Читать онлайн Король воронов бесплатно

Спать, плыть и видеть сны, навеки.

- Элджернон Чарльз Суинберн, «Сон пловца»

Такими знаменьями я отмечен;

И ход всей жизни ясно показал,

Что не причтен я к заурядным смертным.

- Уильям Шекспир, «Король Генрих IV»

Дорогая, композитор ступил в пламя.

- Энн Секстон, «Поцелуй»

ПРОЛОГ

Ричард Гэнси-третий уже не помнил, сколько раз ему говорили, что ему на роду написано быть великим.

Его растили для этого; благородство и целеустремленность были прочно заложены в его родословной. Его дед по материнской линии был дипломатом, архитектором судеб; его дед по отцовской линии был архитектором, дипломатом стилей. Бабушка по материнской линии наставляла детей европейских принцесс. Бабушка по отцовской линии построила школу для девочек, потратив на это собственное наследство. Семья Гэнси всегда состояла из придворных и королей, и если вокруг не было замка, куда их могли бы пригласить, они строили свой.

Он был королем.

Когда-то давно самого младшего Гэнси до смерти зажалили шершни. Но ему всегда полагались все возможные привилегии, так что смертность не стала исключением. Кто-то шепнул ему на ухо: «Ты будешь жить из-за Глендауэра. Кто-то другой сейчас умирает на силовой линии, хотя не должен был, поэтому ты будешь жить, хотя не должен был».

Он умер, но не остался мертв.

Он был королем.

Его мать, воистину королевская особа, успешно проникла в круг конгрессменов штата Вирджиния и, что неудивительно, элегантно взошла на самую вершину списка кандидатов. Вперед и вверх. Неужели кто-то сомневался? Вообще-то, да, всегда и везде, поскольку семья Гэнси не признавала одолжений. Чаще всего они их вообще не просили. Они просто делали одолжения другим и втайне надеялись, что и другие поступят по отношению к ним так же.

Сомнения – что бы ни делал член семьи Гэнси, всегда были сомнения. Очередной Гэнси храбро опускал руку в темные воды, ничего не зная о своей судьбе, пока в исполненную надежды ладонь не ложилась рукоять меча.

Так было до сих пор; однако несколько месяцев назад этот Гэнси протянул руку в темную неопределенность будущего, потянувшись за обещанным ему мечом, и вместо меча достал оттуда зеркало.

Справедливость. В какой-то извращенной мере это было справедливо.

Это случилось 25 апреля, в канун дня святого Марка. За много лет до этого Гэнси прочел книгу Роджера Мэлори «Великая тайна: силовые линии мира». В этой книге Мэлори в довольно скучной манере объяснял, что во время ночного бдения на силовой линии в канун дня святого Марка могут проявиться духи людей, которым суждено умереть в следующем году. К этому моменту Гэнси уже видел множество разных чудес, происходивших возле силовых линий или прямо на них: он видел девочку, которая могла читать книги в абсолютной темноте, пока находилась на силовой линии; старуху, поднимавшую ящик с фруктами лишь силой мысли; темнокожих тройняшек, родившихся на линии – они плакали кровавыми слезами, а вместо крови в их венах текла соленая вода. Но ни одно из этих чудес не касалось его самого. Не требовало его присутствия. Не объясняло его сущность.

Он не знал, почему его спасли.

Ему необходимо было знать, почему.

Поэтому он всю ночь провел на ставшей его личным лабиринтом силовой линии, дрожа в одиночестве на пустой парковке у церкви Святого Искупителя. Он ничего не видел и не слышал. Наутро он, донельзя уставший, прослушал запись в своем диктофоне, скрючившись на земле у своего «камаро». На этой записи его собственный голос прошептал: «Гэнси». Пауза. «Только это, и больше ничего».

Это наконец-то происходило. Он больше не был в этом мире обычным наблюдателем; он стал участником.

Но даже тогда в глубине души Гэнси подозревал, что значило услышать свое собственное имя. Вероятно, он знал это еще до того, как его друзья приехали спасать его машину часом позже. Вероятно, он знал это, когда медиумы в доме номер 300 на Фокс-уэй вытащили для него карту таро. Вероятно, он знал и тогда, когда пересказал всю эту историю Роджеру Мэлори.

Гэнси знал, чьи голоса звучат на силовой линии в канун дня святого Марка. Но он старательно обуздывал свои страхи в течение нескольких лет и не был готов спустить их с поводка так легко. Пока не умер один из медиумов в доме на Фокс-уэй, пока смерть снова не стала реальностью, Гэнси еще мог отрицать правду.

Гончие в охотничьем клубе при академии Эгленби выли об этом той осенью: вдаль, вдаль, вдаль.

Он был королем.

И этот год станет последним годом его жизни.

Глава 1

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о женщинах, живущих в доме номер 300 по Фокс-уэй.

Истории можно растягивать в любую сторону. Давным-давно жила-была девочка, умевшая играть со временем. Шаг в сторону: давным-давно жила была дочь девочки, умевшей играть со временем. А теперь шаг назад: давным-давно жила-была дочь короля, умевшая играть со временем.

Сплошные завязки и развязки, насколько хватало взгляда.

Все женщины в этом доме были ясновидящими, кроме Блу Сарджент. Можно бы предположить, что у обитателей дома было много общего, но на самом деле общего между ними было ровно столько же, сколько у группы музыкантов, врачей или гробовщиков. «Ясновидящий» – не столько тип личности, сколько набор навыков. Система верований. Общее согласие с тем, что время, как и история – не ровная линия; время – это океан. Если не можешь найти нужный тебе момент, возможно, ты просто заплыл недостаточно далеко. Возможно, ты еще недостаточно хорошо умеешь плавать. Также возможно (неохотно соглашались эти женщины), что некоторые моменты спрятаны так далеко во времени, что их лучше оставить глубоководным созданиям, например, морским чертям с целой пастью зубов и светильниками на лбу. Или Персефоне Полдма. Впрочем, она уже умерла, так что вряд ли это можно назвать удачным примером.

В один из понедельников женщины в доме на Фокс-уэй наконец-то решили оценить грядущую кончину Ричарда Гэнси и распад их размеренной, привычной жизни, а заодно выяснить, как эти два явления были связаны между собой (если такая связь вообще была). Ранее Джими провела очищение чакры в обмен на бутылочку отменного виски и жаждала приговорить ее в компании товарок.

Калла вышла в холодный октябрьский день, чтобы перевернуть табличку рядом с почтовым ящиком, на которой было написано «Закрыто. Приходите позже!». В доме Джими, большая поклонница магии трав, вытащила несколько маленьких подушечек, набитых полынью (для усиления проецирования души в другие миры) и подожгла розмарин (для усиления памяти и ясновидения – впрочем, это одно и то же, но в разных направлениях). Орла помахала тлеющим пучком шалфея над колодами карт таро. Мора наполнила жидкостью чашу для гаданий из черного стекла. Гвенллиан, зажигавшая расставленные кругом свечи и опускавшая жалюзи на окнах, напевала какую-то веселую, но довольно гаденькую песенку. Калла вернулась в комнату гаданий, неся на сгибе локтя три статуэтки.

– Здесь пахнет, как в чертовом итальянском ресторане, – сказала она Джими, которая продолжала что-то мурлыкать, раздувая дым и виляя объемистым задом. Калла поставила статуэтку богини Ойи рядом со своим креслом, а статуэтку танцующей Ошун – возле кресла Моры. Сжала в руках третью статуэтку – Йемайи, африканской богини воды, которая всегда стояла либо рядом с креслом Персефоны, либо на туалетном столике в спальне Каллы.

– Мора, я не знаю, куда поставить Йемайю.

Мора указала на Гвенллиан, которая ткнула в нее пальцем в ответ:

– Ты говорила, что не хочешь привлекать к этому Адама, поэтому придется работать с ней.

– Я никогда этого не говорила, – возразила Калла. – Я сказала, что он слишком сильно замешан в этом деле.

В действительности, все они были слишком уж замешаны в этом деле. Они были слишком близко уже не первый месяц. Настолько близко, что уже не понять, были ли они участниками ситуации или самой ситуацией.

Орла на мгновение перестала жевать жвачку:

– Мы готовы?

– Миииииииисс Блууууууу, – предложила Джими, все еще мурлыча себе под нос и покачиваясь из стороны в сторону. И правда, отсутствие Блу очень чувствовалось. Поскольку она являлась мощным усилителем ясновидящих, ее сила пригодилась бы в данном случае, но женщины, пошептавшись прошлой ночью, решили, что обсуждать судьбу Гэнси в ее присутствии слишком жестоко, да и нет в этом жесткой необходимости. Они вполне могут обойтись помощью Гвенллиан, хоть по силе она не могла сравниться с Блу, а общаться с ней было вдвое труднее.

– Мы потом расскажем ей о результатах, – сказала Мора. – Пойду-ка я выманю Артемуса из кладовки.

Артемус: бывший любовник Моры, биологический отец Блу, советник Глендауэра, обитатель кладовки дома номер 300 по Фокс-уэй. Его извлекли из волшебной пещеры всего неделю назад, и за это время он никак и ничем не пополнил их эмоциональные или интеллектуальные ресурсы. Калла сочла его бесхребетным (и не ошиблась). Мора считала его недопонятым (и не ошиблась). Джими решила, что у него самый длинный нос из виденных ею раньше (и она не ошиблась). Орла думала, что попытка забаррикадироваться в кладовке – крайне слабое средство защиты от возненавидевшего тебя медиума (и она не ошиблась). Этим медиумом была Гвенллиан (и она имела веские причины ненавидеть его).

У Моры ушло немало времени и сил, чтобы убедить Артемуса выйти из кладовки, и даже после того, как он присоединился к ним за столом, он выглядел так, словно ему здесь было не место. Частично потому, что он был мужчиной, а частично – потому что он был намного выше остальных. Но по большей части – потому, что он был обладателем темных, вечно обеспокоенных глаз, которые говорили о том, что он успел повидать этот мир, и для него все увиденное оказалось чересчур. Этот искренний страх совершенно не вязался с самоуверенностью, которую в той или иной степени излучали ясновидящие, находившиеся в комнате.

Мора и Калла знали его еще до рождения Блу, и обе считали, что сейчас Артемус утратил добрую часть своей значительности. Ну, по крайней мере, Мора так считала. Калла вообще о нем особо не думала, поскольку и раньше была о нем невысокого мнения. Впрочем, долговязые мужчины, вышедшие из волшебного леса, никогда ей не нравились.

Джими разлила виски по стаканам.

Орла закрыла дверь в комнату гаданий.

Женщины заняли свои кресла.

– Ну и сборище, – отметила Калла вместо приветствия (и не ошиблась).

– Его ведь не спасти, да? – спросила Джими. Она имела в виду Гэнси. Ее глаза слегка затуманились. Не то чтобы ей очень уж нравился Гэнси, но она была сентиментальна, и любая мысль о смерти какого-нибудь молодого парня причиняла ей беспокойство.

– Мм, – протянула Мора.

Женщины выпили. Артемус пить не стал. Он бросил нервный взгляд на Гвенллиан. Гвенллиан, навертевшая из своих волос целую башню с воткнутыми в нее карандашами и цветами, уставилась на него в ответ. Пламя в ее глазах могло бы поджечь остатки алкоголя в ее стакане.

– Должны ли мы остановить это? – спросила Мора.

Орла, самая младшая и шумная в этой комнате, расхохоталась – ярко, будто юная девушка: – И как именно ты остановишь его?

– Я сказала это, а не его, – довольно резко ответила Мора. – Я не стану притворяться, что обладаю хоть какой-то силой, чтобы остановить этого мальчика, так упорно ищущего свою могилу по всей Вирджинии. Но других ведь можно.

Калла с грохотом поставила свой стакан на стол:

– О, я могла бы остановить его. Но дело не в этом. Дело в том, что все элементы уже на месте.

(Все элементы: вышедший на пенсию наемный убийца, спавший с Морой; его бывший босс, одержимый сверхъестественными артефактами и ныне спящий в Бостоне; странное, леденящее душу существо, погребенное под камнями где-то под силовой линией; неизвестные твари, выползавшие из пещеры за заброшенной фермой; возрастающая мощь силовой линии; волшебный, наделенный разумом лес на силовой линии; сделка одного из мальчишек с волшебным лесом; способность другого мальчишки вытаскивать предметы из своих снов; третий мертвый мальчишка, отказывавшийся покоиться с миром; и девочка, сверхъестественным образом усиливавшая способности 90 процентов этого списка.)

Женщины сделали еще по глотку виски.

– Стоит ли им продолжать ходить в этот сумасшедший лес? – спросила Орла. Ей было наплевать на Кэйбсуотер. Она уже ходила туда с группой однажды и подошла достаточно близко к лесу, чтобы… ощутить его. Ее способности ясновидения лучше всего проявлялись по телефону или электронной почте; лица только мешали ей видеть правду. У Кэйбсуотера не было лица, а силовая линия в целом сошла бы за лучшую телефонную линию планеты. Орла ощутила, как лес засыпает ее просьбами, но не могла разобрать, чего именно он хочет. Вдобавок, ей не казалось, что эти просьбы относятся к чему-то плохому. Она просто ощущала масштабность его просьб, тяжесть его обещаний. Это могло изменить всю твою жизнь. Орла была довольна своей жизнью, благодарю покорно, поэтому она откланялась и ушла оттуда.

– С лесом все в порядке, – произнес Артемус.

Женщины посмотрели на него.

– Объясни, что значит «в порядке», – потребовала Мора.

– Кэйбсуотер любит их, – Артемус сложил свои огромные руки на коленях и выставил вперед свой гигантский нос. Его взгляд все возвращался к Гвенллиан, словно он боялся, что она может наброситься на него. Гвенллиан многозначительно погасила одну из горящих свечей своим стаканом. В комнате стало на один крохотный огонек темнее.

– Может, уточнишь? – предложила Калла. Но Артемус молчал.

– Мы рассмотрим это мнение поподробнее, – сказала Мора.

Женщины снова выпили.

– Кто-нибудь из нас, сидящих в этой комнате, умрет? – полюбопытствовала Джими. – Кто-то еще из наших знакомых проявился в тот вечер на линии?

– Нас всех это не касается, – ответила Мора. Бдение у церкви предсказывало только смерти людей, родившихся в городе или прямо на дороге мертвых (или, как в случае с Гэнси, возродившихся на ней), а все, кто сидел сейчас за столом, были приезжими.

– Но это касается Блу, – уточнила Орла.

Мора сердито тасовала карты:

– Это все равно не гарантирует безопасность. Есть вещи похуже смерти.

– Тогда давайте гадать, – сказала Джими.

Каждая из женщин прижала свою колоду карт к сердцу, перетасовала и наугад выбрала одну из карт. Они выложили карты на стол изображением вверх.

Таро – очень личная вещь, поэтому картинки в каждой колоде отражали сущность владелицы. На картах Моры были сплошь темные линии и простые цвета, рисунок небрежный и даже примитивный. Карты Каллы выглядели богато и были перенасыщены деталями и цветами. На каждой карте в колоде Орлы была изображена парочка, целующаяся или занимающаяся любовью, независимо от связи значения карты с поцелуями или сексом. Гвенллиан создала свою колоду сама, набросав темные, безумные символы на колоде обычных игральных карт. Джими пользовалась колодой «Священные кошки и женщины», купленной в магазинчике для малоимущих в 1992 году.

Все женщины вытащили пять разных версий Башни. Версия Башни Каллы лучше всего отображала значение карты: в замок, на котором было написано «СТАБИЛЬНОСТЬ», била молния, он был охвачен огнем и атакован некими существами, похожими на змей. Стоявшая в окне женщина, кажется, испытывала на себе всю силу удара молнии. На вершине башни с крепостного вала падал мужчина – либо его сбросили, либо он спрыгнул сам. В любом случае, он тоже был в огне, а следом за ним летела змея.

– Значит, мы все умрем, если не предпримем что-нибудь, – констатировала Калла.

Гвенллиан пропела:

– Owynus dei gratia Princeps Waliae, ha la la, Princeps Waliae ha la la…[1]

Артемус заскулил и дернулся было встать. Мора удержала его за руку и заставила снова сесть.

– Мы все умрем, – сказала она. – Рано или поздно. Давайте без паники.

Калла не сводила взгляда с Артемуса:

– Паникует только один из нас.

Джими передала по кругу бутылку с виски:

– Пришло время найти какое-то решение, дорогие мои. Как будем искать?

Женщины разом посмотрели на темную миску, служившую им чашей для гаданий. В ней не было ничего особенного, обычная стеклянная миска за 11 долларов, купленная в одном из магазинов, где продается кошачий корм, мульча и дешевая электроника. Клюквенно-виноградный сок, заполнявший ее, не обладал никакими мистическими свойствами. Тем не менее, было что-то зловещее в легкой ряби, искажавшей поверхность жидкости. Она отражала только темный потолок, но, казалось, хотела открыть им куда больше. В этой чаше таились возможности – и не все они были хорошими.

(Один из вариантов: использовать отражение, чтобы отделить душу от тела и в итоге умереть.)

И хотя именно Мора принесла сюда эту миску, сейчас она отодвинула ее.

– Давайте погадаем на картах на полную жизнь, – предложила Орла, надув пузырь из жвачки.

– Только не это, – отреагировала Калла.

– Для всех нас? – переспросила Мора, словно Калла и не возражала. – На нашу жизнь как группы?

Орла махнула рукой, показывая на все колоды; массивные деревянные браслеты у нее на запястье щелкнули друг о друга.

– Мне нравится эта мысль, – ответила Мора. Калла и Джими вздохнули.

При обычном гадании использовалась только часть семидесяти восьми карт в колоде. Три или десяток. Может быть, еще парочка, если требовалось что-то прояснить. Положение каждой карты означало вопрос. Каково состояние твоего бессознательного? Чего ты боишься? Что тебе нужно? Каждая карта, размещенная в конкретном месте, была ответом на вопрос.

Семьдесят восемь карт – слишком много вопросов и ответов.

Особенно если умножить это число на пять.

Калла и Джими снова вздохнули, но начали тасовать свои карты. Действительно, у них было множество вопросов, требующих множества ответов.

Женщины одновременно закончили перетасовку, закрыли глаза и прижали колоды к груди, сосредоточившись только друг на друге и на переплетении их жизней. Огоньки свечей затрепетали. За статуэтками богинь танцевали тени – они удлинялись, сжимались и снова удлинялись. Гвенллиан начала напевать себе под нос, и через мгновение к ней присоединилась Джими. Лишь Артемус, нахмурившись, никак не участвовал в действе. Но женщины и его привлекли к гаданию, когда стали раскладывать карты. Сначала они выложили ствол дерева из ряда карт, шепотом поясняя друг другу положения и значения. Затем разложили карты ветками, указывавшими на Артемуса, Джими и Орлу. После этого разложили оставшиеся карты корнями дерева, указывавшими на Каллу, Мору и Гвенллиан. Склонили головы над схемой, столкнувшись лбами, выложили карты друг на друга, смеясь и ахая над выстроившимся порядком.

В итоге проявилась история. Она повествовала о людях, которых они изменили, и людях, которые изменили их. В этом гадании были даже самые пикантные подробности: вот Мора влюбилась в Артемуса; вот Джими ударила Каллу; вот Орла тайком опустошила их общий банковский счет, чтобы сделать вебсайт, который до сих пор не принес им денег; вот Блу убежала из дома, и полицейские притащили ее обратно; вот умерла Персефона.

Ветвь, указывавшая на Артемуса, источала мрак и гниль, ее переполняли мечи и страх. Эта тьма вела обратно к стволу, объединяясь с чем-то в равной степени зловещим в корне, указывавшем на Гвенллиан. Было ясно, что именно эта тьма и убьет их всех, если они ничего не предпримут, но понять, что именно это было, не представлялось возможным. Способности этих женщин к ясновидению никогда не могли охватить зону непосредственно над силовой линией, а эта тьма образовалась именно там.

Тем не менее, способ борьбы с тьмой существовал за пределами силовой линии. Он был многогранен, неопределен и труден для понимания. И развязка была очевидной.

– Они что, должны работать вместе? – недоверчиво спросила Калла.

– Тут так говорится, – ответила Мора.

Джими потянулась за бутылкой с виски, но та была пустой:

– А мы не можем разобраться с этим сами?

– Мы всего лишь люди, – пояснила Мора. – Обычные люди. А они особенные. Адам связан с силовой линией. Ронан – сновидец. Блу усиливает их способности.

– Но богатенький Рич – обычный, – отметила Орла.

– Да, и он умрет.

Женщины снова склонились над выкладкой.

– Это значит, что она еще жива? – спросила Мора, показывая на карту в одной из веток – Королеву мечей.

– Вероятно, – буркнула Калла.

– Это значит, что она уйдет? – Орла ткнула пальцем в другую карту, имея в виду какую-то другую женщину.

– Похоже на то, – вздохнула Мора.

– А это значит, что она вернется? – поинтересовалась Калла, указывая на третью карту, относившуюся к еще одной женщине.

– Вероятно! – взвизгнула Гвенллиан, вскакивая из-за стола. Она завертелась на месте, вскинув руки к потолку. Никто больше не мог усидеть за столом. Калла отодвинулась прочь: – Я принесу еще выпить.

Джими одобрительно хмыкнула:

– Если это конец света, то я бы тоже выпила.

Когда все отошли от стола, Мора осталась, разглядывая отравленную ветвь карт Артемуса и самого Артемуса, сгорбившегося в своем кресле. Мужчины из волшебного леса больше ее не привлекали, но она еще помнила, как любила его. Однако этот Артемус потерял всякое значение для нее.

– Артемус? – позвала она тихо.

Он не поднял головы.

Она коснулась его подбородка. Он вздрогнул, уклоняясь от прикосновения. Она подняла его голову вверх, чтобы посмотреть ему в глаза. Он никогда не был особо разговорчив, да и сейчас не спешил говорить. Он выглядел так, словно больше не вымолвит ни слова, если в этом не будет необходимости. С того дня, как они оба выбрались из пещеры, Мора не задала ему ни единого вопроса о том, что произошло за годы их разлуки. Но сейчас она спросила: – Что с тобой случилось? Что сделало тебя таким?

Он закрыл глаза.

Глава 2

– Куда, черт возьми, подевался Ронан? – спросил Гэнси, эхом повторяя слова, произнесенные тысячами людей с тех пор, как человечество изобрело речь. Выйдя из учебного корпуса, он запрокинул голову назад, глядя в небо, словно Ронан Линч, сновидец, боец и прогульщик, каким-то образом мог пролетать над ними. Не пролетал. Глубокую синеву над студгородком прорезал лишь одинокий самолет. По ту сторону железного забора шумел городок Генриетта, издавая множество звуков шумных повседневных дел. По эту сторону студенты академии Эгленби издавали звуки непродуктивного дневного безделья.

– Он вообще был на технологии?

Адам Пэрриш, чародей и загадка, студент и логик, мужчина и мальчик, перевесил под завязку загруженную сумку на другое плечо. Он не мог привести ни единого довода, почему Гэнси считал, что Ронан вообще был где-то поблизости. После целой недели, занятой волшебными пещерами и таинственными спящими существами, Адаму приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы сосредоточиться на учебе, а ведь Адам был самым мотивированным учеником в их компании. Ронан же регулярно появлялся разве что на латыни, а теперь, когда всех учеников, ходивших на латынь, потихоньку перевели в дополнительную группу по французскому, что могло держать его здесь?

– Так он был на технологии? – продолжал допытываться Гэнси.

– Я думал, это риторический вопрос.

Гэнси выглядел сердитым ровно столько, сколько потребовалось бы поздней бабочке, чтобы пролететь мимо них на осеннем ветру:

– Он даже не пытается.

Прошло чуть больше недели с того дня, как они достали из пещеры Мору, мать Блу, и Артемуса… отца Блу? Три дня как они посадили Роджера Мэлори, старого друга Гэнси из Британии, на самолет домой. Два дня в школе на этой неделе.

И Ронан не явился ни на одно занятие.

Дурная трата времени? Да. Целиком и полностью ответственность Ронана Линча? Безусловно.

За спиной у них шумно прозвенел звонок, опоздав к фактическому окончанию урока на две минуты. Звонок в школе был солидный – большой колокол с веревкой, и звонить в него в конце каждого урока должен был подходящий, достойный ученик. Из-за этого двухминутного разрыва Адам Пэрриш преждевременно старел. Он любил, когда люди выполняли свою работу как следует.

– Скажи что-нибудь, – попросил Гэнси.

– Этот звонок.

– Да, все ужасно, – согласился Гэнси.

Друзья сошли с дорожки и направились к спортплощадкам. Это расстояние от учебного корпуса до Грубер-холла было истинным подарком, целых десять благословенных минут, чтобы подышать воздухом и насладиться солнечным светом в перерыве между уроками. В целом Адаму было комфортно в студгородке; предсказуемая рутина была для него сродни колыбели. Учиться как можно лучше. Ходить на уроки. Поднимать руку. Отвечать на вопрос. Уверенно продвигаться к выпуску. Другие одноклассники жаловались на объем работы. Работа! Работа – остров, к которому Адам плыл по штормовому морю.

Море и впрямь штормило. На силовой линии у них под ногами копошились чудовища. Сквозь руки и глаза, отданные Адамом на откуп Кэйбсуотеру, прорастал лес. А Гэнси должен был умереть еще до апреля. Океан волновался, и Глендауэр был островом в нем. Разбудить его означало получить исполнение желания, а желание заключалось в спасении жизни Гэнси. Этому заколдованному королевству нужен заколдованный король.

В прошедшие выходные Адаму дважды снилось, что они уже нашли Глендауэра и теперь искали его снова. В первую ночь ему приснился кошмар. Во вторую – сон, принесший ему облегчение.

Он осторожно спросил:

– Что будем делать дальше в поисках Глендауэра?

– Пещера Диттли, – отозвался Гэнси.

От этого ответа Адам вздрогнул. Обычно Гэнси отдавал предпочтение осторожности, а пещера Диттли была прямой противоположностью такого подхода. Для начала, едва они вытащили дочь Глендауэра, Гвенллиан, из этой пещеры, оттуда стали выползать странные животные. Словно этого было мало, Пайпер Гринмантл застрелила Джесса Диттли прямо у входа в пещеру. Эта пещера буквально сочилась смертью – как в прошлом, так и в будущем.

– Ты же не думаешь, что Гвенллиан вот так сразу расскажет, действительно ли ее отец лежит где-то в той пещере? Она скорей заставит нас бродить по пещере костей.

– Думаю, у Гвенллиан есть своя цель, – ответил Гэнси. – И я еще не понял, какая.

– Мне кажется, это неоправданный риск. Вдобавок, это место преступления.

Если бы Ронан сейчас был здесь, он бы добавил: «Тут везде сплошное место преступления».

– Это значит, что у тебя есть другие идеи? – удивился Гэнси.

Идеи, во множественном числе? Адам был бы счастлив представить хоть одну. Самый многообещающий путь, пещера в Кэйбсуотере, обвалился во время их последнего похода туда, и взамен не появилось никаких новых возможностей. Гэнси отметил, что все это кажется ему проверкой на достойность, и Адам не мог не согласиться. Кэйбсуотер назначил им испытание, они задались целью пройти его и обнаружили в себе это желание. Ощущение абсолютной правильности. Вдвоем с Ронаном они расчистили пещеру угроз, а затем вся их команда объединила свои способности, чтобы на краткое время оживить скелеты древнего стада, приведшего Ронана и Блу к Море. С тех пор каждую ночь Адам заново переживал это воспоминание, прежде чем заснуть. Сновидевший Ронан; Адам, сфокусировавший мощь силовой линии; Блу, усиливавшая его способности; Гэнси, отдавший приказ стаду. Никогда раньше Адам не чувствовал себя настолько неотъемлемой частью единого целого. Они были идеальным механизмом.

Но этот план не привел их к Глендауэру.

– Может, еще поговорить с Артемусом? – предложил Адам.

Гэнси хмыкнул. От любого другого это прозвучало бы пессимистично, но от Гэнси? Сомнительно.

– Поговорить с Артемусом – не проблема. Я больше волнуюсь о том, как заставить его нам отвечать.

– Ты вроде говорил, что умеешь убеждать, – напомнил ему Адам.

– Опыт показал, что в данном случае это бесполезно.

– Эй, мальчик Гэнси! – выкрикнул кто-то через всю площадку. Уитмен, один из членов старой команды гребцов Гэнси, поднял три пальца в приветствии. Гэнси не ответил, пока Адам слегка не коснулся его плеча рукой. Гэнси моргнул, а затем его лицо преобразилось и засияло фирменной улыбкой Ричарда Кэмпбелла Гэнси-третьего. Эта улыбка была истинным сокровищем, передававшимся из поколения в поколение, от отца к сыну; его тщательно оберегали в сундуке надежды, если в одном из поколений не было сыновей, но всякий раз с гордостью демонстрировали на людях.

– Умник, – отозвался Гэнси, щедро отмеряя свой старый южный акцент для каждой гласной. – Ты оставил ключи в замке!

Уитмен, смеясь, застегнул ширинку. Он подскочил к ним, и они с Гэнси затеяли непринужденную беседу. Через мгновение к ним присоединились еще двое мальчиков, затем еще двое. Они с легкостью подтрунивали друг над другом, жизнерадостные, молодые и компанейские – наглядная реклама приличной жизни и хорошего образования.

Адам не мог похвастаться достижениями на этом мастер-классе, хотя изучал это искусство месяцами. Он анализировал манеры Гэнси, препарировал реакцию других ребят, запоминал рисунок диалогов. Он наблюдал, как один легкий жест, элегантный как цирковой фокус, разворачивал целый букет чисто мужских разговоров. Он внимательно подмечал все закулисье: как печальный Гэнси внезапно превращался в радушного хозяина. Но на практике ему мало что удавалось. Теплые приветствия застывали на его губах ледяной коркой. Небрежные жесты выражали скорей пренебрежение, чем непринужденность. Вместо ровного зрительного контакта – нервный немигающий взгляд.

Он посещал этот класс каждый квартал и не мог отделаться от мысли, что, возможно, существуют некие навыки, овладеть которыми не под силу даже Адаму Пэрришу.

– Где Пэрриш? – спросил Энгль.

– Да вот же он стоит, – ответил Гэнси.

– И как это я не ощутил веянье ледника, – поразился тот. – Как дела, чувак?

Это был риторический вопрос, отвечать на который следовало легкой улыбкой. Эти мальчишки были здесь ради Гэнси. Где Пэрриш? Там, куда за день не доберешься.

Когда-то давно такая динамика выбила бы Адама из колеи. Воспринималась бы как угроза. Но сейчас он был уверен в том, что является одним из двух любимцев Гэнси, поэтому просто сунул руки в карманы и молча шагал рядом с ребятами.

Внезапно Адам ощутил, как напрягся Гэнси. Другие еще смеялись и что-то выкрикивали, но выражение лица Гэнси вдруг стало задумчивым. Адам проследил за его взглядом до гигантских колонн, поддерживавших крышу Грубер-холла. На вершине лестницы между колоннами стоял директор Чайлд с книгой или чем-то похожим в руках. Это был сухонький человечек, которому явно были необходимы защитный крем от солнца и широкополая шляпа.

– Ну все, джентльмены! – провозгласил он. – Я слышал вас даже у себя в кабинете. Что это мы ведем себя как вороны? Вас ждут занятия.

Кулак легонько ударяется о кулак; кто-то кому-то взъерошил волосы, толкнул плечом. Мальчишки разошлись. Гэнси и Адам остались. Чайлд махнул Гэнси рукой, прежде чем снова исчезнуть за дверью Грубер-холла. Гэнси, казалось, рассердился, но в следующее мгновение его лицо снова ничего не выражало. Он зашагал в класс.

– И что это было? – спросил его Адам.

Гэнси притворился, что не слышит, пока они взбирались наверх по ступенькам, где только что стоял директор.

– Гэнси. Что это было?

– Что именно?

– Рука. Чайлд.

– Просто дружеский жест.

Миру свойственно было быть более приветливым с Гэнси, чем с Адамом, но на директора Чайлда это было непохоже.

– Скажи мне, что ничего не скажешь, но только не ври мне.

Гэнси нарочито долго заправлял рубашку в брюки и поправлял свитер, не глядя на Адама:

– Я не хочу ссориться.

Адам попытался угадать:

– Ронан.

Гэнси быстро поднял на него глаза и снова опустил их, разглядывая свой свитер.

– Не может быть, – произнес Адам. – Что… Нет. Ты не мог.

Он не знал, в чем именно он сейчас обвиняет Гэнси. Но ему было известно, чего Гэнси хочет для Ронана, как известны и методы, которыми Гэнси добивается желаемого.

– Я не хочу ссориться, – повторил Гэнси и потянулся к двери. Адам первым опустил на нее руку, блокируя проход: – Посмотри вокруг. Ты видишь Ронана? Ему плевать. Если ты и дальше будешь пихать все это ему в глотку, он никогда не испытает голод.

– Я не хочу ссориться.

Гэнси спасло жужжание в кармане; звонил его мобильник. Вообще-то, им не разрешалось отвечать на звонки, пока они были в школе, но он все равно вытащил телефон и повернул его экраном к Адаму, чтобы тот видел, кто звонит. Адаму в глаза бросились две вещи: во-первых, звонила мать Гэнси, а во-вторых – на экране было написано, что время сейчас 6:21, а это явно было не так.

Адам переменил позу и теперь не мешал Гэнси войти в здание, а просто придерживал дверь, словно сторожил вход. Гэнси поднес телефон к уху: – Алло? А, мама. Я в школе. Нет, выходной был вчера. Нет. Разумеется. Нет, но давай быстро.

Пока Гэнси говорил по телефону, Кэйбсуотер поманил Адама к себе, предлагая поддержать уставшее тело, и тот позволил – всего на минуту. В течение нескольких легких вздохов вокруг были только листья и вода, стволы и корни, камни и мох. Силовая линия гудела внутри, сливаясь с его пульсом, или наоборот. Адам чувствовал, что лес хочет что-то ему сказать, но не мог разобрать, что именно. После школы ему придется устроить сеанс ясновидения или найти время, чтобы съездить туда самому.

Гэнси закончил говорить и убрал телефон:

– Она хотела знать, как я смотрю на то, чтобы по-быстрому провести последнюю кампанию по сбору средств в студгородке на выходных. Не совпадет ли это с Днем ворона, и может ли Чайлд провести мероприятие. Я сказал, что… ну, ты слышал, что я сказал.

Вообще-то, Адам не слышал. Он слушал Кэйбсуотер. Более того, он все еще продолжал слушать, да так внимательно, что, когда лес внезапно качнулся, Адам качнулся вместе с ним. Он обессиленно схватился за дверную ручку, чтобы удержаться на ногах.

Энергетический гул внутри затих.

Адам едва успел подумать о том, что могло случиться и вернется ли энергия, когда силовая линия заговорила в нем снова. Где-то в глубине сознания распускались листья. Он выпустил дверную ручку.

– Что это было? – спросил Гэнси.

– Что именно? – Адам, переводя дыхание, почти точно скопировал тон друга, услышанный им ранее.

– Не будь такой задницей. Что случилось?

Случилось то, что кто-то только что сорвал с силовой линии гигантскую порцию энергии. Достаточно, чтобы даже Кэйбсуотер на мгновение задохнулся. Судя по незначительному опыту Адама, причин такого явления было не так уж много.

Пока энергетический поток медленно набирал прежнюю скорость, он ответил Гэнси:

– Кажется, я знаю, чем именно занят Ронан.

Глава 3

В то утро Ронан Линч проснулся рано, без будильника, с единственной мыслью в голове: домой домой домой.

Гэнси еще спал, крепко сжимая в руке телефон; его аккуратно сложенные очки лежали на матрасе чуть поодаль. Ронан спустился вниз по лестнице, прижав свою ручную ворону к груди и не давая ей каркать. Снаружи высокая трава плеснула росой на его сапоги, а вокруг колес угольно-черного «БМВ» курился туман. Небо над фабрикой Монмут было цвета грязного озера. Было холодно, но в горючем сердце Ронана бушевал пожар. Он сел в машину – окунулся в нее, ощутил ее как собственную кожу. Ночной воздух еще клубился под сиденьями, таился в дверных карманах. Ронана охватила дрожь, пока он привязывал ворону к защелке ремня безопасности на пассажирском сиденье. Не самая удобная привязь, но зато эффективная, чтобы птица не порхала по салону спортивного автомобиля. Чейнсо клюнула его, но не так сильно, как холодный воздух раннего утра.

– Не подашь мне куртку, ты, мелкая какашка? – сказал он вороне. Она поклевывала кнопки на дверце, не обращая на него внимания, поэтому за курткой он полез сам. Его форменный школьный пиджак, измятый до невозможности, валялся там же, рядом с языковой коробкой-загадкой, предметом из сна, переводившим на английский с нескольких языков, включая один выдуманный. Когда он попадет в школу снова? И попадет ли вообще? Он подумал, что мог бы официально бросить учебу завтра. На этой неделе. На следующей. Что его останавливало? Гэнси. Деклан. Память об отце.

Дорога до Сингерс-Фоллз занимала двадцать пять минут даже в это время суток, но до рассвета еще оставалось немало времени, когда он проехал спящий городок и, наконец, прибыл в Барнс. Добраться сюда можно было только по петляющей сквозь лес узкой дороге, больше похожей на тоннель из ветвей, деревьев и кустов шиповника, сгущавшихся вокруг машины. Поместье, приютившееся у подножия холма, полнилось звуками жизни окружавшего его леса: шумели дубовые листья, через подлесок пробирались койоты или олени, шелестела сухая трава, перекликались совы, и все это дышало, перешептывалось и шевелилось где-то за гранью видимости. Для светлячков было слишком прохладно, но все же над полями там и сям мерцали огоньки.

Все это принадлежало ему. Причудливое, бессмысленное, но прекрасное.

Ронан Линч обожал сновидеть свет.

Когда-то давно поместье Барнс было экосистемой Ронана. Семья Линчей редко покидала его пределы, когда Ронан был маленьким, поскольку в этом не было необходимости, здесь было много работы, а Ниалл Линч не доверял практически никому, кто мог бы ухаживать за домом в его отсутствие. Их мать Аврора объясняла, что лучше всего встречаться с друзьями в доме, так как на территории фермы полно хрупких предметов, принадлежащих отцу. И один из этих предметов – сама Аврора Линч. Златовласая Аврора была королевой Барнса, добрая и веселая правительница мирной, секретной страны. Она покровительствовала причудливому искусству своих сыновей (хотя старший сын, Деклан, редко отдавался такому виду искусства); она была неустанной участницей их игр и фантазий (хотя старший, Деклан, редко участвовал в играх). Конечно же, она любила Ниалла – все любили сказочного Ниалла, хвастливого поэта, короля музыкантов, но, в отличие от всех прочих, она предпочитала, когда он пребывал в молчаливом настроении. Она любила правду, а когда Ниалл Линч говорил, то любить одновременно и правду, и Ниалла Линча было трудно.

Она была единственным человеком, которого он не мог ослепить своим великолепием, и он любил ее за это.

Лишь спустя много лет Ронан узнал, что король извлек свою королеву из собственных снов. Впрочем, в ретроспективе это было вполне логично, ведь его отец тоже обожал сновидеть свет.

Войдя в дом, Ронан зажег несколько ламп, чтобы прогнать тьму за дверь. Поискав пару минут, он нашел ведерко с кубиками и вывернул его содержимое на пол для Чейнсо. Затем он поставил в проигрыватель одну из пластинок отца. Пока звуки скрипки и волынок разлетались по узким коридорам, он вытер пыль с полок и починил сломанную дверную петлю одного из кухонных шкафчиков. Когда утреннее солнце наконец-то залило золотом защищенную долину, Ронан приводил в порядок старую лестницу, ведшую на второй этаж, в родительскую спальню.

Вдох. Выдох.

Он забывал, как выдыхать, когда был не дома.

Время здесь текло по-своему. День, проведенный в Эгленби, был полон ничего не значащих картинок и незапоминающихся разговоров, резко сменяющих друг друга в сумасшедшем слайд-шоу. Но день, проведенный в Барнсе, протекал с ленивой импозантностью, исполненный важных мелочей, коих здесь было в четыре раза больше, чем везде. Чтение книг на подоконнике, старые фильмы в гостиной, неспешная починка хлопающей двери сарая. Часы длились столько, сколько было нужно.

Его воспоминания о былом – обо всем, чем это место было для него, когда здесь жила вся семья Линчей – медленно сменялись воспоминаниями и надеждами на грядущее – каждая минута, когда Барнс принадлежал ему, все то время, проведенное им здесь в одиночку или с Адамом, в сновидениях и составлениях бесчисленных планов.

Дом, дом, дом.

Время спать. Сновидеть. Ронан пытался создать некий конкретный предмет и был достаточно умен, чтобы знать, что с первого раза ему это не удастся.

Правила сновидений, – нараспев произнес Джона Майло.

Ронан сидел на уроке английского. Майло, учитель, одетый в клетчатый костюм, стоял перед светившейся «умной» доской. Его пальцы отбивали размеренный ритм по ее поверхности, нажимая нужные слова: Правила для сновидцев. Правила для сновиденного.

Кэйбсуотер? – позвал Ронан, обращаясь к классной комнате. Его мысли покрывались ненавистью, как глазурь покрывает торт. Он не мог забыть запахи этого места: резина, моющее средство, плесень и соус терияки из школьного кафетерия.

Мистер Линч, вы хотели бы поделиться с нами чем-нибудь?

Конечно. Я не собираюсь оставаться в этом чертовом классе ни секундой больше.

Вас никто здесь не держит, мистер Линч. Эгленби – свободный выбор.

Майло выглядел разочарованным: Давайте сосредоточимся. Правила сновидений. Прочтите вслух, мистер Линч.

Ронан не стал читать. Они не могут его заставить.

Сны легко ломаются, – пропел Майло. Его слова напоминали песенку из рекламы стирального порошка. – Очень трудно сохранить необходимое равновесие между подсознанием и сознанием. На четвертой странице вашего учебника есть диаграмма.

Третья страница была черной. Четвертой и вовсе не было. Никакой диаграммы.

Правила для сновиденного. Мистер Линч, почему бы вам не сесть прямо, заправить рубашку и проявить хоть немного сосредоточенности? Психопомп[2] мог бы помочь вам сохранить мысли при пробуждении. А сейчас каждый найдет себе партнера для сновидения.

Партнер Ронана отсутствовал.

Впрочем, Адам сидел в последнем ряду. Внимательный. Увлеченный. Этот студент академии Эгленби был сплошь олицетворением американского наследия. Над головой у него, в пузыре, отражавшем его мысли, как в комиксах, виднелся учебник, испещренный убористым текстом и диаграммами.

Борода Майло стала длиннее, чем в начале урока.

Правила для сновидцев. Вообще-то, все дело в высокомерии, не так ли? Мистер Линч, хотите поговорить о том, что Бог мертв?

Чушь собачья, – фыркнул Ронан.

Если вы считаете, что вам известно больше, можете встать и занять мое место преподавателя. Я просто пытаюсь понять, почему вы думаете, что не умрете так же, как ваш отец. Мистер Пэрриш, правила для сновидца?

Адам ответил точно, как по учебнику: Хини указывает на странице двадцать, что сновидцев следует считать оружием. В других исследованиях мы можем проследить, как это проявляется в реальности. Пример А: отец Ронана мертв. Пример Б: Кавински мертв. Пример В: Гэнси мертв. Пример Г: Я тоже мертв. Пример Д: Бог мертв, как вы уже сказали. Я бы еще добавил в список Мэтью и Аврору Линчей, но согласно определению в исследовании Глассера от 2012 года они не являются людьми. У меня здесь есть диаграммы.

Да пошел ты! – рыкнул Ронан.

Адам словно увядал на глазах. Он уже не был Адамом; вместо него возник Деклан.

Выучи уроки, наконец, Ронан, хотя бы раз в своей треклятой жизни. Неужели ты не понимаешь, кто ты?

Ронан проснулся злым как черт и с пустыми руками. Он сполз с дивана и пошарил по шкафчикам на кухне. Молоко в холодильнике давно прокисло, а Мэтью съел все хот-доги в последний раз, как был здесь. Ронан в бешенстве вылетел на крыльцо, в прозрачный утренний свет, и сорвал странный плод с росшего в горшке дерева, плодоносившего пакетиками арахиса в шоколаде. Пока он нервно ходил по двору туда-сюда, Чейнсо порхала за ним, поклевывая темные пятнышки на земле в надежде, что это окажутся оброненные им орехи.

Правила для сновидцев: Майло во сне спросил его, куда подевался его партнер по сновидениям. Хороший вопрос. Сиротка неотступно преследовала его во сне, сколько он себя помнил – жалкое маленькое существо в белой шапочке, натянутой поверх белых, неровно обрезанных волос. Ему казалось, что раньше она была старше, но, возможно, тогда он и сам был моложе. Она помогала ему прятаться во время кошмаров. А теперь она все чаще пряталась за него, но все так же помогала ему концентрироваться на задании. Странно, что она не появилась, когда Майло упомянул ее. Весь этот сон был очень странным.

Неужели ты не понимаешь, кто ты?

Ронан не понимал. Не совсем. Но думал, что ему уже лучше удается жить с этой постепенно проявляющейся тайной, коей был он сам. Можно было отправить этот сон нахрен.

– Брек! – каркнула Чейнсо. Ронан бросил ей орешек и вернулся в дом, чтобы поискать вдохновение. Иногда прикосновение к реальным предметам помогало ему, когда ему не удавалось сновидеть нужную вещь. Чтобы успешно извлечь предмет из сна, ему нужно было знать, как он ощущается в руках, чем пахнет, как растягивается и сгибается, насколько он тяжелый или невесомый, в общем, все то, что превращало этот предмет из эфемерного в физический.

В спальне Мэтью ему на глаза попался шелковый мешочек магнитных камушков. Пока он изучал ткань, Чейнсо ковыляла у него под ногами, издавая низкие рокочущие звуки. Он так и не понял, почему она так часто ходила и прыгала по земле. Если бы у него были крылья, он бы только и делал, что летал.

– Его здесь нет, – сказал ей Ронан, когда она вытянула шею, пытаясь разглядеть, есть ли кто-то на кровати. Ворона что-то бормотнула в ответ, безуспешно ища себе какое-нибудь развлечение. Мэтью был шумным, веселым мальчишкой, но его комната всегда была в идеальном порядке и почти лишена каких-либо вещей. Ронан раньше думал, что Мэтью просто держал все барахло в своей кудрявой голове, но теперь начал подозревать, что так происходило потому, что самому Ронану не хватило воображения, чтобы выдумать полноценную, сформировавшуюся личность. Трехлетний Ронан хотел иметь брата, который любил бы его безусловной, всеобъемлющей любовью. Трехлетний Ронан вымечтал себе Мэтью, полную противоположность Деклана. Был ли он человеком? Адам/Деклан в его сне, кажется, так не думал, но этот Адам/Деклан также был лжецом.

Правила для сновидцев.

Сновидцев следует считать оружием.

Ронан уже знал, что он – оружие, но старался компенсировать это. Его сегодняшней целью было придумать что-то, чтобы уберечь Гэнси, если его снова ужалит шершень. Разумеется, Ронан и раньше извлекал из своих снов противоядия и лекарства, но проблема была в том, что он понятия не имел, сработают ли они, пока (в случае, если не сработают) не станет слишком поздно. Поэтому он придумал план получше: бронированная кожа. Она защитит Гэнси еще до того, как что-нибудь попытается причинить ему вред.

Ронан не мог избавиться от мысли, что у него осталось совсем мало времени.

Это должно сработать. Это будет круто.

В обед Ронан выбрался из кровати после двух неудачных попыток создать броню. Он натянул рабочие сапоги, грязную толстовку и вышел на улицу.

Барнс представлял собой скопление хозяйственных построек, хижин и больших амбаров для скота. Ронан остановился в одном из них, чтобы наполнить ведра кормом в гранулах и закинуть поверх соляной блок, как делал когда-то в детстве. Затем он направился к пастбищу мимо сотворенных его отцом молчаливых коров, упрямо спавших посреди поля. По пути он свернул в один из амбаров с техникой. Встав на цыпочки, он пошарил рукой над дверным косяком, пока не нащупал крошечный сновиденный цветок, оставленный им здесь ранее. Когда Ронан подбросил его, цветок завис в воздухе над его головой, излучая непрерывное желтое сияние, достаточное, чтобы осветить ему дорогу через темный амбар. Ронан пробирался сквозь пыльные сломанные и целые механизмы, пока не наткнулся на свой ночной ужас-альбиноса, свернувшегося на капоте старой ржавой машины – сплошь белоснежная грозная рвань с закрытыми глазами. Свирепые бледные когти твари продрали капот почти насквозь. Похоже, ночной ужас провел здесь уже несколько часов. Альбинос приоткрыл один розовеющий глаз и оценивающе посмотрел на него.

– Тебе что-нибудь нужно, мерзкий ты сучонок? – спросил его Ронан. Тварь снова закрыла глаз. Ронан оставил альбиноса спать и пошел дальше, стуча ведрами. Цветок-светлячок летел следом, хотя ему уже не был нужен свет, раз он вышел на улицу. Когда он проходил самый крупный амбар для скота, у него появилась компания. В траве вокруг него закопошились сурки, крысы и какие-то несуществующие животные; они резво скакали позади, в оставленных им следах, а впереди из леса навстречу ему уже выходили олени. Их присутствие было незаметным, пока они не начинали двигаться.

Некоторые животные были настоящими. Большинство оленей принадлежали к обычной белохвостой породе – Ронан прикормил и приручил их чисто удовольствия ради. Их приручению способствовало и то, что среди них жил созданный им козленок, беленький и очень милый, с длинными трепетными ресницами и рыжими ушами. Он первым потянулся к соляному блоку, который Ронан бросил на траву, и позволил погладить себя по короткой жесткой шерстке на загривке и вытащить колючки из мягких завитков за ушами. Один из диких оленей ел корм из руки Ронана, остальные терпеливо ждали, пока он не высыплет гранулы в траву. Вполне возможно, что кормить их было незаконно. Ронан никогда не мог запомнить, кого можно и кого нельзя кормить и отстреливать в Вирджинии.

Мелкие животные подобрались ближе, некоторые устроились у него на сапогах, другие усаживались на траве вокруг него, нервируя оленей. Он и им бросил корма, ощупал каждого, проверяя, нет ли ранок и клещей.

Вдох. Выдох.

Он думал о том, как должна выглядеть бронированная кожа. Возможно, она не должна быть невидимой. Может быть, она серебряная. Может, она светится.

Ронан ухмыльнулся, внезапно ощутив себя нелепым, ленивым и глупым. Он поднялся на ноги, сбрасывая неудачи с плеч, роняя их на землю. Когда он потянулся, расправляя спину, белый козлик поднял голову и пристально посмотрел на него. Другие животные заметили и тоже стали смотреть. Они были прекрасны – насколько сны Ронана могли быть прекрасны, как Кэйбсуотер в его снах, но сейчас он не спал. Каким-то образом, если он не фиксировал момент времени, разрыв между его бодрствованием и сновидениями постепенно уменьшался. И хотя половина этого странного стада немедленно уснет в случае смерти Ронана, пока он вдыхал и выдыхал, он был королем.

Он оставил свое дурное настроение на этом поле.

Вернувшись в дом, он увидел сон.

Глава 4

Лес – это Ронан.

Он лежал лицом в грязи, вытянув руки, зарывшись пальцами в землю, чтобы впитывать энергию силовой линии. Он чувствовал запах горевших и опадавших листьев, смерть и возрождение. Воздух стал его кровью. Голоса, бормотавшие среди ветвей, были его собственным размножившимся голосом. Ронан, повторяющийся многократно; и снова Ронан; и снова Ронан.

– Вставай, – сказала ему Сиротка на латыни.

– Нет, – ответил он.

– Ты застрял? – спросила она.

– Я не хочу уходить.

– Зато я хочу.

Он взглянул на нее, сам не зная как, поскольку его пальцы-корни все еще впивались в почву, а тело опутывали чернильные ветви, прораставшие из татуировки на его обнаженной спине. Сиротка держала в руках ведро. Ее глаза были темными и запавшими – глаза вечно голодного, вечно жаждущего существа. Грязноватая белая шапочка низко натянута на лоб, скрывая белые, неровно обрезанные волосы.

– Ты всего лишь часть сна, – сказал он ей. – Просто мое чертово гребаное воображение.

Она всхлипнула, как щенок, которого пнули ногой, и он сразу почувствовал себя виноватым за то, что был так груб с ней – или с собой. Почему бы просто не сказать, что она такое?

– Я искал тебя раньше, – сказал он, только что вспомнив об этом. Ее присутствие снова и снова напоминало ему о том, что он находился в своем сне.

– Кера, – ответила она, все еще обижаясь на него. Ронан ощутил укол раздражения, услыхав, что она украла у Чейнсо кличку, придуманную ею для него.

– Придумай что-нибудь свое, – буркнул он, но ему уже не хотелось быть с ней строгим, даже если это означало просто быть честным. Она села рядом с ним, подтянув коленки к груди.

Вжимаясь щекой в прохладную почву, он потянулся глубже. Его пальцы натыкались на личинок и земляных червей, кротов и змей. Личинки разворачивались, когда он тянулся мимо них. Земляные черви следовали за ним. Он ощущал шерсть кротов на своей коже. Змеи обвивали его руки. Он был ими, всеми ими.

Он вздохнул.

Сидевшая на земле Сиротка раскачивалась из стороны в сторону, напевая жалостливую мелодию, то и дело взволнованно поглядывая в небо.

– Periculosum[3], – предупредила она. – Suscitat[4].

Он не чувствовал опасности. Лишь земля, и энергия силовой линии, и ветви его вен. Дом, дом.

– Оно здесь, внизу, – произнес он. Земля проглотила его слова и выпустила новые ростки. Сиротка, дрожа, оперлась спиной о его ногу.

– Quid[5], – начала было она, затем, запинаясь, продолжила по-английски. – Что это?

Это была кожа. Мерцающая, почти прозрачная. Ронан погрузился достаточно глубоко, чтобы увидеть форму, скрытую в земле. По форме она напоминала тело – словно прорастала под землей в ожидании, когда ее выкопают. На ощупь она была как ткань мешочка из комнаты Мэтью.

– Есть, – констатировал Ронан, коснувшись пальцами ее поверхности. Помоги мне удержать ее. Возможно, он только подумал это, а не произнес вслух. Сиротка начала кричать: – Осторожней, осторожней!

Едва она выкрикнула это, он ощутил…

Что-то…

Кого-то?

Это не прохладная сухая чешуйчатая шкура змей. И не теплое быстрое сердцебиение кротов. Не мягкость пронзавших почву земляных червей и не плавная медлительность личинок.

Это была тьма.

Она текла и сочилась.

Это было не столько нечто, сколько ничто.

Ронан не стал ждать. Он чуял ночной кошмар издалека.

– Сиротка, – велел он, – вытащи меня.

Он подхватил сновиденную кожу одной рукой-корнем, быстро фиксируя ее ощущение в своей памяти. Ее вес, плотность, реальность. Сиротка, испуганно попискивая, копала и разгребала землю вокруг него, как собака. Она так ненавидела его сны.

Тьма, не бывшая тьмой, поднималась из земли. Она поедала все, чего касалась. Точнее – вот что-то есть, и вот его нет.

– Скорее! – прикрикнул Ронан, отстраняясь, все еще сжимая кожу в своих пальцах-корнях. Он мог бы оставить ее здесь и проснуться. Но он не хотел бросать ее. Это могло сработать.

Сиротка схватила его за ногу, или за руку, или за одну из его ветвей и тащила, тащила, тащила, пытаясь выкопать его из земли.

– Кера! – всхлипывала она.

Тьма прогрызала себе путь наружу. Если она схватит его за руку, он может проснуться без руки. Он лишится всего, что потеряет здесь…

Сиротка упала на спину, наконец-то выдернув его на поверхность. Чернота прорвалась из земли у него за спиной. Не думая о том, что делает, Ронан бросился вперед, чтобы закрыть собой девочку.

Нет ничего невозможного, – шепнул лес, или тьма, или Ронан.

Он проснулся. Его тело застыло, как и всегда после того, как он извлекал что-то из своих снов. Он не ощущал своих рук – пожалуйста, думал он, пусть у меня еще будут руки. Он не ощущал ног – пожалуйста, думал он, пусть у меня еще будут ноги. Он провел несколько томительных минут, лежа в гостиной на старом клетчатом диванчике, уставившись в потолок. На потолке три старые-старые щели образовывали букву М. Вокруг пахло масличными орехами и самшитом. Чейнсо вспорхнула над ним и тяжело приземлилась на его левую ногу.

Ага, значит, у него есть как минимум одна нога.

Теперь, когда эта тьма больше не была у него перед глазами, он не мог точно сформулировать, почему она показалась ему такой жуткой. Постепенно его пальцы стали двигаться, значит, они у него тоже есть. Пока что. Сновиденная кожа проявилась вместе с ним и теперь свисала с дивана на пол. Она была прозрачной и невесомой, ее покрывали пятна грязи и дыры. Все его конечности остались при нем, но одежку уже не спасти. А еще он был страшно голоден.

Зажужжал его мобильник, и Чейнсо взлетела на спинку дивана. Обычно он не проверял, кто звонит, но его так взволновало ощущение пустоты во сне, что он воспользовался своими новообретенными пальцами, чтобы вытащить телефон из кармана и убедиться, что это не Мэтью.

Это был Гэнси.

"Пэрриш хочет знать, не прикончил ли ты себя в сновидении только что, так что лучше ответь".

Прежде чем Ронан понял, какие именно эмоции в нем вызвало то, что Адам знал о сне, Чейнсо, сидевшая на спинке дивана, внезапно низко нагнула голову. Перья у нее на шее встали дыбом. Ее взгляд был прикован к чему-то в противоположном конце комнаты. Приподнявшись на локтях, Ронан осмотрел комнату. Поначалу он не увидел ничего, кроме обычного бардака. Кофейный столик, телевизор, шкафчик с играми, подставка для тростей. Затем он заметил движение под столом.

И застыл.

Медленно, очень медленно к нему пришло осознание, что же именно он видит.

– Вот дерьмо, – произнес он.

Глава 5

Блу Сарджент отстранили от школьных занятий.

Всего лишь на день. Двадцать четыре часа предположительно должны были излечить ее от желания уничтожать чужое имущество и, честно говоря, на удивление ужасного поведения, Блу. Впрочем, Блу никак не могла ощутить раскаяние настолько глубоко, как следовало бы; по сравнению с остальной частью ее жизни, школа вообще утратила всякую реальность. Стоя в коридоре у двери директорского кабинета, она слушала, как внутри ее мать объясняла, что в семье недавно случилась смерть, что в город только что вернулся биологический отец Блу, и все это было для нее очень болезненным. Вероятно, Мора (от которой сильно пахло полынью – а это значило, что она и Джими проводили какой-то ритуал, пока Блу была в школе) еще добавила, что ее дочь просто психанула, даже не осознавая этого.

О, Блу прекрасно все осознавала.

Сейчас она сидела под старым буком на заднем дворе дома номер 300 по Фокс-уэй, чувствуя себя совершенно разболтанной и не в своей тарелке. Где-то глубоко внутри она понимала, что у нее серьезные проблемы, несравнимые со всеми предыдущими; но более непосредственная ее часть испытывала невыразимое облегчение, что ей целые сутки не придется притворяться и изображать заинтересованность в уроках. Она подобрала и отбросила выеденный жуками буковый орешек; он ударился о забор со звуком, напоминавшим выстрел.

– Ладно, я тут придумал кое-что.

Сперва возник голос, а следом – холодок по коже. Через мгновение к ней присоединился Ноа Черни, одетый, как обычно, в синий форменный свитер академии Эгленби. Впрочем, «присоединился» – неверное слово. Больше подходило «проявился». Фраза «обман зрения» годилась еще лучше. «Обман разума» – идеально, поскольку Блу редко замечала момент фактического появления Ноа. Он не просто возникал в пространстве. Каким-то образом ее мозг переписывал мгновение перед его появлением, чтобы она могла притвориться, будто бы Ноа все это время сидел рядом с ней.

Порой было жутковато иметь мертвого друга.

Ноа дружелюбно продолжил:

– Тебе надо достать трейлер. Но не такой, как у Адама. Рекламный трейлер.

– Кому? Мне?

– Тебе. Конкретно тебе[6]. Разве я неверно выразился грамматически?

– Не знаю. Гэнси, наверное, знал бы. Что значит «трейлер, как у Адама»?

– Может, внутренней тебе? – предположил он, словно не слышал ее последних слов. – Ладно, все равно. Я хотел сказать – конкретно тебе. И ты придумываешь, скажем, пять потрясных рецептов приготовления курицы. Скажем, курица-гриль. Их же готовят целую вечность, да? – он принялся загибать пальцы. – И еще что-нибудь мексиканское. Курица в медовом маринаде с карри. С соусом барбекю. Эмм… Терияки? И… Что-нибудь с чесноком. А еще тебе понадобятся, ну, типа, напитки. Идиотские напитки, вызывающие привыкание. Чтобы люди стояли и думали – так, я очень хочу вот этого медового цыпленка с карри и еще чай с лимоном, а, к черту, давайте мне всего и побольше, да-да, цып-цып-цып!

Блу никогда раньше не видела его таким оживленным. Эта версия Ноа, занимавшаяся пустой болтовней, определенно была ближе к тому, каким он был при жизни. Ученик Эгленби, катавшийся на скейтборде и водивший ярко-красный «мустанг». Она вдруг осознала, что, вероятно, вообще не смогла бы подружиться с таким Ноа. Он не был плох. Просто очень юн, а она сама никогда не была такой. Неприятная мысль.

– … И я бы назвал это… ты готова?.. я бы назвал это «Цыпленок на вынос». Цыпленок, поняла? Чего бы ты хотела сегодня? Ой, мам, закажи цыпленка на вынос, – Ноа шлепнул Блу по связанным в хвост волосам. – Ты даже могла бы надеть на голову такую бумажную шапочку. Ты могла бы стать лицом бренда «Цыпленок на вынос».

Блу внезапно потеряла терпение и взорвалась:

– Все, Ноа, хватит, а не то…

Над головой раздался каркающий смех, сразу заставивший ее замолчать. С дерева осыпались несколько сухих листков. Блу и Ноа запрокинули головы. На прочных толстых ветвях, прислонившись спиной к стволу и упираясь ногами в более тонкие ветки, восседала Гвенллиан, дочь Глендауэра. Как всегда, она выглядела жутковато и в то же время изумительно. Накрученная из темных волос башня была утыкана шариковыми ручками, обвешана ключами и бумажными папильотками. На ней были как минимум три платья, надетые одно поверх другого, но все три были задраны высоко до бедер, и непонятно, задрались ли они сами, пока она взбиралась на дерево, или же она задрала их намеренно. Ноа уставился на нее.

– Привет-привет, мертвечина! – пропела Гвенллиан, вытаскивая из своей дикой прически сигарету с одной стороны и зажигалку – с другой.

– И давно ты здесь сидишь? И еще и куришь? – возмутилась Блу. – Смотри, не убей мое дерево.

Гвенллиан выпустила изо рта облако пахнущего гвоздикой дыма:

– Ты говоришь как Артемус.

– Я не знаю, как он говорит, – Блу пыталась скрыть обиду в голосе, но ей это не удавалось. Она и не надеялась, что Артемус сразу заполнит зияющий провал в ее сердце, но также не ожидала, что он просто запрется в кладовке.

Выдохнув впечатляющее колечко дыма сквозь сухие листья, Гвенллиан оттолкнулась от ствола и съехала на ветку пониже: – Твоего обитающего в кустах трусоватого папашку нелегко познать, синяя лилия, лилейная Синь. Но, опять же, вот эта штука рядом с тобой тоже не так проста, верно?

– Что еще за штука? Ноа? Ноа никакая не штука!

– Мы встретили птичку в кустарнике, птичку в кустарнике, птичку в кустарнике, – пропела Гвенллиан. Она соскользнула еще ниже, и еще, пока ее сапоги не оказались прямо у Блу перед носом. – И тридцать ее друзей! Ты чувствовал себя довольно-таки живым, не так ли, маленькое мертвое нечто? Давай-ка между нами начистоту. Лилейная Синь – мощное зеркало, и лилейная Гвен – мощное зеркало, а ты между ними, вспоминаешь, что значит жить?

Похоже, Гвенллиан была права, и это раздражало. Этот неупокоенный, совершенно живой Ноа почти стопроцентно проявился в реальности только благодаря медиумам-аккумуляторам, поддерживавшим его с двух сторон. А еще раздражало, что Гвенллиан на корню убила хорошее настроение Черни. Он так низко нагнул голову, что теперь они видели только его макушку.

Блу сверлила ее глазами:

– Ты ужасная.

– Спасибо, – Гвенллиан спрыгнула на землю одним размашистым прыжком и затушила сигарету о ствол дерева. На коре образовалась темная подпалина, которую Блу мгновенно ощутила как ожог в собственной душе. Она бросила на Гвенллиан сердитый взгляд. Блу была низкорослой, а Гвенллиан – высокой, но Блу испытывала непреодолимое желание смотреть на нее со злостью, а Гвенллиан, похоже, именно этого и добивалась, так что у них прекрасно получалось взаимодействовать.

– Что ты хочешь от меня услышать? Что он мертв? Какой смысл подчеркивать это?

Гвенллиан склонилась к ней так близко, что они могли бы потереться друг о друга носами. Ее произнесенные шепотом слова пахли гвоздикой:

– Ты когда-нибудь разгадывала загадку, которую тебе не загадывали?

Калла считала, что Гвенллиан начала петь и говорить загадками после того, как ее похоронили живьем на шестьсот лет. Но, глядя в ее ликующие глаза и вспомнив, что ее похоронили так за попытку заколоть поэта Оуайна Глендауэра, Блу решила, что Гвенллиан, вероятно, всегда была такой.

– Ноа не нужно разгадывать, – ответила она, – ну или, разве что, дать ему… уйти дальше. А он не хочет!

Гвенллиан загоготала:

– Желание и потребность – разные вещи, девочка моя, – она слегка ткнула Ноа в затылок носком сапога. – Покажи ей, что ты прячешь, мертвечина.

– Ноа, ты не обязан ее слушать, – быстро произнесла Блу, уже понимая, что она и верила Гвенллиан, и боялась правды о том, кем он был.

Они все знали, что существование Ноа было нестабильным и зависело от капризов силовой линии и местонахождения его останков. Блу и Гэнси не раз и не два замечали, что их другу становится все труднее и труднее справляться с превратностями смерти. Того, что Блу уже знала о Ноа, было достаточно, чтобы испугаться. Если все было еще хуже, она не была уверена, что хочет знать об этом.

Ноа вздохнул:

– Ты это заслужила. Просто… Прости, Блу.

Каждый нерв в ее теле завибрировал.

– Тебе не за что извиняться.

– Да, – ответил он едва слышно, – вообще-то, есть. Не надо… просто… ладно.

Гвенллиан отступила, освобождая ему место, чтобы он мог встать. Он медленно, неуклюже поднялся на ноги, повернувшись к Блу спиной. Расправил плечи, словно готовился к битве. Она ощутила момент, когда он перестал стягивать с нее энергию. Будто только что сбросила со спины тяжеленный рюкзак.

А затем он повернулся к ней лицом.

Каждое лето в Генриетту приезжал бродячий карнавал. Артисты устраивались на обширном поле за супермаркетом и несколько ночей подряд приминали там траву, угощали гостей домашним пирогом и зажигали огни, конвульсивно пронзавшие темноту. Блу всегда хотела полюбить это действо (ей хотелось, чтобы эти люди ей понравились), но в итоге она осознала, что просто находится в перманентном состоянии ожидания – когда же случится настоящее событие. Она решила, что ей не хватает адреналина, поэтому пошла на аттракцион Drop Tower[7]. Их с лязганьем подняли на самый верх, а затем – ничего. В механизме что-то сломалось, поэтому их не сбросили вниз, а аккуратно опустили, так же, как и поднимали. И хотя они так и не рухнули с высоты вниз, на мгновение внутри Блу что-то оборвалось, словно ее и впрямь отпустили в свободное падение. Очень странное ощущение, которое было тем более странным, поскольку все прочие части тела остались на месте и никуда не упали.

Сейчас она испытывала то же самое.

– О, – выдохнула она.

Перед ней были мертвые запавшие глазницы, и обнаженные зубы, и душа, нанизанная на голые кости. Это существо было мертво много лет. Невозможно не заметить, насколько разложилась душа, насколько далека она была от всего человеческого, насколько истончилась с тех пор, как в этом теле затих пульс.

Ноа Черни был мертв.

Это все, что осталось.

И это правда.

Блу задрожала всем телом. Она целовала это. Блеклое, холодное воспоминание о человеке.

Поскольку он был всего лишь энергией, то легко прочел ее мысли – так же легко, как услышал бы слова. Она почувствовала, как он мимолетно проник в ее сознание и так же быстро вышел.

– Я же говорил, мне очень жаль, – прошипело оно.

Блу сделала глубокий вдох:

– А я говорила, что тебе не за что извиняться.

Она действительно так считала.

Ей было наплевать, что он – оно – Ноа был странным, разлагающимся и пугающим. Она знала, что он – оно – Ноа был странным, прогнившим насквозь и испуганным, и она знала, что все равно любит его.

Она обняла это. Его. Ноа. Ей было безразлично, что он уже не был человеком. Она все равно будет называть его Ноа, пока он сам хочет так называться. И она была рада, что сейчас он может прочесть ее мысли – ей хотелось, чтобы он знал, насколько сильно она в это верила.

Ее охватил вымораживающий холод, когда она, крепко обнимая Ноа за шею, позволила ему снова взять у нее энергию.

– Не говори остальным, – попросил он. Когда она отстранилась от него, он снова натянул на себя привычный облик обычного мальчишки.

– Тебе нужно уйти? – спросила Блу. Она имела в виду «уйти навсегда», но не могла произнести это вслух.

– Еще нет, – прошептал он.

Блу стерла со щеки слезу; Ноа вытер еще одну с другой ее щеки. Его лицо напряглось, словно он собирался заплакать, но она тронула его за подбородок, и он расслабился.

Они приближались к неминуемому концу чего-то и оба знали это.

– Хорошо, – подытожила Гвенллиан. – Ненавижу лжецов и трусов.

С этими словами она полезла обратно на дерево. Блу снова повернулась к Ноа, но его уже не было. Возможно, он исчез еще до того, как Гвенллиан заговорила; как и в случае его появления, было трудно отметить точный момент его ухода. Мозг Блу уже переписал время его исчезновения.

На фоне этих событий отстранение от уроков казалось неясным сном. А что было реально? Вот это – было.

Окно кухни со скрипом распахнулось, и Джими прокричала:

– Блу! Твои мальчики приехали! И, судя по их виду, они планируют зарывать труп.

Опять? – подумала Блу.

Глава 6

Забравшись в черный «субурбан» Гэнси, Блу обнаружила развалившегося с ногами на заднем сиденье Ронана, демонстрировавшего миру свежевыбритую голову и одежду, вполне годившуюся, чтобы затеять в ней скандал. То, что он сидел на заднем сиденье, а не на своем излюбленном троне рядом с водителем, означало, что у них проблемы. Вместо него впереди сидел Адам в белой футболке и чистом рабочем комбинезоне, приспущенном до пояса. Гэнси, одетый в школьную форму Эгленби, был за рулем. На лице у него было написано возбуждение, что удивило Блу. Его широко распахнутые глаза горели, словно кто-то в его голове зажег спичку. Она уже видела Гэнси таким оживленным раньше, но только когда они были наедине.

– Привет, Джейн, – поздоровался он, и голос его был столь же ярким и насыщенным, как и взгляд. Перед таким Гэнси было трудно устоять; в таком напряжении он излучал могущество и волновал ее.

Прекрати пялиться. Слишком поздно. Адам уже заметил. Она быстро отвела взгляд и принялась подтягивать гетры:

– Привет.

– У тебя есть время, чтобы прокатиться с нами? Тебе надо на работу? Или делать уроки? – спросил Гэнси.

– Никаких уроков. Меня отстранили, – ответила Блу.

– Чтоб я сдох! – восторженно выдохнул Ронан. – Сарджент, ну ты и задница!

Блу помедлила, прежде чем легонько ткнуть кулаком в его протянутый к ней кулак, пока Гэнси многозначительно рассматривал ее в зеркало заднего вида. Адам повернулся на своем сиденье вправо, хотя влево было бы удобнее, и теперь смотрел на нее в узкую щель между стенкой и подголовником на спинке. Из-за этого казалось, что он прячется, но Блу знала, что таким образом он просто поворачивался к ним здоровым правым ухом, так как левым ничего не слышал.

– За что отстранили?

– Я высыпала содержимое рюкзака другого ученика прямо на капот его машины. И я не очень хочу говорить об этом.

– Зато я хочу, – быстро отреагировал Ронан.

– Ну, а я нет. Я этим не горжусь.

Ронан похлопал ее по коленке:

– Я буду гордиться вместо тебя.

Блу одарила его испепеляющим взглядом, но вообще-то впервые за весь день почувствовала себя на своем месте. Заземленной. Не то чтобы женщины в доме на Фокс-уэй не были ее семьей – они были ее корнями, и ничто в мире не могло умалить их значение. Но от ее новой семьи, собравшейся в этой машине, веяло свежестью и силой. Они росли и прорастали друг в друга как деревья, вместе тянувшиеся к солнцу.

– Как у нас дела вообще?

– Ты не поверишь, – ответил Гэнси прохладным, чрезмерно вежливым тоном, означавшим, что он все еще раздражен, – но изначально я планировал поговорить с Артемусом о Глендауэре. А Ронан решил поменять мои планы. У него другие идеи, чем можно сегодня заняться. Он придумал более практичное применение нашему свободному времени.

Ронан наклонился вперед:

– Скажи мне, папуля, ты злишься, потому что я похерил все твои планы, или потому что я прогулял школу?

– Думаю, оба этих события можно охарактеризовать как «полный пиндец», или ты так не считаешь?

– Ой, не начинай, – фыркнул Ронан. – Из твоих уст это звучит вульгарно.

Когда Гэнси резко газанул с места, Адам бросил на Блу понимающий взгляд, говоривший «да, они в таком состоянии уже какое-то время». Как ни странно, Блу была благодарна ему за эту краткую бессловесную реплику. После их вздорного разрыва (а встречались ли они вообще?) она смирилась с тем, что Адаму слишком больно или некомфортно дружить с ней. Но он старался. И она тоже старалась. Кажется, у них получалось.

Если не учитывать, что она была влюблена в его лучшего друга и не сказала ему об этом.

Спокойствие Блу вдруг как в воду кануло, а взамен пришло то же чувство, с которым она вытряхивала рюкзак Хольцклоу на капот его машины. Все эмоции захлестнула белая горячечная волна.

С этим надо как-то справляться.

– МАЛЬЧИК ГЭНСИ!

Они все вздрогнули, услышав этот вопль через открытое окно со стороны водителя. За мгновение до этого их машина остановилась у светофора рядом с главными воротами академии Эгленби; на тротуаре стояла группа учеников с плакатами в руках. Гэнси неохотно поднял три пальца в привычном приветствии, чем вызвал восторженное улюлюканье.

Вид этих мальчишек в форме мгновенно вызвал у Блу неприятное чувство. Оно было давним, многогранным и неоднозначным, родившимся из суждений, опыта и зависти, и ей не хотелось его испытывать. Нет, она отнюдь не считала, что все ее негативные мнения о мальчишках-воронах были неверными. Просто близкое знакомство с Гэнси, Адамом, Ронаном и Ноа очень усложняло ее отношение к таким мнениям. Раньше было гораздо проще – когда она предполагала, что может презирать их всех с практически несуществующей высоты своего морального положения.

Блу вытянула шею, пытаясь разглядеть надписи на плакатах, но ребята явно не слишком старались сделать их заметными для проезжавших мимо машин. Какое-то время она размышляла, как бы повела себя, будь она ученицей Эгленби. Может, тоже стояла бы с плакатом.

– Против чего они протестуют?

– Против жизни, – сухо ответил Адам.

Только сейчас она поняла, что один из парней на тротуаре ей знаком. Его голову венчал незабываемый пучок стильно уложенных черных волос, а на ногах у него были высокие кеды, которые могли бы выглядеть дороже разве что в том случае, если бы их целиком обернули в долларовые купюры.

Генри Ченг.

В прошлый раз, когда она видела его, у нее с Гэнси было тайное свидание. Деталей встречи она не помнила – только то, что его крутой электромобиль сломался у обочины, и как ей было совсем не смешно с его шуточек, и то, что он напомнил ей, насколько Гэнси отличался от нее. Неудачное окончание для свидания.

Генри определенно помнил ее, поскольку широко улыбнулся ей, прежде чем указать двумя пальцами сначала на свои глаза, потом на ее.

Ее и без того смешанные чувства смешались еще больше.

– Как правильно сказать, когда говоришь «вы», имея в виду вообще всех? – спросила Блу, наклоняясь вперед и не сводя с него глаз.

– Все вы, – ответил Гэнси. – Думаю, так.

– Да, – подтвердил Адам.

– Это же надо, какие позеры, – произнес Ронан. Было трудно определить, имел ли он в виду Гэнси и Адама с их обширными познаниями в грамматике или же стоявших на тротуаре учеников с плакатами, нарисованными от руки.

– Еще бы, – холодно и раздраженно осадил его Гэнси. – Не дай Бог молодые люди начнут демонстрировать свои принципы на публичных, хоть и тщетных акциях протеста, вместо того чтобы тупо прогуливать школу и судить других, сидя на заднем сиденье машины.

– Принципы? У Генри Ченга только один принцип – сделать шрифт в школьной газете покрупнее, – парировал Ронан и спародировал голос Генри в несколько оскорбительной манере. – «Шрифт Sans serif? Надо пожирнее, но меньше курсива».

Блу заметила, как ухмыльнулся Адам; он быстро отвернулся к окну, чтобы Гэнси не увидел этого, но было слишком поздно.

– И ты, Брут? – сокрушенно констатировал тот. – Сплошное разочарование.

– Я ничего не говорил, – возразил Адам.

На светофоре зажегся зеленый. «Субурбан» покатил прочь от протестующих.

– Гэнси! Гэнси! Ричардмэн! – донесся до них голос Генри. Даже Блу узнала его. Сзади не было машин, поэтому Гэнси снова притормозил и высунул голову из окна:

– Чем могу служить, мистер Ченг?

– У тебя там… Багажник открыт, кажется, – легкомысленное лицо Генри слегка посерьезнело. Улыбка осталась на месте, но теперь она была вызвана чем-то другим. Блу снова ощутила, как в ней волной поднимается сомнение; она видела, каким был Генри, но не предполагала, каким еще он может быть.

Гэнси просканировал взглядом приборную доску, ища сигнальный индикатор:

– Он не… ой, – теперь его голос точно соответствовал выражению лица Генри. – Ронан.

– Чего? – рявкнул тот. Его ревность к Генри можно было рассмотреть даже из космоса.

– У нас открыт багажник.

Сзади просигналил автомобиль. Гэнси помахал водителю в зеркало заднего вида, отсалютовал Генри и нажал на педаль газа. Блу обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Генри повернулся к остальным, и его лицо снова расплылось в широкой радушной улыбке.

Интересно.

Ронан тем временем развернулся на сиденье, чтобы заглянуть в багажник через щель в спинке.

– Не высовывайся, – прошипел он.

Он явно обращался не к Блу. Она прищурилась и осторожно поинтересовалась:

– Так что именно мы сегодня делаем?

Гэнси, казалось, был рад ответить:

– Линч в своей бесконечной мудрости решил заняться сновидением вместо того, чтобы идти в школу, и притащил с собой обратно чуть больше, чем планировал.

Встреча с Генри, похоже, слегка охладила пылающую агрессию Ронана.

– Ты мог бы просто попросить меня разобраться с этим самостоятельно, – отрезал он. – Мои сновидения никого не касаются, кроме меня.

– Ну уж нет, Ронан, – вмешался Адам. – Я обычно не встаю ни на чью сторону, но это все чушь собачья.

– Спасибо, – поблагодарил Гэнси.

– Слушай, старик…

– Даже не начинай, – оборвал его Гэнси. – Джесс Диттли мертв по вине людей, интересующихся сновидениями твоей семьи, так что не делай вид, что никто не пострадает, если это перестанет быть секретом. Да, это прежде всего твое дело, но в зоне поражения находимся мы все.

Это заткнуло Ронану рот. Он раздраженно откинулся на спинку сиденья и уставился в окно, покусывая один из кожаных ремешков у себя на запястье.

Блу услышала достаточно. Она оттянула свой ремень безопасности, чтобы легче было повернуться, и опустила подбородок на спинку сиденья, глядя в темное пространство багажника. Поначалу ничего не было видно. Ну, может, и было, но она не хотела признавать это, поскольку, стоило ей разглядеть сновидение Ронана, уже было невозможно представить, как это она не разглядела его сразу.

Она была абсолютно против того, чтобы испытывать шок.

Тем не менее, она его испытала.

– Это что… ребенок? – потрясенно выдавила она.

Рядом со спортивной сумкой Ронана и сумкой Гэнси свернулось клубочком некое маленькое существо. У него были огромные глаза, почти скрытые низко натянутой на лоб шапочкой. Одето оно было в слишком большой для него потрепанный и грязный свитер крупной вязки. Еще у него были либо темно-серые ноги, либо серые леггинсы на ногах. И, кажется, оканчивались эти ноги сапожками или копытами.

В голове у Блу царила полная сумятица.

Голос Ронана был ровным:

– Я называл ее Сироткой.

Глава 7

Адам предложил отправиться в Кэйбсуотер, так что они повезли девочку туда. Он еще не знал, что они станут делать, когда приедут, просто это было первым, что пришло ему в голову. Нет, на самом деле – вторым. Первая мысль была до того постыдной, что он сразу же раскаялся в ней.

Он взглянул на нее лишь раз и сразу подумал, что, будь она очередным ночным ужасом, они могли бы просто убить ее или оставить где-нибудь. Секунду спустя… нет, даже полсекунды… он возненавидел себя за такие мысли. Именно такие мысли могли появиться у сына его отца. "Что, хочешь уйти? Собрался уходить? Это твои вещи? Поверь мне, если бы мне разрешили тебя отпустить, я бы самолично сбросил тебя в какую-нибудь канаву. С тобой одни сплошные проблемы".

Он ненавидел себя и ненавидел своего отца, а затем отдал эту ненависть Кэйбсуотеру в своей голове, и Кэйбсуотер унес ее прочь.

А сейчас они были в самом Кэйбсуотере во плоти, следуя второй мысли Адама, которая, к его большому сожалению, не оказалась первой. Они везли Сиротку к матери Ронана, Авроре. Они стояли на поле, которое ранее приметили с воздуха – поле, где был выложен огромный ворон из ракушек. Гэнси не мог объехать разбросанные там и сям ракушки, но старался не наезжать на само изображение. Адам очень ценил эту часть Гэнси и его бесконечную заботу обо всем, что было отдано на его попечение.

Машина остановилась. Гэнси, Блу и Адам вышли наружу. Ронан и его странная маленькая девочка остались внутри. Похоже, они о чем-то договаривались.

Они ждали.

Снаружи, изорванное вершинами далеких гор серое небо низко нависло над полем и над коричнево-красно-черными деревьями Кэйбсуотера. Стоя здесь, вполне можно было поверить, что перед ними обычный лес на обычной горе в Вирджинии. Но если достаточно долго всматриваться в Кэйбсуотер, всматриваться как полагается, можно было увидеть парившие среди деревьев тайны. Тени рогатых животных, которые никогда не выходили на свет. Мерцающие огоньки светлячков из совсем другого лета. Шелест крыльев, шум огромного стада, никогда не показывавшегося на глаза.

Магия.

Находясь так близко к лесу, Адам чувствовал себя… Адамом. Его голова была забита тривиальным ощущением подвернутого на поясе комбинезона и столь же тривиальными мыслями о завтрашней контрольной работе по литературе. Казалось бы, когда он был так близко к Кэйбсуотеру, ему следовало бы стать более чужим для реального мира, более иным, но, на самом деле, чем ближе он был к лесу, тем яснее осознавал свое присутствие в этом мире. Когда его физическое тело могло протянуть руку и коснуться леса, его разуму не было нужды отправляться в далекое путешествие, чтобы общаться с Кэйбсуотером.

Подумать только, до всех этих событий у него совершенно не было никаких предчувствий о том, чем для него станет это место. Хотя, может, это и не так. Такое мощное волшебство – и сила в целом – требовали веры в предпосылки.

Гэнси говорил по телефону. Адам отошел отлить. Ронан оставался в машине.

Адам присоединился к Блу, стоявшей по другую сторону автомобиля. Он изо всех сил старался не смотреть на ее грудь и губы. Адам и Блу больше не были вместе – по крайней мере, в том смысле, насколько они могли быть вместе раньше, но даже их разрыв и осознание правильности этого решения для них обоих не умаляли эстетической привлекательности определенных частей тела. Ее волосы стали еще более непослушными с момента их первой встречи, и многочисленные заколки уже не могли удержать их; губы выглядели более развратно и явно жаждали запретных поцелуев; осанка приобрела жесткость, обострявшуюся пережитым горем и опасностью.

– Думаю, нам с тобой надо поговорить о… – сказала она. Предложение прозвучало незаконченным, и при этом она не сводила глаз с Гэнси. Адам гадал, знает ли она, каким откровенным был ее взгляд. Был ли этот взгляд хоть раз таким же жадным, когда она смотрела на него?

– Да, – ответил он, слишком поздно осознав, что она, вероятно, хотела обсудить поиски Глендауэра и его милость, а не признаваться в тайной связи с Гэнси. Ну, им в любом случае нужно было поговорить и об этом тоже.

– Когда?

– Я позвоню тебе сегодня вечером. Нет, погоди, у меня работа. Завтра после школы?

Они оба кивнули. У них был план.

Гэнси все еще говорил по телефону:

– Нет, здесь почти нет машин, если только вечером не играют в бинго. Шаттл? Сколько же людей ты пригласила? Представить не могу… о! Может быть, договориться об аренде автобуса?

– КЕРА!

Блу и Гэнси вздрогнули от этого яростного вопля. Адам, узнавший кличку, которую Ронану дала Чейнсо, поднял глаза, осматривая небо.

– Господи Боже! – прорычал Ронан. – Прекрати, ты просто невыносима.

Воронье имя Ронана выкрикнула вовсе не Чейнсо, а маленькая тощая Сиротка. Она свернулась крохотным клубком в бесцветной полевой траве за машиной и больше напоминала кучу тряпья, нежели живое существо. Она раскачивалась из стороны в сторону и отказывалась вставать. Когда Ронан что-то прошипел ей, она снова выкрикнула ему в лицо. Не детским криком – звериным.

Адам видел множество сновидений Ронана, претворенных в реальность, и знал, сколь свирепыми, прекрасными, ужасающими и капризными они могли быть. Но эта девочка вобрала в себя больше сущности Ронана, чем все предыдущие творения. Перепуганное мелкое чудовище.

– У меня тут апокалипсис. Пришли мне СМС, если придумаешь еще что-нибудь, – Гэнси выключил телефон. – Что это с ней?

В его голосе слышалась нерешительность, словно он не был уверен, действительно ли с ней что-то не так, или же это ее нормальное состояние.

– Она не хочет идти в лес, – ответил Ронан. Нагнувшись, он бесцеремонно сгреб девочку в охапку и зашагал к лесной опушке. Теперь, когда ее тоненькие ножки свешивались из-под его руки, можно было отчетливо разглядеть, что они оканчивались изящными копытцами.

Стоя рядом с Адамом, Блу на мгновение прижала кончики пальцев к губам и снова опустила руку.

– О, Ронан! – тихо произнесла она. Это прозвучало так, как если бы кто-то прошептал «о, Господи!»

Это невозможно. Сновиденное существо было девочкой, и не было ею. Она была сиротой; они не были родителями. Адам не мог судить Ронана за столь необъятные сновидения, он и сам занимался магией, которую не мог понять до конца. В эти дни все они протягивали руки к небу, надеясь увидеть там комету. Единственным отличием было то, что необузданная и разрастающаяся вселенная Ронана Линча существовала в его собственной голове.

– Excelsior[8], – сказал Гэнси.

–––

Они вошли следом за Ронаном.

По лесу плыло тихое бормотание Кэйбсуотера, в кронах старых осенних деревьев шептались голоса, растворяясь в древних, покрытых мхом валунах. Это место означало для каждого из них что-то свое. Адам, смотритель леса, заключил с ним сделку, пообещав быть его руками и глазами. Способность Блу к усилению энергетических потоков тоже была каким-то образом связана с ним. Ронан, Грейуорен, был здесь задолго до всех прочих, достаточно рано, чтобы оставить на камнях слова, написанные его рукой. Гэнси… Гэнси просто любил его, и в этой любви смешались священный страх, благоговейный трепет и обожание.

Над головами деревья перешептывались на своем секретном языке… и на латыни… и на искаженной версии обоих, вплетая в разговор английские слова. Они совсем не говорили по-английски, когда ребята впервые пришли в лес, но они учились. И учились быстро. Адам подозревал, что в этом стремительном языковом развитии крылась какая-то тайна. Действительно ли они были первыми англоговорящими людьми, повстречавшимися этим деревьям? И если нет, почему деревья пытались овладеть английским только сейчас? И почему латынь?

Адам чувствовал, что ответ кроется где-то совсем близко, под самой поверхностью этой загадки.

– Salve[9], – поздоровался Гэнси с деревьями. Всегда такой вежливый. Блу потянулась вверх, чтобы коснуться одной из ветвей. Ей не нужны были слова, чтобы здороваться с ними.

Привет, – прошелестели они в ответ по-английски. Листья мерцали под пальцами Блу.

– Адам? – позвал Гэнси.

– Дай мне минутку.

Они ждали, пока Адам найдет направление. Поскольку время и пространство на силовой линии были непостоянны, они запросто могли выйти из леса в совершенно другом времени или месте, а не там, где вошли. Это явление поначалу казалось капризным и абсолютно своевольным, но Адам, постепенно настраиваясь на пульсацию силовой линии, начал осознавать, что оно следует определенным правилам – только не тем линейным, к которым они привыкли в обычном мире. Это было больше похоже на дыхание. Дыхание можно задержать; можно дышать быстрее или медленнее; можно синхронизировать свое дыхание с кем-то, кто стоит рядом. Если хочешь перемещаться по Кэйбсуотеру без сюрпризов, нужно сориентироваться в его текущем ритме дыхания. Следовать за ним по течению, а не против него, если хочешь выйти там же, где вошел.

Закрыв глаза, Адам позволил силовой линии захватить его сердце на несколько ударов пульса. Теперь он знал, в какую сторону она тянется у них под ногами, чувствовал, как она пересекается с другой силовой линией далеко слева от них и еще с двумя где-то гораздо дальше справа. Запрокинув голову, он ощутил покалывающее сияние звезд в небе и определил свое положение относительно них. Внутри него Кэйбсуотер осторожно распускал тонкие плети ветвей, проверяя его настроение, но никогда не переходя границу, кроме как под давлением, а затем проник в его сознание и глаза, чтобы просканировать почву у него под ногами в поисках воды и камней для дальнейшей ориентировки.

Адам хорошо владел множеством различных навыков, поскольку отрабатывал их на практике, но это – как вообще это можно назвать? Ясновидение, считывание, магия, магия, магия. Он был не просто хорош в этом, он жаждал этого, желал, обожал до всеохватывающего ощущения благодарности. Он и не знал, что умеет любить. Когда-то они с Гэнси спорили об этом и даже ругались. Гэнси с легкой ноткой отвращения говорил ему: «Прекрати называть это привилегией. Любовь – не привилегия». Но у Гэнси всегда была любовь, и он всегда был способен любить. Теперь, когда Адам обнаружил это чувство в себе, он был как никогда уверен, что был прав. Началом всех начал в Адаме была потребность, его непрерывный пульс. Любовь была привилегией. Адам был удостоен ее и не хотел от нее отказываться. Он снова и снова хотел вспоминать это ощущение.

Едва Адам полностью раскрылся, Кэйбсуотер неуклюже попытался пообщаться со своим человеком-чародеем. Он взял его воспоминания, повертел их так и этак, вывернул наизнанку, приспосабливая их под иероглифический язык снов: гриб на стволе дерева; Блу, едва не упавшая при попытке отбежать от него подальше; корочка, покрывавшая порез у него на запястье; морщинка на коже, которая, как Адам знал, проявлялась у Ронана меж бровей; змея, исчезавшая в грязноватой воде озера; большой палец Гэнси, которым он касался своей нижней губы; раскрытый клюв Чейнсо и выползавший оттуда червячок.

– Адам? – позвала Блу.

Он всплыл из глубины своих мыслей:

– Да. Я готов.

Они пошли дальше. Было трудно сказать, сколько времени у них займет дорога к месту, где жила мать Ронана. Иногда они добирались туда мгновения, а иногда – годы. Ронан беспрестанно сетовал на это, неся в охапке Сиротку. Он попытался было уговорить ее идти самостоятельно, но она сразу же осела на землю бесформенной, бесхребетной амебой. Он не стал тратить драгоценные минуты на спор с ней, просто снова подхватил ее на руки, хмурясь.

Сиротка, кажется, догадывалась, что испытывает терпение Ронана слишком сильно, поэтому, пока он шел дальше, слегка встряхивая ее при каждом шаге, она принялась издавать монотонный звук, ритмично взбрыкивая копытцами в такт ходьбы. Через мгновение невидимая птица ответила на ее пение другой нотой, красиво гармонировавшей с нотой Сиротки на три тона выше. Девочка издала новый звук, на тон выше предыдущего, и другая птица пропела снова, опять на три тона выше ноты девочки. Третья нота – и третья птица. Они перекликались так некоторое время, пока вокруг ребят не разлилась песня – синкопированный дуэт Сиротки и невидимых глазу птиц, которых на самом деле могло и не существовать.

Ронан бросил на Сиротку сердитый взгляд, но было ясно, что именно он значил. Его руки, державшие ее, служили ей защитой.

От Адама не укрылось то, как хорошо эти двое знали друг друга. Сиротка не была случайным существом, извлеченным из прерывистого сна. Их поведение было накатанным, привычным поведением членов одной семьи. Она знала, как обходить его буйные всплески эмоций; он, кажется, точно знал, где пролегает граница его неприветливости и грубости в обращении с ней. Они были друзьями, хотя даже со сновиденными друзьями Ронана общаться было нелегко.

Сиротка все каркала свою часть песенки, и было очевидно, что эта аритмичная мелодия оказывала определенное влияние на настроение Гэнси и Ронана. Ссора в машине больше не занимала их мысли. Вместо этого Гэнси поднял руки над головой и принялся размахивать ими в такт музыке, будто дирижер, ловя падающие осенние листья, когда они пролетали слишком близко. Каждый мертвый лист, которого он касался кончиками пальцев, обращался плававшей в воздухе золотой рыбкой. Кэйбсуотер внимательно слушал его замыслы; вокруг него кружилось все больше листьев, ожидая его прикосновения. Вскоре их окружала целая стайка, даже поток рыбок, метавшихся в пространстве, сверкавших боками и менявших цвет, когда их чешуйки попадали в лучи света.

– У тебя всегда получаются рыбки, – сказала Блу, смеясь; рыбки щекотали ей шею и руки. Гэнси скользнул по ней взглядом и тут же отвел глаза. Потянулся за следующим листком. Между ними двумя сияло счастье; их любовь к волшебству этого места была чистой и простой.

Им обоим так легко быть светлыми.

Кэйбсуотер деликатно подтолкнул мысли Адама, поднимая из глубин памяти целую дюжину счастливых воспоминаний за прошлый год – ну, они наверняка были с прошлого года, поскольку даже Кэйбсуотеру не удавалось отыскать радостные воспоминания за период до появления Гэнси и Ронана в его жизни. Адам сопротивлялся. В его сознании мелькнули образы него самого – то, как его видят другие. Его скрытая улыбка, его удивленный смех, его пальцы, тянувшиеся к солнцу. Кэйбсуотер не очень хорошо понимал людей, но он учился. Счастье, настаивал он. Счастье.

Адам сдался. Пока они шагали по лесу, и Сиротка все пела и пела свою песенку, а рыбки метались в воздухе вокруг них, он выпустил в эфир собственный замысел.

Последовавший за этим оглушительный удар удивил даже его; он услышал его только одним ухом, но ощутил в обеих ногах. Ребята вздрогнули, когда атмосферу пронизал еще один тяжелый басовый звук, отмечавший начало следующего такта песни. Когда прозвучал и третий, это уже определенно была музыка. Каждое дерево, мимо которого они проходили, издавало обработанный бухающий стук, пока звук вокруг них не превратился в пульсирующий электронный бит, неизменно звучавший из машины Ронана или его наушников.

– Боже мой! – расхохотался Гэнси. – Неужели нам и здесь придется это терпеть, Ронан?

– Это не я, – ответил тот. Посмотрел на Блу. Та пожала плечами. Тогда он поймал взгляд Адама. Когда губы Пэрриша искривились в ухмылке, лицо Ронана на мгновение застыло, прежде чем расплыться в расслабленной улыбке, которую он обычно приберегал для каких-нибудь глупых выходок Мэтью. Адам ощутил прилив радости за содеянное и в то же время приступ нервозности. Он ходил по самому краю. Заставить Ронана Линча улыбаться щекотало нервы не хуже сделки с Кэйбсуотером. С такими силами не шутят.

Внезапно Сиротка умолкла. Поначалу Адам решил, что она каким-то образом подхватила его настроение. Но нет: просто они достигли розовой лощины.

Аврора Линч жила на поляне, с трех сторон закрытой роскошными кустами, лозами и деревьями роз. Цветы ковром покрывали землю и водопадом спускались по выступу скалы, примыкавшей к поляне с четвертой стороны. Воздух был пронизан солнцем, будто свет, преломленный водой, и наполнен парившими над землей лепестками. Все вокруг было прелестно-розовым, или нежно-белым, или ослепительно-желтым.

Весь Кэйбсуотер был сном, но эта розовая лощина была сном во сне.

– Может быть, девочка составит Авроре компанию, – заметил Гэнси, наблюдая, как последняя из сотворенных им рыбок уплывает с поляны.

– Не думаю, что можно просто принести кому-то ребенка и ждать восторгов, – возразила Блу. – Она же не кошка.

Гэнси открыл было рот, собираясь отпустить колкий, граничащий с оскорблением комментарий. Адам перехватил его взгляд. Гэнси закрыл рот. Момент был упущен.

Гэнси, конечно же, был в чем-то прав. Аврору создали для любви, и она любила, так, как этого требовал каждый конкретный объект ее любви. Поэтому она обнимала своего младшего сына Мэтью, и расспрашивала Гэнси о знаменитых людях в истории, и приносила для Блу странные цветы, которые обнаружила во время прогулки, и позволяла Ронану показать ей все, что он извлек из сновидений или создал за неделю. Но Адаму она задавала вопросы вроде: «Откуда ты знаешь, что видишь желтый цвет так же, как я?» И внимательно слушала его аргументы. Иногда он пытался уговорить ее аргументировать это самостоятельно, но она не любила думать. Она предпочитала слушать, как наслаждаются процессом мышления другие люди.

Так что они уже знали, что она полюбит Сиротку. А вот было ли правильно дарить Авроре еще кого-нибудь для любви – это уже другой вопрос.

– Мама, ты здесь? – голос Ронана звучал совершенно иначе, когда он обращался к матери или Мэтью. Ронан непритворный.

Нет. Скорее, лишенный всей своей брони.

Его тон напомнил Адаму ту открытую, незамутненную улыбку, увиденную им ранее. Не играй, сказал он себе. Это не игра.

Если уж быть честным, то это и не было похоже на игру. В его сердце зашипел адреналин.

Появилась Аврора Линч.

Она вышла не из жилой зоны и не с тропинки, по которой они только что пришли. Она возникла из стены роз, драпировавших скалу. Ни одна живая женщина не смогла бы пройти сквозь камень и цветы, но она прошла. Ее волосы, украшенные розовыми бутонами и косичками с вплетенным в них жемчугом, золотистой завесой струились по спине. На краткий миг они увидели лишь розы и женщину, а затем женщина полностью воплотилась в Аврору. Кэйбсуотер вел себя с Авророй Линч иначе, не так, как с ними; они ведь были людьми, а она – сновиденным созданием. Они приходили сюда как в отпуск. А она была родом отсюда.

– Ронан, – произнесла она неподдельно счастливым голосом; впрочем, она всегда была неподдельно счастлива. – А где мой Мэтью?

– Играет в лакросс или еще какое-нибудь подобное дерьмо, – ответил Ронан. – Что-то, от чего обильно потеешь.

– А как насчет Деклана? – допытывалась Аврора.

Возникла пауза, на один вдох и выдох длиннее, чем нужно.

– Работает, – соврал Ронан.

Все, кто был на поляне, посмотрели на него.

– Ну что ж, – ответила она, обнимая Ронана за шею и прижимаясь бледной щекой к его бледной щеке, словно он только что принес ей целую охапку продуктов, а не странную маленькую девочку. – Что ты принес мне на этот раз?

Ронан бесцеремонно поставил девочку на землю. Она прижалась к его ногам, почти полностью скрытая старым свитером, и тоненько провыла по-английски с легким акцентом: – Я хочу уйти!

– А я хочу снова чувствовать правую руку, – огрызнулся Ронан.

– Amabo te, Greywaren! – пискнула она. Прошу тебя, Грейуорен.

– Ой, да встань уже, – он потянул ее за руку, и она встала, тоненькая как струнка, косолапо скрестив изящные копытца. Аврора опустилась перед ней на колени, чтобы заглянуть ей в лицо: – Какая ты красивая!

Девочка не смотрела на Аврору. Она вообще не шевелилась.

– Вот тебе красивый цветочек под цвет твоих глаз, хочешь подержать его? – Аврора протянула ей на ладони розу. Роза и впрямь была цвета глаз девочки – тускло-голубая, как надвигающийся шторм. Розы такого цвета вряд ли существовали в природе раньше, но теперь – наверняка.

Девочка даже не повернула головы. Ее глаза были прикованы к чему-то за спиной у Адама. Ее лицо не выражало ничего. Или же скуку. Адам ощутил легкий укол узнавания. В выражении лица девочки не было ни раздражения, ни злобы. Она не истерила и не протестовала.

Адам помнил это ощущение, когда, скрючившись, лежал на полу кухни, невидящими глазами глядя на лампу в противоположном углу, пока его отец шипел и плевался у него над ухом. Он очень хорошо знал эту разновидность страха.

Он не мог заставить себя смотреть на девочку.

Пока Адам рассматривал тонкие голые ветви деревьев, Ронан и его мать говорили о чем-то приглушенными голосами. К удивлению всех присутствующих, зажужжал телефон Гэнси. Он вытащил его из кармана и посмотрел на экран. Кэйбсуотер слегка прижал мысли Адама. Блу выкладывала опавшие розовые лепестки на своей вытянутой руке. Огромные деревья, окружавшие поляну, все шептали и шептали на латыни.

– Нет, мама, – нетерпеливо возразил Ронан, и этот совершенно несвойственный ему тон привлек внимание остальных. – Все было не так, как раньше. Это вышло случайно.

Аврора выглядела снисходительно-кроткой, и это определенно раздражало ее среднего сына.

– Это случайность, – настаивал он, хоть она и не оспаривала его слова. – Это был кошмар, но в нем что-то было по-другому.

– Как по-другому? – быстро вмешалась Блу.

– В этом кошмаре что-то было пох… испорчено. Там было что-то черное, и ощущалось оно странно, – Ронан нахмурился, глядя на деревья, словно ждал, что они подскажут ему нужные слова. Наконец, он добавил: – Что-то разложившееся.

Это слово взволновало всех. Блу и Гэнси переглянулись, словно оно было продолжением их более ранней беседы. Адам вспомнил тревожные образы, показанные ему Кэйбсуотером, когда он впервые вошел в лес. Сиявшее золотом лицо Авроры потускнело. Наконец, она промолвила: – Думаю, мне надо показать вам кое-что.

Глава 8

К превеликому раздражению Гэнси, телефон продолжал ловить сеть.

Обычно в Кэйбсуотере что-то мешало прохождению сигнала мобильной сети, но сегодня, пока он взбирался на гору, а затем спускался вниз, его телефон беспрестанно вибрировал входящими сообщениями о грядущем предвыборном мероприятии по сбору средств в академии Эгленби.

Сообщения от матери походили на государственные документы:

«Директор Чайлд согласен, что времени мало, но моя команда уже имеет определенный опыт, как быстро организовать такое мероприятие. Так чудесно, что ты согласился помочь, и мы сделаем это в твоей школе».

СМС-ки отца были написаны в бодром тоне, чисто по-мужски:

«Дело тут не в деньгах, просто это надо сделать и все. Не надо называть это сбором средств, просто соберемся и хорошо проведем время».

Его сестра Хелен сразу переходила к конкретике, без переливания из пустого в порожнее: «Скажи мне сразу, насколько невоздержанной может быть пресса, если накопает что-то на твоих одноклассников, чтобы я сразу начала заметать следы».

Гэнси все надеялся, что сигнал вот-вот пропадет, но он оставался мощным. Это означало, что ему приходилось одновременно читать СМС-ку о бронировании отелей в Генриетте для приезжих гостей и наблюдать, как из волшебного дерева сочится какая-то черная, явно отравленная жидкость.

Грейуорен, – шепнули дальние ветви. – Грейуорен.

Жидкость проступала на коре как капли пота, постепенно собираясь в медленный вязкий ручеек. Все, кроме странной девочки, уткнувшейся носом в бок Ронану, внимательно рассматривали дерево. Гэнси не мог ее винить. Он нашел, что смотреть прямо на дерево было… трудно. Раньше он как-то не задумывался о том, что в природе было очень мало по-настоящему черных вещей, пока не увидел этот смолистый древесный сок. Абсолютная тьма, пузырившаяся на стволе, выглядела ядовитой – и неестественной.

Телефон Гэнси зажужжал снова.

– Гэнси, друг, это больное дерево, похоже, мешает твоему времяпрепровождению в сети? – полюбопытствовал Ронан.

На самом деле это сеть мешала его времяпрепровождению здесь, возле этого больного дерева. Кэйбсуотер был для него тихой гаванью. СМС-ки здесь выглядели так же неуместно, как эта тьма, источаемая деревом. Он отключил телефон: – Оно здесь одно такое?

– Из тех, что я нашла во время прогулок – одно, – ответила Аврора. Ее лицо было безмятежным, но она беспрестанно теребила волосы.

– Эта штука причиняет дереву боль, – сказала Блу, запрокидывая голову, чтобы посмотреть на увядающую крону. Темное дерево было прямой противоположностью Кэйбсуотера. Чем дольше Гэнси находился в Кэйбсуотере, тем более трепетно относился к нему. И чем дольше он смотрел на черную смолу, тем больше его угнетало это зрелище.

– Оно что-нибудь делает? – спросил он.

Аврора склонила голову к плечу:

– Что ты имеешь в виду? Помимо того, что оно делает сейчас?

– Не знаю, – ответил Гэнси. – Я не знаю, что я хотел сказать. Это просто мерзкая болячка или что-то магическое?

Аврора пожала плечами. Ее метод решения проблем заключался лишь в том, чтобы найти кого-то другого, кто мог бы их решить. Пока Гэнси ходил вокруг дерева, пытаясь выглядеть полезным, Адам присел перед Сироткой. Она все смотрела куда-то вдаль, поверх него. Он расстегнул ремешок своих дешевых наручных часов и слегка похлопал ее по руке, давая ей понять, что часы предназначались ей. Наблюдавший за ними Гэнси ждал, что она проигнорирует его или откажется от подарка, как уже отказалась от розы, которую ей предложила Аврора, но девочка без колебаний приняла часы и принялась сосредоточенно заводить их. Адам еще некоторое время посидел перед ней, сдвинув брови.

Гэнси подошел к Ронану, стоявшему возле дерева. Вблизи тьма гудела абсолютной тишиной. Ронан обратился к дереву на латыни. Ответа не прозвучало.

– Кажется, у него нет голоса, – подметила Аврора. – Это очень странно. Я все время возвращаюсь к нему, даже если и не планировала идти в эту сторону.

– Оно напоминает мне Ноа, – произнесла Блу. – Оно… разлагается.

Ее голос был исполнен такой меланхолии, что Гэнси внезапно понял, сколько же они с ней потеряли, стараясь сохранить свои отношения в секрете. Блу излучала сверхъестественную энергию для остальных, но в ответ могла получить ее только с прикосновением. Она постоянно обнимала мать, или держала за руку Ноа, или брала Адама под локоть, или закидывала ноги на ноги Ронана, когда они сидели на диване. Касалась узкой полоски кожи на шее Гэнси, между линией роста волос и воротником. Это беспокойство, отчетливо звучавшее сейчас в ее голосе, требовало переплетения пальцев, рук на плечах, прижатой к груди щеки.

Но, поскольку Гэнси был слишком малодушен, чтобы признаться Адаму в своей любви к ней, ей приходилось стоять одной, наедине со своей печалью.

В итоге за руку ее взяла Аврора.

Его охватил стыд, столь же угольно-черный, как и текшая с дерева смола.

Ты в самом деле хочешь потратить оставшееся время вот на это?

Внезапно внимание Гэнси привлекло движение между деревьев.

– Ой, – выдохнула Блу.

Три фигуры. Такие знакомые, невероятные, невозможные.

Это были три женщины с лицом Блу – как будто бы. Их черты были не столько реальными чертами Блу, сколько образом Блу, который обычно запоминался людям. Возможно, разница была бы не так заметна, если бы сама Блу не стояла сейчас рядом. Она была реальной; они были сном.

Они приближались в той же манере, как приближаются предметы во сне. Перебирали ли они ногами при ходьбе? Гэнси не мог вспомнить, хоть и наблюдал за ними. Они приближались – это все, что он знал. Все три фигуры держали поднятые руки у лица. Их ладони были красными.

– Дорогу! – хором произнесли они.

Взгляд Ронана метнулся к Гэнси.

– Дорогу Королю-ворону! – хором повторили фигуры.

Сиротка расплакалась.

– Это Кэйбсуотер пытается нам что-то сказать? – тихо спросил Гэнси.

Они приблизились. Их тени были черными, а заросли папоротника у них за спиной умирали.

– Это ночной кошмар, – сказал Адам. Он держался правой рукой за запястье левой, нащупывая большим пальцем пульс. – Мой. Я не хотел о них думать. Кэйбсуотер, забери их.

Тени протянулись к черноте на стволе дерева, подтверждая, что были с ней одной породы. Чернота вскипела и потекла из дерева чуть быстрее. Одна из ветвей у них над головами застонала.

– Дорогу! – повторили фигуры.

– Заберите их! – взвизгнула Сиротка.

– Кэйбсуотер, dissolvere[10], – приказал Ронан. Аврора шагнула вперед и закрыла его собой, словно хотела защитить сына. В ее облике не осталось никакой неопределенности.

Три женщины подошли еще ближе. И снова Гэнси не мог разглядеть, как они передвигались. Сначала они были далеко, а сейчас – близко. Он учуял вонь разложения. Не сладковатый запах гниющих растений или продуктов, а мерзкую мускусную вонь плоти.

Блу отшатнулась от них. Гэнси решил, что она испугалась, но она просто побежала к нему, чтобы схватить за руку.

– Да, – подтвердил Адам, мгновенно поняв, чего она хотела, прежде чем это понял сам Гэнси. – Гэнси, скажи это.

Скажи это. Они хотели, чтобы он велел женщинам убраться. Приказал им. В пещере костей Гэнси приказал костям пробудиться, и они пробудились. Он использовал энергию Блу и свое устремление и произнес приказ, который должен был быть услышан. Но Гэнси не понимал, почему это сработало, и не понимал, почему именно он, и не знал, каким образом Адам, Ронан или Блу постигали свои магические способности, потому что сам он не мог это сделать.

– Дорогу Королю-ворону! – снова повторили женщины. А затем они очутились прямо перед Гэнси. Три фальшивых Блу лицом к лицу с ним и с Блу настоящей.

К изумлению Гэнси, Блу выхватила свой выкидной нож. Он был уверен, что она воспользуется им, ведь она уже как-то пырнула им Адама. Но он очень сомневался, что нож будет эффективен против этих трех кошмаров, стоящих перед ними.

Гэнси заглянул в их зияющие чернотой глаза, а затем вложил в голос всю свою уверенность и твердо произнес:

– Кэйбсуотер, защити нас.

Три женщины рассыпались дождем.

Они расплескались по одежде Блу и его плечам, а затем вода мгновенно ушла в землю. Блу едва слышно вздохнула и опустила плечи.

Слова Гэнси снова сработали, а ему так и не стало понятнее, почему и как он должен был использовать свой дар. Глендауэр мог управлять погодой одним лишь словом и говорил с птицами; Гэнси отчаянно надеялся, что его король, проснувшись, объяснит всю тонкую организацию Гэнси самому Гэнси.

– Простите, – подал голос Адам. – Я идиот. Я был неосторожен. А это дерево… Кажется, оно усилило этот кошмар.

– Может, я тоже его усилила, – отозвалась Блу. Она неотрывно смотрела на мокрые плечи Гэнси; на ее лице был написан такой шок, что он невольно оглядел себя и свой свитер, чтобы убедиться, что вода не проела дыры в ткани. – Можно… Можно мы уйдем от него подальше?

– Думаю, это мудрое решение, – согласилась Аврора. Она была не слишком обеспокоена случившимся, скорей прагматична, и Гэнси вдруг подумалось, что для сновиденного создания ночной кошмар был всего лишь неприятным знакомством, а не чем-то по-настоящему необъяснимым.

– Держись от него подальше, – велел Ронан матери.

– Оно находит меня, – возразила она.

– Operae pretium est[11], – добавила Сиротка.

– Не будь извращенкой, – сказал ей Ронан. – Мы уже не во сне. По-английски.

Она не стала переводить. Аврора протянула руку и погладила ее по макушке, скрытой под шапочкой:

– Она будет моей маленькой помощницей. Пойдемте, я проведу вас к выходу.

Аврора проводила их к машине, стоявшей на опушке. Они уже вышли за пределы леса, но она никогда не засыпала сразу. В отличие от сновиденных тварей Кавински, немедленно погрузившихся в сон сразу после его смерти, жене Ниалла Линча всегда удавалось отвоевать себе немного времени. Она бодрствовала целых три дня после его смерти. Однажды она даже провела целый час вне Кэйбсуотера и не заснула. Но в итоге сновидение все равно требовало сновидца.

Теперь же, идя с ними к машине, вдали от Кэйбсуотера, Аврора все больше походила на сон – забредшее в пробудившуюся жизнь видение в облачении, сотканном из цветов и света.

– Передай Мэтью, что я люблю его, – сказала она и обняла Ронана. – Я была очень рада увидеть вас всех снова.

– Оставайся с ней, – приказал Ронан Сиротке, которая грязно выругалась в ответ. – И прекрати выражаться при моей матери.

Девочка быстро произнесла несколько непонятных, прелестно звучавших слов, но Ронан рыкнул на нее:

– Я не понимаю этот язык, когда не сплю. Говори по-английски или по-латыни. Ты хотела выйти; вот, ты вышла. Здесь все по-другому.

Его резкий тон привлек внимание Авроры и Адама.

– Не расстраивайся, Ронан, – сказала ему Аврора. Это заставило его отвернуться от всех и напрячь плечи в бессильной ярости. Аврора вытянула руки и обернулась вокруг своей оси:

– Скоро пойдет дождь, – и мягко упала на колени.

Ронан, молчаливый, мрачный и очень даже настоящий, закрыл глаза.

– Я помогу тебе нести ее, – сказал ему Гэнси.

Глава 9

Едва вернувшись из Кэйбсуотера, Блу сразу же влипла в еще большую передрягу.

Стоило ребятам высадить ее у дома номер 300 по Фокс-уэй, она ворвалась в кухню и приступила к одностороннему допросу Артемуса, все еще баррикадировавшегося в кладовке. Когда он не ответил ни на один из ее вполне рациональных вопросов о женщинах с ее лицом и руками убийц, а также о возможном местонахождении Глендауэра, Блу повысила голос до крика и попыталась выломать дверь. Ее грудь сжималась от воспоминаний о залитых водой плечах Гэнси, одетого в форменный свитер академии Эгленби – именно таким она видела его дух на ночном бдении у церкви. А еще она была расстроена тем, что Артемус явно знал обо всем этом больше, чем говорил.

Гвенллиан, восседавшая на кухонном столе, с восторгом наблюдала за разборкой.

– Блу! – прокричала ее мать откуда-то из глубины дома. – Блуууууу! Почему бы тебе не зайти поболтать с нами?

По тягучести тона Блу сразу догадалась, что у нее неприятности. Она перестала колотить в дверь кладовки и побрела по лестнице на второй этаж. Голос Моры доносился из общей ванной дома, и Блу, зайдя внутрь, обнаружила свою мать, Каллу и Орлу сидящими в наполненной до краев ванне. Все три женщины были полностью одеты и мокры с головы до ног. Джими сидела на опущенной крышке унитаза, держа в руках горящую свечу. По их лицам было заметно, что все они плакали, но сейчас ни у одной не было слез.

– Чего надо? – сердито буркнула Блу. У нее уже начинало болеть горло, а это означало, что она, вероятно, кричала громче, чем изначально планировала. Ее мать бросила на нее авторитетный взгляд, хотя до этого момента никто бы не подумал, что женщина в ее положении вообще могла иметь подобный авторитет.

– Тебе не кажется, что, когда кто-то ломится в дверь твоей спальни и криком требует выйти, это не слишком приятно?

– Кладовка – не спальня! – огрызнулась Блу. – Ну, так, для начала.

– Последние несколько десятилетий были для него очень тяжелыми, – отметила Мора.

– У Гвенллиан последние несколько столетий тоже были не сахар, а она сидит на столе на кухне, а не запирается в кладовке!

– Зайка, нельзя сравнивать способности двух разных людей справляться со стрессом, – попыталась урезонить ее Джими, все еще сидевшая на крышке унитаза. Калла фыркнула.

– И поэтому вы залезли в ванну все вместе? – съязвила Блу.

– Не будь такой злюкой, – осадила ее Мора. – Мы пытались установить контакт с Персефоной. И прежде чем ты спросишь – нет, это не сработало. Но пока мы обсуждаем твое не слишком мудрое поведение, позволь спросить, куда это ты исчезла? Отстранение от занятий – это тебе не каникулы.

– Я не на прогулку ездила! – ощетинилась Блу. – Ронан извлек из сна своего внутреннего ребенка или что-то в этом роде, и нам пришлось отвезти ее к его матери. А пока мы были там, то увидели трех женщин с того гобелена, о котором я вам говорила. И еще – одно из деревьев было испорчено, и Гэнси мог умереть прямо там! А я бы стояла и смотрела на это!

Женщины с жалостью смотрели на нее, и это взбесило Блу еще больше.

– Я хочу предупредить его, – заявила она.

Воцарилась тишина.

Она не знала, что собирается сказать это, пока слова не вылетели у нее изо рта, но сказанного не воротишь. Поэтому она постаралась заполнить тишину: – Я знаю, вы говорили, что это сломает человеку жизнь, если он будет об этом знать, тем более, раз это его не спасет. Я это понимаю. Но здесь другая ситуация. Мы найдем Глендауэра и попросим его спасти жизнь Гэнси. Так что нам нужно, чтоб Гэнси дожил до этого момента. А это значит, что ему нужно прекратить нарываться на неприятности!

Ее хрупкая надежда не выдержала бы еще большей жалости, но, к счастью, женщины тоже это поняли. Они переглянулись, обдумывая ее слова. Было трудно сказать, на чем основывалось их решение – на жизненном опыте или ясновидении. Затем Мора пожала плечами: – Ладно.

– Вот так просто, да?

– Да, разумеется, – Мора снова взглянула на Каллу, словно ожидая подтверждения. Калла подняла брови. – Да, расскажи ему.

– Правда?

Блу, видимо, ожидала более серьезного сопротивления с их стороны, поэтому, когда его не последовало, она почувствовала себя так, будто из-под нее внезапно выдернули стул. Одно дело – объявить им, что она собирается рассказать Гэнси о его грядущей неминуемой смерти. И совсем другое – представить, как она будет это делать. Если она это сделает, пути назад уже не будет. Блу зажмурилась – будь благоразумной, соберись – и снова открыла глаза.

Мать смотрела на дочь. Дочь смотрела на мать.

– Блу, – позвала Мора.

Блу постаралась умерить свой пыл.

Джими задула свечу, которую все еще держала в руках, и положила ее на пол. Затем обхватила Блу за бедра и затащила ее к себе на колени, как делала когда-то, когда Блу была маленькой. Ну, вообще-то Блу и сейчас была маленькой. Когда Блу была младше. Крышка унитаза заскрипела под их весом.

– Ты сейчас проломишь унитаз, – сказала ей Блу, но все же дала Джими обнять себя и прижать к обширной груди. Прерывисто вздохнула, когда Джими погладила ее по спине, что-то кудахча себе под нос. Блу не понимала, почему этот утешительный и привычный для нее с детства жест одновременно и успокаивал, и душил ее. Она была и рада этому, и отчаянно желала оказаться где-нибудь в другом месте, где в ее жизни могло бы быть меньше трудностей или горя.

– Блу, твое желание уехать из Генриетты совершенно нормально, ты же знаешь, да? – спросила ее мать, все еще сидевшая в ванне. Блу, подумавшая как раз об этом, не могла сообразить, почему ее мать заговорила об этом сейчас – то ли потому, что была хорошим прорицателем, то ли потому, что слишком хорошо ее знала.

– Пфф, – только и произнесла она, пожав плечами.

– Это не значит, что ты убегаешь, – объяснила ей Джими; ее низкий грудной голос рокотал над ухом у Блу. – Если ты уедешь.

– Мы не будем думать, что ты ненавидишь Фокс-уэй, – добавила Калла.

– У меня нет ненависти к Фокс-уэй.

Мора шлепнула Орлу по руке; та пыталась заплести мокрые волосы Моры в косу.

– Я знаю, – сказала она дочери. – Мы же классные. Но разница между хорошим домом и хорошей тюрьмой очень невелика, на самом-то деле. Мы выбрали Фокс-уэй. Мы создали его, Калла, Персефона и я. Но это лишь история твоего происхождения, а не конечный пункт назначения.

Эти мудрые слова почему-то разозлили Блу.

– Скажи что-нибудь, – попросила Орла.

Блу не знала, как объяснить; она и сама не совсем понимала, что это значит.

– Это просто… как будто я теряю время зря. То, что я влюбилась в них всех.

И это впрямь означало их всех: дом на Фокс-уэй, мальчишек, Джесса Диттли. Будучи человеком рациональным, Блу считала, что, может быть, у нее вообще проблема с любовью. Готовая вот-вот сорваться, она добавила:

– И не говорите, что это хороший жизненный опыт. Не хочу это слышать.

– Я любила многих людей, – констатировала Орла. – Я бы сказала, что это действительно хороший жизненный опыт. В любом случае, я давно тебе говорила, что эти ребята просто бросят тебя.

– Орла! – возмутилась Калла, ощутившая, что дыхание Блу снова стало неровным. – Мне прямо стыдно становится, когда я представляю, что ты говоришь своим несчастным клиентам по телефону.

– Как угодно, – ответила та.

Мора, обернувшись, бросила на Орлу мрачный взгляд, а затем продолжила:

– Лично я не собиралась говорить об опыте. Я хотела сказать, что уехать иногда помогает. И это необязательно значит «прощай навсегда». Можно уехать и вернуться.

Джими качала Блу на коленях. Крышка унитаза под ними тихонько поскрипывала.

– Не думаю, что смогу пойти в один из колледжей, которые выбрала, – задумчиво произнесла Блу. – И школьный консультант тоже так не думает.

– А чего бы ты хотела? – спросила Мора. – Не от колледжа. От жизни.

Блу проглотила горькую правду, поскольку была готова перейти от кризиса и рыданий к поиску решений и стабильности. Затем она медленно и осторожно произнесла эту правду, но так, чтобы с ней можно было справиться: – То, чего я всегда хотела. Увидеть мир. Сделать его лучше.

Мора, казалось, тоже тщательно подбирает слова:

– А ты уверена, что колледж – единственный способ это выполнить?

Это был один из тех невозможных ответов, которые Блу услышала от школьного консультанта, ознакомившегося с ее финансовой ситуацией и академической успеваемостью. Да, она была уверена. Как еще она могла изменить мир к лучшему, если сначала не узнает, как это сделать? Как она может найти работу, на которой заработает денег, чтобы побывать на Гаити, в Индии или Словакии, если не пойдет в колледж?

Потом она вспомнила, что вопрос прозвучал не от консультанта. Вопрос задала ее ясновидящая мать.

– Так что же я делаю? – осторожно спросила Блу. – Чем я занималась в ваших видениях?

– Путешествовала, – ответила Мора. – Изменяла мир.

– Деревья в твоих глазах, – добавила Калла, гораздо мягче, чем обычно. – Звезды в твоем сердце.

– Как? – допытывалась Блу.

Мора вздохнула:

– Гэнси ведь предложил тебе помощь?

Не нужно было обладать сверхъестественными способностями, чтобы догадаться. Достаточно было знать Гэнси лишь поверхностно. Блу, рассердившись, попыталась встать, но Джими удержала ее.

– Я не собираюсь пользоваться благотворительностью Гэнси.

– Не будь такой, – примирительно сказала Калла.

– Какой?

– Ожесточенной, – Мора поразмыслила мгновение, а затем добавила: – Я просто хочу, чтобы ты рассматривала свое будущее как мир, в котором возможно все.

– Мир, где Гэнси не умрет к апрелю? – разъярилась Блу. – И где я не убью свою истинную любовь поцелуем? О таких возможностях ты говоришь?

Ее мать долго молчала. Пока тянулась эта пауза, Блу внезапно осознала, как сильно ей хотелось, чтобы мама заверила ее, что оба этих предсказания могли и не сбыться, и с Гэнси все будет в порядке. Но Мора ответила: – Жизнь будет продолжаться и после его смерти. Ты должна думать о том, что ты будешь делать дальше.

Блу уже думала о том, что она будет делать после его смерти, и именно поэтому у нее и наступил этот кризис.

– Я все равно не собираюсь его целовать, так что вряд ли он умрет от этого.

– Я не верю в истинную любовь, – снова встряла Орла. – Эту концепцию придумало моногамное общество. Мы животные. Мы занимаемся любовью в кустах.

– Спасибо за ценное мнение, – съязвила Калла. – Давайте испытаем судьбу на примере предсказания Блу, а потом сообщим о результатах обществу.

– Ты любишь его? – спросила Мора.

– Я бы предпочла не любить, – ответила Блу.

– У него есть множество негативных качеств, так что, если хочешь, могу помочь тебе сосредоточиться на них.

– Я уже знаю о них. Давно знаю. И вообще, это глупо. Истинная любовь и впрямь лишь концепция. Вот, к примеру, Артемус был твоей истинной любовью? А мистер Грэй? Получается, если с одним у тебя истинная любовь, то с другим – уже не истинная? Может ли истинная любовь быть лишь однажды, а потом – все?

Последний вопрос прозвучал наиболее легкомысленно из всех, но лишь потому, что он был самым болезненным. Если уж Блу была совершенно не готова принять смерть Гэнси, то уж точно не собиралась сживаться с мыслью, что он будет мертв достаточно долго, чтобы она могла легкой джазовой походкой вступить в новые отношения с кем-то, кого она еще даже не повстречала. Она просто хотела, чтобы они с Гэнси навсегда остались лучшими друзьями – и, может быть, однажды познать его в плотском смысле. Это казалось вполне благоразумным желанием, и Блу, изо всех сил старавшаяся быть благоразумной всю свою жизнь, бесконечно расстроилась из-за того, что даже в этой мелочи ей было отказано.

– Можешь лишить меня моей материнской лицензии, – сказала ей Мора. – И лицензии ясновидящей тоже. Я не знаю ответа на эти вопросы. Увы, не знаю.

– Бедняжка моя, – пробормотала Джими в затылок Блу. – Я так рада, что ты не выросла и не стала выше.

– С ума сойти, – фыркнула Блу.

Калла поднялась на ноги, ухватившись за карниз для душевой шторки, чтобы удержать равновесие, и взболтала воду в ванне. Выругалась. Орла отстранилась, чтобы вода с блузки Каллы не текла ей на голову.

– Хватит рыдать, – сказала Калла. – Давайте испечем пирог.

Глава 10

В восьмистах километрах от Генриетты в салоне старого заброшенного парома Ломоньер курил сигарету. Комната выглядела неприветливо и прагматично – окна в голых металлических рамах были грязными, а обстановка столь же холодная и воняющая рыбой, как и черная гавань снаружи. В комнате еще оставались бумажные флажки от какого-то давнего празднования дня рождения, но время и тусклое освещение лишили их окраски, и теперь они зловеще трепетали на сквозняке.

Взгляд Ломоньера был устремлен на далекие огни Бостона на горизонте, но мыслями он пребывал в Генриетте, штат Вирджиния.

– Первый шаг? – осведомился Ломоньер.

– Я не уверен, что здесь нужно действовать, – ответил Ломоньер.

– Мне бы хотелось получить ответы, – поддержал Ломоньер.

Тройняшки Ломоньер выглядели практически идентично. Да, между ними была едва заметная разница – например, один из них был чуть ниже остальных, у другого – чуть более широкая нижняя челюсть. Но вся их внешняя индивидуальность давным-давно испарилась за годы пользования одной лишь фамилией, без имен. Человек со стороны, наверное, понял бы, что на двух разных встречах говорит с разными братьями Ломоньер, но сами братья называли себя одинаково, поэтому приходилось относиться к ним как к одному и тому же человеку. На практике они не были тройняшками Ломоньер. Они были единым Ломоньером.

В голосе Ломоньера сквозило сомнение:

– И как ты собираешься получить эти ответы?

– Один из нас поедет туда, – предложил Ломоньер, – и выяснит у него.

«Туда» означало Бэк-Бэй, дом их старого соперника Колина Гринмантла, а «выяснить» – значит, сделать с ним что-нибудь неприятное в ответ на грязные игры, не прекращавшиеся вот уже пять лет. Ломоньеры занимались торговлей магическими артефактами столько, сколько жили в Бостоне, и практически не сталкивались с конкуренцией, пока в бизнес не ворвался этот щеголеватый выскочка Гринмантл. Продавцы стали жадничать все больше. Артефакты стали дорожать. Появилась необходимость в наемной грубой силе. Ломоньеры считали, что и Колин Гринмантл, и его жена Пайпер явно насмотрелись фильмов о мафии.

Однако теперь Колин проявил некоторую слабину, внезапно покинув свой бастион в Генриетте. Уезжал он один. Пайпер и след простыл.

Ломоньер хотел знать, что это значит.

– Я не против, – Ломоньер выдохнул облачко сигаретного дыма. Поскольку он курил практически непрерывно, остальные двое были напрочь лишены шансов отказаться от этой вредной привычки. И всех троих устраивала такая отговорка.

– А я против, – возразил Ломоньер. – Я не хочу скандала. Да и этот его наемник внушает ужас.

Ломоньер стряхнул с сигареты пепел и уставился на развешенные по комнате флажки, словно намеревался поджечь их взглядом: – Говорят, что Серый больше не работает на него. А мы вполне способны проявить благоразумие.

Братья Ломоньеры разделяли фамилию и цели, но не методы. Один из них всегда был осторожен, другой – стремился прыгнуть в костер, а третьему оставалось играть роль миротворца и адвоката дьявола.

– Наверняка есть другой способ узнать что-нибудь о… – начал было Ломоньер.

– Не произноси это имя, – мгновенно осадили его двое других.

Ломоньер поджал губы. Этот жест был исполнен драматизма, поскольку у всех троих была хорошо развита мимика, но одного из них это делало почти привлекательным, а у другого выглядело почти непристойно.

– Значит, мы поедем туда поговорить… – снова начал было Ломоньер.

– Поговорить! – фыркнул Ломоньер, поигрывая зажигалкой.

– Прекрати, пожалуйста. Ты похож на малолетнего хулигана, – этот брат сохранил свой акцент и применял его в подобных ситуациях. Это добавляло значимости его презрению.

– Мой адвокат говорит, что мне лучше воздержаться от очередного правонарушения еще как минимум полгода, – печально отметил Ломоньер и затушил сигарету.

Ломоньер издал негромкий жужжащий звук.

И хотя одного лишь внезапного жужжания одного из братьев было достаточно, чтобы встревожить их всех, звук, ко всему прочему, сопровождался неприятным ощущением мурашек по коже, мгновенно охладивших атмосферу.

Остальные двое с подозрением уставились друг на друга, ища какие-либо признаки чего-то экстраординарного и не присущего им при обычных обстоятельствах. Они осмотрели жужжащего брата на предмет медицинского недомогания, а затем на предмет наличия у него древнего амулета, украденного из гробницы во Франции, таинственного браслета, приобретенного в Чили у сомнительного продавца, зловещей пряжки на ремне, украденной в Монголии, или загадочного шарфа, сшитого из перуанского савана. Что угодно, что могло бы давать такие неслыханные побочные эффекты.

Их поиски не увенчались успехом, но жужжание продолжалось, поэтому они методично обыскали комнату, проводя руками под креслами и вдоль всевозможных выступов, время от времени переглядываясь, чтобы убедиться, что пока жужжит лишь один Ломоньер. Если это жужжание было злонамеренным, значит, за этим наверняка стоит Гринмантл. Разумеется, у них были и другие враги, но Гринмантл всегда был наиболее вероятным кандидатом. Во всех смыслах.

Братья не обнаружили ничего, что могло бы удовлетворить их интерес к экстраординарному, кроме секретного запаса сушеных божьих коровок в щелях.

– Привет. Это я.

Ломоньер повернулся к жужжавшему брату, который к этому моменту уже перестал жужжать и выронил сигарету, слабо светившуюся на штампованных металлических плитках пола. Ломоньер нахмурился, задумчиво глядя на гавань, словно занимался самоанализом, что было полной противоположностью его обычного настроения.

– Это был он? – поинтересовался Ломоньер.

Ломоньер нахмурился:

– Вроде бы голос не его, нет?

Только что жужжавший брат спросил:

– Вы слышите меня? Я делаю это впервые.

Это определенно был не его голос. И не его выражение лица. Его брови сдвинулись в гримасу, наверняка предусмотренную для них природой, но на практике их никогда так не сдвигали. С таким выражением лица Ломоньер выглядел моложе и настойчивее.

Братья начали кое-что понимать.

– Кто это? – спросил Ломоньер.

– Это Пайпер.

Это имя произвело на Ломоньера мгновенный эмоциональный эффект, вызвав ярость, чувство предательства, шок, и снова ярость и чувство предательства. Пайпер Гринмантл. Жена Колина. Они так старались не произносить ее имя в разговорах, а она все равно врывалась в них.

– Пайпер! – воскликнул Ломоньер. – Как это может быть? А ну пошла прочь из него!

– О, а разве это так работает? – с любопытством в голосе спросила Пайпер. – Бросает в дрожь, да? Чем не телефон с эффектом одержания?

– Это и вправду ты, – удивленно произнес Ломоньер.

– Привет, папа, – отозвалась Пайпер.

Несмотря на годы, прожитые врозь, Ломоньер все еще узнавал манеры своей дочери.

– Поверить не могу, – сказал Ломоньер. – Чего ты хочешь? Как там, кстати, поживает твой говенный супруг?

– Он в Бостоне, без меня, – ответила Пайпер. – Кажется.

– Я просто спросил, чтобы услышать, что ты скажешь, – уточнил Ломоньер. – Я уже знал это.

– Ты был прав, – вздохнула Пайпер. – Я была неправа. Я больше не хочу ссориться.

Тот из братьев, кто только что затушил сигарету, театрально промокнул глаз, якобы охваченный приступом сентиментальности. Второй, непрерывно куривший, огрызнулся: – Прошло десять лет, и теперь ты говоришь мне, что больше не хочешь ссориться?

– Жизнь коротка. Я бы хотела заняться бизнесом с тобой.

– Дай-ка я проверю, ничего ли я не упустил. Ты едва не отправила нас всех в тюрьму год назад. Твой муж убил поставщика за какой-то несуществующий артефакт. Ты наслала на нас одержание. И теперь ты хочешь заняться с нами бизнесом? Что-то не очень похоже на маленькую миленькую женушку Колина Гринмантла.

– Это точно. Поэтому я и звоню. Я хочу начать с чистого листа.

– И на каком же дереве произрастает этот лист? – с подозрением осведомился Ломоньер.

– На том, у которого есть сверхъестественные корни, – уточнила Пайпер. – У меня тут есть кое-что невероятное. Совершенно потрясное. Покупка всей жизни. Или даже века. Я хочу, чтобы вы постарались как следует и собрали всех, кто может принять участие в торгах. Это будет грандиозно.

Ломоньер с надеждой посмотрел на остальных:

– Мы…

Ломоньер-активный курильщик перебил его:

– После того, что случилось в августе? Вряд ли ты можешь ожидать, что мы просто вернемся в бизнес как ни в чем не бывало. Назови меня сумасшедшим, моя прелесть, но я тебе не доверяю.

– Тебе придется поверить мне на слово.

– Это самое ненадежное из всего, что ты можешь предложить, – холодно проронил Ломоньер. Он передал свою сигарету другому брату и сунул руку под воротник свитера, чтобы достать четки. – За последние десять лет ты полностью обесценила свои слова.

– Ты худший отец из всех! – разозлилась Пайпер.

– Если уж по-честному, то и ты не лучшая дочь.

Он прижал четки ко лбу недавно жужжавшего брата. Тот закашлялся кровью и упал на колени. Его лицо снова приобрело характерное для него выражение.

– Этого я и ожидал, – констатировал Ломоньер.

– Поверить не могу, что ты бросил трубку, прежде чем я попрощался, – обиделся Ломоньер.

– Кажется, в меня что-то вселилось, – изрек Ломоньер. – Вы случайно ничего необычного не заметили?

Глава 11

В Генриетте продолжалась ночь.

Ричард Гэнси не мог заснуть. Закрывая глаза, он снова видел руки Блу, слышал свой голос, наблюдал за истекавшим тьмой как кровью деревом. Началось, началось. Нет. Заканчивалось. Он заканчивался. Таков был ландшафт его личного апокалипсиса. То, что волновало и радовало его в бодрствующем состоянии, обращалось ужасом, когда он уставал.

Он открыл глаза.

Он приоткрыл дверь в комнату Ронана ровно настолько, чтобы убедиться, что Ронан внутри – тот спал с открытым ртом; в его наушниках ревела музыка; Чейнсо сбилась в недвижимый комочек в своей клетке. Оставив его так, Гэнси поехал в школу.

Он набрал на кодовом замке свой старый код доступа, чтобы проникнуть в крытый спорткомплекс Эгленби. Там он разделся и нырнул в темный бассейн в еще более темном зале, полнившемся странными, пустыми звуками ночной тиши. Он проплывал из конца в конец снова и снова, как когда-то, когда впервые появился в этой школе, когда еще занимался в команде по гребле, когда порой приходил пораньше, до начала занятий, чтобы поплавать. Он почти забыл, каково это – находиться в воде: его тело словно переставало существовать; он весь обращался в безграничный разум. Оттолкнувшись от одной едва видимой стенки, он устремился к еще более незаметной противоположной, не в состоянии сейчас обдумывать конкретные проблемы. Школа, директор Чайлд, даже Глендауэр. Он стал текущим мгновением, здесь и сейчас. Почему он забросил это занятие? Он не мог вспомнить даже это.

В темной воде, здесь и сейчас, он был только Гэнси. Он не умирал и не собирался умирать снова. Он был только Гэнси, здесь и сейчас, только сейчас.

На краю бассейна, невидимый для Гэнси, стоял Ноа, наблюдая за другом. Когда-то он и сам был пловцом.

–––

Адам Пэрриш работал. У него была поздняя вечерняя смена на складе, где он занимался разгрузкой стеклянных банок, дешевой электроники и пазлов. Порой, когда ему доводилось работать так поздно, и он сильно уставал, мыслями он возвращался к своей прошлой жизни в трейлерном городке. Он не испытывал ни страха, ни ностальгии – скорее, забывчивость. По какой-то причине он не мог сразу вспомнить, что его жизнь изменилась, и тяжко вздыхал, уже представляя, как поедет обратно к трейлеру, когда смена закончится. Затем наступало внезапное удивленное прозрение, когда его сознание синхронизировалось с реальностью, и он вспоминал, что живет в квартирке над церковью св. Агнес.

Сегодня он опять забыл о своей нынешней жизни, затем с облегчением вспомнил, что его положение значительно улучшилось, а мгновением позже в его памяти всплыло перепуганное личико Сиротки. По всеобщему мнению, сны Ронана часто были ужасающими, но, в отличие от Ронана, девочка не могла надеяться на пробуждение. Когда он извлек ее в реальный мир, она, видимо, решила, что теперь и она выбила себе новую жизнь. Вместо этого они всего лишь переместили ее в новый кошмарный сон.

Он сказал себе, что она была ненастоящей.

Но его все равно снедало чувство вины.

Он подумал о том, как вернется сегодня в дом, созданный его руками. Но Сиротка останется заложницей сновиденного пространства и будет носить его старые часы и его же давний страх.

Когда он взял в руки планшет с инвентарной ведомостью, мысли о Кэйбсуотере снова принялись изводить его, напоминая, что ему все еще нужно расследовать происхождение того почерневшего дерева. Пока он подписывал ведомость, на него навалились мысли о школе, напоминая, что ему нужно сдать трехстраничный реферат об экономике тридцатых годов. Он забрался в машину, и стартер взвыл, напоминая, что ему нужно осмотреть его, прежде чем тот окончательно сломается.

У него не было времени на сновиденную оборванку Ронана; ему хватало собственных проблем.

Но он не мог выбросить мысли о ней из своей головы.

Он сосредоточился, пока его пальцы танцевали по рулевому колесу. Прошло мгновение, прежде чем он понял, что происходит, хоть этот феномен находился прямо у него перед глазами. Его рука метнулась через руль, ощупывая край, проверяя жесткость набивки.

Адам не приказывал своей руке шевелиться.

Он сжал ее в кулак и оттянул от руля. Перехватил запястье другой рукой.

Кэйбсуотер?

Но Кэйбсуотер, кажется, присутствовал внутри него ровно в том же объеме, что и всегда – кроме случаев, когда пытался привлечь его внимание. Адам принялся внимательно рассматривать ладонь в бледном свете уличного фонаря, сбитый с толку видом собственных пальцев, суетливо дергавшихся, будто лапки насекомого, без какой-либо привязки к его мозгу. Теперь, глядя на свою обыкновенную руку с въевшимися в кожу крошечными металлическими опилками и пылью, он решил, что ему это показалось. Может быть, это Кэйбсуотер послал ему видение.

Он неохотно вспомнил формулировку своей сделки с лесом: Я буду твоими руками. Я буду твоими глазами.

Он снова опустил руку на середину руля. Она спокойно лежала на поверхности, такая странная и чужая, с этой полоской бледной кожи, оставшейся от его наручных часов. Рука не шевелилась.

Кэйбсуотер? – снова мысленно позвал он.

В его мыслях распустилась сонная листва. Ночной лес, холодный и медлительный. Его рука оставалась лежать там, куда он положил ее. Но сердце в груди мучительно покрывалось мурашками, как и его пальцы, двигавшиеся сами по себе.

Он не был уверен, что это случилось на самом деле. Реальность становилась все менее полезным термином в эти дни.

––––

На фабрике Монмут Ронан Линч видел сон.

Этот сон был воспоминанием. Утопающий в роскошной зелени летний Барнс, кишащий насекомыми и наполненный влагой. Из спринклера, спрятанного в траве, брызгал фонтанчик. Мэтью в одних плавках раз за разом прыгал сквозь него. Юный. Пухленький. Светлые, выгоревшие на солнце кудри. Он раскатисто, заразительно смеялся. Мгновение спустя в него врезался второй мальчик и без зазрений совести свалил его на землю. Мальчишки покатились по мокрой траве, прилипавшей к их телам.

Второй мальчик поднялся. Он был выше ростом, гибкий как змея, хладнокровный. Его длинные волосы темными завитками скрывали уши, доставая почти до подбородка.

Это был Ронан, версия «до».

Здесь был и третий мальчик, аккуратно перепрыгивавший спринклер.

Джек-проворный паренек,

Прыгай через огонек[12].

«Ха, а ты думал, я не прыгну!» – Гэнси оперся ладонями о голые коленки.

«Гэнси!» – это уже Аврора, смеясь, произнесла его имя. Тот же заразительный смех, что и у Мэтью. Она направила на него спринклер, окатив его с головы до ног.

Ронан-версия «до» рассматривал Ронана-версию «после».

Он ощутил то мгновение, когда понял, что видит сон – электронный бит из наушников дребезжал у него в ушах – и уже знал, что может заставить себя проснуться. Но это воспоминание, это идеальное воспоминание… он стал тем Ронаном-версией-«до», или же Ронан-версия-«до» стала Ронаном-версией-«после».

Солнце светило все ярче. И ярче.

И ярче.

Раскаленный добела электрический глаз. Мир иссушался, становясь одним лишь светом или тенью, третьего не дано. Гэнси прикрыл глаза. Из дома кто-то вышел.

Деклан. Держит что-то в руке. Черное в этом агрессивном, кричащем свете.

Маска.

Круглые прорези под глаза, распяленный в улыбке рот.

Ронан помнил об этой маске только омерзение. Что-то в ней внушало ужас, но он не мог вспомнить, что именно. Все мысли выжигал этот отработанный радиоактивный остаток воспоминания.

Старший из братьев Линч устремился к ним; мокрая трава хлюпала под его туфлями.

Сон содрогнулся.

Деклан ускорил шаг и припустил прямиком к Мэтью.

– Сиротка! – вскрикнул Ронан, вскакивая на ноги. – Кэйбсуотер! Tir e e'lintes curralo!

Сон содрогнулся во второй раз. Призрачный лес незримым отпечатком лег поверх него, будто наложенный кадр в фильме.

Ронан ринулся вперед по умирающей белесой траве.

Деклан первым добежал до Мэтью. Самый младший Линч задрал голову, доверчиво глядя на него, и именно в этом заключался кошмар.

«Повзрослей, наконец, придурок», – сказал Деклан Ронану и пришлепнул маску на лицо Мэтью.

Это и был кошмар.

Ронан выхватил Мэтью у Деклана из-под рук; его сон судорожно вздохнул. В руках Ронан ощущал знакомые формы младшего брата, но было слишком поздно. Эта примитивная маска с легкостью и намертво приросла к лицу Мэтью.

Над головой у них пролетел ворон и исчез посреди неба.

«Все будет хорошо, – повторял Ронан братцу. – Ты можешь жить и так. Ты просто не будешь ее снимать, вот и все».

Взгляд Мэтью в широких прорезях маски был бесстрашен. И это был кошмар. Это-был-кошмар-это-был-кошмар-это-был…

Деклан сорвал маску.

За его спиной дерево сочилось чернью.

Лицо Мэтью превратилось в линии и штрихи. На нем не было крови; оно не наводило страх; оно просто перестало быть лицом, и в этом и был весь ужас. Он перестал быть человеком и стал рисунком.

Грудь Ронана, лишенная воздуха, разрывалась от молчаливых всхлипов. Он не плакал так уже очень давно…

Сон содрогнулся. Распадался уже не один только Мэтью – все вокруг сводилось на нет. Руки Авроры указывали одна на другую, все пальцы загнуты назад, к груди – от них остались лишь истончавшиеся штрихи. За спиной у них стоял на коленях Гэнси с мертвыми глазами.

Голос Ронана охрип. «Я сделаю что угодно! Я сделаю что угодно! Я сделаю что уго…»

Все, что Ронан любил, развоплощалось.

Пожалуйста…

–––

В школьном общежитии Эгленби проснулся Мэтью Линч. Потянувшись, он ударился головой о стену – во сне он подкатился к ней впритык. Только когда его сосед по комнате, Стивен Ли, издал звук, абсурдно выражавший недовольство, Мэтью осознал, что его разбудил трезвонящий телефон. Он лапнул трубку на тумбочке и прижал к уху: – Аааалло?

Ответа не последовало. Он моргнул, пытаясь рассмотреть номер на экране, затем снова приложил телефон к уху и сонно шепнул:

– Ронан?

– Где ты? У себя в комнате?

– Хр.

– Я серьезно.

– Хр-хр.

– Мэтью.

– Ага, я у себя. Стивен тебя ненавидит. Ща, кажись, два часа ночи. Чослучилось?

Ронан ответил не сразу. Мэтью не мог видеть его, но брат свернулся на кровати в Монмуте с телефоном под ухом, уткнувшись лбом в колени, одной рукой сжимая свой затылок: – Просто хотел убедиться, что у тебя все хорошо.

– У мя всех'рашо.

– Тогда иди спать.

– Я и щас сплю.

Братья выключили телефоны.

–––

За пределами Генриетты темное нечто, угнездившись на силовой линии, наблюдало за всеми ночными происшествиями в городе и повторяло: я-проснулся-я-проснулся-я-проснулся.

Глава 12

Следующее утро выдалось чрезмерно солнечным и жарким.

Гэнси и Адам стояли у двойных дверей школьного театра имени Глэдис Франсин Моллин Райт, чинно скрестив руки. Им достались обязанности билетеров – ну, вообще-то, только Адаму, но Гэнси добровольно вызвался заменить Бранда на месте второго билетера. Ронана и след простыл. Внутри у Гэнси потихоньку кипело раздражение.

– День ворона, – провозгласил директор Чайлд, – это не просто день гордости за нашу школу. Ведь мы каждый день гордимся ею, не так ли?

Он стоял на сцене. Вокруг все уже начинали потеть, но только не он. Он был похож на тощего, но выносливого ковбоя-погонщика скота; его кожа напоминала изъеденную солнцем стену горного каньона. Гэнси давно подозревал, что Чайлд впустую растрачивал здесь свои истинные таланты. Засунуть человека с такими способностями к выживанию в светло-серый костюм и галстук – значит, прощелкать возможность посадить его на лошадь и нацепить на него глубокую широкополую шляпу.

Адам бросил на Гэнси понимающий взгляд и одними губами произнес: "йиии-хо!" Они ухмыльнулись и отвернулись друг от друга, чтобы не рассмеяться. Взгляд Гэнси остановился на Генри Ченге и его компании из Ванкувера – они сидели все вместе в самом дальнем ряду. Словно ощутив на себе его внимание, Генри обернулся через плечо. Поднял брови. Гэнси стало неуютно, когда он вспомнил, что Генри заметил Сиротку в багажнике его машины. Где-то в обозримом будущем он может потребовать объяснений, отговорок или лжи.

– …для этого Дня ворона, – настаивал Чайлд.

Обычно Гэнси нравился День ворона. В этом празднике было абсолютно все, что он любил: ученики в форменных белых футболках и штанах цвета хаки, походившие на статистов из документального фильма об охране природы; поднятие флагов; соревновавшиеся между собой команды, беспрестанно подбадривавшие друг друга криками; помпезность, обстоятельства, шутки, понятные лишь вхожим в этот круг; нарисованные везде и всюду вОроны. Младшие классы сделали бумажных воронов для всех учеников школы, чтобы разыграть во дворе шуточный поединок, пока школьные фотографы старались запечатлеть сияющие лица для рекламных материалов на следующий год.

Каждая клеточка тела Гэнси настойчиво требовала, чтобы он посвятил свое свободное время исследованиям. Затеянный им поиск был волком, и волк этот был голоден.

– Сегодня мы отмечаем десятую годовщину Дня ворона, – объявил Чайлд. – Десять лет назад предложение об этом празднестве, которое мы так любим сегодня, поступило от ученика, много лет учившегося в Эгленби. К сожалению, Ноа Черни уже нет в живых, чтобы отпраздновать это событие вместе с нами, но, прежде чем мы начнем отмечать, одна из его младших сестер оказала нам великую честь и сейчас немного поведает нам о Ноа и о происхождении этого праздника.

Гэнси решил, что ослышался, но Адам уставился на него и одними губами произнес: Ноа?!

Да, Ноа. Вот одна из сестер Черни поднимается на сцену. Даже если бы Гэнси не видел ее на похоронах, он сразу узнал бы миниатюрный рот Ноа, маленькие глаза с образовывавшимися под ними мешками, когда он улыбался, крупные уши, спрятанные под тонкими волосами. Было так странно видеть черты Ноа на молодой женщине. Еще более странным было видеть их на живом человеке. Она выглядела слишком старой, чтобы быть младшей сестрой Ноа; просто Гэнси уже успел забыть, что Ноа на самом деле застрял в своем тогдашнем возрасте. Сейчас ему было бы двадцать четыре года, если бы тогда спасли его, а не Гэнси.

Один из первокурсников сказал что-то неразборчивое и был тут же выведен из театра за неприличное поведение. Сестра Ноа склонилась к микрофону и произнесла что-то столь же неразборчивое, а затем добавила еще несколько слов, немедленно потонувших в микрофонном визге, когда звукорежиссер попытался отрегулировать громкость. Наконец, она заговорила: – Привет, меня зовут Адель Черни. Я не планировала большую речь. Я слушала эти речи, когда была в вашем возрасте, и знаю, что они скучны. Я просто хотела бы сказать несколько слов о Ноа и о Дне ворона. Кто-нибудь из вас знал его?

Гэнси и Адам разом начали поднимать руки и тут же опустили их. Да, они знали его. Нет, они не знали его. Живой Ноа существовал задолго до их появления в школе. А мертвый Ноа был скорей явлением, чем знакомством.

– Вы много пропустили, – продолжала она. – Моя мама всегда говорила, что он был похож на фейерверк, а это значило, что ему постоянно выписывали штрафы за превышение скорости, а еще он запрыгивал на стол во время семейных встреч и вытворял прочее подобное. У него всегда было множество идей. Он был очень жизнерадостным.

Адам и Гэнси переглянулись. Они всегда чувствовали, что тот Ноа, которого они знали, был ненастоящим. Слушать, насколько его сущность пострадала после смерти, обескураживало и приводило в замешательство. Невозможно было не думать о том, сколько всего сделал бы Ноа, если бы остался в живых.

– В общем, я сегодня здесь, потому что я фактически была первой, кому он рассказал об этой идее – основать День ворона. Он позвонил мне как-то вечером. Кажется, ему было четырнадцать в то время, и он рассказал мне, что ему приснился сон о сражении воронов. Он сказал, что все они были разного цвета, размеров и форм, и он был внутри них, а они кружились вокруг него, – она сделала широкий жест рукой, имитируя смерч; у нее были руки и локти, как у Ноа. – Он сказал мне: «Мне кажется, это был бы классный арт-проект». И я ответила: «Думаю, если каждый ученик сделает по одному ворону, получится как раз нужное количество».

Гэнси ощутил, как волосы у него на руках встали дыбом.

– Они бросались в атаку и носились по кругу, и вокруг были только вороны, только сновидения и мечты, – продолжала Адель, но Гэнси не был уверен, действительно ли она так сказала или же ему почудилось, и он просто вспоминал уже сказанные ею слова. – В общем, я знаю, что ему бы понравилось то, как это происходит сегодня. Так что спасибо вам за то, что помните об одном из его безумных снов.

Она уже спускалась со сцены; Адам прикрывал один глаз рукой; в зале вместо бурных аплодисментов раздались покорные двойные хлопки учеников Эгленби, которым было велено таким образом проявить уважение.

– Вперед, вОроны! – подбодрил их Чайлд.

Это было сигналом для Адама и Гэнси открыть двери. Школьники высыпали наружу. В зал хлынули свет и влажный воздух. Директор Чайлд подошел к ним и пожал руку сначала Гэнси, потом Адаму: – Благодарю за службу, джентльмены. Мистер Гэнси, я сомневался, что вашей матери удастся организовать сбор средств и составить список гостей уже к этим выходным, но, похоже, у нас все получилось. Если она будет баллотироваться в президенты, я проголосую за нее.

Они с Гэнси обменялись приятельскими улыбками, какими обычно обмениваются партнеры при подписании контракта. Это был бы чудесный момент, если бы на том и закончилось, но Чайлд еще некоторое время задержался у двери, затеяв вежливую пустую беседу с Гэнси и Адамом – соответственно, самым лучшим и самым умным из учеников. Целых семь мучительных минут они обсуждали погоду, планы на День благодарения и, наконец, истощив все темы для разговора, расстались, когда во двор вышли младшие ученики со своими боевыми вОронами.

– Господи Боже, – выдохнул Гэнси, переводя дух от чрезмерно проявленного усердия.

– Я думал, он никогда не уйдет, – отозвался Адам. Он слегка потер край своего левого века, прищурил глаз, прежде чем посмотреть куда-то за спину Гэнси. – Если… ой. Сейчас вернусь. Кажется, мне что-то попало в глаз.

Он покинул Гэнси; Гэнси поспешил окунуться в торжество Дня ворона. Он спустился к подножию лестницы, где ученикам раздавали воронов. Стая была сделана из бумаги, фольги, дерева, папье-маше и жести. Некоторые птицы могли парить в воздухе – в животиках у них были воздушные шары с гелием. Некоторые были сделаны в виде бумажных змеев. Некоторые насажены на палочки, с двумя дополнительными для управления крыльями.

Это сделал Ноа. Это приснилось Ноа.

– Вот тебе птичка[13], – сказал Гэнси младший школьник, протягивая ему ворона приглушенного черного цвета – деревянный каркас, обтянутый газетной бумагой. Гэнси шагнул в толпу. Толпу Ноа. Где-то в лучшем мире Ноа мог бы сам открывать эту юбилейную церемонию.

Везде, куда ни глянь, ландшафт состоял из палочек, рук и белых футболок, механизмов и шестеренок. Но если посмотреть в слишком яркое небо, палочки и ученики исчезали, и все пространство было заполнено вОронами. Они пикировали и атаковали, ныряли и взмывали вверх, порхали и вертелись на месте.

Было очень жарко.

Гэнси ощутил, как соскальзывает время. Совсем чуть-чуть. Это зрелище до странного напоминало ему картину его другой жизни, настоящей жизни; эти птицы были двоюродными братьями сновиденных существ Ронана. Так несправедливо, что Ноа должен был умереть, а Гэнси остался в живых. Ноа по-настоящему жил, когда его убили. А Гэнси лишь убивал время.

– У этой битвы есть какие-то правила? – бросил он через плечо.

– В войне нет правил, кроме одного – остаться в живых.

Гэнси обернулся. В лицо ему хлопнули крылья. Его окружали чужие плечи и спины. Он не мог узнать голос говорившего; не видя лиц, он даже не мог понять, действительно ли кто-то ответил ему.

Время тянуло и терзало его душу.

Заиграл школьный оркестр. Первый такт прозвучал довольно гармонично, но один из духовых инструментов сфальшивил на первой ноте следующей музыкальной фразы. В ту же секунду мимо лица пролетело насекомое – достаточно близко, чтобы он ощутил движение кожей. Внезапно все вокруг начало крениться набок. Солнце над головой раскалилось добела. Вокруг Гэнси порхали вОроны, а он все вертел головой, ища Адама, или Чайлда, или хоть что-нибудь, кроме белых маек, рук и порхающих птиц. Он скользнул взглядом по своему запястью. На часах было 6:21.

Когда он умирал, тоже было жарко.

Он стоял посреди леса деревянных палочек и птиц. До него доносилось бормотание духовых; визжали флейты. Вокруг него жужжали, гудели и трепетали крылья. Он чувствовал, как в уши ему заползают шершни.

Их там нет.

Но гигантское насекомое снова с жужжанием пронеслось мимо и принялось летать кругами.

Прошло много лет с того дня, когда Мэлори был вынужден остановиться прямо посреди очередной пешей экспедиции и ждать, пока Гэнси опомнится, а Гэнси тем временем упал на колени, дрожа всем телом, закрывая уши руками – умирая.

Он ведь так старался справиться с этим.

Их здесь нет. Ты на праздновании Дня ворона. После этого ты будешь есть сэндвичи. Ты запустишь двигатель «камаро» на парковке после уроков. Ты поедешь на Фокс-уэй. Ты расскажешь Блу о том, как прошел твой день, ты…

Насекомые заползали к нему в ноздри, шевелили волосы, роились вокруг. По спине Гэнси текли ручейки пота. Музыка приглушенно мерцала в отдалении. Ученики превратились в бесплотные тени, ходившие мимо и вокруг него, слегка задевая его. Сейчас у него подогнутся колени. Он не станет противиться и даст себе упасть.

Он не мог заново переживать свою смерть здесь. Только не сейчас, не тогда, когда память об этом будет слишком свежа во время мероприятия по сбору средств. "Вы слышали? Гэнси-третий слетел с катушек на праздновании Дня ворона. Миссис Гэнси, вы могли бы прокомментировать состояние вашего сына?" Он не мог отвлекать внимание на себя.

Но время соскальзывало; он соскальзывал. В его сердце пульсировала черная-черная кровь.

– Гэнсимэн.

Поначалу Гэнси не разобрал слов. Перед ним стоял Генри Ченг – сплошь модная прическа, улыбка и внимательный взгляд. Он забрал у Гэнси из рук его вОрона и сунул ему в ладонь что-то холодное. Холодное и становившееся все холоднее с каждым мгновением.

– Когда-то ты угостил меня кофе, – сказал Генри. – Когда я сходил с ума. Считай, что мы квиты.

В руке у Гэнси был пластиковый стаканчик воды со льдом. Вряд ли он мог спасти положение, но что-то все-таки его спасло: шокирующая разница температур, обыденный стук болтавшихся в стакане кубиков льда, взгляд глаза в глаза. Вокруг них все еще беспорядочно бродили ученики, но теперь они были просто учениками. Музыка снова стала обычным школьным оркестром, исполнявшим новую композицию в необыкновенно жаркий день.

– Вот и хорошо, – произнес Генри. – Сегодня вечером у нас вечеринка в тогах, Ричард, в Литчфилд-хаус. Можешь прихватить с собой своих парней и эту твою детку-подружку.

А затем он ушел; на том месте, где он только что стоял, снова порхали вОроны.

Глава 13

Поначалу Адам решил, что ему что-то попало в глаз. Это началось, когда он еще стоял в чрезмерно жарком зале театра. Не столько какое-то раздражение, сколько ощущение переутомления, когда слишком долго таращишься на экран компьютера. Он вполне мог бы прожить с этим ощущением до конца дня, если бы оно не усугублялось. В довершение ко всему картинка перед глазами стала слегка размытой. Не слишком тревожное состояние само по себе, но в сочетании с тем, что он слишком явно чувствовал собственный глаз, оно уже требовало внимания.

Вместо того чтобы вернуться в один из учебных корпусов, он сбежал вниз по лестнице к боковой двери театра. Под сценой были туалеты, и именно туда он и направился, пробираясь мимо многоножек из сложенных друг на друга старых стульев, причудливых силуэтов фанерных деревьев и бездонных океанов черных занавесей, покрывавших все вокруг. Коридор был темным и узким, стены – ужасали облупившейся зеленой краской. Закрыв глаз рукой, Адам обнаружил, что все вокруг выглядело искаженным и пугающим. Ему снова вспомнился вид собственной дергающейся руки.

С Кэйбсуотером надо бы поработать, подумалось ему, и выяснить, что происходит с тем деревом.

Свет в туалете был выключен. Для него это не было препятствием – выключатель был сразу за дверью, но Адаму не очень хотелось шарить рукой в темноте, чтобы найти его. С колотящимся сердцем замерев на пороге, он оглянулся назад. В коридоре, под умирающим светом флуоресцентных ламп, было темно и пусто. Тени, казалось, были неотделимы от занавеса на сцене. Между предметами пролегли длинные полосы черноты.

"Включи свет", - подумал Адам.

По-прежнему прикрывая глаз одной рукой, другую он протянул в темноту. Он действовал быстро, его пальцы тянулись сквозь холод, сквозь темень, касаясь чего-то…

Нет, это была всего лишь одна из вьющихся ветвей Кэйбсуотера, но существовавшая лишь в его голове. Его рука скользнула мимо нее и зажгла свет.

В туалете было пусто.

Конечно же, там было пусто. Конечно же, пусто. Конечно же, пусто.

Две старые кабинки из зеленой фанеры, даже и близко не соответствовавшие ни критериям удобства, ни санитарным нормам. Писсуар. Умывальник с кольцом ржавого налета вокруг сливного отверстия. Зеркало.

Адам встал перед зеркалом, все еще прикрывая глаз рукой, рассматривая свое худощавое, мрачное лицо. Излом практически бесцветной брови, не прикрытой ладонью, выражал беспокойство. Опустив руку, Адам снова взглянул на свое отражение. Покраснения вокруг левого глаза не было. Он не слезился. Он был…

Адам прищурился. Он что, слегка косоглазый? Кажется, так это называется, когда глаза не направлены в одну сторону?

Он моргнул.

Нет, все в порядке. Просто оптический обман, вызванный этим зябким зеленым освещением. Адам наклонился ближе к зеркалу, чтобы проверить, нет ли красноты в уголке глаза.

Глаз все-таки косил.

Адам моргнул – и глаз снова стал нормальным. Он моргнул снова – и глаз опять косил. Это было похоже на плохой сон, который еще не стал кошмаром, не совсем – тебе просто снилось, что ты пытаешься натянуть носки и внезапно обнаруживаешь, что они не налезают тебе на ноги.

Пока он смотрел на себя в зеркало, его левый глаз медленно повернулся и уставился вниз, в пол, отдельно от правого глаза.

Картинка перед глазами расплылась и снова вернулась в фокус, когда правый глаз перехватил контроль над зрением. Дыхание Адама стало прерывистым. Он уже лишился одного уха. Он не может лишиться еще и глаза. Неужели это из-за отца? Могло ли это быть запоздалым последствием того удара по голове?

Глаз медленно покачивался в глазнице, как мраморный шарик, опущенный в стакан с водой. Адам ощутил холодок ужаса в животе.

Ему вдруг показалось, что в зеркале тень одной из кабинок изменилась.

Он обернулся, чтобы посмотреть. Ничего.

Ничего.

"Кэйбсуотер, ты со мной?"

Он снова повернулся к зеркалу. Теперь его левый глаз медленно проворачивался вокруг своей оси – то горизонтально, то вертикально.

У Адама едва не остановилось сердце.

Глаз взглянул на него.

Адам отшатнулся от зеркала, заслонив глаз рукой. Он врезался плечом в противоположную стену и замер, судорожно хватая воздух ртом, перепуганный до смерти, до смерти, до смерти, ведь кто мог бы ему помочь в такой ситуации и к кому он мог бы обратиться?

Тень над одной из кабинок и впрямь менялась. Она из квадратной становилась треугольной, потому что – о, Господи! – дверца кабинки открывалась.

Длинный проход, ведший наружу, был похож на переплетение коридоров в комнате страха. Из двери кабинки выплеснулась чернота.

Адам произнес:

– Кэйбсуотер, ты мне нужен.

Тьма разлилась по полу.

Адам думал лишь о том, как не дать ей коснуться его. Одна только мысль о прикосновении этой тьмы к его коже была хуже, чем вид его бесполезного глаза.

– Кэйбсуотер. Защити меня. Кэйбсуотер!

Раздался треск, словно от выстрела – Адам отшатнулся в сторону, когда треснуло зеркало. По ту сторону зеркала, в каком-то неизвестном мире, ярко светило солнце. Листья прижимались к стеклу с другой стороны, словно это было не зеркало, а окно. Лес нашептывал и шуршал в глухом ухе Адама, убеждая его помочь установить связь между ними.

Благодарность горячей волной разлилась по телу – такая же невыносимая, как и страх. Если с ним сейчас что-нибудь случится, по крайней мере, он будет не один.

"Вода, – подсказывал Кэйбсуотер. – Водаводавода".

Подобравшись к умывальнику, Адам повернул кран. В раковину хлынула вода, пахнувшая дождем и галькой. Он сунул руку под струю воды, затыкая сливное отверстие. Чернильная тьма почти достигла его туфель, истекая из кабинки будто кровь из раны.

"Не дай этому коснуться тебя…"

Он вскарабкался на край умывальника, когда тьма достигла стены. Она взберется по ней наверх, Адам знал это. Но затем вода наконец-то наполнила раковину и хлынула через край на пол. Она смыла чернь – беззвучно, бесцветно – и унесла ее прочь к сливному отверстию. После нее остался лишь самый обыкновенный светлый бетон.

Даже после ухода тьмы Адам оставил воду течь еще с минуту – и промочил ноги. Затем он соскочил с умывальника на пол, набрал воды в ладони и плеснул эту пахнувшую землей воду себе в лицо, на левый глаз. Еще и еще, опять и опять, снова и снова, пока ощущение усталости в глазу не прошло. Пока он не перестал чувствовать его. Теперь, когда он снова заглянул в зеркало, это был просто его глаз. Просто его лицо. Никакого солнца в отражении, никакого застывшего зрачка. На ресницах Адама повисли капли рек Кэйбсуотера. Кэйбсуотер глухо ворчал и постанывал, пропуская свои ветви сквозь Адама, вспыхивая пятнами света в глубине его глаз, вминаясь камнями в его ладони.

Кэйбсуотер долго медлил, прежде чем прийти к нему на помощь. Всего лишь несколько недель назад на него лавиной посыпалась черепица с крыши, и Кэйбсуотер мгновенно примчался спасать его. Если бы это случилось сегодня, он уже был бы мертв.

Лес шепотом говорил с ним на своем языке, состоявшем в равной степени из образов и слов, и теперь Адаму стало ясно, почему тот едва не опоздал.

Что-то атаковало их обоих одновременно.

Глава 14

Как уже отметила Мора, отстранение от школьных занятий не приравнивалось к каникулам, поэтому Блу, как обычно, отправилась на свою рабочую смену у Нино. Несмотря на палящее солнце снаружи, в ресторане было полутемно – эффект грозовых облаков, темнеющих на западе. Невнятные серые тени под столиками. Трудно понять, достаточно ли внутри темно, чтобы зажечь лампы, висевшие над каждым столиком. Впрочем, с этим решением можно было повременить, ведь в ресторане все равно не было посетителей.

Поскольку ей особо нечем было заняться, кроме как выметать остатки пармезана из углов, Блу стала думать о приглашении Гэнси пойти с ним на вечеринку в тогах сегодня вечером. К ее удивлению, мать всячески поощряла ее согласиться. Блу заявила, что вечеринка в тогах в стиле Эгленби противоречила всем ее моральным принципам. Мора парировала: «Мальчики из частной школы? Обрывки ткани вместо одежды? По-моему, это как раз и есть твои нынешние принципы».

Шурх-шурх. Блу яростно мела пол. Она чувствовала, что вот-вот начнет заниматься самоосмыслением, и не была уверена, что ей это нравится.

На кухне над чем-то рассмеялся менеджер смены. До нее донеслись диссонирующие тяжелые звуки музыки с вкраплениями электрогитары – похоже, он показывал поварам видео на своем телефоне. По ресторану разнесся громкий звон колокольчика, когда открылась входная дверь. К изумлению Блу, в ресторан вошел Адам и бросил усталый беглый взгляд на пустые столы. Его школьная форма была испачкана, что было совершенно на него непохоже: измятые, покрытые грязью брюки, белая футболка в мокрых, грязных пятнах.

– Разве мы не договорились, что я перезвоню тебе попозже? – поинтересовалась Блу, разглядывая его форму. Обычно она была в безупречном состоянии. – У тебя все хорошо?

Адам опустился на стул и осторожно дотронулся до левого века:

– Я вспомнил, что после школы у меня силовая тренировка и открытия, и я не хотел пропустить твой звонок. Э-э… факультативы по физкультуре и научным исследованиям.

Блу, продолжая подметать пол, приблизилась к его столику:

– Ты не сказал, все ли у тебя в порядке.

Он раздраженно попытался отряхнуть одно из мокрых пятен на рукаве футболки:

– Кэйбсуотер. С ним что-то случилось. Не знаю. Мне надо поработать с ним. И мне, наверное, понадобится наблюдатель. Что ты делаешь сегодня вечером?

– Мама говорит, что я иду на вечеринку в тогах. А ты пойдешь?

Голос Адама сочился презрением:

– Я не пойду к Генри Ченгу, нет.

Генри Ченг. Теперь ей стало чуть понятнее. На диаграмме Венна, где в одном из кружков было написано «вечеринка в тогах», а в другом – «Генри Ченг», Гэнси, вероятно, очутился бы в точке их пересечения. У Блу снова возникли те самые смешанные чувства.

– Что у вас с Генри Ченгом за проблемы? Кстати, хочешь пиццу? Кто-то ошибся с заказом, и у нас есть лишние.

– Ты же его видела. У меня нет на это времени. И – да, пожалуйста.

Она принесла ему пиццу и села напротив, пока он старался поглощать еду как можно сдержаннее. На самом деле, пока он не появился в дверях, она и забыла, что они договорились обсудить Гэнси и Глендауэра. С момента обсуждения этого вопроса в кругу семьи дома, в ванне, у нее так и не возникло никаких новых идей.

– Должна сказать, я не представляю, чем помочь Гэнси, кроме как найти Глендауэра, – призналась она, – и я не знаю, где искать дальше.

– У меня не было времени, чтобы подумать над этим сегодня, – ответил Адам, – поскольку я…

Он указал на свою помятую форму, хоть Блу и не могла определить, имеет ли он в виду Кэйбсуотер или школу.

– Так что идей у меня нет, но у меня есть вопрос. Как ты думаешь, может, Гэнси должен приказать Глендауэру появиться?

От этого вопроса внутри у Блу все перевернулось. Нет, она уже думала о силе приказа Гэнси; но его необъяснимо повелительный голос был настолько похож на его обыкновенный властный тон, что порой ей трудно было убедить себя, что ей это не показалось. А когда она и вправду признавала, что в этом что-то было… например, когда он растворил трех фальшивых Блу явно магическим способом во время их последнего похода в Кэйбсуотер… ей все равно было трудно расценивать это как магию. Это знание казалось вторичным и вполне нормальным. Но когда она принялась размышлять над этим явлением более пристально, стараясь удержать в голове всю его полноту, она осознала, что это было похоже на появления и исчезновения Ноа, или же на то, как Аврора вышла к ним, пройдя сквозь камень. Ее разум радостно позволял ей верить, что в этом не было никакого волшебства; это можно было просто списать на тот факт, что Гэнси – это Гэнси.

– Не знаю, – сказала она. – Если бы он мог это сделать, то, наверное, уже бы попробовал?

– Вообще-то, – начал было Адам, но тут же умолк. Выражение его лица изменилось. – Ты идешь сегодня на вечеринку?

– Похоже на то, – она слишком поздно поняла, что вопрос означал куда больше, чем сами слова. – Как я уже говорила, мама сказала мне, что я пойду, так что…

– С Гэнси.

– Да, наверное. И с Ронаном, если он пойдет, конечно.

– Ронан не пойдет к Генри.

– Ну, тогда да, видимо, с Гэнси, – осторожно произнесла Блу.

Адам нахмурился, глядя на свою руку, лежавшую на краю стола. Он явно что-то обдумывал, тщательно подбирая слова, проверяя их, прежде чем произнести.

– Знаешь, когда я впервые встретил Гэнси, я не мог понять, почему он дружит с таким, как Ронан. Гэнси всегда ходил на занятия, всегда выполнял задания, всегда был любимчиком учителей. И тут Ронан – как вечный, непрекращающийся инфаркт. Я знал, что мне не следует жаловаться, потому что я пришел в их компанию не первым. Первым был Ронан. Но как-то раз он вытворил какую-то очередную дерьмовую глупость, которую я даже не помню, и я просто не мог это стерпеть. Я спросил Гэнси, почему он продолжает дружить с ним, если Ронан постоянно ведет себя как последний урод. И, помнится, Гэнси ответил, что Ронан всегда говорит правду, а правда – самая важная вещь на свете.

Было совсем нетрудно представить, как Гэнси произносит нечто подобное.

Адам поднял глаза на Блу и, не моргая, уставился на нее. Снаружи ветер швырял листья в оконные стекла.

– И поэтому я хочу знать, почему вы оба не можете сказать мне правду о вас двоих.

В животе у Блу снова все перевернулось. Вы оба. Гэнси и она. Она и Гэнси. Блу десятки раз представляла себе этот разговор. Множество вариантов и перетасовок – как она поднимет эту тему в разговоре, как он отреагирует, как это закончится. Она могла это сделать. Она была готова.

Нет, все-таки не готова.

– О нас? – только и спросила она. Неубедительно.

На лице его было написано еще большее презрение, чем при упоминании имени Генри Ченга. Если такое вообще возможно.

– Знаешь, что самое обидное? То, что ты такого мнения обо мне. Ты даже не дала мне возможности показать, что я могу примириться с этой мыслью. Ты была так уверена в том, что я сойду с ума от ревности. Вот таким ты видишь меня?

Он был не так уж и неправ. Но когда они впервые решили не говорить ему, он был куда более уязвим. Говорить об этом вслух было бы неспортивно, поэтому она попыталась зайти с другой стороны: – Ты… тогда все было… иначе.

– «Тогда»? Сколько же это продолжается?

– «Продолжается» – не совсем правильное выражение, – возразила Блу. Отношения, втиснутые в узкие рамки брошенных тайком взглядов и секретных телефонных звонков, были настолько далеки от того, чего ей хотелось на самом деле, что она упрямо отказывалась называть это романом. – Это же не прием на новую работу, типа, «дата выхода на работу такая-то». Я не могу точно сказать, сколько это продолжается.

– Ты сама только что сказала «продолжается», – отметил Адам.

Эмоции Блу взмыли на гребне волны, разделявшей сочувствие и разочарование: – Не будь таким невыносимым. Мне очень жаль. Это вообще не должно было стать чем-то серьезным, но потом вдруг стало, и я не знала, как сказать. Я не хотела рисковать и портить нашу дружбу.

– Поэтому, хоть я и вполне мог бы с этим справиться, где-то в глубине души ты решила, что я начну до того лезть из кожи вон, соревнуясь с Гэнси, что лучше просто соврать?

– Я не врала.

– О, да, Ронан. Недоговаривать – все равно что лгать, – отрезал Адам. На губах у него застыла полуулыбка, но так обычно улыбались люди, которых что-то взбесило, а не рассмешило.

У двери ресторана остановилась парочка, чтобы заглянуть в висевшее снаружи меню. Блу и Адам раздраженно молчали, пока молодые люди не ушли, и ресторан по-прежнему остался пустым. Адам раскрыл ладони, словно ждал, что она сейчас положит в них какое-нибудь удовлетворительное объяснение.

Та часть Блу, которая старалась быть справедливой, прекрасно понимала, что она виновата, поэтому сейчас она просто обязана сгладить его вполне обоснованную обиду. Но ее гордость подсказывала, что лучше показать ему, насколько трудно было с ним общаться в то время, когда она и Гэнси впервые поняли, что у них есть чувства друг к другу. С некоторым усилием она выбрала золотую середину: – Это было не настолько плановым, как ты думаешь.

Адам отверг золотую середину:

– Но я же видел, как вы пытаетесь это скрыть. Самое безумное то, что… вообще-то, вот он я, рядом с вами. Я вижу вас каждый день. Ты думаешь, я не замечал? Он мой лучший друг. Ты думаешь, я не знаю его?

– Тогда почему бы тебе не поговорить об этом с ним? Он тоже часть этого, знаешь ли.

Он развел руками, словно тоже удивлялся тому, куда внезапно повернул этот разговор:

– Потому что я пришел поговорить с тобой о том, как спасти его от смерти. И тут я узнаю, что вы собираетесь на вечеринку вдвоем, и просто поверить не могу, насколько ты безответственна.

Блу тоже развела руками. У нее это получилось куда менее элегантно, чем у Адама – больше выглядело как сжатие кулаков, но задом наперед.

– Безответственна? Что, прости?

– Он знает о твоем проклятии?

У нее вспыхнули щеки:

– О, только не начинай.

– Тебе не кажется, что это важно – когда парень, которому суждено умереть до конца года, встречается с девушкой, которой суждено убить свою истинную любовь поцелуем?

Она была так зла, что могла лишь покачать головой. Он слегка приподнял бровь в ответ, что повысило температуру крови Блу еще на один градус.

– Я еще в состоянии контролировать себя, благодарю, – огрызнулась она.

– В любых обстоятельствах? Ты не упадешь на него и случайно не коснешься его губами, не попадешь в ситуацию, когда тебя вынудят к этому обманом, или в Кэйбсуотере вдруг нарушится магия – ты можешь это гарантировать наверняка? Не думаю.

Вот теперь она определенно сорвалась с гребня волны – и нырнула прямо в кипящий гнев: – Знаешь что? Я живу с этим намного дольше, чем ты, и не думаю, что ты имеешь право приходить сюда и рассказывать мне, как себя вести…

– Я имею полное право, когда это касается моего лучшего друга.

– Он и мой лучший друг тоже!

– Если бы это было так, ты бы не вела себя так эгоистично.

– А если бы он был твоим другом, ты бы радовался, что он нашел себе кого-то.

– Да как я мог радоваться, если я вообще не должен был узнать об этом?

Блу встала:

– Потрясающе, как ловко ты перевел акценты с него на себя.

Адам тоже поднялся на ноги:

– Даже смешно, потому что я хотел сказать то же самое.

Они смотрели друг на друга, кипя от злости. Блу чувствовала, как в груди бурлят ядовитые слова, похожие на черную смолу с того дерева. Она не станет произносить их. Не станет. Адам плотно сжал губы, словно хотел ответить какой-то колкостью, но в итоге просто сгреб со стола свои ключи и вышел из ресторана.

Снаружи пророкотал гром. Солнца уже не было видно; ветер затянул облаками все небо. Ночь, похоже, будет бурная.

Глава 15

За много лет до этого дня одна ясновидящая сказала Море Сарджент, что она была «категоричным, но одаренным медиумом с необыкновенным талантом в области принятия неудачных решений». Они обе стояли на обочине у съезда с шоссе І-64, примерно в двадцати милях от Чарльстона в Западной Вирджинии. У обеих на плечах были рюкзаки, обе голосовали, выставив большие пальцы в сторону дороги. Мора пришла сюда с запада. Другая ясновидящая – с юга. Они еще не были знакомы. Пока не были.

– Я восприму это как комплимент, – сказала Мора.

– Возмутительно, – фыркнула ясновидящая, но так, что это запросто можно было счесть еще одним комплиментом. Она была жестче Моры, более неумолимая, уже закаленная кровью. Море она сразу понравилась.

– Куда направляешься? – спросила ее Мора. На горизонте показалась машина. Обе женщины выставили большие пальцы, пытаясь заставить ее остановиться. Они еще не потеряли устремления; на дворе стояло зеленое, подернутое рябью лето, когда все казалось возможным.

– На восток, наверное. А ты?

– Туда же. Ноги буквально несут меня туда.

– А мои ноги бегут бегом, – ответила ясновидящая, сморщившись. – Как далеко на восток?

– Узнаю, когда доберусь туда, – задумчиво проговорила Мора. – Мы могли бы путешествовать вместе. Откроем магазинчик, когда приедем.

Ясновидящая многозначительно подняла бровь:

– И будем показывать трюки по очереди?

– Продолжать обучение.

Обе рассмеялись и сразу поняли, что поладят. Приближалась еще одна машина. Женщины снова выставили большие пальцы; машина проехала мимо.

День продолжался.

– Что это? – спросила ясновидящая.

У съезда в конце дороги возник мираж, но стоило им присмотреться – и они увидели живого человека, ведшего себя как мираж. Прямо по разделительной полосе к ним шагала женщина, держа в руке битком набитую сумку в форме бабочки. Высокий рост, на ногах – старомодные сапоги со шнуровкой, голенища которых исчезали где-то под подолом ее необычного платья. Волосы легким белокурым облачком обрамляли белокожее лицо. Кроме черных глаз, она вся была настолько же светлой, насколько ясновидящая рядом с Морой была темной.

И Мора, и стоявшая рядом ясновидящая наблюдали, как женщина продолжает идти по центру дороги, совершенно не беспокоясь о том, что по этой дороге могут ездить машины.

Когда бледная молодая женщина уже почти добралась до них, из-за угла вынырнул старый кадиллак. У женщины было достаточно времени, чтобы отпрыгнуть, но она не стала это делать. Вместо этого она остановилась и подтянула молнию на своей сумке. Взвизгнули тормоза. Машина замерла в нескольких сантиметрах от ног женщины.

Персефона окинула Мору и Каллу внимательным взглядом.

– Кажется, вы уже знаете, – сказала она им, – что эта леди подвезет нас.

––

Со дня той встречи в Западной Вирджинии прошло уже двадцать лет, и Мора все еще оставалась категоричной, но одаренной ясновидящей, умеющей мастерски принимать неудачные решения. Впрочем, за эти годы она привыкла быть членом их неразлучной триады, где все решения принимались сообща. Когда-то они считали, что это никогда не изменится.

Без Персефоны стало намного труднее видеть все отчетливо.

– Что-нибудь почувствовала? – спросил мистер Грэй.

– Надо объехать еще раз, – ответила Мора. Они развернулись, чтобы снова проехать через Генриетту, когда огни магазинов мигнули в такт пульсации невидимой силовой линии. Дождь перестал, но уже стемнело, и мистер Грэй включил фары, прежде чем снова взять Мору за руку и переплести пальцы. Он вел машину, пока Мора пыталась зафиксировать все усиливавшееся предчувствие чего-то срочного и важного. Это предчувствие возникло у нее сегодня утром, сразу же, как она проснулась. Зловещее ощущение, словно после пробуждения от плохого сна. Однако чувство не исчезло в течение дня, а лишь стало более целенаправленным, сфокусировавшись на Блу, Фокс-уэй и наползавшей на них тьме, по ощущениям напоминавшей обморок.

А еще у нее болел глаз.

Она достаточно долго занималась этим, чтобы понимать, что с глазом у нее все в порядке. А вот с чьим-то другим глазом где-то в другом времени было все не слишком хорошо, и Мора всего лишь настроилась на эту волну. Это раздражало ее, но необязательно требовало вмешательства. Вот предчувствие – требовало. Проблема с преследованием плохих предчувствий заключалась в трудностях распознавания. Ведет ли это предчувствие к проблеме, которую тебе доведется решать, или же проблеме, которая возникнет по твоей вине? Было бы куда легче, если бы их было трое, как раньше. Обычно Мора начинала какой-нибудь проект, Калла придавала ему материальную форму, а Персефона отправляла в эфир. Теперь, когда они остались вдвоем, это работало иначе.

– Мне кажется, надо объехать еще раз, – сказала Мора мистеру Грэю. Она чувствовала, что он над чем-то задумался, пока вел машину. Поэзия и герои, романтика и смерть. Какое-то стихотворение о фениксе. Из всех ее решений он, пожалуй, был наихудшим, но она не могла перестать принимать его снова и снова.

– Ничего если я буду говорить? – осведомился он. – Или это все испортит?

– Я все равно ничего не ощущаю. Можешь говорить. О чем ты думаешь? О птицах, возрождающихся из пепла?

Он бросил на нее оценивающий взгляд и кивнул; она коварно улыбнулась. Это был дешевый фокус для новичков, самое простое из всего, что она умела – извлечь текущую мысль из незащищенного и благожелательно настроенного мозга, но ей было приятно, что он оценил ее мастерство.

– Я все думаю об Адаме Пэррише и его кучке бравых парней, – признался мистер Грэй. – И об этом опасном мире, где они бродят.

– Странная формулировка. Я бы сказала – Ричард Гэнси и его кучка бравых парней.

Он склонил голову, словно признавая ее мнение, хоть и не разделял его:

– Я просто размышлял, грозит ли им опасность и насколько серьезная. Отъезд Колина Гринмантла из Генриетты не сделал этот город безопаснее; наоборот – это усиливает риск.

– Потому что он не давал другим сунуться сюда.

– Именно.

– И теперь ты считаешь, что другие придут сюда, хотя здесь никто ничего не продает? Почему ты решил, что они все еще будут заинтересованы в этом?

Мистер Грэй указал на гудевший и мерцающий фонарь, когда они проезжали мимо здания суда. Над зданием мелькнули три тени, хотя в небе не было ничего, что могло бы их отбросить, и Мора это видела.

– Генриетта – одно из тех мест, которые выглядят сверхъестественно даже на расстоянии. Здесь постоянно будут вертеться люди, которые будут копаться в поисках причины или эффекта этой сверхъестественности.

– А это опасно для бравых парней, потому что эти люди в самом деле могут что-то найти? Кэйбсуотер?

Мистер Грэй снова склонил голову:

– Угу. И усадьба Линчей. И я не забываю свою роль во всем этом.

Мора тоже помнила.

– Ты не можешь повернуть все вспять.

– Не могу. Но…

Пауза, прозвучавшая именно в этот момент разговора, доказывала, что Серый выращивал себе новое сердце. Какая жалость, что семена упали на ту же выжженную почву, которая и уничтожила его сердце с самого начала. Как часто говаривала Калла, последствия бывают тяжелые.

– Что ты видишь в моем будущем? Я остаюсь здесь?

Когда она не ответила, он настойчиво переспросил:

– Я умру?

Она вытащила свою руку из его руки:

– Ты в самом деле хочешь знать?

– Simle þreora sum þinga gehwylce, ær his tid aga, to tweon weorþeð; adl oþþe yldo oþþe ecghete fægum fromweardum feorh oðþringeð, – он вздохнул, и этот вздох поведал Море намного больше о его психическом состоянии, чем англосаксонская поэзия без перевода. – Было проще отличить героя от негодяя, когда на кону лишь жизнь и смерть. Все, что между, усложняет задачу.

– Добро пожаловать в жизнь второй половины человечества, – парировала она. И с внезапной ясностью начертила в воздухе какой-то круглый знак. – У какой компании есть такой логотип?

– Дисней.

– Пфф.

– Тревон-Басс. Это недалеко отсюда.

– Рядом есть молочная ферма?

– Да, – ответил мистер Грэй. – Да, есть.

Он совершил безопасный, но незаконный разворот через встречную полосу. Несколько минут спустя они проехали блеклый бетонный монолит фабрики Тревон-Басс, затем свернули на проселочную дорогу и, наконец, на подъездную дорожку, отгороженную невысоким заборчиком. Мору переполняло ощущение правильности выбранного направления – будто тянешься за приятным воспоминанием и обнаруживаешь, что оно все еще там, где ты его оставил.

– Откуда ты знал, что здесь есть ферма? – спросила она.

– Я бывал тут раньше, – ответил мистер Грэй слегка зловещим тоном.

– Надеюсь, ты никого здесь не убил.

– Нет. Но я приставил здесь пистолет к голове кое-кого, совершенно в открытую.

На въезде на территорию их приветствовала едва заметная табличка с названием фермы. Дорога оканчивалась на засыпанной гравием площадке; фары их машины высветили амбар, чьими-то стараниями превращенный в стильный жилой дом.

– Здесь жили Гринмантлы, пока были в городе. А молочная ферма там, дальше, – уточнил мистер Грэй.

Мора уже открывала дверцу, собираясь выйти:

– Как думаешь, мы можем попасть внутрь?

– Я бы предложил очень краткий визит.

Боковая дверь была незаперта. Всеми своими органами чувств и сердцем Мора ощущала присутствие мистера Грэя у себя за спиной, когда они, напряженно оглядываясь, вошли в дом. Где-то поблизости мычали и фыркали коровы; по звуку казалось, что они куда крупнее, чем на самом деле.

Дом был погружен во тьму – сплошь тени, никаких углов. Мора закрыла глаза, привыкая к абсолютной темноте. Она не боялась ни темноты, ни того, что могло в ней скрываться. Страх не приличествовал ее профессии; а вот чувство правильности – еще как.

Она пыталась нащупать его.

Открыв глаза, она обошла какой-то темный предмет, вероятно, диван. В ней все громче заговорила уверенность, когда она обнаружила лестницу и стала подниматься по ней. Наверху оказалась кухня свободной планировки, слабо освещенная лилово-серым светом, проникавшим с улицы через гигантские новые окна, и сине-зеленым свечением электронных часов на панели микроволновки.

Находиться здесь было неприятно. Она не могла объяснить, что конкретно ей не нравится – само помещение или воспоминания мистера Грэя, накладывавшиеся на ее собственные. Она двинулась дальше.

Абсолютно черный коридор, без окон и света.

Это была больше чем тьма.

Когда Мора осторожно ступила в нее, тьма перестала быть тьмой и стала отсутствием света. Эти два состояния в некотором смысле похожи, но когда ты находишься в каком-то одном из них, различия уже не имеют значения.

"Блу", - прошелестело что-то над ухом у Моры.

Все ее чувства были обострены до предела; она не знала, стоит ли ей идти дальше.

Мистер Грэй коснулся ее спины.

Но только это был не он. Достаточно лишь слегка повернуть голову вправо, чтобы увидеть, что он все еще стоит на самом краю этой жидкой тьмы. Мора вообразила вокруг себя защитный кокон. Теперь она видела, что коридор оканчивался дверным проемом. И хотя по обе стороны коридора были и другие закрытые двери, дверь в конце определенно была источником тьмы.

Она оглянулась на выключатель рядом с мистером Грэем. Тот щелкнул по нему.

Свет был будто поражение в споре вопреки твоей правоте. Он должен был гореть. Он и горел. Мора внимательно посмотрела на лампочки и определенно могла сказать, что они светились.

Но света в коридоре все равно не было.

Мора поймала взгляд прищуренных глаз мистера Грэя.

Они преодолели последние несколько шагов без единого звука, разгоняя отсутствие света перед собой, а затем Мора занесла руку над дверной ручкой. Ручка выглядела самой обыкновенной – как, собственно, и выглядят самые опасные предметы. Она не отбрасывала тени на дверь, поскольку свет не достигал ее.

Мора снова потянулась вдаль, ища то самое ощущение правильности, но обнаружила лишь ужас. Затем она потянулась еще дальше и нашла ответ.

Повернув ручку, она распахнула дверь.

Свет из коридора мрачным потоком просочился мимо нее, открывая взору большую ванную комнату. Рядом с умывальником стояла чаша для гаданий. Весь умывальник был закапан воском трех бесцветных свечей. На зеркале чем-то подозрительно напоминавшем розовую помаду было написано ПАЙПЕР ПАЙПЕР ПАЙПЕР.

На полу шевелилась и скреблась какая-то крупная темная масса.

Мора приказала своей руке найти выключатель, и рука нашла его.

На полу лежало тело. Нет. Это был человек. Он выгибался и корчился так, как не могло бы выгибаться и корчиться ни одно живое существо. Его плечи были сведены назад. Пальцы царапали плитку. Ноги беспорядочно дергались, словно он пытался от кого-то убежать. Из его горла вырвались нечеловеческие звуки, и Мора, наконец, поняла.

Этот человек умирал.

Мора дождалась, пока он закончит, а затем промолвила:

– Видимо, ты – Ноа.

Глава 16

У Каллы в тот день тоже были сплошь дурные предчувствия, но, в отличие от Моры, она торчала в офисе академии Эгленби, занимаясь бумажной работой и не имея никакой возможности отыскать источник этих предчувствий. Тем не менее, они росли и росли, заполняя ее разум как черная головная боль, пока она не сдалась и не отпросилась домой на час раньше обычного. Когда внизу хлопнула входная дверь, она лежала на кровати лицом вниз в комнате, которую делила с Джими.

Из холла донесся громкий, отчетливый голос Моры:

– Я привела мертвых людей! Отмените все встречи! Телефоны отключить! Орла, если у тебя там парень, немедленно избавься от него!

Калла выбралась из своего одеяла и подхватила с пола тапочки, прежде чем отправиться вниз. Джими, любопытная как кошка, ударилась массивным бедром о швейный столик, заторопившись разузнать, что там стряслось.

Обе замерли на середине лестницы.

К чести Каллы надо сказать, что она лишь уронила тапочки, когда увидела Ноа Черни, стоявшего рядом с Морой и мистером Грэем.

Ноа Черни – пожалуй, слишком уж человеческое имя для существа, которое, по мнению Каллы, лишь отдаленно напоминало человека. Она видела множество живых людей и духов за свою жизнь, но такое ей встречалось впервые. Его душа разложилась до такой степени, что вообще не должна была существовать, а тем более иметь какую-то форму. Она должна была стать призраком призрака. Периодически возникающим наваждением без каких-либо признаков разума. Как запах столетней затхлости в комнате. Как дрожь по коже, когда стоишь у открытого окна.

Но каким-то немыслимым образом она смотрела на обломки души и все еще видела мертвого мальчишку внутри.

– О, детка, – проворковала исполненная сочувствия Джими. – Бедняжка. Давай-ка я принесу тебе немного…

Она запнулась, хотя, будучи опытной травницей, всегда могла предложить какие-нибудь травы от любой болезни смертных.

– Немного чего? – переспросила Калла.

Джими сжала губы и слегка покачнулась на пятках. Она явно была озадачена, но не могла позволить себе потерять лицо перед остальными. Вдобавок, у нее было доброе, жалостливое сердце, и такая форма существования Ноа, несомненно, огорчала ее.

– Мимозы, – нашлась Джими, внезапно просияв, и Калла вздохнула, неохотно выражая согласие. Джими погрозила Ноа пальцем. – Цветки мимозы помогают духам проявиться, это придаст тебе сил!

Пока она карабкалась по лестнице наверх, Мора попросила мистера Грэя проводить Ноа в комнату для гаданий, а затем она и Калла принялись совещаться, стоя у подножия лестницы. Вместо того чтобы рассказывать, каким образом Ноа очутился у них, она просто протянула руку, чтобы Калла могла прижать ладонь к ее коже. Психометрия Каллы – прорицание через прикосновение – часто не давала четких ответов, но в данном случае событие произошло совсем недавно и еще было достаточно ярким, чтобы она легко могла считать его, равно как и увидеть поцелуй, которым Мора и мистер Грэй обменялись ранее.

– Мистер Грэй очень способный, – отметила Калла.

Мора бросила на нее испепеляющий взгляд:

– Тут такое дело. Думаю, мне специально показали то зеркало с именем Пайпер, но я не думаю, что это было желание Ноа. Он вообще не помнит, как попал туда и почему это делал.

Калла понизила голос до шепота:

– Может, он – знамение?

Знамения, сверхъестественные предупреждения о грядущем несчастье, не особо интересовали Каллу, в основном потому, что чаще всего они были предметом чьего-то воображения. Людям постоянно мерещились знамения там, где их вовсе не было: черные кошки – к неудаче, черный ворон – к печали. Но настоящим знамением, зловещим предзнаменованием, отправленным малопонятным космическим разумом, не следовало пренебрегать.

Голос Моры также опустился до шепота:

– Вполне возможно. Я весь день не могу избавиться от этого ужасного чувства. Я просто не думала, что знамением может быть нечто разумное.

– А он правда разумен?

– Во всяком случае, какая-то часть него. Мы говорили в машине. Я никогда не видела ничего подобного. Он достаточно разложился, чтобы потерять всякий разум и осмысленность, но, в то же время, внутри еще остался мальчик. Ну, то есть… он же сидел с нами в машине.

Обе женщины поразмыслили над этим какое-то время.

– Это ведь он умер на силовой линии? – уточнила Калла. – Может быть, Кэйбсуотер наделил его достаточной силой, чтобы он оставался в сознании для всего этого, хотя давно должен был уйти. Если он слишком труслив, чтобы идти дальше, этот сумасшедший лес мог запросто дать ему силу, чтобы он мог остаться здесь.

Мора бросила на Каллу еще один испепеляющий взгляд:

– Это называется бояться, Калла Лили Джонсон, и он всего лишь мальчишка. Блин. Ты только подумай, его же убили. И он один из лучших друзей Блу, помнишь?

– Так что будем делать? Хочешь, чтобы я подержалась за него и разузнала, что к чему? Или попытаемся отправить его в другой мир?

На лице Моры было написано беспокойство:

– Вспомни, что было с лягушками.

Несколько лет назад Блу, выполняя какие-то поручения неподалеку от дома, поймала двух древесных лягушек. Она радостно обустроила им временный террариум в одном из самых больших стеклянных кувшинов, позаимствованном у Джими. Но едва она ушла в школу, Мора мгновенно предвидела – обычными путями, не через ясновидение – что лягушкам грозит медленная смерть, если их будет опекать юная Блу Сарджент. Она выпустила лягушек на свободу на заднем дворе и тем самым положила начало одной из самых яростных ссор со своей дочерью за всю историю их семьи.

– Прекрасно, – прошипела Калла. – Значит, не будем освобождать никаких призраков, пока она на вечеринке в тогах.

– Я не хочу уходить.

Мора и Калла вздрогнули.

Разумеется, Ноа стоял рядом с ними. Его плечи были опущены, а брови – подняты вверх. Под оболочкой он состоял сплошь из паутины и черни, пыли и пустоты. Говорил он тихо и невнятно.

– Не сейчас.

– У тебя мало времени, парень, – сказала ему Калла.

– Не сейчас, – повторил Ноа. – Пожалуйста.

– Никто не будет заставлять тебя делать что-то, чего ты не хочешь, – заверила его Мора.

Ноа печально покачал головой:

– Они… уже заставили. И… заставят снова. Но это… Я хочу сделать это ради себя.

Он протянул Калле руку ладонью вверх, словно попрошайка. Этот жест напомнил Калле о еще одном мертвом человеке, которого она встречала в своей жизни – о том, кому удавалось наградить ее скорбью и повесить ей на шею чувство вины, даже двадцать лет спустя. Фактически, раз уж она начала размышлять над этим, этот жест был точной копией того, другого: кисть – такая же вялая, пальцы расправлены слишком изящно и целенаправленно – будто эхо воспоминаний Каллы.

– Я – зеркало, – понуро пробормотал Ноа, словно в ответ на ее мысли, и уставился себе под ноги. – Извините.

Он начал было опускать руку, но в Калле наконец-то проснулось неохотное, но вполне искреннее сострадание. Она сжала его холодные пальцы.

В тот же миг ей изо всех сил врезали по лицу.

Она должна была ожидать этого, но все же едва успела прийти в себя, когда за первым ударом последовал второй. Тошнотворной волной накатил страх, затем боль, а затем пришел третий удар, но Калла проворно отразила его. Она не имела ни малейшего желания переживать всю смерть Ноа целиком.

Она обошла момент убийства и… ничего не обнаружила. Обычно психометрия отлично работала, когда дело касалось прошлого, она раскапывала все недавние события, пробираясь к каким-либо значимым отдаленным происшествиям. Но Ноа уже настолько разложился, что его прошлое практически исчезло. Остались лишь паутинки воспоминаний. Там были поцелуи – ну почему Калле довелось весь день проживать моменты, когда во рту у очередной Сарджент оказывался чей-то язык? Она видела Ронана, казавшегося гораздо добрее в воспоминаниях Ноа. Там был и Гэнси, отважный, искренний и настоящий, чему Ноа явно завидовал. И Адам – Ноа боялся его, или за него. Этот страх пронизывал его образы темными нитями, постепенно становившимися все темнее. А затем возникло будущее, расправлявшее перед ней все более истончавшиеся образы, и…

Калла убрала руку и уставилась на Ноа. В кои-то веки она не могла сказать ничего умного.

– Ладно, парень, – наконец, вымолвила она. – Добро пожаловать в наш дом. Можешь оставаться здесь столько, сколько сумеешь.

Глава 17

Хоть Генри Ченг и нравился Гэнси, согласие пойти к нему на вечеринку было все равно что частично уступить ему свою власть. Нет, он не чувствовал в Генри никакой угрозы – и Генри, и Гэнси были королями, каждый на своей территории, но встречаться с Генри на его территории напрягало его гораздо сильнее, чем если бы они пересеклись на нейтральных землях академии Эгленби. Четверо ребят из Ванкувера жили за пределами студгородка, в Литчфилд-хаус, и устраивали там неслыханные гулянки. Клуб для избранных. Стопроцентно принадлежащий Генри. Отужинать в сказочной стране означало вынужденно застрять там навсегда или же томиться в ожидании следующего приглашения.

Гэнси не был уверен, что может сейчас позволить себе заводить новых друзей.

Старый особняк Литчфилд-хаус в викторианском стиле располагался в противоположной части города от фабрики Монмут. В сырой, прохладной ночи он поднимался из тумана, ощетинившись башенками и верандами, выставляя на обозрение облепленные лишайником стены и окна, подсвеченные крошечной электрической свечой. Подъездная дорожка была плотно заставлена четырьмя роскошными автомобилями; серебристый «фискер» Генри элегантным призраком парил впереди на обочине, сразу за старым, видавшим виды седаном.

У Блу было ужасное настроение. Пока она отрабатывала смену у Нино, что-то явно произошло, но все попытки Гэнси выведать у нее правду установили лишь то, что произошедшее не имело отношения ни к нему, ни к вечеринке в тогах. Сейчас она сидела за рулем Свиньи, что имело тройное преимущество. Прежде всего, Гэнси не мог представить никого, чье настроение не улучшилось бы за рулем «камаро». Во-вторых, Блу говорила, что ей требовалась практика вождения, а общую машину обитателей дома на Фокс-уэй ей для этого не давали. В-третьих, что немаловажно, Гэнси самым возмутительным образом и навсегда был увлечен этим зрелищем – Блу за рулем его машины. Ронана и Адама с ними не было, так что некому было подловить их на этом кажущемся непристойным занятии.

Он должен был им рассказать.

Гэнси не был уверен, что может позволить себе влюбиться, но все равно влюбился. Ему не совсем был понятен механизм этого явления. Он понимал свои дружеские отношения с Ронаном и Адамом – оба представляли собой качества, которых у него не было и которыми он восхищался; вдобавок, им нравилась та версия него, которую одобрял он сам. О его дружбе с Блу можно сказать то же самое, но здесь было и нечто большее. Чем лучше он узнавал ее, тем больше его охватывали те же ощущения, которые он испытывал, плавая в бассейне. Все эти диссонирующие версии него просто-напросто исчезали. Оставался только Гэнси, здесь и сейчас, здесь и сейчас.

Блу остановила Свинью у знака тихой зоны на углу напротив Литчфилд-хауса, оценивая имеющиеся в наличии места для парковки.

– Пфф, – произнесла она недовольным тоном, рассматривая дорогие автомобили.

– Что?

– Я забыла, что он настолько мальчик из Эгленби.

– Нам необязательно туда идти, – намекнул Гэнси. – Мне просто надо заглянуть в дверь, чтобы сказать ему спасибо за приглашение, и только.

Они оба посмотрели на стоявший через дорогу от них дом. Гэнси подумал, что чувствует себя некомфортно, собираясь нанести бесцельный визит группе школьников, которую знал вдоль и поперек, и этот дискомфорт был нетипичен для него. Он уже собирался было признать это вслух, когда открылась входная дверь. Темноту разрезал светившийся желтым прямоугольник, будто открылся портал в другое измерение, и на крыльцо вышел Юлий Цезарь. Он помахал рукой пассажирам «камаро» и выкрикнул:

– Эй-эй-эй, Дик Гэнси!

Это был не Юлий Цезарь, разумеется; это был Генри в тоге.

Брови Блу взлетели вверх и исчезли под челкой:

– Ты что, собираешься надеть это?

Похоже, вечер будет кошмарным.

– Разумеется, нет, – возразил Гэнси. Теперь, когда он увидел тогу собственными глазами, перспектива нацепить ее выглядела куда реальнее, чем ему хотелось бы. – Мы ненадолго.

– Паркуйтесь за углом, только не побейте машины! – прокричал Генри.

Блу объехала квартал, успешно избежала столкновения с белой кошкой и медленно, но довольно сносно припарковалась параллельно, притом, что Гэнси не сводил с нее глаз; и даже притом, что ремень гидроусилителя руля отчаянно скрежетал, протестуя против такого обращения.

Хотя Генри знал, что парковка не займет у них много времени, он все же ушел обратно в дом, чтобы снова открыть дверь, когда они позвонят, и предстать во всем своем великолепии. Он закрыл за ними дверь, запечатывая их в душноватом воздушном кармане, пахнувшем чесноком и розами. Гэнси ожидал увидеть катающихся на люстрах или валявшихся в лужах спиртного учеников, и хоть он и не жаждал лицезреть подобное, разница между ожидаемым и действительным слегка обескуражила его. Внутри было чисто убрано; темный холл, увешанный зеркалами в узорчатых рамах и заставленный хрупкой антикварной мебелью, тянулся куда-то вглубь слабо освещенного дома. Это совершенно не было похоже на место, где проводились вечеринки, скорей, напоминало учреждение, куда приходили умирать старые леди и где их никто не найдет, пока соседи не учуют странный запах. Дом определенно шел вразрез со всеми представлениями Гэнси о Генри.

Вдобавок, здесь было очень тихо.

Гэнси в голову вдруг пришла ужасная мысль, что, возможно, вечеринка состояла лишь из Генри и их двоих в тогах в вычурно обставленной гостиной.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, – сказал им Генри, словно они с Гэнси не виделись буквально несколько минут назад. – Вы случайно не сбили кошку?

Он очень внимательно отнесся к своей внешности сегодня. Его тога была завязана замысловатым узлом – куда более замысловатым, чем галстуки Гэнси, а уж Гэнси знал множество галстучных узлов. На запястье у него были самые шикарные хромированные часы, которые Гэнси когда-либо видел, а уж Гэнси повидал множество хромированных предметов. Его черные волосы торчали вверх совершенно безумными шипами, а уж Гэнси повидал множество безумных причесок.

– Мы увернулись в одну сторону, а кошка – в другую, – кратко доложила Блу.

– Крошка Венди пришла! – воскликнул Генри, словно заметил ее только сейчас. – Я на всякий случай погуглил женские тоги, если ты вдруг придешь. Отличная работа с кошкой. Миссис Ву отравила бы нас во сне, если бы вы сбили ее. Как, ты говорила, тебя зовут?

– Блу, – ответил Гэнси. – Блу Сарджент. Блу, ты помнишь Генри?

Они внимательно осмотрели друг друга. На предыдущей кратковременной встрече Генри удалось глубоко оскорбить Блу, ненароком объявив себя ничтожеством. Гэнси в целом понимал, что Генри непрестанно и ужасающе насмехался над собой, поскольку, не делай он этого, он бы врывался в помещения и опрокидывал столы на сидевших за ними людей. Тем не менее, Блу определенно считала его всего лишь неоперившимся князьком Эгленби. А уж при ее нынешнем настроении…

– Я помню, – холодно произнесла она.

– Не самый радостный момент моей жизни, – признал Генри. – Но мы с моей машинкой уже помирились.

– У него электрокар, – как бы невзначай подметил Гэнси на случай, если Блу не заметила проявленного таким образом бережного отношения Генри к природе. Блу прищурилась, глядя на Гэнси: – Вообще-то, отсюда в Эгленби можно ездить на велосипеде.

Генри поднял палец:

– Это правда, правда. Но для меня очень важно следовать правилам безопасной езды, а производители еще не придумали шлем, в который поместилась бы моя прическа, – он повернулся к Гэнси: – Ты не видел Ченга-второго?

Гэнси не очень-то знал Ченга-второго – его имя на самом деле было Генри Бродвей, и он получил такое прозвище не потому, что был вторым студентом в Эгленби по фамилии Ченг, а потому что был скорее вторым Генри, и помимо этого о нем было известно только одно: он мастерски смешивал энергетические напитки, придававшие его чрезмерно рискованным выходкам еще больше безумия.

– Нет, если только он не купил себе «тойоту камри», когда я отвернулся.

Эти слова вызвали у Генри веселый смех, словно Гэнси упомянул тему, которую они обсуждали в прошлый раз.

– Это машина миссис Ву, нашей крохотной домовладелицы. Она где-то в доме. Проверьте свои карманы, она может быть там. Иногда она проваливается в щели между половицами – эти большие старые дома так небезопасны. А где Линч и Пэрриш?

– Оба заняты, увы.

– Поразительно. Я знал, что президент не всегда согласовывает свои действия с Конгрессом и Верховным судом, но не думал, что доживу до этого дня.

– Кто еще будет? – поинтересовался Гэнси.

– Только наша привычная тусовка, – ответил Генри. – Никто не хочет видеть случайного знакомого, завернутого в простыню.

– Со мной ты незнаком, – напомнила ему Блу. По ее лицу невозможно было угадать, что она думает. Но точно ничего хорошего.

В конце холла открылась дверь, и в проеме показалась крошечная азиатка со стопкой свернутых простыней в руках. Лет ей могло быть сколько угодно.

– Здравствуйте, тетушка, – сладко пропел Генри. Она бросила на него неприязненный взгляд, прежде чем исчезнуть через другую дверь. – Бедняжку миссис Ву изгнали из Кореи за мерзкий характер. Она обладает всей прелестью химического оружия.

Гэнси уже понял, что в Литчфилд-хаус явно жила какая-то важная персона, но решил не вдаваться в дальнейшие размышления. Правила вежливости подсказывали, что ему следовало бы принести цветы или какую-нибудь еду на вечеринку.

– Может, нужно было что-нибудь принести для нее? – запоздало спросил он.

– Для кого?

– Для твоей тети.

– Нет, за нее отвечает Райанг, – отмахнулся Генри. – Пойдемте, пойдемте в дом. Кох наверху, составляет список имеющихся напитков. Вам необязательно напиваться, но я собираюсь это сделать. Вроде бы я не слишком буйствую, когда напьюсь, но иногда ударяюсь в филантропию. Я предупредил, если что.

Теперь на лице у Блу было написано надлежащее осуждение – примерно на две отметки жестче, чем ее обычное выражение, и всего на одну, отличавшую ее от Ронана. Гэнси начинал подозревать, что эти два мира совершенно не поладят между собой.

Раздался оглушительный грохот, когда в еще одну дверь ввалились Ченг-второй и Логан Рузерфорд, увешанные пластиковыми пакетами. Рузерфорду хватило ума, чтобы придержать рот на замке, но Ченг-второй так и не овладел этим навыком. Увидев Блу, он воскликнул:

– Срань господня, у нас что, будут девчонки?

Блу, стоявшая рядом с Гэнси, словно стала в четыре раза выше; пространство моментально обратилось в звуконепроницаемый вакуум в ожидании взрыва.

Вечер и впрямь будет кошмарный.

Глава 18

На часах было 6:21.

Нет, они показывали 8:31. Ронан поначалу не разглядел часы на приборной панели как следует.

И небо, и деревья, и дорога – все было черным. Он остановился у обочины перед домом, где жил Адам. Его квартирка располагалась над офисом католической общины святой Агнес – неожиданная комбинация, объединившая большинство объектов поклонения Ронана в одном здании. Ронан, по обыкновению игнорировавший свой телефон, пропустил звонок от Адама несколькими часами ранее. Голосовое сообщение было кратким: «Если ты не идешь к Ченгу с Гэнси, ты не мог бы помочь мне с Кэйбсуотером?»

Ронан не пошел бы к Генри Ченгу ни за какие коврижки. Все эти улыбки и активизм вызывали у него стойкую аллергию.

Ронан совершенно определенно пойдет к Адаму.

Он выбрался из своей «БМВ», цыкнул на Чейнсо, чтобы она перестала клевать шов на обивке пассажирского сиденья, и просканировал взглядом площадку перед церковью, ища трехцветную «хондайоту». Она стояла на месте; двигатель был выключен, но фары еще горели. Адам присел на асфальте перед ней, немигающим взглядом уставившись прямо в источник света. Его растопыренные пальцы и ступни упирались в асфальт так, словно он приготовился бежать дистанцию и ждал сигнального выстрела. Перед ним были разложены три карты таро. Адам заранее вытащил из машины один из ковриков, чтобы можно было присесть на землю, не запачкав форменные брюки. Если объединить эти две вещи – непостижимость и практичность – то тогда наверняка приблизишься к пониманию сущности Адама Пэрриша.

– Пэрриш, – позвал Ронан. Адам не отреагировал. Его зрачки были нацелены в другой мир, будто крохотные камеры. – Пэрриш.

Одна рука Адама протянулась по направлению к ноге Ронана. Пальцы слегка шевельнулись в жесте, говорившем «не мешай мне» при абсолютной скудости движения.

Ронан скрестил руки на груди и стал ждать, рассматривая Адама. Его высокие скулы, его светлые брови, его прекрасные руки, залитые яростным светом фар. Он особенно хорошо запомнил форму рук Адама: его по-мальчишески неловко выпиравший большой палец; проступавшие под кожей дороги вен; крупные костяшки, подчеркивавшие длину пальцев. В своих мечтах Ронан прижимал эти пальцы к своим губам.

Его чувства к Адаму были подобны нефтяному разливу; он позволил им разлиться от края и до края, и теперь в этом океане не было ни одного проклятого места, которое не вспыхнуло бы огнем, урони он туда зажженную спичку.

Чейнсо, с любопытством раскрыв клюв, порхнула к разложенным на земле картам таро и нахохлилась, когда Ронан молча погрозил ей пальцем. Линч наклонился, чтобы рассмотреть карты. На одной – что-то в пламени, на другой – что-то с мечом. И Дьявол. Одно это слово вызвало в его памяти тысячу образов. Покрасневшая кожа, солнечные очки в белой оправе, перепуганные глаза его брата Мэтью в багажнике автомобиля. Ужас и стыд одновременно, достаточно сильные, чтобы захотелось проблеваться. Ронан с тревогой вспомнил свои недавние кошмары.

Пальцы Адама напряглись, а затем он сел на землю. Моргнул, и еще раз моргнул, слегка касаясь уголка глаза кончиком безымянного пальца. Этого, похоже, было недостаточно, поэтому он потер глаза обеими руками, пока они не начали слезиться. Наконец, он поднял голову, чтобы посмотреть на Ронана.

– Фары? Жестко, Пэрриш.

Ронан протянул руку; Адам принял ее. Ронан рывком поднял его на ноги, думая только о своей ладони, прижатой к его ладони, большой палец к большому пальцу, ощущении его запястья под пальцами – а затем Адам оказался лицом к лицу с ним, и Ронан отпустил его руку.

Океан пылал.

– Что за фигня у тебя с глазами? – спросил он Адама. Зрачки Пэрриша все еще были сужены.

– Я не сразу возвращаюсь, требуется какое-то время.

– Вот стремный ублюдок. А причем тут Дьявол?

Адам уставился на темные витражи церкви. Частично он все еще пребывал в царстве, увиденном им в свете фар.

– Я не могу понять, что он пытается мне сказать. Он словно держит меня на расстоянии вытянутой руки. Мне надо найти способ погрузиться глубже, но кто-то должен наблюдать за мной на случай, если я уйду слишком далеко от своего тела.

Естественно, в данном случае этот кто-то – Ронан.

– Что ты пытаешься выяснить?

Адам описал происшествие с глазом и рукой тем же ровным тоном, которым обычно отвечал в классе. Он позволил Ронану наклониться к нему ближе, чтобы тот сравнил оба его глаза – так близко, что Ронан ощутил его дыхание на своей щеке – а также дал ему рассмотреть свою ладонь. В последнем не было острой необходимости, и оба это знали, но Адам внимательно следил за Ронаном, пока тот легко проводил пальцами вдоль линий на ладони.

Это было похоже на пограничье между сновидением и спячкой. Идеальное сочетание – когда достаточно крепко заснул, чтобы видеть сны, но при этом достаточно бодрствуешь, чтобы по-прежнему помнить о своих желаниях.

Он понял, что Адам уже разгадал его чувства. Но он не знал, сможет ли сойти с острия ножа, по которому ходил все это время, и при этом не уничтожить все, что он имел.

Адам неотрывно смотрел в глаза Ронану, когда тот выпустил его руку:

– Я пытаюсь найти источник того, что нападает на Кэйбсуотер. Я могу лишь предположить, что это то же самое, что напало на то черное дерево.

– Я тоже об этом думал, – признал Ронан. Проведенный в Барнсе день был отмечен снами, от которых он поспешно заставил себя пробудиться.

– Правда? И поэтому ты выглядишь так, словно побывал в аду?

– Спасибо, Пэрриш. Мне тоже нравится твое лицо, – он кратко описал схожесть между заболевшим деревом и собственными распадавшимися снами, решив не упоминать свои душевные терзания по поводу содержания снов и старательно маскируя имеющийся у него куда более серьезный секрет большим количеством нецензурных слов. – Поэтому я больше не собираюсь засыпать.

Прежде чем Адам успел ответить, их внимание привлекло какое-то движение в небе. Меж темных деревьев, росших вдоль соседних улиц, порхало странное светлое нечто. Какое-то чудовище.

Чудовище Ронана.

Его ночной ужас-альбинос редко покидал защищенные поля Барнса, а уж если покидал, то только для того, чтобы следовать за Ронаном. Не как верный пес, но скорей как легкомысленная, беспокойная, мечущаяся кошка. Сейчас он целеустремленно летел по улице прямо к ним, никуда не сворачивая. В лилово-черном пространстве он был столь же заметен, как дым, едва таща по воздуху свои рваные крылья и свисавшие с его тела ошметки кожи. Хлопанье его крыльев можно было сразу выделить среди всех прочих звуков: ту-дум ту-дум ту-дум. Чудище разинуло оба своих клюва, вздрогнувших в яростном вопле, неслышном для человеческого уха.

Ронан и Адам запрокинули головы, глядя на него. Ронан выкрикнул:

– Эй! Ты куда это собрался?

Но монстр пронесся над ними, даже не остановившись. Он летел в горы. Эта мерзкая гадина когда-нибудь схлопочет пулю от какого-нибудь перепуганного фермера, подумалось Ронану. Он понятия не имел, с чего вдруг переживает об этой твари. Может, потому, что чудище как-то спасло ему жизнь.

– Вот стремный ублюдок, – повторил Ронан. Адам нахмурился, провожая чудовище взглядом, а затем спросил: – Который час?

– 6:21, – ответил Ронан, и Адам снова нахмурился. – Нет, 8:40. Я неправильно прочел время.

– Значит, время еще есть, если это недалеко.

Адам Пэрриш всегда думал о своих ресурсах: деньги, время, сон. Даже если в спину ему будут дышать паранормальные угрозы, Ронан знал, что Адам будет дергаться из-за всего этого, ведь на следующий день снова нужно идти в школу. Именно так он и выживал.

– Куда мы едем?

– Понятия не имею. Я хочу попытаться выяснить, где находится этот дьявол, но не знаю, смогу ли заниматься ясновидением на ходу. Жаль, что я не могу одновременно ясновидеть и вести машину, но это невозможно. Я просто хочу отвести свое тело туда, куда ему приказывает идти сознание.

Над головой загудел и потух фонарь. Дождь прекратился несколько часов назад, но воздух еще был наэлектризован, словно перед грозой. Ронан все гадал, куда же это полетел его ночной ужас.

– Ладно, чародей, но если я буду вести машину, пока ты будешь в отключке, как я узнаю, куда ехать?

– Я постараюсь оставаться в сознании достаточно, чтобы тебе подсказать.

– А это возможно?

Адам пожал плечами; в эти дни определения возможного и невозможного вполне поддавались более обширной трактовке. Он наклонился и предложил Чейнсо руку. Она вспрыгнула на нее, хлопая крыльями, чтобы удержать равновесие – рукав, за который она зацепилась, сползал под ее весом – и запрокинула голову назад, когда Адам нежно погладил тонкие перышки вокруг ее клюва.

– Никогда не узнаешь, пока не попробуешь, – сказал он. – Ты в деле?

Ронан позвенел ключами от машины. Словно у него когда-нибудь могло возникнуть нежелание куда-то ехать. Он мотнул головой в сторону «хондайоты»:

– Ты что, даже не запираешь свою говнотачку?

– Нет смысла, – ответил Адам. – В нее все равно уже вламывались хулиганы.

Пресловутый хулиган растянул губы в ухмылке.

Они отправились в путь.

Глава 19

Адам вздрогнул от звука захлопывающейся дверцы и проснулся.

Он сидел в своей ужасной крошечной машине… а почему он, собственно, в ней сидит?

Место пассажира рядом занимала Персефона, ее длинные светлые волосы пенным облачком обрамляли лицо, волнами ниспадая на сиденье водителя. Она аккуратно поставила ящик с инструментами, ранее стоявший на сиденье, на пол у своих ног.

Адам прищурился, глядя на бесцветный рассвет за окном – неужели уже день? Глаза все еще резало от переутомления. Ему казалось, что прошло всего несколько минут, как он вышел с ночной смены на фабрике. Если не подремать хотя бы пару минут, дорога до дома могла бы обратиться в тяжкое испытание. Впрочем, сейчас легче не стало.

Он не мог понять, действительно ли Персефона здесь. Вероятно, да: ее волосы щекотали кожу на его руке.

– Достань карты, – велела она ему привычным негромким голосом.

– Что?

– Время для урока, – мягко добавила она.

Его усталый мозг был ему плохой опорой; все это казалось ему не совсем настоящим.

– Персефона… я… я слишком устал, чтобы думать.

Едва видимый утренний свет выхватил из темноты ее скрытую улыбку:

– Именно на это я и рассчитываю.

Когда он потянулся за картами, роясь в дверном пенале, где обычно держал их, до него внезапно дошло.

– Ты мертва.

Она согласно кивнула.

– Это воспоминание, – добавил он.

Она снова кивнула. Теперь все встало на свои места. Он блуждал по воспоминанию об одном из своих первых уроков с Персефоной. Цель этих уроков всегда была одна и та же: выйти за пределы сознательного разума. Открыть в себе бессознательное. Оттуда перейти в коллективное бессознательное. Отыскать нити, связывавшие всех и вся. Сбросить и повторить. В самом начале он не мог пройти даже первые два уровня. На каждом занятии он безуспешно пытался уйти от собственного конкретного мышления.

Пальцы Адама царапнули дно пустого дверного пенала. Знание о том, где хранились карты в его воспоминании, противоречило знанию о том, где он хранил их сейчас. Это окно начало протекать после смерти Персефоны, и теперь он держал карты в бардачке, чтобы они не намокали.

– Зачем ты здесь? Это сон? – спросил он, затем быстро поправился: – Нет. У меня сеанс ясновидения. Я что-то ищу.

И внезапно он оказался в машине один.

Он не просто был один, но сидел на пассажирском сиденье, там, где сидела она, и в руке у него была карта таро. Рисунок на карте был едва разборчив и слегка напоминал горку шершней, хотя, вообще-то, это могло быть и лицо. Неважно. Что он искал? Было трудно лавировать в пространстве между сознательным и бессознательным. Если сосредоточишься слишком сильно – выйдешь из медитации. Если слишком слабо – забудешь, зачем занялся этим.

Он позволил своему разуму чуть приблизиться к текущему моменту. В сознание просочился электронный бит, напоминая ему о том, что его тело находилось в машине Ронана. В том, другом месте он сразу увидел, что эта музыка была звучанием души Ронана. Изголодавшаяся и умоляющая, она нашептывала о мрачных закоулках, древних местах, огне и сексе.

Адам зацепился за этот пульсирующий бит и память о близости Ронана. Дьявол. Нет, демон. Поначалу в голове у него было пусто, но знание вдруг возникло само по себе.

На север, – велел он.

Все вокруг было окружено сияющим белым ореолом. Он был до того ярким, что становилось больно глазам; Адаму пришлось отвести взгляд и смотреть только вперед. Некая отдаленная его часть, та, что содрогалась от электронного бита, внезапно вспомнила, что так светится автомобильное зарядное устройство для телефона. Эта часть его мозга еще достаточно пребывала в сознании, чтобы он мог шепотом давать указания Ронану, куда ехать.

Поверни направо.

В его оглохшем ухе шелестел Кэйбсуотер. Он шептал ему о расчленении, об отречении, о насилии, о небытии. Шаг назад и неверие в собственные силы, лживое обещание чего-то, что наверняка позднее причинит тебе боль, твердая уверенность, что ты пострадаешь и наверняка заслужил это. Демон, демон, демон.

Вперед-вперед-вперед.

Где-то по ночной трассе мчалась темная машина. Руль сжимала чья-то рука, на запястье болтались кожаные браслеты. Грейуорен. Ронан. В этом сновиденном пространстве все времена слились воедино, и Адам внезапно заново пережил момент, когда Ронан протянул ему руку, чтобы помочь подняться с земли. Физические ощущения, лишенные контекста, были подобны сверхновой: острый обжигающий импульс от контакта кожи с кожей; мягкий шелест браслетов по запястью Адама; внезапный привкус возможности…

Его сознание заливал этот пронзительный белый свет.

Чем глубже Адам проникал сквозь музыку и темноту, окруженную белым ореолом, тем ближе подбирался к скрытой истине о Ронане. Она пряталась в обыденных вещах, о которых Адаму уже было известно – все то, что ему удалось подсмотреть сквозь сотканный из мыслей лес. На мгновение Адаму показалось, что он почти понял кое-что о Ронане, и о Кэйбсуотере… о Ронане-и-Кэйбсуотере… но знание тут же ускользнуло. Он бросился вдогонку, все глубже погружаясь в материю мыслей Кэйбсуотера. Теперь Кэйбсуотер бомбардировал его образами: лоза, душившая дерево, злокачественное образование, расползающаяся гниль.

Внезапно Адам осознал, что демон был внутри.

Он чувствовал, как демон наблюдает за ним.

Пэрриш.

Его видели.

ПЭРРИШ.

Что-то коснулось его руки.

Он моргнул. Перед глазами стоял только белый ореол, а затем он моргнул снова, и ореол превратился в колечко подсветки на зарядке для телефона, воткнутой в прикуриватель.

Машина не двигалась – похоже, остановилась совсем недавно. В свете фар все еще курилась пыль. Ронан хранил абсолютное молчание и не шевелился, держа сжатую в кулак руку на рычаге переключения передач. Музыку он выключил.

Когда Адам бросил на него взгляд, Ронан, сжав зубы, все так же смотрел сквозь лобовое стекло.

Пыль улеглась, и Адам, наконец, увидел, куда привез их обоих.

Он вздохнул.

Эта сумасшедшая езда в холодной ночи и подсознание Адама привели их не к какому-нибудь месту катастрофы в Кэйбсуотере, и не к какому-нибудь развалу камней на силовой линии, и даже не к источнику угрозы, виденной Адамом в ослепительном свете фар. Вместо этого Адам, освободившись от оков разума и вольно перемещаясь в его пределах с четкой целью обнаружить демона, привел их обратно в трейлерный городок, где еще жили его родители.

Ни один из них не проронил ни слова. В трейлере горел свет, но в окнах не было видно силуэтов. Ронан не выключил фары, так что они светили прямо на фасад трейлера.

– Для чего мы здесь? – спросил он.

– Не тот дьявол, – тихо ответил Адам.

Прошло совсем немного времени с момента рассмотрения судебного иска, поданного им против отца. Он знал, что Ронан пылает праведным гневом и не согласен с вердиктом: Роберт Пэрриш, в глазах судьи нарушивший закон впервые, отделался лишь штрафом и испытательным сроком. Чего Ронан не мог понять, так это того, что победа Адама заключалась не в наказании. Адаму не было нужды отправлять отца в тюрьму. Он просто хотел, чтобы кто-нибудь со стороны посмотрел на эту ситуацию и подтвердил, что, да, было совершено преступление. Адам не придумывал его, не провоцировал и не заслуживал этого. В бумагах, полученных им в суде, так и было сказано. Роберт Пэрриш – виновен. Адам Пэрриш – свободен.

Ну, почти. Он все еще был здесь и смотрел на трейлер; сердцебиение глухими ударами отдавалось где-то в животе.

– Для чего мы здесь? – повторил Ронан.

Адам тряхнул головой, все еще не спуская глаз с трейлера. Ронан не выключал фары, и Адам знал, что отчасти тот надеется, что Роберт Пэрриш подойдет к двери посмотреть, кто приехал. Где-то в глубине души Адам и сам на это надеялся, но это было похоже скорей на нервное ожидание в кабинете стоматолога, когда тебе вот-вот вырвут зуб, и ты наконец-то оставишь эту проблему позади.

Он чувствовал, что Ронан смотрит на него.

– Для чего, – спросил Ронан в третий раз, – мы приперлись в это гребаное место?

Но Адам не ответил, потому что дверь открылась. На пороге стоял Роберт Пэрриш, свет фар заливал его лицо, лишая его практически всех эмоций. Но Адаму и не нужно было видеть его лицо, поскольку почти все чувства и эмоции отца отражались в позе. Его расправленные плечи, наклон головы, изгибы рук, переходящие в тупые капканы кулаков. Адам понял, что отец узнал машину, и совершенно точно знал, что тот чувствует. В душе Адама волной поднялся страх, не имевший ничего общего с его сознательными мыслями. Кончики пальцев онемели от болезненного взрыва адреналина, хотя мозг Адама не приказывал телу производить его. Его сердце будто пронзили шипами.

Отец Адама просто стоял и смотрел. А они сидели в машине и глядели в ответ. Ронан напрягся, словно скрученная пружина, и начал закипать, опуская руку на дверцу.

– Не надо, – попросил Адам.

Но Ронан лишь нажал кнопку, и затемненное стекло с шипением поползло вниз. Ронан оперся локтем о край дверцы и продолжал смотреть наружу. Адам знал, что Ронан полностью осознаёт, насколько угрожающе он может выглядеть, и сейчас, уставившись на Роберта Пэрриша через грязноватую площадку, там и сям покрытую темной травой, он абсолютно не собирался смягчаться. Взгляд Ронана Линча – змея на тротуаре, прямо у тебя под ногами. Спичка, оставленная на твоей подушке. Как будто сжимаешь губы и пробуешь собственную кровь на вкус.

Адам тоже посмотрел на отца, но взгляд его был пустым. Адам был здесь, и он был в Кэйбсуотере, и одновременно – в трейлере. С легким любопытством он отметил, что не может сейчас мыслить внятно, но, даже зафиксировав этот факт, он продолжал существовать в трех параллельных реальностях.

Роберт Пэрриш не двигался.

Ронан сплюнул в траву – праздно и без всяких угроз. Затем он отвернулся, расплескивая презрение, сочившееся из машины, и молча поднял стекло.

В салоне было тихо. Так тихо, что при первом же дуновении ветра они услышали шуршание сухих листьев, зацепившихся за колеса.

Адам коснулся запястья – там, где обычно носил часы, и сказал:

– Я хочу поговорить с Сироткой.

Ронан наконец-то посмотрел на него. Адам ожидал увидеть в его глазах горючее и гравий, но вместо этого на лице у него застыло выражение, которое Адам не мог припомнить, задумчивое и оценивающее; этакая более целеустремленная и утонченная версия Ронана. Ронан повзрослевший. Это вызвало у Адама такое странное ощущение… Он не мог понять, какое. У него было недостаточно информации, чтобы понять, что он чувствует.

Машина сдала назад. Из-под колес взметнулись грязь и угроза.

– Хорошо, – ответил Ронан.

Глава 20

Вечеринка в тогах оказалась отнюдь не кошмарной.

Наоборот, все обернулось просто чудесно.

И было так: парни из Ванкувера, одетые в простыни и вальяжно развалившиеся на покрытой такими же простынями мебели в гостиной, и вокруг все черно-белое – черные волосы, белые зубы, черные тени, белая кожа, черный пол, белый хлопок. Гэнси знал всех присутствующих: Генри, Ченг-второй, Райанг, Ли-в-квадрате, Кох, Рузерфорд, Больной Стив. Но здесь они были совсем другими. В школе – управляемые, тихие, невидимые, идеальные ученики академии Эгленби из числа 11-процентов-наших-учеников-других-национальностей-для-получения-более-подробной-информации-о-наших-программах-обмена-учениками-перейдите-по-ссылке. Здесь они сутулились. В школе они всегда держали осанку. Здесь – они злились. Они не могли позволить себе злиться в школе. Здесь – они громко разговаривали. В школе они не разрешали себе повышать голос.

И было так: Генри водил Гэнси и Блу на экскурсию по дому, а остальные шли следом за компанию. Одной из особенностей академии Эгленби, всегда привлекавшей Гэнси, было ощущение одинаковости, непрерывности, традиционности и постоянства. Там время прекращало свой бег… а если и нет, то это не имело значения. Там всегда были ученики, и всегда будут; они составляли часть чего-то более грандиозного. Но в Литчфилд-хаусе все было наоборот. Было невозможно не заметить, что каждый из этих ребят происходил из других мест, так непохожих на Эгленби, и вскоре отправится в новую жизнь, тоже совершенно непохожую на Эгленби. По дому были разбросаны книги и журналы, не предназначавшиеся для школы; на экранах открытых ноутбуков – игры и новостные сайты. На дверях висели вешалки с костюмами, которые надевались достаточно часто, чтобы постоянно быть под рукой. Мотоциклетные шлемы валялись среди старых посадочных талонов и стопок сельскохозяйственных журналов. У мальчишек из Литчфилд-хауса уже была своя жизнь. У них было прошлое, постоянно напоминавшее о себе. Гэнси почувствовал себя довольно странно, будто заглянул в кривое зеркало в комнате смеха. Все черты искажены, но цвета те же.

И было так: Блу, балансируя на грани обиды, говорила: «Я никак не пойму, почему ты постоянно говоришь такие ужасные вещи о корейцах. О себе». И Генри отвечал: «Потому и говорю, чтобы никто другой не успел это сказать. Это единственное, что я могу сделать, чтобы хоть иногда переставать злиться». И внезапно Блу подружилась с ванкуверской тусовкой. Казалось невероятным, что они приняли ее вот так просто, и что она так быстро сбросила свою колючую защитную оболочку, но это произошло. Гэнси был свидетелем момента, когда это случилось. В теории она кардинально отличалась от них. На практике – она была точно такой же, как они. Парни из Ванкувера были непохожи на весь прочий мир, и именно этого они добивались. Голодные взгляды, голодные улыбки, изголодавшееся будущее.

И было так: Кох продемонстрировал, как превратить простыню в тогу, и отправил Блу и Гэнси в захламленную спальню переодеваться. Гэнси вежливо отвернулся, пока девушка раздевалась, а затем настал черед Блу отворачиваться – если она, конечно, это сделала. Плечо Блу, и ее ключица, и ноги, и шея, и ее смех-ее-смех-ее-смех. Он не мог отвести от нее взгляд, и здесь это тоже не имело значения, поскольку всем было наплевать, что они вместе. Здесь он мог потихоньку играть ее пальцами, когда они стояли рядом, она могла прижаться щекой к его обнаженному плечу, он мог игриво обвить ногой ее ногу, а она внезапно обнимала его за пояс. Здесь он никак не мог насытиться ее смехом.

И было так: К-поп и опера, и хип-хоп, и популярные баллады восьмидесятых, гремевшие из колонок компьютера Генри. Ченг-второй словил безумный кайф и рассказывал всем о своих планах, как улучшить экономику в южных штатах. Генри напился, но не буянил и дал Райангу уломать его на партию в бильярд, которую они играли прямо на полу, пользуясь палками для лакросса и мячами для гольфа. Больной Стив крутил кино на домашнем проекторе с выключенным звуком, чтобы все могли предложить собственную, гораздо более занятную озвучку.

И было так: в воздухе определенно запахло будущим, и Генри затеял тихую, пьяную беседу о том, не хочет ли Блу поехать с ним в Венесуэлу. Блу так же тихо отвечала, что она, разумеется, хочет, очень хочет, и Гэнси слышал томление в ее голосе – словно это его самого показывали в разрезе, словно она отражала его собственные чувства, и это было невыносимо. «А мне нельзя с вами?» – спрашивал Гэнси. – «Да, можешь встретить нас там на крутом самолете», – ответил Генри. – «Пусть тебя не вводит в заблуждение его аккуратная причесочка, – встревала Блу. – Гэнси пойдет в пеший поход, запросто». И пустота в сердце Гэнси наполнялась теплом. Здесь его знали.

И было так: Гэнси спускался по лестнице на кухню, Блу поднималась, и они встретились посредине. Гэнси сделал шаг в сторону, пропуская ее, но потом передумал. Он поймал ее за руку и притянул к себе. Под тонкой хлопковой тканью трепетало ее теплое живое тело. Он, теплый и живой, так же затрепетал под собственной тогой. Рука Блу скользнула по его обнаженному плечу, ее ладонь легла ему на грудь, растопыренные пальцы впились в кожу.

– Я думала, у тебя на груди больше волос, – шепнула она.

– Извини, что разочаровал. Но на ногах их у меня выросло предостаточно.

– У меня тоже.

И было так: они бессмысленно смеялись, уткнувшись друг в друга, и баловались, пока баловство не перестало быть невинным, и Гэнси остановился, когда его губы оказались в опасной близости от ее губ; и Блу остановилась, когда ее живот оказался тесно прижат к животу Гэнси.

И было так: Гэнси сказал:

– Ты мне очень сильно нравишься, Блу Сарджент.

И было так: улыбка Блу – чуть кривая, искажавшая черты, смешная и растерянная. В уголках ее губ пряталось счастье, и хотя ее лицо было в нескольких сантиметрах от лица Гэнси, она все равно не сдержала это счастье и плеснула им в него. Кончиком пальца она тронула его щеку – там, где на ней образовывалась ямочка, когда он улыбался, а затем они взялись за руки и поднялись по лестнице вместе.

И было так: этот единственный и неповторимый момент, когда Гэнси впервые осознал, каково это – быть полноценным участником своей собственной жизни.

Глава 21

Ронан сразу понял, что что-то не так.

Когда они вошли в Кэйбсуотер, Адам вымолвил: «Свет» – и одновременно Ронан произнес: «Fiat lux»[14]. Обычно лес внимательно прислушивался к желаниям своих человеческих обитателей, особенно когда приказы исходили от его чародея или Грейуорена. Но сегодня темнота под деревьями не исчезла.

– Я сказал – fiat lux, – рыкнул Ронан, а затем неохотно добавил. – Amabo te[15].

Медленно, очень медленно темень начала подниматься, словно вода, просачивавшаяся сквозь бумагу. Однако полноценный световой день так и не наступил, и то, что они видели вокруг, было… неправильно. Они стояли среди черных деревьев, покрытых тускло-серым лишайником. Воздух был зелен и мрачен. И хотя на деревьях уже не осталось листьев, им казалось, что небо нависло низко над ними, будто мшистый потолок. Деревья не говорили ни слова; атмосфера напоминала затишье перед бурей.

– Хм, – выдохнул Адам, явно обеспокоенный. И его беспокойство было оправданным.

– Все еще хочешь продолжить? – спросил его Ронан. Обстановка напоминала ему его собственные ночные кошмары. Эти напоминания преследовали его весь вечер: сначала безумная поездка к трейлеру, потом похожий на привидение Роберт Пэрриш, теперь еще этот болезненный сумрак. Обычно Чейнсо сразу же срывалась с места и улетала, чтобы обследовать все вокруг, но сейчас она, нахохлившись, сидела на плече Ронана, крепко цепляясь коготками за его куртку.

И, как в одном из своих снов, Ронан чувствовал, что знает, что будет дальше, прежде чем это произойдет.

Адам поколебался мгновение. Затем кивнул.

В своих снах Ронан никогда не мог понять, действительно ли он предугадывает то, что произойдет, или же все происходило только потому, что он сначала успел об этом подумать. Впрочем, какая разница? Но разница есть, когда не спишь.

Они ненадолго задержались на краю леса, чтобы определить свое местонахождение. Ронану было достаточно просто походить среди деревьев, чтобы они заметили его; они делали все от них зависящее, чтобы выполнить его желания; по обыкновению он просил их не дать чему-нибудь паранормальному убить его. Адаму же требовалось установить связь с силовой линией, пульсировавшей где-то под землей, и раскрыться, позволяя энергии проникнуть в него. Снаружи этот процесс выглядел одновременно и пугающе, и захватывающе: Адам; затем Адам, опустошенный; а затем Адам, ставший чем-то бОльшим, чем просто Адам.

Ронан вспомнил историю о блуждающем глазе Адама и его непослушной руке. Я буду твоими руками. Я буду твоими глазами.

Он безжалостно вырвал эту мысль из своей головы. Ему и так слишком часто снилось в кошмарах, как Адам заключает сделку с лесом и жертвует собой. Он совершенно не хотел снова намеренно вспоминать об этом.

– Ты уже закончил со своими чародейскими штучками? – спросил он Адама. Тот кивнул:

– Который час?

Ронан протянул ему свой телефон, радуясь тому, что избавился от него. Адам изучил экран.

– 6:21, – нахмурившись, сказал он. Ронан тоже нахмурился. Само по себе это не удивляло, поскольку здесь все было неожиданно. Время на силовой линии всегда было неточным, оно прыгало назад и вперед, минуты тянулись часами, и наоборот. Удивительно было то, что часы, застрявшие на отметке 6:21, достаточно долго показывали это время и за пределами силовой линии, а это уже вызывало подозрения. Что-то случилось, но Ронан не знал, что именно.

– Ты уже закончил со своими грейуореновскими штучками? – поинтересовался Адам.

– Это непрерывный процесс, – ответил Ронан. Приложив руки ко рту, он выкрикнул, нарушая затишье: – Сиротка!

Откуда-то издали сквозь недвижимый зеленоватый воздух до них донеслось карканье ворона. Ха-ха-ха.

Чейнсо зашипела.

– Для меня достаточно, – констатировал Ронан и направился вглубь леса. Он не был в восторге от сумрака, но ему уже не раз доводилось работать в ночных кошмарах. Главное – как можно скорее понять правила и распознать страхи, а потом просто плыть по течению. Если запаниковать в кошмаре, непременно пострадаешь. Если напомнить сну, что ты – чужак, сон выбросит тебя наружу или уничтожит.

Ронан давно наловчился прикидываться сновидением, особенно в Кэйбсуотере.

Они шли дальше. Лес вокруг оставался неправильным. Они будто двигались под уклон, хотя земля у них под ногами была достаточно ровной.

– Расскажи мне еще раз, что в твоих снах было не так, – осторожно произнес Адам, поравнявшись с Ронаном. – Только меньше ругани и больше конкретики.

– Чтобы Кэйбсуотер вокруг нас не изменился?

Хоть Кэйбсуотер и медленно реагировал на их просьбу об освещении, это не значило, что он не среагирует на мысль о кошмаре. Тем более, сейчас он выглядел подходяще – серо-зеленый полумир из черных древесных стволов.

– Естественно.

– Они были такие же неправильные, как вот это.

– Как что?

– Вот как лес сейчас, – уточнил Ронан. Помолчав немного, он снова позвал: – Сиротка!

Кар-кар-кар!

Теперь это было больше похоже на крик девочки и меньше – на крик птицы. Ронан чуть ускорил шаг; теперь они взбирались в гору. Справа от них резко обрывалась вниз голая скала, в щелях которой росли редкие кривые деревца. Ребята осторожно обходили обрыв; один неверный шаг – и оба скатятся вниз без шанса быстро выбраться наружу.

Ронан оглянулся, чтобы убедиться, что Адам все еще идет следом. Адам шел, не сводя с Ронана прищуренных глаз: – Как думаешь, твои сны были неправильными, потому что что-то не так с Кэйбсуотером?

– Вероятно.

– То есть, если мы исправим проблему в Кэйбсуотере, мы сможем исправить и твои сны.

– Вероятно.

Адам обдумывал его ответ так напряженно, что Ронан буквально слышал, как работает его мозг. Вообще-то, в Кэйбсуотере, когда Адам был так близко, вполне возможно, что он и впрямь мог это слышать.

– Ты же мог сновидеть предметы до того, как мы нашли Кэйбсуотер, верно? А ты сможешь это делать без Кэйбсуотера?

Ронан остановился и уставился в сумрак. Примерно в пятнадцати метрах под ними крутая скала, которую они обходили, оканчивалась впадиной с идеально прозрачной водой. Вода имела зеленоватый оттенок, поскольку воздух был зеленым, как и все вокруг, но в остальном она была чистой. Ронан мог видеть дно водоема. Его глубина явно была больше ширины. Глубокая расщелина, заполненная водой. Он никак не мог оторвать от нее взгляд.

– Почему ты спрашиваешь?

– Если ты каким-то образом разорвешь связь с Кэйбсуотером, пока я буду приводить его в порядок, твои сны станут нормальными?

Ну вот, приехали. Адам наконец-то задавал правильные вопросы; вопросы, означавшие, что он, вероятно, уже знает ответ. Чем больше времени они проводили в Кэйбсуотере, чем больше они работали со снами Ронана вместе, тем больше кошмары Кэйбсуотера отображались в кошмарах Ронана, и наоборот. И тем больше доказательств у них накапливалось.

Но теперь, когда они заговорили об этом, Ронан не был уверен, что хочет находиться по ту сторону. Он слишком много дней провел на церковной скамье, упершись кулаками в лоб и безмолвно терзаясь вопросом: что-я-такое-один-ли-я-такой-что-все-это-значит…

Он ответил:

– У меня получается лучше, когда есть Кэйбсуотер. И когда Сиротка рядом – тоже. Но…

Он остановился. И опустил глаза.

– Давай, спроси меня, – сказал он. – Просто сделай это. Просто…

– Спросить что?

Ронан не ответил, лишь продолжал смотреть себе под ноги. Зеленоватый воздух колыхался вокруг него, окрашивая зеленцой его бледную кожу, и кривые черные деревья вокруг него выглядели абсолютно реальными, и все здесь было похоже на его сны, или же все в его снах было похоже на это место.

Адам поджал губы, а затем задал вопрос:

– Кэйбсуотер – твое сновидение?

Ронан поднял на Адама свои голубые глаза.

Глава 22

На часах было 6:21.

– Когда? – спросил Адам. – Когда ты понял, что Кэйбсуотер – твое сновидение? Сразу же?

Они стояли друг напротив друга на вершине крутой скалы, у подножия которой далеко внизу серебрился прозрачный водоем. Сердце Адама бешено колотилось – то ли от адреналина, то ли от близости силовой линии под ногами.

– Всегда знал, – ответил Ронан.

Это никак не должно было повлиять на его мнение о Ронане. Его сновидения всегда впечатляли – необычное явление, ошибка природы или ловкий трюк силовой линии, позволявший молодому парню превращать свои мысли в осязаемые предметы. Волшебство – но разумное. Но это… Не просто извлечь из сна в реальность целый лес, а создать сновиденное пространство вне собственной головы. Адам сейчас находился в сновидении Ронана. И по-настоящему осознал случившееся.

– Ну, почти всегда, – добавил Ронан. – Как только… как только мы пришли сюда, я узнал это место. Надпись моим почерком на том камне. Думаю, я понял сразу. Просто мне потребовалось какое-то время, чтобы поверить в это.

Все воспоминания Адама об их первых походах в лес медленно переворачивались внутри. Все элементы сходились.

– Поэтому он называет тебя Грейуореном. Поэтому ты для этого места не такой, как мы.

Ронан пожал плечами, но это был жест, демонстрирующий скорей участие, чем безразличие.

– Поэтому познания Кэйбсуотера в латинской грамматике такие кошмарные. Это твои знания.

Ронан снова пожал плечами. У Адама в голове вертелась тысяча вопросов, слишком сложных и запутанных, чтобы произнести их вслух. А был ли Ронан вообще человеком? Наполовину сновидец, наполовину сновидение, создатель ручных ворон, девочек с копытцами вместо ног и целых земель. Неудивительно, что форма Эгленби душила его, неудивительно, что его отец заставил его поклясться молчать, неудивительно, что он не мог сосредоточиться на школьных занятиях. Адам и раньше осознавал это, но теперь понял окончательно, до самых глубин прочувствовал весь идиотизм ситуации: Ронан Линч в классе для честолюбивых будущих политиков.

На мгновение Адаму захотелось кричать.

– Поэтому лес говорит на латыни, а не на португальском или уэльском. Господи Боже… Неужели я…

Он заключил с этим лесом сделку. Когда он засыпал, и Кэйбсуотер проникал в его мысли, просачиваясь сквозь его сны, неужели это был Ронан…

– Нет, – быстро ответил Ронан совершенно естественным тоном. – Нет, я не изобретал его. Я спрашивал у деревьев после того, как понял, почему… какого хрена это произошло. Кэйбсуотер каким-то образом существовал до меня. Я просто увидел его во сне. То есть, я придал ему такой вид. Я выбрал эти деревья, этот язык и все это дерьмо, не осознавая, для чего. Он уже был где-то на силовой линии раньше, но потом его уничтожили, он потерял форму… а когда я увидел его во сне, я вернул ему физическую форму, вот и все. Как это называется? Проявил его, вот. Я просто проявил его из каких-то других чертовых измерений, где бы он ни был. Это не я.

Мысли Адама буксовали, как автомобиль, застрявший в грязи. Он не мог сдвинуться с места.

– Кэйбсуотер – не я, – повторил Ронан настойчиво. – Ты – все еще просто ты.

Одно дело – сказать это, и совсем другое – видеть Ронана Линча среди деревьев, которые он извлек из своих снов, и он выглядел естественно среди этих деревьев, потому что и вправду был их частью. Чародей… Неудивительно, что Ронану было наплевать на странности Адама. Неудивительно, что на самом деле эти странности были нужны ему.

– Я не знаю, нахера я сейчас тебе это рассказал, – пробормотал Ронан. – Я должен был соврать.

– Просто дай мне свыкнуться с этим, окей? – попросил Адам.

– Как угодно.

– И прекрати злиться только потому, что я пытаюсь свыкнуться с этим.

– Я сказал – как угодно.

– Сколько времени тебе потребовалось, чтобы поверить? – поинтересовался Адам.

– Я все еще пытаюсь, – признался Ронан.

– Значит, ты не можешь…

Адам умолк. Он внезапно ощутил резкий толчок, словно его только что сбросили с большой высоты. То же ощущение, которое он испытывал, когда Ронан сновидел что-то грандиозное. Он не успел даже понять, что это – некий эффект силовой линии или просто шок после откровения Ронана, как это случилось снова. На этот раз свет вокруг них стал слабее одновременно с этим толчком.

Лицо Ронана напряглось.

– Силовая линия, – начал было Адам и снова умолк, не зная, как закончить эту мысль. – Что-то происходит с силовой линией. Ощущения такие же, как когда ты сновидишь что-то крупное.

Ронан развел руками, явно давая понять – это не я.

– Что ты собрался делать?

– Я не знаю, можно ли нам оставаться здесь, пока силовая линия в таком состоянии, – ответил Адам. – И я точно не думаю, что нам нужно идти в розовую лощину. Давай позовем ее еще раз.

Ронан окинул Адама беглым взглядом, оценивая его состояние. И правильно подметил: сейчас Адам явно хотел опуститься на колени на полу своей квартирки, обхватить голову руками и поразмыслить о том, что он только что узнал.

– Ладно, еще один раз, – согласился он.

Они выкрикнули хором:

– Сиротка!

Их крик был пронизан острым, целенаправленным требованием, разгонявшим мрак.

Лес слушал.

Появилась Сиротка в своей низко натянутой на глаза шапочке. Свитер на ней был еще грязнее, чем раньше. Даже в этом серо-зеленом лесу она представляла собой обескураживающее зрелище, плавно лавируя среди темных деревьев. Она словно сошла со старых черно-белых фотографий, которые Адам видел в Барнсе. Потерянный ребенок-беженец из уничтоженной страны.

– А вот и ты, оборванка, – «приветствовал» ее Ронан под нервное чириканье Чейнсо. – Наконец-то.

Девочка неохотно протянула Адаму его часы. С тех пор, как он видел их последний раз, на ремешке появились следы от зубов. На грязном циферблате застыли цифры 6:21.

– Можешь пока оставить себе, – сказал ей Адам. Он не очень-то мог обойтись без часов, но у девочки не было вообще ничего, даже имени.

Она начала было что-то щебетать на своем странном, сложном языке, который, как уже знал Адам, был главным и очень старым языком этого места – языком, который юный Ронан когда-то принял за латынь в своих давних снах. Осеклась. И сказала:

– Остерегайся.

– Чего именно? – переспросил Ронан.

Сиротка завизжала.

Свет потускнел.

Адам ощутил в своей груди резкий рывок – отток энергии и пустоту, словно кто-то разом перерезал все артерии, ведшие к сердцу.

Деревья взвыли. Земля содрогнулась.

Адам рухнул на четвереньки, зарываясь ладонями в землю, пытаясь сделать вдох, моля о помощи, о том, чтобы Кэйбсуотер вернул ему пульс.

Сиротка исчезла.

Нет, не исчезла. Она катилась вниз со скалы в потоке мелких камушков, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, скребя копытцами по камню. Она не звала на помощь, а просто пыталась спастись сама. На их глазах она упала прямо в озерцо с прозрачной водой – такой прозрачной, что они могли видеть, насколько глубоко она погрузилась.

Не теряя ни секунды, Ронан прыгнул за ней.

Глава 23

На часах было 6:21.

Ронан ударился о воду с такой силой, что из глаз посыпались искры. Вода была теплой, как кровь, и стоило ему подумать об этом, как он тут же вспомнил этот водоем. Он снился ему раньше.

Это была кислота.

Тепло выделялось потому, что кислота поедала его. Под конец его сна от него ничего не оставалось, кроме костей – обглоданных добела костей, одетых в школьную форму, как Ноа.

Ронан немедленно вложил всю свою силу в мысленный приказ и выбросил его в сторону Кэйбсуотера.

Не кислота, – подумал он. – Пусть это будет не кислота.

Но кожа продолжала гореть.

– Не кислота, – произнес он вслух, обращаясь к водоему. Глаза сильно защипало. Жидкость вливалась ему в рот, затекала в нос. Он чувствовал, как она пузырится у него под ногтями. Сиротка находилась где-то под ним, и она пробыла в этой странной воде на несколько секунд дольше него. Сколько у него времени? Он не мог как следует вспомнить свой сон, чтобы рассчитать шансы. Поэтому выдохнул слова прямо в кислоту:

– Защити меня.

Кэйбсуотер вспучился вокруг него, содрогаясь, морщась, пытаясь выполнить его желание. Ронан видел, как Сиротка погружается на дно прямо под ним. Она закрыла глаза руками; она не знала, что он прыгнул следом за ней. Наверное, и не ждала помощи. Девочка-сирота, мальчик-сирота.

Ронан изо всех сил потянулся к ней. Он хорошо плавал, но не там, где нет воздуха. И не в кислоте.

Жидкость бурлила и скребла его кожу.

Он схватился за свитер Сиротки, и тут ее глаза широко распахнулись в изумлении. Ее губы зашевелились: «Кера?» Она схватила его за руку. Несколько секунд они продолжали погружаться, но девочка была отнюдь не глупа и принялась отчаянно грести свободной рукой, отталкиваясь ногами от каменистых стен.

Он чувствовал, что до поверхности придется плыть не один километр.

– Кэйбсуотер! – позвал Ронан. Слова пузырями вырывались у него изо рта. Мозг отказывался искать решение. – Кэйбсуотер, воздух.

Обычно Кэйбсуотер защищал его. Кэйбсуотер знал, насколько хрупким было его человеческое тело. Но сейчас лес его не слушал – или же слушал, но ничего не мог сделать, чтобы помочь.

Жидкость кипела вокруг них.

Он вот-вот умрет, но в голове у него была лишь одна мысль: если он умрет, оборвется и жизнь Мэтью.

Внезапно что-то ударило его по ногам. Прижало его руки. Сдавило грудь. Он перестал дышать. Ему лишь хватило времени, чтобы ухватиться за Сиротку покрепче, а затем все потонуло во тьме.

И тут он вылетел на поверхность, будто что-то вытолкнуло его снизу. Озерцо отрыгнуло его и выплюнуло прямо на каменистый берег. Сиротка выскользнула из его рук. Оба выкашливали из легких жидкость, розоватую от крови из мелких язв на языке. Руки Ронана и Сиротки были облеплены листьями. Так много листьев.

Все еще одурманенный, Ронан оглянулся через плечо и увидел, что озерцо заполнено ветками и кустарником. Растения медленно выпускали новые усики и побеги. То, что оказалось под поверхностью жидкости, уже растворялось в кислоте.

Вот что спасло их. Их выбросили ветви.

Адам скрючился с другой стороны озерца, низко опустив голову, словно собирался молиться или бежать. Его ладони были прижаты к камню по обе стороны от его тела, костяшки побелели от напряжения. На земле меж его ладоней были разложены несколько мелких камешков, формируя узор, понятный ему одному. Один из побегов, выраставших из озерца, обвивался вокруг его щиколоток и запястий.

И тут до Ронана дошло: это не растения спасли им жизнь. Это был Адам Пэрриш.

– Пэрриш, – произнес Линч.

Адам поднял голову. Его взгляд был пустым. Он весь дрожал.

Сиротка, шатаясь, побрела вдоль края озерца, стараясь держаться подальше от жидкости. Добравшись до Адама, она поспешно сбросила камешки в кислоту, хватая их большим и указательным пальцем. Ветви прекратили рост. Адам вздрогнул и сел на пятки. Его взгляд был отсутствующим и больным. Его правая рука слегка подергивалась, так, что им было неприятно смотреть на нее. Сиротка взяла его за левую руку и поцеловала ладонь (Адам лишь закрыл глаза), а затем повернулась к Ронану:

– Подальше! Его надо увести подальше!

– Подальше от чего? – переспросил Ронан, осторожно пробираясь к ним по берегу озерца. Он поднял голову, глядя на окружавшие их скалы и пытаясь придумать, как им выбраться отсюда.

– От Кэйбсуотера, – уточнила Сиротка. – Что-то происходит. Ой!

Жидкость между поврежденных и потонувших в озерце листьев стремительно чернела. Это был ночной кошмар.

– Вставай, Пэрриш, – Ронан схватил Адама за руку. – Надо уходить.

Адам открыл глаза. Одно веко осталось закрытым.

– Не забывай, – напомнил он, – она должна пойти с нами.

Глава 24

На часах было 6:21.

К телефону в доме на Фокс-уэй давно никто не подходил. Пользуясь мобильником Гэнси, Блу послушно пыталась дозвониться домой каждые сорок пять минут, как и просила мать, но трубку никто не брал. Поначалу ей это не показалось странным; если кто-то из ясновидящих консультировал по телефону клиента издалека, все прочие звонки переводились на голосовую почту. Но было странно, что это продолжалось так долго. Блу предприняла еще одну попытку, потом еще одну.

– Надо ехать, – сказала она Гэнси.

Он не спорил. К чести Генри Ченга следовало отметить, что и он не протестовал, хоть и был пьян до очередного приступа филантропии и предпочел бы, чтобы они остались. Вместо этого он, кажется, сразу понял, что это что-то личное, и влезать в это не следует. Он принял у них простыни, пожелал им спокойной ночи и на прощание умолял Блу, чтобы она поехала с ним в Венесуэлу.

В машине они вдруг поняли, что на часах Гэнси застыло время 6:21.

Что-то было не так.

В доме номер 300 по Фокс-уэй она сразу пошла к парадной двери. Несмотря на поздний час (а действительно ли поздний? На часах было то 6:20, то 6:21, то снова 6:20 и снова 6:21), дверь была незаперта. Гэнси рядом с ней был насторожен и одновременно напряжен.

Они закрыли за собой дверь.

Что-то было не так.

Поскольку в доме было темно, Блу не сразу могла понять, что конкретно было не так, но она была абсолютно в этом уверена. Она застыла на месте, не в состоянии пошевелиться, пока не определит, что именно беспокоило ее. Наверное, подумалось ей, именно так чувствуют себя ясновидящие.

У нее дрожали руки.

Что же было не так? В доме вроде бы темнее, чем обычно, неяркий свет из кухни не мог развеять ночь. Возможно, было чуть прохладнее, чем обычно, но это могут быть просто нервы. Было тише, чем всегда, она не слышала ни бормотания телевизора, ни звяканья посуды, но это, возможно, потому, что уже поздно. Мигнула лампочка – нет, это просто свет фар с улицы отразился от стеклянного циферблата часов, стоявших на столике в коридоре. На часах было 6:21.

Она не могла пошевелиться.

Невероятно – вот так застыть на месте от ужаса и только ужаса, но она продолжала стоять. Она сказала себе, что ей уже доводилось ползать по таинственным пещерам, стоять под снопами искр, изрыгаемыми драконом из ночного кошмара, и находиться рядом с отчаявшимся бандитом с оружием, так что ее собственный дом, в котором явно не было никакой опасности, не должен так парализовать ее.

Но она не могла пошевелиться, и Гэнси тоже не двигался. Он рассеянно прижал левое ухо пальцем, глядя перед собой стекленеющими глазами. Блу уже видела у него такой взгляд совсем недавно – во время панической атаки в пещере.

На мгновение она допустила мысль, что они были последними людьми, оставшимися в живых в этом мире. Сейчас она зайдет в гостиную и найдет там лишь мертвые тела.

Прежде чем она сумела совладать с собой, из груди у нее вырвался короткий всхлип.

Будь благоразумной!

Рука Гэнси неуклюже скользнула в ее руку. Его ладонь была мокрой от пота, но она не придала этому значения – у нее тоже вспотели руки. Они оба были напуганы до полусмерти.

Прислушавшись, она поняла, что дом был вовсе не так молчалив. Под покровом тишины она различала какое-то потрескивание и гудение, как от электроники, работающей на разных частотах.

Гэнси бросил на нее быстрый взгляд. Она крепко, с благодарностью сжала его пальцы. А затем они одновременно разжали руки. Возможно, им понадобятся обе свободные руки, чтобы защищаться.

Шевелись, Блу.

Они начали осторожно продвигаться вперед, останавливаясь всякий раз, когда половицы под ногами начинали скрипеть. Оба боялись издать даже малейший звук, пока не станет ясно, что там, дальше.

Просто – страшно.

У подножия лестницы Блу опустила руку на поручень и прислушалась. Гудение, которое ей слышалось ранее, стало громче; звук диссонировал и жил своей жизнью. Жужжащая, бессловесная песня, протяжный жутковатый напев, постепенно переходивший от одной ноты к другой в странном подобии гаммы.

За спиной у них раздался стук, заставивший Гэнси вздрогнуть. Но Блу обрадовалась этому звуку, потому что он был ей знаком. Это был стук гигантских сабо ее кузины по неровному полу. Блу с облегчением повернулась и увидела Орлу, такую приятно знакомую в этих дурацких брюках-клеш. Взгляд Орлы был направлен куда-то поверх головы Блу.

– Орла, – выдохнула Блу, и кузина обратила взгляд к ней.

А затем она начала кричать.

Не соображая, что делает, Блу закрыла уши руками, как ребенок, и отшатнулась, едва не сбив Гэнси с ног. Орла прижала руки к груди и издала повторный высокий и резкий вопль. Блу никогда раньше не слышала таких звуков от своей кузины. Какая-то часть ее рванулась прочь, только бы не думать и не видеть – это не лицо Орлы, не ее крик, это не тело Блу, это не она наблюдает за этим, это все сон, это все ненастоящее.

Орла умолкла.

Но ее глаза… Она по-прежнему смотрела куда-то поверх Блу, в пустоту. Смотрела на что-то внутри себя. Ее плечи поднимались и опускались в страхе.

И, словно этого было мало, откуда-то из глубин дома по-прежнему доносился странный гул.

– Орла, – прошептал Гэнси. – Орла, ты слышишь меня?

Орла не ответила. Она смотрела в мир, который был невидим для Блу.

Блу не хотела говорить очевидное, но все равно сказала:

– Думаю, нам нужно узнать, что это за звук.

Гэнси мрачно кивнул. Оставив Орлу невидимо страдать, они стали пробираться вглубь дома. В конце коридора брезжил свет, обещавший безопасность и определенность. Но между ними и кухней лежала тьма, сочившаяся из дверей комнаты для гаданий. И хотя сердце Блу уверяло, что в комнате было абсолютно темно, глаза подсказывали, что на столе стояли три свечи. Три горящие свечи. Но это не имело значения. Они никак не влияли на темень.

Странный многоголосый гул вытекал из комнаты для гаданий. Оттуда же доносилось едва слышное шарканье, словно кто-то подметал пол метлой.

Гэнси неуверенно коснулся ее пальцев.

Сделай шаг.

Она сделала шаг.

Войди внутрь.

Они вошли.

На полу комнаты для гаданий извивался Ноа, изламывая тело под немыслимыми углами. Где-то неизвестно где он умирал. Всегда умирал. И хотя Блу уже много раз видела, как он снова и снова переживает свою смерть, ей по-прежнему было тяжело это видеть. Его лицо, смотревшее в потолок, его раскрытый в бессмысленной боли рот.

Гэнси натужно, прерывисто дышал.

На большом столе для гаданий, прямо над Ноа, сидела Калла, глядя в пустоту. Ее руки лежали поверх разбросанных по столешнице карт таро. Рядом стоял телефон; она гадала кому-то по телефону.

Диссонирующий гул стал громче, перекрывая все остальные звуки.

И исходил он от Каллы.

– Ты боишься? – шепотом спросил Ноа,

Блу и Гэнси вздрогнули. Они не заметили, как Ноа перестал дергаться, и теперь он лежал на спине, поджав колени к груди, глядя на них. В выражении его лица крылась какая-то нелепая насмешка, немного непохожая на обычного Ноа. Они видели, как под прозрачными губами скалится в улыбке его череп.

Блу и Гэнси переглянулись.

Это существо, бывшее Ноа, внезапно подняло голову, словно услышало чье-то приближение. Он начал напевать себе под нос. И напев этот был немузыкальным.

Каждая клеточка тела Блу пылала, посылая ей одно предупреждение за другим.

Затем Ноа раздвоился и снова сросся в одно целое.

Блу не знала, как еще описать это. Сначала был один Ноа, потом рядом с ним появился второй Ноа, в зеркальном отражении, а потом – снова один Ноа. Она не могла понять, что это было – дефект в Ноа или дефект в том, как она видела и воспринимала его.

– Мы все должны бояться, – произнес Ноа едва слышно. Его голос едва пробивался сквозь гудение. – Когда играешь со временем…

Внезапно он оказался рядом с ними, глаза в глаза, по крайней мере, его лицо было на уровне их лиц, а через мгновение он снова стоял в нескольких шагах от них. Он снова натянул поверх своих останков какую-то часть себя – маску, похожую на мальчика, когда-то бывшего Ноа. Он опирался руками о колени, словно после пробежки, и при каждом выдохе из его рта вырывался этот странный жужжащий звук.

Дыхание Блу и Гэнси мерцающим облачком повисло в воздухе перед ними, словно это они были мертвы. Ноа тянул с них энергию. Много энергии.

– Блу, уходи, – задушенно произнес Ноа, стараясь удержать это жуткое гудение под контролем. – Гэнси… уходи. Это буду уже не я!

Он оттек вправо, потом вернулся обратно. Твердые предметы не должны так себя вести. Его рот искривила ухмылка, совершенно не вязавшаяся с его сдвинутыми к переносице бровями, и тут же исчезла. На его лице отразилась борьба – но лишь на долю секунды.

– Мы не уйдем, – ответила Блу, однако начала визуализировать вокруг себя защитный покров. Она не могла запретить тому, что вселилось в Ноа, и дальше тянуть силы с Гэнси и Каллы, но, по крайней мере, могла отрезать от него свой собственный источник энергии.

– Пожалуйста! – прошипел Ноа. – Развоплотитель, развоплотитель.

– Ноа, – позвал Гэнси, – ты же сильнее этого.

Лицо Ноа почернело. В долю секунды, достаточную для одного удара пульса – от белой кости до чернильной тьмы. Они видели только его сверкающие зубы. Он ахнул или хохотнул – они не могли понять.

– ВЫ ВСЕ УМРЕТЕ!

– Убирайся прочь из него! – рявкнула Блу.

Гэнси трясся от холода:

– Ноа, ты можешь. У тебя получится.

Ноа поднял руки перед собой, развернув ладони одну к другой, будто исполнял какой-то зловещий танец. Сначала это были руки Ноа – а через мгновение от них остались лишь едва заметные штрихи.

– Нет ничего невозможного, – произнес Ноа глубоким низким голосом. Его руки снова обратились в пульсирующие рисованные линии, рваные и бесполезные. Блу смотрела ему между ребер и не видела там ничего, кроме тьмы.

– Нет ничего невозможного. Я иду за ним. Я иду за ним. Я иду за ним.

Единственным, что позволяло Блу сохранить хладнокровие, единственным, что держало ее рядом с этим созданием, было знание о том, что она была свидетелем преступления. Ноа пугал их не специально. Это было что-то внутри Ноа, что-то, действовавшее через Ноа, без его позволения.

Жужжащий голос все не умолкал:

– Я иду за ним – Блу! – Я иду за ним – Прошу тебя! Уходи! – Я иду за ним…

– Я не брошу тебя, – настаивала Блу. – Я не боюсь.

Ноа испустил дикий, восторженный гоблинский смех. И рявкнул уже совершенно другим, высоким голосом: – Скоро будешь бояться!

И бросился на нее.

Блу успела увидеть, как Гэнси ринулся на перехват, когда когти Ноа вонзились ей в лицо.

Комната для гаданий внезапно вспыхнула светом, как совсем недавно тьмой. Боль и яркий свет, холод и жар…

Он выковыривал ей глаз.

– Ноа! – взвизгнула она.

Мир вокруг превратился в линии и загогулины.

Она схватилась руками за лицо, но ничего не изменилось. Когти вцепились в нее мертвыми крючьями, пальцы вонзались в плоть. В левом глазу все белое; в правом – все черное. Пальцы были скользкими; щека горела.

Из тела Ноа вырывался ослепительный свет, будто вспышка на солнце.

Внезапно кто-то схватил ее за плечи и оторвал от него. Ее окутало теплом и запахом мяты. Гэнси сжал ее так крепко, что она ощущала дрожь его тела. Гудение было повсюду. Она чувствовала вибрирующий звук на своем пылающем лице, пока Гэнси пытался извернуться, чтобы заслонить ее собой от жужжащей ярости, заключенной в останках Ноа.

– О, Господи! Блу, мне нужна твоя энергия, – сказал ей Гэнси прямо на ухо, и она услышала страх в его голосе. – Сейчас.

Каждый удар сердца сопровождался взрывом боли, но она позволила ему сжать ее пальцы. Гэнси крепко вцепился в ее руку. Она убрала щиты, скрывавшие ее энергию.

Гэнси громко, отчетливо и уверенно произнес:

– Будь. Ноа.

В комнате воцарилась тишина.

Глава 25

На часах было 6:21.

Чуть менее чем в девятистах пятидесяти километрах вдоль силовой линии над темными холодными водами Чарльз-ривер мельтешили миллионы крошечных огней. Обжигающе-холодный ноябрьский воздух проникал через балконную дверь дома Колина Гринмантла в Бэк Бэй. Он не оставлял эту дверь открытой, но, тем не менее, она была приоткрыта. Совсем чуть-чуть.

Они заползли внутрь.

Колин Гринмантл стоял на первом этаже дома, в коричневой с золотом комнате без окон, которую он отвел под свою коллекцию. Витрины с сокровищами были так красивы – стекло и сталь, тюль и золото, одинаково инородные обрамления столь же инородных предметов. Дубовый пол под витринами был сделан из досок, привезенных со старой фермы в Пенсильвании. Гринмантлы всегда предпочитали владеть вещами, когда-то принадлежавшими кому-то другому. Определить истинные размеры комнаты было невозможно, поскольку единственным источником света в ней была подсветка вокруг каждого необычного артефакта. Крошечные лампочки сияли в темноте, как корабли в ночном море.

Гринмантл стоял перед старинным зеркалом. В верхней планке резной рамы, покрытой орнаментом из листьев растения «медвежья лапа» и лебедей, поедавших друг друга, были встроены часы в медном корпусе. Циферблат показывал 6:21. Предположительно, если в зеркало смотрелся кто-то, у кого в семье недавно случилась смерть, его отражение в зеркале покрывалось слезами. Отражение Гринмантла было сухим, но ему казалось, что он все равно выглядит довольно несчастным. В одной руке он держал бутылку «Каберне-Совиньона»; этикетка на бутылке обещала дивный букет с вишневыми и графитовыми нотками. В другой руке у него была пара сережек, которые он купил для своей жены, Пайпер. Одет он был в изысканный пиджак и трусы-семейки. Он не ждал гостей сегодня.

Но они все равно пришли, потихоньку пробираясь вдоль лепнины под потолком библиотеки на втором этаже, наползая друг на друга.

Гринмантл глотнул вина прямо из бутылки. Когда он выбирал вино на кухне, то решил, что пить из бутылки куда низменнее в эстетическом плане и сильнее отдает отчаянием, чем если ходить по дому с бокалом, и так оно и было. Жаль, что в доме больше никого не было, и поэтому никто не мог оценить, насколько эстетически жалким и отчаявшимся он выглядел сейчас.

– Нотки пороха и запустения, – сказал он своему отражению, сделал еще глоток и подавился им. Слишком много пороха и запустения в одном глотке.

Глаза его отражения расширились; за спиной стояла его жена, обхватив пальцами его горло. Из ее идеально гладкой прически выбились несколько светлых волосков, и подсветка за ее спиной обратила их в бело-золотые огненные нити. Ее глаза были черными, одна бровь поднята, но в остальном она выглядела совершенно безмятежно, впиваясь пальцами в его кожу. Его шея посинела.

Он моргнул.

Ее не было в комнате.

Ее вообще здесь не было. Она оставила его. Ну, если по-честному, то это он оставил ее, но она сама напросилась. Именно она принялась совершать одно серьезное, бестактное и бесчеловечное преступление за другим в диких лесах Вирджинии, когда он решил, что готов собрать все свои игрушки и отправиться восвояси.

– Я одинок, – сказал Гринмантл зеркалу.

Но он не был одиноким. Они с жужжанием летели вниз по лестнице, присаживались на края картинных рам и, отталкиваясь от них, неслись на кухню.

Гринмантл отвернулся от зеркала и обвел взглядом свою коллекцию. Четырехрукие доспехи, чучело единорога размером с миниатюрную козу, меч, с которого на дно витрины непрерывно капала кровь. Лучшие его находки за почти двадцать лет коллекционирования. Ну, не то чтобы лучшие, подумал Гринмантл – всего лишь вещи, которые, как он считал, наверняка могли привлечь внимание Пайпер.

Ему показалось, что он услышал какой-то звук в соседней комнате. Какое-то гудение. Или царапанье. Нет, даже не царапанье, звук был слишком легким для этого.

– После стольких личных предательств у Колина Гринмантла на четвертом десятке случился нервный срыв, – вещал Гринмантл, игнорируя звук, – и это заставило многих думать, что он тихо и незаметно канет в забвение.

Он посмотрел на сережки, лежавшие у него на ладони. Он уже предпринимал попытки приобрести их два года назад, но именно столько времени потребовалось его поставщикам, чтобы срезать их с головы женщины где-то в Гамбии. По слухам, их носитель мог видеть сквозь стены. Некоторые стены. Не каменные. Не кирпичные. Гипсокартонные, к примеру. Да, сквозь гипсокартонные можно. У Гринмантла не были проколоты уши, так что он не примерял их. А поскольку Пайпер теперь вела новую криминальную жизнь, он, похоже, может так и не узнать, работают ли они.

– Впрочем, наблюдатели недооценили личную стойкость и силу духа Колина, – продолжал вещать Гринмантл. – Его способность восстанавливаться после эмоциональных травм.

Он повернулся к двери как раз в тот момент, когда в нее ворвались посетители.

Он моргнул.

Они не исчезли.

Он моргал снова и снова, а в дверь все вливалось и вливалось нечто. Это был не предмет воображения и не отражение в проклятом зеркале. Его разуму потребовалось всего мгновение, чтобы переварить звук и картинку и понять, что это не единственный посетитель. Их было много. Они лились сквозь дверь, падали и налетали друг на друга.

Только после того, как один из них отделился от роя и подлетел к нему, Гринмантл понял, что это насекомые. Когда черная оса села ему на запястье, он приказал себе не убивать ее. Она ужалила его.

– Вот сука! – возмутился он и замахнулся на нее бутылкой.

К первой осе присоединилась вторая. Гринмантл встряхнул рукой, сбрасывая их, но тут на него полетела третья. Четвертая, пятая – целая комната, заполненная ими. Они налетели на него. Он был одет в изысканный пиджак, трусы-семейки и роящуюся оболочку из ос.

Он завертелся на месте и выронил серьги. В зеркале по его отраженному лицу текли слезы, и он видел вовсе не ос, а Пайпер. Ее руки и улыбка обвивались вокруг него.

– Мы закончили, – произнесла она одними губами.

Свет погас.

На часах было 6:22.

Глава 26

О Пайпер Гринмантл можно было говорить что угодно, но она никогда не бросала начатое дело, даже если ситуация оборачивалась не так, как она себе представляла. Она продолжала ходить на пилатес даже после того, как занятия перестали приносить ей удовольствие; не пропускала ни одного собрания книжного клуба даже после того, как обнаружила, что читает намного быстрее, чем все остальные члены клуба; и каждые две недели делала наращивание ресниц даже после того, как ближайший салон закрыли за нарушение санитарных норм.

Так что, отправившись на поиски волшебного спящего существа, похороненного в гробнице где-то неподалеку от арендованного ею дома, она не остановилась, пока не нашла его.

Развоплотитель.

Это было первое, что произнесло существо, когда проснулось. Лишь через мгновение она догадалась, что оно отвечало на ее вопрос – «Что за хрень?»

В защиту Пайпер следует сказать, что спящий оказался совсем не таким, как она его представляла. Она ожидала увидеть человека – а вместо этого обнаружила черную, как смерть, шестилапую тварь, которую она могла бы назвать шершнем, если бы поначалу не решила, что шершни отвратительны, а потом – что шершень ну никак не может быть 27 сантиметров в длину.

– Это демон, – сказала Нив, ставшая одной из опор их невероятной треноги. Полноватая женщина с тихим голосом, хорошенькими ручками и ужасной прической. Пайпер вроде бы знала, что Нив была ясновидящей и работала на телевидении, но не могла вспомнить, как и когда ей это стало известно.

Нив, казалось, была совсем не рада тому, что они нашли демона, но Пайпер в тот момент буквально умирала, поэтому не могла разбрасываться друзьями. Не вдаваясь во все эти вежливые формальности, она сказала демону:

– Я разбудила тебя. Ты одаришь меня своей милостью? Исцели мое тело.

Я одарю тебя.

И он одарил. Воздух в темной гробнице заколебался, а затем Пайпер перестала истекать кровью. Она ожидала, что на этом все и закончится, но тут выяснилось, что сама по себе милость была разовой, а вот количество желаний не ограничивалось.

И только посмотрите, чего ей удалось достичь. Они выбрались из той пещеры, солнце, можно сказать, светило, и Пайпер только что убила своего трусливого сволочного супруга. Сквозь нее струилась магия, и она чувствовала себя довольно-таки крутой телкой. Рядом с ней водопад обрушивался вверх, вода текла в обратном направлении, судорожными толчками выплескиваясь в небо. Ближайшее к Пайпер дерево сбрасывало кору, облезавшую со ствола мокрой слипшейся массой.

– Почему я так странно чувствую воздух? – спросила Пайпер. – Он словно царапает меня. Он все время будет вот так дергаться?

– Мне кажется, он уже утихает, – негромко ответила Нив. – Чем больше времени пройдет с момента смерти твоего мужа, тем больше все вокруг нормализуется. Это как остаточные толчки после землетрясения. Лес пытается избавиться от демона, который, похоже, использует тот же источник энергии, проходящий сквозь лес. Лес реагирует на то, что его использовали для убийства. Я чувствую, что это место – воплощение процесса творения, поэтому любое действие, противоположное творению, приведет к таким вот потрясениям призрачного мира.

– Нам всем приходится делать то, чего нам не хочется, – возразила Пайпер. – Тем более, мы же не собираемся убивать множество людей. Я просто хотела доказать своему отцу, что я серьезно настроена помириться с ним.

– А сейчас чего ты хочешь? – прошелестел демон. Он цеплялся лапками за рельефную древесную кору, сгорбив спинку, как это делают шершни на холоде или под дождем. Его подрагивавшие усики были направлены на нее, и он все еще гудел в тон осиному рою, которого уже не существовало. Солнце над ними вздрогнуло. Пайпер решила, что, наверное, сейчас вовсе не день. С дерева сошел еще один кусок коры.

– Ты причиняешь вред окружающей среде? – Пайпер всегда старалась не загрязнять природу, но теперь ей казалось, что она совершенно зря провела двадцать лет, сортируя отходы для повторной переработки, раз уж сейчас намеревалась уничтожить целую экосистему.

Я – естественный продукт этой среды.

На землю рядом с Пайпер упала ветка. Листья на ней почернели и сочились густой желтой жидкостью. Воздух продолжал дрожать.

– Пайпер, – Нив осторожно взяла ее за руку. Вид у нее был достаточно безмятежный для женщины, одетой в поношенное тряпье и стоявшей рядом с водопадом, вода в котором текла не вниз, а вверх. – Я знаю: когда ты кинулась в гробницу спящего и оттолкнула меня, чтобы спящий одарил тебя и только тебя, ты надеялась избавиться от меня и начать новую жизнь, где ты и только ты одна принимаешь решения и пользуешься милостью демона. А меня ты, вероятно, хотела бросить в пещере, чтобы я в лучшем случае бродила там вечно, а в худшем – умерла. В тот момент, признаю, я рассердилась на тебя, и я не горжусь теми чувствами. Теперь я понимаю, что у тебя были проблемы с доверием, и ты совсем меня не знала. Но если ты хочешь…

Пайпер пропустила большую часть этой реплики, поскольку рассматривала форму ногтей Нив. Они были на зависть совершенны, эти маленькие кератиновые пластинки. Пайпер обломала свои ногти, когда выбиралась из обрушившейся пещеры.

– … но есть более разумные способы добиться твоих целей. Очень важно, чтобы ты прислушалась ко мне, у меня значительно больше опыта в магии.

Это привлекло внимание Пайпер:

– Ладно. Я просто отключилась там, но что теперь? И давай-ка без этих нотаций про чувства.

– Я не думаю, что брать демона в партнеры разумно. Они скорей отнимают, чем дают. И берут больше, чем предлагают.

Пайпер повернулась к демону. Было трудно сказать, слушал ли он их вообще. У шершней нет век, поэтому, возможно, он сейчас просто спал.

– Много ли леса придется умертвить, чтобы я смогла вернуть себе свою жизнь?

Теперь, когда я проснулся, я развоплощу все это в любом случае. Со временем.

– Ну что ж, – хмыкнула Пайпер. Она испытывала некоторое облегчение от того, что это ужасное решение приходится принимать не ей лично. – Значит, решено. Надо пользоваться моментом, пока еще светит солнце. Эй… а ты куда собралась? Ты разве не хочешь стать… – она прислушалась, и демон проник в ее мысли. – …знаменитой?

Нив моргнула:

– Я хочу, чтоб меня уважали.

– Это одно и то же, – уточнила Пайпер. – Ну, пока не уходи. Я невежливо с тобой обошлась, потому что в тот момент умирала, поэтому и была довольно груба. Всего чуть-чуть. Но я хочу исправиться.

Нив не выразила по этому поводу особого энтузиазма, как надеялась Пайпер, но, по крайней мере, не попыталась убежать. Это хорошо; Пайпер не очень-то хотелось оставаться здесь один на один с демоном. Не потому что ей было страшно, но потому что она чувствовала себя куда лучше, когда у нее были зрители. Она как-то проходила тест в интернете, где было сказано, что она – особый вид экстраверта и останется такой на всю жизнь.

– Мы начнем все с самого начала, мы обе, – заверила Пайпер ясновидящую.

Демон склонил головку, покачивая усиками. У шершней не может быть таких больших глаз, подумала Пайпер. Они были похожи на огромные коричнево-черные солнечные очки-авиаторы. В этих глазах она видела мрачное мерцание возможностей жизни и смерти.

А что теперь?

– Пора снова позвонить папе, – ответила Пайпер.

Глава 27

На часах было уже не 6:21.

Была либо поздняя ночь, либо очень раннее утро.

Когда Адам и Ронан примчались в клинику неотложной помощи Маунтин-Вью, то обнаружили маленькую приемную и одиноко сидящего в ней Гэнси. Над головой бренчала какая-то музыка и безжизненно светили флуоресцентные лампы – такой девственно-белый свет. Штаны Гэнси были в крови, он сидел на стуле, низко опустив голову и обхватив ее руками, будто спал или горевал. На стене напротив него висела картина – один из пейзажей Генриетты. С картины капала вода. Похоже, теперь их мир выглядел именно так. В какое-нибудь другое время Адам непременно попытался бы разгадать, что все это значило, но сегодня его мозг уже был перегружен информацией. Рука у него перестала дергаться, когда Кэйбсуотер восстановил часть своей силы, но Адам отнюдь не тешил себя иллюзиями насчет их дальнейшей безопасности.

– Эй, твое говнейшество, – обратился Ронан к Гэнси. – Ты что, ревешь, что ли? – он ткнул ногой в ботинок Гэнси. – Жопа. Спишь?

Гэнси отнял руки от лица и поднял глаза на Адама и Ронана. На подбородке у него виднелось небольшое пятнышко крови. Выражение его лица было гораздо жестче, чем ожидал Адам, и стало только суровее, когда он увидел грязную одежду Ронана: – Где вы были?

– В Кэйбсуотере, – ответил Ронан.

– Кэйбсуо… что? А она что здесь забыла? – Гэнси только что заметил Сиротку, ввалившуюся в дверь следом за Адамом. Она ступала неуклюже – на ногах у нее красовалась пара резиновых сапог, которые Ронан нашел в багажнике своей машины. Они были слишком велики для ее тоненьких ножек и, разумеется, совсем не подходили по форме под ее копытца, но такого эффекта ребята и добивались. – Какой был смысл тратить полдня на то, чтобы отвезти ее туда, если вы приволокли ее назад?

– Как угодно, чувак, – бросил Ронан, и бровью не поведший в ответ на возмущение Гэнси. – Мы потратили всего-то два часа.

– Может, для тебя два часа – это ничто, – рассердился Гэнси, – но некоторые из нас ходят в школу, и эти два часа мы могли бы потратить на себя.

– Как угодно, папуля.

– Знаешь что? – Гэнси поднялся на ноги. В его голосе прозвучали нетипичные, незнакомые им нотки – будто натянутая тетива. – Если ты еще раз назовешь меня так…

– Как там Блу? – перебил его Адам. Он уже догадался, что она не умерла, иначе у Гэнси не было бы ни сил, ни настроения ссориться с Ронаном. Вообще-то, он предположил, что на вид все, наверное, было хуже, чем на самом деле, иначе Гэнси уже доложил бы им полную обстановку.

Лицо Гэнси все еще было напряженным и мокрым:

– Ей удалось сохранить глаз.

– Сохранить глаз, – эхом отозвался Адам.

– Сейчас ей накладывают швы.

– Швы, – повторил Ронан.

– Вы что, решили, что я паникую просто так? – возмутился Гэнси. – Я же вам сказал: что-то вселилось в Ноа.

Вселилось, как дьявол. Одержание, как было с рукой Адама. С момента, как они увидели истекавшее чернью дерево в Кэйбсуотере, и до этого зверского одержания Ноа Адам уже успел прочувствовать, на что была бы способна его рука, если бы Кэйбсуотер не смог защитить его. Какая-то часть его хотела рассказать об этом Гэнси, а другая часть никак не могла забыть исполненный агонии вопль Гэнси в тот день, когда Адам заключил сделку с Кэйбсуотером. Вряд ли Гэнси скажет ему «а я предупреждал», но Адам знал, что тот имеет на это полное право, и это было куда хуже. Адам всегда был самым пессимистичным из их компании; по крайней мере, он так считал.

Невероятно, но Ронан и Гэнси до сих пор ругались. Отвлекшись от своих мыслей, Адам услышал, как Ронан сказал:

– Ой, да ладно! Да мне вообще плевать на приглашения Генри Ченга.

– Проблема в том, что это я тебя пригласил, – возразил Гэнси. – Генри не звал тебя. Ему было все равно. А мне – нет.

– Ути-боже-мой, – буркнул Ронан, но вежливостью в его голосе и не пахло.

– Ронан, – позвал Адам.

Гэнси отряхнул брюки, будто пытался стряхнуть с них кровь: – Вместо этого ты отправился в Кэйбсуотер. Ты мог там погибнуть, а я даже не знал бы, где ты, потому что ты не снисходишь до того, чтобы ответить на звонок. Помнишь тот гобелен, о котором мы говорили с Мэлори, когда он был здесь? Тот, на котором нарисовано лицо Блу? Конечно, ты помнишь, Адам, это ведь ты выудил из своей памяти тот кошмар, когда в Кэйбсуотере появились три Блу. Когда вся эта заваруха с Ноа закончилась, Блу выглядела совсем как на том гобелене, – он поднял руки ладонями к ним. – Ее руки были красными. В ее собственной крови. Это ведь ты сказал мне, Ронан, что что-то началось, еще несколько месяцев назад. Сейчас не время проявлять свой гонор. Кто-то может погибнуть. Больше никакого баловства. Времени больше нет ни на что, кроме правды. Мы же должны пройти все это вместе, что бы это ни было.

Ни один из них не протестовал; он, несомненно, говорил правильные вещи. Адам мог бы сказать, что он ездил в Кэйбсуотер много раз, чтобы поработать с силовой линией, и поэтому в этот раз решил, что это тоже совершенно рядовая поездка. Но ведь он уже знал на тот момент, что с лесом было что-то не так, и все равно поехал.

Сиротка опрокинула вешалку у двери и отпрянула, когда та с грохотом рухнула на пол.

– Хватит дуреть! – гаркнул Ронан. Как бы парадоксально это ни звучало, но раз он разозлился, значит, их спор окончен. – Положи руки в карманы.

Девочка прошипела что-то ему в ответ на языке, не похожем ни на английский, ни на латынь. Здесь, в этом банальном земном помещении, было особенно заметно, что она была создана по правилам какого-то другого мира. Этот старый свитер, эти гигантские черные глаза, тоненькие ножки и копытца, скрытые внутри сапог. Было невозможно поверить, что Ронан извлек ее из своих снов, но все прочие его сновиденные предметы были столь же нереальными. Теперь стало очевидно, что все они уже долгое время приближались к миру, в котором мог существовать и демон.

Они разом подняли головы, когда открылась дверь в дальнем конце комнаты. Из двери вышли Блу и Мора. За стойкой засуетилась медсестра. Все внимание тут же переключилось на Блу.

Над правым глазом у нее были два заметных шва, стягивавших промытые края глубокой рваной царапины, тянувшейся вниз, на щеку. Мелкие отметины по обеим сторонам этой раны говорили о когтях, рвавших кожу. Правый глаз заплыл и был почти полностью закрыт, но, по крайней мере, он был цел. Адам видел, что ей больно.

Он знал, что она небезразлична ему, потому что один только взгляд на ее рану вызывал у него неприятное покалывание в животе, а желание избить кого-нибудь в ответ буквально разрывало его изнутри. Это сделал Ноа. Адам непроизвольно сжал руку в кулак, вспоминая, каково это – когда она двигалась самостоятельно, вопреки его желаниям.

Гэнси был прав: любой из них мог погибнуть сегодня. Пора прекращать баловство.

Какое-то время ни один из них не произносил ни слова.

Наконец, Ронан сказал:

– Господи-ты-Боже-мой, Сарджент. Это у тебя чо, швы на лице? Ну крута-а-ая. Дай пять, ты, задница.

С некоторым облегчением Блу подняла руку и легонько ударила кулаком о его кулак.

– Эрозия роговицы, – пояснила всем Мора. Деловой и нерадостный тон выдавал ее озабоченность больше, чем выдала бы истерика. – Надо покапать антибиотики. Все будет в порядке.

Она покосилась на Сиротку. Сиротка покосилась в ответ. Как и Ронан, она смотрела внимательно, не сказать чтоб совсем угрюмо или агрессивно, но такой взгляд, исходивший от девочки-беспризорницы в резиновых сапогах, выглядел жутковато. Мора, казалось, хотела что-то спросить, но не стала; вместо этого она отошла к стойке, чтобы заплатить за лечение.

– Послушайте, – негромко произнес Гэнси, – я хочу кое-что сказать. Понимаю, не слишком подходящее время для этого, но я… Я ждал подходящего момента и теперь не могу не думать о том, что этот момент мог и не наступить, если бы сегодня все окончилось куда хуже. Так что я скажу: я не могу требовать от вас правды, если сам обманываю вас.

Он собирался с духом. Адам заметил, как он смотрит на Блу. Вероятно, оценивает, знает ли она, о чем он собирается сейчас говорить, и стоит ли ему вообще говорить это. Он бессознательно потер нижнюю губу большим пальцем, поймал себя на этом и опустил руку.

– Мы с Блу встречаемся, – заявил он. – Мне не хотелось бы ранить чьи-либо чувства, но я хочу и дальше с ней встречаться. Я больше не могу это скрывать. Это гложет меня изнутри, и в такие ночи вот так стоять и смотреть на Блу после того, что произошло, и притворяться, будто…

Он умолк. Воцарилось молчание, такое плотное, что сквозь него не прорвался бы ни единый звук. Наконец, Гэнси закончил:

– Я не могу требовать от вас того, чего не делаю сам. Простите меня, я был лицемером.

Адам никогда не верил, что Гэнси мог бы признаться в каких-то своих чувствах настолько прямолинейно, и теперь, когда его признание повисло в воздухе, оно почему-то было ему неприятно. Он не мог радоваться, когда Гэнси выглядел таким несчастным, и уж тем более не мог радоваться тому, что Гэнси и Блу пришлось фактически просить у них разрешения встречаться. Как бы Адаму хотелось, чтобы они просто сказали ему правду сразу! Может, тогда до этого бы не дошло.

Ронан задрал бровь.

Блу сжала руки в кулаки.

Гэнси не стал продолжать, он просто ждал осуждения, неуверенно глядя на Адама. По сравнению с тем Гэнси, с которым когда-то познакомился Адам, он выглядел побитым и подавленным, и Пэрриш не мог понять, действительно ли Гэнси становится другим или же просто возвращается к тому, каким он был раньше. Адам копался в себе, пытаясь найти хоть какие-то слова, которые он бы хотел сейчас услышать от Гэнси, но ничего не мог придумать. Все это время он жаждал уважения, и именно сейчас ему это уважение продемонстрировали, хоть и с опозданием.

– Спасибо, – произнес Адам, – за то, что наконец-то сказали нам.

Он явно имел в виду «сказали мне». Гэнси знал это. Он едва заметно кивнул. Блу и Адам уставились друг на друга. Она прикусила нижнюю губу; он слегка поднял плечо. Обоим было бесконечно жаль.

– Хорошо. Я рад, что мы это прояснили, – легко добавил Гэнси. Когда-то давно Адам счел бы такой беззаботный ответ невыносимым; он бы решил, что это легкомыслие. Но сейчас он знал, что все как раз наоборот. Когда речь шла о чем-то слишком важном и личном, Гэнси прибегал к жизнерадостной вежливости – ускользал в нее, как в укрытие. Здесь, в этой клинике неотложной помощи, в эту беспокойную ночь, такое поведение было настолько не к месту, что вызывало лишь дискомфорт, в особенности вкупе со смятением на его лице.

Блу взяла Гэнси за руку.

Адам был рад, что она это сделала.

– Капец, – подытожил Ронан, и это было самой дурацкой репликой, возможной в данной ситуации. Но Гэнси отреагировал: «Спасибо за ценное мнение, Ронан» – и быстро привел лицо в порядок. Адам осознал, как искусно Ронан разрядил обстановку. Они снова могли вздохнуть свободно.

Мора вернулась к ним от медсестринской стойки. У Адама сложилось впечатление, что она нарочно так долго возилась там, чтобы дать им возможность обсудить свои дела. Она вытащила ключи от машины:

– Пойдемте-ка все отсюда. В больницах мне всегда не по себе.

Адам склонился к Гэнси, чтобы легонько ткнуть кулаком в его кулак.

Больше никакого баловства. Времени оставалось только на правду.

Глава 28

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Деклане Линче.

В это непросто было поверить, но он не был параноиком от рождения.

Впрочем, можно ли называть это паранойей, если ты оказывался прав в своих предположениях?

Осторожность. Вот как называется твое поведение, когда кто-то задумал тебя убить. Он научился осторожности. Не паранойе.

Он родился покладистым и доверчивым, но с тех пор хлебнул сполна. Он научился подозревать людей, спрашивавших его домашний адрес. Он научился говорить с отцом только по одноразовым мобильникам, купленным на заправке. Он научился не доверять никому, кто говорил, что он недостоин уважения, если мечтает жить в старом особняке в порочном городе, держать в спальне шкуру тигра на полу, заполнить бар сверкающими бутылками с марочным виски и водить машину немецкого производства, знавшую о мире куда больше, чем он сам. Он понял, что ложь опасна лишь тогда, когда порой ты все-таки говоришь правду.

Самый старший и самый родной сын Ниалла Линча стоял в своей квартире в Александрии, штат Вирджиния, прижавшись лбом к оконному стеклу, и рассматривал тихую утреннюю улицу снаружи. Движение в городе только начиналось, и этот район еще не стряхнул с себя оковы сна.

В руке у Деклана был телефон. Звонящий телефон.

Этот мобильник был массивнее, чем рабочий телефон, которым он пользовался для связи со своим куратором Марком Рэндаллом, натурализированным политиком и восхитительным игроком в гольф. Он специально выбрал модель такой необычной формы для переговоров по работе отца. Ему не хотелось шарить в сумке в поисках звонящего телефона и случайно схватить не тот мобильник. Не хотелось шарить по тумбочке у кровати посреди ночи и случайно заговорить не с тем, с кем надо. Не хотелось ошибиться и протянуть Эшли не ту трубку, чтобы она подержала ее у него под ухом во время разговора. Любая уловка, которая помогала ему оставаться параноиком – осторожным – при ведении бизнеса, оставленного ему Ниаллом Линчем, была очень кстати.

Этот телефон не звонил уже много недель. Деклан уж было решил, что наконец-то сможет выйти из этого бизнеса.

И вот он «проснулся».

Деклан долгое время раздумывал, что опаснее – ответить на звонок или проигнорировать его.

Он настроился и собрался. Он уже не был Декланом Линчем, обворожительным, самонадеянным молодым политиком. Он стал Декланом Линчем, сыном Ниалла Линча, обладателем стальной челюсти.

Телефон звонил.

Деклан ответил:

– Линч.

– Можешь считать это звонком вежливости, – произнес человек в трубке. Где-то на заднем фоне играла музыка – рыдающий напев струнного инструмента.

Нервы Деклана разом натянулись как вязкие, тягучие струны.

– Вряд ли ты ждешь, что я поверю в это, – сказал он.

– Разумеется, я ничего подобного не жду, – возразил голос на другом конце – резкий акцент с ноткой веселости под аккомпанемент странной музыки. Деклан знал, что эту женщину зовут Сондок, и больше ничего. Она покупала мало, но если покупала, то без всяких сантиментов и соплей. Между ними была четкая договоренность: Деклан показывал ей магический артефакт, Сондок предлагала цену, Деклан передавал ей покупку, и они расходились в разные стороны до следующего раза. С ней Деклан не боялся, что его могут запихнуть в багажник отцовской машины, где он будет лежать и слушать, как его отца избивают снаружи; или наденут на него наручники и заставят смотреть, как один из амбаров возле их фамильного дома переворачивают вверх дном; или изобьют его до потери пульса и бросят полумертвого в комнате студенческого общежития.

Деклан ценил подобные мелочи.

Но никому из них нельзя было верить.

Осторожность, не паранойя.

– Как непостоянна нынче ситуация в Генриетте, – отметила Сондок. – Я слышала, что Гринмантл больше не заправляет там.

Непостоянна, да. Всего лишь слово. Когда-то давно Ниалл Линч продавал свои «артефакты» дилерам по всему миру. Каким-то образом список покупателей сократился до Колина Гринмантла, Ломоньера и Сондок. Деклан предполагал, что отец пошел на это из соображений безопасности, но мог ошибаться, думая, что Ниалл Линч принял это решение сам. Возможно, все остальные просто отвернулись от него.

– Что еще ты слышала? – поинтересовался Деклан, не подтверждая и не опровергая ее слова.

– Я рада слышать, что ты не доверяешь мне, – похвалила Сондок. – Твой отец слишком много болтал.

– Мне не нравится этот тон, – отозвался Деклан. Его отец и впрямь болтал слишком много. Но судить его мог лишь член семьи Линчей, а не какая-то корейская торговка незаконными магическими артефактами.

Музыка на заднем плане проскулила извинения.

– Да, это было невежливо с моей стороны. Ходят слухи, что в Генриетте кто-то предлагает на продажу что-то очень особенное, – уточнила Сондок.

И без того натянутые нервы Деклана натянулись еще больше.

– Не я.

– Я и не думала, что это ты. Как я уже сказала – это звонок вежливости. Я решила, что ты захочешь знать, не идут ли к твоей двери волки.

– И много волков?

Музыка споткнулась. Зазвучала вновь.

– Возможно, целая стая, и не одна.

Наверное, они узнали о Ронане. Деклан крепче сжал телефон в пальцах:

– Ты знаешь, за кем они охотятся, seonsaengnim[16]?

– Мм, – протянула Сондок. Этот звук подтверждал, что она поняла его попытку подлизаться к ней и не возражала против лести. – Этот секрет пока мало кому известен. Я позвонила в надежде, что дам тебе достаточно времени для действий.

– И как, по-твоему, я должен действовать?

– Не мне тебе говорить. Я тебе не мать и не отец.

– Ты знаешь, что у меня нет родителей, – напомнил ей Деклан.

На заднем плане музыка перешла на шепот и вздохи. Наконец, Сондок ответила:

– Я тебе не мать и не отец. Я – еще один волк. Не забывай об этом.

Он резко отодвинулся от окна:

– Извини. Это было грубо с моей стороны. Я благодарен тебе за звонок.

Мысленно он уже перебирал самые худшие варианты. Нужно вывезти Ронана и Мэтью из Генриетты – только это сейчас имело значение.

– Мне недостает находок твоего отца, – сказала Сондок, – они были так красивы. Он был очень беспокойным человеком, но разум его был прекрасен, прекрасен.

Она, вероятно, представляла, как Ниалл Линч осматривал свои шкафчики и сундуки в подвалах, тщательно каталогизируя найденные им предметы. Деклан же представил нечто более близкое к правде: как его отец сновидел в Барнсе, в гостиничных номерах, на диванах и даже на заднем сиденье машины, ныне принадлежавшей Ронану.

– Да, – произнес Деклан. – Да, я тоже так думаю.

Глава 29

Сон – всего пару часов. Завтрак – пропущен. На занятиях – отметились.

Гэнси не мог представить себе, насколько близок должен быть конец света – ну, или конец его мира – чтобы он мог оправдать прогул уроков и вместо этого отправиться на поиски Глендауэра, поэтому он не стал пропускать школу. Адам пошел, поскольку ни за что не бросил бы свои мечты о Лиге плюща[17], даже если бы они уносились от него прочь в зубах Годзиллы. К изумлению Гэнси, Ронан тоже отправился на занятия; они едва не опоздали из-за него, пока он искал свою форму среди бедлама, царившего в его комнате. Гэнси подозревал, что Ронан пошел на уроки только в качестве извинения за ночную ссору в неотложке. Впрочем, ему было все равно. Он просто хотел, чтобы Ронан немного примелькался в классах.

Генри догнал Гэнси в коридоре Борден-хауса, когда тот выходил из класса после урока (французского, поставленного взамен почившей латыни – Гэнси предпочитал латынь, но французский знал довольно сносно, так что ничего страшного не произошло). Генри пришлось бежать вприпрыжку, пока он не поравнялся с Гэнси: – Эй, младший. Все ли безоблачно в твоем мире после вчерашнего?

– Не слишком, но где-то рядом. Мы прекрасно провели время вчера в Литчфилде. С нашей стороны было невежливо так быстро уйти.

– После вашего ухода мы только смотрели клипы с телефонов. Настроение было уже не то. Я уложил детишек по кроваткам и почитал им сказку на ночь, но они все равно спрашивали о тебе.

Это вызвало у Гэнси смех:

– У нас вчера были приключения.

– Я так и подумал. И так им и сказал.

Гэнси осторожно добавил:

– Один старый друг чувствовал себя неважно.

Это не было ложью. Просто – не всей правдой. Самым краешком правды.

Генри поднял бровь, давая понять, что заметил этот краешек, но не стал требовать подробностей:

– С ним все в порядке?

Лицо Ноа, ставшее чернильно-черным. Сестра Ноа на сцене в академии. Кости, желтеющие под форменным свитером Эгленби.

– Есть повод быть оптимистами, – ответил Гэнси.

Ему показалось, что он произнес это совершенно обыденным тоном, но Генри быстро окинул его оценивающим взглядом. И снова задрал бровь:

– Оптимистами. Ага. Да, мальчик Гэнси, ты очень оптимистичный человек. Хочешь увидеть кое-что очень интересное, пока мы не пошли на обед?

Гэнси глянул на часы и понял, что Адам скоро начнет искать его в столовой. Генри быстро разгадал причину его беспокойства:

– Это здесь, в Борден-хаусе. Классная штука. Очень в твоем духе.

Это показалось Гэнси откровенной ерундой. Никто не знал, что будет в его духе, а что нет, даже сам Гэнси. Учителя и друзья семьи вечно собирали статьи и истории, которые, по их мнению, могли привлечь его внимание. Вещи, которые, как они думали, были очень в его духе. То, что ему предлагали с самыми добрыми намерениями, всегда касалось его очевидных интересов. Валлийские короли, старые «камаро» или другие молодые люди, путешествовавшие по миру из всяких эксцентричных соображений, непонятных больше никому. Никто не пытался копать глубже, и Гэнси думал, что он не очень-то вдохновляет людей на такое копание. В его прошлом было слишком много темных дней, и он предпочитал обращать лицо к солнцу. Очень в его духе. Что вообще было в его духе?

– Эта улыбка означает согласие? Да? Отлично, иди за мной, – Генри резко свернул налево и нырнул в узкую дверь с табличкой «Только для персонала». Борден-хаус изначально был жилым домом, а не учебным корпусом, и дверь вела на узкую лестницу. Дорогу освещал один-единственный причудливый канделябр. Испещренные узорами обои поглощали свет. Ребята направились вниз по лестнице.

– Это очень старое здание, Дик-третий. Тысяча семьсот пятьдесят первый год. Только представь, сколько всего повидал этот дом. Или услышал, поскольку у домов нету глаз.

– Закон о золотом стандарте, – произнес Гэнси.

– Что?

– Был принят в 1751 году. Запрет на выпуск валюты Новой Англией. Георг-третий стал принцем Уэльским в 1751 году, если я правильно помню.

– А еще… – Генри потянулся к выключателю. Лампочка едва освещала подвал с низким потолком и земляным полом. Славное подполье, где стояли лишь несколько поставленных друг на друга картонных ящиков, привалившихся к одной из стен. – А еще в этот год в Штатах впервые появились развлекательные шоу.

Генри пришлось нагнуть голову, чтобы не задеть прической деревянные опорные балки этажа над ними. В воздухе пахло концентрированной версией верхних этажей Борден-хауса – то есть, плесенью и темно-синим ковролином, но с дополнительной ноткой кишащей жизнью сырости, присущей пещерам и очень старым подвалам.

– Что, правда? – переспросил Гэнси.

– Возможно, – пожал плечами Генри. – Я пытался найти первоисточники, но ты же знаешь, как все устроено в Интернете. Мы пришли.

Они забрались в дальний угол подвала, и единственная тусклая лампочка у основания лестницы не могла осветить то, на что показывал Генри. Гэнси не сразу понял, что это за темный прямоугольник, зиявший в и без того темном земляном полу.

– Это что, тоннель?

– Не-а.

– Какое-то укрытие? – Гэнси нагнулся посмотреть поближе. Похоже на то. Яма была не больше метра в ширину, края сглажены временем. Гэнси тронул небольшую рытвину в одном из краев. – Похоже, здесь когда-то была дверь. В Британии такие ямы называли ямами священника[18]. Возможно, эту вырыли для рабов или… может, чтобы прятать спиртное во время сухого закона?

– Что-то в этом роде. Интересно, да?

– М-м-м, – протянул Гэнси. Это имело отношение к истории. А это точно в его духе, подумалось ему. Однако он ощутил легкое разочарование, а это значило, что он надеялся на нечто большее, хоть и не знал, что именно ожидал здесь увидеть.

– Нет, самая гэнсийская часть там, внутри, – сказал Генри и, к удивлению Гэнси, спрыгнул в яму, глухо ударившись о дно при приземлении. – Смотри сюда.

– Я так понимаю, у тебя есть план, как выбраться обратно, если я спрыгну следом.

– Тут есть выемки. – Когда Гэнси не пошевелился, Генри пояснил: – А еще – это испытание.

– Испытание чего?

– Достоинства. Нет. До... Нет. Есть какое-то слово на «д», означающее храбрость, но я сейчас не могу вспомнить. Мой мозг все еще пьян после вчерашнего.

– Доблесть.

– Да, оно. Это испытание доблести. И это как раз в твоем духе.

Гэнси знал, что Генри был прав, потому что его сердце вдруг защемило. Очень похоже по ощущениям на то, что он испытал на вечеринке вчера. Это чувство, когда тебя знают. Не просто поверхностно, а гораздо глубже. И искренне.

– И какова будет награда, если я выдержу испытание?

– А какой может быть награда за доблесть? Наградой будет ваша честь, мистер Гэнси.

Познанный вдвойне. Втройне.

Гэнси не знал, как справиться с тем, что человек, с которым он познакомился лишь недавно, настолько точно прочувствовал его.

Ему ничего не оставалось, кроме как спуститься в эту яму.

Внутри царил почти кромешный мрак и ощущение сдвигающихся стен. Гэнси стоял достаточно близко к Генри, чтобы чувствовать легкий запах средства для укладки на его волосах и слышать его чуть ускоренное дыхание.

– История такая сложная штука, мать ее, – констатировал Генри. – У тебя клаустрофобия?

– Нет, у меня другие недостатки.

Если бы они были в Кэйбсуотере, лес уже отреагировал бы на страх Гэнси и создал бы жалящих насекомых. Гэнси был благодарен судьбе за то, что его мысли не имели той же силы за пределами Кэйбсуотера. Эта яма в земле могла остаться просто ямой в земле. В этом мире ему приходилось волноваться только о том, как обуздать свой внешний вид, а не тайные способности.

– Можешь себе представить, каково было тут прятаться? Я прошел тест?

Генри поскреб стенку ямы или что-то еще; земля посыпалась на пол с сухим шелестом.

– Тебя когда-нибудь похищали, Ричард Гэнси?

– Нет. Меня что, сейчас похищают?

– Ни в коем случае, ведь завтра опять в школу. Меня как-то похитили, – поведал Генри совершенно обыденным тоном, и Гэнси не был уверен, не шутит ли он. – Требовали выкуп. Моих родителей не было в стране, поэтому связь была так себе. Меня посадили в такую яму. Ну, может, чуть поменьше.

Он не шутил.

– Господи, – выдохнул Гэнси. Он не видел лица Генри в темноте и не мог сказать, что тот чувствует, делясь с ним такой историей. Его голос по-прежнему был спокойным.

– Увы, Господа там не было, – констатировал Генри. – Или, вероятно, к счастью. В той яме едва хватало места для меня одного.

Гэнси слышал, как Генри потирает кончиками пальцев друг о друга, или же сжимает и разжимает кулаки. В этой пыльной комнатушке отчетливо слышался каждый звук. Вдобавок, он почуял тот самый своеобразный запах, сопровождавший страх: так пахнет тело, когда вырабатывает химические вещества, источавшие тревогу. Однако он не мог сказать, чей это был страх – его или Генри. Умом Гэнси понимал, что эта яма не сотворит рой пчел из ниоткуда, чтобы убить его. Но сердце помнило, как он висел в пещере Кэйбсуотера и слушал гул роя, формировавшегося у него под ногами.

– Это тоже в твоем духе, правда? – уточнил Генри.

– Что именно?

– Секреты.

– Довольно точно сказано, – признал Гэнси, поскольку признание о наличии секретов не означало, что он должен ими поделиться. – Так что произошло?

– Он еще спрашивает, что произошло. Моя мать знала, что заплатить выкуп сразу – все равно что поощрить дальнейшие похищения, так что она начала торговаться с похитителями. Им это не понравилось, естественно, и они заставили меня рассказать ей по телефону, что они собирались делать со мной каждый день до тех пор, пока она не заплатит.

– Они заставили тебя говорить ей это?

– Да, да. Видишь ли, это часть торга. Если родитель знает, что ребенок боится, он заплатит быстрее и больше. Это очень мудро.

– Я понятия не имел.

– Да и кто бы имел? Но теперь ты знаешь.

Стены, казалось, сдвинулись еще ближе. Издав негромкий смешок – смешок! – Генри продолжил: – Она сказала, что не станет платить за поврежденный товар. А они ответили, что именно такой товар она получит, и так далее, и тому подобное. Но моя мать – мастер по заключению выгодных сделок. Так что через пять дней меня вернули обратно, и все мои пальцы и глаза были на месте. За очень хорошую цену, как они говорили. Правда, я слегка охрип, но это была только моя вина.

Гэнси не знал, что и думать. Ему поведали секрет, но он не знал, для чего. Он не понимал, чего Генри хочет от него. Наготове у него было множество подходящих реакций – сочувствие, совет, участие, поддержка, негодование, грусть – но он не знал, какой именно комбинации от него ждали. Он привык к тому, что всегда все знает. Непохоже, что Генри что-то нужно от него. Для него это была незнакомая территория, к которой у него не было карты.

Наконец, он выдавил:

– И сейчас мы стоим в такой же яме, и ты так спокойно об этом говоришь.

– Да. В этом все дело. Я потратил… потратил много лет, пытаясь достичь такого состояния, – пояснил Генри. Он сделал быстрый легкий вдох, и Гэнси был уверен, что его лицо рассказывает совсем другую историю, чем его все еще беззаботный голос. – Вместо того чтобы прятаться – я должен встретиться со своим страхом.

– Сколько времени прошло? Сколько тебе было?

– Десять, – Гэнси услышал, как шуршит свитер Генри; видимо, он сменил позу. Голос его тоже слегка изменился. – Сколько тебе было, о великолепный мальчик Гэнси, когда тебя зажалили те пчелы?

Гэнси знал ответ, но не был уверен, что именно этот ответ хотел услышать Генри. Он все еще не понимал, к чему весь этот разговор.

– Мне тоже было десять.

– И как ты справлялся все эти годы?

Гэнси замялся:

– Когда-то лучше, когда-то не очень. Думаю, ты видел.

– Ты доверяешь мне? – внезапно спросил Генри.

Очень неоднозначный вопрос здесь, в этой темноте, где царила еще более глубокая темнота. Здесь, во время испытания доблести. Доверял ли он? Доверие Гэнси всегда основывалось на инстинктах. Его подсознание быстро собирало все признаки в целостную картину, которая была ему понятна, хоть он и не знал, каким образом понимал ее. Почему он стоял сейчас в этой яме? Он уже знал ответ на этот вопрос.

– Да.

– Дай мне руку, – попросил Генри. Одной рукой он нащупал ладонь Гэнси в темноте. А другой положил в эту ладонь насекомое.

Глава 30

Гэнси не дышал.

Поначалу он решил, что это не может быть насекомое. Вполне возможно, что в темном и замкнутом пространстве у него просто разыгралось воображение. Но затем он ощутил, как насекомое шевельнулось у него на ладони. Знакомое движение. Тоненькие лапки, поддерживающие крупное тельце.

– Ричардмэн.

Гэнси не дышал.

Он не мог отдернуть руку: когда-то он уже играл в эту игру и не выиграл. Насекомое издало жуткий жужжащий звук, не улетая с его ладони. Гэнси давно уже перестал воспринимать такой звук как нечто обыденное. Это было оружие. Критическая ситуация, в которой тот, кто дернется первым, первым и погибнет.

– Дик.

Гэнси не дышал.

Вообще-то, вероятность быть ужаленным была ничтожно мала. «Ты только подумай, – сказал как-то Гэнси взволнованному другу семьи, когда они стояли на улице в окружении насекомых, мельтешивших в сумерках. – Когда тебя жалили последний раз?» Он не мог понять, почему Генри это сделал. Он не знал, что и думать. Должен ли он сейчас вспомнить все, что с ним уже произошло? Все хорошее и плохое? Если да, то его персональный проектор воспоминаний заклинило, и он показывал только этот момент.

– Гэнси, – произнес Генри. – Дыши.

Краем глаза Гэнси уже начинал видеть мерцающие огоньки. Он дышал, но едва-едва. Он не мог рискнуть и шевельнуться.

Генри тронул руку Гэнси, а затем накрыл его ладонь своей ладонью. Теперь насекомое оказалось в плену их сжатых пальцев и ладоней.

– Вот чему я научился, – сказал Генри. – Если ты не можешь совладать со страхом…

В любой страшной ситуации всегда наступал момент, когда ужас отступал и обращался в ничто. Но сегодня, в этой яме, с насекомым в руке и предсказанием, что вскоре он должен умереть, это ничто все никак не возникало.

– …значит, нужно дать ему волю и при этом быть счастливым, – закончил Генри. – Подумай о своей детке-подружке, Гэнси, и о том, как здорово мы вчера проводили время. Думай о том, чего ты боишься. Ты боишься веса этого создания, который подсказывает тебе, что это пчела? Разве это обязательно должно быть что-то, что тебя убьет? Нет. Это просто маленькое существо. Или вещь. Это может быть что угодно. Это могло бы быть нечто невероятно прекрасное.

Гэнси больше не мог задерживать дыхание; либо он потеряет сознание, либо сделает нормальный вдох. Он прерывисто выпустил из легких поток отработанного воздуха и вдохнул новый. Темень стала просто теменью; танцующие огоньки исчезли. Его сердце все еще гулко билось о грудную клетку, но пульс уже замедлялся.

– Ну вот, – сказал Генри удовлетворенно, как и в День ворона. – Ужасно видеть, как кто-то другой напуган, не правда ли?

– Что у меня в руке?

– Секрет. Я собираюсь доверить его тебе, – теперь голос Генри звучал слегка неуверенно. – Потому что я хочу, чтобы ты доверял мне. Но для того, чтобы ты мог доверять мне, раз уж мы станем друзьями, ты должен знать правду.

Генри сделал глубокий вдох и убрал руку с ладони Гэнси, открывая его взору пчелу невероятных размеров.

Гэнси едва успел отреагировать, как Генри снова коснулся его пальцев:

– Спокойно, мистер Гэнси. Посмотри внимательнее.

Успокоившись, Гэнси увидел, что это была вовсе не обычная пчела; это было очень красивое насекомое-робот. «Красивое», вероятно, было не лучшим эпитетом, но Гэнси не мог сразу придумать что-то более подходящее. Крылышки, усики и лапки были определенно сделаны из металла, с крошечными шарнирчиками и тонюсенькими проволочными перепонками, но тельце пчелы было окрашено в нежные оттенки, напоминавшие лепесток цветка. Пчела была неживой, но выглядела как живая. Он видел это даже в темноте, поскольку у пчелы было крошечное сердце, источавшее янтарное сияние.

Гэнси знал, что семья Генри занималась разработкой и продажей пчел-роботов, но он представлял их себе совсем иначе. Он был уверен, что видел фотографии таких пчел, и хоть они и выглядели как очень впечатляющий продукт нанотехнологий, они совершенно не походили на настоящих пчел. Они скорей напоминали маленькие вертолетики, а не живых насекомых. Но пчела Генри имела невероятно реалистичную конструкцию. Она так разительно напоминала сновиденные предметы Ронана, что Гэнси никак не мог отделаться от этой мысли, едва она пришла ему в голову.

Генри вытащил из кармана телефон. Легонько постучал по экрану, вызывая радужную заставку, столь же странную на вид, как и пчела.

– Робопчела связана с моим телефоном через это приложение. Оно реагирует на отпечаток пальца, так что я прижимаю палец сюда и говорю ей, что она должна найти – например, Робопчела, найди классную прическу! Вот, гляди, гляди!

Гэнси дернулся, когда пчела взлетела с его ладони с тем же жужжащим звуком, поднялась в воздух и присела ему на голову. Ощущать ее вес на своих волосах было еще хуже, чем держать ее в ладони.

– Ты не мог бы убрать ее? – сухо попросил он. – Мне очень неприятно.

Генри прижал палец к экрану, и пчела снова взлетела, на этот раз приземлившись ему на плечо.

– Но сейчас ты ничего ей не приказывал, – отметил Гэнси.

– Мне и не нужно говорить вслух. Она считывает мои мысли через отпечаток пальца, – Генри не отрывал взгляд от экрана, но Гэнси видел в свете телефона, что Ченг оценивал его реакцию. – Я мысленно приказываю ей, что делать, и – бзззз! – она отправляется выполнять, спасибо, спасибо, маленькая пчелка.

Генри вытянул руку, и пчела спустилась ему на ладонь. Свет погас. Генри засунул и пчелу, и телефон обратно в карман. Разумеется, все это было невероятно, и Генри ждал, что Гэнси так и скажет. Именно поэтому пчела была секретом – она не могла существовать на самом деле.

Гэнси ощутил, как вокруг него разворачиваются сети.

– Твои родители выпускают робопчел, – осторожно начал он.

– Мой отец. Точнее, компания моего отца.

Он явно не хотел продолжать эту тему, хотя Гэнси не понимал, почему.

– И компания выпускает таких пчел, как эта, – Гэнси даже не пытался сделать вид, что верит в это.

– Мальчик Гэнси, думаю, нам надо решить, доверяем ли мы друг другу или нет, – напомнил ему Генри. – Мне кажется, в нашей едва зародившейся дружбе как раз настал такой момент.

Гэнси тщательно подбирал слова:

– Но доверять кому-то и довериться – это не одно и то же.

Генри удовлетворенно хохотнул:

– Нет. Но я уже сделал и то, и другое – и доверился, и доверяю. Я сохранил в секрете то, что у тебя было в багажнике машины, и я молчу о том, почему Адам Пэрриш не погиб, когда на него посыпалась черепица. Это значит, что ты можешь мне доверять. И я доверился тебе: я показал тебе Робопчелу.

Все это так. Но Гэнси знал немало скрытных людей, чтобы не принимать какие-либо секреты в качестве валюты. Вдобавок, все то, с чем Гэнси жил сейчас, подвергало опасности жизни других людей, а не только его собственную. Это было слишком большим доверием в обмен на вечеринку в тогах и яму в земле.

– Продавцы автомобилей пользуются одним психологическим приемом, – произнес он. – Они покупают тебе банку кока-колы из автомата за свои деньги, после чего ты чувствуешь себя как бы обязанным купить у них машину.

В голосе Генри слышался смех:

– То есть, ты хочешь сказать, что твои секреты по сравнению с моими – все равно что автомобиль по сравнению с банкой колы?

Теперь уже Гэнси едва не расхохотался:

– Компания твоего отца не создавала эту пчелу, не так ли?

– Нет.

Пора заканчивать с этим.

– Что ты хочешь от меня услышать? Слово «магия»?

– Ты уже видел такую магию, как моя Робопчела, – уверенно заявил Генри. – Но это не та магия, с помощью которой Пэрриш отразил целую тонну черепицы. Где ты видел такую магию?

Гэнси не мог признаться.

– Это не мой секрет.

– Я избавлю тебя от агонии, – ответил Генри. – Я знаю. Деклан Линч. Он продал моей матери двух таких пчел.

Это было так неожиданно, что Гэнси невольно обрадовался темноте вокруг; он был уверен, что на его лице отразился шок. Он изо всех сил пытался собрать всю эту информацию воедино. Деклан… Выходит, эта пчела – работа Ниалла Линча. Если мать Генри была его клиентом, значило ли это, что Деклан продавал артефакты кому-то в школе? Но не мог же он быть до такой степени идиотом.

– Откуда твоя мать узнала про них, чтобы купить? Это ты ей рассказал?

– Все наоборот. Она знает не потому, что я здесь. Это я здесь потому, что она знает. Неужели ты не понял? Я – ее прикрытие, отмазка. Она приезжает сюда навестить меня. Покупает что-то у Деклана Линча. И уезжает. Очень умно придумано. Уфф! Я два года хотел произнести это вслух. Секреты – как гнойник, так и норовят прорваться наружу.

– Твоя мать отправила тебя в Эгленби только для того, чтобы ей было удобнее вести бизнес с Декланом? – поразился Гэнси.

– Магические артефакты, брат. Очень большой бизнес. Страшный. Отличный способ разжиться перебитыми коленными чашечками. Или быть убитым, как наш друг Кавински.

Гэнси едва не задохнулся от всех этих откровений:

– Она и с ним вела дела?

– Нет. Он торговал только наркотой, но она говорила, что и наркота волшебная. Да ладно тебе. Ты же сам был на той вечеринке четвертого июля. Объясни, откуда взялись драконы.

– Не могу, – пробормотал Гэнси. – Мы оба знаем это.

– Конечно, – удовлетворенно отметил Генри. – Он как-то едва не убил Ченга-второго, просто ради забавы. Он был худшим из всех.

Гэнси привалился к земляной стене ямы.

– Эй, ты что, падаешь? Ты как вообще? Мне казалось, мы беседуем.

Они и беседовали, просто совсем не так, как ожидал Гэнси. За время поисков Глендауэра он не раз и не два говорил со странными людьми. Его путешествия во многом запоминались не по посещенным городам или странам, а по людям и явлениям. С той лишь разницей, что тогда Гэнси искал их сам. Они никогда не искали его. Ему еще не доводилось встречать кого-то, похожего на него, и хоть Генри был далеко не близнецом Гэнси, он пока что был наиболее приближенной его версией.

Он не осознавал всю глубину одиночества подобного убеждения, пока не испытал его.

– В Эгленби есть еще какие-нибудь волшебники, о которых я должен знать? – полюбопытствовал он.

– Помимо тех двоих, которые повсюду с тобой? Я не слышал о таких. Я пытался подобраться к тебе целый год.

– Мои контакты есть в школьном справочнике.

– Нет, дубина. В переносном смысле. Подобраться. К. Тебе. К твоей сути. Понять, а вдруг ты такой же пришибленный на всю башку, как Кавински. Рас-ку-сить, понял? У кого тут английский неродной язык? Подсказка: это не ты.

Гэнси рассмеялся. И смеялся довольно долго. Ему казалось, что за последние пару дней он уже испытал все возможные эмоции, известные человечеству.

– Я не пришибленный, – сказал он. – Я просто парень, который ищет короля. Ты сказал, что твоя мать купила двух таких пчел. Где вторая?

Генри снова выудил пчелу из кармана. Ее крохотное сердечко освещало пространство мягким янтарным светом.

– В лаборатории, естественно. Мой дорогой папочка пытается скопировать ее, используя обычные детали. Мама велела мне оставить эту себе, чтобы я всегда помнил, кто я.

– И кто же ты?

Пчела светилась достаточно ярко, чтобы было видно и ее прозрачные крылышки, и сведенные к переносице брови Генри.

– Я – нечто большее.

Гэнси пристально посмотрел на него. Где-то в процессе погони за Глендауэром он перестал замечать, что в мире было полным-полно волшебства. Волшебства, не просто похороненного в гробнице. Теперь он снова это почувствовал.

– Вот что я скажу тебе, прежде чем мы подружимся, – продолжал Генри. – Моя мать торгует магией. Она велела мне наблюдать за тобой и разнюхать твои тайны. Я не собираюсь пользоваться тобой сейчас, но именно этим я должен был заниматься. Я ввязался в эту игру вовсе не в поисках друга.

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Пока ничего. Я хочу, чтобы ты хорошенько это обдумал. А потом, надеюсь, ты решишь доверять мне. Потому что у меня секретов под завязку, а вот друзей очень не хватает.

Он выставил руку с пчелой вперед, чтобы Гэнси мог видеть его в свете, испускаемой ее чудесным тельцем. Взгляд Генри был беспощаден и полон задора.

Он подбросил пчелу в воздух:

– Давай-ка выбираться из этой ямы.

Глава 31

В мире не было слов для измерения ненависти. Были тонны, метры, годы. Вольты, узлы и ватты. Ронан мог объяснить, как быстро движется его машина. Он мог описать, насколько теплой была погода. Он мог даже перевести в цифры собственный пульс. Но никто еще не придумал слов, которыми он мог бы выразить, насколько сильно ненавидит академию Эгленби.

В любой единице измерения должны были бы присутствовать объем и вес этой ненависти. А еще в нее следовало включить элемент времени. Дни полного застоя в классах, никому не нужные и совершенно бесполезные, потраченные на приобретение навыков для жизни, которой он никогда не хотел. Нет, не было единого слова, чтобы вместить все это. Может быть, «всеобъемлющий». Его ненависть к академии Эгленби была всеобъемлюща.

Похититель, мародер? Эгленби была мародером. А жизнь Ронана – сон, подвергавшийся мародерству.

Он уже пообещал себе, что бросит школу. Это будет его подарком самому себе на восемнадцатилетие.

И вот – он снова сидит в классе.

Бросить. Просто бросить. Либо он уверен, что может это сделать, либо нет.

Он представлял, что скажет Гэнси: «Просто потерпи до выпуска; осталась буквально пара месяцев. Я уверен, ты сможешь выдержать этот срок».

Так что он пытался выдержать.

День в школе походил на подушку, прижатую к лицу. Он задохнется еще до звонка. Единственным глотком кислорода, который он мог здесь найти, была бледная полоска кожи на запястье Адама, оставшаяся от ремешка часов. И еще кусочек неба на перерывах между уроками.

Еще четыре часа.

Деклан все не унимался, отсылая ему СМС-ски, одну за другой. Как появится минутка, пришли мне СМС. Не в правилах Ронана было отправлять какие-то СМС-ки кому-либо. Эй, я знаю, ты в школе, но, может, как-нибудь дай мне знать. Это была ложь, суперспособность Деклана. Он явно предполагал, что Ронан вовсе не на занятиях.

Эй, я в городе, надо поговорить.

Вот это уже привлекло внимание Ронана. После выпуска Деклан обитал в Ди-Си[19], в двух часах езды, что, по прикидкам Ронана, очень улучшало их отношения со всех возможных сторон. Он возвращался только к воскресной мессе, проделывая экстравагантный четырехчасовой путь туда и обратно, который Мэтью принимал как должное, а Ронан понимал лишь отчасти. Наверняка в Д.еклан-С.ити у старшего Линча были занятия и поважнее, чем проводить полдня в городке, который он ненавидел, с семьей, в которой никогда не хотел жить.

Ронану было плевать на все это. Он чувствовал себя так, словно за лето вообще не получил никаких приятных бонусов. Проводить дни в школе, тогда как сны становились все страшнее. И еще и прилагать усилия, чтобы избегать встреч с Декланом.

Еще три часа.

– Линч, – изумился Джианг, проходя мимо него в столовой. – Я думал, ты умер.

Ронан бросил на него холодный взгляд. Он вообще не хотел видеть Джианга, кроме случаев, когда тот сидел за рулем автомобиля.

Еще два часа.

Деклан позвонил ему во время одной из презентаций от гостей школы. Телефон, выставленный на беззвучный режим, звонил сам себе. Небо снаружи – голубизна, разорванная белыми клочками облаков; Ронан жаждал взлететь туда и пропасть. Такие, как он, гибли в неволе.

Еще час.

– Я уж было решил, что у меня галлюцинации, – сказал Адам, когда они оба оказались возле шкафчиков. Из динамиков под потолком лился монотонный бубнеж каких-то организационных объявлений. – Ронан Линч в коридорах Эгленби.

Ронан ожесточенно хлопнул дверцей шкафчика. Он ничего не клал внутрь, и у него не было причин открывать или закрывать его, но ему нравился этот звук удара металла об металл, заглушавший объявления, поэтому он сделал это еще раз, просто удовольствия ради: – Мы сейчас что, действительно разговариваем, Пэрриш?

Адам не потрудился ответить. Он сунул в шкафчик три учебника и вытащил футболку для занятий физкультурой. Ронан рванул галстук с шеи:

- Работаешь после школы?

– С одним сновидцем и мечтателем.

Он перехватил взгляд Ронана поверх дверцы шкафчика.

Школа внезапно стала не так уж плоха.

Адам аккуратно закрыл шкафчик:

– Я заканчиваю в четыре тридцать. Если у тебя будет настроение обмозговать какие-нибудь варианты, как вылечить твой сновиденный лес. Ну, и если не будешь делать уроки.

– Кретин, – отреагировал Ронан.

Адам весело улыбнулся. Ради этой искренней и дружелюбной улыбки Ронан развязал бы сотню войн и сжег дотла множество городов.

––

Хорошее настроение Ронана продлилось ровно до конца коридора и лестницы, поскольку на улице у обочины расположилась лощеная «вольво» Деклана. Сам Деклан стоял рядом с машиной и разговаривал с Гэнси. У Гэнси на локтях форменной рубашки была грязь. Каким образом он так испачкал локти, находясь в школе, Ронан даже и помыслить не мог. Деклан был одет в костюм, но для него это никогда не было чем-то особенным. Он носил костюмы так, как обычные люди носят пижаму.

В мире не было слов, чтобы описать и измерить ненависть Ронана к старшему брату, или наоборот. Не придумали еще такого мерила для чувства, в равной степени складывавшегося из ненависти, боли предательства, осуждения и привычки.

Ронан сжал руки в кулаки.

Стекло на задней дверце опустилось, явив миру золотистые кудри Мэтью и его патологически сияющую улыбку. Он махнул Ронану рукой.

С тех пор, как они собирались втроем где-нибудь, кроме церкви, минуло уже немало месяцев.

– Ронан, – произнес Деклан. В его устах имя несло дополнительный смысл: «Я вижу, что ты только что вышел с уроков, а твоя форма уже как из задницы вынутая; совершенно обычное дело». Он жестом указал на машину. – Зайди ко мне в кабинет.

Ронан не хотел заходить к нему в кабинет. Ронан хотел, чтобы его покинуло охватившее его ныне ощущение, будто он напился аккумуляторной кислоты.

– Что тебе надо от Ронана? – спросил Гэнси. В его устах имя Ронана тоже несло дополнительный смысл: «Вы договаривались о встрече? Скажи мне, что происходит, должен ли я вмешаться?»

– Всего лишь небольшой семейный разговор, – ответил Деклан.

Ронан бросил на Гэнси умоляющий взгляд.

– А не может ли этот разговор состояться по дороге к Фокс-уэй? – Гэнси был само олицетворение властной любезности. – Мы как раз собрались туда.

Обычно Деклан сразу отступал при малейшем давлении со стороны Гэнси, но сейчас он не сдавался:

– Я подброшу его туда сразу, как закончим. Всего несколько минут.

– Ронан! – Мэтью высунул руку из окна и протянул ее к Ронану. Его возбужденное «Ронан» звучало как еще один вариант слова «пожалуйста».

Он попался.

– Miseria fortes viros[20], Ронан, – отметил Адам. Когда он произносил имя Ронана, то это означало: Ронан.

– Кретин, – снова отреагировал Ронан, но почувствовал себя немного лучше. И сел в машину.

––

Едва они оба оказались в машине, Деклан не стал увозить его, лишь перепарковался на другом краю площадки, подальше от отъезжающих машин и автобусов. Он откинулся на спинку сиденья, не сводя взгляда со здания академии. Совершенно непохожий на их мать и лишь слегка – на отца. От усталости у него под глазами образовались синяки.

Мэтью играл в какую-то игру на своем телефоне, слегка искривив губы в рассеянной улыбке.

– Нам надо поговорить о твоем будущем, – начал Деклан.

– Нет, – немедленно отозвался Ронан. – Вот уж точно нет.

Он уже открыл дверцу и почти вышел из машины. Под ногами у него зашелестели сухие листья.

– Ронан, подожди!

Ронан не стал ждать.

– Ронан! Перед смертью отец рассказал мне историю о тебе, когда мы гуляли вместе.

Это было ужасно несправедливо.

Это было ужасно несправедливо, потому что ничто в мире, кроме этого, не могло бы остановить Ронана и не дать ему уйти.

Это было ужасно несправедливо, потому что Деклан знал это, как знал и то, что Ронан попытается уйти, и поэтому держал эту реплику наготове. Изысканное, редкостное угощение из уже истощавшихся запасов.

Ноги Ронана словно приросли к асфальту и начали гореть. Под кожей потрескивала статикой напряженная атмосфера. Он не мог понять, из-за чего злится больше – из-за того, что брат знал, как накинуть ему на шею удавку, или же из-за своей неспособности вовремя увернуться от петли.

– История обо мне, – эхом произнес Ронан мертвым, безликим голосом.

Брат не ответил. Он просто ждал.

Ронан сел обратно в машину и хлопнул дверцей. Открыл и захлопнул ее снова. Открыл в третий раз и снова в бешенстве захлопнул, прежде чем яростно откинуться затылком на спинку сиденья и уставиться сквозь лобовое стекло на вихрившиеся в небе облака.

– Ты закончил? – поинтересовался Деклан, бросив взгляд на Мэтью на заднем сиденье, но самый младший Линч был все так же поглощен игрой в телефоне.

– Я закончил давным-давно, – ответил Ронан. – Если это ложь…

– Я был слишком зол, чтобы рассказать тебе раньше, – пояснил Деклан и тут же добавил совершенно другим тоном. – Ты будешь сидеть смирно?

Это тоже была нечестная уловка, поскольку именно так говорил им отец, когда собирался рассказать им какую-нибудь сказку. Ронан и без того приготовился слушать; эти слова заставили его прижаться виском к стеклу и закрыть глаза.

Деклан во многом не был похож на отца, но, как и Ниалл Линч, он умел рассказывать сказки. В конечном итоге, сказка очень похожа на ложь, а Деклан был первоклассным лжецом.

– Давным-давно жил старый ирландский герой, – начал он. – В те времена Ирландию еще не заполонили люди и города – она была просто островом, пропитанным магией. У героя было имя, но я не назову его тебе, пока не закончу. Он был едва ли не божеством – ужасным, и мудрым, и пылким. Как-то у него появилось копье… это история о копье… и копье это постоянно жаждало крови и больше ничего. Обладатель этого копья был бы победителем на любом поле боя, потому что никто ничего не мог противопоставить его убийственной магии. Оно было до такой степени кровожадным, что его приходилось держать в чехле, чтобы закрыть ему глаза и остановить убийства. Оно успокаивалось только тогда, когда становилось слепым.

Деклан сделал паузу и вздохнул, словно тяжесть этой сказки была материальна, и ему требовалось время, чтобы собраться с силами. Действительно, воспоминание об их привычном ритуале было тяжелым. Ронан уже представил наполовину смазанный образ отца, сидящего на краю кровати Мэтью, где все три брата сбились в кучу в изголовье, и мать сидела тут же, в невзрачном рабочем кресле, в котором больше никто не рискнул бы сидеть. Она обожала его истории, в особенности те, которые он рассказывал о ней.

Снаружи донесся звук, похожий на легкое поскребывание ногтями по крыше машины, а через мгновение ветер швырнул горсть сухих листьев на лобовое стекло. Это напомнило Ронану когти его ночного ужаса. Интересно, вернулся ли он в Барнс.

Деклан продолжил:

– Как только с копья снимали чехол, становилось неважно, кто находится поблизости; даже если это была возлюбленная героя или его семья, копье убило бы их всех. Оно отлично умело убивать и только этим и занималось.

Мэтью на заднем сиденье вдруг громко ахнул, чтобы слегка разрядить обстановку. Как и Чейнсо, он не выносил страдальческого вида Ронана.

– Это было прекрасное оружие, созданное для войны и больше ни для чего, – вещал далее Деклан. – Герой, защитник острова, изо всех сил старался применять копье только в благородных целях. Но копье разило врагов и друзей, негодяев и возлюбленных, и герой понял, что упрямое копье можно было хранить только разобранным.

Ронан злобно дергал кожаные браслеты у себя на запястье. Все это в точности напоминало один из снов, приснившихся ему пару дней назад.

– Мне казалось, ты говорил, что эта история – обо мне.

– Отец сказал, что копье – это он, – Деклан взглянул на Ронана. – Он велел мне помнить, что имя героя – Ронан. Героя, а не другого такого же копья.

Эти слова повисли в воздухе.

Внешне братья Линчи совсем не были похожи между собой: Деклан – политик, способный умаслить кого угодно; Ронан – слон в посудной лавке; и Мэтью – солнечное дитя.

Но внутри братья Линчи имели поразительное сходство: все они обожали машины, самих себя и друг друга.

– Я знаю, что ты сновидец, как и он, – негромко произнес Деклан. – Я знаю, что ты в этом мастер. И знаю, что бесполезно просить тебя остановиться. Но отец не хотел, чтобы ты навлекал на себя одиночество, как это сделал он.

Ронан закручивал кожаные ремешки на запястье все туже и туже.

– А, я понял, – наконец, сказал Мэтью и тихо рассмеялся себе под нос. – Пффф.

– Зачем ты мне сейчас это говоришь? – наконец, спросил Ронан.

– Мне сообщили, что здесь, в Генриетте, вот-вот будет какая-то серьезная заваруха, – ответил Деклан.

– Кто?

– Кто что?

– Кто тебе это сказал?

Деклан одарил его угрюмым взглядом.

– Как они узнали, что звонить нужно именно тебе?

– Ты что же, действительно думаешь, что отец занимался своим бизнесом сам? – буркнул Деклан.

Ронан и правда так думал, но ничего не ответил.

– И как ты думаешь, почему я сижу в Ди-Си?

Ронан думал, что Деклан сидит там, чтобы пролезть в политику, но это явно был неправильный ответ, так что он опять промолчал.

– Мэтью, надень наушники, – велел Деклан.

– Я не взял их с собой.

– Значит, притворись, что они на тебе, – встрял Ронан и включил радио, чтобы создать хоть какие-то шумовые помехи.

– Я хочу, чтобы ты дал мне прямой и честный ответ, – продолжал Деклан. – Ты собираешься поступать в университет?

– Нет.

Произнести это вслух было истинным наслаждением и одновременно вызывало страх. Чека с гранаты сорвана, и через секунду грохнул взрыв. Ронан огляделся в поисках трупов.

Деклан покачнулся. Очевидно, один из осколков гранаты прошел где-то рядом с жизненно важным органом. Не без усилий старший Линч остановил кровотечение.

– Да, я так и понял. Значит, в итоге ты собираешься строить на этом карьеру, не так ли?

На самом деле, Ронан хотел совсем не этого. Хоть он и жаждал быть свободным и сновидеть сколько душе угодно, и жить в Барнсе, ему не улыбалось заниматься сновидением только для того, чтобы обеспечить себе эту свободную жизнь. Он хотел, чтобы его оставили в покое, и тогда он отремонтирует все постройки на ферме, выведет скот, созданный отцом, из этого сверхъестественного сна, заселит поля новыми животными, которые пойдут в пищу или на продажу, а потом превратит самое дальнее поле в гигантский гоночный автотрек, где можно будет гонять на скорости по кругу. Для Ронана это был романтический идеал, ради которого он был готов на многое. Но он не знал, как сказать об этом брату, чтобы убедить его и при этом не выставить себя идиотом.

– Вообще-то, я планировал заняться фермерством, – с некоторой неприязнью пробурчал он.

– Ронан, ради всего святого, что за херня? Мы можем хотя бы раз поговорить серьезно?

Ронан мгновенно вскинул руку и показал брату средний палец.

– Ладно, как хочешь, – вздохнул Деклан. – Кажется, в Генриетте сейчас не слишком жарко, но это лишь потому, что я рву жопу, чтобы удержать их подальше от города. Я уже давно занимаюсь продажами отца, так что я объявил всем, что весь бизнес ведется в Ди-Си.

– Если отец не сновидел для тебя новые артефакты, что же ты продавал?

– Ты же видел Барнс. Нужно всего лишь вывозить оттуда все это старье достаточно медленно, чтобы всем казалось, будто я достаю вещи из разных источников, а не выкапываю их на заднем дворе. Поэтому папа постоянно путешествовал – чтобы сделать вид, что все эти предметы происходят из других мест.

– Если папа не сновидел ничего нового, почему ты продолжал продавать?

Деклан провел рукой по рулевому колесу:

– Отец вырыл нам всем могилу. Он пообещал людям вещи, которые еще не создал. Он заключил сделки с клиентами, которые не всегда платили, но знали, где мы живем. Он притворялся, что нашел этот артефакт… Грейуорен… который позволял доставать всякое дерьмо из снов. Ага. Звучит знакомо, да? Когда к нему приходили, чтобы купить эту штуку, он продавал им что-то другое. Это уже легенда. Затем, разумеется, ему приходилось стравливать их друг с другом, он начал заигрывать с этим психопатом Гринмантлом и в итоге погиб. И вот мы все здесь.

В начале года такого заявления было бы достаточно, чтобы вызвать драку, но теперь горечь и боль в голосе Деклана превозмогли гнев. Ронан мог отступить и сравнить услышанное с тем, что он знал о своем отце. Он мог сравнить это с тем, что он знал о Деклане.

Ему это не понравилось. Он поверил, что Деклан сказал правду, но ему это не понравилось. Было бы куда проще просто подраться с братом.

– Почему ты не сказал мне? – спросил он тихо.

Деклан закрыл глаза:

– Я пытался.

– Нихрена ты не пытался.

– Я пытался объяснить тебе, что он не тот, кем ты его представлял.

Но это ведь не совсем правда. Ниалл Линч был именно тем, кем Ронан его представлял, просто он также был и тем, о ком сейчас говорил Деклан. Эти две версии не были взаимоисключающими.

– Я имел в виду, почему ты не сказал мне, что тебе приходится отбиваться от всех этих людей?

Деклан открыл глаза. Они были ярко-голубого цвета – такие же, как и у всех братьев Линчей.

– Я пытался тебя защитить, ты, дебил малолетний.

– Знаешь, это было бы куда как нахер проще, если бы я знал об этом раньше, – огрызнулся Ронан. – Вместо этого нам с Адамом пришлось выдворять Гринмантла самостоятельно, пока ты играл в какие-то шпионские игры.

Брат окинул его оценивающим взглядом:

– Так это были вы? Как… о…

Ронан целую минуту наслаждался тем, что брат наконец-то оценил его способности.

– Пэрриш всегда был чертовски умным маленьким засранцем, – заметил Деклан тоном, слегка напоминавшим отца, вопреки желаниям Деклана. – В общем, тут такое дело. Один из покупателей звонил мне сегодня утром и сказал, что кто-то предлагает здесь на продажу что-то крупное. Сюда съедется туча народу, чтобы посмотреть на товар, что бы это ни было. Им не составит особого труда найти и тебя, и Мэтью, и Барнс, и этот ваш лес.

– Кто продавец?

– Я не знаю. И мне плевать. Это вообще не имеет значения. Или ты не понял? Даже когда эта продажа закончится, они все равно будут приезжать сюда, потому что Генриетта – гигантский маячок всяких паранормальных явлений. И кто знает, какие еще дела здесь проворачивал отец, с которыми я пока не разобрался. А если они узнают, что ты сновидец – Бог тебе в помощь, потому что это будет конец. Я просто…

Деклан умолк и закрыл глаза. И теперь Ронан увидел в нем брата, с которым вырос, а не того, от кого всеми силами пытался откреститься.

– Я устал, Ронан.

В машине было очень тихо.

– Прошу тебя, – снова начал Деклан. – Просто поехали со мной, ладно? Ты можешь бросить Эгленби, Мэтью я переведу в школу в Ди-Си, а потом оболью бензином все, что построил отец, и на этом с Барнсом будет покончено. Давай просто уедем отсюда.

Ронан ждал совсем не этих слов и понял, что ему нечего ответить. Бросить Эгленби, уехать из Генриетты; бросить Адама, оставить Гэнси.

Когда Ронан был еще достаточно юн, чтобы посещать воскресную школу, он как-то проснулся с огненным мечом в руках. Его пижама, соответствовавшая всем жесточайшим нормам безопасности (что на тот момент казалось чисто научным интересом), фактически расплавилась и спасла его, но постель и большая часть занавесей были полностью уничтожены в этом миниатюрном инферно. Именно Деклан вытащил Ронана из комнаты и разбудил родителей. Он больше никогда об этом не говорил, а Ронан даже не поблагодарил его.

Если уж говорить об этом – выбора у них не было. Линчи всегда спасали друг друга, если требовалось.

– Забери Мэтью, – произнес Ронан.

– Что?

– Забери Мэтью в Ди-Си и защити его, – повторил Ронан.

– Да? А ты?

Они переглянулись. Два брата, отражения друг друга в кривых зеркалах.

– Мой дом здесь, – ответил Ронан.

Глава 32

Ненастная погода идеально отражала душевное состояние Блу. Ее первый день занятий после отстранения тянулся бесконечно долго, частично потому, что ее времяпрепровождение вне школы было просто изумительным – полная противоположность приземленной атмосферы в Маунтин-Вью Хай. Но по большей части она была поглощена воспоминаниями о самом неволшебном событии: вечеринке в тогах у Генри Ченга. Очарование того вечера было тем более впечатляющим, потому что вокруг не было вообще никакого волшебства. И ее мгновенная связь с этими ребятами лишь подчеркивала, насколько она была лишена чего-то подобного за все годы, проведенные в городской школе. Почему она так быстро и внезапно почувствовала себя комфортно с ребятами из Ванкувера? И почему эта связь должна была возникнуть именно с людьми, принадлежавшими к другому миру? Вообще-то, она знала ответ на этот вопрос. Парни из Ванкувера поставили себе цель лететь к звездам, их не учили ползать по земле. Они не могли знать всего, но жаждали этого. В каком-нибудь другом мире она могла бы дружить с ребятами вроде Генри все свои школьные годы. Но в этом мире она жила в Генриетте и только и смотрела, как такие люди уходили. Она не сможет поехать в Венесуэлу.

Ее крайне раздражало и расстраивало то, что ее жизнь так четко разделилась на две части.

То, чего ей давали совсем немного, но все же давали.

И что-то большее, чем она не могла обладать.

Так что она стояла на остановке у школы, сгорбившись, как обиженная на весь мир старуха, в своей длинной, покромсанной и перешитой толстовке, которую она превратила в платье, и ждала, когда школьные автобусы отъедут и дадут ей возможность подойти к своему велосипеду. Ей бы хотелось, чтобы в руках у нее сейчас был телефон или Библия, и она могла бы сделать занятой вид, как та группка застенчивых подростков, ждавших своей очереди сесть в автобус. В опасной близости к ней стояли четыре ее одноклассника, обсуждавшие очень важный вопрос – действительно ли классной была сцена ограбления банка в этом новом фильме, который все уже посмотрели, и Блу боялась, как бы они не спросили ее мнение. Она, разумеется, понимала, что ничего плохого в этой теме для обсуждения нет, но она никак не сможет говорить о фильме, не выставив себя при этом снисходительной и высокомерной занудой. Она хотела жить в мире, в котором ее окружали бы сплошь тысячелетние снисходительные высокомерные зануды.

Она хотела поехать в Венесуэлу.

– Эй-эй-эй, леди! Не хотите ли отправиться на лучшую прогулку в своей жизни?

Блу не сразу сообразила, что эти слова были адресованы ей. Она поняла это только тогда, когда осознала, что все вокруг смотрели на нее. Медленно повернувшись, она увидела на подъездной дорожке для пожарных дорогущий с виду серебристый автомобиль.

Блу много месяцев удавалось тусоваться с мальчишками из Эгленби и никак, ничем не показывать этого, но сейчас на дорожке рядом с ней припарковался самый что ни на есть мальчишка-ворон из всех возможных. На запястье у сидевшего за рулем парня были часы, которые даже Гэнси счел бы оскорбительными. Его прическа была такой высокой, что цепляла потолок салона. Вдобавок, на лице у него были огромные черные очки, невзирая на полное отсутствие солнца. Парнем этим, естественно, оказался Генри Ченг.

– Уууууууу! – протянул Бартон, один из ребят, обсуждавших сцену ограбления. – Неужто у нашей Мисс Я-Тебе-Не-Служанка свидание? Это он тебя так отметелил?

Коди, второй мальчик из этой компании, шагнул вперед и с открытым ртом уставился на машину.

– Это что, «феррари»? – спросил он Генри.

– Нет, чувак, это «бугатти», – ответил Генри в открытое окно со стороны пассажира. – Ха-ха! Я пошутил, чувак. Конечно, это «феррари», абсолютно. Сарджент! Не заставляй меня ждать!

Половина очереди на автобус пялилась на нее. До этого момента Блу ни разу не подводила итог всех своих публичных заявлений, направленных против неуместного меркантилизма, агрессивных бойфрендов и учеников академии Эгленби. Теперь, когда все смотрели то на Генри, то на нее, она рассматривала эту коллекцию заявлений и понимала, насколько она внушительна. Она также видела, как каждый ученик, сейчас смотревший на нее, мысленно лепит на эту коллекцию гигантский ярлык «БЛУ САРДЖЕНТ – ЛИЦЕМЕРКА».

Генри не был ее парнем, но определить это с ходу было невозможно; кроме того, попытка сделать это казалась несколько бесполезной в свете того, что ее тайной зазнобой был лишь чуть менее броский ученик Эгленби, чем экземпляр, ныне стоявший перед ней.

Блу почему-то пребывала в твердой уверенности, что ей следовало бы прилепить на свою коллекцию заявлений ярлык «БЛУ САРДЖЕНТ – ЛИЦЕМЕРКА», написанный ее же собственной рукой.

Она шагнула к окну со стороны пассажирского сиденья.

– Только не отсасывай ему прямо тут, Сарджент! – выкрикнул кто-то. – Пусть сначала угостит тебя приличным стейком!

Генри ослепительно улыбнулся:

– Хо-хо, да я вижу, местные никак не угомонятся. Приветствую вас, мой народ! Не волнуйтесь, я добьюсь для вас повышения минимальной зарплаты! – переведя взгляд на Блу, или, по крайней мере, повернув солнечные очки в ее сторону, он добавил: – Привет-привет, Сарджент.

– Что ты здесь делаешь? – возмущенно спросила Блу. Она чувствовала… даже не была уверена, что именно. У нее было очень много разных эмоций.

– Я приехал, чтобы поговорить о мужчинах в твоей жизни. И мужчинах в моей жизни. Кстати, мне очень нравится твое платье. Такой бохо-шик или как он там называется. Неважно. Я ехал домой, и мне захотелось узнать, понравилось ли тебе на вечеринке, и заодно удостовериться, что наши планы поехать в Зимбабве все еще в силе. Я вижу, ты пыталась выцарапать себе глаз. Очень провокационно.

– Я думала… наверное… мы вроде собирались в Венесуэлу.

– А, точно, ну, можем заехать по дороге.

– Боже, – выдохнула она.

Генри слегка склонил голову, скромно признавая свои заслуги.

– Уже чувствуется дыхание выпускного, моя дорогая трудяжка, – сказал он. – Сейчас как раз то время, когда нам следует проверить, крепки ли ниточки всех воздушных шариков, которые мы хотим оставить себе, прежде чем все они разлетятся.

Блу внимательно посмотрела на него. Было бы очень просто ответить, что она не собирается куда-то улетать, что этот шарик постепенно выпустит из себя весь гелий и упадет на пол там же, где родился, но она вспомнила предсказания матери насчет ее будущего и прикусила язык. Вместо этого она подумала о том, как бы ей хотелось отправиться в Венесуэлу, и как этого хотелось Генри Ченгу, а это в данный момент кое-что да значило, даже если на следующей неделе уже не будет значить ничего.

Внезапно ей в голову пришла мысль:

– Эй, мне ведь не надо напоминать тебе, что я встречаюсь с Гэнси?

– Разумеется, нет. Тем более, что я – Генрисексуалист. Могу я подвезти тебя домой?

Держись подальше от мальчишек из Эгленби, все они – мерзавцы.

– Я не могу сесть в эту машину, – попыталась объяснить Блу. – Ты видишь, что творится у меня за спиной? Я даже боюсь оглядываться.

– Как насчет того, чтоб показать мне фак, наорать на меня и уйти, сохранив при этом все свои принципы? – обаятельно улыбнулся Генри и поднял в воздух три пальца, затем сосчитал до двух, зажимая указательный и безымянный.

– В этом нет крайней необходимости, – сказала ему Блу, не сумев сдержать улыбку.

– Жизнь – это шоу, – ответил он, сосчитал до одного, зажав средний палец, а затем его лицо преобразилось в маску преувеличенного шока.

– Чтоб ты сдох, ублюдок! – выкрикнула Блу.

– НУ И ПРЕКРАСНО! – рявкнул Генри в ответ, чуть более истерично, чем требовала роль. Он попытался резко газануть с места, остановился, чтобы снять машину с ручного тормоза, а уж потом кое-как выехал с площадки.

У Блу даже не было времени, чтобы обернуться и посмотреть на результат их игры. Она услышала очень знакомый рев мотора. Только не это…

Естественно, не успела она оправиться от предыдущего посетителя, как у обочины перед ней затормозил ярко-оранжевый «камаро». Двигатель слегка взбрыкивал; эта машина далеко не так сильно радовалась жизни, как роскошный автомобиль, только что выехавший с площадки, но она очень старалась. Вдобавок, эта тачка столь же явно принадлежала ученику Эгленби, как и только что уехавшая.

Если раньше на Блу таращилась лишь половина очереди на автобус, то сейчас на нее смотрели абсолютно все.

Гэнси перегнулся через пассажирское сиденье. В отличие от Генри, он, по крайней мере, снизошел до того, чтобы скорчить гримасу в ответ на внимание школьников.

– Джейн, прости, что я так внезапно. Но мне только что звонил Ронан.

– Он звонил тебе?

– Да. Мы нужны ему. Ты можешь поехать со мной?

Слова «БЛУ САРДЖЕНТ – ЛИЦЕМЕРКА» определенно были написаны ее почерком. Она чувствовала, что чуть позже ей придется заняться самокритикой.

Воцарилась относительная тишина.

Нет, самокритика уже началась и идет прямо сейчас.

– Глупые вороны, – пробормотала она и села в машину.

Глава 33

Никто не мог по-настоящему поверить в то, что Ронан воспользовался телефоном.

У Ронана Линча было множество привычек, раздражавших его друзей и близких – он матерился, пил и гонял по улицам, но единственной его привычкой, по-настоящему доводившей всех до белого каления, было нежелание отвечать на телефонные звонки или отправлять СМС-ки. Когда Адам познакомился с ним, он обнаружил, что отвращение Ронана к мобильникам было до того мощным, что за этим наверняка должна была стоять какая-то история. Должна же быть какая-то причина того, что даже в чрезвычайной ситуации первой реакцией Ронана было протянуть телефон кому-то другому. Теперь, узнав его получше, Адам понял, что телефон просто не оставлял ему пространства для маневров и сковывал движения. Девяносто процентов своих чувств Ронан передавал при помощи языка телодвижений, а с телефоном у него такой возможности не было.

И все же он им воспользовался. В ожидании окончания разговора между Декланом и Ронаном Адам отправился в автомастерскую Бойда, чтобы сменить масло в нескольких машинах и освободить немного времени на вечер. Он пробыл там несколько часов, когда ему позвонил Ронан. Затем Ронан отправил СМС-ку Гэнси и позвонил на Фокс-уэй. Каждому он сказал одну и ту же фразу: «Приезжай в Барнс, надо поговорить».

Поскольку Ронан никогда ничего не просил у них по телефону, они бросили все и помчались к нему.

Когда Адам добрался до Барнса, остальные уже были там – по крайней мере, «камаро» стоял у дома, и Адам предположил, что Гэнси наверняка привез с собой Блу, ведь им не приходилось больше таиться. Колеса «БМВ» Ронана были вывернуты в сторону так, будто машину останавливали и парковали в процессе скольжения боком. К изумлению Адама, «вольво» Деклана стояла здесь же, готовая к отъезду в любой момент.

Адам вышел из машины.

Барнс оказывал на него странное влияние. Первые несколько раз, когда он бывал здесь, ему никак не удавалось диагностировать свои ощущения, поскольку он не очень-то верил в те две вещи, из которых было создано это место: волшебство и любовь. Теперь, когда он хотя бы вскользь познакомился с этими вещами, Барнс производил на него совсем иное впечатление. Раньше Адам часто задумывался, каким бы он был, если бы вырос в подобном месте. Теперь же он думал о том, что мог бы когда-нибудь жить в подобном месте, если бы захотел. И он не совсем понимал, что именно изменилось.

В доме он обнаружил остальных на разной стадии празднования. Адаму потребовалось какое-то время, чтобы понять, что они, кажется, празднуют день рождения Ронана. На заднем дворе дымился гриль, на кухонном столе стояли покупные кексы, а по углам комнаты валялись несколько надутых воздушных шариков. Блу с все еще закрытым и заплывшим глазом сидела на полу, привязывая к шарикам веревочки. Гэнси и Деклан склонили головы над барной стойкой, что-то тихо и серьезно обсуждая, из-за чего казались старше, чем они были на самом деле. Ронан и Мэтью ворвались на кухню с заднего двора. Они шумно и по-братски резвились, оба такие естественные до невозможности. Каково же это было – иметь братьев? Может, именно так?

Ронан поднял голову и перехватил взгляд Адама.

– Сними обувь, прежде чем пойдешь шляться по дому, говнюк, – сказал он.

Адам осмотрел себя и присел, чтобы развязать шнурки.

– Не ты. Я имел в виду Мэтью, – Ронан смотрел в глаза Адаму еще мгновение, а затем отвернулся и стал наблюдать, как Мэтью сбрасывает ботинки. По тому, как внимательно он следил за Мэтью, в одних носках скользившего по полу на пути в столовую, Адам понял: это празднество устроили ради младшего Линча.

Блу поднялась на ноги и встала рядом с Адамом.

– Мэтью уезжает жить с Декланом. Он переводится из Эгленби, – негромко сказала она.

Ситуация слегка прояснилась: это была прощальная вечеринка.

В течение следующего часа обрывки и детали, оброненные каждым из присутствующих, постепенно сложились в целостную картину. Вывод был следующий: Барнс сменил владельца путем бескровной революции, корона перешла от отца к среднему сыну, когда старший отрекся от престола. И если верить Деклану, соседние державы обильно и кровожадно пускали слюни, застыв у самых границ королевства.

Это была и прощальная вечеринка, и военный совет.

Адам едва мог в это поверить; он не припоминал, чтобы хоть раз видел Ронана и Деклана в одном пространстве и без драки. Но теперь это свершилось. Он никогда раньше не видел братьев такими. Деклан – явно испытывавший облегчение и истощенный; Ронан – сильный и властный в своем устремлении и восторге; Мэтью – исполненный энтузиазма и совсем не изменившийся, счастливый сон во плоти.

Что-то во всем этом слегка выбивало Адама из равновесия. Он не очень понимал, в чем же тут дело. До него порой долетал запах самшита сквозь открытое окно кухни, и он вспоминал о сеансе ясновидения в машине Ронана. Он случайно замечал Сиротку, прятавшуюся с Чейнсо под обеденным столом с коробкой безделушек – и снова вспоминал свой шок, когда узнал, что Ронан сновидел Кэйбсуотер. Он забрел в сновидение Ронана Линча; Ронан подогнал все свое королевство по форме своего воображения.

– Да где же он? – донесся из кухни раздраженный голос Ронана. Мэтью что-то прогудел в ответ.

Мгновение спустя Ронан заглянул в дверь столовой, ухватившись пальцами за дверной косяк:

– Пэрриш? Пэрриш. Ты не мог бы поискать этот чертов рулон алюминиевой фольги? Возможно, он в комнате Мэтью.

Адам не очень хорошо помнил, где находилась комната Мэтью, но был рад поводу пошататься по дому. Пока на кухне продолжали беседовать, он направился по коридору к скрытой лестнице на второй этаж, где некоторое время бродил по таким же коридорам и лестницам. Внизу Ронан что-то сказал, и Мэтью буквально заревел от смеха, да так неблагонравно и нечестиво, что это, наверное, было просто ужасно. К своему удивлению Адам услышал смех Ронана. Настоящий, истинный смех, раскованный и сердечный.

Он очутился в комнате, скорей всего, принадлежавшей Ниаллу и Авроре. Свет из окна выплескивался на уютное мягкое белое покрывало на кровати. «Идем, о человеческое дитя» – гласила табличка в рамке рядом с кроватью. На туалетном столике стояла фотография: Аврора, широко, удивленно и бесхитростно улыбавшаяся и так похожая на Мэтью. Ниалл обнимал ее – улыбающийся, чуткий и красивый, с заложенными за уши темными волосами, отросшими до подбородка. Его лицо было лицом Ронана.

Адам долгое время смотрел на фотографию, не понимая, почему она привлекла его внимание. Он резонно предположил, что это, вероятно, удивление, поскольку раньше считал, что Аврора – всего лишь пустая палитра, тихая и мягкая, такая, какой она была в Кэйбсуотере. Почему-то ему не приходило в голову, что она могла вести счастливый и активный образ жизни, раз уж Ронан так долго верил в то, что она настоящая, а не сновиденная.

А что было настоящим?

Возможно, его внимание привлек Ниалл Линч, более взрослая версия Ронана. Сходство, разумеется, не было идеальным, но достаточно близким, чтобы заметить манерность и привычки Ронана. Этот неистовый, сумасбродный отец; эта сумасбродная, счастливая мать. Внутри у Адама что-то болезненно сжалось.

Он ничего не понимал.

Он нашел комнату Ронана. Он понял, что это его комната, поскольку она была завалена всяким причудливым хламом. Собственно, это была более яркая версия его комнаты в Монмуте. Странные мелкие предметы были рассованы по всем углам и выглядывали из-под кровати. Сновидения юного Ронана или, может быть, подарки отца. Были здесь и самые обыкновенные предметы – скейтборд, потрепанный чемодан на колесиках, припавший пылью замысловатый музыкальный инструмент в открытом чехле, напоминавший волынку. Адам снял с полки сверкающую модель машинки, и та начала играть зловещую, но красивую мелодию.

Адама уже не держали ноги.

Он присел на край мягкого белого покрывала. На колени ему упал луч чистого белого света. Он был опьянен. Все в этом доме так уверенно стояло на своих местах, убежденное в своей сущности. Убежденное в своей желанности и нужности. Адам поставил машинку себе на колени, хотя музыка в ней уже умолкла. Машинка не имела какой-то конкретной марки – скорей, воплощала все модели легковых автомобилей с мощным двигателем в единой оболочке, совершенно не присущей таким автомобилям. Но она напомнила Адаму первую в его жизни вещь, которую он купил сам. Ненавистное воспоминание – такое, которое он порой случайно обходил по самому краю, когда засыпал, и его мысли катились к нему, а затем резко отстранялись, будто обжегшись. Он не помнил, сколько лет ему было тогда. Бабушка прислала ему открытку и десять долларов, еще в те времена, когда была в состоянии присылать открытки. На эту десятку он купил модель машинки, примерно такого же размера. «Понтиак». Он не помнил, где купил ее и почему именно эту модель; он даже не помнил, по какому поводу получил ту открытку. Единственное, что зафиксировалось в памяти – как он лежал на полу в своей комнате, катая машинку по ковру, и услышал, как его отец сказал в соседней комнате…

Мысли Адама подкатились к воспоминанию почти вплотную и отпрянули.

Но он коснулся капота сновиденной машинки и все равно вспомнил тот момент. Мучительное ожидание, что ему вот-вот доведется это вспомнить, было гораздо хуже самого воспоминания, поскольку длилось ровно столько, сколько Адам сопротивлялся ему. Иногда лучше сразу же сдаться.

«Я жалею о той минуте, когда кончил им в тебя», – сказал отец Адама. Он не кричал. Он не был зол. Он просто констатировал факт.

Адам помнил момент, когда до него дошло, что отец имел в виду его, Адама. Он не мог вспомнить, что именно ответила мать, в памяти осталось лишь настроение, с которым она отвечала – что-то вроде «я тоже не так себе это представляла» или «я хотела вовсе не этого». Единственное, что он помнил четко и наверняка – та машинка и слово «кончил».

Адам вздохнул. Невероятно, но некоторые воспоминания никогда не разлагались. В старые времена, может, даже парой месяцами раньше, Адам бы снова и снова возвращался к этому воспоминанию, будто одержимый, прокручивая его у себя в голове и упиваясь собственными страданиями. Стоило ему поддаться этому – и он уже не смог бы остановиться. Но теперь он мог ощутить болезненный укол воспоминания лишь однажды, а затем отложить его подальше на какой-нибудь другой день. Хоть и медленно, но он все же вытаскивал себя из того трейлера.

В коридоре заскрипела половица; в открытую дверь ударили костяшки пальцев. Адам поднял голову и увидел в дверях Ниалла Линча. Нет, это был Ронан. Его лицо было наполовину ярко освещено, наполовину в тени. Он выглядел сильным и естественным: большие пальцы, заложенные в карманы джинсов, кожаные браслеты, накрученные на запястье, босые ноги.

Он безмолвно пересек комнату и сел рядом с Адамом. Когда он протянул руку, Адам вложил машинку в его ладонь.

– Надо же, какое старье, – сказал Ронан. Он крутанул переднее колесо, и из машинки вновь зазвучала музыка. Они сидели так несколько минут, пока Ронан рассматривал машинку и крутил каждое колесо, и каждый раз играла новая мелодия. Адам наблюдал, как пристально Ронан вглядывается в швы на корпусе, опустив ресницы и скрыв под ними свои светлые глаза. Затем Ронан шумно выдохнул, опустил машинку на покрывало и поцеловал Адама.

Однажды, когда Адам еще жил в трейлерном городке, ему поручили скосить траву в их жалком дворике. Он толкал перед собой газонокосилку и вдруг понял, что в километре отсюда льет ливень. Он чувствовал его запах, этот земляной аромат дождя, обильно поливавшего почву, и одновременно тревожащий, электризующий запах озона. Он даже мог видеть его: дымчато-серая стена воды, заслонявшая вид на горы. Адам мог отследить движение пелены дождя, надвигавшейся на него через широкое засохшее поле. Дождь был проливным и темным, и Адам знал, что промокнет до нитки, если останется на улице. Ненастье двигалось медленно, и у Адама было время убрать газонокосилку и спрятаться самому. Вместо этого он стоял и смотрел, как приближается серая завеса. Даже в последнюю секунду, когда дождь уже барабанил по траве, прибивая ее к земле, Адам продолжал стоять на месте. Он закрыл глаза и отдался во власть бури.

Таким был и этот поцелуй.

Они поцеловались еще раз, и Адам ощутил все это не только на губах.

Ронан отстранился. Его глаза были закрыты. Он судорожно сглотнул. Адам смотрел, как вздымается и опадает его грудь, как меж бровей залегает складка. Он чувствовал, что стал столь же ярким, воздушным и нереальным, как свет, лившийся в окно.

Он ничего не понимал.

Прошло немало времени, прежде чем Ронан открыл глаза. На лице у него отразилась целая гамма чувств. Он поднялся на ноги, все еще глядя на Адама, а Адам смотрел в ответ, но ни один не произнес ни слова. Вероятно, Ронан хотел что-то услышать от него, но Адам не знал, что сказать. Персефона говорила, что он чародей, и его магия создавала связи между разрозненными предметами. Но сейчас его переполнял белый, мягкий свет, и он был не в состоянии установить какие-либо логические связи. Он знал, что из всех возможных вариантов в мире Ронан Линч был самым неуправляемым и трудным. Он знал, что Ронан – не тот, над кем можно проводить эксперименты. Он знал, что его рот все еще был теплым. Он знал, что когда-то поступил в Эгленби, потому что единственное, чего он хотел – это убраться как можно дальше от этого места и всего, что с ним связано.

Он был абсолютно уверен в том, что у Ронана этот поцелуй был первым в жизни.

– Я иду вниз, – сказал Ронан.

Глава 34

Когда-то Ниалл рассказал Ронану историю, которую тот не слишком хорошо запомнил, но которая ему всегда нравилась. В ней было что-то про мальчика, который о-о-чень сильно напоминал Ронана, как и многие мальчики в историях Ниалла. И еще про старика, который о-о-очень сильно напоминал Ниалла, как и многие мужчины в историях Ниалла. Старик, вероятно, был волшебником, а мальчик – его учеником, хотя, возможно, Ронан перепутал этот сюжет с каким-нибудь фильмом. В этой истории говорилось о волшебном лососе, который мог подарить счастье тому, кто его съест. Или, может, это была мудрость, а не счастье. В любом случае, старик был слишком ленив, занят или уехал куда-то по делам, так что у него не было времени ловить лосося самому, поэтому он велел мальчику поймать рыбу для него. Когда же рыба будет поймана, мальчик должен приготовить ее и принести старику. Мальчик сделал, как ему было велено, поскольку он был таким же умным, как и старый волшебник, но он случайно обжегся, пока готовил лосося. Не думая о том, что делает, он машинально сунул обожженный палец в рот и таким образом сам получил порцию магии.

Ронан чувствовал, что случайно поймал кусочек счастья, которое ему не предназначалось.

Он мог делать что угодно.

– Ронан, брателло, ты чем там занят? – позвал Деклан. – Ужин готов!

Ронан стоял на крыше одного из маленьких сарайчиков для техники. Это была самая высокая точка, на которую он мог быстро взобраться, не имея крыльев. Он поднял руки вверх. Вокруг него мельтешили светлячки, порхали всякие финтифлюшки и плавал светящийся сновиденный цветок. Когда он смотрел в подернутое розовеющим закатом небо, все они то и дело проносились у него перед глазами.

Мгновение спустя застонала под чьей-то тяжестью крыша, и Деклан тоже застонал, подтягиваясь на руках, чтобы присоединиться к Ронану. Он замер рядом, но смотрел не в небо, а на все то, что вертелось и светилось вокруг его младшего брата.

– Ты много чего здесь изменил, – вздохнул он и вытянул руку, чтобы поймать одного из светлячков. – Господи, Ронан, тут и жучка-то нет.

Ронан опустил руки и взглянул на крошечный огонек, пойманный Декланом. Пожал плечами. Деклан выпустил огонек обратно в воздух. Он проплыл прямо перед его лицом, освещая заостренные фамильные черты Линчей, тревожную морщинку меж бровей, печать разочарования в линии рта.

– Оно хочет пойти с тобой, – сказал Ронан.

– Я не могу взять с собой светящийся шарик.

– Секунду, – Ронан похлопал себя по карманам. – Погоди.

Он вытащил что-то из кармана и протянул Деклану на ладони. Эта вещица напоминала грубо сработанную стальную шайбу диаметром примерно три сантиметра. Этакое стимпанковское папье-маше, некогда извлеченное из странного механизма.

– Ты прав, вот это точно никому не бросится в глаза, – с иронией отметил Деклан.

Ронан резко постучал по шайбе, и та с шипением выпустила крошечное облачко сияющих сфер.

– Матерь Божья, Ронан! – Деклан резко дернулся назад.

– Да ладно. Неужели ты мог подумать, что я подпорчу тебе физиономию?

Он продемонстрировал фокус еще раз – быстро щелкнул по шайбе, снова выпустившей поток сияющих сфер, а затем сунул шайбу Деклану в руку. Прежде чем Деклан успел что-либо сказать, Ронан в третий раз ткнул в шайбу, чтобы активировать ее.

Сияющие сферы выплеснулись в воздух. Какое-то мгновение Ронан смотрел, как они окутали его брата и яростно заметались вокруг его лица. Каждое крохотное солнце пылало бело-золотым огнем. Заметив на лице Деклана всепоглощающее вожделение, он вдруг понял, насколько тот был обделен в детстве, не будучи ни сновидцем, ни сновиденным. Это место никогда не было его домом. Линчи никогда и не пытались сделать Барнс родным для него.

– Деклан? – позвал Ронан.

Лицо Деклана прояснилось:

– Это самая полезная штука, которую ты когда-либо сновидел. Тебе надо дать ей имя.

– Я уже дал. ОРБМАСТЕР[21]. Все буквы прописные.

– Технически повелителем сфер являешься ты, разве нет? А это всего лишь сфера.

– Любой, кто держит эту штуку в руке, становится ОРБМАСТЕРом. Прямо сейчас ты – ОРБМАСТЕР. Оставь ее себе, носи в кармане. ОРБМАСТЕР из Ди-Си.

Деклан протянул руку и потрепал Ронана по бритой голове:

– Какой же ты все-таки мелкий засранец.

Когда они в последний раз стояли на этой крыше вдвоем, их родители еще были живы, на этих полях пасся скот, а мир казался куда меньше, чем сейчас. Эти времена давно ушли, но в кои-то веки это было не страшно.

Братья еще раз обвели глазами место, породившее их, а затем вместе спустились с крыши.

Глава 35

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Нив Маллен.

Нив сделала себе карьеру, к которой стремились большинство ясновидящих. Отчасти благодаря своему дару, который можно легко обратить в деньги: она хорошо считывала цифры, буквы, извлекала номера телефонов, спрятанные в бумажниках, и даты рождения – из голов клиентов, с точностью предсказывая сроки наступления грядущих событий. И не последнюю роль здесь сыграли ее целеустремленность и амбиции. Ей всегда всего было мало. Ее карьера была стаканом, который никогда не бывал полным. Она начинала с телефонной линии, потом издала несколько книг и стала вести телепрограмму, выходившую в эфир рано утром. В определенных кругах она пользовалась уважением.

Но.

За пределами этих кругов она была обычной ясновидящей. В наши дни, в этом столетии, даже самые лучшие медиумы носили клеймо обычной ведьмы, вызывавшей скорей пренебрежение, чем священный трепет.

Нив могла проникнуть и в будущее, и в прошлое, и в другие миры – и всем было наплевать. Так что она занималась заклинаниями, предавалась мечтам и просила своих духовных проводников указать ей путь. Скажите мне, как стать могущественной – чтобы люди не могли пройти мимо.

Генриетта, – шепнул один из проводников. На экране ее телевизора застыли погодные карты Вирджинии. Она видела силовую линию во сне. Позвонила ее сводная сестра: «Приезжай в Генриетту и помоги мне!» Зеркала показывали ей будущее, где все взгляды были устремлены на нее. Вселенная указывала ей путь.

И вот она сидит в почерневшем лесу вместе с Пайпер Гринмантл и демоном.

Ей следовало бы догадаться, что ее одержимость властью рано или поздно подарит ей возможность заключить сделку с демоном, но она так и не сделала этого. Этическая сторона сделки не слишком ее тревожила, но она была далеко не идиоткой и понимала, что финал такой сделки вряд ли будет счастливым. Это был тупик. Вероятно, буквальный.

Ее боевой дух пребывал в полнейшем упадке.

Пайпер же, в отличие от нее, оставалась полна энтузиазма. Она сменила свои жалкие лохмотья на идеальное ярко-голубое платье и туфли в тон; на фоне постепенно лишавшегося всех красок леса ее вид шокировал и ослеплял.

– Никто не захочет купить предмет роскоши у оборванки, – сказала она Нив.

– Что ты собралась продавать? – спросила Нив.

– Демона, – ответила Пайпер.

Нив не понимала, как это случилось; то ли ее подвело воображение, то ли сенсорное восприятие ясновидящей, но и это оказалось для нее неожиданностью. Ответ Пайпер вызывал очень плохие предчувствия. Нив попыталась облечь их в слова: – Мне кажется, что демон географически завязан на это место и существует для конкретной цели, в данном случае – развоплощает все энергетические артефакты, связанные с этим местом, так что ты вряд ли сумеешь переместить его без значительного вре…

– Тут вроде какое-то странное время, да? – перебила ее Пайпер. – Я не могу понять, то ли мы здесть уже пару минут, то ли дольше.

Нив была практически уверена, что они находятся здесь гораздо дольше, но лес искажал их ощущение времени, чтобы задержать Пайпер. Впрочем, ей не хотелось говорить это вслух, поскольку она боялась, что Пайпер может использовать эту информацию для какой-нибудь очередной мерзости. Нив гадала, сможет ли убить Пайпер… что?! Нет, разумеется, нет. Это демон шептал в ее мыслях, как и всегда.

Интересно, подумала она, что он нашептывает Пайпер.

Нив взглянула на демона. Демон посмотрел в ответ. Здесь, в этом лесу, он уже выглядел почти как дома, что, вероятно, было плохим знаком для деревьев. Понизив голос, она сказала: – Я совершенно не понимаю, как ты собираешься продавать его. Это чрезвычайно самонадеянно с твоей стороны. Ты не можешь управлять им.

Тихий голос был явно бесполезен, ибо демон сидел тут же, рядом, но Нив ничего не могла с собой поделать.

– Он оказывает мне милость, – возразила Пайпер. – Он сам мне так сказал.

– Да, но в конечном итоге у демона есть своя собственная программа. А ты – лишь инструмент для ее выполнения.

Мысли демона шелестели среди деревьев; деревья трепетали. Где-то вскрикнула птица, но этот звук словно проигрывали задом наперед. В нескольких шагах от Нив в земле возникла раззявленная пасть, медленно открывавшаяся и закрывавшаяся, алчная и заброшенная. Это было невозможно, но демону было наплевать на возможное. Теперь этот лес жил по законам ночных кошмаров.

Пайпер, казалось, ничего не имела против.

– Какая же ты депрессивная. Демон, сделай мне дом. Дом-пещеру. Что угодно, что можно сделать быстро в этих условиях. Мне все равно, что это будет, только бы я могла принять ванну. Пусть будет так или как угодно.

И вышло так или как угодно – по слову Пайпер.

Магия демона была абсолютно не похожа на магию, которой когда-либо пользовалась Нив. Эта магия была отрицательной, этакая магическая дебетная карта; свидетельства существования экстрасенсорной энергии не создавались и не уничтожались. Если они хотели создать дом, демону придется развоплотить часть леса. И наблюдать за этим процессом было крайне неприятно. Если бы предметы просто исчезали, возможно, для Нив это не было бы так тяжело. Но процесс уничтожения скорее напоминал распад. Ветви росли, росли и росли, многообещающе выпуская все новые и новые бутоны, а затем душили сами себя и разлагались. Нежные кустики боярышника отращивали острые бритвы и шипы, закручивавшиеся и извивавшиеся до тех пор, пока не отрезали ветки, на которых росли. Птицы исторгали из себя внутренности, которые превращались в змей и в свою очередь поедали птиц, а затем поглощали сами себя в мечущейся и беснующейся агонии.

Хуже всего обстояло с большими деревьями. Они были священны – Нив знала, что они были священны, и они сопротивлялись дольше всех прочих существ, обитавших в лесу. Сначала они кровоточили черной смолой. Затем их листья начинали медленно скукоживаться. Ветви валились друг на друга и падали вниз почерневшей, расплывшейся массой. Кора отслаивалась целыми пластами и сходила со стволов как обгоревшая кожа. Деревья начинали стонать. Эти звуки не были человеческими. Они не были голосами. Они были оттенком стона ветвей на ветру. Это была песня дерева, падавшего под натиском бури.

Это противоречило всем принципам, которых всегда придерживалась Нив.

Впрочем, она заставляла себя смотреть на это. Она была в долгу перед этим старым священным лесом, и самое малое, что она могла сделать – это наблюдать за его гибелью. Она гадала, для чего ее привели в этот лес; возможно, она должна была спасти его.

Все вокруг обратилось в ночной кошмар.

Новый дом Пайпер занимал глубокую щель в скале, поддерживаемый исключительно магическим способом. Конструкция дома напоминала причудливое сочетание желаний Пайпер и понятий демона о доме – прилепившемся к стене осином гнезде. Посреди главной гостиной располагался глубокий бассейн для омовений в форме слезы.

Как и при любом удачном компромиссе, обе стороны остались слегка неудовлетворенными, но не жаловались. Пайпер мило, но едко ухмыльнулась: – Отлично. Пора поговорить с моим отцом.

– Вместо одержания ты могла бы использовать ванну для ясновидения, чтобы пообщаться с отцом, – быстро предложила Нив. Она не уточнила, что, по ее мнению, сеанс ясновидения потребует куда меньших затрат энергии, чем внедрение в чужое тело. Может, это и не спасет какое-нибудь дерево, но хотя бы отсрочит его кончину.

Демон дернул усиками и направил их на Нив. Он знал, чего она добивалась. Через секунду Пайпер оценивающе взглянула на нее; демон определенно посылал свои мысли прямо ей в мозг. Нив ждала, что сейчас она огрызнется, но Пайпер лишь задумчиво обошла бассейн по периметру.

– У них будет больше поводов любить меня, если они увидят мое лицо. Демон, подключи моего отца к этой штуке. Пусть будет так или как угодно.

И вышло так или как угодно.

Ломоньер находился в общественном мужском туалете. Он стоял перед зеркалом, а также у входной двери в туалет, чтобы никто не вошел внутрь.

Пайпер прищурилась, глядя в бассейн:

– Ты что, в Legal Sea Foods[22]? Поверить не могу. Ненавижу это место.

– Да, нам захотелось устриц, – ответил Ломоньер, но его голос исходил от демона, а не из бассейна. Он тоже прищурился, пытаясь получше рассмотреть место, где находилась его дочь. – Где это ты, в осином гнезде, что ли?

– Это храм, – уточнила Пайпер.

– И кому он посвящен?

– Мне. О, я рада, что ты задал этот вопрос. Это идеальная фраза перед кульминационным моментом. Ладно, я перейду к делу, поскольку мне до смерти хочется принять ванну. Какие действия ты предпринял со своей стороны, чтобы организовать продажу?

– Мы договорились о предварительной презентации твоего товара, – сказал Ломоньер, выходя из туалетной кабинки. – Мы подгадали так, чтобы презентация состоялась на следующий день после мероприятия по сбору средств для Конгресса в местной школе для мальчиков, чтобы приезжие гости не так сильно бросались в глаза. А что именно мы продаем?

Пайпер описала демона. Демон взмыл в воздух и облетел вокруг бассейна. Судя по выражению лица Ломоньера, демон тоже описывал им демона. Они определенно были под впечатлением от того, как ловко он проник в их головы и манипулировал мыслями.

– Отличная находка, – констатировал Ломоньер. – Будем на связи.

Его изображение исчезло из бассейна.

– Пора купаться, – победоносно провозгласила Пайпер. Она не просила Нив выйти и оставить ее, но Нив все равно это сделала. Ей надо было на воздух. Ей надо было побыть одной. Ей надо было успокоиться, чтобы трезво взглянуть на вещи.

Она не была уверена, что когда-нибудь сможет успокоиться.

Снаружи, стоя на вершине лестницы, Нив запустила пальцы себе в волосы. Оглядываясь назад, она знала, что использовала энергию вселенной исключительно в личных целях. Именно так она очутилась здесь сегодня. Впредь это будет ей уроком, и она не могла злиться, что ей преподали его именно так. Она должна попытаться спасти этот лес. Вот к чему все сводилось. Она не сможет примириться с собой, если останется в стороне, пока на ее глазах уничтожают священное место.

Она бросилась бежать.

Обычно Нив никогда не бегала, но стоило ей побежать, и она удивилась, почему не сделала это раньше. Ей надо было бежать сразу же, в ту же секунду, как она увидела демона, и не останавливаться до тех пор, пока она не окажется достаточно далеко, чтобы не слышать его в своей голове. Внезапно ее охватили страх и отвращение. Всхлипывая, она неслась через лес. Демон, демон, демон. Она была так напугана. Сухая листва у нее под ногами превращалась в карты таро с ее лицом. Она поскальзывалась на них, но едва они вылетали у нее из-под ног, как снова становились листьями.

"Вода, – подумала она, обращаясь к лесу. – Мне нужно зеркало, если ты хочешь, чтобы я помогла тебе".

Над головой у нее безвольно шевелились листья. На щеку ей капнула дождевая капля, смешавшись с ее слезами.

"Не дождь. Вода для зеркала", – подумала Нив. Она на бегу обернулась через плечо. Споткнулась. Ее не оставляло чувство, что за ней следили, но это было естественно. Весь этот лес следил за ней. Скатившись с холма и безуспешно пытаясь схватиться за что-нибудь, кроме сухих листьев, лишь ускорявших ее падение, она внезапно очутилась перед пустым, выеденным изнутри пнем.

Вода, вода. На ее глазах пень заполнился водой. Нив опустила в нее руку и помолилась нескольким избранным богиням, а затем протянула руки над водой, чтобы считать информацию. Ее сознание заполонили образы из дома на Фокс-уэй. Чердак, где она жила, ритуалы, которые проводила там. Зеркала, установленные ею, чтобы сполна воспользоваться всеми возможностями, которые в итоге и привели ее сюда.

Ей очень хотелось обернуться.

Но она не могла нарушить концентрацию.

Нив ощутила момент проникновения. Она не узнала лицо, но это не имело значения. Если это был кто-то из женщин на Фокс-уэй, информация попадет к людям, которые сумеют как-то исправить ситуацию.

– Вы слышите меня? – прошептала Нив. – Здесь демон. Он уничтожает лес и все, что с ним связано. Я хочу попытаться что-то сде…

– Знаешь, – произнесла Пайпер, – если ты была мной недовольна, тебе надо было сказать мне об этом с самого начала.

Связь Нив с домом разорвалась. Вода покрылась рябью. Сначала это была просто вода, а затем на поверхность поднялась твердая черная скорлупа, покрывавшая тело демона. Слегка подрагивая усиками, он заполз ей на руку. Тяжелый. Злобный. Нашептывавший о жутких возможностях, которые с каждой минутой становились жуткой вероятностью. По другую сторону пня возникла Пайпер, шедшая к ним сквозь падавшие листья. Ее волосы все еще были мокрыми после ванны.

Нив даже не пыталась молить о пощаде.

– Господи, Нив! Такие современные эзотерики, как ты – хуже всего, – Пайпер махнула демону рукой. – Развоплоти ее.

Глава 36

Было в этой ночи что-то дышащее и живое.

Деклан и Мэтью уехали. Гэнси, Блу, Ронан и Адам остались в Барнсе, усевшись в круг в гостиной, где витал аромат пекана. Единственными источниками света были сновиденные творения Ронана. Они парили у них над головами и танцевали в камине. Магия словно заполняла пространство между ними, даже там, куда не дотягивался свет. Гэнси сознавал, что этот день был для них самым счастливым за очень долгое время, и это казалось странным в свете ужасающих событий предыдущей ночи и зловещих новостей, принесенных Декланом.

– Сегодня ночь откровений, – сказал Гэнси, и в любое другое время они бы, вероятно, посмеялись над ним за такие слова. Но не сегодня. Сегодня все они чувствовали, что стали деталями медленно набиравшего разгон механизма, и вся серьезность этой ситуации выбивала их из колеи. – Давайте попробуем составить целостную картину.

Они медленно, поочередно описали, что происходило с ними за день до этого, делая паузы, чтобы Гэнси успел записать их рассказы в свой дневник. Пока он записывал факты – спазм силовой линии и застывшее на 6:21 время, нападение Ноа, сочившееся чернью дерево, глаз Адама, живший собственной жизнью – он потихоньку начинал видеть очертания роли каждого из них. Он уже мог бы разглядеть финал, если бы присмотрелся как следует.

Они обсуждали, считают ли они себя ответственными за защиту Кэйбсуотера и силовой линии – да, все они так считали. Считали ли они, что Артемус знает больше, чем рассказывает – да, определенно. Считали ли они, что он когда-нибудь расскажет им все начистоту – все они сомневались в этом.

В какой-то момент разговора Ронан встал и начал мерить шагами комнату. Адам сходил на кухню и вернулся с чашкой кофе. Блу свила себе гнездо из диванных подушек рядом с Гэнси и опустила голову ему на колени.

Это было непозволительно.

Но все-таки это позволялось. Правда постепенно выходила на свет.

Они также говорили о городе. Было ли благоразумнее спрятаться или же сражаться с чужаками, съезжавшимися в Генриетту в поисках сверхъестественных артефактов. Пока они обменивались идеями о сновиденных оборонительных сооружениях и опасных союзниках, чудовищах, превращенных в оружие, и рвах, заполненных кислотой, Гэнси нежно погладил волосы у Блу над ухом – осторожно, чтобы не задеть рану вокруг глаза. Он очень старался не встречаться взглядом с Ронаном или Адамом, так как все еще чувствовал себя неловко.

Это было позволительно. Ему разрешалось хотеть этого.

Они говорили о Генри. Гэнси помнил, что делится с ними секретами, столь ревностно оберегаемыми Генри, но к концу сегодняшних школьных занятий он принял решение – если кто-то что-то рассказывает Гэнси, то он рассказывает это и Адаму, и Ронану, и Блу. Подружиться с ними можно было только оптом; нельзя было просто так заполучить в друзья Гэнси, не подружившись с остальными. Адам и Ронан отпускали ребячливые шуточки в адрес Генри («Он же наполовину китаец?» – «Смотря на какую половину») и по-свойски посмеивались. Блу подначивала их («Вам, похоже, завидно?»). Гэнси велел им отставить все свои предубеждения и подумать о нем как о возможном друге.

Пока никто не произносил слово «демон».

Оно безмолвно висело в воздухе, очерченное беседой, ведшейся вокруг него. То, ради чего Адам и Ронан пустились в путь, то, что вселилось в Ноа, то, что, возможно, нападало на Кэйбсуотер. Может, они бы так и не заговорили об этом за весь вечер, если бы из дома номер 300 по Фокс-уэй не позвонила Мора. Гвенллиан увидела что-то в зеркалах на чердаке, сообщила она. Они не сразу сообразили, что именно она видела, но, похоже, это была Нив с предупреждением.

Демон.

Развоплотитель.

Развоплощает лес и все, что с ним связано.

Это откровение заставило Ронана прекратить бессмысленное хождение по комнате, а Адама – замолчать. Ни Блу, ни Гэнси не нарушали эту пытливую тишину, а затем, внезапно положив ей конец, Адам сказал: – Ронан, думаю, ты должен сказать и им тоже.

У Ронана был такой вид, будто его предали. Как же это утомляло! Гэнси уже предвидел надвигающуюся ссору. Сейчас Адам выпустит легкую предупредительную стрелу, Ронан в ответ выдаст залп непристойностей, Адам капнет бензином на пути этих снарядов, а затем все это будет полыхать часами.

Но Адам лишь искренне добавил:

– Ронан, это ничего не изменит. Мы сидим здесь в окружении сновиденных светлячков, и я вижу, как в коридоре придуманная тобой девочка с копытцами ест пенопласт. Мы ездим по городу в машине, которую ты извлек из своих снов. Это удивительные вещи, но это не изменит их отношение к тебе.

– Ты-то сам не слишком хорошо принял это откровение, – огрызнулся Ронан.

По его обиженному тону Гэнси вдруг понял кое-что о Ронане.

– У меня голова была забита другим, – ответил Адам. – Поэтому мне было сложновато сразу это принять.

Теперь Гэнси точно знал, что понял кое-что о Ронане.

Блу и Гэнси переглянулись. Блу подняла бровь; расцарапанный глаз все еще оставался закрыт. Из-за этого на лице у нее, казалось, было написано большее любопытство, чем обычно.

Ронан с ожесточением дергал кожаные браслеты у себя на запястье:

– Как угодно. Я сновидел Кэйбсуотер.

В комнате вновь воцарилась абсолютная тишина.

Отчасти Гэнси мог понять, почему Ронан боялся признаться им: способность извлечь из своей головы волшебный лес налагала на тебя печать некой потусторонней загадочности. Но во всех прочих смыслах Гэнси был слегка обескуражен. Ему словно только что доверили секрет, который уже был ему известен. Он не совсем понимал, откуда ему это известно; возможно, Кэйбсуотер сам нашептал им эту правду в одну из их прогулок по лесу, или же у них просто скопилось достаточно доказательств, чтобы его подсознание приняло эту тайну еще до того, как ему стало о ней известно официально.

– А ведь мог бы сновидеть лекарство от рака, – высказалась Блу.

– Слушай, Сарджент, – рыкнул Ронан, – я вчера собирался добыть какую-нибудь мазь для твоего глаза, поскольку современная медицина нихера тебе не помогает, но мне едва не отгрызла жопу какая-то смертоносная змеюка с четвертого круга сновиденного ада, так что – на здоровье.

Блу выглядела тронутой, как и полагалось в подобных случаях:

– О, спасибо, друг.

– Без проблем, братуха.

Гэнси похлопал ручкой по своему дневнику:

– Раз уж мы решили сегодня откровенничать, ты случайно не сновидел еще какие-нибудь места, о которых нам следовало бы знать? Горы? Водоемы?

– Нет, – ответил Ронан. – Но я сновидел Мэтью.

– Ради всего святого! – ахнул Гэнси. Его жизнь текла сплошь в окружении невозможного, которое время от времени усиливалось до еще большей невозможности. Было крайне трудно поверить во все это, но разве они не сталкивались с подобным вот уже много месяцев? Он давно пришел к выводу, что Ронан был непохож на всех остальных; это было лишь очередным подтверждением.

– Значит ли это, что ты знаешь, что означают видения в том дереве?

Он имел в виду пустое дерево с гигантским дуплом-пещерой, посылавшей видения тому, кто стоял внутри; они обнаружили его в свое первое посещение Кэйбсуотера. У Гэнси там было два видения: в одном он уже был готов поцеловать Блу Сарджент, в другом – почти нашел Оуайна Глендауэра. Обе эти вещи были крайне интересны ему. И обе казались очень реальными.

– Кошмары, – пренебрежительно бросил Ронан.

Блу и Адам моргнули.

– Кошмары? – эхом повторила Блу. – И все? Не предвидение будущего?

– Когда я создал это дерево, оно показывало только это, – ответил Ронан. – Худшие возможные сценарии. Любое дерьмо, которое, по мнению дерева, лучше всего испоганит тебе жизнь завтра.

Гэнси не был уверен, что любое из его видений можно отнести к худшим возможным сценариям. Впрочем, они действительно в определенном смысле могли усложнить ему жизнь. Потрясенное лицо Блу говорило о том, что она тоже так думает. Адам же, наоборот, издал такой громкий облегченный вздох, словно задерживал дыхание несколько месяцев. Неудивительно. Реальная жизнь Адама и так была кошмаром, когда он вошел в то дерево. Если ему привиделись какие-то другие страсти помимо его реальной жизни, это и впрямь должен был быть жуткий ужас.

– Возможно, – начал было Гэнси и остановился, призадумавшись. – Можешь ли ты сновидеть какую-нибудь защиту для Кэйбсуотера?

Ронан пожал плечами:

– Пока эта черная хрень есть в Кэйбсуотере, она будет и в моих снах. Я уже говорил, вчера я не сумел вытащить оттуда даже банальную заживляющую мазь для Сарджент, а это вообще ерунда. Даже ребенок бы сумел проявить ее. А у меня не получилось.

– Я могу попытаться помочь, – встрял Адам. – Я могу заняться ясновидением, пока ты будешь сновидеть. Может, мне удастся очистить энергию достаточно, чтобы ты мог достать что-нибудь полезное.

– Все это кажется слишком незначительным, – сказал Гэнси. Он хотел сказать – «по сравнению с чудовищностью демона».

Блу со стоном села, закрыв больной глаз рукой:

– Я не против чего-нибудь незначительного. Нам не следует пытаться сделать что-то значительное, пока мы не поговорим с моей мамой. Я хочу знать, что конкретно видела Гвенллиан. Уфф. Гэнси, тебе лучше отвезти меня домой. Мой глаз сводит меня с ума, и я чувствую себя более усталой, чем есть на самом деле. Извините, парни.

Впрочем, без дополнительной информации у них закончились и все идеи, так что остальные воспользовались этим предлогом, чтобы встать и потянуться. Блу направилась на кухню; Ронан обогнал ее, нарочно отодвинув ее с дороги бедром.

– Козел, – сказала она ему, и он радостно расхохотался.

Гэнси был глубоко тронут звучанием этого смеха – именно здесь, именно в Барнсе, в этой комнате, находившейся всего лишь в нескольких десятках метров от того места, где Ронан обнаружил своего отца мертвым, а свою жизнь – в руинах. Сейчас его смех звучал расточительно. Такой легкий и беззаботный, говоривший о том, что его можно так легко тратить, потому что там, откуда он взялся, есть еще, и много. Вопреки всему, рана затягивалась; в итоге жертве удалось выжить.

Они с Адамом остались в гостиной, размышляя. Окно комнаты выходило на темную площадку, где стояли «БМВ», говнотачка Адама и блистательный «камаро». В свете фонаря, горевшего над крыльцом, Свинья была похожа на ракету. Сердце Гэнси все еще переполняли надежды и чары – как темные, так и светлые.

– Ты же знаешь о проклятии Блу, да? – негромко спросил Адам.

Если ты поцелуешь свою истинную любовь, он умрет.

Да, он знал. Он также знал, почему Адам спрашивает об этом, и почти поддался соблазну отшутиться, поскольку все еще смущался говорить о себе и Блу. О Блу и о себе. Он вновь ощутил себя полным придурком. Но этой ночью они говорили только правду, и тон Адама был серьезен, поэтому он ответил: – Я знаю.

– Как думаешь, это касается тебя? – продолжал Адам.

– Думаю, да, – осторожно ответил Гэнси.

Адам огляделся, чтобы убедиться, что Ронан и Блу все еще оставались на кухне. Они были там.

– А как насчет тебя?

– А что насчет меня?

– В проклятии сказано, что ты – ее истинная любовь. А ты? Ты сам любишь ее?

Адам очень осторожно произносил слово «любовь», словно для него это был незнакомый элемент периодической таблицы. Гэнси был готов уклониться от ответа, но, взглянув на Адама, понял, что его друг очень ждал этого ответа и что вопрос изначально касался чего-то совсем другого.

– Да, – просто ответил Гэнси.

Адам повернулся к нему; он был весь в напряжении.

– Каково это? Как ты понял, что это не просто дружеские отношения?

Теперь стало и впрямь очевидно, что Адам думал о чем-то совершенно другом, поэтому Гэнси не знал, как ответить. Это мгновенно напомнило ему о том, как он сегодня утром стоял в той яме с Генри, и Генри ничего не требовал у него, а лишь хотел, чтобы Гэнси выслушал его. Но здесь все было иначе. Адаму что-то было нужно. Поэтому он пытался найти способ выразить это.

– Мне кажется… Она дарит мне внутреннюю тишину. Как Генриетта.

Он уже как-то говорил Адаму об этом; о том мгновении, когда он обнаружил этот город, и внутри него что-то успокоилось и затихло – что-то, постоянно дергавшее и нервировавшее его изнутри, хоть он и не осознавал этого раньше. Адам тогда не понял, но, опять же, Генриетта имела для него совсем другое значение.

– И это все? Вот так просто?

– Я не знаю, Адам! Ты просишь меня дать определение абстрактного понятия, которое никто не может объяснить с начала времен. Ты просто вывалил все это на меня, – произнес Гэнси. – Почему мы дышим воздухом? Потому что мы любим воздух? Потому что не хотим задохнуться. Почему мы едим? Потому что не хотим голодать. Откуда я знаю, что люблю ее? Потому что я могу нормально спать после того, как поговорю с ней. А что?

– Да ничего, – ответил Адам, и это была до того наглая ложь, что оба замолчали и уставились в окно. Адам похлопывал пальцами одной руки по ладони другой.

Обычно Гэнси не стал бы настаивать и требовать ответа. Принуждать Адама или Ронана к разговору, когда они к этому не готовы, всегда было сомнительным занятием, обреченным скорей на провал. Но в данном случае было поздно, и у Гэнси не было времени ждать, пока Адам созреет, чтобы поговорить на эту тему.

– Мне казалось, сегодня у нас ночь откровений, – напомнил он.

– Ронан поцеловал меня, – немедленно выдал Адам. Эти слова ждали своего часа уже какое-то время. Он нарочито внимательно рассматривал двор через окно. Поскольку Гэнси не ответил сразу, Адам добавил: – И я тоже его поцеловал.

– Господи, – выдохнул Гэнси, – Боже.

– Ты удивлен?

Его скорей изумил тот факт, что Адам рассказал ему об этом. Самому Гэнси потребовалось несколько месяцев тайных встреч с Блу, прежде чем он сумел найти в себе силы сказать об этом остальным, да и то – лишь потому, что этого требовали обстоятельства.

– Нет. Да. Не знаю. Сегодня мне уже довелось столкнуться с тысячей других сюрпризов, так что я уже и сам не знаю. А ты был удивлен?

– Нет. Да. Не знаю.

Теперь, когда у Гэнси было чуть больше времени, чтобы обдумать услышанное, он прикинул все варианты возможного развития событий. Он представил Адама, всегда такого строгого академика. И Ронана, неистового, и верного, и ранимого.

– Не сломай его, Адам.

Адам все так же смотрел в окно. Единственным признаком его напряженно работающего мозга были его медленно переплетавшиеся пальцы.

– Я не идиот, Гэнси.

– Я серьезно. – Теперь воображение Гэнси унеслось далеко вперед, чтобы явить ему картину будущего, в котором Ронану, возможно, доведется существовать без него, без Деклана и Мэтью, да еще и со свежеразбитым сердцем. – Он не так крепок, как кажется.

– Я не идиот, Гэнси.

Гэнси не считал Адама идиотом. Но Адам неоднократно причинял ему боль, хоть и ненамеренно. Некоторые самые глубокие раны возникли именно потому, что Адам не осознавал, что наносит их.

– Думаю, ты – полная противоположность идиоту, – резюмировал Гэнси. – Я ничего такого не имел в виду. Я просто хотел сказать…

Все, что Ронан когда-либо говорил об Адаме, перестраивалось в голове Гэнси и обретало новый смысл. Каким же странным и причудливым созвездием они все были…

– Я не собираюсь дурить ему голову. Как ты думаешь, для чего я заговорил с тобой об этом? Я даже не знаю, как мне…

Адам умолк. Это была ночь откровений, но у обоих закончились убеждения, в которых они были твердо уверены.

Оба снова посмотрели в окно. Гэнси вытащил из кармана листик мяты и сунул в рот. Ощущение окружавшей их магии, сопровождавшее его весь вечер, усилилось. Все было возможно – и хорошее, и плохое.

– Я думаю, – медленно произнес Гэнси, – что тут важно быть честным с собой. Вот и все, что ты можешь сделать.

Адам расцепил сплетенные в замок пальцы:

– Думаю, именно это я и хотел услышать.

– Стараюсь, как могу.

– Я знаю.

В тишине они услышали, как Блу и Ронан разговаривают с Сироткой на кухне. Было что-то успокаивающее в теплом и знакомом бормотании их голосов, и Гэнси снова ощутил этот необъяснимый рывок времени. Будто он уже проживал этот момент раньше или проживет его в будущем. Желание обладать и само обладание слились воедино. Он с удивлением понял, что жаждет поскорей покончить с поисками Глендауэра. Он хотел перейти к остальной части своей жизни. До этой ночи он не слишком задумывался о том, что в его жизни могло бы быть что-то еще, кроме этого.

– Кажется, пришло время найти Глендауэра, – сказал он.

– Думаю, ты прав, – ответил Адам.

Глава 37

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Генри Ченге.

Генри никогда не дружил со словами. Яркий тому пример: в первый месяц своей учебы в Эгленби он попытался объяснить это Джоне Майло, учителю английского, и в ответ услышал, что он слишком строг к себе. «У тебя прекрасный словарный запас», – сказал ему Майло. Генри сознавал, что у него прекрасный словарный запас. Но это слабо помогало, когда он пытался найти необходимые слова, чтобы выразить свою мысль. «Ты очень грамотно говоришь для парня твоего возраста, – добавил Майло. – Черт возьми, даже и для парня моего возраста». Но казаться человеком, точно выражающим свои ощущения словами, и быть им на самом деле – принципиально разные вещи. «Многие, у кого английский не родной язык, чувствуют то же самое, – закончил Майло. – Моя мать рассказывала мне, что она никогда не была собой, когда говорила по-английски».

Но проблема была не в том, что Генри не мог быть собой в полной мере, когда говорил по-английски. Он вообще не мог точно выразиться, когда говорил вслух. Его родным языком была мысль.

Так что он и сам не мог объяснить, что чувствует, пытаясь подружиться с Ричардом Гэнси и членами его королевской семьи. Он не мог подобрать слова, чтобы выразить причины, по которым он предложил ему свой самый потаенный секрет в подвале Борден-хауса. Он не мог описать, насколько трудно ему было ждать, примут ли его ветку мира.

Это значило, что ему придется просто убивать время в ожидании.

Поэтому он старался занять себя чем-нибудь.

Он привел в восторг Мурса, учителя истории, своим исследованием популяризации персональной электроники в странах первого мира; он разозлил Адлера, преподавателя по административному управлению, своими глубокими познаниями в разительном несоответствии рекламного и стипендиального бюджетов Эгленби. Он до хрипоты орал с другими болельщиками на футбольном матче Коха (они проиграли). Он взял баллончик краски и вывел «МИР ВАМ, СУКИ» на мусорном контейнере, стоявшем за кафе-мороженым.

У него еще оставалось полно времени днем. Ожидал ли он, что Гэнси сам позвонит ему? Он не мог выразить словами, чего именно ждет. Какого-нибудь стихийного бедствия. Нет, изменения климата. Резкой смены способов выращивания урожая на северо-востоке страны.

Солнце село. Ванкуверские парни вернулись в свои гнезда в Литчфилде и ждали от Генри приказов о выступлении. Он чувствовал себя виноватым примерно процентов на двадцать за то, что так жаждал подружиться с Гэнси, и Сарджент, и Линчем, и Пэрришем. Ванкуверская тусовка была потрясающей. Просто ему их было мало, но и тут слова подводили его, когда он пытался обрисовать причину. Может, потому, что они всегда смотрели ему в рот? Или не знали его секретов? Или потому, что теперь он хотел иметь не последователей, а друзей? Нет. Здесь было что-то большее.

– Вынеси мусор, – сказала ему миссис Ву.

– Я очень занят, тетушка, – ответил Генри, хотя на самом деле смотрел видео прохождения компьютерной игры, сидя перед монитором в одних трусах.

– Занят вынесением мусора, – отчеканила она и уронила два мешка с мусором на пол рядом с ним.

Так он и очутился на улице, выйдя через заднюю дверь на засыпанную гравием площадку, одетый лишь в футболку с Мадонной и любимые черные кеды. Небо над головой было пурпурно-серым. Где-то неподалеку сонно ворковал голубь. Все переполнявшие Генри чувства, которые он не мог описать словами, полились наружу.

Его мать была единственной, кто понимал, что Генри имел в виду, когда говорил, что не дружит со словами. Она точно так же пыталась объяснять свои чувства его отцу, особенно когда решила стать Сондок, а не оставаться его женой. «Вот что это означает, – говорила она, – но также и нечто большее». Эта фраза навсегда поселилась в голове Генри. Слова «нечто большее» отлично объясняли, почему он никогда не мог в точности сказать, что думает – нечто большее по смыслу всегда означало что-то, отличное от того, что у тебя уже было.

Он дал волю чувствам, выдохнув сквозь зубы, а затем мелкими шажками направился к мусорным бакам.

Когда он повернулся, у двери, из которой он только что вышел, стоял человек.

Генри остановился. Он не знал, как зовут этого человека – жилистого, седого, хладнокровного – но, кажется, понимал, с кем имеет дело. Чуть ранее он рассказал Ричарду Гэнси о том, чем занималась его мать, и теперь, несколько часов спустя, он оказался лицом к лицу с кем-то, кто, несомненно, пришел поговорить о ее бизнесе.

– Как думаешь, мы можем поговорить? – спросил человек.

– Нет, – ответил Генри. – Я так не думаю.

Он потянулся было за телефоном, обычно лежавшим в заднем кармане, но тут вспомнил, что на нем не было брюк. Он бросил взгляд на окна дома. Он искал не помощи – никто в доме не знал о матери Генри достаточно, чтобы заподозрить хотя бы малейшую опасность, даже если бы они выглянули в окно и увидели их. Он искал приоткрытые окна, через которые к нему могла бы прилететь Робопчела.

Стоявший перед ним мужчина картинно продемонстрировал Генри свои руки, чтобы тот увидел, что в них нет оружия. Как будто это что-то меняло.

– Уверяю тебя, у нас с тобой одни и те же цели.

– Моя цель – досмотреть прохождение EndWarden II. Даже не верится, что я наконец-то нашел кого-то, кто разделяет мои взгляды.

Незнакомец внимательно рассматривал его. Казалось, он просчитывает какие-то варианты.

– До меня дошли слухи, что здесь, в Генриетте, что-то затевается. Я не люблю, когда кто-то что-то затевает в Генриетте. Я предположил, что и ты предпочел бы не допускать в свою жизнь всякий сброд.

– И, тем не менее, – негромко ответил Генри, – ты пришел в мою жизнь.

– Почему бы тебе не облегчить мне задачу? Не очень хочется напрягаться.

Генри покачал головой.

Мужчина вздохнул. Не успел Генри среагировать, как тот мгновенно сократил дистанцию между ними, сжал Генри в не слишком дружеских объятиях и довольно небрежно выполнил прием, заставивший Генри едва слышно пискнуть и отшатнуться, ухватившись за свое плечо. Некоторые люди, наверное, кричали бы, но Генри был так же намерен сохранить свои тайны, как и стоявший напротив человек.

– Не трать мое время понапрасну, – сказал он Генри, – я ведь предлагал тебе по-хорошему.

"Робопчела, – подумал Генри. – Лети ко мне".

Где-то в доме просто обязано быть открытое окно; миссис Ву всегда включала отопление на слишком большую мощность.

– Если ты пытаешься выбить из меня какой-то секрет, ты зря теряешь время, – сказал Генри, осторожно щупая поврежденное плечо.

– Ради всего святого, – мужчина наклонился и вытащил пистолет из кобуры на лодыжке. – В любое другое время я бы счел это очень благородным, но сейчас – просто садись в мою машину, пока я не пристрелил тебя.

Пистолет победил, как это обычно и происходило. Генри бросил на дом последний взгляд, прежде чем пройти к машине, стоявшей через дорогу. Он узнал белую машину, хоть и не понял, что это значит. Он начал было залезать на заднее сиденье.

– Пассажирское отлично подойдет, – сказал мужчина. – Я же сказал, это просто разговор.

Генри сделал, как было велено, в третий раз взглянув на дом, пока мужчина садился за руль и съезжал с обочины. Незнакомец включил радио (там пели «да, я любовник, а не воин») и сказал: – Я просто хочу знать, кто может сюда заявиться, и будут ли с ними проблемы. Я не заинтересован в том, чтобы снова с тобой встречаться.

Генри, сидя на пассажирском сиденье, выглянул в окно, прежде чем пристегнуть ремень. Он подтянул колени к груди и обнял их руками. Его начинала бить легкая дрожь. Мужчина включил обогрев.

– Куда ты везешь меня? – спросил Генри.

– Мы просто объезжаем квартал, как цивилизованные люди, которые пытаются спокойно поговорить.

Генри подумал о яме в земле.

– Мне никогда не удавалось цивилизованно поговорить с кем-то, у кого в руке пистолет, – он снова выглянул в окно, вытянув шею. Снаружи от фонаря до фонаря было темно. Скоро они слишком далеко отъедут, и он уже не сможет связаться с Робопчелой, но он все же отправил ей последнюю мольбу: «Сообщи кому-нибудь, кто может остановить это».

Этот сигнал не был похож на словесную просьбу, но в мыслях Генри она была четко сформулирована, и для пчелы этого было достаточно.

– Слушай, – сказал мужчина, – извини за плечо. Это я по привычке.

В лобовое стекло ударилось что-то металлическое. Пока мужчина вытягивал шею, чтобы посмотреть, что это попало в его машину, Генри подтянулся на сиденье. Наклонившись вперед, он увидел на самом краю окна три тоненькие черные полоски.

Зазвонил телефон.

Мужчина издал неопределенный звук, прежде чем перевернуть мобильник, лежавший на приборной панели. Кто бы ни звонил, он явно заслуживал внимания мужчины, поскольку тот взял телефон и прижал его к уху плечом, чтобы по-прежнему управлять машиной двумя руками. Он сказал кому-то в трубку:

– Это очень странный вопрос с твоей стороны.

Генри воспользовался моментом, чтобы на сантиметр опустить стекло. Робопчела мгновенно сорвалась с места и проникла в щель.

– Эй! – сказал мужчина.

Пчела нырнула в ладонь Генри. Он с облегчением прижал ее к груди. Ее вес в его руке придавал ему уверенности.

Мужчина нахмурился, глядя на него, и сказал в трубку:

– Я много лет никого не похищал, но сейчас у меня в машине сидит школьник. – Пауза. – Оба эти заявления весьма точны. Я пытался прояснить кое-какие слухи. Хочешь поговорить с ним?

Брови Генри поползли вверх.

Мужчина протянул ему телефон.

– Алло? – произнес Генри в трубку.

– Ну что ж, – послышался голос Гэнси на другом конце, – я слышал, ты уже познакомился с мистером Грэем.

Глава 38

К моменту встречи с Блу и Гэнси в магазинчике Fresh Eagle Генри уже успел надеть штаны. Магазин был почти пуст и залит приглушенным светом, где совсем не ощущаешь времени – как и во всех подобных местах в поздний час. Над головой играла какая-то песня о том, что надо выйти из чьих-то снов и сесть в чью-то машину. В магазине была всего одна кассирша, даже не поднявшая головы, когда ребята вошли в автоматические двери. Они обнаружили Генри стоящим возле полок с сухими завтраками и смотревшим на экран своего телефона, а мистера Грэя – в конце прохода; он очень убедительно вчитывался в этикетку на банке с необработанным овсом. Ни один из них не привлекал к себе внимания. Мистер Грэй прекрасно вписывался в окружающую обстановку, научившись этому в силу своей профессии. Генри же не вписывался никак – от его броской куртки, футболки с Мадонной и черных кедов на километр разило деньгами, но он, тем не менее, тоже ничем особо не выделялся. В Генриетте давно уже привыкли к богатым мальчишкам из Эгленби.

В руках у Генри была коробка с хлопьями – из тех, что вредны для организма, но особенно вкусны с зефиром. Однако, увидев Блу и Гэнси, он сразу поставил коробку на полку. Он нервничал гораздо больше, чем на вечеринке в тогах. Видимо, побочный эффект после того, как ему совсем недавно угрожали пистолетом, подумала Блу.

– Я все время спрашиваю себя, что я делаю в местном супермаркете в одиннадцать вечера, – сказал ему Гэнси.

– А вот я задавался вопросом, – заявил в ответ Генри, – что я делаю в машине головореза в хрен-его-знает-котором-часу. Сарджент, только не говори мне, что ты тоже входишь в этот клуб убогих похитителей.

Блу, сунув руки в карманы своей толстовки, примирительно пожала плечами и указала подбородком на Серого:

– Ну, он как бы встречается с моей матерью.

– Как все сложно и запутано, – неровным, напряженным тоном отозвался Гэнси. Он был взвинчен после поездки в Барнс, а присутствие Генри только усиливало его нервозность. – Впрочем, я совсем не так планировал развивать нашу дружбу. Мистер Грэй?

Ему пришлось повторить его имя несколько раз, поскольку оказалось, что Серый не притворялся, будто читает этикетку на банке; он действительно читал ее.

Он присоединился к ним. Они с Блу на мгновение по-дружески прижались друг к другу боками, а затем он взял ее за плечи и повернул к свету, чтобы посмотреть на швы у нее над глазом:

– Очень аккуратная работа.

– Правда?

– Скорей всего, у тебя не останется шрама.

– Блин, – огорчилась Блу.

– Этот магазин был твоей идеей или Генри? – спросил Гэнси.

– Я решил, что здесь будет удобно, – ответил мистер Грэй. – Здесь хорошее освещение, есть камеры, но не записывается звук. Безопасно и надежно.

Блу раньше не думала о супермаркете в таком ключе. Мистер Грэй сердечно добавил, обращаясь к Генри: – Мне очень жаль, что я напугал тебя.

Генри внимательно слушал этот обмен репликами:

– Ты делал свою работу. А я делал свою.

Суровые реалии. Пока Блу подрастала, изучая принципы внутренней энергии и слушая сказки на ночь, Генри Ченг взрослел, размышляя, как далеко он может зайти и сколько всего вытерпеть, чтобы сохранить секреты своей матери, если его вдруг начнут испытывать на прочность. Сама мысль о том, что они невольно стали частью такого испытания, причиняла ей страшное неудобство. Она сказала: – Давайте прекратим заниматься работой и начнем заниматься решениями. Мы можем поговорить о том, кто намеревается приехать сюда и зачем? Разве мы здесь не для этого? Кто-то приезжает куда-то, чтобы получить что-то, и поэтому все так всполошились?

– Ты очень деятельная женщина, – сказал ей Генри. – Я понимаю, почему Ричард Гэнси взял тебя в свой штат. Давайте пройдемся, господин Президент.

И они пошли. Они прогулялись вдоль стеллажей с сухими завтраками, стеллажей с выпечкой и стеллажей с консервированными продуктами. Пока они бродили по супермаркету, Генри пересказал все, что ему было известно о предстоящей продаже, со всем энтузиазмом прилежного ученика, представляющего доклад о стихийном бедствии. Встреча торговцев артефактами была запланирована на следующий день после мероприятия по сбору средств в Эгленби, чтобы замаскировать приток подозрительных машин и людей в Генриетту. Неизвестное количество потенциальных покупателей соберется на демонстрацию продаваемого предмета (магического существа), чтобы самостоятельно убедиться в паранормальности товара. После этого состоится аукцион с оплатой и передачей товара, как обычно – где-нибудь подальше от любопытных глаз; никто из покупателей не хотел, чтобы соперники залезли в их пресловутые кошельки. Возможно, для продажи будут доступны и другие товары; обращайтесь к своему поставщику.

– Магическое существо? – эхом переспросили Блу и Гэнси.

– Другие товары? – в один голос с ними изумился Серый.

– Магическое существо. В описании было только это. Это должен был быть большой секрет. Стоящий дальней поездки! Ну, так говорят, – Генри обвел пальцем улыбающуюся рожицу на коробке с полуфабрикатом для микроволновки. На логотипе был изображен крошечный медвежонок с полной пастью зубов; непонятно, улыбался ли он или корчил гримасу. – Мне велели заняться чем-нибудь подальше оттуда и не брать конфеты у незнакомцев.

– Магическое существо. Это не может быть Ронан? – с тревогой в голосе спросил Гэнси.

– Мы только что видели Ронана; как они продадут его, если не поймали? Может, это демон? – размышляла Блу.

Гэнси нахмурился:

– Да ну, как можно продать демона.

– Ломоньер мог бы, – уточнил мистер Грэй. В его голосе слышалась неприязнь. – Мне не понравилось, как это звучит – «другие товары». Особенно когда дело касается Ломоньера.

– И на что это похоже, по-твоему? – поинтересовался Гэнси.

– Мародерство, – ответил за него Генри. – Что вы имеете в виду, когда называете Ронана магическим существом? Он что, и сам демон? Потому что, если это так, это многое объясняет.

Ни Блу, ни Гэнси не спешили с ответом; правда о Ронане была настолько необъятным и опасным секретом, что ни один из них не хотел играть с этим, даже когда речь шла о ком-то вроде Генри, который так им нравился.

– Не совсем, – наконец, сказал Гэнси. – Мистер Грэй, что вы думаете о приезде всех этих людей? Деклан казался встревоженным.

– Эти люди – не самые невинные ребята, – ответил Серый. – Все они происходят из разных слоев, и единственное, что их объединяет – это приспособленчество и гибкость моральных принципов. Они и поодиночке непредсказуемы, но если они все окажутся в одном месте рядом с чем-то очень желанным для них, трудно сказать, что может произойти. Есть причины, почему им велели не брать с собой деньги. А уж если Гринмантл сунет сюда свой нос, чтобы затеять ссору с Ломоньером? Все эти люди давно на ножах с семьей Линчей.

– Колин Гринмантл мертв, – уверенно заявил Генри. – В ближайшее время он явно никуда не сунет свой нос, а если сунет, то тогда у нас будут проблемы куда серьезнее.

– Мертв? – удивился Серый. – А кто… Погодите.

Серый бросил быстрый взгляд вверх. Блу не сразу поняла, что он смотрит на выпуклое зеркало, установленное для предотвращения краж. Что бы он ни увидел там, это заставило его мгновенно подобраться и насторожиться.

– Блу, – негромко позвал он, – у тебя нож с собой?

Ее сердцебиение постепенно набирало скорость; она чувствовала пульсацию в швах на лице.

– Да.

– Иди с мальчиками в соседний проход. Не туда. С другой стороны. И тихо. Я не помню, есть ли в той стене служебный выход, но если есть – выходите через него. Не трогайте двери, на которых может стоять сигнализация.

В зеркале уже никого не было, но они не стали мешкать. Блу быстро повела ребят по проходу вдоль стеллажей с консервированными продуктами, осмотрелась и нырнула за угол. Стиральные порошки. Множество коробок в кричащей цветовой гамме. По другую сторону стояла большая витрина с маслом и яйцами. И никакого выхода на склад. Главный вход в магазин вдруг показался очень далеким.

По другую сторону стеллажей они услышали голос Серого – низкий, ровный, излучавший опасность. Его тон был куда холоднее, чем во время беседы с ними. Ему ответил другой голос, и Генри, услышав его, застыл рядом с ними. Его пальцы коснулись края одной из полок с этикеткой «Акция! Всего 3,99!»; он повернул голову, вслушиваясь.

– Это… это же Ломоньер, – прошептал он.

Ломоньер. Это имя несло больше эмоций, чем информации. Блу уже слышала, как его шепотом произносили в разговорах о Гринмантле. Ломоньер. Опасность.

Они услышали, как Ломоньер с акцентом произнес:

– Так странно видеть тебя здесь, в Генриетте. Где твой хозяин, пес?

– Думаю, мы оба знаем, где он, – ответил мистер Грэй ровным голосом, совершенно не выдававшим тот факт, что он и сам узнал о Колине Гринмантле пару минут назад. – В любом случае, с лета я работаю в одиночку. Я думал, это всем известно. Мне гораздо удивительнее видеть в Генриетте вас.

– Ну, сейчас город никому не принадлежит, – возразил Ломоньер, – так что, как говорится, у нас свободная страна.

– Не такая уж и свободная, – парировал Серый. – Как я понимаю, у вас тут есть кое-что на продажу. Я хочу, чтобы вы убрались отсюда так же быстро, как и пришли. Генриетта теперь мой дом, и я не люблю гостей.

Похоже, Ломоньера это забавляло:

– А теперь, как я понимаю, я должен спросить – «или что»? Потому что, кажется, все к этому идет.

Их голоса стали тише – казалось, ситуация накаляется. Гэнси начал яростно набирать СМС-ку в своем телефоне. Он повернул телефон экраном к Блу и Генри.

"Он тянет волынку, чтобы мы могли уйти. Генри, Робопчела может найти выход?"

Генри взял телефон из рук Гэнси и дописал:

"Они не должны видеть Робопчелу, они всегда хотели заполучить ее, отчасти поэтому они меня похитили".

Блу выхватила у него телефон и стала набирать, гораздо медленнее, поскольку у нее было намного меньше практики:

"Кого мистер Грэй пытается спрятать от них? Всех нас или только тебя, Генри?"

Генри слегка коснулся своей груди.

Блу напечатала:

"Уходите, как только сможете. Я догоню".

Она вернула телефон Гэнси, быстро поснимала с полок ценники, пока у нее в руках не оказался целый букет из них, а затем завернула в соседний проход. С изумлением она обнаружила, что рядом с мистером Грэем стоял не один мужчина, а двое. Она не сразу сообразила, что ей так странно смотреть на них, потому что они до ужаса походили друг на друга. Братья. Возможно, близнецы. И у обоих был вид людей, на которых она уже успела насмотреться за время работы у Нино. Она терпеть их не могла. Такие клиенты не принимали отказов, с ними нелегко было договориться, и им всегда удавалось вытребовать себе солидную скидку. Кроме того, они вели себя так нагло и медлительно, будто их всю жизнь били по голове тупым предметом.

Выглядели они, мягко говоря, устрашающе.

Мистер Грэй моргнул, увидев Блу. На его лице не было ни тени узнавания.

Остальные двое сначала осмотрели толстовку Блу, не слишком похожую на спецодежду, а затем пачку ценников у нее в руках. Она со скучающим видом провела большим пальцем по краям ценников: – Сэр? Господа? Простите за неудобства, но я вынуждена просить вас убрать машины с парковки.

– Это еще почему? – спросил первый. Теперь она расслышала явственный акцент в его голосе. Француз? Возможно.

– Мы приехали за покупками, – сказал второй с легким недоумением.

Блу дала волю своему местному акценту; она давно поняла, что это помогало ей оставаться безликой и невидимой для чужаков.

– Знаю-знаю, мне очень жаль. Но сюда едет поливальная машина, чтобы помыть парковку, и водитель просит, чтобы здесь никого не было. Он очень рассердится, если увидит здесь машины.

Мистер Грэй картинно порылся в карманах, ища ключи, и как бы ненароком приподнял штанину, открывая пистолет. Братья Ломоньер что-то пробормотали и переглянулись.

– Простите еще раз, – повторила Блу. – Можете перебраться на стоянку возле прачечной, если вы еще не закончили.

– Поливальная машина, – повторил Ломоньер, будто только что услышал это слово.

– Компания вынуждает нас делать это, а иначе мы потеряем франшизу, – ответила Блу. – Не я устанавливаю такие правила.

– Давайте не будем усложнять ситуацию, – встрял мистер Грэй, слегка улыбаясь этим двоим. На Блу он вообще не смотрел. Она постаралась сохранить на лице скучающее, чуть раздраженное выражение, простукивая пальцами по краям ценников в такт своему сердцебиению. – Поговорим позже.

Все трое прошли к выходу, стараясь держаться друг от друга подальше, как магниты с разной полярностью. Пока они выходили, Блу быстро нырнула в проход, затем в служебную дверь, мимо грязных туалетов, через склад, заполненный коробками и ведрами, и дальше на улицу, где Гэнси и Генри прятались у мусорных контейнеров, забитых картоном.

Ее тень, отброшенная фонарями, установленными на задней стене супермаркета, первой достигла их, и оба отпрянули, заметив движение, прежде чем поняли, кому эта тень принадлежит.

– Ты волшебница, – сказал ей Гэнси и обхватил ее голову обеими руками, освободив большую часть ее волос из плена заколок. Оба дрожали от холода. Под этим черным небом все казалось ненастоящим и пустым. В ее памяти застыли лица братьев Ломоньер. Она услышала, как захлопываются дверцы автомобилей – вроде бы тех, что стояли парковке перед супермаркетом. В ночи было трудно определить, с какого расстояния доносится звук – он был и далеко, и близко.

– Это было гениально, – Генри вытянул руку над головой, ладонью к небу. С его ладони сорвалось насекомое, на секунду мелькнуло в свете уличных фонарей и пропало в темноте. Он проводил его взглядом, а затем извлек из кармана свой телефон.

– Чего они хотели? – спросила Блу. – Почему мистер Грэй считал, что они могут заинтересоваться тобой?

Генри прокручивал длинный ряд текстовых сообщений на экране:

– Робопчела… Мальчик Гэнси рассказал тебе, что это такое? Отлично. Робопчела была одной из первых вещей, из-за которых повздорили Ломоньер и Гринмантл. Линч собирался продать ее одному из них, но вместо этого продал ее моей матери, для меня; она никогда этого не забывала. Вот почему они ненавидят ее, а она ненавидит их.

– Но Ломоньер приехал не за тобой, не так ли? – уточнил Гэнси. Он тоже читал сообщения в телефоне Генри. Похоже, пчела докладывала о перемещении Ломоньера.

– Нет-нет, – ответил Генри. – Я почти уверен, что они узнали машину твоего парня Грэя еще со старых времен и пришли посмотреть, нельзя ли купить что-нибудь у Кавински, раз уж они все равно здесь. Не стану притворяться, будто я большой специалист по французам. Я понятия не имею, узнают ли они меня после того, как видели в той яме. Я ведь теперь старше. Но все же… Твой киллер, похоже, думал, что могли и узнать. Он оказал мне услугу. Я не забуду этого.

Он развернул телефон экраном к Блу, чтобы она могла читать донесения Робопчелы. Текст поступал урывками и носил до странного разговорный характер, описывая медленное продвижение Ломоньера так же, как Генри описывал им грядущую продажу артефакта. Мысли Генри, изложенные на экране. Какая-то чудная и особенная магия.

Пока они все читали, Гэнси расстегнул куртку и притянул Блу к себе, укрыв ее от холода. Это тоже была чудная и особенная магия – легкость, с которой он это проделал, и тепло его тела, и его сердцебиение, отдававшее ей в спину. Он прикрыл ладонью ее раненый глаз, будто защищая от чего-то, но на самом деле это было лишь предлогом, чтобы прикоснуться к ней.

Генри никак не отреагировал на это публичное проявление близости. Он постучал пальцами по экрану телефона. Экран мигнул несколько раз и выдал какое-то сообщение на корейском языке.

– Ты не хочешь… – начала было Блу и заколебалась. – Может, тебе стоило бы переночевать у кого-то из нас?

Лицо Генри осветила удивленная улыбка, но он покачал головой:

– Нет, я не могу. Я должен вернуться в Литчфилд, капитан всегда должен быть на своем судне. Я не прощу себе, если они придут искать меня и вместо этого найдут Ченга-второго и остальных. Робопчела будет сторожить, пока мы не сможем…

Он покрутил в воздухе указательным пальцем, вероятно, так обозначая что-то вроде встречи.

– Завтра? – предложил Гэнси. – Я буду обедать с сестрой. Пожалуйста, приходите оба.

Ни Генри, ни Блу не требовалось отвечать вслух; Гэнси знал, что, раз уж он попросил их прийти, они стопроцентно придут.

– Я полагаю, мы теперь друзья, – констатировал Генри.

– Вероятно, – ответил Гэнси. – Джейн говорит, что так должно быть.

– Так должно быть, – согласилась Блу.

Теперь в улыбке Генри появилось что-то новое. Что-то искреннее, удовлетворенное – а также и нечто большее, не поддававшееся словесному описанию. Он сунул телефон в карман:

– Отлично, отлично. Горизонт чист; я покидаю вас. До завтра.

Глава 39

В ту ночь Ронан не видел снов.

Проводив Блу и Гэнси, он привалился к одной из колонн на парадном крыльце и смотрел на своих светлячков, подмигивавших ему в прохладной темноте. Все его чувства обострились до такой степени, как никогда не бывало при бодрствовании. Так обнажить пульсировавшую в нем энергию он мог только тогда, когда спал. Но это был не сон. Это была его жизнь, его дом, его ночь.

Через какое-то время он услышал, как за спиной у него открылась дверь, и на крыльцо к нему вышел Адам. Они молча смотрели на танцующие огни над полями. Было нетрудно заметить, что Адам напряженно что-то обдумывал. В Ронане волной поднимались слова и тут же лопались, будто мыльный пузырь, так и не вырвавшись на свободу. Он чувствовал, что уже задал вопрос, но не в его силах было еще и ответить на него.

Из леса вышли три оленя и замерли у самого края пространства, куда еще доставал свет фонаря над крыльцом. У одного из оленей, красивого белого самца, были большие ветвистые рога. Он смотрел на них, а они – на него, и Ронан больше не мог терпеть.

– Адам?

Когда Адам поцеловал его, это было словно гнать на превышенной скорости и ощущать каждый новый рывок спидометра, все быстрее и быстрее. Это было словно заново переживать каждую из его сумасшедших ночных поездок с открытыми окнами, и мурашками по коже, и стучащими от холода зубами. Ребра Адама под его руками, и рот Адама поверх его рта, опять, и опять, и опять. Щетина на губах, и остановка, чтобы отдышаться, чтобы Ронан мог перезапустить свое сердце. Они оба – как изголодавшиеся звери, но голод Адама был более давним.

В доме они сделали вид, будто собрались спать, но спать не стали. Они растянулись на диване в гостиной, и Адам изучал края татуировки, покрывавшей спину Ронана, все эти дивные и устрашающие заостренные края и линии, крючьями цеплявшиеся друг за друга.

– Unguibus et rostro[23], – произнес Адам.

Ронан прижал пальцы Адама к своим губам.

Он больше никогда не хотел засыпать.

Глава 40

В ту ночь демон не спал.

Пока Пайпер Гринмантл спала урывками и видела во сне грядущие торги и свое восхождение к славе в обществе торговцев магическими артефактами, демон развоплощал.

Он развоплотил физические формы Кэйбсуотера – деревья, животных, папоротники, реки и камни, но он также развоплотил призрачные образы леса. Воспоминания, плененные в рощах, песни, создававшиеся только ночью, крадущийся восторг, приливом и отливом плескавшийся вокруг одного из водопадов. Все сновиденное и подаренное этому месту было повернуто вспять и стерто.

Сновидца он прибережет напоследок.

Сновидец будет сопротивляться.

Они всегда сопротивлялись.

Пока демон разматывал и развоплощал витки и клубки сновидений, он не раз и не два наталкивался на нити своей собственной истории, пронизывавшей густую растительность. История его происхождения. Эта плодородная земля, обогащенная энергией силовой линии, годилась не только для выращивания деревьев и королей. Она также отлично выращивала демонов, если на нее пролить достаточно враждебной крови.

В этом лесу пролилось и скопилось более чем достаточно враждебной крови, чтобы сотворить демона.

Мало что препятствовало его работе. Он был естественным врагом леса, и то единственное, что могло бы остановить демона, пока никому не пришло в голову. Только самые старые деревья сопротивлялись ему, потому что были единственными, кто еще помнил, как это делается. Медленно и методично демон вспарывал их изнутри. С их разлагающихся ветвей капала чернота; они с треском падали наземь, когда их корни сгнивали до полного растворения.

Одно из деревьев сопротивлялось дольше всех остальных. Оно – точнее, она – была самым старым деревом в этом лесу и уже видела демона раньше. Она знала, что порой дело не в том, чтобы спастись, а в том, чтобы продержаться достаточно долго, чтобы кто-то другой пришел и спас тебя. И она держалась, и тянулась к звездам, даже когда демон вгрызался в ее корни, и держалась, и держалась, и пела другим деревьям даже тогда, когда ее ствол начал выгнивать изнутри, и держалась, и мечтала о небе даже тогда, когда ее развоплощали.

Другие деревья горестно стенали; если уж развоплотили ее, то кто сможет устоять?

Демон никогда не спал.

Глава 41

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Гвенллиан.

В то утро, до рассвета, она проснулась с криком на устах.

– Вставай! – прорычала она себе, выпрыгивая из постели. Сначала она зацепилась за покатый потолок чердака прической, а потом ударилась головой и прижала ладонь к ушибленному месту. Снаружи еще не рассвело, серый предрассветный свет лился в окно, и она принялась щелкать выключателями, вертеть ручки и дергать провода, пока в комнате не зажглись все имевшиеся там лампочки. Тени качались то в одну сторону, то в другую.

– Вставай! – повторила она. – Матушка, матушка!

Сны все не отлипали от нее: истаивавшие чернью деревья и шипение демона-развоплотителя; она взмахнула руками вокруг головы, чтобы снять паутину со своих глаз и ушей. Она стащила платье через голову и натянула юбку, сапоги и свитер; ей требовалась броня. Затем она пробралась через разложенные на полу карты и разбросанные травы, которые она жгла для медитаций, и направилась прямиком к зеркалам, оставленным на чердаке ее предшественницей. Нив, Нив, милая Нив. Гвенллиан узнала бы ее имя, даже если бы остальные ей не сказали, потому что оно непрестанно звучало в шепоте, пении и шипении зеркал. Как же они обожали ее и ненавидели. Судили ее и восхищались ею. Возвышали и низвергали ее. Нив, Нив, ненавистная Нив, она требовала уважения всего мира и сделала все, чтобы добиться его. Но в итоге именно Нив, Нив, милая Нив не проявила уважение к самой себе.

Высокие зеркала в полный рост были установлены друг напротив друга, бесконечно отражая отраженное. Нив провела какой-то сложный ритуал, чтобы в зеркалах отражались все вероятности, которые она могла вообразить для себя, а затем еще больше вероятностей, и в итоге одна из них пожрала ее. Правильные ведьмовские чары, как сказали бы женщины из замка Сикарт. Их всех отправили бы в лес.

Гвенллиан стояла между зеркал. Их магия с завываниями дергала и тащила ее в разные стороны. Зеркало не должно было показывать столько времен сразу; большинство людей не обладали силой, чтобы видеть столько вероятностей одновременно. Но Гвенллиан тоже была зеркалом, поэтому магия обтекала ее, не причиняя вреда, когда она прижимала ладони к одному из зеркал. Она тянулась вдаль, изучая все вероятности, и искала, искала, мечась от одной ложной истины к другой.

– Матушка, матушка, – пробормотала она. Ее беспорядочные мысли начинали мутировать, если она сразу же не проговаривала их.

А вот и мать: в этой текущей реальности, в этой текущей вероятности, в реальности, где сама Нив была мертва. Развоплощавшийся лес и мать Гвенллиан, развоплощенная вместе с ним.

Развоплощенная.

Развоплощенная.

Раз…

Издав истошный вопль, Гвенллиан сбила зеркала на пол. Внизу кто-то вскрикнул; дом просыпался. Не переставая кричать, Гвенллиан заметалась по комнате в поисках инструмента или оружия. На чердаке не было предметов, которыми можно было бы нанести хороший удар… А! Она схватила настольную лампу, вырывая шнур из стены, и с грохотом понеслась вниз по лестнице. Бух-бух бух-бух – отзывался каждый ее шаг по ступенькам.

– Артемусссс! – наполовину проворковала, наполовину прострекотала она, проскальзывая в кухню, освещенную лишь крохотной лампочкой над духовкой и тусклым серым светом из окна над раковиной. Снаружи все затянул туман, поглотив солнце. – Артемусссссс!

Он не спал; вероятно, ему приснился тот же сон, что и ей. Ведь в их венах текла одна и та же звездная субстанция.

– Уходи, – донесся его голос из-за двери.

– Открой дверь, Артемуссс! – прошипела Гвенллиан. Она тяжело, прерывисто дышала. Ее трясло с головы до ног. Лес – развоплощен, ее мать – развоплощена. И этот трусливый чародей, прячущийся в чулане, убил всех своей бездеятельностью. Она подергала дверь; он чем-то подпер ее изнутри.

– Не сегодня! – крикнул Артемус. – Спасибо, не стоит! Слишком много событий за это десятилетие. Может быть, попозже! Я не вынесу шока! Спасибо за внимание.

Он был советником королей.

Гвенллиан шарахнула лампой о дверь. Лампочка с серебряным звоном разлетелась на мельчайшие осколки; край лампы оставил трещину в тонком фанерном листе, из которого была сделана дверь. Гвенллиан пропела:

– Кролик-кролик, в норку шнырь, в норку шнырь, и лисенок в норку шнырь, в норку шнырь, и щеночек в норку шнырь, в норку шнырь. Выходи, кроличек, у меня есть вопросы. О демонах.

– Я – медленно растущий организм! – взвыл Артемус. – Я не могу так быстро приспосабливаться!

– Если к нам залез грабитель – приходите вечером после работы! – донесся крик Каллы со второго этажа.

– Ты знаешь, что случилось с моей матушкой, ты, гнилье? – Гвенллиан вырвала лампу, застрявшую в щели, чтобы врезать ею по двери еще раз. Щель стала шире. – Я скажу тебе, что я видела в своих зеркальных зеркалах!

– Уходи, Гвенллиан! – крикнул Артемус. – Я ничем не могу помочь никому из вас! Оставь меня в покое!

– Ты можешь сказать, где мой отец, ты, мелкий сорняк! В какой дыре ты его закопал?

Хрясь!

Дверь развалилась на две части; Артемус отпрянул в темноту. Он свернулся клубком на пластиковых контейнерах, многоразовых пакетах для продуктов и мешках с мукой и заслонил руками свое вытянутое худое лицо, когда она замахнулась на него лампой.

– Гвенллиан! – вскрикнула Блу. – Что ты делаешь? Дверь стоит денег!

Вот и дочурка Артемуса – он даже ногтя ее не стоил – прибежала к нему на помощь. Она ухватила Гвенллиан за руку, чтобы не дать ей размозжить лампой череп этому негодному трусу.

– Не хочешь ли порасспросить его, синяя лилия? – завопила Гвенллиан. – Я не единственная, кому нужны ответы. Ты слышал, как кричала моя матушка, Артемуссссс?

– Гвенллиан, перестань, – сказала Блу. – Еще очень рано, и мы спим. Ну, спали.

Гвенллиан выронила лампу, вырвала руку из пальцев Блу и схватила Артемуса за руку и за волосы. Он заскулил, как побитый пес, когда она выволокла его из кладовки.

– Мама! – закричала Блу, прикрыв глаз рукой. Артемус распростерся на полу между ними, опасливо поглядывая на них снизу вверх.

– Говори, насколько силен этот демон, Артемус! – прошипела Гвенллиан. – Говори, кто будет следующим. Говори, где мой отец. Говори, говори!

Внезапно он вскочил на ноги и бросился бежать. Гвенллиан сделала попытку сцапать его на бегу, но поскользнулась на осколках разбитой лампочки. Она упала на пол, больно ударившись бедром, и тут же поднялась, цепляясь ногтями за все, что могло сойти за опору. Артемус вылетел через стеклянную дверь на задний двор, прежде чем она успела выпрямиться, и когда она выскочила в залитый туманом двор вслед за ним, он уже успел взобраться на нижнюю ветку старого бука.

– Оно не примет тебя, ты, трус! – выкрикнула Гвенллиан, хоть и боялась, что все же примет. Она бросилась за ним и принялась взбираться на дерево. Деревья и ветви были ей знакомы, вдобавок, она лазила быстрее, чем он.

– Ты, интриган, ты, мечтатель, ты… тыыыы! – рычала она.

Ее платье зацепилось за ветку и тем самым подарило Артемусу несколько секунд. Артемус вытянул руки, нащупал ветвь и взобрался еще выше. Когда Гвенллиан полезла следом, листья вокруг нее сердито зашумели, а мелкие ветки начали обламываться под ее весом.

– Помогите! – умоляюще произнес он, но на самом деле он сказал не так. Он сказал: – Auxiril!

Это слово слетело с его губ, как трепещущая, перепуганная, отчаявшаяся и потерявшая всякую надежду птичка.

– Моя матушка! – простонала Гвенллиан. Мысль, без запинки переведенная в слова. – Моя матушка, моя матушка, моя матушка!

Мертвые буковые листья содрогнулись над ними и дождем посыпались вокруг.

Гвенллиан подпрыгнула, чтобы достать его.

– Auxiril! – взмолился он снова.

– Оно тебя не спасет!

– Auxiril, – прошептал он, вцепившись в дерево.

Остатки осенних листьев с шорохом и шипением опали с ветвей. Ветви сплелись. Земля вспучилась под натиском корней, вгрызавшихся в нее все глубже. Гвенллиан попыталась ухватиться за ветку – и не смогла удержаться. Ветвь под ней дернулась и изогнулась немыслимой петлей. Земля внизу шептала и шептала вслед тянувшимся корням – они были слишком далеко от дороги мертвых, чтобы сделать это, а Артемус все равно это сделает, как это типично, типично, типично для него – а затем Гвенллиан рухнула вниз, когда ветвь под ней дернулась снова.

Она упала, тяжело приземлившись на плечо, задохнувшись от удара об землю, а когда подняла голову, то увидела уставившихся на нее Блу и ее мертвого друга. Остальные стояли в дверях дома, но Гвенллиан была оглушена падением и не разбирала лиц.

– Что?! – воскликнула Блу. – Что это было только что? Он что…

– …в дереве? – закончил за нее Ноа.

– Моя матушка была внутри дерева, и она мертва! – рявкнула Гвенллиан. – Твой отец внутри дерева, и он трус! Тебе не повезло. Я убью тебя, когда ты вылезешь наружу, ты, отравленный сучок! – это уже в адрес дерева. Она знала, что Артемус слышал ее; это его душа свернулась теперь внутри этого ствола, проклятый древесный светляк, проклятый чародей. Гвенллиан была в бешенстве: он мог прятаться там до тех пор, пока жив этот старый бук. Демон вряд ли заинтересуется деревом, находившимся так далеко от Кэйбсуотера, так что, даже после того, как умрут все и всё остальное, он снова выйдет целым и невредимым.

О, какая ярость!

Блу смотрела на бук, слегка приоткрыв рот:

– Он… он внутри?

– Конечно! – ответила Гвенллиан. Она оттолкнулась руками от земли и встала, подобрав юбку, чтобы не споткнуться. – Вот кто он на самом деле! Это твоя кровь. Неужели ты не чувствовала корни в своих венах? Проклятие! Проклятие!

Она в гневе промаршировала обратно в дом, оттолкнув с дороги Мору и Каллу.

– Гвенллиан, – позвала Мора, – что происходит?

Гвенллиан задержалась в коридоре:

– Демон приближается! Все умрут. Кроме ее бесполезного папашки. Он будет жить вечно.

Глава 42

В субботу Адам проснулся под звуки идеальной тишины. Он уже забыл, каково это. За окнами спальни Деклана медленно плыл туман, заглушая пение птиц. Дом находился слишком далеко от дороги, чтобы услышать звуки машин. Из-за стены не доносилось никакого шума из административного офиса церковной общины, никто не выгуливал собаку на тротуаре у дома, дети не бежали в школу с визгами. Вокруг царила тишина, такая глубокая, что ему казалось, будто у него заложены уши.

Затем внутри него, возвращаясь к жизни, шумно вздохнул Кэйбсуотер, и Адам сел. Если он вернулся, это означало, что раньше его не было.

Ты здесь?

Он ощутил свои собственные мысли, и снова мысли, а дальше – очень тихий, едва слышный голос Кэйбсуотера. Что-то было не так.

Отбросив покрывала и поднявшись на ноги, Адам на мгновение замешкался. Надо же, он проснулся в доме Линча, одетый во вчерашнюю одежду, все еще пахнущую дымком гриля. Он проснулся так поздно, что на несколько часов проспал утреннюю силовую тренировку. Его губы все еще хранили память о губах Ронана Линча.

Что он творит? Ронан – не объект для игр. Впрочем, он не считал, что играет.

«Ты должен уехать отсюда», – сказал он себе.

Но впервые за долгое время он не ощутил знакомого желания немедленно уехать, так, словно ему припекало пятки. В этом заявлении куда-то подевалась вторая, сама собой разумеющаяся часть: и никогда не возвращаться.

Он отправился на первый этаж, заглядывая в каждую комнату по пути, но, похоже, он был в доме один. На краткий миг, напоминавший психоделический кайф, он представил, что спит и во сне бродит по этому опустошенному дому. В животе у него заурчало, и он пошел искать кухню. Там он съел две оставшиеся с вечера булочки для гамбургеров всухомятку, так как не мог найти масло, запил их остатками молока прямо из пакета и, позаимствовав куртку с вешалки, вышел на улицу.

Снаружи поля плавали в тумане и росе. На его сапоги налипли осенние листья, пока он шел по тропинке между пастбищами. Он прислушивался, ища признаки какой-либо деятельности в любом из сараев, но в целом он был вполне доволен безмолвием. Такая тишь, такая абсолютная тишь – только серое небо низко над головой и мысли Адама.

На душе у него было так спокойно.

Тишину нарушило метнувшееся ему под ноги существо. Оно пронеслось по траве, так быстро и чудно перебирая копытцами, что Адам узнал в нем Сиротку лишь тогда, когда она вложила руку в его ладонь. В другой руке она держала мокрую черную палочку. Адам, взглянув на девочку, заметил кусочки коры, прилипшие к ее зубам.

– Тебе разве можно это есть? – спросил он ее. – А где Ронан?

Она ласково потерлась щекой о его руку:

– Savende e'lintes i firen…

– По-английски или по-латыни, – попросил он.

– Сюда!

Но вместо того, чтобы вести его в каком-то конкретном направлении, она выпустила его руку и принялась скакать вокруг него, размахивая руками, как крыльями. Он зашагал дальше, а она все прыгала вокруг него. Летевшая куда-то птица вдруг зависла у него над головой. Заметив движущуюся Сиротку, Чейнсо каркнула, покружилась над ними и полетела обратно к верхним полям. Там Адам и нашел Ронана – черное пятно в затянутом белым туманом поле. Он за кем-то наблюдал, но Чейнсо сообщила ему о приближении Адама, и Ронан, обернувшись и сунув руки в карманы темной куртки, стал смотреть, как тот подходит.

– Пэрриш, – произнес Ронан, окинув Адама взглядом. Он явно ничего не принимал как должное.

– Линч, – отозвался Адам.

Сиротка рысью проскочила между ними и ткнула в Ронана палочкой, которую держала в руке.

– Какая же ты мелкая пакость, – сообщил ей Ронан.

– А ей можно это есть?

– Не знаю. Я даже не знаю, есть ли у нее внутренние органы.

Адам рассмеялся, до того нелепо это прозвучало.

– Ты ел? – спросил Ронан.

– Что-то кроме палочек? Ага. Я пропустил силовую тренировку.

– Какая жалость. Хочешь потаскать тюки с сеном? Это наверняка придаст тебе мужественности, глядишь – и волосы на груди вырастут. Эй, только ткни меня еще раз этой штукой, – это уже относилось к Сиротке.

Пока эти двое сцепились в траве, Адам закрыл глаза и запрокинул голову назад. Он мог бы заняться ясновидением прямо здесь и сейчас. Тишина и ветерок, холодивший шею, унесут его прочь, а влага, просочившаяся в его сапоги, и запах живых существ помогут ему удержаться в реальности. Изнутри и снаружи. Он не знал, что именно начинает боготворить – это место или Ронана, и не был уверен, что разница имела значение.

Когда он открыл глаза, то увидел, что Ронан смотрит на него – так, как смотрел уже много месяцев. Адам посмотрел в ответ – так, как смотрел в ответ уже много месяцев.

– Мне надо заняться сновидением, – сказал Ронан.

Адам взял Сиротку за руку и поправил его:

– Нам надо заняться сновидением.

Глава 43

В двадцати пяти минутах езды от них у Гэнси не было сна ни в одном глазу. А еще у него были неприятности.

Он еще не знал, по какой причине они возникли; зная семейство Гэнси, он мог так и не выяснить это. Впрочем, он чувствовал эти неприятности всеми фибрами души, так же, как ощущал, что прочно попал в сети истории с Глендауэром. Раздражение и злость в семье Гэнси были похожи на легкий привкус экстракта ванили. Его применяли экономно, крайне редко по отдельности, и определить его наличие можно было только задним числом. Если попрактиковаться, то можно было научиться распознавать его, но до какой степени? "Вот в этой булочке присутствует некоторая злость, тебе не кажется? О, да, думаю, всего чуть-чуть…"

Хелен была зла на Гэнси. Вот какой напрашивался вывод.

Семья Гэнси собралась в школьном здании, одном из объектов их инвестиций. Это был обветшалый, но все же удобный старый каменный дом, расположившийся среди отдаленных зеленых холмов между Вашингтоном и Генриеттой, где на его содержание зарабатывали сдачей в краткосрочную аренду. Семья провела здесь ночь – они пытались убедить и Гэнси переночевать с ними, и он бы, возможно, выполнил эту просьбу, если бы не Ронан, и если бы не Генри. Может, именно поэтому Хелен была зла на него.

В любом случае, он наверняка компенсировал эту недостачу, приведя с собой интересных друзей, с которыми его домочадцы могли поиграть. Семейство Гэнси обожало приводить в восторг других. Гости в доме – отличная возможность продемонстрировать свои изысканные кулинарные таланты.

И все-таки у него были неприятности. Не с родителями. Они были очень рады видеть его: «Как ты загорел, Дик!». И они тем более были рады видеть Генри и Блу. Генри мгновенно прошел тест, призванный проверить, насколько он был им ровней и мог ли быть другом – тест, который Адам и Ронан всегда проходили с большим трудом, а Блу… Ну, что бы так ни привлекало младшего Гэнси в ее проницательном и любопытном выражении лица, это определенно привлекло и старших. Они немедленно принялись расспрашивать Блу о ее семейной профессии, пока нарезали кубиками баклажаны.

Блу описала ежедневную рутину в доме номер 300 по Фокс-уэй почти обыденным тоном, тогда как ее рассказ в машине Гэнси о далеко не обыденном исчезновении ее отца в стволе дерева сопровождался изумлением и замешательством. Она рассказала о горячей телефонной линии ясновидения, очищении домов от негативной энергии, медитационных кругах и гадании на картах. Ее слегка небрежный стиль описания очаровал родителей Гэнси еще больше; если бы она попыталась продать им эти услуги, это никогда бы не сработало. Но она просто рассказывала им о том, как это происходило, и ничего не просила у них. Они были в восторге от этого.

В присутствии Блу Гэнси вдруг мучительно осознал, как они все выглядят в ее глазах – старый «мерседес» на подъездной дорожке, безупречно подшитые по росту брюки, гладкая кожа, ровные зубы, солнечные очки от Burberry и шарфы от Hermes. Теперь и он мог взглянуть на этот дом ее глазами. В прошлом ему бы и в голову не пришло, что дом выглядел как-то по особенному богато – декор в нем был очень скромным, и, на вкус Гэнси, выглядел скорей аскетично. Но теперь, проведя столько времени с Блу, он видел, что именно этот скромный декор придавал дому богатый вид. Семье Гэнси не требовалось держать в доме множество вещей, потому что каждый предмет, принесенный сюда, был тщательно подобран, чтобы исполнять определенное предназначение. Здесь не было ни одной дешевой книжной полки, наспех повешенной для хранения лишней посуды. Ни одного стола, на котором валялись бумаги вперемешку со швейными принадлежностями и игрушками. Никаких гор кастрюль и сковородок на шкафах и никаких туалетных ершиков в дешевых пластиковых ведерках. Вместо этого, даже в этом старом, разрушающемся доме все было оформлено эстетически. Ершики – в бронзовых ведерках, лишняя посуда – за стеклянными дверцами, игрушки – в резных старинных сундучках, а сковородки – на специальных подвесных рамах с крючками для посуды.

Из-за всего этого он чувствовал себя довольно неловко.

Гэнси старательно ловил взгляды Блу и Генри, чтобы убедиться, что у них все хорошо, но главная трудность заключалась в том, чтобы сделать это как можно более деликатно в присутствии других членов семьи Гэнси, ведь деликатность – их общий язык. Предложить им помощь как можно тактичнее было невозможно: все сообщения мгновенно перехватывались. Поэтому легкая беседа продолжалась до тех пор, пока обед не перенесся на террасу, выходившую на задний двор. Генри и Блу сидели слишком далеко от Гэнси, чтобы он мог оказать им какую-нибудь помощь по воздуху.

Хелен нарочно села рядом с ним. И привкус ванили тут же стал оглушительным.

– Директор Чайлд сказал, что ты запаздываешь с подачей заявления на вступление в университет, – сказал мистер Гэнси, наклоняясь вперед, чтобы разложить по тарелкам кинву.

Гэнси притворился, будто он занят извлечением мошки из своего стакана чая со льдом. Миссис Гэнси в знак солидарности помахала рукой в воздухе, словно отмахиваясь от невидимой мошки: – Казалось бы, на улице слишком прохладно для насекомых. Должно быть, где-то неподалеку есть стоячая вода.

Гэнси аккуратно вытер палец с дохлой мошкой о край стола.

– У меня еще сохранились контакты с Дромандом, – продолжал мистер Гэнси. – У него по-прежнему есть обширные связи с историческим факультетом Гарварда, если ты все еще хочешь именно туда.

– Господи, только не туда, – возразила миссис Гэнси. – Конечно же, Йель.

– Что, как Эрлич? – мистер Гэнси вежливо хохотнул, видимо, вспомнив какую-то шутку для своих. – Пусть это станет уроком всем нам.

– Эрлич – особый случай, – ответила миссис Гэнси. Они чокнулись бокалами, будто произнесли какой-то секретный тост.

– Ты уже куда-то подавался? – спросила Хелен. В ее голосе слышалась угроза. Неслышная для тех, кто не входил в семью Гэнси, но достаточно уловимая для того, чтобы их отец заметил ее и нахмурился, глядя на дочь.

Гэнси моргнул:

– Пока что никуда.

– Я не помню, каковы сроки для этих дел, – отметила миссис Гэнси. – Но, кажется, уже скоро, да?

– Время ускользнуло от меня, – произнес он. Это был наиболее простой способ сказать «теоретически, я обречен умереть до того, как это станет актуально, так что я потратил свои свободные вечера на другие занятия».

– Я читал статью об академических отпусках, – вставил Генри. Он улыбнулся тарелке, которую перед ним поставила миссис Гэнси, и по этой улыбке стало ясно, что язык деликатности он знает в совершенстве. – Для таких ребят, как мы, это хороший вариант.

– А кто такие эти «мы»? – спросила мать Гэнси тоном, предполагавшим, что ей нравится думать, будто у них есть что-то общее.

– О, ну, знаете, чересчур образованные молодые люди, доводящие себя до нервного срыва в достойной погоне за совершенством, – пояснил Генри. Родители Гэнси рассмеялись. Блу ковыряла салфетку. Гэнси был спасен, а Блу – выброшена на мель.

Впрочем, мистер Гэнси заметил это и перехватил мяч, прежде чем тот коснулся земли: – Я бы очень хотел прочесть что-нибудь в твоем авторстве, Блу, о том, каково расти в доме ясновидящих. Ты могла бы написать диссертацию или мемуары, но в любом случае это будет очень увлекательно. У тебя очень особый, индивидуальный тон и стиль, даже когда ты говоришь вслух.

– О, да, я тоже заметила, дивный генриеттский акцент, – тепло добавила миссис Гэнси. Они были прекрасными командными игроками. Отличный отраженный бросок, одно очко в пользу Гэнси, выигрывает команда «Прекрасное самочувствие».

– Я почти забыла про брускетты, – сказала Хелен. – Они сейчас сгорят. Дик, ты не поможешь мне принести их?

Команду «Прекрасное самочувствие» резко распустили. Гэнси вот-вот узнает, откуда у него неприятности.

– Да, конечно, – согласился он. – Кому-нибудь что-нибудь принести, раз уж я иду на кухню?

– Вообще-то, если захватишь мой график мероприятий с комода, было бы славно, спасибо, – сказала ему мать. – Мне надо перезвонить Мартине и убедиться, что она сможет приехать пораньше.

Брат и сестра Гэнси отправились в дом, где Хелен сначала вытащила хлебцы из духовки и только потом повернулась к нему:

– Ты помнишь, как я попросила тебя сообщить мне, какую грязь потенциально можно накопать на твоих богатеньких друзей, чтобы я могла принять меры, прежде чем мама пойдет на выборы?

– Полагаю, это риторический вопрос, – ответил Гэнси, принимаясь за сервировку брускетты.

– Ты мне не прислал никакой информации на этот счет, – упрекнула его Хелен.

– Я отправлял тебе вырезки о розыгрышах во время Недели приколов.

– И все же ты забыл упомянуть, что дал взятку директору.

Гэнси перестал сервировать брускетту.

– Ты и впрямь это сделал, – констатировала Хелен, без труда читавшая все эмоции у него на лице. Брат и сестра Гэнси были настроены на одну радиоволну. – И ради кого из них ты пошел на это? Кто из твоих друзей? Этот, из трейлерного городка?

– Только не надо оскорблений, – решительно отрезал Гэнси. – Кто тебе рассказал?

– Мне рассказали бумаги. Тебе еще нет восемнадцати, знаешь ли. Как тебе вообще удалось убедить Брулио оформить этот документ? Он же вроде должен быть папиным юристом.

– Папы это вообще не касается. Я не тратил его деньги.

– Тебе семнадцать. Какие еще деньги у тебя есть, кроме семейных?

Гэнси взглянул на нее:

– Подозреваю, ты прочла только первую страницу документа.

– У меня на телефоне открылась только она, – сказала Хелен. – А что? Что там на второй странице? Господи Боже. Ты отдал Чайлду этот свой склад, да?

В ее формулировке это звучало так честно. Он предполагал, что так и было. Один диплом Эгленби в обмен на фабрику Монмут.

«Скорей всего, тебя здесь уже не будет, чтобы скучать по Монмуту», – сказал он себе.

– Во-первых, что он такого сделал, чтобы заслужить подобное? – наседала Хелен. – Ты с ним спишь?

Негодование охладило его тон:

– То есть, дружба – недостаточно достойная причина?

– Дик, я вижу, что ты изо всех сил стараешься придерживаться высоких моральных принципов, но, поверь мне, у тебя не получается. Чтобы достичь таких высот, тебе потребуется не просто лестница нравственности, но еще и стул, чтобы поставить лестницу на него. Неужели ты не понимаешь, в какое ужасное положение это поставит маму, если твоя глупость выплывет на свет?

– Мама тут ни при чем. Это сделал я.

Хелен склонила голову. Обычно он не замечал разницы в возрасте между ними, но именно сейчас она совершенно явно была умудренной опытом взрослой женщиной, а он был… кем бы он ни был.

– Ты думаешь, пресса станет разбираться? Тебе семнадцать. Бог мой, документ выписан семейным юристом! Пример семейной коррупции, и так далее, и тому подобное. Поверить не могу. Ты мог хотя бы подождать и сделать это после выборов.

Но Гэнси не знал, сколько времени у него осталось. Он не знал, дотянет ли он до дня после выборов. От этой мысли что-то сдавило ему грудь, мгновенно перекрыв дыхание, поэтому он оттолкнул ее подальше так быстро, как только смог.

– Я не подумал о последствиях, – сказал он. – Ну, для кампании.

– Естественно! Я вообще не знаю, о чем ты думал. Я долго думала, пытаясь как-то обосновать твое поведение, но так и не сумела.

Гэнси передвигал по разделочной доске кусочек помидора. Сердце в груди все еще дрожало.

– Я не хотел, чтобы он перечеркивал всю свою жизнь только потому, что его отец умер, – гораздо тише произнес он. – Сейчас он не хочет заканчивать школу, но я хотел, чтобы у него был диплом, когда он решит, что ему это все-таки нужно.

Хелен ничего не ответила, и он чувствовал, как сестра изучает его, пытаясь прочесть его мысли. Он продолжал катать кусок помидора по доске, размышляя, как на самом деле он даже не был уверен, что Ронану нужен этот диплом, и как он жалел о том, что заключил с Чайлдом сделку, хотя знал, что не сможет спокойно спать, пока не сделает этого. Он во многом ошибся, но сейчас времени осталось слишком мало, и исправлять ошибки было поздно. Это был тоскливый и преступный секрет, который он был вынужден хранить.

К его удивлению, Хелен обняла его.

– Братишка, – прошептала она, – что с тобой?

В семье Гэнси не принято было обниматься, и Хелен обычно не стала бы рисковать и обнимать его, чтобы не помять блузку; ее тонкие золотые браслеты оставили вмятины на его руках, и что-то во всем этом так тронуло его, что он едва не заплакал.

– Что если я не найду его? – наконец, сказал он. – Глендауэра.

Хелен вздохнула и выпустила его из объятий:

– Ох уж этот твой король. Когда это закончится?

– Когда я найду его.

– А потом что? Что если ты и впрямь найдешь его?

– Только это, и больше ничего.

Это был неудачный ответ, и ей он совсем не понравился, но она лишь прищурилась и провела руками по блузке, разглаживая морщинки на ткани.

– Мне очень жаль, что я испортил мамину кампанию, – произнес он.

– Ты ее не испортил. Мне просто придется… не знаю. Раскопаю какие-нибудь скелеты в шкафу Чайлда, чтобы заставить его молчать в случае чего, – Хелен, похоже, не испытывала особого отвращения к такому занятию. Ей нравилось организовывать факты. – Господи. А я-то думала, что мне придется иметь дело с дедовщиной и хранением марихуаны. Кстати, что это за девочка с тобой? Ты целовался с ней?

– Нет, – честно ответил Гэнси.

– А следовало бы, – подчеркнула она.

– Она нравится тебе?

– Она чуднАя. Ты чудной.

Брат и сестра улыбнулись друг другу.

– Давай уже вынесем эти брускетты, – сказала Хелен. – Может, нам еще удастся выжить после этих выходных.

Глава 44

Это было ошибкой.

Адам понял это сразу же, как провалился в темный зев чаши для гаданий, но он просто не мог оставить Ронана во сне одного.

Его физическое тело, скрестив ноги по-турецки, сидело на полу в Барнсе, а чашей для гаданий ему служила обычная керамическая собачья миска. Скрюченное тело Ронана лежало на диване. Сиротка сидела рядом с Адамом, глядя в миску вместе с ним.

Это было настоящим.

Но и это тоже настоящее: эта отравленная симфония, в которую превратился Кэйбсуотер. Вокруг него лес исторгал из себя черноту. Деревья таяли и растворялись в темноте, но в обратном направлении – длинные струи липкой черной жижи текли вверх, в небо. Воздух дрожал и метался туда-сюда. Разум Адама не знал, как вместить все то, что он видел. Это был тот же ужас сочившегося чернотой дерева, которое они уже видели раньше, но теперь это распространилось на весь лес, включая атмосферу. Если бы от истинного Кэйбсуотера ничего не осталось, было бы не так страшно – по крайней мере, можно было бы списать все на ночной кошмар. Но он все еще видел остатки леса, который он успел познать. Леса, изо всех сил пытавшегося остаться в живых.

"Кэйбсуотер?"

Ответа не было.

Адам не знал, что с ним произойдет, если Кэйбсуотер погибнет.

– Ронан! – прокричал он. – Ты здесь?

Возможно, Ронан всего лишь спал, а не сновидел. Или, может, он сновидел где-то в другом месте. Может, он прибыл сюда раньше Адама и уже был убит.

– Ронан!

– Кера! – простонала Сиротка.

Впрочем, когда он огляделся в поисках нее, ее нигде не было видно. Могла ли она прийти следом за ним, погрузившись в медитацию над чашей для гадания? Мог ли Ронан сотворить еще одну такую девочку в своих снах? Адам знал, что ответ на этот вопрос – да. Он как-то видел, как сновиденный Ронан умирает на глазах у Ронана реального. В этом лесу могло быть бесчисленное количество Сироток. Проклятье. Он не знал, как позвать ее. Но все же попытался:

– Сиротка!

Едва выкрикнув ее имя, он тут же пожалел об этом. Здесь все становилось тем, чем ты называл его. В любом случае, ответа не было.

Он принялся пробираться сквозь лес, старательно цепляясь за свое тело, оставшееся в Барнсе. Его руки на холодной поверхности миски. Ощущение собственных ног на деревянном полу. Запах камина у него за спиной. Помни, где ты находишься, Адам.

Он не хотел снова звать Ронана; он не хотел, чтобы этот кошмар создал двойника. Все, что он здесь видел, было жутью. Вот на глазах растворяется еще живая змея; вот на земле лежит олень, перебирая ногами, как в замедленном кино, а сквозь его еще живую плоть прорастают ветви. Вот существо, не бывшее Адамом, но почему-то одетое как он. Адам отшатнулся, но странный мальчишка не обращал на него никакого внимания. Он был занят тем, что медленно поедал собственные руки.

Адам задрожал.

– Кэйбсуотер, где он?

Его голос надломился, и Кэйбсуотер сдвинулся с места, пытаясь выполнить просьбу своего чародея. Перед ним возник камень. Точнее, он всегда был там, как это может происходить лишь в снах; как появлялся или исчезал Ноа. Адам уже видел этот камень; его бороздчатая поверхность была испещрена фиолетово-черными буквами, написанными рукой Ронана.

Адам прошел мимо него, и тут сзади раздался крик.

Вот и Ронан. Наконец-то. Наконец-то.

Ронан ходил вокруг чего-то, лежавшего в выгоревшей траве среди разлагавшихся деревьев; когда Адам приблизился, то увидел, что это были остатки туши, но не мог понять, что это было за животное изначально. Похоже, у него когда-то была белоснежная шкура, но плоть покрывали глубокие порезы, розовеющие края которых заворачивались внутрь. Из-под грязно-серого лоскута надорванной шкуры вывалился клубок внутренностей, подцепленных когтем, окрашенным в ярко-красное. Сквозь эти останки там и сям прорастали грибы, но с ними тоже творилось что-то ужасное; на них было трудно и больно смотреть.

– Нет! – выдохнул Ронан. – О, нет. Ах, ты, ублюдок…

– Что это? – спросил Адам.

Рука Ронана зависла над двумя раскрытыми клювами, лежавшими бок о бок и окаймленными чем-то черным и пурпурно-алым; Адаму не хотелось всматриваться и разбираться, что это такое.

– Мой ночной ужас. Господи. Вот дерьмо.

– Откуда он здесь взялся?

– Я не знаю. Ему небезразлично все то, что небезразлично мне, – ответил Ронан, поднимая взгляд на Адама. – Это кошмар или реальность?

Адам выдержал его взгляд. Вот до чего они дошли: ночные кошмары стали реальностью. Теперь между снами и реальностью не было никакой разницы, когда они находились в Кэйбсуотере вместе.

– Что могло вызвать все это? – недоумевал Ронан. – Я не слышу деревьев. Мне никто не отвечает.

Адам выдержал его взгляд. Он не хотел произносить слово «демон» вслух.

– Я хочу проснуться, – сказал Ронан. – Мы можем проснуться? Я не хочу случайно притащить что-то из этого обратно. И я не могу сдержать свои мысли… не могу…

– Да, – перебил его Адам. Он тоже не мог сдержать мысли. – Надо поговорить с остальными. Давай-ка…

– Кера!

Пронзительный крик Сиротки мгновенно привлек внимание Ронана; он вытянул шею, пытаясь разглядеть ее среди темных ветвей.

– Оставь ее, – сказал Адам. – Она с нами в реальной жизни.

Но Ронан колебался.

– Кера! – тоненько провыла она, и в этот раз Адам услышал боль в ее голосе. Это была боль по-детски маленького, несчастного существа, и Адам всем естеством потянулся ей навстречу.

– Кера, succurro[24]! Они не могли определить, была ли это та же Сиротка, которая сейчас находилась с ними в Барнсе, или ее копия, или какая-то чудовищная дьявольская птица с ее голосом. Ронану было наплевать. Он все равно бросился на помощь. Адам ломанулся следом. Все вокруг выглядело омерзительно: ивовая роща, где деревья осели друг на друга, птица, певшая свою песню задом наперед, рой черных насекомых, ползавших по остаткам кроличьей тушки.

Голос принадлежал не чудовищной птице. Это была Сиротка – или что-то, выглядевшее в точности как она. Она стояла на коленях на клочке высохшей травы. Она не плакала до этого, но, увидев Ронана, залилась слезами. Когда он, запыхавшись, подскочил к ней, она с мольбой протянула к нему руки. Адам был уверен, что это не копия; на руке у нее были его часы со следами зубов на ремешке. Да и Кэйбсуотер настолько ослабел, что ему не хватило бы сил создать такую ничем не оскверненную копию девочки.

– Succurro, succurro, – всхлипывала она. Помогите, помогите! Ее руки, протянутые к Ронану, были забрызганы кровью по самые локти.

Ронан бухнулся на колени и обхватил ее обеими руками; Адаму почему-то было больно смотреть, как неистово он обнимал это странное маленькое сновиденное создание, и как она зарылась лицом в его плечо. Он крепко сжимал ее в объятиях, и Адам слышал, как он шепчет ей: «Нет, ты умница, все будет хорошо, мы сейчас проснемся».

И тут Адам увидел это. Он увидел это раньше Ронана, поскольку Ронан до сих пор не поднимал головы, обнимая Сиротку. Нет, нет. Сиротка остановилась здесь вовсе не потому, что просто не могла бежать дальше. Она остановилась, потому что у нее больше не было сил тащить тело. Впрочем, тело – слишком мягкое слово для того, что лежало на траве. К самым крупным частям прилипли длинные пряди волос. Останки были похожи на жуткое, нанизанное на нить ожерелье из липких, кровавых жемчужин. Вот откуда на руках Сиротки взялась кровь – от тщетных попыток спасти чужую жизнь.

– Ронан, – предупреждающе произнес Адам, ощущая, как в нем волной поднимается ужас.

Услышав тон Адама, Ронан повернулся.

На краткий миг он задержал взгляд на Адаме, и Адам молил небеса, чтобы тот не отводил глаза и продолжал смотреть на него. «Просто проснись», – подумал он, но уже знал, что Ронан не проснется.

Взгляд Ронана упал на землю.

– Мама?..

Глава 45

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Сером.

Серому нравились короли.

Ему нравились официально коронованные короли – те, у которых был и титул, и корона, и все прочее, но ему также нравились неформальные короли, которые правили, вели свои войска в бой и руководили, не имея ни благородного происхождения, ни приличного трона. Ему нравились короли прошлого и короли будущего. Короли, ставшие легендами только после смерти, и короли, ставшие легендой при жизни, и короли, ставшие легендой, даже не родившись. Его любимыми королями были те, кто использовал свою власть для просветительской деятельности и установления мира, а не для достижения определенного статуса и приобретения имущества, или те, кто применял насилие лишь для создания страны, где в насилии уже не было нужды. Альфред Великий, король, которого больше всего боготворил Серый, стал олицетворением всего этого, завоевав мелких англосаксонских корольков Англии, чтобы объединить страну. О, как же сильно Серый восхищался таким человеком, невзирая на то, что сам он стал наемным убийцей, а не королем.

Любопытно, что он не помнил, как принял решение стать киллером.

Он помнил академическую часть своего прошлого, когда преподавал историю в Бостоне: лекции, доклады, вечеринки, архивы. Короли и воины, честь и вира. Разумеется, он помнил Гринмантлов. Но он никак не мог собрать воедино все остальное. Никак не мог отличить настоящее воспоминание от мечтаний и снов. В то время он проживал один неприметный серый день за другим, и ему казалось, что он потерял в этом тумане целые недели, или месяцы, или даже годы. Где-то внутри кто-то шепнул ему слово «наемник», и где-то внутри кто-то отказался от своей личности и стал Серым.

– Что, по твоему мнению, мы должны здесь найти? – спросила его Мора.

Они вдвоем ехали в Сингерз-Фоллс. Присутствие в магазине только двух братьев Ломоньер в тот вечер терзало Серого с того самого момента, как он покинул их, и он потратил большую часть ночи, чтобы отыскать третьего, самого неприятного брата. Теперь же, потеряв его взятую напрокат машину из виду, они продолжали двигаться в сторону Барнса.

– Я надеюсь, что не найдем ничего, – сказал Серый. – Но вполне вероятно, что мы обнаружим Ломоньера, шарящего по кладовкам Ниалла Линча.

Та часть Серого, когда-то бывшая киллером, была не в восторге от идеи, что Мора решила сопровождать его и настояла на этом; но та часть, которая была в нее чрезвычайно влюблена, чувствовала себя вполне удовлетворенной.

Мора заглянула в телефон Серого:

– От Ронана до сих пор нет ответа.

Тем утром Блу сказала им, что Ронан Линч и Адам Пэрриш работают в Барнсе.

– Может, он не берет трубку, если видит незнакомый номер, – предположил Серый. Также вполне возможно, что он уже мертв. Ломоньер мог быть очень несговорчивым, если загнать его в угол.

– Может, – нахмурившись, эхом повторила Мора.

Барнс выглядел как обычно – полной идиллией. На площадке перед домом стояли только две машины: «БМВ» Линча и трехцветный драндулет Пэрриша. Машины Ломоньера нигде не было и в помине, но он запросто мог припарковаться где-то еще и прийти сюда пешком.

– Только не говори мне оставаться в машине, – предупредила его Мора.

– Я и не собирался, – ответил он, медленно открывая дверцу, чтобы не ударить ее о растущее рядом и все еще плодоносившее сливовое дерево. – Припаркованная машина – ненадежное укрытие.

Он вытащил пистолет, Мора сунула его телефон в задний карман своих штанов, и вдвоем они поднялись к парадной двери. Та оказалась незаперта. Им не потребовалось много времени, чтобы обнаружить Адама и Ронана в гостиной.

Они не были мертвы.

Но и живыми тоже особо не были. Ронан Линч без сознания лежал на потертом кожаном диване, а Адам Пэрриш распростерся на полу у камина. Перед собачьей миской, выпрямив спину, сидела девочка, немигающим взглядом уставившись перед собой. У нее были копытца вместо ног. Ни один из обитателей комнаты не отреагировал на голос Моры.

Серый вдруг понял, что ему крайне неприятно видеть их в таком состоянии. Несколько противоречивое чувство, если учесть, что именно он убил отца Ронана. Впрочем, именно потому, что он убил Ниалла, в потайных уголках его сердца сейчас отчаянно выло чувство вины и ответственности за происходящее. Теперь он работал только на себя, но тогда, будучи чьим-то инструментом, он по незнанию оставил Ронана в Барнсе безо всякой защиты.

– Это магия или яд? – спросил Серый у Моры. – Ломоньер обожает яды.

Мора нагнулась над чашей для гаданий и тут же отшатнулась: – Думаю, магия. Впрочем, я не разбираюсь в той магии, с которой они здесь балуются.

– Может, надо их встряхнуть? – предложил он.

– Адам. Адам, вернись, – Мора тронула его лицо. – Я не хочу будить Ронана, на случай, если он удерживает душу Адама поблизости. Думаю… Я пойду следом и вытащу Адама. Держи меня за руку. Не отпускай меня больше чем… даже не знаю… на девяносто секунд.

– Это опасно?

– Так умерла Персефона. Тело не может жить, если душа ушла слишком далеко. Я не собираюсь там бродить. Если его нет поблизости, я вернусь.

Серый верил, что Мора знает пределы своих возможностей, и предполагал, что она доверяет ему. Он положил пистолет на пол у своей ноги, подальше от девочки (если она действительно была девочкой), и взял Мору за руку.

Она наклонилась над чашей для гадания. Как только ее взгляд стал пустым, он начал считать. Один, два, три…

Адам судорожно вздохнул и дернулся. Одна рука выстрелила в сторону, пытаясь ухватить что-то невидимое, ногти царапали штукатурку, будто он напал на кого-то. Его взгляд с большим трудом сфокусировался на Сером.

– Разбудите его, – еле ворочая языком, пробормотал он. – Не оставляйте его там одного!

Девочка с копытцами живо вскочила на ноги, безо всякой неуклюжести. (Возможно, подумалось Серому, она не пребывала в состоянии медитации, а просто сидела, не шевелясь, чтобы ввести их в заблуждение. Опасная, но вполне правдоподобная идея.) Она обхватила руками лежавшего на диване Ронана и принялась трясти его, прижимала ладошки к его щекам, колотила кулачками в грудь, непрестанно треща на каком-то языке, похожем на латынь, но не бывшем латынью.

А затем случилось странное. В принципе, Серый знал, что происходит, но одно дело знать, а другое – видеть, как это происходит прямо у тебя на глазах.

Ронан Линч принес с собой что-то из своих снов.

В данном случае – кровь.

В одно мгновение он еще спал, а в следующее – уже нет. Его руки были измазаны в запекшейся крови. Разум Серого с трудом переключался между этими мгновениями; ему казалось, что мозг аккуратно стер самую неприятную картинку – ту, которая находилась посередине.

Адам, шатаясь, поднялся на ноги:

– Вытащите Мору оттуда! Вы даже не представляете…

Точно, девяносто секунд, уже прошло девяносто секунд. Серый дернул Мору за руку, оттаскивая ее от чаши для гаданий. Она сразу вернулась к нему, так как погрузилась совсем неглубоко.

– О, нет, – произнесла она. – Это ужасно. Так ужасно. Демон… о, нет…

Она сразу же перевела взгляд на Ронана, лежавшего на диване. Он даже не пошевелился, хотя брови над его закрытыми глазами чуть сдвинулись к переносице в выражении решимости. Крови на нем было не так уж много по сравнению с количеством, находившимся у человека внутри, но все же он выглядел так, будто ему нанесли смертельное ранение – видимо, из-за сочетания крови и грязи, осколков костей и внутренностей, налипших на его ладони.

– Б**дь, – яростно выругался Адам. Его начало трясти, но выражение лица не изменилось.

– Ронан ранен? – спросила Мора.

– Он не может пошевелиться сразу, – ответил Адам. – Если что-то приносит оттуда. Дайте ему пару минут. Б**дь! Его мать мертва.

– Осторожнее! – вскрикнула девочка. И только это сохранило Серому жизнь, когда из-за двери вынырнул Ломоньер с пистолетом в руке.

Ломоньер не колебался ни секунды, увидев Серого. Увидев его здесь, он должен был убить его.

Звук выстрела был слишком оглушителен для этой комнаты.

Девочка взвизгнула. Ее крик не имел ничего общего с криком человеческого ребенка; так могли бы кричать разве что вороны.

Серый мгновенно упал на пол, увлекая Мору за собой. В эту секунду, лежа на потертом деревянном полу, он понял, что перед ним стоит выбор.

Он мог попытаться разоружить этого Ломоньера, удостовериться, что вокруг больше никого нет, а затем напомнить ему, что теперь, со смертью Гринмантла, у Ломоньера больше не было причин ссориться с Серым. Это было гораздо проще, чем казалось: у Серого под рукой тоже был пистолет, а Адам Пэрриш уже доказал, что умеет сохранять хладнокровие и изобретательность в трудных ситуациях. Разумеется, в результате таких переговоров Барнс по-прежнему останется интересен Ломоньеру, а уж если он увидит девочку с копытцами, то этот интерес уже ничем не заглушить. Эта часть мира, вместе с домом номер 300 по Фокс-уэй, с Морой и Блу, навсегда окажется под угрозой, если только они не сбегут отсюда, как уже сделали Деклан и Мэтью Линчи. Если он выберет этот путь, ему придется постоянно сохранять бдительность, чтобы защитить их. Постоянно стоять на страже.

Или же Серый мог бы пристрелить Ломоньера.

Это будет открытым объявлением войны. Другие двое Ломоньеров не оставят такое действие безнаказанным. Но, возможно, этому извращенному бизнесу не помешала бы война. Он скатывался в опасную анархию темных закоулков, подвалов, похищений и киллеров задолго до его появления, а теперь становился все более неуправляемым. Возможно, кто-то должен был установить некоторые правила где-то там, наверху, и призвать всех этих безбашенных царьков к порядку. Но это будет непросто, на это могут уйти годы, и в таком случае Серому никак не удастся остаться с Морой и ее семьей. Ему придется отвлечь эту опасность на себя и увести ее подальше от них. И снова погрузиться в этот мир с головой.

Он так страстно желал остаться здесь, в этом месте, где он уже начал отказываться от насилия. В месте, где он снова научился чувствовать. В месте, где он снова полюбил.

Прошла всего секунда.

Рядом вздохнула Мора.

Серый пристрелил Ломоньера.

Он все же был королем.

Глава 46

Блу вполне могла поверить, что демон убил мать Ронана и убивает Кэйбсуотер. Когда они вернулись с обеда с семейством Гэнси – при этом успев принять десятки звонков с телефона Ронана и из дома на Фокс-уэй – казалось, наступил конец света. Над городом клубились рычащие грозовые тучи, сгущаясь в доме, где Серый быстро складывал в сумку то немногое, что успел там оставить.

– Убейте демона, – велел он им всем. – А я постараюсь разобраться с остальным. Я когда-нибудь вернусь сюда?

Мора молча прижала ладонь к его щеке. Он поцеловал ее, обнял Блу и уехал.

Джими и Орла тоже уехали, чем немало шокировали остальных. Они не заслуживали того, чтобы оказаться на линии огня, пояснила Мора, поэтому отправились погостить к старым друзьям в Западной Вирджинии, пока окончательно не прояснится ситуация с Генриеттой и всеми медиумами, оставшимися в городе.

Все назначенные встречи были отменены, так что клиентов не было, а все телефонные звонки сразу переключались на голосовую почту. В доме остались только Мора, Калла и Гвенллиан.

Казалось, это был конец всего.

– Где Ронан? – спросила Блу у Адама.

Адам вывел Блу и Гэнси из дома в зябкий осенний день, стараясь шагать плавно, чтобы не потревожить нахохлившуюся у него на плече Чейнсо; головка птицы поникла. Машина Ронана стояла у обочины чуть дальше по улице.

Ронан без движения сидел за рулем «БМВ», уставившись на какую-то точку на дороге. Над пассажирским сиденьем играл свет… нет, это была не игра света. Там сидел недвижимый Ноа, едва цеплявшийся за свое подобие существования. Он и без того все время горбился, но, увидев швы на лице Блу, согнулся еще сильнее.

Блу и Гэнси подошли к машине со стороны водителя и стали ждать. Ронан не опустил стекло и даже не посмотрел на них, поэтому Гэнси надавил на ручку дверцы, обнаружил, что она незаперта, и открыл ее.

– Ронан, – позвал он. От его мягкого, ласкового тона Блу едва не расплакалась.

Ронан не повернул головы. Он держал ноги на педалях, а руки – на нижней части руля. Его лицо было довольно спокойным.

Как это ужасно – представлять, будто он был последним из оставшихся в городе Линчей.

Адам, стоявший рядом с Блу, задрожал всем телом. Блу обняла его одной рукой. Было жутко даже думать о том, что Ронан и Адам вдвоем побывали в аду, пока она и Гэнси обедали. Отважные чародеи Гэнси, оба сраженные ужасом.

Адам снова задрожал.

– Ронан, – позвал Гэнси второй раз.

Ронан ответил низким, негромким голосом:

– Я жду, чтобы ты сказал мне, что делать, Гэнси. Скажи, куда мне идти.

– Мы не можем повернуть все вспять, – произнес Гэнси. – Я не могу вернуть все это обратно.

Ронан оставался невозмутим. Видеть его глаза пустыми, лишенными огня и кислоты, было страшно.

– Пойдем в дом, – попросила Блу.

Ронан и это проигнорировал.

– Я знаю, что ничего не могу исправить. Я не идиот. Я хочу убить его.

Мимо них с рокотом пронесся автомобиль, по широкой дуге объехав стоявших у открытой дверцы машины Ронана ребят. Весь район, казалось, сжимался вокруг них, донимая их своим присутствием, наблюдая. В машине Ноа наклонился вперед, чтобы заглянуть ребятам в глаза. Его лицо было жалким; он дотронулся до собственной брови, там, где у Блу были царапины.

«Ты не виноват, – послала Блу мысль в его сторону. – Я не сержусь на тебя. Пожалуйста, не прячься от меня».

– Я не позволю ему добраться до Мэтью, – сказал Ронан. Он вдохнул ртом и выдохнул через нос. Медленно, с умыслом. Все вокруг было медленным и преднамеренным, упрощенным до состояния едва уловимого контроля. – Я чувствовал его во сне. Я чувствовал, что он хочет. Он развоплощает все, что я сновидел. Я не дам этому случиться. Я не собираюсь терять кого-то еще. Вы знаете, как убить его.

– Я не знаю, как найти Глендауэра, – признался Гэнси.

– Ты знаешь, Гэнси, – ответил Ронан, и в его голосе впервые послышались эмоции. – Я знаю, что ты знаешь. Я буду сидеть здесь и ждать, когда ты будешь готов идти за ним, а потом пойду туда, куда ты скажешь.

О, Ронан.

Взгляд Ронана по-прежнему был устремлен на дорогу впереди. По его носу скатилась слеза и повисла на подбородке, но он даже не моргнул. Когда Гэнси не ответил, Ронан не глядя взялся за дверную ручку, словно точно знал, где она. Он потянул дверцу на себя, сбрасывая руку Гэнси. Дверца закрылась тихо, без знакомого Блу оглушительного хлопка, с которым Ронан обычно закрывал ее.

Они стояли на улице у машины их друга, и ни один из них не произносил ни слова и не двигался. Ветер гнал сухую листву по улице в ту сторону, куда смотрел Ронан. Где-то в этом мире было чудовище, пожиравшее его сердце. Блу не могла слишком глубоко задумываться о деревьях в Кэйбсуотере, пострадавших от нападения, а иначе ее охватывала невыносимая тревога.

– Это та языковая коробка-загадка на заднем сиденье? – спросила она. – Он мне нужен. Я собираюсь поговорить с Артемусом.

– Разве он не внутри дерева? – удивился Адам.

– Да, – ответила Блу. – Но мы довольно давно говорим с деревьями.

–––

Через несколько минут она уже пробиралась через ветвистые корни старого бука прямо к его стволу. Гэнси и Адам хотели пойти следом, но получили строгий приказ оставаться на заднем дворе у самой двери и не подходить ближе. Это касалось только ее, ее отца и ее дерева.

Она надеялась на это.

Она не могла сосчитать, сколько раз она сидела под этим буком. У других людей был любимый свитер, или любимая песня, или любимый стул, или любимая еда, а у Блу был этот старый бук на заднем дворе. Разумеется, это было не просто дерево – она любила все деревья, но это дерево было постоянной и неотъемлемой частью всей ее жизни. Она знала каждое углубление в его коре, знала, насколько он вырос за год, и даже узнавала особенный аромат его листьев, когда они начинали пробиваться из почек весной. Она знала это дерево так же хорошо, как и любого обитателя дома номер 300 по Фокс-уэй.

Сейчас она сидела среди его прорвавшихся наружу корней, скрестив ноги и держа на коленях коробку-загадку и блокнот. Изрытая корнями земля была мокрой и холодной; будь она попрактичнее, то захватила бы с собой какую-нибудь подстилку.

Или же ей полагалось чувствовать ту же землю, которую чувствовало дерево.

– Артемус, – позвала она, – ты слышишь меня? Это Блу. Твоя дочь. – Едва она произнесла это, ей в голову пришло, что, может, это неверная тактика. Может, он не хотел, чтобы ему напоминали об этом, поэтому она поправила себя: – Дочь Моры. Заранее прошу прощения за свое произношение, но учебников по этому языку нет.

У нее возникла эта идея – воспользоваться коробкой-загадкой Ронана – чуть раньше в тот же день, когда она разговаривала с Генри. Он объяснял ей, как Робопчела передавала его мысли и самую его сущность гораздо точнее и четче, чем любое произнесенное им слово. Она стала размышлять над тем, как деревья в Кэйбсуотере изо всех сил искали способ общаться с людьми, сначала по-латыни, потом по-английски; она вспомнила, что у них был и другой язык, на котором они, по-видимому, общались между собой – тот самый язык сновидений, бывший среди прочих языков в этом кубике-переводчике Ронана. Артемус, казалось, даже и близко не умел выражать свои мысли. Может быть, это поможет. По крайней мере, это создаст впечатление, что Блу пытается сделать хоть какой-то шаг навстречу.

Она крутила диски, чтобы перевести то, что хотела сказать, на язык сновидений, и записывала в блокнот появлявшиеся слова. Она медленно, но неуверенно прочла написанное вслух. Она чувствовала присутствие Адама и Гэнси, но это отнюдь не причиняло ей неудобство, а наоборот – успокаивало. Ей приходилось проводить и более глупые ритуалы в их присутствии. Произнесенные вслух предложения немного напоминали латынь. В голове Блу они означали следующее:

«Мама всегда говорила мне, что ты, как и я, интересовался миром, природой и тем, как люди взаимодействуют со всем этим. Я подумала, что, может, мы могли бы поговорить об этом на твоем языке».

Она сразу же хотела перейти к вопросам о демоне, но уже видела однажды, чем это закончилось, когда Гвенллиан пыталась расспросить его. Так что теперь она просто ждала. Задний двор был таким же, как и раньше. У нее вспотели руки. Она не совсем понимала, чего ждет.

Она медленно покрутила диски на коробке-загадке, чтобы перевести еще одну фразу с английского. Коснувшись гладкой, похожей на кожу коры бука, она спросила вслух:

– Пожалуйста, ты можешь хотя бы сказать мне, слышишь ли ты меня?

В ответ не донеслось ни звука, кроме шелеста еще остававшейся на ветвях сухой листвы.

Когда Блу была гораздо младше, она часами продумывала подробные версии всех экстрасенсорных ритуалов, которые ей доводилось видеть в исполнении домочадцев. Она прочла бесконечное множество книг о картах таро, смотрела видео о хиромантии, изучала чайные листья, проводила сеансы спиритизма в ванной посреди ночи. В то время как ее кузины безо всяких усилий говорили с мертвыми, а ее мать видела будущее, Блу отчаянно пыталась увидеть хотя бы крохотный намек на что-то сверхъестественное. Она часами напрягала слух, пытаясь услышать потусторонние голоса. Пыталась предсказать, что нарисовано на карте, которую она сейчас перевернет. Ждала, что какой-нибудь мертвец коснется ее руки.

Сейчас было ровно то же самое.

Единственным, чем сегодняшняя попытка отличалась от предыдущих, было то, что Блу взялась за этот процесс с некоторым оптимизмом. Она давным-давно перестала обманывать себя и не тешила себя надеждой, будто у нее была какая-либо связь с потусторонним миром. Ей удавалось не огорчаться по этому поводу только потому, что, по ее мнению, дело было вовсе не в потустороннем мире.

– Я давно люблю это дерево, – наконец, сказала Блу по-английски. – Ты не имеешь на него никаких прав. Если кто и может жить внутри него, так только я. Я любила его куда дольше, чем ты.

Тяжело вздохнув, она поднялась на ноги, отряхиваясь от грязи. Бросила на Гэнси и Адама печальный взгляд.

– Подожди.

Блу замерла на месте. Гэнси и Адам напряженно прислушивались у нее за спиной.

– Повтори то, что ты только что сказала, – раздался голос Артемуса из дерева. Он не был похож на божественный голос, а скорей доносился откуда-то из-за ствола.

– Что именно? – переспросила Блу.

– Повтори, что ты только что сказала.

– Что я давно люблю это дерево?

Артемус шагнул из ствола наружу. Аврора примерно так же выходила из скалы в Кэйбсуотере. Сначала было дерево, потом мужчина-и-дерево, а потом остался только мужчина. Артемус протянул руки, требуя коробку-загадку, и Блу вложила коробку в его ладони. Он опустился на землю, положил коробку на колени, обернув вокруг него свои длинные конечности, и принялся медленно крутить диски и рассматривать каждую сторону коробки. Глядя на его вытянутое лицо, уставшие черты и опустившиеся плечи, Блу с удивлением отметила, насколько по-разному Артемус и Гвенллиан носили тяжесть прожитых лет. Шестьсот лет спячки сохранили в Гвенллиан юность и гнев. Артемус же выглядел побежденным. Интересно, подумала она, как долго накапливался этот эффект – все шестьсот лет или только последние семнадцать.

Она просто сказала это вслух:

– Ты выглядишь уставшим.

Он поднял на нее свои маленькие, яркие глаза, окруженные сетью глубоких морщин: – Я действительно устал.

Блу села напротив него. Она не говорила ни слова, пока он продолжал исследовать коробку. Было так странно узнавать свои руки в форме его рук, хотя у него были более длинные и узловатые пальцы.

– Я – один из tir e e’lintes, – наконец, сказал Артемус. – Это мой язык.

Он повернул диск на стороне с неизвестным языком, чтобы ввести слово tir e e'lintes. На стороне английского языка появился перевод, который он показал Блу.

– «Древесные светляки», – прочла она. – Поэтому ты можешь прятаться в деревьях?

– Они – наша…

Он запнулся. Затем снова покрутил диск и повернул коробку к ней. «Обитель-оболочка»[25].

– Ты живешь в деревьях?

– В них? Нет, с ними, – он немного подумал. – Я был деревом, когда Мора и две другие женщины вытащили меня наружу много лет назад.

– Я не понимаю, – вежливо произнесла Блу. Дискомфорт ей доставляла вовсе не правда о нем. Ей не нравилось то, что правда о нем предполагала некую правду о ней самой. – Ты был деревом, или ты был внутри дерева?

Он посмотрел на нее – такой скорбный, усталый, странный, а затем раскрыл ладонь. Пальцами другой руки он водил вдоль линий на ладони.

– Это напоминает мне мои корни, – он взял ее руку и прижал ладонью к коре бука. Ее маленькая ручка полностью скрылась под его длинными узловатыми пальцами. – Мои корни – и твои корни тоже. Ты скучаешь по своему дому?

Она закрыла глаза. Она чувствовала под ладонью знакомую прохладную кору и вновь ощутила умиротворение, которое испытывала, когда сидела под его ветвями, поверх его корней, прижимаясь к его стволу.

– Ты любила это дерево, – сказал Артемус. – Ты уже сказала мне об этом.

Она открыла глаза. Кивнула.

– Иногда мы, tir e e’lintes, носим это, – продолжал он, выпустив ее руку, чтобы указать на себя. Затем он снова коснулся дерева. – А иногда мы носим это.

– Как бы мне хотелось, – начала было Блу и остановилась. Ей и не требовалось заканчивать фразу. Он коротко кивнул и сказал:

– Вот как это началось.

Он рассказывал историю так же, как растет дерево – начиная с крошечного семечка. Затем он глубоко врылся в землю корнями, чтобы поддержать уже начавший вытягиваться к небу ствол.

– Когда Уэльс был еще юн, – рассказывал он Блу, – там жили деревья. Теперь их там уже нет в таких количествах, по крайней мере, не было, когда я покинул те края. Сначала все было хорошо. Деревьев было больше, чем tir e e’lintes. Некоторые деревья не могут вместить tir e e’lintes. Ты сразу узнаешь их; даже самый недалекий человек узнает их. Они…

Он огляделся вокруг. Его взгляд упал на росшую среди бурьяна белую акацию за забором и декоративное сливовое дерево в соседнем дворе.

– У них нет своей души, и поэтому они не созданы для того, чтобы вместить чью-то чужую душу.

Пальцы Блу скользнули по массивному буковому корню, выраставшему из земли рядом с ее ногой. Да, она знала, что это значит.

Артемус добавил еще корней в свою историю:

– В Уэльсе было достаточно деревьев, чтобы вместить нас. Но с годами Уэльс превратился из страны лесов в страну огня, и плугов, и кораблей, и домов; он стал землей, где деревья могли быть какими угодно, но только не живыми.

Корни были глубоко в земле; теперь он приступил к стволу.

– Amae vias[26] истощались. Tir e e’lintes могут жить только в деревьях поблизости от них, но и мы тоже питаем amae vias. Мы – oce iteres. Как небо и вода. Мы – зеркала.

Несмотря на жару, Блу обхватила руками плечи. Ей было так холодно, как бывало в присутствии Ноа.

Артемус с тоской посмотрел на бук или на нечто лежавшее гораздо дальше, нечто более древнее:

– Целый лес, состоящий из tir e e’lintes – это что-то. Зеркала, обращенные к зеркалам, обращенным к зеркалам, а внизу, под нами – текут amae vias, а между нами – живут сны.

– Как насчет одного из них? – спросила Блу. – Что такое быть зеркалом?

Он уныло рассматривал свои руки:

– Усталость.

Он перевел взгляд на ее руки.

– Другое.

– А демон?

Похоже, она забегала наперед. Он потряс головой и сдал назад.

– Оуайн не был обычным человеком, – сказал он. – Он мог говорить с птицами. Он мог говорить с нами. Он хотел, чтобы его страна была дикой землей магии, сновидений и песен, живущих в переплетении мощных amae vias. И мы сражались на его стороне. Мы потеряли все. Он потерял все.

– Вся его семья погибла, – сказала Блу. – Я слышала.

Артемус кивнул:

– Опасно проливать кровь на ama via. Даже совсем немного крови может посеять тьму.

Глаза Блу расширились:

– Демон.

Он сдвинул брови, все больше мрачнея. С его лица можно было бы писать портрет под названием «Тревога».

– Уэльс развоплотили. Нас развоплотили. Оставшиеся tir e e’lintes должны были спрятать Оуайна Глиндура до того времени, когда он снова сможет вернуться к жизни. Мы должны были спрятать его надолго. Замедлить его жизнь, как замедляем свою жизнь мы, живя в деревьях. Но на amae vias в Уэльсе осталось совсем мало мест силы после работы демона. И мы сбежали сюда; мы умерли здесь. Это был трудный путь.

– Как ты познакомился с моей матерью?

– Она пришла на дорогу мертвых, чтобы поговорить с деревьями, и она поговорила с ними.

Блу открыла было рот, затем закрыла и снова открыла:

– Я вообще человек?

– Мора – человек.

Он не добавил «и я тоже». Он не был волшебником, не был человеком, который мог жить в деревьях. Он был чем-то другим.

– Скажи мне, – прошептал Артемус, – когда ты спишь, тебе снятся звезды?

Это было уже слишком: демон, горе Ронана, история о деревьях. К ее удивлению, здоровый глаз наполнился слезами. Одна из них скатилась по ее щеке; следом покатилась другая.

Артемус наблюдал, как слезы падают с ее подбородка, а затем сказал:

– Все tir e e’lintes имеют большой потенциал, они всегда перемещаются, всегда неспокойны, всегда ищут новые возможности быть где-то в другом месте, быть чем-то другим. Это дерево, то дерево, этот лес, тот лес. Но больше всего на свете мы любим звезды, – он поднял глаза к небу, словно мог видеть их в дневное время. – Если бы мы могли дотянуться до них, возможно, мы могли бы стать ими. Любая звезда могла бы стать нашей обителью, нашей кожей.

Блу вздохнула.

Артемус снова посмотрел на свои руки; их вид, похоже, все время вызывал у него беспокойство.

– Эта форма – не самая легкая для нас. Я жажду… я просто хочу отправиться обратно в лес на дороге мертвых. Но демон развоплощает его.

– Как нам уничтожить его?

– Кто-то должен добровольно умереть на дороге мертвых, – очень неохотно ответил Артемус.

Мысли Блу так стремительно заволокла тьма, что она поневоле схватилась за ствол дерева, чтобы удержать равновесие. В памяти всплыл дух Гэнси, блуждавший по силовой линии. Она тут же вспомнила, что Адам и Гэнси могли слышать их; она совсем забыла, что во дворе были не только она и Артемус.

– Есть другой способ? – спросила она.

Голос Артемуса стал еще тише:

– За недобровольную смерть платят только добровольной. Это единственный способ.

Воцарилась тишина. И еще тишина. Наконец, Гэнси, стоя у самого дома, громко спросил:

– А если разбудить Глендауэра и попросить его о милости?

Артемус не ответил. Блу не заметила, как он ушел: он снова был внутри дерева, а коробка-загадка лежала среди корней. Блу осталась наедине с этой ужасающей правдой. Ей не оставили больше ничего. Ни единого клочка героизма.

– Пожалуйста, вернись! – взмолилась она.

Но над головой шумели только сухие листья.

– Ну, – произнес Адам голосом столь же усталым, как у Артемуса, – вот и все.

Глава 47

Наступила ночь. По крайней мере, это пока еще оставалось неизменным.

Адам открыл дверцу «БМВ» со стороны водителя. Ронан не пошевелился с тех пор, как они подходили к нему в прошлый раз; он все еще смотрел на дорогу, держа ноги на педалях, а руки – на рулевом колесе. Он был готов ехать. Он ждал приказа Гэнси. Это было не горе; его чувства пребывали где-то за пределами горя, там, где было безопасно и пусто.

– Ты не можешь спать здесь, – сказал Адам Ронану.

– Не могу, – согласился Ронан.

Адам, дрожа от холода, стоял на темной улице, переминаясь с ноги на ногу, ища хоть какой-нибудь признак того, что Ронан может передумать. Был поздний вечер. Адам позвонил Бойду час назад и сообщил, что не придет сегодня на работу (ранее он обещал, что разберется с утечкой на выхлопе в одной из машин). Даже если бы ему удалось заставить себя взбодриться и не заснуть – Адаму всегда это удавалось – он все равно не смог бы работать в гараже, зная, что Кэйбсуотер подвергается нападению, Ломоньер плетет заговор, а Ронан – скорбит.

– Может, ты зайдешь в дом и хотя бы съешь что-нибудь?

– Нет, – ответил Ронан.

Он был невыносим и ужасен.

Адам закрыл дверцу и трижды легонько стукнул кулаком о крышу машины. Затем зашел с другой стороны, открыл дверцу, убедился, что Ноа не сидит на пассажирском сиденье, и забрался внутрь. Под пристальным взглядом Ронана он потыкал кнопки управления, пока не нашел нужную, чтобы опустить спинку сиденья до самого низа, а потом вытянул руку назад и принялся шарить в поисках школьного пиджака Ронана. Пиджак и Сиротка в невозможном беспорядке сбились в клубок на заднем сиденье среди прочего барахла. Сиротка засопела и подтолкнула пиджак к его вытянутой руке. Адам свернул его и сунул себе под шею вместо подушки, закрыв лицо одним из рукавов, чтобы ему не мешал свет фонарей с улицы.

– Разбуди меня, если нужно, – сказал он и закрыл глаза.

––-

В доме на Фокс-уэй Блу наблюдала, как Гэнси дал себя уговорить переночевать здесь вместо того, чтобы возвращаться в Монмут. Несмотря на то, что сейчас в доме освободилось множество кроватей, он устроился на диване, приняв лишь одеяло и подушку в светло-розовой наволочке. Когда Блу поднималась наверх, чтобы лечь спать в своей комнате, его глаза все еще были открыты. В доме было слишком тихо и пусто, а снаружи – слишком много шума и надвигавшейся со всех сторон угрозы.

Она не могла заснуть. Она думала о том, как ее отец стал единым целым с деревом, и о том, как Гэнси сидел в своем «камаро», низко опустив голову, и о том, что шептал темный спящий, которого она видела в пещере. У нее было ощущение, что приближается развязка.

Спать, сказала она себе.

Гэнси спал в комнате под ней всего в нескольких шагах. Это не должно было играть никакой роли – и не играло. Но она не могла перестать думать о его близости, о невозможности его присутствия здесь. О его грядущей смерти.

Ей снился сон. Было темно. Ее глаза не могли привыкнуть к этой темноте, но сердце привыкло. Света не было, и ей не с чем было сравнить. Стояла такая абсолютная темень, что наличие глаз казалось несущественным. Собственно, задумавшись над этим, она вообще не была уверена, что у нее были глаза. Странная идея. А что у нее было?

Под ногами – прохладная влага. Нет, не под ногами. Под ее корнями. Звезды низко нависали над головой, так низко, что до них можно было дотянуться, если только ей удастся вырасти еще на несколько сантиметров. Теплая, живая поверхность коры.

Это была оболочка ее души. Это было то, чего ей так недоставало. Это были те чувства, которые она испытывала, имея человеческую оболочку – чувства дерева в человеческом теле. Какая неспешная, тягучая радость!

Джейн?

Гэнси тоже был здесь. Должно быть, он был здесь все время – если хорошенько подумать, она и не переставала ощущать его присутствие. Она была чем-то бОльшим; а он все еще был человеком. Он был королем, похищенным и спрятанным в этом дереве древесным светляком, tir e'elint, которым была Блу. Она окружала его со всех сторон. Ее радость от предыдущего откровения медленно перетекла в радость от его присутствия. Он был все еще жив, он был с ней, и она не могла бы быть к нему ближе, чем сейчас.

Где мы?

Мы – дерево. Я – дерево. А ты… ха-ха! Я не могу сказать это вслух. Это прозвучит похабно.

Ты смеешься?

Да, потому что я счастлива.

Ее восторг медленно пошел на убыль, когда она ощутила его учащенный пульс. Он боялся.

Чего ты боишься?

Я не хочу умирать.

Она чувствовала, что это правда, но ей тяжело было собрать свои мысли в кучу. Это дерево было настолько же непригодным для того, чтобы вместить ее сущность, как и ее человеческое тело. Она оставалась наполовину человеком, наполовину деревом.

Ты можешь посмотреть, не вышел ли Ронан из машины?

Могу попробовать. У меня нет глаз как таковых.

Она потянулась вдаль всеми доступными ей органами чувств. Они были куда лучше, чем ее человеческие органы, но их интересовали совсем другие вещи. Было чрезвычайно трудно сосредоточиться на делах людей, копошившихся где-то возле ее корней. Теперь она по достоинству оценила все те отчаянные усилия, которые прилагали деревья, чтобы выполнить их пожелания.

Не знаю. Она крепко обнимала его, любила его и удерживала рядом. Мы могли бы просто остаться здесь.

Я люблю тебя, Блу, но я знаю, что я должен сделать. Я не хочу этого. Но я знаю, что я должен сделать.

Глава 48

После наступления темноты, когда все люди затихали, звуки и запахи на Фокс-уэй усиливались. Все ароматы чая, свечей и специй ощущались гораздо отчетливее, заявляя о своем происхождении, тогда как днем они сливались в единый запах, который Гэнси ранее мог идентифицировать только как «запах Фокс-уэй». Теперь же он производил впечатление чего-то могущественного и в то же время домашнего, таинственного и в то же время знакомого. Этот дом был волшебным местом, как и Кэйбсуотер, но здесь приходилось напряженно прислушиваться, чтобы понять это. Гэнси лежал на диване, укрывшись одеялом, закрыв глаза, чтобы не видеть темноту вокруг, и слушал шипение вентиляции или чье-то дыхание где-то в доме, и шорох листьев или когтей по стеклу, и потрескивание деревянных панелей или чьи-то шаги в соседней комнате.

Он открыл глаза и увидел Ноа.

При отсутствии дневного света Ноа уже не мог скрыть то, во что он на самом деле превратился. Он был очень близко, потому что забыл, что живые люди не могли четко разглядеть предметы на расстоянии менее шести сантиметров. Он был ледяным, потому что ему требовалось невероятное количество энергии, чтобы оставаться видимым. Он был страшно напуган, и поскольку Гэнси тоже был напуган, их мысли соединились и перемешались.

Гэнси сбросил одеяло. Завязал шнурки ботинок и надел куртку. Очень тихо, стараясь не шуметь и не скрипеть старыми половицами, он последовал за Ноа прочь из гостиной. Он не включал свет, потому что его разум все еще был соединен с разумом Ноа, и он пользовался глазами Ноа, которому было все равно, светло вокруг или темно. Однако мертвый мальчишка повел его не на улицу, как ожидал Гэнси, а наверх по лестнице, на второй этаж. На первой половине лестницы Гэнси подумал, что просто следует за Ноа в его обычных шатаниях призрака по дому, а на второй половине – что его ведут к Блу. Но Ноа прошел мимо двери в ее комнату и остановился у подножия лестницы, ведшей на чердак.

Чердак был заряжен энергией до отказа – сначала в нем жила Нив, а потом Гвенллиан, две невозможные женщины, каждая со своими особыми причудами. Гэнси не рассматривал ни одну из них как возможную подсказку для дальнейшего продвижения, но Ноа привел его сюда, и Гэнси колебался, опустив руку на дверную ручку. Он не хотел стучать; это могло разбудить весь дом.

Ноа толкнул дверь.

Она легко распахнулась, ибо не была заперта изнутри, и Ноа двинулся дальше по лестнице. Сверху на них хлынул тусклый серый свет и поток обжигающе-холодного воздуха, пахнувшего дубовыми листьями. Похоже, там было открыто окно.

Гэнси последовал за Ноа.

Окно действительно было открыто.

Гвенллиан превратила комнату в ведьминское логово, забитое чем угодно, кроме нее самой. Ее кровать была пуста. Холодный ночной воздух проникал сквозь круглое слуховое окно.

Когда Гэнси выбрался через него на крышу, Ноа уже исчез.

– Здравствуй, маленький король, – приветствовала его Гвенллиан. Она сидела на одном из дальних углов крыши, упираясь сапогами в кровлю – странный темный силуэт в мягком мерцающем свете призрачных фонарей внизу. Тем не менее, было что-то благородное в линии ее подбородка – отважное и высокомерное. Она похлопала по крыше рядом с собой.

– Это безопасно?

Она вскинула голову:

– Разве ты умрешь именно так?

Он присоединился к ней, осторожно пробираясь по крыше. Из-под его ботинок осыпалась грязь и старая сухая листва. Он сел рядом с ней. Отсюда он мог видеть сплошные древесные кроны и больше ничего. Дубы, с земли выглядевшие безликими стволами, на уровне крыши превращались в замысловатые миры восходящих ветвей, а тени, отбрасываемые оранжевым светом снизу, делали их еще более причудливыми.

– Хей-хо, хей-хо, – пропела Гвенллиан низким голосом, исполненным пренебрежения. – Неужто ты пришел за мудростью ко мне?

Гэнси покачал головой:

– Я пришел за мужеством.

Она окинула его оценивающим взглядом.

– Ты пыталась остановить войну твоего отца, – сказал Гэнси. – Ты ударила ножом его поэта за обеденным столом. Ты почти наверняка знала, что для тебя это ничем хорошим не кончится. Как ты это сделала?

Ее акт бесстрашия случился сотни лет назад. Глендауэр уже сотни лет не сражался на валлийской земле, а человек, которого Гвенллиан пыталась убить, уже много столетий был мертв. Она пыталась спасти семью, которой больше не существовало; она потеряла все, чтобы сейчас сидеть на этой крыше дома номер 300 по Фокс-уэй в совершенно ином мире.

– А ты еще не понял? Король действует, чтобы заставить действовать других. Ничего не происходит из ничего, не произошедшего из ничего. Но что-нибудь всегда приводит к чему-то еще, – она нарисовала в воздухе какой-то знак, но, по мнению Гэнси, вряд ли это предназначалось для чьих-то глаз, кроме ее собственных. – Я – Гвенллиан Глиндур, и я дочь короля, и дочь древесного светляка, и я сделала что-то, чтобы и другие могли сделать что-то. Вот это – по-королевски.

– Но как? – спросил Гэнси. – Как тебе это удалось?

Она сделала вид, будто бьет его ножом под ребра. А когда он посмотрел на нее печальными глазами, она зашлась диким, непринужденным хохотом. Отсмеявшись целую минуту, она сказала:

– Я перестала спрашивать, как. Я просто сделала это. Голова слишком умная. А сердце – сплошь огонь.

Она больше ничего не добавила, а он больше не спрашивал. Они сидели рядом на крыше: она – рисовала пальцами в воздухе, а он – смотрел, как огни Генриетты пульсируют в такт скрытой, неровно дышащей силовой линии.

Наконец, он сказал:

– Ты не возьмешь меня за руку?

Ее пальцы прекратили танцевать в воздухе, она одарила его проницательным взглядом, долго глядя ему в глаза, словно провоцируя его отвернуться или передумать. Он не сделал ни того, ни другого.

Гвенллиан склонилась к нему. От нее пахло пряными сигаретами и кофе. А затем, к его величайшему удивлению, она поцеловала его в щеку.

– В добрый путь, Король, – сказала она и взяла его за руку.

В итоге это оказалось так просто, так незначительно. В жизни ему уже доводилось ощущать вспышки абсолютной уверенности. Но до сегодня он постоянно уходил от этого ощущения. Для него было куда страшнее представлять, насколько он действительно контролировал ход своей жизни. Гораздо проще было верить, что он был отважным кораблем, который швыряло по волнам судьбы, а не капитаном, твердо управлявшим им.

Теперь он будет вести его к цели, а если у самого берега ему встретятся рифы – значит, так тому и быть.

– Скажи мне, где Оуайн Глендауэр, – произнес он в темноту. Твердо убежденный в своей правоте, с той же силой и властью в голосе, с которыми он отдавал приказы Ноа и скелетам в пещере. – Покажи мне, где Король-ворон.

Глава 49

Ночь начала издавать протяжный вой.

Звук доносился отовсюду – дикий, пронзительный крик. Первобытный вопль. Боевой клич.

Он становился все громче и громче, и Гэнси неуклюже поднялся на ноги, прикрывая уши руками. Гвенллиан восторженно и пылко прокричала что-то, но этот вой поглотил ее слова. Он поглотил и шелест сухих дубовых листьев на деревьях, и стук ботинок Гэнси по поверхности крыши, когда он мелкими шажками подобрался к самому краю крыши, на более выгодную позицию. Вой поглотил огни, и улица погрузилась в черноту. Вой поглотил все вокруг, и когда он прекратился, и вновь загорелись фонари, прямо посреди дороги возник белый рогатый зверь, упираясь широко расставленными копытами в асфальт.

Где-то там лежал обычный мир, мир светофоров, торговых центров, неоновых огней на заправках и голубых ковролинов в пригородных домах. Но здесь и сейчас… Был только момент до этого воя и момент после.

В ушах у Гэнси звенело.

Тварь подняла голову и посмотрела на него сияющими, яркими глазами. Это был тот тип животного, название которого все помнили, пока не видели его, но стоило его увидеть – и название ускользало, оставляя за собой лишь память об увиденном. Животное было более древним, чем все прочее в этом мире, и прекраснее, чем этот мир, и ужаснее, чем этот мир.

В груди Гэнси заиграла победная и вместе с тем испуганная песнь; это было то же чувство, охватившее его, когда он впервые увидел Кэйбсуотер. Он осознал, что уже видел подобное животное раньше: то стадо белых зверей, несущихся через Кэйбсуотер. Впрочем, глядя на него, он понимал, что те животные были копиями этого, его потомками, сновиденными воспоминаниями о нем.

Зверь дернул ухом. А затем развернулся и нырнул в ночь.

– Ну, ты разве не пойдешь следом? – спросила Гвенллиан у Гэнси.

Да.

Она указала на дубовые ветви, и он не стал спорить. Быстро подойдя к самому краю, там, где над крышей протянулась толстая ветвь, он взобрался на нее, там и сям цепляясь за более тонкие побеги. Он соскальзывал с одной ветки на другую, а затем спрыгнул на землю с высоты остававшихся двух метров, ощутив удар от приземления всем телом – от пяток до зубов.

Тварь исчезла.

Впрочем, у Гэнси не было времени расстраиваться по этому поводу, потому что появились птицы.

Они были везде. Воздух мерцал и ослеплял невероятным количеством мелькавших в нем перьев. Птицы носились кругами, ныряли и взмывали вверх вдоль всей улицы, а свет фонарей выхватывал из темноты то крылья, то клювы, то когти. Большинство были воронами, но среди них были и другие. Маленькие синички, плачущие горлицы, ладные пересмешницы. Мелкие птицы вели себя более хаотично, чем вороны, словно случайно попали в этот дух ночи, не понимая своего предназначения. Некоторые попискивали и покрикивали, но по большей части слышалось лишь хлопанье крыльев. Гудящий, порывистый свист неистового, безумного полета.

Гэнси вышел на середину двора, и вся эта стая ринулась на него. Они вертелись вокруг него, касаясь его крыльями, цепляя перьями его лицо. Вокруг он видел только птиц всех форм и раскрасок. Его сердце и само отрастило крылья. Он никак не мог отдышаться.

Ему было так страшно.

Если не можешь совладать со страхом, сказал ему Генри, значит, надо дать ему волю и быть счастливым.

Стая рванулась прочь от него. Они были здесь для того, чтобы он следовал за ними, и следовал прямо сейчас. Они зависли над «камаро» гигантской колонной.

Дорогу! – кричали они. – Дорогу Королю-ворону! Этот вопль был настолько громким, что в домах по улице стали зажигаться огни.

Гэнси забрался в машину и повернул ключ в замке зажигания. Ну же, Свинья, давай, заводись! Двигатель с ревом ожил. Гэнси одновременно и ликовал, и впадал в ужас, и преодолевал его, и испытывал удовлетворение.

С визгом шин он бросился в погоню за своим королем.

Глава 50

Ронан функционировал на аварийном источнике питания. На автопилоте. Он был дождевой каплей на лобовом стекле, которая могла сползти вниз от малейшего толчка.

Поскольку это хрупкое состояние удерживало его на самой грани между бодрствованием и сном, он понял, что что-то произошло, только когда кто-то рванул дверцу его машины. В салон ворвался ужасающий шум, усиленный влетевшей в открытую дверцу Чейнсо. На заднем сиденье взвизгнула Сиротка, и Адам резко дернулся, просыпаясь.

– Я не знаю! – сказала Блу.

Ронан не был уверен, что это означает, пока не понял, что она говорила это не ему, а людям, стоявшим позади нее. Мора, Калла и Гвенллиан в разной степени взъерошенности после того, как их вытащили из кроватей посреди ночи, стояли на дороге за ее спиной.

– А я говорила, говорила! – каркала Гвенллиан. В ее спутанных волосах торчали перья и дубовые листья.

– Ты спал? – спросила Блу у Ронана. Он не спал. Но и не бодрствовал – не совсем. Он уставился на нее. Он забыл о ране на ее лице, пока снова не увидел ее. Своеобразная жестокая подпись, грубо вырезанная на ее коже. Это так противоречило всему тому, что обычно делал Ноа. Все процессы повернуты вспять. Демон, демон.

– Ронан. Ты видел, куда поехал Гэнси?

Вот теперь он проснулся.

– Он отправился на охоту! – радостно взвизгнула Гвенллиан.

– Заткнись! – неожиданно грубо бросила ей Блу. – Гэнси отправился за Глендауэром. Свиньи нет. Гвенллиан говорит, что его повели птицы. Ты видел, куда он поехал? Он не отвечает на звонки!

Она раздосадованно махнула рукой в сторону улицы, якобы в подтверждение своих слов. Пустой тротуар перед домом номер 300 по Фокс-уэй был засыпан перьями всех цветов. Жители соседних домов с любопытством открывали и закрывали двери.

– Он не может ехать один, – заявил Адам. – Он сделает какую-нибудь глупость.

– Я прекрасно это знаю, – огрызнулась Блу. – Я звонила ему. Я звонила Генри – может быть, он сможет использовать Робопчелу. Но никто не берет трубку. Я даже не знаю, проходят ли звонки.

– Вы можете определить его местонахождение? – спросил Адам Мору и Каллу.

– Он связан с силовой линией, – ответила Мора. – Каким-то образом. В каком-то месте. Я не вижу его. Это все, что мне известно.

Разум Ронана зашатался, когда до него начало доходить, что произошло. Ужас от того, что все ночные кошмары становились реальностью, отозвался мелкой дрожью в его пальцах, лежавших на рулевом колесе.

– Может, я мог бы поискать с помощью ясновидения, – сказал Адам. – Но я не уверен, что смогу определить нужное место. Если это где-то, где я не был, я не узнаю окрестности, и тогда нам придется искать по каким-нибудь приметам.

Рассерженная Блу рывком развернулась на пятках:

– Да это займет целую вечность!

Перья, разбросанные по улице, поразили Ронана. Каждый контур казался отчетливым, настоящим и очень значительным по сравнению с неопределенными, размытыми событиями предыдущих дней. Гэнси отправился за Глендауэром. Гэнси уехал без них. Гэнси уехал без него.

– Я добуду что-нибудь из сна, – сказал он. Его никто не услышал, поэтому он повторил еще раз.

– Что?! – взвилась Блу.

– Что именно? – одновременно с ней спросила Мора.

– Но там же демон, – добавил Адам.

Сильнейший шок, который он испытал, увидев мертвое тело матери, был все еще слишком свеж в памяти Ронана. Это воспоминание запросто скрещивалось с более давним – о том, как он обнаружил тело отца, и из этого «союза» кошмаров сейчас вырастал ядовитый цветок, грозивший поглотить его целиком. Он не хотел снова возвращаться к себе в голову. Но он это сделает.

– Что-нибудь, чтобы найти Гэнси. Что-нибудь вроде Робопчелы Генри. У него должно быть только одно предназначение. Что-то маленькое. Я могу сделать это быстро.

– Точнее, ты можешь быстро погибнуть, – встрял Адам.

Ронан не ответил. Он уже размышлял над формой, годившейся для поставленной цели – что-то, что можно было сотворить быстро. Что может сработать надежней всего, даже если его будет отвлекать разрушительная сила демона? Он должен быть уверен, что демон не успеет осквернить и испортить этот предмет, когда он начнет проявлять его.

– Кэйбсуотер не сможет тебе помочь, – настаивал Адам. – Он может лишь замедлить твою работу. Тебе придется создавать что-то нестрашное среди всего этого, и это само по себе кажется невозможным, а потом тебе придется извлечь это – и только это! – из своего сна, что звучит еще более невероятным.

Ронан уставился на руль:

– Я знаю, как работает сновидение, Пэрриш.

Он не стал добавлять: «Я не могу думать о том, что мне придется обнаружить еще и тело Гэнси». Он не стал добавлять: «Если я не могу спасти мою старую семью, я хотя бы могу попытаться спасти новую». Он не стал добавлять: «Я не дам демону забрать у меня все».

Он не стал говорить, что его единственный настоящий кошмар заключался в неспособности что-то сделать, а это, как минимум, было уже кое-что.

Он просто сказал:

– Я попытаюсь.

И надеялся, что Адам уже знает все то, что он не произнес вслух.

Адам знал. И остальные тоже.

– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы поддержать тебя на энергетическом уровне, и постараемся отогнать самое страшное, – сказала Мора.

Адам поднял спинку своего кресла в вертикальное положение.

– Я займусь ясновидением, – сказал он.

– Блу, – позвал Ронан, – думаю, тебе лучше взять его за руку.

Глава 51

«Камаро» сломался.

Он всегда ломался и снова оживал, но сегодня… Сегодня машина была отчаянно нужна Гэнси.

Но она все равно сломалась. Он едва выехал на окраину города, как мотор зачихал, а индикаторы в салоне потускнели. Не успел Гэнси как-то среагировать, как автомобиль сдох. Тормоза и рулевое управление отказали, и он кое-как дотянул до обочины. Он повертел ключом в замке зажигания, глянул в зеркало, пытаясь определить, не ждут ли его птицы. Они не ждали.

Дорогу Королю-ворону! – кричали они, уносясь вдаль. – Дорогу!

Проклятая тачка!

Совсем недавно машина точно так же сдохла в такой же непроглядной ночи, оставив его в безвыходном положении на краю дороги; он едва не погиб тогда. Адреналин вскипел в венах, как и в ту ночь, и мгновенно охватил его целиком, словно время вообще не двигалось.

Он надавил педаль газа, подержал, надавил снова, подержал.

Птицы улетали. А он не мог следовать за ними.

– Давай же! – умолял он. – Ну давай!

«Камаро» не реагировал. Вороны яростно каркали; они, казалось, не хотели оставлять его, но их тянула и тащила прочь невидимая сила. Негромко выругавшись, Гэнси выбрался из машины и захлопнул дверцу. Он не знал, что делать. Он мог бы продолжить погоню на своих двоих, пока окончательно не отстанет. Он мог бы…

– Гэнси.

Генри Ченг. Он стоял перед Гэнси, оставив свой «фискер» с настежь распахнутой дверцей чуть ли не поперек дороги позади «камаро».

– Что случилось?

Невероятное присутствие Генри здесь, на этой дороге, поразило Гэнси больше, чем все прочие события этой ночи, хотя фактически это было наименее невозможным из всего, что могло произойти. Они были недалеко от района, где находился Литчфилд-хаус, и Генри определенно приехал сюда на автомобиле, а не возник по волшебству. Тем не менее, момент был выбран самый что ни на есть подходящий, и время определенно было на стороне Гэнси. Генри, в отличие от воронов, не мог появиться здесь просто по приказу Гэнси.

– Откуда ты здесь взялся? – спросил Гэнси.

Генри указал на небо. Не на птиц, а на крошечное мерцающее тельце Робопчелы.

– Робопчеле было приказано уведомить меня, если я буду тебе нужен. Так что я снова молвлю тебе: что случилось?

Вороны громкими криками требовали, чтобы Гэнси следовал за ними. Они улетали все дальше; вскоре он потеряет их из виду. Сердце гулко билось у него в груди. Сделав над собой усилие, он заставил себя сосредоточиться на вопросе Генри.

– «Камаро» не заводится. Эти птицы. Они ведут меня к Глендауэру. Я должен ехать. Я должен следовать за ними, а иначе они…

– Стой. Ни слова. Садись ко мне в машину. Знаешь что? Садись за руль. Все это пугает меня до чертиков.

Генри перебросил ему ключи.

Гэнси сел в машину.

Его охватило ощущение некой извращенной правильности происходящего, словно каким-то образом он всегда знал, что погоня будет происходить именно так. Когда они отъехали от «камаро», время начало соскальзывать, и он оказался внутри этого потока. Над головами вороны с криками рвались сквозь темноту. Иногда их силуэты четко выделялись на фоне зданий, а иногда – терялись на фоне деревьев. Свет последнего городского фонаря вспыхивал и играл на их оперении, и они вихрились и крутились как лопасти вентилятора. Гэнси и Генри проехали последние признаки цивилизации и оказались в сельской местности. Гэнси всегда казалось, что Генриетта – очень большой город, поэтому он был удивлен, увидев, как быстро огни городка пропали в зеркале заднего вида.

Оказавшись за пределами Генриетты, вороны устремились на север. Они летели быстрее, чем, по мнению Гэнси, должны были летать птицы; они ныряли в просветы между деревьями и долины. Следовать за ними было совсем непросто; вороны летели по прямой линии, никуда не сворачивая, а «фискеру» приходилось держаться проложенной трассы. Сердце Гэнси отчаянно вопило: «Не потеряй их из виду. Не потеряй. Только не сейчас».

Он не мог избавиться от мысли, что это был его единственный шанс.

Он отключил мозг. Он думал сердцем.

– Давай-давай-давай, – подбодрил его Генри. – Я буду следить, не появятся ли копы. Вперед, вперед, вперед.

Он набрал в телефоне какое-то сообщение, а затем пригнул голову, выглядывая из машины, чтобы проследить, как Робопчела летит выполнять его приказ.

Гэнси ехал вперед-вперед-вперед.

На северо-восток, по запутанным трассам, на которых Гэнси наверняка бывал раньше, но не помнил об этом. Разве он не облазил весь штат? Вороны вели их через горы по серпантинам, превращавшимся в проселочные дороги и снова в асфальтированные трассы. В одном месте «фискер» едва помещался на дороге – с одной стороны были скалы, с другой – крутой обрыв безо всяких ограждений. Затем дорога вновь стала асфальтированной, а деревья скрыли небо.

Воронов мгновенно заслонили чернеющие в ночи ветви деревьев; птицы летели куда-то в сторону, удаляясь от них.

Гэнси ударил по тормозам и опустил стекло. Генри безо всяких вопросов сделал то же самое. Оба парня задрали головы и прислушались. Зимние деревья скрипели на ветру; где-то далеко внизу по шоссе катились фуры; вороны перекликались друг с другом.

– Туда, – быстро сказал Генри. – Направо.

«Фискер» сорвался с места. Они же движутся вдоль силовой линии, подумал Гэнси. Как далеко залетят вороны? В Вашингтон? Бостон? Или дальше, через Атлантику? Ему хотелось верить, что они не полетят туда, куда он не сможет за ними последовать. Все должно закончиться сегодня, потому что Гэнси сказал, что все закончится сегодня. И он действительно верил в это.

Птицы безошибочно продолжали лететь в выбранном направлении. Из темноты вынырнул знак федеральной автострады.

– Там написано «66»? – спросил Гэнси. – Это съезд на 66-ю автостраду?

– Не знаю, чувак. Цифры – моя слабая сторона.

Это и впрямь была 66-я автострада. Птицы метнулись вперед; Гэнси выехал на автостраду. Здесь можно ехать куда быстрее, но это было и куда рискованнее. Если вороны вдруг свернут, он не сможет сразу же повернуть следом за ними.

Однако птицы никуда не сворачивали. Гэнси прибавил газу, а затем еще и еще.

Птицы следовали вдоль силовой линии, ведя Гэнси в Вашингтон, округ Колумбия, к дому его детства. У него внезапно возникла жуткая мысль, что они ведут его именно туда. Обратно в фамильный дом Гэнси в Джорджтауне, где он узнал, что его конец стал началом, и где он наконец-то принял тот факт, что должен вырасти всего лишь очередным Гэнси со всеми вытекающими последствиями.

– Как ты сказал, что это за автострада? 66-я? – Генри набирал сообщение в телефоне, когда мимо них пронесся еще один знак, подтверждавший, что это 66-я автострада.

– Как ты вообще ездишь по дорогам?

– Я не езжу. Ездишь ты. Номер столбика километража?

– Одиннадцать.

Генри изучал сообщения на телефоне. Его лицо было подсвечено синим светом с экрана.

– Эй-эй. Помедленнее. В километре отсюда коп.

Повинуясь Гэнси, машина заскользила по шоссе где-то в пределах дозволенного ограничения скорости. Действительно, меньше чем через километр на разделительной полосе промелькнула темная полицейская машина без опознавательных знаков. Генри отсалютовал полицейским, когда они проезжали мимо.

– Спасибо за помощь, Робопчела.

Гэнси беззвучно рассмеялся:

– Ладно, а теперь… Погоди. Робопчела может найти нам съезд с шоссе?

С каждым километром вороны все дальше отрывались от линии автострады, и теперь становилось ясно, что их отклонение от прямого курса стабилизировалось.

Генри постучал по экрану:

– Через три километра. Съезд 23.

Эти три километра слишком увеличивали разрыв между воронами и машиной.

– Может ли Робопчела лететь за птицами?

– Сейчас узнаю.

Они неслись дальше, а стая тем временем растворялась в темноте, пока не исчезла совсем. Сердце Гэнси колотилось с невообразимой скоростью. Ему приходилось доверять Генри; а Генри приходилось доверять Робопчеле. Добравшись до нужной отметки, Гэнси резко свернул с автострады и понесся дальше. Воронов и след простыл: вокруг царила лишь обычная ночь. Он почувствовал себя странно, когда понял, что знает, где они находятся – неподалеку от Делаплейн и довольно далеко от Генриетты. Это был мир старинных богатых семей, лошадиных ферм, политиков и миллиардеров, владевших компаниями по производству шин. Совершенно неподходящее место для древней, неконтролируемой магии. Днем оно выглядело олицетворением благородной прелести – место, которое так долго и любовно взращивали и облагораживали, что было невозможно представить себе никакое безобразие на этой территории.

– А теперь куда? – спросил Гэнси. Они мчались в никуда, в заурядность, в жизнь, которую Гэнси уже прожил.

Генри ответил не сразу, склонившись над телефоном. Гэнси хотелось вдавить педаль газа до самого пола, но если они едут не в том направлении, то смысла в этом не было.

– Генри.

– Прости, прости. Есть! Жми на газ и поворачивай направо, как только сможешь.

Гэнси выполнил указание с такой прытью, что Генри пришлось схватиться за ручку на потолке кабины, чтобы удержаться.

– Круто! – сказал он. – А еще – ого!

Внезапно они снова увидели воронов; идеально-черная стая на фоне темно-лилового неба кувыркалась в воздухе, разлетаясь и снова сбиваясь в кучу над деревьями. Генри стукнул кулаком по потолку салона в молчаливом ликовании. «Фискер» выехал на широкое четырехполосное шоссе, на котором в обоих направлениях не было ни души. Гэнси только начал ускоряться, как вороны взметнулись вверх мощным птичьим торнадо, захваченные невидимым восходящим потоком воздуха, и резко переменили курс. Фары «фискера» высветили знак частной собственности в начале подъездной дорожки, уходившей в сторону от шоссе.

– Туда! Туда! – выкрикнул Генри. – Остановись!

Он был прав. Птицы резко остановились возле подъездной дорожки. Гэнси уже промчался мимо. Он окинул взглядом дорогу впереди; места для разворота нигде не было. Он не мог упустить птиц. Он не мог и не собирался их упускать. Опустив стекло, он высунул голову из окна, чтобы убедиться, что ночная дорога позади него все еще была пуста, а затем сдал назад. Коробка передач издала протестующий, взволнованный визг.

– Порядок, – сказал Генри.

«Фискер» взбирался по крутой подъездной дорожке. Гэнси даже не остановился при мысли, что в доме кто-то может быть. Было поздно, он – странный мальчишка в запоминающейся крутой тачке, а это – чей-то личный уголок старомодного мира. Но это не имело значения. Он придумает, что сказать владельцам поместья, если надо. Он не может упустить воронов. Только не в этот раз.

Фары высветили неухоженное былое величие: обрамлявшие дорожку булыжники, похожие на торчащие из земли обломки зубов, и прораставшая между ними трава; старый низенький заборчик, в котором не хватало досок; потрескавшийся асфальт и пробивавшиеся сквозь щели сорняки.

Теперь ощущение соскальзывания времени стало еще сильнее. Он здесь уже бывал. Он уже делал это; он уже проживал эту жизнь.

– Ну и место, чувак, – сказал Генри, вытягивая шею, чтобы рассмотреть все как следует. – Прямо как музей.

Дорожка поднималась вверх по склону, пока не достигла гребня холма. Она оканчивалась большой круговой развязкой, а сразу за ней темной громадиной высился дом. Впрочем, нет, это был не дом. Гэнси, выросший в особняке, сразу понял, что перед ним именно особняк. Он был больше, чем нынешний дом его родителей, и украшен колоннами, и смотровыми площадками на крыше, и портиками, и оранжереями – раскинувшееся на холме великолепие, кирпич и эмульсия. Впрочем, в отличие от поместья его родителей, самшитовые деревья здесь гибли под натиском сорняков, а плющ зеленой массой сползал по кирпичным стенам прямо на лестницу, ведшую к парадной двери. Из земли у крыльца торчали неровные, уродливые розовые кусты.

– Не слишком привлекательно выглядит для продажи, – отметил Генри. – Явно нуждается в ремонте. Но на крыше можно устраивать шикарные вечеринки в стиле зомби.

Пока «фискер» медленно ехал по круговой подъездной дорожке, вороны наблюдали, рассевшись на крыше и перилах смотровой площадки. Гэнси охватило чувство дежа вю – как в моменты, когда он смотрел на Ноа и одновременно видел и его мертвую, и живую версию.

Гэнси задумчиво потер нижнюю губу:

– Я уже бывал здесь.

Генри всматривался в воронов, которые всматривались в него в ответ и не шевелились. Ждали.

– Когда?

– Здесь я когда-то умер.

Глава 52

Еще до погружения в сон Ронан знал, что Кэйбсуотер окажется невыносимым, но он не до конца понимал, насколько.

Самым худшим было вовсе не то, что он видел; самым худшим были эмоции. Демон все еще трудился над деревьями, землей и небом, но он также осквернял ощущения – все то, что делало сон сном, даже если в нем не было никаких пейзажей. Теперь лес был как порывистый вдох сквозь зубы после высказанной лжи. Как будто сердце уходит в пятки, когда находишь труп. Как будто тебя терзают мысли о том, что тебя бросят, что ты создаешь слишком много проблем, что тебе лучше умереть. Это был стыд, который испытываешь, когда желаешь чего-то, чего тебе желать не следует; отвратительное возбуждение, когда ты на волоске от смерти. И все это – одновременно.

В кошмарах Ронана раньше присутствовали всего лишь одно-два подобных ощущения. Крайне редко он испытывал их все. Это было еще тогда, когда за ним охотился его ночной ужас, жаждавший убить его.

Впрочем, тогда он пребывал в этих кошмарах в одиночку. Сейчас Мора и Калла поддерживали его в мире, где он просыпался – Калла сидела на капоте его машины, а Мора – на заднем сиденье. Их энергия ощущалась как руки, закрывавшие его голову, заглушавшие часть ужасных звуков вокруг. Вдобавок, во сне с ним был разум Адама. В реальном мире Адам ясновидел на пассажирском сиденье рядом с ним, а здесь – он стоял в этом разрушенном лесу, сгорбившись, недоумевая.

Нет. Ронан вынужден был признать, что, хоть они и облегчали ему задачу, их присутствие не особо отличало его старые кошмары от нынешнего. Единственной разницей было то, что тогда кошмары хотели умертвить его; и Ронан сам хотел умереть.

Он огляделся по сторонам, ища какое-нибудь безопасное место, где он сможет сотворить задуманное без риска. Но такого места не было. Единственными неоскверненными объектами в этом сне были Адам и он сам.

Значит, он будет держать этот предмет в руках. Ронан сжал ладони вместе, представляя, как между ними формируется крошечный светящийся шарик. Демону было без разницы, где и что разрушать. У себя над ухом Ронан услышал судорожный вздох. Несомненно, исходящий от его отца. Несомненно, испытывавшего боль. Умиравшего в одиночестве.

Твоя вина.

Ронан оттолкнул эту мысль подальше. Он думал о крошечном огоньке, который создавал, чтобы найти Гэнси. Он представлял его вес, размер, контуры его крошечных крылышек.

– Неужели ты вправду думал, что я останусь здесь ради тебя? – с ледяным презрением прошипел Адам над другим его ухом.

Настоящий Адам стоял рядом, повернув голову в сторону, слушая, как немыслимая копия его отца бросала ему в лицо оскорбления. Голос и интонации идеально совпадали с реальным голосом Роберта Пэрриша. Адам плотно сжал губы, скорей из упрямства, чем из страха. Он неделями медленно отделял себя от своего настоящего отца; сопротивляться этой копии было куда легче.

Тебя бросят.

«Я не буду просить его остаться, – подумал Ронан. – Я лишь попрошу его вернуться». Ему страшно хотелось посмотреть, был ли предмет в его руках таким, каким он его задумывал, но он чувствовал, что демон стремится уничтожить этот предмет, вывернуть его наизнанку, наделить его совершенно противоположными свойствами и обезобразить. Лучше скрыть его от чужих глаз и верить, что он создал что-то хорошее. Ему нужно было удержать мысль о том, что именно этот предмет должен делать, когда его вытащат в реальный мир; он должен был отринуть желания демона, жаждавшего, чтоб этот предмет предназначался для чего-то другого.

Что-то царапало Ронану шею. Легонько, безобидно, неустанно, пока не прогрызло верхние слои кожи и не добралось до крови.

Ронан проигнорировал это ощущение и почувствовал, как зашевелился сновиденный предмет в его руке.

Сон выбросил ему под ноги мертвое тело. Почерневшее, изодранное в клочья и разлагающееся. Гэнси. Его глаза еще жили, губы шевелились. Уничтоженный и беспомощный. Из уголка его рта, пробив щеку, торчал коготь одного из ночных ужасов Ронана.

Бессильный.

Нет. Ронан так не думал. Он снова ощутил, как сновиденный предмет трепещет в его ладонях.

Адам поймал взгляд Ронана, пока двойник его отца продолжал орать на него. На его лице отчетливо проступало напряжение, вызванное попытками уравновесить энергетические потоки.

– Ты готов?

Ронан надеялся, что да. На самом деле, они узнают, кто победил в этом раунде, только когда он откроет глаза в своей машине.

– Разбуди меня, – сказал он.

Глава 53

Гэнси уже бывал здесь – семь с лишним лет назад. Удивительно, но тогда здесь проходило очередное мероприятие по сбору средств для выборов в Конгресс. Гэнси помнил, что был очень взволнован предстоящей поездкой. Летом Вашингтон, округ Колумбия, был слишком тесным и душным, а его обитатели становились невольными заложниками, державшими над головой свои портфели. И хотя семья Гэнси только-только вернулась из заокеанской поездки по мятным фермам в Пенджабе (дипломатический визит, смысл которого Гэнси еще не совсем понимал), это путешествие лишь раззадорило самого младшего Гэнси. Единственный задний двор, который был в их доме в Джорджтауне, был заполнен цветами намного старше самого Гэнси, и летом ему запрещали туда выходить, поскольку там обитало множество пчел. И хотя родители возили его на выставки антиквариата, в музеи, на скачки и вечеринки, посвященные какому-нибудь виду искусства, у Гэнси все чаще возникало непреодолимое желание путешествовать. Он уже видел все это. Он с жадностью ждал новых интересных вещей и чудес, чего-то, чего он никогда не видел раньше и не мог понять. Он хотел уехать.

Так что, хоть он и не был в восторге от политики, он с радостью ждал момента отъезда.

– Будет весело, – говорил его отец. – Там будут и другие дети.

– Дети Мартина, – добавила мать, и оба хохотнули над какой-то шуткой, понятной только им двоим.

Гэнси не сразу понял, что таким образом они побуждали его поехать, а не просто констатировали факт, будто вели метеосводку. Гэнси никогда не считал, что быть ребенком – весело, включая свое собственное детство. Он с нетерпением ждал будущего, в котором сможет менять место жительства, когда захочет.

Теперь же, годы спустя, Гэнси стоял на опутанной плющом лестнице и смотрел на табличку у двери. На ней было написано «Грин-хаус. Построено в 1824 г.» Вблизи было трудно определить, почему особняк выглядел гротескным, а не просто обветшалым. Присутствие воронов на всех горизонтальных поверхностях дома не портило картину. Он подергал парадную дверь – заперто. Он включил фонарик в своем телефоне и наклонился к боковому окну, пытаясь заглянуть внутрь. Он не знал, что именно ищет. Но, возможно, он поймет, когда увидит. Может быть, задняя дверь незаперта, или же где-то можно открыть окно. И хотя не было никаких обоснований считать, будто внутри заброшенного дома могут храниться какие-то секреты, важные для Гэнси, та часть него, мастерски овладевшая искусством поиска, молчаливо билась о стекло с желанием попасть внутрь.

– Взгляни-ка на это, – позвал его Генри, находившийся в нескольких метрах от него. Его голос был нарочито-шокированным. – Представляешь, в эту боковую дверь вломился один корейский подросток-вандал.

Гэнси пришлось пробираться к нему по клумбе с засохшими лилиями. Генри стоял у менее броского бокового входа и уже успел расколотить треснувшее оконное стекло, чтобы сунуть руку внутрь и открыть защелку на двери.

– Ох уж эти современные дети, – сказал Гэнси. – «Ченг» ведь не корейская фамилия?

– Мой отец – не кореец, – ответил Генри. – А я – да. Я унаследовал фамилию и тягу к вандализму от своей матери. Давай войдем, Дик, я все равно уже взломал эту дверь.

Но Гэнси колебался, стоя у самой двери:

– Ты отправил Робопчелу искать меня.

– Это был дружеский жест. Так поступают друзья.

Он, казалось, изо всех сил стремился доказать Гэнси, что его намерения были чисты, поэтому Гэнси быстро ответил:

– Я знаю это. Просто… Я редко встречаю людей, которые могут подружиться с другими так же, как я. Так же… быстро.

Генри показал ему «козу»:

– Jeong, братан.

– Что это значит?

– Кто знает, – пожал плечами Генри. – Это означает «быть Генри». Это означает «быть Ричардмэном». Jeong. Ты не используешь это слово в своей речи, но ты живешь по нему. Буду с тобой откровенным, я не ожидал обнаружить такое качество в таком парне, как ты. Мы словно встречались раньше. Нет, не так. Мы сразу стали друзьями, мы сразу сделали друг для друга то, что обычно делают друзья. Не просто приятели. Друзья. Кровные братья. Ты просто чувствуешь это. «Мы», а не «ты» и «я». Вот это называется jeong.

Подсознательно Гэнси чуял, что такое описание было слишком уж мелодраматичным, преувеличенным и нелогичным. Но где-то гораздо глубже это было искренне и знакомо, будто объясняло бОльшую часть жизни Гэнси. Это были его чувства по отношению к Ронану, и Адаму, и Ноа, и Блу. С каждым из них он мгновенно нашел контакт, и это приносило ему облегчение. Наконец-то, думал он тогда, он нашел их. «Мы», а не «ты» и «я».

– Ладно, – сказал он.

Генри ослепительно улыбнулся и открыл уже взломанную им дверь:

– Так что мы здесь ищем?

– Не могу сказать точно, – признался Гэнси. Его захватил знакомый запах дома: особенный запах чего-то, характерного для всех этих старых, осыпающихся домов в колониальном стиле. Может быть, плесень, самшит, воск для натирания полов. Его поразила не столько точная память этого места, сколько ощущение давно минувшей и более беззаботной эпохи. – Мне кажется, что-нибудь необычное. Думаю, это сразу станет очевидно.

– Может, нам стоит разделиться, или это фильм ужасов?

– Кричи, если что-нибудь попытается тебя сожрать, – ответил Гэнси с облегчением, довольный тем, что Генри предложил разделиться. Он хотел побыть наедине со своими мыслями. Он выключил свой фонарик, когда Генри включил свой. Генри, казалось, собирался спросить его, почему он это сделал, и тогда Гэнси вынужден будет ответить «Это обостряет мои инстинкты», но Генри лишь пожал плечами, и они разошлись в разные стороны.

Гэнси молча бродил по полутемным тихим залам Грин-хауса, преследуемый призраками. Здесь стоял буфет; здесь – пианино; здесь – группа стажеров-дипломатов, казавшихся такими искушенными. Он некоторое время постоял в центре бывшего бального зала. Когда он продвинулся вглубь помещения, снаружи сработал датчик движения и зажегся свет, испугав Гэнси. Здесь же находился широкий камин с уродливым старым очагом, зловеще раззявившим черную пасть. На подоконниках валялись дохлые мухи. Гэнси чувствовал себя так, будто он – последний живой человек в этом мире.

Раньше эта комната казалась ему огромной. Если прищуриться, сквозь ресницы он еще мог разглядеть людей, пришедших в тот день на вечеринку. Это всегда происходило в какой-то момент времени. Если бы у него была связь с Кэйбсуотером, он мог бы проиграть этот вечер заново, возвращаясь назад во времени, чтобы увидеть его еще раз. Эта мысль одновременно вызывала и томление, и неприязнь: тогда он был куда моложе и легкомысленнее, не обремененный какой-либо ответственностью и не умудренный опытом. Но с тех пор он много чего сделал и много чего достиг. Сама мысль о том, чтобы пережить все это заново и получить этот тяжкий опыт, снова прилагать все усилия, чтобы встретиться с Ронаном, и Адамом, и Ноа, и Блу… Это выматывало и раздражало его.

Выйдя из зала, он побродил по коридорам, обходя тех, кого там давно уже не было, извиняясь, когда случайно прерывал разговор, который давно закончился. Было шампанское; была музыка; вокруг витал навязчивый запах одеколона. Как дела, Дик? У него всегда все было хорошо, прекрасно, полный порядок – единственные возможные ответы на этот вопрос. Он всегда был на позитиве.

Он подошел к задней двери, затянутой москитной сеткой, и устремил взгляд в темноту ноябрьской ночи. Серые пучки травы в свете фонаря, включавшегося по сигналу датчика движения; черные голые деревья; небо – бледно-лилового цвета от далеких огней Вашингтона. Все вокруг было мертво.

Узнал бы он сейчас кого-то из детей, с которыми играл на той вечеринке? Они играли в прятки. Он так хорошо спрятался, что умер, и даже когда его воскресили, он все равно оставался скрытым от них. Он выбрался на совершенно другую дорогу в жизни чисто случайно.

Он толкнул дверь и вышел на мокрую увядшую траву на заднем дворе. Гости были и здесь; старшие дети тщетно пытались поиграть в крокет – официанты постоянно спотыкались о вкопанные в землю воротца.

Бледный свет фонаря датчика движения, который Гэнси активировал чуть раньше, заливал весь задний двор. Гэнси пересек лужайку и остановился у линии деревьев. Свет от крыльца проникал в лес гораздо глубже, чем ожидал Гэнси. Растительность здесь была далеко не такой буйной, как в его воспоминаниях, хотя он не знал, почему – то ли потому что он стал старше и уже успел побродить по множествам лесов, то ли потому, что сейчас на дворе стояла холодная пора. Вряд ли кто-нибудь смог бы спрятаться здесь сегодня.

Когда Гэнси отправился в Уэльс в поисках Глендауэра, он много раз стоял на краю таких полей – там, где велись великие битвы. Он пытался представить, каково было находиться там в тот момент времени, с мечом в руке, верхом на лошади, в окружении потеющих и истекающих кровью людей. Каково было быть Оуайном Глендауэром и знать, что они сражались за тебя, потому что ты призвал их сражаться?

Пока Мэлори отставал где-то на тропинке или копался у машины, Гэнси забредал в самую середину полей, чтобы как можно дальше отойти от всего современного. Он закрывал глаза, отрешался от звуков летевших где-то высоко в небе самолетов и пытался услышать звуки шестисотлетней давности. Тогда, будучи куда моложе, он еще надеялся, что, может быть, его будут преследовать духи; что в этом поле могут быть привидения; что он может открыть глаза и увидеть чуть больше, чем видел до этого.

Но он не обладал ни малейшими способностями к ясновидению, и минута, начинавшаяся с Гэнси, в одиночестве стоявшего на поле боя, так же и заканчивалась. Он стоял в этих полях один.

А теперь он уже с минуту стоял на самом краю леса в Вирджинии, пока стояние на месте не стало ощущаться как-то странно. Будто у него начали дрожать ноги, хотя в реальности они, конечно, не дрожали. Он вошел в лес.

Над головой трещали на ветру голые ветви, но листья у него под ногами были влажными и не издавали звуков.

Семь лет назад он наступил здесь на гнездо шершней. Семь лет назад он умер. Семь лет назад он родился вновь.

Он был так напуган тогда.

Для чего его вернули?

Ветви цеплялись за рукава его свитера. Он еще не дошел до места, где это произошло. Он говорил себе, что гнезда давно уже здесь нет; что упавшее дерево, рядом с которым он корчился в предсмертной агонии, уже сгнило; что в этом призрачном свете он все равно ничего не разглядит и не узнает нужное место.

Но он узнал его.

Дерево не сгнило. Оно совсем не изменилось – такое же крепкое, но почерневшее от влаги и ночной темноты.

Вот здесь он ощутил первый укус. Гэнси вытянул руку, с изумлением разглядывая тыльную сторону кисти. Он сделал еще шаг и споткнулся. Вот здесь он почувствовал, как они ползают по его шее сзади, заползая ему в волосы. Он не стал стряхивать эти ощущения; ни одна попытка стряхнуть с себя этих насекомых никогда не была успешной. Но его пальцы дернулись, словно он хотел поднять руки и сопротивляться.

Он сделал еще один неуверенный шаг. До этого старого, совсем не изменившегося черного дерева оставалось меньше метра. Тот юный Гэнси в прошлом споткнулся и упал здесь на колени. Шершни ползали по его лицу, по его закрытым векам, по дрожащим губам.

Он не пытался убежать. От них не убежишь, да и невидимое оружие уже сделало свое дело. Он помнил, как подумал тогда, что испортит всем вечер, если появится среди гостей, весь облепленный шершнями.

Он упал на четвереньки, но лишь на мгновение, а затем перекатился на бок. Яд горел в его крови. Он лежал на боку. Он свернулся калачиком. Мокрые листья прилипли к его щеке, когда он стал задыхаться. Он трясся с головы до ног, уже почти побежденный и охваченный страхом, таким жутким страхом.

«Почему? – подумал он. – Почему я? Для чего все это было?»

Он открыл глаза.

Он стоял, сжав руки в кулаки и глядя на то место, где это случилось когда-то. Его наверняка спасли, чтобы он нашел Глендауэра. Его наверняка спасли, чтобы он убил этого демона.

– Дик! Гэнси! Дик! Гэнси! – прокричал Генри где-то во дворе. – Думаю, тебе надо на это взглянуть.

Глава 54

Под фундаментом дома зиял вход в пещеру. Не такой большой наземный вход, как в пещере в Кэйбсуотере. И не скрытая дыра в земле, через которую они проникали в пещеру, где была похоронена Гвенллиан. Это была влажная, широко распахнутая пасть с обвалившимися земляными стенами, опиравшимися на остатки бетонных плит и обломки мебели. Пол пещеры у входа растрескался, и часть подвального помещения провалилась в одну из расщелин. Эти относительно свежие разрушения навели Гэнси на мысль, что эта дыра появилась в результате его приказа, который он отдал на Фокс-уэй.

Он попросил показать ему, где Король-ворон. Ему и показывали путь к Королю-ворону, и неважно, что для этого пришлось сдвинуть целые земляные пласты.

– Тут явно потребуется серьезный ремонт, – сказал Генри, потому что кто-то должен был это сказать. – Возможно, хозяевам придется заново отстроить этот подвал, если они хотят продать дом по хорошей цене. Положить деревянные полы, поставить новые ручки на дверях, может, даже восстановить стену.

Гэнси подошел к краю расщелины и заглянул внутрь. Оба парня посветили туда фонариками с телефонов. В отличие от свежей земляной «раны» входа, пещера внизу выглядела старой, сухой и пыльной, как будто существовала под этим домом всегда. В ответ на его просьбу был создан только этот вход.

Гэнси глянул на припаркованный у дома «фискер», мысленно определяя свое местонахождение относительно шоссе, Генриетты и силовой линии. Разумеется, он уже знал, что этот дом стоит на силовой линии. Разве в самом начале ему не сказали, что он пережил свою смерть на силовой линии только потому, что кто-то где-то умирал на ней же?

Интересно, был ли когда-нибудь более легкий способ попасть в эту пещеру. Был ли где-нибудь дальше на силовой линии естественный вход, или же она все это время ждала только его приказа, чтобы открыться?

– Ну, – произнес он, наконец, – я лезу внутрь.

Генри рассмеялся, а затем вдруг понял, что Гэнси говорит серьезно.

– Может, тебе следовало бы прикупить для таких экспедиций шлем и какого-нибудь лакея?

– Вероятно. Но не думаю, что у меня есть время ехать обратно в Генриетту за нужным снаряжением. Мне просто придется продвигаться очень осторожно.

Он не просил Генри идти с ним, потому что не хотел, чтобы Генри чувствовал себя неловко, отказываясь лезть следом. Он не хотел, чтобы Генри думал, будто Гэнси вообще собирался предложить ему подобное – забраться в дыру в земле, ведь единственное, чего боялся Генри в этой жизни – это подобных земляных ям.

Гэнси снял часы и сунул их в карман, чтобы не зацепиться за что-нибудь, если вдруг придется куда-то карабкаться. Затем он подвернул брюки и оценивающим взглядом окинул вход. Яма была не слишком глубокой, но он хотел удостовериться, что сможет выбраться наружу, если здесь, наверху, никого не окажется, чтобы помочь ему, когда он вернется. Нахмурившись, он притащил одно из кресел, не уничтоженных при обвале, и спустил его в темноту пещеры. Когда придет время выбираться, кресло может ему пригодиться и подарить лишние полметра высоты.

Генри понаблюдал за всеми этими приготовлениями, а затем сказал:

– Погоди. Ты испортишь свое красивое пальто, белый человек. Возьми-ка это, – он стащил с себя форменный свитер академии Эгленби и протянул его Гэнси.

– То есть, ты в буквальном смысле отдаешь мне последнюю рубашку, – Гэнси снял и отдал ему взамен свое пальто. Он был благодарен Генри. Подняв на него глаза, он добавил: – Увидимся на той стороне. Excelsior.

Глава 55

Идя по туннелю, Гэнси испытывал бешеную радость и одновременно печаль, поднимавшиеся в нем все выше. Вокруг был лишь безликий камень, но, тем не менее, он не мог избавиться от ощущения правильности происходящего. Он столько раз представлял себе этот момент, и теперь, оказавшись в нем, он не мог вспомнить разницу между воображаемым и фактическим переживанием. Между ожиданиями и реальностью отсутствовал какой-либо диссонанс, который так или иначе возникал до этого. Он собирался найти Глендауэра – и теперь он был на пути к нему.

Радость и печаль, захлестывавшие его с такой силой, что его тело не могло вместить их.

Он снова ощутил, как соскальзывает время. Здесь, под землей, это чувство было осязаемым, как вода, затапливавшая его мысли. Ему подумалось, что вокруг него смещается не только время, но и расстояние. Вполне возможно, что этот тоннель свернется и выведет его к совершенно другому месту где-то на силовой линии. Он следил за зарядом своего телефона, пока шел; аккумулятор быстро садился, когда он пользовался фонариком. Каждый раз, когда он смотрел на экран, время менялось самыми непостижимыми способами: иногда летело вперед вдвое быстрее, иногда отматывалось назад, а иногда застывало на одной минуте в течение четырехсот шагов Гэнси. Иногда экран мигал и полностью гас, а вместе с ним гас и фонарик, оставляя Гэнси в полной темноте на секунду, две секунды, три, четыре.

Он не знал, что станет делать, если окажется в темноте. В своих ранних экспедициях в пещеры он уже обнаружил, что в темноте очень легко свалиться в яму, даже имея фонарик. И хотя пещера сейчас больше напоминала ровный коридор, неизвестно, где и чем она оканчивается.

Ему оставалось только доверять воронам и своему ощущению, что он идет в правильном направлении. Все его шаги вели его именно к этому моменту, он был уверен в этом.

Ему оставалось верить, что свет не погаснет, пока он не доберется до нужного места. Это была та самая великая ночь, великий час; все это время ему было предначертано выполнить это в одиночку.

Поэтому он шел и шел вперед, невзирая на скачки заряда в телефоне.

Когда заряда осталось всего ничего, и индикатор на экране стал предупреждающе-красным, Гэнси остановился. Он мог повернуть назад, и тогда у него еще останется немного света. Остаток пути он проведет в темноте, но, по крайней мере, он уже знал, что сзади на его пути не было ям и провалов. Или же он может идти вперед, пока не погаснет свет, и надеяться, что найдет там что-нибудь. Надеяться, что там, куда он направляется, свет ему не понадобится.

– Господи, – выдохнул Гэнси. Он был книгой и сейчас листал свои последние страницы, желая поскорее добраться до финала и узнать, чем же все закончится. И в то же время он не хотел, чтобы это заканчивалось.

Он продолжал идти вперед.

Чуть позже фонарик погас. Телефон сдох. Гэнси очутился в кромешной темноте.

Остановившись, он понял, что здесь холодно. С потолка упала капля холодной воды прямо ему на макушку, вторая поползла по шее за воротник рубашки. Он чувствовал, как свитер Генри на его плечах постепенно пропитывается влагой. Темнота вела себя как живое существо, сгущаясь вокруг него.

Он не мог решить, что же делать дальше. Продвигаться вперед по сантиметру, наощупь? Оказавшись в полной темноте, он хорошо помнил, как потерял почву под ногами в пещере воронов. Здесь у него не было страховочного троса. Не было Адама, который удержит его от падения на самое дно. Не было Ронана, который прикажет гудящему рою быть воронами, а не осами. Не было Блу, чтобы шептать ему слова ободрения, пока он не расхрабрится достаточно, чтобы спастись.

Темнота была не только в тоннеле; она была и внутри него самого.

– Неужели ты не хочешь, чтобы я нашел тебя? – прошептал он. – Ты здесь?

Туннель молчал. Лишь где-то на каменный пол едва слышно капала вода.

В нем волной поднялся страх. Когда дело касалось Гэнси, страх имел очень специфическую форму. И, в отличие от той ямы в земле под Борден-хаусом, в таком месте, как это, страх имел над ним власть.

Он осознал, что в тоннеле уже не было тихо. Где-то вдалеке начал формироваться звук. Очень знакомый звук.

Рой.

Это был не звук единственного насекомого, летевшего по коридору. И не Робопчела. Это было нарастающее жужжание сотен крошечных телец, отскакивавших от стен и приближавшихся к нему.

И хотя в тоннеле было темно, Гэнси ощутил ту же черноту, которая сочилась из дерева в Кэйбсуотере.

Гэнси уже мог видеть всю историю своей жизни: как его спасли от смерти, вызванной ядом шершней, чуть более семи лет назад, когда умирал Ноа. И сейчас, когда дух Ноа разлагался, Гэнси снова умрет от яда. Может, во всем этом и вовсе не было никакого смысла, кроме возвращения на круги своя.

Жужжание приблизилось. Теперь сквозь этот гул можно было разобрать почти неслышное постукивание, когда насекомые сталкивались друг с другом, устремившись по коридору прямо к нему.

Он вспомнил, что сказал ему Генри, когда положил пчелу ему в ладонь. Он велел ему не думать об этом как о смертельном орудии. Лучше подумать, что это что-то может оказаться чем-нибудь прекрасным.

Это он может. По крайней мере, он так считал.

Что-то красивое, сказал он себе. Что-то благородное.

Насекомые жужжали и бились о стены, жужжали и бились, приближаясь. Звук становился невероятно громким.

Они были совсем близко.

– Что-то, что не причинит мне вреда, – сказал он вслух.

В глазах у него покраснело, затем потемнело.

Покраснело и потемнело.

А затем осталась только темнота.

– Листья, – произнес голос Ронана Линча, исполненный силы и устремления.

– Пыль, – сказал Адам Пэрриш.

– Ветер, – сказала Блу Сарджент.

– Дерьмо, – добавил Генри Ченг.

По телу Гэнси скользнул луч света, что-то красное и черное. Фонарик.

При первых проблесках света Гэнси показалось, что стены вокруг кишат шершнями, но секунду спустя он увидел, что это были только листья, и пыль, и ветер, погнавший все это прочь по тоннелю. И в этом новом свете Гэнси увидел своих друзей, дрожавших в тоннеле там, где мгновение назад были листья.

– Ты тупой ублюдок! – рыкнул Ронан. Его рубашка была в грязи, с одной стороны на лице засохла кровь, но непонятно, его ли собственная.

Гэнси не сразу обрел дар речи, но когда голос вернулся к нему, он сказал Генри:

– Я думал, ты остался у входа.

– Я тоже так думал, – ответил Генри. – А потом я подумал, что не могу позволить Гэнси-третьему бродить в какой-то мистической шахте в одиночку. У нас осталось так мало древних ценностей; очень недальновидно позволить им погибнуть. Вдобавок, кто-то же должен был привести твою свиту.

– Почему ты пошел туда один? – спросила Блу. Она обхватила его обеими руками, и он почувствовал, как она дрожит.

– Я пытался быть героем, – ответил Гэнси, крепко обнимая ее. Она была настоящей. Все они были настоящими. Все они пришли сюда за ним, посреди ночи. Его всеобъемлющий шок подсказал ему, что он и не подозревал, что они способны на такое ради него. – Я не хотел, чтобы кто-то из вас опять пострадал, ребята.

– Ты тупой ублюдок, – заявил Адам.

Они расхохотались – беспокойно, тревожно, потому что им это было необходимо. Гэнси прижался щекой к голове Блу: – Как вы нашли меня?

– Ронан едва не умер, пока создавал что-нибудь, чтобы тебя найти, – сказал Адам. Он ткнул пальцем в Ронана, и тот раскрыл ладонь, демонстрируя светлячка. Едва его пальцы разжались, светлячок подлетел к Гэнси и уселся на его свитер. Гэнси осторожно снял его с себя и так же осторожно сжал в ладони. Он поднял глаза на Ронана. Он не сказал «прости меня», но и вправду искренне сожалел о содеянном, и Ронан это знал. Вместо этого он спросил: – И что теперь?

– Вели мне приказать Робопчеле найти твоего короля, – быстро ответил Генри.

Но Гэнси всегда повелевал лишь магией и никогда не пробовал повелевать людьми. Не в стиле семьи Гэнси было приказывать кому-либо что-либо делать. Они просили и надеялись. Они оказывали услугу другим и втайне надеялись, что люди так же окажут услугу в ответ.

Они пришли сюда ради него. Они пришли сюда ради него.

Они пришли сюда ради него.

– Пожалуйста, – произнес Гэнси. – Пожалуйста, помоги мне.

Генри подбросил пчелу в воздух:

– Я уж думал, ты никогда не попросишь.

Глава 56

Гэнси не мог сказать точно, как долго они шли, пока он, наконец, не нашел свою цель.

В итоге все было так: каменная дверь с вырезанным на ней вороном и сновиденная пчела, ползущая по ветвям плюща. Тоннель, по которому они пришли, вывел их из дома юности Гэнси, лишенной всякого волшебства, и привел в его выдающееся настоящее. И все было совсем не так, как он представлял.

Он чувствовал, что все так, как должно быть.

Он стоял у двери, чувствуя, как снова соскальзывает время, а он сам застыл без движения в его безудержном потоке.

– Вы чувствуете это? – спросил он остальных. Или это только мои ощущения?

– Подойди с фонариком поближе, – сказала Блу.

Генри стоял позади и вежливо ждал, поскольку был новичком в этом поиске. Чтобы не создавать толкотню у двери, он передал фонарик Блу. Она поднесла его ближе к двери, высветив мелкие детали рисунка. В отличие от предыдущей найденной ими гробницы, где было вырезано подобие рыцаря, здесь были вороны, вороны и еще раз вороны. Ронан выбил ногой дверь предыдущей найденной ими гробницы, но к этой он прикасался очень осторожно. Адам смотрел на расстоянии, сжав руки, будто от холода. Гэнси потянулся за своим телефоном, чтобы задокументировать находку на фото, но вспомнил, что телефон разрядился, а затем подумал, был ли в этом хоть какой-то смысл, если это и впрямь была гробница Глендауэра.

Нет. Этот момент принадлежал лишь ему одному, а не широким кругам общественности.

Он прижал к двери ладонь, растопырив пальцы, пробуя толкнуть ее. Легкое покачивание показало, что она легко откроется.

– Этот парень случайно не окажется злодеем, нет? – опасливо спросил Генри. – Я слишком молод, чтобы умереть. Очень, очень молод.

За семь лет Гэнси достаточно размышлял над всеми возможными вариантами того, кем и чем может оказаться король за этой дверью. Он прочел достаточно историй о жизни Глендауэра, чтобы понимать, что Глендауэр мог быть либо героем, либо негодяем, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. Он извлек дочь Глендауэра из могилы и обнаружил, что пребывание в гробнице свело ее с ума. Он читал легенды, где нашедшему сулили всяческие блага, и легенды, сулившие смерть. В некоторых историях Глендауэра похоронили одного; в других было сказано, что он окружен десятками спящих рыцарей, которые проснутся вместе с ним.

В некоторых историях – в их истории – был демон.

– Можешь подождать снаружи, если боишься, Ченг, – фыркнул Ронан, но его напускная храбрость была тонкой как паутинка, и Генри с легкостью отмахнулся от нее.

– Я не могу наверняка знать, что окажется по ту сторону двери, – сказал Гэнси. – Но мы все согласны, что будем просить убить демона, да?

Все были согласны.

Гэнси прижал обе ладони к холодному, как смерть, камню. Дверь легко поддалась под его весом; где-то внутри был явно спрятан какой-то хитроумный механизм, позволявший так легко сдвинуть тяжелый камень. Или же там вообще не было никакого механизма. Может быть, это было что-то сновиденное, какое-то удивительное творение, которому необязательно следовать законам физики.

Свет фонаря осветил гробницу.

Гэнси шагнул внутрь.

Стены гробницы Гвенллиан были богато расписаны – птицы, сплошь птицы, гонявшиеся за другими птицами, в красных и синих тонах, сохранивших свою яркость и насыщенность. На стенах висели доспехи и мечи, ожидая пробуждения спящего. Гроб стоял на возвышении и был закрыт крышкой с резным портретом Глендауэра. Все оформление гробницы было под стать королевской особе.

А эта гробница была обычной комнатой.

Здесь был низкий потолок; комната была вырезана в камне, и Гэнси пришлось слегка пригнуть голову. А Ронану пришлось пригнуться как следует. Стены – голый камень. Луч фонарика высветил широкую темную чашу на полу; на дне чаши было более темное пятно. Гэнси уже был достаточно опытным, чтобы распознать чашу для гадания. Блу перевела луч света чуть дальше. Посреди комнаты возвышалась квадратная плита; на плите лежал рыцарь в доспехах, ничем не накрытый и не захороненный. У его левой руки – меч, у правой – кубок.

Это был Глендауэр.

Гэнси уже видел этот момент.

Время соскальзывало вокруг него все сильнее. Он чувствовал, как оно вихрится у его ног, и они наливаются тяжестью, будто прирастают к полу. Здесь не было никаких звуков. Ничто в этой комнате не могло издавать звуки, кроме пятерых настороженных подростков.

Он никак не мог осознать, что все это происходит на самом деле.

– Гэнси, – прошептал Адам. Комната поглотила звук его голоса.

Луч фонарика Блу скользнул мимо фигуры в доспехах и осветил пол чуть дальше. Там лежало второе тело. Ребята обменялись мрачными взглядами, прежде чем потихоньку подобраться к нему. Гэнси каждой клеточкой тела ощущал и слышал шарканье своих ног по сухому полу; они все замерли и обернулись к двери гробницы. В обычном мире они бы уже шутили и смеялись, чтобы избавиться от страха, что дверь сейчас захлопнется за их спинами. Но они уже давно не жили в обычном мире.

Блу продолжала освещать лежавшее на полу тело фонариком. От него остался лишь скелет, сапоги и какое-то ветхое одеяние неопределенного цвета. Мертвец полусидел-полулежал, опираясь о стену, словно глядел на свои собственные ноги.

«Что я делаю?» – подумал Гэнси.

– Интересно, он умер, пытаясь сделать то же, что и мы? – полюбопытствовал Адам.

– Разве что если попытки разбудить королей были развлечением в те времена, – ответил Генри, – потому что этот парень вооружен как в средневековье.

Гэнси и Ронан опустились на колени рядом со скелетом. Да, он носил меч. Впрочем, «носил» – не совсем точное слово. Меч пронзал его грудь, упираясь острием в лопатку.

– Соответствует периоду жизни Глендауэра, – отметил Гэнси, по большей части для того, чтобы вернуться в родную стихию и снова стать собой.

Наступила мрачная тишина. Все смотрели на Гэнси. Он чувствовал себя так, будто собрался произносить речь перед огромной толпой.

– Ладно, – сказал он, – я сейчас сделаю это.

– И давай побыстрее, – предложила Блу. – Это место меня вымораживает.

Наступил ответственный момент. Гэнси приблизился к телу Глендауэра, закрытому доспехами.

Его руки зависли над шлемом. Сердце билось так отчаянно, что он едва мог дышать.

Гэнси закрыл глаза.

Я готов.

Он осторожно отстегнул кожаный ремешок под подбородком, удерживавший шлем на голове, а затем так же осторожно снял его.

Адам сделал вдох.

Гэнси вообще не дышал. Он просто стоял, застыв на месте, все еще удерживая шлем своего короля в ладонях. Он приказал себе вдохнуть – и вдохнул. Он приказал себе выдохнуть – и выдохнул. Но он не мог пошевелиться и не мог говорить.

Глендауэр был мертв.

Глава 57

Кости.

Пыль.

– А это… Он именно так должен выглядеть? – спросил Генри.

Гэнси не ответил.

Глендауэр должен был выглядеть иначе, и, тем не менее, это было похоже на правду. Гэнси уже проживал все события этого дня, уже видел их в своих снах, и переживал вновь. Сколько раз он испытывал страх, что найдет Глендауэра только для того, чтобы обнаружить, что тот мертв? Гэнси всегда боялся лишь одного: что он найдет Глендауэра слишком поздно. Через мгновения, дни или месяцы после его смерти. Но этот человек был мертв уже много столетий. От шлема и черепа остались лишь ржавый металл и кость. Стеганка под его кольчугой обратилась в ветошь и пыль.

– Может, мы… – неуверенно начал Адам и умолк. Потрогал стену гробницы. Гэнси прикрыл рот рукой. Он боялся, что сейчас выдохнет слишком сильно и разрушит останки Глендауэра окончательно. Остальные все еще стояли, сбившись в кучу, шокированные увиденным. Никто не мог проронить ни звука. Разумеется, он жил всем этим гораздо дольше, но они так же, как и он, надеялись на эту находку.

– Может, мы должны пробудить его кости? – спросила Блу. – Как разбудили скелеты в пещере костей.

– Я как раз хотел это сказать, – ответил Адам, – но…

Он снова умолк, и Гэнси знал, почему. Пещера костей и впрямь была полна скелетов, но в ней чувствовалась жизнь. Воздух там искрился от концентрации магии и возможностей, и поэтому пробуждение костей было хоть и немыслимым, но не невозможным.

– У меня нет с собой усилителя сновидений, – сказал Ронан.

– Пробудить. Его. Кости, – эхом повторил Генри. – Не хочу выражаться как Фома неверующий, поскольку вы здесь все явно специалисты, но…

Но.

– Так давайте сделаем это! – запальчиво произнес Ронан. – Давайте сделаем это, и быстро. Я ненавижу это место. Оно будто пожирает мою жизнь.

Эта горячность, как ни странно, помогла Гэнси сосредоточиться и собрать в кучу все свои невнятные мысли.

– Да, – сказал он, хоть и не ощущал никакой особой уверенности, – давайте попробуем. Возможно, в пещере костей мы должны были попрактиковаться, как это делать, и поэтому Кэйбсуотер отвел нас туда.

В той пещере оживленные кости прожили не слишком долго, но это не имело значения. Им было нужно, чтобы Глендауэр оставался живым ровно столько, сколько требовалось для выполнения их желания.

Сердце Гэнси на мгновение замерло при мысли, что ему надо успеть и загадать желание, и узнать о смысле своего существования, прежде чем Глендауэр обратится в пыль.

Но это лучше, чем ничего.

Ребята попытались собраться, как сделали это в пещере костей. Генри стоял чуть поодаль, глядя на них не то любопытным, не то усталым взглядом. Адам прижал ладони к стенам гробницы, ища хоть какой-нибудь источник энергии, чтобы спроецировать ее на кости. Он обошел всю гробницу по периметру, явно недовольный результатами поиска. Наконец, он остановился там же, откуда начал, и прижал ладонь к стене.

– Можно и здесь, особой разницы нет, – сказал он, но в голосе его звучала безнадежность. Блу взяла его за руку. Ронан скрестил руки на груди. Гэнси осторожно опустил руку на грудь Глендауэра.

Это было так наигранно. И глупо. Гэнси попытался сконцентрировать силу устремления, но чувствовал, что внутри пусто. У него дрожали колени – не из страха или злости, а скорей от какого-то бесконечного чувства, в котором он отказывался признавать скорбь.

Скорбь означала бы, что он уже сдался.

– Проснись, – сказал он. Затем повторил, уже чуть жестче. – Проснись.

Но это были просто слова.

– Про-сы-пай-ся! – повторил Гэнси.

Только голос и больше ничего. Vox et praeterea nihil[27].

За первым мгновением осознания последовало второе, третье, с каждой новой секундой открывая новые грани, которые Гэнси пока не мог позволить себе рассматривать. Раз они не могут разбудить Глендауэра, значит, он не исполнит их желание. Они не смогут попросить его вернуть Ноа жизнь, не смогут попросить уничтожить демона. Возможно, у Глендауэра никогда не было никаких магических способностей; возможно, его тело привезли в Новый Свет только для захоронения, чтобы оно не попало в руки англичан; может быть, Гэнси следовало бы известить об этой находке историческое сообщество, если ее можно было обнаружить обычным способом, без магии. Если Глендауэр всегда был мертв, значит, жизнь Гэнси пощадил вовсе не он.

Если Глендауэр не спасал жизнь Гэнси, то Гэнси не знал, кого благодарить, кем быть и как жить.

Никто не говорил ни слова.

Гэнси коснулся черепа, провел пальцами по высокой скуле, по лицу своего обещанного и погубленного короля. Его останки давно высохли и посерели.

Все кончено.

Этот человек никогда не станет частью жизни Гэнси.

– Гэнси? – позвала Блу.

Минуты тянулись одна за другой, и осознание медленно погружалось до самых глубин его сердца.

Все кончено.

Глава 58

Гэнси уже забыл, сколько раз ему говорили, что ему на роду написано быть великим.

Неужели это все, для чего он был рожден?

Они вышли на солнце. Чары силовой линии похитили у них много часов, а они даже не ощутили этого и теперь сидели в обветшалом особняке Грин-хаус, всего лишь в нескольких сотнях метров от того места, где когда-то умер Гэнси. Гэнси сидел в бальном зале, опершись спиной о стену, в квадрате солнечного света, проникавшего сквозь грязное, пыльное окно. Он устало потер рукой лоб, хотя совсем не устал – наоборот, он чувствовал себя настолько бодрым, что был почти уверен, что силовая линия каким-то образом повлияла и на это.

Все кончено.

Глендауэр мертв.

Рожден быть великим, говорили ему ясновидящие. Один в Штутгарте. Один в Чикаго. Один в Гвадалахаре. Двое в Лондоне. Так где же оно, это величие? Возможно, он уже потратил его до последней капли. Возможно, величие касалось лишь его способности находить исторические артефакты. Возможно, величие заключалось лишь в том, кем и чем он мог быть для других людей.

– Пойдемте отсюда, – сказал он друзьям.

–––

Они направились обратно в Генриетту двумя машинами, следовавшими друг за другом.

Телефону Гэнси хватило буквально нескольких минут, чтобы зарядиться, когда его через переходник воткнули в прикуриватель, а через несколько секунд на него посыпалась лавина текстовых сообщений, отправленных, пока он был под землей. На каждое сообщение приходился звуковой сигнал. Телефон непрестанно жужжал.

Они пропустили мероприятие по сбору средств.

Силовая линия отняла у них не несколько часов, как обычно. Она отняла у них целый день.

Гэнси попросил Блу прочитать ему сообщения вслух, и она читала, пока он не понял, что больше не может это выдержать. Они начинались с вежливых вопросов, не опаздывает ли он на несколько минут. Затем выражали обеспокоенность, потому что он не отвечал на звонки. Переходили в раздражение и неуверенность, почему вдруг он решил, что пропускать такое событие приемлемо. А затем сорвались в гнев и обиду.

«Я знаю, что у тебя есть своя жизнь, – сказала его мать в сообщении, оставленном на голосовой почте. – Но я надеялась, что смогу побыть ее частью хотя бы пару часов».

Гэнси ощутил, как ему в ребра вонзили меч, прошивший его насквозь.

Чуть раньше он все время проигрывал в голове свою неудачу с Глендауэром. Теперь же он никак не мог перестать представлять, как семья ждет его в академии Эгленби. Не мог не представить мать, думавшую, что он просто опаздывает. Отца, волновавшегося, что с ним что-то случилось. Хелен… Хелен знала, что вместо этого он занят чем-то своим. Ее единственная СМС-ка пришла под самый конец вечера: «Думаю, король всегда будет на первом месте, не так ли?»

Он должен был позвонить им. Но что он им скажет?

В его груди разрасталось чувство вины, поднимаясь к горлу комком и накапливаясь слезами в его глазах.

– Знаешь что? – вдруг сказал ему Генри. – Остановись. Вон там.

Гэнси молча остановил «фискер» у остановки для отдыха, которую ему указал Генри. «БМВ» остановился позади них. Они припарковались перед ярко раскрашенной кирпичной постройкой, в которой находились туалеты. Их машины были здесь единственными. Солнце спряталось за тучи. Похоже, вот-вот пойдет дождь.

– А теперь выходи, – велел Генри.

Гэнси недоуменно взглянул на него:

– Что, прости?

– Хватит вести машину, – сказал Генри. – Я знаю, что тебе это нужно. Тебе это было нужно с того момента, как мы оттуда уехали. Выходи из машины.

Гэнси хотел было возразить, но тут понял, что у него задрожит голос, если он скажет хоть слово. Совсем как его трясущиеся коленки в гробнице; эта дрожь все-таки догнала и захватила его.

Поэтому он не ответил и выбрался из машины. Очень тихо. Сначала он решил было пойти в туалет, но в последний момент завернул в зону для пикников рядом с остановкой. Подальше от машин. Очень спокойно. Он дошел до одной из скамеек, но садиться на нее не стал. Вместо этого он медленно осел на землю рядом с ней и обхватил голову руками, наклонившись так низко, что коснулся лбом травы.

Он не помнил, когда последний раз плакал.

Он оплакивал не только Глендауэра. Он оплакивал все те версии самого себя, которыми он побывал за последние семь лет. Он оплакивал того Гэнси, который всегда излучал юношеский оптимизм и целеустремленность. И Гэнси, охваченного все возрастающей тревогой. И этого Гэнси, которому придется умереть. В этом был некий фатальный смысл. Им нужна была чья-то смерть, чтобы спасти Ронана и Адама. Поцелуй Блу был смертелен для ее истинной любви. Смерть Гэнси в этом году уже предсказана. Это должен быть он. Это всегда был он.

Глендауэр был мертв. Он всегда был мертв.

А Гэнси, в общем-то, хотелось жить.

Вскоре Гэнси услышал звук приближающихся шагов. И это тоже было ужасно. Он не хотел, чтобы они видели его заплаканное лицо, не хотел, чтобы они жалели его. Сама мысль об этой жалости и нежности, выказываемой из лучших побуждений, была такой же невыносимой, как и мысль о его неминуемой смерти. Впервые в жизни Гэнси понимал, что чувствует Адам Пэрриш.

Он расправил спину и встал на ноги со всем достоинством, которое мог найти в себе. Но это была всего лишь Блу, и в том, что она видела его таким, почему-то не было ничего унизительного. Она просто смотрела на него, пока он отряхивал еловые иголки со штанов, а потом, когда он присел на край стола для пикников, она уселась рядом с ним и ждала, когда остальные подойдут посмотреть, чем они здесь заняты.

Они стояли полукругом вокруг его импровизированного трона.

– Насчет этой жертвы, – начал Гэнси.

Они почему-то молчали. Может, он не произнес это вслух?

– Я, кажется, что-то сказал, – повторил он.

– Ага, – ответила Блу. – Но мы не хотим это обсуждать.

– Прошу прощения, если это элементарный вопрос, – перебил ее Генри, – просто я слегка опоздал к началу урока. Но, может, твой отец-дерево дал тебе какой-нибудь совет, как убить демона?

– Он сказал только о жертве, – ответила Блу. И осторожно добавила: – Мне кажется… он мог знать о Глендауэре. Может быть, не все время. Но он мог об этом догадаться, пока бродил по окрестностям уже после того, как сошелся с моей матерью, или, может, вообще с самого начала. Но мне кажется, он был одним из чародеев Глендауэра. И, возможно, тот… другой, тоже.

Она имела в виду труп, который они нашли в гробнице. Ее версия истории звучала вполне правдоподобно – Артемус попытался усыпить Глендауэра и допустил какую-то ошибку.

– Значит, остается только жертва, – настойчиво повторил Гэнси. – Или, может, у тебя есть какие-то идеи, Адам?

Адам, нахмурившись, смотрел на редкие сосны, росшие вокруг зоны для пикника:

– Я пытаюсь вспомнить, что еще могло бы задобрить силовую линию, но слова «добровольная смерть за недобровольную смерть» не оставляют особых вариантов для замены.

Гэнси ощутил холодок ужаса в животе:

– Значит, это все.

– Нет, – вмешался Ронан. В его голосе не было протестующих, сердитых или грустных ноток. Он просто сказал «нет». Констатировал факт.

– Ронан…

– Нет, – и снова тот же ровный тон. – Я вытащил тебя из той ямы не для того, чтоб ты сейчас умер нарочно.

Гэнси ответил таким же ровным тоном:

– Блу видела мой дух на силовой линии, так что я уже знаю, что умру в этом году. Принцип бритвы Оккама предполагает, что самое простое пояснение является самым правильным: мы все знаем, что это я.

– Блу что?! – взвился Ронан. – Когда вы собирались сказать мне об этом?

– Никогда, – ответила Блу. В ее голосе не было протестующих, сердитых или грустных ноток. Она просто сказала «никогда». Констатировала факт.

– Не надо на меня так смотреть, – попытался успокоить его Гэнси. – Я не хочу умирать. Вообще-то, я страшно напуган. Но я не вижу никаких других вариантов. Пойми, я хочу сделать что-то стоящее, прежде чем умру, и я считал, что это каким-то образом касается Глендауэра. Но уже стало ясно, что это не так. Я еще могу сделать что-то полезное. И… достойное короля.

Последнее прозвучало слегка напыщенно, но вся их ситуация была драматичной и напыщенной.

– Мне кажется, ты перепутал определения короля и мученика, – уточнил Генри.

– Я готов принять другие варианты, – сказал Гэнси. – Вообще-то, я предпочел бы любой другой вариант.

– Мы же твои чародеи, так? – внезапно бросила Блу.

Да, они – его чародеи, его свита, а он – их бесполезный король, который не может предложить им ничего, кроме собственного бьющегося сердца. Момент знакомства с каждым из них был таким правильным. Он был абсолютно уверен, что все вместе они достигнут чего-то большего, чем даже то, что есть сейчас.

– Да, – ответил он.

– Я просто… Мне кажется, должно быть что-то, что мы можем сделать все вместе, как в той пещере костей, – предположила она. – В гробнице не сработало, потому что там вообще нет никакой жизни. Вообще ничего. Там не было энергии. Но если мы найдем подходящие условия?

– Я не настолько хорошо разбираюсь в магии, – возразил Гэнси.

– Зато Пэрриш разбирается, – парировал Ронан.

– Нет, – запротестовал Адам, – я не так уж и разбираюсь.

– Но лучше, чем любой из нас, – сказал Ронан. – Давай, предложи какую-нибудь идею.

Адам пожал плечами. Он так крепко сцепил руки, что костяшки пальцев побелели.

– Может быть, – начал было он и остановился. – Может, ты мог бы умереть и вернуться. Если мы используем Кэйбсуотер, чтобы убить тебя так, чтобы не повредить твое тело, можно было бы вызвать временной спазм, как было тогда с 6:21. Минута, которая проигрывается снова и снова, чтобы у тебя не было времени… не знаю… уйти слишком далеко от тела. Стать слишком мертвым. А потом…

Гэнси чувствовал, что Адам выдумывает это на ходу, изобретая правдоподобную сказку для Ронана.

– Это должно случиться в Кэйбсуотере. Я попробую проникнуть в сновиденное пространство с помощью ясновидения, а Блу может усилить мои способности, и тогда в один из этих временных спазмов мы можем приказать твоей душе вернуться обратно в тело, прежде чем ты умрешь по-настоящему. Так что ты выполнишь условия жертвоприношения. Но нигде не говорится, что ты должен оставаться мертвым.

Воцарилась долгая пауза.

– Да, – сказал Гэнси. Констатировал факт. – Это кажется возможным. Как тебе, Ронан, достаточно по-королевски? Не соответствует понятию мученичества, Генри?

Они явно не испытывали особого восторга по этому поводу, но хотели испробовать все возможные варианты, и только это имело значение. Им нужно было всего лишь захотеть поверить, а верить на самом деле – необязательно.

– Поехали в Кэйбсуотер, – махнул рукой Гэнси.

Они едва сделали шаг в сторону машин, как Адам напал на Ронана.

Глава 59

Ронан слишком поздно понял, что Адам убивает его.

Руки Адама сжимались на его шее, вдавливая большие пальцы в его артерии с такой силой, что побелели костяшки. Глаза Адама закатились. Перед глазами Ронана вспыхивали огни; его тело не получало кислород меньше минуты и уже испытывало острую его нехватку. Линч начал ощущать пульсацию в глазных яблоках.

– Адам? – требовательно выкрикнула Блу.

Где-то в глубине души Ронан все еще думал, что произошла какая-то ошибка.

Он судорожно хватанул воздух открытым ртом, когда они оба, спотыкаясь, вывалились с площадки к соснам, росшим вокруг зоны для пикника. Остальные ребята окружили их, но Ронан никак не мог разглядеть, что именно они делают.

– Сопротивляйся! – прорычал Адам Ронану, тоненько, отчаянно, будто животное, которое схватили за шею и куда-то тащат. Пока его голос протестовал против происходящего, его тело с силой прижало Ронана спиной к стволу сосны. – Ударь меня. Сбей меня с ног!

Демон. Это демон завладел его руками.

Каждый удар сердца Ронана – как один из соединенных между собой вагонов поезда, уже падающего в пропасть. Он схватил Адама за запястья. Они казались хрупкими и ледяными; он мог бы легко переломать их. Перед ним стоял выбор: умереть или причинить Адаму боль. То есть, выбирать особо было не из чего.

Адам внезапно ослабил хватку и рухнул на колени, но тут же быстро поднялся. Генри отскочил назад, когда Адам попытался вцепиться ему в лицо; это выглядело так жутко и так непохоже на движения и жесты, присущие человеку. Ни один человек не стал бы драться таким способом, но существо, управлявшее его руками и глазами, не было человеком.

– Остановите меня! – взмолился Адам.

Гэнси ринулся на перехват, пытаясь поймать пальцы Адама, но Адам легко вырвался из его рук. Пальцы одной руки вцепились Ронану в ухо в попытке оторвать его, а пальцы другой вонзились в нижнюю челюсть и потянули в другую сторону. Глаза Адама уставились влево, словно ожидая, что кто-нибудь кинется его останавливать.

– Остановите меня…

Ронан чувствовал себя листом бумаги, который рвут на части. Он подумал о том, насколько это больно, а затем позволил причинить себе чуть больше боли – и вырвался из рук Адама. Улучив момент, Блу бросилась вперед и схватила Адама за волосы. Адам мгновенно развернулся к ней и одним отточенным движением вспорол ногтями швы на ее лице.

Блу ошеломленно выдохнула, когда кровь потекла ей в глаз. Гэнси оттащил ее, прежде чем Адам успел навредить ей еще больше.

– Просто ударьте меня, – несчастным голосом произнес Адам. – Не позволяйте мне это делать!

Казалось, все так просто: их четверо, а Адам – один. Но никто не хотел причинять Адаму Пэрришу вред, невзирая на всю опасность и жестокость его поведения. Демон, управлявший конечностями Адама, обладал суперсилой: ему было безразлично, насколько ограниченными были физические возможности человека, в которого он вселился. Ему было безразлично, как долго этот человек сможет прожить. Поэтому кулак Адама пронесся мимо Ронана и без малейших колебаний врезался в ствол сосны. Адам охнул. Дыхание стоявших вокруг ребят вырывалось белым дымком, похожим на облако пыли.

– Он сейчас нахер переломает ему руки! – крикнул Ронан.

Блу схватила Адама за запястье. Раздался жуткий щелчок, когда Адам вывернулся в другую сторону и выхватил из кармана ее свитера выкидной нож. Лезвие выскочило наружу.

Теперь он безраздельно владел их вниманием.

Его глаза, вращавшиеся в глазницах и управляемые демоном, уставились на Ронана.

Но Адам – настоящий Адам – тоже следил за ситуацией. Он всем телом рванулся прочь от друзей и ударился о скамейку, а затем еще и еще, стараясь посильнее ушибить руку, державшую нож. Когда ему удалось прижать ее к скамейке весом своего тела, другая рука взметнулась вверх и принялась быстро, как кошка лапой, царапать и раздирать его лицо. На коже мгновенно проступила кровь. Ногти вонзались все глубже, наказывая его за неповиновение.

– Нет! – взвыл Гэнси. Для него это было невыносимо. Он бросился к Адаму. Когда он схватил эту злобную, царапавшуюся руку, следом подскочил Генри. Едва Адам замахнулся на Гэнси ножом, Генри обеими руками перехватил запястье Адама и обрушил весь свой вес на его правую руку. Глаза Адама яростно метались туда-сюда, словно он планировал следующий шаг. Следующий шаг демона.

Единственное, чего всегда хотел Адам – это быть независимым.

Когда он попытался выдернуть руку из захвата Генри – «Остановись, идиот, ты же сломаешь ее!» – и врезал кулаком Гэнси в челюсть – «Все хорошо, Адам, мы знаем, что это не ты!» – Ронан обхватил его обеими руками, крепко прижав руки Адама к телу.

Его обуздали.

– Forsan et haec olim meminisse juvabit[28], – произнес Ронан над здоровым ухом Адама, и тело Пэрриша обмякло в его руках. Его грудь вздымалась и опускалась. Его руки все еще дергались, стараясь причинить боль хоть кому-нибудь.

– Ты, ублюдок, – выдохнул он, но Ронан слышал, что Адам был на грани слез.

– Давайте свяжем ему руки, пока не разберемся, что с ним делать, – сказала Блу. – Вы можете… о, ты такая умничка, спасибо!

Последние слова были обращены к Сиротке, поскольку та уже предвидела, чем это кончится, и притащила откуда-то длинную красную ленту неизвестного происхождения. Блу приняла ленту из ее рук и втиснулась между Генри и Гэнси:

– Расступитесь немного. Сложите ему запястья.

– Не так, Президент, – все еще тяжело дыша, подсказал Генри, – скрести их. Ты что, не смотрела фильмы про полицейских?

Блу переплела пальцы Адама, сложив его руки ладонь к ладони – ей пришлось попотеть, так как они все еще действовали по собственной воле – а затем связала его запястья, поплотнее обмотав их лентой. Плечи Адама еще дергались, но он уже не мог расцепить пальцы.

Наконец, стало тихо.

Облегченно вздохнув, Блу отступила. Гэнси осторожно потрогал ее окровавленный лоб, а потом обследовал костяшки Генри, ободранные в драке.

Руки Адама перестали дергаться, когда демон понял, что они крепко связаны. Адам с несчастным видом опустил голову Ронану на плечо, дрожа всем телом и держась на ногах только потому, что Ронан не давал ему упасть. Ужас от произошедшего поднимался в нем стеной. Все случившееся уже не изменить, Адам Пэрриш захвачен демоном и осквернен, а Глендауэр – мертв навеки.

Сиротка подползла к нему. Она аккуратно расстегнула грязный ремешок часов на своем запястье и надела часы на запястье Адама, поверх опутывавшей его кисти ленты. И поцеловала ему руку.

– Спасибо, – отрешенно сказал он ей. А затем добавил чуть тише, обращаясь к Гэнси. – Жертвой вполне могу стать и я. Меня и так уже погубили.

– Нет, – в один голос сказали Блу, Гэнси и Ронан.

– Давайте не будем впадать в истерику только потому, что ты только что пытался кого-то убить, – вставил Генри, посасывая ободранные костяшки.

Адам, наконец, поднял голову:

– Тогда вам лучше завязать мне глаза.

На лице Гэнси отразилось удивление:

– Зачем?

– Потому что, – горько произнес Адам, – они предадут вас, если вы их не закроете.

Глава 60

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Сондок.

Она не родилась международным арт-дилером и мелким криминальным боссом. Это началось всего лишь как простое желание чего-то большего, а затем медленно переросло в осознание того, что на выбранном ею пути нечто большее было недостижимым. Она была замужем за неглупым парнем, с которым познакомилась в Гонконге, и родила нескольких сообразительных детей, которые в основном пошли по стопам отца, кроме одного. И она уже видела, как закончится ее жизнь.

А затем она сошла с ума.

Это состояние длилось недолго – может быть, год странных припадков, видений и блужданий по улицам в полной бессознательности. Когда же ей стало лучше, она обнаружила, что у нее открылся «третий глаз» и появился дар шаманства, и теперь она собиралась сделать на этом карьеру. Она сменила свое имя на Сондок – и так родилась легенда.

Каждый день ей доводилось сталкиваться с чудесами.

Робопчела стала первым подтверждением того, что ей был уготован именно этот путь. Ее средний сын Генри был блистательным молодым человеком, но, казалось, так и не овладел искусством излучения своего внутреннего света в мир. Поэтому, когда Ниалл Линч предложил найти для нее какую-нибудь безделицу, символический подарок, волшебную игрушку, которая могла бы помочь ему, она прислушалась. Прекрасная пчела поразила ее с первого взгляда. Разумеется, Линч показал пчелу и Ломоньеру, и Гринмантлу, и Валькезу, и Маки, и Зи, но это было ожидаемо, поскольку он был бродягой и не мог сдержать свои порывы. Но, познакомившись с Генри, он продал пчелу Сондок за какую-то мзду, и она никогда не забывала этого.

Разумеется, это оказалось и подарком, и наказанием, поскольку чуть позже Ломоньер похитил Генри, чтобы потребовать пчелу в обмен.

Она отомстит ему за это.

Она не жалела ни о чем. Она не могла принудить себя к этой жалости, даже когда ее бизнес начинал угрожать ее детям. Этот путь был предопределен судьбой, и она чувствовала, что поступает правильно, даже если это было нелегко.

Оказавшись рядом с Серым, бывшим наемником Гринмантла, на парковке за пределами студенческого городка академии Эгленби, и услыхав, что кровь на его ботинках принадлежала Ломоньеру, она сразу же заинтересовалась всем, что он мог ей сообщить.

– Новый смелый способ вести дела, – негромко сказал Серый, когда парковка начала заполняться людьми отталкивающей наружности. Их было немного, но все они обладали властью в определенных кругах. Не то чтобы они выглядели угрожающе, нет. Просто в их облике было что-то такое, что сразу давало понять – они видят мир совсем не так, как ты. Они очень отличались от людей, которые приходили в академию предыдущим вечером на мероприятие по сбору средств. Чисто технически оба этих собрания тем или иным образом относились к политике.

– Этичный способ, – продолжал Серый. – У мебельных магазинов надо поставить вооруженную охрану, которая не даст людям дубасить персонал и выносить диваны. Вот такой бизнес я хотел бы себе.

– Этого непросто достичь, – ответила Сондок, тоже стараясь говорить тихо. Она следила за подъезжавшими машинами и поглядывала на экран своего телефона. Она знала, что Генри было велено держаться подальше отсюда, и верила, что он не полезет на рожон, но она не доверяла Ломоньеру, ни капельки. Лучше не соблазнять их и не показывать, что Генри и его пчела где-то поблизости. – Люди привыкли выносить диваны, и ни один не перестанет их воровать, пока остальные тоже воруют.

– Возможно, поначалу придется их переубеждать, – признал Серый.

– Это может занять годы.

– Я не тороплюсь, – ответил он. – И я не отступлюсь, если меня поддержит определенное количество людей, также заинтересованных в таком бизнесе. Людей, которые мне нравятся.

Наконец, прибыли братья Ломоньеры. Один из них держал телефон у уха. По его лицу было заметно, что он пытается связаться с третьим братом, но третий брат уже был не в том состоянии, чтобы ответить на звонок. Серый обсудит это с ними после продажи. И будет переубеждать их при помощи некоторого воистину фантастического оружия, найденного им на ферме Линчей.

– Я не отношусь к людям, которые тебе нравятся, – заметила Сондок.

– Ты относишься к людям, которых я уважаю, а это почти то же самое.

Она улыбнулась, дав ему понять, что понимает и принимает его попытку польстить ей: – Возможно, мистер Грэй. Это соответствует моим интересам.

И тут прибыла Пайпер Гринмантл.

Ну, точнее, она прибыла не первой. Первым прибыл ужас. Это ощущение ударило собравшихся как резкий приступ тошноты, заставив их задрожать с головы до ног, схватиться за горло или упасть на колени. На дворе стояло позднее утро, но небо внезапно показалось всем темнее. Это был первый признак того, что грядущая продажа запомнится всем присутствующим на долгие годы.

Значит, сперва ужас, а следом – Пайпер. Она прибыла по воздуху, и это был второй признак того, что продажа будет весьма и весьма необычной.

Когда она приземлилась, стало ясно, что она прилетела на ковре из крошечных черных ос, которые сразу рассыпались в разные стороны, едва коснувшись асфальта.

Она отлично выглядела.

Это было удивительно по многим причинам: во-первых, по слухам, она погибла еще до того, как ее подобострастный супруг был убит осами в своей квартире, но вот она стоит перед ними живее всех живых. Во-вторых, в руках она держала черную осу длиной почти полметра, а большинство людей никак не могли бы выглядеть такими спокойными и собранными, как она, если бы в руках у них было жалящее ядовитое насекомое каких угодно размеров.

Она направилась к Ломоньеру, явно намереваясь обменяться с ним приветственными поцелуями, но оба брата отшатнулись от насекомого. Это был третий признак того, что события развиваются несколько необычно, поскольку Ломоньер никогда не выглядел таким встревоженным.

– Вот это нехорошо, – едва слышно выдохнул Серый.

Теперь было очевидно, что ужас исходил или от самой Пайпер, или от осы в ее руках. Это ощущение накатывало на Сондок приступами дурноты, болезненно напоминая ей о периоде ее безумия. Ей хватило всего мгновения, чтобы понять, что напоминания были вербальными – она слышала, как кто-то произносит эти слова у нее в голове. На корейском языке.

– Спасибо всем, что пришли, – величественно произнесла Пайпер. Она вскинула голову, прищурившись, и Сондок поняла, что ей тоже что-то нашептывают. – Теперь, когда я стала свободной женщиной, я намереваюсь самостоятельно заниматься торговлей предметами роскоши и магическими артефактами, и я собираюсь торговать только самым невероятным паранормальным дерьмом, которое только можно вообразить. Надеюсь, вы все начнете доверять мне как источнику самых качественных артефактов. И вот наш первый лот, ради которого вы все собрались здесь сегодня, – она подняла руку, и оса переползла ближе к ее ладони. Толпа разом содрогнулась; с этой осой было явно что-то не так. Исходивший от нее ужас да плюс размеры, да плюс ее вес, под которым провисала ткань рукава Пайпер. – Это – демон.

Да. Сондок сразу поверила в это.

– Он благоволит ко мне и исполняет мои желания, как вы уже наверняка заметили по сказочному состоянию моих волос и кожи, но я готова передать его другому пользователю, чтобы перейти к поискам чего-нибудь нового и великолепного! Ведь все дело в постоянном развитии, не так ли? Да!

– А это… – начал было один из мужчин в группе. Кажется, его звали Родни. Он даже не знал, как и что спрашивать.

– Как это работает? – спросила Сондок.

– В основном я просто прошу его выполнить мои желания, – сказала Пайпер, – и он выполняет. Я не особо религиозна, но, думаю, кто-нибудь из религиозных кругов мог бы заставить его показывать изумительные фокусы. Он сделал для меня дом и эти туфли. А что он мог бы сделать для вас? Да что угодно. Ну что, начнем торги, папа?

Ломоньер еще не пришел в себя. Когда находишься в присутствии демона, самочувствие не улучшается, скорей, наоборот. Противоположность адаптации – вот что это было за чувство. Рана, боль в которой переходила от тупой к острой. Особенно трудно было вытерпеть шепот в голове, потому что это был не совсем шепот. Это были чужие мысли, беспомощно перемешивавшиеся с твоими, пока ты не переставал различать их. Сондок пережила целый год безумия и потому могла терпеть. Она вполне могла определить, какие мысли принадлежали демону: они были самыми омерзительными и звучали задом наперед. Мысли, способные развоплотить мыслителя.

Те, кто стоял сзади, начали потихоньку отступать, беззвучно отходя к своим машинам, прежде чем ситуация начнет накаляться. И станет еще гаже. И дойдет до полной мерзости.

– Эй! – выкрикнула Пайпер. – А ну не смейте вот так уходить! Демон!

Оса дернула усиками, и люди дернулись одновременно с ней. Они стали кружиться, широко раскрыв глаза.

– Видите? – процедила Пайпер сквозь зубы. – Очень полезная тварь.

– Мне кажется, – осторожно произнес Ломоньер, переводя взгляд с застывших покупателей на лица своих коллег, а затем на свою дочь, – что это не самый лучший способ демонстрации конкретно этого товара.

Он, конечно же, хотел сказать, что демон дико напугал всех присутствующих, и люди не могли отделаться от мысли, что могут умереть в любой момент, а это было плохо для бизнеса – как текущего, так и будущего.

– Эй, не надо применять ко мне эти пассивно-агрессивные методы! – возмутилась Пайпер. – Я тут прочла одну статью и поняла, как ты всю жизнь подрывал мою индивидуальность, и твои слова – как раз идеальный пример такого поведения.

– Это идеальный пример того, как ты перешагнула все границы дозволенного, – ответил Ломоньер. – Твои знания определенно не дотягивают до твоих амбиций! Ты даже не знаешь, как правильно перевозить демона.

– А мне не надо знать, я просто пожелаю этого, или ты не понял? – рассердилась Пайпер. – Он должен оказывать мне милость! Он должен делать то, что я скажу.

Но Сондок не была уверена, что это одно и то же.

– Думаешь? – переспросил Ломоньер. – Это ты управляешь им, или он управляет тобой?

– Ой, да ради Бога! – еще больше рассердилась Пайпер. – Демон, сними оцепенение с этих людей! Демон, пусть выйдет солнце! Демон, пусть моя одежда станет белой! Демон, делай, что я говорю, выполняй, выполняй!

Люди зашевелились; небо на секунду раскалилось добела; одежда Пайпер стала белой; демон с жужжанием взлетел. Шепот в голове Сондок стал угрожающим.

Ломоньер выстрелил в свою дочь.

Благодаря глушителю пистолет издал лишь тихое «умп». Ломоньер выглядел шокированным. Ни один из братьев не проронил ни звука, они просто уставились на ее тело, а затем на демона, нашептавшего им этот приказ.

Вот теперь все бросились бежать. Если уж Ломоньер застрелил свою дочь, то могло случиться все что угодно.

Демон приземлился на шею Пайпер и окунул лапки в кровь, вытекавшую из раны, а затем нагнул туда же голову.

Он менялся. Она менялась. Развоплощение, насилие и извращение.

– Позвони мне, – бросила Сондок Серому, – и убирайся отсюда немедленно.

Крик Пайпер гремел над площадкой, будто проигрываемый задом наперед. Сондок не сразу поняла, что та еще жива.

Кровь на ее шее почернела.

Амбиции жадность ненависть насилие презрение амбиции жадность ненависть насилие презрение

А затем она умерла.

Демон начал подниматься.

Развоплотитель, развоплотитель, я просыпаюсь, просыпаюсь, просыпаюсь

Глава 61

Адам никак не мог решить, был ли этот день и впрямь худшим из всего, что с ним приключалось, или же он просто был чрезмерно и бессмысленно счастлив совсем недавно, и поэтому в сравнении с этим счастьем нынешняя ситуация казалась полным кошмаром.

Он сидел на заднем сиденье «БМВ» со связанными руками и завязанными глазами; вдобавок, он был глух на одно ухо. Он даже не чувствовал себя реальным. Он устал, но спать не хотелось; он устал всего лишь от бесконечных усилий в сражении за контроль над собственными органами чувств. Однако демон время от времени пытался освободиться от ленты, стягивавшей его запястья – о, как же у него при этом горела кожа! – и заставлял его глаза закатываться и вращаться против его воли. Блу сидела по одну сторону от него, Сиротка – по другую. Он так попросил. Он не знал, может ли вырваться из пут, но понимал, что демон причинит боль Блу разве что в попытке добраться до Ронана или Сиротки. По крайней мере, если это снова произойдет, они хотя бы будут предупреждены.

Боже, Боже. Он едва не убил Ронана. Он бы убил его. Подумать только, совсем недавно они с Ронаном целовались, но, тем не менее, его руки убили бы его прямо на глазах у Адама.

Как он будет ходить в школу? Как он вообще сможет чем-то заниматься…

Он задержал дыхание, когда Блу опустила голову ему на плечо.

– Не надо, – предупредил он.

Она убрала голову с его плеча, но через мгновение он ощутил, как она нежно погладила его по волосам, пробежалась по ним пальцами, а затем тронула его щеку, там, где он разодрал себе кожу. Но проделала все это молча.

Он закрыл глаза под повязкой, слушая протяжный стук дождя по лобовому стеклу и размеренное шуршание дворников. Он понятия не имел, где они находятся и как далеко они были от Кэйбсуотера.

Почему он не может придумать другой способ, чтобы обойти это самопожертвование? Гэнси так торопился сделать это только из-за него – из-за того, что его сделка с Кэйбсуотером превратилась в чрезвычайную ситуацию. В итоге Адам все-таки убивал его, как в своем видении. В этом не было конкретно его вины, но именно Адам стоял у руля. Нельзя было не признать, что именно Адам превратил эту ситуацию в конец света.

Внутри Адама зашелестело плохое предчувствие, но он не мог разобрать, было ли это его собственное чувство вины или предостережение от Кэйбсуотера.

– Что это? – послышался голос Гэнси с пассажирского сиденья. – Там, на дороге?

Блу отстранилась от Адама; он почувствовал, как она высунулась в промежуток между передними сиденьями.

– Это что… кровь? – нерешительно спросила она.

– Чья тут может быть кровь? – удивился Ронан.

– Может, вообще ничья, – ответил Гэнси. – Она вообще настоящая?

– На нее капает дождь, – заметил Ронан.

– И нам что… надо проехать по ней? – размышлял Гэнси. – Блу, ты можешь разглядеть, какое выражение лица у Генри?

Адам почувствовал, как Блу слегка задела его, оборачиваясь на сиденье, чтобы посмотреть на «фискер», ехавший следом за ними. Руки Адама напряглись и задергались в извечном, непрекращающемся голоде. Демон был… так близко.

– Дай мне телефон, – сказала Блу. – Я позвоню маме.

– Что происходит? – спросил Адам.

– Дорогу затопило, – ответила она. – Но похоже на кровь. И по ней что-то плавает. Что это, Гэнси? Это… лепестки? Синие лепестки?

В машине воцарилось томительное, тревожное молчание.

– Вам не кажется, что круг замыкается? – негромко произнес Ронан. – Вам не…

Он не закончил фразу. В машине снова стало тихо. Они затормозили – видимо, Ронан не мог решить, ехать ли сквозь разлившуюся по дороге кровь. Дождь барабанил по стеклу. С шелестом снова ожили и заскрипели дворники.

– Думаю, нам… Господи! – выдохнул Гэнси. – Боже… Ронан?

Его слова были пронизаны ужасом.

– Ронан? – повторил Гэнси. Раздался звук шлепка по металлу. Скрип сиденья. Шарканье. Машина вдруг качнулась под ними, когда Гэнси резко метнулся куда-то со своего сиденья. Ронан все не отвечал. Двигатель взревел на низкой ноте. Ронан давил на педаль газа с выключенным сцеплением.

Едва слышный предупредительный шепот внутри Адама взвыл аварийной сиреной.

Внезапно рев прекратился; двигатель заглушили.

– О, нет, – ахнула Блу. – О, нет, и девочка тоже!

Она быстро отодвинулась от Адама; он услышал, как она открывает дверцу с другой стороны машины. В салон хлынул холодный влажный воздух. Открылась еще одна дверца, и еще одна. Все, кроме дверцы со стороны Адама. Снаружи послышался голос Генри – низкий, серьезный и полностью лишенный какой-либо насмешки.

– Что происходит? – требовательно спросил Адам.

– Может, мы можем… – чуть не всхлипывая, заговорила Блу где-то рядом с дверцей со стороны водителя. – Может, мы можем смыть это с него?

– Нет! – задыхаясь, простонал Ронан. – Не трогайте… Не прикасайтесь…

Сиденье водителя резко сдвинулось назад, впечатавшись в колени Адама. Пэрриш услышал и безошибочно распознал, как Ронан судорожно втягивает в себя воздух.

– О, Господи, – снова выдохнул Гэнси. – Скажи мне, что делать!

Сиденье водителя дернулось повторно. Руки Адама, зажатые между его спиной и спинкой сиденья, отчаянно заскребли по ткани против его воли. Что бы там ни происходило, они явно хотели ускорить этот процесс. С переднего сиденья начал трезвонить телефон Ронана, и трезвонить, и трезвонить. Невыразительный, скучный рингтон, который Ронан выставил на звонки Деклана.

Хуже всего было то, что Адам понял: что-то случилось с Мэтью. Нет, хуже всего было то, что Адам ничего не мог сделать, чтобы что-то исправить.

– Ронан, Ронан, не закрывай глаза! – плача, повторяла Блу. – Я позвоню… Я уже звоню маме.

– Осторожнее, отойди! – выкрикнул Гэнси.

Машина закачалась.

– А это еще что? – изумленно вскрикнул Генри.

– Он притащил это из своих снов, – сказал Гэнси. – Когда потерял сознание. Оно не причинит нам вреда.

– Да что происходит? – настойчиво повторил Адам, теряя терпение.

Голос Гэнси был тихим и несчастным. Он дошел до крайней точки и сломался.

– Его развоплощают.

Глава 62

Невозможно было поверить, что еще мгновение назад Адам считал, будто предыдущие события были наихудшими в его жизни.

Вот это было куда хуже: сидеть с завязанными глазами и связанными руками на заднем сиденье машины и знать, что эти негромкие, судорожные вздохи принадлежали Ронану Линчу, задыхавшемуся каждый раз, когда он приходил в сознание.

Многое в характере Ронана строилось на напускной храбрости, но теперь у него не осталось и этого.

А Адам – всего лишь оружие, созданное, чтобы поскорее добить его.

Его сделка с Кэйбсуотером, казалось, произошла много лет назад. Я буду твоими руками. Я буду твоими глазами. В каком ужасе пребывал тогда Гэнси – и, возможно, вполне обоснованно, потому что здесь, сейчас, у Адама не было больше никаких вариантов. Его так легко и просто лишили всей его силы.

Его мысли стали полем боя, и Адам ускользнул прочь, в черноту повязки на глазах. Попытки ясновидения нынче были рискованной игрой, пока Кэйбсуотер находился в такой опасности, а остальные были слишком заняты, чтобы заметить, если он вдруг тоже начнет умирать на заднем сиденье, но это было единственное, что помогло бы ему выжить рядом с Ронаном, задыхавшимся от боли.

Он сразу погрузился как можно глубже, отправляя свое бессознательное подальше от осознанных мыслей – так далеко, как только мог, чтобы побыстрее отрешиться от сидения в машине в реальном мире. От Кэйбсуотера почти ничего не осталось. В основном темнота. Возможно, он даже не найдет дорогу обратно к своему изувеченному телу. Возможно, он потеряется, как…

Персефона.

Персефона

Едва он мысленно произнес ее имя, как сразу почувствовал, что она рядом. Он не знал, откуда ему это известно, так как она оставалась невидимой. Вообще-то, он не видел больше ничего. И, вообще-то, он обнаружил, что очень отчетливо и остро ощущает ткань повязки на глазах и тупую боль в переплетенных пальцах и связанных за спиной руках. Ему в очередной раз напоминали о его физической реальности; и в очередной раз он оказался запертым в своем бесполезном теле.

– Это ты снова затолкала меня в эту оболочку, – обвиняющим тоном сказал он.

«В какой-то мере, – ответила она. – В основном ты дал себя затолкать».

Он не знал, что сказать. Он испытывал некую болезненную радость от ее присутствия. Если уж говорить об этом, то Персефона, неуловимая Персефона, отнюдь не была создана для того, чтобы кому-то было комфортно в ее присутствии. Но ее фирменный стиль, состоявший из благоразумия, мудрости и четких правил, служил ему утешением, когда внутри у него царил хаос. И хоть она пока что ничего толком ему не сказала, само воспоминание о том утешении и комфорте вызвало у него приступ невероятного счастья.

– Я испорчен.

«М-м-м».

– Это все моя вина.

«М-м-м».

– Гэнси был прав.

«М-м-м».

– Прекрати говорить «м-м-м»!

«Тогда тебе, наверное, следовало бы прекратить говорить мне все то, что тебе давно надоело говорить много недель назад».

– Но мои руки… мои глаза…

Назвав их, он ощутил их. Царапающие руки-клешни. Вращающиеся глаза. Они были в восторге от процесса уничтожения Ронана. Для этого их создали. О, как же они хотели поучаствовать в этом жутком занятии!

«С кем ты заключил ту сделку?»

– С Кэйбсуотером.

«Кто использует твои руки?»

– Демон.

Это – не одно и то же.

Адам не ответил. Персефона в очередной раз давала ему правильный совет, совершенно неприменимый в реальной жизни. Это была мудрость, а не практическое руководство к действию.

«Ты заключил сделку с Кэйбсуотером, а не с демоном. И хотя они выглядят и ощущаются одинаково, они – не одно и то же».

– Но ощущения от них одинаковые.

«Они – не одно и то же. Демон не имеет над тобой власти. Ты не выбирал демона. Ты выбрал Кэйбсуотер».

– Я не знаю, что делать, – произнес Адам.

«Знаешь. Ты должен постоянно подтверждать свой выбор».

Но Кэйбсуотер умирал. Вскоре не останется ничего, что он мог бы выбрать. Вскоре останется лишь разум Адама, тело Адама – и демон. Он не мог сказать это вслух. Это не имело значения. В этом месте мысли и слова были равноценными, ему не было нужды произносить их вслух.

«Это не делает тебя демоном. Ты станешь одним из тех богов, не обладающих магической силой. Как они называются?»

– Не думаю, что у них есть название.

«Король. Вероятно. А теперь я ухожу».

– Персефона, прошу тебя… я… мне так тебя не хватает.

Он был один; она ушла. Как всегда, он остался со смешанным чувством удовлетворения и неопределенности. Чувство, которое он умел растянуть; сомнение, которое он был способен ощутить. Но в этот раз она проделала чрезвычайно долгий путь, чтобы преподать ему этот урок. Он понятия не имел, видит ли она его сейчас, но ему не хотелось разочаровать ее.

На самом деле, если подумать обо всех тех качествах и элементах Кэйбсуотера, которые он любил, становилось совсем нетрудно отличить Кэйбсуотер от демона. Они произрастали на одной почве, но были полной противоположностью друг другу.

«Эти глаза и руки принадлежат мне», – подумал Адам.

И это действительно было так. Ему не надо доказывать это утверждение. Оно становилось железобетонным фактом сразу, как только он сам поверил в него.

Он повернул голову и вывинтился из-под повязки.

И увидел конец света.

Глава 63

Демон медленно трудился над тканями сновидца.

Их, сновидцев, было очень трудно развоплощать. По большей части сновидец существовал вне своего физического тела. Многие из его сложных компонентов метались среди звезд и обитали в корнях деревьев. Многие компоненты следовали вдоль течения рек и распускались в воздухе среди дождевых капель.

Этот сновидец сопротивлялся.

Вся сущность демона заключалась в развоплощении и низвержении в пустоту, а сущность сновидцев – в творении и полноте. В этом сновидце всего этого хватало с лихвой. Молодой король в своем изобретенном королевстве.

Он сражался.

Демон раз за разом тащил его в бессознательное состояние, и в эти краткие вспышки темноты сновидец упрямо хватался за свет, а когда всплывал на поверхность, приходя в себя, то выталкивал сновидения в реальный мир. Он превращал их в порхающих существ, и упавшие на землю звезды, и пылающие короны, и золотистые ноты, умевшие петь самостоятельно, и листья мяты, рассыпавшиеся по залитой кровью дороге, и обрывки бумаги с рваным почерком: Unguibus et rostro[29].

Но он умирал.

Глава 64

Отвага – это отчаянно хотеть жить, но принимать смерть во имя спасения остальных. Вот в чем Гэнси должен был стать великим.

– Это надо сделать сейчас, – сказал он. – Я должен принести жертву сейчас.

Теперь, когда этот момент настал, в нем заключалось некоторое торжество. Он не хотел умирать, но, по крайней мере, он жертвовал собой ради этих людей, ради его найденной семьи. По крайней мере, он делал это для тех, кто будет жить по-настоящему. По крайней мере, он не умрет бессмысленной смертью от осиных жал. По крайней мере, на этот раз его жизнь будет отдана не зря.

Вот здесь он и умрет, в этом поле, усеянном дубовыми листьями. Чуть дальше на склоне пасся скот, порывисто мотая хвостами под порывистыми всплесками дождя. Для октября трава была удивительно зеленой, и это яркое пятно на фоне осенних листьев делало картинку похожей на фотографию для календаря. На много километров вокруг не было ни души. Единственное, что не вязалось с окружением – пересекавшая извилистую дорогу кровавая река с плавающими по ней цветами и молодой парень, умиравший в своей машине.

– Но мы слишком далеко от Кэйбсуотера! – воскликнула Блу.

Телефон Ронана снова звонил: Деклан, Деклан, Деклан. Все распадалось. Везде.

Ронан на краткий миг пришел в сознание; его глаза наполняла чернота, из его руки сыпался дождь искрящихся камушков, катившихся по разлившейся на асфальте крови и застывавших в ней. К ужасу ребят, Сиротка сидела на заднем сиденье, тупо уставившись в пространство невидящими глазами. Из одного ее уха медленно вытекала черная субстанция. Заметив, что Гэнси смотрит на нее, она беззвучно, одними губами произнесла «Кера».

– Мы на силовой линии?

Только это сейчас имело значение, а иначе его жертва не зачтется, чтобы умертвить демона.

– Да, но мы слишком далеко от Кэйбсуотера. Ты просто умрешь.

Одной из самых прекрасных черт Блу Сарджент было то, что она никогда полностью не переставала надеяться. Он бы сказал ей об этом, но знал, что она расстроится еще больше.

– Блу, я не могу просто стоять и смотреть, как умирает Ронан, – сказал он. – И Адам… и Мэтью… и все это? У нас больше нет вариантов. Ты уже видела мой дух. Ты знаешь, что мы выбрали!

Блу закрыла глаза. По ее щекам скатились две слезы. Она плакала бесшумно, не требуя от него сказать что-нибудь другое. Она всегда была преисполнена надежды, но она также была благоразумна.

– Развяжите меня, – попросил Адам с заднего сиденья. – Если ты собираешься сделать это сейчас, ради Бога, развяжи меня.

Он уже ухитрился снять повязку и теперь смотрел на Гэнси своими собственными глазами – не глазами демона. Его грудь быстро вздымалась и опускалась. Если бы был другой способ, Гэнси знал – Адам уже сказал бы ему об этом.

– Это безопасно? – спросил Гэнси.

– Абсолютно, – ответил Адам. – Развяжи меня.

Генри ждал хоть какого-то приказа – он явно не знал, как справиться со всем этим, не имея какого-нибудь конкретного задания, поэтому именно он бросился развязывать Адама. Стряхнув ленту с покрасневших кистей, Адам сначала погладил Сиротку по макушке и шепнул: «Все будет хорошо». А затем выбрался из машины и встал рядом с Гэнси. Что он вообще мог ему сказать?

Гэнси легонько ткнул кулаком в его кулак, и они кивнули друг другу. Это было глупо и неуместно.

Ронан на мгновение пришел в сознание; из машины потоком полились цветы такого оттенка синего, который Гэнси никогда не видел. Тело Ронана застыло, как и всегда после сновидения. Из одной его ноздри медленно сочилась черная жидкость.

Гэнси никогда по-настоящему не понимал, каково приходилось Ронану, вынужденному жить со своими кошмарами.

Теперь он понял.

Времени не оставалось.

– Спасибо за все, Генри, – произнес Гэнси. – Ты истинный принц среди людей.

Лицо Генри ничего не выражало.

– Ненавижу это, – сказала Блу.

Но это было правильное решение. Гэнси ощутил, как соскальзывает время – в последний раз. Ощущение, что он уже это делал. Он нежно погладил Блу по щекам тыльными сторонами ладоней и шепнул: – Все будет хорошо. Я готов. Блу, поцелуй меня.

Дождь лился вокруг них, выбивая на асфальте всплески красного и черного, пуская рябь по лужам, отчего лепестки на поверхности начинали слегка подрагивать. Сновиденные предметы, созданные силой свежеисцеленного воображения Ронана, горами лежали у ног. Воздух наполняли ароматы осенних гор: дубовые листья и соломенные поля, озон и мокрая разрыхленная земля. Здесь было красиво, и Гэнси здесь нравилось. Ему потребовалось на это много времени, но в итоге он очутился именно там, где хотел.

Блу поцеловала его.

Он достаточно часто мечтал об этом, и вот, наконец, его желание претворилось в жизнь. В другом мире это выглядело бы просто: девушка, легко прижавшаяся губами к губам парня. Но в этом мире Гэнси сразу ощутил силу, заложенную в этом простом действии. Блу, зеркало, усилитель, странная душа наполовину человека, наполовину дерева, переполненная магией силовой линии, текущей сквозь нее. И Гэнси, когда-то возрожденный мощью силовой линии, обретший сердце, созданное ею – еще одно зеркало. И когда эти зеркала оказались лицом друг к другу, более слабое не выдержало.

Сердце Гэнси было не выращено, но подарено ему силовой линией.

Он отстранился от Блу.

Громко и отчетливо, вложив в свой голос все свое устремление, не оставлявшее места для сомнений, он произнес:

– Пусть это послужит к смерти демона.

Едва он выговорил эти слова, Блу обвила руками его шею. Едва он выговорил эти слова, она прижалась лицом к его щеке. Едва он выговорил эти слова, она обняла и удерживала его как рвавшийся из горла крик. Люблю, люблю, люблю.

Он беззвучно выскользнул из ее объятий и упал на землю.

Он был королем.

Глава 65

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Ноа Черни.

Когда ты мертв, у тебя одна проблема: твои истории переставали быть линейными и начинали двигаться по кругу. Они начинались и заканчивались одним и тем же моментом – смертью. Было крайне нелегко придерживаться других способов изложения этих историй и помнить о том, что живых людей интересует конкретный порядок событий. Хронология. Так это называлось. Ноа же был больше заинтересован в духовной значимости минуты. Минуты, в которой его убили. Это была история. Он никогда не переставал отмечать этот момент. Каждый раз, попадая туда, он приостанавливался и наблюдал, до мельчайших подробностей вспоминая каждое физическое ощущение, которое он испытал во время убийства.

Убийство.

Порой он зацикливался на бесконечном понимании того, что его убили, и тогда ярость заставляла его разбивать предметы в комнате Ронана, или сбрасывать со стола Гэнси горшок с мятой, или выбивать стекло на лестнице, ведшей к их квартире.

Но иногда он застревал в этом моменте. Смерть Гэнси. Он наблюдал, как Гэнси умирает, снова, и снова, и снова. Он гадал, мог ли он проявить такую же отвагу тогда, в лесу, если бы Уэлк попросил его умереть добровольно, а не принуждал его к этому. Вряд ли он был на это способен. Он не был уверен, что они с Уэлком были настолько близкими друзьями. Порой, отправляясь назад во времени, чтобы увидеть еще живого Гэнси, он забывал, знает ли этот Гэнси о том, что ему предстоит умереть. Было так легко все знать, когда время бежало по кругу, но он с трудом вспоминал, как именно пользоваться этими знаниями.

– Гэнси, – произнес он. – Только это, и больше ничего.

Момент был выбран неверно. Вместо этого Ноа втянуло в ту реальность, где Гэнси был духом, а это была уже совсем другая ветвь истории. Он отступил от нее. Здесь выбирать пути надо было не в пространстве, а во времени. Это было немного похоже на игру со скакалкой, когда играют три человека – Ноа уже не мог вспомнить, с кем играет; он лишь помнил, что в какой-то момент начал игру – приходилось ждать подходящего момента, чтобы подойти к крутившейся скакалке, а иначе тебя отбрасывало назад.

Он не всегда помнил, почему делает это, но помнил, что именно делает: ищет момент, когда Гэнси умер впервые.

Он не мог вспомнить, когда именно пришел к этому решению. Он не видел разницы между «вспомнить» и «пережить повторно». Теперь он уже не различал, что конкретно он делает – вспоминает о каком-то событии или заново проживает его.

Ноа просто знал, что должен делать это до тех пор, пока не попадет в нужный момент. Ему нужно было оставаться осязаемым и видимым достаточно, чтобы дойти до него.

Вот, вот этот момент: такой юный Гэнси, корчась, умирает в лесу, в то время как Ноа точно так же корчился и умирал в другом лесу где-то далеко отсюда.

Все эти времена слились воедино. Едва Ноа умер, его душа, переполненная энергией силовой линии и получившая милость от Кэйбсуотера, растянулась по временному потоку, охватив каждый уже прожитый и еще предстоявший миг. Было так легко казаться мудрым, когда время бежало по кругу.

Ноа склонился над телом Гэнси и в последний раз произнес:

– Ты будешь жить из-за Глендауэра. Кто-то другой сейчас умирает на силовой линии, хотя не должен был, поэтому ты будешь жить, хотя не должен был.

Гэнси умер.

– Прощай, – сказал Ноа. – Не упусти свой шанс.

И тихо выскользнул из временного потока.

Глава 66

Блу Сарджент уже не помнила, сколько раз ей говорили, что она убьет свою истинную любовь.

Ее семья предсказывала будущее за плату. Они гадали на картах, проводили спиритические сеансы, переворачивали чашки на блюдца и читали грядущие события в потеках чая. Блу никогда не была частью этого процесса, кроме одной важной детали: из всех обитателей дома именно ей сделали наиболее долгосрочное предсказание.

Если ты поцелуешь свою истинную любовь, он умрет.

Большую часть своей жизни она размышляла над тем, как это может произойти. Ее предупреждали об этом самые разные медиумы. Даже не обладая ни единым намеком на дар ясновидения, она всю свою жизнь провела в мире, где в равных долях переплелись настоящее и будущее, и всегда знала, в какую сторону направляется.

Но теперь все было иначе.

Теперь она смотрела на мертвое тело Гэнси в мокром форменном свитере и думала: «Я понятия не имею, что теперь будет».

Кровь уже стекала с дороги; в нескольких метрах от них на дорогу сели вороны и стали клевать остатки. Все явные признаки демонической активности пропали в один миг.

– Уберите его… – начал было Ронан, но запнулся, и ему пришлось собраться, чтобы хрипло закончить: – Уберите его с дороги. Он не животное.

Они оттащили тело Гэнси в зеленую траву на обочине. Он все еще казался живым; он был мертв буквально минуту или две, поэтому внешне выглядел так, будто всего лишь уснул, пока не начнутся необратимые процессы.

Ронан скрючился на земле рядом с ним. На его лице еще виднелись размазанные остатки черной жидкости, вытекшей из носа и ушей. Сновиденный им светлячок сидел на груди Гэнси, прямо над сердцем.

– Проснись, ты, ублюдок, – сказал он. – Ты, мудила… поверить не могу, что ты мог…

И заплакал.

Адам, стоявший рядом с Блу и Генри, смотрел перед собой мертвыми, невидящими глазами. Его лицо было сухим, но Сиротка обнимала его руку, словно утешая скорбящего. На его часах подергивалась минутная стрелка, застряв на одной и той же отметке.

Глаза у Блу тоже были сухие. Она давно выплакала все свои слезы.

До них стали долетать звуки Генриетты; где-то завывала сирена «скорой» или пожарной. Ревели двигатели. Слышались объявления через громкоговоритель. На дереве неподалеку от них пели птицы. По полю к ним начали подходить коровы, заинтересовавшиеся их длительным пребыванием здесь.

– Я не совсем понимаю, что теперь делать, – признался Генри. – Я не предполагал, что это закончится вот так. Я думал, мы все поедем в Венесуэлу.

Он кривил губы, стараясь быть прагматичным, и Блу видела, что для него это был единственный способ принять смерть Ричарда Гэнси, тело которого лежало перед ним в траве.

– Я не могу думать об этом, – искренне сказала Блу. Она не могла думать вообще ни о чем. В один миг все закончилось. Впервые в жизни она не знала, что сулит ей будущее. Может, они должны позвонить по 911? Перед ней стояла необходимость предпринять какие-то практические действия после смерти своей истинной любви, но она обнаружила, что не может сосредоточиться и понять, что нужно делать. – Я не могу… вообще не могу ни о чем думать. Будто мне на голову надели абажур. Я все жду… сама не знаю чего.

Внезапно Адам сел. Он не стал ничего говорить, просто закрыл лицо руками.

Генри резко, порывисто вдохнул:

– Надо убрать машины с дороги. Там уже нет крови, и движение…

Он умолк. Потом добавил:

– Это неправильно.

Блу покачала головой.

– Я просто не понимаю, – снова заговорил Генри. – Я был так уверен, что это… изменит все. Я не думал, что это вот так закончится.

– Я всегда знала, что это закончится вот так, – ответила Блу, – но все равно не могу примириться с этим. Интересно, сумею ли я когда-нибудь это сделать?

Генри переступил с ноги на ногу, высматривая какие-нибудь машины на дороге, но кругом было пусто, невзирая на его недавний комментарий насчет возобновления движения. Он посмотрел на свои часы. Как и на часах Адама, минутная стрелка подергивалась, застряв на одной отметке, но уже не так интенсивно, как раньше.

– Я просто не понимаю, – повторил он. – В чем тогда смысл магии, если ее нельзя применить в этом случае?

– В каком случае?

Генри вытянул руку над телом Гэнси:

– В случае его смерти. Вы говорили, что вы – его чародеи. Сделайте что-нибудь.

– Я – не чародей.

– Ты только что убила его поцелуем! – возразил он и показал на Ронана. – Этот только что сновидел все то дерьмо, что валяется вокруг машины! А тот – спасся в школьном дворе, когда на него с крыши посыпалась черепица!

Слова Генри внезапно привлекли внимание Адама. Его голос, пронизанный скорбью, стал острым как бритва: – Это совсем другое.

– Ничего не другое! Это тоже нарушение правил!

– Одно дело – нарушить законы физики при помощи магии! – огрызнулся Адам. – И совсем другое – воскресить кого-нибудь из мертвых!

Но Генри не сдавался:

– Почему? Ведь он уже однажды воскрес.

С этим не поспоришь.

– Но для этого требуется жертва, – сказала Блу. – Тогда это была смерть Ноа.

– Значит, найдите другую жертву, – наседал Генри.

– Может, ты хочешь попробовать? – прорычал Адам.

Блу понимала, почему он так зол. В данной ситуации любая, даже самая крохотная надежда была невыносимой.

Воцарилась тишина. Генри снова посмотрел на дорогу и сказал:

– Будьте чародеями.

– Заткнись! – внезапно взорвался Ронан. – Заткнись! С меня довольно. Просто оставьте его в покое!

Генри отступил на шаг, настолько яростной была боль Ронана. Они все умолкли. Но Блу никак не могла отвести взгляд от дергавшейся стрелки на часах Генри. С каждой секундой, проходившей с момента поцелуя, стрелка дергалась все менее интенсивно, и Блу с ужасом ждала минуты, когда время вернется к своему обычному течению. Это будет означать, что Гэнси и в самом деле мертв.

Минутная стрелка дрогнула. И еще раз. И еще.

Блу уже устала жить во времени, в котором не было Гэнси.

Адам, все еще сидевший в траве, поднял голову и негромко спросил:

– А как насчет Кэйбсуотера?

– А что насчет него? – спросил Ронан. – У него уже не осталось сил, чтобы что-то сделать.

– Я знаю, – ответил Адам. – Но если мы попросим – Кэйбсуотер мог бы умереть за него.

Глава 67

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Кэйбсуотере.

Кэйбсуотер не был лесом. Он был чем-то, что по чистой случайности выглядело как лес, в данный момент времени. Это была особая магия, очень древняя и одновременно очень юная. Он существовал всегда, и всегда познавал самого себя. Он всегда был живым и ожидал момента, чтобы ожить снова.

Он никогда раньше не умирал намеренно.

Но его никогда об этом и не просили.

«Прошу тебя, – произнес Грейуорен. – Amabo te».

Это было невозможно. Не в той форме, которую он представлял. Жизнь за жизнь – хорошая жертва, гениальная основа для фантастической и очень особой магии, но Кэйбсуотер был не совсем смертен, а вот мальчик, которого люди хотели оживить – да. Это не означало, что Кэйбсуотер просто умрет, а он – просто воскреснет. Если они хотят, чтобы у них что-то получилось, Кэйбсуотер должен обратить некую важнейшую часть себя в человека, но даже сам Кэйбсуотер не был уверен, что это возможно.

Разум мальчишки-чародея скользил среди изорванных мыслей Кэйбсуотера, пытаясь понять, что было возможным, проецируя свои собственные образы, чтобы помочь Кэйбсуотеру понять цель воскрешения. Он не осознавал, что это куда более сложная для понимания концепция, чем сам Кэйбсуотер; Кэйбсуотер всегда умирал и оживал; когда все времена сливались воедино, воскрешение означало всего лишь перенесение сознания из одной минуты в другую. Кэйбсуотер мог легко представить, что значит жить вечно; но вот воскрешение человеческого тела, имеющего конкретный срок жизни – это очень трудно понять.

Кэйбсуотер изо всех сил старался показать чародею реальность, хотя при такой изношенности силовой линии было непросто передать нюансы. Те жалкие обрывки его способностей общаться с людьми сейчас действовали лишь потому, что с чародеем была дочь ясновидящей – как и всегда, она присутствовала здесь в какой-то форме, усиливая способности и Кэйбсуотера, и чародея.

Кэйбсуотер пытался дать им понять, что он – сама суть творения. Создания. Выстраивания. Он не мог развоплотить сам себя ради этой жертвы, потому что это противоречило его природе. Он не мог умереть, чтобы вернуть человека обратно таким же, как раньше. Было бы куда проще создать копию только что умершего человека, но им не нужна была копия. Они хотели получить обратно того, кого только что потеряли. Невозможно воскресить его без изменений; его физическое тело было бесповоротно мертво.

Но, возможно, Кэйбсуотеру удастся трансформировать его в нечто новое.

Ему просто нужно вспомнить, какие они, люди.

Кэйбсуотер посылал чародею вспышки образов и нашептывал их дочери ясновидящей. Она направила свою магию зеркала в сторону деревьев, еще остававшихся в Кэйбсуотере, и прошептала «прошу вас», и тогда tir e'elintes узнали в ней свою.

А затем Кэйбсуотер принялся за работу.

Люди были такими запутанными и сложными существами.

Когда он принялся разматывать жизненные нити, лишенный всех своих сновиденных вещей, оставшиеся деревья все вместе начали петь. Когда-то, давным-давно, они пели песни, подаренные им Грейуореном. Это была плачущая восходящая мелодия, исполненная одновременно и горя, и радости. И по мере того, как Кэйбсуотер снимал все наносное, оставляя лишь самую суть своей магии, деревья начали падать, одно за другим.

Печаль дочери ясновидящей пронзила лес, и Кэйбсуотер принял и ее тоже, и вдохнул ее в жизнь, которую сейчас создавал.

Еще одно дерево рухнуло, и еще одно, и еще, а Кэйбсуотер снова и снова возвращался к людям, пришедшим к нему с этой просьбой. Ему нужно было вспомнить, какие они. Ему нужно было не забыть уменьшиться до человеческих размеров.

По мере того, как лес уменьшался, отчаяние и изумление Грейуорена потоками полились сквозь Кэйбсуотер. Деревья успокаивающе напевали ему песню о возможностях, и о силе, и о снах, а затем Кэйбсуотер собрал его изумление и вложил в жизнь, которую создавал сейчас.

Наконец, томительное сожаление чародея оплело оставшиеся деревья. Кто он без всего этого? Обычный человек, человек, человек. Кэйбсуотер в последний раз прижался листьями к его щеке, а затем они унесли эту человечность и вложили ее в жизнь, которую Кэйбсуотер создавал сейчас.

Он почти оформился как человек. Этого должно быть достаточно. Ничто в этом мире не идеально.

Дорогу Королю-ворону!

Последнее дерево рухнуло, и лес исчез, и воцарилась полная тишина.

Блу коснулась лица Гэнси и прошептала:

– Проснись.

ЭПИЛОГ

Июньские вечера в Сингерз-Фоллс были очаровательны. Мир, раскрашенный множеством сочных, темных оттенков зелени. Деревья, везде были деревья. Адам вел маленький лоснящийся «БМВ», пропитанный запахом Ронана, по извилистой дороге обратно в Генриетту. Из аудиоплеера гремели ужасные техно-треки Ронана, но Адам не выключал их. Мир казался ему необъятным.

Он ехал обратно в трейлерный городок.

Время пришло.

Дорога от Барнса до трейлерного городка занимала полчаса, так что у него была масса времени, чтобы передумать и вместо этого отправиться в свою квартиру при общине святой Агнес или на фабрику Монмут.

Но он проехал Генриетту и направил машину по длинной ухабистой дороге прямо к трейлерам. Из-под колес летела пыль, курившаяся за автомобилем плотным облаком. В какой-то момент за машиной погнались собаки, но когда он подъехал к своему старому дому, их и след простыл.

Ему не надо было задавать себе вопрос, действительно ли он собирается это сделать.

Ведь он приехал сюда, не так ли?

Адам поднялся по шатким ступенькам. Эти ступеньки, когда-то покрашенные, а сейчас облезшие и растрескавшиеся, покрытые идеально круглыми дырочками, оставленными пчелами-плотниками, не слишком отличались от лестницы, ведшей к его квартирке при общине святой Агнес. Просто здесь ступенек было меньше.

Стоя на крыльце, он долго изучал дверь, решая, надо ли стучать. Всего лишь несколько месяцев назад он еще жил здесь, неслышно приходя и уходя, но ему казалось, что с тех пор минули годы. Он словно стал выше с момента своего последнего прихода сюда, хотя вряд ли он мог так сильно вырасти с прошлого лета.

Это место уже не было его настоящим домом, поэтому он постучал.

Он подождал, сунув руки в карманы своих тщательно выглаженных свободных брюк цвета хаки, рассматривая начищенные мыски туфель, а затем снова перевел взгляд на дверь.

Дверь открылась. На пороге стоял его отец, глядя ему в глаза. Адам подумал, что может проявить чуть больше благосклонности к прошлой версии себя – той, которая боялась оказаться такой же, как этот человек. Ибо, несмотря на то, что Роберт и Адам Пэрриши с первого взгляда были совсем непохожи друг на друга, во взгляде Роберта Пэрриша было что-то необщительное и замкнутое, напомнившее Адаму его самого. В его сдвинутых к переносице бровях он тоже увидел некую схожесть; форма складки между ними напоминала о постоянном различии между представлениями о жизни и жизненными реалиями.

Адам не был Робертом, но мог бы быть им, поэтому он простил эту прошлую версию себя за страх перед тем, что это возможно.

Роберт Пэрриш уставился на своего сына. За его спиной, в тускло освещенной комнате, Адам увидел мать, глядевшую на «БМВ» поверх его плеча.

– Пригласи меня в дом, – сказал Адам.

Его отец заколебался, раздувая ноздри, но все же отступил вглубь трейлера и махнул рукой в снисходительном жесте, делая вид, будто присягает на верность королю-самозванцу.

Адам вошел внутрь. Он уже успел забыть, как здесь было тесно. Он забыл, что кухня по размеру была такой же, как и гостиная, и родительская спальня, а по другую сторону спальни располагалась крохотная комнатка Адама. Он не мог винить их за то, что они выделили ему этот угол с такой досадой; в этом доме больше не было другого места, где они могли бы не смотреть друг на друга. Он уже забыл, как клаустрофобия гнала его прочь из дома ничуть не меньше, чем страх.

– Как мило, что ты зашел, – сказала его мать.

Он уже забыл, как она тоже выгоняла его. Ее слова были более изворотливым видом насилия, которое гораздо быстрее стиралось из его памяти, чем удары, нанесенные отцом, и совершенно незаметно вонзалось Адаму между ребер. У него была конкретная причина, почему он научился прятаться один, а не вместе с ней.

– Я не видел тебя сегодня на церемонии выпуска, – ровным тоном произнес Адам.

– Я чувствовала, что мне там вряд ли обрадуются, – ответила она.

– Я приглашал тебя.

– Ты повел себя по-уродски.

– По-уродски себя вел вовсе не я.

Она смотрела мимо него, сразу же приняв отсутствующий вид при первом признаке активного конфликта.

– Чего тебе надо, Адам? – спросил отец. Он все еще пялился на одежду Адама, словно считал, что измениться могло только это. – Не думаю, что ты пришел проситься обратно, раз уж ты теперь весь из себя такой крутой с дипломом и водишь «бимер» своего дружка.

– Я пришел узнать, есть ли хоть малейшая возможность установить нормальные отношения с родителями, прежде чем я уеду в университет, – ответил Адам.

Отец пожевал губами. Трудно было сказать, что именно его шокировало – смысл заявления Адама или же сам факт того, что Адам подал голос. В этой комнате такие слова звучали нечасто. Адам поразился, насколько долго он считал это нормой. Он помнил, как соседи отворачивались от его покрытого синяками лица. Он по глупости считал, что они ничего не говорят, поскольку думают, что он это заслужил. Но теперь он гадал, сколько еще людей, живущих по соседству, скрючивались на полу рядом с диванами, или прятались в своих комнатах, или плакали у крошечного крыльца под проливным дождем. Внезапно он ощутил непреодолимое желание спасти всех этих адамов, живущих на глазах у всех и все же невидимых, хоть и не был уверен, что они послушают его. Подобный порыв был присущ скорее Гэнси или Блу, и он, удерживая эту крошечную искорку героизма в своем сознании, понял, что он может представить, как спасает кого-то другого, только потому, что уже спасся сам.

– Это из-за тебя разрушились наши отношения, – ответил его отец. – Как правильно сказала твоя мать, это ты вел себя как урод.

Теперь он казался Адаму не устрашающим, а обиженным. Вся его поза, его понурые плечи и опущенный подбородок говорили о том, что он больше не посмеет ударить Адама – как никогда не осмелился бы поднять руку на своего босса. В последний раз, когда он поднимал ее на сына, то напоролся на острую колючку, до крови расцарапавшую его, и Адам все еще видел в нем отголоски неверия и недоумения, оставшиеся с того вечера. Адам был другим. Даже не имея силы Кэйбсуотера, он чувствовал, как она мерцает холодком в его глазах, и даже не пытался замаскировать ее. Чародей.

– Отношения испортились задолго до этого, папа, – сказал Адам. – Ты в курсе, что я ничего не слышу этим ухом? Когда я говорил это в прошлый раз в зале суда, ты все время перебивал меня.

Его отец издал пренебрежительный смешок, но Адам перебил его:

– Гэнси отвез меня в больницу. Это должен был сделать ты, папа. То есть, этого вообще не должно было случиться, но если бы это на самом деле был несчастный случай, именно ты должен был быть со мной в палате неотложки.

Даже сейчас, произнося эти слова, он едва верил, что действительно произносит их. Огрызался ли он когда-нибудь в ответ на нападки отца, будучи уверенным в своей правоте? И был ли способен все время смотреть ему в глаза? Он сам едва верил в то, что перестал бояться: его отец был совсем не страшным, если ты сам не испытывал страх заранее.

Отец лишь самодовольно фыркнул и сунул руки в карманы.

– Я оглох на одно ухо, папа, и это сделал ты.

Теперь Роберт Пэрриш смотрел в пол, и Адам понял, что тот поверил ему. Возможно, это было единственным, что Адам действительно хотел получить от этой встречи: увидеть, как его отец отводит глаза. Уверенность в том, что он осознал, что натворил.

– И чего ты хочешь от нас? – спросил старший Пэрриш.

По дороге сюда Адам уже думал об этом. Чего он хотел на самом деле – так это чтобы его просто предоставили самому себе. Чтобы вмешиваться в его жизнь не мог не только его отец, который и так уже не мог вмешиваться, но и сама мысль об отце, которая была гораздо более сильным инструментом вмешательства. Адам ответил: – Каждый раз, как я не могу разобрать, из какого угла комнаты меня зовут, и каждый раз, как я бьюсь головой о стенку душевой кабинки, и каждый раз, когда машинально начинаю засовывать наушники в оба уха, я думаю о тебе. Как думаешь, может ли у нас быть будущее, когда у меня будут и другие поводы вспомнить тебя?

По их лицам он видел, что ответ на этот вопрос вряд ли будет положительным в ближайшее время, но это ничего. Он вообще ни на что не надеялся, когда ехал сюда, так что не был разочарован их реакцией.

– Я не знаю, – наконец, ответил Роберт. – Ты вырос человеком, который мне не нравится, и я не боюсь сказать это вслух.

– Это справедливо, – заметил Адам. Он тоже не испытывал к отцу особой любви. Гэнси бы сказал «я ценю твою честность», и Адам взял этот инструмент демонстрации вежливой власти на вооружение. – Я ценю твою честность.

На лице его отца было отчетливо написано то, что Адам только что идеально подчеркнул его точку зрения.

– Я бы хотела, чтобы ты позванивал иногда, – заговорила его мать. – Я бы хотела знать, чем ты занимаешься.

Она подняла голову, и свет, проникавший в окно, отразился в ее очках идеальным квадратиком. Мысли Адама метнулись вдоль временного потока, показывая ему то, что могли бы показать одновременно и логика, и его шестое чувство, следовавшие по единому каналу. Он уже видел, как стучит в дверь, а мать стоит за ней и не отвечает. Он видел, как стучит, а она стоит за трейлером, затаив дыхание, пока он не уедет. Он даже видел, как звонит, и телефон издает гудок за гудком, а она просто держит его в руках и не отвечает. Но при этом он видел, как она открывает университетскую брошюру. Как вырезает заметку с его именем из газеты. Как клеит на дверцу холодильника его фотографию, где он одет в модный пиджак, элегантные брюки и демонстрирует легкую улыбку.

В какой-то момент она уже отпустила его и не хотела, чтобы он возвращался. Она просто хотела посмотреть, что будет дальше.

И это тоже неплохо. Уже что-то. Он может с этим примириться. Вообще-то, наверное, только это ему и оставалось.

Он легонько, задумчиво стукнул по шкафчику, стоявшему рядом, а затем вытащил ключи от «БМВ»:

– Я так и сделаю.

Он подождал еще мгновение, давая им возможность заполнить молчание и превзойти его ожидания.

Они этого не сделали. Адам выставил планку на ту высоту, до которой они могли допрыгнуть, но перепрыгнуть ее было им не по силам.

– Я сам найду выход, – сказал он.

И он нашел.

––––

На другом конце Генриетты Гэнси, Блу и Генри как раз выбирались из Свиньи. Генри вылез последним, поскольку ехал на заднем сиденье; он выдавливался из-за спинки пассажирского сиденья так, будто рвался на свет божий из утробы матери. Закрыв дверцу, он нахмурился, глядя на нее.

– Хлопни посильнее, – посоветовал Гэнси.

Генри снова закрыл ее.

– Хлопни, – повторил Гэнси.

Генри с грохотом захлопнул дверцу.

– Как грубо, – сказал он.

Они приехали сюда, в эту отдаленную местность, из-за Ронана. В то утро он дал им довольно расплывчатые указания – похоже, им предстояло рыться в каком-нибудь старье в поисках спрятанного там подарка для Блу в честь окончания школы. Она закончила школу несколько недель назад, и Ронан тонко намекнул, что ее ждет подарок, но отказался показать, где он находится, пока Гэнси и Генри также не получили свои дипломы. «Вы должны пользоваться им все вместе», – произнес он зловещим тоном. Они просили, чтобы он приехал – и на выпускной, и на сегодняшнюю «охоту за сокровищами», но он лишь ответил, что оба этих места таят в себе слишком много негативных воспоминаний для него, поэтому он увидится с ними «по ту сторону».

Так что теперь они шли по грунтовой дороге к непроглядной стене плотно растущих деревьев. Стояла приятная теплая погода. Вокруг роились насекомые, уютно устраиваясь в складках рубашек ребят. Гэнси казалось, что он уже делал это когда-то, но не мог в точности сказать, так ли оно было. Теперь он знал, что ощущение соскальзывания времени, с которым он прожил так долго, возникло в результате второй его смерти, а не первой. Побочный продукт всякой всячины, собранной Кэйбсуотером, чтобы вновь подарить ему жизнь. Людям не положено проживать во всех временах сразу, но Гэнси все равно был вынужден это сделать.

Блу потянулась к нему, чтобы взять его за руку, и они принялись весело размахивать этими переплетенными руками на ходу. Они были свободны, свободны, свободны. Школа закончилась, и впереди их ждало лето. Гэнси написал заявление на академический отпуск и получил его, а Генри уже запланировал свой. Все сложилось так удачно, пока Блу месяцами искала наиболее дешевые способы пересечь всю страну после выпуска. Пункт назначения – жизнь. С компанией будет веселее. Лучше, когда они будут втроем. Персефона всегда говорила, что число три обладало наибольшей силой.

Они прошли сквозь ряд деревьев и оказались на гигантском поле, которые так часто встречаются в этой части Вирджинии. В траве уже виднелись пушистые «овечьи ушки; чертополох же еще не поднялся от земли и прятался в зарослях.

– О, Ронан, – произнес Гэнси, хотя Ронана здесь не было, и он не мог это услышать. Гэнси только что понял, куда их привели указания Ронана.

На поле стояло множество автомобилей. Почти все они были практически идентичными. И почти все они были слегка странными по некоторым определениям. И почти все они были белыми «мицубиси». Трава, растущая вокруг них, и пыльца, усыпавшая лобовые стекла, придавала этой картине некий апокалиптический вид.

– Я не хочу, чтобы мы отправлялись в наше великое американское путешествие на одной из этих тачек, – с отвращением заявил Генри. – Мне плевать, что это бесплатно, и мне плевать, если они волшебные.

– Согласен, – поддержал его Гэнси.

Блу, впрочем, все это не интересовало.

– Он сказал, что здесь есть одна машина, и мы сразу поймем, что она наша.

– Ты знала, что это будет машина? – удивился Гэнси. Он не сумел вытащить из Ронана ни единого, даже самого крошечного намека.

– Я сказала, что не собираюсь следовать его указаниям без какой-либо информации, – возразила Блу.

Они побрели сквозь высокую траву, в которой стрекотали цикады. Блу и Генри пристально разглядывали машины, сравнивали их. Гэнси тащился следом, вдыхая воздух этого летнего вечера полной грудью. И именно он первым обнаружил подарок, бродя по полю кругами: – Ребята, я нашел.

Да, эта машина определенно выделялась: это был старый «камаро» дикого оранжевого цвета, припаркованный в окружении новехоньких «мицубиси». Он был настолько идентичен Свинье, что становилось очевидно: перед ними еще один предмет, сновиденный Ронаном.

– Ронан, похоже, думает, что это забавно, – фыркнул Гэнси, когда Блу и Генри подошли к нему. Генри снял со своей руки клеща и выбросил его в поле, чтобы тот поискал себе другую жертву:

– Он хочет, чтобы вы водили одинаковые тачки? Это очень сентиментально со стороны человека, не имеющего души.

– Он сказал мне, что под капотом у нее нечто такое, что мне непременно понравится, – сообщила им Блу. Она обошла машину и поискала кнопку, открывавшую капот. Подняв его, она расхохоталась.

Они все заглянули внутрь, и Гэнси тоже рассмеялся. Внутри, под капотом этого «камаро», не было вообще ничего. Не было двигателя. Не было никаких механизмов и трубок. Лишь пустое пространство до самого дна, утопавшего в высокой траве, выросшей вокруг колес.

– Идеальная экологически чистая машина, – констатировал Гэнси.

– Думаешь, она правда ездит? – одновременно с ним засомневался Генри.

Блу, подпрыгивая на месте, захлопала в ладоши; Генри сфотографировал ее, но она была слишком счастлива, чтобы скорчить ему рожу. Она оббежала машину и, открыв дверцу, села за руль. Ее едва было видно за приборной доской, но ее лицо озаряла широченная улыбка. Ронан будет очень жалеть, что пропустил такое зрелище, но Гэнси понимал, почему он это сделал.

Через мгновение с ревом ожил двигатель. Точнее, ожила сама машина. Кто знает, что в ней могло издавать этот звук. Блу издала забавный восторженный вопль.

Перед ними разворачивался целый год – волшебный, грандиозный и абсолютно непредсказуемый.

И это было чудесно.

– Как думаешь, а она вообще может сломаться? – прокричал Гэнси сквозь рев несуществующего двигателя.

Генри рассмеялся.

– Это будет прекрасное путешествие, – сказал он.

–––

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была об этом месте: длинный гребень горы, стоявший на особенно мощном сегменте силовой линии. Много месяцев назад здесь находился Кэйбсуотер, населенный снами и цветущий волшебством. А теперь это был обычный лес в Вирджинии – зеленый терновник и раскидистые платаны, дубы и сосны – сплошь изящные стволы, поскольку им приходилось пробивать себе путь сквозь камни.

Ронан считал, что место достаточно прелестное, но, конечно, не Кэйбсуотер.

По одному из склонов счастливо носилась тощая девчонка с копытцами вместо ног, продираясь сквозь кустарник, что-то напевая и издавая отвратительные жующие звуки. В этом лесу ей было интересно все, а если ей что-то было интересно, значит, она должна была попробовать это на зуб. Адам говорил, что она очень похожа на Ронана. Ронану пришлось принять это как комплимент.

– Опал! – крикнул он, и она, услышав крик, выплюнула на землю грибы, которыми был набит ее рот. – Прекрати пинать балду!

Девочка поскакала к нему, но не стала останавливаться, когда добежала. Вместо этого она описала кривую дугу и принялась бешено носиться вокруг него. Любое другое поведение могло бы стать признаком добровольного послушания, а она делала все, чтобы избежать этого.

Где-то впереди Чейнсо прокричала:

– Кера!

Она кричала до тех пор, пока Ронан не подошел к ней. Естественно, она нашла что-то, чему здесь было не место. Ронан разбросал ногами старые листья. Это оказался металлический предмет такого вида, будто он лежал здесь уже сотни столетий. Колесо от «камаро» 1973 года выпуска. Оно было в точности таким же, как то древнее, невероятное колесо, которое они нашли на силовой линии несколько месяцев назад. Тогда Ронан решил, что где-то в будущем они разобьют «камаро» в поисках Глендауэра, и искривление времени на силовой линии просто отправило их в прошлое, а затем снова вернуло в будущее. На силовой линии все времена сливались воедино.

Впрочем, похоже, они еще не дошли до этого момента. На силовой линии их ждало множество новых приключений.

Волнующая и одновременно ужасающая перспектива.

– Отличная находка, засранка, – сказал он Чейнсо. – А теперь пошли домой.

–––

Вернувшись в Барнс, Ронан подумал обо всем, что ему нравилось и не нравилось в Кэйбсуотере, и что бы он изменил, если бы проявлял его сейчас. Что дало бы ему более надежную защиту от будущих угроз, и что помогло бы ему установить связь с другими похожими местами на силовой линии. Что сделает его более точным отражением Ронана Линча.

Удерживая все эти детали в памяти, он забрался на крышу и посмотрел на небо.

А затем он закрыл глаза и приступил к сновидению.

КОНЕЦ

© Перевод на русский язык: Юлия Сирош, 2016 г.

http://justice-rainger.livejournal.com/