Читать онлайн Все было не так бесплатно

© Медведь О., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Дорогой читатель!

Я не знаю, кто это будет читать. Даже не знаю, должен ли кто-то.

Но мне нужно было это записать после всего произошедшего. Потому что, несмотря на полученные за последние несколько месяцев ответы, я все еще настолько же потеряна, как три года назад.

Ты уже знаешь часть истории. В первые месяцы после этого убийства выходили специальные выпуски, статьи, часовой документальный фильм и даже серия популярной подростковой драмы, основанная на событиях, произошедших в старшей школе округа Вирджил. И если ты за последние три года хотя бы раз бывал в христианской церкви, то определенно слышал о Саре Макхейл, девушке с крестиком на шее. Девушке, которая умерла, защищая свою веру.

Вероятно, мое имя менее известно. Даже если ты когда-нибудь его слышал, то уже наверняка забыл. Но я была лучшей подругой Сары. Одной из тех девушек, что находились с ней в туалете в день ее убийства. И я – Лиэнн Бауэр – являюсь одним из шести свидетелей, переживших стрельбу.

Многое из того, что, как вам кажется, вы знаете о том дне, – неправда. Все истории перемешались, изменились, прошли десятки различных фильтров.

В течение непродолжительного времени все следили за нашей школой. Все хотели получить кусочек трагедии. Но через несколько недель репортеры и камеры исчезли, переключились на другую историю.

А мы, выжившие, никуда не делись и все еще перебирали обломки. Несмотря на то что двадцатичетырехчасовой новостной цикл двинулся дальше, наши истории только начались. И сейчас стянулись в узел фактов и вымысла.

Что-то из этого – по крайней мере когда речь идет о Саре Макхейл – моя вина.

Наша школа вскоре снова появится в новостях. Люди начнут вспоминать наши имена, изучать наши истории. Только озвученные рассказы не правдивы. Я подумала, было бы неплохо собрать все кусочки правды и чтобы мы, выжившие, поделились тем, что произошло с нами в тот день и после. Но после нескольких месяцев установления истины я начинаю думать, что, возможно, ошибалась.

Какую-то правду лучше забыть.

Поэтому я все записываю. Все, что случилось этой весной, все, что я выяснила. Я сложу все воедино и, возможно – я на это надеюсь, – когда закончу, буду знать, что делать.

Я просыпаюсь каждое утро с мыслями о смерти.

В основном они представляют собой ровный реальный гул, который легко заглушить, прикладывая чуточку усилий и ежедневно принимая таблетки. Но в конце февраля, когда дело близится к годовщине, гул начинает набирать силу, становится громче, четче, его практически невозможно игнорировать. В этот самый день он напоминает грохочущий бас, невероятно разрушительное crescendo[1], раскалывающее голову.

Этот год, третья годовщина стрельбы, не стал исключением. Я встала только после одиннадцати и все равно была измотана из-за проведенной в кошмарах ночи. На телефоне уже поджидали сообщения.

Берегись мартовских ид [2]. Сегодня все в порядке? – от Эшли Чемберс, которая всегда выходит на связь первой.

Мы вшестером стали непосредственными свидетелями стрельбы и выжили. До этого дня мы едва знали друг друга. То есть кто-то из нас ходил на одни и те же уроки. Мы знали, кого как зовут. Все-таки наш округ совсем небольшой. Но до этого дня мы почти не общались друг с другом. И начали поддерживать связь только после стрельбы.

Точнее, пятеро из нас.

Иден Мартинез и Денни Лукас уже ответили. У меня все хорошо. Надеюсь, все сегодня в порядке и У меня все ок. Береги себя сегодня.

Я написала свой ответ: Еще жива. Рада, что вы есть у меня. А потом вернулась в самое начало переписки и посмотрела на имена. Я знала, какие увижу, а какое – нет, и из-за его отсутствия желудок до сих пор скручивает от вины.

Я отложила телефон и надела толстовку и джинсы. Я ничего не смогла съесть – не сегодня. Понимала, что любая оказавшаяся в моем желудке пища все равно выйдет наружу. Я испытала это на собственной шкуре в первую годовщину. А потом и во вторую. Поэтому почистила зубы и умыла лицо, вошла в гостиную и увидела в окно сидящего на ступеньках крыльца парня.

Он сидел, сгорбившись, спиной ко мне. Из-под черной вязаной шапочки выглядывали темно-каштановые завитки волос. Я открыла дверь, но он даже не повернулся.

– Привет, маньяк, – сказала я. – Сколько уже ждешь?

После моих слов Майлс Мэйсон посмотрел на меня своими полузакрытыми карими глазами, из-за которых всегда выглядел сонным.

– Всего несколько минут, – ответил он. Или пробормотал. Майлс почти всегда бормочет. Видели, наверное, первое и единственное после стрельбы интервью с ним, в котором журналист все время просил его говорить ясно и громко. – Просто переписываюсь со всеми. Мы же забираем Денни?

Я кивнула, он поднялся и спустился следом к моему грузовику.

Несмотря всего на одно интервью, Майлса помнят все, кто следил за развитием событий. Его история привлекла много внимания. Он был «необычным героем». Серьезно. Именно такие слова использовались в нескольких статьях.

Как рассказывалось, он бросился на ученицу, которая уже была ранена, заслонив ее от очередных пуль. СМИ подняли шумиху из-за того, что до того дня Майлс находился на грани исключения.

По словам его бабушки, он «дебошир».

По словам одного национального издания, он «молодой человек, который скорее нажал бы на курок, чем защитил своих сверстников».

И я даже не шучу. Это прямая цитата какого-то журналиста, который посчитал нормальным написать это через два дня после того, как этот пятнадцатилетний парень пережил кошмар наяву.

Майлсу не нравилось об этом говорить. Даже со мной.

Я открыла грузовик, и мы сели. Радио не стали включать. Просто слушали шум мотора, пока ехали по пустым улицам нашего района. Уже наступил полдень. Все либо работали, либо учились. В обычной ситуации, пропуская занятия, я беспокоилась бы и нервничала. Боялась бы, что кто-то увидит мой грузовик и доложит маме. Я, в отличие от Майлса, не любила нарушать правила.

Но никто не ждал, что я, Майлс или Денни сегодня пойдем в школу. Никто не накажет нас и даже не отметит наше отсутствие. Все знали, что в этот день, пятнадцатого марта, никто из нас не мог войти в школу.

Через десять минут мы добрались до дома Денни. Он ждал снаружи, сидел на качелях, а в его ногах лежал палевый лабрадор, его поводырь Глиттер. Услышав, что мы уже на подъездной дорожке, он поднялся, и, как только я припарковалась, Глиттер проводила его до грузовика, где Майлс уже открыл для него дверь.

– Здесь тесновато, – сказала я, когда Денни забирался в грузовик. – Придется потесниться.

– Почему Майлс всегда садится посередине? – с притворным возмущением спросил Денни. – Это нечестно.

Майлс пододвинулся и перекинул ногу через коробку передач. Всем левым боком он прижимался ко мне. Я нервно заерзала, старясь не загоняться по поводу того, что он думает о таком нашем соседстве. Вместо этого посмотрела на Денни, который залез в грузовик и позволил Глиттер устроиться на полу между его коленей.

– Знаешь, Ли, – сказал Денни, захлопывая дверь, – если будешь меня повсюду катать, тебе понадобится машина побольше. Хотелось бы лимузин. Такой вытянутый «Хаммер».

– Ага, я этим займусь, – сказала я. – Как только ты сможешь за него заплатить.

Денни улыбнулся, и впервые за это утро я почувствовала секундное спокойствие.

Из всех выживших у Денни, наверное, брали интервью чаще остальных и фотографировали его тоже. Он – симпатичный, слегка пухлый темнокожий паренек, который всю жизнь был слепым. Получив пулю в руку, он прошел кучу физиотерапевтических процедур, чтобы заново научиться ходить с тростью. СМИ раздули из мухи слона, снова и снова акцентируя внимание на его слепоте. Как будто она являлась его характерной особенностью.

Мы тронулись с места и направились к границе округа. Удалялись как можно дальше от города.

Я включила радио, стараясь заглушить Грохот Смерти в голове, но даже громко играющий старый мамин CD «Нирваны» [3] не смог подавить навязчивые мысли.

Хочу пояснить: дело не в том, что я хочу умереть. Не с такими мыслями мне приходится бороться. Все совсем наоборот. Даже в хороший день в глубине моего сознания начинает бурлить молчаливая тревога, с каждой секундой напоминающая мне, что я приближаюсь к концу своего существования. Напоминающая, что я не могу контролировать, когда, где или как я умру.

В плохие дни, например, в годовщину, эта тревога прорывается наружу.

На каждом повороте я представляла, как в нас несется другой автомобиль, перепутавший полосы. На каждом мосту видела, как мы сейчас рухнем и погрузимся в водяную могилу. Когда мы останавливались на заправке, я постоянно оглядывалась, убежденная в том, что кто-то подойдет ко мне сзади или что кассир вооружен. А когда на заправку заехал какой-то парень на «Шевроле» и хлопнул дверью, я чуть не выскочила из кожи.

Я везде видела смерть.

Поэтому мы уезжали в никуда. По грунтовой дороге и в лес, находящийся в часе езды от округа Вирджил. Это место мы нашли с Иден два года назад. В тот первый год мы все забились в фургон ее мамы и ехали, пока не отыскали местечко, где никто нас не будет искать. После мы возвращались сюда каждый год и временами, когда становилось тяжко. Эшли тоже ездила с нами несколько раз – до рождения дочери, Мириам. Теперь у нее была семья, а Иден уехала в университет. Остались лишь Майлс, Денни и я.

Я ехала медленно. Этой дорогой пользовались настолько редко, что она почти вся заросла, и в этот день была усыпана упавшими во время последней грозы ветками. Грузовик подскакивал на толстых корнях, пока мы наконец не добрались до нашего убежища, спрятанного среди деревьев. Я знала, что мы почти на месте, потому что в первую поездку Майлс вырезал на одном из стволов большую цифру «6».

Хотя здесь бывало лишь пятеро из нас.

Я заглушила двигатель, и мы вышли из машины. На улице было прохладно. Типичный среднезападный март. Весна уже обещала расцвести, но жгучий ветерок пока не хотел нас отпускать. Мы устроились на заднем откидном борте кузова.

Денни снял с Глиттер шлейку.

– Скажите, если она уйдет далеко, хорошо? – попросил он, когда собака отправилась погулять, прижав нос к земле.

– Конечно, – сказала я.

Мы некоторое время молчали. Просто сидели, прислушивались к звукам леса и наблюдали, как золотистая собака рыскает между деревьев, следуя какому-то загадочному запаху. Мы все научились сидеть друг с другом в тишине. Тишина безопасна, по крайней мере когда мы вместе. И даже когда заходил разговор, мы говорили тихо.

– Три года, – произнес Денни, вздохнув.

– Ага, – сказал Майлс.

Я думала о нашем обмене сообщениями. Об отсутствующем имени. Я много об этом думала. О том, что нас должно быть шестеро, а не пятеро.

О Келли Гейнор.

Я ручаюсь, что ты не знаешь ее имени. О ней почти никогда не упоминали. Но она была в туалете вместе со мной и Сарой. Я уже несколько лет ее не видела.

Каждый раз, когда мне хотелось сказать что-то о ней, вопросы застревали где-то в груди, на них давил вес вины. Я хотела их задать. Выяснить, слышали ли о ней Майлс и Денни. Думали ли они когда-нибудь о ней, или только я.

Мне даже удалось открыть рот, втянуть воздух. Сделала я это тихо, но Майлс услышал. Или, возможно, почувствовал. Иногда кажется, что он чувствует меня. Словно знает о каждом моем движении, вздохе, моргании и понимает, что за этим стоит. Честно говоря, это меня как успокаивает, так и пугает. И его взгляд – будто он готов внимать каждому моему слову – на секунду останавливал сердце. Из-за его сонных глаз я забывала, что собиралась сказать.

Сидящий с другой стороны от меня Денни ничего не заметил.

– Знаешь, – сказал он, поправляя темные очки, – когда мы окончим школу, никто даже не вспомнит о стрельбе.

– Что? – спросила я, радуясь возможности хотя бы на секунду отвести взгляд от Майлса.

Но чувствовала, что он все еще смотрел на меня.

– Конечно, вспомнят. Все помнят.

– Нет, я имею в виду… Когда мы уедем, не останется никого, кто действительно был там, кто помнит, что произошло. Мы учимся последний год. Последние выжившие. Когда мы уедем, останутся лишь те, кто знает о произошедшем только по тому, что слышали или видели по телевизору. Для них это будет просто историей.

Я сидела, обдумывая его слова. Не знаю почему, но мне это никогда не приходило в голову. Он прав. Через пару месяцев мы втроем окончим школу. Когда это произошло, мы учились в девятом классе. А когда уедем, в нашей школе останутся лишь те ученики, что слышали эти истории, гуляющие по городу, новостям, застывшие в церкви. Ученики, которые знают об этой стрельбе ровно столько же, сколько и…

Ты.

А ты – и они – столько еще не знаешь. Многие истории смешались, перепутались или исказились. Я даже не знала, насколько.

– Ага, – сказал Майлс. – Не могу понять, хорошо это или плохо.

– Я тоже, – согласился Денни.

Но я знала. Потому что мне становилось тошно от одной только мысли о том, что мы окончим эту школу, наши истории уедут вместе с нами, и коридоры наполнятся искаженными версиями того, что произошло в тот день.

Майлс положил руку на мое плечо.

– Ли, ты как? Выглядишь немного… Ты в порядке?

Я кивнула, потому что боялась, что как только открою рот, меня стошнит.

– Все дело в сегодняшнем дне, – сказал Денни. – В этот день всегда сложно.

– Да, – согласился Майлс. – Всегда.

Они были правы. Этот день всегда вызывал боль. И я была уверена, так будет всегда. Но, сидя здесь, я могла думать лишь о том, что Келли Гейнор, где бы она ни была, еще сложнее.

И это моя вина.

После стрельбы школа начала работать только в августе. Снаружи поджидало несколько съемочных групп, готовых запечатлеть наше возвращение, но не столько, сколько можно было бы ожидать. Прошло пять месяцев, и другие трагедии вытолкнули нашу школу из основного новостного цикла.

Меня обрадовало отсутствие большого количества камер. Не хотелось видеть в новостях свою фотографию. Особенно в тот день, когда я даже не знала, смогу ли войти в здание без панической атаки. Это в считаные часы стало бы сенсационной новостью. «Выжившая в старшей школе округа Вирджил потеряла самообладание, вернувшись на место жестокой расправы». Я превратилась бы в бедную трагическую фигуру, которую еще несколько дней жалела бы страна. А я не нуждалась в чьей-то жалости.

Как и не думала, что заслужила ее.

Тем утром мама попросила подменить ее на работе. Мне кажется, в тот день многие из наших родителей взяли выходной. Все хотели впервые после случившегося подвезти в школу своих детей. Кто-то даже вошел с ними в здание, как в первый день в детском садике.

– Я могу войти с тобой, – сказала мама, когда мы заехали на парковку. Мы смотрели, как в здание вошел выпускник, не отстающий от папы. – И могу остаться, если нужно.

Я покачала головой.

– Нет. Все хорошо.

Как бы сильно я ни волновалась насчет того, что испугаюсь войти, я без тени сомнений понимала, что и мама не сможет с этим справиться. Иногда кажется, что случившееся в тот день затронуло ее больше меня. Это часто бесило меня в первые месяцы. Она словно брала на себя часть моей боли. Я понимала, что она не хотела этого. Понимала, что слишком строга к ней. Но временами мне хотелось на нее накричать. Сказать, что у нее нет права плакать, паниковать или видеть кошмары. Потому что ее там не было.

– Ты уверена? – спросила она, и я уже слышала, как дрожал ее голос. – Ли, можешь не идти, если не хочешь. Я тебе говорила. Можем подумать об обучении на дому или найти другую…

– Мам.

Уверена, она пыталась мне помочь, но эти жалкие предложения скорее раздражали меня. Она работала так много, что я и не могла думать об обучении на дому, и других вариантов, кроме переезда, не оставалось – чего мы точно не могли себе позволить. Эта старшая школа была единственной в округе.

Да и смена школы ничего не изменила бы. Стрельба будет меня преследовать, куда бы я ни отправилась.

– Просто я волнуюсь. Ты была так сильно расстроена, когда мы пошагово разбирали все вместе с детективами. Если не хочешь туда возвращаться…

– Я опоздаю.

Я схватила рюкзак и, выйдя из машины, захлопнула дверь, пока она не успела сказать что-то еще. Поежилась от такого громкого звука и ощутила укол вины. Я слишком часто хлопала этим летом дверями. Но как бы меня ни грызла совесть, я понимала, что не попрошу прощения.

Я посмотрела вперед, избегая взглядом припаркованные на лужайке перед школой машины СМИ. Сосредоточилась только на двери. На той самой, из которой выбежала пять месяцев назад, запачканная кровью лучшей подруги.

Я сглотнула и направилась к зданию с компанией старшеклассников. Возможно, прозвучит абсурдно, но часть меня почему-то считала, что это место будет выглядеть иначе. Будто мы войдем и увидим везде последствия стрельбы. Но все было не так. Главный коридор, столовая выглядели именно так, как в прошлом семестре, до всего произошедшего. Везде чисто, виднеются украшения традиционных школьных цветов – зеленого и золотого, – все бежали к своим друзьям, обнимались и смеялись, как в обычный первый учебный день.

Кажется, мне должно было бы стать легче, но все казалось таким неправильным.

Я уже бывала здесь до этого дня. Несколько свидетелей приходили сюда летом, чтобы помочь детективам в точности определить, что произошло. Но тогда в школе было тихо. Почти пусто. И на несколько секунд можно было притвориться, что я находилась в каком-то другом месте.

Но сейчас все казалось слишком нормальным. Я поняла, что искала в толпе Сару, словно пыталась увидеть ее, как бывало каждое утро в школе. На ее плече висел ярко-фиолетовый рюкзак, в руке сладкий пирожок. И она всегда брала один для меня, потому что знала – ради сна я пропустила завтрак.

Конечно, Сары, ее рюкзака и пирожка здесь не было. Поэтому я просто встала посреди столовой, не понимая, что делать и куда идти.

Тогда я заметила мемориальную доску, большой блестящий черный квадрат на столбе в центре помещения. Единственное изменение в этой части школы, едва ли заметное. Я сделала несколько шагов вперед, посмотрела на доску и пожалела об этом.

На ней перечислялись их имена. Все девять жертв, в алфавитном порядке. Я перечитала их, хотя и так знала наизусть.

Кевин Брентли

Бренна Дюваль

Джаред Грейсон

Рози Мартинез

Сара Макхейл

Ричард Макмаллен

Томас Нолан

Эйден Страуд

Эсси Тейлор

Под именами была цитата Эмили Дикинсон:

«Любимые не могут умереть, ведь любовь бессмертна».

Я ненавидела эту цитату, потому что она лгала. Даже если бы любовь была бессмертной, я не могла отделаться от мысли, что в итоге все твои любимые тоже умрут. Тогда какое это имело значение? Никакого. Такие цитаты только делали жизнь проще. Помогали нам игнорировать тот факт, что забвение неизбежно.

Я потрясла головой, пытаясь заглушить навязчивые мысли. Но не нашла в себе сил отвернуться от доски.

Имени стрелявшего в этом списке не указали. Как и на других мемориальных досках по всему городу. Насколько я знала, этим летом велись ожесточенные споры. Некоторые предлагали его включить. Он ведь всего лишь ребенок. Шестнадцать лет, одиннадцатый класс. Они утверждали, что в каком-то смысле он тоже жертва. Жертва травли, собственного разума, одержимого оружием общества. Как будто это все имело значение. Доска – это единственное, что было не про него, или почему он это сделал. Она была про всех остальных, про нанесенный им ущерб.

Кто-то из родителей воспротивился, чему я была рада. Я не хотела видеть там его имя. И не хотела видеть его рядом с именем Сары.

– Ли, – произнес голос за моей спиной. Я оглянулась и увидела Майлса, одетого в обычную черную футболку и поношенные джинсы. Мы секунду просто смотрели друг на друга. Несмотря на все произошедшее летом, мне было странно разговаривать с ним на территории школы. Я ждала этого знака, который доказал, что теперь все изменилось.

Он пожал плечами и жестом попросил меня следовать за ним. Мы побрели сквозь толпы учеников к столовой, у которой стояли Иден Мартинез и Денни Лукас, прислонившись рюкзаками к стене. Иден тянула темную волнистую прядь волос и выглядела слегка зеленой, как будто ее вот-вот стошнит. Денни стоял, сжимая обеими руками резиновую ручку трости так, словно, если понадобится, был готов использовать ее как оружие.

– Справа от тебя подходят Ли и Майлс, – сообщила ему Иден.

– Привет, ребят, – поздоровался Денни. – Странный денек, да?

– Самый странный, – сказала я.

Возможно, самым странным было стоять с этой троицей. Мы были чудной компанией, которая не имела почти ничего общего. Иден была старше нас на год. И до стрельбы мы все тусовались в совсем разных кругах. Но я могла находиться рядом только с этими людьми и ощущала себя частью только этой компании.

Эшли окончила школу в мае, доучившись в больнице и на дому. Тем утром она отправила всем нам сообщение, пожелала удачи и сказала, что можем ей звонить. Интересно, чувствовала ли она себя одинокой, хотела бы оказаться здесь с нами, а не смотреть новостные отрывки нашего возвращения в школу? А возможно, она была рада, что никогда сюда не вернется. Интересно, а что бы чувствовала я, окажись в ситуации, когда мне, единственной из всех, не надо возвращаться в школу.

Точнее, не единственной.

Я осмотрелась в поисках вспышки сине-черных волос или рюкзака с черепами.

– Кого ищешь? – спросил Майлс.

– Келли, – ответила я.

– Келли Гейнор? – уточнила Иден. – Ты разве не слышала?

– Не слышала что?

– Она переехала. – Иден убрала руку от волос и принялась ковырять ногти. – Вся ее семья. Бабушка видела, как они несколько дней назад загружали вещи в фургон, перед их домом табличка «Продается».

– Что? – Вопрос прозвучал, словно кашель. Мое горло вдруг сжалось. Как бывает после укуса пчелы, пока мама не вколет эпипен [4]. Я постаралась дышать, но раздался звонок, резкий и громкий, заставивший всех нас подпрыгнуть от испуга. И легче совсем не стало.

Мимо по кабинетам устремился рой учеников, и я схватила Иден за руку. Она дернулась, сжалась. Но мы обе быстро пробормотали извинения.

Никому из нас не нравилось, когда его касаются без предупреждения, даже друзья. Тогда было еще хуже. Любое внезапное движение казалось угрозой. Нам всем пришлось научиться быть осторожными друг с другом.

Когда звонок затих, мне удалось выдавить несколько слов.

– Келли… Келли?..

– Она уехала.

Позже, на собрании, директор не стал говорить о новой политике нулевой терпимости к насилию. Или о гражданских исках, поданных против школы. Он сосредоточился на единственном позитивном, что смог найти.

Он сказал, что, к удивлению школьного совета, в старшую школу вернулись все бывшие девятиклассники, десятиклассники и одиннадцатиклассники, а наш новый девятый класс стал самым большим в истории школы. Он сказал, мы все вернулись в нашу школу. Он сказал, мы не позволим победить страху или ненависти. Он сказал, это – наш дом.

Но вот о чем он умолчал: вернулись почти все ученики.

Все, кроме одного.

Я провожу много времени в Интернете, читая про убийство. Это нечто вроде хобби. Или привычки.

Началось все через месяц после стрельбы, в одну из тех ночей, когда сама мысль о сне в темной комнате пугала так, что ее невозможно было измерить. Я прошла по коридору в гостиную и впервые за несколько недель включила компьютер. Мама старалась держать меня подальше от СМИ, но я слышала то одно, то другое от остальных выживших. И хотела знать, что говорят о Саре.

Одна ссылка вела к другой, третьей, четвертой. После каждой статьи или поста в блоге я нервничала все больше, все больше паниковала. Сердце колотилось, глаза щипало от слез. Но я не могла остановиться. Понимала, что надо. Понимала, что ни к чему хорошему это не приведет. Но это было круговоротом, из которого я не могла выбраться.

В итоге я оказалась на форуме о стрельбе, где писали, что это был заговор. Десятки комментаторов пытались продемонстрировать «доказательства» того, что ничего не было. Что это правительство пыталось нас разыграть, чтобы забрать у всех оружие. И все выбегающие из здания подростки – включая меня – были обычными актерами катастроф. «Конечно, это бутафория, – сказал один из комментаторов. – Руководствуйся разумом, Америка».

…конечно…

…разумом…

В шесть утра мама застала меня у монитора плачущую, с красными глазами.

– Ли, что ты делаешь? – спросила она.

– Как они могут такое говорить? – спросила я ее, чувствуя спазм в горле. – Они говорят, этого не было. Как они могут так говорить, мам? Зачем они это говорят?

– Ох, Ли, детка…

– Зачем они так говорят?!

Я толкнула стол сильнее, чем хотела, и монитор поехал, с грохотом врезался в стену. Я начала паниковать и задыхаться от слез.

В тот день мама не пошла на работу и позвонила моему психотерапевту. Мы решили увеличить дозу лекарств и количество часов терапии. Еще мама установила лимит на использование Интернета и разрешила мне пользоваться телефоном только тогда, когда я оказывалась вне дома без нее, хотя иногда я выбиралась тайком, пока она работала или поздно возвращалась. Я чувствовала себя жалкой, но идея была навязчивой, а я знала, как очищать историю поиска.

Если вы задаетесь вопросом, где все это время был мой папа, значит, у нас есть что-то общее. Его никогда не было в моей жизни. Моя мама забеременела, когда была подростком, а отцу было слегка за двадцать. Он сбежал до моего рождения, и за это время я получала от него только чеки на алименты, назначенные судом. После стрельбы я думала, он появится на пороге нашего дома. Считала, новость о том, что его дочь стала частью чего-то настолько ужасного, пробудит в нем отцовский инстинкт. Но этого не произошло.

Маме всегда приходилось играть роль двух родителей. Иногда я гадала, не испытывает ли она двойную боль за произошедшее со мной. Мне кажется, я больше злилась на него за то, что он не находился рядом с мамой, когда мне было совсем плохо, чем на его отсутствие с самого моего детства.

Хотя это больше не имело значения. Он погиб два года назад в автокатастрофе. Я знаю это, потому что в завещании он оставил нам с мамой немного денег. Кажется, какая-то его часть все же ощущала вину. И этого было достаточно, чтобы оплатить часть моего обучения в колледже.

В любом случае папа не был чем-то важным для меня. Его не было рядом. А мама была. Но как бы сильно она ни старалась тем утром, ей не удалось оградить меня от Интернета.

Прошло три года, и я до сих пор залезаю на страницы «Тамблера» и форумы, читаю посты о стрельбе, написанные людьми, которых там не было. Сейчас об этом уже почти перестали говорить. Это уже не новость. Но некоторые упорные блоггеры до сих пор практически ежедневно писали про нашу школу. Некоторые из них – настоящие зацикленные на преступлениях. Другие сформировали так называемый «фандом».

Может, «фандом» – сильно сказано, но я не преувеличиваю. Там есть мемы, фан-арты и – я не шучу – фанфики про убийство. Иногда под прицел попадают Сара или Майлс. Но в основном обсуждают стрелявшего.

Кстати, если вы ждете, в этом тексте я не буду упоминать его имени. О нем уже и так много сказано. И я не собираюсь добавлять еще.

Так вот, как бы я ни злилась и ни чувствовала отвращение, до сих пор тайком зависаю на нескольких форумах и сайтах и проверяю их как минимум пару раз в неделю. Чем тревожнее мне становится, тем больше времени я провожу онлайн. Естественно, в годовщину мне всегда тревожнее всего. Потому, вернувшись домой вечером после того, как столько времени провела в лесу в нашем тайном месте, я, как ни странно, направилась прямиком к компьютеру, хотя понимала, что нельзя.

Было поздно. Мама уже спала. А я точно не смогла бы заснуть тем вечером. Поэтому включила компьютер и зашла на один из самых активных форумов об убийстве в нашей школе.

Я ожидала увидеть привычную картину: дебаты о прежних теориях заговоров, обсуждения на тему, зачем стрелявший это сделал, такого рода вещи. Уже несколько лет не появлялось новостей о стрельбе, поэтому обсуждалось одно и то же, только новыми людьми.

Но в этот раз появилось кое-что новенькое.

На первом месте находился пост постоянного посетителя под ником VCHS_Obsessed. Он написал короткое сообщение: Привет, ребят, вы это видели? Ниже шла ссылка на статью. У меня внутри все сжалось, когда я прочитала заголовок: «Родители жертвы стрельбы в школе напишут вдохновляющую биографию дочери».

И в самом начале статьи фотография Сары. Там весь ее девятый класс, этот же снимок через два месяца после ее смерти напечатали в ежегоднике. Именно он до сих пор смотрит на главную улицу со знака напротив баптистской церкви округа Вирджил.

Из-за этой фотографии я после школы еду домой длинным путем. Потому что не могу смотреть, как моя лучшая подруга улыбается мне, ее рыжие волосы заплетены в две косички, отчего она кажется еще младше, а карие глаза горят так ярко и не подозревают, что скоро случится.

И, конечно же, дело в цепочке. Я достаточно часто видела эту фотографию, чтобы знать – ее маленький серебряный крестик на тонкой цепочке выделили с помощью программы. Он висел у нее на груди, прямо над воротом лавандовой футболки. Эта дурацкая цепочка. Она не надевала ее в день стрельбы. Знаменитая цепочка. Но люди считают эту фотографию доказательством. Они уверены, что знают, кем была Сара.

Но дело в том, что она надела эту цепочку для снимка с классом только из-за того, что бабушка подарила ее на день рождения, а мама посчитала, что было бы неплохо сфотографироваться в ней. Сара почти отказалась – по простой глупой причине, ей больше нравилось золото, чем серебро, – но в итоге решила порадовать бабушку.

Жаль, она ее не сняла. Если бы она ее не надела, то… Но я слишком легко позволяю себе сорваться с крючка.

Потому что она надела ее. И теперь все знают ее как Сару Макхейл, девушку с крестиком на шее. Все верят, что она была тем, кем не была. Что умерла во имя чего-то, но это не так. И винить надо не цепочку.

А меня.

Я прокрутила страницу с фотографией вниз, из живота к груди уже поднималась вина. Я не решилась сделать ничего, кроме как пробежаться глазами по статье. Руки тряслись, а взгляд никак не мог сосредоточиться на одной точке хотя бы на несколько секунд. Но основную суть я уловила.

Родители Сары собирались опубликовать ее биографию. Они нашли ее старый дневник и хотели использовать выдержки, как они сказали, «вдохновляющей истории отказа отречения от веры даже перед лицом смерти». Книгу продали на аукционе, издатель заплатил за нее шестизначную сумму. А Голливуд уже заинтересован в том, чтобы адаптировать ее для фильма.

«Ее забрали у нас три года назад, – писала Рут Макхейл. – Нам было сложно. Иногда нам с мужем казалось, что у нас не осталось сил жить. Но Господь не оставил нас. Вознес, когда мы больше всего в Нем нуждались. И я знаю, Он хочет, чтобы мы не дали угаснуть памяти о Саре. Убедились, что никто не забудет, какой храброй и преданной своей религии она была. Хотелось бы всем нам быть такими же сильными, как Сара».

Я несколько раз перечитала цитату, и с каждым разом мне становилось хуже. Во мне одновременно боролось сразу несколько чувств: злость, грусть, вина.

И страх.

Если это действительно происходит, если появится книга и, возможно, фильм, на нас снова обратят внимание. Убийство появится в новостях. Перескажут по-новому и повторят истории. Все, что в первый раз мир понял неправильно, снова вытолкнут на поверхность. Мало мне реальных воспоминаний того дня, так теперь меня будет преследовать и перекрученная версия.

И Келли будет только хуже.

Я едва успела добраться до ванной, как мой желудок сдался и вывернул съеденную по пути домой из леса картошку фри. Как глупо с моей стороны было думать, что можно спокойно купить фастфуд по пути, что эта годовщина станет первой без тошноты. Нет. Три из трех.

Я нажала на кнопку смыва и села на пол, прислонив голову к стене, начала медленно дышать. У нас маленький дом, тонкие стены, так что я не удивилась, когда в коридоре со скрипом открылась мамина дверь.

– Ли? – спросила она сонным голосом. – Детка, все хорошо?

До стрельбы она спала не так чутко, но после было достаточно незначительного шума, чтобы она проснулась, знака, что что-то не так. Иногда я была благодарна за это, например, когда мне снились кошмары и она будила меня. Но в целом я бы с радостью осталась одна, без гнетущих мыслей о том, что беспокою ее.

– Все нормально, – ответила я. – Я в порядке, мам. Можешь вернуться в кровать.

– Хорошо… Не засиживайся допоздна.

– Не буду. Спокойной ночи.

Дверь комнаты снова скрипнула, но я не слышала, чтобы она захлопнулась – значит, мама оставила ее приоткрытой. Она не будет спать, пока не услышит, что я легла.

Я вздохнула и поднялась. Пока чистила зубы, мой пустой живот крутило. Я прошла по коридору до комнаты и переоделась в самую уютную пижаму. Хотя это не имело значения. Эта ночь не будет спокойной.

Я уже чуть больше часа пялилась в потолок; мне пришло сообщение.

Не спишь?

Я быстро напечатала ответ.

А ты как думаешь?

Встретимся?

Слишком холодно. Но можешь позвонить.

Секунду спустя телефон зазвонил.

– Привет, – сказала я.

– Чем занимаешься? – пробормотал Майлс на другом конце провода.

– Ничем. А ты?

– Только что посмотрел на YouTube документальный фильм.

– Про что?

– Про обвал фондового рынка в 1929 году.

– Это… величайше депрессивно.

– Ого. Даже Денни не шутит так плохо.

– Эй.

Он усмехнулся, и этот звук согрел меня, как глоток горячего шоколада в холодный зимний вечер. Я перекатилась на бок и свернулась в клубок, подтянув колени к груди и прижав телефон к уху.

– Расскажи мне о нем.

– Ты… хочешь, чтобы я рассказал тебе о Великой депрессии?

– Да.

– А что именно?

– Что угодно, – сказала я. – Просто… говори. Научи меня чему-нибудь.

Я услышала, как он замешкался, а потом вздохнул и, как обычно, почти бессвязно забормотал:

– Ну, хорошо… Обвал фондового рынка начался двадцать четвертого октября. Это произошло прямо в конце 20-х годов и…

Я закрыла глаза и прислушалась к его бормотанию; он внезапно отклонялся от темы и рассказывал анекдоты из прочитанных книг или просмотренных фильмов.

Многие поразились бы знаниям Майлса по истории. Учитывая его плохие оценки и второй год в десятом классе, это не казалось ему свойственным, но с тех пор, как мы начали тусоваться вместе, он по-настоящему заинтересовался. Можно задать ему вопрос про любое событие в истории Америки, и он часами будет говорить. И это парень, который через раз отвечает односложно.

Меня история не интересует. Никогда так не привлекала, как остальных. Но, слушая Майлса, я успокаивалась. Мне нравилось наблюдать за тем, как он включается или со страстью говорит о чем-то. Признаюсь, дело лишь в интонации, незначительном повышении голоса, которые, хочется верить, не замечает никто, кроме меня.

Я позволила ему часами говорить о Великой депрессии. И не призналась, что только что узнала про Сару и ее родителей. На самом деле я почти не отвечала. Только порой задавала вопросы или бормотала комментарии, чтобы он знал – я не уснула – и продолжал говорить.

Мне нужно было, чтобы он продолжал.

Если бы он замолчал, боюсь, мой мозг куда-нибудь бы забрел. И я надеялась, Майлсу это тоже помогает. Не только я нуждалась в отвлечении, пока не закончилась эта проклятая ночь.

Он продолжал свой рассказ до первых признаков наступления утра, пробившихся сквозь жалюзи на окне моей комнаты.

– Мне пора, пока мама не встала, – сказала я. – В школе сегодня будет отстойно.

– Да, – согласился он. – Но мы справились. И до следующего дня у нас еще целый год.

– Да. – Я попыталась не думать о том, чем буду заниматься в это время в следующем году, о перспективе провести первую годовщину вдали от остальных выживших. От него. – Спасибо, – сказала я после минуты молчания. – Что остался со мной.

– Да я тоже вряд ли бы заснул, – пробормотал он. – Надеюсь, тебе было не скучно.

– Ты совсем не скучный. – Я откашлялась. – Мне пора. Увидимся через пару часов у моего грузовика?

– Конечно.

Я сбросила вызов и как раз вовремя легла на живот – в соседней комнате прозвенел мамин будильник. Я закрыла глаза и попыталась дышать медленно. Вскоре она заглянет меня проверить, а я не хотела, чтобы она была в курсе моей бессонницы.

Если бы я могла облегчить ее волнение, забрать с помощью лжи хоть мизерную долю, я бы это сделала.

Благодаря этой маленькой лжи мы обе оставались в здравом уме.

После стрельбы я пыталась сказать родителям Сары правду.

Это произошло в конце июля, за две недели до открытия школы, и семья Макхейл пригласила меня к себе домой на ужин.

Честно говоря, мне не хотелось идти. Не потому, что они мне не нравились – после первой ночевки в их доме, когда мне было семь лет, они стали моей второй семьей. Чед, папа Сары, часами играл с нами в настольные игры, а ее мама, Рут, пекла печенье и веселила нас своими глупыми шутками. А следующим утром они пригласили меня с собой в церковь. Я отказалась. Я не взяла с собой подходящую для этого одежду, поэтому смутилась. Они завезли меня домой по дороге в баптистскую церковь округа Вирджил, но Рут сказала, что их дом теперь и мой тоже. Это была первая из десятков – возможно, даже сотен – ночевок. Я бывала в их доме почти столько же, сколько в своем. Иногда мне казалось, я видела Рут и Чеда чаще своей мамы, которая тогда работала на двух работах. И они предлагали сходить с ними в церковь почти каждую неделю. Никогда не пытались давить на меня или вменить мне чувство вины, когда я отказывалась (а так всегда и происходило), и их двери всегда были открыты.

Я любила семью Макхейл. И до сих пор люблю. Хотя сомневаюсь, что они сейчас разделяют это чувство.

Но в тот вечер, когда они пригласили меня на ужин, мы с ними впервые встретились после похорон Сары. Я впервые пришла к ним в дом после стрельбы. И при мысли, что войду в их дом без ожидающей меня внутри Сары, сяду на их диван, а она не плюхнется рядом и не извинится за то, что случайно рассказала мне важную информацию из серии нашего любимого сериала, которую я еще не смотрела, пройду мимо ее спальни, зная, что там несколько месяцев никто не спал…

Я не хотела идти.

А еще не хотела ранить их чувства, и в итоге желание быть вежливой взяло верх над всеми другими инстинктами.

– Мы так рады, что ты смогла приехать к нам, Лиэнн, – сказала Рут, добавила на тарелку пюре и передала мне. – Мы хотели знать, как у тебя дела, пока ты не вернулась в школу. Наверстать упущенное. Не помню, чтобы мы так долго с тобой не виделись. В нашем доме все совсем не так без тебя и… – Она замолкла. Опустила глаза, такие же большие и круглые, как у Сары, на стол, словно ее вдруг заинтересовала светло-желтая скатерть.

– Лето прошло тихо, – согласился Чед.

– Пюре, эм… очень вкусное, – сказала я, покусывая нижнюю губу. На самом деле я еще его не пробовала. Размазала по тарелке зубчиками вилки, пытаясь хоть как-то пробудить аппетит.

Вероятно, Рут видела меня насквозь, но все равно сказала:

– Спасибо, милая.

Не уверена, что, пока текли минуты молчания, кто-то из нас хотя бы поднес вилку ко рту. Мы царапали ими по тарелкам, а Чед так долго разрезал свиную отбивную, что к тому моменту, как кто-то заговорил, от нее остались кусочки не больше моего ногтя на большом пальце.

– Я слышала, Эшли Чамберс выписали из больницы, – сказала Рут. – Лиэнн, ты ее видела?

– Эм, нет. В смысле, не в последнее время. Я видела ее в больнице несколько недель назад, но не после ее возвращения домой.

– Она милая девочка, – сказал Чед. – Слышал, она обручилась с тем парнем по фамилии Осборн. Ох, как его зовут? Помоги вспомнить, Рут. Сын Дженнифер и Дона. Который с веснушками.

– Логан, – ответила Рут.

– Точно. Логан Осборн. Хороший парень. Лиэнн, ты его знаешь?

Я покачала головой.

– Нет. Мне кажется, он окончил старшую школу до того, как я в нее перешла. Я и Эшли не знала до… недавнего времени.

– Эта Эшли хорошая девочка, – сказала Рут. – Как и ее сестра, Тара. Кажется, она чуть младше тебя и Сары. Их семья уже несколько лет ходит в нашу церковь. Эти девочки всегда были так милы с Сарой. Я очень рада, что они обе будут здесь в воскресенье, когда мы объявим о билборде.

– Билборде?

Рут глянула на Чеда.

– Ну, мы должны были молчать до воскресенья, но… Знаешь шоссе на выезде из города в сторону Эвансвилла?

Я кивнула, в животе уже забурлил страх.

– Несколько церквей по всей Индиане собрали деньги, чтобы мы установили билборд в честь Сары, – сказала Рут. – Прямо на шоссе. На нем будет ее фотография и любимая цитата из Библии. Чтобы все помнили, за что она боролась.

– За что мы все должны бороться, – сказал Чед.

– Разве это не потрясающе, Лиэнн? Сара всегда хотела быть знаменитой… Лиэнн, милая, ты в порядке?

Я стояла, не осознавая, что делала.

– Мне надо в ванную.

Не успели они произнести и слова, как я уже бежала по гостиной и коридору дома, который знала, как свой собственный. Оказавшись в ванной, я закрыла за собой дверь.

Припала спиной к стене, прижала руки к глазам и постаралась медленно дышать. Мне казалось, сердце вот-вот вырвется из груди. Мое тело словно предало меня и активно пыталось уничтожить меня изнутри.

Это паническая атака, уверяла я себя. Ты в порядке. Это всего лишь паническая атака. Даже не самая сильная. Просто дыши.

Когда все прошло, я подошла к раковине, включила холодную воду и ополоснула лицо. А когда посмотрела в зеркало, мне на долю секунды показалось, что оказалась в прошлом.

За моей спиной стояла Сара в темно-зеленом платье, в котором она ходила на танцы в честь окончания восьмого класса. Ее длинные рыжие волосы красивыми волнами ложились на плечи. Она научилась так завивать их, посмотрев обучающеее видео на YouTube. И теперь вооружилась плойкой, как оружием, и пыталась превратить мои безжизненные темно-каштановые волосы во что-то более симпатичное. Тогда они были до талии. Я обрезала их через несколько дней после стрельбы, потому что не могла отмыть. Не важно, сколько раз я пыталась, я все равно чувствовала запах крови.

Я почти слышала голос Сары, в ее словах слышался смех, когда она спросила:

– Как думаешь, Ричи будет там сегодня? Думаешь, он кому-нибудь рассказал о нашем поцелуе?

А потом все исчезло – если вообще было, чему исчезать, – и я в одиночестве осталась смотреть на свое бледное отражение.

Мне надо было сказать Макхейлам правду. Я неделями откладывала это, но теперь, услышав про билборд, поняла – больше нельзя медлить. Я не могла позволить им верить в эту ложь. Этому дурацкому слуху, который как будто возник из ниоткуда.

Кроме того, этого не хотела бы Сара. Да, она хотела стать знаменитой, но моделью, а не мученицей. Тем более фальшивой. И как бы я ни любила Рут и Чеда, они ее не знали. Не так хорошо, как думали. Они понятия не имели, что она тайком встречается с Ричи Макмалленом, потому что ей запрещалось заводить парней. Они никогда не поверили бы, что в начале девятого класса под трибунами на футбольной игре она позволила ему добраться до второй базы. Или что приносила в школу косметику и перед уроком красилась в туалете. Или что однажды пнула парня коленом в промежность и послала его к чертям, когда он назвал меня неуклюжим фриком.

Сара, которую я знала, была бы против того, чтобы ненавистная фотография класса красовалась бы на знаках церкви по всей Индиане, не говоря уже о билборде. Она бы не хотела, чтобы ее запомнили такой.

И она бы не хотела, чтобы из-за этого страдал кто-то другой, например Келли.

А значит, я должна была рассказать им правду.

Потому что единственная могла.

Я еще раз сполоснула лицо, глубоко вдохнула и открыла дверь. Вышла в коридор со всей решимостью, что удалось собрать. Я не собиралась слишком долго это обдумывать. Не собиралась что-то невнятно бурчать. Я хотела рассказать им, что именно произошло в туалете в тот день.

Но не успела я дойти до конца коридора, как заметила открытую в комнату Сары дверь, внутри стояла Рут. Просто… стояла. Посреди комнаты. Она не сводила глаз с одного из плакатов, прикрепленного к стене, которую, по настоянию одиннадцатилетней Сары, выкрасили в фиолетовый.

Я так испугалась, что чуть не запуталась в собственных ногах, когда остановилась у комнаты. Похоже, Рут меня услышала, потому что повернулась к двери и устало улыбнулась мне.

– Лиэнн, – сказала она. – Я собиралась проверить, как ты, и… отвлеклась. – Она вздохнула и снова повернулась к комнате. – Я не смогла дотронуться до ее вещей. Даже убраться здесь. – Она показала на раскиданную по полу грязную одежду. – Сара никогда не любила убирать за собой. Меня это сводило с ума, но я просто не могла… Я, наверное, говорю глупости, да?

– Нет, – ответила я и медленно вошла в комнату. – Не говорите.

Я не верю в призраков или нечистую силу. Но в ее комнате, со всеми оставленными вещами, словно она была здесь только этим утром… мне было жутковато. Как в параллельном мире. В комнате до сих присутствовал ее запах. Лавандовый шампунь и ванильные свечи, смешанные с пылью и временем. Мне стало как-то не по себе, но мысль о том, чтобы дотронуться до вещей, изменить хоть что-то из того, что она оставила, была намного хуже.

Эта комната была неприкосновенной. Священной землей. В этой комнате, когда нам было восемь лет, Сара объявила меня своей лучшей подругой и заставила меня поклясться на мизинчиках, что мы никогда не разделимся. Это произошло на отвратительном, зеленом, как лайм, коврике, где я впервые позволила себе пустить слезу по папе и гадала, что же во мне не так, раз он не хотел меня знать. Одиннадцатилетняя Сара обняла меня и сказала, что ему же хуже, да и зачем он мне, когда есть она? И я сидела на этой кровати за несколько недель до стрельбы и призналась Саре, что, возможно, асексуальна. Она не понимала, что это значит. Тогда я тоже особо не понимала. Но она сжала мою руку в качестве поддержки и сказала, что позже погуглит. Вот это Сара. Я знала – она останется со мной, даже если чего-то не поймет.

Находясь в этой комнате, я осознала, что до сих пор цеплялась за мысль о будущем с ней.

– За неделю до этого она оставила у меня кое-какие вещи, – сказала я, скрестив руки на груди. Меня трясло, несмотря на конец июля и работающий на минимуме кондиционер. – Футболку и заколку для волос. Я положила их на стол, чтобы принести ей, но все время забывала и… они до сих пор у меня. Я их не трогала. Мне кажется, если я это сделаю, то не смогу ей отдать, и я просто… Простите. Вы, наверное, хотите вернуть эти вещи. Надо было…

– Нет, милая, нет. – Рут вытерла глаза тыльной стороной ладони. По ее лицу струились слезы, и тушь начала течь. До этого момента я ни разу не видела, чтобы она не выглядела идеально собранной. – Оставь их. Сара была и твоей семьей тоже. Ты для нее – весь мир, понимаешь?

Знаю, что ты думаешь: что стоило ей рассказать. Если это так много значило для Сары, я была обязана рассказать о том, как она умерла. Поверь мне, я собиралась. Слова крутились на кончике языка.

Но потом Рут отвернулась от меня. Подошла к окну и выглянула на небольшой обнесенный забором задний двор, где мы с Сарой в детстве играли с водными пистолетами, где ночевали летом под звездами в старых спальных мешках.

Рут, снова вытирая слезы, видела совершенно другие воспоминания.

– Я лишь продолжаю себе напоминать, что у Бога есть план, – сказала она. – И это… это был Его план касательно ее. Как бы мы с Чедом ни скучали по ней, мы знаем, что она – Его раба. Находясь здесь, она напоминала нам всем, каким должен быть хороший христианин. Ее история вдохновит многих. Я должна… должна это помнить. – Ее голос надломился, лежащая на подоконнике рука затряслась, и это стерло всю мою решимость. – Ох, дорогая, – сказала Рут. Шмыгнула носом, откашлялась и повернулась ко мне. – Мне так жаль, Лиэнн. Я не хотела расклеиваться у тебя на глазах. Я же собиралась проверить, как ты. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да. – Я откашлялась и, медленно выдохнув, опустила руки. – Я в порядке. Давайте закончим ужин.

Она кивнула.

– Хорошая мысль. Чед съест все пюре, если мы его не остановим.

Мы обе знали, что это неправда, но позволили себе в это поверить.

Иногда нормально верить в неправду. Иногда это необходимо. По крайней мере, так я себя убеждала. В отличие от Макхейлов, я не была религиозна. Не верила в жизнь после смерти. Умираешь, и все – тебя нет. Перестаешь существовать. Сара не хотела бы, чтобы ее помнили за ложь, но она умерла. Она не знала, что происходит. Ей было все равно. А ее родители нуждались в этой лжи.

Эта ложь связывала их.

Им надо было верить, что их дочь умерла ради чего-то. Что в последние минуты своей жизни она была сильной и смелой, а не напуганной девочкой, сжимающей в кабинке руку своей лучшей подруги. Я не могла лишить их этой веры.

Я понимала, какой вред причиняла ложь. Знала о Келли Гейнор. Но Макхейлы для меня были почти семьей, а с Келли я за всю жизнь и парой слов не перекинулась. Поэтому пусть они верят.

И решила молчать.

– Выглядишь паршиво.

Я села за компьютер рядом с Денни, не глядя на него, ввела школьный пароль и спросила:

– Откуда ты знаешь?

– Не знаю. Но такое предположение кажется мне безошибочным.

Это был день после годовщины – день после того, как я узнала про книгу Макхейлов, – и мы с Денни пришли на свободный урок. Кто-то предпочитал проводить этот час в библиотеке, но большинство посещали кабинет информатики, где мы не столько занимались, сколько играли в игры на пока еще не заблокированных сайтах.

Этот кабинет был новым. После стрельбы прежний освободили и превратили в слишком большое складское помещение, в которое решится забрести только случайный невезучий преподаватель. После сбора денег построили новый кабинет, располагающийся в другом конце здания. Но в нем было приятно находиться. Денег оказалось достаточно, чтобы школа смогла купить тридцать новых компьютеров. Для такой небольшой сельской школы, как наша, – это значительное событие. Прежние были древними, медленными и склонными выключаться без предупреждения.

Вот Денни был фанатом. Новые компьютеры оказались совместимы с современным программным обеспечением скринридеров [5], отчего работать – или, как было чаще всего, играть в игры – становилось легче.

– Давай будем честными, – сказала я. – Хорошо выглядит здесь только Глиттер.

Лабрадор подняла голову, когда я назвала ее имя. Она лежала возле стула Денни, поводок был привязан к ножке его стола. Она пару раз быстро вильнула хвостом, а потом опустила голову на ковер.

– Ну, да. – Денни достал из кармана наушники и начал их распутывать. – Она, в отличие от тебя и меня, прошлой ночью спала, как ребенок. И храпела. Я тебе говорил, что она храпит? Громко.

– Может, это тебе громко, потому что ты слепой и слышишь лучше нас, – отметила я, понимая, что это выведет его из себя. За последние пару лет Денни поделился со мной десятками нелепостей про слепых, которые озвучивали ему люди и в которые верили. Наиболее распространенное заблуждение – наличие у него сверхслуха.

– Ха-ха, – сказал он. – Ты хочешь быть актрисой? Иди в драму. Комедия – это не твое. Кстати, об этом. – Он как раз распутал наушники и теперь вставлял их в компьютер, чтобы воспользоваться скринридером. – У меня к тебе просьба.

– Просьба, для которой я нужна тебе как актриса?

– Нет. Насчет слепоты. И… годовщины. Я собирался спросить тебя вчера, но просто… – Он пожал плечами и воткнул один наушник в ухо, оставив второй болтаться. Пальцы забегали по клавиатуре, хотя монитор был выключен. Он всегда его выключал, чтобы одноклассники не подсмотрели через плечо, чем он занимался. Я его не винила. Наши одноклассники были любопытными, а нам не нравилось, когда кто-то стоял слишком близко.

– Что такое? – настороженно спросила я, изо всех сил стараясь не думать о Макхейлах, Саре или книге. Мне хотелось опустить голову, притвориться, что ничего этого не произошло, и дожить до выпускного, когда я смогу убраться из этого города, переехать в другую часть страны и быть кем-то другим. А разговор о вчерашней годовщине никак этому не поможет.

Я знала, что вела себя эгоистично. А еще врала себе. Если Макхейлы действительно выпустят эту книгу о Саре, шанса сбежать не будет. Ни у меня, ни у кого другого.

Интересно, слышал ли Денни новости? Он не знал правды про Сару и Келли. Никто не знал, кроме меня, но мне казалось, он не будет в восторге, что стрельбу снова станут освещать в СМИ. И не дай бог снимут фильм…

– Я подаю заявления на стипендию, – сказал он, выдернув меня из спирали мыслей. – Для одного из них требуется письмо, объясняющее, почему я заслуживаю ее. Я общался с мистером Халперном, школьным консультантом, и он думает, я должен написать о…

– Стрельбе.

– Да.

– Ну… – Я вздохнула. – Он прав. Будучи выжившим, ты определенно привлечешь внимание комитета.

Я сама поступила так с парой заявлений и точно понимала, почему он сомневался.

– Да, и я буду дураком, если не воспользуюсь этим. – Он скривился. – Мне мерзко даже говорить об этом. Ну да ладно. Я написал письмо и… выяснил кое-что неожиданное.

– Звучит зловеще.

– Нет, мне кажется, все совсем наоборот, – сказал он. – Вряд ли они этого ожидают, но я думаю, мне надо было это записать. Не знаю. Говорю какие-то глупости. Но я хотел знать, прочитаешь ли ты письмо, чтобы убедиться, что оно не слишком… обличительное.

– Ты волнуешься, что твое письмо покажется комитету по стипендиям обличительным?

– Ты поймешь, когда прочитаешь его, – сказал он. – Если прочитаешь. И я на это надеюсь, потому что Майлса вряд ли можно считать хорошим редактором.

– Эй, прекрати, – сказала я. – В этом семестре он сдаст язык как минимум на тройку с плюсом.

– После двух-то попыток.

Мы проигнорировали истинную причину, по которой Денни не просил помощи Майлса. Парню никогда не нравилось говорить о стрельбе. В смысле, остальные из нас тоже не горели желанием поболтать об этом за чашечкой чая, но с ним всегда все было по-другому. Он полностью закрывался из-за любого упоминания о том дне. А мы и не настаивали.

– Дианн тоже сказала, что прочитает, но мне хотелось бы услышать точку зрения… одного из нас, понимаешь?

Дианн – старшая сестра Денни. Когда это случилось, она училась в выпускном классе, как и Эшли. В тот момент она была в закрытом кабинете на другом конце школьного здания, поэтому я понимала, что имел в виду Денни. Дианн замечательная. Она даст ему полезные рекомендации. Но ее там не было. Она не была одной из нас.

– Хорошо, – ответила я, стараясь следить за тем, чтобы в голосе не сквозила неохота. – Отправь мне его по имейлу. Прочитаю сегодня.

– Спасибо, Ли. Ты лучшая. – Он воткнул второй наушник и снова начал печатать. – Надо было, наверное, начать с этого, а не говорить, что ты выглядишь хреново.

– Наверное.

Минуту спустя на электронную почту пришло письмо. Я сразу открыла документ, ведь заняться больше нечем, да и, не в обиду Денни, хотелось покончить с этим. Но… такого я не ожидала.

Письмо Денни изменило все. Стало катализатором. Именно оно сподвигло меня сделать это. А вы уже решите, хорошо это или плохо.

Уважаемая мисс Малгроув и члены Комитета по стипендии им. Н. Хортон!

В качестве необходимых для получения стипендии материалов вы просили отправить письмо, объясняющее, почему именно я должен получить ее от вашей организации. Я много об этом думал, о том, что выделит мое письмо среди остальных. Я могу рассказать вам одну историю. Все ждут, что я напишу о ней в своих заявлениях и сочинениях. И я писал и удалял эту версию несколько раз.

Полагаю, комитет уже получил мое заявление. Если да, тогда вы в курсе – я темнокожий, с ограниченными возможностями и из округа Вирджил, Индиана. А поиск в Интернете выдаст несколько позорных роликов из местных новостей, где четырнадцатилетний Денни говорит о стрельбе и во время физиотерапии заново учится пользоваться тростью.

Так что история, которую вы ожидаете найти в этом письме, очень значима. Бедный парень из небольшого городка, слепой с рождения, выживает в школьной стрельбе и теперь пытается подняться – или что-то вроде того. Но это не моя история.

В смысле, наверное, моя – в ней все верно, – но при этом – нет.

Все факты на месте, но вот оформление неправильное.

Поэтому вместо ожидаемой версии этого письма вы получите менее значимую, но более честную. А потом я скажу вам, почему заслуживаю эту стипендию.

Я выделялся в нашей школе еще до стрельбы. Был одним из двух темнокожих детей в почти полностью белой школе (вторым ребенком была моя старшая сестра) и, ко всему прочему, единственным слепым. И люди не знали, как с этим быть. Одноклассники не относились ко мне плохо. Многих из них я знал с первого класса, и, да, кто-то был расистским придурком (простите, наверное, не стоит употреблять слово «придурок» в этом письме), а кто-то предпочитал красть мои вещи и куда-то их прятать, так как я ничего не видел. Но они хотя бы честно в этом сознавались. И мои сверстники совсем не боялись задавать такие вопросы, как: «Это расизм?» и «Но как ты это делаешь, раз не видишь?» Да, это могло утомлять, но с учителями ситуация обстояла еще хуже.

Учителя выдвигали странные предположения или говорили всякие глупости. Например, учитель английского, который после моей презентации по «Повелителю мух» сказал, что я «четко выражаю свои мысли». Или руководитель школьного оркестра, который умолял меня к ним присоединиться, потому что был уверен – у меня невероятный музыкальный талант. Потому что, видимо, каждый слепой парень с темной кожей может быть перевоплощенным Стиви Уандером [6] или Реем Чарльзом [7]. (Кстати, у меня нет музыкальных талантов.) О, и не будем забывать об учителе обществознания, который спросил, «видел ли я новости», а потом, тут же выпалив извинения, сменил «видел» на «слышал». И ко всему этому добавляются их додумки, понадобится мне помощь в классе или нет. Потому что, похоже, спросить меня напрямую – вопиющая мысль.

Но был один учитель, из-за которого мне не хотелось ударить себя тростью по лбу. И это – Эсси Тейлор.

Мисс Тейлор стала учителем информатики, когда я перешел в девятый класс, и была потрясающей – молодой, веселой, умной, и, да, я в нее влюбился. Но не волнуйтесь. Это письмо не примет странный извращенный оборот. Мисс Тейлор была моим куратором, не более того. И не только я ее обожал. Кабинет мисс Тейлор довольно быстро стал вторым домом для нас, фанатов своего дела. В нем мы проводили каждый обед, каждый свободный урок и каждый момент. Это был наш рай.

И он явно перестал быть таким.

Одна из причин, почему я влюбился в мисс Тейлор – если не считать того, что она потрясающая, – это ее познания в области технологий. Вспомогательные технологии для слепых в наши дни поражают и меняют чью-то жизнь. Да, скринридеры – это круто, я каждый день пользуюсь одной и той же программой, но это далеко не все. Вы знали о наличии таких платформ, которые могут назвать цвет одежды, когда подносишь ее к экрану? Есть также приложения, в которых делаешь фотографию – например, ярлыка или какого-то другого предмета – и через несколько секунд получаешь ее озвученное описание. И они очень точны. Однажды я сфотографировал свою собаку-поводыря и услышал – «взрослый золотистый лабрадор на синем одеяле». Есть видеоигры для слепых, в которых озвучивается весь процесс. Есть множество всего.

Но могло быть больше.

Мисс Тейлор первой предложила мне попытаться разработать приложение. Отправила мне ссылки на статьи, подкасты и помогла набросать варианты. Даже сказала, если закончу до конца семестра, она засчитает это как заключительный проект. Она заставила девятиклассника-нерда [8] поверить, что необязательно ждать, когда вырастешь, чтобы сделать то, о чем мечтал.

А потом была стрельба.

Урок мисс Тейлор был факультативом, и здесь собирались ученики со всех классов, но в основном девятиклассники. А еще нас было совсем немного. Большинство ребят нашей школы предпочитали подготовительные уроки, поэтому на первом уроке прикладной информатики нас было меньше десяти. Я сидел со своими друзьями Джаредом Грейсоном и Рози Мартинез в передней части кабинета.

Джаред – скрытый геймер. Он вел себя, как типичный сын американского фермера, но в реальности знал о видеоиграх больше других. Он не просто в них играл – он знал все о разных разработчиках, какие движки и графику они использовали. Он мог бесконечно говорить о графике и частоте кадров, совсем не понимая, что слепому парню на это плевать.

Рози нельзя было назвать зубрилой. Конечно, она состояла в школьном совете, но при этом была королевой бала среди девятиклассников и единственной школьницей-новичком в группе поддержки. Но мы подружились еще раньше, когда она предложила позаниматься со мной испанским, если я помогу ей с уроком мисс Тейлор.

Самым странным воспоминанием о том дне стало то, что он начался как обычно. Урок почти закончился, многие из нас доделали задание (создали базу данных), в комнате слышались болтовня и стук клавиш.

Как бывало всегда.

– Я в восторге от новой игры Age of Dragons, но не могу решить, в каком варианте купить – для компа или приставки, – говорил Джаред. – Понимаю, что на компе будет смотреться лучше. В 4K должно выглядеть здорово. Но мой комп в последнее время тормозит, и я боюсь, игра будет лагать. Приставка, возможно, потянет, но не будет так смотреться. В смысле, нормально, но не с таким разрешением, как на компе. Но еще…

– Денни, – перебила его Рози. – Я пытаюсь выбрать подарок бабушке на день рождения. Если бы ты был семидесятилетней женщиной, что бы предпочел: удобный свитер или симпатичное ожерелье? Не забывай, что я на мели, так что, вероятно, подарок будет из «Уолмарта» [9].

– Эй, – сказал Джаред. – Мы тут разговаривали.

– Нет, это ты разговаривал, – отметила Рози. – И Денни плевать, в каком разрешении ты играешь в свою дурацкую игру. Он слепой.

– Да, но зато ему очень интересно, что купить твоей бабушке, – парировал Джаред.

– Интересно. Потому что он – рассудительный парень. В отличие от других.

– Я рассудительный!

– А теперь поцелуйтесь, – сказал я. Потому что до сих пор уверен – эти двое были влюблены друг в друга. Да, они постоянно спорили, но поодиночке сохли друг по другу. Кроме видеоигр Джаред говорил лишь о Рози. Она действовала не так очевидно, но я ее знал. Он ей нравился. Даже если она никогда в этом не признается.

– Итак, ребята, – произнесла мисс Тейлор. Ее голос раздался из передней части кабинета, где сидели я, Джаред и Рози. – Через несколько минут прозвенит звонок. Пожалуйста, не забудьте выйти из системы и…

Она замолчала. Я не знаю, как это объяснить, но почувствовал, что все переключили свое внимание. Помню коллективный вздох, но не уверен, произошло это на самом деле или мой мозг просто внушил его мне, потому что это казалось логичным.

А потом раздался громкий хлопок, крики, и две руки – по одной с каждой стороны – схватили меня за руки и дернули вниз, на пол. Все произошло так быстро, что я ударился лбом о край парты. Одну странную секунду я думал, Рози и Джаред решили мне отомстить за поддразнивание. Но это не объясняло громкий шум и почему они вместе со мной, запутавшись в ногах, забрались под парту.

Люди всегда полагают, те несколько минут хаоса были самыми страшными в моей жизни. Но это не так. Они были самыми непонятными. Я не видел стоящего на пороге кабинета с оружием. Не знал, что это был за хлопок. Понимал лишь только, что было громко. Я прижал руки к ушам, надеясь, что через секунду все пройдет и кто-то мне объяснит, что произошло.

Я почувствовал, как Джаред рядом со мной обмяк, и опустил руку, чтобы спросить его, что происходит. Но он не ответил, и я списал это на шум. Даже когда мою руку, прямо под локтем, прошила пуля, я ничего не понял. Почувствовал боль и знал, что пошла кровь, но все равно не мог сложить два и два. Возможно, все дело в шоке, адреналине или просто отрицании, но я не испугался. Это же школа. Здесь не надо бояться.

А потом хлопки удалились. Я услышал их в коридоре, вне кабинета информатики, услышал голос по интеркому, призывающий учителей перейти к режиму изоляции. И тогда-то понял, что что-то не так. Мы с первого класса отрабатывали изоляцию. И я все равно этого не понимал, как бы безумно это ни звучало. Помню, как сидел под столом с окровавленной рукой и гадал, почему мисс Тейлор до сих пор не закрыла дверь.

И тут воцарилась тишина. Самая тяжелая тишина. Не знаю, как еще это объяснить. Но было так тихо, что я подумал – эти хлопки порвали мои барабанные перепонки. Я потянулся к Джареду и подтолкнул его, но он безжизненно соскользнул вниз. Я подумал, он потерял сознание. Возможно, тоже ударился головой. Внутри меня формировался ком, и я решил – позже отчитаю его и Рози за то, что так быстро потянули меня вниз.

А затем я услышал, что кто-то движется по кабинету. И дышит. Обычно я не замечаю, как дышат люди, – будучи слепым, я не обладаю сверхслухом, – но это дыхание было быстрым и громким. В такой тишине это спровоцировало тревогу.

– Эй? – сказал я, потому что больше ничего не придумал.

– Тише. – Голос говорил резко и прерывисто, и, что странно, я его не узнал. Мне казалось, я мог узнать голоса большинства из класса.

Снова движение, и кто-то как будто пополз ко мне. Я подумал: зачем кому-то ползти ко мне по кабинету? Должны ли мы ползти во время изоляции? Это часть отработки, которую я упустил? Я понимал, насколько странны мои мысли, но в тот момент все было так нелогично.

– Молчи, – произнес голос, оказавшийся ближе. – Я слышал сирены. Копы будут… О, нет, Рози.

– Что? – спросил я. – Зачем приедут копы? Что не так с Рози? Что происходит?

Но девочка – а это был женский голос – все продолжала повторять надломленным шепотом: «О, нет, о нет, о нет».

Позже я выяснил, что этой девочкой была Иден Мартинез, кузина Рози, а повторяла она эти слова потому, что Рози была мертва. До этого дня я ни разу не слышал, как разговаривает Иден. Она тихая и замкнутая. Полная противоположность Рози. Но мы вдруг остались единственными выжившими в этом кабинете.

Тогда я этого не знал. Мне это стало известно только после того, как приехали копы. Когда меня погрузили в «Скорую», я узнал, что рука болит из-за огнестрельного ранения. А полный масштаб случившегося я узнал, лишь оказавшись в больничной палате с родителями и сестрой.

Вскоре после этого появилась съемочная бригада. И за следующие несколько месяцев вышло огромное количество историй и рубрик обо мне. Я перестал быть слепым парнем. Теперь я был слепым парнем, который выжил в массовой стрельбе. И почему-то моя история считалась самой интересной. Или самой трагичной. Словно для меня все могло быть гораздо хуже, потому что я был единственным инвалидом в этом кабинете, испуганным и потерявшимся в хаосе.

Но я не думаю, что это правда.

Не поймите меня неправильно. Я не утверждаю, что стрельба на меня не повлияла. Я потерял двух лучших друзей и любимую учительницу. Физическая терапия и обучение снова пользоваться тростью были отстойными. Я до сих пор вздрагиваю из-за громкого шума, и иногда мне снятся кошмары. Но не могу перестать думать, что в сравнении с остальными отделался относительно легко. Потому что ничего не видел. Но послушайте, необязательно что-то видеть, чтобы получить травму…

Конечно, я это знаю – но большая часть боли и ужаса настигла меня уже после. Она возникла, когда я узнал, что произошло. Я не стал этому свидетелем, как все остальные. Не видел тела своих друзей. До этого дня не знаю и не хочу знать, где застрелили Рози, Джареда или мисс Тейлор. Остальным выжившим не так повезло.

У меня есть возможность оставаться в неведении.

Поэтому мне не очень нравится трагический вдохновляющий образ меня такого, каким меня хотят видеть. Если уж на то пошло, я чувствую себя мошенником. Я годами чувствовал вину за то, что не страдал от большего количества боли. Что, если подумать, довольно хреново.

Не думаю, что заслуживаю эту стипендию потому, что я – темнокожий парень из бедного района, который родился слепым и пережил стрельбу. Я заслуживаю эту стипендию из-за своих амбиций и таланта.

Хоть я так и не получил оценку за то приложение в девятом классе, я разработал и другие. На данный момент они банальны и не стали успешными за одну ночь, но они доступны для людей с нарушением зрения. И у меня есть более внушительные идеи. Однажды, уверен, я смогу изменить игру, когда дело коснется вспомогательных технологий и доступной среды.

Не потому, что хочу вдохновлять людей – на данный момент я очень устал всех «вдохновлять», – а из-за того, что смог бы им помочь. И давайте будем честными – ради собственной выгоды. Я устал быть Денни Лукасом – слепым выжившим из старшей школы округа Вирджил. Я готов стать Денни Лукасом – богом технологий. Или хотя бы Денни Лукасом – парнем, который делает реально крутые вещи.

Знаю, есть шанс, что я вас разочаровал. Но я надеюсь, комитет поймет, почему я должен получить эту стипендию. У меня масштабные цели. Я мотивирован и амбициозен и знаю, что благодаря этой финансовой помощи смогу придумывать очень крутые вещи.

Поэтому прошу вас рассмотреть мое заявление. Не из-за того, кто я есть или через что прошел. А по причине того, кем стану через десять или пятнадцать лет. Я знаю, что обладаю потенциалом и смогу рационально использовать эти деньги. Надеюсь, вы думаете так же.

С уважением,Денни Лукас.

Письмо Денни на получение стипендии перевернуло мой мир.

Не знаю почему, но до прочтения я не понимала, что остальные выжившие пытались справиться с тем, как рассказаны наши истории. Я настолько погрузилась в свою вину за произошедшее с Сарой и Келли, что даже не понимала, как исказили истории других. Узнав, что Денни был недоволен тем, как его увидел мир, я почувствовала себя менее одинокой, но не уверена, что мне стало легче.

Я понимала, что должна рассказать ему правду о Келли и Саре. Прочитав новости о книге Макхейлов, я постоянно находилась на взводе, в панике и, если бы ни с кем этим не поделилась, то, наверное, взорвалась бы.

– Я прочитала твое письмо, – сказала я ему на следующий день за обедом. Мы сидели в столовой за небольшим круглым столом у стены, откуда я с легкостью могла наблюдать за всеми выходами. Майлс сидел рядом и, прикрыв глаза, опустил голову на толстую книгу, которую всю последнюю неделю везде таскал с собой. Я не знала, спит он или нет. Во время обеда в основном разговаривали мы с Денни.

Точнее, говорил Денни.

– По шкале от одного до десяти, насколько я гениален? – спросил Денни. – Один – гениален. Десять – круче проклятого солнца.

– Минус четыре, – сказал Майлс, не открывая глаз.

Денни засмеялся.

– В точку. Но серьезно. Ли, насколько плохо?

– Оно нормальное, – ответила я. – Заставило меня многое обдумать. – Я замолчала и проткнула вилкой небольшой кусок жирной школьной пиццы. (Да, я ем пиццу вилкой. Можете меня осуждать. Майлс и Денни уже сообщили, что это неприемлемо.) И добавила, перед тем как поднести вилку к губам: – Вообще-то я надеялась обсудить это после школы.

– Ты имеешь в виду, озвучить замечания или помочь отредактировать? – спросил он.

Мой рот был занят едой, и я кивнула, а потом вспомнила, что он не видит. Я знала Денни большую часть своей жизни и дружила с ним последние три года. И меня до сих пор смущали такие незначительные ошибки, как эта. Я прожевала, быстро сглотнула и ответила:

– Да. Типа того. Если не против, могу после школы отвести вас с Глиттер домой.

– Ладно, это круто, – ответил Денни. – День, когда мне не надо выполнять маневры с Глиттер в школьном автобусе, – хороший день.

Он потянулся к лежащему возле его стула золотистому лабрадору. Она подняла голову и ткнулась носом в его ладонь. Он провел рукой по ее морде до шеи и начал чесать за ушами.

Я ощутила на себе взгляд.

Майлс поднял голову и вопросительно выгнул бровь.

– Ты… не против доехать до дома на автобусе? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Все нормально.

Но не отвел взгляда.

Он понимал – что-то происходит. Иначе бы я просто сделала еще одну остановку по пути домой. Но он ничего не спросил. И я знала, что не спросит.

А вот Денни спросил.

Тем днем, когда я припарковалась на его подъездной дорожке и целую минуту просидела в молчании, не зная, с чего начать свою речь, он сделал все за меня.

– Похоже, дело не в моем письме.

– Что?

Он поднял плечо.

– Ты попросила Майлса доехать до дома на автобусе. Несложно понять, что что-то происходит, потому что мое письмо на получение стипендии не требует такой секретности. Так что происходит?

Я выдохнула.

– Вообще, дело вроде как в твоем письме, – сказала я.

– Серьезно? Черт. Теперь я взволнован.

– Прекрати, – сказала я ему. – Не стоит волноваться из-за письма. Оно хорошее. Очень. И заставило меня задуматься кое о чем… о стрельбе.

– О, – сказал Денни. – Кажется, разговор предстоит нелегкий, поэтому голосую за то, чтобы выбраться из этого грузовика, устроить налет на мой холодильник и выйти на задний двор, чтобы Глиттер передохнула во время нашего разговора.

– Я за.

Десять минут спустя мы с Денни, с лимонадом и только что приготовленным попкорном прошли по его дому до задней двери. Освободившаяся от ошейника Глиттер следовала за Денни, не сводя глаз с попкорна.

– Глиттер, пожалуйста, не путайся под ногами, – попросил он, когда она столкнулась с ним. – Ее тренировали не просить еду у людей, и обычно она спокойно на нее реагирует, но, клянусь, из-за попкорна сходит с ума.

– Разве можно ее винить?

Он засмеялся.

– Не совсем. Попкорн – еда богов.

– Ты знал, что Майлс ненавидит попкорн?

– Правда? Тогда, наверное, мне надо перестать с ним дружить. Позор. А он только начал мне нравиться.

Он легко шел по дому без помощи Глиттер и трости, которой пользовался до возвращения собаки осенью. Единственным намеком на его слепоту было то, что он временами щупал стену. Когда мы дошли до задней двери, он отпер ее одной рукой и распахнул. Едва успел откинуть москитную сетку, как Глиттер пронеслась мимо него и, чуть не сбив Денни с ног, выбежала в огороженный двор.

– Господи, Глиттер, – сказал он, сдерживая смех, и вышел на небольшое деревянное крыльцо.

Глиттер уже кругами носилась по двору, зажав в пасти взявшийся из ниоткуда теннисный мячик. Хоть я много раз видела ее такой с тех пор, как она оказалась у Денни, но это всегда ошеломляло. В ошейнике она такая спокойная, сосредоточенная. Денни говорит, он словно ее деловой костюм. В нем она понимает, что пора быть профессионалом. Но как только его снимают, пора развлекаться.

Мы сели на ступеньки и положили между нами теплый пакет с попкорном.

– Итак, – сказал он, осторожно открывая банку с лимонадом. – Теперь у нас есть что поесть, поэтому выкладывай, что происходит.

Я услышала тихий стук по деревянным планкам и только тогда поняла, что нервно отбивала ногой по нижней ступени. Мне казалось правильным поговорить с Денни, словно я могла наконец снять груз с плеч и поделиться с тем, кто поймет. Но сейчас, оказавшись здесь, когда он готов меня слушать, чувствовала, что готова сорваться.

– Ли? Ты в порядке?

Выкладывай, сказала я себе. Просто скажи. Пора это сказать.

– Эта цепочка не принадлежала Саре.

Слова вышли быстро, на одном дыхании.

Денни застыл, рука с попкорном зависла в воздухе на полпути ко рту. А затем он медленно опустил ее.

– Подожди… что?

Теперь тряслись не только нога, но и руки. Я прижала их к коленям.

– Цепочка, которую нашли в уборной, не принадлежала ей. Не знаю, откуда пошел этот слух, но она не ее. И она ничего ему не говорила. Ни слова.

– Прости… ты уверена?

– Да, – ответила я. – Я не знаю, что еще произошло в уборной. Не знаю, что именно случилось с Келли. Но история про Сару – неправда.

– Ого, – сказал Денни. – Это… ого. – Он покачал головой. – Почему ты говоришь мне это сейчас?

– Твое письмо заставило меня задуматься, – сказала я. – Обо всех неверных суждениях о стрельбе. О нас. Кажется, я долгое время считала, это касалось только меня – и что люди неверно восприняли историю Сары. Но это не так. Понимаю, что ты писал о другом, но… не знаю.

– О другом, – согласился он. – Но я, кажется, понимаю, о чем ты.

– А потом я подумала о сказанном тобой на годовщине, – продолжила я. – Что, когда мы окончим школу, не останется никого, кто был там. И все в нашей школе будут судить по тому, что слышали или видели в новостях и… и это станет фактом. А потом выйдет книга Макхейлов…

– Я об этом слышал, – признался Денни. – Ты говорила им об этом? О Саре?

– Нет. – Я закусила нижнюю губу, живот крутило от чувства вины. – Почти сказала. Пару лет назад. Но… мне тогда показалась, что таким образом я отниму у них что-то. Словно им действительно надо верить в эту историю. Я не смогла.

– Это тяжело, – сказал он.

– Я понимаю, что опоздала на три года, но должна что-то сделать. Все время думаю о Келли. Не знаю, что именно случилось с ней в тот день в уборной, но она была права насчет того, что с Сарой этого не произошло. А ты помнишь, что с ней произошло. Тогда я ничего не сделала, а понимала, что стоило. И мне надо сделать это сейчас. Просто не знаю, кому рассказать. Или как.

– Ты не сообщила даже детективу Дженнеру? – спросил Денни. – Когда он опрашивал тебя после?

– Когда мы с ним разговаривали, я еще даже не слышала этой истории. Поделилась с ним основным. Что он вошел, что мы находились в кабинке и что он ее убил. Когда детектив Дженнер попытался узнать больше, я… на меня нахлынули воспоминания, и я испугалась, поэтому мы прервались. Вероятно, не будь этого, он бы задал мне вопрос про цепочку. Не знаю. Я облажалась, да?

– Тебе было четырнадцать, и на твоих глазах убили подругу. Думаю, тебя можно простить.

Но я не была в этом уверена. Ведь из-за этого пострадал другой человек.

– Возможно, неплохо бы начать с детектива Дженнера, – предложил он. – Что бы ты ни решила делать дальше, он должен знать.

Я протяжно выдохнула. Денни был прав – если кто и должен об этом знать, так это расследовавший стрельбу офицер, – но мне меньше всего хотелось его видеть. Он вошел в мою жизнь в самые тяжелые дни, когда я едва спала, страдала от частых панических атак и все еще пыталась найти верную дозу лекарства. С тех пор я прошла долгий путь, но мне все равно кажется, что я иду по натянутой веревке. Один промах, одно неловкое движение, и я рухну туда, где была три года назад.

Денни не мог читать мои мысли, как Майлс, но не нужно быть телепатом, чтобы понимать, о чем я думала в тот момент. Уверена, у всех остальных с детективом Дженнером возникали те же ассоциации. Он был хорошим человеком, но никому не хотелось снова с ним встречаться.

Но Денни сказал:

– Я пойду с тобой.

– Не стоит…

– Я знаю, что не должен, – сказал он. – Но пойду. Можем отправиться на этой неделе после школы. Я придумаю оправдание для родителей.

В этот момент к нам метнулась Глиттер, держа во рту слюнявый теннисный мячик. Она бросила его к моим ногам, подпрыгнула, положила лапы на мои колени и облизала мне щеку. Словно сказала: «И я тоже пойду».

Я неожиданно для себя засмеялась.

– Хорошо, – ответила я и почесала ее за ухом. – Спасибо. – Она оставила мои колени в покое и сделала еще один круг по двору. Я потянулась и положила руку на плечо Денни. – Правда. Спасибо. Ты хороший друг.

– О, я знаю, – сказал он. – Я лучший.

Я понимаю, что многое рассказала о Саре, но почти ничего о других жертвах. Отчего становлюсь не лучше СМИ. Про Сару выпустили много репортажей, но про других умерших там людей забыли уже через несколько недель. Они быстро стали безымянными жертвами, всего лишь частью «девятерых убитых».

Но я знала этих людей, как знала Сару. Может, не так хорошо. Некоторых знала лишь по именам. Но они были людьми. Детьми. И их смерти были так же значимы, как и ее, пусть даже они не скончались мученически за свою веру.

Поэтому я изо всех сил постараюсь это исправить с помощью других выживших, которые лучше меня знали некоторых из них.

Начать, наверное, стоит с мисс Тейлор.

Эсси Тейлор

15 марта мисс Тейлор стала первой жертвой.

Я не очень хорошо ее знала. Видела каждое утро в коридоре по пути в кабинет. Она была молодой, всего двадцать три года, и очень симпатичной – золотисто-светлые волосы свободными волнами ложились на плечи. Помню, она всегда носила одежду с цветочными узорами, всегда ярких и теплых цветов – красный, оранжевый и розовый. В следующем году я планировала посещать ее уроки, потому что понадобился бы факультатив, а урок труда мне не нравился.

Но не успела.

И учитывая то, что я не знала ее достаточно хорошо, я отправила Денни имейл и попросила его написать пару слов.

Привет, Ли.

Хочешь узнать больше о мисс Тейлор? Посмотрим…

Ну, могу начать с первого дня девятого класса. Мой первый день в старшей школе и ее первый день в качестве учительницы. Я пока не ходил к ней на урок, выбрал его только в следующем семестре, но уже был компьютерным нердом. Поэтому мы с Джаредом на обеде забили на очередь за пиццей и отправились исследовать кабинет информатики.

Конечно, там находилась мисс Тейлор. Когда мы вошли, она представилась и разрешила нам воспользоваться одним из компьютеров.

– Вот, черт, – сказал Джаред. – Они все старые. Как динозавры в средней школе. Я надеялся на что-то получше.

– Отстойно, – сказал я.

– Если бы школа не тратила столько денег на чертов футбол, то могла бы себе позволить компьютеры получше.

– Ты просто злишься, что не попал в команду.

– Заткнись, – обиделся он. – Кроме того, все нормально. В следующем месяце выходит Bomb Shelter Four, и мне понадобятся дополнительные часы для игры.

Пока Джаред занимался компьютером, я просто сидел рядом. На них пока не установили скринридеры. Школа приложила бы усилия лишь в том случае, если бы эта программа понадобилась мне на уроке. Именно так всегда и было. Любезны, лишь когда это требуется.

Но потом ко мне подошла мисс Тейлор. Я понял это потому, что она сказала:

– Денни, я слева от тебя, мисс Тейлор.

– Привет, учительница.

– Можно поговорить с тобой минутку?

– Я уже умудрился вляпаться?

– Нет, что ты. – Она села рядом, по другую сторону. – Как думаешь, ты будешь проводить здесь много времени?

– Я даже не знаю, – ответил я. – Будет зависеть от того, когда будет первый урок. Если до тех пор не установят программное обеспечение…

– Позволь я перефразирую, – сказала она. – Ты хочешь проводить здесь время?

– Конечно, хочет, – встрял Джаред. – Денни любит компьютеры.

– Это верно.

– Хорошо, – сказала она, и я услышал в ее голосе улыбку. – Тогда сделай мне одолжение и скажи, что именно нужно установить. Только не те программы, что обычно для тебя устанавливают – в них нет смысла, если они не помогают. Так что скажи, что действительно сделает эти компьютеры удобными для тебя, а я позабочусь, чтобы все было сделано.

В этот момент она стала моей любимой учительницей.

Возможно, это скромный жест, но я так привык, что люди думают, что знают, что для меня лучше, что мне нужно. Это, наверное, одна из издержек инвалидности. Поэтому меня взволновало, что учитель спросил меня – и послушал. И она сдержала свое слово. На один из компьютеров установили приличный скринридер, и она даже заставила меня показать ей, как он работает. Никто из моих учителей не удосужился что-то узнать о необходимых мне вспомогательных технологиях.

А потом она, естественно, в следующем семестре стала моим учителем. К тому моменту я уже был невероятно влюбилен в нее. Хотя иногда она отпускала ужасно примитивные шутки.

О господи. Больше всего она любила эту:

«Почему пиратам-подросткам не разрешили смотреть фильм? Из-за его рейтинга, черт побери!»

Клянусь, она рассказывала нам эту шутку десятки раз и каждый раз смеялась так сильно, что начинала хрюкать.

Мы не можем все быть идеальными.

Не знаю, такой ли рассказ ты ждала от меня. Я знал ее только как учителя, поэтому мне мало что известно о ее жизни за пределами школы. Кажется, ее семья из северной части Индианы, и она однажды сказала мне, что выросла на ферме.

Но я знаю, она была лучшим учителем, которого четырнадцатилетний нерд только мог пожелать, и именно такой я хочу ее запомнить.

Ли, надеюсь, помог.

Денни

До моей неудавшейся попытки признаться родителям Сары я уже могла один раз внести ясность в данный вопрос.

Это произошло в конце лета. Всех свидетелей попросили вернуться в старшую школу, чтобы провести следственный эксперимент и помочь детективам разобраться, в каком порядке все произошло. Они расспрашивали нас в течение нескольких дней после стрельбы, но мы все находились в разных местах – как в кабинете информатики, так и в коридоре и женской уборной, – поэтому без четкого представления о событиях было сложно собрать кусочки головоломки воедино.

Мы не были обязаны это делать, нас скорее попросили. Мама все время напоминала мне это, пока везла к школе. Я могла поехать домой, если хотела.

– Парень все равно мертв, – заезжая на парковку за школой, сказала она, имея в виду стрелявшего. – Не понимаю, что тут еще расследовать.

Но я видела в этом возможность. К тому моменту слухи широко распространились, история о предполагаемых последних минутах Сары затмила саму стрельбу. Но Келли появится на следственном эксперименте. Идеальное время для нас двоих внести ясность в произошедшее тем утром в уборной. Тогда о Саре перестанут говорить так, будто она ангел, а не моя лучшая подруга, человек. Люди поверят Келли и ее семье. А я перестану ощущать вину.

Таким был мой план.

Детектив Дженнер встретил нас у черного входа в школу. Нас попросили припарковаться за зданием и войти в ближайшую к магазину дверь. Возможно, из-за того, что большое количество припаркованных у еще закрытой школы машин привлечет внимание СМИ. Но здесь никто не увидит наши машины с главной дороги, как и нас, входящих внутрь.

– Добрый день, мисс Бауэр, Лиэнн, – сказал детектив Дженнер, придерживая для нас дверь. – Идите за мной. Мы еще ждем остальных. Иден Мартинез и Денни Лукас уже здесь. Они разговаривают с детективом Вайнбергом о том, что произошло в кабинете информатики. Как только закончат, мы поговорим с вами и остальными о случившемся в коридоре и уборной. К нам едут Эшли Чамберс и ее родители. Насчет остальных пока не уверен.

– Майлс не придет, – сообщила я детективу Дженнеру, молодому парню лет тридцати, который выглядел моложе, хотя темные круги под глазами свидетельствовали об усталости. – Майлс живет по соседству. Я спросила его, и он ответил, что сегодня его не будет.

Детектив Дженнер кивнул и вздохнул.

– Это не радует, но я понимаю. Жаль, конечно. Я собирался поговорить с ним и Эшли о том, что произошло в коридоре. Он словно настоящий герой. Ну да ладно… – Он замолчал, скользнув взглядом по моему лицу. – Лиэнн, ты в порядке?

Мы шли по коридорам в сторону прежнего кабинета информатики. Я впервые оказалась здесь после стрельбы и пыталась представить, что это вовсе не старшая школа округа Вирджил. Сначала это было легко. Школа пустовала и стояла в тишине, если не считать наших голосов и эхом раздающихся шагов. В нашей школе никогда не было настолько безлюдно и тихо. И я находилась здесь с мамой и офицером полиции, двумя людьми, с которыми почти никогда не появишься в старшей школе.

Я продолжала об этом думать, пытаясь убедить себя, что нахожусь в другом месте, и выискивала глазами Келли или ее родителей. Но никого не видела. В нескольких метрах от кабинета информатики я услышала другие голоса. Иден что-то объясняла так тихо и быстро, что я не могла понять, что она рассказывает детективу Вайнбергу.

Уверена, тогда меня и затошнило. Потому что я увидела открытую дверь в женскую уборную. И больше не могла притворяться, что мы в другом месте.

– Ли? – спросила мама и положила руку на мое плечо. – Ты белая, как привидение. Плохо? Хочешь уйти?

Я покачала головой. Келли пока здесь не было. Мне надо остаться. Надо увидеть ее, чтобы рассказать детективам, что произошло на самом деле. Я обхватила себя руками и постаралась дышать медленно. Вдох через нос, выдох через рот. Такова же техника, верно? Я не могла вспомнить.

Детектив Дженнер оставил нас с мамой в коридоре и вошел в кабинет информатики. Я заметила через открытую дверь, что там почти ничего не осталось, кроме пары парт, под одной из которых сидел Денни. Он не смотрел на меня, детектив Дженнер и Вайнберг перекинулись парой слов, а потом задали вопрос Иден, которую я не видела.

Я сверлила взглядом спину Денни. Не отваживалась смотреть на что-то другое, особенно в сторону уборной в другом конце коридора. Денни был моим другом. Денни – это безопасно. Продолжай смотреть на Денни, твердила я себе.

Он чуть сдвинулся; такое еле уловимое движение можно заметить, только если пристально смотришь. И я задумалась, что же он чувствовал, сидя под этой партой в том же самом месте, что и несколько месяцев назад? Сложно ли ему сидеть там несколько минут, пока люди обсуждают стрельбу, разбирают ее шаг за шагом, словно собирают кубик Рубика, а не прорабатывают путь массового убийцы.

Несколько минут спустя из кабинета вышли два детектива, за ними Иден и Денни. Он выглядел слегка уставшим, а Иден явно плакала. Она посмотрела на меня и смущенно отвела взгляд.

– Спасибо, ребята, – сказал детектив Дженнер. – Наверное, на сегодня все. Мы очень ценим, что вы приехали и прошли это с нами. – Он посмотрел на меня. Лиэнн, дай мне секундочку. Нам с детективом Вайнбергом надо кое-что обсудить, и надеюсь, когда закончим, к нам присоединится Эшли. Хотелось бы разобраться со всем по порядку.

Я кивнула, и два детектива прошли обратно в кабинет информатики.

– Ли? – спросил Денни.

– Я здесь, – ответила я.

Его трость застучала по полу, пока он не поравнялся со мной.

– Это странно, да? – сказал он, прислонившись к стене.

Я неожиданно засмеялась.

– Денни, где твои родители? – спросила мама.

– Работают, – ответил он. – Они хотели приехать, но я попросил этого не делать. Такие подробности их только напугают. Так что меня привезла семья Иден.

Я оглянулась, но нигде не увидела ее родственников. Похоже, она это заметила, потому что сказала:

– Они снаружи, в машине. Сначала вошли, но детектив Вайнберг начал обсуждать схему рассадки на уроке… упомянул, где сидела Рози… – Она пожала плечами. – Из-за плачущих бабушки и тети детективу Вайнбергу стало сложно меня слышать.

– Они плакали не так уж громко, – отметил Денни. – Просто ты очень тихая. Даже после их ухода он как минимум трижды просил тебя говорить четче.

– Денни, – прошептала мама, ее явно ужаснуло его отношение.

Но Иден махнула рукой.

– Все нормально, мисс Бауэр. Он прав. И знает, что, задевая, не дает мне много думать о… – Она замолчала и после долгой паузы прокашлялась. – Но нам пора. Семья ждет. Удачи, Ли.

Я кивнула и смотрела, как они с Денни направились по коридору, их фигурки становились все меньше и меньше, пока не исчезли за углом. Теперь осталась только я. И мама. И детективы, которые вот-вот пригласят меня в эту уборную.

Расслабься, сказала я себе. Это всего лишь уборная. Комната с раковинами и унитазами. Прекрати бояться. Ты ведешь себя глупо.

Детективы уже вернулись, но Эшли и Келли так и не приехали. Мужчины переглянулись, детектив Вайнберг вздохнул и постучал пальцами по планшету.

– Лиэнн, – сказал детектив Дженнер, повернувшись к маме и ко мне. – Мы очень хотели разобрать все по порядку, но не хотим отнимать у тебя много времени. Поэтому, если ты не против, начинай.

Я оглянулась на пустой коридор. Келли так и не пришла. Как мы объясним, что произошло в действительности, если она так и не пришла?

– Может, хотя бы подождем Келли? – спросила я, стыдясь дрожи в голосе. – Так как мы обе находились… там.

Я показала на женскую уборную.

– Это было бы идеально, – сказал детектив Дженнер. – Но она опаздывает, и мы не уверены, придет ли вообще. Возможно, она передумала. Если она покажется, мы пройдемся с ней отдельно и сравним ее показания с твоими.

– Эм, хорошо. Конечно.

Я собиралась сама все рассказать. Сообщить детективу Дженнеру, что именно произошло с Сарой, поясить, что все истории про нее – неправда. А потом, когда появилась бы Келли, им пришлось бы ей поверить. Вот так просто.

Или должно быть просто.

Детективы направились в сторону уборной и пригласили нас с мамой проследовать за ними. Мама снова положила руку на мое плечо, но я сбросила ее и сурово на нее посмотрела. Не хотела, чтобы она нежничала со мной. Вообще не хотела, чтобы она здесь находилась. Жаль, она не такая, как родители Денни. Мне бы хотелось, чтобы она осталась в стороне, если бы я попросила. Но этого не будет. Она хотела «быть здесь ради меня». И меня это бесило.

Чем ближе мы подходили к уборной, тем больше я теряла связь с реальностью. По-моему, только так это можно описать. Я представляла себе помещение изнутри, светлые плитки, потемневшие от крови. Выстрелы и крики. Они звучали, но я знала, что не слышала их. Они скорее раздавались в моей голове, чем в ушах. Я чувствовала запах меди, пороха и сигаретного дыма. Каждый шаг к двери приближал меня к обрывкам воспоминаний.

А потом мой мозг начал выдавать фрагментарные пугающие мысли. Зазвучала предупредительная сирена, когда детектив Вайнберг вошел в уборную, а я должна была следовать за ним.

боль страх смерть темнота ничто ничто миру придет конец мы все умрем все не важно ничто темнота

И только так я могу описать проносившиеся мысли. Я стояла на пороге уборной и смотрела на детективов Дженнера и Вайнберга, которые встали у кабинок и ждали, когда я войду. На крошечную долю секунды мне показалось, я увидела у раковины Сару, которая, как в то утро, рассматривала небольшую отметину на шее, а потом мир вокруг нас рассыпался на части.

И я побежала.

Я поняла, что начала двигаться, лишь когда услышала за собой мамин окрик. К тому моменту я забежала за угол и практически приблизилась ко входу, куда мы шагнули несколько минут назад. Но даже тогда не остановилась. Я распахнула двери и побежала к машине. Схватила ручку пассажирской двери, но она не открылась. Я дергала ее и дергала, ругалась, лицо стало горячим и влажным. Слезы. Я даже не поняла, когда начала плакать. До или после того, как сбежала?

– Ли! – снова позвала мама. Она тоже выбежала за мной на улицу. В ее глазах отражался страх. – Детка.

Она потянулась ко мне и попыталась обнять, но я оттолкнула ее – действительно оттолкнула.

– Отвали! – закричала я. – Отвали от меня.

– Ли, – прошептала она и теперь не только от страха. Ей было больно. Она вдохнула. – Поехали домой.

Я быстро покачала головой.

– Нет! Нет, мне нужна минутка. Я приду в себя. Я в порядке. Просто нужна секундочка, а потом я могу вернуться и попробовать еще раз. Я просто испугалась, но могу вернуться. Я могу это сделать. Я должна.

– Нет, это не так, – сказала она. – Ты не должна, и мы едем домой.

– Но следственный эксперимент…

– Забудь о нем, – сказала мама. – Все хорошо. Детективы поймут. Идем.

Знаю, что надо было поспорить. Надо было остаться. Надо было сделать то, ради чего я сюда пришла. Но мама открыла машину, и я забралась внутрь. А когда рядом с нами припарковалась еще одна, я от стыда и сожаления сползла ниже на сиденье.

Кабинет детектива Дженнера за эти годы мало изменился. Тот же металлический стол, усыпанный бумагами. Та же фотография его семьи возле того же старого компьютера. Изменился лишь сам детектив Дженнер.

Его волосы рано поседели, а под глазами залегли тени. Он как будто постарел на десяток лет за эти три года. Расследование дела с таким количеством смертей подростков и не до такого доведет, подумала я.

– Лиэнн, – произнес он, шагнув в кабинет. – И Денни. Должен сказать, это сюрприз. Могу чем-то помочь?

Я взглянула на Денни. Конечно, он на меня не смотрел, но меня успокаивало его присутствие. Я глубоко вдохнула и повернулась к детективу Дженнеру.

– Мне нужно поговорить с вами насчет стрельбы.

Лицо детектива Дженнера стало пепельным, а морщинки вокруг глаз сделались заметнее.

– Хорошо. – Он обошел стол и сел на металлический стул. – Что случилось?

– Дело в, эм… дело в Саре Макхейл.

Детектив Дженнер молча слушал, пока я объясняла, рассказывала то же самое, что услышал от меня Денни. Это не заняло много времени. Ведь со своей стороны я мало что могла рассказать. Лишь то, что случившееся, по мнению всех, в уборной – неправда. Когда я закончила, он откинулся на спинку стула и запустил руки в волосы.

– Ого, – сказал он. – Не то, что я ожидал услышать.

– Извините, – сказала я. – Я собиралась рассказать во время следственного эксперимента, но запаниковала, а история после этого разрослась, и я никому не хотела причинить вред и… – Денни опустил руку на подлокотник и на ощупь отыскал мою. – Извините, детектив Дженнер.

– Я понимаю, – сказал он. – И ценю, что ты мне рассказала, но… Лиэнн, расследование недавно закрыли. И эта информация ничего не изменит. По крайней мере, я ничего не могу сделать.

– О.

– Мы уже сбросили со счетов преступление на фоне ненависти и религиозные мотивы, – объяснил он. – Жертвы были случайными, независимо от того, что произошло или не произошло с Сарой Макхейл.

Я кивнула. Но в животе образовалась дыра. Я была честна. Наконец-то. И моя честность совсем не имела значения.

– Могу я спросить, почему ты рассказываешь мне об этом сейчас? – поинтересовался он спокойно. Похоже, на моем лице отразилось разочарование.

– Просто… – Слова застряли в горле. Я сглотнула и попыталась еще раз. – Просто…

Но слова снова не шли. Я не могла объяснить, что сделала или почему хотела это исправить. Сейчас.

Но Денни, как обычно, нашел нужные слова.

– Мы оканчиваем школу, – объяснил он за меня. – Мне кажется, Ли волнуется, что, когда мы уедем, все не сказанное нами тоже исчезнет. Так ведь, Ли?

Я кивнула и выдавила тихое:

– Да.

– Понятно, – сказал детектив Дженнер. – Это похвально, Лиэнн. Я понимаю, почему ты хочешь внести ясность. Но могу я дать совет? Не как офицер полиции, а как беспокоящийся за твою безопасность взрослый?

– Эм, конечно, – ответила я.

– Оставь это при себе.

Я моргнула.

– Что, простите?

– Понимаю, что давно не бывал в округе Вирджил. И все, возможно, изменилось. Сомневаюсь, но… – Он вздохнул. – Люди увлеклись историей Сары Макхейл. И плохо воспримут, если кто-то попытается ее у них отнять. Я помню, что случилось с той девочкой по фамилии Гейнор. Вы что-нибудь слышали о ней с тех пор, как она покинула город?

Я покачала головой.

– Дело в том, что я не хочу, чтобы с тобой, Лиэнн, случилось что-то плохое. Ты через многое прошла. Будь я тобой, просто молчал бы об этом дальше.

Когда несколько минут спустя мы вышли из его кабинета, на меня словно волной нахлынули эмоции. Разочарование, отчаяние и вина. Рассказав о случившемся детективу Дженнеру, я еще меньше хотела поделиться этим с кем-то другим.

Похоже, Денни понял, о чем я думала, потому спросил, когда мы сели в грузовик и поехали в город:

– И что теперь?

– Понятия не имею.

– Ты расскажешь родителям Сары?

– А должна?

Денни задумался, а потом ответил:

– Не знаю. С одной стороны, они заслуживают знать правду. Особенно если пишут эту книгу. Но с другой… Их это очень расстроит. Очень сильно.

– Ты так ясно выражаешься, – отметила я.

– В сравнении с тобой? Черт, да. – Он сверкнул улыбкой и покачал головой. – Не знаю, Ли. Прошло три года. Я не знаю, что тебе делать. Возможно, детектив Дженнер прав. Может, лучше просто это отпустить.

– Но что насчет Келли?

– Ее здесь нет. Наверное, она сейчас там, где людям не так важна эта история. Я на это надеюсь. Так или иначе ты не можешь изменить того, что с ней произошло.

– Но если опубликуют книгу Макхейлов…

– Да. Будет отстойно вне зависимости от того, где она живет. – Он выдохнул. – Не знаю. Извини. Но что бы ты ни решила сделать, я тебя прикрою. Не уверен, что это многое значит, но главное – внимание, верно?

– Спасибо, Денни.

Ричард Макмаллен

Детектив Дженнер был прав – людям в этом городе нравятся истории о Саре. И после ее смерти всплыло много других историй. Историй о том, каким человеком она была при жизни. Какой доброй, благородной и искренней она была.

Существуют десятки историй. Почти все хотят сказать, что знали Сару. Все хотят претендовать на часть ее.

И ни одна из них не включает в себя Ричи. Как бы люди, по их мнению, ни знали ее, почти никто не подозревал, что она с одиннадцати лет влюблена в Ричи Макмаллена. Или что они с восьмого класса «официально» встречались (тайно).

Если поискать в Сети некролог Ричи, вы узнаете, что за две недели до стрельбы ему исполнилось пятнадцать, что его пережили как оба родителя, так и пять братьев и сестер. Что его семья – католики.

Но в нем вы не найдете информацию о том, что Ричи все время ходил в камуфляжной одежде. Камуфляжные штаны, камуфляжная куртка, камуфляжное все. Сара нещадно дразнила его из-за этого.

– Ты знаешь, что это школа, а не лес? – спрашивала она. – Реально думаешь, что убьешь в столовой индейку?

– Нет, – отвечал Ричи. – Потому что сейчас сезон оленей.

На фотографиях с классом у него почти белые волосы. Но в Интернете вы не найдете ни одной фотографии с седьмого класса, когда он с помощью лимонада выкрасил их в ярко-оранжевый для костюма на Хеллоуин. Выглядели они нелепо, и полностью цвет вымылся только через несколько недель. Ко Дню благодарения даже учителя называли его Морковкой. Это прозвище приклеилось. Сара, в отличие от большинства его друзей, никогда его так не называла. Он даже расписался в моем ежегоднике восьмого класса, как Морковка Макмаллен.

Мы с Ричи не были близки. Он встречался с Сарой, поэтому наши дорожки постоянно пересекались, но мы никогда не выходили за рамки простых знакомых. Я даже была уверена, он часто бесился оттого, что я всегда рядом, как пятое колесо. Сара не хотела прекращать общаться со мной, и Ричи приходилось терпеть.

Однажды я даже слышала, как он жаловался ей на отсутствие у меня других друзей, потому что тогда они могли бы вместе обедать, ведь вне школы они проводили мало времени вместе.

– Разве тебе не хочется, чтобы она… иногда куда-нибудь ушла?

Сара отвечала нет и целую неделю потом с ним не разговаривала.

Но даже при этом, когда настал День святого Валентина – за месяц до стрельбы, – Ричи пришел в школу с плюшевым мишкой для Сары (о котором ей пришлось соврать родителям) и пакетиком «Скиттлс» для меня.

– Для чего это? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Не хотел, чтобы ты чувствовала себя лишней.

Ричи ненавидел первый урок информатики с мисс Тейлор. Постоянно жаловался на него Саре. Он хотел ходить на подготовительный, но из-за возникших с расписанием проблем застрял на нем. Денни говорил, что мисс Тейлор всегда отчитывала его за игры на телефоне во время урока.

Вероятно, именно этим он и занимался, когда стрелявший вошел в класс.

Я многого не знала о Ричи. Но, надеюсь, этого достаточно, чтобы его не запомнили, как еще одну из безликих безымянных жертв – одного из девяти убитых в старшей школе округа Вирджил.

Возможно, вместо этого вы запомните его как Морковку. Мне кажется, ему бы понравилось.

Я могла бы послушаться детектива Дженнера. Могла бы подвезти Денни до дома, вернуться к себе и больше никогда не упоминать о Саре. Сначала я даже так и хотела сделать. Но это было бы слишком просто.

Вернувшись вечером домой, я обнаружила еще одну статью о книге Макхейлов. Чтобы ее найти, в этот раз даже не пришлось искать на форумах о нашей школе. Как только я вошла в систему, эта история оказалась главной новостью на домашней странице браузера: «Спустя Три Года Родители Вспоминают О Храброй Жертве Своей Дочери».

Я поежилась, прочитав заголовок. Храбрая? Жертва? Мне не нравилось, как легко бросались такими словам в отношении Сары. Как будто произошедшее в уборной было чем-то выдающимся, развязкой получившего «Оскар» фильма, а не размытым пятном ужаса и смятения. Похоже, это было сделано умышленно, так как в статье упоминалась киностудия одной известной актрисы, которая, «как отмечает надежный источник», всерьез подумывала о приобретении прав на еще не отпечатанную биографию.

Я закрыла статью, не читая дальше. Вокруг этой книги уже росла шумиха, и я понимала, что это значит. Скоро в нашем округе снова появятся репортеры, выкапывающие на белый свет старые истории о Саре. Обо всех нас. И они все поймут неправильно.

Мне хотелось, чтобы книга не увидела свет. Хотелось затоптать пламя прежде, чем оно станет пожаром разрушительной силы. На долю секунды я задумалась: а что будет, если позвонить в одно из главных новостных агентств? Рассказать им, что именно произошло с Сарой Макхейл, что я держала ее за руку, когда она умирала. Что все написанное ими о ней – неправда. Это привлечет внимание. Это заставит издательство задуматься насчет контракта на книгу.

Это будет очень легко.

Но при этом жестоко. Я не могла так поступить с родителями Сары. Не могла позволить, чтобы они узнали правду из газетной статьи. Если они должны знать правду, то заслуживают услышать ее от меня. Я молчала три года, чтобы они верили в то, что дает им утешение. Но если выпуск книги можно остановить только так, это необходимо сделать.

Чтобы не отговорить себя, я схватила ключи и поспешила к грузовику.

Когда я вышла на крыльцо, как раз подъехала мама.

Она помахала и вышла из машины.

– Я купила пиццу, – сказала она.

– Оставь мне кусочек, – попросила я, запрыгивая в грузовик. – Вернусь позже.

– Куда ты?

Но я уже завела двигатель и выезжала задом с подъездной дорожки.

Макхейлы живут от меня в десяти минутах езды, после парка Варгин и чуть дальше по грунтовой дороге. Лежащие на руле руки тряслись, и чем ближе я подъезжала, тем сильнее била дрожь.

Когда я въезжала на их подъездную дорожку и поднималась по ступенькам крыльца, меня не покидало тревожное чувство привычного. За эти годы я тысячу раз видела их в городе, но впервые приехала к ним домой после того конфузного вечера, когда впервые пыталась рассказать Рут о Саре.

И теперь я снова здесь. Без приглашения. Собиралась рассказать им то, что они не захотят услышать.

Я глубоко вдохнула и постучала в дверь. Открыла Рут, которая, как и следовало ожидать, была удивлена.

– Лиэнн, – сказала она и тут же сменила озадаченное выражение лица на добрую улыбку. – Какой сюрприз! Заходи, заходи.

Она жестом пригласила меня в гостиную.

– Кто это, дорогая? – услышала я голос Чеда.

– Лиэнн Бауэр, – ответила Рут, чуть повысив голос, чтобы он ее услышал, но не до крика. Рут Макхейл никогда не кричала. А потом повернулась ко мне. – Я только поняла, что оставила телефон на работе. Ты звонила? Мне так жаль.

– Ой, нет, – сказала я. – Не звонила. Просто… Простите, что вот так ворвалась.

– Не извиняйся, милая. Нам всегда приятно тебя видеть.

Я сглотнула, понимая, что это ненадолго.

– Мы как раз готовились ужинать, – отметила она. – Хочешь присоединиться? Будет макаронная запеканка с тунцом.

– О, спасибо, но я не хотела вам мешать.

– Что за ерунда. – В гостиную вышел Чед. Теперь его волосы и борода были густыми и практически полностью седыми. Он искренне улыбнулся мне, и на меня накатил страх. – Рут всегда готовит слишком много. Если не поможешь, мы еще несколько дней будем доедать эту запеканку.

Я оглянулась на дверь, жалея, что не приехала на час позже. Может, и на два. Я не могла с ними ужинать. Не могла сидеть за их столом, есть их еду, а потом рассказать, что их представления о последних минутах жизни их дочери – неправда.

Но Рут уже приобняла меня за плечи и повела в столовую, а Чед отправился за запеканкой.

– Как поживаешь, Лиэнн? – спросила она, подталкивая меня к месту – моему обычному месту, на котором я за эти годы сидела миллион раз. – Как мама?

– В порядке, – ответила я. – Она теперь менеджер в долларовом магазине. Часто занята.

– О, это замечательно, – сказала Рут. – А ты? Скоро выпускной, не так ли? Идешь на него с кем-то?

– Эм, не знаю. Наверное, нет.

– Ну, ничего страшного. Все равно парней переоценивают.

– Я это слышал! – крикнул с кухни Чед.

Рут улыбнулась.

– Ты еще занимаешься театром? Нам с Чедом так жалко, что мы в прошлом году пропустили спектакль с тобой. Как он назывался? «Мышьяк и старые кружева»? [10] Кажется, ты была настоящей звездой. Мы читали об этом в местной газете. В этом семестре еще будешь играть в спектаклях?

Я прикусила губу.

– Нет. Я слишком занята.

Это ложь. На самом деле я больше не хотела играть в спектаклях из-за той статьи в газете, о которой упомянула Рут. Это было скромное выступление драмкружка. Без финансирования мы даже не могли себе позволить настоящие декорации. Но все равно на этом спектакле показался журналист из местной газеты. И, вместо того чтобы писать о нем, выпустил целую статью про меня.

Точнее говоря, про то, как замечательно видеть на сцене одну из выживших в стрельбе, пусть даже этот спектакль о старушках-убийцах. Остальных актеров даже не упомянули. Черт, да саму пьесу едва ли упомянули. Вся статья представляла собой ретроспективу стрельбы.

Я влюбилась в актерское искусство, потому что оно давало шанс стать кем-то другим. Погрузиться в нового персонажа и заставить Ли Бауэр ненадолго исчезнуть. Но такого больше не произойдет ни на одной сцене округа Вирджил.

Надеюсь, за пределами города все будет по-другому. Надеюсь, когда окажусь на другом конце страны, где мое имя никто не будет знать, я смогу заниматься тем, чем хочу: превращаться в другого человека на восемь спектаклей в неделю; и никто не станет делать акцент на случившемся в мои четырнадцать.

– Ох, понимаю. Знаю, как сложен выпускной класс. У тебя есть планы на университет?

Я кивнула.

– Поеду в Калифорнию, – ответила я. – Буду изучать актерское мастерство.

– Так, значит, мы знакомы с кинозвездой? – спросил Чед, войдя с запеканкой в столовую. – Обещай, что вспомнишь о нас, простых людях, когда будешь знаменитой, хорошо?

Я выдавила улыбку.

– Я скорее человек сцены, – отметила я. – И не особо хочу быть знаменитой. Просто хочу… играть.

– О, в театре! – поддразнила Рут и через стол сжала мою руку. – Это замечательно. Но почему Калифорния? Разве для сцены не подходит Нью-Йорк?

– Да. Но в Лос-Анджелесе тоже есть театр. И я стала участницей актерской программы, так что… – Я пожала плечами.

Это была правда, но лишь наполовину. Я стала участницей актерской программы на западе и с радостью хотела поработать с преподавателями. Но причина не только в этом. Нью-Йорк был мечтой Сары. Она хотела пройтись по подиуму на Неделе моды, хотя ее рост составлял всего сто шестьдесят сантиметров, и то если округлить. Я понимала, что это неразумно, но жизнь на Манхэттене без нее была бы предательством.

– Но мы все равно попросили бы у тебя автограф, – заверил меня Чед. – Лиэнн Бауэр в наших глазах всегда будет звездой первой величины.

Десять минут спустя я ковыряла запеканку, даже не попробовав ее. Казалось, Рут и Чед этого не заметили, а если и заметили, то не собирались акцентировать на этом внимание. Вместо этого разговаривали друг с другом – в основном о друзьях и предстоящих церковных событиях. И не задавали мне вопросов, на которые требовалось ответить что-то кроме «да» или «нет». Это хорошо. Потому что я до сих пор пыталась понять, как поднять тему книги.

Но они сделали это за меня.

– Ох, пока не забыла, – сказала Рут. – Уверена, ты уже слышала наши хорошие новости? Что мы пишем книгу о Саре?

– Слышала, – ответила я. Мои руки тряслись. Я опустила вилку на стол и сложила их на коленях. – Насчет этого…

– Не волнуйся, – сказал Чед. – Мы собирались с тобой связаться.

– Правда?

– Конечно, – ответил он. – Ты была лучшей подругой Сары. Эта книга была бы неполной без тебя. Мы хотели бы взять у тебя интервью.

– Или можешь, если хочешь, написать вставку, – предложила Рут. – Целую главу. Мы знаем, что она хотела бы твоего участия.

Я откашлялась. Настал этот момент. И теперь у меня тряслись еще и ноги.

– Насчет этого, – сказала я. – Я… Я не думаю, что могу быть частью этой книги.

– Почему? – спросила Рут. – Лиэнн, что-то не так?

– Есть… Есть кое-что, что вы должны знать о произошедшем, – ответила я. – Во время стрельбы.

Лицо Чеда побледнело. Рут потянулась через стол и, не сводя с меня взгляда, сжала его руку.

Я глубоко вдохнула.

– Произошедшее, по вашему мнению, с Сарой, цепочкой и ним… Это не совсем… Этого не было.

– Что, прости? – спросил Чед.

– Я не знаю, как все это началось, и надо было рассказать вам еще тогда. Все произошло не так. Совсем. В тот день она вообще была без цепочки, и он с ней не разговаривал. Ни слова не произнес.

– Прекрати. – Голос Рут был настолько тихим, что я почти его не слышала.

Но я не могла остановиться. Слова словно катились водопадом с утеса.

– Мы находились в кабинке, она держала меня за руку, а он просто… он застрелил ее. Он с ней не разговаривал. Ничего у нее не спросил.

– Прекрати. – Теперь она говорила громче, но хрипло. – Прекрати, Лиэнн.

– Но вам надо это знать. Вы не можете писать эту книгу.

– Зачем ты так говоришь? – спросила Рут. – Зачем врешь про Сару?

– Я не вру, – сказала я. – Знаю, это тяжело слышать, но…

Чед теперь стоял, сжав руки. Он вдруг показался мне таким огромным. Я никогда не считала папу Сары пугающим, но теперь он словно возвышался надо мной.

– Тебе надо уйти, Лиэнн.

– Пожалуйста. Я пытаюсь…

– Тебе надо уйти, – повторил он. – Я не желаю слышать, как ты врешь про мою дочь, пытаешься осквернить ее память. Не в моем доме. Уходи.

Я умоляюще посмотрела на Рут, но она смотрела на меня, как на незнакомку. Словно я только что сорвала маску и оказалась не маленькой девочкой, которую они годами радушно принимали в своем доме. Вместо этого я представляла собой отвратительное, брызжущее слюной чудовище. Что хуже всего, в ее глазах застыли слезы. Я довела до слез женщину, которая относилась ко мне по-доброму и с любовью.

Они явно не собирались мне верить. И теперь я понимаю, что, наверное, не могли.

– Лиэнн, – произнес Чед глубоким злым голосом. – Уходи. Сейчас же.

Я поднялась.

– Спасибо за ужин, – сказала я. – Простите.

Я как в тумане дошла до грузовика. Понимала, что они не воспримут это хорошо, но не ожидала, что меня выгонят из дома, который когда-то был для меня вторым. Назовут лгуньей люди, которые когда-то считали меня членом своей семьи.

Я думала, что поступаю правильно. Но… не знаю. Возможно, был другой способ. Возможно, я могла сообщить им по-другому. Возможно, стоило рассказать им об этом три года назад.

Похоже, сейчас это не имеет значения.

Чед, Рут, если вы вдруг сейчас читаете это, мне правда очень жаль. И я надеюсь, понимаете, что сделанное мной нисколько не умаляет моего хорошего отношения к Саре. Знаю, вы считаете, что я очернила ее память, но ее память невозможно очернить. Я навсегда запомню ее девушкой, которая смешила меня так, что я не могла дышать, которая заступалась за меня, когда это не было «круто», которая любила меня, даже когда не понимала.

Она не должна была умереть мученицей, чтобы стать моим героем.

Но мне хотелось бы, чтобы все было иначе. И я надеюсь, что однажды вы меня простите.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я смогла спать по ночам.

В первые пару недель после стрельбы я просто лежала на кровати, прислушивалась к каждому скрипу, замечала любую тень и прокручивала в голове тысячу вариантов того, что это могло быть, – каждый хуже предыдущего. Я много часов проводила в темноте, уверенная, что не доживу до утра. Гадая, как умру. Опасаясь, что моя жизнь просто закончится.

Когда поднималось солнце, я наконец засыпала, но спала урывками и просыпалась от кошмаров или из-за мамы, заглянувшей проверить, как я.

Не знаю, что подтолкнуло меня залезть на крышу. Хотя тогда это казалось логичным. Оттуда я могла видеть все. Я знала бы заранее, когда появится опасность. Крыша казалась самым безопасным местом посреди ночи.

Поэтому я взяла из кухни столовый нож и направилась на улицу. Посреди узкого участка земли, отделявшего наш двор от двора миссис Мейсон, находился деревянный забор, и я, забравшись на него, смогла запрыгнуть на крышу. Отыскала местечко и часами сидела там, скрестив ноги, снова и снова крутя нож в руках и выискивая что-то подозрительное в своем темном уголке округа Вирджил.

Я оставалась там, пока черное небо не стало ярко-голубым, а из-за горизонта не выглянуло солнце. Когда выключились фонари, я спрыгнула с крыши и, проскользнув обратно в дом, зарылась под одеяло прежде, чем проснулась мама.

Я делала так каждую ночь в течение недели, пока меня не заметил Майлс. Хотя, возможно, он заметил и до этого. Я не знаю. Но тогда он впервые вышел на улицу, пока я сидела наверху.

Бабушка Майлса, миссис Мейсон, жила с нами по соседству столько, сколько я себя помнила. Она невысокая старушка с тонкими седыми волосами и привычкой всех называть «милыми». Когда мне было одиннадцать и умерла моя бабушка, она каждый вечер в течение недели приносила нам с мамой ужин, потому что не хотела, чтобы мама ко всему прочему беспокоилась еще и из-за готовки.

Поэтому, переехав к ней год спустя, сразу после моего перехода в седьмой класс, Майлс застал меня врасплох. Он оказался совсем не таким, каким я представляла себе внука миссис Мейсон. Я рисовала его в своем воображении в штанах цвета хаки и рубашке, а не в грязной толстовке и порванных джинсах. Я представляла его с такой же теплой улыбкой, что и у его бабушки, а не с выражением лица, которое становилось то угрюмым, то злым.

Я не знала, зачем Майлс переехал к бабушке, потому что мы почти не разговаривали. Понимаю, в это сложно поверить – два ребенка почти одного возраста живут прямо по соседству и вообще не общаются. Но если бы вы нас знали, особенно до стрельбы, то поняли бы. Тогда он учился на класс старше меня. Был тихим, все время бормотал и, насколько я понимала, совершенно не горел желанием знакомиться. Хотя я сама не пыталась. Большую часть своего времени проводила с Сарой, а он явно не из тех парней, с какими она могла бы подружиться.

Честно, я даже сейчас гадаю, что она подумала бы о нем.

Но той ночью я впервые провела с ним время.

Время близилось к часу ночи. Крошечный район, в котором мы жили, погрузился в полную темноту, если не считать несколько фонарей. Я уже сидела час или два, когда услышала доносящийся с земли голос.

– Ли.

Я подскочила и сжала пальцы вокруг ножа. Но голос звучал тихо, почти осторожно. Я медленно подползла к краю крыши и глянула вниз. По другую сторону забора стоял Майлс. Я почти его не видела. Он был одет в черную толстовку и черную шапочку, скрывающую волосы. Но бледное лицо резко контрастировало с окружавшей его темнотой.

Мы долго молча смотрели друг на друга, а потом он спросил:

– Можно мне подняться?

Я кивнула и отползла, пока он взбирался по деревянному забору. Секунду спустя он показался на краю крыши, подтянулся и, подобравшись ко мне, устроился рядом. Я заметила, как он посмотрел на мои руки, на нож, но ничего не сказал.

Я не удивилась, что он пришел. В какой-то степени даже ждала этого.

Той первой ночью мы вообще не разговаривали. Ни слова не произнесли. Но это молчание было приятным. Безопасным. Пусть я едва знала Майлса, но была рада, что сижу с ним. Потому что не хотела оставаться одна, но обычно те, кто находился рядом со мной, глазели на меня, задавали вопросы или изо всех сил пытались сделать все, чтобы мне было комфортно, из-за чего казалось, что меня душат подушкой. Эти проведенные на крыше в молчании часы оказались тем, чего я так сильно хотела.

Полагаю, Майлс нуждался в том же. Уверена, именно поэтому он той ночью забрался ко мне на крышу, но я никогда не спрашивала об этом. Тем летом мы проводили на моем доме практически каждую ночь.

Иногда сидели все в том же комфортном молчании. Майлс приносил фонарик и книгу про промышленную революцию или войну 1812 года. Он читал про себя, двигая губами, а я сидела, сжимала в руке нож и считала фонари. Но бывали ночи, когда мы ложились на спину и смотрели на небо – только когда ярко светила луна и высыпали звезды. В темные облачные ночи я не могла смотреть наверх.

В одну из таких облачных ночей мы с Майлсом завели первый разговор, состоявший больше чем из нескольких слов.

Он откинулся на спину и, скрестив руки на груди, смотрел наверх. Я взглянула на небо и вздрогнула, а потом подтянула колени к груди и сосредоточилась на фонарях. Нож все еще был в моей руке, пальцы крепко сжимали рукоять.

– Ты в порядке? – тихо, почти беззвучно спросил Майлс.

– Да.

Он ничего не сказал, но я чувствовала на себе его взгляд. Он знал, что я не в порядке. У нас давно уже все было не в порядке. И я не понимала, зачем врала ему.

– Мне не нравится, когда небо такое темное, – призналась я. – Когда ложусь на спину, вижу и чувствую одну только темноту… И мне кажется, я проваливаюсь в небытие. Именно так я представляю себе смерть.

До стрельбы я не думала столько о смерти. Понимала, что однажды умру, но смерть являлась абстрактным понятием. Казалась далекой и незначительной. А вот после стрельбы, увидев перед собой смерть и осознав, что это не обязательно далекая угроза, я словно другими глазами посмотрела на мир. Словно откинули занавеску, и теперь я видела отвратительную правду смертности.

Теперь я видела смерть везде. Даже в ночном небе.

Лежащий рядом Майлс заерзал. Теперь он сидел, рука слегка коснулась моей.

– Ты не веришь в рай?

Я покачала головой.

– В смысле, хочу верить. Многие, наверное, верят. Например, Сара. И я хочу верить, что она…

Я сглотнула.

– Я хочу верить, что после что-то есть, но не могу избавиться от чувства, что это всего лишь сказка, понимаешь? Чтобы люди проще принимали тот факт, что однажды мы все умрем – что даже земля и наш вид не будут существовать вечно – и, вероятнее всего, мы исчезнем. – Я глубоко вдохнула и попыталась сморгнуть обжигающие глаза слезы. – А что насчет тебя? Ты веришь в рай? Или во что-то после нашей смерти?

Майлс пожал плечами.

– Не знаю. Я не думаю об этом без необходимости.

– Как тебе это удается? – спросила я, голос уже звучал хрипло из-за попыток сдержать слезы. – Мне кажется, я больше ни о чем не могу думать.

Он не ответил, потому что ответа не было. Ничто из сказанного им не сотрет страх из моих мыслей – не столько о смерти, сколько об исчезновении. Мою злость за то, что меня родили, что я – сознательное существо, проклятое пониманием, что однажды все сделанное мной, все мои воспоминания просто исчезнут. И что я не могла контролировать, когда или как придет этот день. Что я могла умереть в боли, в страхе или в мире, и это ничего бы не изменило. Меня все равно бы уже не было. И однажды не будет целого мира. И ничто, сделанное человеком, не будет иметь значения.

Я крепко сжала глаза, все мое тело тряслось. Меня закручивало. Такое всегда случалось, когда я об этом думала, что тогда происходило каждый день. Такое до сих пор иногда происходит, хотя с годами благодаря терапии и правильным лекарствам я научилась лучше управляться с мыслями, пока они не зашли слишком далеко. Но со мной остался гул экзистенциального страха. Он всегда отбивает устойчивый ритм на задворках моего сознания.

– Ли, – сказал Майлс. Его голос звучал близко, прямо возле моего уха, но он не касался меня. – Ты все еще здесь.

– Я знаю, но…

Он покачал головой.

– Сейчас ты здесь.

Не знаю, пережила бы я без Майлса те первые несколько месяцев. Он не пытался держать меня за руку, утешать меня или говорить, что все будет хорошо. Для этого людей хватало. Он просто сидел со мной в те долгие беспокойные ночи, время от времени напоминая, что я жива. Я настоящая. И я все еще здесь.

И что я не единственная не могла спать.

Майлс подтянулся и влез на край крыши.

– Привет, – сказала я, когда он устроился рядом. Я не удивилась, что он пришел. Я уже давно не забиралась сюда посреди ночи, но после проведенного с родителями Сары вечера только сюда я могла пойти. И Майлс был единственным, с кем я могла находиться рядом.

– Увидел тебя в окно, – сообщил он. – Ты в порядке?

– Не совсем.

Он приобнял меня за плечи, и я, вздохнув, прижалась к нему. В другой ситуации я бы себе этого не позволила. Не потому, что мне некомфортно, а из-за того, что не хотела давать Майлсу ложную надежду. Но в то же время я чувствовала себя эгоисткой. Жадно желающей комфорта.

Вероятно, вам интересно знать про нас с Майлсом. Дебошир и соседка переживают кошмар и сближаются. Может, они влюбятся до безумия и будут вместе? Все намного сложнее. По крайней мере для меня.

Я уже давно поняла, что асексуальна. Выяснила это в то же время, когда Сара начала в восьмом классе встречаться тайком с Ричи Макмалленом. Когда она говорила о нем, когда я слышала, как девочки постарше обсуждают своих парней и девушек, во мне ничего не щелкало. Я влюблялась. Испытывала к парням романтические чувства, но никогда не хотела чего-то большего, чем держаться за руки или, возможно – возможно, – поцеловаться. Нет, я не считаю мысли о сексе омерзительными. Это не так. В какой-то степени я считаю их интригующими. Просто пока не встретила или не увидела того, к кому испытала бы желание или хотя бы мимолетное влечение. Даже смехотворно привлекательные знаменитости не в счет. Я признаю, что на них приятно смотреть, но при этом не мечтаю сорвать с них одежду.

Поэтому с Майлсом все сложно. Я знала о его чувствах ко мне, и сама, если быть честной, тоже испытывала к нему чувства. Но уже давно решила, что не стану действовать в соответствии с ними. Не потому, что равнодушна к сексу, хотя это одна из причин. Я призналась в этом только Саре и не знала, как Майлс отреагирует на девушку, которая понятия не имела, когда решится с ним переспать и захочет ли это делать вообще. А он и дружба с ним были настолько важны для меня, что я не хотела это выяснять. Но еще я старалась не сближаться с ним, потому что в августе уеду из округа Вирджил. Я переезжала в Лос-Анджелес и не знала, вернусь ли в этот город.

Майлс не любил обсуждать жизнь после выпускного. Его бабушка хотела, чтобы он учился в профессиональном училище, хотя его точно не радовала такая перспектива. Но он пока не подавал заявлений в университеты и никогда не говорил о том, чтобы уехать из округа.

Поэтому я пообещала себе ради нас обоих, что и дальше буду держать Майлса на безопасном дружеском расстоянии. Оказалось, это очень сложно.

– Могу я задать тебе вопрос? – спросил он.

– Хм?

– Ты хочешь пойти на выпускной?

Я выпрямилась и отодвинулась от него, чтобы посмотреть на лицо. Он, на удивление, не шутил.

– Ты серьезно?

Он пожал плечами.

– Там может быть весело.

– Я не думала, что тебя может заинтересовать что-то подобное.

– Заинтересует, если мы пойдем вместе.

Я закусила губу и отвернулась.

Майлс явно заметил мое смущение, потому что быстро добавил:

– И Денни пойдет. Не знаю. Мы здесь последний год. Я лишь подумал, мы могли бы потусоваться втроем.

– Я не знала, что Денни пойдет.

– Да. У него свидание с Эмбер Хибер.

Я тихо присвистнула.

– Черт. Отличная работа, Денни. Она очень симпатичная.

– Она идет с ним только из-за собаки.

– Да прекрати. – Я подтолкнула его локтем. – Тебе хочется обладать таким же очарованием, что и он.

– Возможно, – признался он. – Так что… ты хочешь пойти?

– Не знаю, Майлс. Выпускной – это… дорого. И это не по мне, понимаешь?

Ложь. Я с самого детства мечтала о выпускном. Мы с Сарой одевались в платья подружек невесты ее мамы и проводили в ее гостиной воображаемый выпускной. Я мечтала о бесконечных танцах с каким-нибудь милым парнем, пока играет медленная мелодия. А после всю ночь провести в сплетнях с Сарой.

Но затем произошла стрельба, и эти фантазии просто испарились.

Я не ходила на выпускной в девятом классе. Вместо этого Майлс, Денни и я провели вечер в доме Эшли, смотрели фильмы Джона Хьюза и играли в карты Денни. Они были похожи на любые другие игральные карты, только со шрифтом Брайля [11]. Вечер прошел весело. Не романтично или роскошно, но значительно отвлек меня от воображаемых выпускных, которые устраивали мы с Сарой.

Часть меня очень хотела пойти с Майлсом на выпускной. Безумно хотела. Я в красивом платье. Он в смокинге. Я легко влюблюсь в него еще больше, чем уже.

Сейчас он смотрел на меня грустными сонными глазами. И я просто не могла не помечтать.

– Я подумаю об этом, – прошептала я.

Он кивнул.

– Отлично.

Между нами воцарилась комфортная тишина, облака над нашими головами разошлись и выпустили звезды. Майлс откинулся назад, скрестил руки на груди и посмотрел наверх. Сейчас, когда небо освещалось, я тоже могла так сделать.

Через некоторое время Майлс спросил:

– Расскажешь, что происходит? Почему ты сегодня здесь?

– Я ездила к родителям Сары.

Он повернулся ко мне, две густые каштановые брови поползли наверх.

– Ты же слышал, что они пишут книгу? О Саре?

– Да.

– Ну вот. – Я глубоко вдохнула. – История про Сару – про цепочку и сказанное ему… это неправда.

– А.

– Ты не удивлен?

– Не совсем. Я думал об этом. Особенно из-за всего, связанного с Келли. Не знаю. Эта история слишком походила на фильм, чтобы быть правдой.

– Вот родители Сары не согласны, – сказала я. – Они плохо это восприняли.

– Ты только сейчас им рассказала?

Я поежилась, хотя он произнес это не грубо или осуждающе.

– Я пыталась до этого, – призналась я. – Типа того. Когда об этом впервые заговорили, я не знала, что делать. Даже не понимала, откуда все пошло. И каждый раз, как пыталась кому-то рассказать, паниковала. А потом Келли уехала из города, и я подумала, это больше не имеет значения. Но теперь, с этой книгой… – Я покачала головой. – Надо было рассказать им раньше, но я не сделала этого, и теперь они считают меня лгуньей, пытающейся отобрать у них воспоминание о дочери.

– Мне жаль, – сказал он. – Об этом вы с Денни разговаривали? Когда ты повезла его домой?

– Да. Его письмо на стипендию помогло мне понять, что история Сары – не единственная выдумка, понимаешь? Мне захотелось, чтобы мы все могли высказаться. Если бы мы все написали такие письма… – Я замолчала и села. – О.

– Что? – спросил Майлс.

– Кажется, у меня есть идея. Не знаю, что получится, но… Может, если мы все напишем письма, расскажем правду о произошедшем в тот день и даже после…

– Письма кому?

– Не знаю, – ответила я. – Кому угодно? Но если бы все так сделали, я бы собрала их. Объединила во что-то. И людям пришлось бы выслушать, потому что это – все мы. Мы могли бы все исправить. Возможно, могли бы… как-то их выпустить, чтобы существовала не только книга Макхейлов.

Мои мысли кружили в голове, словно торнадо, бешено и так быстро закручивались, что я не могла за них ухватиться. Детали придется уточнить позже, но эта идея казалась мне выходом из положения. Если на меня так подействовало письмо Денни, возможно, письма всех выживших тоже окажут воздействие. Я могла бы связаться с Эшли и Иден и попытаться найти Келли, чтобы она тоже это сделала.

– Ты же напишешь, да? – спросила я Майлса.

– Письмо? Ли, я не уверен.

– В чем ты здесь не уверен? – спросила я. – Наверняка ты хочешь указать всем этим газетам, что писали про тебя всякую ерунду, их место, разве нет? Например, один журналист написал, что ты скорее похож на стрелявшего, чем на героя. Это так ужасно, и ты мог бы об этом написать.

Майлс отвернулся, и я поняла, что такими комментариями поставила его в неловкое положение. Я представить не могла, насколько обидно прочитать на бумаге, что ты такой человек, от которого не ждут чего-то благородного. Что ты скорее злодей. Вот именно поэтому он должен был это сделать.

Майлс был не просто дебоширом, превратившимся в героя. Его история выходила за рамки драк, в которых он участвовал, или записей об отстранении с уроков. Все репортажи о стрельбе втиснули его в коробку, в легко воспринимаемые строчки две текста. И я хотела, чтобы мир увидел, какой он вне этой коробки. Хотела, чтобы люди узнали впечатлительного, задумчивого и удивительно веселого Майлса, которого я обожала.

– Пожалуйста, Майлс? – попросила я и потянулась к его руке. – Пожалуйста?

Он повернулся ко мне и через некоторое время вздохнул.

– Ли…

– Просто подумай об этом, – попросила я. – Я больше ничего не прошу.

Он кивнул и перевел взгляд на звезды.

Мы остались на крыше до рассвета, а потом я пробралась в дом и легла в кровать. Но даже тогда не смогла заснуть. В этот раз не из-за боли или вины, как раз наоборот. Впервые за долгое время я ощутила надежду.

Если у меня все получится, правда наконец выберется наружу. И этот груз наконец спадет с моих плеч.

Кевин Брентли

Вот что я знаю о Кевине Брентли: когда произошла стрельба, он был десятиклассником; брил голову и всегда носил футболки с группами, а в начальной школе засунул в автобусе в волосы Сары жвачку и попытался свалить это на кого-то другого.

Я связалась с остальными выжившими, чтобы понять, кто знал его лучше. Первым ответил Майлс. Вот наша переписка.

Майлс: Я знал его. И ненавидел.

Я: Да? Почему?

Майлс: Он нашел в Интернете фотографию моего папы крупным планом. Не знаю, как ему это удалось. Он распечатал ее и принес в школу. Это было в восьмом классе. Сразу после того, как я переехал сюда.

Я: Это ужасно.

Майлс: Я надрал ему зад прежде, чем он успел ее кому-то показать.

Я: Это хорошо? Наверное?

Майлс: Нас обоих отстранили. Я не горжусь, но и не сожалею. Он был придурком.

Я: Кажется, так и есть.

Майлс: Похоже, ты не такое ожидала услышать, да?

Я: ЛОЛ. Нет. Не совсем.

Но я решила этим поделиться. Не из-за своего желания выставить Кевина плохим парнем, когда он сам не может защититься. А из-за другой проблемы, с которой я столкнулась, когда мы говорим о жертвах. После их смерти мы все относились к ним, как к ангелам. Все описывали их дружелюбными, любящими веселье и добрыми, хотя так было не всегда.

Но многие, кто погиб в тот день, были детьми. А дети иногда ведут себя как идиоты. Но при этом они достойны, чтобы мы их оплакивали. Это лишь делает их людьми. Относясь к погибшим, как к идеальным и невинным, мы только больше отдаляем их от нас. Может, так считаю лишь я, но, если у человека есть изъяны, он кажется более настоящим.

Так вот, я получила еще одно мнение о Кевине Брентли. В этот раз от Иден, которая ответила мне по имейлу.

Кевин был моим партнером по лабораторной на химии. Я выполняла большую часть работы. Но он не такой плохой. Однажды он увидел, как я рисовала на уроке, и попросил его научить. Сказал, что однажды хочет создавать свои собственные футболки. Я отказалась, потому что… ну, ты знаешь, как я общаюсь с людьми. Но он предложил оплатить уроки, а мне были нужны деньги на художественные принадлежности.

Около двух месяцев мы раз в неделю встречались на обеде. Он был очень шумным и слегка ленивым, но хорошо ко мне относился. Вообще, он единственный парень, пригласивший меня куда-то. Не думаю, что я ему нравилась. Просто он хотел найти друга. На последнем уроке рисования я сказала ему, что я – лесбиянка. В чем я тогда мало кому признавалась.

Я думала, он ужаснется. Пошутит или выдаст что-то гомофобское. Но он вместо этого сказал:

– Это круто. Мой брат тоже гей.

И закрыл эту тему.

В кабинете мисс Тейлор он сидел рядом со мной. Мы мало разговаривали, но иногда он пододвигал ко мне блокнот с одним из рисунков и спрашивал мое мнение. Это Рози у нас всегда была хороша во многом, поэтому его желание услышать мою оценку, потому что я, по его мнению, в чем-то хороша, многое значило.

Не знаю, назовешь ли ты нас с Кевином друзьями. Но, да, я очень хорошо его помню. Интересно, занимался бы он футболками, о которых мне говорил.

На следующий день после того разговора с Майлсом я отправила групповое сообщение, и Эшли с Иден, к моему удивлению, почти тут же ответили. У них возникло несколько вопросов, но обе согласились написать письма для моего проекта. Я не рассказала им, чем поделилась с Денни и Майлсом. Не хотела говорить об этом в сообщении. Просто объяснила, что это наш последний шанс рассказать наши истории, раз мы с мальчиками в этом году оканчиваем школу.

Денни тоже ответил и сказал, что я могу использовать его письмо на стипендию. Майлс, конечно же, вообще не ответил на мое сообщение. Он попросил дать ему время решить, чего хочет, а я не собиралась на него давить. По крайней мере пока.

Теперь осталось найти Келли Гейнор.

Я провела много часов, выискивая ее в Интернете. Казалось, она не существовала ни в соцсетях – по крайней мере под именем Келли Гейнор, – ни в телефонных списках. Я нашла на «Фейсбуке» ее маму, но она проигнорировала мой запрос на добавление в друзья. Но я ее не виню. Я все равно попыталась отправить сообщение, объяснить, что я – одна из выживших и хочу связаться с Келли, но, насколько понимаю, его так и не прочитали.

Когда я искала в Сети имя Келли, в основном выпадали старые посты в «Тамблере» и на форумах, в которых рассказывались подробности совершенного в школе преступления. Чаще всего ее имя, вместе с Эшли и Денни, мелькало в списках тех, кто был ранен, но присутствовали и более неприятные вещи. Включая фанфик, в котором Келли – девушка стрелявшего – помогла ему все это спланировать. Только потом она предает его, позвонив из уборной копам, и стреляет себе в плечо, чтобы выглядеть жертвой.

Естественно, как и во многих фанфиках про стрельбу, убийцу прославляют, рисуют как непонятого и отзывчивого, а нас всех – как его обидчиков.

История вызывала неприязнь, но даже близко не была похожа на тот ужас, что я читала прежде.

Копаясь в этом фандоме массового убийцы, я нисколько не приблизилась к возможности связаться с Келли Гейнор.

– Зачем вообще ее искать? – спросила Эшли.

Через неделю после моей просьбы написать письмо я заехала к ней домой. Она только что уложила дочку спать, и мы сидели за кухонным столом и красили пасхальные яйца. В ее доме я снова чувствовала себя укутанной в любимое одеяло, теплое и знакомое. До стрельбы Эшли мне не очень нравилась. Всегда казалась мне лицемерной и субъективной. Но сейчас я с трудом представляла себе жизнь, где она не пишет мне сообщения практически каждый день, в которых высылает симпатичную фотографию Мириам или просто проверяет, как у меня дела.

Но когда я упомянула Келли Гейнор, она сразу же скривилась.

Я пожала плечами и окунула в розовую краску одно из яиц.

– Она тоже одна из нас. Уверена, ей есть что рассказать.

Эшли усмехнулась.

– Уверена, что есть. Кучу вранья.

И тогда я начала рассказывать ей правду. Клянусь, начала. Эшли, если ты это читаешь, прости, что так и не рассказала. Но мой взгляд упал на висящую на холодильнике фотографию. Эшли в свадебном платье улыбается в камеру, откинув фату. Ее инвалидная коляска стоит у церкви, а рядом с ней преклонил колени Логан в смокинге. Их окружают улыбающиеся гости, которые с гордостью смотрят на них. Среди толпы Рут и Чед Макхейлы. А церковь на заднем плане – баптистская церковь округа Вирджил.

Эшли с самого детства ходила в церковь с семьей Сары. И знала Сару большую часть своей жизни. Как бы мне ни хотелось тогда рассказать ей правду, я боялась повторения вечера у Макхейлов. Не хотела, чтобы меня прогнали и из дома Эшли. Не хотела терять то ощущение теплого одеяла, которое появлялось в ее присутствии.

Да, я повела себя как эгоистка. Но решила рассказать ей, как только все напишут письма. С их помощью я бы все объяснила. А до этого буду молчать.

– Прости, – сказала Эшли, достав из голубой краски яйцо. – Понимаю, что высказываюсь резко. Просто я ее ненавижу. Я стараюсь не употреблять часто слово на букву «н», но с Келли Гейнор… вот кто так врет? Кто так поступает?

– Нам необязательно о ней говорить, – сказала я. – Давай сменим тему.

– Согласна, – ответила она. – Ох, а я написала тебе это письмо.

– Уже? – удивилась я.

– Напало вдохновение, – сказала она. – Собиралась отправить по имейлу, но у нас плохо работает Интернет. Поэтому я скинула его на флешку. Так пойдет?

– Это круто. Спасибо.

– Подожди. Я принесу ее. – Она вытерла полотенцем испачканные в краске пальцы, откатилась от стола и осторожно выехала за дверь кухни. Минуту спустя она передавала мне небольшую голубую флешку. – Надеюсь, я все сделала правильно, – сказала она.

– Я не думаю, что твою историю можно рассказать как-то неправильно.

Она засмеялась.

– Надеюсь, после прочтения ты будешь думать точно так же.

Мы достали яйца из краски и выложили на бумажные полотенца.

– Вот так они должны сушиться? – спросила меня Эшли. – Мне кажется, я лет пятнадцать уже не красила пасхальные яйца.

– Я тоже не знаю, но вроде так правильно?

Эшли засмеялась.

– Когда у тебя есть ребенок, понимаешь, как мало ты знаешь о взрослой жизни.

– Я думаю, ты отлично справляешься.

Она улыбнулась мне.

– Спасибо. Знаю, это прозвучит странно, учитывая нашу небольшую разницу в возрасте, но мне кажется, я немного потренировалась на тебе, Майлсе и Денни. И на Иден тоже. Я не сравниваю вас с шестимесячным ребенком, но… не знаю. Мне хотелось вас оберегать. И до сих пор иногда хочется.

– Ты в какой-то степени была курицей-наседкой, – отметила я. – Но мы все это оценили. Особенно в тот первый год. Мы были в таком раздрае.

И я до сих пор в нем нахожусь, мысленно добавила я. Вот почему практически каждую субботу проводила в доме Эшли. Когда казалось, что мой мир слишком быстро крутится, я знала, что Эшли успокоит меня. Она не стала такой же эмоциональной, как моя мама. А олицетворяла спокойствие и заботу, которые никогда не раздражали.

– Кстати, говоря о курице-наседке, – сказала она. – Я должна спросить. Хочешь чего-нибудь поесть или попить?

Я покачала головой.

– Все нормально. Спасибо.

Она уже трижды спрашивала меня об этом.

– Уверена? У нас есть лимонад, шоколадное молоко и сладкий чай.

– Все хорошо.

– И, конечно же, вода.

– Правда. Все нормально.

Эшли покачала головой.

– Прости. Ничего не могу с этим поделать. Мама всегда твердит, что, если твои гости не держат в руках чашку, значит, ты плохая хозяйка.

– А этот маленький флакончик с краской для пасхальных яиц считается? – спросила я, показывая на него.

– Хм. На данный момент да. Но если задержишься, я заставлю тебя выпить шоколадное молоко.

Я уехала прежде, чем она смогла выполнить свое обещание. Мне хотелось добраться до дома и прочитать написанное ею письмо. Не терпелось посмотреть, были ли в нем такие же признания, как в письме Денни. Увижу ли я в новом свете стрельбу или наши жизни после нее.

И это определенно произошло.

Дорогой друг!

Последние три года меня почти каждый день спрашивали: «Эшли, как ты справляешься с тем, что видела?» или «Эшли, как после всего произошедшего ты остаешься такой позитивной?» Я всегда отвечаю одно и то же и уверена, кто-то мне не поверит, но…

Прощение.

Мне кажется, многие считают меня неудачницей. Когда вышел из кабинета информатики, я вообще не должна была находиться в том коридоре. Я оказалась не в том месте не в то время, и это навсегда изменило мою жизнь. Было бы очень легко злиться на это, провести остаток жизни, задаваясь вопросом: «Почему я?» Думаю, именно этого ждут от меня люди. Или, возможно, они сами так жили бы.

Но я не злюсь.

Не скажу, что я благодарна. Слишком много чести. Но три года спустя мне нравится, кем я стала. Мне нравится моя жизнь и к чему она идет. Правда в том, что я не знаю, на что была бы похожа альтернативная версия меня, версия, которой не было бы в том коридоре. Конечно, ей бы не понадобилось инвалидное кресло, но еще у нее не оказалось бы такой замечательной семьи, какая сейчас есть у меня. Не оказалось бы той веры, какая есть у меня. Она не нашла бы свое призвание, как я.

Поэтому я прощаю.

Во время выпускного года я не чувствовала себя счастливой. На зимних каникулах мы с Логаном расстались. Он был на год старше и ради работы переехал в соседний округ. Мы встречались с девятого класса, и мне было тяжело не видеть его каждый день, к чему я привыкла. Я вела себя как эгоистка, раздражалась и, когда мы вместе проводили время, беспричинно устраивала ссоры. В итоге оба устали от этого и расстались за два дня до Рождества.

Ко всему прочему, приближался выпускной, и я понятия не имела, чем хотела заниматься после него. Мои друзья все распланировали – колледжи, профессиональное училище, работа на родительской ферме, – но мне ничего не нравилось. Я склонялась к школе косметологии, но только потому, что больше меня ничего не интересовало. Я ощущала себя потерянной и впервые считала, что моя вера никуда меня не ведет.

Каждое воскресенье я ходила с родителями и сестрой в церковь. Была в школе президентом Общины учащихся-христиан. Каждую среду вечером посещала с друзьями молодежную группу и молилась. Очень сильно молилась, но как будто ничего не изменилось. Бог словно не слышал меня. И, должна признать, мое отчаяние превратило меня в человека, которого не примешь за хорошего христианина. Мне казалось, я все делала правильно, а Бог так и не вел меня к тому, чего я хотела. Тем временем мои друзья, одноклассники и даже моя собственная семья не были такими «хорошими», как я, вели себя не как настоящие христиане, но это не имело никакого значения. Они казались счастливыми, а я – нет. У них была цель, у меня – нет. И я не нашла ничего лучшего, чем судить их. Напоминать им – и себе, – что они не такие «хорошие», как я. Отмечала каждый незначительный грех, тем самым чувствуя себя лучше. Я этим не горжусь.

В последнюю встречу с Сарой Макхейл я повела себя ужасно.

Во время английского я вышла с пропуском в уборную. Наша учительница, миссис Киблер, предпочитала никого не выпускать из кабинета, даже в уборную, поэтому в другой ситуации я вышла бы только после звонка. Но в тот день она отсутствовала, и к нам приставили более снисходительного учителя, мистера Шокли. Будучи молодым преподавателем, он разрешил нам называть его по имени, Ки́том, и позволил ругаться на уроке матом. Он регулярно замещал учителей на уроках, поэтому мы отлично его знали, и никто не удивился, когда он предложил достать телефоны и обсудить лирику любимых групп.

В том месяце мой плей-лист полнился христианским роком и песнями о расставании, и у меня не было настроения обсуждать его с одноклассниками. Поэтому, когда подошла моя очередь выбрать песню, я решила, что пора пописать, и мистер Шокли выдал мне пропуск.

Женская уборная находилась за углом и чуть дальше по коридору, после кабинета информатики. Помню, когда я проходила мимо, дверь в него была открыта. Даже помню, как заглянула внутрь, и все выглядело совершенно нормально. Мисс Тейлор за столом, ученики за компьютерами – болтали и смеялись. Все было настолько обычно, что сложно представить произошедшее несколько минут спустя.

Когда я дошла до уборной, внутри было пусто. Но как только я заняла кабинку, вошли Сара и Ли. Тогда я не очень хорошо знала Ли – лишь то, что она дружила с Сарой. А вот с Сарой мы с детства ходили в одну церковь. Наши семьи часто занимали в баптистской церкви округа Вирджил одну скамью. Сара мне нравилась, милая девочка, но в последнее время она не приходила на встречи Общины учащихся-христиан.

И когда они с Ли завели разговор, я поняла почему.

– Насколько все плохо? – спросила Сара.

– Не очень. Рубашка почти скрывает.

– Может, намазать тональником? – Я услышала, как открылась ее сумка. – Хорошо, что ты заметила. Если бы это увидели мои родители, то вообще слетели бы с катушек.

– Да, смешно, что тебе нельзя заводить парня до шестнадцатилетия.

– Знаю. Я стараюсь заставить их изменить это правило, но, если они узнают, что я получила засос за магазином, вместо того чтобы присутствовать на встрече Общины… Меня, наверное, до тридцати лет запрут в моей комнате.

Сара замазывала тональником небольшой синяк над воротом рубашки в тот момент, как увидела меня. У нее округлились глаза. Ли тоже на меня посмотрела и заслонила Сару, будто могла скрыть то, что делала ее подруга. Слишком поздно.

– Я собиралась спросить, где ты пропадала последние несколько вторников, – сказала я, – но, кажется, уже получила ответ.

– О господи, Эш. Прости. Я просто…

– Эй, я понимаю. Кому нужен Иисус, когда к твоей шее присасывается парень?

Я знала, что вела себя мерзко, но не могла остановиться. Она нарушала правила своих родителей, врала и пропускала встречи Общины – чего я никогда не делала, – но ее это как будто и не беспокоило. Ко всему прочему у этой маленькой девятиклассницы был парень, который нравился ей настолько, что она встречалась с ним тайком, а я только что пережила расставание. Я была одинокой, она – нет. Я столкнулась с огромными проблемами, она – нет. И мне было очень легко ее слегка осадить.

Лицо Сары стало красным, как помидор.

– Ты же не собираешься…

– Рассказать твоим родителям? Нет, – ответила я. – Если тебе комфортно врать, зачем мне тебя останавливать? Но помни – может, они и не в курсе, чем ты занимаешься, но Бог знает.

Сара и Ли смотрели, как я подошла к раковине и помыла руки. Взглянув в зеркало, я поняла, что с нами в уборной находился еще один человек – Келли Гейнор. Она во всем черном стояла в углу, курила сигарету и сердито смотрела на меня. Я закатила глаза.

Я не сожалею из-за того, что тогда осуждала Келли Гейнор. Она оказалась еще хуже, чем я думала.

Помыв руки, я взяла бумажное полотенце и вытерла их.

– Вам лучше вернуться на урок, – сказала я Саре и Ли. – Иначе снова придется врать.

Пока я выходила из уборной, никто из них не произнес ни слова. Я знала, что через несколько минут прозвенит звонок, и надеялась, если пойду медленно, мистер Шокли не успеет заставить меня выбрать на телефоне песню для анализа.

Сначала я не придала значения силуэту парня, стоящего на пороге кабинета информатики. Пока не услышала хлопки.

Я застыла прямо посреди коридора. Мы с папой часто охотились, поэтому я знала, что это за звук.

Выстрелы.

Выстрелы в нескольких шагах от меня. Выстрелы в моей старшей школе.

Сначала это показалось мне нелогичным, потому я просто стояла и наблюдала, как , повернувшись спиной ко мне, стрелял в кабинет информатики. Я не прекращала пялиться на его спину, тупо гадая, зачем ему вообще стрелять по компьютерам. Потому что в голову даже не приходила мысль, что он стрелял в людей.

Пока я не посмотрела вниз и не увидела растекающееся пятно крови.

Тогда я побежала. Но все происходило как во сне – когда тебе кажется, что ты бежишь так быстро, как можешь, но топчешься на одном месте. Уборная находилась не так далеко от кабинета информатики, но мне казалось, прошла целая вечность. В другом конце коридора я увидела тренера Нолана и Майлса Мейсона и открыла рот, чтобы прокричать им.

Но не успели слова покинуть рот, как что-то сильно ударило меня в поясницу. Я словно в замедленной съемке повалилась вперед. Не помню, пыталась ли я встать после падения. Знаю лишь, что закрыла глаза и молилась, пока в коридоре раздавались выстрелы. Крики, беготня, а потом на меня упало что-то тяжелое, и я ахнула.

– Тише, – прохрипел кто-то мне на ухо. – Не. Двигайся.

Это был Майлс Мейсон. Парень, на которого я вообще не обращала внимания. Он был на пару лет младше меня, и у него была репутация плохиша. В нашей старшей школе за ним закрепилось слава дебошира – конечно, его оставили на второй год из-за постоянных отстранений от уроков. На наказаниях он проводил больше времени, чем на уроках. Я просила ребят помладше держаться дальше именно от таких, как Майлс Мейсон.

И вот он бросился на меня сверху. Защищал.

Я лежала неподвижно, притворяясь под Майлсом мертвой и стараясь не думать о том, почему не чувствовала своих ног. Чуть приоткрыла глаза, взглянула из-под ресниц и поняла, что мы рядом с женской уборной. Внутрь вошла пара ботинок, ботинок.

Несколько минут назад я оставила там Сару и Ли.

Я задержала дыхание и постаралась не разрыдаться, когда снова услышала выстрелы.

А потом повисла тишина.

Следующий разговор изменил мою жизнь.

– Что это? – Это был его голос. – Цепочка с крестиком? Кто вообще носит такие уродливые цепочки с крестиком?

– Я.

Голос прозвучал сильно. Не с дрожью или напуганно. И я поняла, что это Сара. Должна быть она. Это могла быть только Сара.

– Ты? – спросил он.

– Да. Он мой. Можно мне его вернуть?

– Думаешь, Иисус сейчас присматривает за тобой?

– Да.

Бах. Бах.

Следующие минуты похожи на размытое пятно. Раздались крики, грохот, шаги, Майлс шептал мне, чтобы не двигалась. Но я все равно не могла. А потом он сполз с меня, сирены, полиция, кровь и «Скорая».

Следующее ясное воспоминание – я проснулась после операции. Рядом были мои родители и младшая сестра, Тара, они обнимали меня и плакали, а доктор сказал, что мне попали в позвоночник и я, возможно, больше никогда не смогу ходить.

Но со своими чувствами мне пришлось справляться позже. Сначала я должна была всем рассказать, что слышала. Должна была знать, что случилось с Сарой, потому что надо было извиниться.

– Сара Макхейл? – спросил детектив, пришедший на допрос. – К сожалению…

Ему не пришлось заканчивать предложение.

Но я слышала последние слова Сары. Она храбро и дерзко заявила о своей преданности Богу. Всего несколько минут назад я пристыдила ее за то, что она вела себя совсем не по-христиански, но потом она противостояла этому монстру, использовала последние минуты своей жизни, отказываясь отречься от веры. Мне бы, наверное, на такое не хватило смелости.

Я всем рассказала о том, что сделала Сара. Полиции, ее родителям, нашему священнику. И рассказала им про героя Майлса, от которого я такого не ожидала. И с того дня поклялась никогда никого не судить. Христианин не должен быть таким. Не этого хотел от меня Бог.

Впервые за несколько месяцев я наконец-то обрела ясность. Да, моя жизнь перевернулась, и я должна была научиться соответствовать этой новой реальности, но мне казалось, Бог снова меня вел. Я знала, чего Он хотел от меня. И понимала, что первый шаг – простить. Простить себя за то, какой была, как в последний раз повела себя с Сарой, и простить парня, который выстрелил в меня, потому что моя злость на него ничего не изменит.

Только Келли Гейнор мне было сложно простить.

Вскоре после стрельбы она начала рассказывать, что найденная полицией в женской уборной цепочка с крестиком принадлежала ей. Что это она разговаривала с . Не знаю, зачем она врала. Но ей никто и не поверил. Келли была злым, грубым человеком, который, насколько я знала, ни разу не бывал в церкви округа Вирджил. Поэтому ее попытка забрать это у Сары, забрать у нее последние минуты ее храбрости…

Я не желаю Келли Гейнор ничего плохого. Но не хочу иметь с ней ничего общего. И я надеюсь, она каждый день думает о своей лжи и сожалеет.

Понимаю, нет никакой логики в том, что я смогла простить парня, выпустившего пулю в мою спину, но не Келли. Возможно, это из-за того, что я уже плохо к ней относилась, а она только доказала мою правоту. Возможно, дело в том, что ее вранье выставило мою веру на посмешище и попыталось разрушить настолько значимый для меня момент. Возможно, дело в том, что она страдала точно так же, как и я, как и другие выжившие, но все равно осмелилась выдумывать истории и что-то забирать у погибших.

А возможно, к тому моменту, как я поняла, что она делала, во мне уже не осталось прощения.

Тот парень выстрелил в меня случайно. Он меня не знал. Был младше меня, и сомневаюсь, что мы ходили на одни уроки. Он просто облажался и разозлился, а я оказалась там. Но поступок Келли кажется мне личным. Она попыталась что-то отобрать у Сары. Поступок Сары возродил мою веру, стал светом во тьме после стрельбы, поэтому мне казалось, что она забирала это и у меня.

Уверена, Бог хотел бы, чтобы я ее простила. Уверена, именно это я и должна сделать. Но я пока не могу. Я несколько недель лежала в больнице. Окончила школу, занимаясь физиотерапией и стараясь привыкнуть к новой жизни на колесах. Честно говоря, мне кажется, период адаптации больше сказался на родителях, чем на мне. Не скажу, что было легко или что я совсем не расстраивалась, особенно в первые несколько месяцев. Но я жива. Бог за мной присмотрел, и я понимала, что не должна принимать это как должное. Я наконец поняла, что у Него имелся план, и я являлась его частью.

Помимо этой борьбы после стрельбы со мной произошло много всего хорошего. Во-первых, мы с Логаном сошлись. Он каждый вечер навещал меня в больнице, тратил на дорогу по часу туда-обратно, только чтобы увидеться со мной после работы. К концу лета мы обручились. А в следующем году на День святого Валентина, за месяц до первой годовщины стрельбы, поженились. Спустя полгода я родила красавицу Мириам.

А еще я наконец поняла, чего хотела от жизни. И два года назад подала заявление в школу медсестер. Медсестры в моей больнице обеспечивали мне комфортные условия и помогали оставаться в здравом уме, держали за руку, когда становилось действительно тяжело. Я хочу быть таким человеком. Странно, но, получив ранение, я обрела столь необходимый мне свет.

Не хочу идеализировать случившееся со мной или другими жертвами в тот день. Мне кажется, надо снова повторить, что это было нелегко. И даже до сих пор. Бывают дни, когда я расстраиваюсь, думая о том, что раньше могла делать. Бывают дни, особенно весной, когда я просыпаюсь ночью из-за нахлынувших воспоминаний о стрельбе. Пришлось запретить папе и сестре обсуждать в моем присутствии охоту, потому что я тут же вспоминаю звуки тех выстрелов.

Но в то же время у меня хорошая жизнь. Я часто слышу от людей, что, если бы они прошли через то же самое, если бы оказались в инвалидном кресле, они не смогли бы жить дальше. Но если позволю себе думать о таком, упущу много чего хорошего. Свою семью, будущее и друзей – Ли, Иден, Майлса, Денни и других выживших, которые много значат для меня. В моей жизни столько всего замечательного, что я навечно благодарна.

День стрельбы для многих стал трагедией, но я не одна из них. Я обрела мир, красоту и обновленную веру. Меня не надо жалеть или оплакивать, потому что я выжила и нашла свое место в этом мире. Я могу просыпаться каждое утро, улыбаться мужу, держать на руках нашу малышку и быть уверенной, что я нахожусь на том пути, что уготовил мне Бог.

Возможно, мне спасли жизнь Майлс Мейсон и команда хирургов, но прощение – это именно то, ради чего стоит жить.

С любовью, Эшли Чемберс-Осборн

Так это Эшли начала рассказывать всем ту историю про Сару. И почему я об этом не подумала?

Я не знала точно, откуда пошли слухи. Просто предположила, что все началось после найденной полицией в уборной цепочки с крестиком. Они решили, что украшение принадлежало Саре, учитывая связь ее семьи с церковью, но мне казалось, остальная часть истории сложилась из-за игры в испорченный телефон, которая ходила по городу, постепенно разрастаясь, пока Сара не превратилась в святую.

Но это все начала Эшли. Она что-то услышала и во всем этом хаосе решила, что это Сара. Но я знала, что это не так. Потому что находилась рядом с Сарой, в кабинке, и смотрела ей в глаза. Я так сосредоточилась на ней, на своем сердцебиении, что больше ничего не слышала.

Теперь я понимала, что касательно Келли дело было не просто в какой-то цепочке. А в ее словах. Приписанных другому человеку. Ее назвали лгуньей не просто из-за крестика, а из-за того, что она сказала. Ее использовали как мишень, чтобы превратить Сару в героиню.

Не судите меня за сказанное, но, когда я прочитала письмо Эшли, мне стало жаль Келли. А еще я почувствовала облегчение. Потому что не виновата в том, что не высказалась. Конечно, я до сих пор чувствую себя виноватой. И так, наверное, будет всегда. Но свою роль сыграли и предположения Эшли касательно разговора.

Главное, что это письмо утвердило меня в моем решении добиться правды.

Хотя не все меня поддержали.

Майлс раньше меня заметил записку под дворником. В начале апреля во вторник мы уезжали из школы. Я осталась после уроков, чтобы дополнительно позаниматься с учителем английского. Мы читали «Отелло», и я, несмотря на всю мою любовь к театру, совсем не понимала Шекспира. Надеялась, что учитель поможет разобраться с несколькими выделенными строчками.

Майлс ждал меня в столовой, и когда я закончила, мы вместе отправились на почти пустую парковку.

– Тебе записка, – объявил Майлс, показывая на сложенный под дворником листок.

– Странно.

Я развернула ее. Буквы были большими и круглыми. Майлс встал за спиной, чтобы тоже прочитать ее.

Лиэнн,

жалко, что разминулись. Надеялся с тобой переговорить. Приходи как-нибудь в церковь или позвони.

Брат Ллойд

– Зачем он приходил в школу? – спросил Майлс.

Я сложила записку и засунула в карман.

– Без понятия. Возможно, чем-то занимается с Общиной учащихся-христиан.

– Разве они не утром встречаются?

Я пожала плечами.

– Кажется, он тебя ждал, – сказал Майлс. – Это жутковато.

– Уверена, все нормально, – ответила я. Честно говоря, я скорее боялась не того, что брат Ллойд ждал меня на парковке, а того, зачем. Если хотел со мной поговорить, значит, родители Сары, возможно, рассказали ему о случившемся в их доме пару недель назад.

Брат Ллойд был священником баптистской церкви округа Вирджил. Хоть я туда не ходила, но мы с ним встречались несколько раз. Он проводил церемонию свадьбы Эшли и говорил на похоронах речь о нескольких жертвах стрельбы. Включая Сару.

Он казался нормальным парнем, только немного напористым. Каждый раз, увидев нас с Сарой вместе, он изо всех сил старался убедить меня присоединиться к их общине. Знаю, это смущало Сару, которая обещала никогда не давить на меня в вопросах веры. И хоть я так и не присоединилась к ним, он всегда говорил со мной дружелюбно.

Но я не думала, что это был обычный визит вежливости. Он хотел поговорить о Саре, и я сомневалась, что мы во время этого разговора придем к согласию.

– Позвонишь ему? – спросил Майлс, когда мы сели в грузовик.

– Нет. Мне кажется, он хочет обсудить, что я сказала Макхейлам.

– М-м.

– Кстати говоря, – сказала я, выехав с парковки, – ты подумал о моей просьбе? Насчет письма?

Он вздохнул.

– Не знаю, Ли.

– Ну же, – сказала я. – Денни и Эшли уже все сделали. И Иден напишет. Пожалуйста.

– Никто не хочет слышать, что я скажу.

– Я хочу.

Он нахмурился и отвернулся, явно стараясь уйти от разговора, нравилось мне это или нет. Чаще всего Майлс держал злость под контролем. Но я знала, что внутри его до сих пор спит гнев. И если перегнуть палку, он может проснуться. У меня не было настроения спорить, поэтому я отступила. Мы могли бы вернуться к этому позже.

Вернемся.

Как только мы припарковались на моей подъездной дорожке, я выскользнула из грузовика. Майлс окликнул меня, когда я уже поднималась по лестнице. Я повернулась и увидела, что он так и остался стоять у машины.

– Будь осторожна, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Этот брат Ллойд и Макхейлы… просто будь осторожна, хорошо? Не позволяй им прогнать тебя из города.

– Майлс, этого не будет.

И я была права. Этого не случилось. Точнее, случилось не совсем это. Но все же.

Возможно, стоило его послушаться.

Лишь в начале лета, примерно через полтора месяца после стрельбы, я узнала, что говорили о Келли Гейнор.

Я заставила маму отвезти меня в больницу к Эшли. Она взяла мой номер у родителей Сары и, хоть тогда мы мало знали друг друга, отправила сообщение с вопросом, как у меня дела. Она единственная оказалась в больнице, единственная проходила физиотерапию и привыкала к инвалидному креслу, но интересовалась мной.

Мы неделями с ней переписывались. Тогда-то и началась эта цепочка сообщений между нашей пятеркой. Эшли свела нас вместе. Она связалась с каждым из нас, соединила всех выживших, чтобы у нас появилось безопасное место, где мы могли кричать, давать волю чувствам или плакать, когда не справлялись с тем, что творилось в наших головах.

Всех выживших, кроме Келли, конечно же.

Я не знаю, почему ее тогда не пригласили в группу. Полагаю, потому что тогда Эшли никак не смогла узнать ее номер телефона. Или, может, я просто хотела в это верить. Я знала, что городские жители из-за чего-то злились на Келли. Даже замечала их раздражение. Но я все еще многого не знала из того, что произошло во время стрельбы.

Точнее, что произошло, по мнению людей.

Слухи про Сару дошли до меня только через несколько недель. Мама изо всех сил старалась, чтобы меня не коснулись сплетни и новости. Тогда я ее за это возненавидела, но теперь, кажется, понимаю, зачем она сделала это. Слухов было очень много. Они звучали повсюду и постоянно, а я едва справлялась. Мне казалось, я все время либо рыдала, либо кричала, а спокойствие ощущала, лишь когда находилась рядом с другими ребятами.

Поэтому я хотела съездить к Эшли. Пришлось умолять маму. Она сначала отказывалась. Думала, посещение больницы как-то скажется на мне, и как бы я ни возмущалась, что она сдувала с меня пылинки, она была права. Эти стерильные коридоры, кашляющие пациенты и плачущие семьи напоминали мне о неизбежной смерти.

Но что не напоминало?

Мама подвезла меня и отправилась по делам, пообещав вернуться через час. Палату Эшли я нашла с помощью медсестры. Она в комфортной фиолетовой пижаме сидела в инвалидном кресле и как раз включила телевизор, когда я вошла. Я постучалась в открытую дверь, Эшли повернулась и улыбнулась мне.

– Ли! – сказала она. – Входи, входи! О господи, ты обрезала волосы!

Я коснулась пушка на макушке, который с натяжкой можно было назвать стрижкой пикси. За несколько недель до этого я атаковала волосы кухонными ножницами, и парикмахеру ничего не оставалось, кроме как сбрить их.

– Да. Эм, длинные перестали нравиться.

– Выглядит симпатично. Очень круто, – сказала она. – Угадай, чем я сейчас занимаюсь.

– Смотришь телевизор?

– Ну да, – ответила она. – Но не просто телевизор. Субботние утренние мультики. Как думаешь, когда я в последний раз смотрела субботние утренние мультики? Потому что я даже не могу вспомнить.

– Я тоже, – призналась я, глядя на экран телевизора. По нему шла передача, которую я не знала. – Мне кажется, я даже не знаю, что сейчас показывают в субботу по утрам.

– Давай это выясним, – предложила она.

Можно подумать, было странно впервые встретиться с ней после стрельбы. Особенно учитывая, что до этого мы не дружили. Я думала, нам будет неловко или тягостно. Она же до сих пор находилась в больнице. Да, возможно, сначала с моей стороны ощущалось некое смущение, но оно быстро испарилось. Некоторое время мы смотрели мультики, и Эшли задавала мне вопросы о других выживших: как проходила терапия Денни, общалась ли я с Майлсом. Она рассказала мне о симпатичном медбрате и что этот выпускной год заканчивала при помощи репетитора.

Мне кажется, в то время – и даже иногда сейчас – нам было сложно находиться рядом с людьми по одной причине: у них было два отношения к стрельбе. Они либо хотели постоянно говорить о ней, задавать вопросы, слышать подробности. Либо притворялись, что этого вообще не было. Словно если об этом не упоминать, я забуду. С Эшли все было по-другому. Мы особо не затрагивали тему стрельбы, но, если она всплывала, мы не пытались ее замять.

Когда ближе к концу моего посещения эта тема всплыла, я получила ответ на свой вопрос, почему Эшли объединила только пятерых выживших из шести.

– Вокруг Сары творится какое-то безумие, да?

Вопрос как будто прозвучал из ниоткуда. Я отвела взгляд от телевизора и сосредоточилась на Эшли, но она не смотрела на меня. Она до сих пор смотрела мультики, но я заметила, как она крутила между пальцами пряди светло-каштановых волос.

– Да, – ответила я. – Это… это что-то.

– Она была такой храброй, – отметила Эшли.

Я заерзала на стуле. Храброй. Прошло три недели, а я уже ненавидела это слово. В то время я была убеждена, что из всех нас только Майлс оказался храбрым, но даже он менял тему разговора, когда кто-то вспоминал о том, как он прикрыл собой Эшли.

Сара не была храброй. Сара была напугана.

Но не успела я даже придумать, как сказать об этом Эшли, она продолжила.

– То, что пытается сделать Келли Гейнор, – отвратительно.

Я озадаченно моргнула.

– Келли?

Эшли повернулась ко мне.

– Я думала, что как раз ты будешь злиться больше всего. Ты и родители Сары.

– О чем ты говоришь?

– Ты не слышала? – спросила Эшли. – О, я думала… Ну, тогда, наверное, приготовься злиться. Келли рассказывает всем, что та цепочка, которую полиция нашла в уборной, принадлежала ей.

И тогда я медленно начала осознавать. Я поняла, что цепочка не принадлежала Саре, как только до меня дошли слухи, но даже не задумывалась, кому она могла принадлежать на самом деле. Мы жили в сельском религиозном сообществе, и женская уборная пользовалась высоким спросом. Эту цепочку могли потерять раньше. Она могла принадлежать любой девочке из нашей школы.

Мне стыдно в этом признаться, но я никогда не связывала цепочку с Келли, хотя во время стрельбы только она находилась в уборной вместе с Сарой и мной. Она не была похожа на девушку, которая носила бы на шее крестик, поэтому я не смогла сложить два и два.

Но она говорила, что цепочка принадлежит ей. И я знала, что она точно не принадлежит Саре.

Так вот почему она подвергалась нападкам. Вот почему Эшли не включила ее в наше окружение.

Вот почему нас было пятеро вместо шестерых.

– Понимаю, – сказала Эшли, неверно истолковав выражение моего лица. – Это смешно. Поверить не могу, чтобы кто-то настолько ужасный попытался забрать славу у Сары. Но ей хотя бы никто не верит. В смысле, кто бы ей поверил?.. Ли?

Я оказалась на ногах, хотя не помнила, как встала. Откашлялась. Затем еще раз. Но ком в горле никуда не делся. Я была удивлена и озадачена. Надо было тогда ее поправить, но пришлось бы выложить всю правду о Саре, а я даже не знала, с чего начать.

– Час уже прошел, – выдавила я. – Мама, наверное, уже ждет. Мне пора.

– Ох, ладно, – сказала Эшли. – Как раз вовремя, скоро должны прийти мои родители. Они обещали принести мне на обед еду из «Лонг Джон Сильверс».

Я подняла бровь.

– Что? – спросила она. – Моя сестра тоже этого не понимает, но, клянусь, у них очень вкусная рыба. Особенно если смазать уксусом. Уф. – Она покачала головой. – Черт, теперь я хочу есть. Надеюсь, они скоро придут.

Я подошла к ней и наклонилась, чтобы обнять. Она крепко обхватила меня за плечи. В следующие годы я считала объятия Эшли лучшими в мире. Но в тот день они не согрели меня. Я ощущала холод. Онемение.

Если оглянуться назад, кажется, что я должна была расстроиться. Или разозлиться. Или почувствовать вину. Эта информация о Келли должна была больше сказаться на мне. Но я думаю, мое тело и разум к тому моменту так истощились, что эти новости толкнули меня в пустоту.

– Эй, – сказала Эшли, когда я отстранилась и пошла на выход. – Береги себя, хорошо? Если что-то понадобится, звони.

Я кивнула. Эти слова произносили многие, но Эшли действительно имела это в виду. Она поддерживала всех нас.

Многих из нас.

Не знаю, что она думает обо мне сейчас, после всего произошедшего. Не знаю, станем ли мы снова такими друзьями, какими были до этого письма. И господи, если она когда-нибудь это прочитает…

Но есть то, что я знаю наверняка. Несмотря на проблемы с Сарой и Келли, я благодарна Эшли. Я буду всегда ценить ее заботу, искренность и отдачу. Даже если существует шанс, что сейчас она возненавидит меня.

Оставив под дворниками моего грузовика еще две записки и отправив мне в «Фейсбуке» запрос на добавление в друзья, брат Ллойд наконец-то настиг меня. Я знала, что в итоге это произойдет. У нас маленький городок, и если хочешь кого-то загнать в угол, его можно легко выследить.

В субботу утром я выполняла мамины поручения. Заскочила в аптеку, расположенную на улице, идущей от баптистской церкви округа Вирджил. Похоже, брат Ллойд заметил, как я проезжала мимо, и поспешил увидеться со мной. А возможно, у меня паранойя. Может, он действительно просто оказался у аптеки, когда я вышла оттуда с пакетом тампонов и маминой любимой дешевой косметикой.

– Лиэнн, – сказал он, широко улыбаясь мне. Брат Ллойд – невысокий худой мужчина со светлыми волосами и залысиной. И отсутствие волос он компенсирует одеждой. По крайней мере, так было в тот день. Он надел симпатичную голубую рубашку с полосатым галстуком и черными слаксами. В городе, где чистая пара порванных джинсов уже считается нарядом, это граничит с роскошью. – Как хорошо, что мы с тобой столкнулись.

– Здравствуйте, брат Ллойд, – поздоровалась я и обошла его, направляясь к грузовику.

Он, конечно же, последовал за мной.

– Я пытался с тобой связаться. Хотел узнать, как дела.

– Да, я получила ваши записки. – Ключи уже находились в моей руке, и я пыталась понять, как свалить и при этом не показаться грубой.

– Хорошо, хорошо. Рад, что ты их видела. Когда ты не вышла на связь, я уже начал беспокоиться, но ты занята в школе и все такое. – Его улыбка стала решительной, он прочистил горло. – Слушай, Лиэнн, ко мне приходили поговорить Макхейлы.

Я отперла водительскую дверь и открыла ее. Затем, не глядя на брата Ллойда, закинула на другое сиденье пакет с покупками.

– Я так и подумала.

– Они волнуются за тебя, – сказал он. – И я, должен сказать, тоже. Кое-что из того, что ты в последнее время говорила… меня обеспокоило.

– Обеспокоило, – повторила я, устраиваясь в грузовике.

Священник быстро встал у двери, чтобы я не смогла ее закрыть. Он улыбался, на лице отражалась неестественная доброта. Словно после такого эта ситуация должна меня меньше беспокоить.

– Да, обеспокоило, – сказал он. – Кажется, в последнее время ты сама не своя.

– Сэр, при всем уважении, вы едва меня знаете, – отметила я.

– Ты права, – признался он. – Но я отлично знал Сару.

Я заскрежетала зубами. Меня бесило, когда другие говорили, что отлично знали Сару. Они не знали. Никто из них не знал ее так, как я. Они знали тот образ, что нарисовали в своей голове. Карикатуру набожной девушки, лишенной изъянов. Может, брат Ллойд и видел лицо Сары в церкви каждое воскресенье. Может, именно он крестил ее. Но она не делилась с ним тем, чем делилась со мной. Помню его речь на ее похоронах, как он ее описывал. Он не очень хорошо ее знал.

Мне даже казалось, он сам не очень в это верил.

– Те истории, что ты про нее в последнее время рассказываешь, – продолжил он. – Знаю, если бы у тебя все было хорошо, ты бы не выдумывала такие вещи. Поэтому почему бы тебе не рассказать мне, что происходит на самом деле, вместо того чтобы врать про Сару?

– Я не вру про Сару, – сказала я. – Я рассказала ее родителям правду.

– Да ладно тебе, Ли. – Он скрестил руки на груди. – Мы оба все понимаем.

– Брат Ллойд, мне пора ехать.

Он вел себя так, словно не слышал.

– Ты знаешь, что Сара Макхейл для многих героиня. Не только здесь, но и по всей стране. Многих подростков она вдохновила на веру. Про нее даже написали христианскую рок-песню. Кажется, называется «Ее цепочка с крестиком». Слышала?

Я сжала руль.

– Да.

– Хорошая песня, да? Не совсем мой жанр. Я в основном слушаю госпел, потому что не настолько крут, как вы, молодежь… – Он пожал плечами. – Так вот. Ее история многое значит для людей. Ты это знаешь. Зачем отбирать ее у них? У Сары?

– Потому что цепочка принадлежала не ей, – сказала я. – И она ничего не говорила…

Брат Ллойд махнул рукой, чтобы я замолчала.

– Успокойся. Успокойся. Я понимаю, что ты через многое прошла, Лиэнн, но это не повод вымещать гнев на других. И особенно не повод говорить такое про Сару, которая даже не может защититься.

– Мне пора, – в этот раз тверже сказала я.

– Хорошо, – сказал он. – Но, пожалуйста, выслушай меня, пока не уехала. Я действительно обеспокоен. Если откроется, что ты говоришь такие вещи… люди не воспримут это по-доброму.

– Вы имеете в виду, если вы или Макхейлы кому-нибудь расскажете, что это говорю я.

– Я не вижу причин снова говорить на эту тему, если ты пообещаешь больше не распространяться об этом. Если не планируешь делиться этой ложью с кем-то другим, тогда…

– Это не ложь. И я не буду этого обещать. Я хочу, чтобы люди знали правду.

Брат Ллойд вздохнул и склонил голову.

– Мне жаль такое слышать. Надеюсь, ты передумаешь, но при этом мои прихожане будут за тебя молиться.

Минуту спустя я ехала по улице мимо его церкви и не могла не думать о том, что его последнее предложение походило на угрозу.

Сара Макхейл

Знаю, я говорила, что уделяю больше внимания Саре, чем остальным жертвам, но начинаю понимать – я много рассказала о том, кем она не была, и почти ничего о том, кем была.

Сара всегда была экстравертом. Она любила людей, внимание, любила быть той, кто всех смешит и влюбляет в себя. В шестом классе она целый месяц бредила астрологией и гордилась, что родилась Львом. Я была Раком.

– Вот почему ты такая отшельница, – дразнила она. – Если бы не я, ты бы никогда не выходила из дома.

Она не ошибалась. Когда мы никуда не выходили, я отлично проводила время – обычно мы отсиживались в ее комнате, смотрели фильмы или играли в настольные игры. Мне нравилось, когда, кроме нас, никого больше не было. Но Сара всегда хотела куда-то сходить, что-то сделать, показаться на глаза. И я всегда тащилась за ней.

Наверное, «тащилась» – грубое слово. Я ходила туда же, куда и она, потому что времяпровождение без нее приносило много боли. Ее родители всегда шутили, что мы как сиамские близнецы, а бывали ситуации, когда мне в буквальном смысле хотелось этого. Сара была моей единственной близкой подругой, единственным человеком, с которым мне было легко, а бывали времена – особенно в средней школе, – когда я жила в постоянном страхе, что Сара найдет другую подругу, более общительную, увлеченную, и она понравится ей больше меня.

Поэтому, куда бы она ни шла, я следовала за ней.

Когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что наша дружба не всегда была здоровой. Сара была властной личностью. Например, в девять лет она настояла на том, чтобы я сделала челку.

– Не знаю, – сказала я ей. – Мама может разозлиться.

– Не разозлится, когда увидит, как хорошо получилось, – настаивала Сара. – С челкой тебе будет намного лучше. И я знаю, что делаю. Видела в Интернете, как это делают.

– Не знаю, Сара.

– Доверься мне, – сказала она, уже вооружившись ножницами.

С прямой челкой мне не стало лучше, и, да, мама разозлилась. Я месяцами ходила с заколками-бабочками и ждала, когда она отрастет. Сара же утверждала, что для нас это было достойным приключением.

– Мы как минимум чему-то научились, – отметила она. – Ты узнала, что тебе не идет челка, а я узнала, что стричь волосы не так уж просто.

Иногда ее властный характер доставлял нам неприятности, но бывало, я была ей благодарна. Например, в седьмом классе меня начали задирать мальчишки.

Я выглядела нескладной. Слишком высокая. Кожа да кости. Тело угловатое, никаких изгибов. С тех пор я, наверное, не особо изменилась, только волосы. Тогда они были длинными и прямыми, без малейшего намека на объем. Сара же всегда была красивой, даже без косметики, спрятанной в том году в шкафчике. Ходили шутки, что Сара только из жалости хорошо относилась к «уродине».

– Ли повезло, что Сара – добрая христианка, – услышали мы во время обеда слова Эвана Самюэля. – Потому что ясно – это из жалости.

«Это» – наша дружба.

Вроде бы просто дурацкое оскорбление от двенадцатилетнего парня, но было больно.

Сара, которая никогда не стеснялась конфликтовать, подошла и довольно громко сказала ему:

– Возможно, это тебе повезло, что я – добрая христианка. Потому что только это мешает мне сейчас надрать тебе зад.

Эван так оторопел (сомневаюсь, что когда-нибудь он слышал, как девушка угрожает надрать ему зад), что ни слова не произнес. А Сара вернулась ко мне, подхватила под руку и сказала мне:

– Сходи со мной за еще одним куском пиццы.

Словно ничего не произошло.

Пусть она всегда пыталась что-то изменить в моей внешности – начиная от неудачных попыток завить мои волосы и заканчивая копанием в моем шкафу и словами, что там ничего не «подчеркивало мою фигуру», – но если кто-то негативно отзывался о моей внешности, Сара тут же все пресекала.

Мне до сих пор плевать на одежду и макияж. Чаще всего я даже забываю провести расческой по волосам. Но иногда, собираясь в школу, я достаю свой единственный блеск. Он легкий, розового оттенка, и я знаю, что понравился бы Саре, хоть и смотрится на мне чуть глуповато.

Я так и слышу сейчас ее слова.

– Видишь, Ли! Ты такая красивая! А если ты позволишь что-то сделать с этими бровями…

Господи, я так по ней скучаю.

Если выбираешься из округа Вирджил хотя бы на день или два, всегда чувствуешь облегчение. И после неприятной встречи с братом Ллойдом – и моего побега – я не могла дождаться выходных. В декабре я пообещала Иден, что приеду к ней в университет до начала экзаменов.

Поездка занимала несколько часов, и я закинула в грузовик сменную одежду, закуски в дорогу и старые мамины диски.

Я уехала в пятницу днем, и мама еще не вернулась с работы, но написала мне. Будь осторожна. И лучше бы тебе не читать это сообщение, если едешь за рулем! Я ответила, что пока не выехала, и обещала позвонить, когда доберусь до общежития Иден. В другой ситуации она тревожилась бы больше, отправляя меня одну в дорогу, но мне кажется, она совсем не скрывала надежды на то, что я влюблюсь в кампус Иден и передумаю насчет переезда в Лос-Анджелес.

Я оставила грузовик на парковке, координаты которой несколько дней назад скинула мне Иден, и направилась к большому кирпичному зданию с названием общежития на двери.

Я достала телефон и написала Иден, что нахожусь внизу. Время перевалило за восемь, и уже потемнело. По двору гуляли студенты в толстовках с логотипом университета. Парни смеялись, а девчонки перекрикивались, расходясь в разные стороны и направляясь в ночные клубы.

Я смущенно стояла у здания общежития Иден и беспокоилась, что кто-то из проходящих посчитает меня подозрительной личностью, стоящей у запертой двери. Пусть я была одета в широкую серую толстовку и искусственно состаренные джинсы, как и все остальные, но мне казалось, кто-то должен был заметить гуляющую без дела незнакомку. Никто не обращал на меня внимания, но я не могла отделаться от мысли, что обратят.

Возможно, я выглядела нормальной, но нормальным выглядел и парень, который принес в мою школу оружие.

Не успела я спуститься вниз по этой мысленной спирали, как из здания вышла невысокая девушка с ярко-розовыми по плечи волосами. Она осмотрелась, и ее взгляд остановился на мне.

– Ли? – спросила она.

Я присмотрелась к ней. Это явно не Иден, но я знала, кто она, и была рада ее видеть.

– Дженни? – спросила я.

– Да! – Она оттолкнула дверь и побежала ко мне, вытянув руки для объятий.

Где-то между ее слишком быстрыми движениями и хлопком двери за ее спиной я вскрикнула и отпрянула.

Дженни резко затормозила, на ее круглом лице отразилось сожаление.

– Ох, черт. Прости. Я должна была догадаться. Иден тоже не нравилось, когда люди… Знаешь что? Давай начну с начала и нормально представлюсь. – Она выпрямилась, улыбнулась и протянула руку. – Привет. Я девушка Иден, Дженни.

– Дженни Стюарт-Гу, – сказала я и пожала руку.

– Просто Дженни, – отметила она. – Я так понимаю, Иден рассказывает обо мне.

– Всегда только хорошее, – заверила я ее.

– И про тебя тоже, – сказала она. – Идем. Иден отправила меня за тобой. Она работает над презентацией. Но скоро должна закончить.

Дженни достала из заднего кармана джинсов что-то похожее на студенческий. Помахала им у квадратного сенсора возле двери, который пропищал и сообщил, что дверь открылась. Когда она убирала студенческий, я быстро взглянула на фото с лицом Иден.

– Сюда, – сказала она и повела меня к лестнице. – К сожалению, она живет на верхнем этаже и здесь нет лифта.

Меня это не расстроило, так я могла подольше пообщаться с Дженни.

– Значит, Дэвид Гу – твой отец?

Когда мы поднялись на первый лестничный пролет, она оглянулась на меня и удивленно вскинула темные брови.

– Ты знаешь, кто мой папа?

– Вообще, я его фанатка, – призналась я. – Читала четыре его пьесы.

Дэвид Гу – корейско-американский драматург, живущий в Лос-Анджелесе. В прошлом году я увидела его пьесу в программе одной из театральных школ и была изумлена. В его персонажах можно потеряться. Такие герои обладают слоями, которые можно снимать, мотивами поведения, предысториями и отношениями, в которые может погрузиться актер, чтобы стать кем-то совершенно новым, но одинаково реальным. Именно благодаря его пьесам я хочу играть в театре.

А еще я была слегка одержима мамой Дженни, Ириной Стюарт – преподавателем актерского мастерства из Лос-Анджелеса. Но решила этого не говорить, вдруг она подумает, что я какой-то сталкер.

– Ого, – сказала она. – Ты первый в Индиане человек, который знает о нем. Но Иден мне говорила, что ты этой осенью переезжаешь в Лос-Анджелес, да?

Я кивнула.

– Я вернусь туда, как закончу учебу. Поэтому, если что-то понадобится или захочешь кому-то пожаловаться на пробки, свяжись со мной. Возможно, я познакомлю тебя с папой.

Я улыбнулась ей и постаралась не размыкать губы, чтобы не завизжать от радости.

Минуту спустя мы оказались на верхнем этаже, и Дженни, пройдя по короткому коридору, остановилась у двери в самом конце. Побарабанила по ней пальцами вместо того, чтобы постучать, и повернула ручку.

Я слышала, что комнаты в общежитиях маленькие, но все равно не была к этому готова. Мы с мамой жили в небольшом доме, но моя спальня была размером с комнату, в которой жили Иден и ее соседка. На стене не осталось и сантиметра свободного места. Различные плакаты с изображением исполнителей кантри, свитки с изображением аниме-персонажей, похожие на старые плакаты с протестами, и картины, в которых я узнала работу Иден.

Здесь стояли две кровати – обе заправлены, – два шкафа и два стола. За одним из них, сосредоточившись на экране ноутбука, сидела высокая девушка с русыми волосами. За ней стояла Иден и кусала ногти.

Когда мы вошли, они даже не подняли головы. Я вспомнила, Дженни говорила, что Иден над чем-то работает, поэтому не стала им мешать. Просто стояла у двери и не знала, куда пойти. Декор, который я все пыталась соотнести с одной из соседок (Иден несколько раз рассказывала в имейлах о Мисти, любительнице кантри и активистке), был настолько равномерно распределен по квадратному помещению, что оказалось невозможным понять, где чья сторона.

Изначально я планировала последовать подсказкам Дженни, но не дождалась от нее помощи. Она встала рядом с Иден и через плечо другой девушки смотрела на экран ноутбука.

Через секунду блондинка, наверное, это была Мисти, откинулась на спинку стула.

– Неплохо.

– Да? – спросила Иден. – Не знаю…

– А я знаю, – отметила Мисти. – Сильная презентация. Внесем несколько изменений, в основном в порядок повествования. И недавно вышло новое исследование о насилии с применением оружия, ты могла бы включить его. Если хочешь, я могу внести эти правки сегодня. Так что мне кажется, что это даже лучше твоих обычных презентаций. Действительно мощно.

По Иден нельзя было сказать, что она была этому рада.

– Спасибо, Мисти.

– Я уверена, что она замечательная, – сказала я. – Как и все твои презентации.

Она оглянулась на меня, на губах промелькнула улыбка.

Последние несколько месяцев Иден выступала в университетах по всей Индиане и Иллинойсу. Основное внимание обычно уделяется безопасности кампуса и контролю за оружием, но, естественно, затрагивается и обсуждение стрельбы. Вы могли видеть некоторые ее выступления, потому что их записывали и выкладывали в Сеть.

Однажды вечером, рыская по Интернету в поисках информации об убийстве, я наткнулась на запись одного ее выступления. Было странно смотреть, как она стоит на сцене и так спокойно, так непосредственно ведет разговор о стрельбе. Иден всегда была тихой и ощущала неловкость, когда ей уделяли слишком много внимания. Но теперь перед ней были зрители, за ее спиной – доска с презентацией, и она стала другой Иден.

Казалось, за эти три года она прошла очень долгий путь. Как будто была душевно и физически собранна.

– Все, хватит, – сказала Дженни. – Поработаешь над презентацией в следующий раз. Ли здесь.

– Она права, – отметила Мисти. – Я сегодня займусь домашней работой. Внесу правки, а ты посмотришь позже. – Она повернулась и махнула мне: – Прости. Мы такие грубые. Я…

– Мисти, – закончила я за нее. – Я уже поняла. Я Ли.

– Приятно познакомиться, – сказала она. – Что вы запланировали на сегодня?

– У Антонио – я рассказывала тебе о своем друге с семинара для первого курса – дома вечеринка. Недалеко от кампуса, – сказала Иден, подошла к одному из шкафов и открыла второй ящик.

Я заметила, как Мисти и Дженни быстро переглянулись.

– Серьезно? – спросила Дженни. – Я думала, мы останемся в кампусе. Позволим Ли ощутить вкус студенческой жизни. В одной из аудиторий за два доллара можно посмотреть фильм. И вроде одна из театральных групп устраивает спектакль. Ли, я знаю, что тебе нравится театр.

– Газета кампуса дала ему плохие отзывы, – сказала Иден. Она все еще рылась в ящике. – А фильм… Это что-то вроде ночного сеанса в кино? Мы можем сначала отправиться на вечеринку, а потом на фильм. Я обещала Антонио, что хотя бы забегу. Мы не задержимся там надолго. – Она достала симпатичную темно-зеленую блузку. – Ты не против, Ли?

– Я совсем не против, – ответила я, хотя предпочла бы остаться в этом общежитии и просто провести вечер, общаясь с подругой. Мы не виделись с Рождества. Но еще я не хотела отказываться. – Но у меня с собой нет нормальной одежды.

– Ничего страшного, – ответила Иден. – Там многие будут одеты, как ты. Я переодеваюсь лишь из-за того, что на этой футболке у меня пятна от чернил.

Дженни улыбнулась ей.

– Как у самой настоящей творческой личности, – отметила она.

Иден смущенно, но довольно склонила голову. Переоделась, поправила очки и встряхнула волнистыми черными волосами.

– Ладно, – сказала она. – Мисти, спасибо, что помогла с презентацией.

– В любое время. Повеселитесь, – сказала Мисти и, бросив на Дженни выразительный взгляд, который я заметила, добавила: – И звоните, если что-то понадобится.

Час спустя мы сидели на пропахшем потом и пивом диване в большом доме, а вокруг нас бродили, смеялись и болтали как минимум пятьдесят человек; из ближайшей колонки звучал хип-хоп.

Как бы мне ни хотелось расслабиться, повеселиться на первой студенческой вечеринке, я была на взводе. Мой взгляд метался по ближайшим выходам, и паникующая часть моего мозга, тихий голос, который никогда не заглушается лекарствами, гадал, легко ли будет покинуть такое людное место. Если кто-то из них достанет оружие, сколько из нас погибнет?

Если Иден и нервничала, то никак этого не показывала. Она сидела между Дженни и мной, попивая уже второй стакан водки со спрайтом. Она и мне предложила выпить, но я отказалась. Если мои рефлексы подведут меня в этом незнакомом, громком, многолюдном месте с минимумом путей отхода, это в буквальном смысле превратится в ночной кошмар.

Я попыталась отвлечься – посмотрела на Дженни, которая тоже не пила.

– Твой папа работает над чем-то новым? – спросила я ее.

– Что? А, даже не знаю. Он никогда ничего не говорит о том, что пишет. О его последней пьесе я узнала, когда он отобрал актеров и выбрал режиссера.

– А ты тоже этим занимаешься? – спросила я. – Я знаю, что ты пишешь сценарии для «Каллиопы».

Лицо Дженни озарилось.

– Ты читала наш веб-комикс?

– Конечно, – ответила я. – Все друзья Иден в нашем городе читали. Кроме Денни. Он не может видеть картинки. Но Иден вроде отправляет ему сценарии, верно?

Иден кивнула и сделала глоток.

– Ого, – сказала Дженни. – Надеюсь, тебе нравится. Мне до папы далеко, но…

– Да перестань, – сказала Иден. – Ты крутая.

– А ты необъективная. – Дженни поцеловала ее в щеку и посмотрела на меня. – Но отвечу на твой вопрос – нет. Я поступаю совершенно наоборот. Отдаю миллиону людей прочитать свои сценарии для «Каллиопы» прежде, чем они станут финальной версией. Включая папу.

– Готова поспорить, он дает крутые отзывы.

Она засмеялась.

– Не совсем. В основном говорит, как круто получилось и что он мной гордится. А вот мама довольно критична.

Иден хохотнула.

– И это без шуток. – Она повернулась ко мне. – Два месяца назад ее мама прислала нам имейл в две тысячи слов, в котором разнесла в пух и прах всю картину мира в наших комиксах.

– Видимо, мы совсем не знаем, как работает магия, – засмеялась Дженни. – Я понятия не имела, что она такая фанатка, но оказывается, она все детство играла в «Подземелья и драконы» и с занудством относится к фэнтези.

– Я всегда хотела играть в «Подземелья и драконы», – призналась Иден. – Просто… слишком стеснялась играть с людьми.

– Ах, – сказала Дженни. – Когда приедешь ко мне, заставлю маму нас научить. Уверена, из тебя получится отличный сексуальный друид-полуэльф.

Иден фыркнула.

– Я скорее предпочла бы гнома. Девушку-гнома с мечом.

– Это тоже выглядело бы сексуально.

Они улыбнулись друг другу, как делают все парочки, и мне пришлось отвернуться. Я внезапно почувствовала, как мне не хватает Майлса. Я видела его несколько часов назад, когда везла после школы домой, но из-за переглядываний Иден и Дженни и их разговоров мне захотелось, чтобы он был здесь, со мной.

Я как можно сильнее оттолкнула от себя это чувство. Мы с Майлсом не пара и никогда ею не будем.

Через минуту Иден и Дженни как будто вспомнили, что я рядом с ними. Иден прочистила горло, а Дженни сказала:

– Ли, тебе бы понравились «Подземелья и драконы». Там требуется актерское мастерство. Типа того.

– Да, – ответила я. – Но еще там требуется математика, да? Игровые кубики и все такое? Это не совсем по мне.

– И любое актерское мастерство в «Подземельях и драконах» должно быть импровизацией, – отметила Иден. – Ли это ненавидит.

– Я не ненавижу импровизацию, – парировала я. – Просто она у меня плохо получается. Я из тех, кто предпочитает сценарий.

– Уверена, ты приноровишься, когда начнешь учиться актерскому мастерству, – сказала Дженни. Затем повернулась к Иден: – Так как этой осенью мы с Ли уедем в Лос-Анджелес, ты просто обязана туда приехать.

– Знаю, знаю, – сказала Иден.

– Вы собираетесь попробовать отношения на расстоянии? – спросила я.

– Собираемся, – ответила Иден и сделала глоток.

– Мы знаем, что такие отношения не идеальны, – призналась Дженни. – Но работодатели не выстраиваются в очередь за мной – спасибо профилирующему английскому, – а без работы я не могу остаться в Индиане, поэтому должна переехать к родителям, пока не найду что-то или не сделаю выбор в пользу аспирантуры.

– Но из веб-комикса ты же не уйдешь?

– Конечно нет, – сказала Дженни. – «Каллиопа» – наше детище. Странное ведьминское детище.

– С несоответствующим применением магии, – произнесла Иден. Она хотела таким образом пошутить, но только напряглась, когда произнесла это вслух. Я уже видела прежде эту вспышку стресса, поэтому встревожилась.

Дженни тоже это заметила.

– Эй, – сказала она чуть мягче. – Это же я пишу, помнишь? Если в истории есть ошибки, то они из-за меня. Не из-за тебя. Про твои иллюстрации мама говорила только хорошее.

– Знаю. Я в порядке.

Она снова сделала глоток.

Только я собралась задать еще один вопрос, попытаться сменить тему, как над нами нависла тень. Перед диваном, а именно перед Иден, выросла огромная фигура. Я так испугалась, что отпрянула и вжалась в подушки. Но Иден медленно подняла голову, ее изнуренный взгляд совершенно не соответствовал ее возрасту.

– Ты та чика? – спросил стоящий перед ней парень. – Чика против пушек?

Дженни вмешалась прежде, чем Иден смогла ответить.

– Отвали, чувак.

Парень ее проигнорировал. Он был высоким, в красной футболке и джинсах, на голове кепка. На подбородке вырисовывалась козлиная бородка, но она не могла замаскировать его детское лицо.

– И что? Тебе насрать на Конституцию? Вторую поправку? – спросил он.

– О господи, – закатила глаза Дженни. – Серьезно, отстань от нас. Иди домой и напиши несколько злых твитов.

– Не лезь в это, – предупредил парень Дженни. – Мы общаемся.

Он показал на Иден, хотя она явно с ним не общалась.

Я обхватила себя и забилась в угол дивана, уже перебирая в голове все выходы. Этот парень стоял слишком близко и говорил слишком резко. Мой мозг кричал: «Угроза! Угроза!»

Я начала представлять себе, каково будет умереть прямо здесь. Весь мир просто окунется в темноту? Это как заснуть? Что случится с мамой, когда она узнает? Или с Майлсом? А имело ли это значение, раз однажды и они умрут?

Успокойся, сказала я себе. Все хорошо. Ты в порядке. Ты не умрешь на этой вечеринке. Можешь побыть беспокойным нигилистом позже.

Я заставила себя посмотреть на Иден, но тут же об этом пожалела. Я думала, она огрызнется на этого парня. Ответит всеми фактами и статистикой, которые использовала в своей презентации. Будет сильной Иден, девушкой на сцене. Но я видела не это.

Она сама замкнулась в себе, как я, – склонила голову, руки тряслись. Съежилась. Напуганная. Грустная.

– Ты хоть понимаешь, насколько ты некомпетентна в этих своих выступлениях? Думаешь, забрав у нас оружие, решишь проблему?

– Она ничего не говорила о том, чтобы забрать у вас оружие, – прорычала Дженни. – Она выступает за более строгие ограничения и меры безопасности кампуса.

– Только в ее версии безопасности кампуса совсем нет оружия, даже у тех, кто имеет разрешение, – произнес парень, смирившись с тем, что Дженни не собиралась держаться в стороне. – Что очень глупо. Я знаю, через что она прошла в старшей школе. И если бы у одного из учителей в столе лежал пистолет, они могли бы его остановить.

– Ты прикалываешься?

В этот момент Иден поднялась. Так резко, что я подскочила, а парень удивленно отступил.

– Да. Ты знаешь, через что я прошла. – Она говорила так тихо, что я почти не слышала ее из-за музыки и веселой болтовни. – Знаешь, – продолжила она, слова звучали хрипло, и я поняла, что она вот-вот заплачет, – каково открыть глаза и увидеть, что все в твоем кабинете мертвы?

– Такого бы не случилось, – настаивал парень, – если бы тот учитель был вооружен.

– Конечно. – Иден обошла его и направилась в кухню.

– Иден, – позвала ее Дженни.

Иден оглянулась.

– Я найду Антонио. Скажу, что забегала. Сейчас… сейчас вернусь.

Дженни смотрела ей вслед, и я видела, что в ее глазах отражалось не только беспокойство.

Парень тем временем повернулся ко мне.

– А ты кто такая? – спросил он. – Тоже против Конституции?

Дженни ответила раньше меня.

– Она моя кузина и не имеет к этому никакого отношения, так что отстань от нее.

Он посмотрел на меня, потом на Дженни.

– Она… твоя кузина? – спросил он, в голосе послышалось явное недоверие.

– У меня мама белая, придурок, – сказала Дженни. – И разговор закончен.

Дженни пришлось затыкать его еще несколько минут, и только потом он ушел. Иден так и не вернулась.

– Прости, что говорила за тебя, – сказала Дженни. – Уверена, ты сама можешь справиться. Я просто… не хотела продолжать с ним спорить.

– Нет, я это ценю, – сказала я. – Иден достаточно сильна, чтобы стоять на сцене, заново переживать, что случилось, и защищать в спорах то, во что верит. Но я еще до этого не дошла.

– Да, – сказала Дженни и бросила взгляд в сторону кухни. – Она… она сильная.

Мы еще немного поболтали. Я пыталась задавать вопросы об ее родителях, Лос-Анджелесе, но видела, что она постоянно осматривается в поисках Иден, которая так и не вышла из кухни.

Наконец мы поднялись с дивана и побрели по гостиной, маневрируя сквозь толпу.

– Если хотим успеть на фильм, пора выдвигаться, – отметила Дженни.

Но мы обе понимали, что никакого фильма не получится. Возникло ощущение, что вечер только что перешел на мрачную сторону. Не знаю, связано это с подошедшим к нам парнем или произошло за несколько мгновений до этого, когда при разговоре о критике мамы Дженни Иден напряглась. Но атмосфера изменилась.

На кухне Иден не было. Мы нашли ее двадцать минут спустя в одной из спален дома – она сидела в углу с бутылкой водки и наблюдала, как две девушки играли в видеоигры. За этот час, пока мы не виделись, она явно переусердствовала с выпивкой.

– Иден – я подошла к ней, – ты в порядке? Мы тебя искали.

Она посмотрела на меня стеклянными глазами.

– Ли, – сказала она. – Прости. Я порчу твой приезд. – Она попыталась подняться, но ноги задрожали, и она разлила водку на ковер. – Нам надо в кино.

– Можем не ходить, – ответила я. – Ты в порядке?

Но я знала ответ. Поняла это, когда посмотрела на Дженни и заметила в ее глазах грусть и усталость. Услышала это в том, как она вздохнула, когда подошла к своей девушке и забрала у нее бутылку. Дженни знала, и я теперь тоже.

Иден была не в порядке.

До стрельбы я не была знакома с Иден. Ее кузина Рози училась со мной в одном классе, и мы общались, но не дружили.

Рози и Сара сидели рядом на каких-то уроках – побочный эффект рассадки по алфавиту – и всегда ладили. Поэтому раз в пару недель Рози во время обеда сидела за нашим столом. Честно говоря, не уверена, что она вообще сидела за одним обеденным столом два дня подряд. Рози с первого щелчка заводила друзей, и для нее всегда находилось пустое место, в какой бы стороне столовой она ни решила сесть.

Именно Рози первой предложила мне обрезать волосы. Мы сидели за небольшим круглым столом у торговых автоматов, она серьезно посмотрела на меня и сказала:

– Ты когда-нибудь думала о стрижке пикси?

– Ну уж нет, – ответила я. – Я буду похожа на мальчика.

– Я так не думаю. – Она почти вплотную приблизилась к моему лицу и, наклоняя мою голову вправо-влево, рассматривала меня. – У тебя очень… угловатое лицо. И потрясающие скулы. Мне кажется, тебе пойдет какая-нибудь очень короткая стрижка.

Не могу сказать, что в тот день, весной, когда взяла ржавые ножницы и начала отрезать волосы, я не думала о ней. Мама, увидев, что я наделала, срочно повела меня к своей подруге Гретхен, которая работала в городе в местном салоне. В итоге мы отстригли все мои волосы, и когда они снова начали отрастать, я подумала о Рози.

В каком-то смысле, оставляя их короткими, я отдаю дань памяти ей.

Но речь должна идти об Иден.

Иден приходила на похороны Сары, а я – на похороны Рози. Нас одновременно потянуло друг к другу, пока все остальные говорили, как им жаль, как они рады, что с нами хотя бы все хорошо, про Божьи планы и так далее. Иден единственная все понимала. Эшли и Денни все еще лежали в больнице, а Майлс только после этого начал по ночам забираться ко мне на крышу.

Мы даже ничего не сказали друг другу, когда обменялись номерами после службы в честь Рози. Она просто передала мне телефон и смотрела, как я вбиваю свой номер. Как только я отдала его ей, мама практически утащила меня. Но позже тем вечером она написала мне. Это Иден.

После мы начали проводить время вместе, в период, когда весна прогревала это прекрасное место перед летом, когда воздух был еще сухим, а ветер прохладным, когда было приятно просто лежать на траве. Она забирала меня на грузовике, и мы ехали в Варгин Парк, где весь день сидели у пруда. Она рисовала, а я читала пьесы – в то лето я решила стать актрисой, – и нас никто не беспокоил.

Теперь многие из тех дней у пруда смешались в моей голове. Как коллаж из картинок без хронологии. Мы приезжали туда, чтобы сбежать. Попытаться хотя бы некоторое время не чувствовать и не думать. Раствориться на заднем плане и оставить там эту версию нас.

Но я видела, как Иден тоже с этим боролась. И в моем коллаже, среди других картинок, выделяется одно воспоминание – оно больше и четче, тогда как остальные истрепались и поблекли со временем.

Мы расположились у озера под большой ивой. Я лежала на животе, сосредоточившись на хлипкой книге в мягкой обложке «Суровое испытание» [12], которое несколько дней назад купила в секонд-хенде. В нескольких шагах от меня со скрипом порхал по альбому карандаш Иден. Я старалась исчезнуть. Потеряться в тексте, чтобы в этот момент Ли не существовала. Но меня вытаскивали в реальность звуки ее возни.

Я понимала, что что-то не так, но не хотела спрашивать. Она слишком сильно сжимала карандаш и быстро терла ластиком по странице. Закончив, она сдула с ластика комочки и снова начала рисовать. Я молча вернулась к своей книге.

Но несколько минут спустя она снова начала стирать рисунок, в этот раз сильнее. А когда я взглянула на нее, карандаш в ее руке почти треснул

– Иден? – осторожно спросила я.

– Она не идеальна, – сказала она скорее странице, которую снова терла, чем мне. – Я все стараюсь, но она не идеальна.

– Уверена, она замечательная, – сказала я. – Ты замечательная художница.

Но она меня не слушала. Полностью сосредоточилась на листе и, казалось, пыталась стереть все, что сделала, а не одну-две неправильные линии. Я не понимала. Почему бы, если не получается, просто не начать с чистого листа?

– Я не… знаю… почему… меня это беспокоит! – Последние слова она прокричала и так сильно стала тереть бумагу ластиком, что порвала.

Я ощутила желание спрятаться прежде, чем осуществила его. Я села и отползла к стволу дерева. Глаза Иден потемнели, губы сжались в тонкую линию, а я боролась с желанием сбежать отсюда. Тогда практически что угодно могло запустить мой инстинкт бегства. Но я пыталась оставаться спокойной, действовать логически и рационально. Иден просто расстроилась из-за рисунка. Иден не угроза.

Одно из этого было правдой. Иден не причинила бы мне вреда – не думаю, что она могла хоть кому-то навредить, не физически, – но дело не просто в ее неидеальном рисунке.

Иден с громким треском вырвала страницу из альбома. Вскочила на ноги и побежала к воде неподалеку. Я подскочила, не понимая, что она задумала.

– Иден! – прокричала я.

Но она остановилась у края воды. Затем испустила страдальческий вопль, от которого бросились врассыпную утки, а я отпрянула и прижала руки к ушам, чтобы блокировать звук и проснувшуюся из-за него панику. Руки Иден двигались, резкими яростными движениями разрывали листок бумаги. Затем она кинула обрывки в воду, белые кусочки опустились на темную поверхность озера. Как цветочные лепестки.

Иден продолжила кричать, вскинула руки к волосам, схватила длинные темные локоны и начала их тянуть. Была середина дня, вокруг, слава богу, никого не оказалось, но я знала, что не могла оставить ее в таком состоянии.

Все еще прикрывая уши, я приблизилась к ней.

– Иден, – сказала я. Затем крикнула: – Иден!

Когда ее вопли сменила тяжелая одышка, а руки медленно отпустили волосы, она повернулась и посмотрела на меня. Тогда она как будто увидела меня впервые за день. Словно совершенно забыла, что я все утро пробыла с ней. Она долго молча смотрела на меня, затем осторожно подошла ко мне, обошла и направилась обратно к иве. Подняла альбом и рюкзак и ушла. Оставила меня одну в парке без возможности добраться до дома.

Я звонила и писала ей, но Иден не ответила. В итоге пришлось позвонить маме и попросить ее забрать меня после работы.

Мама разозлилась.

– Какая подруга вот так просто может оставить тебя? – спросила она. – С тобой могло случиться что угодно.

– Мам, я уже пережила стрельбу в школе, – сказала я, не скрывая раздражения в голосе. – Что плохого могло произойти в парке посреди дня?

– Много чего, – ответила она.

Я пожала плечами. Не хотела обсуждать с ней Иден. Она не понимала. Не понимала, что значит жить с мыслями в головах, такими как наши.

Несколько дней спустя я увиделась с Иден, но мы не обсуждали случившееся в парке. Вели себя так, словно тот день был стерт из календаря. Стал провалом во времени.

Никто не упоминал об этом и по сей день, несмотря на все наши разговоры, все проведенные вместе часы, все написанные имейлы и сообщения.

Нам с Дженни пришлось практически тащить Иден до общежития. Когда она шла, одной рукой обхватив меня вокруг талии, другой плечи Дженни, ее ноги путались. Голова лежала на моем плече, а длинные волнистые волосы прилипли к лицу.

– Я так рада, что ты приехала, – пролепетала она возле моего уха. – Я так рада тебя видеть, Ли.

– И я тебя, Иден, – ответила я и споткнулась, когда она навалилась на меня чуть сильнее.

– Иден, где твой студенческий?

– В заднем кармане.

Она убрала руку с Дженни и, чуть не потеряв равновесие прежде, чем я успела ее удержать, засунула руку в карман. Достала студенческий, и Дженни взяла его. Перед нами показалось общежитие Иден.

К этому моменту мы, можно сказать, тащили Иден к двери. Добравшись до места, Дженни махнула студенческим перед небольшим сенсором, и гудок сообщил о разблокировке двери. Я толкнула ее плечом, и мы затащили Иден внутрь.

– Хоть бы здесь не было коменданта, – произнесла Дженни с тихим стоном. – Пожалуйста, пожалуйста.

Коменданта не оказалось на месте. Слава богу, нам удалось поднять Иден по лестнице до комнаты, никого не встретив. Дженни не стала рыться в сумочке Иден в поисках ключа, а тихонько постучалась в дверь. Ее открыла Мисти. Она до сих пор не переоделась, русые волосы были собраны в пучок. Она взглянула на Иден и перевела взгляд на Дженни.

Заметив это переглядывание, я все поняла.

Такое происходит не впервые.

Мисти, отойдя в сторону, впустила нас в комнату и с тихим щелчком закрыла дверь. Мы с Дженни опустили Иден на ее небольшую кровать. Но как только перестали поддерживать, она тут же, пьяно хихикая, повалилась спиной на голубое одеяло.

– На бок, – сказала Дженни, перекатывая Иден обеими руками.

– Меня не стошнит, – ответила Иден.

– Посмотрим.

Мисти подняла пустую мусорную корзину и поставила возле кровати Иден. Я словно наблюдала за знакомой рутиной. Чем-то отрепетированным.

– Ли, – сказала Дженни, – где будешь спать?

– О. У меня есть спальный мешок.

– Тебе нужна подушка? – спросила Мисти.

– Не отказалась бы. Спасибо.

К тому моменту, как мы раскатали мой спальный мешок, Иден уже вырубилась. Мисти вышла принять душ, а мы с Дженни сняли с Иден обувь и очки.

– Так… как давно это продолжается? – спросила я.

Дженни вздохнула и провела рукой по ярко-розовым волосам.

– Некоторое время? Я сначала особо не задумывалась над этим. Она же первокурсница. Впервые оказалась сама по себе, и… я не знаю. С вечеринки в честь посвящения в первокурсники. Только… она не тусуется. Просто пьет. Слишком много.

– Ты с ней разговаривала на эту тему?

– Пыталась. И Мисти тоже. Но мы даже не знаем, что сказать. В смысле, даже не представляем, через что она прошла. А когда поднимаем эту тему или говорим, что она должна сходить к психологу, она отгораживается. Говорит, ей некогда. И это никак не влияет на ее отметки. Она отлично учится. Каждую неделю проводит такие презентации. Все думают, она хорошо справляется. Но потом каждые выходные происходит… это. – Она показала на лежащую без сознания на кровати Иден. – Я думала, в твоем присутствии она хотя бы попытается держать себя в руках, но ошиблась. – Она скрестила руки на груди. – Прости. Не надо было вываливать это на тебя.

– Нет, все нормально, – ответила я. – Я рада, что узнала об этом.

– Мисти думает, мы должны рассказать ее родителям, но я боюсь, она меня за это возненавидит. Она столько трудится, чтобы семья ей гордилась. – Она перешла на шепот: – Ли, я боюсь за нее. Я заканчиваю учебу, а Мисти переводится поближе к дому. А если с ней что-то случится? Мне постоянно снится этот кошмар, где она звонит мне и просит ей помочь, а я уже вернулась в Калифорнию и не могу до нее добраться. Просто… Я не знаю, что делать.

Я не смогла ответить. Я не знала, что с Иден все настолько плохо. Дженни была права. Снаружи казалось, у нее все хорошо. Даже замечательно. Образцовый пример того, каким может и должен быть выживший. Мы с Эшли десятки раз говорили о том, как гордимся ей. Как далеко она продвинулась после старшей школы, где никто и не слышал ее голоса. Я думала, ее активность и веб-комикс оставили тот момент у озера далеко позади.

Но она, возможно, до сих пор кричала. Только по-другому.

– Мне пора, – сказала Дженни. – У меня в понедельник тест, а значит, все выходные придется учиться. Если она проснется, убедись, чтобы попила немного воды, ладно?

– Да. Конечно.

– Спасибо.

Дженни наклонилась, поцеловала Иден в лоб и вышла из комнаты.

Я села на спальный мешок и достала телефон. Мне пришло сообщение от Эшли, которая просила передать привет Иден и спрашивала, как проходит наша встреча. Я не общалась с ней с тех пор, как прочитала ее письмо и не ответила на последние ее сообщения. Я на нее не злилась. Не совсем так. Она не должна была врать. По ее мнению, она рассказала правду о Саре и цепочке. Но я до сих пор не понимала, как с ней об этом поговорить.

Как сообщить кому-то, что то, в чем они уверены, что считают сокровенным, – неправда?

Я не была готова ей сказать, но при этом знала – если не отвечать на ее сообщения, она начнет волноваться. Поэтому быстро напечатала ответ. Иден тоже передает привет. Я не ответила на вопрос о том, как проходит встреча. Не хотела врать, но правду через сообщение тоже не передашь.

Только я нажала «Отправить», как Иден села, повернулась и начала блевать в стоящую возле кровати корзину. Я порадовалась, что мы раскатали мой спальный мешок поближе к кровати Мисти и брызги не доставали. Я отбросила телефон, подскочила, подошла к Иден и держала ее волосы, пока ее тело извергало заполнившую организм водку.

Несколько минут спустя она закончила и вытерла рот рукой. Медленно опустилась спиной на кровать. Я подошла к устроившемуся в углу мини-холодильнику и нашла закрытую бутылку с водой. Открутив крышку, я передала ей воду. Она попыталась попить, не приподнимаясь, но пролила воду на лицо и блузку, хотя ее это вроде не расстроило.

– Где Дженни? – прохрипела она, возвращая мне бутылку.

– Только что ушла.

– Злится на меня?

– Нет.

– А ты?

– Нет.

– Я испортила твой приезд.

– Это не так.

Она застонала, и ее глаза блеснули от влаги.

– Я в полном раздрае, Ли. Ты хотела, чтобы мы написали правду. Вот моя правда.

– Иден…

– Как думаешь, остальные в таком же состоянии? Знаю, что не Эшли. Может, Денни. Или Келли. Надо будет спросить ее…

Ее глаза закрылись, а голос затих, но я все равно услышала эти последние слова.

– Ты знаешь, как связаться с Келли? – спросила я.

– М-хм. – Она почти заснула, мысли озвучивались отрывками. – Разговаривала с ней в университете… видела ее…

Дверь открылась, и я вздрогнула от внезапного звука.

Но это пришла Мисти в серых спортивных штанах и большой белой футболке, на голове тюрбан из полотенца, а в руках банные принадлежности.

Когда я снова посмотрела на Иден, она уже спала. Я закрыла бутылку и поставила ее на прикроватный столик. Исходящий от мусорной корзины запах стал невыносимым. Я наклонилась и как можно туже завязала пакет.

– Здесь есть мусоропровод? – спросила я Мисти. Мисти посмотрела на меня и вздохнула.

– Я этим займусь.

– Нет. Я могу сама это сделать. – У меня возникло ощущение, что Мисти уже не раз приходилось расправляться с рвотой. – Мне просто надо знать, куда…

Но Мисти подошла ко мне и забрала пакет.

– Ближайшая мусорка в ванной, а мне все равно надо туда вернуться. Я забыла зубную щетку, так что…

Она посмотрела на раскинувшуюся на кровати Иден, и я заметила отразившееся на ее лице раздражение, потом она вышла за дверь.

Я направилась к спальному мешку, но тут заметила телефон Иден. Он лежал на краю ее стола. В таком ярко-зеленом чехле его сложно было не заметить. Я схватила его и разблокировала, пока не отговорила себя. Телефон оказался без пароля, поэтому я быстро открыла контакты.

Пролистала их, надеясь, но не веря, что найду нужный. А когда дошла до «Г» и увидела «Гейнор, Келли», так удивилась и обрадовалась, что даже засмеялась.

В коридоре послышались шаги. Я переслала контакт себе, положила телефон Иден на стол и пересекла маленькую комнату. Я пыталась убедить себя, что трезвая Иден поделилась бы со мной ее номером.

Только она не поделилась. Видела Келли, была в ее университете и ничего мне не сказала. Возможно, я не должна была знать. У меня точно не должно быть ее номера.

Но я поступала правильно. Старалась все исправить. Поэтому все хорошо. Келли будет рада услышать про письма.

Да, я знаю. Даже мне это казалось неубедительным. Но этого достаточно, чтобы мне не было тошно от вины.

Дверь открылась, как раз когда я дошла до другого конца комнаты. Я наклонилась над рюкзаком, и в этот момент вошла Мисти.

– Забрала щетку, – объявила она, и я услышала, как щелкнул замок. – Через несколько минут лягу спать. Надеюсь, ты не против?

– Нет, конечно, – ответила я. – Я переодевалась в пижаму.

Свет погас, я устроилась в спальном мешке, достала телефон и проверила отправленный себе контакт. Теперь у меня имелся номер и имейл Келли Гейнор. Наконец-то.

Но я не успела связаться с ней – пришло следующее письмо.

Иден прислала имейл в субботу поздно вечером. Я только пару часов назад вернулась от нее домой. Утром мы просто отдыхали в ее общежитии. Она работала над «Каллиопой», а я читала «Эквус» [13]. Несмотря на ее очевидное похмелье, мы не затрагивали тему случившегося.

Поэтому я очень удивилась, когда тем вечером получила от нее имейл, и это ничто по сравнению с моими эмоциями от его прочтения.

Дорогой кто-то!

Я не очень дружу со словами. Меня всегда называли стеснительной, но это не так. Просто я никогда не знаю, что сказать. Я так долго ищу подходящее слово, что к тому моменту, как в голове формируется мысль, тема разговора уже меняется. Картины всегда казались мне логичнее.

Возможно, именно поэтому я написала семь черновиков этого письма. Или из-за того, что Ли попросила меня написать правду. Я так долго говорила людям правду, которую они хотели слышать, показывала то, что хотели видеть, что теперь даже не знаю, как быть.

Знаю лишь, что стараюсь изо всех сил. И все думают, я отлично справляюсь, но я боюсь, злюсь, все время устаю и никому не могу в этом признаться, потому что этого не хотят от меня слышать, а я не знаю, как это сказать.

А еще из-за Рози.

Мне не очень нравилась моя кузина. Я не должна так говорить, но если уж говорить правду, то вот она. Мы совсем не ладили. Уверена, она была милой с остальными, но не со мной. Она была младшей сестрой. Но установила планку. А я не могла до нее дотянуться.

Рози была лучшей из Мартинезов. Ни разу не пропустила мессу. Идеально говорила на испанском. В школе была популярной и хорошо училась. А я была тихой, странной лесбиянкой, которая все время читала мангу и рисовала, вместо того чтобы учиться. На испанском я с трудом получила тройку. Рози почти во всем была лучше меня и любила мне об этом напоминать.

Когда мы приезжали к бабушке, Рози дожидалась, когда я войду в комнату, и начинала задавать ей вопросы о детстве в Мексике или о дедушке, который умер задолго до нашего рождения. Через несколько секунд они быстро болтали на испанском, смеялись и улыбались, а я ничего не понимала. Будь наши родители рядом, они бы тоже присоединились. А я сидела бы и чувствовала себя одинокой. Бабушка первой замечала меня, но, когда пыталась втянуть меня в разговор, переключившись на английский, я ничего не могла сказать. Ни на каком языке. Просто пожимала плечами, бабушка расстраивалась, а Рози за ее спиной жалостливо смотрела на меня, будто она это не специально.

В школе она почти всегда игнорировала меня. Нас разделял год, так что это было не сложно. Ее окружала большая компания друзей, которым она вроде как действительно нравилась. Я же везде ходила с альбомом. Только один урок у нас был общим, и мы сидели по разные стороны кабинета. Может, после школы мы и были кузинами в дружной семье, но в этих четырех стенах с таким же успехом могли жить в разных вселенных.

Но как бы я ни обижалась на Рози – иногда даже ненавидела, – момент, когда я поняла, что она мертва, стал самым худшим в моей жизни.

Не стану вдаваться в подробности стрельбы. Тот, кто это читает, все уже слышал. Мне больше нечего добавить.

Но Ли просила написать меня «правду». О том, чего люди не знают. По моему мнению, они не знают, что было после. Когда я, свернувшись клубком под партой в кабинете информатики, открыла глаза и поняла, что в моем классе никто не двигается. Когда подползла к Денни и поняла, что кровь на ковре лишь частично его. Когда поняла, что Рози, моя младшая кузина, не дышит.

Рози была избалованной, но она была моей семьей. И я никогда не представляла ее с дырой от пули в… Нет. Прости. Я не могу это написать. Дело все равно не в этом, а в том, что я была потрясена, когда увидела ее такой.

Но я не хотела оставаться в этом состоянии. Моя семья нуждалась во мне. До этого я позволяла себе держаться в тени. Позволяла себе быть тихой, пока Рози сверкала, как звезда. Когда Рози была рядом, я не понимала, какой это подарок. Я завидовала ей. Но она умерла, и пришлось сверкать мне.

Я быстро поняла, что не могу быть Рози. Не могла смешить бабушку так сильно, чтобы она начинала икать. Не могла приносить домой такие оценки, из-за которых родители хвастались бы мной. Не могла сделать их счастливыми, как она.

Я пыталась. Весь одиннадцатый и выпускной класс пыталась. Но не могла стать ею.

Но пришлось найти способ стать кем-то. Новый способ, чтобы они мной гордились. Потому что я не хотела, чтобы они даже думали о том, что в тот день должна была умереть я.

Они никогда такого не говорили. В моей семье никто не произнес бы таких слов. Даже родители Рози. И я знаю – если бы они об этом подумали, то тут же почувствовали бы себя ужасно. Сразу признались бы. Но я не хотела, чтобы, думая об этом, они ощущали вину. И сама не хотела об этом думать.

Моя учеба в университете началась спустя два года после стрельбы. Однажды вечером моя соседка по комнате, Мисти, предложила сходить вместе с ней на митинг.

Я уже говорила, что я – тихий человек. И после стрельбы меня выбивают из колеи громкий шум и резкие движения, потому меньше всего мне нужен был митинг. Но тогда оставался единственный вариант – провести всю субботу в одиночестве в комнате общежития, и как бы меня ни пугало остальное, одиночество – хуже всего. Когда я одна, паника возникает от малейшего звука. Я начинаю представлять ужасные вещи.

Кажется, я тогда даже не поняла, что это митинг за контроль оружия, хотя, уверена, именно поэтому Мисти меня пригласила. Она приготовила плакаты и все прочее – участвовала во многих митингах и знала, что делать, – а я просто должна была стоять там, держать картонный плакат и двигать губами под речовки других. Стыдно признаться, но тогда меня это вообще не беспокоило.

Но потом нас сфотографировал местный журналист. Узнал наши с Мисти имена и откуда мы, а на следующий день вышла газета, где я, Иден Мартинез, выжившая в старшей школе округа Вирджил, держала в руках плакат и выступала за контроль оружия. Я не рассказывала журналисту про стрельбу, но два и два несложно сложить.

Не знаю, как газета оказалась у бабушки. Мой университет расположен в нескольких часах езды от округа Вирджил, но она все равно увидела ее. Со слезами позвонила мне и сказала, что гордится мной. Что мной гордится моя семья. Потому что я делала доброе дело. Я боролась за Рози. Родители поделились статьей на «Фейсбуке», а тетя и дядя написали мне имейлы с признательностью. Я впервые стала звездой. Стала Мартинез, какой они хотели меня видеть.

Вот так я стала активисткой. А еще начала пить.

Сначала немного. Один из митингующих предложил мне шот, сказал, он притупит тревогу. Так и случилось. До того дня я ни разу не пила, но мне понравилось. Понравилось, как стал тише голос паники, визжащий в голове. Поэтому, когда на следующих выходных Мисти повела меня на очередной митинг, я решила выпить еще один шот.

Но мне не хотелось расставаться с этим ощущением. Я начала пить на регулярной основе. Понемногу по вечерам, чтобы замедлить мысли и легко заснуть. Но в выходные я позволяла себе пить больше. Достаточно, чтобы не только притупить надрыв, но и заглушить эмоции. Достаточно, чтобы ничего не чувствовать. Я продолжила ходить на митинги. Мисти так этому обрадовалась, что предложила сотрудничество с другими организациями. Она помогла мне написать статью для газеты университета о безопасности кампуса. Обучила меня статистическому анализу и аргументации, а я рассказала ей все, что могла, о реальной ситуации со стрельбой. Когда меня пригласили на первую презентацию перед полной аудиторией, я испугалась, но Мисти решила совместить свои навыки статистического анализа и мой опыт. Пока я паниковала, они с моей девушкой Дженни написали для меня сценарий.

Благодаря их помощи первая презентация прошла отлично, и меня пригласили снова. И снова. И снова. Приглашали в старшие школы и университеты по всей Индиане. За последние несколько месяцев я засветилась на телевидении и в паре национальных публикаций. Мне даже выпал шанс посидеть с законодателями. И теперь за мной наблюдала не только моя семья. В соцсетях я получала сообщения от незнакомцев. От подростков, взрослых и других активистов.

«Ты борец, – написала в «Твиттере» одна девочка. – Продолжай бороться».

Борец. Такой все хотели видеть меня. Я борец. Девушка, которая готова кричать, чтобы ее услышали. Девушка, которая готова снова проживать в презентациях самый худший день ее жизни, чтобы выразить свою позицию. Они видят меня сильной, целеустремленной, человеком, которым восхищаются и…

А я так боюсь, что они узнают – я не такая.

Не хочу, чтобы казалось, будто мне плевать на то, за что борюсь. Не наплевать. Сейчас еще больше, чем до этого. Я хочу бороться. Хочу уберечь людей. Хочу удостовериться, что больше никто не увидит того, что видела я, и не будет мучиться, как я. Хочу быть активистом, которым гордится моя семья, но не только ради них, а потому, что хочу быть такой версией Иден.

Но за этим щитом я рассыпаюсь на части. Я пишу это письмо, а на столе возле меня стоит бутылка водки. Только при помощи спиртного я смогла заставить себя это написать. Только при помощи спиртного я могу заставить себя делать хоть что-то. Я пью почти каждый вечер, чтобы мысли в моей голове стали неразличимы. Ведь когда они ясные, становится слишком больно. И я продолжаю убеждать себя, что я в порядке, что у меня все под контролем. Что я студентка университета, а студенты иногда выпивают. И это все равно никак не влияет на мои оценки, так что все хорошо.

Но если все хорошо, зачем я прячу бутылку водки в ящике и достаю ее, только когда рядом никого нет?

Дженни и Мисти знают, что я пью на вечеринках столько, что меня потом тошнит. Понимаю, что они от этого устали. Понимаю, что злятся на меня. И придут в ярость, и забеспокоятся, если узнают, что пью и по вечерам. Не так много, чтобы на следующий день мучиться от похмелья. Но достаточно, чтобы пережить.

Мне кажется, я не в порядке. И я напугана.

У мамы Мисти проблемы со здоровьем, поэтому она переводится поближе к дому, в Теннесси. Мне придется жить с новой соседкой. Как бы в последнее время ни была раздражена Мисти, она была мне лучшей подругой. Помогала справиться с паническими атаками, переписывала речи и отправляла имейлы, когда я не могла с этим справиться. И смешила, когда я очень сильно в этом нуждалась.

А у Дженни этот год последний. Господи, только от одной этой мысли становится тошно. Если меня пугает отъезд Мисти, то отъезд Дженни просто ужасает.

Дженни Стюарт-Гу – моя первая девушка. Мы познакомились через несколько недель после начала первого семестра, на встрече клуба аниме. Этот клуб был ужасным. Этакая кучка белых ребят, которые швырялись случайными японскими словами, чтобы впечатлить друг друга. Они настаивали на том, чтобы смотреть нелегально скачанные аниме с субтитрами, ведь так «лучше всего», хотя одна из девочек была практически слепой и с трудом видела экран, не говоря уже о субтитрах. После первой встречи она не вернулась. Да и я бы тоже не вернулась. Но в тот вечер Мисти пошла на свидание, а я не хотела оставаться в комнате одна.

Пока парни из клуба пытались превзойти друг друга, я сидела в углу и рисовала. Не думала, что кто-то вообще заметил мое присутствие, пока голос рядом со мной не произнес:

– У тебя отлично получается.

Я вздрогнула и тихонько вскрикнула. Но Дженни притворилась, что это совсем не странно.

– Прости, – сказала она. – Но у тебя правда отличные рисунки. Можно посмотреть другие?

Я показала ей остальные рисунки в альбоме. Оказалось, ей нравились комиксы, и она всегда хотела рисовать, но из нее скорее вышел бы писатель. Она любила фэнтези, особенно истории про ведьм и магических существ. К концу фильма, который мы должны были смотреть, мы уже придумали идею первого веб-комикса. Так родилась «Каллиопа».

Мы перестали ходить на собрания аниме клуба и начали встречаться в библиотеке. Она писала, а я рисовала. К середине первого года я обзавелась красивой талантливой девушкой и первым веб-комиксом.

«Каллиопа» не очень известна, и при публикации я решила слегка изменить свое имя – на И. Б. Мартинез, – чтобы хоть что-то в моей жизни не было связано с активизмом и стрельбой. Работая с Дженни, я ускользала в выдуманный мир, где нет оружия, где мы можем просто играть и изучать. Это единственное веселье в моей жизни. И я не знаю, что случится с «Каллиопой» или моими отношениями, когда Дженни уедет.

– Мы справимся, – сказала она мне несколько дней назад, когда я подняла тему ее возвращения в Калифорнию. – Летом можем по очереди приезжать друг к другу. Я приеду к тебе осенью или, возможно, во время зимних каникул. А ты ко мне – во время весенних.

– Но что насчет времени между визитами? – спросила я. Мы сидели во дворе, положив учебники на колени. – Ты будешь в Лос-Анджелесе. Мне кажется, там все такие… красивые.

– Ты красивая, – сказала она.

Я пожала плечами.

– Возможно. Но я красивая, и я – здесь. А они красивые и будут там. С тобой.

– Ты думаешь, красоты достаточно, чтобы я тебе изменила?

– Нет, – ответила я. – Я знаю, что ты так не поступишь. Но…

– Но ничего. – Она встала на колени, отчего учебник свалился, и обхватила мое лицо руками. – Я люблю тебя, дурочка. Этого не изменить, даже если вмешаются часовые пояса.

И она поцеловала меня, а мне захотелось ей верить.

Но я помню ее лицо тем вечером, когда они с Ли тащили меня, пьяную и спотыкающуюся, в комнату. Она выглядела взволнованной, но еще уставшей. Словно на нее давит эта забота обо мне.

И если я сейчас в таком состоянии, что будет через год? Когда она и Мисти уедут и не от кого будет прятать водку?

Знаю, что должна попросить помощи, но мне кажется, я не имею на нее права. Кажется, я всех подведу. Я не хочу быть слабой. Хочу вывести из себя всех тех придурков, что слали мне в соцсетях угрозы смерти, потому что я, по их мнению, отбираю у них оружие. Хочу показать этим высокомерным белым парням из моего кампуса, которые пытаются поспорить со мной на тему второй поправки, что я такая же умная, сильная и громкая, как и они. Хочу, чтобы семья продолжала мной гордиться и чтобы им в голову никогда не пришла мысль, что умерла не та девочка.

Я хочу бороться.

Но эта версия меня – лживая. Я могу подняться на сцену и выступить с презентацией, которую отрепетировала десятки раз. Но когда кто-то достает меня и требует играть не по правилам, я рассыпаюсь. Такова моя правда.

Я не борец. Я самозванка. И меня убивают попытки продолжать этот фарс.

Завтра я буду сожалеть о том, что отправила Ли это письмо. Я это знаю. Буду жалеть, что поделилась этим, но иначе могу остаться без помощи. Так что вот она, правда. Настоящая Иден Мартинез.

Мне жаль.

И.

Закончив читать письмо, я тут же позвонила Иден. Она шмыгала носом, и я поняла, что она плачет.

– Я только что поговорила с родителями, – сообщила она мне. – Я… рассказала им, что чувствую. И что надо что-то менять.

– Как они отреагировали?

– Пришли в замешательство. И это понятно, наверное. А теперь они очень волнуются.

– И что ты будешь делать? – спросила я.

– Я подумываю пропустить семестр, – сказала она. – Может, больше. Не знаю. Но возьму перерыв от учебы, от выступлений. Мне кажется, надо провести время с семьей, чтобы все выяснить. Может, обратиться в клуб анонимных алкоголиков. Прибегнуть к лечению.

– Мне жаль, – призналась я. Не знаю, что еще добавить.

– Не стоит. Если бы я не заставила себя написать это письмо, то… не знаю. – Она глубоко вдохнула. – Позвоню Дженни. Ли, поговорим позже.

Я сбросила вызов и начала писать новый имейл. У меня теперь три письма, осталось еще два. И благодаря Иден я знала, как связаться с Келли.

Я решила начать с имейла. Вставила ссылки на книгу Макхейлов и объяснила, что знаю правду и хочу подготовить своего рода опровержение.

Письмо получилось коротким, по существу, но закончила я его словами:

Прости, что ничего не рассказала раньше. Боялась. Но теперь появился шанс все исправить.

Затем, пока не передумала, нажала кнопку «Отправить».

Я почему-то была уверена, что она поможет с этим проектом. Она должна была больше нас хотеть, чтобы правда увидела свет. Мне это казалось совсем не сложным.

Но я знала, что не все считали хорошей идеей рассказать правду. Через пару дней после моего возвращения домой стало ясно, что брат Ллойд и родители Сары не стали молчать о моей «лжи».

Сначала я поймала на себе несколько гневных взглядов в коридоре и услышала шепотом «сука», когда проходила мимо. Но никто не подошел и ничего не сказал о Саре. Поэтому, хоть я подозревала, что эта враждебность связана с ней, но не была полностью уверена. До обеда в среду.

Я сидела за тем столом, что и обычно, с Денни и Майлсом, и к нам подошла Эмбер Хибер, девушка, которую Денни пригласил идти с ним на выпускной.

– Не против, если я присяду? – спросила она, опустила поднос и улыбнулась нам полными розовыми губами.

Майлс оторвался от книги, которую читал – что-то про кубинский ракетный кризис, – и мы настороженно переглянулись. Недружелюбными нас не назовешь. Мы улыбались и беззаботно болтали с одноклассниками, как и все остальные. (Точнее, так делала я. Майлс не особо.) Но обед мы старались проводить в уединении. Наш стол окружал невидимый барьер, который годами никто не пытался преодолеть. И хоть Эмбер казалась довольно милой, сомневаюсь, что Майлс или я знали, что нам делать с новым человеком.

Чего нельзя сказать о Денни.

– Конечно, мы не против, – сказал он. – Вот насчет Глиттер не знаю. Она привыкла быть самой красивой девушкой за этим столом.

– Эй, – сказала я.

– Собираешься спорить, что ты красивее Глиттер? – спросил он.

– Возможно, – ответила я. – Тебе откуда знать?

– Туше.

Взгляд Эмбер скакал туда-обратно, она явно не понимала – то ли я так осмеивала физический недостаток Денни, то ли мы просто по-дружески прикалывались. Через минуту она перекинула через плечо свои светлые волосы и сказала:

– Денни, я тут думала, мы могли бы составить планы на выпускной? Я общалась с друзьями, и папа Джордана Мэбри работает в автомобильной компании и говорит, что может дать хорошую скидку на лимузин.

– Лимузин? – спросил Денни, его круглое лицо озарила широкая улыбка. – В котором есть джакузи?

– Я так не думаю. – Эмбер захихикала, и я не могла понять – то ли она действительно считала Денни забавным, то ли флиртовала с ним. – Просто обычный лимузин.

– Очень плохо, – отметил он. – Но я за.

– О, ребята, и вы, конечно, тоже приглашены, – сказала Эмбер, глядя на Майлса и меня. – В смысле, если идете на выпускной. Идете?

Майлс пронзил меня взглядом поверх книги, выгнув широкие брови.

– Идем? – спросил он.

– Я… эм…

Я до сих пор пыталась сложить слова в ответ, как что-то ударило меня по затылку. Не больно. Совсем слегка. Я прикоснулась к волосам, но ничего не обнаружила. А когда обернулась, заметила за другим столом компанию одиннадцатиклассников. Они сбились в кучу и что-то тихо обсуждали, но иногда кто-то из них поднимал голову и сердито смотрел на меня.

Среди них была младшая сестра Эшли, Тара Чемберс.

Я покачала головой и повернулась к Майлсу.

– Насчет выпускного. Я все еще не…

Это снова произошло. Еще один незначительный, но раздражающий удар по затылку. В этот раз, повернувшись, я заметила, что один из одиннадцатиклассников – парень с рыжими волосами, в очках – держал небольшой предмет в руке, которую отвел назад, словно собирался бросить в мою сторону бейсбольный мяч. Заметив мой взгляд, он опустил руку, и я увидела на столе перед ним небольшой поднос с картофельными шариками.

– Этот парень… кидает в меня картофельные шарики? – спросила я растерянно Майлса.

Не скажу, что в старшей школе округа Вирджил никто никого не задирает. Это происходит. Многие даже думают, что травля послужила мотивом стрельбы, хотя мне не нравится такая версия. Частично из-за того, что ни я, ни Сара, ни другие жертвы никогда не травили стрелявшего. И я бы сказала, в ту минуту, открыв огонь, он стал самым настоящим задирой. Поэтому меня бесит, когда люди оправдывают его действия, предполагая, что его изводили.

Я считаю, что в старшей школе проблемы с травлей точно такие же, как во всех остальных, но кидание картофельными шариками казалось мне странной детской шалостью.

Майлс захлопнул учебник и развернулся к столу за моей спиной.

– Какого черта? – спросил он, повысив голос, чтобы они его услышали.

– Какого черта она делает? – сказал рыжеволосый и кинул в меня еще одним шариком. Этот отскочил от моего плеча. Сидящая рядом с ним Тара кивнула.

В глазах Майлса мелькнула тень, и он начал подниматься. Я схватила его за руку и крепко сжала.

– Брось, – прошептала я почти в мольбе. – Оно того не стоит.

После стрельбы в школе я придерживалась политики нулевой терпимости к насилию. Но как бы сильно часть меня ни хотела увидеть, как Майлс ударит этого парня с шариками в лицо, бо́льшая часть меня не могла думать о том, что моего друга могут исключить перед самым выпускным.

Майлс оставался напряженным, как готовый к прыжку кот, но не сдвинулся с места. Он просто прожигал взглядом того парня. Наверное, этого было достаточно, чтобы рыжеволосый перестал бросаться в меня едой.

– У них что, какие-то проблемы? – спросил Денни.

– Они посещают мою церковь, – тихо ответила Эмбер и показала на Тару и рыжеволосого. – И, эм… возможно, в прошлое воскресенье наш священник упомянул Ли.

– Баптистскую церковь округа Вирджил? – догадалась я.

Она кивнула.

– Да. Он… он сказал, ты рассказываешь истории о Саре Макхейл. Что тобой управляет дьявол и нам нужно помнить о преданности Сары ее вере.

– Он дал вам указания кидаться в меня едой? – уточнила я.

– Конечно нет, – ответила она. – Но сказал, мы все должны за нее молиться.

– Как мило с его стороны, – пробормотал Майлс.

– Не похоже, чтобы ты поверила ему, – заметил Денни.

– Ну. – Эмбер потянула прядь блестящих волос и посмотрела на меня своими большими карими глазами. – Честно говоря? Я всегда верила в историю Сары. Я ее не знала, но… она была такой милой. И всегда посещала церковь. И ее история казалась вероятнее того, что говорила Келли. Но ты была лучшей подругой Сары и была с ней рядом в тот момент, когда это произошло. Я не знаю, мне ты не кажешься лгуньей.

– Спасибо, – сказала я, удивившись тому, как в этот момент была благодарна Эмбер. – Но мне кажется, ты окажешься в меньшинстве, если брат Ллойд расскажет всем свою версию.

Эмбер пожала плечами.

– Мне кажется, мои родители думают так же. Не уверена, что они вообще считали историю о Саре правдой. Но, даже если многие думают, что ты врешь, мне хочется думать, что остальные прихожане достаточно взрослые, чтобы не бросаться предметами.

Мне бы тоже хотелось в это верить. Но я вспомнила, через что прошла семья Гейнор. Вандализм, угрозы, нападки взрослых на девочку-подростка, которая все еще приходила в себя после огнестрельного ранения. Если они злятся на меня хотя бы вполовину так же сильно, как на Келли Гейнор три года назад, то картофельные шарики – меньшая из моих проблем.

Я не хотела, чтобы все думали, будто меня можно подмять, но, честно говоря, испугалась.

Я узнала, что моя лучшая подруга мученица, прочитав об этом в аптеке на доске объявлений.

Это произошло в апреле, почти через месяц после стрельбы. Мы с мамой возвращались домой после сеанса психотерапии и заехали в аптеку, чтобы купить мне лекарство. Я осталась у входа, а мама направилась к кассе. В те дни мне требовались передышки от нее. Меня раздражало каждое сказанное ею слово, каждое сделанное ею движение.

А еще в этот день звучал Грохот Смерти. Тогда это происходило почти каждый день, но я отчетливо помню, что в тот день все было особенно плохо. Каждая мимолетная мысль, не важно, обычная или безобидная, запускала нигилистическую спираль. Тогда это были различные листовки и плакаты на доске объявлений снаружи магазина.

Листовка призывала людей перерабатывать отходы? В чем смысл? Солнце все равно скоро взорвется, планета и все человечество исчезнут, и все сделанное нами станет бессмысленным.

Плакат с пропавшим котом? Животные вообще понимают, что такое смерть? Что мы каждый день приближаемся к небытию и ничего не можем с этим поделать? Готова поспорить, нет. Готова поспорить, хорошо быть котом.

Реклама приближающегося конкурса «Маленькая мисс округа Вирджил»? Зачем людям вообще дети? Они тоже однажды умрут. Почему больше никто не понимает, что все бессмысленно, смерть неизбежна, и все это – лишь отвлечение?

Ну, вы понимаете. Это был Плохой День. И он стал только хуже, когда я увидела фотографию Сары.

Это была та самая школьная фотография, где она с косичками и цепочкой с крестиком. Я впервые увидела эту фотографию с тех пор, как несколько месяцев назад нам раздали их в школе. Сара тогда посмотрела на нее, скривилась и поклялась, что больше никогда не заплетет волосы в косы, потому что с ними становится похожа на маленького ребенка.

Но теперь эта фотография улыбалась мне с доски объявлений, и под ней большими буквами было написано:

МОЛОДЕЖНЫЙ МИТИНГ В ЧЕСТЬ САРЫ МАКХЕЙЛ, ДЕВУШКИ С КРЕСТИКОМ.

А под фотографией маленькими буквами три слова:

Приди, помолись, вспомни.

Я смотрела на листовку и перечитывала ее, пытаясь понять, что упускаю. Митинг проводили в христианской церкви Хилкрик на другом конце города. Будь это баптистская церковь округа Вирджил, которую посещала Сара, я бы даже не задумалась, может, только об этом странном ярлыке. Я понятия не имела, почему ее называли «девушкой с крестиком».

Но почему в честь Сары проводили митинг в церкви, в которую она никогда не ходила? Погибло девять человек, не включая стрелявшего. Не только Сара. Я даже была уверена, что в ту церковь ходили две другие жертвы – Бренна Дюваль и Эйден Страуд. Почему не в их честь?

И разве уместно сейчас проводить молодежный митинг?

Не забывайте, что это произошло вскоре после моего первого срыва из-за новостей в Интернете, когда мама изо всех сил старалась держать меня подальше от новостей. После стрельбы я лишь несколько раз выходила из дома. Я пока не виделась с Денни или Эшли. Майлс не забирался ко мне на крышу. И я только что столкнулась с Иден на похоронах Сары и Рози.

Я была полностью изолирована, и ничто не имело для меня значения в этом мире после стрельбы, особенно эта листовка.

– Все купила, – сказала мама, присоединившись ко мне у доски. – Поехали домой, детка.

Я показала на листовку, на лицо Сары.

– Что это?

Она взглянула на него и быстро отвела взгляд. Она что-то знала. Я поняла это по тому, как опустились уголки ее губ, как потемнели ее карие глаза. У нас был один цвет глаз, и я помнила слова Сары о том, что при вранье цвет радужки у меня менялся.

– Не волнуйся насчет этого, – сказала мама. – Давай просто поедем домой.

Она попыталась положить руку на мое плечо, но я отстранилась.

– Что это такое, мам? Почему какая-то церковь проводит в честь Сары молодежный митинг?

– Мы можем обсудить это в машине.

– Нет! – Я топнула ногой, как ребенок. Очень разозлилась. Так сильно, что она еще раз попыталась обнять меня. Я не хотела, чтобы она что-то скрывала. Хотела знать все. Даже если будет больно. Даже если для меня это плохо.

– Лиэнн.

– Скажи мне!

Я крикнула так громко, что покупатели остановились и посмотрели на нас. Стоящий в нескольких метрах от нас кассир поднял бровь, явно гадая, стоит ли ему как-то отреагировать.

Мама махнула ему рукой, затем схватила меня за локоть и вывела за стеклянные двери, над нашими головами противно звякнул колокольчик. Как только мы оказались на улице, я скинула с себя ее руку и вся сжалась, отказываясь двигаться дальше, пока она не объяснит, почему фотография моей лучшей подруги, которую она ненавидела, висела на доске объявлений и почему сделали акцент на цепочке с крестиком.

Мама вздохнула и провела рукой по волосам.

– По всему штату проводят митинги в память о Саре, – смиренно ответила она. – Вот и все.

– Но почему?

Мама пожала плечами.

– Зачем церкви что-то делают? Ты спрашиваешь не того человека.

Отсутствие у меня тяги к религии связано с моей мамой. Она росла баптисткой, но после того, как к ней отнеслись прихожане, когда она забеременела мной в шестнадцать лет, она потеряла интерес к организованной религии. Я до сих пор, честно говоря, не знаю, то ли она потеряла веру в высшие силы, то ли только в церковь. Она не любит это обсуждать. Всегда говорит, что ее отношения с Богом – только ее дело.

– Но почему Сара? – спросила я. – Почему только Сара? И что за ерунда с этим крестиком?

– Я… я думаю, это из-за того, что произошло в уборной, детка.

– В уборной?

Она закусила нижнюю губу. Еще одна наша общая мимическая черта.

– Многие говорят о том, что Сара… что она сказала ему. – Моя мама ни разу не произнесла имя стрелявшего вслух. – Полиция нашла на месте преступления ее цепочку с крестиком. И учитывая, что он спрашивал ее перед смертью, во что она верила, а она дала ему отпор…

Она замолчала и со слезами на глазах посмотрела на меня. Уверена, я выглядела изумленной. Или, возможно, бледной. Мне стало тошно. И я была сбита с толку. В тот день на Саре не было цепочки. И в уборной, когда началась стрельба, она никому, кроме меня, не сказала ни слова.

Но мама, похоже, решила, что выражение моего лица что-то значит. Попыталась броситься ко мне и обнять, но я увернулась.

– Прости, – сказала она и, вытерев глаза, обхватила себя руками. – Все разговоры об этом… Не могу представить. Прости. Нам не обязательно… Ли?

Я уже понеслась прочь от магазина, к парковке. Не хотела ее объятий, слез или объяснений насчет Сары. Не хотела превращать все в смерть в своей голове. Не хотела, не хотела, не хотела.

В тот день я не думала о том, как началась эта история. Или с чего. Даже не подумала о Келли Гейнор. Я могла лишь думать о том, что ненавидела все в этом мире. Эту реальность после стрельбы. Мой разум смеялся надо мной. Мама сводила меня с ума.

А теперь даже мои воспоминания о лучшей подруге не казались безопасными или настоящими.

Бренна Дюваль

Когда ее убили, Бренне было восемнадцать, и она училась в выпускном классе. Звезда баскетбольной команды с ростом сто восемьдесят пять сантиметров. Она уже получила спортивную стипендию. Прошлой осенью, когда наша школа выпустила календарь звезд школы – таким образом собирались средства для различных спортивных команд, – Бренна и ее парень Эйден Страуд (капитан футбольной команды) оказались на обложке.

Когда я в первом семестре ходила на урок международного гражданского права, она была помощником тренера Нолана. Сидела в основном за его столом и играла на его компьютере, пока он не просил сделать копии.

Но я помню один день, ближе к концу семестра, когда мы все сидели и ждали тренера Нолана. Звонок уже прозвенел, но он еще не пришел. И вот в кабинет вбежала Бренна, ее лицо чуть не лопалось от такой широкой улыбки. Она закрыла за собой дверь и сказала:

– Слушайте. Тренер чем-то занят в администрации. Будет здесь через пару минут. Поэтому у нас мало времени.

А потом она попросила нас развернуть все парты. Мы даже не задумывались. Подскочили, и кабинет наполнился скрипом металла по плитке. Бренна все это время следила за дверью, периодически оглядывалась и просила нас поторопиться.

– Разровняйте ряды, – сказала она. – Будто так и должно быть.

Сара ходила на этот урок вместе со мной и все время хихикала, пока мы разворачивали последние две парты в нашем ряду.

– Он идет! – объявила Бренна, повернувшись к нам. – Садитесь, садитесь.

Она побежала по кабинету, длинные ноги в два шага донесли ее от двери до стула тренера Нолана.

Секунду спустя открылась дверь, и тренера Нолана поприветствовали пристальные взгляды девятиклассников. Наши парты теперь стояли лицом к двери в задней части кабинета, а не к доске. Он удивленно вытаращил глаза и просто стоял на месте, моргая.

– Вы опоздали, тренер, – делано строго произнес Ричи Макмаллен.

Тренер Нолан посмотрел на него, потом на Бренну.

– Это сделали вы, мисс Дюваль?

– Понятия не имею, о чем вы говорите, тренер. Разве парты не всегда так стояли? Я не вижу никаких изменений.

– Забавно, что ты это сказала, потому что я ничего не говорил про расстановку парт. – Он покачал головой, но под усами показалась улыбка. – Ладно. Хотите сидеть лицом в эту сторону? Будете сидеть лицом в эту сторону.

Но все оказалось не так весело. В тот день он провел у нас тест. И мы не заметили разницы между задней частью кабинета и доской.

Этот случай едва можно назвать шуткой, но тогда Бренна стала «крутой» в глазах целого кабинета девятиклассников.

Она всегда улыбалась и здоровалась в коридорах, тогда как остальные выпускники нас даже не замечали. Небрежно, но явно в специально подобранной позе, как в подростковых фильмах, прислонившись к своему шкафчику, давала пять спортсменам младше ее.

Меня всегда удивляло, что она узнавала меня. Я думала, она забывала, кто я такая, в ту же секунду, как я выходила из кабинета тренера Нолана. Я вела себя тихо, не поднимала руку и не отвечала. С не самыми хорошими, но и не самыми плохими отметками. Я была серединой. Брюнеткой с неприметным лицом.

Но в один прекрасный день в следующем семестре, после окончания урока международного гражданского права, я оказалась в спортивном зале во время обеда. Сара ушла к стоматологу, и я решила не скучать одна в столовой, а прийти с едой в зал и, сидя на трибунах, заранее сделать домашнее задание. Бренна была там, как и несколько других девочек из баскетбольной команды.

Они по очереди выполняли свободные броски. Я поднимала голову между заданиями по математике, с минуту наблюдала за ними, а потом снова возвращалась к учебе. Другие две девочки – я не знала их имен – справлялись отлично и упустили только по два броска, а вот Бренна не упустила ни одного.

– Скоро прозвенит звонок, – объявила Бренна, поймала мяч и перешла к дриблингу [14]. – Отличная работа, девочки. На следующей неделе уничтожим округ Райт.

Девочки заулюлюкали, дали Бренне пять и направились к дверям зала. Но она осталась и сделала последний свободный бросок.

Я собирала свои вещи, когда услышала:

– Они отстойно играют, да, Бауэр?

Я осмотрелась, почти уверенная, что она говорит с кем-то другим, хотя это было совсем неразумно. Я была единственной Бауэр в школе, не говоря уже об этом зале.

– Эм, – ответила я, осознав, что она говорила со мной. – Нет. Я считаю, они хорошо играют. Выполнили бо́льшую часть бросков.

– Бо́льшую – это не все, – отметила она. – Они не должны упускать свободные броски.

– Ты волнуешься из-за проигрыша округу Райт? – спросила я.

Она фыркнула.

– Нет. Мы их точно размажем. Они ужасно играют.

– Это как минимум хорошо.

– Но недостаточно хорошо. – Она посмотрела на меня, прищурив голубые глаза. – Какой у тебя рост, Бауэр? Сто семьдесят два? Сто семьдесят пять?

– Где-то между.

– Ты высокая по сравнению с некоторыми нашими девочками. В следующем году попробуй пройти отбор в нашу команду, – сказала она.

Я засмеялась. Не смогла сдержаться.

– Я не люблю спорт, – призналась я. – Совсем. Начинает тошнить, если пробегу хотя бы полкилометра, поэтому…

Я замолчала и ужаснулась, осознав, что призналась, что я в плохой форме, этой крутой выпускнице.

– Очень плохо, – сказала она. – Потому что сейчас мне кажется, когда я окончу школу, наша команда облажается.

Не знаю, считать ли Бренну высокомерной или честной.

Возможно, подойдут оба варианта.

Но точно знаю, что она оказалась права. После ее смерти наша баскетбольная команда облажалась.

– Итак… насчет сказанного Эмбер…

Мы с Майлсом через несколько часов после ситуации с картофельными шариками ехали на моем грузовике домой.

– Знаю, – сказала я, переключая передачи. – Но я не прекращу искать правду. Я все еще собираю письма. Снова написала Келли имейл. И сообщение тоже. Она пока не ответила, но я знаю, что напишет. Ты напишешь свое, а потом…

– Я про выпускной, – сказал он.

– Ох. – Я закусила губу и не сводила глаз с дороги. – Прости. Я думала… Выпускной не занимал мои мысли.

– Я понимаю, – сказал он. – Но он всего через пару недель.

– А на него все еще продают билеты? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Но… я уже вроде как купил два.

– Что ты сделал? – Я бросила на него взгляд, а потом опять сосредоточилась на дороге. – Майлс, они недешевые. И я еще не сказала, что пойду.

– Знаю, – сказал он. – Но бабушка настояла. Она расстроилась, что я не ходил в прошлом году. Я сказал ей, что могу пойти в этом, но у меня пока нет пары, и она дала мне деньги и сказала на всякий случай купить билеты. Я не собирался тебе говорить. Не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной пойти из-за денег. Но… да. У меня есть билеты.

– Как мило со стороны твоей бабушки.

– Она спросила, возьму ли я тебя с собой, – сказал он. – Ты ей нравишься.

– Она едва меня знает.

– Она знает, что ты мне нравишься.

По шее пополз румянец от чувства вины и счастья.

– Так что? – спросил он. – Я возьму тебя с собой?

– Майлс… я…

– Ли, – произнес он четче и менее сонно, чем обычно. – Если дело во мне… если я тебе не нравлюсь, то я понимаю. Мы можем пойти как друзья. Как хочешь.

– Не то чтобы ты мне не нравился, – сказала я. – Но я…

– Что?

Я вздохнула и заехала на подъездную дорожку. Заглушила машину и достала ключ из замка зажигания.

– Майлс, – начала я, глядя на фиолетовый брелок в форме месяца, который два года назад подарил мне на Рождество Денни. Провела большим пальцем по выпуклым точкам на поверхности – шрифту Брайля, из которого складывалось мое имя. Я знала, что в данный момент у Майлса в кармане лежит голубая звезда с его именем. Мы были как эти парные брелки. – Майлс, я асексуальна.

Сначала в грузовике воцарилась тишина. Чего я в принципе и ожидала. Когда я наконец набралась смелости и посмотрела на него, он смотрел на меня. Без отвращения или раздражения. Я не рассчитывала на эти эмоции – Майлс совсем не такой, – но глубоко внутри все равно этого боялась. Он выглядел растерянным.

– Асексуальна?

Я приподняла плечо и опустила.

– Где-то в этом диапазоне. Не скажу, что мне отвратителен секс. Это не так. В идеале хотелось бы однажды найти того, с кем захочу переспать, но… – Я перебирала пальцы, пытаясь придумать, как все лучше объяснить. – Ладно. Думай об этом, как о холодильнике, который открываешь, когда голодный, но ничего не привлекает. Ты не против поесть – в какой-то момент хотел бы этого, – но не можешь съесть сейчас то, что видишь в этом холодильнике.

– Значит… секс – это еда.

– Ужасная метафора получилась.

– Нет, – сказал он. – Кажется, я понимаю. Тебя никогда и ни к кому не… влекло.

– Не в этом смысле, – ответила я. – Я влюблялась. Но это происходило на эмоциональном уровне. А не физическом. Я никогда не чувствовала сексуального влечения. Даже к сексуальным знаменитостям по ТВ.

– И ко мне, значит, тоже.

Я закусила губу и снова посмотрела на руки.

– Да, – ответила я. – К тебе тоже.

– О… понятно.

– Прости, Майлс.

– Не надо, – сказал он. – Это… За это не стоит извиняться. Все нормально.

Но подняв голову и заметив, что Майлс смотрит в окно, а не на меня, я поняла, что обидела его. Я извинялась не за то, кто я такая. Если уж на то пошло, я просила прощения за то, что так долго от него это скрывала. Я почувствовала себя идиоткой, которая позволила ему надеяться, что между нами может произойти нечто большее, хотя сама знала, что не может. По крайней мере не так, как он этого хотел. Но он мне сильно нравился, и я испытывала к нему романтические чувства, хоть и не сексуальные.

Да, эгоистично было с моей стороны так долго молчать об этом только для того, чтобы нравиться ему. Я держала его на расстоянии, стараясь оберегать свои чувства, но при этом подвела нас обоих.

– Так что… – Он повернулся ко мне. – Что насчет выпускного?

Я моргнула.

– Ты все еще хочешь пойти со мной?

– Да.

– Я просто подумала…

Он поднял бровь.

– Ты думала, я хотел заняться с тобой в вечер выпускного сексом?

– Нет, – ответила я. – В смысле… Не знаю.

– Где бы мы вообще это сделали? – спросил он, и в его медленной речи слышался намек на смех. – Мотель мы не можем себе позволить. И я против багажника твоего грязного старого грузовика.

– Эй, – сказала я. – Не оскорбляй мой грузовик только из-за того, что тебя обломали с сексом.

Мы улыбнулись друг другу, и я была рада этому и возможности вот так с ним шутить, когда только что призналась ему. Но наши улыбки исчезли, и теперь мы смотрели друг на друга.

– Я… нравлюсь тебе? – спросил он. – Можешь отвечать честно. Просто… Ты сказала, что в кого-то влюбляешься. И это я?

– Конечно, ты, – прошептала я, потому что не могла совладать с эмоциями и сказать об этом громко. – Но это не важно.

Он смотрел на меня, не моргая, призывая ответить на незаданные вопросы.

– Ты действительно хочешь себе девушку, которая, возможно, никогда не захочет с тобой переспать? – спросила я.

Он пожал плечами.

– До этого даже не думал об этом.

– Ну а я думала, – сказала я. – Потому что уже потеряла лучшую подругу. И не вынесу, если потеряю еще и тебя. Кроме того, через несколько месяцев я уезжаю. Это плохая идея. Мы плохая идея.

– Хорошо, – сказал он.

– Прости. Я имею в виду, за то, что не сказала раньше. Я очень много говорю о том, что правда важна, но скрывала это и…

– Все хорошо, – быстро перебил меня он. Что показалось мне слегка странным, учитывая, что Майлс никогда не говорил быстро. Он потряс головой, темные волосы хлестнули по бледному лицу. – Не волнуйся об этом.

– Если ты говорил серьезно насчет того, чтобы пойти на выпускной как друзья… – сказала я. – Думаю, я смогу.

– Я говорил серьезно, – ответил он. – Так ты пойдешь?

– Конечно, – сказала я. – Только как друзья. Все остальное снимается с повестки дня.

Он кивнул.

– Только как друзья. Какими были последние три года. Ничего не изменится.

– Хорошо, – сказала я, хотя все еще нервничала. Даже если Майлс был не против пойти на выпускной так, я не была уверена, что могла удержать под контролем собственные эмоции. Вечер с ним, танцы, красивое платье – это все замечательно. Слишком замечательно. Слишком легко ненадолго оступиться и забыть, что наша дружба всегда на первом месте.

Но я оттолкнула этот страх и откинулась на спинку сиденья. Мы вместе пойдем на выпускной. Этот вопрос решен, и если буду следить за границей, мы сможем отлично провести время.

– Кажется, мне понадобится платье, – сказала я. – А тебе смокинг. Будет интересно. Я видела тебя только в футболках и толстовках.

– Я тоже, – признался он.

– Обещаю, что не расскажу Денни, если ты будешь выглядеть нелепо.

Майлс фыркнул.

– Спасибо.

– Для него это, наверное, так странно, – произнесла я через минуту. – Вся эта шумиха с выпускным. Мне сложно без Сары, а он потерял двух лучших друзей. И теперь без них происходят важные школьные события.

Майлс кивнул.

– Да. Мне кажется, я иногда забываю об этом. О Джареде и Рози.

– И я. В смысле, не то чтобы я забываю их совсем, как… не знаю. Он всегда шутит, смешит меня, когда я расстраиваюсь из-за отсутствия Сары. Возможно, я веду себя эгоистично, но легко забыть, что и он, наверное, тоже скучает по друзьям.

– Он не говорит о них столько, сколько ты о Саре, – заметил Майлс. – Мы все по-разному к этому относимся.

– Да, я знаю. – Я потянулась к ручке двери. – Я очень рада, что мы есть друг у друга. Будет сложно пройти через выпускной и окончание учебы без Сары – а Денни без Джареда и Рози, – но нам хотя бы не придется справляться с этим в одиночку, верно?

Он кивнул и открыл дверь.

Как только мы вышли из грузовика, я достала телефон и проверила сообщения. Но получила лишь одно от мамы, в котором она предупреждала, что задержится. Она взяла вторую смену, потому что другой менеджер заболел. Я вздохнула и убрала телефон в карман.

Майлс посмотрел на меня через крышу грузовика. Вопросительно выгнул бровь.

– Я надеялась получить ответ от Келли, – сказала я. – Я написала ей сообщение и имейл, но она не ответила.

Майлс засунул руки в карманы.

– Кажется, она не хочет общаться.

– Захочет, если даст мне шанс объяснить ей мой план, – сказала я. – Я боюсь, она не открывает мои имейлы из-за того, что видит мое имя и думает, что я преследую ее. Она может возненавидеть меня за то, что я не рассказала все раньше. Я просто… Я хочу загладить перед ней свою вину. Хочу, чтобы появились наши истории, чтобы существовала не только книга Макхейлов о Саре.

– Возможно… она не хочет озвучивать правду.

– Это бессмысленно, – отметила я. – Она пыталась все рассказать три года назад. Почему не хочет этого сейчас?

Он лишь пожал плечами.

– Кстати говоря, – сказала я. – Ты…

– Нет, – ответил он и отвернулся, почесывая затылок. – Ли, я ничего не хочу писать.

– Почему? – спросила я. Он пожал плечами.

Я смотрела на него, мечтая так же хорошо читать его, как он меня. Иногда у меня получалось. Иногда мне казалось до боли знакомым каждое его движение головы или плеч. Иногда, просто заглянув в его глаза, я могла прочитать целую повесть его мыслей. Но в остальное время между нами словно была стена, и я задавалась вопросом, хорошо ли на самом деле знаю Майлса Мейсона.

– Ты стесняешься? – спросила я. – Из-за грамотности? Знаю, ты завалил английский, но уверена, все будет не так плохо. Если хочешь, я помогу тебе отредактировать.

– Ты… думаешь, я отказываюсь из-за того… что я неумный?

– Что? Нет, – ответила я. – Я считаю тебя умным. Но если беспокоишься, что ты не великий писатель или из-за чего-то еще… Если ты не поэтому не хочешь это делать, останови меня, пожалуйста, чтобы не стало еще хуже.

– Не поэтому, – ответил он.

– Тогда в чем проблема? Почему ты не хочешь написать письмо?

– Просто не хочу, ясно? – Он развернулся и направился к дому. – Увидимся завтра.

– Майлс, – крикнула я ему вслед.

– У меня много домашней работы, – ответил он. – Не хочу снова завалить английский.

– Майлс. – Я вздохнула. – Ты знаешь, что я не это имела в виду.

– Знаю, – сказал он и оглянулся напоследок. – Увидимся, Ли.

Я махнула ему и, когда он исчез на бабушкином дворе, направилась к крыльцу. Я не понимала, по какой причине он не хотел писать свою историю. Денни, Эшли и Иден воспользовались шансом выпустить свои истории в свет, хотя я не понимала, что означало «в свет» касательно обмена письмами. И я была уверена, что Келли тоже захочет это сделать, как только выслушает меня. Так почему же Майлс сопротивляется?

Я решила отложить этот вопрос на пару дней. Но не собиралась отставать от него. Не могла. Не в данный момент. Меня захватила идея о том, чтобы собрать все эти письма и поделиться ими с миром, сунуть их прямо под нос брату Ллойду. Я просыпалась с мыслями о письмах. Я засыпала с мыслями о них. Они снились мне во сне. Когти этой идеи, новой цели глубоко вонзились в меня, и в голове почти постоянно крутились мысли, как, где и когда я покажу их миру.

Если ты это читаешь, наверное, у меня все получилось. Письма увидели свет. Только не так, как я себе представляла.

Джаред Грейсон

От Денни:

Когда говорят о Джареде, всегда вспоминают, что он – сын фермера. Не могу сказать, сколько раз я слышал: «Этот парень Грейсон. Какая досада. Он был из очень хорошей семьи. Семьи настоящих трудяг».

Родители Джареда хорошие люди, но такие комментарии не говорят о том, каким был Джаред на самом деле. Они не упоминают, что он каждое лето стриг газоны или работал на ферме своих родителей, чтобы накопить денег на игровую консоль нового поколения. Или что в его комнате был такой бардак, что присядь на кровать и услышишь под задницей хруст коробки с видеоигрой. Или что он по-дурацки флиртовал. Он даже флиртовал с моей сестрой, хотя понимал, что шансов – ноль. Но с теми девушками, которые ему нравились, например Рози, он как будто забывал все пикаперские фразочки, которые нашел в Интернете.

Впервые я очутился у него дома в седьмом классе. Мы пробыли в его комнате всего две минуты, и я услышал звук включающегося компьютера.

– Тебе нравятся ролевые игры? – спросил он. – Типа Like Age of Dragons или Bomb Shelter?

– Эм… нет? – ответил я и показал на очки.

– Ой, точно.

Последовала долгая пауза. Я не уверен, что двенадцатилетний Джаред умел общаться с людьми, не затрагивая тему видеоигр.

– Так что, – наконец сказал он, – хочешь сыграть?

– Я не уверен, что ты хоть что-то понимаешь в слепоте.

– Нет, послушай, – сказал он. – Я могу играть и рассказывать тебе, что происходит. А потом, когда надо будет принять важное решение, вступишь ты. В этих играх главное – сюжет. По крайней мере для меня. Будет весело.

Было весело. Возможно, ему было веселее – он здорово втянулся в прямой репортаж с мест сражения, – но я круто провел время с другом и ощущал себя частью чего-то, игры, которая раньше была для меня недосягаема. Я никогда не испытывал к этому такой тяги, но в итоге начал играть в некоторые озвученные видеоигры.

Иногда я слушаю трансляции самых новых видеоигр, которые понравились бы Джареду. Хочу быть в курсе того, что происходит с его любимыми сериями. Мне нравится представлять, как бы он отреагировал на крутые повороты сюжета или как восторгался бы новым DLC. (Ли, это сокращение от загружаемого контента, такие дополнения к основной игре. Я знаю, что тебе пока не выдали словарь нерда.)

Так что да. Думая о Джареде, я представляю себе игры. Но по-другому и быть не может.

Скоро и мама узнала о действиях брата Ллойда и его прихожан.

Она начала что-то подозревать, когда мой грузовик расцарапали ключом на школьной парковке. Я соврала и сказала, что водительская дверь оказалась не единственной жертвой – похоже, какой-то придурок ради веселья испортил и другие машины. Она явно на это не купилась. Может, я и актриса – точнее, начинающая, – но, как уже говорила, не сильна в импровизации. Но она закрыла на это глаза.

А потом кто-то посреди ночи закидал наш дом яйцами. Я проснулась в субботу и нашла маму на крыльце, она оттирала окно. До этого момента я даже не знала, что люди до сих пор закидывают дома яйцами. Кажется, не просто так некоторые вещи становятся классикой.

– Я не понимаю, зачем кому-то это делать, – сказала мама, когда я вышла на крыльцо. – Слышала, дети делают что-то подобное на Хеллоуин, но сейчас середина апреля.

– Тебе помочь? – спросила я, в животе, словно змея, свернулась вина.

– Нет. Но спасибо, детка. Я справлюсь. – Она покачала головой и откинула с лица темно-каштановые волосы. – Но… у тебя есть какие-то мысли? Почему кто-то выбрал наш дом? Я тут осмотрелась и увидела, что соседние дома не задеты.

Она посмотрела на меня. Таким взглядом мамы дают понять, что что-то знают, но хотят, чтобы ты сам сказал. В этот раз не было смысла отрицать. А даже если бы и был, не уверена, что я бы решилась на это. В голове мелькнул образ Келли Гейнор и как досаждали ей и ее родителям. Кто-то разбил лобовое стекло машины миссис Гейнор. А через неделю на их входной двери красной краской написали слово «лгунья». И это я не беру в расчет травлю, с которой они столкнулись лично.

Если люди злились на меня за то, что я говорила, им ничего не стоило отыграться на нашем доме. Или на моей маме. О чем я раньше должна была подумать.

– Мам, – сказала я, – мы можем поговорить?

Она опустила тряпку, которой отмывала окно.

– Детка, что происходит?

– Давай поговорим в доме.

Через минуту мы сидели за столом друг напротив друга. Я сложила руки и, сосредоточившись на обкусанных ногтях, объяснила маме, что именно произошло в уборной три года назад. Попыталась опустить более неприятные подробности, понимая, что она расплачется, а я этим утром не была к такому готова.

На это понадобилось время, но мои отношения с мамой стали лучше, чем были в первые месяцы после стрельбы. Еще оставались трудные дни, когда меня переполнял иррациональный гнев в отношении произошедшего, а она казалась единственной целью, тем, кто не бросит меня, как бы я к ней ни относилась. Или когда ее внимание душило меня. Но за последние три года – спасибо терапии и времени – мы медленно научились справляться с этими моментами, выучили, какие кнопки не нажимать и когда отступить.

Но я все еще не знаю, когда перестану стыдиться того, как относилась к ней тогда.

– А потом я узнала, что родители Сары пишут книгу, – сказала я. – И я… Я не могла позволить, чтобы эта история разрослась еще больше. Не могла позволить, чтобы она снова разлетелась, когда это неправда. Она только ухудшит положение Келли Гейнор. И Саре бы это тоже не понравилось, а я… Я не подумала, как это отразится на тебе. Прости, мам.

– Ли, детка. – Она потянулась через стол и развела мои руки, чтобы взять их в свои. Когда я подняла голову, меня поразило то, что она не плакала. Ее глаза смотрели с нежностью, даже с грустью, но она не плакала. – Не надо передо мной извиняться.

– Но станет только хуже, – сказала я ей. – Ты помнишь, что случилось с Гейнорами. Их практически прогнали вилами из города.

– И с нами такое может случиться, – сказала она. – Но я не попрошу тебя молчать. Я тебя поддержу, что бы ты ни решила сделать. – Ее глаза потемнели, а рот изогнулся в гримасе. – И я сверну шею каждому, кто посмеет тебе угрожать. Ты сама как? Наверное, поэтому твой грузовик расцарапали ключом. Еще что-то произошло? Мне поговорить с полицией?

Я покачала головой.

– Нет. Только грузовик и яйца… и несколько картофельных шариков прилетели в затылок. Кроме того, ты и правда думаешь, что копы в этом городе что-то сделают? Половина из них посещают церковь вместе с родителями Сары.

Мама вздохнула, но не стала спорить. Детектив Дженнер был прав. Людям в этом городе, как и местным органам власти, нравилась история Сары. И они не станут меня защищать, если я попытаюсь ее у них отобрать. Они и семью Келли не защищали.

– Может, мне самой поговорить с Чедом и Рут, – предложила мама. – Они всегда были приятными разумными людьми.

– Я бы не стала, – сказала я ей. – Они очень расстроились, когда я попыталась сказать им правду. Не думаю, что они призвали людей сделать это… – Я показала на гостиную и окно. – Они не такие. Но мне кажется, нам надо оставить их в покое.

Мама сжала мои руки.

– Тогда что я могу сделать? Как-то тебе помочь?

– Кроме изобретения машины времени, чтобы вернуться назад и не позволить слухам разрастись? Не думаю.

– Если бы у меня была машина времени, я бы вообще предотвратила стрельбу, – сказала она, и в уголках глаз наконец появились слезы, которых я так боялась.

Я отняла руки, поднялась и направилась к шкафу, где мы хранили тарелки.

– Я должна пройти через это, – сказала я. – У меня уже есть несколько писем. Не знаю, что сделаю с ними, но как только соберу все… что-нибудь придумаю. – Я схватила коробку с фруктовыми колечками и насыпала их в миску. – Я смогу их распространить. Смогу показать людям, что Келли не врала.

Мама дождалась, когда я налью молоко в тарелку и снова сяду за стол, и спросила:

– А что насчет этого думает Келли?

– Я с ней пока не связалась, – призналась я. – Написала ей имейлы и сообщения.

– Значит, ты даже не знаешь, хочет ли она этого?

Я нахмурилась.

– А почему она не должна этого хотеть? – спросила я. – Она три года назад пыталась рассказать всем правду. Надо было тогда ей помочь, но я этого не сделала, а теперь делаю. Уверена, она будет рада.

– Но многое могло измениться за три года.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

Мама открыла рот, закрыла его и покачала головой.

– Не знаю, – призналась она. – Как я уже сказала, я поддержу тебя во всем, что ты решишь сделать. Но убедись, что Келли не против. Если выставишь эти письма на всеобщее обозрение, она снова окажется на виду. И она может быть к этому не готова.

– Книга Макхейлов сделает то же самое, – отметила я. – Она в любом случае окажется на виду. Уверена, она больше нас хочет открыть всем правду.

– Возможно, ты права, – сказала мама. Встала и вытерла слезы. – Мне пора собираться на работу. Сегодня я заменяю Нэнси. Ничего, что ты останешься одна? После всего произошедшего?

Я закатила глаза.

– Ничего, мам. Пока никто не появится здесь с вилами. Может, через недельку-две.

Она похлопала меня по плечу.

– Хватит умничать. И не забудь принять лекарство.

– Не забуду, – сказала я. Она уже шла по коридору в сторону спальни, когда я снова ее позвала: – Мам?

– М?

– Спасибо.

– За что?

Я могла дать столько ответов. За многое была готова ее поблагодарить. За то, что она никогда не просила меня о благодарности.

За то, что не отговаривала меня от правды, даже если это усложнит ей жизнь. Что последние три года терпела меня, хотя я вымещала на ней весь свой гнев и раздражение. Что была моим союзником, компаньоном и защитником, даже когда я не хотела видеть ее рядом.

– За все.

Когда я думаю о Келли, в голове всплывают два воспоминания. Первое – ее пепельное лицо и широко распахнутые темные глаза, когда она повернулась в дверях уборной и велела нам с Сарой прятаться. Это слово стало ее первым словом, адресованным мне.

Прячьтесь.

Второе воспоминание воспроизводится, как короткий фильм. Это случилось несколько недель спустя, в местном продуктовом магазине. Я тогда впервые после стрельбы вышла из дома. Сказала маме, что хочу пойти в магазин вместе с ней. Не хотела оставаться дома одна. Но спустя пять минут в помещении я запаниковала. В магазине было совсем немного людей. Может, десяток человек с тележками. Но этого оказалось достаточно, чтобы каждый раз, как кто-то выходил из-за угла, мое сердце начинало колотиться. А когда кто-то в соседнем проходе с громким стуком уронил банку, я заплакала.

– Ли, детка, – произнесла мама дрожащим голосом. Потянулась ко мне, но я отпрянула. Мне не хотелось плакать посреди прохода с крупами и уж точно не хотелось, чтобы плакала она. На нас начнут все пялиться. Кроме того, она здесь вообще ни при чем. Она медленно опустила руку и сказала: – Можешь подождать в машине, если хочешь. Я недолго.

– Я в порядке, – огрызнулась я. – Сама могу о себе позаботиться.

Но тридцать секунд спустя я развернулась и направилась к выходу, оставив маму заниматься покупками. Я не знала, ждать ее в машине или просто постоять у входа в магазин, откуда просматриваются все магазинные ходы и можно быстро сбежать в случае опасности.

Но не успела я решить, как увидела ее.

Келли.

Она вышла из секции мороженых продуктов, выкрашенные в черный волосы закрывали часть лица, а раненая рука все еще была перевязана. Она смотрела на свои ботинки и не замечала меня, но это даже к лучшему. Я хотела ей что-то сказать, но не знала, что именно. «Привет» не совсем подходило, если учесть обстоятельства нашей последней встречи.

Пока она приближалась ко мне, а я прокручивала в голове различные варианты, из прохода с консервами вдруг выступила женщина средних лет в розовом цветастом платье и столкнулась с Келли.

Келли пошатнулась, но удержалась на ногах. Повернулась к женщине, и мое предположение о том, что они столкнулись случайно, испарилось.

– Тебе должно быть стыдно, – прокричала розово-цветастая женщина.

Я отпрянула и обхватила себя руками. Даже на расстоянии заметила, что Келли начала дрожать. Но не сдвинулась с места. Она смотрела на женщину, вскинув подбородок, и ее лицо больше не скрывали волосы. Она ничего не сказала, но и не убежала.

– Ты просто мусор. – Женщина разговаривала так громко, что почти все в магазине это услышали, остановились и начали наблюдать, но никто никак не вмешался. – Лживый отброс.

Надо прояснить: это произошло до той ситуации с листовкой в аптеке. До того, как я услышала разговоры о Саре. Поэтому понятия не имела, почему эта женщина кричала посреди продуктового магазина на раненого подростка. И эта женщина была не одна. Вокруг собрались и другие, сердито смотрели на нее и обзывались.

Такого я не видела прежде – группа взрослых людей окружила подростка и обращалась к ней, как к таракану, как к чему-то мерзкому, что необходимо раздавить любым способом.

– Келли, – послышался резкий голос. В очереди у кассы повернулась высокая женщина со светлыми волосами и в очках в толстой оправе. На ее лице отразились злость и потрясение. – Келли, дорогая, идем.

Я поняла, что это ее мама.

Келли, сделав несколько шагов вперед, вышла из толпы, но пока она шла до кассы, в нее плюнул один из стоящих рядом.

– Катись в ад, – прошипел мужчина, которому было за сорок.

– Келли, – снова произнесла ее мама, в этот раз в ее голосе была различима нотка страха.

Келли с опущенной головой поспешила к маме, которая как можно быстрее схватила упакованные продукты. Сунув один из пакетов в здоровую руку Келли, она направилась к выходу.

И вот следующий момент запомнился мне очень хорошо. За долю секунды до того, как миссис Гейнор открыла стеклянную дверь, Келли оглянулась, и наши взгляды встретились. Не думаю, что до этого она видела меня, но как только узнала меня, ее глаза сощурились, а губы изогнулись в презрении.

Никто до этого не смотрел на меня с такой яростью, как в тот момент Келли Гейнор. Ее взгляд был таким мощным, что я вздрогнула. Даже пощечина ошеломила бы меня меньше.

Думая о ней, я всегда буду вспоминать, с каким выражением лица она выходила из магазина.

И буду помнить, что промолчала, хотя шансов заговорить с ней было много.

Я не общалась с Эшли с той нашей переписки во время моей поездки к Иден. Подумывала ей позвонить, но не знала, что сказать. Особенно узнав, что брат Ллойд рассказал обо мне своим прихожанам. И если ее сестра являлась частью толпы, которая решила меня ненавидеть, я волновалась, что она отреагирует так же.

Я получила ответ довольно быстро.

Мы с Майлсом как-то после школы поехали в соседний город. Для выпускного нам нужна была новая одежда. Поэтому мы отправились в один из торговых центров, где на одном конце Майлс мог арендовать смокинг за деньги, которые с радостью выдала ему бабушка, узнав, что он ведет «такую хорошую девочку». А на другом конце находился комиссионный магазин, где я надеялась найти недорогое платье, которое смогла бы продать через пару недель.

Мама не могла выделить денег на новое, а я старалась копить на свой переезд в Лос-Анджелес. Но покупка подержанной одежды в округе Вирджил не являлась чем-то постыдным, как где-то еще. Многие девочки из нашей школы придут в платьях из секонд-хенда. Быть бедным – точнее, находиться на самом дне среднего класса – было вроде как нормальным. Вот если ты тратил слишком много денег, могли дразнить.

Я выбрала место в центре парковки, чтобы мы разделились и снова встретились, когда закупимся.

– Встретимся через два часа в пиццерии? – спросила я, показывая прямо в середину торгового центра.

Он поднял густую бровь.

– Через два часа?

– Слушай, – сказала я. – Ты войдешь, с тебя, возможно, снимут мерки, ты примеришь парочку одинаковых на вид смокингов и закруглишься. У меня же больше вариантов. А так как я иду в секонд-хенд, то с размерами там проблема. У тебя все просто. Мне надо пару часов. Что, кстати, не так уж много. О господи, если бы здесь была Сара…

Я замолчала, когда в груди возникла старая знакомая боль.

Саре понравился бы шопинг перед выпускным. Не только ради покупки платьев. Она бы затащила меня в каждый магазин в пределах часа езды. Делала бы фотографии и заметки на телефон, чтобы потом сравнить и сделать идеальный выбор. На это потребовались бы недели.

Но на деле я буду одна и пойду только в один магазин.

Майлс накрыл мою руку своей и сжал ее, как всегда поддерживая меня.

– Хорошо. Два часа. – Он сделал паузу. – Но у меня вопрос.

– Да?

– Мы с тобой… Мы должны сочетаться? – спросил он, тихо и неразборчиво произнося слова. – Понимаешь, цветом.

– Ты имеешь в виду, соответствовать? Например, твой галстук моему платью?

Он пожал плечами.

– Ну да.

– А это обязательно?

– Мне плевать, если и тебе тоже.

– Хм. Выберем, что нравится, и, если совпадем по цвету, обязательно отпразднуем.

Майлс лениво улыбнулся.

– Давай выберем чрезмерно яркие цвета.

– О, да, – ответила я. – Ослепим наших одноклассников.

– Денни всегда говорил, что ему нужно больше слепых друзей.

Мы засмеялись и вышли из грузовика. Я волновалась, что теперь нам будет неловко после того разговора о моей асексуальности. Но получилось все наоборот. Мне стало с ним намного легче. Раскрылся последний секрет, который я утаивала от него, и хоть я не понимала, что теперь делать с чувствами друг к другу, между нами ощущался комфорт. Легкость.

Пока я не подниму тему писем. Но я не собиралась. Не в тот день.

Он быстро махнул мне и побрел к другому концу парковки. Я развернулась и направилась к комиссионному магазину, но, пройдя ровно два ряда машин, заметила на стоянке для инвалидов машину Эшли. Эшли и ее муж загружали в багажник покупки.

Я склонила голову и постаралась как можно быстрее пройти мимо них, но это оказалось не так просто.

– Эй, Эш, – не успев проскользнуть мимо, услышала я голос Логана. – Мне кажется, там Ли.

Эшли оглянулась, и наши взгляды столкнулись. Она сидела в кресле с мотором, с Мириам на коленях. Отведя от меня взгляд, она передала Мириам Логану.

– Дорогой, усадишь ее в кресло? Я буду через минутку.

Когда он забрал дочку, Эшли развернулась и поехала ко мне. Я остановилась в нескольких шагах, задержалась на тротуаре прямо напротив их припаркованной машины. Не могла двинуться с места, хотя в этот момент хотелось добежать до комиссионного магазина и спрятаться за вешалками. Взгляд Эшли приковал меня к месту.

Она проехала через невысокий край тротуара и остановилась в нескольких шагах от меня. Сначала ничего не сказала. Наверное, ждала, что я заговорю. Мы обе знали, что я должна объясниться. Но у меня пересохло во рту, язык стал тяжелым. Почти через минуту мне удалось выдавить тихое:

– Привет.

– Привет, – ответила она отрывисто. И после недолгой паузы продолжила: – Что с тобой, Ли?

– Эшли…

– Я знаю, что ты говорила… о Саре, – сказала она. – Нам рассказал брат Ллойд. В моей церкви только это и обсуждают. Все спрашивают меня, зачем моя подруга врет о таком. А я не знаю, что им сказать, потому что понятия не имею.

– Это не ложь, – ответила я. – Прости, Эшли. Знаю, надо было тебе сказать, но та цепочка не принадлежала…

– Молчи. – Она подняла руку, прерывая меня. – Просто помолчи. Ли, я не могу тебе верить. Я думала, ты хочешь рассказать правду. Думала, поэтому попросила меня написать это письмо.

– Поэтому, – сказала я. – Я хочу рассказать правду – о Саре. Это правда. Вот почему я решила это сделать.

– Это неправда, – начала спорить она. – Такого не может быть. Я слышала ее. Была снаружи и слышала ее.

Я покачала головой, а Эшли продолжила:

– Если бы эта цепочка действительно не принадлежала ей – если бы она действительно не разговаривала с ним, – ты бы рассказала все раньше. Мне рассказала бы раньше. Я думала, мы подруги. Думала, ты мне как семья.

– Мы подруги, Эшли.

– Нет.

И я увидела слезы в ее глазах. Она не просто злилась. Ей было больно. Очень больно. В отличие от нас, Эшли не плакала. Я – да. Иден – тоже иногда. Даже Майлс и Денни после стрельбы проронили слезинку-другую. Но не Эшли. Она поддерживала нас, когда мы плакали. Успокаивала, когда нам было больно. Защищала от тех, кто мог нас обидеть.

Но теперь я довела ее до слез. Похоже, еще один случай в мою копилочку вины.

Она стерла со щек слезы.

– Если бы мы были подругами, ты бы не выставила меня лгуньей.

– Я не пыталась выставить тебя лгуньей, – отметила я. – До твоего письма я не знала, что это ты распустила слух. Если бы знала, то сначала сказала бы тебе. Но к тому времени я уже пообщалась с родителями Сары. Прости, Эшли. Я не хотела тебя в это втягивать, но… но это ты всем рассказала. Я не призналась в этом раньше, это моя вина. Но…

– Я ее слышала, – снова сказала она. – Слышала, что она сказала. Это была цепочка Сары, и она противостояла ему, и ее слова… Ее слова изменили мою жизнь. Дали мне веру и силу, в которых я нуждалась. И я всем рассказала, потому что это… это многое значило для меня. Если этого не было – если это не она, – тогда я больше не знаю, что реально, и я…

Она замолчала, снова вытирая лицо, но слез было слишком много. Они все продолжали течь по ее щекам.

Я инстинктивно сделала шаг вперед, чтобы ее обнять, но она отъехала прежде, чем я подошла к ней.

– Я знаю – реально то, что я слышала, – сказала она. – Так должно быть. Потому что если это не так, то я лгунья. А я не лгунья. Я не плохой человек.

– Конечно, не плохой. Я никогда такого не говорила.

– В твоей версии я плохая, – сказала она. – По твоим словам, это я всем врала насчет Сары.

– Технически да, – отметила я. – Я знаю, что ты этого не хотела, но, Эшли, я была там с ней. Я держала ее за руку, когда она умирала. Все произошло не так, как ты помнишь. Прости. – Я не хотела, чтобы она чувствовала себя виноватой, хотя именно этого и добилась. Это была ошибка. Да, большая, но ошибка, совершенная травмированной семнадцатилетней девушкой. – Надо было сразу поговорить с тобой, после того как я прочитала письмо. Давай… Давай это обсудим. Я…

Но она развернула кресло и съехала с тротуара, не попрощавшись. Точнее, в этой ситуации уместнее были бы слова «катись в ад».

Я не стала кричать ей вслед. Понимала, что ничего хорошего из этого не получится. Но осталась стоять на месте даже после того, как ее грузовик выехал с парковки.

Как только я обрела способность двигаться, у меня пропало всякое настроение покупать платье. Я примерила парочку и взяла первое подходящее, даже не обратив внимания на его внешний вид. В итоге я оказалась в пиццерии задолго до назначенного времени, и подошедший Майлс, который после подгонки смокинга забежал в книжный магазин, расстроился, что я не последовала нашему плану выбрать яркие цвета.

– Оно черное, – объявил он, заглядывая в пакет. – Твое платье.

– О… да. Прости. Я забыла.

– Классное, – добавил он. – Уверен, ты будешь выглядеть потрясающе.

– Какого цвета галстук или жилетку ты купил?

Правый уголок его рта пополз вверх.

– Это будет сюрприз, – сказал он. Но через секунду его улыбка испарилась. – Что случилось?

– Ничего. – Я закусила нижнюю губу. – Все нормально.

Он склонил голову и прищурился. Не купился. Да я и не ожидала этого.

– Просто… – Я окунула соломку в соус. Пока я ждала Майлса, я заказала нам еду. – Я встретила Эшли. На парковке.

– О.

Больше мне ничего не надо было говорить. Он точно знал, что это значит. И, наблюдая за моим поведением, вероятно, догадался, как прошел наш разговор. Я оценила то, что он не стал требовать подробностей. Просто отдал деньги за свою часть еды и предложил донести до грузовика пакет с платьем.

До округа Вирджил мы ехали молча, но в дороге его рука опустилась на мою, лежащую на рычаге переключения передач. Я не стала ее убирать.

Эйден Страуд

Эйдену Страуду было восемнадцать – капитан футбольной команды, президент выпускного класса, бесспорный кандидат в короли бала и друг парня, который его убил.

О последнем пункте никто не любит говорить. Он мутит воду, вызывает чувство дискомфорта. Как мог хороший парень, жертва, которую мы возносим на пьедестал, дружить с проблемным парнем, убившим девять человек? У меня нет ответа на этот вопрос, но они, кажется, дружили с самого детского сада. Может, не так крепко, как мы с Сарой, но достаточно близко. Если углубиться в архив соцсетей, можно найти фотографии с проведенной за несколько месяцев до стрельбы вечеринки, на которой одетый в футбольную куртку Эйден закинул руку на плечи своего будущего убийцы.

Во время своих Интернетных спиралей я десятки раз видела это фото. Часами смотрела на него, гадая, что произошло. Что-то изменилось, они поссорились? Он вообще знал, что Эйден будет в кабинете? Судя по информации от Денни, Эйден зашел в конце урока, принес Бренне учебник, который она оставила в его шкафчике. Он не должен был там находиться.

Пришлось перестать гадать, потому что это меня ни к чему не привело.

Это касается не его, а Эйдена. Но мне кажется, невозможно говорить о том, кем был Эйден – в дополнение к его банальному типовому некрологу в местной газете, – и не затрагивать их связь.

Об Эйдене я знала то же, что и все. Самый популярный и общительный парень в школе. Для меня он скорее был бойфрендом Бренны Дюваль. Но он учился с Эшли, поэтому я хотела узнать ее мнение. Между нами все стало довольно сложно, поэтому пришлось попросить Майлса ей написать.

Майлс: Ты же знала Эйдена?

Эшли: Эйдена Страуда? Да, конечно. А что?

Майлс: Это все Ли.

Эшли: О.

Майлс: Есть, что сказать про него?

Эшли: Наверное. Дай подумать.

Майлс: Хорошо.

Эшли: Мы однажды поцеловались в церковном лагере.

Майлс: Ха.

Эшли: Серьезно. До того, как я начала встречаться с Логаном. Они с Бренной тогда расставались. Он использовал слишком много языка.

Майлс: Я не знал, что он посещал твою церковь.

Эшли: Только год. Когда его родители разбежались, они с мамой переехали в другой конец города. Он начал ходить в христианскую церковь Хилкрик. Уверена, там он тоже целовался с девушками. Они с Бренной часто расставались. И Эйден всегда находил, с кем бы поцеловаться.

Майлс: Не совсем такую историю я ожидал услышать.

Эшли: Я рисую его просто ужасным. ЛОЛ. Он не был таким. Просто много флиртовал. А еще был очень милым. Ему всегда можно было позвонить, если нужно добраться с вечеринки до дома. Даже если он сам не приходил на вечеринку, то всегда приезжал, чтобы никто не садился пьяным за руль. Я никогда ему не звонила, а вот некоторые мои друзья обращались за помощью.

Майлс: Значит, он совсем не пил?

Эшли: Нет, насколько я знаю. Он однажды рассказал мне, что потерял кузена в аварии по вине пьяного водителя, поэтому всегда вызывался подвезти кого-то домой.

Майлс: Логично.

Эшли: Кстати, последний раз я тусовалась с Эйденом на вечеринке. Перед Рождеством. Я тоже совсем не пила, потому что слишком боялась вляпаться в неприятности. Поэтому мы просто сидели на диване, и он позволил мне в течение часа изливать ему душу о моих отношениях с Логаном. Уверена, ему было скучно, он был раздражен, но никак этого не показывал. Сказал, что мы с Логаном точно во всем разберемся. Что в итоге будем вместе. Он оказался прав.

Майлс: Он кажется хорошим парнем.

Эшли: Так и есть. Если не считать слишком много языка в церковном лагере.

Майлс: У всех нас есть недостатки.

Эшли: Самое странное произошло в конце. После разговора о Логане к нам подошел . Он был пьян, и Эйден отвез его домой. Ирония, да? Эйден пытался его уберечь, но…

Майлс: Да.

– Ох, Ли, детка, ты такая красивая.

Я стояла в центре гостиной в платье, и мама смотрела на меня со слезами на глазах. Но эти слезы впервые были не от грусти или боли. Она радовалась, поэтому тревога в моей груди слегка утихла.

– Спасибо, мам, – сказала я.

Платье и правда было очень красивым, хоть и простым. Абсолютно черное, с тонкими лямками, поддерживающими вырез в форме сердца, оно создавало иллюзию округлых форм. Юбка слегка расширялась на бедрах, поэтому при ходьбе ткань колыхалась на уровне лодыжек. Платье не бросалось в глаза, не выглядело эффектно, но меня это устраивало.

– Вот, смотри, – сказала мама. – Я кое-что нашла для твоих волос.

Мои слишком короткие волосы можно было только причесать. Но мама подошла ко мне с маленькими заколками, на каждой из которых красовались кристаллики. Пусть и недорогие, но они добавили блеска, когда мама закрепила парочку в моих волосах по обе стороны лица.

– О, и я купила помаду, о которой ты просила, – добавила она.

Она подняла лежащий возле дивана пакет, достала небольшой тюбик и отдала его мне.

Я улыбнулась знакомому пластмассовому корпусу. Осторожно сняла крышку и выкрутила помаду. Идеальный оттенок ягодно-красного, который, насколько я знала, несколько оживит мои губы. Я отдала тюбик маме и попросила накрасить – если попробую сама, точно ничего не получится.

Это была любимая помада Сары. Я по своей прихоти попросила маму купить ее и была этому рада. Как глупо. Сара погибла больше трех лет назад, а я не верила в привидения, духов или жизнь после смерти. Но с этой помадой я словно брала с собой на этот вечер маленький кусочек ее.

– Готово, – сказала мама, закрыла крышку и положила помаду в черную сумочку, которую одолжила мне на вечер. – Ох, моя маленькая девочка выросла и идет на выпускной. Куда ушло время? Кажется, только вчера медсестра отдала мне тебя в больнице. Ты была такой крохой. И красивой.

– Мам.

От потока сентиментальности меня спас стук в дверь.

– О. А вот и он. – Мама подошла к двери и открыла ее. – Привет, Майлс.

Майлс пробормотал что-то в знак приветствия, и я встала рядом с мамой, чтобы увидеть его. Я думала, в смокинге он будет смотреться круто – и, кстати, так и было, – но, увидев его, я тут же расхохоталась так сильно, что согнулась пополам.

Майлс лишь улыбнулся.

Хоть я забыла о нашей сделке, когда мы покупали одежду, он воспринял ее всерьез. Костюм, как и ожидалось, был черным, но под пиджаком, жилеткой и галстуком проглядывал яркий оттенок оранжевого.

Я лишь через минуту справилась со смехом и только тогда заметила на нашем дворе миссис Мейсон с цифровым фотоаппаратом.

– Бабушка хочет нас сфотографировать, – робко произнес он.

– О господи, я чуть не забыла! – Мама схватила телефон и выгнала нас во двор. – Здравствуйте, миссис Мейсон, – сказала она, спускаясь за нами по ступенкам. – Разве они не очаровательны?

Целых двадцать минут мы принимали различные позы в разных местах наших дворов. Мама и миссис Мейсон все пытались найти лучшее для снимков место. Они ставили нас, как кукол, говорили, куда смотреть и как стоять. Иногда сами лезли в кадр. Уверена, они уже сделали больше сотни снимков, когда нас прервал звонок моего телефона.

Я достала его из сумочки и увидела, что со мной по видеосвязи пытается связаться Иден.

Я тут же ответила.

– Привет, – сказала я.

На экране появилось лицо Иден. Она сидела на кровати, и я видела за ее спиной нижнюю половину анимешного плаката. Ее волосы были собраны в небрежный пучок, а под глазами залегли круги. Но она улыбнулась мне.

– Майлс уже там? Видела оранжевое уродство?

– Ты знала? – спросила я.

– Он отправил мне фотографию, – призналась она. – Разве это не отвратительно?

– Идеально, – сказала я, улыбаясь Майлсу, который встал за моей спиной, чтобы увидеть Иден.

– Дайте я на вас посмотрю, ребята, – сказала она. – Вы знаете, что я звоню только ради этого.

Я передала телефон маме, которая тепло поприветствовала Иден, отошла от нас и выставила телефон, чтобы Иден увидела нас с Майлсом в нарядах для выпускного.

– Выглядите великолепно, – призналась Иден, когда я забрала у мамы телефон. – Даже с этим оранжевым цветом.

– Спасибо. В школе встретимся с Денни и его парой. Жаль, тебя нет с нами. Мы по тебе скучаем.

– Я тоже по вас скучаю. – Она улыбнулась и встряхнула головой. – Пора вас отпустить. А то опоздаете.

– Подожди, – сказала я и посмотрела на Майлса. – Я сейчас вернусь. Забыла кое-что в доме.

Он кивнул и пошел к моей маме и бабушке, которые уже рассматривали фотографии на мамином телефоне.

Я прошла с телефоном в дом и закрыла дверь. На самом деле я ничего не забывала, но не хотела при всех говорить с Иден. Я до сих пор не сказала Майлсу, что произошло во время моей поездки к ней или в чем она призналась в своем письме. Подумала, она сама ему скажет, когда будет готова.

– Как у тебя дела? – спросила я, присев на диван.

– Эм… ну, Мисти и Дженни устроили рейд по комнате. Вылили весь алкоголь. Так что тяжеловато. Но это, наверное, к лучшему.

– Ты справишься?

– Надеюсь, – ответила она. – Никогда не думала, что когда-нибудь скажу это, но с нетерпением жду, когда через пару недель вернусь в округ Вирджил. Круто, что вы снова будете рядом. Даже если всего на лето перед вашим с Денни отъездом.

– Мы будем на связи, – пообещала я ей.

– Знаю, – сказала она. – И Дженни уже распланировала свой первый приезд. Родители сказали, она может провести с нами выходные в честь Дня независимости. Я ее предупредила, что придется вытерпеть бабушкин допрос. Но мне кажется, у Дженни есть преимущество. Бабушка сказала, ей нравятся ее розовые волосы.

– Твоя семья ее полюбит, – заверила я ее. – Готова поспорить, будет очень весело. И ты знаешь, что мы тоже захотим отметить с вами. У меня такое ощущение, что они с Денни поладят.

– Ох, черт, – сказала она. – Я об этом не подумала. Не знаю, смогу ли справиться с двумя экстравертами одновременно.

Я засмеялась, и минуту спустя мы попрощались.

Когда я вышла из дома, Майлс ждал меня у грузовика.

– Повеселитесь, – сказала мама и поцеловала меня в щеку. – Будь осторожна. Позвони, если что-то понадобится.

Миссис Мейсон тоже меня обняла, а потом обхватила своего внука.

– Ты вырос очень хорошим мальчиком. Я так тобой горжусь, – услышала я ее слова.

Но Майлс как будто был не рад это слышать. Покраснел и склонил голову, когда она отстранилась от него.

– Спасибо, бабушка.

– Ты готов? – спросила я. Он кивнул.

Мы отказались от лимузина, чтобы сэкономить немного денег. Кроме того, если бы я оказалась в замкнутом пространстве с кучей малознакомых людей, меня бы точно поджидала паническая атака, а выпускной вечер уже сам подразумевает тревогу.

Поэтому мы сели в мой грузовик и направились к школе. Здесь на выпускной не выделяли много денег, поэтому он проводился в спортивном зале. Но там было очень красиво. Много сил ушло на то, чтобы он напоминал не баскетбольную площадку, а бальный зал. С потолка свисали баннеры традиционных школьных оттенков. Свет был приглушен, а во время песни Тима МакГроу, включенной диджеем, по полу сновали пятна прожектора. Шарики, гирлянды и столы с закусками.

Да, это все очень банально, но именно так я представляла себе выпускной в детстве. Единственная разница – рядом не было Сары.

Я сглотнула. Знала, что еще подумаю о ней сегодня. Но хотела повеселиться, несмотря на сильную боль от ее утраты.

– Ли! Майлс!

Мы повернулись и увидели идущих к нам Денни и Эмбер. Эмбер выглядела чудесно в розовом платье, но Денни перетягивал все внимание на себя. Он был в белом смокинге и таком же белом цилиндре. На ком-то другом этот наряд смотрелся бы нелепо – да ладно, если бы вы не знали Денни лично, он все равно смотрелся бы нелепо, – но в тот момент он как будто являлся логичным дополнением к образу.

– Выглядишь потрясающе, – сказала я.

– Знаю, – ответил Денни.

– Я разговаривала с Глиттер.

Кстати, на собаке была черная бабочка, и это выглядело изысканно.

– Ты всегда будешь стараться переплюнуть меня, да? – спросил Майлс.

Денни улыбнулся, из-за чего его темные очки слегка приподнялись.

– Это моя цель.

– Почему мы все еще стоим здесь? – спросила Эмбер. – Идем. Давайте танцевать.

– Дама права, – сказал Денни.

Майлс посмотрел на меня, приподняв бровь, я кивнула и направилась за ним к центру зала.

Пока мы маневрировали между ровесниками, я отметила, что в зале очень многолюдно, а я не могла не запомнить, где находятся выходы. Их оказалось мало. Если что-то случится, в дверях начнется давка. Отсюда будет нереально выбраться. И удастся это немногим.

В голове начал складываться список вариантов моей смерти на выпускном. Пожар. Бомба. Снова стрельба. Слишком много вариаций. Слишком много дорожек, ведущих к забвению.

Я сосредоточилась на дыхании и не спускала глаз со спины Майлса, который вел меня сквозь толпу.

– Как ты танцуешь с собакой-поводырем? – спросил он Денни, который засмеялся. Но не успела я услышать ответ, как кто-то схватил меня за запястье.

Я вскрикнула и стремительно повернулась, грудь сдавило от паники. Ну вот и все, подумала я. Это конец. Последнее, что я увижу перед смертью…

Тара Чемберс.

Она стояла слишком близко, лицо скривилось от ненависти, как у ее сестры, а ногти впивались мне в руку. Я попыталась освободиться, но дрожала от страха, а она вцепилась намертво.

– Ты должна уйти, – выплюнула она. – Никто не хочет, чтобы ты здесь была, грязная лгунья.

– Эй. – Майлс пробирался сквозь толпу. – Отвали.

– Это ей нужно отвалить, – парировала Тара. – Это она создает проблемы.

– Эм, может, я что-то упускаю, потому что слепой и все такое. – С другой стороны от меня вдруг появился Денни. – Но все кажется совсем не так.

– Поверить не могу, что вы все ее защищаете, – сказала Тара. – И это после всего, что моя сестра сделала для тебя? Для нее? Как ты можешь спустить ей такое с рук?

– Спустить с рук что? – спросила Эмбер. Она тоже к нам присоединилась. – Разговоры о Саре? Тебя там не было, Тара. Никого из нас не было. Ты тоже не знаешь, что произошло.

– И ты туда же, Эмбер? А как же Сара?

– Как насчет того, что ты отпустишь Ли, – тихо сказал Майлс, его голос звучал довольно грозно.

Тара прорычала и откинула мою руку. Я повалилась назад, все еще потрясенная и дрожащая, но Майлс не дал мне упасть, положив руку на плечо. Чтобы я удержалась на ногах.

– Это ты должна была умереть в уборной в тот день, Ли, – сказала Тара и унеслась прочь, ее красное платье колыхалось, как пламя.

– Поверить не могу, что она это сказала, – ахнула Эмбер. – Это ужасно.

– Ты в порядке? – пробормотал Майлс.

Я кивнула.

– Буду в порядке. Просто испугалась. Спасибо, ребята.

– Не позволяй ей испортить тебе вечер, – сказал Денни. – Идем. Я должен доказать Майлсу, что танцую лучше его.

– Почему мы с тобой всегда соревнуемся?

– Ты меня спрашиваешь об этом только из-за того, что я – явный победитель.

Один из следящих за порядком учителей согласился подержать Глиттер, пока Денни и Эмбер танцевали. Через несколько минут я почти успокоилась, но сердце по совершенно другой причине до сих пор колотилось.

Майлс положил руки на мою талию, а я обхватила его руками за шею. Танцорами нас сложно назвать, поэтому мы в основном стояли на месте и покачивались под музыку. Диджей (миссис Киблер, учительница английского), похоже, питала слабость к любовным песням в стиле кантри. А мне хотелось чего-то побыстрее. Чтобы не прижиматься к Майлсу и не класть голову на его плечо.

– Не знаю, говорил ли уже, но ты красивая, – сказал Майлс.

– Спасибо, – ответила я, ненавидя поднимающийся по шее румянец. – Ты сам неплохо подготовился. Но этот оранжевый…

– Стоил того, чтобы ты смеялась.

– Сожалею, что не поддержала тебя с цветом, – сказала я. – Представь, если бы я появилась в… ярко-зеленом?

Он улыбнулся.

– Было бы круто. Но нет. Мне нравится так. – Он на мгновение задумался. – Ли, я должен кое-что спросить.

– Хорошо, – ответила я, ощущая тревогу.

– Я тут думал… что ты скажешь насчет компании в Калифорнию?

– Ты хочешь поехать со мной?

– Просто провести время в дороге. Может, останусь на выходные и полечу обратно. – Он пожал плечами. – У меня после окончания учебы нет никаких планов. Честно говоря, никогда не думал, что зайду так далеко. Но скопил немного денег и… Не знаю. Бабушка считает, я должен поступить в профессиональное училище – например, на сварку, – но я подумывал на пару лет пойти в местный колледж, а потом, может, перевестись, выбрав в качестве специальности историю… Если меня примет более крупный вуз. В любом случае, я подумал, поездка будет хорошим шансом все выяснить. Если ты не против компании.

– Да я с удовольствием, – ответила я и не смогла, да и не хотела, сдержать улыбку, почти болезненно растянувшую щеки.

– Да?

– Да! Поездка продолжительная, а мама, вероятно, не сможет отпроситься с работы так надолго. И я… я буду рада, если ты поедешь со мной.

– Хорошо.

– Хорошо.

После этого мы еще несколько минут танцевали молча. Я не осознавала, что нас тянуло все ближе друг к другу, пока между нами вообще не осталось места. Быть так близко к нему казалось мне правильным. Похожим на все те ночи на моей крыше, на спокойствие, окутывающее меня, когда он приобнимал за плечи или переплетал наши пальцы. На чувство комфорта от его присутствия рядом.

– Знаешь, – пробормотал он, – начало сегодня вышло плохим, но… я рад, что ты решила пойти.

– Я тоже. – Слова прозвучали, как шепот. – Знаю, мне потребовалось время, чтобы решить, но сейчас я здесь…

– Да?

– Сейчас я здесь и… не думаю, что хочу оказаться в другом месте.

Он улыбнулся, и его руки сжали мою талию. Несмотря на мою тревогу из-за набитого людьми зала и инцидента с Тарой, меня переполняла легкость. И чувство безопасности.

Не успела я понять, как подошла еще ближе, сократив оставшееся между нами расстояние, и положила голову на его плечо. Ткань пиджака была приятно прохладной и мягкой. Я чувствовала дыхание Майлса на своих волосах. Запах мыла. И все это было идеальным.

В этом и состояла проблема.

Когда песня кончилась, я быстро вернулась в реальность. Попсовый бит следующей песни стал резким напоминанием того, что именно этого я и не хотела.

Я отстранилась от Майлса и как будто вышла из теплой воды на морозный зимний воздух. Ощущение комфорта испарилось, и накатили слезы, с которыми я боролась с самого начала вечера. Все казалось слишком ошеломительным, быстро перескакивающим с одного на другое, и меня затопило свежим чувством вины.

– Ты в порядке? – спросил Майлс, когда я отступила от него и прижала руку ко лбу.

– Надо на воздух, – ответила я и отступила еще на шаг. – Вернусь через минуту.

Не успел он что-то сказать, как я схватила со стула свою сумочку и направилась к ближайшему выходу.

Я вышла на парковку, от вечернего ветерка по рукам поползли мурашки. Я прислонилась к кирпичной стене здания и сделала несколько глубоких вдохов.

Снаружи, вдали от всей этой толпы, знакомая тревога быстро стихла, обнажив смешанные чувства к Майлсу. Я сказала себе, что мы пойдем сюда как друзья, что я буду следить за границами, и все будет хорошо. Но когда я танцевала с ним, мне хотелось большего.

Я всегда хотела большего.

«Но что тогда? – спросила я себя. – До моего отъезда в Калифорнию мы провстречаемся несколько месяцев, а потом он найдет другую девушку, которая захочет с ним переспать».

Я отбросила эту мысль в сторону. Меня беспокоило не мое отношение к сексу. А то, что, если мы расстанемся, из-за секса или просто из-за расстояния и времени, я не знаю, что станет с нами, с нашей дружбой. Со времен дружбы с Сарой я ни к кому так не относилась и, если я потеряю Майлса, не знаю, что будет со мной.

Но это – сближение, отстранение, постоянная постройка новых, более высоких стен для нашей же безопасности – могло и разделить нас.

Я хотела быть с Майлсом, но боялась. И хотела, чтобы рядом была Сара, подсказала мне, что делать. Я уже знала, что она бы посоветовала. Затащила бы внутрь и сказала мне, что я веду себя глупо, что мне уже пора поцеловать этого парня.

Я чуть не рассмеялась, представив это. А потом мне захотелось плакать.

В сумочке загудел телефон. Я достала его и увидела сообщение от мамы. Она отправила одну из фотографий меня и Майлса. «Эта моя любимая», – написала она. Я взглянула на фотографию и закрыла сообщение. Надо хотя бы минуту не думать о Майлсе.

Абстрагирование нашло меня в других сообщениях. Я снова написала Келли этим утром, но она не ответила. Пару дней назад я начала оставлять голосовые. Поэтому, даже не думая, щелкнула на ее имя и нажала кнопку вызова. Пытаясь с ней связаться, я ощутила знакомое чувство. Сосредоточиться на письмах, постоянно думать о том, чтобы собрать их, было легче, чем справляться с маячившей передо мной проблемой.

Раздался третий гудок, и дверь рядом со мной открылась, на парковку вышел Майлс.

– Вот ты где, – сказал он. – Ты как?

Я подняла руку, попросив его подождать. Включилась голосовая почта Келли.

– Привет, Келли. Это Ли Бауэр. Снова. Надеюсь, ты получаешь эти сообщения. Слушай, я была бы рада, если бы ты мне перезвонила. Это очень важно. Ладно. Пока.

Когда я сбросила, Майлс хмуро смотрел на меня.

– Ты теперь ей звонишь?

– Сообщения ни к чему не привели, поэтому…

– Так, может, оставить ее в покое?

– Я не могу. Мне нужно ее письмо.

Он покачал головой.

– Забудь ты про эти письма, Ли.

– Что? Нет. Почему? – спросила я. – Ты все время так говоришь. Что у тебя за проблема с этими письмами?

– Никакой проблемы, – ответил он и засунул руки в карманы брюк.

Внутри меня забурлил гнев. Знаю, это неразумно, но я вдруг разозлилась на него. Из-за того, что он не понимал, почему эти письма важны. Из-за того, что позволил мне так сблизиться с ним, когда обещал, что мы пойдем на выпускной как друзья. Из-за того, что, когда я отстранялась от него, мир казался холоднее.

– Прекрати это делать! – закричала я, потому что хотела на него покричать. – Прекрати притворяться, что не понимаешь, почему я должна это делать. Почему? Что с тобой не так?

– Прекрати, Ли, – сказал он. – Давай вернемся внутрь.

– Нет, – рявкнула я. – Почему ты не напишешь письмо?

– Ли.

– Почему ты этого не сделаешь?

– Я возвращаюсь.

Я схватила его за руку.

– Нет, пока не скажешь, что с тобой.

Он стряхнул мою руку и сделал шаг назад, глаза сверкнули.

– Что со мной? – спросил он, повысив голос. – Это ты зациклена на этих дурацких письмах!

– Потому что они важны!

– Для кого?

– Для всех, – ответила я. – Всем важна правда.

– Нет, она важна тебе, – сказал он и ткнул пальцем в мою грудь. Его голос звучал так громко, так резко, что я удивленно отступила. – Здесь дело совсем не в правде, Ли. А в тебе. Тебе и твоем чувстве вины.

– Я стараюсь все исправить.

– Келли не хочет с тобой разговаривать!

– Поговорит, когда поймет, что я делаю.

– Не все хотят об этом говорить, Ли. – Он кричал на меня. Такого никогда раньше не было. Пусть я не ощущала никакой угрозы, но меня это тревожило. – Возможно, ты думаешь, мир должен услышать истории Денни, Эшли, Иден и твою, но не мою. Эта правда не освободит нас троих. Люди не хотят слышать мою историю. Особенно ты.

– Майлс… О чем ты говоришь? – спросила я. Он теперь ходил туда-обратно, запустив руки в волнистые волосы. А я стояла и смотрела на него. – Я уже знаю, что с тобой случилось. Знаю, какие гадости писали про тебя журналисты. Что люди неправильно тебя поняли. И в этот день ты был самым храбрым из нас. Почему тебе так сложно написать об этом?

– Потому что я…

Открылась дверь, и он сбился. Из зала выбежали две держащиеся за руки девочки, одетые в фиолетовое и голубое. Они посмотрели на нас и, перешептываясь и хихикая, направились к машине.

Когда они ушли, я снова посмотрела на Майлса. Он смотрел под ноги, засунув руки в карманы.

– Майлс…

– Мне надо идти.

– Что?

– Я не могу сейчас.

– Майлс, ты не можешь уйти домой. Потому что я тебя привезла.

Но он уже пересекал парковку и шел к школе. Даже не оглянулся.

После этого я еще долго стояла на тускло освещенной парковке. Не могла войти внутрь, не могла посмотреть на Денни и Эмбер и объяснить им, что только что произошло. В основном потому, что не знала, как это сделать. Я не понимала, как от такого идеального момента, танца и разговора о совместной поездке через страну мы перешли к крикам.

А теперь он ушел.

Я больше не хотела здесь находиться. Без него. Поэтому достала из сумочки ключи и направилась к грузовику.

Я некоторое время ездила с орущим радио по городу. Понимала, если приду домой слишком рано, мама захочет знать, что случилось, а я слишком устала разбираться с ее беспокойством.

Когда я наконец заехала на подъездную дорожку, в доме не горел свет. В окнах рядом с дверью тоже было темно. Интересно, Майлс добрался до дома? И как? Может, попытаться с ним поговорить или оставить на ночь в покое? Часть меня хотела извиниться, хотя я честно не понимала, что сделала не так. Наверное, слишком надавила на него, но ради благой цели.

Я так думала.

Я заглушила двигатель и услышала гудение телефона. Я бросилась за ним, думая, что это Майлс. Что он скажет, что нам надо поговорить. Что захочет объясниться.

Но сообщение пришло не от Майлса, а от Келли Гейнор.

Забавно, что некоторые воспоминания о том дне кажутся мне очень яркими, как фильм на экране с высоким разрешением, проигрывающийся за моими глазами, тогда как другие становятся размытым пятном или вообще отсутствуют.

Например, я не помню, кто из нас заметил засос на шее Сары или как мы убедили учительницу биологии одновременно отпустить нас в уборную. Но картинка становится четче, когда мы стоим перед зеркалом. Я очень живо помню выражение лица Сары, когда она всмотрелась в свое отражение и чуть склонила голову, чтобы увидеть засос. На ее лице отразились тревога и раздражение, но я не могла не заметить толику гордости.

Келли уже была там. Я видела ее в зеркало – она стояла в углу за нами, словно тень с сигаретой. Ничего нам не сказала, и мы ее проигнорировали. Я всегда считала Келли школьным привидением. Если приглядеться, она здесь, но этого легко не заметить, если не заглядывать в темные углы.

Сначала память молчит. Я знаю, что Сара что-то говорила, рассказывала о засосе, когда достала тональник и воспользовалась им. Но слов нет. Это похоже на выключение звука во время фильма. Но потом за нами открывается дверь кабинки, и выходит Эшли.

– Я собиралась спросить, где ты пропадала последние несколько вторников, – сказала она. Она смотрела на Сару, рот скривился в презрительной усмешке. Сейчас мне в некотором смысле даже смешно это вспоминать. Несмотря на возникший между нами конфликт, я знаю Эшли как доброго и заботливого человека. Слишком переживающего. А это была другая Эшли. – Но, кажется, уже получила ответ.

– О господи, Эш. – Сара развернулась к ней. Намек на гордость, который я видела несколько секунд назад, исчез. – Прости. Я просто…

– Эй, я понимаю. Кому нужен Иисус, когда к твоей шее присосался парень?

Я сжала руки в кулаки, но стоящая рядом Сара даже не вздрогнула. Сару сложно было обидеть. Даже в четырнадцать лет она излучала такую уверенность в себе, что я представить не могла. Когда ее оскорбляли – что, честно говоря, случалось нечасто, – слова как будто отскакивали от нее. Словно она знала, что лучше любых ярлыков, навешанных на нее.

И тут такая же ситуация. Они с Эшли долгое время дружили, но даже когда эта девушка, которую она знала всю свою жизнь, попыталась ее пристыдить, Саре было все равно.

Из письма Эшли я знаю, что Сара покраснела, но не помню этого. Я помню, как она наблюдала за Эшли, которая подошла к раковине, чтобы помыть руки.

– Ты же не собираешься…

– Рассказать твоим родителям? – спросила Эшли. – Нет. Если тебе комфортно врать, зачем мне тебя останавливать? Но помни – может, они и не в курсе, чем ты занимаешься, но Бог знает.

Я снова посмотрела на Сару, и она закатила глаза. Минуту спустя, когда Эшли ушла, она сказала:

– Кто-то должен ей сказать, что Богу нравятся хорошие люди.

Келли хохотнула из угла, а Сара широко улыбнулась, сверкая брекетами. Никто из нас не видел, как Келли Гейнор улыбается, не говоря уже о смехе. Но если кто и мог ее рассмешить, так это Сара.

Она снова взяла тональник и принялась замазывать засос.

– Нам надо торопиться. Скоро прозвенит звонок.

– Ты действительно думаешь, она не расскажет твоим родителям? – спросила я.

– Не расскажет. Она ханжа, но не стукачка. Сказать правду? Мне кажется, у нее сейчас все сложно. Она не всегда была такой плохой.

Она закрыла крем и сунула его обратно в сумку. Я понятия не имела, как она умудрялась покупать столько косметики и протаскивать ее в школу незаметно от родителей, но коллекция продолжала расти. Иногда по утрам, когда она заканчивала краситься в столовой за столом, используя камеру телефона в качестве зеркала, она поворачивалась к сидящей рядом девочке и предлагала накрасить и ее. Благодаря ее тайным запасам косметики многие девятиклассницы могли слегка преобразиться.

Келли вошла в кабинку и, кинув бычок в унитаз, смыла его. Затем направилась к выходу из уборной.

Дальше все происходит, как в замедленной съемке. Келли вышла, Сара застегнула сумку, и мы услышали выстрелы.

Сначала мы не поняли, что это такое. Я решила, что фейерверк. Подумала, прикалывается кто-то из выпускников. Мы с Сарой переглянулись и вместе двинулись к двери, чтобы посмотреть. И тогда послышались крики.

Мы даже не успели выйти в коридор, как Келли забежала обратно. Она втолкнула нас обратно в уборную.

– Прячьтесь, – сказала она.

– Что? – спросила Сара.

Но Келли уже неслась к кабинке. Она так спешила, что даже не заметила развязавшийся шнурок. Споткнулась о него и повалилась на пол. Мы с Сарой поспешили к ней, но она покачала головой и оттолкнулась от пола.

– Прячьтесь, – снова сказала она. – Сейчас же.

Выстрелы зазвучали ближе. Хлопки, крики и страх в глазах Келли наконец уложились в моей голове. Что-то было не так. Совсем не так.

Сара среагировала первой. Схватила меня за запястье и, затащив в кабинку, заперла дверь.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он зашел в уборную. Понимаю, что всего минута или две после того, как мы спрятались. Но они показались мне вечностью. Мы с Сарой стояли лицом друг к другу и старались не дышать. Мое сердце колотилось так сильно, что я в ушах слышала его стук. Сара обхватила мои пальцы своими и сжала.

Я услышала, как он вошел в уборную. Его тяжелые шаги по плитке. Скрип дверцы другой кабинки, выстрел, крик.

И тут звуки снова меняются. То, что происходит снаружи кабинки, звучит приглушенно. Я слышала, как стрелявший что-то говорит, как кто-то – видимо, Келли – отвечает, но слова невнятны и искажены. Вместо них я слышу Сару. Она почти не издает звуков, так тихо шепчет, что я бы, наверное, не расслышала. Она закрыла глаза и одними губами читала молитву.

К тому моменту я поняла, что происходит, но все казалось нереальным. Словно во сне. Или будто я попала в какую-то видеоигру. Самым реальным, самым страшным из всего было то, как дрожали руки Сары. Она почти никогда не пугалась. А когда это происходило, она визжала и убегала в противоположную сторону, смеясь над собой. Я никогда не видела такого бледного лица. Никогда не слышала, чтобы она так отчаянно молилась.

Не хочу вдаваться в подробности того, что произошло потом. Ты их уже знаешь. Короткая версия – он нашел нас и дважды выстрелил через край кабинки. Одна пуля попала в стену возле моей головы, а вторая – в Сару, тут же убив ее, она обмякла в моих руках. Он вышел из уборной, оставив меня целой и невредимой. По крайней мере физически.

Через минуту приехала полиция, и я услышала выстрелы, которые забрали его жизнь.

После этого все снова ускоряется. Фильм перематывается. В уборную зашел офицер и оторвал меня от тела Сары. Другой помогал Келли, которая хватала ртом воздух. Он прострелил ей плечо. В коридоре работали медики, но я не видела, с кем. Помню, спросила про Сару, снова и снова спрашивала, где она и кто о ней позаботится, хотя понимала, что она умерла.

В итоге я как-то очутилась в полицейском участке. Как вышла из школы, как ехала в машине с копами – эти моменты исчезли. Потому что в следующий момент меня опрашивают, меня все еще покрывает кровь подруги, в комнату врывается мама и бежит ко мне. Никогда не забуду, как она меня обнимала. Словно я ее спасательный плот. Словно только объятия на дают ей утонуть.

И в ее руках я наконец начала плакать. Потому что знала наверняка, что Сара – моя лучшая подруга, моя сестра – не вернется домой. Ее мама никогда ее вот так не обнимет.

Я любила Сару. Люблю больше, чем, возможно, полюблю кого-то еще. И ненавижу то, что кто-то из вас, читающих это, решит, что я пытаюсь очернить ее память, рассказывая правду. Этого я хочу меньше всего. Я хочу, чтобы Сару помнили, но как человека, каким она была на самом деле, а не каким ее хочет видеть мир.

Поэтому повторяю, если вдруг до сих пор неясно: в тот день Сара не надевала цепочку; не вела себя в последние минуты храбро или героически. Мы, напуганные маленькие девочки, забились в кабинку, и это не меняет того, сколько значила ее жизнь. Со стрелявшим разговаривала Келли Гейнор, найденный на полу полицией крестик принадлежал ей.

Она приехала в кафе на двадцать минут позже назначенного времени. Я ее сначала даже не узнала. Пока она не подсела ко мне за стол и не достала вместо приветствия из сумочки пачку сигарет.

– Итак, – сказала она, прикуривая одну прямо посреди кафе. – Чего ты хочешь?

Мне понадобилась минута, чтобы найти нужные слова. Ее когда-то длинные иссиня-черные волосы теперь были острижены под каре и высветлены. Подводка для глаз сменилась на черные очки в квадратной оправе. Губы были накрашены темно-фиолетовой помадой, а из-под ворота футболки выглядывали черные линии татуировки. Она вроде набрала килограммов десять, это сделало лицо более округлым и сказалось на увеличившейся груди.

Сегодня никто из смотрящих новости трехлетней давности или читающих форумы о преступлениях точно не узнал бы в ней Келли Гейнор, пережившую стрельбу в округе Вирджил. Так, наверное, и было задумано.

– Привет, – наконец сказала я, когда удивление прошло.

– Привет, – повторила она, в голосе послышался намек на поддразнивание. – Что тебе нужно, Ли?

– Ох, я, эм… Я хотела узнать, как ты поживаешь.

Она затянулась и, прищурившись, выдохнула.

– Ты отправила мне десятки имейлов и пять голосовых – даже не хочу считать все сообщения, – чтобы узнать, как я поживаю? Серьезно?

Я закашлялась и попыталась отмахнуться от дыма. Честно говоря, не понимаю, как она до сих пор может курить. Этот запах слишком напоминает мне нашу уборную. За несколько минут до начала стрельбы. До того, как мир изменился. Сидя в этом кафе, я уже чувствовала, как ускорилось мое сердце, а кожу начало покалывать, как что-то захваченное уголком глаза превращалось в нечто зловещее.

Когда к нашему столику подошел официант, я так сильно испугалась, что чуть не соскочила со стула и не рванула к двери. Но мне удалось сохранить спокойствие, и я расслабилась, когда он сказал:

– Мисс, вам придется это отложить. У нас не курят.

Она вздохнула, затянулась в последний раз и отложила сигарету, ни слова не сказав мужчине, который посмотрел на меня с выражением на лице «она это серьезно?» Интересно, до этого ему когда-нибудь приходилось просить кого-то не курить? В кафе это уже так давно запрещено, что я была потрясена, когда она попыталась.

Когда он ушел, Келли сказала:

– Значит, ты хочешь знать, как у меня дела. Отлично. Все хорошо. Если не считать одну придурошную, которая меня преследует.

– Тебя кто-то преследует?

Она недвусмысленно посмотрела на меня.

– Ой. – Я сглотнула. – Прости. Я просто очень хотела с тобой поговорить.

– Насчет чего?

Я закусила губу и покрутила трубочку в холодном кофе.

– Ты слышала о родителях Сары?

– А что с ними?

– Они пишут книгу.

Она пожала плечами.

– Ну и отлично. И как это связано со мной?

Я озадаченно посмотрела на нее и поморгала.

– В смысле… это связано с Сарой. Со стрельбой и тем, что произошло в тот день в уборной. Понимаешь, цепочка? Полагаю, в книге упомянут и тебя.

– Вполне вероятно.

– Тебя это не беспокоит? Что об этом снова заговорят? Что подумают… что так история… – Я пыталась найти верные слова. Келли смотрела на меня, словно я самый раздражающий, самый глупый человек на всей планете. Возможно, так и было. Наконец я выпалила: – Ты разве не хочешь, чтобы люди знали правду?

Она поднялась.

– Мне нужен кофе.

Я смотрела, как она подошла к стойке, слышала, как заказала большую порцию черного кофе. Честно говоря, я была рада услышать в ее голосе столько же презрения и раздражения в разговоре с баристой, сколько она вложила в разговор со мной.

Вернувшись на место со стаканом в руке, она проигнорировала мой последний вопрос. Вместо этого сказала:

– Теперь меня зовут Рене.

– Эм, хорошо.

– Это второе имя, – объяснила она. – А еще я сменила фамилию. Написала через дефис фамилии родителей. Гейнор-Маркс. Мама взяла свою девичью фамилию, когда развелась с папой. Так вот, теперь меня зовут Рене Маркс.

– Мне, эм… Мне нравится. Хорошее имя.

Да, я знаю. Прозвучало до боли нелепо. Но я понятия не имела, что сказать. Как принято реагировать, если кто-то сообщает тебе о смене имени? Мне теперь называть ее Рене? Именно это она пыталась мне сказать? Если бы я так не нервничала, то придумала бы что-то получше, чем «хорошее имя».

Келли-Рене? – как будто и не слышала меня. Продолжила говорить, словно я ни слова не сказала.

– Мои друзья знают, что я из округа Вирджил, – сказала она. – Самые близкие. Все остальные думают, я из Иллинойса, так как именно туда мы переехали в мой выпускной год. Но даже близкие не знают, что я была там. Я всем говорю, что мы переехали до стрельбы. Они не задают вопросов. Да и зачем? Сомневаюсь, что многие из них вообще помнят, кто такая Келли Гейнор. А если и помнят, то не знают ее. Они знают лишь единственного человека из округа Вирджил – Рене.

– Значит, ты не рассказала правду никому из своих друзей?

Она сделала глоток кофе.

– А какова правда, Ли?

– Я… Я не знаю, – призналась я. – Знаю лишь, что цепочка не принадлежала Саре. Знаю, что она ничего не сказала ему, и то, что услышала Эшли…

– Эшли? Так слухи распустила эта тварь?

Я поморщилась.

– Она не такая плохая, как ты думаешь. Вообще-то, она очень хороший человек.

Келли закатила глаза.

– Да мне плевать, какой она человек. Но ты права. Эта цепочка не принадлежала Саре. И это я разговаривала с этим придурком. Это как минимум часть правды. Но нет. Я не рассказала своим друзьям. Три года уже никому не рассказывала об этом.

– Но разве ты не хочешь, чтобы об этом узнали? О том, что произошло на самом деле?

– Раньше хотела, – призналась она. – Я рассказала, что могла, когда мне было шестнадцать, когда я думала, что это имеет значение.

– Но до сих пор имеет.

– Три года назад ты так не думала.

– Я… Знаю. Келли, мне жа…

Она подняла руку, чтобы я замолчала.

– Все нормально. Я на это не злюсь.

– Нет?

– Тогда злилась, – сказала она. – Была уверена, если ты заговоришь, тебя услышат. Тебе скорее бы поверили, чем мне. Я была уверена, если заговорит хотя бы один человек – единственный оставшийся в той уборной в живых человек, – все попросят у меня прощения. Господи, какой я была наивной.

– Возможно, они бы попросили.

Она покачала головой.

– Нет. Эта история оказалась мощнее наших, Ли. И я понимаю. Чертовски хорошая история. Милая симпатичная мертвая девочка, мученица, погибшая за свою веру, намного лучше злой эмо-чики, отвечающей с запинкой, потому что она не знает, что хочет услышать этот маньяк с оружием. Возможно, если бы я умерла, история была бы куда лучше. А может, нет. Не уверена, что из меня получилась бы великая мученица.

– Все равно мне надо было что-то сказать.

– Да. Надо было. Но тогда, наверное, вместо одной семьи из города прогнали бы две. Как я уже сказала – это хорошая история. И знаешь, что нравится людям больше правды? Хорошая история.

Она произнесла это так обыденно. Никакого гнева. Никакой злобы. Полная апатия с намеком на обреченность. Таковы факты, по крайней мере как она их видела. Нет необходимости так заводиться.

– Я тогда была такой глупой, – произнесла она, почти посмеиваясь. – Старалась рассказать всем правду. Не для того, чтобы люди боготворили меня так же, как Сару. Мне на это было плевать. Я просто… Не знаю. Я думала, правда важнее.

– Важнее, – настаивала я. – Правда важнее.

– Почему?

– Потому что… потому что это правда. – Мне не удавалось озвучить то, что я хотела сказать. Я продолжала думать о Майлсе, нашей вчерашней дурацкой ссоре на парковке. Вроде бы все так просто. Правда важна. Факты важны. Почему люди не могли этого понять? Разве нам не твердили с детства, что надо всегда говорить правду?

Три года назад мне это не удалось. Я молчала и совершила ужасную ошибку. Почему теперь, когда я пыталась все исправить, Келли и Майлс не могли меня поддержать?

Она сделала еще один глоток кофе и посмотрела влево, в окно. Мимо кафе шли люди. Мамы толкали коляски с детьми. Парочки держались за руки. Никто снаружи не знал, что в этом захудалом кафе сидят две выжившие в национальной трагедии. Черт, они, наверное, уже несколько лет не вспоминали про стрельбу. Так давно двинулись дальше, что мы стали лишь…

Историей.

– Ты знала, что я ходила в церковь?

Я взглянула на нее, но Келли на меня не смотрела. Она все еще выглядывала в окно.

– В небольшую методистскую церковь в соседнем городе. Ее посещали мои бабушка с дедушкой, поэтому я была не против их туда отвозить. Там не было никого из школы. Я думала… Думала, там безопаснее. – Она поджала губы. – Я рассказала священнику правду. А он на следующей неделе написал целую чертову проповедь о Саре. Сказал, мы все должны стремиться быть как она. Бабушка назвала его проповедь лучшей.

– Он тебе не поверил?

– Нет. А когда я попыталась рассказать правду бабушке, она сказала: «А ну прекрати, Келли Рене. Врать, чтобы добиться внимания, леди не к лицу». Иногда я гадаю, а поверили ли мне родители. Они говорят, что да, но… – Она пожала плечами. – Мне кажется, оба обрадовались, когда я перестала об этом говорить после переезда. Они прошли почти через такой же ад, что и я.

– Мне так…

– Прекрати извиняться, – огрызнулась она и смерила меня взглядом. – Я тебе не поэтому рассказываю. Не пытаюсь вменить тебе в вину. Мне плевать на нее, Ли. Я пытаюсь донести, что правда в моем случае сделала только хуже. И пока ты сидишь тут и говоришь, что правда важнее, я говорю тебе – нет. Ни для меня. Ни для кого.

– Но…

– Каждый раз, как я говорила, меня затыкали. Мой голос затоптали. Мои собственные друзья и соседи превратили меня в чертова мультяшного злодея. Вот что сделала со мной правда. Они причинили боли больше, чем тот выстрел. Поэтому родители Сары могут писать любую книгу, какую захотят. Это их выбор. Мой же – попытаться оставить все это позади. И это чертовски сложно, когда ты продолжаешь постоянно писать и звонить, чтобы мы просто посидели здесь и обсудили, насколько тебе важна правда.

Ее слова начали медленно доходить до меня. Она не просто избегала меня – девушку, которая не заговорила, – последние несколько недель. Она избегала прошлого. Она выстроила новую жизнь, а я доставала ее, надеясь убедить написать письмо для моей коллекции, надеясь, что она поделится правдой с… кем-то, кому я решу отдать эти письма, когда закончу. А она меньше всего этого хотела.

Вероятно, я не лучше брата Ллойда.

Она встала, взяла сумку и допила кофе.

– Мне пора. Кампус в получасе езды, а я обещала друзьям, что встречусь с ними для подготовки к экзаменам. Так что если ты об этом хотела со мной поговорить…

Я кивнула. Пришлось сдержать очередное извинение. Оно подбиралось к кончику языка и почти преодолело губы, но я поборола его. Она не нуждалась в моих извинениях. Ясно дала это понять. И меньшее, что я могла сейчас сделать, это выслушать, чего она хочет.

– Отлично. Тогда я пойду. Я бы сказала: «Увидимся», но будем честными, я надеюсь, что нет. Без обид.

Я снова кивнула.

И она ушла. А я еще с час сидела в этом кафе, смотрела в окно и гадала, что же делать дальше.

И я до сих пор пытаюсь это понять.

Рози Мартинез

От Иден:

Кажется, в своем письме я выставила Рози плохой. Просто мы не ладили. Это очень сложно, когда вы – единственные дети в таких дружных семьях, как наши.

Но было пару раз, когда я думала, что она пыталась устранить разрыв между нами. Например, когда я однажды приехала к бабушке и увидела Рози, читающую в кресле мангу. Как только я вошла, она попыталась ее припрятать, но я заметила.

– Что ты читала?

– Ничего. Так, ерунду.

Я закатила глаза и пошла к кухне, но она остановила меня, откашлявшись.

– Вообще-то… ты можешь мне помочь?

– Помочь? С чем?

Она подняла мангу.

– Я взяла это у Джареда. Знаю, что тебе такое нравится. Но не понимаю, как это читать. Как-то все бессмысленно.

– Читать надо слева направо, – сказала я. – Не как у нас.

– О, это многое объясняет. Спасибо. – Она замешкалась. – Ты эту читала?

Я посмотрела на обложку с изображением крошечной (но грудастой) женщины с огромным мечом.

– Нет, но выглядит круто.

– Так и есть, – сказала она. – По крайней мере мне так кажется. Хотя я только сейчас узнала, как ее читать. Но Джаред говорит, она крутая. Вроде по этой серии создали видеоигру.

– Круто.

– Может… может, и ты возьмешь ее почитать, когда я закончу, – предложила она. – Готова поспорить, Джаред не будет против.

– Возможно.

Жаль, я не рассмотрела это предложение. Пусть даже не попросила ее у Джареда, но могла бы взять в библиотеке или заказать в Интернете. Не знаю, почему я этого не сделала. Наверное, не восприняла ее предложение всерьез или беспокоилась, что она решила меня подставить. Оглядываясь назад, я понимаю, что это не так.

Как бы Рози ни нравилось меня затыкать и затмевать в присутствии семьи, я думаю, она хотела, чтобы у нас было что-то общее для обсуждения. Какие-то общие темы. Возможно, если бы я старалась, мы могли бы сблизиться.

А может, и нет. Мы были такими разными, что сложно представить мир, в котором мы друзья.

Но я до сих пор много думаю о том дне у бабушки, о Рози, сжимающей в руках мангу – популярная чирлидерша протягивала мне оливковую ветвь. И как бы я ни жалела, что не взяла ее, мне хочется держаться за это воспоминание.

Не могу забыть плохое про нее и притвориться, что она была идеальна, как делают обычно люди после чьей-то смерти. Но помню такие незначительные мелочи и верю, что где-то в параллельной вселенной Рози, возможно, жива, и мы все выяснили за стопкой японских комиксов.

Мне надо было увидеть Майлса.

По пути в округ Вирджил я заехала на заправку и отправила ему сообщение. Я все еще не совсем понимала, что произошло вчера на выпускном, почему именно он не хотел рассказывать свою историю, но, поговорив с Келли, я поняла, у него могли быть свои причины.

Он в ответ прислал мне адрес. Он, Денни и Эмбер отправились на вечеринку в доме какого-то одиннадцатиклассника. Я застонала и отложила телефон, а потом завела грузовик. Мне меньше всего хотелось оказаться на людной вечеринке, особенно после выпускного, но я знала – если сейчас поеду домой, то просто буду сидеть, ждать Майлса и крутиться в спирали вины и тревоги.

Когда я припарковала свой грузовик на улице, адрес которой прислал мне Майлс, солнце уже село. Я снова ему написала, сообщила, что приду через минуту и хочу с ним поговорить. Он не ответил, и я понимала – он беспокоился, что я приду и снова стану давить на него по поводу письма.

Я взлетела по ступенькам дома, одного из самых больших в округе, и зашла в дверь с компанией смеющихся девчонок. Из колонок в гостиной громко играла местная радиостанция. Девочки подпевали, а парни сидели на полу вокруг кофейного столика и играли в четвертаки.

Я продолжила свой путь вокруг мебели и мимо компаний друзей, стоящих в углу и устроившихся на диванах, болтающих и визжащих от смеха. Словно им не приходилось отбиваться от гула смертельной тревоги. Словно они не беспокоились из-за того, что может случиться, если кто-то с оружием ворвется во входную дверь. Или из-за того, каково это – прекратить существовать.

Я им завидовала.

Даже когда я веселюсь, этот страх всегда со мной, пусть даже он тихий и непродолжительный. Я понимала, что никогда не избавлюсь от него полностью.

Я была уверена, что у Майлса и Денни одинаковые страхи – как минимум перед замкнутым пространством, – поэтому, заметив открытую заднюю дверь и стоящих на крыльце ребят, отправилась туда. По всей вероятности, они будут снаружи, откуда проще сбежать.

Не успела я дойти до двери, как кто-то окрикнул меня. Я подскочила и, развернувшись, увидела двух парней постарше – уверена, они окончили школу год-два назад. Они шли по столовой в мою сторону. Одного из них я не узнала, а вот второго смогла вспомнить. Это Питер Макхейл, старший кузен Сары. И он, как и ожидалось, был в бешенстве.

Черт, подумала я, и попыталась поскорее добраться до задней двери.

Но в этот момент в нее вошла Тара Чемберс. Взглянув на меня, она посмотрела мне за плечо и увидела тех парней. Кивнула им и направилась ко мне.

Я отступила и споткнулась, запутавшись ногами в ножках стула. А когда обрела равновесие, они уже были совсем близко. Наступали. Теснили меня, пока я не оказалась в углу в окружении трех очень злых людей.

У меня перехватило дыхание.

– Нам нужно с тобой поговорить, – сказал Питер, ткнув в меня пальцем. – Тебе лучше заткнуть свой проклятый рот и не говорить о моей кузине.

Мне хотелось стать меньше. Съежиться до размера мыши, чтобы пробежать мимо них. Или испариться, стать привидением и уйти сквозь стену. Но я оставалась человеком, материальным, а они стояли слишком близко. Теснили. Загородили обзор.

На мгновение больше никого не осталось. Лишь одни стены. Стены узкой кабинки уборной, а я оказалась в ловушке и ждала, когда рухнет мир.

– Мои тетя и дядя из-за тебя в раздрае, – сказал Питер. – Разве они уже не достаточно пережили? В чем твоя проблема? Так сильно нуждаешься во внимании, что можешь просто прийти и принести с собой целое ведро дерьма?

Я не могла дышать. Мое сердце словно сжимала рука. Я попыталась рвануть вперед, протолкнуться мимо них, но Питер поймал меня за плечи и оттолкнул к стене.

– Пит, – ахнула Тара, словно только это – перебор.

Питер ее проигнорировал.

– Тебе страшно, Ли? – спросил он, в его голосе звучали угроза и наигранное беспокойство. – Надо было думать об этом до того, как начала врать. Если не хватает внимания, ты его получишь.

Выражение его лица изменилось. Нос стал короче, щеки – круглее, темно-рыжие волосы – светло-русыми. Теперь передо мной стоял не Питер Макхейл, а он. Заглядывал через край в кабинку, наводя на нас пистолет.

Я заскулила и опустилась на пол, прижалась лицом к коленям и обхватила голову. Послышались крики и выстрелы. Я знала, что это не по-настоящему. Знала, что это всего лишь паническая атака, воспоминание. Но тело этого не понимало. В груди болело, а легкие молили о воздухе.

– Пит, – услышала я шепот другого парня, – может, нам…

– Не жалейте ее, – рявкнул Питер. – Она просто королева драмы. Актриса, помнишь? Хочет, чтобы мы ее жалели. Вставай, Ли.

Но я не могла. Не могла двигаться. Не могла даже слова произнести, сформулировать жалкую просьбу, чтобы они оставили меня в покое.

– Мне кажется, она не играет, – сказала Тара.

А потом раздались еще голоса. Знакомые.

– Это Ли?

– Отойдите от нее!

– Что происходит?

Я медленно подняла голову. Друг Тары и Питера отступил, и я увидела между ними Денни, Эмбер и Майлса. Словно они только что прошли в заднюю дверь.

Майлс выглядел взбешенным.

– Я сказал, отвалите от нее, – прорычал он Питеру.

Тара и другой парень продолжили отступать, точно хотели отстраниться от того, что только что произошло. Но Питер непреклонно стоял на месте.

– Или что? – спросил она Майлса.

Майлс двинулся вперед, уже отводя руку назад, но Денни остановил его.

– Или я попрошу Глиттер прокусить тебе задницу, – сказал он.

– Ты врешь, – парировал Питер. – Служебные собаки не кусаются. Их обучают не делать этого.

– Хочешь это проверить? – спросил Денни.

Питер замешкался, но, похоже, уже не был так уверен. Через секунду он раздраженно выдохнул и устремился в сторону гостиной.

– Да плевать, – сказал он. – Вы все отправитесь в ад.

– Тогда встретимся там, – крикнул ему вслед Денни.

Как только Питер отошел, Майлс рванул ко мне и упал на колени.

– Ли? – сказал он, но не прикоснулся ко мне, за что я была благодарна. Не хотела, чтобы меня трогали. Не сейчас. Даже он.

– Как она? – спросила Эмбер. Она держалась возле Денни и Глиттер. – Мы должны что-то сделать?

– Ей, наверное, просто надо поехать домой, – сказал Денни, его голос теперь слегка дрожал.

– А Глиттер реально может укусить? – спросила его Эмбер.

– Нет. Только если ты сделана из попкорна.

– Ли, – снова обратился ко мне Майлс, – давай выбираться отсюда.

Я кивнула. Меня до сих пор трясло, я до сих пор не могла говорить из-за прерывистого дыхания, но смогла подняться сама. Парни приехали с Эмбер, которая на выходе пообещала отвезти Денни домой. Все вокруг пели, играли в игры, смеялись. Совершенно не понимали, что только что произошло в столовой.

Никаких воспоминаний. Никаких панических атак. Они были свободны.

Иногда мне кажется, те, кого там не было, кто не стал свидетелем самой стрельбы, живут в совершенно другой реальности.

Когда мы с Майлсом дошли до припаркованного в конце улицы грузовика, я передала ему ключи. Паника по большей части отступила, но я понимала, что за руль не сяду. Он молча взял ключи, и мы сели в кабину, поменявшись местами.

Мы были на полпути к дому, когда мне удалось заговорить.

– Я сегодня виделась с Келли.

Он покосился на меня.

– Ты был прав, – продолжила я. – Она не хочет писать письмо. Не хочет знать ничего, что связано со мной. Я все это время ее доставала. – Я сглотнула. – Я не лучше тех ребят с вечеринки.

– Да.

– Хотя нет. – Я покачала головой. – Единственная разница – они хотят, чтобы я молчала, а я хочу, чтобы она заговорила. Я такая идиотка.

– Прекрати, – сказал он. Мы заехали на мою подъездную дорожку, он заглушил машину и повернулся, чтобы посмотреть на меня в темноте. – Ты не идиотка.

– Как ты можешь так говорить? – спросила я. – Я и тебя доставала. Прости. Я не знаю, почему ты не хочешь об этом писать, но это не должно иметь значения. Ты не хочешь, и я должна уважать твое решение. Я просто… Я зациклилась на этом.

– Я заметил.

– Я правда считала, что могу все исправить в лучшую сторону, – призналась я. – Но… Сделала только хуже. Для Келли. Для родителей Сары. Для Эшли.

– Возможно, – сказал Майлс. – Но ты помогла. Денни сегодня рассказал мне, что отправил это письмо на получение стипендии разным вузам. И уже получил две. А Иден… Мы переписывались этим утром. Она рассказала мне, что происходит. И это письмо помогло ей.

– Все равно надо было прекратить, когда ты отказался. Извини, Майлс. Ты очень важен для меня, я – дерьмовая подруга. Не надо было вчера на тебя кричать. Если не хочешь, можешь не писать это письмо.

Он вздохнул.

– Немного поздно для этого.

Я озадаченно посмотрела на него, а он засунул руку в карман выцветших джинсов, достал лист, сложенный квадратом, и протянул мне. Я почувствовала потрепанные края бумаги из блокнота и начала разворачивать листы, хотя в грузовике было слишком темно для чтения.

– Не надо, – сказал Майлс, подняв руку. – Не… не при мне. Я не могу.

Он открыл дверь грузовика и вышел. Я осталась сидеть внутри – смотрела, как его тень пересекла двор, обогнула забор и исчезла за дверью.

Через несколько минут я сама вышла. Мне хотелось убедиться, что паническая атака закончилась, что не осталось запоздалых признаков. Не хотела пугать маму. Она расстроится, узнав о травле.

К счастью, войдя в дом, я увидела, что она еще не вернулась. Похоже, работала в магазине во вторую смену.

Я направилась в комнату, сняла футболку и джинсы и переоделась в удобную пижаму. Забралась на кровать, глубоко вдохнула и, когда была готова, развернула отданные мне Майлсом листы.

Текст был написан от руки, неряшливо и наспех.

Письмо адресовалось мне.

Дорогая Ли,

я не думал, что напишу это письмо. До сих пор не хочется. Но… Я не знаю. Наверное, я должен это сделать. Не по тем причинам, которые ты считаешь важными. Ты думаешь, что лучше всего озвучить правду, но для меня – хуже.

Я не хочу, чтобы люди узнали правду. Не мою версию.

Нет. Наверное, не так. Мне плевать на других. Я не хочу, чтобы ты знала мою историю. Остальной мир может думать обо мне, что хочет, но ты другая. Я не могу смириться с мыслью, что ты меня возненавидишь. Вот почему никогда не обсуждаю, что случилось в тот день. Но я не могу увиливать от этого. Не могу больше тебе врать, поэтому… Похоже, я все-таки пишу это письмо.

Господи, надеюсь, ты не возненавидишь меня после прочтения.

Ты же знаешь, что все считают меня этаким героем? Потому что я пытался защитить Эшли. Так вот, это все – брехня. Я не герой. Даже близко. На самом деле из-за меня даже умер человек.

Пятнадцатого марта я вернулся после двухнедельного отстранения. Уже знал, что останусь на второй год. Я пропускал слишком много уроков, участвовал в драках. Все от меня уже устали. Бабушка, директор, почти все учителя. Единственным, кто не устал, был тренер Нолан. Он преподавал историю США и весь семестр пытался заманить меня в футбольную команду.

– Это поможет тебе справиться с агрессией, – говорил он. – Если возьмешь себя в руки, можешь даже получить стипендию.

А я лишь качал головой. Меня совсем не привлекал спорт, особенно групповой вид.

– Подумай об этом, – сказал он. – Никогда не поздно все изменить.

Тренер Нолан почему-то верил, что я больше чем какой-то бездельник, который не может держаться подальше от драк. Он действительно хотел, чтобы я достиг высоких результатов, когда все остальные сомневались, что я смогу.

И я отплатил ему тем, что его застрелили.

Тем утром – в день стрельбы – я очень злился. Не помню почему. Я всегда на что-то злился. Тренер Нолан задал нам прочитать текст, и все открыли учебники, пытаясь побыстрее приступить к домашнему заданию. А потом какой-то сидящий за мной придурок стянул с моей головы шапку.

Я развернулся к нему. Он как-то сидел со мной на наказании. Какой-то придурок, прогульщик, который столько раз заваливал историю США, что снова изучал ее в свой выпускной год. Такие без причин прижимают младшеклассников к шкафчикам. Ругаются на учителей и просто так дерутся.

Сейчас я не могу вспомнить его имени, но помню, что ненавидел его. Вероятно, потому, что знал – таким через два года буду и я.

Я попытался выхватить у него шапку, но он поднял ее над головой.

– Шапки запрещены дресс-кодом, фрик, – заявил он.

– Верните мистеру Мейсону шапку, – сказал тренер Нолан, едва на нас взглянув.

Парень закатил глаза, но вернул ее. Ведь даже если ты не любишь тренера Нолана, то хотя бы уважаешь.

Я забрал шапку и натянул на голову.

– Но это действительно запрещено дресс-кодом, – сказал тренер Нолан. Быстро улыбнулся мне, и я понял, что он не собирался просить меня ее снять. Пока я держал кулаки при себе, всем было плевать, нарушал ли я дресс-код.

– Я делал тебе одолжение, фрик, – произнес этот парень. – Старался, чтобы ты не выглядел белым мусором.

Я хотел его игнорировать, но он все продолжал, шептал достаточно тихо, чтобы тренер Нолан ничего не слышал.

– Я знаю, что ты живешь с бабушкой, – сказал он. – Потому что твои родаки в тюрьме? Они наркоманы?

Знаю, он пытался меня спровоцировать. Хотел довести до драки. Он меня не знал. Не имел причин меня ненавидеть. И просто ткнул пальцем в небо по поводу родителей. Потому что знал – если кто и клюнет на эту наживку, даст ему эту драку, так это я. И он оказался прав.

Я вскочил с места и ударил его прямо в лицо.

Он уклонился, а я попробовал еще раз. Он тоже начал вставать, но ко мне сзади подошел тренер Нолан и схватил за руку.

– Довольно, – сказал он. Этот придурок даже не успел замахнуться.

Я стряхнул руку тренера Нолана и скрестил руки.

И тогда он посмотрел на меня. С глубоким разочарованием. Ничего не сказал, но я знал, о чем он думал. Я только вернулся и уже влез в неприятности. Он гадал, стоило ли вообще со мной возиться. Этот его взгляд причинил боли больше, чем взгляд кого-то другого.

– Идем, мистер Мейсон, – произнес он. – В администрацию. Все остальные читайте, пока не прозвенит звонок. Я скоро вернусь.

До администрации мы так и не добрались.

Я вышел за ним из кабинета. Пока шли, он разок взглянул на меня, а потом снова устремил взгляд вперед.

– Ты должен прекратить это дерьмо, Майлс, – сказал он. – Ты умный парень. У тебя есть потенциал. Я все пытаюсь тебе это показать, а ты все портишь.

– Тогда перестаньте пытаться, – подсказал я.

Он вздохнул.

– Возможно, так и надо сделать.

Я засунул руки в карманы и уставился под ноги. Мы завернули за угол.

Секунду спустя послышались выстрелы. Они доносились из коридора возле старого кабинета информатики. Тренер Нолан увидел раньше меня. Мы оба застыли. Затем тренер Нолан побежал. Не от парня с оружием, а к нему. Он знал, что парень вооружен. Знал, что его могут убить. Но все равно побежал вперед. Чтобы помочь.

А я? Я просто стоял на месте.

К нам бежала Эшли. Мне до сих пор снятся эти кошмары. Страх на ее лице. Как она повалилась на пол. И кровь.

– Опусти оружие! – прокричал тренер Нолан. – Опусти! Еще пока не…

Еще пока не поздно. Вот что он собирался сказать. Всегда говорил мне эти слова. Еще пока не поздно добиться большего. Остановиться. Все изменить.

Но, Ли, было поздно. Потому что тренер Нолан даже не успел закончить это предложение, как его грудь пробили две пули. Я увидел, как он замер. Услышал, как он ахнул. Не знаю, от шока или от боли. А потом он упал.

И знаешь, что я сделал? Я побежал.

Я собирался забежать в уборную. Больше не мог придумать куда. Решил, там можно спрятаться в кабинке или где еще. Но через пару шагов споткнулся об Эшли и упал на нее. Он все еще стрелял, и я прошептал Эшли, чтобы она помолчала. Знал, если поднимусь, он, вероятно, и меня застрелит. Поэтому притворился на ней мертвым.

Я притворялся мертвым, тогда как в нескольких шагах от меня истекал кровью тренер Нолан.

Притворялся мертвым, тогда как вошел в уборную и начал стрелять.

Пока он стрелял в вас, Ли.

Эшли всем рассказала, что я пытался ее защитить. Но это неправда. Я просто пытался сбежать. Пока я лежал на ней, сердце колотилось так сильно, что я думал, сломаются ребра. Я все думал, как мне выбраться оттуда, пусть даже оставлю там Эшли, как двигаться, чтобы он меня не заметил. Я не слышал, что происходило в уборной. Не слышал ничего, кроме голоса в голове, который требовал убираться.

Я был не героем, а трусом.

И самое худшее, если бы я так не облажался, тренер Нолан был бы жив. Если бы я просто послушался его. Если бы проигнорировал этого парня за спиной и не попытался ударить. Если бы старался держаться подальше от неприятностей, он был бы жив.

Он хотел мне помочь, тогда, когда остальные не считали, что я этого достоин. И если бы я позволил ему, он никогда не вышел бы в этот коридор.

Он умер из-за меня.

Но этого никто не знал. Они знали лишь то, что сказала Эшли. Она думала, я герой. И на меня впервые никто не разозлился. Никто не разочаровался во мне. Бабушка сказала, что гордится мной. Она никогда прежде такого не говорила. Не было на то причин. На меня стали смотреть, словно я чего-то стою.

Ты смотрела на меня, словно я чего-то стою.

Я не хотел, чтобы во мне видели героя, но мне было приятно, что в кои-то веки меня не считали пропащим.

Знаю, я не рассказывал тебе о родителях или почему переехал к бабушке. Но тот парень не просто так разозлил меня на уроке истории. Когда мне было пять, у мамы случился передоз. Она умерла и оставила меня с отцом. Ты думаешь, после произошедшего с мамой он стал бы держаться подальше от наркотиков. И держался год. Потом мы ненадолго переехали в Теннесси, и наркотики настигли нас снова.

Папа, трезвый или нет, всегда был придурком. Я часто оставался один, когда он уходил за дозой, напиться или найти другой способ потратить деньги, которых у нас не было. Психотерапевт, к которому я ходил после стрельбы, предположил, что я именно из-за этого начал драться с другими. Потому что хотел обратить на себя его внимание. И попадал в неприятности, чтобы он меня заметил. Мне кажется, я просто злился. На него. На маму, потому что умерла. На то, что все остальные в моей школе счастливее меня.

А потом папу арестовали. Он избил в баре какого-то парня, и с собой у него были наркотики, когда приехали копы. Поэтому он отправился в тюрьму, а я – к бабушке, которую не видел много лет. Помню, после первой передряги в школе она посмотрела на меня и сказала:

– Ты похож на своего отца.

И я понял, что это плохо. Он ее разочаровал, а теперь за это принялся я.

Вскоре все в старшей школе округа Вирджил знали, что я – неприятный человек. Иногда хватало просто взгляда. Знаю, ты тоже так думала.

Не пугайся, но я помню, когда впервые тебя увидел. Я жил по соседству уже пару недель, но мы ни разу с тобой не пересекались. Так вот, я шел домой. Меня выгнали из школьного автобуса за то, что я поругался с водителем. Ты сидела с Сарой на крыльце. Тогда у тебя были длинные волосы, почти до талии, и ветер хлестал тебя ими по лицу. Ты отплевывалась, а Сара смеялась. Она потянулась, пытаясь убрать их назад, и тогда я увидел твое лицо.

Не уверен, что подумал что-то интересное. Не помню, чтобы посчитал тебя красивой. Ты красивая, но мне кажется, тогда я этого не увидел. Уверен, я лишь подумал, что ты девушка. Симпатичная девушка. Которая никогда не посмотрит в мою сторону.

Но ты это сделала. Ты посмотрела на меня, пока я шел по подъездной дорожке. А я остановился, чтобы оглянуться на тебя. Собирался что-то сказать. Возможно, поздороваться. Но потом Сара решила посмотреть, что приковало твое внимание. Скривилась и, закончив завязывать тебе хвостик, что-то зашептала тебе на ухо.

Ты нахмурилась, покачала головой и отвернулась. Не скажу, что виню тебя. Кого-то из вас. Просто рассказываю, что когда-то ты воспринимала меня по-другому. Думала, меня надо избегать.

Но после стрельбы ты смотрела на меня иначе. Когда я попросил резрешения подняться к тебе на крышу, я думал, ты откажешь. Думал, ты хочешь держаться от меня подальше. Но ты не стала этого делать. Потому что изменила свое мнение обо мне. Как и все в нашем округе. Потому что считала меня героем. И я позволил тебе так думать – мне нравилось, как ты на меня смотрела.

Господи, Ли, я много раз почти признавался тебе. Все время чувствую себя таким виноватым. Я трус. Из-за меня погиб хороший человек, и все считают меня героем. А я не хочу, чтобы меня таким считали, но еще не хочу, чтобы во мне снова разочаровались. Не хочу быть своим отцом. После стрельбы я старался исправиться. Держаться подальше от неприятностей. Старался сдерживать злость. В основном из-за того, что все время думал о тренере Нолане. Если бы я стал таким же ублюдком, как мой отец, его смерть была бы напрасной.

Она уже напрасна.

Но мне кажется, я ему должен. Поэтому через несколько недель после стрельбы зашел в Интернет и посмотрел документальный фильм о Гражданской войне. А через несколько дней после этого выбрал биографию Авраама Линкольна, потому что… не знаю. Потому что тренер Нолан гордился бы этим, будь он жив. Он не ожидал бы от меня такого.

Оказалось, мне очень нравится история. Есть что-то в том, как складываешь кусочки головоломки, выясняешь, как мы оказались такими, кто привел нас к этому моменту – возможно, это звучит глупо. Но актерская игра ведь для тебя выход? Вот и история стала им для меня. Я могу на несколько часов затеряться в исследовании. И в этот момент совершенно не думаю о стрельбе.

Возможно, если бы меня интересовали и другие уроки, колледж не казался бы мне фантазией.

Наверное, бабушка права, и я должен учиться в профессиональном училище. Возможно, это самый реалистичный вариант для меня. Но иногда я думаю, что произошло бы, если бы я смог попасть в колледж, изучать историю. Возможно – да, знаю, звучит безумно, – я мог бы стать учителем.

Возможно, я мог бы помогать другим детям, как тренер Нолан пытался помочь мне.

Не знаю. Все это кажется мне большим риском, и я всего лишь несу бред. Ненавижу писать.

Но, Ли, ты продолжаешь искать правду, а правда в моем страхе, что ты прочитаешь это и возненавидишь меня. Что, узнав, что я не герой, посмотришь на меня иначе. Я точно знаю, что смогу справиться с ненавистью всего города ко мне. Возможно, я ее даже заслуживаю. Но я не смогу справиться с твоей ненавистью. Просто не смогу.

Вчера вечером, после выпускного, я позвонил Эшли. Попросил ее забрать меня, и мы некоторое время катались по городу. Она первая, кому я во всем этом признался. Я не знал, как поступить с тобой – с нами, – и решил, если кто и имеет право знать правду, так это Эшли. Она несколько лет считала, что я тогда спас ей жизнь, хотя на самом деле пытался спрятаться. Я думал, она на меня разозлится, но понимал, что могу спросить совета только у нее. Она всегда давала хорошие советы.

За исключением тех, что связаны с Келли.

– Ты должен ей рассказать, – сказала Эшли. Она удивилась, но не разозлилась. Если уж на то пошло, выглядела уставшей. – Слушай, я сейчас не в восторге от Ли. От всех этих писем. Но… ты ее любишь.

Я повернулся и посмотрел в окно. Мы возвращались к бабушкиному дому.

– Я… эм…

– Это был не вопрос, – сказала Эшли. – Это же очевидно. Давно уже. И если ты мне это рассказываешь, значит, хочешь признаться в этом ей. Просто боишься. Если не хочешь, можешь не писать это дурацкое письмо. Но расскажи ей. Мне кажется, после этого тебе станет легче.

– Она меня возненавидит.

– Нет. Она удивится, но не возненавидит тебя. – Она сделала паузу. – Слушай, если не хочешь, можешь ей не говорить. Это лишь твое дело. Может, немного и мое. В смысле, в этом я тоже немного ошиблась. – Она вздохнула и покачала головой. – Знаешь, это моя вина, что тебе пришлось об этом врать. Но мне кажется, как только она узнает, тебе станет легче.

– Дело не только в тебе, – сказал я. – Тренер Нолан…

– Ты не можешь винить в этом себя, – сказала она. – Оружие было не в твоих руках.

– Да. Но я…

– Какой ты дурак, – сказала Эшли. – Мы все такие дураки. Никто из нас не справился с этой ситуацией идеально. Да и не думаю, что справился бы. Но… Мы были детьми, которые оказались в ужасном положении. Никто из нас этого не просил. – Она взглянула на меня, а потом снова посмотрела на дорогу. – Между прочим, я знала тренера Нолана. Он бы тебя не винил. Просто был бы рад, что ты выжил.

Несколько минут спустя мы заехали на мою подъездную дорожку, и я начал отстегивать ремень.

– Расскажи ей, – посоветовала Эшли. – Не потому что считаешь нужным. Это не так. А из-за того, что тебе станет легче, когда ты почувствуешь себя немного свободнее.

Я потянулся и обнял ее, а потом вышел из машины.

Всю ночь я пытался написать это. Потому что снова повел себя трусливо и не могу сказать правду в лицо. Не хочу, чтобы ты отвернулась от меня точно так же, как в первый раз.

Потому что Эшли права. Я люблю тебя, Ли.

Знаю, с этим у нас все сложно. С романтикой. Знаю, что ты асексуальна, а я все еще пытаюсь понять, что это значит. Не знаю, что будет, когда ты переедешь в Калифорнию. Не знаю, какое будущее нас ждет. Но знаю, что люблю тебя. Что сделаю что угодно, лишь бы ты осталась в моей жизни.

Я буду уважать твои границы. Даже если мы просто останемся друзьями. Я последую за тобой, куда ты позволишь, как бы банально это ни звучало. Просто я хочу быть с тобой.

И я не хочу, чтобы ты во мне разочаровалась.

Так что вот так. Вот правда, которую ты просила. Я очень надеюсь, что, написав это, не совершил огромную ошибку.

С любовью, Майлс

Я отбросила письмо Майлса на кровать и вскочила. Было уже за полночь, но мне плевать. Я должна его увидеть. Я натянула какие-то сандалии и совсем не подумала, что одета лишь в пижамные шорты и топ. Выбежала из комнаты и понеслась по коридору.

– Ли, детка? – раздался из темной комнаты мамин хриплый ото сна голос. Я слышала, как она пришла полчаса назад и отправилась спать. – Ты в порядке? Ночной кошмар?

– Не в этот раз, – ответила я. – Я в порядке. Вернусь через несколько минут.

Я распахнула входную дверь и быстро спустилась по ступенькам. В соседнем доме не горел свет, и я помедлила, преодолев двор. Майлс привез меня домой час назад, но, возможно, уже лег. И его бабушка точно уже спала. Если постучусь, могу разбудить их обоих. Но это не могло подождать до утра. Я даже не могла вернуться назад и написать ему сообщение.

Я сглотнула тревогу и зашла на крыльцо миссис Мейсон. Сначала тихонько постучалась. Затем чуть громче. Только я подняла руку, чтобы постучать в третий раз, как дверь распахнулась.

Передо мной стоял Майлс в черной футболке и боксерах.

Его волосы растрепались, но было не похоже, что он только проснулся.

– Ли, – выдохнул он, и я заметила, как еле заметно задрожала его рука, державшая дверь. Как нервно дернулся уголок его рта.

Не успел он что-то сказать – двинуть еще одним мускулом, – как я рванулась вперед и обхватила его руками за шею. Он сначала напрягся, словно я его напугала. Я даже хотела отступить, извиниться. Понимала, к чему приводят такие резкие движения. Но потом его руки переместились на мою талию. Он прижал меня к себе. Крепко, но не слишком сильно.

Я надолго уткнулась лицом в его шею. Он был теплым и пах мятой и свежевыстиранной одеждой. Я могла простоять так вечность и просто вдыхать его аромат.

Но отстранилась. Его руки расслабились, а я положила свои на его плечи и долго внимательно смотрела на его лицо.

– Я прочитала его, – прошептала я. – Прочитала твое письмо.

Он опустил взгляд, но я сжала его плечи, призывая смотреть мне в лицо.

– Посмотри на меня, – сказала я. – Пожалуйста, Майлс.

Он медленно поднял глаза. И я попыталась передать ему все своим выражением лица. Каждое мое чувство к нему. Каждое желание, надежду, момент спокойствия с ним. Хотела, чтобы он увидел, что я не разочаровалась в нем. Не видела в нем героя. Но не видела и монстра. Передо мной стоял Майлс. Мой лучший друг.

Парень, которого я любила.

Мне кажется, он понял. На его лице отразилось облегчение, смешанное с новым видом нервозности. Он сглотнул, кадык подскочил.

– Так… – сказал он.

– Так.

А потом я сделала то, чего никогда не делала. Чего никогда не хотела прежде. Я снова придвинулась к нему и медленно прижалась губами к его.

Он не стал обнимать меня крепче. Не пытался прижать к себе или углубить поцелуй. Просто улыбнулся. Широкой глупой улыбкой, от которой я принялась хихикать. Эта улыбка уверила меня в том, что такого быстрого и невинного поцелуя было достаточно.

Я отстранилась и, сжимая его руку, медленно спустилась с его крыльца спиной вперед.

– Увидимся завтра, – сказала я.

Он кивнул.

– Увидимся завтра.

– Майлс? – Я уже стояла на траве. Но пока не могла от него отвернуться.

– Да?

– Я тоже тебя люблю.

Не знаю, какое будущее у нас с Майлсом. После той ночи мы обменялись кучей коротких легких поцелуев. К остальному я пока не готова. Возможно, однажды это изменится. А может, нет. Возможно, придет время, когда ему понадобится больше, чем я могу ему дать. А может, нет. Я не знаю. Никто из нас не знает. И я начинаю думать, что все хорошо.

Я так долго удерживала его на расстоянии, боялась разрушить нашу связь. И есть шанс, когда я уеду из этого города, когда окажусь в тысяче километров отсюда, мы снова сможем стать друзьями. Но я начинаю думать, что бы ни произошло, мы будем связаны навечно.

Не только я и Майлс, но и все мы. Все выжившие. Не важно, как сильно злится на меня Эшли, не важно, как сильно Келли или Рене хочет от нас избавиться, мы все связаны. Это узы боли, совместного потрясения. Но еще узы надежды, комфорта и понимания, которые останутся только нашими.

Не важно, что случится с Майлсом, я понимаю, что мы всегда будем связаны. Что именно ему я всегда смогу позвонить, когда начну в чем-то сомневаться. Когда покажется, что небо без звезд проваливается в небытие. Когда случится пятая, десятая или тринадцатая годовщина стрельбы, мы будем на связи. Даже если этого… того, что происходит между нами прямо сейчас, не хватит надолго.

Но сейчас все кажется правильным.

Я пишу это за несколько дней до поездки в Калифорнию. Он повезет меня с моими вещами через всю страну, а потом вернется в Индиану, когда я устроюсь. Я боюсь этой части. Где я больше не буду жить с ним по соседству. Я не смогу забираться на свою крышу и знать, что он скоро придет.

Но мне кажется, все будет хорошо. У нас обоих все будет хорошо. Мы пережили худшее.

Томас Нолан

Из некролога тренера Нолана становится ясно, что ему сорок два, он был одинок (развелся почти десять лет назад), детей нет. Он был тренером по футболу и бегу, и добрая часть трофеев в стеклянном кубе возле администрации школы появилась там благодаря ему. Когда о нем говорят жители города, то ссылаются на его деятельность, на все победы, к которым он привел старшую школу округа Вирджил. Но никогда не упоминают, что он был учителем.

Что довольно странно, ведь буквально каждый ученик посетил хотя бы один из его уроков. Мы все знали тренера. Шутили, какой он деловой, что обращается к ученикам по фамилии, всегда надевает на урок пиджак и галстук. Практически каждый спародировал тренера Нолана, чтобы развлечь своих друзей.

Но в то же самое время его все уважали. Он был суровым, но справедливым. Помню, я впервые получила обратно написанное на его уроке сочинение. Наверху красными чернилами красовалась тройка. Мне стало стыдно. Я не училась на одни пятерки, но никогда не получала отметку ниже четверки.

После урока я подошла к его столу, нервно сжимая бумагу в руках, а Сара ждала меня у двери.

– Вам помочь, мисс Бауэр? – спросил он.

– Дело в, эм, моей отметке, – сказала я и положила сочинение на его стол. – Почему я получила тройку?

– Потому что вы ее заслужили, – просто ответил он. Тренер мог бы отмахнуться от меня, но он придвинул листок к себе и достал из ящика красную ручку. – Идите сюда.

Я перегнулась через край стола и смотрела, как он отмечал на моем листке места, где я ошиблась с датами или именами, повторилась, чтобы соответствовать заданному количеству слов. Затем он выписал на поля все, что я могла включить в сочинение, упущенные факты. И отдал бумагу мне.

– В сочинении есть и хороший материал, – сказал он. – Но его недостаточно для лучшей оценки.

– Можно переписать? Чтобы получить отметку выше?

Он покачал головой.

– Боюсь, нет. Здесь не средняя школа, мисс Бауэр. Все намного строже. Но вы можете воспользоваться информацией, которую я вам только что предоставил, и в следующий раз написать отличное сочинение.

Сначала я злилась на него. Это произошло в первом семестре девятого класса. Подумала, он слишком строг ко мне.

Но потом, когда задали следующее сочинение, я достала предыдущее с пометками. Проверила все имена и даты, вместо повторения нашла для включения в сочинение новый материал и использовала другие ресурсы, кроме учебника. Неделю спустя тренер Нолан с улыбкой вернул мне сочинение. Наверху красовалась красная пятерка.

Точнее, пятерка с минусом. Его урок был не таким уж легким.

Я никогда прежде так не гордилась отметкой. И я думаю, он именно этого и добивался. Заставлял нас трудиться, чтобы наш успех стал настоящим триумфом.

Тренер Нолан видел во всех нас потенциал и, как в случае с Майлсом, пытался сделать так, чтобы мы стали лучшими версиями нас самих. Иногда для этого приходилось заставлять недовольных парней работать совместно. Иногда оставлять после уроков, чтобы сделать пометки в сочинении. Он давал нам карту, но добраться до места назначения мы должны были сами, чтобы в итоге понять – это очень многое значило.

Томас Нолан был достойным своих наград тренером.

Но если вы спросите меня – или Майлса, или других его бывших учеников, – как учитель он был еще лучше.

– И что ты будешь делать с письмами? – спросил Денни. Прошло два дня после окончания школы; я, он и Майлс сидели на нашем месте в лесу на откидном борте моего грузовика.

– Без понятия, – призналась я.

После нашей с Келли встречи в кафе прошло две недели. Поговорив с ней, а позже прочитав письмо Майлса, я решила пересмотреть весь свой план. Хотя и плана как такового особо не было. Я была уверена, что единственный ответ – распространить письма, показать людям правду. Мне не приходило в голову, что эта правда может причинить еще больше боли некоторым из нас.

– Мама на днях видела в продуктовом отца Сары, – сказал Денни. – Он сказал, что книга выйдет следующей весной.

У меня свело желудок, боль представляла собой смесь страха и утраты. Я знаю, что родители Сары никогда не посмотрят на меня как на девочку, которая когда-то ночевала в их доме. Не важно, что я сделаю с этими письмами, ущерб уже нанесен. В каком-то смысле я как будто снова потеряла Сару. Ведь они до сих пор важны для меня.

Я не хотела их обидеть. Но господи, я не хочу, чтобы книгу выпустили. Не из-за Келли или моей вины за то, что с ней произошло. Но еще и потому, что Сара бы этого не хотела.

Хватит с меня подталкивать людей к тому, чего они не хотят делать. Даже если я считаю, что так лучше. Наши истории в некотором роде решили проблемы других. Я так больше не поступлю. Ни с кем из нас.

Но это не ответ на первый вопрос Денни.

– Я не могу просто уничтожить их, – призналась я. – Письма. Не знаю, как с ними поступить, но… И выкинуть их тоже не могу. Это кажется неправильным.

– А ты свое написала? – спросил Майлс.

Я покачала головой.

– Пока нет. Не знаю, стоит ли теперь утруждаться.

Он пожал плечами и почесал Глиттер за ушами, когда собака запрыгнула к нам, размахивая хвостом. Казалось, она так же счастлива вернуться в наше тайное место, как и мы. Я думаю, она радовалась свободе, во время которой могла выслеживать по запаху белок и писать на новые деревья. Нам же было и горько, и хорошо. Никто не произнес это вслух, но мы понимали – скорее всего, мы собрались в этом месте в последний раз.

Я посмотрела на дерево, на котором несколько лет назад Майлс вырезал цифру «6». Чувствовала, что Майлс наблюдал за мной, задолго до того, как он потянулся и переплел наши пальцы.

– Ты должна написать письмо, – пробормотал он.

– Я думала, ты против всех этих писем, – отметила я.

Он склонил голову.

– Все оказалось не так плохо, как я думал.

Я улыбнулась и почувствовала пробирающийся к щекам румянец, только в этот раз я радовалась ему, а не пыталась побороть.

Денни явно либо ничего не замечал, либо специально старался абстрагироваться (об этом я узнаю позже).

– Это неплохая идея, – сказал он. – Возможно, написав письмо, ты поймешь, что делать с остальными. Хуже не будет.

Он был прав, что хуже не будет, но я написала все это в надежде получить ответ, но до сих пор настолько же растерянна, как в самом начале.

А теперь я сижу у компьютера и смотрю на этот огромный документ с нашими письмами. Точнее, со всеми, кроме одного. У меня нет письма Келли, но здесь тоже есть ее история. Только история глазами других людей. Как было всегда.

Если попытаюсь это опубликовать, конечно, некоторые из наших историй, написанные нами, увидят свет. Часть истории исправится. Но я снова заберу у Келли ее голос. Я изобразила ее без ее письма. И у меня не больше прав выкладывать ее историю, чем у Макхейлов.

Но если ничего не сделаю, если нажму «удалить», никто из нас не расскажет свою историю. Мы навсегда застрянем в версиях, о которых пишут в газетах и говорят по телевизору. Черт, даже если я это опубликую, такое тоже возможно. Все оставили позади убийство в старшей школе округа Вирджил. Сложно будет изменить общепринятую версию, которой уже несколько лет.

Если это должно случиться, то в ближайшее время. Скоро выйдет книга Макхейлов. Люди снова вспомнят о стрельбе. Это наш шанс сделать так, чтобы люди заметили. Шанс, чтобы нас услышали.

Наверное, я не могу принять это решение, потому что не я вообще должна его принимать?

Ой, подождите. Так и есть.

Не я должна решать, что делать со всеми этими письмами.

Но мне кажется, я знаю, кто должен.

Дорогой читатель!

Черт возьми, я правда не хотела этого делать.

Когда в конце августа мне написала Ли и попросила о встрече в кафе субботним днем, я не хотела отвечать. Надеялась, тогда состоялась последняя наша с ней встреча – последняя встреча с кем угодно из того ужасного города. Но Ли в своем сообщении пообещала, что связалась со мной в последний раз, и, я не знаю, наверное, я была заинтригована. Поэтому пошла.

Она пришла с Майлсом, тихим парнем в шапочке. Они сидели бок о бок и смотрели друг на друга так, что это казалось до отвращения интимным. Когда я достала напротив них стул, громко прочертив ножками по полу, они оба подняли головы.

– Что вам надо? – спросила я и села, скрестив руки на груди.

Ли не отклонялась от темы, что я оценила. Она даже ничего не сказала, а засунула руку в карман и достала небольшой предмет. Когда она положила это на стол, я увидела темно-синюю флешку.

– Что это? – спросила я.

– Наши истории, – ответила она. – Денни, Эшли, Иден, Майлса и моя. Все написали письма, рассказали свои истории, и я объединила их.

– И зачем ты отдаешь мне это?

– После нашей встречи весной я не знала, что делать, – объяснила Ли. – Я попросила все эти письма, потому что считала, нам поможет правда. Но потом поговорила с тобой и поняла, что… что не мне решать. – Она опустила глаза, щеки из-за чувства стыда окрасились в ярко-розовый. – Я была растерянна, поэтому решила во всем разобраться, записав это – все, что я сделала. Я надеялась таким образом понять, что делать. И поняла.

– Выкладывай, – сказала я.

– Я поняла, что не я должна разбираться, – объяснила она. – А ты.

Я закатила глаза.

– Да ты прикалываешься надо мной.

– Поверь мне, нет, – сказал Майлс. Я сначала его не поняла. Этот парень говорит очень невнятно.

– Можешь уничтожить их, если захочешь, – сказала Ли. – Или опубликовать. Сделать что угодно. Они теперь твои. Я спросила, и все разрешили тебе использовать – или не использовать – наши истории, как ты решишь.

– Все из них, – повторила я.

– Да, даже историю Эшли, – сказала она, отвечая на не заданный мною вопрос. – Она до сих пор расстроена из-за меня, но… Мне кажется, она сожалеет о том, что с тобой произошло.

Я покрутила флешку, проникающий в окна кафе свет отразился от пластмассового корпуса.

– Почему мне? Почему не кому-то другому?

– Потому что ты пострадала больше нас всех, – ответила Ли.

– Не жалей меня.

– Не жалею, – сказала она. – Но мне жаль. Всем нам. Мы видели, как тебя затыкали, как лишали тебя голоса, и ничего не сделали, чтобы тебе помочь. Так что таким образом мы снова пытаемся отдать тебе контроль над твоей историей. Используй ее или не используй. Мы не против того, что ты решишь.

– Ли, нам пора идти, – сказал Майлс, проверяя время на телефоне.

– Точно. – Она встала и накинула сумку на плечо. – Нам предстоит долгая поездка. Мы едем в Калифорнию, – добавила она, словно меня волновали ее планы.

Я выглянула в окно и увидела старый грузовик, на котором она приезжала в прошлый раз. Теперь багажник был забит чем-то похожим на коробки и укрыт синим брезентом.

– Ты едешь на этом хламе на другой конец страны? Он выглядит так, будто сломается на следующем же выезде.

Ли улыбнулась.

– Он выносливее, чем ты думаешь.

Когда они с Майлсом направились к двери, я крикнула ей вслед:

– Ли. – Она обернулась. – Ты сказала, что связалась со мной в последний раз.

Она кивнула.

– Я обещаю.

– Спасибо, – сказала я. – И… удачной поездки.

Она улыбнулась, помахала и вышла вместе с Майлсом на парковку. Я смотрела в окно, как ее грузовик отъехал и, направляясь на запад, исчез вдали.

Добравшись до дома, я закинула флешку в ящик и сказала себе забыть о ней. Решила ее уничтожить, разбив молотком или кинув в огонь.

Но молотка у меня не было, и я не знала, сгорит ли флешка, сколько времени это займет. Поэтому она оказалась в ящике моего стола, куда отправляются умирать старые батарейки, неиспользованные провода и чуть потрескавшиеся чехлы для телефона (я барахольщица, которая всегда забывает выкинуть вещи).

И я забыла о ней. На время.

Несколько месяцев спустя наступила четвертая годовщина. Накануне я ходила в «Уолмарт», покупала еду, которую можно оставить в комнате общежития и никуда не выходить на следующий день. Я всегда пропускаю занятия в годовщину. Говорю всем, что простудилась. Погода переменчива. Нет ничего хуже гайморита. И так далее и тому подобное. Пока никто не заметил, что мои простуды совпадают с мартовскими идами.

Так вот, я покупала продукты для предстоящего бездействия, когда увидела эту чертову книгу.

Она была у кассы, куда выкладывают все бестселлеры. На меня смотрело лицо Сары Макхейл. Лицо, которое я видела всего несколько секунд до того, как этот монстр ее убил. И, конечно же, крестик.

Не мой крестик. Не тот, который нашли на полу уборной – который Сара никогда не видела, но в итоге оказалась похоронена вместе с ним. Это был другой крестик. Но это не имело значения. Он отражал суть, продавал историю, кому какая разница, тот ли он?

Я долго смотрела на книгу. Достаточно долго, чтобы это заметила стоящая в очереди передо мной женщина.

– Вы ее читали? – спросила она.

Я посмотрела на нее, и меня пронзил страх. Она знала меня? Собиралась броситься на меня? Плюнуть? Накричать посреди очереди в «Уолмарте»? Я чувствовала, как мое тело воздвигло преграды, но заставила его успокоиться.

Ты в порядке, подумала я. Она не знает. Никто не знает. Ты теперь Рене.

Женщина все еще смотрела на меня, и мне пришлось напомнить себе, какой вопрос она задала. После слишком долгой паузы мне удалось покачать головой.

– Она замечательная, – сказала она. – Самая трогательная книга из всех. Я уже прочитала ее дважды, хотя она вышла на той неделе.

– Как раз к годовщине, – сказала я.

Похоже, женщина не расслышала нотку горечи в моем голосе, потому что лишь рьяно закивала.

– Так трудно поверить, что это случилось четыре года назад. Такая трагедия. Интересно, как поживают эти ребята. Я имею в виду выживших.

– Следующий покупатель, – объявил кассир, и женщина прошла вперед и начала выкладывать на ленту продукты.

– Вы будете покупать? – спросила она, оглядываясь на меня. – Вы должны. Она изменит вашу жизнь. Эта девушка – такое вдохновение. Оно обновило мою веру.

– Не сегодня, – ответила я.

Но когда женщина ушла, а кассир стал пробивать мои продукты… Не понимаю, зачем я это сделала. Все дело в саморазрушении. В нездоровом любопытстве. Потому что часть меня хотела прочитать ее. Но я потянулась, схватила один экземпляр и кинула его на ленту.

– Рад, что вы передумали, – сказал кассир, сканируя книгу. – Не пожалеете.

Я уже знала, что он ошибался.

Вернувшись домой, я забаррикадировалась в комнате и переоделась в спортивные штаны.

На следующий день я пыталась как-то отвлечься от мыслей о стрельбе. Старалась слушать самую счастливую, самую раздражающе легкую музыку на айподе. Старалась смотреть рекомендованные подругой романтические комедии. Даже старалась позаниматься органической химией. Но ничего не получилось. Мысли продолжали кружить и возвращали меня в тот день четыре года назад. В уборную. К тем девчонкам. К тому выстрелу.

И потом появилась чертова Эшли Чемберс.

Когда я зашла на почту, меня поджидал имейл от нее. Не знаю, откуда она взяла мои контакты. Наверное, у Ли или Иден. Но она решила со мной связаться. Именно в этот день. Я так разозлилась, просто увидев ее имя во входящих, что чуть не удалила письмо, не прочитав его.

Но любопытство одержало верх над возмущением, и я открыла имейл.

Письмо было коротким, всего несколько строчек. Она написала, что думала обо мне с прошлого года, когда Ли начала рассказывать правду о Саре. Сказала, что ей жаль, и она хотела связаться раньше, но нервничала. Надеялась, что у меня все в порядке, и что поймет, если я не захочу написать ей ответ.

Это хорошо, потому что она не получила от меня ответа. Я удалила письмо и закрыла ноутбук. Возможно, Эшли после извинений стало легче, но на меня никак это не повлияло. И мне правда хотелось, чтобы она выбрала для этого другой день.

Я забралась на кровать и накрылась одеялом с головой. Наверное, звучит странно, но у меня болело плечо. Фантомная боль от оставленной пулей четыре года назад раны. Слабая, но все же боль, cлужила напоминанием, что не важно, каким незаметным стал физический шрам – боль может остаться навсегда. Я могла поменять имя на Рене. Могла создать себе новую историю. Но от этого мне не сбежать.

На самом деле.

Я итоге я поддалась соблазну и взяла книгу. Она до сих пор лежала в пакете, брошенном возле двери. Мне меньше всего хотелось ее сейчас читать. Но желание было слишком сильным, а я была слабее, чем все думали.

Так что да, я прочитала ее. Каждую чертову страницу. И почувствовала себя так ужасно, как и ожидала.

В книге меня упомянули всего несколько раз. Вскользь в связи со «слухами», что история Сары – неправда. Ни имени. Ни упоминания об издевательствах, которым подвергли меня и мою семью. Я едва была чем-то большим сноски.

Возможно, вы посчитали бы, что так лучше. Лучше, чем когда мое имя снова полощут в помоях, верно? Нет. Это хуже. Намного хуже. По крайней мере когда люди меня ненавидели, то слышали. Они мне не верили, но мой голос звучал. Они пытались его затоптать, заткнуть меня, но я продолжала кричать.

До тех пор, пока больше не смогла этого делать.

Но в этой книге меня словно не существовало. Словно этого дня вообще не было в моей жизни. Лучше бы мое имя размазали по всем страницам, признали поклоняющимся дьяволу монстром, чем рассказывали историю так, словно меня не существует. Словно не было всего, что я говорила, всего, что пережила.

Я понятия не имела, что чувствую, пока не дочитала книгу, пока так сильно не швырнула ее через всю комнату, что она с громким стуком отскочила от стены. Я думала, что говорила Ли правду о том, что хотела жить дальше, не желала вытаскивать на поверхность свое имя или историю. И до сих пор так считала. Считала, что правда принесет мне лишь боль, которую я изо всех сил старалась позабыть. Если бы я заговорила, когда она меня просила, написала это дурацкое письмо, это привело бы к тому же насилию, которому я подверглась четыре года назад.

Но меня полностью проигнорировали, забыли, вытолкнули из моей же собственной истории. И черт меня дери, если это не причиняло мне боль.

Я не знала, чего хотела. И все еще не знаю, чего хочу.

Я долгое время просто сидела на кровати и смотрела на книгу, которая лежала на полу. И только тогда вспомнила про оставленную Ли несколько месяцев назад флешку. Я и правда про нее забыла. Не хотела иметь с ней ничего общего, но вдруг захотела знать, что там. Захотела прочитать другую версию этой истории.

Поэтому достала ее, вставила в компьютер и прочитала все, что собрала Ли: ее длинное письмо, чередующееся с более короткими от других ребят. Истории, которых я не знала. Истории о том дне и днях, неделях, годах после.

Ли сказала, я могла делать с этим все, что хотела. Написать свою собственную историю, попытаться ее издать или просто все уничтожить. Черт, я до сих пор понятия не имею, что лучше.

Но… к черту все. Не важно. Не думаю, что теперь есть разница. Не думаю, что позволю кому-то это увидеть, но не могу выкинуть из головы эту мысль о дурацком письме. Прошел почти месяц с тех пор, как я открыла отданный ею файл. И я открывала его раз десять. Это сводило меня с ума, пока я все не записала, так что… держите. Вот моя история.

В этой уборной я проводила очень много времени. Всегда прогуливала уроки. Иногда курила. Я ненавидела школу. Я была злой девушкой без друзей и в армейских ботинках. Поэтому я пряталась в месте, где меньше всего могла общаться с другими. Господи, и это вышло мне боком.

Пятнадцатого марта я, как обычно, находилась в этой уборной. Большую часть урока курила в углу, чтобы не видел никто из проходящих мимо. Я сказала учительнице по геометрии, что меня тошнит. Не думаю, что она мне поверила, но все равно отпустила. Уверена, я не нравилась ей точно так же, как она мне. Я находилась там целый урок, пока не вошла Эшли Чемберс.

Я знала Эшли. Она была самодовольной христианкой, которую я ненавидела. Вела себя так, будто ты должен поступать, как того хочет она, иначе отправишься прямиком в ад. Именно из-за нее я держалась подальше от Общины учащихся-христиан. Из-за нее и моего презрения ко многим людям. Знаю, Ли говорит, она изменилась в лучшую сторону, и Эшли извинилась в своем имейле, но все же. Я не из тех, кто прощает.

Она вошла в уборную, но меня не заметила. Явно была в себе, иначе почувствовала бы запах сигаретного дыма. Я расслабилась. Не хотела говорить с ней. Поэтому вжалась в угол, надеясь, что она уйдет, снова меня не заметив.

Но не успела она выйти из кабинки, как забежали еще две девочки. Девятиклассницы с ума сходили из-за засоса. Они меня заметили и, я думала, прочитают мне нотации из-за нарушения правил. Они как раз были похожи на таких девочек. Но этого не случилось. Тогда я не знала Ли Бауэр и Сару Макхейл. В смысле, знала их лица. Небольшая школа и все такое. Но они были младше меня на два года, и у нас не было общих уроков, поэтому я ничего о них не знала. Только то, что засос Сары – это конец света, а ее родители – строгие гиперопекающие придурки.

Я даже не обращала на них внимания, пока из кабинки не вышла Эшли и не завела свою святую шарманку.

– Кому нужен Иисус, когда к твоей шее присосался парень?

Я закатила глаза. Она явно ей завидовала, потому что с ней никто не хотел целоваться. Хотя не мне судить. В свои шестнадцать я ни с кем не целовалась. Почти все парни в нашей школе боялись меня, а я считала их скучными. Так что никаких потерь. Но все равно. От Эшли веяло злобой.

К тому моменту, как она меня заметила, все ее подколки уже были высказаны Саре. Она пронзила меня взглядом, я ее в ответ, и она ушла.

– Кто-то должен ей сказать, что Богу нравятся хорошие люди, – сказала Сара.

Я неожиданно засмеялась. И помню, что она повернулась и улыбнулась мне. Словно я была в теме. На меня нечасто так смотрели в школе. Не знаю, мне было приятно. На секунду я даже посчитала Сару Макхейл милой. Одной из немногих в школе, кого я не презирала.

Какая ирония.

Я взглянула на часы – громоздкие, которые когда-то принадлежали моему дедушке, – и поняла, что скоро прозвенит звонок. Я докурила, кинула бычок в ближайший унитаз, смыла и направилась к двери.

И вот тогда мир изменился.

Я услышала выстрелы. На осознание того, что я слышу, ушло не больше секунды. Крики это подтверждали. Мне кажется, я почему-то этого ждала. Странно звучит. Но мы отрабатывали действия при режиме изоляции с самой начальной школы. Не помню, когда я по-настоящему верила, что в школе безопасно.

Я прочитала остальные письма. Знаю, что все были удивлены или шокированы. Возможно, я просто пессимист или смотрела слишком много документальных фильмов про убийства. Я сразу поняла, что оказалась именно в ситуации с вооруженным. И знала, что мне не хватит времени добраться до кабинета, потому что двери заблокируются. Поэтому побежала обратно в уборную.

Ли и Сара стояли в дверном проеме, и я толкнула их внутрь.

– Прячьтесь, – рявкнула я им.

– Что?

Я как раз бежала к кабинке, но споткнулась. Похоже, развязались шнурки на ботинках. Я грохнулась на плиточный пол и из-за удара не смогла вздохнуть. Хватанула ртом воздух и села.

– Прячьтесь, – снова сказала я девочкам. Меня злило, что они не понимали.

Похоже, Сара после этого все поняла, потому что схватила Ли за руку и потащила к другой кабинке.

Я поднялась на ноги и поспешила в ближайшую кабинку. Понимала, если запрусь, он тут же поймет, что внутри кто-то есть. Будет легко выстрелить как снизу, так и сверху. А еще я знала, что, если хочу остаться незаметной, надо встать на унитаз, чтобы он не заметил под дверью мои ботинки. Звучит странно, но я думала об этом прежде. Все проведенные в этой уборной одинокие часы проигрывала в голове десятки кошмарных сценариев и как сбегу.

Мама называет меня впечатлительной. Я же называю себя подготовленной. Хотя в тот день мне это мало помогло.

Сидя на унитазе на корточках, отчего уже болели руки и спина, я подняла руку к груди и засунула ее под ворот футболки, но крестика и цепочки там не оказалось. Да. Вы все верно прочитали. Цепочка с крестиком. Знаменитая цепочка с крестиком. Из-за которой многие полюбили Сару и возненавидели меня. Эта цепочка была моей. Я купила ее на ярмарке на подаренные на день рождения деньги, когда мне было одиннадцать, и с тех пор носила почти каждый день. Даже когда родители развелись и мама перестала ходить в церковь. Даже когда как минимум трое из средней школы из-за моей одежды спросили меня, боготворила ли я дьявола. Даже когда я встречала таких людей, как Эшли Чемберс, и понимала, почему ненавидела организованную религию. Я носила этот крестик. Да, несмотря на все это, я все еще верю в Бога. Несмотря на все сплетни, которые вы слышали.

Но цепочка исчезла. Похоже, порвалась, когда я споткнулась.

Как бы глупо это ни звучало, я почти полезла за ней. Думала, если он увидит ее на полу, тут же поймет, что в уборной есть люди, поэтому я должна была ее забрать. Но не успела я слезть с унитаза, как в уборной раздались тяжелые шаги. Я задержала дыхание и стала молиться.

Но это не имело значения. Не знаю, то ли он увидел меня в щель двери, то ли просто стрелял. Не знаю, действовал он расчетливо или импульсивно. Уверена, у всех есть теории, почему он так сделал и каковы были его планы в тот день, но я старалась не вслушиваться в них. Мне, как и Ли, все равно.

Слушайте, я была злым депрессивным ребенком, ненавидящим всех вокруг. И судя по прочитанным мною письмам, у Майлса Мейсона была паршивая семейная жизнь. Но никто из нас ни в кого не стрелял. Поэтому мне плевать, насколько грустной была жизнь этого парня или как гадко к нему относились. Простите, просто плевать. В моей истории он злодей.

Один из них.

Он сделал пару выстрелов, один из которых попал в стену и отскочил в меня. Помню разрывающую плечо боль. Тупую и одновременно острую. Я закричала и повалилась вперед, распахнув при этом дверь в кабинку. Лежа на полу, я видела свою цепочку всего в паре шагов от меня, но он тоже был здесь. Стоял надо мной, пока я истекала кровью.

И он тоже увидел цепочку.

– Чей это уродливый крестик? – спросил он.

Я заскрежетала зубами, но боялась, если не отвечу, он либо снова выстрелит в меня, либо решит, что в уборной есть кто-то еще, и пойдет искать Ли и Сару. Похоже на то, что я пыталась поступить героически. Это не так. Уверяю, я действовала из корыстных побуждений. Просто не знала, что он хотел услышать.

– Мой!

– Твой? – уточнил он почти изумленно. Даже парень с оружием не верил, что мне мог принадлежать этот крестик. Какое предзнаменование грядущего.

– Да, – выдохнула я.

– Думаешь, Иисус сейчас присматривает за тобой?

Что он хотел от меня услышать? Я не знала этого парня. Вдруг это был странный христианский терроризм. Вероятность того, что он убьет меня, когда скажу «нет», ровно такая же, как при ответе «да». Я не защищала свою веру, не была мученицей. Я просто хотела выжить.

– Думаю. Да.

Но он больше не слушал. Похоже, его внимание привлекло что-то в другом конце уборной, потому он направлялся к одной из кабинок. Я заползла обратно в свою и свернулась в комок, стараясь не вслушиваться в последовавшие выстрелы. Стараясь не думать, что девочки, которым я сказала спрятаться, возможно мертвы.

После этого он вышел из уборной, и вскоре показалась полиция. Меня повезли в больницу и сказали, что мне очень повезло. Пуля не нанесла столько урона, сколько могла бы, и плечо заживет благодаря физиотерапии и терпению. Они сказали, со мной все будет хорошо.

Но они не знали, что рана – меньшая из моих проблем.

Я не стала рассказывать, о чем мы говорили с ним в уборной. Смешно, учитывая, к чему это все привело, но я не считала это важным. Насколько я знала, никто не слышал этого короткого разговора. В школе погибло два учителя и семь учеников, кому какое дело до потерянной мной цепочки? Или что о ней спрашивал этот придурок с оружием?

Я упомянула об этом только через пару дней после стрельбы, когда в моей палате появился детектив Дженнер и опрашивал меня о том, что произошло. Когда я ему рассказала, он нахмурился и обменялся взглядом с другим офицером.

– Ты уверена, это была твоя цепочка? – спросил он.

– Да, – раздраженно ответила я. Мне выстрелили в плечо, а не в голову. Конечно, я была уверена. – Вы ее нашли? Цепочку?

– Она… до сих пор считается вещественным доказательством, – сказал он. И ушел через несколько минут.

Мне так и не вернули ту цепочку. Ее похоронили вместе с Сарой Макхейл.

Мою цепочку. Которую я носила каждый день. Положили в гроб другой девочки. Господи, тогда меня это так разозлило.

Когда я впервые услышала историю Сары, решила, ее легко будет исправить. Это все недоразумение. Будет несложно рассказать людям правду. Но мы знаем, как все закончилось. Притеснениями, вандализмом и слезами моей мамы, потому что женщины на работе превратили ее жизнь в настоящий ад. Священник из моей церкви мне не поверил. Год спустя умерла моя бабушка, все еще уверенная, что я лгунья, которая хотела внимания.

Тем временем в честь Сары проводили молодежные митинги, писали о ней песни, политики рассказывали ее «историю», выступая за или против того, что было в ту неделю на повестке дня. Эй, я понимаю. Как я сказала Ли, это крутая история. Девочка, погибшая за свою веру, гораздо убедительнее – и полезнее – готки-одиночки, которая, до смерти напуганная, могла сделать или сказать что угодно, чтобы выжить. К тому же я жива. В чем драма?

Если ты читал все, что написала Ли, тогда знаешь остальное. К тому моменту, как школа снова открылась, моя семья больше не могла сдерживаться. Мама собрала вещи и переехала в другой штат, а вскоре после нее и папа со своей новой женой.

Тогда я взяла второе имя и прекратила говорить о стрельбе. Они никогда этого не озвучивали, но я знала, что родители почувствовали облегчение. Иногда я гадаю, а верили ли они мне вообще.

Не думаю, что хочу это знать.

Прошло несколько дней с тех пор, как я написала этот последний раздел. Впервые за эти годы я вернулась к стрельбе вне своих ночных кошмаров. Да, было больно, но мне помогло, что я это записала. Рассказала свою историю, и на меня не накричали или не плюнули.

Не знаю, что делать с этим текстом. Я продолжаю об этом думать. Прокручиваю варианты в голове, взвешивая все за и против. А потом возвращаюсь к словам Ли в кафе, когда она отдала мне эту флешку. Ей было все равно, что я сделаю с письмами. Дело не в том, где они в итоге окажутся, а в том, что я буду это контролировать.

Кажется, теперь я это осознаю.

Я поняла, что хорошо не будет. Боль от того, что случилось со мной – стрельба, издевательства после нее, – никуда не денется, что бы я ни сделала с этими письмами. Я никогда не смогу простить некоторых людей из своего родного города. Честно говоря, на некоторых – брата Ллойда, Эшли, священника из моей церкви – я злюсь больше, чем на парня, который в меня стрелял. Не знаю, разумно ли это. Но в моральной травме нет ничего разумного.

Будет больно в любом случае, что бы я ни решила сделать с этими письмами. Но впервые за четыре года у меня есть власть над моей историей. Над всеми нашими историями. Кто, как, когда прочитает это, если прочитает вообще – решать мне. Не группе телевизионщиков, выискивающей лучшую историю. Не убитым горем родителям девочки, которую они считают мученицей. Даже не благонамеренной выжившей, желающей все прояснить и загладить свою вину.

Это мой выбор.

И если ты это читаешь, то знаешь, какой выбор я сделала.

С уважением, Келли-Рене Гейнор-Маркс и выжившие

Благодарности

«Все было не так» – один из самых сложных опытов в моей карьере, и без многих невероятных людей у меня ничего бы не получилось. Без их специальных знаний и поддержки эта книга не стала бы такой, какой я вижу ее сегодня.

Во-первых, спасибо моему агенту Брианне Джонсон и редактору Джоди Корбетт. Вы моя лучшая команда. Потрясающие кураторы моей работы, и я буду вечность вам благодарна.

Спасибо Стефани Куэн, С. И. Синкхорн, Фиби Норт и Мишель Крис за то, что потратили время, прочитали и обсудили книгу вместе со мной. Ваш свежий взгляд привнес в нее ценную новую перспективу.

Огромное спасибо многим замечательным людям из Scholastic, которые работали и поддерживали эту книгу: Мэри-Клэр Круз, Мейв Нортон, Мелиссе Шример, Присцилле Икли, Рейчел Фельд, Исе Кабан, Джулии Эйслер, Ваишали Наяк, Лизетт Серрано, Эмили Хеддльсон, Трейси ван Страатен, Дэвиду Левитану, Алану Смэгглеру, Элизабет Уайтинг, Алексис Лансфорд, Никки Матч, Сью Флинн, Джекки Рубин, Джоди Стиглиано, Чарли Янг, Крису Сэттерланду, Роз Хильден, Мэган Хилтон, Трейси Бозентка, Жаклин Бернаки, Барбаре Холлоуэй, Барбаре Синдер, Дэну Мозеру, Бетси Полити и Алексис Ласситер.

Спасибо команде Writers House, особенно Александре Левик – ты замечательная, я ценю твою помощь.

И спасибо моим коллегам и студентам из Gotham Writers, вы вдохновляли меня и вселяли страсть к моей работе.

Спасибо всем друзьям, которые последние три года терпеливо слушали мои речи об этой книге и коллективно обсуждали со мной проблемы или помогали с исследованиями. Лори, Линдси, Эми, Алексис, Кортни, Дебра, Кейтлин, Кара, Кейт, Лейла, Морин, Саманта, Сомайя, Кристин и Вероника. Я люблю вас, ребята.

Особая благодарность Шане Хэнкок, Кейт Лоусон и Уэнди Сюй за то, что были мне самыми настоящими друзьями во время работы над этой книгой. Когда я тусовалась с вами, писала или общалась по скайпу, мое настроение поднималось, даже если я переходила на темную сторону своего исследования. Я счастлива, что знакома с вами.

И, конечно же, моей семье. Вас слишком много, но каждый поддерживал меня и приободрял последнее десятилетие моей карьеры. Я даже не могу выразить, как много это значит для меня. Вы были лучшими болельщиками. Огромное, огромное вам спасибо.

И, наконец, спасибо вам. Благодаря вам, моим читателям, я все это делаю, продолжаю работать. Первая ли это выбранная вами книга, или вы прочитали все с тех пор, как я начала публиковаться в 2010 году, я очень вас ценю. Спасибо за ваши твиты, имейлы, ваши добрые слова и потраченное время. Надеюсь, я еще долгие, долгие годы буду писать для вас.