что – с ума сошел?! Я же боюсь высоты! Даже не думай! – рука у нее погорячела.

А я впал в какой-то раж и хотел доказать, что ничего страшного в этой вышке нет.

Минут через двадцать я уговорил ее попробовать. Дальше дело было совсем плохо. Я даже не ожидал, что можно настолько трусить. С одной стороны, это было забавно, с другой – страх Жени немного передался мне, но я старался этого не показывать.

На первую секцию вышки, которая была метрах в двух от земли, мы поднимались минут десять. Но со второй секцией было гораздо хуже. Она заплакала и не хотела двигаться дальше. Я понял, что главное – не сдаваться и настаивать на своем. Через полчаса мы поднялись еще на одну секцию. И тут она словно оцепенела. Она смотрела вниз и не могла сдвинуться с места.

– Давай спустимся! Давай! Умоляю тебя! – она билась в истерике, мне было смешно, но я старался этого не показывать. Мне так хотелось, чтобы мы залезли наверх и вместе посмотрели оттуда на тротуары. Хотя вряд ли мы бы что-то разглядели, потому что стало совсем темно. Такими темпами мы как раз успеем к рассвету.

Я сам удивлялся своему терпению. Мы двигались очень медленно. Я надел себе на плечи ее рюкзак и поднимался по ступенькам следом за ней для подстраховки. Прошло часа два, и мы наконец поднялись на самый верх.

Это было невероятно. Теперь Женя специально смотрела вниз и не могла нарадоваться, что она это сделала. Она поднималась на носочки и целовала мне глаза, постоянно повторяя, что только благодаря мне на такое отважилась.

– А знаешь, почему у меня получилось? Потому что я тебе доверяю, – и она поцеловала меня около рта.

Тут меня что-то словно кольнуло. Она мне доверяет. Конечно, эти дурацкие мои страхи не могли исчезнуть так быстро, и вот они снова на горизонте. Я опять стал думать, что вдруг я обману ее доверие и всё такое. Но потом мы снова поцеловались, и я уже стал забывать обо всём. Рассветало очень медленно, а мы лежали на моей рубашке и смотрели в небо.

Спускаться было еще смешнее. Конечно, быстрее, чем подниматься, но час точно прошел.

Я проводил Женю и домой вернулся, когда было уже совсем светло. Остаться с ней она снова не позволила, и я не особо настаивал, потому что сам еще был не готов. У меня еще было с чем разобраться, и торопиться не хотелось. Хотя по вечерам уже появилась какая-то тоска. Неужели я нашел свое спасение? Я заснул совершенно счастливый. Проспал бы еще целый день, если бы не мощный стук маминого кулака в мою дверь.

– И как это называется?! – мама кричала, а я не мог понять, что происходит. Ее волосы были растрепаны, а на теле мято висел халат, из-под которого виднелись пижамные штаны с собачками.

– В смысле?

– Не ожидала, что ты можешь сделать это за моей спиной, совсем не ожидала, – в ее голосе было столько отчаяния, что мне стало плохо. Я подумал, что она всё узнала насчет письма, ведь я не успел ей вчера всё рассказать.

Я зашел в гостиную и увидел, что там стоит какой-то мужчина. По-видимому, это был мой отец. Высокий. С неопрятными волосами до плеч и совершенно усталый.

– Кто это? – на всякий случай спросил я у мамы, стоя перед ней и мужчиной в одних боксерках.

– А ты как думаешь?! Твой отец! Еще скажи, что ты не писал ему письмо!

– А что ты тут делаешь, пап?

– Привет, Саш, – его жестикуляция была какой-то ускоренной. – Ты же написал, что хотел бы поговорить со мной. Вот я и прилетел. Знаешь, по-моему, это неправильно, что мама не дает нам поговорить. Иди оденься, поговорим.

– Иди оденься, – передразнила его мама. – Приехал тут и распоряжается чужими детьми! Вы посмотрите на него! А ты, – повернулась она ко мне, – ты чего молчишь? Как ты мог отправить письмо за моей спиной?

– Вы мне дадите одеться или нет? – я вернулся в комнату, напялил майку, шорты и пошел в ванную.

Мне было неприятно, что отец застал меня врасплох. Не предупредив. Когда я был в одних трусах. Но еще неприятнее было то, что я не успел сказать маман про письмо. Я чистил зубы и нервничал. Даже задел десну, и из нее появилась кровь, которая потом стекла в раковину вместе с зубной пастой.

Когда вернулся в гостиную, отец сидел в кресле, а мать – на своей монументальной софе. Ее лицо совсем раскраснелось. Я сел в другое кресло и уставился на отца.

– Давай куда-нибудь сходим, поговорим, Саш. Я думаю, нам есть что сказать друг другу, – отец говорил осторожно, как будто боялся меня спугнуть.

– Я даже не знаю. Почему ты не предупредил, что приедешь? – я задавал вопросы, чтобы выиграть время и решить, о чем вообще я буду с ним разговаривать и надо ли мне это. – Мам, ты как? Отпускаешь меня?

– Почему-то, когда ты писал ему письмо, тебя не интересовало мое мнение! Катитесь вы куда хотите, оба одинаковые. Что один, что другой! – она ушла в комнату и хлопнула дверью.

– Ну что, пойдем? – спросил отец. – Мама как раз успокоится пока.

Я наспех оделся, и мы вышли из дома. Я даже не знал, как вести себя с отцом, ведь у меня его никогда не было. То есть он был теоретически, а практически мне некого было подержать за руку. И из детского сада меня забирали какие-то мамины друзья, а не отец, если мама не успевала с работы.

– Куда пойдем?

– Не знаю. Да какая разница, – я всё еще тянул время.

– Есть тут у вас какой-нибудь хороший ресторанчик, м? – его «тут у вас» меня совсем разозлило. Это значило, что он совсем разделяет нас с мамой и себя.

– «Тут у нас» хорошие ресторанчики есть.

– Ну, тогда веди меня туда, – улыбнулся он.

На самом деле мне было всё равно, куда идти. Но раз ему хочется в ресторан, пусть будет ресторан. Надо дать ему шанс искупить свою вину, хотя бы в виде оплаты счета в приличном месте. Мне почему-то хотелось язвить и язвить.

Мы зашли в итальянский ресторан и сели у окна. Когда-то давно я водил сюда одну из своих девушек, и мы сидели на этом самом месте. Я люблю сидеть в кафе у окна. В этом что-то есть. Это похоже на шпионство какое-то. Наверное, поэтому я люблю фотографировать из окна, когда меня никто не видит.

Отец заказал красного вина и пасту. Я не мог даже думать о еде. Решил, что просто выпью вина, хотя он пытался навязать мне какие-то вкусные, по его мнению, штуки.

– Ты писал, что у тебя проблемы с девушками, – начал он, когда официантка принесла нам вина.

– Да, проблемы. И ты прекрасно знаешь почему, – я хотел бы говорить с ним на более приятных тонах, но у меня не получалось. Честно говоря, я был немного рад его видеть, но меня не отпускало чувство обиды за нас с мамой. Мы сидели в дорогом ресторане, а мама раньше в таких по ночам посуду мыла, чтобы нас прокормить. Когда я раньше представлял нашу встречу с отцом, думал, это будет более драматично, что ли. Человеку всегда представляется всё страшнее, чем оно есть. Воображаем мы хорошо, а вот режиссеры мы фиговые.

– Давай, не упрямься, объясни.

– А что объяснять? Я всё уже тебе написал. Мне психолог сказал, что наш разговор должен как-то помочь мне, вот только я не вижу, чем именно.

– Честно говоря, я тоже. Но раз он так сказал, значит, что-то в этом есть. Может, нам вместе к психологу сходить? – он разливал вино по бокалам, а я никак не мог привыкнуть к его лицу, поэтому уставился в окно. Есть ли что-то похожее в наших лицах? Пока я ничего такого не находил.

– Нет, я думаю, мы и без него справимся. Зачем нам кого-то третьего вмешивать? Ты меня боишься, что ли?

– Нет, не боюсь. Я просто хочу, чтобы мы нормально поговорили. А вот ты продолжаешь язвить.

Вино было действительно хорошим, жаль, что его приходилось пить в такой обстановке. Надо будет запомнить название и купить такое домой.

– Может, всё-таки закажешь что-нибудь поесть? Ты же ничего не ел с утра.

Почему родители так стремятся накормить своих детей? Когда им звонишь, они первым делом спрашивают, поел ли ты, как будто других проблем больше нет. На самом деле суть совсем не в еде. Это, наверное, тоже что-то первобытное, как и жить у моря. Раньше же было так – накормишь детенышей, и вроде всё в порядке. Вот и кормят.

– Значит, как я понял, ты боишься начинать серьезные отношения с девушками, потому что думаешь, что ты их бросишь? – рассуждал отец, становясь всё более добродушным от поглощения пасты.

– Да. И что-то мне подсказывает, что в этом есть и твоя вина.

– Вина, конечно, есть, но, знаешь, я вот что тебе скажу. Каждый сам в ответе за свою жизнь. Твой дед, мой отец, ты его не помнишь… Так вот. Он был алкоголиком. Он даже один раз грабил магазин. Ты видишь, чтобы я пил и грабил магазины?

Честно говоря, по темным кругам под глазами отца можно было заметить, что он периодически выпивает, но вот насчет грабить – это он прав.

– Наверное, дед не бросал бабушку.

– Он гулял только так.

– Значит, мои гены вконец испорчены, – сказал я с усмешкой и допил первый бокал.

– И не говори. Ты вон уже пьешь с утра. Пошел по накатанной. А если серьезно, то я хочу тебе помочь, только не знаю как. Твоя мать говорит, что я выставляю себя героем и приехал на всё готовое. Что-то в этом есть, но ведь лучше поздно, чем никогда, разве нет?

– Вот откуда у меня эта дурацкая привычка – повторять всё время «разве нет?», – рассмеялся я. – Нет, мои гены точно испорчены.

– Я правда хочу тебе помочь.

– Почему ты нас тогда бросил?

– Я был молод. Знаешь, я всегда думал, что буду известным. Когда мы с твоей мамой встретились, я играл в довольно популярной группе. Хорошо играл, меня всегда приглашали. В Софию я влюбился сразу. Я был очень счастлив эти два года с ней. Потом родился ты. Я очень хорошо запомнил этот момент. Я был рад, правда рад. Только мне стало страшно. Понимаешь, когда я видел, как София целыми днями занимается тобой, во мне появилась какая-то ревность. Она совсем не обращала на меня внимания. Но это я сейчас так говорю. Тогда я этого не понимал, что ребенку мать нужна постоянно, да и матери ребенок тоже. Мне казалась, что она потеряла ко мне интерес. Я подумал, что так будет всегда. Ну и… На одном из концертов я познакомился с Машей. Маша была фанаткой нашей группы, и она мной просто восхищалась. А мне тогда того и надо было. Твоя мать всё узнала. Она даже слушать меня не хотела. Я несколько раз пытался ее вернуть, но бесполезно. Честно говоря, к тому времени я, наверное, уже не любил ее. Я хотел видеть тебя, но она мне не разрешала. После Маши были и другие девушки. Я тогда был избалован вниманием. Хотел вам помочь, но у меня не было денег. Играл в группе, надеялся стать знаменитым. Известность всё не приходила, я был от тебя всё дальше.

Отец ненадолго замолчал и выпил вина.

– Ну а потом я просто взял и уехал, – продолжил он. – Мне здесь уже нечего было делать, понимаешь? К тебе было нельзя, а здесь всё напоминало о моих неудачах.

– Ты просто сбежал, – вставил вдруг я.

– Да. Наверное, ты прав. Я сбежал. Был тогда очень молод и не совсем понимал, что происходит. Ребенок, группа, расставание с Софией. Это тяжело мне далось. Я написал Софии письмо, где объяснил, что уезжаю, и дал свой адрес. Я сказал, что скоро стану известным в Москве и буду присылать ей и тебе какие-то деньги. Но особо известным я не стал. Денег не присылал. Тогда меня в Москве так закрутило, что я вообще забыл, кто я такой.

– То есть, когда ты ушел, ты уже не любил маму? – мне не хотелось в это верить. Честно говоря, я думал, что отец все эти годы хоть немного страдал по маме и даже мечтал к ней вернуться, но оказалось, это только мои фантазии.

– Нет, я уже разлюбил.

У меня автоматически проскочила мысль, что если я не разлюблю Женю, то я ее не брошу.

Не разлюблю – не брошу.

Не разлюблю = не брошу.

Я пытался выстроить равенство, чтобы доказать самому себе, что я не такой, как отец.

– А сейчас кто-то есть у мамы?

– А почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Ей нужна сильная рука. Не такая, как моя.

– Периодически появляются какие-то хлыщи, но надолго не задерживаются. Вообще, я бы хотел, чтобы они с моим другом Максом подружились, но пока как-то так. Непонятно, что там у них.

– Кто такой Макс?

– Мой друг. Очень хороший. Он мне как отец.

– Вот как.

– Да, так.

Отец оплатил счет, оставил чаевые, и мы вышли на улицу. День уже показывал себя во всей красе. Светило солнце, но было не жарко. Как раз так, как я люблю.

– Я хотел с тобой вот еще о чем поговорить, – сказал отец, закурив, когда мы перешли дорогу.

– О чем? – я тоже достал сигарету и стал прикуривать.

– Ты куришь?

– Иногда. У меня же совсем дурные гены, – зажигалка никак не хотела работать, и это меня раздражало.

– Слим куришь, – посмеялся отец и подставил свою зажигалку. Решил прикурить от нее, хотя мне этого и не хотелось.

– Да. Розовый слим. Правда по-мужски, папа? – я снова вошел в раж. – Я привык к их вкусу. Он обычный. Сигаретный. Без ароматов каких-то. – Так что ты хотел обсудить?

– Ты ведь рисуешь, да? Ты написал мне.

– Да, рисую. Говорят, что неплохо.

– У меня есть хороший друг в Москве. Он работает в художественном институте. Могу помочь с поступлением.

Я рассмеялся. Отец перешел в нападение.

– Я серьезно. Если хочешь, ты туда поступишь.

– Я понимаю, что ты хочешь хоть как-то помочь мне, но мне это не нужно. Если я решу куда-то поступить, то сам найду и поступлю. Думаю, у меня получится.

– Ты подумай, это одно из лучших заведений в стране.

– Не сомневаюсь, – я выкинул сигарету в урну и вспомнил о Жене.

Вот это был бы номер, если бы я согласился. То есть я бросаю мать и уезжаю с отцом, который появился, когда мне исполнилось шестнадцать. Я не могу так с мамой поступить. К тому же я не люблю, когда за меня что-то решают. Я уж как-нибудь и без него пробьюсь.

Отец отправился к своим родственникам (жить у нас мама ему, естественно, не позволила), а я пошел к Жене. Когда я рассказывал, что произошло утром, не выдержал и заплакал. Она меня обнимала, гладила по голове. Мне очень нравилось, как ее руки дотрагивались до моих волос. Снова захотелось, чтобы так было всегда. Потом я даже попросил ее помыть мне голову, после чего мне стало намного легче.

– Расскажи мне про себя, – попросил я ее. – Ты теперь столько обо мне знаешь. А я так мало. Ну, кроме того, что ты молчунья такая была.

Женя молча встала и направилась к шкафу. Она достала фотоальбом и взяла одну фотографию.

На ней была маленькая девочка в платье с картинкой, на которой изображена рыбка.

– Я рыбка, – улыбнулась она мне, и я подумал, что, действительно, она и есть рыбка. Красивая и умная.

– Это моя первая фотография, – сказала она. – Тогда я еще не была напугана воспитательницей, но платье с рыбкой уже было.

Я рассматривал ее лицо и всё больше убеждался в том, что оно идеально. С ее ресниц немного осыпалась тушь, и я подумал, что, когда буду много зарабатывать, у Жени будет самая лучшая тушь. Вообще, она не пользовалась косметикой, только иногда ресницы красила, и мне это нравилось. Когда мы целовались, не было никакого лишнего привкуса.

Еще мне нравилось, что она не любит ходить по магазинам. Как-то мы пошли покупать ей джинсы. Я удивился, насколько она не любит мерить вещи. Она просто это ненавидела. Я-то привык ходить с Дашей и другими девчонками. Так они мерили всё часа по три. А тут такое дело.

Мы так сблизились с Женей в последнее время, что я уже не стеснялся не только плакать у нее на плече, но и говорить всё, что я думаю. Есть такие люди, которым ты можешь оставить квартиру, когда куда-то уезжаешь. Я бы Жене оставил не только квартиру, но и всю свою жизнь.

Я знал, когда у нее месячные. Иногда она про них забывала, а я напоминал, что ей надо купить прокладки. Она даже шутила, что мы с ней как подружки.

Когда я вернулся домой, мама пила мартини и смотрела какую-то ерунду по телеку.

– А, пришел, предатель, – встретила она меня немного запутывающимся уже голосом. Она так и сидела в том же халате и в той же пижаме. Разве что волосы были собраны в хвост.

– Мам, ты как?

– Держите меня семеро! Как я еще могу быть?!

– По-моему, тебе хватит уже, – я вырвал из ее рук бутылку мартини.

– Ну конечно! – она пыталась вырвать бутылку, и мартини пролилось на диван и ковер. – Ну? Что наговорил тебе этот размазня?

– Да так, поговорили. Ничего особенного.

– Ты так и не расскажешь, о чем вы говорили?

– О прошлом. О вас. Как всё было, – я думал, говорить маме или нет о предложении отца по поводу института.

– Конечно, он во всём обвинял меня. Представляю, что он там наговорил!

– Мам, перестань. Никого он не обвинял. Просто прошла любовь, и всё.

– Прошла любовь?! – мама даже встала. – Прошла любовь?! Как делать детей – любовь у него не проходит! Размазня! Ненавижу!

– Мам, ну ты ведь тоже давно его не любишь.

– Сейчас да, а тогда-то любила! Вот дура-то была!

Я подошел и обнял ее. Она небольшого роста и еле доходит мне до плеча. Майка моя постепенно становилась мокрой, а слезы были какими-то горячими.

Я уложил ее спать и накрыл пледом.

Ночью я несколько часов просидел на балконе и думал, что не хотел бы, чтобы история с Женей закончилась так же. Кажется, стало более-менее понятно, чего именно я боюсь. Испортить жизнь этой рыбке. И что она перестанет доверять другим мужчинам. Никому не позволит больше свою спину целовать. Потом я включил новый альбом Placebo, который давно скачал, но не было времени послушать. Честно говоря, он меня особо не порадовал. Это уже признаки старости? Что качаешь альбомы любимых групп, а они не радуют.

У меня уже есть и другие признаки старости.

Я больше не путешествую автостопом.

Когда Макс зовет меня на рок-концерт, я говорю, что, скорее всего, приду, а сам не прихожу.

Я всё чаще наблюдаю, а не участвую.

Я начал ворчать по пустякам.

У меня после катания на велике на следующий день болит спина.

У меня по ночам начались судороги в ногах.

Бабушка не кладет мне в карман конфет на дорожку.

Я думаю о том, на что буду жить на пенсии.

Иногда я хочу детей.

Когда я слушаю старые забытые песни, мне больше нравится ощущение не от них самих, а мое состояние ностальгии по тем временам, когда я их слушал.

Я просто балдею от песни битлов When I’m Sixty-Four. Дальше будет только хуже или как?

– У нас с тобой не просто никакой личной жизни, у нас она отрицательная, – услышал я с утра мамины слова, когда вышел из комнаты и увидел маман с Нателл на кухне.

– А, – усмехнулась мама и встала меня обнять. – Вот и блудный сын. Ты полюбуйся, как ни в чем не бывало! Растишь-растишь детей, а потом раз – и к папеньке, которому до него дела не было!

Мама говорила с юмором, но мне почему-то всё равно было неприятно это слышать. Мне показалось, что отец на самом деле раскаялся. Всё-таки нам нужно поговорить втроем, а то это никогда не кончится.

– Мам, не говори так о папе!

– Саш, не смеши меня. Какой он тебе отец?! Какой?! Да тебе дядя Рома и то больше отец, чем этот музыкант! – она снова вошла в раж. Нателл уже насторожилась и не знала, как нас остановить.

– Дядя Рома? – я улыбнулся, понимая, что не должен этого делать, но уже не мог остановиться. – А ты знаешь, кто такой дядя Рома?

– В смысле?

– Дядя Рома твой сам трахальщик еще тот! – ну вот, кажется, я сболтнул лишка.

– Что? Что ты сказал? Да как тебе не стыдно?!

Я всё рассказал маман, потому что уже не мог держать это в себе. Сказал, что не того человека она нашла мне для примера. Хотя, в принципе, она не виновата, что он не оправдал ее доверия. На самом деле люди даже не представляют, что о них думают другие, пока не случаются такие вещи. Как будто оттого, что мама будет думать, что дядя Рома хороший, он на самом деле станет хорошим. Сила внушения здесь не работает.

Иногда я женщин всё-таки не понимаю. Я понял, что они какие-то странные, еще тогда, когда мы с ребятами несколько лет назад провели опрос среди наших мам. Показали им фотки всяких рок-музыкантов и сказали назвать самого красивого. Там были Джон Леннон, Курт, Ник Кейв, Пол Маккартни, чувак из «Ганзов», Тайлер и Мик Джаггер. Так вот, большинство наших мам выбрали Мика Джаггера. Я, конечно, понимаю, что попка у него ничего так. Но мы же лицо показывали.

Я не мог больше находиться в этой женской компании и позвонил Максу. Он заехал за мной на байке и зашел поздороваться с маман. Она что-то невнятное сказала в ответ, а Нателл посмотрела на Макса с презрением. Мне кажется, она втайне его хотела и говорила маман, что он плохой, чтобы постепенно наложить на него свои верблюжьи лапы. Надо почаще с Максом встречаться. Он хотя бы знает, что такое рок-кафе, и бреется.

Маман постоянно говорит мне: ты посмотри на того. А на того посмотри. Он в твоем возрасте уже и так далее. Меня раздражают такие сравнения. Почему она не видит, что я хорошо рисую и уже добился успехов, пусть пока и маленьких. Наверное, пока я не покажу ей контракт на миллион по оформлению какого-нибудь бренда, она так и будет продолжать.

Я решил, что если уж и сравнивать себя с кем-то, хотя это вообще глупая затея, то с Максом. Максу тридцать, и у него уже так много есть. То есть, наверное, это немного по меркам нормальных людей. Но я не думаю, что смогу столького достичь к своим тридцати.

Максу тридцать, и он:

– ездит на харлее;

– знает мужские принципы;

– носит тату;

– знает, как надо общаться с девушками;

– уверен, что может сделать кого-то счастливым;

– уважаем в рок-кафе;

– любит «Битлз»;

– работает на радио;

– ведет колонку в журнале;

– живет в отдельной квартире;

– ездит по всему миру;

– курит трубку;

– умеет готовить;

– посылает деньги своим родителям;

– не киснет.

Мне шестнадцать, и я:

– размазня;

– боюсь испортить девушке жизнь, поэтому веду себя как трус (я и есть трус);

– курю тонкие сигареты;

– к тридцати планирую возненавидеть «Битлз»;

– мотаюсь без нормальной работы;

– не посылаю родителям деньги, а беру деньги у маман, а папа у меня вообще не пойми где;

– умею рисовать, но мало что делаю, чтобы меня заметили;

– завидую Наруто, потому что он молодой, красивый и все девчонки его любят;

– ушлепок.

Сегодня слышал, что Майкла Джексона так и не похоронили. Значит, может, детство еще не кончилось. Может, у меня есть шанс. Купить майку с рожей кролика из «Алисы в Стране чудес» и не рыпаться.

Макс сказал, что я не по-мужски поступил, когда рассказал маман про Рому. Я это понимаю, но ничего тогда поделать не мог. Просто мама думает, что есть идеальные люди, а есть плохие. А такого не бывает. В каждом есть хоть немного перчика и сахарной ваты. Если бы человек состоял только из одного или другого, на это невозможно было бы смотреть. А мы же смотрим друг на друга. Общаемся. Ходим друг к другу в гости. Значит, всё еще не так плохо в этом мире.

С Максом я хотел обсудить несколько тем. Конечно, отец и мама – это понятно. Но меня еще волновала Женя. Я никак не мог решить, осилю ли я ее. Ей нужен сильный мужчина. Действительно сильный. А не я.

Может, мне с ней просто дружить? Я вообще не понимаю, почему люди решили, что любовь важнее. Какая разница, как это называть, если тебе хорошо с человеком и вы дружите? А то носятся все с этой любовью, как будто она панацея от всего. Если секс назвать «занятия любовью», то он от этого любовью не становится. А если близкие отношения назвать дружбой, а не любовью, то они тоже от этого хуже не становятся. Конечно, любовь стала каким-то статусным словом. Истерлось слово и стало похоже на ненастоящие потертые джинсы, которых навалом в магазинах. Когда кто-то нетерпеливый хочет выглядеть круто и покупает готовые дырявые джинсы, это выглядит так же, как когда некоторые начинают встречаться и называют это любовью.

Макс сказал, что я загоняюсь. Что я должен отпустить всё и посмотреть, как дальше будут развиваться дела. А я знаю, как они будут развиваться. Я еще больше влюблюсь в эту странную мою Женю, а она постепенно поймет, что я песочный какой-то. Сейчас я еще могу это скрывать, а дальше уже никак не выйдет.

– Может, тебе хватит уже себя размазней называть? А то ты так и превратишься в ничтожество, – устал бороться со мной Макс, докуривая трубку. – Когда ты уже перестанешь курить эту дрянь, мэн? – махнул он в сторону моей слим-сигареты.

Я восхищался Максом. Откуда он знает, как надо поступать? Меня всегда поражало, например, как пишется музыка для фильмов. Откуда композиторы знают, что именно эта музыка лучше всего подойдет в тот или иной момент фильма? Это ведь так ответственно. Вот и Макс всё знал. Почему он так спокоен, а я похож на старую истеричку?

Мне нравится, как Макс живет. Он делает что хочет, а у меня пока никак не получается. Например, Макс играет в города. Он едет в какой-нибудь город, а в следующее путешествие едет в другой город, который начинается на последнюю букву предыдущего города или страны. Последний раз он был в Риме, а потом отправился в Марсель. Я тоже хочу играть в города. Вообще, я не особо люблю рассматривать достопримечательности. Я люблю смотреть на людей. Но только не как они фоткаются на фоне. Этого я терпеть не могу. А когда они живут. И не знают, что за ними наблюдают. Например, если я живу в гостинице, то за ту неделю или две, что я там провожу, у меня складываются какие-то представления о гостях в соседних номерах. Мне нравится придумывать про них истории. Иногда я слишком много фантазирую о людях, а на самом деле они совсем не такие.

Макс поехал на радио, а я пошел прогуляться. Сегодня даже битлов в плеер закинул. Пусть порадуются своему цифровому звучанию, «лет ит би» поют. Мне стало как-то паршиво. С детства проблемы у меня ассоциировались с жарким сухим ветром. Вот и сейчас был такой. Почему-то так всегда получалось, что, когда нужно было идти по каким-то делам, которые никак не хотелось делать, на улице всё время было сухо и жарко. В горле становилось как в пустыне, а глаза жмурились от солнца. Вообще, я не люблю жару, и это не добавило очков в ее пользу.

Сегодня был очередной день тест-драйва мужиков для мамы. Я ходил с ней на свидания исключительно потому, что мне было скучно. Забавно, когда мужик пытается понравиться не только твоей маме, но и тебе. Хотя я снова сказал маман, что мне не обязательно с ней ходить. Но она снова настояла на своем. Всё это походило на дознавательную процедуру, разве только детектора лжи не хватало на столике в ресторане рядом с вином и рыбой.

– Ну, как я выгляжу? – вошла она в своем парадном красном платье, когда я искал в шкафу второй носок.

– Ты, как всегда, отпадная!

– Отпадная? – улыбнулась она. – Это хорошо или плохо?

– Это хорошо, мама, хорошо, – обнял я ее. – Вообще, ты у меня самая лучшая. Кто у нас сегодня на приеме?

– Некий Алексей. Нателл говорит, он очень даже неплох.

– Она всегда так говорит, мам. А вспомни, что было в прошлый раз. Пришел какой-то лысый чувак. У него постоянно дергалась нога, и он всё рассказывал про свою работу. А потом еще начал показывать свои статьи из какого-то журнала. Вот зануда, разве нет?

– Разве да. Ты прав. Надеюсь, нам сегодня больше повезет.

Как всегда, мы пошли в тот самый итальянский ресторан. Как будто другого места действия у наc в городе не было. Но маман почему-то прикипела к этому месту. Я не стал рассказывать маман, что мы были здесь с отцом, чтобы не портить ей настроение и аппетит.

Мы всегда немного опаздывали на эти тест-драйвы, чтобы нас ждали. Нателл маму так научила и сказала, что это создает женщине какую-то загадку. Вот этого я никогда не понимал. Люблю, чтобы люди приходили вовремя, и сам не опаздываю, а это ерунда какая-то. Но свидание не мое, а мамино, поэтому пришлось подчиниться. Остается только посочувствовать тому мужику, который сейчас сидит и ждет.

Когда мы пришли, он и правда уже сидел и перекладывал приборы с места на место. Выглядел неплохо. Немного длинные светлые волосы. Широко расставленные глаза. Хорошая рубашка. Дорогие часы и легкая такая небритость. Он чем-то был похож на Эдварда Бернса. Маме такие нравятся, но надо еще проверить его начинку. Кажется, маман поплыла. Вообще, своей задачей-максимум я ставил отшивать их всех. Во-первых, потому что они находились по совету Нателл, а она ничего дельного посоветовать не может. А во-вторых, я всё-таки не терял надежды, что мама будет вместе с Максом, просто еще время не настало. Мама, по-моему, его воспринимала как брата. Но я надеялся, что когда-нибудь ситуация изменится. Я же наивный идиот. Должен соответствовать амплуа.

Алексей отодвинул стул для мамы и вообще всячески ухаживал за ней. А со мной был как ангел. Видимо, Нателл ему какой-то фигни наговорила про мою ранимость, и он старался изо всех сил. Мне почему-то стало смешно, и в какой-то момент я даже чуть не прыснул, но вовремя подошел официант.

Мама заказала рыбу, и я последовал ее примеру. Я наблюдал за ней и старался понять, действительно ли ей нравится этот небритый Эдвард или она просто из вежливости ему улыбается. Кажется, дело осложнилось, потому что он взял ее за руку, а она не выдернула ее. Такого раньше не было. Дело плохо.

Когда этот Эдвард, то есть Алексей, начал задавать банальные вопросы, типа чем я занимаюсь и всё такое, я отвечал раздраженно и как-то отрывисто. Маме, наверное, было стыдно, что ее сын такой взрослый, а болтается как говно в проруби.

– Ну а девочка у тебя есть? – улыбнулся он.

Вот это уже слишком. Какое его дело? Сидишь тут и сиди, а моих девочек не трогай. В тот момент подошел бы трек Help! тех же стародавних битлов.

Я сдувался на глазах, потому что понимал всё больше, что не бывать моему плану с Максом. Кажется, они заказывают еще вина. Дело пошло. Спасти меня может только уход. Но мама бы на меня обиделась, поэтому я вышел покурить в другой зал. Я сидел среди чужих людей и смотрел на них через дым. Полный идиот, честное слово. У меня даже проснулась какая-то ревность к этому мужику. Ревность за Макса, хотя, может, Макс и не метил на маман, а это я так фантазирую. Иногда мне казалось, что они идеальная пара, особенно тогда, когда я увидел, как они играют подушками.

Вдруг в зал зашел отец. Какой-то груженой и вялой походкой. Вот оно, мое спасение!

– Привет, пап! – выпалил я и протянул ему руку.

– О, здорово, Саш, что ты тут делаешь? – кажется, он на самом деле рад меня видеть.

– Да мы тут с мамой обедаем, а ты?

– Решил не испытывать судьбу и не искать другой ресторан. Тем более здесь мне понравилось.

– Пойдем к нам с мамой, посидим, поговорим?

– Думаешь, она будет рада меня видеть?

– Зато я буду рад. Пойдем.

И я повел его в зал для некурящих, где маман и эдвардрукиножницы уже вовсю хихикали. Он заказал ей цветы. Это были розы. Какой ужас. Никакой фантазии. Такой женщине надо дарить лилии или герберы.

Мамин взгляд выражал бешенство и ненависть ко мне, когда она увидела, что мы с отцом приближаемся. Но я же должен был как-то спасти ситуацию. В самом деле, моим отцом должен быть Макс, а не этот вот банальный дядька. Вообще, он мне сюльзика напоминает. Что-то типа меня. А зачем маме такой?

Я всех друг другу представил, и Алекс впал в смущение. Ну, значит, я был прав. Если он даже такой слабый отпор не может сдержать, то чего от него ждать дальше? Музыкант, наверное, какой-то очередной. В итоге Алекс ретировался через полчаса, а мы остались обедать в семейном кругу. Когда он поспешно уходил, его походка была похожа на походку собаки, только что вышедшей из воды и отряхивающей лапы. Странный тип, ничего не скажешь. При первой же трудности сбежал.

По глазам папы я понял, что ему стало жалко маму. Что ей вот так вот приходится таскаться по ресторанам и встречаться с разными типами. Хотя откуда ему знать, что это уже третий за месяц? Видимо, он осознает, что в мамином грустном лице есть и его вина.

Потом я оставил их в ресторане и решил увидеть Женю. Я, конечно, чувствовал, что поступил мерзко по отношению к маме, и думал, как она мне отомстит. Но всё же это было лучше, чем если бы она вбухалась в такого типа. Почему женщины наступают на одни и те же грабли? Зачем им такие вот хлыщи, от которых ничего хорошего явно ждать не приходится? И, главное, один бросил, она ко второму такому льнет. Может, у маман тоже гены испорчены. Ничего, когда-нибудь все эти внутренности можно будет заменять, и женщины поумнеют. Вот только мужчинам это вряд ли понравится.

Я пока не мог понять, любит ли меня Женя. Она сказала, что любит, только один раз. Но вдруг она это из жалости? Спросить ее я, естественно, не мог, потому что я трус и боюсь ответа «нет». Конечно, лучше я буду пребывать в собственных иллюзиях. Ведь я так люблю сочинять истории и прочую чепуху, которой не существует.

Один раз я даже представил, как Женя сказала мне «нет». И тогда началось. Бурная юность в моих мыслях переросла в затяжную зрелость. Я совсем разуверился в любви, наконец-то стал играть в города и шастал по свету, периодически отправляя маман фотографии на фоне всяких достопримечательностей. Как она любит. И вот настал бы такой день, когда сердце защемило бы от тоски и жалости к себе. Гуляя по набережной какого-нибудь европейского приморского городка, я бы увидел парочку с ребенком. И тогда я бы вспомнил свой городок с паровозиками, оставшийся в маминой квартире, и что мне некому его передать по наследству. Я нашел бы женщину, заплатил ей денег, и она бы выносила мне сына. И вот уже с ним бы я продолжил играть в паровозики и города. Я до того расфантазировался, что не заметил, как дошел до Жениного дома. Обычный такой дом. Я раньше мимо него ходил иногда. Теперь не пройду мимо. Даже если она меня бросит, я буду приходить сюда и смотреть на ее окна.

Женя была в хорошем настроении, и я в лицах рассказывал ей о побеге Алекса в ресторане. Она слушала нетерпеливо, подгибая ноги. Мы вошли в такой раж, что стали придумывать план сведения маман и Макса. Когда я ей рассказал про Макса, она тоже согласилась, что маме именно такой чел и нужен. Я мечтал, чтобы мама наконец-то оторвалась от своей редакции, мартини, белой софы и отправилась с Максом поиграть в города. Еще мне нравилось, с каким азартом Женя отнеслась ко всему этому. Я просто не мог поверить, что я не один плыву в лодке и что кроме весел здесь есть еще один пассажир, который помогает держать равновесие. И если будет шторм, то его вдвоем будет не так страшно переживать. Да, я боюсь штормов, зато я не боюсь грозы.

Мы решили, что нужно чаще приглашать Макса в гости, устраивать совместные вылазки на природу или культпоходы во всякие такие интересные места, где будут мама и Макс. Я даже вспомнил, как Макс однажды пригласил маму кататься на мотоцикле, но она отказалась. Надо еще избавить ее от влияния Нателл. Сама кудахчет, как курица, и курятник вокруг себя собирает. Я не хочу, чтобы мама превратилась в такую же кенгурятиху с ковриком для йоги в одной руке и ведром майонеза – в другой.

Когда наш ажиотаж немного поутих и мы уже стали валяться и маяться дурью на ковре, я попросил Женю еще немного рассказать о себе. Иногда она могла долго рассказывать, но иногда всерьез замыкалась, и меня это пугало. Я понимал, что всё это из-за того случая в детстве, и хотел ей хоть как-то помочь.

Тогда Женя решила показать мне свои школьные дневники. Таких записей я еще ни у кого не видел.

«Отказалась идти к зубному и заплакала».

«Молчит, когда ее спрашивают на уроке».

«Приглашаем родителей в школу, так как Женя не разговаривает с одноклассниками».

«Отказывается садиться за парту с мальчиком».

И тому подобное.

Лицо у Жени было грустное. Я чувствовал, как она следит за моим выражением лица, когда я всё это читал.

Я обнял ее, но мне стало еще страшнее. У меня снова стали появляться мысли, нужно ли всё это продолжать, но я даже не мог перестать ее обнимать, какое там не продолжать.

– Ну вот, теперь ты почти всё знаешь обо мне, – тихо сказала Женя, лежа у меня на коленях. – Понимаешь, я решила, что если я кого-то полюблю, то буду всё сразу о себе рассказывать. У меня уже было так, когда вот из-за этих моих проблем с общением я расставалась с бойфрендами. Не то чтобы я казалась им какой-то дефективной, просто им не хватало терпения. А я по-другому не могу.

Она гладила мои колени, а я думал, кто мог посметь ее обидеть хоть как-то. Я бы морду ему набил, хотя еще ни разу этого не делал. Даже хотел спросить о ее прошлых отношениях, но решил, что когда-нибудь она сама мне всё расскажет.

– Знаешь, Саш, мне иногда кажется, что это ты старше меня, – улыбнулась она.

– Почему?

– Не знаю. Ты так хорошо всё объясняешь, столько знаешь. Мне, например, нравится, когда ты мне про мотоциклы что-то объясняешь или какую-нибудь такую фигню.

Вот это Женя выдала. Наверное, она слишком сильно меня полюбила. Она даже не представляет, как я боюсь ее спугнуть каждым движением.

Мы стали рассматривать друг друга. Я уже давно заметил маленький шрам на ее верхней губе. Это ее любимый кот рассек губу. Мне всё время хотелось целовать этот шрам. Он едва заметен, но делает лицо каким-то необычным. Это как метка, что с ней надо быть осторожней. Как на коробку с вазами ставят маркировку, чтобы не разбить. Так и ей поставили шрам, чтобы было видно, что она очень хрупкая.

Я показал ей шов на ноге, который оставался от падения с велосипеда. Получался какой-то парад изъянов, но почему-то рассказывать о них было не страшно и не стыдно. В какой-то момент мы дошли до состояния азарта, как будто хотели показать, у кого из нас сильнее увечья. Мой шрам был не такой красивый, как на ее губе, и к тому же большой. Но она его целовала. Я еле сдерживал слезы. Никто еще не целовал мои шрамы. Мне казалось, что мое сердце целуют изнутри. Даже голова закружилась. Это не было какое-то возбуждение. Это было больше. Чем-то напоминало детскую игру рельсы-шпалы, но в сто раз сильнее. Я помню, еще в детстве, когда медсестра делала мне какой-то укол и протирала кожу ваткой со спиртом, мне это очень нравилось. Я всегда ждал этого момента. Губы Жени были лучше и теплее ватки со спиртом в миллионы раз.

Женя раскрыла ладонь правой руки и показала маленький шрамик в середине.

– Я просто тебе раньше не показывала, – улыбнулась она. – Стеснялась.

Я сразу вспомнил, что и правда ее правая рука от меня постоянно ускользала. Вот в чем дело, оказывается. В детстве она засунула карандаш в розетку, и руку сильно шарахнуло. Даже дырка была, и она помнит, как ее руку с дыркой подставили под струю холодной воды. Теперь уже ничего не болело, а шрам остался. Еще одна отметка для внимательных.

Теперь была моя очередь показать какую-нибудь свою уродинку. Я поднял майку в районе левого плеча и показал Жене небольшой ожог. Как-то мы c Максом что-то варили на кухне. Я сидел у стола, а он стоял надо мной с кастрюлей и пролил кипяток прямо на плечо. Врач сказал, что ожог со временем пройдет, но он так и не прошел. Уменьшился в размерах, возмужал, но не прошел.

– А он тебя не портит, – улыбнулась Женя и погладила пятно на моем левом плече.

Потом мы решили рассказать друг другу наши страхи. Оказывается, Женя боится, когда видит на улице мужика с мешком. В детстве подруга рассказала ей историю, как ее похитил мужик, спрятал в большой мешок и она спаслась только потому, что в мешке завалялись ножницы и она прорезала дыру. Жене стал с тех пор сниться такой повторяющийся сон.

Еще ей всё время снилось, что она летит в незнакомую страну без денег.

Она призналась, что боится грозы и молнии.

Она боится, когда ей проверяют горло палочкой, потому что ее сразу тошнит.

Боится, что, если родит, растолстеет.

Боится выкидывать мусор, потому что ей кажется, что, когда она зайдет в мусорку, ее запрут с внешней стороны.

Боится, что кто-то напрыгнет на нее из-за угла.

Одна из причин, по которой она стала спать на матрасе на полу, – ее страх, что, если ляжешь на кровать, из-под нее вылезет рука и схватит за ногу.

Она боялась насекомых, особенно тех, у которых много ножек. И других существ с ножками она тоже боялась: вдруг, пока она спит, паук заползет в ухо или нос.

Она боялась смотреть из окна высоких этажей, начиная уже с девятого.

Женя боялась сдавать кровь из пальца и из вены и всё время просила, чтобы медсестра заранее приготовила для нее нашатырь.

Я решил тоже не отставать. До мешка и двухвосток мне, конечно, было далеко, но кое-что и меня пугало.

Я боялся, что меня могут похитить инопланетяне и стереть мне мозг. Наверное, я сериала про Скалли и Малдера в детстве пересмотрел.

Я боялся, что ко мне в окно кто-то ночью заглянет, хотя всё время жил на высоких этажах. Иногда я воображал самые страшные лица, но часто это были какие-то непонятные существа зеленого цвета с большими глазами навыкате. Иногда они напоминали персонажа картины «Крик» Мунка.

Я боялся свиных голов на мясных рынках. Мне казалось, что они могут ожить и отомстить людям. Когда мы с мамой в детстве ходили на рынок, я никогда не заходил в мясной отдел, а всё время ждал ее на улице и не понимал, как мама может ходить среди этих морщинистых отрубленных голов и еще что-то выбирать. А запах там был просто ужасный.

Я боялся, что у меня отключат интернет.

Мне и в шестнадцать лет иногда страшно, когда я ночью лежу в тишине и слышу, как лифт в подъезде останавливается на моем этаже. Когда он едет, я только и думаю: пожалуйста, небо, не на моем этаже!

Боялся, что мама так и не найдет себе любимого.

Боялся собак.

Еще я боялся, что кто-то может подойти со спины и ударить меня, поэтому я часто оглядывался, когда гулял.

В детстве я боялся, что я не родной ребенок. Объявятся какие-то настоящие злые родители-алкоголики и заберут меня у мамы.

Теперь я боюсь, что не смогу до конца быть с Женей и предам ее доверие, но этого я ей не сказал.

– Психологи сейчас бы поржали над нами, – не унималась Женя.

Мне очень захотелось нарисовать Женю. Такую, какая она есть, со шрамами. Я даже подумал, что, если не нарисую, сойду с ума. Надо было всё это выплеснуть на бумагу. Всё, что я сейчас увидел и услышал, настолько меня переполняло, что я мог взорваться.

Она даже не боялась передо мной раздеваться. Мне было очень сложно сосредоточиться, но я впал в какой-то транс и усадил ее в такую позу, чтобы были видны ее эти два шрама. Я рисовал не ее. Я рисовал все шрамы мира. Всю любовь мира. Всё счастье мира сейчас было на моем листе. Я бы не продал его ни с каких аукционов. Женька ни капельки не устала сидеть неподвижно, как будто она была для этого создана. Она привыкла молчать, а молчание и неподвижность – это почти одно и то же. Сохраняется какая-то внутренняя сила, которая и держит в одном состоянии.

Это была не любовь, не дружба, а что-то такое, когда ты хочешь, чтобы это никогда не прошло. От любви можно задохнуться. От дружбы можно разочароваться в людях. Если бы Женя бросила меня через месяц, я бы всё равно был расплывчато счастлив. Как тот цветок, который распускается на закате и цветет одну ночь.

Когда я закончил, она кинулась смотреть. Несколько секунд рассматривала рисунок, ее глаза плавно лазили по бумаге, а я следил за ними. Потом заплакала и обняла меня.

– Я тебя люблю, – услышал я всхлипывание в районе плеча.

Когда я вернулся наутро домой, маман уже не спала и делала кофе. Мне так нравится, как она делает кофе. Иногда мне даже кажется, что это единственная вещь, которая доставляет ей удовольствие. Хотя нет. Есть еще мартини и сериал про какого-то мужика, который обличает врущих людей.

– А, – шутливо проворчала она. – Блудный сын вернулся. Нашел себе молоденькую, старая мать уже не нужна. Эх, видел бы тебя дед!

– А дед – что? Тоже заводил себе молоденьких старушек тайком от бабушки? – обнял я маму и подставил чашку для кофе.

– Уж не знаю насчет старушек. Но когда он по утрам возвращался не пойми откуда, у него было точно такое же лицо, как у тебя сейчас.

– Что вы с отцом решили?

– А мы что-то должны были решить?

– Ну, вы теперь хоть не рычите друг на друга?

– Слишком много чести ему. Рычать я еще буду. Так, поговорили и разошлись. А вот за Алекса тебе надо взбучку сделать.

– Мам, ну ты же видела, как он сбежал, поджав хвост. Он же размазня, разве нет?

– Может, ты и прав. Знаешь, честно говоря, мне все эти проверочные свидания кажутся уже бессмысленными.

– Вот и я про то. Давно пора сказать Нателл, чтобы она не мучила тебя своими мужиками. Если это лучшее, как она говорит, то представляю, какие там у нее остальные знакомые.

Мама взяла свою чашку и переместилась в кресло. Ноги она положила на журнальный столик.

– Звонила тетя Таня. Говорит, они с Ромой разводятся, – было заметно, что мама очень переживает за брата и его семью.

– Да-а-а. Что тут скажешь. Я до сих пор в шоке.

– И я. Если такие люди разводятся, то чего говорить о нас.

– О нас – это о ком? О лузерах? – сказал я, садясь в кресло рядом с маман, и мы засмеялись. – Мам, я хочу тебя познакомить с Женей.

– О нет. У вас всё так серьезно? Значит, свою мать ты бросишь раньше, чем она того ждала, – маман достала сигарету.

– Ну, пока рано говорить, серьезно или нет. Просто хочется вас познакомить. Она не против. Только, пожалуйста, мам, будь с ней поаккуратней. Понимаешь, у нее в детстве была травма психологическая. Это долгая история. Потом расскажу. В общем, с ней надо аккуратней.

– Психов нам только и не хватало. Час от часу не легче.

– Мам, не начинай, пожалуйста. Ты же ее еще даже не видела.

Вечером мы с Женей решили воплотить наш план на сближение Макса и маман в жизнь. Задумали небольшую вечеринку. Заодно Женя и мама познакомятся. Пригласили Макса. Только мама зачем-то еще позвала Нателл. Видимо, чтобы хоть кто-то был на ее стороне. Главное, чтобы Нателл не притащила с собой очередного мужика на выданье. Она это может. Кенгуриха с запасом мужиков в своей сумке. Я хотел позвать отца, но он вечером должен был уехать. Зашел в обед, еще раз просил меня подумать о поступлении и переезде в Москву и ушел. Оставил, правда, мне еще денег кучу, хотя я и отнекивался. Я оставил немного себе, а остальное отдал маман.

Женя очень волновалась, и я пытался ее успокоить. Она всё время повторяла, что боится знакомиться с мамой. А мне почему-то не давал покоя приход Нателл. Зачем она тут нужна? Как бы она не отговорила маму от Макса. Надо будет выпроводить ее пораньше. Я тоже сильно нервничал, но старался сдерживаться, чтобы мое волнение не передалось Жене. Макс говорит, что всё должно пройти нормально. Хорошо, что он будет рядом. Макс – мой человек, я точно знаю. Даже если бы я не был с ним знаком и, например, увидел его в баре, думаю, он бы обязательно со мной заговорил. Или я с ним. Встал бы, подошел и попросил закурить или еще чего.

Мы с мамой сделали легкий фуршет, Нателл нам даже помогала. Пришел Макс, принес вина. Макс умеет выбирать вино и говорит, что у него был свой винный погреб в прошлой жизни. Сегодня он был на высоте. Надел такую майку, что татуировку видно. Моя маман любит татуировки, хотя и не показывает этого. Женя немного опоздала, но всё-таки пришла. Она рассказывала, что как-то пришла на собеседование. Ее попросили присесть. Прошло десять минут, и она сбежала. Просто взяла и ушла, хотя та работа была ей интересна. Она иногда может впасть в панику какую-то. Главное, чтобы это было не сегодня.

Я познакомил Женю со всеми, и, когда мы пошли за вином и салфетками с Максом на кухню, он сказал, что выбор у меня хороший. Мне было важно услышать такое от Макса, в женщинах он понимает. Я повеселел, но меня настораживало, что Женя всё время молчала. Конечно, этого стоило ожидать, но мама-то не понимает, в чем дело. Пока Женя не привыкнет к новым людям, она так и будет себя вести. На какой-то момент мне показалось, что я влюбился себе не по плечу, но это быстро прошло. Я вдруг вспомнил, что еще одна цель вечера – это Макс и маман.

Как-то неловко было начинать, но я всё-таки спросил:

– Макс, тебе ведь моя мама нравится, да?

Он немного помолчал, вопросительно посмотрел на меня, потом поставил уже взятую бутылку вина на столешницу и скрестил руки на груди.

– Саш, я тебе говорил, что да. Но ты же понимаешь, мэн. По-моему, ей на меня плевать.

Странное дело. Макс такой сильный. Большой. Когда заговорил о любви, превратился в свою уменьшенную копию. Его плечи сжались, и голос стал как будто тоньше.

– Макс, ты ей нравишься, это точно. Я знаю. Понимаешь, это всё Нателл. Она отговаривает ее, потому что ты младше немного. И байкер. И вообще. Мотаешься по свету. Всякая такая чушь. Давай, бери уже инициативу в свои руки!

– А ты-то чего так суетишься? – заулыбался Макс.

– Ну как, – продолжил я осторожно. – Мне же нужен отец.

Я видел, что Жене было очень трудно разговаривать с мамой и Нателл. Она даже с каким-то упреком посмотрела на меня. Да, я не должен был так вот оставлять ее с ними наедине. Нателл же настоящий монстр, наверняка замучила ее какими-то дурацкими вопросами.

Макс постепенно садился всё ближе к маман, а потом они вместе пошли на кухню за какими-то тарелками. Мы остались с Женей и Нателл.

– Ну, – немного язвительно начала Нателл. – Жень, а что ты всё время молчишь? Мы же не страшные, не съедим тебя.

Женя не ответила на ее вопрос, а только с надеждой смотрела на меня.

– Нателл, смени тему, хорошо? – предложил я кряхтящей барже.

– Почему? Интересно же, что девушка о нас думает. Такое ощущение, что мы ей совсем не понравились.

– Хватит, – сказал я так резко, что Нателл выпрямилась.

– Ладно, ладно. Чего ты так суетишься? Я просто спросила.

Я обнял Женю и радовался, что Нателл наконец-то заткнулась, а маман и Макс долго не возвращались с кухни.

– Похоже, я здесь лишняя, – выпалила Нателл, наблюдая, как мы с Женей обнимаемся. – Пойду-ка посмотрю, не надо ли чем помочь на кухне Софии.

Она уже было собралась вставать, но Макс и мама как раз зашли в гостиную. Мама была очень смущенная, а Макс выглядел как победитель. Теперь уже я ощущал себя лишним. Мне так хотелось, чтобы у них всё получилось, что я был готов взять Женю за руку и пойти с ней куда-нибудь, только чтобы эти чудики побыли одни.

Оставшийся вечер Макс провел рядом с мамой, а Нателл была сама не своя. Она постоянно вмешивалась со своими репликами про разных мужиков с тест-драйвов, то и дело пытаясь оторвать маму и Макса друг от друга. Но, по-моему, маме было уже всё равно.

Когда мы вечером уходили с Женей к ней домой, я не хотел, чтобы мама оставалась одна. Но Макс сказал, что он не может с ней остаться. Что еще рано. И что он пока не понял, действительно ли он нужен Софии. Он говорит, что на фоне объявившегося отца и выпитого он мог ей понравиться, но что будет дальше, он пока не знает. В результате с мамой осталась эта беспутная Нателл. Эксперт по любви, которая в свои сорок пять до сих пор одна. Не хотел бы я быть ее пациентом.

Утром я решил пораньше вернуться домой, чтобы Нателл не успела там окончательно расставить свои сети. Тем более Жене надо было готовиться к каким-то экзаменам. Она даже не хотела мне говорить, куда поступает. Говорит, что о самом сокровенном лучше сначала не рассказывать, иначе оно не сбудется.

Когда я пришел домой, то в гостиной и на кухне никого не было. Я осмотрелся и услышал, как маман и Нателл разговаривают на балконе. Конечно, я подслушал, чего уж там.

– Да он совсем тебе не подходит, ты что, не видишь, Софка, очнись! Не молоденькая девка, чтобы в омут с головой кидаться! Поверь мне, я столько таких вот, как ты, лечу. Ходят ко мне месяцами на прием, лечат свою тоску. Некоторые совсем с ума сходят!

– Нателл, я всё это понимаю, но мне он действительно нравится. Понимаешь, я не могу вот так разбрасываться. У меня давно такого не было. Я даже не могу тебе описать, что со мной происходит, когда Макс рядом.

– А что происходит? Понятно что. У тебя давно мужика не было, вот кровь и взыграла. Что тут непонятного?!

– Перестань, ты же знаешь, что для меня это не главное.

– Главное не главное, а с природой не поспоришь. Будешь потом локти кусать и слезами обливаться. Я такую породу мужиков знаю.

– Давай сменим тему, а. Ты меня уже достала, честное слово.

– Я просто хочу, чтобы моя подруга была счастлива.

Вот коза. По-моему, эта кенгуриха как раз-таки и боялась, что мама наконец-то найдет мужика и она останется одна бобылить со своим ковриком для йоги. Надо спасать маму. Я уже было двинулся к балкону, но тут услышал еще кое-что интересное.

– Что думаешь о Жене? – не унималась Нателл.

– По-моему, ничего так девочка. Во всяком случае, не похоже на то, что она вертихвостка. Может, выйдет чего путное. Лишь бы он уже перестал в свои паровозики играть.

– Знаешь, она какая-то странная. Молчит всё время. Понимаешь? А вдруг у нее что-то с головой, – она замялась, потом продолжила, как бы подбирая слова. – Нет, я не говорю, что там она псих или что-то такое. Просто, знаешь, бывают разные расстройства. И потом, всё это может отразиться на твоем внуке. Если дело до этого дойдет, конечно.

– Сашка говорил, что у нее какая-то травма психологическая в детстве была. Наверное, с этим связано. Ну, и потом вспомни. Первый раз видишь маму своего парня. Конечно, страшно, что тут такого?

– Я бы на твоем месте навела справки.

– Какие справки?

– Если хочешь, – обстоятельно кудахтала Нателл, – у меня есть много знакомых в той сфере. Пробьем ее фамилию по базе. Может, чего и найдется.

– Слушай, ну это уже слишком, Нателл. Нет, не надо. Я не могу так с Сашей поступать. Он мне сам всё расскажет, если надо будет.

– Расскажет-то расскажет, а потом уже поздно будет. Родится вот у них псих какой-нибудь, и оставят они тебе его нянчить. Вот тогда посмотришь! Сколько таких случаев было.

– Я даже не знаю.

– В конце концов, искать будешь не ты, а я. Так что успокойся. Может, нормально всё, там видно будет.

Я не мог поверить в это. Неужели мама будет потакать этой кенгурихе? Этой ржавой барже, которая сама не живет и другим не дает?

Я не выдержал, зашел на балкон и устроил скандал. Я даже не помню, что я тогда наговорил, но мама почему-то выгораживала Нателл, а не меня. Меня это взбесило, я собрал вещи, снял некоторые фотки со стены и ушел к Жене. Единственное, что мне было жалко, так это свою железную дорогу, оставшуюся в моей комнате. Я даже боялся, что маман ее выкинет.

Я не знал, примет ли меня Женя. Захочет ли она жить со мной. Если что, поживу немного у Макса. Он поймет. Мне было неприятно, что я иду напрашиваться жить у Жени, но я надеялся, что этот первый шаг поможет мне двигаться дальше. Что я наконец-то вылезу из своего инкубатора и встану на ноги. Может быть, оно даже к лучшему, что всё так резко получилось. Иначе сколько бы я еще там возился со своими паровозиками. Я позвонил Максу и всё ему рассказал. Он сказал, что я дурак и что нужно было спокойно и по-взрослому всё решить. Он обещал поговорить с маман.

Как только я поговорил с Максом, мне стала названивать маман. Я не брал трубку. Это, наверное, первый раз в жизни, когда я не брал трубку при ее звонке. Ненавижу, когда, если не берешь трубку, люди звонят сразу по несколько раз. Тем более если я злой. Потом я вообще отключил телефон. Потом опять включил. Посыпались эсэмэски, в которых маман просила прощения. Я понимал, что ей страшно оставаться совсем одной, но еще не остыл и не знал, как быть дальше.

Когда я пришел к Жене, она рисовала. Я люблю ее стиль. Я даже не могу сказать, на что он похож. Было что-то от Ван Гога, но всё равно не то. Она очень расстроилась, что я поссорился с маман, и уговаривала меня позвонить ей. Она даже рванула было сама набрать ее номер, но я спрятал телефон. В конце концов, нам будет полезно пожить немного вместе с Женей, чтобы понять, надо ли нам это всё. Я решил, что буду держаться до последнего, потому что знал – второго такого шанса не будет.

Вечером позвонил Макс и сказал, что он успокоил маман и даже поговорил с Нателл. Она, типа, обещала больше не влезать в нашу семью. Надеюсь, Макс там как следует ее обработал, а то не пройдет и дня, как она снова прискачет и будет ворчать. Ну вот, еще один повод не возвращаться. Теперь Макс будет чаще приходить к маман. Кто знает, вдруг я бы им только мешал.

Уже на следующий день мы с мамой помирились по телефону, но домой я пока не спешил возвращаться. Я даже надеялся, что теперь я туда буду приходить только в гости. Я решил искать работу, да и с Женей всё было как-то очень гладко. Меня даже это настораживало сначала, но потом я забылся.

Мы гуляли и ели сладкую вату, облизывая пальцы.

Мы рисовали друг друга и рисовали на теле друг друга.

Я учил Женю готовить и делать коктейли.

Иногда мы могли целыми днями болтать по-английски.

Мы решили, что съездим в Барселону. Мы даже решили, что мы, наверное, хотим там жить. Потому что там и город хороший, и море.

Мы вдохновляли друг друга на рисунки.

Мы ходили к Максу в гости, и он рассказывал, как у них дела с мамой.

Иногда мама с Максом приходили к нам в гости.

Мы радовались, что мама расцвела.

Она даже стала играть в города с Максом. Они съездили в Амстердам.

Мы ходили в кино на фильмы, которые видели по отдельности, чтобы теперь увидеть их вместе.

Мы даже вместе сходили к психологу Одуванчику, я стал всё меньше бояться, что пойду по стопам отца.

Мы говорили, что у нас не любовь, а идентичность.

Мы устраивали день риска и лазили через заборы в запрещенные места.

Мы устраивали вечера философии, приглашали Макса, маму и умничали.

Мы даже хотели сделать одинаковые татуировки, но решили, что это пошло.

Мы жили на Женину зарплату и на мои гонорары с рисунков для кафе и ресторанов.

Женя работала с иллюстрациями и фотографиями в довольно известном журнале, а я метался то тут, то там. Мама предложила мне заниматься тем же самым в ее издании, но я отказался. Хотел, чтобы у меня самого всё получилось. И постепенно это получалось. Один раз меня даже пригласили расписать вход одного из известных в городе клубов.

Маман предлагала нам с Женей жить вместе с ней, но, конечно, мы решили этого не делать. Скандалов было бы не избежать, да и я всё еще надеялся, что Макс заселится к маме.

Спали мы с Женей на полу на большом матрасе. Мне это очень нравилось, и ей тоже. Как будто это наш ковчег, где нас никто не достанет. Здесь мы в безопасности. Плывем. Только непонятно куда. Но я чувствовал, что курс верный.

Я пытался запомнить вот это ощущение, когда в жизни всё налаживается. Ты точно знаешь, где что лежит. Это как большой шкаф. Вот здесь твоя любовь. Здесь твоя работа, а внизу в маленькой шкатулке – твои страхи. Только нельзя ее открывать. Иначе шкаф рухнет. Лучше выкинуть ключ в реку и забыть про него.

Мы даже говорили об этом с Женей.

– Знаешь, – начала она осторожно. – Я так боюсь, что наступит такой момент, когда всё это кончится.

– Жень, это не кончится, – с какой-то непонятной даже мне уверенностью ответил я. Конечно, сомневался, но не хотел, чтобы она всё это видела.

– Всё равно какой-то такой момент наступит.

– Какой – такой?

– Не знаю даже. Когда всё рушится. Вопрос в том, выстоим мы или нет.

– Ты говоришь, момент, да. У меня такой момент возник еще в три года, когда нас бросил отец. С тех пор всё не заладилось. Поэтому теперь мне вот эти вот моменты не так важны.

– Надеюсь, этот момент не наступит, – неуверенно продолжала Женя, и я ответил ей большим хагом4.

Лето пролетело, как «Боинг-747». Так быстро я на машине времени еще не катался. Я даже стал больше запоминать дни и задумал серию картин типа «Мои летние дни» или что-то такое.

Весь день ждал, пока придет Женя, чтобы обсудить с ней эту идею. Но она задерживалась. Почему-то не брала трубку. Видимо, ее на работе совсем достали.

Потом она пришла. Какая-то сама не своя. Она даже не заметила, что из-за новых туфель у нее текла кровь. Так она натерла ногу. Я помог ей раздеться и после душа сам приклеил пластырь. Было такое ощущение, что ей всё равно. Она, наверное, не хотела со мной говорить, потому что на мои вопросы отвечала как-то по-дурацки. В тот вечер я почувствовал, что Женя что-то скрывает. Но я не хотел в это верить. Она всё время мне рассказывала, что с ней происходит. Может быть, надо немного подождать? И она сама всё расскажет.

Ближе к ночи Женя немного стала прежней. Даже обняла меня и попросила прощения, что такая злая. Но я видел, как ее что-то колотит изнутри. Как будто человека посадили в клетку и он прыгает с улыбкой на лице. Во сне она что-то говорила, но я не мог разобрать.

Когда я проснулся, Женя стояла грустная у зеркала и рассматривала свое лицо.

– У меня ужасные синяки под глазами, смотри, Саш.

Я встал, обнял ее. Хотел бы сказать, что синяков у нее нет, но они были.

– Не такие уж они и страшные. Тебе надо выспаться.

– Да, наверное, это нервы.

– Ты мне так и не скажешь, в чем дело, Жень?

– Что? О чем ты?

– Жень, я же всё вижу.

– Да так там. С учебой проблемы кое-какие. Но я всё уладила. Переживала просто, – она смотрела куда-то в пол, а потом заперлась в ванной.

Я, конечно, мог потребовать от нее каких-то объяснений. Но не хотелось играть роль детектора лжи. К тому же я очень терпелив, за что меня маман всегда ругала. Я, например, мог долго держать руку под горячей водой, и мне долго не было больно. Я просто внушал себе, что вода холодная, и не чувствовал тепла. Теперь я решил, что Женя ничего не скрывает, и поэтому старался не замечать, как она плачет в туалете или переводит тему. На самом деле я очень боялся того, что она скрывает. Наверное, она нашла себе более подходящего типа. Решительного. Который не играет в паровозики. И который не разговаривает с жучком.

В последнее время я стал часто с ним разговаривать. У меня всегда так происходит, когда что-то не так.

Мне даже стало казаться, что жучок отвечает. Он говорит:

– не волнуйся;

– всё будет хорошо;

– она тебя не бросит.

Нормальный парень взял бы и выяснил, в чем дело. А такому идиоту, как я, проще пребывать в неведении. Я стал ненавидеть себя еще больше. Даже подумывал о том, что надо бы снова сходить к мистеру Одуванчику. Я чувствовал, что скоро весь мой Неверленд грохнется. Всё об этом только и говорит.

Женя что-то скрывает.

Дядя Рома разводится окончательно. Это значит, его дочери будут такие же лузеры, как и я.

Майкла Джексона собираются похоронить. Значит, по ходу, он всё-таки умер. Хотя то, что это делают так долго, дает какую-то надежду, что он наблюдает за всем этим на Багамах.

Потом мне стало уже совсем не смешно, потому что в один вечер Женя пришла и сказала, что ей надо со мной поговорить.

Если вам кто-то говорит такую фразу, то ничего хорошего не ждите. Это аксиома. Хорошее говорят сразу, а с плохим разводят какую-то жижу типа растворимой каши. И на вкус она такая же.

– В общем, мне предложили поехать учиться в Италию. Я подавала документы – там конкурс был. И я прошла, – выпалила она за две секунды и стала на меня вопросительно смотреть.

Началось.

– Ты поедешь? – еле выдавил я.

– Понимаешь, я так мечтала об этом. Несколько лет работала, все эти конкурсы, знаешь… – Женя заплакала. – Поехали со мной?! Саш! Поехали!

Куда я мог поехать, когда у меня мама, паровозики и жучок на сумке.

Я молчал, а Женя металась из стороны в сторону, предлагая решения.

– Может, я не поеду, а? – выпалила она в конце концов.

Как же мне в тот момент хотелось сказать «не езжай», но я вовремя одумался. Это был бы высший эгоизм.

– Ты должна ехать, Жень, должна!

– Тогда что тебя останавливает? Почему ты не можешь поехать?! – Женя стала почти кричать.

– А ты думаешь, у меня здесь ничего нет?! Да и кому я там нужен?

– Мне! У твоей мамы теперь есть мужчина. Она не одна. Ты можешь спокойно поехать со мной!

Я понимал, что Женя права, но не был готов к такому повороту. У меня сразу стали проноситься картины, как я в Италии окончательно деградирую. Как она будет учиться, а я сидеть у компа и смотреть «Евроньюс». Я не мог понять, почему я представляю самое худшее. Почему я не думаю о том, что я буду рядом с Женей? Что я могу и в Италии так же рисовать и продавать свои картины, заниматься дизайном? Я настоящий трус, а Женя опять из-за меня страдает.

– Да какой ты, на фиг, мужчина, если ты всего боишься?! Значит, ты меня вообще не любишь! – в чем женщинам не откажешь, так это в способности моментально делать выводы.

– Слушай, Жень. Ты приходишь, сообщаешь мне такое. И как я должен, по-твоему, реагировать? Конечно, я в шоке.

– Нормальный бы мужик порадовался, а ты!

– Значит, я ненормальный, да?

Следующие несколько дней мы постоянно ссорились. Уезжать уже скоро, поэтому надо было быстрее решать с визами и прочим. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, которого хотят вытащить из его кроватки. Большой мир протягивал ко мне свои громадные и страшные ручищи, а я упирался. Забился в самый угол, как будто меня там не найдут. Но ноги и руки выросли. Ноги уже сорокового размера. И дальше упираться некуда. Женя давала мне отличный шанс показать, на что я способен, и вылезти из своего панциря. Но одно дело, если бы я бросил ее здесь, а другое – оставить ее одну в незнакомой стране. Подумать только, до чего я договорился. Неважно, где бы я ее бросил. Это было бы всё равно ужасно. И зачем я вообще начинал эти отношения?

На следующий день, когда Женя уехала пожить у родителей, мне стало совсем плохо. Как только я представил, что она улетает, а я остаюсь, я даже стал думать, какие документы на визу нужны. Ей-то дадут визу, потому что она там будет учиться, а мне кто даст?

Конечно, Макс говорит, у него есть какой-то турагент, через которого он всё время делает визы, когда путешествует. Это могло бы помочь. Осталось только понять, хочу ли я ехать. Если я вовремя не решусь хотя бы раз сделать такой поступок в своей жизни, может быть действительно поздно. Я окончательно осознал, что могу потерять Женьку. Теперь, когда дело вроде начало двигаться, ее слова до меня дошли.

Скулы сводит, и глотать трудно. Да, боль иногда можно увидеть. Она стоит по колено в остывшем чае на холодном подоконнике. Вертится замерзшая у витрины игрушечного магазина. Поднимает телефонную трубку и тут же ее бросает. Нажимает F5 и видит, что там нет ни одного нового письма. Удаляет из телефона эсэмэс.

Я стал сажать цветы. Мне казалось, если я чем-то займу руки, то смогу хоть как-то отвлечься. Я рылся в земле и представлял, что я могу посадить всё что захочу. Но, увы, на пакетиках с семенами значилось только «Лилии» и «Петунии». Коробочек с надписью «Смелость» и «Решительность» в цветочном магазине так и не нашел. Вспомнились какие-то мои прошлые отношения. Тогда Ольга меня бросила сама. А теперь я почему-то задумался о такой пошлости, от которой стыдно. Я вдруг понял, что не хочу, чтобы меня первым бросили. Бросить самому хоть и труднее сначала, но зато потом не будешь чувствовать себя кинутым. Создается иллюзия, что от тебя что-то зависит в этой жизни. Хотя на самом деле еще бы минуту промедлил – и бросили бы тебя.

Начались еще разные странные вещи. У меня перестали играть те пять дисков, которые Женя мне записала еще в начале знакомства. Я вообще-то не суеверный, но что сразу пять дисков перестали играть, меня насторожило.

У меня появилась мысль, что я должен возненавидеть Женю, чтобы мне было легче ее разлюбить. Поэтому я решил внушить себе, что у нее много недостатков. Сначала я ничего не мог вспомнить, но потом нашел.

Я терпеть не мог, когда она включала одну и ту же песню на повторе. И могла слушать ее сто раз. Я просто не понимал, как можно так делать и как это не надоедает.

Иногда она могла за три дня три раза посмотреть один и тот же фильм. Это я тоже не выносил.

И еще мне не нравилось, что она всё время ходит одними и теми же дорогами. Если я просил ее пойти другим маршрутом, она начинала раздражаться.

Еще мне не нравилось, что она писала с открытой дверью туалета. Когда мы куда-то собирались, она, совершенно не смущаясь, садилась на унитаз и писала. Первое время я возмущался, но она сказала, что это передалось ей от бабушки, и постепенно мои аргументы были исчерпаны. Видимо, у нее тоже те еще гены. Один раз Женя забыла, что у нас гостил Макс, и шокировала его своей этой привычкой. Ему, правда, было смешно, а ее это даже не смутило. Зато мне было как-то не по себе. Наверное, она так делала, потому что она настоящая дикарка. Привыкла жить одна. Ходить голышом. Не закрывать двери. Хотя ванную она принимала с закрытой дверью, потому что мерзла и хотела тепла.

В последнее время она еще стала часто говорить, что ей нужна опора. И что я совсем не похож на эту опору. И что ей этого не хватает. Я этого никогда не понимал. Зачем женщине опора? Она что – стоять сама не может?

Иногда меня раздражала ее наивность. Женя из тех людей, которая загадывает мир во всём мире, когда сидит между двумя людьми с одинаковыми именами или режет торт. Каждый раз я говорил ей, что нельзя так полагаться на людей, но раз за разом она наступала на одни и те же грабли. В итоге она ревела, а мне приходилось ее утешать.

Мне не нравилось, что ей нравилось выводить меня из себя. Периодически ей становилось скучно, и она придумывала скандалы. Потом даже признавалась, что она начинала всё это только ради того, чтобы меня позлить. Меня это бесило. Она даже ударяла меня иногда, и только потом я сообразил, что можно останавливать ее руку. Потом я стал пресекать ее руку, но первое время я боялся сделать ей больно. Она, кстати, как-то сказала, что ей брутальности во мне не хватает. Да мне самому ее не хватает, а что делать. Так меня воспитали.

Женя ест на улице. Меня это очень раздражает. Она может купить пирожное и начать его есть, как только выйдет из магазина. Еще она облизывает пальцы.

И еще одна ужасная вещь. Это повторяется всё чаще и чаще. Она сначала скажет какую-нибудь ерунду, а потом делает овечковое такое лицо и говорит что-то типа: «Ой, Саша, давай я так не говорила, ладно?» Если я не отвечаю, она снова заводит: «Ну, я так не говорила, ладно?» Факт в том, что она уже сказала и думает, что если я соглашусь, то это отменит ее слова. Хотя они надолго остаются в памяти и трутся об меня, как наждачка.

Кажется, список недостатков иссяк. Маловато будет. По-видимому, так избавиться мне от своей любви не удастся. Я бы даже сочинил рекламу своей женщине. Она бы звучала примерно так. Обладая массой недостатков, женщина Женя создана по уникальной технологии. Дополненная криками воспитательницы и массой всевозможных страхов, она сохраняет привлекательный внешний вид и молчит. Молчащая женщина Женя. И потом джингл такой: «Женя-Женя». И тут закадровый смех. Конечно, это не говорит о моем уме, но я люблю смех за кадром. Он помогает мне не чувствовать себя таким одиноким. Еще я люблю тупые шутки в фильмах. Когда герой идет и вдруг в столб врезается. Или когда байкер вдруг говорит женским голосом. А вот когда торт в лицо кидают, я не люблю.

На самом деле, как всё было спокойно до появления Жени! А потом еще отец. И началась заварушка.

Когда я шел домой, заметил надпись на асфальте. Знаете, из таких, которые делают среди ночи белой краской. «Я тебя люблю, зайчонок». Или «Доброе утро, котик!». Мне всегда от них тошно. Но эта мне запомнилась. Там было написано:

Мила, с Днем рождения.

Я тебя любил.

Н.

Сразу целая история разворачивается. Видимо, хорошо им было, раз он такое написал.

Потом я забрел в район Петропавловской. Там две девочки в розовых париках с пышными шевелюрами кормили уток и голубей. На траве лежало штук шесть батонов, а вокруг – много крошек. Утки просто давились, а голуби не могли поверить своему счастью.

– Не лопнут утки? – спросил я.

– У нас вообще восемнадцать батонов сначала было, – рассмеялись они в ответ. – Больше в магазине не было!

Я покормил с ними уток, потом пошел домой и стал ждать, что Женька позвонит и скажет, что мне делать. Но она не звонила. Когда я уже почти уснул, меня разбудил телефонный гром. Да, это был именно гром. Неожиданный и слишком громкий для того, кто уже погрузился в дрему. Вот идиотство! Это был автоинформатор. Сообщил, сколько я должен этой долбаной телефонной компании.

Спать уже не хотелось, и я стал думать, почему моя любовь не сбылась. Что я сделал не так. Отец, конечно, тут постарался. Точнее, наоборот, он палец о палец не ударил, просто бросил нас, и всё. Наверное, есть еще какие-то вещи. Чтобы сбылась любовь, о ней не надо говорить всем подряд. Хотя вроде я особо не болтал. Не надо выкладывать фото в интернете, где вы целуетесь и обнимаетесь. Так любовь распадается на части, и ее становится всё меньше. Она как будто улетает. Не говорите «навсегда». Навсегда только песок на пляже и море.

Наша c Женей квартира стала на меня давить, и я решил пожить какое-то время у себя. Тем более что маман пропадала на работе, тусила с Максом.

Когда приезжаешь домой после долгого отсутствия, ты будто смотришь старое любимое кино, но в других декорациях. Хотя в моей комнате декорации всё те же. Разве что городок с паровозиками немного сдвинут в сторону и некоторых фотографий на стенах нет. Я подошел к окну и стал смотреть, как катаются велосипедисты и роллеры. Наруто, как всегда, был там. Сегодня он очень хорошо катался. Летал просто. У него новая майка. Спереди я никак не рассмотрю, что написано, а сзади нарисован желтый круг. Почему-то мне не хотелось его фотографировать, и я вернулся в гостиную, включил грустный пост-рок и стал жалеть себя. Мне с детства это нравилось. Когда мама меня за что-нибудь сильно ругала, я зарывался в кровать, накрывался одеялом с головой, отворачивался к стене, чтобы не было видно лица, и представлял, что всё будет не так, когда я вырасту. Что я еще докажу, кто я на самом деле. Я вырос, но так и не понял, кто я.

Через несколько дней я немного успокоился и вернулся в Женину квартиру. Мне казалось, если Женя допускает мысль уехать без меня, то не так уж она меня и любит. Или это мой эгоизм? У меня в голове творилась настоящая каша, и мне надо было с кем-то поговорить. Я решил вылезти в инет, чтобы посмотреть, есть ли Макс в онлайне. На компе инет почему-то не работал, и я решил выйти через ноут Жени, который она оставила. Когда я включил ноут, то увидел, что он стоял в ждущем режиме и там открыт файл в «Ворде». Всмотревшись, я понял, что это Женин дневник, который она, видимо, вела только для себя. У нее была дисграфия, и буквы путались местами. Если во «ВКонтакте» она исправляла все слова, то тут она оставляла всё как есть.

Раз уж я полный идиот и гены у меня совсем испорчены, то я только минуту поколебался и потом стал читать. Я уже не мог оторваться, поэтому о Максе совсем забыл. Хоть у Жени и была дисграфия, но я схватывал слова на лету. Говорят, люди всё равно воспринимают слова целиком.

«Увидлеоа нкоанецто как ты ешь. Это зщабаввно хоть мне в это и нае верислоьс. Как бу то т ыне челвоек. Это ьыла какая то небесность».

«Ты предложидл постриать моибелые бркюи. Потом ещще я аплакала. Так что слеза моя поапала в дырку телефонной трбуки. Я ще епотерплю. Я люблю тея, свитхарт5».

«На твоих руках выделяются вены. Так нежно. Что хочется их обязательно траогать».

«Кошмар! И октуда на меой правой ноге целых три неведомых сиянка? Откуда? Вечн просяпаыешьс, а синяки ужена ногах. И гедя только чноью шарю?»

«Скорльк у тебя терепения. А я тебя всё ввыожу. А ты так умеешь успокаивать, что мен стыдно иногда даже. Тебе омжно внрить, иногда больше чем себе даже. Сколько раз подряд моыжно слушать эту псеню?»

«И откуда нм моих нога взяись такие мозоли? Они ноют иуже задробали меня. Обыскала весь дом и даже пластяры нет. Живу в 21 векке и страдаю от глупых мозолей. Пишлось заклеить моазволи скотчем. Ликпимю».

«Вечно холодные руки. Холодынй мир. Холоданя воды. Это больно. Наверно мне не стоит быть такой восприимчивой».

«Мир иногда омжно понять. Но от этого лучщше не стнети. Просто пойдешь по ноному городу, где давно уже нет огня и тепла. И тебе тснает не спо сбее. Это мир тебя и зовет. И тебе не спо себе от того, что он тебя зовеят, но октличнкуться, сотсанться с ним у тебя не ватает силы волы. И этот звоу как упрек. Уложив меня споать, свитхарт».

«Мне очнеь не посебе, что сегодня я не поняла твое стремлемние поехать домойю. Я соосзнала его только сецчпс. Невынсимо. Ты прсотчо хотел лрмрй., а я ка кдура. Доя сих пор неу могу упоскиться. i love you».

«Мне бесконечно одинаоко на этой огромйно палнете. Мне бесконечно одинаоко на этой безумно планете. Мне бесокнечно одинаоко на этой огармоно плпнете. Мне бесокнечер олинаоко на эт езымной планете. Мен бесокненчо оиноко на это огромной юезумной палнет. Хелп ми, свитхарт6».

«Занешь, свитхарт, мне иногда кажется, ч то ты ничего не боисшься. Не знаю так ли это или это глюк. Хотя нет. Впосмнила. Когда-то ты боясля смотреть мне прямо в глаза».

«Вечра ты меня разбудио и зачем-то то и дело ивинялся. Так неепо это было. Свитхарт ты же знашеь, что твой чтстый глос приятнее сонных минут».

Потом в дневнике был долгий перерыв и еще три записи, последняя из которых написана как раз в день Жениного отъезда к родителям.

«Сейчас где-то есть огромнейшее море. Вот бы туда сецчас прямо оунуться. Прснутьс яновой асбсолютно. Стаать tabula rasa7».

«Кае же я рада, чтоты есть. Дыщшать и жить, зная чтоты где-то рядом как истина в поабытом фильме. Это очиещние».

«неужеи я та к внем ощшибалась я бы вес броисла и ухеала бы за ним. А он даже слов скахать не может. Я анивная дура. Верю и вре. ю а толку нетю как до дела дохоит, та Ки нет чничего. Неужели и н такой же. Ненавижу тчт я такая наивная. Люблю его как полная друа. Раз он не любмит то что толку мне тут сидеть и ждлать. Неужели он ваообще не ивдит как мне плохо. Если уя уеду поелт ли он за мной. Будет ли меня иксать. Снова начала пить успокительыне».

Когда я всё это прочитал, почувствовал себя полным ублюдком. Я боялся ее обидеть, не замечая, что уже это сделал. Я перечитывал ее дневник снова и снова и понял, что не смогу не поехать. Что я хочу поехать. Я не смогу без нее. Она снова успокоительными стала долбаться, это уже серьезно. Остается только сказать маман.

Было воскресенье, и я направился домой переговорить с маман. Когда я зашел в гостиную, еще раз убедился в том, что детство прошло. Раньше по воскресеньям мама готовила обед. Это обязательно была котлета. Тогда она была еще настоящая и вкусная, потому что мама даже покупала для нее мясо. Мне особенно нравилось, когда мы ели котлету и картофельное пюре. Они, типа, идеально подходят друг другу. Теперь нет никаких котлет. И я вегетарианец. Мама спит на своей любимой белой софе, изрядно повидавшей виды. На полу валяется пустая бутылка от мартини. Кажется, это не лучшее время для разговора, но деваться некуда.

– Ты меня бросаешь ради этой сумасшедшей девки?! – это была первая реакция маман, когда она проснулась и я стал ей объяснять ситуацию. – Я не дам тебе согласия на выезд за границу!

Потом была истошная истерика, которую нет смысла вспоминать. Конечно, мама в очередной раз нарушила заповедь великого Одуванчикова и несколько раз назвала меня размазней.

Меня беспокоило то, что я чувствовал себя виноватым. Ну, то есть даже не знаю, как объяснить. Как будто я не имею права на счастье. Как будто я его не достоин. Как будто, если я уеду, маман будет навсегда несчастлива.

С одной стороны, я понимал, что первую реакцию маман надо просто переждать и что это естественно. Надо было объяснить всё раньше. Мама была очень расстроена и совсем не хотела со мной разговаривать. Единственное, что я слышал, – это то, что я доведу ее до скорой помощи. Я ее не люблю. Я ее предаю. И прочие плохие вещи, перед которыми стояло мое имя.

Деваться было некуда, надо было звать Макса. Он должен был прийти только завтра, но я не мог столько ждать. Я просил его поговорить с маман и объяснить ей всё.

Тем временем маман уже договорилась до того, что Макс наверняка ее тоже бросит. Под «тоже» она, видимо, понимала не только отца, но и меня, потому что она несколько раз повторила фразу «Что за мужики меня окружают?». На отца она разозлилась еще больше, когда узнала, что свое согласие на выезд за границу он даст. Я ушел в Женину квартиру. Лучше, если Макс и маман поговорят наедине. Оказался перед выбором между двумя женщинами и не находил себе места. Не выдержал и направился домой. Уже даже приготовился услышать крики, когда поднимался на лестничную площадку, но было тихо. Еще больше я удивился, когда никого не увидел дома. Куда же они ушли? Нет, ну кто так делает? Хоть бы эсэмэс скинул.

Я сам написал ему эсэмэс, но ответа так и не получил.

Я уже не знал, куда себя деть.

Снял майку. Надел майку.

Открыл мартини. Закрыл мартини.

Включил телек. Посмотрел, как фанаты Джексона вышли танцевать в день его рождения по всему миру. Выключил телек.

Залез в инет. Вылез из инета.

Зашел на балкон. Вышел с балкона.

Закурил. Выбросил сигарету.

Вскипятил чайник. Выключил чайник.

Стал набирать ванну. Выключил воду.

Включил свет в комнате. Выключил свет. Это я сделал раз пятнадцать.

Покидал дротики в дартс. Покидал дротики с балкона.

Посмотрел на Наруто. Вышел из своей комнаты.

Позвонил Жене. Бросил звонить Жене.

Лег поспать. Не смог уснуть.

Сходил в магазин. Забыл, за чем ходил.

Включил Яна Тирсена. Выключил Яна Тирсена.

Плакал. Прекратил плакать. И потом снова плакал.

Я представил, каково сейчас Жене. Ведь она думает, что я ее кинул. С каким настроением ей придется уезжать? Да она теперь вообще с мужчинами разговаривать не будет. И всё это из-за меня.

Я вспомнил ее шрам на губе. Она сама как один большой шрам. Я полюбил шрам, поэтому не имел права сковыривать эту боль.

У меня не было права на ошибку.

С каждой минутой у меня было всё меньше шансов вернуть ее, но я не мог объявиться сейчас и сказать: «Подожди, Макс сейчас уговорит мою маму, и мы поедем». Чувствовал себя полным бастардом.

Опять кто-то другой решал за меня мои проблемы.

Мне было очень тяжело, но я понимал, что труднее всего сейчас Жене и моей маме. И обе они из-за меня страдают. Зачем я вообще тогда нужен, если из-за меня у них столько боли.

Я взял тюбики с красками и стал выдавливать их на руки. Потом размазал всё это по лицу. По одежде. Как будто я хотел загримировать себя. Превратиться в кого-то другого. В кого-то наподобие Макса или Брюса Уиллиса. Краска была прохладная, и мне немного полегчало.

Потом я еще долго стоял под душем и смотрел, как разноцветные струи утекают туда, где нет таких проблем. Как будто вода смывает меня куда-то далеко и мне не нужно будет во всё это возвращаться.

Постепенно струи воды светлели, и к моей коже возвращался естественный цвет. Я снова такой же бледный, как через неделю после того, как родился. Когда я вылезал из ванны, у меня закружилась голова, и я упал. Нога задела об угол шкафчика в ванной, и из нее пошла кровь. Мой любимый цвет. Какое-то время я смотрел на нее и даже не пытался остановить.

Мне казалось, что вместо мозгов у меня много маленьких воздушных шариков, воздух в которых накалился до предела. Еще чуть-чуть, и они лопнут, а из моих ушей полезут разноцветные резиновые фиговины. Когда меня найдут, я буду похож на клоуна-самоучку, который репетировал дома свой первый утренник, но обломался.

Кровь остановилась сама, я залепил шрамик скотчем, напился мартини и заснул на маминой любимой софе. Иногда мне казалось, что этот диван живой и говорит маминым голосом. Я хотя бы с виду подружусь с этой софой и посплю на ней ночь.

С утра меня разбудила мама. Вздрогнул, когда ее увидел, но, к моему удивлению, ее больше волновало то, что я пролил мартини на диван, а не наш вчерашний разговор.

– Уже не сердишься? Ну, по поводу нас с Женей?

– Сержусь, – спокойно сказала она, хотя было видно, что она еле сдерживает эмоции.

– Мам…

– Езжай куда хочешь, – это было даже как-то грубовато. – Я подпишу согласие.

– Мам, ну это же не навсегда. Женя закончит учиться, и мы вернемся.

– Ага, кто из Европы возвращается? Живите уж, дурачки, – она протянула ко мне руки и заплакала. – Мать свою только не забудь. Пригласишь хоть на гондолах покататься? Внуков, может, посмотреть. А то смотри – вам же нянька нужна будет. Я, если что, могу!

Макс всё-таки гений. Что же он ей такого сказал, чего не мог я? Почему у него получилось, а у меня нет? Я был очень рад – это правда. Но меня мучило то, что я сам не смог договориться с маман, и это было неприятно.

– Ну, а где Женя-то твоя?

А вот это был хороший вопрос. За всеми этими недоразумениями и перекриками я как-то не заметил, что Женя даже ни разу не объявилась. Я звонил ей по привычке каждый день, но телефон всё время был недоступен. Это меня не удивляло – она всегда отключала его, когда мы ссорились.

Я рванул к ее родителям, чтобы сказать, что могу с ней поехать, но, похоже, они не были рады меня видеть. Не то чтобы они меня не любили, но, по ходу, они хотели мне что-то сказать.

Я просто не мог в это поверить.

Теперь, когда всё было так реально.

Когда даже мама уже согласилась.

Когда у меня появился новый шрам.

Когда я решил сделать первый в жизни нормальный шаг, отличиться от отца, меня щелкнули по носу.

Отец, кстати, сказал, что я правильно делаю, что еду вместе с Женей, и помог мне с деньгами. Это он, наверное, наученный на своих ошибках, так говорит. Где он только раньше был? Где он был, когда я рос полным растением и думал, что в жизни тебя всегда будет кто-то поливать и обрезать высохшие ветки? Где он был, когда мать вкалывала на двух работах, а я сжимался от звука проезжающего ночью лифта?

Только вот куда я поеду, если она уже уехала три дня назад? Я должен был это понять, должен из ее дневника. Она как будто намекала, что уедет без меня. Я чувствовал себя полным психом, когда ворвался в квартиру к Жениным родителям, не поверив, что она действительно уехала.

Я обыскал весь дом, но ее и правда там не было. Еще она сказала им, чтобы они не говорили, где ее можно найти в Милане. Мать Жени вообще не хотела меня видеть, а я рыдал, как идиот, и ходил по Женькиной комнате. Потом Женин отец вывел меня из квартиры и сказал, что ничем не может помочь. Что не будет нарушать обещание, которое дал дочери.

– В конце концов, – сказал он, когда я уже уходил, – в Милане не так уж много заведений, где учат на художников, – и захлопнул дверь.

Я вернулся домой. Курьер как раз привез мой паспорт с визой. Бросил в чемодан оставшиеся вещи, взял какие-то свои иллюстрации, которые заранее приготовил, и поехал в аэропорт. Пока собирался, автоматически включил «Евроньюс». Там как раз показывали, какая погода в аэропортах. Вот теперь она мне пригодилась! В Петербурге было лётно!

Прошло уже несколько дней, и Женя всё это время там одна. Я знаю, что она справится, но вопрос в том, какой ценой. Если она сейчас отдаст эту цену, то не сможет отдать свое доверие еще полжизни.

Хорошо хоть, Макс сейчас с мамой. Он даже отложил работу на какое-то время и уговорил ее съездить развеяться, собираются в Осло. Я тоже когда-нибудь поеду в Осло с Женькой. Мы тоже будем с ней играть в города. Главное – найти ее. Контроль мне казался невыносимо долгим. Все эти просвечивания. Скоро уже мысли начнут читать. Я вспотел, и один из проверяющих спросил, не болен ли я. Я сказал, что нет. Они измерили мне температуру, но всё, слава небесам, было в норме. Интересно, что сейчас там делает бедная моя Женька.

Когда я уже прошел контроль и ждал посадку, пришло сообщение от мамы:

«Я поставила за вас с Женей свечку в церкви, берегите себя. Люблю. Мама».

Так странно. Ты стоишь в аэропорту, а где-то за тебя и твою любовь стоит свеча. Теперь я не сомневался, что найду Женьку. Теперь я точно знал, что у нас всё получится. Остается только ее найти. Мне тут же вспомнился случай. Когда мне было лет двенадцать, мы пошли с мамой в церковь недалеко от нашего дома. Когда мы зашли в храм, там уже шла служба, поэтому мы тихонько купили свечи, зажгли и поставили их. Я почему-то волновался и долго не мог поставить свою свечу. Всё время получалось, что она стоит как-то криво, поэтому я боялся, что она упадет. Мама уже стояла на службе и молилась, а я всё пытался поставить свечку. За мной наблюдала бабушка в платочке. Ну, знаете, из тех, что помогают со свечами во время служб. Она была маленькая и седая. Наконец я поставил свечу и встал рядом с мамой. В какой-то момент мне стало как-то не по себе. Я обернулся и увидел, что моя свеча падает. Я не успел даже подумать о том, чтобы подскочить и спасти ее, как та самая старушка поймала свечу и поставила ее ровно. У нее она сразу встала как надо. У меня даже слезы тогда потекли, а она мне улыбнулась. И только тогда я успокоился. Вот и сейчас мне стало так же спокойно после маминой эсэмэски.

Когда самолет взлетал, я решил, что даже если виза кончится и я не найду Женьку, то я сделаю новую визу и буду искать до тех пор, пока не найду.

Чтобы хоть как-то отвлечься от крутящихся мыслей, я взял газету. Читать там особо нечего, но чем еще заняться в самолете, когда земля уже не видна? Музыку я слушать не мог, потому что вся она напоминала о Жене. О, что-то про Джексона пишут.

«Король поп-музыки Майкл Джексон, скончавшийся 25 июня на 51-м году жизни, похоронен в четверг вечером на кладбище Glendale Forest Lawn под Лос-Анджелесом, сообщает телекомпания CNN. На похоронах присутствовали Элизабет Тейлор, актер Маколей Калкин, певец Стиви Уандер и экс-супруга Лиза-Мария Пресли…»