Читать онлайн Путь «Черной молнии». Книга 2 бесплатно

Глава 1 Томский палач

Летом 1937 года в горотделе НКВД города Томска по адресу Ленина 42, шла оживленная работа с подследственными арестантами. Начальник оперативного сектора Иван Васильевич Овчинников: высокий, красивый мужчина средних лет, переведенный из Прокопьевска осенью 1936 года в Томск, ни на минуту не терял контроля над следователями. Официальная сторона вопроса не сильно тревожила его беспринципную натуру, а больше интересовала скрытная работа следователей — колольщиков, набирающих катастрофические темпы в разоблачении антисоветских элементов. Особое расположение он имел к «смертельным колунам-забойщикам» (способные быстро заставить дать признательные показания), способных разговорить пять-шесть арестованных в день.

Два дня назад Овчинников, пройдя через подземный ход из управления в тюрьму, вызвал к себе старшего следователя, присланного в помощь из Новосибирска. Под его руководством находились прибывшие с ним малоопытные следственные чекисты. Для проформы вставив ему крепкие словечки, Овчинников спросил:

— Сенцов, сколько дел раскрыл твой отдел за два прошедших дня?

— Из семи следователей, работающих не «покладая рук», трое самые перспективные, они раскрыли пятерых, подозреваемых в контртеррористических действиях бандитов. Двое из них поляки и трое украинцев.

— Сенцов, ты почему показатели мне портишь?! Урод, я что тебе приказал? Чтобы каждый день не менее пяти раскрытых дел от каждого следователя ты подавал мне на подпись. А ты как работаешь?

— Кхы — кхы, — прокашлял Сенцов, — товарищ капитан я не могу применять физические меры воздействия, а просто так обвиняемые не хотят давать показания. Не буду же я, в самом деле, выколачивать из них признания. Выстойку (стоять на ногах, пока арестованный не подпишет протокол) к арестованным я применяю — это ведь между нами и начальством не возбраняется.

— Ах ты, оппортунист обделанный, что ты себе позволяешь? Как ты ведешь борьбу с врагами советской власти? Ты урод недальновидный вообще соображаешь, что тормозишь всю работу нашего горотдела. Да что там нашего, мне поручили в УНКВД Новосибирска к концу месяца раскрыть подпольную организацию контриков, церковников и прочих религиозных фанатиков. Сотни твоих коллег по районам добывали информацию, ловили террористов, доставляли их в Томск, а ты тут развозишь демагогию и поглаживаешь врагов народа по головке. Сенцов — ты сволочь! Ты не способен вести борьбу с контрреволюционными элементами. Ты саботируешь ответственные решения партии. Понимаешь, чем это может тебе обернуться? Я напишу на тебя рапорт и дам такую характеристику, что тебя изо всех органов будут гнать поганой метлой. Хочешь поменяться местами с арестованными?!

— Товарищ капитан, я сегодня же исправлю ситуацию.

— Каким образом? Ремнем отстегаешь двести подследственных?

— Как прикажете.

— Слюнтяй, тебе партия и народ доверили почетную миссию по освобождению Родины от контрреволюционной заразы, а ты их жалеешь. Товарищ Ежов знаешь, что сказал товарищу Миронову после совещания: «Если враг Советской власти держится на ногах — стреляй! А ты Сенцов мягкотелый, видать не проливал свою кровь в гражданскую, когда эта белая сволочь уничтожала лучших сынов нашего отечества.

— Иван Васильевич, я все понял, и обещаю справиться.

— Пойдем со мной, я покажу тебе, как работают настоящие следователи, как ведется допрос третьей степени (избиение арестованного; Новосибирск), и заметь: они в день разоблачают до десяти врагов народа — вот какими темпами ты должен работать, а методы ты сейчас увидишь.

Спустившись в подвал, Овчинников повел за собой Сенцова по мрачному коридору, по правой стороне которого располагались камеры, принимавшие от одного до двадцати человек. Ночью арестованным приходилось сидеть и спать поочередно, так как размеры камер не позволяли всем разом уместиться на трех, железных нарах. Днем подследственным категорически воспрещалось садиться, а тем более ложиться, того, кто нарушал распоряжение начальника тюрьмы, ждал карцер. Камеры и коридор не отапливались, только температура человеческих тел поддерживало тепло в помещениях.

Дойдя до конца подвала, Овчинников постучал по двери кулаком. Изнутри послышался шум открываемого засова и крупный, вспотевший мужчина в фартуке, отдав честь, запустил в допросную камеру офицеров. Это был сержант Латышев. Сенцов обратил внимание, что фартук и засученные до локтей рукава, были забрызганы кровью.

Перед столом на стуле сидел мужчина среднего возраста. Лицо его было избито, правое ухо кровоточило. С нижней губы тоненькой струйкой спускалась окровавленная слюна. Руки были стянуты назад сыромятным ремнем, а голова беспомощно свисала на грудь.

— Как дела, арестованный разоружился? (дал признательные показания) — спросил Овчинников второго «забойщика» в форме сотрудника НКВД, в звании лейтенанта, им оказался следователь Редькин.

— Пока упорствует, но ничего, сейчас он у нас заговорит. Можно продолжать допрос?

— По третьей степени сильно не усердствуйте, он еще должен дать показания на своих сотоварищей.

Следователь Редькин взял в руки большой, деревянный молоток и приставил его к руке арестованного, а сержант Латышев со всей силы ударил другим молотком по пальцам арестанта. Резкий крик огласил камеру, сменившийся нечеловеческим завыванием. Затем последовал удар молотком по плечу. Опять вскрик и арестованный замычал что-то невнятное, пуская кровавые пузыри изо рта.

— Подожди, — одернул Овчинников сержанта Латышева, — кажется, он что-то пытается сказать.

— Я все подпишу, только не бейте больше, — произнес арестованный с украинским акцентом.

— Ты признаешься, что состоял в контрреволюционной, кадетско-монархической, повстанческой организации? — спросил Овчинников, садясь за стол напротив истязаемого. Он кивнул головой. — Не слышу!

— Признаю…

— Сколько человек состояло в вашей Кожевниковской группе?

— Не могу знать.

— Двенадцать, если быть точнее, — Овчинников сделал упор на количество людей.

— Да двенадцать.

— Кто был организатором, кому вы подчинялись?

— Я не знаю имен, мы люди маленькие.

— В ЗапСибкрае во главе вашей организацией стояли: бывший князь Волконский, князь Ширинский — Шахматов, Долгоруков, они связались с бывшим генералом Эскиным. Ты знаешь, их фамилии? — продолжал подсовывать информацию Овчинников.

— Да, я знаю их имена, через своего человека именно им я доставлял данные о готовящемся мятеже в Кожевниковском районе.

— Вот и молодец, а то вздумал отмалчиваться. Сенцов, садись на мое место и в том же духе продолжай допрос.

— Писать умеешь? — спросил Овчинников арестованного.

— Не обучен грамоте, товарищ начальник.

— Откуда же тебя принесло в Сибирь.

— С Украины, там сейчас голодно.

— Видимо ты был ярым противником вступления в колхоз, раз тебя сослали в Сибирь. Ладно, снимете с него отпечаток большого пальца. Сенцов, доведешь его дело до конца и все протоколы ко мне на подпись, проведешь его по 1 категории.

— Слушаюсь товарищ капитан.

— Сенцов, и ты Латышев, со мной за дверь, — отдал распоряжение Овчинников и вышел в коридор.

— Ты понял, как надо работать? — спросил Овчинников Сенцова.

— Понял товарищ начальник горотдела.

— Латышев, вот список, допросишь этих гадов. Хороших следователей я пришлю. Если будут упорствовать…

— Не-не, товарищ начальник, у меня разговорятся, как начну ноготки тянуть с пальцев, так душа с разговорами сразу наружу запросится.

— Все Сенцов, чтобы к концу недели всю сектантскую группу подвел мне под 1 категорию, иначе смотри, — Овчинников погрозил кулаком и направился по коридору к выходу. Навстречу ему два конвоира тащили избитую женщину в обморочном состоянии. Овчинников остановился и, прищурившись, отдал команду:

— Бойцы, ну-ка стоять!

Один отпустил жертву и отдал честь:

— Товарищ капитан, арестованную Марусеву, только что допрошенную, ведем в камеру.

— Приведите ее в порядок и доставьте ко мне.

Овчинников едва узнал в избитой женщине Клавдию Марусеву, она работала у него в горотделе, когда он занимал должность начальника НКВД в Прокопьевске, а затем его за «отличную» работу перевели на повышение в Томск.

Теперь он узнает, где сейчас находится Лидия, работавшая у него секретарем. Лида внезапно исчезла из города, когда под чутким руководством Овчинникова была арестована группа начальников — вредителей на руднике. Лида была дочерью директора банка и работала у него в горотделе, хоть она и была замужем, но Овчинников положил на нее глаз и при удобном случае напоминал о своей любви к Лидии. Она упорно не хотела вступать с Иваном в связь, ссылаясь на свою любовь к мужу, с которым она прожила после свадьбы чуть больше года.

Овчинников арестовал ее мужа, чтобы таким путем добиться любви Лиды, но гордая девушка не хотела даже слушать похабного лейтенанта, охочего до каждого, смазливого личика. Он любил ее страстно, и хотел всеми правдами и неправдами заиметь ее, он даже согласился на встречу Лиды с ее мужем, перед его этапированием в Новосибирскую тюрьму. После встречи с мужем, которого ей больше не суждено было увидеть, Лида все равно не стала любовницей Овчинникова и, не уволившись с работы, бежала из Прокопьевска.

— Товарищ капитан, арестованная Марусева доставлена, разрешите ввести?

Капитан кивнул и бедная женщина, едва передвигая ногами, прошла на середину комнаты.

— Садись, — кивнул капитан, и махнул конвоиру рукой, чтобы он закрыл дверь с обратной стороны.

— Ну, что Клава, упорствуешь, не хочешь говорить, где скрывается твой отец?

— Я не знаю, — едва слышно произнесла женщина, — Ваня за что? — Она заплакала.

— Что было в Прокопьевске — травой поросло, и я тебе не Ваня, а начальник горотдела НКВД, капитан Овчинников. Вот бланк, мне стоит вписать твою фамилию сюда, и сегодня же ночью тебя не станет. Если ты скажешь, где скрывается твой отец, тебя направят в «Шестерку» (Томская Исправительно — трудовая колония № 6), отсидишь свои пять лет и будешь жить.

— Вы же знаете, после ареста всего начальства отец уехал и никому ничего не сказал.

— Врешь сука, знаешь! Неужели отец не поддерживает с тобой отношений?

Клава замотала головой и пуще заплакала.

— Ладно, не хочу тратить на тебя время, с тобой следователи поработают. Ты знаешь, где сейчас Лида? — резко сменил он тему.

Клавдия как-то съежилась, и сразу не нашла что ответить.

— По тебе вижу, что знаешь.

Женщина молчала.

— Давай так, я избавлю тебя от ночных, жестких допросов, а ты скажешь мне, где Лида, и не выкручивайся, вы же с ней были подругами, иначе…

Овчинников протянул палец к кнопке звонка.

— Она здесь, в Томске.

— Лида в Томске?

— Да, она посещает лекции, готовится к поступлению в медицинский институт.

— А ее отец, он тоже здесь?

— Да, она живет у него.

— Адрес, быстро.

— Я не знаю, где они живут, но Вы можете найти Лиду в библиотеке, она часто там бывает.

— Ну, смотри Клавдия, если обманула меня, шкуру спущу.

Он вызвал конвойного и приказал отправить женщину в камеру со смягченным режимом, а на самом деле покачал ей вслед головой и, прихлопнув папку с делом Марусевой Клавдии Петровны, подумал: «Твое дело Клава закрыто, сегодня ночью ты подпишешь признание в своем участии в контртеррористической организации, а завтра тебя выведут на задний двор. Решение тройки не оспаривается, и приговор приведется в исполнение немедленно. Завтра нужно захоронить новую партию расстрелянных, мест для этого не хватает, придется вывозить за город».

Здесь Овчинников был уверен на все сто, подобные дела решались за одни сутки: арест по справке НКВД, обвинение в заговоре, выдавливание показаний, подписание признательного протокола и обвинительного заключения, решение тройки и ВМН (Высшая мера наказания — расстрел) в виде расстрела.

Да что там какая-то Клавдия Марусева, когда перед Овчинниковым сидела в мае месяце бывшая княгиня Елизавета Александровна Волконская, высланная со своим мужем А.В. Волконским из Ленинграда в Томск. Овчинников дал согласие и подписал справку на ее арест за участие Волконской в контртеррористической организации «Союз спасения России». Несколько месяцев назад он был еще старшим лейтенантом и родные органы, оценив по достоинству его труд, присвоили ему звание капитана.

Овчинников вызвал к себе начальника спецкомендатуры и отдал приказ, чтобы направили в лес команду для снятия дерна и приготовили общую могилу, где после расстрела, приговоренных тройкой тридцать семь человек, необходимо вывезти ночью и закопать, а сверху могилу уложить дерном. Чтобы не знала ни одна душа, персонал горотдела и милиция в этом деле разобщены, и каждые по отдельности выполняют свои функции. Расстрельная команда работает, как часы: чекисты, постоянно поддерживая себя спиртом, отправляют на задний двор к выкопанной яме приговоренных и пускают в расход. Овчинников иногда отдает приказы, чтобы берегли патроны и душили «врагов народа» веревками: на каждого приговоренного в среднем уходило на экзекуцию чуть больше минуты. Подобные рекомендации ему давали товарищи «сверху», дабы не пугать ночами местных жителей массовыми выстрелами. Иногда приговоренных тройкой к расстрелу, приходилось ликвидировать прямо в подземном переходе между управлением и тюрьмой. Их вели со связанными за спиной руками, и в какой-то момент исполнитель стрелял приговоренному в затылок, затем делал контрольный выстрел в голову.

Овчинников вспомнил, как 25 июля 1937 года, возвращаясь в Томск с совещания УНКВД в Новосибирске, пребывал в приподнятом настроении. Предварительная работа оперативного сектора, которую он возглавлял в Томске, не прошла даром. Зачатки по выявлению, кулаков, белобандитов, контриков (контрреволюционер) и прочих уголовников, дали первые ростки. В горотделе уже лежали сотни дел на антисоветчину, готовых к рассмотрению, с последующим арестом подозреваемых лиц.

На совещании, проводимом начальником УНКВД по Западно-Сибирскому краю С.Н. Мироновым, давалась жесткая установка: в каждом округе, районе, городе арестовать лимитированное количество «врагов народа», в основном применять к ним две категории: 1 — расстрел, и 2 — десять лет заключения без права переписки.

В Томске планировалось по 1-й категории пустить от десяти тысяч и более человек, а по второй свыше двадцати тысяч. Особенно упор производился на выявление и разгром организаций, сформированных за последние годы для борьбы с советской властью. Сегодняшний допрос Овчинникова в подвале, как раз объяснял работу чекистов в уже действующем плане. Штаб восстания, как будто бы располагался в Новосибирске, и структура организации имела военную составляющую: главная часть войска в крупных городах, а все остальные подразделения в районах, поселках, деревнях. Вся эта масса, то есть: крестьяне, священнослужители, колхозники, рабочие и руководители предприятий, были уже под прицелом оперсекторов НКВД, ожидавших приказа сверху об аресте контрреволюционеров. Списки лежали у начальников горотделов НКВД.

И вот — «массовые операции» начались, с каждым днем поглощая несметные «залежи врагов народа». Партия и правительство не поскупилось в людях, направляя на «ответственные» участки молодых следователей, еще не закончивших межкраевой школы НКВД. Машинисток, отбивающих дробь по клавишам, впечатывая фамилии приговоренных к ВМН и десяти годам без права переписки. Кипы бумаг и документов приходилось перелопачивать сутками. Всевозможный транспорт: гужевые повозки, грузовики, спецвагоны и плавучие баржи, все готовилось к приему «долгожданных» гостей.

Овчинникову тоже прислали из УНКВД зеленых следователей, еще не способных различить среди массы арестованных истинных шпионов и вредителей. По его подсчетам, если эти юнцы в неделю будут раскрывать по два дела, то сколько же лет понадобится на борьбу с врагами Родины?

Как правило, практика конвейера (беспрерывный, нередко многосуточный допрос) Овчинниковым и следователями сводилась к тому, что протоколы допросов заранее были заполнены машинным текстом или рукой следователя, подкреплялись они другими показаниями, взятыми у разных арестованных по одному и тому же делу. Обвинительное заключение и дальнейший приговор тройки, не подлежащий обжалованию и последующая за всем этим главная экзекуция — расстрел и вывоз к захоронению, при последующем оповещение родственников, что приговоренный осужден на 10 лет без права переписки и отправлен по этапу к месту отсидки.

Таким образом, отработанная схема с массовыми спецоперациями действовала безотказно, претворяя главный Сталинский тезис в жизнь: «Развитие социализма в молодом советском государстве тормозится антисоветскими элементами. Кулаки, белогвардейцы, западные переселенцы (немцы, поляки, прибалты) являются эксплуататорами трудового народа, партия и ее руководители в кратчайший срок должны избавиться от обременительного груза».

Овчинников прошел к начальнику тюрьмы и, отдав ему последние распоряжения по поводу ночной, коллективной «свадьбы» (неформальное высказывание сотрудников НКВД по поводу расстреливаемых лиц, имеется в виду свадьба со смертью), позвонил в спецкомендатуру и приказал коменданту прибыть в следственную тюрьму. Затем через тоннель, прорытый глубоко под землей, прошел в соседнее здание управления НКВД.

Из управления Овчинников направился в своей машине к библиотеке, которую, по словам Клавдии, посещает Лида. Подождав полчаса, он передал водителю фотографию Лидии и приказал неусыпно следить за женщиной:

— Проследишь, куда направится, где живет, с кем общается, и вечером доложишь.

— А если ее сегодня не будет?

— Завтра я направлю своего человека, он продолжит наблюдение. Да смотри, не выдай себя, подозреваемая не должна догадываться, что за ней ведется слежка.

Но предполагаемых шагов не последовало, Овчинников увидел, как из здания библиотеки выходит молодая, красивая женщина, он сразу же узнал ее — это была Лида. Защемило сердце, при виде «возлюбленной» и, приказав водителю ждать, капитан направился через дорогу навстречу идущей по тротуару Лидии.

Если бы перед ее взором сейчас предстал разъяренный и кровожадный медведь, она была бы не так поражена подобным зрелищем, но когда Лида увидела Овчинникова, ее словно парализовало: «О Боже! Вся жизнь теперь полетит под откос, лекции, учеба в институте. Этот мерзавец не даст мне жить спокойно».

Лида попыталась обойти стоящего перед ней Овчинникова, но, ухватив ее за локоть, он потянул к себе:

— Лида, мы должны поговорить…

— Нам с тобой не о чем разговаривать, пусти меня, — она попыталась высвободить руку.

— Ты не можешь простить мне мужа, так не я его арестовывал.

— Зато ты подписал приказ об его аресте и отправке мужа из Прокопьевска. Овчинников — ты чудовище! Ты сломал мне и моим родным жизнь.

— Замолчи, иначе я прикажу тебя арестовать.

— На каких основаниях?

— Твой отец подлежит аресту, как пособник «врага народа», а ты заведомо, знавшая об его связях, не известила сотрудников нашего ведомства, и к тому же, я не нашел тебя в списке прописанных граждан в городе Томске.

— Называй вещи своими именами — не донесла на своего отца, а что касается прописки, то я еще не выписалась из Прокопьевска, а только-только подала документы в институт.

— Из которого тебя сегодня же отчислят, если я сделаю один звонок.

— Что тебе от меня нужно?

— Ты же знаешь, как я отношусь к тебе. Если ты согласишься стать моей, тебе ни в чем не будет отказа…

— Овчинников, я никогда не забуду о твоем мерзком поступке, — перебила его Лида и, отдернув руку, быстро направилась по тротуару, удаляясь от озадаченного капитана.

Придя к себе в кабинет, Овчинников первым делом вызвал начальника милиции и отдал ему приказ разыскать проживающего в городе отца Лидии, лично подписав ордер на обыск его квартиры и арест женщины.

Ночью, когда Овчинников спал в своей квартире, его разбудил звонок телефона, докладывали из тюрьмы, что арестованная уже находится в камере. Через полчаса он сидел в кабинете и с ехидным выражением на лице, смотрел на доставленную к нему Лидию. В кабинете было душно, и чтобы проветрить комнату, он раскрыл настежь створки окна.

— Как видишь, уговаривать я больше не стану или ты сейчас соглашаешься, стать моей или тебя отправят в лагерь.

— Боже мой, какие мы коварные и беспринципные! Видимо не зря за глаза тебя называют великим комбинатором (следователь-фальсификатор Западно — Сибирский Край). Разве для тебя важно мое согласие? Я уверена, что десятки вот таких женщин, оказавшихся в подобной ситуации, без раздумывания прыгнут к тебе в постель, но запомни Овчинников: я не из их числа.

— Ты плохо кончишь, если не согласишься. Вот твое дело, — он раскрыл папку, — я могу в кратчайшие сроки отправить тебя навстречу с твоим мужем.

— Что ты сказал?! Его расстреляли? Ты это хотел сказать?

— А тебе, не все ли равно, ты теперь вдова и можешь начать новую жизнь.

Лида задохнулась от душившей ее в тот момент ярости. Она плюнула в лицо Овчинникову и, воспользовавшись его заминкой, запрыгнула на подоконник и сиганула во тьму. Она не знала, на каком этаже находится, но приземлившись без несчастья на мягкий газон, бросилась бежать вдоль улицы. Затем она долго ходила по ночному Томску, пытаясь выстроить свои мысли в логическую цепочку: «Это конец. Теперь одна дорога — в камеру, ладно бы меня одну, так нет же, этот изверг арестует папу. Что же мне делать, как быть? Не идти же на поклон к этой сволочи. Да я лучше руки на себя наложу, чем стану его подстилкой! Пожалуй, я должна признать, что Овчинников от меня не отстанет и найдет на краю света. Пойду, хоть с папой попрощаюсь, нам наверно не скоро удастся увидеться».

С такими, невеселыми мыслями она пришла на квартиру своего отца. Ее уже ждали. Лида молча, попрощалась с отцом, качнув ему головой, когда ее под конвоем выводили из прихожей.

Молодую женщину, как она и предполагала, снова доставили в тюрьму на Ленина 42, а потом увезли в шестой лагерь, где содержали около тысячи таких же обездоленных, запуганных и отрешенных от всего мира женщин.

Были многочисленные допросы, голод, холод. Иногда ее доставляли в следственную тюрьму, и везде она чувствовала «след зверя», хоть и знала, что больше не интересна Овчинникову, но явственно понимала, что он ждет, когда она будет сломлена. Один раз Лиде пришлось запустить в наглого следователя чернильницей, за что ее посадили в изолятор. Потом были еще наказания за ее свободолюбивые взгляды и высказывания и, благодаря женщинам — тайным доносчицам, ее не раз запирали в камеру ШИЗО. Впереди был срок: тяжелый, непосильный для женщины, но она выдержала все, и могла с полной уверенностью сказать не только людям, но и себе, что она осталась Человеком, не смотря на тяжелые испытания, свалившиеся на нее в те страшные и жестокие годы.

Глава 2 Массовые аресты

Илья Тимофеевич Михеев, капитан РККА (Рабоче-Крестьянская Красная армия), временно проходил службу в городе Колпашево. Несколько частей красной армии были прикомандированы к горотделам НКВД и направлены на поддержание порядка в северных районах Томской области. После разоблачения главных шпионов и предателей армии: Тухачевского, Якира, Эйдемана и других, в городах Томске, Новосибирске, Новокузнецке, Колпашево прошли митинги и демонстрации трудящихся, позорным клеймом отметивших врагов народа.

Тревожно было на сердце у Ильи, имея совершенно особый склад ума, он не поддавался всеобщему ликованию по поводу проводимых в стране крупных перемен. Тайные разговоры среди командного состава давали пищу к размышлениям: политика партии, направленная на очищение рядов Красной армии от чуждых элементов, порой ставила Михеева в тупик. Герои революции и гражданской войны вдруг становились врагами Родины. Старые, преданные партии большевики внезапно оказывались оппортунистами, искажающими идеалы революции.

Что творилось в горотделах НКВД, Михеев знал не по наслышке, иногда партийное руководство и главные чекисты ЗСК направляли части РККА для усиления конвоя арестованных. У Ильи в органах НКВД был старый друг — Сергей Романов, старший лейтенант, когда-то они вместе начинали службу. К тому же они были земляками, Романов был из Могильников, а Илья из Михеевки. При встречах чекист — Сережа информировал в строгой секретности о проводимых операциях с «врагами народа». Романову в свою очередь изливали душу за стопкой самогона главные исполнители приговоров и прочие чекисты, у которых не выдерживали нервы от неиссякаемого потока «врагов народа». Когда речь заходила о бывших белогвардейских офицерах и монархических особах, в глазах рассказчиков горел огонь мщения за якобы поруганную честь страны. Но когда приходилось расстреливать сельского учителя за антисоветскую пропаганду или колхозницу, спалившую амбар с зерном, а то и подростка, передававшего секретные донесения организаторам мятежа, в голове у некоторых, немного мыслящих чекистов рождался вполне естественный вопрос: «Восьмидесяти — летний старик или четырнадцати — летний паренек — они тоже контрики?».

В конце августа 1937 года, Илью направили в Томск с секретным донесением, и он отдал пакет начальнику горотдела Овчинникову. Проходя по коридору управления, Михеев увидел, как под конвоем проводили молодого мужчину, показавшегося ему знакомым. Когда Илья возвращался в Колпашево, он вспомнил арестованного, это был бухгалтер из конторы колхоза «Красный партизан», то есть с родной деревни Ильи. За что его арестовали, пока оставалось тайной. По прибытию в Колпашево, Михеев узнал, что их часть возвращается к месту постоянной дислокации в Новосибирск, остается только небольшое отряд военнослужащих. Попросив у командира части краткосрочный отпуск, Илья решил навестить родных в Михеевке. Капитану Михееву надлежало вернуться в Новосибирск и отметиться в спецкомендатуре. Перед отъездом, он заскочил повидаться с Романовым, но продолжительного разговора у них не получилось, старший лейтенант отбывал на проведение какой-то секретной операции. Под строжайшей тайной он сообщил Илье, что в верховьях Оби, недалеко от села Вороново, части НКВД проводят аресты врагов народа, их будут сплавлять на спецбарже, приспособленной для подвижной доставки задержанных в Новосибирскую тюрьму, либо Томскую. Распутица, а иногда неспокойная обстановка в таежных местах, заставляла руководителей НКВД приспосабливать плавучие баржи.

Илья затревожился, ведь Вороново располагалось недалеко от Михеевки, и если судить из рассказа Романова, аресты будут проводиться в разных приобских селениях.

— А что случилось? — спросил он Сергея.

— Только между нами, раскрыт крупный заговор контриков. Представляешь его масштабы: начиная от Новосибирска и заканчивая Нарымом, действуют разной численности группы, и все они входят в одну повстанческую организацию «Союз Спасения России». Еще бы немного промедлили, и вся эта мощь подняла бы мятеж в ЗАПСИБ крае.

— Да, работы теперь органам хватит, не завидую вам, — произнес с сочувствием Илья, — я вот домой на недельку собрался и оттуда в Новосибирск.

— А где ты жил? — спросил Романов, как будто не помня, что Илья его земляк.

— В Михеевке, — удивленно ответил капитан.

— В Михеевке? — как-то странно переспросил Сергей, — ах — да, ты же говорил мне. Ну, что ж, счастливо отдохнуть Илья.

Перед тем, как расстаться, Романов на ходу спросил:

— У твоего отца тоже фамилия Михеев?

— Конечно же, — улыбаясь, ответил Илья.

— А братья родные у тебя есть?

— Нет, только две сестры, а вот двоюродные имеются.

— Как их фамилия?

— Михеевы. А ты почему спрашиваешь? — насторожился Илья.

— Да нет-нет, это я так, из любопытства, — уклончиво ответил Романов.

Старший лейтенант, после того, как ушел Михеев, призадумался: «Как же мне поступить? В списках, подлежащих к аресту, числятся Михеевы, я точно помню, так как Илья носит такую же фамилию. Может позвонить Овчинникову и доложить? Или догнать Илью и предупредить, что его родные подлежат аресту. Я что, совсем голову теряю, меня же расстреляют за пособничество врагам, а вдруг выплывет моя связь с Михеевым… Хотя нас мало видели вместе. Как же быть? Через три дня мне следует быть на барже и конвоировать арестованных, а Михеев сегодня же отправляется в деревню. Придется переговорить с командиром отряда Новиковым и принимать решение на месте.

Илья отправил в Новосибирск телеграмму, сообщив жене Марии, что скоро приедет к ней и детям. Они жили временно у родных на улице Фабричной и вскоре Илья, как служащий РККА должен получить долгожданную квартиру. Отметившись в комендатуре, Михеев отправился на пристань, чтобы с попутным судном, добраться до родной деревни. Ему удалось сесть на небольшое, грузовое судно, как раз направляющееся в сторону Новосибирска. Всю дорогу он вспоминал разговор с Романовым, почему-то Илье показалось, что не просто так он интересовался фамилиями его братьев и отца. Конечно же обстановка тревожила Илью, последние события говорили сами за себя: шли аресты, не только руководителей предприятий, но и учителей, врачей и многих других профессий. Но чтобы это касалось деревенских жителей, недавно вступивших в колхоз, Илье почему-то и в голову не приходило.

Через два дня, глубокой ночью судно достигло села Топильники и, пройдя несколько километров, просигналило жившему на берегу в домике бакенщику. Иван Кузмич на лодке подплыл к пароходу и, забрав Михеева, причалил к берегу лодку.

— Илюха, вот ты какой стал, — едва узнав дальнего родственника, приветствовал капитана бакенщик.

— Да, Ваня, время идет, моему старшему сынишке уже пять лет исполнилось. А ты, женился или все так бобылем в своем домике живешь?

— Так и коротаю один, некогда по девкам разъезжать. Бакены новые поставили, надо обслуживать. Тут на медне баржа на мель села, так с области два буксира прислали, еле сдвинули. Фарватер — то устарел, и не рассчитан на многотонные баржи. Ты на побывку, али как?

— С недельку погощу у отца с матушкой, а затем в Новосибирск, я человек служивый, куда посылают, туда и еду.

За разговорами Иван переправил Илью на противоположный берег и, попрощавшись, отплыл назад, а Михеев зашагал по тропе прямо к своей деревне.

После трудовой недели, пришел выходной: заспанные, но обрадованные появлением Ильи, отец — Тимофей Васильевич, мать — Клавдия Семеновна и младшие сестры: Софья и Мария, привечали дорогого гостя. Сон, словно рукой сняло, накрыли на стол и до самого рассвета делились новостями.

— Ты когда сынок нам с матерью внучат привезешь? — а то ведь Никитку почитай пять лет, как не видели, а теперь уже и Матюха народился.

— Скоро пап, скоро, вот получу квартиру, возьму большой отпуск и обязательно приедем все вместе.

— Сынка, а как там Марьюшка живет, справляется с двоими? — спросила мать.

— Все хорошо мам, я помогаю ей, где денег пересылаю, где продуктов.

— Когда в Новосибирск? — спросил отец.

— Через пять дней мне надлежит явиться в комендатуру. Не знаю на чем добираться, а то бы задержался на день — другой.

— Так может в тайгу, небось, по ружьишку соскучился? — спросил Тимофей Васильевич.

— Отец, дай нам на него наглядеться, не успел сын на порог, а ты его уже в тайгу.

— Ничего мамань, мы недолго, скучаю я по нашей тайге, как — никак вдоль и поперек с отцом и братьями излазили ее родимую, — улыбался Илья и, заметив погрустневшее лицо сестры Софьи, спросил, — Ты, что сестренка такая невеселая, не рада брату.

— Ой, что ты Илюш, я рада тебе…

— Беда у нас сынок, перебил дочь отец, — парня у Софьюшки забрали.

Илья улыбнулся:

— Поздравляю, значит, жениха себе выбрала, а куда забрали, в армию?

— Если бы в армию, — насупился Тимофей, — из района голубые фуражки понаехали и пятерых арестовали.

— За что? — спросил Илья.

Родственники дружно замотали головами.

— Кабы знали за что, а то ведь ночью, как волки схватили парней и в район. Мы в Топильники ездили, тамошний начальник НКВД сказал, что их уже в Томск отправили.

— Отец, мне показалось, когда я был в Томске, что в управлении видел нашего колхозного бухгалтера.

— Коростылева Павла?! Так его же вместе с Софьиным женихом арестовали.

— Вот оно в чем дело, — нахмурившись, произнес Илья.

Софья, не сдержавшая слез, ушла в другую комнату.

— Отец, я не обещаю, но попробую что-нибудь узнать, может, их отпустят, хотя… — сын перешел на тихий разговор, — пойдем — ка бать во двор, поговорить нужно.

Они вышли из дома, и присели на крыльцо. Тимофей достал кисет с табаком, приготовленную бумажку, и ловко сделав самокрутку, закурил. Илья отказался, так как никогда не баловался табаком.

— Пап, мое внимание знаешь, что привлекло? Один мой знакомый интересовался нашими фамилиями.

— Ну и пусть интересуется, нам — то что.

— Он из Томского горотдела НКВД, понимаешь, они какую-то операцию проводят недалеко от Михеевки, он говорил, что в Вороново будут проводить аресты.

— Вот те раз! А кого арестовывать собрались? Там же одни колхозники, почитай единоличников не осталось, всех кулаков еще в начале тридцатых: кого сослали, а кого и в тюрьму посадили.

— Сложно все пап, я и сам толком не знаю, но сдается мне, грядет что-то ужасное.

— Проясни сынок мозги мои темные, я не совсем тебя понимаю.

— Я слышал, много людей расстреливают, как врагов советской власти, среди органов НКВД их еще часто называют «врагами народа».

— Так у нас на колхозном собрании много говорили о таких, мутят, мол воду среди крестьян, готовят какой-то переворот в Сибири, одним словом — повылазили на свет разные контрики.

— А ты сам, что об этом думаешь?

— Хочешь честно?

— Хочу.

— Не нравится мне наше управление, когда в колхоз загоняли, председатель Паршин на многих зуб заимел, к нему частенько их района оперуполномоченный приезжает. Вот и арест наших пятерых парней меня на мысль наводит, что неспроста все это.

— А ты бать, как с председателем живешь?

— Не очень, на собраниях то я не молчу, где и перчика подсыплю, а где и дураками управляющих выставлю. Не умеют они землицу нашу обустраивать, здесь другой подход нужен, а они на дармоедов надеются. Ты еще совсем юным был, когда по нашим селам, да деревням продразверстка гуляла, так с того времени боязнь — то осталась, как бы нас опять в голоде и холоде не оставили. Не все наши Михеевцы умеют думать, кому просто на все наплевать, лишь бы колхоз им помогал, а нам каково: этих лоботрясов обрабатывать. Я Илюша прошлое вспоминаю, как мы свое хозяйство держали и радовались каждому приплоду, а здесь хорошего мало, — тяжело вздохнул Тимофей.

— Отец, ты о своих настроениях поменьше рассказывай, сейчас проще рот на замке держать.

— Обидно сынок, потому и говорю. Я шибко — то не плачусь кому не попадя, когда с Мишкой Коростылевым, да с его отцом перекинемся новостями, а так сам вижу, провокаторы у нас появились. Все они в правлении на тепленьких местах попригрелись. Вот бы кого шевельнуть.

— Сейчас кругом такое творится. Как там Коростылевы поживают, как Мишка?

— Хорошо, правда, у него родного брата забрали вместе с женихом Софьюшки.

— Семена?!

— История давняя, но кто-то ею воспользовался. Помнишь, я тебе рассказывал, когда Семен свою корову, загнанную в колхозное стадо вывел со скотного двора.

Илья хохотнул: «Конечно, помню, он тогда ее в валенки «обул», чтобы следов не осталось. Так об этой хохме уже все забыли давно».

— Вспомнили сынок, и по всему видать Монитович — бывший сторож фермы приложил к его аресту руку. Я сам понимаю, что у нас тоже творится что-то, но как разузнаешь, правление колхоза все в секрете держит. А что там твой знакомый о нашей фамилии спрашивал? — спросил Тимофей, переводя разговор на другую тему.

— Я и сам толком не понял.

— Ладно, сынок айда пропустим по маленькой, да пойдем по родне походим, должен же я такого красавца своим показать.

Ближе к обеду, Михеевы обошли несколько домов, повидавшись с родственниками. Зашли к Коростылевым и все вместе вышли на улицу. Собравшись возле водоема, стояли небольшой группой, обсуждая дела и новости, как на другой стороне пруда увидели ехавших на телеге, запряженной в лошадь, председателя с членами правления колхоза. Несколько мужиков махнули им для приветствия, но председатель, как будто бы занятый разговором, не ответил.

— Ишь Паршин рыло воротит, — сказал Миша Коростылев, — как сдружился с Топильниковскими «жандуями», так на две головы выше стал.

— Это ты кого жандуями назвал? — мрачно спросил отец Миши — Егор Тимофеевич.

— Тех, кто нашего Семена упрятал в каталажку.

— Егор Тимофеевич, — обратился Илья, — я узнаю о Семене, вот приеду в Новосибирск и сразу же подключусь.

— Ты уж постарайся Илюш, мы до власти достучаться не можем, словно в трубу кричим, а в ответ только эхо.

— А что отвечают?

— Следствие началось, говорят: если не виновен, значит отпустим.

— Ага, жди от них, отпустят, — зароптали мужики.

— Я тут на медне в Шигарке был, так мой брательник такие страсти рассказывал, что у них в округе аресты прошли: уводили, даже не объясняя, за что, один ответ: «Там разберемся».

— Илья, ты там ближе к «Богу», — пошутил односельчанин, — может знаешь, скольких еще «врагов народа» будут разыскивать, что-то нынче многие жалуются на аресты?

— Я военный человек, не из того ведомства.

Вдруг в метрах двести от пруда, под горкой все заметили, как стайка ребятишек бегом направляются в их сторону. Они что-то кричали, махали руками, указывая в сторону реки.

Миша Коростылев подтолкнул вперед паренька, лет четырнадцати и сказал:

— Вань, ну-ка узнай, что они галдят, может баржа с продовольствием пришла?

— Да рано еще, обещали в начале месяца, — подхватил кто-то из мужиков.

Ванька ловко пробежался по двум бревнам, проложенным вместо плавучего моста и, разузнав что-то у ребятни, поспешил назад.

— Там говорят, баржа на середине реки остановилась.

— Ну, вот, я же говорил, продукты привезли, — обрадовался Миша.

— Да нет, председатель каких-то военных на берегу встречает, их там много в лодках, — сказал Ваня.

— Кого много, военных? — тревожно переспросил Илья.

— Ага, мальчишки говорят, что они все при винтовках.

Мужики вопрошающе переглянулись и все, как по команде уставились на Илью.

— Вань, ты не спросил в каких фуражках военные?

— Не-а.

И тут все увидели, как большая группа людей поднимаются на горку и направляются в сторону дома, где располагалось управление колхозом. Илья сразу по форме определил, что это были сотрудники НКВД, офицеры одеты в гимнастерки и синие галифе, а солдаты в однотонную военную форму. Действительно, все сотрудники были вооружены: кто винтовками, а кто наганами, спрятанными в кобурах.

От толпы отделился член правления и, подойдя к берегу пруда, крикнул:

— Эй, мужики, председатель приглашает в здание правления, с области большие люди приехали, идите все на собрание.

— Что это, в воскресный день и какое-то собрание? — спросил Михеев Тимофей у сына.

— Похоже, правду говорит, собрание будет, раз всех односельчан приглашают.

— А почему столько военных?

— Не знаю, — задумчиво ответил Илья.

— Ну, что мужики, так и будем стоять да гадать, пошли к председателю, — подбодрил всех Егор Коростылев.

Всей группой, мужики направились вдоль берега в сторону правления колхоза «Красный партизан».

Народу в зале набилось много, и как заметили односельчане, именно те, кого созывали посыльные по избам. Илья сосредоточенно наблюдал за сотрудниками НКВД, действовавшими четко по команде, и когда прибыли последние односельчане, за которыми послал председатель Паршин, дверь закрыли и несколько бойцов встали на пост. На удивление всех собравшихся, женщин было мало, всего трое, а остальные — мужчины. Илья удивленно посмотрел на людей, разместившихся за столом президиума: среди двух офицеров он заметил Романова Сергея. Он тоже увидел Илью, но не подавал вида.

— Товарищи, попрошу тишины, и перестаньте курить, а то дышать нечем, — обратился председатель колхоза, — сегодня мы собрали вас вот по какому поводу. Из Томска прибыли товарищи из органов…

Вдруг его прервал капитан госбезопасности. Поднявшись из-за стола, Новиков четко, как будто отдавал приказ, сказал:

— Сейчас я зачитаю список лиц, и кто здесь указан, останутся на месте, а остальных, кто не попал в этот список, прошу покинуть зал.

Собравшиеся мужики зароптали:

— Вы что здесь выдумали, по какому такому праву заперли нас?

— Отставить разговоры, — приказал Новиков, — капитан Михеев, Вас прошу пройти в соседнюю комнату.

Илья, переглянувшись с родственниками, поднялся и, пролезая между рядов лавок, шепнул своему отцу:

— Я сейчас узнаю, в чем дело.

Он прошел в комнату, где стоили пять столов и увидел НКВД-эшников, разместившихся на стульях. Новиков и Романов, оставив молодого лейтенанта в зале, прошли за Михеевым.

— Оружие имеется, — спросил Илью сержант и приказал ему поднять руки.

— Вы что себе позволяете?! — возмутился Илья.

— Капитан, выполняйте приказ, иначе мы наденем на Вас наручники.

— На каком основании?

Новиков раскрыл папку и прочел вслух:

— По имеющимся материалам в Томском горотделе НКВД, Вы гражданин Михеев Илья Тимофеевич являетесь участником офицерской кадетско-монархической к-р (контртеррористический) повстанческой организации, существующей в городе Томске и других районах ЗапСибКрая. Организация имеет цель вооруженного восстания и свержение Соввласти в момент нападения иностранных государств на СССР. Вы также замечены в подстрекательстве против высших чинов в армии, а так же среди младших офицеров и солдат.

— Вы с ума сошли!! — вскричал Михеев, — что за чушь вы тут городите?!

— На основании вышеизложенного, по приказу начальника горотдела г. Томска, товарища Овчинникова и согласия прокурора, гражданин Михеев Илья Тимофеевич подлежит немедленному аресту и отправке в Томск для привлечения его к ответственности по статье 58 — 2-10-11 УК РСФСР. Романов, арестуйте Михеева и снимите с него знаки отличия.

— Сергей, что это все значит? Ты же знаешь меня — это недоразумение.

— Гражданин Михеев, сдайте все имеющиеся документы и ценности, — приказал Романов, — конвой, арестовать его.

Щелкнули наручники на запястьях Ильи. Романов сорвал петлицы с воротничка гимнастерки и шевроны на рукаве Михеева.

— Как ты можешь, сволочь! Мы же были друзьями, — со злобой произнес Илья.

Удар в солнечное сплетение заставил замолчать Михеева.

— Мы никогда с тобой не были знакомы, и не пытайся меня дискредитировать. За подобные вещи я буду беспощаден к тебе. Гад, ответишь перед Советской властью за все. Ишь, контрик, пригрелся в армии, ну, ничего ты нам всех своих сотоварищей выдашь, — гневно сказал Романов и еще раз удалил Илью в живот.

Тем временем в зале капитан Новиков зачитывал список:

— Коростылев Егор Тимофеевич, обвиняется в участии заговора против Советской власти, состоит в организации «Союз спасения России».

Коростылев Петр Тимофеевич, обвиняется по ст.58-2, КРА (Антисоветская агитация).

Коростылев Михаил Егорович, обвиняется по ст. 58-2 КРА.

Михеев Матвей Петрович, обвиняется по ст.58-2, КРД (Контрреволюционная деятельность).

Михеев Тимофей Васильевич обвиняется в участии заговора против Советской власти, состоит в организации «Союз спасения России».

Итого: 38 человек подлежат аресту и будут отконвоированы в трюм баржи. В том числе по списку зачитали фамилии трех женщин.

Возмущения и громкие возгласы раздались повсюду:

— Это все ложь! Нас обговорили, мы не враги Советской власти. Мы будем жаловаться — это произвол.

— Разберемся, наши органы просто так не проводят аресты, всех невиновных мы отпустим, — ответил лейтенант.

В зал вошли прибывшие с баржи вооруженные бойцы с собаками и принялись тщательно обыскивать арестованных людей. Тут же среди НКВД-эшников сновали: председатель, активисты и бывший сторож скотного двора Монитович.

Теперь арестованные понимали, что означало экстренное «собрание», все было заранее согласовано с органами, и правление до последней минуты скрывало от жителей деревни о готовящейся операции НКВД. Написавшие доносы обвиняли мужчин в различных видах преступления: в воровстве колхозного скота, в уничтожении мини-заводов по производству пихтового масла и подготовке терактов в виде взрывов на лесопильных участках.

Но многие обвинялись в участии в заговоре против Соввласти и не совсем понимали трагичность своего положения, ведь в основном им грозила 1 категория — расстрел, и только счастливчикам, возможно, удастся попасть под 2 категорию.

Видимо слух об аресте просочился и взбудоражил население деревни. Женщины с ребятишками и старики подходили к управлению, но встреченные вооруженными военными, остановились. Кто-то побойчее из стариков, спросил:

— Что такое происходит, почему наших сыновей арестовали?

— Не велено объяснять, государственное это дело, — буркнул сержант и, взяв в обе руки винтовку, преградил путь старикам.

Люди возмутились и угрожающе надвинулись на солдат.

Тогда сержант скомандовал:

— Отделение, три шага назад! Товьсь!

Солдаты подняли стволы, направив их в грудь возмущенных людей. Видимо услышав шум на улице, в открывшуюся дверь на крыльцо вышел капитан, он осмотрел собравшуюся толпу и громко сказал:

— Не волнуйтесь граждане, отпустят ваших мужиков. По области идет общая проверка, что напрасно глотки рвете?

— В связи с чем, проверка?

— А вы разве не слышали, что в Новосибирске и Томске раскрыта сеть опасных организаций, политическая сторона вопроса такова: мятежники пытались свергнуть существующую власть, но вовремя наши доблестные органы раскрыли заговор. Так что не обессудьте, проверять будем всех, даже женщин, и не нужно бояться тем людям, кто поддерживает Советскую власть. Пусть страшатся белогвардейская нечисть да кулацкое отродье, а колхозники нам не враги.

— Коли так, то конечно, — соглашались старики, — а когда отпустят наших?

— Как прибудем в Томск, после проверки сразу же отпустим.

— А еду им можно передать, вещи там какие?

— Ничего не нужно, их покормят, и обратный путь домой оплатит государство. Граждане, расходитесь по домам, не толпитесь здесь.

Перед тем, как прозвучала команда выводить арестованных на улицу, Илья обратился к Романову:

— Сергей, не позорь меня, прикажи снять наручники. Люди на улице что подумают: офицера Рабоче-Крестьянской армии под конвоем, да еще закованным ведут под арест.

— Ты сбежишь, а за тебя потом отвечай, нет уж, оставайся в наручниках.

— Сергей, тебе самому-то не совестно? Неужели наше землячество и общение не оставили в тебе хорошего следа, — пытался надавить на чувства Илья, и подойдя близко, тихо сказал, — ты же понимаешь, что я буду вынужден дать показания следователю: с кем, когда, о чем? Я могу промолчать о наших с тобой разговорах, а могу и не промолчать…

Романов злобно зыркунул на Михеева и тихо сказал:

— Не докажешь.

— Когда пытать начнут, не то еще скажу.

Романов о чем-то задумался и кивнул сержанту:

— Освободи ему руки, но глаз с него не спускай, — затем поманил его пальцем и, отведя в сторону на ухо прошептал, — Григорьев, нужно так сделать, чтобы арестованный Михеев попытался бежать. Не сейчас, разумеется, а на барже, когда ночью пойдем вниз по реке. Ты понял меня?

— Сергей Михайлович, что-нибудь придумаю, не доплывет эта «контра» до Томска.

Романов утвердительно кивнул и сделал громкое заявление:

— Слушайте мою команду: арестованным во время конвоирования все разговоры запрещены, идти строго по двое, руки держать за спиной. Шаг влево, шаг вправо будет расцениваться, как попытку к бегству, конвой стреляет без предупреждения. Выходим по одному на улицу.

Возле дома управления всем приказали построиться в два ряда. Михеев Илья оказался между Петром и Матвеем Коростылевыми, сзади пристроился Миша.

Негромким голосом, не шевеля губами, Илья тихо сказал:

— Петро, Матвей, как только отплывем от берега метров на тридцать, начнем раскачивать лодку. Прыгаем и плывем в сторону «Черной» (приток Оби) речки. Ждите моего сигнала, я кашляну три раза. Миша, ты с нами?

Коростылев шепотом ответил:

— Вы бегите, меня отпустят.

Оглянувшись, Илья укоризненно посмотрел на Мишу, и тяжело вздохнув, безмолвно кивнул. Родственники, каждый для себя определились, как им поступить в дальнейшем.

Не особенно люди поверили словам капитана, что задержанных скоро отпустят, кто-то из женщин успел сбегать домой и собрать наспех вещи, еду, но конвойные близко не подпускали, тем более начальство строго запретило передачи. В толпе нет-нет раздавались всхлипы и плачь, нервно вели себя старики, вставляя гневные, крепкие словечки. Ребятишки, встревоженные состоянием матерей, плакали в голос.

Раздалась команда о начале движения колонны: тридцать пять мужчин и три женщины, прощаясь взглядами с родными, побрели к берегу Оби к лодкам для отправки на баржу. Пока вели арестованных, председатель колхоза Паршин, и несколько колхозных активистов с лейтенантом и солдатами, произвели обыск в отмеченных домах. Что толку было возмущаться людям, когда заранее под документами стояла подпись прокурора. В сопроводительных документах на каждого подозреваемого присутствует ордер на обыск и арест.

Офицеры НКВД наметили сделать несколько рейсов туда и обратно в трех лодках. Один работник НКВД расположился на носу, а двое на корме, пятерых арестованных размещали между ними.

Илья и Петр, выказав желание грести, сели за весла. Матвей весь напрягся, ожидая сигнала сродного брата. Илья жестом осадил Петра, чтобы он не сильно греб и, как только две лодки, заполненные людьми, устремились к барже, братья налегли на весла. Когда лодка достигла условного места, Михеев кашлянул три раза и все трое, как по команде, уцепившись за борта, стали с силой раскачивать лодку. Конвоиры и остальные арестованные, не ожидавшие подвоха, сразу же свалились за борт. Илья, Петр и Матвей, подхваченные течением, устремились вниз по реке. Быстро намокшая одежда и обувь затрудняли движение. Невообразимыми усилиями им удалось оторваться от барахтающихся в воде, и кричащих во все горло конвоиров. Раздались выстрелы с берега и баржи. Трое мужчин нырнули и, ориентируясь на мель, поплыли под водой. Матвей, вынырнув, отчаянно погреб по-собачьи, пытаясь догнать своих родственников, но мешавшие, тяжелые сапоги предательски тянули ко дну. С двух сторон шла непрерывная стрельба из винтовок, и отставший от братьев Матвей, выкрикнул:

— Братцы…

Пуля попала ему в шею. Теряя силы и сознание, он проплыл еще несколько метров и скрылся под водой. С берега закричали люди, и какой-то старик бросился в воду, пытаясь беспомощно плыть, стал захлебываться. К нему на помощь бросились женщины и, отчаянно голося, потащили старика на сушу.

От баржи отплыли две лодки и вовремя подоспели на помощь, снесенным течением конвоирам и двум арестантам. По берегу уже бежали НКВД-эшники и, перезаряжая на ходу винтовки, беспорядочно палили в две удаляющиеся фигурки людей.

Лейтенант и несколько солдат, усадив собак в лодку, бросились в погоню за беглецами. Пока они набирали скорость, со всей силы налегая на весла, Илья с братом успели выбраться из воды и бросились по песчаному берегу к притоку Оби — Черной. Расстояние приличное, пришлось преодолеть километры, но упорные чекисты не отставали, и продолжали «висеть на хвосте».

Вот и река! Пробираясь сквозь камыши, они пробежали вдоль суши несколько километров по воде, чтобы запутать следы от пущенных за ними собак. «Только бы была на месте лодка», — подумал Илья. Под густыми ветвями ивы, он заметил перевернутую верх дном плоскодонку. Чтобы переправляться на другой берег, они с отцом хранили старую лодку в небольшой заводи.

— Хвала батьке, что не избавился от этой рухляди, — крикнул Илья, — Петро, давай помогай, сейчас мы на ту сторону переберемся, а там нас сам черт не сыщет.

В устье Черной, слышались лай собак и перекликания НКВД-эшников, порой следы бежавших скрывались в воде, что мешало конвойным быстро продолжать погоню. Они потеряли на время из виду беглецов.

Илья осторожно греб самодельными веслами, боясь обломить их, и вскоре достиг противоположного берега. Братья спрятали в кустах плоскодонку и, поднявшись на густо заросший кустарниками косогор, скрылись в пихтовом лесу. Но увязавшиеся за ними НКВД-эшники быстро настигали их, переплыв на лодке реку Черную и, растянувшись в цепь, они стали подниматься вверх по склону. Впереди замаячили спины беглецов, и чекисты открыли огонь. Казалось у Ильи и Петра не осталось шансов на отрыв, и они погибнут под пулями преследователей, как вдруг из глубины леса послышались выстрелы. Илья уловил знакомый звук — били из наганов. Чекисты замерли, пораженные огнем незнакомых людей, и когда двое из них уткнулись лбами в землю, окончательно поняли, что беглецов кто-то прикрывает стрельбой. Преследователи не решились продолжать погоню и спешно спустились к лодкам.

Илья и Петро, воспользовавшись перестрелкой, бросились в гущу леса, как вдруг из кустов раздался предостерегающий голос:

— Стой! Руки вверх!

Перед беглецами предстали двое мужчин, лица их обросли волосами, в руках они держали револьверы.

— А ну, граждане хорошие, встали лицом к дереву и быстро отвечайте на наши вопросы. Вы кто и почему вас преследуют НКВД-эшники?

— Мы только что бежали из-под стражи, недалеко в деревне Михеевка ЧК арестовали около сорока человек.

— Кажется, в нашем полку прибыло, — улыбнулся один из мужчин, опустив наган.

Глава 3 Вверх по Оби

Справка выдана следователем горотдела НКВД Рогозиным в связи с чрезвычайным происшествием:

«10 августа 1937 г. в городе Колпашево при попытке арестовать опасного преступника, бывшего белогвардейского офицера Шаповалова Григория Романовича, убиты два сотрудника НКВД. Как показали свидетели, предоставившие чекистам информацию на Шаповалова, он является участником Белогвардейско-монархической организации «РОВС» (Российский Общевойсковой союз). В прошлом, окончил Киевское Константиновское военное училище, служил офицером в царской армии в чине поручика, в 1920 г. в Корниловском полку, в офицерской роте. В 1932 году осужден Коллегией ОГПУ по ст. 58–13 УК к заключению и пробыл в лагере 4 года. После отбытия срока, получил пять лет ссылки, и был отправлен в г. Колпашево, Нарымского округа, ЗСК».

… Мирону Семеновичу Балагурзину оставалось четыре года до конца отбытия ссылки. В последнее время тревожно было в Колпашево, шли повальные аресты. На примере многих ссыльных, внезапно арестованных органами НКВД, Мирон был готов к приходу чекистов. Он прекрасно был осведомлен, что идет повторная чистка некоторых прослоек советского общества. Начиная с 20-х годов, а затем и в 30-х, таких, как он, держали «на коротком поводке», и не давали уезжать за пределы контролируемых чекистами округов и краев. Органы, хоть и занимались глобальным искажением фактов, арестовывая сотнями, тысячами невинных людей, но на самом деле существовали хорошо законспирированные, разрозненные группы. Надежной и оперативной связи между собой они не имели. В основном занимались сбором информации, и (и как распинаются органы НКВД) ждали глобального события, которым, по мнению образованных и политических деятелей, будет война, грядущая с запада со стороны Германии или востока с Японии. Вот и подчищала советская власть народ, боясь, что в Западно-Сибирском крае могут возникнуть массовые восстания всех бывших: белогвардейцев, кулаков, священников и многих недовольных партией большевиков.

Балагурзин не исключал ареста и знал, что его фамилия числится в списках чекистов, как самого ярого и опасного врага советского государства, но НКВД-эшники не могли предположить главного — его истинной фамилии от рождения. Имя Григория Шаповалова он взял в 1932 году, когда с группой офицеров был направлен из Харбина и перешел границу Советской России. Настоящий Шаповалов уже отошел в мир иной. По официальной версии, как бывший офицер царской армии и служащий КВЖД он был подвергнут аресту и предан суду.

Недавно Балагурзина известили свои, что от группы в двенадцать человек, осталось в живых только четверо, и то разбросанных по разным областям. Кто же из них мог знать, что в 1937 году Сталин и его окружение объявят большой террор и Шаповалов вновь окажется под угрозой ареста, а то и смерти.

Мирон жил в небольшом, старом доме, хозяйка которого, после ареста мужа, уехала с детьми в деревню, и Балагурзин занял на время пустующее помещение. Он сразу же позаботился о своей безопасности, вырыв подземный ход, ведущий за пределы дома из подпола в сарайку. Там же в тоннеле было спрятано оружие: два нагана, патроны и граната, все это он хранил на экстренный случай.

Работал он на дому: лудил, паял старые самовары, чайники и медные тазы. Люди частенько приносили Мирону прохудившуюся посуду и платили, как придется: когда деньгами, а когда и едой. Трудился в основном ночами до полудня, а потом отсыпался.

Благодаря такому режиму дня, ему удалось избежать внезапного ареста. Ночью залаяла соседская собака, предупреждая, что рядом находятся чужие люди. Мирон оставил зажженной керосиновую лампу и, заскочив в соседнюю комнату, выходящую окнами в огород, увидел, как при лунном свете, его дом окружают люди в форме. Раздался стук в дверь, и послышалась громкая команда:

— Шаповалов открывай, иначе мы выломаем дверь.

— А кто вы такие, люди добрые?

— Сейчас мы тебе покажем, какие мы добрые, открывай белая сволочь!

— Сейчас-сейчас, дайте хоть портки одену.

Мирон выиграл драгоценные минуты, которых хватило, чтобы спуститься в подпол и взять оружие. В дверь бешено замолотили кулаками и остервенело били сапогами. Он вылез из люка посредине сарайки и тихо прокрался к двери, но с другой стороны ее предусмотрительно подперли чекисты. Тогда он приоткрыл небольшое окошко и вылез наружу. Возле плетня на дороге, стояла легковая, черная машина, около нее находился сотрудник НКВД, остальные рассредоточились вокруг дома. Двое, с оружием наготове стояли возле крыльца. Двери были распахнуты, видимо чекисты уже орудовали в доме. Пройти незамеченным не удастся, открыть пальбу из двух наганов тоже не представлялось целесообразным, Балагурзин не мог знать точное количество сотрудников. Он бросил гранату к крыльцу и спрятался за углом сарая. Громыхнул взрыв, растревожив в округе всех собак и соседей. Беспокойно закричали люди из прилегающих к дому дворов, раздались крики чекистов, опешивших от контрмер подозреваемого. Пока проходила сумятица, Мирон побежал мимо машины и увидел, как за открытой, водительской дверцей кто-то прячется, не раздумывая, выстрелил в фигуру человека, он вскрикнул и, припав на колено, истощенно завыл от боли, пуля попала ему в ногу. Пробегая мимо автомобиля, Мирон ударил рукояткой нагана по голове стонущего чекиста, и услышал, как его кто-то позвал:

— Уважаемый, помоги мне, — из салона показалась голова, — я в наручниках, меня час назад задержали.

Балагурзину некогда было размышлять, схватив за рукав арестованного, потянул за собой. Они прокрались вдоль дворов и устремились в темный проулок. За спиной слышались удаляющиеся выстрелы и чекистская брань.

Всю ночь пробирались вдоль берега вверх по реке и только к утру набрели на небольшую деревеньку. Мирон обратил внимание на строение возле одного дома — оно походило на деревенскую кузницу. Пришлось залечь в траву и некоторое время ожидать, пока не появится хозяин. Мирон тихо проскользнул за ним в кузницу, и они тихо что-то обсуждали, вскоре под сильными ударами молотка, наручники слетели с запястий попутчика Мирона. Поблагодарив кузнеца и, приняв от него половину каравая хлеба с крынкой молока, беглецы отправились в путь вдоль реки.

— А теперь давай по — настоящему знакомиться, — предложил Мирон, — моя фамилия Шаповалов, звать Григорием, как ты заметил, ночью меня пытались арестовать. Кто ты, и за что тебя схватили?

— Ну, во первых Григорий, благодарю тебя за помощь, а зовут меня Михаил Лукич Берестов, я бывший крестьянин — единоличник, советская власть с легкой руки окрестила меня «кулаком» и в 1931 году отправила в лагерь.

— А точное определение на суде, какое было?

— Вел подрывную деятельность против советской власти, а если быть точнее, то отказался вступить в колхоз. А ты чем не пришелся по вкусу власти?

— Ты мне сначала скажи, что собираешься дальше делать: идти сдаваться органам НКВД или скрываться в лесу, как это сейчас делают многие, а потом я отвечу на твой вопрос.

— А знаешь Григорий, насмотрелся я на эту сволочную власть и в застенках НКВД и в лагере: голод, холод, издевательства следователей, ОХРы и самих чекистов. К примеру, я расскажу тебе один эпизод: когда нас раскулаченных крестьян с многодетными семьями, по морозу гнали молодые комсюки (комсомольцы — активисты) в Шегарку. Детишки замерзали от холода, умирали слабые члены семей, их не разрешали везти дальше на санях, а сбрасывали трупы в поле. Я так думаю, что милости от них ждать, теперь не стоит, все равно к стенке поставят за побег, остается одно — брать в руки оружие и воевать с ними.

— А раньше, почему не брал оружие?

— Эко, как ты легко рассуждаешь, сразу видать — военный человек. По — началу советская власть мягко стелила, давая землю крестьянству, нам не за что было на нее жаловаться, но когда стали отбирать в деревнях хлеб, а потом насильно загонять в государственные стойла-колхозы, вот тут — то многие мужики призадумались, да поздно. Забрали у нас все: дома, хозяйство, семьи наши невесть где, а сами мы поражены во всех правах. Повезло еще тем, кого вместе с семьями отправили в ссылку, а мои родные на Полтавщине от голоду померли, меня же арестовали и отправили в Сибирь.

— Да, Лукич, нелегко такое пережить, сочувствую тебе. Ты мне точно скажи, что намерен делать? Зарыться в нору, тогда нам с тобой не по пути.

— Гриша, а ты что предлагаешь, против такой махины разве попрешь? Я не против борьбы с этими гадами, но как ты себе это представляешь?

— Если ты со мной, то будем пробираться в Новосибирск, у меня там надежные люди.

— Это Новониколаевск переименовали в 20-х годах?

— Да, большевикам не понравилось старое название.

— Я видел тебя в деле Гриша, потому принимаю твое приглашение, вдвоем куда сподручнее. Теперь ты скажешь, кто ты?

— Я действующий офицер царской армии, никто меня не увольнял и не лишал воинского звания. После сегодняшней ночи нет смысла ждать от моих соратников по организации каких — либо действий. Кругом идут аресты. Люди бесследно исчезают за стенами НКВД.

Чего мне ждать? Я буду дальше бороться с большевистской заразой. Сегодня я продолжил счет трупам этих нелюдей. Ты умеешь стрелять?

— В своем крае был знатным охотником.

— Вот и замечательно, — Балагурзин протянул ему револьвер, — бей эту сволочь. Меня в действительности зовут Мироном.

— Понимаю, — улыбнулся Михаил, — конспирация.

Они крепко пожали друг другу руки, скрепив свой союз в дальнейшей борьбе против большевиков.

Полмесяца им пришлось пробираться в сторону Новосибирска. После того, как добрались до слияния двух рек: Оби и Томи, они переправились с помощью людей на лодке на левый берег и продолжили свой путь. К концу августа они прошли село Топильники и достигли притока Оби — реки Черной. На другом берегу осталось село Вороново. Только присели передохнуть, как вдруг услышали беспорядочную стрельбу на противоположном берегу. Спрятавшись в густых зарослях, они стали наблюдать за рекой и увидели, как двое мужчин: один был одет в военную форму, но без знаков различия, а другой в гражданскую одежду. Отыскав в камышах лодку, мужики быстро переправлялись на их сторону. Затем Мирон и Михаил заметили, как человек десять НКВД-эшников устремились за беглецами в погоню.

Пришлось подняться в пихтовый лес и занять удобные позиции, а что беглые побегут именно сюда, Мирон был уверен, тайга клином подходила к реке. Когда два человека пробежали мимо, Балагурзин и Берестов открыли прицельный огонь по чекистам. Опешившие от внезапного нападения неизвестных, преследователи залегли и только после того, как двое из них безжизненно распластались на земле, сотрудники НКВД были вынуждены прекратить погоню и спуститься к реке. Мирон поднялся во весь рост и грозно прикрикнул на беглецов:

— Стой! Руки вверх! А ну, граждане хорошие, встали лицом к дереву и быстро отвечайте на вопросы. Вы кто и почему вас преследуют НКВД-эшники?

— Мы только что бежали из-под стражи, недалеко в деревне Михеевка органы НКВД арестовали около сорока человек.

— Кажется, в нашем полку прибыло, — улыбнувшись, сказал Михаил и опустил револьвер.

— Предлагаю углубиться в лес на значительное расстояние, а затем продолжить знакомство, — Мирон обвел всех взглядом.

— Не возражаем, — ответили дружно Илья и Петр, обрадованные внезапным стечением обстоятельств, положительно обернувшихся в их сторону.

— Я знаю тут недалеко землянку, но сначала мы пройдем по ручью, чтобы собаки не нашли нас по следу, там и отсидимся, — предложил Илья.

— Вы значит местные? — спросил Мирон.

— Так точно.

— Ты военный?

— До сегодняшнего дня находился в составе РККА, — ответил Илья, — а тебя это смущает? — Михеев обратил внимание на хмурое выражение лица вооруженного мужчины.

— А ты, как думаешь? — недоверчиво спросил Мирон.

— Ладно, мужики, потом будем выяснять свои политические взгляды, а сейчас бежим в тайгу, — предложил Михаил Берестов.

Четверо мужчин доверившись проводнику — Илье, углубились в пихтовый лес и исчезли за густыми кустами смородины.

Михеев вел группу уверенно, он знал здесь каждую ложбинку, каждый ручей. Сколько раз ему пришлось охотиться в этих краях и с отцом и одному, так что он мог с закрытыми глазами найти любое место. Добравшись до ручья, беглецы сначала напились вволю, а затем долго шли по воде и наконец, добрели до небольшой таежной речки «Лосихи», ее воды текли вглубь непроходимой тайги. Остановились на привал, и первым заговорил Илья:

— Я так понимаю, что вы тоже без еды?

Михаил Берестов снял с плеча котомку, достал сверток и, развернув его, выложил на траву лук, соль и краюху хлеба.

— Да, не густо, — покачал головой Петр.

— Что будем делать? — спросил Илья.

— Сначала расскажи о себе, — предложил Мирон, — судя по твоему откровению и обмундированию, ты служил в Красной армии, и честно говоря, мне с такими не по пути.

— Много ты обо мне знаешь, если взялся судить с ходу, — огрызнулся Илья, — сам — то ты кто будешь?

Мирон вытащил наган и, взведя курок, направил стволом в грудь Михееву Илье.

— Я первый спросил, так что отвечай.

— Э-э, мужики, вы чего распетушились? Мы все сейчас в одном положении находимся, поймают — сразу к стенке поставят без суда, — Берестов пытался одернуть затеявших ссору мужчин.

— Хорошо, я отвечу, — согласился Илья, — до сегодняшнего дня я служил в РККА в звании капитана и никак не предполагал, что мой знакомый снимет с меня все регалии и арестует, как «врага народа».

— Ты можешь толком объяснить, — попросил Мирон.

Михеев Илья рассказал о своих злоключениях, произошедших за последние сутки.

— Так вы оказывается сродные братья, — кивнул Мирон на Петра, — и куда всех арестованных на барже теперь направят?

— В Томск, и боюсь, что всех ожидает, куда суровая участь, чем когда-то вас судили, давая по три, пять лет лагерей.

— Хорошо, — согласился Мирон, — но как нам друг другу доверять? Я душой и телом был предан своему отечеству — России, а ты кому служил? Большевистским вандалам, обратившим русский народ в покорное, советское быдло. Ты сам сейчас сказал, что твой батя до прихода большевистской власти был середняком, и что советы забрали у него все хозяйство, распределив по бедным семьям. Вас же ограбили, а ты пошел служить этим идолам. Теперь ты понимаешь, за что чекисты загребли твоих родных и тебя вместе с ними, вы для них являетесь затаившимися, классовыми врагами. Судя по твоей жизни, ты первый предал свою Родину, и я не могу встать с таким человеком в один строй. Я, конечно, тебе сочувствую, что твоего отца арестовали и многих из вашей деревни, но ты еще не уволен из рядов Красной армии, и мне претит дальше продолжать с тобой общение.

Илья, не споря и, не перебивая Мирона, внимательно выслушал и спокойно, ответил:

— Мирон, ты воевал за царя-батюшку и его отечество, вы — военные, окружающие своего царя, спросили его, за что же он вас предал? Почему в тяжелую годину отрекся не только от престола, а отдал русскую землю на поругание иноземным завоевателям. Вам жилось проще, когда власть была в ваших руках, — Илья выставил руку вперед, не давая себя перебить, — мы в деревнях не особо ощутили смену власти, потому что были слишком далеко от революций. Я пошел служить в армию для трудового народа и с гордостью, что могу быть полезен своей Родине, но, к моему великому сожалению, за годы службы все изменилось. Чуть ли не все руководство армии оказалось немецкими и японскими шпионами, опытные командиры были объявлены врагами народа и расстреляны. Нам, офицерам среднего командного состава, что было делать? Когда руководители партии: Троцкий, Зиновьев, Рыков, Бухарин оказались преступниками, а наши непосредственные командиры армии: Тухачевский, Уборевич, Фельдман, Якир, Эйдеман стали немецкими шпионами.

— Неужели ты не узрел, что большевики уничтожили всех, кто был им неугоден? — спросил Мирон, — а теперь взялись за народ: интеллигенцию, служителей церкви, бывших офицеров царской армии и крестьянство. Смех, да и только — какой-то абрек должен управлять государством, пусть он сначала обучится грамоте, постигнет всевозможные науки, чтобы грамотно воссоединять разные слои общества, а не на примере бедноты безграмотной лезть в управление колхозами. Правильно, для них середняк — эксплуататор, хапуга, а теперь уже и «враг народа». Посмотри на это рабоче-крестьянское быдло — невоспитанное, необразованное, направленное своими красными вождями на массовое сумасшествие. Им вдолбили в голову, что они вольны в осуждении всех, кто против советской власти, эта орда кого хочешь, уничтожит. Для них главное — это вождь, пастух, держащий в руке кнут, а в другой пряник, а в конкретной случае, пучок сочной травы.

— Но в целом — это народ.

— Народ?! А где же среди этой массы интеллигенты, русские офицеры, священнослужители, единоличное крестьянство? Они, все вместе взятые, для советской власти — классовая буржуазия, которой по мнению советов, нет места среди рабочих и крестьян. Па-ра-докс!! Умноженный на безумие.

— Теперь вижу, что — то ужасное сотворили там — наверху, согласился Илья.

— Сталин и его окружение — вот главные палачи. Мало того, они своих цепных псов в лице Ягоды, Агранова, Лурье уничтожили, так вычистили всю чекистскую, старую гвардию. И поделом им! Но зачем народ истреблять? Твой отец, брат или односельчане, в чем их вина?! Разве они враги своему народу? Только часть всего общества сидит в комбедах и управлениях колхозов и под распитие самогонки сочиняют частушки о благодатной жизни в совдепии, а затем своего же соседа без угрызения совести сдает поганым чекистам для расстрела. Посмотрите, что творится кругом: людей ночью, а то и средь бела дня спокойно забирают и увозят в неизвестность. Илья, разве ты не слышал, что творится в Томской или Новосибирской тюрьмах. Только за этот неполный год было арестовано тьма — тьмущая народа. Мы с Михаилом сидели в лагерях и насмотрелись на «цветущую» жизнь нашей Родины. Нет, благодарим, но больше жить по — ихнему у нас нет желания. Мы избрали свой путь и до конца будем бороться с коммунистической сволочью. А ты?! Куда ты приткнешься, когда узнаешь, что в подвалах Томского НКВД расстреляют твоего отца, или твоего — Петр. Вы снова простите своего великого Сталина и дадите ему на откупную всю Рассею?

— Значит, ты считаешь, что советская власть поработила весь народ? — спросил Илья.

— Конечно! Ты вспомни историю. Когда император российский Александр-II отменил крепостное право? В 1861 году, а Сталин закрепостил крестьян, загнав в колхозы, и превратил их в амию рабов. Пролетарский класс тоже сделал рабами, загнав их на фабрики, как в старые времена царь Петр-I разрешил боярам привязывать рабочих к заводам. А сколько, в общем по стране сидит народа в лагерях? Делай вывод: Сталин превращает свой народ в крепостное стадо или иными словами в заключенных.

— Мирон, когда в жизнь человека врывается горе, то он вправе изменить свои взгляды на происходящее. Ты прав, смерть своих родных я никогда, никому не прощу, и не стану ждать, когда руководство страны сменится, чтобы после этого отбелить одних палачей и поставить на место ушедших других.

— Ты действительно так думаешь? — удивился Мирон.

— У меня в Новосибирске осталась жена и двое маленьких сыновей, я не знаю, что с ними сотворят, когда на меня придет приказ в спецкомендатуру, но уверен, что их не оставят на свободе.

— Илья, ты должен смириться с этим, своей семье, ты уже ничем не поможешь, — успокаивал брата Петр, — так же, как я своей, хотя у меня есть шанс, ночью пробраться в деревню и отправить их подальше от Михеевки.

— Да они сегодня же понагонят туда войска НКВД и оставшихся не арестованными ваших жителей, заметут за милую душу, — резонно заметил Мирон.

— Что нам остается, зарыться, как медведям в берлоги и не вылезать из тайги? — не соглашался Илья, — я сейчас же, на этом месте принимаю решение — отомстить за аресты всем подонкам, собравшимся в правлении.

— С рогатиной пойдешь на них, али как? — Мирон ухмыльнулся. Он понимал, что им предстоит объединиться в одну группу и решительность Ильи его импонировала.

— Ты одолжишь мне на ночь свой револьвер?

— Подожди Илья, не горячись, — остановил его Мирон, — если ты нападешь на сельсовет, то твою мать и сестер подведут под расстрел, как пособников врагов народа. Здесь нужно немного выждать, чтобы никто не пострадал.

— А мне кажется, что их и так заберут, — мрачно заметил Петр.

— Если уже не забрали, — поддержал Михаил.

— Да мужики, с двумя наганами и тремя десятками патронов мы много не навоюем, нам нужно оружие.

— Что ты предлагаешь? — вскинул удивленно брови Михаил Лукич.

— Подождите, — я кое-что придумал, — Илья разбросал листья и, очистив землю от травы, стал чертить палочкой схему. — Я предлагаю напасть на Топильниковское НКВД, оружия там на всех хватит, даже с лихвой, а заодно и продуктами разживемся.

— Тебе приходилось там бывать? — спросил заинтересованно Мирон.

— Да, я знаю, где расположено управление, и солдат там не много, думаю, что ночью дежурят от силы два человека. Правда в спецкомендатуре бойцов больше, но можно сыграть на внезапности и под покровом темноты захватить штаб. Мне бы сейчас фуражку и петлицы, я вполне бы сошел за действующего офицера.

— Так, друзья, я вижу, мы начинаем мыслить одинаково, а это значит, что мы все же нашли компромисс, — заулыбался Балагурзин, — сейчас нам действительно нужно держаться вместе, не важно, кто, где служил, главное нас объединила борьба с нашими общими врагами — большевиками и чекистами.

— Мирон, я рассказал о себе ничего не утаив, может, ты скажешь, кто ты на самом деле? — попросил Илья.

Мирон поднялся на ноги и по привычке, подтянув рубаху из-под ремня на поясе, отдал честь, прикоснувшись кончиком пальцев к козырьку своего картуза.

— Честь имею господа! Штабс-капитан из ставки Верховного Правителя России, адмирала Александра Васильевича Колчака. На данный момент нахожусь на конспиративной службе.

— Вот уж поистине интернационал, — хохоча, произнес Михаил Лукич.

— А если серьезно мужики, нам стоит крепко призадуматься: в каком месте создать базу, чем кормиться, как наладить связи с надежным, местным населением. Завтра, чтобы нас разыскать, здесь развернется масштабный поиск, и уверен, что подключат охотников, нам нужно сыграть на опережение.

— Что ты предлагаешь? — спросил Мирон Илью.

— Не медля, сегодня же ночью на старой лодчонке доплыть до Топильников и проникнуть в управление, назад вернемся по таежной речке. Завтра будет поздно. Мужики, как вы считаете, уличенный в преступлении может вернуться на место, где оно было совершено?

— Говори без загадок, — попросил Петр.

— Недалеко, у слияния Черной и Оби, есть скальные нагромождения, я еще парнишкой обнаружил там просторную пещеру, я думаю, есть смысл устроить там жилище. Хороший обзор, безлюдье. Расстояние от Михеевки до пещеры десятки километров.

— Ты же сам только — что сказал, что НКВД-эшники могут вернуться, — возразил Мирон.

— Но они не предполагают искать нас именно там, преступники, по логике, всегда уходят подальше от места преступления.

— Или прячутся возле своих родных, где можно прокормиться, — заметил Михаил Берестов.

— С твоим стратегическим планом я согласен. Ты местный и много знаешь, значит тебе и флаг в руки. Давайте трошки перекусим, и в путь, — Мирон пожал Илье руку и, разделив скудные запасы еды, мужики поели, и двинулись к речке Черной.

После того, как не удалось догнать и уничтожить беглецов, начальник третьего отдела НКВД Новиков и его помощник Романов были в бешенстве. Потеряв двух сотрудников, они предприняли дополнительные меры безопасности, усилили охрану баржи и, послав в район людей, срочно телеграфировали в Томск и Новосибирск о беглых опасных преступниках. Из Топильников прислали подкрепление — десять бойцов НКВД, для дальнейшего сопровождения баржи в Томск. Новиков не предполагал, что по ходу операции ими будут дополнительно арестованы «враги народа» и, учитывая перегрузку судна, было принято решение, доставить всех арестованных немедленно в следственную тюрьму НКВД города Томска.

Правы были в своих рассуждениях Илья и Мирон: руководством Горотдела НКВД г. Новосибирска были оперативно посланы чекисты на место квартирования семьи Михеева, и его жену Марию вместе с маленькими детьми, арестовали. Ее направили в следственно-пересыльную тюрьму № 1, расположенную на улице 1905 года. Что и говорить, органы уготовили им не легкую участь, Марии вменялась статья 58 — 1в, за то, что она заведомо знала об изменнике Родины и не сообщила властям. Ей, безусловно, предстояло осуждение до шести лет лагерей с последующей ссылкой в Сибирь на 5 лет. Двоим маленьким детям, надлежало отправление в детский дом. Но самая страшная и невосполнимая потеря ждала родителей в будущем, именно их детям дадут другие фамилии и имена, стирая постепенно из памяти настоящие.

Что касается жителей Михеевки: мать Ильи и две родных сестры не избежали участи арестованных, их тоже погрузили на баржу. Как говорится: «до кучи» арестовали всех родственников Петра и Михаила Коростылева и прицепом забрали тех, на кого указал председатель колхоза «Красный партизан», тем самым перевыполнив план по предоставлению Томской «тройке» «врагов народа».

Никто из них даже не предполагал, вернутся ли они когда — нибудь в родные края, сможет ли снова возыметь силу их фамилии, с которых предки Михеевых и Коростылевых начинали свое долгое существование в Сибири.

В этом году не только жители Михеевки, но и другие окрестные деревни и села лишились своих родоначальников: в деревне Каштаково были арестованы Теущаковы. В селе Вороново, в деревне Уртам по мнению и доносам партийных органов якобы скрывались опасные бандиты и пособники контрреволюции.

Не одна забитая до отказа баржа из Нарымского округа: из Колпашево, Каргасока, Парабели была доставлена отрядами НКВД в Томск, а оттуда по приговору «тройки» те же самые баржи, доставляли сотни, тысячи расстрелянных «врагов народа», для тайного захоронения в низовьях Оби.

Кто из арестованных в тот год мог подумать, что все эти дела являлись плодом воображения руководящих работников НКВД, таких, как: Овчинников, Новиков и Романов и многих других. К примеру, по упомянутому делу, в котором фигурировал Балагурзин, тройкой УНКВД ЗСК 25 августа 1937 г. по делу РОВСа были осуждены 42 человека, из них 39 невиновных к высшей мере наказания.

Глава 4 Нападение на НКВД

Лодку нашли в кустах, где и оставили, когда убегали от чекистов.

Одно смущало, сможет ли она выдержать четверых мужчин, но Илья, сняв с себя одежду и, уцепившись за борт, поплыл рядом. Добрались до окраины Топильников быстро, течение реки стало им союзником.

Илья натянул на голову картуз и приспособил завалявшуюся у него в кармане звезду, приготовленную сыну, как подарок, во тьме, если не приглядываться, вполне сойдет за форменную фуражку. К одноэтажному зданию, где разместилось районное НКВД, подошли тихо. Илья пошел в паре с Мироном к входной двери, а Михаил и Петр заняли позиции недалеко в кустах. Михеев дернул за ручку, дверь была закрыта изнутри. Он постучал. Через две минуты раздались шаги внутри и заспанный голос спросил:

— Кого еще там нелегкая принесла?

— Боец или кто там дежурит, быстро открывай, — командным голосом проговорил Илья.

Дверь открылась, на пороге стоял сержант и, выставив перед собой винтовку, спросил:

— Товарищ, а ты кто такой? — охранник пытался разглядеть во тьме человека.

— Сержант, отвечай по форме, как полагается, перед тобой начальник особого отдела НКВД города Томска, капитан Иванов.

Илья специально назвал фамилию офицера, контролирующего районные органы НКВД.

— Товарищ капитан, на вверенном мне объекте все спокойно.

— Сколько человек охраняет здание?

— Нас трое, я сейчас разбужу остальных.

— Отставить! Спите на посту, разгильдяи, под трибунал захотели. Веди в караульное помещение и вызывай по телефону Вахрушева в управление.

— Так здесь такого нету, товарищ капитан, — недоуменно произнес сержант.

— Он что, с баржей отбыл в Томск? А кто за него остался? — Илья басил, пуще нагоняя жути на бойца.

— Так товарищ Нестеренко здесь за главного, а о Махрушеве мы не слыхали.

— Вахрушеве, болван! Вас, что здесь, не оповестили, что особый отряд прибывает из Томска, — басил Илья, идя по коридору следом за сержантом. Улучшив момент, Мирон, обойдя своего напарника, ударил бойца по затылку рукояткой нагана, а Илья, подхватив падающую винтовку, встал за дверью комнаты. В этот момент открылась дверь, и вышел заспанный солдат. Увидев перед собой мужчину в гражданской одежде, дернулся назад за оружием, как выскочивший из-за двери Михеев со всей силы саданул его прикладом в лоб, боец отлетел к столу и свалился на пол. Третий охранник успел подскочить с лавки, но увидев перед носом дуло револьвера, молча поднял руки.

— Зови остальных, — сказал Илья Мирону, — и свяжите того в коридоре, а я пока с этим побеседую. Пикнешь, мозги вышибу, — пригрозил он красноармейцу. — Где сейчас Нестеренко?

— Так он это… Дома видать спит.

— Сколько человек в казарме спецкомендатуры?

— Точно не знаю, вчера половину состава забрали для усиления конвоя баржи.

— Баржа уже отплыла?

— Да-да, сразу же, как только в Михеевке последних арестовали.

— Где в управлении располагается склад с оружием?

Боец замялся, но увидев, как допрашиваемый положил палец на спусковой крючок винтовки, кивнул головой в сторону двери:

— Там в подвале.

— Ключи.

— У лейтенанта Нестеренко.

В комнату зашли Мирон и Михаил Берестов, а Петр остался в дозоре возле здания. Зашевелился боец на полу и Мирон, взяв винтовку, ударил его прикладом по голове.

— Вот так-то будет спокойнее. Где вы храните оружие? — спросил он у бойца.

— В подвале, — ответил за того Илья. — Боец, звони Нестеренко и скажи, что из Томска прибыл особый отряд НКВД под командованием капитана Иванова, я лично хочу с ним переговорить по телефону.

Боец кинулся к аппарату на столе и, подождав немного, отчеканил:

— Товарищ лейтенант, Вас спрашивает капитан Иванов.

Да-да, из Томска прибыл. Да-да, я передаю ему трубку.

Михеев прокашлялся и басисто заговорил:

— Нестеренко, мать твою за ногу! Спишь, как сурок. Тебе что, не доложили, что я прибываю ночью? Сейчас же соберем экстренное совещание, и утром будем прочесывать все окрестности, где скрылись беглые преступники.

Видимо голос проверяющего действительно показался ему знакомым и пробудившийся ото сна начальник Топильниковского НКВД, проговорил:

— Товарищ капитан, мы до поздней ночи провожали баржу, я помогал лично Новикову, но он меня не предупредил, что Вы приедете так быстро.

— Лоботрясы, вам только спать, а мы за вас должны оперативно действовать. Сколько людей осталось в твоем распоряжении?

— Тринадцать, десятерых я отправил с конвоем в Томск. Поднять оставшихся по тревоге?!

— Отставить, пусть отдыхают до утра. Ноги в руки лейтенант, и чтобы через пять минут стоял передо мной, как штык. И вот что, ключи от оружейки прихвати с собой, посмотрим, сколько у тебя неучтенного оружия хранится.

— Товарищ капи…

— Нестеренко, ты что, приказ не расслышал. Я повторять не буду, считаю до шестидесяти, не успеешь в срок, отправлю в Нарымский край.

— Лечу товарищ капитан.

— Вот так-то, — Михеев положил трубку и, развернувшись, со всей силы ударил кулаком в челюсть бойца. Он без звука сполз по стене на пол и замер.

— Хороший удар, капитан. Поздравляю, ловко ты их за нос поводил, — улыбнулся Мирон.

— Потом-потом поздравления, мужики, давайте всех в соседнее помещение перетащим, сейчас «гость» прибудет.

После того, как все прибрали и вытерли с пола следы крови, Михеев вышел на крыльцо, а остальные на всякий случай заняли оборону в кустах. В ночи послышался приближающийся конский топот. Нестеренко на ходу, соскочив с седла, бросил повод, и предстал перед Михеевым.

— Товарищ кап…

Сильный удар по затылку, опрокинул его навзничь. Нестеренко быстро пришел в себя и в недоумении разглядывал собравшихся в комнате мужчин.

— Сейчас откроешь склад с оружием, но прежде ответишь на несколько вопросов.

— Кто вы такие, как вы сюда попали? Где охрана? Ты не капитан Иванов.

Нестеренко пытался пошевелить связанными назад руками.

Мирон ударил его в подбородок кулаком.

— Вопросы задаем здесь мы или тебе что — то не ясно, — еще один удар свалил Нестеренко со стула.

— Чего вы хотите?

Его подняли и усадили на стул.

— Где твой кабинет?

— По коридору, третья дверь справа.

— Веди, — да не вздумай мудрить, получишь пулю в голову.

— Ключи за шкафом на стене, — подсказал Нестеренко.

Его повели в кабинет и, открыв дверь, подтолкнули вперед.

— Где ключ от сейфа? — спросил Илья.

— На этажерке, под статуэткой товарища Сталина.

— Ишь ты, тяжелая — улыбаясь, сказал Мирон, и бросил ключи Илье. Он ловко подхватил их и открыл сейф. Вытащил все бумаги и попросил Петра и Михаила, чтобы они очистили до основания сейф, там лежали деньги, оружие и в мешочке какие-то металлические вещицы. Вытряхнув на стол содержимое мешочка, все увидели золотые украшения: кольца, цепочки, серьги.

— Что скотина, людей грабил? — со злостью произнес Мирон.

— Это улики, взятые с места преступления, — оправдывался Нестеренко.

— А это что, тоже улики? — Мирон взял из кучки золотые коронки и замахнулся для удара. Илья сдержал его.

— Не сейчас. Хорошо?!

У Балагурзина заходили желваки, но он опустил руку и согласно кивнул.

— Сколько арестованных людей было отправлено в Томск? — допрашивал Илья.

— Точно не знаю, но очень много.

— Кто в Михеевке на тебя работает, кто пишет тебе доносы?

— Там в документах найдете все.

— Где находится склад с продовольствием?

— Во внутреннем дворе, где расположена кухня.

— Возле казармы на посту часовой стоит?

— Да.

— Назови пароль.

— «Буря».

— Отзыв.

— «Затишье».

— Ты принимал участие в расстреле мирных жителей?

— Нет, их отвозят в следственную тюрьму, я не имею таких полномочий.

— Врешь собака, мы знаем, как некоторые из арестованных не доходят до тюрьмы. Откуда у тебя коронки с зубов? С мертвых уже срывали или живьем.

— Нет — нет, это все не так, — возразил испуганный Нестеренко.

— В подвал его, пусть оружие покажет.

Они прошли за лейтенантом до двери и, открыв ее ключом, наткнулись на решетку. Отперев ее, спустились по каменной лестнице. При включенном свете увидели на полатях винтовки, наганы. Тут же находились цинки с патронами, и в углу стоял полуразобранный пулемет «Максим».

— Исправен?

— Да, его только нужно собрать, — ответил Нестеренко.

— Ого! Да здесь гранаты разных образцов, — удивился Берестов, — однако арсенальчик у местного НКВД, как будто к подавлению крестьянского восстания готовились.

Когда добрую половину оружия подняли наверх, Балагурзин тихо сказал Михееву:

— Илья, не жалей эту падаль, этот оперуполномоченный всех твоих односельчан «вымел» из Михеевки.

— Я тоже так считаю, вы подождите меня наверху, я сейчас.

Михеев подошел к связанному Нестеренко и срезал веревку с его рук, а затем с силой нанес ему удар в челюсть. Взял винтовку со штыком и, направив ее в грудь поверженного на пол НКВД-эшника. Железным голосом произнес:

— Гадина, патрона на тебя жалко.

— Не убивай, я ведь подневольный и выполняю приказ.

— В армии я бы мог тебя понять, но то, что вы творите с простыми людьми: женщинами, детьми, стариками — не прощу.

Штык вошел прямо в сердце чекисту, он успел ухватиться за него рукой, но сознание померкло, и Нестеренко, широко раскрыв глаза, замер.

Петр по дороге в казарму, видел возле двора телегу и наскоро сконструировав, накинул самодельный хомут на шею коня, на котором прискакал убитый Нестеренко. В телегу сжили все оружие, в том числе и пулемет и двинулись в сторону казармы. Чтобы не быть замеченными, подъехали с другой стороны. В конюшне планировали разжиться лошадьми.

Возле крыльца стоял часовой, изредка оглядываясь вокруг.

— Боец, не спать на посту, — сказал Михеев, выходя из темноты. Солдат вскинул винтовку и скомандовал:

— Стой! Кто идет? Пароль!

— «Буря».

— «Затишье», — ответил часовой и, опустив винтовку, отдал честь.

— Оперуполномоченный из Томского горотдела, капитан Иванов, — назвал себя Илья, — позови мне командира отделения, да только тихо, не разбуди бойцов.

— Слушаюсь, товарищ капитан, — боец кинулся исполнять приказ. Из-за угла показались, вооруженные до зубов мужики.

— Что будем делать? — спросил Мирон Илью.

— Петро, сходи во внутренний двор, возьми в конюшне коней и упряжь. Посмотри в гараже бензин, только быстро — одна нога здесь, другая там.

— Ты хочешь поджечь казарму? — удивленно спросил Михаил Берестов.

— У нас неравные силы для боя, когда-нибудь, мы еще померяемся ими, но не сейчас. Вы согласны со мной?

Мирон и Михаил кивнули.

Сержант вышел на крыльцо и не успел приложить руку к фуражке, как сильная рука зажала ему рот, и штык-нож вошел в грудь. Бойца — часового сокрушительным ударом в голову, уложили рядом с его командиром. Затащив обеих внутрь деревянной казармы, подперли дверь. Балагурзин оторвал полоску ткани от рукава рубахи и, подойдя к телеге, пальцем собрал вокруг оси мазут, затем начертил на тряпице какой-то знак и повязал на столбе возле калитки во двор казармы.

— Что ты сделал? — удивленно спросил Илья и разглядел на тряпке изображение стрелы.

— Такой знак присутствовал на знамени моей казачьей сотни, когда я служил под командованием атамана Семенова. Пусть знают, что мы живы, и готовы снова сразиться с большевиками.

Михеев покачал головой и, улыбнувшись, сказал:

— Как мало знаю я о тебе.

Без труда отыскали кладовую с продуктами и быстро погрузили мешки на телегу. Вывели на улицу двух, запряженных лошадей.

Нашелся бензин, его тут же ведрами растаскали и облили стены. Пока Петр запрягал коня, все были готовы к отъезду.

— Да простит нас Господь, — перекрестился Берестов и кинул горящую спичку в лужицу бензина. Огонь ручейком побежал к казарме, через секунды превратив ее в огромный пожар.

Послышались позади удаляющиеся крики людей, поднятых с постелей внезапным огнем. По всему селу залаяли собаки, встревоженные людскими выкриками. Лошади, запряженные в телеги, быстро удалялись в сторону окраины села, за ним в нескольких километрах протекала таежная речка Лосиха.

Как предполагала восставшая против власти четверка мстителей, на следующий день в Топильники съехались войсковые части: отряды НКВД прибыли в крытых грузовиках, с разных районов были направлены дополнительные силы для прочесывания тайги. Из Топильников и Михеевки на зов власти откликнулись охотники-промысловики, из которых был создан добровольческий отряд, они согласились провести красноармейцев и сотрудников НКВД в труднодоступные, таежные места. Часть отряда начала прочесывать от речки Черной, направляясь в сторону Таганских болот, а другая двинулась от Топильников в сторону Шиманских топей. В двух направлениях путь военным перекрывали обширные сибирские болота и искать там беглецов, равносильно, что найти иголку в стоге сена.

Илья здраво рассудил, что преследователи не додумаются взять правее от Оби, и направиться к скалистым берегам Черной. По логике розыскников, преступники не станут скрываться среди каменистых склонов, а уйдут глубже в тайгу.

В целях безопасности одну лошадь завели в овраг и пристрелили, и так как держать второго коня было негде, его пустили на мясо.

В пещере было темно и сыровато, но лучшего места на данный момент для группы не сыскать. Небольшой вход завалили сушняком и, спустившись к внутреннему водоему, обустроили пункт временного проживания. Часть продуктов и оружия пришлось надежно спрятать в тайге. В целом мужики были довольны прошедшей операцией, авторитет Ильи резко взлетел в их глазах, даже скептически настроенный Мирон, сменил свое отношение к бывшему капитану РККА. Блестяще! Иначе он не мог назвать грамотные действия Михеева во время проведения акции в Топильниках.

Зажгли две коптилки и при тусклом свете, стали разбирать продукты. Мирон вытащил из мешка прихваченную с собой из кабинета лейтенанта бутылку с какой-то жидкостью и, сбив с горлышка сургуч, зубами открыл пробку. Понюхал и восторженно произнес:

— Спирт! На сухую отмечать боевое крещение нам не придется.

Распечатали консервы и выложили брикеты, предназначенные для армейского, сухого пайка.

— Предлагаю выбрать интенданта, — засмеялся Мирон.

— Миша подойдет на эту должность? — весело спросил Илья.

Шутя, все подняли руки.

— С этого дня, Михаил Берестов, каждая крошка хлеба будет под твоим строгим контролем, — похлопал его по плечу Петр.

— Мужики, а давайте по-военному отнесемся к нашей группе, — серьезно заявил Берестов, — если мы собрались дальше воевать с коммунистами, то нам стоит выбрать себе командира.

— Я тоже так считаю, — поддержал Михаила Илья.

— Как будем выбирать, по какому принципу? — обратился ко всем Мирон.

— А что тут думать, пусть Илья будет нашим командиром, — предложил Петр.

— Хорошо, — согласно кивнул Мирон, — я без притязаний на эту должность, как все решат, так и будет, тем более Илья сегодня доказал, что способен быть настоящим командиром. Все согласны?

Петр и Михаил дружно закивали головами.

— Спасибо мужики за доверие, но хочу вас огорчить, мы не в армии, чтобы решать подобные вопросы. Формально, я конечно не откажусь выполнять функции командира, но требовать от вас субординации, я не стану.

— Слова, достойные хорошего человека, — Мирон протянул руку и крепко пожал ладонь Ильи.

Когда выпили за операцию и избранного командира, стали решать, что же делать дальше, как и когда наведаться в Михеевку?

— Нужно выждать, чекисты не настолько глупы, чтобы не выставить охрану в правлении, — советовал Мирон.

— Я думаю, они создадут свой отряд из вооруженных активистов-комсомольцев.

— Судя по добытым документам, нам стоит сначала убрать председателя Паршина и его заместителя, бывшего сторожа Монитовича, они повинны в подложных обвинениях на наших односельчан — это первые доносчики.

От выпитого спирта, смелые мысли лезли в голову.

— Значит, постановили, в расход этих гадов. А как же быть с остальными селами и деревнями, там тоже нужно проводить операции, — смело предложил Петр.

— Не спешите друзья, нам необходимо надежное место для базирования, чтобы мы могли там спокойно отсиживаться после операций, и лучше Черного камня, нам не найти.

— Что это у вас за таинственные названия такие? Черная Речка, Черный камень.

— Еще черное озеро есть, — улыбаясь, сказал Петр.

— Я слышал, эти названия имеют свои легенды и связано все с далеким прошлым, — объяснил Илья, — Черный камень — это остаток крепости, которую воздвигли донские казаки, защищаясь от сибирского хана. Песок на Черном озере имеет черный цвет, нигде не встречал подобного.

— Ух-ты! Как интересно, — подключился Мирон, — кстати, моя гражданская профессия — горный инженер, я окончил институт и успел побывать с экспедицией на Сахалине, но Первая Мировая перечеркнула мою жизнь, мне пришлось стать военным. Илья, что ты там говорил о Черном камне и создании базы?

— Под той глыбой пустота, я находил там с парнями заржавленные сабли и наконечники от копий — это еще раз доказывает, что в наших краях происходили исторические события. Но добраться без проводника до камня невозможно, нужно знать «тропу» через топи. Охотники не отваживаются туда ходить, потому я предлагаю, отсидеться в этой пещере, а после нашего «дружеского визита» к председателю, уйти на болота.

— Вы с Петром здесь аборигены, вам и флаг в руки. Кстати, я все тебя слушаю и мне твои «черные» названия подсказали одну мысль: помнишь Илья, я оставил знак на воротах?

— Черная стрела?

— Да, хочу вам кое-что рассказать из своего боевого прошлого. Довелось мне в 20-х годах служить у Колчака в контрразведке. Был у нас пожилой полковник, фамилия у него интересная — Шилохвост, так он научил меня из любого оружия стрелять, даже на слух из нагана поражать противника, и еще много чему полезному, что пригодилось мне в ведении боевых действий. В Омске были расквартированы наши части, иногда мне поручали проводить наблюдение за разными подразделениями, а особенно казачьими, в гражданскую войну на которых, возлагались большие надежды. Прибыл я, значит в Томскую область, там располагалась знаменитая по тем временам казачья сотня. Я как раз был уполномочен помогать казакам со стороны штаба белой армии, и передавал разные приказы из ставки главнокомандующего. Эта сотня охотилась на красных комиссаров, тогда их в Сибирских краях хватало, они запугивали местное население, распространяя слухи, что наша сотня вырезает всех подряд крестьян, не взирая, на политические взгляды.

Большевики, не разведав, объезжали места, где могла бы появиться сотня — вот так они боялись белых казаков. Название подразделения гремело на многие версты кругом — «Черная стрела». Увидят красные командиры белое полотнище с вышитой на нем черной стрелой, так сразу по коням и уносились быстрее ветра. Своих врагов казаки били беспощадно. Комиссары-большевики не раз ощущали на себе всю мощь этой бесстрашной сотни. Мне часто приходилось участвовать в подобных походах на красных.

После того, как наши союзнички предали Александра Васильевича и его арестовали, а затем последовала казнь Колчака, я с остатками сотни, перебрался в Забайкалье и воевал с большевиками в войске атамана Семенова. Посмотрел тогда атаман на наше знамя и сказал: «Черная стрела — это хорошо, но поражающая черная молния звучит лучше». Вот так мою новую сотню стали звать: «Черная молния» и на белом знамени всегда присутствовала изогнутая, как молния — стрела.

— Кажется, я начинаю понимать, что ты хотел этим сказать, — догадался Илья, — ты предлагаешь нам назвать нашу немногочисленную организацию…

— Правильно Илья, — перебил его Мирон, — Черной молнией!

— Так вот зачем ты оставил свой знак, чтобы НКВД-эшники поломали головы, откуда в этих краях взялась пресловутая «Черная стрела».

— Есть такое дело, — улыбнулся Мирон, — ну, так как мужики, годится нам такое название.

Три руки взметнулись вверх.

— Я предлагаю чуток выпить за нашу, только что созданную военную организацию Черная молния, — предложил Михаил, — только немного.

— Как скажешь, интендант, — и все засмеялись. Четыре руки крепко скрестились. Свободной рукой Мирон обмотал их белой тряпкой и сажей от головешки начертал знак черной молнии.

Ночью, когда все спали, Мирон вышел на площадку перед пещерой и увидел силуэт человека, он сидел молча, наблюдая за рекой, серебрившейся при лунном свете.

— Не спится?

— Да-а, — Илья тяжело вздохнул.

— Переживаешь за своих?

— Я погубил их всех: жену с детьми и родителей с сестрами, если бы я не бежал…

— Их бы все равно арестовали, — перебил Мирон, — Илья, не нужно себя винить, запомни, не вы одни попали в кровавую большевистскую мясорубку.

— Не говори так, не должны их чекисты тронуть.

— Пусть будет по-твоему, если тебе легче от этой мысли, но ты реально оцени обстановку, борьба продолжается, Сталин убирает всю старую гвардию, они слишком мешают ему. Вопрос только в том, сколько будет террор продолжаться? Илья, послушай меня, в Михеевку нам пока нельзя соваться, я понимаю, что тебе хочется узнать о родне, но нас там ждут. Скрытые дозоры еще долго не снимут. У меня возникла идея, пока Петр и Михаил устраивают в пещере жилище, мы с тобой тайно проберемся в Томск.

— В Томск?!

— Конечно, мне нужно со своими людьми встретиться, и попробуем твоего НКВД-эшника отыскать.

— Романова?

— Да, возьмем его в оборот и заставим работать на себя, он будет доставлять нам сведения.

— О-о! Да ты недаром ел хлеб в контрразведке, мне эта идея понравилась, я могу этого гада прищучить, его кое-чем зацепить можно.

— А самое главное, он скажет, что с жителями Михеевки.

— Мирон, ты гений! Как я сразу об этом не подумал. Пойдем сейчас отдыхать, а утром все основательно продумаем. Рад, что мы с тобой нашли общий язык.

— Сейчас время тяжелое Илья, нам — русским офицерам раньше нужно было объединить свои силы, когда еще большевизм не был крепок, а мы с разными партиями митинги да собрания устраивали. Закон должен работать на людей, а не на кучку красных демонов. Время упущено, их идеология пошла в народ. Побольше бы таких, как ты, мыслящих людей в армии, можно было бы объединиться против красного террора. Кстати, все хотел тебя спросить, ты коммунист?

— В связи с чрезвычайными обстоятельствами добровольно выбыл из рядов ВКП(б). Так что Мирон, будь спокоен, я не жалею об этом.

Глава 5 Черная молния

В середине сентября 1937 года, около коммунального дома на Коммунистическом проспекте, в тени деревьев притаился мужчина. Он с вечера до поздней ночи наблюдал за дорожкой, ведущей к дому. За углом стояла пролетка, крытая тентом, ожидая запоздалого пассажира.

Старший лейтенант Романов возвращался поздно с затянувшейся вечеринки, устроенной в управлении НКВД по поводу очередного «закрытия» дела. Завтра «тройка» вынесет уже известный всем приговор и несколько десятков «врагов народа» будут обвенчаны со смертью. Операция, проведенная в конце августа, закончилась, правда майору Новикову было наложено взыскание, а Романов отделался устным предупреждением, за побег двух опасных преступников.

Пройдя по дорожке, ведущей через густо разросшиеся ранетки, Романов, слегка пошатываясь от выпитого спиртного, направился в свой подъезд. Померкло в глазах от нанесенного по затылку удара, а затем сплошная тьма. Очнулся он от тряски, его везли в связанном состоянии в пролетке. Сидящий рядом мужчина, увидев, что он пришел в себя, поправил кляп во рту Романова и сказал на ухо:

— Веди себя спокойно, если не хочешь, чтобы я тебя пристрелил, — он ткнул офицера стволом в бок. Затем Романову завязали глаза и, стащив с пролетки, повели куда-то. Повязку сняли, когда усадили на стул в тускло освещенной керосиновой лампе комнате. Наган конечно у него забрали и соответственно документы. Он разглядел мрачное лицо мужика, обросшее щетиной, и от удивления заерзал на стуле. Романов узнал Илью Михеева и замычал. Ему освободили рот и приказали молчать.

— Не ожидал? А я за тобой пришел, час расплаты настал.

— Ты?! Как это возможно?

Со спины кто-то хлопнул его по шее:

— Нам с тобой некогда лясы точить, так что отвечай четко, не захочешь говорить, камень к ноге привяжем и в Томь.

Щелкнул механизм револьвера и Романов понял, что минуты его сочтены. Что бы оттянуть время, он согласился ответить на все вопросы.

— Что стало с моей семьей?

— Твоя мать и сестры отправлены в шестую колонию.

— Без следствия и суда?!

— Сейчас это быстро решается, сначала арестованных отправляют в лагерь, потом ему на подпись приносят приговор.

— Сколько?

— Чего сколько?

— Какие срока дали моим родным? И где мой отец?

— Я не знаю Илья, а отца твоего отправили в Колпашево.

— Зачем?

— Не знаю, это было распоряжение Овчинникова.

— Что с моей женой и детьми?

— Они в Новосибирске, но мы ничего о них не знаем.

— Остальные мои родственники где?

Романов не нашел, что ответить сразу, и получил сзади удар по шее.

— Их отправили в Новосибирскую и Колпашевскую тюрьмы, в нашей, по улице Ленина, не хватает мест.

— Изверги, — прорычал Мирон и спросил Михеева, — он тебе еще нужен?

— А на что он мне — этот предатель, пускай его в расход.

Мирон набросил мешок на голову старшего лейтенанта.

— Подожди Илья, помилосердствуй.

— Где твоя милость была, когда ты меня и Михеевских жителей арестовывал?

— Мы люди подневольные, ты же знаешь, что бывает за невыполнение приказа, сам служил. Илья, пожалей, я пригожусь тебе, вот увидишь, от меня пользы от живого будет больше, чем от мертвого.

Мирон снял мешок и развязал руки Романову.

— Подписывай, — Илья протянул лист с машинописным текстом.

— Что это?

— Документ о сотрудничестве с РОВС.

— Вы спятили?! Лучше сразу меня убейте, чем это потом сделает трибунал.

— Воля твоя, — сказал Мирон и накинул мешок на голову Романову. — Встать! Руки назад! Иди вперед.

НКВД-эшник остановился, как вкопанный.

— Илья, у меня сын недавно родился…

— А у меня их двое, и что дальше?

— Какие сведения тебе нужны?

— Садись, продолжим разговор. Для начала соберешь на Овчинникова побольше информации: откуда прибыл в Томск, как проводятся казни людей, как избавляются от трупов? Затем будешь давать ход делам, которые я буду тебе подбрасывать.

— Какие дела?

— Разные, в особенности на районных представителей власти: председателей, активистов и прочей нечисти.

— Они же идут по партийной линии, нам — то НКВД они на что?

— Не рассказывай сказки, мы знаем, как вы умеете искажать факты и подделывать протоколы, так что тебе деваться некуда, если хочешь жить, будешь работать на нас. Что с Михаилом Коростылевым и его отцом?

— Отца вначале этой недели перевели в Новосибирск, а Михаил находится под следствием в подвале следственной тюрьмы.

— Что ему вменяют?

— Я особо не вдавался в подробности его дела, но как следователь повернет, так и будет.

— Вот тебе первое задание: следователь не должен найти в деле Коростылева Михаила состава преступления. Ты меня понял?

— Ладно, это будет не сложно. Вы, правда, состоите в РОВСе?

— В «Черной молнии».

— Что за организация, не слышал о такой?

— Поройся в Томских архивах гражданской войны, ты найдешь обязательно сведения о казачьей «Черной стреле» — вот оттуда тянется наш след.

— Значит, я был прав, подозревая тебя, как участника контрреволюционного движения.

— Подписывай давай, ишь разговорился, — Мирон ткнул Романова стволом нагана между лопаток.

НКВД-эшника довезли на пролетке до проспекта и высадили, на прощание Илья предупредил его:

— В твоих интересах помалкивать, мы найдем тебя, и не забудь раздобыть два документа, удостоверяющих нашу личность. Все, иди и моли Бога, что с тобой обошлись мягче, чем ты поступил с моей родней.

На днях состоялась встреча Балагурзина с его сослуживцем, он работал счетоводом на спичечной фабрике и время от времени, обменивался с конспиративным центром о состоянии дел организации. Все шло плохо, на самой фабрике прошли аресты, начиная от простых рабочих и заканчивая начальством. Нужно было срочно менять место работы, иначе и его арестуют. Передав ему важные документы, Мирон условился встретиться через неопределенное время, предупредив, что обосновался в одном из районов ЗСК.

В конце сентября Балагурзин и Михеев вернулись в пещеру на реке Черной. Друзья встретили их с радостью, соскучившись по ним.

Так как предстояли сильные морозы, Петр и Михаил построили небольшое жилище из молодых стволов сосенок, заткнули снаружи щели мхом, а изнутри обмазали глиной.

Илья рассказал Петру, все, что удалось узнать об их родне, одним словом — ничего утешительного, в тюрьме осталось всего два человека: Миша Коростылев и еще один дальний родственник Михеевых.

— Миша, возможно, скоро будет отпущен.

— Помнишь, Илюха, он отказался бежать с нами, как будто чувствовал, что его освободят.

— Как же, жди от красных упырей, отпустят они — это мы с Ильей постарались через одного НКВД-эшника, чтобы ему выписали пропуск на свободу.

— Ничего себе, вы, что в Томске, вербовали агентов-чекистов?

— Конечно, — хохотнул Мирон, — я теперь большой начальник и удостоверение имеется. Вот братцы, имея теперь при себе документы оперуполномоченного НКВД, можно навестить ваших старых «знакомых» в Михеевке. Мы с Михаилом будем играть роль начальников, а вы будете нас подстраховывать, — предложил Мирон.

Решили этой же ночью провести операцию по уничтожению председателя Паршина и его помощника Монитовича.

Глубокой ночью члены Черной молнии тихо подошли к дому председателя. Илья и Петр заняли позицию за срубом, строящейся бани, а Мирон с Михаилом, одетых в форму НКВД, подошли к воротам. Залаяла собака, в доме загорелся свет от керосиновой лампы. По утрам и вечерам в МТС работал двигатель-генератор, вырабатывающий электроэнергию на освещение деревни, а на ночь его отключали.

Паршин вышел на крыльцо и сонным голосом спросил:

— Кто там по ночам шастает, спать не дает?

— Паршин, Михаил Петрович?

— Да, это я. А вы кто такие будете?

— Оперуполномоченный из Томска, капитан Сергачев. Тебе разве не сообщили из Топильников, чтобы встречал нас на Оби. У нас катер забарахлил, мои бойцы сейчас там возятся.

— Товарищ Сергачев, я сейчас вас в дом проведу, только вот собаку закрою.

— Паршин, одевайся, и пойдем в сельсовет, дело государственной важности.

— Сейчас товарищи, я мигом оденусь и ключи возьму.

Через пять минут они уже шли к правлению колхоза.

— Как там товарищи Новиков и Романов поживают, все ли у них хорошо?

— А что им сделается, бьют врагов народа, да приговаривают: Вот бы нам таких председателей, как Паршин из «Красного партизана» побольше, так через год всю нечисть белую переведем.

— Это точно, — похвалился Паршин, — мы с товарищами из Томского НКВД не одного гада отправили в тюрьму.

Подошли к правлению, и Паршин, отперев дверь, пропустил офицеров внутрь. Опередил их, зажег лампу и хотел что-то сказать, но увидев двух вошедших мужчин, широко раскрыл от удивления глаза. Даже сквозь обросшее волосами лицо, он узнал бывшего односельчанина.

— И-и-и-и, — протянул он, — Илья?! Это как понимать, товарищи, — Паршин посмотрел на одетых в форму чекистов.

— Узнал пес, ишь, как хвостом завилял, только вот не пойму: то ли со страха или от радости. Понял, зачем мы пожаловали?

— Илюша, так ты сейчас в НКВД служишь? — заискивая, пролепетал Паршин, взглянув на офицеров.

— Дурак ты Паршин, раз понять не можешь, по твою душу мы пришли.

— Товарищи, я действовал, как мне партия приказала, что я мог сделать? Я только сопровождал военных по домам.

— Брехать прекращай, — остановил его Петр. Илья протянул бумагу председателю.

— Читай гад, сколько ты людей по этому списку лейтенанту Нестеренко сдал. Где Монитович? Спит?

— Так он три дня назад в Томск подался, еще не прибыл назад.

— Досадно, но ладно, потом поквитаемся, — произнес с сожалением Мирон и попросил всех выйти из дома.

— Товарищи дорогие, что вы надумали, не берите грех на душу.

— Молчи сволочь, тебе ли говорить о грехах, ты свою подлую душу красным демонам продал, так прими хоть смерть по-человечески.

Мужики вышли на крыльцо и через минуту в доме раздались два хлопка, затем вышел Мирон и, дунув в ствол нагана, с презрением сказал:

— Еще одна падаль прекратила смердеть. Пошли братцы, пока активисты свои головы не подняли, а то придется и их успокоить.

На следующий день в Михеевку прислали две машины с красноармейцами и снова прочесали все окрестности. Целую неделю по тайге бродили бойцы с охотниками, выискивая мстителей, не обнаружив даже следов, покинули деревню, но дополнительно усилили охрану за счет комсомольцев-активистов.

В ноябре месяце в Михеевку прибыл из Томска Миша Коростылев, его выпустили из тюрьмы, следователь не нашел в его деле состава преступления и прокурор подписал документ об его освобождении. Жена его после того, как Мишу с отцом арестовали, испугавшись, уехала к родне на север Томской области. Сын Миши — Степан, к этому времени учился в Новосибирске и ждал со дня на день призыва в армию. По соседству с Коростылевыми жила молодая женщина — Дарья, она как увидела Михаила, вся зацвела от радости, не смогла она скрыть, на сей раз, что неравнодушна была все время к Мише. Отца он так и не разыскал, в управлении лагерей сказали, что его отправили в Нарым и там след Коростылева старшего прерывался. А вот мама Михаила не выдержала и после трех лет, проведенных в лагере, умерла от сильной простуды, сестры, после отбытия срока, разъехались кто куда.

Миша встречался с членами Черной молнии, помогая им одеждой, продуктами, он теперь знал, кому обязан жизнью, ведь сначала следователь подводил под Михаила тяжелую статью, по которой ему грозил расстрел.

В окрестных деревнях и селах иногда происходили нападения на НКВД-эшников, арестовавших жителей бывало, даже отбивали с боем, и всегда Черной молнии удавалось уходить. Не все люди в то время были «прошиты» коммунистической пропагандой, многие просто молчали из боязни, быть арестованными, а другие охотно делились с членами Черной молнии обо всем, что намечалось в их селениях. Зимой приходилось больше отсиживаться в пещере, выдавали следы, но, как только начинался снег, выходили на операцию.

Оставаться в пещере становилось опасно, и члены Черной молнии приняли решение: весной перебраться на болота к Черному камню. В январе и феврале провели несколько вылазок и уничтожив в одной деревне участкового, отправившего своими справками не одного односельчанина под расстрел. Были нападения на солдат НКВД, охраняющих районные управления, и в феврале чекисты совместно с милицией и охотниками провели широкомасштабную операцию по поимке Черной молнии. Теперь это не было тайной для власти, братья оставляли белые лоскуты с изображением черной молнии.

Весной провокатор Монитович решил посетить Михеевку, после смерти председателя он съехал в Топильники, и направлялся по реке Черной на санях. С помощью Коростылева Миши, Черная молния подделала несчастный случай, как будто бы Монитович попал в полынью и ушел на дно реки. Так организация покончила с еще одним доносчиком.

Миша Коростылев женился на Дарье, и у них родилась дочь, которую назвали Катюшей.

В конце 1938 года, репрессии в Томской и Новосибирской областях, резко пошли на спад. Видимо Сталинская свора, насытившись кровью русских, польских, латвийских, украинских граждан, решили переключиться на тех, кто осуществлял эти репрессии. Сотни, тысячи сотрудников НКВД, занимавшихся фальсификацией дел, поднялись на Сталинский эшафот.

Овчинников, награжденный орденом Ленина за отличные показатели в борьбе с «врагами народа» в 1938 году был арестован. Трудно разобраться, кто помог власти с его разоблачением, но на стол начальству легли документы его кипучей деятельности в Прокопьевске, изобличающие капитана в помощи контртеррористическим элементам. Военным трибуналом войск НКВД Западно-Сибирского Военного округа 19–24 марта 1941 г. Овчинников осужден по ст. 58–10 ч. I и 193-17 б УК РСФСР к высшей мере наказания — расстрелу. 19 мая 1941 года приговор приведен в исполнение (Архивно-следственное дело Љ28255-1941 года хранится в учетно-архивном отделе УКГБ при СМ СССР по Новосибирской области).

Не обошел стороной суровый приговор Новикова и Романова, они были осуждены и расстреляны.

Понятное дело, что горе и несчастья коснулись только тех людей, кто испытал на себе всю тяжесть большого террора, по кому косвенно прокатился в тяжелые годы в ЗСК каток НКВД. Сломаны и исковерканы сотни тысяч судеб, но на этом советская власть не остановилась: за одним потоком репрессий последовали другие, переламывая в кровавой мясорубке многие жизни людей.

Далеко распростерлась сибирская тайга, надежно укрыв повстанцев от репрессивных действий со стороны государства.

Среди людей разошлись слухи, что «Черная молния» разыскивает только тех, кто подло или нагло оговаривал людей, которых в последствие приговорила «тройка» судей к расстрелу. Не обходили своим вниманием и воров — председателей, которые наживались за счет колхозников. На них посылали документы в органы и в скором времени бывшего председателя отправляли за решетку. Долгое время «Черная молния» наводила ужас на представителей власти. Несколько раз прибывали подразделения НКВД и прочесывали все вокруг, вплоть до болот, но дальше соваться не решались.

Через год «Черная молния» сменила место и базировалась в дальней тайге, откуда делала вылазки в окрестные села и деревни, иногда она оставляла следы своих действий в городах Томске и Новосибирске.

Органы НКВД догадывались, что им помогают местные жители, но даже сфабрикованные обвинения на людей не принесли должных результатов, организация оставалась неуловимой. Так продолжалось до начала лета 1941 года. После чего карающие действия со стороны таинственной организации прекратились. Война захлестнула горем жителей сибирского края. Постепенно ушли в прошлое ужасные события конца тридцатых годов. Уже больше никто не упоминал о «Черной молнии», только иногда, посвященные люди с теплом вспоминали о восставших, но на людях опасались произносить это грозное для власти название.

Колхоз «Красный партизан» после войны распался. Все что имелось в нем: конюшня, скотный двор и кое-какие малые, объемные производства были переведены в село Топильники. Семьи, что остались в Михеевке, жили единоличными хозяйствами, промышляли охотой, рыболовством. Многие переселились в село Топильники, туда, где объединили два колхоза в один.

Что касается членов Черной молнии, то им удалось уйти в Алтайский край, а затем перебраться в Маньчжурию и раствориться в небытие.

Спустя годы Михаил Коростылев приоткрыл тайну неуловимой организации своим близким людям и рассказал им об истинных сынах своего народа. Это произошло через тридцать семь лет, после описанных событий. Ни Михаил, ни кто-то другой, кто слышал о ней, не могли точно ответить на вопрос: «Как получилось, что организация «Черная молния», бесследно исчезнувшая в сороковые годы, вдруг начала действовать спустя много лет?»

Глава 6 Схватка с рыжим Жекой

Шел 1969 год. Саша Воробьев — десятилетний мальчуган увидел в школе объявление. Набиралась группа подростков, желающих заниматься классической борьбой в спортивном обществе «Спартак». Решив, что это занятие, как раз для него, он записался в секцию.

Екатерина — мама Саши, была не против подобного увлечения сына и даже почувствовала себя спокойнее, что Саша будет при деле, а то не дозовешься домой, все свободное время от школы где-то с соседскими мальчишками пропадает.

Новосибирск — огромный город и Железнодорожный район, где проживала их семья по улице 1905 года, был плотно заселен людьми. «Бановский (вокзал) околоток» и граничившая с ним «Бурлинка» были густо заставлены деревянными домами. Улицы с нехитрыми названиями: Омская, Красноярская, Иркутская, говорили о том — откуда ранее прибывал в сибирский город рабочий люд.

Будучи, крепышом от природы Саша с самого начала стал показывать неплохие результаты: тренировки, отработки приемов, затем пошли спаринги, из которых он выходил неоднократно победителем.

Верткий, жилистый Сашка, словно уж, выворачивался из рук соперника и, завладев инициативой, переходил в наступление. Особенно ему хорошо давались переводы в партер (прием в классической борьбе), а дальше Сашка не зевал, ложил противника на лопатки. Впоследствии он еще отработал в совершенстве несколько приемов: хорошо делал броски через бедро и плечо.

Однажды подвыпивший отец затеял с ним возню. Сашка с легкостью поднырнул под его руку и, оказавшись позади отца, обхватил его за талию. Он сделал молниеносный бросок через спину и, вывернувшись в воздухе, оказался сидящим на пьяном отце. Он был очень обескуражен действиями сына. На мгновение, позабыв, что перед ним сын, да еще мальчик, пьяный отец изловчился и схватил Сашку за запястье руки. Саня, как его учил тренер, вывернул свою руку и в следующий момент уже держал отца за запястье. Снова небольшой, но стремительный бросок, и отец очутился на четвереньках. Не соображая от переполнившей его грудь злости, он тогда первый раз по-настоящему окрысился на сына.

Но за Сашу вступилась мать:

— Отец, ты в своем уме?! Он же еще ребенок. Нет, чтобы поддержать, похвалить его как-нибудь, а ты готов шкуру с него спустить, какой же ты все-таки глупый, когда выпивший.

Но в тайне, очень порадовалась за сына: «Такой маленький, а смог отца одолеть».

Конечно, со стороны все виделось невероятным: мальчик в неравной весовой категории сделал бросок через себя. Но это была борьба — честная и справедливая, не допускающая компромиссов и отступлений от правил.

Но в дворовых и уличных драках Саня преуспел больше, не зря мать переживала за него, сын иногда приходил ссадинами, а- то и с синяками.

Когда муж отбывал очередной срок в тюрьме, Екатерине приходилось одной растить и воспитывать сына. По характеру: строгая, справедливая, не уступала обидчикам, но и добротой своей не обделяла людей. Своего сына, пока воспитывала, никогда, пальцем не тронула, только проводила нравоучения. Саша еще не мог, как следует выразить своих чувств матери, но старался делать все, о чем она его попросила. Катя радовалась, что у нее растет такой помощник, иногда случалось, и гордилась.

Как-то она оказалась очевидцем одной сцены. Стайка мальчишек-подростков играли во дворе через дорогу, и вдруг двое ни с того, не с сего, приподняли за шиворот мальчонку, младше их по возрасту. Совместными усилиями им удалось подвесить его на загнутый гвоздь, вбитый в стену сарайки. Мальчик слезно упрашивал ребят, чтобы они сняли его, но те издевательски смеялись и подтрунивали над ним.

Катя, наблюдая эту картину в окно, побежала на улицу, чтобы помочь мальчонке. Выскочив из калитки своего двора, она пересекла небольшую улочку и опешила от увиденного: один из обидчиков сидел у стенки сарая, скорчившись от боли. Второй с ужасом в глазах отступал от идущего на него Сашки. Последний, размахивал кулаками, стараясь ударить по лицу подростка. Первый раз в жизни Катя увидела, что ее сын поднял руку на человека. Она стеной встала между мальчишками и попыталась пристыдить сына:

— Ты что делаешь? Зачем ты их избил, ты что, не видишь, что у него идет кровь. Ну-ка посмотри мне в глаза! Саша, разве я этому тебя учила?! Что ты себе позволяешь?

И тогда Санька, может быть в первый раз позволил себе воспротивиться матери.

— Мам, а за что они его? Женька младше их, я же просил, не надо его трогать!

Сашке стало обидно за то, что он был прав, а мама вот так, при всех, отругала его.

Спустя время, уже сидя с ним на крылечке дома, она нежно обняла его за плечи и тихо сказала:

— Сынок мой дорогой, твой поступок неоспорим, ты поступил справедливо и храбро по отношению к твоему младшему товарищу, здесь я горжусь тобой. Но увидев тебя разъяренным, я вдруг испугалась. Нет-нет! Не за то, что ты мог быть сам избитым, а за то, что ты пренебрег человеческими правилами. Пойми меня правильно сынок, нужно учиться договариваться, а внушение кулаками — это самый последний аргумент. Защищай себя и заступайся за слабых, но всегда старайся договариваться. Не усердствуй в выяснении отношений с обидчиком, порой достаточно и пощечины, чтобы подлец понял, что он не прав. Не настраивай других против себя, не поступай так, чтобы тебя боялись, зарабатывай людское уважение. Вырастешь, поймешь, чем отличается уважение от боязни.

— А чем, мам?

— Когда люди тебя уважают, они искренне это выражают, ты и сам почувствуешь, как хорошо они к тебе относятся. Тебе всегда скажут в глаза, какой ты есть на самом деле, но когда тебя станут бояться, у тебя может создаться ложное представление. Кто-то из твоего окружения будет заискивать перед тобой и проявит неискренность. Ты никогда не сможешь отличить правду ото лжи. Потому — что тебе будут бояться говорить правду, и ты можешь не знать, как она выглядит. Вырастешь, поймешь, но будет уже поздно, потому сейчас пытайся разбираться в своих поступках.

Саша любил, когда мама тихо и спокойно объясняла ему о каких-то сложных вещах, но сошедшие из уст матери объяснения, превращались вполне понятные истины.

— Сашунь! Ты всегда спрашивай меня, если тебе что-то не понятно. Хорошо сынок?

— Да, мама.

Он теснее прижимался к ней и, как мог по-ребячьи выражал свою благодарность. Он понимал, что мама его простила и больше не сердится.

Однажды, возвращаясь с тренировки со своим знакомым по группе, Саша увидел вдалеке стадиона компанию мальчишек разного возраста. Они прыгали через ряды уличных лавочек, расположенных вокруг футбольного поля и быстро приближались к Сашке и его знакомому. Ребят было человек восемь. Среди них выделялся один: старше всех по возрасту с длинными рыжими волосами. Он близко подошел к Сашке и нагло заявил:

— Это наш район. Вы чё здесь делаете?

Саша объяснил, что они в Спартаке занимаются в спортивной секции.

— Ха-ха, спортсмены! — засмеялся подросток, — а мелочь есть, насыпь, — продолжал наглеть длинноволосый. Сашка видел, как группа обступила их и немного заволновался. Ему никогда не приходилось сталкиваться с местными пацанами из соседнего района, и он не понимал, чем все это может закончиться. Саша действительно растерялся и не мог найти подходящих слов, чтобы ответить пацанам.

Длинноволосый похлопал по Сашкиным, брючным карманам и попросил вывернуть их. Сашка отстранил его руку, но в следующий момент получил удар в лицо от наглого пацана. Со всех сторон посыпались множественные удары.

Саша поначалу был в замешательстве, но чувствуя, как его сильно бьют, перешел в оборону. Крепко установив ноги на лавочке, он размахивал руками направо и налево, пытался хоть как-то отбиться от сыплющихся на него резких ударов. В какой-то момент ему удалось схватить одного из них за рукав, и далее натренированным приемом, он взвалил на себя пацана и резким броском через бедро, уложил на лавочку. Пацан взвыл от боли. На миг все замерли, опешив от случившегося. Сашка, воспользовавшись замешательством, перескочил выше через несколько лавочек. Видимо материнские уроки пошли ему впрок, и он решил договориться с местными драчунами:

— Пацаны, хватит, а…

Но они, не обращая внимания на уговоры, опять всем скопом бросились на него. Снова посыпались удары руками и ногами. Сашка уже не понимал, что творится, он только отбивался, как мог, чувствуя, как кулаки мальчишек достигают своей цели.

В следующий миг перед его лицом мелькнула физиономия рыжего. Сашка успел ухватить его за длинные волосы и со всей силы рванул лицом вниз. Удар пришелся как раз носом об лавочку. Санька схватил его волосы второй рукой и еще раз, затем другой, с силой ударил об лавку.

— Ах ты, скотина! — закричал рыжий, вырываясь из цепких пальцев Сашки. Из его носа закапала кровь. — Убью падла, — прорычал он и хотел наброситься на противника, но в тот момент раздался, чей-то крик:

— Атас Жека, тикаем!

Сашка увидел, как через поле приближаются взрослые ребята, это знакомый мальчишка, воспользовавшись суматохой, убежал и позвал на помощь парней из старшей группы.

Подбежал тренер и присев перед Воробьевым, тревожно спросил:

— Саш, Саш, с тобой все в порядке? Увидев, что воспитанник кивнул, снял с себя куртку, оторвал короткий рукав от своей футболки и стал осторожно промокать окровавленные места.

У Сашки был жуткий вид: из уха текла кровь, верхняя губа, лопнувшая изнутри — вздулась. Краснота под правым глазом грозилась скоро перейти в огромный синяк, воротник куртки наполовину оторван.

Несколько парней бросились в погоню за исчезнувшими из вида хулиганами, но спустя некоторое время вернулись ни с чем, нападавшие разбежались кто куда.

Собрались любопытные и всей толпой зашли в здание Спартака. Кто-то из администрации уже вызвал скорую помощь. Сашке стало лучше, уже не так трясло от напряжения.

— Мне домой надо, — сказал он, стыдливо оглядывая собравшихся людей.

— Куда же ты родненький, — пожалела его тетя Дуся уборщица, — ты посмотри на себя, ведь на тебе же живого места нет. Вот звери окаянные! Но чисто звери и откуда такие берутся? — причитала она и прикладывала к Сашиному лицу мокрое вафельное полотенце.

Поступок хулиганский, неожиданный, пришлось вызвать милицию. Вскоре приехала скорая помощь. Саше поставили укол и помогли влезть внутрь «УАЗа-санитарки». Тело начало ныть от боли. Сашка никогда в жизни не испытывал подобных ощущений, еще в добавок жгла изнутри обида. Слезы непроизвольно наворачивались на глаза, но оттого что его вышли провожать почти всем зданием, ему стало немного легче и он, застыдившись своих слез, отвернулся.

Тренер подошел к нему и взял за руку, как бы успокаивая. Вдруг он что-то заметил: в руке Сашки был зажат клок рыжих волос, оторванный с головы длинноволосого Жэки. Сашка, находясь в шоковом состоянии не смог сразу выбросить волосы, а потом ждал удобного момента, чтобы избавиться от них, он разжал руку и не смог сдержаться от смеха. Все, кто стоял рядом: взрослые парни, просто случайные прохожие и персонал клуба тоже засмеялись.

Вот так произошла первая встреча Сашки Воробьева и Жеки Рыжкова, который был старше первого на пять лет.

Сашка после того случая быстро оклемался. Мама была ужасно расстроена и какое-то время встречала сына с занятий, но тренер поговорил с ней и успокоил, что в этом нет необходимости, ребята теперь ходят до остановки всей группой. Шайку пацанов так и не нашли, милиция пыталась в окрестном районе найти парня лет пятнадцати-шестнадцати по имени Жека, но тщетно, его и след пропал, никто из местных подростков не знали такого или, скорее всего, боялись и не хотели сдавать милиции.

Через три года после тех событий, Сашка записался в секцию бокса, но уже перешел в спортивное общество «Динамо». В четырнадцать лет, это уже был жилистый, мускулистый, симпатичный паренек, тянувшийся ростом все выше и выше. Сашка плотно вписался в спортивную жизнь: три тренировки в неделю, затем четыре, к тому же он ходил накачивать мышцы к знакомому парню. По соседству на улице Омской, прямо на квартире собирались ребята всех возрастов.

137 школа располагалась рядом с домом, стоило перейти улицу, и вот она — двукрылая, двухэтажка. В школе дела шли неплохо, но все равно не хватало времени на выполнение домашних заданий и ему постоянно приходилось оправдываться перед матерью за полученные двойки. Зато в плане «мазы», так выражалась молодежь о лидерстве, Сашку уважали: за его дружелюбие, справедливый подход к делу, за силу и бесстрашие.

Кто-то считает, если подросток в детстве был подвергнут насилию, то страх неизбежно будет его преследовать долгое время, но Санька уже забыл ту давнюю историю, рубцы зажили, сгладились. Иногда при виде толпы пацанов в памяти всплывали эпизоды того нападения. Только не страшны они теперь Сашке Воробьеву. Натренированный юноша, уверенный в своей силе и правоте, пока был далек от массовых драк и разборок между пацанами граничивших друг с другом районов. Стычки возникали между своими, но кто не дрался в юности, выставляя свое «Я» напоказ, каждому уважающему себя пацану хотелось, чтобы на него обращали внимание, чтобы его уважали, побаивались. Но слова мамы крепко засели в голове Сани, он постигал искусство переговорщика. Может быть, и шло бы все так, как учила его мать, но жизнь подбрасывает такие каверзные штучки, от которых меняется и мировоззрение, а порой даже и характер, тем более молодого, еще неокрепшего паренька.

Прошел год, Сашке исполнилось пятнадцать. Вот и пришла его первая, настоящая любовь. Она подкралась внезапно, ворвавшись в сознание, отбросила назад укоренившиеся в нем устои. Раньше он посмеивался над теми, кто уделял слишком много значения дружбе и времени девочкам, но все меняется, особенно когда начинаешь чувствовать, что ты неравнодушен к очаровательной, подрастающей деве.

Восьмой класс, экзамены, созревающие юные красавицы. Цветущая юность, взгляды украдкой, бессвязные речи, стеснения. Сашка уже начал замечать, что не одна девчонка в школе украдкой поглядывает в его сторону. Среди своих сверстников-мальчишек он выделялся прямо визуально, если сравнивать, то конечно с десятиклассниками.

Заниматься боксом Сашка перестал. Почему-то, если сравнивать борьбу и бокс, он отдавал предпочтение борьбе. В боксе он был напористый, танцевал или как выражался тренер «гарцевал» на ринге. Хорошо проводил ближние бои, умело нырял под прямые и боковые удары. Любимый Сашкин удар — апперкот, правой рукой снизу в челюсть, после его мало кто мог устоять на ногах, но ему тоже доставалось. Если в борьбе он знал чем можно превосходить противника, то здесь в боксе ему не всегда удавалось улавливать нюансы: разбитые брови и припухший нос, боли в боку, все это не пугало Сашку, не хотевшему быть стиснутым в рамки, ему требовалась свобода движения. Порой, как разъяренному быку врезаться в толпу и дать волю всему своему естеству, иногда он приходил в такое неистовство на ринге, что соперник просто отказывался продолжать поединок. Тренер уже не раз его предупреждал, чтобы он не переходил рамки дозволенного, но что-то шло не так.

Придет Саша порой домой: взвинченный, места себе не находит. Мама, увидев его в таком состоянии, спросит:

— Что случилось, почему ты сегодня такой?

Не получается объяснить, что-то изнутри вздыбливает его, рвется наружу, а причину не может понять. Мама сядет рядом, погладит по руке, взглянет лучистым взглядом в его глаза и Саша начинает успокаиваться.

На следующий день, когда не ходил на бокс, все идет прекрасно, настроение выше головы, но, как только в день тренировки, после разминки выходит на ринг, все начинается сначала. Несдержанность, ошибки, какое-то необъяснимое чувство начинает переполнять грудь. Один раз, когда шел бой, он до того увлекся, забыл, что находится на ринге, можно и так выразиться, избил своего соперника и когда тренер попытался разнять боксующихся, Санек в каком-то бешенстве, грубо оттолкнул его.

Александр Петрович отстранил его от тренировок и в один прекрасный день решил наведаться в дом Воробьевых.

Сашка, переживал, он обо всем рассказал матери и она, выслушав его сказала:

— Саша, тебе нельзя заниматься боксом, ты еще молод и не поймешь, что с тобой происходит. Это агрессивный вид спорта и нет твоей вины, что ты так болезненно воспринимаешь свои неудачи и поражения. В борьбе ты умел себя направить и всегда сдерживался, даже проигрывая, ты мог спокойно уходить с мата побежденным. В данном случае Сашенька, сила, находящаяся внутри тебя, называется — агрессией. Пружина, которая при удобном для нее случае выталкивает твою неуемную энергию. Бокс многих калечит и не только внешне, но и внутренне. Послушай меня сынок, бокс — это не твой вид спорта. Может тебе лучше вернуться в борьбу?

— Я не знаю мам. Мне нужно подумать.

— Хорошо, Саша, это твое личное дело. Поверь мне, я не хочу тебя отговаривать, но все же подумай.

Екатерина замолчала и предалась размышлениям: «Отец в очередной раз сел в тюрьму, а я порой с ужасом задумываюсь, а что если гены сделают свое роковое дело, ведь сын в чем-то похож на отца. Такой же иногда яростный, в редких случаях вызывающий, но это до поры до времени, я уже была свидетелем агрессивного поведения сына».

— Сашенька, сынок, ты прости меня за эти слова, но я не хочу, чтобы ты был похож на своего отца, мне больно видеть, как ты порой не можешь совладать со своими внутренними противоречиями. Я учу тебя только добру и хочу, чтобы ты у меня был красивым, хорошим, внимательным и чутким мужчиной.

Она при этом поглаживала его руку, и опять спокойствие заполняло Сашино сердце и он, прильнув к груди матери, слушал ее мягкий и ласковый голос.

Катя была переполнена любовью к сыну, она так гордилась им, ведь действительно он был хорошим человеком. Нет, она никогда не бросит его в беде, за счастье своего мальчика она будет бороться.

В воскресенье пришел тренер, но к его удивлению в семье Воробьевых его встретили радушно и, посадив к столу, предложили чай.

— Хм… — попытался он начать, преодолевая стеснение, — Екатерина Михайловна, Саша…

Но Катя, обратив внимание на смущенного тренера, не дала договорить и обратилась к нему:

— Александр Петрович, а мы уже обо всем договорились, Саша решил больше не посещать бокс. Мы Вам очень признательны и благодарны: за ваш труд, терпение, за то, что Вы пришли сейчас к нам, а не отмахнулись от Саши.

— Ой, Екатерина Михайловна! Да он такой хороший парень, мне право неудобно, простите, что я… — и он зарделся.

Сашка разрядил обстановку:

— Дядь Саш, — тренер позволял Сашке так себя называть, — все нормально, Вы не переживайте, для меня так будет лучше.

— Ну, вот и ладно, вот и добренько. Саш, ты только не забывай, приходи, мы всегда тебя рады видеть. Правда, не забывай нас.

Попрощавшись, тренер ушел. Екатерина заметила, что он неравнодушен к Саше, и не только. Она была неплохим психологом и определила, что Александр Петрович приходил к ним не только из-за сына.

Глава 7 Вторая схватка с Рыжим

Итак! Сашка был влюблен в красивейшую девчонку школы, да что там школы: всего района, всего Новосибирска. «Наташа! Какое красивое имя. Раньше я не замечал, а теперь в голове отзывается — Наташа! Наташа! Наташа!»

Не так давно, они с друзьями играли в футбол возле школы, он иногда замечал, стройную, симпатичную девочку в компании своих сверстниц. Когда их взгляды пересекались, Сашке было приятно, от непонятного ощущения и от присутствия, можно смело сказать, уже девушки. Он узнал от друзей, что Наташа недавно приехала с другой стороны Оби — Ленинского района и теперь учится в их школе, что она быстро нашла себе подружек, таких же, ярко выделяющихся из своих сверстниц. Для Саши было удивительно, что три подружки были записаны в танцевальный кружок и посещали его три раза в неделю в клубе Железнодорожников, где и познакомились друг с другом ближе.

Как-то Саша и его близкие друзья Валерка Морозов и Сережка Заварзин, пришли в кино. Закончился последний сеанс и Сашка вышел с друзьями в фойе кинотеатра. На улице уже начало темнеть. Из одной комнаты звучала танцевальная мелодия. Дверь была открыта, в помещении занимались парни и девушки. Сашка заглянул и увидел знакомых девчонок со своей школы, они приветливо улыбнулись. Встретившись взглядом с Наташей, ему захотелось дождаться и проводить ее до дома.

Отправив друзей домой, он ходил по коридору, ожидая, когда закончатся занятия. Из дверей танцевального зала выскочили уже переодетые девочки. Удивленные школьницы молча остановились перед парнишкой. Сашка объяснил, что был на последнем сеансе и не прочь проводить их всех домой. Все трое в свою очередь с радостью приняли его предложение. Наверно подруги всегда делились между собой сокровенными мыслями. Люда и Аня весело попрощались, изображая на своих лицах понимание, поспешили удалиться и оставили свою подружку наедине с Сашей.

Шли не спеша, как бы оттягивая время на короткий путь до Наташиного дома. Девушка жила в пятиэтажке по улице Омской, недалеко от дома Саши. Мило болтали о том, о сем, оба чувствовали, что им приятна беседа. Сашка слегка стеснялся, чувствуя близость Наташи: тепло ее тела, короткие, проникновенные взгляды. Вероятно, тоже ощущала и Наташа. Уже стемнело и они не так четко видели свои лица. Постепенно застенчивость сменилась на любопытство, и они уже смелее задавали друг другу вопросы. Приближаясь к ее дому, Саша снял свою куртку и бережно укрыл плечи девушки. Трепетала и Наташа, как только она увидела этого симпатичного парня, он сразу ей понравился.

Вот и Наташин дом. Постояв еще немного, они попрощались, пообещав друг другу, что завтра снова встретятся.

Сашка летел домой по тихой улице, мимо горящих окнами домов. Он еще не догадывался, что это были крылья любви, которые подхватывают юные сердца и заставляют гореть с такой силой, которая сокрушает все на своем пути.

Мама сразу обратила внимание на легкость в его поступи, на слегка странноватую манеру отвечать.

— Хм… Сашунь, ты витаешь где-то в облаках? Спустись на грешную землю. Я наверно правильно догадалась? — с улыбкой спросила мама. Сашка зарделся, он был сейчас в таком состоянии, что даже не знал, делиться ли с мамой своей тайной. Но материнское сердце не обманешь. Катерина, как всегда взяла его за руку и, подведя к дивану, усадила. Она с улыбкой заглянула сыну в глаза и тихо спросила:

— Ты встретил ее?

— Кого, мам? — удивленно спросил сын.

— Девушку своей мечты.

Саша промолчал.

— Я знаю, сынок, у тебя это впервые, я рада за тебя, что такое светлое чувство коснулось твоего сердца.

Саша молчал, не зная, что сказать.

— Где вы познакомились?

И Сашка не спеша поделился с матерью. Как первый раз увидел Наташу, как тайно лелеял встречу, как случай свел их. Мама покачала головой и, улыбнувшись, произнесла:

— Какой ты у меня стал взрослый. Она поцеловала его в шевелюру волос и ничего больше не сказала, слова здесь были излишни.

На следующий день Сашка украдкой проходил мимо класса, где училась Наташа, наконец, ему удалось привлечь на себя внимание, и он махнул ей рукой. Девушка приветливо улыбнулась в ответ. На переменах друзья тащили его куда-то, что-то объясняли ему, но Сашка был в мыслях рядом с Наташей.

Вечером они снова встретились и долго ходили по тихой улице. Затем прошли к цирку, и когда уже начало темнеть, проводил ее домой. Они долго стояли, прислушиваясь к дыханию друг друга. Саша взял ее за руку и, чувствуя теплоту и мягкость ладони, вдруг прижал Наташину руку к своей щеке, она не отдернула ее.

— Мне пора, до завтра, — тихо и нежно произнесла девушка.

Они попращались, условившись назавтра встретиться в клубе Железнодорожников.

На следующий день вечером Сашка, перекусив на ходу, уже летел встречать свою Наташу. Подружки игриво и понимающе покивали им и, сделав вид, что заняты разговором, быстро удалились, оставив влюбленную парочку наедине.

Возле ее дома он снова взял Наташу за руку и, не видя в темноте ее глаз, тихо прошептал:

— Я провожу тебя до квартиры.

Саша подчеркнул своими словами желание продолжить свидание. Они зашли в подъезд, и остановись в первом тамбуре. Лампочка не горела, и Саша смело привлек девушку к себе. Они коснулись друг друга губами, почувствовав нежность поцелуя. Он целовал ее непрерывно, чувствуя, как она улыбается. Целовал ее улыбку, уголки губ. Она последний раз поддалась его нежному прикосновению и, прикрыв своей ладонью его губы, тихо произнесла:

— Не провожай дальше. До завтра, мой Санечка!

Восторг переполнял грудь Сашки, это были их первые, любовные поцелуи, от которых чуточку кружилась голова. Завтра он снова с ней встретится.

Екатерина успокоилась: как только сын перестал заниматься боксом, к нему вернулось душевное равновесие. Но сейчас ее волновало иное свойство его характера: если она раньше тревожилась за всплески агрессии в поведении сына, то теперь осознавала, что юношеская любовь может быть неустойчива, ведь молодые умы горячи.

«Дай Бог, чтобы все у них было хорошо, а то вдруг, что-то не так пойдет. Как говорится — сердцу не прикажешь. Как Саша отреагирует, если между ними не сложатся отношения? Да, я мать, и моя святая обязанность оберегать сына, я все ему объясню и помогу».

Вот такие невеселые мысли посещали ее порой, когда она украдкой смотрела на взрослеющего сына.

Шли дни, недели, месяцы. Саша и Наташа еще больше сдружились. Он регулярно встречал ее с танцевального кружка. Валерка и Сережка давно свыклись с его сердечным увлечением, и порой не видели друга днями. Но, не изменяя своим традициям, Сашка продолжал ходить качаться и тренироваться на боксерской груше. Друзья даже стали подумывать, а не найти бы им какое-то помещение и сделать из него спортзал.

Наташе нравилось ходить на Сашкины занятия и смотреть, как он, лежа на скамье до седьмого пота жмет штангу от груди.

Когда Сашка поднимался с доски, с его тела ручейками струился пот. Корпус казалось налитым, мускулы блестели, от чего Сашка выглядел настоящим атлетом. Наташа брала полотенце и начинала обтирать красивый торс Сашки. В такие моменты он блаженствовал и, закрыв глаза, слегка покачивался соответственно ритму девушки.

Они любили друг друга, но их любовь была скорее романтичной, она не была такой страстной, может быть сказывались их молодые годы. Они тянулись друг к другу и, чувствуя привязанность, не хотели думать о сложностях. Ведь радость встреч не позволяла им отвлекаться на мысли, что завтрашний день может быть совсем другим, не таким, как предыдущий. Они практически не ссорились, но если их разделяла небольшая размолвка на сутки, то следующий день сулил им незабываемую встречу.

Внезапно, как это часто происходит в повседневности, в их счастливую жизнь ворвалось происшествие, чуть не закончившееся трагедией.

В тот роковой день Сашке предстояло встретить вечером Наташу с танцев. Чтобы скоротать время, он пошел на последний сеанс кино. Сашка даже запомнил название фильма «И дождь смывает все следы», картина была немецкого производства: запоминающаяся, с трагической развязкой.

Внимание зрителей постоянно отвлекала группа парней, неустанно сыплющая реплики и комментарии. Они сидели на передних рядах и смеялись без всякого повода. Контролер сделала парням несколько замечаний: они вроде успокоились, но потом снова принялись за свое. Видимо кому-то из зрителей надоело их поведение и парням сделали замечание. На этом группа угомонилась. Закончился фильм, и все потянулись к выходу. Сашка не спеша пошел в фойе, а не как все зрители — на улицу. Наташа еще находилась в танцевальном зале.

В этот момент с улицы в фойе кинотеатра заскочил парнишка, лет пятнадцати, за ним ворвалась группа парней, старше его по возрасту. Они уцепились парнишке в рукава куртки и потащили к выходу. Сашка, наблюдая эту картину, внутренне возмутился: «Пятеро на одного, совсем обезумили».

Он подошел к группе и потянул за рукав подростка.

— Пацаны, что на одного скопом? Что он вам сделал? — спросил он, как можно спокойно.

— Слышь ты, вали отсюда и не впрягайся, а то и тебя вытащим, — огрызнулся самый рослый из парней.

В это время подошла Наташа и не могла понять, кто эти парни и что среди них делает Саша? Она догадалась, когда Сашка снова потянул на себя парнишку и попытался мирным путем урегулировать конфликт:

— Ребята, в чем дело, что он вам сделал? — повторил Сашка снова свой вопрос. Подросток вырвался из рук парней и сказал:

— Я всего лишь попросил их, чтобы не мешали смотреть кино.

— Ах ты, дохляк! Ну-ка пошли на улицу, — опять сорвался на ругань парень с рыжими волосами. Наташа, выступила вперед, и попыталась заступиться за парнишку, но главный из группы видимо вышел из себя и истерично закричал:

— А ты че с… лезешь не в свои дела… — Но не успел он закончить, как мощная оплеуха, прилетевшая от Сашки, заставила того на миг замолчать. Сашка выбрал положение, чтобы удобно было защищаться, если вдруг вся орава кинется на него одновременно.

— Жека, вмажь ему, — подстрекал рыжего кто-то из группы. Жека хищно посмотрел на Сашку и со злостью процедил сквозь зубы:

— Ну, урод, пошли, выйдем, я щас тебе башку проломлю.

Наташа вцепилась в Сашкину куртку и уже изрядно напуганная, крикнула:

— Да помогите же кто нибудь!

Но желающих помочь в вестибюле клуба не оказалось. Несколько случайных прохожих поспешили выйти на улицу, решив не связываться с группой хулиганов. Аня и Люда стояли недалеко, и во все глаза наблюдали за происходящим. Но что они могли сделать — эти щупленькие девчонки? Ведь даже парень Наташи оказался в замешательстве. Но Сашка не стал дальше терпеть оскорблений и вышел на улицу вслед за рыжим. Первым, продолжал идти Жека, за ним Сашка, а потом уже все остальные. Прошли в ворота во внутренний двор клуба, огороженного высоким забором. Наташа не отставала, хотя Сашка дважды попросил ее остаться.

Внезапно Сашка почувствовал боль в спине: его ударили чем-то жалящим, тонким. Он резко отпрыгнул в сторону и увидел в руке у одного из нападавших предмет, напоминавший рояльную струну, скрученную вдвое. Он не стал ждать, когда они набросятся на него скопом, а выявив среди шпаны лидера — Жеку, стремглав бросился в ближний бой. Удар в солнечное сплетение, затем серия ударов по бокам скул и, не дав противнику опомниться, врезал ему апперкотом в нижнюю челюсть. Жека ухнул и свалился на землю.

Сашка бросился к парнишке, который ударил его по спине, но он уже бежал со всех ног прочь. Остальные трое, видимо были не из «семерки смелых» и мгновенно разбежались кто — куда.

Наташа, напуганная случившимся, ни на шаг не отходила от Саньки, и даже в каком-то роде мешала ему быстро передвигаться. В горячке, он рявкнул на нее и только после этого, девушка отошла от дерущихся парней.

Сашка подскочил к поднявшемуся с земли Жеки и, взяв его за ворот рубахи решительно произнес:

— Извинись перед моей девушкой.

Но он смерил презрительным взглядом Сашку, сунул руку за пояс и… пронзительный крик огласил округу:

— У него нож! Саша беги!

Но уже было поздно. Лезвие ножа скользнуло по ноге, распоров при этом джинсы и кожу. Сашке еще повезло, что в тот момент он двинул ногой навстречу. На какой-то миг он опешил, но быстро оценив обстановку, скинул с себя куртку и, обмотав ею руку, бесстрашно кинулся на своего врага. Какое-то сумасшествие овладело им, он потерял страх. Сашка успевал делать выпады, отвлекая внимание Жеки, и вовремя реагировал на взмахи ножа.

Наконец, рыжий занервничал, когда понял, что перед ним не трус, а вполне отвечающий за себя парнишка. Жека стал отступать, беспорядочно размахивая ножом. Сашка прыгнул вперед и упав к его ногам, сделал подсечку. Жека, потеряв равновесие, завалился на бок. Не успел он размахнуться ножом, как мощный удар в челюсть прибил его голову к земле. Сашка бил методично, со знанием дела, как обучали его в боксе: вкладывая всю силу в удары. Он не почувствовал, как сломал себе пальцы, не обращал внимания на душераздирающие крики Наташи, и не видел, как посторонние люди кинулись на ее призывы о помощи. Он не заметил, как в последний момент рыжий изловчившись, полоснул его по руке ножом. Только после этого Сашка пришел в себя и отскочил от перепуганного Жеки.

Подбежали мужчины и парни, и ничего не поняв, навалились на Сашку, вцепившись в него мертвой хваткой. Рыжий Жека, воспользовавшись ситуацией, мастерски перемахнул через забор и скрылся из виду. Сашка, пытаясь вырваться из рук мужчин, закричал:

— Да что вы меня держите, его ловите! Но было поздно: от рыжего и след простыл.

Саша присел на корточки и зажав рану на правой руке, замер. Мотая головой, он пытался стряхнуть с себя оцепенение. Наташа подскочила к нему, упала на колени, и неистово целуя его губы, щеки, глаза, приговаривала:

— Саша, милый, живой. Где, где он тебя? — она все пыталась рассмотреть кровоточащие раны.

Смеркалось. Подъехали работники милиции и, пробираясь сквозь толпу любопытных, увидели сидящих на лавочке паренька и девушку. Молодой милиционер достал индивидуальный пакет, и на скорую руку перевязав Сашкины раны, повел к машине. Но тут же следом подъехала скорая помощь и, не смотря на возражения Сашки, его вместе с Наташей увезли в приемное отделение больницы. Милиция, осмотрев место происшествия и опросив свидетелей, уехала в ближайший райотдел.

Паренька, за которого заступился Саша, так и не нашли, его никто не видел даже вовремя драки.

Что и говорить, эта история взбудоражила Сашку. Находясь в больнице он вспомнил, где мог видеть рыжего Жеку. Это же он около четырех лет назад, в компании таких же подонков напал на Сашку на стадионе Спартак.

Конечно, в крепком и мускулистом парне Жека не узнал подростка, не побоявшегося дать отпор его компании. Да и сам рыжий Жека возмужал за эти годы: он уже успел побывать в колонии для несовершеннолетних, отсидев там два года. Сашка ничего не сказал в милиции, что ему раньше уже доводилось встречаться с преступником, он твердо решил сам разыскать пресловутого Жеку и наказать его.

Вот так состоялась их вторая встреча, оставившая на Сашкином теле два шрама.

Глава 8 Тайна семьи Воробьевых

Сашка, уйдя из бокса, имел теперь больше времени на встречи с Наташей. В свободное от школы время, они часто совершали поездки по городу, любили ходить в кино, где во время сеанса садились на последние ряды и предавались ласковым объятиям и нежным поцелуям. Молодые ничуть не смущались окружающих, ведь не только они одни искали на последних рядах любовных проявлений.

Шла подготовка к экзаменам и Наташа, чтобы видеться с Сашей частенько забегала к нему домой, под предлогом помочь в решении задачек. Екатерина наблюдала за ними и все понимала. Порой она призадумывалась: «Наташа — девочка хорошая и может влиять на Сашу, наверно ей это удается, раз он такой сговорчивый. Меня он действительно слушает, но вот с другими людьми иногда ведет себя по-другому». Катя, глядя на ребят, вздыхала украдкой, вспоминая и свою молодость.

Мать понимала, что сын по характеру покладистый и отзывчивый, но были и другие черты в его натуре, тревожащие материнское сердце. Саша терпеть не мог, когда издевались над слабыми мальчишками или обижали, здесь он стоял горой, защищая их. Катя понимала, что сын никогда не откажет в просьбе, если нужно за кого-нибудь заступиться. Бесспорно — хорошая черта, но когда-нибудь его добротой и юношеской отзывчивостью может воспользоваться недоброжелатель. Но в одном она могла быть спокойна, Саша не шел на контакт с людьми, которых он плохо знал и, не подумав, не влезет в какую-нибудь неприятную историю.

Наташе действительно удавалось уговорами или серьезными словами удерживать Сашу от драк. Она знала, что ее парень бесстрашен, и может пойти даже на вооруженного человека, как это случилось недавно за клубом Железнодорожников. Но ее беспокоило его состояние во время стычек, как будто ее парня подменивали: он становился агрессивным, непослушным. В такие моменты Наташа его почему-то побаивалась, хотя знала, что Саша ее не оскорбит, а тем более пальцем не тронет.

Бывало, Катя слушала, как отец поучал сына, и по сути наставления были правильны: «Не давай себя в обиду, не жди, когда тебя ударят — бей первым, знай, с кем общаешься». Но материнское чутье не подводило. Окрепший, мужественный и уверенный в себе сын воспитывает в себе чувство лидерства. Ему нравилось, когда друзья просили его о помощи, когда побывав в каких-то переделках, ее сын выходил победителем, а значит, была угроза и последующих приключений. Да, она была права на этот счет, такая несдержанность со стороны сына могла когда-нибудь расписаться серьезной неприятностью на его будущей жизни. Вот именно такой случай и произошел с ним в начале июня.

До экзаменов оставались считанные дни, и Саша со своей девушкой поехали на другой берег Оби, решив навестить Наташину подругу.

На улице было тепло, жарко пригревало июньское солнце. Выйдя с автобуса, молодые рассуждали, в какую сторону им лучше пойти. На остановке собралась большая толпа пассажиров, ожидающих посадку.

Подошел очередной автобус, и стали выходить люди. Вдруг появились два молодых парня, и о чем-то громко переговариваясь, старались пройти в автобус вперед всех. Они нахально распихивали локтями людей и при этом нагло посмеивались. Между ними и пассажирами завязалась ссора, грозившая перерасти в нешуточную потасовку.

Молодая женщина, не желавшая пропустить вперед наглецов, сделала им замечание, но в ответ получила отборные оскорбления. Люди невольно заволновались. Раздались женские крики, мужская ругань и толпа немного расступилась, образуя круг.

Сашка увидев, как молодая женщина прикрывает рукой разбитые до крови губы, в тот же миг рванулся к толпе. Наташа попыталась задержать его, ухватив за рубашку, но парень вырвался. Стараясь разнять дерущихся парней и мужиков, которые заступились за молодую женщину, Саша оказался в самой гуще толпы. Выделив одного из хулиганистых парней, который разносил удары руками направо и налево, Сашка подскочил к нему, легко парировал прилетевший в лицо кулак и в следующий момент со всей силы нанес удар в область ключицы оборонявшемуся хулигану. Почувствовав острую боль, тот отпрыгнул назад.

Сашка не имел возможности для маневра, люди сжимали со всех сторон, как в тисках. На какой-то миг толпа расступилась вокруг дерущихся парней и, получив оперативный простор, Сашка ринулся в бой. Он умело наносил удары по разным частям тела зарвавшегося наглеца, но как ни странно, парень тоже был обучен боксу. Он с легкостью уходил от ударов: нырял под руки, уходил в стороны, отскакивал назад, и даже два раза съездил Сашке по лицу.

Толпа замерла, наблюдая за их поединком. Кто-то резко выкрикнул: «Дай ему хорошенько!» Но никто не мог понять, кому нужно дать. В следующий момент подскочил дружок парня и присел на корточки за спиной у Сашки. Отступая под градом ударов, Сашка споткнулся о парня и полетел на землю. Падая, успел перевернуться и приземлится на руки. Помогло умение, отработанное ранее в классической борьбе. Подскочив, он сильно ударил ногой в пах противника и заставил его на некоторое время отступить. Первый из хулиганов, который владел боксом, упорно наступал, но неожиданно для себя получил женской сумочкой в ухо. Это пришла на помощь Саньке оскорбленная молодая женщина. Воспользовавшись заминкой парня, Сашка перешел в стремительное наступление. В данной ситуации он чувствовал, что рефери рядом нет, и действовал без правил. Нащупал слабое место у парня — это область ключицы, по которой он уже раз ударил, он охнул от боли и на миг раскрылся. Удар в челюсть правой рукой и молниеносный апперкот левой в подбородок!

Противник был повержен на землю, и Сашку охватила ярость. Он бил его ногой, потом перешел на удары руками: подтягивая его к себе, бил со смаком, не обращая внимания на крики людей.

Парень, спасаясь от разъяренного Сашки, заполз под лавочку, но он пинал его, не переставая, сбив до крови голени ног. Вокруг слышались крики, кто-то звал на помощь милицию. Толпа собиралась все больше и больше.

Чьи-то сильные руки схватили Сашку сзади и пытались скрутить его. Он вырывался и в горячке не заметил, что это были милиционеры.

Позже, в отделении милиции, когда при свидетелях разобрались в происшествии, и выявили истинных зачинщиков драки, Сашке, в первый раз в жизни пришлось сидеть в обезьяннике или как называли по-иному — нулевой камерой. Наташи в отделении не оказалось, она осталась на остановке, когда забирали Сашу и хулиганов в милицию. Почему-то стыдясь за поступок своего парня, она не смогла подойти к милицейской машине. Свидетели: пострадавшая женщина и парочка мужчин, которые скручивали хулиганов, показали, что Сашка не виноват и, благодаря ему, удалось урезонить подонков. Дознаватель понимал, что паренек допустил противозаконные действия, ведь у одного из задержанных возможно переломана ключица, и к тому же было сильно разбито лицо, его пришлось отправить в больницу. Но с другой стороны, мужчины, давая показания, говорили, что хулиганов пытались утихомирить многие из толпы и просили дознавателя, чтобы отпустил Сашу. Но закон — есть закон, оперативник сказал, что по этому факту будет возбуждено уголовное дело.

Потерпевшая женщина смекнула, что может грозить ее заступнику и написала заявление на хулиганов. Она просила привлечь их к уголовной ответственности. Сашку не отпускали, так как он на тот момент был несовершеннолетний, и только к вечеру в милицию приехала мама. После некоторых объяснений со стороны властей, сына выпустили и обязали по первому вызову явиться для дачи показаний. Дежурный капитан, отпуская Сашку, предостерег его, и в назидание произнес:

— Хорошо ты его отдубасил, но будь аккуратнее с кулаками, а то не ровен час, поменяетесь местами, окажешься на месте обвиняемого.

Сашка понял и согласно кивнул.

Выйдя на улицу мать с сыном, молча побрели на остановку. В тот момент, откуда ни возьмись, появилась Наташа. Сашке было неудобно, что он предстал перед девушкой в таком виде: разбитая губа опухла, рубашка помята, брюки перепачканы пылью.

— Мам, пожалуйста, иди домой без нас, — произнес Сашка, как бы давая матери понять, что хочет побыть с Наташей наедине.

— Хорошо, дома увидимся, — спокойно сказала мать и села в первый остановившийся автобус.

Наташа предложила пройтись и молодые не спеша направились по тротуару вдоль большого проспекта.

— Саша, зачем ты ввязался в эту драку? — произнесла она с укором. Сашка тяжело вздохнул и, немного подумав, ответил:

— Помочь женщине — святой долг, — он улыбнулся, но разбитая губа исказила его улыбку.

— Зря ты смеешься, там полно было мужчин, они и сами бы разобрались без тебя.

— По-твоему я поступил неправильно, и должен был пройти мимо тварей, которые избивали женщину?!

— Я еще раз повторяю, что там были мужчины, и они сами бы справились — Наташа вспыхнула, — ты сам всегда находишь приключения, а теперь и неприятности нашли тебя.

— Не надо все усложнять.

— А я не усложняю, а говорю как есть, ты всегда ввязываешься в драки, когда порой тебя и не просят.

— Такой уж я есть!

— Ты упрямый, как…

— Осел!

— Я этого не говорила. Саша, я хочу, чтобы ты был более спокойный, зачем ты выделяешься по этому поводу, тебе что, больше всех надо? — Наташа говорила с обидой, и было заметно, как ее губы слегка подрагивали.

— И ты туда же! Выходит, я должен быть совершенным паинькой? Наташ, ты только не говори, каким я должен быть, я сам разберусь и не надо меня воспитывать. — Он замолчал. Сашку начал нервировать этот разговор.

— Значит, все это будет дальше продолжаться?!

— Что именно?

— Драки, твои изматывающие тренировки. Я что не вижу, чем ты с друзьями занимаешься, вы постоянно обучаетесь дракам.

— Наташа не говори глупостей, я просто хочу быть в форме.

— Так вот ты как подразумеваешь мои слова, для тебя это глупости?!

— Что ты снова завелась? Перестань! Если ты не прекратишь…

Сашка внезапно замолчал.

— Что тогда?! Ну, что тогда?! — бросила она ему в лицо.

Сашка не стал продолжать, а только ускорил шаг, но вслед услышал резкий оклик Наташи:

— Если ты сейчас уйдешь, я никогда к тебе не вернусь.

Саша остановился, и пошел к ней навстречу, по ее щекам скатывались слезы. Он подошел и, обняв ее, прижал к себе.

— Не нужно, Наташ, не плачь. Прости, если я обидел тебя. Она уткнулась лицом ему в плечо, и ее тело вздрагивало при каждом всхлипе. Удивленные прохожие обходили по сторонам, только что ссорившуюся, молодую парочку.

Вечером Сашу ожидал разговор с матерью, но к его удивлению нотаций и выговоров не состоялось. Мама попросила рассказать все подробно и, выслушав внимательно сына, спокойно сказала:

— Дорогой сынок, я все больше убеждаюсь, что твои поступки взрослеют вместе с тобой, но хочу тебя опять же предостеречь. Ты вспомни бокс, какие всплески ярости были у тебя во время боев, а теперь судей рядом нет и остановить тебя некому. Саша, меня сильно тревожит твоя несдержанность… — мать на мгновение прервалась, — я хочу рассказать тебе одну историю, которая произошла у меня в жизни с твоим отцом. Ты уже большой и в состоянии меня понять, когда-нибудь тебе сынок все равно пришлось бы узнать историю нашей семьи. — Сашка сосредоточился и внимательно стал слушать рассказ матери:

— Это случилось шестнадцать лет назад, ты еще тогда не родился. Я работала заведующей книжным магазином, затем меня перевели на базу завскладом. Я принимала книги, учебники, различную литературу. В то время я была стройной, привлекательной девушкой.

Саша отметил про себя: «А ты у меня и сейчас молодая и красивая».

— Директор у нас был настоящий волокита, увивался за каждой женской юбкой, хотя был женат. Вот и решил он за мной поухаживать. Естественно я ему отказала. Не хороший он был, и вел себя аморально. Он еще делал несколько попыток, для того, чтобы повернуть меня к себе, да тщетно. Вскоре, после моего отказа случилась у меня крупная недостача, я тогда была бессильна, что-либо сделать. Завели уголовное дело по этому факту. Директор даже бровью не повел, чтобы хоть как-то помочь мне. Это уже после всего, что со мной произошло, я догадалась, что мои неприятности — это его рук дело.

В то время закон был суров и расхитителей строго карали, партийный руководитель Хрущев серьезно взялся за хозяйственников страны, очищая предприятия и организации от преступников — вот таковой меня и посчитали. Суд назначил мне наказание пять лет. Как я тогда горевала, места себе не находила, а главное — за что? Ведь я же не совершала этого преступления. Ничего не помогло, из зала суда меня отправили в тюрьму, а затем, утвердив приговор, перевели в лагерь.

В 1958 году я попала в зону. В лагере заключенных было человек триста. Кроме нас женщин, еще были мужчины. По распределению я попала на работу в поселковую библиотеку, так как в то время я считалась одной из образованных среди нашего контингента. Чтобы не ходить на ночь в зону я попросила выписать мне пропуск и оставалась ночевать в библиотеке.

Заходили мужчины, как вольные, так и осужденные, под предлогом почитать книги, но я была внимательна к их «масленым» глазам и давала всем от ворот поворот. Только один мне приглянулся, его звали Николаем, он работал столяром: где подпилит, где подстучит, стекла вставит. Я поила его чаем и угощала, чем могла с наших скудных лагерных запасов.

Не взирая не на что, в том числе и на тяжкие условия, мы полюбили друг друга и тайно встречались в течении года.

В то время вышел указ об ужесточении режима содержания осужденных, и нас всех: женщин и мужчин закрыли в зоне, при этом разделили охраняемой, запретной полосой. Как ты уже понял сынок, Николай — это и был твой будущий отец. Мы встречались очень редко, иногда не виделись неделями, но ему разрешалось заходить на нашу территорию, когда была нужда по столярному делу.

Нас — заключенных женщин переодели в одинаковые черные платья и ботинки, смотрелись мы неприглядно. Свободное хождение денег запретили, закрыли коммерческие столовые и магазинчики. В зоне я работала в прачечной.

И вот однажды я почувствовала, что нахожусь в положении, то есть носила тебя под сердцем. Меня разлучили с любимым человеком и направили в зону, при которой находился дом малютки. Вскоре родился ты, и буквально через полгода мне посчастливилось, мое дело было направлено в суд на пересмотр. Папа с мамой добились все-таки справедливости в моем деле. Меня освободили. Я приехала в Новосибирск и жила у мамы Николая, затем через три года он и сам освободился. Вот такая история сынок, — тяжело вздохнула Екатерина.

— Мам, а за что отец сидел?

— Первый раз за драку с поножовщиной, а остальные… — Она махнула рукой. Саша заметил, что мама не хочет об этом говорить.

— Сынок, так я к чему тебе все это рассказываю; еще тогда, в зоне, когда я работала в библиотеке, меня домогался один заключенный, нахальный был такой и очень грубый. Однажды твой отец застал его в библиотеке и потребовал, чтобы он больше сюда не ходил. У них произошла крупная ссора, а через несколько дней, стало известно, одного из заключенных увезли на больничную зону, кто-то ночью очень сильно избил его. Потом я узнала, что Николай его и отправил туда. Конечно, он резонно мне объяснил, что тот сволота все равно добился бы своего, уж такой он был вероломный.

Были и еще случаи, когда отец избивал людей. По-всякому: то в драке, то сам лез на рожон, доказывая кулаками свой авторитет, как будто он не взрослый мужчина, а молодой и не смышленый парень.

Сашенька, ты у меня хороший, справедливый, добрый, но вот твои успехи в кулачных боях… — Катя помолчала и добавила, — извини — это вероятно наследственное, отцовское.

После разговора с мамой сын задумался: «Не понимаю, как люди могли ее обмануть и, не разобравшись, ни за что посадить в тюрьму. Выходит ее напрасно обидели».

— Мам, а где сейчас живет тот директор?

— Ой, Сашенька, далеко! Я ведь перед тем, как попасть в Новосибирск, жила в Томской области, с тех пор уже столько лет прошло, да и как я могу этому сволоте что-то доказать, ведь недостача-то была. Вот только кем она была устроена? Это я понимаю, что дело рук директора, а остальные так и думали, что я виновата. Спасибо тебе мой родной, ты один у меня заступник! Я люблю тебя сынок!

— И я люблю тебя мама! — Саша прижался к матери, понимая, что она для него бесценна. Видел он других матерей, у своих друзей: то крики, то ругань устраивают, обзывают ребят так, что «уши в трубочку сворачиваются», а у него мама другая, не кричит, все объяснит, ни разу в жизни не подняла на него руку.

— Мам, а ты папку любишь?

— Люблю, раз каждый раз его встречаю из тюрем. Дура я, наверно сынок, сама понимаю, что жизнь проходит стороной, а все на что-то надеюсь. Мечтаю, вот выйдет в очередной раз, бросит пить окончательно, и заживем мы с ним опять душа в душу. Знаешь Саш, как мы любили друг друга, он для меня был все…. — На глаза Кати навернулись слезы.

— Мам, а вот сейчас выйдет отец, мы ему ультиматум поставим или он бросает пить, или мы от него уйдем!

— Хорошо, сынок, мы так и поступим. — И утерла слезы платочком.

А глаза у нее так и засветились от счастья, если бы родной муж понимал ее так, как понимает сын, наверно бы она была счастлива вдвойне.

Спустя некоторое время история с дракой закончилась для Саши положительно. Дело ограничилось всего несколькими посещениями к следователю. Хулиганов тогда судили за нанесение оскорбления женщине и нарушение общественного порядка, отделались они условными сроками.

Однажды, Сережка Заварзин пригласил друзей в летнее кафе и угостил за свой счет. Сашка и Валерка тогда удивились, откуда у друга взялась трешка? У Саши были иногда деньги, но небольшие. У Валерки дома была заначка, где лежали скопленные деньги в сумме пяти рублей. После посещения кафе на следующий день Валерка заглянул в свою копилку и обнаружил пропажу. Трех рублей, одной купюрой на месте не оказалось. Мать не могла взять, такого отродясь в их семье не водилось. Тогда выходит друзья, Сашка или Серега, только они бывают у него в комнате. Морозов первым делом подошел к Сашке Воробьеву и рассказал ему о краже.

Потом получилось так, что они надавили на друга и он признался, что взял деньги на время, а позже решил подкинуть их в копилку. Сашка в сердцах ударил Сережку по щеке ладонью, но пощечина была настолько звонкой, что мама Саши выглянула в открытое окно и окликнула ссорящихся друзей. Она вышла во двор и поинтересовалась, что случилось у ребят, почему дело дошло до рукоприкладства? Сашка открыто рассказал маме о воровстве друга. Катерина, подумав немного, пригласила всех троих в дом и начала разговор, обращаясь в основном к Сергею Заварзину:

— Сережа, ты должен понять, что совершил отвратительный поступок по отношению к своему другу. Я не хочу читать тебе нотаций, но кое-что объяснить должна. Вы трое друзей, и все не из состоятельных семей. Мы — ваши родители не настолько богаты, что можем позволить давать своим чадам приличные суммы на мелкие расходы. Дело тут в другом, Сергей. К примеру, есть у тебя любимая вещь, которую подарили мама с папой, а заплатили они за нее хорошие деньги. Ты сам понимаешь, каково нам живется. Постоянно приходится экономить на всем, еле сводить концы с концами, но родители любят тебя, и потому пошли на такую трату. И вот, у тебя кто-то украл вещь и ты знаешь, что никто больше не сделает тебе такого подарка: ты в печали, ты в расстройстве, ты сильно переживаешь. — Катя замолчала и дала Сергею время подумать, а затем спросила:

— Сережа, каково тебе расстаться с подарком? Наверно тяжело, — потупив взгляд, он кивнул головой, — а теперь представь, как нехорошо на душе у Валеры, ведь он тоже скапливал гроши долгое время.

— Тетя Катя, я бы вернул их, — хотел оправдаться Сережа.

— А ты бы спросил, неужели лучший друг тебе бы отказал. Теперь давай посмотрим на эту историю с другой стороны, если бы ты занял у него деньги и повел друзей в кафе, а на вопрос: «На какие деньги»? Я думаю, что ребята бы догадались. Тебе просто захотелось сделать им приятно, ведь так, Сергей? Я понимаю, тобой двигало в тот момент не чувство обогащения, а вполне дружеский жест, но получилось у тебя не совсем удачно. Поймите ребята, — обратилась Катерина уже ко всем, — не все в жизни меряется деньгами, к примеру, дружбу на них не купишь, а в конкретном случае нехороший поступок взяла верх над благородством. Еще раз повторюсь, не думаю, что Сережа сделал это ради наживы, он просто действительно хотел вам сделать приятное. Не судите его слишком сурово, давая жесткую пощечину: он это осознал.

Сережа сидел, низко опустив голову, по его щекам текли слезы.

Катя подошла к комоду и, подняв угол скатерки, вытащила три рубля. Подойдя к Сергею, она потрепала его по шевелюре и протянула деньги:

— Сережа, возьми и верни другу, — на что он категорически замахал руками, — бери- бери, а когда у тебя будут свои деньги, ты вернешь мне. Хорошо!

Заварзин понимающе кивнул и, взяв деньги из рук тети Кати, протянул Валерику и сказал:

— Валер, прости.

— Да ладно, Серега, я не обижаюсь, все нормально, забудь.

Каждый их ребят сделал для себя выводы из этого урока. Заварзин больше никогда не делал ничего подобного, а Сашке стало неудобно за то, что ударил друга, не разобравшись в ситуации до конца.

Глава 9 Через тайгу и топи

Широка, глубока и длинна Обь-матушка.

В девять вечера пассажирский теплоход «Сибиряк» отчалил от Чернышевской пристани города Новосибирска и, спускаясь вниз по реке, взял курс на город Томск. По левому борту теплохода, облокотясь на поручни, стоял мужчина преклонного возраста. Михаил Коростылев возвращался из гостей к себе домой в деревню Михеевку. Повидав дочку Катерину и внука Сашу, он заспешил назад в тайгу. Нельзя ему надолго бросать работу лесничего: ответственная она у него, нелегкая.

В десять часов утра теплоход проплыл мимо Крутого яра, и через полчаса показалась родная деревня. Издалека дед Михаил увидел маленькие фигурки встречающих людей, столпившихся на берегу.

Подставив правый борт под волны, судно причалило к берегу, и вахтенный матрос спустил трап. Сначала грузчики понесли тюки и коробки, доставляя продукты в магазин — единственную достопримечательность — тридцати разбросанных по всей деревушке дворов. Лабаз (лавка, киоск), как его еще называют в шутку местные жители, возвысился на деревянных столбах, спасающих его от весеннего половодья.

Один за другим люди покинули носовую палубу. Деда Михаила пришла встречать родная племянница Наташа. Приветливая улыбка не сходила с холеного лица. На вид молодой женщине было лет тридцать пять: крутобедрая, пышногрудая. Она при каждом порыве ветерка заправляла за уши пряди светло-русых волос.

Приветливо поздоровавшись кивком головы с жителями деревни, Михаил предложил племяннице дойти до его заимки, что находилась в километрах десяти от причала.

За несколько минут они пересекли всю деревню, расположенную на пригорке, и оказались на окраине смешанного леса: березы, осины, сосны, ели, кедры, часто попадались на пути. Проторенная тропа привела их к броду и прервалась у ручья, берущего свое начало далеко в непроходимой тайге. Мосток через ручей оборудован несколькими тонкими и длинными жердями, скрепленными между собой. Дед Михаил всегда следит за мостиком, так как постоянно ходит туда-сюда. На другой стороне тропа возобновила свой путь и повела в темные лесные чащи.

Изредка на их пути встречаются просеки и полянки, только там лучи света проникают сквозь листву и лапы елей и сосен. Километра через два начался старый бор, охраняемый государством. Огромные вековые кедры направили свои стволы высоко в небо, длина которых достигает тридцати метров и более.

Старый бор растянулся на многие километры вдаль и вширь, местами труднопроходимый, сказочно-красивый и загадочный, богатый особенно своими природными дарами осенью.

Михаил глубоко вздохнул, осматривая свои владения. Тайга. Необъятные сибирские леса завораживают его взгляд своими глухоманями и живописными пейзажами. Он часто видит в лесу красивые места, схожие по описанию с картинами живописца Шишкина, писавшего маслом свои непревзойденные шедевры, у деда Михаила дома целый альбом с его иллюстрациями.

Тропа давно исчезла и затерялась в непроходимых чащах, но опытный глаз бывалого лесничего без труда подмечает незримый путь в дебрях тайги, настораживающей и пугающей неискушенных путников таинственностью. Следом, не отставая идет Наташа, она тоже, как и ее дядя, много раз проходила по знакомой тропе. Они хорошо ориентируются в лесу и совсем не смотрят по сторонам, выглядывая особые метки для ориентировки на своем пути, казалось, что с закрытыми глазами они могут пройти по намеченному пути.

Кому, как не деду Михаилу хорошо знать эту местность, вот уже тридцать один год он оберегает тайгу в этих краях от не прошеного гостя — браконьера. Обходит необъятные просторы своих владений, государственного заказника. Подмечает, записывает и считает популяцию редких пород птиц и зверей в огромном по своим размахам лесном массиве, вверенным ему государством. Лютыми зимами помогает лесным жителям: птицам корм подсыпает, животным сено подбрасывает.

Стареет лесничий, вот уже десять лет, как вышел на пенсию, но не бросает своей любимой работы. Районное начальство редко заглядывает к нему на заимку, по причине трудной проходимости, и все никак не может найти ему достойную замену. Со стороны районного центра — села Топильники, попасть к Михаилу на заимку невозможно: разделяют множественные болота и непроезжие таежные места. Только путь по реке Черной доступен начальству и редко заезжающему участковому инспектору.

Сколько раз говорили лесничему, чтобы он перебирался снова в деревню поближе к людям, где похоронил свою незабвенную супругу. Прожил он с ней сорок лет, женившись за два года до начала войны. Шесть лет назад ушла дорогая его сердцу Дарья. Всю войну прождала она своего любимого, моля Бога, чтобы вернул ей мужа живым и невредимым. И дождалась: дважды раненного, но живого. После войны его и назначили на должность лесничего в этих краях.

Степан — сын Михаила, еще от первой жены, погиб в боях за Родину, а дочка Катя, от второй жены Дарьи, родилась как раз перед самой войной. Живет она теперь с мужем и сыном в Новосибирске — это от нее дед Михаил возвращается сейчас на свою заимку. Редко навещает она своего стареющего отца, ссылаясь на работу и семейные дела, последний раз гостила у него три года назад с внуком Сашей, которому по подсчетам Михаила сейчас было пятнадцать лет. Вот и не стал отец ждать приезда дочери, а сам наведался в мае месяце к ней в город. Не узнал дед повзрослевшего внука, как он изменился: раздался в плечах, окреп телом, недаром спортом занимается.

Повидался и слава Богу: все живы и здоровы, правда мужа Катерины — Николая, не оказалось дома, уехал в командировку.

Ноги у Михаила еще крепкие, он мог спокойно уйти рано утром в тайгу и вернуться затемно. Правда в последнее время стал чаще уставать и садиться отдыхать между дальними переходами. Сопровождает его всегда верная собака Корт — западносибирская лайка, подаренная ему родственником четыре года назад щенком. Помимо Корта в доме живет кот Васька: здоровый, полосатый, рыжий и очень красивый. Дед Михаил любит его за сходство с маленьким рысенком. На ушах кисточки, лапы крупные. «Ну, чисто рысенок», — приговаривал Михаил, поглаживая любимого кота. А настоящих лесных кошек в этих краях много. Стоит только углубиться в тайгу, как сразу лесничий обнаруживает присутствие этих ловких и осторожных зверей. То метки на деревьях оставленные в виде глубоких царапин, то клочья шерсти, сброшенные по весне дикими кошками после линьки.

Любит дед Михаил окунуться в прошлое, особенно когда идет по тайге, вот и сейчас он вспомнил, как три года назад в гости к нему приехала дочь Катерина с Сашей. Отправился он тогда в очередной обход по тайге. Внуку в ту пору было около двенадцати лет. Упросил деда взять его с собой.

Уже солнце перевалило за полдень, и дед, глядя на уставшего с непривычки внука, решил повернуть назад. Присели отдохнуть, да перекусить с дороги, как вдруг в лесной чаще послышался шорох. У Михаила слух отменный, он мог различить среди любых шорохов именно тот, который ему показывал на присутствие того или иного жителя тайги.

— Тише сиди внучек, — сказал дед шепотом и кивнул головой в сторону разлапистого кедра, стоявшего в метрах двадцати пяти от них, — смотри, на дереве рысь притаилась.

Сашка заметил красавицу, которая уперлась лапами в толстый сук дерева и, похоже, готовилась спрыгнуть вниз. Сидели они с дедом с подветренной стороны, так что рысь не могла их почуять. И тут, некстати прибежала лайка, черной масти, звали ее Тайга. В тот же год она погибла от удара лапы росомахи, водившейся в этих краях. Увидев собаку и людей, рысь стремглав сиганула с дерева и скрылась в густой чаще. Тайга с громким лаем бросилась было ей в след, но оклик хозяина вернул ее обратно.

Скучал дед по внуку, уж больно он был ему по душе. Послушный мальчик, смекалистый, да и по всему видно небоязливый. На все просьбы Саша отзывался охотно, помогал деду, в чем только мог. Ходили они косить траву для своей буренки. В небольшом огородике он помогал деду и маме пропалывать грядки. Михаил его нахваливал и, видя, как внук зарделся, приговаривал:

— Молодец внучек, хороший помощник матери растет: трудолюбивый и послушный. Каков работяга — таково и дело, — нахваливал дед внука. Катерина цвела от счастья, забыв о том, что и в этот раз приехала в гости к отцу одна, без мужа. Николая угораздило сесть в очередной раз за драку в тюрьму.

Легко и просто было общение с дедом, он с пониманием относился к людям, а при надобности: советовал и нахваливал. Внуку очень нравилось гостить у деда. Пользуясь полной свободой, он целый день находился на свежем воздухе. Брал с собой Тайгу, и они убегали к реке, затем спускались к водоему, под названием Черное озеро. Сашка купался в небольших песчаных ваннах, вода в них была горячая, солнце быстро помогало разогревать черное дно. На первый взгляд вода имела черной цвет, но зачерпнув, можно было увидеть, что она прозрачная. На самом деле песок на отмели и в воде был черным — вот такое чудное проявление природы встречается на таежном озере.

Однажды рано утром дед Михаил взял с собой внука на реку. На берегу была перевернута плоскодонка — лодка из дерева. В пять утра они проверяли корчажки (плетеная из прутьев ивы корзинка для ловли рыбы), в которые заплывала покормиться рыба, а служил приманкой намятый хлеб. Протиснется рыба в узкую горловину, а назад выплыть не может и становится добычей сметливого рыбака. Ельцы, караси, щурята попадались в ловушку. Раздолье в этих живописных местах. Озеро Черное находилось в ложбине: по берегам небольшие возвышенности, поросшие величественными елями, соседствующими с кедрами, осинами, соснами. Смешанный лес — прекрасное зрелище. С одного края берег немного заболочен и камышовые заводи служили схроном для скопления уток, на которых дед Михаил устраивал иногда охоту. Гнездились в этих местах и дикие гуси. Там, где берег был песчаный и пологий, рыбачили бредняшком. Дед, раздевшись, но нижнего белья, заходил по грудь в воду, а Катя шла берегом по колено в воде — вот так и закручивали рыбу. Дед потом выходил к берегу, и начиналась работа для Сашки, он собирал маленьких гупешек, мальков и бросал назад в озеро, приговаривая: «Пусть подрастают».

Конечно, промысел рыбы бреднем, Михаилу был не по душе и пользовался он им в исключительных случаях, когда например, нужно было угостить кого из приезжих родственников.

Не хотел Михаил брать внука с собой далеко, понимал, что устанет он. Сам бывало, уйдет на сутки и возвращался из тайги только на следующий день. Саше объяснял, как добирался он до дальней лесной сторожки, где постоянно оставляет охотничьи припасы. Поиздержится порой в пути, продукты на исходе, придет на дальнюю заимку, а там всегда, что-нибудь припасено. Во всяком случае: соль, спички, патроны и что-нибудь поесть сухим пайком, было всегда в запасе.

Внук пытался упросить деда, чтобы он показал ему сторожку, на что лесничий отвечал:

— Малой ты еще Сашок, вот приезжай в следующий раз и мы с тобой обязательно сходим.

На самом деле, путь туда был не близок. По тайге, верст около шестидесяти будет с «гаком». Это по лесному массиву, по труднопроходимым местам, а если срезать через болото, то путь укорачивался почти вдвое. Но только дед Михаил знал тропу через топи, да глубокие оконца на равнинном болоте, а для других людей — это гибельные места. Пространства обширные, родниковые, воде убывать некуда — вот и заболотилась почва, охватив большие районы.

Встречается кочкарник и так же образовался мох, затянувший всю поверхность, не давая другим растениям обосноваться на болоте. Идет порой Михаил по такому «ковру», а он под ногами плавает, того и гляди провалится в страшную пучину.

Дед радовался за внука, ему было приятно наблюдать, как Саша выбегал утром во двор и принимался делать зарядку. Внук рассказал ему, что записался в спортивную секцию на борьбу.

Михаил по своей природе был правдолюб, рубил с плеча правду-матушку, да и в роду у него были все такие. Коснись чего серьезного, никто из сородичей не оставался в стороне. Дочь Екатерина была, что две капли воды схожа с ним, характер — копия, да и внук по всему видать пошел от их корня.

Отец поучал Катю, когда она в молодости набирала силу:

— Не будь столь крута, умей обходить острые углы, но старайся быть справедливой.

Отца у Михаила перед войной забрали в тридцать восьмом году. Приплыли на барже люди в форменной одежде, по доносу негодяев зачитали фамилии, дали собрать нехитрые пожитки, выпроводили из домов мужиков да баб. Тридцать восемь человек, в том числе три женщины были арестованы органами НКВД. Впоследствии отпустили лишь одного, а остальных отправили в лагеря или расстреляли. В основном это и была вся родня Михаила. Писали письма в район, и в область ездили — все попусту, ни ответа, ни привета, как в воду люди канули. Только после войны одиннадцать человек вернулись в родную деревню. Остальные: кто на войне погиб, а кто бесследно сгинул в лагерях, а сколько таких было, не только в Сибири, а в целом по стране. Отец Михаила так и не вернулся в родную деревню, во время войны пришла на него похоронка.

Непонятно было тогда Михаилу и обидно, за что же так Советская власть поступала с людьми, ведь не враги они были ей. Последние жилы тянули, отдавали стране все что могли. Но вслух никто не произносил своих недовольств, у всех были семьи и детки малые, слетит с языка и поминай, как звали. Помнил он, как в 1937 году трое родственников бежали из-под конвоя, Матвея Коростылева убили, а два брата Михеевы Илья, да Петр скрылись в тайге. Долго их искали, но тщетно, убереглись они от власти в лесной глуши.

Вспомнил Михаил, как в 1958 году обвинили родную дочь в растрате, она в ту пору работала заведующей книжной базой, куда только Михаил не обращался. Не верил он, чтобы такая честная и справедливая Катя могла совершить преступление, значит, она была обманута. Ничего не добились они с матерью, осудили дочку и отправили в лагерь, но, слава Богу, отпустили раньше положенного срока. Прибыла в город Новосибирск к родителям своего мужа с дитем на руках.

Михаил был мужчина решительный, но не столь категоричен. «На все Божья воля, как решила дочь, значит так надо» — думал он.

Любил ее, одна она была у него, а теперь и внук, такой славный мальчонка: живи, да радуйся.

В 1975 году в начале лета, как и обещали месяц назад, Катя с сыном приехали в гости к деду Михаилу. Лесничий был несказанно рад их приезду, но увидев дочь снова без мужа, вывел все-таки ее на чистый разговор. Катя во всем призналась отцу, что никаких командировок у мужа не было, а были и есть тюремные сроки.

Чем мог помочь отец дочери? Только советом. Каким? Крепиться, да терпеть? И все-таки попытался предостеречь ее:

— Красава ты моя, — обратился он к Кате, — говоришь, любишь его, но не истязай самую себя, у тебя ведь парень растет, пойми — горбатого могила исправит, так и будешь весь свой бабий век его из тюрем дожидаться.

— Папа, я так решила и сын меня в этом поддерживает, выйдет Николай, возьмется за ум, все забуду. Не перестанет пить и дебоширить, уйдем мы от него, сниму квартиру, как-нибудь переживем.

— А ты дочка ко мне переезжай жить, в деревне родной дом пустует и работа для тебя районном центре в раз найдется.

— А Саша как? Ему ведь учиться нужно.

— Ну, поглядим, как жизнь закрутит, и его пристроим, если что. Правда, Сашок, — обратился он к повзрослевшему внуку.

Сашка услышав, что речь идет о нем, подошел и поинтересовался о чем разговор.

— Да вот внучек, хочу тебя с мамой перетянуть из города к себе жить.

— Что, правда, мам? — удивился Сашка.

— Да нет сынок — это дед по нас с тобой скучает, вот и зовет к себе.

— А что мам, я бы пожил с дедом, экзамены сдал, никуда до осени торопиться не нужно.

— Ты и правду хочешь остаться на лето у деда?

— Ну, я точно не знаю, меня ведь кроме тебя в городе сильно никто не ждет.

Сашка недавно расстался с Наташей, со своей любимой девушкой и воспоминание о ней снова больно резануло по сердцу.

— Друзья подождут. Смотри мам, как ты сама. Тебе будет скучно одной?

— За меня сынок не переживай: главное я за тебя буду спокойна, ты тут с дедом не соскучишься.

— Да уж, со мной заскучаешь, — весело ответил отец, — мы с Сашком всю тайгу обойдем, везде побываем.

— И в дальнюю сторожку пойдем? — обрадовался Сашка.

— О, смотри! Помнит! Конечно пойдем, я тебе такие места покажу, залюбуешься, там еще не ступала нога человека.

— И на обратном пути в Кедровую падь завернем?

— А как же, косуль проведаем, — улыбался дед.

— Мам, я остаюсь! — решительно заявил сын.

Катя ласково взглянула на своих родных и с небольшой грустинкой в голосе сказала:

— Да, сынок оставайся, в коем веке с дедом побудешь. В августе домой, тебе ведь дальше идти учиться, раз в девятый класс не хочешь переходить. Нужно специальность приобретать, пойдешь в училище.

На том и решили. Катя не скрывала слез, ей было тяжело расставаться с родными, она и сама бы погостила дольше, да работа в библиотеке привязывала.

Проводили Катерину до берега, где их ждал Ефим — сродный брат Михаила, он переправил всех на моторной лодке на другую сторону в село Топильники. Расстояние до пристани было километров семнадцать, нужно было спешить, но хороший двигатель быстро помог преодолеть путь по воде, как раз поспели к приходу теплохода.

Во время посадки по трапу спустились на берег военный в звании капитана и двое солдат с автоматами за плечами. Капитан подошел и обратился к Михаилу:

— Доброе утро, уважаемый.

— Доброе, доброе, — ответил дед Михаил и смекнул, что не просто так подошли к нему служивые.

— Скажите, Вы с того берега приплыли? — Михаил молча кивнул в ответ.

— На берегу или в тайге, не встречали незнакомых людей?

— Нет, точно скажу, не видели. А что случилось?

— Разыскиваем опасных преступников, приходится сопровождать суда, — сказал капитан.

— Что хоть натворили они?

— Бежали из колонии четыре человека, если говорить откровенно, то за этими зверями числится три убийства. А вы здесь живете? — спросил он лесничего.

— На том берегу, за деревней Михеевка, там держу хозяйство. Я в тех краях лесничим работаю.

Офицер заметно оживился и обратился к собеседнику:

— Просьба к Вам, уважаемый, если заметите в тайге или в деревне подозрительных людей, дайте срочно знать в любые местные органы, но будьте осторожны, преступники очень опасны и к тому же вооружены.

— Ну, хорошо, спасибо, что предупредили, — поблагодарил дед военных. Простившись со служивыми, дед и внук, помахав на прощание рукой Екатерине, сели в лодку Ефима.

На обратном пути зашли к родственнице Наталье Семеновне. Когда Михаил покидал надолго домик лесничего, она бралась присматривать за хозяйством: корову доила, кормила курей и кота Ваську. На этот раз дед Михаил планировал вместе с внуком отлучиться на два-три дня — вот и попросит он племянницу присмотреть за домом.

Собирались с вечера основательно, укладывали в рюкзаки все необходимое для дальнего перехода: трехдневный запас еды на троих, включая собаку, спички, патроны, одежду. Сашке дед выделил старую берданку (винтовка образца 1870 года, а также карабин с продольно-скользящим затвором), у его самого был охотничий карабин, подаренный хорошими знакомыми егерями. Сашка внимательно наблюдал, как дед заворачивал спички в тряпицу из болоньевой ткани и по швам промазывал парафином.

— А вдруг дождь в лесу, — приговаривал дед, — а в тайге огонь — это жизнь: и пищу сварить, и отогреться возле костра, и от гнуса спасение. Пойдем внучек через топи, я одну тропу знаю, мы в былые времена по ней даже лосенка выводили, забредшего на болота, а не то, что человека. Дойдем аккурат до Черного камня, а там и рукой подать до нашей сторожки.

— Дед, а что за Черный камень?

— Легенда старая гласит, что на том месте во времена правления татарского хана была Казацкая крепость. Пришлые казаки из Донских степей обосновались там с семьями, кто на Иртыше осел, а иные в наши края подались. Татары заставляли их платить ясык — значит оброк. Атаман Ермак волю казакам дал полную на многие сотни верст вокруг и строго настрого приказал: татарам дань не платить. После гибели вожака много переселенцев было в этих краях. Вырезали нехристи под чистую всех людей из казацкого селения, а крепость сожгли и разрушили. Камень по легенде был серого цвета, а после гибели казаков, стал черным. С течением лет вокруг холма, где располагалась крепость, местность заболотилась, а камень так и продолжает располагаться на том же месте.

— А камень большой? — поинтересовался Сашка.

— Целая глыба, а под ним раньше схрон был, наши мужики из деревни там сабли, да всякую утварь находили, правда, ржавью поедено все.

Внуку было очень интересно слушать о старинной легенде, а еще больше прельщало, самому прикоснуться к камню, ощутить связь времен. Сашка долго не мог сомкнуть глаз, все представляя, как они с дедом пробираясь сквозь тайгу, выходят по болоту к заветному камню, так незаметно и уснул.

Рано утром дед поднял внука и они стали собираться в дорогу. Михаил вывел на небольшое пастбище свою Буренку, привязал ее к вбитому в землю колу, а затем выпустил во двор кур. Взглянул в небо: не видать ли коршуна и подумал: «Опять куриц не досчитаюсь». Принялись одно время пернатые хищники бить у него кур, благо Корт во дворе зорко охраняет свои владения и гоняет коршунов, не давая им камнем бросаться на землю. Когда Михаил уходил в тайгу и брал с собой лайку, по возвращении из леса недосчитывался, то одной, то двух птиц, но куры со временем научились прятаться от хищников, заскакивая в приоткрытую дверь стайки.

Сашка крикнул Корта, и они все вместе направились в лес. Утро выдалось погожим, солнце начало подниматься, освещая верхушки деревьев ослепительным светом. Сапоги быстро намокли от утренней росы. Там, где лучи света плохо пробивались сквозь листву и лапы елей, трава была низкорослой, но зато в освещенных участках она достигала пояса человека, так что брюки в скором времени тоже намокли от росы.

Сашка шел бодро, вступая почти след в след за лесничим. Наблюдая за дедовской походкой, он определил, что поступь у него мягкая, осторожная. Уворачиваясь от веток или отстраняя их рукой, дед всегда придерживал их, чтобы не хлестнули Сашку по лицу. Иногда, остановившись, они слушали лес: разноголосое пение птиц, шум верхового ветра, гулявшего по кронам деревьев.

Тайга просыпалась… Лес сгустился, попадалось больше елей, кедр. Пока еще встречались молодые поросли кедра, закрывавшие собой небольшие участки. Чем дальше путники уходили в тайгу, тем меньше встречались молодые деревца и в скорости их заменили могучие вековые кедры, да ели, вперемешку с лиственницами. Стало еще темнее. Земля казалась мягкой, от большого скопления на ней многолетних сбросов пихтовых иголок.

Корт рванулся вперед и буквально через секунды раздался его звонкий лай.

— Белку держит, — прислушался дед, — я уже по лаю определяю, какого зверя он гонит, а может бурундука. Давай передохнем чуток и дальше пойдем.

Дед с внуком сели под большим кедром, освободив плечи от рюкзаков.

— Пересечем болото, — продолжил разговор Михаил, — начнется настоящая тайга, вот где зверья и птиц водится, им там раздолье, ни одна человеческая душа им не мешает.

— Дед, неужели в тайге людей нет, кроме тебя?

— Здесь их мало внучек, только все местные, потому, как существует заказник и охраняется государством. Наши деревенские в основном по ягоды, по грибы ходят, а осенью шишки да орех собирают. Вот в дальней тайге местные жители промышляют зверя, и егеря туда чаще наведываются. Редко, когда на такой огромной территории встретишь кого из людей.

— А браконьеров ты ловил?

— Конечно, было дело, даже оружие у них забирал. Один раз они меня обстреляли с ружей, но не на того нарвались, я ведь во время войны во фронтовой разведке служил, иногда в засаде приходилось по трое суток сидеть со снайперской винтовкой.

— Дед, так ты снайпером был на войне?! А почему ты об этом раньше не говорил мне?

— А ты Сашок и не спрашивал, — улыбался Михаил, — не люблю я о войне рассказывать.

— Я видел на стене твои фотографии, у тебя наград много.

— Два ордена и четыре медали — это основные, а остальные награды послевоенные и юбилейные.

— А в каком звании воевал?

— Старшиной.

— А где закончил? До Берлина дошел?

— Нет, после второго ранения я отлеживался в госпитале в Венгрии, там и застала меня победа.

— А интересно, дед, что ты с браконьерами сделал, которые в тебя стреляли? Ты их в милицию отвел?

— А я их по-тихому обошел, пока они меня в одном месте присматривали, я там шапку с телогрейкой оставил, что-то вроде куклы. Встал я значит у них тылу, на прицел взял. Затем ружья о дерево разбил, а одному — больно шустрому ключицу «поправил», потом повязку ему наложил и отправил всех по домам.

— Их не посадили?

— Знаешь Саша, не хочется человеку судьбу ломать, иногда достаточно и всыпать ему, как следует: так поймет. Государство много не воспитает, отсидит свое и опять за старое, а здесь подумает, идти лишний раз в заказник, или обойти его стороной.

— А было такое, что нападали на тебя?

— Было внучек, в Райцентре возле магазина пришлось одних приезжих городских усмирять, они нашу Клаву — продавца оскорбили, водку требовали. Сволочи, с женщиной связались.

Сашка напрягся: «Знакомая ситуация, неужели и дед такой же справедливый и непримиримый к хулиганам», — подумал он, вспоминая подобный недавний случай на остановке.

— Скрутил я двоих, а третий побежал за подмогой, вот тогда мне пришлось применить знакомые фронтовые приемчики: пока наши мужики подоспели, я уже управился и с другими. Нашего брата голыми руками не возьмешь, — улыбнулся дед.

— Здорово дед! Мне мама говорила, что слабых и женщин всегда нужно защищать.

— Неужель и тебе приходилось?

— Да, было недавно. — Сашка рассказал деду, как он заступился за женщину, которую на автобусной остановке двое хулиганов оскорбили и ударили по лицу.

— И ты с ними справился? — глаза Михаила радостно засветились. Сашка из скромности кивнул головой.

— Ай да Сашка, вот так парень! Молодец — наша порода! А ты я вижу мастер, кулаками управляться, — подбодрил его дед.

— Да, я ведь после борьбы боксом пошел заниматься, но правда недолго, пришлось уйти.

— Пошто так?

— Сам не понимаю, когда бой на ринге идет, или в драке, сдержаться не могу, ярость меня одолевает.

— Да ты смотри и здесь ты в меня, откровенно тебе скажу, я молодой тоже был горячий, чуть что, сразу в «бутылку» лез, никому спуску не давал. Любил, чтобы каждый человек отвечал за свои слова и поступки, никогда от беды не оставался в стороне, да и сейчас всегда приду на помощь.

Саша, слушая деда, начинал понимать, откуда в матери и в нем самом такие характерные черты. Выходит от деда берут истоки их справедливые, да крутые нравы.

— Но только горячность наша должна контролироваться внучек, иначе и до беды не далеко. Ты вот говоришь: не можешь сдержаться во время потасовок, а ты попробуй обуздать свою ярость. Холодной-то головой легче управлять своими действиями, ты в противнике не только недруга своего замечай, но и то, что он человек. Попробуй словом его убедить, а если не понимает и бросается на тебя, тогда и гни его в бараний рог. Знай одно, где духовная сила — там и половина победы, а потому должен ты быть всегда прав. Мы за правое дело сражались, потому и выстояли, а окажись мы захватчиками и нам бы не сдобровать.

— Дед, а ты научишь меня своим приемам?

— Обещаю, как только от Черного камня перейдем болото, так и начну твое обучение, — улыбнулся дед. — Ну, нам пора, до обеда нужно еще до камня дойти, придется накомарники одеть, гнуса на болотах тьма-тьмущая.

По мере приближения болотистых мест, тайга постепенно стала отступать. Все реже встречались косогоры и холмы, начиналась ровная местность. Наконец лес закончился и только редкие островки деревьев стали попадаться на пути у путников. Дед Михаил остановился, махнув рукой в сторону оставшегося позади лесного массива, сказал:

— Если идти тайгой, то только завтра можно прийти к противоположному берегу болота: крюк основательный, мы же, идя по топям, срезаем путь почти вдвое.

Под ногами чаще захлюпала вода, давая понять людям, что сухие владения закончились. Дед Михаил подвел внука к последнему сухому месту и пригласил на отдых. Недалеко, у одинокой березки стояли прислоненные к ней две жерди — длинные шесты, вырубленные из молодых березок, без них на болоте делать нечего.

— Вот внучек, сжимай ее покрепче в руках и делай как я. Иди след в след, ни шагу в сторону, если почувствуешь, что начинаешь вязнуть, и тебя засасывает в болото, ни в коем случае не делай резких движений. Заваливайся на бок и бросай рядом жердину, орудуй ей, как опорой, потихоньку, повторяю, не дергайся! Начинай высвобождать ноги, одну за другой, но дай Бог, я всегда рядом с тобой и все будет хорошо. Это я тебе так, на всякий случай разъясняю.

— Дед, а там глубоко?

— Местами шибко, даже скрывает шест, но мы будем избегать таких мест, всегда запоминай путь, примечай особенности, кустики там, или еще что попадется на пути. Когда обратно пойдем, ты меня поведешь.

— Дед, ты что, шутишь? Мне бы за тобой успеть, а еще по сторонам смотреть.

— А у нас время много, спешить некуда. Просто не бойся, если что, я тебя буду поправлять.

— Ладно, я попробую, — сказал Сашка, а сам, пожалуй, усомнился: «Выйдет с этого что путного?».

Дед протянул внуку мелкоячеистую сетку, служившую накомарником, подозвал к себе Корта и прицепил к ошейнику поводок. Собаку он решил вести позади себя. Отдохнув, они вступили на незримую тропу и не спеша, один за другим двинулись к Черному камню.

Идти было нелегко, шестом приходилось прощупывать каждый последующий метр болота. Саша поначалу следил за дедом, но потом убедился, что лучше смотреть под ноги. Там, где тропа позволяла, ноги смело наступали на более твердую почву, но встречались такие места, где нога проваливалась или уходила под воду. Набрав полные сапоги воды, Сашка уже не обращал внимания, а всматриваясь, как дед жердью прощупывает опасные места, тоже старался выбрать безопасный островок среди болотной жижи. Иногда их сопровождал затхлый, болотный запах, наполненный какими-то газами, похожими на сероводород. Саша поначалу хихикал, от такого «свежака», напоминавшего ему туалетные прелести, но видя, что дед не обращает на него никакого внимания, стал, посерьезней относиться к таким проявлениям природы.

Михаил все реже останавливался и оборачивался в сторону внука, изредка наблюдая, как он упорно следует за ним. Про себя подмечал: «А парень — то, действительно волевой и настырный. Однако молодец!» Но через два часа такого пути, у Сашки с непривычки сначала дали знать о себе ноги, налившиеся будто свинцом, потом отяжелели руки, работающие постоянно жердью. Преодолевая тяжесть и усталость, Саша продолжал идти за дедом, он будто чувствуя состояние внука, остановился на минуту и сказал:

— Потерпи Сашок, еще чуток осталось.

И внук терпел. Он себе и представить не мог, что существуют такие топи: кажется конца и края им нет.

Корт, забежав вперед хозяина, натянул поводок и напрягся от нетерпения, видимо учуял приближающийся островок среди болота, на котором можно отдохнуть.

Действительно, как и говорил дед, ближе к обеду им удалось пройти больше половины пути и достичь заветного камня. Саша заметил его издалека.

На самом деле в том месте росло несколько березок, невесть каким ветром занесло сюда их семена. Камень походил больше на глыбу, отколотую от скалы: обласканную и отполированную ветрами и дождями.

Саша подумал: «Если здесь находилась крепость, то где же остальные камни или что-то подобное, из чего сооружали укрепления? Хотя сколько сотен лет прошло с тех пор, и ведь люди пересказывали легенду, а что происходило на самом деле, кто его знает».

Они вступили на твердую землю. Сашка упал на спину, широко раскинув руки. Корт подскочил и стал тыкаться мордой ему в лицо. Паренек обхватил пса за шею и дружески теребил шерсть. Дед тоже прилег отдохнуть: после тяжелого перехода, такой отдых был пиком наслаждения.

Передохнув немного, Саша обошел вокруг огромного валуна, погладил его шероховатую поверхность, мысленно примерил: «Сколько же он будет по окружности? Наверно точно человек шесть, семь, могут его обхватить, и в высоту он метра два».

Действительно — чудо! Редко встречается посреди тайги и болота такой образец неповторимой природы. Люди поговаривали, что это мог оказаться кусок упавшего с неба метеорита. Кто его знает? Ученые люди еще не добрались до этих труднодоступных мест.

— Дед, а там под камнем, еще можно что-то найти?

— Да навряд ли Саш, там все водой затопило. Смотри! Будь осторожен, под камнем пустота, ноги не переломай, я там в прошлый раз накидал веток.

Саша приподнял небольшой настил и увидел яму, которая уходила вглубь под камень. Блеснула вода, он не отважился полезть туда один, тем более дед предупредил его, что под настилом пустота. Он еще раз обошел вокруг глыбы и заметил выбитое на поверхности камня изображение, похожее на стрелу. Он провел пальцем по канавкам, сдул пыль и, протерев рукой, увидел надпись: «Черная молния» 1938–1941 гг.

— Дед, а что здесь за надпись?

— Это ты о молнии спрашиваешь?

— Да, здесь даже дата выбита. Ты не знаешь, что бы это могло значить?

— Здесь раньше внучек землянка была. В то время каменную глыбу еще не подмыла вода.

— А кто в ней жил?

— Беглые люди.

— А от кого они бежали?

— От плохих людей.

Сашка посмотрел на деда с укором и сказал:

— Дед, ты так мне объясняешь, как будто мне пять лет. С тюрьмы что ли люди бежали?

— Нет, от власти бежали, от ее произвола.

— Это как понимать? От насилия что ли?

Дед Михаил не хотел затевать этот разговор, не за себя боялся, а за внука, вдруг в горячке он что произнесет, ведь затаскают потом органы КГБ.

— Не всегда внучек люди жили в согласии друг с другом, вот и в те времена у многих были свои взгляды на жизнь, а государство всегда пресекает подобные волеизъявления. Вот, к примеру: отец твой, вечно чем-то не доволен, потому и попадает за решетку, только по уголовной статье, а кабы он пошел против государства, тогда он выходит, был бы политический. Вот и бегали такие люди от милиции и прятались здесь, под этой глыбой. Ты только ни кому не говори об этом месте. Хорошо?!

— Ладно. А почему не говорить?

— Не хочу я Саш, чтобы его оскверняли пришлые люди. А если честно внучек, то я хочу, чтобы ты еще подрос и окреп мыслями, вот тогда я тебе многое расскажу о таких людях.

Саша понял, что дед больше не хочет говорить на эту тему и не стал задавать подобных вопросов, а сменив разговор, спросил:

— А до сторожки далеко еще?

— Добрую половину пути мы прошли, часа через три выберемся из болота, а там еще тайгой часа четыре ходу, глядишь, к вечеру будем на месте.

Дед развязал рюкзак и выложил на подстеленный кусок материи съестные припасы. Немного перекусили и покормили лайку.

Михаил поднялся, прошел несколько шагов по болоту, дотянулся до растения, похожего на цветок, сорвав несколько веточек, он подошел к камню и положил на него сорванный букет. Уныло склонил голову, постоял немного и прицепив Корта, путники продолжили свой нелегкий путь.

Глава 10 Вор в законе Аркан. Побег

В Томской области, недалеко от города, расположился поселок Таежный. В густом, сосновом лесу разместилась колония строгого режима, в ней содержат уголовных преступников, неоднократно угодивших за решетку по различным статьям. В 1975 году режим в данной зоне позволяет заключенным чувствовать себя вольготно. Практикуется свободное хождение по территории зоны, по чужим баракам-отрядам. Основной работой заключенных людей является вырубка леса или как говорят сами зэки — лесоповал. Зона считается черной, то есть парадом командуют уголовные авторитеты, а не как в других зонах — красных, где вся власть принадлежит администрации колонии и активистам-зэкам.

В начале лета в зону прибыл уголовный авторитет Аркан или вернее его везли этапом на восток и каким-то непонятным образом управление лагерей забросило Садовникова в лесную «командировку». Скорее всего, произошла путаница в спецчасти управления, потому как воров в законе содержали в строгой изоляции от основной массы заключенных, дабы они не влияли дурно на окружающих.

Осмотревшись, и приняв информацию от братвы, Садовников Аркадий через несколько дней понял, что скоро в зону вернется из отпуска начальник оперчасти, который отправит его дальше по этапу, или закроет в изолятор до самого звонка. На этом отрезке жизни срок у Аркана был мизерный — всего один год, за нарушение надзора на свободе.

Решив, что свобода милее и ближе его сердцу, Аркан ждать не стал, а подобрав себе компанию из заключенных, вышел по чужой карточке на лесоразработки и, улучшив момент, четверо беглецов рванули в тайгу.

Заметив убегающие фигурки заключенных, в погоню бросились охранники и дежурный офицер. Аркан, имея за плечами побег из зоны, понимал, что по горячим следам идет небольшой наряд. Пока передадут сообщения, пока по тревоге поднимут солдат, беглецы успеют спуститься к реке. Укрывшись за кустами, заключенные ждали военных. Недалеко замелькали между деревьями фигурки людей: первым шел офицер с пистолетом в руке, за ним крался солдат. Внезапность — сестра благополучного исхода дела. Старшего лейтенанта Аркан взял на себя, но наказал своему подручному Семе, чтобы подстраховал. Солдат достался корешу Аркана — Костяну. Офицера вор Садовников уложил ударом по шее крепким суком, он даже не успел выстрелить. Пистолет Аркан забрал себе. С рядовым пришлось повозиться: его голова оказалась крепче, чем у командира. Чтобы не создавать шума, старлею размозжили череп. Солдата Аркан не стал добивать, а забрав автомат, подал сигнал остальным — уходить в тайгу.

За спинами беглецов залаяли собаки, предупреждая, что погоня скоро настигнет их. Видимо сегодня зэкам определенно везло, увидев сплавляющийся по реке лес, беглецы прыгнули в холодную воду и, отчаянно гребя руками, достигли бревен. Перебегая по скользким, скрепленных между собой стволам, им удалось добраться края плота. Беглые снова очутились в воде. Аркану пришлось труднее всех, он плыл, гребя одной рукой, так как в другой держал автомат. Костян постоянно держался рядом и помогал ему, подставляя свое плечо.

Автоматная очередь прошила воздух, распугивая лесных обитателей, за ней другая: пули с визгом проносились в воздухе или, поднимая фонтанчики, уходили в воду. Вот и спасительный берег, а за густыми кустами и деревьями их уже не достать. Упав, как по команде, беглецы по-пластунски ринулись в лес.

На противоположном берегу, нарушая привычную тишину тайги, раздавались крики охранников и очереди из автоматов. Над головами беглецов посыпались срезанные пулями ветки. Аркан, укрывшись за бугорком земли, взял «Калаш» и, переведя переключатель на автомат, водил стволом вдоль реки. Увидев, как на другом берегу два солдата снимают с себя форму, Садовников решил пресечь погоню и дал очередь. Не задетые пулями солдаты, одновременно упали и поползли к деревьям. В ответ раздались выстрелы. Аркан искал глазами собак, которых вертухаи должны спустить с поводков, и в подтверждение его мыслей, увидел, как крупная овчарка вылезла на берег и, отряхнувшись от воды, бросилась вперед. Доли секунды хватило на то, чтобы срезать ее меткой очередью: жалобный, пронзительный визг разнесся по тайге, еще больше переполошив лесных жителей.

— Ходу, — приказал Аркан и хотел еще раз выстрелить по вертухаям, но сухо щелкнул боек — закончились патроны. Он отбросил автомат в кусты.

— Слышь, ты, — обратился Костян к Замятину-Волопасу, бежавшему с ними, — сколько идти до твоей деревни?

— Если судить по расстоянию до основной зоны, то по реке верст пятьдесят будет. Аркан, нам лучше пройти тайгой, наверняка скоро менты вертолет снарядят.

— Веди, ты же лучше знаешь свой край, не зря мы тебя проводником взяли. Короче, орелики, на вышак мы с вам заработали: за офицера и побег нам родная страна, как пить дать намажет лоб зеленкой. Как договорились: Волопас берет лодку в деревне и чего-нибудь пожрать, дальше будем пробираться в мой город, нас там надежно укроют кореша. Теперь нам след держаться вместе, нас по одному вертухаи перещелкают, как белок. Сема, доставай жратву, надо подкрепиться.

Сема виновато опустил голову и зашмыгал носом.

— Ты чё урод! Где рюкзак с хавкой? — напустился на него Костян.

— Соскользнул он с плеч, когда я на бревна залазил, — оправдывался Сема.

— И что мы из-за твоей тупости жрать будем? — Аркан, сжав кулаки, грозно пододвинулся к испуганному Семе-шестерке.

— Аркань, погоди, я сам ему мозги вправлю, — Костян цинично, издевательски улыбнулся и резко, с правой руки влепил смачную оплеуху Семе. Но это была не пощечина, а «Кайфуха», что на языке зеков означало: выводящий из сознания профессиональный удар в боковую челюсть.

Сема закатил глаза и замотал головой: ноги согнулись в коленях и он рухнул лицом в траву.

— Блеск, Костян! — похвалил его Аркан, — ладно хватит с него. Давайте кумекать, что делать дальше.

— Аркаш, вверх по Томи есть лесоразработки, там две бригады работают, — оживленно заговорил Волопас, — у них и столовка своя есть, наверняка там продуктов завались. Ночью проберемся и пополощем их за еду, — предложил Замятин.

— Далеко?

— Километров двадцать будет.

— Это оттуда лес сплавляют? — спросил Костян Замятина.

— Ну — да, потом этот лес за излучиной Томи бригада наших зэков — расконвойщиков вылавливает.

— Заметано, идем к лесоповалу, — Аркан махнул рукой и покосившись на Сему, буркнул, — сученок, еще раз запорешь косяк, самолично прирежу.

Сема угодливо кивнул головой и боязливо покосившись на Костяна, поплелся следом за всеми.

Долго пробирались по тайге, и по мере приближения к лесоразработкам, спустились к реке. Озираясь и, прячась за прибрежными кустами, продолжили путь, пока не услышали отдаленный шум мотора и хлопанье лопастей. Укрылись в осиннике и, дождавшись удаления вертолета, двинулись дальше. Два раз винтокрылая машина бороздила над водной гладью реки, осматривая берега и тайгу, но всякий раз беглецы тщательно скрывались от пристальных взоров военных.

К вечеру добрались до участка лесозаготовки, и решили дождаться темноты, чтобы по-тихому, пока люди спят, выкрасть со склада продукты.

— Смотрите, лодка на берегу перевернута, — указал рукой Костян, — может того…

— Точно, — заметил Аркан, — берем продукты и тихо без кипиша сваливаем отсюда.

— Мотор бы к ней, махом бы до моей деревни добрались, — шепотом подключился к разговору Волопас.

— А на хрена нам твоя деревня, если у нас будет лодка с мотором и жратва, — резонно заметил Аркан.

— Да, это, — замялся Волопас, — хотел с матерью и сестрой повидаться.

— Короче, планы меняются, — одернул его Аркан, — ждем ночи и ставим на уши их «столовую».

Палатка с продуктами находилась рядом с навесом, под которым расположились: деревянный обеденный стол и две скамьи. В темноте Костян и Сема старались нащупать необходимые продукты, но натыкались на ящики и коробки. Пришлось воспользоваться спичками. На их беду из соседней палатки вылез по нужде заспанный мужик и, увидев свет в продуктовой палатке, решил проучить ночную «крысу». Он ухватился за черенок от лопаты, и хотел было застукать воришку на месте, но почувствовал, как чья-то сильная рука зажала ему рот, и что-то острое вошло в его спину.

Аркан для надежности еще раз воткнул лезвие ножа в область почки, но мужик попался здоровый: он с криком рванулся вперед, увлекая за собой Садовникова. Из палаток стали раздаваться возгласы и полусонные мужики и парни, встревоженные ночным криком, стали выбираться наружу. Кто-то включил фонарь и при свете заметавшегося луча, лесорубы увидели, как из продуктовой палатки выскочили двое незнакомых людей. Поднялся переполох. Полуголые мужики метались по полянке: одни ринулись ловить ночных визитеров, другие бросились на помощь к раненному товарищу.

Аркан предупредил Волопаса, чтобы он держался за него, а сам устремился в сторону, куда метнулись фигурки Костяна и Семы. В лагере лесорубов начало твориться невообразимое: запылали факелы, лучи от двух фонарей метались по кустам, раздавались вокруг возбужденные крики. Грянул оглушительный выстрел, кто-то дуплетом шарахнул в воздух из ружья. Запоздало залаяла собака, вернее отчаянно заскулила, испугавшись ночного переполоха.

Костян, передав рюкзак Семе, приостановился, чтобы подождать Аркана и Волопаса. Он сжал в руке рукоятку большого ножа, взятого со стола. К нему приближалась фигура парня с факелом в руке. На размышление времени не оставалось, Костян со страшной силой ударил парня в живот.

— Мама, — вырвалось непроизвольно у лесоруба. Он выронил факел и, обеими руками зажав рану на животе, заскользил по стволу дерева вниз к земле.

Послышались хруст сухих веток и приближающие шаги. Кто-то тихо окликнул:

— Костян, ты тут?

— Здесь, здесь я Арканя, — ответил он, узнав по голосу кореша, — валим скорее отсюда, кажется, я одному напрочь требуху развалил.

— Я тоже одному почку продырявил.

Четверо беглецов быстро рванулись в темные заросли.

Руководствуясь внутренним ориентиром, Волопас вел компанию к реке. Проделав основательный крюк в несколько километров, они наткнулись на небольшой приток Томи. План с лодкой провалился, теперь хочешь — не хочешь, а придется идти в деревню Юлово. Не думали беглые заключенные, что так тяжело достанутся им продукты: хотели тихо украсть, а получилось: с шумом, с кровью, а возможно и со смертельным исходом.

Прошло два дня, пока беглецы не добрались до деревни Юлово. Аркан, имея большой опыт в делах конспирации, запретил Волопасу наведываться к родным. Он прекрасно знал, что милиция уже ждет беглецов, обложив деревню кругом. Ведь психология заключенного, бежавшего из-под стражи, устроена так, что он ищет убежища именно там, куда его тянет словно магнитом: где все до боли знакомое: родня или притон с девками, да корешами закадычными.

— Менты и ВВ-эшники на ушах стоят: реки перекрыты, дороги тоже, а твоя деревня Волопас превратилась сейчас в оперативный штаб по сбору информации о побегушниках.

— А как же быть с лодкой? — мрачно спросил Замятин, чувствуя, как срывается возможность увидеть своих близких родных.

— Припомни, у кого из твоих знакомых хата у реки и имеется лодка с мотором?

Замятин напряг память, и потому, как его брови начали приподниматься, все догадались, что он нашел выход.

— У моего двоюродного дядьки лодка на берегу, а мотор в сарайке лежит. Я знаю точно, замок он не вешает, так может…

— А вдруг там менты, — предостерег Костян, — ведь родственник.

— Лодку на берегу можно любую умыкнуть, главное мотор и бак с бензином, дождемся ночи и двинемся, — распорядился Аркан.

На землю спустилась мгла. Беглецам пришлось несколько часов наблюдать, чтобы около дома дяди Замятина не оказалось засады. Как только яркая луна повисла над тайгой и, отражаясь в воде переливающимися отблесками, осветила погрузившуюся во тьму деревню, Аркан и его банда были на месте. Вор Садовников держал «Макаров» на взводе, а Костян вооружился ножом. Теперь им двоим, грозил расстрел, потому сдаваться живыми они не хотели. Но духу на такое решение хватило только Аркану и Костяну — эти два кореша знали друг друга по другим зонам, а Сема и Волопас для них были просто «пристяжными» шестерками. Для них, пока еще не совершивших мокрое дело, свобода и жизнь имела свою ценность. Они страшно боялись последствий, но ствол в руках Аркана напрочь отшибал у них любую форму протеста.

Лодочный мотор оказался на месте и на их счастье рядом находился бочок и канистра с бензином. Лодку перевернули и тихо, чтобы не греметь цепью, спустили на воду.

Пришлось на веслах проплыть по течению несколько километров. Волопас со знанием дела укрепил мотор и, подсоединив шланг с горючим, несколько раз пытался запустить двигатель. Наконец взревел мотор и выбросил на поверхность воды клубы сизого дыма. Лодка дернулась и под радостные улюлюканья беглецов, понеслась по течению Томи к главной, водной артерии.

До реки Оби добрались быстро, но как только лодка пошла против течения, скорость резко снизилась. Замятин предупредил Аркана, что бензина хватит только до села Топильники, потому им предстоит раздобыть деньги, а иначе придется воровать горючее.

В основном пробирались ночами, наблюдая, как редкие суда проходили мимо их дневных стоянок. Несколько раз проплывал вверх по реке и обратно военный катер с вооруженными людьми на борту. Аркан понимал, что их кругом разыскивают, за ними уже было три возможных трупа и рассчитывать после череды убийств на большой срок и снисхождение, им с Костяном было не с руки, как говорится: светил голимый «вышак».

Проплыв добрую половину пути, он подсел на нос лодки к Костяну для разговора.

— Скоро Новосибирск. Что с этими быками делать будем? — советовался Аркан с корешом.

— Да пусть будут около нас: поднести, на атасе постоять, да чайку сварить… — засмеялся Костян.

— А если менты нас свяжут, ты думаешь, они молчать будут?

— Думаю, нет. Чё, обоих мочить будем?

— Сему пока оставим, а Волопаса к рыбам.

— Заметано братан, вот пусть Сема и вставит ему перо в бок. Мокрухой его привяжем.

— Ну, что же, попробуй его уговорить, — осклабился Аркан и пересел на среднее сидение в лодке. Он шепнул Семе на ухо, чтобы он подсел к Костяну и шестерка послушно перебрался на нос лодки.

Аркан наблюдал, как менялось выражение на лице Семы, когда он выслушивал Костяна, затем резко замотал головой и опасливо втянул голову в плечи.

Костян мимикой дал понять вору, что Сема отказался и стал перебираться на корму, где сидел Волопас.

— Братуха, — крикнул он на ухо Замятину, — сбрось газ, мне с тобой посоветоваться нужно.

Двигатель перестал громко работать и тихо заурчал. Костян подошел к Замятину и ни слова не говоря, ударил его ножом в бок. Волопас ухватился за рукав куртки Костяна и, как умирающая рыба ловил воздух ртом. Руки его ослабили хватку, и тело медленно стало заваливаться на двигатель. Костян легонько подтолкнул его: через секунду в лодке осталось три человека.

— Я тебя предупреждал: еще один прокол с твоей стороны, сам завалю тебя, — хищно произнес Аркан и сделал движение к перепуганному до смерти Семе.

— Арканя, бля буду испугался! Не губи братуха! — взмолился Сема. Он упал на колени перед вором и, сжав ладони рук, запричитал, — век твоим рабом буду. Не убивай Аркань. Я отработаю, я все понял. Хочешь, я прямо на берегу любого на тот свет отправлю. Клянусь! Гадом буду!

— Будешь, будешь, — уже спокойнее, но ехидно произнес вор, — ну, смотри бычара — это было последнее предупреждение.

Светало. Лодку снова причалили к берегу и, спрятав в кустах, легли отдыхать. Аркан проснулся первым и всю округу огласил его нечеловеческий крик. Повскакивали Костян и Сема, но не могли сразу понять, в чем дело. Лодки возле берега не оказалось. Одежда и продукты, а самое главное пистолет, который Аркан забыл вытащить из-под лавочки: все уплыло вместе с ней.

— Ты привязывал лодку? — налитые кровью глаза вора уставились на Сему. Как кролик перед удавом почувствовал он себя в тот момент. Костян демонстративно отошел в сторону и смотрел, как кровавые брызги разлетаются в стороны от каждого удара по физиономии шестерки. Аркан еще несколько раз пнул по телу Семы и убедившись, что он потерял сознание, пошел к воде мыть руки.

Им повезло, что лодку причалили к левой стороне реки. По их соображению: магистраль Кемерово — Новосибирск, как раз пролегала именно там. Но сколько было до нее километров, беглецам предстояло еще узнать. Чтобы не нарваться на засаду ментов, им пришлось идти через тайгу. Таким образом, они планировали выйти на главную трассу, но не зная местности, заплутали, и вышли к болотам, которые распростерлись на многие километры вокруг.

Намаявшись и, находившись по воде и болотной жиже, беглецы всеже выбрались на сухое место, но окончательно заблудились.

Когда сидели возле костра и обсушивали мокрую одежду, до них внезапно долетел отдаленный лай собаки.

— Опа! Братва, кажется, нам фарт идет в руки, — воскликнул Костян, — может, охотники по лесу шастают?

— Держи нож на готове, тайга многое списывает, особенно когда попадаются незнакомые люди, — двусмысленно произнес Аркан и затушил водой костер.

Глава 11 Встреча с беглыми

Для деда Михаила и Сашки вторая часть пути по болоту закончилась быстрее. По мере приближения к лесу все чаще попадались островки, поросшие кустарниками и деревцами. Корт все время рвался вперед, натягивая поводок. Он почуял материк и выказывал свое нетерпение. Для охотничьей лайки, живущей вольной жизнью, такая прогулка бывает в тягость и Михаил, чувствуя, как собака изнемогает на поводке, приговаривал:

— Ну-ну, мой хороший, потерпи, скоро твои мучения закончатся.

Саша хотел спросить деда, далеко ли еще идти, но услышав, как он успокаивает собаку, про себя обрадовался: «Значит, скоро выйдем на сушу».

Дед Михаил глядя на внука, почему-то подумал: «Некоторых людей, привлеченных романтикой, неудержимо тянет в тайгу, но как правило, переспав ночь под открытым небом или помотаясь день в накомарнике по лесу или еще хлеще помесив ногами болотную жижу, у многих путешественников пропадает охота от такого рода общения с природой. Понятное дело: полежать на бережку лесного ручья, половить рыбку, прогуляться по окраине леса и насладившись уединением с природой, под жареное мясо и водочку, вечером крепко заснуть. А такие путешествия не каждому под силу».

Да, действительно, только опытные таежники или люди, вроде деда Михаила, способны ощущать в душе комфорт от сложных переходов, тем более, когда это сделано сотни раз.

Дед, грешным делом размышлял, что Сашка был разочарован этим путешествием или почувствовал смертельную усталость. Хотя внук так не думал, он в свое время мечтал об этом, даже пытался упросить деда взять с собой. Но пройдя сложный путь, Саша понял, что дед был прав и три года назад, ему было бы не под силу одолеть такое путешествие.

Выйдя из болота, они первым делом насобирали сушняк и развели костер. Дед, сняв с себя и Саши одежду, развесил сушить ее на натянутую между веток веревку. Корт, получив полную свободу и зная эти места, убежал в тайгу.

— Ну, вот Сашок, можно поздравить тебя с почином. Если б ты знал, как я мечтал об этом дне, что мы с тобой обойдем вверенные мне владения.

— Ты об этом думал?

— Да внучек, порой мне становится тоскливо. Когда была жива твоя бабушка… Михаил на миг замолчал, — ты помнишь ее?

— Да, помню, мы с мамой тогда приезжали к вам.

— Мы всегда ждали вас. Баба Даша любила тебя, ведь ты единственный у нее внук и у меня тоже. Я вспоминал, как ты маленький приезжал к нам в гости. Помнишь, тебе было шесть лет, и ты забрался на крышу во дворе, а потом сорвался вниз.

Сашка прекрасно помнил тот случай, и что крыша двора была покрыта толстыми круглыми жердями, а на них было навалено сено. Он забрался на крышу двора и стал прыгать на сене, как вдруг бревешки раскатились и он свалился на землю.

Ох! И напугал он всех родственников своим падением, как он только не напоролся на черенок от вил, воткнутых в сено и, слава Богу, ничего не сломал себе.

— Да дед было такое и еще один случай помнишь: я ушел далеко в лес и сделал себе шалаш.

— Ну как можно это забыть, мы с ног сбились, разыскивая тебя по тайге, чего уж только не подумали, а он спит себе в шалаше, хорошо хоть бывшая наша собака Тайга тебя отыскала.

Вот так и сидели возле костра, пили чай, и вспоминали о прожитых годах и о случаях, особенно памятных. Одежда высохла, а кирзовые сапоги, нанизанные на колышки, еще были сырые. Дед не любил ходить в резиновых сапогах, потому — что в них сильно потели ноги, несмотря на то, что надевал портянки. Вот доберутся до дальней избушки, там и высушат все основательно.

Сашка свистнул пару раз, подзывая Корта, но он еще долго не возвращался. Они уже отошли от бивака вглубь тайги, только тогда лайка настигла их.

Дед снова пристегнул Корта. Сашка удивленно посмотрел на него.

— Смотри внучек, — и Михаил показал на кучку помета, какого-то животного или зверя, — видишь присутствие волоса, веточек от деревьев — это медведь, недалеко проходит его тропа. Он метит свои владения, оставляя следы когтей и зубов на деревьях. Нам лучше пройти по верху распадка и выйти на более просматриваемую местность. Закончится этот участок, можно быть уверенными, что избежим встречи с «бурым».

— Дед, а он может наброситься на нас?

— Нет внучек, если его не трогать и не тревожить, он сам нас обойдет, но в тайге нужно уважать коренных обитателей. У медведей тоже бывают разные характеры: одни уже пуганные людьми, а другие отродясь их не видели и лучше, поверь, не сталкиваться с таким, как говорится — от греха подальше. Когда идешь один по тайге, без собаки, то чаще следует смотреть по сторонам и оглядываться, а то не ровен час, станешь добычей зверя, за время моей работы лесником, медведь два раза нападал на людей. Опасно, когда зимой его поднимают с берлоги, ему кормиться нечем, вот он и ищет пищу, такого медведя называют шатуном, в поисках еды он может напасть и на человека. Особенно опасен раненый или недобитый зверь, лучше все-таки пообщаться с охотниками и разыскать его, а то не дай Бог, может и в селение наведаться.

Сашка снял с плеча берданку и, держа ее в руках, продолжал путь. Он зорко осматривался по сторонам и оглядывался. Михаил улыбнулся и подумал: «Ничего, пусть внук привыкает, в тайге беспечность дорого человеку обходится».

По подсчетам деда, оставалось преодолеть примерно еще половину пути до сторожки, как вдруг из леса послышался отдаленный лай Корта.

— Ну-ка, внук, постоим, больно лай у Корта тревожный, никак чужого почуял.

— В смысле, человека?

— Ну конечно, на зверя он так не лает.

— Дед, может кто из охотников?

— Из местных-то? Нет, исключено, наши деревенские в заказник не пойдут охотиться, а на ягоду еще не сезон, скорее всего — пришлые или того хуже, — забеспокоился Михаил.

— Ты что, дед? — Сашка пристально посмотрел на него.

— Капитан на причале помнишь, что говорил?

— Ты думаешь — это они?

— Не знаю, но проверить нужно. Давай сделаем так. Сейчас пройдем немного вперед, ты останешься на месте и укроешься. Постарайся не выходить до моего сигнала. Я же, если кто там есть, обойду их с тыла. Слышишь Саш, не показывайся, сиди тихо.

Сашка утвердительно кивнул и пошел следом за дедом.

Если судить по лаю, Корт находился где-то рядом. Михаил сложил руки лодочкой и причудливо засвистел, подзывая собаку. Лайка кинулась к хозяину. Дед прицепил к ошейнику поводок и отдал Сашке и при этом еще раз наказал:

— Сидите тут и не высовывайтесь, а ты Корт молчи.

При этом дед погрозил ему пальцем. Умная собака поворчала ради приличия, но лаять больше не стала, только повернула морду в сторону, где предположительно находились люди.

Михаил скрылся в зарослях леса. Сашка опустился на четвереньки за большой елью и стал внимательно осматривать пространство между деревьями. Недалеко встревожено взлетела птица, оглашая жителей тайги о приближении опасности.

Лесничий крался, тихо ступая на землю, не одна веточка не хрустнула под его ногами. Пройдя сотню метров, он резко взял вправо и затаившись, прислушался. Раздались отдаленные голоса. Пройдя несколько шагов и укрывшись за деревьями, Михаил увидел сквозь кустарники и ветки человека — вот к нему подошел еще один, они о чем-то говорили и показывали рукой в сторону, где остался внук.

В Михаиле взыграла старая, фронтовая смекалка. Не выпуская из вида двух людей, он стал осторожно пробираться немного левее, как бы обходя их с фланга. Остановился и прислушался. В метрах в двадцати от себя увидел лежащего на земле возле дерева еще одного человека. Теперь у Михаила не было сомнений: «Скорее всего — это те трое, о которых говорил капитан. Только как они могли попасть сюда и где четвертый? Предположительно они направлялись в лес, взяв курс от реки, но наткнулись на болото, а так как оно тянется на несколько десятков километров, были вынуждены идти вдоль топи. Видимо им пришлось заплутать, потому, как они взяли левее. Оружия у них не видно, значит, вооружены ножами или пистолетом», — думал он, неслышно подкрадываясь сзади к незнакомцу. Михаил снял с плеча карабин и приставив ствол к затылку лежавшего человека, тихо произнес:

— Лежи тихо, и отвечай шепотом. Сколько вас?

— Трое, — зашептал он, и закивал для пущей уверенности головой, — начальник, не стреляй, я сдаюсь.

— А где четвертый, что был с вами? — спросил лесничий.

— Он утоп в реке, нас только трое, — трепетал незнакомец.

— Оружие есть?

— Только нож.

— А у тех?

— Нет-нет, только ножи.

— Аккуратно, возьми свой нож пальцами и отбрось в сторону, смотри без фокусов, чуть что — стреляю.

Михаил ловким движением завернул ему руку за спину, затем другую, быстро расстегнул пряжку ремня и, вытянув его со своих штанов, умело сделал петлю. Стянул руки задержанному мужчине. Затем перевернув на спину задержанного, засунул кусок ткани ему в рот.

Увидев Михаила, он замычал, наверно надеялся, что перед ним предстанет кто-то их военных, преследовавших беглецов. Почувствовав под своим носом внушительный кулак таежного мужика — затих.

Лесничий поднял его с земли и подтолкнул в сторону сообщников, находившихся в метрах тридцати. Заслышав хруст сухих веток под ногами, двое обернулись: один из них грубо выразился:

— Ты чё поднялся, я тебе сказал, где лежать? Раз собака здесь, должен быть и хозяин.

Чужаки еще не успели заметить прятавшегося за спиной одного из беглых лесничего.

— А далеко ходить не нужно, я тут — рядом, — сказал Михаил и, выйдя на открытое место, направил ствол карабина на непрошеных гостей.

— Ножи на землю, и без глупостей, я в данной ситуации предупреждать не буду, стреляю сразу. Все поняли?

— Ладно-ладно, мужик — вот ножи.

Они побросали их на землю.

— Подожди, мужик, давай поговорим, — сказал он, что стоял ближе к Михаилу.

— Конечно поговорим, вот только руки вам свяжу покрепче.

— Ну, ты что, мужик, завязывай горячку пороть, — дернулся было второй, но увидев направленный на него ствол карабина, остановился как вкопанный.

Михаил свистнул, и через минуту показался Сашка с Кортом на поводке. Собака сразу же облаяла чужаков. Дед наказал внуку, чтобы он держал на мушке задержанных, а сам достал веревку из рюкзака. Отрезал ножом два куска и связал задержанным руки за спиной.

— Ну вот, теперь и поговорить можно, а то больно вид у вас не гостеприимный. Так куда путь держите и откуда? И как к вам прикажете обращаться? — спросил он у мужиков.

Ответил приземистый крепыш, видимо он был главный в группе.

— Меня Аркадием зовут, если тебе так будет удобно. Ты бы отец, прежде чем вязать нас, напоил бы водой, мы уже который день муть болотную пьем.

— Ну что же, Аркаша, будем знакомы, а меня дедом Михаилом зовут, а это мой внук Саша.

— Саша. Саша с Уралмаша, — ерничал другой чужак, — дед не пей кровь, дай лучше попить, знаешь, как пить хочется, аж переночевать негде.

— Что, говорливый сильно, смотри, а то рот завяжу, как твоему другу. Михаил подошел к третьему, вытащил у него изо рта самодельный кляп, он глубоко вздохнул, и отдышавшись, пошел вразнос:

— Ты что штрибан (на тюремном жаргоне пожилой человек), с башкой совсем не дружишь, что в натуре нас захомутал? Ну, гад, развяжусь, падлой буду я тебе кишки выпущу.

— О-о! — только и произнес Михаил и, взяв снова тряпку, скомкал ее и заткнул рот словоохотливому незнакомцу:

— Вот так-то будет лучше, а то из твоего рта такие помои льются, за километр смрад стоит.

— Короче, утухли все! — гаркнул Аркадий, — дайте с Михаилом поговорить.

Тем временем Сашка открыл походный термос, наполненный питьевой водой и налил в небольшой алюминиевый стаканчик. Он напоил Аркадия со своих рук, затем второго. Дед подошел к словоохотливому мужику и сказал:

— Если еще хоть одно плохое слово произнесешь, заткну твой рот надолго. Ну как, будем молчать? — он закивал головой. Дед выдернул кляп, а Саша напоил мужичка — хама водой.

— Еще, еще хочу, — просил он Сашку.

— Хорошего помаленьку, у нас и так воды мало, тем более вас трое прибавилось, — одернул его Михаил.

Глава 12 В плену у бандитов

Дед Михаил подошел и присел рядом с Аркадием:

— Ну, так куда идем, Аркаша?

— В город нам надо, добираемся уже неделю вверх по реке.

— В какой город?

— В Кемерово, — соврал Аркан.

— Однако же далече. А почему не через Томск пошли, что решили срезать путь через тайгу? Так ведь загибните в болотах, — лесничий прищурился.

— Пока плыли, да передумали, решили в Новосибирске побывать, а потом в Кузбасс двинуться, — выкрутился Аркан.

— Ну, и на чем же вы добирались, и откуда?

— С Томской области, а шли на моторке, спасибо вон Сене — уроду, — Аркадий кивнул в сторону языкастого мужичка, — лодку упустил, отнесло ее от берега.

— А чё я, Арканя? Я ее привязывал, — оправдывался Сеня.

— Там у нас запас еды был ну и ружьишко: конечно все уплыло, — продолжал Аркаша, зло зыркая на Сеню.

— Ты мне давай начистоту Аркадий, по вас не видно, что вы промысловики или путешественники. Это вас разыскивают?

— Ты это о чем дед? Нас никто не ищет — мы мирные люди.

— Да, конечно мирные, если не считать, что мне кое-кто из вас пообещал кишки выпустить наружу.

— Да не слушай ты этого придурка, это он так, с психу на тебя.

— А руки тоже с горяча разрисовали? Я когда вас связывал, обратил внимание на наколки твоих друзей: живого места нет, все руки расписаны.

— Да, Михаил — ты глазастый. Ну, что тебе на это сказать?

— А как есть, так и говори.

— Сдашь нас милиции? — спросил Аркан.

— Сначала выслушаю, а потом решать буду. Ты откуда родом-то будешь?

— Ладно, ты не следователь, я не подозреваемый, поговорим по-мужски. Слушай сюда, — начал Аркадий, — у нас в Киреевке одна бригада работала на лесосплаве, другая лес валила, вот мы и сплавляли его вниз до Комаровки. Все бы ничего: контракт скоро заканчивался, деньги хорошие платили, да вот мужики наши подкачали. План уже сделали и решили немного расслабиться. У деревенских жителей самогонки купили, целый казан дичи наварили, благо тайга рядом, охотой промышляли. Бригадники с устали перепились, не подрасчитали. Я пока в палатке закемарил, со мной вон Сенька был: пьяный в драбадан (полное отключение). Среди ночи мужики драку затеяли. Я проснулся, понять ничего не могу, Сеньку тормошу, тут еще Костя прилег, — Аркадий кивнул головой в сторону третьего из их компании, — ну, мы из палатки вылазием, я слышу, мужики бузят: «Бей бригадира», ну, то есть меня. Я среди них был бригадиром назначен. В темноте ничего не разобрать: кто кого бил, от кого отбивался, все перемешалось. Ведь там бывшие заключенные работали, оказалось они, и замутили воду. Потом вроде угомонились, а под утро, когда светать начало, два трупа обнаружили со вспоротыми животами. Мы с Сенькой и Костей из одной деревни, на заработках там были, так мужики на нас решили эти убийства спихнуть. Понимаешь дед, мы по молодости, по дурости своей лошадей с конюшни ночью угнали и продали, хотели пошиковать. Нас всех троих поймали и дали срок. Это мы по глупости руки свои испохабили. Решили мы с того места удрать. Смотрю: мужики против нас настроились. Мы люди судимые, с нас первых спрос держать будут. Решили мы на моторной лодке до нашей деревни доплыть, едой запастись и вверх по реке в город податься. Дома побывали, сказали, что дальше на заработки поедем и отплыли в Новосибирском направлении. Да вот Сенька лодку упустил, и решили мы по тайге путь срезать, пройти до дороги, а там и в город попасть. Как только ты сказал, что нас разыскивают, я сразу смекнул — это по наши души. Михаил, да не убивали мы никого, мы все трое в палатке спали, просто за старые грехи на нас всех собак навешают.

Михаил призадумался: «Верить — не верить парню: кажется и правду говорит, и про наколки на руках объяснил», — но вслух произнес:

— А почему бы вам властям не сдаться, ведь все равно поймают, долго не пробегаете, тем более вины на вас нет, — посоветовал Михаил.

— Не хочу я сидеть в тюрьме Михаил, за то, что не делал. За два убийства столько дадут, мало не покажется, попробуй, докажи, что это не мы их подрезали.

— Да уж, — согласился Михаил, — хорошего мало. А вы где, говоришь живете?

— Юловские мы, там и родились.

— Юловские!? — воскликнул удивленно дед, — из какого же ты рода будешь?

— Замятин моя фамилия.

— Да ты что!? — опять воскликнул восторженно дед, да так громко, что все приподнялись от удивления. Саша подошел ближе к деду и слушал их беседу. — А Замятина Дарья Семеновна тебе кто будет?

Аркадий немного поразмышлял и ответил:

— Моему отцу она двоюродной сестрой доводится.

— Вот ты бестия! — воскликнул опять дед, — так Дарья-то мне женой приходится… — и осекся, — доводилась, похоронил я ее, почитай, как шесть годков с нами ее нет.

— Михаил врать не стану: я ее не помню, знаю, что отец иногда вспоминал о ней, и среди нашей родни всегда ее упоминали.

— Саш, — обратился он к внуку, — да что же мы их связанными держим, давай быстро развязывать.

Они принялись всем троим освобождать руки.

Когда развязали руки Сеньке, он встал на ноги, и видно что-то хотел предпринять, но поймав прищуренный, строгий взгляд Аркана, без слов понял его и сел на траву.

Дед Михаил очень обрадовался, что случайно встретил человека — это ничего, что Аркадий приходился ему дальним родственником по линии Дарьи. Он развязал свой рюкзак, выложил продукты и кивнул внуку, чтобы помогал накрыть «стол».

Все сели есть. Сашка и дед наблюдали, с каким зверским аппетитом мужики поглощали пищу. Сразу было видно, что они изрядно поголодали, пробираясь по тайге и болотам.

— А что вас в саму глухомань-то потянуло? — спросил Михаил, — ведь чтобы добраться до дороги нужно хорошо тайгу знать или, по крайней мере, иметь при себе карту.

— Так мы хотели вдоль болота пройти к сухим местам, — пытался объяснить Костя, — а там и выйти к дороге.

— Эко — знаток, — перебил его дед, — да вы с таким проводником никогда из болот не выберетесь, а попадете в дебри, и оттуда вам путь заказан, в своих краях вы небось ориентировались, а в наших и заплутать недолго.

— Михаил, помоги нам выбраться, а когда свидимся в следующий раз, в долгу не останемся, — попросил Аркаша.

— Да я бы помог вам, но нам с внуком нужно возвращаться, мы собрались уже завтра утром назад идти. Совет вам дам: хотите выбраться, возвращайтесь назад к реке.

Сенька присвистнув, разочарованно произнес:

— О нет, дед, обратно мы не пойдем, лучше вперед, по тайге, чем опять по болоту шлепать.

— Дед, может все-таки, поможешь нам? — спросил Костян.

— Подумать надо, мы тут с внуком немного пройдемся, силки посмотрим, а вы пока отдохните. Вернемся, там и решим.

Дед Михаил и Саша отошли на расстояние от бивака. Внук в недоумении спросил:

— Дед, а когда ты силки успел поставить, ты же здесь давно не был?

— Силки? — переспросил дед, вероятно о чем-то размышляя, — ах — да, силки, про то я выдумал. Так, внучек, а ведь Аркадий меня обманул.

— Как обманул?

— Очень просто, у моей Дарьи не было двоюродного брата. Сестры есть, а про брата он выдумал. Не нравятся мне они, больно история у них темная. Аркадий сказал, что бригадиром его выбрали, сдается мне внучек, что-то здесь нечисто.

— Дед, а что нам делать? Может бросить их здесь, а потом милиции сообщим, а вдруг это они мужиков убили?

— Вот то-то и оно, там ведь остались люди, не сбежали, значит им перед законом бояться нечего, а эти прямо рвутся в город. Может ты и прав, не стоит нам возвращаться к ним.

— Дед, а как же рюкзак? Там ведь еда осталась.

— Да Бог с ней: с едой, оружие при нас, а доберемся до сторожки, там у меня сухим пайком припасены продукты. Да что мы с тобой не охотники, что ли, что-нибудь подстрелим себе на пропитание.

— А где Корт? — спросил Саша, оглядываясь по сторонам. Михаил сложил руки лодочкой и свистнул собаку. Опять Сашка услышал забавную трель.

— Дед, а почему ты Корта так подзываешь? Можно ведь и по-простому посвистеть.

— По-простому всякий может, а ты попробуй, как я.

Сашка приложил одну к одной ладони, и дунул в щель, но раздалось шипение, свиста так и не получилось.

— Ладно Сашок, я тебя потом обучу, а теперь подаваться нужно отсюда.

В кустах раздался шорох, они обернулись.

— Это ты Корт? — спросил Саша. Шорох стих.

Дед пошел к кустам, и движением руки дал понять внуку, чтобы он оставался на месте. Саша замер и стал всматриваться в лесные заросли, пытаясь разыскать глазами собаку. Вдруг он почувствовал, как что-то острое уперлось ему в шею, и сильная рука сдавила его горло, и тут же с его плеча стянули лямку от берданки. Сашка вскрикнул от неожиданности.

— Щенок, стой смирно, иначе я тебя насквозь продырявлю, — это был голос Костяна.

Тем временем Михаил обернулся на голос внука и обомлел от увиденного.

Константин стоял, прикрывшись его внуком, и держал какой-то острый предмет у его горла. Показался из-за дерева Аркадий и жестким голосом произнес:

— Слышь дед, медленно сними карабин и брось его ко мне, если ты сделаешь хоть одно неверное движение, твой внук захлебнется собственной кровью.

Михаил был вынужден подчиниться приказу. Он снял с плеча карабин и молча бросил к ногам Аркаши. Сеня подошел к деду и, нахально улыбаясь, внезапно ударил его кулаком в живот. От резкой боли, Михаил упал на колени. Едва отдышавшись, он получил еще один удар в лицо. Из разбитой губы потекла кровь.

— Деда-а! — крикнул Сашка и рванулся к нему, но получив подножку, кубарем пролетел метра два. Аркан подошел к лежавшему на траве Сашке, схватил его лицо рукой, и сжал так сильно, что парень застонал от боли.

— Не дергайся щегол, сиди тихо, иначе я твоего деда пришью. Понял меня?

Саша утвердительно кивнул головой. Михаил сидел на земле. Отдышавшись, он осмотрел всю компанию и обратился к Аркадию:

— Не трогайте парнишку, он вам ничего плохого не сделал.

— А под стволом нас держал козленыш — это ничего? — с ехидой произнес Сеня.

— Ладно, завязывай базар, свяжите их обоих, потом решим, что с ними сотворить, — отдал приказ Аркадий.

— Аркан, сейчас мы их захомутаем, супчиков, — произнес довольным голосом Костян.

Связав руки сзади деду Михаилу и Сашке, их усадили к большому кедру. Аркадий подошел ближе к лесничему и заговорил с ним:

— Что дед, обхитрить хотел нас, свалить отсюда по-тихому. Да не родился еще тот, кто бы Аркана облапошил.

Двое его подельников заржали, довольные высказыванием своего главаря.

— Значит, ты мне соврал про родню? — спросил Михаил.

— А ты что думал, я перед тобой, как перед батюшкой исповедоваться стану. Хочешь: правду скажу, чтобы ты и твой крысеныш знали, кто мы и что нам надо, — произнес со злостью Аркадий. Сашка заходил желваками при оскорблении в свой адрес.

— Мы вас оставим на съедение комарам и муравьям, а сами все равно дойдем до дороги. Сдернули мы с зоны, понял дед. Вальнули мента-вертухая и добрались до лесоразработок, а там еще двоих отправили к праотцам. Уж больно они смелые оказались.

При сказанных словах Костян и Сеня опять заржали, как лошади.

— Так значит вы действительно убийцы?! Ты мне не ответил, а с родней, что тоже придумал?

— Да бежал с нами один местный, он то и был как раз Юловский, видать твой родственничек. Старую лодку с мотором у своего дядьки стырил. На ней мы хотели вверх по реке уйти. Ночами пробирались, а когда до вашей деревни стали подплывать, решили, что нас слишком много для такой маленькой лодки, и отправили «Юловского» рыб кормить.

— Слушайте, да вас же всех за это расстреляют, вы, что не понимаете: на паромах, пристанях военные и милиция. Куда вы пойдете? Кругом топи и тайга, все равно вам отсюда не выбраться, — предостерегал их Михаил.

— А ты не кудахчи дед — Аркан вор в законе, он и не с таких передряг выходил, и на сей раз нам свезет, — поддержал своего друга Костян.

— Правильно Костян, у Аркана пять ходок за плечами и два побега, — Сема перевел взгляд на вора, и ожидая похвалы, добавил, — правильно Арканя: одним побегом больше, одним меньше.

— Истину глаголешь, сын мой, — шуткой ответил Аркан. Но в тот же миг лицо его помрачнело, он серьезно призадумался: «Без проводника нам не выйти из этих мест, попадем в болото, или тайга накроет нас своей таинственностью. На словах проще простого найти правильный путь, а на самом деле его занесло нас в тьму тараканью. Но его Величество — случай свел нас с лесничим и его внуком. Дед конечно тип упрямый, но ради своего внука он сделает все, что прикажем ему и как только, мы выберемся из тайги, судьба их будет решена».

— Короче дед, ты сейчас ведешь нас самым кратчайшим путем до дороги, и как только будем на месте, мы отпустим вас. Попробуешь сыграть с судьбою в орлянку: потеряешь внука и свою жизнь, если откажешься, то привяжем к дереву обоих и разворошим муравейник, сами сдохнете, патроны на вас тратить не будем. А может отдать вас Сене? Он враз вам кишки выпустит. Ну, как: принимаешь мое условие?

— Припер ты меня изверг, ничего не скажешь. Ладно, будь по-твоему, пойдем болотом, но руки нам развяжешь, жерди держать чем — то надо.

— Болотом! — возмутился Сеня, — а другого пути нет?

— Есть, но идти суток четверо, да и вряд ли мы далеко уйдем, смотри: погода портится, дождь будет.

Ветер крепчал, раскачивая верхушки деревьев. С Северо-запада надвигались тучи, заволакивая все небо сплошным, темным покрывалом. В лесу послышался лай Корта.

— Собаку с собой возьмем, — сказал дед, я прикажу, она никого не тронет.

— Бери, бери, — засмеялся Сеня, жрать то надо чего-то в дороге.

— Ну, ты и сволочь! — возмутился Михаил.

Сеня подошел к лесничему, и хотел было ударить его по лицу, но услышав резкий оклик Аркана, сопровождаемый отборной руганью, оставил свою затею.

Михаил заметил — эти двое, видимо подручные вора. Сеня, что-то вроде слуги-шестерки, раз беспрекословно слушаются своего пахана (Авторитет, главный в банде или на зоне). А вот Костя — этот тянул на хорошего приятеля Аркадия, по всему было видно, что они уважали друг друга. У него созрел план: как им с Сашком выпутаться из этой ситуации, но необходимо как-то сообщить об этом внуку. Михаил посвистел Корта, и в тот же миг собака обходя с ворчанием чужаков, приблизилась к хозяину.

— Лежать, — приказал он собаке, и она послушно улеглась возле его ног.

Бандиты развязали руки пленникам и все стали готовиться в путь. Дед Михаил помог внуку закинуть за плечи рюкзак и, поправляя его, успел сказать шепотом несколько фраз:

— Когда дойдем до Черного камня надо одного заманить, чтобы он наступил на настил. Я возьму на себя главного и попробую обезоружить его. Ты попытайся справиться с Сеней — он трус, бей его жердью, да пошибче, и не жалей. Если что, помогу тебе.

— Эй вы, что там шепчетесь, а ну разбежались, — прикрикнул на них Костян.

— Дед, не вздумай подлянку (подлость) замутить, я тебя предупреждаю, внуку твоему сразу копец придет, — предупредил Аркан.

Саша подумал: «Этот бандит представляет большую опасность для нас, те двое только хотят казаться страшными. Но против оружия не пойдешь с голыми руками. Интересно, что там дед предпримет? Надо быть начеку, и постоянно смотреть на него». Сашка уже наметил себе первую «жертву», мысленно представляя, как он сбивает с ног апперкотом гнусавого Сему.

Все направились в сторону болота. Первым шел дед, держа на поводке Корта, за ним Костян, следом Аркан, потом Саша и замыкал процессию Сема. Аркан забрал накомарники у деда и Сашки. Гнус, как бы предчувствуя наступление грозы, неиствовал особенно, даже покрытый шерстью Корт мотал мордой и постоянно тряс ушами, сгоняя с себя комаров. Приходилось, не переставая отмахиваться ветками ели, чтобы хоть как-то обезопасить себя от полчищ гнуса. Преодолев путь по лесу до начала болота, дед дал короткие наставления всем участникам перехода, и они вступили на незримую тропу.

Пройдя две версты, бандиты поняли, что хождение по топи занятие не их приятных и, услышав от деда, что их ждет расстояние еще больше пройденного — ужаснулись. Да, видно им пришлось идти не по такому болоту. Дед видя, как выматываются бандиты, подбросил им веселым голосом:

— Это еще что! Только цветочки, а вот ягодки будут потом.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Аркан, переводя дыхание.

— Гроза идет, ливень будет большой, нам надо успеть дойти до Черного камня, а иначе нас зальет здесь.

— Что еще, за Черный камень? — спросил Аркан.

— Это место, отмеченное дьяволом, оттуда не всякий выбирается живым, — нагонял страху на бандитов Михаил.

— Так за каким рожном ты нас туда ведешь? — запричитал Сеня.

— А у нас что, выбор есть? — спросил его лесничий, но взглянув на небо, забеспокоился.

Можно было конечно переждать грозу в лесу, а потом трогаться в путь, но у Михаила был свой расчет и он решил рискнуть.

По воде ударили первые капли дождя. Дед остановился и посмотрел в сторону, откуда пришла гроза. Взглянул на всю компанию и попросил Аркана, чтобы он разрешил пустить за ним следом внука.

— Это еще зачем? — поинтересовался вор.

— Мне до твоих архаровцев (Буян, головорез) и дела нет. Безопасность и жизнь внука для меня: дороже вас всех. Ты себе и не представляешь, что здесь будет твориться через пятнадцать минут.

Аркан, встревоженный словами лесничего, взял у Костяна из рюкзака веревку и, обмотав ею талию Сашки, крепко накрепко завязал узел. Пропустил на свое место Костяна и заставил держать парня на привязи.

Под звуки начинающегося дождя и под ругань урок, продолжили дальше путь. Ливень накрыл их внезапно, буквально через секунды трудно было разобрать, что творится в четырех шагах вокруг. Ни о каком дальнейшем продвижении и не могло быть речи. Все путники промокли до нитки. Ужасным зрелищем представлял собой Корт, он казался похудевшим, промокнув под дождем. Остановившись, пес, прижался к ногам хозяина, и ни как не хотел идти дальше. Ливень хлестал во всю мощь.

— Надо продвигаться вперед, иначе мы все здесь утонем, — пытался перекричать лесничий шум дождя.

Болото моментально заполнялось водой, уже трудно было разглядеть, что творится впереди. Михаил кивнул внуку и, подбодрив собаку, продолжил путь дальше. Идущий за Сашкой Костян, внезапно оступился и упал с тропы. Болотная жижа стала засасывать его. Он схватился за спасительную веревку, которой был обвязан Сашка, и что есть силы, потянул ее на себя. Саша, как мог — упирался, не давая утянуть себя в трясину.

К Костяну на помощь поспешили дед и Аркан, они уцепились за веревку и дружно потянули на себя. Вода заливала глаза и мешала действовать быстро. Возле Костяна, вырвавшись из глубины, страшно забулькали пузыри. Сенька остался где-то позади и орал во все горло:

— Стойте, не уходите! Я дальше не пойду. Сил моих больше нет.

Михаил смекнул, что наступил подходящий момент и попросил нож у Аркадия. Он отрицательно замотал головой.

— Тогда они оба погибнут, давай режь сам веревку, — потребовал он снова. Аркан вытащил из-за голенища сапога нож и обрезал веревку возле самого пояса Сашки. Дед поменялся с внуком местами и перехватил конец веревки, помогая Аркану. Костян, вытаращив глаза, чертыхался и барахтался в болотной тине.

— Не брыкайся, еще больше затянет, — крикнул ему дед. Но Костян ничего не слышал и продолжал бить руками по воде. Его ноги и туловище постепенно увязали в трясине.

В следующий момент Михаил ловким приемом заломил левую руку Аркана и всем телом навалился на него, пригнув к воде. Не удержав равновесия, вор упал в болотную грязь. Мгновенно сорвав с его плеча карабин, дед ударом колена в бок опрокинул Аркана на спину. Крикнул внуку через плечо, чтобы он брал Корта и шел потихоньку вперед. Вор заводил по воде руками, пытаясь найти хоть какую-то кочку, только бы ни сползти в трясину и, уцепившись за подвернувшийся под руку пучок травы, зарычал, как взбесившийся зверь:

— Ты что гад делаешь? Дай руку.

— Это вы гады ползучие — вот вам и самое подходящее место, — выкрикнул со злостью в голосе Михаил и, закинув за плечо карабин, пошел вслед за внуком.

Еще долго слышались крики и стенания бандитов, брошенных в трясине. Михаил догнал внука и, приняв от него Корта, первым стал пробираться по залитому водой болоту.

— Дед, а что с ними будет, вдруг они утонут?

— Внучек, ты извини меня конечно за выражение, но в народе говорят: «Дерьмо не тонет». Мы сами с тобой на волоске от смерти были, эти бандиты нас не оставили бы в живых. Вот выберемся отсюда, сообщим властям, пусть они их и вытаскивают. А сообщить нужно, не дай Бог им выбраться из болота, они еще такого могут натворить.

Глава 13 Розыск беглецов

Дождь на время стихал, то опять набирал силу. В воздухе над головой грохотали оглушительные раскаты грома. Так тяжело и неуютно себя Саша никогда не чувствовал. Барахтаясь по пояс в воде, и промокнув до нитки, дед с внуком кое- как добрались до заветного камня. Продрогшие до мозга костей, они долго отдыхали. Дождь прекратился, но тучи продолжали бороздить темное небо.

— Я за тебя внучек сильно переживал, меня бы подстрелили — это полбеды, а вот что с тобой случись, не простил бы себе никогда, я бы потом перед дочкой ни за что не оправдался, и дернуло меня потащиться в тайгу…

— Дед, не надо так, ведь мы не знали, что их в тайге встретим, — чтобы успокоить деда, он улыбнулся и весело сказал, — ты знаешь дед, здорово с тобой — мне очень понравилось.

— Правда, Сашок? Ну и хорошо, у меня хоть от сердца отлегло, — он обнял внука за плечи и, вздохнув облегченно, добавил, — ты только матери ничего не говори, она не переживет этого. Разве может такое с человеком приключиться: вот дожил до седин и никогда не встречал таких сволочей. На войне был враг, видел его и знал, как с ним бороться, а эти же — бандиты. Я ведь поначалу-то поверил Аркадию, думал он мой родственник. А он? Надо же быть настолько циничным и так ловко обманывать, играя на чувствах у людей. Ладно, внучек нужно идти, а то не ровен час, выберутся эти охальники из болота, тогда точно придется оружие применить.

На обратном пути от Черного камня деду опять пришлось идти впереди Саши. Болото наполнилось водой, порой приходилось с трудом передвигать ноги и по пояс увязать в жиже. Весь последующий путь — тропой можно было назвать образно, на самом деле только наблюдательность лесничего, да его отменная способность ориентироваться в сложной местности, вела путников домой. Сашка иногда брал к себе на плечи Корта, потому как лайке постоянно приходилось барахтаться в болоте. Шли молча. Каждый размышлял о своем. Дед думал, как бы быстрее добраться до деревни и на моторке доплыть до Топильников: там, по крайней мере, есть связь и можно сообщить о происшествии, а иначе придется ждать теплохода только через три дня. Правда есть еще один способ дать знать властям: переплыть на лодке Обь и спуститься километров на пять вниз по реке. Там живет Кузьмич, старый бакенщик, он на ночь зажигает огни на бакенах, указывающие проходящим судам о присутствии мели.

Тревога закралась Михаилу в сердце: «А вдруг бандиты выйдут из болота и нагрянут в селение. Допустим: мою заимку они не найдут, а вот по реке на деревню они обязательно набредут. А почему я решил, что они выберутся из болота? — заспорил он сам с собой, — чтобы банде повернуть назад, да под проливным дождем добраться до сухого места: нужно набраться сил и мужества, да вряд ли им это удастся».

Но на всякий случай решил по прибытии в деревню, взять под охрану местных жителей и любыми способами известить милицию.

Саша тоже думал, но совсем о другом: как он по возвращении домой расскажет друзьям о своем приключении. Самые близкие ему товарищи-одноклассники: Валерка Морозов и Сережка Заварзин, конечно же, по нему скучают. Это была троица, не разлей вода. Все что происходило или планировалось между ними, они решали втроем. И в училище им придется тоже поступать вместе, никто из них не пошел дальше учиться в девятый класс.

Наконец, вдали показались расплывчатые силуэты большого леса. Корт нетерпеливо тянул поводок, но дед осаживал его, считая, что рано еще отпускать собаку. Выбравшись на сушу, они решили основательно передохнуть, а затем без остановок, не заходя на заимку, направиться в деревню. Дед знал короткую дорогу, ведущую через тайгу прямо к Черному озеру. Через два часа пути они вышли к водоему и, обогнув его с правой стороны, сели в лодку, запрятанную в зарослях. Перебравшись на другой берег, через полчаса дед с внуком достигли деревни.

Наталья, услышав о беде, сразу же побежала оповещать родственников и соседей. Через пятнадцать минут, все кто мог, собрались возле дома Коростылевых. Михаил объяснил людям причину своей тревоги, и мужики, коих набралось человек десять, решили держать оборону: остальные же были на сенокосе, а кто уехал по делам в райцентр. Так, как деревенька жила промыслом пушнины и зверья, у многих нашлись ружья для встречи предполагаемых «гостей».

Михаил взял с собой внука, и они направились к крайнему дому, где он оставлял мотор. Дед решил плыть по другой стороне реки, вдруг бандиты выйдут к берегу, и они с внуком запросто могут стать мишенью для них, ведь берданка осталась у бандитов.

В деревне никто не выходил из домов, все заперли двери и, зарядив ружья, были готовы к встрече беглых преступников.

Ближе к вечеру со стороны реки послышался нарастающий шум приближающегося вертолета. Сделав один круг над деревней, винтокрылая машина снизилась и пролетев низко над землей, подняла тучи пыли. Земля после дождя подветрила и за несколько часов под жарким солнцем снова превратилась в пыль. Мужики догадались, что пилот пытается понять: все ли спокойно в деревне и дружно высыпав на улицу, замахали руками, указывая направление на тайгу, в сторону болота.

В вертолете, кроме дюжины офицеров и солдат, находились дед Михаил и Саша. Они добрались до райцентра, и оттуда сообщили о банде уголовников, завязших в болоте.

ЧП (Чрезвычайное происшествие) районного и областного масштаба, всколыхнуло милицейское начальство. Милиция с военными и группой захвата на вертолете оперативно высадились в Топильниках. Офицеры обрадовались полученной информации и попросили лесничего, чтобы он указал координаты на карте, где скрываются беглые преступники, но тут же, посовещавшись между собой, предложили деду Михаилу, чтобы он сам указал им место на болоте. Саша был рад такому случаю: первый раз в жизни пролететь на огромной машине над тайгой и осмотреть с воздуха расстилающиеся внизу озера, леса, болота.

Дед остался доволен, на вертолете они пролетели за пятнадцать минут тот путь, который преодолели за полдня. Михаилу пришлось занять место за пилотом, и указывать путь. Приблизительно, достигнув указанного места, вертолетчик снизил скорость и машина над топью. На поверхности воды никого не было. И тут острые глаза Михаила заметили воткнутую в болото жердину.

— Здесь их не видно, — прокричал он офицеру сквозь шум двигателя, — вон, только жердь торчит из воды.

Но кто-то из военных, заметил еще один предмет, и на какое-то мгновение представилось, что это лежит человек в воде. Немедленно выбросили веревочную лестницу, и натренированный боец легко спустился по ней вниз. Он прыгнул в воду и, осторожно вступая на малоустойчивую почву, подошел и взял предмет: им оказался Сашкин рюкзак, брошенный на тропе, чтобы было легче уходить от бандитов.

Пилот вертолета, подобрав солдата, покружил машину еще немного над этим местом, и направил ее к Черному камню. Но и там никого не оказалось. Пролетев над предполагаемой тропой и достигнув леса, военные были разочарованы — им не удалось обнаружить беглецов.

Можно предположить, что все преступники погибли во время грозы на болоте, тем более одного из них — Костяна уже затянуло в трясину. По другой версии: банда всеже выбралась из болота, но как утверждал Михаил, — это маловероятно. Если брать за основу другой вариант, то преступники могли пойти к реке, а значит, их нужно искать в другом направлении.

— Но они могли пойти и направо, вдоль болота, — отметил старший группы — капитан.

— Тогда они будут добираться до главной дороги четыре дня, не меньше, и то при хорошем знании местности или наличии карты, — пояснил Михаил.

Капитан по рации передал, чтобы стянули дополнительные силы в район Михеевки. Вертолет возвращался в деревню.

Неделю находились в засаде военнослужащие спецподразделения внутренних войск и милиции, но не в деревне и в ближайших районах преступники так и не объявились. Все проселочные дороги, ведущие к основным шоссе и магистралям, контролировались солдатами и милицией. По истечении семи дней оцепление было снято. Напрашивался вывод, что беглецы сгинули в тайге или болото поглотило их навеки.

Саша с дедом пока не решались совершить новый поход до дальней сторожки: велика была опасность встречи с бандитами. Михаил отдавал себе отчет, что они с внуком стали чем- то вроде кровных врагов для преступников. Не скоро спокойствие придет в эти места, хотя по логике вещей можно было смело сказать, что выход из болота для бандитов заказан, а процент вероятности выживания в тайге был настолько низок, что Михаил постепенно свыкся с мыслью, что их пути разошлись навсегда.

В свободное время дед, как и обещал внуку, показывал замысловатые приемы рукопашного боя. Саша, имея опыт в классической борьбе, быстро схватывал суть и мгновенно, дополняя дедовские приемы своими, делал для себя ценные открытия. Некоторые приемы со времен войны, по технике исполнения напоминали сегодняшние, отработанные Сашей в спортивном обществе «Спартак». Но дед продемонстрировал ему несколько приемов, которые применялись во время войны при взятии «языка». После того, как они вместе отработали их, у Саши больше не возникло вопросов, как это дед управился с мужиками в райцентре, и почему бандиты потеряли преимущество, застряв в болоте.

Дед Михаил с воодушевлением объяснил внуку простые вещи:

— Понимаешь Сашок, когда ты сам месяцами и годами отрабатывал приемы, ты уже на подсознательном уровне заложил в себя технику, как говорил наш старшина в разведроте: «Талант, отточенный годами — не пропьешь». Даже спустя тридцать лет после войны у меня остались навыки ведения рукопашного боя и прочих премудростей, которым нас обучали на фронте.

— Дед, а ты слышал что-нибудь о «СМЕРШе» (смерть шпионам, фронтовая контрразведка) — это серьезная организация?

— Х — м, — произнес загадочно Михаил, — а тебе очень важно услышать о ней правду?

— Я книжку читал «В августе сорок четвертого». А ты, правда о СМЕРШе что-то знаешь?

— Я слышал о такой книге, кажется, у нее есть еще одно название — «Момент истины», Богомолов ее написал. Сашок, помнишь возле Черного камня, я не хотел тебе рассказывать о людях, скрывавшихся от советской власти.

— Помню, заинтересовал ты меня, до сих пор из головы не выходит. Дед, если ты думаешь, что я не умею держать секретов, то сильно ошибаешься.

Михаил улыбнулся и тяжело вздохнув, ответил:

— Саша, сейчас мы поговорим с тобой о серьезных вещах, а потом я расскажу кое-что о СМЕРШе. Я не зря упомянул о камне, потому — что за ним кроется тайна, о которой я могу говорить только с близким и надежным человеком. Там — на болотах, в схватке с бандитами, ты проявил мужество и смелость. Ты не смущайся, — подбодрил он внука, видя как он потупил взгляд, — я горжусь тобой внучек: знай об этом и помни всегда. Меня когда-нибудь не станет, и я боюсь, что правду, о которой я хочу тебе поведать, ты больше не услышишь ни от кого.

— Ты говоришь о людях, которые прятались в землянке?

— Да внучек, о них. После того, как ты смело повел себя с беглыми преступниками, я готов передать тебе кое-что о нашей родне. Ты должен знать правду не из государственных источников, а именно от меня — единственного оставшегося в живых из нашей деревни, кто видел восставших людей против власти.

— Против какой власти?

— Большевистской, а затем уже советской. Я заклинаю тебя: никогда, никому, а особенно незнакомым людям, не говори о том, что сейчас услышишь.

У Сашки перехватило дыхание, широко открыв глаза, он с нетерпением ждал откровения деда.

— Мама рассказывала тебе что-нибудь обо мне? — Саша пожал плечами и замотал головой, — ну и хорошо, знать ей никто и ничего не говорил.

— О чем?

— В 1937 году в нашей Михеевке органами НКВД было арестовано 38 человек, включая трех женщин, всех насильно погрузили на баржу и, загнав в трюм, под конвоем отправили в Томск. Но во время переправки с одной лодки бежали трое — это были братья Петр и Илья Михеевы. Матвей погиб, его убили прямо в воде. Они впоследствии и организовали группу сибирских повстанцев.

— Они что, нападали на ментов?

— Кого ты так называешь?

— Милицию.

— Нет, Саша, у организации «Черная молния» враги были куда серьезнее и опаснее, чем простые милиционеры — это сотрудники Комиссариата Внутренних дел.

— Так это был их знак на камне?! — удивился Саша.

— Да, под ним, в землянке беглецы скрывались некоторое время.

— Дед, а за что наши односельчане были арестованы?

— В 1937 году Сталин тайно издал указ. Надеюсь, ты слышал о таком руководителе страны? — Саша кивнул, — так вот: в указе говорилось о «врагах народа», которых необходимо было срочно изолировать от советского общества. Начались массовые аресты, сопровождающиеся неоднократно перестрелками между работниками НКВД и людьми, открыто выражающими недовольство против советской власти. За год в наших селениях подчистили многие крестьянские семьи, забрав кормильцев, а то и матерей и жен обвиняемых.

— А в чем их обвиняли?

— В организации контртеррористических организаций, поджогах, нападений на активистов колхозного правления: одним словом действовала 58 статья в уголовном кодексе.

— Ничего себе — это целое восстание было, — изумился Саша.

— В том-то и дело Сашок, что ничего подобного не было.

— Как не было, а за что же арестовывали людей?

— Полное искажение фактов властями. Сталин и его руководство, таким образом, вычищали до основания «старую гвардию», то есть середняков, единоличников, спецпереселенцев и белых офицеров, некогда служивших в царской армии. Священнослужителей это тоже касалось.

— Дед, а в учебнике по истории об этом не сказано. Откуда ты все знаешь?

— На каждый роток — не накинешь платок, люди не звери, они говорить умеют. Сашок, жизнь — штука сложная, читая книгу, учись видеть между строк, а просматривая фильм — наблюдай между кадров.

— Согласен дед, о таком никогда не напишут.

— Еще бы, напишут они! А о сотнях тысяч невинно расстрелянных тем более умалчивают.

— Дед, а ты откуда об этом слышал?

— Прадеда твоего, то есть моего отца и наших родственников не обошло стороной страшное горе, многие из них были расстреляны государственными органами и отправлены в лагеря. Мало кто из них вернулся с войны, все там и сгинули. В газетах об этом не напечатают, и книги не издадут, но людскую молву не остановишь, не все были довольны советской властью.

— Ты тоже? — осторожно спросил Саша.

— Внучек я за справедливость и открытую правду, а не за жестокость и умалчивание властями тех фактов, от которых простого человека в дрожь бросает. Не один из арестованных нашей Михеевки не был виновен: всех незаконно обвинили — вот за это обидно до глубины души. Ты веришь мне?

— Дед, я знаю тебя, ты не такой, чтобы обманывать и мама у нас такая же. Я только одного понять не могу, почему Сталина не судили, если он был во всем виноват?

— Хороший вопрос внучек. Ты случайно не знаешь фамилию секретаря Обкома партии в Новосибирске?

— Горячев.

— Так вот внучек, как только Горячев и подобные ему руководители сходят в церковь: помолятся и покаются во всех грехах прошлой и нынешней власти, так во всей нашей стране начнет процветать благоденствие народа.

— Дед, а ты расскажешь о Черной молнии?

— Обязательно расскажу, и прошу тебя — держи рот на замке. Договорились? — Саша согласно кивнул, — а теперь немного о Черной молнии и о СМЕРШе.

Так вот, после того, как бежали братья Михеевы из-под ареста, в организацию Черная молния влился старый вояка, в прошлом он служил в царской России, и звали его Мирон Балагурзин. Мне доводилось слышать от него, как он в гражданскую войну служил в контрразведке Колчака. Большой мастер был по стрельбе, мог на слух из нагана бить точно в цель. Из любой винтовки, с любого положения ложил пули рядышком. Я ведь в ту пору охотой шибко промышлял, так Мирон меня многому научил. Во время гражданской войны он служил под командованием Колчака. В Сибирской тайге, по разным деревням были расквартированы части. Среди белогвардейских войск, одной из знаменитых, слыла казачья сотня. Мирон Балагурзин как раз помогал казакам со стороны белой армии, и посылал разные приказы из ставки главнокомандующего. Сотня занималась выявлением и поимкой красных комиссаров, проводящих в сибирском крае акции устрашения среди населения. Боялись большевики казаков, название подразделения гремело за многие версты кругом — «Черная стрела». Как только завидят красные командиры белое полотнище с вышитой на нем черной стрелой, так сразу деру давали. С врагами казаки бились бесстрашно и беспощадно, особенно это касалось комиссаров-большевиков. Мирон самолично принимал участие в акциях и многих отправил на тот свет меткими выстрелами и умелыми ударами сабли.

После разгрома Колчака и его казни, Балагурзин еще какое-то время воевал в составе воинства атамана Семенова в Забайкалье и Маньчжурии, и не раз поднимал знамя с черной стрелой, но называли сотню казаков уже по-другому — Черная молния. Вот внучек, оттуда и идет это название.

— Дед, я никогда бы не подумал. Вот это да! Такие истории только в книжках можно встретить, а тут на самом деле. А что стало с Черной молнией, их поймали?

— Не знаю внучек, в начале войны действия этой организации прекратились, и слухи о ней умолкли.

— А что они делали?

— Так же, как и казаки, выискивали руководителей НКВД и за страшные преступления приговаривали их к смерти. Это касалось и председателей управления колхозов, активистов и провокаторов, на счету которых сотни загубленных жизней крестьян. Мало того, они обладали информацией на «ловкачей», занимающихся фальсификацией уголовных дел, передавали ее высшему начальству, таким образом, их наказывали.

— Дед, ты не любишь власть?

— Не за что ее любить внучек, наш род от нее одно только горе получил. Тяжело мне тебе все это рассказывать, ты не пережил подобного и слава Богу. Я не заставляю тебя ненавидеть нынешнюю власть: просто помни, что случилось с твоей родней и не забывай никогда.

— А как ты воевал с немцами?

— Как и все: каждый солдат выполнял свое дело — мы защищали Родину, деток своих малых. Война, Сашок — дело страшное, в бою она не разбирается прав ты или нет; пуля — дура, попала в грудь и вся правота.

Давай вернемся к разговору о СМЕРШе, если не изменяет мне память, то создали его в 1943 году. Мирон Балагурзин интересные соображения высказывал: до него доходили сведения, что основной командный состав в красной армии по приказу Сталина был уничтожен органами НКВД. Офицеры царской армии, некогда служившие в контрразведке, жестоко преследовались, так что на начало войны с Германией, особые отделы войсковой разведки были малоэффективны в плане добычи информации о противнике. Еще в гражданскую войну были созданы в Красной армии особые отряды, целью которых было отслеживание белых офицеров. Я не хочу в целом обливать грязью всех СМЕРШ-евцев, некоторые действительно достойно били врага и добросовестно выполняли свою работу. Но были и такие особисты, для которых нарушение субординации стояло на первой месте, лейтенанту нравилось, когда перед ним ломали фуражки майоры и полковники из батальона или дивизии. Солдатики писали в письмах к родным скупые строки, боясь вставить лишнее слово о своих настроениях, и не дай Бог в них упомянуть о хорошей технике врага или о неудачном наступлении Красной армии: результат один — к особисту на допрос и в лагерь, а в лучшем случае штрафбат. Получил один солдатик письмо от младшей сестренки из Ленинграда, она писала о массовых смертях и страшном голоде, ну, и возьми, да прочти его вслух, и донесли особисту, так солдату припечатали антисоветскую агитацию и отправили в лагерь. У меня было такое впечатление, что они тайно выполняли полицейский надзор, вербуя агентов и выискивая, теперь уже не «врагов народа», а немецких шпионов. В приписках и фальсификации особисты преуспели. Видели бы командиры СМЕРШа своих подчиненных на передовой линии: смех, да и только. Мы, боевые — солдаты и офицеры ходим по окопам смело, не кланяясь и не ползая на карачках, а майор, прибывший «уяснить» для себя обстановку то и дело падал и прятался за бруствером. В бою — другое дело, но в тихой обстановке, когда немцы не стреляли, это выглядело просто смешно.

Это сейчас внучек о СМЕРШе много книг пишут, фильмы разные показывают, что они были героями. Вот давай обратимся с тобой к такому факту: чтобы не дать противнику принять пленных наших солдат, особисты посылали спецотряды с поднятыми руками. Немцы принимали их за сдавшихся, и как только расстояние сокращалось, в немецкие траншеи летели гранаты. После этого немцы опасались принимать пленных и таковых расстреливали.

Полномочия у СМЕРШа были большие, если фронтовая разведка занималась сбором информации, и практически осуществляла небольшие военные операции, то группы из СМЕРШа действовали оперативно и держали все прифронтовые линии.

— Сашок, есть такие вещи, как, к примеру нераспространение техники рукопашного боя и прочих засекреченных действий со стороны военных, имеющих отношение к разведке, но есть и простые вещи, о которых должен знать каждый человек. Это я говорю тебе в отношении снайперов, выполнявших сложные задания командования.

Вот, к примеру, моя профессия — лесничий. До войны я был хорошим охотником, как говорится, стрелял белку в глаз. Хождение по тайге, выслеживание зверя, приходилось по несколько дней ждать его в засаде и впоследствии убить, а также читать следы животных и по ним определять силу зверя или его предполагаемые действия.

Попав на фронт мне, приходилось в полевых условиях учиться метко и быстро бить врага, незаменимым другом в боевых условиях стала мне трехлинейная винтовка Мосина. Через год, появились учебные центры, готовившие снайперов в течение двух-трех месяцев, кроме этого приходилось заниматься изучением немецкого языка. За несколько месяцев, изнурительных тренировок и нескончаемых марш-бросков по пересеченной местности, к моей выдержке дополнились: сноровка, дисциплина, оперативность и умение бить врага, даже голыми руками. Иногда нам — бойцам из разведроты доводилось брать «языка», вот и стекались в штаб офицеры и люди в штатском. Среди них были работники СМЕРШа, они присутствовали при допросе пленных.

Познакомился я с одним офицером, в звании лейтенанта, его Валентином звали, нам впоследствии частенько приходилось с ним встречаться, он всегда поражался моему умению стрелять из винтовки, а я немного завидовал его стрельбе из пистолета. Так вот — этот самый Валентин умел «качать маятник», брал в обе руки по пистолету «ТТ» и ловко передвигался, падая, перекатываясь, мог вести огонь по противнику, он же научил меня особым приемам рукопашного боя. Он отличался от общей массы СМЕРШ-евцев, какой-то он был прямой и безбоязненный, одним словом на гражданке он был рубаха-парень. Мы сдружились с ним, и судьба не раз нас сталкивала в годы войны.

— А где он сейчас? — спросил Саша.

— Он погиб в Венгрии в 1944 году в конце войны. Был получен строжайший приказ — не покидать расположение части, и все были предупреждены, что часовой имеет право стрелять, но Валя был немного горячим и своенравным человеком. Он решил уйти в самоволку и перепрыгнул через забор, решив, что часовой не посмеет открыть огонь в своего человека. На тот момент постовой в темноте не сильно-то разбирался, свой он или не свой. Валентин проигнорировал команду: «Стой, стрелять буду!» и был убит. Глупо, конечно вот так погибнуть, выходит смерть поджидает нас там, где ее совсем не ждешь.

— Дед, а у тебя ведь были ранения?

— Да, одно получил в руку, а другое в ногу, я уже не беру в счет мелких царапин от осколков мин, разбитого стекла или крошки камней. Как раз первое ранение было в результате схватки с вражеским снайпером.

— Дед, расскажи, мне очень интересно!

Михаил начал свой рассказ:

— Было это в июле сорок третьего года. Наша часть дислоцировалась в небольшой деревне, название теперь уже не помню, где-то под Золотарево, на Орловском направлении. Немцы тогда крепко держали оборону Орла, в том году наши войска и освободили этот город.

В штаб нашей дивизии поступило сообщение, что на выходе из леса, на окраине деревни работает вражеский снайпер, подстерегая в утренние часы проезжающих офицеров различных служб. Сначала командование дивизии бросило, на поиски снайперов в окрестностях деревни несколько взводов автоматчиков, которые прочесывали лесные участки. Хотели, конечно, подключить к этому делу минометчиков, но не стали расходовать мины впустую, так как на месте предполагаемой засидки никого не было.

В разведроте, где я служил, было три снайпера-винтовочника, двое уже отбыли на задание. Я получил приказ выследить и уничтожить стрелка, в помощь мне дали не обученных, еще зеленых бойцов.

Дорога, по которой передвигались войсковые части, шла вдоль леса и естественно штабные машины и командирские виллисы были под прицелом снайпера. Трудно на обширной территории обнаружить месторасположение стрелка, тем более опытный снайпер всегда меняет место засидки или лежки, после того, как произвел выстрел.

Кружили мы по окраине леса целые сутки, чтобы выявить или обнаружить хоть какие-то признаки, указывающие на присутствие снайпера. То и дело, углубляясь дальше в лес, мы обыскивали каждый кустик, дерево. Хорошо моя наблюдательность и навыки охотника помогли мне в этом поиске: по примятой траве, надломленной веточке и едва заметному следу на земле, я все-таки обнаружил место, с которого стрелял немецкий стрелок.

Разлапистая сосна — вот где он «гнездился» не так давно. Я вскарабкался на дерево и заметил на одном крепком суку след от веревки. Видимо немец поднимался и спускался по ней. Правильно, решил я, снайперу требовалось место на возвышении, чтобы было легче выбирать себе мишень и иметь хороший обзор, а здесь кругом лес, до дороги метров двести. Со стороны деревни, простым невооруженным глазом трудно отыскать немца в обширном лесном массиве.

В учебном центре нам объясняли: в Финскую войну снайперов, которые располагались на деревьях, называли «кукушками», они грамотно подходили к своему делу, один наблюдал и корректировал, другой вел стрельбу, то и дело они перекликались кукушечьими голосами, впоследствии этот опыт переняли многие стрелки всего мира.

Моя задача состояла в обнаружении и уничтожении снайпера, а работал ли он один или на пару с другим, оставалось для меня тайной.

Присмотрел я себе удобную позицию на чердаке бани, стоявшей на окраине деревни. Смонтировал чучело, шинель, каску, пристроил что-то вроде винтовки, и слегка приоткрыв дверцу чердака, расположил «второй расчет» так, чтобы снайпер в оптический прицел мог увидеть, что кто-то находится на чердаке.

Прежде, чем залечь на позиции, я вывернул четыре доски, на случай, если немецкий снайпер обнаружит меня. Почему четыре? Это для того, чтобы противник не заострял внимания на одной вырванной доске. Ствол и оптический прицел обмотал тряпками, чтобы не создавать блеск металла. Таким образом, отодвинув чуть в сторону одну из досок, я в смотровую щель мог контролировать тот участок, где мог появиться мой противник.

Прошло три дня. Перекусывать сухим пайком удавалось прямо на месте. Ночью отсыпался, под утро приходилось до рези в глазах высматривать район действия снайпера. Да и не факт, что он объявится именно в этом месте.

Чутье охотника, внучек — это верное средство в работе снайперов, не знаю, как все происходит, но когда я ходил по лесу и искал фрицев, я чувствовал, что они были здесь, кругом. Мой участок, за которым я наблюдал, имел больше просветов среди деревьев, немцы они ведь не глупые, зачем им лезть близко к дороге, попробуй потом быстро уйти, а тут снял человека и ходу в лес.

Всю последующую ночь войска продвигались под прикрытием темноты. Подготовленный к делу снайпер не станет стрелять по проходящим и проезжающим в машинах военным ради счета. Под утро, когда забрезжит рассвет, и можно сквозь оптику различить звание на погонах офицера, он непременно выберет себе мишень с высоким званием. Хотя, каждый офицер придерживался приказа, накрывать плечи плащ — палаткой, пряча погоны.

Я рассчитывал, как только рассвет позволит снайперу работать в полном объеме, он обязательно себя проявит. Наверняка так думал и немецкий стрелок. Заметил я его сквозь оптический прицел в другом месте, не там, где он располагался ранее. Он положил свою винтовку на развилке сучьев и внимательно осматривал местность. Он обнаружил позицию моего «второго расчета» и на доли секунды опередил меня, я услышал, как пуля пробила каску моего «напарника». Мне пришлось дернуть за веревочку, привязанную к чучелу, и оно завалилось набок. В тот момент моим пальцем руководило странное ощущение, как будто пружинка рычажка находилась внутри самого пальца, я затаив дыхание, плавно спустил крючок. Щелкнул боек, и пуля настигла свою цель, но в тот же момент острая боль пронзила мою левую руку, тогда я смекнул, что сраженный мною стрелок, работал в паре с другим и, пока я снял его метким выстрелом, другой снайпер успел пальнуть в меня. Мне еще повезло, пуля прошла навылет, чуть ниже левой кисти и по касательной, задев слегка плечо, ушла вглубь чердака. Я моментально сменил позицию и крикнул стоящим внизу бойцам, чтобы они передали командованию о присутствии еще одного снайпера. Пока приказ был отдан, и рота автоматчиков развернулась в цепь, было уже поздно, второй стрелок покинул этот район. Его не удалось обнаружить, но зато он потерял своего напарника. Меня направили в госпиталь на лечение, а спустя некоторое время представили к ордену, за выполнение сложной боевой задачи.

— Слушай, дед, ты настоящий герой, я не знал, что ты у нас такой.

Сашка от волнения даже не мог подобрать слов.

— Ничего героического Саш, обыкновенная фронтовая рутина, каждый день приходилось работать в таких условиях.

Чтобы показать свое мастерство, дед подвесил высоко над землей старую консервную банку и отошел от этого места метров на тридцать. Поднял карабин и, прицелившись, выстрелил по мишени. Пуля цокнула о банку.

— Ну, внук, теперь твоя очередь.

Дед сократил расстояние до цели на пятнадцати метров.

— Видишь прицельную планку, ее нужно всегда ставить на расстояние до цели, старайся, чтобы мушка на стволе была вровень с верхней поверхностью планки. Мушку ставь по центру прорези на планке и подводи ее строго под мишень. Задержи дыхание и медленно, указательным пальцем, нажимай на спусковой крючок. Саша последовал его совету, но пуля прошла мимо. Ему раньше довелось стрелять, но только из мелкокалиберной винтовки в школьном тире и с воздушки (пневматическое ружье), тогда результаты были положительные.

— Руки не напрягай сильно, чтобы не создавать мандраж в мышцах, приклад прижми плотнее к плечу, бойся отдачи. Вот так. «Цок» — шлепнула пуля о банку. Глаза Сашки засветились от радости.

— Ну вот, а я что говорил, наша порода! — повеселел дед.

Проходили дни, недели, настало время, прощаться деду Михаилу с внуком. Катя, прислала письмо и просила, чтобы он собрал внука в дорогу и проводил до теплохода.

Саша привязался к деду, но такая привязанность была более взрослой, ему интересно было слушать, когда дед рассказывал о себе и своих фронтовых подвигах. Все, что говорил дед о тайге, теоретически передавал свои знания Саше, это моментально фиксировалось в его сознании. Он понимал, что там, в городе ему будет не хватать такого надежного друга и прекрасного собеседника, теперь он отчетливо понимал, почему мама всегда проявляла уважение к своему отцу и любила его. Они были, как две капли воды схожи характерами. За все время, пока Саша гостил у него, дед ни разу не повысил на него голос и не позволил себе каких либо вольностей в воспитании внука. Только разговоры, вместо нотаций, только убеждения, вместо насаждений своей воли, а главное — это уважение и понимание с каким относился дед к нему. Как умела мама найти подход к сыну в любой создавшейся ситуации, так и дед, спокойно, рассудительно объяснял внуку те или иные вещи.

Попрощавшись с родственниками на берегу, Сашу в сопровождении деда и тети Наташи переправили в лодке на другой берег, там, где располагалась пристань. Тетя Наташа всплакнула, ей нравился этот паренек, с ним она находила общий язык.

Тихо подошло судно и пришвартовалось к пристани. Работник теплохода открыл дверцы на борту и стал пропускать пассажиров на палубу.

— Ну, дорогой мой, давай прощаться, — сказал дед, и крепко обняв внука, прижал к себе. Саша волновался, от навернувшихся слез немного защипало глаза.

— Маме передай, что все хорошо, если у вас не сложится жизнь с отцом, приезжайте в Михеевку, знайте, что ближе и роднее вас, у меня никого нет. Передай маме, что я ее люблю.

У деда на глазах навернулись слезы, они скатывались на щеки и терялись в седых усах и бороде.

Долго Саша находился на корме и махал рукой, стоявшим на берегу людям. Дед шел вдоль берега и тоже махал рукой, его фигурка медленно таяла по мере того, как теплоход уплывал все дальше и дальше.

Когда теперь им суждено встретиться? Наверно не скоро.

Глава 14 Заново рожденный

Голод, усталость навалились на Аркана и его спутника Сему, пробиравшихся уже несколько дней по краю болота. Идти тайгой вор не хотел, зная прекрасно, что заплутает, интуиция подсказывала ему, что топи когда-нибудь закончатся.

«Арканя, братан, не бросай меня», — выбрасывала память обрывки фраз, затянутого в трясину Костяна.

«Ах, если бы я тогда хоть на кропалик догадался, что лесник крутит нам динамо (обманывать), мы бы сразу порешили их обоих. Зря, что отложили все на потом. Гроза разыгралась не на шутку, не дала в полной мере овладеть ситуацией. Дед — зараза оказался крепким, видать в своей жизни ему приходилось служить. Как ловко он меня мордой в грязь».

Наверно с того момента Аркан начал считать, что заново народился на свет. Теперь Садовников до конца жизни не забудет, как на его глазах тонул его кореш Костян, как под проливным дождем и крики обезумевшего от страха недотепы Семы, он пытался вытащить Костяна из трясины. Вор оступился и соскользнул с кочки, выпустив при этом веревку из рук. Кореша медленно засасывало. Аркан до сих пор помнит его полные мольбы глаза и перед тем, как захлебнуться: последние слова:

— Арканя, братан, не бросай меня!

Конец веревки, за которую был привязан Костян, ушел под воду и он, хлебнув жижи в последний раз, сгинул в болоте.

Аркан, подобрав слегу, направился к верещавшему от страха Семе и, подняв его из воды, угрозами заставил следовать за ним. Осторожно нащупывая твердые места, метр за метром продвигались они в том направлении, откуда все вместе вошли в болото. Ливень прекратился также быстро, как и начался. Прибыло много воды, потому пространство показалось непроходимым и бескрайним.

Аркан, собрав силу воли в кулак, огрел жердью скулящего Сему и продолжил путь дальше. Шаг за шагом со множественными остановками тащились они вперед. Иногда приходилось просто ползти на брюхе, наматывая на себя болотную тину. Когда осталось преодолеть последний километр трудного пути, Аркан заслышал приближающийся шум винтов вертолета. Он приказал лечь Семе на живот и завалил его мхом и болотной травой, после чего проделал с собой то же самое. Пролежав некоторое время и убедившись, что вертолет больше не появляется над болотом, они продолжили свой путь к спасительному берегу. Сколько прошло времени, пока они добрались до сухого места, вор не знал. Упав на траву, они долго отдыхали, пока до сознания Аркана не дошло: «Неужели самое страшное осталось позади? Ан нет… Хорошей воды нет, жратвы нет, идти не знаю куда…» — эти мысли завели Аркана в такой стопор, что ему понадобилось какое-то время, чтобы успокоить себя, — «ладно, главное, что жив и на свободе, а остальное все добуду».

Духа и мужества Аркану занимать не пристало. Вспоминая разговор лесничего, он решил идти вдоль болота или, по крайней мере, не залезая в топи, двигаться к предполагаемой трассе. Воду пили прямо из болота, питались, чем придется: молодыми побегами сосны, очистив их от гибких иголок, несозревшими ягодами, какими — то растениями, напоминавшими по виду трубчатые. Страшно хотелось курить, сигареты закончились, а махра осталась в рюкзаке, который ушел на дно вместе с Костяном.

Аркану удалось высушить отсыревшую спичку, потерев ее о волосы на голове, но чиркалку на спичечном коробке разъело водой. Да разве это помеха для старого каторжанина: натянув штанину брюк, он пару раз чиркнул спичкой об нее, и костер запылал. Завернув сухих листьев в найденную в куртке бумажку, он затянулся. «Фу, какая гадость! Отвратительная штука, и табаком не пахнет». Пришлось отдать самокрутку Семе, который с жадностью ее выкурил. От голода подвело живот.

Опять вспомнил о Костяне, жаль было, не смог его вытянуть из трясины. Ярость и ненависть нахлынули при воспоминании о лесничем и его внуке: «Дай Бог, выберусь живым из тайги, разыщу их. Вот гадом буду, за Костяна, они мне ответят головой. Навеки они мои кровные враги».

Вор презрительно взглянул на безмозглого Сему, вид которого был жалок: лицо обросло щетиной, грязный, изодранный, взгляд голодный.

«А интересно, на кого я похож?» — подумал Аркан, пытаясь разглядеть в луже свое отражение, но увидев похожее на Семиного лицо, хмыкнул.

Шли, ползли, теряя счет дням и ночам. Наконец закончилось болото, и перед взором Аркана предстала густая стена тайги. Грянула другая беда: прошли последнее место, где осталась вода, и набрать ее было не во что.

Сема уже не скулил, он боялся, что вор пришибет его в порыве ярости, и потому вел себя тихо.

Аркан, чувствуя, что их обоих ждет голодная смерть, все чаще вспоминал рассказы старых воров или переживших тяготы тюремной жизни — уркаганов. Бывало и такое в их жизни: уходя в побег в необъятную тайгу или тундру, запасались сухарями, и брали с собой молодых «бычков» — арестантов. Те шли с прожженными урками с чувством романтики, воодушевленные рассказами бывалых зэков о предстоящей, кайфовой, вольной жизни. Бедолаги даже не предполагали, какая участь уготовлена им в этой компании. Когда съестные запасы заканчивались, на смену приходили «бычки». В тайге закон суровый — выживает сильнейший.

Голод не давал покоя ни днем, ни ночью, двигаться не было сил. Сема часто падал и не в силах подняться, сжимался в комок, со страхом ожидая избиения. Безвыходная ситуация заставила вора принять решение: в одну из ночей Аркан в силу жизненной необходимости лишил себя присутствия своего спутника.

Развел костер, и как ему не было тошнотворно, совершил акт каннибализма. Таким способом он спас свою жизнь или, во всяком случае, как думал вор — продлил ее, подкрепляясь человеческим мясом. Набредя в тайге на ручей, упал на бережок и пил долго, как запаленный конь. Сутками пробирался по непроходимым местам, сознание работало плохо, тупо проскальзывала мысль: «Только вперед!». Аркан не знал, куда идет, в какую сторону, лишь бы не стоять на месте.

В один из дней своего нескончаемого путешествия, когда силы были на исходе, и казалось уже незачем бороться с соблазном — упасть и сдохнуть в этой забытом Богом и людьми тайге, он наткнулся на просеку. Опершись на палку, Аркан повернул направо и долго шел, пока просека не вывела на лесную дорогу, на которой виднелись следы от колес машин. Лес заметно поредел: тайга осталась позади. Аркан выбрался на грунтовую дорогу и направился по ней, угадывая интуитивно направление на город Новосибирск.

К ночи он набрел на небольшую деревню, и подойдя к первому дому, решил подхарчеваться. На всякий случай сжал рукоятку ножа, и при лунном свете осмотрел двор и пристройки к дому. Почмокал несколько раз губами, подзывая собаку, но убедившись, что ее во дворе нет, направился к первому строению. Тихо прошел двор, и открыл дверь в летнюю кухню. Во тьме наткнулся на сложенную из кирпича печь. Рука обшарила чугунную плиту и скользнула по железной сковороде. Приоткрыл крышку и в нос ударил запах жареной картошки. Нащупав коробок, чиркнул спичкой и при свете рассмотрел на лавке ведро с прохладной водой, в которой стояла банка с молоком.

Аркан со зверским аппетитом поглощал картошку, запивая молоком. Понимал, что с голодухи может навредить своему желудку, но остановиться не мог. Посидел, отдышался от плотно принятой пищи, смачно срыгнул и зажег спичку. Осмотревшись, снял со стены плащ-ветровик и шляпу. Натянул на ноги кирзовые сапоги, оказавшиеся ему по размеру, нашел корзинку и, облачившись в новую одежду, стал похож на деревенского жителя.

Вышел за околицу и, свернув на грунтовую дорогу, бодренько зашагал вперед. Продвигался всю ночь и под утро, избегая попутных и встречных машин, вышел на главную магистраль Кемерово-Новосибирск. Транспорт попадался чаще, что с одной, что с другой стороны. Аркан осознавал: менты и военные запросто могли организовать засады, и потому шел не спеша, зорко присматриваясь к окрестным кустам и деревьям.

Конечно, он не мог знать, что оцепление было снято, ведь Аркан не помнил, сколько дней выбирался из тайги; на самом деле прошло около трех недель, с момента его выхода из болота.

Изредка, выходя на асфальтированную дорогу, он ожидал грузовую машину, чтобы на попутке добраться до города. Легковые пропускал, понимая, что вид у него не совсем подходящий для голосующего попутчика.

Махнул рукой, проезжавшему бортовому грузовику «ГАЗ — 66». Водителем оказался мужичок — балагур лет сорока, с виду простой, путь держал на станцию Ояш, куда вез негашеную известь. По счастью, у шофера оказался бритвенный прибор, которым Аркан незамедлительно воспользовался. Пока они ехали, Миша — так назвался водитель, развлекал Аркана анекдотами, вперемешку с веселыми историями, произошедшими с ним в жизни.

Вор только поддакивал, да кивал головой, а мысленно соображал: «Может дать ему по голове, мало ли, вдруг его менты опросят, сразу скажет, что меня подвозил. Одежонку с него сдеру, мне до города в этом тряпье точно не дойти».

Но видимо судьба по-иному распорядилась и сжалившись на водителем, затуманив ему голову идейкой. Он свернул машину в небольшую деревню, да продал местным жителям несколько ведер извести, а на вырученные деньги купил две бутылки водки и еды. Устроившись на пикничок, они приняли бальзам на душу. Сморенный усталостью и водкой, шофер моментально отключился. Аркан безуспешно тормошил его, думая, что он проснется, но Миша, распустив слюни, блаженно посапывал. Аркан снял с него брюки и рубашку, и забрав документы, сел за руль. Хорошо, что в жизни научился водить машину, теперь до Новосибирска он домчит с ветерком.

Не доезжая поста ГАИ, аккуратно стер все отпечатки пальцев, бросил грузовик, и лесочком, огибая пост, вышел на окраину города.

Сконцентрировав мысли на своей безопасности, он думал об одном: как не попасть в руки милиции.

Имея за плечами несколько трупов, Аркан решил сменить тактику и пойти по другому пути. На сей раз придется менять всю жизнь: мутить воду по-прежнему уже не получится. Гордо поднять голову и широко расправив плечи идти на смертную казнь, ему как-то не особо хотелось. Он прекрасно понимал, объявись сейчас в городе, его сразу же сдадут. Этого можно было не опасаться двумя годами раньше, когда он мог послать любого мента куда подальше и гордиться своей несгибаемой натурой.

Но теперь розыскники не спят ни днем, ни ночью, имея его карточку в кармане. Да что там опера! На всех информационных щитах «Их разыскивает милиция» красуется его физиономия, а на столе у каждого сыскаря лежит ориентировка:

Разыскивается особо — опасный преступник, среди уголовных элементов пользуется авторитетом, признанный другими ворами — «Вором в законе».

Садовников Аркадий Васильевич 05.03.1931 года рождения.

Место рождения: г. Новосибирск. До последнего осуждения, проживал: г. Новосибирск, с. Каменка, ул. Рабочая, д. 7а.

25 июня 1975 года совершил групповой побег из колонии строгого режима Томской области (п. Таежный), убив офицера внутренней службы. Приметы: рост 176 см; среднего телосложения; волосы каштановые, прямые; брови густые; нос прямой; глаза светлого цвета, узкие; рот малый; подбородок выступающий.

Особые приметы: татуировки на обоих плечах под ключицами — восьмиконечные звезды (Воровские звезды), на груди — парящий орел с короной на голове, на запястье правой руки — надпись Audacesfortuna kuvat (лат.) — «Счастье сопутствует смелым», на среднем пальце левой руки татуировка — в виде перстня. Дерзок, артистичен, легко перевоплощается и меняет внешность, при задержании может оказать вооруженное сопротивление.

Отдел розыска.

Дежурная часть.

«Все, отблатовался! Теперь я — смертник. Человек вне закона, которого может шмальнуть любой мусоренок с учебки». Все тихушники и сексоты по разным районам Новосибирска подняты на ноги, только и ждут моего появления».

Аркан добрался до кладбища в Заельцовском парке и, сидя на лавочке возле могилы своей матери, постоянно подстегивал себя, чтобы покинуть это место, ведь кто нибудь из оперов вероятно об этом подумал: «А вдруг Садовников захочет побывать на могиле своей матери».

Он встал и направился в сторону центральной кладбищенской аллеи. Увидел прислоненную к забору метлу, на которой висел старый синий халат; видимо кто-то из обслуги кладбища оставил на время. Аркан надел на себя халат и, широко размахивая метлой в стороны, направился по дорожке к главному выходу. Возле одной могилки хлопотали: пожилой дядечка и женщина. Аркан украдкой стащил с лавочки сетчатую шляпу и заспешил дальше. Он помял шляпу, потоптался по ней, как это делал в свое время Остап Бендер, придав ей плачевный вид. «Если мусора меня пасут, то вероятнее всего на входе или где-то рядом в лесу на дорожке. Одному Богу и мне известна могилка моей матери».

Некогда Садовников изображал неподражаемые гримасы. Среди своих пацанов он был своего рода артистом: умело заворачивал веки на глазах, отчего лицо принимало уродливую маску. Скривив, к примеру, верхнюю губу на правую сторону, он мог часами держать ее, и при этом поднимал левую или правую бровь — это делало его лицо уродливым и неузнаваемым. Он также мог классно заикаться, ни в чем, не уступая натуральному «заике».

Вот был бы у него сейчас грим, которым он умело пользоваться, научившись в свое время у одного знакомого, занимавшегося в балетной школе.

«Так и есть, — подумал Аркан, заметив возле центральных ворот две подозрительные личности, — не умеют сухариться, выставились, как два пугала».

За годы воровской жизни у Садовникова выработался профессиональный взгляд на милиционеров или оперативников, он сам не понимал, как легко мог их вычислить, наверно это качество сидело глубоко в черепной коробке. Интуиция — вот верное название его обостренного чувства самосохранения.

Со стороны Аркан выглядел типичным кладбищенским уборщиком, каких немало нанято, директорами.

«Бич, и есть бич, — подумали оперативники, провожая его взглядом, — и лицо перекосило, наверно после паралича».

Аркан прошел мимо и внутренне возрадовался своей интуиции и смекалке: «Значит, кругом ждут меня мусора, видно ориентировка поступила из Томской управы. Ишь, как на ушах стоят: все перекрыли».

Оказавшись за территорией кладбища, он углубился в сосновый бор и, найдя укромное местечко в кустах, решил переждать до темноты. Днем опасно, а вечером он доберется до конспиративной хаты, расположенной в трущобах Бурлинки: криминальной местности, прилегающей к Центральному и Железнодорожному районам.

Дом, в который намеривался попасть Аркан, принадлежал его корешу Захару Симутину, они хорошо знали друг друга по Краслаговским лагерям. Кого попало, хозяин к себе в дом не водил, и на тот момент это было единственным, нераскрытым угрозыском место, где бы мог укрыться Аркан. Симута отбывал очередной срок и дом, находящийся за высоким, дощатым забором оставался под присмотром сестры Захара — Анны. Она очень редко наведывалась в дом, не видя особой нужды для посещения. Сын Симуты — Василий тоже, как и отец отбывает сейчас срок в одном из лагерей Новосибирска.

Глубокой ночью пробирался Садовников по глухим улочкам, заброшенного властью района, здесь даже милицейские наряды по ночам не патрулируют. Аркан вспомнил, как одно время менты прибурели, и стали смело разъезжать на дежурном «Бобике» (автомашина «УАЗ») по улочкам Бурлинки. Местная братва не хотела мириться с такой наглостью, и однажды ночью ментовский «Бобик» внезапно вспыхнул от брошенной бутылки с бензином. Наряд, бросив загоревшуюся машину, поспешил убраться из опасного района. Правда, днем милиция перерыла все вокруг, разыскивая ночных поджигателей, но найти иголку в стоге сена легче, чем отыскать отчаянного мстителя. А оказался им — Аркан. Молодой и уже подающий надежды вор. С Симутой в то время они были крепкие друзья, а сестра друга училась в школе. С тех пор минуло двадцать лет, но по-прежнему этот район по сводкам МВД числился неблагонадежным. Наверно из этих мест попадало больше люда в заключение, чем к примеру с «Бана» — Железнодорожного района или «Нахаловки».

Аркан, сам был родом с Каменки и находился здесь только наскоками, когда нужно было отсидеться какое-то время, или встретиться с сестрой Симуты — красавицей Анютой. Она ему нравилась, но близких отношений старался с ней не заводить. Во-первых: об этом просил его друг, а во-вторых, когда его короновали, он придерживался старых воровских традиций, не обременять себя семейными узами.

Анюта сама, просто так не хотела с ним поддерживать отношения, ей была интересна только семейная жизнь с любимым человеком. Аркадий какое-то время был ей симпатичен, и она отвечала на его письма из зоны.

Аркан дернул за ручку калитки, но она оказалась запертой, тогда он сиганул через забор и направился к сараю, где в потайном месте лежал ключ от замка. «Интересно, Анютка сейчас замужем?» — подумал он, заходя в дом.

Закрыл за собой дверь, не зажигая свет, прошел в комнату, где стояла кровать и, не раздеваясь, плюхнулся в постель. Перевернулся на спину и, широко раскинув руки, с радостью подумал: «Как мало нужно для полного счастья — это найти приют и хорошо выспаться». Он даже не заметил, как моментально отключился, погрузившись в глубокий сон.

Утренний луч солнца, заглянув в окно, разбудил Садовникова. Ночь прошла, как в сказке, он ни разу не просыпался. Открыв глаза, улыбнулся: настроение поднялось. Радость легла на сердце от ощущения, что он на свободе и ему все — таки удалось вернуться в родной город.

Непроизвольно память затянула его в прошлое, на окраину города: здесь он родился, в селе Каменка прошло его детство. Оттуда его направили в первый раз за решетку. Присудив по малолетству полтора года, государство этапировало Аркана отбывать срок наказания в поселок Горный, а затем за нападение на активиста, его перевели в Красноярский край. И понеслось: закрутила его тюремная жизнь в водовороте страстей. Дерзкий, упрямый, неподдающийся ни на какие уговоры, Аркан быстро снискал себе славу крутого пацана. Его побаивались активисты, обходя стороной, что давало ему привилегии жить в колонии по своим правилам. По достижении совершеннолетия его с массой нарушений в личном деле перевели во взрослую зону. Дальше пошли: раскрутки, добавочные срока, крытые тюрьмы. Небольшие перерывы между отсидками на свободе. По новой срок, драки и поножовщина в зоне, все это отложило свой отпечаток на формировании его, как личности авторитетного уголовника. Побег из мест лишения свободы, поимка, еще один срок, признание его воровскими авторитетами правильным пацаном, и наконец, принятие в воровскую семью и «увенчание короной». Сколько же ему пришлось перенести тягот воровской жизни? Крытки, боязнь ментов запустить авторитетного вора в советские зоны для уголовников. Встреча новых друзей и воровские сходки по разным тюрьмам. Снова свобода.

Аркану вспомнился предпоследний срок, полученный по ментовской подставе. Вор в законе, как бельмо на глазу был у руководителей управления по Новосибирску и области. Оперативникам дали задание: любыми способами вернуть его на нары. Вскоре Аркана арестовали за хранение и ношение наркотиков, в кармане у него обнаружили «план», считающийся наркотическим средством. Пакетик подкинули опера при задержании, а иначе, каким способом уголовному розыску упечь его за решетку. Опять срок. Направили его тогда этапом на запад, за Урал. В одной из Уральских пересыльных тюрем, он лично познакомился с Лехой Дроном — молодым, перспективным бродягой, славившегося своей рассудительностью и незаурядным талантом раскладывать все по полочкам. В воровском мире часто приходится слышать разные истории о законниках, профессионалах-ворах или выдающихся авторитетах. О Дроне Аркан был наслышан только с положительной стороны: правильный пацан, имеющий авторитет, как на воле, так по тюрьмам и зонам общего режима, и всегда умевший грамотно разобраться в конфликтных ситуациях между пацанами, блатными и мужиками. Имея железный стержень в характере и живущий строго по понятиям, Дронов долго не задерживался на командировках, лагерное начальство даже не выпускало его в зону из изолятора и, получив разнорядку из управления, отправляло дальше, куда-нибудь на восток, где в зонах преобладало подавляющее количество активистов и лагерное начальство «окрашивало колонии в красный свет».

В дальнейшем, судьба разбросала Аркана и Дрона по разным областям, но им опять суждено было встретиться в одной из тюрем. Там и короновали Дронова Алексея, объявив его вором в законе. Аркан много рассказывал Лехе о сибирских лагерях, сравнивая их с уральскими или краслаговскими зонами. В Сибири менты в основном насаждали лагеря активистами из числа зэков и ссученными авторитетами, помогавшими администрации ломать воровские традиции и пускать под пресс отрицательно настроенных заключенных.

Дрон — правильный человек. Он рвался в бой и, оценив обстановку Сиблага, обратился к Аркану за поддержкой. На воровской сходке, заранее спланированной и согласованной с другими ворами, проведенной в одной из больничных тюрем, Дрону была «выдана путевка». Он направлялся в одну из сибирских, полукрасных зон общего режима, для наведения людского порядка. Многие авторитеты скептически отнеслись к решению молодого вора и пытались отговорить, даже сравнивали его с Александром Матросовым, бросившегося на амбразуру и получившего очередь из пулемета в грудь. Дрон горячо отстаивал право своего выбора, мотивируя решение тем, что пора кому-то поднимать сибирские зоны, стонущие от ментовского беспредела.

Признанные, авторитетные воры в законе: Паша Гром, Мераб, Джамал, принявшие в свою семью Дрона, понимая трудность, и почти невыполнимость его задумки, попросили Аркана помочь молодому вору. Они прекрасно понимали, что без поддержки сибирского авторитета, Лехе Дрону никогда не сдвинуть с места неподъемный камень, каковым являлся репрессивный режим многих Сиблагерей.

Аркану оставалось несколько месяцев до освобождения, и он решил помочь Лехе. Сначала он отправил срочную маляву «Колдуну», сидевшему в то время в ИТК-2 (Исправительно — трудовая колония) под Новосибирском. Колдун правил в зоне среди блатных, но вскоре случилось так, что его за множественные нарушения режима, осудили и отправили в тюрьму закрытого типа. Сколько не пытался Аркан по своим каналам выправить другой маршрут для Колдуна и направить его в правильную крытку, но видно им занимались комитетчики, раз управление ИТУ (Исправительно — трудовые учреждения) не смогло выписать разнарядку в тюрьму с более мягким режимом. Путь Колдуна лежал в Елецкий централ, где возможности и авторитет Аркана заканчивались, либо более беспредельного острога со стороны ментов он не видел и не слышал, по крайней мере, если речь заходила о крытых тюрьмах общего режима.

Глава 15 В глубоком подполье

С тех пор, как Аркан совершил дерзкий побег из Томской зоны и нелегально осел в Новосибирске, прошел год. Получив от воровской братвы добро, и имея неоспоримый воровской титул, Садовников медленно, но уверенно осваивал крупный город. Аркан был уже по-настоящему закаленным вором, признанным другими законниками, и имел такой авторитет в уголовном мире, что все воровские малины и притоны раскрывали перед ним двери. Связи и деньги помогли ему выправить новые документы, но необходимо было изменить внешний облик, иначе он долго не продержится на свободе. Здесь ему помог старый знакомый, по профессии — актер театра. Давний приятель не захотел встречаться с Садовниковым, но видимо деньги интересовали его больше, раз он пошел на такую сделку. Он передал Аркану грим и еще кое-какие атрибуты для перемены лица и, дав дополнительные инструкции, пожелал прекратить знакомство. Вскоре Аркан с помощью врача-косметолога и профессиональных советов гримера изменил лицо, слегка перетянув кожу, наложил грим и надел на плешивую голову парик каштанового цвета. Теперь трудно было его узнать; от прежнего вида почти ничего не осталось, тем более фотография в паспорте соответствовала его теперешнему облику.

Аркан по своей природе был человеком сметливым и расчетливым, а в последние годы стал предельно осторожным. Он приблизил к себе троих людей, проверив их на надежность. Ими оказались: Крут, Гвоздь и Леший, руководившие районными пацанами и разрозненными шайками уркачей и жуликов, все трое в прошлом, неоднократно судимые. Только эта тройка непосредственно общалась с вором, передавая в целом сведения о делах блатных в городе и области.

Положение местной братвы было неважным: поросли быльем основные подходы к ментам. За неимением своих людей в милиции, информация поступала скудная. Кругом работали агенты УГРО и при серьезных делах, затрагивающих широкий круг братвы, следовал провал за провалом. Садились на длительные сроки, и контингент вновь вливающихся в группу Аркана постоянно обновлялся. Немудрено, что в списке освободившихся из зон и тюрем, было много завербованных зоновскими оперативниками уркачей — тихушников, они как числились в лагерях «за кумом», так и продолжали «служить» новым хозяевам — управленческим и районным оперативникам-розыскникам.

Вербовка агентов проводилась и на свободе. Совершив различные преступления и, не желая снова сидеть в тюрьме, уголовники ломали свою подлую душу и продавали ее ментам. Сколько ходило по городу таких невыявленных тихушников, было известно только Господу Богу и самим оперативникам, но судя по более спокойной обстановке среди населения Новосибирска — много.

Аркан считал, что хороший опер — это, прежде всего сыщик и аналитик. Таких принципиальных трудяг в уголовном розыске даже босота уважала. Это как игра в «кошки-мышки»: попался крадун и нечего пенять на кого-то. Учись красть, а не можешь — иди работай. Опера, которые обложили себя тихарями — агентами, для Аркана были вроде прислужников дьявола, которые покупали заблудшие души уголовников, как бы питаясь их энергетикой.

Таким образом, не желая иметь при себе разношерстную публику, Аркан строго ограничил себя от случайных знакомств. Доверяя только Сереге Круту, Гвоздю и Лешему, он поручал им самые сложные дела: они занимались сбором информации о людях — цеховиках, работающих в тени. Аркан давал хорошие деньги за любые сведения, помогающие раскрутить клубок и добиться желаемого результата. Он умело руководил отдельными шайками, снабжая их достоверной информацией о тех или иных барыгах — перекупщиках или глубоко законспирированных теневых руководителях, коих они грамотно в последствие разводили (обманывали) на деньги.

Аркан умом и всеми силами стремился объединить воровские малины в единое целое, создать в городе надежную сеть. В его планы входило укрепление воровского общака и главного костяка воровского движения, контролирующего не только свою, но и другие прилегающие области. Сколько сил и терпения приходилось вкладывать ему, чтобы объединить разнузданную братву, не желающую работать под кем-то. Постепенно Аркану все же удалось сколотить вокруг себя из надежных и умных пацанов крепкое сообщество. Он укрепил общак, в который мало — помалу потекли деньги.

Серега Крут — крепкий парень, отбывший к тому времени два срока, слыл среди братвы мозговитым организатором многих дел. Встречаясь с Арканом, он всегда поражал вора своей осведомленностью по части добычи информации о теневых производственниках или как еще их называли: цеховиками, финансовыми воротилами, подпольными миллионерами.

— Откуда дворишки? — любил задавать вопрос Аркан.

— Есть у меня знакомый катранщик, он нелегально игровой притон содержит, сливает мне иногда на какого-нибудь Фан-Фаныча подноготную. Я тут недавно познакомился с парнягой, так он играет роль подводчика: заманивает богатеев в подпольные игровые клубы.

— Клевая тема, может нам побольше сетей раскинуть на этих катранщиков, — оживился Аркан.

— Дело прошлое, Арканя, до тебя никто не хотел на такие дела филки давать, а информация такого рода стоит дорого, не всякий подводчик рискнет разгласить ее, за такой косяк с него спрашивают жестко: по башке и на железнодорожные пути в бухом виде, мол, сам под поезд попал.

— Ладно, не буду твой монастырь своим уставом насаждать: действуй на свое усмотрение, и филок не жалей — окупится сторицей, — миролюбиво соглашался вор.

В основном Садовников пытался дипломатично устанавливать свой статус в городе, но имея хитрую натуру, проделывал разные махинации. Случалось, когда в Новосибирск приезжали по наводке залетные гастролеры, пощипать теневых цеховиков. Аркан не мог напрямую запретить им заниматься в городе своими делами, но если до него доходили слухи, что в Новосибирск прибывает бригада молодых спортсменов из Кузбасса, чтобы потрепать Фан-Фанычей, то здесь Аркан пускал в ход не только хитрость.

Именно подобный случай стал роковым для молодого парня, оказавшегося жертвой разборок между вымогателями. В 1976 году Новосибирск посетила бригада молодых парней из Кемерово. Уголовному авторитету по кличке «Адвокат», живущему в Кузбасской столице, поступили данные на одного теневого производственника, занимавшегося изготовлением различной сувенирной продукции. Антикварные вещи, старинные предметы ловко подделывались и патинировались под старину. Особенно имели ценность серебряные украшения и раритеты, все это гальванировалось в домашних условиях и, приобретая первозданный вид, уходило на черный рынок.

В задачу бригады входило: обработка директора предприятия, запугивание и обложение данью, десятипроцентной минимум. Ребята были крепкие, натренированные, и похоже готовы на многое.

Аркан, узнав из надежных источников о прибытии бригады в Новосибирск, попросил Крута, чтобы он подыскал молодцов, ничем не хуже приезжих. Серега Крут решил уговорить местных парней разобраться с приезжими, но предводитель спортивной, дворовой команды — Санька Воробей наотрез отказался махаться без особых на то причин. Сам Крут лично не был знаком с Воробьем, но был наслышан об его авторитете среди пацанов и о бесстрашии в драках, получив отказ, Крут решил схитрить. В тот вечер Воробьев Сашка со своими друзьями находился на танцах в Центральном парке. По стечению обстоятельств кемеровская бригада тоже разминала танцплощадке свои косточки.

Крут решил спровоцировать драку между двумя группами, он заставил двух своих пацанов избить друга Воробья — Морозова Валерку.

Когда Сашка стал выискивать обидчиков друга, ему подсказали: «Если ты ищешь тех, кто избил твоего кореша, они сейчас направляются в сторону вокзала». Сашка со своей компанией поспешил за Кузбасской бригадой.

Если бы Кемеровские были поумнее, они обязательно бы спросили: «В чем дело, братва?». Но решив, что на них просто наезжает местная блоть, кинулись в драку. В результате Сашка Воробьев защищая себя и своего друга Валерку, сильно избил бригадира, который в тяжелом состоянии был отправлен в больницу.

Аркан потирал руки — акция по выдавливанию денег из «Антикварщика» не состоялась, теперь он сам займется им.

Кемеровчане убрались ни с чем, но в результате подставной драки, кемеровский авторитет Адвокат — отец избитого Сергея «Мирона», через знакомых в прокуратуре и в милиции нашел крайнего, им и оказался Воробьев Сашка. Несмотря на обоюдные выяснения отношений, его приговорили к пяти годам лишения свободы.

Как говорят люди: «Неисповедимы пути Господни». Никто еще не знал, что эта история впоследствии наделает много шума и столкнет интересы многих людей.

Аркан продолжал набирать обороты, подминая под себя людей и соответственно территории и районы. Там, где ум сопрягался с силой и начиналось грамотное внедрение во все уголовные структуры города. Не считалось зазорным собирать в воровской общак. Аркан часто объяснял братве, что вложить свои крохи в общее — это благородно со стороны любого профессионального вора. Одно дело: свои, так сказать — доморощенные сборы, а другое, залетные. Бригады, приезжающие на гастроли, чтобы опустошать карманы знатных «Фан-фанычей», тоже платили за работу и командировку в Новосибирск, и это было не привилегией местных авторитетов, а общепринятая договоренность между криминальными сообществами всей страны, дающими друг другу зеленый свет в те или иные районы и области.

Контролировали многих: начиная с карманников, крадущих на рынках и проводивших «подсад» на автобусных остановках. Брали непременно с шулеров и картежников, срывающих большие куши с банка игры. Собирали и с бильярдистов, загоняющих шары в лузы под «интерес». Даже с «Гопстопа» воровской общак получал свой процент. Иерархическая лестница плотно укреплялась.

Кто был недоволен сборами в общак, постепенно вытеснялись из общего дела, если удавалось раз уйти от оплаты, то вторично, платили вдвое больше, либо выбывали из игры. Слишком самостоятельных и ретивых наказывали круто: облагали данью и не давали житья. Деловым людям приходилось искать новое поле для своей деятельности, или покидать город.

В целом, как утверждали прожженные жулики и уркаганы, вся правильная братва считала за честь: пополнять воровской общак, так как в последствие им самим, и родне, оказывалась помощь.

Аркану понравилась идея: собирать с простых граждан деньги, (лучше с мужской половины) за увеселительные мероприятия, а подбросил ее все тот же — Серега Крут. Замысел был до легкости прост; в уединенных местах: в подземных переходах, в тоннелях под железными дорогами или арками между домов, облюбовали «дежурный пост» молодые девицы. Они стояли, запахнувшись в пальто или плащ, и предлагали мужчинам, проходящим мимо, взглянуть на симпатичного зверька, именуемого «Чебурашкой». Заинтригованные мужики или парни соглашались на предложение симпатичной девушки. Тогда она, распахнув плащ, демонстрировала перед оторопевшими мужчинами, части обнаженного тела, с мохнатым треугольничком в интимном месте. Затем к нему подходили крепкие парни и предлагали расплатиться за просмотр, стоимость просмотра варьировалась от содержимого кошелька «счастливчика». Попробуй не согласиться парень с таким предложением: его отпускали восвояси, вообще в одних трусах. Конечно же — это был грабеж, но как думал Аркан, такой «гопстоп» был оправдан — за просмотр нужно платить.

Поступило предложение от братвы: практиковать выезды к зонам «Культбригад». Особенно это касалось колоний строгого режима, например «пятерки», расположенной в Ленинском районе между улицами Филатова и Связистов. Подходили ближе к забору два фраера и прикрывали с боков девушку, которая распахнув плащ, демонстрировала свои прелести заключенным. С гиканьем и улюлюканьем они аплодировали красавице, и коллективно собрав деньги, выбрасывали их за забор в руки «Культбригады». Если расстояние не позволяло зэкам разглядеть детали «сеанса», они прикладывали к своим глазам самодельные подзорные трубы, сделанные из стекл очков.

Но подобные мероприятия не ограничивались поездками к зонам: крепкие парни занимались следующим: продавали обыкновенные кирпичи, завернутые в красивую упаковку, а если «покупатель» отказывался приобрести «подарок», его обдирали начисто, как липку. Тем и славится уголовный мир, как умело и оперативно изымать деньги из карманов граждан.

На днях Аркану пришла весточка от его кореша, вора в законе Джамала, он сообщал брату, что в город Новосибирск направляется из Ташкента вагон с левым товаром — это средство для косметики, являющееся большим дефицитом. Крем, изготовленный подпольно, должен поступить на базу, и впоследствии его распределят по парфюмерным точкам, естественно левым.

Аркан со своими подручными встретили вагон и сопроводили его по-тихому на базу, где и выявили получателя.

Заведующий базой и главный бухгалтер попали под разработку Аркана. Крут, переодевшись в милицейскую форму, сшитую по особому заказу в ателье, в сопровождении своих корешей заявился к махинаторам. Им было предъявлено липовое удостоверение работника ОБХСС и обвинение в крупной незаконной сделке. Ловко апеллируя фактами, Крут вывел на чистую воду заведующего базой. Эффект внезапности сработал, а дальше к перепуганному пятидесятилетнему гражданину заявился Садовников. Побеседовав с глазу на глаз с заведующим базой, Аркан объяснил ему, в каком тупиковом положении он оказался.

— Если люди нашего типа пронюхали о твоих махинациях, то органам ничего не стоит тебя накрыть. Будь спокоен, мы постараемся, чтобы в ОБХСС узнали о схеме поставок левого товара, — запугивал его Садовников. Затем последовало предложение, — от всех сделок, которые ты будешь проводить в дальнейшем, станешь выплачивать мне десять процентов. Ты можешь смело проводить свои махинации, не опасаться набегов на тебя других жуликов. Со стороны ОБХСС пока оградить тебя нет возможности, но по мере информации, поступающей мне, я могу всегда тебя предупредить.

Заведующий базой решил для себя так: «Лучше я буду отдавать десятую часть прибыли, чем потеряю все. Эта шайка от меня не отстанет».

Ударили по рукам. Вот так начались крупные дела в жизни Аркана и его корешей. Имея неплохую прибыль с подобного рода мероприятий, он стал расширять сферу своей деятельности.

За истекший год, после получения от томских коллег оперативки на Садовникова, отдел уголовного розыска по управлению Новосибирской области так и, не обнаружил опасного преступника. Слухи от осведомителей, что он появился в городе, будоражили начальство, и телефонные звонки в виде приказов сыпались сверху на районные отделы УГРО. Незначительные данные о содержателе воровского общака и о сколачивании вокруг себя крупного сообщества, привели в действие многие службы города.

Оперативники, как говорится «стояли на ушах», разыскивая держателей воровского общака. Тихушники, сексоты, ломали головы и выискивали подходы к главарям, чтобы накрыть размножающиеся шалманы и притоны. Милиция проверяла, чуть ли не два раза в неделю квартиры. Но все блатхаты, ранее служившие для сбора уголовных элементов, были временно заморожены.

Под воздействием участившихся облав и обысков, Аркану и Круту пришлось временно покинуть Новосибирск и обосноваться в Алтайском крае в городе Камне на Оби. Леший и Гвоздь остались на месте и продолжали контроль и сборы в общак.

Сначала, непосвященные урки думали, что менты делают плановые облавы, но когда возле каждого РОВД появились фотографии Аркана с непроверенной информацией, что он находится в Новосибирске, то слухи, как грибы стали произрастать невесть откуда: «Аркан в городе?! Он скрывается или бежал? Кто после него возглавит общак? Пришлют ли воры кого-нибудь с периферии. Разобьется ли снова братва на мелкие группы и станет шерстить и шустрить по своим районам».

Конечно, многим было на руку; нет вора — нет особого контроля. Хотя все понимали, что Аркан приложил столько сил и умения для того, чтобы братва в городе держала многое под контролем.

Когда сыщики из УГРО немного успокоились, посчитав, что Садовников — Аркан покинул город, зашевелились, заганошились урки. Стали набирали обороты дела и делишки.

Аркан ушел в глубокое подполье и перестал появляться на виду, даже братва не могла его видеть, а общались с ним только строго свои люди, особо приближенные. И вот — откуда неизвестно, пошли другие слухи, что год назад Аркан, бежав из зоны, утонул в болоте.

УГРО, не получая достоверных данных по Садовникову — постепенно успокоился, а жулики и уркаганы занятые своими криминальными делами, стали забывать о некогда, гремевшем по всей округе — Аркане.

Глава 16 Уничтожить — значит убить!

Сергей Брагин был старше своего родного брата Анатолия на полтора года, и в семье ему всегда приходилось присматривать за младшим. В принципе, разница в возрасте небольшая, но Сергей отличался сообразительностью и решительностью. Если в школе приходилось улаживать конфликт между сверстниками, Сергей всегда заступался за брата и вставал на его защиту. Отец воспитывал мальчиков в послушании к старшим и уважении друг к другу, в то время он работал в уголовном розыске в звании майора.

Сергей характером пошел в отца: такой же коммуникабельный, целеустремленный и решительный. Анатолий в большей мере натурой походил на свою мать: более спокойный, но у него было обостренное чувство справедливости, гены и воспитание сделали свое дело.

В конце шестидесятых они всей семьей переехали из небольшого города в Кемеровской области в Новосибирск.

Прошли годы, родители умерли. Дети пошли по стопам отца. Сергей — теперь старший инспектор оперативной части следственного изолятора, а Анатолий служил в охранном подразделении ВВ в режимной части.

Сергей жил один в однокомнатной квартире, с женой развелся два года назад, не сошлись характерами. Анатолий жил со своей семьей в двухкомнатной, доставшейся от родителей.

Буквально на днях Сергей по знакомству помог своему брату перейти на другую работу. Анатолий сменил свое прежнее место службы и теперь работал в СИЗО.

Анатолий, осмотревшись на новом месте принципиально не сошелся во взглядах с коллективом надзирателей и сотрудников различных подразделений. Он ничего не имел против обысков, сопровождения и поддержания порядка с режимной точки зрения подследственных и осужденных, но методы работы его коллег, порой ставили Анатолия в тупик.

Если дело доходило до откровенного разговора, то он с брезгливостью рассказывал родному брату, как сослуживцы обкрадывают и без того неимущих заключенных. Некоторые сотрудники изолятора скатывались до неприличия: во время обысков в камерах забирали из шкафов продукты питания, к примеру, колбасу или еще какие деликатесы. Или взять хотя бы вещи арестованных, которые под шумок обыска оказывались изъятыми некоторыми нечестными на руку охранниками. Заключенные и сами готовы променять хорошие вещи на чай или табак, но зачем охранникам платить арестованным, когда можно просто изъять, а по-иному украсть.

В 1976 году, работая в тюрьме, Анатолий наблюдал за пожилым старшиной, производящим обходы и поверки по камерам со своей любимой овчаркой — Акбаром. Дело доходило до абсурда: для того, чтобы покормить своего пса, он открывал камеру во время завтрака и запускал своего Акбара. Естественно пес первым делом рвался к столу, от чего арестанты бросались в рассыпную, а служебная собака тем временем собирала с арестантского стола все деликатесы: колбасу, мяско, одним словом, все вкусненькое. Хлеб пес не брал, ему и без него хватало подзакусить. Не извинившись за категоричность пса, старшина отбывал в другие камеры.

Анатолию показался омерзительным номер с собакой, а уж от остальных случаев или происшествий, он был просто в шоке.

Много несправедливости видел лейтенант Брагин в стенах СИЗО со стороны охранников, иногда ему приходилось присутствовать при избиении людей. Некоторые смены отличались жестокостью по отношению к арестованным, к примеру: выводили провинившихся людей из камеры в коридор, и усадив всех на корточки, приказывали передвигаться вдоль стены. Если кто из арестантов приподнимал спину или привставал с корточек, то сейчас же получал по шее или спине удар дубинкой — вот так и гоняли по коридору до изнеможения, пока кто — нибудь не сваливался без сил на пол.

Анатолий обратил внимание еще на одного старшину, прозванного арестантами «Гычей»: за его умение бить по шее сжатой в кулак рукой. Перед тем, как бить, старшина, как заправский палач заставлял наклонять голову и закрыть глаза ладонями рук — это делалось на тот случай, чтобы глаза не выпрыгнули из орбит. Иногда он наносил удар с такой силой, что раздавался хлопок и заключенный падал на четвереньки. Сослуживцы в шутку говорили: «Гыча опять свои удары отрабатывает».

Анатолий как-то сделал ему замечание по поводу рукоприкладства, на что садист-старшина ответил:

— Товарищ лейтенант, если здесь все будут любезничать с арестантами, то они непременно сядут нам на шею.

Запомнил Анатолий «работу» своего непосредственного начальника — циничного капитана из режимной части, за глаза прозванного «Кайфушником». Так же, как и Гыча он пользовался излюбленным ударам, именуемым «кайфухой». В принципе она ни чем не отличалась от удара «гычей», только наносились не по шее, а в боковую область скулы, где проходят нервные связки. От натренированного удара арестант на некоторое время терял сознание и валился с ног. Между собой надзиратели поговаривали, будто капитан неоднократно выбивал челюсти и даже ломал их.

Анатолий принципиально не принимал участие в расправах, в его понимании такие методы считались сатраповскими, издевательскими. Может потому сослуживцы и считали его «белой вороной», но помалкивали из уважения и боязни к его старшему брату капитану Сергею Брагину.

Конечно, находились и такие, кто открыто предлагал ему перейти на другую работу или из-за его мягкотелости вообще сменить специальность. Анатолий понимал, что подобное предложение он когда-нибудь примет — это был вопрос времени.

Последней каплей его терпения стал случай, произошедший при обыске вновь прибывших людей в СИЗО. Старший сержант Звягинцев, надзирающий за заключенными, тщательно обыскивал одежду и вещи, и вдруг обратил внимание на татуировку, расположенную на руке у одного парня. Сержант выразил недовольство по поводу наколки, потому, как смысл рисунка направлялся на оскорбление тюремной охраны. Парень спокойно ответил: «Это мое личное дело, что колоть, и в каком месте». Звягинцеву не понравился ответ, и между ними завязалась словесная перепалка, переросшая в выяснение отношений. Вытащив парня в коридор из комнаты досмотра, сержант и двое сослуживцев стали избивать подследственного, затем заволокли в комнату, где им никто не мешал его «воспитывать».

Анатолий попытался открыть дверь, но охранники заперлись изнутри. За дверью стояла отборная ругань, и были слышны звонкие шлепки и удары. Лейтенант был выше по званию охранников и приказал им открыть замок, только тогда дверь открылась, и озверевший Звягинцев толкнул Брагина в грудь. Анатолий, отлетев к противоположной стене, ударился головой.

Оглянувшись по сторонам, Анатолий заметил, что ДПНС (Дежурный помощник начальника СИЗО) и оперативный работник — майор, принимавшие вновь прибывших арестованных, даже бровью не повели, чтобы выправить положение.

На следующий день Анатолий Брагин подал обстоятельный рапорт на имя начальника СИЗО — полковника Шилова, но он, не разобравшись до конца, почему-то обвинил его в сочувствии к уголовникам и чрезмерному потаканию им.

Вечером на квартире у Анатолия состоялся откровенный разговор с братом. Выслушав его, Сергей сказал:

— Толя, я понимаю, что ты остро переживаешь недостойное поведение некоторых сотрудников СИЗО и несправедливый подход к такой проблеме, как неправомерное наказание заключенных.

— Да они не просто недостойные, они преступные! — возмущался Анатолий, — кто им дает право избивать арестованных? Разве в уставе, в инструкциях или в нашем сознании заложено, что нужно издеваться, бить, оскорблять людей.

— Толя, я полностью тебя поддерживаю, и готов спорить с кем угодно, что ты прав, но ты же прекрасно понимаешь, что существует другая сторона дела: не все работники СИЗО могут спокойно выдержать в таких условиях, происходят срывы, нервы пошаливают.

— А почему я не срываюсь, почему ты имеешь принципиальные подходы и совершенно иные методы работы в оперативном деле? Возьми к примеру капитана Ермолова, он совсем не хочет мозги напрягать, только и делает, что перегибает палку. Просто я смотрю здесь подобралась очень «хорошая» команда: все видят, что творится беспредел в отношении арестованных, но никто не хочет этому воспрепятствовать.

— Толь, когда ты переводился в СИЗО с другой работы, я тебе во всех красках обрисовал картину, что ожидает тебя, и ты в принципе был со мной согласен. С твоим характером трудно работать в изоляторе.

— Да, конечно, я все помню, и что ты отговаривал меня, и о причине, по которой я пришел работать в изолятор…

Анатолий замолчал. Не ответил и Сергей. Они оба прекрасно знали, о чем идет разговор, и что было поводом для смены работы Анатолия.

…До того, как перейти работать в СИЗО он служил в МВД в подразделении внутренних войск лейтенантом, и вскоре приказом был переведен в данное учреждение, а поводом послужило трагическое обстоятельство, произошедшее полгода назад.

Анатолий, десять лет, как женат на молодой, симпатичной женщине. У него с Еленой растет замечательная дочь Женечка, ей только что исполнилось девять лет.

После того злополучного дня, их жизнь приняла совершенно другой оборот.

Как всегда, вечером, они ждали ребенка со школы после окончания занятий второй смены. За окнами уже смеркалось, а Женечки все не было. Родители забеспокоились, и Анатолий пошел на улицу. чтобы встретить дочь.

«Может с подружками заигралась», — подумал он, проходя мимо детской площадки, расположенной между двумя пятиэтажными домами. Увидев соседских девочек, он обрадовался и подошел к ним.

— Светочка, а где Женя? Вы вместе со школы пришли?

— Дядя Толя, а она зашла в магазин, больше я ее не видела. А вы, девочки?

— Нет, мы тоже ее не видели, — ответили подружки.

Анатолий, обойдя оба дома вокруг, возвращался домой. Он подумал, что мог разминуться с дочкой и в надежде увидеть ее, открыл дверь. Но дома ее не оказалось.

Прождав еще два часа, родители совсем потеряли покой, и тогда Анатолий позвонил на работу брату Сергею, у него как раз было суточное дежурство.

Долго не раздумывая, Сергей обратился в Центральный РОВД, где он раньше работал. У него оставались старые связи, и потому к розыску девочки сразу же подключились сотрудники милиции и оперативники отдела. Поиски Женечки длились до глубокой ночи, не дав положительных результатов. И вот в Центральный РОВД поступил тревожный сигнал, звонила женщина — дежурный врач из городской больницы: в приемный покой была доставлена девочка, лет десяти, в очень тяжелом состоянии. В данный момент она находится в реанимационном отделении, там сейчас работают опытные врачи — хирурги.

Состояние родителей невозможно было передать: Лена выплакала все глаза. Анатолий был чернее тучи. После сообщения они незамедлительно направились в больницу. На месте уже находились: работник прокуратуры, дежурный следователь и несколько оперативников. Ничего конкретного пока они не могли сообщить родителям. Врач и следователь, щадя мать девочки, тихо отвели Анатолия в сторону, и сообщили ему о состоянии дочери.

— Анатолий Михайлович, — обратилась к нему женщина-врач, — я очень сожалею о случившемся и мне больно говорить об этом…

— Что?! Что с Женечкой?!! — воскликнул отец.

— Да нет же, нет! Вы неправильно подумали. Ваша дочь жива, но она сейчас в реанимации. Понимаете… — врач замялась.

— Одним словом Анатолий Михайлович, ваша дочь была изнасилована, — поспешил следователь на помощь врачу.

— Что Вы сказали?!!

— Женя находится в очень тяжелом состоянии, она была изнасилована и брошена на одной из окрестных строек многоквартирного дома. Повреждены внутренние органы, ребенок до сих пор не приходит в себя.

Анатолия, словно прошило током, он долго еще не мог в себя от услышанного. Подошла жена Лена и, увидев ужасное выражение на лице мужа, тревожно спросила:

— Толя, что произошло? Что с Женечкой?!

Сергей, почуяв неладное, поспешил отвести ее в сторону и, как можно спокойно произнес:

— Леночка, дорогая, не волнуйся, все будет хорошо. Заигралась Женечка на стройке, упала со второго этажа на строительные леса, врачи сейчас сделают все возможное. Крепись моя хорошая.

Анатолий благодарно взглянул на брата и обняв жену за плечи, усадил на скамью. Он долго утешал ее, едва сдерживаясь, чтобы самому не разрыдаться.

Сергей подошел к знакомым оперативникам: ему объяснили, что на месте, где нашли Женю, работает бригада криминалистов, проводник с собакой продолжает осмотр стройки, свидетелей происшествия пока нет. Дай Бог, девочка придет в себя, может тогда поможет следствию.

Два дня пришлось ждать момента, когда очнется Женя. Двое суток хирурги боролись за ее жизнь. Были сделаны две сложные операции и врачи не давали никаких гарантий на успешный исход, девочка потеряла много крови. Оставалась одна надежда: на здоровье самой Женечки. Двое суток мать с отцом, дежурили попеременно возле ее кровати, мысленно моля Всевышнего, чтобы он помог их родной доченьке вернуться к ним. Елене уже сообщили всю правду, дальше скрывать от нее страшное преступление не было смысла.

Анатолий находился в какой-то прострации, казалось, он ничего и никого не замечал, кроме лежащей на белоснежной постели дочери. Но это было только с виду, а на самом деле в его голове роились мысли: «Только бы найти эту сволочь, я даже не знаю, что бы я с ним сделал, какую кару ему придумал. Хорошо бы самому его найти, он не уйдет от меня живым, но где его искать? Может Сергей поможет, у него опыта больше в этих делах».

Когда Женя пришла в себя, у родителей отлегло от сердца, но спокойствие опять сменилось тревогой и переживанием. Дочка часто плакала, она еще не могла свыкнуться со своим состоянием, и потому все время звала маму, чтобы она оградила ее от жутких воспоминаний.

Помогали врачи, ставили девочке укол с успокоительным, но как только действие препарата проходило, и в сознании ребенка снова всплывала страшная картина происшедшего.

Елена ни на минуту не покидала дочь, всегда была рядом, и на любое реагирование ребенка она отзывалась материнской заботой и нежностью. Она отпустила мужа, понимая, что он рвется душой туда, где разыскивают преступника.

Оперативно не удалось напасть на след насильника, не было свидетелей, кто бы мог видеть девочку на стройке или кого-то из мужчин. Пьяного сторожа забрали в отдел, и сняли с него экспертизу, а затем руководство стройки, узнав о преступлении, сразу его уволило.

Розыск преступника продолжался: опрашивались местные жители, живущие в окрестных домах, собиралась по крупице информация, но все было безрезультатно. Следователь ждал, когда потерпевшая даст первые показания, без которых застопорился весь ход розыска, но чтобы опросить девочку, не могло быть речи. Едва стоило следователю намекнуть родителям, как они сразу же становились в позу. Понятно, конечно, какой может быть допрос девочки в таком состоянии.

Врач успокаивала Елену и объясняла ей о необходимости помощи ребенку с психологической точки зрения. Лена наотрез отказалась от подобного предложения: «Стыд — то какой, еще посторонние люди будут лезть ребенку в душу. Зачем еще кому-то знать о подобном преступлении? Время залечит». Тогда врач посоветовалась с мужем Елены, и они совместно с братом, уговорили Лену, чтобы к Женечке допустили врача-психотерапевта.

После нескольких сеансов психотерапии и успокоительных бесед, Женечка смогла кое-что рассказать: она с трудом представляла себе большую квартиру, куда ее привел незнакомый «дядя», еще она помнила, как какая — то женщина ставила ей укол в руку, а потом — сплошной туман в голове. Память обрывками воспроизводила картинки: снова мужчина, только уже другой, наваливается на нее всем телом, затем, как сквозь пелену тумана ее куда-то ведут. Стройка. Ее поднимают вверх по лестнице и все… Дальше она уже ничего не помнила.

Прошло полгода после этого страшного события.

Результаты поиска преступника, можно сказать: равнялись нулю. Сама Женечка не могла словесно составить портрет негодяя, она очень смутно помнила лицо мужчины, заманившего ее обманом куда-то вглубь дворов, подальше от людских глаз. Следствие продолжало топтаться на одном месте, экспертиза выявила препарат, который ввели девочке, им оказался сильнодействующий наркотик.

Анатолий и Сергей понимали, что один шанс из тысячи поможет им поймать насильника, и этой возможностью будет только опознание преступника. Но как его найти в огромном городе? Как найти ниточку, которая бы привела к преступнику?

И все-таки Господь дал им этот шанс!

Люди говорят: «Чудес на свете не бывает, а бывают только случайные совпадения». Анатолию было все равно, чудо это или случай, но факт оставался фактом — они с дочерью столкнулись с ним в холле кинотеатра.

В зимний, воскресный день Анатолий решил сводить свою дочь на детское кино, и они заняли очередь в билетные кассы. Вдруг Женя забеспокоилась, сжимая руку отца, глядела в сторону огромного окна.

Отец, уловив ее взгляд, спросил:

— Женя, что с тобой? Кого ты там увидела?

Дочь оторвала взгляд от человека, стоявшего к ним спиной.

— Папа — это он, — не думая, прямо сказала Женя и прижалась к его руке.

— Я не понимаю, Женя, кто он?

Затем, посмотрев в глаза дочери, интуитивно догадался о ком идет речь.

— Женечка, доченька, ты уверена — это действительно «Он»?

Она потянула отца за рукав в сторону, чтобы лучше разглядеть лицо молодого мужчины, и утвердительно кивнула головой. Анатолий заметил, что по щекам ребенка скатываются слезы. Он повернулся к мужчине спиной и прижав к себе Женю, стал лихорадочно соображать: «Как быть, что делать? Как сообщить в милицию, не поднимая шума? Здесь должен быть дежурный. Где здесь телефон? Нужно срочно позвонить Сергею. Ну, о чем я думаю?! Преступник в любой момент может уйти из кинотеатра. Он разве пришел посмотреть фильм? Ага! Будет он на дневном сеансе фильмы смотреть. Скорее всего зашел погреться или кого-нибудь ждет».

Анатолий, как бы успокаивая и подбадривая дочь, тихо трогая ее за плечо.

— Женя, ты ведь у меня большая девочка, давай попробуем с тобой поиграть в сыщиков — разбойников. «Он» — нехороший человек, но нам с тобой нужно проследить, куда пойдет этот мужчина, а чтобы «Он» этого не заметил, мы не должны подавать виду, что смотрим в его сторону.

Женя приняла предложение отца. Судорожно вздохнув, она перестала плакать и успокоилась.

Подозреваемый постоял еще несколько минут и вышел на улицу, по его виду можно было понять, что он действительно кого-то ждет. После теплого помещения, мороз быстро схватывал лицо и конечности, заставляя его переминаться с ноги на ногу. К нему подошла молодая девушка в зимнем пальто и песцовой шапке. Она приятно улыбнулась, и они вместе направились к автобусной остановке.

Анатолий с дочкой поспешили за молодым мужчиной и девушкой и вместе с ними сели в подошедший автобус. Разместившись на передней площадке, Анатолий не упускал из виду парочку, вошедшую в задние двери. Автобус довез их до улицы Советской. Мужчина и девушка сошли на остановке «Бани», вместе с ними вышли отец с дочерью.

Беспокойные мысли Женечки по дороге развеялись, она вела себя спокойно и продолжала «игру», предложенную отцом. Войдя во двор шестиэтажного дома, Анатолий попросил дочь подождать возле подъезда, а сам осторожно, чтобы не греметь дверью, проскользнул под лестницу. Он услышал, как закрылись дверцы, и лифт медленно пополз вверх. Перепрыгивая через ступеньки, Анатолий поспешил следом. Лифт остановился на пятом этаже, и вышедшая из него парочка подошла к квартире с правой стороны. На звонок, открылась дверь, и преследуемые люди прошли за порог.

«Тридцать четвертая», — отметил про себя Анатолий и облегченно выдохнув, отправился к дочери. Когда они вернулись домой, немедленно позвонил брату и через час Сергей был у него в квартире.

Уединившись в зале, они принялись обсуждать результат Толиной слежки. У Сергея был большой опыт оперативной работы еще по райотделу, да и в тюрьме это умение не прекращалось ни на минуту.

Сергей призадумался и после паузы рассудительно произнес:

— Что и говорить положение не из легких, изобличить насильника только по утверждению ребенка, будет крайне тяжело, в любом случае он не сознается. В данной ситуации, поможет только экспертиза и то при поимке самого преступника.

— Ну, так вот он, у нас в руках! Чего же мы медлим?

— У меня есть знакомые оперативники, установим слежку и насильник в капкане, — Сергей говорил спокойно, и хотел чтобы брат не спешил с выводами. Сейчас он был под впечатлением, что преступник изобличен, но Сергей так не думал.

Анатолий был категорически против подключения к слежке оперов и аресту преступника.

— Толя, я не понимаю тебя, вдвоем мы не сможем его изобличить, а ребята нам обязательно помогут.

— Подожди Сереж, давай попробуем сами решить этот вопрос, я хочу, чтобы это животное само призналось мне в совершенном преступлении.

— Ты плохо разбираешься в преступниках, здесь нужны неопровержимые улики и доказательства причастности его к данному преступлению, результаты экспертизы и показания Женечки — вот доказательная база.

— А если мы сами это сделаем?

— К чему ты клонишь?

— Разве ты не понимаешь, что эту мразь осудят и дадут ему максимум десять лет, а я не хочу, чтобы он жил среди нас, и продолжал дальше заниматься своим мерзким делом.

Сергей внимательно посмотрел на брата и, укоризненно покачав головой, сказал:

— Десять лет — большой срок, по крайней мере, за подобное преступление его могут самого изнасиловать. Попади он в СИЗО, я сделаю все возможное и невозможное, чтобы эта тварь не вылезала из — под шконки весь свой срок — вот это я тебе точно обещаю.

— Но он все равно выйдет и будет продолжать насиловать, или хуже того — убивать, — не унимался Анатолий.

— Вот- вот, и я о том же, дай Бог накопаем на него, может, он замешан в более серьезных преступлениях, — осаживал брата Сергей.

— Куда еще серьезнее.

— При таком повороте дела ему могут дать пятнадцать лет, а за подобные преступления он будет сидеть до конца срока.

— Ты меня не убедил, — упорствовал Анатолий.

— Ты что, брат, решил самосуд устроить? Ты понимаешь, чем все это может закончиться для тебя, ты сам сядешь на скамью подсудимых. Ты захотел поменяться ролями с преступниками? И вообще, неужели ты думаешь, что убийство одного подонка остановит других.

— Сережа, как раз я и пытаюсь тебе доказать, что не остановит. Это ты проснись, брат! Вспомни — ка Юргу, Кемеровская область, как один ублюдок работал водителем у прокурора, а в свободное от работы время подсаживал голосующих молоденьких девушек. Сколько тогда он погубил их?

— По-моему троих, а четвертая чудом осталась живая и опознала насильника — убийцу, я даже фамилию прокурора до сих пор не забыл, хотя нам с тобой было тогда лет восемь — девять. Кашаев его фамилия.

— Вот именно.

— Но насильника тогда расстреляли.

— Но девушек уже не вернуть.

— Толя, я конечно понимаю тебя: как отца, и просто порядочного человека, но пойми и ты меня, суд Линча отменен давно, самосуды в нашей стране чреваты уголовными наказаниями, — Сергей смотрел на брата, упрямо потупившего взор, и немного смягчился, — хотя братишка, представь мне доказательства вины преступника, и скажи, что он завтра изнасилует и убьет маленькую девочку, я бы сам придушил эту мразь без суда и следствия.

— Дорогой брат, с тобой или без тебя, я все равно раскрою его подлую душонку, я принял решение еще тогда в палате, когда мы с Леной не имели ни малейшей надежды, что Женечка выживет. Я вынес свое постановление: найду эту сволочь и казню его собственноручно.

— В неловкую ситуацию ты втягиваешь меня братишка, выходит ты поставил меня перед фактом предполагаемого преступления, и ждешь моего согласия или, по крайней мере — невмешательства. Правильно я тебя понял?

— Нет, Сергей, после смерти наших родителей ты самый близкий мне человек, оставшийся из нашей семьи, и подставлять тебя под удар, не входит в мои планы. Я хотел с тобой поделиться своими соображениями, но от совета и профессиональной помощи не откажусь.

— Толя, пойми, ну отомстишь ты этому выродку, а что потом? Встретится на твоем пути еще такой же гад, и что? Ты пройдешь мимо?

— Не пройду, если государство не может покарать этого выродка смертью, я сделаю за него этот акт.

— Но кто дает тебе такие полномочия, ведь ты не в исполнительной тюрьме работаешь, и ты не Всевышний, чтобы давать и забирать человеческие жизни.

— А разве убийцы вправе отнимать жизни у детей и прочих людей?

— В нашей стране преступление за убийство карается смертью, так выходит государству и решать: казнить преступника или миловать, мы с тобой не вправе вершить человеческие судьбы.

— Я за справедливый суд, и даю тебе слово, если наше государство не сможет объективно разобраться и судить изверга, я постараюсь довести это дело до логического конца.

— То есть, огласить приговор и привести его в исполнение.

— Да, ты правильно говоришь, преступнику, заслуживающему смертной казни, не место на этом свете.

— Ладно Толя, так мы можем бесконечно вести полемику на эту тему, давай все прения отложим до завтра, утро вечера — мудренее. Я скажу тебе о моем окончательном решении, и мы поставим точку в этом вопросе. Медлить с захватом преступника, конечно нельзя, помнишь поговорку нашего отца: «Промедление — смерти подобно».

У себя дома Сергей до поздней ночи раздумывал над словами брата: зная его характер и стремление доводить дело до конца, он понимал, что Толя не отступится от своего решения.

«Но как вразумить ему, чтобы он не совершил ошибки? Как объяснить ему, что подобная идея тупиковая, ведь пройдет время: залечатся раны и все постепенно забудется. Если он совершит казнь над преступником, то свяжет себя по рукам и ногам уголовной статьей, а это на всю жизнь. Желание наказывать вновь и вновь перерастет в соблазн, а затем и в потребность совершать подобные поступки, но государство так не думает, для него, что насильник и его палач, оба преступили закон. Нет, я должен уговорить брата или хотя бы предложить ему альтернативное решение. Нужно хоть как-то увести его от подобной идеи. Ладно, завтра я постараюсь убедить его».

Рано утром Анатолий сам приехал к брату, и они продолжили вчерашний разговор.

— Толя, не упрямься, давай отбросим скоропалительность и спокойно рассмотрим нашу непростую ситуацию. Одному тебе будет трудно довести дело до конца: тебе обязательно нужен помощник, у нас с тобой впереди уйма времени, чтобы обдумать все как следует. Твоя идея — бороться с подонками и насильниками заслуживает уважения и понимания. Но пойти против государства! Извини, здесь нужно все глубоко продумать. Лично ты, чем обоснуешь свои предполагаемые действия: ненавистью, нетерпимостью, отвращением к подобным преступникам? Пойми, если ты изберешь этот путь, то назад возврата не будет. Мне, как твоему брату, тоже придется принимать какое-то решение или идти с тобой по жизни рядом, либо отказаться от наших родственных уз. Ты прекрасно понимаешь, что я учусь в юридическом институте и принять для себя какое — либо решение — это серьезная ответственность.

Анатолий слушал брата и пока не мог понять, согласен он помочь ему, или снова будет склонять к благоразумию.

— Я пришел к выводу, что конкретное дело, все-таки стоит расследовать и подойти к нему с профессиональной точки зрения, — продолжал Сергей, — подожди, не перебивай меня, я все объясню, — сделал он жест рукой, видя, что брат собирается воспротивиться его предложению. — Сейчас необходимо установить слежку за квартирой, выявить преступника и все его связи, у нас на него пока мало доказательств: опознание дочери и экспертиза, надолго определят дальнейшую судьбу этого подонка, но я глубоко убежден, что подобный фрукт имеет за своими плечами немало таких эпизодов. Я постараюсь связаться со знакомыми следователями, и мы поднимем старые, похожие уголовные дела. Может быть, образуется цепочка и нам удастся раскрыть еще темные его делишки.

— Я так надеялся, что ты мне поможешь, — произнес с сожалением Анатолий.

— Я и помогаю тебе! Толя, не обижайся, но в оперативных и следственных мероприятиях, ты плохо соображаешь. Допустим, мы с тобой выявим его и предъявим обвинение, а он возьмет и откажется. И что тогда нам делать? Мы будем вынуждены его отпустить, а он затихнет, уйдет на дно, зная, что за ним ведут слежку, или хуже того, скроется из города, и тогда ищи свищи его по всей стране. Нам с тобой необходимо узнать, что это за квартира, кому она принадлежит, и девушка, с которой он встретился? Если нам удастся зацепиться за эту ниточку, то клубок постепенно распутается, и я тебе даю рубль за сто, что за этой тварью имеются еще преступления. Мы закроем его надолго и я тебе обещаю, что тюрьма для него покажется спичечным коробком от нехватки места и кислорода, я создам ему такие условия, что он будет молить Бога, чтобы уйти с этого света поскорее. Пусть этот подонок знает, за что страдает и принимает соответствующие муки. Вот сам рассуди, ну казним мы его, отведем душу, а все его жертвы останутся со своими проблемами и душевными ранами, они даже и знать не будут, что его уже нет в живых.

— Так можно как-то сообщить им об этом.

— Ага. Придешь к Женечке и скажешь: «Доченька, твоего насильника уже нет в живых, мы с твоим дядей его прихлопнули, как муху». Поверь — это прозвучит бессердечно по отношению к ней, напоминая об этом изверге. А вот тебе другой аспект: если милиции станет известно, что кто-то убил его, ведь есть труп, есть и преступление, которое правоохранительные органы будут обязаны раскрыть. Как прикажешь выстраивать оправдательную базу?

— Ну, хорошо, что ты конкретно предлагаешь? — уже начал соглашаться Анатолий с доводами брата.

Сергей облегченно вздохнул: «Наконец-то, лед тронулся».

— Мне нужно время, чтобы узнать о нем все подробности, а именно проследить за ним.

— Я помогу тебе в этом.

— А кто за нас будет работать? Ты понимаешь, что слежка требует и времени и средств.

— У меня есть деньги.

— Подожди, о деньгах еще рано, сначала я узнаю все о хозяевах квартиры, а потом будет видно, подключать официально уголовный розыск или вести дальше собственное расследование.

— Хорошо Сереж, согласен, я полностью доверяю тебе и готов кое в чем с тобой согласиться.

Сергей улыбнулся и еще раз облегченно вздохнул: «Значит, мне удалось убедить этого упрямца, по крайней мере, не дать ему сделать необдуманный шаг».

Анатолий обратился к брату:

— У меня есть одна просьба, ты не смог бы узнать, можно ли мне перевестись со своей работы к тебе?

Сергей был удивлен.

— Так- так, понимаю, ты хочешь уже принимать участие в мероприятиях по раскрытию и наказанию преступников.

— Ну, мы же не бросим с тобой мою затею по выявлению подонков, которые обойдут закон и получат смягчающее наказание.

— Мы об этом еще поговорим. По поводу твоей просьбы, я поинтересуюсь у начальства. По-моему, сложности с твоим переводом на другую работу не будет.

После состоявшегося разговора братья расстались, удовлетворенные оба принятым решением.

Глава 17 Лживое правосудие

Сергей тщательно все обдумал и в первую очередь взял под наблюдение квартиру. У начальника СИЗО он попросил недельный отпуск, по накопившимся ранее отгулам и приступил к осуществлению разработанного плана.

О хозяйке квартиры он узнал от соседей немного: молодая, симпатичная, тридцатипятилетняя женщина, живет одна, к ней частенько заглядывают ее подруги, друзья. Марина на самом деле общительная и обладает веселым нравом.

Наблюдая за квартирой, Сергей заметил одну особенность: у женщины бывали совсем молоденькие девушки и дамы и, что самое интересное, все посещения происходили в основном в первой половине дня. Зато вечером приходили мужчины, и случалось это каждый день, наведывались по одному или два человека. На следующий день, продолжая слежку, Сергей обратил внимание на девочку, лет пятнадцати, со школьной папкой. Перед тем, как войти в подъезд, она распахнула пальто, и Сергей увидел темно — коричневый фартук. Девочка-школьница позвонила в дверь и вошла в квартиру, через полчаса туда же вошел мужчина лет пятидесяти. Пробыли они там часа два, и также периодически один за другим покинули квартиру.

Чтобы скрыть свое наблюдение, Сергей одевал рабочий халат и заглядывал в электрощитки, исполняя роль электрика из домоуправления. В другой раз он был уже лифтером, на третий — дворником, откидывающим лопатой снег, и всегда надевал на голову парик или наклеивал усы. У жильцов он не вызывал вопросов, кому придет в голову, что дворник занимается слежкой.

На четвертый день Сергей обратил внимание на девушку, на вид ей было около двадцати лет. По описанию брата, она была похожа на ту, что встречалась у кинотеатра с подозреваемым.

День выпал среди недели и Сергей, позвонив Анатолию на работу, в срочном порядке попросил приехать к шестиэтажке.

Девушка действительно оказалась той самой, пришедшей с предполагаемым преступником на квартиру. Отпустив брата, Сергей проследовал за ней и определил место ее проживания.

На следующий день, облачившись в хороший костюм, поверх которого надел замшевую дубленку и водрузив на голову ондатровую шапку, он пришел к уже знакомому дому. Выждал момент, когда она выйдет из подъезда и изобразив на лице счастливое выражение, направился навстречу. Слегка пошатываясь из стороны в сторону и не доходя до нее, он достал руку из бокового кармана дубленки, набитого бумажными деньгами. Несколько крупных купюр Сергей специально уронил в снег.

Поравнявшись с ним, девушка решила помочь слегка подвыпившему гражданину.

— Ой! Очаровательная леди, извините меня, пожалуйста, за мое феерическое состояние, я немного перебрал сегодня ночью, гуляя со своим другом в ресторане.

— Да ничего-ничего, бывает, — улыбнулась она, протягивая Сергею поднятые деньги.

— Ой, большущее вам спасибо, — он огляделся вокруг, как бы недоумевая, как это он попал сюда, — а где находится железнодорожный вокзал? Кажется, я слегка заблудился в вашем городе.

— Так Вы что, не местный?

— Конечно же нет — милое создание, я еду с севера прямо на юг и решил навестить своего друга, но мои планы спутал непредвиденный случай. Мой друг женился во второй раз, и вторая супружница не была в восторге от нашей встречи, нам пришлось отмечать встречу в привокзальном ресторане.

Казалось, Сергей заинтересовал своим рассказом девушку, по ее виду было заметно, что она не спешила уходить. Он еще что-то рассказывал ей, вставляя в историю смешные случаи, от чего девушка казалась радушной, и весело реагировала на его рассказ.

— Очаровательное создание, мы уже битый час стоим с Вами на морозе и до сих пор не знакомы, скажите, как Вас зовут?

— Наташа, — ответила девушка многозначительно, улыбнувшись.

— А меня Роман, очень приятно. Очень, очень! Вы куда-нибудь торопитесь?

Наташа опять улыбнулась, но на вопрос не ответила.

— Повстречать в незнакомом городе такую прелесть, — Сергей продолжал петь ей дифирамбы, — извините меня за весь этот каламбур, вы не поверите Наташенька, я уже без ума от ваших очаровательных глаз и чудесной улыбки. Так Вы не ответили мне. Вы не торопитесь?

Она опять промолчала, видимо что-то размышляя про себя.

Сергей тем временем запустил руку во внутренний карман дубленки, и извлек оттуда паспорт и пачку десятирублевых купюр.

— Я Вам Наташенька готов и паспорт свой показать, чтобы вы были уверены, что я добропорядочный гражданин.

— Ой, да что Вы, что Вы! — наконец произнесла она обрадовано, видимо от того, что поверила Сергею, или потому — что увидела большую сумму денег, — я сейчас готовлюсь к сессии и располагаю свободным временем.

— Так, милая Наташенька, может, Вы составите мне компанию?

— Смотря, что Вы имеете в виду? — заигрывала она с симпатичным мужчиной.

— Мне действительно очень приятно продолжить знакомство с замечательной девушкой. От Вас так веет доброжелательностью. Наташенька — свет мой, я хочу пригласить Вас куда-нибудь, вот только…

Сергей замялся.

— Что Вас так смущает?

— К сожалению, кроме друга я не знаю в этом городе никого, как Вы поняли, путь к нему домой, мне заказан. Может, Вы подскажете, где бы нам тихо и спокойно посидеть? Я был бы Вам очень благодарен за подаренное мне время, а если честно, то я просто сгораю от нетерпения пообщаться с Вами Наташенька в теплом месте, а не здесь, стоя на морозе.

Наташа засмеялась, улавливая намеки в галантном обращении собеседника, она еще немного подумала, как бы давая время, чтобы мужчина начал сгорать от нетерпения.

— А знаете Роман, я наверно смогу Вам помочь, и направить ваше продрогшее тело в теплое место. У меня есть близкая подруга, она будет только рада приютить такого хорошего человека. Вы надолго собираетесь остановиться в нашем городе?

— Я в отпуске Наташенька, но время у меня ограничено, думаю, что два — три дня я могу позволить себе покуролесить в Вашем городе. Мне было бы очень приятно, если бы Вы согласились на эти два дня быть моим гидом.

Наташа опять засмеялась, обнажив в улыбке два ряда ослепительно белых, красивых зубов.

— Ну, что же, посмотрим-посмотрим, — произнесла она неопределенно, но с кокетством, — вы все больше меня заинтересовываете, и я уже начинаю думать, что мы с вами не случайно встретились в это утро, — девушка многозначительно улыбнулась.

«Как знать, как знать Наташенька», — подумал Сергей.

— Ну, так что же мы стоим? — обратился он к ней.

— В смысле?

— Идемте к вашей подруге, а по дороге купим шампанского и еще, что-нибудь для сервировки стола.

Обрадованные «случайным» знакомством, они направились к Наташиной подруге.

Проходя по улице Ленина, зашли в «Универсам» и накупили продуктов. Сергей брал с запасом, чтобы хватило на два дня. Наташа только улыбалась, видя, как ее новоиспеченный кавалер «сорит» деньгами. «Да уж, Север — он и есть Север, оттуда люди с хорошими деньгами едут» — подумала она, еще раз увидев, как Роман достает из кармана пачку десятирублевок.

Доехав на автобусе до остановки «Бани», они очутились во дворе, знакомого им обоим, шестиэтажного дома. Наташа попросила подождать Сергея в подъезде несколько минут, пока не договорится с подругой Мариной.

Почти четверть часа ей пришлось объяснить своей подруге: какая рыба заплыла к ним сети. Марина не сразу согласилась принять на квартире совершенно постороннего мужчину, и немного поразмыслив, сказала:

— Лариса, (так на самом деле звали девушку), ты еще не профи в таких вопросах. Тащить в дом первого попавшегося… Пусть у него даже от бабок карманы рвутся, но о безопасности в первую очередь надо думать. А вдруг он мусор засухаренный? Ты что, не знаешь, чем мы занимаемся? Ментам было бы по кайфу накрыть нашу хазу, — Марина не стеснялась перед Ларисой сыпать словами на блатном жаргоне.

— Марин, я тебе в натуре говорю — он командировочный, у него столько денег… — Лариса округляла восторженные глаза, коротко пересказывая моменты разговора с приезжим молодым мужчиной.

— Ну, хорошо, веди своего «хахаля», только сначала с ним буду говорить я, а ты сиди и слушай.

Лариса, в приталенном платьишке, выскочила на лестничную площадку и позвала заждавшегося ухажера.

Сергей прошел широкий коридор и оказался в полногабаритной квартире. Отметил хорошую планировку, высокие потолки и удобное расположение разделенных между собой, ванной и туалета. Три комнаты изолированы друг от друга и имели входные двери. В горшках благоухали цветы. Уютно и ухожено: Сергей сразу заметил убранство заботливыми женскими руками.

Познакомившись с гостем, Марина пригласила всех в зал. Посредине размещался гарнитур, состоящий из массивного резного стола и восьми стульев. Два удобных дивана разместились в обширной гостиной.

Обменявшись любезными приветствиями и мимолетно пропустив несколько фраз, Марина отправила гостя в ванную мыть руки. Подруга быстро помогла ей накрыть стол, разложив по тарелкам и блюдам купленные продукты.

С хлопком вылетела пробка из бутылки шампанского, зазвенели фужеры и началось знакомство:

— Так Вы говорите Роман, с другом встречались в нашем городе? — спросила хозяйка квартиры.

— Да, Марина, я проездом, меня на курорт потянуло в город Сочи. Путевка по случаю досталась, и в коем веке вырвался с сурового Севера погреть свои промерзшие косточки на морском пляже, надоело гулять в обнимку с белыми медведями, вот я и решил с дельфинами пообщаться, — Сергей сопровождал разговор шутками, и жестикулируя руками, импровизировал.

— Вы счастливый человек Роман, я уже давно не была на юге, но думаю в скором времени тоже отправиться туда. А Вы женаты? — Марина резко переключилась на другую тему.

— Хм! — послышалось в ответ.

— Роман, да Вы не стесняйтесь своего статуса, давайте подходить к этому вопросу романтичнее и по-житейски. Вы же не собираетесь предложить моей подруге свою руку и сердце?

Все засмеялись, реагируя на удачную шутку Марины. Сергей отпустил комплемент:

— Вы знаете Мариночка, если бы я действительно был холост, то, пожалуй, устремил свой взор в сторону Наташеньки.

Не прекращаясь, на веселой волне шла интересная беседа, и незаметно летело время.

— А кем Вы работаете? — поинтересовалась Лариса.

— Мастером на буровой вышке, вахтовый метод, иногда по полгода не вижу свою жену и сына.

— Какая у Вас интересная работа, и полезная в финансовом эквиваленте, — продолжала Марина подзадоривать молодого мужчину.

Сергей подливал дамам шампанского, а сам налегал на водочку. Опорожнив бутылку «Экстры», он немного удивил дам. Марина пошла на кухню и принесла еще одну бутылку «Московской» водки с холодильника. Сергей не опасался опьянеть: перед тем, как сесть за стол незаметно съел небольшой брикетик сливочного масла. Он был наслышан о действии жиров, обволакивая стенки желудка, масло создавало пленку, не давая спиртному быстро всасываться в организм.

Марина иногда вставляла во время беседы вопросы, на которые Сергей не задумываясь, отвечал. Узнав о мужчине достаточно, что могло ее интересовать, женщина подумала: «Типичный работяга, труженик, вырвавшийся из-под опеки своей дрожайшей супруги, решивший промотать денежки на югах. Так почему бы какой-то части его финансов не осесть в моем кармане?». Успокоившись на счет посетителя, Марина встала из-за стола.

— Ну, ладно дорогие мои, мне нужно вас ненадолго оставить, дела не терпят отлагательств. Роман, отдаю Вас в руки моей ненаглядной Наташеньки и надеюсь, она не даст Вам скучать в своей компании.

Марина подмигнула подруге и, закрыв за собой двери на ключ, ушла.

Посидев еще немного и выпив шампанского, Лариса отправила Романа в ванную комнату. Она с кокетливой улыбкой наблюдала за обезумевшим от счастья мужчиной и, дождавшись его, кивнула на дверь комнаты. Сергей, томно поглядывая на девушку и, изображая из себя влюбленного ловеласа, юркнул за дверь спальни. Посреди комнаты располагалась широкая тахта, аккуратно заправленной атласным розовым покрывалом.

Лариса приняла душ и, надев домашний халатик, поставила пластинку с легкой инструментальной музыкой. Пройдя к постели, игривым движением загнула уголок свежайшего на вид покрывала.

Сергею действительно не пришлось скучать в обществе Наташи: обладая чарующим шармом, она приглашала его совершить путешествие в мир блаженства. Расковавшись, после выпитого шампанского, красавица движением руки подала знак, чтобы он помог ей раздеться.

Лариса повернулась спиной и Сергей, запустив руки под ее волосы, нежно прикоснулся к шее, затем его руки скользнули ниже и халатик легко соскользнул с плеч девушки, обнажив прекрасную фигуру. Едва касаясь губами бархатистой кожи на шее и лаская пальцами ее нежные плечи, он почувствовал, как желание обладать прекрасным телом, становится еще сильнее. Руки скользнули по ее плечам, всколыхнули длинные волосы, рассыпавшиеся веером по обнаженному телу, затем ощутив великолепный изгиб талии, остановились на бедрах. Правая рука медленно поползла к паху и, поглаживая чисто выбритый лобок, коснулась заветного места. Лариса томно простонала и, выгнувшись показала Сергею чудный изгиб спины. Легкими прикосновениями он водил руками по животу девушки, нежно обласкивал упругие груди, едва прикасаясь ладонями крупных сосков. Сергей, крепко обняв руками Ларису, плотно прижал к себе. От ее волос и тела, благоухая, исходил приятный запах.

Девушка резко повернулась к нему лицом и, повинуясь страстному порыву, впилась в его губы поцелуем. Обвив руками шею Сергея, она слегка отстранилась, затем прижала его голову к своей груди. Он уловил ее желание и с нежностью целовал грудь, при этом перебирая губами отвердевшие соски. Наслаждаясь, Лариса запрокинула голову, от чего ее волосы распустились до поясницы. Сергей на мгновение взглянул на девушку: глаза ее были закрыты, красивые губы растянулись в блаженной улыбке. В этот миг он был очарован ее красотой, и совершенно забыл, с какой целью находится рядом с этой девушкой.

Сильные руки подхватили искусительницу под изгиб спины, и вот она уже лежит поверх белоснежной простыни, представ перед его взором во всем своем великолепии. Уперевшись локтями в тахту, чтобы не давить своим весом, он слегка касался тела девушки, отчего она могла свободно двигаться под ним. Он улавливал каждое ее движение, каждый порыв и равномерно подстраиваясь под ее ритм, становился единым целым. Девушке это нравилось и, чувствуя в своих объятиях опытного партнера, она еще больше увлекала его в омут наслаждения.

В какой-то момент Сергей почувствовал, как его очаровательная соблазнительница теряет ощущение присутствия. Девушка входила в исступленное состояние, переставая замечать все, что ее окружало. Он подыграл ей, едва сдерживая себя от безудержно рвущегося из него потока наслаждения. В едином, бурном завершении сплелись разгоряченные тела. Смешанные, сладострастные возгласы разнеслись по комнате.

Они какое-то время лежали, пребывая во власти экстаза. Ловили ощущение утихающей волны трепета, но страсть постепенно утихла, уступая место полному покою.

Лариса села на край тахты и накинув на плечи халатик, вышла в соседнюю комнату. Она принесла на подносе шампанское и фрукты.

— А ты умеешь завести девушку, — произнесла она с чувством удовлетворения, — у меня такое впечатление, что ты работаешь не бригадиром на буровой, а покорителем женских сердец. Откуда у женатого мужчины такой опыт?

— Тебе понравилось? — прошептал он тихо, нежно целуя оголившуюся из-под халатика ногу.

— Спрашиваешь. Еще бы! Рома, так ты не ответил, кто тебя научил так искусно вести себя с девушкой?

— Были учительницы, — улыбнулся Сергей, — от тех уроков до сих пор в приятную дрожь бросает. А ты? Глядя на твою молодость, я бы не сказал, что ты долго была замужем и часто меняла любимых мужчин.

— Были учителя, — улыбнулась Лариса и, не желая продолжать эту тему, прикрыла поцелуем рот Сергея.

Они говорили обо всем подряд. Поначалу девушка оказалась не такой уж словоохотливой, но немного привыкнув к Сергею, стала вести себя непринужденно. Сергей во время беседы вскользь затрагивал хозяйку квартиры, Лариса, деликатно уходя от ответа, нежно целовала его в губы.

Сергей догадывался, что Марина и есть содержательница притона, а Лариса на эту роль, никак не тянула. Он так же понимал, что одна Марина не могла вовлекать в любовные страсти ни мужчин, ни молоденьких девушек и даже школьниц. Значит, за Мариной стоит более могущественный покровитель, который по всей вероятности и является организатором притона. Естественно, как соорганизатор и хозяйка, она имеет с этого дела свою долю, а все ее подруги и знакомые, это старые, проверенные клиентки, зарабатывающие деньги таким способом. Мужчины, посещающие квартиру — те же клиенты, и все они — люди состоятельные.

«Бр-р-р-р! Подонки! Ложиться в постель с несовершеннолетней девочкой. Да, действительно, здесь исключительно играют роль деньги, и видимо немалые, по виду мужчин, посещающих притон — это люди не бедные, раз могут себе позволить школьниц. Г- м, а может статься и совсем маленьких девочек, — Сергей вспомнил о своей племяннице Жене, — все довольно легко и просто и я для них тоже клиент. Мое наблюдение за квартирой и посетителями притона наводит меня на правильную мысль, что я на верном пути. Ну, что ж, я не против произвести расчет за такую бурную и впечатляющую встречу, может быть мне удастся выловить «золотую рыбку» в мутной воде», — думал Сергей, лежа в обнимку с девушкой.

Он решил разыграть из себя простачка и заговорил о наклонностях Ларисы напрямую, без обиняков:

— Жаль, ты такая чудесная девушка, а занимаешься этим делом.

— Рома, давай не будем об этом.

— Да мне-то что, тебе ведь жить.

— Вот именно, будем придерживаться слов из одной вульгарной песни: «Не твое мамаша дело, не твое нутро хотело…»

— Я согласен, солнышко. А интересно, как вы Марину находите, ведь это опасно, ее может раскрыть милиция?

— Не знаю Рома, — она немного помолчала и добавила, — если честно, то мне платят хорошие деньги, а в остальном меня мало что интересует.

«Понятно, Наташа пешка в их игре, — подумал Сергей, — а может быть ее запугали, ведь наверняка шайка обеспечивает свою безопасность и лишняя болтливость девиц может плачевно для них закончиться».

— Слушай Наташа, а я ведь как — то могу помешать вашей работе, как Марина согласилась оставить меня на ночь в своей квартире или это нормально? — наивно спросил Сергей, прощупывая вопросом девушку.

— А нас с тобой это совсем не касается, если даже кто-то и придет, то комнат достаточно, всем хватит места.

— Ничего себе, — Сергей продолжал разыгрывать из себя простачка, — мы все будем здесь в открытую?

— Глупенький ты мой, кому до этого есть дело, каждый занимается любовью с тем, с кем захочет.

— Как это? Я никому не хочу тебя отдавать! — вполне естественно возмутился Сергей.

— А сегодня я твоя, и мне никого не нужно. Я тебе нравлюсь?

— Конечно, ты такая красивая, молодая… И он страстно привлек к себе девушку, изображая из себя взбалмошного любовника.

После очередной постельной сцены, Лариса поднялась с тахты и, накинув на голое тело халатик, ушла в ванную комнату.

Оставшись один, Сергей призадумался: «Неужели я на верном пути? А где же тот пресловутый насильник, которого разыскивают все: начиная нас с братом и, заканчивая милицией? Да, это было бы удачей, сесть на «хвост» этой гниде, да еще в самом сердце притона».

Сергей мечтал и воображал: какое благородное дело они с братом затеяли, и если все закончится удачно, можно будет поставить жирный плюс, открывающий счет преступлениям подонков, в созданной братьями недавно организации.

Пришла Лариса, и они снова занялись любовью. После очередных интимных сцен: уставшие, но вволю удовлетворенные любовники, отключились и погрузились в крепкий сон.

Сергей проснулся ночью от того, что ему «приспичило». Тихо, поднявшись с тахты, чтобы не разбудить девушку, он вышел в зал и пошел в туалет.

Дверь на кухню была плотно прикрыта, но сквозь матовое стекло пробивался тусклый свет. Послышались приглушенные голоса. В одном Сергей узнал голос Марины, а другой… «Что за мужчина, может очередной клиент?»

Он открыл дверь в туалет и, зайдя, тихо прикрыл ее за собой.

Небольшое окошко с матовым стеклом выходило на кухню. Голоса послышались отчетливее. Осторожно, чтобы не греметь, Сергей поднял крышку и встал голыми ногами на унитаз.

Голос, принадлежащий незнакомцу, спросил:

— Когда ты его выпроводишь?

— Завтра поутру, пусть немного поторчит здесь, тем более он щедро рассчитается за эту ночь, — услышал Сергей голос Марины.

«Видимо они недавно начали разговор, раз речь идет пока обо мне», — мыслил Сергей.

— На кой хрен, ты его пустила, а вдруг он наведет мусоров?

— Ты в своем уме, его Лариска случайно встретила, это командировочный, от жены решил отдохнуть, на юг подался.

— А тебе — то откуда известно?

— Ленчик, — обратилась по имени хозяйка к собеседнику, — да этот ловелас, как только увидел Ларку, у него сразу слюни до самого пола опустились.

Сергея передернуло от сравнения его с «растяпой». «Лариса, — подумал он, — надо же, она и имя свое настоящее утаила, однако умеют конспирироваться».

— Он наверняка до сих пор с нее не слезает, — продолжала Марина.

— Да, с такой пожалуй слезешь, — просмаковал Ленчик.

— Что, все забыть не можешь? — сменила интонации в голосе Марина.

— Да ты что, Марин?! Мне только ты нужна. Вообще мне по хрен эта трясогузка: сегодня с одним, завтра с другим.

— Ладно, хватит определять. Сам знаешь, кто ее привел сюда, да и деньги она приносит немалые. Ты бы Ленчик лучше о нашей безопасности побеспокоился, сдается мне, что ты снова не только мною и нашими девушками интересуешься, — с ехидцей произнесла Марина.

— Ты опять за свое.

— Что опять?! Что опять?! — повторила Марина, — ты забываешь, что имеешь дело с малолетками, мне и так приходится порой перед соседями оправдываться: «надоели, мол, племянницы, часто в гости приезжают». Хоть ты и обрабатываешь их по высшему разряду, а вдруг правда наружу вылезет. Нам что, мало шлюх? Смотри, не дай Бог до Лешего дойдут слухи, поплатишься головой.

— Сама не скажешь, никто не узнает, — предостерег Ленчик.

«Что еще за Леший?» — подумал Сергей, разминая затекшие ноги.

— А ты не забывай, какие люди к нам привязаны через малолеток, какие деньги они платят, это нечета твоим «трешкам, да пятеркам» за час, здесь десятки, сотни рублей, — стоял на своем Ленчик.

— Да я не о деньгах, Леня, место нужно подыскивать другое.

— Скоро будет место, Леший кое-что пообещал мне.

— Да сколько он уже обещает? Смотри, а то легавые нам другое место подыщут.

— Чё, как ворона каркаешь?!

— Ой, Ленчик, смотри, по острию ножа ходишь, сорвешься ведь. Вспомни, полгода назад, да что там полгода — месяц назад, какая неудача постигла тебя с девочками.

Сергей насторожился: «Может речь пойдет о моей племяннице, случилось это, как раз шесть месяцев назад, неужели он тот самый насильник? Вот бы Толе взглянуть на его рожу».

— Ну, бывают промашки, всякие сученки попадаются, — оправдывался Ленчик.

— Может тебе лучше из неблагополучных семей их подбирать, с ними действительно проще, отмоем, приоденем.

— Да ты что, Марин, от них помойкой за версту несет. Другое дело ухоженные пацанки: кровь с молоком.

— Дурак, ты дурак, причем здесь уход. Тех, кого ты называешь «помойками», никто искать не будет. Вдруг, что случись, за твоими ухоженными мусора весь город на попа поставят. Забыл, как пришлось отсюда девчонку ночью вывозить на стройку. Благо ей укол с «сонниками» поставили. Клиент-то, конечно остался доволен, но что эта сотня рублей, когда суд за ту девчонку тебе и мне по десятке отвесит. Ты разве после этого ее снова уговаривать станешь? Девочка, тебе понравилось? Может, еще попробуешь?!

— Ладно, не ерничай. Чё ее вспомнила? Время столько прошло, меня уж искать перестали.

— Ленчик, да тебе все равно неймется, ты месяц назад снова приволок девчонку. Что с ней? Живой осталась? Я же просила тебя узнать, что с ней?

— А я что, знаю? Наверно жива, я ее в теплотрассе оставил, там тепло, выберется. Ладно, кончай причитать, я сам чую, пора завязывать с этими малолетками, а то действительно за них малым сроком не отделаешься.

В этот момент в туалете загрохотало. Нога у Сергея соскользнула с унитаза, и сорвавшись, он что-то задел в темноте. Выругавшись вслух, он изобразил из себя сильно пьяного. Марина выскочила с кухни и увидела стоящего на карачках горе — курортника. Она взвалила его на себя и потащила в постель к Ларисе.

Ленчик поругался немного для приличия, и они с Мариной пошли спать в свободную комнату.

Отдыхая в объятиях друг друга после любовных утех, Ленчик сказал:

— Слушай, а вдруг этот хмырь наш разговор подслушал, может быть его это…,- он ткнул себе два пальца в шею, — так я Лешего позову.

— Да успокойся, пьяный он в усмерть, вчера две бутылки водки выжрал, да еще шампанским догнался. Спасибо, что он еще до туалета дополз, а не в постели нагадил.

— Ладно, успокоила, но гляди Маринка, больше не впускай незнакомых, если менты накроют нас, нам придется брать все на себя. Хоть слово мусорам вякнешь, нас Леший достанет везде.

— Договорились, а ты с малолетками завяжешь.

Условившись между собой, они крепко заснули.

Утром, изображая из себя перепившего накануне человека, Сергей извинился перед Мариной. Рассчитавшись за оказанные услуги, он сослался на острую занятость и засобирался в дорогу. Поблагодарив Ларису за чудесно проведенное время, учтиво кивнул хозяйке и покинул квартиру.

Добравшись до дома, срочно вызвал по телефону с работы брата, и он незамедлительно, сгорая от нетерпения, приехал на квартиру. Сергей долго и обстоятельно рассказывал о притоне, упустив конечно интимные подробности с Ларисой. Анатолий не поверил своим ушам, неужели брату удалось напасть на след опасного преступника.

Сергей, имея старые знакомства в Управлении МВД, грамотно составил отчет и подал рапорт на начальника УГРО. На следующий день, показавшийся мучительно долгим для братьев Брагиных, решался вопрос о сомнительной квартире. К вечеру, начальник управления дал добро для создания оперативной группы по наблюдению за притоном. Установив круглосуточную слежку за квартирой, оперативники в ходе мероприятий выявили целую цепочку посетителей притона. Когда рапорты, отчеты, фотографии легли на стол начальника управления, он был поражен фактами, указывающими на организованность и конспиративность притона. Поступившая информация была настолько взрывоопасной, что сразу же возымела статус «Совершенно секретно» и естественно легла под «сукно» высокопоставленного начальства.

Дело было в том, что в число клиентов входили люди, имевшие хорошую репутацию и числящиеся в партийных рядах. Кроме этого, учащаяся 10 класса и занимающаяся проституцией, оказалась дочерью офицера СА СибВО (Советская армия Сибирский военный округ).

Данная информация о некоторых охочих до любовных похождений чиновников просочилась в высшую партийную верхушку: во избежание огласки, скандала и разоблачения началось давление на руководство управления. «Право телефонного звонка сверху» заставил начальство из управления замять скандал и спустить «на тормозах» так и не начавшееся разбирательство.

Задержание и арест главного подозреваемого Леонида Свирелина — «Ленчика», прошли успешно. Дело обещало быть громким, на что рассчитывали Сергей и Анатолий Брагины, но здесь их ждало разочарование. Ленчик знал в лицо многих, кто посещал тайный притон и видимо кто-то из людей «этажом выше» воспользовался все тем же правом телефонного звонка. Не суждено было этому делу иметь разряд «самое громкое» по простой причине: была собрана недостаточная, доказательная база при обвинении Свирелина.

Насильника судили, и дали ему смехотворный срок — пять лет: за попытку изнасилования, за развратные действия с малолетним ребенком и содержание незаконного притона. Если судить по заключению экспертизы, то обнаруженные частички мужского семени на теле девочки не соответствовали семени обвиняемого Свирелина, значит, девочку изнасиловал другой мужчина, а другого найти не удалось. Не станет же руководство управления по Новосибирской области брать анализы с партийных руководителей…

До суда Ленчик был под особым надзором, и возможности отомстить ему за поругание племянницы у Сергея не было. После суда и утверждения приговора, насильника по- быстрому этапировали в другую область, и след его затерялся над бескрайними просторами многострадальной Родины.

Брагину Сергею в связи с его незаконным «внедрением» в таинственные дебри притона, потом пришлось долго отмываться от выплеснувшихся на него «помоев» со стороны руководства УГРО. А фигурировало в письменном рапорте следующее обвинение в его сторону:

«Пострадавшие в данном деле, конечно имелись, но смертельных жертв не было, а что там говорил и докладывал инспектор оперчасти СИЗО, так в этом еще нужно разобраться. Что делал Брагин в квартире? Он ведь не по заданию УГРО работал, а по собственной инициативе. Дискредитировал имя честного оперативного работника, посещая проституток в притоне, да ему не место в органах!».

Вот так руководство управления отреагировало на помощь Брагина.

Дело дошло до того, что Сергея грозились уволить с работы, но бывшее начальство УГРО по Центральному району, замолвило за него словечко перед руководством управления. Как оперативный работник, Сергей был на хорошем счету, и прошлые его заслуги перед государством тоже были учтены: одним словом с Брагина взяли подписку, что заниматься самостоятельным расследованием, он больше не будет.

Марина — хозяйка квартиры, куда-то быстро исчезла, даже следователи не успели снять с нее показания.

После этого случая Сергей и Анатолий Брагины больше не расходились во мнениях, их общим делом стало служение народу, только не в рядах работников милиции, которые, кстати в подобных случаях оказываются подневольным механизмом в общей системе МВД, уже давшей внушительный крен по поводу коррумпированности органов в середине семидесятых годов.

Руководство управления всегда умело находить крайних, не расследовать же им дело об истинных виновниках данного преступления.

Очень сильно была затронута гордость обоих братьев, зная всю правду и, не имея возможности добиться справедливости, они резко изменили свое мнение в отношении «правильного пути» некоторых партийных руководителей.

Вскоре Анатолий подал рапорт и приказом по управлению ИТУ был переведен из следственного изолятора в ИТК — 2 общего режима, а Сергей продолжал работать старшим инспектором оперчасти в СИЗО-1.

Удивительно, что его прежнее начальство в РОВД все-таки помнило и ценило его, как талантливого оперативника, но «ценило» настолько, что он и близко не был подпущен к райотделу. Естественно Брагин мешал только начальству.

Никому из руководства не нравятся работники: преданные своему делу, бескомпромиссные и честные. Очень сложные понятия перечислены, чтобы органы правопорядка соблюдали их в полной мере.

Глава 18 Агент оперчасти

Начальник оперчасти Исправительно-трудового учреждения майор Ефремов нажал кнопку звонка, и в тот же миг со стуком в кабинет вошел заключенный.

— Шевцов, позови-ка мне Романова, да сделай это через Абросимова, чтобы ни одна душа не заподозрила, — попросил он дневального.

— Будет исполнено, гражданин начальник, — отчеканил заключенный и скрылся за дверью.

«Нужно создать алиби «Роману», чтобы не возникло вопросов у его семьянинов, зачем в оперчасть вызывали».

Майор призадумался: «К Матвееву из шестнадцатого отряда на личное свидание скоро приедут родственники. Мой агент-информатор сообщает: Матвееву должны передать крупную сумму денег. Какую? Не известно. Каким путем передадут ему деньги: через вольнонаемных сотрудников или вовремя свидания с родственниками? Пока остается загадкой».

Начальнику оперчасти не хотелось, чтобы деньги прошли мимо него и осели в кармане Матвеева, а может им суждено стать частью общака зоны. Поэтому он решил прибегнуть к услугам главного поставщика информации Романова, агентурная кличка — «Роман». Фамилия его была другой и не значилась в списках Спецчасти, а фигурировала только в секретном перечне агентов майора Ефремова. То, что он является секретным агентом оперчасти, не знала ни единая душа. Начальник давно подцепил его на крючок, когда он по оперативной информации развернул в отряде бурную деятельность: подминал под себя вновь прибывших осужденных, более смышленых приближал к себе, а тугодумов делал своими шестерками. Запустив его в разработку, Ефремов мысленно примерил ему фамилию «Романов». Майор со многими осужденными такое проделывал, а при вербовке наделял выдуманными фамилиями. Конечно, Романов не один считался отрицательным элементом в своем отряде, там были и другие семьи, которыми руководили блатные. За счет информации своих тихушников — осведомителей майор держал руку на пульсе жизнедеятельности данного отряда и в целом по всей колонии. Он четко отслеживал данные поступающие ему со всех направлений и принимал оперативные меры по пресечению недопустимых действий со стороны заключенных.

В свое время, как и за многими другими отрицательными элементами, два года охотился майор за скользким Романовым. Собирал на него данные, обкладывал со всех сторон осведомителями, одним словом держал Романова под «колпаком». Тем не менее, фактов его преступной деятельности, и что он принимает участие в сходках блатных в колонии, на тот момент у него не было. Хитер и ловок был шельма. Поймать его за нарушение режима содержания — это мелочь и подобный аспект касался режимной части, а вот креминагенная обстановка в колонии, которую пытались контролировать блатные в зоне — это и было первостепенной задачей начальника оперчасти.

Чего греха таить, в свое время у него был расторопный агент, от которого подчас зависело не только душевное спокойствие, но и хорошее материальное обеспечение майора. Сколько денег и прочих ценностей вливалось в карман Ефремову посредством оперативных данных. Нет больше у него ценного агента, где-то просчитался начальник оперчасти, недооценил отрицательно настроенных элементов, вычислили они кумовского стукача (осведомитель оперчасти) и в один прекрасный момент, проходя мимо строящегося здания в производственной зоне, он остановился возле самосвала, сгружавшего листовое железо. В тот момент его никто не предупредил и многотонная пачка листов, соскользнув с кузова, придавила насмерть осужденного Тернова. Что поделать — несчастный случай. Не стой рядом с опасным грузом. Выводы прокуратуры — нарушение правил техники безопасности.

Для того, чтобы закрыть Романова в ШИЗО (Штрафной изолятор) и перевести в ПКТ (Помещение камерного типа) майор уже накопил достаточно доказательств причастности этого осужденного к блатному сообществу, но он ждал неопровержимой улики, за которую можно было зацепиться и впоследствии завербовать Романова, и помогла в этом начальнику оперчасти информация.

Взаимодействия оперативников с разными колониями большого города, помогли Ефремову получить сведения на Романова. Два года назад его перевели из другой колонии по просьбе матери: ей далеко приходится добираться до сына на личное свидание. Управление ИТУ сочло целесообразным пойти навстречу пожилой женщине, и осужденный был переведен в данную колонию.

Конечно, вся правда состояла в том, что имея в управлении мохнатую руку (свой человек в управлении, продажный), Романов и его дружки, путем подкупа, были переведены по разным зонам, а ушли они от уголовной ответственности за совершенное в другой колонии преступление. К тому же там, в расхищении госимущества были причастны и работники учреждения. Таким образом, осужденный Романов оказался здесь. Ефремов тщательно изучил информацию и сделав вывод, что тому грозит добавочный срок, решил пойти ва-банк.

Расколол он Романова в два счета, сфабриковав наспех мнимый протокол на его глазах, и подписывая постановление о водворении в ШИЗО, Ефремов демонстративно подбирал бумагу к бумаге, и в тот же момент, исподволь давая понять Романову, что всего этого можно избежать.

— Выбирайте осужденный: штрафной изолятор с последующим возбуждением уголовного дела и привлечением следственных органов, или Вы помогаете мне, и выходите из этого кабинета без сопровождения охраны. Мне не трудно дать ход этим бумагам.

Опер размахивал подшитыми листами перед носом у Романова, стараясь запугать его.

Данный субъект, по своей натуре был человеком опасливым, заискивающим перед авторитетами зоны, но он ко всему прочему был и властолюбивым. Ему страшно не хотелось, чтобы Ефремов сломал его дальнейшую жизнь. Он прекрасно понимал, что опер прав и ему действительно грозит новый срок, то есть приличный довесок к его старому, еще не отсиженному. Страх, сидевший внутри его, заставил найти выход из создавшейся ситуации:

— Подумать можно? — насупился заключенный.

— Недолго, пять минут.

Пять минут истекли и майор потянулся к трубке внутреннего телефона.

— Подожди, начальник, я согласен работать на тебя, но ты сам понимаешь, что это — очень опасно и где гарантия, что ты, используя меня по полной программе, после всего не пустишь под сплав.

— Ты не глупи, — майор оживился и перешел на «ты», — а то я не знаю, что ты за фрукт, имея такого ценного агента можно владеть ситуацией. Поблажек от меня не жди, для пользы дела буду даже сажать тебя в ШИЗО, и ты веди себя соответственно своему статусу. Ты ведь входишь в авторитетный круг осужденных зоны. Как до сей поры вел дела, так и продолжай, можешь меня поливать грязью, применяя жаргонные словечки. Не стесняйся в выражениях, чем выше твоя неприязнь ко мне и администрации, тем ниже шанс твоего раскрытия, все постановления о твоих наказаниях, в нужное время будут изъяты из твоего личного дела. У тебя впереди семь лет: заработаешь себе свободу, и после отбытия половины срока я буду ходатайствовать о твоем досрочном освобождении. Все понял, мое слово твердое!

И вот, спустя некоторое время, перед опером сидит завербованный им агент по кличке Роман.

Майор закурил, и поднял трубку внутреннего телефона.

— Дежурный, говорит майор Ефремов, срочно наряд ко мне для препровождения осужденного в ШИЗО. — И положил трубку. — Сядешь ненадолго в изолятор, — обратился Ефремов к Романову, — легенду я тебе подготовил, мне доложили, что вы вчера ночью водку распивали с Глазуновым и Зельдманом, до сих пор стоит запах изо рта. Посиди немного, отдохни. Я своего человека подошлю: в чае, сигаретах и еде нужды у тебя не будет. По поводу передачи денег Матвееву на свидании, помозгуй, выясни, сколько попытается вынести в зону и каким способом.

Через несколько минут в дверь постучали и вошли два прапорщика. Майор передал одному постановление о водворении в ШИЗО осужденного и сказал:

— Подпишешь у ДПНК (Дежурный Помощник Начальника Колонии) и оформляй на пять суток.

— Слышь, начальник, да я говорю — это зубной пастой так воняет изо рта, чё ты в натуре прикалываешься, за что меня на кичу? (изолятор) Я буду жаловаться прокурору, — развязно произнес Романов и, выходя из кабинета, добавил, — ну, ты ж не поймал меня за руку, чё ты состряпал тут туфту (обман), веришь своим козлам-тихушникам.

— Потому и наказываю тебя, что верю своим людям, — отпустил реплику Ефремов вслед осужденному.

Дело сделано, алиби для Романова он обеспечил.

«Деньги, которые намерен пронести Матвеев — это мелочь, у меня планы куда амбициозней», — подумал Ефремов.

Общак зоны — вот что привлекало и баловало его воображение. Не зря он толкает Романа ближе к недрам этого кладезя, не ему ли — начальнику оперчасти колонии не знать: сколько денег крутится в зоне, от продажи алкоголя, чая, финтиперстовых (экстра классных) сигарет и наконец, от поставки наркотиков. На объектовых участках, куда вывозят на работу заключенных, там даже тайно девиц поставляют, вот где золотая жила. Всеми делами управляет блаткомитет зоны, содержа в секрете общак (казна, хранилище, касса), который пополняется финансами всевозможными способами.

На одну зарплату не проживешь, это он давно понял, когда работал рядовым опером в Дзержинском РОВД (Районный Отдел Внутренних Дел) Новосибирска. Проворачивал Ефремов небольшие делишки в обход начальства, но нашлись «добрые люди» капнули на него куда следует. Только связи помогли прежнему старлею от увольнения из органов. Из одного подразделения МВД перешел в другое подразделение УИТУ стал работать младшим оперативным работником в колонии общего режима. Обстановку понял сразу: делись с начальством и имей взаимоотношения, а кое-какие связи у Ефремова были. Вот так и рос по службе, теперь майор — начальник оперативной части учреждения. Он не жалел, что пошел работать в оперчасть, только в такой сфере можно было рассчитывать на скорейшее повышение по службе, а идти на должность начальника отряда ему совсем не хотелось.

С непосредственным руководителем майором Кузнецовым — начальником Режимно-Оперативной частей колонии Ефремов был в хороших отношениях. Но Кузнецов близко к себе не подпускал или как выражаются заключенные на своем жаргоне: «На дикой козе к нему не подъедешь». Ефремов пытался войти к начальнику в доверие, но тщетно.

Знал майор Ефремов, какие дела и деньги крутит Кузнецов, не зря у оперативника была своя агентура из числа разных сословий заключенных, но Ефремов дошлый опер, ему обстановка в зоне была не так важна, как положение сотрудников в администрации. Есть у него информация, вернее компромат на Кузнецова, да такой: если пошлет его Ефремов «куда нужно», не сносить головы начальнику РиОР (Режимная и- оперативная работа) Эту информацию преподнес майору бывший, а ныне покойный агент Тернов.

Дело в том, что тайно от начальника колонии майор Кузнецов содержит на балансе зоны бригаду расконвоированных заключенных. Они в свою очередь занимаются строительством дач, загородных коттеджей. Земля, на которой ведется строительство, стройматериалы, разрешение на строительство, все это: связывающие звенья одной цепочки коррумпированных лиц, и тянется она в систему УИТУ города Новосибирска.

Теперь понятно Ефремову, какую бомбу замедленного действия он держит в тайне, только один звонок в ОБХСС и Кузнецова ждут крупные неприятности, и не его одного, а кое-кого из колонии и управления. Но спешить сдавать своего начальника он не собирался, его цель — любыми путями войти в долю к Кузнецову, но сначала Ефремову необходимо внедрить своих людей в уголовные структуры колонии, а затем опутать по рукам и ногам компрометирующими фактами своего начальника.

Затея опасная, ведь где-то совершил просчет Ефремов, просочилась информация, и его сексот (секретный сотрудник) отдал Богу душу, а ведь какое-то особое чувство толкало майора к догадке, что Кузнецов причастен к гибели агента Тернова, но доказать этот факт, пока было невозможно.

Глава 19 Один против блатных

Женьку Рыжкова, по кличке Пархатый, недавно на сходке блатных зоны решили назначить паханом в шестнадцатом отряде и уже хлопотали перед самым авторитетным человеком на данной командировке, отбывающим на этот момент срок в изоляторе. Отсидев четыре года в зоне, Пархатый приобрел себе непририкаемый авторитет среди заключенных своего уровня. Он считает всех мужиков сыромятной рабсилой, которых нужно пинками заставлять работать, и потому старался игнорировать их мнение. Пархатый вообще думает, что он и ему подобные — положняки (человек с привилегированным положением) в зоне, имеют неоспоримые права на лучшие места под зоновским солнцем.

В шестнадцатом отряде две сильные группы — это его семья, состоящая из пятнадцати человек и семья Равиля.

Равелинский — «Равиль»: тип скользкий, но смышленый, и как всегда заискивает перед блатными зоны, втираясь к ним в доверие. Его прямо распирает войти в высшую касту заключенных, в которой с недавних пор верховодит Дронов, по кличке «Дрон». Он котируется среди авторитетных людей зоны, так как является признанным вором в законе, прибывшим недавно из Северо-Уральской зоны. Начальник оперчасти в целях безопасности не выпускает его из изолятора, боится как бы Дронов в колонии не навел «порядок».

Присматривал Дрон за зоной из ШИЗО, отдавая распоряжения и контролировал общак, перешедший ему в руки от бывшего авторитета Колдуна, которого администрация за злостные нарушения режима отправила в крытую тюрьму. По слухам вор в законе занимал один двухместную камеру, не оттого, что так было выгодно начальству колонии, а потому — что спокойней новому человеку разобраться со стороны во всей зоновской круговерти. Чай, водку, наркотические таблетки, покурить (употребить табак, с наркотической примесью) — все это доставляли менты, дежурившие в ШИЗО по его первому требованию.

Пархатому не нравилось, что грев (помощь) для Дрона, был поручен Равилю, а не ему — по положению и авторитету, идущему впереди Равелинского. Вот за это он его недолюбливал: знал, что и здесь Равиль без мыла «в задницу пролез».

Власть — вот что предпочитал Рыжков, чтобы за ним оставалось последнее слово. Любил чувствовать себя барином при разборах, мог помиловать или отдать жертву на растерзание своим шестеркам. Своим любимым занятием Пархатый считал — опускать (унизить) осужденных. Особенно он получал удовольствие, когда его псы насиловали заключенного, ему нравилось смотреть, как он, ползая у его ног, молил о пощаде, а он заставлял униженного мужика целовать хромовый сапог. Тогда Рыжков мог помиловать, как в битве гладиаторов: жестом, подняв большой палец к верху, а если палец вниз, то выходил мужик или парень из Ленинской комнаты (комната для проведения политзанятий) опущенным по всем статьям, и прямая дорога ему была в семью к обиженным, то есть петухам (опущенный, лишенный чести). Ненавидел Пархатый мужичье, и подбирал в семью себе подобных и, как правило, в таких случаях всегда имелся противовес и являлся таковым Равиль, но одернуть беспредел Пархатого ему было не по силам.

Правда у Пархатого был еще один злейший враг в зоне, — это Леха Сибирский, он правил в десятом отряде пацанами и слыл в зоне справедливым переговорщиком. На блатных сходках он всегда старался одернуть зарвавшегося Рыжкова. По слухам отец Сибирского отбывает срок в ИТК — 5 строгого режима и имеет авторитет среди зэков.

Однажды в рабочей зоне Пархатый проходил мимо сборочного цеха и случайно наткнулся на сидящих в уличной курилке Сибирского и заправилу блатных из второго отряда — Васю Симуту. Пархатый остановился за углом здания и стал невольным свидетелем их разговора:

— Как ты думаешь, Леха, — обратился к Сибирскому Симута, — Дрона выпустят в зону?

— Думаю, нет. Ты же сам знаешь, что менты в нашей зоне, а особенно кум Ефрем, спят и видят, как его этапом дальше гонят на восток. Я отродясь не слышал, чтобы вор в законе сидел на обычных зонах, а тем более в Новосибирских. Васек, ты-то, как сам думаешь, правда Дрон по воровской путевке к нам в зону прибыл?

— Малява со свободы пришла от Аркана, а он, как ты слышал признанный в нашей области воровской авторитет. Мне батька с «восьмерки» (ИТК-8 строгого режима в г. Новосибирске) написал, что Дрон — это ставленник таких воров, как Паша Гром и Мераб. Ты слышал о них?

— Краем уха слышал. Вась, вот у нас паханы на строгачах парятся, — сменил тему Леха, — там кругом братва старается справедляк поддерживать, а почему мы не можем здесь некоторых беспредельщиков в стойло загнать?

— Ты Пархатого да Ворона имеешь в виду?

— Конечно их. Из-за таких козлов по всей округе нашу зону Спецлютой называют.

— При Колдуне они и головы не поднимали, а когда его на крытку упекли, эти собаки в разнос пошли, считай половина зоновской братвы теперь их беспредел поддерживает.

Пархатый стоял и слушал, затаив дыхание — вот теперь он сам услышал, как его кости полощут за глаза, хотя Сибирский и Симута, люди прямые и не боязливые — эти и в лицо ему скажут, что о нем думают.

— Леха, а ты слышал, что в наших зонах хотят Вологодский метод применить?

— Ты о локалках говоришь? Слышал конечно: загонят, как скот в бараки, вахты поставят, и только через калитку проходить будем. Ни к братве в гости сходить в другие отряды, ни сходок пацанских не будет, все твари-менты поперекроют, — возмутился Сибирский.

Пархатый на миг отвлекся на проходящих мимо зэков и упустил основную часть разговора, а когда снова прислушался, то едва разобрал последние слова Симуты:

— Я тебе по секрету скажу, Дрона для этого сюда и направили, чтобы нашу зону от актива и беспредельщиков очистить.

Пархатый дождался, когда зэки покинут курилку и пошел в свой цех, а вечером, когда пришел в отряд с работы, весь услышанный разговор передал своему корешу Равилю. Выслушав Пархатого, Равелинский удивленно спросил:

— Ты думаешь Дрон начнет раскачивать обстановку в зоне?

— Да кто его знает, что у него в башке, возьмет в натуре натравит на нас Сибирского и Симуту.

Равиль — человек сообразительный, он сразу понял, ему лично ничего не грозит со стороны вора в законе, а вот Пархатому и ему подобным, Дрон может сломать жизнь.

— Ладно, Жека, что-нибудь придумаем, — успокаивал он Рыжкова, — пока Дрон сидит в трюме мы должны подмять всю власть в зоне под себя. Нужна компра против Сибирского и Симуты и тогда Дрон будет вынужден нас признать. Я подумаю над этим.

На следующий день после обеда в зону пришел свежий этап осужденных из тюрьмы, который разместили в специальном помещении клуба.

Зачесались языки у шестерок-магерамов (вымогатель, грабитель), постоянно подвергающих обработке вновь прибывших. Пархатый и Равиль ближе к вечеру послали своих «чемергесов» в карантинку. Первым туда зашел Чуркин — бесноватый тип, небольшого роста и, подозвав к себе худенького на вид пацана, спросил:

— Земеля, откуда прибыл?

— С малолетки поднялся.

— С «Гусинки» что ли?

— Ага.

— Как зовут, с какого района?

— Серега, с Сухарки я.

Чуркин, осмотрев пацана, увидел на его ногах новые кирзовые сапоги и завел знакомую песню:

— Серега, а ты в курсе, что в нашей зоне положено братву, сидящую в трюме, подогревать. Ты наверно понимаешь, что здесь жуткий режим, постоянно не хватанет робы и обуток. Братва в изоляторе с голодухи пухнет.

— А я чем помогу? У меня курехи всего одна пачка осталась, — в недоумении произнес Серега.

— Прикинь Серый, у нас в отряде корешок выходит с ШИЗО, а менты позорные сапоги замылили: выручай братан, помоги своими сапогами или робой, надо его горемычного встретить по — пацански.

После недолгих уговоров, Серега стянул с себя новые кирзачи, а взамен получил растоптанные чевильботы. Чуркин остался доволен что так легко «пригрел» пацана за сапоги и, улыбнувшись на прощание, сказал:

— Будешь в шестнадцатом отряде, спросишь Леху Чуркина — меня там все знают. Чаю попьем с конфетами.

Проходя мимо коренастого парня, сидящего на соседней койке, Чуркин приостановился и спросил:

— Пацан, курехой не богат? Мы в БУР (Барак усиленного режима (помещение находящееся в ШИЗО. Администрация называет его ПКТ — помещение камерного типа) собираем братве.

— Я не курю.

— Может носки новые есть или трусы?

— Слышь ты, барахольщик — шел бы ты мимо.

— Чё сказал?! — возмутился Чуркин, — ты кто такой?

— Ты глухой? Я говорю иди отсюда, ходишь тут побираешься. Знаю я ваши сборы, придете в отряд и все вещи с куревом по своим тумбочкам заныкаете.

— Ладно умник, вечером побазарим, готовься, — со злостью произнес Чуркин.

Бойким и оборотистым парнем оказался Сашка Воробьев. Его тоже, как и остальных привезли из тюрьмы. Наслышан он был об этой зоне, где гуляет беспредел со стороны псевдоблатных, и от администрации пощады тоже не стоило ждать.

Полгода назад его арестовали за групповую драку, и пока велось следствие, он поднимался среди заключенных в тюрьме за счет собственного ума и умения вести переговоры, но если возникала ситуация, требующая применения физической силы, то Сашка всегда указывал место хаму, наглецу или беспредельщику. Боец он был отменный, да и попал за решетку по хулиганской статье, хотя, как считал сам «Воробей», менты его пустили крайним. На самом деле он защищал жизнь своего друга, суд не объективно разобрался в его уголовном деле — пять лет: очень большой срок за обоюдную драку.

Пока он сидел под следствием, то улавливал основную суть тюремной жизни, да и родной отец, часто «гостивший» за решеткой, рассказывал ему, как нужно вести себя в зоне. Но разговор шел о строгих режимах, где гопстопников, насильников и прочих ловкачей не особо жаловали, а на общем режиме «двойке», куда пришел Сашка, их было не счесть. Он не знал, найдет ли в зоне земляков, встречающих своих соседей по району, как братьев, которые в последствие делятся крохами из скудного, продуктового магазина. Конечно, хорошо бы найти таких: они всегда помогут и поддержат в трудную минуту.

Но Сашка Воробьев знал еще о другом конце палки, когда блатные земляки, ища выгоду, поддерживают вновь прибывших. Определяют тепленькое место в отряде, на работе помогают увильнуть от трудовой повинности, но за такую поддержку нужно платить. Если у парня голова на своем месте, то будет первое время исполнителем воли блатных: разные поручения выполнять, кулаки тоже пригодятся, надо же, как-то статус блатных в отряде держать, а то вдруг мужики распоясаются и начнут «шерсть» на место ставить, вот и охраняют бдительно своих паханов шестерки разные и пристибаи.

Но Сашка — парень, мозговитый, смелый и разборчивый. Еще в тюрьме, встречаясь с бывалыми людьми, он слушал их наставления, и для себя определился: ни за что не будет играть роль безропотной шестерки, крепко встанет на ноги и познакомится с нормальными людьми.

И вот на тебе! Первый казус: пришлось сцепиться с «управляемой торпедой», как любил отзываться о шестерках его отец.

«Да, незадача, послал я подальше этого радетеля братской семьи. Интересно, как отреагируют на мою выходку блатные? Ладно, там видно будет», — успокаивая себя, Сашка вышел на свежий воздух. Еще издали он увидел, как со стороны деревянного барака в его сторону идет компания зэков — человек шесть. Как только группа приблизилась, Сашка увидел впереди всех того самого Чуркина и идущего рядом с ним слонообразного вида — детину. Воробьев понял, что они направляются по его душу. В области живота пробежал холодок, в голову ударила кровь, и он почувствовал себя, как когда-то перед боем на ринге или дракой. Сашка встал спиной к стене здания, ожидая приближающихся зэков.

— Вот он, — Чуркин показал пальцем на Воробья.

Здоровый парень со шрамом на лице прищурился и, сплюнув на асфальт, сделал шаг вперед. Выпятив нижнюю челюсть, он начал противно изъясняться:

— Чё земляк, порядки наши не нравятся? Если ты по жизни босяк, то обоснуй свой наезд на нашего пацана. Короче, пошли к нам в отряд, там и побазарим.

Сашка, чувствуя нутром, что это заманивание, ответил отказом:

— Нет, мужики, когда распределят по отрядам, тогда и приглашайте в гости.

— Ты чё хорек, борзый что ли? Тебе сказали по бырому (быстро) пошли в отряд, — с ядовитой ухмылкой и, шипя, произнес Чуркин.

— Рот закрой, — бросил Воробей обидчику, — ты, что себе позволяешь? Извинись за «хорька», или эти слова я тебе назад в глотку заткну.

— Я, извиняться! Да кто ты такой? — Чуркин было кинулся с кулаками на Сашку, но перед его глазами, словно смерч, пронесся кулак Воробья. Чуркин отступил, и его место тут же занял здоровяк.

— Слышь ты, земляк, не буди во мне зверя, тебя братва просит. Не хочешь по-хорошему?

— А что, еще и по-плохому бывает, может, покажешь как? — иронизировал Сашка, но ждать повторного приглашения не стал, — ладно, пошли.

Миновали одноэтажную столовую и спустившись вниз по плацу, оказались около деревянного барака, в котором размещались осужденные шестнадцатого отряда. Всей толпой завалились в так называемую — Ленинскую комнату, где по понедельникам начальник отряда собирает осужденных на политзанятия. Воробей увидел, как десять человек окружили его полукольцом. Посредине комнаты, положив ногу на ногу, на стуле сидел парень, лет двадцати пяти: лицо симпатичное, взгляд наглый. Видимо он и был главным среди этой толпы. Зэк прищурился и с издевкой бросил Сашке:

— Ты, чьих будешь? Холоп!

— Давай без оскорблений, — как можно спокойнее, ответил Сашка.

— Слышь ты! Ты чё не догоняешь, куда попал? Я щас только «фас» скажу, и тебя здесь разорвут, как собака рукавичку, — опять с оскорблениями набросился на Воробья, сидевший на стуле наглец.

— За что же мне такие милости, ведь я еще и суток не нахожусь в зоне, — усмехаясь, ответил Сашка. По лагерной неопытности, и по незнанию о происходящих здесь вещах, он не думал, что его кто-то тронет.

— «Горелый», всеки ему, — произнес вышедший из себя главарь.

— Щас Жека, отреставрируем.

Из ряда вышел, как видимо тот самый Горелый со шрамом от ожога на лице.

— Стой, где стоишь, — предупредил его Сашка и принял боксерскую стойку. Здоровяк не реагировал и продолжал приближаться.

Вокруг все заулюлюкали, загалдели, засмеялись. Горелый не успел подойти вплотную к Сашке, как последний, сделав резкий выпад влево, со всей силы врезал кулаком ему в солнечное сплетение. Следующий удар пришелся в челюсть рядом стоящему зэку. Разворот на сто восемьдесят градусов, и Сашка успел ударом ноги угодить еще одному в пах.

Жуткие матерки полетели со всех сторон, и все зэки скопом кинулись на Воробья. В толчее и суматохе: кто кого бил, не понятно, все старались угодить в лицо Сашке, но иногда удар доставался своему. Когда рассыпались в разные стороны, Воробей стоял на одном колене и по инерции размахивал кулаками. Лицо его было в кровоподтеках, рассечена нижняя губа и бровь. На голове проступало бурое пятно крови. Сашка находился во власти драки и, не вполне соображая, что ему грозит смертельная опасность, быть затоптанным ногами, он с резким криком бросился на Жеку. Удар бычком (удар лбом), направленный в нос противника, опрокинул того на пол. Но в следующий момент, нога какого-то зэка врезалась в область печенки Воробья, заставив его припасть на колено. От нестерпимой боли в боку лица и стены поплыли перед глазами, и теряя сознание, он услышал, как кто-то крикнул:

— Шухер! Менты!

Первым в помещение отряда вбежал работник режимной части — лейтенант Брагин, за ним два прапорщика — контролеры надзорной службы и помогавшие им активисты из числа заключенных. Несколько минут назад кто-то позвонил на вахту по внутреннему телефону и сообщил, что в шестнадцатом отряде в комнате отдыха убивают заключенного. Но в комнате, на полу сидел только один человек и отплевывался кровью, и по всей вероятности, те, кто его избил, скрылись в спальных секциях. Зрелище было ужасным: стены и пол, были забрызганы кровью, кругом разбросаны поломанные стулья, чей-то сапог валялся посреди комнаты, окно разбито. Такого погрома лейтенант Брагин в зоне никогда не видел.

— Кто тебя? — спросил он Воробьева.

— Вопрос, конечно очень интересный! Я бы тоже хотел это знать, — ответил Сашка, пытаясь улыбнуться. Почему-то ему вспомнилось окровавленное лицо Жеки, потерявшего на время дар речи, видимо он опешил, оказавшись в роли побитого. Сашка еще раз представил его изумленную физиономию и усмехнулся, но боль исказила улыбку, кровь из разбитой губы все еще стекала на подбородок.

— Ты с какого отряда? — спросил Брагин, протягивая ему носовой платок.

Сашка поблагодарил лейтенанта и ответил:

— Я с этапа, меня еще не распределили в отряд.

— А как ты попал сюда? Тебя разве не предупреждали, что хождение по чужим отрядам — это нарушение внутреннего распорядка?

— А меня сюда в гости пригласили.

— Ну и шутник же ты парень, — произнес один из прапорщиков, — пошли, тебе в санчасть нужно. Идти сам сможешь?

Сашка отказался от посторонней помощи, и в сопровождении надзирателей побрел в зоновский лазарет.

Никого из нападавших на него зэков при выходе из барака Воробьев не увидел. Но зато после, (Сашке рассказывали об этом заключенные) при построении отряда, дежуривший ДПНК и лейтенант Брагин вывели из строя всех, у кого были разбиты физиономии. Одному осужденному пришлось наложить скобы на лопнувшую верхнюю губу, Пархатому — Жеке вправили сломанный нос, третьему достался «смачный» синяк под глаз. Такая же участь ожидала и Воробьева: ему наложили швы на кожу головы, скобками стянули разбитую губу. Начальница санчасти — Инесса Петровна положила его в палату, так как у Сашки от удара ногой, увеличилась печень. Сначала его хотели отправить в больничную зону, думая, что у него лопнула печень, но после рентгена, опасение исчезло и Воробьев некоторое время пребывал с палате с другим заключенным.

Сашка быстро познакомился с «Поломохой», так звали соседа по палате, он лежал с перебинтованной ногой.

— Кто тебя так? — спросил он Сашку.

— С лестницы упал.

— Ништяк ты падаешь, три раза головой треснулся, — усмехнулся Поломоха. Когда Сашка рассказал ему, что пришел этапом в зону, сосед сразу догадался: в чем дело.

— В какой отряд водили?

— В шестнадцатый.

— Все понятно, иначе не могло быть.

— Поломоха, ты знаешь Пархатого и Горелого? Что они представляют собой?

— Кое-что скажу, но если что: я тебе ничего не говорил. Добро?! — Сашка утвердительно кивнул, — Горелый — это бык, другим словом, он охраняет главшпана отряда.

— А кто главный?

— Тот, кому ты нос сломал. Санек, Санек, — Поломоха замотал головой, — я тебе не завидую. Пархатый тебя со света сживет.

— Ты не ответил, что он собой представляет в зоне?

— Он вес имеет, хотя его называют первым беспредельщиком. Скорее его боятся, чем уважают. Просто Санек он может тебя опустить по — беспределу. Ты же сам видел, сколько у него быков.

— А в зоне есть пацаны, которым пофиг Пархатый?

— Есть: в десятом — Сибирский, во втором — Симута и в двенадцатом — Крот, все они нормальные парняги.

— А в остальных отрядах? Неужели все такие, как Пархатый?

— Есть конечно, и лояльные, но многие поддерживают Пархатого, и связываться с ним не хотят. Санек, — Поломоха перешел на шепот, — я слышал в зону пришел какой-то крутой мужик, поговаривают, что он из серьезных блатных, но менты его в ШИЗО закрыли, не выпускают в зону. Вот к кому тебе надо обратиться, глядишь, он поможет.

— Ладно, благодарю за информацию, попробую воспользоваться твоим советом. Поломоха, а что у тебя с ногой?

— На колючку нарвался. Танком шел.

— Чего?

— Ты не знаешь, что такое танк?

— Не-а.

— Это когда буром лезешь через забор и передаешь в изолятор братве грев. Вот и порвал себе ногу колючей проволокой. Меня в ШИЗО на десять суток за это посадили, а тут нога нарывать стала. Петровна меня и положила в санчасть. Хорошая женщинка, — рот Поломохи растянулся в блаженной улыбке, — я бы с ней ночку подежурил. Я слышал, кум Ефрем к ней клинья подбивает.

— Кто такой Ефрем?

— Отец мой Брежнев, — шуткой высказался Поломоха, — тебе лучше с ним не встречаться — это же главный кум зоны: гнилой, как пень, копни — одна труха. Ух и кровожадный! За любую мелочь упечет в трюм. Увидит в тапочках на улице — хана тебе, лишишься магазина, а если его тихушники на тебя капать начнут, пиши — пропало, вечным сидельцем в изоляторе будешь.

Поломоха не имел к птице — вороне никакого отношения, но когда в палату внезапно вошел майор, больной сразу же подумал: «Во блин накаркал, сейчас Ефрем Воробья будет пытать, кто ему по салазкам съездил».

Майор зыркнул на Поломошнова и он, хватив костыли, заковылял из палаты.

— Как себя чувствуешь? — обратился майор к Воробьеву.

— Терпимо.

— Да, не окажись ты пострадавшим, посадил бы я тебя в ШИЗО за драку. Четверо осужденных наказаны за твое избиение, но их было больше, ты смог бы на остальных указать?

Сашка решил отшутиться:

— Упал я начальник, с лестницы второго этажа, а в отряд пришел: с санчастью перепутал.

— Да, конечно, и по пути четверых избил, — иронизировал опер.

— Они между собой подрались, я здесь не причем.

— Глупый ты парень, и еще не знаешь здешних порядков, они теперь от тебя не отстанут. Не хочу, чтобы тебе на корню жизнь сломали. Ты понял, о чем я?

— Поживем, увидим.

— Заявление на них будешь писать?

— Обойдутся.

— Ладно, поправляйся, наказать за драку я тебя всегда успею, — и оглянувшись, убедился, что никого рядом нет, с улыбкой заметил:

— А ты Воробьев не из трусливых, всю эту блоть разбросал. Скажу тебе прямо, в моей практике такое редко бывало, и все же, будь осторожен, Рыжков злопамятный, если что, не занимайся самодеятельностью и обращайся к администрации.

— Ладно, начальник, спасибо за добрые слова, но мне еще пять лет здесь сидеть, сам разберусь.

— Знаю я теперь твои разборы, — строго сказал Ефремов, и выходя из палаты, добавил, — затеешь драку, точно посажу в ШИЗО.

Сашка, оставшись один, вполне осознавал, что после распределения по отрядам и после того, как он покинет санчасть, у него сложится незавидное положение.

«Мне нужно будет найти поддержку у нормальных пацанов, если такие есть в зоне, иначе эти беспредельщики устроят ночью «темную» под одеялом, изобьют до полусмерти или того хуже…».

Глава 20 Первое знакомство с блатными

Драка в колонии — серьезное ЧП, и оставить без наказания зачинщиков — значит прослабить внутренний распорядок. Рыжкова и еще троих заключенных, участвующих в избиении Воробьева поместили в ШИЗО, всем дали по пятнадцать суток. Будь на месте Воробьева кто-то другой, Ефремов добился бы признания от потерпевшего, возможно наказанный квартет пошел бы по статье злостного хулиганства, или за нанесение телесных повреждений с временным расстройством здоровья.

Ефремову в глубине души был симпатичен Воробьев, и он прекрасно знал, за какие дела блатные отряда хотели опустить вновь прибывшего, но просмотрев личное дело Воробьева Александра Николаевича, убедился, что парень с характером, и отбывает срок по тяжелой статье за избиение. Судя по постановлениям из личного дела за нарушениях режима содержания в следственном изоляторе, Воробьев является трудно исправляемым элементом. Имеет четко выраженное мнение, склонен к созданию групп, в компании явный лидер, агрессивен в отношении обидчиков, с администрацией может вести себя вызывающе — вот такую отрицательную характеристику заработал себе Воробьев в тюрьме.

«Да, а парень-то не промах, может его для начала тоже в ШИЗО посадить, — подумал Ефремов, — ладно, присмотрюсь к нему, да и неизвестно, как блатные его примут в отряде, ведь по распределению он попал в шестнадцатый, где и случилось на него нападение».

Сашкина печенка уже не так сильно беспокоила. Раны на лице подживали, и держать в больничке начальница санчасти его больше не могла. Инесса Петровна: молодая, статная, женщина хоть и носила мундир лейтенанта медицинской службы, но свою работу выполняла исправно, как бы она не напускала на себя надутый вид, но доброта всегда просматривалась в ее словах и поступках. Недаром к ней выстраивались очереди больных, когда она пришла работать врачом в эту колонию. Каждому хотелось, чтобы нежная рука Инессы Петровны прикоснулась к истосковавшемуся по женщинам телу осужденного, даже не смотря на то, что вкалывала иглу в пятую точку. Получив несколько предупреждений и выговоров от начальства, она стала строже относиться к зэкам. У женщины было еще одно имя — Инна, так называли ее близкие знакомые и друзья.

Воробьева выписали, и он отправился в шестнадцатый отряд. Обе бригады находились на производстве, и потому в секциях было безлюдно, за исключением дневальных, да освобожденных от работы по состоянию здоровья. Завхоз (заведующий хозяйством, осужденный) отряда принял Воробьева сухо, показал его спальное место: постель досталась на втором ярусе, да он не был в претензии, какие его годы, еще спустится на нижний ряд. Завхоз вкратце объяснил обстановку в отряде, но виду не подавал, что видел Воробьева раньше. Сашка сразу заметил его настороженный взгляд, чувствовалось, чего-то он чурается.

Сашка сел на край постели нижнего яруса и задумался: «Как меня теперь встретят блатные? Выходит, из-за меня четыре человека сидят в изоляторе, а вдруг снова набросятся с кулаками. Ладно: семь бед — один ответ, не на того нарвались, подметки псам лизать не стану».

Из раздумий его вывел голос, донесшийся из среднего прохода:

— Зема, подсаживайся ко мне, — позвал его парень, лежащий под одеялом. Сашка подошел и, поздоровавшись, сел на кровать.

— Ты с этапа?

Сашка кивнул.

— А сам откуда?

— С Железнодорожного, считай, что с самого «Бана».

— Ёлы-палы, так мы земляки! А я с Нахаловки. Тебя как на воле погоняли?

— Санька Воробей.

— Слыхал я о тебе, говорят ты на Бану крепко стоял на ногах. А меня Матвеем зовут. Может слышал, я в Нахаловке известен, у меня в корешах были: Захар, Путя, Конь…

— Конечно знаю, встречался с ними. А ты за что сидишь?

— Да, так, — неохотно отвечал Матвей, — одним словом за жену.

— Побил?!

— Было малёхо, приложился.

Сашка напустил на себя тучный вид. Не по нутру ему было, когда здоровый парень на женщину руку поднимал.

— Да история не очень вышла, понимаешь, она в постели недозволенную черту переступила.

— Не понимаю, — Сашка замотал головой.

— Шлюхой она оказалась, с поцелуями ниже пояса опустилась. Теперь понял?! Ладно, все об этом замяли. А ты за что угрелся?

Сашка рассказал ему свою историю, как его подставили в драке и кто-то, дав на лапу прокурору и судье, теперь потирает от удовольствия руки.

— Матвей, прошу тебя по — земляцки, обрисуй обстановку в отряде, а то я многого не знаю.

— Молодец, что интересуешься, сразу видно — есть в тебе хватка. Вон там, — Матвей указал рукой, — у входа спят петухи, с ними якшаться нельзя, брать что-либо у них категорически запрещается, по нашим законам — это считается «западло» (недозволительно, табу). В средних проходах спят мужики-работяги. Я тоже из мужиков, а потому мы кучкуемся семьями по трое — пять человек. В зоне есть рабочка и выездной объект — «Тарбаза», там в основном ящики сколачивают. С буграми, то есть бригадирами, нужно жить дружно, они здесь в почете. Блатным в зоне от работы отлынивать не западло, а нам мужикам отказываться от нее почему-то стремно. За отказ от работы наказывают, сажают в ШИЗО до пятнадцати суток, сидеть за это то же стремно. Если есть возможность договариваться с бригадирами, заплатив им, то будешь поплевывать в потолок. Но не всем это положено, я вот к примеру сейчас освобожден от работы, — Матвей улыбнулся, — у меня своя примочка есть, я временами применяю ее, чтобы отдохнуть в отряде.

— А как?

— Настрогаю мелкого фторопласта и добавляю в махорку. Накурюсь до одурения, наутро все горло дерет, температура подскакивает большая. Петровна выписывает освобождение от работы, мол, простыл бедный, отлеживайся в отряде. Тут один дурак решил себе «мастырку» сделать: расцарапал кожу до крови и втер в ранку налет с зубов, а на следующий день пошел в санчасть с воспаленной раной. И чё ты думаешь? Его отправили на «Десятку» (ИТК-10, всесоюзная больничная зона для заключенных в Новосибирске), а вернулся он без ноги.

Сашка качал головой, удивляясь, как могут люди так беспечно относиться к своему здоровью.

— А как с буграми договариваются?

— Если ты корешишься с блатными, они с буграми решают твои проблемы и выравнивают положение: либо ты покупаешь сам наряды, или продукцию у мужиков, естественно при наличии денег.

Блатные, тобишь пацаны, с бригадирами в хороших отношениях, последние помогают им законно уйти от работы, иногда при разводе, или съеме с промышленной зоны прикрывают братву от проверок по карточкам, которые производят режимники колонии.

— Матвей, я смотрю в отряде пусто. Все на работе?

— В дневное время в секциях зэки находятся только по уважительной причине. Начальник отряда — это наш «Папа» в погонах. Так что Санек будь с ним аккуратнее: не станешь жить с ним «на ножах», не будет замечать твоих «детских шалостей», не придешься ему по вкусу, будет вечно снимать с тебя стружку, или иначе говоря, прессовать. За курение в неположенных местах, или вышел гулять в тапочках на улицу. Может лишить тебя магазина на месяц, а так же общего или личного свидания с родными.

— А для свидания, сколько суток дают?

— До трех, а если в вагончике — общая свиданка, то два часа.

Матвей осмотрелся, чтобы рядом никого не было, тихо продолжил:

— Я смотрю Санек ты открыто выступил против Пархатого. Не хочу тебя запугивать, но эти твари способны на многое. Пархатый и Равиль одну треть отряда подмяли под себя. Во всех секциях по разным углам облюбовали себе места. Будь всегда на стреме, но на провокации не поддавайся, лучше обходи их стороной.

— Интересно, как я могу глотать оскорбления с их стороны? Занозят — значит, получат в ответ. Матвей, а в отряде есть тихушники?

— Конечно! У начальника отряда свои «уши» среди зэков, скажешь чего лишнего и попадешь в черный список. Ментовские агенты кругом, но на лбу у них не написано, что они стучат куму (докладывать в оперчасть), потому за нами везде негласный контроль, не за мной и тобой конкретно, а за теми, кто под колпаком у оперчасти и начальника отряда. Наказать менты могут за что угодно. Подошел близко к запретке, поговорил с часовым — получи постановление, идешь расстегнут или без нагрудного знака — заработал наказание. Занимаешься изготовлением игральных карт, они ведь запрещены или ножа с красивой наборной ручкой, за это Санек, могут и новый срок навешать.

— А как тут с едой?

— О-о!! Полная труба! Если идешь отовариваться в зоновский магазин, намотай свои нервы на кулак. Прежде чем попасть туда, нужно отстоять длинную очередь, а скапливается она оттого, что все себя считают по статусу намного выше, стоящих впереди, и лезут-лезут собаки ненасытные.

— А кто лезет-то?

— Блатные, кто ж еще! Попробуй им сказать слово поперек, враз по мусалу получишь. Простоишь день до начала второй смены, и хрен тебе, а не отаварка! Только на следующей неделе удастся взять продукты. Волки поганые, чтоб им пусто было, твари беспредельные, — выругался Матвей.

— А кино здесь показывают?

— Бывает расслабуха по воскресеньям, привозят из военной части какой-нибудь фильм. Месяц назад «Итальянцев в России» показывали, так менты на волосатиков облаву устроили: у входа в клуб разворачивали и в парикмахерскую. Успел подстричься — значит повезло. Я не успел. Менты позорные! — снова выругался Матвей.

— Матвей, я слышал здесь в столовой погано готовят.

— Есть такое. О наших поварах-поварешках отдельный разговор: заходим мы в столовку, у каждого свои места за столом, у мужиков и блатных отдельно, у петухов строго свои. Шнырь (дневальный) в шлюмки помои разливает и пайку хлеба раздает. Блин, представляешь Санек, мы называем этот хлеб «спецвыпечкой», сдавишь его в кулаке, а назад он форму прежнюю не принимает, жуешь его родимый, а он к небу и к зубам прилипает. Идем дальше: первое блюдо, (мать его раз так) если его можно так назвать, состоит из подсоленной кипяченой воды, в которой плавает подобие жиринок, маргарина из нефтепродуктов. Гоняешь по миске листок капусты, ловишь его, поймаешь — довольный! А уж мясо-то: попадется кусок жира — значит совсем праздник. На входе в столовку деревянная бочка с селедкой стоит — вот этого добра ты можешь хоть задницей есть, — Матвей поморщился, — только жрать ее невозможно — протухла, зато поварешки соли не пожалели насыпать туда, чтоб опарыши не заводились.

— Матвей закурил, и посматривая, чтоб его завхоз не засек, продолжил:

— Я не утомил тебя, Воробей?

— Да ты что, мне вся эта подноготная интересна, не так ужасно будет с ней столкнуться.

— Ну, тогда слушай дальше: захожу я как-то раз в столовку, мужики сказали, на обед уху сварили. Глянул я на нее, а она синяя, как покойник, вместо минтая, одни хребты костяные плавают. Плюнул я, и попросил у шныря второе — значит капусту. Блин, да она вся квашенная, кислая, от ее вкуса аж рот за уши уводит. Давай, говорю мне чай, а он вместо него кипяток мне наливает с закрашенными квартами (много раз заваренный чай), короче — седьмая вода на киселе и тихо так, на ушко говорит: «Твой чаек Матвей, поварешки схавали». А вот картошка Санек — это продукт по праву считающийся дефицитом! Ее блатные растаскивают по отрядам. Зэки, отправленные на дежурство в столовую, при очистке разворовывают ее. Повара картофан бережно в супы заправляют, да в мизерном количестве. Зато в бараках стоит запах вареной картошки: вечерами, гудят самодельные машины-кипятильники, готовят ее в двух — трех литровых банках.

— А с передачками и посылками здесь как?

— Плохо Сань, хоть они и утешение, посланное родными с воли но и тут нас ждет опричнина: десять установленных процентов сдай в общак отряда и от тебя отстанут «сборщики налогов», а не сдашь, могут и силой отнять. Вот для этого Пархатому и Равилю нужны такие быки, как Горелый и Чуркин.

— Матвей, так по — тюремным понятиям — делиться должен каждый сознательный зэк — это же незыблемое правило.

— Воробей, я тебя умоляю! Конечно, если ты играешь в карты, плати рубь с выигрыша, и чем больше ставка, тем выше налог. Я знаю, что блатные не куражатся, некоторым даже за честь пополнять зоновский общак. Наши пацаны греют изолятор, БУР, спору нет — поддержка нужна. Мы же встречаем своих близких друзей, знакомых, отсидевших срок в изоляторе. Кого-то осудили в зоне за новое преступление по статье, мы провожаем того, собрав в дорогу мешок с вещами и с табаком. Объектовые зоны, куда вывозят на работу часть заключенных, кормят зоновский общак, там дела куда серьезнее, об этом ты еще узнаешь. Но когда у тебя забирают продукты с передачки, магазина или той же скудной бандероли, то мне лично: на хрен не нужен такой общак.

— Матвей, я в курсе некоторых дел, но то, о чем ты рассказал, мне будет полезно знать. Мы с тобой земляки, и в моем понимании мы должны помогать друг другу. Короче, благодарю тебя за «политинформацию».

— Кушай с булочкой Санек! На здоровье, — улыбнулся Матвей.

Во многое Сашка Воробьев еще не успел вникнуть, но как говорится, верхушек он нахватался, а главное, потихоньку разобраться во всей этой зоновской карусели, и не делать ошибок, ведь права на исправление их, порой не бывает; не детские это игры — лагерные, суровые будни.

Сашка прошел на свое место и, прислонившись к стене, подумал: «Да, придется торчать четыре с половиной года в этом гадюшнике. Ну, ничего, как говорил мой батька: «Где наша не пропадала!».

— В чужом проходе без хозяев находиться не положено, — прервал его мысли голос подошедшего зэка, — здесь принято разрешение спрашивать, да и в тумбочку пока ничего не ложи, придет братва, вот тогда и положишь кружку с ложкой.

— Земляк, а ты объясни, почему нельзя? — спросил его Сашка. Он посмотрел, что никого рядом нет, и тихим голосом произнес:

— Бытует здесь положение: вдруг ты кому из босоты (авторитетный человек) не понравишься, вот и могут тебе подляну подстроить, скажут, мол, в тумбочке червонец (десять рублей) под газеткой лежал, пришли с работы пацаны, а ловэшок — то (деньги) тю-тю и предъяву тебе. Да ладно, ты не парься, это я тебе так, к примеру, чтобы без хозяев в чужие проходы не заходил, ты же новичок, а как своим станешь, так и все будет на мази.

По разговору чувствовалось, что парень не из простого десятка.

— Ладно, пошли чифирнем (попить крепко заваренного чая), познакомимся. Кстати меня Яшкой зовут, я освобожден от работы, приболел трошки, вот и разлагаюсь. Я увидел, как ты с Матвеем долго что-то перетирал. Ты его знаешь?

— Мы с ним по свободе земляки, а говорили в основном о жизни.

Прошли в другую спальную секцию, в самом дальнем углу сидели еще двое заключенных. Сашка заметил: руки в наколках, роба черная, выглаженная, волосы на голове больше положенного отращены.

«Видать не простые, либо бугры (бригадир), или из пацанов», — подумал он, мельком разглядывая их.

— Ну, заходи, присаживайся.

Сидевший на кровати коренастый зэк приподнялся и подал руку.

— Равиль, — представился он, — а это Леха «Богомол».

Сашка пожал обеим руки.

— А меня Воробьем кличут: Сашкой звать.

— Да мы уже знаем, — сказал Равиль, — и про битву твою с Пархатовскими пацанами наслышаны, и как нормальным парнягой себя показал, кумовьям не сдал братву. Кстати тебе привет от Пархатого, — и Равиль от души засмеялся, — слушай Санек, ну ты мастерски ему шнопак развернул. На киче братва диву давалась, кто это покусился на нос Пархатого. Да, повезло тебе Воробей, могли бы втоптать в пол. Ничего, если я буду так тебя звать? — спросил Равиль.

— Да, все нормально, — ответил Сашка.

— Где так хлестаться научился?

— На воле занимался борьбой и боксом, приходилось частенько на разборах между пацанами присутствовать, да и учителя были неплохие.

— А ты с какого района? — спросил Леха Богомол.

— С Железнодорожного, с Бана.

— Ты же земляк Пархатого, он тоже с Железнодорожного, — удивленно воскликнул Леха.

Третий заключенный представился «Пельменем» и налил в эмалированную кружку чай. Сделав три глотка, вручил следующему: так и передавали по кругу, пока не допили чифир. Пельмень положил кружку с отжатыми нефелями (остатки чайной заварки) в тумбочку.

— Потом подмолодим свежей заваркой, еще чифирнем, — ответил он на вопросительный взгляд Воробья, — в зоне нефеля не выбрасывают, считают, что в них еще остается чай, несколько щепоток свежего чая — это и есть подмолодка. Усекаешь? — кивнул он Воробью.

Сашка ответил ему взаимным кивком.

Равиль намекнул, чтобы все прогулялись, а Воробья попросил остаться, видимо ему было, что сказать Сашке.

— Короче, Санек, видно пацан ты с головой, о тебе ничего плохого по тюрьме не говорят. Авторитетный человек в зоне за тебя слово замолвил. Дрон — он же вор в законе, сейчас на киче, его кумовья в зону не пускают. Когда ему обсказали твою ситуацию с Пархатовскими, он балдел не меньше нашего. Пархатый по натуре властолюбивый, да злопамятный, кулаками все стены в хате поиздолбил. Говорит: «Выйду, завалю этапника». Скажу тебе по секрету, — тихо заговорил Равиль, — Пархатого ночью к Дрону в хату запускали, и после этого Жека отказался от мести в твою сторону, и как бы в знак примирения привет тебе передает. Дрона вся братва уважает, его слово — закон, как скажет, так и будет, так что еще раз говорю, повезло тебе Санек.

— А как по-твоему, почему за меня Дрон заступился?

— А ты не врубаешься! Да таких случаев в нашей зоне совсем не бывает, чтобы нам пацанам кто-то крутую отмашку дал: месили всех, за милую душу, ты чё, здесь строго, если накосячил, опускаем быстро. Видно ты по делу им всем салазки (скулы) выправил, вот Дрон и замолвил за тебя слово.

— А кто решает, кого опустить, кого помиловать?

— Ясен пень — блатные в отряде.

— А блатных, кто, Дрон назначает?

Равиль прищурился, и как бы внимательно оценивая взглядом Воробья, сказал:

— Ты вопросов пока много не задавай, определись, с кем жить будешь: с мужиками — значит, пахать будешь, как папа Карла, а если с блатными, то есть с нами пацанами, значит почет тебе и уважение.

— А я хочу жить сам по себе, — твердо заявил Сашка.

— Золотую середину выбирать тебе не дадут, здесь или — или, правда есть еще одна дорога — в петушатник. Не в обиду тебе будет сказано, если бы ты себя поставил по-иному, и не впрягись за тебя Дрон, одним словом: я бы тебе не завидовал.

— Я уже об этом думал. А здесь в отряде кто блатной? — спросил Сашка.

— Пока две семьи — это моя и Пархатого. Скоро будет известно, кого паханом назначат в отряде.

Первое знакомство Воробьева с блатными в отряде прошло на ура. Он сам был удивлен положительным исходом дела, а то ведь пришлось бы ему свою честь до последнего защищать. В душе он люто ненавидел свору подонков: они как волки, все на одного, не огрызнешься, разорвут в клочья, а здесь в зоне один конец, удавку на шею и пускают по кругу.

Этого Сашка больше всего опасался, из подтишка сомнут его, опустят, а жить после этого он не сможет: сам себе вены вскроет, или в запретку (запретная зона, где часовой имеет право стрелять) кинется, и часовой расстреляет его из автомата. Но другой, более суровый, внутренний голос направлял его мысли в другое русло: «Ночью всех гадов переколю, как кроликов, никто и пикнуть не успеет, а там пусть мне за них зеленкой лоб намажут (расстрелять)».

Но видимо жизнь по-иному распорядилась на этот раз: Саньке стало спокойнее на душе, но интуиция подсказывала ему, что это только начало. Впереди еще четыре с половиной года. Как все ляжет? «Поживем, увидим!» И он пошел прогуляться на воздух.

Да, Сашке Воробьеву действительно повезло. До вора в законе Дрона дошли слухи, что кто-то из этапников избил братву в шестнадцатом отряде. Первая мысль пришла в голову: «Наказать борзого бойца, чтобы другим неповадно было оборотку пацанам давать». Но когда он узнал подробности, что хотели его ободрать, как липку и били — то в принципе человек десять, и выстоял парняга. Потом еще прикалывался, когда менты его уводили, но пацанов не сдал, увел разговор в другую сторону. Тогда Дрон решил сначала держать спрос с Рыжкова.

Дронов был в курсе, как Пархатый держал в кулаке отряд, в этом отношении к нему было много претензий. Особенно напрягали вора слухи о том, как опускали кого-нибудь из провинившихся заключенных. Братва из числа зоновских авторитетов открыто заявляла, что Пархатый открыто беспредельничает. На предстоящей сходке Дрон, конечно выслушает всех, и примет справедливое решение.

Он считал, что массу мужиков нужно держать в порядке, а за блатными иметь глаз да глаз, чтобы между ними не было заварушек. Умные мужички тоже могут подбивать своих против блатных, а буфером между ними должен быть авторитет, которого обязаны слушать и те и другие. Возникнет, к примеру, стихийное волнение у мужиков против блатных этой зоны, которое потом ни менты, ни авторитеты остановить не смогут. Менты всех пацанов пересажают, по разным зонам и перифериям раскидают, с главного приглядывающего за зоной будет спрос, не смог вор, поставленный сверху овладеть ситуацией.

«Конечно ментам на руку, когда в зоне спокойно, у них совершенно другая политика: лучше плодить активистов, и с их помощью содержать зону в порядке, чем дать волю мне вору и разрешить управлять по-своему. Мы с хозяином, что два медведя в одной берлоге не уживемся. С Пархатым и ему подобными, если они окажутся виновными в беспределе, я жестко разберусь, а насчет пацана надо поручить Равилю, чтобы первую поддержку ему оказал, да приобщил к делам пацанским — это пока, а там будет видно» — размышлял Дрон.

Вор подошел к двери и постучал, в коридоре изолятора послышались шаги подошедшего, открылся смотровой глазок.

— Командир, после отбоя приведи ко мне Пархатого из второй хаты, базар есть.

Открылась кормушка в двери, и показалось лицо дежурного прапорщика:

— Дрон, я смену сейчас сдаю, передам Генке «Крокодилу», чтобы он к тебе его привел.

Крокодилом он называл своего друга прапорщика, с другой смены.

— «Кузя», как делишки? — поинтересовался Дрон.

— Да ничего, нормально, — замялся прапорщик Кузнецов.

— Как у тебя с ловэшками дела обстоят, может подкинуть?

— Да не откажусь, поиздержался капитально.

— Короче, дай знать Равилю, он в четвертой хате сидит, пусть его пацаны с отряда мне хавки (еда) и курехи подкинут, да еще баул (вещевой мешок) зарядят, братву в карцере подкормить надо, скажешь от меня, они же тебя и филками (деньги) подогреют.

Видимо кто-то из обслуживающего персонала приближался по коридору, прапорщик захлопнул кормушку и строго произнес:

— Библиотека после пяти вечера будет, а пока читай газеты.

Все было у Дрона схвачено, хоть и пришел он в зону недавно, но связи передались ему по наследству. Его предшественника — Колдуна, администрация колонии за злостные нарушения режима содержания, все-таки отправила в тюрьму закрытого типа. Дронова в данную колонию из далекой зауральской зоны направили по «путевке» (заказное направление в какую — либо зону) воры в законе.

Начальник оперчасти колонии Ефремов пообещал его вслед за прежним авторитетом колонии отправить, нашел ведь «солдацкую» причину, вот уже три раза по пятнадцать суток досиживает Дрон в ШИЗО, а дальше опер грозился в БУР перевести. В дальнейшем парочку БУРов отсидит, и администрация направит в дело в суд. За злостные нарушения режима содержания, за создание в колонии условий процветания воровского сообщества, за сколачивание неблагонадежных группировок и так далее и тому подобное, и пойдет Дронов по этапу в тюрьму закрытого типа.

Но сам Дрон так себе думал: «Кишка тонка у кума-Ефрема, я — то в курсе, кто в зоне негласный хозяин: не начальник колонии, а его заместитель по Режимно-Оперативной части майор Кузнецов, это он будет решать, что со мной дальше делать».

Вечером, после отбоя, дверь камеры Дронова открылась, и в нее тихо проскочил Рыжков.

— А-а! Пархатый! Ну, садись, гостем будешь, разливай чаек и рассказывай что там в зоне, в отряде творится. Рыжков обсказал вору все новости, которые знал, заодно и свою историю не забыл рассказать.

— Я ему шакалу всю ж… на восемь клиньев раскрою, — не унимаясь, злился Жека, — он у меня из петушатника до конца срока не вылезет.

— Я смотрю, ты прибурел здесь, — перебил его Дрон, — ты, что же мурло, судьбами тут вершишь, давно ли свое свиное рыло на пацанское сменил? Тебя кто уполномочил пацана опускать, вы же по беспределу на него наехали, разуть, раздеть хотели. А вдруг он моим бы братом или знакомым оказался, да я бы вас чертей всех в запретку загнал.

Дрон умел наводить ужас на окружающих, тем более ему вдвойне было приятно унизить беспредельщика Пархатого. Проучить его было просто необходимо, а- то он такой ход набрал, пора было останавливать.

— Последний раз слышу о твоих зехерах, если не уймешься, самого опустим, ты разбор — то делай, что всех подряд прессуешь, мне на твои падлючьи выходки братва уже не раз малявы (тайная записка) загоняла, просили, чтобы я тебя урезонил.

— Дрон, прости, ну гадом буду, больше ни-ни. Зуб даю, мамой клянусь, — пролепетал испуганный Пархатый.

— Ты на малолетке (колония для малолетних преступников) был? — спросил его Дрон.

— Ну — да, в Горном двушку оттарабанил.

— А что мамой клянешся, смотри, а то спрошу с тебя за мать, — и, увидев, как глаза Пархатого еще больше округлились, уже с улыбкой добавил:

— Да ладно не тушуйся, я тебя предупредил, не разобравшись, мужиков не наказывать, в отряде продолжай держать мазу, назначаю тебя главным, пока ставить некого. Будешь вести все дела, в подручные тебе семью Равиля и вот еще что, присмотрись к этому, ну, как его?

Пархатый догадался, о ком просит вор, и с радостью в голосе, чувствуя, что накал проходит, произнес:

— К Воробью! Леха, да все будет ништяк, я поддержу его.

— Да прощупайте его, чтобы не кумовским оказался и аккуратнее с ним, а то опять свои беспредельные методы будешь применять. Скоро Равиль с суток выйдет, пусть дождется твоего выхода с трюма, вы с ним обмозгуйте, как в десятом отряде с семьей Сибирского разобраться. До меня слухи дошли, что в отрядный общак поступления нехилые идут, а как коснется передачи набранного в зоновский общак, так начинают причитать: сборы хреновые, самим мало Надо разобраться, либо шнифтари (кассиры) отрядные кроить стали или пора «верхушку» в отряде менять.

— Да прожирают они сами, бесы прибуревшие, — поддакнул Пархатый, — сделаем Леха, все будет в лучшем виде.

— Без мордобоя только, дойдет до кумовьев, опять тоскалово (привод в оперчасть) начнется, мозгуйте лучше! Понял меня.

— Да, все будет ништяк.

— Ну ладно, иди в хату. Баул вот прихвати, вам братва подогнала: хавки, курехи. Дрон подошел к двери и слегка стукнул. Рыжков также тихо выскользнул в открывшуюся дверь, как и вошел. В изоляторе стояла тишина, только слышно, как удалялись по коридору шаги надзирателя.

Глава 21 Ночное происшествие

Через пять суток Равиль вышел с изолятора и сразу приступил к разработке плана по поводу семьи Сибирского, он не стал ждать выхода Пархатого, а захотел загрести весь жар своими руками. Да, мозги у него работали, тем более косвенное добро от авторитета было получено, и пока Дрон окончательно не разобрался с Сибирским — его необходимо унизить. Равелинский понимал, сделай он все быстро и без особого шума, Дрон подкинет ему плюсовых очков, и возможно в скором времени Равиль сместит с трона Пархатого и займет коронное место в отряде.

Равиля задело за живое: «Почему не меня, а Пархатого вор поставил главным в отряде, здесь любого жлоба задавит (зависть душит). Я еще по малолетке помню, как в камерах меня частенько выбирали стареньким по хате (камера). Старшим по камере, назначало начальство, вроде, как старостой, а «стареньким», свои пацаны. И уважения было мне, как первому человеку в камере, а здесь вдруг — вторым. Ладно, проехали, будет и на моей улице праздник, Пархатого дожидаться с ШИЗО не стану, сам все решу».

Глазунов и Зельдман, семьянины Равиля, встретили своего пахана с изолятора по-королевски. Накрыли стол, собралась вся семья, в состав которой намеревались включить и Сашку Воробьева. Будучи приглашенным, он пришел поприветствовать освободившегося арестанта. Подошли пацаны из семьи Пархатого. Попили чай, поели, обговорили последние новости. Приближенные Равиля подсуетились и приготовили свежей картошки, сваренной в стеклянных трехлитровых банках. Заправляли варево мясными консервами: получалась тушеная картошка, от таких приготовлений у многих заключенных голова закружилась, так хотелось есть.

Сашка заметил, что блатные своих собратьев встречали с почестями: обязательно готовили к выходу чистое белье, новый малюстиновый или реписовый костюм, а по- иному робу. До зеркального блеска начищенные новые сапоги, чаще кирзовые. Хромовые и яловые полагалось носить паханам, да и то при глобальном обыске, надзиратели забирали это богатство. Сашке рассказывали, что в зоне есть сапожные умельцы, мастерски обжигающие кирзу горячим железом, ее потом трудно было отличись от хрома.

Везде и во всем Воробьев подмечал шик: волосы на голове до двух с половиной сантиметров отращивали люди, имеющие привилегированное положение. Телогрейки черные, малюстиновые, шапки домиком и обязательно отороченный цигейкой козырек с ушными накладками, а все остальное обшито черным драпом. Рукавицы — шубинки с выворотом из меха норки или на крайний случай из сурка или нутрии, такие вещи были разрешены и режимники (работники режимной части) их не забирали. Пройдет такой зэк по зоне; сразу видно из братвы, как говорится: «встречали по одежке».

Сашка тоже приоделся не хуже, он еще с тюрьмы привез с собой одежду, мама собирала вещи, да друзья с воли помогли.

После чаепития все разошлись по своим местам. Равиль оставил при себе Глазуна и Зелю. Подумав немного, махнул рукой Воробью, дав понять, что он ему нужен. Равелинский сразу же приступил к делу и предложил план по поводу семьи Сибирского, разработанный им еще в изоляторе.

Прежде чем Сашку вводить в семью, его нужно прописать, то есть проверить на деле — вот и решил Равиль подключить его к делу.

— Ну, во первых Санек, тебе протянута рука самого Дрона, а это почитай поддержка весомая. Мы — братва предлагаем тебе влиться в пацанскую семью, в мою или Пархатого, решать тебе.

— Равиль, да тут без вариантов, конечно в твою, — сказал Сашка.

— Все, заметано, отныне ты с нами, а значит, ты будешь посвящен в более серьезные дела нашей братвы. Слушайте сюда, расклад такой: в десятом отряде прибурела семья Сибирского, им неоднократно спускались предьявы. В наших кругах стали замечать, как они откусывают куски от общакового пирога, нам — авторитетным пацанам зоны один человечек, приближенный к той семье, цинканул (дал знать, предупредил), что они кроят от общака. Вот и поступило оттуда цэу (ценное указание), — Равиль кивнул головой в сторону изолятора, — чтобы наказать шакалов.

— Да прессануть козлов, щас братву соберем, кое-кто из Пархатовских тоже пойдет, — воодушевился Глазун.

— Думай, чё говоришь, — одернул его Равиль, — все нужно сделать без кипиша (шум), ты чё, на воле находишься, чтобы полрайона на битву поднимать, сразу на кичу всех упрячут, а там и групповуху (преступление совершенное группой лиц) могут пришить. Слышал я, по-другому можно им мозги вправить. Мне нужны три надежных человека. Равиль обвел взглядом всех троих. Дураку понятно, что это они: Глазун, Зеля и Воробей.

— Про куклуксклановцев что-нибудь слышали? — спросил Равиль.

— Да, это ненавистники негров и коммунистов, есть такое общество тайное в Америке, — сказал Сашка.

— А колпаки на их головах, вам, о чем нибудь говорят? — продолжал спрашивать Равиль.

— Острые колпаки из белой ткани, с прорезями для глаз, — опять подсказал Воробей.

— В цвет! — повеселел Равиль, — молодец Санек. Короче, расклад такой: ночью, а лучше под утро, когда все спят, втроем, напялите колпаки на головы, и зайдете в холл десятого отряда. Ты! — Равиль ткнул пальцем в Глазуна, — подставишь к горлу ночного дежурного нож и прикажешь ему молчать. Вы двое, — он показал на Зелю и Воробья, — проходите на цирлах (на цыпочках) в левую секцию, в правый угол. Там четыре спальных места на первом ярусе. Возьмете два шприца, наполненные серной кислотой и обрызгаете всю робу, какая только там найдется. Даю гарантию: через час- два от этой робы одни лохмотья останутся. Ну, а потом мое дело, как Сибирским «хрен к носу» подвести.

— Идеально, — произнес Зеля.

— У — ух! — Потер руки Глазун.

— Ну, а ты что скажешь? — обратился Равиль к Сашке.

— Я считаю, что нужно открыто предъявлять им, все равно разборки потом будут, не лучше ли сразу вынести все это на сходку.

— Ты чё Санек, да им уже сколько раз говорили, тем более за них сам Дрон взялся, надо же кому-то Сибирских приопустить, вот мы и сделаем это, — горячо настаивал Равиль.

— Ну, раз так — добро. Я впервые в зоне буду в подобном мероприятии участвовать, — спокойно сказал Сашка, — меня здесь волнует одно, чтобы дневальный шум не поднял.

— Да я ему наглушняк пасть заткну, — вставил Глазун.

Равиль поддержал Сашку:

— Правильно — правильно, если он поднимет шум, сразу рвите когти. При любом раскладе, сваливайте в уличный сартир, бросаете нож в дыру, да подальше с глаз. Наволочки принесете в отряд, я их потом закуркую (спрятать).

На следующий день, ближе к утру, когда вся зона крепко спала, трое заключенных вышли украдкой из отряда. Они не боялись быть задержанными нарядом контролеров, потому — что туалеты находились на улице, и ночами многие ходили справлять нужду. Надели на головы колпаки, и тихонько прошли в холл десятого отряда, расположенного на противоположной стороне того же барака.

Ночной дежурный спал, положив руки на стол и уронив на них голову. Зажимать рот и подставлять нож к его горлу, не было нужды. Глазун на всякий случай спрятал нож под подкладку рукава, и встал над дневальным, а Зеля с Воробьем тихо прошли в левую секцию. Прошло несколько минут: первым в проходе показался Сашка, за ним крался Зеля, и в самый последний момент зацепился ногой за стоящую возле шконки табуретку, она грохотом опрокинулась на пол и разбудила дневального. Раскрыв широко глаза, и ничего не соображая, шнырь увидел перед своими глазами чудище в белом балахоне. Спросонок ему показалось, что смерть в белом обличии пришла по его душу. Он хотел закричать, но «Смерть» одной рукой закрыла ему рот, а в другой показался нож, и уже человеческим голосом прохрипела:

— Не дай Боже пикнешь, я тебе кадык вскрою.

Шнырь, пришедший в себя, понял, что это не смерть, потому спорить не стал, а понятливо закивал головой.

Глазун дождался, когда подельники закончат свое дело и покинут отряд. Он приставил к своему рту указательный палец и тихо сказал:

— Положил голову на руки и, как ни в чем не бывало, продолжаешь спать, если поднимешь кипишь, я тебя из-под земли достану.

Глазун, тихо скрывшись за дверью, догнал пацанов. Оказавшись на безопасном расстоянии, он разразился смехом:

— Вы бы на его рожу посмотрели, я чуть не упал: он в натуре подумал, что перед ним привидение.

Пацаны поддержали его веселым смехом. Проделав все, как было запланировано, тройка парней, сплоченная в деле, возвратилась в свой отряд. На улице забрезжило. Равиль не спал, и когда братва ввалилась в отряд, он всех завел в каптерку и, выслушав до конца рассказ, отблагодарил пацанов:

— Это вам! — он протянул каждому по пакету, — за благополучный исход дела.

В каждом из свертков лежали по две плиты чая высшего сорта и пять пачек папирос «Казбек». Папиросы такого сорта были острейшим дефицитом и, курившие их по тем временам в зоне, могли считать себя счастливыми людьми. А вышак — плиточный чай (чай высшего сорта. Во втором случае — смертная казнь) мог проникнуть в зону только нелегальным путем, так как в зоновских магазинах продавали рассыпной чай по две пятидесятиграммовые пачки в месяц.

Зеля и Глазун остались довольные, но что с них взять, в юности и не такие проступки приходилось совершать молодым парням. Зато Санька был мрачнее тучи, он не был рад ночной вылазке, не по нутру ему было это тихушество, не привык он к таким вещам. Смелости и отваги ему было не занимать, он думал о справедливом подходе к любому делу, но зоновкая жизнь с ее извращенными порядками разрушала все его устои. Он прекрасно понимал, что кулаками и уговорами здесь не руководствуются, здесь идет хитрая, подковерная борьба, из подтишка, не в лоб решаются некоторые дела. Да и оперчасть не дремлет: малейшая драка, нападение, пьяная поножовщина и заключенный с добавочным сроком загремит в другую зону с более строгим режимом. Потому для Сашки было первостепенной задачей — все решать по справедливости. Но как избежать последующих поручений такого рода? В этом вопросе ему необходимо было разобраться.

По своей природе Сашка был не глупым парнем, и довольно глубоко проник в создавшуюся ситуацию: если он откажется выполнять следующее задание, его могут пустить под сплав. Как? И за что? Да тот же Равиль сдаст его Сибирскому, и будет у Сашки уйма врагов.

Да, не зря еще на свободе он всегда прислушивался к байкам рассказчиков, которые имели отношение к зоне, не знал для чего ему это, наверно было просто интересно слушать рассказы о лагерной жизни, особенно он много слышал от своего отца, когда он был в нетрезвом состоянии.

Его мысли прервал Равиль:

— Ну, что Санек, не спится? У тебя все нормально?

— Да не совсем, не нравится мне это, надо было просто поговорить с пацанами, и убедить их в неправильности их поступков.

— Ты откуда такой взялся? — шепотом произнес Равиль, — да не нам с тобой решать, что здесь правильно, а что нет. Сань, я тебя умоляю, — с иронией проговорил он, — не будь таким наивным и прямым, как рельса, ты живешь в фаворе (получать выгоды), благодаря им, — и он кивнул головой в сторону изолятора, — ну, иди к мужикам жить, да на тебе бугры, да мастера будут, как на коне ездить. Откажешься работать, они тебя упрячут. Попадешь в изолятор, там спросят с тебя. За отказ от работы в зоне стремно садиться на кичу. Кулаками не прошибешь эту стену, тут головой надо думать, — поучал его Равелинский.

— Вот я и думаю, что надо правильно все делать, по — честному.

— Санек, ты меня удивляешь, отошли те времена, когда на общаках думали так, как ты себе мыслишь, я пока не имею права раскрывать поднаготню всей нашей жизни — это касается не понятий, а типичных дел, которыми мы все здесь заняты. Запомни — мы волки и грызть будем друг друга до победного, а одиночки вроде тебя, здесь не выживают, ты сам сегодня убедился, как делаются темные дела, — он нагнулся к уху Сашки и прошептал, — если кое-кому будет угодно, придут ночью архаровцы, придушат тебя подушкой, и нет тебя.

— Да кто придет-то! — воспротивился Воробей, — такие же, как я, Зеля, Глазун! Я больше не пойду, — произнес он с гневом в глазах.

Равиль, состроив серьезную физиономию, сказал:

— А тебя и не пошлют, есть исполнители — торпеды, которые за тебя сделают эту работу, — затем немного смягчился и продолжил: — Санек, ты еще слишком молод, но мне нравится твой максимализм, ты еще не испорчен и чистый, и мне кажется у тебя такое воспитание: бунтарская натура, не хочешь ты выстилаться и прогибаться под обстоятельства. Скажи спасибо, что я с тобой так мирно беседую, а попади ты к Пархатому…

Сашка приподнялся с постели, чтобы выразить протест.

— Знаю — знаю, но все же, на одно мгновение представь, как бы Жека разделался с Сибирскими. Да он бы их всех дерьмом перепачкал, а еще бы на каждом углу орал, что сделал это по указке вора. Хотя, если учесть такой момент, то Дрон просил, чтобы все прошло, как можно скромнее. На вас троих, Пархатый бы наплевал, у него в семье нет равных, он всех считает быдлом и шестерками, — высказался Равиль.

Сашка призадумался над его словами: «Может быть Равиль и не плохой человек, но мне кажется он чего- то боится и не договаривает, а в отношении Пархатого он прав».

— А знаешь Равиль, если Дрон…

— Ш-ш-ш-ш! — зашикал Равелинский, — не надо произносить имен вслух, они не любят этого.

— Ну ладно, хорошо, — Сашка зашептал, — если его отправят на другую зону, то Пархатый попытается подмять все в отряде под себя.

— Замучается, я не дам ему развернуться.

— В таком случае мне придется воевать с ним не на жизнь, а на смерть, — заявил Сашка.

— Вот здесь ты найдешь во мне верного компаньона.

Равиль протянул Воробью руку. Хочешь — не хочешь, но Сашке пришлось ее пожать.

На следующий день, по всей зоне разнеслась новость, что ночью в десятом отряде кое-кому из блатных попортили одежду. Хотя пять комплектов робы для братвы ничего не значили, но сам факт вторжения в их жизнь и напоминание о том, что они уже не являются авторитетными людьми в зоне, дали о себе знать. Подобный акт бросал на Сибирских пацанов тень — это было равносильно, что на них вылили ведро с фекалиями.

Леха Сибирский был в бешенстве, он примерно догадывался, откуда дует ветер, но прямых улик не было, и его возмущениям не было предела. Вообще, эта семья считалась очень крепкой в отряде, а также в зоне. Стремясь больше к независимости и самостоятельности, Сибирскому приходилось часто увертываться от чрезмерного давления блатных зоны. У Лехи были свои сторонники, к примеру, во втором отряде, Вася Симутин и еще несколько пацанов, правящих в разных отрядах.

Конечно, такие как Пархатый и пахан третьего отряда Ворон, своими беспредельными действиями в отношении мужиков портили всю погоду в зоне. У тех тоже были свои сторонники, и если приходилось сталкиваться на сходке блатных всей зоны, начинались жаркие споры, нередко переходящие в ругань и ссоры.

До какой нормальной семьи не доведись, каждые хотели бы править по своему в отряде, примерно, как на строгих зонах, то есть больше народовластия, без поборов, отбирания и беспредела.

Прошло три дня. Сашка не находил себе места, теперь он прекрасно понимал в какую историю его втянул Равиль. В одну из ночей он долго не мог уснуть. Мысли не давали покоя: «Как я мог пойти на поводу у этого лидоблюза, который боится Дрона, как огня, только при одном упоминании о нем, Равиль начинал ерзать и шикать. Тоже мне, собрались два друга, «сбруя, да подпруга» — подумал он о Равиле и Пархатом, — один другого стоит».

Не думал Сашка, что прибытие его в зону начнется с бесконечных интриг, склок; он также понимал, что Равиль использует его в качестве быка (человек исполняющий волю лидера) и как видно неплохо. Посулы, уговоры, давления на чувства, все пускает в ход этот упырь. «С кем мне посоветоваться? Не воевать же и с ним. Тогда я окажусь между молотом и наковальней. Может натворить что-нибудь, да в изолятор загреметь, а там дай Бог с Дроном пересекусь. Ведь оказал же он мне поддержку, может быть Дрон не такой ушлый, как эти пройдохи. Да, мысли — мысли, все в голову лезут. Где выход? Выход должен быть, нужно только правильных людей найти и заручиться их поддержкой. Равилю и Пархатому я не верю, как бы мне сейчас хотелось поиграть ихними головами, как футбольными мячами. Терпеть их не могу: Пархатого — за его беспредел и наглость, Равиля — за его скользкую и мерзкую натуру. Все! Нужно решать!».

На утро Воробьев решил пойти с повинной головой к Сибирскому, он должен познакомиться с ним, и все ему рассказать. Сашка не боялся, если даже попадет под справедливые кулаки Сибирских пацанов, он нутром чуял, что братву из десятого отряда пытались опустить по беспределу, и он шел к ним виниться.

Леха Сибирский встретил его дружелюбно. Поздоровались и представились друг другу, он уже знал, что Воробей дал оборотку Пархатому и его пристебаям, потому на предложение поговорить, Леха провел его в дальний угол на свое место. Сашка вспомнил ночное похождение, и ему стало неловко. Сибирский послал кого- то сварить чай, и был весь во внимании.

Рядом в проходе никого не было, но зато вокруг стоял такой шум и гвалт от людских голосов, хоть уши затыкай, да и накурено было в секции, хоть топор вешай. У заключенных был выходной — воскресенье, потому в отряде собралось много народа.

— Леха, у меня серьезный разговор к тебе, выслушай меня, а потом решай, как со мной поступить.

Сибирский про себя удивился: «Что это с пацаном? Вроде первый раз встречаемся, а уже какие-то напряги».

В проход стали подходить остальные пацаны Сибирского, он знаком пригласил их сесть. Секретов от братвы у него не было. Сашка был готов говорить открыто и прямо, и потому обстоятельно и в подробностях рассказал обо всем собравшимся в проходе. Он закончил на спокойной и уверенной ноте:

— Я понимаю пацаны, что по своей глупости, неопытности был втянут в эту историю, и просто по — человечески прошу у вас прощения, я не могу держать в себе этот косяк, и жду от вас решения.

Какое-то время все присутствующие сидели и молчали, первым по праву заговорил Сибирский:

— А мы — то были в непонятке, какие черти на нас наехали. Понимали, что след идет к каким то мразям. Ну, Равиль, ну сука! Гаденыш…

Пацаны зашумели, каждый хотел высказать свое мнение, даже слишком ретивый потянул руки к Воробью.

— Не трож пацана! — осадил Сибирский взбеленившегося, — он сам к нам пришел, а повинную голову меч не сносит. Ты знаешь Воробей, в натуре, я наверно не встречал в своей жизни таких пацанов, которые, не прячась за чужие спины, приняли бы на себя весь гнев, мы же сейчас вправе втоптать тебя в грязь, опустить, но в отличие от Пархатовских и Равилевских шакалов мы принимаем твою историю. Против тебя, я и мои пацаны ничего не имеем, ведь так, братва! — обратился он к пацанам. Все единогласно согласились.

— Заметано! Воробей — ты молоток!

У Сашки гора с плеч свалилась — это было уже второе облегчение после того, как он попал в зону.

Глава 22 Опер Ефремов действует

В проход зашел пожилой заключенный, по нагрудной бирке Сашка прочитал, что он со второго отряда, и фамилия его — Макаров.

— Проходи Макар, почифирим, — пригласил его Леха. Пожилой зэк учтиво поздоровался с каждым и, протянув руку Воробью, шутя представился:

— Сэр! Василий Макаров — поручик Лейб-гвардии ее Императорского Величества… Короче Санек, ну ее к едреней фене — эту царицу, давай по-простому, зови меня — Макар.

Пацаны прыснули смехом, а Симута весело сказал:

— Макар в своем репертуаре.

— Вась, а ты откуда меня знаешь? — обратился удивленный Сашка к Макарову.

— Кто же про Сандро — этапника не слышал, который шнобель Пархатому на бок свернул, а его быку Горелому из губы пельмень сделал.

Опять все разразились смехом.

— Так ты и есть тот Воробей?! Посыпались вопросы Сашке, — слушай пацан, ты и впрямь молоток! — подбадривали его голоса.

Воробью было приятно со всеми перезнакомиться в отдельности, хлопая по рукам, так он становился частью сплоченного коллектива.

По правилам приличия зоновской жизни, все зэки без исключения должны здороваться. Если кто-то, кого-то проигнорировал, то должен объяснить причину неприязни, иначе он рискует получить черную метку (предупреждение), а его оппонент в свою очередь обязан спросить, почему к нему такое недоверие, иначе братва не поймет и сочтет его не способным постоять за себя.

Познакомившись и послушав Сибирских братанов, Воробей заметил различие между ними и семьями Равиля и Пархатого. «Правильно трактуется пословица: «Рыба с головы гниет», как относятся паханы к своим подопечным, таковыми они и являются. Если в десятом отряде пацаны рассудительные, сплоченные, готовые за друг друга встать горой, чего не скажешь о блатных в шестнадцатом отряде. Все там под стать одному: угодничают, заглядывают в рот, готовы совершить хоть что, лишь бы главный блатарь похвалил, или как произошло со мной: по команде «фас» кинулись, словно взбесившиеся псы. Зато сейчас не перестают мне улыбки дарить. Одним словом — подхалимы! Таких людей я действительно ненавижу, очерчиваю незримую границу и ближе чем на два шага, никого из них к себе не подпущу».

Смех пацанов и мужиков отвлек Сашку от мыслей.

— Еще в моей жизни такая беда приключилась: молодой я тогда был, — рассказывал дальше Макар историю, может выдуманную, а может и вправду. По всей вероятности давным-давно он на свободе кошельки воровал, раз Сашка уловил разговор о карманниках:

— Гоним (едем на транспорте) мы как-то раз с корефаном по центральной трассе, смотрю, бикса стоит на передней площадке, клевая такая, дай думаю, пришвартуюсь. А у нее оказалась дурка разбитая (сумка открытая). Подошел я к ней поближе, а деваха и впрямь смазливая, а тут подсад на резину (посадка в автобус) начался, меня и придавили к ней. Стою я, и обливаюсь потом, а всем телом ее формы классические чую, у меня ажно в голове чего-то забулькало. Руку мне зажали, не дают свободно работать, кошелек — то зацеплю пальцами, потяну, а он срывается, нет действия свободного. Надо же! В этот момент мой пацан между ног на дыбы встал. Молодуха — то почувствовала его твердыню и айда краснеть. Я стою, ни жив, ни мертв, нас с ней так сдавили, что не шелохнуться. Закрыли мы с ней глаза и стоим. Я — то тащусь, а она молчит, видать ее тоже забрало. Я тем временем шмель (кошелек) уцепил и потихоньку тяну его на свободу, а тут водила автобуса резко ударил по тормозам, сначала вся толпа на нас с ней навалилась, а потом при остановке назад отхлынула, я в этот момент и купил (украл) шмель. У меня непроизвольно вместе с выдохом и вылетело слово: «Все-е-е-е»! Я — то о кошельке, а она видно подумала, что я приплыл, аж засмеялась, глядя на меня горемычного. Я конечно на первой остановке и слинял (скрылся).

Проход опять разразился громким смехом. Начали мужики поближе подсаживаться. Кто с верхних шконок головы свесил, всем хотелось мужика-весельчака послушать, уж больно байки его были прикольные. Макар видит, что попал в круговой обзор и давай дальше заливать:

— А вот еще случай со мной произошел: гоним мы опять вдвоем с напарником по Академовской трассе, в резине народу — как селедок в бочке. Я такой в шляпе, в костюме, представительный. Плащ через руку перекинут, это для того, чтобы из-под него незаметно в ширму нырнуть (залезть в карман).

Сидят две дамы, а напротив их два чувака, видать их телки были, и тема — то знакомая у них на устах. Один рассказывает:

— У моего родственника из внутреннего кармана на днях кошелек в автобусе украли.

— Да Вы что?! — изумились дамочки.

Другой чувак тут же начал умничать:

— Да не может этого быть, как так? У живого человека и украсть кошелек. Ведь это невозможно, так просто попасть во внутренний карман.

Я пододвинулся ближе к этому «Фоме неверующему» и давай поддакивать:

— Да-да совершенно с Вами согласен, это уму непостижимо, я тоже не верю в это.

Видя, что на его стороне тоже есть поддерживающие его люди, он еще больше стал распаляться:

— Да я ему мерзавцу все руки попереломаю, не дай Бог мне такой попадется.

— Вот здесь мы с Вами сродственные души, — продолжал я поддерживать заводного мужика, а сам незаметно, из-под плаща рукой ему по дружески по груди хлоп-хлоп и, выгнав шмеля из внутреннего кармана, подхватил его под полой пиджака. Здесь ко мне Вася Хрипатый — мой компаньон приштырился, я ему шмеля сбагрил (передал), он на остановке и слинял. Попрощался я со всей компанией и напоследок сказал:

— Так что передайте своему родственнику, пусть не заливает, что у него украли кошелек, сам потерял наверно.

Я выскочил на остановке. Представляете, пацаны его мину (скривленная физиономия), когда он сунулся за шмелем, — закончил Макар.

Все опять грохнули смехом. Да, рассказчиком он был знатным, бывают же такие люди, слушаешь и как будто сам присутствуешь там, в воображаемом автобусе, а уж посмеяться всей компанией вдвойне приятно, ведь смех — чувство заразительное.

Откровенно говоря, Сашке не по нутру были такие истории, он ведь не вор, его мать не учила этому, и за всю свою жизнь он не украл ни у кого, ни одной вещи.

Что поделать, раз в колонии собран весь свет воров и жуликов и тем не менее, Сашке как-то легко стало в этой компании, здесь атмосфера была совершенно другая, в отличие от шестнадцатого отряда и его обитателей. Пора было уходить. Он кивнул головой Сибирскому, тем самым давая ему понять, что зовет посекретничать. Они вдвоем, старясь не мешать слушающим мужикам, пошли на выход.

А тем временем начальник оперчасти Ефремов карпел над информацией Романова, сверяя два поступивших сведения на одного осужденного, источник одного Роман, а другого — агент «Лапша».

Вырисовывалась следующая картина: осужденный Матвеев идет через несколько дней на личное свидание на трое суток, где должен получить крупную сумму денег. Примерно за месяц до свидания по обоюдному сговору с сотоварищами, он отправил переводом деньги родственникам. Информаторы Ефремова извещают, что скорее всего деньги выкинут из окна комнаты личного свидания, но чтобы поднять деньги с земли под окном комнаты, которая расположена в двухэтажном здании на первом этаже, необходимо раздвинуть колючую проволоку и проскочить тропу нарядов. Все это нужно проделать мгновенно на глазах у часового, находящегося на вышке в метрах ста. Стрелять в этой зоне он не имеет права, но поднять тревогу может.

Здесь не все так просто, когда Матвеев займет выделенную для свидания комнату, оперу останется поставить в схроне кого-нибудь из наряда контролеров и ждать. Вот и напрашивается вопрос: сколько ждать? День, два, три? Смена контролеров меняются один раз в день, не может же один и тот же прапорщик дежурить три дня подряд недалеко от окна комнаты свиданий. Напрашивается еще один вариант: с работниками режимной части произвести обыск родственников и заполучить деньги, но тогда весь смысл теряется, деньги перейдут в казну колонии.

Ефремову же хотелось убить сразу трех зайцев!!! Поймать Матвеева за передачу денег — раз. Задержать «танка», так зэки называют, того, кто преодолевает препятствия и передает грев — два, и через него попытаться выявить цепочку лиц ведущую в главному зачинщику, и наконец три — овладеть деньгами. Конечно, часть из них придется обнародовать в рапорте, а львиную долю его подручный прапорщик конфискует, тем более по информации сумма должна быть не малой.

Ефремов догадывался, что в зоне работает курьер из числа вольнонаемных граждан, зэки их называют «гонцами» (почтальон), они осуществляют поставку в зону денег, писем, небольших бандеролей. Почему Матвеев не воспользовался «услугами» такого гонца? Остается под вопросом, скорее всего осужденному и его дружкам не захотелось делиться с посредниками, а может быть, не нашлось таковых.

Вероятно подкупленных сотрудников — гонцов в зоне несколько, ведь блатные в лагере держат общак, кто- то же проносит им каждый месяц энные суммы. Вот и хотел оперативник, чтобы Романов вычислил этих поставщиков, но информация была закрыта и строго засекречена. Роман даже не знал, кто является кассиром зоновской казны, даже отрядная касса была недосягаемой для него. Эта структура была независимая и нити вели на свободу к воровскому общаку. Сколько бы ни напрягался Ефремов, а выявить источники поставок денег и содержания самого общака он не мог. Лакомный кусок — зоновский общак, но накрыв его единожды, не получишь в следующий раз ни гроша. Вот так все построено у этих хитроумных зэков, как в хорошем Минфине.

Чтобы продвинуть Романова на руководящее место авторитета, нужно проделать хитроумную комбинацию, ведь опер зоны не может поставить главным блатным в отряде своего человека, его назначает вор, то есть Дронов, значит, его необходимо убрать из зоны.

«Вот еще одна головная боль — Дронов. Вор в законе, — размышлял Ефремов, — пока я сделал все необходимое, чтобы он содержался в ШИЗО. Ну, упрячем мы его в ПКТ, а что толку? Он все равно контролирует зону из ШИЗО. По определению зона считается красной, и вору в законе путь сюда заказан, ему здесь ловить нечего, но кто их разберет теперь этих воров. Каждый десяток лет меняются правила игры, многие зоны уже не могут принимать воров в законе, в основной массе лагеря отмечены красным цветом, где уже давно процветает актив, разные секции внутреннего порядка из числа осужденных. Казалось бы, зайдет вор в зону и, судя по обстановке, нужно поднимать бунт, менять верхушку из числа заключенных, избавляться от актива. Как говорят у зэков: «Перекрасить зону в черный цвет». Я не позволю даже близко подойти блатным к этой цели, даже если возникнет угроза полного неповиновения, я предприму все меры воздействия на вора Дронова.

Не так давно мою идею создать «прессхату» для ломки (ломать убеждения, во втором случае — отход от наркотиков). блатных, отверг начальник колонии Серебров, он — перестраховщик и слушает в основном своего заместителя Кузнецова, который и отсоветовал начальника создать такую камеру. Они оба боятся, что блатные забросают жалобами УИТУ и прокурора по надзору, и потому потворствуют заключенным. А ведь смысл всего шел к тому, чтобы отрицательно настроенных заключенных сажать в камеру к опущенным и тем самым марать их. Костяк заключенных в такой камере должен состоять из бывших блатных, которых по тем или иным причинам «опустили» авторитеты. Таким способом можно «перевести» в колонии всю эту «блатную масть» и поможет мне в этом сам Романов. Времена конечно уже не те, что были раньше, когда авторитетный зэк мог замутить воду среди блатных и отрицательных осужденных, тем более это не периферийные лагеря, а зоны находящиеся в черте большого города, где хорошо развита инфраструктура и система ИТУ имеет специально обученные подразделения военных. Не дай Бог, конечно, но случись волнения, которые могут перерасти в полное неподчинение администрации, то бишь зэковский бунт, мигом можно успокоить бунтовщиков, а стрелять — не стрелять — это уже не нам решать, а Москве.

Дронов осел в нашей колонии, я даже чую, что здесь что-то готовится. Я уже сколько рапортов писал, и начальнику колонии, и начальнику РиОР, чтобы решался вопрос о срочном этапировании Дронова. Но решает это управление, а там почему-то медлят, не захочешь, а подумаешь, специально они, что ли резину тянут, нам здесь на местах виднее, но наши молитвы видимо не в уши управленцам».

Еще одна идея, возникшая у главного опера зоны, не давала ему покоя — это замена всех блатных авторитетов своими людьми. Ему необходимо иметь двадцать Романовых, которые будут работать на него и выполнять сложные поручения. Смысл сходился к тому, чтобы все сборы, производимые блатными по отрядам, контролировались оперчастью и внушительный процент оседал в кармане Ефремова. Если ему удастся выстроить в зоне именно такую цепочку, то скоро он будет контролировать весь общак колонии.

«Так, дальше идет еще разбор одной информации, тоже от Романа, — рассматривал Ефремов еще одно донесение, — столкнулись лбами блатные шестнадцатого и десятого отрядов. Это ж надо! Чуть до драки не дошло. По слухам, кто-то решил припомоить блотяков с десятого и испоганили им робу, а те в свою очередь, пронюхав что-то, решили разобраться с Рыжковым, хотя он во время инцендента сидел в ШИЗО. Опер улыбнулся. — Это мы с Романом разработали план акции и решили столкнуть лбами две блатные семьи, тем более все замешивалось на недовольстве Дронова в адрес Сибирского. Пусть грызутся между собой. Видимо им недоразвитым делать больше нечего, как друг друга опускать, ведут себя, как звери и замашки у них все — волчьи. Попробуй в этом гадюшнике, вылови золотого ужа, враз руку откусят. Заразы, — ругал про себя Ефремов Дрона и всех блатных. — Но разбираться нужно, все отрицательно настроенные осужденные ждут выхода Дронова в зону, чтобы созвать сходку авторитетных зэков. Ни в коем случае не стоит этого допускать. Дронов непредсказуем, что он предпримет в следующий момент? Его слово в воровской среде — закон, а вдруг он решит наказать Сибирских, начнется буза и не дай Бог перерастет в поножовщину. А если грянет бунт? Мне руководство не простит этого, вылечу как пробка из бутылки со своего места, да что там места, с учреждения попрут, и куда я потом? Токарем на завод! В органах трудно будет осесть. Ох, и жизнь собачья у нас — зоновских оперов, скользим, как по тонкому льду, чуть что, и в полынью, выберешься — хорошо, а — то и гляди, под грамотную воровскую разработку попадешь. Сколько оперативников в исправительных колониях погибает, ведь они же — воры эти, своих невольных исполнителей — торпед посылают для убийства. Проиграется какой-нибудь урка, а чтобы его петухом не сделали, ждет своего часа. Скажут ему: «режь» и убьет не задумываясь.

Конечно, если на протяжении многих лет все спокойно, работники администрации теряют бдительность, расхолаживаются так сказать. А вот у нас у оперативников, кроме интуиции еще и информаторы имеются и, чтобы все это сопоставить, нужно поломать голову, откуда ноги растут у этой заварушки. Завтра на планерке у начальника РиОР я обязательно составлю план с режимниками колонии. Я — начальник оперчасти имею оперативную информацию, режимники должны отреагировать, блокировать сходки авторитетов колонии, всех направить в ШИЗО, но без Дрона сборищ не намечается. Тогда что? У Дронова на днях заканчиваются пятнадцать суток, выпускать его категорически нельзя, Кузнецов должен понять, чего может стоить выход вора из изолятора.

Ефремов закурил, он распечатал уже вторую пачку папирос, не замечая, как один за другим вдавливал окурки в провонявшую никотином пепельницу.

Мать честная, за кого приходится переживать! Да будь моя воля, Дронов бы давно уже улетел в крытую тюрьму, а тут приходится с ним цацкаться, — Ефремов почувствовал, как голова начинает побаливать, — нужно принять таблетку, а то к вечеру будет совсем плохо, завтра решу окончательно, как обыграть ситуацию с осужденным Матвеевым и на планерке поставить вопрос о Дронове, и обо всей оперативной обстановке в колонии».

Глава 23 Стычка блатных

Воробей, выйдя на улицу вместе с Сибирским, уже не опасался, что кто-то из братвы шестнадцатого отряда увидит его вместе с Сибирскими. Расклад получился полный и предъявления со стороны блатных своего отряда в том, что он якшается с Сибирским, он не страшился.

То, что Пархатый и Равиль и им подобные считали, якобы пацанов Сибирского приопущенными, так в блатном и воровском мире не дают пощечины тайно, там открыто предъявляют за какие-то действия.

На улице стояло лето, день выдался солнечным, жарким. Они сели на лавочку.

— Санек, хорошо, что ты вовремя пришел, ведь сегодня выходит Пархатый, — начал Леха, — мы с братвой обязательно навестим его и этого долбанного Равиля. Я не верю, что Дрон не разобравшись, дал им добро. Пацаны со всей зоны даже не слышали о том, что мы неправильно ведем себя в отряде. Дрону наговорили о нашей семье не по делу.

— Я слышал, что Дронов коронованный, — сказал Сашка.

— Да, это действительно так, нам маляву заранее подогнали со свободы со строгача (колония строгого режима), правильный он и в хорошем авторитете. Вот только не сходится как-то, чтобы Дрон поощрял беспредел.

— Так выходит, что поставив Пархатого главшпаном, он способствует разгулу.

— Может и так, но чтобы конкретно услышать вора, Дрон должен выйти в зону. Пацаны говорят, что у него на днях заканчивается третья пятнашка (пятнадцать суток). До него здесь правил хороший, авторитетный пацан. Колдун зону держал в справедливости, всегда за беспредел спрашивал со всех, были случаи, когда блатные держали серьезную ответку за свои промахи. На крытке, куда его направили, запросили маляву, чтобы мы обрисовали Колдуна, его по ходу примут там, как настоящего босяка, сюда он уже навряд ли вернется, после отсидки в крытой. Вот бы кого короновать, он по понятиям любому арестанту «стоп в гору выпишет». Отсидел в ШИЗО больше половины своего срока и молва о нем хорошая идет.

— Лех, а что в твоем понимании мужик?

— Мужик? Мужик — мужику рознь. Вся зона на них держится. Мужика уважать надо — это работяга, мы в своем отряде их в обиду не даем, у нас знаешь, как все поставлено, сходил в магазин, посчитал нужным, принес в общак, кто сколько может. Мой отец сидит на строгаче, он всегда по делу обучал и натаскивал меня еще на воле, хотя сам уже третий раз окунулся. Я хочу Санек, чтобы было, как на строгом режиме, все по справедливости. Чтобы босота жила в кайфовых условиях, нужно рогом шевелить, но только не за счет мужиков, они ведь видят, кто в отряде всем заправляет, и к кому за помощью обратиться, если что случись. Ваше счастье, что ночью никто не проснулся, а то лежать бы вам сейчас в санчасти с бирками на ногах, прибили бы вас, одним махом. У меня, как-то бугры прибурели, норму давай устанавливать, мужики к кому пришли? Ко мне. Я буграм сказал, хотите хлеб с маслом есть, и спать спокойно — не борзейте. Поднимутся мужики, я вас защищать не стану, а когда они скопом пойдут, да в руки арматуры возьмут, да еще на грудь грамм по двести примут, что им эта ментовская застава, по кирпичику разберут. А вот у Пархатого в отряде, случись что серьезное, сначала ему и Равилю череп раскроят, а потом сами над собой беспредел учинят, нет там хороших пацанов у руля. Ты знаешь, а ведь с Дрона за косяки, которые отморозки ляпают, могут спросить, не для того он в нашу зону направлен, чтобы бодягу с магерамами разводить. Я все же надеюсь, что он, узнав правду, закатает в пыль Пархатого и Равиля. А если нет, то я наверно совсем не лакшу (не разбираюсь) в воровских понятиях. Но мы будем справедливость отстаивать на свои берегах, этих тварей мы к своей земле не пустим, так что Санек, пацан ты хороший, но не туда попал, тебе одному трудно будет пробиваться в своем отряде. Я тебе совет дам, пока ты там человек новый, собирай вокруг себя костяк правильных пацанов. Пока режимники и кумовья (оперативники) тебе на хвост не сели, присмотрись, мужиков защищай, не давай в обиду. Одного двух отмажешь от нападков этих мразей, тебя зауважают, о тебе и сейчас говорят, как о правильном пацане, но один в поле не воин. Короче, я с вашими буграми перетру (переговорить), чтобы тебя месяц другой к работе не пристегивали, а там сам рули, с деньгами помогу и если что. Санек не жди, когда эта пехота на тебя надавит, иди ко мне, мы с пацанами тебя всегда выручим.

— Леха, на производстве работать, для пацана считается стремным?

— Конечно. Мне отец рассказывал, что раньше в зонах авторитеты не работали. Для них это был вопрос внутренней политики: воры в законе не признавали власть советов, и потому по их понятиям работать на государство — означало предать свою идею. Ты думаешь за что Дрону уже третий раз пятнашку выписывают? За отказ от работы! Его по — другому не чем зацепить, ведь кум Ефрем боится его в зону выпускать, а здесь он на полном основании маринует его в трюме.

— Но это же не справедливо! — возмутился Сашка.

— А ты думаешь, что менты здесь все по справедливости решают? Санек, законы и наши права — это все на бумаге, а на самом деле Совдепия любого недовольного ею сгноит на кичмане.

— Ты тоже недоволен властью? Я имею в виду твои убеждения, — осторожно спросил Сашка.

— Мой дед, Санек, никогда не сидел по уголовной статье, но зато Советы его гнобили по политическим статьям — он на Тамбовщине принимал участие в крестьянском восстании. Наш род оттуда идет, отец мой по — определению считается ссыльным, хоть и был еще пацаном. Если, как ты думаешь, все было бы по закону, то простых мужиков не уничтожили бы Советы в той крестьянской войне.

— И много расстреляли?

— Я тебе так скажу, конечно, это не факт, но отец говорил, что всех восставших потравили на смерть газами.

— Ни фига себе! Разве такое возможно… И тут Сашка вспомнил рассказы своего деда, как в предвоенные годы с их родной деревни десятками увозили арестованных крестьян. Вспомнилась сразу же история об организации «Черная молния», как она боролась с Советами на родной земле. Как в НКВД занимались фальсификацией и незаконно тысячами отправляли невинных людей в лагеря и подводили под расстрельную статью.

— Леха, я понимаю, что ты и Дрон можете по своим убеждениям не работать на Советскую власть, а как быть остальным блатным в зоне? Они — то точно не идейные, а не работают только потому — что не хотят. Мужики ведь ходят на производство, им что-то жрать нужно.

— А ты знаешь, я пожалуй соглашусь с тобой. Нынешняя блоть не способна мозгами принять идейную сторону воров. Они в большей степени нахватались верхушек и, извращая понятия, подминают под себя всю обстановку в зонах. Если Дрон — тот за кого себя выдает, то нас Санек ждут большие перемены.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы нашу зону начнем очищать от таких козлов, как: Пархатый, Ворон, Равиль и разумеется от поганых активистов. И если ты примешь сторону истинных пацанов, то твои бицепсы пригодятся в будущем для наведения порядка. Ты где так мастерски махаться научился?

— На воле классической борьбой года три занимался, потом на бокс ходил, а в основном: улица научила, частенько приходилось справедливость кулаками восстанавливать.

— А разве так бывает?

— Бывает, когда толпа на толпу, там времени нет, разъяснениями заниматься.

— Уходи от этих понятий, здесь политика — семеро одного не боятся, не канает.

— Еще как канает, — улыбнулся Сашка.

— А-а! Ты это о Пархатом и его пристебаях, против них тоже надо скопом, одному без толку.

— Да я на свободе старался выходить один на один, но не всегда удавалось.

— Значит ты Санек — баклан (в данном случае — хулиган), по хулиганке больше предпочитаешь.

— Не совсем так. Там, где свои, я еще могу разнять, объяснить, а с соседскими не со всеми получалось. Леха, не называй меня бакланом, мне в свое время люди объясняли, что пацанов так называть не принято.

— Да, есть такое дело, на воле ты баклан, а здесь нет такой масти, есть просто «боец», но ничего, зона из тебя сделает такого дипломата, потом словом бить будешь, а задатки у тебя есть. Больше спрашивай — это не стремно, тебе же в пользу, а уж когда пехота не понимает слов, тогда бей, но не по репе (голова), а по корпусу, как тебя в боксе учили и не при свидетелях, а то из трюма (изолятор, карцер) не будешь вылезать. Ладно, Санек, сегодня жди в гости, мы вечером с братвой этих упырей проведать придем. Да, все хотел у тебя спросить, у тебя братья есть?

— Нет, я один в семье. А что спросил?

— Да есть в тебе, что-то такое, — загадочно улыбнулся Леха, — знаешь, когда полгода в тюрьме просидит человек — это еще не показатель, а ты выходит не по годам смышленый.

— Меня тоже было кому учить, батя мой сидел не раз, порой под хмельком начнет про лагеря рассказывать, а я все на ус мотал.

— А характером ты тоже в него?

— По части драк, видимо в него, но больше я в мать и в деда своего пошел. Мама у меня очень справедливая, а терпения у нее на десятерых таких, как отец хватит, она у меня хорошая.

— Ой, Санек, а у кого из нас матери плохие, мы только здесь начинаем понимать, что роднее и ближе матери, нет человека. На свиданки они, передачки, тоже они. У меня мамка болеет, а все равно возле зоны иногда бывает, не знаю, дождется ли, — грустно сказал Леха, она ведь еще и к отцу на свиданки ездит. Жалко мне ее.

— Тебе сколько еще до конца срока осталось? — спросил Сашка.

— Да фигня — двушка, на одной ноге на толчке просижу, — повеселел Сибирский, — а тебе сколько?

— Четыре с хвостиком еще, здесь на двух ногах придется стоять, на одной долго, — пошутил Санька, — Леха, а как быть с моими, так сказать подельниками с Зелей и Глазуном? Не смогу я их бросить.

— А вот с них и начни. Они пацаны еще не испорченные, разжуй им, что к чему, объясни, кто такие Равиль с Пархатым, и создавай свою семью. Не бойся, ты же Жеке шнопак (нос) развернул, если что и Равилю поправишь, а пацаны тебе будут хорошим прикрытием, тем более вы одной делюгой (дело) повязаны, — засмеялся Сибирский.

Они попращались до вечера, крепким и дружеским рукопожатием. Воробей, не откладывая в долгий ящик решил поговорить с Зелей и Глазуном. Если вечером заварится каша, то ему придется брать сторону Сибирского, а его пацаны из Равилевской семьи окажутся по другую сторону.

«Во! На ловца и зверь бежит», — подумал Сашка, увидев выходящего из отряда Зелю.

— А где Глазун?

— Там в отряде, подушку ухом давит.

— Зеля, зови его, разговор есть серьезный.

— На сколько тысяч? — пошутил он.

— Бери больше, говорю тебе — серьезный.

Через пять минут пацаны собрались на улице и, направляясь к центральному плацу, не спеша, пошли к бане. Там располагался более спокойный закуток, где можно посидеть и поговорить, не боясь быть услышанными.

— Короче, пацаны, рассусоливать не буду, говорю прямо: положение наше незавидное, мы сейчас находимся между молотом и наковальней. Сибирским все известно, темнить не буду, нас троих «круто» подставил Равиль, — пацаны напряглись, слушая, не совсем понятное начало Воробья, — мы за него сделали грязную работу, — серьезно заметил Сашка.

— Но подожди, ведь Равиль все это делал с подачи Дрона, — запротестовал Зеля.

— То-то и оно, что никто не знает всю правду. Братва в зоне осуждает этот наезд, тем более он был не по понятиям: одним словом, стремно все прошло.

Чтобы сразу не ошарашить пацанов своей новостью, Санек решил сначала обрисовать картину в общем, а затем признаться им во всем.

— Равиль по натуре своей — трус и перестраховщик, а Пархатый — беспредельщик и бык без мозгов, но обложив себя такими, как мы, они диктуют условия всем в отряде и кое-кому в зоне. Сегодня вечером выходит из ШИЗО Пархатый, а Леха Сибирский со своей братвой придет спросить с него за ночной инцидент.

Зеля и Глазун еще не совсем поняли, куда клонит Сашка, но с тревогой в глазах продолжали молча слушать.

— Вы понимаете, в какую историю мы влипли? Если Дрон выйдет с кичи и соберет зоновский сходняк, то братва будет разбираться. Сибирские — уважаемые пацаны и как сход решит, так и будет. Пархатый отойдет в сторону и будет продолжать изгаляться в отряде над всеми, а Равиль вывернется. Пострадаем только мы трое, нас обязательно пустят крайними, потому как, никто не захочет взвалить на себя этот груз. Дрон и братва шутить с нами не будут, либо на ножи нас посадят, либо… Ну, сами понимаете, — мрачно закончил Сашка.

— Слушай, а чё теперь делать? Мы же не попрем против Равиля, — тревожно заметил Глазун.

— Я вижу пока два выхода, — продолжал Воробей, — либо мне в изолятор сесть и просить, чтобы Дрон выслушал меня, а там будь, что будет или уйти от Равиля и создать свою семью.

— Как ты себе это представляешь, ты что, к мужикам пойдешь? — изумленно спросил Зеля.

— А мужики, что по-вашему — быдло, или дубины неотесанные? Это вы со слов Равиля и Пархатого судите о них так, как — будто они лучшего не заслуживают. Где вообще уважение! Вы-то сами пришли сюда мужиками, это уже потом определились, кем быть и за кого. Сибирские к своим мужикам относятся по-человечески, у них нет беспредела, а у нас в отряде мужики бесправные, бугры и эти двое им духоту создали. Пацаны, нам надо решить и уйти из семьи Равиля.

— Сань, ты думаешь, чё говоришь, кто ж нас отпустит, нам же блатные весь кислород перекроют! — еще больше запротестовал Зеля.

— Я, наверно в отличие от вас, думаю. Вами сейчас руководит страх и отчаяние, а вы стряхните с себя эту дремоту. Зеля, кого ты называешь блатными? Горелого! Да у него броня во лбу четыре пальца, он только руководимый или все остальные из их семей по-твоему тоже блатные.

— Что ты предлагаешь? — спросил Глазун.

— Сегодня после разбора, мы втроем объявим Равилю о выходе из семьи.

— Сань, да это мужикам хорошо, погрызлись между собой и оттолкнулись друг от друга. Я говорю тебе, нам не дадут.

— Слышь Зеля, хорош труса праздновать, я предлагаю нам создать свою семью. Ну, кто нам запретит? Равиль или Пархатый? — Сашка обвел пацанов взглядом, — я за вас! Сашка протянул руку ладонью вверх, — а вы?

Настал переломный момент. Сашке хотелось верить в этих двух, еще не тронутых зоновской гнильцой пацанов. Первым его ударил по ладошке Зеля:

— А, будь что будет, я с тобой.

Глазун посмотрел на свою ладонь, повертел ею, как бы раздумывая, и тоже хлопнул Саньку по руке.

— Пацаны, я вас никогда не предам, и не брошу в беде, за вас буду стоять горой до конца, главное: вы не думайте, что Равиль и Пархатый — это все. Просто мы будем жить сами по себе, пусть только попробуют натравить на нас своих псов, а нормальных пацанов мы переманим на свою сторону.

— Ладно Воробей, семь бед — один ответ, — сказал Зеля.

— Я хочу вам одну вещь сказать, — обратился снова Санька к пацанам, — я стараюсь вывести нас из-под удара, а потому принял такое решение: навести мосты с Сибирскими пацанами. Я был у них, и они все знают, за нас не переживайте, здесь они нас простили и в случае чего, Лехины пацаны окажут нам поддержку. Это я все говорю к тому, чтобы в дальнейшем между нами не было тайн и недомолвок.

— Сань, как ты решился? Тебя ж могли затоптать, — замотал головой Зеля.

— А потому и не затоптали. Это и есть настоящие пацаны, которые сначала выслушают, а потом уже решают, а не то что наши быки, в начале жути нагонят, прессанут как следует, а потом и деваться некуда, как этим тварям руки лизать. Все братва, вечером все будет ясно, одно скажу, что сегодня мы станем самостоятельными, если что, будем биться, но под этих мразей не ляжем, хороших пацанов в зоне не мало, нас поддержат, нам главное не упасть в их глазах.

Подошел срок выхода с ШИЗО Пархатого, все ждали его вечером. У администрации были правила: забрали нарушителя в шесть вечера — значит через пятнадцать суток он выйдет в тоже время, это также верно, если его посадили первого числа и выйдет он на свободу через пять лет в такой же день.

Воробьев получил козырное спальное место в проходе, где располагалась семья Равиля. Присматривался к окружающим, больше задавал вопросов и внимательно слушал. Он никогда не брезговал посидеть с мужиками — работягами, ему было безразлично, что об этом подумают блатные. Знакомился Сашка быстро, у него был особый нюх на хороших людей: короткий обмен личными данными, где жил на воле, кто друзья и в принципе знакомство набирало ход. Матвей — его земляк, проинформировал своих мужиков, что Сашка парень мировой и с ним можно общаться по-простецки.

Только настороженно Воробьев относился к блатным, хотя его статус и позволял держаться с ними на равных. Пока его считали, просто бойцом: крепким, нетрусливым, отчаянным пацаном, который еще ничего такого серьезного не насобирал в свой жизненный рюкзак, ведь за плечами отсижено всего-то ничего.

Но была в Сашке какая-то своеобразная изюминка, стержень, заложенный в его характере. Может быть, его манера независимого поведения. С работниками администрации он вел себя уверенно, никогда не пасовал и не прогибался, отвечал четко и грамотно. С осужденными шел в контакт легко, в его манере общения просматривались лидерские наклонности. Имел трезвый, справедливый взгляд на вещи. Иногда он казался странным для окружающих, слишком задумчивым, но это не от тоски по воле, а от обдумывания разных ситуаций. Он мог часами проворачивать в голове те или иные комбинации, в этом отношении Воробьев был дотошным, раскладывал все по полочкам, что-то просчитывал и смотрелся он со стороны не по годам смышленым.

Одно обстоятельство не выходило у него из головы, увидев в первый раз Пархатого, он, почему-то решил, что где-то его лицо уже мелькало. Но где? Не мог припомнить. Единственное, что можно было сопоставить, это представить длинные волосы на голове Пархатого. Нужно присмотреться к нему внимательнее, в тюрьме он не мог его встретить, Жека уже четыре года сидит. Нет, почему-то Воробей ассоциировал его встречу именно на свободе и с длинными волосами на голове. Определенно, ему нужно присмотреться к Пархатому.

Сказать, что волновался Сашка по поводу встречи с ним, наверно нет. Но чувство неприязни сохранилось, да и отзывы о нем были не самые лестные. Действительно, когда вечером, помывшись в бане, Пархатый пришел в отряд в сопровождении своих «торпедоносцев», тоже вышедших из ШИЗО, Воробей невольно заволновался и, не подав виду, поздоровался со всеми за руку. Горелый слегка оскалился и отошел в сторону, двое других «крестников» тоже, поздоровавшись с Воробьем, отодвинулись. Пархатый задержал руку Сашки дольше, чем следовало, как бы прощупывая его, но затем резко осклабился и громко произнес:

— Кто старое помянет, тому глаз вон.

Сашка про себя подумал: «А кто забудет — тому два».

— Тем более Сандро, мы с тобой земляки. — и потрепав локоть Воробья, Пархатый пригласил всех в проход. Мужики приветствовали Жеку: кто с натянутой улыбкой, кто равнодушным кивком головы. Не думается, что кто-то из работяг и прочих, был в восторге от освобождения Жеки, тем более слух уже прошел по всей зоне и по отряду, что Пархатый теперь назначен главшпаном отряда. У кого-то мурашки пробежали по телу, а те, кто были в шестерках, вздохнули свободнее, им теперь открывалась зеленая дорога.

Между Равилем и Пархатым вышел краткий диалог:

— Ты обыграл меня с Сибирским, наказав его, а я тебя с местом главного. Пожалуй, мы квиты, — прошептал Жека, нагнувшись к уху Равиля.

Вдруг, сквозь гвалт разговоров, на входе в спальную секцию послышались множественные шаги, и по мере того, как они приближались, шум в помещении затихал. По главному проходу шли заключенные — человек семь. Четко слышался стук каблуков, идущих прямо к проходу Пархатого. Это приближались пацаны из десятого отряда, во главе со своим паханом. Остановившись в проходе, Леха Сибирский кивком поприветствовал собравшихся, он не был намерен раскрывать тайну пацанов, испортивших робу. Вынув из подмышки пакет, он бросил его к ногам Жеки.

— Что это за хрень? — привстав со шконки, процедил Пархатый, — Вы, что себе позволяете, быки приопущенные!

Сибирский, после его слов, сунул руку под куртку, и по всей вероятности взялся за рукоятку ножа.

— А это не только тебе предъява, — дерзко заявил Леха, — а всей твоей пехоте.

На полу лежали пять комплектов робы, сожженных кислотой.

— Я еще не знаю точно, с чьей подачи ваши чемергесы накатили на мою семью, но по понятиям вы должны были собрать сходняк и не вам шакалам решать, кого из пацанов опускать. Я объявляю, что вы затеяли беспредел. — Леха внимательно следил за действиями Пархатого и его быков, но удостоверившись, что те опешили от его решительности, продолжил, — вся братва в зоне вправе выслушать нас, а потом решать по «чесноку» (по — честному).

— Подожди Сибирский, он же в изоляторе чалился, когда на вас наехали, — заступился за Жеку Равиль.

— Да что ты мне мозги полощешь, с вашего отряда замутили беспредел. Пархатый за порядком смотрит, ему и отвечать. Он ткнул пальцем в грудь Рыжкова и продолжил, — мы нормальные пацаны, и требуем к себе уважения, нас поддержат все босяки в зоне, как только мы узнаем, какой псарь натравил на нас свою свору, будет крутой разбор.

Пархатый немного опешил, то ли оттого что Сибирский со своей братвой взял быка за рога, то ли он не понимает на кого замахнулся. Но вот, опережая Пархатого, выступил вперед Равиль и встал буфером между Рыжковым и Сибирским.

— Братва, давайте успокоимся и по разумному разложим все по полкам.

— А с нами, поступили разумно? — не унимался Сибирский, решительно отстаивая свою правоту, — ты в отряде главный! — Он снова ткнул пальцем в грудь Пархатого, — а ведь на тебя братва зоновская может и бочку накатить (обвинить в чем — либо). Сколько ты опустил мужиков в отряде? Ты должен по понятиям разруливать ситуации, прислушиваться к мнению мужиков, а они в свою очередь тебя должны уважать и защищать от беспредела ментовского. Кто за тебя встанет? Пиковину ты в бок скоро заработаешь. Вот выйдет Дрон, мы тебя еще раскачаем, — решительно заявил Сибирский.

— Ну, подождите пацаны, — как можно мягче успокаивал Равиль, — без пахана мы не можем созвать сходняк. На днях в зону должен выйти Дрон, и мы все разберем и улаптюем.

Равиль понимал, что одно брошенное с любой стороны обидное слово взорвет обстановку, и в ход пойдут не только кулаки, но и ножи.

— Вот рассудите сами, зачем Дрон из правильной зоны сюда подкатил? Чтобы у нас было все в пучком и ништяк, — продолжил Сибирский, — но какие бесы воспользовались его временным пребыванием на киче и решили нас раскачать? Мы пацаны правильные и себя в обиду не дадим, соберется сходняк и как братва решит, так и будет, и Дрону придется считаться с нами, мы косяки не пороли и обращаться с нами, как с быдлом не дадим. Я лучше сдохну на сходке, но себя и своих пацанов в обиду не дам и ты мне не указ, — Сибирский слегка отстранил рукой Равиля.

— Вот и добро, вот и ладушки, — уже примирительно произнес Пархатый, чувствуя, что накал проходит, — на сходняке все и порешаем.

«А поджилки-то у Пархатого задрожали, — подумал Сашка, — еще бы, у таких тварей душонка заячья, трусоваты они по жизни, только шестерками, да быками себя обкладывают, за счет их и живут».

Глава 24 Компромат на начальника

До слуха Дрона дошла одна новость, что в зоне сидит старый пройдоха, который в далекие сороковые годы отбывал срок на Колыме и вроде по рассказам и по понятиям не был простым мужичком. Хотя Макар — так звали бывшего сидельца ГУЛАГа, скрытничал о своем прошлом, не распространялся и не встревал в разговоры со своими советами. Советский суд, исходя из общего законодательства, счел возможным дать ему семь лет общего режима, а прошлые судимости за давностью лет уже не имели свою силу, вот и попал этот старый кадр в данную колонию. Но Макар, не смотря на свой пройденный и тяжелый путь, никогда не унывал и считался среди мужиков балагуром и весельчаком.

По рассказам сидельцев в изоляторе, Дрон заметил одну особенность, что в некоторых семьях во втором отряде пили чифир, делая по два глотка, как это делали в давние времена, а по теперешним порядкам делают три глотка и передают по очереди. Может быть, Макар привил кое-кому давние традиции? По крайней мере, на Сибирских командировках принято делать три глотка, может это, и было не столь важно, но Дрон зэк был матерый, разборчивый и умный. Он, конечно, прощупает почву и узнает, что это за мужичок, сдавалось Дронову, что был Макар прошляком (бывший вор).

Сидя в одиночке, Алексей шел впереди на шаг любого зэка в этой зоне, все просчитывал и обдумывал. Что творилось в отрядах и даже среди администрации становилось его достоянием. В зону он и сам не торопился выходить, знал, что она просто наводнена активистами и тихушниками с оперчасти и каждый его шаг будет отзываться эхом в кумовском кабинете.

Когда он пришел в зону, его сразу без разговоров препроводили в ШИЗО. Пришел начальник оперчасти майор и первое, что он предложил Дронову — идти с бригадой вновь прибывших осужденных копать ямки на месте строительства здания нового ШИЗО. Вор наотрез отказался и получил за отказ от работы пятнадцать суток. Странно, почему-то всем отказникам полагалось по десять суток ШИЗО, а здесь сразу пятнадцать. Отсиженный срок прошел, и вновь предложение копать ямки — снова отказ, еще пятнадцать суток и так три раза.

Вор вступил в полемику с начальником, ведь по его утверждению копание ямок — это общественные работы, а не основное производство. Ефремов гнул свою линию и доказывал, что Дронов обязан отработать два часа на общественных работах. Но вору претило само определение — общественность.

Дрон уже досиживает сороковые сутки. Опер Ефрем, конечно обрисовал, что ждет его дальше: перевод в помещение камерного типа, карцер за нарушение режима содержания и так далее, затем суд и тюремный режим.

Все бы произошло именно так, как обещал ему начальник оперчасти, если бы неделей назад в открывшуюся кормушку не влетел запечатанный пакет, содержимое которого было зашифровано, и прочитать его мог только вор.

Вскрывая пакет, Дронов пробежался взглядом по надписи на внутренней стороне: «После прочтения уничтожить». Если кому-то из посторонних попадет в руки эта информация, то на первый взгляд покажется несуразицей и сущей белибердой.

Дронов, ознакомившись с закодированным посланием, был сильно удивлен. Потирая руки от радости, он два часа ходил по камере туда-сюда, обдумывая свежую информацию. Затем развел небольшой костерок на параше из листков ценного пакета. Приоткрыв маленькую форточку окна, стал выгонять дым из камеры. По коридору послышались шаги надзирателя, и предостерегающий оклик:

— Третья камера, почему от вас дымом несет, что в карцер захотелось?

— Командир, да спички закончились, пришлось на лампочку вату ложить (когда нет спичек, так и поступают), прикурить не чем, — оправдывался вор.

Сержант открыл кормушку и, отмахиваясь от дыма произнес:

— Дронов, ты мне дуру-то не гони, прекращай там чифироварение, а то действительно накажу.

— Ладно старшой не злись, — и тихо добавил, — вызови начальника Режимно-Оперативной части майора Кузнецова.

Сержант пообещал исполнить его просьбу.

В пакете находилась действительно очень ценная информация, а исходила она от самого Колдуна, но была переправлена со свободы вором в законе Арканом — сподвижником Дрона. Передавалось многое: нелегальные поступления в зону запрещенных предметов, указывались каналы поставок, имена вольнонаемных работников и сотрудников колонии, завербованных в свое время Колдуном, имена осужденных, являющихся авторитетами в зоне, поставки всего необходимого на объектовые зоны, каким образом выстраивалась иерархическая лестница. Кого нужно было опасаться, на кого можно было опереться, но самое главное — это информация о начальнике из числа администрации колонии, способного оказать содействие уголовным авторитетам. Далее шли слова пароля при встрече. В самом конце — постскриптум:

«Строго для Дрона. Прояви особое внимание и осторожность в отношении нач. оперчасти Ефремова — этот кадр старается «подсидеть» и скомпрометировать начальника… — В место фамилии стояло многоточие, — «При случае поредай эту информацию Ему».

Выходит, что теперь ангелом-хранителем Дронова будет начальник Режимно-Оперативной части колонии.

«Вот это да! — попытался одернуть себя вор, — а ведь стремная штука, якшаться вору с начальником оперов и режимников. Но если повернуть эту ситуацию по-другому, то имея такой компромат на руках, я могу противопоставить ментам свою структуру, а при надобности разморозить зону и поднять в ней бунт. После встречи с Кузнецом я выйду в зону и наведу железный порядок».

Начальник РиОР Кузнецов, начинал свой рабочий день с обхода штаба колонии и посещения штрафного изолятора. Сержант надзорной службы передал ему просьбу осужденного Дронова, что он просит встречи с ним. Зайдя в ШИЗО, майор прошел в дежурный кабинет и попросил начальника смены контролеров привести к нему осужденного с третьей камеры, через пять минут в кабинет ввели Дронова. Начальник попросил дежурного оставить их одних и закрыть дверь. Прапорщик слегка засомневался, но спохватившись, выполнил приказ.

— Ну-с, осужденный Дронов, я Вас внимательно слушаю, что у Вас там стряслось, выкладывайте, — с тенью сарказма произнес Кузнецов.

— У меня-с, гражданин начальник, все тип-поп, а вот у Вас?!

— Что Вы себе позволяете? — возмутился майор.

Дронов обернулся к двери и, убедившись, что она плотно закрыта, тихо произнес:

— Тихо начальник, не кипишуй, дело у меня к тебе, неотложное, — и еще тише сказал:

— Курица весит три килограмма, а когда она стоит на одной ноге, какой ее вес?

Это был вопрос пароля. Дронов ожидал ответа.

— Конечно полтора, но учитывая, что мы с вами разумные люди, все три, — ответил майор.

Вор облегченно вздохнул и решил сразу брать быка за рога:

— Точно, в цвет майор! Чтобы нам попусту время не тратить, перейду сразу к делу. Колдун — мой предшественник передал мне все дела, если говорить серьезно, то наш контакт и будет началом.

— И что же он тебе передал?

— Тебя начальник интересует твои непосредственные сношения с авторитетами зоны или вне ее? Давай начистоту, чтобы не питать иллюзий — фамилия Говоров тебе о чем нибудь говорит?

— Ну, допустим, — сказал Кузнецов, а про себя подумал, что его теперешний оппонент получил в наследство очень многое.

— Говоров — это серьезный козырь, а еще что тебе передали? — спросил заинтересованно майор.

— Откровенно говоря, майор, твой тыл в зоне, пока надежно прикрыт, и о твоих делах никто из начальства не догадывается, но есть одно но…

— Что еще за «но»? — с тревогой спросил Кузнецов.

— А твой «хвостик» или как правильней его назвать — твоя непосредственная неприятность. Помнишь Тернова, который был раскрыт, и его пришлось устранить, — Дрон провел ребром ладони себе по горлу.

— Да-да конечно.

Майор начал проявлять беспокойство. Разве можно забыть, как Тернова, бывшего раскрытого агента Ефремова, придавило листовым железом, соскользнувшим на него с самосвала.

— Колдун вычислил Тернова и его причастность к куму, то есть к оперу Ефремову, ты был на волоске от провала. А знаешь, почему тебя не сдал твой подчиненный?

— Наверно доказательств у него не было.

— Не скажи начальник, а по моим сведениям у Ефремова полно неопровержимых доказательств о твоих делах, просто он хочет войти к тебе в долю. Ты знаешь о его первых шагах в системе органов?

— Ну, так поверхностно, характеристики и прочее. А что, есть какие-то другие зацепки? — спросил заинтересованно Кузнецов.

— Имеются, — хитро улыбнулся Дронов, — Ефремова турнули из оперов, когда он работал в Дзержинском РОВД, и он вынужден был сменить работу, благодаря связям, он и попал сюда. Мы кое-какую почву прозондировали под его ногами, а разве с тобой Колдун не делился своими соображениями?

— Колдунов занимался моим прикрытием и смотрел за порядком в зоне и сильно не посвящал меня в подробности.

— Ну, тогда открою тебе маленький секрет, последний разговор «сексота» с опером был подслушан человеком, подосланным Колдуном, тому пришлось провести ночь и половину дня в кабинете Ефремова, лежа на дне его кожаного дивана.

— Хм! Ну, вы и артисты! — Кузнецов скривил в усмешке губы.

— Да уж поверь, тот артист и спас тебя. Ефремову стало известно о твоей расконвоированной бригаде, которая строит твое безоблачное будущее, о кое-каких поставках на выездные объекты, о землях под нелегальное строительство…

Кузнецов внутренне собрался, не хотелось делать вид, что его удивляет откровение Дронова.

— Больше Ефремову ничего не известно, но он роет под тебя здесь в зоне, пытаясь насадить своих людей, но его потуги похожи на пробуксовку на месте. Главное — это твои законспирированные связи с подполковником Говоровым из управы. Дальнейший путь цепочки некоторых лиц остается недосягаемым для него.

— Ты думаешь, он следит за мной за забором? — напрягся майор.

— Если он один, то не думаю — это слишком накладно и рискованно, у него нет столько денег и надежных связей, чтобы устраивать за тобой слежку. Сдать тебя в ОБХСС он не может, это не того сорта ягода, а вот твои деньги и связи… Мне кажется он готовит на тебя компру.

— Что за информация?

— У кума есть еще кто-то, кто сливает ему подноготною о серьезных делах в зоне.

— На то он и начальник оперчасти, чтобы держать все под контролем, пусть занимается своим делом, а вот вынюхивание моих следов — это меня больше волнует.

— Я думаю, что он идет широким фронтом, сначала в его планах накрыть зоновский общак, а затем обложить тебя со всех сторон флажками, на него работает кто-то опытный. Знать бы — кто?

— Ты имеешь в виду кто-то из администрации или из числа зэков?

— У меня есть наметки, но без выхода в зону я не смогу вычислить тихушника. Да он и опасен только нам, блатным. Это пока. Ефремов через твою голову пишет рапорта хозяину или в управу?

— Не замечал, мне бы было известно в первую очередь, со всеми оперативками он делится со мной. Кстати о тебе тоже есть немало информации и до сегодняшней нашей встречи ты был на полном прицеле у меня и начальника колонии. Однако меня удивил неожиданный поворот в твоей судьбе. Я догадывался, конечно, что когда-нибудь, после этапирования Колдунова, кто-то займет его место, но чтобы вот так неожиданно! Да, воровской мир не перестает меня удивлять, но по моим сведениям, ты являешься вором в законе, не стремно тебе со мной общаться, ведь не по понятиям, — Кузнецов явно хотел завладеть ситуацией.

Дронов улыбнулся: знания азов воровского кодекса, свойственны администрации, иначе бы не существовало красных зон, куда вору заказан путь.

— Я согласен, когда затронута принципиальная точка зрения по поводу некоторых соприкасающихся интересов системы МВД и воровского сообщества, но от обоюдной выгоды, наша воровская эпархия не пострадает, в ней только прибудет. Мы приближаемся к восьмидесятым годам, и далекие тридцатые и сороковые уже имеют принципиальные различия с нашим временем: рождаются новые поколения, люди меняются, а с ними подмена воровских законов и понятий. В вашей системе ведь тоже идет смена, — Дрон испытующе посмотрел на Кузнецова.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну как?! Старики, служившие системе Гулага, передали эстафету сыновьям, и сейчас приходит номенклатура не чистая умами и на руку. Фронтовики и ветераны были идейные, можно сказать не припорошенные гнильцой преступного соблазна, а теперь их сменили новые, современные кадры. Я понимаю: жить хотят все, но не все умеют.

Я вот свою идею не продаю, меня сломать трудно, хотя методы КГБ и МВД сейчас достигли таких беспредельных высот, что не берусь судить о завтрашнем дне, — Дронов опять посмотрел пристально в глаза майору и как бы снисходительно добавил, — вы уже не те защитники Родины и меняетесь с поразительной быстротой, нам за вами порой не угнаться, вот и приходится воровскому миру пересматривать свои взгляды на жизнь и наводить мосты с вашей системой, учитывая финансовые интересы. Тюрьмы, лагеря остаются, а нашего брата все прибывает, и приходит, поверь не идейная блоть, а поросль, подернутая совсем другим покрытием.

— Дронов, тебя послушать, так мы должны изменить свои взгляды и либеральничать с ворами! Тогда завтра мы будем ходить на свободе по струнке, и жить по вашим воровским понятиям. Нет уж, уволь, лучше по закону!

— Это говоришь мне ты — идейный борец за капитальные вложения в собственный карман. Вот ты — начальник хочешь иметь все, но государство не дает тебе такой возможности. О каких законах ты говоришь? Да плевал ты на их законы! По сути — ты против государства, так как сам добываешь себе права на лучшую жизнь.

Дронов сделался серьезным. Майор условным жестом перебил его, и настороженно взглянув, спокойно сказал:

— Я думаю, мы отвлеклись от темы, нам нужно с тобой что-то решать, ты сидишь за управлением, и может быть в ближайшее время тебя этапируют в другое место. Лично мне сдается, что тебя не случайно управление лагерей забросило в эту зону.

— Ты о чем, майор? — скривил губы вор.

— Об ошибке, допущенной в управлении, тебя должны были направить в Восточную Сибирь или напрашивается другой вывод, что путевку тебе выписали сами воры, ведь таким же образом направляют авторитетов в зоны? — спросил Кузнецов.

— В конкретном случае, тебя майор не должно это сильно волновать.

— Как это не должно волновать?! А ты знаешь, что мне пришло тайное письмо от твоих собратьев, которые не просили, а требовали, чтобы я задержал тебя в этой колонии. Если бы не оно… — майор закурил, — у меня несколько рапортов от Ефремова лежат в сейфе, чтобы я довел до сведения оперативный отдел управления.

— Ну, и зачем дело встало?

— Я жду, когда из управления придет подтверждение на твою отправку.

— Майор, не дождешься, ты же сам высказал свое предположение, что я прибыл сюда по путевке, а такие дела решаются только через управу. Так что, хочешь — не хочешь, а тебе придется выпустить меня в зону.

— Администрация учреждения не вправе тебя выпускать, я один не в силах принимать такое решение, — пытался перетянуть на себя одеяло Кузнецов.

— Я постараюсь следить за своими словами и действиями. Выйду в зону, эксцессов не будет, наведу порядок среди братвы, потом закрывай меня без разговора. И еще: мне нужно тебя обезопасить, выявить сексота. Свяжись с Говоровым, вам необходимо присмотреться, нет ли за вами скрытой слежки.

— Ты думаешь, со стороны Ефремова дует ветер?

— Все может быть, не расслабляйтесь начальнички; одним словом майор, мне нужно позарез выйти в зону и потом раз или два побывать на Тарбазе. Там мне предстоит решить несколько дел, а заодно и твой вопрос обдумаем. Если кум-Ефрем за тобой слежку устроит и попробует разнюхать твои связи, ему придется перекрывать пути дорожки, а при необходимости и кислород. Да-да, не смотри на меня так, как будто ничего не понимаешь. Иначе он займет твое место, а ты окажешься на нарах.

— Ну, хорошо, я подумаю, как тебя выпустить, может быть, поговорю кое с кем из управления.

— А если по-хитрому сыграть? — оживился Дронов.

— В смысле?

— Да идейка у меня одна возникла, здесь на медне парнишку осудили и отправили на тюрьму.

— А-а, Семенова за драку. Да-да было такое дело. И что из этого?

— А ты вспомни начальник, как его из БУРа в зону выпустили, а ведь он под следствием сидел в ШИЗО до суда. Когда срок БУРа закончился, его по ошибке вывели в зону. Через две недели суд приехал, а Семена в БУРе тю-тю, сбились с ног, разыскивая его.

— Да, действительно, я потом холку всем намылил и режимникам и операм, вот тоже раздолбаи, а если бы он своего потерпевшего добил, тут бы и до управления дело дошло.

— Вот и я о том же, майор, — воодушевился Дронов, — у меня пятнадцать суток заканчиваются через два дня. Пусть какой- нибудь из твоих раздолбаев выпустит меня в зону, а если Ефремову капнут, что меня хотят освободить, ты как-нибудь отреагируй.

— Ладно, Дронов, договорились: выйдешь, но смотри не затевай сильных разборок, знаю я ваши сходки блатные, если вас по оперативной информации накроют, не обессудь, мы работать умеем.

— Да и мы не лыком шиты начальник, как-нибудь разгребем и ваше и наше дерьмо.

Кузнецов тихо встал и, подойдя к двери, резко ее открыл. В коридоре никого не было, он крикнул начальника смены и приказал препроводить осужденного в камеру.

После того, как увели Дронова, у Кузнецова тоже возникла идея. На днях, когда состоялась планерка у начальника колонии, был поднят вопрос, кого направить в командировку в Алтайский край, в город Рубцовск. Управление ИТУ Новосибирска распорядилось, чтобы от каждого учреждения был выделен один человек. Набиралась бригада лучших оперативников по Исправительным колониям области. В программе по обмену опытом работники оперативных частей должны посетить Исправительные колонии Алтайского края и Кемеровской области. Мероприятие укладывалось в неопределенный срок, нужно срочно подготовить компетентного работника, и лучший выбор пал на майора Ефремова, возглавлявшего оперчасть учреждения.

Впечатление от общения с Дроновым осталось весьма неприятное. Кузнецов понимал, что перед ним возник не безусый гопстопник (грабитель) или простой блатарь, а вполне грамотный и подкованный лидер, который, даже сидя в ШИЗО владел всей информацией о его конкретных делах и в целом жизни зоны. С Колдуновым, по его мнению, было проще, хоть он и был помешан на идейных соображениях, но дело свое знал, и прикрытие майора он обеспечивал надежно.

…Около десяти лет назад, Кузнецов начинал службу в этой колонии в звании старшего лейтенанта, а капитан Говоров тогда был заместителем начальника колонии по хозчасти и строительству, они сдружились с Кузнецовым и нередко обменивались между собой кое-какими делами и информацией. Затем Говорова перевели в управление, иначе сказать на кабинетную работу, только там ему светило повышение в звании. Дослужиться до майора или подполковника в колонии было делом не перспективным. На свое место он порекомендовал Кузнецова.

Три года назад Говоров пригласил Кузнецова на празднование своего юбилея, тем самым напомнил капитану о себе, тогда у Кузнецова было еще такое звание, и работал он в должности замначальника по хозчасти и строительству. Говоров же, в звании подполковника занимал должность замначальника управления по хозяйству и строительству. Предложение о сотрудничестве поступило в тот же вечер. Идея строительства загородных домов и коттеджей была весьма заманчива, тем более, всегда мечталось о большом доме, где-нибудь на берегу речки, в уединенном, скрытом от глаз людей месте. У Говорова была хорошо отлажена сеть: комбинат ЖБИ, кирзавод, расположенный в ведении одной из ИТК, базы по снабжению пиломатериалов. Кузнецов догадывался, что были еще лица, входящие в сообщество предприимчивого управленческого сотрудника. По тайному сговору Кузнецов занимался подбором кадров, то есть содержанием бригады расконвоированных заключенных, которые в свою очередь выезжают под охраной одного конвоира на строительный объект.

Начальник колонии Серебров, доверяя заместителю, конечно не знал о махинациях Кузнецова. Его не обходили своим вниманием предприимчивые «строители», он получал ежемесячно «благодарность» в виде денежной премии по ведомости из управления, даже не подозревая о подвохе. Вскоре Кузнецов, не без помощи Говорова и Сереброва получил звание майора и занял должность начальника РиОР, а на его место встал молодой и перспективный старший лейтенант, который не был против улучшения материального положения, поправляя его за счет участия в кое-каких темных сделках по строительству и снабжению.

Бригада заключенных работала под прикрытием, по официальным данным выполняла работы различного рода, то есть универсалы. Осужденные из бригады имели в основном большие срока, чтобы не было проблем со сменой кадров. В ту пору бригадиром был поставлен один из заключенных, оказавшийся впоследствии ушлым пройдохой. Поняв, всю серьезность создавшегося положения, он попытался прибегнуть к шантажу, вот здесь и возник на визуальном поле Кузнецова авторитетный заключенный среди блатных — Колдунов. После обстоятельной беседы, стороны пришли к единому согласию. Авторитет приструнил оборзевшего бригадира, который впоследствии, почему-то сел неудачно за один стол с обиженными, и естественно возымел статус опущенного, но видимо фрукт он был еще тот. Каким-то образом бывший бригадир связался с ныне покойным Терновым и дал ему ценную информацию о тайной деятельности Кузнецова, все это стало достоянием начальника оперчасти Ефремова. Колдунов по своим каналам узнал об этом, и применил к бывшему бригадиру допрос с пристрастием, засунув тому паяльник в область пятой точки. Не выдержав пытки, заключенный во всем признался и раскрыл Тернова. Люди Колдунова долго выслеживали и выявили отношения Тернова с Ефремовым, а дальше все проходило, как в лучших Итальянских детективах: бывший бригадир нечаянно поскользнулся и упал, ударившись головой о мерзлую землю, и видимо очень сильно, так как его пришлось госпитализировать с подозрением на умственное помешательство и потерю памяти.

Через некоторое время в производственной зоне, где шло строительство очередного цеха, осужденный Тернов был приглашен неизвестным лицом, для якобы получения ценной информации. В ту пору Тернов являлся активным членом одной из блатных семей в зоне, соответственно вся подноготная блатной круговерти была засвечена оперчастью колонии. Явившись на стройку, Тернов, почему-то не услышал предупреждающего сигнала машины, и в тот же момент его накрыло листовым железом, сброшенным с кузова самосвала.

Убрав опасных свидетелей, посредством Колдунова, майор преспокойненько продолжал строить свою красивую жизнь. Подбором осужденных в бригаду все время занимался Колдун, и имея доход, направлял большую часть денег в зоновский общак.

По истечении энного времени над осужденным Колдуновым нависла угроза: по оперативным и режимным соображениям он стал часто попадать в ШИЗО. Наказывали за каждую мелочь, за неверный шаг. Кузнецов разводил руками: мол, все исходит от начальника колонии, а он — Кузнецов не в силах остановить этот прессинг.

БУР за БУРом, и вот выездной суд постановляет: за систематические, злостные нарушения режима содержания, за сколачивание в колонии опасных для остальных заключенных групп, за открытый призыв осужденных к несоблюдению внутреннего распорядка: определить наказание в виде перевода осужденного Колдунова на тюремный режим, а по — иному в тюрьму закрытого типа.

Кузнецов свободно вздохнул, шутка ли, а вдруг все его связи с Колдуновым кто-то выявит, жутко представить — какими были бы последствия. Но приходилось, и жалеть, ведь при Колдуне его тыл был надежно защищен.

И вот, появился новый «начальник службы безопасности» — этот мозговитый, и пожалуй похлеще прежнего авторитета, да к тому же еще вор в законе. На данный момент Кузнецов ничего не мог предпринять, он был под угрозой разоблачения, и все дальнейшие действия Ефремова будут взяты под контроль Дронова.

«Ну, ничего, этот тоже не вечный, Говоров по старой дружбе еще раз поможет, тем более дело-то, общее» — ухмыльнулся начальник РиОР.

Глава 25 Драка с Равилем

После того, как Сибирский со своими пацанами покинули территорию шестнадцатого отряда, Воробьев решил ускорить процесс выхода из семьи Равиля. Он достал из укромного места заранее приготовленную им свинчатку, два круглых карболитовых обрезка, напоминавших по форме дубинки, и снабдил ими Зелю и Глазуна. Зайдя в проход между шконками, он кивнул Равилю и нескольким семьянинам, чтобы они следовали за ним в Ленинскую комнату. Несколько мужиков сидели за столом и играли в домино. Сашка вежливо попросил их выйти из комнаты и после того, как мужики вышли, взял швабру и, засунув ее в ручку двери, заблокировал вход.

Равиль с недоумением посмотрел на него и спросил:

— Ты чё, Воробей, базар что ли какой есть?

— Есть, и это касается всей семьи. Буду краток: я, Зеля и Глазун выходим из семьи, если хочешь знать причину, я скажу.

Равелинский никак не ожидал такого оборота дела, и потому искренне был удивлен; кровь прилила к лицу, он почувствовал, что вот-вот сорвется.

— Слушай ты щегол, ты без году неделя, как в зоне, а уже… — но был прерван Воробьем.

— Хочу тебя пресечь, если прозвучит хотя бы еще одно оскорбление, я загоню тебе его обратно в глотку.

Вскочили со стульев другие члены семьи. Получилось следующее распределение сил: на стороне Сашки остались Зеля и Глазун, шестеро на стороне Равиля.

— Так, понятно, бунт на корабле, и вы шохи (шестерки-прислуги) на его стороне, — кинул Равиль обидные слова в сторону Зели и Глазуна, — вы чё быки, перепутали ноты, или стойло свое забыли? Да мы вас щас «пехотинцев» загоним туда, где вы еще не были, — Равиль пытался нагнать жути.

Сашка и его пацаны отступили на два шага.

— Я вижу, ты по-хорошему не понимаешь, — вновь одернул Воробьев Равиля.

Семь против троих — силы неравные, но Сашка был готов к этому, свинчатка была уже зажата в ладони. Когда первый из Равилевских перешел дозволенную черту, он с силой врезал ему в правое плечо кулаком, и следом — левой рукой нанес удар под дых. Последний удар был настолько сильным, что откинул нападавшего в угол комнаты. Зеля и Глазун выхватили палки и угрожающе продвинулись вперед. Равилевские немного замешкались, сразу видно, что не готовились к драке. Да, здесь Воробьев был на коне: мгновенно, взяв инициативу в свои руки и пристально наблюдая за каждым, Сашка медленно подходил к Равилю. Он сделал ложный выпад, как бы пугая противников и видя, что двое из недругов отпрыгнули назад, подошел вплотную к Равелинскому.

— Отвечаешь за свои слова?

— Надо будет, отвечу.

— Да не будь ты тряпкой, мне сейчас нужен твой ответ, я тебя последний раз спрашиваю, за базар отвечаешь?

Но здесь произошло следующее: кто-то из Равилевских решил кинуться на Санькиных пацанов, но в свою очередь Глазун пригладил его палкой по ключице; раздался вой, сопровождающийся матами. Санька на мгновение повернул голову и тут же инстинктивно отвел ее в сторону, кулак Равиля прошелся вскользь его правой щеки. Не раздумывая, Сашка слегка присел и с левой — апперкотом нанес сокрушительный удар в челюсть Равелинскому. Клацнули зубы, он широко раскинул руки, и задев своих двоих братков, улетел в угол комнаты. Один из противников кинулся к двери, чтобы позвать на помощь, но на него посыпались дружные удары палок Сашкиных приятелей. Другие, а их осталось трое, мирно выставив ладони вперед, отступили назад. Пельмень вышел из их ряда и, подойдя к Воробьевским пацанам, принял их сторону. Сашка подошел к Равилю и, сев перед ним на стул, продолжил беседу:

— Ну, так отвечаешь за слова?

— Тебе чего, этого мало? — Равиль провел рукой по начавшей болеть челюсти. — Чё ты хочешь?

— Я тебе уже сказал, мы выходим из семьи, твоими шестерками быть не желаем, ты нас подставил перед Сибирскими.

— Ах вот оно в чем дело! Что, очко сыграло? Ты подумал я тебя сдам Сибирским. Ну, ты и недотепа… — Сашка не дал ему договорить.

— Заткнись! Я уже разговаривал с Сибирскими, у них к нам нет претензий. Тебе придется держать ответ перед ними.

— Так ты чё, меня Сибирским сдал? — казалось, Равиль нашел отдушину и решил завладеть ситуацией.

— А нормальных пацанов опускать, ты считаешь правильно?! Даже Пархатый не был в курсе твоего бреда.

— А — то ты не знаешь, кто дал зеленку (дать добро на что — нибудь, разрешить), чтобы их опустить, — Равелинский хотел прикрылся именем авторитета.

— Да не гони ты мне дуру Равиль, через два дня выйдет Дрон и тогда будет ясно, кто кого решил опустить, ты моли Бога, чтобы тебя Сибирские не порвали. Ты знаешь, что вся братва зоны просила Дрона о справедливых разборах.

Для Равелинского это было новостью, он забегал глазами, как бы помогая своим мыслям, но Воробьев, не дав ему опомниться, продолжал нападать:

— Пархатому только на руку, если с тебя спросят за беспредел, он останется главным и полновластным в отряде, мне с ним не по пути, а с таким как ты, мне вообще не о чем разговаривать, мои пацаны… — Сашка сделал ударение на «мои», — будут со мной, и не тебе решать, где и с кем им быть, для тебя они шестерки, а для меня нормальные парни. И теперь… — Он обвел взглядом всех присутствующих в комнате, — если у кого возникнет желание пустить нас под кулаки, пусть зарубит у себя на носу, мы пойдем до конца, и лично я буду молотить каждого, кто встанет на нашем пути.

— А ты не боишься, если все обернется не в твою сторону? — спросил Равиль, успокоившись немного, — ведь я тебя предупреждал, кулаками ты не расчистишь себе дорогу, найдутся быки, которые и на твою шею ярмо накинут.

— Я, в отличие от тебя и Пархатого, всегда слежу за своими словами и прежде чем кого-либо бить, пытаюсь мирным путем договариваться, а за себя и за пацанов, постоять всегда сумею. В зоне еще хватает справедливых людей, которые рассудят спорящие стороны, только вот кое-кому нужно научиться обращаться к братве за советами, а не беспредельничать.

Да, Равелинский считал, что этот парень не промах. Далеко пойдет. Откуда в нем, молодом, да неопытном, такая внутренняя сила, ставящая его в один ранг с правильными пацанами?

— Ладно, зови Пархатого, вместе будем решать, — не унимался Равелинский.

— Мы тебе что, пристяжные или ты нас в карты выиграл? — возмутился Сашка. Он понимал, что Равиль хочет взять матч реванш за утерянные позиции, и если здесь появится Пархатый со своими быками, ему и пацанам не сдобровать, и Воробей решил применить последний аргумент.

— Что Дрон передал на словах Пархатому?

— Что передал? — состроил удивленную физиономию Равиль.

— Ты дурака-то из себя не строй, поддержку кому он кинул, тебе или мне?

— Тебе, но с условием, что мы за тобой присмотрим, а теперь выходит, ты и сам отказываешься.

— Ну, ты и крученный Равиль, как поросячий хвост. Я, к примеру, не нуждаюсь в твоей опеке, ты что, отец мне родной? Чтобы смотреть за мной. Позволь мне самому решать, с кем мне быть, — решительно заявил Сашка.

— Ништяк, я не против, но решай за себя, а не за этих, — Равиль кивнул на Зелю и Глазуна, — у них передо мною кое-какие долги. Чтобы мы разошлись красиво, как в море корабли, они за тот период, что я их содержал, отмазывал от работы и прочие, задолжали мне.

— И что ты хочешь с них, откупного запросишь?

— По сотке с каждого и мы мирно разбежимся, — не моргнув, заявил Равиль.

Пацаны присвистнули, где им сейчас взять такие деньги?

— Подождать сможешь? — спросил Сашка.

— Хорошо, подожду, только они пока при мне побудут, — не унимался Равелинский.

— Равиль, ну чего ты добиваешься, ведь отношения поломаны. Будет тебе контрибуция, я отвечаю, слово пацана, — настаивал Сашка.

Равелинский немного подумал и сдался:

— Лады, по рукам. Пархатого подпрягать к этим разборкам не будем, но запомни Воробей, ведь ты мне кое-чем тоже обязан, и это твоя благодарность за мою поддержку.

— Равиль, не дави мне на чувства, я хотел по-хорошему, ты сам пошел в штыки, и выбора мне не оставил, могли бы расстаться нормально, но теперь, вряд ли.

— Ладно, пацаны, хорош бодягу разводить, — закончил Равиль и посмотрев, нет ли у кого крови на лице, дал команду отпереть дверь.

Первыми вышли Сашка и его пацаны. Мужики с удивлением таращили на них глаза, они-то точно слышали, что в комнате была ругань и драка. Затем стали выходить Равелинские. Кто-то из них грубо растолкал мужиков и выдавил из себя:

— Чё в натуре, бесплатный цирк вам что ли? Быстро разбежались!

Сашка наблюдал за их действиями и думал: «Какие же они все-таки твари, ведь пять минут назад за закрытыми дверями стояли с трясущимися поджилками, а вышли на публику, и давай из себя опять блатных корчить».

Он не стал ничего говорить, на сегодня и так хватило приключений. Сашка постучался в дверь к завхозу и вошел в каптерку. Он достал со своего мешка пакет, который ему накануне вручил Равиль и, развернув, протянул завхозу.

— Сань — это что? — удивился он.

— Толян, сделай доброе дело, мне нужно четыре спальных места, можно пока посередине секции, потом будет видно — это чай и курево, если возникнет какой вопрос с мужиками, не жалей, будет нужно, я еще чаю подкину. Папиросами не делись, сам кури, никому не давай, так надо.

Воробьев вышел из каптерки и наткнулся на Пархатого. Они внимательно посмотрели друг на друга, Жека подмигнул Сашке и прошел в другую секцию. Опять у Воробьева создалось впечатление, что он где-то раньше видел Пархатого.

Закончив очередную планерку, майор Кузнецов отпустил всех, и только майора Ефремова попросил остаться. Достал из сейфа пакет с документами и протянул оперативнику.

— Читайте приказ. Руководство ИТК выбрало Вас для выполнения благородной миссии.

— Но это же командировка?! — удивился майор, просмотрев содержимое пакета.

— Ну — да, а что в этом удивительного? Мы с Серебровым решили, что кроме Вас и послать некого. Вы у нас самый компетентный в оперативных вопросах, идите в отдел кадров и оформляйте командировку, получите суточные и на поезд. Документы все подготовлены, ознакомитесь в дороге. Кроме всего прочего — это приказ, — напомнил Кузнецов.

— А что за спешка?

— Сегодня вечером отходит поезд, вот и вся спешка, не можем же мы проигнорировать приказ управления. Ефремов, выручайте, некого больше послать, все какие-то недотепы, — в сердцах вырвалось у Кузнецова.

В голове у Ефремова все смешалось, он снова хотел возразить, но подумав, махнул рукой.

— На кого дела оставить?

— Передайте Громову, по крайней мере, у капитана с работоспособностью все в норме.

Попрощавшись с Кузнецовым, озадаченный Ефремов, вышел из кабинета. «Что это выкинул Кузнецов? Сроду такого не было. Может что-то намечается, и он таким способом решил отделаться от меня, или впрямь некого послать? Сегодня у меня назначена встреча с Романовым, он просил безотлагательно. Что у него там стряслось? Матвеев идет на свидание, деньги проносит, тоже срывается. Как быть? На Дронова разнарядка еще не пришла. Так, подожди, подожди! У него же сегодня заканчивается пятнадцать суток. А! Черт! Все комом пошло, даже времени не дали привести дела в порядок», — подумал он, чертыхаясь.

Здесь его кто-то окликнул. Ефремов обернулся: перед ним стоял лейтенант Брагин с бумажным пакетом в руках.

— Товарищ майор, я по поручению полковника Сереброва, возьмите пакет. Вас срочно просят пройти за КПП, там Вас ждет служебная машина, эти документы необходимо завезти в управление и передать в административный отдел.

— Да они что сегодня на меня накинулись, будто мне больше и дел нет, — пробурчал недовольно майор, но взяв пакет, пошел к вахте. Не дойдя до крыльца метров пять, остановился и, развернувшись, быстрым шагом направился к двухэтажному зданию, где на втором этаже располагался его кабинет. На ходу окликнул дневального:

— Быстро мне Абросимова, одна нога здесь, другая там.

Дневальный, увидев серьезное лицо своего начальника, пулей вылетел из здания и помчался во второй отряд.

Абросимов являлся своего рода связным, если Ефремову нужно было срочно связаться с Романовым, он передавал осужденному записку, а он прятал ее в промзоне в потайном месте. Абросимов водил дружбу с дневальным начальника оперчасти, и в принципе никто не обращал внимания на неряшливого типа, так что сегодняшнее посещение было принято зэками вполне обычно, тем более дневальный крикнул, зайдя в секцию второго отряда:

— Абросим пошли чифирить, я уже сварил, прибегай ко мне.

Пока дневальный бегал за Абросимовым, Ефремов оторвал от листа бумаги половину и написал следующее:

«Наша встреча откладывается. Буду отсутствовать, примерно полмесяца, пока сверни все дела, следи за Д….!!! Будь осторожен!»

Скатал записку в трубочку и, дождавшись Абросимова, передал ему послание. Вытащил из ящика стола небольшую заварку плиточного чая, и протянул курьеру.

— Положишь записку на место, но прежде, мельком дай «Ему» знать, что его ждет письмо, да смотри в оба! Все иди.

Ни Ефремов, ни остальные оперативники не могли даже предположить, что секретное прикрытие майора Кузнецова начинает осуществляться по — новой.

Дрон легко просчитал, как и какими способами можно отсечь щупальца опера Ефремова. Вывод напрашивался один: установить слежку за начальником оперчасти и по возможности отслеживать действия его дневального. Хорошую агентуру оставил ему Колдун. Через надежных людей Дронов передал ценные указания лицам, которые упали на хвост (вели слежку) куму и неусыпно начали следить, пока он находился в зоне.

Сегодня вечером Дронов выходит в зону, по распределению его спальное место теперь во втором отряде. «Это вместе с хитрым мужичком будем под одной крышей», — подумал вор, вспоминая о Макаре.

Равиль пребывал в угнетенном состоянии, то ли интуитивно что-то предчувствовал или разборка с Воробьем не давала ему покоя, понять не мог. В душе ощущался постоянный холодок.

Сегодня выходит Дрон, и какие события в зоне будут разворачиваться, можно было только догадываться. Оставаясь один на один со своими мыслями, он в последнее время стал сопоставлять свою прежнюю жизнь и теперешнюю. Если он раньше был уверен в себе, и это придавало ему сил и энергии, то теперь… После того, как его завербовал Ефремов, и присвоил ему кличку «Роман», он стал чувствовать себя совершенно по-другому.

«Вот он, трепет в груди, не дающий мне покоя. Да разве некоторое время назад я спустил бы этому молодняку Воробью. Мои пацаны давно бы зарядили ему «темную» и опустили за его борзость, но сейчас я потерял былую уверенность, что-то сдерживает меня от решительных действий в отношении Воробья. Простить его борзоту! Да никогда! Я его с помощью кума уберу с отряда. Я оставил для кума записку, что срочно хочу с ним встретиться, так что при встрече вопрос о Воробье будет решен, Ефрем закроет его в трюме в целях моей безопасности».

Равелинский поймал себя на мысли, что по-человечески он не смог дать оборотку Воробьеву и осталось ему пойти на поводу у собственного страха. Почему он так страшился Дронова? А может быть не его, а их методы устрашения, если, не дай Бог его выявят, что он работает на кума, то «петушиным» углом не отделается. Вот опять ему стало не по себе, наверно это и является причиной его душевного дискомфорта. Он с ужасом вспомнил, как в одиннадцатом отряде блатные опускали раскрытого «кумовского» работника, тогда были приглашены пацаны с разных отрядов. Местные быки из отряда долго измывались над сексотом, харкали в кружку, испражнялись в нее и заставляли его пить содержимое. Затем содрали с него штаны и водили по заднице своими «достоинствами», били по губам, а чтобы он не сдал своих насильников в оперчасть, один из пацанов щелкнул из «ФЭДа» (фотоаппарат) порочную сцену и пригрозил, что разошлет фото по всем его родным и знакомым.

Равелинскому тогда было необычайно интересно наблюдать за этой картиной, он тоже принял участие в наказании агента оперчасти, немного помочившись на него. Ему стало страшно. Он почему-то явственно ощутил себя на месте опущенного. Сможет ли он наложить на себя руки, если такое сотворят с ним. Нет! Умереть, прожив четверть жизни, он не намерен. Остается только одно: уповать на кума, вымаливать у него, чтобы его этапировали в другую зону, но это в случае провала.

«Да, что я в самом деле, кто может об этом узнать? Больше накручиваю себя, все будет хорошо!» — успокаивал он себя.

Глава 26 Вор выходит в зону

К выходу Дрона из ШИЗО блатные во всех отрядах по разному отнеслись к этому событию: кто с тревогой, ожидая каких либо ломок, кто с восторгом — шутка ли, сам вор в законе выходит в зону, а кто и с надеждой: наведет вор порядок в зоне — беспредельщиков накажет.

Алексей Дронов выходил смело, еще сидя в изоляторе, он прозондировал почву и подъитожил: «Зона с общим режимом, блатные разношерстные, мужики не прибуревшие, в основном работяги. Сук и активистов в зоне хватает, но они держатся особняком в отдельном отряде. Вся хозяйская (начальник колонии) свора в основном следит за выполнением нормы выработки и само собой за порядком. По моему мнению, перспектива зоны такова: если блатных не натаскать, и не освежить умы, то в скором времени зона на корню будет сучьей. Менты с баллонами (активист) подомнут под себя блатных и всех отрицал (человек отрицающий законные порядки и условия содержания в тюрьме). Подворачивается самый удобный момент, пока режимка и оперчасть оглумевшие, раскачать их, а при надобности разморозить зону. Но для этого потребуется много денег. Общаковые сборы вряд ли потянут какую либо акцию, но есть надежная дорога с волей. Один цинк на свободу и воровское сообщество подогреет зону: водкой, разными дурадоловыми колесами (психотропные таблетки) для растормозки скованных мужицких мозгов».

Дрону по большому счету было наплевать на все административные капканы. Главное, что начальник РиОР Кузнецов на время убрал кума с зоны, не подозревая, какой оперативный простор расчистил для решения насущных проблем зоновской верхушки. Что будет, то будет, пока нет опера, он предполагал расчистить «Авдиевы конюшни» лагеря общего режима.

Дронов уже дал распоряжение кое-кому из надежных пацанов, чтобы сильно не суетились и не заказывали «бал» по поводу его выхода из ШИЗО. Остальную зоновскую братву, чтобы не дразнить режимников да оперов, пока не нужно приглашать, сам потом все организует. Соберутся главшпаны отрядов, но только те, которых он затронул своим вниманием, сидя в изоляторе. Приходилось держать ухо востро, мало ли в зоне блатных, работающих на оперчасть.

«Шеи начну ломать: с прислуги, поваров, бригадиров и прочих ментовских пристибаев, и если мои расчеты подтвердятся, то и кумовским тихушникам не сдобровать. Тревожит одно обстоятельство: намечается первая разборка с Сибирским. По наводке одного шнифтаря, в десятом отряде идет «кроилово», урезается, занижается уровень сборов и отчислений в общак. С «пятерки» пришла малява, в ней пишут, что Сибирский — пацан правильный и его отец имеет авторитет среди братвы на строгой зоне. Старший Сибирский за него ручается и просит меня выслушать пацанов, и по справедливости разобраться. Ладно, с этим я улажу, раз строгач за него просит. Кто там им робу попортил? Тоже разберусь».

Его мысли прервал звук открываемой кормушки и голос дежурного прапорщика:

— Дронов! Имя, отчество?

— Алексей Евгеньевич.

— Год рождения, статья, срок? — Дрон ответил на все вопросы.

— Собирайся с вещами, срок твоего прибывания в ШИЗО истек.

— Да я уже готов, начальник, можешь выгонять, — весело произнес Лёха Дрон.

Прапорщик загремел ключами и открыл дверь камеры. Дронов спокойно вышел и двинулся к выходу из ШИЗО.

Встречать его пришел Симута и еще несколько пацанов: все со второго отряда, как и хотел сам Дрон. Симутин Вася, был главой блатных во втором отряде: парень крепкий, уважаемый пацанами и по всем меркам имел вес в зоне.

Поздоровались с Дроном, всем скопом пошли прямиком в баню и только после того как помоются, пойдут в барак. Так полагается: сначала заключенный, освобожденный из ШИЗО, смывает с себя всю тяжесть изолятора, а затем его встречают в отряде друзья. По дороге к ним присоединились еще три человека.

В бане все было договорено, никаких посторонних людей не было, кроме тех, кто уже заранее пришел на встречу с паханом. Банщик и еще один зэк, остались у себя в каптерке, им строго наказали не высовывать носа. На случай, если появятся менты, двое зэков остались стоять на атасе возле бани.

Вначале помылись, затем здесь же, обмотавшись полотенцами, разлили чифир и стали молча передавать кружку по кругу. Первым нарушил молчание Дрон:

— Братва! Я не имею пока случая собрать всех пацанов, но вижу, что и в этом «шалмане» (воровской притон) собрались уже знакомые мне люди. Может так статься, что в ближайшее время меня снова загасят в изолятор или отправят на другую зону. По моим примеркам, у меня есть немного времени, чтобы оценить зоновскую картину. С кичи, кстати, тоже все видно, но не в такой мере, чтобы с маху разруливать дела. Посылая меня в эту зону, многие из моих корешей-воров предупреждали меня, что мусора здесь создают невыносимую духоту и мой выход в зону осложнился тем, что не все пацаны в зоне придерживаются правильных понятий. Лагерь первоходочный, публика разномастная, откуда молодым пацанам, залетевшим сюда с воли знать о воровских законах и жить по понятиям. И среди правильной братвы, я смотрю, разногласий немало. Основной контингент — это бытовики, хозяйственники и случайные залетные. Мужики, попавшие по пьяной лавочке, да желторотые пацаны, взбудораженные романтикой воровской движухи. Какой-то процент идет с малолетки. — С этого момента Дрон стал еще серьезнее, — по всей стране в зонах мусора ужесточают режим, давят мужиков перевыполнением нормы выработки, формируются военные спецподразделения, готовые подавлять бунты и беспорядки. Зоновское и тюремное начальство оборзело в конец: зэков уже за людей не считают, жратва в столовой подается, как скотам, свиданки и передачки ограничиваются. Людей загоняют в загоны, именуемые — локалками. В красных зонах идет ломка, опера сажают пацанов в ссученные хаты, тем самым помоя босяков, я уже не говорю о крытках, где менты бросают законников в прессхаты. Именно в этой зоне начинают править балом: бугры, баллоны, ментовские пристибаи.

Я не думаю, что придется разжевывать вам всю поднаготню, но еще раз говорю, времени у нас в обрез, наверняка через пару недель меня закроют и отправят на периферию. Кое-кто из здешних блатных начинают кумоваться с буграми, которые в свою очередь прессуют мужиков и загоняют «пинками» в долги. Я знаю случаи, когда блатные опускали мужиков за отказ выполнять норму. Это что?! Житие по тюремным законам? Таких гнид будем карать беспощадно. Нам — пацанам, нужно запомнить одно: мужики в зонах — это наша опора, не будет настоящей поддержки с их стороны, наша воровская власть будет расшатываться ментами.

Общак, в людском понимании, это наша жиганская честь, она глубоко сидит в сердце каждого бродяги. Нас воров очень мало по сравнению с пацанами и мужиками, но на нас возложена миссия следить за порядком в лагерях. Мы должны всех вас защищать и обязаны вести контроль разборок между противоборствующими сторонами по справедливости.

Я предлагаю всем пацанам крепче сплотиться и взять в свои руки всю зону, включая рабочку и выездные объекты. То, что происходило до сегодняшнего дня: перегибы, наезды не по делу, неправильные разборки, все объявляю в прошлом. Пусть никто из блатных не понтуется, что ему придется ответить за вчерашние косяки. Ошибки случаются с каждым, и я объявляю братве амнистию на этот счет. Но уловите для себя одно: беспредела в зоне я никому не прощу, и ответит он, кто, осознавая, что творит против братвы и мужиков подляны, продолжает кичиться своими косяками. Ответят также те, кто продался ментам — это кумовские тихари и ярые активисты. Всех их вытащим на свет. — После такой речи, Дронов слегка передохнул, и спросил, — кто Сибирский? — Леха в ответ махнул рукой и учтиво кивнул головой.

— Тебе братва со строгача привет шлет, от отца твоего особое слово. Я разберусь по твоей предъяве к братве с шестнадцатого отряда. Сегодня у нас знакомственная сходка, о делах завтра будем говорить. Симута, порешай вопрос с нарядчиком (человек составляющий списки осужденных выходящих на работу), мне край дела в первую смену нужно в выйти промку (промышленная зона) — Васька согласно кивнул.

— Пархатый, ты подбери мне пару надежных пацанов, пусть они побудут при мне. Да таких, чтобы могли язык за зубами держать. Не быков, а смышленых пацанов, — подчеркнул вор, — слушай, а как там пацан поживает? — Дрон засмеялся. — Ладно не ведись, не в обиду тебе напомнил. Позовешь его с утра ко мне, я с ним в промку прогуляюсь, заодно и познакомлюсь лично.

Братве Дрон понравился: правильный, не грубый, чувствовался стержень внутри, по всему было видно, в зону пришел подготовленный. Многим блатным пришлась по душе амнистия, объявленная вором. Не все до этого момента творили дела по понятиям, теперь они чувствовали благодарность к авторитетному вору и, пожалуй, были готовы выполнить его любое поручение.

Уже вечерело, когда лагерная верхушка разошлась по отрядам. Вася Симутин провел Дрона в самый почетный угол отрядной секции. Там их ждал накрытый стол, организованный по поводу встречи Дронова. Водку решили не пить, знали, что мусора придут с проверкой, застолье с «бухаловом» устроят потом.

Мужики с любопытством поглядывали в угол: когда в жизни еще увидишь настоящего вора в законе. Поговаривали, что они справедливые и к мужикам относятся по-человечески. Даже случается блатных садят на перья (ножи), если они беспредельничают в отношении мужиков.

Такие и другие байки мужикам иногда рассказывал Макар — единственный из мужиков, приглашенных к столу. Дрон с любопытством рассматривал его, но расспрашивать пока ни о чем не стал.

У входа в отряд дневальный громко крикнул:

— Отряд смирно! Отряд вольно! И тем самым дал понять, что в секцию входят проверяющие сотрудники администрации.

— Это что за беда? — в недоумении спросил Леха Дрон Ваську Симуту.

— Пацан недавно с малолетки поднялся на мужики, их так «воспеты» учили честь отдавать.

— А что, толково он объявил и ментам не к чему придраться.

Наряд контролеров подошел ближе к собравшимся в проходе заключенным.

— Что за сборище, по какому поводу? — спросил прапорщик.

— Начальник, да кореша с кичи встретили, вот покушали трошки, может и вы к нам присоединитесь, — осклабился Симута.

— Ну, если нальете, почему бы и нет, — ответил шуткой прапорщик.

— Не-е, командир, ваксы тебе не предложим, сами по этому поводу седьмой хрен без соли доедаем, — пошутил Макар.

— А что так, такому знатному…, - видимо прапорщик хотел сказать: «Вору», но после заминки, продолжил, — вашему корешу и не грех водочки преподнести, а то, как-то на сухую негоже.

— Ладно старшой, не прикалывайся, ты сам знаешь, что сегодня мы пить не будем, — вставил Дрон, — за нами не заржавеет.

— Ладно-ладно, я пошутил, — сказал проверяющий, но протиснулся вперед: заглянул под кровать и открыл дверцу прикроватной тумбочки.

— Ты смотри, и в правду нет! — Как бы удивился контролер и, развернувшись, направился к выходу, уводя за собой остальных членов наряда.

Прозвучала команда отбой, в секциях погасили свет, оставив только тускло горящие ночники. Дрон вышел из отряда в ночную прохладу и закурив, присел на корточки возле цветочной клумбы. Из темноты, словно призраки, вынырнули две фигуры. Они приблизились и, тихо поздоровавшись с вором, присели рядом. Долго о чем-то разговаривали. Огоньки папирос при каждой затяжке ярко вспыхивали в ночной мгле.

Колония мирно спала, только где-то по периметру зоны лаяли сторожевые собаки, да в вдалеке: в промзоне заквакала сигнализация.

«Завтра начнутся серьезные дела», — подумал Дрон, провожая ночных визитеров.

Сбоку раздались шаркающие шаги по усеянной щебенкой дорожке.

— Кого несет? — спросил Дрон.

— Леха — это я, — отозвался Васька Симута.

— Не спится? Закуривай, — Дрон протянул папиросу и пригласил его сесть на лавочку, — Карзубый с Каленым были сейчас. Завтра пойдут выпасать тихаря кумовского. Утром, после развода на работу им нужно проследить за одним чеком, с нашего отряда — Абросимовым, может он приведет нас к следующему звену кумовской цепочки. Мне надо знать: все его передвижения, общения, короче все.

— Вот бы выловить тихушника, задавлю собаку собственными руками.

— Не впервой — выловим суку. Вась, я тебе по-настоящему доверяю. Твой отец Аркану лучшим другом приходится, а мне Арканя братом доводится. Все малявы с воли почитай через тебя идут.

— Леха, почту за честь корешиться с тобой.

— О Сибирском, что скажешь? Могу я ему доверять?

— Как мне, — Симута улыбнулся, — ведь ты мне доверяешь?!

— Ладно, разберусь с ним по — справедливости. Что скажешь о Карзубом и Каленом?

— Скажу одно — они надежны, как ледокол «Ермак». Колдун закрепил их хранителями зоновского общака, они по сей день выполняют эту роль.

— Значит шнифтари они надежные?

— Молотки! На самом деле Серега Карзубый и Игорь Каленый почитаемые в зоне люди и то, что они имеют отношение к общаковой кассе, знали только Колдун и я.

— А еще?

— В смысле?

— Какую еще роль они играют? — Васька не ответил на вопрос Дрона, — ладно Симута, можешь не понтоваться, я знаю, что они являлись исполнителями воли Колдуна, и участниками хорошо законспирированной организации, в их обязанности входит: выявление агентов оперчасти, «стукачей» в камерах изолятора и подготовка кадров для одного человека, нужного нам, как кислород.

— Откуда дровишки? — удивился Васька.

— Аркан подогнал, а ему Колдун.

— Леха, тогда у меня больше вопросов нет.

— Ты в курсе, кто убрал Тернова?

— Да в курсе. Понимаешь Леха, игра шла опасная, — это Карзубый и Каленый при первой наводке начали интенсивную слежку за предателем, ведь Тернов якшался с блатными всей зоны, как только его вычислили — сразу ликвидировали.

— Симута, я все знаю, и про «дорогу», идущую через твоего отца к Аркану. Все зоновские нужды неотъемлемо связаны с делами на воле, а конкретно речь идет о безопасности предприятия одного влиятельно Фан-Фаныча. Ты случаем не догадываешься, о ком я намекаю?

Васька хлопнул по своему плечу ладонью, как будто на нем лежал погон и ответил:

— Я же тебе сказал, что знали об этом Колдун и я. Ты хочешь услышать его имя?

— Ага.

— Кузнец.

— Надеюсь не прапор Кузя, — усмехнулся Дрон.

— Да нет, тот званием повыше — майор Кузнецов.

— Теперь я вижу, что ты в курсе всех дел. «Кузнец» нам нужен для своеобразного компромисса, он закрывает глаза на кое-какие вещи, например: наведение мною порядка в зоне, а я в свою очередь, делаю безопасной его нелегальную работу. Порядок в зоне — только на руку ментам, но им легче налаживать свою политико-воспитательную работу с активом зоны, чем передавать инициативу нам — уголовным авторитетам колонии.

— Ты говорил Кузнецу, что тебе край дела нужно побывать на Тарбазе?

— Конечно.

— И что, ты думаешь, он пойдет тебе навстречу?

— Куда он денется. Хотя знаешь, ему видать не в жилу, чтобы я попал на объект, он догадывается, для чего я рвусь на Тарбазу и то, что Кузнец убрал Ефремова с горизонта, — это дает нам шансы укрепить свое положение в зоне.

— Он кума — Ефрема уволил?!

— Нет, по моему замыслу, его погнали в командировку. Я сейчас думаю, как бы с Кузнеца побольше филок снять, чтобы направить их в общак зоны. Какая-то часть от подпольной строительной компании является платой за охрану его предприятия. Но кроме нас, на воле есть люди, которым приходится платить, они наблюдают за бригадой. Правда в последнее время приглядывающие сидели без дела, но с моим появлением, работы у них прибавилось.

— Это люди Аркана?

— Да. Без них не будет настоящего контроля. Идет наращивание объемов строительства, и осуществляются нелегальные сделки. Организация Кузнецова и Говорова нуждается в надежной охране, в задачу которой входит обеспечение безопасности членов организации. В число охраняемых входят и сами зэки, они работают в расконвоированной статусе на строительном объекте, но как только их бригада переходит под охрану лагерного надзора, «парни-охранники» снимаются с объекта, и так до следующего дня. Да что я тебе объясняю, ты и сам все знаешь.

— Они неплохо получали за свою работу, пока менты не отправили Колдуна на крытку, потом Кузнец стал кроить деньги. Мне отец передает иногда такие сообщения.

— Ничего Васек, скоро прищучим этих доморощенных богатеев, их организация расширяется, так что им нужны новые люди. Мы с Арканом готовим «подпольщикам» сюрпризы, к братану уже начали обращаться Фан-Фанычи (подпольный богач), нуждающиеся в безопасности собственных шкур. Придет время, когда «боссам» придется поклониться нашему братству в ножки, как бы им этого ни хотелось. Меня уже известили о деятельности подпольных организаций, производственного характера. Разве зря Васек воровское братство взяло курс в этих направлениях. Подпольных цеховиков, желающих пожить на широкую ногу и иметь свое нелегальное производство, теперь много, но такую корову нужно доить с умом, не пугать поборами, а предлагать свои услуги, то есть оберегать от «наскоков» случайных жуликов и вымогателей». В семидесятых подпольные цеховики набрали ход и уже не так боятся ОБХСС, как раньше. Налаживают кругом свои производства. До меня слухи дошли, что менты с вольными мастерами в Тогучинской зоне замутили пошив одежды, умело подделывая ее под импорт.

— Это на четырнадцатой? — спросил Васька, заинтересованный увлекательным рассказом Дрона.

— Ну — да. Они по деревням швейные машинки разместили: кто шьет тапочки и детские пинетки, а это же дефицит в наше время. Сейчас везде прорастает и набирает силу фарцовка, спекуляция. А Кузнецов с Говоровым занимается таким выгодным делом, как строительство. Короче, Васек: в глубинке и по всей стране нарождается новая формация коммерсантов, еще не совсем окрепшая и не затянувшая паутиной города Союза, но набирают силу подпольные предприятия.

Вот и нищие менты УИТУ и ИТУ, раскрывавшие некогда тощие кошельки перед своими семьями, уже запрягали в полозья «теневой компании» дармовую зэковскую рабсилу. Денежки — то сначала капали, а теперь ощутимо потекли в карманы предприимчивых тюремщиков.

Прежде, чем прийти в эту зону, я с многими из братвы встречался, и мне всю подноготною на мусоров зоновских слили: они же твари договариваются с хозобслугой, и в наглую воруют продукты питания, предназначенные нам. Менты прочухали, что можно жить припеваючи, и за наши бабки заносят в зону все подряд: водку, наркоту, чай. Опера на воле совместно с зоновскими, все глубже стараются влезть в дебри воровского братства и, почуяв наживу от поставок в зоны нелегальщины, предвидят грандиозные обороты. Они твари сами пытаются насадить своих людей в лагерную верхушку. Знаешь Васек — назревает какая- то буря. Грамотных и умных воров не так уж много, но мы видим перемены в своем братстве — пошла настоящая движуха. В системе ГУИТУ МВД идет какая-то непонятная возня, нас предупреждают о предстоящей ломке авторитетов. Мы рассылают воззвания в зоны разных областей, шлем закодированные малявы на разные периферии.

— Леха, поэтому ты здесь?

— Да. Я сам предложил братве, что хочу пройти этапом в Сиблаг. Аркан в Новосибирске крепко держится, хотя, ты сам знаешь, он сейчас на нелегале осел. И, как бы Васек мусора нас не ломали, но смелые, решительные люди, рискуя своим здоровьем, а то и жизнью, входят в зоны, в черные, гретые. Только вот такие, как эта — красные и сучьи зоны уже плотно загнили и поражены грибком коммунистической пропаганды. Активисты — «козлы» — это движущая сила ментов. Начальству УИТУ и хозяинам колоний на руку вступление зэков-предателей в секции внутреннего порядка, она ставит в основу исправление таких заключенных. Но мусорская система прекрасно знает наперед — не может человек исправиться, находясь в поганых условиях, где все запрещено, кроме, как дышать свежим воздухом. Эти козлы, освободившись досрочно, по — новой через полгода или раньше заезжают в тюрьмы. Какие они к чертям «исправившиеся» — еще хуже становятся, когда возвращаются в зону. От собственной злости на всех окружающих, такие гады в прямом смысле пойдут по трупам, чтобы опять досрочно выйти на волю. Мусорская система по — новой отпускает их, потому — что в красной зоне, весь порядок держится на таких козлах.

— Я смотрю, ты Советы сильно ненавидишь.

— И есть за что. Потом расскажу, эта история длинная, и связана с моим отцом. Скажу тебе только одно — вся Советская система — это сплошной мусор, и я не намерен ей прощать за то, что они отправили моего батю в психушку.

Мне Васек торопиться нужно. Хочу насадить умы молодых, да неопытных верными понятиями. Повернуть вспять «красные» порядки в этой зоне, чтобы они не занимали прочно место в жизни блатных и мужиков, чтобы этим примером заразились все лагеря Сибири. Порой смотрю на всю эту серую массу и сам себе противоречу: хочется вести дела по справедливости, по совести воровской, а иногда от тупости людской в злобу бросает. Куда вы лезете мужики: кому собрались подметки лизать? Власти, которая ваших отцов и дедов в бараний рог гнула. Да, Васек, комсюцкая пропаганда так въелась в людские мозги, что вытравить ее невозможно. Потому многие из мужиков стараются не вникать в наши понятия.

— А что в воровском кодексе о внутренней политике говорится?

— Вернее говорилось. Старые кадры Вася, далеко и глубоко запрятаны ментами, до нас только отголоски доходят правильных воровских понятий. Приходится, как археологам по крупицам собирать людские наставления и, придерживаясь их, чтить дальше наш закон.

Менты нас ломают, а если мы еще начнем устраивать ломку братве, то не на кого будет после опереться. Вот я и считаю, нужно к босякам в верхах зоновских и отрядных гибче подходить: с мужиками почаще здороваться, разговаривать, объяснять им грамотнее и доходчивее о законах наших, а где-то пресекать на корню беспредел зарвавшихся псевдоблатных. Защищать интересы мужицкие, и по возможности помогать. Не набивать братве свою требуху общаковыми сборами. День ото дня мужикам приходится смотреть на беспредел разных отмороженных типов, так кто же из них пожелает после этого поделиться с братвой и добровольно пожертвует в казну хотя бы кропалик.

Вот и присматриваюсь я к таким пацанам, как ты, Сибирский, Крот. А с Пархатым, Равилем и Вороном надо кончать — это они сейчас притихли, когда я в зоне объявился. Когда менты упрятали Колдуна на крытку, зона практически осталась без «головы», каждый в отдельности по отрядам старается тянуть на себя одеяло. Скоро созову зоновский сходняк, и братва сама скажет свое слово, кто им нужен, а кого отправить в «петушиные» бега.

— А почему ты Пархатого на место пахана поставил?

— А кого, Равиля или быков? Там нужен нормальный, смышленый человек. После сходки решим, кого поставить во главе пацанов.

За разговорами совсем расцвело. Поспать так и не удалось. Дрон и Симута зашли в барак, и попросили пацана заварить покрепче чай, а сами пошли к умывальнику, ополоснуться холодной водой. Сегодня им предстоит провернуть много дел.

Долго не спалось в эту ночь и Сашке Воробьеву. Он знал, что Дрон вышел в зону и его встретили, как подобает. Пархатый принес новость: завтра с утра вор зовет Сашку с собой в промзону.

«Чтобы это значило? Пан, или пропал? Милость, или опала? Что ожидать от такого приглашения? Шестеркой или быком, я больше ни у кого не буду, — затем логически рассудил, — что, у Дрона пехоты мало, некому его сопровождать? Да нет, здесь что-то другое. Ладно, утро вечера мудренее».

Сон не шел, и он с наслаждением окунулся в счастливые воспоминания, о тех недалеких и ярких днях на свободе. И вдруг Сашку осенило, раньше он все время силился вспомнить, где мог видеть физиономию Пархатого. Ну, конечно же, это был он!

Сашка лежал и думал, если бы он сразу узнал Рыжкова в комнате отдыха, когда он натравил на него своих псов, наверно бы вцепился в его горло зубами. Теперь Сашка понимал, почему не смог разыскать Пархатого на свободе после драки за клубом Железнодорожников, он сел на срок за ограбление. В том году Рыжков располосовал ножом ему руку и ногу, а бедная Наташка бегала вокруг раненного Сашки, призывая проходящих помочь. «Наташа. Где она теперь и где я? Словно ножом судьба разрезала мою жизнь пополам. Почему я тогда не согласился на предложение братвы: разобраться с Кемеровскими, глядишь бы мне поддержка была от местной блоти. А может я правильно сделал, что не пошел у них на поводу. Конечно правильно! Так и буду продолжать».

В зоне не принято доводить до разбирательства дел на воле, таков тюремный закон. Но ничего, если ему представится случай поквитаться с Пархатым, он не упустит такой возможности. Сашка успокоился и погрузился в глубокий в сон.

Глава 27 План вора в действии

Утром бригадир подошел к Сашке и сказал, что он занаряжен на работу в первую смену. После завтрака, начинался развод осужденных на работу в промзону.

Дрон и еще несколько пацанов тоже двинулись в рабочку. Пошел на производство и Равиль, получивший накануне сигнал, о том, что его ждет сообщение от Ефремова.

Воробьев, пройдя развод на работу, возле сборочного цеха подошел к Симуте, он подвел его к Дрону. Сашка учтиво поздоровался и назвался. Вор ответил тем же и пригласил пройтись по рабочке. Окинув взглядом Воробья, Дронов заметил, что парень действительно крепок и держится уверенно. Почтителен, немногословен.

Вор периодически справлялся о парне: он уже узнал, что Воробей ушел из семьи Равиля, да не просто ушел, а с боем, и затем создал свою семью из знакомых пацанов. У Дронова появились признаки симпатии к Воробьеву.

Положение в шестнадцатом отряде волновало вора, если сегодня его предположения, относительно верхушки блатных подтвердятся, то в скором времени пацаны там «осиротеют». Дрону необходимо поставить своего человека, но пока кандидатуры не было, а чтобы иметь виды на — Воробья, он должен услышать его самого. Молод он еще, но ведь это не порок. Дронов вспомнил себя молодым, когда мать-коммунистка отказалась от родного сына, не захотев его признавать за его «свободолюбивые взгляды».

Дрон не спеша стал интересоваться о жизни Сашки:

— Расскажи о себе, о родителях, о твоей жизни на воле. Санька вкратце рассказал.

— Так у тебя пахан сидел?

— Да, три раза, последний раз с Краслага, с Решот выходил.

— Ты оказывается потомственный каторжанин, — пошутил Дрон. Он не зря прощупывал Воробья: сегодня вечером, вору подгонят маляву со свободы, где конкретно, по тайному опросу выдадут подноготною на Сашку.

По промзоне ходили долго, заглядывая в производственные цеха, участки, вор лично знакомился с обстановкой. Заходили в раздевалки, где зэки встречали их радушно, с душисто заваренным чаем. Затем Дрон предложил Воробью распрощаться до вечера, сославшись на дела, пообещал, что они снова встретятся на съеме с работы.

Абросимов — посыльный Ефремова, с самого утра забежал к себе на рабочее место, получил сырье для продукции и, покружив по участку, чтобы его видели бригадиры, поспешил в дальний угол промзоны.

Шел не спеша, оглядываясь назад и по сторонам. Останавливался не надолго и, никого не заметив, добрел до одноэтажного строения. Открыл простенький, навесной замок на железной двери и прошел внутрь. С правой стороны располагалось помещение вентиляционной камеры, и к потолку поднималась труба для вытяжки воздуха. Он снял сапог, вытащил стельку и, расслоив ее, достал небольшой целлофановый пакетик, в котором была завернута бумажка. Это была та самая записка от опера, предназначенная для Равиля. Абросимов просунул руку и вложил пакетик между стеной и трубой. Попробовал, надежно ли лежит и вышел из здания.

Минутами позже, убедившись, что зэк скрылся из виду, к той же двери подошли двое заключенных, крепкого телосложения. Игорь Каленый, покопавшись с замком, без труда открыл его и остался на улице. Карзубый включил фонарик и, пройдя вдоль стены, подошел к двери венткамеры. Дернул за ручку, дверь была на замке, тогда он посветил вдоль стены и наткнулся на вентиляционную трубу, идущую наверх. Пошарил рукой и обнаружил какой-то пакетик. Он подозвал Каленого и, развернув сверток, прочитал записку.

— Вот козел! — выругался Игорь, — скотина поганая! Дрон, как в цвет смотрел, видимо это и есть сволочь кумовская. Что будем с ксивой делать, ведь ее забирать нельзя? Дрон сказал следить за ним в оба глаза, а тут вообще полный расклад получается.

— Да, нам главное дождаться теперь получателя, — сказал Сергей Карзубый, — давай быстро беги за Дроном, пусть ксиву прочтет. Ну, давай, давай Каленый, только быстрее, — торопил его напарник, — я эту мразь подожду, если мы его упустим, Дрон с нас спросит.

Минут через пятнадцать, Карзубый, оставшийся в засаде, заслышал шаги с наружи и вжался между стенкой и трубой, но когда дверь открылась, вошли Дрон и Симута. Каленый остался стоять у входа. Карзубый посветил фонарем и пропустил вора, он внимательно осмотрел место и взял у Сергея протянутую записку. Прочитав ее, он хищно ощерился и, поняв, что был на верном пути, произнес:

— Это выходит, за мной ему следить? Интересно, какие дела нужно сворачивать? Ну, братва — вы молотки, не упустите его, нам этого гада еще расколоть нужно. Там будет видно, я подумаю, что с этой «наседкой кумовской» сотворить.

Стоящий с ними рядом Симута выругался:

— А если эта суку не придет?

Дрон похлопал Ваську по плечу, и как бы успокаивая, сказал:

— Ничего Васек, мы и не таких крыс вылавливали. Придет, куда он денется. Карзубый, как только он возьмет записку, веди его сразу же в кильдым (раздевалка) и смотрите, чтобы он лыжи не сделал (убежал) до ментов.

После того, как Каленый осмотрелся и дал сигнал, что на улице никого нет, все, кроме Карзубого вышли из помещения.

Равиль, так как не был приглашен в «свиту» Дрона, пошатался по промзоне, зашел к знакомым в разные места и решил после обеда отправиться за оставленной ему информацией. «Почему кум не вызвал меня? Что — то случилось? Ведь наша встреча должна была состояться вчера, почему поздно вечером Абросим маякнул мне, чтобы я шел в венткамеру?»

Равелинский был крайне заинтригован, и с нетерпением какое-то время ходил между забором и строением, не решаясь сразу зайти внутрь. Улучшив момент, когда вокруг не было ни души, подошел к двери и потянул ее на себя. В помещении было темно и сухо. Он прикрыл за собой дверь и чиркнул спичкой. Прошел до знакомой трубы, просунул за нее руку, пошарил и, нащупав пакетик, взял. Опустив записку в карман куртки, и направился к выходу, но вдруг почувствовал, как кто-то крепко, словно клещами ухватил его, и стал стягивать руки за спиной. Вспыхнул свет фонарика и ярко ослепил глаза. Равиль первым делом подумал: «Менты» и, пытаясь вырваться, запротестовал:

— Э-э! Вы чё свои грабки (руки) тянете.

Но услышав в ответ фразу по фени (блатной жаргон), сразу осекся. Незнакомый голос, прохрипел:

— Не скни, петушиное племя, иначе я тебя сейчас успокою, — Равиль ощутил, как что-то острое уперлось ему в бок. Голос продолжал, — сейчас выйдешь с нами и спокойно пойдешь. Если дернешься, скормлю твою печенку собакам. Понял?!

Острая пика снова уперлась в бок Равилю, он согласно кивнул, но в темноте никто этого не заметил, и потому получил дополнительный укол в бок. Вскликнув от боли, он попытался успокоить своих похитителей:

— Да понял — понял, братва.

— Какая мы тебе братва, пес шелудивый, твоя братва на кукарешнике яйца высиживает, — услышал Равиль в ответ.

Когда вышли на свет, его подтолкнули в спину и приказали, не оборачиваясь идти вперед. Через пару минут зашли в новый цех, где собирали светильники. Спокойно, чтобы никто и ничего не заподозрил, его провели в кильдым, где уже ждали Дрон с братвой.

У Равиля затряслись поджилки, в горле от страха все пересохло, он попытался поздороваться, но получился вымученный хрип. Дверь плотно закрыли и на атасе (стоять на страже) с другой стороны остались Карзубый и Каленый. Дрон поднялся с лавки и подошел к Равилю.

Первые мысли, словно током прошили мозг Равелинского: «Что там написано в записке?»

— Покажи, что лежит у тебя в правом кармане.

Равиль нехотя достал пакетик и протянул Дрону.

— Что это?

— Не знаю, я думал дурь (наркотическая табачная смесь)там спрятана, надо посмотреть.

Вор ощерился:

— Ты — хитроумный пескарь, я уже сто лет, как этой гребенкой не чешусь, ты кому тут дуру гонишь. Последний раз пытаю, что в свертке?

— Да гадом буду, Дрон… — но не успел он договорить, как кулак Симуты описав в воздухе дугу, с силой припечатался к солнечному сплетения Равиля. Перегнувшись от боли, с трудом вдохнул воздух, и показал рукой, что согласен говорить.

— Это чья-то малява, я не знаю, что там написано.

— А ты сейчас ее нам прочтешь, — потребовал Дрон, — читай, да с выражением!

— «Наша встреча откладывается. Буду отсутствовать, примерно полмесяца, пока сверни все дела, следи за Д…..!!! Будь осторожен!»

— Что ж ты, пренебрегаешь советами кума, — усмехнулся Дрон.

— Кума? Да вы чё пацаны, — изумился Равиль.

— Ты — сука, закрой хайло (рот), ответ держи мразь, кто тебе передал ксиву от кума, это за мной тебе приказано следить? — напирал Дрон.

— Ничего не знаю, мужики — это не мне записка, — не сознавался Равелинский.

— Леха, давай ему удавку накинем, да и дело с концом, — предложил Симута.

Равиль отчаянно замотал головой, давая понять присутствовавшим, что он не желает принимать смерть.

— Ну, что мужичок «Некрасовский», хочешь жить? — спросил его вор.

— Не надо парни, ну, не я это, — залепетал Равиль, трясясь от страха.

— А кто? Говори по бырому или я сейчас глиномеса (активный гомосексуалист) позову, — пригрозил Дрон.

— Не надо пацаны, не опускайте, я не винова-а-ат! — протянул слезливо Равиль.

— Ну вот, ты и расскажешь нам, кто виноват и этим самым прикроешь свою дырку, — издеваясь, успокаивал его Дрон.

— Правда, братцы, не опустите? Ну, отпустите меня, я ни кому ничего плохого не сделал, меня кум припер к стенке. Он козел заставил меня работать на себя, а откажись я, мне труба, — с надеждой в голосе залепетал тихушник, думая, что блатные войдут в его положение.

Дрон попросил, чтобы все вышли. Информация могла быть более серьезной и он не хотел, чтобы она была достоянием всех присутствующих.

— Чья идея, опустить Сибирских? — спросил Дрон.

— Опера. Когда ты сказал Пархатому, что их нужно поприжать, вот кум и решил все списать на разборки.

— А ему-то зачем это надо, ведь разборки могли и ножами закончиться, мне Воробей все рассказал, они шли на серьезное дело, с пиковинами в руках.

— Да куму-то что: одними больше, другими меньше.

— Ну, ты и мразь, ишь как заговорил, словно мент заправский. Ладно, дальше. Кто этот черт, который оставил тебе маляву?

— Да так, на побегушках у кума, отнеси да принеси, когда и сдаст кого.

— «Абросим» — его погоняло, тебе он тоже сливал информацию?

— Да. Что видел во втором отряде, все рассказывал.

— Как ты с другой зоны сюда перешел? Говори начистоту, все равно узнаю, потом хуже будет.

— Мы там с братвой и лагерным начальством мутили с расконвойкой: в свинокомплексе часть мяса и поросят уходили налево. У меня заточки (блат) на свободе есть, вот и выстроилась цепочка, да кто-то нас сдал и чтобы кипишь не поднимать, нас по разным зонам раскидали, а то ведь в управе один деятель замешан. Преподнесли начальству так, что матушка за меня перед управой похлопотала.

— А кум как вышел на тебя?

— Да он бестия еще та! У него опера на воле и в других зонах знакомые, вот информация и просочилась. Мне срок корячится, он надавил на меня, или новая судимость говорит или на него пахать.

— А ты и сломался, ну и душонка у тебя сучья, мать родную продашь, если прижмут, — с ненавистью произнес Дрон, — как фамилия мента с управы?

Равиль замялся и не ответил.

— Что менжуешься? Я не буду с тебя клещами тянуть, брошу на съедение братве, — пригрозил вор.

— Воронков.

— Откуда ты его знаешь?

— Через знакомых, он просьбу одну за оплату сделал.

— Какую просьбу?

— Нужно было перевести в другую зону одного братэллу.

— Фамилии мне говори, что ты лепишь про братэллу.

— Гомонов Серега, его кумовья зоновские прессовали, вот и пришлось попросить Воронкова, чтобы помог с переводом.

— Сколько выложили?

— Почти косуху.

— Однако не криво мусора управленческие таксуют, — заметил Дрон, — ты у Ефремова под какой кликухой заточкован?

Равиль замялся, ему не хотелось раскрывать свое агентурное имя.

— Ты что, гниль болотная, вопроса не расслышал?

— Романов я, по кличке Роман.

— Ромочка значит, — съехидничал Дрон, — ладно, я пока отпущу тебя, а там посмотрим, может, ты мне услугу окажешь… — хитро ухмыльнулся Леха.

Вор еще долго расспрашивал сексота, все мотал на ус и раскладывал по полочкам, он уже знал, что сделать с этим животным. Лишать жизни его не стал, вот отдать Сибирским пацанам, было бы по понятиям.

«Пусть что хотят, то и делают с ним, главное сейчас его бдительность усыпить, чтобы к ментам не ломонулся, а там до прибытия кума…». Дрон улыбнулся, от пришедшей ему в голову мысли.

Карзубого и Каленого он отправил в жилзону, поблагодарив за отличную работу. Равиля отпустил, и всех, кто был свидетелем ломки тихушника, предупредил, чтобы помалкивали. Он сам решит, что делать дальше.

Вечером, когда снимались с работы и, проходя КПП по карточкам, Леха Дрон пригласил Воробья в свой отряд зайти на чай. Сашка не догадывался, какие события грядут в их отряде и во всей зоне, но главное он знал, что вор не пытался даже предъявить ему за Пархатого и Равиля, — значит не в чести они у него.

Опять у Сашки отлегло от сердца. Да, не легка зоновская жизнь, казалось бы, существуй себе потихоньку, наступит конец срока, и освободят. Но не тут-то было — до конца еще дожить нужно. Не успел он в зоне как следует осмотреться, обжиться, а со всех сторон: то интриги, то разборки, то посвящения в тайны растаскивают на части его сознание.

Почему-то сейчас ему вспомнился случай, когда на свободе он пришел по просьбе своего отца к его знакомому, болевшему церозом печени. Сашка тогда принес ему записку. Стареющего «Самоху» актировали с больничной зоны по болезни и поставив ему «синий укол» (раствор выявлял уровень смертельных бактерий в крови), врачи давали один месяц жизни, однако он прожил три. Пил по-черному, знал, что скоро конец, и наблюдал, как собственная печень вылетает горошинами с рвотой. Посмотрел он тогда на Сашку и сказал: «Правильно себя ведешь — независимо. Никому не давай спуску, если чувствуешь, что прав. Нормальные люди всегда тебя поймут, а о гнидах и речи нет, но на силу свою не уповай, не таких быков в консервные банки загоняли, будешь ко всем справедливо относиться, потянутся к тебе».

Прав был обреченный каторжанин, наверно он в своей жизни тоже пытался искать справедливость, видимо приметил в этом парнишке черты своего характера. Правильно говорят: «Свояк свояка — видит издалека». Умер старый бродяга, а слова глубоко в Сашкино сердце запали.

Не так много Сашка прожил на этом свете, но материнское воспитание, упорство родного, но такого далекого бати, и сила воли, всегда закаляли его дух. Не хватало ему еще опыта и знаний, чтобы сдерживать себя, и не дать своим недругам воспользоваться его неудачами. Все, что совершалось не по справедливости, отзывалось в его сердце болью.

Вот вчера вечером, подходит к нему Матвей — его земляк. В отряде он считается крепким мужиком, а Сашку — молодого пацана просит о помощи. Сходил Матвей на свидание, мать ему деньги передала. Равиль как-то пронюхал об этом и подключил Пархатого. Насели они с угрозами на мужика: «Делись с братвой, хапнул деньжонок — значит в общак подкинь». Объясняет им Матвей: «Деньги не только мои, у нас тоже свой мужицкий общак, и поделиться я могу только своей долей, или хотя бы отдать продуктами». Но Равиль — сволочь, и слушать не захотел, что ты мол, своими крохотными подачками собирается откупиться. Одним словом: круто прижали мужика.

Наблюдая, как Сашка начал жить независимо от блатных, семьянины посоветовавшись между собой и направили Матвея к Сашке, чтобы он попросил за них у авторитетных людей. Деньги им позарез нужно отдать, иначе неприятности схлопочут.

Сашка хотел еще вчера поговорить с авторитетами, но они все время были заняты. Вот и подумал он: «Посоветуюсь сегодня с Дроном, как в таких случаях воровской закон трактует: идут воры навстречу мужикам или принимают сторону предержащих воров, то есть блатных».

Вернувшись с работы в барак, Равиль прошел к своей койке и сразу же уткнулся лицом в подушку. Сославшись больным, он предупредил, чтобы его не трогали, а сам стал интенсивно гонять мысли в голове: «Что мне делать, как быть? Почему Дрон отложил исполнение приговора? Уж мне-то не знать, что делают с кумовскими тихарями. Значит, вор что-то задумал. Но что? Если мне удастся продержаться до приезда Ефремова, то я спасен. Но ведь две недели его придется ждать! Кум силен, здесь он меня отмажет, но как быть с Дроном? Да, недооценил я его. Оказывается у него в зоне все схвачено и все тайное, как говорится, становится явным. Надо же, как они меня выпасли! Наверно мне нужно было до конца идти в несознанку. Ну, уж нет! Это не менты, которые, за недоказанностью улик, отпускают. Воровские законы суровы и мое счастье, что Дрон что-то задумал, а то… — Равиль содрогнулся, вспомнив, как в десятом отряде опускали тихушника, — а что, если и со мной сделают то же самое: опустят и сфотают, а потом опозорят на весь белый свет».

Равиль сейчас был готов на все. Все что угодно сделает, только бы участь опущенного, обошла его стороной.

«Может ментам сдаться? А что? Спрячусь в изоляторе, и до приезда кума отсижусь».

Здесь Равилю пришла еще одна мысль: «А если предложить Дрону сыграть в одну игру: типа — войду теснее в доверие кума и буду сливать ему туфту (неверная информация). О! Нет! Если кум чухнется, тогда мне точно не сдобровать, он меня отдаст на растерзание блатным, бросит в камеру к ним и поминай, как звали».

В низу живота заныло от предчувствия беды или от тупикового состояния. Шалили нервы. «Нет, все-таки придется сдаваться ментам, иначе выхода не вижу. Эти волки меня порвут. Но как пробиться до вахты, наверняка меня пасут буйволы Дрона. А если они мне в бочину пиковину воткнут?»

Он устал от подобных мыслей, и сон постепенно завладел его воспаленным сознанием. Равиль погрузился в блаженную негу.

Глава 28 Казнь

Дронов в срочном порядке решил повидаться с Сибирским и предложить ему разобраться с Равилем, заодно и убедиться, что из себя представляет его тезка. Равиль ловко придумал, как в ту ночь опорафинить семью Сибирского, вот и посмотрит вор, что из этого получится.

Встретившись на улице, они пошли делать «променаж» по дорожке между отрядами. Дронов обстоятельно выложил факты, которые говорили против Равелинского, и дал зеленый свет действиям блатных с десятого.

— Был бы он козел — повязочник, с него и спросили по другому, — начал Дрон, — а то ведь сука замусоренная, ни одного уже из братвы вдудонил куму. Решай тезка, я тебе на подстраховку могу свою братву дать, чтобы было все грамотно. Не хочу, чтобы за эту падлу пацанва под раскрутку (уголовное дело) шла.

— Что-нибудь придумаем Дрон.

— Думать осталось до завтрашнего дня, мне кажется ломонется он к ментам. Смотри, если не сможете, я на него торпеду спущу. Я тебе доверяю Сибирский, вам зону держать, мне терять не чего, все равно скоро закроют. Завтра братва поваров воспитывать будет, совсем суки прибурели, я тут в столовую зашел, посмотрел, чем там мужиков кормят. Говорили мне, когда я на киче сидел, но не думал, что эти боровы настолько оборзели, короче в котлы их надо побросать: для других наглядно будет.

— Вот это дело Дрон, спросим с них, — оживился Сибирский.

— Если бы мы сами не тянули со столовой, я что не знаю, сколько блатные заряжают этих поварешек, чтобы они их подкармливали. Ладно, наведем порядок среди своей братвы, а там и за зону возьмемся.

После ужина Воробей обратился к Матвею:

— Сегодня ваш вопрос решим, вечером я тебе результат скажу.

— Санек, хоть бы срослось, нам завтра деньги в полном объеме отдавать, а если блатные с нас снимут, даже треть… Мы пропали, — грустно произнес Матвей.

— Что у вас там, дело серьезное? Ладно, пытать не буду, потом сам расскажешь, если сочтешь нужным. Матвей, доверяя Сашке, вкратце рассказал суть создавшейся ситуации.

— Не волнуйся, я тебе сказал, все будет — ништяк!

Матвей с благодарностью кивнул и Сашка, накинув на себя куртку, пошел во второй отряд.

На прилегающей к бараку территории он увидел, как группа зэков над кем-то куражится и толкает по кругу. Вышел Симута и тоже взглянул на веселую компанию.

— Что за карусель? — спросил Сашка.

— Петухи в свою стаю еще одного принимают, видать не хочет, видишь, как брыкается, — засмеялся Васька, но заметив, что такая шутка не понравилась Воробью, объяснил по — другому:

— Воробей, ты сегодня будешь в умате от новостей, ты даже не прикидываешь, что тебя ждет, и вот тебе первая новость: посыльного кума Абросима петухи запомоили, они хоть и обиженные, но с кумовскими у них разговор короткий, с ложки накормили его дерьмом, потом оприходуют. Ладно, пошли в каптерку, там уже все собрались.

Сашка зашел в тесную комнатушку, от силы принявшую десять человек. Его уже ждали, и потому пригласили за импровизированный стол.

Дверь закрыли. На охрану поставили людей, с улицы и в отряде.

— Ну, братва, с первым вас почином, — Дрон поднял эмалированную кружку, наполненную заранее какой-то жидкостью. Сашка тоже потянулся за кружкой, в ней была налита водка.

Выпили. Для приличия покряхтели и закусили: ради прикола кто-то занюхивал рукавом, а кто кусочком нежного сальца.

— После первой и второй, перерывчик небольшой, — произнес шутя Макар и наполнил на одну треть все кружки. Снова выпили. Громко не разговаривали, на удивление было весело.

Дрон, слегка скривив губы, обратился к Сашке:

— Вот так Воробей, жили вы в своем отряде, не тужили и вдруг — на тебе! Среди братвы, сука кумовская затесалась.

Сашка поперхнулся кусочком хлеба.

— У нас в отряде? — прокашлявшись, удивился он.

Дронов кивнул.

— Это что за мразь?

— А кого ты недавно под молотки пускал! — продолжал интриговать вор. У Сашки округлились глаза, он даже от удивления приоткрыл рот.

— Боюсь даже назвать его, — проговорил он в нерешительности.

— А ты попробуй, угадай, — подтрунивал над ним Васька Симута.

— Нет, братва, у меня даже и наметок нет. Да кто это? Не тяните. Кого я мог молотить? Пархатого?!

— И до него дело дойдет, — продолжал Дрон, — Роман паскуда, сам раскладку полную дал.

— Кто?! — еще больше удивился Сашка.

— Агентурная кликуха Равиля, завербованного кумом-Ефремом.

Сашка ожидал всего, но чтобы Равиль был кумовским… Но, не поверить авторитетным людям он не мог. Помолчал немного, и слегка захмелевший, с усмешкой сказал:

— А впрочем, в этом что-то есть, сейчас я точно не удивляюсь. Поступило еще предложение слегка промочить горло. Все зашевелились, протягивая кружки для наполнения. Конечно, напиваться до поросячьего визга никто не собирался, все прекрасно понимали, если накроют менты, то всем гамузом поведут в изолятор. Потому закусили и курить пошли на улицу, наказав, чтобы в каптерке все прибрали.

Сашка, немного разговевшись, решил просить у Дрона за Матвея и мужиков.

— Леха, — обратился он к нему, уже по-свойски, — у меня дело к тебе небольшое. Ты можешь сейчас меня выслушать?

— Давай конечно, я весь во внимании.

— У нас в отряде мужики попали в неприятность. Хорошие, крепкие мужики, у них история запутанная вышла с буграми. Короче, полная непонятка, надо разбираться. Бугры наехали на них и заставили платить. Мужики правдами не правдами деньги собрали, но Пархатый с Равилем требуют дележки. Я понимаю, общак дело святое, мужики даже готовы заплатить, но просят отсрочки, завтра последний срок выплаты денег, а здесь получается, отдадут часть в общак отряда и рассчитаться не хватит.

— Какие у бугров могут быть наезды на мужиков, они что, в стиры (карты) им проиграли? — перебил Сашку Дрон, — или они уполномочены вести сборы, а может… — он на мгновение смолк. — У меня сразу складывается впечатление, что здесь бугры делами заправляют, а блатные, вместо того, чтобы разобраться, шкуры с мужиков дерут. Короче, Воробей, я завтра разберусь с этим делом, если бугры в нагляк деньги вымораживают, то спросим с них, а Пархатому скажешь, чтобы от мужиков отлип, передашь ему — я сказал!

Сашка улыбнулся. Ему понравились рассуждения вора, а главное, он может с радостью передать мужикам, что сам вор взялся за разборку их дела.

— Санек, ситуация у вас в отряде не фонтан. На днях будет сходняк. Пацаны просят, чтобы с Пархатым разобрались, он не по делу мужиков опускал. Так что ему придется ответ жесткий держать перед братвой. Может и такое случиться, что придется другого главным в отряде ставить. Пока это на воде вилами писано. Ты помалкивай конечно, это я тебе так, информацию к размышлению подкинул. Равиля- козла по ходу сегодня ночью опускать будут, так что ты спи спокойно, и на кипишь не реагируй. На сходку пойдешь с Пархатым, тебе передадут где, и во сколько предстоит появиться.

Поговорив еще немного, они присоединились к остальным. Дело шло к отбою, и пацаны стали расходиться по отрядам. Сашка шел в барак в приподнятом настроении, ему казалось, что он выполняет какую-то нужную, полезную миссию, и его душа переполнялась гордостью. В отряде он подошел к Пархатому и, не спрашивая разрешения, сел напротив его на койку.

— Тебе привет от Дрона, а к привету он просил передать: с Матвеевской семьи деньги не брать, завтра вор сам будет разбираться.

— А откуда Дрон об этом знает? — нахмурился Пархатый.

— Я просил его об этом, — спокойно сказал Сашка.

— Ты что ж, падла, через меня прыгаешь!

— Закрой рот, а за падлу ответишь.

— Да хоть сейчас, — и Пархатый соскочил с постели.

Быки плотно обступили Воробьева вокруг.

— Слушайте пацаны, я только передал просьбу Дрона, если вы сейчас затеете битву, то будете отвечать перед всей братвой зоны за оскорбление посла.

Сашка состроил ухмылочку и, спокойно развернувшись, направился в свой в проход. Пархатовские расступились и с ненавистью посмотрели ему вслед.

Зеля и Глазун ждали друга с нетерпением. Пельмень уже два раза ходил подогревать чай.

— Пацаны, все путем, Дрон запретил Пархатому и Равилю с мужиков деньги снимать, — у Сашки еще не выветрился хмель из головы и он, прибывая в эйфории, решил выложить им сногсшибательную новость. Но перед, тем как сказать, хитро прищурился и спросил:

— Вы как к Равилю относитесь?

У всех на лицах образовался знак вопроса.

— Ты что Санек, мы вот только что с ним бились. Это ты к чему сейчас спросил?

— Завтра с Равелинским все будет кончено. Но об этом молчок!

— Сань, ты часом не бухой? — спросил его Зеля.

— Немного есть, но это не меняет серьезного заявления — Равилю копец! Вы помалкивайте, если кто-то из вас преждевременно проговорится, будет конфуз.

— Да ты чё Санек, могила!

На лицах пацанов засияла улыбка. Все прекрасно понимали, что ужиться в одном отряде с Равилем невозможно — это такая мразь, от которой жди подлости в любой момент, и потому радостная новость вселила в них надежду на спокойное будущее.

Сашка махнул рукой, подзывая Матвея, он уже давно наблюдал за ним и ждал, когда же Воробей обратит на него внимание.

— Матвей, буграм завтра деньги не отдавайте, будет разборка, я сам их об этом предупрежу. Пархатый и Равиль от вас отстанут, так решил Дрон. Ну вот, а ты все переживал, да масло гонял в голове, как выкрутиться: видишь, все и решилось.

— Сань, даже и не знаю, как тебя отблагодарить, я уже какую ночь не сплю, как со свиданки вышел, так пребываю на измене, тут блоть давит, там бугры, хоть за арматуру хватайся.

— Да ладно Матвей, думаю, до этого не дойдет дело, но если понадобится твоя помощь в укрощении бугров, ты уж не откажи.

— Сань, да какой базар, мы с мужиками их готовы хоть сейчас под молотки пустить, да сам понимаешь, за них вся блоть отрядная встанет. Крысы, пристибаи вонючие, — выругался Матвей.

— А мы с пацанами — выходит тоже, вроде блатных? Как бы вопросом проверял Сашка Матвея.

— Воробей, надо людьми оставаться, мы все здесь по сути равны, почему ты в отличие от них не собираешь дать с мужиков, и при этом не прикрываешься общаком, а они: где кулаками, где подлянками собирают в общак, у нас терпение почти на исходе. Мне больше некому сказать такие вещи. Мы с мужиками присматриваемся с первого дня твоего появления в отряде. Хоть ты и молодой, но за себя постоял, за нас просишь перед вором, ведь не боишься же? А эти шакалы.

Сашка понял, кого он называл шакалами.

— Сань, не лез бы ты в этот гадюшник, оставайся мужиком, тебя и так будут уважать, а блатные сожрут тебя.

— Подавятся, — решительно заявил Сашка.

— Может кто-то и подавится, только не Пархатый с Равилем.

— А вот тут ты не угадал, — включился Сашка в полемику, — Матвей, всему свое время, я тебе одно хочу сказать, если Дрону удастся тормознуться ненадолго в зоне, он наведет здесь порядок: одного двух, таких как Пархатый он успеет обуздать, а дальше мы должны сами рулить. Перемены будут, вот увидишь, скоро будут!

Воробей поднялся с постели и пошел к бригадиру. Подойдя к нему, поздоровался и пригласил выйти на свежий воздух. Он закурил и предложил Воробью, но он отказался.

— О Дроне что-нибудь слышал? — спросил его Сашка.

— В общих чертах, говорят вор в законе. А почему ты спрашиваешь?

— Так вот, он просил, чтобы ты, и твои подручные не напрягали Матвея и мужиков за деньги, завтра разговор состоится по этому поводу.

— А ты вообще кто, и с какого боку прилип к этой истории? — грубовато остановил бугор Воробьева, — тебя пока отмазываем от работы, что ты не в свое дело лезешь, смотри, много на себя не бери, здесь тебе не воля.

— А теперь послушай сюда, и давай без эксцессов, — одернул бугра Сашка, — если тебе слово вора не указ, то давай оставим оскорбления на завтра, хотя, за твою грубость я готов спросить с тебя. Я с тобой начал спокойно, и ты будь любезен, отвечай тем же. В противном случае за оскорбление ответишь.

— Правильно о тебе говорят, в зоне без году неделя, а уже ход набрал, я не буду тебя оскорблять, но и базарить больше с тобой не стану, ты для меня не указ. Ты понял! Ты для меня никто и звать тебя никак.

Сашка понял, что бугор провоцирует его на драку, но собрав свою волю в кулак, как можно спокойнее ответил:

— Ты не кипятись, я себя в блатные не зачисляю, я просто передаю тебе просьбу авторитетного человека, который будет завтра с тобой говорить. Понимаешь! Го-во-рить! Будь к тебе другая предъява, с тобой бы сейчас никто разговаривать не стал. Так что давай без кипиша.

На том и разошлись. Сашка понял, что с бугром нужно аккуратно, у него видимо с ментами «подвязки» хорошие, и с блатными тоже, раз он так себя уверенно чувствует. «Ну, ладно, как говорят — еще не вечер, завтра поглядим».

Прозвучала команда «Отбой!» и все потянулись к своим спальным местам.

Равиль проспал до двух ночи. Проснулся, а на улице уже темно, в отряде все спят. Лег на спину. В голове снова всплыли события прошедшего дня.

Первой мыслью отдалось в голове: «Надо ломиться на вахту, иначе… Как говорил мой знакомый: — Промедлишь — башки лишишься!. Он поднялся, и открыв дверцу тумбочки, взял пакет, в котором лежали пачки сигарет. Натянул сапоги и потихоньку двинулся к выходу. Дневальный прикорнул, уронив голову на тумбочку.

Равиль вышел из отряда и почувствовал, как его естество требует опорожнения. Пошел за барак, где находился туалет. Свет, идущий от фонарей на центральном плацу, погнал его в уличный сартир, не давая пристроиться возле уборной. Он вошел, и тьма туалета поглотила его. Сделав дело, он попытался застегнуть ширинку, как вдруг: крепкая рука, одетая в кожаную перчатку с силой зажала ему рот и нос одновременно. Кто-то схватил его за ноги и сжал в объятиях, не давая брыкаться. Равиль застонал от боли и попытался укусить за ладонь нападавшего, но рука с еще большей силой сдавила ему рот. Кто-то третий ухватил его за руки, окончательно лишив свободы.

Через несколько минут все было кончено. Свет от уличного фонаря пробился сквозь тьму и тускло осветил деревянный пол туалета. Осмотрев все вокруг и убрав улики ночного происшествия, неизвестные поднесли труп к дырке, они сняли с него штаны и усадили голым местом на дырку туалета.

Кто-то тихо выругнулся:

— Успел-таки сволочь в штаны наделать, все мокро и воняет.

На прощанье еще раз взглянули, как бывший блатной прислонился спиной к стенке и, уронив голову на плечо, заснул вечным сном.

Исполнители воли Дронова вышли на улицу, и разошлись в разные стороны.

Обнаружили труп Равелинского только под утро. Один из осужденных пошел спозаранок справлять нужду и наткнулся на спящего, (ему так показалось в первый момент), но присмотревшись, вскрикнул от испуга и побежал в отряд. Поднял ночного дежурного, затем завхоза, и со всех ног бросился докладывать на вахту.

Когда надзиратели прибежали на место, возле туалета и внутри уже толпился зоновский люд: всем было любопытно, кто же оказался покойником? Рядом с трупом крутился Пархатый и несколько его приближенных.

ДПНК приказал всем покинуть место происшествия, где лежал остывший труп Равелинского и послал прапорщика, чтобы он вызвал по телефону начальника колонии и скорую помощь. Дополнительно прибыли солдаты с охранной роты и резервный наряд контролеров. Всех осужденных загнали по отрядам. Рядом с работниками администрации сновали активисты с повязками на рукавах. Лейтенант Брагин, дежуривший на сутках, поверхностно осмотрел труп заключенного и что-то увидел в нагрудном кармане куртки. Он потянул за уголок и заметил небольшую бирочку. Брагин почему-то быстро спрятал ее в свой карман, а когда пришел на вахту, то с интересом рассмотрел кусочек белой ткани: на нем был изображен черной краской — зигзаг черной молнии.

Утром понаехало разномастное начальство и врачи, запущенные в зону с разрешения начальника колонии, которых оберегал от заключенных усиленный наряд солдат.

Первый осмотр не выявил следов насильственной смерти: по всем признакам заключенному стало плохо, когда он поднатужился. Врач не исключал, что могли лопнуть кровяные сосуды в головном мозге или отказать сердце. В любом случае тело нужно перенести в санчасть, а затем, с разрешения управления, вывезти из колонии и произвести вскрытие.

Весть о том, что ночью нашли мертвым блатного из шестнадцатого отряда, быстро облетела всю зону. Новость моментально обрастала слухами, говорили разное: «Проигрался блатарь, вот и порешили свои же». Запустили еще слушок: будто мужики забили его до смерти за магерамство и беспредел. Но с другого конца зоны пошла свежая весть, что погибший Равелинский был кумовским сексотом и за это его приговорили блатные зоны. После такой новости количество сострадающих ему людей, резко поубавилось.

Засуетилась оперчасть, затаскала осужденных. Всех блатных шестнадцатого отряда допросили и кое-кого закрыли в ШИЗО на время предварительного разбирательства.

За Дроновым тоже явился усиленный наряд из прапорщиков и сержантов, его незамедлительно препроводили к начальнику по РиОР майору Кузнецову.

— Дронов, что за разборки вы там устроили? Я же просил тебя, без серьезных эксцессов.

Дрон достал смятую бумажку и, протянув ее Кузнецову, сказал:

— А когда Колдун прикрыл твою задницу, ты помнится, даже поблагодарил его. Я тебе на блюдечке Ефремовского стукача преподнес, выходит не рад ты этому.

— Дронов, ты с ума сошел, труп в колонии, а ты мне тут про стукача. Я спрашиваю тебя, твои архаровцы натворили?

— Да успокойся ты, майор, его видно напугать хотели, да опустить в сортире, кто ж знал, что у него такое сердце слабое.

— Ничего себе напугали, он на вид здоровый, как бык, о каком сердце ты говоришь?

— Я в своей жизни, и не такие смерти видел, когда страх к горлу подступает, то гарантий нет, что мотор выдержит — это у кого, какое здоровье, — пытался успокоить начальника вор.

— Может быть, он не был в курсе наших дел, — пытался выгородить Равелинского майор.

— Кстати, он уже близко подкрался, и сливал Ефремову всю живую информацию. Равиль был не глупый, у него даже в управе свой человек работает.

— Это как так?

— Он мне все выложил, потом пробьешь фамилию одного мента из управы, о нем Равелинский упоминал.

— Что это за писулька?

— Это Ефремов ему на прощание передал, перед тем, как ты его отправил в командировку.

— Ну, и что ты мне прикажешь делать с трупом? На кого его повесить.

— А вам, зачем эти заморочки? Убийства в колонии не хватает? Давите на то, что ему плохо стало, вот и завернул боты.

— Какой ты умный Дронов, а экспертиза что покажет?

— А что она покажет? Следов насилия нет, улик нет — значит, здоровье подкачало. Слушай начальник, да сколько нашего брата в тюрьмах, в зонах ваша система передавила, все списываете на болезни или на внутризоновские разборки, и этого закопаете.

— А ты не слишком много на себя берешь? Я смотрю, ты свое слово не умеешь держать, сам говорил, что все обойдется без эксцессов.

— А ты о себе подумай и о Говорове, каково вам будет на баланде срок мотать, а если государство нароет материальный иск, превышающий двести пятьдесят тысяч, то и баланда вам на хрен не нужна, обоим лоб зеленкой намажут.

— Шантажировать меня вздумал?! Закрою к чертовой матери в ШИЗО!

— Все майор! Рот закрой или ты сегодня до дома не доберешься. Я с тобой шутить не буду, через два дня вас с Говоровым найдут где-нибудь в лесу, под прошлогодними листьями. Давай звони, вызывай наряд! Но помни — за меня тебя рвать будут долго и упорно, сначала мои братья, а затем уже ОБХСС. Так что прижми зад и помозгуй, что делать с трупом Равелинского.

— Ладно — это уже мое дело, ты свое сработал, а сейчас не обессудь, тебя в ШИЗО направят, пока со всей этой кутерьмой не разберемся. Потом выпущу тебя, — уже примирительно, закончил майор.

«Да-а, приготовили сюрприз Ефремову, — подумал Кузнецов, когда Дронова увели, — вернется с командировки, будет над чем ему призадуматься».

Дрон и такую ситуацию предусмотрел, как говорится, решил убить сразу двух зайцев. Предвидя, что многих осужденных из лагерной верхушки на время разбирательства менты закроют в изолятор, он поручил всем главным в отрядах навести понт (вымысел, уловка). Поднять ропот с переходом на оскорбления хозяина и его своры: «Не по праву, мол братву гасите в трюм».

И пошли волнения: одного за другим осужденных стали приводить в ШИЗО, для этого пришлось освободить и навести порядок в рабочих камерах, потому — что не хватало мест в предвариловках (камера предварительного заключения — КПЗ).

Дрон потирал руки: лучшего приземления для сходки авторитетов и не придумаешь. У него сердце чуяло, что Пархатый на этом сходняке будет лишним, но закон есть закон, раз братва решила поставить главаря блатных с шестнадцатого перед сходкой — пусть держит ответ.

Чтобы Воробей и Пархатый одновременно попали в ШИЗО, Дрон придумал целую пьесу: после съема с работы первой смены Сашка подошел к бригадиру и предупредил, что Дронов сидит в изоляторе и разборку по поводу денег придется отложить до лучших времен. Бригадир, видя, что деньги с мужиков ему не удастся так скоро получить, естественно «полез в бутылку». Поднялся шум, разыгрался настоящий скандал, и Сашке пришлось два раза ударить бугра по груди, да так, что он отлетел к стенке. По ходу разыгранной пьесы, Пархатый встал на защиту бригадира, и кинувшись в драку на Воробья, тоже нарвался на кулак Сашки.

На шум в коридоре, вышел из своего кабинета начальник отряда и, увидев дерущихся, вызвал наряд контролеров, который и препроводил обоих дебоширов в ШИЗО. Бугор, слегка струхнувший, промолчал, и не стал говорить начальнику отряда, что Воробьев его побил. И правильно сделал, а — то потянулась бы ниточка и, узнай менты о деньгах, начали бы с самого бригадира душу вытряхивать.

Многие блатные были упрятаны в изолятор, как и говорил Кузнецов Дронову: «Мы работать умеем, кого положено, того и прикроем».

Вор подозвал к кормушке старшего смены по изолятору, как раз по счастливому случаю дежурили его два знакомых прапорщика: Кузя и Крокодил. Объяснив им, что сегодня ночью он проведет «политинформацию» с осужденными, на словах передал, кто именно примет участие в «собрании». Прапорщики знали, что вознаграждение будет очень щедрым, и потому противиться не стали, пообещав выполнить все, что велел им Дрон.

Глава 29 Сходка в изоляторе

Дронову было необходимо подготовиться к сходке. Первая встреча с блатными, состоявшаяся в помещении бани — это не в счет. Сегодня будет весь свет элиты колонии, по крайней мере, почти все главари находились в ШИЗО, как говорится для «открытия съезда» количества пацанов хватает.

Дрон закурил и стал прохаживаться по большой камере, которая была приспособлена под рабочку. Вдоль стен по периметру стояли грязные от пыли железные столы, на которых крепились замасленные тиски. Мелкая стружка говорила о том, что здесь обтачивают металлические изделия, скорее всего — рожковые ключи.

Через два часа дверь открылась, и в рабочую камеру ввели Макара. Леха искренне удивился:

— Тебя-то за что?

— Скучно одному, всю братву в нашем отряде пересадили, а я что? Лысый, что ли?! Мне тоже хочется каторжан поддержать, — Макар засмеялся, — поговорить хотел с тобой, вот и сцепился с повязочником, да плюнул ему в хайло. Он на меня за оскорбление докладную накатал в режимную часть, вот и притащили сюда, — оглядевшись, Макар невесело добавил, — видать здесь мусарня местная «ломает» отказников от работы.

Не успели они разговориться, как двери снова открылись и в камеру завели Кротова — пахана двенадцатого отряда, а с ним молодого пацана Серегу, недавно прибывшего с малолетней колонии. Буквально через несколько минут завели еще нескольких осужденных.

— Слышь, командир, — крикнул через дверь Дрон, — чё покой нарушаешь, давай всех сразу закидывай, а то по — одному до утра будешь здесь шухер наводить.

— Это последние были. Отдыхайте, курортники — ваша мать, — засмеялся прапорщик Гена.

— Я помню, — начал Дрон, — на уральской зоне меня сначала в такую же хату посадили, так я категорически отрицал труд на благо Родины, вот тогда мне хозяин влепил первую пятнашку. Отсидел, и за то, что бастовал, мне следом еще срок продлили. Потом давай ловить меня на разных нарушениях, да в карцер перевели на десять суток. Выбрался я с того сырого, каменного мешка, живот от голодухи подвело, качает словно на ветру, а хозяин мне опять: «Будешь честно работать?», а я ему, — размечтался, губу-то подбери! Огребся я еще одной пятнахой и после нее — сразу в БУР.

— А здесь в карцер садят? — спросил паренек.

— Посидишь еще пацан, — заверил его Макар, — карцер — это тебе не обычная камера, холодрыга несусветная. Кормят день летный, день не летный, на воде, да на хлебе.

— А что такое летный — не летный? — поинтересовался Серега.

— О-о! Да ты у нас совсем зеленый пацан, даже таких простых вещей не знаешь, — удивился Дрон, — это когда день нормально кормят, а на другой дают кипяток с солью и хлеб-жмых. Колотун (сильный холод) стоит сутками, обнимешь теплую батарею, а толку с этого мало, лучше уж бегать по камере туда-сюда, быстрее разогреешься.

— Кстати, у нас здесь такая же канитель, — подхватил разговор Крот, — когда на сутках сидишь: курить не положено, нары на день пристегиваются к стене, параша (Бак под испражнения) выносная, канализации не существует и в помине. Не умыться по-человечески, хотя стоит бачек с водой, хочешь мойся, а хочешь пей, а под ним помойный таз.

— В принципе изоляторы в отношении режима везде одинаковы, и по интерьеру все они подстать одному, — заговорил Макар, — на свет божий поглядеть нельзя. Окна — решки заварены железными листами, и только несколько крохотных дырок, пробитых ломом, помогают определить, что за окном — утро или вечер.

Их разговор был прерван открыванием двери. В камеру ввели еще одного парня, им оказался осужденный Жаров из пятнадцатого отряда. Серега, как только увидел его, сразу же насупился, и какое-то время держался в стороне ото всех, как будто о чем-то раздумывал.

— Кто такой, тебя за что загребли? — спросил его Дрон.

— Жаров я, с пятнадцатого отряда. Сам не знаю, за что посадили.

— Это ты перед следователем стойку держи, а нам правду всю, как на духу, — с сарказмом произнес Макар.

— Да говорю же, ни за что. Просто кое-кого из наших пацанов забрали на вахту и когда вели по проходу, мне пакетик сбагрили, чтобы я спрятал. Прапор увидел его под моей шконкой и меня до кучи со всеми повели.

Серега подошел к Кроту и что-то нашептал ему на ушко.

— Чё, в натуре что ли? — Серега кивнул. Все повернули голову к Кроту.

— А ты откуда к нам в зону пришел? — спросил Крот Жарова.

— Да я это… — Он замялся и почему-то покраснел. Дрон вопросительно взглянул на Серегу и Крота:

— Что за дела?

— Серега говорит, что вот этот тип на «Гусинке» в третьем отряде был бугром.

— Бригадиром на производстве что ли? — уточнил Макар.

— Да не-е-ет, — протянул Сергей, — бугром на малолетке называют председателя совета коллектива отряда.

— Ни хрена себе?! — воскликнул Дрон, — вот это рыба к нам заплыла. Чё молчишь? Предъява — то жесткая. Было такое?!

— Да нет, мужики, он наверное ошибся…

— Короче, я тебе даю один шанс, — перебил его Дрон, — или ты сейчас в натуре говоришь правду или я даю цинк в зону, и сюда приведут с десяток пацанов, кто сидел на Гусинке. После того, как на тебя укажут пальцем, гадом буду, если не определю тебя в петушиную семью. Начал! Время пошло!

— Да гонит он все, не был я там бугром! Ты сам-то с какого отряда? — спросил Жаров Серегу.

— С первого. Ты помнишь такого — Болта? Он у вас в третьем отряде считался пацаном.

— Не знаю такого.

— А я его хорошо знал. За то, что он подбивал некоторых пацанов в вашем отряде поднять бунт против актива, ты — Жаров дал своим козлам указание, чтобы Болта запомоили.

— Чё ты гонишь! — не сознавался Жаров.

— Ты сказал петухам, чтобы его с ложки дерьмом накормили, а потом Болта объявили на всю зону опущенным.

Дрон изменился в лице и, встав между спорящими, заскрежетал зубами:

— Все! Завязали базар, дальше я сам буду разбираться.

— Ты — пацан, — указал он на Серегу, — даешь отчет своим словам? Ты готов ответить за базар?

— Да, готов.

— Ты, — Дрон указал в сторону Жарова, — отвечаешь за свой базар?

— Да, отвечаю.

— И проституткой у начальства не был?

— Нет!

— Тогда у меня остается один выход, — Дрон вытащил из носка заточенный гвоздь и подошел к Сереге, — ты первым ответишь за базар, я выколю тебе глаз.

— Но я правду говорю! Он сука!

— Тогда спроси с него, вот заточка! Если ты прав, то выколи ему глаз.

Разгоряченный Серега схватил гвоздь и уверенно пошел к Жарову. Увидев, что его сейчас будут дырявить гвоздем, Жаров запрыгнул на рабочий стол и хотел перепрыгнуть на другой, как поскользнулся на масляном пятне и грохнулся о бетонный пол. Не успел он очухаться, как увидел перед своим глазом острие гвоздя.

— Мужики не надо! Я беру свои слова обратно. Было-было такое, но я никому плохого не делал.

— Что козел, обоссался? — Дрон взял Жарова за горло, — я вас тварей насквозь вижу. Ты еще не успел первого оправдания сказать, а я уже усек, что ты есть — ментовская шлюха! Ладно, пожалею твою молодость, очко тебе рвать не станем, но дерьмом тебя вдоволь накормят, чтобы ты помнил весь свой срок того самого Болта.

Пацаны угрожающе пододвинулись к Жарову, и один из них предложил, как следует прессануть его. Дрон рассудил разумно:

— Пацаны, ночью будет сходка, а она куда важней, чем добыча справедливости из задницы этого урода. С ним в зоне разберутся. А теперь вали из хаты, прихвостень комсюцкий, — с отвращение произнес вор.

Жаров забарабанил в дверь, и когда надзиратели открыли камеру, без разговоров выломился в коридор.

— Проткнул бы ему глаз? — спросил Дрон Серегу.

— Не знаю, но в какой-то момент хотелось.

— Молодец, что не врешь. Завалить человека не так-то просто, нужно дух многотонный иметь и полную уверенность в своей правоте.

— Здесь хоть в баню водят? — спросил Макар, не разу не сидевший в здешнем ШИЗО.

— Раз в неделю, и то под душ загоняют, обзывая эту помывку баней, — ответил Крот.

— За отказ — пахать на государство, тоже БУР дают? — спросил Макар.

— Конечно, — отвечал Дрон, — отсидишь три раза по пятнадцать и прикроют на усмотрение хозяина, когда дадут два, а то и три месяца. Особо дерзким — таким, как я, преподносят сразу шесть месяцев ПКТ.

— А как там кормят, тоже летные дни бывают? — спросил Серега.

— Не — е, там три раза в день жрать дают, и прогулка один час с выносом параши. Курить разрешают, передачки запрещены, а писать письма можно два в месяц и получать в неограниченном количестве. А ты что, пацан, почву себе подготавливаешь? — улыбаясь, спросил Дрон.

— Да мало ли что.

— Ну-ну, — продолжал вор, — это еще полбеды, а вот когда выходишь после БУРа, глотнешь свежего воздуха и если не сломался, то тебя опять гасят в изолятор, как известь. Заметь — все по обычному кругу и так до трех раз, как говорится «через матрац». А вы заметили?

Почему-то все их козни в виде ментовского пресса действуют до трех раз, как будто четвертого раза не существует.

— А дальше, — продолжал интересоваться Сергей.

— Зоновская мусарня направляет дело в суд и ходатайствует, чтобы отрицалу перевели в тюрьму закрытого типа, для содержания злостных нарушителей режима содержания и особо опасных преступников. Во так нас боятся и клеймят, как врагов народа. Суд выносит свой вердикт и отбываешь ты этапом в крытый острог до конца срока, а когда и возвращается в зону, но такое случается очень редко, какому хозяину зоны нужен такой «кадр». Что касается общего режима, то самых рьяных, отрицающих правила и распорядки системы, отправляют в «Елецкий централ». Незавидная участь уготовлена там бродяжне. По данным, поступающим нам — ворам, люди идут в ту крытку, как к себе домой, а на самом деле их там ждет «земной ад». Вот так и ушел Колдун. Елецкая крытая — самый натуральный большевицкий застенок.

— Страшнее Томской, Новосибирской или Тобольской тюрьмы? — спросил Макар, пытаясь сравнить, — конечно, я имел в виду предвоенные годы и после.

— Ты еще о Печере и Енисее скажи, где Советы сотнями каторжан в трюмах барж на дно спускали.

— А зачем? — с ужасом спросил Серега — пацан.

— На тот момент большевики считали многих арестантов «врагами народа», и вместо того, чтобы угонять подальше на восток или север, большесрочников или неоднократно судимых, топили вместе с баржами. Ладно — это тема сложная и долгая, если будет время, мы об этом еще поговорим, а сейчас я хочу вот о чем: я принципиально отношусь к коренным переменам в этой зоне. Рано или поздно, но здесь нужно устанавливать наш порядок: активистов определять в стойло и вытеснять из зоны, зажравшихся бугров вместе с поварами тоже в «слив». Блатных, не соблюдающих тюремных законов — развенчивать и распределять по мужицким семьям, а беспредельщиков — по петушиным.

Я вижу в зоне мало смышленых и авторитетных пацанов, разбирающихся в иерархических лестницах, ведущих на вершину воровского мира. По поступкам и по разговорам, конечно можно определить небольшое количество правильных людей. Я понимаю, что времена тяжелые, чтобы собираться на воровские сходки в зонах с общим режимом и справедливо вести дела. Практически — это невозможно. Мой заход в зону является строгим исключением. Здесь пацанов учить нужно, разжевывать и ложить в рот, мало тех, кто на лету схватывает.

Говорили мне воровские собратья: «Нахлебаешься ты с этим спецлютым режимом», но я отстаивал свою точку зрения: кому-то нужно поднимать авторитет воров и на общаке, а иначе зона за зоной превратятся в комсюцкие и пионерские лагеря. Начальство будет диктовать свои законы, и какая ментовская рука щедро одарит, ту старательнее и вылижут зэка. За досрочное освобождение могут и честь, и совесть свою променять. За пайку хлеба из добротной пшеницы, могут и зад свой подставить, а что! Наверно лет через двадцать, тридцать слово «козел» будет произноситься, как за «Здравствуй». Понятие о мужской чести уйдет за пределы естественного понимания.

— Ну, Леха, ты уж совсем загнул, — возразил Макар.

— А ты из-за угла наблюдал за молодежью? Ты слышал, как они друг- друга херами полощут! Это что? Нормальное общение! Так вот Макар, я о старых кадрах речь веду, почитающих воровские законы и которые продолжают нести свой крест.

В юности на примере старших авторитетных воров, я постигал все аз — да буки — все воровские науки, и кое-какие правила поставил под сомнение. Не только, считающий себя вором, и просидевший всю жизнь в тюрьме, может слыть авторитетом, а в основном тот, кто поменял все блага, соблазны, на идейные соображения. Умные, уважаемые воры умело держат общаки, и видят намного дальше своего носа. Иные «ходоки» (заключенные) более грамотнее и образованнее государственных, туполобых чиновников, способных лишь на репрессии, да подавление инакомыслия. А сколько затесавшихся среди истинных воров? Пригревшихся возле общака и хлебающих из него безмерно. Случайные, амбициозные горлопаны, пытающиеся приобрести свое положение в воровском мире — вот кого нужно отметать от нормальных людей.

У меня ничего материального нет, есть только честь, понятия и воровской закон. Многие воры не согласятся со мной, потому — что я отступаю по мелочам, давая недобросовестным блатным вершить чьи-то судьбы, но я считаю это поправимым, все можно исправить. Только беспределу нет места среди братвы, за такие промахи, кто- либо должен поплатится своей честью, а кто и головой. Я знаю, что с меня спросят за все косяки, которые могу допустить в этой зоне или еще где-то. На других командировках, где авторитетов больше, там и спрашивают с нас, но только свои, которым положено по воровским законам вершить справедливый суд. Здесь я один и полагаться должен на свою совесть, на грамотность разборов и на смышленость молодых пацанов.

Все притихли, понимая, что для Дрона эти слова не были пустыми и несли в себе мудрость и опыт. Макар, успевший захватить систему ГУЛАГа, сразу же уловил суть Дроновских убеждений и сравнил их с прошлыми временами.

— Неистребима система мусорская, а с ней вместе и мы, — высказался коротко Макар и, пожалуй, первый раз остался серьезен, — а если охарактеризовать систему с людской точки зрения, то я бы сказал так: отпихни — рядом стоящего, облей помоями нижнего, и опасайся верхнего — на этом поставлена ментовская власть и актив зон.

Дронов снова оглядел стены камеры и, как бы подтверждая слова Макара, заговорил:

— Сколько через эти стены суждено пройти народу? Сотни, тысячи, десятки тысяч людей. Сколько судеб сломает этот ненасытный режим? Превратив кого-то в безвольных шестерок, в озлобленных мстительных зверей, а других в униженных и оскорбленных. А кого-то из зэков, мало, что понимающих в этой безумной круговерти, в безропотных исполнителей: дневных, месячных, квартальных норм выработки, посильных только крепкому рабочему люду, а не доходягам, которых гноят в этих стенах. Чтобы обточить норму ключей, нужно пахать в три смены, а за невыполнение тоже грозит наказание. Так что, был бы повод посадить сюда, а как сгноить работягу мусорская система знает четко. Этому их учат всю жизнь. Знаете, какую памятку дают тем, кто проходит инструктаж при приеме на службу в тюремную систему? Заключенный — это враг! Поступающие на работу и службу в закрытые учреждения получают формуляр, где ясно прописано, что осужденный является чуждым элементом, не способным к исправлению, и потому против него должны применяться все средства и силы, чтобы подавить в нем признаки свободолюбия и человеческой гордости. Соответственно обращение к ним должно быть, как к скотам, не понимающим законов общества. А теперь делайте вывод: разве может изначально система мусоров поставить на путь исправления человека.

— Если сам не захочет, никакая система не сможет, — подтвердил Макар, — я двадцать три года после последнего срока ни куда не лез, даже завязал со своим любимым промыслом — карманом. Пока была семья, еще держался, а как только жена с дочерью ушли от меня, развязал.

Загремели по коридору тележки, развозящие баланду по камерам. Изолятор ужинал, и его стены сегодня приняли люду больше, чем в обычные времена.

Спустилась ночь. Изолятор затих и угомонился. Только избранные не ложились спать, они ждали перемен. Перемен в своей жизни. Может быть удачной отсидки и не заоблачного освобождения. Перемен в зоновской обстановке: чтобы кому-то дышалось свободнее, чтобы дух захватывало от сплоченных идей и решений, чтобы ментовский беспредел не ломал ихние судьбы, без того уже исковерканные в тюрьмах и лагерях.

Сходка была назначена на три часа ночи, чтобы исключить случайно забредшего проверяющего в изолятор начальника, и временные обитатели ШИЗО будут досматривать седьмой сон.

Прапорщики открыли сначала одну камеру и чтобы не гремели по полу сапогами, заставили задержанных разуться до носок. Затем освободили еще две камеры, и проводили всех до рабочки. Дрон сосчитал: вместе с ним двадцать человек. Из каптерки принесли несколько матрацев, и заложили дверь изнутри, чтобы в коридоре не так слышались голоса.

Сашка первый раз в жизни испытывал чувство сплоченности. Хотя на воле тоже были случаи, когда в многочисленной компании друзей и знакомых ему приходилось испытывать близость локтя.

… До того, как все пацаны двинулись на сходку, находясь в одной камере, Воробьев и Рыжков решили выяснить свои отношения. Они оба прекрасно понимали, что дальше им придется тянуть одну лямку в отряде. Внезапная смерть Равиля отрезвила всех, каждый знал — это предупреждение, не посвященные не могли знать, кто и как отправил Равелинского на тот свет, но многие понимали, что причина лежала в его предательстве. Никто не заставлял его подписывать соглашение на сотрудничество с оперчастью. Даже обыкновенные мужики считают ниже своего достоинства стучать на кого-либо, а Равиль был в первых рядах блатных не только в отряде, но и в зоне. Можно представить, сколько информации он передал оперу Ефремову за время сотрудничества с ним. В уме не укладывается. Страшно! А ведь он действительно был осведомлен обо всех зоновских событиях.

Благодаря таким, как Дрон, придерживающихся старых воровских традиций, и хранится зоновский общак. Ни один отрядный пахан не вправе запустить руку в святая — святых, там свои законы и своя жесткая охрана.

Единицы знали, что Ефремова с подачи Дрона, хоть и ненадолго, но отправили подальше от предстоящих событий, и тем самым расширилось поле деятельности для лагерных авторитетов.

Пархатый, чувствуя за собой кое-какие грешки, ломал голову: что дальше предпримет вор? «Ведь Равиль со мной был в хороших отношениях, и до поры до времени в отряде нам приходилось управлять обоим. Не попадет ли рикошетом в меня?».

Его мысли прервал Воробьев:

— Слушай, Жека, а ты не помнишь меня?

— А чё тебя забывать, ты каждый день перед глазами маячишь.

— Да я не о зоне. По свободе меня не помнишь?

— Мы?! Встречались на воле?! — удивился Пархатый.

— А- то! И не разок, а целых два, — иронизировал Сашка.

Жека подумал: «Мы же земляки. А что, может и в правду Воробей меня где видел?».

— Да говори, не томи, — Пархатому не терпелось узнать тайну Сашки.

Воробьев засучил правый рукав куртки и Рыжков заметил шрам на его руке.

— Вспомни: четыре с лишним года назад, ДК «Железнодорожников», как у тебя с одним пацаном драка произошла и ты, отбиваясь, порезал ему ножом руку и ногу.

У Пархатого от удивления брови поползли на лоб. Он даже на миг забыл, что сидит в камере. Что — то перебрав у себя в уме, он воскликнул:

— Так это был ты?!

Он так громко спросил, что все присутствовавшие в камере повернули головы в его сторону.

— Ни чё братва, я кентуху по воле встретил, — успокоил он сокамерников.

— Вот так встреча! — не переставал удивляться Пархатый.

— А чему ты радуешься, будь мы на воле, я бы довел до конца начатое когда-то тобой.

— Да ладно, Санек, чё ты в натуре, это было давно и неправда, здесь эти вещи не канают. Так ты говоришь, два раза видел меня, а второй раз где?

— Восемь лет назад на стадионе Спартак, вспомни, как ты пытался из моих карманов мелочь вытрясти, потом вы всей шоблой накинулись и отметелили меня. Тебе тогда тоже досталось, я успел пару раз об лавочку твой нос припечатать.

— Е-мое, Воробей! Да мы с тобой оказывается крещеные, ну конечно-конечно я помню, по-моему, ты там чем-то занимался.

— Классической борьбой.

— Во, точно вспомнил, борьбой. Слушай, а я ведь тебя вспоминал, все думал, пацан-то не конявый попался. Ни фига себе, Воробей, вот значит, как было судьбе угодно нас с тобой перехлестнуть в жизни. Ну, ты не держи обиды-то, ведь все в прошлом, всякое случалось. За нож тоже не обижайся, меня если бы поймали, то сразу срок накрутили.

— Я тебя искал, да не мог найти, хотел до конца с тобой разобраться.

— Мы с тобой квиты, — Пархатый ощупал свой нос и хищно улыбнулся.

— Это ты за другое получил. Ладно, Жека, замнем для ясности, я зла долго не помню, — и он поднял ладонь к верху. Пархатый ударил его по руке, и от звука шлепка зэки снова повернули головы.

— Вы что там, в ладушки играете? — пошутил кто-то.

— Ага, детство вспомнили, — шутя, ответил Жека.

В рабочке все собравшиеся расселись на столах, благо их было в избытке. Тусклая лампочка еле-еле освещала большую камеру. Кто-то из догадливых уже сварил чифир и пронес с собой кружку. Поприветствовав друг друга, пацаны закрепили встречу чаем, гоняя кружку по кругу.

Дрон, оглядев собравшихся, уверенно начал:

— Пацаны, все вы прекрасно понимаете, по какой причине нас сюда упрятали. Идут мусорские разборы по поводу смерти, не побоюсь сказать о покойном, затесавшегося в наши ряды — предателе! В свое время он был чьим-то корешом, но сучьим поступком перечеркнул все нормальные отношения к себе, за что и поплатился жизнью. Может кто-то забыл, что во все времена делали с отступниками и предателями?

— Кололи, как свиней, — раздался чей-то голос.

— На перья сучар сажали, — вторил ему другой.

— Туда им и дорога псам кумовским, — раздавались возгласы, то здесь-то там.

— Значит, никому объяснять не нужно, что справедливая рука свершила возмездие.

— Все путем! Все по справедливости! — снова поддержали Дрона голоса пацанов.

— Пусть каждый запомнит, какой бы он не был «воровитый» или «экстра» блатной, за подобное предательство ни один не уйдет от жесткого приговора. Надо воздать тем людям должное, которые помогли ему скопытиться. Тот, кто знает — пусть молчит, а кто догадывается, то пусть забудет.

Вор много говорил: о наведении порядка, о поднятии духа у блатных, о бесчинстве ментов, которые, что ни год устраивают новые ломки для бродяг.

— А теперь я буду конкретно говорить, и делать предъявы, и пусть тот, кого коснется, отвечает за базар, и за свои косяки.

В камере стало тихо, все догадывались, что сейчас будет жарко.

— Ворон, слушай сюда и будешь отвечать, — обратился Дрон к пахану третьего отряда, — ты кем себя считаешь?

— Пацаном, главным среди своей братвы, — ответил Ворон.

— А мне сдается, что ты забыл свои прямые обязанности и уже пашешь бугром. Да-да! Бригадиром всей своей братии. От ваших нарядов, которые вы «стряпаете» вместе с буграми двойной нормой несет. У вас мужики в отряде волками воют от невыполнения норм, их постоянно менты прессуют за это: то ларьком накажут, то свиданок лишают. Вам сколько шнифтари зоновские на грев отпускают с общаковой казны? Что молчишь? Вы — блатные отряда за эти бабки должны своих пацанов в изоляторе и в БУРе греть по-человечески. Мне уже сказали, что вы такую зажимуху им устроили, — голос Дрона набирал силу, — я что-то не понимаю, куда филки уходят?

— Да у нас все путем, по факту все получается, никто в обиде не остается, на киче тоже, — оправдывался Ворон.

— Слушай ты, что ты мне эту слюнтявку впариваешь или ты хочешь контрольной ломки. Вы когда будете сами рогом шевелить?! Вы что — Мамаевские сборщики? Так дань уже давно отменили. Ведь ты своим архаровцам цэу дал, чтобы в отряде был чуть ли не стопроцентный сбор с мужиков и даже с петухов.

— Дрон, так положено, — уже не так бойко оправдывался Ворон.

— Это вами положено, а нами на то заложено! С ларьков, чуть ли не половину дерете, общаком прикрываетесь, посылки и передачи половините, по нарядам тоже вдвое мужиков обдираете. Кто установил такие поборы? Я еще раз спрашиваю, куда общаковые филки уходят? Вы что здесь, после Колдуна прибурели в корень?! Одернуть вас некому. Я что не вижу: как в десятом, во втором, в одиннадцатом идут дела, — и Дрон еще перечислил несколько отрядов, которые по его проверке боле менее справляются со своими рулежками.

— А шестнадцатый?! — вор со злостью взглянул на Пархатого, — ладно сейчас и до тебя дойду. Короче Ворон, вас в отряде две пацанские семьи, почти двадцать человек, если каждый с пользой для дела будет рогом шевелить, останетесь на коне. Я сказал, что щемить пока никого не буду. Но ты Ворон — умывай руки, вместо тебя будет Генка Орел, ставлю его править в отряде, а ты иди к мужикам, они тебя давно дожидаются, — с издевкой произнес Дрон.

— Дрон, братва, ну бля буду, простите. Я все исправлю, все будет правильно, — заегозил Ворон.

— Ворон, я похож на ту жилетку, в которую можно плакаться. Ты скажи спасибо, что с тебя по — полной не спросили, сдавай «верхонки» Орлу и еще раз подумай, как перед мужиками будешь ответ держать. Сколько в отряде опущенных за твою бытность? Точно не скажешь! Так вот — беспредельщик, если каждый из них, тебе по салазкам наладит, то тебе жевать не чем будет.

Большинство из братвы поддержали Дрона смехом.

Воробьев смотрел на Пархатого и не узнавал его. Кровь отхлынула от его лица, наверно он печенкой чуял, что его ожидает тоже, что и Ворона. И вдруг Сашка вспомнил, как Дрон сказал ему, что может статься, отряд останется без главаря и будет нужда в новом пахане.

«Кого же Дрон назначит? А правда, кого? Горелого, Зелю, Глазуна…Ведь выбирать нужно с отряда, быков не выдвинешь, такого накосячат. Меня? Так я в зоне недавно, и молодой еще, да и не нужно мне это, — но в голове промелькнула совершенно другая мысль, — тогда зачем меня сюда позвали, просто поприсутствовать?»

Голос Дрона отвлек его от мыслей.

— Братва! Меня скоро отправят на другую командировку (зона, лагерь), но мне не все равно, кто будет управлять зоной — магерам последней гильдии или правильный пацан. Думайте больше, не ждите когда придет грев со свободы. С общака вы всегда успеете взять: мышкуйте на стороне. Запомните, общак — это святое! Это наш пот и кровь, мы должны последнее с себя снять вместе с собственной шкурой, но помочь нуждающимся. Как можно кроить от себя! На такое способен только паршивый шакал. Теперь в отношении мужиков… Я не призываю вас обниматься и целоваться с мужиками, но уважать их нужно, вы забываете, что сами выходцы из мужиков. Не всем достается блатной пирог. Вчера, может быть, вы думали иначе, а сегодня на вас возложена благородная миссия держать в надлежащем порядке зону. А вы что здесь творите? У вас под носом баллоны под ручку с петухами разгуливают. Бугры с поварами и активом уже теснят вас в угол зоны. Скоро вы будете в уличном сортире, а не они. Бугров вы должны назначать, а не мусора. Бригадиры за мужиков должны горой стоять, а вы рулите, чтобы были и волки сыты, и овцы целы. В зону отлаживаются особые дороги для грева, за которыми необходимо внимательно следить. Почему кое- кто из вас, пренебрегая правилами, лобзается с барыгами? Накладывайте на них «контрибуцию» и пусть платят, а то они псы скоро такую цену на чай и прочее завернут. Их каналы нужно вовремя перехватывать и грамотно перенаправлять. Вам с общака филки спускаются, чтобы вы ментов прикармливали, так не жалейте на это денег: окупится сторицей.

Все молчали, с интересом слушая вора. Да, такой «политинформации» им и Колдун не проводил.

— Тихорей кумовских развелось, как нерезаных псов, — продолжал Дрон, — что вы одного, да двух выявляете в год, и то опускаете до уровня петуха. Таких сук в бараний рог надо гнуть и резать, резать, резать! Еще не одна гадина не умирала от того, что его на шишку посадили, а вот нож должен всегда служить предателю преградой, они вчера делили с вами одну пайку, заправляли зоновскими делами и за вашей спиной всю поднаготню операм сливали. Так откуда же у вас будет жизнь по кайфу, коли менты дергают за ниточки своих ставленников? Создавайте группы по выявлению предателей и держите их в секрете. Опять же бабки сюда направлять нужно. Вы вообще для чего живете здесь? Чтобы мошну свою набить или требуху натромбовать? Вы что думаете «режимка» и «кумчасть» только с блатных стружку снимает, да им все одно, что мужик, что блатной, когда дело касается пресса.

Пацаны, поймите одно, зона — это текучесть «кадров» сегодня вы здесь, завтра уже на этапе или на воле. На ваше место приходят новые, несмышленые пацаны и вам их обучать, разжевывать и класть в рот. А вы как встречаете их? В этапке раздеваете и разуваете! Ну, правильно не вы, но ваши шохи. Кто вас после будет уважать и к кому будет прислушиваться пацан пришедший с малолетки, которого вы наказали на сапоги. Конечно, он пойдет к мужикам. А если его суки — активисты уфалуют, и он в их ряды вольется. Чуете, какие кадры пропадают, и кто вам противостоит? Упыри Кремлевские, которые институты содержат. Ментовская армия, чтобы нас гнобить и загонять в стойло. Вы этого хотите?!

— Нет! — разнеслось по камере.

— Так в чем дело? Заостряйте мозги, хватит ждать манны небесной и погоду с моря, пора ставить все на свои места. В первую очередь возьмем под контроль бугров, поставленных ментами, пусть мужики собирают сходки и предъявляют свои требования администрации, хватит гнуть спины на этих чертей и выдавать двойные нормы. Затем: поварешек всех надо сменить, тоже ментам выдвинуть эту предъяву. Зона впроголодь живет, если бы не ларьки и передачи, давно бы с голоду опухли. Баллонам и козлам спуску не давать, как только заходят с ментами в отряд, сразу поднимать бучу, не хрен этой нечисти в отряде околачиваться — гнать их поганой метлой. Пора краснеющую от них зону перекрашивать в черный цвет. Вышки, на которых они сидят, поджигать, подпиливать главные стойки, пусть менты их убирают с этой зоны, иначе кровь будем пускать.

Дрон говорил много и каждый присутствовавший на сходке все глубже проникался к этому человеку.

В принципе, все и забыли, что перед ними вор в законе, которого они за свои грешки должны побаиваться. Просто они начинали его уважать: за его ум, за смелость, за его умение направлять их, еще неокрепшие умы в нужное русло. Все понимали, им нужен лидер и они начинали его признавать, уже с того времени, как он появился в зоне. Мало кто видел его, так как вор сидел в изоляторе, но вот теперь они видят его и слышат. Дрон тоже смотрел на пацанов, на зрелых парней и заметил в их глазах огонь. Он мог гордиться собой, ему удалось разжечь пламя в их сердцах.

— А теперь про мою амнистию: всем, кто накосячил так или иначе — прощается. Поборы, магерамство, ущемления мужиков, все это можно и нужно исправить, но как быть с теми, кто уже по беспределу опустил мужиков? Кто знает Макара со второго отряда?

Поднялось большинство рук. Кто же не знал этого балагура и весельчака, который для простых мужиков стал что-то вроде «жилетки», в которую можно поплакаться.

— К нему постоянно подходят мужики — работяги и просят переговорить с блатными, чтобы те приотпустили прессинг на работе, и в жилой зоне тоже. Мы не много о нем слышали, но, кто знает, что он прошел Калыму и остался человеком, тот всегда прислушается к его справедливым высказываниям в адрес зарвавшихся блатных.

Пархатый и еще кое-кто, навострили уши.

— Всех мужиков, незаконно опущенных, собирать в отрядах, выделять им отдельные проходы, — продолжал Дрон, — в столовых сажать за отдельные столы от петухов. Частичная реабилитация им не помешает. Разговаривать с ними можно, пусть пьют чай вместе со всеми, но со своих кружек, всех предупредить об этой акции. Они ни в чем не виноваты, и нужно признать их, как людей. Вернуть им прежнего положения мы не можем, но пусть они поймут, что кто- то за беспредел, так или иначе, ответит. Ну, что Пархатый, тебя тоже, как и Ворона, отпустить в свободный полет, — обратился вор к Рыжкову.

Вся сходка зашумела. Вор поднял руку и погасил гам.

— Мы не беспредельщики, — мы уважающие себя и законы пацаны, и потому каждый скажет свое слово, как нам поступить с Пархатым. Я первый буду говорить о нем.

Все вы давно знаете Пархатого, кто-то его уважает, кто-то побаивается за крутой нрав и характер. Относительно ментов, здесь он непримирим, я это говорю, потому что знаю. Бугров распустил в бригадах — это тоже поправимо, не он их назначал, а менты. Но как быть с тремя мужиками, опущенными по его указанию? Ведь трех изнасиловали, а некоторых опустили до уровня петухов, и об этом знает вся зона. Пархатый учинил показательный беспредел. Ты — князек удельный! — Дрон с гневом обратился к Пархатому, — без царского глаза, что творишь здесь? Как только Колдуна отправили в крытку, ты такой махровый порядок навел в отряде, тебя ведь мужики уже валить собрались, да вот видно духовитого среди них не оказалось. Один только человек против тебя восстал — это Воробей, — все блатные, как по команде посмотрели в сторону Сашки.

— Хочу заметить, — продолжал Дрон, — кровью ты заплатил Пархатый за оскорбление Воробья. Ни один из трех обиженных не взял в руки нож и не спросил за свое унижение. Духу не хватило! А сейчас, жить им при всеобщем презрении. Каково? За что, спрашиваю тебя, ты опустил их?

Пархатый попробовал оправдаться:

— Просто они начали поднимать головы, замутилась буза среди мужиков, создалась угроза полного неуважения нас — блатных. Опустили сначала одного, слишком борзого, да видно не поняли, за ним и других опустили. Пацаны, гадом буду, все это для дела, я их предупреждал, а они продолжали буреть, так и до анархии недалеко.

— Пархатый, не тебе одному решать такие вещи, ты ведь с нами даже не посоветовался, — подключился Леха Сибирский, — пусть мужики даже вышли из-под контроля, но всему причиной были твои перегибы. Все помнят, как Колдун жестко наказал Белого, за то, что он самолично опарафинил крепкого мужика. Теперь Белый больничную зону топчет, — закончил Сибирский.

Чувствуя поддержку вора, многие, не страшась последствий со стороны Пархатого, высказались по этому поводу. Мнения разделились. Кое-кто из блатных поддерживал его методы, но основная масса пацанов гнула на то, чтобы наказать Пархатого.

Вор решил немного разрядить накалившуюся атмосферу:

— Братва, после того, как мы выйдем с кичи, тайны от нашей сходки не будет, рано или поздно вся зона узнает о справедливом решении. Но насколько оно будет мудрым, давайте решать без эмоций. Пархатый по разным зонам показал себя нормальным пацаном. Может быть, он и принял недозволенные методы, но в целом, мы ведь не сучьи действия обсуждаем, не косяки его перед ментами.

— Тогда и Ворона надо простить, — подхватил кто-то.

Снова мнения разделились, почти на равное число голосов.

По справедливости вор выслушал всех, и к его удивлению образовалось равное количество голосов: за и против. Последний голос должен принадлежать Воробью, но по правилам, он шел на сходку сопровождающим главного блатного. В отряде он пока был нейтральным пацаном.

Дрон снова заговорил:

— То, что я снимаю Пархатого с паханов отряда — это железно. Кого будем ставить? — Все молча переглядывались. Вторым, после Пархатого был Равиль, и понятное дело — его нет. Нужно выбирать главного. Дрон достал из кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги.

— Короче, пацаны, я через свои каналы прощупал одного кадра, окунувшегося со свободы в нашу зону. О нем отзываются хорошо: косяков за ним нет, парняга перспективный, в тюрьме показал себя на высоте. Родословная у него тоже хоть куда: мать в конце пятидесятых в Хрущевских лагерях срок мотала, пахан по Краслаговским лагерям чист. В зоне он недавно, но держится крепко. Главное душой своей каторжанской, он нам подходит. — Дрон указал пальцем в сторону Сашки Воробьева, — ну что братва, кто меня поддержит? — обратился вор к блатным.

Первым за Сашку сказал Сибирский.

— Я только обеими руками — за!

Затем Васька Симута кинул Сашке слова поддержки и еще несколько пацанов, кто боле менее уже слышал о Воробье. Никто не ожидал от Пархатого, что именно он замолвит за Сашку словечко.

— Пацаны, я оказывается давно с ним знаком по воле, у нас с ним были постоянные рамсы, один раз даже до мусоров дело дошло, но Воробей показал себя «молотком». Если на этой сходке мое слово еще что-то значит, то я с легкостью передаю отряд ему.

— Ну, Воробей, что скажешь? Теперь по праву твое слово остается весомым: таков порядок, — обратился к нему вор.

— Я ему все простил, зла на него не держу, потому говорю открыто: поймет сам свои косяки — значит не потерял себя. Я лично не хочу его наказания. Может мне удастся переговорить с опущенными мужиками, и с остальными в отряде, чтобы погасить их гнев.

— Ладно, пацаны! Раз я сказал амнистия — значит, будем думать, как поступить с Вороном и Пархатым. Короче, утром, как будет пересменка в изоляторе, вы оба, — и вор показал на амнистированных, — затеете бузу: парафиньте смену контролеров, офицерье. Больше словесных оскорблений. В морду не лезьте и погоны не срывайте. Когда вызовет хозяин на разбор, его тоже «обласкайте». Короче, не мне вас учить, чтобы заработали себе по шесть месяцев БУРа.

До меня слухи дошли с воли, — продолжал Дрон, — весной будет большая амнистия со стороны властей. В зоне возникнут перемены, треть арестантов схлынет на свободу, — нам пацанам, амнистия не светит, потому будем вырабатывать стратегию противостояния мусорам. Если все будет грамотно запущено, мы превратим эту зону в «черною». Сюда без опаски на ментовские ломки будет приходить братва и мужики. И еще хочу вам сказать одну тревожную весть. — Дрон посмотрел на заключенных и прочитал в их глазах настороженное любопытство, — привет вам всем от Колдуна. Менты поганые загнали его в Елецкий централ, там крытка для арестантов с общим режимом. Это для тех говорю, кто не знает. Местные, тюремные власти создали там несколько прессхат, куда подсаживают отрицал. В этих хатах правят балом козлы и бугры, бывшие блата — та. Кумовья, да режимники сломали их и теперь стараются вновь прибывших отрицал-пацанов опускать и развенчивать, чтобы блатные отказывались от своих идей. Все это происходит, пока жулики в карантине, но когда братва поднимается на общие коридоры, в отношении режима — там полегче. Их так же заставляют отказаться от прежних взглядом и убеждений путем подписывания воззваний. Мол, пацан отказывается от чистых арестантских идей и впредь станет помогать администрации. Потом эти «ментовские шпаргалки» зачитывают перед общим построением заключенных. Сучьи войны продолжаются, и нам надлежит глубоко вдумываться в действия ментов. Только сплоченность и решительный отпор с нашей стороны может остановить прессинг и повлиять на ситуацию в зоне.

Все молча думали, но затем ропот недовольства прошелся по камере.

— За Колдуна не переживайте, у него духа на десятерых хватит, он отобьется от ментов и козлов, но от убеждений своих не откажется. Не получилось у нас направить его в другую крытку.

Его прервал стук в дверь, пора было расходиться. Дронова, Воробьева и еще несколько человек оставили в рабочке, а всех остальных развели по прежним камерам.

Глава 30 Кто виноват в смерти агента?

На следующий день ШИЗО наводнили начальники разных служебных положений и званий. Руководитель колонии — полковник Серебров сидел в самой середине стола, по бокам расположились режимники, оперативники учреждения и замполит. Контролерам приказали заводить по одному всех осужденных, кого вчера задержали и препроводили в изолятор. Начальника четвертого отряда обязали писать протокол. Завели первого заключенного.

— Осужденный Кротов, двенадцатый отряд, статья сто сорок шестая, часть вторая, срок шесть лет, — доложил вошедший заключенный.

— В рапорте указано, что ты оскорбил смену контролеров, выражаясь нецензурной бранью. Так это? — спросил начальник колонии.

— Не отрицаю, но только я их за дело, — ответил Кротов.

— Что значит за дело? Поясни, — удивился Серебров.

— У нас в секции после отбоя уже спать ложились. Прапора влетели, как чумовые и по пролету с топотом пронеслись. Ну, я и сказал им правду.

— Какую правду?

— Чё, как лошади здесь носитесь, с ипподромом перепутали? Им это не понравилось, они на меня «бочку накатили», пришлось сказать им «пару ласковых», вот и забрали, — закончил Кротов.

— А ты знаешь, что бывает за оскорбление работника администрации? — спросил зам. начальника по РиОР, — вплоть до уголовного наказания, есть даже статья за оскорбление лица, находящегося при исполнении.

— Да, я матерился, но не оскорблял.

— А какая разница?

— А разница в том, что я на личность не переходил, — пояснил Кротов.

— Умный больно, — отпарировал начальник колонии, — пятнадцать суток. Заводите другого!

Следующим оказался Пархатый. Что творилось в самом кабинете, трудно было разобрать, но до осужденных ШИЗО долетали обрывки фраз:

— Какого…, мусора поганые вы меня загребли, я вам чё, козел отпущения, — и тому подобное. Далее опять маты и оскорбления. Рыжкова вывели со скрученными назад руками, начальник колонии с пеной у рта кричал ему вслед:

— Пятнадцать, с переводом в ПКТ на четыре месяца!

— Да пошел ты, бык колхозный, — огрызнулся Пархатый.

— На шесть месяцев! — закричал опять Серебров. Затем немного успокоившись, обратился к дежурному прапорщику:

— В карцер его гниду, пусть погниет там мразь. Следующий!

Так как настроение его было окончательно испорчено, почти все, кто присутствовал на сходке сегодня ночью, были наказаны: Кто на пять, кто на десять, кто на пятнадцать суток ШИЗО.

В процессе разбирательства оперативники начинали бомбардировать вопросами заключенных. Кто, что видел? Что может сказать по поводу смерти Равелинского? И дознавались они исключительно для проформы.

Заключенные молчали: кто же из них возьмет на себя смелость высказать свое мнение, что Равиль оказался предателем. Правда Макаров вступил в полемику с начальством и заработал пятнадцать суток.

— А кто сказал, что его убили? Официальная экспертиза еще не выявила истинной причины смерти Равелинского. Вы хотите, чтоб кто-то сознался, и мокруху на себя принял, а я так себе думаю: в первой что ли зэкам смывать с себя подозрения. С того момента, как нас посадили за решетку и до окончания срока, то и дело приходится идти в несознанку. Вы — оперативники, народ ушлый, это ваша работа, зацепки искать, да клубки распутывать, привыкли вы, что на воле, что здесь, пенки снимать через информаторов — стукачей. Да видно на этот раз нет у оперчасти такой информации, вот и приходится вам перед начальником колонии выстилаться, аж из кожи вон лезть.

Начальник РиОР вскипел:

— Ты что себе позволяешь? Ты кто вообще такой, чтобы огульно охаивать представителей власти?!

— Э-э, начальник — стоп! Ты меня под политстатью не подводи. Я только высказал свое мнение о профессионализме розыскной службы, а ты меня уже хочешь в психушку запихать.

— А причем здесь психушка?

— Так не я же высказывался, что у нас в Союзе нет политзаключенных, а есть только одни хулиганы. А так, как я послушный гражданин и не разу никого пальцем не тронул, ты меня упрячешь в «ха-ха палату».

— Дежурный, уведи его в камеру, пусть там похихикает пятнадцать суток, — распорядился Кузнецов.

Когда в кабинет ввели Дронова, все ждали привычного доклада осужденного, но он внимательно осмотрел присутствующую команду дознавателей и сказал:

— Давайте граждане начальники не будем тратить ваше драгоценное время, да и меня ждут дела, куда важнее ваших.

Все опешили от такого заявления. Первым заговорил начальник РиОР:

— Осужденный Дронов, если мы Вас правильно поняли, то пятнадцать суток для Вас важнее, чем пять минут, занявших опрос.

— Я примерно догадываюсь, что стоит за таким опросом, — спокойно сказал Дронов.

— А может речь пойдет о Вашем влиянии на других осужденных, — сказал начальник колонии.

Дронов уловил, что обращение к нему идет культурное, на «Вы» и постарался быть взаимно вежливым.

— У меня нет таких полномочий, как у Вас, и влиять я могу только на собственные мозги, а что касается смерти осужденного, так все мы здесь смертны. У меня вот самого сердчишко пошаливает, того и гляди, сам зайду в туалет и останусь там на веки вечные.

Кто-то из оперов хмыкнул, поражаясь наглости этого авторитетного среди осужденных типа.

— Значит это не блатных рук дело? — спросил Кузнецов.

— Начальник, что Вы мне здесь перекрестный допрос учинили? Если есть преступление, то пусть этим занимаются следователи. Блатные, по — моему тут ни при чем, говорят же, сердце не выдержало у зэка. Вы меня извините, граждане начальники, за всех я не могу говорить, мы ведь не на собрании и меня никто не уполномочивал…

— Дронов! Прекрати паясничать, — перебил его Серебров, — мы все прекрасно знаем, что ты за фрукт.

Начальник зоны уже сорвался на «Ты». Дрон, изучая психику начальника, решил дожать его своей «культурностью». Он достал из кармана куртки флакончик с таблетками и отправил одну в рот, и как бы невзначай, протянув руку к графину с водой, спросил:

— Можно водички, лекарства запить?

Начальника задергало. Едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на грубый тон, он позвал дневального — зэка и приказал ему принести стакан воды.

— Что у тебя за лекарство? — спросил капитан Громов из оперчасти.

— А это успокаивающие, нервишки видите — ли тоже шалят, — опять спокойно ответил Дронов.

— Да он издевается над нами! — Начальник колонии протянул руку, — дай мне таблетки.

— Да ради Бога, гражданин начальник, между прочим помогает, — и протянул Сереброву флакончик.

— Слушай, Дронов, ты что добиваешься? — вмешался Кузнецов, — сейчас выпишем тебе пятнадцать ШИЗО, и с переводом на шесть месяцев в ПКТ, ты же на волоске висишь, у тебя и так три по — пятнадцать отсижены.

— Да что же мне теперь, таблетки не принимать и молчать? Я не вижу основания, по которому вы меня упрячете в ШИЗО. Конечно, воля ваша, но перед тем, как посадить объясните — за что?

Серебров переглянулся с начальником Режимно — оперативной части, как бы спрашивая: «Как с ним поступить»?

— Ладно Дронов, бросай комедию ломать. Причин, чтобы засадить тебя, пока нет, но имей в виду, поступит малейший сигнал и мы тебя закроем.

Кузнецов дал понять всем присутствовавшим, что его слово имеет значение в принятии окончательного решения.

Дронова отпустили.

Сашке Воробьеву дали пять суток, за выяснение отношений на публике с другим осужденным.

Из двадцати предводителей блатного сообщества, вышло из изолятора только семь человек. Пархатому, как и было обещано начальником колонии, дали пятнадцать суток, с переводом в БУР на шесть месяцев. Ворону, за его грубость начальству, тоже перепало: пятнадцать с переводом в БУР на три месяца.

Зона затихла, оправляя крылья, слегка помятые режимниками и операми. Видимо по закону природы, так и происходит затишье перед бурей.

Дронов решил пойти ва-банк: он перевернет здесь все верх дном, но для начала ему необходимо съездить на выездной объект и прояснить там кое-какие дела. «Если братва не «спасует», мы наведем здесь порядок, меня все равно закроют и возможно отправят на другую зону».

В один из июльских дней на территории, прилегающей к колонии со стороны свободы, собралась группа людей. Это родственники приехали на свидание к осужденным и привезли передачи. Недалеко на лавочке сидела пожилая женщина, и все утирала слезы платочком.

К ней подошла взрослая девушка и, присев на лавочке рядом, спросила:

— У Вас что-то случилось? Может, Вам помощь нужна?

— Случилось, у меня в этой колонии сын умер, — и она закрыла рукой лицо, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.

— Примите мои соболезнования.

— Спасибо.

— Вот горе — то. Как это случилось?

— Не знаю, он был такой крепкий и здоровый, врачи доложили лагерному начальству, что произошло кровоизлияние в мозг. Я не могу в это поверить и даже не знаю к кому обратиться.

— А вы были у начальника колонии?

— Была, он и сказал мне о заключении врачей, теперь мне необходимо взять разрешение на получение трупа, — и она зарыдала в голос.

Горевавшую женщину обступили со всех сторон граждане. Узнав в чем дело, кое- кто стал давать советы, как быстрее ускорить процедуру получения покойного для захоронения на вольной земле. Мужчина средних лет посоветовал горевавшей женщине:

— А вы в управление езжайте, а потом в прокуратуру, и пусть они назначат расследование в отношении смерти Вашего сына. Бывали случаи, когда лагерному начальству не выгодно было обнародовать истинные причины смерти, так они подтасовывали факты. Зоновские врачи в одной упряжи с управленческими, и дают неверное заключение. Не давайте мамаша его захоранивать, пусть повторно назначают независимую экспертизу.

— Да кто бы ей помог, во всех этих неразберихах, — говорили другие.

Через день, после того, как все осужденные были наказаны и отсиживали срок в камерах, Дрон посетил санчасть. На удивление Инна приняла его радушно, хоть и в первый раз видела Дронова. Он без обиняков обратился к женщине:

— Можно я буду обращаться к тебе по-простому: Петровна?

— Не возражаю. Что хотел?

— Мне нужно денек полежать в палате с одним человеком, он сейчас находится в ШИЗО.

— Не понимаю твоей просьбы.

— Петровна, получи разрешение от начальника РиОР, чтобы осужденного Макарова перевели из изолятора к тебе на пару дней.

— Для чего?

— Мне необходимо с ним поговорить.

— Может вам еще спирту за встречу налить, — продолжила она с сарказмом.

— Инесса — ты женщина мировая, и мне известно твое независимое положение среди начальства. Прошу тебя: помоги. Мне очень нужно встретиться с этим человеком.

— А кто ты такой? И почему я должна идти тебе навстречу?

— Моя фамилия Дронов.

Инна удивленно приподняла брови, она слышала уже не раз эту фамилию от Ефремова, он в жесткой форме высказывался об этом авторитете. Она утвердительно кивнула и спокойно сказала:

— К сожалению, я не могу нарушать правила, меня за это могут наказать или вообще уволить с работы.

— Никто тебя не накажет, если ты получишь разрешение у Кузнецова.

— Вот как! — удивилась она, — с какой стати майор должен давать мне подобное разрешение?

— Все уже обговорено. У меня единственная просьба: никому об этом не говорить. — Инна еще больше удивилась. — Инесса, до меня дошел слушок, что твой несовершеннолетний сын попал в неприятную историю и я хотел бы помочь тебе.

Инна сощурилась и впилась острым взглядом в Дронова.

— О чем ты говоришь?!

— Я точно знаю, что он или кто-то из его друзей нечаянно выстрелил из охотничьего ружья, и немного зацепил проходящего мимо сараек человека. Он написал заявление на твоего сына и его дело сейчас решается в срочном порядке: отпустить или закрыть. В нашей стране уголовная ответственность наступает с четырнадцати лет, ты понимаешь, о чем я говорю.

Инна хотела что-то возразить, но Дрон продолжил:

— Ты хотела обратиться к дознавателям через Ефремова, так как дружна с ним, но его отправили в командировку. Если завтра твой вопрос не решится — сына отправят в КПЗ (Камера предварительного заключения) и потом он попадет на малолетку. Я еще раз повторяю, что могу тебе помочь.

— Чем? — смиренно спросила женщина.

— Это мои заботы, от тебя требуется только одно — сходить к Кузнецову и формально получить от него письменное разрешение на перевод Макарова в санчасть.

— Это в последствие может иметь уголовное преследование?

— Ни в кое случае! Мое слово верное.

— Дронов, — голос Инны дрогнул, — если сам начальник отдела уголовного розыска не дал никаких гарантий, что моего сына отпустят, как тебе это удастся? Кто ты? И почему я должна тебе верить?

— Я тот, кто решает вопросы с ходу и не тянет кота за хвост. Будь спокойна: я помогу тебе с сыном. Гарантий пока не даю, но если сегодня я лягу на соседнюю койку с Макаровым, то завтра твой сын будет дома.

Что оставалось Инне в этом случае? Поверить незнакомому мужчине, по слухам, являющимся самым авторитетным человеком среди заключенных. «А может правда, он может через своих знакомых решить мой вопрос. Хорошо, я попробую ему помочь, правда я не знаю, зачем им нужно встретиться в таких условиях. Неужели не было другой возможности?».

— Дронов, если откровенно, то я боюсь. За сына переживаю, за свое согласие тебе помочь, ведь я тебя совсем не знаю.

— Инесса, — Алексей улыбнулся, — официально, ты ничего не добьешься. Скажи еще спасибо, что твоего сына надоумили сказать, что выстрелил он из самопала, а не из настоящего ружья.

— Боже! Да откуда ты все это знаешь?

— Сорока на хвосте принесла.

Инна удивленно покачала головой и поднялась со стула.

— Хорошо, я сейчас же иду к Кузнецову.

— Только к нему, запомни, никто не должен об этом знать.

Их разговор состоялся перед обедом, а через три часа Леха Дрон уже лежал в палате в больничной пижаме и с улыбкой на губах встречал Васю Макара, которого прапорщик доставил из ШИЗО.

— Леха, твоя замутка? — улыбался Макар, усаживаясь на соседнюю койку.

— Не ломай голову, а лучше отдыхай. Помнится, ты сел в трюм ради того, что бы со мной поговорить. Я правильно тебя понял?

— И для этого тоже.

— Так о чем будет разговор?

— О Равиле.

— Об этой суке! Дался он тебе.

— Леха, я старше тебя намного и видел немало в своей жизни всяких мразей, но это не дает людям право, так с ними расправляться.

— Вась, ты что, он же мусорская подстилка.

— Дрон, хочешь откровенно, но только без обид. Давай откинем в сторону наши зоновские положения и поговорим на равных.

— Добро, валяй!

— Я ведь не глупый и все вижу, мне и Васек Симута кое-что сказал. Это я с виду балагур, а на самом деле знаком со многими зоновскими делами. Я и с Колдуном был хорошо знаком, и с Серегой Крутом, который сейчас на воле у Аркана правой рукой числится. И кума-Ефрема знаю, как облупленного, на какие подлости он способен.

— И на что же эта сволочь способна.

— Конкретно речь пойдет о нем и о тебе… Ты не кипятись, — Макар заметил, как помрачнело лицо вора, — дай мне высказаться.

Дрон успокоился и молча кивнул.

— Вот так, был человек, и нет его. Опер — Ефрем в угоду собственных амбиций и шкурнических интересов, направил своего агента в кратчайший путь на небеса. Конечно же, не подозревая, что очередной завербованный им пассажир может оказаться в такой же ситуации, как и первый. Да-да, я о Тернове.

А другой, возымев роль палача… Я тебя имею в виду, отправил себе подобного на эшафот.

— Макар, ты чё несешь?

— Ни кум и ни ты, ни в коей мере, не имели права вершить судьбы людские. Просто столкнулись в этой драме две системы, а винтиками вращающего механизма и явились двое исполнителей. Что касается первого, опера Ефремова, так государство поощряет его методы. В институтах, да в высоких кабинетах идет неустанная работа по разделению на классы. Есть воры, блатные, мужики, актив и последняя — опущенные. Обиженная каста осужденных. Это система превратила последних по определению в «петушатник». Я это видел и перенес на своих плечах все ужасы ментовских ломок. Годами и десятилетиями, сталкивая интересы людей в лагерях, система ломала воров в законе. Она методично насаждала предвоенный ГУЛАГ «суками», пришедшими из Польши ворами, которые шли в услужение лагерному начальству. Они-то, как раз и принесли с собой слово «мент», которое брало свое начало с Австро — Венгрии, где полицейские носили короткие плащи — накидки, и назывались людьми — «ментиками», то есть «плащами».

Дрон закурил и заинтересованно слушал старого сидельца.

— Война между авторитетами и пресмыкающимися длится долго и, похоже, конца ей не видно. Методы воздействия на воров в законе с течением лет все ухищреннее и коварнее. Я знаю, что у вас свои убеждения, что вы отвергаете Совдеповские законы и не желаете жить по коммунистическим понятиям. Да-да Леха, не смотри на меня так. У советского общества в Кремле свой «пахан», со своими блатными и властьпридержащими. В силу своих полномочий и созданных законов они превращают людей в быдло и чернь. Именно так, зоновское начальство обобщает весь наш контингент. Но для системы мало унизить человека, надо его растоптать, сломить волю, подавить личность.

Понятно, государство не может дать волю ворам в законе, иначе начнется воровской диктат, жить станут по понятиям, а не по законам общества.

Я не был вором, но я знавал многих хороших людей, истинно подкованных по вашим понятиям и будучи приближенным к ворам могу понять: у вас своя идея, не работать на государство, которое вас гнобит, резать под корень предателей, стукачей и сук, поправших воровской закон.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Дрон, у всех свои законы. Почему одни «верховоды» прикрываясь законодательством, могут убивать миллионами своих сограждан, и таким способом очищают свои ряды от неугодных им людей? Что же остается другой прослойке общества, так называемой отребьем? Отвергать ее людьми и загонять в тюрьмы и зоны?

Кому из заключенных придет в голову отдавать жизни во имя скучковавшихся, кремлевских сумасбродов? Нет такого желания! Остается одно — выживать. Любыми способами, кому как придется.

— Правильно, — продолжил полемику Дрон, — сильные, волевые люди, вроде нас — воров сплотились в воровские сообщества, и мы несем свой крест до конца. Но на своем пути то и дело встречаем препятствия: ломку убеждений, ментовский беспредел, аморальное отношение властей к основному контингенту зэков.

Макар, раз ты осведомлен о смерти Равелинского, ты не задумывался, почему кум-Ефрем, применил нечеловеческие, недозволенные методы, обрекая Равиля на смерть? Или он не понимал, что грозит предателю в местах лишения свободы. По твоим словам, государство карает изменников смертью, так что же остается воровскому сообществу? Пожать руку тихушнику и разойтись красиво?! А где же по-твоему человеческие, общинные законы, которые с измальства воспитывают в людях неприятие наушничества, ябедничания, предательства?

Во что превратили эти законы «идейные, кремлевские борцы за свободу?».

— Леха, здесь я тебя поддерживаю. Человек не должен исподтишка совершать доносы. Когда он открыто высказывает свои мнения или недовольства, он совершает смелые и уважаемые поступки. Лидер, вожак, вор в законе — это человек всесторонне развитый. Стальной стержень в душе, мудрость, закалка. Но не найдя подхода к душе любого человека, пусть даже опустившейся мрази, он никогда не разберется в людях. Получается все тот же диктат. Придет человек мудрее и сильнее и сместит его. Почему говорят, что власти глубоко прячут авторитетов, потому — что они опасны для молодых и ранимых.

Ты сам видишь, что зона разделена на два блока: блатные и их предержащие, за другой чертой — мужики, актив и обиженные. Чтобы ими управлять, одной жесткости мало. Каким окажешься на деле ты — лидер, такова и будет политика внутризоновских группировок.

Самоедство, самобичевание. Если ты не спросишь сам с себя, другие тебе жестко укажут на совершенные тобою поступки. Как правило, воры, люди мыслящие, а значит и способны к самокритике. Уважающие себя воры сами убирают за собой парашу, не гнушаясь этого, а коснись серьезного, могут отправить ссученных зеков к праотцам. Нужно, чтобы таких, как ты авторитетов больше уважали, чем боялись.

А что касается смерти Равиля… Леха, тобою нарушено основное наставление, завещанное людям самим Господом Богом: — Не убий! Так выходит на деле твои и ментовские методы одинаковы и выхода для отступника нет. Перешел блатной на другую «сторону» — отвечай по — полной. Либо к опущенным, либо на ножи. Что в одном, что в другом случае — не жизнь. Наверно не скоро еще воровские законы смягчат свои методы ведения борьбы с предателями.

— Вася, с ними должен быть один разговор — в преисподнюю!

— Алексей, все это философские рассуждения, как говорится если бы, да кабы. Но человека не вернешь, будь он хоть трижды «сука». Убивать друг друга людям не гоже.

— И, что мне прикажешь делать? Раз я поднял знамя, нужно нести его до конца.

— По — своему, может ты и прав, но мое мнение такое: не одна из двух сторон, пока этого не понимает. Не научились еще люди договариваться. Видимо пройдет не один десяток лет, пока начальники и заключенные начнут понимать, что они — простые смертные, и граждане одной страны и как это не высоко будет сказано — сыновья своей Родины. Но каждый из них видит в своем свете и трактует законы так, как они ему лучше смотрятся. Леша, а результат один: осталась одна-одинешенька мать-старушка, которая видела в своем сыне родное дитя, пусть и повзрослевшее. Для нее была одна радость: возвращение сына, живого и невредимого. Что ей до «междоусобных разборок» лагерного начальства и группой воровских авторитетов. Она и слухом то, не слышала о каких-либо понятиях.

Мать, Лешка, есть у каждого человека, будь он вор или госслужащий. У каждой матери болит сердце за собственное дитя. Нужно осознавать, что мы вероломно вторглись в судьбу Равиля, и не чувствуем боль в сердце его матери.

— У меня нет матери, потому я остаюсь глух к твоим словам.

— Умерла?

— Жива, но ее для меня не существует.

— Как так!! Это же мать!

— Не хочу об этом, потом, как-нибудь расскажу.

— Ладно, Дрон, говори напрямую, что хотел от меня, зачем с ШИЗО вытащил?

— Совет твой нужен.

— А послушаешь?

— Мне твое мнение важно. Макар, я хочу взорвать зону.

— Уже догадался. Как ты себе это представляешь?

— Поднимем бунт. Требования ментам выдвину.

— Будут жертвы. Я тебе серьезно говорю, упыри кремлевские ни перед чем не остановятся: возникнет угроза безопасности людей на воле, рассшмаляют всех за милую душу.

— До этого не дойдет дело, стрелять не станут.

— Дрон, не тешь себя иллюзиями — твоими требованиями менты зад свой подотрут, а зэка пострадают. Ты в курсе, как после войны с фронтовиками — зэками поступали, когда они бунт в зонах поднимали?

— Что-то слышал.

— А я видел. Скашивали пулеметами, как траву на сенокосе, и не подавились их смертями. Ты хочешь, чтобы и здесь подобное произошло?

— Макар, так время уже другое.

— А метода старая, задавят нас в зародыше.

— Пусть попробуют.

— Ох! Леха-Леха, назвал бы я тебя упрямым пацаном, да вижу без толку, все равно сделаешь свое. Тогда хоть совет прими от старого каторжанина: заручись поддержкой с воли, одному тебе такую махину не провернуть.

— Уже заручился. Макар, ты же тоже Советы не уважаешь, так что не жалей их.

— Кучка властителей — коммуняк — это еще не весь народ, но если судить о нашем обществе, то лучше не взывать к нему о совести. Бунтарей на Руси никто не любил, даже Александр Сергеевич назвал русский бунт жестоким, бессмысленным и беспощадным.

— У нас есть смысл.

— Я прожил жизнь длинную, а жил — то по-настоящему всего двадцать лет, пока семья под боком была. А теперь смысл жизни для меня потерян. Это я перед пацанами и мужиками ширмой завесился: хожу дурачка валяю, а в сердце Леха пустота, хочется волком выть. Если доживу до звонка, найду семью и повинюсь. А коли будет по-твоему, в стороне не останусь, рядом стоять будем. Может, глядишь, и найду ее безглазую с косой.

— Вась, ты чё заупокойную завел?

— Ладно Дрон, молчу. Давай-ка лучше чайку сварганим.

На следующий день, когда все сотрудники администрации вечером потянулись на КПП, им навстречу, чуть ли не бегом, спешила Инна. Не раздеваясь, она заскочила в палату и, увидев только одного Макарова, в нерешительности остановилась.

— О! Хозяюшка наша пожаловала, — весело произнес Макар и поднялся с постели.

Инна обвела комнату глазами и заметно сникла. Она повернулась для того, чтобы уйти.

— Инесса Петровна, Вы случайно не потеряли кого-то?

— Нет-нет, — ответила она, направляясь в свой кабинет.

— Не уходите никуда, он скоро придет, — успокоил ее Макаров.

Она резко повернула голову и без слов поняла: кого она должна подождать.

Через пятнадцать минут в санчасть вошел Дронов и на входе в двухэтажное здание на лавочке оставил человека, чтобы он следил за обстановкой.

— Петровна, рад видеть тебя в хорошем настроении. Можешь не рассказывать подробности, я уже знаю, что сына отпустили.

— Дронов… — Врач на мгновение смолкла, — Алексей, я даже не представляю, как мне отблагодарить тебя. Никита даже не догадывается, кто помог ему избежать тюрьмы.

— Он отдал следователю трубку с гильзой?

— Да-да, конечно, интересная выдумка получилась, следователь понюхал трубку и сказал, что дымом пахнет. Получается, Никитка баловался с трубой и заряженным патроном. Но самое главное, потерпевший забрал свое заявление и претензий к моему сыну не имеет. Алексей — это ты все сделал?

— Инесса, да я ничего такого не делал, — улыбнулся Дронов, — ты главное мужу своему пистонов наставляй, чтобы где — попало ружье не бросал.

— Я одна воспитываю Никиту.

— Тогда пардон! Сама следи за пацаном, если не хочешь, чтобы он здесь оказался.

— Теперь буду стараться изо всех сил. Упустила я момент, связался он с дурной компанией ребят, теперь не знаю, как его отвадить от них.

— У тебя родители есть?

— Да-да, конечно, но они далеко, я ведь в 1963 году в Новосибирск из Прибалтики приехала.

— Так ты европейка?

— Наполовину я немка и латышка, папа по национальности немец, а мама латышка.

— А зачем сюда приехала?

— Влюбилась в парня, он в том году в командировку в Ригу приехал, я тогда в мединституте училась, потом пришлось заочно в Новосибирске получать образование. Через год Никитка родился.

— Понятно. Инесса, отправь сына к дедам в Латвию, а то пропадет он здесь, это болото моментально молодых засасывает.

— Он рос такой хороший, ничего подобного я за ним не замечала.

— Инесса, это тебе не Европа, в этой стране все зиждется на «паханстве», улица еще не так воспитает, так что подумай над этим, а то потеряешь сына.

— Алексей, спасибо за совет, скажи, чем я могу отблагодарить тебя? — Инесса смущенно опустила глаза.

— Макарова подержи здесь, пока у него срок изолятора не закончится. И полечи его, а то он бедолага совсем сник.

— И все?!

— А тебе этого мало?

Инесса благодарно взглянула на Дронова и легонько коснулась своей рукой его плеча:

— Мне кажется, ты хороший человек, правда не понимаю, что заставило тебя сесть в тюрьму.

— Лучше тебе не знать.

— Ты натворил что-то ужасное?

— Ага, бычью шкуру со скотного двора стащил.

— Да — ну тебя, Алексей, я ведь серьезно, — обидчиво произнесла врач.

— И я почти серьезно.

— Почему тебя так Ефремов не любит?

— Не правильно вопрос поставила, скорее ненавидит. Хоть мы и люди, но из разного теста сделаны. Закваска совершенно разная. Понимаешь?

— Не понимаю.

— Спросишь его, он когда-нибудь тебе объяснит, но для себя знай: Алексей Дронов носит одну единственную шкуру — человеческую и никогда ее не поменяет ни на какую другую.

— Алексей, спасибо тебе еще раз. Береги себя, если понадобится моя помощь — врачебная, буду рада оказать тебе ее и еще — зови меня Инной.

— А Инессой?

— Нет — нет, только Инной.

— Хорошо Инна, и тебе всего-всего желаю… Может, еще увидимся, — улыбнувшись, Алексей пошел к выходу.

Да, он поступил с Инной так, как полагается отнестись к женщине настоящему мужчине. Он не сказал ей, что попросил брата Аркана оказать помощь пацану, так глупо попавшему в милицию. Кто-то из Никиткиных приятелей принес обрез охотничьего ружья, и они решили пострелять в сарайке по мишени. Вот и дострелялись, чуть не отправив на тот свет проходящего за сарайками железнодорожника.

Мужик забрал заявление после того, как с ним поговорили и дали денег, а следователю подсунули трубку с пустой гильзой, якобы пацан пробовал изобрести простецкий пистолет.

В момент, когда чувство благодарности Инны плескались через край, Алексей увидел ее глаза и внутренне изумился. Он тогда еще подумал: «Вот она — женщина, бери ее хоть сейчас голыми руками, она вся стоит предо мной открытая и благодарная». Что-то шевельнулось в груди у Дронова, но благородство и уважение к слабому полу не дали ему воспользоваться минутной слабостью Инны.

Сергей Брагин находился в своем рабочем кабинете на суточном дежурстве, когда раздался звонок внутреннего телефона. На другом конце коллега капитан Ермолов пригласил его для принятия очередной партии арестованных, доставленных из КПЗ. Офицер, сопровождающий заключенных передал стопку дел и расписавшись, вместе со своим конвоем покинул СИЗО.

Рассматривая дела вновь прибывших, Сергей по привычке сортировал их: судимых неоднократно в одну стопку, несовершеннолетних и женщин в другую и попавших в первый раз в — третью. Здесь его внимание привлекло личное дело одного из арестованных, им оказался сорокалетний мужчина, обвиняемый по особо тяжким статьям: 117 — за изнасилование и 102 — за убийство. Не часто подобные преступники попадают в СИЗО. Брагин вкратце ознакомился с обвинением, предъявленным Кулагину Александру Тимофеевичу. Оказывается этот тип уже два раза привлекался за изнасилование: первый раз по — малолетству, и второй раз на восемь лет строгого режима. Отсидев последний срок за преступление, он два месяца назад вышел из колонии.

21 апреля Кулагин распивал спиртные напитки со своими собутыльниками недалеко от «Бурлинского переезда», расположившись на погребах возле железнодорожной линии. Перебрал в принятии водки и заснул среди густых ветвей разросшихся кленов. Пробудился от разговора и девичьего смеха. Еще засветло две сестры, живущие недалеко, пришли в погреб за продуктами, одной девочке было неполных четырнадцать, а другой одиннадцать. Та, что помладше, спустилась вниз и собиралась подавать банки с соленьями. Кулагин, не соображая, что творит, сначала ударил старшую девочку по голове, а младшую сестру, закрыв крышку, запер в погребе. Сволочь не рассчитал свои силы, когда насиловал девочку и, закрыв рот рукой, задушил ее.

Сыскари Железнодорожного РОВД в течение двух дней обошли всю округу, даже побывали на другой стороне линии. Помогли молодые парни, случайно видевшие, как какой-то неряшливый тип пробирался вдоль сараек в сторону переезда. Составили словесный портрет, и через двое суток Кулагин был взят по подозрению в изнасиловании и убийстве. Преступник клялся и божился, что ничего не помнит: был очень пьян, и потому не контролировал свои действия.

Сергей Брагин на следующий день приехал к брату Анатолию и рассказал ему о насильнике-убийце. Обсудив подробности мерзкого преступления, братья решили взять в разработку Кулагина. Нашли свидетелей, распивавших с ним спиртное, узнали подробно, что он из себя представляет. Нелесную характеристику дали на его бывшие дружки и просто знакомые, отзываясь о нем, как об опустившемся негодяе. Поговорили с сестрой и подругами погибшей девочки. Знакомый следователь поделился информацией по этому делу, и заверил с профессиональной точки зрения, что этот подонок не избежит смертной казни. Братья решили подождать, пока суд не вынесет ему приговор.

После изнасилования Женечки — дочери Анатолия и осуждения ее насильника на смехотворный срок, братья плотно взялись за подобные преступления, но таковые случались не часто. Если государственному обвинителю удавалось доказать вину преступника и смертный приговор утверждался, их организации не было смысла преждевременно лишать изверга жизни. Но если, каким-то образом суд назначал длительный срок убийце-насильнику, то братья готовились к предстоящей акции основательно: дополнительно проведя свое расследование и доказав вину обвиняемого, они сами приговаривали его к смерти. Но пока на их счету был только один приговор, совершенный полтора года назад. Тогда убийцу, приговоренного к четырнадцати годам, повели в спецчасть для подписания документа и обнаружили в боксе повешенным на кожаном ремне, закрепленного за лавку. Что являлось причиной самоубийства осужденного, так и осталось невыясненным.

Анатолий скрупулезно относился к вопросу конспирации, но не бросал своей идеи: создать вещественный атрибут организации. Он работал над знаком, который в будущем им предстоит подбрасывать приговоренному преступнику.

Однажды он принес с собой папку и выложил из нее альбомные листы, на которых красовались какие — то изображения. Сергей взглянул на улыбающегося брата и спросил:

— Что это? Какие — то значки, эмблемы, гербы. Зачем тебе это?

— Помнишь, я говорил тебе, что ни одна организация не обходится без своего знака. Ты только не смейся и выслушай меня, — интриговал Анатолий, — я тут на днях читал дочке книжку перед сном Стивенсона «Остров сокровищ», и в романе упоминается о черной метке, с изображением веселого Роджера. Мне пришла в голову одна мысль, а почему бы и нам не придумать для своей организации какой — нибудь символ. Когда я уложил Женю спать, достал кое-какие подборки и вот что из этого получилось. Вот смотри — это геометрическая фигура в форме треугольника: на золотом поле, символизирующем Веру, Справедливость и Постоянство, наносится зигзаг молнии — поражающий удар возмездия по врагу. Сама молния черного цвета, символизирует: Осторожность, Мудрость, Постоянство в испытаниях.

Сергей заинтересованно слушал брата, продолжавшего подробно объяснять:

— Вот я и подумал, а почему бы не преподносить такую метку подонку, приговоренному нами к исключительной мере.

Придет время и тайное все равно станет явным. Люди узнают об организации, либо сохранять в секрете наши стремления — наказывать справедливо убийц и насильников, нам не будет смысла.

— Да, с теоретической точки зрения ты прав, а вот на деле оставлять после себя улики, совсем не стоит.

— Мы с тобой позаботимся о материале, на котором не остаются отпечатки пальцев, и найдем подходящую типографию, которая нам распечатает наши метки.

— Нет, о типографии даже не может быть и речи, этим вопросом мы займемся позже. В целом, идея твоя хорошая, страна должна знать своих героев, хотя бы условно, — пошутил Сергей.

— А теперь Сереж, самое важное, — произнес он заинтригованно и таинственно. Помнишь, когда нашего отца в составе комиссии по реабилитации репрессированных граждан направили в Томск?

— Ну, конечно помню, мы тогда часто с мамой ездили к нему, он занимался подготовкой дел для судебных процессов.

— А помнишь тот день, когда мы пришли прямо на работу и принесли отцу еду. Ну, вспомни, мы тогда еще проявили любопытство и заглянули в несколько папок.

— А-а! Ну, помню-помню, и ты еще там обнаружил… Подожди- подожди, так ты знак своей молнии оттуда скопировал?

— Ну конечно! В одном деле говорилось о тайной организации под названием «Черная молния», орудовавшей перед войной в Томской области. Наш отец рассматривал как раз дело о фальсификации органов НКВД.

— А что она там натворила, эта организация, я чего-то не помню?

— Отец запретил нам смотреть папки, но я запомнил, что в них дело касалось каких-то офицеров, не то белогвардейских, не то отставных из красной армии. Сейчас это не столь важно, главная идея состоит в том, чтобы наш знак был похож на черную молнию.

— Право, ты как ребенок: Стивенсона сюда приплел, да еще организацию какую-то.

— Тебе не нравится моя идея? — обиженно спросил Анатолий.

— Идея хорошая, но еще раз повторюсь — оставлять после себя улики нельзя, это может для нас плохо кончиться.

— Понимая, на что мы идем, мы будем тщательно все продумывать. Так ты согласен?

— А как мы назовем свою организацию?

— Может, так и назовем — «Черная молния». Леденящее душу название.

— Неплохо звучит.

— Значит «Черная молния?», — спросил Анатолий.

Сергей поднял брови, не то вопрошающе, не то от удивления, и ответил:

— Выходит так!

Как-то, в один из августовских дней к Сергею прибежал встревоженный брат.

— У нас в колонии ЧП. Сегодня утром в уличном туалете обнаружили труп осужденного.

— Вот невидаль — то какая, нашел, чем удивить, — Сергей пришел с суточного дежурства, и потому так вяло отреагировал на новость.

— Сереж! А вот это ты видел?! — Анатолий достал из кармана белый лоскут ткани и протянул брату. На нем был изображен черный зигзаг молнии.

Увидев знакомый знак, Сергей окончательно пришел в себя ото сна и удивленно спросил:

— Ты где это нашел?

— В нагрудном кармане мертвого. Я осматривал труп, на предмет наличия у него каких-либо предметов и заметил уголок ткани, точащий из кармана.

— Кто-нибудь видел, как ты его брал?

— Нет, я сразу же спрятал его.

— Тебе не кажется, очень странным такое совпадение?

— Еще бы не показалось. У меня от удивления челюсть чуть не выпала.

— Толя, по-твоему, что это может значить?

— Ума не приложу, как этот знак оказался в кармане трупа.

— Да, задачку ты подкинул, здесь есть над чем голову поломать. Улавливаешь цепочку событий?

Анатолий призадумался, а затем вслух стал рассуждать:

— Дело о Черной молнии из просматриваемой папки отца, затем моя идея изготовления знака Черной молнии, и вдруг…

— Вот именно, — перебил его Сергей, — ты веришь в такое совпадение?

— Этого не может быть, Сереж.

— Хотелось бы верить. А кто он — умерший?

— Бывший блатной, фамилия Равелинский. Меня одно настораживает, да и не только меня, а многих. Он здоровый парень был, и вдруг — кровоизлияние в мозг.

— А кто об этом сказал? Экспертиза была?

— Слухи все. На самом деле пока ничего не известно.

— Нужно узнать о нем больше: с кем общался, все его окружение, кто неприятели, одним словом разузнай о нем и попробуй поговорить с начальником оперчасти.

— С Ефремовым?! Бесполезно, я этого ушлого типа даже видеть не хочу, и тем более он сейчас в командировке. Ладно, братишка, постараюсь насобирать на Равелинского побольше информации.

Глава 31 В изоляторе

Сашка, находясь еще в рабочей камере, принимал наставления от Дрона, он подробно разъяснял о принципиальных подходах ведения дел блатными, как в отрядах, так и в зоне. На кого в любых ситуациях он должен опереться и рассчитывать. Как вести себя с ментами.

Конечно, за полдня Дрон многого не успел рассказать, но помог Сашке поверхностно разложить кое-что по полочкам.

— Главное — хватка, желание что-то исправить в лучшую сторону и цель, — разъяснял Дрон, — как ты поведешь себя в отряде, в зоне, так к тебе и будут относиться. Даже менты имеют свое мнение о нас: если ты непродажный, надежный, не балаболка — значит с тобой можно вести дела. Да и земля слухом полнится, куда бы ни отправили, репутация идет за тобой неразделимо. На хорошем слуху твое погоняло (Кличка) — значит, будет тебе почет и арестантское уважение. Жить по понятиям, как прописано в тюремном законе, оставаться пацаном среди своей братвы, то есть, как ты себя поставил перед ними. И никогда, ни при каких обстоятельствах не меняй своих убеждений. Если сидит в тебе крепкий дух, будешь непоколебим: не сломают, не согнут тебя менты, и братва с мужиками за тобой пойдут. Дела, поступки и слова, всегда контролируй и фильтруй. Учись прямо смотреть людям в глаза и не отводи взгляда, в этом тоже сила воздействия. Не срывайся по пустякам, не дави на горло — это удел слабых. На разборках, выходи первым, давай всем понять, что ты лидер, веди разговор спокойно и рассудительно. За нож хватайся только в том случае, если тебе грозит опасность, а уж взялся, то доводи дело до конца.

— А вдруг нужно просто припугнуть?

— Смотри по обстановке, и на тех, кого пугаешь, если ты прав, то отстаивай свою правоту, сомневаешься — спроси у правильной братвы, не стесняйся. Короче, обрастай нормальными знакомыми и связями.

Если тебя сегодня выпустят, мы с тобой еще о многом поговорим. Сейчас поведут к хозяину, веди себя спокойно и уверенно. В принципе тебя не режимники, а начальник отряда решил трюмонуть (Посадить), так что на первый раз много не дадут. Выйдешь в зону, нужно будет на объект обернуться, там нас ждут дела серьезные.

Зазвенели ключи, загремели засовы — начали выводить осужденных на «ковер» к хозяину.

После того, как увели Дрона и всех остальных, кто-то в коридоре приоткрыл кормушку камеры, где находился Воробей, и кинув свернутую бумажку, тихо сказал:

— Прочти маляву и будь в курсе. Сашка развернул записку и прочел следующее:

«Воробей, в зону пришел человек, который утверждает, что «Грек» — бывший семьянин Пархатого в натуре дырявый (Опущенный) по тюрьме. Можешь сослаться на этого пассажира, его кликуха Пыж, и сделать предъяву Пархатому. Если сядешь в одну хату с ним, выламывай падаль, а не — то сам припомоишься. Бывай, спокойной тебе отсидки».

В конце стояла подпись — «Сибирский».

Теперь у Сашки появилось много времени, чтобы разобраться и мысленно привести в порядок все свои дела и, конечно же, вспомнить о своей любимой матери, о которой он забыл в круговерти последних событий. Хотелось спокойно помечтать о вольной жизни.

Воробьева, Рыжкова, Воронова и паренька Серегу посадили в одну камеру. Первый раз Сашке довелось сидеть в изоляторе. Нары деревянные, стены «под шубой» — набрызги бетонного раствора, чтобы зэки не писали на стенах и не прислонялись спинами. Параша выносная, света мало, но по сравнению с рабочкой: здесь довольно тепло.

Рыжков примерял на себя роль главного в камере, все прохаживаться от решки (Зарешеченное окно) до дверей и балагурил. Смеялся и хаял по чем зря ментов, козлов. Сашка, имевший теперь компромат на Пархатого выжидал удобного момента и приглядывался к обстановке.

Ворон не был против, чтобы Жека держал в камере мазу (Главенство). На нижних нарах было всего два места, одно занял Пархатый, а другое — у противоположной стены решил занять Ворон. Сашка опередил его, и сняв с себя куртку, бросил на нары. Так он дал понять бывшему блатному, что место занято. Учитывая бурную ночь со всеми вытекающими оттуда последствиями, Ворон противиться не стал, но про себя подумал: «Не будь Дрона, я бы указал ему место, ишь, щегол желторотый, и этот туда же лезет». Но вслух не решился высказать свою мысль, глядя на внушительные бицепсы Воробья, и вспоминая его «послужной» список недавних драк с блатными.

Парнишка-Серега, попавший с ними в одну камеру, действительно был еще молод, ему месяц назад исполнилось восемнадцать лет. За нарушение режима его перевели с малолетней колонии во взрослую зону, и он уже успел примкнуть к блатным двенадцатого отряда. Когда менты пошли с ночным обходом по спальной секции и сцепились с Кротовым, то Серега грубо вставил свое «Я», за что и пострадал: начальник колонии выписал ему десять суток ШИЗО.

Сашка любил заниматься утренней зарядкой, даже здесь он отжимался на кулачках от пола и делал сотни приседаний. Он совершал головокружительные кувырки на месте, отжимался на левой ноге, также и на правой. Садил себе на плечи Серегу и приседал до изнеможения. Сокамерники смотрели на него с чувством восхищения, наблюдая за игрой бицепцев, как наливалась металлом мускулатура.

В зоне Сашке каждый день приходилось вставать раньше всех и выходить на улицу, где наедине с природой он отдавался сладостному занятию — тренировке. Многие смотрели на его занятия с удивлением, наверно не один, из наблюдавших хотел бы присоединиться к Сашке, но желающих не оказывалось. Позже к нему примкнул здоровенный парень — Сергей Ирощенко: они вместе стали делать пробежки и заниматься спортом.

Сидя на сутках, Воробьев узнал настоящий вкус ржаного хлеба, до этого случая он никогда его не пробовал. День проводили на хлебе и на кипятке, на следующие сутки шло трехразовое питание. Глядя со стороны, можно было позавидовать: с каким аппетитом арестанты ели свою пайку хлеба, посыпав слегка солью и при этом запивая чистым кипятком.

Вскоре с питанием стало полегче: в открывшуюся кормушку влетал пакет с продуктами и куревом или из соседней камеры через продолбленное, небольшое отверстие — кабур, пролезет скрученная «кишку» в форме колбасы. Это зоновская братва не оставляла каторжан без грева. Съедать приходилось все и сразу (Обыск), сигареты прятать, так как проводились частые ментовские шмоны. Курить в изоляторе строго запрещалось. Махорку рассыпали по разным щелям и отверстиям, если был целлофан, то тщательно его скручивали и на время обыска опускали за решетку на улицу.

Пархатый, имея паскудную натуру, наблюдал за молодым Серегой. Он постоянно его подначивал, подковыривал разными, непонятными словечками. Паренек, по своей молодости, как мог, огрызался и по — началу не сдавался, но постепенно нахальный и наглый Жека начал ловить его на игре слов. Ворон тоже подключился к этой игре и, видя, как паренек заостряет внимание, они ржали, словно кони, продолжая над ним измываться. Сашка смотрел на всю эту картину и думал: «Зря я этому уроду поверил, какой он был подонок, таким видно и останется. Ну ничего, сегодня я ему такую предъяву сделаю, что его жизнь в зоне в корне изменится».

После очередного «наезда» на парнишку, Пархатый поймав на слове Серегу, потребовал от него, чтобы он исполнил сто пятьдесят разных песен. Если же не споет пацан такое количество, то Рыжков объявит его фуфлометом (Что и фуфлыжник — Человек проигравший, пообещавший, но не вернувший долг. Иными словами — толкать фуфло). Сережка совсем сник.

Сашка потерял терпение, смотря на «художества» Пархатого и Ворона, и решительно встал на защиту пацана.

— Слушайте наглецы, прекращайте с этим делом! Что к пацану прилипли?

Рыжков состроил удивленную физиономию и отпарировал:

— А ты думал, как здесь пацанву проверяют. Может он колонется (Сознается) в чем-нибудь. Так что учись пехота, как ходить по полю без пыли.

Пархатый ехидно заулыбался, обнажив фиксу на верхнем зубе.

— Ты бы его лучше делу подучил, чем капканы ставить, — продолжал заступаться за Сергея Сашка.

— В школе надо было учиться, — с издевкой отвечал Пархатый.

— Воробей, а чё ты в натуре за молодняка впрягаешься, пусть сам за себя отвечает, — встрял в разговор Ворон.

— О-о! Я чувствую, как здесь нарастает эскалация напряженности, — Сашка поднялся и сел на нары, — Пархатый, и ты Ворон, предупреждаю, я пацана в обиду не дам, не завяжете…

— А то что? — прервал его Рыжков.

— Жека, ты меня хорошо знаешь, не дергай тигра за усы.

Да, Рыжков знал силу Воробьевского удара, его и Ворона он в два счета размажет по стенке. Но уступать свое лидерство в этой хате он не собирался.

— Слушай, Воробей, бери на себя столько, сколько можешь унести. Я своих пацанов только так и проверяю, а если ты на братву из-за какого — то чухана будешь накаты делать… — он сделал щелчок пальцами. Сашка подметил, что Пархатый просто провоцирует его, но решил все-таки спустить разговор на тормозах.

— Ладно, Жека, давай договоримся так, ты подбирай себе в семью кого хочешь, я же — не лезу в твои дела. Пацана не трож, на том и разбежимся. Лады!

— Ладушки земляк, по рукам, — улыбался Жека.

— Я серьезно, Пархатый, за Серегу с тебя Крот спросит.

— Я уже три года эту зону топтал, когда Крот сюда припахал, так что, кое- кому здесь еще долго рогом упираться, чтобы достичь моего положения.

Сашка, видя, что добром дело не кончится, все-таки решил поговорить начистоту с Пархатым.

— Жека, ты любишь всех подчинять. Я смотрю, ты привык, что все пляшут под твою дудку, потому вокруг тебя и вьются не пацаны, а одни шестерки.

— А у тебя, какие методы?

— Я привык договариваться.

— С кем? С этим быдлом, с пехотой, которая с автоматом в карауле стояла.

— По-твоему они нелюди?! Не греби всех под одну гребенку, мало что ли в зоне пацанов путных, — отстаивал свою правоту Сашка, вспоминая о Зеле, Сергее Ирощенко и Каленом.

— Да не о пацанах речь, а о быках, да чертях. Тебя послушать, так ты готов всех этих пехотинцев, брать под свое крыло.

— Ты это о ком сейчас? — спросил Сашка.

— Да хотя бы о Зеле, он же автоматчик, в армии служил, а ты его пригрел. Он у Равиля на побегушках был, и ты думаешь, он мне диктовать условия будет, башку сразу ему отшибу, — злился Пархатый.

— А ты себя вспомни, как в зону пришел, по- началу тоже на посыльных у Колдуна был. Сибирский мне рассказывал, с чего ты начинал.

Пархатый навострил уши, и прищурившись зашипел:

— Ну-ка договаривай, раз начал.

Воробей был не из тех, кто молчал. Раз Пархатый хочет знать о себе правду — пусть получает.

— Как обычно: «из грязи, да в князи», это я образного говорю, ведь ты же поначалу был на побегушках у блатных зоны, а за четыре года ты поднялся до уровня пахана.

— И это все, что ты мне можешь предъявить?

— Ты хочешь, чтобы я при всех рассказал о кое — каких вещах? — интригующе спросил Воробей.

Пархатый засомневался. «А вдруг и в правду его подноготная окажется убийственной». Тогда он решил без огласки узнать от Сашки, что же он скрывает от него. Они уединились на соседних нарах, и Сашка начал негромко говорить, чтобы сокамерники не расслышали его слов.

— Все начинают с малого: одни уходят, другие встают на их место. Вспомни, два с половиной года назад пришел в зону наш земляк — Грек.

Жека напрягся.

— Ты встретил его по- земляцки, — продолжал Сашка, — одел, обул, поддержку ему кинул, якшался с ним, пайкой хлеба делился.

Воробей заметил, как Пархатому стало не по себе, но останавливать Сашку он не пытался, а продолжал слушать.

— Потом Грека перевели на больничку, и через некоторое время ты узнал, что в тюрьме он был опущенным. Ты тогда промолчал и скрыл от братвы этот косяк, ведь такое признание для тебя — петля.

— Кто тебе это сказал?

— Мне буквально вчера дали расклад про Грека, а кое-кто даже подтвердил, что ты его встречал с тюрьмы и жил с ним в одной семье.

Пархатый занервничал, закурил и немного подумав, спросил:

— Кое-кто — это из нашей зоны?

— На твое несчастье — да.

— Скажи кто, мне нужно знать.

— А зачем? Меньше знаешь — лучше спишь, — пошутил Сашка, — имей ввиду Пархатый, я буду вынужден вынести твой косяк на обсуждение, а если тебе так не терпится узнать, то малява пришла от Лехи Сибирского.

— Выходит, если все откроется, мне не поздоровится. Почему вчера предъяву не сделал? Ведь пострадаешь за сокрытие.

Пархатый решил ухватиться за спасительную соломинку.

— Не меньше твоего пострадаю. Жека, по зоновским законам я обязан тебя выломить из хаты и предать огласке твое общение с Греком.

— Ну, Воробей, ты и ушлый! Где так прогнить успел. Вроде молодой еще.

— А ты знаешь Жека — вот такие учителя, как ты, и учат меня, просто я стараюсь думать перед тем, как что-то предпринять и держу рот на замке. Поверь, штука полезная.

Теперь Рыжков понял, что Воробьев посадил его окончательно в лужу, имея главный козырь в рукаве Воробьев даст ход этому делу.

Жека уже не чувствовал себя главным в камере, эта новость прибила его амбиции и дала пищу для размышления. Он изменился в лице, и поднявшись с нар, пошел на свое место.

Сашка смотрел на Пархатого и Ворона и про себя рассуждал: «Да, чуден тюремный мир, вот так резко у человека меняется мнение и отношение к другим людям. Стоит только занести небольшие коррективы и жизнь круто поворачивается спиной. Равиль понес свою голову на заклание к оперу. Пархатый, боясь, что его самого опустят за беспредел, прячется в изоляторе. Ворон, чувствуя за собой грешки, притухает и становится овца — овцой. А сколько таких по всем тюрьмам и лагерям? Несметное множество! Потеряли люди свое достоинство, растратили в борьбе за лакомный кусок, за теплое место под «зоновским солнцем», как однажды выразился Пархатый. Смотрю теперь на него: жалкого, приопущенного… И где все его амбиции? Ведь он хотел видеть себя во главе зоны! В качестве кого? А я так себе мыслю: магерама, беспредельщика, и властолюбивого насильника. Так что не нужно его жалеть. Поделом тебе Пархатый!»

В этот же день Воробьев отписал записку Дрону с просьбой, чтобы он одобрил решение по Пархатому, иначе эта неразбериха перерастет в дальнейшие предъявления и сходка авторитетов будет вынуждена принять жесткие меры. Для всей зоновской братвы это был настоящий взрыв, от эпицентра которого, круги разойдутся по всей зоне и могут пострадать невинные люди. Воробьев волновался, что сразу не принял меры по поводу Пархатого, и рискуя своей репутацией, прикрывал темную информацию о своем земляке. Сашка указал в маляве свидетеля, который даст сведения, что Грек является действительно опущенным.

Вор внимательно изучил серьезный вопрос и по согласованию с братвой дал Воробьеву указание: выломить Пархатого из пацанской хаты и в дальнейшем не допускать его к правлению делами среди братвы. Своим решением Дрон подтвердил факт, что Рыжков «зашкварился» и не имеет право находиться в хате среди чистых пацанов и мужиков.

Рыжков после объявления братвы совсем впал в транс, он все время причитал и оправдывался, что не знал истинного положения Грека, что на его месте оказалось много таких же — косвенно зашкваренных, и что не по понятиям совсем отлучать его от дел.

Но решение Дрона не оспаривалось, тем более было убито сразу два зайца: первое — это наказание Пархатого за беспредел и второе — справедливое оправдание перед незаконно опущенными мужиками.

Пархатый вынужден был подчиниться общему требованию. На вечерней поверке он вышел в коридор, сказав контролеру, что не ужился с сокамерниками и попросил перевести его в другую хату. Но перед тем, как прапорщик захлопнул дверь камеры, Пархатый злобно кинул Воробьеву:

— Теперь ты мой кровный враг, я не успокоюсь, пока не отомщу тебе.

— Жека, ты на собственное бессилие злишься. Мы уже давно с тобой кровники, еще с первой нашей встречи на свободе, — не задумываясь, ответил Воробьев.

Вот так закончилось четырехлетнее пребывание Пархатого на блатном троне шестнадцатого отряда. Дверь закрылась, и Сашка лег на голые нары, положив тапочки под голову, аккуратно накрыв их носовым платочком. Он глубоко вздохнул и, закрыв глаза, окунулся в приятные воспоминания о свободе.

Сашку отвлек от мыслей грохот открываемой кормушки. Голос контролера окончательно привел его в себя:

— Воробьев, получи корреспонденцию.

В камеру влетело письмо и упало на пол. «От мамы!», — екнуло радостно в сердце. Да, действительно, письмо было от матери. Он сел на нары и стал внимательно читать.

— От заочницы. А Воробей? — спросил Ворон.

— От матери.

— А — а! Это не интересно, вот бы с какой-нибудь шмарой попереписываться, было б ништяк.

— А тебя что, из приюта сюда привезли? — сострил Воробей.

— Да нет, просто мы с матерью постоянно воевали друг с другом, она мне не пишет, только сеструха посылки шлет, да иногда пару строчек черканет.

— Слушай Ворон, не в обиду тебе будет сказано, любить-то тебя не за что.

— А чё ты за матуху впрягаешься, она знаешь, какая лярва была.

— Ты урод! Заткни рот свой поганый, — не выдержав, сорвался Воробьев, — ты не уяснил для себя, что в зоне слово МАТЬ — это святое?!

Ворон опешил от буйного всплеска ярости со стороны Воробьева.

— Сань, да ты не знаешь… — опять пытался оправдываться Ворон.

— Чего я не знаю? Ты только что ее унизил, назвав «лярвой». Все, не хочу тебя больше слушать, заткни лучше свой рот.

Паренек Серега настороженно наблюдал за ссорой, и не совсем понимал, почему в одночасье Ворон стал спускать Воробью кое-какие вещи? Ведь еще днем он ходил по камере «гоголем».

Сашка молча лежал и рассуждал, он понимал мудрый ход вора, когда он на сходке дал отступного в отношении Пархатого и Ворона. Если Дрон опустил бы их за беспредел, то нужно было половину блатных зоны «загонять в запретку», и кто бы в таком случае наводил порядок. С Пархатым теперь было все кончено, притих в углу своих нар и Ворон.

После обеда, когда все спали, тихо открылась кормушка и прапорщик, поманив пальцем Воробьева, передал записку.

Это было послание от Сибирского Лехи, он предлагал произвести рокировку: отправить в другую камеру Ворона, а он с Сергей Ирощенко с помощью ментов переберется к Сашке. Идея была классная и Воробьев тут же предложил Ворону поменяться камерами.

Вот теперь в их хате воцарилась полная идиллия. Сережка, и без того благодарный Сашке за его поддержку, познакомился в отличии от Пархатого и Ворона совершенно с другими людьми. Ему было интересно слушать дискуссии по поводу положения заключенных в зонах или когда речь заходила о политическом устройстве граждан на свободе. Иногда споры становились жаркими, но в конечном результате сокамерники оставались довольными подобными беседами.

— Почему в изоляторе я не могу ответить на письмо матери? — задал Сашка вопрос для всех.

— А действительно, — подхватил Ирощенко, — как будто письма могут что-то изменить и оказать дурное влияние на зэков.

— А может в этом запрете в большей степени подходит определение: — Трюмовать — так трюмовать! И никаких поблажек от ментов, — подхватил дискуссию Сибирский, — жратву урезать, сношение с внешним миром прекратить полностью. Прогулку сократить до минимума, видимо мусора такими запретами хотят нам дать понять, что существуют жестокие, нечеловеческие правила распорядка.

— Их броню во лбу не прошибить, — соглашался Ирощенко, — единственный путь — это жалоба прокурору, надзирающего за зоновскими упырями. Иногда это помогает укоротить зверские аппетиты лагерного начальства.

— Это хорошо, что в нашей зоне «кулак» надсмотрщиков не гуляет беспредельно, как это наблюдается в других местах, — сказал Сибирский, удобнее усаживаясь на нарах. Он чувствовал, что сейчас начнется жаркий разговор.

— Леха, не все заключенные видят или могут доказать, что творят на самом деле менты, получившие от системы властные полномочия.

Я вот наблюдал одну картину, когда сидел в ШИЗО на пятнадцати сутках: менты наводили шмон напротив в камере ПКТ и прямо сапогами топтали постельное белье арестантов.

— А почему сами зэки молчали: спросил Сашка.

— Так их в коридор выгнали, а мы в щель наблюдали. Прапора — идиоты разрывали матрацы и подушки, ища запрещенные предметы. Отмели все рукописи, заставляя тем самым подчиняться требованиям внутреннего распорядка: ведение дневников — запрещено.

— У этих быков метода такая: к ногтю всех нас, — зло произнес Сибирский.

— Я так думаю, — продолжал Ирощенко, — гораздо проще заключенного убедить и перенаправить его мысли в нужное русло, чем репрессировать и постоянно закручивать гайки. Когда-нибудь, как не затягивай, а резьба сорвется. Так и в нашем существовании, всякому терпению приходит предел.

Вот посмотрите на этого пацана, — Ирощенко указал на Сергея, — что он может сделать, окунувшись в эту всепожирающую клоаку. Здесь все зиждется на коварстве, зле, подавлении в человеке свободомыслия. Как можно выживать в нечеловеческих условиях и сохранить в себе любовь ко всему, что некогда его вскармливало и растило, годами закаляло его дух, неподдающийся унижению и оскорблениям?

— Попробую ответить спокойно на твой вопрос, — сказал Сашка, — не пришло еще общество к взаимному пониманию и согласию, где одни люди делятся на других. Незримый барьер выстроило государство, чтобы оградить основную массу народа от оступившихся, — Сашка, вспомнив своего деда и родню, как им приходилось трудно жить среди террора Советов в предвоенные годы, горячо продолжил, — зачастую, отодвигая общественные интересы людей, государство выдумало сотни, тысячи законов, чтобы особо не обременять себя заботой о споткнувшемся об уголовный кодекс человеке. Проще найти ему подходящее место, а вернее — «стойло», где бы содержать его в покорности и бесправии. А найти это место несложно, и за одно тех, кто посетит эти места. Помните народную поговорку, она гласит: «Была бы шея, а хомут найдется».

— Согласен с тобой Саш, — поддержал его Ирощенко, — сколько бы нам не говорили, что Советский суд — самый гуманный в мире, но на практике дело обстоит иначе. Система, владея несовершенными методами перевоспитания старается внушить нам: нарушил — она поправит твои сдвиги, определив в «отстойник». Не хочешь подчиниться общим требованиям, для этого есть и негласные методы переубеждения — жесткие меры воздействия на твою непокорность. Суд определил и постановил, а остальное доделает репрессивная методика нашей внутренней системы.

Вот мы и пытаемся бороться за свое существование в «государственных отстойниках». И заметьте, каждый выплывает по- своему. Но кто разберется в наших характерах, кто даст объективную оценку нашим убеждениям и поступкам? Кто индивидуально найдет подход к внутреннему миру, каждого из нас? Такие, как Сашка видят мир в справедливом подходе решения всех вопросов и задач. А такие, как Леха Дронов убеждены, что вся масса заключенных должна перевернуть свое сознание и жить по понятиям, то есть, по воровским законам…

— Ты что-то имеешь против воров? — перебил его Сибирский.

— Если они будут такими, как Дрон, то к ним вопросов пока у меня нет.

— Подожди, не перебивай его, — попросил Сибирского Сашка.

— А основной массе зэков вообще до лампочки, лишь бы его не трогали, — продолжил Ирощенко, — им по фиг каких законов и понятий придерживаться, одним словом: куда кривая выведет. Каким выйдет человек с такого «отстойника», многим людям за забором честно говоря — наплевать. Близким он нужен, как родной человек. А чужим? Общество от таких отворачивается, никто не хочет влезть в шкуру бывшего уголовника и понять, почему ему не хочется жить, как всем нормальным людям. Потому, и выходят из мест заключения: колючие, недоверчивые, обманутые своей Родиной, которая делала попытку исправить их мышление, а на порядок сломало и растоптало все хорошее, что было заложено в человеке до того, как он оказался в этом «отстойнике».

— Да, Серега, не зря вам мозги промывали в военном доме, я тебя прямо не узнаю, говоришь, как настоящий правозащитник, — заметил Сибирский.

— В каком-каком доме? — поинтересовался Сашка.

— Он же офицером в армии служил, — ответил за Ирощенко Леха Сибирский.

— Ты офицером?! — удивился Сашка, — а как ты сюда попал, для вас же свои зоны есть?

— Длинная история Санек, будет время — расскажу. Так вот, в окончание нашего разговора добавлю, что есть еще несколько поговорок: «Моя хата скраю», и касается она очень многих людей. Зачем конфликтовать с государством, зная заранее, что «плетью обуха не перешибешь». Вот это и определяет основную массу населения нашей необъятной Родины. Но какая по счету окажется ваша хата, когда придет беда? Понятное дело: самая первая. Теперь вы в разработке у государства, и живущий рядом с вами сосед, окажется «скраю». И так до бесконечности. Вот и выходит, что не нужно забывать и такую народную мудрость: «От тюрьмы и от суммы — не зарекайся». В своей сущности — все люди ленивые и ждут когда за них кто-то, что-то сделает, им даже лишний раз не хочется напомнить власти, что все законы издаются для всех, а не для какой-то части общества.

— А что можно в таком случае сделать в зоне? — спросил Сашка.

— Постоянно напоминать ментам, что мы тоже люди, а не тухлые отбросы общества, — поддержал полемику Сибирский, — чем они лучше нас, когда вопрос стоит о воровстве: они еще больше крадут со складов, тянут с зоны все, что плохо лежит. Просто они прикрываются законами, а нам — зэкам доказывают, что они такие правильные и законопослушные. Фу, мрази! Даже говорить о них не хочется.

Удар ключами по двери прекратил обсуждение, заключенные даже не заметили, как по изолятору объявили отбой.

Между тем Алексей Дронов потихоньку разворачивал в зоне противодействие администрации. Времени у него было не много, потому вор рвался на выездной объект, где можно надежно связаться с вольной братвой и передать на словах кое какую информацию для Аркана, насаждавшего своими людьми и делами город Новосибирск уже два года.

Не только в изоляторе шли дискуссии. Теперь, находясь с рядом с Симутой, Дрон заглядывал вместе с ним к Макару в санчасть, а заодно взглянуть на Инну. Она никогда не видела его хмурым или сосредоточенным, при встрече с врачом на его губах всегда играла улыбка. В очередной раз Инны не оказалось в санчасти, дневальный сказал, что она уехала за медикаментами. Одев больничные халаты, Дрон и Симута вошли в палату.

— Их бим больной! — пошутил Симута, — здорово бродяга. Не надоело тебе валяться тут?

— Ты не поверишь — надоело. Я тут думаю, может мне лучше в трюм вернуться?

— Отдыхай, с твоим здоровьем только на киче и париться, — Дрон поздоровался и сел напротив.

— Гляжу, не просто так пожаловали, — хитро прищурил глаза Макар, — что, уже началось?

— Сегодня начнем. Пацаны акцию готовят провести в столовой, я подстрахую их, чтобы «трупов» не наделали.

— Да, будь сейчас в зоне Ефремов, все полетело бы в «Тартарары», — сказал Симута.

— Мы это прекрасно понимаем, потому торопимся, а я тем более, — продолжил тему Дрон, — вернется главный кум с командировки, начнутся репрессии, он будет рыть зону вдоль и поперек, чтобы найти убийц Равелинского. Кузнец сейчас разрешение у хозяина пробивает, чтобы меня на Тарбазу выпустить. Понтуется начальник, а вдруг я уйду в побег или замучу воду в зоне и подобью братву на бунт. Боится, как бы потом с него погоны не сняли. А в другом случае, если мы не обеспечим ему надежную защиту, то с майора снимут не только погоны, система окунет его в такое дерьмо, в котором мы сейчас пребываем.

— Да, события принимает угрожающий характер, маховик начинает раскручиваться, — заметил Макар, — и если его остановить, то для тебя Леха — это означает верную гибель, а для Кузнеца — длительный срок.

— Хрен с ним, с этим мусором, главное мы очистим зону от козлов и направим воззвания в другие командировки, — решительно заявил Дрон, — посмотрим, кто кого. Я знал, на что шел, принимая путевку именно в эту зону.

— Порой я думаю, что твой заход в зону схож с безумием, но смотря в твои «честные, воровские» глаза, я убеждаюсь, что твой дух неистребим, — шутил Макар.

— Да, не передай мне Колдун все досье на Кузнеца, не выйти мне в зону. Хотя я числюсь за управлением, и со дня на день меня могут отправить неизвестно куда.

— Леха, как ты вообще прошмыгнул в эту полуссученную зону? — спросил Макар, — для многих заключенных и даже для лагерного начальства это не понятно.

— Очень просто: во все времена имелись свои «лохматые» руки в управлении, с их помощью воры в законе могут направить авторитета, хоть к «черту на рога». Думаю, вы понимаете, во сколько обходится воровскому общаку такой заход. Если комитетчики пронюхают об этом, то полетят головы с плеч вместе с большими погонами. Я шел сюда по воровской путевке, несмотря на то, что она была зоной общего режима.

— Леха, положа руку на сердце, скажи: на что ты надеялся? — спросил Макар.

— Опереться на настоящих пацанов, которых в зоне ничтожно мало. Затем вывернуть наизнанку блатных, отделить пресмыкающихся от настоящей братвы.

— Ты нам далеким объясни, что вообще у вас воров творится? — попросил Симута.

— Обсказать картину, как настоящего, так и будущего воровского мира?

— Что-то в этом роде.

— Существующие на воле «малины» под присмотром своих паханов не успевают за течением времени, и не охотно пытаются пересмотреть свои взгляды на завтрашнее воровское «житие». Доходы в воровской общак не уступают сегодняшним требованиям. Зоны греются скудно, до тюрем порой не достучишься. Плохо отлажены пути — дорожки по всем направлениям.

В последнее время потянулись с запада и востока правильные люди. С Краслаговских лагерей, где еще остались островки, не тронутые ментовской беспредельной рукой. Из-за Урала: настоящие, стойкие, идейные авторитеты отписывают малявы во все «черные» зоны, чтобы поднимался воровской авторитет. Самые крепкие по понятиям и надежные заходят в «полуссученные» зоны, чтобы своими делами и убеждениями поднять дух зоновского братства. Не многим удаются такие командировки. Бывали случаи, когда кумовья через информаторов обкладывали воров и применяли самые ухищренные методы ломки.

Положение вора в таких зонах предопределено, его начинают ломать, пытаются заставить горбатиться на ментов, направляют на «стремные» работы, типа копаний и боронения запретной полосы, заставляют отказаться от воровских идей, сажают в изолятор и в конечном результате не дают выйти в зону. То же самое произошло и со мной. И я говорю не только об этой зоне, а о тех, что находятся в разных областях.

В основном нас судят и отправляют на тюремный режим. Хорошо, если этапируют в нормальную крытку, где авторитет воров находится на высоком уровне, а если по указанию высших чинов МВД УИТУ и КГБ закрывают в крытую тюрьму, где администрация собирает козлов и сук в отдельные камеры, превращая их в прессхаты. Такой крытой является «Елецкий централ», принимающей отрицал с общего режима.

Понятное дело, шансов остаться чистым отрицалой — нет. Потому приходится авторитетам делать себе серьезные мастырки (членовредительство), чтобы уйти на больничку, или давать высоким чинам откупного, но это в редких случаях и только там, где еще можно купить ментовского чиновника. Остается одно: не доходя до карающей крытки вальнуть какого-нибудь мента и крутиться на новый срок с более строгим режимом.

— Леха, я тебе сочувствую, — искренне сказал Макар, — у тебя нет дороги назад.

— А ты меня не жалей, я знаю, на что иду. Я подниму зону на бунт и вы мне поможете в этом. Так я рассчитываю на вас? — Дронов протянул к ним руку вверх ладонью.

— Дело пошло, — ответил Симута и хлопнул по руке Дрона.

— Чем смогу, — скромно улыбнулся Макар и положил свою руку сверху.

Глава 32 Авторитеты действуют

Кузнецов стоял на остановке общественного транспорта и ждал своего знакомого подполковника Говорова. Через пять минут, как они условились, в назначенное время остановилась новенькая «Жигули» третьей модели. Легковушка была заметная на дороге, кузов окрашен в красный цвет.

«Не бедно, однако живет Семеныч», — подумал Кузнецов о своем партнере.

— Садись, прокатимся, заодно и поговорим, — открыв дверь машины, — предложил Говоров.

Они поздоровались.

— Ну, Федорыч, рассказывай, что у тебя стряслось, — обратился Говоров по отчеству. С начала их дружбы они решили, что между собой такое обращение будет самым подходящим.

— ЧП у меня в колонии: один осужденный отдал Богу душу, так бы все нечего, но есть одна загвоздка, и касается она нашего дела.

Говоров удивленно поднял брови.

— Опять тебе на хвост сели?

— Помнишь, я тебе высказывал свои подозрения по поводу моего подчиненного Ефремова.

— Конечно помню, тебе вроде показалось, что он за тобой слежку устроил.

— Да-да, так и есть. Недавно отправил я его в командировку в Кемеровскую область, и пока он там находится, я выпустил Дронова из ШИЗО.

— Дронова? Это того, что вместо Колдуна пришел? Так он действительно вор в законе?

— Совершенно верно. И что ты думаешь! Дронов вычислил Ефремовского сексота. Вот такое у меня ЧП, похоже, это его рук дело.

— Подожди, так ты думаешь, что это сделал Дронов?

— Не он сам, но с его подачи. Но меня другое волнует, Ефремов со своей агентурой вплотную подкрался ко мне. Помнится я тебе говорил, что его старый агент «наскреб» где-то информацию, что у меня в управлении есть свой человек.

— Помню, но после смерти этого агента все успокоилось.

— Я тоже так думал, но Дронов мне доказательства добыл, что Ефремов пытается за мной следить.

— Вот это уже худо, — с тревогой произнес Говоров.

— Дронов говорит, что у Ефремова на меня компромат имеется.

— А вору, откуда известно?

— Все он знает, у него полностью досье на меня. Попал я с этими блатными, да ворами, — закручинился майор, — если бы не наше с тобой производство, я бы давно его отправил на «крытую», пусть там свое ворье обучает. Помнишь, я записку получил, в которой они мне угрожали.

Говоров кивнул и глубоко вздохнув, произнес:

— Да-а, не было печали — купила бабка порося. А тебя Дронов сильно волнует?

— Он на выездной объект рвется, ему встреча необходима со своими дружками по воле.

— Неужели все так серьезно?

— Это еще не все. Он хочет нам с тобой предложить надежную защиту. Наши строительные объекты будут оберегать и по возможности ограждать от неприятностей любого рода.

— Это как понимать? Служба безопасности что ли?

— Да, что-то вроде этого.

— От ОБХСС нас все равно не защитят, а вдруг они своими действами только усугубят положение?

— Семеныч, ты слышал, что-нибудь о банде, которая грабит подпольных цеховиков?

— Впервые слышу, а что за банда?

— Это хорошо организованная группа уголовников, которые ищут подпольных производителей каких — либо товаров. Они их просто грабят, а те в свою очередь не могут даже заявить об этом, так как сами занимаются незаконными делами. Мой знакомый зав. овощной базой производил левые закупки по колхозам и имел свой склад. Незнакомые люди вышли на него и оставили в одних трусах. Ему кое-что вернули, но только после того, как он согласился ежемесячно выплатить им дань.

— А кто были эти бандиты?

— А догадайся!

— Люди, подобные Дронову.

— Вот именно! Дронов предлагает нам защиту от таких грабителей.

— Ну, слушай — это прямо детектив какой-то, неужели все так серьезно?

— Семеныч, ты у себя в управлении заведуешь хозяйством и строительством, и давно уголовной средой не занимаешься. Они матереют, так сказать растут. У меня опыт взаимодействия с ними еще с каких времен? — Кузнецов стал горячо убеждать своего компаньона, — наше дело развивается и в ближайшее время нам может быть придется отказаться от моих «подопечных», не век же зэков на объекты гонять, опасным становится это дело, вот и Ефремов пронюхал.

— Ты хочешь произвести замену «рабсилы».

— Конечно, наберем другие бригады, можно из числа бичей (Бывший интеллигентный человек). Но за ними нужен глаз, и чтобы языки держали за зубами. Нам необходимы надежные люди, чтобы они охраняли бригады, и не давали никому извне посягнуть на наше детище.

— Я тоже об этом думал, пора твоих зэков менять на другой контингент. Дельную мысль ты подбросил, надо как следует проработать это предложение.

— У нас уже четверо дежурят: двое следят на объекте за зэками. Мой прапорщик за всем не уследит, а Дроновские обеспечивают спокойную атмосферу вокруг.

— А где еще двое?

— Они уже начали следить.

Семеныч машинально взглянул в зеркало заднего вида.

— Я не в прямом смысле, — засмеялся Кузнецов, — Дронов направил их следить, чтобы не было «хвоста» со стороны Ефремова. Придется нам с тобой Семеныч раскошеливаться и на этих двух.

— Да, согласен, придется включать их в свой бюджет. Как сам думаешь, надежно все это или стоит отказаться?

— Если смотреть в завтрашний день, то овчинка стоит выделки, мы своими силами не сможем держать в узде рабочих, и прикрывать все дело. В общем, сам понимаешь, с государством шутки плохи, мы-то может и сорвемся с крючка ОБХСС, а вот дело потом по — новой не поднимем.

— Зато попали на крючок ворам в законе, нам еще могут пришить связь с ними. Ты знаешь, чем это пахнет?

— Эх Семеныч, кузнечиков бояться — хлеб не сеять. Защита нам все равно нужна, а воры — они люди надежные, у них свои шкурные интересы, сдавать нас не станут. Это не старые времена, когда ворам «западло» было общаться с ментами, сейчас они умнее стали, сами ищут, каким способом пополнять свои общаки деньгами.

— Я вижу, ты в этом деле хорошо разбираешься.

— Это моя работа: вникать, разделять и властвовать среди этого контингента. Мы же с тобой как-то нашли друг друга. Нас связали общие дела, интересы. Ты у нас по хозчасти, материалам, доставкам, а я по набору рабсилы и охране нашего предприятия.

— И все же, Федорыч, будь с Дроновым осторожен, как бы не влип ты в неприятную историю. Может его того, — и Говоров хитро сощурил глаза, — я имею в виду посодействовать быстрейшей отправки на другую зону.

— Подождем немного. Здесь нужно все продумать, а то придет третий, такой же Дрон. Да я чокнусь тогда с этими ворами. Мне и двоих хватило по горло, — Кузнецов ребром ладони провел ниже подбородка, — пусть с нашей защитой решит и от Ефремова обезопасит, а там будет видно. Завтра же дам ему добро, пусть на объекте осмотрится и со своими урками посоветуется. Ладно, Семеныч, о дальнейших новостях буду тебя информировать при встрече, по телефону не нужно о делах.

— Ну, будь здоров, если что, звони прямо ко мне на работу, — сказал Говоров, остановив машину.

Время пребывания Воробьева в ШИЗО заканчивалось. Сашке приходилось много думать над тем, как дальше вести дела. Принимая на себя такую ношу, как возглавление блатных семей в отряде, ему необходимо набросать в уме план последующих шагов. Первые наметки были таковы: собрать всю братву отряда и подобрать двух надежных человек, которые могли бы возглавить семьи, недавно оставшиеся без главарей. В срочном порядке выбрать и поставить своих бригадиров, а не тех, кто работает на администрацию, чтобы мужики видели чистоту своей работы при составлении нарядов. Установить жесткий контроль над общаком отряда. Дрон до конца не доверяет ему, так что снимать кассу будут приходящие шнифтари из зоны. Дальше следовало прекращение насильственного взимания продуктов и предметов у мужиков. Навести мосты с братвой зоны, и открывать новые каналы поступления в зону грева. Это был далеко не полный список дел, которые предстояло решить Воробью.

Он передал еще одну записку Дрону, в которой указал человека, имевшего информацию по поводу Пархатого и его связи с опущенным Греком. Сашке пришлось это сделать, чтобы не подумали, что он утаил правду о Рыжкове.

Как только он выйдет из ШИЗО, первым же делом напишет маме. Сашку сильно возмущал факт, что посылать письма из трюма не положено. «Не понимаю, как менты собираются исправлять человека, если на деле постоянно применяют карающие методы воздействия. Разве этим дебилам в погонах не понятно, что зло — порождает зло, насилие — загоняет слабого человека в рабство, а сильного заставляет сопротивляться. Ведь мама всегда учила меня договариваться, а не применять последний аргумент — кулак. Почему же власть пользуется только карающим мечом? Не понимаю».

Встречать Сашку Воробьева после отбытия пяти суток, пришли его близкие кореша: Зеля, Глазун, Пельмень. Пришел и Вася Симута. Дрон через него передал, что придет позже, вечером.

После традиционного посещения бани, Сашку в отряде ждал праздничный стол. Зайдя в барак, он обратил внимание, что многие мужики с ним учтиво здороваются, а некоторые приветливо тянут руки. У Матвея, при виде Сашки, рот расплылся в улыбке. Он схватил обеими руками руку Воробья и долго тряс, показывая, как сильно он его уважает.

Несмотря на недавние распри, подошли поприветствовать Сашку кое- кто из семей Пархатого и покойного Равиля. Горелый сначала подумал, что Воробей возгордится своим нынешним статусом, но после миролюбивого рукопожатия и приглашения к чаю, понял, что ошибался. Сашка пребывал в отличном настроении и чувствовал себя в гуще событий. Было приятно, что к нему относятся по-свойски, и не обращают внимания, что блатные поставили его главным в отряде.

Спустя время в барак пришли Дрон и Макар, последнему разрешили отлучиться буквально на десять минут. Крепко пожав друг другу руки, они весело переговаривались, с аппетитом ели все, что было собрано на стол, и пили душистый чай. Но пришло время уединенных разговоров и Дрон с Сашкой прошли в комнату отдыха.

— Почему сразу не ломонул Пархатого, а решил мне отписать? Совета хотел попросить или подстраховаться? Ладно Воробей, учись принимать решения с ходу, — снисходительно улыбнулся Дрон, — ну как, сладка эта штука — месть? Ты ведь с ним был одно время на ножах.

— А ты знаешь Леха, по-своему мне было его жаль, он даже в той ситуации остался Пархатым, его нутро не изменить. После случая с Жекой, меня волновал один вопрос: кому из людей прошлых лет, пришла в голову такая форма наказания зэков — косвенно «запомоить», зашкварить.

— Интересные мысли приходят тебе в голову. — Дрон сосредоточился на ответе:

— Санек, зона — это институт, в котором ты проходишь все жизненные уроки от «А» до «Я». Никто тебе не виноват, если ты окажешься неспособным учеником. Запомни этот поучительный стишок:

Понимаешь, раньше в тюрьме, как на железнодорожной станции по шустряку переводили все наши указы и наставления. Без всяких проволочек можно было узнать об арестанте всю его поднаготню. А по тюремному закону, выломившийся из хаты обиженный, придя в другую камеру, должен сразу известить о своем статусе. А Грек-гнида решил прокатить за чистого пацана.

Потому и легла вина на всех взрослых, которые упустили не только время, но и зарыли напрочь понятия о чести и долге. Сравнительно недавно определение «петух» ложилось клеймом только на «педиков» по согласию, то есть активных и пассивных. На воровской сходке принималось решение: гасить кого-нибудь из провинившихся. Ему выносили приговор и исполняли его незамедлительно: удавку на горло или на ножи.

Многие почему-то считают, что опускание зека придумали авторитеты, но я лично слышал от старых сидельцев другое, что такой метод избрала мусорская система, выбрав излюбленное оружие против ломки воров и отрицающих лагерные распорядки пацанов. Пусть, мол, убивают кого ни попадя из авторитетов, а еще лучше опускают друг друга, а запустили они эту погань через малолеток, которые доводят свои действия до полного абсурда и беспредела. Поздоровался по незнанию с петухом, все — запомоился! Покурил от него, попил чай с одной кружки — все приехал. Но абсурд состоит в том, что бугры на малолетке распомаивают через передачки. Приносит обиженный буграм посылку, ему несколько гыч по шее надавали, и он — чистый! На тех же малолетках и на зонах с общим режимом дело доходит до того, что зашкваренных ставят в уровень с петухами и также опускают их. Никто никого не предупреждает, как будто мусора хотят рекорд поставить: развести в союзе, как можно больше петухов.

— Леха я все это понимаю, но у меня еще другой вопрос: мы же живые существа и, рождаясь, выходим естественным путем из утробы матери — выходит все люди изначально «запомоены».

Дрон улыбнулся и подхватил дискуссию:

— Нам не остановить и не изменить правил и этикета зоновских привычек, на этот счет нет конкретных законов. В любом случае человек в зоне должен придерживаться правил приличия и помнить одно: не зная тюремных законов — не навредить ближнему. Ты правильно задал вопрос Санек. Откровенно говоря, я не охоч до петухов и никогда в своей жизни не марал своего достоинства, если рассуждать без «киваний» на стремные дела, то любой из активных, «понужая» петушка, касается руками его бедер, — Дрон улыбнулся, — так что по сути дела он тоже запомоен. Кто-то придумал подобные правила, а на исключения мозгов не хватило. Понимаешь, Санек, на свободе человек может жить скрытно, но попадая в зону, он весь как на ладони, и все его повадки и отклонения не останутся не замеченными.

Не имея своих уставных, писанных законов, мы привыкли жить и общаться по своим признанным понятиям, как диктует нам тюремный закон, а выше воровской. Сейчас постепенно возрождаются традиции, было время, когда Советы собирались показать последнего вора. Был такой кремлевский деятель — Хрущев. И ведь действительно показал бы: воров осталось в Союзе всего-то ничего, всех загнали туда: «Где Макар телят не пас».

— Сложно все это, — сказал Сашка, — не зная тюремных законов, можно таких косяков напороть.

— А ты не бойся, ведь жил до этого и смотри, уже и в блатные определился. Ты спрашивай почаще, если есть вопросы и темы. Старайся, где умом дойти, а где и братва подскажет.

— Леха, еще один вопрос можно?

— Валяй.

— Лично ты, как относишься к людям, которые не возвращают долг?

— Это ты фуфлыжников называешь людьми! Я тебе по этому поводу скажу так: еще в Русской армии для офицера слова ДОЛГ и ЧЕСТЬ были основным показателем его чистоты совести. Проигравший или занявший в долг, обязан и должен вернуть деньги, для этого обговаривалось время уплаты. По этому поводу люди стрелялись. В нашей среде с фуфлыжников спрашивают жестко. Не имеешь денег — не садись играть, либо в противном случае ты играешь на свое «очко» (В данном случае анальный проход). Фуфлыжник — это без пяти минут петух. Так какое мое отношение может быть к человеку, проигравшему свою честь или пообещавшему и не выполнившему своих обещаний? «Обещанка» — это еще слабо сказано, вот он и есть настоящее «фуфло».

Ну ладно, мы с тобой еще о многом поговорим, было бы время. А пока у меня к тебе есть одно дельце. Завтра отдохни, приведи боле менее дела в порядок, а послезавтра мы с тобой выезжаем на объектовую зону. Пойдем на развод и съем с работы под чужими фамилиями. Менты и бугры заряжены (Оплачены). Веди себя спокойно, все будет ништяк. Пацаны тебе расскажут о новостях в зоне, а мне пора, есть еще дела.

Попрощавшись с Воробьевым, Дронов ушел и в комнату зашли Сашкины кореша.

— Ну, пацаны, выкладывайте, что у вас тут нового.

Зеля с огоньком в глазах начал рассказывать:

— Короче, Санек тут два дня назад мужики с третьего отряда пошли на обед и подняли такую бузу. Сначала досталось шнырям столовским, били их и обливали помоями, какими нас кормят. Потом пошли к поварам, только один успел на вахту ломонуться, остальных накормили досыта, одели им на головы сороковки (Бачек с супом сорок литров) и всех козлов, что там были, «отаварили» (Иносказательно — побили) по-человечески. Потом менты прилетели, давай разборки учинять. Ну, тут со всех отрядов потихоньку братва с мужиками подтянулась.

Зелю перебил Глазун и также захватывающе продолжил:

— Ментам выдвинули требования, если этих гадов — поварешек не уберут, разнесем всю столовую, и завтра зона на работу не выйдет. Режимники поначалу не хотели слушать, и давай из толпы крайних выдергивать. Тут мы и закипишевали, отбили своих и, чуть было хлебальники ментам не расквасили. Пришли ДПНК с кумом Громовым и стали нас выслушивать. Говорим: кормят, как скотов, что положено по норме продуктов — никогда не видим, а кум-зараза в ответ: «Поменьше растаскивайте по блатным продукты, больше в котле оставаться будет».

Тут один мужик и выложил куму:

— Вы сами твари растаскиваете: мясо килограммами, консервы, жиры, все подряд тащите домой.

Кум, услышав такое, сразу взбеленился:

— Это кто такой грамотный? Ну-ка выходи, сейчас пойдем на вахту и будешь объяснительную писать.

— За что? — заревела толпа.

— За необоснованный наговор и оскорбление.

— И тут началось такое, — продолжил Зеля, — мужики поперли на ментов, лаяли их «на чем свет стоит».

«Вызывай хозяина, козья рожа или мы тебя сейчас кесарить будем, продукты свои доставать из твоей требухи поганой». Короче, менты струхнули, народу — то зоновского собралось до фига.

— А я- то думаю, что нас так вчера по царски накормили, — сказал Сашка, — первое жирное такое, второе с подливкой, я уж думал в ШИЗО диету всем назначили, — засмеялся он.

— Ага, жди от них, это хорошо мужики не разошлись по отрядам и мы их поддержали, ну, то есть — пацаны, — сказав последние слова, Глазун почему — то слегка зарделся. Наверно в тот момент это звучало гордо, как говорится: «Наша сила — в единстве!».

— Потом пришли хозяин и главный кум зоны Кузнецов, они нас выслушали и пообещали, что разберутся и примут меры. Через несколько часов приготовили новый обед и всю зону накормили до отвала, — радостно произнес Зеля, — а смену поваров выкинули со столовой и набрали другую.

— Да, дела здесь творятся, — удивился Санька, — пять суток не было меня, а чуть ли не бунт подняли, сдается мне пацаны, что все-таки Дрон свое слово твердо держит. Теперь я так думаю, от нас многое зависеть будет. Завтра пойдем в рабочку, я соберу путевых мужиков, Матвея и мы будем решать вопрос о бригадире. Эту мразь надо поганой метлой гнать из бригады, Сергеича оставим, он вроде ничего.

А вы про мою новость слышали? — обратился Сашка к пацанам.

— Ты про Пархатого?

— Ну — да, про него.

— Расскажи Санек, а- то мы не в курсе о подробностях.

И Сашка рассказал все: про сходняк, про то, как многих через хозяина определили на сутки в ШИЗО, и про Пархатого, как его пришлось выломить с хаты.

— Ну, Воробей! Ну, молоток! Классно ты его. Наконец этому борзому подыскали место, — сказал Зеля, — а его Толян — опущенный валить собрался, говорит: «Все равно козла порешу, даже после БУРа выйдет, замочу гада».

Сашка вздохнул и сказал:

— Я Толяна понимаю, эта сволочь Пархатая человеку всю жизнь сломал, как ему теперь жить? Ну, окажем мы ему небольшую поддержку, но к мужикам за один стол он не сядет. А кстати, — оживился Сашка, — все, кто несправедливо был опущен, сядут за стол в столовой отдельно от петухов. Чай в мужицких проходах им теперь разрешено пить, но только со своих кружек.

— Сань, а нам потом братва не предъявит за такую самодеятельность? — спросил Глазун.

— Это решено на сходке и утверждено Дроном: с опущенных мужиков должны снять «духоту» во всех отрядах. Они же не гребни (Тоже, что и опущенный) в самом деле, а пострадали от гадов — беспредельщиков. Дрон, говорил, что таких в прежние времена, самих на шишку сажали за беспредел.

— Ну ладно пацаны, пойдем на боковую, завтра дел полно.

Довольные встречей и новостями, семьянины вышли из комнаты отдыха и направились по своим спальным местам.

Глава 33 Кто такой Дрон?

На следующий день, как и предполагалось, бригада, в которой числился Воробьев, вышла на производство. Он доходчиво объяснил Матвею и мужикам, что с их помощью хочет сменить бугра. Дрон в свое время его предупреждал, что бригадира ставили менты и так просто он своего поста не оставит, в этом случае необходимо подключать всю бригаду.

Вот и окажется Матвей полезным. После того, как Сашка помог ему и мужикам с деньгами, Воробьев считал, что они не откажут ему в помощи. Зная наглый характер бригадира и его нынешний статус, можно было справедливо судить, что будет небольшая война, возможно с подключением нач. отряда и оперов.

Видимо провидению было угодно убрать бригадира с дороги и Воробьеву был дарован случай, который помог решить исход дела в лучшую сторону.

Матвей, посоветовавшись со своими бригадниками, предложил Сашке такой вариант:

— Его нужно подставить, а сделать подлянку для такого упыря — святое дело. Я тут посоветовался с мужиками: часть денег, которые мы получили, можно бугру в кабинку для переодевания подсунуть, а ты помозгуй, как лучше ментам найти эти деньги. Саш, уговорами его не снять с бугров, он всех нас сдаст мусорам, и мы ничего не добьемся. Нас просто упрячут в трюм. А найдут менты деньги — значит будет улика, а мужики поднимут бузу в отношении махинаций бугра с нарядами, ведь не секрет, куда бригадные деньги уходят, это Пархатый и Равиль были с бугром в хороших отношениях, а мы постоянно пребывали в промоте. Нормы растут, заработков нет, пашем, как проклятые, на карточку денег мало падает.

Сашке понравилась Матвеевский план. Бригадники выбрали образованного заключенного, который написал на имя начальника колонии коллективную жалобу, где указывалось, что бригадир Пьянков, пользуясь своим положением проделывает махинации с нарядами и, будучи в сговоре с неопределенными лицами прокручивает дела, поэтому бригада недополучает каждый месяц крупные суммы.

Все бригадники подписались под заявлением.

В обед Сашка вышел в жилую зону и направился к Дрону, он внимательно выслушал его и сказал:

— Согласен, козла спихнуть — дело верное, но вы забыли, кем бугор поставлен, ведь неучтенные бабки падают в карман ментам, они вам его так просто на съедение не отдадут. Правильно Санек сделал, что ко мне пришел, давай заявление, я через своих лиц попробую решить ваш вопрос, — Дрон немного подумал и продолжил, — Санек, в борьбе с продажными козлами и ментами, все средства хороши, а там где не помогает такой аргумент, как «договориться» и существует — подстава. Так что ты не мучай свою совесть оправданиями, зона — не поле боя, где можно сразиться честно, и открыто, здесь хитрость нужна.

Сашка вернулся после обеда назад в рабочую зону, и ближе к вечеру в цехе разыгралось целое представление.

Откуда ни возьмись, появился наряд контролеров во главе с прапорщиком Кузей, они вытеснили всех из каптерки и стали производить обыск. В процессе осмотра в кабинке заключенного Пьянкова была обнаружена приличная сумма денег и изъята прапорщиком. Бригадира увели на вахту для разбирательства.

После съема с работы, когда зона поужинала, осужденных шестнадцатого отряда стали вызывать на вахту для дачи показаний по поводу коллективного заявления.

Как не пытались оперативники повернуть дело вспять, чтобы в какой-то степени оправдать действия бригадира, но указание начальника колонии они были обязаны выполнить.

Дело в том, что с самого начала коллективная жалоба тайно попала на стол майору Кузнецову. Внимательно изучив ее, он не нашел компрометирующих фактов, где его личные интересы не пресекаются с данным осужденным. Майор направился к начальнику колонии и, разъяснив обстановку, подчеркнул, что бригадир создает нетерпимую атмосферу в бригаде и если администрация не поможет им разобраться, осужденные вынуждены будут пойти на крайние меры. Факт на лицо: у Пьянкова изъяты деньги, опрошены десятки свидетелей, необходимо назначить служебное расследование, так как в ходе первичного дознания бригадир сознался, что проводил денежные махинации и непрозрачно намекнул, что за ним стоит кое- кто из администрации колонии.

Конечно, Сереброву стало неудобно перед своим заместителем, и он был вынужден дать указание оперативникам закончить расследование, а заключенного Пьянкова поместить в ШИЗО за незаконное хранение денежных средств. Естественно, с бригадиров он был снят.

Таким образом закончилась еще одна удачная операция по устранению ненужных людей, которые в определенной мере тянули данную зону в «красную пучину беспредела». Тем более был учтен всеобщий интерес заключенных, работающих на производстве, а так же блатных зоны, которым были неугодны ставленники администрации колонии.

План Дрона был в действии и набирал обороты. Единственное, о чем Дрон мысленно молил Бога, чтобы опер Ефремов не вернулся раньше времени из командировки. Завтра у вора состоится важная встреча на Тарбазе, появилась реальная возможность пообщаться с представителем воровского сообщества, которым руководил вор в законе Аркан. Много вопросов нужно было решить: получить энную сумму денег в зоновский общак и другие необходимые предметы.

С утра заступает на дежурство смена прапорщика Крокодила, который прикроет эту встречу. Тарбаза охраняется солдатами внутренних войск, принимающих заключенных по карточкам, и вечером в той же последовательности возвращают рабочих в жилую зону. На объект перевозят зэков в автозаках, чем-то напоминающих собой фургоны для перевозки скота, везущего на убой. Летом — невыносимая жара, и по прибытию на место выскакивают зэки из железной фуры, словно побывавшие в прожарке (Нагревание одежды под высокой температурой). Зимой наоборот — холодно, хорошо хоть телогрейки да валенки спасают от обморожения. Стенки фургона обшиты железом со всех сторон. Загоняют энное количество заключенных, которые рассаживаются по лавкам, закрывается дверь и в небольшом тамбуре, расположенном позади вагона, занимают пост два охранника с автоматами.

Дрон знал, что завтра его ждет приятный сюрприз. Ночью на объект будет доставлена девица, и в укромном месте проведет весь день. Объект снимается с охраны и с наступлением ночи на нем дежурит до утра один сторож, его обязательно щедро отблагодарят деньгами и спиртным. Вечером девушка и посыльный Аркана, так же, как и прибыли, покинут объект.

Ничего здесь странного и нового не было, всем хотелось жить: ментам, кормящимся с подобных объектов и самим заключенным, скучающим по женским ласкам. Но такие встречи бывают организованы только для лиц, являющихся зоновской элитой или для тех, кто может позволить себе встречи в финансовом отношении. Все это хорошо конспирируется и не предается огласке. Дорога, отлаженная годами зоновским и вольным братствами, называлась «золотой».

Дрону необходимо было встретиться с Макаром и поговорить. После случая с бригадиром, он еще больше воспрял духом. Прихватив с собой Симуту и Воробья, он направился в санчасть.

Инна на этот раз была у себя в кабинете и, разрешив посещение к «больному», отдала распоряжение дневальному выдать три халата.

— Можно я после Макарова на минутку загляну к тебе? — обратился Алексей к Инне.

— По делу или так? — улыбнулась начальница.

— О твоем Никитке хотел поинтересоваться.

— Ладно, зайдешь, — Инна задумалась на мгновение и тихо сказала, — Алексей я конечно не должна об этом говорить, но о твоих посещениях к Макарову известно Громову.

— Вот как? — удивился Дронов, — знать кто-то из персонала санчасти капает на меня куму. Ты не замечала за своим дневальным, может от него дует ветер в сторону оперчасти?

— Даже если это правда, то я не могу ничего изменить, я просто тебя предупреждаю, что у меня могут возникнуть неприятности. Громов обязательно доложит Ефремову, когда он вернется с командировки.

— Благодарю за предупреждение, — Дронов улыбнулся, — я подумаю над этим. Тогда мне не стоит заходить к тебе.

— Я сейчас созвонюсь со складом, у меня хлорамин закончился и пошлю дневального на КПП, пока он дожидается посыльного, у нас будет время немного пообщаться.

Дронов еще раз улыбнулся и пошел в палату. Поздоровавшись с Макаром, вор негромко заговорил:

— Завтра еду на Тарбазу и захвачу с собой Воробья с Карзубым.

Догадайся с трех раз, кого пришлют на встречу.

Макар завел глаза под лоб и отрицательно замотал головой.

— Серега Крут.

— О-о! Привет ему от меня огромный передай.

— Ох, Леха, тревожно у меня на душе. Я в своей жизни в двух бунтах участвовал, последствия для зэков были ужасные. Я понимаю, что времена сейчас не те, что были, но тебе нужно подстраховаться с волей, если нам менты пустят кровь, твое братство должно помочь зоне.

— Все уже запущено, не понтуйтесь братва, — обратился Дрон ко всем, — меня сейчас волнует одно обстоятельство: если каким то образом опер Ефремов и Кузнецов войдут друг с другом в контакт, то мои дни сочтены, для них я являюсь хранителем информации, за которую два майора попытаются закрыть меня в крытую тюрьму или наверняка постараются зарыть глубоко в землю.

— Я думаю обойдется, — успокаивал вора Симута, не смогут менты подобраться к тебе, я поставил двух людей, чтобы тебя тайно охраняли.

— Э-э, нет Васек, это в книжках все заканчивается со счастливым концом, где проблемы решаются одним росчерком пера. В жизни намного сложнее, здесь не знаешь, что готовит тебе новый день: проснешься ли ты в добром здравии или завтра те же мусора, через подставных лиц, принудят какого нибудь пехотинца — торпеду, и он по сонному состоянию перекроет доступ кислорода. А то и на этапе в «Столыпине» не довезут до конечной станции. Я просчитал одну ситуацию, и не хочу повторить путь Колдуна.

— Что ты хочешь сказать? — удивился Макар.

— Я не стал говорить на сходке, что менты в Елецком централе по приходу Колдуна в крытую тюрьму создали такую духоту, после чего он больше не может заниматься общаковыми делами. Они обманом посадили Колдуна в прессхату и в течение месяца постоянно измываясь над ним. Козлы — ментовские прихвостни в камере постепенно ломали его волю.

— А в отношении чести? — с опаской спросил Сашка.

— Нет, его не опустили, но превратили в серую, незаметную мышь. Понимаете братва, он не первый такой в Елецком централе, на мусорской беспредел поставлена ставка внутренней системы, чтобы сломить дух непокорных. По нынешней жизни выжить в такой тюрьме и остаться истинным пацаном у Колдуна просто не было шансов Если только — смерть, дала бы ему право называть себя отрицалой.

Я не желаю себе такой участи и прекрасно осведомлен о методах чекистов и управленческих оперов Новосибирской области, которые готовят мне «зеленую дорогу» в одну из таких тюрем.

За время, пока нахожусь в этой зоне, я разобрался в ситуации и пришел к выводу, что с таким контингентом в нынешних условиях, будет трудно «сварить кашу». Но есть хорошие пацаны, и я им доверяю. Я говорю сейчас о вас: Макаре, Ваське Симуте, Воробье, Сибирском, способных подхватить упавший флаг и при надобности встать на «баррикады», ополчившись против ментовского и активистского беспредела.

— Леха, помнишь наш первый разговор в этой палате? — Дронов кивнул на вопрос Макара, — ты обещал рассказать, что случилось у тебя с матерью.

— Братва, вы наверно уже заметили, как я отношусь к власти Советов. Причина не только в моих убеждениях, а есть более веское основание ненавидеть коммунистов, — Дронов, как-то по-отечески взглянул на Сашку и положил свою ладонь сверху на его руку, — наверно у меня свое чутье, раз я выявил из общей массы зэков этого крепкого и смышленого парня. Я с каждым разом убеждаюсь в его твердости духа и справедливом подходе ко всем делам.

Я вспоминаю: когда-то таким же молодым пацаном начал свою бурную жизнь. Я был единственным ребенком в семье. Мой отец работал инженером на заводе, и частенько во время разговоров со мной упоминал своих предков, расстрелянных во времена репрессий.

— Леха, извини, что перебью тебя, а где вы жили? — прервал его Сашка.

— В Ростове. А что тебя так насторожило?

— У меня много кого из родни тоже репрессировали, но мои корни с Томской области.

— Ладно, мы еще об этом поговорим. Так вот, все разговоры с отцом велись в тайне от моей матери. Я тогда не понимал, почему эта тема в семье была закрыта. Все мое детство проходило в материнских поучениях и наставлениях. Любила она это дело, потому как работала в партийном аппарате и постоянно склоняла меня к всеобщему послушанию. Вскоре случилось несчастье: отца забрали и посадили по хулиганской статье, но как выяснилось позже — за свободолюбивые взгляды, а так как в Советском союзе по утверждению властей не было политических заключенных, отца и определили по «хулиганке». Мать сразу же развелась с ним и прекратила всяческое общение, но через несколько лет, когда я повзрослел, то узнал правду, что это мать «спровадила» отца в колонию. Я ушел из дома: жил у друзей, знакомых, короче везде, но только не у матери. Она искала меня, но из-за своей гордости и ее подлости против отца, я не хотел к ней возвращаться. Скоро меня самого определили на малолетку. Узнав, что я сел на нары, мать за весь срок ни разу не приехала на свидание и не привезла ни одной передачки, а только посылала в тайне посылки под чужой фамилией.

Как-то, перед отправкой в малолетнюю зону, в общем боксе тюрьмы я пересекся с авторитетными ворами, идущими в крытку. Мне понравились их открытые, смелые взгляды. Позже я разобрался в себе и понял, что это — моя судьба.

С малолетки я вышел в полном сознании, что мой путь лежит в сообщество уголовных авторитетов.

— Отца нашел? — спросил Макар.

— Нет, я больше его не видел, в нашей родне поговаривали, что он после освобождения «тронулся умом» и батю поместили в психлечебницу. Вскоре после освобождения меня приняла под свое крыло Ростовская братва. Мать я встретил случайно на улице и между нами состоялся натянутый разговор. Я дал ей понять, что выбрал свою дорогу, а она, догадавшись, ушла, даже не попрощавшись. Вот так мы потеряли друг друга навеки. Единственное, что я в полной мере перенял от нее, так это — идейность. Только у меня были воровские идейные соображения, а у матери совершенно иные.

— Да-а, — протянул печально Макар, — не исповедимы пути Господни. Круто судьба ломонула твою жизнь.

— Хорошо, что у меня не такая мать, и я смело говорю, что она по-людски относится ко всем, — сделал заключение из услышанного рассказа Сашка.

— А у меня мамка умерла, — сказал Васька Симута, — когда батя сидел, меня тетка Аня растила.

— Это она с Арканом в юности дружила? — спросил Дрон.

— Точно, а ты откуда знаешь?

— Рассказывал он мне о какой-то Аннушке, похоже, Арканя был тогда в нее влюблен.

— Аркан?! — заинтересованно спросил Сашка, — он правда вор в законе?

— Да, его короновали знаменитые воры: Паша Гром, Мераб и Джамал. Санек, ты так спрашиваешь, как будто встречал его.

— Нет-нет, я не слышал о нем, просто мне кажется, где-то его имя мелькало. Леха, а что дальше было? Как ты к ворам попал? — Сашке было интересно услышать о его дальнейшей жизни.

— Мне повезло, я попал к правильным людям, которые помогли разобраться в выборе жизненных приоритетов. Чем больше я вникал в воровские дела, тем яснее мне становились позиции. Старшим ворам я пришелся по нраву, они посчитали меня рассудительным и перспективным малым. Годами менялся круг людей: одни уходили в зоны, другие возвращались, жизнь крутила меня в лихих водоворотах. Я старался с честью выходить с разного рода передряг, мне стали доверять серьезные разборки между молодыми пацанами. Я набирал силу и крепнул в своих убеждениях, за мной потянулась братва.

Принимая участие в разных делах, я добился авторитета среди воровского братства и, безусловно, претендовал на роль лидера. Сколько раз мне приходилось в самый последний момент перед тем, как пойти на дело, разворачивать «оглобли». Я любил досконально просчитывать ситуации и не раз оберегал братву от неверных шагов, тем самым спасая их от тюрьмы. Убеждения в моей правоте и волчья хватка помогали мне двигаться впереди своих сверстников и даже людей старше меня по возрасту. Естественно, были проверки, были и недоброжелатели.

Я долго балансировал между свободой и зоной но пришел час, когда мне пришлось в очередной раз залететь на срок. Объездив несколько тюрем и лагерей, я подтвердил свое значение среди братвы. Меня стали уважать и шли ко мне за советом.

Менты зубами скрипели по поводу моего отрицания, и при удобном случае «гасили» в трюм, но и оттуда мне удавалось править общаковыми делами и досаждать мусорам. В одной из тюрем я встретил Пашу Грома, и скажу я вам братва с полной откровенностью: такого человека я еще не встречал. Сколько нам пришлось обсудить, даже спорить, но мне до уровня Паши было, как до Китая пешком. Он всегда отличался от остальных воров мудростью и железной логикой — это был вор, придерживающийся старых воровских традиций. Кроме Паши меня поддержали некоторые авторитетные воры, представляющие элиту воровского мира: сибирский вор — Аркан, грузинский вор — Мераб Гебанидзе и Джамал из Средней Азии. Они поручились за меня и я три года отходил положенцем. И вот, находясь в одной из пересыльных тюрем, меня короновали и объявили вором в законе.

Кое-какие знаменитые уголовники недоверчиво отнеслись к моему коронованию, мало, мол, у бродяги отсиженных сроков, да и сидит он на общем режиме, но в конечном результате влиятельное слово видных воров весомо упало в мою пользу. О воровском авторитете судят не только потому, сколько сроков он провел в зонах и тюрьмах, а по его делам, за которые его и считают правильным.

— А кто тебя надоумил начать с сибирских лагерей? — спросил Макар.

— Аркан много рассказывал о лагерях Сиблага, я тогда еще подумал, что зоны в Сибири нуждаются в поднятии авторитета воровского сообщества, а так как режим у меня был общим, то мое внимание привлекла Новосибирская зона. Был еще один лагерь — в Куйбышеве, но он находился в отдалении от остальных зон и, так как акция неповиновения должна была перекинуться на остальные, выбор естественно пал на ИТК-2.

— А как получилось, что после малолетки тебе дали общий режим, ведь тебе корячился усилок и даже строгач? — поинтересовался Макар.

— Это судью нужно было спросить, я сам тогда удивился, — Дрон закурил и продолжил рассказ, — Аркан поначалу не одобрял моего решения и отговаривал от подобной затеи: перевернуть в зоне существующие красные порядки, но убедившись в моей решительности, больше не стал переубеждать и препятствовать, а наоборот предложил посильную помощь при моем заходе в зону. От него я узнал о Колдуне, который правит зоной, но менты боясь его авторитета над зэками, постоянно держат в изоляторе. Вопрос о переводе Колдуна в крытую тюрьму был уже решен, и я шел на его замену.

Да-а, история с Колдуном в Елецком централе привела меня в чувства, сидя в изоляторе я уже не питал иллюзий по поводу быстрого переворота событий. Ефрем готовил мне билет в крытку. Я не боюсь репрессий со стороны ментов, и что меня по — новой закроют в изолятор или отправить в крытку. Везде меня встретят достойно, а если опера попробуют сломать с помощью прессхаты, в которой сидят козлы, то глубоко заблуждаются, что воры не в состоянии постоять за себя.

— Ты думаешь, мусора не пойдут на такой шаг, — спросил Симута.

— Не каждый опер рискнет выступить открыто, угрожая вору в законе расправой. Не везде, но существуют тайные группы, которые в случае насильственной смерти вора могут убить мента или его родных, такое уже случалось в практике воров. Мераб рассказывал мне, как в одной из зон, оперативники решили устроить вору в законе настоящую ломку и бросили его к козлам в прессхату. Через пять минут в дверь уже ломились: вор перерезал горло одному из козлов обломком мойки (Лезвие для бритья) и сам себе нанес опасные порезы, вскрыв вены на руках, и вспорол живот. Больше опера его не трогали, но вора не удалось спасти, он умер на больничке. Зона, в которой произошел этот случай, находилась в поселке, в труднодоступной местности, но группа ликвидаторов выследила опера. Несколько месяцев они проживали в соседнем городке и ждали удобного случая, чтобы отомстить за своего человека и наконец, тайно перехватив его по дороге из зоны, вывезли в лес. Его труп нашли местные жители и сообщили в милицию. Приговоренного опера пришлось снимать с березы, его повесили. Видимо березу нагнули, а потом, накинув петлю на шею, вздернули. Родственников трогать не стали, хватило смерти и этого упыря.

— Да-а, — произнес Матвей, качая головой, — нелегко ворам держать черную масть и при этом еще наводить шухер в своих рядах.

Дрон внезапно попросил Воробья и Симуту оставить его с Макаром, и после того, как они покинули палату, продолжил:

— Ты прав Макар, воровская жизнь таит в себе много подводных камней. Сколько мнимых авторитетов затесалось в их ряды, вслух горлопанящих о воровской чести, а на самой деле давно растерявших ее в междоусобных разборках. Иные из-за своего малодушия и торгашеских соображений тянут воровские верха совсем в другую сторону. Спелись с ментами и постепенно помогают системе очищать ряды настоящих идейных воров. В свое время Мераб довел до моего ума политику свежего воровского движения. Он объяснил, что многие грузинские воры сходятся во мнении: власть необходимо покупать, а значит, в какой-то мере с ней сотрудничать. Получать за вознаграждение информацию, откупаться от тюремных сроков, путем сговора с прокуратурой и следователями. Если воровское движение вольется в госвласть, то откроются широкие просторы для деятельности воров в законе. Появится способ давления на власть, учитывая уровень ее разрушения. Кавказские воры стараются внести такие изменения в воровской кодекс и уже промацывают для этого почву, подготавливая себе сторонников, все это должно выдвигаться на всесоюзной воровской сходке.

— Ты не хотел, чтобы пацаны слышали это, и потому попросил их выйти.

— Я еще сам как следует, не разобрался в том, что совершаю.

— Тебя задевает сделка с Кузнецом?

— Я не пошел бы на это, если бы не получил добро от Аркана и Мераба. Я понимаю, что по сути вступил в сговор с ментом и тем самым кинул тень на воровское братство, но я точно знаю, что уговорами и даже подкупом мне не удастся свернуть шею существующему режиму. Против Кузнеца нужно применить хитрость, я добьюсь для себя и отрицательно настроенных пацанов нужного результата, настроив себя против власти мы расшатаем обстановку в лагере. Победителя — не судят.

— Леха, видно ты доверяешь мне, раз говоришь о таких вещах.

— Хочешь, я скажу тебе напрямки.

Макар кивнул.

— Меня чутье никогда не подводило. Этот срок будет моим последним.

— Может есть смысл остановить все, накажем баллонов, поставим у руля пацанов и езжай со спокойной душой на восток. Хотя…

Макар с сожалением покачал головой и, поморщившись, потер грудь.

— Вась, теперь ты понимаешь, что уже поздно. Я не могу отступить от своих принципов и показать братве, что я негодяй и подонок. Я лучше в запретку брошусь, чем отступлю от задуманного. Меня не поймет Аркан, потому я завтра начинаю полное неповиновение ментам, то есть постепенно поднимаю зону бунт.

— Только не спеши, делай все по- накатанному. Присмотрись к некоторым группам, они могут спровоцировать ментов на преждевременное подавление бунта. Запомни Леха, не бери в заложники вольных людей — это разозлит ментов и подорвет среди некоторых пацанов твой авторитет. Когда начнутся волнения, нужно вольных всех отпустить, а вот нескольких ментов попридержать, но ни в кое случае не убивать. Потому нужно наказать пацанам, чтобы следили за действиями блатных, не придерживающихся твоих взглядов.

— Правильно мыслишь, я уже готовлю такие группы, их будут возглавлять только проверенная братва.

Дверь тихонько приоткрылась, и в проеме мелькнул халат Инны.

— Ладно Леха иди, я вижу ты душой куда-то налево рвешься, — улыбаясь, шепотом сказал Макар, — тебе она нравится?

— Что, заметно?

— От меня не скроешь. Только стоит ли начинать, когда впереди крутые события разворачиваются. Не представляю, как тебе удалось привлечь внимание такой женщины.

— Не делай из мухи слона, мы просто с ней общаемся.

— Ох, Леха-Леха! Когда торкнут по мозгам дела сердешные, там уже будет не до соображаловки, затянет, як в болото.

Они попрощались.

Алексей прошел по коридору и, постучав, зашел в кабинет начальницы санчасти.

Инна сидела за столом и предложила ему стул. Дронов сел напротив.

— Наговорились?

— Да.

— Алексей, Макарова нужно отправлять в больницу в ИТК-10.

— Почему?

— Он разве не говорил тебе, ведь у него больное сердце.

— Вот старый хрыч! Молчит, как партизан, а понять не могу, чего он грудь потирает. Это серьезно?

— У него уже был один инфаркт, и сильного стресса его сердце не выдержит, а я думала, ты знаешь о его болезни, раз попросил меня перевести Макарова в санчасть.

— Благодарю, что предупредила. Ну, как там Никита? Больше не палит из обреза?

— Нет, отправила его пока в деревню к родителям бывшего мужа, пусть на свежем воздухе мозги проветрит.

— Ты давно развелась с мужем?

— Никитке было два года, когда мы расстались.

Дронов подсчитал в уме: «Значит двенадцать лет назад».

— И до сих пор не вышла замуж?

— Алексей, ты что, пытаешься ко мне свататься? — Инна нахмурила брови.

— Ты не правильно поняла, я имел в виду твою женскую красоту, не может такая женщина быть без мужчины.

Инна промолчала.

— Здесь слушок ходит, будто Ефремов на тебя имеет виды. Это правда?

— Глупости, просто у нас нормальные, дружеские отношения. Он часто заходит ко мне.

— Ты его хорошо знаешь?

— Достаточно, чтобы не повторять ошибки.

— Инна, а при чем здесь Ефремов?

— Никитка его сын.

У Дронова от изумления приподнялись брови, и приоткрылся рот.

— Так он твой муж?!

— Бывший.

Дрон что-то перебирал в уме и осторожно спросил:

— Вы разошлись, когда он работал опером в Дзержинском РОВД и его выгнали оттуда?

— Ты что, всезнающий?! Откуда тебе это известно? Алексей, ты меня действительно пугаешь. Ты что, следишь за моей жизнью?

— Не за твоей, а за Ефремовской.

— Зачем он тебе? Оставь его в покое, — Инна заметно нервничала.

— Ладно, извини, я же не знал, что он отец твоего ребенка.

— Я сказала тебе об этом, потому — что меня предупредили, что ты надежный человек и умеешь держать язык за зубами.

— Можно поинтересоваться, кто?

— Люди, Алексей, люди.

— Инна, зачем ты мне все это говоришь, ведь ты знаешь кто я такой?

— У тебя есть дети?

— Нет, мне нельзя обзаводиться семьей.

Инна удивленно вскинула брови, а затем свела их на переносице.

— Тогда тебе не понять, что такое потерять ребенка, даже на короткий срок.

— Ты великодушная и любящая мать, раз так отзываешься о своем сыне.

— А разве может быть иначе?

— Может Инна, может.

— Алексей, а у тебя есть возможность уйти в другую колонию? Ведь у тебя есть связи. Тебе нельзя здесь оставаться.

— Тебя что-то тревожит?

— Понимаешь, тут такая история вышла: я как-то задержалась допоздна на работе, и ко мне зашел Ефремов, — он на дежурстве был. Посидели, поговорили, я ему плеснула спирта. Вот тогда-то он рассказал о тебе. Одним словом я была в шоке, когда узнала, что в нашей колонии содержат опасного и злого преступника, но когда я увидела тебя и ты помог мне с сыном, поняла, что Ефремов тебя ненавидит и готов совершить что угодно, лишь бы убрать тебя с этой колонии.

— Все понятно, оперчасть не дремлет. Инна, ты меня не удивила. Я даже могу предположить, что собой представляла в семье — эта мразь. Видимо он так же относится и к своему сыну.

Инна молча кивнула.

— У тебя отпуск скоро? — внезапно спросил ее Дронов.

— Уже был. А почему ты спросил?

— Можешь взять пару недель административного?

— Зачем? — Инна нахмурилась.

— Инна, я тебя прошу, не спрашивай ни о чем. Просто я тебе советую взять отпуск и поехать с сыном к родителям.

— В Латвию?!

— Тебе шанс выпал, своего пацана сберечь, пусть поживет немного у дедов, уму разуму наберется, а ты родителей проведаешь.

— Что случилось, от чего ты меня стараешься уберечь? — женщина с тревогой посмотрела Дронову в глаза.

— Я от чистого сердца помог тебе, а теперь прошу тебя Инна — помоги мне: уезжай из города на недельки две. Да, кстати, а почему ты домой не идешь, ведь уже поздно?

— Сегодня с объекта двух осужденных привезли с тяжелыми травмами, я Сергеева в отряд отправила, он устал, а сама подежурю, если больным станет хуже, завтра будем отправлять их в Облбольницу.

— Так ты на ночь остаешься?

— Тебя это удивляет, мне иногда приходится ночью дежурить. Инна пристально посмотрела на Алексея и заметила, что он чем-то озадачен. — Леша, что с тобой?

— Я сегодня ночью хотел с Макаровым пообщаться, мне позарез нужно, и с Сергеевым уже договорился, мы шныря — дневального твоего на ночь спровадили из санчасти.

Инна призадумалась, затем взглянула на Алексея и сказала:

— Придешь к Макарову, но только после отбоя, чтобы тебя никто не видел, а то мне не поздоровится, если в оперчасть доложат, — Инна почему — то после этих слов смутилась.

Неловко почувствовал себя и Дронов, но быстро взяв себя в руки, спросил:

— Инна, обещаешь, что возьмешь отпуск?

Тревожное состояние коснулось обеих и Инна, еще не осознавая, что происходит, но предчувствуя какую-то беду, тихо спросила:

— Почему ты мне это говоришь?

Дронов молча поднялся и пошел к двери.

— Алексей, ты не ответил мне.

— Потому — что ты мне нравишься, — и скрылся за кабинетной дверью.

Дрон кивнул пацану, сидевшему на лавочке возле входа в санчасть, и пошел в свой барак.

Нет, он не был слабым духом, чтобы жалеть о своем решении войти в эту зону. Дрон привык доводить любое дело до конца, но дадут ли ему менты исполнить хотя бы в срок часть его задумки. По всей вероятности — нет! И подтверждением тому был рассказ Инны о Ефремове. Поэтому нужен вору завтрашний день, как глоток чистого воздуха, но прежде ему нужно было встретиться с Макаром. «Я снова сегодня увижу ее»- подумал он о Инне, и направился в свой барак.

Глава 34 Вот так сюрприз!

И день пришел.

Утром состоялся развод на работу, но только не в промзону, а на посадку в фургоны, в которых заключенных перевезут на объект. Прапорщики и солдаты, выстроив зэков по пять человек в шеренгу, обыскивали и пропускали дальше. Назвав свою фамилию, зэк вскакивал на подножку тамбура и скрывался внутри. Дрон с Воробьем прошли контроль у прапорщика Крокодила Гены. В соседней пятерке пристроился Карзубый, его закадычного дружка — Каленого, среди построения не было, видимо он остался в зоне. Захлопнулась железная дверь, и автопоезд их трех фургонов двинулся к объектовой зоне.

Кто часто ездил в таких «загонах», тот уже знает свое посадочное место: самыми коронными считаются места у амбразур (смотровая щель), предназначенные для циркуляции воздуха. По дороге можно уловить сеанс (увидеть проходящую мимо женщину), и при возможности признаться дамочке в любви. Чего только не наслушаются девушки или женщины, оказавшиеся в зоне внимания словоохотливых зэков, начиная от банальности:

— Дорогая Мэм, возьмите меня на поруки, я буду Вашим любимым и единственным сыночком.

Или другого высказывания, хамского содержания:

— Вот это ножки! Взять бы за эти ножки, да родителям по морде, чтобы брак не выпускали.

— Эй! Девушка, дай адрес, я завалю тебя письмами. Не хочешь, ну и иди….

Что с таких охочих до женщин словоблудов взять? Привыкли брать слабый пол нахрапом и задарма, и здесь хотят, чтобы кто-то из случайной прохожей обратил внимание на словесную «белиберду».

Но на этот раз в фургоне, где ехали Дрон и Воробей, все было тихо. Вор заранее предупредил кое — кого из братвы, чтобы все было без лишнего кипиша.

Объектовая зона… Островок благоденствия в мрачном лагерном бытие. Приезжая сюда на работу, все разбредались по своим раздевалкам — кильдымам. У каждого был припасен чай или завтрак из консервов, всегда находился кусочек сала с хлебом. На счет «жратвы» здесь не бедствовали, не то, что в жилой зоне. После распития утреннего чифира, следовала работа. Основным производством служило изготавливание деревянной тары, то есть ящиков.

Дрон и Сашка, в сопровождении Карзубого зашли в огромный склад, где хранились изготовленные ящики под различную продукцию. Пройдя в дальний угол, они оказались в небольшом помещении, напоминавшем собой рабочую бытовку. Включили свет. Взору открылось небольшое помещение, где по стенам закреплены доски с крючками для одежды. Посередине располагался большой деревянный стол с двумя лавками по бокам.

— Санек, сиди здесь. Вот чай, если захочешь есть, найдешь все в тумбочке, за мной и Карзубым сейчас придут, нас не будет какое-то время. С кильдыма не выходи, не светись ментам. За свое терпение будешь награжден приятным сюрпризом.

Дрон загадочно улыбнулся.

Через пятнадцать минут дверь открылась и в проеме показалась фигура прапорщика. Дрон с Карзубым вышли из бытовки.

Сашка заварил чай на плитке, и пока он запаривался, примостился на скамье, расстелив пару телогреек, снятых с вешалки. Мысли лезли в голову, не давая покоя: «Зачем я понадобился Дрону на объекте, как будто без меня он не решит свои дела или я нужен ему для чего-то? И что за приятный сюрприз меня ожидает»? Не заметно сон сморил его. Сашка проспал недолго и пробудился оттого, что кто-то тормошил его за плечо.

— Эй! Воробей, просыпайся, нас ждут великие дела.

Перед ним стоял улыбающийся Сергей Ирощенко.

— Пошли в одно место, ничему не удивляйся и принимай все должным образом, — интригующе произнес Карзубый.

Они вышли со склада и свернули направо. Пройдя вдоль ограждения из колючей проволоки, оказались за углом склада. С торца здания располагался вход в подвальное помещение, они спустились по ступенькам вниз и оказались перед открытой дверью. Пропустив вперед Сашку, Сергей закрыл дверь на внутренний засов, достал фонарик и, освещая путь, повел Воробья вдоль темного коридора. Скорее всего, это была теплотрасса, так как вдоль стен тянулись трубы разного диаметра. Наконец они уперлись в глухую стену. Ирощенко нащупал в железобетонном полу едва заметную скобу и потянул на себя крышку люка. Сашкиному взору открылась внизу освещенная комната.

— Спускайся Санек, у тебя два часа, я приду за тобой.

Крышка закрылась. Сашка был заворожен: «Ну, прямо настоящее приключение с потайными комнатами», — подумал он, осторожно спускаясь вниз по железной лестнице.

Небольшая комнатка была ярко освещена светильником, закрепленным на стене, здесь же висел ковер с изображением лесного оленя с ветвистыми рогами. В левом углу стояла панцирная кровать, аккуратно заправленная на тот момент. Рядом находился небольшой столик, уставленный всякими яствами: нарезанной колбасой, копченой грудинкой, фруктами, налитым в графин темным напитком, и в самом центре возвышалась бутылка марочного вина. По обеим сторонам стола располагались два стула — полукресла, предназначенных для ресторанов.

Сашка снял с себя куртку и, повесив ее на спинку, сел в удобное кресло. Вдруг справа всколыхнулась занавеска и перед Сашкиными глазами предстала молодая девушка. Она была одета в домашний, короткий халатик, едва прикрывающий красивые, стройные ноги. Волосы на голове девушки были светлые и стрижка «Каре» придавала ее личику, какое то сходство с зарубежной актрисой. Она нарочито, легко проплыла мимо удивленного Сашки и, присев напротив в полукресло, ласково произнесла:

— Давайте знакомиться, меня зовут Лариса, а Вас как?

— Меня Саша, в таких случаях еще говорят, мне очень приятно.

Сашка, по своей натуре был не из робкого десятка, но чтобы так внезапно, очутиться непонятно где, и рядом с симпатичной девушкой…

Она учтиво кивнула, привлекая своей очаровательной улыбкой.

— И мне тоже.

— Наверно это и есть сюрприз, о котором мне намекали, — произнес скромно Сашка, постепенно приходя в себя.

Лара широко улыбнулась, обнажив ряд белоснежных зубов, отчего ее улыбка стала еще очаровательнее.

— Наверно. Ну, как вам сюрприз? Понравился?!

— Конечно! Я не ожидал такого увидеть. Все что угодно, но чтобы Вы, и здесь. Невероятно! Вот уж действительно сюрприз.

— Саша, может, перейдем на «Ты», — предложила девушка.

— Согласен, так будет удобно.

Лариса сняла крышку с графина, налив его содержимое в тонкий, высокий стакан и поставила перед Сашкой.

— Это сок, мне сказали, чтобы я вам… — она запнулась, — тебе не предлагала вина.

— Правильно Ларочка, я пью только сок. Бывает иногда, но очень редко. Мне сегодня еще проходить через шмон, менты могут учуять.

— А на воле? — спросила девушка, осматривая парня.

Саша уловил блуждающий взгляд Ларисы, она как бы оценивала нового знакомого.

— Я не пил спиртное, потому — что вел и продолжаю вести спортивный образ жизни.

— По твоей красивой фигуре заметно. А каким видом спорта ты занимался?

— Сначала борьбой, затем боксом, и самостоятельно качался.

— Ой, как это здорово, у тебя наверно много поклонниц?

— Не успел я еще ими обзавестись, но в свое время у меня была девушка… Саше не хотелось дальше продолжать об этом.

— А что случилось? Ты с ней расстался?

— Да, так получилось.

— Какая жалость, я бы такого парня ни за что не отпустила, — она засмеялась, — Саша, ты наверно догадываешься, для чего я здесь нахожусь? Давай сразу расставим все точки над «и». Я занимаюсь проституцией, для меня такие посещения — хорошо оплачиваемая работа.

— Лариса, ну зачем ты так! Мы могли бы и просто посидеть, поговорить, поесть.

— Ой, Сашенька, какой ты смешной.

Но увидев, как парень сдвинул брови, поправилась:

— Нет, Саш, мне право интересно с тобой, все мужчины нагловатые, а ты…

— Ну-ну, договаривай. Какой я?

— Тебя отличает от многих мужчин — скромность, ты умеешь поставить себя правильно перед дамой, — Лара улыбнулась, — наверно ты хороший. Мне кажется, ты создан для одной женщины, и к тому же ты еще слишком молод. Не обижайся Саша, я всякого навидалась, а такие парни, как ты, редко встречаются. Разве только здесь…

Лариса снова улыбнулась и поднялась с кресла. Она прошла и остановилась за спиной парня. Плотно прижавшись к нему, запустила свои руки под рубашку, при этом нежно перебирала пальцами соски на его груди. По телу Сашки пробежала дрожь, он попытался встать, но девушка еще крепче прижалась к нему и стала покрывать поцелуями шею. Он ловко вывернулся и оказался лицом к ее лицу. Руки скользнули под халат, и ощупав изящную спину, обхватили тонкую талию. Саша приподнял Ларису и, прижав к себе, нежно целовал лицо, шею, грудь. Он с легкостью подхватил ее на руки, и понес к постели. Девушка помогла снять ему рубашку, и ее взору предстал обнаженный торс парня — красавца: он был великолепен, грудь тяжело вздымалась, от переполнявшего его чувства, он едва касался руками ее волос, лица.

Халатик соскользнул с ее плеч, обнажив полностью ее тело. Саша притянул к себе Ларису, целуя грудь, шею плечи. Слегка поддерживая ее спину, опустил на кровать. Лариса деликатно остановила парня и шепотом произнесла:

— Саша, за занавеской есть душ, освежись, а то ты весь мокрый от нетерпения, — она засмеялась.

Умелыми движениями Лариса помогла расстегнуть ему брюки и, обнажив парня до нага, повела за ширму. Девушка ополаскивала водой его тело, властно поворачивала из стороны в сторону, при этом покрывая Сашкино тело страстными поцелуями. Он был без ума от прикосновений и ласк девушки. Ничего подобного в своей жизни он не испытывал, чувство нахлынувшей на него нежности захлестнуло с головой. Не дожидаясь, пока Лариса оботрет его тело, он увлек ее к постели. Девушка, повидавшая на своем веку немало мужчин, была стремительно вовлечена в любовную игру. Близость симпатичного парня и его нетерпение овладеть ею, пробудили в ней естественные чувства, она погрузилась в омут сладострастия и отдалась без остатка.

Судя по блаженным улыбкам на их губах и томным взглядам можно было догадаться, что минуты любви, объединившие их в едином порыве, были неописуемы.

Лара, так хорошо разбирающаяся в мужчинах, была немного удивлена стремительностью своего партнера, но при этом грубых и насильственных движений за ним не замечала. Она понимала: парень действительно соскучился по женским ласкам и близости, и старалась во всем ему подыгрывать, но все получилось так естественно, что девушка была благодарна ему за подаренные минуты блаженства.

Саша лежал на боку и смотря на обнаженную Ларису, гладил ее по животу и груди.

— Ларис, мне кажется, я влюбился в тебя.

— Я верю тебе мой Атлант, но это еще не любовь, — она на миг умолкла, а затем спросила, — ты любил когда-нибудь по-настоящему?

— Да, я говорил тебе, у меня была девушка.

— А вы были с ней близки?

Сашка немного помолчал, как бы подбирая ответ.

— Нам тогда было по шестнадцать лет и…

Он опять не мог подобрать нужных слов. Лариса пришла ему на помощь:

— Ну, скажем так: опыта в любовных отношениях вам не хватало, ты не пытайся себя винить и ее тоже. Поверь, Саша — первая близость не всех девушек приводит в восторг.

— Да, ты права, так и было на самом деле.

— А почему вы расстались? Если не хочешь, не рассказывай.

— Наши взгляды на одни и те же вещи, оказались разными.

— Ты можешь пояснить.

— Перед тем, как попасть сюда, мне часто приходилось встревать в драки, разного рода бои за территории, и потом: я не проходил мимо униженных, всегда защищал их. Ей это не очень нравилось или вернее она не хотела видеть меня таким. Дело доходило до скандалов, а я ужас, как не люблю ссор и, чтобы больше не досаждать друг другу, мы решили расстаться, а если быть до конца честным, то она сама перестала со мной встречаться. Я поначалу сильно переживал. Да, я любил ее и долго не мог забыть, но она оказалась сильнее меня, постоянно избегала встреч и не хотела продолжения нашей дружбы.

— По — моему Саш, в тот момент она была просто увлечена тобой, и мне кажется, она не любила тебя так сильно, чтобы прощать твои поступки.

— Да, ты права, в противном случае все было бы иначе.

— Ты меня прости, но я бы тебе сказала именно это, — заявила Лариса, — девушка, если она любит по-настоящему, обязательно будет переживать за своего парня. Твоей мадмуазель видимо очень хотелось, чтобы ты больше уделял ей времени и внимания, а ты оказался спортсменом и к тому же еще и хулиганом, — Лариса обняла нежно Сашку и прижала к себе.

— Я не удивлюсь Саш, если ты скажешь, что сел за драку.

Сашка утвердительно кивнул.

— Ну вот видишь, твое открытое сердце не может скрывать тайн, и все равно, ты хороший человек, я сразу обратила на это внимание. Я думаю, тебе в жизни будет сопутствовать успех. Поверь, настоящие хорошие женщины любят таких мужчин.

— А ты? — спросил Сашка.

— А что я? Ты имеешь в виду, хорошая ли я?

Он молча кивнул.

— Когда-то я знала себе цену, и для некоторых парней была бесценной, пока не встретила одного урода.

Лара взглянула на Сашу, как бы спрашивая его, продолжать ли ей рассказ. Он снова кивнул.

— В то время я жила с мамой около вокзала…

— Около какого? Железнодорожного?! — перебил он ее.

— Да.

— Ларис, мы же с тобой земляки! А где ты там жила?

— Ленина 71, на площади дом стоит буквой «П».

— Да знаю я! А я жил по улице 1905 года в одиннадцатом доме.

— А в какой ты школе учился?

— В 127, а ты?

— А я по Сибирской улице в 168.

— Вот это да! — Сашка сиял от радости. Надо же, вот при каких обстоятельствах, и в интересных условиях, довелось ему встретить свою землячку.

— Ну-ну, продолжай дальше.

— Он влюбился в меня безумно, старался не отходить от меня ни на шаг, и к тому же страшно ревновал ко всем парням. Однажды на моих глазах он сильно избил моего знакомого, прямо на площадке перед моей квартирой, и тогда я решила, что уйду от него. Но не тут- то было. Вот где я узнала цену настоящему уродству, исходящего от полоумной мужской особи. Он и меня побил, а потом ползал в ногах и просил прощения. Я стояла в своем подъезде, с ужасом прижавшись спиной к стене. Все лицо мое было в крови, но боли я не чувствовала, а только трепетала от ненависти и брезгливости к этому ничтожеству. Я думала, он никогда не отстанет от меня. Жаловаться кому-то на него — бесполезно, у него были серьезные дружки, но через свою подругу мне удалось познакомиться с одним человеком, который впоследствии «отвадил» от меня этого типа. Вот так я познакомилась с уголовниками, и была втянута в еще одну скверную историю…

Лариса не хотела продолжать дальше и тяжело вздохнув, закончила:

— Одним словом: я теперь здесь, там, везде, и у кого-то, но не по собственной воле.

— Тебе нужна помощь?

— Нет, что ты, от кого мне теперь защищаться, назад, в свои шестнадцать лет, я не смогу вернуться, а дальше… — она печально улыбнулась, — все будет хорошо, и у меня, и у тебя, а главное поверь, ты еще встретишь свою любовь, и она будет прекрасна.

— Спасибо Лар, я запомню твои слова, если все девушки будут такие же, как ты, я буду вас всех любить.

Они снова объединились в едином порыве, при этом чувствуя, что время для любви остается совсем мало.

Когда открылся люк, они уже сидели одетые. Послышался голос Ирощенко Сергея:

— Вы там живы, голубки?

— Да-да, — ответил Сашка, — сейчас выхожу.

Он поднялся с кресла и подошел к Ларисе, чтобы попрощаться.

— Ларочка, я не забуду тебя, ты чудесная девушка, спасибо тебе. Она закрыла ему рот своей рукой.

— Не стоит Саш, за это не благодарят, ты был великолепен. Береги себя, может когда-нибудь и свидимся. Всего тебе.

На прощание она чмокнула его в щеку.

Отправив Воробья в потайное место, вор с подручным прошли в другой угол склада, где находилась еще одна бытовка: там за столом уже ждал парень, переодетый в зэковскую робу. На его груди размещалась бирка, указывающая, что он является осужденным второго отряда. Естественно фамилия была вымышленная.

Дронов дал Ирощенко некоторые распоряжения и попросил не отходить далеко, на случай, если он понадобится.

Крутову на вид было около тридцати лет. Лицо волевое, взгляд прямой. Не смотря на два отсиженных срока, руки Крутова были чисты от наколок. Аркан не зря послал именно Серегу, он прекрасно знал, что его подручный прекрасно справится с любой задачей, а так как разговор должен пойти о поднятии в зоне бунта — лучшей кандидатуры не нашлось. Дрон конечно был рад встрече, лишний раз убеждаясь, что Аркан действительно человек дела и чести.

Крутов встал из-за стола и учтиво поздоровался с Дроновым, он много слышал о брате Аркана и тоже был рад встрече. Сергей достал из тайника пакет и вручил Лехе:

— Здесь деньги для общака, и в отдельном в свертке письмо от Аркана. В тайном комнате найдете ящики с продуктами, чай, водку и в небольшой коробке сильнодействующие калики.

Дрон поблагодарил Крута и просил передать слова благодарности Аркану. Попивая чай, они начали обсуждать предстоящие дела.

Дронов протянул стянутые в трубочку бумаги:

— Береги пуще глаза, если что — сожри, но ментам в руки не давай. Здесь дубликат требований к ментам. Когда начнем бунт, оригинал подпишут пацаны и мужики. Если что… — Дрон поджал губы и нахмурил брови, — пусть Арканя отдаст адвокатам эту телегу (жалоба), она поможет в суде во время разбирательства. Отправьте малявы братве по всем зонам, пусть поддержат нас: голодовками, забастовками. Гоните малявы на Убинку — особнякам, на строгачи в области и в городе, пусть все знают, что «Спецлютая зона» замутила бунт. Передашь Аркану: я начал вычищать зону от актива. Поваров с козлами выламываем с нагретых мест, принялись за бугров.

— Пацаны надежные, не подведут? — спросил Крут.

— На них вся надежда и на крепких мужиков. В зоне обстановка взрывоопасная, стоит спичку поднести, и пойдем громить ментов. Если половина зоны поднимется, то будем считать, что братва не зря меня посылала сюда. Серега, нужны еще филки, водка и психотропы. Наркоты не надо, от нее только тупеют, нужны активные бойцы, а не «заспанные». По отлаженным каналам через наших «гонцов» завтра уже нужно, чтобы пойло (Спиртное) было в зоне.

— Завтра?

— Да-да, завтра! Времени в обрез, по плану мы начнем актив и прочую козлотню выламывать на вахту, если кумовья и режимники поднапрягутся, то в помощь вызовут солдат. Нас попробуют изолировать, с этого и начнется полное неповиновение!

— Есть чем отбиваться?

— Уже готовим: пики, штыри, ломы и прочие «дружки».

— С Ефремом чё делать?

— Как приедет с командировки, следите за ним и если Кузнецу будет угрожать опасность с его стороны… Короче, сами знаете, что с ним сделать.

Крут согласно кивнул.

— Передай Аркане, что Кузнец согласился, чтобы их с Говоровым наша братва взяла под свою защиту. Так что Серега с их предприятия пойдут хорошие деньги, главное, чтобы они не сорвались с нашего крючка. Со временем мы отберем у них все, а пока будем делать вид, что прикрываем от других банд. Я спецом запустил слух, что в городе орудует шобла, раскулачивающая подпольных цеховиков и производственников, так что жуки — мусора зашевелились.

Крут улыбнулся и понимающе кивнул головой.

— Вот еще что, — Дрон помрачнел, — мне маляву подогнали: с Колдуном на крытке беда случилась. Парняга был центровой, да не выдержал длительного пресса, сломался, но он многое сделал для братвы, а хорошее нельзя забывать.

— Его что, опустили? — спросил Крут.

— Нет, месяц прессовали, ночами не давали спать, в мешке подвешивали, одним словом сломали его менты. Его в рабочку уже перевели с карантина, пусть Аркан поможет с гревом.

— Хорошо, передам.

— Макара помнишь?

— Ты случайно не о Ваське говоришь?

— О нем, он тебе привет передает. Вам где по жизни удалось пересечься?

— И ему привет. Я с его подельником — Юркой Писклей на «пятерке» сидел, он когда-то вместе с Макаром «гастролировал» по карманной тяге. Я встречал его на воле, классный мужик.

— Серега, у меня к тебе личная просьба.

— Леха, без проблем.

— Возьми вот это письмо, если со мной что-то случится, найди по адресу на конверте и передай его молодой женщине. Но только в том случае, если меня…

— Не сгущай тучи, Дрон, — строго сказал Крутов.

— Крут, мы не в пионерскую «Зарницу» собрались играть, на кону будут стоять наши жизни, если управа или Москва даст добро, то шмалять начнут за милую душу.

— Это точно Леха.

— В общем передашь?

— Если не секрет, что хоть за женщина?

— Начальница санчасти.

— А по натуре, что из себя представляет? Я на «пятерке» сидел, так там была такая — Лида. Баба — гром, семь на восемь-восемь на семь. С ней раньше на воле один зэк кувыркался в постели, у него даже ее фотография на тумбочке стояла, потом режимники не разрешили ему выставлять фото, боялись, что эту Лиду скомпрометируют.

— Здоровая такая? — усмехнулся Дрон.

— Ага. А ставит из себя, будто жена генсека, не ниже.

— Нет, Серега, Инна — золотая женщина.

— Инна?! Постой — постой — это не та Инна, сына которой я с кутузки вытаскивал?

— Она самая, — улыбнулся Дрон, правда близкие знакомые ее Инной зовут.

— Ты вошел в их число? — смеясь, спросил Крут.

— Не важно.

— Ну и дела. Мне Аркан недавно поручил, чтобы я улаптевал все по уму.

— Благодарю тебя Серега, помог ты ей и ее пацану.

— Ну, раз помог, то зачтется мне: на том свете угольков меньше будет, — весело отозвался Крут, — Леха, так ты к девочке-то пойдешь?

— Не знаю, еще не решил.

— Да ты чё, мы с Арканом лично для тебя подбирали ее.

— Ладно-ладно, не егози. Я же сказал — посмотрю.

— Так у тебя чего-то с Инной? — догадался Крут.

— Да что у меня с ней может быть. Просто женщина хорошая, приглянулась.

— Ладно, Леха, мне этого не понять, для меня бабы и девки — одна лишь услада. Мне шмар и так хватает.

— Как девочка, заводная? — спросил Дрон.

— Высший класс! Она у нас среди Интуристов шустрит, дорогущая стерва, я ее в свое время у одного фраера отбил, потом приобщил к делу.

— Сам-то как, проверял? — усмехнулся Дрон.

— Конечно. Правда давно, вообще она деваха что надо — это ее работа, она у нас вроде подводчицы, играет роль крючка на ловлю Фан — Фанычей. Ну, так что, пойдешь к ней?

— Пойду — пойду, не егози, я пацана своего к ней отправил, пусть насладится.

Через некоторое время в дверь постучали, и на пороге показался Карзубый.

— Леха, — обратился он к Дрону, — здесь тебя прапор домогается, я его не пустил, так он меня грозится в пыль закатать. Что с ним делать?

— Подожди, я сам с ним разберусь.

Дрон вышел за дверь. Крокодил Гена, изрядно подвыпивший, стоял за грудой ящиков и, слегка пошатываясь, справлял нужду. Увидев вышедшего из бытовки авторитета, он развязно заговорил:

— А — а! Гражданин вор, так Вы и Цербера себе завели, чтобы начальника не пропускать. Как это понимать? Я его сейчас в камеру закрою, а в зону приедем: в ШИЗО загашу.

— Гена, ну, прости его. Для него — я главнее, потом уже начальник колонии, — отшутился Дрон.

— Ну, ты и загнул, начальник ко…., - прапор икнул.

— Ого! Да я вижу, у тебя в глотке что-то застряло, наверняка нужна жидкостью протолкнуть это дело.

— А у тебя есть? — округлил и без того большие глаза Гена.

— Для хорошего человека всегда чего-нибудь найдется, ты только много не принимай на грудь, тебе еще нас в зону сопровождать. Помнишь об этом?

— Конечно, я ничего не забыл… — и он замахал руками, давая понять, что его слово — кремень.

— И пусть пацаны здесь по-тихому посидят, бухать не будут, — попросил Дрон. Прапорщик согласно кивнул головой и остался у входа, ожидая, когда ему преподнесут очередную порцию согревающего.

Дрон зашел в бытовку, достал из тайника бутылку водки и, передав Карзубому, попросил отдать прапору. Проводив Крокодила Гену глазами до выхода из склада, Ирощенко направился за Воробьем.

— Посиди тут с пацанами, а я пойду с «невестой» покувыркаюсь, — обратился Дрон к Круту, — скоро съем с работы, а тебе и девахе нужно в тайник гаситься.

Пришел Ирощенко и Воробьев, по лицу последнего можно было сразу определить, что вернулся он из счастливого похождения. До возвращения Дрона, сидели все вместе, пили чай и разговаривали о жизни.

Видимо так было угодно судьбе, что Воробьев и Крутов не упомянули в разговоре: за что Сашка получил пять лет. Он даже не знал, что перед ним сидит человек, косвенно виновный в том, что молодому парню сломали жизнь. Это ведь Крут подговорил своих людей избить Валерку Морозова — друга Воробьева, а потом была спровоцирована настоящая драка с Кузбасскими спортсменами, закончившаяся для Сашки тюремным сроком.

Глава 35 Подготовка к восстанию

Майор Ефремов возвращался с командировки раньше положенного срока. Так сложились обстоятельства, что продление рабочего визита работников оперативных частей некоторых исправительных колоний, пришлось отложить. Группа офицеров побывала в Кемеровской области и уже собиралась посетить ряд учреждений Алтайского края, как сотрудник, уполномоченный сопровождать оперативников, сообщил: «По ряду обстоятельств, не зависящих от организаторов, поездка на Алтай отменяется». Многих из командировочных разочаровало это известие, но только не Ефремова, лично он чрезвычайно обрадовался.

Он не стал сообщать родственникам и руководству учреждения, в котором работал, о своем преждевременном возвращении. Сразу же с вокзала, Ефремов решил сделать неожиданный визит к своему непосредственному начальнику.

Нежданное появление подчиненного поздним вечером в дверях своей квартиры, удивило Кузнецова. Ему совсем не хотелось сейчас общаться с майором. Но из деликатности ему пришлось его впустить.

— Леонид Васильевич, что-нибудь случилось? — Обратился он с вопросом к Ефремову.

— Да так, в целом ничего, просто наши организаторы прервали командировку в Алтайские учреждения. Евгений Федорович, меня привело к Вам безотлагательное дело. У меня к Вам имеется очень серьезный разговор, личного и служебного характера.

Кузнецов понимал, что Ефремов просто так не приедет вечером, да еще сразу же после прерванной командировки. Он пригласил майора на кухню, плотно прикрыв за собой дверь.

— Евгений Федорович, мне необходимо с Вами поговорить не в служебной обстановке, это касается нашей совместной работы, — издалека начал Ефремов, — выслушайте меня пожалуйста внимательно — это очень серьезно. Мы с Вами работаем в одном учреждении и занимаемся общим делом, по долгу службы нам приходится идти бок о бок, не взирая на недопонимания с Вашей стороны.

Кузнецов удивленно приподнял брови, но промолчал.

— С некоторых пор между нами оперируют некие факты, — продолжал Ефремов, — которые мешают нам соприкасаться теснее в нашей работе. Я глубоко уважаю Вас, как человека: умного и практичного, и тем более своего непосредственного начальника…

— Можно покороче, — перебил его Кузнецов.

— Не так давно ко мне поступила оперативная информация, которую я был обязан проверить, прежде чем, поделиться с Вами.

Кузнецов слегка напрягся.

— Я тщательно проанализировал и изучил факты, касающиеся некоторых сторон нашей работы, и смею Вас заверить: получился весьма любопытный материал. Я готов передать Вам на рассмотрение пакет, где письменно все изложил.

— Что за пакет, что за факты? Бросьте морочить мне голову, майор, — отмахнулся Кузнецов.

— Евгений Федорович, я не буду долго Вам объяснять суть своего визита, все ответы Вы найдете здесь.

Ефремов протянул начальнику бумажный пакет.

— Почему не предали его на работе? — подозрительно спросил Кузнецов, опасаясь подвоха.

— Это конфиденциальная информация, и по моему мнению — не подлежит огласке. Вы меня простите за позднее посещение, но хочу Вас предостеречь: сдается мне, что Вы сейчас находитесь в такой ситуации, из которой Вам необходимо достойно выйти, — загадочно произнес Ефремов.

— Майор, что за тайны Мадридского двора Вы мне тут устраиваете! Говорите прямо, что Вас привело ко мне?

— Это Дронов! — без обиняков произнес Ефремов, — это и есть самый больной вопрос, решение которого требует от нас принятия экстренных мер. Боюсь, что одних режимных соображений, чтобы закрыть в ПКТ этого опасного типа, уже не достаточно.

— Я в курсе, что он представляет собой уголовного авторитета, но исходя из оперативных данных, поступающих ко мне ежедневно, пока его не за что оформлять в ПКТ. Может у Вас есть другая информация?

— Даже более того! Евгений Федорович, я уже в курсе ЧП в нашем учреждении, известие о смерти Равелинского застало меня в одной из Кемеровских колоний.

— Вам кто-то позвонил?

— Да. Один из моих сотрудников сообщил об этой трагедии.

— Догадываюсь, что им мог оказаться Громов — Ваш дружок.

— Ну, зачем Вы так на него, Евгений Федорович? Это был совершенно другой человек, и он сообщил мне о ряде любопытных фактов и на этом основании, я выстроил свою версию о гибели Равелинского.

— О гибели?

Кузнецов внутренне весь напрягся, ожидая, что Ефремов начнет дожимать его фактами, но тот вполне миролюбиво продолжал:

— Не правда ли, трудно поверить, что такой бугай и в одночасье получил апокалипсический удар, после чего последовала его смерть.

— Тем не менее, это доказано медэкспертизой.

— Евгений Федорович, уж мы — то с Вами прекрасно знаем, отчего умер Равелинский, но меня тревожит совсем другое обстоятельство.

— Что именно?

— Не сочтите мою откровенность за напористость, но игра, в которую Вы были втянуты — очень опасная.

— Майор, если Вы не прекратите изъясняться загадками, я вынужден буду прервать разговор.

— Если хотите, чтобы Вам никто не мешал внимательно изучить содержимое этого пакета, я, пожалуй, не буду Вам докучать, — в голосе Ефремова явно проскальзывали нотки сарказма, — и сейчас же покину Вас. Евгений Федорович, я понимаю, что могу Вас шокировать своим признанием, а потому прошу, прочтите все, что я изложил в донесении. И поверьте, у Вас незамедлительно возникнет масса вопросов, которые мы завтра же и обсудим.

— Ну, хорошо-хорошо, я ознакомлюсь с Вашими документами, и завтра мы поговорим, а сегодня действительно уже поздно.

— Не откладывайте товарищ майор — это очень серьезное дело, которое ни в коем случае затягивать нельзя, — настаивал Ефремов.

Кузнецов проводил до двери неожиданного визитера и, попрощавшись, прошел с пакетом в комнату, служившую ему кабинетом. Он внимательно изучал содержимое пакета, перебирая и по несколько раз просматривая листы, дошел до последней страницы. То, что передал ему Ефремов — было настоящей бомбой! Попади эта информация на стол любого представителя правоохранительных органов и Кузнецову конец! В полном смысле слова!

Кровь ударила в голову, заставив майора схватиться за виски. «Как я мог? Оперативный работник со стажем, и третий раз подряд попадаю под влияние разных лиц? Колдунов, Дронов, а теперь — мой подчиненный! О Господи! Какой же я дурак!».

Обстоятельство, о котором говорил ему Дронов, выплыло наружу в виде неоспоримых улик его подпольной деятельности. Перед ним лежали факты: его связи с уголовными авторитетами, о законспирированной рабочей бригаде расконвоированных заключенных. Связях и махинациях с Говоровым и другими сотрудниками колонии. О манипуляциях со строительными и отделочными материалами, которые поступают в колонию, но обходя склад, благодаря замначальнику по хозчасти и строительству, попадают на нелегальные объекты. Далее следовали две загадочных смерти осужденных, которые напрямую работали на Ефремова, но при полной раскладке оперативника, две гибели уже не являлись тайными. Кузнецов понимал, что при тщательной проверке таких фактов, выплывут наружу все его связи с более авторитетными ворами.

Местонахождение построенных и уже проданных объектов тоже отражались в бумагах Ефремова.

Да, майор понимал, ухватись следственные органы за кончик ниточки, и она определенно выведет на управленческого офицера, а там потянется…

«Переиграл меня Ефремов, переиграл. Поставил перед фактом.

Что же решил Дронов? Сегодня он был на выездном объекте. Ему помогут в нашем вопросе?».

Комок подкатил к горлу Кузнецова.

Что же получается? С одной стороны его давят воровские авторитеты, взявшие на себя роль охранников предприятия, а с другой стороны майора подпирает Ефремов, имея кучу доказательств его незаконной деятельности.

Только теперь до него дошла суть предполагаемого преступления: одно дело убрать с дороги заключенных, смерти которых можно списать на несчастный случай. Но офицер! Начальник оперчасти колонии! Нет, он никогда не согласится на предложение Дронова.

Кузнецов был возбужден и понимал, что сегодня спать не придется: ему предстоит принять решение, от которого зависит его личная безопасность. Не думал он, что вот так — в одночасье, его принудят выбирать между воровскими авторитетами и шантажистом из оперчасти. «Ну, Ефремов, ну и жучара! Припер все — таки меня к стене».

— Дорогой! Ты еще не спишь? — послышался голос жены, пришедшей из гостей.

— Нет-нет, я у себя в кабинете.

— Женя, тебе передал конверт сослуживец, и сказал, что это очень срочно.

— Кто и когда передал? — с тревогой спросил Кузнецов.

— Я его ни разу не видела. Да вот, только что вручил конверт. Х-м, интересно, что у вас за тайны, на ночь глядя, — улыбнувшись, она передала корреспонденцию мужу.

Распечатав конверт, он быстро пробежался глазами по написанному тексту:

«Майор, ты уже ознакомился с содержанием моего пакета, теперь ты в курсе, что может произойти в ближайшее время. Я предлагаю тебе дальнейшее плодотворное сотрудничество. Обдуманность твоего решения может принести положительные плоды: ты должен понять, что продолжение связи с преступниками грозит тебе, куда более тяжелыми последствиями, чем сотрудничество со мной. Пойми, одна сторона дела — ОБХСС, которая накажет тебя за твою незаконную деятельность, а другая — это преступный сговор с «Ворами в законе». Они опутают тебя такими сетями, что ты потом не выпутаешься из них. На кон поставят не только твою безопасность, но и здоровье и жизнь твоих родных, тебя просто превратят в дойную корову. Пока не поздно, нужно рвать эти уголовные связи, я помогу тебе в этом, у меня есть план.

Не советуйся со своим компаньоном из управления, либо ты напугаешь его, и он будет вынужден искать других лиц для сотрудничества. У тебя есть время до утра, чтобы принять решение, потом будет поздно. Будь благоразумен, майор!»

— Что там, дорогой, что-нибудь срочное? — отвлек его от мыслей голос жены из другой комнаты.

— Да, завтра с утра в управление, необходимо доставить документы.

— А позвонить нельзя было? — недовольно продолжила жена, — вечно эти срочные дела, рабочего времени, что ли не хватает.

— Он с поезда, это касается командировки, — успокоил ее муж.

Вечером, когда бригада снялась с работы, Дрон и его люди благополучно прошли контроль. Вор назначил сходку на поздний вечер, позвав Воробья и еще нескольких человек с разных отрядов.

Кошки скребли на душе у Алексея Дронова, а причина естественно была в Ефремове. Внутренним чутьем вор понимал, что Кузнецов долго не сможет его прикрывать, и по возвращении кума, начнется террор. Дрон должен опередить опера, иначе все запланированное им полетит к черту. Срок командировки Ефремова не был известен, и потому нужно спешить.

Собрались в каптерке второго отряда, на улице выставили на атасе людей.

— Короче, пацаны, — негромко заговорил Дрон, — завтра с объекта перевезут водку и психотропные таблетки, еще по нескольким каналам в зону прибудут продукты и пойло. В промзоне мои люди начали тайно изготавливать и складировать «железо». Сегодня ночью беремся за повязочников и разных ментовских пристибаев. Я уже дал указание по отрядам, чтобы вся братва была наготове.

Пацаны! Меня волнует такой момент: ситуация с неповиновением может принять непредвиденный оборот, еще ни один бунт не проходил по сценарию. Я пытаюсь грамотно составить требование к мусорам, а затем настоять на приезде в зону прокуратуры и высших чиновников из управления. Нам необходимо добиться желаемого, все, что от нас требуется — это сплочение и строго придерживаться плана. Я создаю зоне блаткомитет, которому подчиняются все паханы отрядов. Наше общее требование к ментам состоит из основного пункта — данная зона должна перестать быть активистским рассадником, но скрытый акт будет состоять в другом: на собственном примере всколыхнуть все зоны в Новосибирской области. Я отписал маляву ворам и попросил их направить призывы во все зоны и тюрьмы области.

Денег потребуется немерено, чтобы провернуть застоявшийся механизм, но главное нам необходимо поднять дух у пацанов и мужиков. Нужно, чтобы каждый из отрицал понял, что в одиночку повернуть события вспять им не под силу, необходимо сплотиться и дать ментам решительный отпор, чтобы они разморозили режимы и прекратили чинить беспредел. Конечно, такие требования выглядят детским лепетом и ни одна администрация не пойдет на послабление режима, кроме того оперчасть совместно с режимниками попытается выявить зачинщиков и изолировать от основной массы осужденных.

Вот в этом пацаны, и заключается общее, сплоченное неповиновение, не просто учиненный погром, а грамотно направленные требования заключенных. Улавливаете суть?

— То есть не допустить грабиловки зоны, — сказал Симута.

— Именно! Менты должны опешить. Мы не будем бунтовать так, как обычно бывает при стихийных волнениях. Сначала начнем мирно выдвигать свои требования, а дальше по сценарию.

— А если нас потащат в изолятор? — спросил Сашка Воробьев.

— Чтобы набить до отказа трюм непокорными и взбунтовавшимися зэками, нужно их вырвать из толпы. Созданные головные группы помешают ментам произвести задержания. Собравшись на плацу мы выступим против ментов и если нам откажут, бунт вступит в следующую фазу. Вот здесь и понадобятся боевые сто грамм для храбрости или растормаживающие мозг таблетки, которые помогут поддержать горячие головы зэков. Я не имею в виду спаивание мужиков, но, поверьте пацаны, когда зоновские мусора с солдатами начнут нас месить, многие из нас спасуют. Во время отечественной войны солдатам давали пайковые сто грамм, для поднятия духа.

По сути, терпение мужицкое на пределе и каждый ущемленный, от простого каторжанина до жигана готов восстать против ментов. Для них нужны лидеры, поведущие их на баррикады и готовые до конца отстаивать мужицкие интересы. Мы должны быть готовы к этому.

Баррикады! Вот что преградит солдатам и другим частям путь в зону. В противном случае толпу зэков могут разогнать при помощи пожарных частей, направив мощные водометы.

Вся надежда на вас — пацаны!

Дрон обвел всех взглядом:

— На тебя Вася Симута. Сашку Воробья, Ваську Макара, Леху Протопопа, на тех, кто сейчас в трюме и в БУРе. С вами я могу надеяться на положительный исход дела.

Не на таких, как: Пархатый, Ворон и многих неотесанных болванов, готовых поднять неуправляемый бунт. Они заранее обречены на провал. Нет базы, на которой бы строилось всеобщее неповиновение. «Бей козлов, громи столовую и санчасть» — вот их призывы.

Мне же хочется иных событий, чтобы потом не стремно было взглянуть местным и периферийным ворам и мужикам в глаза, чтобы каждый из нас понимал, что он имеет права на человеческие условия содержания, на право голоса в защиту униженных и оскорбленных. Чтобы просыпались умы и не покорялись ненавистной системе, чтобы матери, проехавшие половину Союза на свидания к сыну, не были возвращены назад, только за то, что деспотичное, хозяйское сборище лишило его свидания. Много справедливых вопросов мы имеем к лагерному начальству. Вот только выслушают ли они нас? Примут к сведению все, что накипело у зэков?

— Леха, ты за нас не переживай, мы тебя до конца поддержим, — заверил Симута.

— Еще не поздно, — продолжил Дрон, — все, кто чувствует, что не в состоянии повести за собой мужиков, могут сейчас уйти с этой сходки. Но пусть он запомнит: руку ему никто не протянет. Мы будем его презирать. Уже завтра начнется ментовское щемилово, все должны быть готовы к выступлению. Главное — не давать мусорам гасить нас по одному в трюм. Необходимо поддерживать друг друга, и при попытке кого-либо из пацанов или мужиков посадить в изолятор, жестко отбивать. Даже сегодня, ложась спать, каждый должен усвоить для себя: то, что было вчера, уже прошлое. Завтра или никогда!

Дрон строго наказал своим подручным, соблюдая полную секретность, снабдить отрядные «общаки» водкой и таблетками. Под угрозой жесткого разбора никто не имел право запускать руки в общак.

Вся братва, чувствуя ответственность, была согласна с таким решением. Также было принято: незамедлительно собрать надежных людей в отрядах и разъяснить им, что с завтрашнего дня зона находится под особым контролем «блаткомитета», все должны зорко следить, чтобы ни одна «мышь», не дошла до режимной и оперативной части.

Работать на производстве продолжать, но уже с учетом вновь избранных бригадиров.

— И еще один важный факт, — предупреждал Дрон, — если меня завтра менты попытаются упрятать в трюм, то назначенные посыльные должны сразу оповестить отряды. Я постараюсь не давать ментам повод, если это не поможет, я все равно категорически откажусь от изоляции. Когда начнутся решительные действия — ты Воробей, подберешь самых лучших бойцов из числа пацанов и возглавишь их.

Карзубый и Каленый, вы тоже зачисляетесь в блаткомитет, будете держать под контролем главные ворота и центральный КПП, если менты попытаются подтянуть дополнительные силы, немедленно оповестите меня. Симута — тебе и пацанам поручаю взять на себя промзону и въездные ворота, когда с изолятора освободим сидельцев, Сибирский Леха пойдет тебе в подмогу. На случай бойни с ментами, держите на готове заточенные штыри, железные прутья и арматуру. На складе ГСМ бочки с бензином и солярой тоже взять под особый контроль. Все время держите возле себя посыльных и в случае чего, предупреждайте нас.

Воробей со своими пацанами блокирует первый отряд, где находятся повязочники, будем держать их в заложниках, туда же бросим и ментов — это на экстренный случай.

Требования к мусорам буду зачитывать я. Следите за моими действиями. Пацаны, ни в кое случае не поддавайтесь на ментовские уговоры, знайте одно: расстроят наши ряды — значит, сломают нас всех.

— Во время бунта все будут возбуждены, — советовал Ирощенко, — старайтесь не ломать головы ментам, пока наши требования не дойдут до высокого начальства, а вот потом… — Карзубый с прищуром взглянул на Каленого, — пока управление получит приказ из Москвы, нам придется выдержать натиск солдат. Все они вооружены резиновыми дубинками, возможно саперными лопатками и баллонами с газом «Черемушка». К запретке близко не подходить, вертухаи непременно получат приказ: стрелять в каждого, кто приблизится. Нужно собрать в отрядах консервы, хлеб и приготовить воду. Менты сто процентов перекроют ее, чтобы сломить нас.

— Вот так братва, — подытожил Дрон, — пора действовать, все остальное будем решать по «ходу пьесы». Желаю вам всем: многотонного духа и удачи. Когда представится еще такой случай, чтобы свести счеты с ненавистными ментами, создавшими удушливый режим. Пусть даже на одну треть начальство выполнит наши требования, и мы сможем гордиться своей победой.

В каждом зэке, находившемся на сходке, разгорелся воинствующий пыл. Все отдавали отчет, какие последствия могут быть впереди, понимали, на что идут.

Когда все разошлись, Дрон пригласил с собой Симуту и Воробья проведать в санчасти Макара. У Лехи слегка пробежал холодок в груди «Интересно, Инна взяла отпуск или пропустила мимо ушей мою просьбу? Не хочу, чтобы она увидела, что завтра в зоне произойдет».

Вчера до поздней ночи Алексей проговорил с Макаром, а потом пошел в кабинет Инны. Они сидели до самого рассвета и о многом разговаривали. Дронов с трепетом вспомнил, как они первый раз поцеловались — это случилось после доверительного разговора, а самое главное, они испытали друг к другу ответное чувство симпатии.

У Алексея защемило под ложечкой от этих сладостных воспоминаний, он еще был под впечатлением встречи и потому, придя сегодня в бункер к красавице Ларисе, деликатно отказался от ее услуг и проспал два часа, отвернувшись к стене.

Когда все разошлись, Дрон пригласил с собой Симуту и Воробья.

В больничке их встретил в белом халате осужденный Сергеев, зэки по-свойски звали его «Лепила» (врач). Инна иногда оставляла его за место себя. Сергеев на свободе работал врачом, но по стечению обстоятельств угодил на скамью подсудимых, и по приходу в зону на распределении осужденных по отрядам, Инна приняла его в санчасть на работу.

— Здорово хозяин, — шутя, обратился Дрон к Лепиле, — где главная?

— Инесса Петровна? Так она срочно взяла отпуск, сказала, что у нее отец захворал.

У Дрона сразу же спало напряжение. Украдкой с облегчением вздохнул и улыбнулся, мысленно посылая благодарность Инне.

— Дай нам халаты, мы к Макарову пришли.

Сергеев замялся.

— Ты чё, Лепила, не расслышал? — спросил его Вася Симута — три халата нам дай.

— Ребята, вчера вечером приходил Громов, вы же знаете, что он сейчас замещает Ефремова, так вот: он запретил без его ведома кого — нибудь из больных посещать в санчасти.

Дронов забеспокоился: «А вдруг оперу доложили, что я ночью был в санчасти».

— С Инессой Петровной все нормально?

— Все хорошо, она утром, предупредив меня об отпуске, ушла домой.

— Лепила, ты же здесь за старшего, — умасливал Дрон доктора, — тебе и карты в руки.

— Не могу я мужики, — Сергеев с опаской поглядел на дверь каптерки, — ну не могу.

Тут в коридор вышел Макар и приложив палец к губам, прошел мимом и поманил братву за собой. Поздоровавшись со всеми, он тихо сказал:

— Короче пацаны, шнырь санчасти все докладывает куму, так, что вы не обижайтесь на Лепилу. Громов если узнает, что он вас пропустил, выгонит его с работы. Петровны-то нет, и заступиться за него не кому.

— Мне кажется, настало время, шныря «нагнуть», — со злостью произнес Симута.

— Э-э! Нагибальщик, — осадил его Дрон, — хочешь все дело испортить.

— Подождите братва не спорьте, — обратился к ним Макар, — сегодня ночью я слышал, как дневальный Ефрема приходил в каптерку к нашему шнырю и они долго о чем-то говорили. Я так себе думаю, что шнырь и сливает всю информацию через дневального оперчасти куму-Громову.

— Да, мне уже кое-кто намекал на счет шныря санчасти. Санек, — Дрон обратился к Воробьеву, — ночью нужно в первую очередь этих двоих сук оприходовать. Завяжете им рты и закроете под замок, а как только мы поднимем в зоне кипишь, отмолотим их за милую душу.

Вы чай с собой взяли?

Симута приподнял низ куртки, в запазухе лежала половинка плиточного чая.

— Разделишь пополам и дашь шнырю с Лепилой. Мы с Макаром минут десять посидим в коридоре, если мусора увидят его на улице, враз закроют.

— А если шнырь вломит Громову, что Дрон был здесь, — предостерегал Симута.

— Ладно, все равно завтра бучу поднимем, так что мой приход погоды не сделает. Всех козлов под молотки пустим.

— Твари распоясались здесь, лютуют, как крысы во время чумы, — выругался Макар, — зачем системе ИТУ ломать голову над тем, как разобщить зэков? Они сами друг друга сожрут в этом отношении. Есть «козел», помогающий хозяину и напяливший повязку на рукав и, пока он носит ее, лагерному начальству не нужно сильно напрягаться для поддержания надлежащего режима. Придурки! Одного они не поймут, что при бунте активисту в первую очередь проломят голову сами же зэки.

— Вот они и кучкуются рядом с ментами, — продолжил дискуссию Дрон, — а пойдет продажный зэк против начальства, они быстро покажут ему «Кузькину мать», бросив в общую камеру, из которой он вылетит «петухом».

— Правильно, пусть живет и работает, как полагается мужику. Если не хочет блатовать, никто его насильно не потащит в братство. Здесь отбор идет жесткий, тюремный закон должны все поддерживать и выполнять. Государство вырастило целую плеяду предателей и изменников, которые, как пиявки присосались к телу общества. Трусость, малодушие порождают подонков. Как могут такие люди защищать честь и безопасность своей Родины. Это и есть — первые предатели и изменники. Как можно спокойно жить после того, как предал тюремное братство и пошел на поклон к тем, кто посадил его на нары.

— Это ты о Равиле?

— Обо всех, Леха. Нужно называть вещи своими именами: смена взглядов и убеждений, переход в другой лагерь, это и есть измена! Вы — воры, тоже даете клятву, вступая в воровское сообщество. Дают клятву воины и партийцы. Однако общество карает тех, кто отступил от общего дела. Так почему же мусорская система поставила во главу угла предательство и наушничество? Почему не воспитывает оступившихся людей в духе уважения и приобщения к чему — то светлому? А я тебе скажу почему: потому — что системе нечего противопоставить карательному и репрессивному методу воспитания. А в противоположности заложено: хорошее отношение к людям, понимание и прощение. Им не понять, что в наших душах теплится надежда о лучшем завтрашнем дне, который принесет нам, хоть чуточку тепла и участия.

— Вот потому Васек менты не признают открытых и справедливых отрицал. Десятилетиями на костях заключенных строилась режимная обстановка в лагерях. Системе легче разделять и властвовать, навязывать основной массе свои порядки, обоснованные железной логикой «Плетью — обуха не перешибешь». А гнобить и без того униженного заключенного, заставлять его «плясать под дудку администрации» проще простого, когда нет во главе массы лидеров.

— В такой обстановке, достаточно высечь искру, чтобы возник пожар неповиновения. А что будет дальше, предсказать невозможно, — распалялся Макар. Он вытащил из кармана флакончик и достав таблетку, отправил ее в рот.

— Почему не сказал, что у тебя сердчишко шалит?

— Что, Петровна доложила?

— Предупредила.

— Не хочу я Леха, чтобы на меня смотрели, как на ущербного. Надоело все. Скорее бы началось, глядишь мне полегче будет.

— Завтрашний день покажет.

— Макар просунул руку запазуху и, вытащив вчетверо сложенный лист, передал Дрону.

— Прочти потом.

— Это что?

— Макар стрельнул глазами в сторону кабинетной двери.

Алексей удивленно поднял брови, затем понятливо кивнул. Ему стало ясно, от кого Макар передал послание.

Дронов поднялся со стула и, попрощавшись с Макаровым, пошел к выходу, где его дожидался Сашка. Симута хлопнул по плечу тезку, и улыбнувшись, тихо сказал:

— Ночью в санчасти места не хватит, слишком много больных будет.

Вечером в отрядах уже шла негласная работа. После сходки, все блатные собрали своих подручных и в строжайшем секрете начали подготовку к неповиновению.

Сашка оповестил своих пацанов, что братва в зоне начинает действовать. Семьянинов Пархатого и покойного Равиля, тоже пришлось подключить. Своих мужиков Воробьев пока не стал вводить в курс дела.

После отбоя вскрыли полы и набили тайники водкой и съестными припасами, которыми предполагалось в скором будущем поддерживать заключенных.

Ночью по всей зоне планировалось провести акцию: каждые блатные семьи должны очистить отряды от активистов. Будить, предупреждать, наказывать. Бить приветствовалось, но наверняка, чтобы не поднимали шум.

Дрон не собирался спать и, не раздеваясь, прилег на постель. Он достал фонарь и направив луч света на листок, прочитал строки, написанные женской рукой.

«Я не стану называть тебя по имени: сам понимаешь — это рискованно. Я не знаю, для чего послушала тебя, но после твоей просьбы, какая-то тревога легла на мое сердце. Всякие мысли лезут в голову. Что должно произойти за две недели? Почему ты настаивал, чтобы я уехала?

Я вообще отказываюсь себя понимать, зачем слушаю тебя, зачем сейчас села писать? Зачем ночью поступила так, как в принципе не должна была делать? Наверное, в большей степени на меня подействовало то, что ты помог моему родственнику (ты понимаешь, о ком идет речь). А может быть, я не хочу признаться себе до конца, что ты мне очень симпатичен… Не знаю. Прав был наш общий знакомый: в тебе есть что-то такое, чего нет в других мужчинах, за что он тебя так ненавидит. Наверное — это что-то, является крепкой и бескорыстной помощью. Нам — одиноким женщинам всегда этого не хватает. Я не хотела писать тебе, ты сам понимаешь, насколько это опасно для нас обоих. Меня могут выгнать с работы, а тебя увезут куда-нибудь далеко. Знаешь, о чем я сейчас подумала: приду на работу, а тебя уже нет. Интуиция тонко подсказывает мне, что я права. Если такое произойдет на самом деле, мне бы хотелось, чтобы ты, когда-нибудь приехал к нам в гости. Я умею ценить человеческую доброту и учу этому своего родственника, и потому еще раз благодарю тебя от всего сердца.

Зная твою сложную жизнь, не настаиваю, но прошу беречь себя.

С уважением…

Алексей откинулся головой на подушку: что-то цепкое ухватилось за сердце, и еще долго не отпускало. Да, он чувствовал эту женщину, и где-то в глубине души ждал от нее ответственного шага. И вот! Ночная встреча и это маленькое письмо, растеребившие его душу.

Он призадумался: «Для чего судьба подкидывает мне такие испытания? Мой бедный отец, которого по вине матери я потерял. Затем и саму мать, отказавшуюся от меня так легко. А может не легко? Может она скрывала все свои чувства ко мне.

Инна! Вот кто по-настоящему любит своего сына. Наверно мне в жизни, как раз не хватало такой любви. Почему я встретил ее именно сейчас, когда стою в двух шагах от неизвестности? Я ей симпатичен! О! Как это смело. Я вынужден признаться себе, что она мне нравится все больше и больше. А может это что-то другое. Я не знаю, что такое настоящая любовь, от которой у людей сносит голову. Невероятно, но у меня к ней возникли чувства: когда она рядом, мне хорошо, и в какой-то степени даже ее стесняюсь. Инна! Как жаль, что я не могу ей ответить.

Ладно! Все-все. Не раскисать».

— Леха, — шепотом позвал его Симута, — пошли, началось…

Глава 36 Кто избил активистов?

Наступило раннее утро. Непонятное, тревожащее чувство закрадывалось в душу заключенных. Прошедшая ночь кого-то возбудила от состоявшегося акта над активом зоны, а кого-то встревожила. Сейчас работники режимной и охранной частей носятся как угорелые, разыскивая ночных погромщиков. Блатные, пацаны и мужики с замиранием сердца ждали минуты, когда по всей зоне прозвучит сигнал, за которым последует общее выступление. А пока они надеялись на сплочение и не представляли, что на самом деле их ожидает. Они не догадывались: до какой степени может ожесточиться власть, чтобы подавить бунт. Никто не мог предположить, что кто-то из них уже не вернется домой к своим родным и близким. Что кому-то не повезет, и он останется до конца своих дней калекой или получит добавочный срок за организацию и участие в бунте. Все ждали и надеялись на лучшее. И как говорили оптимисты: «Надежда умирает последней».

День выдался тревожным не только для заключенных, но и для администрации колонии.

С самого утра, вместо того, чтобы сидеть в своем кабинете, майор Ефремов прохаживался у кабинета своего начальника. Кузнецов еще не появился на работе.

Сослуживцы, проходя мимо, здоровались и поздравляли с возвращением из командировки. Подошел капитан Громов — коллега из оперчасти и поздоровался:

— Привет Лень! С выходом тебя.

— Спасибо, — мрачно ответил Ефремов.

— Что такой хмурной, не выспался что ли?

— Поспишь тут, сейчас планерка, а Кузнецова еще нет.

— Так он с утра в управлении по делам уехал, вчера предупредил, что сегодня задержится.

— Странно, а мне ничего вчера не сказал.

— Может забыл.

— Скорее всего.

Ефремов подумал: «Никак за советом к Говорову наладился, ну и туповатый он, совсем не понимает куда влез».

— Леш, я спешу, в зоне говорят ЧП, кто-то, кому-то головы поразбивал. Мне только что доложили: ДПНК и контролеры виновных ищут.

Ефремов встревожился и подумал: «Пока нет Кузнецова, зайду в зону и послушаю новости. Что там произошло?»

Он прошел КПП и направился в здание, расположенное рядом с плацем буквой «П». Поднявшись на второй этаж, открыл свой кабинет.

— Дневальный! — крикнул он заключенного. Но в ответ никто не отозвался. «Странно, куда он подевался, постоянно сидел в своей комнатушке».

Майор догадался, что его возвращения из командировки никто сегодня не ждал. Он спустился на первый этаж, где располагалась санчасть, и решил поприветствовать Инессу — медврача. Зайдя в помещение больницы, майор обратил внимание на заполненные людьми палаты. «Что-то слишком много в зоне больных развелось за время моего отсутствия». Увидев своего дневального с перебинтованной головой, Ефремов был крайне удивлен:

— Шевцов, что это с тобой? Кто тебя так?

Заключенный, увидев своего начальника, обрадовался:

— Здрасте, гражданин начальник. Я не знаю, кто это был, все лица были закрыты повязками. Сегодня ночью меня разбудили и сказали, чтобы я отказался от должности дневального оперчасти, пообещали придушить. Я попробовал вырваться и позвать на помощь, но мне дали по голове. Дальше я ничего не помню, очнулся в медсанчасти.

— Так… — Ефремов обвел взглядом палату и вымолвил, — эти тоже?!

Вошел осужденный Сергеев и, поздоровавшись, протянул майору белый халат.

— Засунь его себе: знаешь куда, — произнес Ефремов со злобой, что здесь происходит?

— Людей приводят избитыми, а кого и приносят.

— Инесса Петровна еще не пришла?

— Она со вчерашнего дня в отпуске.

— Как? Она была уже в отпуске!

Сергеев пожал плечами:

— Гражданин начальник, можно я пойду, мне людям помочь нужно.

— Черт побери, — выругался майор, — пойду разбираться с этим кошмаром.

Выскочив на улицу, он увидел троих, идущих ему на встречу прапорщиков.

— Где ДПНК?

— Он уже делает обход по колонии. Товарищ майор, а Вы разве ничего не слышали?

— Чего не слышал?! Я только вчера вечером из командировки приехал.

— Да тут такое творится. Зэки во всех отрядах друг другу ночью головы разбили.

Делая выводы по утренним сводкам о ночных побоях осужденных, начальство колонии стояло на головах. ДПНК вызвал дополнительный наряд контролеров, и они вместе с непострадавшими активистами обходили все отряды, пытаясь выявить по горячим следам нападавших. Но обходы пока не приносили никаких результатов. Никто ничего не видел, и не слышал. Все спали.

Написав рапорт начальнику колонии, ДПНК перепоручил оперативной части вести работу по розыску смутьянов.

Начальник колонии Серебров рвал и метал:

— Где Кузнецов, почему до сих пор его нет на работе, что вообще происходит у вас под носом? Быстро ко мне Ефремова и остальных оперативников. Сейчас же вызовите ко мне командира охранной роты и начальника караула.

Начальник оперчасти не заставил себя долго ждать.

— Так, Ефремов, полдня тебе на розыски зачинщиков, перерой мне обе зоны и чтобы после обеда я собственными глазами видел всех в изоляторе.

— А Кузнецов?

— Что Кузнецов?! Пока он прохлаждается по управлениям, здесь блатные мрази бойню затеяли. Поднимай все службы, усиливай наряд контролеров, бери себе в помощники, кого сочтешь нужным и наводи в колонии порядок. Кто сейчас из режимной части на месте?

— Лейтенант Брагин.

— Пусть берет сопровождающего и быстро в ШИЗО для усиления.

— Как быть с осужденным Дроновым? Это первый кандидат в подозреваемые зачинщики.

— Посадить, допросить, изолировать, эту вошь воровскую!

Полковник был вне себя от нахлынувшей на него ярости.

Не успел Ефремов выйти из кабинета начальства, как столкнулся с Кузнецовым.

— Евгений Федорович, в колонии ЧП. Мною получен приказ от Сереброва произвести задержание всех, кто причислен к блатным и водворить в ШИЗО.

— Доложили уже, — пробурчал майор, — ладно Ефремов, после договорим, собирай людей и по отрядам.

— Громов, возьми несколько человек, и дуйте в промзону, делайте обыски, всех недовольных в изолятор, — распорядился Ефремов.

— Как ты считаешь, — обратился Кузнецов к Ефремову, — это подготовка к чему-то серьезному со стороны блатных?

— Это не что-то, а бунт в зародыше. Дронов специально мутит воду, а ты этого не хочешь замечать, — Ефремов тоже перешел на «Ты» — его нужно срочно брать.

— Тогда быстро во второй отряд, — заторопил Кузнецов.

Собралось человек двадцать, включая смену дежурных прапорщиков и сержантов. Направляясь по центральному плацу, Ефремов в полголоса сказал своему начальнику:

— Евгений Федорович, предоставь мне задержание Дронова.

Кузнецов понимающе кивнул.

Дронов и еще несколько осужденных находились рядом с бараком второго отряда. Увидев, приближающуюся группу ментов вор предупредил, чтобы держали себя в руках, и силу применять только по его команде.

Сотрудники колонии подошли вплотную к группе заключенных, пытаясь взять их в полукольцо.

— Осужденный Дронов, прошу следовать за нами на вахту, — сказал решительным тоном Ефремов.

— Майор, я не понял, что- то случилось? Конкретно меня проводить, или вам еще кто-то нужен?

— Всех присутствующих здесь тоже, — объявил начальник оперов.

— Позволь спросить, а на каком основании?

Дронов взглянул на Кузнецова, но он отвел взгляд.

«Понятно, — подумал Дронов, — здесь Ефрем всеми заправляет».

— На основании приказа начальника колонии, — продолжил Ефремов.

— Ты меня в чем — то конкретно обвиняешь, или блажь вошла тебе в голову?

— Дронов, я смотрю, ты слишком умный, давай без лишних разговоров. Давай — давай вперед!

— Остынь начальник, ответь на вопрос сначала, за что меня на вахту?

Дрон кинул взгляд на территорию, где располагались другие отряды. К его бараку продвигались небольшие группы заключенных.

Менты стягивали кольцо вокруг Дронова и его подручных, не замечая, что сами постепенно оказываются окруженными подошедшими зэками.

— Короче, начальник, мы сейчас мирно разойдемся, а потом в присутствии прокурора по надзору и ряда заключенных будем говорить, другого базара у нас не получится.

Два прапорщика попытались взять вора под руки, но тут же оказались зажаты со всех сторон. Грубыми движениями х оттесняли в сторону. Пока смена контролеров пыталась понять, что происходит, заключенные зажали их в плотное кольцо, и инициатива мгновенно перешла на сторону осужденных.

— Майор, не делай необдуманных действий, иначе пожалеешь об этом, — Дрон обвел взглядом ментов и обратился к ним, — вас тоже это коснется, если сейчас не развернетесь и не свалите по добру по здорову…

Его слова были поддержаны дружным смехом заключенных. Раздались колкие высказывания: кто-то из толпы поддержал вора:

— Валите отсюда менты позорные и козлов своих прихватите, а то устроим вам Варфоломеевскую ночь.

Толпа угрожающе зашумела, давая понять начальникам, что шутить с ними не собираются.

— Это что, бунт?! — еще не веря своим глазам и ушам, произнес Ефремов, — а ну немедленно разойдитесь по отрядам.

— Заткните ему глотку, — выкрикнул кто-то из толпы.

Дрон поднял руку, шум постепенно стих.

— Нет, это не бунт, а пока первое предупреждение от осужденных всей зоны. Сейчас ты развернешь всю легавую свору, и чешите к хозяину. Через час вся зона соберется на центральном плаце, и я зачитаю все имеющиеся к вам требования.

— Требования! — переспросил Кузнецов, — Дронов будь благоразумен, за кого ты просишь, у них и так все есть.

Толпа опять угрожающе зашумела.

— А вот об этом мы и поговорим, что нам положено и чего не хватает. Все, базар закончен.

— Дронов, что ты делаешь? — пытался предостеречь Кузнецов, — ты прекрасно понимаешь, что ваши требования — это тупиковая ситуация. Мы — администрация не вправе что-либо решать, мы только поддерживаем порядок.

— Вот именно, порядок, а на самом деле вы слишком на себя много берете, и чтобы у вас не было иллюзий по поводу случившегося, мы твердо заявляем — встретимся на плацу! Братва расступитесь, пропустите начальство, — крикнул Дронов.

— Ну, хорошо, — злобно сказал Ефремов, — мы вынуждены под давлением покинуть это сборище, но запомни Дронов: за подстрекательство к бунту тебя осудят. Пока еще не натворили бед, опомнись! Через час уже будет поздно…

— Слушай ты — оперативная ищейка, — прервал его Дрон, — от хозяина мы требуем, что нам положено по закону, а ваше собачье дело выслушать заключенных. Не провоцируйте нас на жесткие действия, и мы разойдемся красиво, как в море корабли, в противном случае ваши чугунные головы полетят быстрее, чем наши.

Как было условлено, одновременно с действиями Дрона, Воробей с десятком крепких пацанов блокировали вход в первый отряд. Он зашел внутрь барака и громко объявил:

— Слушайте внимательно! Всем баллонам и прочей административной нечисти запрещается покидать территорию отряда, кто попробует нарушить приказ, будет жестоко наказан.

Со шконок повскакивали активисты, отдыхающие после работы и вахты.

— Это кто такой прыткий! Чё там буровишь, ты кто такой? — к Воробью подошел СэВэПэшник (сектор внутреннего порядка), — ты в отряде голос свой имей, чё сюда приперся?

Не успел он закончить, как сильный удар в челюсть поверг его на пол. Сашка, Зеля, Глазун, и еще несколько человек кинулись на активистов: в ход пошли не только кулаки, но и палки. Поняв, что с ними поступят только так, активисты сбились в один угол и ощетинились кулаками. Один из них, откуда — то достал арматуру, и выступил перед безоружным Воробьем.

— А моего дружка, не хочешь отведать?

Он стал размахивать железкой перед лицом Воробьева. Сашка, уклоняясь от ударов, отскакивал: пригодилось умение в боксе. В члена СВП кто-то из братвы запустил стул. Воспользовавшись заминкой, Сашка и находившийся рядом Зеля, кинулись избивать активиста. Только когда он упал на пол и сжался, прикрывая живот руками, они перестали его пинать. Подоспело еще несколько человек, вооруженных палками и арматурами. Раздались крики, взывающие о помощи, кто-то из актива истощенно визжал и молил о пощаде. Кругом стояла ругань и восторженные восклицания пацанов, им удалось сломить сопротивление оставшихся на ногах активистов и, добивая: кого пинками, кого прутками, нападавшие согнали всех в комнату отдыха. Туда же стаскивали тех, кто уже не мог двигаться.

— Я еще раз предупреждаю, хоть одна мразь высунет голову из комнаты, будет сразу же уничтожена, — решительно заявил Воробей.

— Санек, принимай пополнение, — раздался голос одного из мятежников, — в полку козлов прибыло.

Завели еще несколько человек, изрядно побитых. Одного даже пришлось тащить под руки, голова у него была пробита, и из раны текла кровь. Это были заключенные из хозобслуги: библиотекарь, банщики, парикмахер, каптерщики, то есть те, кто занимал в зоне «теплые места». В первый отряд сводили активистов, то есть тех, кто попал под руку бунтарей, а кому посчастливилось, уже бежали к вахте под покровительство администрации.

Неожиданно со стороны изолятора раздался вопль, находящиеся недалеко заключенные обратили внимание, что повязочник, дежуривший на вышке, кричит во все горло:

— Начальник, помоги, они же убьют меня. Ну что же вы стоите?

Он обращался к стоявшим на крыльце КПП офицерам и прапорщикам, но они уже ничего не могли сделать: плац заполнялся заключенными, вооруженными палками и арматурами. Услышав о волнениях в жилой зоне, мужики бросили работу и потянулись из ворот промзоны к общему скоплению людей.

Двое заключенных, взгромоздившись на забор, подпиливали главные стойки вышки, расположенной на углу территории штрафного изолятора. Под собственной тяжестью и метавшегося по ней СВП-эшника, вышка угрожающе раскачивалась: еще несколько движений пилы и… вышка со скрипом рухнула на землю. Обезумевший от страха повязочник успел что-то выкрикнуть, и грохнулся всем телом об асфальт. Двое заключенный подхватили потерявшего сознание активиста и поволокли в первый отряд. Кто-то уже завесил вход белой простыней и прикрепил крест — накрест две красные полоски, подсказывая, что здесь дополнительно располагается санчасть.

Дрон не давал распоряжения захватывать вольнонаемных сотрудников, единственное, о чем он сразу распорядился, отнесясь гуманно к работникам колонии: разрешил покинуть территорию зоны учителям школы и продавцам магазина.

К Дронову и Макару подошли возбужденные зэки и попросили подойти к вахте. На площадке стоял капитан — начальник четвертого отряда, а за его спиной, расположившись за закрытой решеткой, стояли солдаты с автоматами.

— Дронов, ты не всех наших сотрудников отпустил, прикажи своим, пусть учительницу освободят.

— Ты чё говоришь-то! Всех отпустили до одного.

— Не всех, Натальи Петровны — преподавателя русского языка нет среди отпущенных.

Дрон махнул рукой Воробью:

— Санек, бери пацанов и рвите в школу. Похоже, какая — то училка испугалась и где-то в школе прячется.

— Щас командир, отыщем ее, — успокаивал Макар капитана.

— Дронов, не нужно ее обижать, — просил начальник отряда.

— Никто ее пальцем не тронет, — заверил вор.

Сашка, подойдя к двери школы, дернул за ручку, но она оказалась заперта изнутри. Зеля стал пинать ногами в дверь, а Глазун пошел смотреть в окна. Никто не отзывался. Минут через пять внутри послышался голос:

— Чё надо?

— Ты кто такой, и что там делаешь? — спросил Воробьев.

— А вам какая разница, — послышалось в ответ, — мы вас не трогаем, так что валите отсюда.

Вдруг изнутри раздались еще выкрики и последующий смех:

— Сейчас мы тут одну сучку отстираем и выйдем.

Зеля, посещавший одно время школу, сразу же понял в чем дело.

— Санек, они твари решили Петровну изнасиловать.

Воробьев с силой бил кулаками в дверь и кричал:

— Вы, крысы поганые, отпустите училку, а не то…

По двери изнутри кто-то сильно ударил, заглушив Сашкины слова.

Глазун, махнув пацанам рукой, подбежал к оконной раме. Его подхватили под руки. Двумя ногами он вынес окно, стекла со звоном рассыпали по полу. Воробей заметил, как внутри заметались люди, и двое подбежав к окну, угрожающе замахнулись палками.

— Не лезьте сюда, бошки поразбиваем.

— Вы, уроды, отпустите женщину, — предупредил Сашка.

— Ага, щас! Это наш трофей. Тебе чё, суку ментовскую жалко стало?

— Гнида поганая, какая она тебе ментовка, — закричал Зеля, — она же учительница.

— Да пошли вы…,- в ответ посыпались матерки и угрозы.

— Пацаны, ломай двери, а мы попробуем в окно, — крикнул Воробей и, сбивая прутком арматуры остатки стекл, ринулся в проем.

Ворвавшись через двери и окно, Воробьевские пацаны обезоружили троих зэков. Одному Сашка вдарил так, что его ноги оторвались от пола.

— Где училка? — Глазун замахнулся на другого арматурой.

— Там, в каптерке у дневального, — испугавшись, пролепетал заключенный.

Сашка с пацанами ринулись по коридору. Зеля знал где расположена комнатка и указал на дверь. Воробей, что есть силы ударил ногой, выбив внутренний замок. Все, кто находился по обе стороны двери, от неожиданности замерли: в углу, на топчане лежала женщина с завязанным ртом, а на ней, расположившись всем телом, пыхтел дневальный школы. Второй зэк держал руки учительнице.

Увидев разъяренных пацанов, насильники замешкались и не успели прийти в себя, как на их головы, плечи обрушились удары железными прутами. Женщина, и так обезумевшая от страха, забилась в угол и пыталась сорвать со рта повязку. Когда ей это удалось, по всей школе разлетелся ее душераздирающий крик.

Сашка снял с себя куртку и накрыл учительницу, а Зеля, выставив вперед руки, стал ее успокаивать:

— Наталья Петровна, Вы меня помните? Это же я — Сергей Зельдман. Успокойтесь, мы пришли Вам помочь.

Учительница, узнав своего ученика, притихла. Пацаны с каким — то скорбным видом смотрели на распухшее и избитое до крови лицо женщины. И тут она не выдержала: отвернувшись к стене, разрыдалась в голос. Она надрывно плакала, с неестественным завыванием, и все время сталась закрыть курткой оголенные ноги. Зеля махнул всем рукой, и пацаны вышли из комнаты, прикрыв за собой дверь. Через некоторое время плачь прекратился и только слышался уговаривающий и успокаивающий голос Сергея.

Он вывел ее уже одетую и, поддерживая за плечи, повел к выходу. Пацаны, проводив их взглядом, схватили двух насильников и заволокли в класс. По всей школе разнеслись ужасные вопли, сменившиеся плаксивыми просьбами — не убивать, затем все смолкло. Обоих, лежавших в собственной крови на полу, бросили, даже не убедившись: остались ли они живы после жестокого мордобоя.

Когда бедную учительницу вели до вахты, заключенные притихли, затем по толпе прошелся ропот и кто-то спросил:

— Кто ее так?

— Там — в классе, спроси у козлов, если они смогут еще чего-то сказать, — ответил Глазун.

Дрон, когда услышал рассказ Сашки, приказал троих отвести в промзону.

— Поступайте с ними на свое усмотрение.

Когда женщина скрылась в глубине коридора вахты, один офицер выхватил у солдата автомат и передернув затвор, направил ствол на толпу зэков:

— Твари, б…., положу всех.

У него успели вывернуть из рук оружие и увести с вахты.

— Сашка подошел к крыльцу и в запале выкрикнул:

— Вам нужно время, для того, чтобы судить этих тварей, а мы не стали ждать…

— Что вы с ними сделали? — спросил майор с повязкой «ДПНК» на рукаве.

— Наказали. Может вам отдать трупы?

— Так вы их убили?!

— Не знаю, они там, в школе валяются.

Мужики, понимая, что начинается бунт, осмелели. Вооружались кто чем: кто ломал кровати и выбирал себе увесистую трубу, кто валил деревянный забор и, отрывая доску, примерял в руке.

Дрон и Макар, после инцендента с учительницей, примкнули к многочисленной толпе. Стоя на плацу, он махал руками и что-то выкрикивал, привлекая к себе внимание. Постепенно шум и крики утихли.

— Мужики! Первое действие выполнено, мы оказали неповиновение ментам и они будут вынуждены нас выслушать. Второе — мы изолировали козлов и перекрыли им выход из зоны, теперь им придется с нами считаться, они находятся под наблюдением братвы в первом отряде.

Я призываю вас не громить зону, пока для этого нет надобности, если менты откажутся выслушать нас, то мы будем вынуждены объявить тотальный бунт, пока сюда не приедут прокурор по надзору и начальники с управы.

Раздались возгласы одобрения.

— Мы не стадо баранов и не кучка тех отмороженных тварей, которые только что расправились с женщиной. Активисты — это наши враги, с них особый спрос, а простые люди не должны отвечать за наши разборки с ментами. Правильно я говорю?!

— Он прав! — раздался голос из толпы и его подхватили сотни других. На какой-то миг над плацем воцарилась тишина, и чей-то писклявый голос выкрикнул:

— Да здравствует революция!

Толпа заключенных разразилась громким смехом.

Дронов предвкушал первые шаги победы, но он понимал: пока мужики управляемы, с ними можно идти рука об руку, но как только толпа выйдет из-под контроля, все пропало, их уже ничем не остановишь. Начнутся бессмысленные погромы и грабежи, зону подожгут и в таком хаосе бесполезно наводить порядок. Потому ходили среди мужиков авторитетные пацаны и разъясняли, что еще рано поднимать бунт. Постепенно зона успокоилась, и все стали ждать переговоров с начальством.

Глава 37 Узники ШИЗО освобождены

Тем временем в кабинете начальника колонии проводилось экстренное совещание. Полковник Серебров был категорически против, чтобы сообщить в управление о волнениях заключенных. Был вызван командир роты охранения, которому приказали усилить караулы и выставить дополнительные посты вокруг колонии.

— Справимся своими силами, но на непредвиденный случай, усилить патрулирование территории возле зоны, на смотровых вышках выставить по двое часовых. При малейшей попытке пересечь полосу препятствия, стрелять незамедлительно, но предупреждаю, только в запретной зоне, — наставлял начальник колонии.

Ефремов стоял на том, чтобы позвонили в управление и вызвали на помощь внутренние войска. Он так же считал необходимым: оповестить управление МВД, чтобы для поддержания порядка со стороны свободы, дежурили милиционеры. Ситуация может выйти из-под контроля и потом будет поздно, взбунтовавшиеся зэки все снесут на своем пути.

Мнения разделились. Многие не понимали, что все происходящее выглядит серьезным фактом, и вмешательство других подразделений внутренних войск будет излишним. Другие боялись за свою безопасность и даже за жизнь. В конечном результате, полковник Серебров принял решение: выйти к осужденным и провести переговоры.

Взяв с собой несколько офицеров для сопровождения, он вошел через КПП в зону. Толпа заключенных расступилась, пропуская администрацию к месту, где стояли авторитеты колонии, и снова сомкнулась.

Серебров, как можно спокойнее, громко заговорил:

— Граждане осужденные, прошу вашего внимания. В первую очередь руководство колонии обязательно вас выслушает, если ваши требования приемлемые, и мы будем в состоянии решить их своими силами, я обещаю вам, что мы все выполним. Главное сейчас — урегулировать конфликт. Я призываю вас не продолжать избиения осужденных, не стоит усложнять ситуацию, давайте мирным путем решим эти проблемы.

До самого конца речи голос его был твердым и спокойным.

— Мягко стелешь — жестко спать, — послышалась первая реплика.

Дрон протиснулся сквозь толпу зэков и подошел к начальству.

— Хорошо, но ты должен нам дать гарантию, если все закончится мирным путем, не прессовать зэков за наказание козлов.

— Какие гарантии вы хотите получить? — обратился с вопросом полковник к Дронову и его сподвижникам.

— Твое слово! Слово офицера. Ты готов нам его дать? — спросил Дрон, уверенно глядя в глаза полковнику. Серебров переглянулся с сопровождавшими его офицерами. Они остались безучастными к его немому вопросу. Полковник понял, что в данный момент он зря ищет у них содействия.

— Хорошо, я даю вам слово офицера, что мы не будем преследовать кого-либо за нанесение побоев активистам.

— Я тоже поддерживаю начальника колонии, — произнес Кузнецов.

Волна одобрения прошлась по толпе заключенных.

— Но в свою очередь и вы должны выполнить наши условия, — сказал Серебров.

— Мы все во внимании, — ответил за всех Дронов.

— Вы немедленно здесь же на плацу должны сложить палки, штыри, арматуры и разойтись по отрядам. Мы окажем необходимую, медицинскую помощь всем пострадавшим. Обещаю, что ни один из осужденных не будет водворен в штрафной изолятор.

— Лады начальник, но для начала вызови прокурора по надзору и в присутствии офицеров из управления выслушайте наши требования. Мы не такие тупые, чтобы верить тебе с ходу, хотя ты и дал слово офицера. Мы тут тебе списочек приготовили, хочешь послушать?

Дрон достал из кармана куртки лист бумаги и стал громко с выражением читать:

— Вы уберете из зоны всех активистов, ни одна тварь не должна иметь нашивки и занимать теплые должности в колонии, мы сами в состоянии выбирать себе людей, которые числятся в хозобслуге.

Что касается пропитания: поваров и прочих работников столовых, отряды сами будут их выделять. Что положено нам по суточному довольствию из продуктов, вы обязаны выдавать без проволочек и прочего воровства.

Мы категорически против методов наказания «ларьком» и посылок, никто не имеет права лишать нас продуктов питания и предметов первой необходимости.

Наша зона против вменения «локальной системы»: сообщения между отрядами должны оставаться открытыми.

Мы имеем право на просмотры фильмов в клубе, а то, что администрация лишает нас кино за различные нарушения, мы против таких санкций.

Мы требуем, чтобы укоротили руки оперчасти, которая унижая человеческое достоинство, принуждает вновь прибывших в колонию выполнять унизительные работы.

Отменить в изоляторе право на ограничение питания «День — летный, день — не летный», и таким образом влиять на осужденных.

После отбоя прекратить ночные проверки, сопровождающиеся громким топотом и игнорированием возмущений осужденных.

Дать нам право самим выбирать себе бригадиров, а не тех, кто находится в сделке с различными административными лицами.

Прекратить наращивание норм выработки, доведенных на сегодняшний день до абсурда.

Оставлять на карточке заключенного положенный процент денег, а не забирать под чистую, за уплату исков и алиментов.

По мере зачитывания Дроновым требований, по толпе прокатывались одобрительные возгласы.

Дронов продолжал:

— Мы требуем, чтобы нас не лишали свиданий с родственниками, спекулируя перед нашими родными, что мы не соблюдаем правила внутреннего распорядка. Отменить такое право!

По первому требованию, вы обязаны вызывать прокурора по надзору, так как это является неотъемлемым нашим правом.

При предъявлении нам серьезных обвинений в совершении, каких либо преступлений, мы имеем право на адвокатов, и давать первое показание, только в их присутствии.

Мы также требуем прекратить режимную и оперативную части ломать личность человека, а именно: склонять к предательству, заниматься наушничеством, доносительством, устраивать слежку и создавать провокации в отношении нас — заключенных.

Очень много было зачитано требований. Но тот, кто составлял этот перечень, прекрасно понимал, что только часть из написанного может выполнить администрация колонии. Все остальное было адресовано общей системе Исправительно Трудовых Учреждений — это и было внутренним распорядком колоний. И поэтому, изначально можно было считать, что органы Советской власти всерьез не воспримут подобный «манифест».

Тем временем заключенные в штрафном изоляторе, сидевшие за нарушение режима содержания, а так же отбывающие наказание в БУРе услышали, что в зоне происходит, что-то важное. По шуму, крикам, поднятым на всей территории колонии, стало понятно, что начались какие-то волнения. Избранные заключенные, сидевшие в БУРе, были заранее оповещены, что на днях произойдут перемены.

Дрону не хотелось раньше срока нагнетать обстановку, если братва начнет преждевременно бузить, все его планы полетят к черту, а придет день: всех арестантов освободят.

Вор отдал распоряжение Воробью: взять с собой десятка два дюжих пацанов и по сигналу взломать двери изолятора. Но, так как запоры были сделаны на совесть, придется применять технические средства. Ворота в промзону были открыты настежь, теперь каждый желающий мог сходить в цех или прогуляться по периметру рабочей зоны. Но по указу блаткомитета небольшие группы разбрелись в поисках подручных средств на случай обороны зоны. Заключенные подтаскивали к въездным воротам всякий хлам: железо, старые щиты, подносили какие- то трубы и швеллера, все готовились на случай прорыва военных или длительной осады. Все это происходило на глазах часовых, зорко охраняющих подступы к запретным полосам и вышкам.

Если у ментов возникнет желание где-нибудь проникнуть в зону, блаткомитет организовал две мобильные группы, контролирующие периметр обеих зоны. Подобными вопросами занимались: Сергей Ирощенко (Карзубый) и Игорь Семченко (Каленый), отдавшие некогда своей Родине несколько лет безупречной службы.

Сашка присмотрел трубу приличного диаметра, длиной около пяти метров и в уме прикинул: «Если ее возьмут человек шесть и используют, как таран, то свобода узникам изолятора будет обеспечена».

Первый раз в жизни ему и его близким приятелям пришлось участвовать в подобном мероприятии. События такого рода разворачивались по накатанному сценарию только в фильмах и книгах, а здесь он самолично принимал участие в подготовке к бунту.

Пока все шло по плану, и молодые парни пребывали на гребне волны, которая увлекала их глубже, в неведомую пучину. Опасений и страха за уже сработанное дело, ни у кого из восставших пока не возникало. Конечно, были лояльные к неповиновению и беспорядкам, но Дрон строго указал: «Вольному — воля», захотят мужики поддержать основную массу, пусть становятся рядом». Ему не хотелось, чтобы в случае провала его дерзкого и опасного мероприятия, мужики потом говорили, что блатные заставляли их из-под палки участвовать в бунте.

Подтащив трубу к дверям изолятора, заключенные ждали, когда на плаце вор закончит зачитывать требования к администрации. Ведь после этого и начнется самое главное: или власти колонии уступят зэкам, либо применят силу, чтобы задавить бунтовщиков.

Вот только никто из заключенных и администрации еще не мог точно определить, что произошло: народный бунт — тобишь зэковский на территории одной зоны или целенаправленное вооруженное восстание, которое может перекинуться, как огонь на другие лагеря и тюрьмы.

Но видимо случилось то, чего нельзя предвидеть в таких ситуациях. Тем и непредсказуемым бывает бунт, что разворачивается не по задуманному плану, а имеет стечение непредвиденных обстоятельств.

Пархатый сидел в камере изолятора, его и Ворона еще не перевели в БУР. С ними вместе сидело двое заключенных, которые так же считались нечистыми по лагерной жизни. После того, как Воробьев выпроводил Рыжкова из хаты, администрация подыскала ему камеру по его масти. Пархатый был зол на весь мир, слова угроз, сыпавшиеся в адрес Воробья и прочих зэков, мешавших ему жить по своим законам, не были пустыми. Теперь времени на обдумывание было много, он лелеял свой план, затем вынашивал его до основания. В первую очередь ему хотелось, отомстить Воробью, виновнику всех его бед, затем подобрать надежных пацанов для «выворачивания зоны наизнанку». Пархатому не пришлись по нутру методы вора в законе, по которым он правил в зоне. Он считал, что Дрон по нынешним меркам, слишком мягкий и гуманный, хотя гуманному акту со стороны вора, он был обязан своим положением — его не опустили за беспредел. Мечта Пархатого — это править железной рукой.

Ближе к обеду Пархатый, услышав крики за стенами изолятора, сначала подумал, что производился запоздалый развод на работу зэков, но шум от криков не прекращался. Люди в изоляторе заволновались.

По коридору ШИЗО бегали контролеры и ударами дубинок по дверям, старались утихомирить растревоженных в камерах заключенных. Но буйство в изоляторе нарастало: крики, ругань, стуки в двери переросли в единый гвалт и шум, от которого стоял в ушах звон.

Лейтенант Брагин непрерывно названивал по внутреннему телефону. На вахте, где располагался ДПНК, никто не брал трубку. Брагин позвонил на коммутатор и попросил его соединить с начальников режимной части. Ответил его сослуживец — капитан Стрельцов:

— Толя, ты как оказался в изоляторе?

— Меня Серебров направил сюда для усиления. Что у вас там происходит? Кругом такой шум стоит, зэки в камерах начали буйство.

— Толя, ни в кое случае не открывайте двери изолятора, в колонии произошел захват. Одним словом — заключенные подняли бунт.

— И что? Почему начальство не отвечает? Скоро зэки все двери повыламывают.

— Толя, дорогой, держитесь! Мы не можем попасть в зону, все начальство сейчас ведет переговоры с заключенными на плаце.

— Жертвы есть?

— Со стороны администрации пока нет, правда учительницу сволочи изнасиловали, а вот среди зэков есть два трупа. Много избитых.

— Ладно Серега, мне бежать нужно, там по ходу двери хотят вынести.

Услышав голоса за окном изолятора, выходившего в промзону, Пархатый заскочил на верхние нары и, прижавшись лицом к железной решетке, крикнул, что есть силы:

— Братва, что у вас там, что за кипишь?

Подойдя до границы «паутины» и колючей проволоки, которой была обмотана вся наружная стена, мужики закричали:

— Свобода! В зоне начался бунт, скоро мы вас освободим. Сейчас меморандум ментам выпишем и ломонем двери трюма. Потерпите, пацанва!

— Ура-а! — заорал Пархатый во все горло и, подбежав к двери камеры, закричал, чтобы его все услышали.

— Пацаны. Братва! В зоне бунт, ломай замки, выходи на коридор, будем мусоров метелить.

Изолятор ответил ему голосами приветствия:

— Ништяк пацаны, бей козлов, ломай двери, гаси ментов поганых, ох и отоспимся мы сейчас на них.

В один миг была выворочена с корнем привинченная к полу лавка. Пархатый и двое, помогавших ему, подхватили ее и стали бить торцом в железные двери. Она ни как не поддавалась. Сделав несколько ударов и, не получив желаемого результата, вчетвером вцепились в стол, и также вывернув его из пола, кинулись к двери. Под натиском наконец-то она зашаталась, но этого было недостаточно.

— Давай братва, выломаем эту козлячью дверь, — рычал Пархатый и ему вторили три голоса:

— Даем Жека, даем!

После нескольких мощных ударов, замки не выдержали, и дверь распахнулась, выкинув наружу взбунтовавшихся узников. Навстречу им по коридору бежали лейтенант и прапорщик, угрожающе размахивая дубинками. Двое других дежурных находились в противоположном крыле изолятора. Лейтенант держал в руках какой-то предмет, с виду напоминавший темный пузырек, им оказался аэрозольный баллончик со слезоточивым газом.

«Черемушка!» — пронеслось в голове у Пархатого, но офицер уже испускал на зэков струю газа. Раздались отборные матерки и двое из вырвавшихся закрутились юлой, харкаясь и сморкаясь от удушливого газа. Пархатый рванулся к лейтенанту, направляя торец лавки ему в голову. Брагин сам хватанул легкими зараженного воздуха и на мгновение прикрыл глаза. Удар страшной силы раздробил ему нос и опрокинул тело на пол. Трое зэков и в том числе прапорщик, закрыв глаза, на ощупь, расползались в разные стороны.

Рыжков хватанул воздух, отравленный парами черемушки, и тут же закашлялся. Сильно защипало в глазах, зарезало, словно в них сыпанули песок. Пархатый, запахнувшись курткой, и плотно сомкнув слезящиеся глаза, на ощупь шел вдоль стены прямо, пока не дошел до угла. Он свернул налево и, сделав несколько шагов, очутился около контролерской комнаты. Дверь была открыта. По памяти, так как не раз бывал в этой комнате, он кинулся к умывальнику с водой и долго ополаскивал лицо. Постепенно зрение возвращалось.

За углом, откуда он пришел, слышались крики о помощи, это трое сокамерников наугад били руками и пытались достать прапорщика. Офицер лежал рядом без сознания с окровавленным лицом.

Двое контролеров испугавшись, выскочили в прогулочный бокс и перелезли через высокий забор, обдирая руки о колючую проволоку.

Пархатый заметил связку ключей, брошенную дежурными на столе.

«Вот удача, — подумал он, — не унесли с собой твари, забыли впопыхах». Он выскочил в коридор и рванулся направо к двери, которая вела во внутренний двор изолятора. Вставил большой ключ, но она оказалась открытой.

Жека вышел на улицу и с жадностью стал глотать свежий воздух. Постепенно, выбрав нужный ритм дыхания, он снова заскочил в контролерскую, схватил с вешалки полотенце и, смочив его обильно водой, припечатал ко рту. Дышать стало тяжело, но все же терпимо. В камерах стоял страшный гвалт, двери трещали, ходили ходуном, но не поддавались. Пархатый начал с первой камеры БУРа. Открыв двери, он крикнул, чтобы все выбегали во двор и отдышались, газ и здесь успел смешаться с воздухом. Ошалевшие зэки, плохо соображая куда идут, столпились в проходе.

— Какого черта вы стоите, мать вашу! Дергайте на улицу, в прогулочный дворик, — орал Пархатый на освобожденных. Он уже отворял третью по счету камеру, благо, что замки открывались одним ключом. Получив доступ свежего воздуха, коридор изолятора постепенно проветривался.

Смешно выглядели здоровые, молодые парни, «плачущие» по причине загазованности воздуха. Что и говорить: хорошее средство применяла власть для усмирения восставших или взбунтовавшихся граждан. Слюни, выделения из носа, слезы — все разом выходило из человека наружу, здесь уже не до действий. К тому же трудно делать вздохи, сильно перехватывало дыхание.

Пархатый, не стал открывать дальше камеры, а размахивая связкой ключей, воззвал к освобожденным:

— Пацаны, берите мусоров в заложники и тащите их в БУР, мы им устроим Колымские встречи. Пошли в зону, хватайте в руки все, что попадет.

Все радостно загалдели:

— Вперед братва, бей мусоров!

Толпа во главе с Пархатым направилась к главному выходу из ШИЗО, он открыл входную дверь и бросил ключи в задние ряды. Кто- то, подхватив связку, продолжил освобождать оставшихся узников.

Пока никто из освобожденных арестантов не вспоминал о новом статусе Пархатого.

Глава 38 Восстание или бунт?

Сашка и пацаны стояли возле дверей изолятора, прислушиваясь к выкрикам, доносившимся со стороны плаца, и ожидали сигнала к началу штурма. Но в этот момент входная дверь распахнулась, их взору предстал не кто иной, как сам Пархатый, с напиравшей сзади толпой зэков. Воробей, мгновенно оценив обстановку, обратился к арестантам:

— Пацаны, соблюдайте спокойствие, сейчас мы все вместе пойдем на плац, там Дрон предъявляет ультиматум ментам, мы сами хотели вас освободить с минуты на минуту: вот видите, и трубу приготовили.

— Чё- ты, Воробей, какое на фиг построение?! — возмутился Пархатый, — ты чё не врубаешься, мы свободу себе добыли, а ты нам — на плац.

— Дрон и блаткомитет так решили. Смотрите — вон вся зона на плацу собралась, — настаивал Сашка.

— Пацаны, — крикнул Рыжков, — они чё в натуре, ноты попутали в зоне?

Жека оглянулся на остальных освобожденных, как бы ища у них поддержки.

— Остынь Пархатый, — осадил его кряжистый здоровяк, им оказался семьянин Васьки Симуты — Серега Сокол, — раз братва так решила, значит идем на плац, а ты Рыжий выше планки не прыгай, знай свое стойло, с тобой еще разборы не закончились.

Жека с обидой в голосе взбеленился:

— Вы чё, пацаны, я же первый мента прессанул, и вас всех выпустил.

— Да ладно Пархатый, не мети пургу, айда к братве, — подтолкнул его Леха Сибирский, и толпа заключенных, только что вырвавшаяся из изолятора направилась на центральный плац.

Они подошли к основному скоплению заключенных и вклинились в толпу.

— Мужики, дай дорогу каторжанам из БУРа.

Все стали расступаться, давая пройти освобожденным узникам.

— О-о! Кого я вижу! — воскликнул Васька Симута, увидев Сокола и остальных арестантов. Они горячо побратались, Сокола он не видел четыре месяца, со дня его посадки в БУР.

Дрон закончил читать и обратил внимание на пополнение. Поздоровавшись с братвой, вор прикинул по обстановке, что может возникнуть стычка между освобожденными и ментами, и потому «цинканул» глазами своим подручным, чтобы они были начеку.

— Вы немного тут припозднились, — обратился он к пацанам с веселыми нотками в голосе. — Короче, вот бумаги, — и Дрон протянул их полковнику, — на рассмотрение и решение наших требований даем вам ровно два часа.

— Дронов, ты же прекрасно понимаешь, что здесь есть такие пункты, исполнение которых не в нашей компетенции, — сказал полковник.

— Вот мы и подождем два часа, чтобы вы вызвали сюда прокурора по надзору и начальника управы, а все остальное порешаем именно с тобой.

Начальник колонии встревожено посмотрел на заключенных, только что покинувших изолятор.

— А где смена контролеров, где лейтенант Брагин? Что вы с ними сделали? — обратился он к заключенным.

— А мы с ними местами поменялись, — ответил за всех Пархатый, — правда, они не хотели, но мы их «культурненько» попросили, — произнес он с издевкой.

— Что значит, попросили? — еще больше заволновался полковник, — вы что, их…

— Да живые они, живые! Только малость помятые, что с них убудет, шкуры то у вас крепкие, — весело произнес Сибирский.

Осужденные вокруг засмеялись. Кузнецов с тревогой в голосе проговорил:

— Мужики, отпустите их, не берите грех на душу, они ведь при исполнении.

— Да вы посмотрите на них! — взбеленился Сибирский, — значит мусорам нас втаптывать в грязь — не впадлу, а как справедливо вас раскачать, так это грех… Это ты сам придумал? А, мусор? Я тебя готов прямо здесь на части порвать, за зловоние из твоей пасти.

Осужденные зароптали, зашумели.

Дрону был необходим тайм-аут, и он решил выполнить свою миссию до конца.

— Общем так, вы сейчас сваливаете отсюда, и пока не предложите что-нибудь дельное, к нам не суйтесь. Попытаетесь взять штурмом зону, мы будем давить ваших сослуживцев, и каждый час выдавать вам активистов в непотребном виде. Молите Бога, что мы вас отпускаем, так как вы взяли на себя роль парламентеров, а то сидеть вам вместе со своими прапорами. За ваши козни и беспредел — сейчас бы вас без базара… — Дрон обхватил свое горло пальцами, намекая на удушение, — мужики, пропустите их, пусть подумают над нашими словами.

Под громкое улюлюканье и всякого рода гадости, начальство колонии было вынуждено убраться с территории зоны.

Итак, изолятор был освобожден.

Штаб, где раньше располагались на втором этаже ДПНК и смена контролеров — опустел.

К лейтенанту Брагину и прапорщику, брошенных в камеры, добавилось еще двое прапоров, схваченных зэками в промзоне.

Сформированные отряды осужденных распределили по всему периметру колонии. Особое внимание уделялось въездным воротам, производственной и жилой зон, которые общими усилиями начали заваливать разным хламом, нагромождая баррикады. Сносили туда двухъярусные шконки, деревянные тумбочками, которые в случае штурма будут поджигаться.

За всеми действиями строго следил блаткомитет зоны.

Дрон и вся лагерная братия, заняли бывшее помещение штаба и оттуда давали указания всем заключенным. Посыльные бегали по отрядам и местам скопления восставших и передавая распоряжения. Отряды делились на бригады, бригады разбивались на звенья, во главе каждого стоял, назначенный заранее пацан или крепкий, имевший среди зэков авторитет — мужик. К примеру, такой, как Матвей из шестнадцатого отряда.

На входе в столовую стояли крепкие «бойцы» и без особой надобности никого туда не пускали: еще неизвестно, сколько времени зоне придется сдерживать осаду ментов, а продуктов на складе было не так уж много. По указанию блаткомитета на кухню стаскивались все продукты, которые удалось собрать в общак.

Понимая и чувствуя обстановку в мятежной зоне, мужики сами подходили и сдавали продукты: кто сколько мог, и такая солидарность радовала всех. В такой момент неприятели забывали о своих распрях, старались встать бок обок для последующих действий. Даже «обиженные», и те сплотились в небольшие группы, желая принять участие в неповиновении. Кто утром был лоялен к восставшим, то к вечеру был уже в их рядах. Но много мужиков отказывались участвовать в неповиновении властям, они держались особняком в отдельных отрядах и с опаской смотрели на приготовления блатных. Страх перед наказанием не давал им принять решение и влиться в ряды бунтовщиков.

Ужинали поотрядно: повара постарались на славу, приготовив отменный ужин, и что самое главное — всем осужденным, принявшим активное участие в неповиновении, было налито по сто грамм водки, которая была завезена с объекта и доставлялась в зону по другим каналам. Дрон с пацанами не знали устали, они обходили посты восставших. Ирощенко внимательно наблюдал за расстановкой сил и по мере надобности менял позиции осужденных.

Два часа, данные на принятие решения, уже прошли. Группа осужденных подошла к КПП и криками стала вызывать начальство, надеясь, что кто-то выйдет им навстречу.

За забором, со стороны свободы, раздался звук вещания мегафона, и голосом начальника колонии было заявлено:

— Граждане осужденные! Немедленно прекратите неповиновение, зона со всех сторон окружена солдатами внутренних войск, мы даем вам последний шанс: сложите все имеющееся у вас технические средства и выходите на плац, на всеобщее построение. Освободите наших сотрудников немедленно. Выведите актив зоны из первого отряда и передайте их в наши руки. В противном случае мы будем вынуждены начать штурм!

Дрон вернул несколько газет в рупор и, выждав, когда мегафон смолкнет, выкрикнул:

— А как же наши требования, и твое слово офицера? Что, сволочь, прохлявил свое слово?! Так знай: мы с мразями, запятнавшими свою честь, переговоры не ведем. Начинайте, мы вас достойно встретим.

За два с лишним часа передышки, что получили начальство и сами заключенные, администрация колонии время не теряла. К мятежной зоне уже прибыли начальник управления генерал Зыков и работники прокуратуры. Были вызваны специальные воинские подразделения по укрощению бунтов и восстаний, к колонии подтянуты бойцы внутренних войск. Кругом рассредоточились БТРы и военные машины, крытые брезентом. Колыхались ряды бойцов в форменном обмундировании, в касках на головах, с большими щитами в руках, вооруженные дубинками и саперными лопатками. На некоторых крышах бронетехники расположились автоматчики.

Все ждали приказа из Москвы. Только в высших кабинетах принимались решения: стрелять в осужденных или брать штурмом зону, без единого выстрела.

Областное управление Исправительно-Трудовых учреждений ожидало приказа из столицы и не пыталось прислушиваться к предостережениям лагерного начальства. В руках заключенных находились заложники, и в случае штурма они грозились уничтожить их.

— Это тактический ход главарей, взбаламутивших зэков, — обратился к собравшимся генерал Зыков, — они ни за что не пойдут на этот шаг. Главари бунтовщиков прекрасно знают, что получат «вышку» (смертный приговор) если лишат жизни наших сотрудников. Атаковать будем сразу с двух ворот: жилой и производственной зон. Предупредить механиков-водителей бульдозеров, в случае поджога или возникновения угрозы безопасности их жизней, немедленно покинуть кабины машин. Водители расчистят баррикады бульдозерами, следом за ними пойдут пожарные машины и попытаются разогнать весь этот сброд водометами, затем в зону войдут спецподразделения внутренних войск. Будьте уверены, как только начнется штурм, эти сволочи, сами попадают «ниц». Разрешаю применять все технические средства, вплоть до саперных лопаток. Огнестрельное оружие не применять, даже в исключительных случаях. Если возникнет прямая угроза жизни солдат или сотрудников учреждения, применять оружие только в целях устрашения, и стрелять поверх голов.

— Товарищ генерал, — обратился к начальнику управления, подбежавший офицер, — Москва на связи. Генерал быстро прошел в крытую штабную машину и выслушал по телефону приказания. Он вышел из фургона, и тут же был окружен группой офицеров и работников прокуратуры, нетерпеливо, ожидающих приказа.

— Москва не дала «добро» на применение огнестрельного оружия. Значит, будем действовать по плану.

Начальство отдало распоряжение о направлении в зону опасности двух военных вертолетов, которые будут барражировать над колонией и освещать ход событий. Также были воздвигнуты переносные вышки, на которых расположили мощные прожектора.

Планировали управиться с бунтовщиками за одну ночь, хотя высказывались мнения, что операцию стоит проводить, пока не стемнело. Под покровом ночи заключенные могут проскользнуть через заслоны военных.

— Товарищ генерал, — обратился к начальнику управления Серебров, — может попробовать еще раз образумить заключенных, ведь у них заложники.

— Да пугают они нас, полковник, как только наши бойцы ворвутся в зону, они первым делом займут здание изолятора.

К начальству подошел офицер в звании майора и по факту наблюдения, доложил обстановку в колонии.

— Товарищ генерал, нами выставлены посты, и в ходе наблюдения удалось обнаружить передвижения осужденных, интенсивно готовящихся к отражению штурма. Среди взбунтовавшихся имеются отдельные группы, которые вооружены самодельными штырями и железными прутами. Все подходы к воротам забаррикадированы, волнений и погромов в колонии не наблюдается.

Выслушав доклад офицера, генерал спросил стоявшего рядом Сереброва:

— Полковник, ты говорил, что бунтовщиками управляет какой-то уголовный авторитет.

— Да товарищ генерал, осужденный Дронов является признанным среди блатных вором в законе.

— И ты мне только сейчас об этом говоришь! Что за абсурд ты несешь, полковник? Как подобный преступник мог обосноваться в твоей колонии?

— Начальником РиОР Кузнецовым было направлено в управление прошение о переводе Дронова в другое, более жесткое учреждение, оперативного ответа не последовало. Мы содержали его в ШИЗО, но по ошибке оперчасти его выпустили в зону. Виноваты товарищ генерал, не усмотрели.

— Ну, полковник, моли Бога, чтобы все прошло бескровно, в противном случае я вас самих посажу на нары.

Представители прокуратуры не стали настаивать на выполнении формальностей и передали практически всю власть военным, для урегулирования конфликта, но напомнили о запрете применения огнестрельного оружия.

Не работники колонии, а тем более представители прокуратуры и командование воинскими подразделениями не ведали, какие приготовления шли за стенами колонии. Только несколько человек со стороны восставших отдавали себе отчет, что заключенных ждут тяжелые испытания.

Сергей Ирощенко, служивший некогда офицером в армейской разведке и Игорь Семченко, отдавший три года родине в спецвойсках, предвидели, и даже точно предполагали, когда и как закончится бунт. Они могли дать полный расклад всего сценария. Одного они не могли знать, даст ли Моска добро, стрелять по заключенным, а если нет, то с какой жестокостью государство готово подавить бунт.

Алексею Дронову приходилось слышать о бунтах разного рода и даже участвовать в одном из них, но это были, скорее всего «танцы» на плацу, напоминавшие о вольностях расшумевшейся молодежи.

Что ожидало их в этой колонии, похоже, ни с чем не сравнить, по крайней мере, за последние годы правления Кремля. По сценарию обеих, противоборствующих сторон, здесь должно произойдет настоящее побоище.

Конечно, вор не мог знать, как поведут себя, многие заключенные: одно дело, когда теоретически толпа лезет напролом, сметая все на своем пути, а другое, когда восставшим преградят дорогу сотни, хорошо вооруженных военных, здесь есть о чем призадуматься, и мысленно попрощаться с белым светом.

Его отвлекли от мыслей пришедшие из промзоны мужики, они принесли несколько ящиков с острыми штырями. В других ящиках находились «ежи», остро заточенные прутки из железа и сваренные между собой. По форме они напоминали фронтовые ежи, но только небольших размеров, применяемых в обороне против танков. Сварщики постарались выполнить Дроновский заказ в срок, а ему подсказал изготовить их Игорь Каленый.

Каждая группа, находящаяся в дозоре, получила на руки бутылки с бензином. При попытке разгрести баррикады или прорыве, заключенные должны забросать технику и бойцов «зажигалками».

На втором этаже собралось десятка три заключенных, они считались костяком восставших. В штаб также пришли незнакомые Дрону заключенные, их привели Карзубый и Каленый, последний имел особое чутье на парней, то есть подобных себе, потому доверял бывшим солдатам, служивших в свое время отчизне и обученных военному делу.

Ирощенко совершенно выделялся среди группы бывших военных, чувствовалась его закалка и умение руководить людьми. К тому же он требовал исполнения, если касалось выполнения приказов и команд. То, что руки его были, словно тиски, Дронов уже знал, по тому, как быстро и умело Сергей расправился с Равилем.

Когда Колдуну в свое время потребовались надежные и крепкие бойцы для хранения зоновской казны, он, вопреки тюремным законам предложил такое место Карзубому — бывшему офицеру армейской разведки. Колдун тогда удивился, как это власти заперли бывшего офицера в зону с обыкновенными уголовниками.

Сергей рассказал ему свою историю, как в армии сильно избил подонка — офицера, пристроившегося на теплом месте в штабе. А изуродовал он его за унижение сестрички из санчасти. Ирощенко офицерским судом разжаловали и отдали под суд, намериваясь направить в зону для бывших военнослужащих. После суда, находясь в тюрьме, Ирощенко заступился за подследственного парнишку, и «поломал» наглых урок, издевавшихся над ним, за одно и двух сотрудников тюрьмы, пытавшихся избить Сергея. За что, и получил новый срок, но за заслуги перед родиной, советский суд режим ему не сменил, и направил в колонию с общим режимом содержания.

Колдун долго отстаивал на сходке блатных бывшего офицера — лейтенанта, ведь по тюремным законам, тот, кто служил родине, не имел право подходить близко к общакам. Но Ирощенко был справедливым, честным и неподкупным человеком, и на роль главного шнифтаря подходил, как никто другой. Колдун оказался прав, Карзубый подтянул к себе слегка странноватого на вид Игоря Семченко, некогда слегка контуженного в армии, и тоже оказавшимся исполнительным и крепким парнем.

Так собралось пять надежных шнифтарей, назначенных охранять зоновский и отрядные общаки.

Теперь они все вместе составляли «боевой» отряд по охране блаткомитета и являлись самыми опытными бойцами. В их команду включили Воробьева и еще несколько толковых и крепких пацанов.

Дронов уже забыл, когда по настоящему отдыхал, он валился с ног от усталости. С минуту на минуту менты могут развернуть полномасштабные действия. А чем их можно встретить по- настоящему? Бутылками с бензином, палками, штырями да арматурами. Он обратился с вопросом к Ирощенко:

— Серега, как ты думаешь, мусора будут вооружены, когда пойдут на штурм?

— Смотря кого, ты называешь мусорами, если военные подразделения с хорошо обученными солдатами — это уже не менты, а внутренние войска. Таких солдат называют «Рексами», они психологически подготовлены к бунтам, и их ненависть к заключенным не знает границ. Первые пойдут со щитами и дубинками, да с саперными лопатками, в имея запасе химические средства, потом уже по мере надобности, автоматчики. А что спросил? Думаешь, будут стрелять?

— Надеюсь, что нет. Я вот о чем подумал, если наша буза перерастет в настоящее, кровавое месиво, все равно придется валить мусоров, а если они будут при оружии, то забрать у них стволы и покрошить побольше гадов. Мне Серега, добавка к сроку не светит, власти намажут зеленкой лоб стопроцентно. Живым я им не сдамся, эти упыри уготовили мне несладкое будущее. Слышал о беспредельных крытках?

— Нет, не приходилось.

— Это тюрьмы, где ломают воров, и тех отрицал, которые не идут на поводу у власти. Есть одна — это Елецкий централ, куда загнали Колдуна.

— Об этой я слышал, у нас пацаны с этой тюрьмы приходили, рассказывали про тамошние порядки. Сплошной ужас!

— А ты знаешь, что Колдуна сломали в крытой, его кумовья в прессхату кинули к козлам.

— Нет, об этом речи не было. А что с ним сталось, опустили?

— Нет, в этом плане он чист, но все, что отрицал в отношении ментовских порядков, для Колдуна осталось в прошлом, — Дрон тяжело вздохнул, — Серега, я с этим жить не смогу, уж лучше побольше мусоров за собой в преисподнюю утащу, чем дать им повод поплясать на мне после бунта.

Пацаны, вот что получается, — обратился он ко всем присутствовавшим, — если у вас злости на ментов много: бейте их, но помните одно, в каждом нормальном пацане есть дух, кто не пал духом, того и сам черт боится, а менты — они и есть черти. Сколько бы они нас не ломали, все равно им придется, когда- нибудь отвечать за свои действия.

Дрон собрал вокруг себя всех присутствующих в комнате и с напутствием обратился к ним:

— В общем, так братва, долго говорить не буду, если вы хотите в будущем жить по-человечески — значит боритесь за свои права, не гните спины перед властями, добивайтесь справедливости. По закону нам много чего полагается, вот только цепь советы укоротили, не дотянуться до той правды. Сейчас мы порвали эту цепь, и на миг почувствовали себя свободными, но тяжело полувольному человеку думать, что скоро на него снова наденут хомут. Сегодня у многих из вас определится дальнейшая судьба.

Кого не сломят, те все равно останутся на коне с крепким духом. Но кто-то окажется слабым, и с собачьей покорностью подставит свою шею для ментовского ошейника. Так желаю вам, после событий, которые сегодня произойдут, жить по совести, по справедливости.

Я со многими вещами не согласен, которые происходят с нынешними ворами, нас не так уж много, и не все из нас правильно радеют за воровскую идею. Пусть это называют по — разному: борьба истинных воров с Польскими ворами или с суками, кому как будет удобно. Все это в прошлом. Если с сучьих войн воры вынесли с честью свое «ИМЯ» — значит государству и его прихлебателям не удалось сломить наш дух. В этой зоне я открыл самое главное для себя: если рядом мной встали такие пацаны, готовые пойти хоть в огонь и в воду, я не вправе думать только о собственном «Я». Сегодня я буду с вами до конца, и если нам посчастливится еще пожить на этом свете, я буду вами гордиться! — решительно закончил вор.

После своей речи Лехе Дрону пришлось испытать дружеские рукопожатия и похлопывания по плечу, но самый лучший жест исходил от Ирощенко. Он подошел к Алексею и по братски обняв его, прижал к своей широкой груди. Когда Дрон взглянул на него, то увидел в глазах застывшие слезы. Следом подошел Сашка Воробей и приобняв Леху, тихо сказал:

— Все будет хорошо, у нас все получится.

К горлу подкатил комок, Сашка едва себя сдерживал, чтобы не расчувствоваться, уж насколько Сергей Ирощенко казался крепче, и — то не сдержал своих слез.

Воробей с самого начала своего знакомства проявил к Лехе Дрону свое истинное расположение.

Глава 39 Баррикады в огне

Кто-то из заключенных с первого этажа крикнул:

— Зовите Дрона и братву, начинается! Менты подогнали бульдозеры к воротам.

Стрелки на часах показывали одиннадцать вечера.

Дрон отдал распоряжения всем посыльным, чтобы поднимали отряды и занимали свои места, действуя по намеченному плану. Сам Леха с двумя десятками приближенных рванулись к центральным воротам. Сибирский и Симута со своими пацанами в промзону.

По всей зоне отключили электричество. Подачу воды тоже прекратили. Видимо власти надеялись, что появятся недовольные и ряды взбунтовавшихся заключенных расколются, но на порядок оказалось обратное, все высыпали на улицу, и при свете дальних прожекторов заметались тени осужденных.

Заскрежетали железные ворота, расширяя проход для проезда бульдозера. Основная масса военных, спрятавшись за бетонным забором, ожидала сигнала к штурму.

Заключенные не толпились возле баррикады, а небольшими группами спрятались за углами зданий, расположенных параллельно, по обеим сторонам въезда. Вплотную к баррикаде подошли десять бунтовщиков.

Снова мегафон разорвал зловещую тишину своими призывами:

— Осужденные, последний раз просим прекратить всяческое сопротивление, выдайте нам заложников, и мы обещаем, что в зону солдаты не войдут, в противном случае администрация колонии не ручается за вашу сохранность.

Мегафон смолк. Но через минуту вещание возобновилось:

— Дронов! С тобой говорит начальник управления генерал Зыков. Даю тебе слово офицера, что ты, и твои сотоварищи в срочном порядке будут этапированы в СИЗО, физические меры к вам применены не будут. Я возьму все под собственный контроль, часть ваших требований мы постараемся выполнить. Отдайте нам заложников, и мы обещаем, что в колонии не будет репрессий.

— Ага! Мерси! Мы уже сыты офицерскими обещаниями, спросите у хозяина зоны, который так легко пускает по ветру слово офицера, — выкрикивал Дрон, — мы вам не верим, ваша система не в состоянии исполнять законы, над вами тоже есть начальство, оно с вас точно спросит, что довели заключенных до бунта.

— Это твои последние слова? Кто тебе дал такое право, говорить от имени всех? — раздался с другой стороны забора голос, но уже без мегафона.

— Да, начальник, последнее, а право у меня и у всех зэков одно — быть людьми, а не скотами, ты сам поразмышляй о матерях своих солдатиков, которых пускаешь на кровавую бойню, ты думаешь, мы их пряниками будем встречать.

— Все Дронов, прекращай свою болтовню, даю тебе и твоим головорезам пять минут. Предупреждаю, если вы не сдадитесь, то умоетесь кровавыми слезами.

— Вот и добазарились, как говорили на фронте — заполучи-ка враг гранату!

Дрон сказал стоявшему рядом Каленому:

— Давай Игореха, запускай! Он держал в руках самодельный взрывпакет, начиненный серой, магнием и марганцовкой. Мало того, в ней присутствовала одна из серьезных начинок — фторопластовая мелкая крошка, можно сказать пыль. При совместном возгорании всех компонентов, фторопласт выделял едкий токсин, который, попадая при вдыхании в горло, раздражал слизистую оболочку и человек начинал задыхаться. Старая армейская смекалка подсказала Ирощенко выход из ситуации, пусть хотя бы менты предполагают, что у восставших имеются средства не только для защиты, но, и для нападения тоже.

Игорь чиркнул спичку, зажег фитиль бомбы и, выждав пять секунд, запустил пакет в сторону осаждающих. Над стоящими на открытой площадке офицерами раздался оглушительный взрыв, сопровождающийся грандиозным, малиновым фейерверком. Военные бросились в рассыпную: эффект неожиданности сработал, все, кто попал в зону разрыва бомбы, получили дозу незабываемых ощущений: кашель раздирал горло до изнеможения.

На промбазе тоже послышался звук взрыва — это Леха Сибирский произвел подрыв бомбы.

Над зоной взметнулись три осветительные ракеты, служившие для военных сигналом о начале штурма.

Взревели двигатели бульдозера и бронетехники, загрохотали гусеницы по асфальту.

Водитель, приподняв лопату бульдозера, направил свою машину на баррикаду, но не успел он подъехать вплотную к загромождению, как с разных сторон к воротам метнулись заключенные, в руках они держали бутылки с зажигательной смесью. В темноте вспыхнули небольшие огоньки и полетели в сторону бульдозера. В сплошной, горящий факел превратился трактор, водитель едва успел выскочить из кабины в приоткрытую дверцу и, крича от ужаса, кинулся прочь от пылающей машины.

По другую сторону ворот заревели пожарные сирены, и мощные струи воды обрушились на взбесившиеся языки пламени — это пожарные расчеты вступили в борьбу с огнем.

Дрон крикнул:

— Не суйтесь под брандспойты, отходите за угол зданий, пусть они сольют воду.

Карзубый, Каленый, будьте наготове, если пойдут «Рексы», забросайте их горючим. Санек, — обратился он к Воробью, бери в резерве мужиков и быстро бегите в промзону, мы здесь сами управимся…

Не успел он договорить, как из рабочей зоны прибежал посыльный.

— Братва, трактор с ходу разметал наши баррикады, — запыхавшись, произнес он первую фразу.

— Они не подожгли его? — удивленно спросил Воробей.

— Подожгли, но водила — дурень даже не вылез из трактора, похоже он там сгорел.

Паренька трясло, наверно от чрезмерного возбуждения.

— Передайте Дрону, что нам удалось закидать солдат горючим и камнями. Больше они не суются, отошли назад, — отдышавшись, закончил посыльный.

Дрон, услышав от Сашки хорошую новость, закричал во весь голос:

— Мужики, промзона отбила атаку чертей, дело теперь за нами.

Со стороны властей начиналась психологическая обработка бунтовщиков: ударили автоматные и пулеметные очереди, но видимо стреляли холостыми, потому как свиста и рикошета пуль не было слышно. Заметались с разных сторон лучи прожекторов, освещая крыши и стены зданий — бараков. В небе над зоной послышался нарастающий шум винтов. Показался боевой вертолет, и освещая территорию мощным прожектором начал кружить над всей колонией.

Военные, зацепив тросом бульдозер, оттаскивали его назад, освобождая проход для следующей техники.

Сообразив, что с пожарными машинами ничего не выйдет, так как заключенные маневрировали: прячась и выбегая из укрытий, штурмующие военные решили кинуть в проход бронетехнику. Но пробить с ходу такую толщу укрепления не было возможности, пришлось бы загонять бронетранспортер на самую верхотуру баррикады, а это грозило поджогом техники.

В таком же положении оказались военные на промзоне. Правда там удалось преодолеть препятствие нескольким десяткам солдат, но они были встречены дружным градом камней и железа.

Семченко Игорь и еще несколько находившихся рядом с ним зэков, взяли в руки «ежи» и принялись метать их в солдат. Раздались первые крики, оповестившие восставших, что «ежи» достигли своей цели. Подбирая раненных солдат, остальные военные вынуждены были ретироваться и занять исходные позиции.

Мужикам и парням строго наказали, чтобы не преследовали убегавших военнослужащих, в противном случае, оказавшимся в запретной зоне, грозила неминуемая смерть. Отразив второе по счету нападение, восставшие воспряли духом: кто-то, подражая событиям, увиденным в фильмах, обнимался после отражения последней атаки.

Организаторы бунта заранее позаботились, чтобы под рукой была вода и повязки из плотной ткани, и как видимо не напрасно: раздались хлопки, и в зону полетели дымовые шашки.

Каждый из восставших, знал свое место и предназначение. Натянув на лицо повязки, смоченные водой, они постоянно меняли позиции, создавая обманное представление у военных, например: только что в одном месте было большое скопление людей, а на самом деле на месте упавших шашек, уже никого не было. От мокрых повязок проку было мало, но что поделать — противогазов в зоне не нашлось.

Основными действиями руководили Сергей Ирощенко и Игорь Семченко. Дрон старался не давать советов профессионалам, он только с благодарностью подумал: «Как важно иметь под рукой таких бойцов: грамотных и сметливых, возможно без них не было бы надлежащей обороны».

Когда атака дымовыми шашками прекратилась, солдаты в противогазах вторглись на баррикады центрального въезда. Пробираясь по нагроможденным кроватям и тумбочкам они с опаской пытались разглядеть сквозь пелену дыма, где их больше всего ожидает опасность.

Но угроза подстерегала кругом. На гору тумбочек обрушились бутылки с горючим, превратив это место в огромный пожар.

За дело взялись метатели «ежей» и остро заточенных с двух сторон штырей. Каленый, столь ловко обученный метать ножи, в принципе быстро освоил новое оружие. На глаз вымеряя расстояние, и рассчитывая траекторию полета, он всаживал в силуэты людей штырь за штырем. Там, где тело было защищено бронежилетом, не нужно опасаться такого оружия, но руки и ноги оказались в зоне поражения. Бойцы спешно покидали опасное место, помогая раненным спуститься с груды догорающего хлама.

Огонь и дым стали союзниками обороняющихся: на баррикадах уже не осталось ни одного солдата, когда один из заключенных подошел близко к догорающей горе тумбочек. Он поджег фитиль взрывпакета и запустил его по другую сторону забора. Как и в первый раз, раздался оглушительный взрыв, потрясший своим звуком военных. Но на этот раз раздались крики и последующие стоны, данная бомба была начинена рублеными гвоздями и металлическими шариками.

Наблюдатели — зэки, видевшие всю эту картину со второго этажа левого здания, потом рассказали, как несколько военных корчились от боли, их быстро унесли на безопасное расстояние.

Таким образом, территория перед вахтой, занятая командирами, и подчиненными, быстро освободилась: военные вынуждены были отойти дальше, чтобы не попасть под самодельные бомбы осажденных.

Заключенные прислушались, им показалась странной тишина, нависшая над всей зоной. Наверное, они стали привыкать к постоянным крикам, грохоту и периодической стрекотне холостых, автоматных выстрелов.

Но вот за зоной завыли сирены скорой помощи, забегали туда-сюда офицеры, отдавая приказы военнослужащим.

Если исходить из последних событий завершившегося неудачей штурма, можно справедливо рассуждать, что заключенные были тщательно подготовлены к обороне колонии. Теперь это поняли: начальство из управления, прокуратура, командиры спецподразделений и вооруженная охрана лагеря.

Генерал, находящийся в окружении офицеров, был весьма озадачен — выходит, что его военная компания на данном этапе дала сбой. Никто не мог поверить, что вооруженные, можно сказать до зубов, военные, потерпели неудачу. И от кого? От кучки взбунтовавшихся блатных, умело поднявших на восстание заключенных, но главное: кто мог предположить, что они применят самодельные, взрывные устройства и большое количество зажигательных средств.

Генерал собственными глазами видел, как проносили раненных солдат, у некоторых торчали из различных частей тела штыри. Сначала военные подумали, что бойцы соприкоснулись с заключенными и получили ранения в схватке, но разобравшись, убедились, что раны нанесены умелыми метаниями заточек.

— Какого черта оперативная часть смотрела, что у них под носом разгуливают особо опасные преступники, — накинулся генерал на администрацию колонии, — неужели в личных делах не указывают, что представляют собой поступившие в колонию люди. Куда смотрела режимная часть, у которой под носом тренировались заключенные в метании штырей? Или что, они в одночасье научились обращаться с таким видом оружия? Хотя, что теперь об этом говорить, будем во всем разбираться.

Руководству ИТУ сообщили о первых потерях. В промзоновских воротах погиб в огне водитель бульдозера, он в большей мере задохнулся в дыму. Один солдат из спецподразделения был убит метким попаданием штыря в глаз. Десятки получили ожоги разной степени и от взрыва бомбы пострадали пять человек. Такие данные повергли в шок руководство ИТУ и ИТК.

Генерал экстренно запросил Москву и, доложив обстановку, снова попросил разрешения на применение огнестрельного оружия. Москва приказала ждать, и до особого распоряжения не возобновлять никаких действий.

Внутренние войска «зализывали» свои раны и отходили от неудачного штурма. За неправильные действия, и несвоевременный вывод военных из-под «обстрела», руководству ИТУ было сделано значительное внушение. Затем к последующей операции подключили оперсостав КГБ.

Штаб генерала Зыкова передал все руководство проведением дальнейших военных действий офицерам госбезопасности, которые требовали полного подчинения и исполнения приказов. Назначенный майор Бортников будет непосредственно руководить всеми действиями спецподразделений и группы захвата. Пока приказа из Москвы не последовало, было решено провести передислокацию военных групп и ждать.

Заключенные тоже считали свои потери. Погиб один, из обороняющих ворота в промзоне. Солдатам удалось продвинуться по верху баррикад, и неожиданно им навстречу выскочило несколько заключенных, пытающихся забросать камнями и железом. Один из бойцов, обороняясь, прикрывался щитом и отмахивался резиновой дубинкой, но когда понял, что она малоэффективна против железной арматуры, выхватил из-за пояса саперную лопатку. Он бил плашмя по плечам, рукам зэков, а когда увидел перед собой рассвирепевшее лицо парня с ломом в руке, совершенно не соображая, ударил с оттяжкой ребром лопатки, нанеся ему смертельный удар в область шеи. Бедолага упал на груду металла, из перебитой артерии фонтаном брызгала кровь. Позже его не удалось спасти, он скончался от потери крови.

Несколько человек пострадало от огня, получив различной степени ожоги. Тридцати заключенным не повезло: в процессе обороны они повредили себе горло и бронхи от вдыхания газов дымовых шашек. Всех пострадавших увели в санчасть, где их сразу же принялся лечить Сергеев — Лепила.

Пацаны и мужики с ненавистью отнеслись к убийцам своего товарища, тем более кто-то при отблеске огня заметил, что саперные лопатки были заточены, словно топоры, имея острые грани.

На улице уже рассвело. Пищу готовили на кострах, так как электричество менты до сих пор не включили. Отдали распоряжение, чтобы накормили всех осажденных, а так как водка закончилась еще вчера, то выдали по две таблетки, растормаживающие напряженный мозг.

Не забыли накормить заложников, находящихся в первом отряде.

Воробья предупредили, что в камере ШИЗО заперт тяжело раненный офицер и несколько прапорщиков. По непроверенным слухам над там ними издеваются зэки-охранники. Взяв с собой доктора Сергеева и группу пацанов, он отправился в изолятор для прояснения услышанного.

Дверь открыли трое заключенных, временно охраняющих здание изолятора. Внутри было темно, и только через открытую дверь в конце коридора в ШИЗО попадало немного света. Пятерых заложников из числа сотрудников учреждения разместили в камерах по отдельности. В БУРе двери дополнительно усиливались решетками, и на данный момент они были захлопнуты.

— Ну как тут у вас? — просил Воробей.

— Да все ништяк, мусора понемногу подвывают, — ответил один из «охранников».

— Парни, дайте пожалуйста воды, — попросил один их прапорщиков.

— Сиди сука, мусор гнойный, я щас тебе такой воды дам! — заключенный со всей силы ударил дубинкой по дверной решетке.

Прапорщик замолчал.

— Вы что, им воды не даете? — возмутился Сашка.

— Да пусть подыхают козлы, еще воды я им буду подавать, — выругался зэк.

— Ты, урод! Кто же отказывает в воде, вы что здесь устроили? Вы что быки, дубаками устроились? — Воробей взял заключенного за грудки и угрожающе на него зашипел, — тебя сученок не надсмотрщиком здесь поставили и если ты, таковым себя считаешь, то пошел вон отсюда.

Пацаны, пришедшие с Сашкой, открыли двери изолятора и выпроводили троих «надзирателей».

Напоив водой каждого из смены контролеров, парни дали им еще по небольшой пайке хлеба.

— Не обессудьте, граждане начальники, больше кормить нечем, ваше руководство не позаботилось о вас, — с сарказмом произнес Сашка.

Затем они зашли в камеру к раненному лейтенанту. Он лежал на нижних нарах, перевернувшись на живот. Его голова покоилась на подушке. Сергеев аккуратно перевернул его на спину, офицер при этом застонал. Наблюдавшие за этой картиной заключенные, ужаснулись: лицо раненного превратилось в сплошное кровавое месиво.

— Давайте быстро перенесем его на улицу, мне нужен свет, — произнес Лепила, — пацаны, мне еще нужна вода, спирт и скобы. Кто-то из вас должен сбегать в санчасть и принести инструменты в медицинской цинке, они лежат в кабинете врача.

Глазун, находящийся все время с Сашкой, выскочил из ШИЗО и кинулся в санчасть, через десять минут он уже протягивал инструменты доктору.

— Жаль спирта нет, — произнес Сергеев, — для дезинфекции необходимо. Ладно, промою водой и постараюсь заштопать.

Доктор закончил колдовать над лицом лейтенанта и забинтовав его, оставил небольшие щели для глаз и рта. Нахмурив брови, Сергеев произнес:

— Не знаю пацаны, как для вас, но для меня — врача, все это представляется варварством. Нельзя же так издеваться над человеком.

— Спорный вопрос, — ответил Зеля, — когда менты отоваривают одного вчетвером, они почему-то об этом не задумываются.

— Привыкай конкретно предъявлять, а не с бухты — барахты, одернул Зелю Сашка, — там, на баррикадах шел справедливый бой, и каждый считал себя правым. Когда бой прекращается, все стороны должны помогать раненным. Такова мудрая политика войны. Помните о Севастопольской битве, когда участвовали многие страны мира: французы, англичане, русские: когда бой прекращался, солдаты забывали о войне и ходили по неприятельским окопам, подбирая своих раненных.

— Слушай, Сашок, — обратился Сергеев Воробью, — а ведь ты прав, офицеру необходима срочная госпитализация, здесь нужен опытный хирург. Сильное сотрясение и перелом носа, переносица раздроблена, я сделал все, что мог. Попроси Дрона и братву пусть отдадут его, иначе он не выживет.

— Я все сделаю, чтобы ему помочь, — пообещал Сашка, — я хорошо помню его. Брагин меня в санчасть забирал, когда Пархатовские быки на мне чечетку отбивали.

Лейтенант с трудом поднял руку и, вцепившись в рукав Воробьевской куртки, прохрипел:

— Помоги мне, пожалуйста, у меня дома маленькая дочь. Помоги, я тебя очень прошу.

— Сашка кивнул в знак согласия и направился в штаб.

На втором этаже он застал почти весь костяк восставших. В комнате было сильно накурено, и слышался смех. «Видимо Макар опять в своем репертуаре», — подумал Сашка, садясь рядом с Дроном. Рассказав вору о тяжелом состоянии лейтенанта, Сашка обратился ко всем:

— Братва, что будем делать? Ему жить осталось до вечера. Давайте отдадим его.

— Пусть гниет, сучий потрох, — с гневом произнес Серега Сокол, — они в изоляторе и БУРе не замечают, когда нам хреново, сами готовы ножку подставить, чтобы мы скорее в ад скатились.

— Ради чего мы бунт подняли, чтобы мусоров по головке гладить? — прозвучал другой голос.

— А когда они нас, да саперными лопатками…

Зашумела братва, заволновались мужики.

— Их б….. на фонарных столбах нужно вешать, чтобы остальным ментам было видно, — раздался категорический голос.

— Я считаю, его нужно отпустить, — поднял руку Ирощенко, — между прочим, Брагин неплохой человек и перешел сюда в колонию из СИЗО, потому — что имеет свои независимые взгляды на мусорскую систему.

— Карзубый, что ты его защищаешь, — мусор хорош только тогда, когда он мертв!

— Я за то, чтобы лейтенанта отдать, — поднял руку Макар, — мы не стервятники, чтобы питаться падалью, мы должны выигрывать в честной борьбе.

— Я тоже поддерживаю Карзубого и Макара, — заступился Каленый, — мы не должны вести себя, как звери. Одно дело защищать свои права, и бить ментов, а другое — оставаться людьми. Не нужно смешивать гордыню с чувством собственного достоинства. Забыли, для чего Леха Дрон бунт поднимал?!

Все притихли и повернули головы к вору.

Дрон все это время молча слушал и наблюдал за спорящими. Он знал, для чего поднимал братву и мужиков на восстание, и откровенно говоря ему был не понятен вопрос Игоря Каленого.

— Я ненавижу Советскую власть и всю их мусорскую систему. Братва, и вы мужики! Все вы по-своему правы. У меня тоже чувство справедливости хорошо развито. Я никогда в жизни не пинал упавшего противника, иногда даже приходилось подавать ему руку, чтобы он поднялся. Мы не должны с позиции силы решать судьбу кого-либо, тем более наш враг сейчас немощен. В конкретном случае я сейчас говорю о лейтенанте. Как вор в законе, я не должен прогибаться под мусоров, но как человек, я не бью слабого, и мое последнее слово: я призываю братву — отдать его, но учитывая сложную ситуацию среди восставших, я предлагаю отдать его труп.

— Как?! — опешил Сашка.

— Леха!! — воскликнул Ирощенко.

— Вы меня неправильно поняли, его нужно накрыть окровавленной простыней и отдать на КПП, как труп. Просто многие не поймут нас, а особенно те мужики, кто находился рядом с погибшим пацаном. Ну, что братва притихли? Голосовать будем?

— Не стоит, — произнес Макар, — тем более у Брагина маленькая дочь, — и, улыбнувшись, обратился к категорически настроенной братве, — нам лишний рот не к чему, на кой ляд нам нужен такой заложник, самим уже есть нечего, провианта осталось, раза два покормить мужиков.

В санчасти нашли носилки и, уложив лейтенанта Брагина, укрыли с головой окровавленной простыней. Офицеру приказали молчать, во избежание над ним самосуда. Так же решили отдать активиста, упавшего с вышки, у него был поврежден позвоночник и помещение первого отряда, временно заменявшего лазарет для активистов, ночью сотрясалось от его криков.

Отдавали труп погибшего товарища. Проносили его до вахты с открытым лицом, в отличие от лейтенанта Брагина.

Все расступались и снимали головные уборы, прощаясь с Игорем, так звали умершего заключенного. В зоне морг отсутствовал, продержи труп еще один день, и он начал бы смердеть.

Открыв входные двери на КПП, Воробьев позвал военных. С другой стороны показались офицеры и солдаты с автоматами. Осужденных и вооруженных военных людей разделяли двойные решетки.

— Возьмите офицера, он тяжело ранен. Этот тоже, но он заключенный — активист. Третий погиб, к ноге привязана записка, там все его данные.

Майор приказал Сашке и остальным заключенным покинуть помещение превратной комнаты, только после того, как они вышли, солдаты, открыв решетки, забрали пострадавших и погибшего.

Со стороны свободы раздались гневные выкрики:

— Сволочи, вы еще ответите за то, что натворили. Звери недобитые!

Сашка стоял около крыльца и недоумевал: «Вроде доброе дело сделали, отдали раненного лейтенанта. Наверно мы со стороны кажемся им зверьми». Он пожал плечами, и тяжело вздохнув, уныло побрел к главному костяку восставших.

Дрон и блатные, проводив погибшего, организовали общий сход зоны. Теперь в состав комитета восставших вошли многие мужики, принявшие активное участие в отражении атак штурмующих.

Звеньевые доложили, что в промзоне найдены на складе еще две бочки с бензином. Мужики наготовили добавочно штырей, но только механическим способом: в промзоне, как и в жилзоне, тоже отсутствовал свет. Самодельных бомб осталось немного: всего пять, но напичканных смертоносной начинкой. Три отдали, защищающим центральные ворота, а две в промзону.

Продуктов на складе почти не осталось, с водой тоже напряженное положение, ее подачу прекратили еще вчера. Приходилось ходить по промзоне и искать остатки воды, ее тут же под «охраной» относили в столовую.

Мужики начали роптать. Кто был посмелее, поговаривали, чтобы прекратить бунт и сдаться ментам. «Все равно ни сегодня, так завтра менты ворвутся в зону, и ничего хорошего от этого ждать не стоит», — высказывались осужденные.

Дронов и многие люди в комитете понимали, что силой бесполезно выгонять мужиков на баррикады и уговоры тоже не помогут. Пришлось согласиться на организацию своеобразного референдума, чтобы часть заключенных, желающая отстаивать свои права, продолжала неповиновение властям, а кто не видит в этом смысла, должны удалиться в бараки и не высовывать из них носа.

— Давно это было, — вспоминал Макар, — на Индигирке лагерь размещался, так мы там бунт с голодухи подняли. Два дня пытались доказывать власти, что чего — то стоим в этой жизни. Да куда там, разве нас послушала власть. Ворвалась ВОХРА в лагерь, да давай нас всех месить, да приговаривать: «Жрать хочется?! Сейчас до сыта накормим, век помнить будете!». Так я о чем говорю-то: тогда братва тоже по — мудрому решила поступить, кто не хотел бунтовать, в бараки ушли. Но когда согнали весь лагерь на плац, то били всех, не взирая: участвовали или отсиживались в бараке. Как говорится, для «проформы» досталось всем, но зато мужики потом отнеслись с уважением к блатным, и не поносили их, якобы за беспредел, который навязывали менты при расследовании фактов по поводу организации бунта.

— Сейчас не то время, за зоной прокуратур находится, солдатне не дадут избивать мужиков, — высказался кто-то из толпы.

— Нас все равно ждет неминуемое избиение, — обратился Дрон к столпившимся осужденным, — но вдумайтесь мужики: единственное, о чем нам не придется жалеть потом, что менты нас не сломили, а значит, есть еще люди, которые им не по зубам. О мусорской системе и о нас — заключенных, недоверчивые говорят так: «плетью обуха не перешибешь», а я скажу по — простому, если эта плеть находится в умелых руках и управляет этими руками голова со смыслом, то можно просто выбить оружие из рук. Так что мужики, кто с нами — пошли на баррикады.

На плац подходили новые люди: одни садились прямо на асфальт перед Дроновым, другие мостились на корточках, третьи располагались стоя, полукругом. В дальних рядах вслушивались в слова бунтовщика — предводителя.

— Пацаны, мужики, каждый из вас должен принять какое-то решение. Мы ни кого не заставляем под палками продолжать бунт, сегодня все равно менты пойдут на решающий штурм, и чем он закончится, мы догадываемся. Пугать не буду, но самых активных бунтарей раскрутят по полной, и тех, кто поддерживал их, «милость ментовская» тоже стороной не обойдет. Я сейчас обращаюсь к тем, кто колеблется: на вас все равно накинут ярмо и туже затянут на вашей шее хомут, а писк недовольных режимом затихнет там, где мусора создали невыносимую духоту.

Кто боится, пусть идет в отстойник, в специальный барак, мы того винить и презирать не станем, вы и так сделали многое за эти сутки. Вы поверили в себя и сделали попытку доказать власти, что вы не рабы, а настоящие люди. Каждый из вас выбирает свою дорогу в жизни, кто духом крепче, тот ищет свободу. Но искать ее не нужно за забором — она внутри нас, — Дронов ударил себя в грудь кулаком, — а кто не готов к таким испытаниям, пусть ищет нору поглубже, но в зоне, глубоко не спрячешься, власти везде достанут.

— А что нам остается делать? Ведь мы же не такие идейные, как ты, — произнес один мужик.

— Ну, хорошо! — сказал Дронов, — ты, он, все вы — не идейные. Вы залетели сюда не по политическим, а по уголовным статьям. Завтра вы выйдете на волю, а послезавтра под «пьяную лавочку» снова сюда залетите и основная масса это сделает с умыслом. Смысл в чем? Дать своей бабе в морду, за то, что она пересолила суп, и сесть за нее на срок или плюнуть менту в харю, и сказать ему, что он такой же гад, как и его хозяева в Кремле. Это уже ваш выбор!

— Но ведь ты авторитетный вор и тебе иначе жить нельзя, — раздалась реплика.

— И что? В промзоне ты сидишь за рабочим столом, и горбатишься на всю власть, а в отряде слушаешь слюнявые бредни начальника отряда, о том, как хорошо живется на воле всем советским людям. Я этой слюнтявкой сыт по горло, а вы ее глотаете каждый день. Мозги должны работать свободно, не напрягаясь, и четко выдавать ответ любому: кто ты есть на самом деле! По жизни! Если можешь воровать — воруй! (Воровать — на жаргоне авторитетов означает — править). Хочешь работать — работай! Это твой выбор, но когда пройдут годы, десятки лет и ты начинаешь понимать, что жил, как серая мышь. Срок за сроком вы гнули свою спину перед государством, которое хочет от вас только одного — раболепства и слепого повиновения, и уйдете вы с этого белого света с ощущением полного разочарования. Может быть, в последний момент вы поймете, что стоило жить по-другому. Что давно в 1977 году, вам представилась возможность сделать свой выбор в жизни, а вы его не сделали.

Так вот, пацаны! Мужики! Я не пойду на поклон к власти, а это значит, что путь у меня один — в преисподнюю, и тянуть вас за собой я не хочу. Не считайте, что вы должны поступить так же, как я. Вы — никому ничего не должны. Я решил стоять до конца — это мой выбор и мне не стремно заканчивать свой путь на баррикадах. Пусть сейчас каждый из вас решит для себя: кто откажется, идите в отряд, — он махнул рукой в сторону деревянных бараков, — а кто останется со мной, почту за честь стоять рядом с вами, мужики!

Молчание повисло над толпой заключенных. Действительно в этот момент каждый проверял себя на прочность. Вопрос стоял ребром «или — или», третьего не дано.

Молодежь в основной массе перешла на сторону восставших, а мужики стали делиться на группы: кто переходил к бунтующим, а кто с понурой головой шел в сторону деревянных бараков.

Не всем предложение — продолжать бунт, пришлось по душе, многие просто боялись и не хотели тяжких последствий.

Воробьев обратил внимание на трех парней, державшихся особняком, но перешедших на сторону бунтарей. Ими оказались обиженные — это те мужики, которых Пархатый приказал своим шавкам опустить. Они сделали свой выбор. Сашка кивнул им одобрительно.

В тот момент никто не знал, что ночью, после прекращения боевых действия с обеих сторон, опущенные мужики нашли Горелого и его приятелей, принимавших участие в их унижении. Они забили их до смерти железными прутами и оттащив трупы к кочегарке, основательно завалили углем. Затем долго разыскивали по обеим зонам Пархатого, а когда нашли его в промзоне, оглушили по голове. Главный из них — Толик, когда-то, прочтя исторический роман Александра Дюма «Графиня де Монсоро», запомнил одну из сцен казни. Посоветовавшись втроем, они с превеликим удовольствием решились на экзекуцию. «Не убивать же эту тварь сразу, — решили парни, — пусть помучается».

Они унесли тело Пархатого в один из цехов промзоны, нашли мешок, в который засунули своего обидчика, и как писалось в романе Дюма, подобрали трех оголодавших кошек, прижившихся в цехе. Подтащили мешок к большому квадратному баку с грязной водой, предварительно засунув туда обезумевших от страха котов, завязали и бросили мешок в воду. Видимо кошкам действительно, как писалось в романе, не понравилась сырость, и они начали искать выход. Что случилось потом, никто не знал: мужики покинули это ужасное место с чувством выполненного долга.

Глава 40 Решающая схватка

Генерал Зыков находился в управлении в своем кабинете, за длинным столом сидели оперативники отдела КГБ, работники различных служб.

Оперативный штаб по разрешению задачи, связанной с бунтом в колонии общего режима, работал на всех оборотах. В целом подготовка нового штурма была закончена. Ошибки, допущенные в ходе операции, были выявлены. Путем слияния информации, обстановка складывалась следующим образом: без разрешения Москвы на применение огнестрельного оружия, начинать новый захват бунтовщиков не было особого смысла, подставлять военнослужащих под бомбы и ломы заключенных, руководство управления больше не могло.

Бунт перешел в другую фазу, и проблему можно было решить только с вмешательством спецподразделений. От управления КГБ были присланы два армейских снайпера, и в данный момент они облюбовали позиции на дальних рубежах. Пока стрелки только наблюдали за передвижением осужденных в колонии и намечали себе основные цели. При получении приказа они готовы убрать главных зачинщиков бунта. Так же был задействован профессиональный фотограф, снимающий с разных мест на расстоянии. Он фиксировал всех, кого замечал в организации боевых групп заключенных.

Генералу и майору КГБ доложили, что после собрания осужденных на плацу, примерно одна треть ушла в деревянные бараки, и осталась там, остальные же: рассредоточились по обеим зонам.

Примерно шесть-семь основных зачинщиков можно убрать с помощью снайперов и начинать штурм, но все упиралось в решение московского управления ИТУ, а так как бунт мог принять политическую окраску, то организаторами мятежников будут заниматься органы КГБ.

Майор Бортников, сидя радом с генералом, про себя размышлял: «Если среди осужденных будет много жертв, за это должен будет кто- то ответить, а именно тот, кто отдал приказ применить огнестрельное оружие. Тяжело и долго принимались подобные решения. Не мудрено, что уже на следующий день «Голос Америки» вещает по всему миру о сатраповских действиях Советских властей в той или иной колонии, — майор оглядел офицеров, как бы опасаясь, что его мысли кто-то может угадать, — Эх! Система перестраховщиков: равнение на главного, что он прикажет, то и будет исполнено. Он глубоко вздохнул и вслух сказал генералу:

— Стрелять в заключенных, конечно же нельзя, но если учесть происходящие события, то существует другая сторона медали — это безопасность мирных граждан. Если бунт выплеснется за пределы колонии, то простые, беззащитные люди обязательно подвергнутся нападению на них со стороны заключенных. Так уж устроен уголовный мир. Если определенная категория лиц будет зажата в жестких рамках и находиться под контролем своих предводителей, то возможен порядок, но стоит ситуации выйти из-под контроля, начнется хаос: опьяненные от свободы заключенные будут творить бесчинства, и превратятся в особо- опасных преступников.

Бунты такого масштаба были за редкостью в семидесятые годы.

Многие работники учреждений данного сектора потеряли бдительность и спокойно относились к серой массе осужденных, практически не способной, на такого рода инциденты.

Подавляли бунты оперативно и жестоко, и если имелись жертвы, со стороны осужденных, непременно выявлялись зачинщики массовых беспорядков и приговаривались судом к высшей мере наказания — расстрелу. Но, когда речь заходила о гибели сотрудников учреждения или солдат спецподразделений, существовал негласный приказ о ликвидации зачинщиков на месте, вооруженное сопротивление которых приравнивалось к государственному преступлению. Конечно, приказ для солдата — превыше всего, и военнослужащего за невыполнение ожидало тяжкое наказание.

Но и отдающие приказы понимали, что голыми руками не остановить взбунтовавшихся зэков. Средства защиты перед вооруженным преступником не могли противодействовать самодельным бомбам и бутылкам с зажигательной смесью. Все это указал в своем рапорте высшему начальству генерал Зыков.

В его памяти всплыли события, произошедшие три года назад в колонии для малолетних преступников. В Тогучинском районе, недалеко от поселка Горный, в Буготаке располагалась зона для содержания несовершеннолетних. Малолетние заключенные подняли бузу и подожгли клуб. На место прибыл пожарный расчет для тушения огня. Решив воспользоваться удобным случаем, группа малолетних осужденных захватила пожарную машину и, выбив въездные ворота, освободили проход для всех желающих покинуть зону. Естественно, поначалу лагерное начальство было в замешательстве, открывать по малолеткам огонь из оружия нельзя, а те в свою очередь, быстро скрылись на машине. На помощь администрации колонии и лагерной охране подоспели внутренние войска и подразделения милиции, начался отлов осужденных, бежавших из колонии. Кого находили в «усмерть» пьяными прямо в ограбленном ими магазине, других снимали с товарных вагонов, третьих хватали на улицах и в лесонасаждениях. В общем, повозились тогда с малолетними преступниками и получили серьезные взыскания от начальства.

Сегодняшний бунт, не слыханный по своей подготовке и организованности, пожалуй, затмил предыдущие, когда — либо произошедшие в области.

Просматривались четкая организация и соблюдение дисциплины среди заключенных. Чувствовалась авторитетная рука, направляющая массы уголовников на те или иные объекты — значит, все было заранее подготовлено. Какая высокая организованность и четкость приказов! А требования заключенных к властям — целый манифест!

Генерал Зыков и майор КГБ Бортников, рассмотрев личное дело Дронова, были поражены бездействием режимной и оперативной частей, здесь явно проглядывались лояльные отношения администрации колонии к данному заключенному.

«Или здесь что-то другое? Неужели преступный сговор или подкуп, а может халатность? — думал Бортников, — вопросы, одни вопросы. Все — таки, насколько опасны воры в законе, когда они находятся в бесконтрольном состоянии — выходит рано еще хоронить «Последних из Могикан», как он вообще поступил в эту область? О передвижении коронованных воров обычно всегда известно оперативным частям, а в первую очередь управлению ИТУ. Ладно, пусть генерал берет все под контроль и горе тому, кто допустил такую халатность».

Да, действительно, своим приказом Зыков отстранил от руководства колонией полковника Сереброва и майора Кузнецова, считая, что тщательное расследование покажет и выявит причины их халатности.

— Ничего генерал, — успокаивал его майор Бортников, — бунты, начинающиеся спонтанно, превращаются в неорганизованное сборище, которому по определению даже нельзя дать оценку. Еще один день и против главарей поднимутся все мужики.

— Э-э! Нет, майор, только не в сегодняшнем случае. Вот к примеру расскажу тебе последствия одного бунта в нашей области, так на деле существует парадоксальное объяснение после его подавления: когда зачинщиков беспорядков допрашивали следователи, так один бунтарь, ничего не придумав лучше, отвечал: «Не было спичек в зоновском ларьке, потому и начали бунтовать». Скорее всего, нужна была причина начать бунт, а поводом послужило обнаружение составом контролеров в ШИЗО пьяных осужденных, содержащихся в тот момент в ПКТ.

— Товарищ генерал, — прервал их разговор дежурный офицер, — вас к телефону, Москва.

Генерал поднял руку, и все замолчали.

«Наконец то, — подумал Зыков, — хоть какое-то движение».

Выслушивая по телефону указания, он только произносил короткие фразы:

— Так точно! Слушаюсь! Будет исполнено! Доложу лично! Всего хорошего.

— Так, быстро по машинам и к колонии, по дороге и на месте обсудим ситуацию, — распорядился он.

Приказ из Москвы гласил о следующем: «Принимайте решение по обстановке, стрелять разрешается только в исключительных случаях, когда существует прямая угроза жизни мирных граждан и военнослужащих. Для устрашения бунтовщиков разрешается стрелять в воздух и поверх голов. По исполнении немедленно доложить».

Генерал Зыков и майор Бортников получили негласный приказ, подтверждающий их полномочия для жесткого подавления бунта.

— Что передают наблюдатели? — спросил майор.

— Пока заключенные в колонии не проводят никаких действий, но ранее замечено, что с одного отряда, который находится здесь, — майор Ефремов указал пальцем на карте, где располагалось строение первого отряда, — в сторону изолятора провели под охраной группу заключенных. Другие группы стаскивают на баррикады дополнительно тумбочки, железные кровати.

— Какие лучшие позиции были избраны снайперами?

Майору Бортникову показали месторасположения стрелков и отметили «мертвые зоны», которые по понятным причинам не простреливаются, мешали расположения двухэтажных корпусов.

— Вы считаете, что среди заключенных есть специалисты, способные разбираться в боевой тактике противника, и в порядке расположения наиболее удобных огневых точек?

— Товарищ майор, после неудачной попытки нашими спецподразделениями овладеть колонией, можно судить, что среди осужденных есть стратеги или, по крайней мере, люди, ранее служившие в особых армейских частях, — сказал майор — командир группы.

— Ну конечно, откуда вору в законе знать такие премудрости, — генерал Зыков постарался выдавить из себя улыбку, — хотя в принципе хотелось бы мне после этой серьезной заварушки побеседовать лично со всеми организаторами бунта. Ознакомиться не с материалами уголовных дел, а именно с лицами, но думаю, что сделать это будет весьма проблематично.

Офицеры понимающе закивали.

Бортников обратился к офицерам, командирам спецподразделений:

— Чтобы дезориентировать бунтовщиков и не дать им сконцентрировать внимание на холостых выстрелах, предлагаю: очень осторожно посылать очереди из огнестрельного оружия. Это касается солдат, которые будут находиться в БТРах. Мы должны создавать видимость, что все бойцы стреляют по-настоящему — это обстоятельство должно напугать и посеять панику в рядах заключенных. Еще раз напоминаю, что стрелять в осужденного разрешено только командирам и только в экстренном случае, за каждого погибшего я буду требовать от офицера подробный рапорт.

Подъезжая к мятежной зоне, генерал и майор увидели из окна армейского «УАЗика», как милицейские и военные кордоны разворачивали практически все автомобили. Исключением являлись машины скорой помощи и военных. По периметру всей колонии, вдоль внешнего забора, расположились бойцы внутренних войск, вооруженные автоматами. Через каждые триста метров прохаживались военные с овчарками. По углам забора стояли бронетранспортеры, готовые в любую секунду рвануться в бой.

У главного подъезда к колонии располагался БТР КМШ (Бронетранспортер Командно-штабная машина). Со стороны главных ворот, отойдя на безопасное расстояние, расположились штурмовые отряды спецподразделений и два БТР-70 с пулеметами на башнях. Дальше: где располагались ворота в промзону, тоже находились идентичные подразделения. Два военных вертолета ожидали приказа, чтобы подняться в воздух с площадки, около близлежащего «Клещихинского» кладбища.

Генерал и майор остались довольны осмотром дислоцированных групп. Все с нетерпением ждали условного сигнала к началу штурма.

В зоне тоже шли последние приготовления к обороне. В штабе собрались все бывшие вояки, которые ранее, перед приговором суда служили в армии. Образовался так сказать небольшой военный совет, метко названный одним заключенным: «Советом в Филях» (Война 1812 г. с французами). Кто мог дать хотя бы малейшую ценную информацию, искренне делился опытом и советом. Дронов не очень разбирался в военной тактике и в этом плане отдал свои полномочия Сергею Ирощенко и Игорю Семченко.

Чтобы иметь козырь в руках и диктовать свои условия властям, четверых активистов, находящихся под охраной в первом отряде, сопроводили в штрафной изолятор. Раздели до трусов прапорщиков и переодели зэков-активистов в их форму.

Итак, по согласованию с бывшими военными спецами, было решено: четверых заложников при острой необходимости вывести в зону боевых действий и применить тактику «живого щита». Такой ход планировался при работе снайперов. А что стрелкам отдадут приказ об уничтожении верхушки комитета, Ирощенко ничуть не сомневался. Он не захотел, чтобы при стрельбе погибли прапорщики, и предложил пустить в «расход» бывших, ярых активистов.

— Жестоко, — заметил Макар.

— Подожди братуха, когда нас начнут уничтожать пачками, ты возьмешь свои слова обратно, — приводил аргумент Дронов.

Внимательно осмотрев всю территорию и определив самые опасные места, Ирощенко строго наказал, чтобы никто их блаткомитета не совался в зону обстрела, и находился только в указанных участках. По его мнению, в простых заключенных снайпера стрелять не станут.

— Слушайте, а вот в зарубежных фильмах показывают восстания, там одевают повязки на лицо, чтобы не сфотали, — подсказал идею один из заключенных.

— Правильно, менты должны фотографировать — это ведь доказательства на следствии против нас.

Решили срочно нарезать из ткани повязки и раздать всем заключенным.

— Кто из бывших вояк знает, что за шашки они применяют? — спросил Дрон, — паралитический газ могут они применить?

— Исключено! Конвенцией ООН запрещено применять нервнопаралитические газы и химико-биологические средства, — пояснил один из заключенных, — а вот Черемуху или перцовые газы могут, менты обычно применяют газ СN в составе CR, что в целом называется хлорацетофеноном.

— Ладно, успокоил, а то забросают нас, усыпят и повяжут тепленькими, — смеялся Дронов, в большей степени над объяснениями бывалого солдата.

— Пархатому и еще кое-кому уже досталось, когда из камеры ШИЗО выламывались, — заметил Сибирский.

— Слушайте, а где Пархатый? То все время около нас терся, а тут вдруг исчез, — обратился Воробей с вопросом к окружающим.

— Может в промзоне, я его вчера видел на баррикаде, — сказал Симута.

К общему разговору подключились все заключенные, находящиеся в штабе:

— Интересно чем они в этот раз будут завалы расчищать?

— Бульдозеры менты больше не пустят, побоятся, что мы их спалим.

— Мне кажется, они попробуют БТРами пробить себе путь, — сказал Ирощенко.

— А может такое случиться, что десант сбросят с вертолетов?

— Они что, совсем с головой не дружат, мы же их тут как куропаток примем.

— Не скажи, как начнут со стволов поливать, мало не покажется.

— Да вряд ли Москва даст добро нас расстреливать.

— После вчерашнего неудавшегося штурма могут и дать, мы уже накрошили их…

— Хочу, чтобы вы усвоили для себя, — громко сказал Ирощенко, перебивая спорящих, — если БТРы прорвутся сквозь баррикады, а они обязательно это сделают, то нам братва придет настоящий кирдык.

— Что нам остается?

— Против мотострелков и десантников, которые размещены внутри БТР, как у «Христа запазухой», практически ничего. Единственное, что можно попытаться применить в нашем положении — это горючее, пакеты с цементом и воду. Эффект состоит в том, что бросая пакеты с водой, мы увлажняем поверхность машины, а затем пыль цемента в вперемешку с жидкостью дает грязевую массу. Практически можно забить все смотровые щели или, по крайней мере, «заляпать» глаза БТРу, а их у него тринадцать.

— Чего тринадцать, БТРов?

— Приборов наблюдения и визуальных отверстий, бойцы днем и ночью видят сквозь их. В машине имеется автоматическое средство пожаротушения, два пулемета: один КПВТ — 14,5 крупнокалиберный, если такой заряд попадет в тело, то потом долго придется соскребать со стены останки человека. Другой пулемет — калаш 7,62, тоже «дудорга», что надо. Так что против танка на колесах, больше вариантов отражения атаки я не вижу. Вот такая своеобразная крепость. Ну, не падайте духом братва, по нас стрелять они не станут, а вот подавить колесами могут, — закончил Ирощенко.

— Да мужики, сегодня будет жарко, — произнес Дрон, — неужели у этих придурков больше нет аргументов, как только загасить нас. Я все думаю: от государства разве убудет, если они выполнят наши требования. В принципе мусорская система эти законы издала, но нас, как быков уводят от наших прав в сторону. Они считают, что так лучше управлять массами — выходит правильно люди говорят: «Закон, как дышло, куда повернут — туда и вышло».

— Санек, — обратился Ирощенко к Воробьеву, — пошли пацанов по быстрому на промку, пусть наберут цементу на стройке, и пошукают грязную воду по цехам.

— И бумаги, простой бумаги побольше, — крикнул Игорь Семченко.

Принесли наскоро нарезанные повязки из темной мануфты. Пацаны и мужики направились к выходу из штаба. Оглянулись, осмотрелись, как бы понимая, что сюда они больше не вернутся.

— Ну что там? — спросил Дрон парней, находящихся на втором этаже в качестве наблюдателей.

— Менты от зоны отошли, часовых с вышек убрали, на той стороне солдат понагнали.

Дрон затянул на шее повязку потуже, чтобы не сползала с лица, и передал всем посыльным, чтобы предупредили мужиков.

Чувство не подводило его: сам воздух вокруг был наполнен тревогой, и смерть уже кружит над зоной, высматривая себе жертвы.

Все затаили дыхание, ожидая момента, когда тишину разорвет общий, страшный шум, начавшегося штурма.

На этот раз сигнальной ракеты не было, а ударила пулеметная очередь по окнам второго этажа. Со звоном полетели выбитые стекла. Били с БТРа прицельно поверх голов, именно по окну, где сидели наблюдатели. Они кубарем слетели с верхних шконок и бросились на пол. Последовала еще одна очередь, направленная по верху баррикады, полетели щепки от разбитых тумбочек и искры от соприкосновения пуль с железом. Вот теперь всем осужденным стало понятно, что власти применяют настоящие пули, а не пускают в ход холостые патроны.

Еще одна очередь прошила торцевую стену кирпичного здания. На заключенных, стоящих внизу, посыпались отколотые куски кирпичей и белая пыль.

— Всем приготовиться, — раздался голос Ирощенко, — прицельно бьют гады, отпугивают, сейчас пойдут на прорыв.

В этот момент за забором взревели двигатели, и первый БТР со всего хода врезался в завал, протащив кучу наваленных шконок метра на два вперед. Полетели первые дымовые шашки, запущенные солдатами, заволакивая дымом театр начавшихся боевых действий. Со стороны промзоны тоже послышалась стрельба, и там начинался бой.

С первой попытки БТРу не удалось освободить проход в центральных воротах, он сдал немного назад и, включив скорость, рванулся вперед. Технике удалось подняться на верхотуру и задержаться под тридцатиградусным уклоном, подминая восемью колесами наваленную кучу железа и дерева. Казалось, что БТР сейчас клюнет носом и съедет по другую сторону баррикады, но он снова дал задний ход и приготовился к очередной попытке.

Солдаты спецподразделения пока не показывались, и заключенным не было надобности тратить бутылки с горючим.

Появились первые пострадавшие от задымления шашек. Задыхаясь от едкого дыма и кашляя, заключенным пришлось отступить вглубь своих позиций. Когда мало по малу дым рассеялся и осажденные увидели, как дрогнула груда шконок и тумбочек. Показалась лобовая часть БТРа.

Несколько человек, рискуя попасть под колеса машины, облили водой из ведер бронетехнику и следом полетели бумажные пакеты с цементом. Чистенький БТР в считанные секунды превратился в грязную машину, только что вернувшуюся с боевых учений.

Раздалась команда: «Поджигай!», и со всех сторон на бронетехнику обрушились бутылки с бензином, но как видно эти действия чуть запоздали: БТР успел выскочить на оперативный простор.

Пылающая машина понеслась по центральному плацу, и казалось, не останавливаясь вот — вот врежется в деревянный барак. Вдруг техника остановилась: открылся люк, и показались головы в касках. Несколько огнетушителей сделали свое дело, огонь удалось сбить.

Развернулась башня пулеметного отсека, и ствол оружия очередь за очередью стал поливать верхний этаж здания, под стенами которого расположились заключенные. Со всех сторон из бойниц показались стволы автоматов и короткими очередями били поверх голов бунтовщиков.

Все произошло так быстро: взоры осажденных были направлены в сторону плаца на машину, и со стороны ворот в освободившийся проход выскочил еще один БТР, но дружный отпор осажденных со стороны второго здания закончился тем, что вторая машина запылала и также была забросана цементом.

Расчеты Карзубого оправдались, все средства наблюдения в бронетехнике, были подернуты серой массой, огонь и дым мешал боевому расчету ориентироваться на данной территории.

Механические дворники, интенсивно работая, пытались очистить грязь со стекла, обильно взбрызгивая их водой, но брошенные дополнительные пакеты с цементом еще больше забивали стекла и всю поверхность машины. Второй БТР тоже, как и первый, проехав метров двадцать, резко развернулся и, поливая с пулемета по стенам двух зданий, медленно приближался к осужденным.

В проход устремились боевые части солдат. Прикрываясь щитами, они медленно и уверенно пробирались по исковерканным шконкам.

Боясь попадания внутрь бутылок с горючим, люки второго БТРа были задраены. Мощная струя воды из брандспойта пожарной машины ударила в сторону бронемашины, но так как траектория струи была направлена поверх баррикады, лишь небольшие брызги помогли БТРу, раздалось шипение и потрескивание.

Снова полетели пакеты с цементом. Один из заключенных, видимо в горячке, поджег фитиль тары с горючим, и бросился к лобовой части первого БТРа. Размахнувшись, он хотел метнуть «зажигалку», как вдруг замер и, уронив бутылку, схватился за левое бедро рукой, на ягодице расплывалось бурое пятно. К счастью Каленый заметил эту картину, и что есть силы, крикнул:

— Прячьтесь быстрее за здание и не высовывайтесь, снайпер работает.

Дронов, услышав крик Игоря, подбежал к нему.

— Что случилось?

— Стрелок — сука, бьет с дальней позиции. Там, где стоит БТР — открытая местность, вот он и шмаляет по ногам.

Глава 41 Последний бой

В это время первый БТР взревел двигателем и попытался развернуться, лупанул пулеметной очередью поверх голов толпы обороняющихся. Механик дернул машину и резко остановил. Имея строжайший приказ, не стрелять боевыми патронами по заключенным, пулеметчик, целившийся над головами зэков, от торможения БТРа, потерял равновесие и нечаянно лупанул под ноги приближающейся группе заключенных. В страшном крике зашлась толпа, разрозненная попаданиями пуль в асфальт. Озверевшие от увиденного, заключенные бросились с бутылками к бронетранспортеру.

— Куда, назад! — закричал Ирощенко — это подставной БТР, он стоит в зоне работы снайпера.

Но его крик заглушил шум винтов опускающегося вертолета. Он барражировал над плацем, поднимая клубы пыли, и поэтому буквально через секунды никто не мог заметить, что творится вокруг.

Большая часть бунтовщиков кинулась на закрытие прорыва, но было поздно: солдаты, прикрываясь щитами, разворачивались полукольцом, и первые заключенные, кто смог подбежать к ним, получили увесистые удары дубинками и щитами.

Пошла вторая волна заключенных, вооруженных тяжелыми железными арматурами, но пробить стройный ряд щитов им не удалось, тогда осужденные попробовали прорвать оборону с флангов и разбившись на две большие группы, кинулись в менее защищенные места. Ряды солдат расступились, и взору осужденных предстала еще одна линия атакующих. Первые ряды спешно построились «клином» и шаг за шагом, бряцая щитами, двинулись вперед.

Сзади уже напирали другие спецы, сжимая в руках дубинки и саперные лопатки.

Увлекшись основным прорывом военных, заключенные на какой- то миг оставили БТРы в покое. Между тем, в нижних откосах по бокам машин, открылись люки и стали выскакивать вооруженные автоматами солдаты. Они оперативно занимали оборону на плацу. Воины в первом ряду присели на одно колено и прицелились, направив стволы автоматов на заключенных, вторые же ряды заняли позиции стоя. Солдаты пытались создать психологическую атаку на бунтовщиков, но в порыве боя многие из них мало, что соображали. От основной толпы отделилась группа зэков и бросилась в сторону автоматчиков. Полетели бесполезные пакеты с цементом и пара зажженных бутылок с горючим.

Первые автоматные очереди пришлись поверх голов. Второй залп был направлен по ногам: пули с визгом рикошетили об асфальт, один из заключенных, как бы споткнулся и, обхватив руками раненное колено, что есть мочи закричал:

— Падлы! Больно!

Остальная часть группы кинулась обратно.

Дронов и Ирощенко старались криками организовать разбегающихся мужиков, призывая образовать подкову, но строй солдат, защищенный щитами, упрямо наступал, и по мере того, как основная группа бойцов продвигалась прямо, углубляясь на территорию противника, задние ряды расширяли зону боевых действий.

В этот момент со стороны промзоны приближались военные, быстро сокращая расстояние до основной группы заключенных.

«Все, конец, промзону захватили», — подумал Дрон.

Среди зэков началась паника: кто-то бросал арматуры и палки, поднимая руки вверх, некоторые группы пытались прорваться к баракам, расположенным за плацем. Но дорогу им преградили автоматчики, открывшие огонь поверх голов заключенных.

Дронов, Ирощенко, Воробьев и еще несколько человек, все время державшихся вместе, все-таки пробили кольцо окружения с помощью подрыва взрывпакетов, запущенных поверх голов бойцов. Не ожидавшие такого оборота, солдаты бросились в рассыпную, испугавшись поражения смертоносными начинками.

Пока военные приходили в себя от непредвиденной атаки со стороны заключенных, последние уже заскочили в кирпичное здание. Автоматчики не могли открыть по ним огонь, боясь зацепить своих. Пришлось преследовать группу заключенных, скрывшуюся в подъезде здания. Увлеченные погоней, солдаты с ходу влетели в подъезд, и в этот момент прозвучал оглушительный взрыв от последней подорванной бомбы, как раз напичканной смертоносными шариками. Первые трое солдат, получив различные ранения, упали на пол, остальные открыв огонь, выскочили из здания и заняли оборону.

Ирощенко, рискуя быть застреленным, ползком приблизился к раненным. Первый боец лежал без сознания. Сергей стянул с его плеча ремень автомата, затем подполз ко второму бойцу и потянулся за оружием. Солдат попытался поднять ствол и выстрелить, но силы покинули его, он обмяк. Третий из воинов смотрел на Сергея умоляющим взглядом и, отбросив автомат, отвернулся. Ирощенко не стал никого трогать, только сгреб оружие и, прижимаясь к стене, поднялся на второй этаж.

Там вовсю кипела работа: друзья подтаскивали двухъярусные шконки и бросали их на лестничный пролет, плотно заваливая проход. Ирощенко прошелся вдоль коридора второго этажа и убедился, что с внутренней стороны стены им не грозят снайпера, так как в ней не было окон. На противоположной стороне коридора располагались спальные секции, окна которых выходили на запретную зону. Прорыва бойцов можно было ожидать только со стен, при помощи лестниц или проникновения с крыши на веревках.

Оборону решили держать в обе стороны, защищая заваленный лестничный проход и общий коридор. Проверив рожки, Сергей нерадостно сообщил:

— Патронов мало, нужно беречь, и не устраивать огнестрельные «перепалки».

Он перевел собачки механизма, поставив автоматы на производство одиночных выстрелов. Один «калаш» он вручил Игорю Семченко, другой Сережке Соколу, третий оставил себе.

— Ну, вот братва, — сказал Алексей Дронов, — кажется, пришел наш последний час. Помните, на плацу мы дали возможность мужикам сделать выбор. Теперь я даю вам точно такую же возможность — решите для себя: стоит ли вам продолжать бунт. Мне не хочется губить ваши молодые жизни, потому обращаюсь к вам чисто по — дружески. Я прошу тех, кто не хочет продолжать это дело, пусть идут в самую дальнюю секцию отряда и растянут в окне белую простыню. Вас не тронут — это знак парламентеров. Остальные, кто не хочет сдаться в лапы МВДэшников остаются со мной.

Но глядя на решительные лица боевых друзей, он понял, что его слова были излишними, ни один из десяти человек не принял предложение вора.

Игорь Семченко решил произвести разведку боем, он зашел в одну из спальных секций и разломав дверцу прикроватной тумбочки, взял большую щепу. Нанизил на нее зэковскую кепку, и осторожно стал поднимать над подоконником.

Никакой реакции со стороны военных не последовало, видимо, снайперов еще не успели оповестить, что бунтовщики завладели оружием. В противном случае в кепке была бы сквозная дырка от пули. Он отодвинул шконку от стены, мешавшую приблизиться к окну, и стал наблюдать, что творится по другую сторону забора.

Там где были ворота, уже освободили проход, а дальше на территории, прилегающей к зоне, собралась группа солдат и офицеров.

Игорь радостно крикнул Дрону:

— Леха смотри, кто там стоит! Твой лучший «кореш».

Дрон прокрался между шконок и встал за Игорем. Издали он узнал опера Ефремова. Больше из той группы его никто не интересовал.

— Игореха, сними мне этого кореша, — и Дрон, заведя глаза под лоб, как бы с мольбой произнес, — там, на небесах я буду за тебя молиться, только достань мне эту мразь.

— Тяжело с калаша, — ответил Семченко, — но постараюсь.

— Игорь, дай я попробую, — обратился к нему Ирощенко, — я в свое время с калаша кучно десятку разбивал (Метко стрелял по цели).

— Давай пробуй, — Игорь уступил свое место Карзубому. Он переключил оружие на автоматическую подачу, передернув затвор, загнал патрон в патронник и тщательно прицелился в оперативника. До цели было метров тридцать — сорок. Как гром среди ясного неба прострочила очередь. Прежде чем отскочить от окна Ирощенко заметил, как Ефремов, и стоящий с ним рядом офицер, как подкошенные, рухнули на асфальт, остальные бросились в рассыпную.

В ту же минуту по окнам здания открыли ураганный огонь: били из автоматов, слышалось таканье пулемета. Пули рикошетили от противоположной стены и с визгом разлетались в разные стороны. В секции никого из заключенных, уже не было. Все заняли места в коридоре, надежно укрывшись за стеной, только случайная пуля рикошетом могла проникнуть сюда.

Семченко расположился на лестничной площадке второго этажа и высматривал сквозь завал шконок, чтобы никто не проник в помещение со стороны входа. Внизу, держа в руках автомат, показалась фигура бойца в каске и бронежилете. Игорь нацелил ствол чуть выше груди и выстрелил, солдат упал как подкошенный.

В это время подбежал Ирощенко и занял место Игоря, он быстро отполз назад: пули градом посыпались в их сторону, одна из них угодила в левое бедро Сергея.

К нему тут же подскочили пацаны и уволокли из зоны обстрела. Сняв с себя куртку, Сашка Воробьев оторвал от нее рукава и, связав их вместе, туго перетянул ногу выше ранения. Кто — то протянул ему лезвие заточенной пластины, он распорол ткань брюк и увидел в ноге входное отверстие, из которого сочилась кровь. Ирощенко стойко переносил боль, сжимая крепко зубы. Сашке протянули майку и оторвали кусок простыни, снятой с постели. Он сложил ткань и прижал ею рану, затем перетянул майкой ногу.

На лбу у Сереги появилась испарина, нога постепенно начала неметь. Все прислушались. Выстрелов на улице не слышно, то и дело раздавались непонятные крики, не то заключенных, не то военных.

В открытую дверь нижней площадки кто-то крикнул:

— Эй, вы там, наверху, бросьте оружие и сдавайтесь! Иначе мы забросаем вас гранатами.

— Пугают, — сказал Каленый, — теперь будут нас марьяжить до последнего. Он встал и пошел в секцию, но внезапно остановился и, обернувшись, сказал:

— Я займу позицию на другом конце коридора, если они начнут штурм и полезут в окна, я не пущу их сюда, буду бить гадов, пока не закончатся патроны. Возьмите Серегу и идите в кабинет начальника отряда, иначе я могу вас зацепить. Пусть кто-нибудь из бойцов возьмет Серегин автомат и займет позицию в секции. Ты, — Каленый указал на Серегу Сокола, — затаишься в другой секции, как только полезут в окна, бей прицельно, а я буду помогать по обстановке.

— Э-э! Подожди, — остановил его Дрон, — ты хочешь, чтобы меня взяли живым? Так не пойдет братва, — он протянул руку к автомату Сокола, — ты Серега со всеми пойдешь в кабинет, и вы будете жить! Мне сдаваться ментам не след.

Сокол, молча отдал автомат Дрону и, смутившись, сказал:

— Леха, похоже, нам всем здесь придет каюк, так что принципиальной разницы нет, добьют нас в кабинете или в секции, я лично не собираюсь сдаваться этим упырям, и буду с тобой рядом. Он хлопнул по ладони Дрона и сказал остальным пацанам:

— Босота, мы сами выбрали свой путь, пусть мусарня хоть в последний раз увидит, что мы не сломлены, мы не покорились им…

Он сжал зубы и, рванув на себе рубаху, быстро направился в секцию. Его не успели остановить. Сережка подбежал к выбитому окну и схватив щепу, направив концом в сторону свободы. Водя щепой и имитируя оружие, он гневно выкрикнул:

— Слышите вы, псы поганые! Вам не удалось нас сломить, подавитесь нашими жизнями, я вас нена…

Он резко смолк и, сделав полуоборот, упал на пол. Пуля снайпера угодила ему прямо в лоб.

— Черт! Черт! Черт! — чертыхался Дрон, подбегая к убитому Соколу, — Серега, ты слышишь меня? — тормошил он его тело, но рука Игоря Каленого легла на плечо Дронова.

— Леха, он не слышит тебя, пойдем.

И в этот момент еще несколько пуль вжикнули по разным сторонам. Дрон, рванулся было к окну, но Воробей и Каленый повисли на нем и увлекли за собой. Не успели они вместе выскочить в коридор, как за окнами снова прозвучали автоматные очереди, пули ударялись о стены, скалывая штукатурку, и с визгом разлетались в разные стороны. Дрон сел возле стены и подумал про себя: «Я представлял себе такой конец, но Серега меня опередил, именно так я хотел уйти из жизни». Он виновато оглядел оставшихся в живых друзей. Еще раз пристально вгляделся в их лица: Сереге Карзубому, Сашке Воробью, Лехе Глазуну, Сереге Зеле, Игорехе Каленому и остальным пацанам.

— Никогда в своей жизни я не встречал более отчаянных парняг, по всей вероятности я больше не увижу: ни Макара, ни Ваську Симуту ни Леху Сибирского, если кто выживет, передайте им, что для меня было большой честью оставаться с ними рядом, — он улыбнулся, — я видел смерть героев только в кино, и никогда не вникал, насколько это красиво, когда они отдают свою жизнь, не прося пощады у врага. Я рад пацаны, что вы прошли со мной этот путь до конца. Я не одинок и горжусь вами, если я сделал что- то неправильно, не судите меня строго, такова суровая, воровская жизнь. Нести свой крест до конца — удел немногих, не все могут пройти этот путь, но я не зря прожил свою жизнь, потому как в конце я встретил настоящих людей. Скажите мне только одно: вы жалеете, что сейчас оказались здесь — рядом со мной?

— Нет, Леха, не думай так. Если бы кто-то жалел, то тебя не поддержала бы половина мужиков в этой зоне, — ответил за всех Сашка.

— Вот и добре! Тогда я спокоен. Пацаны, я не хочу, чтоб вы видели, как эти стервятники разрывают мое тело на части. Я нужен им для того, чтобы они пустили мне кровь. Мертвым — я уже не интересен им.

Оставайтесь здесь, я пойду туда, — Алексей сделал жест рукой, как бы ни принимая возражений, — не надо пацаны, давайте прощаться.

Он подошел к каждому из них и обнял, затем нагнулся к Сергею Ирощенко и взял его за руку, тихо сказал:

— Ну, брат, прощай! Не плачь парняга.

Леха вытер слезы, выступившие на глазах у Сергея.

— Прощай Леха! Мы тебя всегда будем помнить, — произнес Ирощенко.

Алексей Дронов взял автомат и уверенной походкой направился в секцию, проходя мимо Сашки Воробья, он взял его за шею и, притянув к себе, прошептал:

— Санек, живи! Постарайся выжить, — и шагнул в секцию. Взглянув в окно, он приостановился и мысленно обратился к той, которую полюбил всем сердцем: «Прощай любовь моя, может быть нам суждено будет встретиться, где-нибудь там…»

Повинуясь его приказу, все молча стояли, не один не дернулся следом за Дроном.

В секции раздался его громкий голос, он крикнул в сторону ментов:

— Ну что твари, взяли меня?! Ну, берите меня — вот я!

Автоматная очередь разрезала воздух, затем еще одна: стрелял Леха.

Все стихло. Послышался звук, похожий на упавшее тело. За шумом стрельбы никто не расслышал звука ударившей плетки — это снайпер сделал свой выстрел.

Сашка первым рванулся в секцию, он застал Леху лежащим на спине, на груди растекалось пятно крови, пуля попала ему прямо в сердце. Алексей лежал с широко открытыми глазами, еще не подернутыми туманной поволокой, на его губах заиграла посмертная улыбка. Сашка положил руку ему на глаза и провел вниз по лицу убитого друга.

— Прощай Леша!

Он стянул с постели два одеяла и бережно укрыл ими тела убитых Алексея и Сергея. За его спиной присели на корточки оставшиеся в живых пацаны.

Собравшись снова в коридоре, все какое- то время молчали, первым нарушил тишину Игорь Каленый:

— Братцы, не поймите меня превратно, но я хочу, чтобы вы все остались живы, хватит этим упырям и такого количества крови, ваша смерть не даст им ничего, кроме злорадства. Мы поступим так: вы больше не оказывайте сопротивления, я выйду к окну и воспользуюсь белым флагом. Парламентера они не должны тронуть. И все… Пацаны, дай Бог еще свидимся.

Никто из ребят не стал возражать против его предложения, бесспорно, жить хотелось всем. Пока не страшило, что их ждет впереди, больно было за настоящее, за погибших друзей.

Одному Сашке показалось, что в глазах Игоря промелькнул бесноватый огонек, он всегда казался странноватым — этот парень. Это было следствием контузии, полученной в армии. Сашка понял его и на прощание кивнул головой другу.

— Не ходите за мной, я сейчас с ними договорюсь, не дай Бог, стрелок снимет кого из нас.

Подхватив автоматы за ремни, Игорь пошел в секцию. Он оторвал от белой простыни лоскут, и обвязал им ствол. Подошел к окну и стал размахивать из стороны в сторону, при этом крича:

— Эй, начальники! Мы сдаемся, не нужно больше убийств.

— Бросай оружие вниз, все три автомата, да не вздумай делать глупостей, сразу получишь пулю, — прозвучал голос снизу.

— Да нет — нет, все нормально! Вот автоматы, я бросаю их вниз, только не убивайте больше никого, парни безоружны.

Игорь бросил два автомата на землю.

В следующий момент он вскочил на подоконник. Все произошло так быстро, что военные даже не поняли в чем дело. Он сорвал со ствола белую тряпку, взял автомат в правую руку и направил дуло себе в висок, большим пальцем нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел и Игорь упал вниз со второго этажа прямо на асфальт.

Ошарашенные случившимся, и всеми предыдущими смертями друзей, парни сели вдоль стены в коридоре и стали ждать. Внизу, у входа в здание, раздался голос:

— Эй, там наверху, встаньте возле стены, поднимите руки, чтобы мы их видели. Предупреждаем, одно малейшее, неправильное движение, и мы открываем огонь на поражение. Вам все ясно?!

— Да, можете нас брать, — сказал за всех Сашка Воробей, — у нас раненный в ногу, он стоять не может.

— В ногу не в руку, пусть тоже поднимет руки.

— Он потерял сознание.

— Ладно, стойте, где стоите.

Внизу военные стали растаскивать шконки, освобождая проход.

Глава 42 Бунт жестоко подавлен

Одновременно ударили башенные пулеметы с двух БТРов, находящихся за воротами промзоны. Симута и Сибирский услышали, что в жилой зоне тоже начался обстрел из пулеметов.

За баррикадой не было никаких укрытий, все открывалось, как на ладони. Если в жилой зоне находились два двухэтажных здания по обеим сторонам баррикады, то осажденные в промышленной зоне такой возможности не имели.

Пули со звоном цокали о металл, или уходили в сторону цехов, казалось, стреляли целую вечность. Осужденным пришлось залечь или прятаться, где придется. Некоторые бросились к цехам, ища укрытия в помещениях, и тем самым ослабили оборону.

Первый бронетранспортер сдвинул кучу нагроможденного железа и остановился. Затем сдал назад и стал производить следующие попытки.

Мало по малу все заключенные приходили в себя от артподготовки, и расположись по краям баррикады. Основная масса приготовилась к атаке на БТРы. В очередной раз вздрогнула преграда и поддалась под натиском машины, но в тот же миг десяток бутылок с горючим пронеслись в воздухе и подожгли БТР. Он отъехал далеко назад, где попал под струю воды, направленную пожарными. Пламя удалось быстро погасить, и только темные пятна напоминали, что минутами раньше машина полыхала в огне.

Направив ствол пулемета поверх баррикады, и открыв ураганный огонь, бронетранспортер рванулся на укрепление, сходу раздвинув нагромождения их металла, вырвался на площадку перед производственными цехами. Проехав метров двадцать БТР резко развернулся, и стал отсекать пулеметным и автоматным огнем основной проход от осужденных. Второй БТР уже въехал на территорию промзоны и занял удобную позицию для десантирования солдат. В освободившийся проход пошли спецподразделения солдат, вооруженных щитами и дубинками.

Заключенные бросились на них с железными прутами и палками, но были отброшены назад. Симута успел кинуть второпях один взрывпакет, который разорвался в гуще военных, создав тем самым некоторое смятение в их рядах. Бойцов, зацепленных шариками и осколками, отправили в тыл. Прозвучала команда капитана и солдаты, сомкнув ряды, снова двинулись на восставших.

Пока заключенные отвлеклись на солдат со щитами, десант мотострелков высадившийся с БТР занял позиции и бил короткими автоматными очередями поверх голов.

Картина, конечно, была ужасная, хоть пули свистели и высоко над головой, но когда стволы автоматов опускались до уровня груди осужденных, по спине пробегал неприятный холодок.

Оказавшись зажатыми с двух сторон, заключенные небольшими группами попытались прорваться сквозь ряды солдат. Симута в спешке не мог зажечь второй взрывпакет, и это стоило ему большой неприятности. Заградительные щиты разомкнулись и на восставших устремились воины, одетые в бронежилеты, каски, с дубинками и саперными лопатками. Один из громил встал на пути у Васи Симуты, пытавшегося защититься обрезком трубы. Солдат ловко увернулся и ударом саперной лопатки по голове опрокинул Симуту на землю. Васе еще повезло, что удар пришелся плашмя. Сибирский увидел, как его кореш упал, и в тот же миг со всего размаху арматурой врезал солдату в область шеи. Несколько заключенных отбиваясь от напиравших военных, успели подхватить Симуту и потащили в сторону цеха. У Васьки из запазухи вывалился взрывпакет. Сибирский подхватил его, и на бегу поправляя фитиль, поджог. Мотострелки на какие — то секунды запоздали с передислокацией и были потеснены толпой в пятьдесят человек. Кто-то из солдат не выдержал и почти в упор полоснул очередью перед заключенными. Раздались крики, сопровождаемые отборными матами. Сибирский, заметив, как солдаты раскололи на части их «войско», крикнул что есть силы:

— Братва, прорывайтесь к цехам. Группами, группами бегите! Куда в жилзону! Вы что, с ума спятили? — Кричал он группе, в которой насчитывалось человек двадцать.

Леха размахнулся взрывпакетом и крикнул:

— Братва ложись!

Бомба пролетела над мотострелками. Раздался взрыв: железным горохом осыпая остолбеневших солдат. Бойцы никак не ожидали бомбардировки со стороны зэков. Кто успел прикрыться щитами, тому повезло. Послышались крики раненных и призывы о помощи.

Группа заключенных во главе с Лехой Сибирским, все-таки прорвалась сквозь строй солдат и заскочила в помещение цеха. Они закрыли на засов большие ворота, и в добавок подперли арматурами. Васька Симута постепенно приходил в себя от удара по голове. Обнажился оголенный череп под лопнувшей кожей, и по лицу струился ручеек крови.

— Кто нибудь, дайте тряпку, — попросил Леха и, приняв чью — то рубаху, наложил повязку на голову раненного друга.

— Что будем делать Леха? — спросил один из заключенных, — они сейчас БТРом вынесут ворота, и нам точно подкрадется копец.

— А что делать пацаны? Оружия у нас нет, обороняться нечем, нашим видно нелегко там приходится, слышите пальба, какая идет.

Один из зэков сложив из ящиков пирамиду, взгромоздился на нее и посмотрел в окно.

— Пацаны, — выкрикнул он с тревогой, — менты в зону ломятся. Блин, смотри, что творят гады, они наших месят щитами и дубьем. Бр-р-р-р! — издал он звук, — прикиньте пацаны, они прямо рубят лопатками.

Кто мог, что-то пристроить к стене, прильнули к окнам. Их взору открылась ужасная картина: менты, солдаты, охранники гонялись за заключенными и били их, кто ногами, кто саперными лопатками, кто дубинами, а кто просто наносил удары кулаками. В ход шли приклады автоматов, били по всем частям тела, лишь бы уложить на землю. Укладывали лицом в пыль и руки за голову, ноги шире плеч, и в таком положении не шевелиться. Как только двинулся, кто-нибудь из ментов подскакивал и со всего маху наносил удар дубинкой по спине, по ягодицам, по плечам.

Когда рассматривали, что творится за окном, не успели засечь, как БТР с ходу протаранил дверь в цех. Ворота с грохотом отлетели прочь, очередь из башенного пулемета ударила под своды цеха, оглушив своей стрельбой заключенных. Конечно, стреляли для отстраски.

Раздался командный голос:

— Всем лечь на землю, руки на затылок, считаю до трех, кого застану стоя, самолично пристрелю, как собаку, — крикнул военный в звании капитана.

Никакого смысла не было кидаться на вооруженных автоматчиков: пришлось подчиниться приказу.

— Вон тот, — показал пальцем молодой боец своему командиру на Леху Сибирского, — это он метнул бомбу.

— Этот! — прорычал здоровяк. Он подскочил к Лехе, и что есть силы, пнул ногой в живот. Леха задохнулся. Капитан пинал его с остервенением и приговаривал:

— Ах, ты мразь конченная, ты у меня до суда не дотянешь, я втопчу тебя в землю ублюдок поганый. Ты ж моих солдат положил, подонок! Ненавижу тебя гад!

Кое-кто из мужиков подняли головы и попытались хотя бы словом защитить своего товарища, но ответом послужил град ударов дубинками. Насытившись, громила ткнул носком сапога неподвижное лицо Лехи, как бы хотел убедиться: жив ли заключенный. Сибирский застонал.

— Живой тварь, ну ничего, я его до автозака (спецмашина задействованная в перевозке заключенных) на пинках буду нести, — заявил вояка.

Через переговорное устройство послышалось сообщение: «Немедленно прекратить стрельбу! Предупреждаю, оружие на поражение ни в коем случае не применять!».

В следующий момент трагедия разыгралась так быстро, что военнослужащие не смогли вовремя отреагировать. Вася Симута поднялся с земли, он не находился со всеми вместе, а лежал поодаль за коробом мусора, и естественно его никто из военных не заметил. Все время, пока «жлоб» в звании капитана пинал ногами Леху, Вася лежал и наблюдал. Когда прозвучал приказ, переданный по рации, военные невольно повернули головы.

Васька поднялся во весь рост и, ухватив в обе руки пруток арматуры, собрал последние силы. Он быстро преодолел расстояние до громилы и с силой воткнул ему прут в шею. Какие — то секунды Васька не отпускал кусок арматуры, не давая капитану вырвать пруток их шеи. Солдаты вскинули автоматы и прицелились в Симуту, но не стреляли, боясь задеть своего командира. Когда последний, теряя сознание, и захлебываясь кровью, упал на колени, несколько очередей ударили в раненного Ваську, он упал на своего врага, сраженный пулями.

Ненасытное ощущение зверства, с каким били и пинали заключенных военнослужащие, было отчасти оправдано. Месть за погибших, раненных товарищей и сослуживцев, толкала их на дальнейшие силовые действия. Поднимая на ноги бунтовщиков, военные прикладами и дубинками погнали их в сторону центрального плаца. Двоим осужденным пришлось закинуть руки Сибирского себе за плечи, и волочь бездвижимое тело друга вслед за всеми.

Осматривая цеха снизу до верха, солдаты и лагерная охрана вытаскивала наружу спрятавшихся заключенных. Их жестоко избивали и отправляли под конвоем на центральный плац. Изредка по обеим зонам находили бездыханные тела зэков.

Возле кочегарки служебные собаки что-то учуяли, и стали рваться к куче угля, разгребая лапами. Когда откопали, то этим «что — то» оказались три трупа заключенных, с изуродованными лицами и пробитыми головами. Прапорщик в сердцах выругался:

— Вот гады, даже своих заключенных, и то не пожалели. Ну, звери, как пить дать звери!

В цехе, где смертельно был ранен капитан, охрана обнаружила странный мешок, его верхняя часть торчала из грязной воды, которой был наполнен не до краев бак. Развязав мешок, все ахнули от ужаса, показалась голова заключенного, его лицо было синеватого оттенка и исцарапано до самого мяса. Вытащив тело из мешка, взору собравшихся военных, предстал парень — зэк: одежда его была изодрана, все руки исцарапаны. Следом из мешка вытряхнули трех дохлых кошек. Слабонервные и слишком чувствительные бросились по сторонам, так как от этого зрелища нутро выворачивало наружу.

— Это надо до такого додуматься, — сказал охранник, — садисты проклятые!

Солдаты, взяв труп за рукава куртки, потащили на улицу, но в этот момент послышался едва различимый стон, заключенный подал признаки жизни. Им оказался Рыжков — Пархатый.

Видимо Господь Бог даровал ему жизнь, а может, напрашивался другой вывод: сам дьявол дал ему возможность выжить, и продолжить свои недобрые намерения.

Когда солдаты и десант мотострелков разобщили толпу заключенных, спецгруппе военных был дан приказ: «Ворваться в здание ШИЗО и освободить заложников».

Человек пятнадцать окружили вход в изолятор и хотели применить трубу, как таран, брошенную Воробьем и пацанами, но внезапно двери изолятора распахнулись: на пороге стоял опешивший заключенный. Он исполнял роль охранника заложников, и где-то, в глубине ШИЗО находились еще двое. Видимо ему было интересно взглянуть, что происходит на улице, вот он и открыл двери.

Уложив зэка на землю лицом вниз, группа захвата ворвалась в общий коридор. Мгновенно захватив изолятор, военные положили на пол еще двух заключенных, пробежав по их ребрам ударами дубинок.

Схватив связку ключей, солдат поспешил открыть камеры. Сквозь крики узников невозможно было разобрать: чего же они кричат? Вытащив в коридор раздетых до трусов людей, вояки принялись успокаивать кричавших, а успокаивали ударами сапогов и дубинками. Откуда же им было знать, что раздетые были никто иные, как сотрудники учреждения, а тех, кто был в форме они с неподдельной радостью, вывели из камер и под охраной повели на КПП.

Солдаты, исправно выполняющие приказ командиров, даже слушать не хотели вопли и стенания избитых контролеров, но спустя некоторое время один активист, переодетый в форму, обратился к офицеру и объяснил суть создавшейся ситуации. Военным ничего не осталось, как собрать в одну кучу раздетых сотрудников и одетых в форму зэков. Всех скопом повели на КПП для последующих разборов.

В суматохе боевых действий блаткомитет совсем забыл о заложниках и «козлах» переодетых в форму, которые так и остались в ШИЗО невостребованными.

В зоне творилось нечто ужасное, заблокировав группу осужденных в здании отряда, менты, воины спецподразделений, солдаты из охранной роты усмиряли бунтовщиков. Кто из заключенных был еще в состоянии сопротивляться, получал такую порцию дубинками, что валился с ног без чувств, его волокли за ноги на центральный плац. Кто не успел бросить палку или железный прут, иногда получал саперной лопаткой, после такого удара, рассеченное мясо разваливалось в разные стороны, обагривая все вокруг кровью. Что касалось удара дубинкой: так натренированный удар по голове сразу уводил в обморочное состояние.

Василий Макаров сидел со многими бунтовщиками на голом асфальте с запрокинутыми за голову руками и наблюдал, как с обеих зон сгоняли зэков. Кого-то приносили и бросали в кучу. Кто сам бежал, подгоняемый пинками или ударами дубинок.

Лицо Василия припухло, ему тоже досталось, не смотря на его седые волосы и старческий вид. Горько было на душе и пакостно, как будто окунулся он снова во времена беспредельного ГУЛАГа. Он с сожалением подумал, что время не изменило людей, а только немного спрятало под маску лживого милосердия их лица. Но сегодня менты сдернули эту маску, и показали во всей «красе».

«Сколько же смертей обрушилось сегодня на молодых ребят? Одно дело, когда только слышишь о ней — «костлявой», а другое, когда она смотрит в лицо или дышит в затылок. Игры в войну закончились. Я предупреждал Лешку: менты не помилуют никого. Все иллюзии и мечты о победном конце мгновенно улетучились, когда рядом, на глазах стали погибать люди.

Кто из нас сможет сделать необдуманный шаг из настоящего в неизведанное будущее, которое не сулит ничего хорошего? Наверно беспечный, молодой пацан! Вон тот, что сидит недалеко от меня. Если бы его мать сейчас видела эти глаза: полные ужаса и отчаяния, а вчера они горели огнем, и ему сам черт был не страшен. Да, действительно, только пацан, не умеющий смотреть в завтрашний день, может позволить себе такую беспечность.

О Боже! Неустойчивые умы, молодые души, еще не окрепшие и полностью не огрубевшие от каждодневного, порой жестокого обращения к себе. Разве что в детстве, дорогая мама могла успокоить и понять кого- то из этих парней, когда они были еще детьми.

Сурово встретили их лагерные будни. Словно сильный ветер обдувает эти зеленые поросли, одни крепнут и защищаются от него и не сгибаются, какой бы он не был силы, а другие наоборот, гнутся и ломаются. Закон природы — выживает сильнейший…»

Его мысли прервал крик молодого пацана:

— Мама-а! Не надо, не бей меня! Я не трогал никого.

— В чем дело? — обратился к зэку-активисту, разгневанный прапор, — почему он орет?

— Командир, этот сученок наших бил в первом отряде, это он сейчас хлюпика из себя корчит, а тогда… — активист размахнулся палкой и ударил по спине пацана.

— Слышь ты, недоносок, брось палку, — выкрикнул Макар.

Рядом стоящий солдат, носком сапога пихнул Макара в бок.

— Подожди командир, я сам его щас успокою, — активист поднял палку, чтобы ударить Макара.

— Да бей подстилка мусорская…

Удар пришелся Макару в шею. Солдат с силой обрушит на него приклад автомата. Василий попытался подняться на ноги, но вдруг что-то сжалось в груди, лишило воздуха. В глазах замельтешили черные мушки, сменившиеся яркими зигзагами молнии. Рука Макара потянулась в карман за флакончиком с таблетками, а солдат подумал, что он хочет достать что-то опасное, и еще раз ударил его прикладом в плечо. Тело Макара завалилось на асфальт, и рука разжалась. Флакончик покатился, рассыпая валидол по земле. Мозг уловил последнюю фразу подошедшего прапорщика:

— Чё с ним? Ну, ты и приложился…

Темнота заволокла все вокруг, и полная тишина… Вася Макаров уже больше никогда и ничего не услышит.

А вокруг творились сплошные казусы: бежит заключенный от преследовавшего его солдата и кричит во все горло:

— Не бейте меня, я свой — активист!

Но кто там будет разбираться, «Свой не свой — на дороге не стой». И этот получил свою порцию.

Били очень жестоко, невзирая на мольбы и просьбы.

Крики в мегафон извещали:

— Всем до одного осужденным, немедленно выходить на плац, к не выполнившим приказ будут применены меры физического воздействия.

Вот их и применяли.

Опьяневшие от избиений солдаты, заскочили в отряды, где находились осужденные, отказавшиеся принимать участие в бунте, и приказали всем выходить на центральный плац. Но при этом, организовав строй в две шеренги, пропускали каждого из зэков под ударами дубинок и сапогов.

Появились солдаты с собаками, которые без стеснения спускали псов прямо на людей. Остервенелые овчарки рвали в клочья одежду в вперемешку с окровавленным мясом осужденных. Затем стали прочесывать отряды и обе зоны.

Спрятавшихся под шконками зэков выуживали с помощью собак, или, переворачивая кровати, избивали кричавших от испуга заключенных. Мало находилось храбрецов, которые голыми руками и открыто, противостояли дубинам и саперным лопаткам. Если таковые и были, смельчаков избивали с цинизмом, приговаривая сквозь зубы:

— Против Советской власти пошел! Бунтовать вздумал! Ну, получи недобиток, всех вас уголовников надо уничтожать под корень!

В угольных кучах находили с помощью собак зарывшихся зэков и с жестокостью избивая, препровождали на плац.

Сгоняли плачущих от обиды и боли: испуганных, грязных, измятых и сломленных.

Не тронули только тех осужденных, которые были в санчасти и в помещении первого отряда под знаком красного креста.

Впоследствии все «козлы» присоединились к администрации колонии и тоже избивали мужиков и блатных. Особенно доставалось пацанам. Повязочники налетали на них с палками и жестоко избивали, как бы мстя за свои унижения и побои.

Автоматчики, окружив плотным кольцом здание, в котором забаррикадировались организаторы бунта, никого не подпускали близко.

После неудачных попыток проникнуть в помещение отряда, зоновские менты и бойцы спецподразделения больше не лезли на рожон под пули. Но вскоре стрельба прекратилась и главные мятежники, оставшиеся в живых, сдались на милость властям. Командиры отдали приказ расчистить лестничный проход.

Понемногу, насытившись побоями, и не получая сопротивлений со стороны бунтовщиков, военные успокаивались.

Вот тогда в зону зашли начальники всех рангов. Генерал со своей свитой, офицеры КГБ, лагерное начальство и милицейские чиновники. Среди них были работники прокуратуры и люди в гражданской одежде.

Только после этого, физическая расправа над заключенными окончательно прекратилась.

Осужденные сидели на корточках на плацу, сцепившимися на затылке руками, опустив свои лица в землю. Кругом стояли автоматчики и солдаты с собаками, беспрерывно лаявшими на зэков. Появились санитары и со всех уголков зоны стали сносить окровавленные тела осужденных, некоторым уже ничем нельзя было помочь. Трупы уносили за зону и, загрузив в труповозки, направляли в морг МОБ (Межобластная больница для заключенных). Всех раненных и изуродованных тоже увозили в больничную зону, забивая до отказа терапевтическое и хирургическое отделения.

Казалось, конца не будет сносимым в одно место раненных и недвижимых, очень много было покалеченных. В санчасти установили трехъярусные шконки и забили до отказа раненными заключенными, пришлось даже организовать импровизированный лазарет по уходу за искалеченными зэками, который расположили в одном из отрядов.

Начальство смотрело на всю эту картину с широко открытыми глазами, наполненными ужасом. Слабонервные сразу же покидали зону, были и такие лица, которых выворачивало изнутри при виде всего этого зрелища.

Генерал Зыков, майор Бортников и несколько офицеров, подошли ближе к зданию, из которого стали выводить оставшийся в живых костяк восставших.

Первым вышел Сашка Воробьев, за ним Сергей Зельдман, Лешка Глазунов и все остальные. Сергея Ирощенко выносили на носилках вольные санитары, зэкам не разрешили его трогать.

Менты и охранники вроде дернулись, чтобы наброситься на заключенных, но майор Бортников властным голосом приказал:

— Не трогать их! По пути следования в СИЗО и в самом изоляторе, чтобы ни одного удара. Увижу на них хоть один синяк, ответите у меня.

Он внимательно осмотрел каждого из бунтовщиков, и что-то шевельнулось внутри майора. Нет, не жалость, скорее всего чувство, сопряженное с уважением. Там на втором этаже лежали два трупа и один из них под окнами здания. Он слышал и видел, как уходили они один за другим. Несломленные и непокоренные, но майор не выдал напоказ своих чувств. Противоречие спорило в нем и жгло изнутри.

Главный зачинщик, которого он так жаждал увидеть, был мертв. Когда мимо плаца проводили Сашку и его друзей в сторону КПП, кто — то из сидевших на плацу захлопал в ладоши, его поддержали еще, еще… Вскоре почти весь плац рукоплескал парням.

Охранники бросились избивать дубинками заключенных, но теперь уже не выдержал генерал, и выхватив у одного из офицеров мегафон, сквозь крики и ругань закричал:

— Немедленно прекратить! Я кому сказал, прекратить избивать!

Только после этого «урядники» остановили избиение заключенных.

Затем стали выносить трупы главных бунтарей на носилках, укрытых с головой простынями.

— Смотри, смотри, — сказал кто-то из заключенных, — это же Дрон! Вон его душегрейка (Жилетка) темно — синяя.

Офицер поправил от порыва ветерка всколыхнувшуюся простынь, закрыв надежно тело вора от взоров осужденных.

— Да-да, это он!

И заключенный поднялся во весь рост. За ним стали подниматься и остальные, кто только мог стоять на ногах, провожая взглядом носилки, уносившие их вожака и еще нескольких человек из окружения бывшего вора.

Многие осужденные считали, что Алексей Дронов был прав, ни один из нормальных мужиков не высказал дурного мнения насчет организаторов бунта, как это бывает частенько, после волнений и бунтов. Не разобравшись досконально и заключенные, и обыватели начинают полоскать и перемывать кости блатным, организовавшим бунт.

«Вот, мол, гады замутили воду, а нас теперь всех из-за них прессовать будут».

Заключенные верили в будущее: если забежать чуточку вперед, то со всей уверенностью можно сказать то, что сейчас является достоянием каждого арестанта — это права осужденных, свободомыслие и не боязнь выразить недовольства вслух. Все это и было их всеобщим требованием, объявленным на плацу августовским днем в форме манифеста.

Те люди, которые знали о ворах в законе только понаслышке, теперь явственно представляли, каким должен быть вор на самом деле.

Алексей не пошел на попятную, когда оперчасть пыталась сломать его убеждения, а вооружившись здравым рассудком и сплотив вокруг себя понимающих молодых парней, открыл им глаза на общую обстановку в зоне. Разве не он покончил с беспределом в этой лагере, справедливо осудив Пархатого, Ворона и подобных им «отморозков», или кто-то другой вселил в умы мужиков надежду об их лучшей участи и спокойствии в завтрашнем дне? Наказывая предателей, продажных бугров и отъявленных негодяев — активистов, тем самым очищал среду заключенных от парадоксального мышления администрации о перевоспитании зэков путем ломки убеждений человека. Ведь как утверждал Дронов: «Почему у заключенного, вступивших в актив появляется страх: он уже не может сделать шаг назад — система так ломает людей, заставляя их противоборствовать, то есть, разделяй и властвуй».

Кто до Дронова смог пойти на такой отчаянный шаг? Он открыто выступил против власти, показывая ее несостоятельность по наведению порядка в колонии и взаимопонимания между заключенными и охраной лагеря. Сколько еще можно было терпеть беспредел со стороны тюремного начальства?

Все прекрасно знали, чем заканчиваются бунты в зонах, оставляя после себя голые обгоревшие здания, разграбленные магазины, больницы и пустоту… Пустоту в душе! Там человеку нечего почерпнуть, нечем гордиться и нечего вспомнить кроме первого возбужденного состояния и последнего — горечи претерпевшего позора.

Ведь, по сути, зона осталась нетронутой, еще раз доказывая благородство мятежных лидеров, вовремя разъяснивших мужикам простоту мышления — не вещи управляют человеком, а человек вещами. Завтра мужикам жить в этой колонии и поддерживать свой порядок, за который они боролись, сомкнув плотно ряды.

И потому все встали с земли перед памятью об Алексее Дронове и остальных погибших друзьях и соратниках.

Чем- то зловещим и мерзким попахивало со стороны тюремных и административных властей. Все, кто хоть немного слышал от Макара о ГУЛАГовских лагерях, о беспределе ВОХРы или знал о второй мировой войне, отложили у себя в памяти лицо смерти, которая расправлялась с военнопленными в концлагерях. Злобные взгляды солдат и офицеров, высокомерное выражение лиц управленческого персонала, все это напоминало о тех далеких, страшных годах. Охранники с овчарками в тот момент напоминали о беспощадном отношении к униженным и подавленным заключенным. Даже те, кто в последний момент отказался участвовать в бунте, были благодарны погибшему Алексею, который дал им возможность остаться там, где они предпочли быть в стороне от боевых действий.

Пройдет время: зона заживет своей жизнью, зарубцуются раны на изуродованных телах людей, придет новый начальник колонии, назначенный вместо прежнего, который поставит своего заместителя по Режимно — оперативной работе. Но что-то изменится в самой жизни и в отношениях лагерного начальства к осужденным. Некоторые офицеры подадут рапорт об увольнении из органов и оставят эту опасную работу, на их место придут другие, не хлебнувшие ужасов зоновского бунта.

И все — таки, учитывая ошибки прежнего руководства, новая команда откажется от услуг «зэковского раболепства». Ведь, по сути, не один предатель и изменник не встанет на путь исправления, потому как останется малодушным негодяем. Только перевернув свое сознание можно доказать себе и людям, что ты способен на человеческое понимание и нормальное отношение. Человек, должен оставаться человеком в любых условиях. А благородный человек никогда не будет в первую очередь думать только о собственной шкуре.

Может быть Алексей Дронов по воровским убеждениям не подходил многим заключенным, но след в памяти людей от своих поступков он оставил.

Мужики будут жить своей жизнью, работая и считая года, месяцы, дни, до своего звонка. Пацаны будут контролировать в зоне порядок, бдительно и строго соблюдая тюремные законы, в которые вписываются и человеческие понятия, такие, как: «Уважай арестантский быт и чти законы, уважай мужиков, и не давай их в обиду. Помоги ближнему своему, либо завтра он поможет тебе». А старожилы будут передавать из уст в уста рассказы о воре в законе, сложившего свою голову за свободу слова и за права людей, заключенных за решетку. И еще будут помнить о тех, кто помогал Алексею Дронову, кто в самый тяжелый момент не запросил пощады у власти, а открыто выступил против, и отдал свою жизнь за то, чтобы завтра заключенные могли жить в нормальных условиях и иметь все права, которые прописаны в законах.

Это будет впереди… Не опущены еще стволы автоматов, и не закрылись ворота за последними заключенными, которых увозили навстречу унижениям, следствиям и судам над ними.

Глава 43 Контора городского бургомистра (КГБ — Комитет Государственной безопасности)

Майор КГБ Бортников в сопровождении взвода автоматчиков окружили группу заключенных, которые, по мнению начальства колонии, являлись зачинщиками бунта. На КПП, в превратной комнате заключенным приказали раздеться и приготовить вещи для досмотра.

На требование заключенных, принести им вещи, хранящиеся в каптерках отрядов, майор ответил отказом. Произвели общий осмотр тел. Комитетчик раскрыл папку, зачитал фамилии всех присутствовавших и, убедившись в точном количестве и сходстве информации, приказал всем одеться. Затем по одному, под усиленным конвоем заключенных поместили в спецавтозак. Всем надели наручники и пристегнули к поручням, встроенным в стенки фургона. Разговаривать было строго запрещено.

Сашка догадался, что их сопровождает особый конвой, имеющий отношение к серьезным органам, и потому не стал дергать «тигра за усы».

Сидели молча, каждый думал о своем, но основной вопрос был у каждого на уме, готовый в любой момент сорваться с языка: «Что с нами сделают в изоляторе?» А то, что их повезут именно туда, они были уверены, услышав, как генерал давал указания майору.

Впереди автозака завыла милицейская сирена, и по пути следования несколько раз возобновляла свою душещипательную «музыку». Понятно, что этому эскорту был дан зеленый свет.

«Значит, нас сопровождает милиция. Перевозят как опасных преступников, — подумал Сашка, — хотя для власти мы и есть опасные, раз переполошили бунтом все управление, и не только».

Он не без содрогания вспомнил лежащие рядом с вахтой неподвижные, окровавленные тела, укрытые простынями. Может, среди этих трупов лежали: Леха Дрон, Серега Сокол, Игорь Каленый.

В осажденном здании на втором этаже им не довелось увидеть, как усмиряли всех бунтовщиков. Сашка мог только догадываться, судя по виду заключенных, сидевших на плацу, что происходило в последний час, когда властям удалось сломить их сопротивление. У Сашки навернулись на глаза слезы, когда он вспомнил, как их провожали до вахты, рукоплеская вслед.

Сейчас им нужно собраться духом, а главное сконцентрировать мысли на том, что придется говорить на первых допросах, хотя после напряжения последних двух дней, хотелось просто отключиться и заснуть. Да, здоровый сон не помешал бы сейчас всем.

«Кто знает, удастся ли нам отдохнуть, по прибытии на место или нас сразу возьмут оперативники в оборот».

Машина остановилась, послышался звук открываемых ворот. Понятно: их привезли в следственный изолятор. Отцепив наручники от поручней, и сковав руки за спиной, заключенных одного за другим завели в здание острога.

В коридоре изолятора столпилось большое количество тюремной охраны: офицеры, прапорщики, сержанты, всем захотелось посмотреть на зачинщиков бунта. Впереди всех находился полковник Шилов.

Майор Бортников отдал начальнику СИЗО кое-какие распоряжения, и всех по одному стали заводить в коридор, а уже потом рассаживать в одиночные боксы. Судя по выражению на лицах тюремщиков, бунтовщикам не стоило ждать снисхождения, но приказ, произнесенный майором КГБ, ограждающий заключенных от побоев, охладил воинствующий пыл надзирателей.

Да, действительно, костяку восстания на первых порах по прибытию в тюрьму сказочно повезло. Потому как перед ними всех без исключения бунтарей, встречали «с хлебом и солью».

По обеим стенам длинного коридора стояли охранники СИЗО, вооруженные резиновыми дубинками. Встречая каждую новую партию заключенных из колонии: били так, что лопалась кожа на ягодицах, а на спинах и головах красовались сине-черные гематомы. Такой «радушный» прием напоминал старорежимную, царскую армию, когда виновных прогоняли сквозь строй. Правда, тогда били палками, а сейчас вроде бы помягче — дубинками. Но, как позже выражались сами заключенные: «Хрен редьки, не слаще». Кто успевал увернуться от удара дубинкой или пинка сапогом, через два шага его встречали следующие. Таким образом, досталось всем и неслабо, кое- кому приходилось отлеживаться на нарах по двое суток, а — то и больше, пока не зажили ушибы. Впоследствии, когда удавалось встретиться участникам бунта, многие рассказывали, что кое-кому ломали ребра, и они попадали в тюремную больницу.

Сашку продержали в одиночном боксе два часа, прежде чем дверь открылась, и его повели по замысловатым, тюремным, подземным переходам и этажам.

Снова посадили в бокс, но теперь он вполне мог предположить, что это был следственный коридор, и по всей вероятности его сейчас будут допрашивать.

Так и случилось, через десять минут его забрали из бокса и завели в комнату для допросов, в ней находились трое в военной форме: капитан и два лейтенанта, раньше Сашке их не доводилось встречать. Наручники снимать не стали и посадили на привинченный к полу табурет.

— Отвечать быстро и четко. Фамилия, имя, отчество, — первым начал допрос темноволосый лейтенант.

— Воробьев Александр Николаевич.

— Статья, срок?

— Сто восьмая часть первая, пять лет общего режима.

— За что был осужден?

— За участие в коллективной драке, избил неприятеля, защищая своего друга.

— Как познакомился с осужденным Дроновым? — вопрос задал капитан. Сашка, в какой — то миг подумал, что дознаватели попытаются деморализовать его дух, и в какой-то мере спутать мысли.

— Обыкновенно, мы в зоне все друг друга знаем, — ответил он.

— Кто помогал Дронову составлять список требований к администрации?

— Он грамотный и составлял список сам.

— Тебя не спрашивают тупой он или образованный, кто еще помогал ему составлять список? Ты присутствовал при этом?

— Да.

— А кто еще был из других осужденных?

— Нас было очень много.

— Это они как на картине Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», — иронизировал темноволосый лейтенант.

— Кто первым кинул самодельную бомбу за забор? — спросил капитан.

— Не видел, народу было много.

— Ты состоял в блаткомитете во время бунта?

— Да, состоял.

— Какая роль отводилась тебе?

— На тот момент я был главным среди пацанов в своем отряде, и автоматически входил в блаткомитет зоны.

— То есть, ты управлял блатными в отряде? — продолжал допрос уже другой светловолосый лейтенант.

— Можно и так, — ответил Сашка, и в голову ему пришла мысль, он где-то уже слышал о перекрестном допросе. Ничего хорошего это ему не сулило, Воробьева могли спокойно запутать.

— Ирощенко Сергей, тебе был знаком?

— Да, мы оставались до самого конца вместе, пока нас не арестовали.

— Какую роль блатные отводили ему в бунте?

— Мы все там играли одну роль, отстаивали свои права.

После произнесенной фразы, резкий удар в правый бок опрокинул его с табурета. Сашке было не очень удобно вставать с пола со скованными сзади руками, два лейтенанта, подхватив его под руки, посадили на место. Боль отпустила. Сашка собрал все свое мужество в кулак, и как можно спокойно сказал:

— Хоть убейте меня, но говорить я буду только то, что думаю, а не то, что вам выгодно.

Удар по шее снова опрокинул его с табуретки, теперь ему понадобилось несколько минут, чтобы собраться с мыслями.

— Что, раз я бунтарь, у вас очко играет, снять с меня наручники, — он произнес слова с улыбкой на губах и даже с частичкой иронии. Лейтенант снова замахнулся для очередного удара, но спокойный голос капитана остановил его:

— Перестань Лацис, снимите с него наручники.

Лейтенанты с недоумением уставились на капитана.

— Да- да, я сказал, раскуйте его.

Они подчинились приказу.

Сашка с наслаждение потирал затекшие запястья рук. Успокоившись, он сел ровно на табурете и положил руки на колени.

— Итак, продолжим, — сказал капитан, — кто из заключенных метал в солдат бомбы? Кто их изготавливал? Ирощенко или погибший Семченко?

— Капитан, вот здесь, я и вправду ничего не знаю, каждый вложил свой вклад в восстание…

Удар по позвоночнику между лопаток не дал Сашке докончить фразу.

— Да ты что, революционер хренов! — взбеленился светловолосый лейтенант, какое на хрен восстание? Вы твари столько народу побили там.

По всему было видно, что лейтенант выходил из себя. «Наверно я не первый попал на допрос, — подумал Сашка, — раз у этого костолома не хватает нервов».

— Послушайте, командиры, кто вы? Вы что, дознаватели? Из какого вы ведомства? — спросил Воробьев.

— А ты не догадываешься? — ответил капитан, — вы там такого натворили, что поначалу комитет будет разбираться в вашей смуте, а потом уже и следователи из прокуратуры и МВД.

— Не имел чести ранее встречаться с вашей организацией, если у вас такие методы допроса, тогда я лучше буду молчать, а вы продолжайте выколачивать из меня, но еще раз предупреждаю, говорить я не буду.

— Ладно, Воробьев, не ерепенься. Ты еще молодой парень, зачем тебе гнаться за главными бунтовщиками. Ты же не глупый, — капитан смягчился, — и должен понимать под какую статью попадают твои действия. Ты сейчас ломаешь из себя героя — революционера, а не можешь понять, что на данный момент являешься бандитом, организовавшим бунт в зоне.

— О — да! Валите все на «Серого».

— Александр, я не шучу и не пугаю тебя, — еще больше смягчился капитан, — твои действия попадают под статью семьдесят седьмую часть первую и вторую. Ты прекрасно знаешь, что лица, отбывающие наказание и совершившие следующие преступления: дезорганизация осужденных, формирование вооруженных групп, нападение на администрацию, а так же — умышленные действия, совершенные в составе незаконных вооруженных формирований и повлекшие за ними гибель людей, наказываются лишением свободы сроком от восьми до пятнадцати с конфискацией имущества или смертной казнью. Тебе лично конфискация не грозит, а вот все остальное ты заработал сполна, участвуя в бунте заключенных. Что на это скажешь?

Сашка внимательно выслушал капитана и спокойно ответил:

— Что я могу сказать? Кроме ваших обвинений, есть еще факты и обстоятельства, повлекшие за собой этот бунт, следствие разберется.

— Я тоже констатирую тебе факты: трое военнослужащих убито, восемь человек получили серьезные ранения, много обгоревших и побитых, это я говорю не об осужденных, а если их взять в счет, то даже одними расстрелами вам не отделаться.

— А что бывает страшнее расстрелов?

— Вот останешься живой, потом узнаешь. Бога будешь молить, чтобы забрал твою жизнь поскорее! — капитан привстал и повысил голос, — наденьте на него наручники, и уведите в камеру. Давайте следующего, — приказал он своим подчиненным.

Видимо так продолжалось до тех пор, пока не допросили последнего из заключенных, прибывших вместе с Сашкой Воробьевым.

Картина была удручающая: после возбужденного состояния, переставшего оказывать влияние на сознание, появилось натуральное чувство страха, пожалуй, — это естественное ощущение, особенно когда обвиняемые оказались в безвыходной ситуации.

Об этом и думал Сашка в автозаке, когда их везли по городу. Собраться духом, и ни в коем случае не поддаваться панике и ментовским уговорам. В данном случае кое-кого из них можно подкупить жалостью или посулами снизить меру вины и смягчить наказание.

Перед тем, как всех виновных в бунте распределили по коридорам и камерам, в последний раз перед началом следствия им суждено было собраться в одном большом боксе. Впереди ждали баня и трехдневный карантин.

Сашка встретил многих пацанов и мужиков, но среди них не было Лехи Сибирского и Сергея Ирощенко. Первые допросы прошли и, как выразились заключенные: выколачивали первые показания со знание дела, где кнутом, а где и пряником.

В боксе развернулась дискуссия по состоявшемуся бунту и его последствиях.

— Пацаны, — обратился ко всем Кротов, — давайте трезво оценим ситуацию. Не знаю, как вам, но мне после первого допроса становится страшновато за наши дальнейшие судьбы. Я тут слушал разговор троих мужиков, так они считают, что были невольно втянуты в события. Но мы все хорошо помним, что Дрон дал каждому право на выбор, но менты так не считают и будут гнуть свою линию.

— А интересно, Крот, если бы мы догадывались о последствиях: что будет покалечена жизнь, а кто-то вообще с ней распрощается, мы подняли бы бунт? — задал кто-то смелый вопрос.

— Мы тогда иначе думали, — ответил за Крота Сашка, — что государство не станет так жестоко подавлять волнения, забирая наши жизни против нашей воли.

— Вот об этом менты и вопят: «А когда вы жестоко убивали солдат или зэков, вы думали в тот момент о последствиях?»

— Конечно не думали! Нельзя в двух словах обрисовать наши действия, — продолжил Сашка, — мы конкретно должны отстаивать свои позиции.

— Сколько в зоне арестантов, столько и мнений, — подхватил дискуссию Матвей, он тоже угодил в основную группу организаторов бунта, — пацаны, а вы вдумайтесь, как следует, почему мы оказались здесь? Ведь это же не роковое стечение обстоятельств, а планомерное мусорское давление десятилетиями направленное на нас. Вся правда состоит в том, что несовершенны системы: законодательства, правосудия, исполнения наказаний. Для нашего гребаного, тоталитарного государства поговорка: «Была бы шея, а хомут найдется, вполне приемлема».

— Правильно Матвей, — поддержали его мужики и парни, — разве многие люди в нашей стране знают, в каком государстве живут. Они даже не догадываются, что творится в соседних городах, а что взять с нашей маленькой зоны, где заперли две тысячи зэков — это разве цифра, по сравнению с миллионами всех осужденных в стране.

— Да-да, бунт в зонах подавляется раз и навсегда, система хорошо помнит и пресекает дальнейшие волнения и не повторяет своих ошибок, уж слишком они дорого обходятся государству.

— А разве они думают о людях, о матерях, близких, что с одной, что с другой стороны баррикад…

— Я вам случай расскажу, — начал один из парней, — он произошел в июне 1962 года, в городе Новочеркасске. Простые люди: студенты, рабочие завода в один миг оказались бунтовщиками и погромщиками, так власть окрестила их. Когда на площади перед райкомом собралась толпа, по ней открыли огонь на поражение: погибли молодые парни, мужчины и женщины. Хрущев от лица государства не захотел выслушать справедливые требования трудящихся масс и отдал приказ: покончить с волнениями в городе. В результате десятки приговорены к расстрелу и множество к разным срокам тюрьмы. Это произошло в свободном городе, в Советской стране!

— А это колония общего режима, тоже Советская, — подсказал Сашка.

— Сколько прошло лет после тех событий? Пятнадцать! Для истории этот срок, как один миг, а законы и порядки остались прежними.

— Пацаны, выходит из уголовников мы превратились в политических, — заключил из рассказанного Кротов.

Многие зашумели, не соглашаясь с его определением.

— А чем вы не довольны! — Сашка повысил голос, — вспомните о наших справедливых требованиях на плацу, мы говорили о десятках лет унижений, как нас смешивали с грязью, ведь мы, как не крути, тоже советские люди, нас никто гражданства не лишал.

Мы завтра выйдем из мест заключения и вольемся в общество. А на свободе выходит люди тоже бесправные, если государство расстреливает их за справедливые требования.

Потому и страшно за нас пацанов и мужиков, запротестовавших в порыве гнева против произвола власти и порабощения свободомыслия.

— А я слышал о Краснодарских событиях, — подхватил один парень.

— А я о Грозненских, — продолжил другой.

— У нас в Алтае ментовские начальники, обуревшие от беспредела, отдали приказ об открытии огня по мирным гражданам.

Тут к общему разговору подключился парень, с лицом татарской национальности:

— Может кто-то слышал о событиях, которые произошли в середине семидесятых в столице Татарстана?

Все дружно замотали головами.

— Так вот: Казанская группировка «Тяп-ляп» созданная в отдаленных районах города, в составе трехсот молодых парней, подняли бунт «отверженных», которые громили, грабили и убивали кого не попадя. Но я хочу сказать о другом! Там, где не было справедливости и элементарного отношения к человеку со стороны государства, люди сами заявили о себе, и выбрали разные формы протеста.

— Вот мужики, мы и пришли к единому мнению, — подхватил Сашка и, чувствуя, что времени остается мало, решил закончить дискуссию, — во все времена Москва отдавала приказы на подавление инакомыслия, и мало кто мог воспротивиться, а находился такой смельчак, так его сразу ставили в ранг бунтовщиков и заговорщиков. Предателем системы, или как еще называли раньше бунтовщиков при царствовании коронованных особ — ВОРЫ, ТАТИ. Такие как: Емельян Пугачев или Степан Разин. Вольнодумцы! Вожаки!

Как это не звучит пародоксально, но мы все призваны в нашей стране соблюдать и уважать законы общества, но факты говорят сами за себя. Те, кто пишут законы и претворяют их в жизнь — сами игнорируют их, человеческие нормы и мораль не для них, это говорится о тех, кто заседает в высшем руководстве страны.

Пацаны, смогут ли они там объективно разобраться в этих кровавых событиях, нам еще предстоит узнать, пройдя через ломки, допросы, и скорее всего — пытки.

Через пятнадцать минут сорок человек вывели из бокса и распределили по всей тюрьме.

После пребывания трех суток в карантине, Сашку Воробьева и еще девять парней, посадили в спецкоридор

Глава 44 Алексей Дронов отомщен

…Серега Крут буквально четыре дня назад, передал Аркану пакет от Дрона и на словах передал, что вор планирует расшатать режим в зоне и просит Аркана о помощи.

На исходе был август 1977 года.

Чтобы навести свои порядки в зоне, и перекрасить ее в черный цвет, нужна поддержка с воли: деньги, водка, психотропные таблетки. Все это на следующий же день, послали Лехе Дрону через объектовую зону, через прикормленных ментов, вольнонаемных экспедиторов и шоферов.

Крут благополучно вернувшийся с объекта, передал Аркану маляву от Дрона, текст которой, растревожил вора. Аркан прочитал своим приближенным людям вслух:

«Привет тебе бродяга, и твоей братве. Благодарю тебя за своевременный грев, который пойдет на наши благие дела. Говорить буду о самом главном. Я, похоже, иду по острию бритвы, и соскочить нет возможности. Начальник оперов, обложил со всех сторон, благо, наш общий знакомый впрегся за меня и выпустил из трюма. Я поднимаю зону и готовлю переворот, иного пути не вижу. Лагерь поражен красным грибком, который нужно вытравливать только бунтом. Если подготовка затянется, присмотри за кумом, иначе все мои старания и ломаного гроша не стоят. Серега тебе все передаст на словах. Встреться с нашим общим знакомым и веди с ним договор напрямую, охраняя и оберегая его предприятие, филки там будут хорошие.

Ну, все, браток, не знаю, чем закончится моя затея, но помни одно, наше дело для меня важнее моей жизни.

Просьба к тебе еще одна, если со мной случится что, найди кума и накажи его по-нашенски.

Удачи вам братки и пацаны, безпалевных вам дел».

Аркадию Садовникову стало тревожно за Леху Дрона, он понимал, чем все обернется для вора, а уж как закончится, и того подавно. Он гордился этим бродягой, за него когда-то поручился и принимал участие в коронации Дрона в одной из Уральских тюрем.

И вот, Аркану доложили кореша: Дрону удалось поднять бунт, и Садовников с волнением ждал весточки с бунтующей зоны. Братва передавала ему скупую информацию о состоянии дел в колонии, что весь периметр со стороны свободы обложен ментами и военными, нет даже ни малейшей возможности подойти к зоне и узнать последние новости. Наконец, с больничной зоны и некоторых тюремных источников поступило жуткое сообщение — бунт подавлен, убитых и покалеченных было немерено, о Лехе известий пока не было.

Но к вечеру того же дня, Крут сам раздобыл информацию, что Леха Дрон погиб, и с ним еще несколько человек распрощались с белым светом, многих уже перевели в тюрьму и начинают ломать первыми допросами. Кое — кто из тюремных, прикормленных охранников, доложил, что бунтарями занимается не только оперативники из управы, но и комитетчики.

— Леха, братан! — произнес расстроенный Аркан, — ты все-таки расшатал ментов, — сказал он, как бы обращаясь к самому Дрону, — пацаны, если б вы знали, как он рвался в эту область, я даже не мог его отговорить, такой он был упорный.

Аркан на минуту задумался и собравшись с мыслями, сказал:

— Мы должны выполнить последнюю волю Лехи и найти одного мусора. Я клянусь, что найду эту тварь — зоновского кума и заставлю его задохнуться навеки. Для меня потеря брата имеет огромное значение, я ручался за Леху, и он не подвел братву воровскую. Я догадывался, что его заход в зону закончится трагедией. Здесь: на свободе, нам тоже пора действовать, надо поддержать братву в тюряге и отправить им малявы, пусть они знают, что не одиноки, мы всегда их поддержим. Леший, займись этими делами, — отдал вор распоряжение подручному, — и в другие зоны дополнительно шлите малявы, пусть братва и мужики знаю всю подноготною, а не мусорской блеф, который они будут преподносить в зонах арестантам. Тебе Крут, особое поручение, промацай все мне об этом мусоре — опере, одним словом падай ему на хвост и готовь план по его устранению. Соберите продукты, курехи побольше, чая и переправьте на больничку и в тюрьму всем, кто пострадал от ментовского беспредела. Да, Крут, вот еще что, организуй посылку и отправь родственникам Колдуна, пусть они переправят ее в крытую, филок заряди побольше, потом еще отправим. Все пацаны, по коням! По районам передайте всей братве, чтобы помогли, кто, чем может, нельзя нуждающуюся в нашей помощи бунтарскую пацанву оставлять в беде.

Прошла неделя после подавления властями бунта. Сергей Крутов получивший от Аркана поручение найти опера Ефремова, плотно включился в поиски. Чтобы выяснить все обстоятельства, связанные с бунтом в зоне, для начала нужно было найти Кузнецова, но оказалось, что майора, отстранили от работы, и на время служебного расследования он уехал из города, и где теперь его искать, оставалось загадкой.

Крут решил избрать другой путь. Раньше, во время слежки за Ефремовым, ему было известно, где проживал оперативник. Переодевшись в форму старшего лейтенанта милиции и, имея поддельное удостоверение, Крутов посетил квартиру майора. Изменив свою внешность при помощи грима и парика, он выбрал вечернее время и застал дома женщину, представившуюся ему женой Ефремова. Отсутствие опера Круту было на руку, и он назвался другом оперативника. Сергей искренне удивился, что его «друг», которого он уже не видел давно, на данный момент лежит в больнице.

Крутов — жулик со стажем, и в прошлом имел две ходки в зоны. Он, так же, как и Аркан разбирался неплохо в людях и среди своих слыл артистичной, незаурядной личностью. Недаром кореша назвали его «спецом» своего дела. Он мог легко и быстро втереться в доверие к человеку и поиметь его в последствие, как ему заблагорассудится.

У Сергея пропадал театральный талант, постепенно перетекший в криминальный.

Попасть в больницу без направления, оказалось трудно, но возможно. Крутов, решил записаться на прием к врачу-специалисту, планируя проконсультироваться у него об истинном состоянии своего здоровья. Его встретил в своем кабинете заместитель начальника больницы.

Сергей Крутов, показав свое удостоверение врачу, в котором он был вписан, как Севастьянов Олег Петрович, представился инспектором уголовного розыска Первомайского ОВД. Рассказал свою историю, что был ранен в ногу особо опасным преступником при его задержании, и теперь ранение время от времени дает о себе знать.

На самом деле так оно и было: участвуя в ограблении ювелирного магазина, а затем, убегая от ментов в «дебри» Бановского околотка, он был подстрелен милиционером в ногу. Кенты не бросили своего друга и, затащив в «Москвич», скрылись с места. Пуля прошла навылет под коленным суставом и слегка задела кость. Он долго ходил, прихрамывая, на лечение к одной бабке-знахарке, впоследствии поставившей его на ноги.

Доктор осмотрел старую рану старлея и посоветовал ему сходить в служебную поликлинику для получения направления на дальнейшее лечение: попасть в эту больницу просто так, было трудно.

Но, пятнадцать минут приятной беседы с врачом дали положительный результат. Они договорились о сумме материального вознаграждения, которая в скором времени перекочует из кармана Крутова в стол к замначальника больницы.

Взятки и здесь делали свое дело. Через три дня, сдав анализы прямо в больнице, Крутов лег в палату терапии. Без труда он прошел в хирургическое отделение, расположенное на третьем этаже и, умасливая приятными разговорами дежурную сестричку, смог заглянуть в регистрационный журнал, где и обнаружил фамилию разыскиваемого опера, привезенного неделю назад с тяжелым ранением грудной клетки.

Крутов представился медсестре коллегой офицера по работе и узнал от нее, что Ефремов получил серьезное ранение в грудь, пуля застряла в левом легком, едва не попав в сердце.

Крут, услышав о точном попадании пули, подумал: «Прими стрелок маленькую поправочку чуть ниже и левее, не лежать бы сейчас куму в светлой палате, а кормить червей на погосте».

Но ради последнего и пришел сюда Серега Крутов. Просьба Дрона о ликвидации кума была хорошо продумана, и Крут самолично взялся за ее исполнение. Он имел уже опыт в делах такого рода.

В четырехместной палате, кроме Ефремова, лежали еще двое больных: один готовился к выписке, а другого, по всей вероятности, должны со дня на день перевести в терапию.

Крутов, хотя и сменил свою внешность, все равно старался лишний раз не показываться на людях, остерегаясь последующих свидетельских показаний. Он еще раз посетил симпатичную медсестру и, как бы между прочим прошелся по коридору хирургического отделения. Заглянув невзначай в палату, он увидел Ефремова, лежавшего на койке-каталке.

Прооперированному майору уже сняли дренажные трубки, и он потихоньку начал вставать с кровати. Унизительное это дело, когда молоденькая медсестра подсовывала под него утку после операции и заправляла в нее его мужское достоинство. Состояние майора было неважным, но тем не менее теперь он сам может выходить в туалет, шаркая ногами, и по — стариковски передвигаясь по стенке. Больше всего Ефремов боялся кашля, отдававшийся болью в груди и во всех ослабленных мышцах.

Курильщиком он был заядлым, после операции ему еще не так хотелось затянуться папиросой, но когда он увидел мужиков, втихушечку куривших в туалете, попросил пару раз затянуться. Блаженство разлилось рекой по всему телу, туман поплыл в голове, обволакивая сознание. Больной, давший ему покурить, заулыбался и сказал:

— Что дружок, цепляет, как будто марихуаны покурил.

— Да — уж, — затягиваясь со смаком, блаженно произнес майор.

Курить больным в помещении отделения, и в туалете было строго запрещено, потому курильщики прятались, где попало: некоторые, покрепче здоровьем, выходили на улицу.

Хирург — он же и заведующий отделением, слыл в этом отношении очень строгим, и потому испытывать судьбу больные не решались.

Однажды Ефремов, имея при себе пачку папирос, подыскивал место, где бы ему пристроиться покурить. Днем курить в туалете опасно, можно нарваться на врачей, а идти вниз по лестнице с третьего этажа он еще не решался. В этот момент к нему подошел парень с бакенбардами на скулах, прямыми усиками и ухоженной шевелюрой каштановых волос на голове. Он тоже был в больничном халате и потянул Ефремова за рукав:

— Пойдем брат, потянем по сигаретке, у меня здесь есть хитрое место.

И правда: рядом с туалетом располагалась дверь в ванную комнату, которую незнакомец открыл ключом.

— У меня сестричка знакомая, так я здесь потихоньку один покуриваю.

Майор обрадовался случаю, что можно отвести душу и последовал за парнем, благо начался тихий час и в коридоре врачей не оказалось.

Парнем, предоставившим услугу Ефремову, и был Серега Крутов. Пролежав полторы недели в больнице, он освоился, и начал обдумывать разные способы, как ему подобраться ближе к майору. Внимательно понаблюдав за ним с неделю, Крут подбил «клинья» к симпатичной медсестре и однажды в ее дежурство, они уединились в ординаторском кабинете.

Крут обворожил и заласкал девушку, и она, поддавшись сладострастному порыву, не отказала ему в близости. Оставив Сергея одного ненадолго в ординаторской и, заперев дверь на ключ, она пошла делать ночной обход. Крут тем временем, уже снимал слепок со снятого со связки ключа, от двери ванной комнаты.

Расчет Крутова был прост: медсестра при всем последующем раскладе, побоится давать показания милиции и будет молчать в отношении интимной близости с больным, да еще во врачебном. кабинете. Что касалось заведующего больницей, то «взяв на лапу», он тоже будет помалкивать, зачем ему терять тепленькое место. А докажет следствие причастности их к делу — это уже был другой вопрос.

Остальное для Крута было делом техники. Приготовив шелковый шнурок, оборудованный на концах удобными резиновыми ручками, он намеревался применить знаменитую, «Златоустовскую удавку», затянув петлю на горле опера.

И вот, вдвоем, они стояли и курили средь бела дня в небольшой ванной комнате. Между ними шел легкий разговор, ни к чему не обязывающий. Если со стороны обратить внимание — то встретились два служащих из одной системы МВД, слегка перебрали в памяти некоторые события. Майор заострил внимание Крутова на своей трагедии, он рассказал ему о бунте, который, по его словам возглавил один зэк — «мразь», якобы, причисляющий себя к ворам в законе. Рассказал, как в его стреляли с окна второго этажа из захваченного зэками автомата, и что кроме его зацепило легонько еще одного офицера. Как Ефремов обрадовался после операции на груди, когда ему сообщили, что Дронов и его сотоварищи были уничтожены меткими выстрелами снайперов.

Крутов внимательно слушал опера, подавляя в себе закипающую волну ненависти, и вспоминал Леху Дрона, с которым буквально две недели назад сидел в бытовке на Тарбазе и разговаривал. Классный был парняга — этот Дрон: бесстрашный, волевой, умный.

«Почту за честь отомстить за него, и удавить этого ублюдка», — подумал Крут, а вслух спросил майора:

— А как звали того вора?

— Дронов его фамилия. Кормит червей теперь, мразь отпе…

Он резко умолк на последнем слове. Удар кулаком пришелся ему в солнечное сплетение, отозвавшись по всему телу острой, нестерпимой болью.

— Привет тебе от Дрона, с того света, — произнес Крут.

Опер — Ефрем так и не смог сделать вздох, крепкие руки Крута мгновенно затянули петлю удавки на его шее. Корчась от боли, и нехватки кислорода он хрипел. Постепенно его тело перестало вздрагивать, и в конце концов обмякло. Крут со знанием дела, обтер все вещи вокруг, к которым бы он мог прикоснуться, надел резиновые перчатки и достал из кармана своего халата тряпочку. Развернув ее, он взял бумажку, расправил и положил на грудь опера.

«Так будет с каждым, кто посягнет на жизнь вора в законе», — гласили строки в записке.

Высунув голову в коридор, Крутов прислушался: был тихий час и все больные спали, а сестрички находились в процедурном кабинете. Он тихо вышел и, закрыв дверь на ключ, спустился по парадной лестнице с третьего этажа в терапию. Зашел в свою палату и переодевшись в гражданскую одежду, вышел на улицу. Прошел по усыпанной щебенкой аллее до хоздвора и скрылся за листвой разросшихся вдоль забора деревьев. Крут перепрыгнул забор, заранее освобожденный от колючей проволоки.

По другую сторону ограждения, его уже ожидали кореша в легковой машине.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите трогаться! — со смехом произнес Леший, — ну, как все прошло?

— Разрешаю рядовой Леший, трогай! Все окей! — ответил весело Крутов.

Машина рванулась с места, и поднимая клубы пыли, понеслась к главной магистрали.

Это было второе «мокрое» дело на счету Крутова Сергея.

…Первое свое убийство он совершил в одном из лагерей Новосибирской области, где отбывал срок на строгом режиме. В городе Тогучин располагалась Исправительно-трудовая колония Љ14.

Не забыть ему никогда завхоза отряда Зудина, яро помогавшего администрации колонии «перевоспитывать» заключенных, мало того, он по всякому поводу писал докладные записки начальству, после чего заключенных сажали в изолятор и в БУР.

Завхоз втайне от начальства занимался барышничеством: торговал чаем, водкой, «планом», и прочими запрещенными предметами, но потом, как выяснилось — не тайно. Обычно такие мрази, (человеком его назвать, у Крута язык не поворачивался), находятся под покровительством определенных лиц администрации, имеющих доход с поставок и продаж.

Крут видел, как вся братва стонала под игом этого перевертыша. Говорили: он родом с Алтайского края, бывший блатной, а потому знавший всю подноготною о тюремном мире. Как-то, он основательно проигрался в карты, в пылу азарта не рассчитал свои возможности. Еще до того, как надеть повязку, Зудин был ушлым пройдохой, за что свои же знакомые его недолюбливали. Конечно, проигрыши бывали и раньше, но до поры до времени ему помогала братва, рассчитываться по долгам. Но на сей раз проигрыш был очень крупный, и вместо того, чтобы искать пути расчета с выигравшим каталой, он просто сдал его кумовьям, а те в свою очередь определили заключенного в БУР.

Оперативники поощряли переход блатных из одной касты в другую, то есть принимали с радостью бывших урок, понимая, что деваться им некуда: оставалось одно — сдавать своих товарищей и помогать ментам. В принципе — это и была одна из ломок отрицательно настроенных зэков к мусорским законам и порядкам. Многие оперативники специально держали такую ситуацию под контролем, не сажая в ШИЗО за игру в карты, а когда назревал скандал между блатными, кумовья находили слабого по духу, и способствовали его быстрейшему переходу в лагерь активистов.

Такой кадр ценился, он много мог впоследствии рассказать о внутренних зоновских сходках, о лицах, готовящих побег, и в целом об уголовной обстановке в зоне.

Конкретно Круту часто перепадало от ссученного Зудина, он постоянно писал на него докладные начальству, по любому поводу, лишь бы упрятать Крутова подальше в изолятор. Зудин лично побаивался Сергея за его внутреннюю силу и показную ненависть к активистам и ментам. Таких, как Крут — ущемленных, в отряде было великое множество.

Последним писком беспредела завхоза, была подлость: циничная гадкая, вызвавшая внутреннее возмущение многих заключенных.

К одному пацану приехал на личное свидание больной отец, у него оказалась сумма денег, запрятанная в продукты питания. Каким образом завхоз узнал об этом, на тот момент осталось тайной, наверное у него были свои источники информации, раз он оказался в курсе дел заключенных. Зудин навел ментов на пацана.

Режимники внезапно нагрянули в комнату свидания и произвели шмон: деньги нашли, отца естественно выпроводили, а сына сразу же отправили на пятнадцать суток в ШИЗО. Но когда его вели в изолятор, он много наговорил лишнего в адрес ментов и козлов, потому хозяин зоны отправил его в БУР. Посаженным в камеру, как раз оказался кореш Крута и соответственно, половина денег предназначалась Сереге.

Когда скандал утих, и отчетливо обозначился виновник этой подлости, Крут решил, что больше терпеть такую мразь в отряде, нет смысла. Следующим может оказаться он, или еще кто-то из братвы.

Крутов долго готовился к предстоящей акции, никому ничего не говорил, одному было сподручней и надежней.

В 4 отряде, на втором этаже располагался маленький коридор, из которого в разные стороны вели двери в спальные секции. Вечером, когда объявлялся отбой, завхоз выходил в коридор и выключал свет в секциях, оставляя гореть тусклые ночники.

В тот вечер свет погас полностью: в коридоре и на лестничной клетке образовалась кромешная мгла. Зудин вышел в коридор, после чего до ушей зэков донеслись едва слышимые не членораздельные звуки.

Минут через пятнадцать, после отключения света, раздались непонятные возгласы ночного дежурного, поднимаясь по лестнице вверх, он запнулся обо что-то на полу.

Когда включили свет, то увидели Зудина, лежавшего в луже собственной крови. Поперек горла тянулся рваный, окровавленный след от пореза.

Крутов, обработав следы своей обуви табачной смесью, тайно прокрался в промзону и остался там с бригадниками до съема с работы второй смены. Придя в отряд, он искренне удивился, что его врага унесли в санчасть в «распотрошенном» виде.

Оперативники и режимники так и не смогли по горячим следам найти убийцу завхоза.

Спустя месяцы об этом случае заключенные стали забывать, но активисты запомнили его хорошо, они передвигались по зоне группами, с опаской, и уже не так борзели, но если все-таки переступали порог недозволенности, им нет-нет, да напоминали о приговоре, вынесенном тайным мстителем.

Крутову было лестно слушать от братвы и мужиков, когда они с чувством уважения отзывались о дерзком, благородном и бесстрашном исполнителе.

Вот и на этот раз, как считал Крут, ему выпала благородная миссия удалить с белого света ползучую тварь, в образе деспотичного, зоновского опера. Он готовился к этому акту и догадывался: какие беспрецедентные меры предпримут розыскники, переворачивая все кверху дном и, напрягая своих информаторов. Но, увы! Зацепок не было, и свидетелей убийства не нашлось.

Аркан остался доволен прошедшей акцией. Репутация Крута, резко взлетела в глазах вора, теперь он точно знал, что рядом с ним находится такой человек, которому бы он мог доверять, как самому себе.

На случай, если все-таки оперативники пойдут по верному следу, Аркан организовал командировку Сереге Круту в Ташкент, к своим корешам, а заодно и обменяться опытом. Заручившись поддержкой других воров в законе, Аркан объявил, что Серега Крут будет три года ходить в положенцах в Новосибирской области, по истечении срока, при поддержке воров, на сходке его коронуют и объявят вором в законе.

Глава 45 Страшная новость

Екатерина в последнее время чувствовала себя неважно. Какая- то смутная тревога постоянно подкрадывалась к ее сердцу, все переживала: «Может, что с Сашей случилось? — но старалась гнать такие мысли прочь, успокаивая себя, — да что там может случиться, сын пишет, что у него все хорошо, скучает по мне, я и спокойна от письма до письма».

Катя уже пришла в себя от приговора, вынесенного сыну, и старалась сильно не волноваться о пережитом. Порой от переживаний у нее действительно побаливало сердце, и ей пришлось убедить себя: держаться и принимать произошедшее с ней и сыном, как нелегкий поворот судьбы. Как она предполагала, чувствуя близкую беду, так все и вышло, и пострадал сын опять же, защищая своего близкого друга Валерку Морозова. Понесла их нелегкая в тот роковой день на танцы.

Из обвинения, предъявленного сыну, она поняла, что Саша с друзьями ввязался в драку с парнями, приехавшими из другого города. Во время драки Валерику Морозову пришлось очень туго, его бил парень по голове арматурой, завернутой в газету, и Саша подоспел к другу на помощь. В тот момент сын сорвался и, не контролируя себя, жестоко избил парня, нанеся ему тяжкие телесные повреждения. Голова парня угодила между прутьев решетки, лежавшей над подвальным окном, были повреждены уши и частично содрана кожа с лица. Скорая помощь увезла его в тяжелом состоянии. Все это излагалось в материалах уголовного дела. А на самом деле?

Суд не принял во внимание обстоятельство, что иногородний парень бил Морозова по голове и различным частям тела железкой, он же впоследствии и был пострадавшим от Саши Воробьева. Сколько не пыталась Катя с адвокатом переквалифицировать статью на обоюдную драку, но прокурор упрямо стоял на своем. Даже показания на суде Морозова, который был жестоко избит приезжим парнем, не помогли. Сыну дали большой срок — пять лет. Женщина-адвокат потом по секрету ей сказала, что избитый Сашей парень был сынком одного влиятельного человека, живущего в Кузбассе. Естественно, прокурора и судью хорошо «умаслили» и результат на лицо, крайним пустили Александра. Катя упрашивала сына подать кассационную жалобу, но Саша отказался, считая, что этим делу не поможешь, хотя в принципе согласился, чтобы через год дело направили на пересуд.

Николай — муж Екатерины, после последнего освобождения из мест заключения, сначала держался, не пил спиртное, но видимо старые уроки не пошли впрок, он снова потянулся за рюмкой и пил так много, что порой терял голову. Устроившись грузчиком на складах «Речпорта», он приходил каждый вечер домой чуть «тепленьким». Он снова спился и никак не реагировал на Катины слова. В отношении драк и дебоширства он стал спокойнее, но это не меняло дело, отношения с Катей совершенно разладились. Когда Саша попал в беду, отец палец о палец не ударил, чтобы как-то помочь сыну. На суд Николай не пошел, сославшись на болезнь, и целый месяц пребывал в глубоком запое.

По своей природе Катя была решительная женщина и могла любому человеку высказать свои неудовольствия, но все, что касалось семьи, она глубоко переживала и не спешила с разрывом: все на что-то надеялась. Развод — дело серьезное, на него еще решиться нужно, да и идти ей было некуда, уезжать к отцу в деревню она пока не хотела. Катя затягивала с серьезным разговором, относительно мужа, она уже не пыталась вразумить его и решила просто с ним не разговаривать.

Единственным утешением для нее был сын Саша, но теперь его рядом не было. В последнее время у Кати появился настоящий друг, который был всегда рядом и готовый помочь ей в любом деле. Он ухаживал за молодой женщиной, встречал с работы, провожал до дома. Катя не боялась сама себе признаться, что с некоторых пор ей стал нравиться этот мужчина. Он любил Екатерину, и она это чувствовала, но старалась не выказывать к нему особой симпатии, потому, как считала себя нравственным человеком.

Когда Саша попал в беду, он был тем единственным, кто утешал ее и не оставлял в трудные минуты. Катерина была благодарна Александру Петровичу — бывшему Сашиному тренеру за дружескую поддержку.

Чувствуя, как она тает на глазах, с какой неохотой переходит улицу и открывает калитку в свой двор, и не в силах переживать арест сына, он решил предложить свою помощь. Через своего знакомого тренер пообещал Кате посодействовать в свидании с сыном. Когда Саша сидел под следствием в СИЗО свидания были запрещены, только после осуждения мать могла увидеться с сыном.

Александр Петрович тренировал ребят в спортивном обществе «Динамо». Клуб в основном посещали дети из числа лиц военного ведомства и служащих МВД.

В секцию бокса в то время водил своего десятилетнего сына майор внутренней службы, работающий в учреждении, где содержат подследственных граждан. Как-то, случайно разговорившись с майором, Александр Петрович смекнул, что Саша Воробьев находится теперь под следствием и непринужденная беседа незаметно перетекла в деловое русло.

Спустя неделю счастливая Екатерина уже сидела в одной комнате с Сашей, и они могли радоваться случайной, долгожданной встрече. После свидания Катя преобразилась, на губах чаще стала появляться улыбка, и она прониклась к Александру чувством благодарности.

Минул без малого год, как посадили сына. Катя готовилась к личному свиданию, в надежде провести с ним три дня, но буквально на днях почувствовала необъяснимое волнение и совсем не тревожащую до селе щемящую боль в груди. Она подумала, что заболело сердце, и не могла понять: с чего бы это?

И вот, в почтовом ящике она обнаружила повестку, ей надлежало явиться по указанному адресу. Катя сразу же смекнула, что здесь что-то неладное, и это что-то могло касаться ее родного сына.

В Областной прокуратуре ее осторожно опросили: давно ли она получала письма от сына, не писал ли он что-нибудь об изменениях в своей жизни за решеткой, и только после этого известили, что Александр в данное время находится в тюрьме под следствием, и что его обвиняют в тягчайшем преступлении. В подробности Катерину не посвящали, но сказали, что Воробьев Александр причастен к организации бунта в колонии, где содержался до недавнего времени.

Следователь, видимо играя на чувствах бедной женщины, решил применить свою методику и посулил ей, что поможет выхлопотать свидание с сыном, если она поможет следствию и повлияет на сына. Слащавыми умасливаниями следователя Екатерине было обещано: если ей удастся убедить Сашу говорить так, как хочет следователь, то возможно тому переквалифицируют тяжелую статью на более смягчающую. Катя, подумав немного, наотрез отказалась, она знала не понаслышке, что такое «раскинуть сети» для непосвященных, за что люди потом расплачиваются дополнительными годами тюрьмы.

Из здания прокуратуры домой она не пошла, а сразу же направилась к Александру Петровичу.

Увидев Катю расстроенной и в слезах, он сейчас же прервал тренировку и, поручив старшим ребятам последить за группой, пригласил ее в свой кабинет.

Екатерина очень переживала, то и дело, утирая платочком опухшие от слез глаза, она рассказала тренеру, зачем ее вызывали к следователю.

«Да, дело видимо действительно очень серьезное, раз областная прокуратура взялась за расследование», — подумал Александр и подсел на диван к Екатерине. Он взял ее руки в свои и тихим голосом произнес:

— Катюша, милая, прошу тебя, не переживай так сильно. Ты должна успокоиться, на тебе лица нет, — он нежно погладил ее по руке, — мы что-нибудь придумаем, вот увидишь, все будет хорошо.

— Саша, что мы можем сделать? Пойми, мне женщины рассказали, их тоже вызвали в прокуратуру, что в колонии произошла ужасная трагедия. Наших сыновей убивали солдаты, в них даже стреляли, хотя прокуратура отвергает этот факт. Говорят, со стороны военных тоже есть жертвы. Я не знаю, в каком состоянии находится сейчас мой сын. Я вообще ничего не знаю! Я отказываюсь это понимать…,- она снова заплакала, уронив голову на плечо Александра. Он обнял ее за плечи, и тихо ждал, пока она не успокоится.

— Катя, я ничего обещать не могу, но постараюсь тебе помочь. Я поговорю со своим знакомым, может он устроит вам с Сашей свидание.

Она резко подняла голову: в глазах вспыхнул лучик надежды.

— Правда! А он поможет?!

— Ну, до сих пор не отказывал, — улыбнулся тренер, — ты только не плачь, я очень за тебя переживаю Катюша. Поверь, когда ты расстроена, у меня сердце кровью обливается.

Катя с благодарностью взглянула на него, и как бы стесняясь своего состояния, достала пудреницу и стала приводить лицо в порядок.

Мужу она решила не говорить о трагическом положении сына. Уходила рано утром на работу и возвращалась только поздно вечером. Каждый день, находясь в библиотеке, она с замиранием в сердце ждала весточки от Александра Петровича. Через три дня он навестил Катю, по выражению его лица она не могла точно определить, радоваться ей или печалиться.

— Катюша, у меня две новости: одна хорошая, другая плохая, начну с хорошей. Завтра в семь часов вечера, тебя проведут к Саше, и вы встретитесь.

Она сложила руки и прижав к груди, радостно воскликнула:

— Саша, милый, тебе удалось договориться?!

— Да, Катюш, мы не должны опаздывать, я провожу тебя.

— А вторая? Ты сказал она плохая. Что случилось? — Александр молчал, собираясь с мыслями, — да говори же, Саша, не молчи!

— Катя, ты должна набраться мужества, Саше предъявляют тяжелые обвинения. Ты готова меня выслушать?

Сердце учащенно забилось. Катя вспомнила слова следователя, что ее сына ждет опасная уголовная статья и отчасти была подготовлена к предстоящему разговору. Она кивнула.

— Катя, Саша в серьезной опасности. Мой знакомый — инспектор оперчасти СИЗО сообщил, что он сейчас содержится в спецкоридоре и, чтобы вывести его оттуда понадобилось подключить еще одного начальника.

— Нужны деньги?

— Нет, он очень просил, чтобы мы помалкивали. Сашиным делом сейчас занимаются оперативники из комитета.

— Что?! КГБ подключено?

— Да, но скоро его переведут в общий коридор, а пока…,- Александр Петрович замолчал.

— Что пока? Его истязают? — догадалась Катя.

Петрович кивнул.

— Не он один участвовал в бунте, там много кого из заключенных обвиняют в тяжелых преступлениях, говорят: погибли люди…

Катя встала со стула и, вцепившись руками в пиджак Александра, тихо, едва сдерживая слезы, спросила:

— Его статья подходит под расстрел? Ты это хотел сказать! Тебя предупредили, что его могут…,- язык не повернулся докончить фразу. Глаза ее заблестели от слез.

— Ну что ты Катюша, идет следствие, это будет решать суд. Не нужно так переживать, завтра ты сама больше узнаешь от сына. Катенька, сначала нужно узнать, в чем конкретно его обвиняют, а потом будем думать, как ему помочь.

Она немного успокоилась, и опять с благодарностью посмотрела на Александра. Уже несколько раз этот мужчина помогает ей: он участливо отзывается на любую беду, в тяжелые минуты утешает, не смотря на неприятности со стороны следственных органов, пытается помочь ей. Вот и теперь Александр оказал неоценимую услугу. Катя всегда обращала внимание, что он ни разу не воспользовался ее тягостным состоянием и, как это бывает в таких ситуациях: другие мужчины овладевают женщинами. Он не позволял себе лишнего, за это она вдвойне была благодарна Александру.

Екатерина была красивая, стройная, очень привлекательная женщина. В сорок с небольшим, она выглядела гораздо моложе своих сверстниц. Когда невзгоды и печали не трогали ее лицо, оно необыкновенно светилось. Ни один мужчина, зашедший в библиотеку, не мог остаться равнодушным от очаровательной улыбки. Иные под предлогом почитать или взять книгу, по несколько раз заглядывали к ней, чтобы только увидеть ее или пообщаться. Начитанная, грамотная, она всегда привлекала собеседников своим интеллектом. Но не больше…

Там, где заканчивались деловые и дружеские отношения, и начинались амурные дела, Екатерина была тверда, словно камень. До недавнего времени, она хранила верность своей первой любви, и даже слушать не хотела об интимных связях на стороне, пока Николай срок за сроком сидел в тюрьме.

Она могла еще в чем — то согласиться с мужем, и простить ему за годы, потраченные впустую, думая, что он наконец-то образумится. Но, когда Саша очутился в тюрьме, и родной отец практически отказался от сына, это надломило ее душу. Такого предательства отца по отношению к сыну, она не могла простить. Все слова, поучения Николая, когда он пытался что-то донести до Саши, оказались пустыми и лживыми. Этот человек уже давно не любил по-настоящему ее и сына, в этом она окончательно убедилась. Срок за сроком он предавал их, бросая на одиночество, и теперь Кате было неприятно вспоминать, как она отгораживалась от смелых мыслей — порвать с мужем.

Александр Петрович до поры до времени был для нее просто другом, хорошим человеком, и она, наблюдая за его ухаживаниями, понимала, что он ее любит. Но держала его на расстоянии, опасаясь сделать последний шаг, разделяющий ее с мужем. Она мысленно сравнивала его с Николаем, начиная понимать, что этот мужчина не просто ее друг, а гораздо больше. Иногда Катя боялась себе в этом признаться, а тем более ему, что он ей тоже нравится. Александр чувствовал напряжение Екатерины, и понимая ее нелегкое состояние, ждал того момента, когда она примет решение и откроет ему свое сердце.

Катя прильнула к его груди, и какое-то время ощущала биение его сердца, затем прикоснулась губами к его щеке и тихо сказала:

— Сашенька, я так тебе благодарна.

Он обнял ее и прижал к себе. Теперь он знал, что пословица: «Вода камни точит», помогла ему терпеливо дождаться минуты, когда она сама поцеловала его. Он посмотрел на ее лицо, закрытые глаза и прикоснулся поцелуем к ее губам. Катя не воспротивилась, а только, спрятав голову на его груди, с нежностью сказала:

— Чтобы я без тебя делала.

В день предстоящего свидания, майор — оперативник заступил на суточное дежурство. После обеда, капитан Брагин вывел подследственного Воробьева из камеры и передал в руки майора. Сашка даже не догадывался, что ожидает его в последующие минуты, а только подумал, что его вызвали к следователю. Но когда его вывели со спецкоридора, и провели по этажам, он стал теряться в догадках. Его посадили в одиночный бокс, приказав соблюдать спокойствие. Ждать пришлось долго, он стал проявлять нетерпение, и хотел уже постучать в дверь, как открылся смотровой глазок, и кто-то тихо произнес:

— Сиди тихо. Так надо, скоро за тобой придут.

Сашка, не предполагая, что его ждет что-то особенное, отнесся к просьбе настороженно: «Что там менты задумали? Держат полдня в боксе, если бы в карцер направили, давно бы уже посадили».

Дверь открыл сержант и резко произнес:

— Руки за спину, лицом к стене. Иди вперед.

Он повел Сашку коридорами, затем, спустившись на этаж ниже, завел в узкую комнату, посредине которой располагался стол и два стула.

— Сиди здесь и жди, — приказал охранник и закрыл дверь. Ждать пришлось минут пятнадцать. Щелкнул замок открываемой двери и в комнату вошла Сашина мама. Сопровождавший ее майор предупредил:

— У вас один час, потом сержант уведет тебя назад в камеру. Постарайся, чтобы никто об этой встрече не узнал, иначе у меня будут крупные неприятности.

— Спасибо гражданин майор. На этот счет, можете не переживать, все будет тихо, — заверил его Саша.

Как только дверь закрылась, сын остался наедине с матерью. Она бросилась к нему в объятия.

— Сынок, Сашенька, милый мой…

— Мама, мама, дорогая моя мама!

— Сашенька, как я по тебе соскучилась.

Слезы текли по ее щекам.

— Мама, не плачь, не надо, прошу тебя.

— Родной мой, как я за тебя переживаю.

Катя, обняв его стояла и никак не могла успокоиться.

— Мамуль, не надо плакать, успокойся.

— Не буду сынок, все! Сейчас я успокоюсь.

Они сели напротив друг друга.

— Как ты возмужал, тебя не узнать, ты стал такой большой, — радовалась она, обласкивая взглядом сына.

— А ты, все та же, ничуть не изменилась.

— А что со мной сделается, это я иду к старости, а ты растешь.

— Ну, о какой старости ты говоришь, ты у меня самая молодая и красивая мама, — он поглаживал ее руку, как когда-то она сама любила его успокаивать, — мам, наверно твой знакомый помог со свиданием?

Саша поднес палец к губам, давая понять, что их могут прослушивать. Она кивнула.

— Да — да, конечно, я все поняла. Саша, расскажи, что у вас там произошло? Почему тебя обвиняют в тяжких преступлениях?

— Во многом обвиняют. Конкретики мало, в основном стараются навязать то, чего по большому счету не было.

Чтобы сильно не волновать мать, он рассказал вкратце, упуская серьезные моменты, о которых ей не стоило знать.

— Что же теперь будет, сынок?

— Будет суд.

— Ты понимаешь, что кое-кому из вас грозит высшая мера, — ее глаза стали наполняться слезами.

— Мам, я никого не убил. Нам пришлось отстаивать свои права, мы защищались, иначе в той ситуации нас бы искалечили. Многого не могу рассказать — это выглядит жутко. В показаниях я вынужден стоять на своем, а по-другому меня могут подвести под расстрельную статью. Мам, что бы тебе там не наговорили, как бы вам не преподносили, что мы убийцы и бандиты — не верь. Наша доля вины есть, не отрицаю, но власть повела себя еще хуже. Теперь все в их руках, нас стараются разобщить и половина тех, кто принимал участие в бунте, уже стали предателями. Пожалуй, ты можешь за меня гордиться, в тяжелый момент я не стал предавать своих друзей и доносить на них. Я остаюсь со своими товарищами до конца.

— Ты всегда был таким, я не помню такого случая, чтобы ты прошел мимо чьей-то беды. Саша — Саша, ну почему судьба к нам так не милостива, почему мы иногда страдаем за кого-то?

— Мам, люди вокруг разные, я начал здесь понимать, что всех не обогреешь, но пройти мимо несправедливости не могу. Я не сторонник убийств, и потому отношусь к властям с презрением, они доказали нам, что могут быть палачами. Я противник драк, но здесь с моим характером, иначе не выживешь, мне всегда приходилось отстаивать свои взгляды.

— Вот я и говорю, что участь тебе нелегкая досталась.

— Мам, я не могу иначе, поверь. Жить, зарыв в песок голову, подобно страусу и ничего не замечать — это не для меня. В тюрьме столько творится несправедливости. Я вспомнил твой рассказ, как вы с отцом познакомились. Много изменилось с тех пор? Я думаю, что нет, как власть была деспотичная, такая и осталась. Беспредел в первую очередь исходит от администрации, а чтобы нас услышали там — наверху, нам необходимо было громко о себе заявлять.

— Вот вы и заявили…

— Мама, никто не ожидал таких последствий. Мои друзья погибли. Мне тяжело об этом вспоминать, я никогда бы не подумал, что в нас станут стрелять, а потом калечить. Хотя сейчас начинаю понимать, что во многом, мы тоже были не правы. В своей жизни я мало видел смертей, и потому так остро воспринимаю гибель своих товарищей.

Знаешь, мам, мне иногда хочется оказаться рядом с дедом, и чтобы ты была с нами вместе — это единственное на земле место, где я по- настоящему чувствовал себя свободным и счастливым.

Екатерине не хотелось думать, что через полчаса они расстанутся, она молча слушала и смотрела на повзрослевшего сына, и ни как не могла наглядеться.

— Я бы многое отдала, чтобы мы с тобой оказались сейчас в Михеевке, рядом с нашими родными.

— Мам, я думаю, что мы когда — нибудь уедем с тобой туда.

Она кивнула, поддерживая сына.

— Как там отец?

— Плохо Саша, пьет беспробудно. Я бы давно ушла от него, но тогда мне придется бросить работу и уехать из города. Но теперь, пока не решится твоя судьба, я ни за что не покину тебя, а там будет видно, может правда, уеду к папе.

Наш общий знакомый передает тебе привет и просит по возможности, не показывать свой крутой норов, — она улыбнулась.

Саша догадался, что речь идет об Александре Петровиче.

— И ему передай привет, огромное спасибо за помощь, я всегда буду помнить и ценить его дружбу. Он замечательный человек.

— Правда, Саш, ты тоже считаешь, что он хороший? — спросила, и слегка покраснела.

— Да, мам, считаю, он тебе и мне помогает, я всегда буду благодарен ему.

Время свидания закончилось. Дверь открылась, и сержант пригласил Екатерину на выход. Она поднялась из-за стола, подошла к сыну, мужественно взглянула ему в лицо и, перекрестив три раза, тихо произнесла:

— Храни тебя Господь, сынок, — поцеловала в щеку и, не оглядываясь, вышла из комнаты.

Глава 46 В тюрьме. Следствие

Инна возвращалась в Новосибирск без сына, она оставила его до конца лета у родителей. Две недели ей посчастливилось гостить под Ригой, недалеко от Бабитского озера, в местечке Kaupi, где родной дед Инны имел свою усадьбу. Пока самолет находился в воздухе, она наблюдала за проплывающими внизу ватными облаками, полями, лесами, и задумывалась о жизни.

Завтра заканчивается ее административный отпуск и снова работа. Отдыхать хорошо, если ее прибывание в родительском доме можно назвать праздником. Гинтаре — мама Инны, очень любила цветы, а больше всего ее привлекали лилии разных сортов. Цветочные клумбы вокруг дома благоухали от ароматов, занятие — разводить цветы с раннего детства мать передала своей дочери. Инна любила ухаживать за цветами, порой до самого вечера ей приходилось пропалывать клумбы, даже спину ломило от напряжения.

В часы уединения ей приходилось часто вспоминать о просьбе своего нового знакомого. Ему удалось заинтересовать Инну: до сих пор не могла понять, почему ей нужно было на две недели уезжать из города. «Может это как-то связано с уголовным делом моего сына? — гадала она, — или в какой-то мере с обстановкой в колонии». Тон Алексея, с каким он обратился к ней, давал ей почву к размышлению — это даже не походило на просьбу, а скорее на нажим. Она не любила, когда в ее жизни присутствовали неразрешенные вопросы, и потому считала, что при выходе на работу, сразу же поставит точку.

Алексей признался ей той ночью, что она нравится ему. Что же в этом плохого, если провести тайный опрос: «Нравится ли кому-нибудь из заключенных Инесса Петровна, то ответ будет однозначным — да!»

Мужчин, особенно за решеткой, понять не сложно, и делятся они не на много категорий: одним женщина нужна для ежеминутной утехи, другим для того, чтобы их пожалели, и только единицы могли сказать, что хотят женщину по любви. Относился ли Алексей к третьей категории, Инна точно не знала, но их разговоры, его признание, что она пришлась ему по душе, и его безвозмездная помощь, заставляли ее ум работать в другом направлении. Конечно их дружеская «интрижка» не может долго продолжаться: все его похождения в санчасть уже известны в оперативном отделе, и как только Ефремов объявится на работе, ее ждет серьезный разговор. «Да плевать мне на Ефремова и на его службу, хоть сегодня напишу заявление на увольнение. Разве это работа, когда за тобой дневальный чуть ли не в туалете подсматривает, а потом докладывает. Омерзительно все это! Ефремов привык так жить и работать. Уж мне ли не знать его, слава Богу пожила с ним и знаю его темные стороны. Мне внутренняя свобода нужна и хорошие люди, чтобы окружали. Разве можно так жить? Сколько было случаев: приходит больной и просит: «Инесса Петровна, помогите, пожалуйста, хочу отлежаться в отряде — недомогаю». Я ему выписываю освобождение от работы, а через два дня Ефремов мне заявляет: «Ты совсем уже не соображаешь, что делаешь. От работы освободила, он специально к тебе за этим приходил, а сам в отряде игру в карты организовал, и все эти дни спокойно отдыхал».

Вот как можно им верить? Людям добро делаешь, а они тебя же потом подставляют. А может правда, перейти на другую работу или вернуться к родителям в Латвию? Так что же все-таки Алексей там задумал?»

Прибыв из городского аэропорта на Главный вокзал, она села в подошедший трамвай. Настроение было хорошее, светило солнышко. Люди, одетые по-летнему легко были заняты поездками в воскресный день. Сойдя на остановке магазин «Синтетика», Инна прошла мимо небольшой высотки в свой двор, и уже направилась к подъезду, как на глаза ей попался парень, с виду крепкий и вполне симпатичный. Инна прошла мимо лавочки и, поднявшись на крыльцо, резко обернулась. Парень пристально смотрел ей вслед. Она открыла дверь и когда поднялась на лифте на свой этаж, то услышала внизу, как хлопнула входная дверь. Зашла в квартиру, и только собиралась открыть форточки для проветривания, как в прихожей зазвенел звонок. Она открыла дверь. За порогом стоял тот самый парень, которого она заметила на лавочке.

— Добрый день, — обратился он вежливо, — Вас Инессой зовут?

— Да, а Вы собственно кто? Я не встречала Вас раньше.

— Инесса Петровна, — обратился официально парень, — меня попросили передать Вам письмо.

— Письмо? — удивилась она, — от кого? — И, тут же спохватившись, открыла дверь шире, — да Вы проходите, что мы с Вами на пороге стоим.

Она закрыла дверь и пригласила его пройти в зал и сесть на диван.

— Хотите чай? Я сейчас поставлю.

— Нет-нет, Инесса Петровна, я собственно ненадолго.

Гость как-то замялся, и не спеша полез рукой в левый нутренной карман пиджака. Он достал свернутый вдвое конверт и, протянув его Инне, печально произнес:

— Он просил передать Вам письмо, если… — Крутов не договорил и встал с дивана.

Инна, сдвинув брови, спросила:

— Что это все значит? И кто это — он?

— Алексей Дронов.

Теперь брови Инны медленно поползли вверх.

— Алексей?! Странно, — но уловив тревожное состояние гостя и, присев на стул возле стола, спросила, — с ним что-то случилось?

Крутов молча кивнул и направился к двери.

— Куда же Вы, а чай?

— Инесса Петровна, я думаю, что Вам сейчас лучше побыть одной, — и Сергей, кивнув головой на прощание, покинул квартиру.

Ничего не понимая, но чувствуя, как к сердцу подкрадывается холодок, Инна разорвала конверт и вынула листок от школьной тетради, исписанный мелким, ровным почерком:

«Дорогая Инна, соберись пожалуйста с духом. Если ты сейчас читаешь это письмо — значит, меня уже нет. Когда ты вернешься на работу, то обязательно узнаешь, что в колонии что-то случилось. Я еще сам ничего не знаю, но, предполагая, какие могут быть события, прошу тебя: выслушай меня и прости, — Инна остановила чтение, еще раз прочла сначала, и только сейчас до нее дошло, что случилось что-то ужасное, — Я мог бы не писать тебе это письмо и все остальное, в нашей жизни прошло бы обыденно. Инна, поверь, правда, не хотел писать, но не смог удержаться. Я вот над чем подумал: мы когда-нибудь с тобой все равно встретимся и о многом поговорим. Ты интересная женщина, к тому же добрая и отзывчивая. Придешь с отпуска, меня в колонии уже не будет. Не огорчайся — мне свою судьбу не изменить, а тебе я хочу пожелать, найти свое счастье. Я понимаю, кто я такой, чтобы тебе советовать, но если захочешь прислушаться, то скажу: уходи с этой работы, ничего хорошего там ты не найдешь, кроме подлости, интриг и предательства. Знаю, что скажешь, что кто-то должен выполнять свою работу здесь. Но только не с твоим характером, тобой всегда будут пользоваться, не все зэки и вольнонаемные могут называться людьми.

Будь счастлива Инна! Не слушай тех, кто будет лить на меня помои, я знаю — ты умная и имеешь свою точку зрения.

Прощай. С глубоким уважением и симпатией — Алексей.

PS: Я не забуду ту ночь до конца своей жизни. Я тебя люблю!»

Дочитав письмо, она еще какое-то время обдумывала, а затем быстро встала и подошла к телефону. Набрала домашний номер Громова.

— Слушаю, Громов у телефона.

— Громов, здравствуй — это Инна. Узнал?

— Привет Инна. А ты где?

— Я только что прилетела, у родителей гостила в Латвии.

— Так ты ничего не знаешь…

— Громов, чего я не знаю?

— Даже не представляю с чего начать, все вести очень и очень мрачные, особенно последняя.

— Говори.

— Ефремова убили.

— Как?!!

— Подробностей не знаю, но позвонили его жене с милиции и сказали, чтобы в больницу, где его оперировали, приехала на опознание.

— Так подожди, давай по — порядку. Кого оперировали, Ефремова?

— Ах, да, Инна, ты же ничего не знаешь. В колонии две недели назад заключенные взбунтовались, и при подавлении беспорядков ранили Ефремова, и теперь в больнице сказали, что его задушили.

— Боже мой! Какой ужас! Что там за бунт?

— Страшный Инна, страшный. Есть жертвы.

— Со стороны администрации кто-нибудь пострадал?

— Брагину сильно досталось, да одну женщину учительницу изнасиловали сволочи, а вот среди военнослужащих есть убитые.

— Господи, да что же это такое?! Почему заключенные бунт подняли?

— Блатные сволочи стали свои права качать и многих мужиков подбили на бунт, но им тоже досталось, считай половину главарей уничтожили.

У Инессы еще сильнее заколотилось сердце, весть о смерти Ефремова потрясла ее, но о другом человеке ей хотелось узнать поскорее, язык не поворачивался спросить Громова, открыто.

— Громов, так кого обвиняют в ранении Ефремова? — спросила она с осторожностью.

— Наверно ты о нем слышала — это Дронов, — на другом конце провода молчали, и Громов забеспокоился, — Инна, ты почему молчишь? Алё, ты меня слышишь?

— Слышу, я завтра приеду на работу.

— Сереброва отстранили, Кузнецова тоже. Кое-кто из наших подал на увольнение. Я сейчас возглавляю отдел оперчасти. Инна, мне с тобой поговорить нужно — это касается Ефремова и осужденного Дронова. Приезжай.

— Хорошо, до завтра.

Инна положила трубку.

«Какой ужас! Вот теперь все прояснилось, почему Алексей просил меня уехать из города. Господи, что же они там натворили? Зачем?! С ума можно сойти от таких новостей», — внутри поднялась волна недоумения, следом душа закипела от негодования, — как он мог так поступить со мной? Строил свои мерзкие планы, а мне объяснял, какой он хороший. Как же все это подло и омерзительно!»

Инна скомкала в руке письмо, и в сердцах швырнула в дальний угол комнаты. Упала на диван и, уткнувшись в подушку, зашлась беззвучным плачем.

После того, как она успокоилась, к сердцу подступила жалость, но не к Ефремову потянулись сразу мысли, а к Алексею. Инна поднялась с дивана, прошла в угол комнаты и подняла письмо. Разгладила бережно его рукой и еще раз прочла.

«Поеду завтра на работу, может узнаю подробности всего этого ужаса. Никитке нужно как-то мягче сообщить о смерти отца, хоть их отношения не были хорошими, но все равно, будет справедливо предупредить его».

Подследственных заключенных, которым было предъявлено обвинение в организации и участии в бунте, насчитывалось тридцать восемь человек. Из них, как организаторов, обвинили девять заключенных, в том числе: Воробьева, Зельдмана, Глазунова, Ирощенко, Сибирского, Матвеева.

Сергей Ирощенко с тяжелым ранением в бедро был направлен в хирургическое отделение МОБ. Пуля, слегка задев берцовую кость, засела в глубине мышц.

Сделав операцию, и удалив пулю, врачи убедились, что кость нераздробленна, но заключенный пойдет на поправку не скоро. Комитетчики и управление ИТУ по Новосибирску не сочли нужным держать его под охраной в больнице и отправили Ирощенко в следственный изолятор, где он был размещен под присмотром врачей в спецкоридоре блока «В». В этом помещении содержались приговоренные к расстрелу заключенные, ожидавшие своей дальнейшей участи. После кассационной жалобы следовал пересмотр дела или отказ о помиловании и после чего их отправляли по этапу в исполнительную тюрьму, где приговоренные заканчивали свою жизнь. Подобная участь неминуемо ожидала и Сергея Ирощенко.

Следственный комитет, сформированный из высококвалифицированных специалистов — следователей, раскручивал машину дознания на полную мощность. Были среди них следователи — колольщики, способные любыми способами добиваться желаемых результатов, они еще славились тем, как грамотно проводили допросы и фальсифицировали протоколы признания заключенных.

Кроме зачинщиков и участвующих в бунте числились и погибшие, таких было тринадцать человек, но комитетчикам быстро удалось выровнять ситуацию, которая поначалу сложилась не в их пользу.

Родные погибших уже плотно осаждали прокуратуру и следователей, пытаясь получить достоверную информацию о смерти своих близких. К ним присоединились множественные родственники искалеченных и изувеченных осужденных, которых насчитывалось много десятков.

Целью следственного комитета, в первую очередь было выявление остальных зачинщиков бунта. Оперативники КГБ неустанно вели допросы бунтовщиков и других осужденных, находящихся в колонии. Понятное дело: им необходимо было повернуть дело так, что группа заключенных, под руководством вора в законе, захватила власть в зоне в свои руки. Затем создав мощную вооруженную группу, силой заставили принимать участие в бунте основную часть осужденных. Под антиправительственные лозунги, дезорганизировав заключенных, они сделали попытку прорыва несколькими группами оцепления военнослужащих, но потерпели отпор со стороны спецподразделений. Вымещая зло на активистах колонии и взятых в заложники работников администрации, бандиты всяческими способами пытались держать обстановку в колонии в своих руках и выдвигать требования. Путем шантажа и насилия ввергли ни в чем неповинных заключенных в участие в жестоком бунте.

Вот такую «правдивую» информацию они выкладывали назойливым родственникам.

Начались несанкционированные пытки заключенных, чтобы склонить их к даче показаний, угодных следователям. Оперсостав СИЗО, перехватывая записки с воли, в которых делали свое обращение к зэкам уголовные авторитеты, повели игру противодействия. Они подсаживали в камеры своих людей, которые распространяли лживые слухи о беспределе вора в законе Дронова, и о том, что после бунта в самой колонии, в разных тюрьмах и зонах стало намного тяжелее с режимной точки зрения. Якобы обозлив администрацию того или иного учреждения своими действиями, бунтовщики создали предпосылки к последующим волнениям. Лагерное и тюремное начальство было вынуждено принять беспрецедентные меры по устранению дальнейших попыток совершать перевороты. Московские проверки следовали одна за другой и проблемы решались, но не в пользу заключенных, а наоборот, в ужесточении режима содержания осужденных.

Если раньше чувствовалось послабление режима в тюрьме, на которые администрация СИЗО смотрела сквозь пальцы: можно было разговаривать после отбоя, петь песни, в кое в каких камерах играть в карты, при поверке не вставать со спальных мест, перекрикиваться с соседними камерами и так далее, то теперь это считалось грубым нарушением режима содержания и провинившиеся строго наказывались, вплоть до водворения виновных лиц в карцер.

Естественно появились недовольные из числа подследственных, и также осужденных, которые ощутили на себе изменение режима, начались разбирательства между людьми. Одни отстаивали правоту взбунтовавшихся, другие обвиняли их в всеобщем беспределе.

Тем не менее, замысел вора Аркана сработал, когда пацаны и мужики стали возвращаться в камеры со следственных мероприятий избитыми и изрядно потрепанными, начались массовые голодовки. Отказывались принимать пищу все подследственные в камере, потому как невозможно, чтобы все поддерживали голодовку, а один зэк оставался равнодушным. Тюремный закон обязывал поддерживать попавших в беду людей, и это было не единичным случаем. Отказавшегося принимать пищу, работники тюрьмы совместно с врачами насильно кормили через трубочку, но в сложившейся ситуации оборудования и тюремщиков не хватало. Хотя требования голодающих и было направлено на поддержку избиваемых людей, но следователи упорно продолжали выполнять приказы сверху.

Тогда в ход пошли лезвия бритвочек: участились случаи вскрытия вен и полости живота, в основном это делали подследственные, которые имели только такие меры воздействия на зарвавшихся комитетчиков и следователей.

Что доведись до прокурорских, которых положение обязывало разобраться в бесчинстве дознавателей, то их обещания разобраться во всем, так и оставались пустыми.

И все же, несмотря на указания сверху, дознавателям и следователям пришлось отступить. Прессинг постепенно ослабевал, а это значило, что показания, которые давали обвиняемые в бунте, не соответствовали чаяниям властей. От подобных акций протестов, обвинение конечно не распалось, но многим подследственным это спасло жизнь, ведь фабриковали уголовные дела многих таким образом, чтобы подвести под расстрельную статью. Тяжело вздыхали подследственные люди и в безумной круговерти следственных экспериментов, возмущались: «Что взять с правовой системы в наше время?! С заказных судов, да пересудов, когда следствие, прокуратура и судебные инстанции повязаны одним окончательным решением — строго покарать, в назидание другим, чтобы остальные боялись, потому и стремятся власти впаять нам огромные срока «под самый потолок» и расстрелы».

По истечении полумесяца можно было увидеть сложившуюся картину: не все обвиняемые дойдут до суда непоколебимыми духом, непокорившимися системе. Многие сломаются под тяжестью улик и обвинений, под пытками и унижениями, обманами или просто испугавшись, после всего пережитого.

Но оставшийся в живых заключенные из костяка восстания, продолжали жить и бороться за свои дальнейшие судьбы.

Сашку, как и большинство других бунтовщиков, перевели в общие помещения. Он попал следственную камеру № 206, где вместо положенных восьми человек, сидело двадцать шесть. Не удивительно, что численность арестантов доходила в некоторых восьмиместных камерах до тридцати человек, мест в тюрьме катастрофически не хватало.

Он зашел, поздоровался, и бросив матрац на первую шконку, поинтересовался кто в хате старенький. Костяк из пяти человек, сидели за столом и играли в домино.

— Ты кто и откуда? — спросили его.

— Я, Сашка, кликуха моя Воробей, под раскрутку иду.

— А я Сережка Синичкин, иду на «вышак», — видно хотел сострить подследственный Кулагин, но Сашка тоже решил отреагировать шуткой:

— А ну-ка Синичка, вспорхнул отсюда, мне с братвой поговорить нужно.

— Ты что, фраер, на грубость нарываешься? — окрысился Кулагин.

— Да ладно земляк, не мети пургу, я же пошутил, — улыбнулся Сашка и подсел к столу, — так с кем мне поговорить? — обратился он к братве.

— Смотря, на какую тему, — ответил тот, кто был в камере главный.

— Пацаны, меня с общака сюда пригнали, в зоне бунт был, сейчас крутят.

В камере все оживились.

— Так ты с бунтарской зоны? А чё сразу не сказал.

— Вот говорю. До вас тоже слухи дошли?

— Нам маляву загнали, — сказал крепыш, одетый в черную майку, — ну, вы там и намесили ментов. Меня Юрком зовут, можешь меня Трактором погонять, я старенький в этой хате.

Сашка перезнакомился со всеми аборигенами. Трактор указал глазами сокамернику, и тот передал свернутую в рулончик бумажку.

— Вот — малява со свободы пришла, такие по всей тюрьме разослали, прочти, — и Юрка протянул бумажку Воробьеву.

Текст в маляве гласил:

«Братва! Пацаны! Мужики! До вас стучится вор в законе Аркан и еще ряд авторитетных людей Новосибирска. В зоне общего режима № 2 в Толмачах, на днях правильные пацаны организовали бунт против ментовского беспредела. Во главе пацанов стоял вор в законе Дрон, который погиб во время бунта. Отдали Богу душу еще несколько пацанов и мужиков, которые не желали жить по ментовским меркам и терпеть рядом с собой прихвостней лагерных мусоров. Сейчас в тюрьме сидят босяки, которых менты крутят за организацию бунта и участие.

Всей братве, блатным, стареньким по хатам и мужикам, всячески содействовать пацанам, которые пострадали за наше дело. Не чините препятствий и не отказывайте в их просьбах. Призываю вас поддержать братву и помочь им, в чем только они нуждаются. Если следаки и опера из КГБ начнут прессовать пацанов, поддержите их всеобщей голодовкой и неповиновением.

Принято на воровской сходке 29.08.1977 г.

Распространить по всей тюрьме».

Когда копия такого воззвания попала в политотдел и оперативно-розыскные части, для поимки Аркана были спущены все «ищейки».

После отсутствия объективной информации о состоянии дел всех бунтарей, у Сашки зашлось сердце. «Оказывается, нас не забывают, это наверно тот самый вор Аркан, о котором Леха Дрон рассказывал, он с воли нам поддержку бросает. Леха- Леха, — вздохнул горестно Сашка, — он позаботился заранее о нас.

— Ты чё, Санек? — голос сокамерника вывел его из раздумий.

— Да вот, пацаны перед глазами стоят, мы до последнего отбивались от ментов и солдат, забаррикадировались в двухэтажке на втором этаже. Леха Дрон, Сережка Сокол, их снайпера убили. Игорь Каленый себя сам застрелил, не хотел сдаваться ментам. Все знали, что им высшая мера светит, потому решили умереть.

Мы с пацанами среди них самые молодые были, теперь нам суждено через ментовский ад пройти, нас уже комитетчики под пресс пустили.

— Ты давай, расскажи все: о Дроне, обо всех. Выговорись, тебе же легче будет, — попросили Сашку пацаны и мужики.

Сашка начал свой рассказ. Он говорил спокойно, не торопясь, чтобы не сбиваться на эмоциях, иногда смолкал, вспоминая до подробностей ту, или иную картину, и снова продолжал. В камере все внимательно слушали, вникая во все подробности описываемого бунта. Иногда во время рассказа, кто-нибудь из сокамерников ругался, выражая свой протест или, присвистывал от удивления.

Незаметно летело время, открылась кормушка и баландеры, развозившие бачки и термоса, кормили тюрьму ужином. Некоторые не стали даже есть, чтобы не отвлекаться.

Прозвучала команда «отбой», а Сашка в полголоса продолжал подробно описывать ужасные события. Два раза дубак (надзиратель) подходил к двери, и ударял ключами, предупреждая, чтобы прекратили разговоры. Далеко за полночь Сашка закончил историю о страшном подавлении бунта.

— Да, пацаны, пережить, такое, и в страшном сне не приснится. Нервы крепкие надо иметь, — посочувствовал «Томский» — один из подследственных.

— Слушай, разморозить полуссученную зону и поднять мужиков на бунт, не каждому под силу. Да, Дрон действительно был настоящим вором, — выразил свои симпатии Трактор.

— Человеком с большой буквы, — поддержал его Сашка, — сначала, когда он с ШИЗО в зону вышел, мы думали что просто цену себе набивает, и даже предположить не могли, что Дрон наведет порядок. Видно он для себя потом решил, что только ценой жизни можно, что — то исправить, иначе менты запрессовали бы его. — Сашка замолчал и обведя всех взглядом, решительно заявил, — а знаете пацаны, лично мне все это по сердцу, и никогда не буду жалеть, что все произошло, не мы, так другие бы подняли бунт, как говорят: «Всему свое время».

Глава 47 Подготовка к устранению насильника

После того, как Анатолия Брагина, чуть живого привезли в Облбольницу и после нелегкой операции положили в реанимационную палату, прошло больше двух недель. Его родные: жена Лена, дочурка Женечка и родной брат Сергей регулярно посещали, переживая глубоко за его состояние. Приходили сослуживцы и делились последними новостями. Он уже знал, что бунт был жестоко подавлен, ибо другого пути у власти не было. Узнал, что главные зачинщики погибли, а многих приверженцев главаря отправили в СИЗО. Колонию постепенно расформировывали: меняли руководство, а заключенных отправляли по другим зонам.

Анатолий шел на поправку, но еще побаливала лобная кость. Хирург собрал его нос из раздробленных кусочков хряща. Конечно, на переносице останется шрам, его никуда не спрячешь.

Анатолий переживал тяжелый кризис в плане психологического и морального состояния. То, о чем он порой задумывался — случилось. Он не любил свою работу, а вернее людей, с которыми ему приходилось выполнять общее дело. СИЗО и колония, где он столкнулся с отверженными обществом людьми, постепенно меняли его психику. Естество, сидевшее в глубине его души не давало покоя, он не мог спокойно смотреть, как его сослуживцы издеваются над заключенными.

И вот, черная и глубокая борозда разделила прошлое и настоящее. Остались за чертой его размышления о правильном подходе и воспитании к оступившимся людям. В своих воспоминаниях он уже не хотел видеть их вставшими на путь исправления. Жестокий бунт перечеркнул все его чаяния. Злость закипала при мысли: разве эти звери способны на человеческие поступки. Появлялось отторжение и отвращение к подобной среде, из которой он начал черпать злобу, жестокость и ненависть к людям.

Анатолий узнал из рассказов брата, как основных бунтовщиков встретили в СИЗО: жестоко избивая физически, подавляя морально и, уничтожая психологически.

И всеже, не смотря на всплески злости, у Анатолия появлялись признаки жалости к этим людям, наверное, они зарождались из воспоминаний о тех заключенных, кто в трудную для Брагина минуту, оказал ему помощь. Осужденные: врач — Сергеев или тот парень — Воробьев, именно им Анатолий был обязан жизнью. Он поделился с Сергеем и женой о поступке этих людей и его родственники тоже признали, что не стоит набрасывать ярлык «подонков» на всех заключенных.

Скоро Анатолия должны выписать и ему предстояло принять решение, куда пойти работать. Он больше не хотел служить в системе, где происходят страшные вещи: человек, перестает быть человеком, независимо в какой среде он находится: охраняющий заключенного или же лишенный свободы. Они оба варятся в одном котле, у них зарождается одна и та же лексика: матерки, тюремный жаргон и отвратительные повадки хищника — «Сильный должен уничтожать слабого». По этому поводу с братом Сергеем часто проводились дискуссии:

— Сережа, что мешает образованным и интеллигентным людям усвоить для себя важный принцип: — Жить по совести!

— Убогость в мышлении, не смотря на статус интеллигентного человека. Принято и необходимо считать, что движущей силой в сознании человека является его совесть, которую с измальства воспитывают в людях. Совесть — чувство нравственной ответственности перед людьми за свои поступки, за слово, которое дается людям. Не смотря на степень грамотности и положения в обществе, совесть должна присутствовать у всех: чиновников, представителей администрации колоний и осужденных. Об этом ты хотел услышать?

— Очень жаль, что многие наши начальники перепутали места, где должна находиться совесть. Многие из них открыто выражаются так: «Где была совесть — там уже давно вырос «мужской орган».

— Делай выводы брат.

— Я сделал, и потому хочу уволиться из системы МВД.

— И куда ты решил пойти?

— Пока не знаю. Выпишусь из больницы, тогда будет видно.

— Я понимаю тебя, и тех офицеров, уволившихся после бунта из колонии.

— Сереж, а как ты со всем этим уживаешься? Я же знаю, что тебе приходится делать недозволенные вещи, ты ведь прогибаешься под своего начальника. Шилов не станет держать старшего инспектора оперчасти с независимыми взглядами, противоречащими системе ИТУ.

— Да, говорила мне наша мама, мы с тобой Толя, некие противоположности. Ради нашего с тобой дела я обязан лавировать среди неприятных мне людей, если я буду столь же категоричен, как и ты, то не продержусь и недели, мне ведь институт закончить нужно и содержать нашу организацию.

— Вот заканчивай и уходи из этого жуткого рассадника.

— Конечно уйду. У меня есть мечта — стать адвокатом. Независимым по убеждениям и взглядам. Неважно, что скажет или прикажет начальство, я должен буду объективно защищать людей.

— И сколько ты там продержишься? Неделю?

— Буду лавировать, — усмехнулся Сергей.

— А твои принципы?

— Ты говоришь о теории развития тоталитарного государства, против которого я должен противостоять.

— Т- с-с-с! — Анатолий приложил палец к губам, — Сереж, только не здесь.

— Ладно братишка, о политике поговорим позже. Ты мне скажи, тот подонок, что ударил тебя лавочкой, как его зовут? Если он остался жив, я найду его в СИЗО или в колонии, и обещаю тебе, что следственный изолятор сузится для него до величины спичечного коробка.

— Не нужно этого делать.

— Ты в своем уме?! Он чуть не убил тебя.

— Не усердствуй Сереж, он получит свое сполна, если попадет под суд. Я не хочу, чтобы его унижали.

— Надо же, какие мы справедливые…

— Ты забыл, таковы правила нашей организации: только справедливый подход в решении всех задач.

— Да, я помню об этом. Хорошо, пусть будет по-твоему, но назови этого урода, я хотя бы отслежу в изоляторе его жизнь.

— Повторяю, он найдет свое. Сереж, у меня к тебе просьба: позаботься об Александре Воробьеве, я не хочу, чтобы этот парень ощущал на себе жесткие меры воздействия.

— Толя, зачинщики бунта пока сидят в камерах под особым контролем органов КГБ. Я не могу конкретно влиять на следователей, меня просто так не допускают в спецкоридор. Когда их переведут в общие камеры, я постараюсь ему помочь, хотя бы в плане смягчения режима содержания.

— У меня дома в зеленой папке найдешь заметки по убийству Равелинского, там имеются документы с опросами разных заключенных.

Помнишь знак «Черной молнии» — Сергей кивнул, — нам необходимо выяснить, кто подложил его в карман убитого.

— Убитого?

— Сереж, у тебя есть знакомые в Судмедэкспертизе?

— Нет, но долго ли завести. А что ты конкретно хотел?

— Заключение о смерти Равелинского даст нам ниточку, если он был убит, то мы найдем того человека, кто подбросил ему знак. Ты не догадываешься, о чем я?

Сергей прищурился и замотал головой.

— Проясни, я что-то не совсем тебя понял.

— Мне кажется — это цепочка. Я не верю в совпадение. Знак Черной молнии — это ответ на наш вопрос.

— Хорошо, я займусь этим. Ты скорее поправляйся, мы скучаем по тебе.

— Спасибо Сереж, твоими молитвами, — Анатолий на секунду прервался, — что у тебя с той девушкой?

— Какой девушкой? — Сергей нахмурил брови.

— Ну, с той, что в СИЗО познакомился.

— Ах! С Анжелой! Ну, как тебе сказать…

— До сих пор встречаешься?

Сергей кивнул.

Анжела была не только знакомой, двадцатилетней девушкой для Сергея, а осужденной на полтора года за непредумышленное убийство своего мужа. Он часто издевался над молоденькой женой, и дело доходило до избиения, а в последний раз Анжела, защищаясь, выставила перед собой нож, на который пьяный муж и налетел.

Брагину доложил дежурный старшина по коридору, что в общей камере побили осужденную девушку. Сергей разобрался и наказал провинившихся женщин, а Анжелу перевел в другую камеру. Узнав ее историю, Брагин проникся к ней не только жалостью, но и уважением, за то, что смогла постоять за себя. «Случайное убийство — это еще не повод ломать человеку жизнь до конца», — подумал он, и решил помочь бедной девушке. Через начальника СИЗО он помог ей перейти после суда в хозобслугу и устроиться уборщицей в административный корпус. Анжела наполовину стала вольной гражданкой, получив статус расконвоированного лица.

Сергей, по натуре был однолюбом, и его первая жена Лариса целый год после свадьбы, в полной мере отвечала требованиям мужа. Но второй год их совместной жизни превратился в «тихий ужас», и Сергей понял, что жена никогда его не любила. Так и случилось, они развелись, и Лариса уехала к своим родителям в другой город. А Сергей изредка знакомился с женщинами, продолжая искать себе ту единственную, которая была предначертана ему Богом.

После первой, интимной связи с Анжелой, он изредка встречался с ней. Девушке до конца срока оставалось четыре месяца, но Сергей в своем недалеком будущем не видел себя вместе с ней, и Анжелу по — ходу ее тюремной жизни устраивало подобное положение вещей, она не претендовала на звание «жены» с понравившимся ей, но не любимом мужчиной.

— Сереж, тебе нужно прекращать с этим делом, не дай Бог вылезет, где ваша связь. Ты понимаешь, чем все это может закончиться для тебя?

— Толя-Толя, какой же ты наивный. Ты даже представить себе не можешь, что творится в СИЗО с молодыми девушками. За символическую плату можно многих из них купить, я имею в виду арестантам, а наши работники берут их даром.

— Фу! Мерзость какая, как будто ни у кого из них нет жен.

— Много ты видел среди них нравственных людей, когда работал в СИЗО?

Анатолий согласно кивнул. На этом разговор их закончился. Через три дня Анатолия выписали и, находясь на больничном, он решил помочь брату: провести расследование по обнаружению владельца таинственного знака Черная молния, а заодно закончить дело в отношении насильника-убийцы Кулагина.

Сергею Брагину посчастливилось, он обрадовался, когда подумал, что сам Всевышний помогает им с братом. Перед ним на столе лежала записка, только что принесенная старшим наряда охраны, обходившего по тропе контрольную полосу.

Дело было в следующем: когда Кулагин узнал, что из соседней камеры можно выпустить стрелу на свободу, он договорился с соседями. Подследственные умело отщепляли от деревянной лавочки щепу и изготавливали прямую стрелу, к которой привязывали записку с адресом, затем натягивали резину и выпускали ее сквозь узкие щели жалюзей. Люди на свободе подбирали послание и доставляли его по назначению.

Кулагин написал короткую записку, адресованную своей близкой подруге:

«Привет, Маришка! Короче, к моему сроку горит еще один довесок по 146 ст. за грабеж, у тебя в маленькой комнате висит гипсовая картинка, а за ней ксивы, сожги их, а не- то мне палево. Все пока, целую. Твой Кулага».

В конце текста прилагался адрес Маришки. Обычно стрелы улетали за забор, но в этот раз заключенного постигла неудача, она угодила в запретную зону.

Брагин был опытным оперативником в делах такого рода, тем более в записке упоминалась знакомая кличка «Кулага», и чтобы окончательно убедиться, что это его «клиент», он решил разыскать указанный адресат. Ему удалось быстро найти адрес подруги Кулагина, она проживала в частном доме за зданием Дворца Железнодорожников. Сергей представился девушке знакомым Кулагина и изображая из себя блатного, обратился к ней:

— Слышь ты, подруга, тебя Маришкой зовут? — произнес он, как можно развязаннее.

— Да. А ты кто такой?

— А я кореш Кулаги, привет тебе от него, он сейчас в тюрьме чалится.

— Спасибо, ну как он там?

— Да все ништяк, он меня попросил, чтобы я тебя кое о чем предупредил.

— О чем?

— Ты в курсе, что ему гоп-стоп светит.

— Так его же только что судили за убийство.

— Это одно, а сейчас ему еще один срок корячится.

— Он меня не о чем не предупреждал. Да, и вообще, после того, что он натворил, я не хочу больше о нем ничего слышать. Так что иди дальше, Кулага меня больше не колышет.

— Слыш ты, красавица, базар сейчас не о нем, а твоем соучастии в другой делюге.

— Чего-чего? Никаких дел я с ним не имела, не надо мне тут ля-ля разводить!

— Ладно-ладно, не кипишуй, у тебя в комнате за гипсовой картинкой лежат ксивы, Кулага просил передать их мне, а — то скоро легавые с обыском нагрянут, и ты залетишь с ним, как соучастница.

— Ни о каких ксивах он мне не говорил, — изумилась Маришка.

— Да как он тебе скажет, если с тюрьмы маляву трудно отправить на волю, он уже через знакомых передал мне о своем деле. Короче, если ты хочешь вместе с ним загреметь на нары…

Маришка помрачнела и, что-то бормоча себе под нос, направилась в дом. Через пять минут она вышла, держа в руках какие-то документы. Брагин взял их и предупредил девушку, чтобы держала рот на замке, иначе сама угодит по статье. Маришка понимая, закивала головой.

— Если будет возможность, передай ему, что он мразь, каких свет не видывал.

— Это ты о чем?

— За его изнасилование и убийство девочки. Ты понял меня, так и передай. Пусть дорогу сюда забудет.

Сергей мысленно согласился с девушкой, импонируя ее отвращению к Кулагину. «Ничего Маришка, скоро он исчезнет из твоей жизни навсегда».

Брагин показал документы брату Анатолию — это был паспорт и водительское удостоверение на имя Нестеренко Григория Николаевича, по всей видимости, Кулагин ограбил этого гражданина, а документы по глупости, припрятал у своей любовницы, которая ни сном, ни духом не знала о них ничего.

Разыскав по адресу дом, в котором был прописан предполагаемый потерпевший, Сергей увидел подвыпивших мужиков, расположившихся на детской площадке, и решил пойти на хитрость.

— Мужики, я вижу у вас с опохмелкой не совсем ладно, может, я помогу вам, — обратился Брагин.

Те заметно оживились, даже не поинтересовавшись, кто он такой.

— Конечно помоги, а что ты вообще хочешь?

— Нестеренко Григорий здесь живет?

— Гришка, конечно здесь, а ты случаем не мент?

Да нет, мужики, мы с одной работы. Дело у меня деликатное, вы же помните, что с ним случилось?

— А-а, это ты о случае, когда ему бухому голову пробили.

— Правильно-правильно, я как раз об этом и говорю, тогда у него еще что-то пропало.

— Документы все вытащили, Гришка потом замучился восстанавливать их, бегая по разным местам.

— Мужики, я собственно с отдела кадров, — Брагин достал синенькую бумажку из бокового кармана пиджака. Алкоголики впились глазами в пятирублевую купюру.

— Ну-ну, и что ты там в этих кадрах?

— Больничный лист ему могут не оплатить, он ведь пьяный был, — продолжал играть Сергей.

— Да Бог с ним, с больничным листом, главное — голова цела. Ну, чё ты там мужик о помощи какой-то грозился?

— Так в какой квартире он живет?

— Второй этаж, в седьмой.

Брагин отдал пять рублей, и довольный, что насобирал сведений о Кулагине, покинул детскую площадку.

Подытожив всю информацию о насильнике, братья пришли к единому мнению: тринадцать лет за убийство девочки — это не наказание, за подобное преступление он должен заплатить своей жизнью. Чтобы продлить пребывание Кулагина в тюрьме, Сергей направил документы оперативникам в Октябрьский райотдел, и буквально сразу же, было возбуждено уголовное дело. Кулагина снова перевели из камеры осужденных в следственную камеру.

Сергей и так держал на крючке Кулагина, не распространяя о нем слухи, как о насильнике и убийце, он понимал, если в камере узнают о нем, то изобьют или лишат чести. Подобным типам иногда удается скрыть свое гнусное преступление, а оперативным частям во избежание самосуда над ними, приходится замалчивать дела такого рода. Ему с братом нужна была другая цель: довести этого подонка до «эшафота».

Завербованного агента периодически вызывали, якобы на следствие или к адвокату, а на самом деле он докладывал обо всем, что только могло заинтересовать Брагина.

В следующий момент Сергею понадобилось применить свои знания и умения в осуществлении неординарного поступка. Он посоветовался с Анатолием и предложил подключить к этому делу Воробьева Александра, недавно переведенного со спецкоридора в 206 камеру.

— Ты что, хочешь в открытую сообщить Воробьеву, что он насильник?

— Нет, моя изюминка заложена в другом: я «подтасую карты» и наведу Воробьева и костяк блатных в камере на Кулагина, что он является агентом оперчасти, а дальше мы рассчитаемся с убийцей по — полной.

— Ты хочешь подставить Воробьева? Ведь сокамерники же могут убить Кулагина.

— Нет, я буду держать все под контролем, и постараюсь, чтобы Воробьев не пострадал. Можешь не напоминать мне, что он помог тебе, я учитываю это обстоятельство.

Вскоре после свидания с матерью, Сашке в камеру передали мешок, заполненный продуктами и одеждой.

Потянулись дни, недели, месяцы, наполненные ожиданием. Сначала вызывали на допросы часто, затем все реже и реже. Медленно тянулось время, и неумолимо приближало закрытие уголовного дела, то есть к подписания 201 статьи. Потом произойдет процедура обвинительного заключения и в конечном результате состоится суд, не предвещавший Воробьеву и его подельникам ничего хорошего.

После шести месяцев следствия, в жизни Сашки начались ощутимые перемены в худшую сторону. Началось с того, что в камере, где он сидел, пацанов и мужиков стали вызывать в оперчасть или того интереснее: к операм, приезжающим из разных РОВД города. Подозрительным образом складывались обстоятельства, что все разговоры и истории о похождениях братвы на воле, становились достоянием оперативников. Сашка уединился на прогулке с Трактором, и они сошлись в едином мнении, что в хате завелась кумовская наседка (завербованный агент). Нужно срочно вычислить и наказать предателя, но как это сделать? Ведь в камере без малого, тридцать человек.

Однажды ночью, открылась кормушка и Сашка тихо, чтобы никого не разбудить, подкрался к двери. Он как раз ждал передачи грева со свободы. Вольная братва не оставляла без внимания участников бунта, и постоянно через прикормленных тюремных надзирателей подкидывала им: то денег, то продуктов с табаком. На этот раз Сашке передали деньги.

В эту ночь в камере не спало четыре человека: Трактор, Кулага, Томский и соответственно Воробей. В деревянном полу, под ножкой шконки, находился «курок» (потайное место), специально выдолбленный в полу накануне. Часть денег Сашка положил в него, а основную запрятал чуть позже, в другом месте, чтобы никто не видел.

Примерно через день Кулагина вызвали к следователю, а после обеда всю камеру выпроводили в коридор: начался тщательный обыск. Тюремщики перерыли все, и казалось, ничего не найдя, завели заключенных обратно в камеру.

Сразу же кинулись к потайному месту, но денег там не оказалось. Сашка многозначительно переглянулся с Трактором, и они без слов поняли друг друга. Подозвали Толяна Томского, которому они доверяли больше, чем кому либо, и пошушукались с ним. Выслушав пацанов, Толян молча кивнул.

Томский — крепкий здоровяк, и умом не был обижен, он понял суть и присоединился к Сашке и Трактору.

Со следствия привели Кулагина, в этот раз он принес чай и папиросы.

— Адвокат передал от Маришки, — соврал он, и бросил принесенное на общак. Никто из парней не произнес ни слова.

На другой день всю камеру повели мыться в баню. Вели по коридорам, затем спустились в подземные переходы. Заключенные и надзиратели по тоннелям ходят раздельно, а разобщает их стена с вмонтированными в нее решетками для просмотра. В одном из таких переходов, когда тюремщик закрыл за последним заключенным дверь, трое сокамерников зажали Кулагу.

— Что, мразь, кумовьям продался! Ты стуканул, что в начке (потайное место) были деньги? — просил Сашка.

— Да вы что, братва, вы совсем охрен… он не успел договорить до конца, крепкая пятерня Томского обхватив его глотку, приперла к шероховатой стене. Кулага задыхался.

— Говори сука, или останешься здесь навеки, — угрожающе прохрипел Трактор.

— Кроме нас четверых, никто не знал, что в тайник положены деньги, — сказал Сашка и ударил Кулагу под дых.

— Короче, Томский, души его, что с ним базарить, — припугнул Трактор.

Лицо Кулаги побагровело, и он захрипел, Томский приослабил хватку руки.

— Я последний раз тебя спрашиваю, стучишь куму? Если хочешь жить, говори, или я… — рука Томского опять сжала горло Кулагина, он закивал головой и, четко сознавая, что с ним не шутят, сказал:

— Пацаны, я все вам расскажу, только не опускайте меня, дайте мне уйти из хаты.

— Не позже, чем ты нам все расскажешь, — сказал Санек, — да не трясись ты так, пока тебя никто не тронет.

Они ускорили шаг и догнали в переходе всех сокамерников. Сашка сдержал свое слово, Кулагу в бане никто пальцем не тронул, когда они помылись и сидели в боксе, дожидаясь своих вещей из прожарки, тихушник поведал им свою историю, как опер подцепил его на крючок.

— Ах ты козлище! — возмутился Сашка, — так ты за изнасилование и убийство сидишь.

Воробьева затрясло от возмущения. Он еще долго распинался: почему в следственной камере, где сидел этот гад, никто не передал по тюрьме, что он собой представляет, но когда вспомнил, что насильника прикрывала оперчасть, плюнул ему в рожу и отошел от греха подальше.

После признания Кулагина, вечером после ужина братва размышляла, как поступить с кумовским стукачом, но вопрос разрешился сам собой: на вечерней поверке Кулагин выскочил в коридор, обосновывая свои действия, что не ужился с мужиками. Но этим дело не закончилось.

Брагин уже сменился, и пришедший ему на смену капитан Ермолов, решил по-своему наказать всех в камере за притеснение Кулагина. Ближе к ночи, когда в изоляторе все спали, дверь распахнулась и двадцать семь человек вывели в коридор. Под ударами дубинок всех погнали на первый этаж. Открыли дверь двухместного бокса и стали «утрамбовывать». Колотили дубинками, а так как после бунта тюремщики имели особые полномочия, то били с цинизмом. Последнего заталкивали с помощью немецкой овчарки.

Прошел час, с тел заключенных градом струился пот. Кто-то стал задыхаться и просить о помощи, мужики закричали и забарабанили в дверь. Всех вывели, и отправили назад в камеру, но одного с сердечным приступом унесли в больничный блок. Пока вели заключенных в камеру, Сашка от «всей души» наговорил капитану Ермолову колкостей, за что он невзлюбил его, а когда узнал, что Воробьев пришел в СИЗО из бунтарской зоны, пообещал Сашке «счастливую» жизнь.

Прибыв на работу, Сергей Брагин удивился, услышав, что его агент был раскрыт, и загадочно улыбнувшись, приказал привести его в кабинет.

— Ну, что Кулагин, рассекретил ты себя.

— Черт их знает, гражданин начальник, я не пойму, как они меня вычислили. Если бы Томский меня не душил, я ни за чтобы не признался, что работаю на кума. Вы прессаните его, гражданин начальник, как никак одно дело делаем.

— Что?! — Брагин прищурился, — одно дело говоришь. Быстро ты мразь забыл, за что сюда попал.

Кулагин заегозил:

— Так я свое получил, начальник — тринадцать лет считай, не за что впаяли.

— Изнасиловать и убить девочку — это ты считаешь ни за что?!

— Я же говорил, что ничего не помню, я и на суде стоял на своем.

— Экспертиза доказала, чего тебе еще нужно. Ладно, Кулагин, переведу тебя в другой корпус, подальше от неприятностей, будешь продолжать докладывать мне обо всем, что услышишь.

Пересадили тихушника в другую камеру, но как только за ним захлопнулась дверь, его встретили настороженные взгляды заключенных. Им только что была заброшена малява, в которой говорилось, что Кулагин — насильник и убийца малолетней девочки, и к тому же, он «пашет на кума». Ему выделили место на втором ярусе. Никто не трогал насильника, опасаясь, что за него оперчасть «замордует» всю камеру, и потому ждали удобного момента, чтобы поквитаться с тихушником. Кулагин, уверовав в свою безнаказанность, несколько дней прибывал в спокойствии.

«Тюремная почта» доложила, что в одну из ночей, Кулагин неловко повернулся на верхней шконке и, слетев вниз, сильно ударился о бетонный пол головой.

Оперативники долго допрашивали сокамерников, добиваясь признания о применении насильственных действий, послуживших причиной смерти, но кому нужно брать на себя 102 статью за убийство. Все молча терпели. Не получив признания от заключенных, следователи отстали, и прокуратура списала труп на несчастный случай.

Сергей и Анатолий Брагины снова порадовались, так удачно исполненному приговору в отношении насильника.

Сергей взял очередной отпуск и, воспользовавшись им, проводил свою любовницу Анжелу к ее родителям, ее недавно освободили условно-досрочно.

Глава 48 Тюремные приключения Сашки

Капитан Ермолов, затаив злость на Воробьева, тем временем перевел его в другую камеру, в которой находился беспредельщик, — Акула. Ермолов прекрасно знал, куда направляет спесивого парня. Слухи о беспределе Акулы в камере выплеснулись за пределы этажа, и многие заключенные грезили, как бы его случайно встретить в общем боксе или в автозаке. Акула нагло держал камеру в «черном теле», забирая самые лучшие пайки хлеба. Передачки с воли проходили только через его руки, отсортировав продукты и вещи, он бросал бедолагам остатки, а себе отщипывал все самое «центровое».

Акула был главным, «старшим по камере», его назначила администрация СИЗО. Вместе с ним правили в хате два отмороженных типа. «Старенький», которого выбрали сами арестанты и «первый по хате» — оба крепкие мужики. Акула мог сказать: «фас», и послушные шестерки чинили все, что он пожелает.

Сашка, пробыв день в камере, осмотрелся и понял, куда он попал. Видимо опер Ермолов не зря его сюда посадил: за участие в бунте, Воробьева ждали дальнейшие неприятности.

Акула, узнав, что Сашка сидит под следствием за бунт, однозначно расценил эту новость, и принялся нападать на него словесно:

— Вы, что там намострячили? Мужиков запретесняли, из-за вас теперь кругом идет духота ментовская, — распалялся он, — вы, что там себе надумали на общаке? Подняли бузу, под палками мужиков заставляли бунт поддерживать, суки!

Сашка, наблюдая, как Акула его провоцирует, больше не стал терпеть нелепые обвинения.

— Сам ты сука недорезанная, тебе ли шавке судить о пацанах, которые за такую падаль, как ты, отдали свои жизни.

Обстановка накалилась до предела, трое обступили Воробьева со всех сторон.

— На парашу его пацаны, голову воткнуть вместо затычки! — издал боевой клич Акула.

Но разве эти отморозки знали, на что способен Воробьев. Удар «бычком» в нос «первому по хате», и вот он уже отлетает к той же параше. Затем молниеносно с левой, припечатал кулаком «старенькому» в область виска. Третий повис у Сашки на шее за спиной. В следующий момент Воробьев захватил его левую руку и, резко наклонившись вперед, со всей силы бросил противника через себя. Падение пришлось левым боком о стол, заключенный завыл от боли и откатился в сторону. Никто из мужиков даже не пошевелился, чтобы помочь отморозкам. Воробьев бросился к худому Акуле, и подмяв его под себя, сгреб в охапку. Не обращая внимания на вопли, Сашка понес его к унитазу, но он успел ухватиться рукой за железный уголок шконки и протащил ее за собой до середины камеры. Еще не успели опомниться побитые шестерки, как Сашка сунул голову Акулы в дырку толчка и, придавив ее коленом, дернул ручку сливного бачка. Безумный визг разнесся по камере, никто их мужиков и парней даже не бросился заступаться за беспредельщика Акулу.

В тот же миг двери камеры открылись и три дубака, цепляясь за Воробьева, оттащили его от Акулы. Сашку выволокли в коридор и стали избивать.

В голове промелькнуло: «Ну, козлы, так просто я вам не дамся».

Закрываясь рукой, чтобы дубинка не угодила в голову, он ударил несколько раз по корпусу одного, затем другого из нападавших дубаков. Изловчившись, Сашка схватил дубинку и ловко, развернув мента к себе спиной, придавил его горло. Прикрываясь тюремщиком, Воробьев пинал ногой наседавших на него ментов. По коридору уже неслась подмога, размахивая «дубиналами» (резиновая дубинка), вскоре, общими силами им удалось скрутить ему руки назад и надеть наручники.

Дальше все было сплошным, страшным сном: его привели в небольшое помещение, обитое поролоном и дерматином — это была знаменитая «комната смеха», так прозвали ее арестанты тюрьмы.

Через несколько минут в комнату вошли четыре жлоба в военной форме — цвета «хаки», названных среди зэков в тюрьме «футбольной командой». Сашку били методично, стараясь не наносить синяков и, выбирая места побольнее. Увертываться от ударов этих бугаев не было смысла, оставалось только расслабить мышцы и ждать окончание побоев. Насытившись, дубаки сделали Сашке «ласточку», приковав запястья рук к ступням ног за спиной. В неудобном, выгнутом положении, он пробыл целый час, затем его увели и поместили в холодный карцер.

После отсидки десяти суток в каменном мешке, где стены плакали от сырости, его перевели в другую камеру. Там народ подобрался свойский, его приняли, как настоящего арестанта.

Капитан Брагин, выйдя из отпуска, узнал, что его коллега совсем «замордовал» подследственного Воробьева и решил поговорить с Ермоловым.

— Он тебе что, на одно место соли насыпал, что ты не отпускаешь прессинг.

— Сергей, ты почему защищаешь его? Ты знаешь, что он таких, как мы, убивал в мятежной зоне.

— Ермолов, дуру не гони мне, Воробьев никого не убивал, а чтобы тебе яснее выглядело, то он лично спас моего брата.

— Анатолия?! — удивился Ермолов.

— Да, брата чуть не убили, а Воробьев помог вернуть его в руки военных.

— Я не знал об этом.

— И еще, Воробьев освободил учительницу, а ее насильников они избили до полусмерти.

— Отчаянный он парень, ты бы видел, как он нашим навтыкал, я слышал, он спортсменом был на свободе.

Не советую тебе встретиться с ним на ринге в открытом бою, — Брагин улыбнулся, — ну, так как, отпустишь прессинг?

— Бери его под свое покровительство, раз такое дело.

— Договорились.

В народе говорят: «Земля круглая, на другом конце свидимся», она прямо коснулась Сашки Воробьева. После прогулки, его вызвали и повели по коридорам, заставляя при встрече с других заключенными отворачиваться лицом к стене.

Завели в комнату, по виду напоминавшую ту, где они встречались с мамой. Переступив порог, Воробьев от удивления приостановился, за столом сидел Брагин. Тот самый лейтенант, которого во время бунта Сергеев и Сашка спасли от неминуемой смерти. Тогда его лицо представляло собой сплошную кровавую массу, сейчас о тех ужасных событиях напоминали только багровые рубцы на носу.

— Здравствуй Воробьев, — офицер протянул руку. Сашка кивнул в ответ, но руки не подал.

— Здорово командир, а тебя, каким ветром сюда занесло?

— Я к тебе специально приехал, поблагодарить за помощь, ведь если бы не ты, Александр, — он назвал Сашку по имени, — ты поступил, как настоящий человек.

— Командир, о чем ты, — улыбнулся Сашка, — не стоит благодарностей, я же не зверь, и мне совсем не хотелось чьей-то смерти.

— Я слышал, как ты освободил с другими парнями учительницу — ваш поступок заслуживает уважения.

— Лучше не напоминай мне о тех мразях. Ненавижу таких подонков!

— Исходя из твоих поступков, я сделал вывод, что ты мог случайно оказаться на стороне бунтовщиков.

Сашка прищурился и грубовато отреагировал:

— Сети плетешь начальник, на чувствах моих решил сыграть.

— Ты неправильно меня понял, я имел в виду твой характер и твои человеческие поступки.

Сашка остался удовлетворен ответом лейтенанта.

— Ты знаешь, сколько погибло при бунте человек? — спросил Брагин.

— Конечно знаю, но погибли они во время боевых действий. Заметь командир, ни один активист не был убит при волнениях.

— А сколько друг друга поубивали и искалечили.

— Это они свои масти перебирали, устроив междоусобные разборки, — Сашка старался увести разговор в сторону от своих друзей.

— Ладно, Саш, Бог с ними, суд решит их виновность и причастность к бунту. Ты-то хоть понимаешь, что тебе грозит?

Саша молча кивнул.

— Ничего-то Александр ты не понимаешь: девяти человекам, применяют расстрельную статью, и тебе в том числе.

— Обвинить можно любого, нужно еще доказать его виновность.

— Ты разве сомневаешься в этом?

— А я уже ничему не удивляюсь, многим из наших уже вправили мозги.

— Так может тебе не артачиться, а пойти навстречу следствию.

— Командир, по-твоему я должен предать память своих погибших друзей и тех, что остались живыми.

— Хорошая в тебе черта — благородство, но этим ты не поможешь себе.

— К чему ты клонишь?

— Поверни дело так, что тебя запугали и заставили участвовать в бунте, на тебе только останется избиение активистов, по крайней мере, тебе дадут лет пять, но не высшую меру.

— Командир, я понимаю тебя — это твоя работа, не выполнив ее как положено, ты потеряешь ее, но у меня нравственная сторона, я действительно не могу предать своих друзей и товарищей.

— Саш, мне кажется, ты начитался книжек о благородных пиратах и разбойниках, и не вполне осознаешь своего реального положения. Вор и блатные повели себя, как звери, взбунтовав мужиков и таких, как ты, они-то преследовали свои, шкурные интересы.

— Если ты говоришь о Дроне, то глубоко ошибаешься. Он не призывал убивать козлов и ментов, а только выдвигал коллективные требования, и он не прятался за спины других, а смело шел до конца. Просто вы нас за людей не считаете, и чтобы, как-то оправдать свои действия, вам необходимо навешать на нас ярлыки убийц и погромщиков. Я уже неоднократно говорил об этом следакам и комитетчикам.

Брагин не перебивал его и продолжал слушать.

— Не нужно всех людей грести под одну гребенку. Мне, к примеру, не нужны ни ваши смерти, ни заключенных, я всего лишь противник беспредела со стороны администрации. Вы гнете свою линию, и вам дела нет до наших проблем: в каких условиях мы содержимся, да ты и сам понимаешь командир, ты ведь тоже подневольный.

— В отличие от тебя я соблюдаю законы и живу в обществе, а не сижу в тюрьме.

— Сейчас ты говоришь так, потому — что условия пребывания у нас разные, сменил бы ты шкуру на время, я думаю, заговорил бы по-другому.

— Не знаю, может по-своему ты и прав, но я зарабатываю деньги, а не краду их из кармана граждан.

— Я тоже не краду, мать меня этому не учила.

— Вот потому Александр, я уверен, что ты из другого теста, тебе не место среди блатных.

— На свободе — да! Но здесь я сам решаю, как мне жить и чью сторону принимать, слишком много несправедливости творится вокруг: и со стороны ментов, и со стороны зэков.

— Ладно, Александр, ты парень не глупый, разберешься, что к чему, но только время у тебя ограничено, скоро состоится суд, а там с тобой не будут демагогию разводить. Жаль мне тебя, хороший ты парень.

— Скажи командир, тебя послали провести со мной беседу?

— Нет Саш, у меня здесь брат работает, старшим инспектором оперчасти, когда он случайно узнал, что ты тот парень, спасший мою жизнь, он кое-что сделал, чтобы оградить тебя от неприятностей. Это его нужно поблагодарить, что ты не сидишь больше в камерах с отморозками и не гниешь по карцерам, а помогаю я тебе от чистого сердца, как присуще человеку, не желающему оставаться в долгу.

Сашка проникся уважением к режимнику — лейтенанту, что-то человеческое исходило из глубины его души. Наверное, это было чувство взаимопомощи.

— Я буду выступать свидетелем на судебном процессе и дам правдивые показания в твою сторону. Саш, ты еще молод, и как человек ты просто затерялся в массе обстоятельств, оказавшихся не в твою пользу. Мне хочется хоть как-то тебе помочь. Я знаю, как заключенные относятся к нам — людям в погонах, но уверяю тебя, и среди нас есть нормальные, способные разобраться и понять вас, как ты выразился: «Не нужно всех грести под одну гребенку». Говорю я это не их чувства солидарности к тебе, а по моему глубокому убеждению: в любых условиях необходимо оставаться человеком, и ты показал себя именно таким. Если б ты видел благодарные лица моей жены и маленькой дочери, когда я рассказал, кому обязан жизнью, — лейтенант на миг замолчал, — пусть у нас с тобой разные взгляды на жизнь и наши убеждения расходятся во многом, но таких как ты, редко встретишь. Тебе можно сказать светит «вышка», а ты продолжаешь отстаивать интересы своих друзей, и к тому же не хочешь запятнать их память. Я не за предательство и измену, а многие из вас уже предали своих товарищей на следствии. Скажу тебе по секрету, у тебя хорошие товарищи, и ты не один такой, видимо ты умеешь выбирать себе друзей по духу.

Сашка удивился либеральным взглядам офицера режимной части, и тому, как он дал оценку его действиям.

Анатолий Брагин поднялся, пожал крепко руку Сашке, и передал ему большой, увесистый пакет.

— От меня и от моей дочурки, не отказывайся — это от чистого сердца, — и подойдя к двери, стукнул в нее два раза.

Когда гость выходил из комнаты, Сашка окликнул его:

— Командир, спасибо тебе за все!

— Тебе спасибо, и от брата моего тоже, терпимости тебе.

Саша глубоко был тронут откровенностью лейтенанта, и только теперь до него дошло, кто прекратил его мытарства по беспредельным хатам и карцерам.

Шло время: месяцы, год, как затихли отголоски вспыхнувшего бунта. Потихоньку память притухала, и уже не так напоминала заключенным о событиях годовой давности. Следствие затягивалось, уже десятки томов уголовных дел были подшиты и готовы к закрытию. Прокуратура строила свое черное обвинение. Приближался ответственный и тяжелый момент в жизни обвиняемых.

Сашка еще раз встретился с мамой, опять помогли прежние знакомства, теперь уже переросшие в крепкую связь. Воробьева часто посещали мысли, касаемые одного человека. Он терялся в догадках, вспоминая, где ему приходилось слышать имя Аркана: «Уж не тот ли это Аркан, который встретился нам с дедом на болотах. Имеет ли, что общего тот Аркан с теперешним, который постоянно подогревает нас в тюрьме?».

Если это так, то Воробьев отдавал себе отчет, что будет с ним, выплыви тайна наружу, а может он ошибается, мало ли по Союзу бродит Арканов. Имея справедливый характер, он рассуждал: «Мы с дедом поступили правильно, и кто бы не был этот Аркан, я всегда сумею доказать свою правоту».

Сашка потихоньку приобретал славу, почет и уважение среди братвы и мужиков. Тюремные слухи, они ведь всегда имеют почву под собой: здесь, в изоляторе, так просто человека не оговоришь и не скажешь о нем того, чего он не заслуживает. Он умел себя держать с администрацией СИЗО, никогда не заискивал, и сколько бы он не попадал под ментовский пресс, оставался несгибаемым.

С пацанами и мужиками он всегда держал себя предельно вежливым и внимательным. Случались незначительные разборки или кто-то с кем-то цеплялся, он всегда находил аргументы для того, чтобы развести по — мирному, ссорящихся сокамерников. Уроки Дрона, Макара и Сибирского во многом помогли ему разобраться в отношениях между людьми, он стал еще более рассудительным. Опасение — стать приманкой для нераскрытого тихушника, делали его немногословным и осмотрительным. Материнская черта — грамотно и убедительно доказывать свою правоту, делала его почитаемым среди заключенных.

Однажды произошел случай, заставивший по-иному взглянуть сокамерников и даже администрацию на поступки Воробьева. Все, кто его знал, видели, что Сашка не промах в отношении кулачных разборок, и потому в наглую, мало кто решался с позиции силы диктовать ему свои условия. Тюремщики тоже имели некоторое представление о его статусе бесстрашного спортсмена — бойца.

Капитан Брагин, в свое время замолвивший словечко перед начальством, чтобы прекратить прессинг Воробьева, как-то вывел его из камеры и проводил в свой рабочий кабинет.

— Воробьев, я тут немного наслышан о твоих подвигах.

— Каких именно?

— В колонии, и здесь в СИЗО.

Сашка промолчал, ожидая дальнейших объяснений.

— Мне хотелось узнать твое мнение по поводу одного дикого инцидента, произошедшего на днях в одной из камер между двумя подследственными. Я понимаю, что это чушь, и поэтому хочу, чтобы ты со своей колокольни рассудил о действиях этих лиц.

Одного кличут «Граком», другого «Седым», они постоянно делили главенствующее место среди заключенных в камере. У Грака соскочил чирей на заднем месте, и он попросил Седого проткнуть иголкой нарыв, он оказал ему эту услугу. Ты же знаешь, что иголки в СИЗО запрещены, — пояснял Брагин, — в камере была на всех одна иголка.

Седой, оказался любителем чистки зубов после еды, и взяв злополучную иглу, стал копаться ею в зубах. Грак, увидев это, напустился на него с обвинением:

— Ты что, чушка, запомоился, я этой иглой в заднице ковырялся, а ты ее в рот.

Седой, посчитав, что Грак прав, ничего не ответил и проглотил обиду.

Грак козырнул этим делом и принялся держать главенство в камере или, как по — вашему — стал «стареньким по хате».

Брагин изредка изъяснялся на тюремном сленге. Сашка внимательно слушал, с серьезным видом поглядывая на опера.

— Через какое-то время Грак объявляет Седого полуопущенным и ставит его в ранг обиженных. Никто в камере не воспротивился решению Грака, его побаиваются. Ну, что скажешь? — обратился опер к Воробьеву.

— Бред какой — то! Ты знаешь капитан, но мы в зоне за это наказывали, это уже беспределом попахивает.

— Я понимаю тебя Воробьев, по вашим понятиям ты не можешь принимать от меня эту информацию, а вдруг я эту прокладку специально тебе подсовываю. Пойми, тут другое поражает, даже для меня оперативника эта пошлятина кажется сущим беспределом. Чтобы ты сделал, окажись в одной камере с ними?

— Сначала мне попасть туда нужно и во всем разобраться, тогда а найду справедливое решение. А почему ты его сам не накажешь, если чувствуешь, что Грак ведет себя, как последний отморозок?

— Так вы же все солидарные, начни справедливое разбирательства, вы переходите в конфронтацию к ментам. Не правда ли, интересное решение?

— Да, здесь ты прав, этого у нас не отнимешь.

— А если я помогу тебе и предоставлю возможность посетить камеру?

— Хорошо, я только с братвой компетентной свяжусь и поставлю их в известность, чтобы мое решение не было единоличным.

— Ну, что же, действуй.

Придя в свою камеру, Сашка рассказал пацанам все подробности, правда не раскрывая тайны, что опер является его потенциальным знакомым. Пацаны одобрили решение Воробьева, зайти в хату и навести там порядок.

Сашка отправил несколько маляв братве, имеющих авторитет в тюрьме, и незамедлительно последовал ответ: «Если камера возьмет сторону беспредельщика, то накажи их по справедливости, а Седой должен сам получить с Грака. Если у тебя есть возможность зайти в хату: иди, ты поступаешь правильно».

На следующий день Сашку, как вновь прибывшего, с матрацем и вещами посадили в камеру, где правил Грак. Он встретил Воробьева нагло, решив пощупать на «масть», бросил ему под ноги вафельное полотенце. Сашка, вытерев ноги, прошел и сел за стол. Присмотрелся к сокамерникам, и пригласил к столу Грака и Седого.

— Ты что, земляк, кого ты за стол тянешь, он же без пяти минут петух.

— А кто его опускал, и за что? — спросил Сашка.

— Ты борзый что ли, с ходу тут почву промацываешь, ты вообще кто такой?

Грак подступил вплотную к Воробьеву.

— По ходу ты здесь борзый, раз так встречаешь людей, которых никогда в глаза не видел.

Сашка схватил всей пятерней левое плечо Грака и с такой силой надавил под ключицу большим пальцем, что он охнул от боли и присел на край лавочки.

— Мое погоняло — Воробей, я послан авторитетной братвой провести разборки в этой хате. До наших ушей донесли, что ты беспредельничаешь, — Грак хотел вскочить, но Сашка опять надавил ему на плечо, — будешь дергаться, успокою.

— Мужики, да эту борзоту надо гасить…

Но это были его последние слова, Сашка сильным ударом в живот, выключил на несколько секунд Грака, потом подошел к нему, и взяв за шиворот куртки, как напакостившего котенка, посадил на лавочку.

— Я тебе сказал, не дергайся, в следующий раз что-нибудь сломаю, понял меня?

Грак мгновенно присмирел и согласно кивнул.

Сашка начал опрашивать мужиков, выслушивая всех по — порядку. «Все верно, получилось именно так, как говорил опер, видимо у него здесь своя наседка сидит», — подумал он, осматривая лица парней и мужиков.

— Седой, — обратился он к униженному, — я даю тебе поддержку и ты должен решить, что с ним сделать, но предупреждаю, если ты ему спустишь, твой статус останется прежним, и тогда тебе никто не поможет.

Долго уговаривать Седого не пришлось, он со всего размаху ударил по лицу Грака, тот, слетев с лавочки, ударился головой об угол шконки. Не чувствуя сопротивления со стороны Грака, Седой пнул его два раза по боку, и схватив за шиворот, потащил к унитазу. Грак ухватился за шконку, да так крепко, что его трудно было оторвать.

Приговоренный верещал:

— Седой, не надо! Пацаны ну скажите ему…

Но Седой не слышал, и ударив Грака по руке, отцепил от шконки. Кто-то из мужиков дернулся помочь, но его сдержали. Все кончилось тем, что беспредельщик был наказан, а Седой, удовлетворенный своими действиями, ехидно бросил Граку:

— Ты же хотел быть главным в хате, теперь ты король параши, отныне это твой законный трон.

Воробей долго разговаривал с мужиками и объяснил им простую истину:

— Не нужно бояться ситуаций, в которые вы попадаете. В тюрьме много нормальных и правильных людей, способных разобраться в ваших проблемах. Вам предстоит жить в зоне, а в каком статусе, это уже закладывается здесь — в тюрьме. Вот таких отмороженных беспредельщиков нужно сразу ставить в стойло, а не дожидаться, когда за вас их накажут. Отписывайте и гоните малявы, справляйтесь у братвы об истинном состоянии дел, интересуйтесь, как поступать в таких случаях.

После обеда Сашку увели из камеры. Потом он получил от Седого маляву, тот благодарил за оказанную помощь, и передал от всех мужиков привет. Теперь у них в камере тишь, да благодать: имея такого короля параши, можно спокойно решать насущные вопросы.

Прошло еще шесть месяцев. Неминуемо приближался день суда.

Сашке изредка удавалось перекинуться записками со своими друзьями: Зелей и Глазуном. С Ирощенко и Сибирским было сложнее, они находились в спецкоридоре, куда весточки совсем не доходили.

Воробьеву нашли хорошего адвоката, в этом заключалась помощь его родных и знакомых. Сашка даже не предполагал, сколько людей было подключено, чтобы приблизить к делу квалифицированного защитника. Несколько юристов отказались участвовать в процессе, а этот адвокат, зная отлично процессуальный кодекс и, имея хорошее образование, использовал углубленные знания норм уголовного законодательства. Он со знанием дела включился в работу, и как клещ цеплялся за малейшую деталь. Ему понравился независимый и рассудительный парень. Беседуя с его матерью, защитник понял, что Саша за личность: убеждать или уговаривать, чтобы он поменял свои показания, было бесполезно. Найдя массу белых и темных пятен в деле Воробьева, адвокат решил побороться на суде за своего подопечного. В процессе следствия адвокату приходилось присутствовать при допросе Александра, и как говорится не раз ставить на место ретивого следователя.

Прошел месяц после подписания 201 статьи, дело было закрыто и передано в Областной суд. Оно предвещало быть громким, и судебное заседание должно проходить в закрытом режиме. В зал суда допускались только близкие родственники и свидетели. Основными очевидцами бунта являлись заключенные, и присутствовать на процессе не могли, фигурировались только их письменные показания.

Со стороны администрации свидетелей тоже хватало, хотя по правилам законодательства, органам не разрешалось принимать участие в освидетельствовании, и даже с простой точки зрения можно судить, что наговорят служащие данного учреждения, свидетельствуя против заключенных.

Сашка получил на руки обвинительное заключение, напоминавшее по формату и содержанию большую энциклопедию. Читали вслух, чтобы слышали все. Кое-кто не понимал, почему Сашка часто возмущался. А все потому, что дело «сшито белыми нитками». Хотя бы взять такой момент: в процессе следствия были противоречивые показания подследственных, которые утверждали, что видели, как Ирощенко метнул штырь и убил военнослужащего. Другие отрицали этот факт и говорили, что убийство совершил погибший Семченко. Сам Ирощенко категорически был против обвинения, в каких либо убийствах. Кроме этого Сергея обвиняли в ранении Ефремова, и в умении рассредоточить основные силы заключенных, применяя свои навыки в боевых действиях. Много опасных эпизодов приписывалось тем заключенным, которые не могли себя защищать по одной простой причине — их не было в живых. Вот поэтому всю тяжесть преступлений следователям и прокуратуре пришлось взвалить на тех, кто остался в живых.

Глава 49 Суд над бунтовщиками

Всего обвинялось тридцать восемь человек, девять из них — за подготовку и организацию бунта. Некоторые подследственные, не хотевшие брать на себя основную вину, возмущались: «В бунте принимало активное участие больше половины зоны, а это тысяча с лишним человек. Почему тогда судят только четыре десятка?»

С таким фактом не хотели мириться и адвокаты. Данное дело, рассматриваемое в суде, очень серьезное и за последние годы самое громкое. Естественно, власть не хотела мириться с тем, что группа заключенных пыталась продиктовать свои условия, а потому прокуратура основательно подготовила обвинение и не желала слушать об оправдательных вердиктах.

Десятки томов уголовных дел рассматриваются выездной коллегией Московского суда. Несколько десятков томов обвинительных заключений. Десятки свидетелей из числа заключенных, сломленных во время следствия, получили защиту и изоляцию от общего количества обвиняемых.

Вечером, 23 марта, некоторые камеры тюрьмы открылись, и по зачитываемому списку тридцать восемь человек с вещами были препровождены в общую камеру, чтобы на следующее утро всем предстать перед судом. Процесс должен проходить в здании областного суда по улице Писарева.

Только двадцать шесть человек встретились в общем боксе, остальные тринадцать изолированы от общей массы — это те, кто не выдержав прессинга и нападок следователей, дали показания в угоду власти.

Можно представить себе радостные лица знакомых и друзей, которые не виделись полтора года. Только в очередной раз открывалась дверь камеры, как громкие восклицания раздавались при входе заключенных. Смех, обнимания, братания, веселье — трудно передать все чувства, вырывающиеся наружу от долгожданной встречи.

Сашка Воробьев горячо обнял своих друзей: Сережку Зельдмана, Лешку Глазунова, Матвея. Они стояли несколько минут, образовав кольцо, и крепко обняв друг друга за плечи.

Большим удивлением для Воробьева и остальных бунтарей, было появление Жеки — Пархатого, чудом оставшегося в живых. После событий в зоне, его чуть живого отправили на больничку. Жеку тоже обвиняют в участии в бунте, в покушении на жизнь лейтенанта Брагина и освобождении из изолятора заключенных. Сашка считал его погибшим, но вот он предстал перед ним во всей красе: лицо было в глубоких и страшных шрамах, и никто не мог понять, откуда они у него. Пархатый объяснил, что убегая от разъяренных ментов, запутался в колючей проволоке, и когда его волокли за ноги, ободрал лицо колючкой. В момент встречи никому не было дела до рассказа Пархатого, но все были твердо убеждены: Рыжков во время бунта вел себя, как истинный каторжанин и ворошить прошлые его косяки, никто не хотел.

Надзиратели, проходившие мимо камеры, уже не старались утихомирить бывших бунтовщиков, которым за время пребывания в тюрьме часто перепадало только за одно участие в беспорядках. Даже запахи нелегально сваренного чая, уже так не бесили охранников тюрьмы, они понимали, что после суда, будучи осужденными, эти заключенные не станут так бурно проявлять свою радость.

Не оказалось среди собравшихся в камере Алексея Сибирского и Сергея Ирощенко, их особняком под усиленной охраной доставят в суд, только там друзьям посчастливится встретиться.

Когда сварили чифир и разлили по кружкам, Сашка попросил тишины. Он заговорил уверенно и громко, в его словах присутствовали твердость и решимость:

— Братва, минуло полтора года, после того, как мы вынужденно покинули свой лагерь, многое нам пришлось пережить и испытать, и увидеть такого, что никогда в жизни не пожелали бы своим врагам.

Все время, пока шло следствие, я не преставал о вас думать, я всегда ощущал ваше присутствие кругом: за стенами камеры, прогулочных боксах и внутри себя, вы всегда были рядом со мной, даже когда комитетчики и опера со следоками пытались выбить из меня угодные для них показания. Те — два дня, что мы стояли на баррикадах, как не заживаемые раны в памяти не дают покоя и до сих пор. Давайте пацаны вспомним добрым словом тех, кто уже никогда не будет с нами рядом: это Лешу Дронова, Симутина Васю, Игоря Семченко, Сережку Соколова и всех пацанов и мужиков, кто погиб при волнениях. Вечная им память!

Все молча поднялись с пола и, обнажив головы, минуту стояли не шелохнувшись. Кружки с чаем передавали по кругу. Поминали погибших друзей и просто людей, которые остались там навечно.

Всю ночь говорили, рассказывали случаи из жизни, просто молчали, никому не хотелось спать. Казалось, что не существует иного мира, жестокого и неумолимого к ним, крепко сковавшего по рукам и ногам, вцепившегося в сознание людей. Но все понимали, что грядет что-то страшное, зловещее, не менее ужасное, чем сам бунт, от которого не оттолкнешься и не открестишься.

Для судебного процесса был выделен самый большой зал, вместивший в себя множество народа. Сидячих мест не хватило, потому принесли дополнительно скамейки и стулья.

Суд был закрытым, и приглашались только свидетели — потерпевшие со стороны администрации. Заключенных, давших показания против бунтовщиков, содержали рядом с основными фигурантами дела. Конвой разделил их, во избежание ненужных стычек.

Судья — дородная женщина, лет пятидесяти, восседала в главном кресле, обводя сквозь стекла очков строгим и поглощающим взглядом собравшихся в зале. Такой взгляд не предвещал милости. В прошлом через ее руки, прошло сотни уголовных дел, и было озвучено немало приговоров, так что ждать снисхождения от такой судьи, было бессмысленно.

Сашка сразу обратил внимание на судью и подумал: «Да, от такой пощады не жди. Как-то мне приходилось слышать о Молотове — бывшем министре Иностранных дел, его прозвали «каменной жопой», так эта дамочка своим тучным видом, перещеголяла его».

По бокам судьи расположились двое заседателей: сухонький, пожилой мужчина в не выглаженном, сером костюме и женщина, с видом «строгой училки», со стянутыми к затылку редкими волосами.

Молодая секретарша ходила от стола к столу и собирала какие-то бумаги.

Саша увидел маму и Александра Петровича, они сидели в средних рядах. За последнее время мама немного осунулась и, казалось, похудела, но, тем не менее, была прекрасна. Она изредка кивала головой, как бы подбадривая сына. Сашка отвечал ей легкой улыбкой.

Слушание дела началось.

По мере того, как судья монотонно зачитывала формальные стороны дела, на окружающих это наводило скуку, но когда процесс чтения углубился, в зале стали раздаваться реплики и недовольные высказывания, прерванные каждый раз ударами молотка по столу.

На самом деле картина вырисовывалась ужасная: от составленных протоколов, допросов и признаний заключенных веяло фальсификацией. Все подследственные знали, в чем их обвиняют, но их матери, отцы и сестры с братьями, услышали это впервые.

Жестокосердные дознаватели и следователи сделали свое дело.

В основном уголовное дело было сфабриковано, в материалах не упоминалось о каких либо требованиях, предъявляемых заключенными. Свидетели, напуганные или подкупленные властями, показывали, что блатные зоны под предводительством вора в законе решили устроить переворот. Обманами и посулами они заставили основную массу участвовать в общих волнениях, их целью было очистить зону от активистов, и установить свою, блатную — черную власть. А дальше было еще круче: создав группу, подчинявшуюся только вору в законе, организаторы вооружились самодельными бомбами и остроколящими предметами, попытались прорвать оцепление охраны и спецподразделений, но были отброшены назад. Затем бунтовщики переключились на активистов, и жестоко избив их, взяли в заложники. Также бесчеловечно были избиты и покалечены сотрудники учреждения. Во время штурма колонии бандитское формирование упорно сопротивлялось, и в результате погибли трое военнослужащих и несколько десятков человек получили ранения различной степени тяжести. На предложение сдаться, бунтовщики ответили выстрелами из захваченного оружия и ранили при этом начальника оперчасти майора Ефремова.

Комитет госбезопасности и управление ИТУ по решающему звонку из Москвы, были вынуждены отдать приказ о ликвидации главарей. Силами внутренних войск и спецподразделений бунт подавили и оставшихся в живых организаторов, зачинщиков и участников волнений изолировали и разместили до суда в следственном изоляторе.

— Многое, что там написано — вранье! — выкрикнул Сибирский.

— Нас под пытками заставляли подписывать протоколы, — раздались реплики со стороны заключенных.

— Почему нет документа о наших требованиях?

— Кто ответит за смерть заключенных?!

Судья остервенело застучала молотком:

— Прекратите галдеть! Иначе я прерву заседание. Отвечать будете, когда вас спросят. Не мешайте судьям заниматься своим делом.

Родственники заволновались, с их стороны посыпались вопросы:

— Гражданочка судья, нам не давали встречаться с детьми, и постоянно подсовывали информацию, не имевшую ничего общего с правдой. Мы хотим знать всю правду. Вы обеспечите нам такое право?

— Граждане, задавайте вопросы по — существу дела, а всем остальным должна заниматься прокуратура. И вообще, перестаньте шуметь! Делаю вам последнее предупреждение: я буду вынуждена прервать заседание и возобновить через два дня.

Волнения утихли, в зале наступила тишина, только в рядах раздавались всхлипы и тяжелые вздохи.

В ходе дальнейшего судебного разбирательства, судья не особо обращала внимание на реплики подследственных об убитых, избитых и покалеченных военными, заключенных. Процесс продвигался медленно, иногда его откладывали на несколько дней и снова возобновляли. Возмущенные матери, отцы обвиняемых, требовали повторной экспертизы, которая могла бы подтвердить жестокость солдат, рубивших тела заключенных саперными лопатками.

Порой атмосфера в зале накалялась до такой степени, что судье приходилось прерывать заседание. Охрана выводила возмущенных людей в коридор и на улицу. После перерыва, заседание вновь продолжалось. Здание было оцеплено милицейскими нарядами, а за закрытыми воротами во внутреннем дворе располагались бойцы- автоматчики, готовые в любой момент подняться по тревоге.

Любопытные граждане стояли возле областного суда и пытались узнать, что происходит, кого судят?

И получали разные ответы:

— Зэков судят, они бунт в зоне подняли, говорят, они много убили людей.

— Да что вы врете, это менты их избивали, а они пытались защищаться.

— Правильно мужики подняли бунт, видно эти твари — менты им действительно духоту создали.

— У меня сына на следствии заставили признаться в участии бунта, где же справедливость?

— А моему спину разрубили, огромный шрам остался.

— А моего сына так избили, что теперь он инвалид, у него рука левая сохнет.

— Да кто избил то, сами же зэки и покалечили.

— А ты откуда знаешь, ты там был?

— Я нет, но ведь говорят…

— Да мало ли, что говорят: говорят — в Москве кур доят. Не знаешь, и не трепись тут.

— А у меня сына убили там, еще до их бунта, я до сих пор не могу добиться правды, мне следователь сказал, что дело о смерти моего сына будут здесь рассматривать.

Это действительно было правдой, в зал суда была приглашена мать Равелинского.

Дело в том, что следствие все — таки доказало вину Дронова: его обвиняли в организации убийства Равелинского. Так же суд рассматривал версию, что после убийства Равелинского и начались неповиновения заключенных, которые переросли в кровавый бунт. Судья выявила несколько несоответствий в деле Равелинского и направила его на доследование, чтобы выявить исполнителя приговора воли Дронова.

Саше постоянно приходилось смотреть в сторону мамы. Екатерина все время пыталась держаться, чтобы не расплакаться на глазах у людей. Многие из матерей не могли сдерживать себя, то и дело в зале раздавались всхлипывания, а порой стоны, так режущие слух судье, заседателям и всему присутствующему составу.

Пришло время опроса пострадавшего лейтенанта Брагина, который сообщил суду о событиях рокового дня.

Судья, внимательно выслушав его, задала вопрос:

— Вы утверждаете, что именно Вас и еще троих служащих смены контролеров, удерживали, как заложников?

— Да, товарищ судья.

— Вам отказывали в пище и в приеме воды?

— Совершенно верно, также мне отказали в медицинской помощи, но потом нашлись люди и помогли мне.

— Кто Вам оказал помощь?

— Осужденный Сергеев многим оказывал квалифицированную помощь, так как на свободе работал врачом. И осужденный Воробьев, напоил нас всех водой и принес в изолятор хлеб.

— Вы просили Воробьева, чтобы он посодействовал Вашему освобождению?

— Нет, осужденный Сергеев просил его о помощи, напоминая о моем тяжелом состоянии.

— Воробьев передал мятежным главарям Ваше прошение?

— Да, он уговорил своих, — Брагин замялся, подбирая нужное слово, но не желая повторять слова судьи, продолжил, — непосредственных организаторов беспорядков, чтобы меня отдали в руки врачей, находящихся за забором.

— Вас освободили?

— Да, меня на носилках унесли на КПП и отдали дежурившим военным.

— Вы можете остаться в зале суда и сесть рядом на скамью, — сказала судья, обращаясь к лейтенанту.

— Товарищ судья, — обратился к ней Брагин, прошу Вас учесть еще один важный момент. Пожалуйста, возьмите во внимание, что осужденный Воробьев со своими друзьями добровольно вызвались освободить из рук насильников — бандитов школьную учительницу, благодаря их действиям, она теперь жива и здорова.

— В деле присутствует этот факт, я приму его к сведению.

Екатерина с гордостью взглянула на сына, подбадривая его кивком головы.

— Обвиняемый Воробьев, что Вы можете сказать по существу этого факта?

— Ничего гражданин судья, я полностью согласен.

— Вам не препятствовали в вашей просьбе.

— Нет, все решили, что так будет правильнее, я даже дословно могу процитировать слова Дронова.

— Любопытно, что же он сказал?

— Вот его слова: «Мы не должны с позиции силы решать судьбу кого-либо, тем более наш неприятель сейчас немощен. Сейчас, в конкретном случае, я говорю о лейтенанте, и как человек, я не бью слабого, и мое последнее слово: я призываю братву — отдать Брагина».

— Надо же, какое благородство со стороны бандита, — в словах судьи прозвучали нотки сарказма.

— Гражданин судья, разве это не поступок? — просил Сашка.

— Воробьев, я сейчас расплачусь. Не делайте из Дронова героя.

Садитесь на свое место.

Сашка сжал челюсти, в его глазах сверкнула злость, но заметив умоляющий взгляд матери, промолчал и сел на скамью.

Процесс шел своим чередом: опросы, вопросы, ответы, уточнения. Уже две недели длился суд, казалось, не будет конца и края поездкам в тесных автозаках.

Затем настали черные дни обвинения. Прокурор четко гнул свою линию. Двадцать шесть человек обвинялось по 77 статье, части первой, за дезорганизацию, сопротивление администрации и участие в преступных группах. Статья предусматривает наказание в виде лишения свободы от трех до восьми лет. Девять заключенных обвинялись по статье 77, части второй, за создание вооруженных формирований и повлекших за собой гибель людей, этот пункт гласил: от восьми до пятнадцати или смертная казнь с конфискацией имущества.

Прокурор делал особый нажим в сторону Ирощенко, Сибирского и Рыжкова, называя их оголтелыми бандитами и убийцами. Они единственные из оставшихся в живых, кого обвиняли в убийстве военнослужащих.

Адвокатам, защищающим своих подследственных, порою становилось жарко, приходилось, чуть ли не с боем отстаивать правоту действий своих подзащитных.

Шоком для прокурора, послужил факт передачи адвокатом судье документа, являющегося копией списка требований заключенных. Хотя в ходе предварительного расследования это действие упорно скрывалось. В документе насчитывалось триста восемьдесят подписей осужденных данной колонии. Также адвокаты предъявляли десятки документов судебно-медицинской экспертизы, показывающие, что большое количество заключенных было жестоко избито сотрудниками администрации, солдатами и заключенными активистами.

После опроса и дачи показаний, Сашке наконец-то удалось встретиться с Ирощенко и Сибирским, он был рад живому общению с ними. Друзья долго разговаривали, вспоминали. Сергей Ирощенко часто вздыхал, когда упоминали о погибших друзьях. Рана на ноге больше не тревожила, зажила, как на собаке.

— Сереж, — обратился Сашка к Ирощенко, — почему только вас с Лехой Сибирским подводят под «мокрую статью» (Расстрельная статья). Пархатого адвокат отшивает, ему хотят статью переквалифицировать. Практически вся зона бунтовала. Вы что, выходит крайние?

— Санек, Совдепия не дремлет, из тех, кого бы они хотели расстрелять, мы с Лехой только и остались. Вы еще совсем пацаны, дадут вам по десятке, может, кому и больше перепадет, а я с «вышаком» уже смирился, пусть адвокат упирается, меня все равно судья не будет слушать.

— Но ведь тебя не могли видеть, ты же не убивал!

— Не забывай, что я был «военным консультантом» у нашего «генерала», и я захватил у солдат автоматы. А Ефремова подстрелил?! Тем более Санек, фотографии — вещь упрямая, я на них, как раз запечатлен во время метания «ежей». Техника, брат мой, с ней не поспоришь.

— Может это подстава? — не унимался Воробьев.

— Может, Сашка, может. Устал я пацаны, — произнес он печально, — хотите, по секрету скажу, никому больше, только вам двоим. Комитетчики пытались сломать меня, выбить показания, каждую ночь вели допросы, потом уводили в карцер. На следующую ночь все заново, и так день за днем. Я удавиться хотел, так они круглосуточное наблюдение за мной установили, не дали твари, посчитаться с жизнью. После попытки самоубийства, меня вообще догола раздевали, только на следствие давали одежду. Я никого не сдал, но и не отрицал, что кого-то убивал, семь бед — один ответ.

— Серега, так давай сейчас на суде и скажи, как эти твари с тобой обращались, судьи — то Московские, может помогут.

— Санек — Санек, — произнес с сожалением Леха Сибирский, то-то и оно, что Московские, они и раскрутят нас по — полной, на — то они и выездная, судебная коллегия. Ты думаешь, они нас слушать будут? Вот хрен нам! Они для проформы процесс ведут, чтобы матери наши не возмущались много. Все они заодно: и прокурорские, и адвокаты.

Ты смотри, защитники наши языки в задницы позасовывали, вроде поначалу был от них толк, а теперь видно им хвосты поприжали.

— У тебя Сашка адвокат путевый, грамотно за тебя стоит. Кто нанимал? — спросил Ирощенко.

— Мама говорила, что знакомые помогли, пришлось заплатить, я тоже слышал, что он в золотой пятерке адвокатов участвовал, защитник от Бога.

— Это потому Санек, что он на совесть учился, а не штаны протирал, как эти недотепы трусливые, может и отвоюет тебе адвокат пару — трешку лет.

— Серега, если вышак судья зачитает, ты не опускай крылья, надо бороться, помнишь, как Леха Дрон, он шел до конца.

Ирощенко усмехнулся.

— Леха, говоришь. Ты Санек попомни мое слово, больше ты никогда в жизни не встретишь такого человека, а тем более вора в законе. Сдается мне, что они вымрут скоро, как мамонты, и менты помогут им в этом. Леха, он к нам, словно дар с неба спустился, я сам не встречал таких людей, сколько бы я не пытался подметить за ним хоть один косяк, да так и не вспомнил. Даже Пархатого с Вороном он пожалел, а то ведь летали бы сейчас по жизни петухами. А когда он уговорил братву лейтенанта отдать, я его еще больше зауважал. Вот он был правильный человек, для него общее — это было наипервейшим, а потом все остальное.

— Да, Серега, я о Лешке того же мнения, — согласился Сашка.

Сибирский, кашлянул, как бы извинившись, что прервал их беседу.

— Санек, просьба к тебе необычная, если со мной что случится… Сашка многозначительно взглянул на Леху.

— Ну, я в том плане, если мне лоб зеленкой намажут. Получишь строгач, и если попадешь в одну зону с моим отцом, расскажи ему сам обо всем. Я знаю, ты пацан что надо, не приврешь, и не преувеличишь. Он в зоне человек авторитетный, для него ты будешь, как родной. Алексей замолчал и, крепко стиснув зубы, старался взять себя в руки, чтобы не расчувствоваться.

— Леш, Серега, вы что?!! Завязывайте с этим делом. Вы что заупокойную затянули, никто вас не будет шмалять, мы вас отмажем, суд еще не закончился.

— Саш, пойми — это Московский заказ, никто нас с Серегой так просто не оправдает, уже все решено, суд — это формальность, по-ка-зу-ха! Хочешь, спрогнозирую: кому, сколько влепят, а кому вышку дадут?

— Не надо Леха, давай оставим сладкое на потом, — пытался отшутиться Сашка.

— Да ты не дрейфь, Санек, я же тебе не конец жизни предсказываю, а по существу нашего дела. Начнут давать по — мизеру — это тем, кто перед следоками сломался, и заработал себе малые срока, потом покрупнее пойдут до восьми лет, кто просто участвовал. Вот тебе могут пятнашку вкатить, а если твой адвокат окажется проворнее прокурора, десятку впарят — минимум, с учетом твоих неотсиженных. Корешам твоим и прочие — по двенадцать. Пархатому могут пятнашку дать, ну, а нам с Серегой по босяцки отвалят, что хватит до исполнительной тюрьмы донести.

Сашка был удручен таким подробным раскладом.

— Ладно, Леха, не забегай вперед, ты надави на чувства судьям, помнишь тебя бугаина — офицер бил, чуть до смерти не запинал, если б не Васька Симута…

— Да, Васек, царство ему небесное, если бы не он…

Лешка замолчал, вспомнив Ваську, которому он, похоже, обязан жизнью.

— Мне бы сейчас автомат, я бы напоследок помесил их, — со злостью проговорил Сибирский.

— И мне тоже, я бы себя на тот свет отправил. Погано пацаны у меня на душе, — высказался Ирощенко.

— А мне бы сейчас в тайгу, отдышался бы немного, а потом… Сашка махнул рукой.

— Да ладно, пацаны, держите хвосты пистолетом. Если бы — да кабы: размечтались мы. Если бы у бабушки был х… то она бы была дедушкой, — разрядил Сибирский обстановку, перед тем, как их снова повели в зал судебного заседания.

Глава 50 Над Сашкой сгущаются тучи

К концу третьей недели судья скомкала процесс. Она практически не заслушивала обвиняемых, а затыкала им рты и лишала слова. Адвокаты, отчаявшись, делали свои формальности.

Прокурор запросил применение трех высших мер: Сибирскому, Ирощенко и Рыжкову. Сашке и четверым подследственным — по пятнадцать и так далее, кому больше десяти, кому меньше.

Екатерине стало плохо, она побледнела и прислонилась к плечу Александра Петровича. У Саши заколотилось сердце, он не думал сейчас о сроке, который ему заказывал прокурор, а с тоской смотрел на маму. «Переживет ли она этот срок? Она все чаще стала сдавать, осунулась, появились темные пятна под глазами». Конечно, он понимал, что сам является причиной ее недомогания. Сашка сидел, опустив голову, и думал: «Скорее бы все закончилось, к одному уже берегу, надоело смотреть на эти физиономии, восседающие в трех креслах. Сколько грязи и неправды вылилось со страниц уголовных дел. В зоне, исключая учительницу, не пострадал ни один вольнонаемный работник, не было грабежей и поджогов зданий, мужиков не заставляли насильно участвовать в бунте. Судья даже не удосужилась заглянуть по ту сторону волнений. Почему произошло неповиновение? Почему список требований не обнародовали, и не придали огласке? Разве причиной бунта стала смерть Равелинского? Нет!»

Теперь уже точно Сашка знал причину отклонения всех ходатайств адвокатов. «Власти нужен этот процесс. Пусть он будет не показательным, но управление лагерей этой области, преподнесет информацию так, как выгодно ей. Они распечатают в местных зоновских газетах и листках о нашем беспределе, еще раз обзовут зону — «Спецлютой», а главное для мусоров, что не один из бунтовщиков не ушел от возмездия, все получили сполна, чтобы все знали и видели, как Советская власть умеет карать недовольных. Типа: пусть зарубят у себя на носу блатные и их предержащие, что администрация учреждения и впредь не будет спускать с рук наказаний и преступлений».

Мысли роились в голове, переполняя чувства, не давали Сашке покоя: «Ну, хорошо, пусть мы тоже виновны, но с себя вину менты почему-то сняли, свалив все на нас. Выходит, мы зря все начинали? Но ведь это неправда, так же не было! Мне представлялось все в другом цвете. Да, видимо правды нам не добиться. Ну, что ж, и менты не забудут эти два дня, пусть хорошенько помнят и делают выводы, как закручивать гайки, срывая резьбу. Резьба — это наши нервы, подточенные несправедливым обращением к нам. Сегодня, завтра, через какое-то время, все равно люди поймут, что так относиться к своим согражданам нельзя, не стоит забывать одну простую истину: «Как аукнется, так и откликнется».

В день, когда зачитывали приговор, вокруг здания суда: внутри и в самом зале заседаний, усилили конвой. Начальнику охраны был отдан приказ: при выводе обвиняемых из комнаты ожидания в зал, надеть всем наручники.

Всем отвесили столько, сколько решила судья или, как высказался Сибирский: «Отвалили, что донесем до исполнительной тюрьмы».

Один смертный приговор — Ирощенко Сергею.

Воробьеву Александру — десять лет строгого режима, по совокупности статей и присоединением неотбытого срока, итого: дали ему семь с половиной лет. Нужно отдать должное его адвокату, ведь статья шла до пятнадцати.

Глазунову Алексею — тринадцать лет строгого режима,

Зельдману Сергею — двенадцать лет строгого режима.

Рыжкову Евгению и Сибирскому Алексею — по пятнадцать лет особого режима, их признали особо опасными рецидивистами и вменили 24 статью.

Остальным участникам бунта разные срока, самые маленькие достались сломленным и подкупленным властями.

Мама Саши стойко перенесла приговор, вынесенный сыну. Адвокат заранее ее подготовил к такой цифре, сделать большего, он был не в силах. Подкупить прокурора и судью в данной ситуации — сродни самоубийству.

Что сильно удивило Сашку во время зачтения приговора — это появление его отца! Сын едва узнал его — это был согбенный старик, с опухшим и пропитым лицом. Он безучастно выслушал приговор и, покачав головой, вышел вон из зала, наверное, заливать водкой событие, которое ничуть не тронуло его безразличное сердце.

Кассационные жалобы, отправленные адвокатами, были отклонены высшими инстанциями. Кто-то пытался писать в Верховный суд и подавать на пересуд, ответ был один — осужден справедливо!

Аркан, вернувшись из Алтайского края, выпал из поля зрения правоохранительных органов, считавших его погибшим в болотах сибирской тайги вместе со своими корешами. После бунта в колонии, когда он подписывался под малявами, засланным по разным зонам, оперативники опять пребывали в замешательстве. Но тактический ход, предложенный Сергеем Крутовым, выправил ситуацию. Уголовный розыск через своих сексотов получил информацию, что под именем Аркана действует совершенно другой человек.

На самом деле Садовников исчез даже для братвы, изредка получавшую малявы и указания. В основном все держалось на тройке: Круте, как положенце в области и его подручных: Гвозде и Лешем.

Аркан давно сделал переоценку жизни и спокойно расстался со своей внешностью и прочим багажом. Чтобы жить, руководить братвой и проворачивать дела, он сменил фамилию и жил уединенно. Со стороны больше был похож на мужчину, готовящегося к пенсии. Прошло время, когда он мог «махать шашкой» налево и направо, и смело заявлять, что он — вор в законе.

Теперь его зовут по-другому — Новиков Валерий Павлович, для основной массы знакомых, он — служащий конторы, под скромным названием «Утильсырье», с обыкновенной, неприметной внешностью: каштановыми волосами и немного раскосыми глазами, следствие перетяжки кожи.

Временно, потеряв над собой контроль, местные уркаганы неохотно отдавали дань новому главарю — Круту Сереге, но блатные крепко держали власть под чутким руководством Аркана.

Начало восьмидесятых — это время всеобщего застоя, дефицита, очередей. Кто курил сигареты и папиросы, те помнят, как исчез добротный табак, как на витринах и прилавках лежали пачки корейских сигарет, с изображением птички на ветке. Отвратительные и вонючие сигареты. По мнению отдельных граждан: «Лучше курить завернутые в газетку сухие листья, чем тешить себя иллюзией, курнув такую сигарету».

Аркану подфартило, ему подвернулся знаменитый барыга, нуждающийся в крупной сумме денег на закупку нелегальной партии зарубежных сигарет «PALL MALL» и «BOND». Аркан вошел в долю и сделка с барыгой окупилась в несколько крат больше, чем он мог предположить, да и дефицитное курево теперь стало достоянием авторитетных уголовников.

Прошли годы с тех пор, как он бежал с зоны и волей рокового случая оказался в болотах сибирской тайги. Он считал и никогда не забывал, что виновником смерти Костяна и всех последующих неприятностей, были дед и внук. Не в характере Аркана, забывать такие вещи.

Его становление в уголовном мире и новый статус подпольного заправилы, отодвинули на задний план осуществление мести. Он постоянно думал: «Вот закончу с делами и пошлю кого-нибудь в таежную деревеньку, чтобы найти деда с внуком и накажу их по всей строгости». Но проходило время, и он отодвигал срок, но прощать им Аркан не собирался, хорошо помнил последние крики утопающего в трясине своего кореша Костяна и, как потом вместе с Сеней выбирались из болота и дебрей.

Как-то вернулся к этой теме и, заведя разговор с Крутом, попросил его обмозговать, кого из братвы можно снарядить в поход для розыска лесничего. Трогать его Аркан сразу не хотел, пусть посмотрит, как помучается его внук, а потом и деда пришить. Но как на отрезке между населенными пунктами найти нужную деревеньку, ведь он не знает ее названия? Единственное, что запомнил Аркан, это фамилию жены лесника — Замятина и что его звали Михаилом. Кое-что можно узнать у местных жителей прибрежных деревень: работа трудная и долгая, но пришла пора довести дело до конца.

— Я думаю, лучше послать Лешего, — сказал Крут, — у него язык подвязан и сображаловка работает. Откупим маломерный катерок, пусть бороздят правую сторону Оби в том районе, где вы лодку упустили. Дадим ему двоих человек в подручные и под предлогом скупщиков пушнины, они опросят местных. Найдут, Аркан, не переживай, — успокаивал его Крут.

— Объясни им, чтобы пока никого не трогали. Если отыщутся, мы сами с тобой решим, как с ними поступить, — напутствовал Аркан.

Леший был расторопным жуликом, раньше он предпочитал обчищать квартиры и небольшие магазинчики, но со временем, как только его подтянул к себе Серега Крут, он быстро пошел в гору. Аркан, когда скрывался на Алтае, самолично поручал ему следить за порядком в некоторых районах города, к тому времени была отлажена сеть сборов с подпольных предприятий и местных уркачей.

Леший все — таки смог добраться до Крутого Яра, где ему подсказали, что чуть ниже по Оби, в деревне Михеевка живет знаменитый лесничий — дед Михаил. Ни о чем не догадывающиеся жители деревеньки радушно отнеслись к скупщикам пушнины, и даже местные мужики продали им выделанные шкурки зверьков. Как бы, между прочим, разговор зашел о тайге, рыбалке, заказнике, и в конечном результате привел к лесничему. «Да, действительно, живет такой дед Михаил в десяти верстах от деревни в своем доме, правда один. Недавно его проведывала родная дочь, приезжала одна, без сына. Внук деда Михаила живет в городе Новосибирске с матерью».

Вот такой попался Лешему словоохотливый деревенский житель Ефим, особенно когда во дворе, на столе появилась бутылка водки. Без задней мысли Ефим и фамилии сказал Лешему: Екатерины Воробьевой и сына ее, Воробьева Александра», и для поддержания беседы много еще чего наговорил Лешему, но последнему нужны были всего две фамилии: Коростылев и Воробьев.

Аркан оценил труд Лешего и его подручных, и щедро отблагодарил. Уединившись с Крутом он решил поручить ему разыскать дочь лесничего и его внука.

Каково было удивление Аркана, когда через несколько дней Серега Крут выложил ему всю подноготною на Сашку Воробьева. Крут сам опешил, когда узнал, что это тот парень, которого он подставил под удар Кемеровской шайке пацанов. К тому же Воробей оказался подручным Лехи Дрона, с ним и Карзубым Крут беседовал на Тарбазе. Все тот же Воробей участвовал и был осужден за бунт и его сейчас они греют в тюрьме.

— Ну, что скажешь, Серега, что нам с этим птенчиком делать? — обратился вор к положенцу, ошарашенный новостью.

— Аркан, пацан он неплохой, по тюрьме себя показал хорошо, с Дроном был до последнего, пока того менты не ухлопали, на следствии никого не сдал, и вообще за ним никаких косяков нет.

— Как это нет! Ты чё Крут?! Ты ему такую характеристику накалякал, прямо хоть сейчас корону одевай. Если бы я его в натуре не знал, то замолвил бы за него слово в зоне, как за правильного бродягу. Он со своим дедом нас развел на болотах и бросил подыхать. Ты думаешь, я дурак, и не понял, почему вертолет кружил надо мной. Это они навели военных и легавых на то место.

Крут был единственным человеком в окружении вора, к которому Аркан относился по-свойски, он мог выслушать Серегу, когда он не соглашался с его доводами. Крут снова воспользовался правом положенца.

— Аркань, — обратился он, как можно мягче, — ты же понимаешь, что тогда у них не было выбора, в принципе они спасали свои шкуры.

— Крут! И это говоришь ты, который со мной в огонь и в воду. Ты положенец в этой области, так какая на хрен сентиментальность забралась к тебе в голову. Серега, ты чё, совсем башку потерял?!

— Аркаш, я видел и знаю этого пацана, я думаю, он заслуживает снисхождения. Не будь к нему жесток.

Крутов, пожалуй, в первый раз увидел разъяренное лицо вора, было всякое, но чтобы так выйти из себя…

— Ты не был там, с нами, когда Костян захлебывался в болотном дерьме, и просил их о помощи, и ты не шел со мной, голодный, холодный и злой по топям и тайге, когда мною руководило только чувство мести, — распалялся Аркан, — я выжил, благодаря ненависти к ним, что когда-нибудь загоню их в могилу, это помогло мне справиться с собственным бессилием и обстоятельствами.

Крут помалкивал, он видел, как Аркан входил в «раж», и потому предпочел в этот момент не перечить вору.

— Сам посуди! Я признанный вор в законе, чудом остался жив, и вдруг мне улыбается фортуна, осуществить свою месть. А какой-то Крут, подсовывает мне слюнтявку, и начинает кидать поддержку моему врагу. Не думал я, что положенец в нашей области окажет сочувствие моим врагам. Ты что, Серега, хочешь подорвать наши отношения? Так давай, перечеркни все, что между нами сложилось за эти годы. Запомни одно, кореш! Все, что касается меня лично, лучше не лезь, и не впрягайся за тех, кого не знаешь на все сто. Ты меня понял? Или мне стоит по — другому тебе разложить все по полочкам, — уже более грозно произнес вор, — так я вынесу на авторитетный круг этот базар, тогда увидим, кто из нас прав.

Крут понял, что не сможет постоять за Воробья и пошел на попятную.

— Не надо Аркан, я все понял. Как скажешь, так и будет, из-за Воробья я не хочу портить с тобой отношения. Ты прав, я завязываю этот базар.

— Серега, я всегда знал, что ты на моей стороне, не обижайся братан, проси, о чем хочешь, но не затирай мое чувство мщения. Так ты говоришь, он сейчас на тюрьме?

— Да, ему только что втерли червонец строгача.

— Далеко пойдет, останавливать пора, — пошутил Аркан, — Серега, давай через своих ментов, засылай маляву Волчонку, он сейчас ждет этап на зону, пусть прозондирует почву, и нароет мне о Воробье побольше информации.

— Аркан, просьба к тебе одна.

— Ну, говори. Чего хочешь?

— Не опускай Воробья, лучше убей, он и вправду не заслужил унижения.

— Серега, ты что думаешь, я совсем отмороженный на всю голову. Конечно, мне его жизнь нужна, а не честь, и запомни, истинный вор никогда из подтишка дела не совершает. Предъява Воробью будет конкретная, единственное я могу тебе пообещать, что никто не будет знать, за что он лишится жизни. После его смерти снаряжай «экспедицию» в тайгу, и вслед за Воробьем отправим деда, но прежде, чем он сдохнет, узнает о смерти своего внука. Ты говоришь Крут, мамаша у него смазливая?

— Ага, баба красивая, в библиотеке работает. Ах, да, чуть не забыл, пахан — то у Воробья бывший сиделец, говорят, он по Краслаговским лагерям был ходок.

— А погоняло его какое?

— Не знаю, наверно Воробей старший, — усмехнулся он.

— Так может и этого прицепом, вместе с ними? — осклабился Аркан.

— Они не живут вместе, хотя если хочешь, можно этому алкашу смертельную дозу алкоголя влить.

— Нет, Крут, я привык прямо, а так просто лишать жизни без предъяв — это не в моих понятиях. Когда с этими лесниками покончим, можешь телку эту — мамашу его, кинуть «на хор» (Групповое изнасилование) своим фырганам.

— Как скажешь, Аркань, — согласился Крут.

— Короче, Серега, у меня тут один вариантик нарисовался, помнишь, я тебе рассказывал о своем Азиатском кентухе — Джамале?

— Конечно помню, он нам еще полную наводку дал по заведующему базой.

— Ну, так вот, он мне сообщает, что по этапу в Тобольск идет группа зэков, все его земляки, они осуждены на крытую, среди них есть один его должник. Он указал фамилию, погоняло, и предложил его в качестве «торпеды». Я вот о чем подумал, может нам ускорить процесс с Воробьем, пусть этот бык замочит его. Организует драку и во время потасовки, перо в бок и на погост.

— А как мы их сведем в одной хате, азиаты ведь транзитом идут через централ. Так-так-так, кажется, я врубаюсь, Воробей сейчас сидит в карантине…

— Вот-вот, Серега! Это ж ништяк!

Аркан и Крут поняли друг друга.

— Задействуй нашего подкупленного мусора — опера, пусть бабки отрабатывает, если заартачится, кинь ему еще на жало. Кум Воробья вместо осужденки кинет в транзитку.

— А что, Аркань, мысль верная, я подкачу к этому мусору и передам информацию.

— Даже если у нас в централе ничего не срастется, я Волчонку отпишу ксиву, может он его надыбает на этапе, а придет Воробей в зону, я его и там достану.

Аркан сел писать записку, адресованную Волчонку — своему старому корешу.

«Привет братан! Не забыл меня еще? Имен называть не буду, ты вспомни малолетку, кто у тебя был лучшим кентом? Дело у меня к тебе. Разыщи в тюрьме Воробьева Александра, погоняло Воробей. Присмотрись к нему и нарой мне о нем побольше информации. Отпиши: куда его погонят на этап? Добавлю только одно — это мой кровный враг, а для остальных пусть все остается ровно.

Удачи тебе брат, придешь в зону, все будет правильно».

Вор сложил маляву вчетверо и подал Круту.

— Гони Серега ее Волчонку, а там будет видно. Главное — они у меня здесь, — и Аркан сжал кулак.

Многим работникам системы известна такая поговорка: «Ворон ворону глаз не выклюет», а если отбросить в сторону официальные иллюзии, то по большому счету никто не собирался сильно наказывать начальника колонии Сереброва и его заместителя по РиОР Кузнецова.

После жестокого подавления бунта в колонии, обоих, методом рокировки определили в другие места. Убийство майора Ефремова еще раз доказало, что начальник оперчасти перегнул палку и своими действиями поспособствовал волнению заключенных, которое переросло в бунт. Одним словом, начальству удалось все свои неприятности списать на покойного Ефремова. Виновные бунтовщики были наказаны и приговорены к различным срокам. Кое — кто из офицеров подал рапорт и уволился из органов. Скорее всего им просто подсказали, как лучше поступить, чтобы избежать грома и молний со стороны Московской комиссии. Как бывало и до сих пор происходит везде, если касается разбирательства среди начальственного состава сотрудников. Поговорка: «Все шито- крыто», выправила все.

Спустя время, бывший майор, а теперь уже подполковник РиОР Кузнецов продолжает свою деятельность на благо системы ИТУ в одной из колоний Љ5 строгого режима города Новосибирска. Его тайное предприятие продолжает свою работу и процветает, благодаря старым связям с работником управления Говоровым.

В течении двух лет знакомство Кузнецова с вором в законе Арканом переросли во взаимовыгодное сотрудничество, и дает обоим немалые барыши. Тем более, теперь нет вора Садовникова, а есть деловой человек — Новиков Валерий, помогающий решать подполковнику серьезные дела, связанные с производством, отлаженным на новом месте в колонии строгого режима.

Глава 51 Рецидивист Волков

После суда Александра Воробьева разместили в карантинной камере, где просидел он два дня. На третьи сутки его с вещами вызвали на выход, и посадили во временный бокс. Зачем-то повели на первый этаж. Екнуло в сердце: «Почему на первый, да еще в тюремное крыло, где расположены транзитные камеры?»

Так и произошло, его почему-то посадили в хату к транзитникам.

Камера большая, и людей в ней набито, как селедок в бочке. Сашка прикинул: «Человек сорок будет».

Транзит — текучесть народа неимоверная, вечером ложатся заключенные спать, видят одни лица, утром просыпаются: наблюдают уже другие. В сравнении с обыкновенными камерами, где подследственные сидят до суда, а осужденные до этапа в зону, корпус, куда попал Воробьев, считался пересыльным. С «транзитки» (транзитная камера) могут в любой момент этапировать в другую тюрьму или зону необъятной страны Советов. Воробьев недоумевал: «Неужели меня без утверждения приговора, отправляют на этап».

Сашка поздоровался и прошел в правый угол камеры. Спросил разрешения у мужиков бросить матрац на нижнюю шконку. Если в обычной хате арестанту сразу указывают место, где он будешь спать, то здесь приходится ютиться на нарах по двое, так как спальных мест не хватает. Обычно мужики спали «Валетом».

Сашка огляделся. В левом углу заметил двоих арестантов перекидывающихся в карты, посредине камеры прямо на полу расположились еще игроки: по виду не славяне, скорее всего азиаты.

— Зема, иди к нам, — позвали его арестанты из правого угла. Сашка подошел, поздоровался, назвал свою кликуху. Мужики представились: «Волоха — Волчонок и Паша Железный».

Волков Владимир, сорокапятилетний, крепкий, симпатичный мужик, ждал этапа в зону строгого режима. Ему сменили режим с особого на строгий, или как иначе называют зэки, с «полосатого», прозванного за полосатую робу.

Паша Железный — заядлый картежник, ему уже стукнуло пятьдесят пять, он ждал этапирования в наркотзону, где его будут лечить от зависимости к наркотикам.

— А ты Санек, куда собрался? — спросил по-свойски Володька Волчонок.

— Не знаю, меня вообще — то должны были в хату к осужденным кинуть, а почему сюда посадили, понять не могу. Мне червонец строгача впаяли буквально три дня назад.

— Ну, значит жди этапа на дальняк, — со знанием дела пояснил Паша.

— А что за статья у тебя такая? — поинтересовался Волчонок.

— Семьдесят седьмая, первая.

— Ты что, на зоне бунт замутил? — с удивлением спросил его Волчонок.

— Ну- да, так и есть, мы с братвой подняли бунт на общаке, может, слышали?

— Еще бы не слышать, до нас полосатиков на Убинке отголоски вашего бунта докатились, поговаривают к вам в зону правильный босяк зашел.

Сашка обрадовался, что в этой камере с пониманием относятся к бунту в колонии общего режима.

— Да — это правда, этим босяком был вор в законе Дрон.

— Дрон?! — Паша Железный оживился, — да я с ним в Свердловской тюрьме в одной хате сидел, он тогда ждал этапа на Сиблаг. Ништяк бродяга, я его хорошо помню. Слушай Санек, ну как он, а ему сколько втерли?

— Нисколько. Погиб Леха, его снайпер во время бунта срезал, он сам под пули пошел, заранее знал, какой конец его ожидает.

— Я тоже о нем слышал, — сказал Волчонок, мой кореш Аркан о нем раньше рассказывал, жаль бедолагу, молодой еще был.

— Аркан?! — удивленно произнес Сашка, — это Лехи Дрона лучший кореш, он ведь нас с воли подогревал, потом малявы по зонам и тюрьмам гнал, чтобы нас братва поддержала, и в изоляторе постоянно грел пацанов, которые во время бунта от ментов пострадали.

Сашке было интересно общение с Волохой, человек с особого режима, должно быть авторитетный. О таких мужиках люди говорят: «Крым — Нарым прошли».

Сашка не курил, в камере дым стоял коромыслом, как говорится: «хоть топор подвешивай». Он слышал, что некурящий человек получает семьдесят пять процентов дозы никотина больше, чем курящий.

После обеда в камере немного угомонились: кто играл в карты, а кто упал на боковую спать.

Со стороны тюремного двора, за решетками и сплошными жалюзями, послышался юношеский голос, задушевно полилась мелодия песни. Голос нарастал, усиливался, разлетаясь по двору, вдоль стен, расположенных буквой «П». Парнишка пел о свободе, о белой лилии. Многие заключенные, в том числе и Сашка запрыгнули на верхние нары и прислушались, когда парнишка заканчивал петь куплет, подключался девичий голос, помогая ему подпевать припев. Дуэтом песня звучала изумительно. Когда парень и девушка допели песню до конца, за тюремными стенами раздались восторженные крики, многие просили, чтобы «малолетки», а это они исполняли песню, вновь ее повторили, так как не все успели услышать с самого начала.

Паренек снова затянул:

Вдруг во дворе раздались крики и шум — это тюремная охранка передавала по рации, чтобы дежурные на этажах успокоили разволновавшиеся песней камеры. Все вокруг стихло.

Сашку заинтересовал один мужик, ему было около сорока лет, он сидел и красиво разрисовывал «марочку» (носовой платок). Сашка подошел и присел рядом, стараясь не мешать тюремному художнику. Гриша — так звали живописца, рисовал картинку на материале цветными пастами. Сюжет довольно простой, но брал за душу. На переднем плане белокурая красавица, обнимает ствол березы. Художник тщательно обрисовал фигуру в легком платьице, на траве, рядом с девушкой лежит узелок с вещами. Ее взгляд устремлен вдаль, на старинной монастырь, к которому, между холмами, петляла тропа.

Гриша посмотрел на Сашку и спросил:

— Что, нравится?

— Конечно, особенно девушка и монастырь. Красиво рисуешь, а что означает твоя картинка?

— Красавица прощается с миром и постригается в монашки, слышал о таком? — спросил он Сашку.

— Да, приходилось. Здорово рисуешь, класс! Мне нравится, — повторил он.

— Ну, раз нравится, возьми себе на память, будешь вспоминать о бедном художнике, с которым повстречался в Новосибирском централе, только замочи ее в воде с солью, чтобы рисунок не смывался при следующей стирке.

— Благодарю, обязательно сделаю.

— У тебя чай есть? — спросил Гриша — художник.

— У меня осталась одна заварка, мы сейчас с мужиками будем варить, ты к нам подсаживайся, — предложил ему Сашка.

— Тебя как звать, — спросил он Воробьева.

— Сашка.

— Меня Гриша. Знаешь Санек, у меня красная паста закончилась, если найдешь, с меня червонец.

— Да ладно, — произнес недоверчиво Сашка, — червонец за стержень от авторучки.

— Найдешь, и червонец твой, — подтвердил Гриша.

Сашка пошел по камере и стал опрашивать всех подряд, нет ли у кого красной пасты, и тут на его счастье отозвался один парень.

— Есть у меня красный пастик, но он мне нужен, я в стирах рубашки трафаречу. А тебе зачем?

— Хочу на чирик обменять.

— Что, прикалываешься?!

— Да нет, серьезно, мне художник пообещал, за стержень червонец отвалить.

— Так я в доле, пусть дает, а мы баландера на чай уфалуем (уговорить).

Ударили по рукам. Каково было удивление обоих, когда Сашка отдал стержень художнику.

— Подождите пацаны, немного терпения и многострадальный червонец попадет к вам в руки.

Сашка сначала подумал, что Гриша его обманул, и хотел забрать обратно стержень, но тот попросил их еще раз, потерпеть.

Буквально, часа через три Гриша показал им классную подделку, ни чем не отличающуюся от натуральной купюры, достоинством в десять рублей.

Воробей присвистнул от удивления. Десятка пошла гулять по рукам, завораживая арестантов талантом Гриши.

— Ну, ты и Репин! Земляк, где так научился рисовать? — спросил его Волчонок.

— Так у меня художественная Академия за плечами.

— А что на нары потянуло?

— Приторговывал малость.

— Фарцовкой, что ли занимался? — спросил его Воробьев.

— Ну — да, дисками, да шмутками.

— Ты еще скажи, что Москвич, — пошутил Паша Железный.

— Ну, с Москвы, а что это стремно?

Многие засмеялись. Волчонок ответил:

— А художников, да фарцовщиков только с Москвы в Сибирь и гонят.

— Да ладно вам прикалываться, — обиделся Гриша.

— Да не ведись ты, Москва, мы же твой талант почитаем, глядишь на твой чирик и возьмем чаю.

— Я же для этого и рисовал, у меня на разных пересылках (тюрьма) пролазило, покупал уже, проверено.

Сашка дождался, когда за решеткой и жалюзями с улицы послышатся голоса, он подозвал зэка из хозобслуги и предложил червонец за плиту чая, он пообещал помочь. Через некоторое время по жалюзям стукнули, и Воробей произвел обмен, передал за решетку рисованный червонец, а ему просунули в щель, между жалюзями упаковку плиточного чая.

Через полчаса, гоняя по кругу кружку с чифиром, арестанты нахваливали чай и смекалку Гриши. Подсели в кружок и «Азиаты», они оказались «крытниками», осужденными на тюремный режим, и шли этапом из Джамбула в Тобольск, их насчитывалось семь человек.

Особенно среди них выделялись двое: первый — лет пятидесяти, из всей команды его слушали и уважали, а второй моложе, нагловатый по — натуре, он не выпускал колоду карт из рук, все тасовал, как бы показывая, что не прочь с кем — нибудь перекинуться в партейку.

Волчонок подсел к нему и предложил перекинуться в «Рамс», но эта игра азиату не подходила, тогда они остановились на «Тэрсе». Волчонок посмотрел по сторонам и, увидев острый и сметливый взгляд Сашки, спросил:

— Сечешь в тэрс? — Сашка утвердительно бросил:

— Бывало, приглашали независимо понаблюдать.

— Ну, значит садись в круг, — предложил Волчонок.

Со стороны азиатов, тоже сел наблюдающий, как раз напротив Сашки.

Игра началась. Волчонок был игрок старый, память отменная, запоминал все комбинации. Карты помнил: которые сбрасывались в отбой, и что на руках оставались. На кону уже стояло больше полтинника, в настоящее время — это хорошие деньги, почитай пять плит чаю можно в тюрьме купить.

Волоха видит: не идет масть, партнеру прут очки, да все крупняком, а ему ни в какую. Но просчитался урка Джамбульский, видимо хотел сыграть в свою колоду. Волчонок уловил подвох и остановил игру. Раскидав свои карты рубашками (тыльная сторона карты) вверх, строго сказал:

— Вот эту, — он показал на карту, — эту, и вот эти две, видишь, по углам коцки стоят, я уже молчу о других, давай тормознем игру и продолжим с новым стосом (колода карт).

Джамбульский заворчал на родном языке, объясняя что — то своим корешам.

— Ты давай по — русски шпрехай, уговор был в начале игры: «базар ведем по-нашенски», — предупредил его Волоха.

Волчонок кому-то крикнул в левый угол камеры, из — за шторки показалась голова арестанта.

— Музыкант, Саня, у тебя стос не коцаный есть? — он молча ударил ладонью по верхней шконке, и сейчас же свесилась голова другого арестанта.

— Новый стос дай Волчонку, — отдал распоряжение Музыкант.

Продолжили игру уже с новой колодой. Здесь внимание Волчонка зацепилось на отсутствии одной карты, которая должна была сыграть главную роль. Сашка насторожился и зорко присматривал за Джамбульским. Волохе шла карта и светил «шестерик», набиралось пятьсот тридцать очков и по его стопроцентной уверенности последняя карта одной масти решала судьбу всей партии. Сашка заметил подвох и сказал Волчонку.

Волков сразу накрыл карту и объявил мухлеж. Сашка подтвердил. Тут такое началось: азиаты раскричались — «гыр-гыр», глаза горят, пальцы гнут, собралась целая кодла, и все на одного Волчонка.

Один азиат тянет руки прямо к лицу Волохе, другие напирают. Чем бы все закончилось, одному Богу известно, но в следующий момент Сашка достал заточенный супинатор (Металлическая упругая пластина извлеченная из подошвы ботинка) и приставил к яремной вене на горле мухлевавшего, а другому, рядом стоящему азиату, со всей силы пнул под коленную чашечку, да так, что тот взвыл от боли. Сашка угрожающе процедил сквозь зубы:

— А ну кыш по нарам, черти бесноватые, хоть один дернется, я вашего кореша заставлю горлом улыбаться, — и надавил в горло урке заточку с такой силой, что выступила кровь.

— Я повторять не буду, сейчас полосну, мне терять нечего.

Волчонок тем временем грубыми ударами в грудь стал теснить столпившихся к стене. Видя, что верх начинают брать парни-славяне, зашевелились и зарычали остальные в камере. Вылез из-за ширмы Музыкант, наматывая полотенце на кулак. Паша Железный схватился за сапог.

Назревал грандиозный мордобой, который мог перерасти в поножовщину.

Видя, что добром дело не закончится, старший среди Джамбульских поспешил уладить ситуацию, и на своем языке, видимо ругая горе — игрока, какое-то время вправлял ему мозги. Затем подошел к Волчонку и отдал ему выигрыш. Казалось, на этом инцидент был исчерпан, но по правилам и чисто человеческим соображениям, мухлевщик должен принести извинения, но он наотрез отказался, посчитав это за унижение. Вот тогда Санек опять проявил себя, как истинный пацан, он подошел к урке и как можно спокойно произнес:

— Ты не то, что до крытки, ты до утра вряд ли дотянешь, так что спи вполглаза, если хочешь жить.

Да-а. Если бы Санька знал, что этими словами спровоцировал азиата на крутые меры…

Конечно, Сашка брал урку на испуг, но в тоже время понимал, если Джамбульский даст отмашку, то придется серьезно им заняться. По виду азиатов было заметно, что они затаили обиду, но были вынуждены разбежаться по разным углам.

Волкову пришелся по нраву крутой норов Сашки, и он поблагодарил его за поддержку: характер у парня был действительно, что надо.

Славяне на всякий случай спали по переменке, но в конце концов, видя, что азиаты успокоились, мирно заснули.

Сашку, как будто кто-то в бок толкнул, он проснулся и открыл глаза. «Мухлевщик», держа в руках заточку тихо пробирался между спящими на полу арестантами. Еще мгновение и он воткнет ее в горло, крепко спавшему на спине Волчонку.

Моментально сработала реакция, Сашка рванулся к азиату, беспорядочно наступая на тела спящих арестантов, и когда тот занес руку для удара, Воробей что есть силы, врезал ему кулаком в левую челюсть. Удар был настолько сильным, что отбросил нападавшего вглубь двухъярусной шконки и он, ударившись головой о стенку, упал на спящего Волчонка.

Выиграв момент, Сашка вывернул ему руку и заточка упала на постель, но в тот же миг раздался крик Волчонка. Сашка инстинктивно убрал голову в сторону и резко обернулся. На мгновение он заметил, как правая рука с заточкой другого азиата, опускается прямо ему в шею. Воспользовавшись занятостью Воробья, он намеривался вогнать ему пику. Сашка, как учил тренер, выбросил левую руку и, создав блок, произвел захват руки противника. Резко вывернул лезвие и заточка упала на пол. Мощным ударом с правой руки, отбросил азиата в центр камеры, при этом разбив ему нос до крови.

Драки — стенка на стенку не получилось, зато образовалась куча — мала. Но различие национальности и численное преимущество мужиков — славян позволяло им в драке не угодить своему же в физиономию. Били крытников, сопровождая побои ужасными матами и звериными хрипами. Азиаты остервенело отбивались.

Драка прекратилась только тогда, когда открылась дверь и мощная струя воды из пожарного рукава не успокоила противоборствующие стороны.

Дежурный по коридору спросил: «В чем сыр — бор, что не поделили?»

— Командир, убирай их на…! Или мы за себя не ручаемся, — еще не отдышавшись, выкрикнул Волчонок.

Азиатам приказали выйти из камеры. Когда всю Джамбульскую компанию выводили в коридор, самый борзый из них, что-то процедил на своем языке в адрес Саньки. На что он усмехнулся и шуткой ответил:

— И сказала пчела медмедю, я тебя на шашлык насадю.

Все в камере засмеялись и дверь захлопнулась.

Минут через пятнадцать пришел ДПНС с командой, и попытался найти виновных в организации драки, но ничего не добился со стороны азиатов и арестантов камеры. Волкова вывели в коридор, и он кое-что объяснил надзирателям. Переговорив, Волчонок попросил дежурного по изолятору, чтобы он не писал рапорт по поводу драки, ему не хотелось, чтобы кто-нибудь угодил в карцер перед этапом в зону.

— Если со стороны азиатов нет претензий, то и с нашей стороны все путем, — сказал Волков.

Дежурному офицеру тоже не хотелось поднимать лишний шум, случилась бы драка на обычном этаже, а то ведь в транзитке, завтра же Джамбульские уйдут по этапу из области, и все утихнет. ДПНС удовлетворился тем, что перевел азиатов в другую камеру.

— Санек, я перед тобой в неоплаченном долгу, — обратился к нему Волков, — я думал эти черти Джамбульские успокоились и можно заснуть. Ты разве не спал, когда на меня чемергес набросился?

— Спал, но меня словно кто-то разбудил.

— Видно у тебя чутье звериное, так бывает с людьми: вроде человек спит, а мозг работает и держит под контролем напряженную ситуацию. Классно ты их уделал. Где так научился? Обучался чему?

Сашка скромно промолчал и на основные вопросы не ответил, а только мягко заметил:

— Ты меня тоже вовремя предупредил, так что мы с тобой квиты.

Сон был нарушен, и Сашка сел напротив Волчонка, засыпав его разными вопросами. Ему действительно было важно мнение такого «росомахи» уголовного мира, как Волков Владимир.

— Ты мне объясни Волоха, на суде двоим нашим бунтарям дали особый режим, разве это возможно с первой ходки?

— Ну, допустим не первой, судили их во второй раз, а дали полосатый режим за тяжесть преступления. Я так понимаю, первые пять лет они будут в крытой сидеть?

— Так и есть, — подтвердил Сашка.

— Такое происходит в особых случаях, пусть Бога молят, что зеленкой лоб не намазали.

— Как ты думаешь, в какую зону нас отправят? — спросил Сашка.

— Пока мы в транзитке, нас могут по распределению и на дальняк отправить, все от управы зависит, они там балом правят. В Новосибирской области шесть зон — строгачей. Не знаю Санек, хорошо бы в городе оставили, к примеру: на «Восьмерке» или «Пятерке», у меня там знакомых уйма, да с воли есть, кому греть.

— У тебя родные в Новосибирске? — спросил Сашка.

— Нет, ты не поверишь, я родом из деревни, с Алтайского края. В детстве в Рубцовске жил, потом спецшкола, малолетка в Краслаге, там и познакомился с Арканом.

— Так ты с ним на малолетке сидел?

— Ну — да, Аркан тогда получил срок за бугра, топором ему голову пробил, его судили и отправили в другую область, а я на «мужики» (лагерь для взрослых) поднялся, — Волков тяжело вздохнул, — затем поехало, понеслось: на воле задерживался ненадолго, мотало меня по всей стране. Уральские тюрьмы и зоны обошел, в Усть-Куте в наркотзоне был, там мы с Арканом опять встретились, правда я раньше на свободу вышел и встречал его по звонку. Потом опять попал в Краслаговские лагеря, в Решетах парился.

— У меня отец тоже в Решетах сидел.

— А в какой зоне?

Точно не знаю, но я помню, что последний раз в «Двадцатке» сидел в Краслаге.

— Я тоже там чалился! Может, мы с ним были знакомы, у него какая фамилия?

— Как и у меня — Воробьев.

— Нет, не знаком. Меня потом во Владимирскую тюрьму отправили, за отрицание, позже в «Златоуст» загнали. Пришлось свою правоту перед ментами доказывать: вскрыл себе вены на руках, — Волчонок показал Сашке крупные, белые шрамы на левой руке.

— Потом снова Владимирская и свобода.

— А последний раз? — поинтересовался Сашка.

— Червонец особого втерли, двадцать четвертую вменили, и стал я «ООР» (Особо — опасный рецидивист).

— Волоха, ну как там на особом?

— Как и везде, мужики пашут, бродяги в потолок поплевывают. Каждый выбирает свой путь: кому в крытку, кому на «черную», я поначалу тоже воду мутил, да потом решил с головой дружить. Надо Санек мозгами больше упираться, насиделся я по крыткам и карцерам. Не сломали меня менты, но здесь идея нужна. Я любого пойму: вора в законе, и мужика — работягу. Вон Леха Дрон, молодой был, и нечета многим ворам, у него свой стержень в характере. Аркан — кореш мой, тоже идейный, он даже за меня слово молвил перед ворами, я по своим понятиям и поступкам тоже мог в воровской семье оказаться.

Волков замолчал.

— Ты отказался?

— Нет, Санек, в историю серьезную вляпался. Я одну мразь на тот свет отправил, он в то время положенцем был, а таких трогать нельзя. Аркан потом на воровской сходке отмазал, и меня не тронули, иначе я с тобой бы сейчас не разговаривал.

— Волоха, а за что ты его замочил?

— По моим понятиям и кстати воровским, насиловать малолеток, а потом убивать — это не делает чести уважаемому парняге, а тем более положенцу.

— Так он насильник, что ли?

— Он мою сестренку родную насильно взял, а потом животное побоялся, что она его сдаст и задушил подушкой. Мы ведь с ней детдомовские, по малолетству со шпаной связались, она за мной глупенькая, как хвостик болталась, — Володька замолчал и потер виски пальцами, затем вздохнул и продолжил, — я сидел в тот момент, и не мог знать о ее смерти. Когда освободился, мне братва на ушко шепнула, я этому гаду через Аркана предъяву вынес. Этого «лохматого» (Насильник) на сходке опросили, хотели решить все по справедливости, но он повернул все иначе: мол, сдала его шлюха, и он ее порешил.

Мне эта тварь, пользуясь статусом положенца, в наглую, без свидетелей заявил, что убрал ее, за — то, что она своим братом стращала.

Вмазал я ему обрезком трубы по башке и перед его агонией, сказал: «Сдохни тварь — это тебе за сестру». Он тут же копыта отбросил.

— По мне, ты поступил справедливо, если бы он повинился перед тобой, а то ведь себя правым считал. Ты после его убийства больше не блатовал? — наивно спросил Сашка.

Волчонок улыбнулся.

— Нет Санек, мужиком жил, но честь свою пацанскую ничем не запятнал, меня по — прежнему уважают, и мой голос имеет вес по разным зонам и тюрьмам. Нужно человеком себя вести и таковым оставаться, даже несмотря на обстоятельства и условия, а авторитет — дело наживное.

В последнее время Сашку постоянно мучил вопрос: «Тот ли это Аркан, о котором уже не раз приходилось слышать? Мы с дедом встретили на болотах Аркадия, подручные называли его вором. Но был ли он в законе? Не помню. Мне тогда было пятнадцать лет, и слово вор для меня значило — красть, воровать, а что существовали еще какие — то воры, мне до того не было дела».

Если Аркан один и тот же человек, то Сашка терялся в объяснениях. Именно теперь, как совместить свой давний поступок, решение бросить Аркана в болоте и теперешнюю помощь вора? Дилемма! Душой и сердцем он конечно же был на стороне деда и готов отстаивать свою правоту до конца: они защищали свою жизнь.

«Почему в тот год Аркан с позиции силы хотел лишить меня с дедом самого дорогого — это жизни. Но сейчас вопрос стоит иначе, человек, который мне помогает и поддерживает в трудный момент, не догадывается, что оказывает помощь своему врагу. Если Аркан узнает об этом, как он себя поведет?»

Он хорошо запомнил его взгляд, полный ненависти, и еще крики, раздававшиеся сквозь ливень. Но одна мысль всегда успокаивала Сашку: «Аркан считает, что они с дедом, местные жители и ему в голову не придет, что внук — житель города Новосибирска».

— Волоха, — обратился он снова к Волчонку, — люди намекали, что Аркан сейчас в побеге, сколько же лет он скрывается?

— Я точно не помню, кажется года четыре, может пять. А тебе что, интересно, как ему это удается?

— Конечно, ведь его же менты кругом ищут.

— Вообще-то Аркан человек — легенда и на самом деле он пропал лет пять назад, когда бежал последний раз из зоны. Поговаривали, будто он утонул в болоте, где — то в тайге. Да, действительно, кто — то переписывается с братвой, гонит малявы, греет зоны, держит город под контролем, а на самом деле Аркан это, или кто-то другой, не знаю.

— Как это, кто — то другой?

— А вот так, нет и все его, никто не видел, говорят, сгинул бродяга.

— Ничего не понимаю, а кто же тогда Дрону, нам помогал?

— Не знаю, Санек, может от его имени все это делается, а может… Волчонок замолчал.

Сашка догадался, что он не хочет больше говорить на эту тему. Радостная мысль пришла ему в голову: «А может Аркан не выбрался из болот, и все дела, прикрываясь его именем, решает кто-то другой».

Глава 52 Тюремный «вертеп»

Полковник Шилов, начальник следственного изолятора, с тех пор, как был назначен на эту должность, имел хорошие, нужные знакомства с офицерами различных ведомств, и в частности госбезопасности.

Изолятор, или как его называют «коренные обитатели» этого мрачного учреждения — тюрьмой, впускал в свои стены большое количество разного люда. Здесь ждали своей дальнейшей участи подозреваемые в преступлении, случайно попавшие под уголовную статью и закоренелые, отпетые уголовники.

В Советском Союзе не принято распространяться о политических заключенных и, как утверждают высшие чиновники из госаппарата: «У нас в стране нет политических преступников, а есть уголовные элементы». Подобные типы и содержались в специальных коридорах, а курировали эту область оперативные работники КГБ.

Шилов непосредственно общался с органами, и его подчиненные проводили оперативные мероприятия, создавая политическим невыносимые условия: подсаживали «уток» в камеру, действуя психологически на инакомыслящих, подвергали унизительным мероприятиям, после чего, они просили, умоляли администрацию изолятора, вызвать оперативника или следователя из управления КГБ.

В свое время, силами заключенных, работающих у начальника СИЗО в хозяйственной обслуге, удалось построить и запустить чудесную сауну с небольшим бассейном и комнатой отдыха на энное количество человек. Строительные и отделочные материалы выкраивались из общего планирования по ремонту изолятора, кое — чем Шилову помог его знакомый, хозяйственник из управления подполковник Говоров. Некоторая часть доходов шла из средств, полученных путем зарабатывания денег заключенными, оставленных при изоляторе в качестве хозобслуги. Малолетними подследственными преступниками, работающими в камерах по договорам с разными предприятиями города. После суда осужденных выводили в рабочую зону для изготовления деревянной тары.

Сауна — очень удобное место для встреч на уровне служебных знакомств, тем более под надежной охраной. Собирались обычно в конце недели, в пятницу. Прослышав от знакомых о добротной баньке и радушном хозяине, офицеры из оперативного отдела госбезопасности напросились в гости.

У Шилова был еще один «рычажок», о котором знали только особо приближенные к нему люди. Срабатывал он в тот момент, когда нужно было умаслить высокое начальство или для принятия важных решений.

Зная исполнительность и сметливость одного из своих сотрудников — Брагина Сергея, он попросил его о весьма деликатном деле. Ему необходимо обустроить камеру, затем подобрать и организовать из числа осужденных женщин, что-то вроде небольшого вертепа (закрытое место, укрытие).

Сергей тщательно просмотрел дела молодых девушек, отобрал самых красивых и прекрасно сложенных арестанток. Начиная обычно издалека, с каждой из них он провел индивидуальную беседу. Обрисовывал женщинам дальнейшую перспективу, и предложив альтернативное «отбывание срока наказания», Брагин предлагал шестью красавицам условия, приближенные к домашним: хорошее питание и один рабочий день в неделю с оплатой их заработка в форме начисления денег на лимитную карточку.

На вопрос: «Что девушки должны делать?», он отвечал: «Заниматься женским делом, то есть обслуживать посетителей, а каких — пока секрет». С неоднократно судимыми женщинами Сергей не связывался, а подбирал девиц с первой судимостью, не искушенных сложностями тюремной жизни. Девушкам, нахлебавшимся досыта тюремной романтики, предоставлялся случай, остаться в изоляторе, а не отправляться в лагерь после суда. Так же они имели возможность досрочно освободиться из заключения. Девушки с легкостью согласились на такое предложение: изголодавшиеся по мужским ласкам и вниманию, они отбрасывали предубеждения, что «ложиться под мента» — не хорошо, тем более красавицы не могли знать, кто их будущие посетители.

Сначала для пробы запустили двух девушек, показавшихся Брагину, самыми сговорчивыми и искушенными в интимном деле. Офицеры КГБ, приглашенные в гости, после того, как погрелись в сауне и ополоснулись в бассейне, разогрелись спиртным. Они отдыхали в комнате, когда к ним вошли приятные во всех отношениях девушки. Радости и наслаждениям мужчин, не было предела. Хорошо проведя время с красавицами, они поблагодарили начальника СИЗО за чудесный прием, и изъявили желание продолжить знакомство, как с начальником, так и с девушками.

По договоренности в следующую пятницу, прибыла почти вся оперативная группа. К одному майору, двум капитанам и парочке лейтенантов, на этот раз пришлось запустить пять девиц. Все разбрелись кто куда, но в пределах сауны. Встреча прошла неописуемая, и всем офицерам пришлась по душе веселая компания, они остались очень довольные.

Приезжали всегда на черной волге, но когда людей набиралось больше положенного, садились в УАЗ — санитарку, где места хватало на всех. Встречал их во внутреннем дворе сам начальник изолятора, и естественно, никто и никогда из охраны даже не спрашивал у них удостоверений личности.

Связи у Шилова росли и крепли. В таких встречах зарождалось общее дело компании, дальнейшие знакомства с нужными людьми и соответственно серьезные дела и просьбы.

Сергей Брагин к тому времени уже четко определил свой дальнейший путь, решив со своим братом расширить свою организацию. Они скрупулезно подыскивали себе надежных людей: проверяя кандидатуры и каждый раз отказывались, если хотя в малом, они когда-то скомпрометировали себя.

Сергей был умный и дальновидный мужчина: прекрасно разбирался в людях и видел их слабости, присущие даже самим, казалось бы на первый взгляд, неподкупным чиновникам и лицам командного состава.

Неприязнь к такому роду начальникам он старался подавлять и не выставлять своих недовольств напоказ. После того, как они с братом провели несколько акций возмездия против насильников-убийц, они уверовали, что занимаются полезным для людей делом. Для жизнедеятельности организации нужны были средства и надежные проверенные люди, и пожалуй, одно из главных критерий — это достоверная информация.

По своей практичной натуре и активной деятельности, Сергей мог считать себя вполне предприимчивым человеком. Имея надежного покровителя, как начальника СИЗО, он мог проворачивать операции с торговлей различных предметов первой необходимости и продуктов питания в изоляторе. Естественно, ему приходилось делиться с начальником частью финансов от своих доходов.

Сергей учился договариваться со следователями, с представителями прокуратуры и даже с посредниками в судебной системе. Также умело заводил знакомства с работниками управления ИТУ, от которых за вознаграждение получал данные о разных заключенных, этапируемых во всех направлениях Советского союза. Ему была необходима такая информация.

Чтобы тайно содержать организацию, состоящую пока из двух человек тоже нужны деньги, и они добывались разными способами: от продажи чая, водки и других запрещенных предметов первой необходимости. Сергей мог свести два «любящих» сердца в двухместной, уединенной камере, за ночь пребывания влюбленных в его карман перетекало двадцать пять рублей. В настоящее время — это нормальная цена, если хотелось любить и быть любимым.

Брагин категорически отказывался иметь дело с наркотиками, хотя возможности достать «отраву» было предостаточно. Стоило только согласиться на встречу с курьером из Средней Азии, как деньги потекли бы ручьем. Один подследственный-азиат без обиняков предложил Брагину войти с ним долю, его недавно арестовали за распространение гашиша и он ждал приговора суда. В этом плане у азиата на свободе остались крепкие связи. Сергей для видимости согласился и принял в разработку наркокурьера, он передал знакомым операм по борьбе с наркоманией ниточку, и они после наблюдения раскрыли всю группу, поставляющую наркотики из различных городов Средней Азии.

Брагин никогда и некому из арестованных не предлагал своих «услуг», для этого были надежные люди из низшего состава работников, за деньги они выполняли эту работу быстро и слаженно. Захотелось, к примеру, подследственному встретиться с родственниками, но до суда свидания не разрешались. За определенную плату подобное желание превращалось в реальность. Если знакомая, не вписанная в личное дело, жаждала увидеть арестованного мужчину, то цена соответственно поднималась. Сергею иногда приходилось нанимать водителя какой — нибудь легковушки, и он привозил коробки с плиточным чаем и водкой. Весь этот нелегал постепенно расходился по многочисленным камерам. Если судить поверхностно, то создавалось обманчивое представление, что в изоляторе трудно что — либо достать, но у опытных урок был наметанный глаз на предприимчивых прапорщиков и сержантов. Бывали случаи, когда завербованные Брагиным тихушники докладывали о надзирателях. Сергей корректно проводил беседу с сотрудниками СИЗО и указывал им, чтобы они более разборчиво подходили к «покупателям».

Как и все опера, Брагин дорожил своими агентами, и не любил, когда их раскрывали, а впоследствии опускали за стукачество, но подобные эксцессы происходили очень редко.

Желающих «предпринимателей», поживиться за счет арестантов, было много. Вот здесь и отсортировывал Брагин «своих от чужих», выявляя, он направлял их к вышестоящему руководству СИЗО, а они принимали меры к «оступившимся» надзирателям.

Сергея часто мучил вопрос о нелегальном приобретении денег, не по душе ему была такая «коммерция», но иного пути они с братом пока не видели, приходилось крутиться подобным способом: на воровство и грабеж они категорически не согласны, в противном случае разрушался весь принцип их деятельности. Они понимали, что серьезные дела в конце концов заставят их заняться другими привлечениями средств.

Стоял теплый, солнечный, майский день. Для ребятишек, учащихся в школе, наступила самая счастливая пора — конец учебного года. Десятилетняя девочка, по имени Даша, закончила четвертый класс и благополучно перешла в пятый. Со своей подружкой Лизой они частенько гуляли в лесопосадках. Невысокие сосенки и ели стройными рядами тянулись на протяжении нескольких километров вдаль и вширь. От школы этот массив располагался недалеко, и автобус довозил девочек до нужной остановки за каких-то пятнадцать минут.

Причин для беспокойства никогда не было, подружки гуляли вдоль стройно посаженный елей и сосенок, и могли себе позволить лечь на сухую траву. Иногда они покупали печенье с лимонадом и устраивали пир на траве. Сама обстановка располагала к отдыху: они были вдали от шумных городских улиц и можно было любоваться красотой хвойного, молодого леса, тем более никто не мешал девочкам предаваться детским мечтам.

В тот роковой день, Лиза не смогла пойти вместе с подружкой, мама попросила ее встретить сестренку из детсада, и Даша решила одна выехать за город. Подружки расстались в автобусе: Лиза поехала дальше, а Даша, сойдя с подножки, направилась вглубь лесонасаждений. Отвлеченная мыслями и, пребывая в хорошем настроении, девочка не заметила, как на этой же остановке сошел молодой мужчина и подождав, пока не отъедет автобус, тихо направился за ней следом.

Вскоре Даша вышла к тропе, ведущей к двум прудам. Два водоема, один за другим, располагались в двух километрах от главной дороги. Даше показалось, что до пруда идти слишком далеко, и она остановилась в раздумье: «Идти к пруду или просто прогуляться?» Она подошла к сосенке и нагнув ветку, отломила часть верхушки. Сняла тонкую кожицу с иголками и, вдыхая свежий аромат хвои, надкусила побег. Подружки часто рвали по весне сосновые веточки и пробовали чуть горьковатые на вкус, но вполне съедобные молодые отростки.

Девочка не заметила, как со спины к ней подошел молодой мужчина и окликнул:

— Девочка, Вы случайно не заблудились?

Даша вздрогнула от неожиданности, но ничего не ответила.

— А почему Вы такая неразговорчивая. Куда путь держите?

Даша продолжала смотреть на тридцатилетнего мужчину, показавшегося ей на первый взгляд добрым и вежливым.

— Я иду к пруду, — наконец ответила она, продолжая разглядывать незнакомца.

— Пруд! А разве здесь есть пруд?

— Есть, даже два, если идти прямо, как раз можно на него попасть, а другой пруд чуть дальше.

— Интересно, а можно мне с Вами пойти? — миролюбиво спросил мужчина, но увидев, как замешкалась девочка, успокоил ее.

— Не бойтесь меня, мне нужно пройти на кладбище. Знаете туда дорогу?

Даша слышала, что где — то здесь есть старое кладбище, но точно сказать не могла. Пожав плечами, она посоветовала мужчине:

— Вам на верное нужно было проехать до следующей остановки.

— Наверное. Ну, ладно, я пойду, — сказал он, направляясь в сторону от девочки, — там спрошу у кого-нибудь.

Даша расслабилась, и уже чувствовала себя не такой напряженной в обществе незнакомого человека. Она решила помочь ему.

— Постойте. Пойдемте со мной до пруда, и повернете налево, мне кажется, где-то там находятся могилки. А почему Вам нужно на старое кладбище, у Вас кто-то там похоронен?

— Родители моих родителей, я давно не проведывал их. А как Вас зовут?

— Даша.

— Очень приятно, а меня Владимир Иванович. А знаете Дашенька, в этих местах в гражданскую войну проходила линия обороны. Наши доблестные красноармейцы сражались с остатками войск Колчака. На стороне красных воевал мой родной дед. Если Вам интересно, то по дороге я Вам подробно расскажу.

Даша кивнула в знак согласия и они, не спеша направились по широкой тропе вниз к пруду.

На следующий день всю территорию, прилегающую к двум прудам, тщательно осматривали работники милиции и помогающие им граждане.

Вечером от родителей десятилетней девочки поступило заявление в милицию о пропаже ребенка. Факт тревожный: не могла девочка заиграться до поздней ночи, такого никогда не происходило. Всю ночь отец с матерью и родственники пропавшей девочки ходили по окрестностям домов и школы, пытаясь разыскать девочку.

Только утром работники милиции дознались от подружки Лизы, что Даша после школы сошла на остановке и направилась в лесопосадки. Оперативно разыскали водителя автобуса, обслуживающего данный маршрут и он подтвердил, что девочка сошла именно там. В ходе мероприятий нашлось еще двое свидетелей, показавших, что именно на этой остановке сошла девочка, а за ней молодой мужчина. Тут же был составлен словесный портрет. Разрабатывалась версия о похищении ребенка и пока никто из оперативников не допускал мысли, что случилось что-то ужасное.

Розыскная собака взяла след, приведший сотрудников милиции к пруду. Неподалеку от воды, между насаждениями сосен была обнаружена сильно помятая трава, там же виднелись капельки крови. Затем собака потянула поводок к воде и, достигнув берега, заскулила. Закружилась, забегала вдоль воды и села, виновато поглядывая на хозяина. Проводник вернул овчарку на место, где была обнаружена кровь, и собака взяла еще один след, приведший ее к главной дороге, но вскоре он оборвался, видимо разыскиваемый сел на какой-то транспорт.

Через час прибыли водолазы и обшарив все прибрежное дно, обнаружили труп утонувшей девочки.

Опросили хозяев частных домов, расположенных недалеко. Оперативникам посчастливилось найти очевидца, который показал, что видел девочку-подростка с каким — то мужчиной, они направлялись в сторону прудов. В ходе розыскных мероприятий нашелся водитель «Москвича», подвозившего вечером молодого мужчину до города, по составленному фотороботу он опознал подозреваемого в убийстве человека.

Его арестовали через два дня, после совершенного им преступления. Рано утром, еще тепленьким, его подняли с постели. Кровь сошла с лица подозреваемого, когда ему предложили проехаться в отдел милиции. Сначала он запирался, отказываясь от предъявленных ему обвинений. Преступник все отрицал, но когда экспертиза выявила в теле убитой девочки частицы мужского семени, и было доказано, что она принадлежит насильнику, он дал первые показания.

Убийцей оказался ранее судимый за изнасилование и недавно вышедший из колонии по отбытии срока наказания гражданин Пушаков. Первой его жертвой четыре года назад, оказалась молодая девушка, приехавшая из Нальчика поступать в Новосибирский институт. Пушаков провожал ее поздно вечером с танцев, и заманив за заброшенные сарайки, изнасиловал. Но тогда он оставил ее в живых, и следственным органам с трудом удалось призвать его к ответу. Он давил на то, что девушка сама предложила вступить с ним в половую связь. Благодаря какому-то близкому и влиятельному родственнику, надавившему на следствие, Пушакову удалось избежать сурового наказания.

И вот, насильник снова взялся за старое, теперь он предпочел взрослой девушке девочку-подростка, можно сказать еще ребенка. Он отвечал продуманно, сразу видно, что подготовился. Врал, что не помнил, как все произошло: сидели на траве и разговаривали, а потом у него словно «крышу сорвало», неизвестно откуда возникшая страсть, затмила разум. Пушаков клялся и божился, что когда он уходил, девочка была жива, она осталась сидеть под сосенкой. Видимо у нее с головой что-то произошло, и она сама бросилась в воду.

Но изворотливость убийцы не помогла, эксперт четко выявила возле воды следы волочения тела и частички почвы с ботинок Пушакова доказывали, что он был рядом с водой. Микрочастицы водорослей, так же доказывали, что подозреваемый в убийстве, заходил в пруд. Но насильник продолжал отрицать данные экспертизы и стоял на своем — не убивал.

Сергей Брагин заступил на суточное дежурство, и в тот же вечер привезли очередных арестованных из КПЗ, он сразу же обратил внимание на дело одного «фрукта». Его обвиняли в изнасиловании и убийстве десятилетней девочки. Обычно такие выродки становятся достоянием гласности, и их дальнейшая судьба становится предрешеной, но на этого подонка шла сопроводительная бумага: содержать в безопасности и держать в секрете его уголовное дело от других заключенных, то есть не раскрывать информацию по его преступлению.

Брагин взял на заметку вновь прибывшего, затем поделился соображениями с братом Анатолием. Нашел подход к следователю, приехавшему в СИЗО, для ведения уголовного дела Пушакова.

Когда материалы дела стали достоянием организации, братья провели тщательное расследование и опросили десятки людей, давших объективные показания на насильника. Человек слаб перед соблазном приобрести деньги, не затрачивая на это особых сил. Следователь не может дать каждому свидетелю вознаграждение за правдивую информацию, а народные мстители, какими они себя считали, в этом отношении: не скупились на деньги.

Внезапно открылось новое обстоятельство: родственники насильника и убийцы были весьма влиятельными людьми, и имели кое — какие связи в верхах, и адвокат соответственно боролся за своего подопечного, добившись в суде переквалификации статьи. Потому Пушаков не был приговорен к высшей мере, а получил пятнадцать лет строгого режима, и — то, если бы не первая судимость за изнасилование, получил бы он не больше десяти лет.

После суда братья не могли без содрогания смотреть на родителей девочки. Но так хотелось сказать им: «Скоро этот приговор будет отменен, а в силу вступит другой, вынесенный их организацией — это смертная казнь.

В тюремной камере, куда после карантина попал Пушаков, заключенные не сильно интересовались его похождениями на воле. Обычно такие расспросы не приветствовались: захочет арестант рассказать о себе, сам заявит, а нет — так и суда нет.

Ему повезло, в тайне осталось его истинное преступление. После кассации и дальнейшего пересмотра дела, приговор насильнику оставили без изменения.

Родители девочки горевали и не могли понять, почему судья не согласилась с доводами прокуратуры, требующей для поддонка смертной казни.

Безрезультатными оказались жалобы и пересуды с потерпевшей стороны. В конечном счете, родители смирились со своей участью и отчаялись искать справедливость в вышестоящих инстанциях.

Осуждение насильника-убийцы, как раз пришлось на время суда над бунтовщиками.

Братьям необходимо было торопиться, чтобы не получилось, как в случае с дочкой Анатолия, тогда насильника отправили на этап. Они привели в исполнение уже два смертных приговора, и подонка-Пушакова, Брагины не намеривались отпускать.

Каким образом осуществить план? Ранее проведенные акции были очень рискованные и по мнению Сергея не годились для дальнейшего воплощения в реальность. Важен только положительный результат, а значит — требовались люди. Надежные и умелые!

Анатолий вспомнил женщину, присутствовавшую в суде над бунтовщиками. Рассматривалось уголовное дело об убийстве в колонии ее сына. Анатолия Брагина заинтересовал этот момент, ведь речь шла о Равелинском, в кармане которого был обнаружен знак Черной молнии. Уголовное дело за недостаточностью улик было отправлено на доследование.

Помогла братьям зеленая папочка, где хранились данные о таинственном владельце знака Черной молнии. Вор в законе Дронов, привлек опытных заключенных для исполнения приговора, вынесенного блатными по поводу раскрытия ими агента оперчасти. Повторная экспертиза все-таки выявила причину его смерти. Состояние асфиксии, то есть признаки удушения, хотя очевидных следов обнаружено не было. Чтобы выявить новые улики, нужно было эксгумировать труп. В связи с фактом смерти Дронова, следствие зашло в тупик, и разыскать исполнителей после бунта в колонии следствию не представлялось никакой возможности. Дело продолжало числиться в списке нераскрытых.

Анатолий, еще работая в колонии, краем уха слышал, кто примерно был подручным у вора. Скрупулезно перебрав уйму информации, они с Сергеем вышли на осужденных: Семченко — Каленого и Ирощенко — Карзубого. Семченко погиб во время бунта, а Ирощенко Сергей находится в СИЗО, в блоке «В». Он приговорен к смертной казни и ждет решения Верховного суда.

Глава 53 Смертник — кандидат в Черную молнию?

Коридор смертников, то есть приговоренных к высшей мере социальной защиты — смертной казни, располагался в подвале одного из корпусов. Спецкоридор КГБ по сравнению с блоком «В», считался райским местом — вот такой жесточайший режим царил в коридоре смертников. Хорошо охраняемый блок, все двери находятся под сигнализацией. Для Анатолия, работавшего ранее в СИЗО, и то было тайной, какие проводятся там мероприятия. Для непосвященных людей, это строго закрытая информация.

В то же время для Сергея, это не было секретом. Во время своего дежурства по изолятору, он носил на рукаве повязку с надписью ДПНС, и спокойно общался с дежурными по коридору. Так же мог пройти в помещение блока, даже при поддержке двух охранников вызвать для беседы приговоренного к смерти.

В коридоре смертников располагалось десять камер. У дежурного контролера на виду всегда был список приговоренных. В нем обязательно указывались краткие характеристики, к примеру: осужденный Ирощенко Сергей Иванович — «СКС» (склонен к самоубийству), опасен, бывший военный специалист, владеет приемами рукопашного боя.

Камеру номер три, где содержался Ирощенко, открывали только в присутствии трех контролеров, при их появлении он должен был повернуться к стене лицом и отойти от нее на метр. Ноги раздвинуть на ширину плеч, руки вытянуть и положить на стену ладонями наружу. При выводе из камеры руки сковывались наручниками за спиной.

В других камерах сидело по двое, трое приговоренных к смерти, которые ожидали дальнейшей участи. Если кассация отклонялась, адвокаты направляли ее в Верховный суд, затем, по инстанции шло прошение о помиловании. Если приговоренный получал отказ, то через какое-то время прибывал «спецконвой», и его отправляли в исполнительное учреждение. Содержались такие заключенные годами, пока не оглашался любой результат. За редким исключением, помилованного счастливчика поднимали наверх в общую камеру.

Общение с внешним миром в коридоре было только у контролера, через прямой телефон с дежурным по изолятору и кнопкой поднятия тревоги. Когда открывалась центральная дверь в коридор, заключенные, ожидавшие решения последней инстанции, настораживались и притихали. Страх и предчувствие смерти, всегда витало в воздухе: все понимали, что когда-нибудь наступит конец.

Раздавали пищу только люди в форме, простые заключенные, работающие в хозобслуге, в секретный коридор не допускались.

Иногда в свою смену капитан Брагин был очевидцем этапирования осужденного в исполнительную тюрьму, где тот и заканчивал свою мятежную жизнь. Уводили его со скованными за спиной руками, и с резиновой грушей во рту, чтобы он не мог произнести ни звука.

Одно мог сказать Сергей со стопроцентной уверенностью, в их СИЗО смертные приговоры не приводили в исполнение.

Когда братья Брагины изучили дело Ирощенко, Сергей решил вызвать его на беседу. Но, так как доступ в камеру был ограничен, Сергею пришлось получить разрешение у полковника Шилова. Обучаясь в юридическом институте, Брагину приходилось изучать психологию определенного контингента, он не раз составлял на эту тему рефераты, писал интересные статьи, потому Шилов, с допустимого согласия политотдела, никогда не отказывал Брагину в посещении блока «В».

Контролеры приковали Ирощенко наручниками к железному табурету, вмонтированного в бетонный пол. В целях сокрытия секретной информации, Брагин попросил охранников оставить его один на один с осужденным.

Разговор планировался быть долгим и обстоятельным. На предложение закурить, Ирощенко ответил:

— Не курю, начальник, форму поддерживаю.

На шутку Ирощенко, Брагин ответил улыбкой.

— Я уже думал, что ты по мою душу пришел, — сказал Ирощенко.

— Рановато тебе еще собираться в последний путь.

— Да уж скорее бы, все к одному концу.

— Неужели не хочется жить?

— Ох, начальник, не дай тебе Бог оказаться в моей шкуре, ты бы по-другому посмотрел на жизнь.

— Что, Ирощенко, приходится сокрушаться о прожитом или себя жалко стало?

— А ты знаешь начальник, о прошлом не жалею, единственное о чем сожалею: надо было ту гниду, за которую меня первый раз посадили, добить до конца.

— О да! Кабы знать, где упасть, да соломки подстелить. Ты хочешь об этом поговорить?

— А тебе это нужно?

— Сергей, — Брагин обратился к нему по имени, — ты бывший офицер, армейский разведчик, и мне хотелось бы услышать от тебя о предъявленном обвинении, а не из сухих фактов твоего уголовного дела. Что же сделал майор, которого ты искалечил?

— В том году я служил в звании лейтенанта в армейской части СКВО и собирался поступить на учебу, на повышение квалификации. У нас в медсанчасти работала сестричка, симпатичная девушка, она очень нравилась мне, я иногда заглядывал к ней ненадолго, просто пообщаться.

Тот майор служил при штабе, и не был моим непосредственным командиром, подолгу службы нам приходилось часто с ним встречаться. Неприятный человек, скажу я, одним словом — сволочь. Постоянно носил очки, как у Берии: круглые такие.

Бывший офицер, по мнению Брагина, специально заострил внимание на очках, чтобы придать лицу майора хищное выражение. Ирощенко продолжал:

— Любил он над солдатами поиздеваться, не считал зазорным и рапорт написать на своих сослуживцев, у меня с майором и раньше были стычки. А тут я узнаю, что он нашу сестричку обихаживает. Охмурил, обманул ее, в общем, воспользовался скот ее доверчивостью и с легкостью бросил. Да еще цинично выражался при этом: «Такой шлюхе, не место в армии». Солдаты и низшие чины, жалели сестричку: молчали, боялись сказать майору, что поступает он, как мерзавец. Я понимал, если я напишу на него рапорт, то это ничего не изменит, таких, как я не очень жаловали среди командного состава. Я не стал молчать, и высказал ему все, что думаю о нем. Он напустился на меня с руганью и угрозами, пообещал, что приложит все силы и связи, чтобы меня уволили из армии, обещал стереть в порошок. Конечно, для меня устав и субординация — святое дело, но когда он обрисовал мне мою дальнейшую перспективу, я не выдержал. Ну не сдержался я тогда, врезал ему раза три по физиономии, да видимо перестарался. Нос ему сломал, челюсть в двух местах и глаз стеклом от очков повредил. Его комиссовали по состоянию здоровья. Меня лишили офицерского звания судом чести и отдали под трибунал. Может быть, и направили бы в колонию, где отбывают срок бывшие военнослужащие, да видно не судьба. Заступился я за молодого парнишку в тюрьме и вынес скулу одному урке, который издевался над ним, и в довершение ко всему оказал сопротивление сотрудникам СИЗО, избив двоих контролеров. Меня повторно судили, но за мои бывшие заслуги перед отечеством, не стали ужесточать режим и отправили в колонию общего режима.

— Где ты и стал бойцом или скажем вернее подручным у блатных.

— Ты не совсем прав начальник, никому и никогда я не лизал зад, а если имел свои взгляды, то относился к кому-то из блатных с уважением.

— Я изучил твое дело, и кое-какие заметки оперчасти, ты вел тихую и незаметную жизнь в зоне, тебя побаивались и обходили стороной шестерки. Авторитетный заключенный Колдунов нашел все-таки к тебе подход.

— Это тоже в заметках отражено? — спросил Ирощенко.

— Нет, это мои личные наблюдения, и опросы бывших твоих знакомых и участников волнений в колонии.

— Интересно, и что же они наговорили обо мне?

— Ну, во первых, ты справедлив, умеешь разбираться в людях и в ситуации, психологически подготовлен и физически хорошо развит.

— Начальник, мне кажется ты меня не для того вызвал, чтобы зачитывать мне характеристику, — прервал Ирощенко Брагина.

— Может быть, может быть! Но я пытаюсь понять, как ты, некогда душой и телом преданный своему делу и служению Родине, мог оказаться в рядах бунтовщиков. Чем они взяли тебя? Ведь Дронов — вор в законе и ты был у него, вроде военного консультанта, и одним из основных организаторов мятежа, я хорошо знаком с материалами твоего дела.

— Ну, раз знаком, зачем же спрашиваешь, там все отражено. Капитан, я думаю, что нас с тобой разделяет глубокая пропасть, неужели ты не видишь, что творится у вас — работников исправительной системы под носом.

— Ты не прав, я многое вижу. А что ты имел в виду, почему так выражаешь свои мысли?

— Это мои взгляды, только в тоталитарном государстве человек лишен свободы слова и убеждений.

— Любопытно от бывшего офицера услышать подобные высказывания.

— А что мне теперь бояться, через месяц-два я буду свободен, як птица, а потому могу говорить все, что захочу.

— Не спеши, может для тебя еще не все потеряно. Ты от Дронова перенял подобные убеждения?

— В армии насмотрелся, людей разных повидал, послушал и сделал для себя ценный вывод: не верить тем, кто спрятался от народа за кирпичной стеной.

— У тебя крамольные мысли, чем же тебя так достала существующая власть?

— Фальсификацией, террором и оболваниваем своего народа.

— Ничего себе заявление! Сергей, судя по твоей фамилии, ты — украинец?

— Да, родом я из-под Львова, но родителей потерял в раннем возрасте и воспитывался в детдоме.

— Мне становятся понятны твои неприязненные взгляды в отношении Москвы, ты же жил в Западной Украине. А как ты оказался на Кавказе?

— Призвали в армию, затем окончил школу младших командиров и по распределению был направлен в СКВО.

— Ты сразу попал в армейскую разведку?

— Да. У меня хорошие показатели.

— Ты состоял в партии?

— Не успел и, слава Богу.

— Но ведь тогда ты так не думал, как сейчас?

— Ну и что, детство и юность не выкинешь из памяти, рассказы старых людей запомнились на всю жизнь.

— А что именно тебе запомнилось?

— Капитан, только не советую тебе кому-то рассказывать, что ты сейчас услышишь, тебя могут за это посадить рядом со мной.

— Я не собираюсь кому-то говорить.

— Тогда слушай: во Львове у меня жила тетушка, сейчас ее нет в живых, она мне рассказала одну историю, случившуюся в 1941 году. В июне арестовали ее мужа, якобы за контрреволюционные взгляды.

— Кто арестовал?

— НКВД, в народе их звали — энкаведистами. В конце июня к городу подходили немецкие войска, и оставшихся в тюрьмах политзаключенных не успели увезти. Их всех расстреляли, уничтожили и издевались, как последние выродки сатаны.

— Ты не преувеличиваешь?

— Нет, капитан, об этом знали многие, но вслух не говорили. Тетушка моя обошла две тюрьмы во Львове, и среди трупов так и не нашла своего мужа. Она обнаружила его труп в тюрьме в семидесяти километрах от Львова. Можно только себе представить, сколько расстрелянных она видела в трех тюрьмах.

— Может она неправду сказала и это немцы людей расстреляли. Лично мне без доказательств, трудно в это поверить.

— Тебе — да! Но мне, как родному племяннику, она бы не стала врать. Да разве она одна потеряла своего мужа?

— Как ты с этим жил все эти годы?

— Молча. В армии у меня был друг, его звали Иса, мы были настолько дружны, что могли доверить друг другу свои тайны. Его деда во время войны с немцами, наши же расстреляли только за то, что его брат отказался служить в Красной армии. От Исы я узнал, что его народ был депортирован в Среднюю Азию.

— Да, Ирощенко, пожалуй ты прав, такие вещи стоит держать за зубами, иначе можно оказаться в психлечебнице. Ты же понимаешь, все, что мне рассказал, можно считать сплошным бредом.

— Не веришь — прими за сказку.

— Почему не верю, ты сейчас предо мною, как перед священником исповедуешься, сам сказал, что терять тебе нечего.

— Вот это истина. Ну, что капитан, все узнал обо мне?

— Все, да не все, например, твое душевное состояние, твои исполнительские способности, факты, о которых ты умалчиваешь.

— Послушай, капитан, к чему ты клонишь? О каких способностях и фактах ты говоришь?

Брагин немного помолчал и возобновил разговор:

— А в какой мере ты можешь зайти далеко, если перед тобой будут совершать несправедливые действия, поступки?

— Раньше я мог просто, не думая долго, поставить человека на его истинное место. Конечно, я не дурак, и не привык лезть на рожон, я всегда задумывался о последствиях, а потому и лояльничал с блатными. Теперь, когда я ожидаю исполнения приговора и, по сути, терять-то мне нечего, я могу быть предельно откровенен. Ты уже в этом убедился.

— Я повторю свой вопрос: до какой степени ты можешь зайти далеко?

— Дай мне Господь вторую жизнь, я бы использовал ее в борьбе с несправедливостью. Армия, тюрьма, на многие вещи раскрыли мне глаза. Среди солдат и армейских командиров, заключенных и сотрудников исправительных учреждений, сплошь и рядом творится беззаконие, я бы правильно выразился — беспредельное отношение друг к другу. Где сила, там и власть, но если власть дана дураку, то жди беды. Никто и никогда не пытался разрешить вопросы по справедливости. У власти одна правда — позиция силы и диктата. В армии — кулак старослужащих, поддерживает порядок и дисциплину. У осужденных семеро одного не боятся, по крайней мере, я сужу об общем режиме.

— Но, тем не менее, ты принял сторону вора в законе.

— Да — это верно, я увидел в поступках Дронова отличительные черты его характера от основной массы людей. Его справедливое отношение к другим зэкам, его понятия, по которым он жил и делился с другими. Его взгляды на отношение власти к заключенным, которых довели до точки кипения.

— Значит, ты считаешь, что Дронов справедливо поднял осужденных на восстание?

— Да, в конкретной ситуации, иного выхода он не видел, администрация тупо отказывалась слушать общую массу взбунтовавшихся осужденных. Конфликт не разрешился по вине власти, она не захотела идти на поводу определенной группы заключенных. Что тут еще непонятного? Все предельно ясно, теперь мы расплачиваемся за недоработки власти.

— Ну, а что у тебя было в душе, когда ты чувствовал, что отомстил майору за поруганную честь медсестры? — резко сменил тему Брагин.

— Чувство облегчения, что такая тварь получила, чего долго заслуживала. И еще, наверно значимость поступка, высшее начальство не захотело «выметать сор из избы», а я не мог смотреть, как эта тварь безнаказанно продолжает задевать честь офицерского мундира.

Сергей внутренне поаплодировал бывшему воину, который, несмотря на невзгоды и беды, свалившиеся на его голову, продолжал оставаться непоколебимым в своих справедливых взглядах. Но, пока он не убедится, хотя бы на девяносто девять процентов, что Ирощенко, именно тот человек, который ему нужен, Брагин не задаст ему свой главный вопрос. «Если тебе Господь Бог, или еще кто-то предоставит возможность совершать в жизни справедливые поступки, готов ли ты отдать свою жизнь ради этого?».

— Меня интересует еще один вопрос, — обратился Брагин к Ирощенко, — допустим, существует насильник, надругавшийся над малолетним ребенком — девочкой и, заметая следы преступления, убил ее и сбросил в воду, как бы ты поступил с таким человеком?

— Ну, по определению — это уже не человек, и ему нет места среди людей. Могила! Иного исхода я бы не пожелал такому ублюдку.

— Значит ты за то, чтобы его лишили жизни?

— Однозначно! Но почему ты спрашиваешь? Ведь государство от таких подонков само избавляется, путем смертной казни.

— Есть случаи, когда закон бессилен вершить справедливое возмездие.

— Ну, уж нет, только не в нашей стране, по крайней мере, правовая система еще не настолько отупела, чтобы отбеливать таких подонков.

— Тем не менее, такие случаи в жизни встречаются, правда, очень редко, и только с теми, у кого есть влиятельные покровители.

— Капитан, ты хочешь сказать, что в твоей практике был такой случай.

— Был — был, он и сейчас имеет место. Так ты мне ответь, чтобы ты сделал с таким выродком?

— Если бы мои руки сейчас были свободны, я бы показал тебе ладони и пальцы. Они словно клещи, готовые перекрыть кислород такому гаду.

— То есть задушил бы его собственными руками?

— Капитан, ты что, пишешь диссертацию на эту тему?

Брагин не ответил на вопрос, а улыбнувшись, интригующе повел бровью.

— Так почему ты пытаешься узнать, что я с ним сделаю? Интересно, что ты сотворил бы с ним, если бы потерпевшей оказалась твоя дочь? — спросил Ирощенко.

Это и был тот момент, которого ждал Брагин.

— Он и есть мой ребенок — моя родная племянница.

Брагин не стал говорить, что истинного насильника приговорили всего к шести годам колонии, а речь идет о насильнике и убийце Пушакове.

— Послушай капитан, если все это является правдой, а не вымыслом, то почему суд не приговорил этого ублюдка к смерти?

— Я говорил тебе о влиятельных людях, которые стоят за спиной насильника и убийцы.

— Теперь понятно, почему ему не дали «вышку». Что же вы с братом собираетесь делать? Упустить факт ущемления человеческих прав, каким-то убийцей и продажным судом! Боритесь дальше, ведь есть вышестоящие инстанции.

— Все тщетно, приговор остался без изменения: пятнадцать лет строгого режима, и скоро этот ублюдок будет отправлен в колонию.

— Х-м, — произнес загадочно Ирощенко, — капитан я так думаю, что ты от меня чего-то хочешь?

— Ничего лейтенант, — Брагин обратился к Ирощенко по званию, — я просто убедился, что в тебе не огрубели человеческие черты, и мне будет, очень жаль, если государство, не разобравшись досконально в твоей истории, поставит жирную точку, в форме зеленого пятна на твоем лбу, ведь так выражаются зэки: «Намазать лоб зеленкой». Ну, ладно, поговорили, тебе пора в камеру.

Брагин нажал на кнопку звонка.

— Подожди капитан, если мне понадобится еще очистить душу, я могу с тобой поговорить?

— Можешь Сергей. И еще: хорошенько подумай над нашим разговором, я надеюсь, что он останется между нами.

Ирощенко увели в камеру, а Брагин решил встретиться с братом Анатолием и поделиться с ним о только что созревшем в голове плане.

На следующий день вечером они встретились, и Сергей рассказал ему о беседе с Ирощенко. Анатолий был удивлен, столь неожиданным поворотом.

— Ты хочешь, чтобы Ирощенко — Карзубый совершил акт, как в свое время расправился с Равелинским.

— Запомни брат, убийство Равелинского не раскрыто, мы не можем обвинять Ирощенко в том, что именно он задушил бывшего блатного, хотя мы с тобой не исключаем такой момент.

— А ты не боишься? Вдруг его сломали комитетчики, и он сейчас работает на них.

— Им не удалось сломать его до конца. Сейчас для него смерть — это лучшее избавление от всех навалившихся бед. Он хоть и бывший, но офицер: честный, справедливый, и таковым остался, но судьба по своему нанесла коррективы в его жизни. Ты правильно поставил вопрос: его пытались сломать комитетчики, я знаю точно, что к нему применялись пытки, но он выдержал все, но смысл жизни для него был утерян.

— Даже если это так, чем ты можешь ему помочь?

— Пока я до конца не уверен, и не стану помогать Ирощенко. Но я пытаюсь узнать его с другой стороны, и результаты уже есть, — Сергей рассказал брату об откровениях Ирощенко, — если он сознается в убийстве Равелинского и назовет имя своего подельника, то нам стоит ему помочь.

— Как? Над ним уже завис меч, дело времени, и все для него закончится.

— Помнишь, как ты настаивал на том, чтобы казнить насильника Женечки, я тогда отговаривал тебя. Похоже, настало время и тебе переубедить меня.

— Ну, хорошо, даже если тебе удастся его завербовать, как ты осуществишь план по уничтожению убийцы?

— Для этого мы с тобой и создали организацию: думать, разрабатывать, решать, сомневаться и исполнять.

— Ты думаешь, если Ирощенко признается в гибели Равелинского, мы выйдем на след обладателя знака Черной молнии?

— Совершенно верно. Помнишь, мы с тобой сомневались, что несколько появлений подобного знака могли быть чистыми совпадениями, но я реалист и аналитик, и могу поверить в совпадения, произошедшие дважды, но ни в коем случае не трижды.

В следующий раз, когда Сергей Брагин захотел посетить Ирощенко, дежурный по коридору заявил, что он должен получить разрешение на допрос осужденного у начальника СИЗО.

— Это что еще за новость? — возмутился Брагин.

— Товарищ капитан — это приказ начальника СИЗО, и ослушаться я не могу.

Сергей не стал спорить с контролером, а отправился прямо к Шилову.

— А-а! Брагин, заходи-заходи. Знаю-знаю, уже доложили, — встретил его с улыбкой Шилов, — надеюсь, ты не в обиде на меня и на контролеров спецблока.

Брагин сел на стул и как ни в чем не бывало, произнес:

— Какие обиды, Алексей Дмитриевич, мне ли не понять, какая дисциплина должна быть на секретных объектах. Молодцы ребята, действуют по уставу.

Шилов остался доволен ответом Брагина: он не сомневался в своем подчиненном, был бы кто другой, а Брагин у него на особом счету.

— Так о чем ты с Ирощенко «шептался» в течение двух часов?

— Есть у меня одна тема, товарищ полковник, — Сергей достал из папки ворох бумаг, — вы же знаете, обучаясь в юридическом, я в свободное время занимаюсь изучением преступности. Я сейчас занят составлением научной статьи и возможно мои наблюдения помогут в дальнейшем написать диссертацию. Мне очень важно владеть исчерпывающей информацией о таких типах, как Ирощенко. В колонии он был не самым последним «мужиком». Во время бунта организованно направлял действиями осужденных и тем самым создал прямую угрозу нашим спецподразделениям. Кроме Ирощенко я провожу и с другими приговоренными к смерти беседы, и узнаю много полезного. Если честно, то я не хочу останавливаться на достигнутом, меня притягивает к более углубленное изучение внутренней системы. В колониях совершенно другой обзор для оперативников, но принцип остается тот же, работа ведется с разными прослойками заключенных.

— Так-то в колонии, а у нас камерная система, поднять такой бунт разом невозможно, или ты в управление себе дорогу пробиваешь? — улыбнулся Шилов.

— Может быть, может быть, — с улыбкой ответил капитан.

— Брагин, и не мечтай, я тебя никуда не отпущу, и думать забудь о другой работе. Вот заканчивай юридический, а там посмотрим. Зайди к начальнику ПВР (Политико — воспитательная работа) и согласуй с ним свои профессиональные интересы.

— Да что Вы, Алексей Дмитриевич, я никуда не собираюсь, чем мне тюрьма не угодила, — засмеялся Брагин в голос, и запустил руку в папку. Достав конверт с энным количеством купюр с изображением «Ильича», он пододвинул его рукой до самого края стола. Полковник, улыбаясь, открыл верхний ящик, и конверт упал на дно.

— Так, товарищ капитан, своим приказом разрешаю Вам посещение спецблока, и в целях оперативной работы Вам дозволяется вести допросы и опросы, приговоренных к смерти, не забудь согласовать с начальником ПВР. Приказ ясен? — шуткой произнес Шилов.

— Так точно! Товарищ полковник, приказ понятен. Разрешите идти?

— Свободен Брагин, — и затем мягко, по — отечески произнес, — не забудь Сережа, послезавтра твоя смена, в пятницу будешь принимать «гостей» из комитета.

— Как можно Алексей Дмитриевич, все будет на самом высоком уровне, — и, улыбнувшись, вышел из кабинета.

Полковник достал конверт, прошерстил пачку денег, как колоду карт, и про себя заметил: «Хваткий этот капитан, не зря я его приблизил к себе, умеет шельма дело поставить на рельсы, если так будет продолжаться дальше, то скоро куплю себе хорошую дачу на берегу реки. Говоров с Кузнецовым обещали помочь в приобретении».

— Ну, что Сергей, не спалось этой ночью? — просил Брагин Ирощенко, после того, как его привели на допрос. Наручники капитан приказал снять, контролеры беспрекословно исполнили приказ начальства, тем более телефонный звонок, поступивший в блок от начальника СИЗО, давал право Брагину действовать на свое усмотрение.

— Действительно не спалось. Я могу задать тебе вопрос?

— Для этого мы снова встретились. Задавай.

— Капитан, как ты понимаешь, мне действительно терять нечего, сколько мне осталось денечков, все они мои, но если я правильно понял, тебе нужен человек, который бы решил вашу с братом проблему. Я прав?

Сергей помолчал, вглядываясь испытующе в Ирощенко.

— Ну, допустим.

— Я могу взяться за это дело, но мне одному не справиться, нужен подстраховщик.

— А с чего ты взял, что я хочу прибегнуть к твоим услугам?

— Я же не глупый, зачем тебе было камуфлировать свою просьбу под простую беседу.

— Тем не менее, ты ошибся, я не занимаюсь самосудами.

— Я понимаю тебя прекрасно: комитетчики осложняют жизнь всем, кого подозревают хоть в чем-то, но мне они нужны, как: «Корове седло». Давай закончим этот разговор, и пусть меня уведут в камеру. Можешь быть спокойным, никакого разговора между нами не было. Даю тебе честное, благородное слово: если ты еще веришь этому, — Ирощенко поднялся, давая понять, что готов уйти.

— Сядь! Чтобы доверять тебе, я должен кое-что услышать. Я знаю свое положение среди начальства и уверен, что повода им не давал, чтобы за мной приставили агента КГБ. Хорошо, продолжим разговор. Ты хочешь, чтобы я тебя подстраховал или помог удавить эту гадюку? — с ухмылкой произнес Брагин.

— Не шути так капитан, я серьезно.

— А если я преподнесу его в коматозном состоянии?

— В смысле?

— Ну, к примеру, напою его какими — нибудь «сонниками».

— Короче, капитан, составь план и посвяти меня, я все обдумаю и скажу, выполнима эта задача или стоит от нее отказаться.

— Хорошо, это мы тоже обсудим. Ты мне скажи, что ты хочешь за эту акцию?

— Мне ничего не нужно. Я еще не знаю почему, но верю тебе капитан, и готов совершить этот акт во благо справедливости. Буду с тобой откровенен, даже если ты и подставляешь меня, я все равно убью этого подонка, единственное, о чем прошу…

— Ну-ну, говори, — подбодрил его Сергей.

— Чтобы «Он» действительно оказался насильником и убийцей девочки.

— Понимаю тебя Сергей. Слово офицера для тебя имеет значение?

— Твое?! Еще как! Можешь быть уверенным, для меня этого достаточно.

— Ты такой доверчивый?

— В своей жизни я встречал офицера, которому верил, как самому себе — это был мой друг Иса. Я хотел, чтобы ты был вторым моим другом. Я не очень хороший психолог, но твои глаза о многом говорят: я могу тебе довериться.

— С этой минуты мы в деле, — серьезно сказал Брагин, — и чтобы мы могли доверять друг другу до конца, ты должен мне сказать правду. Кстати, мы с тобой тезки.

— Спрашивай Сергей, я хочу, чтобы между нами не было вопросов.

— Равелинский — твоих рук дело?

— Г- м… Моих.

— Ты действовал не один, я правильно понимаю.

— Не один, но я бы хотел оставить моих «подельников» в покое.

— Но ведь тебе нужен подстраховщик, ты сам об этом просил.

— Нужен. Но честь и совесть не позволяет мне выдать их.

— Сергей, в принципе они мне не нужны, если ты заметил, то в данной ситуации — это я твой подельник. Я бы мог заплатить кому — нибудь «со съехавшей крышей» и он сделает это дело. Но здесь речь идет о другом. Я понимаю, что ты доверяешь тем людям, в которых уверен, потому готов совершить акт с ними, но мои возможности ограничены, выводя тебя из блока необходимо проделать массу ухищрений, чтобы ты снова оказался на своей камере живым и невредимым. В крайнем случае, я могу найти тебе только одного, о ком ты попросишь, и то если он находится в нашем изоляторе.

Брагин достал из кармана белую тряпицу и, положив ее на стол, спросил:

— Тебе знаком этот знак?

— Впервые вижу.

— Значит это не твоя вещь? — Брагин в вопросе умело скрыл нотки сожаления.

— Нет, какой смысл мне скрывать. Объясни, что это за знак.

— А тот, кто был с тобой рядом, мог этот знак подбросить в карман убитого Равелинского? Ты можешь назвать его имя?

— Не знаю, — неуверенно произнес Ирощенко. Умолкнув, он мысленно обдумывал сложившуюся ситуацию.

— Тебе нужно время? — спросил Брагин, — ладно, скажи прямо, что тебя смущает, и я постараюсь привести доводы.

— Если откровенно, то я не могу доверить судьбу другого человека в твои руки, тем более, если ты скажешь ему о совершенном нами преступлении.

— Какие ты хочешь гарантии?

— Это в моем-то положении требовать гарантии, — губы Ирощенко скривились в иронической ухмылке.

— Ладно, Сергей, давай сделаем так, послезавтра смена моего суточного дежурства, я загляну к тебе. По-моему суток тебе будет достаточно, чтобы принять решение. Да, и вот что еще, ты вправе отказаться от моего предложения, будем считать, что между нами была просто, ни к чему не обязывающая беседа.

Брагин нажал кнопку звонка и Ирощенко увели в камеру.

Конец 1 книги

Продолжение следует…