Читать онлайн Песни вещих птиц бесплатно

Плети-плети кружево, сестра моя.

Кружево белое, кружево чистое, словно одеяло снежное.

Пусть укутает, жемчугами украсит, беду отведёт.

Плети-плети кружево, сестра моя.

Яркие бусины сложат историю

Встреч радостных, открытий волшебных.

Искусны руки твои, сестра моя,

Радость в лице твоём и нет усталости.

Плети-плети кружево, сестра моя.

Кружево чёрное, кружево плотное, словно ночь непроглядная.

Пусть укутает, память отнимет, в тайны посвятит.

Плети-плети кружево, сестра моя.

Тугими нитями вьётся история

Путей далёких, путей одиноких сквозь лес дремучий.

Разлуку несут руки твои, сестра моя,

Печаль в очах твоих, но нет усталости.

Первый виток. Голос

– Зачем печь каравай за неделю до праздника?

– Таков древний народный обычай!

– Четырнадцатый! Четырнадцатый раз слышу это!

Лёша посмотрел на мать и сестёр так, будто сомневался, знаком ли вообще с этими людьми, безнадёжно вздохнул и вышел из кухни. Кто станет есть пирог недельной давности? А ещё это бесконечное множество шишек, свадебное платье, ленты, дедушкин старый кожух для жениха, сватовство, толпа каких-то дядьёв, дедушек, братьев жениха… Древний народный обычай! У него просто в голове не укладывалось, зачем, когда на дворе двадцать первый век, печь каравай и хранить его неделю. Чтобы он зачерствел, и никто его есть не стал? Лучше бы торт заказали, свежий и с кремом.

Женское царство, вспомнил он папины слова, когда заглянул в кухню и обнаружил там всю прекрасную половину – хотя вовсе не половину, а большую часть семьи. Вмешаться в хаотичную гармонию их мира было равносильно самоубийству. Поэтому, услышав привычный, но ничего не объясняющий ответ про обычай, Лёша сбежал на двор. Там постоял немного, вдыхая прохладный воздух. Вроде июнь, а ветер такой противный…

Он пошёл вниз по улице – без цели, лишь бы просто идти. Дорожка вдоль домов была вся в выбоинах, ночью можно ногу свернуть, а некоторые умудряются на каблуках с дискотеки возвращаться. За поворотом – ещё несколько дворов, каждая щель в заборах знакома. Последние дома уже не прижимались друг к другу, крайний вообще стоял особняком. Яблоня нависала над забором, заслоняя мутные окна разлапистыми ветвями. Интересно, внутри бывает светло?

В этом доме жила согнутая полуслепая старушка, и все дети считали её ведьмой, а их матери здоровались издалека, особо не приближаясь к дому. Поэтому тропинка здесь изгибалась дугой. Но Лёша пошёл не по ней, а напрямую, из вредности даже зацепил ржавую ручку калитки.

В животе отчего-то порхали те самые бабочки, о существовании которых он узнал на уроке английского. Мысль, что там, в родном доме царит приятная суета, согревала. Так чудесно, когда ты вроде бы и уходишь, но всегда можешь вернуться в тепло… Что за прекрасный древний народный обычай эта свадьба! Аж самому стало смешно, как загнул!

Кроме других проблем шестнадцатилетних, у Лёши было четыре сестры, три старших и одна младшая. Их родители отличались жизнелюбием и отличным чувством юмора, поэтому пятеро детей – вполне в их духе, так он всегда считал. Хотя порой и злился, что покоя в доме нет нигде, маме с папой он всегда был благодарен. Куча сестёр – это ведь ещё и куча подарков на дни рождения.

Старшая Марьяна как раз выходила замуж. Все её любили: покладистая, родителям помогает, не спорит. Настоящий «золотой ребёнок». Только взгляд всегда грустный. Марьяна прилежно училась, но стоило присмотреться, как она сидит над тетрадкой: ручка зависла над бумагой, глядит как-то сквозь. С детства они были не разлей вода с соседским «надёжным и перспективным» парнем Андрейкой, и все ждали, когда он позовёт её замуж. Мягкая и послушная, Марьяна согласилась с таким видом, что и не понять, по любви она или просто не желает расстраивать родителей.

Старшей не по возрасту, но «по статусу» оказалась вторая сестра. Ксюше было двадцать, и её редко видели дома: она училась в университете, приезжала только на каникулы. Оглядывалась недовольно, надменно вздыхала о том, как всё здесь отстало от жизни. Этим летом Ксюша не вылезала из просторных индийских шаровар, которые только подчёркивали её худобу. Скрестив ноги, она сидела на крыльце и читала книги вроде «Ключ к абсолютной свободе», над которыми Лёша посмеивался. Только свадьба Марьяны вернула её в деревенскую реальность, и вот Ксюша уже в старом мамином сарафане и выцветшем фартуке лепит традиционные шишки из теста.

Третья сестра, Янина, красотка со светлыми кудрями, округлая и подвижная, была точной копией мамы: такие же огромные карие глаза и румяные щёки. Она чудесно пела и танцевала, в свои восемнадцать поступала уже во второй раз, теперь на исторический. Филфак, видите ли, оказался «не тем, на что стоит потратить жизнь». Энергии и упрямства у неё хватало с лихвой, и родители не спорили. Янина делала вид, что всерьёз готовится к экзаменам – прекрасный повод увильнуть от мытья полов и готовки. Походив с важным видом пару часов, она забрасывала книгу и бежала гулять, крича, что мозгам тоже нужна разгрузка.

Самая младшая сестра Надя была Лёше близким другом, ближе любого из деревенских пацанов. Ей недавно исполнилось четырнадцать, и остротой своих черт она походила на лису: они с Лёшей пошли в отцовскую породу. Она увлекалась романами и стихами, хваталась за новую книгу, едва дочитав предыдущую, и не упускала возможности похвастаться своей эрудицией.

Вот такими они были, его сёстры, непохожими, и всё же из одной семьи. А сам Лёша любил наблюдать за людьми, веселиться и играть в компьютерные игры, а не любил, когда учили жизни и задавали вопросы. Только с Надей он мог поделиться мечтами, потому что знал: за её шутливыми подколами прячется понимание. Они вечно делали всё по-своему и носили титул семейных сумасшедших. Но перед свадьбой все сплотились, и, точно оркестр по нотам, каждый чётко вёл свою партию. А дирижёром стала Ксюша. Она настаивала на правильном выполнении каждого обряда и, конечно, закатывала глаза, твердя, что без неё праздник бы вообще провалился. Никто с этим не спорил.

Погружённый в сентиментальные мысли, за которые самому перед собой стало неловко, Лёша перешёл через мост и спустился к речке, что тянулась вдаль, к лесу, где расширялась и замедлялась. Он остановился под старой ивой, где у них с Надей в детстве был тайник. Длинные ветви качались над рекой, вода бежала стремительно, огибая камни.

– А свадьба-то когда, сынок? – окликнул скрипучий голос. Лёша обернулся. На тропинке позади него стояла обитательница дома под яблоней Пелагея Ивановна, старушка по всем деревенским стандартам, со старинным именем и выцветшим платком на голове.

– Думали в следующую субботу, но Ксюша говорит, суббота для свадьбы не подходит, так что решили в пятницу, – отчего-то разоткровенничался он, глядя на старушку сверху вниз: ростом она была ему по грудь.

– На солнцестояние, значит… – со значением кивнула Пелагея Ивановна.

– Именно так, а что? – раздался звонкий девичий голос.

Лёша чуть не подскочил. Растрёпанная и с горящими глазами, Надя выскочила словно из-под земли.

– Ты как здесь?.. Только не говори, что за мной послали, я не…

– Да не боись, всё наоборот: меня отпустили! Я перевернула миску с тестом, и Ксюша сказала, чтоб я на кухне больше не появлялась!

– Ну и как ты умудрилась миску перевернуть?

– Специально, конечно! – Надя залилась беззаботным смехом. Но, вспомнив о том, что их слушает Пелагея Ивановна, стала серьёзнее: – Так и что с того, что на солнцестояние-то?

Пелагея Ивановна пристально оглядела обоих и сказала:

– Бабушке тяжело стоять. Идёмте-ка вон на то бревно, там и расскажу. Всё равно, гляжу, у вас дел никаких нет.

С этим не поспоришь! Лёша и Надя пошли за ней к толстому бревну, которое по вечерам служило местом встречи молодёжи и обрастало мусором. Раз в две недели подростков выгоняли на уборку. Убирали только позавчера, но уже сегодня Лёша пнул две жестяные банки, а Надя с недовольным видом подобрала их, захватив ещё упаковку из-под чипсов.

– Ну-ка, скажите, ребята, что вы вообще знаете о ваших предках? – сурово спросила старушка.

– Предки дома, к свадьбе готовятся. Нормальные вообще ребята, – парировал Лёша и тут же получил кулаком по ноге от сестры.

Старушка покачала головой:

– Ничего-то, в общем, не знаете. Тогда слушайте, дети. Были когда-то времена, когда люди ещё жили по-правильному, как самой природой заведено. Духи да разные навьи обитали бок о бок с людьми, так-то. Ходили по одной земле, купались в той же воде. Но люди – знаете, небось, свою породу, наглости им не занимать! Решили, что теперь они тут хозяева, самые умные. Богов уважать перестали, больше не молились им, природные праздники не справляли. А для богов наши приношения, между прочим, знак внимания и почтения. Вот они и исчезли. А может, совсем не потому… Давно дело было, воды утекло столько, что никто уже не знает, как оно по правде-то случилось. Остались одни сказки, легенды. Только зря сказки порочат – не выдумки это! Историй много, да я расскажу вам одну. А знаете хоть кого из старых богов, нет? Ну ладно, чего вас, молодняк, пытать… Откуда вам знать, кто б рассказал?.. Теперь вот слушайте!

И она, не дав брату и сестре перевести дух, начала рассказ. Голос её изменился, стал мягче, как бы даже моложе.

– Давным-давно в дремучем лесу жили-были старик со старухой. Не было у них детей, но очень на старости лет хотелось им доченьку, красивую да послушную. Так сильно было их желание, да и терять нечего, что решили прямо к богам обратиться. Сначала Жива откликнулась на их мольбу и дала зерно. Его нужно было посадить в землю. Потом предстала перед ними Леля и, вручив кувшин с живительной водой, наказала на закате полить посаженное зёрнышко да идти спать и не смотреть, что произойдёт. Но кто не знает нас, женщин? Мы народ любопытный… Сколько ни уговаривал муж жену лечь спать, она всё не шла. А как только он уснул, высунулась в окно посмотреть: как там зерно на заднем дворе, прорастает ли? Глядь – а на земле сидит девочка. Обычная, хорошенькая, только волосы как безлунная ночь, а в них словно тысячи звёзд сияют. Радости матери не было предела, но тут она увидала, как ещё одна гостья появилась во дворе. То была богиня смерти Мара, и принесла она девочке платье из невесомой ткани да рукодельную шаль. Вот обрядила она дитя, залюбовалась – и тут заметила, что из окошка за ней подглядывают. «Чудесное творение твоя дочь, – обратилась Мара к перепуганной матери, – но передастся ей твоё любопытство, оно и уведёт из дома. Только запоёт Сирин – придётся вам расстаться».

– Запрет, нарушение запрета, потом наказание, а потом искупление, – вставила Надя. Старушка махнула на неё рукой, мол, не до твоих замечаний, и Надя притихла.

– Сирин – это вещая птица, посланница владыки подземного мира Чернобога. Голос её таков, что кто его услышит, забудет обо всём на свете. Дом, родных, даже имя своё – и то забудет. Для каждого у Сирин особая песня. Несколько человек могут слышать одну и ту же мелодию, но слова для всех будут разные. Такой уж силой обладает птица. Обычно её голос несёт большие несчастья, даже смерть. Поэтому мать страшно испугалась и с того дня всё время прислушивалась, а дочку не отпускала далеко. Прошли годы, и Дивья (так звали девочку) всё чаще бродила по лесу одна. Страхи забылись. Однажды услышала она чарующий голос. То пела Сирин. Побежала Дивья к реке поглядеть на женщину-птицу. У той – лицо бледное, словно камень, только уста красные; толстая коса через плечо, чёрная, словно ночь, а во взгляде – печаль вековая, и ничто не способно её развеять. Голос её как пьянящий напиток. Печальна песня Сирин да уж больно красива. Очаровала Дивью так, что у той слёзы выступили. Плакала девочка, будто знала, что ждёт её беда, но тянулась к птице. Та сидела на ветвях над рекой, и не заметила Дивья, как сама оказалась в той реке, как тёмная вода затянула её прямо в иной мир, мир Нави. Там попала она в замок самого Чернобога. Вошла – дверь за ней захлопнулась и исчезла. Много про тот замок легенд ходит, да где правда, где ложь – поди пойми. Кругом стены, ни одного окошка, сплошной мрак. Но не зря же Дивья появилась на свет благодаря Живе и Леле! Сотворила она себе огонёк и увидела, что по стенам течёт что-то чёрное, липкое… Если не стереть – утонет. Оторвала подол волшебного платья и давай тереть. Грязь исчезала, но появлялась вновь, поэтому прекращать работу было нельзя. Долго трудилась Дивья, но уморилась и уснула. Тогда страшный яд проник в её сердце, и оно перестало биться. Мать и отец долго искали дочь, а когда нашли да вынесли из замка, было уже поздно: Дивья не дышала. Оживить её простым людям было не под силу – обратились к богам. Отозвалась Мара и сказала, что долго ещё будет Дивья спать крепким сном. Должны пройти века, чтобы сердце её очистилось и она проснулась. А случится это на летнее солнцестояние. Тогда оживёт она как Лесная царица, Лунная дева, хранительница вечных знаний и историй этого мира. Так завещала богиня Мара, которая особо привязалась к дитю в ночь рождения.

Пелагея Ивановна замолчала, устремив взгляд в сторону леса.

Лёша и Надя сидели словно зачарованные. Надя следила за облаками, Лёша ковырял сучок на бревне. Было чувство, что кто-то ворошил его память, как палкой ворошат гору сухих листьев. С чего бы?

– Это очень интересно, бабушка, спасибо вам, но… При чём здесь свадьба Марьяны? – спросил он, сбрасывая наваждение. Нет, эту легенду он точно никогда раньше не слышал. Походило на сказку, которую старуха сама и сочинила. Может быть, даже прямо сейчас, на ходу.

– Ах, свадьба! А свадьбу-то вы на солнцестояние решили играть. Говорят, в этот день поёт птица Сирин, и ничто не поможет тем, кто её услышит. Я бы вам посоветовала не ходить на реку и не слушать, но вы же всё равно пойдёте… Поэтому вот что скажу, особенно тебе, Надежда: судьбу свою мы пишем сами, решения сами принимаем, но есть и то, что помимо нашей воли должно случиться.

Надя кивнула, а Лёша нахмурился.

– Но ведь это легенда, выдумка… – Лёша не сказал «бред» лишь из уважения к почтенному возрасту Пелагеи Ивановны. – Разве птица Сирин на самом деле существует?

– А разве можно выдумать то, чего ни один человек никогда не видел? И может ли целый мир одним нам принадлежать? Мы слабы, и наша память коротка, но деревья помнят всё, что видела земля. Они в неё корнями ушли, земля даёт им жизнь, а вместе с ней и знания. Вот деревья нам истории и нашёптывают. Да и с молоком матерей мы впитываем понимание о мире. Кровь предков в наших жилах… Знаете, что в той крови? Все надежды и страхи, все чувства. Ничто не исчезает без следа, а что было, случается вновь.

Пелагея Ивановна смолкла. Лёша и Надя не смели произнести ни слова. Вдруг старушка добавила уже не таким загадочным тоном:

– Ты, Надя, лучше б волосы в косу собирала, больно горячая у тебя голова. А ты, Лёша, не забывай, где твой дом.

– Э-э-э… – Лёша не знал, что ответить. Зато Надя протараторила:

– Спасибо, бабушка, вы такая мудрая, так много видели, наверное, и читали, такая интересная история, хоть и грустная… Расскажете какую-нибудь ещё?

– Да вам пока и этой с головой хватит, – ответила Пелагея Ивановна, и всего на миг её лицо осветила молодая улыбка. Потом старушка будто сморщилась, согнулась сильнее и слабым голосом добавила: – Ну, бегите, помогите, наконец, родителям. А я посижу тут, деревья послушаю.

Брат и сестра поднялись, как по команде, попрощались, зачем-то легко поклонившись, и ушли, словно во сне.

Половину пути прошли молча. Ветер разгулялся сильнее, облака лепились друг к другу, затягивая небо тугим полотном. Пыль с тропинок взмыла, закружилась и понеслась во все стороны.

– Забавно, правда? – сказала Надя и закашлялась от попавшей в рот пыли. – Она ведь необычная. Лечить умеет, иногда даже будущее говорит людям, а погоду всегда лучше синоптиков знает… Помнишь, пообещала морозы в мае? Никто не верил, а оно так и было…

– Тихо! – Лёша резко остановился и картинно поднёс ладонь к уху. – Не мешай, я слушаю деревья… Слышу голоса предков, они говорят… что у бабушки маразм!

Надя разозлилась:

– Никакой не маразм! Она много правильного говорила, Лёш! Про деревья, корни, кровь, информацию… ведь это и наукой доказано, что вокруг нас информационное поле, что мы даже реинкарнируем в одном и том же роду. Вон Ксюша тебе расскажет.

– Я это и сам знаю, Надя, пошли, не нервничай. Но ты же не веришь, что птица Сирин действительно существует, а на солнцестояние проснётся погибшая… как её там…

– Не погибшая, а уснувшая. Дивья.

– Ага. Так вот, всякие древние мифы – это интересно, конечно, но всего лишь народная выдумка, чтобы объяснить природные явления. Чем ещё было заниматься, как не сказки выдумывать? Зато теперь мы по ним в сетевые игры играем.

Надя рассмеялась и снова закашлялась.

– Ага, всё в мире придумано, чтоб тебя развлекать, – сказала она, заслоняясь рукой от ветра и мелких камешков, что летели в лицо. – Ты ужасный.

– Пик прогресса – развлечения.

Надя хотела было спорить дальше, но вдруг поняла, что брат издевается. А о чём он думал на самом деле – загадка.

Порыв ветра чуть не сбил с ног, и Надя схватилась за Лёшу, испугавшись, что её унесёт. Стихия разгулялась не на шутку. Хоть бы до пятницы погода наладилась! Уже подходя ко двору, сестра тихо спросила:

– Но мы же не пойдём к реке после свадьбы, правильно?

– Как не пойдём? Пойдём, конечно!

– Лёшка! – Надя аж подпрыгнула от волнения. – Так ты веришь во всё это! Ты проверить хочешь!

– Ничего подобного. Просто хочу доказать любимой сестре, что нет в лесу ни говорящих птиц, ни другой нелюди и что ей пора уже о замужестве думать, а не о сказках.

Надя замахнулась кулаком, но Лёша перехватил её запястье и отвесил лёгкий подзатыльник. В следующую секунду он уже запирал за собой калитку, оставив сестру за забором.

– Открой, идиот!

Надя колотила в калитку, когда на крыльцо вышла Ксюша. Всегда аккуратная, сейчас она была в грязном фартуке, волосы под тугой косынкой, лицо в муке, а подмышкой веник.

– Где ты шляешься? Где эта неуклюжая Надька? Нужно двор подмести.

– Кто ты и что сделало с моей сестрой?! – паясничая, Лёша отшатнулся от Ксюши и едва разминулся с веником.

Через полминуты он уже сидел на заднем дворе под вишней и не обращал внимания на возмущения старшей сестры. Но, как и в любой большой семье, долго наслаждаться одиночеством не получилось.

– О чём задумался?

Его нашла Янина. Веник в итоге достался ей, но она будто не подозревала о его назначении: покачивала им, как маятником, на вытянутой руке, чтобы не запачкал красные маки на юбке.

– О богах, – ответил Лёша и сам не понял, почему так сказал.

– Ну, и что ты о них думаешь?

– Что они далеко, и до нас им дела нет.

– Гениально! – Лёша пропустил сарказм мимо ушей, а Янина добавила: – А вот жили б рядом, веселее было бы.

– Наверное, – отозвался Лёша.

Янину окликнула мама, и та с неохотой принялась за работу.

– Я мету!.. Ох, иногда хочу убить Марьянку, чтобы всего этого не делать.

– Считаешь, с похоронами хлопот меньше?

– Блин, об этом не подумала, – усмехнулась Янина и пошла мести дальше, оставив брата наслаждаться бездельем.

– Они что, серьёзно подметают двор? – пробурчал себе под нос Лёша. – Сейчас же польёт.

Через пару минут натянутое полотно неба и впрямь прорвалось. Закапал дождь, всё чаще и чаще, выплеснулся, наконец, потоком. Домашние засуетились, укрывая всё, что нужно укрыть, и собирая, что нужно собрать. Лёша хотел помочь, но вдруг встал как вкопанный. Мир двигался медленно, тягуче, поражал нереальностью красок, чересчур ярких, и каждая деталь выпирала, словно была не на своём месте. Как во сне. Дождь не холодил кожу, а обжигал. И в груди жгло. А в ушах стоял звон. Нет. Это звучал тонкий, невесомый голос. Поющий? Зовущий?

Времена, когда боги вместе с людьми ходили по земле… Он не знал, не мог знать, как было тогда. Но отчего-то видел свои босые ноги, ступающие по острым камням, ощущал холод стен и чувствовал, что мерцающий свет впереди льётся из комнаты, скрытой внутри горы. Там две сестры-рукодельницы с начала времён сидят у веретена и извлекают из него нити. Одна сестра – белую, другая – чёрную…

– Да твою ж… Лёша!

Только третье, самое крепкое ругательство папы вырвало из необычного видения. Лёша спохватился, помог загнать кур и шмыгнул в дом, на ходу снимая и выжимая футболку.

Ксюша выдала ему кружку горячего чая и бутерброд, а мама поймала и нежно поцеловала в макушку, пока он не успел увернуться:

– Малыш мой. – Она потрепала Лёшу по волосам, а в ответ услышала обычное «ну ма-ам», сказанное подростковым, скрипучим голосом.

Лёша легко толкнул приоткрытую дверь в комнату Марьяны. С отрешённым видом сестра укладывала в сундук приданое. Древний народный обычай.

– Марьян?

– А? – Она вздрогнула от испуга, настолько была погружена в свои мысли.

– Я давно хотел спросить… – У Лёши вертелось на языке что-то саркастичное насчёт Андрея, которого он недолюбливал, но пришлось сдержаться. – Что это за фигня там стоит?

Он указал на старинный предмет напротив зеркала, который служил Марьяне вешалкой.

– Это? – Марьяна будто сама только сейчас заметила. – Это прялка… Кажется, прабабушкина. Она здесь всегда стояла. А что?

– Да так…

Лёша пожал плечами и вышел, оставив сестру в недоумении.

Марьяна бросила своё занятие, подошла к трельяжу и повернула боковые створки зеркал друг к другу: так они часто делали с сёстрами в детстве, чтобы видеть отражение отражения, тысячи отражений. Это холодило кровь даже в ясный день, а ночью тем более. Из лабиринта на неё смотрели мириады мутно-зелёных глаз. Она отошла и села за прялку. Сняла ворох одежды, бережно погладила старинное дерево, притворилась, будто прядёт кружево. Ей понравилось, как движется её тонкая кисть. Одеться бы в старинные ткани, накинуть шаль на плечи да плести. Закрыв глаза, она увидела свои руки, обтянутые чёрными рукавами, и кружево на коленях – плотное, тёмное, а узоры на нём извиваются, словно живые… Марьяна резко вскочила, отпрянула. Впервые за много лет она задалась вопросом, почему это старьё вообще здесь стоит.

Прошла неделя. За это время невеста почти не выходила из комнаты. Собственная спальня, хоть и маленькая, была её привилегией, но домашние то и дело забегали к Марьяне. Стол усеивали ленты, шпильки, записки-напоминалки, забытые пустые чашки, а прабабушкина прялка снова обросла одеждой, не привлекая ничьего внимания. Иногда Марьяна выносила груду чашек, перемывала их, тщательно вытирала, расставляла на полке и молча возвращалась к себе. Лёша списывал её затворничество на «древний народный обычай».

Каждый день находили ураганы, вечерами лил дождь, а по утрам светило солнце, накаляя воздух к обеду, до следующего урагана. В жаркий полдень принято было собираться в летней кухне. Здесь современная бытовая техника терпеливо уживалась с эмалированными мисками в цветочек и щербатыми глиняными чашками. Здесь можно было найти всё что угодно, от насоса до маникюрных ножниц, и с такой же лёгкостью любую вещь потерять. Ксюша и Надя готовили задачки для жениха, отец вырезал подсвечник из дерева, Лёша искал в интернете новый фонарик на велосипед – о ужас, занятие, не касающееся свадьбы! Янина прибежала уже в четвёртом платье.

– Тебя огорчит, если я напомню, что это не ты выходишь замуж? – поддел её папа.

– В том-то и дело, – захныкала в ответ Янина. – Если б выходила я, то хоть с цветом всё было ясно!

– Господи, Янина, – Ксюша закатила глаза, – тебе больше всего идёт зелёный, чего тут думать?

– Правда идёт? – просияла сестра.

– Правда идёт, – согласился папа.

– А мне какой цвет идёт? – спохватилась Надя.

– Дай подумаю. – Ксюша отнеслась к вопросу серьёзно. – Бирюзовый.

Лёша усмехнулся. Конечно, Ксюша хотела, чтобы сёстры перестали терзаться сомнениями и надели те платья, которые давно пошила им мама. Да и мама, наверное, знала, какой цвет больше всего подходит каждой из дочерей. Сам он не особо радовался рубашке с вышивкой на воротнике, но знал, что никуда не денется, поэтому даже на бурчание тратить силы не стал.

Мама заглянула в кухню, с порога просверлила взглядом каждого, оценивая, заняты ли делом.

– Что, милая? – окликнул её папа.

– Надо петуха протереть.

Все оторвались от дел и уставились на неё. Папа комично засуетился:

– Присядь-ка, а я тебе компоту холодненького налью.

– Я серьёзно, – не дала отвлечь себя мама. – Он весь в грязи.

Постепенно и до остальных дошло, что речь идёт о деревянном петухе на крыше – гордости и отличии их дома.

– Ну, хорошо, – пожал плечами папа. – Лёшка, слышал? Бери лестницу и вперёд.

– Я?! – возмутился было Лёша, но отец заговорщицки подмигнул.

– Не выделывайся. Сейчас толпу невест соберёшь – новую свадьбу гулять будем, вот и Ксюхины идеи не пропадут.

Сёстры прыснули, а Лёша не смог сдержать самодовольную усмешку. Ловкости ему было не занимать, хоть в остальном он собой и не гордился.

Папа оказался прав: все девчонки с округи собрались посмотреть, как он лихо взбирается по крутой крыше.

– А вот там ещё не протёр!

– Не филонь!

– Лёшка, если разобьёшься, с тобой моё сердце разобьётся, кто ж на велике катать будет?

Заливистый хохот и новые возгласы на ту же тему – но Лёша не вслушивался, только ухмылялся да щурился от солнца. С крыши открывался вид на лес. Ему не давала покоя та сказка и девушка с волосами цвета безлунной ночи, а в них сияют звёзды, словно настоящие… Просто ты не готов заводить отношения с существующими девушками, сказал он себе.

Чем ближе к свадьбе, тем больше становилось суеты, волнения, нервных выпадов днём и возбуждённого хохота по вечерам. Еды наготовили на всю деревню, до смерти устали. Утром долгожданного дня Надя в пижаме и с сонным плюшевым зайцем подмышкой сидела у Лёшиной постели.

– Ну, просыпайся же! Ты папе нужен срочно в гараже.

– Уйди, мне снилось, что я единственный ребёнок в семье, я не хочу просыпаться… – мямлил брат, уткнувшись лицом в подушку.

– Представляю этот кошмар: один на кухне помогаешь, один во дворе, один в гараже, один…

– Всё, хватит, разбудила, спасибо, встаю…

Он ещё что-то бурчал себе под нос, пытаясь выпутаться из одеяла, а Надя, довольная собой, уже бежала и кричала во весь голос:

– Мама, заплети мне косу! Ну мама, ну ты же обещала!

Коса, платье, потерянная сумочка, вечно звонящие телефоны, фамильное серебро разложить, бокалы перетереть – не стоит и распутывать тот ворох событий и переживаний, что случился за утро. Но к приезду жениха с семьёй и друзьями, когда половина деревни собралась под воротами, хаос волшебным образом упорядочился. Платья были те, что нужно, в Надину косу туго вплетена красная лента, и даже верёвочки с кисточками на расшитой рубахе Лёши аккуратно завязаны.

– Чего вокруг избы не унесёшь? – с порога огорошила жениха Янина. Андрей выглядел как киногерой в чёрном приталенном пиджаке и с букетиком в петлице. Он красиво откидывал с лица светлую чёлку, а, когда улыбался, на щеках появлялись обворожительные ямочки.

– Воду в решете, – очнулся один из друзей жениха, смуглый и коренастый Сашка.

Не дав парням опомниться, заговорила Ксюша:

– Зарыли Данилку в сырую могилку. Он полежал, полежал да на солнышко побежал. Стоит красуется, на него люди любуются.

– Вы что, серьёзно загадками меня решили испытывать? – удивился Андрей.

– Отвечай или езжай домой, – подбоченилась Янина, напустив суровый вид.

– Так это не про Данилку, а про Андрейку, – выкрикнул кто-то из толпы. – Только всё наоборот: сначала красовался, а теперь «зароют» его, женатиком станет!

Все расхохотались, только три сестры попытались сохранить серьёзность.

– Зерно, – негромко сказала мать жениха, элегантная дама со стильным каре.

– Зерно! – бодро повторил Андрей.

Настал черёд Нади. Она выступила вперёд, и все, даже домашние, были поражены её нарядом. Платье, совсем простое, хлопковое, бирюзового цвета, доходило до колен, коса лежала на плече, а голову украшал огромный венок из полевых цветов. Надя поёжилась и произнесла тихо:

– К реке идут – поют, назад идут – плачут.

– Ой, это даже я знаю, – развеселился Андрей. – Вёдра!

– А вот и нет, – пробурчала Надя себе под нос, но кто-то закричал «слишком просто!», и её слова утонули в общем гомоне, один Лёша и услышал: – Это те, кто пошёл к реке в ночь на солнцестояние…

Брат толкнул сестру локтем и подмигнул.

– Ну всё, поигрались и хватит! – утихомирила всех Ксюша. – Езжай, Андрюша, домой, мы тебе сестру не отдадим!

Тогда Андрей подал знак друзьям, чтобы доставали подарки. Соседским детям раздали сладости, а каждая сестра получила по расшитой бисером сумочке.

– Ладно, нашёл, как растопить девичьи сердца, – сжалилась Ксюша после того, как они с Яниной и Надей картинно посовещались.

И тогда, наконец, вышла Марьяна. Белое платье с кружевами, но без вычурности оттеняло её шоколадные волосы, собранные в замысловатую причёску с помощью цветов и лент. Марьяна всегда завораживала мягкостью черт. Она не двигалась, а текла, словно ручей, а сегодня и вовсе выглядела как царица. И глаза – тихий омут, как всегда говорил папа. Соседские девочки вытягивали шеи, чтобы рассмотреть невесту, молодёжь гудела, а старики улыбались и утирали платками пот со лба.

Жених взял невесту под локоть, их засыпали пшеничным зерном, у ног зазвенели монеты. Вскоре машины с шумом выехали со двора, в душном летнем тумане, как сон, пронеслись по деревне, а затем громкая толпа из родни и близких друзей следом за женихом и невестой снова заполнила раскалённый на солнце двор. Именно в этот день стояла нестерпимая жара, и столы с угощениями расставили в тени на заднем дворе. Со стороны невесты все сидели по старшинству: папа, раскрасневшийся от чувств, рядом с ним мама – то смеётся, то утирает слёзы, а следом уже дети. Ксюша в воздушном розовом платье в пол, поджав губы, внимательно слушала унылые тосты, лишь бы не ловить скользкие взгляды друзей жениха. Янина в платье цвета сочной травы, как и мама, то хохотала с подружками, то чуть не плакала, мол, тоже хочет замуж, пока солнце играло с её кудрями, добавляя в них рыжины. Сашка пытался заговорить с Надей, но та была занята препираниями с Лёшей.

– Да, я боюсь! – в десятый раз повторяла она. – Из-за того сна…

– Я помню, сон про лес и девушку из сказки, – раздражённо отвечал Лёша, потому что ему она тоже теперь снилась каждую ночь. – Но это не повод не идти! Даже наоборот…

– Не девушка, а лунная царица! Она мне что-то говорила, такое важное, чего я не должна была забыть…

– Так что именно?

– Забыла… – Надя глянула на Марьяну. – И как она даже в жару остаётся такой бледной?

Тут в разговор вмешалась Янина:

– Вы на реку собрались?

– Надя думает, там русалки, и не хочет идти, – ответил Лёша. – Или хочет… Она ещё не определилась, в общем.

– Не русалки, а лесная царица… То есть лунная, – возразила Надя.

– Какая царица? – засмеялась Янина. – Когда ещё мы повеселимся вместе? Алёшка, молодец, классно придумал. Берём всех и идём, даже молодых, а то они уснут скоро…

– Что значит всех? – удивился Лёша. – И Ксюху тоже?

– А ты думаешь, она нас одних пустит? Да и почему бы нет? Она уже перестаёт быть занудой. Вот сейчас свой бокал шампанского допьёт, наконец, и будет свой человек!

Даже Надя улыбнулась, хотя страхи не отступили. Но от мысли, что все сёстры будут рядом, стало легче.

Время летело, а праздник только разгорался. Небо затянуло облаками, но в этот раз дождь прошёл стороной. Гости уже пересказали все тосты, посмеялись над всеми шутками, и, тяжёлые от еды и напитков, растрясались во дворе то под частушки, то под попсу, от которой кривились Надя с Лёшей.

Невеста так устала, что после первого же танца молодых притихла за столом, и звездой вечера стала Янина. К ней выстроилась целая очередь из желающих пригласить на танец, и она, ни капли не смущаясь, флиртовала и кружила головы. Надю тоже приглашали, только она была не в настроении и почти ни с кем не разговаривала.

– Прости, мне венок мешает танцевать, – ответила она Сашке, не понимая, с какой стати её приглашает парень старше её на шесть лет.

– Так, может, снимешь его?

Вроде бы нормальный вопрос, но у Нади подступил ком к горлу:

– Нет! Если сниму, пение птицы Сирин сведёт меня с ума, а я хочу сохранить разум.

Загадочно ухмыльнувшись, Сашка отошёл, но смотрел так, что стало ясно: это не последняя его попытка. Только папе удалось вытащить младшую дочь на медленный танец, и даже венок не стал помехой.

Лёша сидел, нахмурив брови. Рядом упала Ксюша, они обменялись будничными фразами, но речь зашла об учёбе – и они проспорили едва ли не час, забыв о всеобщем веселье. Лёша даже ляпнул о разговоре с бабкой Пелагеей и сразу об этом пожалел. Сестра и без того нашла тридцать один с половиной повод отчитать его. С половиной, потому что тридцать второй прервал странный звук, словно тысячи тонких голосов затянули высокую ноту.

– Что это, слышишь? – взволнованно спросил Лёша.

– О чём ты? – напряглась Ксюша.

– Да вроде бы прошло, но как будто песня…

– Ты, наверное, многовато шампанского выпил, – начала было Ксюша, но тут к ним со всех ног примчалась Надя. Перепуганная, она нервно теребила косу и кусала губы.

– Птица Сирин, вы слышали? Она поёт там, на реке!..

– А пойдёмте все купаться! – прервал её весёлый голос из толпы, гости возбуждённо зашумели и потянулись со двора.

– Ну вот, теперь мы все идём к реке. От судьбы не уйдёшь, – прошептал Лёша на ухо младшей, подпустив таинственности.

Её разбудила песня. Тонкий и прозрачный голос лился отовсюду: из травинок и листочков, из воздуха и воды, из самого сердца. Песня заставила остывшую кровь снова бежать по венам, впустила воздух в отравленные лёгкие, распахнула глаза, что давно не видели света.

Она несмело пошевелила пальцами, прикоснулась к лицу и волосам. Медленно, точно разрывая путы, села. Её окружал лес. Кроны деревьев прятались в наступающих сумерках. Чуялся запах воды, запах той самой реки, что и много веков назад текла здесь, неся в своём течении её судьбу… Песня звучала внутри неё. В еле различимых словах она узнала историю своей жизни – историю печали и смерти. Волшебный голос приносил ей жизнь, а вместе с ней и горькие воспоминания…

Дивья. Имя нашептала ей полная луна.

Песня смолкла. Она почувствовала, что кто-то наблюдает за ней, кто-то стоит совсем рядом и пронзает её чужеродным взглядом. Это существо она уже видела раньше, но не смогла не засмотреться вновь. Чёрные брови обрамляли сверкающие сапфирами глаза, алые губы не знали улыбки. Лицо казалось человеческим, но не встретишь похожего вовек: острые изгибы скул и кожа, словно мутная поверхность лунного камня, выдавали посланницу из иного мира. Золотая корона на роскошных чёрных волосах слепила блеском неземных драгоценных камней. В ушах сверкали серьги, на правом – золотое солнце, на левом – серебряная луна, грудь украшали круглые бусы, мутные, словно кровь. Бархатная кожа плеч, точно в платье, была облачена в сине-фиолетовое оперение. Вместо рук – крылья небывалого размаха, в них собрались все оттенки неба, от чёрной ночи до нежно-розового заката. Сирин сидела на ветвях, цепляясь огромными когтями за кору, смотрела вдаль и, кажется, видела весь мир насквозь. Она снова запела, но губы её будто и не размыкались. Голос лился отовсюду сразу – из земли и деревьев, туманил разум, уносил, как быстрое течение.

– Увела тебя, деву, в путь,

Зелье тёмное выпить дала.

Ты не злись, не плела я пут,

Лишь твоей дорогой вела.

Строки повторились эхом множество раз, пока не стихли где-то внизу, под землёй.

– Куда же теперь меня дорога привела, Сирин? – Дивья говорила тихо, почти шёпотом, голос не слушался её, как и тело. Она не решалась поднять глаза на вещую птицу – боялась, что от одного взгляда наступит смерть.

Сирин пела ей в ответ:

– Как в источнике воды чисты,

Как в начале клубок не спутан,

Возвращают нити судьбы

Домой —

Иль не дом то,

Лишь отблеск мутный.

Горячие мурашки побежали по холодной коже, и она вспомнила свою недолгую жизнь. Когда ещё боги ходили по земле, а люди поклонялись им и почитали, была она совсем ребёнком. Но в ней жила сила, которая говорила: нет преград в этом мире. А мать, её земная, простая и осторожная мать, предупреждала об опасности. Не послушалась, угодила из родного дома в замок, который на века усыпил её душу… И где теперь дом? А где его отражение?

Так много разом пробудилось в сердце, что Дивья расплакалась. Тёмная птица наблюдала, укрывшись в ветвях. Уже совсем стемнело, и на небе зажглись мириады звёзд, осыпались дождём ей на волосы, и те засияли. Дивья смотрела вверх, на луну, скользнувшую из-за облака, ту же самую, что видела её счастье и горе, разлуку с семьёй. Всё менялось, жизнь обрывалась, за смертью появлялась новая жизнь, а луна всегда хладнокровно выслушивала мольбы отчаянных душ…

Перед тем как расправить крылья и улететь прочь, Сирин спела ещё:

– Дочь трёх богинь, любимица Мары,

Твой добрый страж – лесная ночь.

Не бойся больше ночных кошмаров!

Жди! Наяву судьбу найдёшь.

И Дивья осталась в эхе её слов, в дыхании леса. Долго сидела она с закрытыми глазами, обхватив колени, а когда осмотрелась, заметила металлический блеск в траве. Это оказалась серебряная чаша, полная лесных ягод. Никто иной, как птица Сирин позаботилась о том, чтобы накормить её. Со вкусом ягод приходил вкус жизни, кисло-сладкий, ни с чем не сравнимый. Слёзы текли по щекам, а на губах сияла улыбка – она чувствовала себя человеком, хоть ещё не стала им до конца. Что бы ни ждало её впереди, оно в любом случае прекрасней, чем вечный покой. Страх сменился волнительным предвкушением. Дивья решительно встала с земли и отправилась поздороваться с таким новым, но таким хорошо знакомым ей миром.

Дружной гурьбой свадьба перебралась на берег реки. Лёша нашёл себе место у кромки леса, уселся там и смотрел, как два серых облака, плавно сливаясь в одно, надвигаются на луну. Из-за шума голосов и плеска воды она казалась ещё более одинокой и холодной. Парни и девушки, мокрые с головы до ног, смеялись и кричали, утягивали друг дружку в воду. Молодожёны держались в стороне, Андрей бдительно оберегал Марьяну от попыток раззадоренных друзей затащить её в реку. Лёша поискал глазами Надю, но не нашёл, Ксюши тоже нигде не было. От леса веяло прохладой и тишиной. Из-за шума на опушке чаща казалась совсем беззвучной. Лес притаился, прислушался. Лёша ощутил холод между лопаток, но не стал уходить, чтобы не показаться трусом, хоть бы и самому себе. В другой раз он обязательно купался бы вместе со всеми, веселил девчонок, шутил над друзьями, но сейчас не хотелось. Он не смог бы объяснить, почему сидел здесь. Тишина заполняла изнутри, хотелось её слушать. Он глядел на реку, ни о чём не думая. Только одно нет-нет да и проскакивало в голове тревожно: «Где же Надя и Ксюша?»

– Мы так и знали, что ты не со всеми, – раздался за спиной Ксюшин голос. Лёша обернулся и увидел сестёр: обе загадочно улыбались.

– Куда вы пропали? Я думал, вы купаетесь, но вас нет, уже заволновался…

– Да прям заволновался! Ты даже не заметил, что мы на реку не пришли, тащился, как зомби, – засмеялась Надя.

– Так где вы были? – Лёша прикинулся, что не расслышал издёвку.

Сёстры расселись справа и слева от брата, многозначительно переглянулись, потом прыснули со смеху. Лёша мог подумать, что они пьяны, если б не знал, что за столом обе лишь пригубили шампанское.

– Да что с вами? Рассказывайте!

– Ну ладно, – начала Ксюша. – Помнишь, когда все танцевали, ты проболтался о вашем разговоре с бабкой Пелагеей? Так вот, это прям интересно! Я дольше вашего её знаю, и никогда она ничего подобного не рассказывала. Ни легенд, ни обрядов. Лечит – да. Травки всякие знает – да. Но сказок о птицах из мира мёртвых от неё никогда не слышали. Понимаешь, о чём я?

– Не очень, – ответил Лёша. Надя хихикнула. Он покосился на младшую сестру, но смолчал.

– В общем, если Пелагея такой кладезь народных преданий, почему не делилась раньше, а только сейчас и только с вами? Короче, я решила, что нужно к ней заглянуть и расспросить.

– Так вы были у бабки? И что она сказала?

– Сказала – практически ничего. А вот показала… Смотри.

Ксюша достала из сумки небольшой свёрток из мешковины и положила в траву. Лёша аккуратно развернул его. Внутри пряталось несколько обыкновенных, на первый взгляд, вещей: маленькое круглое зеркальце, кольцо, брошь и кулон.

– И что всё это значит? Она вам своё приданое подарила? – удивился Лёша.

– Дурак ты, смотри внимательнее. Все эти вещи – обереги. Она выбрала по одному для каждого из нас. Сказала, что оберег тем сильнее, чем больше в него веришь. А ещё… Она как будто знала, что мы придём.

– Тоже увлекаешься сказками? Ты же уже большая! – закатил глаза Лёша. – Даже маленькой в Деда Мороза не верила…

Надя положила голову ему на плечо, тяжело вздохнула и сонно пробормотала:

– Это так волнительно… – потом закрыла глаза и, кажется, уснула.

– Ксюш, она пьяная, что ли? – изумился Лёша.

– Боюсь, что да. Бабка заставила нас выпить какой-то сладкой бурды, на вкус вроде и не спиртное, но в голову бьёт страшно. Я сама еле на ногах устояла, потом оклемалась. А на Надю, видно, сильно подействовало, мелкая же совсем… Как я допустила, сама не понимаю. Всё как в тумане…

– Ну, вы даёте!

– Знаешь, после того пойла – по-другому и не скажешь, я всё, что она говорила, очень хорошо запомнила. В память прям врезалось чётко! И сейчас чувствую себя как-то странно. Кровь течёт быстрее, голова легче, замечаю всё, что вокруг происходит…

– В смысле?

– Ну, вот я сейчас разговариваю с тобой и знаю, что Андрей уговаривает Марьяну возвращаться, а она не хочет…

– Ты меня пугаешь! – Лёша посмотрел Ксюше в глаза, но ничего странного не обнаружил. – Ладно, продолжай лучше про талисманы.

– Они все из серебра, а камни – известные с древних времён обереги. Смотри, это она мне такой гребень дала, гравировка как будто буква «У», но перевёрнутая, на кончиках – три голубых топаза. Руна означает весну и пробуждение живого, сексуальность ещё… Хм.

Лёша усмехнулся.

– И зачем я тебе показываю?.. Ладно, в общем, вот зеркало Пелагея Иванна Янине просила передать. Где она, кстати? Ну конечно, купается со всеми, сроду из воды не вытянешь! Здесь руна Леля. Кстати, символ воды, движения, ещё цветения и плодородия. И камушки – хризолит, тоже цвета речной воды.

Лёша равнодушно посмотрелся в зеркало, потом отыскал глазами Янину. Она веселилась от души: как раз толкнула в реку парня, брызгавшего в неё водой. Её платье промокло насквозь, волосы растрепались, но смеялась она громче всех.

– Подожди, тут ещё заколка была… Выпала, что ли?.. – Ксюша порылась в сумочке, вытащила обычную расчёску, бурча под нос: – Чего тут только нет уже, и расчёска Марьянина откуда-то… А, вот заколка. Смотри: серебро почернело, видно, что ей очень много лет.

Теперь сестра крутила в руках украшение для волос в форме цветка. Это была искусная работа: лепестки изящно изгибались, на каждом – один и тот же орнамент. Сердцевину цветка украшал крупный светло-голубой камень.

– Здесь руна Опора, поддержка рода. А камень бирюза, – объяснила Ксюша. – Бирюза обязательно должна быть на невесте в день свадьбы, но мы совсем забыли. Так что заколка для Марьяны.

– Да, не учли всех древних народных обычаев, – ехидно заметил Лёша. – Твой прокол.

– Ну, может, ещё не поздно. – Ксюше было не до словесных поединков. – Надя! Проснись, пожалуйста!

Младшая сестра подняла голову, зевнула и потянулась, будто после долгого ночного отдыха. И тут же получила задание:

– Отнеси Марьяне заколку, пока они не ушли. Помнишь, нам ведь сказали не медлить с этим?

– Ах да, конечно, – пробормотала Надя и пошатываясь, но довольно быстро потопала к молодожёнам. Лёша, открыв рот, глядел ей вслед: и чем эта бабка её напоила?

Он взял с тряпицы чёрную нить, на которой висел серебряный кулон в виде молнии.

– Это для тебя, – сказала Ксюша. – Крутой, правда? Это руна Сила, помогает следовать своему пути, ещё это руна победы, но не над внешним врагом, а над самим собой, высвобождение себя внутреннего. Ещё она может прояснить ситуацию, подтолкнуть к правильному решению.

– Опять что-то решать, – пробормотал Лёша. – А кулон крутой, да.

Он надел его на шею и спрятал под рубашку. Остался последний предмет. Лёша взял изящное кольцо с идеально круглым белым камнем внутри, покрутил его и увидел, что вся поверхность исписана тонко вырезанными рунами. Вернее, это была одна и та же руна, повторённая много раз.

Вернулась Надя и, присев рядом, сказала:

– Это кольцо вроде как с горным хрусталём, с давних времён известный оберег от нечистой силы. Но Пелагея Иванна говорит, это настоящий Алатырь, его ещё называют «Бел-горюч камень», он священный. Раньше использовался для жертвоприношений, символизирует гармонию порядка и хаоса. И руна тоже означает Алатырь. Это кольцо бабка мне подарила.

Надя выглядела уже нормально, она окончательно проснулась и пришла в себя.

– Отдала заколку? – спросила её Ксюша.

– Да, Марьяне очень понравилась, но… Какая-то она загадочная.

– Весь день такая ходит, – согласился Лёша, а Ксюша тем временем вынула из своей будто бездонной сумочки перетянутый резинкой свёрток из листов бумаги.

– А это что?

– О, это самое интересное, – ответила она. – Как раз то, о чём бабка Пелагея никому не рассказывала. Она записывает все свои знания, приключения, даже сны. Можно сказать, это её дневник. Смотрите, есть и древние листы: здесь всё размазано, почти ничего не разобрать. А есть новая, белая бумага – видимо, писалось совсем недавно.

– Только вот зачем нам отдала? Не понимаю, – хмыкнула Надя.

– Помирать собралась? – предположил Лёша.

– Дурак ты! – вскинулась сестра.

– А что, вполне возможно… – произнесла Ксюша задумчиво.

Больше она ничего не успела сказать, потому что неизвестно откуда зазвучала музыка. Звуки наполнили их тела, связали по рукам и ногам. Это был тот же таинственный голос, что слышался им пару часов назад, но теперь он лился совсем рядом, даже как будто изнутри, из самого сердца, обволакивал и усыплял. Когда песня смолкла, стало до невыносимого тихо. Ни плеска воды, ни шелеста листьев, ни людских голосов. В этой тишине раздалось лишь одно слово: Марьяна.

– Марьяна!

Это кричал Андрей. Он подбежал к Лёше и сёстрам, воскликнул взволнованно:

– Где она?!

Все трое в недоумении смотрели на него, не успев ещё вырваться из паутины волшебного голоса. Андрей стал сбивчиво объяснять, как они с невестой собрались домой, но Марьяна захотела пожелать сёстрам доброй ночи. Потом что-то отвлекло, и он не заметил, куда она ушла.

– К нам не подходила, – Лёша первым обрёл дар речи.

– И у реки нет. Но где же она тогда?! – Голос Андрея дрожал от волнения.

– Стоп! Не паниковать! – вмешалась Ксюша. – На каждой свадьбе крадут невесту. Вот и её кто-то из твоих друзей украл. Пойдём скорее разбираться.

Она взяла его за рукав и потянула к реке, где ещё купались гости. Янина как раз спешила навстречу.

– Вы чего тут засуетились? – спросила она с ходу. – А Марьяна где?

– Ты её не видела? – удивилась Ксюша.

– Нет. Эй, вы так не шутите, у меня аж мурашки. Какой-то козёл украл невесту?

– Сейчас выясним, – ответил Лёша, и они отправились к веселящейся компании. Надя медленно поплелась следом.

После долгих допросов, криков и чуть ли не драки стало ясно: Марьяну не то что не крали – даже не видели. Кто-то побежал в деревню узнавать, вдруг она вернулась домой, кто-то пошёл обыскивать берег. Желающих проверить лес не оказалось. Только Андрей кричал в отчаянье:

– Не хотите – пойду один!

– Что ей там делать? Она бы туда не пошла! – отговаривали его друзья.

Никто никогда не признался бы вслух о том, что верит в потустороннее, но легенды о Лешем, русалках и другой нечисти гуляли летними вечерами от лавочки к лавочке. И сейчас суеверное, неоформленное и невысказанное витало в воздухе. Невеста, пропавшая в лесу… Мало ли что могло стать тому причиной.

Несколько часов в деревне царила полная сумятица. Двор снова наполнился людьми. Родители были уверены, что это недобрая шутка кого-то из гостей, и убеждали не доводить до скандала, но на девушках не было лиц, а парни, уже охрипшие, клялись, что не трогали Марьяну. Кто-то всё-таки признался, что думал украсть невесту, но на реке все развеселились – стало не до того, да и от Андрея она не отходила ни на шаг.

– Ну, если всё же выяснится!.. – грозился отец. – За хулиганство точно получите по заслугам!

Мама звонила в полицию, но на её волнение не отреагировали: ждите трое суток, всё-таки свадьба и пресловутая традиция кражи невесты.

– Есть добровольные поисковые группы, – предложил Сашка. – Пробьём сейчас, как их вызвать.

– Да, – согласился бледный до обморока Андрей. – Да, давай.

Лёша, Ксюша и Янина всё расспрашивали и расспрашивали друзей, искали хоть какие-то ниточки: может, видели кого чужого? Голова взрывалась.

Янина отыскала Ксюшу, вытащила Надю с крыльца, где та сидела, сжавшись в комок, отвела их за двор, нашла взглядом Лёшу, махнула, чтобы тоже подошёл.

– Слушайте. Я вот что подумала. Она ж сегодня странная весь день ходила, будто ей собственная свадьба не в радость. Так, может, она просто… Ну, решила одна побыть, по берегу побродить? Укрылась где-то и сидит. Это ж Марьянка… То хлопочет над нами, то вдруг раз – и нет её, гуляет где-то одна. Так же всегда было.

– Да ну, – возразил Лёша. – Она же не такая больная, чтоб сидеть и прятаться, когда слышит, что её хватились. Только если…

– Не произноси это! – нервно перебила Ксюша. – Не произноси. Ты думаешь, мы все не понимаем, что самое вероятное?!

Янина укусила кулак.

– Боже, я не верю, что у нас в деревне может быть какой-то…

– Нет, – вдруг отрезала Надя, которая до этого вообще ни с кем не говорила, только сидела с ошарашенным видом на ступеньках. – Вы что, забыли всё, да? Или не слышали?

– Не слышали что? – спросила Ксюша.

– Песню птицы Сирин.

Ксюша и Лёша переглянулись. В суматохе они забыли, а теперь вспомнили всю историю с бабкой Пелагеей, сказкой и оберегами. И голос вспомнили.

– Кого?.. – переспросила Янина. – Вообще, я и правда слышала странную музыку там, на реке. Или голос. Жуткий, до дрожи. Я потому и к вам побежала.

– Это птица Сирин, – повторила Надя. – Она пела для нас. А нас с Лёшей предупреждали, что быть беде.

– Кто вас предупреждал? – недоумевала Янина.

Лёша опустился на траву и вкратце рассказал. Янина, конечно, тут же возмутилась:

– И я одна была не в курсе?!

– Марьяна тоже, – упавшим голосом ответила Ксюша.

– Так вы слова песни помните? – настаивала Надя.

– Слова?

Стало ясно, что никто не помнит.

– Тогда слушайте.

Она закрыла глаза и, словно читая наизусть стих перед классом, начала:

– В чьих жилах кровь течёт одна,

Сплотятся в испытаньи,

Открыты тайны, но не всем мирам.

Познаешь их в скитаньи.

Невесты юной затуманен взор,

В нём темнота речная.

Забыта жизнь, покинут двор,

И омут вглубь затянет.

На мгновение стало тихо. Облака рассеялись, чуть кособокая луна висела высоко. Приставишь мысленно палочку – будет буква «Р», значит, растущая. Пахла полынь, трещали сверчки. Сладость летнего вечера наполняла лёгкие с каждым вдохом. Этой сладостью дышали и люди, и звери – и кто ещё? Кто незримый, непостижимый проживал вечера бок о бок с людьми, подчинялся тем же циклам, только вливался в них естественнее, гармоничнее? Мурашки бежали по коже, разум сопротивлялся тому, что пару часов назад они слышали голос потустороннего существа.

– Невеста юная… – тихо повторила Янина – Омут… Вглубь затянет? Это злая шутка? Признавайтесь.

– Надь? – Лёша с подозрением смотрел на сестру, – откуда этот стих?

– Это песня птицы Сирин.

Никто ничего не ответил.

– Думаете, я сумасшедшая, да? – обиделась Надя. – А сами вы ничего теперь не слышали. И ничего Пелагея Иванна нам не рассказывала. И мы с тобой, Ксюш, к ней не ходили, и обереги всякие она нам не давала.

– Я не знаю, что сказать, – честно развела руками Ксюша.

– Так, а что за обереги-то? – спросила Янина.

– Вы о чём здесь вообще?

В темноте они не заметили, как подошёл Андрей.

– Не знаю, вы сошли с ума, или я, или весь мир сбрендил… Но Марьяна пропала без вести, и я правда не знаю, что делать.

– Она жива, – ответила Надя. – Я это чувствую.

Лёша ощутил новый укол тревоги. Неужели слабая психика так реагирует на произошедшее? Не может же быть, что бабкины сказки и исчезновение Марьяны как-то связаны. Надя приняла историю близко к сердцу и теперь полностью уверилась в мистичности всего вокруг. С её талантами могла и стих сама сочинить.

– Я ничего не сочинила! – словно прочла его мысли Надя. – Ну, подумайте, я что, изверг какой-то, такое сочинять, когда Марьяна непонятно куда пропала?! Или я с ней сговорилась, чтоб пощекотать вам нервы? Наняли певицу даже с загробным голосом, да?!

– Нет, мы так не думаем, Надь, – Ксюша погладила её по плечу. – Просто ты очень впечатлительная.

Надя отбросила руку сестры и резко развернулась, чтобы уйти.

– Ты куда собралась? – схватила её Янина.

– Это моё дело! – С небывалой для неё силой Надя вырвалась. – Не верите мне – вот и сидите тут, по десятому кругу спрашивайте, кто что видел. А никто ничего не видел и не знает. Только бабка Пелагея – к ней и пойду!

– Стой, дура! – Лёша ринулся за ней. Хотелось схватить её в охапку и запереть дома, но он почему-то просто пошёл следом.

– Нельзя их отпускать, – сказала Ксюша Янине.

– А вас, блин, можно?! – разозлился Андрей, и все трое последовали за младшими.

– О чём она говорит? – спросил Андрей по пути у девушек. – Что знает бабка?

– Надя, кстати, может быть даже немного права, – ответила Ксюша. – Бабка странные вещи рассказывала, конечно. Но раньше она помогала пропавшее искать… Кто его знает, вдруг что дельное подскажет? Мы всё равно уже в отчаянии.

Андрей только тяжело вздохнул.

Второй виток. Мост

Не залетают ветра внутрь чёрной горы,

неистово кружат вокруг. Темна пещера и молчалива, лишь в самых недрах горят огни да слышен тихий шорох. Вращается кудель, трётся нить о берёзовое пряслице, только б не спутаться ей. Руки полные, пальцы умелые, мастерицы терпеливые. Сидеть им здесь до скончания веков, пока все жизни не переживутся да пряжа не кончится.

Вздохнула одна мастерица, сердце её растревожилось. Отвлеклась от работы – лишний узелок появился на тонком кружеве.

– Не кори себя, сестра, – откликнулась вторая мастерица, но пряжу свою не оставила. – Если случился какой узелок некрасивый, то так тому и быть. Найдутся и силы его распутать.

Кивнула сестра и принялась дальше плести.

Ш-пш, ш-пш – только и слышно в недрах чёрной горы.

Ш-пш, ш-пш – прислушивается птица светлая, что над горой кружит. Крылья её – лучи солнца. Знает птица: завязался узелок на кружеве – пора нести весть в мир человеческий. Взмыла под самые небеса да исчезла, только след радужный в тёмной ночи остался.

А как улетела птица, застучали шаги на каменных ступенях. Вошёл человек в недра горы, рослый, статный, видом сердитый. Поклонился рукодельницам до самой земли. Увидел кружево с изъяном, вздохнул горько:

– Как распутать-то, сестра Доля?

– А распутать немудрено, – отвечала мастерица, не поднимая глаз. – За ниточку нужную потянуть, вот и распутается. Только сердце должно быть чистым, а воля – сильной.

Стоял один из тех ненастных июньских дней, какой повторился потом ровно через год, перед свадьбой. После истощающей жары небо почернело, сгустилось и обрушилось на землю стеной воды. Раскаты грома ломали мир пополам, ветер гнул деревья до земли, дождь нещадно хлестал по крышам домов и сараев, заставляя всю живность прибиться друг к дружке и ждать, когда всё закончится.

Марьяна сидела на подоконнике и наблюдала, как младшие сёстры и брат кружатся и прыгают в потоках дождя. Они весело визжали, исполняли какие-то ритуальные танцы, не замечая, что мама кричит на них, напрасно пытаясь вернуть в дом. Неожиданно молния сверкнула особенно близко, и Марьяна усмехнулась оттого, как смельчаки, поджав хвосты, толкаясь и визжа, ввалились на порог.

В доме стало шумно: родители спорили с грязными и мокрыми до нитки детьми. Но потом всё уладилось, и, кажется, пошли пить чай. О Марьяне, к счастью, не вспомнили.

Дождь перестал так же быстро, как и начался. В одно мгновение стихло, и только отдалённые, уже не страшные раскаты грома напоминали о недавнем шторме. Воздух наполнился благодатной влагой. Казалось, широты лёгких не хватит, чтобы впитать всю его прохладу. Марьяна долго сидела на подоконнике, который застелила пледом и расшитыми подушками. Обхватив руками колени, она наблюдала, как мелкие капли собираются на листьях абрикосового дерева в одну большую и стекают вниз. Пёс по кличке Нептун, осторожно щупая лапами землю, вылез из будки. Куры принялись кудахтать, а по крыше сарая пробежал соседский кот, на каждом шагу недовольно стряхивая воду с лап. Мысли текли, словно продолжение дождя, ни одна не задерживалась. На душе было неспокойно. Сердце билось часто. Она посмотрела на свои руки: пальцы вздрагивали, как от электрических разрядов. Предчувствие… Нельзя просто сидеть и ждать. Хотелось делать что-то, непременно необычное. Пройтись по крыше вместе с котом или хотя бы пробежаться босиком по траве…

Выглянуло солнце, земля начала подсыхать. В комнате даже с открытым окном стало душно, ещё больше тянуло на волю. Марьяна незаметно проскользнула к выходу. Папа уже работал в гараже, мама с Яниной что-то резали на кухне, Лёша и Надя увлечённо смотрели кино. Никто не заметил, как она ушла.

Ноги тонули в грязи, каждый шаг давался с трудом. Пришлось снять шлёпки и нести их в руках. Ступать по мокрой траве оказалось очень приятно. Марьяна шла, наслаждаясь ароматами свежей зелени и пением птиц. Где-то внутри бурлило волнение, превращая обычную прогулку в маленькое приключение. Можно на время забыть о грусти. О каждодневных делах, которые жутко надоели. О том, кто был влюблён в неё, но не вызывал тех чувств, что воспеты в стихах и романах.

Она давно ждала события, которое перевернуло бы её жизнь, как дети ждут чуда в новогоднюю ночь. Мечты уносили её далеко. С возрастом они стали проще, приземлённее, но всё же оставались мечтами. Марьяна думала о других людях, которые поймут её чуть лучше, о приключениях, о любви высокой и неуловимой. Вот и сейчас она, заведя разговор с кем-то из своего мира, увлеклась так, что даже шевелила губами. Чужой голос за спиной заставил встрепенуться от испуга.

– Ты почему, дочка, одна гуляешь? О чём так загрустила? Где паренёк твой? Поссорились? – засыпала её вопросами Пелагея Ивановна.

И как она оказалась здесь? Неужели так и шла всю дорогу следом?

Марьяна вежливо улыбнулась и, учитывая почтенный, хотя никому не известный возраст, громко ответила:

– Да что вы, бабушка! Всё прекрасно! Просто вышла погулять в хорошую погоду, жара спала. А парень в город по делам поехал.

Пелагея ничего не ответила, лишь пристально смотрела на Марьяну. От взгляда её прищуренных тёмных глаз по спине пробежали мурашки. Казалось, старуха в самое сердце заглянула и вытащила на свет всё тайное. Марьяна быстро отвернулась, не зная, как поскорее уйти. Но Пелагея Ивановна вдруг заявила:

– А пройдусь и я с тобой, до реки.

Марьяне очень не хотелось общаться с соседкой, но быстро придумать отговорку не вышло. Стало неуютно босиком, и она обулась. К счастью, речка была рядом, поэтому разговор вышел недолгим.

– Такая вы чудесная пара с Андреем, вместе с самого детства! Ты красивая, да и он парень умный. Сам бог велел вам стать одной семьёй! Думали уже о свадьбе-то?

– Да мы только подумали, а уже в каждом дворе об этом знают! – Марьяна попыталась улыбнуться, но Пелагея Ивановна глядела сурово.

– Ты любишь его?

– Ну конечно! – ответила Марьяна удивлённо.

Старуха помолчала, словно вспоминая о своём.

– Так, значит, любишь… – повторила она. – То есть каждая частица твоего сердца наполнена им одним? Когда он рядом, больше ничего не нужно, да? Каждую минуту без него ты думаешь о том, где он, что сейчас делает? Мечтаешь, чтобы твой сын был похож на него? Вот так вот любишь его, да?

Марьяна стояла как громом поражённая. Она не ожидала такого от чужого человека. Даже родные никогда не спрашивали. Но Пелагея Ивановна рассмеялась:

– Да не переживай ты, всё ещё придёт! Главное ведь, что он тебя любит, глаз не сводит. Когда станешь его женой, поймёшь, о чём я говорю. Но если… – Тут она остановилась, взяла Марьяну за руку. – Пойми, никто не должен заставлять тебя делать что-то против воли. Уже ведь не те времена, когда за девушку всё решают. Я это говорю, потому что вижу сомнение в глазах. Вижу, что сама не знаешь, к чему стремишься. А времени на решение не так много, потому что жизнь – это бурная река. Растеряешься на мгновение – и подхватит течением, понесёт, куда ей нужно, а не тебе. Да что я тебя всё пугаю… Не этого хотела.

На локте у Пелагеи Ивановны висела видавшая виды сумка из лоскутков. Сумка всегда была при ней. Старушка вынула из неё необычайной красоты бусы: идеально круглые тёмно-бордовые камни были нанизаны на белую шёлковую ленту. Она протянула бусы Марьяне:

– Возьми в подарок и знай: будешь счастлива в браке. Дети, достаток, любовь – всё будет. Если готова отдать себя мужу и детишкам, тогда положи эти бусы в шкатулку и никогда не надевай. Но если твоя душа хочет большего, того, чего сама не может понять, – впусти храбрость в сердце и делай, как я скажу. – Она потянула Марьяну за руку так, чтобы сказать ей тихо в самое ухо: – В ночь, когда луна переполнена до краёв, бусы надень, стань перед зеркалом и смотри на себя. Почувствуй, кто ты и кем хочешь стать. Обратись к лунной ночи, к трём богиням, обратись словами, которые здесь написаны.

В ладонь Марьяне легла записка, Пелагея Ивановна крепко сжала её в кулак. После неожиданно быстро попрощалась и побрела домой, а Марьяна глядела старушке вослед, с бусами в одной руке, с запиской в другой.

Ещё неделю она возвращалась мыслями к разговору, вспоминая каждое слово. Бусы хранились в дальнем углу ящика, который обычно запирался на ключ. Там же лежала и записка. Марьяна так и не решилась её прочитать. Андрей вернулся из города и сразу прибежал к ней, но она лишь притворялась, что рада его видеть. В душе было непонятное смятение. Она почти не выходила из дому, всё сидела за книгами, пряталась от жениха. Ещё немного, и Андрей начнёт допытываться, что не так…

Всё изменилось, когда вечером она нечаянно подслушала разговор брата и младшей сестры. Бурчание Лёши сменялось звонким голосом Нади:

– Говорю тебе, надо на полнолуние вызывать, тогда наверняка получится!

– Я вообще не верю, что духов умерших философов можно вот так просто брать и вызывать! Подружки твои недоразвитые придумали, а ты веришь. А полнолуние – это чтоб мистичности придать.

– Вообще-то, не подружки, а твой лучший друг!

– Ты ему нравишься, он тебе что угодно на уши навешает…

– Правда нравлюсь?

– Нет.

– Ты идиот! И трус! Боишься просто и притворяешься, что не веришь!

– Да ничего я не боюсь! Хочешь, проверим для успокоения души? Когда там твоё полнолуние?

– Уже сегодня! Так и знала, что всё-таки согласишься! В общем, смотри: нужно начертить магический круг, взять свечи, расставить их по кругу…

Дальше Марьяна не слушала. От новости о полнолунии холодок пробежал по телу. Она изо всех сил пыталась забыть о том, что говорила бабка, но ящик с бусами так и манил.

Ночью она не могла уснуть. За стеной шуршали и перешёптывались брат и сестра. Наверняка пытались вызвать дух своего древнего философа.

«Если они верят в потустороннее, тогда и я попробую!» – решилась Марьяна. Она аккуратно выбралась из-под одеяла, зажгла лампу и отперла ящик. Дрожащими руками достала бусы – в тусклом свете они ещё больше походили на капли крови. Надев тяжёлые камни на шею, Марьяна медленно подошла к зеркалу. От собственного отражения мурашки пробежали вдоль позвоночника: белая ночная рубашка, красные бусы, чёрные в свете ночника волосы, бледное лицо и полные страха глаза. Чуть безумия во взгляд да волосы растрепать, и будет гоголевская панночка.

Понемногу Марьяна успокоилась. Ведь ничего такого она не делала, просто смотрела в зеркало. Вглядываясь в свои глаза, пыталась понять, чего же она хочет от жизни. Страх отпустил, и её закружило в обрывках мыслей, слов, происшествий… «Нет, не улетай, соберись!» – встряхнулась Марьяна, снова всмотрелась в отражение. То, чего она хочет, непостижимо, но явно за гранью роли жены и матери. Все эти истории из фантастических книг, когда за дверью шкафа оказывается иной мир, в котором можно стать другим человеком… Так по-детски, а ведь ей уже двадцать один! Но казалось, если она не даст волю фантазии сейчас, дверь в эту тайную комнату души навсегда закроется.

Марьяна вспомнила о записке, которую выложила на стол, когда надевала бусы. Она развернула листок и два раза прочитала про себя, не решаясь услышать в ночной тишине свой голос. Из-за стены доносился громкий шёпот: Лёша и Надя о чём-то спорили. Марьяна вдохнула и принялась читать:

– Обернись, луна полная,

Посмотри в глаза мои ясные,

Загляни в сердце моё чистое.

Не жажду выгоды,

Лишь познать непознанное,

Изучить неведомое,

Ступить на дорожку —

По ухабам, да к правде.

То ль за Живою ввысь лететь,

То ль по свежему ветру за Лелею,

То ль за Марою в глубину

Омута, где потаённое скрыто.

Тропа, что для ног моих,

Работа, что для рук моих,

Дом, что для сердца моего, —

Где они? Туда пойду.

Марьяна аккуратно сложила записку и замерла в ожидании. Она долго стояла перед зеркалом, не решаясь пошевелить даже пальцем. Босые ноги сводило от холода, в горле пересохло. Пора заканчивать с «магией» и возвращаться в постель. Онемевшими руками она сняла бусы и положила их вместе с запиской обратно в ящик. Но что, если это не всё… и надо ещё подождать? Марьяна забралась под одеяло, дрожа от волнения. «Нет, мне сегодня не заснуть», – подумала она, закрывая глаза, а когда открыла, солнце было уже высоко.

О той ночи Марьяна вспоминала со стыдом. Как же глупо и наивно! Чего она ждала? Волшебства? Ничего так и не случилось. Только с Андреем, наконец, определились с датой, и Марьяна погрузилась в приготовления с большей радостью, чем сама от себя ожидала. Долгожданный покой воцарился в её душе. Почти до самого дня свадьбы.

Надя неслась как одержимая, а остальные с хмурыми лицами шли следом. Скоро показался просевший домик. В свете фонаря тени от яблоневых ветвей рисовали узоры на стене, за мутными окнами горел свет. Надя в нерешительности остановилась.

– Ну? Ты ж одна собиралась сюда идти – так вперёд! – зло бросил Лёша, но тут же сам взялся за проржавевшую ручку калитки, вздрогнув от мысли, что совсем недавно сделал это машинально, не пойми зачем. Калитка открылась с лёгким треском, и ребята вошли во двор. По заросшей сорняками дорожке дошли до крыльца, поднялись по кривым ступеням. Дивно выглядела их нарядная компания у дряхлого дома. Ребята протиснулись на веранду, тесную и заваленную пыльным хламом: толкушки, ложки, тряпки, листы бумаги, огарки свечей… Лёша повертел баночку с чем-то, похожим на мёд, Ксюша шикнула на него. Но сама не удержалась и потрогала пучок засушенных трав.

– Пелагея Ивановна… – почти шёпотом позвала она.

– Спит, наверное, а свет забыла выключить, – тихо сказала Янина. – Пойдёмте в дом.

Все замялись на пороге, не решаясь ступить на старые половички. Роскошная, но пыльная люстра заливала комнату ярким светом. Из дальнего угла на гостей измученно глядела икона Божьей Матери.

– Странно: свет горит, а никого нет. Вроде бабушки так не делают, – сказал Лёша. – Жутковато!

Из большой комнаты двери вели в две крохотные спальни. Лёша и Надя, не сговариваясь, разошлись. Остальные стояли на пороге как вкопанные.

– Тут пусто! Кровать застелена, никого нет, – подала голос Надя.

– О чёрт! – закричал Лёша, и девушки сжались от страха.

– Что там? – дрожащим голосом спросила Ксюша. В тот же миг под ноги ей выскочил огромный рыжий кот, а вслед за ним выбежал Лёша.

– Что-что… Напугал меня, гад!

– Да это ты нас напугал, орёшь тут! – разозлилась Янина. – Где, блин, бабка? Может, в летней кухне?

– Там свет не горит и заперто, я видел, – ответил Лёша.

– Ну и куда она могла подеваться? – пробурчала Ксюша. – Может, уже в курсе событий и тоже на поиски отправилась?

– Жутковато здесь, не знаю, почему, – поёжилась Янина.

– Жутко то, что пропала Марьяна, – процедил сквозь зубы Андрей. – Идёмте.

Но никто не шевельнулся.

– Я… – начала Ксюша. – У меня тут эти… дневники бабкины.

– И что?! – вскинулся на неё Андрей. – Там написано, куда делась Марьяна?

– Я не знаю, что там написано, – спокойно ответила Ксюша, – потому и подумала…

– Давайте их прочтём! – возбуждённо перебила Надя. – А ещё обереги! Мы Янине не дали оберег.

Лёша с подозрением посмотрел на сестёр: кажется, они в таком шоке, что готовы заниматься любой суеверной ерундой.

– Читать, значит, будете? – Андрей нервно засмеялся и запустил руки во взмокшие от пота волосы. – Вот прям тут сядете записки сумасшедшей бабки читать?!

– Слушай, – всё так же ровно продолжала Ксюша, – поисковиков ты вызвал, они приедут, наверное, уже к утру. Берег до сих пор половина деревни обыскивает. Думаю, уже и в лес с фонариками забрались. Ты можешь идти с ними, тебя ведь никто не держит. За нас-то чего переживаешь?

– Вам мать сказала со двора не уходить, – мрачно ответил Андрей.

– Мы вернёмся, – заверила его уже Надя. – Но вдруг бабка Пелагея вот-вот придёт? Подождём её, а пока посмотрим, чего она нам понадавала.

– Я согласна с Андреем, – встряла Янина. – Это звучит как бред.

Лёша молчал, закусив губу. Да, бред полнейший. Но эта дурацкая сказка, и мелодия, которую он сам слышал дважды. А ещё сны… Он не мог ни согласиться с Надей и Ксюшей, ни возразить им.

– Я передам вашей матери, что вы здесь, – Андрей махнул на них рукой, – и займусь реальными поисками. Пока ещё не поздно.

Как только он вышел, Надя тут же кинулась к Ксюше.

– Доставай! – указала она на её сумочку, – дай Янине оберег, и будем смотреть дневники.

Ксюша выудила зеркало и протянула сестре. Янина взяла его с недоверием. Она рассмотрела узоры на тыльной стороне, перевернула, взглянула – и тут же, вскрикнув, бросила зеркало и отскочила, наступив Лёше на ногу.

– Ты чего?

– Там! Там! – только и могла выдавить из себя побледневшая Янина. Надя тут же подняла зеркало, посмотрелась в него, пожала плечами и передала Ксюше.

– Ты испугалась своего отражения? – спросила Ксюша. Янина замотала головой:

– Нет. Там не моё отражение. Вы что, не видите?

– Вижу. Себя, – ответила Ксюша.

Лёша облокотился на стол и только переводил взгляд с одной сестры на другую. Он никак не мог понять, что с ними происходит. Даже показалось на миг, будто они сейчас все трое пропадут без вести, как и Марьяна, исчезнут прямо на глазах.

– А ты что увидела? – расспрашивала Надя.

– Я уже не уверена, – Янина потупилась. – Может, почудилось? Мозги набекрень.

Во второй раз она удержала зеркало, но лицо её приобрело зеленоватый оттенок. Снова показала Ксюше и Наде их отражения, но те лишь недоуменно переглянулись. Тогда Янина опустила руки и выдохнула:

– Я вижу парня. Нет, мужчину. Такого, знаете… Богатыря.

Лёша не удержался и прыснул.

– Мне нифига не смешно, – огрызнулась Янина. – Не знаю, что это за бабка у нас тут живёт и зачем именно мне это зеркало передала, но оттуда на меня смотрит какой-то богатырь из сказки! Борода в косичку заплетена…

– Точно, она ж так и сказала: зеркало Янине дать, – перебила Надя, – Вот ты одна и видишь там… всякое.

– Так, ладно, – Ксюша достала из сумочки листы и кинула их на стол. – Быстро посмотрим, что там, и, если бабка не явится, уходим. Вдруг она что-нибудь про сегодняшний день написала? Солнцестояние это, богатыри в зеркале, птицы… Может, какие-нибудь русалки за невестами охотятся! Господи, сама не знаю, что несу.

Когда девочки уже сидели за столом и пробегали глазами листы – некоторые пожелтевшие, некоторые новенькие, вырванные из тетради, Лёша понял, что один стоит, как дурак, и смотрит в стену. Надо было с Андреем уходить. Но не бросать же девчонок!

– Как приворожить парня… – читала Янина. – Взять любую вещь, которая ему принадлежит, в полночь на полную луну раздеться догола и стать перед открытым окном… Чего вы так на меня смотрите все? Ах, ну да, это не то… «Полезные свойства чистотела», «Сон о войне», «Гадания на Крещение»… О!.. Нет, это тоже не по нашему вопросу…

– Это она, да? – перебил Лёша, кивнув на портрет на стене. – Пелагея Иванна?

Сёстры подняли головы. Гордо вздёрнув подбородок, на них смотрела красивая молодая женщина: густая чёрная коса перекинута через плечо, пронзительные, чуть раскосые глаза, на левой щеке крупная родинка.

– Наверное, – ответила Янина. – Лет сто назад…

– Вообще ничего путного! – проворчала Ксюша, возвращаясь к записям. – Рецепты, истории то ли из жизни, то ли из снов, есть древние легенды… Хотя… Вот о птице из загробного мира, послушайте: «Наполовину женщина, наполовину птица. Лицо у неё красивое, но холодное и мрачное, никогда не улыбнётся, не посмотрит ласково. Обряжена в драгоценные украшения. Золото, серебро, рубины и изумруды – всё у неё есть, потому что служит владыке подземного мира Чернобогу. Из плеч растут широкие крылья всех цветов неба, а когти огромные и острые, словно кинжалы. Волшебное пение птицы завораживает, усыпляет, но несёт дурные вести: беда будет с тем, кто заслушается. Только люди зря наговаривают: вещая птица лишь передаёт будущее, которое суждено. А что суждено, того не избежать».

– Она её будто своими глазами видела, – сказала Надя.

– Сочинять она мастерица, – фыркнул Лёша. Чтобы ускорить процесс копания в записях, он тоже выудил смятый листок, прочёл:

– Список славянских рун. – Он отложил бумажку в сторону, по следующей уже внимательнее пробежал глазами и вдруг хлопнул её на середину стола:

– Вот! Вы это искали?

– Как найти пропавшего человека, – прочитала Надя. – Да это прям инструкция для нас!

– Да-да, там всё просто и логично, – съехидничал Лёша. – Можно даже поисковиков отзывать.

Ксюша взяла листок и стала читать:

– «Как найти пропавшего. Узнаешь, есть ли пропавший человек в живых, и поймёшь, где его искать, только с помощью богов. Искать нужно не только в мире людей, но и в Прави, и в Нави. Иди туда, где видел пропавшего в последний раз. На том месте начерти символы Мира и Чернобога, спроси мать Берегиню, начертив между ними её знак. Чтобы познать непознанное, нужна руна Рок, начерти и её. Чтобы не обидеть Судьбу, изобрази её символ. А если любишь того, кого ищешь, не забудь о светлой богине любви. Все руны расположи по кругу, а в середине – Алатырь, без которого нет общения с богами. На Алатырь положи вещь пропавшего. Разведи на ней костёр. Потом кружись, если ты один. Кружитесь, взявшись за руки, если вас много. Хоровод соберёт всю силу в одну точку и умножит, даст способность видеть духов. Но будь всегда готов к неожиданностям»… Всё.

Повисла тишина.

– И? – произнесла, наконец, Янина.

– Что и? – Лёша отошёл от стола. – Идёмте. Ясно же, что это всё чушь. Мама там совсем с ума сойдёт.

– Надо идти на реку, – Надя не обратила внимания на слова брата, – на наше место. Если там уже всё обыскали, то какое-то время нас никто не заметит.

– Ты сейчас серьёзно? – удивился Лёша. – А ещё недавно боялась идти к воде.

– А ты такой весёлый, подначивал, – Надя состроила гримасу, – а когда случилось, что пророчили, сразу всё, хвост поджал и…

– При чём здесь?..

– Я не знаю, что делать, – выдохнула Ксюша. – Бред, да.

Она хотела ещё что-то сказать, но передумала. Янина взялась за голову:

– И бабка всё не идёт…

Через десять минут они были уже у реки. Здесь стало намного тише. Вероятно, весть о том, что едет поисковый отряд, уже разнеслась, и те, кто устал от ночных поисков, разошлись по домам. Но всё равно тут и там мелькали огоньки фонариков: деревенские в который раз обходили берег и лес. Их место, которое, судя по скопившемуся мусору, давно не принадлежало только им, пряталось за крутым спуском. Нужно было пройти по узкой тропе на протоптанную полянку у самых зарослей камыша.

– Ой! – Янина дёрнулась от укуса комара, напугав остальных: нервы у всех были на пределе. – Но мы не здесь видели её в последний раз…

– Но всё равно же у реки, – возразила Ксюша. – А если нас заметят на поляне, запишут в сатанисты.

– И будут правы, – буркнул Лёша.

Надя отыскала небольшую ветку, отломала от неё сучки и выставила перед собой, как Гарри Поттер волшебную палочку.

– Давайте быстро руны чертить.

Тут Лёша схватил Надю и Янину под локти и потянул к камышам. Ксюша, сразу сообразив, кинулась следом. Наверху кто-то ходил и светил фонариком. Пятно света прошлось по зарослям. Чьи-то ноги заскользили по тропинке, а Лёша уже карабкался, хватаясь за стебли тростника, наверх.

– Здесь её нет! – крикнул он устало, закрываясь от бьющего в глаза света.

– Лёшка, что ли? – Это был сосед дед Петя. – Ты, парень, умом двинулся?! Один по кустам шарить!

– Сестру ищу.

– В темноте?

– У меня в телефоне фонарик.

– Давай вылазь оттудова! – Дед Петя, щуплый старичок в не по размеру широких резиновых шлёпках, протянул ему руку, хоть сам чуть не поскользнулся. – Вылазь и чеши домой. А я к остальным в лес.

– Я тоже в лес.

– К мамке, говорю, иди!

– Я с вами в лес.

– От упёртый чёрт! Ну пошли, на отца напорешься, пинка даст – так быстро в люльку побежишь.

– Окей.

Дивья ступала по лесным тропам, едва касаясь земли, будто боялась оставить след, стать ощутимой, заметной. Она смотрела на луну, прислушивалась к звукам ночи. Мысли текли медленно, путались и переплетались, а она всё пыталась распутать клубок, выудить главное. Вдалеке слышались голоса и плеск воды, отзвуки праздничного веселья. Сердце наполнилось такой невыносимой грустью, забилось так тревожно, что она почти решилась выйти из укрытия. Нестерпимо хотелось вновь очутиться среди людей, вместе с ними радоваться жизни!

Она сдерживалась, но девичье любопытство всё-таки заставило выйти на окраину леса, близко к реке, чтобы хоть промеж ветвей посмотреть, как они выглядят, эти люди, о чём говорят. Люди громко смеялись, ныряли в реку, выбирались на берег, обливались водой. Парни и девушки, молодые и беззаботные – всё как и много веков назад.

На опушке виднелся одинокий силуэт. Парень сидел, запрокинув голову, и смотрел на звёзды. Под деревом стояла пара: верно, молодожёны. От девушки исходила мощная потусторонняя сила. «Это странно, – подумала Дивья. – Невеста не от мира сего. Как жених с её сутью уживётся?»

К одинокому юноше подошли две девушки, немного похожие друг на друга, и все трое заговорили разом. Говорили быстро, и много, гораздо больше, чем нужно. Дивья не могла поверить, что слышит о рунах, Леле, оберегах… Неужели ещё помнят древних богов? Ведь они давно скрылись от людей.

– Это кольцо вроде как с горным хрусталём, с давних времён известный оберег от нечистой силы… – услышала Дивья объяснения самой юной девушки.

Слова вонзились, будто ледяные иглы. «Не может быть!» – подумала Дивья и подошла ближе поглядеть, что в руках у юноши. Было темно, но она ни в какой тьме не спутала бы ни с чем другим собственное кольцо. Отец подарил его, сказав, что камень в нём – кусочек священного Алатыря, а руны вокруг – его символы. Кольцо должно было защитить от бед и ошибок, от происков духов подземного царства. Но когда она очнулась в замке, кольцо пропало… Соскользнуло с пальца, исчезло в реке. И вот по прошествии веков, в день своего пробуждения от мучительного сна она видит его вновь.

Дивья с жадностью разглядывала новую хозяйку оберега: сможет ли девочка совладать с его мощью? Вдруг мысли оборвались, а щёки обдало небывалым для летнего вечера холодом, словно в один миг наступила зима. Сердце сковало лютой тоской, смех и игры у воды подёрнулись тёмной вуалью – веселье показалось мрачной агонией, у радости пропал смысл, потому что рядом возникла сама хозяйка темноты и покоя. Еле заметная тень встала из реки и пошла по берегу, чёрные одеяния шлейфом тянулись за ней. Люди не видели тени, однако нечто отчаянное появилось в их жестах, голоса стали громче, веселье неистовее. Мара, в чьи полные печали глаза всё живое страшится заглянуть, проходила мимо них. За спиной у Дивьи зашелестели крылья: это Сирин села на ветку и запела вынимающим душу голосом. Дивья сразу поняла, что на этот раз песня не для неё. Но для кого? Люди на реке не различат слов, они глухи к тонкому миру.

А Мара подошла к молодожёнам, взяла за руку невесту – и та покорно последовала за ней. Вместе они вошли в воду, никто даже не взглянул в их сторону. Мантия богини смерти расстелилась по воде густым туманом, и Сирин замолчала. Тогда мир наполнился прежними звуками: весёлый смех, стрекот сверчков, плеск воды… Все забыли о том, что пару мгновений назад в душе разверзлась дыра, утянувшая прочь от забот повседневности. Холод ушёл. Лишь Сирин сидела на ветвях. Дивья обернулась к ней:

– Что это? Зачем явилась Мара?

Птица молчала, но Дивья настаивала:

– Отвечай, Сирин! Что мне делать? Я вижу свой оберег. Но он…

Сирин обратила на Дивью сапфировый взгляд, алые губы тронула лёгкая улыбка. Она кивнула, будто одобряла Дивью, взмахнула широкими крыльями. Тихо-тихо пропела на прощание:

– Сама всё знаешь,

Лишь спроси… себя…

Дивья осталась одна в раздумьях. Вскоре у реки поднялся шум, люди собрались на окраине леса, кричали, бегали. Обнаружили, наконец, что невеста пропала. Потом многие мужчины вошли в чащу. Круглые пятна света танцевали по земле и стволам, тяжёлые шаги распугивали живность. Дивья, словно испуганный зверь, тоже спряталась в темноте.

Постепенно становилось тише. Видно, многие устали от поисков. Когда же они поймут, что их старания бесполезны? Не найдут – ни живой, ни бездыханной. Как и саму Дивью не нашли много лет назад. Вот только знаний тогда было больше. Раньше, поди, догадались, что не сыскать девочку в мире Яви.

Дивья окунулась в детские воспоминания, но тут снова блеснул свет, послышались шаги, а вскоре и голоса. Нужно было забраться глубже в заросли, но она осталась сидеть камнем. Кровь отчего-то стала горячее, хлынула к лицу. Дивья поднялась и, сама не зная зачем, пошла на голос. Он был ей знаком. И силуэт знаком. Высокий худощавый юноша – тёмные волосы взъерошены, черты лица заострены, как у лиса, прошёл мимо, но вдруг остановился и обернулся. Дивья шмыгнула за дерево, прижалась к стволу, не дыша, мечтая слиться с корой, лишь бы её не заметили. Луч света чуть было не задел её.

– Звери тут тоже рыщут, – сказал другой, по голосу старик. – Волков вроде давно у нас нет, а вот на лису наткнуться можно.

Они ушли, а Дивья ещё долго не решалась пошевелиться. Лишь когда небо стало светлеть, свернулась клубком в траве и уснула глубоким сном.

– Вот зараза! – шёпотом выругалась Янина. Они, не думая, прыгнули прямо в камыши и промочили ноги до колен. Хорошо, не по пояс ушли в воду. – Объясняй теперь, почему обувь мокрая…

– Да ясно, почему, – ответила Ксюша. – Мать извелась совсем, а мы тут по зарослям лазаем и руны чертим. Костёр вообще как будем разводить?

– Без Лёшки – никак, – сказала Надя и вытаращила глаза, как делала всегда, когда ляпнет лишнее. – В смысле…

– Понятно, в каком смысле, – шикнула Ксюша. – Если не вернётся, пойдём домой, и всё. Давайте уже рисовать, тут как раз земля мокрая.

Она включила фонарик на мобильном и подсветила лист с «ритуалом». Список рун тоже был наготове.

– Я думаю, нужно начать с середины. В центре у нас должен быть камень Алатырь, то есть руна, которая его обозначает. Как на Надином кольце.

Надя начертила нужную руну, а Янина тем временем отыскала ветку и обвела широкий круг.

– «Алатырь» похоже на «алтарь», – задумчиво сказала Надя, глядя на получившийся знак. – И он тоже в центре, как и алтарь в храме. А на нём – жертвоприношение…

– Какое ещё жертвоприношение? – испугалась Янина. – Ты что несёшь?

– Она права, – сказала Ксюша. – Скорее всего, слово «Алатырь» и есть от «алтарь», то есть камень для жертвоприношений. Но мы должны пожертвовать не живое существо, а вещь. И не на сам камень положить, а на его символ.

– А вещи-то у нас и нет, – спохватилась Надя.

Ксюша молча достала из сумки расчёску Марьяны. Янина посмотрела ошарашенно:

– Ты меня пугаешь. Как будто заранее готовилась.

– Не неси чушь, – отрезала сестра. – Если б заранее, захватила бы спички. Слушайте дальше. «Начерти символы Мира и Чернобога, спроси мать Берегиню, начертив между ними её знак». Мир и Чернобог – символы мира богов и мира мёртвых. Здесь как раз и сказано: искать нужно не только в мире людей, но и в Прави, и в Нави. Так что всё логично. Вот эти знаки похожи на трезубцы! Чертите их вон там. Между ними – руну Берегини.

– Как она выглядит? – Надя вырвала из рук Ксюши список рун и зачитала: – «Берегиня – богиня-матерь, ведающая земным плодородием и судьбами всего живого на земле. Она даёт жизнь душам, она же отнимает. Её знак – руна жизни и смерти, она же руна Судьбы».

Надя перерисовала знак с листа. Ксюша тем временем продолжала:

– «Чтобы познать неведомое, нужна руна Рок, начерти и её»…

– Руна Рок точь-в-точь буква «Ж» почему-то. – Надя показала Янине рисунок. Та аккуратно перенесла знак. – Для посвящения Непознанному. Так тут написано.

– Что там дальше, Ксюш? – спросила Янина.

– «Чтобы не обидеть Судьбу, изобрази её символ».

Сёстры стали искать руну в списке.

– Здесь такой нет, – сказала Надя. – Тем более, про судьбу уже было.

– Вот она, – ткнула пальцем Янина. – По описанию больше других подходит: «Руна Вия. Руна судьбы, которой не избежать, тьмы, смерти». Только называется здесь Нужда.

– Да, думаю, это она, – согласилась Ксюша.

Янина внимательно всмотрелась, затем начертила новый символ.

– «А если любишь того, кого ищешь, не забудь о светлой богине любви», – прочитала Ксюша.

– Это точно руна Леля, – сказала Надя и перерисовала последний знак. – Всё? Или что-то ещё?

– Только костёр, – ответила Ксюша и развела руками.

От реки веяло холодом, от леса – страхом. Стояла удручающая тишина, как будто природа, притаившись, наблюдала за чудачками и спрашивала: что вы потеряли у леса глубокой ночью? Луна висела уже низко. Ночь отступала, и на горизонте виднелась слабая полоска света. Сёстры топтались на месте, не зная, что делать.

– Ну что, идё… – Янина не успела договорить. Раздался громкий топот, в траве зашуршало, и по тропе чуть не скатился прямо в воду Лёша. В последний момент он схватился за куст, кинул перед собой небольшую охапку хвороста.

– Там вся отцовская банда… лес… обыскивает, – Лёша пытался отдышаться и утирал пот со лба. – Нигде нет. И на отца напоролся – он отправил домой, пришлось крюк делать. Сказал ему, что вы уже дома. Надо идти, а то и нас искать будут.

О том, что промеж деревьев ему почудились сверкающие волосы, Лёша умолчал: наверняка разыгравшееся воображение подкинуло образ.

– У тебя спички есть? – спросила Надя.

Лёша молча достал из заднего кармана зажигалку.

– Значит, всегда при тебе! – не сдержалась Ксюша. – Часто пользуешься?

– Редко. Только когда исчезает сестра и надо разжечь ритуальный костёр. Вы серьёзно всё-таки, да?

– А ты нет? – съехидничала Надя. – Вон веток насобирал.

Лёша только тяжело вздохнул:

– Бумага нужна. Для розжига.

– Её у нас куча, – Ксюша достала дневники Пелагеи Ивановны.

– Но там много важного! – возмутилась Надя. – Прямо всё надо жечь?

– Одной страницы хватит, – ответил Лёша.

– На вот эту, с приворотом. – Ксюша протянула ему бумагу.

Через минуту Янина с тоской наблюдала, как приворотный заговор исчезает в огне. Разгорался хворост, от вспыхивающих Марьяниных волосков на расчёске по спине пробегали колючие мурашки.

– Значит, алтарь, говорите?..

– Скорее, в круг! – скомандовала Ксюша.

Она взяла Надю и Янину за руки, те потянули Лёшу, но он отшатнулся.

– Там же не сказано, что прямо всем надо кружиться.

Янина пожала плечами и взяла Надину ладонь. Круг замкнулся, и сёстры нерешительно пошли. Огонь постепенно разгорался, пламя завораживало, и хоровод, сам того не замечая, кружился всё живее. Ноги переступали быстрей и быстрей. Сёстры зажмурились и отдались потоку.

Потоку древнему, как мир.

Кружению естественному, как смена времён года.

Кружению, которое не прекращается.

Виток за витком, словно внутрь по спирали.

Виток за витком, в ритме природы.

Виток за витком, вглубь самих себя.

А Лёша, ошарашенный, наблюдал, как руны на земле стали чётче, глубже – и наконец загорелись золотистым светом. Пламя разыгралось, полыхнуло жаром, огненный столп взмыл в небо. Неведомая сила разжала руки сестёр, и они, не удержавшись на ногах, рассыпались, упали между рунами. Огонь извивался, словно живое существо, прорезал ночное небо, искры летели во все стороны. Неожиданно столп замер, вытянулся, плавно согнулся до земли. Теперь в нём угадывались очертания головы огромного змея. Широко открытая огненная пасть устремилась прямо к Наде, и та, издав дикий крик, упала без сознания.

Очнулась оттого, что Лёша хлопал её по щекам.

– Надя, Надя, ты жива?

Младшая сестра открыла глаза – все склонились над ней. Огненный змей исчез.

– Я жива? – Она ощупала пылающее жаром лицо, кивнула. – Вроде жива.

– Смотрите! – воскликнула Янина.

В поутихшем пламени проступал силуэт, будто из огня, как из пластилина, вылепили человека. Это был статный и крепкий богатырь, огненно-рыжие волосы спускались по плечам и походили на языки пламени. Нет, они и были языками пламени, как и его густая борода. Лоб стягивала алая лента, за спиной трепетал плащ на золотой застёжке в виде солнца. Широкие штаны и сапоги тоже были ярко-красными. Грудь защищали золотые доспехи. В руке богатырь сжимал массивный посох, по нему ползло и растекалось пламя. Огненный человек грозно смотрел из-под косматых бровей на маленьких испуганных людей.

– Кто вы такие? – спросил он ровным и глубоким голосом.

Никто не знал, как следует ответить. Да и что тут скажешь?.. Но богатырь молча ждал, языки пламени плясали вокруг.

– Мы ищем сестру, – наконец сказал Лёша.

– Кто ваша сестра? – так же бесстрастно спросил богатырь.

Ещё один сложный вопрос.

– Она… невеста, – ответила Ксюша. – Она пропала здесь, на реке, прямо со свадьбы.

– Я вам зачем?

Желающих сказать правду не нашлось. Сам по себе богатырь им не был нужен, не его они призывали.

– А кто ты? – осмелилась спросить Надя.

И вот тогда богатырь от всей души расхохотался. От его смеха стало жарче, как будто рядом растопили печь. Вволю насмеявшись, он заговорил, и голос его смягчился:

– Зачем же вызывали, если даже имени не знаете? И откуда только силы на обряд?.. Ведь, смотрю, дети предо мной – не могущественные седобородые волхвы, как раньше. По вашему счёту уж много веков минуло с тех пор, как вам боги являлись. Чего же сейчас хотите? Поумнели, осмелели, эх!.. Добро. Задала ты вопрос, девочка, – ответить должен. Я есть Огонь-Сварожич, сын Сварога Всемогущего, повелителя всего сущего. Называют меня и Семарглом, повелителем огня. А теперь вы, дети, расскажите: для чего вам бог огня понадобился? Если поиграть – знайте, шутки со мной плохо заканчиваются!

Он ударил о землю посохом, и огонь заплясал яростнее.

– Нет, Сварожич! – поспешно заверила Ксюша. – Нам не до шуток. Неизвестно, куда пропала наша родная сестра. Была сегодня невестой, ночью на реку пошли – и словно испарилась. Мы узнали о древнем ритуале, как найти пропавшего. Сделали всё, как написано, и… Вот.

– Странные нынче люди, ох и странные! Свадьбу играть в день, когда поёт птица Сирин, невесту на реку вести – зачем? А потом вызывать бога огня, думая, что так найдёте сестру. – Он сдвинул брови. – Не те уже знания, видно, что не те. Хотя могли вас, беззатейных, и обмануть…

– Что же нам делать теперь? Подскажи! – воскликнула Надя.

– А в чём я помощник? – удивился Сварожич. – Где ваша сестра, не ведаю. Знаю лишь, что в огне не горела.

– От этого не легче, – сказал Лёша.

– Но ведь ты бог, – взмолилась Янина, – и можешь намного больше нашего. Неужели ты ничем не можешь помочь?

Сварожич обвёл взглядом своих невольных заклинателей и смягчился.

– Знаете ли вы, что такое дух огня? – спросил он. – Это дух добра и света, не зла. Он согревает, приносит пищу тем, кто почитает его, кто мудро с ним обращается. Но он же и разрушает, превращает в пепел и прах жилища, леса – если кто-то по глупости мнит себя таким сильным, что не считается со стихией, того хуже, чает её победить. В вас я вижу смелость и силу, которую вы и сами-то, наверное, не ведаете, – силу любви. Уж я-то, свидетель человеческих радостей и бед, её различаю. Но что сила без ума? Сгубить себя можете очень просто, не успеете и глазом моргнуть. Эх! Что же делать-то с вами?

Он задумался, взявшись за огненную бороду, играя с искрами.

– Сделаем так. Раз вызвали меня, не могу просто так уйти. Даю вам три дня. За это время прикажу помощникам разузнать о судьбе вашей сестры. Может, чего и выяснят. Чувствую, ни мёртвой, ни живой в Явьем мире её нет, а раз так – колдовство свершалось, верней всего чёрное. Поэтому нужно свидетельство, что те, кто спасать её вздумали, достаточно сметливы, а то как бы самих спасать не пришлось. Одну глупость вы уже совершили: провели тайный обряд, а о смысле ни малейшего понятия не имели. Хорошо, хоть Вия-Кощея не вызвали!

– Что же мы должны сделать? – спросила Надя.

– Во-первых, не перебивать тех, кто на земле в тысячи раз дольше вашего живёт, – ответил Сварожич, и Надя смущённо потупилась. – А во-вторых, выполнить три моих задания. Слушайте и запоминайте. Есть много преданий о сотворении мира. Даже боги появились уже после того, как возникло всё сущее, и о своих истоках мы тоже только из преданий узнаём. Но нам ведомо больше, чем людям. За долгую жизнь мы научились наблюдать и извлекать знания из законов мироздания. Мир огромен, но отражён в каждой малой частице. Так вот, ваше первое задание: через три дня принесите мне на ладони земной шар, в котором теплится жизнь.

Он помолчал, чтобы все накрепко запомнили его слова.

– Второе задание таково. Вы должны назвать мне лишь имя. Имя того, что породило всё сущее, вдохнуло жизнь в каждое живое существо. Разные языки, разные народы, разные имена – но есть одно, понятное всем.

Сварожич снова призадумался, словно не зная, чего бы ещё загадать. Наконец, тень улыбки скользнула по строгому лицу, и он сказал:

– Третье задание самое простое, совсем пустяк. Покажите мне начало умирания. Один простой пример того, где начинается смерть. Это всё. Запомнили?

Ребята неуверенно кивнули.

– Тогда возвращайтесь сейчас домой, – повелел Сварожич, – и не печальтесь о сестре, а делайте то, что в ваших силах, – всё, чтобы заслужить помощь. Не ощутить вам вещей птицы, но она будет наблюдать за вами и позовёт, когда настанет срок.

– Сирин? – спросила Надя.

– Ну что за девчонка! – разозлился Семаргл. – Не имею я ничего общего с этим тёмным существом, посланницей Кощея! Мою птицу вещую зовут Гамаюн, своим пением он дарит счастье и удачу. И, если справитесь с заданием, принесёт вам вести. Одну лишь подсказку даю вам: всё в этом сложном мире на самом деле просто и очевидно. Оче-видно. Удачи!

И он исчез так же, как и появился, – в пламени костра, оставив после себя слабый догорающий огонёк.

Блуждания в лесу и по берегу доводили до безумия, до злости. Хотелось лечь на землю, бить кулаками и звать Марьяну. Хотелось броситься в реку и искать на дне. Хотелось прийти домой и увидеть её там. Вдруг и правда сидит и ждёт, сама не понимая, отчего такая суматоха? Но он боялся возвращаться и терять последнюю наивную надежду. Марьяна не отзывалась, не показывалась среди ветвей. Он слышал множество голосов, но хотел, чтобы все они смолкли. Чтобы остался только один голос – её.

Андрей отдалился от общей группы, вспомнив о крошечной полянке в камышах. А вдруг она там? Просто сидит и не хочет выходить. Сбежала, потому что передумала становиться его женой. Пусть так, да. Главное, чтобы жива. Пусть взглянет на него холодно и скажет: «Андрей, я тебя не люблю», – он всё равно будет рад. Он так живо представил эту сцену, что брёл в какой-то безумной уверенности, но вдруг остановился.

Вдалеке, на том самом месте вспыхивало пламя. Когда отсвет угас, из оврага выбрались четверо. Младшие сёстры и брат Марьяны пробежали, не заметив Андрея в темноте, в сторону деревни. Тогда он поспешил к поляне и, спустившись по крутому склону, обнаружил остатки костра, а вокруг, на земле – рунические символы. Непостижимым образом они всё ещё слабо светились.

Утром Лёшу мучили яркие и тревожные сны. Будто он в лесу, решает уйму загадок. Каких – не запомнил, только знал, что одна другой глупее. А рядом – она: волосы цвета безлунной ночи, в них сияют звёзды. И дышит близко-близко.

Он проснулся взбудораженным. Надя теребила его за плечо.

– Это был сон! Или нет?

– Я тоже так подумала, когда проснулась, – грустно ответила сестра.

– То есть всё на самом деле, да? – разочарованно выдохнул Лёша, падая обратно на подушку

В голове творилась сумятица, от странного сна пересохло во рту. Комната, которую и комнатой-то не назовёшь – так, бывшая кладовка с кроватью, лишь бы мальчишка мог отдельно спать, – казалась чужой.

– Не пойму, что мне снилось, а что творилось на самом деле… Костёр, загадки, лес…

– На самом деле пропала Марьяна, – ответила Надя. – Сегодня приехали с оборудованием, дно реки будут смотреть.

Лёша тяжело вздохнул и поднялся. Он сжал ладошку сестры, та посмотрела на него с благодарностью.

В доме было тихо. Родители ушли на реку следить за тем, как идут поиски. Ксюша и Янина сидели в гостиной на диване, уткнувшись в телефоны.

– Достали! – Янина отбросила телефон в сторону. – «Ну что, есть новости?» И так, блин, каждый! Даже те, кого на свадьбе не было!

– Слушайте, – Надя села на стул, поджав ногу. – Мы опять ничем помочь не можем. Раз уже так далеко зашли, давайте загадки разгадывать.

– Я гуглила, – ответила Янина. – Первое слово на земле – «ом».

– Это и я тебе могла сказать, – ответила Ксюша, – но это ж не имя.

– Бог, – предположила Надя. – На первый взгляд, самый подходящий ответ…

– Но только на первый, – возразил Лёша. – Это по-русски «Бог», а на других языках по-другому. А у нас условие: на всех языках слово одно. Поэтому и «Сварог» тоже не подходит. У индусов он Вишну, у греков – Зевс, у кого-то там вообще Заратустра…

– Заратустра – это из другой оперы, – перебила Надя, но Лёша отмахнулся:

– Да не важно. Главное, найти то, что звучит для всех одинаково. Ещё и породило…

– Слава? Это одно из имён Богоматери, – предположила Ксюша, не отрывая взгляда от экрана смартфона. – Она родила Сварога, сотворившего мир, по легенде… Может, для Сварожича оно одно на всех?

Скрипнула калитка. Лёша выглянул в окно.

– Мама пришла.

– Мама! – воскликнула Надя, подпрыгнула и захлопала в ладоши, как ребёнок. – Слава, Богоматерь… Ксюша, ты права, но само имя – «Мама»!

– Точно! – подхватила Янина. – И практически на всех языках поймут! Гениально!

– Значит, земной шар на ладони – тоже что-то простое, – сказал Лёша. – Может, глобус принести ему? Он вообще в курсе, что Земля круглая? Или там… Слоны-черепахи?

Все улыбнулись, кроме Нади.

– Вообще-то, Земля не круглая…

Тут в дом вошла мама и прямо с порога измученно произнесла:

– Сейчас местный следователь приедет… – Она глядела в одну точку. – Согласился до официального заявления начать расследование. Не уходите никуда, будет вопросы задавать.

– Хорошо, мам, – отозвалась Ксюша, остальные кивнули.

Только тогда она, наконец, увидела детей, перевела взгляд с одного на другого. В её глазах стояли слёзы.

– Но я вам скажу… Не рассчитывайте уже…

– Прекрати, мам, – оборвал её Лёша. – Иди, приляг.

Проглотив ком в горле, они стали вяло обсуждать остальные загадки.

День выдался изматывающим, и ночью было не до сна. Янина вынырнула из-под простыни, которая летом служила ей одеялом.

– Меня беспокоит моё зеркало.

– Что-то ещё в нём увидела? – спросила Надя.

– В том и дело, что нет. Я вижу только его. Того парня. Будто он всегда рядом. Смотрит на меня… Просто это пугает. Немного. Тем более, что никто, кроме меня, его не видит.

– Дай, – Ксюша потянулась за зеркалом, всмотрелась и машинально поправила причёску.

– Да, там только я… Слушай, а ты с ним говорить не пробовала? Понимаю, звучит как бред, но что сейчас нормального вокруг?

– Пробовала! – ответила Янина. – Он молчит, но, кажется, слышит. Я сказала «привет» – кивнул!

Надя вдруг прыснула со смеху:

– Ох и приключение, боже мой! Сказала зеркалу «привет», а ей кивнули! Не говори никому и никогда!

– Ничего смешного! – сквозь смех выдавила Янина. – Вдруг он нам поможет? Для чего-то же дала бабка это зеркало!

– Бабка и заклинание нам зачем-то подсунула! – напомнила Ксюша. – Кстати, я тут думала… Кажется, будто она что-то утаила или сбила с толку специально. А ещё страшнее, что… даже боюсь такое говорить, но… Вдруг она не предсказала беду, а сама её наслала?

– Я тоже об этом думала, – согласилась Надя, – но вслух боялась сказать. Получается, тот, кого мы считали помощником, не такой уж и помощник.

– Подождите-подождите, – перебила Янина. – Она дала нам дневники с обрядом для поиска человека. Да, мы вызвали Сварожича – кажется, что обман, но ведь сам бог огня захотел нам помочь! И мы всё-таки продвигаемся к цели. Где же тут зло? Или вы хотели, чтоб от хороводов Марьяна явилась как ни в чём не бывало?

– Ну, Сварожича я тоже не сильно ожидала увидеть, – пробурчала Ксюша. – Вообще. Никогда. В жизни своей.

– Возможно, ты права, Янин. – Надя зевнула, – Если б на листочке было написано «Как вызвать Семаргла», разве стали бы мы это делать? Хотя я с Лёшей когда-то вызывала дух Платона… Теперь понятно, почему ничего не вышло. А Пелагея Иванна нас подтолкнула, получается, хитростью.

– О да, – с сарказмом протянула Ксюша. – Ещё скажи, что дневники специально для нас писались, причём недавно. А потом она состаривала бумагу, чтоб наверняка. Не слишком ли хитро?

– Чем больше мы думаем, тем больше себя запутываем. – Надя, устав спорить, завернулась в простыню. – Давайте спать, а? Над загадками утром подумаем.

– Так с богатырём в зеркале что делать? – настаивала Янина.

– Ну, скажи ему ещё что-нибудь, кроме «привет», а то посчитает тебя глупой и сбежит, – спокойно ответила Ксюша и тоже зевнула. – Всё, спать.

В ночь перед свадьбой странное чувство не давало Марьяне уснуть. Только она закрывала глаза и сознание уплывало, тут же начинало казаться, что комната полна людей. Все говорят с ней, зовут её, что-то втолковывают. В мучениях она ворочалась, не в состоянии ни заснуть, ни до конца проснуться. Обрывки фраз, шум, неразбериха в голове… Всё оборвалось, когда извне и внутри прозвучало одно слово:

– Мара!

Она открыла глаза. Комнату заливал лунный свет. Было невыносимо жарко, но Марьяна не решалась скинуть одеяло. Ею завладело полузабытое детское чувство, когда кажется, что под одеялом ничего не грозит, но стоит высунуть руку – монстр выпрыгнет из темноты, схватит и утащит. Голоса стихли. В комнате стояла особая тишина, какая царит только среди старинной мебели. То, что годы простояло в доме и впитало в себя множество событий, даже молчит по-особому, это Марьяна давно заметила. Особенно прялка. В щели между шторами темнели ветви вишнёвого дерева, на одной из них сидела птица. Будто нарочно села там, где Марьяна могла её увидеть. Со сна показалось, что у птицы алмазные глаза. Страх накатывал горячими волнами, но Марьяна не могла отвести взгляд. Так она и лежала, дрожа и всматриваясь в темноту за окном, пока крепкий сон не сморил её. А разбудил уже яркий солнечный свет. Птицы за окном не было.

Предсвадебные хлопоты её увлекли, и Марьяна дивилась тому, какое наслаждение доставляло нежданное вращение мира вокруг неё. Она любовалась белыми кружевами, получала удовольствие, сидя перед трельяжем и вглядываясь в каждое из отражений. Парикмахер, она же подружка Марьяны, не уставала нахваливать её волосы, мастеря накануне свадьбы сложную причёску.

– Ты чего такая задумчивая?

Или грустная. Этот вопрос ей задали уже все. Но Марьяна не собиралась грустить, да и с чего бы? Она ждала и хотела этого дня, уже совсем позабыв о той ночи, когда читала непонятные стихи перед зеркалом. Буря в душе утихла, всё встало на свои места. Она любит Андрея – да и как его вообще можно не любить! – а скоро у них будут дети, и дом, и счастье…

Только в эту ночь маленькая чёрная тень прокралась в душу, поселилась в ней страхом. Без причины, просто страх, словно маленький зверёк, живущий сам по себе, но он разрастался и креп. От волнения тряслись руки, то и дело мерещилась птица на ветке. Но то могла быть просто ночная тень! Хорошо бы тень, думала Марьяна да всё никак не могла себя убедить.

Она рассказала Андрею о внезапно нахлынувшем страхе, но жених не понял, даже едва не обиделся. Она и сама понимала, что звучит глупо, но внутри кольнуло смутное чувство: скоро всё изменится.

Долго ждать не пришлось – всё изменилось уже вечером. Когда веселье было в самом разгаре, его прервал тихий мелодичный голос. Близкий, словно внутри головы, он парализовал и усыпил её – казалось, на несколько минут, но прошла лишь пара мгновений. Голос пел для неё:

– Ночь коротка,

Но станет длинней.

Скрыта тропа,

Но станет видней.

Белый наряд,

В очах печаль —

Манит невесту

Дальняя даль.

Не бойся. Чужое отринь. Твоё навеки твоим останется.

Последние слова холодным шёпотом заползли под кожу. Очнувшись, Марьяна поняла, что песню слышала только она. Ей бы испугаться, но страх ушёл. Тело отяжелело, всё виделось как в замедленной съёмке, будто она выпила слишком много вина.

Её тянуло на реку вместе с остальными, и Андрей не смог её отговорить. Стоя на берегу, уткнувшись носом в его рубашку так, будто им предстоит вот-вот расстаться, она ощущала, как земля под ней расступается, как мир распадается на части. Когда к ней подбежала, весело улыбаясь, Надя и вручила подарок – серебряную заколку-цветок с голубыми камнями, Марьяна словно разделила себя надвое, и та, вторая, земная обрадовалась подарку и поблагодарила. Сестра объясняла что-то про бирюзу на невесте в день свадьбы. Марьяна кивала, делая вид, что ей это важно. Андрей украсил заколкой её волосы и, кажется, сказал, что ей очень идёт. А потом снова уговаривал вернуться домой…

– Пойду с сёстрами попрощаюсь, – услышала она собственный голос, который теперь казался чужим.

С сёстрами ей и правда отчаянно хотелось попрощаться. Но, видно, не суждено было. Не успела Марьяна сделать и пары шагов, как чёрный туман встал над рекой, а из него явилась женщина. Пока она шла, на поляне у реки происходили странные вещи. Бегали дети, взрослели, старели на глазах, превращались в скелеты и истлевали, а прах уносило ветром в реку, из которой бежали уже другие дети. Бесчисленное множество людей, невообразимое число жизней – всё промчалось за мгновения. Шаг – и нет поколения. Шаг – и ещё одно стёрто. И так, пока женщина, прекрасная и печальная, не оказалась прямо перед Марьяной.

Марьяна молча протянула руку таинственной гостье. В тот же миг голова закружилась, и она почувствовала, что теряет сознание, вот-вот упадёт! Но её поддержали. Берег реки остался позади и словно бы наверху, а Марьяна оказалась в пещере. Вокруг ярко сверкали разноцветные камни самых причудливых форм. Они вырастали из пола и стен, свешивались с потолка, мутно-фиолетовые, кроваво-красные, небесно-голубые, изумрудно-зелёные и даже прозрачные, как хрусталь. Каждый восхищал своей неповторимой красотой: одни круглые да ладные, другие несимметричные, с множеством острых краёв. Марьяна огляделась и поняла, что пещера огромна и даже бесконечна, простого выхода из неё нет.

– Прикоснись к камню, – сказала её проводница.

Марьяна послушалась и тронула небольшой мутно-жёлтый камень, весь в неровностях и острых гранях. От прикосновения камень ожил, и на нём появилась картинка, как на экране. Было похоже на фильм: одну сцену тут же сменяла другая. Вот на свет появился ребёнок. Вот он растёт, садится, встаёт, делает шаг… Он смеётся, плачет, начинает говорить, бегать… Вот он уже сидит за книжкой, отвечает у доски, играет в мяч. Постепенно вырастает и превращается в юношу. Дружит и враждует с людьми, куда-то идёт, засыпает, просыпается, смеётся, злится, хмурится. Вот он женится, держит на руках ребёнка, потом снова много эмоций, встреч, разговоров. Всё как-то туманно, неясно… Вокруг него всегда какие-то люди: то веселье, то ссоры, то он сидит и перебирает бумаги… Потом вдруг больница, много врачей, чьи-то слёзы, и… Камень потускнел, стал таким, как был, словно ничего в нём не происходило.

Марьяна остолбенела, не желая больше ни к чему прикасаться. Она, наконец, вспомнила, кто стоит рядом с ней. Всегда стояла.

– Мара… Богиня смерти. А мы сейчас… – Она не знала, как назвать то место, где находится.

– Мы в мире Нави, – ответила Мара, – а я царица подземного царства. Так мне привычнее, не люблю, когда зовут богиней.

– Так это загробный мир? – спросила Марьяна скорее с любопытством, чем с ужасом.

Мара ответила:

– Лишь часть. В этой пещере собраны все жизни, что были прожиты на земле, ей нет конца. Людские истории запечатаны в камнях. Как видишь, камни все разные: одни светлее и глаже, другие темнее и острее. Чем больше камень, тем длиннее человеческая жизнь. Неровности на нём – пережитые беды и несчастья. А цвет означает, с какими чувствами пройден жизненный путь: с чистым ли сердцем, с сожалением ли, со злостью или благодарностью. Посмотри на голубые камни: это жизни светлые, не запятнанные злом. Тёмно-красные – те, где случилось много ошибок, много необдуманных, жестоких поступков. Если камень мутный – человек вынес мало опыта из прожитых лет, а если яркий и светится – значит, извлёк нужные уроки, постиг тайны бытия…

– А те, что похожи на хрусталь, тонкие и прозрачные? – спросила Марьяна.

– Это самые короткие жизни. Они не успели накопить ни обид, ни страданий, ни опыта. Жизни, оборвавшиеся в детстве. Или до рождения.

– Так значит, в этих камнях души умерших людей? – От собственного вопроса у Марьяны мурашки пробежали по спине.

– Нет, – ответила Мара, – лишь записи прожитого. Оно увековечено, чтобы ни одна мельчайшая деталь, произошедшая в мире Яви, то есть в мире людей, не потерялась и не забылась. А души продолжают каждая свой путь, проживая тысячи жизней.

– Как же им всем уместиться? – не могла уложить в голове Марьяна. – Пещера правда бездонна?

– И да, и нет. – Мара одобрительно кивнула, видно, вопросы были ей по душе. – Всё в мире имеет конец и границы. Окончится очередной круг бытия, разрушатся камни, исчезнет пещера, исчезну и я, и мир Нави, и даже Правь…

– А души?

По мраморному лицу Мары лёгкой тенью пробежала улыбка.

– А души никогда не исчезнут.

В детстве им читали много сказок, а ещё рассказывали истории, которые назывались былинами. И легенды они слышали: их героев никогда не существовало, но звучало так, словно они правда жили на свете. Детьми они знали и о вещих птицах, и о Сварожиче, и о прекрасной Леле, и о мрачной Маре. О страшном скрипучем старике Кощее-Чернобоге тоже слышали. Очарованные историями, играли в них, распределяли роли. Лёша и Надя были тогда совсем карапузами, им доставались роли то Леля и Лели, а то каких-нибудь мереков. Они и не спорили – только хохотали над хвостиками из веток. А потом забыли. Да так, словно кто-то нажал клавишу «удалить». Путаными тропами пришлось пробираться к воспоминаниям. С каждым древним именем, с каждым событием, одно страннее другого, возвращались те самые прошлые ощущения: что мир тоньше и глубже, чем видно глазу.

Лёша смотрел на петуха, которого накануне тщательно протирал тряпкой, и думал: почему только на их крыше стоит петух? Почему в комнате Марьяны – старинная прялка? Может, она и прабабушкина, но той явно досталась ещё от её прабабушки.

По количеству «почему» в голове он превзошёл бы сейчас трёхлетку. Вопросы вызывало всё, что случилось за последние дни, от разговора с бабкой Пелагеей до лихорадки с загадками. Чаще всего Лёша удивлялся, почему они ещё не в психушке, а когда решил просто остановиться, контрольным выстрелом стало: почему Марьяну назвали Марьяной?

Воздух стал сочнее, запахи ярче. Солнце нежило и припекало, тень умиротворяла, вечера морозили голые колени. Они не могли признаться друг другу, но каждый в эти тревожные дни стал всем существом ощущать природу, двигаться в её ритме, замирать вместе с ней. Лёша кожей чувствовал целебный холод первой росы, засматривался на формы облаков, позволял мыслям стать тягучими в полуденный час. Больше, чем раньше. Естественнее, чем раньше. Казалось, сейчас не время созерцать мир вокруг, ведь полиция не покидает дом, а вопросы сыплются градом, сводя с ума. Но, как только выдавалась минута отдыха и тишины, на ум приходили старые сказки, в которые они всегда верили.

На следующий день Янина сидела одна в комнате и смотрела в окно. Мысли никак не складывались, а руки тянулись к ящику стола, где лежало зеркало – оно уводило от реальных тревог в загадочный мир, где была надежда на счастливый финал. Белокурый богатырь всё так же смотрел, слегка улыбаясь. Янина хотела что-нибудь сказать, но почувствовала себя ужасно глупо. Просто так глазеть тоже надоело. Она собралась с мыслями и тихо произнесла:

– Я не знаю, кто ты и почему следишь за мной, но, может быть, ты знаешь, как нам помочь?

Лицо залила краска, но богатырь посерьёзнел и кивнул. Затем он бросил взгляд на открытое окно. Янина подвинулась так, чтобы в зеркале отразился двор. Она проследила, куда богатырь указал ей, и увидела… курятник. Недоуменно взглянула в зеркало. Её молчаливый собеседник уверенно кивал.

«Что за бред?» – подумала Янина в тысячный раз за последние три дня, но всё же встала и пошла во двор, держа перед собой зеркало. Она подошла к курятнику, чувствуя себя полной дурой. И что здесь особенного? Петухи важно вышагивали туда-сюда, куры копошились в соломе. Янина снова взглянула в зеркало, но богатырь лишь улыбнулся ей. Она разозлилась и пошла прочь, но тут одна из куриц закудахтала и снесла яйцо. Янина замерла, призадумалась. Потом подошла и аккуратно взяла яйцо в ладони. Ещё тёплое…

Через пять минут все собрались в комнате сестёр. Янина бережно развернула платок и с гордостью объявила:

– Вот он – мир на ладони, в котором теплится жизнь! Обыкновенное яйцо!

– Чудно! – удивился Лёша. – Как ты додумалась?

– А что, по-твоему, я такая тупая? – обиделась сестра.

– Да нет, но… Вообще, да, необычно для тебя, – ответил Лёша.

– Рассказывай, – одновременно потребовали Ксюша и Надя.

Янина поняла, что утаить ничего не удастся.

– Это он, – кивнула она на зеркало, – указал мне на сарай, а там как раз курица снеслась, и я вспомнила про яйцо, из которого сотворили мир…

– Потрясающе! – восторженно выдохнула Надя, а потом сказала назидательно Лёше: – Хватит всех глупыми считать!

– Да я молчу, – сдался брат.

Третье, самое простое задание оказалось на поверку самым сложным. Слишком много ответов, и один вероятнее другого. Начало умирания – то ли увядший цветок, то ли листок… А может, животное? Или старость человека… Так ничего и не выбрали.

Надя всё пыталась остаться одна, что в их семье было в принципе сложно и удавалось обычно только Марьяне. Надя подумала о сестре, и от одной только мысли по плечам пробежали мурашки. Пока все молча и напряжённо обедали, Надя выскочила во двор, присела на лавочку под вишней и достала те листы, что незаметно от всех унесла из дома Пелагеи Иванны. Она сразу почувствовала, как только увидела рисунок кольца-оберега: это для неё одной. Снова неразборчивый почерк, но писала явно не бабка:

«Нарисовал так, как сам видел в древних книгах, чтобы ты могла понять, то кольцо или нет. Ты говоришь, оно по наследству переходит по женской линии в твоём роду. Интересно, что за род у вас такой, если этому кольцу лет столько, сколько самой Матери-Земле? На острове Буяне искусные каменщики добывали Алатырь, из него потом делали украшения, но носили их только те, у кого сила духа неимоверная, иначе задавит, задушит. Если же сила есть, то камень проводником через миры станет, все тайны откроет. Ещё одно свойство: верного помощника твоего отыщет, с любого конца света к тебе приведёт. Вот что могу сказать о кольце… Напиши скорее, похоже ли твоё на рисунок…»

Дальше шли пожелания добра и здоровья, приветы близким и прощание. Надя думала о том, кто же послал бабке это письмо. Неужели не боялись писать о таких вещах и отправлять по почте? Но важнее было другое. Она достала из кармана своё кольцо, в точности такое, как на рисунке, и ещё раз перечитала письмо. Затем развернула второй припрятанный лист – в нём оказались стихи. И тут рядом раздался голос брата:

– Надя, ты здесь?

Она быстро убрала листы. Почему-то не хотелось ничего рассказывать, пока сама не разобралась. Лёша подошёл и, хитро щурясь, протянул ей клочок бумаги:

– Вот, смотри!

– Это символ инь-ян…

– Сам знаю. Чёрное и белое, свет и тьма.

– Ну и что?

– А вот скажи мне, всезнайка, почему в чёрном появилась белая точка, а в белом – чёрная?

– Потому что… Во тьме есть свет, а в свете – тьма, так?

– Правильно! Но почему тогда не разделить круг на две половинки ровной чертой и не нарисовать в каждой те же точки?

– Не поняла…

– Потому, – пояснил Лёша, – что это знак постоянной смены света и тьмы, жизни и смерти. Теперь понимаешь?

– Вроде, – кивнула Надя. – Только к чему это всё?

– Да к тому, что это знак простой истины, которая для нас очень важна: там, где свет, уже есть частица тьмы, и наоборот. То есть там, где рождается жизнь, уже начинается умирание. Мы искали то, что увядает, но это вовсе не начало умирания, это завершение. А начало там, где…

– Зарождается жизнь!

– Наконец-то дошло! – выдохнул Лёша. – Нам нужно найти то, что только родилось…

– Например, не увядший цветок, а его росток! Бежим всем рассказывать! – Надя подскочила и умчалась прочь. Лёша рванул за ней, но вдруг заметил пожелтевший лист бумаги под лавочкой. Он быстро поднял его и спрятал в карман.

Надя ворвалась в комнату, где Ксюша сидела, уткнувшись в телефон, а Янина без дела лежала на кровати.

– Ксюш? Есть у нас что-нибудь недавно посаженное? Чтоб вот только проросло?

Ксюша оторвалась от экрана и посмотрела на сестру затуманенным взглядом, потом лицо её просветлело.

– Это связано с загадками?

Надя кивнула и объяснила их с Лёшей идею. Тут же отыскали пластиковый стаканчик с рассадой, где росток только пробился.

Наконец-то все три загадки были разгаданы. Но что дальше? Ждать? Что за вещая птица наблюдает за ними? И действительно ли наблюдает? Было странно вздрагивать от гудка поезда с железнодорожных путей неподалёку, вслушиваться в стрекот сверчков и кваканье лягушек, а потом и вовсе в глубокую ночную тишину – слишком глубокую и слишком напряжённую.

Уже третью ночь кряду вся семья расходилась по комнатам, но каждый только делал вид, что собирается спать. Каждый знал: остальные тоже только делают вид.

Сирин вновь прилетела неслышно. Села на ветку, склонила голову к левому крылу.

– Опять будешь петь свои песни-загадки? – лениво спросила Дивья, поёжившись под сапфировым взглядом.

В эту ночь лес наконец оставили в покое, и звери вылезли из укрытий. Они уже давно начали привыкать к ней, а она – понимать их. Дивья купалась в реке, любуясь звёздами и белизной своей кожи, напитывалась лунным светом, потом гуляла по берегу, полностью уходя в ощущения влажного мха и рыхлой, местами каменистой почвы под босыми ногами. Она морщилась от боли, если ступала на торчащий из земли корень, но тут же закрывала глаза, пропускала чувство по всему телу и улыбалась. Она жила. Снова заходила в реку, и вода качала её, баюкала, словно любящая мать, сверчки пели ей песни, а когда макушки деревьев окрашивались розовым, она сладко засыпала, словно на порог ступил отец и больше не о чем беспокоиться. Только всё же ей было немного одиноко. А тут подруга, птица вещая прилетела погостить – и её голос затянул снова в пучину образов.

– Невеста-сестра в ученицах

Постигает сплетенья судьбы.

Тем, кто ищет её, не сидится,

Ты им, Дивья, тропу укажи…

– Путь к Маре? – удивлённо спросила Дивья. – В царство Нави? Кому по доброй воле захотелось туда попасть? Да и чем я-то могу помочь? Ведь чтобы смертному попасть в подземное царство, нужен Алатырь… А мой пропал. Не по твоей ли вине, Сирин?

Вдруг за спиной раздался другой голос – звонкий, мелодичный, он лился, как горный ручей:

– То речная гладь сияет

иль Ярило дарит свет?

Силой буйной обладает

Крепкий дух иль оберег?

Дивья оглянулась и увидела птицу, чьё оперение сверкало подобно взошедшему до срока солнцу. Дивья зажмурилась, не привыкшая к свету.

– Здравствуй, прекрасная в своей печали Сирин! – пропела птица с лицом прекрасного юноши, отвесив земной поклон.

– Здравствуй, Гамаюн, – Сирин поклонилась в ответ. Они сидели друг напротив друга, как день и ночь, как Солнце и Луна.

– Здравствуй, прелестная царица леса! – обратился Гамаюн и к Дивье.

– Здравствуй, Гамаюн! Неужели и ты явился в эти края? Что же происходит?

Ответом вновь стала песня:

– Дымкою над водой

Знойным сном в летний день

Сердце покинул покой,

Стала живою тень.

Вот ступаешь на мост,

Шаг – и назад нет пути.

Согласна ли, дева, помочь,

Ту, что пропала, найти?

Навь – то туманный сон

В Нави не верь глазам.

Как без тебя в мире том

Не сбиться с пути?

Дивья, смотри,

Как идёт темнота

Звёздным твоим волосам.

Дивья пыталась уловить суть, но запуталась в иносказаниях, даже для неё это было слишком. Её мыслям вторила и Сирин:

– Ох и любитель ты придумать, Гамаюн,

Ты ради рифмы смысл исказишь,

Оставь беспечность хоть на миг свою,

Ты – птица вещая! По делу говори.

– Я так больше не могу! – вскинула руки Дивья. – Вещие птицы, хватит состязаться, чьи речи краше и мелодичнее. Ведь вы умеете просто говорить! Так скажите мне, в чём дело!

– Она права, – Сирин одарила Дивью небывало тёплым взглядом.

Гамаюн потускнел было от обиды на тёмную птицу, но не в его природе было долго печалиться. Быстро взбодрившись, он заговорил не в рифму, но всё же стараясь пропеть каждое слово:

– Случилось вот такое дело. Ту, кого Мара увела, ищут отчаянно. Случайно ли, нет, но сам Огонь-Сварожич узнал о беде и послал меня помочь храбрецам. Загадки простые им загадал, но просты они для тех, кто сердцем открыт. Справились юные сёстры да брат, что ж поделать, помощь заслужили. В царство Мары поможет попасть кольцо с Алатырем, что не знает преград. Но ещё заклинание нужно. А ты, Дивья, легко сможешь открыть двери в мир Нави. Вот, всё тебе рассказал. Взбирайся на шею (хоть не люблю этого – страх!), летим прочь из леса, глаза-то твои так и горят…

– Не знаю, готова ли я, – растерялась Дивья, а затем со всё нарастающим волнением обратилась к Сирин: – Зачем Маре уводить девушку в своё царство? И зачем богам помогать людям её искать?!

– Если я дам ответы сейчас, вопросов у тебя появится ещё больше, – спокойно сказала Сирин. – Иногда полезнее оставаться в неведении. Так что просто следуй за сердцем, оно тебя не обманет…

– А мне хотя бы ответишь, Сирин? – заговорщицки спросил Гамаюн. – Потому что я тоже слегка в неведении. Ой, не на пользу это вещей птице!

Сирин надменно посмотрела на него, спрятала лицо в крылья и растворилась в воздухе, будто не бывало. Гамаюн огорчённо вздохнул, но, так как не умел долго обижаться, тут же широко улыбнулся новой спутнице и сказал:

– Ты набралась сил, Дивья. Сияешь как полная луна. Летим же!

В следующий миг они взмыли в небо. Отчаянно держась за шею Гамаюна, Дивья слушала свист ветра в перьях да тихие напевы огненной птицы.

***

Нитью судьбы связаны накрепко —

Видишь, сияет в ночи?

Меж мирами туго натянута,

Петляет,

Кругами ведёт —

За нею

Иди!

– Иди! – отозвалось эхом, отразилось от шкафа, выплыло из ящика стола, вылетело в приоткрытое окно. Надя резко проснулась, протёрла глаза. Она долго сидела за столом, ждала чего-то от этой ночи, потом прилегла, не снимая джинсового сарафана, и уснула. А когда проснулась от зова, настоящего или навеянного тревогой, небо было дымчатым, светло-серым – вот-вот окрасится в розовый, и тогда начнётся новый день. Невыносимо!

Она открыла настежь окно и выбралась на задний двор. Мокрая от росы трава тут же остудила ноги, но о том, чтобы возвращаться за обувью, и речи быть не могло: вдруг кто заметит? Надя засмотрелась, как сверкают капли на бархатных лепестках львиного зева, с грустью, будто прощалась с цветами, – и вышла через калитку, тихо-тихо, медленно-медленно. Калитка всё же скрипнула, всего раз, легонько, а Надя, морщась от боли, уже мчалась по ухабистой дорожке.

Лёша не смыкал глаз всю ночь, но предрассветное марево всё-таки сломило его, обволокло сонным туманом. Только он начал уплывать в сон, как услышал скрип. Калитка. Он вскочил, и ноги понесли его в комнату сестёр. Окно нараспашку, Нади нет, а Ксюша и Янина крепко спят. Лёша разбудил их, с многозначительным «ш-ш» указал на пустую Надину постель и окно. Сёстры тут же вскочили, они, как и Надя, не стали раздеваться на ночь, уверенные, что не уснут. Ксюша схватила сумочку, а Янина ещё и венок, который плела всю ночь, лишь бы занять руки и голову.

Лёша побежал вперёд, сёстры чуть отстали. Тропинка, вся в выбоинах, тянулась вдоль домов, затем повернула. Дом Пелагеи Ивановны захотелось обойти по дуге, держаться от него подальше, но Лёша пробежал совсем близко, заглянул в окна – ничего не видать. Он ринулся дальше.

Надя перешла мост, ощутив босыми ступнями каждый сучок на ветхих досках, и остановилась. Сколько раз ходила, но сегодня перешла не только его. По реке стелился туман, воздух наполняла влага, футболка под сарафаном промокла. Отлетела пуговица от накидки, которой на её плечах не было, – невидимая ткань упала и поплыла по течению. Душила она раньше или грела и оберегала? Отчего дрожит тело в предутренний час: от неприятного холода или живительной прохлады? Это Алатырь срывал слой за слоем, Надя знала. Он позволял чувствовать душу каждой травинки, но он же давил своей силой, менял, ломал. Не быть уже прежней. Не пройти по мосту назад.

Лёша тоже ступил на мост, и к горлу подкатил ком, а к глазам – какие-то глупые, стыдные слёзы. Страшно? Да брось! Даже если так – встать и плакать, что ли? Он вцепился в перила, не отпускал их, пока шёл, вдавил ладонь до боли и заноз, чтобы прийти в себя. Выдохнул, лишь перейдя на другую сторону, и побежал дальше. Да где же Надя? Только бы застать её у реки.

Надя увидела, как из-под облаков спускается птица. Сначала она приняла вспышку света за солнечный луч, но для солнца было ещё рано. Нет, то были крылья цвета утренней зари. Румяные щёки, пшеничные кудри, улыбка – сияние росы. Птица опустилась, за ней на землю соскользнул ещё кто-то, похожий на человека, но Надя не могла оторвать глаз от сверкающего оперения. Птица отвесила низкий поклон. Надя поклонилась в ответ.

– С высоты, из мира Прави

Я спускаюсь и пою.

Разреши, тебе представлюсь:

Птица счастья, Гамаюн.

Гамаюн оказался юношей, если такое слово подходило птице. Он смотрел с задором, сложив за спиной широкие крылья. Она поняла, что он ждал её имя, и назвалась:

– Н-надя…

В ответ прозвучала новая песня:

– Рассветный луч загорелся,

Но ты знаешь:

За ним холод ночной.

Росток сквозь землю пробился,

А смерть – за его спиной.

Глубок омут и страшен,

Но ты знаешь:

Только достигнешь дна – 

Оттолкнёшься, а дальше

Дорога всего одна.

Наверх,

По кругу.

Поверь,

Дай руку.

Иди.

«Иди», – эхом отозвалось в голове, вот чей голос разбудил её. Хоть слова могли растревожить сердце, от мягкого голоса стало тепло и так ясно, словно каждый шорох, каждое дуновение ветра приобрело особенный смысл. Надя смотрела на неземное существо и растворялась в силе, что лилась из земли и воздуха. Птица Гамаюн распахнула крылья, окутала её лучами, словно коконом, затем вспорхнула и яркой вспышкой растворилась в тумане. На ладонь Наде опустилось сияющее перо. Она сжала его и простояла ещё некоторое время с закрытыми глазами, а когда осмотрелась, заметила Лёшу: тот, закатав джинсы, вошёл по щиколотку в воду и умывался.

– Ты видел? – спросила Надя. Брат кивнул.

Она подошла к нему и тоже умылась из реки. Голова кружилась. Случайно бросив взгляд на заросли, она воскликнула:

– Ой!

К реке вышла девушка. Видимо, это она соскользнула со спины вещей птицы и всё это время наблюдала, спрятавшись в камышах. Надя дёрнула Лёшу за рукав, и тот обернулся.

До этого момента он был уверен, что сказка о лесной девушке – вымысел. Но та стояла перед ними во плоти, хрупкая, почти прозрачная, в широком дымчатом платье до земли. Распущенные волосы еле заметно мерцали, голову украшал тонкий венок из полевых цветов, глаза отливали льдом.

– Ой, кто это? – воскликнула Янина. Они с Ксюшей спустились к реке уже босиком: обувь сбросили за мостом, не сговариваясь.

– Это Дивья, – ответила Надя.

– Дивья, да. Сейчас я Дивья. – отозвалась гостья.

– Так эта легенда о тебе… Это всё правда?

– Я не знаю ваших легенд, – она улыбнулась, опустив взгляд, – и ваших имён.

Сёстры представились. Лёша замешкался, а потом выпалил:

– Лёша. Сейчас я Лёша.

Надя двинула брата локтем, но Дивья не обиделась, а хихикнула несмело, в кулак. У Лёши от этого непривычного в их мире жеста в груди потеплело.

– Я проведу вас в мир Нави, – сказала Дивья уже без тени улыбки, – если вам так туда нужно. Вы правда готовы?

– Мы хотим найти сестру. И уже перешли через мост… – тихо ответила Надя, а Ксюша сжала её ладонь. Она понимала, о чём говорит младшая сестра, чувствовала то же самое. Мост что-то поменял внутри, после него мир оказался уже не тем, что прежде. И не уйти им прежними по нему обратно. Янина тоже это знала. Она повертела в руках венок и надела его на голову младшей сестре – слишком бледной та выглядела.

– Алатырь, – Дивья указала на Надину руку. – Это кольцо когда-то принадлежало мне. Отец мой, каменщик, достал для меня кусочек, боги им с матерью благоволили.

– Так забери его! – Надя потянула кольцо с пальца, но то засело накрепко, словно вросло. Дивья остановила её:

– Нет, не нужно! Оно не зря к тебе попало, так что ты не должна его отдавать. Тебе тоже понадобится его сила. Время покажет, как всё сложится. Бел-горюч камень – проводник через миры. Нужно только заклинание. Раз вы готовы, лучше не медлить, уже рассвет.

Дивья резко развернулась и пошла к реке, зашла в воду по пояс. Первой за ней последовала Янина, затем нерешительно ступила Надя, потом Ксюша, перекинув через голову ремешок неразлучной сумочки, а за ними и Лёша. Он всё ещё не мог поверить, что не спит. Дивья приказала встать кругом и взяться за руки. В правой руке Лёши оказалась ладонь Ксюши, а в левой – Дивьи. Он ещё ждал, что проснётся, но вместо этого только глубже погружался в густое сонное марево.

– Должна вас предупредить, – вдруг вспомнила Дивья. – Когда произнесу заклинание, к нам сплывутся русалки. Мне они ничего сделать не смогут, но вам будут мешать, попытаются увлечь за собой. Не смотрите на них, тем более не разговаривайте.

– А то что? – спросила Янина.

– Застрянете здесь с ними.

– Как это… застрянем?

– Просто не смотрите на воду, а лучше закройте глаза, и всё будет хорошо. И не произносите ни слова.

Дивья помолчала немного, а потом зашептала:

– В воду тёмную,

В бездну предвечную,

Бел-горюч камень,

Веди.

Дверь отвори.

Страх отведи.

Сердце чистое,

Духом смелое

Путь да пройдёт,

Что надо, вернёт

Да на круги свои.

Небо будто снова потемнело, не пропуская первые проблески рассвета. Вода заволновалась, показались чёрные тени русалок: бледные бесстрастные лица, зеленоватая кожа, сплетённые с водорослями волосы. Но близко они не подплывали, с опаской поглядывая на Дивью: видно, водяные духи боялись дочери трёх богинь.

– В воду тёмную,

В бездну предвечную,

Бел-горюч камень,

Веди.

Закружило, усыпило, потянуло в мир тёмный, глубокий, в мир непроявленный. В новый круг, в новый виток – на самое дно. Там сплелась нить, заплелась среди камней, повела за собой. Там соткалось кружево – по узорам его уж проложен путь.

Третий виток. Пути

По улице шёл юноша – мимо шумных компаний, пожилых пар и щебечущих девчонок. Шёл напрямик через сквер, то подставляя лицо брызгам фонтанов, то вдыхая городскую пыль. В сквере торговали воздушными шарами и рисовали карикатуры, уличные музыканты сегодня отчего-то решили затянуть романтическую балладу. Играли с душой, и он, кинув музыкантам купюру, заслушался. Песню ненадолго заглушило громыхание рока от стаи байкеров. Мотоциклы взревели на светофоре и умчались вдаль, а слова баллады стали ещё проникновеннее, словно о ребятах в чёрных кожаных куртках в ней и пелось. Нет, пелось о птицах, о «девицах» каких-то или о девицах-птицах… Асфальт завибрировал – это проехал на глубине поезд в метро. На этой станции так всегда: слишком близко к поверхности. Никто не обратил внимания, только у юноши вибрация отдалась в груди. Неспроста это, неспроста. Слова не его – деда. Всякая любопытная вещь или странное совпадение оказывались в его жизни неспроста, потому что жизнь юноша вёл необычную.

Но именно сегодня ужасно хотелось всего самого обычного. Ему осталось перейти площадь. Там, на другой стороне, наверняка уже стоит девушка, которой он назначил свидание. Но его – проклятье! – вдруг потянуло домой. Знал же, что ничего не выйдет! Что прозвучит какая-нибудь баллада, пролетит стая чёрных байкеров, а подземный поезд вызовет вибрацию в душе… Расскажи это ей, хорошенькая отговорка не прийти!

Кажется, она там: вертит головой, высматривает – но он уже свернул в подземку. Проклятая вещь распоряжается им, а не он ей. Лежит там, в шкафу, и приказывает явиться, когда ей вздумается. Или кому вздумается? Сопротивляться он не может, иначе задохнётся, разлетится на части, но и в полусмерти доползёт, прижмёт к груди оберег. Только не оберегает он его, а медленно убивает.

«Сила духа нужна, сила духа», – твердил дед, и юноша взращивал в себе эту силу, стиснув зубы. Но стоило расслабиться, на свидание, например, пойти – натягивалась нить, и он будто падал лицом вниз.

Все усилия тщетны, всё заново.

Сразу, как только она открыла глаза, стало ясно: в комнатах никого нет. Мать всегда отличит пустую тишину от тишины спящего дома.

Горел торшер, за окном светлело. На ней было домашнее платье. Она и не заметила, как уснула прямо на заправленной постели. И речи не было о том, чтобы ложиться спать в это тревожное время, но усталость брала своё. Муж склонил голову в кресле у окна, даже во сне глубокая морщина между бровей не разгладилась.

Она тихонько вышла из спальни и прошлась по дому. Двери плотно закрыты, будто этим её можно обмануть, – кроме той, что вела в комнату Марьяны.

Сюда стекалась старинная мебель со всего дома. Рядом со шкафом стоял массивный трельяж, у окна – стол на округлых ножках. Не то чтобы Марьяна собирала антиквариат, просто само так вышло. Вот и прялка будто всегда стояла в этой комнате.

Нить нашлась сразу, добротная, пуховая. Платок из такой пряжи согреет в любые холода. Когда она в последний раз садилась за прялку? Может, вообще никогда. Может, это память предков двигала её руками. Моток на кудель – и за работу. Веретено закружилось, нить заплясала в пальцах.

Он проснулся резко, как от тревожного сна, никак не мог понять, то ли он у себя дома, то ли в каменном подземелье, где без устали работают пряхи. Кажется, именно они ему и снились.

– Ты чего, жена? – спросил он, встав на пороге комнаты старшей дочери. – Детей перебудишь – решат, что ты с горя умом тронулась.

– Никого я не разбужу, – ответила она, не отрываясь от работы и скрывая слёзы в глазах. – Дома их нет.

– А где они?

– Искать пошли. – Она пожала плечами, будто говорила о чём-то обыденном, но жест вышел нервным.

Он стоял, молча наблюдая, как она умело обращается с веретеном. В её руках всё ладилось, за что ни возьмётся.

– Неужели всё-таки правда… Мы же растеряем их всех…

– Потерять можно только то, что нам принадлежит, – ответила она.

Ш-пш – крутилось веретено.

Мара скинула плащ и укрыла им озябшую в сырой пещере Марьяну. Её свадебный наряд скрылся под накидкой, зато чёрное платье Мары заблестело звёздами во тьме. Никого красивее царицы подземного мира Марьяна не встречала. Тонкие черты лица словно писали акварелью, волосы серебристым шёлком струились по хрупкому стану.

Поначалу коснуться камней Марьяне не давал страх. Но камни так манили неповторимостью форм и цветов, что она не смогла сдержаться. Марьяна дотрагивалась и всё смотрела, смотрела, как проживаются жизни. Казалось, нечто неуловимое, выраженное в ощущении, в послевкусии, объединяло их. Наверное, нужно пересмотреть тысячи камней, чтобы ухватить эту черту.

– Смотри сколько хочешь, – словно прочитала её мысли Мара. – Время здесь застыло, торопиться некуда.

И она ушла, оставив гостью наедине с хранилищем человеческих жизней.

Первые шаги – самые осторожные, робкие. Страшно потревожить вечную тишину пещеры. Но вскоре Марьяна, забыв о тревогах, двигалась от камня к камню, боясь пропустить хоть один. Не успевала пролететь жизнь – она уже хотела увидеть следующую. Каждая история глубоко входила в сердце, оседала тяжёлым грузом. Радостей в них было до мурашек, а горестей – до боли в груди. Словно она сама проживала все эти жизни, кожей чувствовала каждый удар судьбы, словно проглатывала каждый ком обиды, несла на плечах вину за ошибки. «Зачем? Зачем это всё?» – стучалось в виски, не находя выхода. Все жизни оканчивались одинаково, и каждая только глубже погружала в состояние ясного, холодного понимания: почти всё тщетно, лишь ничтожная часть жизни наполнена тем смыслом, который не исчезает со смертью. Но какими словами выразить этот смысл, Марьяна не знала. Её волосы выбились из причёски, пара шпилек упала на каменный пол, но она не заметила. Ещё одна жизнь пролетела перед глазами – импульсивная, яркая, с неистовым смехом и страшной тоской, в месте, до дрожи знакомом… Марьяна не могла уложить увиденное в голове, хотела забыться в следующей истории, но все камни вдруг замолчали, а пещера неожиданно вывела к дверям.

Дверей было семь, все одинаковые. Она выбрала наугад.

Массивная ручка с трудом поддалась, и Марьяна вот-вот ступила бы в комнату, но нога зависла над ковром. Опустить её она не решалась: прямо по ковру текли реки, вода бежала, словно кровь по жилам, прорезая гористую местность, на зелёных берегах раскачивались кроны деревьев, паслись лошади и коровы. Узор казался настолько правдоподобным, что Марьяна испугалась: едва шагнёт и кого-нибудь раздавит.

– Ступай, не бойся.

Ш-пш – крутилось веретено. У расписной прялки сидели две мастерицы-близняшки. Полные плечи укрывали пуховые шали, у одной белая, у другой чёрная. Гибкие округлые запястья двигались ловко, без устали сплетая кружева. Одна сестра вытягивала из веретена белую нить и плела белоснежный узор, другая – чёрную, и узор выходил угольно-чёрный. Комнату освещали живые светляки, что порхали под неровным потолком.

– Как звать-величать тебя, девица? – спросила одна из сестёр, та, что носила белую шаль.

– Марьяна.

– В честь Мары, значит, названа, – заключила другая мастерица.

– Я Доля, – представилась первая, – а это сестра моя, Недоля.

– Вот видишь, сестрица Доля, а ты переживала из-за лишнего узелка. Есть у нас теперь новая помощница, она и распутает.

Марьяна поёжилась. Хотела было сказать, что не собиралась ни в какие помощницы, но вспомнила старую прялку в своей комнате: тогда её руки будто знали, как держать нить. Да и сердце желало учиться тому, чего на земле вовек не выучишь.

Марьяна молча поклонилась сёстрам. Доля достала кружево, что лежало в корзине по правую руку, и протянула Марьяне. Та осторожно прошла по волшебному ковру, стараясь не тревожить животных: кто знает, вдруг они на самом деле живые? Кружево казалось совершенным. О каком узелке шла речь?

– Веками мы плетём узоры, – вздохнула Доля, – искусные, неповторимые. Нити сплетаются туго – не распустить, не изменить того, что завязалось. Не нашими ведь руками стягиваются узлы, а силой высшей и незримой. Иной раз думаешь: нехорошо легла нить, значит, так тому и быть. Но приходит девица – как для её рук работа готовилась. Вот поколдуй, девица, над кружевом: глядишь, что и выйдет. И то будет верно, и то ладно.

Доля всего на мгновение отвела глаза от работы, одарила тёплым взглядом, но, словно отражение в зеркале, Недоля тоже поглядела на Марьяну:

– Да только ложными надеждами себя не тешь, – каждое слово Недоли кололо льдинкой. – Разное скрыто в узорах судьбы.

Марьяна кивнула несмело, взяла кружево из рук Доли и снова поклонилась мастерицам. Те уже и забыли о ней, плели молча, а во взглядах – покой да отрешённость.

На стене справа от входа разрасталось и ветвилось огромное дерево, в дупле которого угадывалась ещё одна дверь. Марьяна вошла внутрь дерева и оказалась в кромешной тьме. Вытянула руку, провела по шероховатой коре, нащупала ручку новой двери, но замерла на мгновение. Постояла так, словно окунаясь в начало начал, где ещё ничего нет: не сплетено, не начертано, не сделано. Страшно выходить, страшно браться за веретено, ведь как сплетёшь, так и сложится. Остаться бы молчаливым деревом, врасти корнями… Что за странная мысль! Кожа её не древесная кора, она уже покрылась мурашками, уже ждала новых ощущений. От человечьей природы никуда не денешься.

Марьяна надавила на ручку и очутилась посреди густого леса. Чего только ни видела она за последние часы, но такого не ожидала. Огромные ели уходили в самую высь, пронизывали небо, больше похожее на воду. В той воде плавали рыбы и киты, сливались и расходились, искрилась их чешуя, сверкали глаза.

Марьяна ступила на тропу. Дзинь! – травинка раскололась пополам, звякнула о камень. Весь лес был хрустальным. Хрустальная трава, хрустальные цветы и листья, даже ягоды земляники – и те хрустальные. Зелень травы казалась здесь ярче, краснота ягод сочнее обычной, но всё застыло, будто в огромном музее. Даже птицы и белки на ветвях, словно статуэтки, смотрели алмазными глазами. Дивно и странно было идти по такому лесу. Всё притягивало взгляд, всё изумляло. Волосы растрепались, Марьяна вытянула все шпильки до одной, бросила на тропу. «Интересно, куда я туфли подевала?» – подумала она, но эта мысль, как незваная гостья из другого мира, не найдя себе места, умчалась прочь. Рыбы плыли по небу, а Марьяна ступала по тропе, не помня себя, никого не помня.

Сколько она шла, не сказала бы, но вдруг небесные рыбы замерли, а птицы, наоборот, взмахнули крыльями и сорвались с ветвей. Травы всколыхнулись, ветер принёс их аромат, горький, полынный, а вместе с тем неведомый цветочный, медово-сладкий. Запахи пробудили застывшие чувства, все разом. Страх, сожаление, боль, тоску, любовь, снова страх, сожаление… И не только всё то, что переживала сама, а гораздо больше. Может, это все судьбы, увиденные в камнях, ожили в ней разом. Марьяна ощутила тоску по утраченному навеки – но кем и когда утраченному? В её жизни не случалось трагедий, но где-то случались – вокруг, всегда. Горе оставляло глубокие следы. Как жить среди них? Марьяна упала на траву, не в силах идти, и разрыдалась. Она рыдала отчаянно, пока горечь не сменилась облегчением. Тогда она будто сбросила лишнее с плеч и сладко уснула прямо в высокой траве, в невиданном лесу мира тёмного, непроявленного.

Андрей закрылся ото всех. Говорил редко и по необходимости. Ночами сидел и смотрел в усыпанное звёздами небо. Луна светила, сверчки пели, травы пахли. Обычная летняя ночь. Только вот теперь без неё. Уже третья. Воспоминание об огненных рунах вокруг догорающего костра не отпускало. Может, и правда бабка Пелагея что подсказала? И не такой уж бред несли девчонки? Потустороннее… А любимая что же, очутилась по ту сторону? Ведь нигде её нет, ни живой, ни мёртвой. Поговорить с сёстрами Марьяны не хватало сил. Андрей не мог даже выйти из комнаты до темноты. Сидел в четырёх стенах и винил себя. Старался надеяться. Он призывал рассудок изо всех сил, но тот лежал в нокауте, сражённый душевной болью.

В эту ночь он вышел за ворота, отправился вдоль по улице, за поворот. Там дома строились не так плотно, как в центре деревни, а совсем на отшибе стоял…

«И зачем я сюда пришёл?» – подумал Андрей, очнувшись. Ноги сами привели его к покосившемуся забору под старой яблоней. В окошке всё так же горел свет. Андрей ступил на двор, удивляясь, что был здесь всего три дня назад. Казалось, прошла целая жизнь. Он поднялся на крыльцо, постучал, словно в бреду.

Дверь отворилась. Пелагея Ивановна посмотрела на него с жалостью, укоризненно покачала головой:

– Ну, заходи, раз явился.

Она провела его в гостиную, указала на старое выцветшее кресло, Андрей покорно сел.

– Не удержал, значит?

– В смысле – не удержал? Она что, сама ушла?

По спине пробежал неприятный липкий озноб. Хотелось поскорее уйти прочь, но в груди кольнуло: снова идти туда, где нет её… Старушка как ни в чём не бывало стала хлопотать над чаем.

– По своей, по своей. Сам уже подозреваешь, что колдовство творилось. А знаешь, в чём дело? Слишком ты здешний, Андреюшка, слишком… Земной, что ль? А Марьяна – она не того поля ягода. Да и сёстры её, и Лёшка, видишь, какими оказались. Думаешь, только сейчас с потусторонним встретились? Нет, голубчик, они к такому давно готовы были, уж ты мне поверь.

Чай в треснувшей кружке пах едва уловимым волшебством – тем самым, которое он ощутил на реке, у рунического круга. Вовек теперь ни с чем не спутает.

– Я тебе вот что, Андреюшка, покажу… – Пелагея Ивановна присела у сундука, открыла позолоченным ключом, попыталась поднять тяжёлую крышку, но схватилась за спину. – Не подсобишь?

Сундук был забит старинной утварью. Пелагея Ивановна, кряхтя, порылась среди добра и вытащила со дна тряпичный свёрток. Бережно положила на стол, потом выудила ещё и клубок серебристых ниток.

– Всё, можешь закрывать, – махнула она рукой, и Андрей опустил крышку. Старушка замкнула сундук.

В тряпицу была замотана щербатая тарелка с голубым ободком: такие хранятся в каждом старом серванте. Пелагея Ивановна взяла румяное яблоко из корзины и неожиданно ловким движением пустила его по ободку тарелки. Яблоко покатилось по кругу.

– Грядущее показывает, – объяснила Пелагея Ивановна и пробубнила под нос: – Да не всегда то, что хочется. Бывает, как покажет, поди пойми…

Фарфоровое дно расплылось, зарябило – и на нём появилось изображение. Андрей склонился над столом, встряхнул головой, словно отгоняя видение, нахмурился.

От вида знакомой комнаты защемило сердце. Сколько раз он в ней бывал? Сидел на кровати, обнимал Марьяну, смотрел с ней фильмы, установив ноутбук на старинный стол с пузатыми резными ножками – несуразное выходило сочетание… Не то чтобы он не видел эту старую прялку в комнате невесты раньше, просто не придавал значения, были и другие интересы. Но сейчас прялка ожила. Его тёща сидела за ней и сосредоточенно работала – выходила чудесная пуховая шаль. Мать пряла в комнате пропавшей дочери. Закончив работу, она передала шаль бородатому человечку, который появился из шкафа.

Андрей закрыл глаза, пытаясь уложить образ в голове, а когда снова открыл, увидел только фарфоровое дно с паутинкой трещин.

– Что это всё значит?

Пелагея Ивановна потёрла лоб.

– Значит, далеко зашла твоя возлюбленная, в самую лесную чащу, где лучами солнца не согреться.

– Так она всё-таки в лесу?

Старушка лукаво улыбнулась, морщинки собрались вокруг глаз.

– В лесу, сынок, да не в том, о котором ты думаешь. Там покружить придётся, побродить. Невесту найти да себя не потерять.

– А что же это блюдце показало? Неужели и мать её знает?..

– Хватит вопросов, – строго оборвала Пелагея Ивановна. – Решай, идёшь домой и стараешься жить обычной жизнью или… ищешь дорогу к ней?

– К ней, – услышал он свой голос.

Пелагея Ивановна кивнула, взяла клубок ниток и отдала его Андрею. Не успел тот сжать руку, как клубок выскочил и покатился – прочь из комнаты, да в сени, да на порог…

– Не стой, беги следом! Думай о той, кого ищешь!

И Андрей бросился вдогонку. Вскоре он оказался за воротами, а потом и на мосту. Перейдя через мост, вздрогнул, как от холода, но не оглянулся. По тропинке, что вела к реке, добежал до опушки. Клубок катился прямо в ночной лес, полный суеверных ужасов – чужой, вовсе не тот, который Андрей помнил с детства. На мгновение он замер, оцепенев от страха.

«Не удержал», – слова стукнулись в виски.

Андрей глубоко вдохнул и побежал за серебряной нитью.

– …Сердце чистое,

Духом смелое,

Путь да пройдёт,

Что надо, вернёт

Да на круги свои.

Ксюша споткнулась о корягу под водой и, чтобы удержаться, крепче сжала руки младшей сестры и брата. Но следующий шаг отдался в ступне пронзительной болью – под ногой оказалось что-то острое. Ксюша вскрикнула, схватилась за стопу, и круг распался. Она упала в воду, и течение, странное, слишком быстрое, подхватило её и понесло. Вода держала, но уносила всё дальше – и вот берег виделся уже мутным пятном – ничего не различить то ли от страха, то ли от колдовства.

Почувствовав спиной каменистый берег, Ксюша открыла глаза. Неуклюже скользя, спотыкаясь и хватаясь за коряги, выбралась из воды. Переведя дух, она хотела осмотреться, но тут же зажмурилась от непривычной яркости и насыщенности красок – на фоне низких, гонимых ветром облаков зелёный луг выглядел чересчур ярким, будто нарисованный маслом. Солнце то проглядывало и слепило, то снова скрывалось. Вместе с солнцем то появлялась, то ускользала лёгкая весёлая мелодия. Кто-то играл на дудочке.

Ксюша выпрямилась, в левой ступне больно саднило. Она очутилась одна на неизвестном берегу, свирепый ветер продувал мокрую одежду, а от весёлой мелодии только сильнее пробирала дрожь. Но не в силах противиться, словно зачарованная, Ксюша пошла на звуки. Хромая, сжимаясь под порывами ветра, она уходила от воды и не видела, как за ней тянутся красные следы, как из них вырастают цветы, а бутоны наливаются цветом.

Вдали от реки ветер немного стих, солнце пригрело, высушило шаровары и футболку, и стало намного легче. Музыка всё звучала, не приближалась и не отдалялась, поляна была пустой. Ксюша пыталась думать, но не могла собрать мысли во что-то стройное и логичное. Растрёпанные волосы лезли в лицо. Она сорвала резинку, попыталась заново сделать хвост и тут вспомнила о гребне в сумочке. Провела им по спутанным волосам и увидела перед собой пень. Провела ещё раз – на пне появился златокудрый юноша с дудочкой. Провела в третий раз – юноша перестал играть, пристально посмотрел на неё. Улыбнулся, поднёс дудочку к губам и заиграл уже плавно и мягко. В тот же миг рядом с ним возникла девушка, похожая на него как две капли воды. Её вьющиеся волосы доставали почти до пят, белое воздушное платье качалось в такт музыке.

«Я умерла, – подумала Ксюша, – утонула и вышла где-то на пороге загробного мира. Точно умерла, потому что всё слишком яркое, слишком… живое». Вывод получился странным, и она окончательно запуталась.

– Привет, весенняя девушка, – игриво сказал парень, прервав мелодию.

Слова отдались в глубине памяти. Ксюша уже слышала их. То ли правда, то ли сон: маленькой девочкой она идёт вместе с мамой в лес, бежит вприпрыжку, а под ногами вырастают подснежники. Она касается веток, и на них распускаются почки. И кто-то невидимый зовёт её весенней девушкой – тот, чей образ она и представить не решается, настолько он смутный, неуловимый. И образ этот, и сон Ксюша давно забыла. Выросла, стала серьёзнее, выбрала науку, а не смутные мечты. И вот сейчас перед ней стоит необычная пара, а у ног её снова распускаются цветы.

– Где я? – спросила Ксюша.

Двойняшки переглянулись, пожали плечами и прыснули со смеху. Ясно же, мол: вот река, вот поляна, вот облака. И столько лёгкости было в их смехе, что Ксюша тоже успокоилась. И тут её осенило:

– Вы Лель и Леля, вестники весны, правда?

Лель кивнул.

– Но я должна была попасть в мир Нави, чтобы отыскать сестру…

Леля раскрыла руки навстречу ветру и закружилась, а из вихря её платья донеслось:

– Твой гребень… очень необычный. Расчеши мои волосы, посмотрим, что выйдет.

С грацией падающего лепестка Леля опустилась прямо у Ксюшиных ног и распрямила плечи, приготовившись.

Ксюша боялась коснуться волшебных волос, но всё же попробовала. Провела гребнем раз, провела второй, третий, а Лель снова заиграл на дудочке. Кажется, ничего не происходило, только краски становились ярче, солнце слепило сильней. Пришлось закрыть глаза – и Ксюша тут же будто скатилась с горы. В глубине зазвучали голоса, возникли образы. Странное ощущение, будто электричка, шумная, переполненная, как та, в которой она по выходным возвращалась домой, несла её с невероятной скоростью. Ксюша сидела против движения, и её укачивало. Голоса пассажиров все знакомые, не чужие. Она знала, что они не выйдут раньше, но и до конечной не поедут: им туда же, куда и ей. Чтобы от нахлынувшего видения в самом деле не затошнило, она распахнула глаза и увидела, что поляна теперь заполнена людьми.

Молодые и старые, кто весел, а кто серьёзен – все танцевали под музыку Леля. Одни в паре, другие сами по себе, кто непринуждённо, кто скованно и задумчиво. Каждый то и дело смотрел на Ксюшу, надолго задерживал взгляд, изучающий, выжидающий. Ксюше стало совсем не по себе. Она опустилась на колени, продолжая расчёсывать волосы Лели. Всё выглядело нереальным, неживым. Солнце пекло, но Ксюша дрожала от холода. Она с сёстрами и братом шла в мир Нави, в мир мёртвых – так что, если?.. Конечно, все эти люди мертвы…

– И да, и нет, – ответила Леля на незаданный вопрос.– Они жили, и умирали, и рождались в том же роду. Ты поранилась во время обряда, вода приняла твою кровь, а вода помнит, поэтому они здесь. Те, в чьих жилах кровь течёт одна.

Леля была так светла и прекрасна, но эти слова, которые однажды пропела тёмная птица Сирин, заставили Ксюшу отскочить в страхе. Она отняла гребень от волос, дудочка Леля умолкла, и танец прекратился. Теперь духи – хоть они и казались осязаемыми, Ксюша решила считать их духами, – замерли. Их взгляды остановились на ней. Все они были очень похожи друг на друга, похожи на Ксюшу, и на Янину, Надю, Марьяну, на Лёшу и на родителей, а ещё на… Нет, этого быть не могло.

– Зачем они здесь? – Ксюша дрожала от страха и странного стыда.

– Чтобы напомнить, – ответил женский голос, но было неясно, чей именно.

– Чтобы заново сплести кружево.

– Чтобы развязать узел.

Следом раздался мужской голос. Так, наверное, будет звучать Лёшин, когда до конца оформится. И на вид это был будто сам Лёша, только старше и серьёзнее.

– Корни должны уходить под землю, чтобы деревья росли ввысь, – сказал он и одарил Ксюшу суровым взглядом. Спутница, державшая его под руку, покачала головой и произнесла:

– Дом, где бы он ни был, однажды позовёт своих хозяев.

Ксюша не могла ничего ответить, лишь разглядывала предков со страхом и любопытством, пока их черты не слились в единый образ, не огрубели, превратившись в древесную кору. Руки стали ветвями, волосы – кронами. Голоса ещё звучали, но слов было не разобрать. Теперь вокруг стоял сплошной лес.

Ксюша ждала, что Леля всё объяснит, но та обернулась ласточкой, взмахнула крыльями и улетела. А Лель подошёл к Ксюше, обнял за талию, прижал к себе. Поцеловал сначала в лоб, в щёку, в шею, а потом в губы. Затем отстранился, играя, снова приблизился, поцеловал настойчивее. Каждое движение было ей знакомо, словно уже случался раньше этот поцелуй. А может, она всегда мечтала о нём, представляла именно таким, и никакие другие не шли в сравнение.

Не раз бывало, что в начале весны она гуляла по лесу, под ногами распускались цветы, а нежный голос называл её весенней девушкой – во сне или наяву? Потом она шла домой, ощущая неведомую силу на кончиках пальцев, ковырялась в земле, сажала луковицы, а вечером расчёсывала волосы сёстрам, отдавая эту силу без сожаления.

***

Дивья произносила заклинание, вода уже начала тянуть вглубь, и тут за спиной Янины послышался тонкий голосок:

– Какая ты красивая! Дай посмотреть на тебя!

Её затягивало, дно ушло из-под ног, страх сковал цепями. Янина начала задыхаться. Наступил момент, когда тело уже не могло бороться, и лёгкие поневоле раскрылись, чтобы наполниться водой и пронзительной болью. Она набрала в рот воды, но поняла, что дышит. Она и правда дышала! Кто-то схватил её руку, противно захихикал.

– Ну, чего так боишься? – пропищало в темноте.

Снова смех. Янина открыла глаза. В неё вцепилась какая-то тварь: бледно-зелёная кожа, длинные волосы расплывались по воде спутанными водорослями, хвост искрился золотом. Янина испуганно огляделась. Её окружили пятеро существ, все разные по внешности, но нечто общее прослеживалось в их лицах: настороженные прищуренные глаза, раздутые ноздри, рты немного перекошены.

– Ты можешь говорить, девица! – сказала ей та, что держала за руку, и рассмеялась. – Ты теперь почти как мы!

Существа захихикали, а Янина похолодела бы от ужаса, если б не чувствовала себя и без того холодной, как труп.

– Вы кто такие? – спросила она.

– Ясно кто. Русалки мы. Можешь считать, что ты у нас в гостях. – Они веселились, отчего их рты перекосились ещё сильнее. – Тебя как зовут?

– Янина, – ответила она, не узнавая свой голос под водой.

– А меня Василиса. Кое-кто хочет тебя увидеть, Янина.

– Кто?

Ответа она так и не получила. Захватив «добычу», русалки понесли её под водой, потом устремились к поверхности и вынырнули. Янина была рада уже тому, что могла глотнуть свежего воздуха. Она огляделась по сторонам. Небо затянуло серым. Выйдет ли солнце, или здесь оно никогда не встаёт?

– Поплыли, – сказала Василиса. Её голос звучал немного мягче на поверхности, рот стал почти нормальным, а пухлые губы можно было назвать даже привлекательными. Остальные русалки тоже казались миловидными и, к счастью, перестали хихикать.

Янину потянули по течению в ту сторону леса, куда ей и её друзьям запрещалось заплывать. Наверное, ей должно было быть до невыносимого страшно, но, кроме холода, она ничего не чувствовала. Переживания о том, что произошло с остальными и найдут ли они друг друга, она отложила на потом.

Ледяная рука провела по спине: кто-то трогал её волосы. Янина резко обернулась и отстранилась, насколько смогла в воде. Русалки смотрели на неё с любопытством и завистью. От их взглядов тонкой ядовитой дымкой в сердце входил страх.

– Да не бойся ты! – Василиса неприятно хихикнула. – Мы бы тебя не утопили и не собираемся! Мы никого не убиваем. Оставляем только тех, кто сам решил умереть. Так и со мной было… Ох и затужила я тогда!.. Другого пути, кроме как в мутную пучину, и не сыскала…

Она задумалась на пару секунд, затем снова весело, даже чересчур, продолжила:

– Мы увидели у тебя зеркало. Редкая вещица! Вот и решили подшутить, всё равно ничего страшного бы не сделали. Да мы никому ничего злого не делаем – так, забавляемся иногда… А даже если б и захотели, не смогли: у тебя ж оберег, забыла?

Русалка трещала с такой скоростью, что Янина ненароком подумала: это так утомляет! А ведь она тоже любила поболтать и никогда не задумывалась, что кого-то это может раздражать.

– Тебя он защищает от нечисти вроде нас, – тараторила Василиса, – он же и помощь в воде даёт. Так что мы просто пошутили немножко, затащили к себе поболтать – да и чего тебе в мире мёртвых делать, такой красивой? А мы живых уже много лет только издалека видим… Вот и Водяной тоже почуял, что гостья необычная в его владениях, и приказал тебя привести прямо к нему.

– К Водяному? – переспросила Янина. Её это ни капли не успокоило.

– Да ты не бойся, – повторила Василиса. – Он тоже топить не будет… Наверное.

И снова противно рассмеялась.

В большую реку впадала маленькая притока. Никто из людей не видел, как в неё свернули пять русалок и бледная девушка, как рыбьи хвосты блеснули в сером предутреннем мареве, когда русалки выпрыгнули из воды и расселись на ветвях.

Все замерли в ожидании. Янина хотела спросить, страшен ли этот Водяной, но Василиса шикнула и приложила палец к губам. Вскоре вода забурлила, забеспокоилась – и из реки вынырнул человек. Он ловко схватился за торчащий корень прибрежного дерева и, запрыгнув на него, уселся поудобнее. Янина изумлённо смотрела на того, кого уже видела раньше. Белокурые волосы, голубые глаза, широкие богатырские плечи – это тот самый, из её зеркала! Теперь он явился перед ней живой, но совсем не такой, каким представлялся: кожа отдавала зеленцой, одежда сплетена из водорослей, а взгляд строгий и угрюмый.

– Ну здравствуй, Янина, – проговорил он. – Теперь могу и словечко тебе молвить, а то всё слушал только. Нужно зеркальце-то улучшить!

Янина молчала, её пробирала дрожь.

– Ну, чего не отвечаешь? – продолжал богатырь. – Говорила же со мной там, у себя дома. Да, я Водяной. Чего ты такая удивлённая-то? – Он рассмеялся. – Вы, люди, сказок начитались и думаете, что Водяной – это старик, весь в бородавках… А к чему мне таким быть? Не пойму. Я тут, в воде, не старею, дела не дают. Всем водным царством управлять много сил надо!

Он развёл руками, точно рыбак, что хвалится пойманной рыбой: видимо, показал ширину своего царства. Тут только Янина заметила, что из воды повысовывалось много голов, мужских и женских. То были любопытные русалки и духи воды. – Вот так и живём, – подытожил Водяной, словно давнему другу рассказывал. – Ну, а ты-то чего молчишь?

– Я… замёрзла, – пролепетала Янина, еле шевеля губами.

– А вы куда смотрите?! – разозлился Водяной на русалок. – Погубить решили девицу? Почему не дали ей питья и одежды? А ну-ка, быстро позаботьтесь!

Речные обитатели в тот же миг зашевелились, и через минуту Янина уже сидела на бревне в необычайно тёплой и мягкой мантии из водорослей, сколотой на груди изумрудной брошью. В руки ей дали деревянный кубок с дымящимся напитком.

– Выпей, не бойся, – сказала Василиса. – Сразу согреешься!

Янина посмотрела недоверчиво, но всё же приложилась к питью. С первым же глотком приятное тепло разлилось по телу, согрелись руки и ноги, сразу потянуло в сон. Водяной сидел рядом и говорил с ней, а она лишь зевала, и его голос будто таял в тумане.

– Невесёлая у нас тут жизнь. Русалки скучают по временам, когда можно было выходить на берег в Зелёную неделю, бродить по лесу, пугать людей, развлекаться… Давно уже мы не показываемся людям. Давно не попадают к нам утопленницы, которых можно спасти и сделать новыми русалками. Вот разве что появилась Дивья. Но она совсем будто не наша, её сама Мара родной дочерью считает. Ну, да не о ней речь. Что-то я путанно говорю. Дело в другом, послушай. Сколько помню, было у меня большое зеркало. Никогда не понимал, зачем оно мне: на себя я и в воде могу полюбоваться. Обратился к всеведущей птице Сирин – она и дала ответ. Сказала, что это затонувшее волшебное зеркало, которое связано с другим, утерянным среди людей. Волшебство его в том, что оно судьбы связывает. Если смотрю я в своё, а моя суженая смотрит в своё – мы видим друг друга. Однажды увидал я в зеркале девушку, по вашим меркам довольно давно. Красивая была, черноволосая, глаза такие… пронзительные. Но она вскоре исчезла. А теперь появилась ты. Немного похожа, только ещё красивее. И русалки без моего ведома тебя затащили – это ли не судьба? Так что будешь моей женой, Янина, морской царицей. Свадьбу сыграем, и народ водный веселее заживёт…

Последних слов Янина не услышала. Она уже не могла противиться сну – веки потяжелели, голова упала на плечо Водяному. Приняв этот жест за согласие, Водяной подхватил девушку и нырнул с ней в воду.

– Ай! – раздалось на реке, но вода поглотила звуки. Надя ощутила, как ладонь Янины выскользнула из её руки, а Ксюшина, наоборот, сжалась крепче, но потом резко отпустила. Стало отчаянно, до самых костей страшно, и Надя подалась вперёд, уткнувшись носом в Лёшину грудь. Брат судорожно обнял её, стало чуть спокойнее, но она не решалась открыть глаза и принять правду: сестёр больше не было рядом.

– Что произошло? – Волнение его голоса она и слышала, и чувствовала всем телом. Он всё увидел за двоих.

– Они не прошли, – ответила Дивья. – Одну забрали русалки, а вторая…

– Кровь? – догадалась Надя, – В воде была кровь?

– Да, – прошептала Дивья.

– И где их теперь искать? – от тревоги Лёша до боли сжал Надино плечо.

– Нам уже не вернуться, – Дивья вздохнула. – А если вернёмся, больше сюда не попадём. Поймите, в мире Нави лучше быть готовыми ко всему. Здесь у каждого свой путь. Раз ступили на него, придётся пройти.

Лёша что-то сказал в ответ, но Надя не слушала. Она вдруг унеслась далеко. Отчего-то вспомнились красные бусы на шее у любимой Ксюшиной куклы Милы. Куда-то эта кукла подевалась давным-давно. А сейчас мысли бродили вокруг тряпичной Милы. Всё крутились и крутились… Забудь о кукле! Куда сама-то попала? Где теперь все старшие сёстры? Где мама? Где дом? Кукла Мила. Бусы красные-красные, как капли крови. А почему Мила? Потому что улыбка у неё такая нежная, а ладошки полные, мягкие…

Надя уткнулась в плечо брата и не могла открыть глаз. А ведь считала себя такой смелой. Что отделяет их от дома – слой воды или незримая, но непреодолимая преграда?

– Надь, подними уже голову, тут ничего страшного нет, – убеждал Лёша. – Камни да камни…

Она, наконец, преодолела страх и осмотрелась. Камни вокруг были необычные: разных цветов, причудливых форм. От неожиданности она шагнула назад, оступилась и схватилась за один из камней. Гладкая поверхность ожила, словно включился ярко-золотой экран. На ней разыгралась целая история длиною в жизнь – глаз не оторвать. Когда камень потемнел, Лёша осторожно коснулся другого, и они погрузились в новую историю.

– Где мы? – спросила Надя, выходя, наконец, из забытья.

– Мама рассказывала про это место, – ответила Дивья. – Это пещера Памяти. Здесь хранятся человеческие жизни. Каждое событие отпечатывается в этих камнях.

– А для чего их хранить? – поинтересовался Лёша. После пятого камня кружилась голова. – Это же всё какой-то невыносимый бессмысленный хаос.

– Это человеческие жизни, – усмехнулась Дивья. – На самом деле в них важно всё. Любая мелочь, сказанная или сделанная, любой поступок, даже помысел несут перемены в судьбе человека. Жизнь похожа на кружево. Судьбы разных людей вплетаются друг в друга, и так творится кружево мироздания, тонкое и невесомое, совершенное… Мы считаем себя самостоятельными, а на самом деле мы лишь нити, части единого. То, что минуло, не вернётся уже никогда, не изменится. Оно останется в камне навечно, потому что прошлое творит будущее. Его нельзя забывать, как нельзя и…

– Ой, – перебила Надя, – наша деревня.

Дивья тоже заинтересовалась. Вместе с братом и сестрой она всмотрелась в то, что показывал им небольшой мутно-фиолетовый камень. Домик на окраине, рядом – молодая яблоня. Всё вокруг зелёное, невдалеке река и лес. В доме звучит первый крик малыша. Вот он, маленький кричащий комочек, новый человек. Ребёнка пеленают, украшают одеяла красными лентами – это девочка. Она быстро растёт, много смеётся и радует родителей. У неё чёрные волосики, а глаза как два уголька. Девочка начинает ходить, играть с тряпичными куклами, знакомиться с другими детьми. Она немного сторонится сверстников, побаивается взрослых. Родители тяжело работают, и она возится одна со своими игрушками. Так проходят годы. Вот появляется новый взрослый, который часто сидит с девочкой, и она не боится его. Это высокий бородатый мужчина. Он читает ей книги, а та, открыв рот, слушает. Девочка подрастает, а мужчина всегда рядом. Учит её писать и читать – и вот она уже сама за книгами. Вместе они собирают травы, готовят отвары, что-то записывают. Он дарит ей разные камни, обереги – она складывает их в свой сундук. Они разводят костёр на поляне и читают с измятых листов, но строк не разглядеть. В какой-то момент мужчина пропадает, и вот уже взрослая девушка проводит дни за книгами, собирает травы, изучает камни, что хранятся в сундуке. Ночью она сидит в комнате одна среди свечей и зеркал и что-то бормочет, закрыв глаза… Вдруг изображение дрогнуло, расплылось – так брошенный в озеро камень нарушает тихую гладь воды. Что произошло дальше, осталось загадкой. А когда, наконец, картинка прояснилась, на полу лежала мертвенно-бледная молодая женщина. Свечи потухли, её освещала лишь полная луна. Камень потускнел. Надя не знала, была ли то игра воображения, но в дверном проёме ей привиделись огромные испуганные глаза ребёнка и маленькие ручки, сжимающие куклу. Бусы красные-красные. Кукла Мила. Верно, почудилось.

– Какое знакомое лицо! – задумчиво пробормотал Лёша. – Где-то видел её, сто процентов. Только не могу вспомнить, где…

– Она колдунья, – ответила Дивья. – Мы видели, как колдунья пострадала от неудачного заклинания.

– Пусть так, но где я мог её видеть?! – Лёша был так озадачен, что на время забыл обо всём остальном. А когда пришёл в себя, съёжился от холода и тьмы. Камни молчали, Надя не решалась больше ни к чему притрагиваться.

– Ты не мог её видеть, – отрезала она. – Всё это было давно, мы тогда ещё не родились. Просто она немного на Марьяну похожа, скажи?

– Идёмте, – сказала Дивья. – Из пещеры надо искать выход, иначе камни сведут вас с ума.

Ступая мягко, будто скользила по воздуху, она поманила их за собой. Надя достала из кармана перо птицы Гамаюн, и стало светлее. От неё не скрылся взгляд Лёши, прикованный к волосам Дивьи. Здесь они мерцали звёздами ещё ярче, чем на земле.

Когда Марьяна проснулась, уже начало темнеть, и только мутная синева небесного океана делала силуэты деревьев различимыми. Деревья двигались, шевелили корнями, корни тянулись к ногам. Марьяна вскочила в ужасе, схватила кружево, что выпустила во сне из рук, и побежала наугад. Стволы уже сошлись настолько плотно, что пролезть между ними было почти невозможно, но Марьяна к своему облегчению наткнулась на тропу, по которой сюда и пришла.

Она мчалась, спотыкаясь о рвущиеся из земли корни. Тьма стала непроглядной, хуже, чем в пещере. Но в этой тьме Марьяна увидела тусклый свет, будто из окошек. Марьяна побежала на него и вскоре среди деревьев увидела искусно и крепко сложенный сруб. Прорвавшись сквозь ветви, она добежала до избы, припала к двери. На стук никто не отозвался. Тогда Марьяна дёрнула ручку – дом оказался не заперт. Она вбежала в сени, захлопнула дверь, накинула крючок на петлю и потом ещё долго стояла, прижав к груди рукоделие Доли и Недоли, приходя в чувство.

По углам горели свечи, и Марьяну трясло от страха и недоверия. Кто их зажёг? В воздухе витал тёплый, манящий аромат выпечки. Еле передвигая ноги, она зашла в дом. Посреди гостиной стоял обеденный стол, на нём дымилось блюдо с пирогами, над пузатым заварником поднимался пар. И ни шороха, ни души вокруг.

Марьяна нерешительно подошла к столу и осмотрелась. Печь, слева лавка, у лавки – старинная прялка, копия той, что осталась в её комнате. Справа от печи умывальник, а за ним – дверь в спальню, где уместились кровать с комодом и зеркалом. Вот и всё убранство. Будто дом так и ждал одинокого голодного путника. Нет, путницу: на кровати лежало льняное платье и пуховая шаль. Позабыв страх, Марьяна переоделась. Было приятно избавиться от свадебного наряда. Платье оказалось впору, а шаль согрела плечи. Плащ Мары Марьяна аккуратно сложила на кровати, рядом с ним положила кружево.

В доме было тихо и тепло, вроде бы безопасно, но неуютно, как в любом новом месте, когда не знаешь, куда себя деть. Марьяна вернулась к столу, голод тянул к ароматному пирогу. Вокруг заварника на кружевной скатерти теперь стояло три чашки: большая и две поменьше. А на стулья, кряхтя и что-то ворча себе под нос, взбирались два человечка, он и она, ростом взрослому по пояс. Выглядели они причудливо, одеты были несуразно, но на вид не злые.

– Ну, садись, чего замерла? – обратился к Марьяне мужичок. Налив чай сначала в чашку, а потом перелив его в блюдце, он стал громко, с причмоком сёрбать. – Остынет же всё, зря торопились, что ли?

Марьяна нерешительно села. С минуту она смотрела, как маленькие человечки жуют и смешно пьют из блюдец, а потом тоже наполнила большую чашку ароматным травяным чаем. После молчаливого чаепития женщина слезла со стула и подбоченилась:

– Ну, чего делать-то?

– Чего делать? – переспросила Марьяна.

– Подмести там, печь растопить иль дымоход прочистить… – Женщина говорила раздражённо, будто злилась, что Марьяна не понимает.

Тут на помощь пришёл мужичок:

– Мы лесовики, твои помощники. Можешь просить, что хочешь.

Марьяна подумала и покачала головой:

– Да я, наверное, и сама справлюсь.

Лесовики переглянулись, пожали плечами и юркнули прямо в печь. А Марьяна вернулась к кружеву. Расстелила его на кровати – размера оно было такого, что как раз укрыло бы её столик на пузатых ножках. Красивое. Петелька к петельке, всё ровно. Марьяна оглядела его на несколько раз и, наконец, нашла. Вот он, едва заметный узелок, из-за которого весь узор будто съехал, сдвинулся. Как же распутать его и снова сплести аккуратно? Ведь Доля и Недоля – мастерицы, каких нет среди живых. Но делать нечего. Марьяна понимала, что должна попробовать, иначе зачем она сюда пришла, отказавшись от земной жизни?

Несколько часов она провела на жёсткой лавке, не поднимая головы от кружева. Нити расплетались, вились вокруг, заполняли комнату, а потом снова складывались в узор, но злосчастный узел всё время появлялся. За работой Марьяна не заметила, как стало светло, снова пришли лесовики и засуетились у стола. Только когда дверь распахнулась со стуком, холодный вихрь ворвался в дом и в проёме возник тёмный силуэт, Марьяна отвлеклась от работы. На пороге стояла Мара. Маленькая женщина подбежала к ней, протягивая чёрные одеяния. Мара забрала их, но спросила Марьяну:

– Можно войти?

– Неужели сама смерть спрашивает у меня дозволения? Да и могу ли я отказать? Это не мой дом.

– Твой, – ответила Мара. – Сейчас это твой чертог, и ты за пределами Яви, а потому я спрашиваю. Считай, пришла в гости, как к подруге.

– Заходи, конечно, – кивнула Марьяна. – Вот и чай лесовики приготовили.

Через пару минут женщины, словно и впрямь давние подруги, сидели за столом.

– Нравится тебе здесь? – спросила Мара.

Марьяна пожала плечами:

– Думаю, я там, где должна быть. И то задание, что дали мастерицы… Может, это самонадеянно, но кажется, только я одна и способна справиться.

Царица подземного мира кивнула.

– Скажи, – попросила Марьяна, – Доля и Недоля… Их кружево предопределяет наши судьбы?

– Только в самом начале всё предопределено. При рождении в судьбе человека написано, тяжело будет жить или легко, в любви вырастет или в одиночестве, будет болеть или здравствовать. Но когда человек встаёт на ноги, начинает говорить и понимать – тут он сам волен всё изменить. Совершил тот, кому предначертаны несчастья, решительный и смелый поступок – изменилась и его судьба: пряжа оказывается в руках Доли, она вплетает белую нить. Но чаще случается иначе: по вине человека Недоля завладевает пряжей и вплетает чёрные нити.

– То есть человек всё-таки сам строит свою судьбу? – Марьяна впервые взглянула в глаза собеседницы: те отливали аметистовым светом.

– Есть то, что предопределено изначально. То, что не может не случиться. Но каков будет итог, решает сам человек. Он и выбирает, какая нить будет вплетена в его судьбу. Ты и сама знаешь, что значит выбор.

– Да, – согласилась Марьяна. – Получается, то, что Пелагея дала мне заклинание, было предначертано, но я могла выбрать, читать его или нет, так? Путь я выбрала сама.

Мара кивнула.

– Ещё скажи, – не унималась Марьяна. – Мы были в пещере, где камни такие разные! Как же вышло, что судьбы, тоже разные, плетутся лишь чёрными и белыми нитями?

– Засветит солнце – появятся цвета, – усмехнулась Мара и встала из-за стола.

Марьяна закусила губу. Оставался ещё вопрос, точнее, догадка, которая её мучила.

– Ответь, царица, – несмело попросила она. – Чьей же судьбы кружево сейчас в моих руках?

Мара только покачала головой, накинула плащ и вышла, оставив после себя маленький смерч у порога. И догадка проросла ещё глубже.

Андрей бежал за клубком, пока не выдохся окончательно. Будто сжалившись над ним, клубок покатился медленнее.

– Спасибо, – сказал Андрей, стараясь не думать о том, что разговаривает с клубком ниток.

Когда тело чуть расслабилось, голову атаковали мысли. Почему-то вспомнилась бабушка, которая на новость о свадьбе с Марьяной неожиданно для всех зацокала языком и закачала головой.

«Что-то не так, мам? – спросила тогда мама Андрея. – Ну, говори, видно же, что не терпится против сказать. Чем не угодила невеста?»

«Да чего ты, – отмахнулась бабушка, – девушка хорошая». Потом снова покачала головой, вздохнула: «Только соседка. На соседке жениться… Не очень это правильно».

И мама, и Андрей тогда посмеялись: бабушка надеялась, что внук привезёт «городскую».

«Или из лесу приведу», – ляпнул Андрей, а бабушка аж подпрыгнула от испуга: «Не вздумай!»

«Да что ты, бабуль, я же шучу», – успокоил её внук, а сам подумал: жалко, что бабушка постарела и выжила из ума, грустно это.

Подумал – и забыл о разговоре. И не вспомнил бы никогда, если б не бежал сейчас за серебристым клубком ниток сквозь потусторонний лес в поисках невесты. Одно хорошо: любимая бабушка, видать, всё-таки не выжила из ума, а возможно, как женщины это называют, почувствовала.

Интересно, сколько ещё ему петлять? Кажется, некоторые деревья точь-в-точь как те, мимо которых он пробежал недавно.

– Эй, клубок! Ты меня по кругу водишь?

«Парень, ты разговариваешь с клубком ниток», – усмехнулся он про себя. Как же странно бежать по лесу в полном одиночестве! Обычно рядом с Андреем всегда кто-то был: то Марьяна, то друзья. Он вообще любил общение и шумные компании, любил тусоваться в городских кафешках, а вовсе не бегать за волшебным клубком по лесной чаще. Его рациональная часть мозга просто вопила от ужаса, зато иррациональная набиралась сил. Ещё немного, и она победит.

Лес пах густо и влажно, затаился, приглядываясь к новому гостю, притворился пустым. И чужое присутствие в этой пустоте Андрей ощутил сразу. Странное нечто вынырнуло из кустов, закрутилось, завертелось, мерзко и зловеще захихикало. Существо напоминало паука: округлое туловище, огромная вытянутая голова с тремя рыжими волосинами, шесть глаз, рот и нос совсем малюсенькие. Три пары лап были обуты в разную обувь: женская туфля на каблуке, кроссовок, средневековый деревянный башмак, рыбацкий резиновый сапог, валенок и домашняя тапочка с мордой собаки.

– Мамочки! – перепугался Андрей. – Что это?!

Существо не останавливалось ни на секунду, всё крутилось вокруг своей оси и вокруг Андрея, хихикало и заглядывало ему в лицо.

– Что тебе от меня надо?

Андрей не мог идти дальше, а клубок нетерпеливо подпрыгивал.

– Пожертвование, пожертвование, – противно зашептало существо. – Пожертвование должен платить каждый.

– У меня ничего нет… – Андрей попытался пройти, но существо не давало. От его верчения кружилась голова и путались ноги.

– Обувь, снимай обувь, недогадливый путник, – потребовал паук.

Андрей попятился.

– Пожертвование, пожертвование, – повторял паук.– Все идут за сокровищами, нужно платить.

– Я не за сокровищами, – ответил Андрей, – отстань от меня!

– Не будешь платить? – Существо остановилось и приблизило физиономию прямо к его лицу. Андрей отшатнулся, замахнулся кулаком, и только тогда паук отстал.

– Куда уж-ж, – прошипело существо с безопасного расстояния, – платить ты всё равно будеш-шь! Обувь, я люблю обувь!

Паук запел скрипучим голосом:

– Они идут, идут, идут,

Ботинки износились.

Я заберу себе их путь,

Я заберу их силу!

Он пустился в пляс на своих шести ногах, да так увлёкся, что отдалился на пару метров и, казалось, уже забыл об Андрее. Это был его шанс. Клубок уже катился где-то вдалеке, нужно было догонять. Андрей рванул вперёд, оставляя паукообразную тварь позади. Он бежал так быстро, как мог, только тело отчего-то стало грузным, а дыхание хриплым.

Шли уже, казалось, вечность. Путь освещало огненное перо птицы Гамаюн и волосы Дивьи. Лёша видел свои босые ноги, ступающие по шершавым булыжникам, теперь уже, кажется, наяву. Джинсы так и остались закатанными, а он и не замечал. Справа семенила Надя, Слева шла Дивья: внешние края её ступней украшал рунический узор, но продолжение скрывалось под длинным, до щиколоток, платьем. Откуда-то доносился монотонный гул. Дивья объяснила, что это ветер носится вокруг горы без всякого направления. Лёша и Надя то и дело задевали камни, и те затягивали в свои истории. Словно заворожённые, брат и сестра не могли пошевелиться, пока не досмотрят жизнь до конца. Когда камень потухал, оставалось горькое послевкусие, нежелание двигаться и дышать. Лечь бы здесь да превратиться в камень. Но Дивья заставляла идти:

– Надо думать! Надо понять, куда мы должны попасть, где искать Марьяну. Пещера сама не выведет.

Они шли дальше с ощущением, будто что-то забыли. Словно часть их жизненной силы потерялась в камнях.

– Чем интересуется Марьяна? – спросила Дивья. Лёша и Надя переглянулись.

– Много читает, – пожала плечами Надя. – Очень разное… не знаю… классики много, но и фантастики, мистики… Хорошо рисует, меня учила. Да и всё.

Дивья прикусила губу, задумавшись.

– У неё необычная комната, – сказал Лёша чуть погодя. – Там как будто весь раритет собрали, который в других комнатах не в тему. Древнющая прялка стоит, например…

– А, та странная вешалка… – протянула Надя. – Так вот что это.

– Прялка? – заинтересовалась Дивья. – Она за ней пряла?

– Нет, – Лёша мотнул головой. – Не видел, чтоб ей когда-нибудь пользовались.

– Насколько она древняя? – спросила Дивья.

– Да кто же точно знает… Ну, вроде маме досталась от бабушки, а той от её бабушки… Никому она давно не нужна, но почему-то не пустили на дрова и даже в сарай не отнесли. Стоит у Марьяны, та на неё шмотки вешает. Рухлядью, вообще-то, и не назовёшь.

– А вдруг это… – начала было Надя, но её перебила Дивья:

– И что, никто за неё никогда не садился?

Лёша усмехнулся.

– Я – точно нет. Девчонки вроде тоже. Я даже и не думал о ней, пока не накрыло видением. Ещё дождь тогда хлынул.

– Видение? – переспросила Надя. – И давно у тебя видения?

– Знаешь, – Лёша повернулся к Дивье, пропустив слова Нади мимо ушей, – а ведь она могла за неё сесть! Может, как раз после того, как я спросил. Через пару дней искал свою чашку в её комнате, почему-то перед свадьбой все чашки к ней утянули… В общем, видел там клубок шерсти.

Надя невольно почесала палец, на котором сиял Алатырь. Больно защемило в груди, словно сердце тоже сдавило кольцом. Ей нестерпимо хотелось снять амулет и отдать Дивье, и чтобы Дивья с этой своей ледяной бездной в глазах ушла подальше, а Марьяна вернулась, и все они оказались дома. Надя глубоко вдохнула, стараясь взять себя в руки. Что это с ней? Дивья же им помогает.

Они прошли ещё немного, и пещера вдруг окончилась круглым залом с множеством дверей, хотя казалось, веренице камней нет ни конца, ни края.

– Прялка – это ключ, – сказала Дивья. – Вот уже и двери перед нами.

– А если бы мы не говорили о прялке? – спросила Надя, сделав упор на «мы», хотя говорили в основном Дивья с Лёшей, а её и в расчёт не брали. – Тогда что, тоже сюда бы вышли? Как это вообще работает?

– Мир Нави – это мир непроявленного, – сказала Дивья, но яснее не стало.

– Расскажи подробнее, – попросила Надя.

– Хорошо, – кивнула Дивья. – Сядем передохнём?

Она подобрала платье, чтобы сесть, поджав колени, прямо на каменный пол, и на миг стало видно, как узоры из рун плетутся вверх по ногам. Лёша тоже сел, скрестил ноги и вгляделся в двери вокруг: одинаковые каменные выступы. Надя положила перо в центр – так, будто они сидят у костра.

– Мы прошли через воду, – начала Дивья. – Вода обтекает, принимает любую форму. Она искажает, легко прячет, становясь мутной. Но может быть прозрачной. Может отражать настолько чётко, что порой в отражении замечаешь больше, чем в реальном предмете. А когда по отражению пойдёт рябь, подумаешь невольно о том, как всё непостоянно. Мир Нави словно омут: в него уходит то, что было, в нём зарождается то, что может быть и чего может не быть. Пошла рябь – и нет картинки. Здесь мысли так же реальны, как вещи, здесь одно покажется страшным, но не причинит зла, иное покажется красивым – и погубит.

Надя украдкой зыркнула на Лёшу, но тот смотрел только на дверь перед собой.

– Этим миром управляет Чернобог, он… О нём мало что можно сказать. Постичь его природу, наверное, полностью невозможно.

– А Мара? – спросила Надя.

– Она хозяйка здесь тоже, царица. Любое её желание исполняется, любая воля – закон. Все существа служат ей: анчутки, русалки, разная нечисть, даже лесовики, но те вообще в двух мирах обитают. Живут в Нави, но и в мир людей заходят: там на подмоге, часто и не замечают их.

– Люди тоже подчиняются воле Мары? – спросил Лёша.

– Над людьми Мара не властна, пока они живы. Над людьми вообще ничто не властно до конца, у них есть свобода воли. Если, конечно, хватает сил ей воспользоваться. Мир Яви ограничивает людей, но им того и нужно: границы жизни, твёрдое, осязаемое.

– А что такое Правь? – вспомнила Надя. – Я думала, там «правят» людьми.

– Мир, что выше неба, – ответила Дивья. – Извечные законы, природные циклы, неизменные, непоколебимые. Правь ясная, безоблачная, цветущая. Она не преобразится от твоей мысли – твоя мысль преобразится там, в угоду ей.

– А управляет Сварог?

– Управляет? – Дивья задумалась. – Сварогу и Ладе всё подчиняется, им и управлять не надо. Понимаете?

– Складно, – улыбнулся Лёша, – но тяжело поверить, что так оно на самом деле.

– Да, – согласилась Дивья, – правда тяжело.

– Я же говорила, – Надя подтолкнула брата локтем, – что Земля не круглая…

– Да, ты права, как всегда, кто спорит. – Он встал и взлохматил ей волосы. – Ну, пойдёмте, что ли, Марьяну найдём? И Янину с Ксюшей заодно.

Не успели Надя и Дивья встать, как воздух прорезал противный оглушающий писк. Щели дверей заполнились чем-то тёмным и склизким, и оно стало выползать прямо в пещеру.

– Ой! – воскликнула Надя и закрыла лицо руками: прямо на неё бежало костлявое существо с острыми ушами и раззявленным зубастым ртом. Но рука Лёши преградила ему путь. Существо повисло на ней, острые зубы впились в запястье. Ещё несколько таких же готовились напасть.

– Стойте! – крикнула Дивья. – Надя, сними венок! Отдай им цветы, скорее!

Надя сорвала с головы увядшие цветы, бросила на пол. Существа набросились на венок, вмиг растерзали и скрылись, просочившись в дверные щели. Всё это произошло так быстро, что Надя не успела даже выдохнуть. У Лёши текла кровь. Дивья сняла свой венок, торопливо расплела, цветки оторвала и выкинула, раздавила пальцами несколько стебельков и вручила ему:

– Приложи, здесь целебный сок.

– Спасибо. Что это было?

– Анчутки, – ответила Дивья. – Соблазнились живыми цветами, они обожают их. Мой венок им неинтересен, видно, в Надином больше от мира Яви…

– И много здесь таких сюрпризов? – спросил Лёша.

– Случаются, – Дивья пожала плечами. – Идёмте скорее. В какую дверь?

– Туда, – Лёша, не отрывая лекарства от раны, обеими руками указал на дверь, которую всё это время сверлил взглядом. Надя подошла и попробовала открыть.

– Не поддаётся. Может, другая?

Лёша замотал головой:

– Так было в видении. Не спрашивай.

Надя фыркнула. Оказывается, у него видения, а ещё ей выдавал за сумасшедшую.

– Дверь не может быть заперта, – сказала Дивья и скомандовала: – Надави ещё. Откроется.

Надя надавила, и ручка действительно поддалась, но тяжесть кольца снова вернулась. Будто вместо маленького камня на палец повесили огромный булыжник, и он тянул вниз.

Лёша вошёл первым. Дивья жестом указала Наде следовать за братом, но Надя покачала головой:

– Ты иди сначала. Я сейчас.

Минута, всего минута – только бы отдышаться и убедить себя, что это простое кольцо, оно не может лишать сил, не может душить…

Дивья вошла, сверкнули звёзды в шёлковых волосах – и дверь захлопнулась. Её очертания растворились в холодном камне. Остальные двери тоже слились с камнем. Осталась сплошная стена. Ощущение тяжести и удушья пропало, как пропала из пещеры вся жизнь. Надя осталась одна.

– Лёша? – позвала она. – Лёша!

Надя ударила кулаком туда, где была дверь. Глухо. Бросилась направо, потом налево, ощупала каждый камень, каждый выступ. Позвала ещё:

– Лёша! Дивья!

Только заунывная песня ветра, и больше ни звука. Перо потускнело, теперь оно светило не ярче свечки. Надя пучила глаза, чтобы хоть что-то разглядеть. Стало казаться, будто рядом кто-то есть. Обдало жаром. Нет, вроде никого. Она одна. Но какие ещё монстры могут скрываться поблизости? Цветами больше не отмахнуться, защитить некому.

Сердце больно сжалось в груди, руки и ноги онемели, она дышала часто и судорожно. Она вообще редко оставалась одна, а сейчас, в этом жутком месте… Умереть. Только лечь и умереть. Надя сползла вниз по стене, обняла колени и затряслась от рыданий.

Почему всё это происходило с ней? Она больше не переживала ни за сестёр, ни за Лёшу. Иное покажется красивым – и погубит… Плевать. Надя хотела выбраться отсюда, хотела к маме. Горячие слёзы текли по рукам.

Наплакавшись до бессилия, она затихла. Разомкнула онемевшие руки, на пальце сверкнул Алатырь. «Бел-горюч камень найдёт твоего верного помощника, хоть с края света приведёт» – вспомнились строчки из дневника.

– Где же ты, помощник? – хриплым шёпотом спросила она у пустоты. Пустота не отвечала. Держась за стену, Надя встала, в ноги вонзились острые иглы, пришлось постоять немного и перетерпеть.

Пара шагов наобум – и стена будто расступилась, зал вытянулся в бесконечный коридор. Надя побежала, держа перо на вытянутой руке, и ей чудился звук шагов, мягких, шуршащих в сухой листве. Нет, это не шаги, это шум ветра за дверью. Снаружи.

Среди листов, пустых и исписанных, аккуратных и скомканных, рядом со смартфоном, наушниками, недоеденным куском хлеба и зубной щёткой, лежал странный предмет. Лежал и притягивал к себе взгляд. И так, и сяк его можно было рассматривать, искать применение, но применения ему здесь не было. Он бросал презрительную тень и на смартфон, и на зубную щётку, чуждый обыденности. Он был даром и проклятьем.

Такое не спрятать в глубине шкафа – вырвется, станет манить и сводить с ума. Разбудит среди ночи – и ты проснёшься в холодном поту, себя не помня, скорее натянешь свежую футболку, джинсы. А пока собираешься, пробегаешь глазами по листам. Не будь этих рукописных страниц – второго ключа, насколько стало бы легче! И камень затерялся бы на дне озера – рука бы не дрогнула выкинуть. Но всё здесь, все ключи – а ещё голос, зовущий сквозь сон. Глаза перепуганные, пальцы теребят косу… Кто она? Как его нашла?

Вот он, нужный лист. Губы уже шепчут, в правой ладони зажат камень. Алатырь.

– В пустошь тёмную,

Бездну предвечную,

Бел-горюч камень,

Веди.

Дверь отвори,

Страх отведи.

Сердце чистое,

Духом смелое

Путь да пройдёт,

Себе не возьмёт

Ничего.

Лишь воды капельку,

Да земли жменьку,

Да силы крупицу —

Росток взрастить,

Что поведано, не забыть.

Отбросил лист, бесшумно пролетел коридор, лёгкий щелчок замка – и он на лестничной клетке. На этаж ниже, ещё ниже, и ещё ниже, и ещё… Не бывает столько этажей, а лестница всё не кончается. Но вот уж дурманят густые травы – таких в мире Яви не сыскать.

– Раз позвала, иду.

Четвёртый виток. Корни

В Ирий-Рай ворота серебряные, не открыть их ни одним ключом, только сердцем чистым. Птица перелетит через них легко, сядет на ветвь, отдохнёт от дел, нектара напьётся, с миром без времени, без печали всем естеством сольётся, сил насобирает на новые песни. Птицы вещие Гамаюн да Алконост, ох, а Рарог спит пока, в мир не спешит. Ты, Алконост, весть на заре принесёшь ли? Скоро, скоро придёт час, а пока песни Сирин придётся выслушать. Прекрасна она, строга она, не дрогнет, не пожалеет – мрачное послание донесёт, не исказит. Но ты, Алконост, приходи на заре, и по твоей песне душа истосковалась. А Рарог пусть спит пока.

Лель да Леля под деревьями бродят, на лёгких одеждах весенние ветры несут. Лель смотрит в озёрную гладь, а видит красную девицу, всё глаз не отведёт.

– Что ж, брат, залюбовался?

– Возлюбленная моя.

– Ох, рассмешил! Сколько их?

– Одна-единственная.

– Да неужто?

– Сила одна, да по многим разбросана.

– Ох и хитёр ты, брат, нет тебе веры.

Улыбнулись Вещие птицы.

Слепит солнце, и ветер несёт

Новый круг.

Ноет сердце, а ты не поймёшь,

В чём недуг?

Пробиваются травы, влажна земля,

Рвётся крик

Отчаянный – не могу, нельзя…

Всё сначала, всё повторяется.

Каждый миг…

Не успевала утихнуть последняя строка – вдалеке уже звучала первая:

Слепит солнце, и ветер несёт

Новый круг…

Был ли это голос из глубины леса, или птицы пели как люди, или шелест листьев так складно превращался в слова?.. А может, это звуки и запахи навеяли песню, и на самом деле она лилась изнутри? Ксюша не знала, но повторяла, словно зачарованная:

– Слепит солнце, и ветер несёт новый круг…

Однажды, с первой оттепелью, она вышла на крыльцо в предвкушении радости. Сейчас весенние лучи согреют руки, погладят щёки, печали спрячутся в шкафу вместе с надоевшим пуховиком, а цветастый шёлковый шарф обнимет ласково: он как беззаботный молодой поэт, с ним не загрустишь. Рукам и щекам стало тепло, но вот радость не спешила. Что-то сжалось внутри, заболело. Ксюше сделалось то ли печально, то ли страшно… Но отчего? Тогда она не смогла разобраться в чувствах, а вместо этого поссорилась с родителями, сёстрами, братом – с каждым по очереди, но не понимала, что с ней не так.

Сейчас она шла и ощущала, как узел внутри развязывается, как отпускает и уходит тяжесть. Вот что не давало ей покоя: круговорот, по которому её когда-то запустила неведомая сила. Солнце ходило по кругу, всё вроде бы и менялось, но на самом деле оставалось на своих местах. Приходилось подчиняться этому ритму – замирать, потом оттаивать, любить и мечтать, потом снова замирать и прятаться.

Ксюша шла и тихо пела. Пара липучих травинок обвились вокруг лодыжек, да так и остались, как браслеты. Она не решалась поднять глаза, потому что знала: что-то происходит вокруг. Ей придётся посмотреть, столкнуться лицом к лицу, но не сейчас, не сейчас… Сейчас.

Деревья принимали очертания людей, как тогда, на поляне. Молча наблюдали за ней, но вдруг маленькая сухонькая старушка заговорила.

– Девчонкой я часто сидела у реки и смотрела на воду, на отражение звёзд. А вдруг есть там какое волшебство, нам непонятное? Но жизнь всё по-своему расставила, согнула, и глаз на небо не поднять. Много слёз пролила и по живым, и по мёртвым… Но ничего, оно и ладно. И радости бывали, не без них.

– Дом в войну был разрушен, да так и остался недостроенным, – вторил ей мужчина помоложе, с аккуратной седой бородой. – Дети ушли, а некоторые и не родились… Кому-то придётся доживать, достраивать.

– А у нас Мурка пятерых котят принесла, – прозвенел детский голос. – Всех пришлось утопить. Девать-то некуда. Взрослые так сказали.

Девочку обнимал за плечи юноша постарше. Он молчал, смотрел хмуро. Ожившее лицо мальчишек со старых фото, с прозрачным взглядом и вечно нахмуренными бровями: они не ждали от судьбы щедрых подарков. Мужчины, женщины, больше старики, но много и молодых, даже совсем крохи, – все устремили на Ксюшу взоры, нигде от них не спрятаться. У неё кружилась голова.

– Была молодой, не думала сильно, оно само вышло, а потом с детками так и не сложилось.

Это звучал голос женщины со строгим, но полным печали взглядом. На её блузе серебрились круглые пуговицы, они шли вверх по кружевному вороту до самого подбородка. В крепко собранных волосах серебрилась проседь. Смени ей наряд, убери груз прожитых лет из взгляда, распусти волосы и разгладь морщины – получится Надя.

Ксюша не выдержала. Зажав руками уши и глядя только под ноги, она побежала наобум. Остановилась, когда совсем уж запыхалась. Деревья вокруг неё оставались деревьями. Она обернулась, надеясь, что и позади обыкновенный лес. Но они стояли там, смотрели ей вслед. Ксюша оперлась спиной о широкий ствол, сползла на землю, уткнулась лицом в колени. Голоса стихли, пение тоже смолкло. Казалось, от мира её отделила звуконепроницаемая стена. А потом в одночасье рухнула от звериного рыка.

Янина проснулась: кто-то нежно гладил её волосы. Она решила, что ей это снится, и зажмурилась крепче, чтобы сон продлился ещё немножко. Но в памяти уже начали всплывать последние события. В нос ударил запах плесени, и она с ужасом распахнула глаза. Голубоглазый белокурый богатырь испугался не меньше её и отдёрнул руку.

– Что тебе нужно?! – закричала Янина и попыталась вскочить, но голова закружилась, и она не смогла удержать равновесие.

– Не стоит так прыгать, – ласково улыбнувшись, сказал богатырь. – Влажность здесь высокая, для тебя непривычная, можешь потерять сознание.

– Так ты… Водяной? – Постепенно Янина вспоминала, как оказалась под водой и как русалки познакомили её с человеком из зеркала.

– Я думал, это мы уже выяснили, – усмехнулся он. – Ты так сладко спала. Я решил, тебе у нас понравится, уложил в самую красивую спальню. Надеюсь, хорошо отдохнула. Я придумал, какое из водных чудес ты должна увидеть обязательно, прямо сейчас.

Но Янина не собиралась смотреть на чудеса. Она хотела только выбраться отсюда, и поскорее.

– Верни меня к моей семье! – уверенно сказала она и уселась на кровати. Кровать была круглая, постель мягкая и уютная, тёмно-зелёная. Не верилось, что можно соткать такое одеяло из речных водорослей, но, похоже, так оно и было. Всё вокруг сверкало и переливалось, стены комнаты украшала мозаика из камней и ракушек. Янина украдкой разглядывала всю эту красоту, не желая показать любопытство.

Но Водяной не отрывал от неё взгляда и с ответом не торопился. Наконец, улыбнувшись, сказал:

– Ты встретишь их обязательно, вы ведь одного рода. Не сейчас, так в… – Он осёкся, продолжил сладким голосом: – Вы встретитесь. Но спешки нет, а ты уже здесь. Пойдём-ка, я тебе лучше покажу то, что собирался. Ты такого точно не видела и никогда бы не увидела, если б не попала к нам.

Янина смотрела недоверчиво, и Водяной, взяв её за руку, заговорщицки прошептал:

– Принимай то, что жизнь даёт, и не вешай нос ни в коем случае.

Он вытащил её из-под одеяла и потащил за собой. Ноги не касались пола, и Янина сначала с удивлением подумала, что летит, но потом поняла, что… о боже, да она плывёт! И нет здесь никакого воздуха, только вода! А ведь она дышала и разговаривала – но как?! Стало так страшно, что горло сдавило удушьем. Ей нужно вырваться на свободу! Немедленно! Но Водяной нёс её так быстро, что в глазах рябило. Они плыли по извилистым коридорам, которые вели и вправо, и влево, и вверх, и вниз. Огибали массивные колонны, заставляли испуганных русалок прижиматься к стенам, еле разминулись со стайкой рыб. Мозаики на стенах казались размытыми пятнами, множество зал и комнат поменьше оставалось позади. Янина хотела крикнуть Водяному, чтобы вынес её на поверхность, но боялась даже вдохнуть: казалось, вода тут же наполнит лёгкие. Единственное, что она могла, – это вцепиться со всей силы в его руку.

Водяной остановился и обеспокоенно посмотрел в распахнутые от страха глаза. Его спутница задыхалась.

– Янина! – Он взял её за плечи и уверенно проговорил: – Ты много часов безо всяких проблем спала здесь, ты дышала и разговаривала. И не переживала, что можешь умереть без воздуха. Но как только поняла, что кругом вода, – сразу начала задыхаться! Почему? Потому что знаешь, что в воде человек тонет. Ты сама в это поверила, и теперь мучаешься. Поверь обратно, что ты можешь здесь дышать, и дыши!

Янина с выпученными глазами и надутыми щеками замотала головой.

– Иначе ты умрёшь, – спокойно сказал он. – Давай же, дыши!

Он схватил её за плечи, тряхнул, и тогда она вдохнула. Немного закружилась голова. Влажный и густой, но жизненно необходимый воздух наполнил лёгкие вместо воды. Водяной рассмеялся – настолько по-детски изумлённой она выглядела.

– Эх, люди! Вы мечтаете летать как птицы и дышать под водой, мечтаете попасть в сказку… А как только попадаете, бежите от неё. Но своим глазам ты не сможешь не поверить. Поплыли скорее.

Он взял её бережно под руку, и они, теперь не спеша, поплыли подводными коридорами. Янина даже смогла рассмотреть узоры необычайной красоты. Ракушки и морские звёзды складывались в причудливые картины с изображениями затонувших кораблей и сундуков с сокровищами…

– Водяной, – обратилась Янина, – мы же в реке, так откуда здесь все эти ракушки, корабли? Такие морские пейзажи…

– У меня множество дворцов, люблю красоту, – ответил он. – За много лет насобирал по морям и океанам всё самое изысканное и украсил свой речной дворец. С тех пор как мы отдалились от людей, стало очень одиноко. Знаешь, красота тускнеет, когда некому ей восхищаться.

Его голос был настолько печален, что Янина не стала больше задавать вопросов. Они свернули в новый коридор, который уводил вверх. Вскоре впереди забрезжил свет, и Янина с радостью поняла: поверхность совсем близко. Хоть она дышала уже без страха, чувство, что вокруг только вода, давило нестерпимо.

Вынырнув, Янина зажмурилась и полной грудью вдохнула свежий воздух. Раньше она и подумать не могла о том, как это приятно! Но когда открыла глаза, снова едва не задохнулась, теперь уже от красоты. Мощные потоки обрушивались прямо с неба на выступы горы, чья вершина терялась в облаках. Кристально чистая, искрящаяся вода низвергалась медленно и плавно. Капли, сталкиваясь с озёрной гладью, сверкали, словно настоящие бриллианты.

– Это Водопад богов, – сказал Водяной, довольный тем, что смог, наконец, впечатлить свою избранницу. – Там, наверху, мир Прави… Мы близки к нему, но туда никак не добраться. Мы можем только пить живительную воду, стекающую из божественных рек, и набираться от неё сил.

– А почему вода такая медленная? – спросила Янина.

– Потому что там, откуда она течёт, не следят за временем, никуда не торопятся. И этот поток никогда не иссякает: в мире Прави знают, как делиться, ничего не теряя. Считается, что человек, побывавший у водопада, постигает божественную истину и сам становится полубогом. Но это неправда. Не всё так просто у человека. Посмотрит на водопад, восхитится, задумается, поймёт суть вещей, потом вернётся в свой мир – да и забудет всё, что видел.

– Почему так происходит? – удивилась Янина.

– Да потому, что ничто внешнее не поможет вам, людям, понять мир вокруг, равно как и самих себя. Такой водопад должен зародиться в самой душе. А для этого нужно не так уж много: просто поверить в него. Поверить в водопад. Но даже это подчас бывает сложно… Как же объяснить?..

– Я понимаю, о чём ты! Я думала, что задохнусь под водой. Но когда поверила, что смогу дышать, то правда смогла!

– Ты перестала верить уже после того, как дышала и говорила. Вот это меня удивляет. Ты сталкиваешься с чудесами и тут же отрицаешь их! Зачем?

– Ну, если бы я поступала иначе, – задумалась Янина, – то была бы не человеком, а богом. Ох и заскучала бы…

Водяной рассмеялся.

– Ещё как! – воскликнул он и потянул её к водопаду. – Поэтому научи меня быть человеком!

Они встали под волшебные струи, мягкие, но бодрящие. Умылись прозрачной, как хрусталь, водой. Янина подставила спину и ощущала, как вода холодит тело. Она не сразу почувствовала руку Водяного у себя на плече. Янина обернулась: он протягивал ей маленькую флягу из змеиной кожи.

– Эта вода, – сказал он, – обладает живительной силой. Ты можешь взять немного, но нужно знать меру. Столько будет достаточно, хватит на двоих.

Янина кивнула и наполнила флягу. Радость и веселье бурлили в её крови, и она, не сдержавшись, крепко обняла своего необычного друга. В тот миг ей даже показалось, что выйти за него не такая уж плохая идея.

Лёша занёс ногу над ковром, но побоялся ступить: вода казалась чересчур реальной. Зато Дивья прошагала смело, даже как будто обошла все реки и на животных не наступила. Подобрав подол платья, села подле большой корзины, и стала доставать кружева. Она перебирала их и аккуратно складывала. Доля и Недоля плели не покладая рук.

– Корзина полна, – сказала Дивья. – Стоит уже развесить…

– Стоит, – согласилась Доля, – да помощниц не хватает.

– Совсем никто не приходит на подмогу?

Дивья говорила ровно, даже как будто скучая, но мастериц было не обмануть.

– Хочешь что-то выведать, девица? – Недоля лукаво улыбнулась. Лёша заволновался. Светляки над головой, реки и горы под ногами, звёздные волосы Дивьи, которые заструились по полу, едва она села у плетёной корзины, – смотреть не насмотреться. Невидимые нити развели их с сёстрами по разным путям, и пришлось с этим смириться, ведь бесконечно колотить в стену и проклинать себя за то, что Надя осталась одна в пещере, не было смысла. Пришлось идти дальше, по коридору, который привёл в эту комнату. Здесь по полу стелился необычайный живой ковёр, а в центре стояла прялка. Здесь Доля и Недоля плели кружева судьбы – так объяснила Дивья.

На подозрение Недоли она лишь пожала плечами и сказала:

– Я могу помочь развесить кружева.

Её голос принадлежал этому миру. Он звучал в такт веретену, отражался эхом, светляки будто отвечали плавным танцем ей – своей, той, кто не нарушит покоя пещеры. Дивья наверняка знала какие-то особые правила ведения беседы с рукодельницами. Сам Лёша точно спросил бы напрямую, как они с сёстрами и делали раньше. Но сейчас он не решался заговорить. Казалось, от его голоса реки на ковре выйдут из берегов, а светляки попадают замертво.

– Почему бы и нет, – просто ответила Недоля. – Что скажешь, сестрица?

– Забирай кружева, Дивья, – кивнула Доля. – Все на один лад, развесишь – загляденье будет.

– А точно ли все кружева на месте? – Дивья пересчитала невесомые ткани будто со знанием дела.

– Ох и хитра девица! – покачала головой Доля. – Не все, милая Дивья, потому что одно испорчено, узел на нём лишний, негодный.

– Бери пока эти и иди, лисица, – отрезала Недоля.

Дивья махнула Лёше, подзывая. Тот, наконец, решился, неуклюже запрыгал через реки. Коровы и лошади разбежались из-под его ног, и он чуть не упал из-за устроенного им самим хаоса. Доля и Недоля даже внимания не обратили, будто для них его вовсе не существовало, а Дивья снова хихикнула в кулак.

– Держи, – она по-хозяйски вручила ему стопку кружев. – Только осторожно, не урони!

Таким тоном обычно раздавала указания мама, когда речь шла о чём-то важном. Лёша оторопел. Дивья открыла дверь, которая, на первый взгляд, была нарисована на стене, в стволе дерева. Он думал, что, выйдя из дерева, снова окажется в пещере, и не был готов к порывистому, сбивающему с ног ветру. Глаза, нос и рот наполнились пылью и сухой травой. Прищурившись, Лёша разглядел, что стоит посреди поля. Оно простиралось на все стороны без конца и края, лишь за спиной возвышалась гора.

– Ты когда-нибудь думал о том, где твой дом?

Дивья подставила лицо ветру. Он не беспокоил её, только трепал волосы, да и то слишком ровно и плавно, будто был с ними в сговоре.

– В смысле… дом?.. – Лёша смекнул, что у земли порывы ветра ещё можно терпеть, и сел в траву. – Я знаю, где мой дом. Там маленькие комнаты, в них живёт куча девчонок, а на крыше – странный деревянный петух.

Дивья улыбнулась, в глазах снова блеснула хитринка.

– А ты не думал, что… Нет, конечно же, ты не думал. Прости, забудь.

– Эй, так нельзя! Договаривай, раз начала. В последнее время так много загадок, что можно тронуться.

Улыбка сползла с лица Дивьи, и она сказала уже серьёзно:

– Тебе предстоит пройти много дорог, чтобы понять, где твой дом. Эта лишь первая из них. Понимаешь? Ты больше никогда не вернёшься туда, где на крыше петух. Точнее, вернёшься, но уже не ты.

Лёша сглотнул. Жаркая волна от макушки до пяток сменилась ледяной. Только сейчас он до конца осознал: та, кто стоит перед ним, не девушка-ровесница. Она жила, когда его предки ещё только знакомились с миром, осторожно и бережно, не губя и не порабощая. Дивья была другой. И звёздное сияние её волос не киношный спецэффект. Это её связь с природой. Она сама – природа. Смотрит пристально, снимая с него слой за слоем, в самую суть, видит, какой он пустой и примитивный в этом полном глубокого смысла мире. Захотелось сжаться до размеров травинки, а потом… просто расти – и вырасти, и стать шире самого неба. А ещё отчаянно, почти до смерти захотелось прикоснуться к звёздным волосам. Он стиснул зубы.

– И зачем ты мне всё это говоришь?

Дивья смутилась. Конечно, на что ты ещё способен? Только ляпнуть какую-нибудь грубость, чтобы смутить. Чтобы не выдать собственную жалкость. Чтобы звёзды в её волосах перестали так сиять.

– Я… – Дивья замялась, снова став такой, как раньше. – Я не знаю, честно говоря. Хотела дать понять, что всё происходящее вас изменит, но не только это…

Лёша усмехнулся, недослушав:

– Знаешь, думаю, если вернусь домой живым, то запрусь в своей комнате и буду смотреть глупые сериалы до конца своих дней.

Дивья улыбнулась и отвернулась.

– Нет, не будешь, – бросила она из-за плеча и взмахнула руками. В воздухе возникли тонкие верёвки и растянулись в стороны, тугие, крепкие, неясно, к чему привязанные. – Давай кружево.

От смущения не осталось и следа. Она снова командовала, а он поспешил вручить ей стопку. Дивья стала развешивать тонкие кружева так же обыденно, как мама и сёстры вешали выстиранные футболки на бельевую верёвку. Лёша поленился спрашивать, зачем. Он просто сидел и смотрел, ёжась под порывами ветра. Потом лёг – стало намного легче, тише, спокойнее. Он закрыл глаза, но и так ему виделись одни кружева. Они укрывали, словно шатёр. Нити превратились в людей, люди танцевали, взявшись за руки, их руки сплетались, тела соединялись и расходились. Они говорили и говорили. Всё слилось в круговерть из лиц и голосов.

В памяти стали всплывать обрывки жизней, увиденные на камнях в Пещере памяти: события, образы, словно вспышки… Вплетались и собственные воспоминания, родные места, дом – и сёстры. Марьяна сидела в своей комнате за прялкой, из-под её пальцев вылетали снежные хлопья. Ксюша ловила их и сажала в горшки, там они прорастали. Янина собирала ярко-красные гроздья, отдавала их Наде. В руках младшей ягоды тут же высыхали и рассыпались, но это никого не огорчало. С отрешёнными лицами девушки занимались каждая своим делом. Всё остальное исчезло. Теперь Лёша видел только сестёр и удивлялся, как же он раньше не замечал, что они… такие.

Руке стало щекотно. Это ощущение вывело из вязкого забытья, но и придя в себя, он не решался открыть глаза. Наверняка травинка щекотала тыльную сторону ладони, думал он, а невесомое дыхание рядом говорило о другом. Дивья лежала слева от него. Распущенные волосы касались его руки. Лёша осторожно повернул голову – она смотрела вверх, туда, где в его мире звёздное небо, а здесь только колышется синяя муть и плывут силуэты огромных рыб. Рыбы двигались в разные стороны, исчезали в пастях китов, потом отделялись от их тел и плыли дальше. Ветер развевал кружева, они опадали, как стены шатра, что привиделся Лёше. Мир двигался в своём ритме, затягивая, усыпляя.

– Нам надо идти, – сказала Дивья.

– Надо. Надо идти, – тихо повторил Лёша, но пошевелил только рукой, накрыв ладонью волшебные волосы. И Дивья замерла, хотя не могла ощутить прикосновение. Или могла? Лёша отдёрнул руку и поднялся.

– Нужно скорее разыскать девчонок. Очень страшно за них.

– За какую больше всех?

Вопрос удивил. Хотя разлучиться с Надей было для него словно лишиться руки, тревога об остальных не отпускала ни на минуту. Так Лёша и ответил. Утаил только, что ровно на одну минуту под синей мутью – по-другому это небо и не назвать, его отпустило всё.

Дивья кивнула.

– Думаю, надо помнить, что вы пришли сюда за Марьяной. Все будут искать её – значит, и мы пойдём к тому маленькому дому, где новая ученица Доли и Недоли выполняет задание: развязывает узел да плетёт узор по-своему.

Лёша опешил:

– А это ты откуда знаешь?

– Доля сказала, – Дивья повела плечом и лукаво улыбнулась. – Ты разве не слышал?

– Я глухой, – съязвил Лёша, – глухой и слепой.

Дивья расхохоталась, больше не прикрываясь кулачком.

Надя изо всех сил надавила на ручку, навалилась на дверь и выбралась, наконец, из ненавистной пещеры. Вдохнула аромат осенней листвы – любимый запах, который напоминал о том, что пора зарываться в книги, кутаться в плед, отгораживаться от семьи, но всегда краем глаза наблюдать, чтобы все были рядом, занятые чем-то привычным. И прислушиваться, и принюхиваться – готовится ли на кухне тыквенный суп и яблочный пирог? Читать под урчание в животе и ловить прохладный ветер из приоткрытого окна.

После короткого облегчения снова накатила грусть. Хоть лес не пугал её, как тёмная пещера, всё же он был дикий, не такой, как дома. Корни деревьев выпирали наружу. Среди них петляла узкая, но хорошо протоптанная дорожка. Дверь за спиной со скрипом закрылась.

– Всё здесь такое, чтоб ни шагу в сторону, – пробурчала Надя на манер брата. Собственный голос придал бодрости.

Она шла по тропинке, освещая себе путь пером, понятия не имея, куда идёт. Старалась больше не задаваться вопросами, не думать о том, что тела их, возможно, остались на берегу, а путешествуют лишь души. О том, что домой им больше не вернуться.

С каждым шагом Надя всё меньше переживала за Марьяну. Найти её казалось не таким уж важным. Да и ничего уже не было важно. Идти бы да идти по влажному тёмному лесу, ощущать на себе только взгляды огромных сов, которым и дела-то до неё нет, рассматривать причудливые формы ветвей, вслушиваться в шорохи… Когда прямо перед ней выросла изба, Надя оглядела её безучастно. Изба переступила с лапы на лапу.

– Избушка? – позвала Надя скучающим голосом. – Как там?.. К лесу задом, ко мне передом? Повернись, что ли.

Избушка повернулась, и только тогда Надя очнулась, вспомнив образ Бабы-Яги. Хотя в тех сказках, что она знала, Яга так никого и не съела, на деле всё могло выйти по-другому. Она сунула перо огненной птицы в карман.

Дверь распахнулась, хозяйка, держа перед собой свечу, вышла на порог – и Надя ойкнула. Бабка Пелагея покачала головой:

– Одна пришла? Заходи, внучка.

Надя попятилась. Бабка была вроде и не бабкой: совсем не сгорбленная и не такая старая, как раньше. Уж лучше бы какое-нибудь диковинное существо повстречать!

– Тебе не стоит бояться, – добавила Пелагея. – Раз ты зашла так далеко, к чему теперь бежать? Да и куда бежать?

– Я знаю, что вы колдунья! – Надя вздёрнула подбородок. У неё было время подумать в пещере.

– Тогда тем более. Нам есть о чём поговорить.

Надя понимала, что всё равно войдёт в избу: деваться ведь и правда больше некуда. Да и сердце тянулось к человеку знакомому, странно родному. То ли пляшущий огонёк свечи сбивал с толку, то ли в самом деле на Надю смотрела молодая женщина. Она была красива и стройна, с высоко поднятой головой и перекинутой через плечо густой чёрной косой. Её глаза весело сверкали, на губах играла едва заметная улыбка, а над правым уголком темнела родинка.

– Заходи, чаю выпьем.

Надя помялась на пороге, но вошла – и едва не согнулась пополам от жуткого ощущения, что мир опрокинулся вверх ногами, а сейчас и её опрокинет, закрутит, вывернет наизнанку. Вот сервант, вот и овальный стол, укрытый оранжевой скатертью с кистями. На тех стульях они с Яниной и Ксюшей сидели и читали дневники, а там Лёша, прислонившись к столу, разглядывал портрет… Надя очутилась в гостиной Пелагеи Ивановны. Шторы были задёрнуты, но ей захотелось взглянуть, что там, за ними. Неужели знакомая улица, а вдалеке магазин и остановка? Вернулась домой? Вот так просто?

– Нет, – покачала Надя головой и попятилась, – не-ет…

Пелагея будто не замечала, что происходит с девочкой. Она выставила на стол фарфоровый заварник, две расписные чашки и вазочку с печеньем. Потом села и стала наблюдать, прищурившись, как Надя теребит шторы, не решаясь выглянуть наружу.

– Ты можешь открыть их, если хочешь.

– И что я увижу?

Пелагея наполнила чашки, положила Наде на блюдце печенье.

– А сама как думаешь? Ты здесь уже была, всё видела, знаешь, куда выходят окна.

– И что, я вот так просто вернусь домой? – спросила Надя. Ещё недавно она того и хотела, но сейчас – только не домой, только не так! Слишком рано, слишком много оставлено здесь, не решено. И как она вернётся одна?

– Вот так просто, – усмехнулась хозяйка. – Или… сядешь и выпьешь со мной чаю.

Тогда Надя вспомнила, как мама рассказывала сказки и объясняла любопытной первоклашке непонятные места. Например, об угощении в избушке Бабы-Яги.

– Пища мёртвых, – выдохнула она. – Я не должна ничего здесь есть, иначе не вернусь домой. Но если не съем, вернусь прямо сейчас, верно?

Вернуться, не притронувшись к угощению, вернуться и забыть всё как сон? Или познать тайны мира Нави, но остаться в нём навсегда?

– Хвасталась же перед Лёшей, что выбрала бы красную пилюлю…

Пелагея удивлённо вскинула брови, но Надя без объяснений подошла к столу, откусила печенье и запила чаем.

– Да присядь ты, – скомандовала Пелагея. Надя села.

Добродушного старушечьего взгляда будто и не было никогда. Молодость придала Пелагее строгости и решительности.

– Что теперь? – несмело спросила Надя.

Что же она натворила?! Привязала себя навеки! Привязала – и мир живых больше её не примет.

– Теперь… – Пелагея поджала губы, осмотрела дом. – Мне бы не помешала кое-какая помощь на кухне. Знаешь ведь, я одна, годы… В общем, я уйду, а к моему приходу пусть будет чисто, припасы рассортированы, крупа перебрана, обед готов. Да не просто стряпня, а то, что подобает.

У Нади округлились глаза. Серьёзно? Она должна работать? А что потом?

– Что потом, узнаешь потом, – бросила Пелагея, хотя Надя была уверена, что не задавала вопрос вслух.

– А что подобает? Я вообще только яичницу могу…

– Яйца сегодня бить я бы не советовала, – лукаво усмехнулась Пелагея. – Пища тоже должна быть ко времени и к месту.

Поношенный цветастый платок лёг на плечи, дверь закрылась. Надя осталась стоять посреди комнаты, снова одна, если не считать рыжего кота – того самого, который напугал Лёшу. Тогда всё виделось иначе, с другой стороны. Сейчас дом не освещался электричеством, даже люстры не оказалось. Вместо этого на столе и полках горели свечи, от копоти было трудно дышать. Сплошь огарки, они вот-вот должны были потухнуть – нарочно ли? Волшебного пера Пелагея не видела и могла таким образом усложнить испытание. А в том, что это испытание, Надя не сомневалась.

Она упёрла руки в бока и стала думать. С чего же начать? Прибраться, расставить всё по полкам, потом перебрать крупы – мама пару раз делала это, непонятно зачем, ведь покупали же гречку и рис в магазине уже чистыми… А потом приготовить что-то «подобающее». Кашу, наверное… Надя достала сияющее перо – свет залил комнату, кот дёрнул хвостом. Об освещении можно было не переживать, но сколько у неё времени на всё про всё, она не знала. Вероятно, немного. Надя стала лихорадочно хвататься то за одно, то за другое: банки, связки, пучки, статуэтки… Кот следил за каждым её движением, надуваясь от презрения.

– Смотришь так, будто сам лучше справишься, – поддразнила Надя. – Мог бы и помочь, между прочим. А если ничего не умеешь, то укутайся в хвост, пока его не обтрепали, и спи.

Кот только моргнул. Зато раздражение придало Наде сил, и она сразу решила: содержимое полок нужно собрать на столе, полки протереть, всё рассортировать, разложить по местам, протереть стол, помыть пол. Потом браться за крупу. Потом варить кашу. Не медлить, но о времени не думать.

Так работа и пошла, а когда она высыпала на чистый стол крупу, кот впервые пошевелился. Встал, выгнул спину, зевнул. Надя замерла, наблюдая: а вдруг он и правда волшебный и сейчас как-нибудь поможет ей? Но кот вновь уложил голову на передние лапы и, по совету гостьи, уснул. Надя в ярости принялась за крупу, но за монотонной работой быстро успокоилась, даже увлеклась, совсем забыв о времени. Она запускала пальцы в зерно, прижимала чёрные соринки и тянула их к краю стола, всё быстрее и ловчей.

– Мр-р-р, – напевал кот.

Надя тоже стала напевать:

– Плети-плети кружево, сестра моя…

В памяти всплыли слова с того листа, что нашёлся среди дневников, утонул в расшитой сумочке, а потом пропал. Если бы Надя прочла стих до конца хоть раз, то могла бы запомнить его. Но она успела взглянуть только на первые строки. Теперь слова крутились на языке и мучили, требуя продолжения.

Дивья собирала кружева, которые совсем недавно так трепетно развешивала.

– Не висеть же им тут всегда, – ответила она на немой вопрос Лёши.

– Если я спрошу, зачем ты вообще их вешала, ты снова посмотришь на меня уничижительным взглядом или всё-таки объяснишь сакральный смысл?

– Каким-каким взглядом? – переспросила Дивья.

– Это когда ты как будто говоришь: я мудрая высшая сущность, а вы всего лишь людишки.

Дивья залилась смехом, но глаза оставались темны и холодны.

– Я не высшее существо, – сказала она, – и совсем не мудрое. Просто… Я на своей территории, поэтому многое могу рассказать. Может, когда-то окажусь на тво… на вашей и тогда точно не смогу смотреть… уничижительно.

– Тогда я научусь так смотреть, – пообещал Лёша.

– О нет, не надо, – Дивья снова рассмеялась, – пожалуйста.

– Ладно. Так ты можешь объяснить насчёт кружева? Зачем его было брать у Доли и Недоли, развешивать, теперь снова складывать? Как после стирки, честное слово.

– Смотри, – она вновь принялась за работу, – Доля и Недоля плетут кружево судьбы. Не одни, у них есть помощницы. Но тех обычно никто не видит. Это девушки замкнутые, они не ищут общества, а выбирают сидеть за работой в одиночестве. Веками.

– Сами выбирают? – Лёша ждал подвоха: кому захочется такой судьбы?

– Сами. Потому что это не просто пряжа. За работой они погружаются в такое состояние, где есть ответы на все вопросы, понимаешь? И всё самое важное происходит внутри них, а не снаружи.

– То есть они так медитируют.

Дивья смерила его тем самым взглядом.

– Продолжай, – попросил Лёша.

– В общем, плетётся кружево. Потом его собирают, развешивают на ветру, чтобы… вдохнуть жизнь. Тебе, наверное, такое объяснение покажется странным.

Лёша посмотрел наверх, где гигантские рыбы сталкивались, сливались в одно целое и расходились вновь. Сказал:

– Да, только это, с остальным полный порядок.

Дивья усмехнулась и продолжала:

– Потом его раздают тем, кому оно предназначено. Кружева расходятся по сундукам, запираются в них, и так начинается новый виток, новая линия судьбы. Сундук нельзя открывать, когда он уже замкнут, иначе…

– Быть беде?

– Откуда ты знаешь? – удивилась Дивья.

– Сказки читал.

– Об этом рассказывают в ваших сказках?

– Нет, но там всегда что-то вроде «не оборачивайся, не открывай, не смотри, иначе быть беде». Но герой всегда нарушает запрет, беда случается, а в итоге всё выходит ещё лучше, чем если б он послушался…

– То-то и оно, – серьёзно кивнула Дивья. – Кстати, чуть не забыла. Мы сейчас пойдём разносить кружева. Они захотят тебя накормить – ни в коем случае не ешь. Будут окликать – не оборачивайся. Забудь о своих сказках и приключениях. Не оборачивайся. Обещаешь?

– Кто – они? – спросил Лёша вместо ответа.

– Лучше тебе не знать. Правда. Я потом расскажу, когда закончим и найдём Марьяну. Пообещай не принимать угощения и не оборачиваться.

Лёша чувствовал подвох. Слишком уж она настаивала. Ни есть, ни пить и так не хотелось, проигнорировать зов незнакомца – проще простого. Но из-за её тона тянуло взбунтоваться.

– Идём, – сказал он решительно. – Если там мы узнаем, где Марьяна, то просто пошли скорее.

Дивья, кажется, растерялась.

– Ты должен поступить разумно, – она снова попыталась выманить у него обещание.

– Разумно – это не моё. Спроси предков, они подтвердят.

Дивья остановилась и уставилась на Лёшу с таким изумлением, словно перед ней возник другой человек.

– В смысле, у моих родителей, – добавил Лёша. – Так сейчас говорят…

Она промолчала, оставшись в стенах собственных мыслей. Ветер стихал понемногу, синяя муть над головой светлела. Стало видно, как рыбы искрятся и переливаются, исполняя странный танец смерти и рождения. Иссушенное поле всё не кончалось, но вскоре стало аквамариновым. Лёша заметил, что рыбы застыли, глаза их были закрыты.

Всю дорогу они молчали. Дивья теперь сама несла кружево.

– Ох! – вырвалось у неё, когда на горизонте показалась крыша приземистого домика.

– Что-то не так? – заволновался Лёша.

– Да нет, – Дивья покачала головой. Было видно, что идти ей стало сложнее. – Всё так, как надо… Мы всё делаем верно, идём.

Лёша хотел спросить, кто живёт в том доме, но передумал. Как будто его вопросы что-то изменят.

Они поднялись на крыльцо, которое явно прожило не один десяток лет: краска на перилах облупилась, окна в сетке трещин. Дивья постучала в ветхую, покосившуюся дверь: тук-тук-тук. Ровно три раза. Послышались шаги, потом скрип щеколды. Дверь распахнулась – и первым наружу вырвался запах, густой и сладкий. Так пахнут увядшие цветы. Лёша весь покрылся мурашками, хотя ничего зловещего не происходило. На пороге стояла пара, муж и жена, средних лет. Добродушно улыбаясь, они пригласили войти.

Хозяева будто ждали гостей. Стол был накрыт к чаепитию, из носика заварника вырывался пар, чашки с незабудками на боках натёрты до блеска, аромат пирогов напоминал о доме. Впервые за всё время Лёше страшно захотелось есть. Потеряй он контроль – схватил бы по пирожку в каждую руку, выбежал на свежий воздух и там, на крыльце, съел. А вот садиться на стул с бугристой обивкой, есть и пить среди ветхой мебели, давящей своей массивностью, совсем не хотелось. Дивья поймала его взгляд и спешно вручила хозяевам кружево.

– Угощайтесь, – сказала хозяйка после того, как подарок скрылся в огромном сундуке и замок щёлкнул.

– Нет, – Дивья покачала головой, – мы не можем. Нам нужно идти.

– Но так положено… – В простоватом мужицком лице хозяина читалось изумление, которое вот-вот могло смениться угрозой.

– Не в этот раз, – отрезала Дивья. – Мы уходим.

Хозяин как бы невзначай преградил им выход. Дивья потянула Лёшу за рукав, и тот посмотрел мужчине в глаза. Вышло это случайно. Он никогда не смог бы объяснить то, что в них увидел, но его словно окатило холодной водой. Лёша решительно направился прямо к двери, чуть не задев хозяина плечом.

– Не прика… – вскрикнула Дивья и зажмурилась, но мужчина сам посторонился и выпустил их.

Когда они сошли с крыльца, Лёшу скрутило тошнотой. Он простоял пару минут, приходя в себя. Есть больше не хотелось, и казалось, не захочется уже никогда.

Вернись. Обернись. Посмотри на нас. Вернись. Обернись. Всё не то, чем кажется. Всё не так, как видится.

Он с силой прижал руки к ушам, чтобы избавиться от назойливых голосов. Их было больше, чем два, и, конечно, невыносимо тянуло повернуть голову и посмотреть. Когда голоса, наконец, стихли, за спиной раздался треск и скрип. Даже не глядя, Лёша откуда-то знал, что покосившееся крыльцо выравнивается, трещины на стекле затягиваются, увядшие цветы оживают.

– Это предки, да? – спросил он, переводя дыхание. – Вот почему ты тогда встала как вкопанная. Я случайно ляпнул и попал в точку.

Дивья кивнула.

– Дай угадаю. Это какие-то души, которые жили давно, а сейчас оберегают судьбы потомков. Что-то вроде того?

– Да, – Дивья всмотрелась Лёше в глаза, но, опомнившись и смутившись, перевела взгляд в сторону. – Пока сундук заперт, род живёт. Традиция такова, что помощница приносит кружево и принимает угощение. Она ест их пищу, ещё больше связывая себя с Навью, погружаясь в мир непроявленного, глубинного знания. И назад уже не возвращается. Но нам нельзя было прикасаться, потому что тебе нужно вернуться.

– Нам, – поправил Лёша, – Разве нет? Ты же собиралась жить среди людей, насколько я помню, и только из-за нашей странной семейки сюда вернулась.

– Да, – Дивья снова на короткий миг столкнулась с ним взглядом, – я бы очень хотела… Поэтому и мне лучше не есть. Странная семейка…

Она усмехнулась чему-то. По полю катились клочья сухой травы, гонимые ветром. Ветер носился, как сумасшедший, то и дело меняя направление, словно никак не мог выбрать, куда ему дуть. «Непроявленные возможности, – подумал Лёша. – Бедный ветер». Впереди уже виднелся следующий дом.

– Лёш?

Они стояли у дряхлого порога, крыльца не было.

– Что?

– Я не могу понять, почему… – Она осеклась, помолчала. – Ладно, идём.

Лёша не стал допытываться. Его уже пробирал озноб. Скорее всего, их ждёт ещё один накрытый стол и хозяева, которые захотят соблюсти традицию. Тошнота прошла, и кто знает, сможет ли он сохранить рассудок теперь.

Всё повторилось. Хозяйка умиротворённо улыбалась, бережно и неспешно складывала кружево в сундук, но переменилась в лице, когда гости отказались от угощения. Женщина растерялась, а её добродушный муж насупил седые брови. Лёша не стал ждать – взял Дивью за руку, и вместе они покинули дом. Хозяин попытался было их удержать, но отступил, только бросил пронзительный взгляд.

Вернись. Обернись. Посмотри на нас. Вернись. Обернись. Всё не то, чем кажется. Всё не так, как видится.

– Нет, я правда не могу понять, – сказала Дивья, пока Лёша боролся с новым приступом тошноты.

– Что?..

– Почему тебе удаётся просто пройти мимо? Ты понимаешь, Лёш, они ведь могут причинить тебе вред. Не со зла, а просто потому, что мы обходим традицию. И потому, что ты живой, уязвимый. Я думала, мне придётся хитрить, чтобы вывести нас, но ты просто идёшь, и они тебя не трогают.

Лёша вымученно улыбнулся:

– Это же хорошо, да?

– Нет. Нет, Лёша, это нехорошо. Это как будто… Как будто ты здешний.

– Да ладно, перестань пугать.

Он хотел всё свести к шутке, но вспомнил слова Пелагеи Ивановны, от которых сейчас будто ведро холодной воды опрокинулось на голову.

Помни, где твой дом.

– Ты только не оборачивайся, ладно? – не унималась Дивья. – Никогда. Уходи прочь, думай о сёстрах.

– Я сам решу, – отрезал Лёша и двинулся дальше. Дивья пошла следом.

Их обход напоминал колядки, только мрачные, да и с конфетами приходилось быть настороже.

– Мы так ходили по домам в детстве, зимой, – сказал Лёша, когда Дивья нагнала его. – Носили сладкую кашу, я нёс шест, а девочки пели песни.

Дивья кивнула, задумалась ненадолго. Потом еле слышно запела:

– Ой, то не ветер ветви качает

Густой непроглядною ночью.

То вещей Сирин песнь наполняет

Печалью девичьи очи.

Ой, то не рассвет лучезарный

Вплетаешь с лентами в косы.

Вслушайся, девица, в голос хрустальный

Стекает росою

Песнь Алконоста.

Ой, то не радуги на небе цвет,

Не пальцы коснулись струн.

То несёт счастливую весть

Речами ветвистыми

Гамаюн.

Ой, то не гром, не молния,

Не огнём загорелись поля.

То Рарог летит с песней грозною.

Слушай,

Внемли вещим птицам, дитя.

Ветер вторил ей, голос завораживал, но не так, как голоса вещих птиц: Дивью хотелось слушать и слушать.

– Это колыбельная, – сказала она, смутившись под его взглядом.

– Ничего себе колыбельная, – Лёша усмехнулся. – После такой колыбельной я бы три ночи не спал… Это я о словах. А поёшь ты красиво.

– А что вам пели в детстве?

– Я не помню, – Лёша всерьёз задумался, но так и не вспомнил ни одной песни. – Я уже много лет засыпаю под фильмы про зомби.

– Под что?

– Ну, фильмы, – Он не знал, как объяснить. – Истории про мертвецов, которые как бы живые… Э-э-э… Давай сейчас лучше не будем об этом.

Оба рассмеялись. Вдали уже показался следующий дом, высокий, когда-то богатый. Время не пожалело его так же, как и маленькие бедные избы.

– Почему так? – спросил Лёша. – Почему дома обновляются после нашего ухода?

– Это из-за кружева. Новое поколение – новые задачи и надежды.

– Надежды? Надежды на что? В чём вообще смысл?

– Не думаю, что я та, кто может рассказать, в чём смысл, – вздохнула Дивья.

Они не ускоряли шаг, но дома словно бы сами приближались к ним. Раз – и они у ворот, словно во сне. Двухэтажный особняк оплетали сухие ветви терновника, вокруг раскинулся сад. Ветер принёс запах перегнивших яблок. Хозяева снова он и она, тон сдержанный и высокомерный. На столе – чашки из тонкого фарфора, пирожные с воздушным кремом на блюдцах с золотой каймой.

Уйти в этот раз было ещё легче: не глядя в глаза, не думая ни о чём. Дивья вежливо отказала, повисло напряжение, но она взяла Лёшу под руку, и вместе они решительно вышли.

Вернись. Обернись. Посмотри на нас. Вернись. Обернись. Всё не то, чем кажется. Всё не так, как видится.

Желудок скрутило, как и раньше, но Лёша до последнего старался не подать вида: ладонь Дивьи всё ещё лежала на его локте, прикосновение холодило кожу, разжигая огонь внутри. Её рука легко выскользнула, Дивья отошла, и Лёша снова смог дышать.

– Только одно кружево осталось.

– Да, – сказала Дивья, – только одно. Только один дом.

– А потом? Никто особо не хочет с нами разговаривать, ведь мы не садимся за стол… Как же нам искать Марьяну?

– Всё просто. Не надо спрашивать, всё само случится. Идём дальше.

Но она стояла. Осталось рукоделие Недоли – чёрное, словно ночь, сплетённое туго. На свету можно было разглядеть, как нити искрятся, словно волосы Дивьи.

– Идём? – Лёша осторожно взял её за руку. Он чувствовал, что каждый шаг даётся ей с трудом, что она не хочет идти в последний дом. Знал, не стоило и спрашивать: там будет по-другому.

Аквамариновый свет угас, небо снова стало синей мутью. Рыбы и киты поплыли, нагоняя жути. Ветер стих, на смену ему пришёл густой туман. Лёша сжал руку Дивьи крепче, их пальцы сплелись. Не потеряться бы в белом мареве.

Очертания вдалеке казались скальными пиками, но вскоре прояснилось. Это был замок. Шпили разрывали синюю муть, закручивали воронкой, во все стороны валил густой белый пар. Он окутывал стены замка, стелился по окрестностям. Дышать было нечем.

– Надо скорее войти внутрь, – сказал Лёша, – задохнуться можно… Отдадим твоё последнее кружево и прочь отсюда. Слышишь, Дивья?

Он почти не видел её, только едва мерцали волосы.

– Да, – слабо отозвалась она. – Я… я не могу. Лёша, я не могу.

– Это тот самый замок, да?

Он догадался сразу, как только увидел его. Нет, даже раньше – когда заметил страх в глазах Дивьи. Или ещё раньше, когда она настаивала, чтобы он уходил и не оборачивался. Или ещё раньше.

Она молчала. Только бы не потерять её хрупкую руку. Он сжал ладонь крепче.

– Скажи… Ты уже была здесь?

Душно стало не только телу, но как будто и мыслям. Они крутились вокруг одного и того же. Конец, здесь конец, отсюда нет выхода, вся жизнь, куда бы ты ни бежал, что бы ни делал, приведёт сюда. Все мечты тщетны, все порывы тщетны, все желания глупы – исход один, и здесь ты задохнёшься… До отчаяния хотелось выкарабкаться из этой ямы, вернуться в жизнь – яркую, свежую, ароматную.

– Это мой дом, – ответила Дивья наконец и попыталась высвободить руку, но Лёша потянул её к себе. Он не понимал, что делает. Руки прошлись по спине, по искрящимся волосам, он зарылся в них лицом, прошептал на ухо:

– Мы можем не заходить так далеко… Не отдавать кружево.

– Не можем, – прошептала она в ответ. – Это судьба, и от неё так просто не избавиться, понимаешь?

Их лица были близко-близко. Он почти касался губами её щеки, ощущал кожей её дыхание.

– Но мы выйдем оттуда вдвоём, Дивья. Мы оба уйдём и не обернёмся. Пообещай.

Он потянулся к её губам, но тут же отпрянул – грудь обожгло. Оберег в виде молнии плавил кожу, выжигая всю страсть, возвращая разум. Воронка росла, опускалась прямо на них. Рыбы скатывались в водоворот, пучина вот-вот поглотила бы всё вокруг.

– В замок, – скомандовал Лёша. – Мы должны отдать чёртово кружево и бежать.

– Как верно…

– Что? Что ты говоришь?

– Как верно ты всегда подбираешь слова.

«Плети-плети кружево, сестра моя… Кружево белое, как одеяло снежное… Одеяло снежное… Сестра моя…»

Кучка из плевел собралась на краю стола, жёлтое продолговатое зерно заполняло всю поверхность. Не пропустила ли чего? Надя взяла перо, провела над столом, чтобы осветить ярче. Если всё готово, остаётся самое простое – сварить обед «как подобает»… Вглядевшись в зерно, она невольно ойкнула. Кот лениво поднял голову. Неужели Надя своими руками случайно сложила узор? Нет, конечно, ей такое не под силу.

– Это замок! – сказала она коту, будто тому было интересно. – Довольно мрачный. Он как будто отражение дома в воде, смотри. Только разве может отражение быть таким непохожим? Его будто искажает вода или…

Кот навострил уши – видимо, всё-таки заинтересовался.

– А точно замок отражается? Или это дом – отражение? А на крыше у дома – петух… Это же наш. Что всё это значит? И деревья ещё кругом, корнями вверх и корнями вниз…

Кот встал и противно мяукнул.

– Ах ты, дурилка! – прищурилась на него Надя. – Думал, я не справлюсь, да? Думал, не пойму задание? Сварю кашу и на этом провалюсь? Я ведь сразу сказала, что давно всё поняла.

Кот смотрел с сомнением.

– Я, вообще-то, капитан школьной команды по «Что? Где? Когда?».

Кот дёрнул хвостом.

– Ну, может, не совсем всё понимаю… Насчёт замка не пойму, тут ты прав. Но про корни… А ну-ка, мы сейчас поищем…

Она решительно направилась к коту, вернее, к тому, что он охранял всё это время. Кот спрыгнул, и Надя развязала мешок, полный корнеплодов – морковь, свёкла, редька.

– Ох, как же ненавижу это всё чистить…

Но, сделав глубокий вдох, она взялась за нож и вскоре начистила всего понемногу. Нарезав, кинула в кипящую воду, туда же высыпала промытое зерно, даже соль нашлась. Вода в кастрюле бурлила, Надя помешала варево ложкой, довольная собой. Рядом на плите стоял чайник, и она решила: раз уже приняла здесь угощение, то можно и чай заварить, хуже уже не будет. Надя спрятала перо, и дом погрузился во тьму. Как раз когда чайник закипел, дверь скрипнула. Вошла Пелагея – всё та же надменная дама, а не знакомая с детства старушка. Она зажгла новые свечи.

– Ну, смелая внучка, неужели со всем справилась? – Пелагея заглянула в кастрюлю, и её удивление не скрылось от Нади.

– Да, суп почти готов, – ответила та бодро, – а пока можно чаю выпить…

Пелагея кивнула, засыпала чай в заварник, а Надя наполнила чашки. По кухне разлился густой и тягучий аромат неизвестных трав.

– Суп из кореньев решила сварить?

– Да, – ответила Надя, – мой любимый… Подумала, что и вам понравится.

– Любимый, значит?

– Да, мама всегда варила. Ещё я люблю спагетти с сыром, но ни того, ни другого не было.

– Вот как?

– Да, мама варила такой суп и всегда говорила про род, корни… Что очень важно знать свои корни.

– Знать свои корни, говоришь? – переспросила Пелагея. – Продолжай.

– Да, я тоже думаю, что это важно. А мы вот многого не знаем. Даже про прабабушку мало что слышали. Так туманно всё с ней… Вот мы сюда и пришли.

От неожиданного заключения Пелагея вскинула брови.

– Ладно, хватит дурачиться, это всё из-за вашего кота… – Надя расправила плечи. – Я знаю, что речь идёт не только о Марьяне, но о всей нашей семье, о всём роде. И даже Дивья с нами неспроста, хоть она мне не особо нравится. А ещё я знаю, кто вы такая…

– Кто же? – Пелагея отхлебнула чаю из чашки.

Но вместо ответа Надя спросила:

– Только не пойму: почему я? Почему именно меня вы всеми силами пытаетесь отправить назад или не пустить вперёд? Даже когда я выбрала путь, вы загадали то, до чего я не должна была додуматься. Потом было бы новое задание, и новое, и новое… Но правила таковы, что я угадала ваши мысли, а значит, свободна. Так-то.

– Ну, хорошо, – просто согласилась Пелагея, – свободна. Иди. Но чаю-то попьёшь с бабушкой?

Надя будто поддалась чарам, потеряла бдительность, радуясь собственной смекалке. Она сделала глоток – и тут же пожалела. Тело стало тяжёлым, страшно захотелось прилечь. Надя помнила, что в мире Нави всё только кажется, а на самом деле усталости нет, голода нет, жажды тоже. Но тело всё равно не двигалось.

– А это уже нечестно… – промямлила она.

Пелагея лишь развела руками. Надя почувствовала, как глаза против воли закрываются. Она бессвязно пробормотала, что с кольцом ей обещан помощник, но дальше мысли уплыли. Комната вытягивалась, изгибалась, превращалась в волну, волна накрывала, душила, сдавливала. Здесь нельзя ничего есть и пить – иначе застрянешь, собою не будешь. А кем будешь? Частью мира Нави, безмолвной, бездумной, умеющей лишь наблюдать, запоминать, хранить образы, словно камни в Пещере памяти.

Надя засыпала. Сколько бы смекалки и силы воли она ни проявила, кажется, всё же проиграла.

Тук! Тук! Тук!

Проиграла.

Тук! Тук! Тук!

Громкий стук выдернул из забытья. Надя поёжилась от холода, как после долгого сна. Острый птичий коготь колотил в стекло, золотой свет слепил глаза. Пелагее пришлось открыть окно, чтобы птица не разбила его.

– Выйдешь погулять, девица? – раздался звонкий голос.

Сердце встрепенулось, разум просветлел – и наваждение пропало, будто его не было.

– Гамаюн! Я знала!

Надя кинулась на шею огненной птице, не боясь, что обожжётся. Она радовалась ему, словно давнему другу. Он тоже улыбался, отчего румяные щёки ещё больше алели. Радужные крылья окутали её, и Надя, не прощаясь и не оборачиваясь, покинула избу через окно. Всего секунду назад она тонула в сонном болоте, а сейчас счастье и сила лились через край.

Пелагея смотрела, как невиданное для мира Нави существо унесло девушку прочь из её избы.

– Ничего-то ты не поняла, ничего… Укрыть бы тебя, юную, смелую да глупую, заточить в четырёх стенах, убаюкать, учить, пока разума не наберёшься. Эх, горячая голова!

Но Надя не слышала. Гамаюн уносил её всё дальше – над дремучим лесом, вкруг каменной горы да вверх.

Надя зажмурилась, когда они взмыли к самому небу, которое оказалось вовсе не небом. Открыв глаза, она увидела вокруг мутно-синий пар. В нём, как в воде, плавали рыбы – огромные, с глазами-изумрудами и сияющей чешуёй. Киты, во много раз больше, с серебряной кожей, разевали рты, и рыбы исчезали в них.

– Ой! – взвизгнула Надя, когда пасть одного из китов разверзлась прямо перед ними. Гамаюн ловко свернул, но Надя успела разглядеть: внутри чудища был город, с домами и улицами, с деревьями и озёрами. У Нади перехватило дыхание, глаза не успевали увидеть все чудеса. Рыбы выпускали пузыри, в них сияли звёзды и луны. Рыбы исчезали в пастях китов, а потом словно отделялись от металлической кожи, заново отращивали плавники и хвосты, вновь сияли и плыли дальше.

Наде было до того страшно, что она не шевелилась и даже не моргала, но когда Гамаюн устремился вниз, ей стало немного жаль покидать невероятный мир.

Они приземлились в том же лесу. Почувствовав под ногами твёрдую почву, Надя наконец выдохнула и разразилась вопросами.

– Что это было? Это всё реально?! Это… Это невероятно! Но страшно…

Голова вещей птицы склонилась набок.

– Морок, догадка, возможность, игра, – пропел Гамаюн, – исполнится завтра… Иль никогда.

– Навь, – поняла Надя. – Мир непроявленного, да? Здесь всё возможно, любые метаморфозы.

Гамаюн кивнул.

– Спасибо! – горячо поблагодарила Надя. – Спасибо, что показал.

– Перо моё – то часть души, – прозвучало в ответ. – Беда? Тревога? Чем помочь, скажи.

– Помочь? – Надя тяжело вздохнула, вспомнив о бедах. – Я всех растеряла… Найти бы сестёр и брата…

Ответом стала новая песня:

– Темна ночь. Затерялась луна

Иль ещё не взошла?

Грустна девица. Осталась одна?

Иль к своим пока не дошла?

Луна-то путь на небеса найдёт,

А девицу – вон, уж кто-то зовёт!

Он огляделся по сторонам и вдруг пропел её имя, словно написал его в воздухе и любовался:

– На-а-дя-я.

– На-а-дя. На-дя, – вторило эхо.

– Слышишь? – Он приложил крыло к уху. – Спеши на зов. Спеши же!

– Уже бежать? Так скоро? Мы ещё увидимся?

– Ох и навёл я гомону там, где веками тишина! Нет-нет, ты в путь иди одна! А свидимся ль? Чего ж не свидеться…

Последние слова он произнёс тихо, склонив голову к крылу. Надя улыбнулась и побежала, сжимая в руке огненное перо: с ним она точно никогда не расстанется.

Высокие двери распахнулись перед ними. Дивья торопливо вошла в замок, величественный и роскошный, но самый мрачный из всех, какие можно было себе представить. Лёша тревожно осмотрелся: залу освещали золотые люстры с тысячами свечей, на массивных резных столах расставлены вазы тончайшего хрусталя, в них цветы с лепестками из рубинов и янтаря отражали дрожащие огоньки свечей в подвесных канделябрах. Картин не было, вместо них стены покрывал диковинный узор. Дымчатые волны, словно живые, лились по стенам, рисовали расплывчатые узоры. Лёша не мог оторвать взгляд, и чем дольше он стоял, тем больше образов различал: горы ломались пополам, океанские волны смывали города, человеческие силуэты рассыпались в прах… Кругом была одна только смерть.

– Твой дом, говоришь? Покажешь свою комнату? – брякнул он и тут же захотел самому себе двинуть в челюсть. Дивья покачала головой:

– Всё не то, чем кажется. Помнишь?

Он видел, как она дрожит. Попытался обнять, но она отстранилась. Если бы не её страх, Лёша сам бы задрожал от ужаса, но кому-то всегда приходится по-дурацки шутить – тому, чьи нервы хоть чуточку крепче.

– А Ксюша ещё говорит, что ко мне страшно входить…

Стены давили, сжимали горло. Лёша обернулся на дверь, но не увидел её – только стену, по которой уже стелился дым. Его обдало жаром, в глазах помутнело.

Вспомнилось, как ещё маленьким его случайно захлопнули в летней кухне: ручка вышла из строя, дверь долго не могли открыть. Пока выламывали замок, трёхлетний Лёшка сначала надрывался, а потом затих. Когда родители ворвались в кухню, то нашли сына в пыльном углу. Сжавшись в комок, он раскачивался из стороны в сторону. Голова была запрокинута, он глядел в потолок не моргая. Шок вскоре прошёл, но страх закрытых пространств остался. И сейчас справиться с давящим ужасом не было сил: всё уходило на то, чтобы не подать виду.

Здесь их никто не встречал. Какое-то время они простояли, скованные страхом, не думая друг о друге, ни о чём не думая. А потом сами стены заговорили хриплым голосом:

– Проходите, гости дорогие!

Невидимая сила подтолкнула их, и они покорно двинулись вперёд. Лёша против воли разглядывал стены: он видел сотни лиц, которые осыпались пылью, превращаясь в черепа с пустыми глазницами. «Вот это и есть жизнь. Ничего больше», – думал он, и тошнота накатывала ещё хуже прежней.

Впереди возникли высокие массивные двери: такие обычному человеку никак не открыть. Но створки распахнулись сами. Стены в новой зале «молчали». Убранством служили тяжёлые бархатные шторы, волнами свисающие с потолка до самого пола. Их было множество, и что скрывалось за каждой – не разглядеть. В центре стоял высокий золотой трон, весь в драгоценных камнях. На троне сидел худой, будто высушенный, хотя ещё не старый человек: кожа землистого цвета, нос как у ястреба, губ почти не видно. Зато глаза, два чёрных светящихся уголька, смотрели живо и ясно. Человек кутался в чёрную мантию с капюшоном, лоб сжимал обруч серебряной короны. Очень уж напомнил он Кощея, как его рисовали в детских книжках.

– Чернобог, – произнесла Дивья и вдруг склонилась в лёгком поклоне.

Чернобог жестом подозвал их поближе. Одна из штор поднялась, словно занавес в театре, и взору предстал гранитный стол, уставленный яствами: золотые блюда полны сушёных фруктов и орехов, пузатый графин блестит тонким горлышком, два золотых кубка уже наполнены красным вином. Дивья не обратила внимания на стол. Молча, словно зачарованная, она направилась прямо к одной из портьер в глубине зала, отдёрнула её. Там стоял золотой сундук. Он был открыт – традиция сохранялась. Дивья сложила кружево, и крышка с грохотом захлопнулась.

– Теперь идём? – спросил Лёша. Его голос отразился от стен, эхо разбило его, исковеркало.

– Сначала нужно принять угощения, юноша. – Чернобог провёл над столом рукой.

Лёша мотнул головой и попятился. Но Дивья подошла к столу, внимательно осмотрела всё, что на нём стояло: то ли посуда её заинтересовала, то ли содержимое. Лёша схватил её за руку – Дивья не сопротивлялась. Потянув её за собой, он повернулся, чтобы идти, и тонкая рука выскользнула. Лёша попытался вновь ухватить, но поймал лишь воздух. Дивья осталась за его спиной. Тогда он понял, что совершил ошибку.

Вернись. Обернись. Посмотри на нас. Вернись. Обернись. Всё не то, чем кажется. Всё не так, как видится.

Стены пели.

– Дивья? – позвал Лёша, не оборачиваясь. – Ты идёшь со мной?

Он стоял, глядя на дверь, и ждал ответа. Хрустнули сухие суставы – это Чернобог встал со своего трона. Шелест шагов – подошёл к столу. Дзинь! – стукнулись золотые бокалы.

– Дивья! – снова позвал Лёша. – Что ты делаешь?

– Не оборачивайся, – сказала она чужим голосом, будто эхо с глубины колодца. – Иди. Дверь выпустит, туман рассеется. Иди вперёд, ты уже на опушке леса. В следующем доме найдёшь своих сестёр.

– Откуда ты знаешь?

Всё внутри заледенело.

– Это мой дом, – ответила она. – Я в нём хозяйка. Кружево рода всегда хранят двое, ты же сам видел. Он и она.

– Но почему?..

Он сам не знал, о чём именно хотел спросить. Просто не мог поверить, что покинет замок один, без неё. Да и кто – она? Существо за его спиной не из плоти и крови, не Дивья, которую он прижимал к себе. Кажется, ту Дивью он и вовсе выдумал.

– Иди.

Ледяной тон толкнул в спину – и он пошёл.

Дверь распахнулась, он снова оказался в первом зале. Дымка на стенах загустела, больше не складывалась в образы, а стекала вниз, медленно и тягуче. Лёша уже видел такое в тот день, ребёнком. Сейчас он не знал, найдёт ли силы вырваться из ожившего кошмара, но всё-таки шёл, шаг за шагом. Вслед ему лился голос… Нет, эхо её голоса:

– Задача темноты – скрывать, не дать проявиться. В темноте вынашивается жизнь, в темноту она уходит, чтобы родиться вновь. Охранять лесной покой, сгущать ночь, чтобы дать отдых дневному свету, чтобы дать миру замолчать, кануть в небытие и сотвориться заново, – вот моя задача.

Он смог вдохнуть только снаружи. Туман действительно исчез, и воронки над головой не было. Всё вокруг заливал фиолетовый свет. Рыбы монотонно плыли, безразлично моргали и не переживали даже тогда, когда широкая китовая пасть раскрывалась и поглощала их.

– Уху, – раздалось над головой. Сова села на ветку, которая возникла прямо в воздухе. Тут же вокруг Лёши встал густой лес, будто всегда здесь рос. Он манил живым ароматом.

Дивья не соврала – ещё немного, и он встретит Марьяну. Наверняка и остальные сёстры нашли её своими путями. Он сделал шаг. Никто не звал из замка. На душе стало легко, словно разорвались тяжёлые цепи. Он готов был идти прочь, возвращаться в мир живых, снова дышать свежим летним воздухом – но тут вспомнил слова Дивьи.

Ты не вернёшься в дом с петухом. Точнее, вернёшься, но уже не ты.

Она просила не оглядываться. Сама сказала, что ему уже не вернуться, но умоляла уйти, оставить её в самый важный момент. Девчонки! Всегда хотят двух противоположных вещей одновременно, уж он-то их знал. И всё равно послушно ушёл. Неужели поверил в то, что она хочет провести вечность с Чернобогом? Стать его невестой?

Он представил, как Дивья пьёт вино из золотого кубка, как Чернобог берёт её руки в свои, и всё внутри перевернулось. Лёша зажмурился, вдохнул аромат трав, полный жизни. Не к месту вспомнил, что в заднем кармане джинсов так и лежит сложенный вчетверо листок, Надина пропажа. Лёша достал его, развернул, бегло прочитал, почесал лоб и улыбнулся. Он задержался всего на пару минут, чтобы разровнять лист на коленке, согнуть углы, затем посередине, отогнуть края, а потом размахнуться и запустить в сторону леса.

Бумажный самолётик скрылся в чаще. Лёша кинул прощальный взгляд на деревья – и обернулся.

Пятый виток. Сёстры

– Интересно, они помнят сказки, которые я им в детстве читала? Как думаешь?

Он тяжело вздохнул и покачал головой, отхлебнул из маленькой пузатой чашки с золотой каймой, поморщился: им уже счёту не было. В раковине стояло пять, но, кажется, он каждую по несколько раз перемывал – и всё заваривал и заваривал чёрный кофе.

– Помнят? А где они-то сами? Ты серьёзно думаешь, что… – Он махнул рукой.

Несколько дней назад подтянутый седовласый мужчина выдавал замуж свою старшую дочь. Сейчас его было не узнать: плечи осунулись, лицо состарилось, глаза потухли.

– У меня нет твоей выдержки, Таня. Я жить не хочу.

– Олег…

Она присела рядом, в глазах блестели слёзы.

– Да какая выдержка? Ты разве не видишь, я держусь на слепой вере. Я ж в детстве наслушалась многого… Ночью такое в голове творилось! Казалось, всё понимаю, и всё будет хорошо, всё как надо… А сейчас светает, я вижу пустой дом, в котором их нет.

Она пошла к раковине, прополоскала все чашки.

– Ты сейчас не захочешь слушать, но всё же… – начала она, нервно протирая посуду, не глядя на мужа. – Была одна сказка… Её мне мама рассказывала, и я не смогла забыть. Ты всё удивлялся, помнишь? Тогда Алёшка только ходить начал, да три девчонки, одна другой меньше, мы с тобой с ума сходили, а я говорю: надо ещё ребёнка. Помнишь?

– Забудешь такое, – Олег улыбнулся впервые за несколько дней, даже мышцы свело с непривычки.

– Так вот. Это потому, что засела мне в голову та сказка, и всё. Слушай.

Она отложила полотенце и села напротив. Олег хлебнул кофе, посмотрел на жену: морщинки вокруг глаз и в уголках рта, родинка над губой, которой так любовался в молодости, тёмные волосы, собранные в тугой хвост, такие крепкие, словно всю силу духа она копила в них. А может, так и было. Сейчас блеск её глаз померк, кожа стала серой, глубокая морщина залегла меж бровей. Её мир в одночасье рухнул, а она собиралась рассказать ему сказку.

– Четыре сестры родились на свет. Первая, ни слова не вымолвив, взмахнула рукавом и укрыла землю снежным одеялом, взглядом заморозила ветки, поднесла палец к губам – засыпай, мир. Мир затих, и она была тиха. Вторая сестра нравом была своевольна и строга, но добра. От её взгляда растаял снег, пробилась трава, цветы распустились, каждый в свой черёд. Но третья сестра промчалась беззаботно, сорвав лепестки. Она была легка – только б носиться ей, в воде плескаться, наслаждаться жизнью. Угощала всех сладкими плодами, не жалея, не считая их. Но стоило плодам оказаться в руках четвёртой сестры, они тут же сморщивались, падали да в землю уходили. Такая уж она была: что в руки ни возьмёт, всё высохнет, раскрошится, истлеет. Скажешь, непутёвая? А ты с ней поговори – сколько глубины! Всё-то она знает, любого заговорит.

Олег так и застыл с чашкой на весу.

– Видишь, как оно? – Таня улыбнулась. – Так мне мама про времена года рассказывала, и я всегда думала, это просто метафора. Но как увидела наших девчонок, поняла, что она как в воду глядела: вон же они, такие и есть, если присмотреться. Только четвёртым получился у нас с тобой мальчик, потому и надо было ещё дочку, чтобы полный комплект.

Олег задумчиво кивнул, отставил кофе и взял её руки в свои. Мозолистыми от работы пальцами тронул браслеты на полных запястьях. На правой руке красовались подарки Янины из разноцветного бисера. На левой – шерстяные браслеты, неровные и потёртые: Надя плела.

– Росли девочки, – продолжила Таня, – играли и мечтали о братце. Так мама рассказывала. Попросили они летящих на юг птиц принести им брата – те и принесли весной. Только откуда родом братец, девочки не знали, а птицы передали им наказ: через двенадцать лет придётся ему вернуться в свой настоящий дом, а для этого его нужно привести к тёмному лесу. Сёстры наказ, конечно, забыли, брату не рассказали, к лесу тёмному не повели. И остался мальчик жить среди них. Жил да радовался, ни о чём не знал. Четыре года они его прятали, пока не прилетела вещая птица. Она увела брата за собой, а на сестёр наложила проклятье. Забудут они свою суть, и придётся пройти через воду и огонь в мир чёрный, страшный, а там искать и память, и брата.

Олег смотрел на жену, будто очень давно не видел её, не слышал. Будто только сейчас смог остановиться, заметить важное. Из приоткрытого окна дул прохладный утренний ветер, нёс свежесть, кружевные занавески качались ему в такт.

– Что ты об этом думаешь?

– Я не знаю, что думать.

Она опустила глаза.

– Я рассказывала им эту сказку, совсем маленьким, они не помнят.

– Так чем дело кончилось? Раз уж на то пошло…

Таня тяжело вздохнула.

– То-то и оно. Я запомнила сказку, потому что мама рассказала её в ту самую ночь. Пообещала продолжение следующим вечером. Но наутро приехала скорая, а через пару дней мамы не стало. Так же и она потеряла свою мать. И я всегда боялась…

– Не начинай.

Раньше страх, что она скоро умрёт, не давал ей покоя, а заодно и ему. Он убеждал, чтобы выбросила из головы суеверия, но разве так просто от них избавишься?

– Нет, – ответила она, – тот страх давно прошёл. Но вышло-то видишь как…

– Мы ещё не знаем, как вышло. Не теряем надежды, договорились же, да?

Теперь он её утешал. На том и держались, подставляли по очереди плечо, чтоб не упасть в пропасть отчаяния.

– Не теряем, – улыбнулась она, утирая слёзы, – ведь остались ещё сказки.

Таня не знала, верить ли собственным словам. Ночью ей казалось, что дети будут дома с рассветом – почему, неизвестно. Но макушки деревьев уже порозовели, петух прокричал несколько раз, и стало накатывать страшное: новый день станет первым днём без них.

Тук-тук.

Оба вздрогнули. Крохотный воробушек слетел в кормушку у окна, застучал клювом, выискивая зёрна. Таня и Олег засмотрелись на птицу, а та подняла голову, завертелась – то так на них посмотрит, то эдак. Вместо глаз у птицы сияли алмазы.

Дрожащими руками Таня распахнула окно.

– Всё добывать не пойми откуда, за тридевять земель бегать – ох и нелёгкая работа, неблагодарная! Гляди-ка, нос воротит! Не то ей да не так…

– Да не ворочу я нос, – Марьяна ласково улыбнулась жене лесовика. Её причитания звучали в печи ещё до того, как она появлялась, сопровождали всё её пребывание в доме и затихали понемногу, когда она снова исчезала в дымоходе. Лесовик, казалось, и не слышал вовсе супругу, а Марьяна была рада любому разговору, даже такому.

– А чего ж тогда не ешь?

– Некогда мне, – призналась Марьяна. – Всё с кружевом этим не совладаю. Как ни возьмусь, как ни расплету, оно всё в тот же узор складывается, и узел на нём. Разве тут до еды?

– Хм… А чего б и не до еды? К спеху тебе, что ли?

Марьяна не стала спорить, потому что сама не знала, к спеху ли. Часы на стене не показывали время, да и были ли часами, непонятно. Странные птицы свили гнездо под её крышей, странные запахи диких трав проникали в дом, странное марево колыхалось вместо неба. Марьяна не особо любила выходить. Она не хотела себе признаваться, но её одолевал страх: вот повернётся спиной к избе, а та исчезнет вместе с кружевом и помощниками-лесовиками, и Марьяна навсегда затеряется в страшном лесу.

Пыхтя и откашливаясь, из печи вылез лесовик. Жена тут же принялась отчитывать мужа. Марьяна снова углубилась в работу, улавливая лишь обрывки разговора:

– Дык это, я ж… ну… Загляделся, да! Когда такое повидаешь ещё, а? – оправдывался лесовик.

Он и впрямь пропадал долгое время, так что упрёки были справедливыми.

– Да врёшь ты всё! Где такое видано?! – супруга подбоченилась, не собираясь сдавать позиции.

– Видано – не видано, а я своим глазам верю: птица Гамаюн в Навьем мире! Девушку живую на спину посадил да с ней прямо в небесный океан взмыл. Потом приземлились как ни в чём не бывало, и побежала девчонка прочь через лес, бесстрашно, как по своему двору.

Сердитая жена только фыркнула, а Марьяна оторвалась от работы:

– Живая девушка?

– Верно, – лесовик повернулся к ней. – На тебя похожа, да только помладше.

– Они все похожи! – отрезала лесовая.

Марьяна почувствовала, как холодеет кровь.

– Ты только одну видел?

– Я – одну, – кивнул лесовик, – но толки среди нашего народа ходят…

Лесовая пробурчала, углубляясь в работу по дому:

– Им бы только толки разводить, до дела не охотны…

Марьяна подсела на лавку к лесовику:

– Расскажи-ка подробнее.

– Да оно-то… Неясно так… Кто говорит, Лель с Лелей танцевали, души призывали, такое представление устроили… Но среди душ была одна живая… А ещё говорят, меж русалок одна из мира Яви оказалась, не утопленница, живёхонька… Свадьбу Водяному справлять готовятся, но это уж совсем ни в какие ворота…

– Три девушки… – Марьяна свела брови.

– Получается, так, – развёл руками лесовик.

Марьяна долго молчала, а лесовик уже принялся за работу, как вдруг добавил:

– Ещё про одну разговоры ходят…

– Ещё? – удивилась Марьяна.

– Но та – другая… На ней поцелуй Мары, как бы не дочь её названная. С обоими мирами связана, в обоих жила, а кто такая – толком никто сказать не может.

Супруга лесовика только презрительно покачала головой, ставя на свежую цветастую скатерть тарелку с пирогами. Её муж достал чашки, проговорил:

– Да вот ещё парень с ней…

– Да выкладывай уж всё сразу! – Жена грохнула чайником.

– Парень тот, – деловито кивнул лесовик, – живой. Юный совсем. Но то ж слухи… А вот одну я своими глазами видел!

Марьяна чувствовала, как всё внутри сжалось в болезненно пульсирующий ком. Она не знала, что говорить и делать. Но жена лесовика, видимо, поняла больше неё.

– Ох, да ясное же дело, девица! – Она смотрела, подбоченившись, но беззлобно. – Сёстры твои да брат, да? Тебя искать пришли, выручать! А та, четвёртая, – проводница их.

Марьяна кивнула, но мыслями была уже далеко. За длинным столом в саду, летним днём, среди родных и друзей, по левую руку от жениха. Звуки и вкусы, слова и ощущения – так много всего, в хаосе, в спешке, в надеждах и планах… Что же было наваждением: здешний покой или та суетная жизнь?

Кое-что смущало, и Марьяна спросила:

– Но почему все по отдельности? Почему не вместе?

Был и другой вопрос, только его Марьяна страшилась задать даже самой себе: разве Андрей не с ними? А если нет – почему? Решил не искать её?

– А ты почему здесь одна? – резонно спросила лесовая. – Видно, потому и они. У каждого своя дорога, но все ищут тебя.

– И что же теперь делать?

– Подумать хорошенько. – Тон и выражение лица лесовой изменились, и Марьяна увидела в ней нечто большее, чем простую ворчунью. – Ты сама-то хочешь, чтоб тебя нашли?

– Я? – Марьяна удивилась – Я ведь от них не пряталась… Я… Конечно! Только б с ними всё было в порядке.

Пара заговорщицки переглянулась.

– Лады, – сказал лесовик, – хочешь, значит, найдут.

Он расставил на столе четыре чашки в красный горох и, взяв под руку супругу, скрылся с ней в печи.

Над Ксюшей огромной горой навис бурый медведь – настоящий монстр с грубой потёртой шерстью, клыкастой пастью, маленькими злыми глазами и толстыми, как брёвна, лапами. Он дико ревел, размахивал когтями перед её лицом, но не нападал. Ксюша знала: ей не убежать, зверь непременно догонит. Даже повернуться спиной было страшно, поэтому она сидела, прижавшись к стволу, еле дыша. Жёсткая кора царапала кожу, между лопаток стекал холодный пот.

«Это другой мир, – твердила она себе, – здесь всё иначе, и медведь не может быть просто медведем».

Зверь не подходил, только ревел, и это больше походило на причитания, чем на угрозу. Казалось, медведь пытается ей что-то сказать, но Ксюша не понимала что. В конце концов, он в отчаяньи махнул когтистой лапой, совсем как человек, развернулся и потопал восвояси, оставив её так же внезапно, как и напал. Ксюша ещё долго не могла в это поверить. Она сидела не шевелясь, только дышала всё громче и громче. Страх накатывал удушающей волной, отчаянно хотелось домой и чтобы всё это оказалось сном. Она зажмурилась, чтобы проснуться, и так просидела несколько минут. Кора всё ещё впивалась в кожу, мокрая и холодная футболка липла к спине.

Ксюша снова открыла глаза. Медведь давно скрылся, но оттуда, где раньше стоял лес, на неё смотрело множество глаз, пристально и неотрывно. Что им нужно? Почему не превращаются обратно в деревья?

– Чего вы от меня хотите?! Пришли со своими проблемами, а я что, за весь род в ответе?!

Ксюша замахнулась и со злостью швырнула то, что было в руке: гребень, подарок бабки Пелагеи. На секунду она пришла в ужас, что так опрометчиво избавилась от оберега. Она хотела вскочить и подобрать его, но гребень словно утонул в земле. На его месте уже пробивались ростки, их становилось всё больше, стебли росли и крепли, превращались в стволы, выпускали ветви – и высокий ельник скрыл Ксюшу от неприятной публики. Макушки деревьев врезались в мутное навье небо, послышался щебет птиц, тут и там замелькали крылья – и вот они, мелкие да звонкие, расселись по ветвям. Один воробей уселся прямо перед Ксюшей, и та увидела алмазы на месте глаз. Она присмотрелась к синицам на ветвях повыше: в их глазницах сияли сапфиры.

Ксюша встала. В паре метров от неё кружила вихрастая тропинка. Надо идти. Только вот в какую сторону? Не успела она подумать, как алмазноглазый воробей вспорхнул и понёсся вдоль тропы. Птичка вскоре скрылась из виду, а Ксюша пошла следом.

Тихо-тихо она пробиралась сквозь лес под присмотром самоцветных птиц. Когда повстречалась развилка, Ксюша уже не сомневалась, куда ей идти: синица сорвалась с ветки и указала путь. Так и пришла к небольшому дому из гладко обтёсанных брёвен. Под крышей было свито гнездо, множество птиц столпилось на карнизе. Они склоняли головы, их глаза сверкали. Резное крыльцо, белые занавески на окнах, ощущение уюта и чего-то незнакомого, но в то же время родного. Ксюша поняла, что нашла сестру.

Тягучий летний полдень, застывшее желе вместо воздуха. Бабочки если и пролетают время от времени, то лениво, с неохотой поднимают крылья. Им бы поскорее прильнуть к цветку да нежиться в бессовестной сладости. Только мухам в этом желе самое раздолье, они бросают вызов кухонным полотенцам, липким лентам, неловким ладошкам и мухобойкам.

– Отвратительно, не хочу видеть эту гадость на своей кухне! – ворчит мама.

– А лучше, чтобы твою еду ели мухи? – парирует папа. И жёлтая спираль остаётся висеть под потолком, собирая чёрные мохнатые тела. Детям нет дела, они просто принимают всё в доме таким, какое оно есть. Их не спрашивают, да и с них не спрашивают. Ковёр на стене лысеет, зато новенькая полка пахнет свежим деревом. А главное, что все вместе, на диване у этого ковра, что сырников по выходным куча, что с полки достают мёд и варенье.

Такими помнила Янина свои самые счастливые дни. И как в конце жаркого дня начинался полив, как хватали миски и вёдра и гурьбой бежали за малиной: одна ягода в рот, другая – в миску, ещё две в рот. А потом – чистить картошку на ужин.

Будь у неё с собой часы, что бы они показали? Утро или вечер? А может, вечное безвременье? В лесу пели птицы, да только будто не для её ушей. Пахло разнотравьем, да будто тоже не ей дышать. И уж точно не для её глаз создавалось небо, непохожее на земное, словно мир вывернули наизнанку. Даже мурашки на коже казались чужими, как будто это больше не её кожа, а сама она где-то выше, дальше, за границами тела.

После купания в водопаде русалки потянули Янину в её покои. Там она свернулась клубком, зарылась поглубже в мягкие водоросли и отчаянно пыталась забыть всё на свете, сжаться до маленькой точки, остаться внутри себя. Недавняя лёгкость, эйфория под волшебными струями сменилась ощущением неподъёмного груза собственного тела. Её оболочка казалась слишком грубой, а невозможность выбраться из неё угнетала. Беззаботную Янину это пугало. То, что она привыкла считать собой, оказалось лишь душной темницей, а настоящая Янина осталась там, где ниспадает поток Водопада богов…

Русалки кружили вокруг её постели, хихикали, болтали без умолку. То и дело звучало противное «избранница». Янина не желала ничего подобного слышать: с какой стати нечисть лезет в её жизнь и отношения? От этого слова и мерзкого хихиканья Водяной перестал казаться ей привлекательным. Хотелось поскорее бежать и от него, и от его зеленоволосых прислужниц.

Собрав все силы, Янина села на постели и обвела взглядом свиту. Взгляд вышел грозным, русалочье хихиканье мигом стихло.

– Я ухожу.

Одна из русалок прыснула, но тут же осеклась.

– А выхода отсюда нет, девица, – лукаво улыбнулась Василиса. Она приблизилась к самому лицу Янины и злобно прошипела: – Раз вошла в воду – не воротишься, сухой не выйдешь, берег свой не сыщешь, места себе не найдёшь, белый свет глаза твои выжжет, воздух отравой станет, свежей водой не напьёшься…

Русалки одобрительно захихикали и стали ей вторить, шипя, словно клубок змей. Янина в страхе отползла, вжалась в изголовье кровати.

– Берег свой не сыщешь,

Воздух отравой станет,

Белый свет глаза выжжет,

Сухой не выйдешь,

Свежей водой…

– Хватит! – Янина с омерзением отбросила русалочьи волосы, что задели её ноги. – Прочь!

Она увернулась от цепких рук и вскочила с постели.

– Ступайте и передайте Водяному, что я ему благодарна – и ухожу. А до вас мне дела нет.

Её голос дрогнул. Русалки пока не приближались, но продолжали шевелить губами, выговаривая слова проклятия, их рты искажались всё сильнее. Они синхронно махали руками, напоминая людей, которые не умеют плавать, а лишь стоят и гоняют волны вокруг себя. Прозрачная вода, которой можно было дышать, словно воздухом, помутнела, позеленела, водоросли потянулись к рукам и ногам, противно липли и опутывали.

От страха ни одной мысли не приходило в голову. Янина зажмурилась, ожидая, что склизкие растения вот-вот задушат её – и тогда она проснётся, ведь это всего лишь кошмарный сон…

Но она не просыпалась. Да и водоросли не душили, а русалки не приближались. Наконец, она поняла:

– Что, попугать меня решили? Вы ведь ничего не можете сделать, да? Оберег… у меня.

Последние слова она произнесла на манер Василисы, и та шикнула. Янина запустила руку в сумочку, которую всегда держала при себе, но зеркала не нашла. Всё тепло вмиг ушло из тела, кожа, наверное, приобрела зеленоватый цвет – не этого ли добивались русалки? Чтобы стала одной из них, ничем не отличимой, больше не привлекательной для Водяного. Янина прочла это в злобных ухмылках. Без зеркала она не могла позвать на помощь. Владыка вод никогда не поймёт, что учинили его прислужницы.

Только русалки не знали, что Янину охраняло не одно лишь зеркало. Она и сама не знала, просто в голову пришли слова. Янина собралась с силами, стараясь не замечать ни удушающие водоросли, ни мутную пену, застилавшую глаза, ни русалочьи оскалы.

– Обернись, луна полная, посмотри… – начала она робко и закашлялась, но недоумение на лицах нечисти придало смелости, – в глаза мои ясные.

Загляни в сердце моё чистое.

Не жажду выгоды,

Лишь своё ищу

В глубине омута.

Ночью тёмною

На дорожку ступлю —

По ухабам да к правде.

Сёстры мои верные,

Кровью родные,

Духом сплочённые,

Где они? Туда пойду.

Когда Янина открыла глаза, водоросли больше не касались её, русалки смотрели исподлобья, но не махали руками, а вода стала вновь прозрачной и неощутимой, словно воздух.

– Зеркало! – потребовала Янина. – Верните мне моё зеркало!

Осколок блеснул, отражая изумрудную мозаику стен, и поплыл от одной тонкой, цвета вытоптанной травы руки к другой, задержался в тёмно-зелёных ладонях Василисы и, наконец, перешёл к Янине. В зеркале – взгляд Водяного, добродушный, недоуменный. Искать ли в нём притворство? Он убеждал остаться, познакомиться ближе, подкупал: и Водопад богов показал, и дал набрать живой воды…

– За это тебе благодарна, – сказала Янина, будто он слышал её мысли. – Но я пришла за сестрой и намерена её вернуть. Я буду искать дорогу к ней.

Отражение в тот же миг исчезло. Янина знала, что он вот-вот придёт, и, растолкав сгрудившихся русалок, как можно скорее выплыла из комнаты. Но не успела она даже преодолеть один из коридоров подводного дворца, как её запястье перехватила крепкая рука.

– Тебе нечего делать в коридорах Нави, у горы Забвения. Там одна печаль да тишина.

В правой руке Водяной сжимал трезубец, символ власти. Может, хотел прихвастнуть, а может и запугать. Сейчас Янина сомневалась в его добрых намерениях. Русалки тоже казались простодушными, пока она была их недоумевающей гостьей.

– Но там мои сёстры, – возразила она, – и брат.

– А здесь, – Водяной вскинул трезубец, – целое водное царство. И ты можешь стать его царицей!

Ясные голубые глаза напоминали о летнем небе – увидит ли она его когда-нибудь, если сейчас спустится ниже, в самую Навь?

– А ведь я могу и не пустить…

Его светлая борода была заплетена в тонкую косу и закреплена медной заколкой с выбитым узором. Янина видела такой на папиных изделиях. Коловрат. Папины руки, вырезающие по дереву, мамин голос, её колыбельные и лицо древнего водяного владыки слились вдруг в единую картину, где всё неуловимо, искусно связано.

– Нет, – Янина покачала головой. – То есть, да, можешь. Но от этого счастья никому не будет… И веселья не будет. А ведь вам здесь, в водном царстве, его не хватает.

Она знала, что может пожалеть о своих словах, но всё же добавила:

– Если отпустишь меня и укажешь путь, Водяной… Кто знает, может, я и вернусь…

Он нахмурил брови. Посмотрел пронзительно и сурово, а потом крепко сжал запястье и потащил – всё быстрей и быстрей, по коридорам, вниз, на глубину. Вода обтекала кожу, напоминая, что здесь можно захлебнуться, утонуть. Янина делала вдох и надолго задерживала дыхание.

В коридорах под дворцом мозаика облупилась, драгоценные камни сплошь покрывали водоросли, пахло гнилью, темнота сгустилась. Янину тащили в самую чёрную морскую бездну. Образы из детства стучались всё настойчивее, выпрыгивали из сундука памяти резные фигурки, сказки и колыбельные, петух на крыше, снова сказки… Одна из них, странная, запомнилась обрывками, будто о чём-то важном, будто о них самих. Остановиться бы, отдышаться и подумать, но рука, не человеческая, будто каменная, сжимала и тянула, тянула вниз. Или?..

Вверх. Словно на аттракционе, сердце опустилось, а потом стремительно рвануло к горлу, мир сделал несколько оборотов вокруг своей оси. Они не меняли направления, но становилось всё светлее, а затем показалась поверхность.

– Думала, я запру тебя в какой-нибудь темнице, да? – спросил Водяной, когда они вынырнули. Янина не сразу расслышала вопрос. Она была занята тем, что собирала себя по кусочкам после стремительного подъёма и вида «неба», которое оказалось ничем иным как ещё одним океаном, с огромными китами и рыбами.

– Что? Н-нет, я не…

– Да, так ты и думала, – заключил Водяной, – а я, признаюсь, хотел. Но какая разница, будешь ты сидеть в темнице или скитаться по миру Нави? В конце концов ты поймёшь, что лучше моего дворца не сыскать.

Он хмурил густые брови, а Янина силилась подобрать нужные слова.

– Я…

И тут Водяной притянул её к себе и крепко, до боли поцеловал. Она и охнуть не успела, как он уже скрылся под водой, а Янина осталась посреди озера. По одну руку чёрная скала прорезала небесный свод, по другую – плотно прижались друг к другу деревья. Лес смотрел неприветливо.

– Куда же… Куда мне теперь?

Мимо неё проплывала огромная утка: клюв у неё был каменный, перья шёлковые, а вместо глаз – изумруды. Янина в изумлении смотрела на необычную птицу, пока не поняла, что нужно бы её догнать. Дело оказалось нелёгким. Сколько она ни старалась, утка держалась на том же расстоянии, только поблёскивала изумрудным глазом, следя за девушкой.

– Уточка! – взмолилась Янина. – Возьми на спину, довези до берега! Иначе мне не доплыть.

Птица чудом услышала, остановилась и подставила крыло, помогая влезть на спину. Затем так же неспешно поплыла к берегу, в сторону леса. «Значит, туда мне и надо», – подумала Янина, прижавшись к птичьей шее. Утка покачивалась на воде, убаюкивая. Янине показалось, что она слышит песню. Голос был нежный, звонкий, как прохладное утро.

– Там, где солнца свет,

Там, где в травах сок,

Довелось тебе

Повстречать свой рок.

Воды мутные,

Скалы грозные,

Не сойдут с пути

Сёстры мои.

– Кто ты? – удивлённо спросила Янина, когда поняла, что руки обвивают вовсе не утиную шею, а человеческую. Золотые волосы девушки-птицы были заплетены во множество кос, лоб украшен серебряной тиарой, щёки румяны, как рассвет, и только тело не изменилось – шёлк крыльев ласкал кожу.

– Сёстры верные,

Тропы древние,

Тропы древние,

Позабытые…

Как по ним ведут

Птицы вещие.

Как они поют,

Сбыться тому.

– Сбыться тому, – повторила Янина, заворожённо глядя на приближающийся берег: там расступался лес, открывая тропу.

Утро было или вечер, Янина не знала. В лесу пели птицы, да только будто не для её ушей. Пахло разнотравьем, да будто тоже не ей дышать. И уж точно не для её глаз создавалось небо, непохожее на земное, словно мир вывернули наизнанку. И только у небольшого деревянного дома она почувствовала себя цельной, ощутила жизнь всем телом, вспомнила прошлое всем сердцем. Радость охватила Янину, ведь она пришла к старшей сестре.

Дверь скрипнула трижды. Занавеска вылетела в окно, наслаждаясь свободой, потом, словно затосковав, вернулась и надулась парусом, чтобы через минуту вылететь снова. Пузатые чашки в красный горох важно встречали гостей, а гостьи смущённо стояли посреди комнаты, разглядывали друг друга, распахнув глаза до боли и блестящей влаги, словно это помогало заглянуть в самое естество и понять, что же изменилось.

Они знали имена друг друга, но и только. Да и знали ли? Какие прозвища они получали в детских забавах? Из каких глубин памяти доставали игры, считалки, присказки? Под пуховыми одеялами они скрывали лица, в кукольных домах прятали таланты, в догонялках бежали от страхов, а за книжными полками искали новые миры. Делали домашние задания так, будто каждое откроет новый секрет, новый этап, – и разочаровывались, не находя того, что нельзя объяснить уравнением, формулой или грамматическим правилом. Росток интуиции, неиспользованной и высмеянной, увядал с каждым новым днём рождения. Чтобы спасти себя, интуиция стала крошечным зерном, нарастила твёрдую скорлупу и спряталась на чердаке, куда безлунными ночами, оставляя свой вечный пост, заглядывал деревянный петух. Кажется, он долго раздумывал, но однажды выудил зерно неуклюжим клювом, вынес под звёздное небо и кинул в разрыхлённую землю. Там оно и проросло. Ствол оказался крепок, ветвистые корни росли не вниз, а вверх. Так перевернулся мир, и уже в нём, перевёрнутом, четыре сестры встретились вновь.

– Ну вот, – первой заговорила Надя, – мы взяли и нашли её.

Марьяна молча распахнула объятья, и младшие сёстры кинулись к ней. Слезами и нервным смехом вылились все страхи: осталась ли собой? узнает ли? примет ли? Прозрачный тюль больше не бежал на волю, а кукушка произнесла пару довольных «ку-ку». Надя взглянула на часы: вместо цифр – непонятные руны, стрелок и вовсе нет. Она обхватила старшую сестру за талию и долго не отпускала, боясь, что та снова исчезнет.

– Марьяна!.. Это же ты, правда? С тобой всё хорошо?

– Кажется, да, – улыбалась Марьяна. – Но что-то изменилось. Да вы на себя посмотрите!.. Как добрались? Как решились на такое?

– Пелагея Ивановна подсобила, – проворчала Ксюша, утирая слёзы радости, – ещё до того, как ты пропала, между прочим…

– Знала она всё, – прищурилась Янина. Надя ухмыльнулась.

Они стали говорить наперебой:

– Птица Сирин пела у реки…

– И мы рылись в каких-то записях бабки Пелагеи…

– А потом чертили руны!

– Да, и кружились у костра, и Сварожич нам загадки загадывал…

Детали той кутерьмы не укладывались в голове, путались и забывались.

Марьяна смотрела то на одну сестру, то на другую. Когда рассказали, как зашли в воду вслед за необычной Дивьей, все разом притихли. Повисла тяжёлая тишина.

– Ну, чего мы стоим? Садитесь же! – Марьяна указала на стол, накрытый на четверых. – Здесь живут чудные лесовики. Они приготовили чай и ушли, чтобы нам не мешать. Кстати, это они вас отыскали и указали дорогу. Уж не знаю, как, но когда я узнала, что вы спустились за мной в мир Нави, и захотела скорее вас увидеть в целости и сохранности, они всё устроили.

– Ах вот оно что! – Ксюша села, поджав под себя ногу. – То-то птички меня вывели, да и медведь сам отвадился…

– Медведь?! – ужаснулась Янина.– Так, давайте по порядку о том, кого куда забросило, а? Кажется, у всех нас есть по сумасшедшей истории…

– Согласна, – отозвалась Ксюша, – только пусть сначала Марьяна расскажет, куда её че… ну, понесло, в общем. Это из-за неё мы непонятно где, вообще-то…

– И непонятно когда, – поддержала Надя, кивнув на странные часы.

Янина налила себе чаю из заварника и уже собиралась отхлебнуть, но Ксюша удержала её руку.

– Что? – возмутилась Янина. – Я замёрзла!

– Ты всегда замёрзшая и мокрая в последнее время, – усмехнулась Ксюша. – Только с чаем и пирогом надо осторожнее, это ведь не нашего мира еда – может и привязать навечно… Марьяна, ты здесь что-то ела, что-то пила?

– Да, – ответила Марьяна, – но жена лесовика ворчит, что ради меня достаёт угощения из дальней дали. Думаю, это чтобы я оставалась связана с миром живых и могла в него вернуться… Не знаю, как у них выходит. Я не задумывалась в начале, будто в тумане была, а теперь уже поздно. Остаётся только верить лесовикам.

– Тогда выпьем чаю, – Янина оттолкнула Ксюшину руку. Отведя глаза от сестёр, Надя сглотнула тяжёлый ком. Ксюша сперва поджала губы, но в конце концов не выстояла против аромата трав.

– Я ушла по своей воле, – начала Марьяна, отвечая на невысказанный вопрос, – но куда шла, не знала. Вообще не понимала, что происходит. Не то чтобы сейчас я понимаю больше… Но вас очень рада видеть. Всё началось с Пелагеи Ивановны…

– Пелагея, – перебила Надя. – Ох, я… дождусь своей очереди. Вы всё о ней узнаете.

Ксюша подняла бровь, но Надя показала, как закрывает рот на замок, и уставилась на Марьяну.

– Она дала мне заклинание и указания к нему. То ли из любопытства, то ли хотелось прикоснуться к неизведанному – в общем, я его прочитала. А потом забыла, ничего же не произошло… Меня отпустило, я выкинула дурацкие мысли из головы – до тех пор, пока на свадьбе не захотелось сбежать… Ох, девочки, не осуждайте! Я не от Андрея бежала, просто было такое ощущение… Помните, когда с моря едешь домой на поезде? Для тебя каникулы уже кончились, ты в душном купе, а море – там, плещется, и другие в нём купаются, а ты думаешь: ну чего так рано?

– Да, могла бы ещё повстречаться с другими, – выпалила Янина.

– Да я не об этом совсем. Говорю же, что-то тянуло прочь от реального мира. Замужество сделало бы меня очень… земной. Внутри всё взбунтовалось, и тогда я просто ушла в себя. Даже не поняла, что Мара была реальностью, что я на самом деле пошла за ней, что пещера, где оживают камни и показывают жизни, тоже на самом деле… Вы там были?

– Да! – отозвалась Надя, а Ксюша и Янина покачали головами. – Мы попали туда с Лёшей и Дивьей.

– А где Лёша, кстати? – спросила Ксюша, с ужасом осознав, что у неё, вообще-то, есть брат. Взглянув на сестёр, она прочитала в их лицах то же смятение: все они забыли о Лёше.

– Он… – Надя попыталась вспомнить. – Мы долго втроём бродили по пещере, когда потеряли вас, потом нашли дверь, но я задержалась, потому что дурацкое кольцо стало меня душить. Дверь захлопнулась у меня перед носом, они вдвоём оказались там, а я осталась в пещере…

– Кольцо? – переспросила Марьяна, и Надя протянула ей руку с перстнем, на котором тяжелел Бел-горюч камень. – Сколько силы в этом камне!.. Он же весит больше тебя. В плане… энергии.

– Ух ты, какие вещи стала говорить, – изумилась Янина.

– Чувствовать стала, – улыбнулась Марьяна, – чувствовать энергию каждой секунды. Хоть вы и правы, здесь не ясно, где секунда, а где час. Но и это получается как-то чувствовать. Будто каждое дуновение, каждый шорох имеет смысл и своё место. Когда всё замирает, как в этом доме, время становится осязаемым. И дел никаких нет – лишь одно, бессрочное и нелёгкое…

Марьяна отпила из кружки, сёстры ждали, и она продолжила:

– Мара оставила меня одну, и я так же, как Надя, увидела дверь в пещере и вошла в неё. Попала в невероятную комнату, где Доля и Недоля прядут кружево судьбы. За пару дней до свадьбы Лёшка спрашивал, с какой стати в моей комнате стоит прялка… А я и не думала о ней. Только теперь понимаю, как давно, оказывается, связана с этой… темой. Доля и Недоля назвали меня своей помощницей и вручили кружево, на котором завязался лишний узелок. Я должна его распутать. Вот и сижу за этим кружевом, а узел завязывается вновь и вновь. Но за работой я становлюсь другой – будто рекой, и лесом, и рыбами, и цветами… Словами не объяснишь.

– И не надо, – кивнула Ксюша, – кажется, мы всё понимаем теперь.

– О да, – выдохнула Надя, а потом спросила Ксюшу: – Куда вы-то с Яниной пропали?

– Мы с Яниной? Я и не знала, что Янина тоже… Я поранила ногу, упала в воду, и меня понесло течение. Оказалась на поляне, встретила Лелю и её брата…

Она будто закашлялась, глотнула чаю.

– Брата Леля. Там, на поляне… Девчонки, мы здесь неспроста. Вся наша семья, все судьбы – всё будто открылось, вышло на поверхность. Моя кровь пролилась на необычной поляне, и они пришли на зов… Они хотят, чтобы мы изменили судьбу рода, понимаете? Это кружево, Марьяна… Ты говоришь, кружево судьбы… А что, если нашей судьбы?

– Так и есть, – кивнула Марьяна, и Янина с Надей одновременно стукнули чашками о стол.

– Я многое услышала, но мало запомнила, – продолжала Ксюша. – Они выходили из деревьев, наши предки, были повсюду и так много говорили!.. Кажется, я бы осталась среди них, если б не гребень…

– Гребень? – переспросила Марьяна.

– Оберег, что дала Пелагея. Наде – кольцо, Янине – зеркало, Лёше – кулон, мне – гребень. А тебе отдали заколку из бирюзы, помнишь? Тоже от неё.

Марьяна провела рукой по волосам, которые давно не заплетала.

– Наверное, выпала в лесу…

– Я кинула гребень на землю, – продолжила Ксюша, – и он вырос лесом. А там – птицы с глазами из драгоценных камней, они и привели меня сюда. Но до этого на меня чуть не напал медведь, огромный и злой! Уж не знаю, почему, но он просто ушёл прочь…

– Может, и не медведь вовсе? – предположила Янина. – Оборотень какой?

Ксюша пожала плечами, по лицу Марьяны скользнула тень, а Надя пихнула локтем Янину:

– Эй, ты расскажи лучше, что с тобой приключилось.

И Янина, жуя, рассказала о русалках, Водяном и водопаде богов.

– …Водяной со мной… э-э… попрощался и оставил посреди озера. Приплыла вещая птица Алконост, только в виде утки, и довезла меня до берега.

– Ого! – воскликнула Надя. – Ещё одна птица?

– И она пела? – спросила Ксюша. Глаза Марьяны тоже загорелись любопытством – как и от рассказов о птицах Гамаюн и Сирин, как и от собственных воспоминаний о Маре и сёстрах-рукодельницах. Она заслушивалась рассказами сестёр, словно они собрались за столом в летней кухне поболтать в свободную минутку, обменяться девичьими переживаниями.

– Она вестница новой зари. – От воспоминаний о прекрасной птице-деве, похожей на смелую амазонку, на лице Янины заиграла восторженная улыбка. – Алконост поёт о сотворении мира, о мировом яйце, что разделилось на небо и землю. Странно, совсем недавно я взяла яйцо из курятника, ответ на ту загадку… А кажется, будто прошло сто лет и мир разделился ещё раз, совсем по-новому. А в конце ему суждено вновь свернуться в золотое яйцо… Сами слова никак не вспомню…

Янина стала что-то нашёптывать, а Ксюша тем временем заметила:

– Ох, Янина, вот так всегда с тобой: видишь одни наслаждения…

– Ага, озлобленные русалки – то ещё наслаждение, – возразила Янина, отчаявшись вспомнить песню.

– Да это так, – поддержала Ксюшу Марьяна, – чтобы встреча с Водяным была приятнее.

Все засмеялись.

– Надя бы запомнила, а у меня способностей к стихам нет, – поскромничала Янина, умолчав о заклинании, которым отпугнула русалок.

– Да ладно, – улыбнулась Надя. – А я зато с птицей Гамаюн поднялась к самому небесному океану, к китам, которые поглощают сверкающих рыб…

Она по-царски откинулась на спинку стула, наслаждаясь реакцией сестёр. Когда те потребовали продолжения, рассказала о приключениях у Пелагеи, в знакомом им доме, только «с другой стороны», опуская неприятные подробности.

– В общем, девочки… – Надя набрала воздуха в грудь: то, что она собиралась сообщить, было поинтереснее небесных китов. – Она наша родная прабабка. Нет, прапрабабка. Вот.

– То есть?.. – не поняла Янина.

– То есть мама маминой бабушки по материнской линии. Мама же говорила: прабабушка выросла в нашей деревне, но её увезли маленькой, потому что произошёл несчастный случай… А потом в тот дом они с папой вернулись, перестроили его. Но был ещё дом, где жила прабабкина сестра. Прапрабабкина, то есть. У той не было детей. Короче, вы поняли?

– Смутно… – пробормотала Ксюша. – Я, кажется, видела ту сестру среди духов предков. Она говорила о детях… Что с ней случилось?

– Не знаю, – ответила Надя. – Просто умерла, наверное. А вот наша бабка Пелагея живёт в её доме. Живёт в двух мирах, потому что однажды совершила обряд. Мы с Лёшей его видели в камне. Наша прабабушка, совсем маленькая, держала в руках куклу Милу. Помнишь её, Ксюш?

Ксюша кивнула, а Марьяна спросила:

– И как ты до всего этого дошла?

– Пока крупу перебирала, – ответила Надя, – всё думала, кто кем кому приходится. Что Пелагея из нашего рода, догадалась ещё в пещере, да и Лёша смекнул, но я тогда подумала: не может быть.

– Но… Это… Ничего себе! – Янина запустила руку в волосы. Как они, оказывается, спутались, да и водоросли вплелись – точь-в-точь русалочьи космы!

– В смысле, как так?.. Она живёт с нами рядом, а мы не знаем… А мама, интересно, знает?

– Не думаю, – ответила Марьяна, – иначе рассказала бы. Хотя… от такой истории могла нас оберегать.

– А я слышала, – вмешалась Ксюша, – что мама ходила к ней, когда только замуж вышла, когда нас ещё не было. Вот не помню, от кого слышала и по какому поводу ходила. Вроде речь шла о целительстве, с чем-то Пелагея маме тогда помогла…

– Ну, могла ходить как к знахарке и не знать, что она родственница, – предположила Янина.

Надя пожала плечами, а Ксюша сказала:

– Погодите, выходит бабка своих правнуков подтолкнула спуститься в мир Нави. Не удивлюсь тогда, что если мама и знала, то оберегала нас от неё.

– Может, – кивнула Янина. – Но в чём смысл-то? В плане… Что вообще происходит?

– А тебе птица Алконост об этом не спела? – нервно усмехнулась Ксюша. – А то мировое яйцо, творение и разрушение… Лучше б сказала, что мы тут делаем.

Янина закрыла глаза и повторила:

– Довелось тебе повстречать свой рок… Не сойдут с пути сёстры мои… Так она пела.

– А, ну тогда всё ясно, – заключила Надя.

– А ещё, где же наш Лёша, девочки? – с тревогой напомнила Марьяна. – Говорите, Дивья та была проводницей? Так почему не довела его? Он ведь один с ней остался…

– Потому и нет его здесь, – зло отрезала Надя. – Куда-то не туда она его довела, разве не ясно?

– Унесли братца гуси-лебеди… – прошептала Ксюша и встряхнула головой, изумившись собственным словам.

– Так нам его теперь, что ли, искать? – удивилась Янина.

– А не в том ли и смысл? – прищурилась Марьяна. – Помните сказку, которую нам мама рассказывала? Четыре сестры…

– Одна холодна, – бодро продолжила Надя, – вторая своенравна, третья легкомысленна, а у четвёртой в руках всё в прах превращается… Как же, помню. Прятали брата, но место его было в тёмном мире. Туда и вернулся, как срок пришёл.

– Так что же это?.. – Янина понизила голос. – Всё не так, как нам казалось?

Марьяна покачала головой, и руки сами потянулись к кружеву, которое стало для неё якорем в обители покоя и безопасности.

Тёмный бархат расстелился по небу, заиграл в лунном свете оттенками синего, фиолетового. Раскрылись крылья, сопротивляясь воздуху, блеснули острые когти. Вещая птица села на ветвь над водой и наклонилась к реке. Тёмные воды отразили бледный лоб, украшенный золотой тиарой, румяные щёки и губы цвета спелой рябины. Бусы тяжёлой гроздью тянули вниз, вот уже с одной бусиной заигралось течение…

Птица нырнула в омут, а там, на глубине бездны снова взмахнула огромными крыльями. Её сапфировый взгляд встретился с чёрным и бездумным китовым. Ловко проскользнув меж стаек мерцающих рыб, которые беззаботно стремились в огромную пасть, птица вырвалась из океана. Наконец, вдохнула любимый запах лесных трав – нетронутый, без примеси сладко-горячего духа жизни, которым была пропитана Явь. В Нави запахи, звуки, цвета только зарождались, наслаждались самими собой, не смешивались друг с другом. Каждый – отдельный мир, который потом попадёт в Явь и растворится в глупой суете, но зато станет для горячих сердец вестником цветения и увядания, любви и разлуки, вялой сытости и утренней свежести. Ох, и заиграла улыбка на печальном лице Сирин, когда поняла, что не слыхать в лесу ни звука чужеродного, ни духа живого… Как слились четыре девицы с непроявленной темнотой, срослись с корнями своими глубокими! Непросты девицы, ох непросты.

Стальные когти обхватили крепкую ветвь, ряды бус улеглись на округлой груди. Собрала птица все знаки, паутинками плывущие от листа к листу, все приметы будущего, невидимые простому глазу. Собрала и запела:

– Ой, как высыхали да поутру

Слёзы горькие,

Ой, как забывало да тужбу

Сердце стойкое.

Дурманили травы, в лесной тиши

Скрыто вечное.

Ой, как босая да по траве

Шла беспечная.

В подол льняной

Цветы собирала,

Тело младое

В ручье омывала,

Отвар варила,

Семь дней ждала.

Дверь не отворила

В ночь тёмную.

Ой, как поутру

Да ожила.

Голос растворился в ветвях, рассеялся над травой – рассеялась и сама птица. Сколько силы несла песнь, столько и она теряла. С каждой песней умирала птица, отдавая себя всю. Но по законам, не ею придуманным, всякий раз с мучительным усилием возрождалась вновь. А затем, расправив крылья, взлетала, чтобы собрать по крупицам, песчинкам, отблескам новую песнь.

Случился тот миг тишины, когда каждая уже сказала, что хотела, а новые слова пока не нашлись. Сёстры погрузились в свои мысли на пару мгновений, но скоро заметили, что тишина смыкается вокруг них слишком плотно – ни шороха, ни стука, ни скрипа. По телу разлился жар предчувствия, сердце сжалось. Тогда и окутала их сонным маревом песнь птицы Сирин. Когда она стихла и вернулись звуки леса, на губах остался привкус неизбывной тоски.

– Она, – еле слышно произнесла Надя, – снова пела для нас.

– Как будто в мире нет ни солнца, ни летних дней, – поёжилась Янина, – такое у меня впечатление от её голоса.

– А мне он кажется прекраснее всего на свете, – призналась Марьяна.

– Не удивительно, – усмехнулась Янина.

– А слова-то расслышали? – встревожилась Ксюша. – А то я снова ничего не могу вспомнить.

Три сестры посмотрели на Надю, и та, прикрыв глаза, воспроизвела песню слово в слово.

– Круто, что ты у нас есть, – заключила Янина, – только вот понятнее ни капли не стало.

Они молчали. Разгадывать ли каждое слово или пытаться понять общий смысл послания? В какой путь снова отправляться? Иль ждать чего? Говори не говори, гадай не гадай – всё одно ответа не найдёшь.

Птица Сирин улетела, и небесный океан прорвался, разразился молниями, вылился дождём. Ливень в лесу барабанил звонко, размывал очертания, стирал тропы. Ливень принёс облегчение. Вот тебе и готовый ответ: никуда не уйдёшь, сиди да жди, смотри на струи, словно стрелы, пронзающие почву. Сёстры свернулись в клубок, укутались, прижались друг к другу на большой кровати с вырезанными в изголовье солнцем и луной, что слились воедино.

– Темнеет, – сказала Надя, – ночь настаёт… Это значит, прошёл день? В нашем мире тоже?

– Что родители думают, интересно? – вздохнула Ксюша.

– И представить страшно… – прошептала Янина.

– Постарайтесь уснуть, – Марьяна поправила одеяло, под которым они уместились вчетвером. – Нужно отдохнуть.

– Как тут уснёшь? – зевнула Надя. – Я за Лёшку переживаю. Наверное, это и есть взрослая жизнь, когда постоянно за кого-то переживаешь? Так всегда теперь будет?

– Слушайте, а может… – Янина боялась, что её снова сочтут легкомысленной, но всё же сказала: – Может, они это… ну… вместе? Ну, вы поняли.

– А ты переживала, что он не найдёт себе девушку, – напомнила Ксюша. – А Лёшка просто искал лесную царицу со звёздами в волосах и взглядом, затуманенным тысячелетиями.

– На него похоже, – тепло улыбнулась Марьяна.

– И от этого я волнуюсь не меньше, – пробурчала Надя. – Она мне совсем не нравится…

– Ревнуешь?

В голосе Ксюши вроде не было издёвки, но Надю всё же кольнуло. Хотелось съязвить в ответ, но тут она вспомнила, как грызла обида, когда в пещере Лёша и Дивья вдруг заинтересовались друг другом, а её выкинули из разговора. Да, она ревновала! Лёша был не просто братом, а лучшим другом – но зачем ему теперь сестра, если он влюбился?..

– Ай, люлень да люлень… – запела Марьяна, не дожидаясь продолжения спора. То была колыбельная, которую мама пела им зимними вечерами.

– По горам идёт олень.

На рогах он дрёму носит…

Янина подхватила, потом присоединились и Ксюша с Надей:

– В каждый дом её заносит.

В люльку дрёму он кладёт

Тихо песенку поёт.

– Я раньше думала, – прошептала Надя, потому что темнота создана для шёпота, – что дрёма – это дерево такое. Представляла оленя, у которого из головы дерево растёт…

Вместо ответа ласковая рука погладила её волосы. Мурлыкнув почти как кошка, младшая сестра вмиг уснула. Ксюша с Яниной тоже притихли. Одна Марьяна так и не сомкнула глаз. Сердце то заполнялось до краёв теплом и нежностью к сёстрам, то сжималось в ледяных тисках страха.

Ночь стояла непроглядная, тяжёлая, будто вместе со светом пропало и пространство, и воздух. Звуки все знакомы: то мышь пробежит, то сова ухнет… Но вот послышался треск. Затихло, потом снова затрещало. Словно кто-то, не привыкший к темноте, пробирался через лес. За дверью задышали громко и хрипло. Марьяна застыла. Страх пронзил множеством острых иголок.

Это точно медведь, о котором говорила Ксюша: дышит тяжело, ступает неуклюже, валежником хрустит, разгоняет мышей да ночных птиц.

Ну, вроде унялся. Марьяна думала, как быть, а медведь молчал. Уснул? Казалось, целую вечность она не решалась пошевелиться. Когда, наконец, размяла затёкшие руки и ноги, накатило странное спокойствие: будто всё хорошо и она в безопасности. Край одеяла ласкал щёку, мысли стали уплывать, по глади сонного океана кораблями заскользили образы. Так же чудно было засыпать под фильмы, которые Андрей с напряжением смотрел, а ей бы только пригреться под боком. На экране кто-то кого-то ищет, находит, потом теряет и снова ищет… Но ей не интересно, она хочет спать на плече у Андрея, держать его за руку, крутить серебряное кольцо…

Тук-тук-тук – кто-то из младших стучится или мама.

Марьяна резко села, проснувшись. Нет, она не дома, не смотрит фильм с Андреем. А стучались по-настоящему? Сёстры все рядом, крепко спят. Марьяна тряхнула головой, сгоняя сон, потом, медленно выдохнув, встала и пошла к двери. Вышла на крыльцо, вытолкнув страх за дверь, пристально вгляделась в ночь. Никого не было: медведь всё-таки ушёл. Только рыбы и киты плыли по небу. Зрелище завораживало, и Марьяна долго не могла отвести глаз.

Она всё думала и думала, пока макушки деревьев не стали различимы в лучах солнца, проникающего даже в самые тёмные глубины. Марьяна зевнула и тут увидела, как блеснуло серебром на ступеньке, у самых ног. Она подняла и долго рассматривала свою заколку, ту самую, потерянную, с цветами из бирюзы. Вдруг захотелось вовсю расхохотаться – необычное, злое желание, за которое даже стало стыдно.

– Ой! – послышалось из кухни. Это Надя увидела жену лесовика, которая обычно принималась хлопотать (хотя дел, собственно, не было) в предутренний час. В ответ младшая сестра получила неразборчивый поток ворчания, но только весело рассмеялась, и угрюмая женщина неожиданно поддержала её. Значит, Надя лесовой понравилась.

– Да знамо куда – к ручью! Там прямо с горы Забвения вода течёт, её-то вам и надо.

Когда Марьяна вошла, Надя с медным кувшином в руках слушала указания.

– Что ты делаешь?

– Иду к ручью, – ответила Надя так, словно в обычный день собралась в булочную, – за водой для обряда.

– Какого ещё обряда? – спросила сонная Янина, оглядывая комнату. Каждый угол украшали резные узоры: цветы, лебеди, руны – глаз не оторвать.

– Птица Сирин пела, помните? – Надя привычно закатила глаза. Это значило, что она полна сил и рвения, а Янина задаёт глупые вопросы. – Я спросила Агафью, она подтвердила, что это про обряд.

– Кого спросила? – удивилась Марьяна и ощутила на себе укоризненный взгляд лесовой. Ей стало ужасно стыдно, что она никогда не интересовалась именами лесовиков, которые во всём ей помогали. Но ведь и они величали её не иначе как девицей.

– Агафья говорит, – продолжала Надя, – для начала нужно всем умыться водой, которая течёт с горы Забвения.

– Страшно звучит, – Янина покосилась на маленькую помощницу. – А вдруг мы всё забудем?

Агафья презрительно фыркнула:

– Было бы, что забывать, девица, было бы, что… А вот вспомнить не помешает! Вода поможет отбросить лишнее и вспомнить самую суть.

– Ну, хорошо, – вмешалась Ксюша, – умоемся этой водой, а дальше что? Там и про травы, и про дверь…

Дальше пришлось выслушать, что они задают слишком много вопросов, а надо бы просто брать кувшин да идти по воду. И Надя пошла.

Давно у неё не было такого хорошего настроения. Она пританцовывала в пути, напевала прилипчивые строки про кружево, сорвала диковинный фиолетовый цветок с серебристыми прожилками на хрустальных лепестках, вплела его в косу и любовалась тем, как в каштановых волосах играют аквамариновые отблески неба.

«Не так уж страшно в мире Нави», – подумала Надя.

Рассвет превратил лес в произведение искусства. Каждая травинка застыла, словно стеклянная копия самой себя, листья налились изумрудным цветом и тоже будто окаменели. Живой ли, мёртвый этот лес, или вообще за гранью понимания?..

Непроявленный.

Только сейчас Надя начала осознавать значение этого слова: тропы, которые в буквальном смысле ведут, и ужасающая густая тьма, и головокружительный аромат трав, и застывшее хрустальное молчание.

Шум воды подсказал, что босые ноги вели её в верном направлении. Ручей оказался невероятно прозрачным, только бурлила у камней белая пена. Вода текла медленно-медленно, как ни в одной реке мира Яви течь не могла. Надя склонилась над ручьём.

– Эй, с ума сошла?!

Её схватили под мышки и оттащили в сторону. Надя вытаращилась на того, кто так бесцеремонно на неё набросился. От удивления она не могла ни возмутиться, ни испугаться.

– И представить не мог такого изощрённого способа покончить с собой! – воскликнул её «спаситель». – Попасть живой в мир Нави, чтобы здесь окунуться в забвение и слиться на веки вечные с потоком памяти… Дурь полная. Меня, кстати, Мир зовут. А ты кто, безумная путница?

– Надя…

– Надя. Надя, ты, верно, хочешь набрать воды из ручья, но не знаешь, что ступать в него нельзя. Нужно изловчиться и наполнить кувшин так, чтобы по возможности вообще не коснуться воды.

– А то что?

– А то унесёт. Идём, я помогу.

Уже когда кувшин был полон, а Мир попрощался и скрылся в лесу, Надя всё стояла у ручья, не понимая, как допустила, чтобы незнакомец держал её за талию, пока она наклонялась всё ниже к воде. Кто вообще этот не пойми откуда взявшийся парень с насмешливым прищуром и мягким тягучим голосом? Всё произошло так быстро – а может, вообще не произошло, лишь привиделось? Сердце колотилось неистово, пока она бежала со всех ног обратно, боясь не найти дом, снова потерять сестёр. Как вообще решилась пойти одна? И правда ведь безумная. Она не оглядывалась: воображение рисовало, что за ней по пятам следует ещё кто-нибудь несуществующий. Лес, утренний, хрустальный, прекрасный, – это лес мира мёртвых, на минуточку.

Непроявленный.

Не разбирая дороги, Надя налетела на Янину, которая сидела на коленях и что-то выискивала в траве в паре метров от дома.

– Что-то случилось?

– У-у, – Надя покачала головой, – нет. Ничего не случилось. Вот, воды принесла. А ты что делаешь?

– Собираю семена, – ответила Янина, бережно наклоняя хрустальные бутоны и ссыпая в чашу янтарно-жёлтую крупу. – Если не думать о том, что нас занесло в мир смерти, можно просто бесконечно любоваться, правда ведь?

Надя кивнула, вспомнив прищуренный взгляд. Нет, о Мире она тоже не расскажет, потому что его наверняка не существует.

Уже в доме, где младшие сёстры поставили на стол кувшин с водой и чашу с семенами, Марьяна, не отрываясь от рукоделия, рассказала, что каждое утро лес становится вот таким, будто всё в нём из камня и хрусталя. Днём он почти настоящий – и листья, и цветы, только травы дурманят. А с наступлением темноты кажется, что всё вокруг сгущается и в то же время плывёт, меняется местами, меняет формы.

– А где Ксюша? – спросила Надя.

Ксюше Агафья вручила кусок воска, медные рюмки и моток верёвки. Лесовик, которого, как оказалось, звали Антипом, ловко и умело, несмотря на свой рост, соорудил за домом подвесной котёл и развёл костёр. Ксюша, вытирая пот со лба, аккуратно разливала горячий воск по формам.

– Нужно было догадаться, что руны и загадки – только начало, – заключила Янина, – как первый класс в школе. Агафья, а что с семенами-то делать?

– Ясно что, – фыркнула лесовая. – Отвар варить. Водой сначала сами умойтесь, на оставшейся сварите отвар. Потом ему дней пять надо настояться, не меньше. А вы пока венки сплетёте, трав да камней наберёте. Как будет готово, зажжёте свечи, расставите камни, заклинание произнесёте, весь род созовёте, род по крупицам знание соберёт, вам передаст, очистится в огне и воде – вот и делу конец. А там уж отправитесь восвояси – или нет. Как решите.

Девушки стояли как вкопанные. Агафья оторвалась от веника, которому всё это рассказывала, и упёрла руку в бок:

– Ну, чего таращитесь? Так всегда делается, я только наблюдаю. Вот разве что вы попались – ничегошеньки не знаете, а обычно уже готовыми идут. Ладно, нам пора.

Вскоре оба лесовика скрылись в печи.

– У-ух, – выдохнула Янина, – значит, план всё-таки есть.

– И связан с нашим родом, как я и говорила, – сказала Ксюша. – Вот зачем мы здесь. Прабабка нас привела, чтобы за весь род провели какой-то обряд…

Послышалась птичья возня под крышей, ветер донёс сладкие ароматы, возвещая конец хрустального утра. Марьяна, Ксюша, Янина и Надя умылись ледяной водой из кувшина – лишь несколько капель упали в траву, остальное оставили для отвара. Вернувшись в дом, заняли руки приготовлением чая, головы – мыслями, а сердца – волнительным предчувствием. Неужели настолько важное дело предстоит им четверым? Встречаясь взглядами, они понимали, что всё недосказанное уже сказано, а что не понято – сердце знает и чувствует. Марьяна за семь дней должна справиться с кружевом, Ксюша – разобраться с цветами и травами для отвара, Янина – сплести венки. А вот Надя поняла, что ей предстоит вспомнить те самые строки.

– Пелагея ведь дала вам заклинание? – спросила Марьяна. В два глотка допив сладко-терпкий чай, она тут же вернулась к прялке, словно это был капризный младенец.

– Для обряда? – переспросила Янина. – Нет, такого не было.

– Вот и я думаю, не было, – кивнула Ксюша. – Может, мы его ещё услышим? От вещих птиц, например…

– Не услышим, – хмуро сказала Надя. – Было. Только я его где-то выронила, а запомнить не успела, всего раз прочитала.

– Да тебе и этого обычно достаточно, – подбодрила её Ксюша, но Надя покачала головой.

– А ты уверена, что это именно то заклинание? – спросила Янина.

– Уверена. – Надя встала и ушла в угол разглядывать узоры и скрывать блеснувшие слёзы. – Это было оно. И я всё испортила, я вообще много чего испортила.

Она уже была готова рассказать про то, какой выбор сделала в доме Пелагеи, но подошла Марьяна и обняла её за плечи.

– Ну что ты! Ты же такая умница, Надюш, а расстраиваешься из-за глупостей.

– Девочки? – в голосе Янины тоже послышалась печаль. – Я всё думаю: а что, если мы останемся здесь навсегда, забудем свет солнца, станем такими же духами, каких видела Ксюша? И родители нас больше не увидят. Или ещё что похуже случится. Ведь сколько здесь нечисти, злого, страшного…

На последней фразе она уже всхлипывала.

– Эй, ты чего? Ты уже дала отпор русалкам! – напомнила Ксюша. – Лично я рядом с тобой не боюсь даже медведей!

От этих слов вдруг расплакалась Марьяна, и остальные даже не знали, как её утешить, – просто смотрели, пока старшая сестра не утёрла, наконец, лицо полотенцем, что оказалось под рукой.

– Осталось и мне разреветься, – подытожила Ксюша, – сейчас придумаю повод. Так, мне тоже очень страшно. Но от этого не плачется. А, вот… Я целовалась с самим Лелем. Но тут тоже плакать не хочется, скорее…

– Что?! – Надя и Янина округлили глаза. Марьяна, всхлипнув, улыбнулась.

– Правда? – Янина смотрела недоверчиво. – Или ты нас специально дуришь?

– Правда, – ухмыльнулась Ксюша, – и предпочла бы провести время с ним, чем с вами, ревущими.

Вчетвером они расхохотались так, что к их дому никакая нечисть бы не подступилась. Зато из печи вывалилась Агафья. Жена лесовика бросила на лавку свёрток, в котором сёстры обнаружили расшитые платья. Они тут же сменили свою потрёпанную одежду на обновки. Умывание водой из ручья, крепкий чай, слёзы и смех, а потом новые наряды – и сёстры будто родились заново. Появилось столько сил, что казалось, взмахни рукой – и небесный океан прольётся. К платьям прилагался и список трав для обряда, но где Агафья всё это взяла и по чьему велению, так и осталось загадкой.

Ветер носится над горой Забвения, не помня, куда ему лететь, кружит неистово, рвёт капюшон с головы Мары, треплет серебряные волосы. Жива стоит напротив: в алом платье, рукава до пола, косы оплетают голову очельем. Вместе с ветром танцуют и вещие птицы: Сирин строгая, Гамаюн с весёлым нравом, Алконост гордая. А Рарог спит пока. Внутри горы плетётся кружево.

– Люблю этот лес, Мара, – говорит Жива. – Жаль, могу только издали смотреть. Знаю, что если войду – разрушится колдовство, дурман трав станет живительной росой, чёрные ночи разгорятся тысячей светляков.

– Не ходи, Жива, – отвечает Мара, – дай ночи положенное время, дай темноте и дурману своё место.

– А что Чернобог удумал? – спрашивает Жива.

– Пути Чернобога не разгадать, – отвечает Мара. – Покидает одну обитель, идёт в другую. Ничего с собой не берёт, не глянет даже на роскошные убранства. Гостем его быть – честь великая. Всё лишнее в его доме оставишь, выйдешь без груза.

– Без груза иль с сердцем пустым? – качает головой Жива.

Мара смотрит вдаль, машет птицам, ученицам своим улыбается грустно, да только те не видят.

– Ты ведь сердца залечиваешь, Жива, – говорит она. – Всё тебе принадлежит, всё по-твоему будет в мире Явьем.

– Всё по-моему, потому что я всему рада, – улыбается Жива. – Ну, пусть плетётся кружево, ни к чему отвлекать рукодельниц.

И уносит Мару птица Сирин, и уносит Живу Алконост. Да только шепчет Жива на ухо вещей птице, и птица опускается к самому лесу. Жива проводит рукой по верхушкам елей, золотит солнечным светом, взмахивает рукавом – самоцветы сыплет. Взмывают они с птицей Алконост и мчатся, светлые да счастливые, в самую Правь. Только Гамаюн не спешит за ними, всё кружит над чащей.

– В жизни не отличу горечавку от шалфея, – проворчала Янина, когда они вышли собирать цветы по списку.

– Я думала, горечавка – это птичка такая, – призналась Надя.

– Ты очень много думаешь, – раздражённо сказала Ксюша. Стоя посреди живописной поляны, она пыталась вспомнить все названия. – Гвоздика, алтей, турнера – это такие жёлтенькие, вы их точно не знаете, потом шлемник…

Янина прыснула.

– Что смешного? Шлемник фиолетовый. Как горечавка, только цветы маленькие и гроздьями вдоль стебелька, – объяснила Ксюша. – Потом солодка, гибискус… Ну, и горечавка. Семь цветов, только эти.

– Интересно, почему именно они? – спросила Янина.

У Нади, как обычно, появилась догадка:

– Ой, а вдруг это связано с планетами?

– Давайте просто соберём цветы, – отрезала Ксюша. – Их ещё высушить надо.

– Взялась за организацию, – шепнула Янина Наде и добавила громче: – Свадьбу-то тоже ты организовывала…

– Если б только я, а то ещё и прабабка вмешалась, – парировала Ксюша. Втроём они зашагали по густым и сочным травам, собирая цветы, которых здесь росло немыслимое множество. В привычном для них мире изобилие заключалось в вещах, зачастую ненужных и некрасивых.

– Ксюш, ну расскажи подробнее про Леля, – умоляла Янина.

– Чего ты хочешь? – отмахивалась Ксюша. – Это было мимолётно, между одной странной встречей с душами предков и следующей.

– То есть он просто поцеловал тебя – и всё? Вы даже не общались?

– Вот пристала. Ладно. Мы будто бы давно общались, весной, в лесу… Через ветер, через цветы. Поэтому я так хорошо их знаю. Это давняя влюблённость. Понимаешь?

– Нет, – призналась Янина.

– Да он же один из богов, – встряла Надя. – Вот это твоя турнера? А это алтей, верно?

– Да, – Ксюша умело срезала цветы.

– И что с того, что из богов? – Янина сосредоточилась на гибискусе, но темы менять не собиралась.

– А то, что он из мира Прави, который нам не постичь! Мы не осязаем его, можем только ощутить через тонкую красоту, – объяснила Надя. – Так что и поцелуй был тоже ненастоящий, правда ведь?

– Да нет, – Ксюша улыбнулась, – вполне такой настоящий. Всё, отстаньте. Ты, Янина, лучше сама расскажи, как в водопаде купалась.

– Водопад… – мечтательно протянула Янина. – На самом деле он опасен. Выводит тебя на такие мысли, светлые-светлые, всё становится ясным, лёгким… И тело будто растворяется, будто его совсем нет. А потом уходишь оттуда, и всё, что было привычным, кажется таким… Не знаю, как сказать. Грубым? Неприятным? Такая тоска берёт…

– Знаю, о чём ты, – уже серьёзно сказала Ксюша.

Они замолчали, но надолго Нади не хватило:

– Так, а Водяной?

– Что Водяной?

– Ну… Он какой? И вообще, он чуть не невестой тебя считает, а ты что об этом думаешь?

– Я? – Янина задумалась, а потом выдала: – А я знаю теперь, куда со свадьбы бежать, если что!

Когда отсмеялись, добавила:

– Если серьёзно, он, конечно, страшно сильный и страшно добрый. Ну, что красавчик, вы и сами в курсе, но он же… Ему лет столько, сколько этому миру. Мне не по себе. Или даже не так. Я не верю. Не верю, что могу с ним быть. Поэтому даже и не думаю особо. Вот.

Ксюша кивнула понимающе, а Надя пожала плечами. Она давно поняла, что в вопросах отношений сильно отстала: это была единственная тема, по которой ей нечего было сказать.

Небо над их головами давно застыло, рыбы сомкнули глаза, а киты казались огромными глыбами серебра. Когда эти глыбы снова ожили, а пёстрые стайки поплыли, разгоняя мутную воду, корзины уже были наполнены, и сёстры молча – кажется, всё обсудили и устали – вернулись в дом, к которому уже немного привыкли.

Вечером делали свечи, вспоминали былое и думали, где же искать Лёшу, а ночью Марьяна не проспала и часа, как раздался знакомый треск за окном. В этот раз она не ждала – сразу укуталась в тёплую шаль и ступила за порог.

– Что же случилось с тобой, любимый?.. – спросила она непроглядную тьму.

Он притаился: голос застал его врасплох.

– Выйди, пожалуйста. Я не испугаюсь.

Тишина. Только когда она попросила во второй раз, он шагнул к ней из темноты. Марьяна оказалась готовой меньше, чем ожидала. Захотелось сбежать и спрятаться, но однажды она уже сбежала – и вот что из этого вышло. А ведь он её муж.

Она хотела назвать его по имени, но не смогла. Погладила грубую шерсть, тяжёлая лапа легла ей на голову, прижала к медвежьей груди. Марьяна не боялась, что он причинит вред, больше – что увидит мольбу в звериных глазах. Но когда поняла, что он пришёл не за помощью, успокоилась. Он здесь, а выход найдёт сам – как смог сам, несмотря ни на что, найти её.

Они долго простояли так, не шевелясь, удивляясь и понемногу принимая произошедшее, а потом Марьяна вернулась в постель и впервые сладко и счастливо уснула. Не рассказывать сёстрам, не просить лесовиков о помощи – так она решила сразу, как только поняла, что за медведь повстречался Ксюше.

Утром Агафья явилась с кистью и краской и принялась подновлять узоры на стенах, да так разошлась, что влезла на несколько стульев и стала рисовать новые вензеля и пару уточек. Надя пристала к ней с просьбой обучить её росписи.

– Да нет у меня времени! Ну ладно, давай быстро. Вот, мазок отсюда…

Марьяна покачала головой: только ради Нади лесовая это дело затеяла, но ни за что не признается.

Ксюша с серьёзным видом осматривала подсыхающие цветы – успеют ли к сроку? Янина решила прогуляться.

– Эй, ты же не в деревне, – напомнила ей Ксюша. – Ты в мире Нави, здесь нельзя просто так гулять.

– Почему?

– Потому что… – Ксюша задумалась. – Потому что здесь надо кого-то искать, или от кого-то бежать, или что-то преодолевать. Вот.

– Вечно ты усложняешь жизнь, – бросила ей Янина. – Ни одна вещая птица о таком не пела.

Не дожидаясь ответа, она распахнула дверь и вышла, а вместо неё явился тяжёлый сладкий запах, от которого комната тут же поплыла.

– Не нравится мне это, – тряся головой и сгоняя дурман, пробормотала Ксюша. Марьяна лишь взглянула на лесовика, свесившего ноги с лавки, и тот сразу спрыгнул:

– Я прослежу.

– Почему они нам так безоговорочно помогают? – удивлённо спросила Ксюша, когда Антип вышел и засеменил следом за Яниной.

– Думаю, – тихо ответила Марьяна, – у них такое предназначение. Просто живут здесь и, что могут, делают для тех, кто попадает к ним в гости. Чтут высшие силы, занимаются простыми делами и живут себе вот так веками.

– У них бы всем поучиться, – вздохнула Ксюша, наблюдая, как Надя под надзором Агафьи выводит лепестки. – Так ты считаешь, мы здесь не одни такие?

– Уверена, что нет, – ответила Марьяна. – Лес безграничен, у рукодельниц множество помощниц, только им ни к чему пересекаться, ведь за другим пришли. Но знаешь, я их чувствую, каждую ушедшую из мира Яви – кто с трепетом, осторожно, а кто резко, словно кинувшись в холодные морские волны. Каждую, севшую за тайную работу, за плетение кружева судьбы. Они все здесь, работают без всякой уверенности, что выйдет ладно, что душа найдёт ответы, а рука не дрогнет, доплетёт до конца.

– И что тёмный омут не поглотит их во время страшной ночи перед обрядом, – вмешалась Агафья.

– Какой ещё ночи? – испугалась Ксюша.

– Не знаю ничего, – опомнилась жена лесовика. – Я-то там не была. И не спрашивайте, ничего не скажу.

– Я не боюсь, – отозвалась Надя, – ведь мы вместе.

Янина вернулась только к вечеру, когда все уже начали волноваться. Оказалось, дурман усыпил её на поляне, а лесовик сидел и ждал, оберегая девушку от опасностей.

– Видите, всё со мной хорошо, – весело сказала растрёпанная сестра. – А это вам.

Узелок из её рук упал на стол, раскрылся и рассыпался янтарём.

Вскоре под крышей зашумели птицы, закричали птенцы, а за окном маленький клубок перьев полетел вниз, но в последний миг раскрыл крылья, забил ими торопливо и удержался в воздухе, стрельнув гордо алмазным глазом.

– Как это чудесно, – выдохнула Янина. – Птенец думал, что упадёт, но мы же знали, что удержится, природа у него такая. Мы знали, а он нет.

Надя вместе с сёстрами выглянула в окно. Ей показалось на миг, что с ветви слетела птица Гамаюн – но ведь Гамаюн сказал, ему здесь не место. Ещё одно видение. «Интересно, как выглядит его обитель?» – задумалась Надя, пытаясь вообразить Правь или, как её называют, Ирий. Если Навь настолько многообразна, что говорить о высшем мире?

Тяжёлый осколок аметиста ловил мерцание небесных рыб, которое ночной лес поглощал, как голодный зверь. Марьяна погладила неровности камня, прижала его к груди. Представила, как неуклюжие звериные лапы осторожно, чтобы не разбудить сестёр грохотом, ставят необычный подарок на крыльцо. Она тут же отбросила этот образ, заменив хоть и лживым, но более приятным: вот Андрей присаживается у двери, верхние пуговицы белой рубашки расстёгнуты; он откидывает чёлку со лба, ставит камень, проводит по нему тонкими пальцами – на безымянном золотое кольцо, ухмыляется довольно одним уголком рта, на щеке ямочка.

Густая, вязкая ночь снаружи. Никто не увидит и не узнает, если она снимет маску, если признается себе: «Приходи на моё крыльцо, приходи зверем – пусть будет страшно приблизиться, пусть будет неясно, где ты настоящий, а где колдовство, где я настоящая, а где колдовство. Я не невеста в белом платье, я множество историй и шрамов, нажитых за столетия. Давай посмотрим друг на друга и выйдем, взявшись за руки, такими, какие мы есть на самом деле, что бы это ни означало». Чувства бились в груди неистово, словно птица, жаждущая свободы. Только слёзы выпустят её наружу.

Послышался шорох, взорвался и рассыпался искрами в сердце. От темноты отделился силуэт – тонкий, хрупкий, в чёрном плаще, волосы струятся до самых пят. Не её она ожидала увидеть.

– Мара…

– Ш-ш, – она приложила палец к губам. – Преобразилась ты, девица.

Марьяна не знала, что ответить хозяйке навьих земель, а потому поклонилась. Мара смотрела словно сквозь. Какой же юной она казалась! Только волосы серебрились от прожитых веков. Она вынула из-под плаща и протянула Марьяне обыкновенный крючок для вязания. Марьяна хотела было взять, но в последний миг опустила руку.

– Это поможет распутать кружево и сплести по-новому, – сказала Мара.

Марьяна молчала. Ждала.

– Преобразилась ты, девица, – повторила Мара. – Не отказывайся от помощи. Просьба моя проста: не тревожить дочь мою, распутать судьбу парнишки, напоить его из ручья Забвения и увести прочь.

– Я… – Марьяна не могла поверить, что у неё достанет смелости отказать царице смерти, но всё же отступила. – Я сплету кружево сама.

– Думаешь, успеешь к сроку?

– Успею.

– Ты, верно, не понимаешь, что тогда вам вовек не вернуться домой по-настоящему, до конца. Он станет нитью, к тёмному миру всех вас привяжет. Захотите забыть – не выйдет, он напомнит.

– Не для того я здесь, чтобы забыть, прекрасная Мара, – ответила Марьяна, – а для того, чтобы вспомнить.

Глаза Мары посветлели, став почти фиолетовыми, словно отразили аметист Марьяны, алые губы тронула улыбка. Она развернулась, махнув плащом, и, уже слившись наполовину с темнотой, бросила:

– Не верь миру Нави до конца, но переживи тёмную ночь, встреть предков. Я горда за тебя, но тебе держать ответ.

Слышно было только, как вязальный крючок бесполезной палкой полетел в траву, а затем всё стихло.

– Держать ответ. Да как всегда, – усмехнулась Марьяна и в обнимку с аметистом вернулась в дом.

Там она зажгла свечу и взялась за кружево. Взглянула на него по-новому – на этот странный, стянутый в некрасивый узел узор. И как раньше не замечала? Марьяна не распутала – растерзала нити.

А вдруг то, что казалось изъяном, на самом деле основа всего? Несовершенное, кривое, неправильное, даже стыдное начало. Если всё вышло не так, как хотелось? Если плохо от сделанного или несделанного, сказанного или несказанного? Души рода говорили с Ксюшей об ошибках, о незаконченных делах, непонятых истинах. Да и Марьяна видела в пещере Памяти сплошное несовершенство: как рушится почти каждое начинание, как люди сами творят такое, чего не хотят, не ждут от себя. Сколько всего увидела – так и не смогла уложить в голове то неуловимое, что не исчезает со смертью…

Взять изъян за основу. Увидеть, что он не изъян, а природа – уникальная, по-своему совершенная. Не пытаться вписать её в узор, но создать узор вокруг неё. Виток за витком сплетётся кружево по-новому, и судьбы их пойдут своей дорогой, дикой, нехоженой. Но что же случилось в роду, что нить вьётся всё чернее да чернее? Красива нить, словно звёзды сияют в узоре, – но откуда? Что? Вот белая проглянула, лёгкая да пушистая, плести её легче, уставшим пальцам отрада. Окончено кружево, всё как есть, без прикрас.

Наутро Ксюша обнаружила старшую сестру спящей на стуле, кружево лежало на коленях. Она укрыла Марьяну шалью, а сама взяла рукоделье, помчалась с ним в спальню и прыгнула на кровать, разбудив Янину и Надю.

– Смотрите! Она это сделала!

Сёстры вертели работу, ощупывали, любовались, не находя изъянов.

– Но оно совсем другое, – произнесла Надя недоверчиво. – Доля и Недоля ведь наказали…

– Исправить кружево, – закончила Марьяна. Возгласы сестёр разбудили её, и она пришла в спальню, чтобы упасть на кровать и сладко потянуться. – Этот узел – его основа, а не изъян, просто нужно было переделать узор.

– Столько чёрного… – протянула Надя, – и белый. Почему чёрный и белый?

– Выйдет солнце – появятся другие цвета, – сонно пробормотала Марьяна.

– Знаешь, Марьян, – вдохновенно произнесла Янина, нависнув над сестрой, – ты всегда была последним человеком, кого я назвала бы дерзкой. Ошибалась, очень ошибалась.

Агафья наотрез отказалась нести работу Доле и Недоле, поэтому вручила кружево мужу и, не желая слушать отговорок, отправила к рукодельницам. Сама же целый день до звона в ушах причитала, что переиначивать человеческими руками прекрасную работу Доли – немыслимо.

Антип вернулся под вечер и торжественно, выпятив грудь, объявил:

– Сердце Доли спокойно. Кружево исправлено, как она того и хотела. Доля и Недоля долго любовались, хвалили, что необычно и очень красиво.

Агафья вмиг замолчала и насупилась, расстроенная, что отказалась сама идти к мастерицам и пропустила все похвалы. А сёстры так обрадовались, что полночи не могли уснуть – всё вспоминали детство, дом, школу, обсуждали парней и девчонок из такого далёкого, но уже чуть ближе, мира.

Лёжа в темноте, Надя слышала, как легко скрипнула дверь, как подкрались к кровати осторожные шаги. Холодные ступни коснулись её ноги, она замычала и повернулась на другой бок, притворяясь, что спит. Марьяна выходила из дому каждую ночь. Что она там делала, в темноте? Расскажет, если спросить?

Сама Надя не могла спать: мысли об утерянном заклинании доводили её до горячки. Стоило ей забыться, и строки крутились в голове, мучили, никак не складываясь. Скоро они с сёстрами приготовят отвар, разложат цветы и камни. Останется только заклинание, а его нет. Ждать ли помощи вещих птиц, если оно уже было под носом да пропало куда-то? Она потеряла его.

Марьяна уже крепко спала, и можно было незаметно выбраться из-под одеяла. Хрустальная роса сияла на изумрудных листьях, и от этой красоты хотелось встать на самые носочки, подпрыгивать и кружиться. В который раз Надя подивилась тому, что мир тьмы и смерти настолько красив. Почему, спустившись на самую глубину, находишь столько цветов, хотя ожидаешь лишь темноту?

В том и суть, наверное, чтобы спуститься да рассмотреть.

Ноги сами привели к ручью Забвения. Глаза против воли искали среди ветвей один силуэт. Надя убеждала себя, что не было никакого Мира, что ей всё почудилось, а пришла она вспоминать заклинание – но о заклинании совсем не думалось. Лучше уж идти назад. Когда она уже шагала прочь, её окликнул знакомый голос:

– Снова за водой пришла?

– Ага, – ответила Надя машинально.

– А кувшин где? – прищурился Мир. – Или меня искала?

Она вспыхнула.

– Я… Пытаюсь кое-что вспомнить…

– У ручья Забвения.

– Я пойду, – Надя вдруг захотела поскорее к сёстрам, греть ноги и пить чай.

Берилловый лист сорвался с ветки, динь! – стукнулся о землю. В этом каменном царстве, среди застывших хрустальных капель и ручья, который тёк будто в замедленной съёмке, живой, земной, в джинсах и потрёпанной футболке Мир казался лишним, нелепым. Особенно с колчаном, полным стрел, за спиной и луком в руке. Теперь Надя не сомневалась: на такой бредовый образ способно только её воображение.

– Ты знаешь, что был один лучник, который мог попасть стрелой в глаз небесной рыбе, глядя на её отражение в воде? – спросил вдруг Мир.

– Что?..

– Я очень хотел этому научиться, как только увидел небо в мире Нави. Странно, как же тот лучник из нашего мира смог подстрелить небесную рыбу? Ведь тогда мир бы перевернулся вверх ногами, а отражение оказалось наверху…

– Что?

Надя чувствовала себя глупо, она вообще не понимала, о чём и зачем он говорит.

– Идём, покажу.

Она повиновалась было, но почти сразу остановилась:

– Подожди, какая рыба? Какой глаз? Зачем стрелять в рыбу? Даже если ты можешь – зачем?

Мир пожал плечами, с грустью посмотрел на воду:

– Прольётся дождь и смоет колдовство, которое сотворилось недавно.

– А рыба?

– Что рыба? – не понял Мир.

– Рыба же погибнет! Больно ей точно будет.

– Да они же и так гибнут. И снова возрождаются.

– Я всё равно не понимаю. – Надя всё больше удивлялась тому, что стоит здесь и говорит о рыбах. – Зачем стрелять? Зачем ты мне всё это рассказываешь? И… кто ты такой?

– Ты не заколдована? – вместо ответа спросил он.

– Нет, – Надя покачала головой, хотя уже ни в чём не была уверена.

– Тогда и правда нет смысла стрелять. Ну, до новой встречи.

– Я спросила, кто ты такой! – полетело вдогонку, но повисло в воздухе без ответа.

Целый день Надя была как в тумане: куда ни сядет, чем ни займётся – всё ей неприятно. Думать о заклинании не могла. Такого странного разговора в её жизни ещё не было. Это же полная чушь! Того парня в джинсах и с луком просто не могло быть, а значит, она сошла с ума. Может, она вообще всё придумала? Прямо всё-всё! Вот оно, хорошее, логичное объяснение. Надя наблюдала за Агафьей, вполовину меньше человеческого роста, что ворчала, хлопоча на кухне, и ей хотелось отмахнуться от видения, проснуться, наконец. И плакать.

– Надь, что-то произошло? – участливо спросила Марьяна.

Растрёпанная голова только ниже склонилась над засушенными цветами, пальцы перекладывали их в платок. Перетереть и сделать отвар, дать настояться, как и отвару из янтарных семян. Всего пара дней осталась, вот только до чего? Обряд, предки – но почему и зачем? Она бросила цветы и ушла в спальню, укрылась одеялом с головой и думала о тягучем голосе, скучала по Лёше, но ещё больше – по родителям и дому. Никто её не трогал, только Ксюша поправила одеяло, когда Надя уже спала.

К шестой ночи сёстры уже почти не разговаривали. Звенящее утро хотелось проспать, дурманящий день просидеть у окна, а ночью снова спрятаться под одеяло. Ксюша нарвала свежих цветов и поставила в большую вазу с водой, чтобы Янина наплела венков. Надя насобирала камней, которых было полно в утреннем лесу, пока те не превратились к обеду в цветы да ягоды. Она делала это нехотя, вздрагивая от звона падающих листьев, держась подальше от ручья. Придя в дом, высыпала под лавку гору агата, турмалина, бирюзы, аметиста и прочего так, будто принесла булыжники. Если раньше Надя восхищалась красотой мира Нави, то теперь возненавидела её. Никогда ещё так остро не желала умчаться отсюда прочь.

– Я тоже больше не могу, – сказала Янина, угадав настроение младшей сестры, – но мы скоро вернёмся домой, я чувствую.

Надя посмотрела зло, выкрикнула:

– Нет дома! Его нет и никогда не будет! Нас больше нет!

И кинулась в слезах на кровать. Никто не стал её утешать: сил на это уже не было. Они не находили себе места бесконечным вечером. Скорее бы ночь!

Ночь перед обрядом началась так тихо, что любое сказанное слово обрывалось, стакан воды оставался нетронутым, пламя свечей не колыхалось. Холод и сырость заставляли сжиматься до боли в мышцах. Казалось, пространство давит, лишает воздуха.

– Мне так страшно, – простонала Янина и удивилась собственному голосу, который словно отразился о мягкие стены. – Будто мы…

– Погребены, – мрачно закончила за неё Надя. Она всё же вернулась к сёстрам, но сидела, держа прямо у носа перо вещей птицы, не сводя с него глаз. В тусклом свете её лисьи черты казались ещё острее.

– Держитесь, – твёрдо сказала Марьяна, – это последняя ночь. Только она – и всё.

– Здесь ничему нельзя верить, – напомнила Ксюша.

– Я, кажется, задыхаюсь… – Янине слова сестёр не помогали. Её кидало из жара в холод и обратно.

– Ты же дышала под водой, – напомнила Марьяна.

Янина попыталась взять себя в руки, как в водном царстве, но даже среди русалок было не настолько страшно. Тогда, по крайней мере, что-то происходило. А в эту ночь словно всё кончилось. Отрезаны от мира, забыты в безвременье – может, и правда уже мертвы, просто ещё не поняли? Сами ступили на порог, сами заперли себя, лишили свободы – и ради чего?

Свечей хватало с избытком – когда почти догорали одни, дрожащие руки зажигали следующие. Ксюша ждала, что случится нечто ужасное. Поначалу она боялась зверя или стихии, но сейчас была даже рада им. Что угодно, только не эта тишина. От неё тошнило, сдавливало горло, даже сделать глоток воды было противно, до странности неестественно.

– Я хочу выглянуть в окно, – вдруг сказала Янина.

Ксюша могла остановить её, но не стала: её и саму тянуло посмотреть наружу, зацепиться хоть за что-то.

Янина отдёрнула занавеску, распахнула створки и высунула руку. Рука зачерпнула чёрной земли. Земля сыпалась на пол сквозь пальцы, и пару мгновений они наблюдали за этим остекленевшими взглядами. Первой опомнилась Янина. Она с криком отскочила от окна, за ней вскрикнула и Ксюша. Надя завизжала неистово, Марьяна бросилась к ней, чтобы успокоить, но та оттолкнула, сжала голову руками и повалилась на пол. Марьяна тоже упала да так и осталась сидеть на полу. Ксюша сжалась на стуле. Янина в недоумении смотрела на измазанную ладонь.

– Там… – хриплым шёпотом произнесла Ксюша и указала в угол. По узорам, которые пару дней назад выводила Надя под руководством лесовой, вязко стекала чёрная смола. На другой стороне комнаты, за печью, куда не доставал свет, смола добралась уже до пола.

– Дивья, – прошептала Надя, не шевелясь, следя за липкими потёками. – Как в легенде про неё… Как забавно.

Она уже проклинала тот летний день, когда пошла к бревну слушать сказки. И Лёшу, который к этим сказкам отнёсся так легкомысленно. И Марьяну, которая затянула их всех сюда.

– Мы должны бороться. – Ксюша без особой решимости встала, пошатнувшись, взяла полотенце. Она попробовала оттереть смолу, но очень скоро полотенце безнадёжно испортилось и толку от него стало мало. Марьяна оторвала кусок платья и оттёрла им небольшой участок. Ксюша и Янина последовали её примеру. Надя с трудом встала и тоже стала помогать.

Оттереть хоть немного, не дать мерзкой смоле спуститься ниже! Вот уже и узор виден – но снова чернеет, словно и не было ярких красок. Ещё чуть-чуть – красный утиный клюв проглянул, но его тут же поглотила липкая чернота. Вода в вазе почернела, цветы рассыпались в прах, смола наполнила чашки в красный горох и пузатый чайник, нырнула в печной проход, растеклась по лавке, залила пол…

– Ай! – вскрикнула Янина, нечаянно ступив в смолу, и принялась оттирать ногу.

Свечи догорали, перо мерцало еле-еле, словно и у него не хватало сил противостоять страшной ночи. В глухой ватной темноте они до последнего боролись с отравой, но в конце концов сдались. Медленно пришло осознание: выхода нет. Нет и ничего вокруг. А то, что пока существуют они сами, – ошибка, абсурдная, но поправимая. Они сидели на полу, вжавшись лбами в колени, не смотрели друг на друга, не приближались, ждали удушья, спасительного забытья.

Густая, осязаемая тьма пробралась в их дом и сомкнулась стеной.

Шестой виток. Обряд

Яблоня разрослась, дикая и неухоженная, скрывая окна от посторонних глаз. Тропинка аккуратной дугой огибала дом Пелагеи: Таня тоже протаптывала её своими ногами, всегда обходя дом стороной. Только однажды заходила, уж больше двадцати лет прошло. Получила тогда наставления да целебный отвар – и то, и другое горькое, вязкое. А сейчас снова в отчаяньи взялась за холодную ручку калитки.

Утренний туман стелился по траве, влажный воздух расползался по коже мурашками. Поёжившись, она толкнула калитку, прошла по заросшей сорняками дорожке, поднялась на порог. Постучала трижды. Подождав, постучала ещё, громче. Уже собралась было уходить, как услышала, наконец, шаркающие шаги и застыла.

Пелагея вышла, кутаясь в телогрейку. Ноги обуты в резиновые тапки поверх шерстяных носков, на голове – чёрный платок в красных маках, которыми уже полакомилась моль. Кожа рук напоминала древесную кору, дрожащие пальцы вцепились в клюку, которая будто была их продолжением.

Пелагея полуслепо вглядывалась в гостью, не узнавая. И чего от неё можно хотеть? Она, поди, уже ничего не помнит и не понимает. Тане почему-то стало жаль и её, и того, что тропинка заросла сорняками. Отправить бы сюда всех пятерых – мигом порядок во дворе навели. Если бы знали. Если бы были дома.

– Они пропали, – от волнения Таня забыла приветствия и сразу перешла к делу. – Все пятеро. Вы что-то знаете об этом? Знаете, где они?

Она говорила громко: прабабка наверняка плохо слышала, смотрела непонимающе.

– Вы к этому причастны, не делайте вид, что не понимаете. Знаете же, что я чувствую!

Вместо ответа Пелагея развернулась и зашаркала в дом. На ходу махнула рукой – мол, следуй за мной. Таня вошла, попав в облако старушечьего запаха, который ненавидела и которого боялась. Неужели так когда-нибудь запахнет и в её доме? Да – если дети не вернутся, если никогда не приведут в дом внуков.

Сердце до боли сжалось: здесь ничего не изменилось. Только ещё сильнее обветшало, растрепалось, по-старчески загрустило. В углу стоял всё тот же огромный сундук, которому Таня подивилась в свой первый визит. Пелагея подошла к нему, хотела поднять тяжёлую крышку, но схватилась за спину. Таня тут же кинулась помогать.

В сундуке на самом верху лежало кружево тонкой, искусной работы. В узоре, как живые, сплетались травы да птицы, цвета насыщенные – одним словом, глаз не оторвать.

– Марьяны твоей работа.

Таня вздрогнула, услышав имя дочери. Смысл дошёл позже. Она и сама, как зачарованная, плела шаль, а потом будто кто забрал у неё работу прямо из рук. Было то в самом деле или приснилось, но наутро шаль исчезла. Выходит, не зря стояла прялка в комнате Марьяны – судьбой её стала. Вот только в каких неведомых краях сидела за работой её старшая дочь?

Следом за кружевом Пелагея достала из сундука блюдце, тяжёлое, со щербинками по краю, с паутинкой трещин в середине. Пустила по кайме яблоко, и оно закрутилось, сверкая румяными боками. Откуда только взялось такое, не сезон ведь ещё… На блюдце заиграло изображение: поросший травой лес, следы босых ног на влажной тропе, меж деревьев – ручей, медленный, точно в нём густая слюда вместо воды. А над тем ручьём – две волшебные девы с крыльями вместо рук: одна темна и бледна, у другой взгляд воинственный, волосы заплетены в мелкие косы.

– Грядущее показывает, – сказала Пелагея о блюдце, – да не всегда то, чего ждём…

Птицы вглядывались в небо – к ним уже слетала третья: крылья словно радуга, щёки румяны. Уцепилась огромными когтями за ветку и тоже посмотрела наверх. Там, в небесной мути, сверкнула огненная вспышка. Это пылали огнём крылья четвёртой птицы: лик её словно из золота, брови как языки пламени, во взгляде чернота. Вспыхнул лес, и в огне исчезло всё.

Пламя вырывалось из блюдца, и Таня отшатнулась в испуге, но огонь уже погас. Только в трещинах ещё теплилось, словно в остывающих жилах вулкана.

– Видишь, не всё нам ясно да не всё открыто, – сказала прабабка. – Но они поймут и справятся. Не на смерть их послала, а на испытание, уж придётся мне поверить, а им – довериться. Ты не печалься. Ступай и жди.

Чуть моложе звучал теперь её голос, и Таня вдруг поняла: уйма сил уходила у этой женщины, чтобы оставаться в мире Явьем, живом, ведь давно уже ему не принадлежала. А всё затем, чтобы указать неведомые пути своим правнукам, чья связь с миром вещих птиц ещё не угасла.

– Им я доверяю, – ответила Таня. – А верить ли вам?.. Знаю, какое колдовство вы творили. Отвары ваши памяти лишали, жизни неначатые обрывали… Не перечислить всего.

– Делала лишь то, что просили, внучка, – ответила Пелагея низким голосом. – Никого не принуждала. Что дар мне такой достался – я ли тому виной? Но цена уплачена, нету за мной долга. Ты вон живёшь, здоровая да красивая, дети твои новую судьбу плетут. Всё хорошо будет.

Она вышла, не оборачиваясь. За калиткой дышалось чуть легче, солнце припекало, растекалось теплом по хмурому лицу, плавило ледяной камень в душе. Дома она пошла прямиком к курятнику, вытащила из-под наседки три свежих яйца, в летней кухне разбила их над миской – с хрустом, подняв высоко и наблюдая, как выплёскивается вязкая жидкость. Она всегда так делала, когда была в хорошем настроении. Потом выскребла из банки творог, весь без остатка, чуть посолила, всыпала сахар и стала тщательно перемешивать, что-то напевая себе под нос.

Чернобог сидел на троне, прикрыв глаза. Неумолимая сила вилась коконом вокруг него, высушивая, истощая – кто пожелает себе такой судьбы? Проклятье, а не сила. Воздух вокруг него замирал, вода, что он пил, никогда больше не утоляла ничьей жажды, а там, где он ступал, сухими трещинами шла земля. Всё живое тянулось в его обитель, как в воронку, и здесь корчилось от боли, распадалось на части, теряя себя. А как покидал Чернобог этот чертог да шёл в другую обитель, нет им числа, – живое ещё долго спало, собирая силы. Потом проклёвывалось понемногу, не спеша, осматривалось по сторонам, силы по крупицам, по зёрнышкам собирало. Вновь зарождалось в новом круге. Силы текли сперва ручейками, позже разливались бурным потоком. Со временем живое забывало, что его ждёт в конце, – до тех пор, пока сюда не возвращался Чернобог, заново обходя чертоги.

Дивья прошлась по замку. Больше он не был для неё опасен – наоборот, затаился покорно, прислушиваясь к шагам своей хозяйки. Она несмело коснулась стены, провела пальцами по чёрной поверхности, и та засеребрилась. Нарисовала тонкой сияющей нитью поверх истлевшего пня дерево: мощные корни, пышная крона нависает над рекой. На воде вывела лунную дорогу, а в небе – саму луну, как серебряную монету. Рядом с луной расправила крылья в полёте птица, что вещую песнь несла.

Дивья осмотрела узор. Сердце забилось громко, пальцы горели, хотели нарисовать ещё кое-что, но не решались. В животе сжался ком. Да какая разница? Ведь он останется только здесь, на этой стене. Острый профиль, лисьи черты – с младшей сестрой так похожи, будто двойняшки. Чуб взъерошен. Взгляд не передать, слишком много в нём. Смотрит так, будто ещё куда-то вглядываются его мутно-зелёные глаза, будто здесь он только наполовину. А что именно видит, пока ещё сам не понимает. Отшутится, отмахнётся.

Дивья улыбнулась, ком в животе стянулся мучительно. Ушёл ли прочь? Отправился ли к сёстрам? Или – куда?.. Разорвать бы ему эту нить, что привязала и к тёмному миру, и к ней самой, выйти в полдень на зелёную поляну да смотреть на солнце, долго, до горячих слёз, так, чтобы выжечь из глаз всё, что они против воли видят.

Так твердила себе Дивья, а сердце ныло. Стала бы рядом тенью, глаза бы его ладонями закрыла. Пусть читает, что во тьме написано. Пусть мучается, но видит.

Во второй раз мир вокруг Ксюши разорвался от звериного рыка. Она вскочила, со стоном сделала вдох, который отозвался болью, будто она давно не дышала. Янина уже стояла на ногах, Надя медленно поднималась с пола, приходя в себя. Рык прогремел вновь, ему вторил полный радости и облегчения вздох Марьяны.

– Это медведь?! – в ужасе спросила Янина.

Вязкое вещество поглощало воздух, они и так чудом дышали, а теперь ещё и медведь! Но без его рыка не выйти им из забытья.

– Похоже на то, – Ксюша посмотрела на Марьяну. – Чему ты радуешься?

Та вжала голову в колени, не в силах сдержать улыбку. Тем временем когтистая лапа с хрустом проломила дверь. Ксюша, Янина и Надя, завизжав, обнялись и столпились в углу. Но лапа исчезла, тяжёлые шаги быстро удалились, а в зияющую дыру полился аквамариновый свет. Липкая смола потекла обратно по полу, сжимаясь, словно в испуге, поползла по стенам вверх и спряталась по углам как не бывало.

– Утро наступило! – выдохнула Янина в слезах.

Они кое-как разжали объятия: от напряжения мышцы свело, и Ксюшины ногти оставили следы на плечах Нади.

– Прошла, да? – неуверенно спросила Ксюша. – Эта ночь прошла?

– Да, – ответила Марьяна, шагнув к двери и решительно отворив её. – Надо провести обряд и поскорее с этим покончить.

– Но у нас нет заклинания, – напомнила Надя.

– Что-нибудь придумается, – пообещала Ксюша.

Пришли лесовики, бодрые и весёлые, словно и знать не знали о том, что пережили сёстры. Агафья вручила им чаши, Марьяна разлила отвар, Ксюша и Янина стали раскладывать по кругу цветы.

– Как к утреннику готовимся, – прыснула вдруг Янина, и Ксюша закивала с улыбкой.

Их руки дрожали от возбуждения, а сердца переполняла радость оттого, что они могут дышать, видеть и двигаться. Силы, новые и свежие, текли по жилам.

Надя собрала в подол камни, что вечером гневно кинула под лавку, и понесла на улицу – хотела поскорее разложить по кругу вместе с цветами, но в спешке споткнулась о порог. Она сама едва удержалась на ногах, а камни рассыпались цветным дождём, застучали по ступеням.

– Блин!

С тяжёлым вздохом Надя принялась собирать самоцветы. Некоторые закатились под лестницу, и она встала на колени, чтобы заглянуть поглубже и достать все до единого – их ведь должно быть ровно сто восемь. Это число необычайно порадовало Ксюшу, а вот Наде только наделало проблем.

Пальцы шарили в траве под порогом, но камней больше не было. Зато нашлась какая-то бумажка. Надя подцепила за край и с удивлением выудила самолётик. Рассмотрела его со всех сторон, не веря. Сердце сделало кувырок, и второй, и третий.

– Девочки! – позвала она, задыхаясь. – Девочки, скорее, смотрите!

– Что там?

– Что случилось?

– Бумажный самолётик? Здесь?

– Посмотрите, какие на крыльях уголки!

Они не понимали, а Надя от радости запрыгала на одной ноге:

– Это же Лёшка! Он всегда так самолётики делает: подгибает углы на крыльях вверх!

– Точно! – просияла Янина.

– Как такое может быть? – удивилась Марьяна.

– Разверни, там что-то написано, – в нетерпении скомандовала Ксюша.

Надя развернула и больше не прыгала. Она счастливо улыбалась и плакала одновременно.

– Девочки, это… Заклинание. То, что я обронила.

– Но как? – недоумевала Ксюша. – Как он?..

Из окна высунулась Агафья и проворчала:

– Вот-вот прозеваете лучший час!

– Плети-плети кружево, сестра моя…

Начала Марьяна. В расшитом платье – чёрном, в отличие от некрашеных льняных платьев сестёр, и в венке она стояла в кругу из цветов и камней напротив Ксюши и держала её руки в своих.

– Кружево белое, кружево чистое, словно одеяло снежное.

Пусть укутает, жемчугами украсит, беду отведёт.

Плети-плети кружево, сестра моя.

Яркие бусины сложат историю

Встреч радостных, открытий волшебных.

Искусны руки твои, сестра моя,

Радость в лице твоём и нет усталости.

Ксюша первой ощутила, как что-то меняется. Если ночью воздух сгущался, то сейчас он словно расступился, впуская в себя всех тех, кто хотел войти в круг. Они появлялись несмело, не до конца оформленные, наблюдали и ждали. Пожилая дама – кружевной воротник под шею, взгляд острый, губы поджаты. Девочка с котёнком на руках. Хмурые мужчины, согнутые старики, молодые люди в военной форме. Сегодня они молчали, собирались неспешно, становились почти осязаемыми.

Ксюша выдохнула, закрыла глаза и продолжила:

– Плети-плети кружево, сестра моя.

Кружево чёрное, кружево плотное, словно ночь непроглядная.

Пусть укутает, память отнимет, в тайны посвятит.

Плети-плети кружево, сестра моя.

Тугими нитями вьётся история

Путей далёких, путей одиноких, сквозь лес дремучий.

Разлуку несут руки твои, сестра моя,

Печаль в очах твоих, но нет усталости.

Янина и Надя, держась за руки, огляделись по сторонам. Под пристальными взглядами было сложно удержать самообладание, сёстры сжали руки крепче. Надя кивнула Янине, и та, сглотнув ком, заговорила:

– Плети-плети кружево, сестра моя.

Кружево крепкое, нити суровые – ввек не порвать.

Пусть защитит, силу нечистую с порога прогонит.

Плети-плети кружево, сестра моя.

Красным закатом узоры пылают,

Воину славному, сердцем храброму, победу несут.

Искусны руки твои, сестра моя,

Зорки глаза твои, сестра моя.

Надя слушала с закрытыми глазами. Думала, легко произнесёт свою часть, но вдруг забыла слова. Янина сжала её пальцы, и строки вновь возникли в памяти.

– Плети-плети кружево, сестра моя.

Кружево лёгкое, кружево тонкое, как паутина летняя.

Пусть щекочет плечи девичьи ночью звёздною.

Плети-плети кружево, сестра моя.

Нитей прозрачных суженый верный

Коснуться сможет рукою ласковой да не порвать.

Любовью полнятся очи твои, сестра моя,

Вся до капли она в кружева вплетается.

Нить судьбы нескончаема.

И сёстры вторили ей:

– Нить судьбы нескончаема.

Ксюша больше не бежала от предков, а улыбалась им, словно старым знакомым. Марьяна была серьёзна, а Надя и Янина глядели во все глаза, обмениваясь безмолвными: «Посмотри, как похож… Посмотри, как похожа…». Сёстры взяли по чаше с отваром и вручили их самым древним, а те передали дальше. Предки принимали угощение. Предки давали благословение. Род очищался и перерождался.

Послышался шелест крыльев, и, даже не глядя в сторону леса, стало ясно: на ветвях сидят вещие птицы. Не поют, не несут вести – лишь наблюдают, склонив головы.

Отвара хватило как раз на всех. Предки все до одного поклонились, а потом стали бледнеть, растворяться, пока совсем не исчезли.

Марьяна, Ксюша, Янина и Надя вышли из круга и упали в траву. Её хрустальная прохлада спасала от лихорадочного жара. Вскоре перестало трясти, но они ещё долго лежали молча, закрыв глаза. Лесовики тем временем собрали камни в мешочек, подцепили его на широкий расшитый пояс и положили рядом с Марьяной.

– Здесь вся энергия благословений, сила очищенной, новой судьбы, – сказал Антип. – Повяжи и унеси с собой.

– Спасибо вам, – пробормотала Марьяна.

Надя открыла глаза и повернула голову, надеясь увидеть птицу Гамаюн, но его уже не было на ветвях. Зато под деревом сидел медведь.

– Медведь, – сказала Надя слабо и повторила громче: – Медведь!

Ксюша и Янина подскочили и уставились на зверя. Тот молча и сонно смотрел на них. Марьяна осталась лежать.

– Марьян, там медведь, – повторила Надя. – Он вроде как нас спас, да? Разбудил… Может, и не медведь вовсе?

– Нет, не медведь, – Марьяна покачала головой и снова против воли заулыбалась. – Это муж мой.

– Что?!

– А как же Андрей? – выпалила Янина и осеклась. – Или он и есть…

– Андрей?! – Ксюша вгляделась в зверя. – Как же я сразу не поняла! Видно же, взгляд… И не напал, объяснить пытался… Дура.

Марьяна села и посмотрела на своего супруга в медвежьей шкуре при свете дня. Надя как всегда уловила самую суть: он их спас, пробил путь к свету, разбудил рыком. Если бы не пришёл, если б не обладал звериной силой, они бы так и уснули навеки. А если бы Лёша не запустил бумажный самолётик неизвестно откуда, смогли они провести обряд? Марьяна пришла в мир Нави и на невидимой нити привела сестёр, сама не зная, куда и зачем. Вместе они собрали целый род, все пути сплели в один. Теперь пришла пора возвращаться.

– А что делать-то? – недоумевала Янина. – Как же его назад вернуть? Что это за колдовство такое?

– Колдовство! – Надю осенило. – Я знаю как! Я знаю, знаю! Мне надо к ручью Забвения! Не идите за мной, я скоро. Ох, или идите. Идите все за мной, скорей!

Медведь встал на задние лапы, готовый бежать куда угодно, лишь бы вернуть своё тело. Надя помчалась со всех ног, представляя по пути, как будет озираться по сторонам, звать и ждать – а что, если его больше нет поблизости? А что, если и правда никогда не было? Но уже издалека она увидела его прямую, как кол, спину.

Мир сидел на камне, скрестив ноги, лук и колчан со стрелами прислонил рядом. У Нади ослабели ноги, горло будто заполнила вата – она поняла, что не сможет заговорить. Впервые с ней было такое, что кто-то и притягивал, и отталкивал одновременно.

Мир медленно открыл глаза и оглядел всю компанию, задержал настороженный взгляд на медведе.

– Мир! – Надя попыталась взять себя в руки. – Мы… нам… Выстрели, пожалуйста, в рыбу! Нам надо… Надо снять колдовство.

И она указала рукой на Андрея.

– И что тогда? – растягивая слова, спросил Мир. – Вы все превратитесь в медведиц?

– Пожалуйста!

Надя храбро встретилась с ним взглядом: глаза большие, тёмные, прямо в душу смотрят. Мир кивнул, слез с камня, взял лук и стрелы. Старшие сёстры переглянулись в таком изумлении, будто не видели только что духов, будто жених одной из них не превращался в медведя, будто не пели для них птицы с человеческими лицами. Будто сейчас творилось самое странное.

Мир поднял жилистые, напряжённые руки, сжимавшие лук, а сам уставился на помутневшую, словно чувствующую его намерение воду. В глади ручья отражались рыбы и киты. Мир на минуту замер, и всё замерло. Вдруг стрела пронзила воздух, скрылась из виду – несколько мгновений ничего не происходило. А потом, капля за каплей, с неба потекла вода, полетела искристая рыбья чешуя. Каменные листы оживали, земля увлажнялась, кожу приятно покалывало, будто всё напряжение уходило. Растаяла как снег и звериная шкура – перед ними стоял Андрей, взмокший и потрёпанный. Кинув беглый взгляд на свои человеческие руки, он сжал в них Марьяну, а та горячо прильнула к нему.

– Никогда не видела, чтоб они так целовались, даже на свадьбе, – тихо сказала Янина. Ксюша кивнула. Они смотрели наверх и ловили ртом капли, но исподтишка подглядывали за Андреем и Марьяной, а те, кажется, забыли обо всех. Мир опустился на берег без сил, откинул волосы с мокрого лба и, прищурившись, смотрел вдаль.

– Может, ты нам представишь своего знакомого? – Янина с усмешкой наблюдала, как Надя от смущения не находила себе места.

– Это Мир, – ответила та. – Я встретила его у ручья, когда пошла за водой, а потом ещё раз, и тогда он рассказал о том, что был такой лучник… Нет, я всё это не перескажу, вы сами, в общем, видели…

– И почему ты нам ничего не сказала?

– Я думала, – Надя ещё больше смутилась, – думала… что его не существует.

– Серьёзно? – Мир перевёл на неё удивлённый взгляд.

– Она у нас много думает, – объяснила Ксюша.

– Так кто ты и как здесь оказался? – не унималась Янина.

– Он шаман, – Ксюша ответила вместо него.

Надя вытаращилась на Мира:

– Шаман? Это… как эскимос с бубном?

– Я предпочёл бы просто «спасибо», – отозвался Мир.

– Спасибо! – горячо поблагодарил Андрей. – Ты просто… Я не знаю, как ты это сделал, но я навеки твой должник!

– Говорю же, он шаман, – заключила Ксюша.

– Да что значит шаман? – разозлилась Надя.

– Значит, он из Яви, такой же, как мы, но для него все пути открыты, – объяснила Ксюша. Мир только развёл руками, улыбнувшись.

– Смотрите! – оборвала их Марьяна и указала на серебристый клубок, что прикатился к её ногам. Клубок подпрыгивал, просясь на руки, и она подхватила его.

– Нужно подумать о том, что или кого ты хочешь найти, – со знанием дела объяснил Андрей.

– Лёшу, – сказала Марьяна, – конечно, Лёшу.

Клубок вырвался из рук и быстро покатился по тропе. Сёстры кинулись следом, а Андрей чуть помедлил, обернулся к Миру.

– Однажды я уже побежал за этой штукой, – признался он, – а прибежал не собой. Может, и ты с нами?

– Да без проблем, – Мир пожал плечами и поспешил следом. Надя, заметив это, только недовольно хмыкнула.

Рыбьи слёзы падали с неба. Рыба плакала от боли, плакала единственным оставшимся глазом, но продолжала плыть – будто боль эта гуляла где-то рядом, а её не задевала. Всё равно впереди пасть кита, а там и новое рождение, новые глаза. Капли падали на камень, прожигали его. По камню шли трещины, он раскалывался, осыпался пылью.

Боль пронзила лёгкие: не воздух их наполнил, а жгучий яд вперемешку с пеплом. Руки схватились за грудь, живые руки, настоящие. Глаза видели. Сквозь слёзы, но видели. Семь дней он простоял камнем. Знал это, потому что ощущал смену ночи и дня, но больше ничего не чувствовал, не думал, не желал.

Вернись. Обернись. Посмотри на нас. Вернись. Обернись. Всё не то, чем кажется. Всё не так, как видится.

Всё наизнанку, наоборот. Мир перевёрнут, словно отражение в воде.

Лёша посмотрел вверх, на вершину замка. Оттуда уже сорвалась, проснувшись в одно мгновение с ним, словно того и ждала, вещая птица Рарог. Её крылья разгорелись огнём, вниз летели искры.

Он спрятал лицо в ладони, но не от страха. Он смеялся. Только обернувшись, можно было увидеть. Но обернёшься – станешь навеки камнем. Или не навеки – раз уж колдовство разорвано и открылось то, чего глазами не увидишь. Мир перевёрнут, он словно отражение в воде: на той стороне дом с петухом на крыше, навечно сложившим деревянные крылья, а на этой – птица Рарог несётся прямо на него, обжигая дыханием.

Кожа Рарога – золото. Голос его не похож ни на чарующее пение Сирин, ни на весёлый распев птицы Гамаюн. Его песня звенит металлом, резкая, порывистая.

– Быль за небылью,

Осыпался пеплом

Столетний сон

Слышишь ли звон?

Ищи ключи!

Склонись, молчи!

Руны чертами зеркальны, силой едины,

Мир расколот на половины,

Внизу и вверху та же суть,

Лишь искажает речная муть.

За небылью быль

Время стирает в пыль.

Строки эхом дребезжали в голове. Рарог взмыл, рассыпав, как прощальный подарок, золотые ключи. Лёша собрал их: всего восемнадцать, на каждом вырезано по руне. Жар прошил позвоночник, как перед экзаменом, к которому не готов. Ни одной руны он не знал. Он повесил ключи на нить к оберегу, сняв её с шеи – заодно камень не будет жечь, а то снова разгорелся, как бы не остался шрам. А затем направился к замку во второй раз.

Лёша постучал, и высокие врата отворились. Он застыл на пороге, сглотнув вставший в горле ком. Неужели и впрямь вещая птица Рарог спала до тех пор, пока он не понял, что тёмный замок – отражение их собственного дома в мире Нави? И где же тогда его настоящий дом? Конечно, там, наверху, уютный и тёплый, пахнущий пирогами и звенящий голосами сестёр, а вовсе не это мрачное отражение. Что оно несёт в себе? Одну только темноту, непроявленную суть того, во что их жизнь когда-нибудь вернётся и из чего родится вновь… Да только Дивья здесь есть, а там её нет.

– Лёша!

Звонкий голос за спиной удивил его больше чего бы то ни было. Нет, только не он, только не этот голос! Он уже решился, он сам по себе, зачем они искали его?..

– Постой!

Времени на сомнения не осталось – он шагнул внутрь. Дверь вот-вот захлопнется и исчезнет, а сёстры останутся снаружи. Лёша пообещал себе пройти первый зал, не глядя на стены, но стены сами посмотрели на него совсем другим узором: птицами и вензелями, озёрами и деревьями, ночным лесом и полями, спящим диском луны с умиротворённой улыбкой. Ночь да серебро. Всё плотное, пугающее, мучительное смахнули её руки и нарисовали мир печальным, полупрозрачно красивым, как она сама.

Войдя во второй зал, Лёша окунулся в сияние изумрудных ламп, волны бархатных тканей и такие же серебряные узоры на стенах. На троне всё так же восседал Чернобог. Лёша склонился в лёгком поклоне – прямо как Дивья всего мгновенье назад. Вечность назад.

– Вот и кланяться научился, постояв без движения, – проскрипел Чернобог, но без злости, лишь заметив очевидное. – А ведь разум не потерял, даже, может, приобрёл чутка… Это мы посмотрим. Зачем пришёл?

– Домой пришёл, – ответил Лёша. Его голос вновь отразился эхом в стенах замка, но больше не звучал нелепо.

– Домой? – Чернобог не открывал глаз, говорил устало. – А ключи от дома есть?

Лёша звякнул тяжёлой связкой.

– Есть, значит, – сухое, натянутое, как истончившаяся ткань, лицо искривила ухмылка. – И в какую дверь войти, конечно, знаешь. Иди, ищи её. Да скорее. Я сойду с трона, покину этот замок, шаги мои гулом разнесутся, уж ничего не поделать.

Лёша мало что понял, но два раза повторять не надо было. Искать её, бежать по замку, подбирать ключи… Быстро! И он помчался по каменной лестнице, спиралью уходящей ввысь. Лёша спешил, ловко перепрыгивая через ступеньки, потому что знал: ни черта он не разберётся в рунах. Даже если б понимал значения, нужно ещё угадать, какая именно дверь ему нужна, за какой скрывается её комната. Нет, он будет просто тыкать каждую из восемнадцати дверей каждым из восемнадцати ключей, пока не повезёт. Такой план.

Но уже у первой двери он понял, что это не сработает. Чернобог пошёл по замку, и замок заволновался. Из углов выскочили анчутки, щеря зубастые рты, а цветов, чтоб их отвлечь, у Лёши не было. Пока он возился с первой дверью, анчутки набросились, и он едва успел увернуться.

– Вот уж дом так дом, прямо хозяином себя чувствую, – бурчал он себе под нос, несясь дальше.

Лестница вдруг стала осыпаться под ногами. Нужная дверь должна быть на самом верху, по-другому и быть не может, останется только подобрать ключ. Но что скрывается за другими? От смеси любопытства и страха защекотало в животе. Лёша пробежал пальцами по ключам – палочка с веточкой вверх, палочка с веточкой вниз, палочка с двумя косыми линиями, домик, молния, просто ровная линия… На дверях – ни одного опознавательного знака.

Лестница дрожала и сыпалась, из углов лезли анчутки. По воздуху плыли привидения – как же он боялся их в детстве! А сейчас не трогают, и чудесно. Кусок лестницы обвалился прямо перед ним, Лёша нырнул в коридор и прижался к стене. По левую руку была дверь – и, словно подарок судьбы, прямо под ручкой кто-то выцарапал руну: две вертикальные линии под треугольной «крышей». Лёша нашёл подходящий ключ, вставил в замочную скважину и повернул. Дверь распахнулась, он шагнул на порог и еле устоял на ногах. Бурный поток, но не водный, а воздушный нёсся по полу, а вокруг – ничего. Он никогда не смог бы описать это, даже вспомнить толком потом не мог, но знал: над воздушным потоком было самое настоящее Ничего.

Дом.

Не таким он представлял его себе. Подтянувшись, Лёша вскарабкался по ступеням и побежал выше. Нет, теперь точно на самый верх. Ноги стали ватными, когда он понял, что добежал до последней двери, миновав остальные. Назад дороги не было, ступени раскрошились, под ногами зияла пропасть. Если ошибся, то всё. Но дверь еле заметно отливала серебристым сиянием, только ключ осталось подобрать. Лёша решил пробовать все восемнадцать – нет, семнадцать, один уже выбыл.

И тут случилось странное. Призраки, на которых он не обращал внимания, вдруг вполне по-настоящему принялись тянуть его за руки, вырывать связку. Только оберег в виде молнии немного отпугивал их. Это ведь тоже руна – Сила. Может, ключ с этим символом? Или нет, слишком просто. Что может быть её символом? Хоть по начертанию, интуитивно… Он вдруг понял, что совсем не думал о Дивье всё это время, не вспоминал её, даже почти позабыл. Остался только смутный образ: звёздные волосы, тонкая кожа, мягкие черты, невесомые шаги… Шаги.

Какой же он дурак! Ведь засматривался на её голые ступни, на татуировки. Когда они шли вместе, он смотрел куда угодно, только не на них, но всё же разглядел украдкой… Он точно помнил, вокруг какой руны вился узор, хоть и не знал её значения. Вертикальная линия, от неё две косые влево. Вот и ключ. Чуть не выпал из рук.

Скрип двери как электрический разряд по позвоночнику.

Дивья собрала волосы и сменила ситцевое платье на тяжёлое бархатное. Когда Лёша вошёл, она вскочила в волнении, свела брови. Злилась на него? За то, что ушёл, или за то, что вернулся? Комната была обыкновенной, хоть это радовало. Чем-то напоминала Марьянину. Только окно, к которому Дивья резко развернулась, выходило на синюю муть небесного океана.

– Зачем? – спросила она. – Зачем вернулся? Я же говорила, здесь только темнота, только вечное забвение, без времени, без жизни…

– Ты и темнота – всё, что я расслышал, прости. Кажется, это меня не напугало, – ответил Лёша. – Всё было обманом, правда? Чернобог, великий и могущественный, лишь отдал тебе частицу своего мира, чтобы ты украсила и сохранила её.

– Украсить могу лишь тёмными тонами, – грустно произнесла Дивья. – Тебе здесь не место.

Он подошёл к ней, близко-близко. Прошептал на ухо, стоя позади:

– И ты хочешь, чтобы я ушёл, да?

– Да, – сказала Дивья так же холодно, как и в прошлый раз, но сейчас он лишь улыбнулся.

– Я могу попробовать уйти, хоть это и нелегко, – сказал он, отстранившись. – Там больше нет лестницы. Жаль, портрет с собой не забрать. Я видел, ты нарисовала меня прямо на стене.

Лёша почувствовал, как она напряглась, сжалась от смущения, но не повернулась к нему, не посмотрела ни разу. Он взял её руки – пальцы сплелись, приблизился губами к шее, не касаясь, весь превратился в горячий пульсирующий поток. Оберег обжёг ладонь.

– Ох, чёрт.

Он отошёл от Дивьи и глянул в окно:

– Серьёзно, здесь есть другой выход? Чернобог покинул замок, и, кажется, он вот-вот рухнет.

Дивья покачала головой:

– Даже если рухнет, восстановится вновь.

– А мы? Тоже восстановимся? Нет уж, надо как-то выбираться.

Ему в голову пришла безумная идея. Вот только как позвать?.. Он распахнул окно и рассыпал по воздуху ключи, возвращая хранителю, а оберег снова накинул на шею.

– Рарог! – закричал он. – Приди на помощь!

Дивья смотрела удивлённо то на Лёшу, то на окно, пока в проёме не забились языки пламени. Вещая птица Рарог обратила к ним суровое золотое лицо, свела брови и запела так, будто резала металлом:

– Я птица вещая,

Не ездовая!

Может, и плохая была идея.

– У нас нет другого выхода, – сказал Лёша, – пожалуйста.

Рарог даже не взглянул на него, зато низко склонил голову перед его спутницей, приглашая. Вскоре Лёша уже прижимал одной рукой к себе Дивью, а другой обнимал шею вещей птицы, молясь всем, кому только мог, чтобы не сгореть и не разбиться.

Более эффектно появиться в зале, где уже собрались сёстры, Андрей и Мир, было, наверное, невозможно. Огонь прожёг стену, и Лёша с Дивьей, словно две тени, вышли из пламени. Вещая птица улетела, оставив после себя обожжённую дыру в стене. В остальном зал выглядел как прежде, разрушения его не коснулись.

– Ого… – протянул Андрей, а Мир присвистнул. На свист прибежал одинокий анчутка, но тут же испугался и скрылся.

Сёстры не могли вымолвить ни слова, и Лёша понял, что должен завершить задуманное, пока ещё оставалось время. Он подошёл к столу с угощениями, где стояла Янина, налил себе вина из графина.

– А мы… – начала Марьяна растерянно, – хотели извиниться, что так бесцеремонно ворвались, Дивья, в твой дом…

– Нет, – усмехнулась Дивья, – вы вошли как гости, а вот дом немного пострадал. С Чернобогом так всегда. Он ушёл, всё восстановится постепенно. Так что не переживайте. Я бы угостила вас, да боюсь, лучше не стоит. Вы с этим миром не связаны и связывать себя не будете.

Она пронзительно посмотрела на Лёшу, на бокал в его руке.

– Всё не так, как нам казалось, правда? – после неловкой паузы спросила Ксюша. Она пристально разглядывала брата, будто выискивая изменения. – Мы думали, что ищем Марьяну, а на самом деле просто шли за ней следом, чтобы исполнить обряд для предков. Мы думали, что Дивья – наша проводница, а она… Сколько возможностей таит мир непроявленного!

– Но нам пора из него выбираться, – решительно сказала Янина. – О своём феерическом представлении, Лёш, расскажешь уже дома, ладно?

Лёша молчал. Он взглянул на Надю – та тоже молчала, притворяясь, будто её заботят узоры на стенах.

– Нам пора, да ведь? – Янина подошла вплотную к Лёше. Тот крепче вцепился в холодную золотую ножку, решился, наконец, и, не обращая внимания на обжигающий грудь оберег, залпом осушил кубок. По горлу потекла тягучая сладость – таким и должно быть вино, которое отделит его навеки от мира живых. Только потом он почувствовал необычный привкус – свежий, бодрящий.

– Что это? – удивился Лёша.

Янина с лукавой ухмылкой показала флягу:

– Живая вода из Водопада Богов.

Лёша не успел ничего сказать, Янина уже притянула за руку Дивью и спросила весело:

– Дивья, хочешь воды?

– Что? – удивилась та.

– Да всё очень просто. Мы можем уйти из мира Нави все вместе, нечего устраивать драму. Мы четверо свободны уйти, Лёша тоже. Осталось только тебе пойти с нами, и все будут счастливы. Так уж вышло, что в этой фляге две порции, вот и выпей вторую.

Дивья подошла к Янине ближе, посмотрела на флягу с сомнением.

– Стойте! – снова подал голос Мир. – А ваша младшая сестра?

– Что младшая сестра? – удивилась Ксюша.

– А вы не заметили? – Мир говорил, не глядя на Надю, а та наливалась краской. – На ней же печать мира Нави. Своей силой она и Алатырь выносит, и всех вас отсюда выведет, это правда, но… С кем-то она заключила договор, выбрав остаться здесь навеки.

– О чём он говорит, Надь?..

Старшие сёстры ждали ответа, а младшая жалела лишь, что Дивья не успела выпить живой воды. Тогда бы пути назад не было. Всё равно она уже приготовилась не увидеть больше солнечного света. Но этот Мир!..

– Там… – начала она, – в доме Пелагеи я чуть было не вернулась домой, но должна была идти к вам, поэтому… Съела что-то, чтобы остаться. Навсегда остаться.

– И не сказала, – отчеканила Ксюша, – как всегда. Ты чего хотела? Чтобы мы просто обернулись в какой-то миг и не обнаружили тебя рядом? Как ты себе это представляла?

– Никак не представляла, – отрезала Надя. – Теперь вы знаете. Это был мой выбор. Пей воду, Дивья. И забирай перстень.

– Пей воду, Надя, – строго, как никогда с ней не разговаривал, произнёс Лёша и выхватил флягу из рук Янины. Впервые с момента встречи Надя посмотрела брату в глаза, сквозь пелену слёз, сквозь обиду на то, что не пошёл за ними, что не откликнулся на её зов уже здесь, у порога.

– Ты же любишь её, – она мотнула головой, – вот и возвращайтесь вместе.

Лёша тяжело вздохнул и прикрыл глаза.

– Пей воду.

Надя сжала губы.

– Я семь дней камнем простоял. Простою здесь ещё хоть вечность, пока ты не выпьешь живую воду.

Он так ни разу и не взглянул на Дивью, а она молчала.

– Но тогда вы… – плаксиво начала Надя.

– Я сказал, пей.

Чёрный замок разрушился окончательно. Для него – точно.

Надя выпила живую воду вперемешку со слезами. А затем подняла правую руку, где на безымянном пальце белел Алатырь. Дивья спокойно, будто для неё это ничего не значило, взяла её за левую, закрыла глаза и зашептала:

– Бел-горюч камень,

Прочь из Нави

Гони,

Дверь отвори,

Жизнь вдохни,

Переверни

Древо мира

Вверх ветвями,

Вниз корнями.

Бел-горюч камень,

Прочь уведи,

Путь назад замети

Льдами, снегами,

На века,

Тропы запутай,

Назад не пусти

Никогда.

«Никогда» повисло в воздухе.

– Выходите. За дверью вам откроется мир Яви. Ступайте скорей, – сказала Дивья и, не поднимая глаз, безразлично зашагала прочь, в тёмную глубину зала.

Андрей потянул за собой Марьяну, Ксюша взяла за руку Надю, а Янина хотела было подтолкнуть Лёшу, но того на миг остановил Мир, который до этого с подозрением вглядывался в лицо Дивьи.

– Мне тебе кое-что нужно сказать.

Янина оставила их, а Надя обернулась и прислушалась, но уловила только «если захочет».

Лицо Лёши было непроницаемо, как случалось всегда, если что-нибудь выбивало почву у него из-под ног. От слов Мира выражение не изменилось.

– А ты? Ты… возвращаешься? – спросил он обыденно.

Мир кивнул:

– У меня много путей.

«Как странно, – подумала Надя. – Лёша даже не знает, кто он, а будто два старых друга поговорили».

Седьмой виток. Узел

Что это за фиолетовые лепестки? Горечавка, теперь она как родная. А того же цвета мелкие цветочки, что собрались в гроздья? Это шлемник. Над ними кружатся пчёлы, утренний холодок уж совсем не ощущается, и солнце припекает так, что даже в тени становится душно. День гонит в прохладу стен, но они не решаются встать. Всё лежат кругом и дышат, словно никогда не дышали, глядят, словно никогда не глядели, слушают, словно каждый звук им вновь. Здесь, в живом мире, звуки и запахи сливаются, играют на все лады. Не дурманят, не настораживают – просто живут рядом.

– Надо идти, – пробормотала Ксюша.

Марьяна проснулась на плече Андрея. Янина догрызла травинку. Надя так и лежала с закрытыми глазами, но челюсти болезненно сжались. Лёша будто снова стал каменным изваянием. Они нехотя поднялись. Предстояло идти домой, объясняться, оправдываться. И кто знает, что выслушивать. Наверное, всё сразу: и причитания, и обвинения, и радостные возгласы.

– Лёша!

Он шёл впереди, Надя догнала его.

– Лёша, прости. Всё из-за меня, я понимаю. Но я же не знала, я правда не знала там, у Пелагеи, что оно так обернётся.

Лёша остановился и посмотрел на младшую сестру так, будто впервые её увидел.

– Ты что, Надь? – Он взял её за плечи, обнял крепко, до боли, прижался губами к макушке. – Ты что, глупая? Ты ни в чём не виновата, я и не думал тебя винить. Ну, прекращай.

Она уже рыдала.

– Тогда почему накричал? – спросила, всхлипывая.

– Да чтоб ты скорее дурь из головы выкинула, – ответил Лёша. – Кто бы тебя там оставил, а?!

Янина кинулась обнимать брата и сестру, следом – Ксюша, а за ней и Марьяна.

– Вас ждут, – сказал Андрей, и, обернувшись, они увидели родителей у ворот. Мать спрятала лицо в ладони, отец глядел пристально. Он сразу увидел: дочки будто снова стали пятилетними девчушками, с глазами светлыми и наивными, а вот сын повзрослел.

Таня накрывала на стол, а дети сидели, крутя в руках чашки, уже в привычной домашней одежде и умытые. Даже в телефоны заглянули, чтобы окончательно вернуться в реальный мир.

На стол поставили огромное блюдо с сырниками, к нему – мёд, варенье, орехи, ягоды в эмалированных мисках.

Папа не произносил ни слова, просто смотрел на них: Ксюша, Янина, Надя, Лёша, Андрей, Марьяна – и снова по кругу. Мама разлила чай по чашкам и села.

– Куча вопросов у вас, наверное?

Все переглянулись.

– Мы думали, это нам придётся отвечать на вопросы, – сказала за всех Ксюша.

– Конечно, мы с папой хотим узнать всё, – согласилась мама, – но сначала послушайте вы… Маленькой девочкой я слышала от мамы много необычных сказок: в них говорилось про суть бытия, богов и вещих птиц. Она рассказывала, что бабушка умела варить целебные отвары, а прабабушка и вовсе была настоящей колдуньей. Дар у неё был, наследственный, только угасал потихоньку, потому что хоть и помогала людям, да не всегда в делах светлых, добрых. Что с ней произошло, обросло слухами и до нас дошло смутно. Да только дочь её умерла рано, внучка, то есть моя мать, тоже. И я опасалась… А она всё жила. Я ходила к ней однажды, детей всё никак не было, и страх не давал покоя… Тогда она сказала: сила во мне скрыта, чтобы судьбу изменить. Я не понимала, что за сила, но когда родилась Марьяна… Это сразу стало видно. Мир Нави приблизился к нашему дому. Птицы с глазами из драгоценных камней садились у окна, иногда ветра доходили морозные и страшные, нездешние. Я очень боялась, ваш папа успокаивал… Потом родилась Ксюша – совсем другой! Весенней, сразу будто со светлой мудростью, хоть и капризного нрава. Рожать Янину я уже не боялась, чувствовала: будет самой яркой и громкой, будет сильнее всех чувствовать этот мир, ещё и вода стала её стихией.

Тут сёстры с ухмылкой посмотрели на Янину, а та вспыхнула.

– Нужно было выдержать четыре года и рожать четвёртую сестру, – продолжала мама. – Но… пришёл Лёша, неожиданно, и я наблюдала, не зная, что он с собой принёс. Что-то нездешнее… До сих пор непонятно, разве не так?

Она улыбнулась, и Лёша улыбнулся в ответ.

– Как в той сказке, что мама рассказывала: брата сестрицы должны отдать, дом его не здесь. Только я не знаю, как сказка кончилась.

– Не отдали, – отчеканил Лёша.

Мама кивнула:

– Вот и хорошо. И Надя вышла под стать. За летом – осень, вся в себе, из рук всё валится, зато видит самую суть вещей. Как и осень всё дождями омывает, отжившее уносит.

Она замолчала.

– А что за зло-то она делала? – спросила Надя.

– Ох… – мама тяжело вздохнула. – Ладно, вы ж взрослые уже. Привороты, отвороты, жизни прерывала в утробе… Не будем о том. Если б я знала, каким способом судьба рода изменится, заперла бы вас на все замки… Не уберегла, простите меня.

Она заплакала, а девочки кинулись утешать:

– Да ты что, ну мы же здесь, перестань.

– Всё хорошо, мам!

Они сидели очень долго. Тарелки опустели, чашки наполнялись несколько раз. Сёстры рассказали обо всех приключениях, и, узнав историю о ночи перед обрядом, мама пила успокоительный отвар. Дивью упомянули лишь вскользь, Лёша не произнёс ни слова. Когда папа хотел узнать побольше о ней и вообще о том, где был Лёша, Андрей сказал:

– У меня только одна к вам просьба. Пусть ваша прабабушка в следующий раз, когда захочет что-то подарить, свяжет носки.

Летняя кухня разразилась хохотом, даже Лёша не сдержался, а Андрей подтолкнул его локтем и пробормотал:

– Делаю за тебя работу. Эта дурацкая шутка должна была быть твоей.

– Спасибо, – ответил Лёша. – У меня… да… кончились дурацкие шутки.

Луна висела прямо над крышей, словно пришла в гости к горделивому петуху. В полнолуния Надя обычно не спала чуть ли не до рассвета, а сейчас только близилась полночь. Она включила настольную лампу, зажгла пару свечей. Ксюша спала, одеяло сползло, а Янина, наоборот, укуталась с головой – наверное, опять любовалась отражением в зеркале, но вроде уже уснула. Надя собиралась наконец записать обо всём в дневник, не через события со всеми подробностями, а через ощущения. Она так и сяк крутила слова, зачёркивала их, выстраивала заново…

Послышался скрип. Осторожные, очень осторожные шаги. Входная дверь – еле слышно. Надя кинулась к окну, изогнулась так, чтобы увидеть. Лишь макушка да белый отблеск кроссовка – Лёша. Сердце тревожно забилось. Этого она и боялась! Предчувствовала и боялась. Недели три, с самого возвращения он пропадал в папиной мастерской и ни с кем не общался. Разбудить сестёр? Одной пойти следом? Что же делать?! Она вернулась за стол, схватила ручку и стала писать, быстро и горячо.

Он пришёл к лесу. Постоял нерешительно – не боялся, нет. Он не верил. Но раз он здесь, то уж прогуляется при полной луне. Поглубже в чащу, оттуда на поляну, к озеру. Там он разулся – это было необходимо, трава не терпела обуви, история Андрея тоже кое-чему научила. Лёг, подложив руки под голову. Закрыл глаза, давая прохладному ветру остудить кожу, успокоить стучащее сердце, но тот принёс только сладкий аромат летней ночи. Он всё ещё не верил. Даже шагам – подумал, что звери бродят. Не верил и тогда, когда лёгкость этих шагов наполнила всё тело от макушки до пяток мучительным напряжением. И даже потом, когда ощутил, как колени опускаются на траву, а шёлковые волосы щекочут локоть. Он открыл глаза – и всё ещё некоторое время не верил.

– Откуда ты узнал? – спросила Дивья.

– Шаман сказал. Мир, – Лёша был не в силах скрыть раздражение, смешанное с ревностью. – У меня другой вопрос. Почему ты не сказала, что можешь бывать в Явьем мире каждое полнолуние?

– Ты сам понимаешь, – ответила она со вздохом.

– Нет.

– Не хотела тебя привязывать.

Он мог бы много сказать по этому поводу, но летние ночи так коротки, а полнолуния так редки, что всё это стало неважно.

– Это тебе, – В знак примирения Лёша протянул ей деревянного петушка. – Точная копия того, что у нас на крыше.

– Спасибо.

Пока она рассматривала фигурку со всех сторон, он коснулся пальцами её запястья, провёл, едва касаясь, к сгибу локтя и вверх по плечу. А потом притянул к себе.

Ухнула сова, сев на ветку, что прямо перед её приземлением появилась в воздухе.

Сквозь стрекот сверчков, за шумом речного течения можно было услышать, как в недрах горы прядётся нить, а над горой кружат вещие птицы.

Ш-пш – поёт веретено в умелых руках.

Нить судьбы нескончаема.