Читать онлайн Русская война. 1854. Книга 3 бесплатно

Глава 1

Севастополь, Крым, 24 октября 1854 года

– Он слишком много себе позволяет! Не знает границ! Не знает уважения! В конце концов, из-за его недоработанных летающих шаров мы чуть не проиграли сражение! – Николай Николаевич Романов, великий князь и третий сын императора, недовольно ходил из стороны в сторону.

Большинство обычных людей, столкнувшись с гневом человека такого положения, промолчали и смирились бы с любыми его пожеланиями. Однако двое его собеседников были совсем не обычными.

– Низи, а кто тебе сказал, что мы могли проиграть из-за шаров Григория Дмитриевича? – Михаил Николаевич отставил в сторону кружку с чаем. Чарка вина на людях – это нормально, но во время дела четвертый сын Николая I предпочитал сохранять чистый разум.

– Генерал Горчаков был готов атаковать! Мы были на поле боя, мы оба видели, что если бы все ударили одновременно, то враг бы не устоял!

– И мы могли бы это сделать только благодаря «Ласточкам» Щербачева, – Михаил не сдавался. – Без них каждый генерал оказался бы вынужден полагаться на свое воинское чутье, и, как показало сражение, не всем его хватает.

– Ты слишком сильно попал под влияние этого капитана, Михаил. И я буду вынужден написать об этом отцу, – старший из братьев недовольно поджал губы.

– Я тоже напишу… – неожиданно подал голос молчавший все это время Меншиков. – Напишу о вашей храбрости и представлю на ордена. А также напишу, что только стальная платформа капитана Щербачева помогла удержать левый фланг, а вместе с ним и все остальные завоевания вчерашнего дня.

– Мы могли победить, а вместо этого были вынуждены пойти на перемирие, – Николай сбавил обороты, но не сдался. – Отец, кстати, сказал, что вы станете нашим наставником на эти месяцы. Так, может быть, расскажете, Александр Сергеевич, зачем вы приняли это предложение британской лисы?

– Вы знаете, на что сейчас тратит большую часть своего времени военный министр?

– Василий Андреевич? Расскажите, – Николай вспомнил, что он великий князь, и сумел взять себя в руки.

– Так вот князь Долгоруков почти все свое время тратит на то, чтобы выбить заказанное в Европе оружие. Оружие, за которое мы уже заплатили огромные авансы, но которое не может до нас добраться из-за введенной Англией блокады. И даже нейтральные страны вроде Швейцарии и Пруссии не пропускают ни один груз, предназначенный для России.

– Вообще, я слышал, что один груз недавно прибыл. Три тысячи литтихских штуцеров. Правда, там была другая проблема. Зная о наших сложностях, мастера сбрасывают по нашим заказам самые завалящие винтовки. Из трех тысяч две тысячи семьсот оказались с браком.

– Всего триста нормальных? – Михаил, который не слышал об этой истории, подобрался. – Да как они смеют!

– Им плевать на репутацию, главное, получить заказы, – продолжил Меншиков. – Впрочем, бельгийцы на фоне американцев еще прилично себя ведут. Торговые представители оружейных домов Северной Америки готовы обещать вообще что угодно для получения аванса. При этом, когда артиллерийское управление пытается хотя бы понять, каким образом они собираются доставить изготовленные винтовки, они тут же исчезают.

– Я помню купца Петерса, у которого, как оказалось, не было никаких собственных средств в Нью-Йорке, и именно на наши деньги он собирался открывать все с самого нуля, – добавил Николай.

– Тем не менее, – кивнул ему Меншиков, – была попытка поработать с самыми крупными из них. Мы связывались с заводчиком Кольтом, известным изобретателем револьвера собственной системы, и тот принял заказ на пятьдесят тысяч винтовок. Вот только сроки уже сдвинулись на полгода, и неизвестно, что будет дальше. Поэтому князю Долгорукову не осталось ничего другого, как сосредоточиться на Европе. И тот заказ на три тысячи винтовок, о котором вы говорили, даже он дошел чудом. Это оружейный мастер Пото догадался отправить груз в Пруссию, проставить клейма в Зуле и уже как местное оружие переправить в Россию. Взяв свою долю, Фридрих Вильгельм оказался уже не таким жестким последователем нейтралитета.

– Все пытаются на нас заработать! – Николай снова начал горячиться. – Я это понял, но как европейские неприятности связаны с перемирием?

– Враг опасался, что мы сделаем то, на что у нас не было сил – сбросим его войска в море, – Меншиков оставался все так же спокоен. – И поэтому пошел на уступки. Перемирие заключено не только на нашем фронте, но и на всех остальных. Ограничения временно не действуют, и теперь у нас будет возможность попробовать вытащить все, что сделано по нашим заказам. Армия в следующем году получит не сто, а двести тысяч винтовок нового образца, и это сила, с которой придется считаться. Впрочем… – неожиданно Меншиков улыбнулся. – Один знакомый нам всем капитан вчера весьма экспрессивно высказал мне, что все это новое оружие начинает иметь слишком мало смысла, если правильно подойти к делу.

– Как правильно?

– Не забывать закапываться в землю.

– Вот только окопы к врагу тоже нужно подвести, – заметил Николай. – И, если враг стреляет дальше тебя, сделать это уже непросто.

– Здесь свою роль сыграют пушки, – задумался Михаил, которому после смерти дяди досталась должность начальника артиллерии империи. – И про них в свете кораблей и ружей мы начали забывать. Хотя если посмотреть на позицию той же бронированной батареи Щербачева – она смогла сделать то, с чем на ее месте не справились бы и два полка.

– Согласен, – кивнул Меншиков. – Тогда я включу в свою записку предложения по развитию артиллерии.

– А я их поддержу, – согласился Михаил. – Возможно, и капитан сможет подсказать что-то интересное. Кажется…

– Но все же… – задумчиво прервал брата Николай. – Мы говорим о своей пользе от этого перемирия. Но на что рассчитывают наши враги? Не поверю, что они просто хотели спасти своих и ничего больше.

В комнате повисла тяжелая пауза. Словно предзнаменование чего-то нехорошего.

Через 2 дня

В Шербуре сегодня было дождливо. Наполеону III было плевать на такие мелочи, он стоял на краю дока и смотрел, как у его ног собирают будущую красу французского флота. 1600 тонн, 52 метра в длину, 13 в ширину. Броненосная батарея «Девастасьон» должна была стать оружием, перед которым склонятся любые бастионы.

– Ваше величество, – Виктор Жерве почтительно склонил голову. – Каркас собран, испытания брони продолжаются. Любые полые ядра все так же отскакивают. Со сплошными сложнее – первый удар кованая плита отбивает, но потом теряет плотность и не выдерживает новых попаданий.

– Я знаю это еще со времен английских испытаний. Как сказал Говард Дуглас, лучше уж получить аккуратное пулевое ранение, чем рваную и часто неизлечимую рану от осколков, вырванных из железных бортов.

– И Англия совершила ошибку, отказавшись от стальных судов! – воскликнул Жерве. – «Самум» и «Мегера» так и не были достроены.

– Из них сделали транспорты.

– Они не были достроены! – от былой почтительности инженера не осталось и следа, но Наполеон не обратил на это никакого внимания. Его интересовал только результат.

– Так что вы придумали против сплошных ядер?

– Деревянное основание, – выдохнул Жерве. – Если разместить верхний слой брони на нем, то это обеспечит должную упругость. Только с учетом возросшего веса нам бы машины помощнее. Я знаю, что вы заказали пять штук по сто пятьдесят лошадиных сил, но этого может не хватить!

– Если будет нужно, вас хоть на буксире дотащат до цели, чтобы вы ее расстреляли…

Наполеон отвлекся от разговора, чего никогда раньше не бывало во время обсуждения его любимого оружия. Впрочем, раньше он не получал и таких новостей. Срочное сообщение телеграфом добралось до него из-под Севастополя всего за два дня. Русские использовали бронированную платформу. Почти как он сам хотел, только не на море, а на суше. Там, где Франция всегда была сильнее других стран.

Обидно, что его опередили, но, с другой стороны, после такой демонстрации в его корабли были готовы вкладывать деньги. Сталь в любом количестве, новые машины, которые снимут с других кораблей. Наполеон пока не решил, принимать ли эту помощь, и поэтому не спешил радовать Жерве…

– Виктор, – император посмотрел на инженера. – А что вы думаете про использование подобных конструкций на суше?

– Кораблей?

– Бронированных машин вроде поездов, на которых будут размещены пушки.

– А как они доберутся до поля боя?

– Рельсы.

– То есть мы сможем их расстрелять и не пустить к себе? Или не дать отойти?

Наполеону понравились вопросы Жерве. Да, при использовании брони на суше было слишком много сложностей. Врагу удалось добиться успеха только благодаря случайности. В любом следующем сражении, когда союзники будут знать, чего ожидать, бронированные платформы станут уже не опасностью, а добычей.

– А что вы думаете про летающие аппараты русских? – император задал новый вопрос. – Они смогут навредить «Девастасьону»?

– Они слабы перед оружейным огнем, и единственный их шанс на успех – воспользоваться завесой от порохового дыма, – закивал инженер. – Мы сейчас рассматриваем несколько вариантов защиты. Первый – добавить орудия с высоким углом наведения, чтобы, даже если враг покорит новые высоты, мы смогли его достать. Если до запуска на воду успеют новые орудия, которые стреляют картечью на полторы тысячи метров, то ни у одного летательного аппарата не будет и шанса. Второй способ – те же орудия, но размещенные на судах поддержки, что встанут против ветра и смогут заметить любую цель издалека. Ну и третий способ, если оружейное управление не будет успевать – просто добавить брони. Положим ее сверху на палубу, и любой обстрел с неба потеряет смысл.

Наполеон кивнул. Эти летательные аппараты вызывали его беспокойство. Не только тем, что их использовали русские, но и тем, как за них уцепились англичане. После того, как его агент достал чертежи и даже добыл пилота, которого почти добровольно удалось уговорить сотрудничать, они сразу же организовали производство и обучение целой летной роты. Для себя и для него, все за их счет, словно деньги разом перестали иметь значение.

Раньше Наполеон не придавал этому такого большого значения, но, когда узнал, что бронированную платформу создал тот же самый русский капитан, что командует их «Ласточками», его отношение резко изменилось. Человек, который понимает в броне, не полез бы в небо просто так.

Пожалуй, стоит написать Канроберу, чтобы он дал добро на работы в этом направлении. Вплоть до привлечения агента… Коли уж тот не раз говорил о своем инженерном образовании, вот пусть и поработает по специальности.

* * *

Лорд Раглан воспользовался перемирием, чтобы доплыть до Стамбула. Только тут можно было нормально помыться, поспать, а еще проверить, как идут работы на новой летной базе. Все-таки инициатива Кардигана оказалась весьма удачной. Сначала командующий объединенными силами был в ярости, когда тот пришел со своим предложением, но потом, оценив все плюсы, мысленно сказал огромное спасибо наивному лорду.

Теперь они не просто захватят русский город-крепость, они еще и продемонстрируют превосходство Британии в новой стихии.

– …итого тридцать «Призрачных огней» уже готовы, – закончил свой доклад Колин Кэмпбелл. Бывший командир 93-го шотландского стрелкового полка, лишившийся почти всех своих людей после Балаклавы, горел жаждой мести и с радостью ухватился за возможность проявить себя. Храбрец! И плевать ему было, что неудача фактически поставит крест на его карьере.

– Когда будут готовы все сто десять? – лорд обвел взглядом лежащие на земле планеры. В отличие от безликих серых русских «Ласточек» эти сразу выделялись своим красным цветом, вызывая гордость за Британию.

– Поставленная османами ткань не выдерживает критики, поэтому придется ждать, пока прибудет груз из Индии или из дома, – Кэмпбелл поморщился. – Не меньше месяца.

– Что с пилотами?

– Коммандер Золотов продолжает ими заниматься. И вполне успешно. Связистов я бы отпустил на дело уже сейчас…

– Не будем спешить, пусть враг до последнего не знает, что мы его обгоняем. Проблем точно нет? – еще раз уточнил Раглан. – Не думал, что русский офицер так легко согласится предать присягу.

– Французский агент все хорошо рассчитал. Да, изначально Золотов не знал, что летит на убой, да и сами французы его чуть не пристрелили. Но в итоге у нас оказался именно тот человек, которого можно было купить. Его любовь к драгоценному металлу полностью оправдала его фамилию.

– Я понимаю, как агент мог выбрать такого пилота, если находится рядом. Но как заставил подлететь к нам и подставиться под огонь? Иногда, когда я думаю о возможностях этого человека, мне становится неуютно, – старый лорд не стеснялся признаваться в слабостях. Уже лет десять ему было плевать, что думают о нем другие, а на карьеру это влияло только положительно. Почему-то, зная, как на него надавить, другие считали, что с ним будет проще иметь дело. Наивные.

– Я не очень понял, но вроде бы дело в каких-то их тайных обществах. Знаете, сейчас таких много в любой столице. И вот агент от имени одного из лидеров общества Золотова оставил ему просьбу, и тот не посмел отказать. Вернее, с радостью бросился исполнять, даже не думая о последствиях.

– Интересно… И как часто агент использует подобные глупые увлечения, чтобы манипулировать другими?

Раглан на мгновение задумался, а потом махнул рукой. Разговоры можно было отложить и на потом, сейчас ему хотелось посмотреть на «Призрачный огонь» в деле… По приказу Кэмпбелла один из пилотов подбежал к своему планеру, разогнал его с помощью лошади и поджег ускорители.

Раглан видел, как летают «Ласточки» русских, «Огонь» же сначала чуть не клюнул носом, но потом, словно с усилием, выровнял полет. Небольшой круг, набор высоты на еще одном ускорителе, еще… И посадка.

– Я правильно понимаю, – Раглан повернулся к Кэмпбеллу, – что наши «Призрачные огни» сами почти не держатся на лету?

– Это так, но Лондон обещал прислать инженеров, которые это исправят. Несколько уже в пути! А пока… Я видел «Ласточки» русских в бою. Дальность и устойчивость полета – это, конечно, хорошо, но для сражения нам хватит количества и скорости. Когда придет время, мы не оставим от них и пепла.

– Хороший настрой, – на лице лорда Раглана появилась улыбка.

Сначала слабость своих летательных аппаратов ему не понравилась, но теперь он понимал, что Кэмпбелл полностью прав. Дальность полета ничего не изменит, а если русские опять выкрутятся – уже скоро лучшие умы Британии сделают из этих неказистых птичек настоящее произведение инженерного искусства.

* * *

А мы сегодня занимались стрельбами. После того, как пару дней назад Меншиков пообещал прибытие новых ракет и мин, я смог расслабиться. И осознал, что, погнавшись за новинками, совсем упустил из виду результаты стрельбы из нашего основного оружия.

– Триста шагов! Заряжай пулю, круглую, обыкновенную! – я отдал команду, и сто человек разом взялись за ружья.

Для начала мы стреляли из обычного гладкоствола. В качестве мишеней стояли сто щитов с закрепленными на них ростовыми целями и кружком по центру груди.

– 26 в щит, 20 – в большую, 16 – в малую мишень! – прокричал командующий группой техников Лесовский.[1]

После этого той же пулей солдаты отстрелялись с 400, 500 и 600 шагов. На последней результаты упали до 8 – в щит, 2 – в большую, 2 – в малую мишень. Что ж, примерно такая точность у нас и была на поле боя.

– Меняем на французскую пулю с малым углублением! – я отдал приказ и проследил, чтобы техники раздали именно пули Притчетта, которые проходили по документам под этим названием.

– 56 в щит, 42 – в большую, 32 – в малую, – Лесовский доложил результаты с трехсот шагов.

С шестисот вышло 26 – в щит, 18 и 16 – в мишени. Точность с ростом расстояния упала вдвое, но при этом была в разы лучше, чем с обычной круглой пулей. Считай, один и тот же отряд мог начать стрелять с большей дистанции с той же эффективностью – стоило только поменять пулелейки и подготовить новые пули.

– Меняем на французскую пулю с большим углублением! – я отдал приказ проверить еще один образец, что нам попался. Не пуля Минье, так как тут не было распорки сзади, но и не обычная, которой пользовались большинство союзников.

– 72 в щит, 36 – в большую, 22 – в малую, – доложил Лесовский.

Интересные результаты – количество близких попаданий выросло, но вот цель поразило меньше. Возможно, если добавить тренировки, результат можно улучшить. Я сделал пометку: выделить отдельную роту на работу именно с этим видом пули. И пришло время последнего этапа эксперимента.

– Стреляем пулей с малым углублением из нарезного оружия, – я дал команду и принялся ждать попаданий.

– 76 в щит, 48 – в большую, 32 – в малую, – Лесовский озвучил результаты, которые на трестах шагах существенно превзошли все остальные наши результаты.

Но вот при увеличении дистанции, как ни странно, точность начала страдать. 18 в щит, 10 и 8 в цели на 600 шагах – это было хуже любой другой попытки за исключением разве что обычной круглой пули. Казалось, можно менять только пули, и пока хватит, но я решил не спешить. Вслед за отдельной ротой, которая на тренировках будет стрелять пулями с длинным углублением, я выделил еще одну, которая будет в течение двух недель пристреливать свои винтовки. И посмотрим, как результаты изменятся уже на дистанции.

– Ваше благородие… – по дороге к мастерским меня перехватил незнакомый поручик в форме Волынского полка. – Полковник Хрущев… Александр Петрович просил вас найти и спросить, сможете ли вы уделить ему время для важного разговора.

Я задумался, вспоминая это имя. Лично мы не пересекались, однако этого генерала хвалили и потомки, и сейчас многие отмечали не только его храбрость, но и разумность принятых решений. Что же такого он мог заметить во время перемирия, что решил послать за мной своего адъютанта?

– Прошу прощения, – я искренне извинился. – У меня сейчас только час свободный, а потом назначена встреча с английским посланником, лордом Кардиганом. А вот вечером, если дело Александра Петровича терпит, я мог бы подойти.

– Мы будем ждать вас в офицерском собрании полка, – поручик протянул мне визитку. Вернее, это был просто кусок твердой бумаги, на которой орел сжимал зеленую ветку. Похоже на крыжовник…

Я улыбнулся, вспомнив рисунки, которые вслед за Ильиным уже все мои пилоты намалевали на своих «Ласточках». Правда, здесь за знаком явно стояло что-то большее, чем просто место сбора для тех, кто оказался недостаточно знатен, чтобы получить приглашение к Волохову.

– Надеюсь, это не какое-то тайное общество? – спросил я, и поручик еле заметно вздрогнул.

– Приказ царя – никаких тайных обществ, – он вскинул голову и поспешил отойти.

Словно дети, которые даже на войне не могут не играть в свои игры. Я вздохнул, еще раз изучил бумагу и засунул ее в карман. Сначала дело, и только потом все новые знакомства. Я почти дошел до мастерских, когда там что-то громыхнуло, а потом мне в нос пахнуло горелым маслом. Или что там в очередной раз сожгли мои инженеры?

Я ускорился, но радостные крики, которые было слышно даже с улицы, говорили о том, что, несмотря на взрывы, все у нас идет хорошо.

Глава 2

Сижу, слушаю долгие пространные рассуждения Достоевского, злюсь. Все-таки не зря я выделил час на мастерские. Мелочь, а хватило, чтобы парочка моих инженеров в духе времени не забила на все мои указания. И ведь уважают, признают мои идеи, а все равно готовы в любой момент сорваться и начать все делать по-старому.

– …таким образом, создание отдельных деталей и сбор из них котлов – задача опасная и вредная, ведущая к взрывам и потере времени, – заканчивал свою речь Достоевский. – Лучше, как раньше, каждый котел отдельно. Собрали, все приточили, проверили, и только тогда можно гарантировать, что машина будет работать.

Инженер замолчал, уверенный, что теперь-то мне будет нечего возразить. А я и не собирался возражать сам.

– Иван Григорьевич, – я заметил сначала капитана Руднева, а потом и главного кузнеца. – Дмитрий Александрович, подойдите, пожалуйста.

Когда все собрались, инженеры были смущены, капитан и кузнец недовольны, что их оторвали от дел. Но этот разговор достаточно важен, чтобы потратить на него время.

– Прошу прощения, что сейчас без лишних объяснений буду задавать вопросы, – начал я. – Но это важно для дела, и в конце вы все поймете. Хорошо?

Все по очереди кивнули.

– Тогда, Иван Григорьевич, что именно вы проверяете, прежде чем принять новую партию ядер для своих пушек?

– Количество, состав партии, сортировку по размерам. Надо пояснять почему?

– Только по последнему пункту.

– Обычно ядра разные, – Руднев начал догадываться, к чему я веду. – Чтобы знать с большей вероятностью, куда и как они полетят, мы сортируем их и потом вносим корректировки по таблице.

– Видите, ваше благородие, – не удержался Достоевский. – Нельзя сделать совсем уж одинаковые детали, даже ядра, которые тысячами отливают.

Я поднял руку, останавливая инженера:

– Иван Григорьевич, – вернулся я к артиллеристу. – А если бы был выбор, получить партию снарядов как обычно или же в два раза меньше, но одинакового размера и веса, что бы вы выбрали?

– Конечно, одинаковые.

– Но почему? – на этот раз не выдержал Генрих Антонович.

– Все дело в точности. Сейчас даже пять процентов попаданий на предельной дистанции орудий считается хорошим показателем. С сортировкой мы смогли поднять его до пятнадцати процентов. Если же ядра будут одинаковыми, думаю, можно довести цифру до тридцати, а то и более процентов.

Я невольно вспомнил таблицу точности на английском флоте на границе 19 и 20 веков, которую однажды видел… Сто кораблей, восемьсот пушек, шесть тысяч выстрелов – и в 1890 году удалось попасть только тридцать один раз из ста. Чуть больше десяти лет, и к 1906-му получилось довести эту цифру до семидесяти процентов за счет качества выделки нарезных пушек и введения конических снарядов. Увы, сейчас без полноценных производственных цепочек – от добычи угля и стали, до их обработки – о подобном приросте не могло идти и речи.

– Дмитрий Александрович, теперь просьба к вам, – я повернулся к кузнецу. – Расскажите, как вы дорабатываете ракеты. Как делали раньше и как делаете теперь.

– Раньше собирали все сразу, ракету за ракетой. Сейчас по вашему приказу разбили производство на этапы. Я готовлю только крылья, мои помощники-ветераны – им тяжело много ходить – зачищают и выравнивают их все до единой формы. Они же разбирают ракеты и готовят их к ковке. Потом один день в неделю я трачу на то, чтобы прибить к ракетам все, что мы сделали. Получается в два раза больше, чем выходило раньше. А ракетчики Алферова только хвалят, говорят, что теперь прямо чувствуют, куда ракета полетит.

– Чувствуют они… – вздохнул я. – Мажут они еще, конечно, но точность при этом возросла. Раньше при накрытии целой роты треть ракет летела мимо. А теперь семь из десяти положат во вражескую батарею на трехстах саженях. Понимаете теперь?

Я резко посмотрел на обоих инженеров. Генрих с Михаилом переглянулись, а потом более молодой Леер заговорил:

– Вы хотели показать нам, что одинаковое оружие проще освоить. Люди знают, чего от него ожидать… Но ядра и ракеты – это же одноразовые вещи. Выпустили – забыл. А котел, что мы делаем, это надолго. Один человек может с ним работать годы, десятки лет. Так зачем все это?

– Годы? – кажется, я понял, в чем сложность, почему мы так по-разному смотрим на проблему. – Как вы думаете, сколько котлов потребуется в ближайшие месяцы только моему сводному отряду?

– Десять? – осторожно предположил Достоевский, и по его виду стало понятно, что он назвал цифру с огромным запасом вперед.

– Сотни! – сказал я, и все собравшиеся вздрогнули. – И я говорю так мало только потому, что знаю – пока нам не сделать больше. Нужны станки, нужны новые металлы. Когда они появятся, мы будем выпускать тысячи паровых двигателей в месяц, и каждому из них найдется применение.

– Но зачем столько?

– Дмитрий Александрович, – я посмотрел на кузнеца. – Хотите молот, который весит тонну и поднимается паровой машиной? Или огромный вал, под которым мы будем пропускать сталь, чтобы получить тонкий лист? Или сверло из сверхпрочного металла, которым можно будет сверлить сталь почти как дерево?.. Человек не сможет двигать такие тяжелые предметы или прикладывать столько силы, а паровая машина сможет!

– Если вы сумеете сделать листовую сталь, то ее можно будет пускать на котлы… – осторожно предположил Достоевский.

– Конечно.

– А сверло… – голос Руднева дрогнул. – Правильно ли я понимаю, что вы сможете сверлить и стволы для пушек?

– Будет сложно, но и к этому будем идти, – кивнул я и продолжил. – И вот уже десятки станков каждого вида запитаны от десятков паровых машин только в мастерских. А что на поле боя? Лично я бы засунул по одному двигателю в каждую «Ласточку», чтобы та могла парить сколько угодно, а не пару секунд, пока горят ускорители. Я бы поставил десятки таких машин на «Севастополь», чтобы тот мог летать хоть по ветру, хоть против. Кстати, Иван Григорьевич, – я поймал взгляд потерявшегося от нарисованной картины Руднева. – Помните, я обещал вам двигатель на бронированную платформу? А хотите сразу несколько, чтобы их мощности хватило катить ее даже не по рельсам, а по обычной земле? Чтобы вы смогли ворваться прямо в центр вражеской позиции, разрядить свои пушки по батареям, давить корпусом тех, кто не успел убежать…

– Это ужасная картина, – Руднев выдохнул. – Одно из тех видений будущего, что вы нам всем предвещали? Знаете, а я ведь теперь вам верю. Верю, ужасаюсь и очень хочу попробовать!

– Попробуете! – я дал слово, а потом вернулся к инженерам. – Вот это все, о чем мы говорили, сможет появиться, только если вы начнете делать котлы по-новому. Чтобы процесс был разбит на сотни простейших операций, каждую из которых смогут осуществить даже простые рабочие. Чтобы при этом они все делали настолько точно, что мы, разобрав десять котлов и перемешав их детали, смогли бы собрать их заново. И они бы работали!

В этом мире Кольт повторит такой вот трюк со своими револьверами только в следующем году. Неудивительно, что сейчас все рты открыли от моего предложения.

– Чуть не забыл, – я продолжил. – Есть еще один важный аспект – ремонт. Вот вы сказали про год и десятки лет работы, но машины столько не протянут. Они будут выходить из строя во время работы, на войне их будут уничтожать чужие пули и ядра. А теперь представьте две ситуации. В одной мы должны вытащить целую паровую машину, привезти новую, а потом на коленке состыковать их. Именно состыковать, потому что они разные! И это займет, как минимум, несколько дней, в течение которых завод не работает, а платформа не ездит. И вторая ситуация. Мы вытащили одну-единственную поврежденную деталь, сразу заменили на точно такую же… Именно точно такую же и именно сразу – потому что мы можем позволить себе возить запас самых ходовых деталей! В зависимости от ситуации такой ремонт смогут сделать и на месте, и машина снова начнет приносить пользу.

Кажется, я окончательно всех загрузил. Что ж, пришло время сказать самое главное.

– Друзья, – я обвел взглядом всех собравшихся. – Я все это рассказал, не чтобы испугать вас будущим. Не чтобы вы почувствовали, что сделали что-то не так. Мне просто очень хочется, чтобы каждый из вас смотрел на нашу работу именно с точки зрения вот этого самого будущего, которое нам нужно создать. Чтобы вы сами старались упростить свою работу, чтобы, если заметите, помогали другим.

– Сделаем, Григорий Дмитриевич, – Руднев очнулся первым и крепко пожал мне руку. – Я сначала думал, а чего вы столько рассказываете, но теперь понимаю… И если увижу, что кто-то работает по-старому, – он бросил взгляд на инженеров, – то сразу и поговорю с ними.

– А мы теперь и сами с кем угодно поговорим, – запальчиво возразил Достоевский, а потом неловко улыбнулся. Кажется, он привык к немного другому отношению к инженерам.

Оставшиеся у меня полчаса мы также провели все вместе. Прикидывали, на какие этапы можно разбить работу по созданию паровых машин. Как их упростить, как сделать технологичными, как проследить, чтобы в итоге выходило именно то, что нужно. Вроде бы что-то начало получаться, даже жалко было прощаться и уходить ради всего лишь какой-то встречи с английским лордом.

Впрочем, у нас и так уже который день не получается пересечься… Лучше все сделать, закрыть вопрос и больше не отвлекаться. Тем более, если уж я так ему нужен, может, это не пустой разговор, и он предложит мне что-то интересное.

* * *

Мы сидели друг напротив друга. Я и мужчина с пышными пшеничными усами, переходящими во всклокоченные бакенбарды. Легкая небрежность, которая стоила немало времени слугам лорда.

– Вы хотели со мной побеседовать, – я говорил на английском. Не очень уверенно, но лорд попросил разговора наедине, зная о моих способностях к языкам от Рассела, вот и пришлось соглашаться.

– Видно, что вы не британец, сразу к делу, – лорд буравил меня взглядом, словно пытаясь понять что-то для себя.

– Я слышал, что джентльмены делают вид, будто не любят такой «американский» подход, вот только мне кажется, что на самом деле вы очень много извлекли из опыта общения со своими бывшими колониями.

– Как говорите вы, русские, давайте без топтания по больным мозолям.

– И снова вы пытаетесь показать потерю тринадцати колоний как слабость, но именно она показала вашу настоящую силу.

– Поясните, – лорд заинтересовался.

– Легко, – кивнул я. – Кто-то, как Испания, теряя колонии, просто становится слабее. Вы же извлекли из случившегося урок. Американские стрелки, что так беспокоили ваши войска, стали толчком к развитию более дальнобойного и точного оружия, которое в эту войну принесло вам немало преимуществ. А главное, вы придумали способ, как делать страну колонией, не объявляя ее колонией фактически. Действительно, зачем громкие слова, если с помощью торговли можно получить все, на что раньше приходилось тратить порох и ядра. Торговые правила и свободы стали синонимом интересов Англии, и на мой взгляд, это великолепное достижение. Тупиковое, но все же великолепное.

– Постойте, – Кардиган подобрался. – Вы странно ведете разговор. Сначала рассказываете мне, как мы хороши, а потом разбиваете свои же аргументы. И теперь я, какую бы позицию ни выбрал, окажусь на вашей стороне. Этому учат в российских дипломатических школах?

Хотел бы я сказать, что этому учат в курилке, но… не будем травмировать тонкую аристократическую психику.

– Лорд…

– Можете звать меня Джеймс, – неожиданно Кардиган показал себя с другой стороны. Не утонченным английским джентльменом, который посматривает на всех свысока, а своим парнем.

– Можете звать меня Григорий, и… То, что сейчас сделали вы, этому учат в английском дипломатическом корпусе? Сначала снисходить до собеседника, а потом неожиданно признать его равным – и все, тот считает вас хорошим парнем.

Лорд Кардиган несколько долгих мгновений смотрел на меня, а потом неожиданно рассмеялся. Как будто даже искренне.

– Никогда не смотрел так на труд своих воспитателей, Григорий. Но в ваших словах что-то есть. Кажется, мы оба смогли уколоть друг друга, можно снова переходить к делу, – я кивнул в ответ. – Тогда что вы имели в виду, говоря про тупик?

Кардиган вернулся к зацепившей его теме. Лорд… Что с него взять. Первым признал ошибку, не стесняется показать, что ему интересно. Кто-то принял бы это за слабость и наивность, а на мой взгляд… Выглядит как проявление действительно сильного характера.

– Давайте назовем ту политику, к которой сейчас склоняется Британия, неоколониализмом, – предложил я знакомый термин. – Свои тринадцать штатов вы все же упустили, ну или еще упустите, если те не остановят свое расширение на запад… Но всем остальным британский лев раз за разом напоминает, что его зубы и когти остры. Это позиция силы, которая принесет вам успех, и полмира склонится перед мощью единой короны.

– И Россия?

– Россия – нет, у нас свой путь, – я покачал головой. – Так вот вы создадите империю, но насколько она будет живуча? Это ведь не объединение, когда, как у нас, окраины становятся частью центра с равными правами – процесс, в результате которого все человечество могло бы стать чем-то целым. Как было до Вавилона и его башни.

Сам не знаю, откуда вылезло библейское сравнение. Похоже, шутки местной памяти, но лорд Кардиган лишь кивнул, принимая это как серьезный аргумент.

– Что же делает Британия? Вы создаете систему, в которой получаете все, пока находитесь на вершине. Но что будет, если вы покинете это место? Если его займет кто-то другой? Из-за его силы или вашей ошибки, неважно. Простит ли он бывшего лидера или постарается затолкать пониже, чтобы вы никогда больше не смогли подняться?

– Я понимаю риски, но в пути монархии по сравнению с республикой их не меньше.

– А я и не говорю про монархию. Моя речь о том, что стоит выше форм правления, о том, что мы еще, наверно, до конца не понимаем.

– Вы – социалист?

– Постойте, Джеймс, – я поднял руки, – давайте не будем вешать друг на друга ярлыки. В смысле ставить канцелярские штампы, как на какие-то типовые бумажки… С одной стороны, мне нравится общественная справедливость социализма, но я говорю про вещи, которые гораздо важнее. Про миссию всего человечества. Остаться в том котле разных языков или же попробовать преодолеть данное нам богом наказание.

– То есть вы, Григорий, считаете, что Россия лучше Британии, потому что объединяет народы, а мы создаем систему, где это объединение не нужно? Никогда не смотрел на этот вопрос с точки зрения Библии.

Лорд Кардиган попросил пару минут помолчать и подумать, я не стал ему мешать. Вот уж неожиданный разговор у нас получился. Когда начинал его, точно не думал, что мы закончим Ветхим заветом. Насколько я сам готов поверить в этот случайно родившийся образ? И случайно ли?..

– Григорий, мне пока нечего ответить на ваши слова, – наконец англичанин заговорил. – Но я буду думать над ними и передам их своим друзьям в Лондоне. А пока… Хотелось бы вернуться к нашей ситуации. Возможно, вы слышали о моем положении?

Я покачал головой, и лорд Джеймс, 7-й граф Кардиган рассказал, как после Балаклавы на него обрушилась всеобщая критика. Лукан и Раглан попытались свалить на него неправильную интерпретацию приказа и вину за потери. Бывшие друзья предали. Так, полковник Калторп принялся рассказывать, что Кардиган выжил только потому, что сбежал с поля боя. Лорд Пейджет из 4-го гусарского подтвердил, что не видел командира во время общего отступления, а Уильям Паулет и вовсе заявил, что тот на всей скорости пронесся перед ним в тыл.[2]

– Причем последний служит в свите Лукана и лично даже ни разу не обнажил свое оружие, – Кардиган сжал зубы.

– Если для вас это важно, – заметил я, – то я слышал историю о прорыве легкой кавалерии с нашей стороны. На самом деле там ничего невероятного… Леон Радзивилл узнал вас в лицо и приказал не убивать, а постараться взять в плен. Собственно, причина того, что вы живы – это ваш чин, но никак не ваша трусость. И то, что в итоге вам удалось пробиться назад, я бы считал показателем вашей храбрости и мастерства.

– Мне об этом не рассказывали, – Кардиган расслабился. – Спасибо, Григорий, что помогли сохранить веру в себя. Наверно, если бы не вы, я бы поддался давлению и вернулся в Лондон, но… Ваша храбрость, ваши изобретения, а теперь вот этот рассказ – все вместе это помогло мне принять решение.

– Какое? – осторожно уточнил я.

– Я слышал о вашем предложении, которое вы хотели разместить в «Таймс» через Рассела. Поиск людей, готовых вложить деньги в ваши летающие машины…

– Летающие инновационные машины, – поправил я.

– Да, они действительно словно пришли к нам из будущего. Так вот я хотел бы воспользоваться вашим предложением. Вложить деньги и сформировать отдельную эскадрилью из созданных вами летательных аппаратов. Эскадрилью, которая втопчет в землю все жалкие поделки, что сейчас пытаются запустить своими силами остальные.

Кардиган не выдал мне лишних деталей, но и общего намека оказалось достаточно. Как я и ожидал, враг не сдался. Попробовал воздушные шары – неудачно. Теперь делает свои аналоги «Ласточек» – интересно, сколько? Впрочем, учитывая подход британцев, наверняка много. Что ж, если я их разобью, а лорд Кардиган сможет показать эскадрилью из подобных аппаратов, то это гарантированно забронирует за Россией место лидера в освоении новой стихии.

В начале разговора с лордом я рассказал, почему мне не нравится выбранный Британией путь. Путь, когда ты забираешься на вершину и можешь остановиться. Зачем тратить силы и двигаться вперед, если можно просто сделать так, чтобы тебя не обогнали? Так вот я хочу двигаться. И если все сработает, то у меня появятся для этого все необходимые ресурсы.

Глава 3

Севастополь, Крым, 1 ноября 1854 года

Сегодня море штормило, а мы летали над побережьем, отслеживая все, что творилось в округе. Проблески бури отменили все намеченные ранее встречи: и мне, и остальным разом стало не до разговоров.

– Сколько? – спросил я у вернувшегося в строй Прокопьева.

Сам бы мичман летать не мог, но вот вторым пилотом – вполне. И эта возможность не лежать в палате, а делать что-то полезное для родного отряда, словно чудодейственное снадобье помогало ему с каждым днем чувствовать себя все лучше и лучше.

– Двенадцать транспортов выкинуло на берег, – доложил Прокопьев. – Еще… Да, все крупные суда целы, но три парохода и один линейный корабль стоят со сломанными мачтами.[3]

– Просигналь им, предложи нашу помощь, – я увидел ряды серых от дождя палаток на берегу. В каждой сейчас битком раненых, и раз уж у нас перемирие, то почему бы не…

– Ваше благородие! – возмутился Прокопьев. – Они же нас убивать пришли, а мы им помощь предлагать будем? Неправильно это.

– А мне кажется, наоборот, всегда полезно показать свою силу. А помощь в беде – это точно не слабость. Да и закончится война рано или поздно, настанет настоящий мир, и те, кого мы спасем, будут это помнить.

– Да не будут! – не согласился Прокопьев. – Вон мы сколько народов спасли от Наполеона, и что? Прошло полвека, и половина из них пришли нас воевать. А другая половина выжидает, но не из благородства, а из трусости. Хотят понять, точно ли нас задавят, не поднимемся ли мы снова.

– Я и говорю, благородство – это для сильных. Если ты слаб, тебе сядут на шею, если же силен…

– Что?

– Возможно, станут равняться, – задумался я. – Правда, те же Меншиков и Дубельт вот говорят, что я слишком молод и иногда мечтаю, чтобы мир стал лучше, чем он может быть.

– Значит, не подавать сигнал?

– Все равно подавай. Лучше мы потом пару лишних англичан и французов убьем на войне, чем сейчас бросим без помощи, пока у нас мир.

– А ведь правильно, – согласился Прокопьев и неожиданно процитировал строчки из евангелия от Матфея. – Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас… Мы же не столько им, сколько своей бессмертной душе помогаем?

Все для него разом стало просто и понятно. Я, правда, имел в виду совсем другое – иногда забываю, как в это время серьезно относятся к Библии и вере, но будем считать, что в итоге мы договорились. Правда, англичане все равно от нашей помощи отказались. Сначала игнорировали сообщения, потом, когда я снизился, все же просигналили «нет». Ну, это их выбор.

Я скомандовал разворот – ветер еще больше усилился, и держаться на границе моря и суши стало слишком рискованно.

* * *

Сегодня мы монтировали на гондолу «Севастополя» винт. Мы как раз вернулись с дежурства, когда меня перехватил Тотлебен, с нетерпением ждущий первого прогона. До этого у главного инженера по обороне города совсем не было свободного времени: пользуясь перемирием, он тратил каждую минуту, чтобы дорастить и усилить каждый погонный метр укреплений… Ни у него, ни у кого-либо в Севастополе не было иллюзий, что враг остановится без хотя бы еще одного решительного натиска.

Впрочем, нет… Даже при такой загрузке Эдуард Иванович выделял хотя бы пару минут в день и заходил на стройку первого из «Китов». Очень уж ему нравилось, как растет этот гигант. В процессе сборки и доработки креплений шара и гондолы размеры несколько раз менялись, но общая сигарообразная форма и пропорции сохранялись. Пять к одному, как в будущем.

– Все же не могу поверить, – Тотлебен шел рядом и махал руками, словно ему не тридцать шесть, а шестнадцать. – Летающая машина, а длина, как у брига! Сорок метров – невероятно!

– Что важнее, – я невольно и сам замахал руками, – мы сможем поднять на нем почти семьдесят пудов! А отработаем технологию, и следующий «Кит» будет перевозить в десять, в двадцать раз больше!

Я уже без запинки переводил килограммы в местные меры веса. Вот и сейчас тонна с хвостиком превратилась в пуды, а я даже не обратил внимание. Больше следил за телегой, на которой везли винт и вал, отлитые и отшлифованные на станках так и не запущенного пароходного завода. Впрочем, с крупными деталями было не так уж и сложно – больше времени мы потратили на подшипники. Тут их уже знали, но о какой-то точности при изготовлении и речи не шло. В итоге волевым решением я заказал в десять раз больше шаров и колец, отобрав из них самые похожие. И вроде бы получилось: люфта не было, по крайней мере, при холостой работе. А что будет с нагрузкой да на дистанции – это будем смотреть как раз сегодня.

Помимо нас к мастерским ЛИСа подтянулись и другие зрители. Знакомые и незнакомые – и как только все разузнали.

– Капитан Щербачев, – поприветствовал меня Корнилов.

– Григорий Дмитриевич, – Нахимов просто обнял как старого доброго друга. Ну да, мы вместе летали, считай, члены одного боевого братства.

– А подскажите, почему ваш винт такой необычной формы? – рядом с адмиралами оказался незнакомый мне ранее капитан второго ранга. Хотя… Я вспомнил, что видел его пару раз издалека, а уж слышал – и того больше. Григорий Иванович Бутаков, командир отряда пароходофрегатов, тоже смог воспользоваться плодами перемирия и выбраться на берег.

– Да, Григорий, – присоединился к вопросу Нахимов. – Обычно же винт прямой, а у тебя лопасти как будто завернутые. Это не будет мешать?

– Наоборот, – вместо меня ответил Тотлебен. – Мы проводили эксперименты, пробовали разный угол наклона или вовсе без него. И такой винт толкает корабль гораздо сильнее, чем обычный.

– Корабль? – напрягся Бутаков.

– Да, – на этот раз я смог ответить сам. – Мы решили допустить, что воздух по своим свойствам частично подобен жидкости. И, так как не могли сразу летать, экспериментировали с винтами в воде. Изгиб лопасти увеличивал нагрузку на двигатель, но при этом он захватывал больше воды и сильнее толкал корабль.

– А мы сможем поставить подобные винты на наши будущие корабли? – Корнилов задал самый главный вопрос.

– Я бы на этом настаивал, – кивнул я. – Только в идеале бы довести до конца эксперименты. Например, есть подозрение, чтоб винт с двумя лопастями будет эффективнее привычного с тремя, но он в то же время будет давать большую нагрузку на металл. И чаще ломаться. На корабле, где надежность важнее, я бы, например, ставил тройные винты. И не один, а группами, чтобы ни одно случайное повреждение не могло полностью лишить вас хода. А с летательными аппаратами – как только появится возможность, будем переходить на двойные. Там, в небе, конечно, тоже риск никуда не денется, но вес и сила импульса поважнее будут.

– Далеко вы смотрите, – задумчиво кивнул Бутаков.

А тем временем из мастерской выкатили на рельсах платформу – вроде той, что мы делали для пушек Руднева. На ней зафиксировали гондолу будущего дирижабля, а потом и саму платформу прикрепили к огромной толстой пружине, что мне удалось найти где-то в дальнем углу севастопольских складов.

– Итак, позвольте рассказать, что вы сейчас увидите, – я выступил вперед. Наверно, было бы проще провести первый чистовой запуск в тишине, но… Гудящий в воздухе интерес – это не только мои нервы, а еще и возможности с заказами. – Перед вами гондола будущего «Кита». В ней уже установлены два паровых двигателя, которые сейчас соединяют с общим валом…

С неприятным скрежетом вал встал в пазы – захотелось броситься вперед и посмотреть, что же там такое случилось. Но на месте за всем приглядывал Леер, и он тут же повернулся и показал жестом, что все хорошо. Значит, просто что-то зацепили… Я выдохнул, а тем временем вал уже по-жесткому соединили с двигателем. Встали на свои места заклепки, подшипники, винт.

Дмитрий Александрович тоже показал, что у него все хорошо.

– Запускаем котлы, – я отдал новую команду, и через минуту вверх взлетели первые клубы дыма.

Теперь нужно было ждать около десяти минут, чтобы набралась нужна температура. И это еще не долго – с учетом множества узких трубок мы быстрее нагревали воду, превращая ту в пар, чем это происходило в обычных котлах. Тем не менее, я нервничал, и только когда Генрих Антонович подал сигнал, что давление достигло нужного показателя, позволил себе выдохнуть. Немного – все еще только начиналось.

– Запускаем двигатель!

По моей команде открыли заслонку, и пар ворвался в цилиндры, наполняя воздух перестуком поршней, а вместе с ними закрутился и винт. Вокруг сразу же загулял ветер, и пришлось прокричать предупреждение, чтобы никто из зрителей не подходил слишком близко. К счастью, они и не пытались: все замерли и просто смотрели, словно ощутив напряжение момента.

– Тянет… – рядом раздался как будто удивленный голос, я даже обернулся на Тотлебена.

– Да я привык, что винты ставят сзади, а тут спереди, но он все равно работает, – пояснил инженер.

– Когда будем запускать «Севастополь», конечно же, повернем винт, – кивнул я. – Сейчас же, для теста, так просто удобнее.

Я не стал рассказывать, что сейчас тестировал не только и не столько дирижабль, сколько еще и тягу для нового поколения «Ласточек», которые взлетят уже с паровым двигателем на борту. А платформа с гондолой тем временем все больше и больше тянулась вперед, растягивая удерживающую ее пружину. Вот они пересекли черту, дальше которой у нас не получалось продвинуться во время тестов с пороховыми ускорителями. Даже первое поколение парового двигателя давало больше тяги, чем спрессованная пороховая смесь. И никаких ограничений по времени!

– Заглушить двигатель! – я отдал новую команду, которую не столько услышали, сколько увидели.

Перестук цилиндров и шелест лопастей винта начал стихать. Мы потом еще запустим их на полную мощность от начала и до того момента, пока что-нибудь не сломается – надо же понимать, на сколько часов полета я смогу в будущем рассчитывать, какие вылезут детские болезни, что еще мы не учли – но все это уже можно будет сделать без посторонних глаз. А пока…

Я вышел вперед и поклонился всем, кто следил за испытаниями. Тем, кто участвовал в подготовке, кто изобретал все, что работало сегодня, от самого двигателя до самых обычных креплений, на которые мы установили его в корпус гондолы, или же труб, по которым отводили в сторону дым и пар. Если бы не пароходные мастера, которых когда-то собрал еще Лазарев, сколько бы мне пришлось ломать над подобными нюансами голову, а эти… Просто пришли и сделали.

Когда обычные зрители разошлись в стороны и рядом остались только высокие гости, Корнилов по-дружески помахал рукой, предлагая подойти и продолжить разговор.

– Григорий Дмитриевич, – на этот раз он говорил совсем не тем казенным голосом, что раньше. – А теперь рассказывайте все. Я ведь помню ваши прошлые показы, и сколько вы всего утаили. Так в чем был подвох сегодня?

– Разве тут можно было что-то утаить? – удивился Бутаков.

– Я думаю, Григорий Дмитриевич бы справился, – Нахимов в меня верил.

– Так что? – буравил меня взглядом Корнилов. – Был подвох или нет?

– Был, Владимир Алексеевич, – выдохнул я, а адмирал улыбнулся, довольный, что сумел меня просчитать. – Подвох в двигателях. Заставить сразу пару работать одновременно на одном валу мы так и не смогли. Слишком сложно состыковать давление в разных котлах, чтобы они не мешали друг другу, а давали дополнительное усилие.

– Но зачем тогда их два? – спросил Бутаков.

– А чтобы враг, когда ему утекут эти сведения, помучился, – я широко улыбнулся. – А у нас в итоге просто будет несколько валов и винтов. Просто к первому тесту все не успели собрать, вот и решили устроить такую вот диверсию.

– Ха! Ну вы даете, Григорий Дмитриевич! Диверсию! – Нахимов довольно врезал мне по плечу. – И между нами… Возьмете в первый полет?

– Мы планируем подниматься в воздух через неделю. Вот доломаем полностью эти паровые машины, соберем новые с учетом ошибок, тогда и полетим. Я вас приглашу, Павел Степанович.

Нахимов довольно улыбнулся, а Корнилов только рукой махнул.

* * *

Полететь нам, правда, пришлось раньше. Пятого ноября разразилась настоящая буря, по сравнению с которой та, что была первого числа, показалась детской шалостью. Ветер бросался на берег так, словно собирался опрокинуть скалы. По улицам грохотал град и летала черепица, а за окном было видно, как поднимаются огромные валы, готовые перехлестнуть через самую высокую мачту. Даже в Большой бухте кораблям приходилось непросто, что уж говорить про союзные суда в Балаклаве и особенно у Евпатории.

Когда на следующий день непогода немного успокоилась, я сразу же поспешил к дому Волохова. По пути мне попалось несколько еле переставляющих ноги команд, что ночью удерживали наши корабли на плаву. Не лучше выглядели и адмиралы, когда я к ним заглянул – кажется, ни один из них не спал, и сейчас, несмотря на окончание бури, пришло самое тяжелое время.

– Затопленные корабли на траверзе бухты раскидало, – Корнилов был мрачнее тучи. – Александр Сергеевич уже спрашивал об этом и, уверен, до конца дня потребует возобновить преграду.

– Нам придется подчиниться приказу, – Нахимов старался не смотреть на своего старшего товарища.

– Капитан, сейчас не время и не место! – первым меня заметил Истомин и собрался было выставить с совещания, но я не дался.

– Я заказал мины! – выпалил я. – Десять дней тому назад, сразу после Инкермана. Князь Меншиков дал добро и пообещал, что нам привезут три сотни морских зарядов конструкции Нобеля и Якоби. Так что, если мы сможем их дождаться, корабли не надо будет топить.

– Сколько их ждать? Не раньше февраля, – задумался Истомин, разом забыв, что еще недавно пытался меня прогнать. – Враг может напасть и раньше.

– Ему тоже досталось от шторма, – возразил я. – Сколько англичанам и французам потребуется времени, чтобы восстановиться? Чтобы после Балаклавы и вчерашней ночи прийти в себя? А если они все же рискнут дать бой… Пусть у нас не будет затопленных кораблей, но бастионы-то на месте. Пушки – тоже. Порох – сухой! Мои ракетчики и пилоты тоже в случае чего выполнят свой долг. Так что, разве мы не справимся?

Повисло молчание.

– Мне нужна информация о повреждениях флота врага, – наконец заговорил Корнилов. – Причем нужна сегодня!

– Разъездам потребуется пара дней, чтобы все узнать, – возразил тихо стоящий в стороне генерал Моллер.

– Либо сегодня мы точно будем знать о потерях врага, – покачал головой Корнилов, – либо Меншиков не захочет рисковать.

– Может, «Ласточки» смогут справиться быстрее? – посмотрел на меня Нахимов.

– «Ласточки» сами не долетят до Балаклавы и тем более до Евпатории, – я покачал головой. – А вот «Севастополь» сможет.

Не хотел показывать дирижабль раньше времени, но если один его полет поможет спасти остатки наших линейных кораблей, то пусть. Проведем последние тесты прямо в воздухе.

* * *

Ветер еще не утих. Иногда налетит рывком, словно пугая, а потом исчезнет без следа.

Из-за этого внутри ангара «Севастополя» казалось, что кто-то колотит по стенам. Не самое приятное ощущение, когда баллон дирижабля заполняется водородом. С ним проблем оказалось не меньше, чем с паровыми машинами или подшипниками – еще повезло, что у Волохова уже были хранилища для светильного газа, которые он нам выделил. Ну, и его мастера, которые по методу Лавуазье нагревали воду, пропускали пар через раскаленный металл для получения нужного нам газа.

Когда я впервые увидел конструкцию, даже вздрогнул. А потом вспомнил, что встречал что-то подобное в будущем. Осажденный Ленинград, полки аэростатического заграждения, входящие в систему ПВО города, и маленький завод, который как раз таким образом и получал водород. Дорого, совсем не экономно, но тогда другого выхода не было – аэростаты заставляли самолеты немцев летать выше, где их было проще сбить, еще и прицельному бомбометанию из пикирования мешали…

И у нас сейчас выбора тоже не было.

Баллоны внутри дирижабля заполнялись один за другим, превращая провисшую ткань в плотные стенки. Вот «Севастополь» оторвался от земли, и теперь его удерживали только специальные тросы, которые мы закрепили на проведенных по бокам ангара рельсам. На них мы удержим его тут, на них же и выведем наружу.

Тест паровой машины, тест двигателя и винта, спуск и набор газа из дополнительных стальных баллонов – мы проверили все, что только возможно. И лишь после этого я отдал приказ команде дирижабля занять свои места. Пилот – Григорий Щербачев. Как же просился на это место Степан, но я спросил, готов ли он отказаться от «Ласточек» ради этого, и казак не смог сказать «да». Механик – Михаил Михайлович Достоевский. Пришлось взять одного из своих инженеров. Не хотелось ими рисковать, однако в первом полете мне будет нужен рядом именно тот, кто сумеет не только заменить готовые узлы, но и найти проблему, о которой мы пока можем даже не подозревать.

– Как же это невероятно! – место у окна занял Павел Степанович Нахимов. В этом полете не адмирал, а навигатор.

– Матросы на месте, – а это доложил Димка Осипов. Молодой мичман так и не нашел себя в «Ласточках», как его друг Лешка Уваров, не полюбил ракеты, как Сашка Алферов. Но вот громада «Севастополя», который он излазил снизу доверху еще во время постройки, прямо-таки покорила парня. И вот вместе с двумя нижними чинами он вошел в первую команду.

Надеюсь, я все предусмотрел.

– Вывести «Севастополь»! – чтобы отдать приказ, я подошел к окну, дождался взмахов руками от Лесовского и только потом вернулся к штурвалу. Мне притащили его с затопленного «Трех святителей». Как сказал Ильинский, который все это и провернул – на удачу и чтобы продолжить славные боевые традиции.

Первый полет был уже близко. Тарахтящая паровая машина на платформе Руднева медленно тащила нас навстречу солнечному свету.

Глава 4

Всегда грызу заусенцы, когда волнуюсь. Не самая лучшая идея, когда рядом еще не утихла эпидемия холеры.

– Малый ход, – я включил минимальный ход цилиндров для обоих винтов, и «Севастополь» подался вперед, натягивая удерживающие его канаты.

Мы заранее обсуждали, как лучше взлетать. Просто вверх, положившись на подъемную силу водорода, или же постараться взять процесс под контроль. Опыт полетов на «Ласточках» и «Карпах» прямо-таки требовал второго подхода – так и была придумана схема с работающими на старте двигателями.

– Обратный отсчет. Десять… Девять… – я убедился, что давление всех действующих на дирижабль сил стабилизировалось.

На счет «один» мичман Осипов подал сигнал через закрепленный на дне гондолы фонарь со шторкой, и техники одновременно отвязали удерживающие нас канаты. Матросы бросились затягивать их наверх, а я медленно увеличил ход правого двигателя, чтобы развернуть дирижабль прямо навстречу ветру. В итоге взлет прошел по короткой дуге – на удивление плавно.

Мы могли бы подняться очень высоко, гораздо выше, чем летали на «Ласточках», но сейчас это лишнее. Выше полутора километров начнутся проблемы с давлением, выше трех станет не хватать кислорода, а еще… Мне не хотелось, чтобы враг знал наверняка, что мы сможем летать дальше, чем он может стрелять. Так что тысяча метров, даже чуть меньше – идеальная высота.

Скосив взгляд на высотомер, я отдал команду, и матросы встали за ручную помпу. Пришло время надувать один из двух пустых баллонов, что мы специально оставили между заполненными. Или, как бы через 29 лет эту штуку назвал Жан Батист Мюснье, баллонет. Ведь как работает водород, почему он легче воздуха и тянет нас вверх? Потому что он менее плотный – мы померили, выходило всего около 70 граммов на кубический метр. А сейчас, загоняя в общий купол дирижабля дополнительный воздух, мы фактически его плотность повышаем.

Как же просто, если понимаешь, как именно работает все вокруг. А то, что руками при этом приходится шевелить – не страшно. Леер предлагал поставить для баллонетов насос Вортингтона, который изобрели – считай, под нас – всего пятнадцать лет назад. Но уж больно тот оказался громоздким, да и не хотелось мне грузить на дирижабль отдельную паровую машину только для того, чтобы гонять воздух. Вот полетаем, посмотрим, что к чему, а там и запитаем помпу сразу от уже установленных двигателей.

– Хватит, – я остановил матросов, когда высотомер замер на девятистах метрах.

Один из моряков тут же воспользовался свободными мгновениями и, глянув вниз через обзорное окно, не сумел сдержать восхищенного вздоха. С этой высоты весь город и все окрестности были как игрушечные. Сердце на мгновение сжалось, словно задумавшись, а не испугаться ли, но уже скоро продолжило свой привычный бег.

– Скорость? – спросил я у Нахимова, замершего у дальномеров.

Вчера адмирал всю ночь слушал краткий курс по использованию всех установленных на «Севастополь» приборов и сейчас был готов. Выставив дальномер, он определил расстояние до выбранной точки – один раз, потом еще. Пауза между ними строго выверялась по точнейшим из найденных нами часов. Ну, а дальше, зная высоту, вычислить, сколько именно мы пролетели за конкретный промежуток времени, было совсем не сложно.

– Пять и девять узлов, – Нахимову потребовалось около десяти секунд, чтобы решить задачку.

Одиннадцать километров в час – я перевел названную им скорость в привычные мне величины. Против ветра – очень даже неплохо. Нас потряхивало, но «Севастополь» уверенно полз куда-то в сторону Константинополя, стоящего на другой стороне Черного моря. Я опять увеличил обороты правого двигателя, а потом, когда мы встали на курс вдоль берега, приоткрыл до второго деления и левый.

Одна из схем управления полетом, что мы смогли придумать и воплотить в железе. Михаил Михайлович следит за давлением в котлах, и я, принимая допущение, что оно условно одинаковое, регулирую заслонки на пути пара.

– Боковой ветер, тринадцать с половиной узлов, – Нахимов пересчитал нашу скорость после поворота.

Конечно, не лучший способ использования целого адмирала, но он же сам вызвался… Так я себе говорил каждый раз, когда подсознательно пытался обращаться к Павлу Степановичу помягче или не слишком его нагружать. Ничего, вот потом сделаем отдельный спидометр, и можно будет вернуть Нахимова на море. Мои инженеры уверяли, что соберут такой прибор на основе барометра – будем мерить давление внутри и снаружи корпуса, а на основе разницы показывать скорость. Вроде бы звучит разумно, и как доведем до ума герметизацию обшивки, обязательно все это испытаем. А пока…

– Павел Степанович, скорость! – я выставил оба рычага паровых двигателей на максимум, стук поршней в цилиндрах стал как будто громче, дирижабль начало покачивать… Но мы летели.

– Двадцать узлов! – снова посчитал Нахимов и на этот раз не удержался. – Григорий Дмитриевич, это невероятно! Когда мы летали над бухтой в день бомбардировки, я думал, что ничего удивительнее в моей жизни уже не будет. И вот… Двадцать узлов на воздушном корабле, который впервые, можно сказать, вышел в море. А что будет дальше?

Я прекрасно понимал адмирала. Быстрейшие корабли, к которым он привык, выдавали в идеальных обстоятельствах 12 узлов, а тут почти в два раза больше.

– Что будет дальше? – я улыбнулся. – Дальше мы еще по ветру полетим. Он, получается, около пятнадцати узлов. То есть должны будем выдать все двадцать пять, а то и до тридцати разгонимся!

Впрочем, с этими мечтами пришлось повременить. По небу до Балаклавы было гораздо быстрее, чем по земле. Двадцать минут, если я правильно посчитал расстояние и скорость. Но уже сейчас можно было разглядеть, что стало со стоянкой союзников после вчерашнего шторма. Занятая ими бухта, длинная и извилистая, неплохо защищала от штормов, и стоящие в ней корабли пострадали не сильно. Вот только поместились туда далеко не все. Возможно, после нашего налета, возможно, чтобы удобнее разгружать суда, большая их часть оказалась на внешнем рейде[4].

– Они пытались набиться в бухту, но помешали друг другу, – Нахимов понял, что именно тут произошло.

Я бросил взгляд на сбившиеся в кучу корабли, а потом невольно перевел его на огромные семидесятиметровые скалы вокруг бухты. То, что могло защитить наших врагов, в итоге стало их гибелью. В прибрежной пене крутились тела и остатки кораблей, что попытались уйти в море, но не справились с мощью стихии.

– Их просто раздавило, – выдохнул Димка Осипов. – Сколько же людей вчера погибло?

– Тысячи, – кивнул я. – И погибнет еще больше…

Я снова посмотрел на палатки и окружающий их тонкий слой снега. Раньше его почти не было, а тут словно сама природа решила показать, что время полумер закончилось… Так, может, и мне стоит забыть про всякие красивые жесты и предложить воспользоваться моментом? Мы ведь сейчас можем не просто сохранить свои линейные корабли, но и нанести удар по врагу. Все ведь знают, что они рано или поздно нарушат перемирие, так чего ждать?

– Павел Степанович, а может?.. – я посмотрел на Нахимова. Не сказал ничего, но тот прекрасно меня понял.

– Не все так просто, – ответил адмирал, а потом принялся указывать на детали, на которые я сам не обратил внимание. – Смотрите, кажется, что враг действовал в панике, но это не так. Самое глубокое место бухты – в горловине, двадцать саженей. Если бы там затонул хотя бы фрегат, то мы бы увидели его мачты. Но их нет. Значит, все самые ценные корабли англичане с французами успели отвести, и максимум, что они потеряли, так это те самые мачты и, возможно, часть обшивки. Некрасиво, и будет нужно время, чтобы вернуть все, как было, но и нашему флоту потребовались минимум сутки, чтобы собраться.

– То есть враг потерял десятки судов, но не стал слабее? – понял я.

– Не стал, – кивнул Нахимов. – Вот со снабжением им теперь придется помучиться, но нагнать торговую мелочь со Средиземного моря несложно. Там тысячи кораблей, которые в любой момент могут быть направлены сюда. По своей воле или после того, как их реквизируют – уже не важно.

На мой взгляд, важно. Все-таки если наши враги дойдут до конфискации, то это сильно подорвет их поддержку дома, но суть я понял.

– Значит, все же придется снова топить корабли? – спросил я.

– А вот тут – нет, – возразил Нахимов. – Если в защите враг не сдастся, то вот в нападение после такой оплеухи он соберется еще не скоро. Представьте, что такой шторм зацепил бы их у Севастополя – вот тогда бы мы ни одному кораблю не дали спастись! Так что на зиму все морские операции можно считать завершенными. По крайней мере, если кто-то, мы или они, не подставится уж слишком сильно.

Тут я заметил, как стрелка высотомера качнулась вниз. Похоже, даже последняя пропитка удерживала водород не так хорошо, как хотелось бы, и тот медленно утекал в атмосферу… Пришлось начать спускать воздуха из баллонетов, чтобы выровнять высоту. И тут я заметил серию световых вспышек. Шифр не наш, но и так было понятно, о чем может просить группа людей, держащихся за кусок деревянной обшивки в километре от берега. Каким чудом они до сих пор живы, не понимаю.

– Там потерпевшие, – я указал направление. – Хочу попробовать их спасти.

Я мог бы сразу начать действовать, но почему-то очень захотелось узнать, а что на это скажет Нахимов.

– Если можете, спасайте, – только и кивнул Павел Степанович.

– Даже не скажете, что это наши враги? – после разговора с Прокопьевым я все еще не мог понять до конца, на что готов ради победы.

– Когда мы сражаемся, я топлю врага. Когда же корабль терпит бедствие, любой другой протянет ему руку помощи. Море слишком жестоко, чтобы мы, люди, могли вести себя по-другому. И мне было бы приятно, если в небе все станет так же.

– А те люди, что сейчас умирают в лагере? Англичане, французы, турки? Они умирают от холода, умирают от болезней – мы ведь могли бы помочь и с этим. Если уж следовать заповедям, то до конца.

– Мы не будем отдавать врагу то, что нужно нашим солдатам. А им нужны и лекарства, и теплая одежда, – спокойно ответил Нахимов. Сложный для меня вопрос был для него таким простым. – Про это не пишут в Новом завете, но в Старом есть такие строки… Помогай ближнему по силе твоей и берегись, чтобы тебе не впасть в то же.

Как все просто. Не нужно пытаться объять необъятное. Помогаешь своим, а если есть еще силы, помогаешь другим. И чем сильнее ты будешь, тем на большее количество людей тебя хватит. В нашем же случае… Вытащить пару утопающих мы вполне можем себе позволить!

– Приготовиться к спуску!

По моему крику матросы бросились к помпе, надувая баллонеты, и дирижабль начал медленно снижаться. Я же работал со штурвалом и двигателями – развернуться против ветра и на самой малой скорости пролететь над ждущими нас людьми. В море ветер был сильнее, чем над Севастополем, там что мы могли сбросить скорость даже меньше, чем до пяти километров в час. Достаточно, чтобы утопающие успели схватиться за веревки.

– Хорошо, – кивнул Нахимов, выслушав мой план. – Только после стольких часов в воде вряд ли им хватит сил удержаться…

Больше ничего не говоря, адмирал бросился к горе запасных канатов и принялся вязать на их концах морские узлы. Одна петля на крепление, прикованное к каркасу гондолы, вторая – людям, чтобы они просто пролезли в нее, и мы смогли их вытянуть… Почти двадцать минут ушли на спуск и подготовку. Хотелось быстрее, но есть у дирижаблей ограничения, с которыми приходится считаться. К примеру, из обычного шара всегда можно выпустить воздух, а вот с водородом такие шутки не пройдут. Он ведь, зараза, взорвется даже не от огня, а обычного контакта с кислородом.

– Высота десять метров, захожу на цель, приготовьтесь к сбросу канатов, – предупредил я своих.

– Может быть, еще ниже опустимся? – спросил Димка.

– Волны высокие, – я покачал головой. – Они нас, может, и не утянут, но, если обольет, уже скоро вода обледенеет. Не уверен, что нам хватит несущей силы, чтобы удержать такой вес.

Мичман сглотнул и больше ничего не спрашивал. Да и некогда уже было. Они с матросами открыли люк в днище гондолы и сбросили канаты вниз.

– Два градуса правее, – скорректировал меня Нахимов.

Я повернул штурвал и порадовался, что мы заложили в дирижабль маневры не только за счет двигателей, но и с помощью похожей на плавник рулевой плоскости. Именно она позволила совершить столь тонкий маневр. Ну и Нахимов, который в нужный момент дал отмашку, что можно выравнивать руль. Теперь дело было за самими утопающими.

– Двое зацепились! – заорал с кормы Димка.

– А третий? – я сам ничего не видел, обзора вниз и назад у меня-то не было. Хоть зеркала для этого делай… Кстати, идея.

– Утонул, – ответ мичмана разом вернул меня к реальности.

– Как утонул?

– Попытался достать веревку, но их кусок корабля качнуло, ему и прилетело в затылок. Ушел на дно, как каменный.

Вот же ирония судьбы. Спасение было так близко, а в итоге человек умер из-за такой мелочи… Я покачал головой и начал медленно набирать высоту и разворачиваться в сторону берега. Тем временем матросы, Димка и даже присоединившиеся к ним Нахимов и Достоевский дружно вытянули сначала одного англичанина, потом второго.

О том, что перед нами не французы или турки, я сразу понял по форме. Синяя суконная куртка, белые штаны – обычно в комплекте шла еще круглая шляпа с названием корабля, но сегодня ее, похоже, сдуло. В общем, типичный наряд английского матроса или вольноопределяющегося. Именно такие молодые люди нам и попались. На лицах пушок, губы синие, пальцы дрожат – сразу стало понятно, что и эти двое в любой момент могут отправиться на тот свет. Обморожение, воспаление легких, да любая другая зараза, которая с радостью присядет на ослабленный организм.

– Павел Степанович, не хотите порулить? – предложил я Нахимову, и тот не стал отказываться.

Наоборот, на лице появилось такое искренне мечтательное выражение, что не осталось сомнений – он давно хотел, просто не решался попросить. Ну и пусть наслаждается! Я оставил адмирала и подошел к спасенной парочке, быстро выдав Димке серию приказов. Раздеть, натереть спиртом – благо в аптечку для дирижабля я его включил, потом укутать в бурки. Наши спасенные начали приходить в себя, а когда я приказал выдать еще и по двести граммов внутрь, так и вовсе раскраснелись да попытались уснуть.

Вот это было уже лишним. После обморожения подобное может слишком плохо кончиться, благо знаю я один местный способ, как взбодрить любого.

– Имя, звание, с какой целью приплыли сюда?! – рявкнул я, и два тела тут же попытались вытянуться по швам.

– Рядовой Джеймс Битти, – выпалил один из них, а потом произнес странное звание, звучащее как «калкерс мейт».

Сам бы я, наверно, еще долго думал, что к чему. К счастью, Нахимов, не сходя с места, пояснил, что эта должность означает помощник конопатчика. И, вообще, у англичан есть десятки подобных громких названий, чтобы каждый, кто хоть немного выбился из общей массы, мог чувствовать себя особенным.

– Корабль? – продолжил я лечебный допрос.

– «Черный принц», в смысле «Ее величества Принц»! – англичанин бросил на меня быстрый взгляд, пытаясь понять, как ко мне обращаться, а потом решил этот вопрос самым простым способом. – Мой лорд, мы везли в Балаклаву груз зимней одежды, но попали в шторм. Паровая машина должна была выдавать триста лошадей, но «мастер-эт-армс» говорил, что больше сотни ни разу не видел.

– Мастер – это каптенармус, – снова пояснил английское звание Нахимов.

– И что дальше? – я вернулся к Джеймсу.

– Как обладателям мощной машины, нам приказали отойти в море, но… Корабль не справился, нас снесло к скалам, повредило корпус, а потом… Мы боролись до последнего, но в этой битве победить было невозможно.

– А золото у вас было? – я вспомнил легенды из будущего о «Черном принце», который якобы потонул не только с одеждой, но и с кучей фунтов стерлингов, которые везли для выплаты жалования.

– Нет, конечно! – Джеймс даже возмутился. – Мы королевский корабль, но мы плыли от Стамбула в одиночку, а кто же пустит золото без прикрытия?

Что ж, кажется, легенды так и останутся легендами.

– А вы? – я посмотрел на второго спасенного. В отличие от Джеймса этот больше смотрел не на меня, а на окружающую его обстановку «Севастополя». Паровые двигатели мы прикрыли защитными кожухами, но и без них тут было достаточно интересного: приборы, лебедки, да и сама возможность увидеть море с высоты через нижние иллюминаторы. Кажется, от последнего второй англичанин даже в ступор впал.

– Я… – наш гость встрепенулся, потом бросил взгляд на своего спутника, словно о чем-то жалея, и только потом продолжил. – Меня зовут Дональд Кэмпбелл, я не член команды «Принца» – гражданский, который просто временно прикреплен к армии.

– И для чего вас прикрепили? – мне стало интересно.

– Мне бы не хотелось рассказывать, – Дональд вскинул голову и от резкого движения закашлялся. – Я благодарен вам за спасение, но выдавать секреты своих нанимателей я не могу.

Мы встретились взглядами, и я как-то сразу понял, что этот действительно ничего лишнего не скажет. Но что же он может так скрывать?..

– А если без секретов? – предложил я. – Что вы можете о себе рассказать?

– Если без секретов…

– Да, не нужно чужих тайн. Но то, что вы можете рассказать о себе – расскажите.

– Ну, я – инженер, – Дональд смутился. – Работал в Америке, в Пенсильвании… Был вызван домой, и, наверно, это все.

– Вы будете строить железную дорогу! – осенило меня.

– Что?! – Дональд вытаращил глаза. – Но… Как вы поняли?

– Инженер в Америке, в Пенсильвании – в наше время там можно заниматься только одним, железными дорогами. Ну, и здесь, после того как мы откинули союзников с Воронцовской дороги, у вас осталось не так много вариантов, как можно подвозить припасы под Севастополь и продолжать осаду.

– И вы теперь задержите меня? – голос Дональда дрогнул.

– Зачем? – удивился я. – У нас перемирие, и дорогу Англия построит, с вами или без вас. Лучше расскажите, кто будет этим заниматься? Самаэль Пето?

По расширившимся зрачкам англичанина я понял, что угадал. Значит, и в этой истории именно он взялся за помощь армии… Тем временем «Севастополь» подлетел уже довольно близко к берегу, и я, оставив Дональда с Джеймсом, поспешил к сигнальному фонарю. Надо было передать сообщение, что мы летим с миром. А то неизвестная махина с Андреевским флагом – мало ли кто решит нас случайно сбить. Или не случайно…

Перемирие – это не мир. Что-то я расслабился.

– Ваше благородие! – крикнул Димка, следящий вслед за мной за позициями союзников. – Там сразу несколько рот строятся для стрельбы!

Мне тем временем просигналили, что нас ждут и заранее благодарят за помощь. Вот только что-то я уже взял себя в руки и не собирался подставляться. Подобьют ведь дирижабль, а потом скажут, что сам упал. И кто что докажет?

– Павел Степанович, давайте разворот и к Севастополю, там высадим наших зайцев.

– Кого?

Я вспомнил, что Некрасов еще не написал «Мазая и зайцев», а значит, и выражение это не вошло в обиход.

– Ну, у нас в половодье зайцы часто застревают на возвышенностях, и мужики их подвозят до леса. Вот и назвали случайных пассажиров зайцами.

– У нас так тоже бывает, – закивал один из матросов.

Так мы и болтали, пока летели назад – на все про все, даже с учетом операции по спасению, ушло меньше часа. Народ, отправивший нас в полет, даже еще не весь разошелся. Мы спустились, передали Джеймса с Дональдом, чтобы их вернули лорду Кардигану, а Нахимов поспешил догонять Корнилова, чтобы рассказать ему о ситуации в Балаклаве. Конечно, впереди еще был полет к Евпатории, но уже того, что мы увидели, было достаточно, чтобы спасти оставшиеся на ходу корабли.

А свободные минуты можно было потратить на перебор двигателя. И лед сбить – как ни странно, именно эта зараза оказалась самой большой неприятностью из тех, с которыми мы столкнулись. Пока самой большой…

Глава 5

Сижу у ведра с водой, пытаюсь стереть с лица черные разводы. Моя цена за полет к Евпатории. Если после первого испытания «Севастополь» показал себя чуть ли не идеально, то, когда мы разобрали двигатели после второго, оказалось, что цилиндры начали стачиваться. Слишком мягкое железо или не слишком точная конструкция – так или иначе, стало понятно, что при текущей конструкции пара сотен часов – это максимум. Потом цилиндры и поршни нужно будет менять. С другой стороны, пара сотен часов на скорости тридцать километров в час – это же почти шесть тысяч километров… Много куда можно долететь, главное, увеличить грузоподъемность, чтобы это имело смысл.

– Сколько? – рядом раздался голос Волохова. Кажется, последние мысли я проговорил вслух.

– В верстах поменьше будет, Даниил Кириллович, всего пять с половиной, – ответил я.

– Но до Петербурга хватит?

– Хватит. И туда, и обратно, – кивнул я. – Так что начинайте закладывать большой ангар, будем строить сразу два «Кита». Систершип «Севастополя» и большого брата.

– На сколько?

– Сто пятьдесят метров, – решил я. – Тогда мы сможем поднять больше десяти тонн и… Если у нас будет ангар с мачтой в Санкт-Петербурге, то сможем забрать груз там и привезти сюда. Быстро.

– Насколько быстро?

– Если без проблем и с попутным ветром – шестьдесят часов.

– Три дня до столицы, – Волохов выдохнул.

– Даже быстрее, – уточнил я. – Для более крупного дирижабля нам будут нужны более мощные двигатели, которые, соответственно, дадут большую скорость. А так… Человек пять мы можем хоть сегодня отвезти в Санкт-Петербург.

– Надо везти! – загорелся идеей Волохов. – Великих князей – к отцу и обратно, на пару дней. Представляете, какие после этого перед нами откроются двери?

– Представляю, что я на неделю лишусь своего единственного дирижабля, – возразил я. – И армия лишится. А что насчет возможностей, так нам их пока хватает. Лучше побольше ткани, дерева, угля и стали! А здесь и сейчас их нам никакое благоволение не поможет достать…

Я вспомнил, как выглядели с высоты дороги. Сначала не обращал внимание, а потом пригляделся и… Это было ужасно. Все плывет, все в грязи. Сотни подвод, которые тянули в Севастополь продовольствие и снаряды, еле передвигались. И казалось чудом, что запряженные в повозки волы в принципе умудрялись сдвинуть их с места. Так что получить со стороны дополнительные припасы сейчас было бы очень сложно.

Удивительно, что хотя бы еда для солдат и жителей успевает вовремя. Кстати, может, Волохов в курсе, как Меншикову это удалось?

– Ничего удивительного, – мой компаньон, как и ожидалось, был в курсе поставок продуктов. – Привезти еду сложно, заготовить заранее не смогли. Не ожидали просто… Так что пресветлый князь отдал приказ выкупать всю живность у местных жителей, даже ту, что они обычно оставляют на прирост.

Я сначала не понял, почему голос Даниила Кирилловича дрогнул. А потом понял… Живность на прирост – это те, кто должен был родить новых телят, свиней и птиц в следующем году. Кто должен был давать молоко и яйца, чтобы людям было что есть… А сейчас армия выгребает все подчистую, и если хоть что-то нарушит поставки, то полуостров будет ждать страшный голод.

– На что рассчитывает Александр Сергеевич? – спросил я.

– Зима приближается, – ответил Волохов. – Скоро дороги схватятся, будет проще довезти все необходимое. Сейчас, пока реки еще открыты, забиваются склады Ростова, а потом все это повезут уже к нам.

– Что ж, кажется, теперь я понимаю, с чем нам действительно сможет помочь «Севастополь», – в голове начал выстраиваться план.

Еще несколько минут мы потратили, чтобы вместе с Даниилом Кирилловичем обсудить наши дальнейшие действия. Постройка ангара, отправка человека в столицу, чтобы тот подготовил все, что нужно для прибытия нового «Кита», а потом… Пришло время воплощать в жизнь еще один мой план. Еще одну авантюру.

* * *

– Григорий Дмитриевич, спасибо, что спасли наши корабли, – Корнилов встретил меня в очень хорошем настроении. Адмирал стоял над большими картами города и Черного моря, было видно, что все его мысли сейчас сосредоточены на войне, которая уже скоро вернется в Севастополь.

– У вас очень серьезный вид, капитан. Неужели приехали мины, которые вы хотели испытать вместе с нами? – стоящий рядом Новосильский попытался угадать причину моего странного настроения.

Хороший человек и хороший капитан, но… Ведь то, что я сейчас предложу, собравшиеся могли бы сделать и сами. Вот только не подумали! Не потому, что им плевать, а потому что привыкли разделять. Снабжение для интендантов или статской службы, а для военных – красивые сражения. И тот же Меншиков, решая вопросы по подвозу в город продуктов или снарядов, использовал привычные ему средства, но даже не подумал о тех, кто сейчас мог сделать гораздо больше.

– В городе может начаться голод. Вместе с ним – болезни. Флот может помочь, – слова вырывались из меня короткими рублеными фразами.

– Чем мы можем помочь? – Корнилов блеснул глазами.

– Привезти продукты. Собрать корабли, которые не могут сражаться, но могут плавать. С помощью «Севастополя» мы доведем их до Ростова, где они загрузятся и привезут в город то, на что иначе потребовались бы тысячи подвод.

Я не стал называть цифры. Адмиралы не хуже меня знали, что одна подвода при крымских дорогах в межсезонье – это максимум двести килограммов. То есть даже самый обычный фрегат с грузоподъемностью в две тысячи тонн мог заменить десять тысяч телег. А два корабля? А небольшая эскадра?

– Это возможно, – поддержал меня Новосильский. – Готов возглавить эту экспедицию, тем более что «Императрица Мария» почти не пострадала во время шторма.

– «Императрица», «Кулевчи» и «Мидия», – кивнул Корнилов. – Вы пойдете в качестве прикрытия и груз возьмете не больше, чем влезет на замену балласта. Вы должны будете сохранить скорость, чтобы справиться с любым случайным кораблем, если он пойдет вашим курсом.

Я не ожидал, что все получится так легко, но… Кажется, я не зря старался в этом времени. Меня слушали, мои аргументы имели значение, в мои слова верили. Ну и, в конце концов, адмиралы на самом деле хотели помочь городу. Полчаса, чтобы обсудить детали, и подготовка к операции началась, а я неожиданно осознал, что все… Нет у меня срочных дел, закончился аврал, и сейчас надо просто ждать, пока идеи и планы превратятся во что-то реальное.

Я вышел на улицу, вдохнул морозный ноябрьский ветер. В рот попытались забиться с десяток снежинок, я с радостью их проглотил. А потом и вовсе высунул язык, чтобы поймать побольше… Рядом раздался шелест замедлившихся колес случайной пролетки.

– Не стоит так делать, молодой человек, – пожилой мужчина в гражданском мундире повернулся ко мне с пассажирского места. – Здоровье не шутки, и ни одна улыбка не стоит жизни.

Почему-то сразу представилось, что этот человек мог бы преподавать. Стоять в аудитории и уверенно рассказывать что-то студентам. И, несмотря на менторский тон, было что-то в голосе незнакомца, вызывающее желание прислушиваться к его словам.

– Григорий Дмитриевич Щербачев, капитан сводного морского отряда, – представился я.

– Пирогов Николай Иванович, действительный статский советник, – так же спокойно, как и раньше, представился в ответ незнакомец. – А ведь я о вас слышал. Вы же помогали доктору Гейнриху с его исследованиями? – я кивнул. – Тогда, если у вас будет время, может быть, составите мне компанию? Я только недавно приехал и не отказался бы пообщаться с тем, кто так много сделал для организации лечебного дела в Севастополе.

Кажется, я только недавно думал, что у меня выпала свободная минутка? И вот именно сегодня в город прибыл Николай Иванович, а значит, и Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Скоро в госпитале станет очень людно.

– Конечно, – я не стал отказываться от приглашения и забрался в повозку, невольно оценивая внешность легендарного доктора.

Худой, жилистый, сразу видно, что у человека нет свободной минуты, чтобы нормально поесть. На голове ранняя лысина и широкие бакенбарды, переходящие в усы. А еще он действительно преподавал. Первый русский профессор в Дерптском университете, возглавивший медицинскую кафедру. Из-за болезни Николай Иванович в свое время упустил место в Москве, остался в Риге, но не потерял веру в свое призвание, в себя…

– Расскажите, молодой человек, как именно вам пришла в голову идея создать систему помощи раненым на местах? – Пирогов начал с вопроса, который его интересовал больше всего, и это, к моему удивлению, оказались не антибиотики или зеленка.

– Это казалось очевидным. Чем раньше окажешь помощь, тем больше людей сможет выжить.

– Вот именно! – чуть не воскликнул доктор. – А я ведь ехал к вам через Симферополь, смотрел, как работают там, читал описания того, что было при Альме – и это ужасно[5]. Представляете, люди лежали на поле боя целый день, прежде чем их собрали. А в каком виде нам вернули раненых англичане? Я было подумал, что их пытали, но нет. Они точно так же относятся и к своим больным, никакой культуры. Вот вы, Григорий Дмитриевич, как думаете, почему так произошло? Почему в той же Древней Греции или в Риме люди изучали медицину, стремились ко всему новому, а сейчас все сломалось?

– Вы сами сказали, – я чувствовал себя неуверенно в этом разговоре. Все же в медицине я понимаю не слишком много. – Раньше они исследовали болезни, а сейчас исследуют мнение авторитетов…

Я вспомнил разговор пары врачей в госпитале. Как они спорили о причине болезни, но при этом не пытались собрать информацию, а просто ссылались по очереди на тех или иных докторов разной степени древности.

– Как точно, – порадовался Пирогов. – Значит, вы мнением авторитетов не интересуетесь? Кстати, иногда и это полезно. Например, ваше нововведение чем-то похоже на идею «летучих амбулансов» Ларрея. В свое время они спасли немало жизней.

Я вспомнил главного хирурга армии Наполеона. Действительно, он предлагал и даже реализовал что-то подобное, но потом лишился должности, и идея заглохла.

– Учитывая небоевые потери Бонапарта, спас Ларрей все же меньше, чем хотелось бы.

– Мне кажется, вы недооцениваете его достижения, – Пирогов начал немного злиться. Это у многих бывает при первом знакомстве со мной. – Пулевые ранения в принципе очень сложные. Гангрена, травматический шок – это только главные опасности, что могут ждать больного вместе с раной! Только оперативность вмешательства порой может спасти жизнь, и то шансы невелики. Вы знали, что после пули в брюшную полость выживает только 20 % раненых? А при высокой ампутации бедра?

– Половина?

– Стопроцентная смертность! У меня был случай на Кавказе. У солдата застряло ядро в бедренной мышце, такое маленькое, от 3-фунтовой пушки. И кажется, надо ампутировать, но тогда шансов у него бы не было совсем. Пришлось вырезать, накладывать швы… Он прожил еще два дня.

– А потом умер?

– Да, – Пирогов совершенно не стеснялся смерти пациента, словно смирившись с этой частью своего пути. – И так слишком часто. Пули и ядра гораздо опаснее, чем любое холодное оружие, и совершенно непонятно почему.

– Тут есть у меня одна теория, – я замер, вспоминая пару имен из прочитанных в последние дни научных журналов. – Томсон и Ренкин ввели понятие кинетической энергии, и если посмотреть с этой точки зрения, то все становится на свои места. Просто сила удара пули в разы больше, чем у холодного оружия. Естественно, что она влияет на организм, и нам просто нужно искать как! А не доводить до совершенства скорость ампутации.

Я вспомнил одно из достижений Ларрея. Семь минут на одну отрезанную конечность после Бородино. В тот вечер он сделал больше двухсот операций.

– А это интересно, – Пирогов тем временем ухватился за мою мысль. – Думаете, эта энергия влияет на пучки нервов?

– Мне кажется, что проблема больше в микроорганизмах, – я попытался вспомнить хоть что-то полезное. – Ведь уже доказано, что они постоянно живут в нашем теле. Есть те, что вредят, есть полезные… Что, если пуля, нарушая баланс организма, заставляет обычно мирные бактерии начинать нам вредить?

– Теория…

– Так я и не медик, а просто капитан, – возразил я. – Но разве это так сложно проверить? Тем более что доктор Гейнрих сейчас работает над препаратом, который сможет эти бактерии убивать.

– Слышал, но там очень далеко до практического результата, – Пирогов начал погружаться в себя. – Но что-то можно попробовать и сейчас. Первое, считать, что любая огнестрельная рана первично инфицирована. Второе, нужно пытаться вернуть организм в привычное состояние. Например, иссечением нежизнеспособных тканей. Да, если болезнь зарождается именно в них, то это будет эффективно. Третье, попробовать лечение раны открытым методом и наложение шва только после уничтожения инфекции.

Я сидел, слушал человека, который смог не откинуть, а принять новую информацию. Причем не только принять, но еще и систематизировать. Вот это склад ума… Надеюсь, мои смутные воспоминания помогут Пирогову спасти еще много жизней.

– Кстати, вас, говорят, ждали в Севастополе еще в сентябре? – я решил сменить тему разговора.

– А… – Пирогов только рукой махнул. – Хотел приехать, но кто же меня отпустит. А тут оказия… Великая княжна Елена Павловна решила отправить для поддержки раненых свою Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия, и нужен был мужчина, который бы их сопроводил. Тут про меня и вспомнили.

Ну вот, я думал, что это Пирогов был главным и привез всех с собой, а оказалось, все совсем наоборот.

– И как вам сестры? Готовы они работать? – спросил я.

– Они-то? Ну да, вы не знаете, их же только в этом году организовали. Сто шестьдесят девушек приняли, каждая лично подавала прошение на имя Елены Павловны. В их рядах, конечно, есть 25 мещанок и 5 монашек, но все остальные – это жены, вдовы и дочери высоких чиновников и помещиков. Они знают, зачем едут в осажденный город, и знают, чья воля их прикрывает. Так что они не только готовы, но и совершенно не боятся. Когда мы были в Симферополе, один аптекарь пытался отказать в выделении лекарств – как потом оказалось, он их успел продать на сторону – так наши девушки его так застращали, что он не выдержал и застрелился.

Я чуть не присвистнул. Вот тебе и мирные дамы в коричневых платьях с белыми чепчиками. Такие действительно способны навести шорох где угодно, главное, направить их энергию в правильную сторону… Мы еще какое-то время болтали с Пироговым, пока повозка не доехала до госпиталя. Здесь Николай Иванович начал прощаться. Сказал, что хочется взять сутки, чтобы разобраться в ситуации, а потом звал в гости – снова обсудить медицину и некоторые мои «странные идеи».

Я был совсем не против. Главное, чтобы война не вернулась раньше времени.

* * *

Кирилл Вяземский ехал во главе конного разъезда. С момента заключения перемирия они начали уходить дальше от стоянки армии, стараясь держать под контролем все южное побережье Крыма.

– Поручик! – один из ускакавших вперед егерей замахал руками. – Посмотрите, там творится что-то невероятное!

Кирилл ударил шпорами по бокам своего коня. Дома у него был конь, которому он дал имя, а этот, армейский – сколько их уже погибло под ним и сколько погибнет… Князь доехал до вершины холма и замер, пытаясь осознать, что же он видит. Английский корабль стоял на якоре у берега, а в воздухе парили десятки «Ласточек», взлетая с него, делая круг над берегом и возвращаясь назад. Смертельная карусель…

– Они что-то сбрасывают, – стоящий рядом егерь так разволновался, что забыл про субординацию. Что-то часто они в Севастополе стали о ней забывать…

– Это бомбы, – догадался еще один.

– Они не взрываются.

– Пустые ядра, пока без пороха, но как придет время, его просто добавят…

Все замолчали. Вяземский не знал, о чем сейчас думали егери. У него самого в голове крутилась только одна мысль: почему так не делал Щербачев… Хотелось бы сказать, что тот просто не додумался, но поручик видел, что при схожести форм английские «Ласточки» выглядят и летят куда как неловко. Определенно, капитан сводного отряда лучше разбирался во всех этих небесных делах.

А англичане неожиданно прервали свою карусель и засверкали фонарем, передавая сообщение. Кому?

– Что-то блестит! Там! – на этот раз егерь указал куда-то вглубь Крыма, и теперь Вяземский все понял.

Там был еще один отряд, который специально стоял в отдалении, чтобы перехватить любого случайного зрителя. Куда бы тот ни попытался уйти… Англичане оказались готовы к тому, что их заметит один из разъездов, и оставили на этот случай ловушку.

– Скачем навстречу! – принял решение Вяземский.

Он видел, что большую часть пути они смогут проделать, скрывшись от врага в балке. Да, наблюдатели с неба не дадут им затеряться, но, зная о возможностях «Ласточек» Щербачева, Вяземский на это и не рассчитывал. Им бы просто подобраться к врагу поближе, чтобы их дальнобойные ружья не смогли сыграть свою роль. А там рывок, натиск и верная сабля в крепкой руке – и они еще вырвутся на открытое пространство.

Он должен вернуться и рассказать. В отличие от остальных князь обратил внимание еще и на выложенный мешками контур крепости, над которым тренировались английские «Ласточки». Крепости, которую те собирались забросать бомбами. И Вяземский узнал ее – Керчь. Ключ от Азовского моря, от путей снабжения, без которых Севастополю не устоять.

Он просто не имел права умереть!

Глава 6

Сижу, жую, слушаю рассказы Ефима. От выпивки с татарами и матросами во время перемирия мой денщик перешил к выпивке с союзниками. Солдаты и офицеры строго придерживались линии фронта, а этот жук по собственной инициативе пролез в английский лагерь, и чудо… никто не обратил на него особого внимания. Или обратил, но не стал останавливать, а просто взял под присмотр. Но главное, для него даже языковой барьер не стал помехой в поисках компании и сборе информации.

– Ты же не знаешь иностранные языки? – еще раз спросил я у Ефима.

– Не знаю, – кивнул тот.

– И твои собутыльники не знали русский?

– Нет, но после второй бутылки это не имело уже никакого значения, – ответил Ефим и продолжил рассказывать.

Сейчас вот он делился сплетнями о некоем докторе Робертсе. Тот, мучаясь от диареи, был вынужден сдать мундир в стирку и отправился спать в одном нижнем белье. А ночью началась буря – его палатку просто сдуло, а самого доктора словно бабочку, вцепившуюся в одеяло, носило по всему лагерю. К счастью, его слуге вскоре удалось зацепиться за ногу своего господина и закинуть его под защиту стены в крупную лужу.[6]

Я бы предпочел какие-то другие, более полезные истории, но Ефим собирал то, что казалось интересным именно ему.

– Или вот еще! – искренне радовался он. – В палатке генерала Буллера обломался столб, и он застрял там как крыса в мышеловке. А когда выбрался, то был настолько без сил, что даже не пошел в дом, а еще несколько часов сидел под защитной насыпью вместе с лошадьми. А еще анекдот. Помните того репортера, что к вам приходил?

– Говард Рассел?

– Да! Он был уверен, что его палатка выдержит что угодно. Ночь, буря, его слуга кричит ему: «Вставайте, палатка падает!» Репортер отвечает: «Этот столб простоит века». И именно в этот момент тот хрустнул и обвалился!

Ефим аж фыркнул, представляя эту ситуацию. У нас под защитой каменных домов буря прошла без подобных курьезов. На передовой же помогли землянки, в итоге раненых в эту страшную ночь набралось всего пара десятков. В основном, с кораблей и с обморожениями.

– А «Принц», знаете, как утонул? – Ефим вспомнил еще один случай, и на этот раз было уже интересно.

– Его побило о скалы. По крайней мере так говорили те двое, которых мы с него спасли.

– Ха! – фыркнул денщик. – С берега все видели! Его якори не выдержали, капитан испугался и приказал рубить мачты. А те упали неудачно и повредили винт, вот и вся история. А вот капитан «Реституции», наоборот, не растерялся. Приказал сбросить пушки с верхней палубы, корабль стал легче, и машина смогла его вытянуть.

– И когда ты стал во всем этом разбираться?

– В чем? – искренне удивился Ефим. – Так люди говорят. Если это чушь, так чего с них взять, обычные работяги из Хаммерсмита и Уйтчапела. Я когда рассказывал, что меня есть свой дом и своя земля, они на меня так смотрели. Не верили, конечно, но что поделать, если они дурни.

– А у тебя есть своя земля? – удивился я.

– Ну, барина нашего земля, – пояснил Ефим. – Но ее мой дед обрабатывал, отец пахал, и я… Раньше думал, вернусь из армии, сразу перееду как свободный человек[7] в город. Но потом пожил-понял, что свое-то оно всегда ближе. Земля… Сказал и сразу чувствуешь, как она сжимается, течет между пальцами, ждет меня. Родная… Чья же она, если не моя?

И так искренне он это сказал, что у меня невольно мурашки по спине побежали. Раньше я не понимал, чего люди так возмущались в 1861-ом – ну, надо выплатить деньги за землю, но разве своя земля того не стоит? А платеж, разбитый на десятки лет, не сильно отличался от современной ипотеки. А тут вон оно как… Люди уже считали эту землю своей, и свободы они ждали, чтобы воспользоваться ей, а не чтобы платить. Не за чужое – за свое!

– А если тебе дать не просто свободу, – я внимательно посмотрел на Ефима, – но после службы еще и землю семейную официально на тебя переписать, забрать у барина… Как, на твой взгляд, ему должны компенсировать эти потери? Он ведь тоже эту землю от деда и отца получил, непросто будет от наследия отказаться.

– А чего тут непонятного? – для Ефима этого вопроса просто не существовало. – Барин землю получал, чтобы защищать ее, наставлять нас. А сейчас защита уже не нужна, с землей мы сами справляемся, значит, нужно государю ставить барина на какое-то новое дело. Где его разум и умение больше пользы принесут.

Это звучало даже разумно, вот только были у меня сомнения, что даже лучшие из русской аристократии легко откажутся от того, что считают своим… Ефим тем временем погрузился в мечты о своей земле и так расчувствовался, что вытащил из кармана тряпицу с зелеными зернами. Я присмотрелся – кофе. Как оказалось, его выдали англичанам без приспособлений для обжарки, и большинство его просто повыкидывали. А Ефим на всякий случай собрал… Я поднялся со своего места.

– Пойдем к хозяйке, попросим противень, покажу тебе, что с этим делать.

– Есть, ваше благородие, – Ефим разом оживился и снова погрузился в свои истории.

На этот раз он принялся рассказывать об адмирале Боксере, который отвечал за доставку грузов из Константинополя в Балаклаву. И многие о нем отзывались как о человеке, который «за всю жизнь не сделал ничего путного». Обидно, наверно, но, если верить слухам, собранным Ефимом, это было похоже на правду. Этот адмирал умудрился выстроить работу так, что никто никогда не знал, что за корабль и с чем должен прийти. А капитаны иногда мотались через море туда-сюда пустыми в рамках какой-то одной только адмиралу ведомой логики.

После такого стало понятно, что проблемы с логистикой есть не только у нас. Не было еще в принципе страны в мире, которая смогла бы преодолеть хаос нового времени. И ладно бы это проявлялось только в логистике. Ефим рассказал еще один случай.

Офицер-врач приходит к снабженцу.

– Вам необходимо заполнить соответствующий запрос, подать его по команде в штаб, а затем получить оттуда подписанный экземпляр.

– Но пока я буду этим заниматься, умрет еще несколько больных.

– Ничем не могу вам помочь. Я должен получить заполненный запрос.

– Еще одна такая ночь будет последней для многих моих людей.

– Я действительно не могу ничего поделать. Мне нужен этот документ, чтобы выдать вам печку.

– Ради всего святого, дайте мне ее на время. Я готов взять на себя полную ответственность за ее сохранность.

– Мне искренне жаль, но я не могу этого сделать…[8]

И так далее. Мы тем временем дошли до кухни. Хозяйки не было, но я сам нашел противень, Ефим закинул дров в печку, и через полчаса мы уже готовы были жарить кофейные зерна.

– Я тут еще одну историю вспомнил, – денщик принюхался, и едкий горьковатый запах словно прочистил ему мозги.

– Давай, – я неожиданно понял, что собранные Ефимом сплетни сделали удивительное дело. Наши враги стали еще и обычными людьми.

– Капитан Клиффорд сидел с книгой Чарльза Доккенса «Трудные времена»…

– Диккенса, – поправил я Ефима.

– Хорошо, Диккенса. Значит, он был дикий, а не из доков, – задумчиво согласился тот. – Так вот он сидел, читал ту книгу, а потом неожиданно сказал, что автору было бы неплохо приехать в Россию. И написать продолжение «Трудные времена в Крыму».

На этот раз я не выдержал и все-таки расхохотался. Действительно смешно, и, пожалуй, вот этот анекдот можно будет рассказать на приеме у Волохова.

* * *

Ночь пролетела незаметно, и на весь следующий день я пропал в мастерских, готовясь к новому полету «Севастополя». И дел было выше крыши. С каждым днем эксплуатации проблемы росли как снежный ком. Кажется, поверив, что мы можем летать сколько угодно, я погорячился. И если трудности с двигателями и газом пока удавалось решить, то вот проблема жесткого купола для дирижабля встала в полный рост.

Если первые часы благодаря плотности наполнения баллонов мы еще могли его удерживать, то потом все шло наперекосяк. Пробовали сохранять плотность за счет помпы и воздуха, так дирижабль тянуло вниз. Ограничивать полеты по времени? Терялась сама суть и смысл путешествий по воздуху. Временный выход предложил Тотлебен. В Севастополе были лущильные станки по патенту Генри Хамфри, и можно было сделать в достаточном количестве фанеру, чтобы покрыть нашего первого «Кита». Сначала я отнесся к этому скептически, но эти машины оказались довольно продуманными и современными: подвижный суппорт, закрепленный нож, обжимной и поддерживающий ролики, и все это от парового привода.

Я сразу же выделил паровую машину из тех, что уже успели собрать Леер и Достоевский, и процесс пошел. Тотлебен привел мастеров по дереву: часть встала на заготовку материала, а другая принялась обшивать «Севастополь». И новая проблема: даже при минимальной толщине фанеры всего в пару миллиметров дополнительный вес перевалил за восемьсот килограммов. И от былой грузоподъемности не осталось и следа. Немного удалось выправить ситуацию, сняв старый кожух из ткани и пересобрав саму гондолу. Теперь и она была частично из фанеры.

– Итого 550 килограммов загрузки с учетом веса на команду, – подвел я итоги через два дня. Хуже, чем хотелось бы, но точно лучше, чем было раньше.

– Значит, вы готовы к вылету? – Тотлебен, включившийся в работу наравне со мной, вытер пот.

– Готовы, – решился я.

Можно было бы еще много чего доводить до ума, но после рассказов Ефима о ситуации в английском лагере я прекрасно представлял, что очень скоро что-то подобное может ждать и нас самих. Нет, городу точно нужны были дополнительные припасы! Корабли Новосильского тоже уже привели в порядок, так что в ночи можно будет и выступить. Я как раз придумал нижний сигнальный фонарь, за светом которого эскадра могла бы следовать за мной даже в полной темноте.

Вот только поспешить оказалось нельзя. Стоило мне прийти к адмиралам, как меня обрадовали, что сегодня вечером именины великого князя Николая Николаевича, так что все дела нужно отложить. И что самое обидное, никто даже не понял, почему я возмутился. Действительно, дело и именины – очевидно же, что важнее… Тем не менее, эту привычку мне еще было не сломить. Пришлось подстраиваться: отдавать приказы о переносе старта, готовить костюм, а потом остужать голову, гуляя по городу оставшиеся до приема пару часов.

По пути вспомнил, что так и не воспользовался приглашениями полковника Хрущева и доктора Пирогова. Сейчас можно было исправить одно из этих упущений, и я на мгновение замер перед собором святых Петра и Павла. Там тоже шла своя жизнь. Что-то пел церковный хор, толпились обычные горожане, ставя свечки за здравие и упокой своих родных. Обычная жизнь, которая благодаря нашему упорству и мужеству, пусть на время, но вернулась в мирное русло.

Я принял решение и взмахнул рукой, подзывая одного из замерших в ожидании окончания службы возниц.

– К стоянке Волынского полка, – я запрыгнул в коляску.

– Есть, ваше благородие, – по-военному ответил крупный мужик, видимо, бывший солдат, и уже скоро мы катили в сторону третьего бастиона.

Раньше мне бы пришлось выйти где-то за километр и дальше идти пешком, сейчас же благодаря перемирию меня прокатили прямо до позиций. И там оказалось довольно людно. Я узнал того самого поручика, который меня приглашал. Рядом с ним стоял полковник Хрущев – если бы не более темные волосы, его прическу можно было бы спутать с прической Меншикова. На груди полный набор Анны, Станислав и Владимир 4-й степени. А повоевать ему пришлось…

От полковника мой взгляд скользнул вниз и остановился на лежащем у его ног теле, над которым склонились еще две знакомые фигуры. Гейнрих и Пирогов – значит, хорошо, что не поехал в госпиталь…

– Ну, что вы скажете? – ветер донес до меня голос Хрущева. – Этот человек без формы, но он атаковал наш разъезд.

– Не спешите, Александр Петрович, – ответил Пирогов, продолжая неспешно осматривать тело.

– Но это ненормально! – Хрущев принялся ходить из стороны в сторону. Сразу стало понятно, как он заслужил свои награды: сидеть на месте этот человек просто не умел. – В него выстрелили, а он просто взял и попытался уйти. Поручик Жаров кричит ему «стой», шашкой перед лицом машет, а он прет, словно смерти не боится!

– Возможно, этого человека опоили опиумной настойкой. Она может давать подобный эффект, – предположил Гейнрих, а я сразу задумался, кому же мог понадобиться подобный исполнитель.

– Не было никакой настойки, – отмахнулся Пирогов. – Обычный шок от пулевого ранения. Классическая картина. Бледность кожных покровов и слизистых оболочек, холодный пот, гусиная кожа, низкая температура тела и слабый нитевидный пульс. Ну и, конечно, падение мышечного тонуса, апатия при сохраненном сознании.

– Но сейчас он лежит без движения, а тогда шел. При одной и той же ране как такое возможно? – это включился в разговор уже полковой доктор.

– У шока есть две фазы. Первая – фаза возбуждения, в которой организм словно перехватывает контроль и пытается убраться подальше от места, где ему сделали больно. Все это без участия сознания, которое закрывается в кокон от окружающего мира. Именно это вы видели при задержании этого человека. И вторая фаза – то, что мы наблюдаем сейчас. Это фаза угнетения, когда сил спасаться нет, и тело переходит в максимально пассивный режим.

– Но почему так происходит? – спросил Гейнрих.

– Наш организм очень разумен, коллега. Получив тяжелое ранение, он пытается спасти то, что ценнее всего – мозг и сердце. Остальное тело словно исключается из цепочек питания кровью и нервной деятельности, и, если в скором времени не удастся вывести больного из подобного состояния, он умрет.

– И этот умрет? – вопрос задал уже знакомый поручик. Видимо, он и есть тот самый Жаров, что проводил задержание.

– В обычной ситуации я бы дал именно такой прогноз, но… – тут Пирогов обернулся на мои шаги и улыбнулся. – Но благодаря одному молодому человеку у меня появилась новая теория, которая, надеюсь, сможет помочь.

Еще не закончив говорить, Пирогов поднялся на ноги и принялся раздавать распоряжения о подготовке к операции. Крахмальная повязка для фиксации перелома, эфир для анестезии, спирт и йодовый раствор для дезинфекции. Саму операцию было решено проводить в медицинской палатке, и посторонних туда не пустили. Тем не менее, даже увиденного оказалось достаточно, чтобы оценить уровень Николая Ивановича. Разве что у меня был только один вопрос.

– А почему не гипс, а крахмал?

– Пирогов считает, что гипс слишком тяжелый и неудобный, – пояснил Гейнрих. – Так что нам всем пришлось от него отказаться. В некоторых вещах Николай Иванович не терпит возражений.

– А что вы думаете про усыпление больных с помощью эфира? – спросил местный доктор. – Я слышал, что в Америке был такой дантист, Уильям Мортон, так он пытался использовать закись азота. Говорил, что даже шесть раз успешно проводил с ней операции, но потом устроил публичный показ и… Парень, которого он обезболил, стоило только его коснуться, вскочил на ноги и убежал.

Я только головой покачал. Закись азота же вполне рабочий инструмент: не идеальный, но точно лучше хлороформа или кокаина, которые скоро начнут использовать. А из-за нестандартной реакции конкретного организма ее просто взяли и вычеркнули из практики на десятки лет.

Тем временем Гейнрих принялся рассказывать об успехах Пирогова в применении эфира, а я аккуратно сместился в сторону. Все же я пришел сюда не на случайного раненого посмотреть, а к полковнику Хрущеву.

– Александр Петрович, – я тихо поздоровался. – Вы несколько дней назад приглашали меня на разговор.

– Григорий Дмитриевич? – Хрущев прищурился, не сразу узнав меня. Впрочем, мы же раньше лично и не общались. – Если честно, не помню такого. Не скажу, что у меня нет вопросов по вашим изобретениям, но…

– Несколько дней назад поручик из вашего полка приносил приглашение. С такой еще интересной эмблемой, – я огляделся по сторонам в поисках Жарова, но того уже и след простыл.

– Жаров? Вот зараза! – Хрущев выругался и закрутил головой. – Обещал же, что бросил эти свои столичные дела!

Я пока ничего не понимал, но тут точно творилось что-то необычное. Несколько человек по приказу полковника попытались найти Жарова, однако тот исчез не только с позиции, но, кажется, и из города ушел. Только через полчаса все немного успокоились, и заглянувший на огонек Дубельт отвел в сторону меня и Хрущева.

– Возможно, это просто шпионские игры, а возможно, и что-то большое, поэтому попрошу вас быть предельно серьезными, – начальник третьего отделения и сам выглядел усталым и осунувшимся.

– Вы говорили, что не стоит сильно карать за увлечения юности, – Хрущев продолжил какой-то их старый разговор.

– И пока у меня не появится доказательств обратного, я именно так и буду считать, – Дубельт никак не отреагировал на упрек. – Тем не менее, мы не можем игнорировать опасные сигналы. Григорий Дмитриевич, может быть, вы заметите что-то полезное со стороны… – он посмотрел на меня, дождался кивка, а потом неожиданно перепрыгнул на тридцать лет назад. – Это началось в 1822 году, когда Александр I издал высочайший рескрипт об уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ. Как было сказано, «закрыть и учреждения впредь не дозволять».

Спокойный голос генерала жандармов начал погружать меня в перипетии прошлого. Царский указ… Кто-то его исполнил, как «Великая ложа Астреи», названная в честь древнегреческой богини справедливости. Кто-то, как декабристы, затаился и принялся ждать своего часа.

– После 1825 года и расследования известных событий даже мода на тайные собрания прошла, но в последнее десятилетие что-то изменилось, – Дубельт потер лоб. – Петрашевцы при всей их безобидности стали знаком того, что царский указ, который мог стоить Романовым трона, может быть нарушен. Не исключено, что поэтому Николай Павлович до последнего давал раскручивать это дело… Потом все опять затаилось, но мы искали, и в Санкт-Петербурге периодически мелькали слухи о неких салонах, где любят обсуждать речи Герцена, Огарева или даже каких-нибудь Заичневских и Чернышевских.

Я неожиданно замер. Раньше при словах о Герцене я вспоминал разве что его «Колокол» и собрание литераторов, но теперь… Четыре имени, названные разом, всколыхнули в памяти совсем другую цепочку. Ведь с идей именно этих людей началась «Земля и воля», плавно перетекшая в «Народную волю», которая так же неспешно перешла от хождений в народ к терактам. Можно ли вычеркнуть эту страницу из нашей истории? Нужны ли стране десятки лет взрывов и убийств? Помогли ли они хоть немного? Учитывая итоги и течение русско-японской и первой мировой – сомневаюсь.

Должен быть и другой путь! Не такой кровавый.

Глава 7

Стою, думаю, как все смешалось в одном месте и в одно время…

А Дубельт как раз перешел к связи тайных ячеек с осадой Севастополя. Как оказалось, он, воспользовавшись перемирием, проверил сотни мест по всей серой зоне и вычислил еще несколько тайников нашего шпиона. Дальше десятки допросов, и генерал вышел на тех, кто оставлял знаки и записки. И вот она связь – неизвестный просто использовал молодых людей, состоящих в тайных обществах, передавая приказы через хитрые знаки, привычные по петербургским салонам.

– Например, лоза с шипами, – Дубельт прошелся по уже известному мне знаку. – Это отсылка к кружку шестнадцати и их увлечению книгами Оноре де Бальзака. Его мирная «лилия долины», как они считают, одичала и отрастила шипы… Мы проверили всех, кто пользовался подобным символом. Кто-то попал под подозрение, и мы установили за ним слежку, кто-то, как летчик Алехин, – Дубельт бросил на меня быстрый взгляд, – просто на самом деле любил крыжовник.

– В следующий раз прошу сразу сообщать мне о подозрениях в адрес моих людей, – я поймал взгляд начальника третьего отделения.

Где-то рядом согласно кивнул Хрущев.

– Если это не будет противоречить интересам дела, – Дубельт не сомневался в своей правоте. – Вы защищаете своих, капитан, и я это понимаю. Но для меня интересы всей Родины целиком всегда будут на первом месте.

И снова кивок Хрущева. А у меня невольно появилось ощущение, что я в какой-то момент оказался совсем не на той стороне.

– Вернемся к делу, – я собрался. – Значит, за поручиком Жаровым вы следили? И?

– И ничего подозрительного, – ответил Дубельт. – Иногда он ненадолго выпадал из поля зрения, и мы думали, что это просто случайность. Кто же знал, что именно в эти моменты он делал что-то на самом деле интересное. Например, приглашал вас на встречу… Даже жалко, что теперь мы никогда не узнаем, что именно бы вас на ней ждало. Попытка вербовки или устранения?

Я невольно вздрогнул, вспомнив убийцу с отравленным клинком.

– А почему не использовали «Ласточку» для слежки? Раз уж цель не в первый раз уходила от наблюдателей?

– Это было не так уж часто, и поручик Зубатов решил, что не стоит зря тратить ресурсы. При том, что мы бы все равно не смогли обеспечить круглосуточный контроль с неба. Точно не скрытно от цели… Что ж, теперь я рассказал вам, Григорий Дмитриевич, почти все. Ваши выводы?

Дубельт смотрел на меня с интересом, во взгляде же полковника Хрущева было больше недоумение. А я думал о поручике Жарове… Я видел его всего несколько раз, но что мог сказать? Он точно ставил интересы и цели своего общества выше Родины. И в то же время был храбрым солдатом, ездил в рейды, пару раз в неделю рискуя жизнью. Как такое может уживаться в одном человеке? Мужество и неумение увидеть подлость в своих поступках.

– Что я думаю… – я, наконец, заговорил. – Прежде всего, вы правильно сказали, что рассказали почти все. Почти! Что насчет общего между теми участниками тайных обществ? Уверен, вы проверяли их самих, их прошлое… – Дубельт улыбнулся на этих словах, и стало понятно, что он ждет догадок от меня. Что ж, не так уж это и сложно. – Они все приехали в Севастополь уже после начала осады? Все новенькие?