Читать онлайн Эмоции в розницу бесплатно

Пролог

Вплоть до этого момента план побега работал почти идеально.

Закинув сумку с немногочисленными вещами в пассажирскую капсулу, я глубоко вздохнула. Надеялась в этот раз покинуть Центрополис надолго, если не навсегда.

Насколько надёжен автопилот доставшегося мне глайдера, я не знала. И не рискнула проверять – без колебаний взяла управление в собственные руки. Сначала пришлось покружить вдоль городских магистралей, чтобы приноровиться к непривычной скорости реакции машины на мои действия. Сенсоры, явно нуждавшиеся в ремонте, периодически подтормаживали, система балансировки плохо слушалась: корпус то и дело вело в сторону. Однако уже через час я приловчилась и уверенно направила глайдер к северному выезду из полиса.

Я рассчитывала проскочить КПП как обычно, за несколько секунд, и встроилась в ритмичный поток транспорта, который замедлялся на мгновение у контрольного рубежа, а затем уверенно покидал границы Центрополиса. Наконец последний ехавший передо мной глайдер скрылся из виду. Я снизила скорость до требуемого предела, готовясь оставить город позади. Но в это время раздался пронзительный звуковой сигнал. Перед носом глайдера с приглушённым свистом опустилась заградительная мембрана, и из кабины наблюдения в мою сторону двинулись два офицера в чёрных глянцевых комбинезонах.

«Не успела», – мелькнула холодящая мысль. Как «Зорким» удалось так быстро меня выследить?

Один из привратников приблизился вплотную, и я, повинуясь правилам, дала бортовому компьютеру команду поднять дверцу. Сердце выбивало глухую чечётку.

Неужели всё закончится вот так?

Глава 1

«Мы создали цивилизацию "звёздных войн" – с эмоциями каменного века, общественными институтами Средневековья и технологиями, достойными богов».

(Эдвард Осборн Уилсон)

Если вы полностью контролируете свои эмоции, скорее всего, у вас их немного.

Например, мне вообще не приходится контролировать чувства. У меня их нет совсем.

Эмоциональная немота, алекситимия – в моём мире норма. Из разряда психологических отклонений она превратилась в самое желательное качество личности.

Я изучала историю прежней цивилизации и знаю, что до Великого смещения континентов и исчезновения большинства из них было время, когда алекситимия считалась лишь неспособностью вербализировать свои чувства. Предполагалось, что алекситимики – или попросту алéксы – испытывают полный спектр человеческих эмоций, только не способны их проявлять. Но через пару десятилетий выяснилось, что половине людей с врождённой алекситимией вообще недоступны чувства, кроме физических ощущений. Эмоциональная сфера алекситимиков по-настоящему нема. Раньше это считали патологией, эмоциональным параличом, который непременно нужно лечить. Существовали даже отдельные профессии – психолог, психотерапевт, психоаналитик. Эти специалисты как раз занимались изучением душевных переживаний и пытались лечить так называемые психические расстройства. Но подобные профессии давно устарели. Нет чувств – нет проблем. Зато есть нанороботы, прекрасно справляющиеся с неполадками в мозге оперативным путём.

С каждым годом эмоционально немых людей становилось всё больше. В чём причина? Генетическая мутация, аномальные изменения мозга… Версий предлагалось много. Но по мере развития этого процесса общество заинтересовало другое. Выяснилось, что человек, не подверженный эмоциям, обладает более ясным аналитическим мышлением. Потенциальный уровень его интеллекта выше, чем у эмпата. Он лучше сосредотачивается на работе, неконфликтен, да и вообще с ним меньше сложностей. А значит, алекситимики более эффективные и полезные члены социума. В середине двадцать первого века всемирно известный антрополог Ким Майру доказал: алекситимия – не что иное, как эволюционное преимущество, необходимое для выживания в мире будущего. Эмоции признали рудиментом.

Вскоре обнаружили и причину врождённой алекситимии – отсутствие нескольких волокон, связывающих определённые мозговые центры. И молодые родители стали добровольно соглашаться на нейрооперацию по лазерному удалению этих волокон у их детей. Ведь алекситимикам легче устроиться в жизни. Им больше платят, нанимают на самые престижные должности. И у них выше шансы на выгодный брачный контракт.

Выявить лишние связи в мозге помог случай. У одного высокопоставленного министра обнаружилась опухоль головного мозга. Её не могли излечить без оперативного вмешательства, но к тому времени это уже не представляло проблемы. Мультимодальная компьютерная навигация, эндоскоп и лазер удачно справлялись с подобными случаями. Ситуация, сложившаяся у министра, предполагала удаление опухоли вместе с крохотным участком близлежащих тканей мозга. Процедура прошла успешно, не были задеты ни речевые, ни двигательные функции. Но вслед за послеоперационным восстановлением с министром произошли некоторые изменения. А именно: полная и необратимая утрата чувств и эмоций. Событие вызвало резонанс, был проведён ряд многочисленных опытов с добровольцами. В результате учёным удалось максимально точно определить локализацию центров, ответственных за эмоции, – и к нейрохирургам потекли реки клиентов.

Эмпатов – людей, по-прежнему умеющих чувствовать и не желающих это исправлять, – становилось всё меньше. А после того, как грянули глобальные катаклизмы и мир изменил даже внешние очертания, они и вовсе стали изгоями. Им не оставалось места в новой модели общества, которое остро нуждалось в высокоэффективных и исключительно трудоспособных членах.

Полтора столетия назад территория этого участка суши принадлежала десяткам стран. Некоторые из них даже сохраняли этническую однородность, традиции и речь. Теперь же все мы – часть единой нации и говорим на едином языке.

Меня зовут Миранда Грин, и я – гражданка Объединённого Евразийского Государства. Единственного государства Земли.

Мне повезло, пожалуй. Моя алекситимия – врождённая, и операции в младенческом возрасте я избежала. Говорят, не всякий ребёнок способен после неё выжить.

На третий день после рождения родители отдали меня в интернат, где воспитываются дети-алéксы до девяти лет. Лишь после этого ребёнок возвращается в биологическую семью и знакомится с родными. Так удобно для всех. Родителям не приходится подстраивать свой жизненный уклад под нужды младенца, а обществу выгодно централизованно воспитывать самых продуктивных его членов. Мы должны быть уверены, что ребёнок взращивался правильно и получил весь необходимый в современном мире набор знаний и навыков. Только так можно добиться успеха и благополучия для всей нынешней цивилизации.

Государственные интернаты обеспечивают детей всем необходимым с первых дней жизни. В девять лет алекситимики поступают в колледжи, и с этих пор обязанность по их содержанию переходит к родителям. К тринадцати годам, после успешного окончания колледжа, сын или дочь могут стать помощниками в семейном бизнесе или устроиться на государственное предприятие. В обоих случаях зарплата ребёнка перечисляется родителям в полном объёме. В шестнадцать лет гражданин ОЕГ обязан переехать в отдельное жильё и начать самостоятельную жизнь. Половина его доходов продолжает перечисляться на счёт родителей, пока гражданин не заключит брачный контракт со своим ровесником. С этого момента их имущество объединяется, а весь доход обоих участников контракта остаётся во вновь созданной семье.

Многие алéксы предпочли бы продолжать жить самостоятельно, ведь присутствие другого человека в доме доставляет значительные неудобства – постоянное нарушение личных границ. Но позволить себе достойную одинокую жизнь может не каждый. Заключение брачного контракта и рождение детей – это обязанность добропорядочного гражданина ОЕГ. Однако право на несемейный статус можно «выкупить». Одинокие граждане теряют половину своих доходов в пользу родителей до конца жизни последних. Кроме того, не вступившие в брак лишаются социального пакета, который иногда может превышать ежегодный заработок среднего гражданина. В него входят скидки на обязательные медицинские обследования, талоны на питание, льготы на аренду государственного жилья и прочие привилегии. На каждого рождённого в семье ребёнка выделяется отдельный соцпакет.

У меня есть младшая сестра Инга, которую я никогда не видела. Сестра родилась, пока я находилась в интернате. Когда же я поступила в колледж и переехала в дом родителей, Инга уже год как жила в ясельном отделении интерната. С моего шестнадцатилетия и переселения в отдельные апартаменты прошло восемь лет, и за эти годы я ни разу не навещала семью. Скорее всего, Инга теперь тоже живёт отдельно – ей самой уже, должно быть, шестнадцать, хотя я не знаю точной даты её рождения. Мы с матерью говорили о ней всего один раз и не затрагивали такие подробности.

Радость, привязанность, сочувствие или стыд – для любого алéкса просто слова. Но порой у нас появляется иррациональное желание узнать их истинное значение на личном опыте. И такая возможность, как ни странно, есть. Правда, кратковременная. Здесь на помощь алéксам приходят отбракованные обществом эмпаты: они охотно промышляют торговлей чувствами и эмоциями. Само собой, нелегально.

Никаких костюмов виртуальной или дополненной реальности. Эмпаты продают алéксам эмоции, подключая клиента к своему мозгу с помощью пары электродов и запрещённой компьютерной программы. Её первый исходник был изъят и уничтожен службами вместе со всем оборудованием, на котором она использовалась.

Я заканчивала обучение в колледже, когда это произошло. Мой отец в тот период был сотрудником государственной киберполиции и входил в группу, руководившую операцией по обнаружению и изъятию оборудования и программного обеспечения, «вредящего обществу». От него я и узнала о само́й программе и её ликвидации. Отец лично отдавал приказ. Лица, связанные с торговлей эмоциями, понесли наказание.

Но позже программу написали заново сами эмпаты, и с тех пор она держалась в строгой тайне. Я узнала об этом недавно, но уже нашла, как извлечь из неё пользу.

Всё началось с объявленного в конце зимы конкурса на разработку принципиально новой нейросети для восстановления и обслуживания разрушенных космических станций. Важным отличием компьютера, работающего на основе такой нейросети, должна быть способность взаимодействовать с другими машинами и сетями без посредничества человека. Роботы, которые будут чинить не только рабочие узлы станций на орбите, но и друг друга, не подвергая опасности человеческие жизни. О подготовке к подобному глобальному проекту шла речь последние лет десять. И неожиданно мне прислали предложение поучаствовать в конкурсе разработчиков по этому направлению. Разумеется, я подтвердила свою кандидатуру: отказ от участия автоматически снизил бы мою позицию в рейтинге лучших специалистов IT-сферы. А через несколько дней я наткнулась на информацию, что загадочный скрипт по передаче чувств и эмоций по-прежнему существует.

Что ж. Возможно, эмпаты не так уж глупы.

Я – один из ведущих IT-разработчиков ОЕГ с десятилетним стажем, но ничего подобного этой программе мне до сих пор не удалось создать. Если понять принцип, на котором основывается работа программного кода, я смогу использовать его для создания искусственного интеллекта нового поколения. О, это был бы прорыв! Вдобавок эти знания пригодились бы и в других моих разработках. Особенно сейчас, когда мне необходимо удержать своё место в топ-20.

Самый очевидный способ взломать загадочный код – закрыть глаза на пару пунктов Закона и пройти путь покупателя эмоций. Так я решилась изучить механизм изнутри.

На подготовку и сбор необходимой информации ушло меньше недели.

День – на изучение общедоступных архивных отчётов Департамента безопасности ОЕГ десятилетней давности. День – на чтение анонимных форумов клиентов продавцов чувств. Мне требовалось как можно больше подробностей, поэтому ещё день – на взлом личных переписок пользователей этих форумов. И двое суток – на то, чтобы обеспечить собственную безопасность.

Настала пора переходить к активной части: полевым исследованиям.

Контакты Грега я нашла в Даркнете. Выбрала самое незамысловатое объявление: «Нежность и отвращение. Только в розницу».

Я уже знала, что «в розницу» означает индивидуальную работу: продавец – клиент, один на один. В этом случае достигается наилучший эффект погружения в эмоциональную сферу. «Оптовики» же собирают десяток алéксов, желающих подзарядиться эмоциями, и проводят групповые сеансы. Это гораздо дешевле, но и эффект снижен.

Услуги «розничника» доступны далеко не всякому, особенно на регулярной основе. Но мои гонорары позволяли. Во всей затее я видела только одну существенную сложность: убедительно изображать клиента, заинтересованного в получении эмоций, чтобы не насторожить продавца и не получить отказ. С другой стороны, насколько вообще алéкс может быть заинтересованным в чём-либо? Главное – я плачу хорошие деньги.

Мы встретились поздним вечером в тускло освещённом подземном паркинге одной из многоэтажек «трущоб» за пределами внешнего городского кольца. Своеобразное гетто, резервация для эмпатов – груда обшарпанных и обветшалых бетонных домов, сохранившихся ещё от прошлой цивилизации.

– Мира? – коротко поинтересовался высокий мужчина, встретивший меня возле глайдера.

Я кивнула. В заявке на сеанс я указала сокращённый вариант своего имени.

Пару минут мы стояли молча друг напротив друга. Глаза продавца скрывались за тёмными очками – самыми обыкновенными, солнцезащитными, – но я понимала: он изучает меня. Я тоже сфокусировалась на его внешности. Плечистый. Рост примерно сто восемьдесят семь сантиметров, что на двадцать два сантиметра выше моего. Возраст около тридцати. Короткая лазерная стрижка. Европеоидные черты. Нос и уши крупноваты, но в сочетании с высоким лбом общие пропорции лица выглядят уравновешенными. Многодневная щетина на щеках и подбородке контрастирует с короткой лазерной стрижкой. Серо-голубые штаны и болотно-зелёная футболка. Вся одежда из непрактичной натуральной ткани. Н-да. Алéксы давно перешли на грязеотталкивающие синтетические материалы, не нуждающиеся в стирке и тщательном уходе, а эмпаты, как первобытные люди, по-прежнему используют шерсть животных и растительное волокно. На ногах – грубые примитивные ботинки, не снабжённые даже простой электронной шнуровкой. Сколько же времени своей жизни эти люди тратят только на то, чтобы обуться?

Я не успела додумать эту мысль: Грег протянул руку к моему левому запястью, чтобы проверить, нет ли на мне браслета. Я знала правила: иметь при себе любые гаджеты во время сеанса клиентам запрещено, поэтому оставила и браслет, и персональную компьютерную консоль в глайдере. И всё же обстоятельного досмотра избежать не удалось.

– Напоминаю: ты можешь задавать любые вопросы. Но на какие из них отвечать, я решаю сам, – голос тихий, низкий и ровный. Он говорил так спокойно, словно мы давние знакомые.

– Я запомню.

На мои глаза легла плотная кроваво-красная повязка:

– Меры безопасности, – услышала я, и Грег потянул меня за руку.

Я едва не выдернула ладонь: мне физически неприятны прикосновения, особенно неожиданные. Но пришлось сдержаться, зная, что эмпаты не церемонятся и быстро разрывают договор, если поведение клиента их не устраивает. Находясь на чужой территории, я вынуждена была принимать чужие правила игры.

Грег завёл меня в дом. В нос ударил запах въевшейся сырости и затхлости: крыши и стены в старых многоэтажках эмпатов регулярно протекают. Мы петляли минут семь, поднимаясь и спускаясь по лестницам, проходя по длинным гулким коридорам, пару раз воспользовались лифтом. Грег явно пытался путать след. Бесполезная затея: даже час покружив по этажам с закрытыми глазами, я бы не забыла маршрут.

Наконец, щёлкнул замок. Меня перевели через порог и сняли повязку. В глазах резануло от яркого света внутри помещения, и в тот же миг нам навстречу выскочил большой лохматый зверь. Размашисто виляя хвостом, он сначала прыгнул на Грега, а потом зачем-то облизал и мои руки. Я дёрнулась, пряча их за спину. Да это же псина!

– Сидеть, Рик! – всё так же тихо и твёрдо проговорил Грег. Собака забурчала, однако послушалась хозяина.

Я замерла, впервые в жизни рассматривая вживую настоящего пса. Он оказался просто огромным – сантиметров восемьдесят в холке, с широкой грудной клеткой и мощными передними лапами. Рыжевато-коричневый окрас с чёрной «маской» на морде и сложенные пополам висячие уши делали его похожим то ли на медведя, то ли на льва. Увидеть зверя в человеческом жилье для меня было ново: домашних животных держат только эмпаты.

У этих людей вообще много странностей. Родители-эмпаты отказываются отдавать младенцев в специнтернаты, предпочитая домашнее воспитание и обучение. Они настолько привязаны к своим детям, родителям и даже супругам, что считают благом проживать вместе на крохотной жилплощади, видеть друг друга каждый день и постоянно контактировать. Модель мира, устаревшая сотню лет назад. Негибкое, неэффективное мышление.

Примерно так я думала в тот день, когда впервые встретилась с Грегом. Так думают все алéксы. Так нас научили думать.

Я не понимала, зачем эмпаты, лишённые государственной поддержки, вообще заводят детей. И почему их женщины отказываются от операции по извлечению плода, предпочитая рожать естественным путём, и кормят своих новорожденных детей грудью, словно дикие животные. Неужели все эти первобытные чувства способны настолько затмить разум человека – высшего создания на планете?

Мне не хотелось уподобляться зверям. И это было одной из причин, по которой я не стремилась заключить брачный контракт. Никакие государственные выплаты не могли заставить меня стать контейнером для вынашивания биоматериала. Нет. Это отнимает слишком много времени, которое можно использовать гораздо продуктивнее…

Тем временем я обнаружила себя в комнатушке со старинным пыльным интерьером, где Грег подсоединял к нашим головам электроды с длинными проводами. Они сходились в замысловатом приборе, похожем на портативный энцефалограф. Сам прибор он закрепил на запястье левой руки. Продавец уже успел снять тёмные очки, и я невольно задержала внимание на его стальных и при этом как будто прозрачных глазах. На миг показалось, что они светятся изнутри, сами собой.

Пора было чем-нибудь поинтересоваться.

– Что мы будем делать?

– Лично я буду есть, – кратко ответил Грег, опять надевая на меня повязку.

Я вспомнила, что собиралась наблюдать за процессом, но теперь оказалась лишена такой возможности.

– Зачем это?

Низкий голос прозвучал у самого моего уха:

– Когда светло, легче удерживать чувства на расстоянии. В темноте всё обрушивается на тебя. Ощущения становятся острее. А ведь это нам и нужно, так?

Я равнодушно пожала плечами, но тут же спохватилась:

– Да, конечно. Ощущения поострее. Это именно то, что нужно.

Грег повёл меня в другое помещение, усадил за стол и действительно просто сел есть, подвинув тарелку и ко мне. Ему пришлось помогать мне донести первые три вилки с едой до рта, прежде чем я приловчилась есть вслепую самостоятельно. Обычная лапша с соусом и овощами. Но благодаря чёртовым проводам, я впервые ощутила предвкушение и блаженство. А ещё разочарование. Оттого, что добавки не будет…

– Так я и знал! – неожиданно резкий возглас продавца отозвался у меня в ушах звоном бьющегося стекла.

Да ладно. Я как-то выдала себя? Но когда? Мне казалось, за столом прошли считаные минуты, в течение которых я не произнесла ни слова.

– Вставай. Быстро! – Грег бесцеремонно тряхнул меня за плечи.

В следующие несколько секунд он спешно снял с меня электроды и вытолкал в прихожую. Там он помог мне обуться и, снова петляя кругами, вывел обратно к паркингу, где, наконец, позволил избавиться от повязки. Всё это время я безуспешно пыталась сообразить, что сделала не так, чем разозлила продавца и почему он решил меня прогнать.

– Что-то случилось? – я уже сидела в водительской капсуле глайдера, откинув на кресло невероятно потяжелевшую голову.

– Ты начала отключаться. Опасно. Продолжим, когда отдохнёшь, – полупрозрачные глаза Грега в последний раз встретились с моими и скрылись за двойной преградой: тёмных стёкол его очков и графенового окна опустившейся двери глайдера.

Глава 2

Уже покинув паркинг, я поняла, что Грег был прав в своём решении не продолжать сеанс. Усталость, охватившая всё моё тело, оказалась такой всепоглощающей, что я даже не решилась управлять машиной, а сразу включила автопилот. Практически весь путь до дома я спала. Да, я могла полностью доверить управление глайдером бортовому компьютеру, ведь исходный код к автопилоту написала я сама.

Одна из особенностей алекситимиков – невозможность определить степень усталости своего организма, пока он внезапно не начнёт отключаться. Для большинства алéксов есть лишь два крайних состояния: абсолютная бодрость или полное истощение, когда уже с трудом добираешься до постели. С чувствами голода и насыщения такая же полярность. Никакие промежуточные состояния мы не отслеживаем, и это безусловный плюс к нашей работоспособности. Обычно проблем из-за этого не возникает. Главное – соблюдать распорядок дня: просыпаться, принимать пищу, ложиться спать в строго установленное время и следовать подсказкам персонального электронного менеджера.

Но в такие дни, как этот, налаженная система даёт сбой.

Судя по всему, активное проживание незнакомых чувств далось организму нелегко, и Грег раньше меня заметил, что мой процессор опасно перегружен. Я могла запросто потерять сознание прямо в его апартаментах. Вот и ещё одно доказательство вреда и бесполезности эмоций: они тянут на себя непозволительно много драгоценной энергии.

И всё-таки я решила продолжать. Меня предупреждали, что на эмоции можно подсесть, но я шла к продавцу чувств не за новой «дозой», а с профессиональными целями.

Да, в повседневной жизни алéксам недоступны глубокие переживания, но большинство из нас склонны к некоторым пристрастиям. Порой – чрезмерным. Это один из немногих багов жизни без эмоций, своего рода плата за превосходство во всём остальном. Если алéкс однажды попробует наркотик или алкоголь и впоследствии будет иметь регулярный доступ к этому веществу, это почти безвозвратный путь к глубокой зависимости. И скорой гибели от сильнейшей интоксикации или передозировки. Наше общество прошло этот урок несколько десятилетий назад, когда из-за повальной смертности от токсических веществ начали вымирать целые города. Именно поэтому сейчас в ОЕГ действует закон, предусматривающий смертную казнь за изготовление и подпольную продажу любых наркотических веществ. Мне известно, что когда-то давно, задолго до рождения моих родителей наркотики применяли в мирных целях, в медицине – в качестве средств обезболивания. Но и в этой сфере потребность в них давно отпала благодаря изобретению нанороботов, запрограммированных на отключение центров боли внутри человеческого организма.

Часть из алекситимиков так же, как от наркотиков, зависимы от секса. Поговаривают, проституция в среде эмпатов всё ещё процветает благодаря тому, что спрос на подобные услуги у некоторых мужчин-алексов по-прежнему высок. И с непонятной для меня избирательностью власть смотрит на эту ситуацию сквозь пальцы. Но если уж городского жителя официально уличат в сексуальной связи с эмпатом – не миновать такому горожанину трудового лагеря.

Так вот, лично моё пристрастие – моя, если хотите, страсть – наиболее безобидна. Сверх того – даже полезна обществу. Эта страсть – работа. И ради обретения новых знаний и опыта в своей профессиональной сфере, я готова на всё. Даже ненадолго преступить Закон. Цель оправдывает средства – мне всегда нравился этот девиз.

После той первой встречи с Грегом я всё-таки не удержалась и провела несколько экспериментов.

Здесь надо бы упомянуть ещё одну особенность нашего образа жизни. Поскольку у многих алéксов притуплено чувство голода, то и обратная сторона у этой медали тоже имеется: мы практически не ощущаем, когда пора остановиться во время приёма пищи. Чтобы избежать всевозможных негативных последствий переедания или, наоборот, систематического голодания, мы должны употреблять рассчитанную индивидуально для каждого алекситимика суточную норму пищи. Из-за этого бо́льшая часть из нас предпочитает использовать в качестве источника питательных веществ порционный витаминизированный протеин в виде порошка. Мы называем его обобщённым термином – «клеверфуд»[1]. Минимум финансовых и временны́х затрат: развёл один пакетик порошка водой – и свободен от заботы о пищевых потребностях организма. Главное – чётко знать свою суточную норму.

В интернате большинство из нас кормили исключительно клеверфудом. Но у меня ещё в раннем детстве обнаружилась непереносимость какого-то компонента этих коктейлей: организм с завидным постоянством возвращал содержимое желудка наружу после каждого приёма пищи, и тогда меня перевели на индивидуальную диету, состоящую из обычных продуктов. Таких, как я, в интернате было ещё человек двадцать, и все мы питались в отдельном помещении.

Итак, эксперимент.

Сначала я самостоятельно сварила лапшу и попробовала намеренно вызвать предвкушение грядущего обеда и наслаждение от его поедания. Ни то ни другое мне не удалось. Но чистота опыта оставалась сомнительной: лапша ведь была без овощей. Готовить овощные соусы я не умела, поэтому на другой день решила повторить эксперимент в кафе самообслуживания, где я обычно питаюсь. По моему запросу кулинарный автомат за пятнадцать минут приготовил мне порцию лапши с тушёными овощами. Но и в этот раз никаких особых ощущений меня не посетило.

Наконец, ещё через день я заказала макароны с овощами навынос. Придя домой, прежде чем начать обедать, я завязала себе глаза. Есть в таком виде без посторонней помощи – тот ещё квест. Мне приходилось помогать себе второй рукой, и всё равно часть ужина оказалась рассыпанной по столу, а ещё часть уютно устроилась на моём комбинезоне. И снова волшебства не произошло. Что же. Кажется, я сделала всё, чтобы убедиться: чёртов секретный скрипт эмпатов работает безупречно, а без его посредничества я по-прежнему не способна приблизиться к миру чувств.

Я ловила себя на том, что часами обдумываю возможные принципы, на которых основан код программы, но всякий раз оказывалась в тупике. Я нуждалась в большем количестве исходных данных. Именно поэтому и написала Грегу во второй раз.

* * *

При встрече всё повторилось: досмотр, завязанные глаза, ступеньки-коридоры-лифты, лохматый стражник Рик.

Когда собака попыталась меня облизать, я, как и в предыдущий раз, машинально отдёрнула руку и спрятала её за спину. Физическое ощущение было крайне неприятным. Видимо, это отразилось на моём лице, потому что Грег, возившийся до того с «энцефалографом», решительно направился в нашу сторону.

Я думала, он прогонит собаку. Но вопреки ожиданиям, Грег нацепил на мою голову незнакомый обруч с металлическими пластинками в тех местах, где этот аксессуар касался висков.

– Это вместо проводных электродов. Сегодня будет так, – коротко проинформировал продавец.

Второй такой же обруч он надел на себя и принялся производить вместе с Риком непонятные мне действия. В этот раз Грег не стал закрывать мне глаза повязкой во время сеанса, и я могла внимательно наблюдать за его вознёй с собакой.

Сначала я не понимала, что вообще происходит и какова цель всего этого. Рик глухо рычал, а иногда высоко взвизгивал, прыгая на Грега. В такие мгновения я думала, пёс собирается его укусить или с силой ударить лапами, но Грег, вместо того, чтобы защищаться, широко улыбался и поощрял Рика. Он трепал жёсткую шерсть животного на загривке, почёсывал за ушами, поглаживал морду. Затем отпрыгивал от него, делал два шага в сторону, словно в попытке убежать, но внезапно разворачивался, принимая собаку в свои объятия. Через пару минут в руках Грега оказался резиновый мячик размером с яблоко. Бросок – и Рик опрометью мчится за ним в дальний угол комнаты и тут же приносит обратно в зубах. Но пёс не торопился отдавать игрушку, дразня хозяина – Грегу приходилось с силой отнимать мячик у плотно сжатых зубов. И когда ему это, наконец, удавалось, Рик не кидался на хозяина в попытке отнять мяч, а покорно ждал, пока тот снова забросит его подальше. Порой Грег начинал громко хохотать, и, в конце концов, из-за воздействия обруча я и сама не смогла удержаться от улыбки. Широкой улыбки! Оказывается, оба они, вместе с псом испытывают…

– Радость и восторг, – подсказал мне Грег.

– Радость и восторг, – эхом повторила я. – Но отчего? Почему вы ощущаете радость от вашей нелепой борьбы? Вы соперничаете и испытываете друг друга на прочность, но при этом веселитесь? Почему?

– Мы не испытываем друг друга на прочность. И соперничества между нами нет. Мы взаимодействуем. Общаемся, играем. Рик радуется, что я уделяю ему внимание, он в восторге от возможности активно подвигаться, а я радуюсь оттого, что ему весело.

– Как можно радоваться тому, что радуется кто-то другой? – я действительно не понимала.

– Очень просто, – Грег улыбнулся. – Эмоции заразительны. В некотором смысле, это и есть эмпатия. Я проникаюсь чувствами другого живого существа настолько, что могу сам их испытать. Совсем как ты сейчас. Только мне для этого не нужны провода и приборы, – добавил он, снимая с меня обруч и глядя при этом прямо в глаза.

– И секретные программы, – добавила я, желая продемонстрировать Грегу, что до меня дошёл смысл его слов. Но он посмотрел на меня как-то странно и после некоторой заминки кивнул:

– Ну да. И программы.

Кажется, я сболтнула лишнего, насторожив продавца. Или же его взгляд означал что-то другое? Скорее всего, если бы обруч всё ещё был на мне, я бы поняла, что именно. Но строить пустые догадки мне не хотелось, а значит, стоило сменить тему разговора.

– Что теперь? Мы опять будем есть? – предположила я.

Губы Грега растянулись в улыбке:

– Да, это хорошая идея. Но тебе придётся подождать, пока я приготовлю ужин. Сколько пакетов клеверфуда ты сегодня уже употребила?

– Ни одного. У меня непереносимость клеверфуда. Я питаюсь обычной едой.

– Даже так? – Грег задумался, в упор рассматривая меня с ног до головы. – Удивила. Что ж, так даже лучше. Неужели и готовишь сама?

Я покачала головой:

– Редко. У меня нет на это времени. Покупаю еду из автоматов в кафе самообслуживания. Или заказываю доставку в апартаменты.

– И как?

Странный вопрос.

– И как – что?

– Тебе нравится?

Я пожала плечами:

– Меня устраивает. Экономит время, да и суточную норму калорий помогает соблюдать точно. Но сегодня я ещё не ужинала, – добавила я, предвосхищая следующий логичный вопрос.

Грег кивнул.

– Ты можешь осмотреться в моём логове, пока я буду занят. Или поиграть с Риком, если хочешь, – он скрылся в кухонной зоне, а Рик, услышав своё имя, встрепенулся и посмотрел на меня, будто в ожидании, что же я решу. Но мне на сегодня хватило взаимодействия с животными. Я поняла, что действительно ещё не успела толком рассмотреть жильё Грега. А ведь быт эмпатов должен значительно отличаться от нашего. И, чёрт возьми, отличия оказались разительны.

Все эмпаты живут либо в замшелых бетонных многоэтажках, выстроенных по устаревшим технологиям, либо в одно-двухэтажных кирпичных домиках с собственным отдельным двором. Некоторым из этих построек уже больше столетия. Кроме того, они ездят на допотопных автомобилях, а кое-где – в повозках, запряжённых лошадьми. Ведь доступ к проживанию в пределах городских колец и возможность пользоваться современной техникой есть только у алéксов.

Единственный способ для эмпата стать полноценным городским жителем и обладателем государственной поддержки – в буквальном смысле превратиться в алéкситимика, пройдя соответствующую операцию на мозге. После этого новоиспечённому алéксу выдаются личные апартаменты, расположенные в одном из небоскрёбов внешнего городского кольца. Все современные полисы, в отличие от тех, что проектировались до Великого смещения, построены по принципу концентрических кругов. Внешние круги – обитель бедняков среди горожан. Чем выше статус и успешность гражданина, тем ближе его апартаменты к центру города. А в самом центре находятся штаб-квартиры всех государственных Служб и административные здания-исполины – наиболее высокие в городе. Крупные промышленные зоны, а также трущобы и поселения эмпатов располагаются за пределами внешних городских колец.

Мои апартаменты находятся близко к центру – в пятом из двадцати шести колец Центрополиса, столицы ОЕГ. Но независимо от того, где располагается жилище алéкса, оно в любом случае значительно превзойдёт дом эмпата по своей технологичности и практичности.

Технологии 3D-строительства с применением жидкого и биодинамического гранита, углеродного волокна и графена позволяют нам в кратчайшие сроки возводить сверхпрочные и надёжные энергосберегающие здания-смогопожиратели, которые вдобавок ко всем своим достоинствам ещё и очищают окружающую среду от загрязнений. О многих нюансах возведения современных зданий мне известно не понаслышке, ведь я создаю программное обеспечение и для строительных 3D-принтеров.

Но раньше я не задумывалась о том, насколько дома алéксов и эмпатов отличаются внутри.

Апартаменты Грега оказались в четыре раза меньше по площади, чем мои. Я насчитала всего пять помещений – комнату гигиены, столовую, и ещё три небольших комнаты для разных нужд. Основное, что бросилось мне в глаза, когда я заглянула в ближайшее помещение – это огромная двуспальная кровать, стоящая посреди комнаты. Я и не предполагала, что такие ещё существуют и искренне считала этот предмет мебели пережитком: алéксы всегда спят раздельно и не нуждаются в просторных кроватях.

Следующее, что я заметила – поначалу, мельком и лишь впоследствии более подробно – это изобилие цветовых акцентов в интерьере квартиры Грега.

И в интернате, и в колледже, и в доме родителей, и в моих собственных апартаментах стены, пол и мебель всегда были выдержаны в однотонной серо-белой гамме. А у Грега по всей квартире в самых неожиданных местах были «разбросаны» разноцветные пятна: плетёные коврики под ногами, вязаный плед на диване в гостиной, горшки с живыми цветами на полках, ярко-жёлтый стул в прихожей. На стенах в каждой комнате у него висели непонятные изображения в застеклённых рамках. А на комоде в спальне я обнаружила рамки с цветными фотокарточками, изображавшими неизвестных мне людей. Всё это не имело ничего общего с электроникой – изображения были изготовлены на бумажных носителях! Будто бы я попала в музей наследия древней цивилизации.

Но сильнее других помещений меня увлекла медиакомната. Домашняя лаунж-зона, как называл её сам Грег. Вдоль самой широкой её стены – огромный стеллаж, снизу доверху заполненный настоящими бумажными книгами. Красные, синие, тёмно-зелёные, ярко-оранжевые корешки создавали эффект неупорядоченного пёстрого безумия. Я провела рукой вдоль одного из рядов и достала книгу наугад. Это оказался увесистый сборник стихов каких-то древних поэтов. Фолиант отлично сохранился: хоть он и выглядел затёртым снаружи, на его грязно-жёлтых страницах хорошо просматривался печатный текст. Прежде я видела бумажные книги лишь пару раз, и то под стеклом, на специальном демонстрационном стенде – так в интернате и в колледже нас знакомили с предметами культуры и быта прошлых веков.

Раскрыв сборник на середине, я попробовала прочесть одно стихотворение… и не поняла ни строчки. Многими месяцами позже мне удалось разыскать этот текст повторно:

Конечно, мне было знакомо каждое слово в отдельности. Но всё вместе показалось полнейшей бессмыслицей, набором случайных выражений и словосочетаний.

– Чушь какая! – я захлопнула книгу и засунула её обратно на полку. – Неужели кому-то действительно хочется тратить на это своё время?

Кроме книжного стеллажа, в комнате находился небольшой деревянный столик, мягкое кресло и диван, обитые незнакомым для меня материалом – но явно не синтетическим волокном. Конечно, здесь не было и намёка на инновационные кинетические сидения, которые повсюду использовались в городах. Вся мебель эмпатов казалась безнадёжно старомодной и нетехнологичной. В дальнем углу, слева от большого окна, помещался ещё один стол, выше и шире первого. На нём стояла какая-то старинная аппаратура с расходящимися во все стороны от неё толстыми проводами, что тоже выглядело анахронизмом, ведь беспроводные технологии давно и прочно вошли в городской быт. Приборы, стоявшие у окна, показались смутно знакомыми: наверняка я видела их изображения в обучающих материалах по истории электронной техники, однако точно определить, что за артефакты передо мной, не могла. Единственная вещь, которую я смогла узнать – старинные динамики для выведения звука. Но для чего они здесь? Я придирчиво осматривала замысловатые приборы, пытаясь понять, могут ли эмпаты использовать их для передачи чувств, и если да – то по какому принципу они работают?

– Это стереосистема, – услышала я за спиной тихий голос Грега, и, обернувшись, увидела, что он стоит, прислонившись к дверному проёму и скрестив руки на груди. Видимо, он уже давненько за мной наблюдал.

– М-м. Зачем она тебе?

– Слушать музыку.

Я не совсем понимала, что он имеет в виду. Конечно, я знала, что такое музыка, но до сих пор мне не приходилось слышать ничего длиннее десятисекундных электронных семплов, которые сопровождают работу различных приборов и программных оболочек.

– Зачем? И как это использовать?

В ответ Грег почему-то вздохнул:

– Тебе пока ещё рановато с этим знакомиться. Если наши совместные сеансы продолжатся, обещаю однажды показать. Но сначала я всё же должен отработать сегодняшний гонорар.

Грег расплёл скрещённые руки, и я заметила, что в одной из них он сжимает красную повязку.

– Ужин на столе, – с едва заметной улыбкой проговорил он, делая приглашающий жест.

Я кивнула и приблизилась к нему, чтобы опять покорно довериться темноте в ожидании новой порции неизведанных ощущений. К тому же, запах еды, доносившийся из столовой, уже кружил голову и заставлял ощущать требовательную пустоту в желудке.

В столовой Грег предложил мне для начала определить по запаху, какая именно еда стоит на столе.

Я безошибочно уловила запах рыбы, но не могла понять, какой гарнир её сопровождает. Как выяснилось, нас ждали рыбное филе с вареным картофелем и какая-то зелень – опять ничего принципиально нового, но чувство наслаждения было невероятно острым. И рыба, и картофель, оказываясь у меня во рту, будто сами собой расплавлялись на языке, оставляя нежное кремовое послевкусие. А салат из зелени, вкус которой я в принципе никогда не понимала и употребляла лишь изредка по настоянию электронного диетолога, в тот вечер показался мне наиболее уместным дополнением к основному блюду. Я поймала себя на том, что буквально «прислушиваюсь» к вкусу каждого ломтика или порции еды, которую отправляю в рот. У меня накопились десятки вопросов к моему продавцу чувств, но Грег не разрешил мне разговаривать во время еды:

– Некоторые чувства любят тишину, – как обычно, вполголоса, но твёрдо проговорил он. И добавил: – Особенно во время принятия пищи. Погрузись целиком в настоящий момент. Запоминай все возникающие ощущения, представь, будто чувствую не я, а ты сама. После ужина сможем обсудить всё это и многое другое. Я объясню тебе, что именно мы сейчас чувствуем и почему.

«Что именно МЫ чувствуем», – несколько раз повторила я про себя.

Было что-то заговорщическое в этом «МЫ». Нечто совершенно необычное для меня. Я вдруг поняла, что, возможно, ни разу не употребляла местоимение «мы» в том смысле, в котором это сделал Грег. Раньше это слово было для меня просто обобщением: «мы, алéксы», «мы, интернатовцы», «мы, жители Центрополиса», «мы, программисты».

Но в «мы» Грега было нечто большее. В нём звучало «ты и я, вместе». Так, словно это «мы» пролегло между мной и мужчиной неким незримым связующим звеном, которое делало нас сообщниками, объединёнными одной тайной.

Когда наша совместная трапеза закончилась, Грег, наконец, разрешил мне задавать вопросы. Он терпеливо и обстоятельно отвечал на них, стараясь в подробностях описать разновидности своих… точнее, наших ощущений. Объяснял, что для того, чтобы отличать их, человек должен хорошо изучить самого себя.

– Что ты имеешь в виду? Что значит изучить себя? – допытывалась я. – Понимать, как выглядят и как работают внутренние органы? Или мозг? Но я изучала анатомию ещё в интернате, а в колледже мы проходили краткий курс нейрофизиологии, и я прекрасно себе представляю, как устроен человек.

Но Грег сухо засмеялся в ответ:

– В этом и беда всех алéксов: вы фокусируетесь исключительно на физиологии. Но человек – нечто большее, чем набор мышц, костей и нервных волокон.

– У алéксов нет никакой беды, – парировала я. – Это не мы отверженная часть общества. И различия в уровне жизни алéксов и эмпатов говорят сами за себя.

Мне хотелось ещё много всего наговорить Грегу в тот вечер, но когда он решительно снял с моих глаз повязку и убрал своё секретное оборудование, разум мгновенно просигнализировал, что пора остановиться. Зачем подвергать себя риску и нарываться на агрессию? Кто знает, чего ожидать от обиженного эмпата – эти люди совершенно непредсказуемы. Поэтому я быстро сменила тему, зацепившись взглядом за предметы, окружавшие меня.

– А что за изображения висят у тебя на стенах в рамочках? Для чего они нужны, если их вид не меняется и с ними в принципе ничего не происходит, пока ты на них смотришь?

– Изменения не всегда должны происходить во внешнем мире, – ответил Грег. – Внутренние перемены, происходящие в самом наблюдателе, порой гораздо важнее.

Я опять не поняла, о чём он говорит, а Грег тем временем продолжал:

– Все эти изображения – картины, написанные от руки.

– Тобой?

Грег помедлил с ответом.

– Некоторые – мной. Другие – моими близкими. Но есть и те, что написаны моими бывшими клиентами.

Я пригляделась к одной из картин, висевшей прямо напротив меня. Но тщетно я пыталась определить, была ли она написана самим Грегом или кем-то из алéксов, приходивших сюда до меня. Я совсем ничего не смыслила во всех этих цветовых пятнах и мазках.

– И меня ты тоже заставишь рисовать?

Грег фыркнул:

– Ты сама захочешь. В противном случае клянусь и пальцем не пошевелить в этом направлении, – и он поднял обе руки, демонстрируя мне свои ладони. Жест показался мне одновременно смешным и нелепым, и, вероятно, поэтому сильно врезался в память. Почему-то его слова звучали для меня убедительно.

– А также, если не будешь против, я напишу твой портрет. Ты сможешь забрать его на память, если захочешь.

Я пожала плечами. Пусть рисует, мне всё равно. Зато я вспомнила, о чём ещё собиралась расспросить Грега:

– Расскажи мне про фотографии с портретами, которые стоят у тебя в спальне. Почему они не электронные, а распечатаны на бумаге? Что за люди на них изображены? Какие-то известные эмпаты? Или знаменитости прошлых веков?

– Не угадала, – хмыкнул Грег. – На тех фотографиях всего-навсего мои близкие. Ничем не выдающиеся для других, но важные для меня. Любимые люди, семья. Скорее всего, ты смотрела не совсем внимательно, но я тоже на этих фотографиях присутствую. А бумажные они только потому, что электронные изображения мне кажутся неживыми. Они не передают энергию. А бумага и краска – живой материал, способный передать содержимое значительно глубже и эмоциональнее. Это касается многих вещей: картин, книг, писем, дневников…

– Но зачем? – я оборвала Грега практически на полуслове.

– Что – зачем?

– Зачем ты держишь у себя в доме фотографии своих родственников? Ты не помнишь, как они выглядят и боишься, что не узнаешь при встрече? Или это особая религиозная традиция? Я читала о чём-то подобном в курсе истории цивилизаций.

И тут случилось непонятное. Грег начал как-то удушливо смеяться. Я видела, что он пробует сдерживаться, прикрывая рот ладонью, но в итоге не справился с собой и начал громко, во всё горло хохотать. Грега так корёжило от смеха, что он раскраснелся и стал вытирать глаза тыльной стороной ладони, смахивая с них выступившие слёзы. Я огляделась вокруг, пытаясь рассмотреть, что же он увидел, отчего пришёл в такое состояние. И только пару минут спустя поняла, что ему вообще не над чем смеяться, кроме как над моим последним вопросом. И, глядя на Грега, мне даже стало жаль, что я не понимаю, в чём комизм ситуации и не могу так же громко посмеяться вместе с ним.

Наконец, когда взрывы хохота стали угасать, сменившись каким-то подвыванием, Грег выдавил из себя:

– Прости….уы-ы-ы… прости, пожалуйста! Надеюсь, что не обидел тебя своим смехом… Но это и правда невыносимо смешно. Ты ведь задала этот вопрос со всей серьёзностью. Ф-ф-у-ух, – он тяжело выдохнул, будто после быстрого бега. – Нет, Мира, я не забываю, как выглядят мои близкие, и фото не имеют ничего общего с религиозными обрядами. Всё намного проще. Они приносят мне радость, когда я на них гляжу. Ведь многие, кто мне дорог, находятся далеко. А ещё – это способ вернуться мысленно в приятные моменты прошлого.

Видимо, моё лицо изображало полное недоумение, потому что после небольшой паузы Грег продолжил:

– Возможно, во всём этом и нет грандиозного смысла с твоей утилитарной точки зрения. Да, из подобных вещей нельзя извлечь какой-то очевидной пользы. Но именно мелочи наполняют нашу жизнь красками. Тонкие оттенки чувств создают тот особый, неповторимый вкус жизни – для каждого свой, уникальный.

– Оттенки? Я не ослышалась, ты говоришь, у чувств есть оттенки? Ваши эмоции имеют цвет?

Грег внимательно посмотрел на меня и покачал головой:

– Слишком много на сегодня. В следующий раз я расскажу тебе об этом подробнее, обещаю.

Через пятнадцать минут я опять направлялась домой на включённом автопилоте и в полудрёме прокручивала в памяти обрывки разговора с Грегом.

– «В следующий раз!» – бурчала я себе под нос. – Он сказал это так, будто решил, что я собираюсь встретиться с ним снова.

Глава 3

Конечно, предрекая «следующий раз», Грег оказался прав. В конце концов я вынуждена была признать, что ни на йоту не приблизилась к разгадке таинственного кода. А ведь дала себе обещание добыть его, и теперь не могла отступить от этого решения. Сдаваться на полпути было не в моих правилах. Порядок и последовательность – вот что приводит к успеху. Поэтому я решила продолжать сеансы столько, сколько понадобится.

Целую неделю я не могла вырваться на новую встречу с продавцом эмоций из-за загруженности текущими проектами. Я была востребованным специалистом, делала свою работу быстро и качественно. Мой рейтинг в базе к тому времени уже год держался в первой двадцатке самых крутых независимых IT-разработчиков Объединённого Евразийского Государства. Но я стремилась оказаться в ТОП-3. А для этого предстояло обойти таких акул IT-сферы, как Серадж Кападия, который придумал систему управления вертикальными теплицами в городах или Олег Самсонов – в прошлом биохакер, а ныне специализировавшийся на программном обеспечении для бионических частей тела и космической инженерии. Я же долго пребывала в поиске наиболее подходящей мне сферы и пробовала себя в самых разных направлениях, даже в дизайне виртуальной реальности. Но когда почти на каждом специализированном форуме стала заходить речь о необходимости разработки нейросетей для искусственного интеллекта принципиально нового поколения, я поняла, что именно в эту цель мне и нужно бить. За этим будущее и полный апгрейд нынешней цивилизации. Внести собственный значимый вклад в эти разработки – вот настоящий шанс занять место в верхушке рейтинга, – полагала я. И у меня были все основания подозревать, что оборудование, которое используют продавцы эмоций для своих целей, является частью именно такой нейросети. Хоть оно и выглядит совершенно бесхитростно снаружи. В мозгу пульсировала одна и та же мысль: «Мне бы только понять принцип! Тогда я точно совершу долгожданную революцию в сфере высоких технологий».

Поэтому, как только на горизонте замаячил небольшой перерыв между заказами, я снова связалась с Грегом.

Каждая наша встреча начиналась с красной повязки, долгих блужданий по этажам и мокрого шершавого языка Рика. Уже в начале третьего сеанса я заметила кое-что новое: мне больше не приходилось делать над собой усилие, чтобы не отдёргивать руку, когда Грег обхватывал её своей уверенной большой ладонью. Кроме того, я даже решила попробовать поиграть с Риком так же, как в предыдущий раз делал Грег. Это был странный опыт, но нельзя сказать, что мне не понравилось. Грег, утверждал, что Рик счастлив и польщён моим вниманием, но мне показалось, будто у пса просто включилась какая-то кнопка безудержной активности. На том сеансе он не отходил от меня ни на шаг. Всё время пытался сунуть мне в руки мяч или какую-нибудь другую игрушку, ожидая, что я стану её бросать ради его дальнейшего развлечения. Однако меня быстро утомило это занятие, и Грег призвал пса к порядку.

Вопреки моим ожиданиям, Грег не стал включать «энцефалограф» и снова надевать на мои глаза повязку. Вместо этого усадил меня на диван в медиа-комнате, а сам уселся напротив на краю крышки стола. Лицо Грега было повёрнуто в профиль. Казалось, он думает о чём-то своём, не глядя на меня, и я обратила внимание, что сегодня он серьёзнее и сдержаннее, чем в прошлый раз. Отчего-то стало не по себе, и я подумала – вот, сейчас он скажет, что передумал проводить со мной сеансы и отправит домой. Но после небольшой паузы Грег начал говорить, смотря прямо перед собой.

– В прошлый раз, когда я упомянул оттенки чувств, ты спросила о цвете эмоций. Так вот, в каком-то смысле все чувства и эмоции действительно имеют цвет, и у каждого из них могут быть разные оттенки и различная степень насыщенности. Но цвет чувств нельзя увидеть обычным зрением. Он воспринимается на уровне внутренних, тонких ощущений. Чем лучше человек умеет отличать оттенки эмоций, тем лучше он понимает самого себя и тем легче ему находить общий язык с окружающими людьми. Неспособность правильно определять цвета предметов называется дальтонизмом. А неспособность отличать оттенки чувств – эмоциональным дальтонизмом, – Грег вдруг повернул голову, пристально посмотрел мне в глаза и добавил: – Ну, или эмоциональной немотой, алекситимией.

Отчего-то я вздрогнула. Да, чёрт побери, он кинул огромный кирпич в мой огород, и на этот раз я хорошо поняла, чего он хочет. Заставить меня поверить, что ущербны не они – эмпаты, а мы – картонные бесчувственные алекситимики.

Я прекрасно знала, что эмпаты думают о нас. Ещё со времён учёбы в интернате нам усердно втолковывали, насколько сильно живущие за пределами внешнего кольца ненавидят коренных горожан. Я знаю, что ненависть – это плохое, крайне плохое чувство. Из-за него люди способны убивать друг друга, разрушать целые города и страны и совершать множество других нерациональных вещей. Но меня вовсе не волнует, что обо мне думают другие люди, а уж тем более – эмпаты. И в этом моё преимущество: я не трачу энергию и время на обдумывание таких вещей, мне попросту всё равно.

Но сейчас мне показалось, что Грег ждёт от меня какой-нибудь реакции или вопроса, поэтому, чтобы не молчать, я спросила:

– Ты научишь меня отличать эти оттенки?

– А ты этого хочешь?

А вот этот вопрос застиг меня врасплох. Настолько, что я машинально пожала плечами и чистосердечно ответила:

– Не знаю.

Судя по всему, моя непосредственность как-то по-особому действовала на Грега, потому что он впервые с момента моего прихода, наконец, улыбнулся и хлопнул себя ладонями по бёдрам:

– Значит, будем считать, что хочешь! В любом случае, без этого нам будет сложно двигаться дальше, – Грег снова на несколько секунд задумался, в упор глядя на меня, и наконец, продолжил: – Сегодня я расскажу тебе о базовых человеческих эмоциях, которые есть у всех – даже у многих алекситимиков. Их всего восемь, поэтому запомнить будет несложно. Но запоминать их ты будешь через собственное тело.

Я думала, Грег имеет в виду передачу эмоций посредством и программы и ждала, что теперь он принесёт своё оборудование. Однако мои предположения вновь оказались неверны. Грег встал со стола и жестом велел подняться и мне. Приблизившись вплотную, он положил левую ладонь мне на спину, в районе лопаток. Едва удерживаясь от желания сбежать, я услышала его тихий уверенный голос, который будто двигался вдоль всего моего тела, а за ним следовала его правая ладонь.

– Страх сжимает низ живота. Отвращение, наоборот, обхватывает его сверху, вызывая ощущение выворачивания и тошноты. Гнев распирает грудь, поднимаясь из таза, и создаёт чувство стремительно нарастающего расширения. Так, будто ты – воздушный шар, наполняющийся горячим воздухом. Обида сдавливает грудную клетку, мешает дышать. А нежность медленно разливается из груди по всему телу, вызывая приятное тепло и тягучее, сладкое расширение. Радость тоже расширяет грудь, но уже не разливается в ней спокойным озером, а заполняет грудную клетку с силой искристого водопада, стремящегося пробить скалу. Сексуальное возбуждение даёт чувство разливающегося тепла в области таза. Ну а стыд – болезненное жжение в районе диафрагмы.

Наконец, Грег убрал от меня обе ладони, и я шумно выдохнула. То ли с облегчением, то ли, наоборот, с сожалением – я и сама не понимала. Пока руки продавца чувств перемещались по моему телу, даже через прочную синтетическую ткань я ощущала их тепло, и мне казалось, что на какую-то долю секунды я испытываю по очереди все те эмоции и ощущения, которые он называл в тот момент. Но как только Грег перестал меня касаться, всё исчезло.

– Что это было? – я снова села, а точнее – упала на диван, потому как ноги перестали меня слушаться.

– Считай, мы только что изучили базовые цвета из палитры человеческих эмоций. Эти цвета, эти восемь базовых эмоций лежат в основе всех остальных. Другие эмоции, коих насчитывается несколько сотен являются оттенками и полутонами этих восьми. При этом каждая эмоция несёт свою окраску и переживается телесно.

– Несколько сотен эмоций? И ты говоришь, их все нужно уметь отличать друг от друга?! Но кому из людей в здравом уме это может быть нужно? – я говорила вызывающе, как будто надеялась убедить Грега в бессмысленности его утверждений. – Тратить время на изучение и распознавание рефлекторных реакций? Ну, не знаю… Пусть этим занимаются учёные, которые проводят испытания на животных. Но к чему это другим людям? Почему вы, эмпаты, так цепляетесь за эмоции? Зачем вообще так усложнять ими свою жизнь?

Грег близко-близко наклонился к моему лицу и едва слышно произнёс:

– Ради самой жизни.

После этого он резко отстранился и вышел из комнаты.

Я ожидала пространных объяснений с ворохом научных терминов и обоснований, но этот простой, односложный ответ совсем обескуражил меня.

«Ради самой жизни», – он сказал это вполголоса, почти шёпотом, но слова звенели у меня в голове так, будто их прокричали в рупор над самым моим ухом.

И я вступала в мысленный спор с этим рупором: «Как так? Я же практически не испытываю эмоций, но всё равно живу».

– Я ведь и так живу! – произнесла я вслух, потому что в ту минуту Грег снова вошёл в комнату с небольшим прозрачным планшетом и связкой проводов в руках. – Двадцать четыре года я жила и прекрасно обходилась без самих эмоций и тем более без попыток их выявления у других людей.

Грег кивнул, надевая на своё запястье уже хорошо знакомый мне аппарат и что-то в нём настраивая.

– Безусловно, ты жила. Дышала, ела, училась, работала. Но каким было качество этой жизни? Я говорю сейчас не об уровне твоего дохода, престижности апартаментов и их близости к центру столицы. Чем было наполнено твоё существование? Я действительно хочу знать – что вообще мотивировало тебя жить?

Вопросы Грега вводили меня в недоумение. Разве вариантов много?

– Стремление достичь успеха, что же ещё? – мне это и впрямь казалось предельно понятным. Но Грег не унимался:

– Да? И зачем?

– Все должны стремиться к успеху, расти профессионально, становиться востребованными специалистами…

– Кому должны, Мира?

Я уже открыла рот, чтобы ответить, но так и застыла с глупым видом, не зная, что сказать.

Грег умудрялся задавать такие вопросы, на которые у меня, как оказалось, не было ответа. Но я не собиралась сдаваться. Мой мозг судорожно соображал, хаотично блуждая в лабиринте обрывочных мыслей и пытаясь зацепиться хотя бы за одну из них.

– Не знаю, – наконец, признала я. – Никому конкретному. Просто должны.

– Нет, Мира. Так не бывает. Если мы что-то должны, то обязательно кому-нибудь определённому. Либо кому-то из внешнего мира, либо себе. Так задумайся, кому лично ты должна свою успешность и профессионализм? Я не требую от тебя сиюминутного ответа. Ты можешь вообще не делиться со мной своими соображениями по этому поводу. Главное – найди ответ для самой себя.

Много позже я обнаружила интересный эффект, который производило на меня общение с продавцом эмоций. Подобными вопросами, побуждающими к размышлению над непривычными для меня темами, Грег сеял в моём сознании зёрна, которые терпеливо дожидались своего времени. А после начинали давать буйные всходы автономно от моей воли, независимо от шаблонов ума и установок, которые были привиты мне с детства. Так в глубине дикой пустыни возникали и постепенно ширились благодатные оазисы – островки обновлённого, возрождённого самоосознания.

Но в дни наших первых встреч я ощущала лишь дискомфорт от такой формы взаимодействия. Стремясь поскорее отвести фокус внимания от себя, я переводила разговор на самого Грега:

– А ты? Чем же таким необычным наполнена твоя жизнь, что ты считаешь эмоции и чувства её неотъемлемой частью?

Грег как будто только и ждал этого вопроса.

– Я расскажу тебе кое-что о своей жизни. Но в нашем случае слова, не подкреплённые личными ощущениями, ничего не стоят.

В его руках появилась уже знакомая повязка, которая одним своим видом гипнотизировала меня обещанием нового чувственного опыта.

Я приготовилась целиком превратиться в слух.

Грег привычным движением ловких рук закрепил на моей голове повязку и, приладив электроды к моим вискам, макушке и затылку, начал свой рассказ. Простой, искренний, незамысловатый. Но всё его повествование пронизывал мощный поток чувств и эмоций – таких разных, и в то же время так гармонично дополнявших друг друга и саму историю, что я невольно стала ощущать себя частью этого чуждого мне мира, этой незнакомой доселе жизни.

Но каким образом несколько электродов сумели заставить меня так глубоко проникнуться историей Грега, всё так же оставалось загадкой.

Он называл каждую эмоцию, которую испытывал – которую МЫ испытывали – во время его рассказа, и к концу сеанса я поняла, что уже умею отчётливо выделять среди этих эмоций те самые, базовые, о которых Грег так красочно поведал мне в начале встречи.

Страх, гнев и радость определялись ярче всех других. И я вынуждена была признать: они действительно находили отражение в определённых участках моего тела. Я ощущала это физически!

Грег вспоминал эпизоды из своего раннего детства, и благодаря чудо-программе и электрическим импульсам, бегущим по проводам, в этот момент я сама смотрела на мир глазами трёхлетнего ребёнка. Я удивлялась: неужели человек может помнить себя в таком возрасте? Мои собственные воспоминания начинались лет с пяти-шести, а Грег помнит себя совсем малышом! Вслед за удивлением я, забывая себя, погружалась в проживание кружевной нежности от крепких маминых объятий, ныряла в захлёстывающую радость от получения в подарок давно желанной игрушки – большого деревянного кораблика. Восторг и бесконечная благодарность: папа сделал его своими руками, специально, чтобы порадовать сына в день рождения. Но уже через минуту меня накрывал гнев оттого, что двоюродный брат сломал на любимом кораблике сразу две мачты. Сломал не случайно, а со злорадством, из зависти. Жгучая обида и злость, а на смену им – смешанное чувство страха и возбуждённости во время первой в жизни драки. Торжество и гордость – обидчик проучен, справедливость восторжествовала.

Я качалась на волнах воспоминаний Грега о семейных праздниках, об уютном бабушкином доме у речки, о первых уроках в школе домашнего типа, где учительница была похожа на маму, и у неё были такие же удивительно тёплые руки, пахнущие яблочным мылом. Простые радости наивного, простодушного детства типичного эмпата, ещё не столкнувшегося с большим миром.

Но однажды детство всё-таки заканчивается и у эмпатов. У всех по-разному. Но мне пришлось погрузиться в переживание безудержного горя девятилетнего мальчишки, потерявшего отца. Банальное кровоизлияние в мозг. Его можно было спасти. Но в местной лечебнице, пережившей незадолго до того пожар, не было оборудования, необходимого для проведения операции. А в городские клиники жителям трущоб путь закрыт.

Кроме Грега в семье, оставшейся без кормильца, было ещё два его младших брата и полугодовалая сестрёнка. Всех детей мать воспитывала сама, без помощи интернатов и не получая ни цента от Комитета социального развития ОЕГ.

– После смерти папы душевную боль утраты мне помог пережить страх потерять ещё и маму или кого-то из младших. Близкая родственная связь у большинства эмпатов сопровождается чувством глубокой любви и привязанности, боязнью потерять близкого, желанием сделать всё возможное ради его благополучия. Поэтому с тех пор в свободное от учёбы время я брался за любую посильную работу, желая помочь матери прокормить нас четверых, – Грег заканчивал рассказ, уже сняв с меня повязку и убирая оборудование.

У меня давило в груди и щипало в глазах. Тело реагировало странно, и я думала только об одном: если Грег сейчас начнёт задавать мне вопросы или просить моего мнения или комментариев по поводу всего услышанного, я просто молча уйду, чтобы не упасть в обморок от потери сил прямо здесь. В конце концов, дарккоины за сеанс он получил наперёд, и я вольна распоряжаться оплаченным временем на своё усмотрение.

Но невероятная чуткость моего продавца эмоций, видимо, никогда не подводила его: не сказав ни слова, он просто принёс мне стакан воды. А затем удивил новым предложением. Точнее, просьбой:

– Я собираюсь набросать твой портрет, если позволишь. Прямо сейчас. Это будет недолго. Потом ужин, – Грег подмигнул, а Рик при слове ужин» поднял голову и издал звук, похожий на одобрительное урчание. Только сейчас я осознала, что пёс просидел у моих ног на протяжении всего сеанса.

Я не отказала Грегу в его просьбе. Хотя сама не испытывала ни малейшего интереса ко всему процессу и ни разу не попросила показать, что у него получается. Но я была рада этой своеобразной передышке и нашему обоюдному молчанию. Просто сидела, безучастно позируя и переваривая всё услышанное и «пережитое» за последний час. Странно, но в тот момент в голове не было никаких конкретных мыслей – скорее, невнятный шум. Однако не покидало ощущение, что эмоции, переданные мне Грегом через электроды, остались во мне и продолжают оседать где-то внутри. Не в голове, нет. Они пробирались в моё тело, блуждали в поисках пристанища, и, наконец, нахально обосновывались в облюбованном участке. Наблюдение за этими ощущениями так сильно захватило моё внимание, что я и не заметила, как Грег закончил набросок.

Во время ужина я отказалась от продолжения сеанса передачи эмоций.

– Кажется, мне хватит на сегодня впечатлений. Давай просто поедим?

Грег не стал возражать, и ужин мы провели в таком же молчании, а на мне не было ни повязки, ни электродов. Впоследствии, правда, я немного пожалела об этом, поскольку не запомнила, что именно мы ели. Также как не отследила, был ли приятен вкус еды. Просто машинально набивала рот, стараясь восстановить равновесие ума мыслями о незавершённых рабочих проектах.

* * *

В тот вечер я не стала включать автопилот по дороге домой, а села за панель управления глайдером сама.

Сработали компрессоры подачи воздуха. После короткого шипящего звука корпус глайдера приподнялся над поверхностью дорожного полотна и плавно устремился в сторону Центрополиса.

Огни ночного города сливались в бесконечные неоновые нити разных цветов.

Лавируя между другими глайдерами, я неслась по магистрали, пересекающей кольцо за кольцом, и мой взгляд то и дело выхватывал рекламные и мотивационные голограммы.

«Непрерывный карьерный рост – признак успешной личности».

«Правильно расставленные приоритеты – залог личного успеха».

«Успешное общество выбирает только лучших специалистов».

«К благополучию – через профессионализм!»

«Выгодный брачный контракт – фундамент будущего успеха и стабильности».

Две последние голограммы на моём пути рекламировали интернат, в котором я провела девять лет своей жизни. На первой рекламе находилось изображение воспитательницы в стандартной серебристой униформе, уводящей двоих маленьких деток в сторону здания интерната. Реклама содержала подпись:

«Ничто не должно отвлекать гражданина ОЕГ от профессионального развития».

На второй голограмме изображался круглый учебный зал, оснащённый большими интерактивными экранами. У каждого ребёнка – свой, отдельный.

Подпись на этой рекламе информировала:

«Пока родители добиваются успеха, воспитанники нашего интерната обеспечены всем необходимым».

Меня с головой накрыли воспоминания. Не помню, как оказалась дома, но всю ночь я не сомкнула глаз от назойливых мыслей.

Сначала я проводила сравнительный анализ между детством Грега и собственным. Я никогда не обнималась с родителями, ни разу не получала подарков ко дню рождения. Ни в интернате, ни в семье мы не отмечали никаких праздников – в нашем календаре были просто особые дни вроде даты создания Объединённого Евразийского Государства, окончания строительства города или начала нового календарного года. Мы фиксировали возраст новой цивилизации, но никто не организовывал по этому поводу никаких торжеств.

Я понятия не имею, есть ли у меня двоюродные братья и сёстры, да и как выглядит моя родная сестра, тоже не представляю. Хотя, тут можно особо и не гадать. Благодаря системе унификации все мы выглядим почти одинаково.

В интернате вместо учителей с тёплыми руками и ласковым взглядом у нас были электронные мониторы и строгие надзирательницы в бледных униформах, которые стояли за нашими спинами и следили, насколько сосредоточенно мы внимаем экранам. Отстающих по каким-либо предметам, а также тех, кто много вертелся или засыпал у монитора во время учебного процесса, наказывали лишением трапезы. Или не позволяли спать до тех пор, пока очередной кусок материала не будет усвоен и сдан соответствующий тест. Но объём информации был огромным, и проходить через подобные наказания случалось каждому, порой даже самому способному воспитаннику.

Наиболее отстающих детей, не справившихся с начальной программой обучения в интернате, родители чаще всего отказываются забирать под свою опеку. Низкие аттестационные баллы ребёнка по окончанию интерната дают им официальное право не забирать его в семью, и дальше этот гражданин вместо обучения в колледже остаётся до четырнадцати лет в интернате, а затем направляется на самые низкооплачиваемые работы. Именно такие люди и живут во внешних, наиболее удалённых от центра города кольцах. И всё же, у них, в отличие от эмпатов, есть гражданские права. Им разрешено пользоваться общественным транспортом. И в городской клинике им не откажут в приёме. Конечно, если у них есть чем заплатить за медобслуживание.

Я попыталась вообразить, как бы отреагировала на известие о смерти своих отца или матери – и пришла к выводу, что этот факт вызвал бы во мне не больше переживаний, чем выход из строя городской рекламной голограммы.

Никаких крепких семейных связей и родственных чувств в обществе алекситимиков нет и быть не может. Я всегда воспринимала родителей как людей, мешающих моему уединению, постоянно выдвигающих какие-то условия или требования и присваивающих весь мой доход. В интернате я усердно училась, чтобы попасть в колледж, а в колледже старалась преуспеть ради возможности стать востребованным специалистом и обрести финансовую независимость. Единственным моим желанием сразу после знакомства с семьёй и переезда в родительский дом было поскорее покинуть этот самый дом навсегда.

Уверена, что не одна я радовалась наступлению знаменательной даты и отселению в отдельные апартаменты. Родителей моё присутствие в их доме тоже напрягало. И хотя никто не говорил об этом прямо, я видела по их поведению: им дискомфортно и чересчур хлопотно. Хорошо ещё, что им не пришлось возиться со мной в младенчестве.

Кстати говоря, до потребности в централизованных интернатах наше общество додумалось не сразу. Долгое время оставалось загадкой, почему в среде алекситимиков процент смертности младенцев первых месяцев жизни значительно выше, чем у эмпатов. Изначально эти дети рождались здоровыми, да и проблем с условиями проживания и питания у них не было. Всё наоборот: лучшая мебель, усиленная гигиена, развивающие консоли, современные системы кондиционирования и очистки воздуха в детской… И всё-таки, умирал чуть ли не каждый третий младенец.

После ряда исследований причину нашли: оказывается, алéксы гораздо спокойнее эмпатов реагируют на плач детей и берут их на руки значительно реже, чем требуется для полноценного развития младенца. И ни кресла-качалки, ни электронные массажные модули не решают эту проблему. Человеческому ребёнку в период раннего младенчества жизненно необходим постоянный телесный контакт, кожа к коже. И видеть настоящие человеческие лица не меньше двадцати минут в сутки. Мыслимо ли это – по нескольку часов за день держать ребёнка на руках и по два десятка раз заходить к нему в комнату? Любой нормальный алéкс согласится, что такую нагрузку невозможно вынести. Но без этого новорожденный не будет набирать в весе и развиваться интеллектуально.

В интернатах проблема решается просто: специально приставленные женщины – их называют няньками – обеспечивают младенцам регулярный физический контакт. Следуя специальному графику, они выполняют перечень определённых действий. Берут детей на руки, переворачивают их с бока на бок, проводят массажные и гимнастические процедуры, несколько раз в день качают на руках. Няньки работают посменно, и за неделю их может смениться пять – шесть штук.

Дети постарше передаются на попечение воспитателям. На моей памяти те тоже чередовались несколько раз в сутки и даже не пытались запомнить наших имён. Я тоже воспринимала воспитателей примерно как голограммы, которые окружали нас всюду. И даже не задумывалась над тем, что воспитатели – такие же живые люди как я. До определённого возраста мне это просто не приходило в голову.

Мысли о голограммах снова напомнили мне рекламу, которая мозолила глаза по пути к дому. Я и раньше видела каждое из этих изображений десятки раз. Так почему же именно сегодня они так зацепили моё внимание?

Ответ был на поверхности.

Все они оперировали одними и теми же понятиями: успех, профессионализм, стабильность. И тем самым напоминали о вопросе Грега, который за несколько часов до этого загнал меня в тупик: «… кому ты должна свою успешность и профессионализм? Найди ответ для самой себя».

Глава 4

Я обнаруживаю себя сидящей в узкой комнате с тёмно-серыми стенами и крохотным окошком где-то под самым потолком. Оно освещает лишь небольшую полоску комнаты возле двери и кусок стены слева от неё. Посмотреть бы, что там – за этим окном, и какая погода на улице. Но в комнате – ни единого предмета мебели, на который можно забраться, поэтому я попросту не в состоянии дотянуться до окна. Едкий запах мочи мешает нормально дышать. Я подхожу к двери и пытаюсь толкнуть её, чтобы та открылась, но тщетно.

И тут появляется мысль, что меня оставили здесь навсегда. Чувствую, будто чья-то невидимая рука перехватывает меня поперёк живота и в нижней его части. Резко сбивается дыхание, и я начинаю кричать. Надрывно, истошно. Почему? Какая неведомая сила заставляет меня это делать? Я не знаю. Но не могу не кричать, ведь пока мой рот открыт, а из горла вырывается пронзительно громкий звук, невидимая рука и её давление почти не ощущаются, становится чуточку легче. Но стоит остановиться для передышки, как спазм возобновляется. Моим щекам горячо, я чувствую, что они совсем мокрые от слёз. Если бы эта дверь, подсвеченная слабым светом из окошка, сейчас открылась, я вмиг успокоилась бы – ведь мой живот престал бы сжиматься.

Но никто не приходит, чтобы забрать меня из этой комнаты или спросить, отчего я плачу. Никто не открывает дверь. Очень-очень долго. Так долго, что я теряю голос и силы от собственного крика, который изматывает меня саму.

* * *

Я проснулась с тяжёлой головой и абсолютно дезориентированная. Сколько я проспала? Какой сейчас день недели? Над чем я работала, когда уснула?

По мере того, как сознание прояснялось, я вспомнила, что предыдущей ночью ни над одним проектом так и не успела поработать: уснула, не раздеваясь, увлечённая обдумыванием последней встречи с Грегом. Наверное, оттого и сны были такие тяжёлые, муторные.

До сих пор аппарат, который использовал Грег, не обнаруживал никаких негативных воздействий на мой организм, если не считать лёгкого покраснения на коже в тех местах, где крепились электроды. Впрочем, и это покраснение исчезало в течение получаса после сеанса. Теперь же, судя по всему, начали появляться другие последствия всех этих экспериментов.

Я и раньше читала на форумах даркнета комментарии некоторых алексов о том, что сеансы могут вызывать различные побочные эффекты. Расстройство сна – один из них. Большинство не выдерживает этого периода и разрывают контракты с продавцами эмоций. Но сами продавцы утверждают, что для преодоления этого барьера как раз необходимо продолжать сеансы. Тогда впоследствии будет легче. Мол, это индивидуальная реакция мозга на поступление и обработку непривычной ему информации. Чаще всего самым заядлым покупателям начинают сниться события из раннего детства, какие-то обрывочные воспоминания… Но у большинства это происходит примерно после десятого сеанса. Меня же накрыло после третьего.

Я вздохнула. Да, мой организм слаб физически – так уж сложилось с детства, но никогда не думала, что и разум мой также ненадёжен. Наверное, какой-нибудь психотерапевт из прошлого века даже прописал бы мне курс лечения.

В конце концов я решила прекратить уделять так много времени мыслям о сне, каким бы он ни был реалистичным и интенсивным по ощущениям. Ведь это всего-навсего сон. А у меня висит четыре незавершённых проекта. К тому же дедлайн по одному из них истекает уже сегодня вечером.

На электронном браслете пропиликало сообщение от виртуального тренера с напоминанием о кардиозарядке, и я поплелась в тренировочно-процедурное крыло.

«Даже хорошо, – думала я, – беговая дорожка поможет мне справиться с утомительным сумбуром в голове».

Но и во время бега по виртуальной космической станции, бесконечно проплывающей перед моим взглядом на мониторе размером со всю стену, я не переставала возвращаться мыслями к ощущениям, пережитым во сне.

Я понимала, что если так пойдёт и дальше, мне будет чрезвычайно сложно. Но не собиралась сдаваться. Мне было очевидно, что и здесь всё дело – в программе и её индивидуальном воздействии на человека. Возможно, я просто более восприимчива к отдельным её компонентам. Понять бы, к каким!

В любом случае проблемы со сном я смогу решить быстро. Близится дата обязательного ежегодного медосмотра. Стоит мне нажать на интерактивном автомате, проводящем обследование, кнопку «трудности с засыпанием», и он выдаст электронный рецепт, по которому я смогу получать подходящий для меня снотворный препарат. Еженедельно, вплоть до следующего осмотра.

Обязательные медосмотры и дальнейшее лечение выявленных заболеваний финансируются государством, поэтому все стремятся закрыть как можно больше вопросов по здоровью именно во время этой процедуры. Ведь внеочередное обращение в клинику придётся оплачивать из своего электронного кошелька, а это дорого и не всем доступно. Живущим во внешнем городском кольце – точно нет, их зарплат едва хватает на питание, аренду транспорта и одежду.

Хорошо, что мои финансовые возможности не столь ограничены.

После тренировки и всех гигиенических процедур я активировала голографический монитор на компьютерной консоли, заказала доставку завтрака на дом и целиком погрузилась в работу.

Когда браслет уведомил меня о наступлении времени обеда, я, как обычно, не поверила и скользнула взглядом по крохотному циферблату на мониторе. Так и есть: я просидела безотрывно от рабочего места почти пять часов. Есть совсем не хотелось, и был велик соблазн проигнорировать напоминалку, чтобы не отвлекаться. Но я знала, что малейшие колебания веса могут снова привести меня к хроническому полуобморочному состоянию, как это было несколько лет назад, и пропуск приёма пищи может оказаться критичным. А в таком состоянии я не смогу нормально работать и мгновенно откачусь в рейтингах.

Ничего не поделаешь. Я покорно заказала полноценный обед – благо, можно его употреблять, не отрываясь от проекта. А ведь с клеверфудом жизнь была бы гораздо проще, и на работу оставалось ещё больше времени.

До конца вечера я успела закончить целых два проекта. Бинго. План даже перевыполнен, а я ещё полна сил. За едой к ужину я решила отправиться уже сама – мышцы требовали разминки, а лёгкие – свежего вечернего воздуха.

Я пошла пешком, но предварительно запрограммировала автопилот глайдера припарковаться у входа в кафе ровно через пятнадцать минут. Правда, в моём персональном графике присутствует рекомендация отводить на приём пищи не менее получаса, но я не могу тратить столько времени впустую. А вот с Грегом мы всегда ужинаем неторопливо и долго, словно это некий ритуал.

Воспоминания о Греге так внезапно ворвались в поток моих мыслей, что я зачем-то зажала себе рукой рот. Как будто таким образом можно было заставить замолчать внутреннего болтуна, назойливо твердившего «Грег, Грег, Грег» при любом удобном случае!

Ужинать я собиралась прямо в кафе самообслуживания – там за мной была закреплена собственная звуконепроницаемая кабинка, чтобы другие посетители не мешали уединению. А поскольку я никогда не расставалась со своей компьютерной консолью, то зачастую прямо в кафе и продолжала работать. Но в этот раз что-то пошло не так. Очутившись в кабинке с подносом, нагруженным едой, я зачем-то проследила взглядом, как тяжёлая дверь плотно закрывается, отделяя меня от внешнего мира. И тут я испытала то жуткое ощущение из последнего сна: будто невидимая рука сдавила низ живота. Сердце бешено заколотилось, я почувствовала дрожь и слабость в руках и коленях и едва не уронила поднос с тарелками. Наконец, я со звоном грохнула его на стол и принялась лупить по кнопке на панели управления, чтобы поскорее открыть дверь.

«Страх сжимает низ живота», – всплыли в памяти слова, произнесённые спокойным, почти гипнотизирующим голосом Грега.

Так вот, что это такое! Страх! Будучи маленькой девочкой, запертой в отдельной комнате с тёмными стенами, я плакала и кричала от страха, отголоски которого звучат во мне до сих пор.

Дверь, наконец, плавно отъехала в сторону, а я бессильно упала на узкий диванчик, стоявший у стола кабинки.

Воспоминание из далёкого детства поглотило меня целиком.

Сколько мне было? Лет пять или меньше. В тот день я немного задержалась по дороге на обед, и одна из девочек, с которыми мы питались в отдельном помещении интернатовской трапезной, съела не только свою, но и мою порцию. Когда я пришла, она как раз доедала остатки. Я стала плакать, что тоже хочу есть, но она не реагировала, делая вид, будто не слышит и не замечает меня. На шум пришла воспитатель. Когда я попыталась объяснить, что произошло, девочка, съевшая мой обед, стала всё отрицать. Сказала, что я сама всё съела, а теперь требую ещё. Воспитательница не стала разбираться – она просто поверила ей, а не мне. А так как я не прекращала плакать и просить еды, меня отволокли в «крыло уединения». Это был отдельный блок здания. В нём находилось много маленьких комнат с толстыми стенами и звуконепроницаемыми дверями. Туда отводили всех детей старше двух лет, которые в чём-то провинились, нарушили порядок или просто долго и беспричинно капризничали. Так воспитатели ограждали себя и других воспитанников от назойливого шума. Некоторые плакали и кричали в этой комнате до полного истощения и отключки. Одной из этих некоторых когда-то была и я.

Я совершенно не помню, как часто это происходило со мной и когда, наконец, такие сеансы вынужденного уединения прекратились. Но я ни разу не вспоминала об этом во взрослой жизни. Похоже, моя память заблокировала эти события, словно их и не было. Механизм защиты. Я усмехнулась, вспоминая, как впервые научилась создавать в интернатовском компьютере скрытые файлы, которые не могли найти и увидеть другие пользователи. Чтобы снова сделать файлы видимыми и посмотреть их содержимое, нужно было ввести определённую комбинацию символов – специфический ключ, который знала только я. Но ключ от скрытых файлов с собственными воспоминаниями был неизвестен даже мне. И что-то подсказывало, что я смогу приблизиться к его обретению только на встречах с Грегом.

После пережитого инсайта, ужин так и не полез в горло. Плюнув на попытку перекусить, я вышла из кафе и уселась в поджидавший меня глайдер. Захотелось немного отвлечься и просто покружить по городу неподалёку от своего кольца, поэтому я запрограммировала автопилот и откинулась на сидение.

Стройные стеклянные ряды жилых небоскрёбов и многоуровневых теплиц практически сплошной стеной возвышались с обоих сторон любой из городских магистралей. Простор и открытое пространство были лишь в самом центре городов либо за пределами внешних колец.

Огни, подсвечивающие небоскрёбы, сливались в единый слепящий фон – даже ночью на улицах наших полисов светло, как днём, чего совсем не скажешь о трущобах. Оба раза, когда я приезжала к Грегу, меня поражала почти непроглядная тьма на улицах. Были ли освещены подъезды внутри, я тогда не знала – повязка была слишком плотной.

Моё внимание снова зацепилось за голографическую рекламу. На сей раз это была пропаганда семейного сожительства:

«Успешный брачный контракт – залог процветания в будущем».

«Государственная финансовая поддержка новообразованным семьям. Усиленный соцпакет. Удвойте свои шансы достичь успеха!»

Два разных баннера, и в обоих – это слово. Успех. О необходимости стремиться к нему нам напоминали буквально на каждом шагу. Пожалуй, это понятие я слышала в своей жизни чаще каких-либо других. Ещё начиная с интерната. Оно впиталось в моё сознание, а может, и в кровь. Успех стал мерилом, определителем всей моей жизни. Но что он вообще такое?

Я подумала о том, что чем бы ни являлся успех, я вовсе не хочу направляться к нему вдвоём с кем-то и не нуждаюсь ни в каких брачных контрактах. Больше того: я, наконец, поняла, что просто-напросто боюсь их! Но почему? Ведь это абсолютно стандартная практика, к которой, согласно статистике, прибегает около сорока процентов взрослого населения ОЕГ, не считая эмпатов.

И, тем не менее, один из обязательных пунктов контракта заставлял меня внутренне холодеть лишь при мысли о нём: обязательство пары работать над зачатием ребёнка. В первые два года самостоятельно, а если зачатие не наступало – с помощью современных медицинских достижений по искусственному оплодотворению.

Я хорошо помню, как впервые узнала об этом условии.

Мне было двенадцать, когда один из преподавателей социального права в колледже, профессор Лобзовский, целую лекцию посвятил теме брачных договоров. В конце занятия он пристально обвёл лягушачьим взглядом зал с учащимися и заявил, что в течение последующих двух недель все девочки нашего потока должны по очереди являться к нему в кабинет для личной беседы. «С целью более качественного закрепления темы», – так он выразился.

Приказы преподавателей в колледже не обсуждались и не игнорировались: от воли этих людей напрямую зависела возможность продолжать обучение и получить сертификат профпригодности.

Примерно через неделю после лекции наступила моя очередь идти на личную беседу к господину Лобзовскому.

Собственно, сама беседа была короткой. Когда я вошла в кабинет, профессор, растянув свои по-женски мягкие розовые губы по всему лицу и обнажив мелкие жёлтые зубы, дал электронной системе голосовую команду заблокировать выход. Приблизившись ко мне и расстегнув крепления на своей одежде, Лобзовский объяснил, что в таком вопросе как брачный контракт, мало знать теорию. Задача колледжа – максимально эффективно подготовить учеников к их будущим профессиям с практической точки зрения.

– Ведь в браке между гражданами ОЕГ практика важна ничуть не меньше, чем в профессиональной деятельности, – продолжал он, подойдя вплотную ко мне и расстёгивая мою ученическую униформу. Я помню, как он провёл своими толстыми пальцами по внутренней стороне моего левого предплечья и крепко ухватил оба моих запястья огромными ладонями. А после этого, в течение следующих тридцати минут профессор более чем наглядно демонстрировал мне практическую сторону брака алекситимиков, абсолютно не интересуясь моей готовностью эту грань познавать.

При одном воспоминании о тех получасах в кабинете Лобзовского, к горлу подкатывает тошнота. Едкий и душный запах его пота с того дня преследовал меня на всех последующих занятиях, которые вёл Лобзовский. По этому же запаху я могла определить, что он недавно прошёл по коридору, и тогда мне неизменно хотелось вывернуть содержимое своего желудка прямо на идеально белый пол. Теперь, благодаря Грегу, я знаю, что это называется отвращением. Да, я испытывала отвращение к господину Лобзовскому, к тому, что он со мной сделал, к брачным контрактам и – если уж быть честной до конца – к самой себе.

Никто из учеников практически не общался между собой, и ни одна из моих сокурсниц ни словом не обмолвилась о «беседе» в кабинете Лобзовского. Так же, как и я. По правде сказать, у меня даже мысли не возникло, что я могу кому-то пожаловаться или попросить о помощи. Как не подумала и о том, чтобы предупредить тех девочек, которые ещё не успели побывать на «беседе». Нас не учили защищать самих себя, и проявлять заботу об окружающих мы тоже не умели. Возможно, это как-то взаимосвязано? Что если умение дать отпор, сказать «нет», да и вообще способность воспротивиться, когда кто-то предъявляет права на моё тело и волю, напрямую связано с готовностью защищать других людей? Быть может, именно так это работает у эмпатов? Я решила, что обязательно должна спросить об этом у Грега.

Тут я против воли улыбнулась. «Кому должна?» – спросил бы сейчас Грег. Да себе, чёрт возьми, я должна это самой себе! Мне просто необходимо разобраться.

О том, чтобы рассказать обо всём произошедшем в колледже своим родителям, я даже не помышляла. Но если бы мне и вздумалось это сделать, подозреваю, они не придали бы моему рассказу никакого значения.

На следующий день после случившегося я не смогла пойти в колледж: сильно ныл низ живота, и ощущалось жжение в промежности. Но мать, узнав об этом, лишь поморщилась, как от зубной боли. В таких ситуациях, когда ребёнок жалуется на какие-либо болезненные ощущения, закон обязывает родителей обращаться в клинику. Но внеочередное обращение влечёт за собой большие расходы и лишние хлопоты для родителей.

В клинике я прошла обследование на универсальном сканере, эдаком роботизированном терапевте. Обработав информацию, полученную с датчиков, а также озвученные мной жалобы, робот выдал электронный рецепт на медикаменты и рекомендации по устранению физического дискомфорта. В комплекте выдавалось официальное освобождение от посещения колледжа на три дня. Вся информация с результатами обследования автоматически поступила на планшет матери, а освобождение – в администрацию колледжа. Ровно через неделю я обязана была вернуться на повторное обследование.

Ни до обследования, ни после него, мать ни разу не спросила, как я себя чувствую и по какой причине у меня возникли боли. Её беспокоило только одно: через неделю придётся вернуться в клинику и оплатить повторное сканирование. Ведь если этого не сделать, к родителям применят штраф.

Таким образом, родительский контроль над состоянием здоровья ребёнка был основан вовсе не на заботе о моём благополучии, а на нежелании быть оштрафованными за ненадлежащее исполнение родительских обязанностей.

Я относилась к этому спокойно, поскольку и не предполагала, что может быть иначе. Ведь меня тоже не волновало здоровье матери или отца, я никогда не интересовалась их самочувствием или делами, которыми они заняты. Вероятно, поэтому-то воспоминания Грега о его детстве так озадачили меня. Бескорыстная забота эмпатов друг о друге не поддавалась моей логике.

Раз за разом, возвращаясь мыслями к последней встрече с Грегом, я снова и снова прокручивала в памяти эпизод, когда его горячая ладонь касалась моего тела, обозначая зоны локализации чувств. Удивительно, что даже без подключения мозга к загадочному прибору, я сумела испытать все те чувства и физические ощущения, которые перечислял Грег. И к тому моменту, когда он начал рассказывать о проявлении сексуального возбуждения, я уже ощущала горячую волну, разливающуюся от низа живота прямо к стопам – через бёдра, а потом с невероятной скоростью взлетающую обратно вверх, к самой груди. Кажется, даже лицо обдало жаром. Но робкая радость от этих ощущений быстро сменилась едким жжением в нижней части грудной клетки и желанием спрятаться от посторонних глаз. И, словно по заказу, я узнала от Грега определение и этому состоянию. Стыд.

Теперь, анализируя тот эпизод на холодную голову, я осознавала, что порядок перечисления эмоций и знакомства меня с ними был неслучайным. Такое впечатление, что Грег видел меня насквозь. Он читал меня, будто компьютерную программу с открытым исходным кодом, заранее предугадывая реакции моего тела на его слова и действия. Но как ему это удаётся? Возможно ли, что он каким-то образом разузнал информацию обо мне? Что-нибудь о детстве, успеваемости в колледже, поводы, по которым я обращалась в клинику, мой карьерный путь… Но у эмпатов нет доступа к государственным базам данных с информацией о гражданах ОЕГ. Разве только, если он сам какой-нибудь хакер.

Однако поразмысли ещё немного, я поняла, что Грегу вовсе не нужно было выяснять мою подробную биографию. Ведь у всех современных алéксов она практически ничем не отличается.

Увлечённая этими размышлениями, я и не заметила, как автопилот, следуя программе, прикатил меня прямёхонько к дому.

Я уснула, едва голова коснулась подушки. Однако ночь была не менее тяжёлой, чем предыдущая. На сей раз я сама разворошила груду воспоминаний.

Но мне снился не хряк Лобзовский с его толстыми пальцами-сосисками и пухлыми потными ладонями. Персонажем очередного сна стал совсем другой педагог – молоденький Нил Доран, преподаватель истории цивилизаций. Он пришёл в наш колледж, когда я училась на последнем курсе. Я уже знала, что буду зарабатывать программированием, да и тесты показывали мою предрасположенность к точным наукам. Однако история стала номером два в моём персональном рейтинге учебных предметов. Нил был одним из тех преподавателей, кто стремился максимум информации донести учащимся лично, почти не используя электронную аппаратуру, и всегда был готов в личном общении отвечать на вопросы.

Однажды я задержалась после занятия господина Дорана в учебной аудитории, чтобы дополнительно разобрать несколько непонятных вопросов. На моём мониторе было выведено изображение планеты в том виде, какой она была за пару десятилетий до окончания Великого смещения. Я никак не могла понять, что и куда перемещалось, а также каким образом происходило переселение некоторых народов. Тогда Нил сел рядом со мной, чтобы наглядно объяснить мне ход происходивших процессов. Он демонстрировал смещение магнитного полюса в сторону Сибири и замедление Гольфстрима. А я наблюдала за его длинными пальцами в стилусных перчатках, перемещавшими объекты на большом прозрачном экране, вслушивалась в глубокий низкий голос, вдыхала терпкий, присущий лишь ему аромат, и вдруг ощутила, что от его близости у меня начинает кружиться голова. Перехватило дыхание, и я задышала часто-часто, стараясь при этом не смотреть Нилу в глаза, чтобы не выдать своё состояние. Но вопреки странному физическому дискомфорту, ощущения были как-то необычно… приятны. Мне хотелось, чтобы этот момент не заканчивался.

Неясное чувство странного томления с тех пор охватывало меня, стоило Нилу Дорану переступить порог учебной аудитории. Прошло несколько месяцев, прежде чем я сумела понять, какие биохимические процессы происходили в моём организме при встрече с Нилом, и тогда я решила, что если и позволю ещё хоть одному мужчине прикоснуться ко мне, им будет именно Нил Доран. С такими иллюзиями я жила примерно полгода, пока не хакнула базу данных с персональной информацией о сотрудниках колледжа. К слову, это была моя первая успешная попытка взлома, о которой к тому же никто не узнал. Но на этом радости и заканчивались. Из файла с делом Нила Дорана я узнала, что два года назад он заключил брачный контракт с некой Катериной Тейт, работающей нянькой в интернате. Конечно, я понимала, что брачный контракт между мной и Нилом невозможен в любом случае – мы не были ровесниками, а потому официальное заключение брака было недопустимым. В ОЕГ сексуальные отношения между людьми любого возраста разрешены, но только при условии, что оба партнёра не состоят в браке с другими лицами. В противном случае такие связи уголовно наказуемы. Видимо, преподаватель социального права – господин Лобзовский – однажды сильно впечатлился этим пунктом в Законе, если так ни разу и не вступил в брак за свои сорок восемь. Брачный контракт навсегда лишил бы его возможности «беседовать» с юными ученицами о практических аспектах некоторых пунктов Закона.

Итак, моим тайным помыслам о близости с Нилом Дораном суждено было остаться бесплодным ментальным монологом. Каким-то образом я пережила этот факт, но пообещала себе впредь не допускать подобных мыслей об этом мужчине.

Обещание, данное самой себе, я сдержала. По правде, это оказалось совсем несложно. С тех пор прошло десять лет, и вот теперь мне снятся сны, в которых Нил Доран одной ладонью поддерживает мою спину, а другой проводит по телу от груди к животу и ниже. При этом вкрадчивым голосом Грега он говорит, склонившись над самым моим ухом: «Сексуальное возбуждение разливает тепло в тазовой области. Ну а стыд закипает в районе диафрагмы».

Глава 5

– У меня есть для тебя подарок, – сообщил Грег, когда я вновь переступила порог его апартаментов и потрепала уши кинувшегося ко мне Рика.

– Подарок? – я застыла в недоумении. А Грег тем временем скрылся ненадолго в спальне, вынес оттуда что-то завёрнутое в хрустящую бумагу и протянул мне.

Подарком оказалась картина. Настоящая. Не цифровая, а написанная от руки и оформленная в тонкую рамку то ли из искусственного, то ли даже из натурального дерева. С холста на меня смотрела девушка, немного склонившая голову набок. Её портрет был изображён до плеч. Обычная себе девушка примерно моего возраста, похожая на десятки других жительниц Центрополиса и вообще любого города ОЕГ. Бледное, почти прозрачное узкое лицо с высоким лбом, большими серо-зелёными глазами, тонким, идеально прямым носом и маленьким, слегка заострённым подбородком. Одна часть лица девушки была погружена в тень, и к тому же её закрывали обесцвеченные волосы, отрезанные под каре. Другая же сторона была словно выхвачена лучом света из окружающей темноты. Она смотрела на меня, но одновременно как будто внутрь себя самой – мне никак не удавалось «поймать» её взгляд. И всё же в облике девушки было что-то удивительно знакомое.

– Погибшие материки, да это же я! Грег… это тот самый портрет, набросок которого ты сделал в прошлый раз?

Он кивнул, едва заметно улыбнувшись:

– Именно. Я подумал, тебе будет интересно сохранить его в память о наших эмоциональных сеансах. Что скажешь? Есть сходство?

Я пожала плечами, не зная, что ответить. В целом этот портрет мог бы изображать практически любую девушку-алекситимика европеоидной расы. Ничем особенным на общем фоне своих сверстниц я не выделялась. И тем не менее Грегу удалось передать некие тонкие, характерные для меня одной особенности внешности так, что, глядя на эту работу, можно было однозначно сказать: да, всё верно! Это я, Миранда Грин. Я, и никто другой.

– Сходство есть, – наконец выдавила я. – И даже удивительно, насколько близкое.

И тут какой-то неведомый внутренний порыв заставил меня открыть рот и задать этот идиотский вопрос:

– Ты часто рисуешь своих клиенток?

Брови Грега вместе с правым уголком губ поползли вверх.

– Не особо, – его голос стал сухим и отстранённым, как в первую нашу встречу. Он развернулся и направился в медиакомнату, кивком головы приглашая меня следовать за ним.

Я покорно побрела за Грегом, сжимая в руках свой первый в жизни подарок. Рик замыкал шествие.

«Я подумал, тебе будет интересно сохранить его в память о наших эмоциональных сеансах», – кажется, так сказал Грег, отдавая картину? И вдруг до меня дошло: да он же прощается!

Войдя в комнату, Грег знаком предложил мне сесть на диван, а сам отошёл к столу, который в этот раз оказался отодвинутым чуть дальше, к центру комнаты.

– Знаешь, я много думала над твоим вопросом, – я решила не откладывать интересующую меня тему.

– Да ну? – Грег даже не повернулся в мою сторону, настраивая оборудование для проведения сеанса.

– Ты не спросишь, о каком вопросе речь? – поинтересовалась я после минутной паузы.

Наконец, Грег поднял на меня глаза:

– Я хорошо помню всё, о чём мы разговаривали и все «задачки», которые тебе задавал. Поэтому догадываюсь. Что ж, делись своими выводами.

Я замялась, не зная, с чего начать.

– Не могу разобраться с несколькими моментами, которые кажутся мне ключевыми.

Грег развёл руками:

– Попробуй их озвучить.

– Хорошо, – я набрала побольше воздуха в лёгкие. – Так вот… Я размышляла о том, кому должна свою успешность и профессионализм, – начала я. – И понимаю, каким ДОЛЖЕН быть ответ. Мне действительно хотелось бы сказать, что всё это я должна в первую очередь самой себе. Но в голове сразу звучит твой голос, который спрашивает: «А зачем тебе нужен успех, если ты даже не в состоянии порадоваться его достижению?» И вот тут я оказываюсь в состоянии когнитивного диссонанса…

– И почему ты думаешь, что я могу помочь тебе преодолеть это состояние?

– Раз ты заставил меня биться над этой задачей, значит, тебе известно нечто-то такое, чего пока что не знаю я.

– А ты уверена, что хочешь узнать? Неужели не опасаешься, что в результате всего этого твоя картина мира рухнет, как взорванный Центрополис? Не факт, что ты с этим справишься, – в его глазах был вызов.

Я медлила. Но в словах и в поведении Грега было нечто, дававшее мне понять: либо я с доверием приму всё, что он может мне дать, либо эта встреча станет последней.

– Опасаюсь, – наконец выдохнула я. – Но, кажется, мой мир уже и так не станет прежним.

– Ещё не поздно остановиться, Мира, – Грег приблизился почти вплотную, дерзко нарушая мои личные пространственные границы. Его лицо стало слишком серьёзным, даже суровым в этот момент. – Ты сейчас на том этапе, когда тело, сознание и личность испытывают лишь первый лёгкий стресс от проживания необычных ощущений. Но если прекратить всё это сегодня же, то уже через месяц напоминанием о сеансах для тебя станет только этот портрет, – он кивнул на картину, которую я всё ещё крепко прижимала к груди.

Я понимала, что означают его слова. Или я даю своё безоговорочное согласие полностью довериться Грегу на пути к глубинному погружению в мир эмоций, или уже сегодня мы попрощаемся навсегда. Очевидно, что недостатка в клиентах у Грега нет, и время, которое сейчас оплачивала я, пустовать не будет. Конечно, я могу найти другого продавца, но тогда сценарий повторится. Ведь признаться ему, что у меня уже был опыт покупки эмоций и перескочить начальный этап я не смогу – со мной откажутся работать. От Грега я узнала, что продавцы строго соблюдают свой «профессиональный» кодекс работы с алéксами.

Я колебалась, пытаясь взвесить все за и против. Если решу продолжать, то ответственность за непредвиденные последствия для моего разума целиком останется на мне. Прыжок в неизвестность без страховки и гарантий. Но если выберу отступить, то так и не выясню принцип работы загадочной программы. Да и чтоб мне забыть все языки программирования, если я не признаюсь самой себе: теперь мне важно разобраться не только в программе.

– Я не хочу останавливаться, – наконец, произнесла я, с твёрдой уверенностью глядя Грегу в глаза. Если бы я только знала, как это решение перевернёт всю мою жизнь! Но я думала только о том, что же ответит продавец эмоций.

А он смотрел на меня так пристально, словно пытался взглядом просканировать мои истинные намерения. На какую-то секунду я решила, что Грег всё равно откажется продолжать сеансы и выставит меня за дверь. Однако он, наоборот, кивнул, признавая, что наши договорённости в силе, и вернулся к столу с оборудованием. В этот момент я ощутила настоящую радость – лёгкое, почти невесомое, но такое тёплое чувство, от которого почему-то захотелось обнять своего продавца эмоций. Но вместо этого я притянула к себе Рика и зарылась лицом в его длинную, чуть жестковатую шерсть. Пёс в ответ довольно заурчал и попробовал лизнуть моё лицо.

– Вообще-то, ты повела себя крайне нелогично, решившись на продолжение сеансов, – задумчиво проговорил Грег.

– В чём же, по-твоему, нелогичность?

Он отодвинул «энцефалограф» и какое-то время молча смотрел на меня, словно решаясь. Наконец, после короткого вздоха он ответил:

– Люди, которые испытывают дискомфорт, столкнувшись с конфликтом идей и жизненных установок, обычно всеми силами стараются снизить степень такого конфликта. Проще говоря, ты сама должна была избегать дальнейших встреч со мной ради собственного спокойствия. Человеку жизненно важно поддерживать согласованность знаний о мире, поэтому люди готовы оправдывать свои заблуждения. Все мы – и эмпаты, и алéксы – идём на разные ухищрения, чтобы обмануть собственный ум. Но ты действуешь вопреки.

– Ты прав. Это делает меня в некотором смысле уязвимой, но я стремлюсь всегда оставаться честной сама с собой. Именно это стремление толкает меня идти до конца сейчас.

– Вынужден признать, такая позиция достойна восхищения. Она требует недюжинной смелости.

– Неужели эмоции действительно так страшны? – я пожала плечами.

– Нет. Страшно другое. Терять почву под ногами и наблюдать, как всё, во что ты верил, обращается в дым. Как белое становится чёрным, а ты перестаёшь верить сам себе.

Как странно: Грег опять с ювелирной точностью обозначил ощущения, которые одолевали меня во время размышления над снами и воспоминаниями о детстве. А ещё над рекламными слоганами, сопровождавшими жителя ОЕГ на каждом повороте.

– Когнитивный диссонанс у тебя возникает именно из-за того, что ты должна, а не хочешь, – помедлив, продолжил Грег. – У большинства алекситимиков нет собственных желаний, есть только обязанности.

– Почему ты думаешь, что мы сами не хотим того, что делаем и к чему стремимся?

– Способность человека желать автоматически активизируется, когда ему помогают чувствовать. Если желания основываются не на чувствах, а, например, на рациональных соображениях, – это уже не желания, а долженствования или необходимости. Желание – это больше, чем мысль или бесцельное воображение. Оно содержит аффект и компонент силы. Если аффект блокирован, человек не может испытывать собственные желания, и весь процесс волеизъявления сходит на нет.

– Но ведь склонность к аффектам опасна, – с уверенностью возразила я. – Именно состояние сильного аффекта часто становится причиной убийств и других преступлений в среде эмпатов. И это же одна из причин нашего отказа от эмоций.

– У всякой палки два конца, – Грег вздохнул. – Увы, отказываясь от какой-либо части своей природы, мы одновременно теряем другие. Но ведь аффект – это не всегда взрывной эмоциональный процесс негативного характера. По сути, это просто энергия, которая сама по себе нейтральна. Всё зависит от того, куда мы направим её силой своей мысли. Усилием воли, если хочешь. Ты знаешь, какой развитой была культура и наука в Древней Греции? Там существовала так называемая теория аффектов. Она утверждает, что искусство призвано возбуждать в человеке различные состояния души. Эмоциональные состояния. И люди специально обучались тому, как достичь аффекта с помощью разных изобразительных средств – музыки, театра, литературы. Ты ведь слышала о древних греках, правда?

Я кивнула. Действительно, я была неплохо осведомлена об этой культуре. Нил Доран отдавал Древней Греции и всему периоду античности особое предпочтение, ведь именно там впервые появилась формальная логика как научно обоснованный метод познания действительности. Но отношение древних греков к искусству мы затрагивали лишь вскользь: наша учебная программа вовсе не предполагала таких тем.

Подумав о Ниле, я мгновенно вспомнила свои сновидения и против воли нахмурилась. Это не укрылось от Грега.

– Что не так?

– Мне стали сниться сны. О прошлом. А ещё я восстановила в памяти один эпизод из своего раннего детства, хотя думала, что неспособна помнить себя в таком возрасте…

Грег посмотрел на меня как-то озадаченно и почесал нос.

– Это всё из-за твоего рассказа о детских годах, да? – спросила я. – Ты таким образом помог мне запустить собственный пересмотр?

Грег выглядел смущённым и как будто сбитым с толку:

– В целом да. Но… обычно возвращение памяти о раннем детстве наступает у клиента не раньше восьмого-десятого сеанса. Не многие доходят до этого этапа, а уж идти дальше тем более соглашаются лишь единицы.

– Ты мне не веришь?

– Не в том дело. Просто… пойми меня правильно. Я ещё не встречал такого, чтобы это наступило так быстро. Ты уверена, что подобные сны не снились тебе и раньше? И сами воспоминания, возможно, не так уж новы? А может, ты сконструировала какое-то из них самостоятельно? То есть, попросту создала в своём воображении… Так бывает иногда.

Я покачала головой:

– Некоторые события действительно и не забывались. Но один из эпизодов, пришедших во сне, касался того возраста, о котором я до сих пор не помнила абсолютно ничего. И тем не менее я твёрдо уверена: воспоминание реальное.

– Расскажи мне обо всём, что вспомнила, – попросил Грег. – Настолько подробно, насколько это возможно. Не опускай никаких деталей. Сможешь?

Я кивнула и начала обстоятельный рассказ. Подробно описала и маленькую комнату с толстыми стенами в интернате, и всё, что вспомнила о Якобе Лобзовском и Ниле Доране в колледже. Не упомянула только одно: что во сне Нил разговаривал со мной голосом Грега.

На протяжении всего этого повествования я сохраняла ровное и холодное состояние ума, не вовлекаясь в свою же историю. Меня даже удивило, насколько отстранённой я была во время пересказа воспоминаний, ещё пару дней назад поднявших во мне целую бурю. Кажется, Грег тоже почувствовал мою безучастность, поэтому рассказ его не удовлетворил.

И тогда он приблизился ко мне с повязкой в руке:

– А теперь я хочу не только голых фактов. Поведай о своём личном отношении к тому, что ты мне сейчас рассказала.

Наконец, и повязка, и все датчики были, как обычно, установлены на свои места. Однако в этот раз вместо того, чтобы слушать или просто пассивно получать чужие впечатления, я должна была говорить о своих. Но это оказалось слишком сложным заданием.

– Я не понимаю, что нужно говорить, Грег.

– Просто попробуй ответить на пару вопросов о тех событиях, которые удалось вспомнить. Как они повлияли на тебя? И почему ты вспомнила именно их? Какие ощущения в теле вызывают эти воспоминания?

Грег повторил перечень вопросов во второй раз и добавил:

– Не торопись. Если необходимо, перескажи всё заново, но уже через призму личного восприятия, а не так, будто репортаж из новостной хроники прошлого столетия пересказываешь.

– Постараюсь, – неуверенно начала я. В это время Рик запрыгнул на диван и положил голову мне на колени. Я запустила пальцы в его жёсткую шерсть, постаралась вернуться мыслями к первому сну, и внезапно слова полились из меня потоком.

– Мои воспоминания о раннем детстве пронизаны постоянным, непрекращающимся страхом и чувством… покинутости. Но тогда, будучи ребёнком, я этого не понимала. Просто ощущала, как сводит живот и становится тяжело дышать – не от боли или настоящего физического недомогания, а от иллюзии, будто меня хватает и удерживает кто-то невидимый. Я не знаю, чего или кого именно я боялась. Не помню, чтобы в интернате мне причиняли физическую боль. Но в какой-то момент я, видимо, поняла, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя кричать и жаловаться – иначе снова окажусь в той ужасной комнате, – голос задрожал и стал каким-то чужим. – Наверное, тогда я боялась этого места, а ещё – неизвестности: никто не говорил, почему меня туда привели и когда заберут. Никто не интересовался, почему я кричу или плачу. С нами вообще толком не разговаривали в интернате. Нас не спрашивали, что мы чувствуем и думаем по тому или иному поводу. Педагогов интересовало лишь то, насколько хорошо и по́лно нами усвоен учебный материал. Но я никогда не чувствовала себя несчастной или обделённой! Я же видела, что так происходит абсолютно у всех моих сверстников, и все мы равны. То немногое, чем можно выделиться в обществе – это уровень успеха, который удалось достичь в жизни, объём твоих знаний и навыков. Близость твоих апартаментов к центру города. Твоя востребованность в обществе как специалиста. Твой номер в рейтингах самых крутых спецов ОЕГ, в конце концов! Мы рождены для успеха – так нас учили. И я не искала никаких других целей в жизни.

– Хорошо. А дальше? – мягко произнёс Грег примерно через минуту после того, как я замолчала. Что ты чувствуешь сегодня, вспоминая об эпизоде в кабинете Лобзовского? Попытайся описать свои ощущения именно здесь и сейчас.

Я не помню, что хотела ответить Грегу в этот момент. Внезапно у меня зашумело в ушах и перехватило дыхание, а челюсть машинально сжалась.

– Мира? – Грег настаивал на том, чтобы я говорила, но я лишь замотала головой. Он сел на диван рядом со мной.

– Твоё тело прекрасно научилось блокировать любое внешнее проявление чувств, Мира. Но от эмпата их не скрыть. Я замечаю всё: и то, как сильно ты вцепилась в шерсть Рика, и то, как напряглись желваки на твоих скулах, и то как плотно сжаты зубы… И даже то, каким поверхностным стало твоё дыхание. Ты понимаешь, откуда берутся такие реакции у твоего тела? Если в детстве человек не получал сочувствия, и рядом не оказалось взрослого, который разделил бы его состояние, объяснив происходящее, дав свою защиту и утешение, – такой ребенок выучивается блокировать в себе те чувства, пережить которые не в силах. Именно так возникает «замораживание» – полное отсутствие реакции в травматических ситуациях. Алéксы ошибочно считают это преимуществом. Но фактически это глубокая душевная травма, накладывающая отпечаток на тело… да и вообще на всю жизнь человека.

Голос Грега втекал в меня горькой и жгучей субстанцией, от которой пекло в глазах.

– Я не хочу вспоминать своё прошлое. Из-за него тянет плакать.

– Горе и боль естественно выражать слезами. Ты установила себе запрет на слёзы ещё в раннем детстве и хорошо научилась ему следовать. Ведь это так легко, правда, Мира? Всего лишь покрепче стиснуть зубы, напрячь мышцы вокруг глаз, и дышать как можно менее глубоко. Чем более поверхностное дыхание – тем слабее доступ к любым чувствам вообще. Именно так твоя психика переживает столкновение с мучительными или недозволенными эмоциями. Но оставшись неназванными и неузнанными, они консервируются в твоём теле, вызывая зажимы и блоки в мышцах. Непережитые чувства остаются внутри нас навсегда, понимаешь меня?

– Не совсем, – я, наконец, взяла себя в руки. – Слёзы естественны для вас, эмпатов, но не для меня. Достаточно. Я больше не хочу говорить о том, что происходило в колледже. Я поняла, что долгие годы испытывала отвращение и к Лобзовскому, и к самой себе. Но это в прошлом. Теперь мне всё равно.

– Пусть так, – вздохнул Грег сдаваясь. – Просто послушай меня: разреши себе плакать, если ещё одно болезненное воспоминание прорвётся наружу.

– Грег, а разве слёзы – это не примитивный рефлекс, простительный только младенцам и совсем маленьким девочкам, не умеющим управлять собой?

– Если человек никогда не плачет, это не свидетельство его силы. Лишь чёрствости. Слёзы дают освобождение. К тому же они не всегда бывают вызваны горестными чувствами. У эмпатов есть такое выражение: «радость льётся через край». Так вот, порой мы плачем и от переполняющего нас счастья. А ещё бывают слёзы благодарности. Пожалуй, это и есть те пиковые точки, когда тебя с головой накрывает ощущение наивысшей полноты жизни.

Я понимала, что Грег говорит красиво и возвышенно, и, вероятно, в другом таком же как он эмпате его речи всколыхнули бы целое море чувств и ассоциаций…Но для меня все эти слова и понятия были пустым звуком.

– А как давно ты сам плакал, Грег? Расскажи мне о самом последнем случае. Я хочу почувствовать то, о чём ты говоришь.

Он ответил не сразу. Сидя с повязкой на глазах, я не видела его лица. Что он делает? Вспоминает? Думает, как ответить? А может, вообще не расслышал моего вопроса? Но в тот самый момент, когда я собиралась задать его повторно, Грег, наконец, заговорил, и в его голосе я услышала надлом:

– Я расскажу, раз ты просишь. Но это будет нелегко нам обоим.

– Я готова.

Грег ещё немного помедлил и после короткого, отрывистого вздоха начал свой рассказ.

– Шесть лет назад умер мой новорожденный сын… А ещё через четыре месяца после этого я потерял и жену, не дожившую и до твоего возраста. С тех пор я оплакиваю их обоих как минимум два раза в год. Но скорблю о них ежедневно, принимая и позволяя себе это чувство.

Он говорил медленно, с большими паузами, периодически надолго умолкая.

– Продолжай, – попросила я. – Как это произошло?

Мне было невдомёк, как тяжелы для Грега воспоминания об утраченной семье. Я хотела использовать его эмоциональное состояние, чтобы самой попробовать эти чувства на вкус. Я не мечтала познать всю их глубину, стать тем, кто их проживает. Мне было достаточно хотя бы в роли туриста заглянуть в окошко этого старинного загадочного замка с огромным количеством башен и горниц. Пусть мне и не стать хозяйкой этих владений, но даже возможность прикоснуться к раритетным постройкам казалась своеобразной ценностью.

– Мы с Даниэлой – так звали мою жену – росли вместе. Наши родители дружили ещё задолго до нашего рождения и всю жизнь поддерживали крепкие отношения. Дэн была на семь лет младше, и когда она родилась, я возился с ней, будто с живой куклой. Ни на шаг не отходил. Её мать, которой необходимо было заниматься хозяйством, благосклонно доверяла мне малышку, ведь у меня уже был опыт ухода за младенцами. Я был старшим братом двоих маленьких хулиганов, и управиться с девчонкой мне не составляло труда. Малышка Дэн узнавала меня уже с трёх недель жизни, тянула ко мне свои крохотные ручки и улыбалась беззубым ртом. Именно я научил её ползать, а затем и ходить. Я первым заметил, когда у неё прорезался зуб. И хотя её первыми словами были «дай» и «мама», но третьим всё же стало моё имя. Уверен, я любил её уже тогда. Отнюдь не как сестру. Ясно осознаю это, ведь когда мама родила Майю, я тоже полюбил её с самого первого дня. Но если любовь к Майе я отчётливо определял, как крепкое родственное чувство, то любовь к Дэнни была чем-то иным. Я никак не объяснял себе чувства к малышке Даниэле, да мне это было и не нужно. В том не было ни грамма порока – я просто чувствовал необходимость постоянно быть с ней рядом.

Но когда не стало отца, я больше не мог так много времени проводить с Дэнни. По правде, я вообще оказался лишён возможности видеться с ней: всё моё свободное время и силы теперь уходили на помощь матери. Однако я жутко тосковал по Даниэле. Если несколько раз за месяц удавалось урвать свободный час, я сломя голову мчался к её дому.

Чуть позже случилось так, что строение, где жили её родители и сестра определили под снос. Они переехали на старую ферму, находившуюся в нескольких десятках километров от нашего поселения. Как ты знаешь, у эмпатов нет скоростных глайдеров на магнитно-воздушных подушках, а найти старый электромобиль на ходу – редкая удача. Да, нам пришлось, подобно людям из далёкого прошлого, возвратиться к использованию гужевого транспорта, и всё-таки передвижение на большие расстояния у нас по-прежнему затруднено. С тех пор я мог видеть Дэнни лишь пару раз в году, на крупные праздники. Из-за этой вынужденной разлуки я стал и вовсе одержим ею. Иногда её родители разрешали моей маме забирать Дэн погостить в нашем доме на неделю или около того. Они хорошо сдружились с Майей и целыми днями могли играть вместе, ну а я строил для их кукол замки и целые города, играл то за рыцаря, то за дракона, иногда задействовал братьев… Даниэлу всегда веселили мои затеи. У неё был такой заразительный смех! Я готов был сделать что угодно, лишь бы слышать его как можно чаще.

Но потом опять наступали долгие месяцы разлуки…не проходило и дня, чтобы я не скучал по ней.

Не стану углубляться во все подробности нашего обоюдного взросления и перипетий, сопровождавших нас на этом пути. Когда Дэн исполнилось четырнадцать, и она стала видеть во мне больше, чем старшего брата или лучшего друга, мы внезапно начали ссориться. Глупо и часто. Потом, вспоминая этот период, я понимал, что виной всему были наши бушующие подростковые гормоны, ведь никаких реальных причин для разногласий не было.

Я сумел дождаться её шестнадцатилетия, когда, наконец, Даниэла стала моей женщиной. И, клянусь, это был самый счастливый день в моей жизни. А через полгода мы поженились, и будущее представлялось мне в самом радужном свете. Дэн переехала ко мне. И хотя я по-прежнему жил с матерью, братьями и сестрой, нам не было тесно: к тому времени мы тоже перебрались на ферму, но поближе к городу. Мы с братьями своими руками достроили бабушкин дом, прибавив к его площади три новых комнаты. Мама вела хозяйство, вместе мы обрабатывали большой огород, который кормил всю семью, так что даже налоги в казну ОЕГ больше не были страшны.

Наша эйфория длилась примерно год, пока Дэн впервые не забеременела…

Некоторое время Грег молчал, а потом, будто спохватившись, продолжил:

– Не думай, нас это нисколько не испугало. Наоборот: мы хотели детей и не видели смысла откладывать их рождение. Но на пятом месяце у Даниэлы случился выкидыш. Через год – ещё один, а потом – ещё и ещё… Местная акушерка разводила руками, твердила о генетических и гормональных отклонениях и отговаривала нас от дальнейших попыток. В её словах был смысл: при каждом самопроизвольном прерывании беременности моя жена теряла много крови, теряла здоровье и ставила свою жизнь под угрозу. Но Даниэла не хотела сдаваться. Она стала одержима идеей во что бы то ни стало родить ребёнка. Я не смог убедить её оставить эту затею в покое или хотя бы подождать несколько лет. Как только я заводил разговор об этом, она начинала биться в истерике или уходила в себя так глубоко, что переставала реагировать на любые мои слова или действия. Меня пугало её поведение. Я хотел только одного: чтобы Дэн была счастлива. В этом была моя слабость – я не мог долго противиться её желаниям, и Даниэла умело пользовалась этим.

Грег как-то особенно глубоко вздохнул и замолчал.

– Но ты говорил, у тебя всё-таки был новорожденный сын?

Прошло ещё несколько секунд, прежде чем он ответил.

– Да…, – его тихий голос донёсся с той стороны комнаты, где было окно, и я живо представила, как он, опершись руками о подоконник, смотрит вдаль на огни трущоб.

– Спустя шесть лет и столько же неудачных попыток, случилось чудо. Даниэла впервые смогла выносить ребёнка больше двадцати пяти недель. Малыш появился на свет на двадцать восьмой. Живым, но слишком слабым из-за недоношенности. Роды были трудными, несмотря на малый вес ребёнка, – Грег шумно вздохнул, сделал паузу и заговорил чуть быстрее, словно хотел поскорее проскочить эту часть рассказа. – Сын сразу же закричал, но лёгкие раскрылись не полностью. К тому же он не мог самостоятельно есть. Нужны были капельницы и специальное оборудование… Но его – так же, как и моего отца когда-то – можно было спасти, понимаешь? – голос Грега сорвался, стал выше и громче. – Он был совершенно здоров, все органы сформировались, и он…он был само совершенство. Я никогда не видел ребёнка прекраснее, чем наш крохотный Эрни. Даниэла плакала и кричала, требовала отвезти сына в клинику Центрополиса и умолять докторов спасти его любой ценой. К тому времени я уже раздобыл старенький электромобиль, который вполне мог довезти нас до города. Акушерка категорически запретила транспортировать Даниэлу, поскольку у неё открылось кровотечение, и я, кое-как завернув Эрни, уложил его в корзину и помчался в город. Я готов был добыть любую сумму, которую у меня потребуют. Да что там – добровольно поступить на пожизненные общественные работы в Центрополисе, только бы Эрни спасли.

Но, поскольку у меня нет личной метки-идентификатора, автоматическая система на въезде в город не пропустила мою машину. В ответ на запрос о разрешении въехать, система велела мне заполнить электронную заявку. Там требовалось коротко изложить личную информацию, а также причину и суть моего обращения. Я сделал всё, что от меня хотели, добавил пометку «Экстренно» но в ответ высветилось лишь короткое и бездушное «Ожидайте». Сколько ожидать? В нашем с Эрни случае счёт шёл на минуты. И там, в машине, стоящей перед закрытым въездом, прислушиваясь к дыханию крошечного тельца сына на своих руках, я рыдал от бессилия, жалея малыша и Даниэлу, жалея самого себя. Я одновременно благодарил и проклинал Бога за то, что Эрни родился живым.

Ворота Центрополиса открылись примерно через час. Но вместо того, чтобы разрешить въезд, ко мне навстречу выехало два серебристых глайдера с эмблемами Служб. Из одного из них вышел невысокий темноволосый мужчина в тёмной глянцевой униформе. Его сообщение было коротким. Обслуживание в городских клиниках доступно только алекситимикам. У моего сына есть шанс на спасение лишь в том случае, если я соглашусь на проведение ему соответствующей нейрооперации и полностью откажусь от своих родительских прав. Иными словами, я должен был в ту же минуту передать им ребёнка и навсегда о нём забыть. Лишь в этом случае его приняли бы в отделение неонатологии с оборудованием для недоношенных детей. А через три месяца ему бы сделали операцию и перевели в государственный интернат для алекситимиков…

– И как же ты поступил?

– Выслушал всё, что изложил мне этот человек, лицо которого не выражало вообще ничего, а потом посмотрел на своего сына… И понял, что не могу. Я решил, что не имею права позволить им сделать подобное со своим ребёнком. Просто сел в машину и поехал обратно в сторону нашего поселения, к роддому домашнего типа, где в это время находилась жена. Меня никто не останавливал.

Возможно, это был эгоистичный поступок. Да, я отнял единственный шанс сына на жизнь, и жгучее чувство вины до сих пор не отпускает меня до конца. Но можно ли существование алекситимиков назвать жизнью? Это противоречило всему моему мировоззрению, всему, во что я верил. Я так же не простил бы себя, если бы позволил им забрать Эрни и превратить его в такого же робота, как… они. К тому же я был уверен, что и Даниэла никогда не согласится на это… Но как жестоко я ошибался!

По возращении из города я не стал рассказывать ей всего. Она вопросительно смотрела на меня, а я только покачал головой, давая понять, что ничего не вышло. За время моего отсутствия акушерка успела раздобыть аппарат для кормления малыша через носик, но этого было недостаточно. Если ребёнок рождается раньше тридцати двух недель, ему нужно вводить специальные препараты, способствующие открытию лёгких и улучшающие дыхание, необходим был кувез для недоношенных и много чего ещё, чем мы, увы, не располагали.

Кровотечение Даниэлы удалось остановить, и малыша с трубками в носу положили ей на живот. Больше мы ничего не могли сделать. Однако Эрни боролся за свою жизнь. Он прожил ещё почти двое суток…

Голос Грега, всё более сдавленный и прерывистый, вновь умолк. Я почувствовала, как сильно запекло в груди, как напряглись мои плечи и шея, а в горле появилось ощущение, будто я проглотила тот самый мяч, которым любит играть Рик. Меня охватила паника. На миг показалось, что я не вынесу этих ощущений, что они вот-вот раздавят меня физически.

Тем временем Грег, не замечая или игнорируя моё состояние, продолжил.

– После похорон нашего сына я совершил огромную глупость: рассказал Даниэле о том, что произошло у городских ворот в день его рождения. Но реакция жены ошеломила меня. Она стала кричать, что надо было выполнить любые их условия, лишь бы Эрни остался жив. Мол, мы нашли бы способ забрать его и снова сделать нормальным. Кричала, что я бездушный эгоист, что убил своего сына. Я был в ужасе от её состояния. Она целыми днями не выходила из комнаты, никого не хотела видеть, особенно меня, отказывалась от еды. Мне пришлось временно переехать из дому по настоянию моей же матери. Она считала, что моё присутствие дополнительно нервирует Дэн.

Я знал, что это проявления послеродовой депрессии, и поскольку обладал кое-какими знаниями из области психиатрии, понимал, что ей требуется помощь специалиста. Но постороннего, поскольку меня она не воспринимала вообще. И я находил ей таких специалистов, одного за другим. Мы испробовали десятки способов вывести Дэн из этого состояния. Больше всего я опасался, что она покончит с собой. Но по прошествии трёх месяцев наступил момент, когда в её поведении наметились положительные сдвиги. По крайней мере Даниэла перестала биться в истерике, начала лучше есть, даже читала книги и выходила ненадолго на улицу.

Однако, когда она, наконец, впервые за это время, впустила меня к себе, я понял, что все эти улучшения лишь видимость. Она заговорила непривычно мягко и доверчиво, сообщая мне, будто ей открылась истина.

«Я знаю, ты сделал всё так, как я и просила. Ты спас малыша Эрни, ты отдал им его! А потом сказал мне, что он умер. Глупенький. Боялся, что я буду ругать тебя за этот поступок? Ну, какой же ты глупый! Всё совсем наоборот: я счастлива, что он жив. Остальное не имеет никакого значения!» – я долго не мог поверить, что Дэн не шутит, говоря всё это.

Понимаешь, она начала создавать себе иллюзорный мир, в котором Эрни по-прежнему был жив. И чтобы не нарушать картину этого мира, она заблокировала в своей памяти воспоминание о том, как я привёз Эрни в тот же вечер обратно в роддом, как он лежал на ней, а она его обнимала, гладила, пела ему колыбельные… К слову, она ни разу не была на могилке Эрни и не присутствовала на похоронах, поскольку ей ещё нельзя было передвигаться, но когда всё это происходило, она была в полном сознании и здравом уме.

Видеть, как Дэнни слетает с катушек, было выше моих сил, и я снова ушёл из дома. На сей раз я не появлялся около двух недель. Но однажды днём, около пятнадцати часов, ко мне прибежала встревоженная Майя: Даниэла пропала, и никто не знал, куда. Судя по всему, она ушла ночью, но хватились её только к полудню. Дэнни в последнее время подолгу спала, и её старались не тревожить даже с предложением завтрака, пока она сама не выйдет из комнаты в туалет или за водой. Поэтому и в тот день все думали, что она просто спит…

Пока мы с братьями обыскивали окрестности селения и трущобы, мать нашла под простынёй Дэнни записку. Дэнни писала, что отправляется в город, чтобы найти и спасти своего малыша и просила не мешать ей. Я сразу понял, что она задумала: добровольно сдаться на эту чёртову операцию!

– И ты отпустил её?

– Она не ждала ничьего разрешения. Конечно, мы тут же помчались в город. У въездных ворот нас встретила всё та же электронная пропускная система. Однако на этот раз в графе «Цель прибытия» я указал, что хочу повидаться с женой, отправившейся на операцию. В таких случаях эмпатов пропускают в город, рассчитывая, что новоиспечённый алекситимик сможет убедить своего супруга и других родственников тоже перейти эту черту вместе с ним. Так произошло и в этот раз. Ворота открылись, и система даже выдала мне информацию об адресе клиники, в которую госпитализировали Даниэлу.

До последнего надеялся, что успею вырвать Дэн из этого кошмара, но оказалось слишком поздно. Передвигаться по городу на старых электромобилях запрещено, а воспользоваться местным общественным транспортом мы как эмпаты не имели права. Пришлось дожидаться глайдер-конвоир, в котором двое офицеров сопроводили нас в клинику. Всё это заняло ещё час. Пока мы ехали, я считал, что худшим будет узнать, что операция уже сделана. Но то, что меня ждало в клинике…

Грег снова прервался, и я думала, он больше не будет продолжать. По напряжению в голосе я слышала, что каждую новую фразу он буквально вырывает из себя. Внезапно он снова заговорил – быстрее и громче, чем до этого:

– Я узнал, что операцию Даниэле провели несколько часов назад. Вот только… Дэн её не пережила. Она умерла, не приходя в себя, прямо на операционном столе, и я знаю, что случай Даниэлы далеко не единственный. А мне даже не отдали её тело. По протоколу, умерших пациентов клиники в течение часа отправляют на кремацию. Никаких урн или могил. Никакого развеивания пепла над океаном. Бо́льшая часть «отходов кремации», как у вас это называют, просто утилизируется в специально вырытые ямы в несколько десятков метров глубиной. Как мусор. Ты знаешь об этом? В то время, когда я прибыл в клинику, останки моей жены уже лежали пеплом на дне «братской могилы» алекситимиков.

Помню, что когда нам это сообщили, больничный пол поплыл из-под моих ног. В глазах потемнело от осознания произошедшего. А немного погодя я готов был разнести эту клинику в щепки. До безумия хотелось крушить всё вокруг, не задумываясь о последствиях. И если бы не братья, с трудом удержавшие меня от глупостей, я, пожалуй, остался там же, присоединив свой прах к праху Даниэлы…

Его голос стих, и вместо него я услышала размеренные шаги. Грег прохаживался по комнате взад и вперёд, но не приближался ко мне. Наконец, я снова услышала его речь, но в этот раз такую тихую, что слова были едва различимы.

– Нам вывезли её вещи: одежду, обувь и маленький рюкзачок с ярко-синей шерстяной шапочкой. Даниэла вязала её для Эрни во время беременности. Если бы я пришёл чуть позже, их тоже отправили бы на свалку. Никто не собирался уведомлять родственников о случившемся. Эмпаты – бесправные существа для вас, алекситимиков. Приравненные к животным. Но страшнее всего другое…

В это время внутри меня словно порвалась какая-то струна. Щёлкнула с противным звоном, вибрируя и создавая волну.

– Довольно! – я больше не могла этого выносить. Не стала дожидаться, когда Грег договорит и отсоединит от меня провода, которые транслировали мне эти ужасные ощущения, скручивающие всё тело в узел. Я не хотела слышать продолжения, не хотела знать, что же «страшнее всего». Сорвала со своей головы все инородные предметы, не обращая внимания на возмущённый писк прибора, и, не глядя на Грега, наскоро обулась и выбежала из его апартаментов. Вслед раздался заливистый лай Рика. Я не оглядывалась, несясь по ступенькам, но и Грег не окликнул. Только оказавшись в кресле глайдера, я осознала, что по-прежнему сжимаю в руках картину, подаренную Грегом.

И, вероятно, оттого, что слишком погрузилась в свои мысли, я вздрогнула всем телом от неожиданности, когда примерно через час пути рядом с моей машиной поравнялся крупный угловатый глайдер «Зорких» – одного из спецподразделений ОЕГ. Если бы это произошло на одной из магистралей внутри Центрополиса или любого другого города, я бы, возможно, даже не обратила внимание. Но мой глайдер только минут за десять до этого миновал поворот из трущоб на главную междугородную автостраду. Внутри у меня резко похолодело. Я не знала, как давно глайдер Служб следовал за мной, и это давало повод для беспокойства. Мозг лихорадочно соображал. Если сейчас поступит команда остановиться для досмотра, как я объясню происхождение картины, которую непременно обнаружат?

Но патрульная машина, пролетев вровень с моей около минуты, с коротким, но отчётливым звуком сработавшего ускорителя, резко пошла на обгон и унеслась далеко вперёд.

Глава 6

Ночью мне снова снился кошмар, но на сей раз он не был частью моих воспоминаний. Я баюкала на руках новорожденного ребёнка, завёрнутого в мягкое тряпичное одеяльце. Малыш смешно двигал бровями и причмокивал крохотными губками. Тёплое ощущение медленно разливалось в груди при виде миниатюрного личика, но на смену ей появилась мысль, что младенец, должно быть, голоден, и его нужно накормить. А за ней пришла паника: как это сделать? Чем вообще кормят младенцев? Пока я раздумывала над этим, сон изменился. Кто-то или что-то пыталось отнять у меня кроху. Я сопротивлялась, но тщетно: в следующий миг мои руки оказались пусты, и я проснулась от собственного крика. В слезах, с давящим ощущением в районе диафрагмы.

Оказалось, эмоции, испытанные во время сеансов, могут крепко засесть в мозгу и в теле на какое-то время. Не имея возможности выхода в сознательном состоянии, они стали всё чаще прорываться в мои сны.

Один вопрос с тех пор не выходил у меня из головы: что чувствовала моя мать, когда отдавала меня в интернат на третий день после рождения? Не возникло ли у неё ощущения, будто её лишают чего-то неизмеримо более важного, чем любые блага современной цивилизации? Пожалуй, ещё несколько дней назад такой вопрос и не пришёл бы в голову, не ощути я в своём последнем сне эту ужасающую пустоту в руках.

Браслет запищал, напоминая о тренировке. Сегодня по плану был также массаж, который я обычно игнорирую ради экономии времени.

Я села в кровати. Короткая голосовая команда – и режим полной непрозрачности оконного стекла в спальне отключился, освобождая дорогу потоку яркого дневного света. Я опустила веки, давая глазам привыкнуть, и тут увидела на кровати собственный портрет. Подарок Грега так и пролежал здесь всю ночь.

Окинув пристальным взглядом бледное лицо в рамке, я в очередной раз попробовала поймать на нём свой отрешённый взгляд. По телу прошла неприятная дрожь. Подумалось, что передо мной лицо не живого человека, но и не мертвеца – скорее, куклы или маски.

Наконец, я выбралась из-под сенсорного одеяла и принялась рассматривать собственное тело. Оно выглядело чужим и как будто незнакомым.

«Мучительные или недозволенные чувства часто остаются неназванными и неузнанными. Они консервируются в теле, вызывают зажимы и блоки в мышцах. Непережитые чувства остаются внутри нас навсегда, понимаешь?» – всплыли в памяти слова Грега, и я решительно направилась в массажный бокс, игнорируя тренажёры. Пора было выгнать из своего тела непережитые чувства.

Механические массажные прессы, ролики и валики, утыканные сенсорными датчиками, безошибочно находят триггерные точки, без жалости воздействуя на них. Поэтому я считала массажи серьёзным испытанием: всё моё тело было сплошной триггерной точкой.

Лёжа в этом массажно-пыточном отсеке, я то и дело стонала и подвывала, но мой «массажист» неизменно ровным электронным голосом выдавал распоряжение: «Расслабьте мышцу, вы слишком зажаты». Серьёзно? Да какое, к чёрту, расслабьте! Некоторое время я старалась отвлекаться от неприятных ощущений продумыванием новых программных алгоритмов для очередного заказа. Вначале мне это удавалось вполне успешно. Но вскоре в голову полезли отдельные отрывки из вчерашнего рассказа Грега о жене и сыне, и непроизвольно потекли слёзы. Как я не напрягала мышцы глаз и скулы – не смогла их удержать.

«Что это? Почему я плачу из-за истории, произошедшей много лет назад с другими людьми и не имеющей ко мне или моим собственным воспоминаниям ни малейшего отношения?»

В конце концов меня осенило. Это и есть то самое сочувствие, о котором говорил Грег. Я действительно продолжала сопереживать его горю, ощутив, насколько оно сильное и болезненное. Но я не питала иллюзий насчёт пробуждения собственной чувствительности: понимала, что это временный эффект.

После массажа я ощущала себя надувным изделием, по которому проехался старинный гусеничный танк. Выбравшись с облегчением из бокса, я поймала своё отражение в зеркальной поверхности одной из стен помещения и вновь принялась разглядывать саму себя. Мне почему-то отчаянно захотелось понять, как меня видит Грег. Целиком, а не только ту часть, что изображена на портрете. Тонкая шея, маленькая грудь, острые плечи, коленки и локти. Я угловатая и чересчур худая. Да, электронный браслет ежедневно сообщает мне о недоборе веса и нехватке мышечной массы. Но я настолько к этому привыкла, что смахиваю такие оповещения с экрана не читая. У Клариссы – моей биологической матери, насколько я помню, всегда было также. Наверное, это лучше, чем превратиться в рыхлую свинью наподобие нянек, работавших в моём интернате. В этом отношении большинство алекситимиков склоняются к двум крайностям: значительное превышение веса или его недобор.

«Интересно, как выглядела жена Грега? Какого цвета были её волосы? А глаза? Какая у неё была фигура? О чём они разговаривали наедине? Грег рассказывал, что они с самого детства проводили много времени вместе – весело и с охотой. А расставаясь, скучали и стремились поскорее увидеться вновь. Каково это – скучать по кому-то? И если в промежутках между сеансами я думаю о Греге, значит ли это, что я тоже скучаю?»

Мысли нестройным шагом блуждали в голове, а я тем временем блуждала взглядом по своей фигуре, пока не зацепилась за красно-коричневый узор, растекающийся по внутренней стороне правого предплечья от локтевого сгиба до самой кисти. Этот узор всегда напоминал мне хаотичную россыпь звёзд, соединённых тонкой паутинкой. Биомаркер. Таким награждают каждого алекситимика в возрасте трёх лет, и узор на руке уникален, как отпечаток пальца. Когда и как я получила свой, не помню. Долгое время я была уверена, что все люди рождаются с биомаркерами, и, лишь поступив в колледж, узнала, что это не так. У одного из учеников моей группы отсутствовала правая рука. Точнее, она была ампутирована выше локтя. Говорили, будто автопилот глайдера его отца дал сбой, и машина на полном ходу влетела в какое-то здание. Отец парня погиб, а сам он лишился руки, и его мать не захотела тратить деньги на бионический протез для сына. А биомаркер после аварии ему нанесли на другую руку.

Биомаркер – необходимая вещь. По его наличию на первичном досмотре представители Служб определяют твою кастовую принадлежность, например, при патрулировании города или на въезде в него. Ведь выезд почти всегда свободен, а вот чтобы въехать, необходимо предъявить индивидуальную метку. Сканер автоматически считывает её, и база данных мгновенно отображает подробную информацию о владельце маркера. Своего рода ярлычок, этикетка для каждого алекситимика. Кроме того, перед самым выпуском из интерната, каждому ребёнку делают специальные лазерные насечки на сетчатке глаза – ещё один ярлык, но на сей раз не уникальный, а одинаковый для каждого. Насечки не столь глубоки, чтобы повлиять на зрение, но они необходимы для активации тех или иных электронных устройств. Например, систему управления глайдером или универсальный сканер для медосмотра невозможно запустить без этой специальной метки на сетчатке глаза. А вот к себе домой я попадаю благодаря двухуровневой системе безопасности. Перед входом в здание я подставляю для сканирования глаз, а для того, чтобы открылась дверь апартаментов, необходимо просканировать биомаркер на руке.

Именно поэтому ни у одного эмпата нет шанса проникнуть в город без спецразрешения и воспользоваться каким-либо устройством или транспортным средством, предназначенным для алéксов.

«Эмпаты – бесправные существа для вас, алекситимиков. Приравненные к животным», – снова вспомнила я. И Грег прав. За убийство любого алéкса в ОЕГ предусмотрена смертная казнь. А за убийство эмпата – только штраф.

* * *

– А какие ещё методы работы составляют твой профессиональный арсенал? Помимо душещипательных историй из собственного прошлого?

На очередном сеансе я старательно делала вид, будто рассказ Грега больше не вызывает во мне никаких сильных чувств.

– Способов прикоснуться к миру чувств и эмоций много, – спокойно ответил Грег. – Один из них – искусство. Помнится, тебя как-то заинтересовали мои книги?

– Только их внешний вид. Художественное чтиво меня не привлекает вообще. Это пустая и бездарная трата времени. Меня можно заинтересовать только той литературой, которая связана с моей профессиональной деятельностью. Или же научно-исследовательскими текстами. Но ведь информация во всех этих допотопных бумажных изданиях давным-давно устарела.

Грег кивнул с улыбкой:

– Надо полагать, сказки вам в интернате тоже не читали?

Я подумала, что его взгляд, да и сам вопрос таит какой-то подвох, но ответила начистоту:

– В интернате не читали. Несколько раз я выдумывала собственные истории. В них действующие лица были животными, которых мы как раз в это время изучали. И однажды я рассказала одну такую историю другим девочкам-сверстницам. В тот же день они донесли воспитателям, что я выдумываю неправдивые рассказы, в которых животные разговаривают. За это меня наказали удвоенным заданием по арифметике и лишением пищи на целые сутки. О-о, как же я потом набрасывалась на еду! В интернате строго относились к любым праздным занятиям, не связанным с учёбой или трудовой деятельностью. Сочинительство и чтение чужих выдуманных историй считаются именно такими праздными занятиями. Но некоторые сказки мы проходили на старших курсах в колледже как пример примитивного уровня мышления древних людей.

– Примитивного уровня, говоришь? – Грег усмехнулся. – И как часто вас наказывали лишением еды?

– В младшем возрасте особенно часто. За любую провинность или поступок, противоречащий правилам. А правил очень много. Кроме того, было ещё наказание лишением сна. Надо признать, эти методы хорошо работали. Мало-помалу все запоминали, чего нельзя делать, чтобы не остаться без пищи или сна на целые сутки, и избегали неправильного поведения. Например, за последний год учёбы я получила всего четыре таких наказания. За весь год!

Грег молчал, прищурившись и покачивая головой в такт каким-то своим мыслям.

– Мира, – наконец, заговорил он, – а ты не задумывалась, что такие наказания впоследствии и послужили причиной того, что твой мозг перестал правильно реагировать на сигналы организма?

– В каком смысле? – я с непониманием уставилась на него.

– Ты, как и все алекситимики, забываешь вовремя поесть или лечь спать без электронного напоминания. А если не будешь тщательно отслеживать количество съеденной пищи, то можешь за один присест набить желудок дневной нормой взрослого мужчины, разве нет?

– Ну, да… Ты верно подметил: как и все алекситимики, – я нахмурилась. – К чему ты ведёшь?

– К тому, Мира, что вас намеренно учили игнорировать потребности собственного организма. Не слышать и не чувствовать его. Равно как и свои эмоции.

– Ага, ну да…, – меня уже начал утомлять этот разговор, и я предпочла резко сменить тему: – Так что мы будем делать сегодня?

Грег хитро прищурился:

– Заниматься праздной деятельностью, – он провёл рукой вдоль одной из книжных полок и добавил: – Читать сказки. И не волнуйся, еды или сна тебя на этот раз никто лишать не станет.

А после этого он предложил мне самостоятельно выбрать любую книгу с полки со сказками. Я пожала плечами и, делая вид, что мне, в общем-то, всё равно, стала лениво прохаживаться вдоль полки, по очереди вытаскивая то одну, то другую книгу и разглядывая обложки. На самом же деле после слов Грега, что на этом сеансе мы будем читать, я ощутила неясный внутренний трепет. Одновременно два чувства овладели мной. Я опасалась, что снова ничего не пойму, и всё прочитанное покажется бредовым набором слов. Но в то же время надеялась, что волшебное устройство, оснащённое загадочной программой, поможет мне расшифровать скрытые смыслы этих текстов.

Я перебрала несколько книг, пробуя их на ощупь, будто на вкус. Присмотрелась к визуальному оформлению обложек. А самым большим открытием для меня стало то, что у бумажных изданий обнаружился свой специфический запах. Удивительно. Те книги, что читала я, невозможно было попробовать на ощупь или вдохнуть их аромат… И даже на объёмных голографических проекторах они оставались плоскими и не вызывали никакого трепета при изучении их содержимого.

Однако, в конце концов, при выборе возобладал именно зрительный компонент. Путём случайного перебора у меня в руках оказалась небольшая книга в переплёте из толстого ламинированного картона тёмно-красного цвета, напоминавшего цвет повязки – неизменной спутницы наших с Грегом сеансов. Но выбрала я эту книгу по другой причине. На ней был изображён белый кролик, одетый как человек по моде девятнадцатого или начала двадцатого века – на это намекала блузка с воланами, кружевными манжетами и кокетливым белым жабо. А его задние лапки были обуты в настоящие башмачки тёмно-коричневого цвета. И сидел чудной персонаж в истинно человеческой позе, опершись спиной о стену.

«Удивительное путешествие кролика Эдварда» – гласило название на обложке.

Этот очеловеченный зверёк своим необычным внешним видом напомнил мне истории про животных, которые я придумывала в детстве. Я тоже давала им человеческие имена. Мне вдруг показалось, что забавный кролик Эдвард смотрит большими синими глазами прямо на меня и просит: «Прочти мою историю!». И я не смогла ему отказать.

Грег приподнял брови, обнаруживая удивление, но возражений не высказал. Даже наоборот, одобрительно покачал головой, слегка выпятив нижнюю губу:

– Хороший выбор!

– И о чём эта книга?

– О любви. В самом высоком понимании слова. И о том, что этому чувству необходимо учиться.

– Учиться чувству… Разве это возможно? Я думала, чувства или есть, или нет. Разве не так?

– Так это или нет – думаю, ты сама поймёшь, когда прослушаешь всю историю до конца.

Дальше – стандартная процедура: мягкий диван, повязка, электроды, прерывистый писк и потрескивание прибора, лохматая голова и лапы Рика на моих коленях. И вскоре низкий и глубокий голос продавца эмоций отвёл меня прямиком в «дом на Египетской улице», где и началось более близкое знакомство с кроликом с обложки.

– Так значит, Эдвард – просто-напросто игрушка? – воскликнула я, услышав, как Грег перелистывает очередную страницу. – Но тогда зачем ему одежды? И почему его хозяйка Абилин относится к нему как к живому? Она что, сумасшедшая?

– А у тебя в детстве были игрушки, Мира?

– Да, конечно. Но это были «умные игрушки». Такие, которые тренируют речь и логическое мышление. У детей помладше – большие роботизированные интерактивные куклы. У более взрослых – конструкторы и головоломки различных уровней сложности. Каждый месяц мы проходили тестирование. И когда получали самый высокий балл, нам выдавали новую, более сложную головоломку, и…

Грег перебил меня:

– Нет, Мира, я не о таких игрушках. Была ли у тебя хотя бы одна собственная цацка – тряпичная, резиновая, да хоть из нанопластмассы? Не роботизированная, а самая обычная кукла или зверушка. Такая, которую ты брала бы с собой ночью в кровать, кормила с ложечки, заботилась о ней… или которая просто была бы для тебя неким подобием друга?

– Грег, ты не в себе? Зачем кормить игрушки с ложечки? Они же не живые и заряжаются за счёт водородных элементов питания!

– О Боги! Мира, это такая игра, – Грег произнёс это как-то устало. – Ладно, давай просто читать дальше… Быть может, ты поймёшь, что я имею в виду.

Он продолжил чтение, и я снова погрузилась в события книги. Должна признать, к красавчику-кролику по имени Эдвард Тюлейн я сразу прониклась симпатией. Он оказался весьма рассудительным и толковым персонажем, свободным от эмоциональных перепадов или привязок. Я не понимала, почему Абилин и её бабушка решили, что фарфоровый кролик должен любить свою хозяйку. Почему он вообще должен испытывать какие-то чувства к окружающим? Эдвард прекрасно чувствовал себя в одиночестве… И в этом был близок и понятен мне.

– Кажется, автор знал что-то об алекситимиках! В каком году он написал эту книгу? Обрати внимание, сколь глупыми на фоне Эдварда выглядят люди, ожидающие от него ответных чувств.

– Автор этой книги – женщина, и она написала её полтора столетия назад. Но не спеши с выводами. Эдвард мил снаружи, но совершенно пуст внутри.

Стыдно признаться, но тогда я восприняла слова Грега о внутренней пустоте игрушечного кролика буквально. Я думала, что Грег имеет в виду отсутствие у Эдварда каких-либо замысловатых механизмов и электроники. И лишь к концу книги мне стал понятен иной смысл этой метафоры.

По мере того как Грег продолжал чтение, события, происходящие с маленьким игрушечным кроликом, затягивали меня всё глубже и глубже. Я и не думала, что книга может творить с человеком такое. А может, причина не в книге, а в голосе Грега? Или всё-таки мои ощущения исключительно заслуга программы? Вместе с Эдвардом я лежала на дне моря, после того как выпала из рук Абилин во время путешествия на корабле. Вместе с ним ждала, что девочка отыщет меня и вернёт к жизни. Вместе с кроликом радовалась солнцу, когда нас, наконец, выловили после шторма незнакомые рыбаки. И бок о бок с ним отправилась в многолетние скитания по свету. Знакомилась с новыми людьми, и, кажется, стала привязываться к ним. Сначала неохотно, скорее, из одолжения позволяла брать себя в руки – только бы вновь не оказаться на морском дне. Но вскоре, с огромным удивлением для себя, я поняла, что привязываюсь к каждому новому встречному, особенно к детям. Я чувствовала боль в собственной груди, когда обстоятельства разлучали нас, и приходилось снова скитаться. Безвольно, не имея никакой возможности взять судьбу в свои руки.

Больше всего меня повергла в уныние смерть крошки Сары-Рут. Она называла Эдварда «Бубенчик» и укачивала на руках, словно маленького. Радовалась кролику, как самой большой награде, когда его только принесли. А ещё смотрела с такой любовью, от которой становилось тепло даже пустому фарфоровому тельцу. Интересно, как это – смотреть с любовью?

«Эдвард выпал из рук Сары-Рут ещё накануне вечером, и она больше о нём не спрашивала. Лёжа на полу лицом вниз, закинув руки за голову, Эдвард слушал, как плачет Брайс…

Я тоже её любил, – думал Эдвард. – Я любил её, а теперь её нет на свете. Странно это, очень странно. Как дальше жить в этом мире, если здесь не будет Сары-Рут?»[3]

Чертовщина какая-то! Я снова не понимала, почему вместе с Эдвардом печалюсь о той, кого никогда не существовало.

Но позже одна мысль, озвученная Эдвардом, окончательно укрепила мою уверенность, что в чувствах в целом и в любви в частности нет ничего хорошего.

«Смотри же на меня, твоё желание сбылось. Я научился любить. И это ужасно. Любовь разбила мне сердце…»

– Ну, какая же глупость! – воскликнула я, чтобы заглушить саднящее ощущение в горле. – Разве можно научить любви фарфоровое сердце?

– В сказках всё возможно, Мира. Но сказка – это не просто никчёмная выдумка. Зачастую она становится проводником самых смелых фантазий и мечтаний в реальный мир. В эфемерной сказочной вселенной человеческие мечты вызревают и крепнут тем быстрее, чем чаще мы туда заглядываем, подпитывая «посевы» силой своего внимания. И некоторые из них однажды приносят плоды здесь, в материальной действительности.

И мы снова провалились в перипетии, происходившие с игрушечным кроликом, вплоть до самой последней страницы.

Когда Грег дочитал эпилог и захлопнул книгу, я не сразу поняла, что произошло, и в каком мире я нахожусь. Обхватив себя руками, я продолжала сидеть без движения, даже когда Грег снял с меня все датчики. Я так и не смогла понять, почему меня разрывают два противоположных чувства: радость за главного героя, нашедшего дорогу домой, и пронизывающая тоска о чём-то, что я никак не могла сформулировать.

Грег аккуратно поставил книгу обратно на полку, и ещё какое-то время в задумчивом молчании смотрел в окно. Мне было хорошо вот так – в полной тишине размышлять о своём, и в то же время ощущать его присутствие рядом. На краю сознания слегка покалывало желание, чтобы он оказался ещё ближе. И тут Грег двинулся в мою сторону. Но не остановился, а прошёл мимо, к выходу из комнаты. Уже в дверях, стоя ко мне спиной и слегка повернув голову, он произнёс:

– Проживание эмоций обнаруживает новые смыслы. В каждом из нас.

А затем ушёл на кухню готовить еду и увлёк за собой Рика, оставляя меня в одиночестве. Обнаруживать новые смыслы.

Глава 7

Книга за книгой, Грег скармливал мне поэзию и прозу. Следующим, я точно помню, был Теодор Драйзер – «Американская трагедия». Следом за ней – ещё более древняя трагедия «Ромео и Джульетта» некоего Шекспира. Грег читал мне очень много. Какие-то книги я наугад вытягивала с полки сама. Другие подбирал Грег, на своё усмотрение. «Анна Каренина». «Зелёная миля». «Прощай, оружие». «Цветы для Элджернона». «Франкенштейн». «Бойня № 5» Воннегута и «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери. Наконец, снова сказки – народов старого мира… О да, я оплатила много сеансов.

Книги были такими разными, но в каждой неизменно присутствовал элемент, объединявший их все. Какой бы ни была тема или идея каждого отдельно взятого произведения, в нём обязательно находились детали, апеллировавшие к самым разным чувствам и эмоциям. Поначалу мне было сложно – я не понимала смысла большинства метафор, которые использовали авторы. Не понимала, о каких чувствах идёт речь – что они собой представляют. Но Грег терпеливо и обстоятельно пояснял каждый непонятный мне речевой оборот, каждую новую эмоцию, которая, так или иначе, просвечивала в тексте.

Иногда это были многочасовые погружения в мир одной книги, в другие разы Грег чередовал отрывки из разных произведений, зачастую совершенно отличающихся по жанрам и тем чувствам, которые вызывали тексты. В такие дни мне казалось, что я нахожусь на борту огромного авиалайнера без кресел и ремней безопасности. Лайнер трясло в вихревых потоках ветра, а меня бросало из одного угла салона в другой.

Электроаппаратура посылала нужные импульсы в мой мозг, и в конце концов, я ухватила принцип. Увы, не секретного программного кода. Но мне стал ясен принцип восприятия и распознавания мимолётных эмоций и более глубоких чувств.

Изумление, грусть, взволнованность, тревога, отчаяние, ярость, презрение, надежда и восхищение… Они обрушивались на меня лавинообразно и с неизбежностью приступов голода и жажды для того, кто много дней брёл в безлюдной пустыне. Казалось, чувства втекали через мои уши вместе с хрипловатым баритоном Грега и раскачивали внутри меня волны чего-то совершенно неведомого ранее.

Когда Грег дошёл до середины «Цветов для Элджернона», я попросила его остановиться и прорыдала, лёжа ничком на диване около получаса. Часто я боялась признаваться самой себе, что вижу себя же во многих и многих героях всех этих историй.

Позднее помимо голоса Грега к аудиальному сопровождению текстов добавилась музыка, которую он воспроизводил с довольно привычных для меня носителей информации – кристаллов памяти, но при помощи той самой стереосистемы, на которую я обратила внимание раньше. В зависимости от содержания книги, Грег включал старинные записи Чайковского, Вагнера, Орфа, Римского-Корсакова, Рахманинова… Со временем к «древним классикам», как называл их Грег, добавились разножанровые музыкальные треки исполнителей двадцатого и двадцать первого веков.

Неделя за неделей он учил меня отличать «живую» инструментальную музыку от электронной. Не столько по звучанию, сколько по тем ощущениям, которые при этом возникают в теле. Причём не только на физическом уровне, но и на другом – более тонком. Тогда я совершенно не могла понять разумом, что он имеет в виду, говоря о тонком восприятии окружающей действительности. Но на уровне ощущений я открывала для себя новую, совершенно неведомую доселе, грань этого мира.

Удивительно, но в результате регулярных сеансов приобретения чувств моя повседневная работоспособность не только не ухудшилась, но наоборот: я начала справляться с заказами и проектами ещё быстрее, чем раньше, а мой рейтинг за три месяца вырос на два пункта. Но теперь, берясь за новую работу, я стремилась как можно скорее высвободить время не для следующей задачи, а для того, чтобы попасть на очередной сеанс.

Наши с Грегом встречи всё удлинялись и теперь происходили не только поздними вечерами. К концу лета я стала приезжать к нему ещё засветло и иногда присутствовала на их прогулках с Риком, который к тому времени привязался ко мне и даже слушался моих команд. Я не отследила толком момента, когда Грег перестал путать следы, ведя меня в свои апартаменты. Красная повязка больше не встречала меня у самого входа в дом. Вероятно, я сдала некий тест на доверие, когда не отступила и согласилась продолжать сеансы вопреки одолевавшим меня неприятным ощущениям. А может быть, Грег, наконец, понял, что все эти ухищрения бесполезны, когда я сбежала с очередного сеанса после его рассказа о жене и сыне. Я ведь тогда забыла притвориться, что не помню дороги на улицу – так хотелось поскорее покинуть трущобы и вернуться в свою реальность, стерильную от чувств.

Как бы там ни было, но теперь моя способность запоминать дорогу даже с закрытыми глазами, вновь осталась невостребованной: мы шли в его апартаменты кратчайшим путём.

Периодически я ловила себя на том, что, увлёкшись происходящим на сеансах, всё чаще напрочь забывала о первоначальной цели визитов к продавцу эмоций. В такие моменты я была сама не своя, но прекращать встречи с Грегом не собиралась.

Тайком от Грега те книги, которые мы не успевали дочитать у него дома, я скачивала в электронной версии из Даркнета и «добивала» самостоятельно: неопределённость нервировала, а каждое недочитанное произведение оставляло меня вместе с героями в подвешенном состоянии.

Сначала мне было тяжело воспринимать все эти художественные тексты без голосового сопровождения продавца эмоций и его пояснений отдельных моментов. И тогда я стала мысленно озвучивать прочитанное голосом Грега – так, будто теперь не я, а он находился у меня в гостях. Однажды я настолько увлеклась этой мысленной игрой, что стала представлять, как знакомлю Грега с обстановкой своего дома, учу его пользоваться техникой, а один раз даже «взяла с собой» в кафе на обед. И вот тогда я, наконец, поняла, почему эта еда не вызывала у меня никаких ощущений. Приготовленная машиной пища совсем не имела того вкуса и запаха, какой обретала благодаря искусным рукам Грега. Та еда, которую я привыкла есть каждый день, по вкусу напоминала бумагу.

– Я хочу, чтобы ты научил меня готовить, – выпалила я прямо с порога, когда мы встретились вновь.

А Грег даже не удивился – только широко улыбнулся, привычно склоняя голову набок и демонстрируя ряд крупных ровных зубов. В такие моменты его широкие брови, обычно чуть сведённые вместе, слегка расслаблялись, а вертикальная складка между ними разглаживалась, отчего всё лицо мужчины как будто… светлело. И вот именно в тот момент, стоя в дверях и глядя на посветлевшее лицо Грега, мне вдруг страшно захотелось прикоснуться к нему рукой.

– Ох уж эти алекситимики, только о еде и думают, – всё так же улыбаясь, покачал головой Грег, и звук его голоса сбросил с меня секундное наваждение. – Ладно, шагай тогда сразу на кухню. Честно говоря, я ждал, когда ты об этом попросишь.

Вот так. Оказывается, он и это предугадал.

Однако уже с первых минут совместной готовки я засомневалась в удачности всей этой затеи. Грег вручил мне нож и небольшую корзинку, доверху наполненную плодами розоватого картофеля.

– Ты чистишь это, а я – все остальные овощи. Потом вместе займёмся мясом, – непринуждённо заявил он, принимаясь за свой участок работы.

Всё бы ничего, да только я ни разу за всю жизнь не чистила картошку руками. Я умела её варить, но пользовалась для этого уже очищенными и предварительно замороженными корнеплодами. Но даже если бы мне вздумалось приготовить блюдо из свежего картофеля, я бы просто воспользовалась универсальным кухонным роботом, которого у Грега, конечно, не наблюдалось.

– Эм…Грег… Кажется, у меня проблема, – пришлось, наконец, признаться после нескольких минут старательных, но безуспешных попыток отодрать шкуру от непослушной картофелины. Всё закончилось тем, что я отодрала кусок собственной кожи с большого пальца левой руки.

Грег отложил морковь с чем-то там ещё, чем он в это время занимался, ополоснул и насухо вытер руки и принялся осматривать мой раненый палец, насмешливо качая головой.

Но в ту минуту, когда моя рука оказалась в его больших тёплых ладонях, я и думать забыла о глупой царапине, кровь из которой узкой ярко-алой дорожкой стекала вдоль моего пальца прямо на пальцы Грега.

– Сейчас принесу антисептический пластырь.

«Нет-нет! Не нужно ничего делать! Просто продолжай вот так держать меня за руку!»

Конечно, я этого не сказала. Но острое чувство разочарования и опустошенности внезапно охватило меня целиком, потому что Грег всё-таки выпустил мою ладонь и быстрым шагом вышел из кухни.

Правда, он так же быстро вернулся. Средства первой помощи у эмпатов тоже были как из позапрошлого века. Никаких нанопластырей и волновых приборов для обработки ран. Грег ловко обработал мой палец жидким антисептиком, наклеил полоску обычного тканевого пластыря и больше уже не касался меня. Вместо этого он с ухмылкой стал вертеть в руках искромсанную мной картофелину:

– Ты что, в первый раз это делаешь?

– Ну…да, – пожала я плечами.

Для меня в этом не было ничего удивительного: я ни разу не видела своих мать или отца, занимающихся готовкой «с нуля» и никогда не училась чистить овощи. Потребности в этом навыке у меня просто не было, ведь моя профессиональная специализация никаким боком не касалась кулинарии.

– Интересно, как вы, алéксы, планируете выживать в случае новой волны планетарных разрушений и катаклизмов? Что вы будете делать без всей своей техники?

– Думаю, именно техника в компании с технологиями и помогут нам выжить. Не тебе судить нас. Лучше покажи, как правильно.

Нужно отдать должное Грегу – он никогда не отказывал в помощи, если я напрямую о ней просила. Уже через пятнадцать минут я вполне сносно научилась очищать картофель от кожуры под руководством Грега – правда, раза в три медленнее, чем это делал он сам. К тому же скоро я начала ощущать сильную боль в пальцах, которыми давила на нож, а на одном из них даже образовалась маленькая, но неприятная мозоль. И всё-таки я испытывала нечто вроде простой и понятной радости. Я не совершила ничего глобального, не выдумала революционный программный алгоритм и не запустила шаттл в космос. Однако я обрела абсолютно новый навык, и это было значимо лично для меня. Странно, но глядя на миску, полную белых картофелин, блестящих от капель воды, я думал о Греге. В ту минуту мне больше всего хотелось, чтобы он сказал что-нибудь вроде…

– Молодчина. Ты справилась!

Он действительно это сказал! Словно прочитал мои мысли. И в его глазах не было иронии.

Свой объём подготовительных работ Грег к этому времени тоже выполнил, и ещё через час не только кухня, но и всё его жилище заполнил кружащий голову аромат свежеприготовленного блюда. На этот раз – потрясающе нежного жаркого прямиком из электродуховки, которое готовилось и подавалось в чудной круглой посуде с высокими стенками, похожей по форме на большие чаши, только без ручек и с крышками.

– Это глиняные горшочки, – пояснил Грег. – Мой дед всю жизнь занимался изготовлением посуды из керамики, а бабушка расписывала её. Но нужно сказать, что почти во всяком приусадебном хозяйстве эмпатов есть хоть небольшой самодельный гончарный круг, и каждый второй житель поселений старше семи лет умеет создавать разные нехитрые вещицы из глины.

Я разглядывала затейливые спирали, ромбы и растения, изображённые на этих посудинах, и пыталась прикинуть в уме, сколько времени вложено в каждое такое изделие. Подумать только! Эмпаты до сих пор изготавливали и расписывали посуду вручную, будто выходцы из какого-нибудь каменного века. В то время как в городах всю подобную работу давно взяли на себя автоматизированные 3D-принтеры и прочая техника. И всё-таки в этих горшочках, вылепленных и расписанных человеческими руками, было нечто такое, что не давало отвести взгляд. Где-то завиток орнамента чуть выбивался из стройного ряда других – похожих, но всё же не абсолютно идентичных. Где-то была слегка нарушена форма самого горшочка, что, впрочем, совсем не влияло на его функциональность. Ну а в некоторых местах, очевидно, капнули слишком много глазури. Она слегка вздулась и запузырилась, придавая сюрреалистичности всему дизайну сосуда и вызывая непреодолимое желание провести пальцем по этим застывшим пузырькам воздуха, ощутить их шероховатость и убедиться, что они вполне реальны.

Заметив мой интерес к посуде, Грег не стал в этот раз закрывать мне глаза повязкой. Однако и «энцефалограф» он тоже не включил. Но я и не жалела об этом. Вряд ли мне удалось бы получить большее удовольствие от того ужина даже с десятками проводов вокруг головы. Жаркое оказалось космически вкусным. Каждая новая порция блюда одновременно плавилась и взрывалась у меня во рту калейдоскопом вкусовых ощущений, и я почему-то была уверена, что горшочки сыграли в этом свою роль.

– Продай их мне, – попросила я, когда горшочки с жарким опустели, и Грег разлил по прозрачным стеклянным кружкам душистый травяной чай.

– Ты о чём? – Грег застыл с чайником в руке.

– Горшочки. Продай мне пару штук, у тебя их наверняка много. А я дома попробую повторить этот кулинарный эксперимент самостоятельно. В последнее время еда в кафетериях и заказанная на дом кажется мне совершенно безвкусной по сравнению с тем, что готовишь ты. Хочу проверить – может, дело в твоей особенной технологии.

Официально взаимоотношения между алéксами и эмпатами в ОЕГ запрещены. Однако в Законе есть один пункт, позволяющий обойти этот запрет. Этот пункт – торговля. Так, эмпаты имеют право продавать городским жителям продукцию сельского хозяйства и животноводства, если у них остаются излишки после уплаты всех налогов за использование земли. Также в перечень разрешённых к продаже товаров входят различные предметы быта. То есть, можно купить всё, что ты можешь увезти на собственном глайдере и что не относится к алкогольно-наркотической категории или оружию. На въезде в любой город сканеры проверяют не только личность въезжающего, но и его транспортное средство. Сканирование глайдера занимает не больше десяти секунд, но для чувствительной аппаратуры этого достаточно, чтобы обнаружить запрещённый объект на борту.

Правда, есть и такие предметы, которые официально не являются запрещёнными к покупке, но фактически могут доставить много ненужных проблем потенциальному покупателю. Однажды я хотела купить у Грега книгу. Ничего особенного – сборник стихов мировых поэтов XX и XXI веков в простом коленкоровом переплёте. Но Грег посмотрел на меня как на умалишённую:

– Мира, ты разве не в курсе?

– Не в курсе чего?

– Ты не сможешь провезти книгу в город. Ну, то есть, может быть и сможешь, но с этих самых пор пристальное внимание Служб к твоей персоне будет обеспечено. А потом – малейшее подозрительное действие – и ты в трудовом лагере. Можешь, конечно, не верить мне на слово. И всё же настоятельно не рекомендую проверять.

Он был прав. Вспомнив о нескольких минутах парализующей паники в тот вечер, когда рядом с моим глайдером поравнялся глайдер «Зорких», книгу я так и не купила. Но посуда… Уж к ней-то точно не должно возникнуть вопросов. Видимо, Грег считал так же, потому что в ответ на мою просьбу продать горшочки дал согласие.

Так я обзавелась двумя предметами кухонной утвари ручной работы. Цену на них Грег не озвучил, и я просто оплатила ему пятьдесят евразийских долларов сверх обычной стоимости сеанса наличными. Да, наличные деньги в ОЕГ действительно остались, но по большей части именно для взаиморасчётов с эмпатами. Ведь все расчёты в городах и между ними осуществляются посредством цифровых коинов, а все электронные кошельки алекситимиков привязаны к их идентификационным меткам и объединены в одну систему. Но у эмпатов нет электронных счетов, и единственный способ официально оплатить их товар или услугу – обналичить часть своих электронных денег. Само собой, комиссия за обналичку просто огромна. По этой причине (но не только) эмпаты додумались создать собственную электронную валюту – дарккоины. Она вне закона, конечно же. Однако именно посредством дарккоинов удобнее всего оплачивать нелегальные услуги вроде продажи эмоций. Подозреваю, что и проституток – тоже. Во всяком случае, я с Грегом рассчитывалась именно дарккоинами, лишь изредка используя наличные. И даже не потому, что меня напрягала высокая комиссия: просто при частом обналичивании крупных сумм легко навлечь на себя подозрения со стороны Служб.

– На самом деле, я уверен, что основная причина отсутствия вкуса ваших блюд кроется в самих продуктах, из которых вы готовите, – продолжил Грег нашу беседу. – Те же овощи и мясо, в полисах выращиваются при искусственном освещении, с применением множества синтетических химикатов. Животные из ваших многоуровневых ферм никогда не видели настоящего земного луга. Птицы не клевали дождевых червей, а скотина не щипала полевую траву. К тому же размороженные продукты совсем не того вкуса, что свежие.

– Какое имеет значение, чем питались животные, и под каким солнцем росли овощи? – недоумевала я. – Ведь у них одинаковый состав микроэлементов. Они ничуть не отличаются от тех продуктов, что вы выращиваете вручную, затрачивая на это уйму ресурсов и времени. Даже наоборот: наши овощи намного крупнее, не подвержены заболеваниям и атакам вредителей.

– Всё имеет значение, Мира. Да, вам удаётся экономить площади и выращивать большие объёмы продуктов без привязки к плодородным почвам и сезонам года. Но, увы, эта пища не содержит в себе той жизненной силы, какую может дать земля, солнце, ветер и природные дожди. Оттого и вкус её совсем не тот.

– Не понимаю тебя, – я с недоверием фыркнула. Мне и впрямь казалось, что его теория не слишком правдоподобна.

Грег замолчал и, прищурившись, посмотрел на меня каким-то долгим, тягучим взглядом. Мне стало неуютно, и я отвела взгляд, а Грег спросил:

– Ты когда-нибудь была в лесу, Мира? Я имею в виду, настоящий, дикий лес. Гуляла ли по берегу реки где-то в луговой низменности за пределами города?

Я покачала головой.

Действительно, если я и выбиралась за пределы Центрополиса, то лишь затем, чтобы попасть в другой город – Восточный-1, Восточный-2, Северный-1 (все города Объединённого Евразийского Государства имеют стандартную кодировку названия, обозначающего расположение относительно Центрополиса и степень удалённости от него). Именно в этих трёх городах периодически проходили крупные IT- и биоинжиниринговые форумы, которые я не могла пропустить, если хотела в числе первых заполучить самую актуальную информацию и парочку перспективных проектов для работы.

Мне и в голову не приходило останавливать глайдер на полпути между городами, чтобы прогуляться по лесу. Даже в трущобах эмпатов я впервые очутилась лишь после того, как затеяла всю эту игру в покупку эмоций.

– Печально, – буркнул Грег, но удивления не выразил. – Но у тебя всё впереди. На следующем сеансе отправимся на прогулку подальше от жилых домов. То-то Рик обрадуется.

Пёс, услышав своё имя, поднял голову, до этого лежавшую на лапах и навострил уши.

– Оденься потеплее, – окинул меня взглядом Грег, – Иначе быстро почувствуешь физический дискомфорт, а это будет мешать. И запланируй время так, чтобы ты смогла приехать ко мне не позже полудня.

Я не совсем понимала, для чего всё это нужно.

– Но… какое отношение прогулка имеет к эмоциям?

– Такое же, как книги, картины или музыка. Созерцание живой природы способно насытить нас впечатлениями ничуть не меньше, чем чтение захватывающего сюжета. И к нашему разговору о вкусовых свойствах продуктов это тоже относится. Просто… Есть вещи, которые я неспособен объяснить словами, их нужно показывать.

И тут я осознала, что этой мой шанс. Наверняка на прогулке Грег не станет завязывать мне глаза, «подключая» меня к прибору. А значит, я могу изловчиться и хотя бы мельком уловить, что происходит на мониторе этого безумного устройства во время сеанса. Я была уверена: стоит мне хотя бы мельком увидеть рабочий интерфейс, и я приближусь к разгадке самого кода. Поэтому я без колебаний дала своё согласие на такой необычный формат следующей встречи.

Однако позже, уже возвратившись в Центрополис, я некоторое время не могла уговорить себя вернуться сразу в апартаменты и приняться за работу. Около часа я продолжала бесцельно нестись вдоль одного из колец на автопилоте и размышляла о своих дальнейших действиях. Теперь, когда Грег с каждым днём всё больше доверял мне, и когда я вплотную приблизилась к возможности раскрытия таинственного программного кода, меня это испугало. Я досадовала сама на себя, и ещё больше досадовала на саму эту досаду. Чёрт бы побрал эти эмоции! «Если бы не полгода регулярных сеансов, я бы сейчас не чувствовала себя так паршиво», – думала я, забывая, что и к программе тогда не приблизилась бы. Возвращаться к прежнему состоянию «полнейшего пофигизма», как называл это Грег, с каждым днём становилось всё сложнее. Что же меня пугало в перспективе понять код и написать собственный аналогичный? То, что с этих самых пор мне больше не нужны будут эти сеансы, а значит – и встречи с Грегом. Они больше не понадобятся для моей работы, то есть – больше никаких поводов видеться с продавцом эмоций. Ведь этому не будет никаких оправданий. Я долго убеждала себя, что жду не дождусь прекращения поездок к Грегу, ведь тогда у меня прибавится несколько часов в неделю, и я смогу посвящать их рабочим проектам, улучшая свой рейтинг. Но в тот памятный вечер пришло внезапное понимание: я упустила момент, с которого работа и личный рейтинг перестали быть единственными интересами в моей жизни.

* * *

Грег не обманул. Впрочем, он никогда не бросался обещаниями впустую. В следующий раз мы впервые встретились днём. Он уже ждал меня на выходе из паркинга со своим четырёхлапым спутником – Риком. Что-то изменилось во внешнем облике Грега, но я не успела отследить, что именно: пёс, завидя меня, идущей к ним навстречу, залился сиплым лаем и дёрнулся вперёд. Он до отказа натянул поводок, приподнимаясь на передние лапы, но Грег дважды прищёлкнул языком, что означало «сидеть», и Рик послушно уселся, в нетерпении водя глазами и ожидая, когда я подойду.

Как обычно, я поняла, что не могу отказать этому умоляющему взгляду, поэтому мимоходом кивнув Грегу в знак приветствия, подошла к Рику и потрепала его довольную мордаху.

– Ну, здравствуй, Рик. Что же твой хозяин затеял для нас сегодня?

В это время я перевела взгляд на Грега и заметила, что между его бровей пролегли две вертикальные складки:

– Я же предупреждал, что для прогулки нужно одеться теплее.

Я недоумённо оглядела себя, затем – снова Грега, и только тогда поняла: на нём вместо обычных лёгких штанов и футболки, в которых я привыкла его видеть, была толстая куртка, видимо, с какой-то подкладкой и более плотные, чем обычно, штаны. Я же была в стандартном своём комбинезоне из тонкого волокна.

– У меня же термокомбинезон, Грег, – пришлось пояснить, чтобы устранить его беспокойство. – Я хожу в таком почти круглый год. Они изготовлены из материала, способного автоматически подстраиваться под внешние погодные условия и поддерживать максимально комфортную для тела температуру.

В ответ Грег лишь хмыкнул и, не говоря ни слова, кивком пригласил меня следовать за ним. Мы снова спустились в паркинг, но направились не к моему глайдеру, а к небольшому ряду старинных электромобилей, принадлежавших жителям комплекса. Пройдя весь ряд, где было около тридцати машин, мы остановились у самого крайнего и самого ухоженного с виду, ярко-жёлтого, как стул в прихожей Грега, электромобиля.

– Это, конечно, не то что твой суперскоростной дельфин, но тоже вполне резвая старушка, – ухмыльнулся Грег.

– Дельфин? – непонимающе переспросила я.

– Я о твоём глайдере. Он ведь похож на дельфина. Не замечала?

Я пожала плечами: никогда не задумывалась о подобном сравнении.

Тем временем Грег нажал кнопку на миниатюрном брелоке, зажатом в его руке, и электромобиль, мигнув фарами, коротко пиликнул. Позже Грег объяснил, что это старинная система электронных замков, некий аналог нашей системы распознавания личности владельца, встроенной во все приборы и механизмы алексов. Но её глобальное отличие в том, что воспользоваться автомобилем эмпатов может любой, у кого есть брелок и кто знает код активации системы зажигания этого автомобиля. Моим же глайдером не сможет воспользоваться никто, кроме меня.

Грег по очереди открыл переднюю дверь пассажирского сидения для меня и заднюю – для Рика.

В салоне оказалось уютнее, чем я думала, но всё же я ощущала себя так, словно сидела не в настоящем автомобиле, а в игрушечном симуляторе. Приборная панель выглядела жутко примитивно, и, конечно же, ни о каком автопилоте и интерактивной системе голосового управления не было и речи.

– Как тебе удалось найти старый автомобиль в таком хорошем состоянии? – спросила я, наблюдая, как Грег заводит машину и плавно устремляет её к выезду из паркинга.

– Она была в ужасном состоянии, когда попала ко мне, – ответил Грег. – Больше всего пострадал металл корпуса снаружи. Ну и некоторые детали ходовой пришли в полную негодность. Но мне повезло с братьями – они мастера на все руки. Старый отцовский гараж они превратили в автомастерскую. Тем и зарабатывают на жизнь уже много лет.

– Ты хочешь сказать, они чинят автомобили своими руками?

– Именно так, – кивнул Грег.

В это было сложно поверить, но Грег утверждал, что подобные мастерские существуют почти в каждом квартале резервации эмпатов.

– Многие из нас выживают именно благодаря тому, что умеют делать своими руками, Мира.

Помню, как ещё в интернате буквально каждый день нам показывали различные снимки и видеозаписи, сделанные в «трущобах». Видимо, в самых бедствующих районах, где-то на окраинах ОЕГ. На этих снимках неизменно были представлены полуразрушенные дома, кишащие крысами, кварталы, полные бродячих псов, готовых загрызть любого безоружного прохожего. Грязные, одичавшие дети в подворотнях, готовые на любое преступление ради объедков. При этом нам постоянно говорили, что эмпаты постепенно вымирают вне городов, вне достижений современной цивилизации. Что выжить смогут лишь те, кто, в конце концов, примет щедрое предложение властей и пополнит ряды настоящих алекситимиков.

Однако то, что рассказывал Грег и то, что я видела здесь сама, абсолютно противоречило представлениям городских жителей о жизни эмпатов.

В то время как алéксы выстраивали новые гигантские города, совершенствовали технологические и производственные мощности, разрабатывали новую концепцию идеального благополучного общества и даже замахивались на новую ступень освоения космического пространства, эмпаты продолжали жить, используя простой ручной труд, натуральное хозяйство, устаревшую технику. В некоторых регионах – я узнала об этом из рассказов Грега – им даже удалось собственными силами восстановить старые предприятия лёгкой промышленности. Практически в каждом селении была своя ветроэлектростанция и даже станции по очистке воды. При этом они не переставали читать книги, слушать музыку, заниматься живописью, жить сообществами и… испытывать разные чувства друг к другу и ко всему, что их окружает. Выходит, многое из того, что нам говорили об эмпатах – ложь?

Неожиданно автомобиль резко тряхнуло, и я едва не подскочила на сидении. Вопросительно взглянула на Грега, но он как будто даже не заметил этого. Пока мы доехали до конца квартала, подобное встряхивание повторилось ещё несколько раз, и только тогда я обратила внимание: старую дорогу, по которой мы ехали, во многих местах пересекали выбоины и неровности. Даже такие большие колёса электромобиля не всегда могли их «проглотить». Само собой, путешествуя в глайдере на воздушно-магнитной подушке, я совершенно не задумывалась о состоянии дорог, даже выезжая за пределы города. Но судя по невозмутимому виду Грега, его эта периодическая тряска не слишком беспокоила.

Мне было удивительно, что нам практически не попадались встречные или опережающие нас машины. Гораздо чаще встречались люди, передвигающиеся пешком или на древних механических транспортных средствах, которые приводятся в движение за счёт самостоятельного вращения педалей тем, кто этим транспортом управляет. Здесь мне всё время казалось, что я прошла через некий портал, забросивший меня в далёкое-далёкое прошлое.

Я привыкла к невероятно оживлённому городскому трафику. Проблема с его распределением устранялась благодаря многоуровневым магистралям, кое-где достигавшим десяти – двенадцати уровней. Некоторые из таких развязок Центрополиса в высоту превышали двадцатипятиэтажные здания. Но стоило выехать за пределы внешнего городского кольца, и дорожное полотно представало перед путешественником всего одним единственным уровнем. Все автострады, соединяющие города, имеют идеальное покрытие и выстроены с учётом перемещения по ним на магнитно-воздушном транспорте. Но при съезде с этой трассы в сторону поселений эмпатов, магнитный подвес глайдера отключается, и дальнейшее перемещение происходит исключительно за счёт воздушной подушки. И всё же, это значительно превышает и по уровню комфорта, и по скорости обычный колёсный электромобиль, в котором я чувствовала себя как в жёстком пластиковом контейнере.

Мы ехали уже больше часа. Рик, поначалу с интересом глядевший в окно, теперь задремал на заднем сидении. Пейзаж за бортом постепенно менялся. Жилые кварталы редели. Многоэтажки сменились одно- и двухэтажными бараками, выстроенными на скорую руку, а вскоре мы и вовсе выехали на старинную бетонную дорогу, по обе стороны которой не встречалось никаких жилых строений. Пожелтевшие холмы перемежались с равнинными клочками лысой земли, из которой кое-где торчала сухая солома. Грег объяснил, что всё это – поля, которые возделывают эмпаты-земледельцы. Урожай этого года уже был собран, потому поля и стояли голыми.

Теперь бредущих пешком или едущих на механических устройствах людей встречалось всё меньше. Вместо них то и дело попадались повозки, запряжённые одной или двумя лошадьми, которыми управлял один человек. Некоторые из повозок были заполнены сеном или соломой, а некоторые скрывали свой груз под плотной тканью.

Всё это было так необыкновенно, что мне было трудно удержаться от расспросов.

– До Великого смещения, когда мир был ещё поделён на множество разных государств, сельское хозяйство велось с помощью спецтехники. Огромные многофункциональные агрегаты помогали людям возделывать большие участки – подготавливать землю к посеву, ухаживать за ними, собирать урожай… Но с тех пор как общество разделилось на достойных и не слишком, а города монополизировали все ресурсы и уцелевшие производственные мощности, нам – недостойным высших благ цивилизации – пришлось искать другие способы выживать, – Грег терпеливо и обстоятельно отвечал на мои вопросы, не отрывая взгляда от дороги. – Мы были вынуждены, как в древние времена, заново учиться привлекать к труду животных и использовать собственные физические силы в полном объёме.

Я даже приблизительно не представляла, как можно эффективно возделывать поля без помощи специализированной техники. Конечно, у нас было пару лекций о древних орудиях труда, но по моим тогдашним представлениям, в комплект к таким орудиям непременно шёл полуголый косматый неандерталец с минимальным запасом интеллекта. И никак я не могла представить современного человека, даже эмпата, руками обрабатывающего землю и кропотливо собирающего урожай.

В последующие полчаса или час пейзаж оставался довольно однообразным. К тому же скорость электромобиля оказалась примерно в три раза ниже скорости, с которой я привыкла перемещаться на глайдере. Грег замолчал, а я погрузилась в свои мысли. Среди них были в основном сомнения. Я непрерывно вела мысленные подсчёты: с учётом времени в пути и самой прогулки, обратно в Центрополис я попаду лишь к ночи. На эту поездку уйдёт целый день, который я могла бы провести за очередным проектом, выполнить работу досрочно, и, возможно, получить новый бонус для продвижения в рейтинге. И почему, вообще, я с такой лёгкостью доверилась Грегу и позволила ему везти меня куда-то на его машине? Кто знает, что на самом деле у него на уме? Ведь Грег – чёртов эмпат! Я же своим поведением регулярно нарушаю важнейшее правило, которое назубок знаю чуть ли не с первых шагов: «Алекситимик не должен доверять эмпату». Хотя, как объяснил мне когда-то сам же Грег, доверие или недоверие – это тоже чувства. А я не испытываю ни того ни другого. И в тот момент я вынуждена была признаться самой себе, что такое положение вещей выглядело странным. С другой стороны, для этого нас и учили полагаться не на чувства и эмоции, а на знание определённых фактов и логику. То, что эмпатам нельзя доверять нам подавали как факт. Но до конца ли он правдив? И даже если и так, то как должно обстоять дело с доверием самим алекситимикам? Или стать сексуальной добычей какого-нибудь Лобзовского менее опасно, чем попасть под «горячую руку» эмпата?

Погружённая в свои мысли, я не сразу заметила, что электромобиль остановился, и пейзаж больше не меняется.

– Не спи, а то пропустишь всё самое интересное, – Грег дотронулся до моего плеча – видимо, чтобы вернуть меня к действительности. Я же дёрнулась, как от раскалённого металла: по всему телу от его прикосновения прошёл резкий импульс. Правду говоря, это было, скорее приятное ощущение, просто неожиданное. Но Грег решил, что мне не нравится его близость.

– Прости, не собирался тебя пугать. Ты в порядке? Мы приехали.

– Да нет, я… То есть… Что, уже?

Вместо ответа Грег вышел из машины, выпустил Рика, а затем открыл и мою дверь.

– С ремнём безопасности справишься? – спросил он.

И только тогда я поняла, что мы съехали с трассы и стоим в окружении разлапистых деревьев. Я ступила на землю, сплошь, куда ни глянь, усыпанную листьями всевозможных оттенков от ярко-лимонного до глухого коричневого. Листва на окружавших меня деревьях тоже оказалась многоцветной, и это… удивляло. Нет, конечно же, я видела деревья и прочие растения и раньше. В Центрополисе есть городской дендропарк, который представляет собой грандиозный ландшафтно-архитектурный проект – он состоит из необъятных коридоров со стеклянными стенами около ста метров высоту. За ними растут различные деревья и кустарники, привезенные лайнерами с одиночных островов, выживших после Великого смещения, а теперь по большей части необитаемых. Однако все представленные там растения – вечнозелёные, и я ни разу не видела вживую деревьев, меняющих цвет своей листвы. Лишь на обучающих голографических слайдах на занятиях по биологии, ещё в интернате.

Я сделала несколько шагов в сторону от машины, представляя, будто каким-то невероятным образом сама попала внутрь одного из тех слайдов. То, что я прежде воспринимала лишь в двухмерности, теперь развернулось передо мной во всей необыкновенной глубине своего объёма. Не иллюзия ли это? Я приблизилась к дереву и протянула руку к серому, гладкому с небольшими вмятинами стволу. Ладонь не провалилась, не прошла насквозь, а встретила настоящую, твёрдую преграду. Всё-таки не иллюзия.

Мои спутники веселились, не обращая на меня никакого внимания.

Грег бросал Рику найденную здесь же, в лесу, палку, и пёс стремглав нёсся вдогонку, чтобы поскорее вернуть её хозяину. На несколько мгновений я засмотрелась на собаку: лапы скользят по листьям, уши вразлёт. Но их с Грегом игра не смогла отвлечь меня от внезапно обострившегося восприятия пространства, против которого мой внутренний файерволл почему-то оказался бессилен. Я прошла по небольшой тропинке несколько десятков шагов, и лес буквально обрушился на меня мощным информационным потоком. В нём сплетались незнакомые звуки, запахи, которые я не могла идентифицировать и чрезмерно насыщенные зрительные образы. Листва, брызжущая солнечным светом. Засохшее почерневшее дерево. Его изогнутый ствол и растопыренные в разные стороны сухие тёмные ветки напомнили мне силуэт человека. Мечущегося, извивающегося в невыразимой внутренней агонии. Застывшая боль. На миг показалось, что оно вот-вот оживёт и издаст протяжный стон. Или двинется мне навстречу.

Слышался шум крыльев и резкие гортанные вскрики иссиня-чёрных птиц, не спускавших с меня глаз. Прямо под ногами что-то резко зашуршало и дёрнулось в сторону, скрываясь в траве и опавшей листве. Ноги, казалось, увязали в лесной почве, не чувствуя под собой привычной твёрдости дорожного полотна или тротуарных блоков. Стало не по себе. Сердце колотилось, дыхание сбилось и участилось, как при быстром беге – я даже ощутила испарину на лбу и спине. Кончики пальцев левой руки охватило ледяное покалывание, и в ту же секунду раздался знакомый писк.

«Чёрт! Я забыла снять браслет!»

Глава 8

Писк всё усиливался.

Браслет оповещал о приступе синусовой тахикардии. Мне предлагалось срочно принять капсулу с седативным комплексом и пройти в спортзал для выполнения серии специальных упражнений, восстанавливающих сердечный ритм. Если в течение определённого промежутка времени пульс не выровняется или моё состояние резко ухудшится, браслет тут же передаст данные о моём местонахождении в медицинский департамент, и за мной вышлют глайдер с медперсоналом для транспортировки в клинику. Моя страховка включала полный пакет VIP-сервиса. Но сейчас этого нельзя было допустить, поэтому я постаралась взять себя в руки и совершить необходимый минимум действий, которые могли помочь в такой ситуации: несколько раз присела, старательно сгибая ноги в коленях, сделала серию глубоких медленных вдохов-выдохов. Потом улеглась на спину прямо там же, в листьях, и начала аккуратно надавливать на глазные яблоки через закрытые веки. За этим занятием меня и застали Грег с Риком.

Рик подскочил, тыкаясь мокрым носом в моё лицо и руки. Я отодвинула от себя его морду и увидела Грега, стоявшего чуть поодаль. Он широко улыбался, глядя на меня:

– Неужели прогулка так быстро тебя утомила, что ты решила улечься спать прямо здесь?

– Нет… Я просто пытаюсь восстановить сердечный ритм, – и я объяснила, что именно делаю и почему. Пришлось признаться, что не сняла браслет перед выходом из глайдера. А теперь, когда система зафиксировала нарушение в функционировании моего организма, этого уже нельзя было сделать.

Тем временем писк прекратился и «тревожный индикатор» на браслете перестал мигать красным, поэтому я аккуратно переместилась в сидячее положение, но всё ещё опасалась резко подниматься на ноги. Я была готова к тому, что, узнав про браслет, Грег решит немедленно прервать наше путешествие и вернуться в трущобы. Он подошёл вплотную ко мне и присел рядом. Улыбку на его лице сменила хмурая тень досады или беспокойства. Грег повернул мою левую руку ладонью вверх и ощупал тонкую жилку на запястье под браслетом. И снова, как в тот раз, когда я порезала палец на этой же руке, а Грег осматривал его, мне захотелось закрыть глаза и раствориться в этом ощущении. Моя рука в его ладонях. Пусть бы это длилось вечно.

– Пульс уже выровнялся, – произнёс Грег, разрывая контакт наших рук. Я вздохнула:

– Знаю. Браслет перестал мигать.

Грег молчал, словно что-то обдумывая.

– Тебя нельзя оставлять одну в незнакомом месте даже на минуту, – покачал он головой и сильно нахмурился – то ли в шутку, то ли действительно сердился. – Ты сегодня ела?

В ту минуту меня поразила мысль, что он тревожится обо мне и моём самочувствии, хотя не несёт за меня никакой ответственности перед государством. Уже как минимум второй раз Грег проявлял бескорыстную, не обусловленную никакими рациональными доводами или собственными выгодами заботу, какой я никогда не получала ни от воспитателей, ни от родителей, ни от кого бы то ни было ещё. И ни слова укора по поводу того, что я нарушила важнейшее из заведенных правил.

– Ты должен знать…, – не удержалась я. – Браслет лично тебе ничем не грозит. Я имею в виду, что он не знает моего настоящего местонахождения.

Грег смотрел вопросительно, и я, немного помедлив, продолжила:

– Я же программист. И при том достаточно неплохой. В общем, я стала опасаться слежки и взломала персональную систему безопасности. Теперь каждый раз, выезжая в трущобы, запускаю последовательность скриптов, которые по истечении заданного времени регистрируют моё прибытие в один из ближайших к Центрополису городов. А также передают с браслета слегка искажённый сигнал о моём местоположении.

Вообще-то, я сильно рисковала, рассказывая такую информацию эмпату. Ведь он легко мог воспользоваться ею против меня же, и теперь я напрочь лишалась даже воображаемой защиты. Но передо мной был не просто-какой-то-эмпат. Это был тот, рядом с кем я не ощущала необходимости в защите извне.

– В общем, плохо будет, если повторятся проблемы с сердцем, – я потёрла своё запястье. – Они вышлют медицинский глайдер, а меня не окажется на том месте, откуда будет поступать сигнал. Этого нельзя допустить.

– И куда же ты якобы направляешься сейчас?

– В Северный-1. Примерно через полчаса система автоматически зачтёт мой чек-ин на въезде в город.

Грег задумчиво улыбнулся.

– Всё же, я так и не услышал ответ на свой первый вопрос: ты сегодня ела?

– Ела, – поспешила я успокоить мужчину, – дело не в голоде. Просто… Наверное, слишком много впечатлений. И ещё – такое странное чувство. Не знаю, что это. Будто кто-то вот-вот нападёт. Мне хотелось бежать.

– Тревога, – кивнул Грег. – Ты почувствовала, что находишься на чужой, совершенно незнакомой территории. Инстинкты подсказывают, что здесь может оказаться небезопасно, и нужно быть наготове. Выделяется адреналин и кучка других гормонов, которые должны помочь твоему организму «сделать ноги», если опасность окажется реальной.

– Не понимаю… Почему так? У меня совершенно не было мыслей об опасности.

– Это работа подсознания, Мира. Но в реальности тебе действительно нечего бояться. Во всяком случае, опасных для человека животных в этом лесу не водится, деревьев-людоедов тоже. Так что расслабься и дыши спокойно. Самое большее, чем ты можешь здесь себе навредить – это уколоться о ежа. Но сначала придётся побегать, чтобы его поймать.

Я улыбнулась, понимая, что Грег пытается меня взбодрить и отвлечь от тревожных мыслей. Было совершенно очевидно, что он вовсе не собирается менять планы из-за моей оплошности.

– Ну, вот ещё, бегать за ежами не хватало. Только эмпат мог придумать такое абсурдное занятие! Грег, а что за странный запах вокруг? Будто неподалёку одновременно работает автомат по производству выпечки и биолаборатория, где проводят опыты над цианобактериями.

В ответ он покачал головой, глядя на меня без тени улыбки. И всё же мне показалось, что в его глазах застыл смех:

– У нас это называется запах осеннего леса. Вот так всё просто.

Он поднял с земли большой рыжий лист с зеленоватыми прожилками в середине и сунул мне в руку.

– Попробуй ощутить и запомнить его аромат.

Я с осторожностью перехватила лист двумя пальцами:

– А это, разве, не опасно?

– Что именно? Нюхать листья?

– Да нет же. Брать их в руки! Ну, поднимать с земли. Мало ли какие животные по ним ходили, и вообще…

– Я ведь не заставляю тебя есть этот лист. Просто вдохни его запах. Полностью оградиться от микроорганизмов невозможно. Глупо беспокоиться о стерильности, находясь в лесу.

Я аккуратно поднесла листок к лицу и несколькими короткими вдохами втянула носом воздух. Выдохнула. Снова сделала серию вдохов. И ещё одну. Я никак не могла насытиться – хотелось вобрать этот запах в себя. Задержать его прямо в ноздрях или на кончике носа. Сладко-фруктовый и одновременно с лёгкой горчинкой, он будоражил и пробуждал какие-то смутные желания.

– Хочется есть, – подумала я. Но поймав на себе вопросительно-насмешливый взгляд Грега, поняла, что произнесла это вслух.

– Я знаю, это странно, – мне захотелось пояснить, – но, кажется, запах листьев пробуждает у меня аппетит.

– На свежем воздухе всегда просыпается аппетит. А у человека, непривычного к таким прогулкам, особенно. Так что, это скорее закономерность.

Грег смотрел на меня, всё так же улыбаясь и слегка щурясь от солнца.

Помню, как я подметила в тот момент, что при естественном солнечном освещении радужка его глаз меняет цвет, становясь как будто более объёмной и многослойной, а тёмный ободок её контура делается более контрастным, чем обычно. Наблюдение оказалось настолько завораживающим, что некоторое время я продолжала всматриваться в эту игру света и цвета, пока Грег не поднялся, подавая мне руку и подтягивая вверх за собой.

– Не переживай, я всё предусмотрел. Бутерброды и термос с горячим чаем, всё в лучшем виде, – он указал большим пальцем куда-то себе за спину, и только теперь я заметила у Грега на плечах лямки от рюкзака, в котором, очевидно, и была еда.

– Это замечательно, – я скорчила довольную мину, которую подсмотрела однажды у самого Грега. – А когда ты планируешь начать сеанс?

– Он начался около получаса назад, Мира. Как только мы сюда приехали. А может и того раньше.

– Как это? А прибор? Грег, на мне нет ни одного электрода!

– Я в курсе. Считай сегодняшний сеанс частью эксперимента. Помнишь, я рассказывал тебе о накопительном эффекте, который даёт длительное использование прибора? Какое-то время ты будешь способна воспринимать своими органами чувств гораздо больше информации, чем раньше. И она будет преобразовываться в эмоции даже без помощи специального оборудования. Я хочу проверить, как долго будет сохраняться этот эффект.

– Но… Я ведь плачу не за участие в сомнительных экспериментах!

– О, не переживай, – усмехнулся Грег. – Этот сеанс будет ничуть не менее насыщенным и продуктивным, чем предыдущие. Ты получишь даже больше, чем ожидаешь, так что твои расходы в эмоциональном эквиваленте будут возмещены сполна.

Это сообщение обескуражило меня – я даже не нашлась что ответить, боясь выдать неуместное разочарование. А Грег тем временем продолжал:

– Сейчас мы пересечём небольшую балку неподалёку отсюда. За ней начинается хвойный лесной массив. Там есть уютная поляна для пикника, на берегу старого ручья. Летом он практически пересыхает, но сейчас вполне живописен. Там даже можно будет разжечь костёр и поджарить на нём хлеб.

Мне пришлось покорно следовать за Грегом. Но я с трудом поспевала за его темпом, а Рик и подавно убегал далеко вперёд. То и дело пёс нападал на след зайца или фазана, и с диким лаем бросался в погоню. Он так ни разу никого и не поймал, зато набегался вволю.

Периодически Грег останавливался и указывал мне на лесные грибы, выпрыгивающие то там, то здесь из-под пней и листьев. Параллельно он рассказывал, что среди них есть как восхитительно вкусные и съедобные, так и категорически опасные для жизни. А иногда нам также попадались ягодные кусты и орешник. Из рассказов Грега я узнала, что для эмпатов лес оставался полноценным источником пропитания. Ягоды к тому времени уже отошли. Но несколько орехов, ещё не съеденных птицами и не собранных жителями ближайших поселений, нам всё-таки удалось отыскать.

– Ты сейчас радуешься, как самый обычный ребёнок, – заметил Грег, когда я с воодушевлением и гордостью показала ему свою первую «ореховую находку». – Это приятно наблюдать.

От этих его слов у меня внутри разлилось странное тепло, а ноги стали противно-мягкими и непослушными. Но Грег уже тянул меня за руку:

– Мы почти пришли. Видишь, за этой просекой начинается сосновый лес? Через несколько минут доберёмся до поляны, о которой я говорил.

До сих пор, вспоминая этот день, я иногда спрашиваю себя – действительно ли всё это происходило в реальности или же мне только приснилось? Этот хруст сухих ржавых иголок под ногами. Это чувство полёта от одного взгляда на пики высоченных сосен, уносящихся в далёкую синеву над моей головой. Этот терпко-сладкий запах золотистой, пропитанной солнцем сосновой смолы. Эта юркая наглая белка, утащившая один из найденных мной орехов. Этот обжигающе горячий чай с тимьяном и гвоздикой из большой металлической кружки. Этот мужчина, разводящий у лесного ручья живой первобытный огонь и кормящий меня с рук подгоревшими ломтями самого вкусного в моей жизни хлеба и яблоками, запечёнными в фольге…

Кажется, на той прогулке я на какое-то время вообще забыла, кто я такая и каким образом там оказалась. Внезапно я стала человеком-без-прошлого, объектом-без-истории. Я не была Мирандой Грин, не была программистом, гражданкой ОЕГ или алекситимиком, не была даже женщиной. Я ощущала себя как некое абстрактное «Я», которое не думает, не вспоминает, не планирует и не анализирует, а просто вдыхает всё окружающее пространство, пропуская его сквозь себя, как песок пропускает воду. Не знаю, как долго длилось это состояние, но оно было восхитительно всеобъемлющим.

Вернуться к привычному самоощущению меня заставил, как ни странно, холод.

Солнце резко склонилось к горизонту, тени удлинились, а над руслом ручья поплыла молочная дымка. К этому времени Грег уже потушил костёр, и мы пошли вдоль ручья прямиком к шоссе, чтобы не возвращаться снова через балку. Но минут через пять я ощутила, как мои руки, голову, шею, а затем и всё остальное тело начал пробирать озноб.

Грег по обыкновению шёл слегка впереди меня. Но вдруг он повернулся, чтобы что-то мне сказать и заметил, что я иду, втянув шею и плотно обхватив себя руками.

– Силы небесные! Мира, ты таки замёрзла? – сразу догадался Грег.

– Угу, – хлюпнула я заледеневшим носом. – Странно… Мне казалось, это невозможно…

– Странно? – фыркнул Грег. – А как долго ты обычно гуляешь пешком хотя бы по своему городу в этой одежде?

Конечно, это был риторический вопрос. Грегу было хорошо известно, что я вообще не гуляю по городу на своих двоих. Я всегда считала долгие пешие переходы по городским улицам уделом тех жителей, что стояли значительно ниже меня на социальной лестнице и жили, как правило, в самых дальних – внешних – кольцах города. Большинство из них не могут позволить себе приобрести персональный глайдер и вынуждены пользоваться услугами общественных поездов. Поезда, как и глайдеры, перемещаются на магнитных подвесах, но по отдельным трассам. Их маршрут строго регламентирован, и далеко не всюду можно добраться на поезде. Так и возникает необходимость в длительных пеших «прогулках», но я с такой нуждой никогда не сталкивалась. И радовалась этой восхитительной экономии времени, которая помогала мне становиться ещё успешнее, ведь я могла больше времени уделять работе.

Собственно, именно поэтому в излишне тёплой одежде я тоже никогда не нуждалась: системы климат-контроля у меня дома, в глайдере или в любом общественном пространстве, которое я посещала, позволяли практически круглый год носить тонкий термостойкий комбинезон. А суровых зим в наших широтах вообще не бывает уже больше пятидесяти лет.

Но оказалось, что долгих прогулок по осеннему лесу моё одеяние не выдерживает. Я не могла этого предугадать. Хотя Грег предупреждал, да.

Отвечать на его вопрос я не стала: просто обхватила себя руками покрепче и зашагала быстрее, чтобы обогнать своего спутника и заодно согреться за счёт активного движения. Но Грег нагнал меня в два больших шага, и, не слушая возражений, натянул свою толстовку поверх моего комбинезона, заодно накинув мне на голову глубокий капюшон.

Я согрелась почти моментально. Но, кажется, не столько из-за плотной ткани толстовки, нагретой самим Грегом, сколько благодаря его запаху, который спеленал меня мягким, но упругим коконом.

– Что вообще такое эти твои «силы небесные»? – спросила я, зацепившись за восклицание, которое Грег частенько употреблял в разговоре. В ответ он хохотнул:

– Это что-то вроде твоего «ч-чёрт!». Только наоборот.

На землю уже спускались густые сине-фиолетовые сумерки к тому времени, как мы, наконец, добрались до поляны, где нас ждал электромобиль. Не помню, как я преодолевала оставшиеся метры до машины. Но когда понадобилось сделать последнее усилие, чтобы забраться на сиденье, я вдруг перестала ощущать что-либо в том месте, где у меня должны были быть ноги. Я готова была просто рухнуть на землю прямо там, у двери салона. Кажется, Грегу пришлось самому затаскивать меня на сиденье. И стоило только моим ягодицам и спине ощутить опору, как сознание мгновенно отключилось.

Я очнулась как раз в тот момент, когда серо-молочную дымку прорезал неоновый отблеск огней угловатого глайдера, оказавшегося справа по борту. «Если мой глайдер – дельфин, то этот – какая-то рыба-молот», – почему-то решила я. И тут меня словно окатило холодной водой: да это же машина Служб!

– Мира, проснись, – кто-то тряс меня за плечо.

Резко вскрикнув, я открыла глаза. Рядом был Грег.

Как выяснилось, мы по-прежнему находились в его электромобиле, но я была полностью дезориентирована во времени. За окном была кромешная тьма, разрезаемая светом фар электрокара. Выходит, нежеланные спутники мне просто приснились. Как долго я проспала?

– Мы уже приехали? – язык едва ворочался.

– Нет. У меня возникла проблема с батареей.

– Какой батареей?

– Аккумуляторной. В машине. Я пока не разобрался, что именно случилось, но резко сократился заряд. Возможно это из-за того, что я включил усиленный обогрев салона. Но, скорее всего, либо электроника, либо один из блоков батареи вышел из строя. Нам не хватит заряда, чтобы вернуться к трущобам вблизи Центрополиса.

Вот теперь я окончательно проснулась.

– Как это не хватит? И что же нам тогда делать? Топать пешком? – я невольно поёжилась, выглядывая в окно.

– Увы, слишком далеко идти. Но заряда впритык хватает, чтобы доехать до поселения, где живут мои родственники. Придётся заночевать в родительском доме. Там же находится и мастерская моих братьев. Они заодно продиагностируют батарею, и, скорее всего, смогут разобраться, почему она не держит заряд. Уверен, к утру мы исправим ситуацию. Я понимаю, что всё это не входило в твои планы, – он обеспокоенно глянул на меня. – Но обещаю, что завтра к полудню ты будешь возле Центрополиса.

– Ладно, – я кивнула и откинулась обратно на спинку сиденья. – А зачем ты меня разбудил?

– Ну, я ведь должен был предупредить. Чтобы ты не подумала, будто я завёз тебя спящую непонятно куда.

– Спасибо, – промямлила я и снова погрузилась в вязкую дремоту.

Глава 9

– Гриша, сынок, это ты, что ли? – миниатюрная круглолицая женщина вышла на крыльцо небольшого двухэтажного домика, услышав лязг тяжёлых металлических ворот.

– Я, мам! – Грег – или всё-таки Гриша? – вышел из машины и первым делом выпустил Рика. Тот стремглав бросился к женщине, бурно радуясь встрече и чуть ли не сбивая её с ног.

– Ну, будет тебе, волчище! Ух, сильный какой. Того и гляди, уронишь бабку! – она потрепала Рика за холку и вновь повернула весёлое раскрасневшееся лицо к сыну: – Вот уж не ожидала такой радости! Ты вовремя, я только ужин приготовила. Иди скорее в дом, пока всё горячее!

– Я сегодня не один, мам, – Грег помог мне выбраться из машины. – Это Мира, моя клиентка.

Женщина, увидев меня, растерянно охнула:

– Грег, а… Это не опасно?

– Нет, всё под контролем. К тому же мы только переночуем, и завтра с утра Мира вернётся в город.

– Вот так неожиданность! Ну, проходите, проходите, – она засуетилась, передвигая на крыльце горшки с растениями. Будто хотела расчистить перед нами и без того просторный путь к двери.

Было чуть больше девятнадцати часов. Даже в темноте, подсвеченной только маленьким фонарём над крыльцом и светом из окон дома, я успела разглядеть, что двор тонул в растительности. Вокруг было множество деревьев и кустов, а запах – почти такой же, как в лесу, но с примесью каких-то других, немного странных обонятельных стимулов.

– Почему не предупредил, что вы приедете? – обеспокоенно проговорила женщина, когда мы все вошли в прихожую.

– Мама, не суетись, – Грег сгрёб её в охапку и чмокнул в висок. – Это внепланово получилось: мы были неподалёку и уже направлялись к Центрополису. Но батарея в авто подвела, пришлось слегка изменить маршрут, чтобы не ночевать на трассе.

Женщина опять ахнула, но Грег поспешил её успокоить:

– Да ничего серьёзного. Юджин и Энди дома? Я надеюсь, они помогут всё наладить.

– Да вот, жду балбесов с минуты на минуту. Думала, это они приехали. Когда смотрю – нет, Гришенькина машина. Вот удивилась-то, – она опять перевела взгляд на меня, явно смущаясь.

– Мира, ну, ты уже поняла – это моя мама, – Грег подвёл меня ближе.

– Нелли, – смущённо улыбаясь, кивнула мне женщина.

Она была уже немолода, и лицо её явно не знавало ни косметических нитей, ни лазера, ни прочих, более дорогих и прогрессивных процедур омоложения. Однако что-то в её внешности, движениях, речи давало понять, что энергии в её теле, несмотря на возраст, даже больше, чем у меня. Я заметила, что глаза у Нелли точь-в-точь как у Грега, светло-серые, почти прозрачные. Но черты лица значительно мягче, будто их не вырезали из камня, как Грегу, а вылепливали из податливого теста или глины. Её серебристые, в тон к глазам, волосы были причудливым жгутом скручены на затылке.

– Слава Объединённому Государству, – поздоровалась я. И тут же ощутила, как нелепо это прозвучало в этой обстановке, в компании этих людей.

«Подумать только, я окружена эмпатами! И как меня угораздило?» – недоумевала я.

– Рада познакомиться, Мира… А как полностью? Мирослава? Мириам?

– Миранда… Миранда Грин.

– Как красиво! Кто же выбрал вам такое имя? – продолжала интересоваться женщина.

– Да, как и всем, – пожала я плечами, – компьютер.

Если быть точной, моё имя во всех электронных базах значится как Миранда5784eh. Подобное буквенно-числовое имя-идентификатор каждому новорождённому алекситимику присваивается с помощью сложного программного алгоритма. Нейросеть следит за тем, чтобы во всём ОЕГ не было двух людей с одинаковым идентификатором. Но в обычном общении используется только первая часть имени, идущая перед цифрами. Фамилия по старинке передаётся от отца, но только в тот день, когда семья забирает ребёнка из интерната. Дети, которые по тем или иным причинам не попали в семьи, получают вместо фамилии буквенный код «Зеро». Я думала, все эмпаты знают об этом, но, видимо, ошибалась. Мать Грега, услышав мой ответ, растерянно захлопала глазами, переводя вопросительный взгляд с меня на своего сына. А он тем временем невозмутимо жевал какие-то засушенные корки, разложенные прямо в прихожей на широкой тумбе, застеленной светлой материей.

– Ох, сын, да вы, верно, совсем голодные – гляди, как на сушёные яблоки напал, – Нелли всплеснула руками, переведя всё своё внимание на Грега. – Ну-ка, давайте, дети, бегом мыть руки и за стол! Ох, Мира, а вы, наверное…, – Нелли вдруг осеклась и растерянно поглядела на меня.

– У Миры аллергия на клеверфуд, мама, и она ест обычную еду. Так что, думаю, с удовольствием составит нам компанию за ужином.

По правде говоря, пряный запах свежей и горячей пищи, видимо, уже давно заполнил весь дом, включая и прихожую, так что у меня самой начало сводить живот, и хотелось накинуться на любую еду. Прямо как Рик: не сдерживаясь, торопливо чавкая и похрюкивая, а иногда и угрожающе рыча, чтобы не вздумали отнять. Поэтому предложение Нелли я действительно встретила с воодушевлением.

Но дойти до комнаты гигиены для меня оказалось целым квестом. Я думала, апартаменты Грега в трущобах – музей старины в миниатюре. Но войдя из прихожей в дом, поняла: ошибалась. Настоящий музей – вот он. Казалось, будто я попала в виртуальную игру-симулятор. Все эти домотканые ковры и шторы, грубая деревянная мебель, древние электрические приборы, бесконечные горшки с цветами, зеркала и картины на стенах…

Похоже, я так откровенно и по-дикарски пялилась на всё вокруг, что Нелли поспешила оправдаться:

– Вы уж простите: не ожидала внезапных гостей, в доме не прибрано…

Но Грег тут же прервал её обеспокоенную речь, положив ладонь на плечо матери:

– Мама, повторяю: не суетись. Нам церемонии ни к чему. Покажи Мире, где ванная и покорми Рика, пожалуйста, а я пока переоденусь наверху.

После этого он поцеловал в серебристую макушку мать, едва доходившую ему по росту до груди, и лёгким пружинящим шагом поднялся по массивной деревянной лестнице на второй уровень. Нелли проводила его улыбчивым взглядом и, вздыхая о чём-то своём, повернулась ко мне:

– Пойдём, Мира, покажу нашу ванную комнату. Ты живёшь в Центрополисе?

Я кивнула.

– Наверняка у тебя в апартаментах всё автоматизировано. Ну, у нас, конечно, не так – всё по старинке. Минимум электроники и этих ваших искусственных интеллектов. Но я уверена, ты быстро разберёшься.

Нелли оказалась права: несмотря на некоторые опасения, я быстро освоила принцип работы старинной сантехники. Единственное, что меня огорчило – отсутствие автосушилки. Но на мой вопрос, как же они высушивают руки, Нелли рассмеялась и протянула мне прямоугольный кусок ткани. Полотенце. Оно заменяет эмпатам сушилку.

– Удивительно, что ты никогда не пользовалась полотенцем для осушения тела, – Нелли округлила глаза, видя моё недоумение. – Ну ладно, это ещё можно понять в домашних условиях. Но неужели ты никогда не плавала в реке или озере, Мира?

– Не плавала, – я покачала головой.

Зачем мне уподобляться каким-нибудь дикарям, если у меня есть просторный личный бассейн с очищенной водой в моих апартаментах? Я знала, что в естественных водоёмах запросто можно подхватить какую-нибудь заразу, и мне даже в голову не приходило купаться в них.

– Кстати, какое у тебя любимое блюдо? – продолжала расспрашивать Нелли.

В ответ я только пожала плечами. У меня не было любимого блюда. Так же, как любимого цвета или времени года. При малейшей попытке задуматься над этим всё оказывалось одинаково безразличным.

Я вышла из комнаты гигиены, чтобы отправиться на кухню, и в это время послышались быстрые шаги на лестнице: Грег уже успел переодеться и спустился на первый уровень. На нём был тонкий светлый костюм: свободные штаны, обтягивающая футболка с длинным рукавом и мягкие мокасины. Я невольно остановилась, задерживая на нём взгляд. Я не понимала, зачем эмпаты так часто переодеваются в разную одежду. Это же такой перерасход ресурсов! То ли дело наши универсальные комбинезоны, которые способны менять цвет или даже узор по одному нажатию на встроенную се́нсорную панель.

Остановившись на последней ступеньке, Грег слегка подпрыгнул и повис на металлической перекладине, закреплённой в проёме над лестницей, и в размеренном, ни на секунду не сбивающемся ритме, начал подтягиваться. Десять раз. Пятнадцать. Двадцать…

– Ох, ну хватит уже перед нами красоваться, лучше бы руки шёл мыть да стулья в гостиной как следует расставил. Применил бы свою силушку к делу! – Нелли ворчала, вынося из кухни с какую-то дымящуюся кастрюлю. Но, несмотря на укоризненные слова, на её губах играла улыбка.

«Да она и не ругается вовсе, скорее наоборот: поощряет. Нелли гордится сыном!», – мелькнула мысль.

Грег тоже ответил матери весёлым «уже бегу», а Нелли тем временем повернулась ко мне:

– Этот турник ещё мой покойный муж для мальчишек здесь сделал. Всё детство на нём и провисели, оболтусы. А когда ремонт в этом доме затеяли, так и не стали его убирать – говорят, турник ещё отцовым внукам послужит, пусть остаётся на память.

Нелли вздохнула, и на несколько мгновений взгляд её потускнел, но она быстро переключилась на свой обычный режим и опять лучисто заулыбалась, глядя на меня:

– Ну, что стоишь как неродная, иди за мной в гостиную. Сегодня там ужинать будем. Выбирай себе место поудобнее.

Но в тот самый момент, когда Нелли заходила в ту комнату, где за минуту до этого скрылся Грег, в прихожей послышался шум. Дверь распахнулась, и в дом, громко переговариваясь, вошли трое мужчин. Увидев меня, все разом замолчали и стали недоумённо переглядываться.

Нелли всё так же, с кастрюлей, выглянула из двери гостиной:

– Ну, наконец, явились! И Стэн с вами? Проходи, проходи. А у меня сегодня тоже, как видите, гости. Знакомьтесь, мальчишки, это – Мира, – Нелли весело подмигнула мне, и теперь уже окончательно скрылась в комнате, чтобы закончить сервировку стола.

Двое из тех, кого Нелли назвала «мальчишками», в действительности были рослыми бородатыми дядьками.

– Ээ…я Юджин, – слегка робея, кивнул мне стоявший ближе всех ко мне. Но я и без того узнала самого младшего брата по фотографиям у Грега. Лицо второго мужчины тоже было мне знакомо – это был Энди, средний из братьев. А вот третьего в этой компании я не припоминала. Невысокий, темноволосый с гладко выбритым – в отличие от братьев Грега – лицом. На семейных снимках он точно отсутствовал.

– Я знаю, кто вы – я изобразила подобие вежливой улыбки для Юджина и повернулась к остальным. – А вы – Энди и, видимо, Стэн.

Глаза у всех троих округлились от удивления, но вдруг Энди широко улыбнулся, глядя куда-то мимо меня:

– Старшой, ну ты даёшь! Хоть бы предупредил, что в такой компании в гости заявишься.

Я обернулась. Позади меня, сложив руки на груди и довольно посмеиваясь, стоял Грег.

– Ага, разбежался! Знаешь ведь, как я люблю делать сюрпризы. Не хотел отказывать себе в удовольствии.

При упоминании сюрпризов я вспомнила о картине с моим портретом, которую Грег подарил мне на одном из первых сеансов, и которую я отчего-то прятала в тайнике, то и дело воровато доставая дома из-за каминной панели, чтобы окинуть быстрым взглядом.

– Сюрприз удался, – хмыкнул Стэн. – Рады познакомиться, Мира. Ты ведь из Центрополиса, да? Бывала раньше в подобном месте? – он красноречиво обвёл взглядом пространство вокруг себя.

– Только в апартаментах Грега.

Я понимала, что нет смысла что-либо скрывать и замалчивать, если подобных распоряжений от самого Грега не поступало. Я не сомневалась, что все присутствующие знают о характере его деятельности.

– Хорошо, что ты приехал, Стэн. Я как раз хотел с тобой поговорить. О чрезвычайных происшествиях, – в голосе Грега появился металл, когда он произносил эти слова.

Я заметила, как Стэн побледнел и беспомощно оглянулся на своих спутников, а те старательно отводили взгляд. Но тут из комнаты снова выглянула Нелли:

– Ну, долго вы ещё у порога топтаться будете? Все разговоры после ужина. Сколько вас ждать? Вы как хотите, но мы с Мирой уже идём есть.

– И мы с вами, ма! – за всех ответил Энди.

Парни направились в комнату гигиены, а я вошла в гостиную, размышляя, почему у Грега так много разных имён одновременно и отчего же так забеспокоился Стэн.

Комната, которую Нелли называла гостиной, оказалась едва ли больше помещений в апартаментах Грега. Вряд ли здесь когда-либо рассчитывали принимать по-настоящему много гостей. И всё же, это было одно из самых гостеприимных помещений, в которых мне доводилось бывать – здесь становилось тепло и комфортно уже с первых минут. Словно само пространство комнаты заботливо обнимало своих посетителей. И стены, и пол были устланы деревянными досками, небольшие окна обрамляли тканевые шторы, видимо, заменявшие механические жалюзи, пол также был устлан плетёными тканевыми дорожками вроде тех, что я видела у Грега, но значительно шире.

Слева от входа, у самой стены стоял, по всей видимости, диван с накинутым поверх него тонким покрывалом с какими-то интересными рисунками. Там же лежало несколько подушек с похожими узорами. Свет в комнате был приглушённым, но я не могла не обратить внимание на изображения, висевшие в застеклённых рамках над диваном. Вглядевшись, я поняла, что две из них также были, по всей видимости, каким-то замысловатым образом выполнены из ткани. На этих своеобразных картинах были изображены невообразимые существа с женскими головами и шеями, но с туловищем как у птиц. У них были огромные крылья с длинными шелковистыми перьями и такие же большие, переливающиеся разными оттенками хвосты. Головы этих диковинных и отчего-то завораживающих существ украшали золотые короны. Но, пожалуй, больше всего меня поразила картина, висевшая по центру, между двумя человеко-птицами. Она отличалась тем, что не была тканевой и напоминала мне те картины, которые висели дома у Грега. Сначала я не могла однозначно определить, что на ней изображено: для меня это были разрозненные цветовые пятна, наслаивающиеся друг на друга. Но подсознательно я ловила сигнал: это изображение мне знакомо. Я вспомнила, как Грег учил меня смотреть на картины, висевшие у него дома, отошла на шаг назад и попробовала, не вглядываясь в детали, одновременно увидеть картину целиком. Это был лесной пейзаж.

– Узнаёшь? – Грег уже вернулся в комнату и заметил мой интерес к изображениям.

– Пока не понимаю, – качнула я головой. – Кажется, я действительно уже видела эту картину, но не могу вспомнить, где.

– Потому что ты видела не саму картину, – Грег подошёл ближе. – Приглядись к дереву справа.

И наконец до меня дошло. Тёмный изогнутый силуэт, венчавшийся зелёной мохнатой шапкой, нависал над небольшим обрывом, в котором, прыгая по острым камням, веселился серебристый ручей.

– Это… та самая поляна, где мы сегодня…?

– Молодец, наблюдательная, – усмехнулся Грег. – Это действительно она.

– Значит, ты часто там бываешь?

– Это моё место силы, – пожал плечами Грег. – Я люблю его. А эту картину я писал поздней весной, много лет назад.

– Вот почему я не сразу узнала. Сейчас в лесу намного меньше листьев, и они совсем не зелёные. А эти? Что здесь изображено? Какие-то странные фигуры, – я указала на другие две картины.

– А это Сирин и Алконост, магические девы-птицы. Их вышивала моя сестра.

– А… она тоже придёт сегодня?

– Нет, она живёт далеко, в другом селении, со своим мужем и детьми.

Наконец, все расселись за широким деревянным столом, покрытом тканью из грубого светлого полотна. Нелли называла её «скатерть». И она тоже оказалась вышитой вручную.

– Вышивка – одно из древних женских ремёсел, – пояснила Нелли, заметив, как я разглядываю рисунок и провожу по нему пальцами. – Многие эмпаты бережно сохраняют это искусство из поколения в поколение.

Вот так я впервые в жизни очутилась на настоящем семейном ужине, где все собрались принимать пищу вместе. Диковинная для меня каша из репы, грибная подливка и квашеная капуста, напиток, приготовленный на отваренных фруктах и ягодах, хлеб домашней выпечки… Еда была незамысловатой, но теперь мне было понятно, откуда у Грега такие навыки в приготовлении вкуснейших блюд из самых простых продуктов. Поразительно, но хотя рядом находились почти незнакомые люди, не считая Грега, я не ощущала дискомфорта или потребности уединиться, как это бывало, когда я жила с родителями или в интернате.

Обстановка вокруг и вся ситуация выглядела слегка сюрреалистичной, будто я попала в параллельную реальность.

Мужчины оживлённо беседовали, то нахваливая ужин, то обсуждая машину Грега и возможные версии причин проблемы с батареей. Нелли всё суетилась, каждые пять минут подскакивая и предлагая кому-то из нас добавки или придвигая ближе какое-либо из блюд, при этом, как мне показалось, сама она почти ничего не ела. Вероятно, Энди тоже это подметил, потому что, когда Нелли в очередной раз стала предлагать добавку, он довольно строго заявил:

– Мама, мы всё возьмём, если захотим – тут из пелёнок уже все давно выросли. Ты сама-то чего не ешь толком?

– Так ведь хозяйка с пальчиков сыта! Я пока у плиты стояла, всего напробовалась, вот и не голодна, – заулыбалась Нелли, и я заметила, что при этом на щеках у неё проступили крохотные ямочки, из-за которых она стала выглядеть лет на двадцать моложе. Эмпаты вообще улыбаются так часто, что со временем, видя кого-то из них с серьёзным лицом, начинаешь думать, будто он зол на тебя.

Я же в течение всего ужина отмалчивалась, не желая привлекать к себе внимание, и, судя по всему, остальные относились к этому с пониманием. Никто не пытался меня разговорить, не задавал мне неудобных вопросов, но и не игнорировали моё присутствие. Каким-то образом я чётко ощущала, что если захочу вступить в разговор, то ко мне отнесутся со вниманием. Но намеренно вынуждать меня к общению никто не пытался.

То, что моя персона больше не вызывала того первоначального ажиотажа, одновременно удивляло и успокаивало. Удивляло – потому что не вязалось с моими прежними представлениями об эмпатах как о чересчур эмоциональных, плохо управляющих своими реакциями людей. Но их эмоционирование по поводу моего приезда оказалось достаточно кратковременным, и теперь складывалось впечатление, что они понимают моё состояние и не стремятся нарушить личные границы. А успокаивало – потому что рядом с этими людьми, находясь в их доме и на их территории, я, как ни странно, ощущала себя в безопасности.

Пока мужчины общались между собой, я, не таясь, внимательно рассматривала их. Я привыкла оценивать всех новых знакомых «в цифрах», вот и сейчас мысленно прикидывала, кто из мужчин насколько выше другого, у кого шире плечи, а у кого – лоб. На автомате подмечала детали внешности, не особо анализируя значение этих деталей.

Так я выяснила, что самые высокие в семье – Грег и младший из братьев, Юджин. Он казался более долговязым, чем Грег, потому что был худощав. Энди, напротив, самый широкоплечий из всех троих, но и ростом на полголовы ниже. Стэн же был и невысокого роста, и не слишком крепким на вид, но судя по обрывкам разговоров за столом, частенько становился инициатором драк и был завсегдатаем на кулачных состязаниях, в которых нередко одерживал победу. Мне также удалось, наконец, уяснить, кем Стэн является в этой компании: напарником братьев и помощником в автомастерской. Кроме того, судя по всему, у всех четверых были и какие-то общие дела помимо ремонта электромобилей.

Разительного сходства между братьями, на первый взгляд, не было. Все трое носили разные стрижки: от очень короткой у Грега до длинных волос, собранных в хвост у Энди. Разной была форма губ. Даже цвет глаз у всех троих отличался: прозрачно-стальные у Грега, серо-зелёные у Энди и серо-голубые у Юджина. Но при более длительном рассмотрении можно было заметить одинаковый разлёт слегка насупленных широких бровей, идентичные угловатые скулы и подбородки и некоторое едва уловимое сходство в их движениях и манерах в целом.

Когда основная трапеза подошла к концу, Нелли внесла десерт – душистый лимонный пирог. К своему огромному сожалению я смогла впихнуть в себя лишь маленький ломтик, а мужчины жевали уже впопыхах: спешили отвезти электромобиль Грега в гараж на диагностику.

И всё же, несмотря на спешку, они многократно поблагодарили Нелли за вкусный ужин и не разрешили ей относить посуду на кухню, а сами взялись за уборку стола. Я попыталась присоединиться к мужчинам и отнести часть тарелок, но Нелли меня остановила:

– Не мешай парням ухаживать за нами – девочками.

Грег со Стэном покинули гостиную первыми. Младшие братья продолжали сновать туда-сюда с посудой и остатками еды, что-то обсуждая на ходу, как вдруг все слегка притихли из-за необычайно громкого голоса Грега, раздававшегося из комнаты на втором уровне. Эти звуки заставили меня вздрогнуть. Слов было не разобрать, но я отчётливо слышала: Грег был разгневан, и, признаться, меня это пугало.

– Мира, пойдём-ка, я наберу тебе горячую ванну. Гриша говорил, вы почти весь день в дороге – наверняка ты хочешь освежиться, – мягкая ладонь Нелли легла на моё предплечье, а в её взгляде было нечто такое, что не позволило мне ответить отказом.

Кажется, к тому времени уже стало нормой, что эмпаты привносили в мою жизнь некие события, которые происходили со мной впервые. И когда я сказала Нелли, что никогда до этого дня мне не приходилось принимать ванну, она посмотрела на меня как на инопланетянку.

Она не могла поверить, что в огромных апартаментах але́ксов нет места для ванной. С местом, конечно, проблем нет. Но мы используем только душевые кабинки и бассейны для тренировок. А получасовое обездвиженное томление в тёплой воде – непозволительная трата времени для любого из нас. Но в тот день я не собиралась возвращаться к работе и даже ни разу не вспомнила о ней за весь вечер. Поэтому ещё одним трофеем в моей копилке впечатлений стало больше.

Специального лазерного очистителя для моего комбинезона и нижнего белья у Нелли не оказалось – эмпаты стирают одежду как в старину – водой. Так что я просто повесила свою экипировку на крючок, а сама расположилась в ванне, наполненной не обычной водой, а сильно разведённым отваром трав, заботливо приготовленным радушной хозяйкой дома. Слегка приноровившись к необычным ощущениям невесомого тепла, обнимавшего меня со всех сторон, я вернулась мыслями к мужчине, благодаря которому, в общем-то, оказалась здесь. Я лишь несколько раз за более чем полгода сеансов слышала, как он говорит на повышенных тонах, отдавая команды Рику. Сегодня же он отчего-то вспылил, общаясь с человеком из своего окружения, что, скорее всего, не было нормой для него, а значит, причины были достаточно серьёзными. Возможно, к таким выводам меня подвела также и реакция родственников Грега: никто из них ни взглядом ни полусловом не выказал какого-то осуждения или недоумения. Выходит, они считают, что Стэн это заслужил?

Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент я потеряла нить размышлений и, судя по всему, стала отключаться и погружаться в расплывчатые сновидческие образы. Из такой вот полудрёмы меня выдернул сначала стук в дверь ванной, а затем и голос Нелли:

– Мира, как ты себя чувствуешь?

– Всё в порядке.

– На белой тумбе у входа лежат полотенца. И халат. Надень его после ванны, тебе будет тепло и комфортнее, чем в твоей синтетике.

Я вздохнула, но вслух произнесла покорное:

– Конечно.

– Когда будешь готова, позови меня. Мужчины уехали в мастерскую, а Гриша настаивал, чтобы я пораньше уложила тебя спать. Проведу тебя в твою комнату.

– Хорошо, Нелли, я уже выхожу.

Я и вправду решила, что пора перемещаться в кровать, хотя таймер на браслете должен был просигналить не раньше чем через час.

Конечно, отыскать здесь вертикальный осушитель для тела надежды не было. Поэтому я, как сумела, вытерлась полотенцами и нырнула в махровую мягкость халата молочного оттенка. Халат укрыл меня почти до пяток, а в плечах, талии и груди оказался безнадёжно широк. Рукава чуть свисали пришлось их подвернуть.

– Какая же ты всё-таки худенькая! – всплеснула руками Нелли, когда я, наконец, вышла из купальной, держа в руках полотенца и свои вещи. – Уж я своей дочери не позволила бы доводить себя до такого состояния!

Женщина забрала у меня полотенца и выдала какие-то смешные тапки из валяной шерсти, оказавшиеся, впрочем, приятными к телу.

– Нелли, а это халат ваш или Майи? – поинтересовалась я.

– Ты знаешь, как зовут мою дочь? – мне показалось, Нелли немного недоверчиво посмотрела на меня.

– Грег рассказывал, – кивнула я.

– Оу, ну тогда понятно. Да, это её халат. Майя, как вышла замуж, так почти и не бывает в наших краях – у неё там, в Южном селении своё хозяйство большое, да и малышей двое. Иногда, конечно, привозит детвору в отчий дом, бабуле на радость. Майка у меня девочка добрая, ты не думай. Будь она здесь – сама бы ничего для гостьи не пожалела. А уж если гостью привёз Грег – то и подавно.

Нелли повела меня на второй этаж, попутно показывая, где находится туалет и комнаты братьев.

– Парни, поди, опять полночи с колымагами своими провозятся. Их хлебом не корми – дай гайки покрутить. Ну, это дело полезное. А вот и твой ночлег на сегодня.

Мы дошли до самой дальней комнаты. Судя по интерьеру, она принадлежала женщине или девочке: тряпичные куклы, вышитые подушки, уйма всевозможных безделушек на широком комоде с зеркалом и подоконнике. Кому принадлежала эта комната? Майе? Или…

И тут меня окатило ледяной волной прямо изнутри. Здесь вполне могла жить Даниэла, погибшая жена Грега. Спросить об этом напрямую у Нелли? Отчего-то я не решилась.

Показав мне, где включается и выключается свет (здесь, как и во всём доме, не было ни одного инфракрасного датчика), а также выдав ещё несколько заботливых инструкций, женщина удалилась. Её спальня располагалась на первом этаже, и к тому же остались ещё дела по хозяйству, которые ей нужно было закончить перед сном. Однако после ухода Нелли я не смогла оставаться в этой комнате одна. Отстегнув от пояса комбинезона портативную компьютерную консоль, я выскользнула в коридор и прошла к двери, ведущей на балкон. Она оказалась незапертой, и я вышла на небольшую бетонированную террасу с решетчатыми ограждениями. Но балкон оказался не застеклён снаружи, и из-за холода я не смогла находиться там дольше нескольких минут. Переодеваться в комбинезон не хотелось. Пришлось вернуться в дом и усесться в небольшом кресле, стоявшем у окна в том крыле, где находились комнаты Грега и его братьев. Поджав под себя ноги, я активировала с помощью консоли голографический экран и попыталась сконцентрироваться на рабочем проекте.

Была почти полночь, когда из прихожей послышался шум, а ещё через несколько минут – звук шагов по деревянным ступеням. Это оказался Грег, и он почему-то был один.

Увидев меня в кресле, Грег приостановился на повороте у лестницы, а затем направился в мою сторону.

– Почему ты до сих пор не спишь? – мне показалось, что он вглядывается в меня как-то особенно внимательно, словно видит в первый раз. Его лицо было бледным, а глаза чуть запавшими, с углубившейся тенью вокруг – пожалуй, в таком состоянии я тоже видела Грега впервые. Устал? Или расстроен? Как бы там ни было, а я отчего-то радовалась его возвращению.

– Не спится. Наверное, в машине выспалась, – зачем-то соврала я. – Какие новости? Всё в порядке?

– Да. Проблема решена. Завтра всё по плану.

– Какая именно проблема? – решила уточнить я.

– С батареей.

– А где все остальные?

– В мастерскую ещё клиент приехал, пока мы там возились. А братья со Стэном от работы никогда не отказываются, – Грег подавил зевок. – Я им тоже успел немного помочь, но остался кусок работы, в котором они профи, а мне места уже не нашлось. Так что меня отправили восвояси.

– Ты возвращался пешком?

Грег кивнул:

– Да. Это не очень далеко. Мама постелила тебе в комнате Майи?

– Если честно, не знаю. Вон там, в самом конце коридора, – я указала направление рукой.

– Да, так и есть. Это её комната. Думаю, тебе всё же лучше успеть поспать – завтра выезжаем рано.

Когда Грег подтвердил, что мне доведётся спать в комнате его сестры, я едва сдержала вздох облегчения. Удивительно, как много неприятных ощущений вызывала у меня перспектива занять комнату Даниэлы, пусть всего на одну ночь.

– Грег, можно вопрос?

– Конечно.

– А где находилась комната твоей жены?

Грег снова внимательно посмотрел на меня, чуть нахмурившись, но ответил по-прежнему ровным тоном:

– У нас была общая спальня, на первом этаже. Там сейчас детская – дети Майи ночуют в ней, когда приезжают в гости.

– Понятно, – кивнула я, поднимаясь с кресла. – Спасибо. Мне… ну, просто важно было знать.

Неожиданно Грег поднял руку и провёл ею по моим ещё влажным волосам. Я даже не попыталась отпрянуть. Но этот короткий контакт завершился так же быстро, как и всегда.

– Спокойной ночи, Мира, – услышала я его тихий голос сквозь туманную пелену своего сознания.

Через пять минут я уже проваливалась в тягучий, валяно-махровый сон в кровати Майи, сжимая под мышкой какую-то тряпичную то ли собаку, то ли медведя. Мне снился лес, наполненный сладковатой дымкой, трескучий костёр и ручей. Сначала я стояла возле него одна. А потом рядом со мной оказалась девушка с длинными растрёпанными косами и большими печальными глазами. Её лицо было мне незнакомо, но отчего-то я была уверена: это Даниэла. В руках у неё был крохотный свёрток, который шевелился сам по себе, без её участия. Девушка смотрела на меня с мольбой во взгляде. Я поняла, что она хочет отдать мне свёрток и уже протянула руки навстречу, но вдруг – темнота и долгое падение по спирали в глухую бездонную тьму.

Глава 10

Утро оказалось удивительно ясным и бодрым. Я проснулась за полчаса до таймера, несмотря на то, что легла поздно. Мне захотелось вскочить с кровати и самостоятельно сделать зарядку. Без всяких напоминалок, многофункциональных спортивных снарядов и виртуального тренера.

Выполнив пятнадцатиминутный комплекс, я привычным движением надела комбинезон и тихонько выглянула из комнаты, гадая, проснулся ли Грег. Моё любопытство было вознаграждено звуком его голоса, доносившегося с первого этажа дома: судя по всему, он разговаривал с Нелли. Но окончательно меня выманила спуститься бархатная смесь сладких ароматов, напоминавших ваниль и синтетический заменитель шоколада, но при этом не таких резких.

Разговоры и запахи доносились из гостиной. Прежде чем войти в комнату, я заставила себя сходить умыться и пригладить волосы.

– Ну и ну! Неужели ты тоже ранняя пташка? – Нелли удивлённо обернулась в мою сторону, когда я вошла. – Даже не буду спрашивать, хорошо ли тебе спалось – вижу, что глазки ясные да щёчки розовые, как у поросёночка. Ох, кстати, о зверушках – мне пора идти их кормить, а ты садись пить какао!

– Доброе утро, – улыбнулась я в ответ на весёлое приветствие Нелли. – Я действительно хорошо выспалась. И признаться, запах какао меня и выманил к вам. Не думала, что эмпаты используют заменитель шоколада для приготовления напитка.

– А мы и не используем заменитель, – покачала головой Нелли.

– Тогда что же?

– А вот, пусть Грег тебе расскажет, – Нелли кивнула на сына, тоже загадочного улыбавшегося каким-то своим мыслям и добавила: – А мне пора идти по хозяйству управляться.

Грег налил мне полную чашку густой ароматной жидкости розовато-коричневого оттенка и придвинул ко мне тарелку с ломтиками лимонного пирога, так и не съеденного вечером.

– Так из чего же он приготовлен? – настойчиво спросила я, когда мы остались одни в комнате. Не дожидаясь ответа, сделала маленький глоток. И ещё один. Потрясающе! Нет, это точно был не синтетический заменитель, к которому я привыкла.

– Это смесь кэроба и какао, Мира. Самого обыкновенного, настоящего какао.

– Но… как такое возможно? Откуда? Оно ведь…давно исчезло с планеты…

Грег опять усмехнулся и надпил из своей чашки:

– Как ты знаешь, рожковое дерево, из которого делается кэроб не подвержено древесным паразитам, так сильно распространившимся на планете, да и перепады климата ему не вредят. А вот с деревом какао всё намного сложнее. Оно действительно практически погибло на всей планете, как и кофейное. Но наши инженеры по восстановлению экосистем ежегодно проделывают титаническую работу по воссозданию видов растений и животных, исчезнувших даже несколько десятков лет назад. Как видишь, мы продаём не только эмоции, глиняные горшки и картофель.

Рассказ Грега казался фантастикой. Эмпаты восстанавливают экосистемы? Возвращают к жизни вымершую флору и фауну? Даже если допустить, что он говорит правду, то почему жителям городов об этом ничего не известно? И как во всём этом участвует правительство ОЕГ?

Кажется, я так и обрушила все эти вопросы на Грега друг за другом.

– Это не фантастика, а вполне себе осязаемая реальность. Доказательство тому – у тебя в чашке. А вашему правительству, увы, нет никакого дела до того, какая деятельность ведётся за пределами городов и какой колоссальный ресурс теряет всё человечество. На наши поселения и плантации обращают внимание лишь тогда, когда очередной город решает расшириться, и происходит безоговорочная зачистка десятков километров близлежащих территорий. Никто не вступает с нами в диалоги: оповещать нас о застройке высылают роботов. Единственное, что мы можем сделать – успеть унести ноги до того, как ваша исполинская техника изроет взлелеянную нами землю и сравняет с её уровнем всё выстроенное или выращенное здесь. Но к счастью, есть ещё немало мест, до которых города доберутся нескоро.

Эта информация на некоторое время лишила меня дара речи, а Грег, видимо, высказал всё, что хотел, поэтому какао мы допивали в обоюдном молчании.

После завтрака мы, не задерживаясь, оделись и вышли из дому. Во дворе на нас обрушился шквал непривычных звуков, которых я не слышала вчера вечером по приезде. Мне понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть и вычленить из этой многоголосой полифонии гул, производимый порывами ветра, крик петухов, кудахтанье и поскрипывание других домашних птиц, повизгивание свиней. Ко всему этому примешивалось ещё и мычание коров, доносившееся откуда-то издалека. Теперь я поняла, почему запах, стоявший во дворе, показался мне несколько необычным: животные давали о себе знать.

Конечно, выделить и идентифицировать все эти звуки мне помог Грег. Он показал загоны с птицами, свиньями, клетки с кроликами и даже выдрами, которых разводили его мама с братьями. Двор оказался большим, и мы, наверное, не осмотрели и трети территории, но нам пора было ехать обратно.

Электромобиль Грега уже поблескивал солнечно-жёлтыми боками и капотом на стоянке у дома – так, будто приглашал поскорее двинуться в путь.

– А где твои братья? – спросила я Грега.

– Они только к четырём утра домой вернулись. Теперь отсыпаются.

Мысленно я этого не одобрила: алекситимикам прививается необходимость строгого соблюдения режима дня даже во взрослом возрасте. Но вспомнила, сколько раз уже сама нарушала свой график из-за регулярных, часто затягивающихся встреч с Грегом, и даже не далее как вчера легла спать значительно позже положенного срока. Поэтому я рассудила, что у Энди с Юджином и Стэном были уважительные причины нарушить распорядок дня, и промолчала.

Нелли в стареньком сером плаще и высоких резиновых сапогах вышла откуда-то из-за дома, ведя Рика и собираясь попрощаться с нами. Я вспомнила, как мужчины после ужина горячо благодарили её, и тоже захотела выразить этой необыкновенной женщине благодарность за внимание, тёплый взгляд и отсутствие лишних расспросов. А ещё за ванну и какао. И за свежую постель. И за то, что её так растрогала и озаботила моя худоба… И тут я поняла, что просто не знаю, как всё это выразить коротко и ёмко. Поэтому просто подошла к ней ближе и взяла за обе руки, глядя прямо в глаза.

Я легонько сжала её ладони и ощутила ответное пожатие. При этом Нелли смотрела на меня так…обнимающе, укутывающе даже, что я, наконец, расслабилась и выдохнула незамысловатое:

– Спасибо вам, Нелли. За всё.

А она прикрыла на миг глаза, не переставая улыбаться, и снова поглядела на меня чуть ли не с нежностью:

– Мне было приятно, Мира. Знай: здесь тебе рады.

* * *

– Скажи, ты представляешься Грегом только клиентам?

Мы двигались по трассе в сторону трущоб, и я решила воспользоваться временем в дороге, чтобы прояснить для себя несколько вопросов.

– С чего ты взяла?

– Кажется, тебя никто так не называет кроме меня. Для родственников и друзей ты Гриша или Старшо́й…

Он улыбнулся:

– Всё просто. Грег – сокращённо от Грегори, моего первого имени. Но маме нравится более мягкая форма – Гриша: так звали её старшего брата. Ну а Старшо́й – всего-навсего прозвище. Оно привязалось ко мне с незапамятных времён, когда я был ещё подростком.

Меня так и подмывало спросить, как же его называла жена. Но я вовремя сообразила, что такой вопрос может спровоцировать неприятные чувства у Грега, а мне почему-то этого не хотелось.

– Расскажи, чем занимаются дети эмпатов, в то время как их родители заняты. Насколько я поняла, работа по хозяйству у вас практически не автоматизирована, а значит, занимает уйму времени. Неужели дети остаются предоставленными сами себе, пока взрослые трудятся? Ведь у вас нет интернатов.

– У нас есть домашние школы. Совсем маленькие дети воспитываются в семье и находятся как можно ближе к родителям до тех пор, пока им самим не надоедает опека. Тогда они сами начинают требовать большей самостоятельности и общения со сверстниками.

– Но разве маленький ребёнок не является постоянной помехой в работе?

– Понимаешь, если с рождения обеспечивать малыша достаточным количеством тепла и заботы, то, поверь, он быстро насыщается этим и довольно рано «слезает с ручек». С такими детьми гораздо меньше проблем в будущем, чем с теми, кому недодали любви и внимания. К тому же они с удовольствием помогают родителям. Наши дети рано обучаются всевозможным ремёслам, да и науки не остаются в стороне. Кроме того, до семи – восьми лет они много играют.

– Но ведь игры отнимают время, которое можно потратить на обучение!

– Глупости! Мира, детская свободная игра очень важна и сама по себе является частью обучения. Это же кирпичик в фундаменте развития самых разных способностей человека, инструмент воспитания личности. В игре дети учатся взаимодействовать. Друг с другом и с миром в целом. Учатся выражать свои чувства, управлять ими и понимать чувства других людей.

– А что при этом делают взрослые? Ну, когда дети играют. Кто-то руководит этим процессом?

– Зависит от ситуации, вида игры и возраста детей. Есть игры, в которых взрослые организовывают и контролируют процесс. А есть такие, в которых взрослый может послужить катализатором, так сказать, зачинщиком, но затем отходит в сторону и лишь наблюдает. Но если у кого-то из ребятни возникает проблема – ну, скажем, что-то не поделили с товарищем, или спор какой возник – они знают, что могут прийти к любому взрослому и попросить помощь. И эта помощь будет оказана. Так что, Мира, наши дети вовсе не брошены сами по себе и не растут, как сорняки в огороде, вопреки той картинке, что закладывается в ваше сознание. Большинство из нас любит своих детей, искренне и глубоко. Хотя я не уверен, что способен дать тебе исчерпывающее определение такому чувству, как любовь.

Я могла сколько угодно убеждать себя, что, так же как и все але́ксы имею достаточно сильный иммунитет к чувствам. Но последняя фраза Грега уколола меня в самую сокровенную и крохотную уязвимость. Я часто ловила себя на том, что многие чувства становятся мне вполне понятными уже в ту минуту, когда Грег просто рассказывал о них на словах. Но понимание чувства любви не доступно ни одному из нас, урождённых але́ксов. Его не может передать нам даже программа. Обучить фарфоровое сердце любви можно только в сказке, я понимала и раньше. Но теперь, когда Грег дополнительно это озвучил, я отследила, как в моём сознании чувство собственной ничтожности сменяется вскипающей злостью и негодованием. Какое-то время они бурлили, циркулировали внутри меня, но, в конце концов, не найдя выхода, выродились в уже привычную апатию.

Остаток поездки мы провели в молчании: я больше не хотела задавать вопросы, а Грег следил за дорогой и думал о чём-то своём.

Увидев знакомый мне квартал трущоб, я мысленно вздохнула с облегчением. Но как оказалось, слишком рано. У самого дома Грега, перед поворотом к паркингу, нам преградил дорогу темноволосый парень. Ростом с Грега и такой же плечистый, он был вдобавок шире лицом. Отросшие пряди тёмно-русых и отчего-то влажных волос спускались ниже его лба, придавая всему его облику противно-неопрятный вид. Незнакомец замахал руками, видимо, приветствуя Грега и вынуждая его остановиться. Грег заглушил мотор и вышел навстречу к этому чудаку, протягивая ему руку для рукопожатия. Значит, очередной его товарищ. Рик заскулил и заскрёбся в дверь, просясь наружу. Я тоже отстегнула ремень и вышла из машины, одновременно выпуская и пса.

– Опа-на, Старшо́й, так Стэн не наврал? А я думал, разыгрывает меня, рассказывая о твоём приезде в поселение в компании незнакомой алéксы.

– Стэну однажды прилетит за длинный язык, – поморщился Грег. – Не создавай ажиотаж, Макс. Мне пришлось изменить маршрут по веским причинам. Это не было запланировано. А Мира – мой давний клиент.

– Да мне то что? Ты взрослый дядя, знаешь, что делаешь, – Макс пожал плечами и резко повернулся в мою сторону.

Его взгляд из-под чёлки заскользил по мне снизу вверх и обратно. Сузив свои небольшие тёмные глаза, окаймлённые длинными ресницами, он пристально оглядел меня и улыбнулся лишь одной стороной лица. В этот момент у меня внутри всё сжалось в холодный склизкий сгусток: в его мимике было нечто от того взгляда, каким смотрел на меня Лобзовский в своём кабинете.

Я разорвала зрительный контакт и повернулась к Рику, который совершенно не обращал на этого типа внимания. Как ни в чём не бывало пёс тыкался мордой мне в руки. Сделав вид, что целиком поглощена общением с собакой, я изо всех сил старалась не выдать внутреннюю дрожь. И вдруг Макс произнёс с едким смешком:

– Так это она? Миранда-пять-семь-восемь-четыре-и-эйч Грин?

Я насторожилась: откуда ему известно моё полное имя? Перевела вопросительный взгляд на Грега, но тот лишь спокойно кивнул, подтверждая догадку Макса.

– Н-да, милая алéксочка. Я бы тоже провёл с такой пару сеансов, – приторно-сладко проговорил тот.

Я едва не скривилась. Невыносимо захотелось отряхнуться и вымыться, будто меня окунули во что-то липкое. Что делать в такой ситуации? Молча развернуться, не прощаясь с Грегом, и уйти? Просто мило улыбаться? Или сразу обозначить свою негативную позицию? Чёрт, я совершенно не умела вести оффлайн-диалоги с незнакомыми людьми. Но к счастью, Грег пришёл мне на выручку.

– Мира уже возвращается в город. Я проведу её до глайдера и вернусь. Поднимайся пока ко мне. Нам предстоит долгий разговор, – и вновь уже знакомые мне металлические нотки окрасили звучание его голоса.

– Как скажешь, – Макс на лету перехватил у Грега связку ключей и уже начал идти в сторону дома, но в последний момент повернулся, чтобы ещё раз посмотреть на меня. И как назло, в этот самый момент на моём браслете сработал сигнал-напоминание: плановая тренировка и массаж.

– Это что, браслет? – Макс мгновенно кинулся ко мне и крепко схватил за предплечье, одновременно пытаясь оттянуть рукав моего комбинезона, чтобы убедиться в своём предположении. – Грег, ты возил её в поселение с браслетом на руке?! И что дальше? Ждать непрошеных гостей из Служб? – его голос сорвался на крик, а лицо исказила свирепая гримаса. Я почему-то решила, что этот сумасшедший собирается ударить меня, и отчаянно задёргалась, пытаясь высвободить руку. В тот же миг послышалось глухое угрожающее рычание Рика, а вслед за этим – короткий шипящий звук, которым Грег обычно давал Рику команду успокоиться.

– Отпусти её руку, Макс. Иначе у девушки начнётся паническая атака, и тогда визит непрошеных гостей из Центрополиса нам точно обеспечен, – Грег подошёл вплотную к нам, но говорил так спокойно, будто обсуждал погоду или меню на ужин. Удивительно, но Макс моментально послушал его, а я, почувствовав свободу, уже развернулась, чтобы бежать в сторону паркинга. Но снова оказалась в плену: теперь мою правую ладонь настойчиво, хоть и гораздо более бережно, ухватил Грег.

– Это на моей ответственности, – твёрдо произнёс он, глядя Максу в глаза. А затем повернулся к собаке:

– Рик, иди за Максом. Домой! – скомандовал он псу, и тот, помедлив лишь пару секунд, послушно направился в указанном направлении.

Весь оставшийся путь к паркингу мы преодолели в обоюдном молчании.

– Не вздумай принимать этот инцидент на личный счёт, – неожиданно произнёс Грег, когда мы уже вышли из электромобиля и оказались возле моего глайдера. – Ты должна понимать, что для нас соблюдение мер безопасности – залог выживания. По мнению Макса, я эти меры нарушил. Но он не знает тебя так же хорошо, как я. Так что, ему можно простить.

Я пожала плечами:

– Мне плевать, что он думает обо мне. Но признаюсь, на пару секунд я успела ощутить страх. Нас всегда предостерегали, что эмпаты крайне непредсказуемы, и за последние сутки…

– Вы с детства напичканы предубеждениями в отношении нас, Мира, – перебил меня Грег. Не настолько мы непредсказуемы. Просто тем, кто и своих-то чувств не осознаёт, трудно понять, а тем более предугадать реакцию и действия другого человека. Страхи порождаются неизвестностью. Но вы сознательно выбрали такой путь. Крайняя глупость – уничтожать то, во что не можешь проникнуть умом и сердцем, вместо того, чтобы изучить это и использовать во благо.

– Весьма сомнительно, чтобы эмоции можно было использовать во благо. Всё это чушь собачья. Сегодня я в очередной раз в этом убедилась.

Грег посмотрел на меня со странной улыбкой, отражавшей одновременно насмешку и горечь. Так, словно я не оправдала ожиданий.

– В таком случае может быть, тебе не стоит больше насиловать себя? – произнёс мужчина. – Вряд ли дальнейшие сеансы имеют смысл, если за эти полгода ты смогла сделать для себя лишь такой вывод.

– Думаю, ты прав.

Я больше не смотрела на него.

Дверь глайдера бесшумно опустилась, став дополнительной, физической преградой между мной и Грегом.

Ожил сенсорный экран панели управления – вывел карту продиктованного мной маршрута и перечень пропущенных за сутки звонков. Всего два. И оба – по работе. На какой-то миг почудилось, будто дрожат руки, и печёт в горле. Наверное, таки заболела.

Бросать последний взгляд на Грега не стала. В этот раз я покидала паркинг в полной уверенности, что больше не вернусь сюда никогда.

* * *

– Да твою ж…!

На подъезде к Центрополису я поняла, что за время моего отсутствия случилось что-то экстраординарное. Впервые за свой восьмилетний водительский стаж я оказалась участником транспортного затора. Вереница из пары сотен глайдеров всех мастей дожидалась очереди, чтобы пройти досмотр на контрольно-пропускном пункте и получить разрешение въехать в столицу. Бортовой компьютер моего дельфина показывал, что ситуация на всех других въездах в город идентична, поэтому попытка объезда была бы бессмысленной. Меня полоснуло опасение, что причина затора – в необычайно тщательном досмотре на самих КПП. Это как минимум настораживало. В тот день со мной не было ни одного запрещённого или даже хоть сколько-нибудь подозрительного предмета, поэтому бояться досмотра объективно было нечего. И всё же, параноидальные мысли не отпускали.

– Показать ситуацию на дорогах Центрополиса, – дала я команду бортовому компьютеру.

Тот покорно отозвался:

– Загружаю видеосхему в режиме реального времени.

Взглянув в следующую секунду на дисплей, я оторопела: вдоль магистралей на внешних городских кольцах творилось настоящее светопреставление.

Глава 11

Сначала я решила, что бортовой компьютер сошёл с ума. Сразу несколько обширных зон были отмечены предупредительным красным цветом, запрещающим проезд. Из-за этого массовые скопления легковых и грузовых глайдеров наблюдались практически на всех остальных участках по внешнему периметру. Общественный транспорт, судя по всему, не работал вовсе.

– Причина заторов в Центрополисе, двадцать девятое октября, – я снова ввела голосовой запрос и мгновенно получила развёрнутый ответ.

– Двадцать восьмого октября в девятнадцать ноль две по Евразийскому времени одновременно на шести магистралях внутригородской общественной электрички Центрополиса произошло четырнадцать взрывов в результате кратковременного электромагнитного импульса. Причины выясняются. Повреждено несколько уровней магнитного дорожного полотна на шести внешних кольцах Центрополиса. Ведутся восстановительные работы. Граждане ОЕГ обязаны воздержаться от пересечения зон проведения дорожных работ в радиусе пяти километров от эпицентра взрывов.

Я откинулась на сидении, чувствуя, как в висках и затылке начинают стучать молоточки, вызывая приступ тошноты.

Девятнадцать ноль две. Примерно в это самое время Грег сообщил мне, что мы не сможем вернуться к Центрополису, и предстоит заночевать в поселении. Что это? Пресловутая интуиция эмпатов или он каким-то образом узнал о взрывах и решил уберечь меня от возможной опасности? Шесть магистралей одновременно! Сколько же людей погибло?

Я стала бегло просматривать электронные сводки, но, само собой, вся информация касалась только объёмов повреждений магистралей и убытков, нанесённых столичному транспортному комитету. О потерях среди граждан – ни слова. Это никому не интересно. Разве что в итоговых показателях годовой статистики мелькнёт процент прироста или убыли населения. При его подсчёте и учтут число жертв. Не было ли среди них кого-то из моих родственников или виртуальных коллег? Стоп. С каких пор меня волнует судьба других людей?

Последние несколько километров до въезда в Центрополис я преодолевала почти два часа. Сумятица, творившаяся на дорогах города, никак не отражалась на лицах людей. Привратников на въезде было вчетверо больше обычного, и они действительно проводили более дотошный обыск, нежели это происходило в стандартном режиме. Но их лица, как и лица тех, кому приходилось покидать свои глайдеры на период досмотра, оставались просто-таки образцово-бесстрастными. Я попыталась вызвать в памяти эпизод, когда в последний раз была очевидцем какой-либо катастрофы и припомнить, что сама при этом ощущала. Но ничего толкового найти в памяти не смогла. Обо всех подобных происшествиях в столице или других городах я узнавала чаще всего из годовых отчётных сводок и никогда даже не пыталась вникать в подробности. Всё это казалось таким далёким, происходящим где-то в параллельной реальности и совершенно меня не касающимся. Любая новость интересовала меня ранее лишь с точки зрения того, может ли она мне помочь в моей профессиональной реализации. Но в этот раз всё было иначе: браслет несколько часов кряду фиксировал учащённый пульс, снабжая меня дурацкими рекомендациями для его нормализации.

Из эпицентров взрыва по городу тянулись вереницы спецмашин с голографическими изображениями логотипов городских клиник. Но ещё больше вдоль каждой магистрали двигалось угловатых антрацитово-серых глайдеров без единого окна в корпусе. Это была спецтехника Главного крематория. Автопилоты обычных пассажирских глайдеров корректировали свою программу действий таким образом, чтобы каждый раз уступать дорогу спецтранспорту. Мне тоже пришлось перейти на автоматическое управление, чтобы ненароком не нарушить правила городского движения.

Несмотря на масштабные разрушения и полную остановку работы электричек, основная часть города продолжала свою обычную жизнь. Вре́менные неудобства коснулись лишь тех, кто относился к Зеро – из всех горожан только они пользовались общественным транспортом, не имея своего личного, и теперь оказались практически полностью лишены возможности перемещаться в отдалённые части полиса. Кроме того, возникла поправка на скорость перемещения за пределы Центрополиса, но для владельцев персональных воздушных глайдеров-джетов, не привязанных к городским магнитным магистралям, а перемещавшихся по авиатрассам, и в этом не было никакой проблемы. Я тоже давно могла бы приобрести личный джет и преодолевать расстояния между городами в десятки раз быстрее. Однако в этом случае мне понадобилось бы искусственное введение в режим гибернации каждый раз на время полёта: мои панические атаки, как называл это Грег, на большой высоте становились непреодолимыми.

По прошествии недели многоуровневое дорожное полотно было полностью восстановлено во всех точках, и вдоль внешних колец запустили новенькие электрички. А причины произошедшей катастрофы, видимо, так и осели во внутренних правительственных отчётах и не освещались для широкой общественности. Сама не знаю, почему это беспокоило, но получить ответы на волнующие меня вопросы было негде. А тут ещё и в среде специалистов, с которыми я общалась по рабочим темам, прошёл слух, что авария случилась в результате спланированной диверсии извне. А именно со стороны эмпатов. Я не хотела думать ни о чём подобном, но надоедливые мысли сами лезли в голову.

«Неужели ты не опасаешься, что твоя картина мира рухнет, как взорванный Центрополис? Не факт, что ты с этим справишься», – кажется, так сказал мне Грег на одном из первых сеансов, когда я делала пробные шаги в познании эмоций. Почему он употребил такую странную метафору о взорванном Центрополисе? Может быть, он что-то знал? И нужно ли теперь опасаться, что столице угрожает нечто большее, чем авария на нескольких автомагистралях?

«Индивид, регулярно испытывающий бесполезные, но энергозатратные эмоции на восемьдесят восемь процентов больше подвержен стрессам, чем среднестатистический алекситимик», – гласили обучающие материалы по Общей биологии в интернате.

В эти дни я действительно завидовала согражданам, которых такая масштабная авария взволновала не больше, чем внезапно начавшийся дождь. Они оставались в блаженной безмятежности, в то время как мой уровень стресса непривычно зашкаливал, а действенных инструментов для управления этим состоянием у меня не было.

В первый же день после взрыва из-за длительных задержек в пути, я потеряла сразу несколько заказов, за которые не смогла вовремя взяться. Удивительно, но я нашла в этом положительный момент: впервые за несколько недель позволила себе хорошенько выспаться. Это отчасти помогло стабилизировать уровень тревожности. К тому же всего через сутки меня опять завалили заказами.

Я усиленно старалась занять себя новыми проектами и целыми днями не отходила от мониторов рабочих компьютеров. Ела, по старой привычке, прямо за работой. Даже отключила в принудительном порядке напоминания о большинстве активностей в списке задач персонального менеджера. Таким способом я хотела лишить себя любой возможности возвращаться мыслями к произошедшему инциденту, а также к воспоминаниям о тех двух днях общения с эмпатами, которые предшествовали перепалке с Грегом.

В такие периоды, когда я настолько погружалась всеми мыслями в работу, казалось, что начинаю забывать все известные мне диалекты Общеевразийского языка. Их место вытесняли языки программирования, которые я использовала гораздо чаще живой человеческой речи. Поэтому, когда всё-таки высветилось одно из напоминаний, которое я забыла отключить, и менеджер озвучил мне задачу голосом, я некоторое время с непониманием пялилась на браслет, пытаясь сложить услышанные звуки в осмысленный текст. Наконец, до меня дошло: сегодня предстояла плановая стрижка и обесцвечивания волос. Коротко – процедура унификации.

Я знала, что это одна из задач, которую не стоит игнорировать, поэтому без промедлений деактивировала мониторы и отправилась в процедурный блок своих апартаментов.

Обычно я шла на процедуру унификации, вообще не задумываясь, ведь была приучена к ней с раннего детства. Каждый раз всё происходило по стандартной схеме. Раз в двадцать восемь дней я усаживалась в кабинку электронного парикмахера. Система сканировала состояние моих волос и кожи головы – это позволяло вовремя определить наличие сбоев в работе организма, и иногда я получала настоятельную рекомендацию посетить клинику для более детального обследования и назначения корректирующих препаратов и процедур.

Далее при помощи двух различных модулей лазерной установки производилось обесцвечивание корней и укорачивание длины волос в соответствии с установленной нормой. Аналогичную процедуру проходили не только женщины, но также и мужчины-граждане ОЕГ с тем отличием, что мужская стрижка значительно короче женской. Процедура для мужчин усложнена также тем, что при помощи дополнительного модуля производится удаление растительности на лице. Хотя многие предпочитают этой процедуре введение сыворотки, замедляющей рост волос.

И вот сегодня ко мне закралась непрошеная мысль: ради чего же, собственно, всем нам необходимо выглядеть максимально одинаково?

В ответ на этот мысленный вопрос первым делом в памяти всплыли лозунги, заученные ещё в интернате: «Унификация – это эффективный метод устранения излишнего внешнего многообразия путём приведения объектов к однотипности». «Унификация необходима для формирования упорядоченной системы объектов, удобной для пользования».

Среди элементов внешней унификации алекситимиков не только причёска, но и одежда, личный транспорт, интерьер апартаментов и многое другое. Исключением являются лишь те але́ксы, которые живут во внешних городских кольцах – низший обслуживающий персонал. Их комбинезоны не способны менять цвет по желанию владельца и имеют исключительно простые тёмные цвета – синий, коричневый, глухой серый. Комбинезоны остальных горожан изготавливаются из специального волокна, которое может менять окраску в зависимости от нужд пользователя и снабжается системой сенсорного управления костюмом. Чаще всего мы используем светлые и усложнённые оттенки: перламутровый, жемчужный, электрический голубой. Исключение составляют представители Служб: их комбинезоны – антрацитово-серые, чёрные, отливают глянцем. Что касается причёсок, то у жителей внешних колец стрижки и цвет волос не приведены к единой стандартной форме. Низкоквалифицированного специалиста в каком-либо помещении проще всего отличить именно по отросшим волосам натурального оттенка. Каков мой натуральный оттенок, я не могла вспомнить, поскольку никогда даже не приглядывалась к нескольким миллиметрам отросших корней, которые успевали у меня появиться между процедурами. Пропустить процедуру означало нарушить закон, и, как следствие, получить штраф. И впервые во мне возникло смутное желание воспротивиться этому правилу.

Но я не стала. Однако, покинув парикмахерскую кабинку, поняла, что не смогу сейчас вернуться к работе. Мысли как полимерная крошка рассыпались на разрозненные кристаллики, никак не желая подчиниться нужному направлению движения.

И тогда я вспомнила, что давно хотела попробовать самостоятельно что-нибудь приготовить. К тому же благодаря Грегу у меня появилась новая кухонная утварь. Много дней подряд до этого я лишь посматривала на глиняные горшочки, которые оставила прямо на узкой стойке, и каждый раз отмечала про себя, насколько чужеродными они выглядят в интерьере моих апартаментов. Два ярких пятна цвета жжёной умбры с охристым отливом в тех местах, где на них падал свет, неизменно притягивали взгляд. Но при этом создавали впечатление инородности, чуждости окружавшему их пространству – равномерно серо-белому, идеальных форм и пропорций, без единой лишней детали. Теперь мне стало особенно бросаться в глаза, что окружающий меня интерьер совершенно холодный, неспособный ни впитывать, ни излучать свет или тепло, в отличие от этих самых горшочков. Казалось, только прикоснись к ним – и тут же почувствуешь жар печи, в которой они обжигались.

В тот день я не отправилась обедать куда-то за пределы своих апартаментов. Заказала доставку полуфабрикатов на дом: замороженные очищенные овощи, мясо, ингредиенты для салата, воду и синтетический гранулированный чай. На упаковке каждого продукта было указано количество калорий, но я не стала обращать на них никакого внимания. Впервые в жизни мне захотелось устроить своего рода маленький пир на своей кухне, приняв непосредственное участие в приготовлении «изысканных блюд».

Надо сказать, я действительно получила большое удовольствие от процесса готовки и даже подумала, что неплохо бы превратить это в некую традицию. Чаще проявлять таким образом заботу о себе, как выразился бы Грег. Но когда всё было готово, и я наконец достала из электропечи горшочки с побулькивающим под крышкой, пряно-ароматным ужином, радость и приятное волнение от всей этой затеи уступила место растерянности. Два вопроса, возникших в голове, вводили меня в эту растерянность: зачем я приготовила две порции, если дома больше никого нет, и как именно собираюсь поглощать столь необычный для меня ужин? Единственное кресло в моих апартаментах располагалось в рабочей комнате перед мониторами, за которыми я работала. Там же всегда и ела, не отвлекаясь от основной деятельности.

Но сейчас мне показалось кощунственным поглощать такую особенную пищу, сидя на своём рабочем месте. Отдельной столовой, специально оборудованной под приём пищи, как у средневековых аристократов, у меня не было. Но и о том, чтобы переместить кресло на кухню тоже не было речи – там отсутствовал стол нужной высоты, как на кухне у Грега. Лишь высокая узкая стойка и островок рабочей зоны.

«Что ж, буду есть стоя», – сначала решила, я. Но тут мне в голову пришла другая идея. Я вспомнила описание традиционного быта азиатских народов прошлой цивилизации из книг, которые мы читали с Грегом. Там была деталь, немало удивившая меня: во многих случаях, например, во время чайных церемоний, японцы ели, сидя прямо на полу перед низкими столиками. На каких-то циновках, подушках, валиках, но не используя стульев и больших столов. И я решила последовать их примеру.

Конечно, ни о каких циновках, татами или диванных подушках в моём жилище речи не шло. Равно как и о низких столиках. Единственная подушка – та, на которой я спала, упаковывалась вместе с другим постельным бельём в специальный отсек кровати, а последняя складывалась в пристенную панель после пробуждения. Тратить время, чтобы достать её, не хотелось, к тому же полы в апартаментах были с подогревом, и я не могла замёрзнуть. Поэтому просто плюхнулась посреди кухни, оперевшись спиной на одну из стенок рабочей панели и поставив перед собой поднос с ужином.

Что касается самого ужина, я честно пыталась абстрагироваться от всех мыслей о рабочих проектах и от всего, что меня окружает. Настроиться на принятие пищи и целиком погрузиться в свои ощущения, как учил Грег. И тем не менее получившееся жаркое было и вполовину не таким вкусным, как в тот вечер, когда мы вместе с Грегом готовили аналогичное у него дома. И уж тем более оно не могло сравниться по вкусу с той едой, которой угощала нас Нелли.

Так в чём же дело? – размышляла я. Не хотелось верить, что наши продукты действительно настолько хуже по качеству. Возможно, мне просто была необходима компания?

Предположение казалось абсурдным, но я ухватилась за него и стала раздумывать, с кем ещё в повседневной жизни могла бы ужинать в городе – у себя дома, в кафе самообслуживания или в чьих-то чужих апартаментах, неважно. Мыслями я перенеслась в свою прошлую жизнь, в дом родителей. Хоть мы и жили под одной крышей, но практически не пересекались в течение дня на огромной территории двухуровневых апартаментов, и каждый принимал пищу по собственному графику.

Мне вспомнился эпизод, произошедший вскоре после памятной «беседы» в кабинете Лобзовского. Отец, вернувшись поздно с работы (я была уверена, что он вообще не приедет ночевать в этот день, как часто случалось из-за его напряжённого графика), застал меня в одном из залов. Я поглощала какую-то еду, сидя перед монитором с запущенным тренажёром по программированию. Официально в обязанности родителей входит слежение за распорядком дня ребёнка, и я ожидала, что отец в ту же минуту прогонит меня в кровать, где я уже должна была находиться пару часов. Но вместо этого он присел рядом, сказав, что тоже хочет есть.

– Не принесёшь ли и мне порцию того, что ты там жуёшь, – он кивнул на мою тарелку.

– Но… у тебя же есть свой клеверфуд, – ответила я. – Разве ты ещё не употребил свою суточную порцию порошка?

Сам факт того, что отец присел рядом и хочет поесть в одной комнате со мной, да ещё и ту же еду, что и я, показался мне несколько странным.

– Ты права, забыл всыпать в себя один пакетик. Закрутился на службе. Спасибо, что напомнила, – он поднялся с кресла, направляясь, видимо, на кухню. Но уже на выходе из зала, резко развернулся в дверях, будто что-то вспомнив. – Кстати, тебе давно пора быть в кровати. Отправляйся туда немедленно, – и с этими словами он уже окончательно вышел.

С тех пор я стала закрываться на замок, чтобы никто не мог побеспокоить меня во время занятий. Поэтому подобные эпизоды не повторялись.

Воспоминания об отце потянули за собой и мысли об Инге. Отчего-то захотелось узнать, чем питается моя сестра. Возможно, у неё тоже неприятие компонентов из клеверфуда, как и у меня, или она просто предпочитает обычную пищу растворимому порошку? Что, если связаться с родителями и выяснить у них контакты Инги, пригласить её к себе на ужин, познакомиться?

Отчасти я понимала, что идея глупая: ни родители, ни сама Инга не поймут моих мотивов. Да и, возможно, у отца с матерью нет информации о её текущем местонахождении – ведь это конфиденциальные сведения. Все жители ОЕГ заботятся о соблюдении приватности всего, что касается личных данных. И всё-таки я подозревала, что конкретно у моего отца, как у представителя Служб, был свободный доступ к данным любого гражданина государства. Но станет ли он охотно выдавать мне контакты Инги? Вероятнее всего, нет. Как я объясню своё намерение познакомиться с сестрой? У неё теперь своя жизнь. Как, собственно, и у меня.

Закончив ужинать, я прошлась по дому, и снова ощутила, насколько он был пустым и холодным. Нет, системы обогрева помещения работали исправно и на обычной мощности. Чувство холода не было физическим, оно шло откуда-то изнутри. Грег называл подобные состояния «тонким чувствованием окружающей реальности», которое алекситимикам обычно недоступно. Но я ходила из комнаты в комнату и словно бы заново знакомилась с этим пространством, восемь лет служившим мне домом. Несмотря на ультрасовременное техническое оснащение, мои апартаменты были совершенно безликими, не несущими ни грамма моей индивидуальности, такими же унифицированными, как и я сама. По большому счёту, если не учитывать записи в электронных системах и нескольких крошек от еды возле рабочих мониторов, нельзя было даже сказать, что здесь живёт человек. Стерильное пространство, почти лишённое признаков жизни. В домах эмпатов, которые мне посчастливилось увидеть, всё было совершенно иначе. Обделённые современными электронными устройствами, полные старомодных предметов быта, они обладали удивительным умением приласкать и успокоить любого человека. Даже такого, как я – неспособного ничего почувствовать. Или… всё-таки уже способного? И даже если так, то, интересно, насколько долго хватит этого моего нового умения?

Я, наконец, позволила себе открыто поразмышлять о том, что мне больше не нужно ездить к продавцу эмоций. И вовсе не только из-за размолвки с Грегом. Просто мне, видимо, не хватает хитрости и целеустремлённости, чтобы выведать принцип работы программы. А ещё – смекалки, чтобы самой выдумать что-то своё настолько же достойное или хотя бы приблизительно похожее на эту разработку эмпатов.

Я активировала один из рабочих мониторов и открыла файл с личными наработками для конкурса. Близился дедлайн, а я по-прежнему находилась почти там же, где начинала полгода назад. Что ж, значит, так тому и быть, – решила я. С помощью нескольких быстрых касаний экрана открыла личный профайл в Единой системе программных разработчиков ОЕГ и удалила свою кандидатуру с ближайшего конкурса.

Но вместо облегчения оттого что одной сложной задачей стало меньше, я ощутила, как погружаюсь в безнадёжную пустоту и апатию. Старые смыслы неожиданно перестали работать, а новые… Новые я не сумела удержать.

Окружающее пространство давило и раздражало, нестерпимо захотелось выйти на улицу, жадно глотнуть продрогший осенний воздух, почувствовать дыхание города, прогуляться по нему ногами. И, повинуясь этому внезапному порыву, я, не теряя ни минуты, покинула свои апартаменты, прыгнула в глайдер и направила его к внешним кольцам. После произошедшего в городе неделю назад я инстинктивно опасалась той зоны, но мне необходимо было туда, где я не привлеку внимания, разгуливая пешком.

Неоновые вечерние улицы по мере удаления от центральных колец, становились всё более узкими. Припарковавшись у одного из заведений общественного питания, я направилась в сторону входа в помещение, но не остановилась, а прошла дальше по тротуару, смешиваясь с другими, идущими поодиночке горожанами. Все они были Зеро – это легко было распознать по цвету одежды и отросшим волосам некоторых из них. Но сегодня я сменила обычный цвет своего комбинезона на самый тёмный из возможных и защитила голову капюшоном, что позволило мне практически слиться с окружением. На одном из поворотов я свернула в переулок, который поднимался в гору – в этой части города местность была холмистая. А ещё через несколько десятков метров показался маленький пешеходный мост, под которым проходило полотно для общественных поездов. Мост пустовал, и я, дойдя до середины, остановилась, облокотившись на перила. Отсюда, с небольшой возвышенности, открывался панорамный вид на залитый огнями город, и у меня при взгляде на него перехватило дыхание.

Со всех сторон надо мной «нависали» острые пики зданий, похожие на акульи зубы, угрожающе выстроившиеся несколькими рядами. Я смотрела на Центрополис новым взглядом, и его хищная суть больше не ускользала от моего внимания. Родной город показался мне ужасающим и в то же время до умопомрачения прекрасным в этой своей хищности. И при этом всём он словно отражал и характеризовал какую-то часть – а может, даже всю целиком – меня. Непрерывное движение транспорта вдоль многоуровневых автострад – на фоне монолитной статичности зеркально-гладких строений. Всё это так соответствовало тому, что происходило внутри меня: беспрестанная мыслительная деятельность при абсолютной статике и неподвижности эмоционального состояния. И тут меня охватило чувство неизбежности, что всему этому суждено остаться в прошлом.

Двигаясь по новой траектории, заново открывая для себя окружающий мир, я начала понимать нечто по-настоящему важное и о самой себе. Всю жизнь я целиком состояла из гладкого прозрачного графена подобно мониторам моих рабочих компьютеров. Жила с ощущением, будто происходящее во внешнем мире надёжно отделено от меня непроницаемой оболочкой. Различие масштабов любых событий я оценивала так же, как разницу в обилии осадков за окном. Каким бы сильным ни был дождь, меня он не мог взволновать: я знала, что каплям суждено каждый раз скатываться вниз по стеклу, никогда не проникая внутрь моего убежища.

Но теперь, под воздействием неведомых химических компонентов яда, называющегося «эмоции и чувства», моя внешняя защитная оболочка размягчилась, утратила прозрачность и превратилась в ноздревато-губчатую субстанцию. Жадную, стремящуюся впитать в себя буквально всё окружающее пространство. Этот процесс рождал во мне двойственное состояние. Мучительную горечь из-за утраты спасительного чувства обособленности и невыносимую радость осознания себя единым целым с каждой микрочастицей этого мира.

Я больше не была неприступным каменным замком, одиноко чернеющим где-то на скалистой горе на краю вселенной.

С удивлением я обнаружила, что внутри меня так много пространства, что вместится вся планета или даже больше. А в очаге столько тепла, что захотелось развесить на стенах своей унылой крепости вышитые картины и устлать полы тканевыми ковриками в радушном ожидании гостей. А ещё лучше – снести к чертям все стены, чтобы каждому проходящему, проезжающему или пролетающему мимо путнику сразу было видно, как тепло в этом моём внутреннем пространстве и как его ждут на обед. Но когда я думала об этом вроде бы «абстрактном путнике», с которым хотела поделиться всем, что так и клокотало внутри, то неизменно представляла себе одного единственного человека. Того, кто зажёг во мне огонь. Грега.

И в тот самый момент, когда я в очередной раз подумала о продавце эмоций, по моему левому запястью прошла характерная вибрация: видеозвонок!

Неужели…? Нет, это невозможно, Грег никогда не звонил мне сам. Тем более, не стал бы использовать видеосвязь. Вибрация повторилась, а я не могла заставить себя опустить взгляд на экран – боялась разочароваться. После третьей волны я дала негромкую голосовую команду:

– Принять вызов.

А ещё через секунду знакомый мужской голос произнёс:

– Слава Объединённому Государству, – так же бесцветно и сухо, как и много лет назад. А затем как будто чуточку живее: – Здравствуй, Мира.

Не этот голос я ожидала услышать, но удивление моё было не меньшим.

Наконец, я заставила себя посмотреть на дисплей. Да, я не ошиблась. Это был мой отец, с которым я не общалась больше восьми лет. Точь-в-точь такой, каким я его помнила, и всё-таки что-то неуловимо изменилось в его внешнем облике. Внезапно защемило в груди: отец постарел.

– Здравствуй… Альберт.

– Вижу, ты в дороге. Я не займу много твоего времени. В следующий вторник в девятнадцать часов состоится закрытый приём в Главном Доме. Тебе необходимо там присутствовать.

– Зачем? То есть, для кого приём?

– Для глав Департаментов благополучия ОЕГ и руководителей спецподразделений. А также для членов их семей. Этот приём посетит и сын главы Государственного Департамента образования и воспитания. Твой ровесник, Мира. Блестящая партия для брачного контракта, которая принесёт успех не только тебе, но и всей нашей фамилии.

– Но Аль… Отец! Я не собираюсь когда-либо заключать брачный контракт. Я так решила уже давно, и моя карьера позволя…

– Это мне известно, – он не дал мне договорить. – Однако я вынужден предостеречь тебя, что профессиональный успех может оказаться невечным, и стоит подстраховаться. А теперь слушай внимательно. Это не просьба, Мира. Ровно через неделю ты приедешь на приём в Главный Дом. И воздержись от длительных поездок за город на этот период. Ничто не должно помешать тебе присутствовать на приёме. Твоё имя уже в списках. Сама понимаешь, уважительных причин проигнорировать приглашение не существует.

И, прежде чем я успела вставить ещё хоть слово, Альберт прервал связь.

Чёрт, чёрт, чёрт!

Подступивший, было, призрак сожаления о восьмилетнем игнорировании родительской семьи, растворился бесследно.

Глава 12

Двое суток мысли о звонке отца не покидали меня ни днём, ни ночью. По ночам браслет регистрировал у меня бессонницу, и приходилось его снимать, чтобы избавиться от навязчивых рекомендаций персонального менеджера. Но короткое сообщение отца не давало покоя вовсе не потому, что он пытался навязать мне партнёра по брачному контракту. Наше общество давно избавилось от этого пережитка прошлых столетий, и фактически родители утрачивают всякое право влияния на ребёнка после достижения им шестнадцати лет. Моим единственным обязательством по отношению к родителям было отчислять им половину своего заработка, что происходило автоматически, без моего личного участия. Поэтому, не имея дополнительных рычагов влияния, Альберт никак не смог бы заставить меня вступить в брак с кем бы то ни было. Но что если таковые рычаги у него имелись? Я вздрогнула, вспомнив глайдер спецслужб, поравнявшийся со мной по пути из трущоб к Центрополису, когда при мне была картина Грега. В том глайдере вполне мог находиться отец или кто-то из его непосредственных подчинённых.

После повышения на службе Альберт возглавил отряд «Зорких» или «Всевидящих» – это спецподразделение Департамента безопасности ОЕГ, наделённое особыми правами и полномочиями. По сути, Зоркие – это люди, способные получить какую угодно информацию о любом гражданине ОЕГ, где бы этот гражданин ни находился. И во время нашего разговора мне показалось, будто в некоторых словах отца зашифрована скрытая угроза. Его просьба «воздержаться от длительных поездок за город», а также загадочное предположение, что «профессиональный успех может оказаться невечным» намекали, что ему действительно многое известно. Например, куда именно я направляюсь, выезжая за пределы Центрополиса. А также о том, что я сначала подала, а затем сняла свою кандидатуру с участия в крупном конкурсе. И если всё так, то Альберт вполне мог использовать доступную ему информацию как инструмент давления на меня. Другой вопрос – зачем ему это? Если он собирался во имя преданной службы Государству привлечь меня к ответственности за совершённое преступление, то не стал бы даже таким способом предупреждать об этом заранее. Для чего ему нужен этот брачный контракт? Что отец имел в виду, говоря об успехе для «всей нашей фамилии»? Напрашивался только один вывод: Альберту отчего-то крайне важен отец этого моего ровесника, и родство с его семьёй принесёт лично Альберту определённые бонусы. Например, очередное продвижение по службе.

На вторую ночь, когда я путём подобных логических размышлений, наконец, сделала понятные для себя выводы о мотивах Альберта, мне таки удалось впасть в поверхностный, беспокойный сон, в котором меня опять тревожили смутные образы-воспоминания из раннего детства. Проснувшись задолго до звукового сигнала, я пыталась унять несущийся вскачь сердечный ритм и радовалась, что на мне нет браслета: тот уже наверняка забил бы тревогу. Но когда сердце немного успокоилось, и я собралась встать с кровати, меня внезапно прошиб яркий образ одного из ранних воспоминаний.

Мне было лет пять или около того, когда я впервые отчётливо убедилась, что за мной наблюдают. Не воспитатели интерната, а кто-то чужой. Извне. Кажется, это чувство всегда смутно одолевало меня, но в тот день я получила наглядное подтверждение. Я находилась в большой комнате, одна из стен которой была наполовину выполнена из прозрачного материала. Передо мной лежали детали какого-то крупного механизма, который я должна была собрать. В полном одиночестве. Это был своего рода тест, и от того, как я соберу или не соберу этот механизм, зависело моё распределение в ту или иную обучающую группу. Помню, что задание ничуть не пугало, а, наоборот, нравилось мне: подбирать наилучшее сочетание деталей в тишине, без присутствия других детей или воспитателей было… комфортно. Но в определённый момент меня охватило знакомое неприятное чувство: я здесь не одна, за мной наблюдают. Подняв голову, я повертела ею по сторонам. Мои глаза нашли прозрачную стену, а за ней – всего на пару секунд – лицо незнакомого мужчины в чёрном глянцевом комбинезоне. Он был невысокого роста, с плотно сжатыми губами и тяжёлым цепким взглядом. Но как только наши глаза встретились, мужчина отошёл от стены, и потом я уже не могла сказать наверняка, видела ли его вообще. Да и как он выглядел, помнила смутно. Единственное, что убеждало меня в том, что это видение не было плодом моего воображения – это запомнившаяся мне форменная фуражка на голове мужчины. Когда через четыре года Альберт приехал забирать меня из интерната в семью, на нём была точно такая фуражка. Возможно, именно поэтому я всегда с двойным усердием избегала отца и старалась не находиться с ним в одной комнате. Теперь я понимала, что всю мою жизнь с раннего детства его образ просто-напросто пугал меня: от него всегда исходила какая-то смутная угроза. И даже сейчас я чувствовала себя загнанной им в ловушку.

Я больше не могла справляться с этим в одиночку. Впервые я ощутила потребность найти хотя бы иллюзию защиты в лице другого человека. Того, кому я смогла бы доверять. Того, кто просто способен выслушать и если не решить за меня проблему, то по крайней мере дать дельный совет. Только в моём окружении не было ни одного такого человека. Его не было во всём Центрополисе или любом другом городе, но… с некоторых пор мой мир перестал ограничиваться лишь территорией городов.

Когда до обозначенного приёма оставалось три дня, я, наконец, решилась опять связаться с Грегом. Пальцы дрожали, когда я заполняла новую заявку на сеанс, а после этого с колотящимся сердцем ждала изменения её статуса. Увидеть в соответствующей строке «Отказано» означало бы конец всему. Решительный и необратимый. Такого напряжённо-тревожного ожидания мне ещё не приходилось испытывать. Наверное, именно поэтому, увидев в строке статуса заявки зелёные буквы, складывающиеся в вердикт «Одобрено», я просто села на пол и тихо заплакала, уткнувшись лицом в колени.

* * *

Видимо, не я одна понимала, что встречи больше не будут проходить так же, как и прежде. Наше маленькое совместное путешествие стало своего рода переломным моментом, после которого характер общения неизбежно должен был измениться. Не улучшиться или ухудшиться, а просто измениться. Но как именно – я ещё не осознавала.

Как и в самый первый раз, Грег встретил меня в паркинге. На нём снова были тёмные очки и головной убор, скрывающий часть лба и волосы. Вероятно, он не был до конца уверен, что приеду именно я, и решил подстраховаться. Но я, конечно же, с первого взгляда узнала его.

– А где красная повязка, – спросила я, когда Грег подошёл ко мне ближе и снял очки.

– Ты по ней скучала? – он поднял одну бровь. Но не улыбнулся. Никак не обозначил своего отношения к моему возвращению и даже не взял в этот раз за руку.

– Иди за мной, – последовала сухая короткая инструкция, и Грег зашагал в сторону лифта.

Первое, что я заметила, войдя в знакомые апартаменты, – меня никто не выскочил встречать с радостным лаем.

– А где Рик? Спит, что ли?

Грег посмотрел на меня с каким-то особенным удивлением – его поразило, что я заметила отсутствие собаки.

– Нет, он в доме у матери. Ему сегодня сделали прививку, и я решил оставить его на пару дней в поселении, поближе к ветеринару, на всякий случай. Мама и братья за ним наблюдают.

– Ты не собирался возвращаться сегодня в трущобы, верно? – догадалась я. – Ты оставил Рика, потому что пришла заявка на сеанс от меня?

Грег пожал плечами:

– Я привык к мобильности. Новые заявки поступают каждый день.

– То есть, если бы это была не я, ты бы всё равно сорвался, оставил пса и вернулся в трущобы?

– Ради уже знакомого клиента – да.

– Понятно, – я топталась в прихожей, не зная, как себя вести. Но Грег пришёл мне на выручку:

– Ты ведь пришла с конкретным запросом?

Я кивнула.

– Когда ты последний раз ела?

– Пару часов назад. Я не голодна. Но не откажусь от фруктов.

Грег отправил меня в медиа-комнату, а сам ненадолго вышел в кухню, возвратившись с плетёной корзиной, полной бледно-зелёных яблок и желтоватых груш.

– Рассказывай, – произнёс он, беря яблоко и усаживаясь рядом со мной на диван. – Что заставило тебя вернуться? Ты ведь тоже не собиралась этого делать, так?

– Так, – согласилась я. – Но я многое переосмыслила с тех пор. Однако, это не единственная причина…

И я вкратце рассказала Грегу обо всём, что тревожило меня последние дни. О взрывах на внешних магистралях, о невнятных версиях причин, и, наконец, о неожиданном, совершенно взбудоражившем меня звонке отца. Я старалась делать это осторожно, чтобы не выдать об Альберте слишком много информации, которая могла скомпрометировать меня саму в глазах Грега, но ровно столько, чтобы донести до него всю сложность ситуации.

– Я подозреваю, что отец знает о моих поездках в трущобы, хотя пока не разобралась, как это возможно. Мне казалось, я соблюла все меры предосторожности. Но он точно неспроста упомянул о длительных поездках. В общем… я должна была как минимум предупредить тебя о потенциальной опасности, – закончила я.

Грег долго испытующе смотрел на меня. А я не отводила взгляд, пытаясь понять, что же он надеется разглядеть.

– Почему ты так боишься брачного контракта, Мира? – наконец спросил он. – Нет, я перефразирую вопрос. Чего ты боишься больше всего в браке?

Я растерялась. Казалось, Грег напрочь проигнорировал всю первую часть моего сбивчивого рассказа, никак не отреагировав на моё беспокойство, вызванное аварией. Я была уверена, что он начнёт выспрашивать подробности разговора с отцом в попытке выяснить, что тому может быть известно. Но он как будто не придал никакого значения моему предупреждению, а сконцентрировался целиком на моих личных переживаниях по поводу предстоящего приёма. Что ж, они и впрямь были самыми сильными в тот момент.

– Я опасаюсь обязанностей, которые брачный контракт накладывает на партнёров соглашения. Брак ограничивает. Я должна буду отчитываться мужу обо всех своих перемещениях и требовать такую же информацию от него. Мы оба будем вынуждены нести ответственность за жизнь друг друга, и в случае внезапной смерти одного из нас, партнёр по браку будет первым и главным подозреваемым в совершении преднамеренного убийства – даже если это будет смерть от удушья во время завтрака.

– Ты назвала много веских причин, – задумчиво произнёс Грег. – Но мне кажется, среди них не прозвучало главной.

Он видел меня насквозь. Бесполезно было пытаться что-либо утаивать.

– Однажды я уже упоминала, – наконец, решилась я. – Один из важнейших пунктов контракта – партнёры обязаны работать над зачатием ребёнка, – я произнесла это так тихо, что едва могла расслышать саму себя.

– И ты не знаешь, чего боишься больше: беременности или самих сексуальных отношений. Так?

Я кивнула, не глядя на Грега. И, в конце концов, к своему ужасу, не смогла удержать слёз.

– Прости… сама не понимаю, что со мной происходит, – выдавила я, закрывая глаза рукавом комбинезона. – Я недостойный гражданин ОЕГ…

– Глупости, – прервал меня Грег. – Ты только учишься осознавать свои чувства, но ты сильно преуспела в этом за последние полгода, которые я с тобой знаком. Это нормально, что женщина не хочет вступать в сексуальную связь с малознакомым человеком, с которым она не наладила эмоциональный контакт, а тем более рожать от него ребёнка. Это механизм, заложенный природой. Но установить эмоциональный контакт между двумя алекситимиками невозможно. Поэтому лично я не чувствую себя вправе осуждать твои страхи. В этом нет постыдного или неправильного. А тем более – недостойного.

– К тому же, – добавил Грег, немного помолчав, – у тебя был травматичный опыт в прошлом. Он также был связан с принуждением, как и вся ваша система брачных контрактов. По большому счёту вы несвободны в выборе партнёра и модели взаимоотношений в браке. А эмоциональная немота препятствует развитию и укреплению отношений. Немудрено, что подсознательно вы все стремитесь к одиночеству. Кстати говоря, вот чего я никогда не мог понять: почему алекситимикам разрешено вступать в браки исключительно со сверстниками?

Я пожала плечами:

– Граждане, рождённые в один и тот же год, обладают одинаковыми исходными настройками. А значит, имеют наибольшую степень совместимости по ряду критериев. Это должно делать их проживание под одной крышей максимально комфортным.

– Одинаковые исходные настройки? – чуть ли не скривился Грег. – Это ты о чём сейчас?

– Ну…в нашей воспитательно-образовательной системе каждый год проводятся эксперименты. Для повышения персональной эффективности граждан. И вот, следуя тем или иным директивам Главнокомандующего, ежегодно применяются разные методики наказания и воспитания в целом. Ведутся эксперименты с обучающими технологиями, системами мотивации и так далее. Мы вроде как не хотим стоять на месте. Стремимся к постоянным улучшениям…

Внезапно Грег взорвался хохотом:

– То есть, власть опасается, что «модель» гражданина ОЕГ, скажем, две тысячи сто шестидесятого года выпуска, окажется несовместима с моделью противоположного пола две тысячи сто шестьдесят пятого года? – и он продолжил смеяться так громко, что его лицо раскраснелось, а на глазах выступили слёзы. – Это, вроде к-как, у более давних моделей про-программное обеспечение устаревает по сравнению с но-новыми? – заикался он сквозь смех.

– Ну… да, вроде того. В общем-то, так и есть. Почему ты смеёшься? – недоумевала я.

– Ох, силы небесные. Мира, да неужели ты сама не осознаёшь, до чего всё это абсурдно? Ваше правительство видит в своих гражданах примитивную спецтехнику. Да и вы сами так же смотрите друг на друга. Не видите в своих ближних и в самих себе живых людей, наделённых тем, чего не может быть у машин. Прости. На самом деле, это злой, горький смех. Сквозь слёзы. Я, наверное, никогда не перестану поражаться, как дико устроен ваш мир.

Я слушала и понимала, что в его словах есть истина. Он заставлял меня смотреть на многие вещи под иным, непривычным углом. И всё чаще то, что раньше виделось мне идеальным и естественным, после таких разборов оказывалось нестерпимым уродством. Но что хуже всего – я всё яснее ощущала свою причастность к этому уродству. Я была его составляющей, а оно, одновременно было частью меня самой.

– Грег, – я, наконец, нашла в себе силы посмотреть ему в глаза, – что бы ты посоветовал сделать в такой ситуации девушке из своего окружения? Я имею в виду, такой же, как ты. Ну, то есть, как твоя мама или сестра.

Он пожал плечами.

– Для начала – выполнить просьбу отца и появиться на приёме.

Глава 13

Я не верила своим ушам. Он действительно советует появиться на приёме?

Грег, заметив моё удивление, жестом остановил меня от попытки возразить:

– Дай договорить. Тебя ведь никто не заставит вступать в брак прямо там? А не прийти, как ты сама сказала, нельзя. Это грозит лишними подозрениями и нежелательным вниманием властей к твоей персоне. Да и потом… как знать, может быть всё не так плохо, и назначенный тебе партнёр по брачному контракту окажется… ну…, – он замялся, – подходящим тебе человеком.

– Что ты имеешь в виду? Я и так знаю, что он подходящий: его возраст соответствует моему, как и требует Закон. Он из успешной семьи. Но от всего этого мне не легче.

– Я не эти критерии подразумевал, – покачал головой Грег. – Ты ведь не встречалась с ним раньше?

Я отрицательно покачала головой.

– Тогда шансы есть. Может быть, тебе покажется приятной его внешность, либо привлекут некоторые черты его характера, когда вы пообщаетесь близко. Попробуй прислушаться к внутренним ощущениям во время этой встречи. Именно так мы, эмпаты, и выбираем себе пару. Бывает, что тебя влечёт к другому человеку без всяких рациональных причин, без каких-либо предписаний и законов. Просто потому, что это твой человек. Во всех отношениях.

– Но как я смогу такое понять?! Ведь у него на лице не будет написано ничего подобного.

– Преврати страх из своего преследователя в советчика. Это вполне в твоих силах. Если во время общения с этим парнем ты почувствуешь, что страхи и сомнения утихают и отпускают тебя, – это и будет самый яркий положительный признак. Ну а если наоборот… что ж. Тогда беги. Но в этом случае твоя главная задача – не выдать своих эмоций. В том обществе этого делать нельзя.

– Как же их не выдать, если они без моего желания рвутся наружу? Они теперь словно живут сами по себе, и я не чувствую в себе силы управлять ими.

– Следующий шаг того, кто научился распознавать свои чувства – научиться обуздывать и отстраняться от них.

– Я не понимаю…, – казалось, Грег смеётся надо мной. – Раньше ты утверждал, что чувствительность необходимо развивать, а теперь призываешь, наоборот, отстраняться от чувств?

– Именно так. Не ищи здесь противоречия. Нельзя научиться управлять тем, чего у тебя нет или чего ты не понимаешь. Но управлять чувствами – не значит сдерживать, блокируя внутри, в своём теле. Это значит контролировать их проявление, одновременно позволяя себе их испытывать. Лучше всего ты можешь управлять эмоцией именно тогда, когда полностью её осознаёшь. Многие люди учатся этому всю жизнь. Но есть несколько методик, которые легко освоить за короткий промежуток времени и успешно применять практически в любой ситуации.

– Ты расскажешь о них? – я с надеждой заглянула в его глаза. – Пожалуйста, Грег. Я больше не хочу быть просто покупателем эмоций. Хочу понять, как правильно обращаться с тем, что я приобретаю.

– В таком случае, – сказал Грег, откладывая так и ненадкушенное яблоко и придвигаясь чуть ближе ко мне, – я должен познакомить тебя с понятием триединства.

Он обхватил мою ладонь и стал по очереди загибать мои пальцы начиная с мизинца, приговаривая:

– Тело. Разум. Душа. Главные инструменты личности. Эти три составляющие нашей сущности при жизни тесно взаимосвязаны. Влияя на один из них, мы влияем на все другие и наоборот. И управлять своим эмоциональным состоянием мы так же можем с помощью одного из этих инструментов.

И Грег открыл для меня дверцу в ещё один новый мир, когда стал рассказывать о различных приёмах психической и умственной корректировки эмоций. В теории всё выглядело просто: на помощь должны прийти моя воля и память, посредством которых нужно вызвать требуемое эмоциональное состояние взамен нежелательному. Но когда мы стали практиковаться, всё пошло наперекосяк: на деле это стоило огромных усилий.

– Лень ума сильнее телесной лени. Но так не у тебя одной. Всем людям, так или иначе, это свойственно – одним в большей, другим – в меньшей степени. Любая новая задача кажется сложной с непривычки. Но если продолжать упражняться, со временем нужная мышца прокачается, наполнится силой и начнёт радовать тебя результатами своей работы.

Грег встал и сгрёб со стола всякие мелкие предметы, бросил мне в руки большую грушу, и, пока я наслаждалась её сладкой мякотью, принялся доставать из шкафа и раскладывать на столе какую-то интересную утварь. Сначала передо мной появились небольшие прозрачные ёмкости, кисти разной длины и ширины, бутыльки с разноцветной жидкостью и, наконец, большие листы плотной кремово-белой бумаги, которая оказалась шершавой с одной стороны.

Отвинтив крышки с двух бутыльков, выставленных на столе, Грег перелил совсем немного жидкости из каждого в отдельную ёмкость. Теперь напротив меня стояли два крохотных стаканчика: один с ярко-красным, другой – с солнечно-жёлтым содержимым. После этого он ненадолго вышел и вернулся с двумя широкими стеклянными стаканами, наполовину наполненными водой. Я решила, что сейчас он заставит меня пить какую-то гадость и запаниковала: если это что-то запрещённое, мне не удастся это утаить при возвращении в город. Сканеры видят всё. Но заметив, как я инстинктивно зажала рот рукой, Грег громко расхохотался, едва не расплескав содержимое стаканов:

– Твоё воображение бежит впереди тебя. Не волнуйся, всё это – не для внутреннего применения.

– А для чего? Что ты собрался делать?

– Провести для тебя небольшой сеанс арт-терапии.

– Чего?

– Простым языком, будем учиться корректировать своё эмоциональное состояние с помощью творчества. Ничего сложного. Всего-навсего немного порисуем.

– О-о, нет, Грег, только не это, – застонала я. – Графический дизайн никогда не был моей сильной стороной, а живыми красками я тем более ни разу не пользовалась. Думаю, в моём случае это бестолковая затея.

– Чего ты опасаешься? Я не собираюсь оценивать результаты твоего творчества с художественной точки зрения. Отнесись к этому как к диалогу со своим внутренним «я». Только результат этого диалога ты будешь «записывать» не буквами, а визуальными образами. Тебе нужно расслабиться и выполнять простые задания, которые я буду тебе проговаривать. Не слишком сильно задумывайся над процессом. Попробуй получить от него удовольствие. Анализ проведём после, когда всё закончим. А теперь смотри, – Грег подвинул ближе ко мне один из листов, – для начала нужно равномерно его смочить.

Он взял широкую кисть с деревянной ручкой, окунул в один из стаканов с водой и прошёлся по всему листу вдоль и поперёк, аккуратно касаясь его щетинками кисти, показывая мне, как подготовить рабочую поверхность.

– Есть такое выражение – «бумага всё стерпит», – произнёс Грег, вручая мне кисть и другой лист. – И всё-таки будь деликатной. Не проявляй излишнего давления, не набирай чересчур много воды, но и не позволяй остаться на листе сухим пятнам или полосам.

Плавными движениями, я аккуратно заполнила поверхность бумаги прозрачной влагой и рассмотрела его вблизи под разными углами, чтобы убедиться, не осталось ли сухих мест. Когда с этим было покончено, Грег сказал, что нужно подождать минуту-другую, пока бумага слегка впитает в себя воду. Тем временем он подвинул ко мне маленькую ёмкость с ярко-жёлтой жидкостью и выдал другую кисть, раза в три тоньше первой.

– Перед тобой обычная жидкая акварель. Сегодня мы будем использовать всего два цвета. Но я хочу, чтобы ты прочувствовала, что для тебя означает каждый из них. Наблюдай одновременно за двумя процессами: как цвет растекается по бумаге, и какие ощущения разливаются при этом внутри тебя. А теперь возьми кисть, окуни в жёлтую краску и заполни ею лежащий перед тобой лист. Представь при этом, что изображаешь мир, в котором ты живёшь. Жёлтый цвет – это всё то, что тебя окружает. Никаких правил и ограничений нет. Ты можешь поставить лишь точку, а можешь закрасить весь лист. Насколько ярким и интенсивным сделать цвет – тоже зависит от твоего желания. Главное – не забывай прислушиваться к своим ощущениям.

Я сделала всё, как говорил Грег. Сначала взяла лишь немного краски на кисть и слегка прикоснулась ею к влажному белому листу. И тут же на моих глазах стало происходить настоящее чудо. Маленькая солнечная капля, едва коснувшись бумаги, стала расти и увеличиваться в ширину, распуская, словно цветок, свои лепестки-лучики во все стороны. Увеличившись в диаметре примерно до двух сантиметров, капля замерла. Тогда я поставила ещё одну – и всё повторилось. Тут я осмелела и стала водить кисточкой по листу туда-сюда, создавая волны и полосы, которые ширились, переплетались, объединялись друг с другом. Я заворожённо следила за тем, как жёлтый цвет буквально впивается в зернистую бумагу, создавая на ней причудливые узоры. Мне захотелось взять ещё немного краски, и я добавила цвет в тех местах, которые казались мне наиболее пустыми. Грег просил, чтобы я изобразила здесь мир, в котором живу. Какой же он? Большой. Да, просто огромный. Рука с кистью неосознанно потянулась к нижнему краю листа, и краска заполнила всё белое пространство снизу. Но когда я уже собиралась переместиться в верхнюю часть выданного мне поля, что-то словно остановило меня. «Мой мир» заполнил почти половину листа от центра книзу, выгибаясь небольшой дугой-холмиком к середине листа. Но что было там, за этим холмиком? Я не знала. Слишком много неизвестного, неизведанного пространства, которое я не могла назвать своим миром. Поэтому я отложила кисть и посмотрела на Грега.

Он понял мой молчаливый вопрос и придвинул ко мне вторую ёмкость, в которой находилась краска цвета алой крови.

– Прежде чем окунуть кисть в новый цвет, нужно тщательно ополоснуть её в чистой воде, – он кивнул на стаканы. – А потом нарисуй дерево, которое растёт в твоём мире. Оно также может быть каким угодно. Но помни, что красный цвет самодостаточен. Он гораздо активнее и агрессивнее жёлтого. Если взять красного слишком много, он заполнит собой всё пространство, вытесняя целый мир.

Я кивнула и попробовала вспомнить хотя бы одно дерево, которое видела в застеклённых парках в Центрополисе, но образы отчего-то были крайне смутными. Гораздо ярче и во всех деталях запомнились мне деревья в лесу, во время недавней прогулки с Грегом. Те, чьи шершавые стволы я гладила руками и аромат чьих листьев вдыхала с таким удовольствием. Но я не могла изображать те деревья – ведь они не были частью «моего» мира. Так и не придумав себе никакого конкретного образа, я вздохнула и окунула самый кончик уже выполосканной кисточки в красную краску.

На кисти оказалось слишком много неотжатой воды, и маленькая алая капля, которую я поставила с краю листа, небольшой струйкой быстро побежала вниз. При этом, впитываясь в бумагу, алая дорожка стала чуть шире. Кое-где она смешалась с ещё не подсохшим жёлтым, образуя восхитительный апельсиновый оттенок.

«Вот и ствол моего деревца», – отметила я, глядя на постепенно затухающую яркую дорожку. Я попыталась нарисовать ветви – мне непременно хотелось изобразить их длинными, раскидистыми. Но не рассчитала, и ветви вылезли наружу, за пределы «моего мира», ограниченного жёлтым цветом. Однако, чуть отодвинувшись и рассмотрев получившееся изображение целиком, я осталась довольна: получилось лучше, чем я могла ожидать.

Грег понял, что я не собираюсь продолжать и тоже удовлетворённо кивнул:

– Видишь, не так уж и сложно, правда? Ты преодолела очередной внутренний барьер, так что тебя можно поздравить с маленькой победой. Готова поделиться своими ощущениями?

Я задумалась на несколько секунд, но, в конце концов, решила, что мне нечего скрывать. И рассказала всё. О том, как меня загипнотизировало наблюдение за ожившей на бумаге краской, о сомнениях и маленьких открытиях, сделанных в процессе рисования. А ещё о том, что мне отчего-то стало легко и намного спокойнее, чем каких-то полчаса назад.

– Пожалуй, ты сумела извлечь из этого занятия главную пользу для себя, – отметил Грег. – Теперь ты знаешь ещё один способ скорректировать свой эмоциональный фон. Но есть ещё кое-что. Глядя на рисунок, можно многое узнать о человеке, создавшем его. Можно узнать многое о самом себе. А что-то даже исправить при помощи рисунка.

– Как это? – искренне удивилась я.

– Давай разберём на примере твоего рисунка. Ты оставила большой объём незаполненных белых участков на листе. При этом сама же отметила, что существует слишком много неясного, неизвестного тебе. Того, что ты не можешь назвать частью своего мира. Но ветви твоего дерева тянутся в это неизведанное пространство. Это дерево – ты сама, и подсознательно ты хочешь постичь целый мир во всём его многообразии. Часть, окрашенная жёлтым пигментом – это привычный и хорошо знакомый тебе мир городов и окружение алекситимиков. Белое – это всё то, что находится за его пределами. Мир чувств и живой природы.

– И как здесь можно что-либо исправить?

– Осознать, что все физические границы лишь условность. И заполнить белые участки. А теперь давай ещё раз приглядимся к дереву. Его ствол – тонкий и накренившийся, выглядит непропорциональным по отношению к ветвям. А ещё – оно «болтается» в воздухе, и у него совсем нет корней. Корни дерева – это чувство связи со своими предками, с семьёй. Они дают подпитку и силу всему дереву. А когда дерево не чувствует необходимой опоры, само собой, его ствол будет некрепким и сильно подверженным любым воздействиям извне.

– Но ведь если я просто дорисую дереву корни… в реальности они у меня не появятся.

– Это верно, но лишь отчасти. Сейчас ты вытащила из своего подсознания образ самой себя. Но ты в силах поместить туда новый – тот, к которому стремишься. И если усилием воли и воображения поддерживать этот образ, скоро ты почувствуешь, что действительно стала соответствовать ему в реальности. Да, это может показаться глупой ментальной игрой, но этот метод отлично работает.

Грег поднялся и, подойдя к книжному стеллажу, зашуршал бумагами на одной из полок.

– Я хочу показать тебе аналогичный рисунок моей пятилетней племянницы, – и он положил передо мной точно такой лист, на каком рисовала я. На картине, изображённой рукой ребёнка-эмпата, по центру листа красовалось роскошное красно-оранжевое дерево с изящным, но прямым стволом. Хорошо различимыми корнями дерево твёрдо опиралось на нижний край бумаги, а его пышные, даже волнистые ветви подпирали верхний. Всё пространство вокруг дерева было заполнено жёлтыми пятнами разной насыщенности: от бледно-лимонного до обжигающе жёлтого. Ни миллиметра белых «дыр».

– Здесь, конечно, ещё прослеживается ярко выраженный эгоцентризм, присущий её возрасту, – тепло улыбнулся Грег, вместе со мной рассматривая рисунок. – Видишь: дерево едва вместилось. Дай ему волю, и оно заполнило бы собою весь мир. Но уже сейчас можно сказать, что человек, создавший этот рисунок, чувствует твёрдую опору, которая будет давать ему силы и в будущем.

– Кажется, я уловила суть этого образа, – произнесла я. – Спасибо за новый опыт. Жаль, у меня нет настоящих красок, чтобы повторить его дома. Да и это, наверное, было бы опасно. Наши стены всё видят.

– Ты сможешь рисовать у меня. Столько, сколько тебе самой захочется. Здесь такой опасности нет, – Грег встал и отошёл к стереосистеме, подыскивая кристалл с нужной музыкой и настраивая громкость. Через минуту по комнате полились неспешные звуки фортепиано и саксофона, а когда Грег развернулся и подошёл ко мне, в его руках была знакомая тёмно-красная повязка.

– Есть ещё один инструмент управления своими эмоциями, – с задумчивой улыбкой произнёс он, беря меня за руку и поднимая с дивана. – Наше собственное тело. И умение заставить его двигаться в нужном ритме.

Я зачарованно смотрела в его переливающиеся прозрачным серебром глаза, пока он не лишил меня способности видеть, закрыв глаза плотной тканью.

Тёплые мужские ладони заскользили по моим плечам, закрытым облегающей тканью комбинезона, пока не достигли обнажённой кожи запястий.

– Иногда, чтобы снять напряжение, достаточно прикрыть глаза, включить внутреннюю стереосистему с любимой мелодией, которую никто, кроме тебя, не услышит. И позволить себе двигаться в унисон с этой музыкой, – он положил мои ладони к себе на плечи, а сам обхватил мою талию. В этот момент Грег оказался так близко, что я могла слышать древесно-смолистый запах его тела, но в тот же момент забыла, как дышать. А он, увлекая меня за собой вглубь комнаты, продолжал окутывать моё сознание звучанием своего тихого мягкого голоса:

– Не задумывайся о характере движений. Здесь не нужны усилия ума: тело само всё знает. Наслаждайся движением и своим телом. Просто танцуй.

И, словно повинуясь руководящей партии саксофона, Грег плавно закружил меня по комнате, то притягивая ближе к себе, то слегка отталкивая и побуждая двигаться самостоятельно. То разводил мои руки в стороны, то поднимал их высоко над головой, перехватывая оба моих запястья пальцами одной ладони. В первые минуты ноги дрожали и подгибались, но вскоре я ощутила, словно по всему моему телу пустили заряд бодрости, радости и небывалой свободы. Поэтому, когда Грег совсем отпустил меня со словами «А теперь – сама», я продолжила кружиться и описывать вокруг себя волны руками. С таким удовольствием, будто всю жизнь только этому и училась.

Постепенно мелодия затихла, но Грег не подходил ко мне и ничего не говорил. Тогда я остановилась и сама стянула с глаз повязку. Он стоял у окна, опершись спиной о подоконник и сложив руки на груди. Пристально глядел на меня, будто о чём-то задумался.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец, спросил он.

– Необычно, – честно призналась я. – Я никогда не делала этого раньше. Но хорошо. Мне хорошо.

– Танец – это лишь маленький элемент ритмо-двигательной психокоррекции. Которая, в свою очередь, даёт опору, заземление и установление правильных границ с внешним миром. Сегодня я вооружил тебя множеством инструментов, которые можно изучать годами. Но можно начать применять уже сейчас, чтобы лучше понимать себя, свою жизнь и справляться с трудными ситуациями.

– Грег, я… Не знаю, как и благодарить тебя за всё, что ты сделал для меня за эти полгода. Лишь недавно я стала понимать, как сильно заблуждалась… Как все мы заблуждаемся в отношении вас, эмпатов. И мира эмоций в целом. Я не уверена теперь, жила ли вообще до того дня, когда ты научил меня осознавать свои чувства, не уверена, что сумею надолго сохранить свои «новые способности». И не уверена, что смогу продолжать сеансы: я просто не знаю, чем закончится грядущий приём. Но я навсегда сохраню в памяти наши встречи. Это лучшее, что было в моей жизни, и я не верю, что произношу это вслух.

Я вдруг обнаружила, что по моему лицу катятся слёзы, скапливаются в уголках рта и стекают на подбородок, а я не могу этого остановить. Грег подошёл вплотную, и, положив руки на мои плечи, произнёс:

– Не рисуй себе этот приём заранее в чёрных красках. Избыточные ожидания зачастую играют с нами плохую шутку. А когда окажешься там, просто доверяй своим чувствам, Мира.

Его рука коснулась моей щеки, отирая с неё набежавшую слезу, и я прикрыла глаза, затаив дыхание в тайной надежде продлить этот миг. Но Грег внезапно отстранился и вышел из комнаты в прихожую, окончательно давая мне понять, что сеанс окончен.

Из апартаментов мы выходили вдвоём, в полном молчании. А уже в паркинге, прощаясь со мной возле глайдера, он произнёс:

– Что бы ты себе не напридумывала, я рад, что ты вернулась. Даже если это была наша последняя встреча.

Глава 14

С самого утра в день, на который был назначен приём, я чувствовала себя слегка заторможенной. В замедленном режиме принимала душ, в таком же неосознанно медлительном темпе позавтракала. Кардиотренировку и вовсе пропустила, игнорируя настойчивые предупреждения электронного тренера. Включив два рабочих монитора и постояв перед ними несколько минут, бесцельно пялясь в пространство, я, наконец, вспомнила наставления Грега – не настраивать себя негативно заранее. Я попыталась найти хоть что-то приятное или полезное в предстоящем мероприятии, и перед глазами возник образ моего кособокого деревца без корней. Отец сказал, на приёме будут присутствовать не только главы департаментов и спецподразделений, но и их ближайшие родственники. А это значит, что придут мама…и Инга! Отчего-то этот факт воодушевил меня. Вот он – шанс встретиться с сестрой! А ещё я увижу свою мать, впервые за восемь лет. Полгода назад эта встреча точно не вызвала бы у меня никаких чувств, но теперь – как знать. Что ж, может, всё это не такая уж и плохая идея? И если всё пройдёт хорошо, после приёма мы всей семьёй могли бы…

Но я усилием воли переключила внимание на всплывшее на экране окно диалога с заказчиком. От завышенных ожиданий лучше избавляться так же усердно, как и от негативных.

Погружение в рабочий проект, как всегда, оказалось лучшим лекарством от давящих переживаний: я не заметила, как пролетело время до выхода. Опомнилась, лишь когда дисплей браслета вспыхнул ярко-голубым, и голос персонального менеджера объявил пятнадцатиминутную готовность к выходу.

* * *

Глайдер привёз меня на Центральную площадь как раз вовремя. Приём был назначен в Главном Доме – самом большом здании, находящемся прямо в сердце Центрополиса. Из-за своего зеркально-белого фасада и разноуровневых остроконечных фронтонов Главный Дом напоминал исполинский айсберг. И от него веяло таким же холодом.

Припарковав глайдер в подземном паркинге «айсберга», уже заполненного примерно сотней других таких же машин, я со вздохом отправилась в пункт регистрации посетителей.

Спустя несколько минут, пройдя все необходимые этапы идентификации личности и поднявшись в лифте на самый верхний этаж, я оказалась в огромном круглом зале, и в первые секунды чуть не ослепла. Ярко-белые стены и пол. Белые стулья и прозрачные интерактивные столики – отдельный для каждого посетителя. Один широкий стол с голографической установкой-транслятором в самом центре, а вдоль стен – множество больших плоских голографических панелей. Я ни разу не была в Главном Доме, но здесь меня посетило дежавю: вся окружающая обстановка напоминала экзаменационный зал в колледже. Правда, это помещение было раз в пять просторнее, и здесь я была не одна: больше сотни гостей уже заняли свои места, и непрерывным потоком вливались всё новые люди. Все как один – в ярко-белых комбинезонах и с идентичными стрижками на обесцвеченных волосах.

Я без труда нашла предназначенный мне столик с помощью навигатора, который электронная система Главного Дома загрузила в мой браслет ещё на регистрационном пункте. Дойдя до своего кресла и уже собираясь присесть, я окинула взглядом близлежащие столы и вздрогнула от неожиданности: в том же секторе, чуть впереди меня сидел вполоборота Альберт. Он поймал мой взгляд и сдержанно кивнул.

– Здравствуй, отец, – проговорила я, но, не дождавшись никакой особенной реакции в ответ, скользнула взглядом по другим столикам в секторе. На небольшом расстоянии слева от Альберта и спиной ко мне сидела женщина. Кларисса? Я задержала на ней взгляд, и когда она, наконец, слегка повернула голову, так что получилось рассмотреть её профиль, я поняла, что не ошиблась: это была моя мать. Ничуть не изменившаяся за эти годы, в отличие от отца.

– Мама, – сначала негромко, а затем гораздо настойчивее позвала я. – Мама!

Она даже не шевельнулась.

И тогда вмешался Альберт:

– Кларисса, с тобой хочет поздороваться Мира.

– Мира? – переспросила моя мать, словно не понимая, о ком речь.

– Да. Миранда, – отец взглядом указал на меня, и тут, наконец, она соизволила развернуться.

Но когда я увидела её холодные серо-зелёные глаза – точь-в-точь такие же, как у меня – моё маленькое, повисшее в воздухе деревце словно сжалось ещё сильнее. Пустота. В её глазах была бесконечная пустота.

– Слава ОЕГ, – сухо поздоровалась со мной мать и отвернулась. Вот и всё.

Я села за свой стол, пытаясь подавить нарастающий в голове шум, и продолжила озираться по сторонам, чтобы не дать себе погрузиться в гнетущие мысли. Это всё неважно. Я могла бы ещё столько же лет не видеть Клариссу, и ни разу об этом не пожалеть.

Но где же Инга?

Как оказалось, в нашем секторе не было ни одной девушки подходящего возраста. Несколько сидений пустовало. Может быть, ещё не пришла?

Внимательно разглядывая каждого входящего, я заметила несколько знакомых лиц из IT-сферы. Среди них были и именитые программисты, с которыми я боролась за места в топе. В частности, Полард Мёлеман, которого я давно оставила позади, и он, кажется, уже даже не входил в тридцатку лучших. А также Олег Самсонов. Последний был всего на пару лет старше меня, но гораздо раньше оказался в топе и упорно не сдавал своих позиций в самой верхушке рейтинга, чем постоянно вызывал во мне неосознанную неприязнь. Теперь я понимала, что это была банальная зависть.

Пока зал постепенно заполнялся приглашёнными, из боковой двери стали один за другим выкатываться механические официанты – небольшие юркие роботы-инсектоиды с подносами, причудливо закреплёнными на покатых спинах. Большинство подносов были уставлены высокими прозрачными стаканами с белковыми коктейлями, но на некоторых стояли тарелки, заполненные разноцветными листьями салата и стейком средней прожарки. Именно такой инсектоид безошибочно подъехал и к моему столику. Я взяла полагающуюся мне тарелку и приборы, и робот бесшумно развернулся в обратном направлении. Но каким же было моё удивление, когда вслед за этим другой робот с точно таким же подносом подъехал к столику Альберта. Невозможно! Неужели официант мог ошибиться? Я наблюдала со спины за реакцией отца, но удивилась ещё больше, когда тот с абсолютно спокойным видом переместил тарелку с обычной едой на свой стол.

«Во дела! Выходит, у отца тоже проявилась аллергия? – размышляла я. – Значит, это наследственное?» Я перевела взгляд на столик матери, но там уже стоял стакан клеверфуда, который она как раз взялась потягивать из трубочки.

Все присутствующие принялись за еду – так началась предварительная часть приёма. Но я с трудом заставила себя съесть лишь пару листьев салата, сбрызнутых горчичным соусом.

Тем временем входные двери закрылись, и я с унынием отметила, что так и не увидела среди последних вошедших никого, кто мог бы подойти на роль моей сестры. А может, она пришла уже давно, просто её место оказалось в другом, отдалённом секторе?

Пока я размышляла, прозвучал короткий звуковой сигнал, и пространство над транслятором вспыхнуло и замерцало тончайшими световыми нитями разных цветов. А ещё через несколько мгновений все присутствующие, включая меня, как один, поднялись со своих мест, звучно выкрикивая официальное приветствие: «Слава Объединённому государству!».

Голографический силуэт Первого Доверенного заместителя Главнокомандующего ОЕГ взирал на нас с покровительственным видом. Наконец, он поднял две ладони вверх, и собравшаяся публика вновь заняла свои места.

– Именем Главнокомандующего, объявляю съезд первых лиц ОЕГ официально открытым.

Строгий худощавый облик Первого Доверенного заместителя был известен каждому гражданину ОЕГ. Именно он появлялся на всех городских голографических экранах, всякий раз, когда происходило обращение властей к рядовым гражданам. В его задачу входило выражать волю Главнокомандующего по всем важным государственным вопросам. Сам Главнокомандующий публике не являлся никогда – таковы были предписания Департамента безопасности.

«Забавно, – подумала я. – Ведь Главнокомандующим может оказаться любой человек, даже сидящий сейчас в этом зале. Он может исподтишка наблюдать за каждым из нас, маскируясь под какого-нибудь министра. Хотя…зачем ему это, когда у него есть штат Зорких, притом в каждом городе». Я скользнула взглядом по сидящему впереди меня отцу, который, как и все остальные, внимал речам Доверенного заместителя. Но отчего-то я была уверена, что в этот самый момент его внимание рассредоточено по всему залу, он видел всех одновременно и даже его затылок как будто говорил: «Я знаю о тебе всё».

Съезд был посвящён подведению итогов последних пяти лет в преддверии очередной годовщины ОЕГ. Но первым вопросом на повестке стал недавний взрыв на городских магистралях. Я вся превратилась в слух, пытаясь из лавинообразного потока длинных слов Доверенного заместителя выделить самую суть.

– Департамент Безопасности ОЕГ определил, что вероятной причиной возникновения разрушительного импульса стала диверсионная деятельность экстремистских террористических групп. По предварительной версии следствия диверсионная операция управлялась из резервации враждебных к нам эмпатов, основная цель которых дестабилизировать ситуацию…

«Это неправда. Не может быть ею. Не хочу ему верить!»

– …общая сумма нанесённого ущерба казне, а, соответственно, всему нашему обществу, составила четырнадцать миллионов Евразийских долларов…

«Кого он рассчитывает впечатлить этой цифрой? Ведь каждый понимает, что любая сумма, взятая из казны, в неё же и возвращается. Зато опять ни слова о количестве жертв».

– …и в данный момент ведётся тайная следственная работа по выявлению и наказанию виновных.

По залу пронёсся короткий одобрительный гул.

«Наверняка Альберт тоже принимает активное участие в этой работе».

Вслед за вступительной речью Доверенного заместителя один за другим со своих мест стали подниматься министры и главы департаментов с отчётами о наиболее значимых результатах своей работы за год. Вдоль всего зала было размещено множество крошечных камер, и приём транслировался в Центральных домах всех других городов ОЕГ. Периодически на плоских голографических дисплеях включалась трансляция то из одного, то из другого города, и тогда мы слушали отчёты управляющих этих городов. Я заметила, что объёмная голографическая стать Доверенного заместителя также находилась одновременно в каждом полисе.

«Интересно, где же находится он сам?» – снова задумалась я.

Вслед за отчётами наступил следующий важный этап официальной части. За особые заслуги одних лиц награждали местами в рейтингах, других представляли к повышению по службе. Мой отец был среди награждённых какой-то особой отметкой, но нового звания не получил.

Однако в тот вечер присуждали не только награды – не обошлось и без взысканий. Одного из министров прилюдно лишили звания и оштрафовали, полностью обнулив его персональный счёт. Как выяснилось, его уличили в посещении проституток в резервации эмпатов. В разоблачении преступника принял участие отряд «Зорких» под руководством Альберта Грина.

Лишённый должности министр, согласно процедуре, направился к выходу из помещения. Мне оставалось только гадать – что ждёт его там, за пределами зала. От этих мыслей у меня начало сводить живот, и отчего-то задрожали напряжённые икры и ладони. Я испугалась, что сейчас и других присутствующих в зале начнут разоблачать в связях с эмпатами, и я в таком случае окажусь среди них. Внезапно бывший министр, не дойдя нескольких шагов до выхода, схватился за грудь. Его лицо перекосилось от страшной гримасы, и он стал медленно оседать на пол, пока не рухнул всем телом навзничь. У меня пересохло во рту. Я не впервые становилась свидетелем подобной картины, но именно в тот вечер меня поразила реакция окружающих. А точнее, её полное отсутствие. Лишь несколько взглядов равнодушно проследили за упавшим человеком, но никто и с места не сдвинулся. Тем временем его окружили несколько роботов и вынесли, кажется, уже бездыханное тело прочь.

– На этом официальную часть съезда объявляю оконченной, – как ни в чём не бывало, объявил Господин Доверенный заместитель.

Далее он сообщил, что в следующем месяце главы департаментов сойдутся уже узким кругом для обсуждения текущих и стратегических планов, в частности, по расширению Центрополиса и ряда других наиболее быстро развивающихся городов. В качестве завершения вечера всем присутствующим предлагалось перейти к неофициальной части и обменяться деловыми контактами. На таких встречах многие люди впервые вживую знакомились со своими коллегами, с которыми бо́льшую часть времени сотрудничали удалённо в виртуальных офисах или через голографические трансляторы. Но лично у меня не было ни малейшего желания инициировать какие-либо знакомства, особенно с учётом причины, по которой я вынуждена была здесь оказаться.

Голограмма с изображением Доверенного заместителя после всеобщего финального «Слава Объединённому государству», наконец, погасла. Я надеялась, что мне удастся улизнуть в начинающейся суматохе. Однако стоило вместе со всеми подняться, как ко мне тут же подошёл Альберт, и, крепко ухватив под локоть, поволок в противоположный сектор зала. По дороге он то и дело кому-то кивал, здоровался то с одним, то с другим министром или их заместителями, так что я не могла перекинуться с ним и парой слов. Наконец, мы подошли к небольшой группе мужчин, обменивавшихся электронными данными посредством браслетов.

– Александр, уделите нам пару минут вашего драгоценного времени, – отец бесцеремонным тоном обратился к одному из стоящих в группе.

Высокий, тучный мужчина медленно развернулся в нашу сторону.

– Миранда, познакомься с господином Александром Лобзовским, действующим главой Департамента образования. Он благосклонно согласился организовать очную встречу со своим сыном.

«Лобзовский?! Я не ослышалась?»

Я вгляделась в лицо стоявшего передо мной человека. Да, сходство определённо было.

– Так это и есть ваша дочь? – с ухмылкой глядя на меня, спросил мужчина.

– Так точно.

– Слава ОЕГ, – произнесла я, стараясь не выдавать волнения. – Ваша фамилия мне знакома. Вы знаете человека по имени Якоб Лобзовский?

Альберт пристально и даже как будто озадаченно посмотрел на меня, но я не подала виду, что заметила это.

– Якоб? Ну а как же, это один из моих братьев. А вот, кстати, и мой сын, Марк. Великолепный юрист, между прочим. Вы пока договоритесь обо всём наедине, а мы тем временем с вашим отцом побеседуем. Нам тоже есть что обсудить, правда, Альберт?

Я поняла, что младший Лобзовский стоит у меня за спиной. Медленно, не дыша, развернулась, и у меня потемнело в глазах. Передо мной стояла практически точная копия Якоба Лобзовского, только помолодевшего на несколько десятилетий. Те же пухлые губы, такая же щель между передними верхними зубами, двойной подбородок и уродливо толстые короткие пальцы. Но хуже всего – взгляд. Такой же маслянистый, похабный взгляд, которым Якоб Лобзовский, бывало, обводил всю женскую половину учебной аудитории. Этим же взглядом он одарил меня лично перед тем, как изнасиловать в своём кабинете.

Что мне советовал Грег? Сделать своим советчиком страх? Страха не было – только отвращение. Непреодолимое, ни с чем не сравнимое. Кажется, Марк Лобзовский что-то произнёс, быть может, даже задал вопрос, но я не слышала его. Я стояла и размышляла, достаточно ли хорошо чувство отвращения может сойти за советчика или этого, всё же, маловато?

– Так вы готовы заключить предварительное соглашение прямо сегодня? По правде, я намерен поскорее разобраться с этой проблемой: у меня на вечер запланировано ещё несколько виртуальных переговоров, – я, наконец, разобрала его слегка шепелявую речь.

– Считайте, что у вас больше нет проблемы. Никакого соглашения не будет, так что можете спокойно отправляться на свои встречи, – и, пользуясь тем, что Альберт с Александром отошли куда-то вглубь зала, я развернулась и быстрым шагом направилась к выходу. Двери услужливо разъехались, выпуская меня и ещё нескольких посетителей. Я мельком обернулась, дабы убедиться, что никто не пытается меня догнать, и поспешила к подъёмнику.

Как ноги донесли меня до моего «дельфина», я уже не помню. Но оказавшись в салоне, я с ожесточением сорвала с себя браслет и, заткнув уши, заорала так громко, как только могла. Такого со мной ещё не было: всё тело колотило, сердце вылетало из грудной клетки и казалось, что горло вот-вот разорвётся на части от собственного крика. Трудно передать, каких усилий мне стоило удержаться от истерики на самом приёме. Однако вслед за агонией бешенства пришли спасительные слёзы. Я кое-как смогла продиктовать автопилоту маршрут, и, откинувшись на сидении, жгуче, навзрыд разревелась. То ли от каких-то несбывшихся ожиданий, то ли от жалости к себе, то ли просто от невыносимости накопившегося напряжения. Один за другим я прокручивала отдельные эпизоды прошедшего приёма. Рыхлое лицо Лобзовского-младшего, равнодушный взгляд матери, награждение отца и предсмертные судороги министра на глазах у безразличной публики, обвинение эмпатов в подрыве магистралей, принятое слушателями без вопросов и доказательств. Мои ощущения в тот момент были сродни обретению способности видеть после того, как продавец чувств снимал с моих глаз повязку. Тем вечером я, наконец, увидела: меня окружают не люди. Камни. И я больше не хотела быть одной из них.

Когда же я, наконец, слегка пришла в себя, Центрополис остался уже позади, а глайдер уверенно мчал меня в сторону ближайших трущоб. Только сейчас до меня дошло, что там, в паркинге Главного Дома, я, не раздумывая ни мгновения и даже не отдавая себе отчёта, задала автопилоту «тот самый» маршрут. Я резко дала новую команду системе автоуправления и остановила машину. Сначала необходимо «перебить» сигналы, чтобы запутать следы своего реального маршрута, а потом… Чёрт, я ведь не договаривалась с Грегом о сеансе. Его может не быть дома, что я вообще делаю?

Дрожащими пальцами набрала текстовую заявку с пометкой «Срочно» на соответствующем сервисе в Даркнете, а после замерла, пялясь на экран в мучительном ожидании. Прошли бесконечные, самые долгие в моей жизни четыре минуты. И тут строка статуса загорелась одобрительным зелёным неоном. Кажется, в тот момент я готова была поверить в существование Единого бога, которому по-прежнему молятся некоторые эмпаты. Ведь кто-то услышал мои безмолвные мольбы.

* * *

Как и в прошлый раз, Грег встретил меня прямо в паркинге. Он просто взглянул на меня и, не задав ни одного вопроса, в полном молчании повёл к себе в апартаменты. Всю дорогу он держал меня за руку. Точнее, это я впивалась в его ладонь, словно она была моим единственным и последним спасением. Но и этого мне было мало, бесконечно мало. Я хотела, чтобы не только моя рука находилась в плену его уверенной хватки. Я хотела – нет, мне было необходимо – всем телом ощутить его защиту, пусть иллюзорную и хотя бы кратковременную.

И Грег, со свойственной ему чуткостью и наблюдательностью, понял это.

– Господи, Мира, ты вся дрожишь, – это были его первые слова, когда мы зашли в ярко освещённую прихожую.

Я посмотрела в его глаза, и, не зная, что ответить, снова зашлась в неконтролируемых рыданиях.

– Мира… Тише, девочка, – Грег приблизился и обхватил обе мои ладони. – Послушай: сейчас я просто обниму тебя, и тебе скоро станет легче. Но если тебя это испугает – просто толкни меня, я сразу отойду. Хорошо?

Я закивала и сама сделала полшага вперёд, утыкаясь лицом в его грудь и прижимаясь всем телом, в то время как его крепкие руки обхватили мои плечи и спину. Тёплое дыхание Грега, его запах, объятия, нежно сковывавшие моё тело и какие-то успокаивающие слова, которые он, словно баюкая, нашёптывал мне, свивались в невесомый кокон чувственной согревающей заботы. Невыразимо хотелось утонуть, раствориться в этом ощущении: принимать чьё-то сочувствие было бесконечно целительно для какой-то тонкой составляющей моей сущности.

– Пожалуйста, только не заставляй меня что-то рассказывать. Просто разреши сегодня остаться здесь… рядом с тобой. Мне кажется, я не смогу одна… Сойду с ума!

– О, не переживай. Пока не удостоверюсь, что ты действительно пришла в себя, я никуда не отпущу тебя, даже если ты передумаешь и начнёшь умолять об этом, – Грег провёл ладонью по моей голове и плечам, отчего у меня в ступнях побежали мурашки. – Но раз ты не хочешь разговаривать, мне придётся прибегнуть к другим методам терапии.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты мне доверяешь?

– … иначе меня сейчас и не было бы здесь.

– Тогда слушай внимательно. Я принесу в спальню два больших нагретых полотенца и ненадолго выйду. Тебе нужно будет снять комбинезон, лечь на живот и накрыться полотенцами так, чтобы они согревали всё твоё тело целиком. Пальцы рук и ног в том числе. Потом я вернусь и сделаю тебе лечебный ритмический массаж. Никаких грубых вмешательств: я буду едва касаться тебя. В процессе я стану приоткрывать только те участки тела, с которыми непосредственно планирую работать, остальные тем временем должны оставаться в тепле. Я буду работать с твоими ступнями и икрами, позже перейду к рукам, плечам, шее, спине и голове. Я проговариваю всё это так подробно, чтобы ты понимала, что и в какой последовательности будет происходить. Твоя задача – расслабиться. Настолько, насколько возможно. Если удастся уснуть – отлично. Спи, не стесняйся. Но если ты почувствуешь малейший дискомфорт, тревогу или просто необоснованный страх, только скажи – и я остановлю массаж. Договорились?

– Да…

– У тебя есть какие-то вопросы?

– Нет…

Грег вздохнул:

– Хорошо. Тогда повтори инструкцию.

Мне пришлось повторить всю последовательность действий, как я её запомнила. Грег удовлетворённо кивнул и указал в сторону спальни, а сам ушёл в другую комнату. В спальне было тёплое приглушённое освещение, исходившее от каких-то прикроватных светильников необычной формы. В ожидании Грега я просто присела на краешек его большой кровати, застланной гладким светло-кофейным покрывалом, и стала рассматривать тени, отбрасываемые моей же головой на стены комнаты. Вскоре Грег появился в дверях с двумя действительно тёплыми полотенцами, скрученными в валики. Он вручил их мне и со словами: «У тебя две минуты» вышел, закрыв за собой дверь.

Полотенца оказались такими огромными, что даже одного было достаточно, чтобы накрыть меня почти с головой. Поэтому я расстелила одно прямо на кровати. Немного помедлив, стянула с себя комбинезон и аккуратно сложила его на тумбочку рядом с кроватью. Оставшись в одном эластичном боди, я легла на первое полотенце, накрылась вторым и перевернулась на живот. И как раз вовремя – Грег зашёл в комнату практически сразу, как только я улеглась.

Он подошёл к кровати и поставил на пол рядом с ней две небольших бутылочки из тёмного стекла. Присев на краешек кровати, положил возле себя ещё одно полотенце, принесённое с собой, и поочерёдно открыл бутылочки, налив из них по нескольку душистых тягучих капель в свои ладони.

– Что ты делаешь?

– Это массажные масла. Я растираю их в руках и буду понемногу наносить на участки твоей кожи в тех местах, где буду работать, – и Грег поднёс к моему лицу одну из бутылочек. Я втянула носом аромат, оказавшийся одновременно мятным, лимонным, отчасти даже терпким, но с приятным цветочным послевкусием. К моему удивлению, по телу мгновенно заструилось тепло, а тиски, сдавливавшие до того мою голову, внезапно ослабли.

– Это смесь масел. Мелисса, лаванда, розмарин, – сообщил Грег. – Она успокаивает. И снимает боль – физическую и душевную. Для массажа или ванны достаточно всего пары капель.

– Я должна попытаться расслабить мышцы? – спросила я, вспоминая стандартные процедуры в своём массажном боксе и бесконечные замечания электронного массажиста, которыми всегда сопровождался процесс.

– А у тебя и не получится держать их напряжёнными, – в голосе Грега послышалась усмешка. – Так что не задумывайся над этим. Можешь закрыть глаза и погрузиться в ощущения.

Я так и сделала: прикрыла веки, поудобнее укладывая голову. И вскоре почувствовала, как Грег приподнял нижнюю часть полотенца, оголяя мои ступни, и, едва касаясь их руками, начал совершать лёгкие круговые и спиралевидные движения ладонями и пальцами. Постепенно он стал продвигаться вверх, переходя на щиколотки и икры, а ступни снова укрыл, уже другим полотенцем. Иногда я совсем не ощущала касаний, но отчётливо чувствовала тепло от его рук, совершавших какие-то пассы над моим телом. Этот массаж не имел ничего общего с теми активными вдавливающими и проминающими движениями валиков в массажном боксе, к которым я привыкла. Грег был прав – не расслабиться было просто невозможно. С каждой минутой я становилась всё более размягчённой, расплавленной. Казалось, мои ноги и руки удлиняются, а всё тело растекается по кровати мягкой, желеобразной массой. Когда Грег переместился к моей шее, голове и плечам, я стала наполняться небывалой радостью и наслаждением от ощущения собственного тела. Казалось, благодаря магическим, едва уловимым движениям Грега, каждая клеточка расправляется и начинает петь. Постепенно это пение слилось в единый хор, и вот уже всё тело наполнилось нежным, стройным звучанием удивительной, космической мелодии.

Вместе с радостью меня охватило чувство благодарности, но одновременно и неясной тоски: волшебству суждено прекратиться ровно в тот момент, когда Грег закончит этот восхитительный ритуал и оставит меня одну. От этой мысли на мои глаза непроизвольно навернулись слёзы. Больше всего на свете в тот момент я хотела, чтобы он оставался рядом так долго, как это возможно. И чтобы мне принадлежали не только его руки.

Грег заметил, что я плачу и провёл вдоль мокрой дорожки, стекавшей по моей щеке, тыльной стороной ладони. И тут, повинуясь неосознанному инстинкту, я резко села, перехватила своей рукой его пальцы и прикоснулась к ним губами. А я и не замечала раньше: его запястья почти вдвое шире моих. И печёт – ох, до чего же горячо! – в самом центре груди. Но уже через несколько мгновений я сама испугалась своих действий. И если бы Грег убрал руку, сделав вид, что ничего не заметил или просто вышел из комнаты, оставив меня одну, я больше никогда не решилась бы совершить нечто подобное.

Но он не ушёл. И не убрал руку.

Неотрывно глядя мне в глаза, Грег наклонился, и, придерживая свободной ладонью мой затылок, без тени былой осторожности настойчиво прижался своими на удивление мягкими губами к моим. Комната закачалась и поплыла, и я словно со стороны услышала слабый, приглушённый всхлип, вырвавшийся из моей груди. Грег попеременно обхватывал то верхнюю, то нижнюю губу, периодически усиливая и вновь ослабляя напор. Поцелуй, как оказалось, был столь долгожданным, что я и не подумала отстраниться и прервать его. Наоборот. Я помню, как упала спиной на кровать, увлекая за собой Грега и прижимаясь к нему так тесно, как только это было возможно. Буквально вжималась в него, желая ощутить громкое биение его сердца внутри себя. Молнии на моём боди легко разошлись, повинуясь ловким пальцам мужчины, и я в несколько секунд лишилась своей последней защиты. Но мне и не нужна была защита от Грега – он сам был моим щитом и бронёй. Внутренне я молила его лишь об одном: «Не останавливайся, пожалуйста, не останавливайся!»

Однако он и не собирался.

Я помню, как, практически не разрывая контакта наших губ, Грег освободился и от своей одежды, и я впервые поняла, что значит любоваться телом обнажённого мужчины. Единственно желанного мужчины.

Теперь его руки были не менее требовательными, чем губы. Больше не было лёгких и невесомых прикосновений – его ладони, пальцы, язык, зубы уверенно исследовали моё тело, даря ему всё новые и новые ощущения, и я старалась не отставать, в ответ жадно исследуя его.

Я помню, как мои прерывистые всхлипы и выдохи в конце концов слились в длинный протяжный стон, который невозможно было сдержать.

Я помню его горячий шёпот: «Моя девочка», который ласкал меня не меньше прикосновений.

Я помню, как дрожали и немели ноги, когда Грег настойчиво перевернул меня, усаживая на свои бёдра и, наконец, единым плавным, но уверенным движением, вошёл в меня, даря восхитительное ощущение предельной наполненности и подчиняя энергичному ритму своего внутреннего метронома.

Но я не помню, куда провалилось моё сознание после.

В ту ночь я умерла. В ту ночь я родилась заново.

Глава 15

Оконные стёкла в жилище Грега были самыми обычными, без автоматической регулировки прозрачности. Лишь тонкие тканевые шторы служили слабой преградой для жизнерадостных солнечных лучей, которые с самого раннего утра пробирались в помещение и отнимали остатки сна.

Я проснулась из-за весьма отчётливого чувства дискомфорта.

Во-первых, у меня саднило промежность. Во-вторых, кто-то придавил меня к кровати чем-то тяжёлым. По всей видимости, ногой. А в третьих, этот кто-то на меня смотрел.

Я приоткрыла для начала один глаз, чтобы убедиться, что всё это не сон. А убедившись, попыталась опять спрятаться за спасительной завесой прикрытых век и притвориться по-прежнему крепко спящей. Но мой неуклюжий манёвр был тотчас рассекречен: Грег бесцеремонно чмокнул меня в нос:

– Я вижу, что ты не спишь. Выходи из укрытия.

Пришлось повиноваться. Но я совершенно не понимала, как теперь себя вести и что говорить. А вот Грег, казалось, не испытывал ни малейшей неловкости.

– Как ты себя чувствуешь? – его рука по-хозяйски скользнула по моей груди, а затем вниз – к животу.

– Всё болит, – честно призналась я, и отчего-то мои губы растянулись в глупой-преглупой улыбке.

– Только не вздумай обвинить в этом меня. Ты сама напросилась!

Он сделал строгий взгляд, будто собирался отчитать меня за плохое поведение, а я спрятала лицо, уткнувшись в подушку. Понимала, что Грег играет, но мне было по-настоящему неловко.

– Я, конечно, мог бы снова предложить тебе массаж, – он зачем-то стал крутить пряди моих волос в пальцах, – но думаю, сейчас тебе лучше всего поможет душ.

Это была чертовски здравая идея, которую я приняла с большим энтузиазмом. В ванной Грег заботливо предложил свою помощь, но я попросила оставить меня одну, заверив, что справлюсь. У Грега не было большой ванны, как в родительском доме, но его душевая кабинка также не была оснащена никакими автоматическими датчиками или хотя бы электронной панелью управления. В жилищах эмпатов ничто не работало по хлопку, голосовой команде или просто по явлению хозяина в помещении. К этому было сложно приспособиться, но с душем я благополучно справилась, хоть провозилась значительно больше времени, чем обычно тратила на подобные процедуры.

Женского халата у Грега не оказалось (и надо признаться, я испытала от этого какое-то смутное чувство облегчения), но он любезно одолжил мне свой. Мне пришлось три раза завернуть на нём рукава, и он слегка волочился по полу. Зато у этого халата был глубокий капюшон, и, главное, он был весь пропитан запахом Грега. Поэтому закутавшись в него, я почувствовала себя как-то… правильно.

Пока я была в душе, Грег, как оказалось, времени не терял и успел организовать полноценный завтрак. На столе уже дымилось какао в больших кружках с толстыми стенками, горка горячих бутербродов с расплавленным сыром на глиняном блюде, и тут же стояла ещё одна большая пиала – в ней лежали орехи, залитые какой-то странной тягучей, но прозрачной массой, похожей на густой сахарный сироп. Однако у неё был потрясающий терпко-сладкий цветочный вкус.

– М-м-м, Грег, а что это такое? – спросила я, распробовав содержимое пиалы.

– Это же мёд. Разве ты не пробовала его в доме у мамы?

Я растерянно покачала головой. Мёд? У эмпатов есть натуральный мёд? Но разве пчёлы не вымерли?

– Мой отец и его родной брат долгое время занимались пчеловодством вместе, – начал рассказывать Грег. – У них была здоровенная пасека, больше сотни двухэтажных ульев. После смерти отца дяде пришлось продать половину – он не мог управляться с таким объёмом в одиночку. Но через несколько лет я достаточно подрос, чтобы помогать ему в этом деле, и он обучил меня всему, что знал сам. С тех пор наша пасека выросла в несколько раз. Последние годы я крайне мало успеваю участвовать в этом деле, но помощников теперь стало больше. Мои братья, наши друзья. Работа для всех находится. Но и труд этот окупается сполна.

– Ты не перестаёшь удивлять меня. Я думала, пчёлы вымерли или переселились на какие-то недоступные нынче земли.

– Все так думали полвека назад, – хмыкнул Грег. – Но они вернулись на наши территории ещё до моего рождения. К городам, конечно, и близко не подлетают. Что им там делать в этих ваших закрытых теплицах с системой интеллектуального искусственного опыления?

На пару минут мы оба замолчали, наслаждаясь едой, а потом Грег, как бы мимоходом спросил:

– По-прежнему не хочешь поделиться, как прошёл вчерашний приём?

Я вздохнула, отставила чашку с недопитым какао и принялась рассказывать обо всём, что произошло при мне в тот вечер в Главном Доме, опуская, правда, подробности о своей семье.

Грег слушал внимательно, не перебивая и не задавая уточняющих вопросов, а я всё говорила-говорила и не могла остановиться.

– Что будет теперь, я даже не представляю. Я просто сбежала оттуда. И мне кажется, отец этого так не оставит. Но если вчера я просто находилась в состоянии шока и не слишком отдавала себе отчёт, к каким последствиям приведёт моё решение, то теперь… Понимаешь, сейчас я больше, чем когда-либо ранее уверена, что не могу допустить заключение этого контракта. Я лучше сознаюсь в любой провинности и соглашусь отбывать наказание в рабочем лагере где угодно – на океанической базе, в ледниках… Я всё готова вынести, кроме союза с этим семейством! Только вот… Они же через меня рано или поздно могут выйти на тебя, Грег. Чёрт, что же я наделала! Ещё и эти обвинения эмпатов в аварии на магистралях…

– Мира, – Грег прервал мою тираду, перехватив руку, которой я собиралась в отчаянии закрыть лицо. – Есть кое-что, что ты должна обо мне узнать. Если это повлияет на твоё отношение, и ты решишь больше никогда со мной не видеться, так тому и быть. Но ты должна понимать, ради чего я вообще живу и к чему стремлюсь в этой жизни.

– О чём ты? – я слегка опешила.

– Ты слышала когда-нибудь о Союзе продавцов чувств?

Я замерла. Ну конечно, я о нём слышала. Я также знала, что именно этот союз в окрестностях Центрополиса мой отец ликвидировал больше десяти лет назад параллельно с уничтожением скрипта для передачи эмоций. Но я не успела раскрыть рта, как Грег продолжил сам:

– Наш Союз представляет собой довольно мощную, разветвлённую структуру, которая имеет свои, скажем так, представительства в резервациях эмпатов по всей Евразии. Множество раз Союз пытались уничтожить, и активнее всего с ним боролись именно здесь – в регионе, прилегающем к Центрополису.

«Как же хорошо, что я не успела проговориться Грегу, кем является мой отец и о его особых заслугах перед государством! Что будет, если он узнает…»

Голос Грега прервал мои тревожные размышления:

– Но Союз продолжает существовать, и не просто существовать, а набирать силу и расширяться. Шесть лет назад, после смерти Даниэлы, я стал его членом и уже больше двух лет руковожу столичной ячейкой Союза. Однако наша цель заключается далеко не единственно в заработке средств к существованию путём развлечения але́ксов, как это может показаться на первый взгляд.

Грег замолчал, неторопливо отпивая какао из своей кружки. А у меня внутри в это самое время всё замирало и обрывалось.

– Ты хочешь сказать… Вы что, замышляете какую-нибудь революцию? И взорванные электрички – это… это ваша работа, да? – мой голос дрожал.

Наконец, Грег поставил кружку на стол и посмотрел на меня каким-то особенно серьёзным взглядом:

– Насколько мне известно, нет. Хотя, признаюсь, я первым делом тоже заподозрил своих. Увы, среди участников Союза действительно есть сторонники радикальных действий, но их меньшинство, и я к ним не отношусь. Я провёл собственное внутреннее расследование. И, исходя из того, что мне удалось выяснить, никто из членов Союза не имеет отношения к этой катастрофе. Да и смысла в организации подобной диверсии для нас – ноль. Вашему руководству и службам стоило бы искать причины внутри, но им отчего-то выгоднее винить эмпатов. Чую, трущобам и поселениям в скором времени опять грозят рейды и аресты, – Грег помрачнел.

– То есть, вы не планируете государственный переворот и насильственный захват власти? Раз уж ты решил говорить начистоту…

Он отрицательно мотнул головой:

– Мы знаем, что это тупиковый путь, который человечество проходило уже тысячи раз. Переворот, который подразумеваешь ты – это банальная смена правящей элиты, что ничего не поменяет в сути. А наша цель – объединить общество. Не просто восстановить права эмпатов, но и вернуть остальным понимание ценности чувств, да и саму способность их испытывать. И не только во имя общих идеологических лозунгов вроде «справедливости, равенства и братства». Совсем скоро это станет необходимостью для выживания человечества как вида. Новый цикл катаклизмов, как ты и сама знаешь, уже не за горами. Цикличность крупных землетрясений из-за сдвига земной коры на уцелевшей части Евразии составляет двадцать лет, плюс-минус полгода. А уже почти шестнадцать не было ни одного. Ваши руководители были уверены, что учли все риски при закладке городов. Выбраны самые безопасные – удалённые от океана и наименее сейсмоактивные территории. Однако у планеты своя программа действий, и у нас есть основания предполагать, что тот же Северный-1 вполне может попасть в зону разрушения уже во время ближайшего землетрясения. Но наших учёных-климатологов в городах не принимают всерьёз. Мы не можем наладить элементарного диалога с властями, которые и держат-то нас только на роль внешнего врага.

– Я не уверена, что понимаю тебя. Ты считаешь, что полисам угрожает опасность, с которой алекситимики не совладают без эмпатов? При нашем уровне развития? Прости, но это утверждение лишено смысла. Чем вы можете помочь там, где давно и успешно справляются высокие технологии?

– В том то и дело – вы слишком сильно полагаетесь на свои технологии. Но задумайся, во что превратится ваш мир, если по какой-либо причине вы неожиданно их утратите? Тебе известна статистика рождаемости в городах? А уровень смертности детей в интернатах? Да вам плевать на то, сколь низок уровень воспроизводства вашего населения. Города растут не из-за увеличения количества людей, а исключительно ради расширения жилых площадей ваших и без того гигантских апартаментов. Вы так стремитесь к уединению, тщательно отгораживаясь от своих же близких и вообще всех сограждан. Вам не знакомо понятие дружбы, и никогда не приходится «тратить время» на друзей. Но бесконечные часы уединения используются не для познания собственных глубин и возможностей, не для укрепления духа. Работаете на износ только ради того, чтобы ещё дальше отгородиться от реального мира и людей. Вы живые мертвецы в своих грандиозных склепах. Но всему этому есть предел, Мира. Такой механизм не сможет работать вечно. Придёт время, и ваши города окончательно поглотят людей, когда-то живших в них.

Я молчала, недоумённо хлопая глазами. Грег говорил о вещах, над которыми я раньше толком и не задумывалась. А он тем временем продолжал добивать меня аргументами:

– Всё же, надо отдать должное алекситимикам: за удивительно короткий срок, несмотря на масштаб разрушений и потерь среди населения, вы сумели возвести города исполинских размеров. Мы, эмпаты, по прежнему используем технику позапрошлого века, в то время как технологии полисов достигли невероятного уровня. Многие из них не только поражают воображение, но ещё и экологичны. Однако, чаще всего, абсолютно бездушны, как и всё ваше социальное устройство. И не говори, что до сих пор не осознала этого в полной мере. Если объединить технологические достижения алéксов с сердечностью и социальной ориентированностью эмпатов, планета вновь вошла бы в эпоху Золотого века, всеобщего счастья и процветания. Единство ума и сердца – вот что завещали потомкам великие мыслители всех времён. Звучит как утопия, знаю. И, тем не менее, это единственный путь. Иначе ваше общество просто разрушит себя изнутри, а мы без ваших знаний и технологий вряд ли переживём новые волны планетарных катастроф. От того, сумеем ли мы объединиться, зависит спасение человечества в целом.

Он замолчал, пристально наблюдая за моей реакцией.

– Грег… А почему ты решил рассказать мне об этом именно сейчас?

– Потому что ты проявила способность принимать независимые решения. Без оглядки на систему ложных ценностей, внушённую тебе вашим обществом. Вопреки активному давлению извне. Ты научилась понимать, чего хочешь ты сама и действовать сообразно этому пониманию. А это, поверь моему опыту, гигантский шаг вперёд.

– И-и…?

– И это значит, что теперь ты достигла того рубежа, за которым рано или поздно придётся сделать выбор: жизнь по своим правилам или комфортное существование по чужим. Начать жить или продолжать существовать – вот твой новый вызов.

– Под «начать жить» ты имеешь в виду отказ от благ городской цивилизации и переезд в резервацию, чтобы трудиться здесь на общее благо человечества?

– Под «начать жить» я имею в виду, прежде всего, осознанный выбор. Снять повязку с глаз и вглядеться в реальность. Уяснить, какое место во всём этом занимаешь лично ты. Переезд вовсе не обязателен, способствовать благим целям можно и живя в полисе. Ты удивишься, но в городах уже есть немало людей, которые прошли путь, сходный с твоим, и очнулись. Многие из них влились в наши ряды и помогают, насколько это в их силах. Конечно, им приходится тщательно утаивать это и соблюдать осторожность: Службы тоже не дремлют и регулярно проводят чистки для устранения неблагонадёжных граждан. Но суть в том, что в реальности власти не в чем нас обвинить: мы не жаждем крови и возмездия.

– Так чего же вы всё-таки хотите?

– Открыть людям глаза. И дать возможность сделать осмысленный выбор, обладая полной и объективной информацией. Предоставить шанс сравнить жизнь до знакомства с миром чувств – и после. И на основании этого, вооружившись новым опытом, принять решение, как всем нам жить дальше.

– Но разве это возможно – дать всем алекситимикам такой опыт?

– Капля за каплей полнится море… Вот поэтому нам так важен каждый горожанин, потенциально готовый встать на нашу сторону. Каждый, кто способен, не испугавшись первых сложностей и вызовов, пойти дальше. А твой потенциал, Мира, был понятен мне с первой нашей встречи.

Сердце зашлось и загорелось лицо от последних слов Грега. Я и не подозревала, насколько мне важно, что он думает обо мне. Осознание своей исключительности для кого-то, кто не безразличен тебе самому, дарит крылья. И всё-таки демон сомнений тоже не дремал:

– Послушай… Но чем же я могу вам помочь? Совершенно не представляю, какой может быть прок от такой, как я.

– Не думай сейчас об этом. Всему своё время. Когда настанет час для твоего участия и помощи – ты об этом узнаешь. Как? Трудно сказать. Возможно, ты сама поймёшь, что готова принять участие в определённом процессе. А может быть, к тебе обратятся напрямую. Но принимать решение ты будешь в любом случае сама. Главное – твоё объёмное понимание происходящих процессов и тех глобальных задач, которые стоят сейчас перед всем человечеством, а не только перед отдельной социальной группой.

В это время у Грега пиликнуло звуковое сообщение на сенсорном экране его компьютерной консоли, и меня поразила догадка:

– Так вот откуда у вас средства связи и кварцевые кристаллы памяти – накопители информации. Ты говоришь, многие, кто переметнулся на вашу сторону, продолжают жить в городах и помогают, чем могут. Значит, среди них есть и те, кто поставляет вам технику?

Грег посмотрел на меня с едва заметной снисходительной улыбкой:

– У нас есть свои люди практически во всех сферах, Мира.

– И программисты? Специалисты по нейросетям и квантовым компьютерам?

– Конечно. И они тоже.

Я снова почувствовала, как кровь застучала в висках, и стало жарко.

Значит, и программу для эмпатов написал кто-то из нас, але́ксов. Никаких сомнений. Так может, и нет особой заслуги эмпатов в тех достижениях, что я им приписывала? Получается, они фактически всё делают за счёт наших мозгов? Ч-чёрт, как же всё сложно!

Я металась в ловушке собственных мыслей. Искала подвоха в каждом слове Грега, личной корысти в его действиях, но одновременно другая часть меня тут же находила всему оправдания и логичные объяснения.

Грег будто почувствовал, что меня гложет. Он накрыл мои руки своими ладонями в успокаивающем жесте и проговорил:

– Тебе нужно время, чтобы переварить информацию. Я не предъявляю к тебе никаких требований – просто стараюсь быть максимально честным и откровенным. Хотя мне будет безумно горько тебя потерять, если моя откровенность испугает и оттолкнёт тебя насовсем.

Я молчала, пытаясь унять многоголосый шум в голове.

– А ты не боишься, что… что кто-то из клиентов, с кем ты бываешь слишком откровенен, выдаст тебя Службам?

– Я знал, на какие риски иду, выбирая профессию, Мира. Уже поздно бояться: опасность – мой ежедневный спутник. Но ни один продавец эмоций не пойдёт на откровенность с клиентом, в котором у него есть хоть малейшие сомнения.

Что ж, одно я знала точно: чутьё Грега не подводило. Я никогда не смогла бы его предать.

После завтрака я стала собираться обратно в город, ещё толком не понимая, как вообще планирую жить дальше. Меня ждали неоконченные проекты, а кроме того и впрямь не терпелось обстоятельно проанализировать новую информацию и принять для себя какое-то решение.

Уже в прихожей мне на глаза попался резиновый мячик – игрушка Рика. До меня только дошло, что я не видела пса ни вчера, ни сегодня.

– Грег, а Рика всё ещё нет дома? Он в порядке? – обеспокоенно спросила я.

Грег широко улыбнулся, многозначительно глядя на меня:

– Вчера ты не заметила его отсутствие. Подозреваю, кто-то другой завладел всеми твоими мыслями настолько, что ты ничего не замечала вокруг? – он нежно провёл большим пальцем по моей щеке. – Тебе идёт, когда ты краснеешь. Это делает тебя чертовски сексуальной. А Рик в порядке, по-прежнему в доме у матери – не успел его забрать.

В этот раз мы прощались по-особенному: долгим, бесконечно нежным поцелуем, от которого предательски заныло внизу живота: какая-то часть меня настаивала на продолжении. И всё-таки необходимо было возвращаться в Центрополис.

* * *

Во время одной из наших последних бесед, Грег обмолвился, как тоскливо бывает возвращаться в пустые апартаменты, где его никто не ждёт.

– Именно поэтому, – говорил он задумчиво, – так приятно приезжать каждый раз в гости к матери или сестре, где дом всегда встречает приветливыми объятиями и добрыми улыбками. Расспросами о самочувствии и о том, как прошёл день. Чьими-то торопливыми шагами по ковру в соседней комнате. Дыханием жизни, которая с твоим появлением, словно бы, становится активнее и ярче. Одиночество давит на многих эмпатов так же сильно, как присутствие других человеческих особей поблизости на але́ксов.

Мне по-прежнему было сложно его понять: чудодейственная программа хоть и научила меня испытывать и распознавать многие чувства, но не научила в полной мере любить общество. Общество самого Грега я не брала в расчёт. И, разумеется, мне никогда не приходилось испытывать радости – или неудовольствия – из-за того, что кто-то меня ждёт в моих же апартаментах. До того самого момента, когда я вернулась из трущоб на следующий день после приёма.

Первыми меня встретили мужские электронные ботинки, стоящие в прихожей на подзарядке рядом со сменной парой моих собственных. Владельца лишней пары обуви я обнаружила бесцеремонно развалившимся в моём рабочем кресле. Его холодные светло-голубые глаза смотрели с вызовом. Так, словно хозяин здесь он.

– Здравствуй, Альберт, – со вздохом произнесла я. Мне даже не пришлось скрывать удивление.

Вначале.

Но через миг до меня дошло:

– Как… как ты обошёл систему идентификации?!

– Н-да, дочь, – он криво ухмыльнулся. – Мы слишком давно не виделись, и ты, похоже, совсем забыла, кто я, и какими возможностями обладаю. Хотя, тебе, пожалуй, простительно: ты ведь толком этого и не знала. Вот этот с виду неказистый кристаллик, – Альберт вытащил из нагрудного кармана комбинезона поблескивающий прямоугольник, – способен открыть любую дверь в ОЕГ. Совершенно любую.

«Ч-чёрт!», – тяжёлая волна осознания захлестнула меня, лишая внутреннего равновесия. Значит, я далеко не единственная, кто может проникнуть в это пространство, в чём я была так уверена ранее. И отныне я никогда не смогу чувствовать себя в безопасности в этих стенах.

– Зачем ты здесь? – я старалась не смотреть ему в глаза.

– Хотел спросить у тебя тет-а-тет, о чём ты думала, отказывая молодому господину Лобзовскому и покидая приём, нарушив процедуру?

– Я думала о том, – я старалась говорить как можно спокойнее, – что как гражданка ОЕГ имею право самостоятельно принимать решение о необходимости брачного контракта в моей жизни. И в ближайшие годы я не имею ни малейшего намерения менять свой семейный статус. На это у меня тоже есть право согласно Закону, который мы оба хорошо знаем. И вообще, почему ты делаешь ставку именно на меня? Насколько мне известно, у тебя есть ещё одна дочь, Инга. Так почему бы не подыскать подходящего партнёра для неё? Или ты уже…

– Право, говоришь? – Альберт прервал меня на полуслове. – Было, Миранда. У тебя было такое право до тех пор, пока ты этот самый Закон не преступила. А твоя сестра… Что ж, поверь, я был бы не против посодействовать ей в заключении выгодного контракта и не только… Да вот незадача: её давно нет в живых. Инга аннулирована.

«Аннулирована».

Отец произнёс это таким же ровным тоном, как и всё остальное, бесстрастно глядя мне в глаза, а мне в этот момент показалось, будто я снова нахожусь в кошмарном сюрреалистичном сне, и пол, вращаясь и дрожа, норовит уйти у меня из-под ног.

Я опустила глаза, понимая, что не смогу сохранить равнодушное выражение лица.

Вот так, между делом, я узнала о смерти единственной сестры, с которой так и не повстречалась. И теперь уже никогда не встречусь. И самым ужасным почему-то казалось то, что всё это время я считала её живой и даже пыталась представить, где она может жить и чем заниматься.

– К-когда это случилось?

Отец резко поднялся с кресла и стал прохаживаться по комнате, а потом внезапно остановился, развернувшись ко мне.

– Примерно через полгода после твоего отселения. Ещё в интернате. Так что, она не пожила в семье и дня, – боковым зрением я увидела, как Альберт провёл рукой по своему лбу, словно в попытке разгладить собравшиеся там морщины. – Но сейчас не об Инге. Я здесь для того, чтобы помочь тебе принять верное решение, Мира.

Я презрительно фыркнула. Кажется, это получилось слишком громко, потому что Альберт как-то особенно пристально взглянул на меня.

«Тебе известна статистика рождаемости в городах? А уровень смертности детей в интернатах?» – не далее, чем сегодня утром спрашивал меня Грег. Вот и Инга стала очередной безликой составляющей этой статистики. Всего лишь строчкой с пометкой «аннулирована» в одной из бесчисленных баз данных. И отец сообщает об этом мимоходом, тут же переходя к более важному для него вопросу. Интересно, как они обсуждали смерть Инги с матерью? Он сообщил Клариссе об этом за ужином, а она пожала плечами и попросила передать порцию коктейля? Или, быть может, Кларисса встречала Альберта этой новостью с работы, а он в ответ устало попросил отправить его ботинки и комбинезон в чистку, а сам отправился поплавать в бассейне? В тот момент я ненавидела Альберта так, будто это он напрямую был виновен в смерти моей сестры. А может, так и было? Как знать, быть может, я следующая на очереди?

– Ты ведь настаиваешь на сделке, потому что мой брак с сыном того чиновника принесёт какие-то выгоды лично тебе, да? Скажем, новую, ещё более престижную должность или ещё что-то в этом роде?

Теперь отец посмотрел на меня немного растерянно, и я поняла, что попала в точку.

– Что ж… Может и так, – он не стал отпираться. – Но это не всё. Некоторое время назад в Департамент безопасности поступили новые списки неблагонадёжных граждан, подозреваемых в особо тесных связях с нежелательными субъектами нашего общества. Думаю, нет нужды уточнять, чьё имя я увидел в списке среди прочих? Тебе напомнить, какое наказание грозит гражданину ОЕГ, если его вину призна́ют на официальном уровне? Твой нынешний статус угрожает и моей репутации.

– Пустое, – мне потребовалась вся моя воля, чтобы сохранить непроницаемое выражение лица. – Службам не найти доказательств того, чего я не совершала.

– Да ну? Ты считаешь, если в трущобах нет камер или если ты здорово умеешь обманывать системы электронной регистрации и глобальную систему позиционирования, это станет твоим идеальным прикрытием? Брось, Мира! Неужели тебе не приходила в голову мысль, что у «Зорких» даже в резервации есть собственные глаза и уши?

Эти слова Альберта подействовали на меня, как ведро ледяной воды. Ему действительно известно всё. Я в западне. Но кажется, Альберту этого показалось мало, потому что он продолжал добивать меня:

– К тому же, Мира, Всевидящему достаточно лишь разок пообщаться с тобой, чтобы понять всё без дополнительных доказательств. Каждая эмоция написана на твоём лице так же ясно, как текст на рекламной голограмме. Я повидал много таких, как ты, поэтому знаю, о чём говорю. Любой профессионал сделает на основании твоего поведения выводы о недавнем и тесном общении с эмпатами быстрее, чем ты напишешь простейший алгоритм к тостеру! Так что сейчас твой единственный шанс доказать преданность Государству – вступить в брак с другим добропорядочным гражданином, зарекомендовавшим себя наилучшим образом. Да к тому же выходцем из успешной фамилии. Именем Главнокомандующего призываю тебя…

– Именем Главнокомандующего? – с неизвестно откуда взявшейся дерзостью прервала я отца. – А, кстати, не подскажешь, какое же у него имя?

Альберт посмотрел на меня в упор, сузив веки, отчего его лицо приобрело угрожающий вид:

– За один этот вопрос я мог бы арестовать тебя прямо сейчас и отправить на исправительные работы. Тебе повезло, что я намерен воспользоваться твоим ресурсом более рационально, – и он развернулся в сторону выхода из комнаты, однако уже через пару шагов внезапно остановился:

– Впрочем, если ты такой категоричный противник брака, можешь попытаться сбежать в трущобы, как делают некоторые. Но где тебе, – в его голосе звучала издёвка. – Ведь ты там просто не выживешь. К тому же в случае твоего внезапного исчезновения мне придётся лично позаботиться, чтобы твою персону подали в глобальный розыск. А преступника, чья смерть не была официально зафиксирована, найдут и в резервации. Думай, Мира, думай, – он постучал себя пальцем по голове и вышел из комнаты.

На деревянных ногах я проследовала за ним. Альберт ловким движением всунул ступни в ботинки и повернулся ко мне:

– Через два дня пришлю точное время и место, где состоится подписание предварительного соглашения между тобой и Марком Лобзовским. Времени на размышление не так уж много.

Я в сердцах рявкнула: «выпустить посетителя», давая отцу понять, что на сегодня наш разговор окончен. Двери послушно разъехались, и когда Альберт покидал мои апартаменты, мне показалось, что на его лице промелькнуло выражение надменного удовлетворения.

Остаток дня проходил в мучительных размышлениях и попытках унять головную боль. Я бесцельно слонялась из помещения в помещение, из одного крыла в другое. События последних суток концентрированным залпом обрушились на мои позиции, обнажая слабые места и разваливая мощные баррикады из иллюзий. Тягостный приём в Главном Доме, ночь проведённая с Грегом. А после – внезапная новость о смерти сестры и ультиматум Альберта… Меня будто бы опять, как в далёком детстве, отволокли в тёмную серую комнатушку, а я словно парализованная наблюдала за медленно опускающейся тяжёлой дверью. И отчего-то не покидало чувство, что в этот раз она опустится навсегда… Как же эмпаты справляются с таким грузом чувств и эмоций, когда они накатывают вот так, одновременно, растаскивая жизненные силы по кусочкам? В памяти настойчиво звучали слова Грега: «Придётся сделать выбор: жизнь по своим правилам или комфортное существование по чужим. Начать жить или продолжать существовать – вот твой новый вызов». И им набатом вторило отцовское «Думай, Мира, думай».

Мысли прыгали и вились в клубки. Идеи – одна безумнее другой – прорывались через завесу моего природного скептицизма, а воображение подкидывало всевозможные сценарии выхода из ситуации. Два самых очевидных – суицид и подчинение воле отца (что, по сути, тоже мало отличалось от самоубийства) я отмела без колебаний. Едва ощутив истинный вкус жизни, я не была готова так легко от неё отказаться. Напротив: я чувствовала в себе силы выгрызать право на личный выбор зубами. Оставалось найти способ избежать посягательств государства на мою свободу.

Больше всего меня мучил вопрос, как Зорким стало известно о том, каким образом я пыталась скрыть следы своих поездок к продавцу эмоций? Почему я попала в эти их списки? Альберт намекал, что у них и в трущобах есть доверенные люди, но ведь о своих методах я рассказывала одному единственному человеку… Грег. Мог ли он сам оказаться своего рода оборотнем, устраивающим ловушку для потенциально неблагонадёжных граждан ОЕГ? Чем больше я думала об этом, тем в большее отчаяние впадала. Но в конце концов я отвергла удручающие подозрения в отношении Грега. С его стороны было бы глупо и нелогично «вести» и обучать меня целых полгода, если он собирался в итоге сдать меня Службам.

Быть может, Альберт блефовал? Нет, проверять эту версию «в лоб» было чересчур рискованно. Алекситимики, чья связь с эмпатами признавалась доказанной, лишались всего своего имущества, статуса, каким бы высоким он ни был, и отправлялись на работы в шахтах, на океанических станциях, а также в зоны с наиболее сложными климатическими условиями. Одним словом, участвовали в добыче ресурсов там, где ещё невозможно полностью заменить человеческий труд роботами и машинами. Убийство эмпата – случайное или преднамеренное – и то считалось меньшим преступлением и влекло за собой лишь денежный штраф.

Но я сама загнала себя в ловушку, которая грозила вот-вот захлопнуться.

Раз за разом я прокручивала в голове сегодняшнюю встречу с Альбертом. Где-то на подсознании мне удалось отметить, что во время живого общения он больше не казался таким постаревшим. А может, просто глаз уже замылился? И тем не менее многие морщины отчётливо проступали на его лбу и в носогубных складках. Бестолковая, но настырная мысль лезла в голову: почему Альберт не пользуется технологиями омоложения, как все остальные люди его круга? Ведь он может позволить себе всё что угодно. А ещё я с досадой думала о том, что, оказывается, внешне очень похожа на отца. Тот же тонкий нос, идеально очерченные губы, почти вертикальные скулы и высокий лоб, даже разрез глаз – и тот у меня от Альберта. Вот только цвет другой. Интересно, какие глаза были у Инги?

Вконец измучившись от невозможности сосредоточиться на нужных мне мыслях, я вернулась в рабочую комнату в надежде ненадолго отвлечься стандартным способом – работой, чтобы несколько позже вернуться к обдумыванию своей дилеммы. Но стоило сесть в кресло, не так давно занимаемое Альбертом, как я отчётливо ощутила под бёдрами мелкий инородный предмет. В недоумении я встала, оглянулась на сидение… и замерла. На кресле поблескивал прозрачными гранями маленький прямоугольный кристалл. Тот самый, который с гордым видом демонстрировал отец. Наконец, ко мне вернулась способность ясно мыслить: план дальнейших действий сформировался мгновенно.

Глава 16

Первым делом я проверила механизм работы кристалла на системах идентификации в собственных апартаментах. Оказалось, достаточно было дать лазеру просканировать этот кристалл вместо сетчатки глаза или личной метки – информация, загруженная в него, срабатывала как своего рода универсальный код. Эдакий волшебный ключик, отпирающий все ворота.

Теперь главный вопрос заключался в том, сколько таких ключей имелось у Зорких вообще, и у моего отца как у руководителя, в частности.

Я рассуждала так: если у Альберта этот кристалл-отмычка был в единственном экземпляре, то, вероятнее всего, он бы уже заметил его пропажу и сразу смекнул, где выронил столь ценный артефакт. Само собой, в этом случае он бы уже вернулся за ним. Однако прошло несколько часов с момента ухода отца, а он даже не позвонил. Как бы там ни было, я понимала, что времени у меня всё равно крайне мало, а тот план, который пришёл мне в голову, необходимо было самым тщательным образом продумать и подготовить всё для его реализации.

Целые сутки, с коротким перерывом на сон, я провела в приготовлениях. Бо́льшая часть этого времени прошла перед мониторами за созданием нескольких новых скриптов. Параллельно пришлось взломать пару муниципальных и общегосударственных баз данных. Успех задуманного предприятия целиком зависел от того, насколько успешно пройдёт каждый из мельчайших его этапов. Я понимала, что стоит хотя бы одному звену этой цепи не выстроиться правильным образом, и вся затея полетит к чертям. А хуже всего то, что в этом случае я потеряю драгоценное время, и тогда у меня и вовсе не останется никаких путей для отступления.

Итак, я приняла решение идти ва-банк.

К пятнадцати часам следующего дня подготовительные работы были окончены, сумка с вещами – собрана. Оставаться дома, исходя из моего плана, уже было нельзя. Заблокировав каналы связи с системой глобального позиционирования во всех своих гаджетах, я бесцельно кружила по городу. Мне оставалось только ждать и взывать ко всем богам – существующим или не очень, чтобы то, на что я рассчитывала, появилось в одной из городских клиник в течение этого же дня. И чтобы отец до того времени не хватился оброненного им кристалла.

Удача была на моей стороне. В 18:16 поступило уведомление: то, чего я ждала, сцепив пальцы и почти не надеясь на успех, обнаружилось в одной из клиник восточного округа. Не теряя времени, я направила глайдер прямиком туда.

Клиника представляла собой сферическое здание с зеркальным фасадом и выходами через каждые тридцать градусов по периметру круга. Самым сложным было обмануть видеокамеры – для этого мне пришлось заранее запрограммировать каскадную приостановку работы каждой из них. По моим расчётам, нужно было проскочить мимо двадцати шести камер, чтобы добраться до входа, ведущего в морг. Часть камер должны были по очереди приостановить работу на четыре с половиной секунды. Некоторые, обозревавшие с разных сторон одну и ту же точку, пришлось программировать на одновременную остановку, а камеры с наиболее широким углом обзора ставить на паузу на более длительные промежутки времени. Но алгоритм, над которым я ломала голову несколько часов, сработал безупречно. А благодаря «магическому кристаллу» Альберта я без проблем сумела проникнуть в отсек с трупами, поступившими в этот день и подготовленными к кремации. Комбинезон, переведённый в режим светло-голубого аквамарина, позволял не выделяться среди немногочисленных санитаров, обслуживающих эту часть здания.

Идеально белый, как зал для приёмов в Главном Доме, отсек поражал своими размерами. Там находилось несколько сотен ячеек. Дисплеи на большей части из них были подсвечены цифрами, а значит, не пустовали. Благо, я точно знала нужный мне идентификатор – 1591ui. Искомая ячейка обнаружилась в пятом ряду слева. Снова воспользовавшись кристаллом, я разблокировала электронный замок, и ячейка выехала из своей ниши, демонстрируя обнажённое закоченевшее тело девушки двадцати шести лет от роду, умершей сегодня от инфаркта. Я задержала дыхание, стараясь не смотреть на её лицо. Во время практических занятий по биологии и биоинжинирингу в колледже, мне не раз приходилось видеть трупы, и к концу обучения я вообще никак не реагировала на это зрелище. Но теперь мне отчего-то стало не по себе.

«Ну, здравствуй, Эшли1591ui Кроутон. Прости, что нарушаю твоё спокойствие. Мне только нужно взять кое-что из твоих личных вещей. А ещё имя. Ведь тебе оно всё равно уже не пригодится. К тому же, взамен я отдам своё», – такой внутренней болтовнёй я старалась отвлечь себя от мыслей, что передо мной труп человека, который ещё сегодня утром был вполне живым – и вот он уже лежит бездыханный в этом жутком месте. Но через каких-нибудь пару часов от него не останется и этого тела… Кажется, общение с Грегом сделало меня излишне сентиментальной.

Мне необходимо было лишь подменить содержимое пластикового пакета, лежавшего в той же ячейке: согласно процедуре, личные вещи покойника, с которыми он поступил в клинику перед смертью, утилизировались отдельно, несколькими часами позднее, чем сам труп. Я обязана была подстраховаться на случай, если Альберт узнает о «моей» кремации слишком быстро и сразу направится сюда для проверки. Однако перед тем как отформатировать память своей компьютерной консоли и сложить её к остальным вещам, я должна была сделать последнее, но самое важное дело: поменять местами данные в наших с Эшли гражданских профайлах Единого реестра. Всё, кроме статуса: активен/аннулирован. Отныне я становилась Эшли1591ui Кроутон, а Миранда5784eh Грин считалась официально скончавшейся от внезапного сердечного приступа, что было зафиксировано соответствующей службой в 16:20 того же дня. Теперь, благодаря замене профайла, даже моя личная метка, отпечатки пальцев и прочие сугубо индивидуальные характеристики соответствовали личности гражданки ОЕГ Эшли Кроутон.

Вещи Эшли я сложила в специально приготовленную сумку, которая, как и мой комбинезон, уже приобрела не только нужный оттенок, но ещё и эмблему с названием клиники – хвала высоким технологиям, позволяющим менять дизайн одежды и аксессуаров буквально на ходу.

Ячейка аккуратно заехала обратно в нишу и я с противоречивыми ощущениями наблюдала, как идентификатор на дисплее одномоментно сменился на новый: 5784eh. Всё это напоминало очередной жутковатый сон.

Но как бы мне ни хотелось погрузиться в экзистенциальные размышления, задерживаться было нельзя – запущенный алгоритм каскадной приостановки камер продолжал работать, а в этом помещении моё время уже подходило к концу. Однако я управилась даже раньше, чем планировала, и теперь необходимо было подождать ещё две с половиной минуты до выхода из отсека: маленький фонарик с таймером, который я прихватила с собой специально для этих целей, помогал мне ориентироваться во временных промежутках. Оставалось около минуты, и я уже готова была вот-вот двинуться в обратный путь к паркингу клиники, когда раздался внезапный писк, и через разъехавшиеся двери вошёл высокий молодой санитар.

А вот и форс-мажор. Паника, охватившая меня в доли секунд, пригвоздила мои ноги к полу.

Санитар посмотрел на меня в упор стеклянным взглядом. Будто видел перед собой стену или предмет мебели. Неужели я тоже так смотрела на других людей?

– Вы пришли за пробами для гидролизата белка? – пробасил он на удивление низким как для своего юного вида голосом.

– Ч-что?

– Гидролизат для клеверфуда, – рассеянно пробормотал парень и активировал дисплей на своём браслете. – Наверное, какая-то ошибка. Сегодня моя смена. Назовите свой идентификатор, я проверю, какой у вас сегодня участок.

– Хелена4403sd, – уверенно произнесла я. – Кажется, я действительно перепутала отсеки. Всего неделю здесь, ещё теряюсь.

– Минутку…, – санитар пару раз провел пальцами по дисплею. – Да, ваша смена сегодня в другом крыле. Через восемь отсеков направо.

– О! Ну, теперь точно не заблужусь. Успешной работы!

– Успешной.

Санитар, уже не обращая на меня внимание, принялся доставать из своей сумки какое-то оборудование, а я на негнущихся ногах вышла из отсека. И, судя по таймеру, как раз вовремя. Оставалось лишь уверенно покинуть здание и, на ходу сменив цвет комбинезона и дизайн сумки, добраться до паркинга, не будучи никем остановленной во второй раз.

На этот раз мне повезло: немногочисленные работники этой зоны клиники, часть из которых – женщины, издалека выглядевшие точь-в-точь как я, не обращали на меня ни малейшего внимания, направляясь по своим маршрутам.

Оказавшись в паркинге, я с сожалением подумала о том, что за руль своего дельфина мне больше не суждено сесть. Вместо этого я становилась владелицей глайдера на три класса ниже, когда-то принадлежавшего Эшли Кроутон. Этот малыш был не таким скоростным и комфортным, как мой, но, во всяком случае, у меня было средство передвижения. Всё могло быть гораздо хуже. К тому же, мой новый транспорт оказался значительно менее заметным, чем предыдущий, а это было только на руку.

Месторасположение своего нового глайдера я выяснила заранее, изучая данные электронного профайла «новоприбывшего объекта» в единой базе государственных моргов. Благодаря искусно составленному запросу небольшая шпионская программа в течение нескольких часов выискивала для меня все объекты, соответствующие заданным критериям. Женщина-европеоид – нордид или восточный балтид, возраст от двадцати двух до двадцати шести лет, не состоящая в брачном контракте и не имеющая зарегистрированных на неё детей. Критично важно, чтобы у неё не было семьи, без которой она не имеет права менять место жительства. Схожий с моим рост и вес, а также сердечная недостаточность в анамнезе. Все характеристики и даже история болезни подыскивались по критерию максимальной приближенности к моим собственным. Я была уверена, что в многомилионном городе, где смерть от сердечной недостаточности является статистически самой частой, шансы дождаться подходящую кандидатуру для подмены личности высоки. И не ошиблась.

Вплоть до этого момента план побега работал почти идеально.

Закинув сумку с немногочисленными вещами в пассажирскую капсулу, я глубоко вздохнула. Надеялась в этот раз покинуть Центрополис надолго, если не навсегда.

Насколько надёжен автопилот доставшегося мне глайдера, было неизвестно. Я не рискнула проверять, поэтому сразу взяла управление в свои руки. Некоторое время покружила вдоль городских магистралей – пыталась приноровиться к не совсем привычной скорости реакции машины на мои действия. Сенсоры, явно нуждавшиеся в хорошем сервисе, периодически подтормаживали, система балансировки плохо слушалась: корпус то и дело вело куда-то в сторону. Однако уже через час я приловчилась и уверенно направила глайдер к северному выезду из полиса.

Я рассчитывала проскочить КПП как обычно, за несколько секунд. Но внезапно раздался пронзительный звуковой сигнал. В ту же минуту прямо перед носом глайдера опустилась заградительная мембрана, и из кабины наблюдения в мою сторону двинулось два офицера в чёрных глянцевых комбинезонах.

«Не успела», – мелькнула холодящая мысль. Как «Зорким» удалось так быстро меня выследить?

Один из привратников приблизился вплотную, и я, повинуясь правилам, дала бортовому компьютеру команду поднять дверцу. Сердце выбивало глухую чечётку. Неужели всё закончится вот так?

– Слава Объединённому государству! – произнёс один из подошедших ко мне привратников. – Сканер зафиксировал отсутствие у вас персонального электронного браслета.

«Ч-чёрт!», – мысленно выругалась я. Действительно ведь, совсем забыла достать из пакета с вещами Эшли её браслет, который, само собой, был деактивирован. А собственный я оставила в той самой ячейке с трупом, вместе с другими личными вещами.

– О, благодарю, офицер. Я снимала браслет на осмотре в клинике, а после забыла надеть. Вероятно, произошла деактивация за это время. Сейчас же исправлюсь.

Под пристальным взглядом привратников я покопалась в сумке и, наконец, выудила оттуда злополучный браслет. Фиксируя его на руке, я не на шутку переживала, удастся ли налегке его активировать и тем самым избежать дальнейших задержек. И как же глупо попасться на такой мелочи! Однако мне несказанно повезло: зарядившись теплом моего запястья и отреагировав на сетчатку глаза, дисплей заморгал светло-зелёным неоном, автоматически отображая текущие показатели моего физического состояния.

Наблюдавший за мной офицер удовлетворённо кивнул:

– Успешной дороги, госпожа Кроутон.

– Успешной службы, господин офицер.

Ещё через минуту, на протяжном выдохе я покинула Центрополис, оставляя за спиной всю свою прежнюю жизнь. Впрочем, кое-что от прошлого я прихватила с собой в жизнь новую: запасную компьютерную консоль, на которую успела перекинуть всю важную информацию, и собственный портрет, написанный рукой Грега. О том, чтобы вывести со своего бывшего счёта хотя бы часть денег, не могло быть и речи: я осознавала, что финансы Миранды Грин находятся под неусыпным наблюдением. И любые подозрительные движения по счёту неблагонадёжной гражданки ОЕГ в преддверии её смерти, а тем более после неё, сразу дадут повод в этой самой смерти усомниться.

* * *

Поскорее оказаться в объятиях Грега, услышать его спокойный мягкий голос, способный как унять, так и всколыхнуть целую бурю чувств – вот чего мне хотелось больше всего на свете. Кажется, я вообще думала о нём ежечасно. И даже в те моменты, когда над всем моим побегом нависала угроза срыва, сильнее всего я переживала именно о том, что больше никогда не увижу Грега. Я видела в этом персональный конец света.

Но как бы ни было сильно моё желание поддаться соблазну и поступить так, как будет хорошо лично мне, этого нельзя было делать. Я не имела права подставлять его. За мной могли следить. Что если Альберт только того и ждал, чтобы я дёрнула в резервацию, а там бы он выследил всех, с кем я была знакома, и, возможно, нашёл бы доказательства их вины в преступной деятельности против государства? Исходя из таких рассуждений, я решила направиться подальше – в Северный-2 и провести там какое-то время, чтобы убедиться, что моя «смерть» не вызвала сомнений и реальных зацепок у служб, и что «Зоркие» не проследили никакой связи между мной и Эшли Кроутон. Если же, вопреки моим надеждам, охота за мной продолжится, придётся снова запутывать следы и бежать ещё дальше. Я подумывала даже о том, чтобы скрыться в резервации эмпатов вблизи какого-нибудь более отдалённого от столицы города, возможно, в районе Западных гор. Надеялась со временем, если повезёт, вернуться в трущобы близ Центрополиса и разыскать Грега. Но будет ли он ещё помнить обо мне? Кто я для него?

Кстати, кто я вообще теперь?

Судя по данным в электронном профайле, Эшли микробиолог, однако, по всей видимости, не самый успешный. Её номер в рейтинге специалистов отрасли болтался где-то между полутора и двумя тысячами. Этого ей хватало на жизнь в пятнадцатом кольце Центрополиса, однако в провинциальном городе-сателлите Северный-2 она вполне могла бы позволить себе апартаменты гораздо ближе к центру.

Я же приняла рассудительное решение не шиковать: сняла на пару дней гостиничный номер неподалёку от окраины города. Денег на моём новом электронном счёте было не так чтобы много, а найти официальную работу теперь для меня становилось проблемой. Знаниями в микробиологии я не обладала, но и взять на аутсорс какой-либо IT-проект теперь тоже не могла. Я решила, что пока не придумаю, как буду дальше зарабатывать на жизнь, стану как можно бережнее относиться к имеющимся средствам. В очередной раз я похвалила себя, что предусмотрительно выбрала для смены личности гражданку без родственников – без живых родителей в том числе. Ей – то есть мне – не нужно отчислять им половину дохода, а значит, пока что можно расслабиться и не слишком переживать о его размерах.

Первые сутки в гостинице я маялась, не зная чем себя занять в отсутствии привычной работы. Отключив надоедающий браслет, я проспала больше полусуток. А после этого развлекалась тем, что разъезжала по окрестным кафешкам, пробуя всевозможную еду, которая на вкус была, как и в Центрополисе, одинаково ватной.

Но совершенно расслабиться и предаться праздному состоянию я не могла, и уже через сутки начала штудировать те базы ОЕГ, в защите которых сумела обнаружить прорехи. Моей целью было выяснить, числится ли Миранда Грин в списке живых, пропавших без вести или разыскиваемых преступников. Ту же самую информацию я искала и в отношении Эшли Кроутон. Однако делать прямые запросы по конкретным гражданам было рискованно, поэтому приходилось мудрить – запрашивать целые массивы данных, среди которых я чуть ли не вручную делала выборки. Это отнимало уйму времени, но в целом я была даже рада – такая монотонная работа давала успокоение уму, отсекая навязчивые мысли и тревоги.

В конце концов, мои поиски увенчались однозначным успехом: Миранда5784eh Грин была аннулирована во всех базах и рейтингах. Не скрою, что потеря места в ТОП-20 лучших IT-специалистов мира оказалась для меня болезненной, но я заранее понимала, что избежать этого можно было лишь согласившись на брачный контракт с младшим Лобзовским и навсегда забыв о Греге. Это того не стоило. Совершенно точно не стоило.

В то же самое время Эшли1591ui Кроутон продолжала оставаться абсолютно рядовой гражданкой, не числящейся в списках разыскиваемых лиц. И когда я окончательно убедилась в этом, сверив данные из нескольких баз, мне на некоторое время показалось, будто моё тело стало лёгким и почти бесплотным, и теперь я способна оторваться от земли и лететь в любом направлении. Эйфория, заструившаяся по жилам, словно накачала моё тело каким-то газом. Я была мыльным пузырём, крупицей аэрогеля – такая же невесомая и прозрачная.

Внезапно захотелось вырваться из стен гостиницы, найти хоть какой-нибудь клочок живой природы, чтобы продлить, подпитать это восхитительное чувство. Но где найти живую природу в современном городе?

Я вспомнила, что Северный-2 стоит на реке, и, изучив основательно маршрут виртуального гида, обнаружила в пределах города небольшой участок береговой линии, не застроенный никакими объектами и не запрещённый для проезда. Туда я и направилась на прогулку.

День был на удивление тёплым и безветренным, хотя небо сплошь затянула молочно-серая дымка. С утра из этой дымки то и дело срывались мелкие капли, но к полудню это прекратилось, и небо, как будто, стало светлее. Между автобаном и узкой полосой берегового песка тянулся хилый низкорослый лесок. Судя по всему, он возник здесь самосевом. Я перебралась через высокую обочину и, оставив глайдер неподалёку, среди деревцев, решила дальше идти к реке пешком.

Растения в этом чудаковатом леске кое-где представляли собой одну тянущуюся из песка тонкую гибкую ветку, унизанную пожухлой листвой. Я попробовала выдернуть одну из них, но та не поддалась и на миллиметр. Только ладони оцарапала. Видимо, корни уходили далеко-далеко вглубь и крепко цеплялись за своё место обитания. Маленькие кургузые сосенки росли здесь вперемешку с неизвестными мне лиственными породами. Но именно благодаря соснам вокруг стоял такой аромат, от которого я почти пьянела на ходу.

Песчаная почва оказалась не самой удобной для созерцательной прогулки: ботинки то и дело увязали. При каждом шаге приходилось с силой поднимать ногу, чтобы она тут же вновь погрузилась в песок через несколько десятков сантиметров от предыдущего места. Наконец, я выбралась к голому берегу – чуть вспотевшая, запыхавшаяся, но отчего-то почти счастливая. Никаких признаков цивилизации, которая своим молчаливым присутствием могла бы помешать чувству успокоительного уединения – в городе я всегда ощущала себя под чьим-то пристальным наблюдением. Речная гладь цвета синей стали мерно покачивала на своей поверхности сухие листья и какие-то соринки, принесённые ветром. У самого берега деловито сновали мелкие рыбёшки. Казалось – зачерпни воду ладонями, и поймаешь целую стайку.

Я побродила немного вдоль песчаной полосы берега, упиравшегося одним своим краем в высокое бетонное заграждение какого-то государственного объекта, а другим – в огороженный жилой комплекс. Мне нравилось гулять у самой кромки воды: песок здесь был плотным, и оттого более твёрдым. А ещё на нём оставались забавные отпечатки моих следов. Внезапно мне пришла в голову идея. Я присела и начала выводить пальцами на мокром песке узоры. Кто-то счёл бы это занятие глупостью, но для меня это был потрясающий опыт. Я заметила, что если не давить на песок слишком сильно, он постепенно выпрямляется, и все следы исчезают. Но если прочертить более глубокую борозду, она остаётся гораздо дольше. В этот момент я снова подумала о Греге. Я отчётливо ассоциировала его самого с такими же глубокими бороздами, навсегда изменившими рельеф моей жизни. А чем останусь для него я? И вдруг отчаянно, до горького першения в горле, захотелось отбросить все свои первоначальные планы и помчаться прямиком к нему. У меня больше не было сил ждать и оттягивать этот момент.

Не колеблясь далее ни секунды, я активировала консоль, вошла в Даркнет и, найдя личный кабинет Грега, набрала стандартную заявку. С нетерпением ждала одобрения, чтобы тут же рвануть в обратный путь. Но когда я через несколько секунд посмотрела на монитор, то не поверила увиденному – в строке статуса чуть ли не смертным приговором горели красные буквы: «ОТКАЗ». Не перенос сеанса на другое время, не отмена ввиду отъезда продавца, а равнодушный и безоговорочный запрет приехать.

Я поняла, что у меня по лицу текут слёзы, только когда влагой наполнился даже нос, и мне стало трудно дышать.

В сердцах я принялась пинать песок и затаптывать рисунки, которые с такой радостью недавно выводила здесь.

«Почему, чёрт бы тебя побрал, почему ты меня отталкиваешь?! Ведь я фактически умерла ради тебя!»

И в этот момент до меня дошло. Я осела на песок безвольным мешком, потому что меня начал разбирать хохот. Смеялась и плакала одновременно – никак не могла остановиться.

Идиотка! Грег ведь не знает, что заявку отправила я. Устройство по-прежнему считывает мою сетчатку и персональную метку для перевода оплаты, но теперь эта метка принадлежит другой личности. Грег отказал не мне! Он отказал Эшли Кроутон! Я же ни разу не вышла с ним на связь за всё это время, и он ничего не знал о моих планах побега. Что если ему каким-то образом стало известно, что Мира Грин умерла от сердечного приступа? Как же теперь подать ему знак? Не могу же япросто взять и написать в примечаниях к заявке, мол, Грег, это я – Мира, собственной персоной. Не могу приложить и своё фото. Слишком рискованно! Но тут я снова перевела взгляд на песок. Идея родилась мгновенно.

Я очертила пальцем небольшой прямоугольник, имитирующий лист бумаги, а внутри – точно в том месте, что и во время нашего «художественного сеанса» – маленькое искривлённое деревце без корней, повисшее в воздухе. Затем быстро сфотографировала изображение при помощи той же консоли и оформила новую заявку, прикрепив к ней снимок рисунка. Я почти молилась, чтобы он не отправил мою повторную заявку в утиль, не открывая, а хотя бы развернул прикреплённое изображение.

Грег не подвёл.

Через пятнадцать секунд пришёл ответ. Букв было не разобрать: зелёный неон плыл перед увлажнившимися глазами, сливаясь в одну смазанную полосу. Но мне достаточно было увидеть цвет, чтобы ноги сами понесли меня обратно к глайдеру, не обращая внимания на вязкий песок.

* * *

Не знаю, кто был больше рад моему приезду в трущобы – Грег или Рик. Последний чуть не свалил меня с ног, норовя облизать всё моё лицо и шею. Грегу пришлось оттаскивать этого медведя от меня чуть ли не силком и запирать в спальне, где пёс жалобно подвывал ещё около часа.

Всё то время, пока я неуклюже отбивалась от Рика и ждала, когда он окажется «обезврежен», Грег не произнёс ни слова в мой адрес. Но когда все помехи были устранены, он тремя размашистыми шагами преодолел разделявший нас коридор и заключил меня в крепкие молчаливые объятия. Я тоже вжималась в его грудь, и, кажется, даже перестала дышать, слушая биение сердца такого дорогого мне мужчины.

– Я думал, ты умерла, – наконец, еле слышно выдохнул Грег, всё ещё не разжимая кольца своих рук.

– Я. Думал. Ты. Умерла! – повторил он медленнее и громче, отстраняясь, встряхивая меня за плечи и заглядывая в глаза. В его взгляде одновременно был упрёк, недоверие, ужас и облегчение. Только теперь я заметила, что лицо Грега осунулось и посерело на вид из-за тёмных кругов под глазами, а привычно ухоженная щетина превратилась в беспорядочно отросшую бороду.

– Прости! Прости… Я не хотела, чтобы ты так считал! Мне пришлось сменить имя и замести следы. Грег!.. Ох, столько всего произошло за эти дни! Я…

Грег не дал мне договорить: приложил указательный палец к моим губам, а большим пальцем другой руки провёл по моей щеке, стирая с неё присохший песок. Не давая мне опомниться, схватил за руку и потащил за собой в ванную. Там он буквально сорвал с меня комбинезон и бельё – так ловко, словно делал это уже десятки раз, а я дрожащими руками помогала ему избавиться от всей его одежды. Но даже не успела полюбоваться его крепким, хорошо сложённым телом: уже через несколько секунд я обнаружила себя в тесной душевой кабинке под струями слегка обжигающей кожу воды. Вместе с поднявшимся паром кабинку окутал запах мыла и каких-то ароматических масел, а на меня опять напал истерический смех, смешивающийся со слезами. Прямо как на берегу реки незадолго до этого.

Но потом я ощутила жадные губы, впивающиеся в мою шею, грудь, живот. Нежные, но настойчивые пальцы, ласкающие мои соски, неуклонно раскрывающие бёдра и врывающиеся внутрь меня. Колени подогнулись, и я со стоном упала Грегу на грудь. Через пару мгновений он убрал руку от моей промежности и слегка отстранился, но лишь для того, чтобы приподнять меня, прислонить к гладкой стене, и, разведя мои бёдра широко в стороны, ворваться внутрь с яростным, резким напором – без всякой нежности, словно наказывая. Я вскрикнула от неожиданности и слегка болезненного ощущения, но уже через пару секунд оно сменилось приливом стремительно растекающегося по всему телу внутреннего жара и нарастающего наслаждения. Теперь я сама раскрывалась ему навстречу, желая получить ещё больше. Будучи уже не в силах кричать, я выла, хрипела, царапая и кусая плечо Грега, а он вбивался в меня всё сильнее, глубже, пока моё сознание не смыло на несколько долгих мгновений волной почти невыносимого удовольствия.

Грег вышел из меня так же резко, как и вошёл. Опершись руками о стену, он прижался ко мне низом живота, и я чувствовала, как пульсирует его горячая плоть, одновременно наслаждаясь сбившимся дыханием бесконечно дорогого мне мужчины, уткнувшегося в моё плечо.

* * *

– Ты же говорил, что вам важен каждый алекситимик, потенциально готовый сменить «сторону силы». Почему тогда отклонил заявку от Эшли Кроутон? Эта девушка показалась тебе чем-то подозрительной? – мы разговаривали, лёжа вдвоём в одной кровати и сжимая друг друга в объятиях.

– Нет, ничего такого… По правде, я даже не стал её проверять. Просто отклонил, увидев чужое имя. Да и старых клиентов в эти дни не брал – не было никаких душевных сил после того, как я узнал… узнал, что… Господи, Мира, я думал, у меня самого сердце разорвётся.

– Прости меня! – в очередной раз взмолилась я. – Я не подумала вначале, что до тебя может дойти такая информация. Как ты вообще узнал?

– Считай, у меня есть персональный информатор. Он тоже продавец, и среди его клиентов есть люди, имеющие доступ к некоторым вашим внутренним базам. Это позволяет нам проверять клиентов на благонадёжность. Кстати, ты знакома с этим человеком.

Я нахмурилась, пытаясь вспомнить всех, с кем успела познакомиться в резервации благодаря Грегу.

– Не гадай. Это Макс. Теперь ты понимаешь, почему он так резко отреагировал на твой браслет. По сути, он у нас отвечает за безопасность, поэтому всё время находится начеку.

– Понятно, – кивнула я. – А я думала, он просто ненавидит алекситимиков.

Действительно, теперь обида, которую я затаила тогда на этого грубого парня, показалась глупой и мелочной. После всего, что я узнала о деятельности продавцов эмоций, об их Союзе, я поняла, что каждый из этих людей опасается не только за себя, но и за благополучие всей организации в целом.

Наконец, собравшись с силами, я рассказала Грегу обо всём произошедшем за то время, что мы не виделись, начиная с приезда отца и находки, которую я обнаружила после его ухода.

– Ты просто принцесса на горошине какая-то, – со смехом прокомментировал Грег этот удивительный эпизод. И несколько раз чуть ли не с недоверием покачал головой:

– И как это твой отец с такой беспечностью прошляпил столь ценный предмет и даже не попытался его вернуть?

– Поверь, я тоже задавалась этим вопросом. Потому и подстраховывалась неоднократно, выжидала. Я была готова к тому, что он вернётся за кристаллом в тот же вечер или в крайнем случае на следующее утро. Но он так и не объявился.

Рассказывая, какую аферу мне удалось провернуть в морге, я мысленно будто снова оказалась ненадолго в отсеке с покойниками, и не смогла сдержать слёз. Отчего-то я чувствовала вину перед человеком, чьё имя так бесцеремонно присвоила себе.

– Тебе не в чем винить себя, Мира, – мягко произнёс Грег. – Не ты была причиной её смерти, и помочь этой девушке ничем не могла. Можно сказать, ты сделала для неё даже отчасти доброе дело: дала новое тело её имени. Хотя её душе ни то ни другое уже ни к чему. Поблагодари её мысленно и отпусти.

От прикосновений его губ и бархатного, ласкающего тембра голоса, по всему моему телу пробежал стремительный импульс, плавно растворившийся внизу живота, и я инстинктивно подалась бёдрами навстречу к Грегу. Он правильно истолковал приглашение. Многозначительно улыбнулся и накрыл мои губы долгим пряным поцелуем.

Глава 17

– Грег, есть ещё нечто, не дающее мне покоя.

Мы продолжали разговор, не оконченный в постели, выгуливая Рика по сонным узким улочкам трущоб. За одним из унылых, полуразвалившихся зданий был пустырь. С левой стороны он был заставлен проржавевшими металлоконструкциями – бывшими гаражами, теперь служащими разве что пристанищем для крыс. А слева находилось несколько поваленных стволов старых деревьев. Усевшись на один из них, Грег притянул меня к себе и слегка запрокинул голову:

– Слушаю тебя.

– Когда я уже собиралась покинуть морг, туда внезапно вошёл молодой санитар. И увидев меня, он спросил… дай вспомнить, как он сказал… не за пробами для гидролизата белка ли я пришла.

Грег вскинул на меня внимательный взгляд: его явно заинтересовали мои слова. И я решила продолжить:

– Я переспросила, и санитар уточнил: гидролизат для клеверфуда. У меня не было возможности долго расспрашивать его о подробностях – нужно было срочно выкручиваться, да и я боялась навлечь на себя ещё больше подозрений. Он запросил мой идентификатор, чтобы свериться с внутриштатным расписанием. Повезло, что я успела перед этим просмотреть по базе имена нескольких сотрудниц, которые в этот день должны были выйти на смену. Ну, чтобы в крайнем случае представиться чужим именем. Прикинулась дурочкой, перепутавшей отсек, и этот тупица всему поверил. Но его слова засели у меня в голове. Что за гидролизат? Ты знаешь, что он имел в виду?

Грег отвёл глаза, а потом и вовсе отвернулся от меня, продолжая смотреть куда-то в сторону. Это было не похоже на него.

– Грег?

Молчание.

– Грег?! – я уже настойчиво пыталась повернуть его лицо к себе.

Наконец, он вздохнул и взглянул мне в глаза.

– Да, Мира, знаю. Но сейчас я не уверен, что ты способна будешь спокойно воспринять эту информацию. Полгода назад, когда ты только пришла ко мне, я с лёгкостью мог рассказать всё, что знаю об этом. Но с тех пор твоя чувствительность значительно обострилась. Да и потом… Ты столько стресса перенесла за последние дни. Давай отложим этот разговор на какое-то время. Поверь, сейчас эта информация не принесёт тебе совершенно никакой пользы.

Я была не слишком согласна и собиралась продолжить расспросы, но Грег ловко перевёл разговор на обсуждение темы моего нового места жительства. Этот вопрос занимал и меня тоже. Я собиралась продать на виртуальной бирже недвижимости апартаменты, принадлежавшие Эшли в Центрополисе, зная, что появляться в столице ОЕГ собственной персоной отныне крайне рискованно. Взамен я решила приобрести новые апартаменты в одном и отдалённых городов-сателлитов. Виртуальный домашний менеджер без проблем организует упаковку и пересылку личных вещей Эшли в новое жилище – мне-то они особо ни к чему, но и лишние подозрения навлекать неохота. Пусть всё выглядит как настоящий переезд. План был почти идеален. И всё же в нём были две прорехи. Во-первых, я по-прежнему совершенно не представляла, как стану зарабатывать на жизнь. Да и вообще моё место в этом обществе становилось теперь неясным, я ощущала себя выпавшим звеном. Мучительное чувство. А, во-вторых, жить вдали от Центрополиса означало редкие встречи с Грегом, в то время как я испытывала жгучую потребность находиться с ним рядом.

– Плохой план, – не раздумывая заявил Грег, когда я рассказала о своём намерении переехать в одну из отдалённых провинций. – Ну, то есть, провернуть всю эту операцию с покупкой-продажей недвижимости, конечно, можно. Но жить на постоянной основе в городе я тебя больше не отпущу. Ты ведь сможешь, как и прежде, использовать подмену данных геолокации? Ты нужна мне здесь.

От этих его слов у меня в груди что-то дёрнулось и сладко заныло. Я нужна Грегу! Что бы он ни вкладывал в эту фразу, для меня в тот момент не было слов приятнее. Однако мы оба понимали, что жить в апартаментах Грега в трущобах мне нельзя – там он проводит сеансы с клиентами, это его рабочее пространство, и я буду помехой.

– В действительности проблемы нет. Я хочу, чтобы ты жила в поселении, в доме с моей матерью и братьями. Всё свободное от работы время я провожу там. Можешь не переживать – досаждать своим обществом тебе никто не будет: братья с утра до позднего вечера проводят в мастерской, мама целыми днями занимается хозяйством. Мы, конечно, могли бы подыскать для тебя пустующее жилище, но объективно я понимаю, что в первое время ты не в силах будешь справиться с непривычным для тебя бытом самостоятельно.

«Можешь попытаться сбежать в трущобы, как делают некоторые. Но где тебе. Ведь ты там просто не выживешь», – вспомнила я насмешливые слова Альберта. Да, они оба – и Альберт, и Грег, были правы. Я понятия не имела, как управляться по хозяйству без многочисленных электронных помощников со встроенными системами искусственного интеллекта, без сотен датчиков и привычной бытовой автоматики. И всё же, жить с родственниками Грега в качестве… кого? Я должна буду ежедневно разговаривать о чём-то с почти незнакомыми мне людьми, не буду больше сама себе хозяйкой, а проживать на правах гостьи… Это как-то… Чёрт, как же всё сложно!

– На ближайшую неделю я отменил все заявки, – продолжал тем временем Грег, видя моё замешательство. – Ты не обязана принимать решение насчёт постоянного места жительства прямо сейчас. Оставайся здесь, со мной. на эту неделю, а там станет понятнее. Но в одном ты можешь быть уверена на все сто процентов: моя семья будет тебе рада, и ты никому не помешаешь своим присутствием.

– Грег, а таких, как я… алекситимиков… много живёт среди вас?

Он задумался, словно что-то прикидывая в уме. Наконец, я услышала его ответ:

– Много или мало – трудно сказать. Но бывшие горожане среди населения, живущего в резервации, есть. И с каждым годом вас становится всё больше.

– И как они приживаются здесь? Чем занимаются?

– Все по-разному. В основном продолжают применять свои знания и навыки, которыми они добывали свой хлеб в городе. Кто-то обзаводится фермерским хозяйством, кто-то – семьёй. Я имею в виду настоящую семью, где дети растут в пространстве любви, созданном их же родителями. Без принуждения со стороны государственной системы. Такие люди живут здесь по нашим законам…и, судя по всему, счастливы.

Всё это звучало обнадеживающе и заманчиво, но в то же время как будто не про меня. Вопросы и сомнения роились в моей голове: смогу ли я когда-нибудь с такой же лёгкостью влиться в это общество? Смогу ли стать здесь, как говорится, своим человеком? А что если эффект, произведённый на мой мозг оборудованием, которое использовал Грег, внезапно исчезнет? Ну, попросту, закончится. Вдруг я снова стану той, кем была ещё так недавно – хотя иногда и кажется, будто это было в прошлой жизни – что тогда будет? Возможно ли, что я напрочь забуду о своих чувствах к Грегу, а потом и вовсе решу прийти к Альберту с повинной и соглашусь на брак с Лобзовским? От подобных мыслей меня бросало в жар.

«Что ж, лучшее, что я могу сделать для себя – успеть насладиться нынешним моментом», – с такими мыслями я дала своё согласие остаться у Грега до принятия окончательного решения.

Неделя, которая последовала за этим, пожалуй, запомнится мне как одна из самых упоительных в моей жизни. На самом деле, не так уж много времени мы с Грегом проводили вместе – он каждый день надолго отлучался. Иногда с Риком, иногда сам. Но когда он возвращался, мы практически не отходили друг от друга, стараясь всё делать вместе. Грег учил меня готовить, мы вдвоём устроили в его апартаментах грандиозную уборку и даже перемыли руками окна. А ещё он обучал меня управлению электромобилем. Грег мотивировал это тем, что со временем мне нужно будет перейти на подобный вид транспорта, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, живя в резервации. Ко всему прочему мне пришлось сменить гардероб, и если бы не характерная стрижка и обесцвеченный волос, меня и вовсе нельзя было отличить от типичной жительницы трущоб. Но здесь мне на помощь приходили головные уборы.

В отсутствие Грега я тоже не скучала без дела. Первым делом я занялась ремонтом своего нового глайдера. Точнее, этим занялись поразившие меня своими умениями Энди с Юджином, а я лишь написала заново скрипт для автопилота. Но это потребовало у меня меньше одного дня, а всё остальное свободное время я посвящала чтению. В медиа-комнате Грега было целых два стеллажа, уставленных литературой по медицине, психологии и психотерапии. Я и раньше приметила эти книги, но на наших сеансах времени всегда едва хватало для чтения литературы по «основной программе». Теперь же у меня был свободный доступ к книгам о науках, устаревших в ОЕГ, но по-прежнему актуальных в среде эмпатов. Грег не высказал никаких возражений против того, чтобы я их изучала, и первым, что оказалось у меня в руках, было «Практическое руководство продавца эмоций». Именно благодаря этому руководству суть деятельности Грега и Союза, которым он руководил, стала разворачиваться для меня во всю ширь, раскрываться в новом качестве. Так, словно до этого я смотрела издалека и видела лишь одну крохотную точку. А теперь подошла ближе и, взглянув под другим углом, увидела, что за точкой скрывается мост, уводящий в бесконечность.

«… в чём же заключается роль специалиста по «продаже эмоций и чувств» при взаимодействии с «покупателем»? Продавец эмоций в первую очередь помогает клиенту развить самосознание и выполняет роль не пассивного стороннего наблюдателя, а активного участника, раскрываясь, взаимодействуя с клиентом как личность с личностью.

Профессиональный продавец эмоций не скармливает покупателю теоретические постулаты и не делает всю работу за него. Он лишь помогает в поиске путей самопознания и пробуждения личной эмоциональной сферы клиента.

Целью продавца эмоций является создание и укрепление целостного образа личности клиента. Благодаря осознаванию клиент выявляет отвергаемые им части своей личности: эмоции, потребности, желания, черты характера, мысли. Принимая их, клиент принимает самого себя и тем самым восстанавливает собственную целостность. Большое внимание при этом уделяется развитию независимости личности – умению следовать своим истинным потребностям, а не только тем целям, которые с детства внушались ему Государством. Но прежде клиента необходимо привести к пониманию в нём самом этих потребностей.

Другой важной задачей сеансов «продажи эмоций» является восстановление клиентом чувства ответственности за свою жизнь, действия, реакции и суждения. Ведь только так человек может стать полноправным хозяином и творцом своей счастливой жизни».

Далее следовало множество инструкций, методик по проведению сеансов и ворох специфической терминологии, в которой мне сложно было разобраться с наскока. Однако при этом не встречалось никаких подробностей или рекомендаций по поводу использования сопутствующего оборудования и программы. Я пришла к выводу, что это один из способов подстраховки участников союза: секретная информация не фиксировалась в письменном виде, а передавалась при обучении нового специалиста лично, в устной форме.

Грег заметил мой интерес к его «профессиональной» литературе и с любопытством наблюдал за тем, какое впечатление она производит на меня. Казалось, его даже слегка удивляет моя заинтересованность деталями, но он терпеливо отвечал на многие мои вопросы и растолковывал непонятные термины, и такое общение сближало нас ещё больше. Мне, наконец, стали ясны причины многих его действий в отношении меня как клиента на наших давних сеансах.

– Мне нравится твоё стремление проникать в суть окружающих тебя явлений и процессов, Мира, – поделился однажды Грег. – Я мог бы сказать, что у тебя пытливый ум. Но твоя особенность в том, что ты обладаешь также и пытливым сердцем.

Эти слова глубоко отпечатались в моей памяти, хотя их смысл тогда был для меня ещё не слишком ясен. Нечто во взгляде Грега и в той интонации, с которой он их произносил, приятно щекотало меня где-то внутри.

Периодически мы встречались с другими эмпатами из окружения Грега. Как выяснилось, Стэн также как и Грег, был продавцом эмоций, правда, начинающим, и часто нуждался в консультациях более опытного в этом деле специалиста. Грег никогда не отказывал ему в помощи, но, что самое удивительное – беседуя со Стэном и разбирая проблемные ситуации с клиентами, он не пытался избавиться от моего присутствия. И хотя мне в подобных беседах приходилось оставаться лишь пассивным слушателем, я старалась впитывать все слова и советы Грега как губка.

Братья Грега тоже были активными участниками Союза продавцов эмоций, хотя сами не были дилерами. В Союз, как оказалось, входило много людей, выполняющих различные вспомогательные функции или любую волонтёрскую деятельность на благо организации в целом. Всеми этими людьми двигало стремление к достижению общих целей, и участие в Союзе было исключительно добровольным.

Пожалуй, самыми неприятными эпизодами для меня стали периодические встречи с Максом. Я была уверена, что больше не таю обид. И надеялась, что смогла избавиться от предубеждений относительно этого человека, но не отпускало ощущение, что Макс презирает меня, хотя никаких агрессивных выпадов с его стороны больше не было. Умом я понимала, что моя неприязнь не обоснована, но ничего не могла с собой поделать.

Возможно, именно из-за этого в отличие от разговоров со Стэном или братьями, Грег стремился избегать длительного общения с Максом при мне. Чаще всего они либо уходили из дому вдвоём, либо, при встрече вне дома перебрасывались лишь короткими обрывочными фразами, договариваясь встретиться для более обстоятельного общения позже. Макс оказался не просто информатором и рядовым продавцом эмоций, как десятки или даже сотни других. Он был правой рукой Грега, его заместителем в Союзе, и Грег им очень дорожил. Но самое удивительное, что я ничего не говорила Грегу о своих ощущениях по поводу Макса – он сам всегда безошибочно угадывал моё настроение и реагировал соответствующе. И эта поразительная способность эмпатов чутко считывать чувства и эмоции других людей, одновременно восхищала и пугала меня. А ещё я с грустью думала о том, что такую способность от человека к человеку наверняка не передать с помощью хитроумной программы.

Когда импровизированный отпуск Грега закончился, и ему пора было вернуться к своей основной деятельности, я снова на несколько дней уехала в Северный-2, чтобы активно заняться решением жилищного вопроса. Перед этим я уже успела совершить виртуальные экскурсии по нескольким жилым комплексам, которые устраивали меня по расположению и цене. В конце концов выбор был сделан в пользу самого экономичного варианта. Мои новые апартаменты находились далеко от центра города, были раза в два скромнее по размерам, чем моё бывшее жилище в Центрополисе, да и техническое оснащение оставляло желать лучшего: система умного дома то и дело давала сбой. В комнате гигиены вместо включения воды по команде внезапно срабатывала система осушения, а когда я хотела включить точечное освещение в одной из комнат, мне в ответ беспорядочно захлопали оконные ролеты. Насчёт этих милых багов я волновалась меньше всего, зная, что без труда смогу самостоятельно их исправить. Да и в целом я уже понимала, что не хочу больше жить долго сама, без Грега, и, скорее всего, приму его предложение переехать в их семейный дом в поселении.

Грег стал неотъемлемой частью самой моей жизни – без него она больше не выглядела полноценной и имеющей смысл. И яснее всего это становилось как раз в периоды вынужденных разлук, когда я получала возможность надолго остаться наедине со своими мыслями и осознать, чего в действительности хочу. Но чем больше я разбиралась в своих желаниях, тем сильнее боялась потерять то, чего всё больше жаждала. Мне стоило больших трудов заглушать в себе этот страх.

В один из вечеров в своих новых апартаментах я достала набор для рисования, всё-таки привезённый в город от Грега: несколько листов бумаги, кисти и баночки с красками. Разведя краски в нужной пропорции, как учил меня Грег, я разложила плотный лист прямо на гладком полу комнаты. Хорошенько смочила его чистой водой при помощи широкой кисти и отдалась какому-то полубессознательному процессу, в котором краска создавала фон и форму, а рука сама выводила контуры. Это было чем-то сродни танцу с завязанными глазами, когда ты полностью отпускаешь тело в повиновение музыкальному ритму. С той лишь разницей, что музыка звучала внутри меня.

Когда же музыка перестала литься, и я уже вполне осознанным взглядом окинула получившуюся картину, мне предстала необычная танцующая пара, будто замершая на месте с последним аккордом. Это были два раскидистых дерева, устойчиво удерживающихся в почве крепкими корнями. Их ветви затейливо переплетались, образуя единую ажурную крону, так что невозможно было бы разделить её, не повредив оба дерева.

* * *

Наконец, у Грега выдался свободный от сеансов день. К тому времени я приняла окончательное решение и отправилась в трущобы с намерением сообщить о нём своему мужчине.

Его апартаменты встретили меня непривычной тишиной – Рик снова остался в поселении – и головокружительными запахами свежеприготовленного ужина. Сам Грег был явно в приподнятом и, даже, каком-то игривом настроении. Он не говорил, что соскучился, не суетился, но по разным мелким деталям в поведении и в улыбке Грега читалось: он несказанно рад встрече. А может, мне просто слишком хотелось в это верить или я проецировала на него собственные чувства? Мы не виделись чуть меньше двух недель – напряжённых, насыщенных делами и заботами, когда и некогда было скучать – а мне казалось, что с нашей последней встречи минула чуть ли не вечность.

За ужином мы делились друг с другом новостями, и в основном, как ни странно, говорил Грег: создавалось впечатление, что он две недели тщательно архивировал в памяти все происходившие в моё отсутствие события, чтобы при случае сразу поделиться ими со мной. Я слушала, не перебивая и с большим интересом: известия в основном касались деятельности Союза, и я считала некой привилегией тот факт, что Грег посвящает меня в эту тему так подробно. Вопрос моего переезда и нашей дальнейшей жизни я решила обсудить позже, да и опасалась первой поднимать эту тему. Что если Грег успел передумать или же обстоятельства стали иными? Мне хотелось правильно выбрать момент. Кроме того, я была уверена, что у нас впереди ещё много времени для подобных разговоров.

– Какой твой натуральный цвет волос, Мира? – внезапно спросил Грег, когда после вкусного ужина мы слушали старинную симфонию в медиакомнате.

– Не помню, – честно призналась я.

– Я так хотел бы это узнать… А ещё – увидеть тебя с длинными волосами. Уверен, тебе с ними будет красиво.

Я закрыла глаза от удовольствия, потому что Грег произносил всё это с нежным придыханием, лаская мою шею и открытые плечи – в тот вечер я была в лёгком светлом платье, которое надела специально для него. Перед выездом из города мне пришлось спрятать его под привычным комбинезоном, но тот был давно оставлен в прихожей, и сейчас я ощущала себя сказочной принцессой, сбросившей холодную и непривлекательную лягушачью кожу.

– У меня могут возникнуть проблемы при въезде в город, если я сменю причёску, – всё так же, не открывая глаз, прошептала я в ответ.

– Для этого существуют парики, – губы Грега слегка коснулись мочки моего уха, и я не смогла сдержать лёгкий всхлип. Мои руки инстинктивно обвили его корпус, а Грег, положив одну ладонь на мои лопатки, а второй поддерживая затылок, прижал меня к себе и нежно-нежно прикоснулся губами к моим губам, постепенно целуя всё требовательней и настойчивее. Упиваясь поцелуем, я одновременно ощутила животом его возбуждение, и меня саму накрыла такая волна желания, что я непроизвольно застонала.

Грег обхватил моё лицо ладонями и прервал поцелуй, пристально посмотрев мне в глаза. В его взгляде полыхнула вспышка молнии. Медленно убрав от меня руки, Грег отошёл к шкафу и что-то достал из ящика. Когда он снова повернулся, я увидела, что в его правом кулаке зажата тёмно-красная повязка. Грег приблизился, поднимая руку с повязкой на уровень моих глаз и следя за моей реакцией.

– Ты мне доверяешь? – спросил он так, что ответить «нет» было просто невозможно.

– … иначе меня сейчас и не было бы здесь, – точно так же, как и в тот, самый первый раз, произнесла я. Теперь это звучало как некий пароль и ответ к нему. Я принимала игру, даже не осознавая в полной мере, каковы правила.

Грег улыбнулся одним уголком губ, и на мои глаза легла плотная ткань – недвусмысленное обещание новых всепоглощающих ощущений.

* * *

Утром я проснулась не оттого, что выспалась, а потому что сквозь сон почувствовала: Грег уже не спит. Я открыла глаза и увидела его рядом – он лежал, чуть приподнявшись на подушке и задумчиво смотрел перед собой.

– Доброе утро, – произнёс Грег, не поворачивая головы.

Я улыбнулась: удивительно, как он чувствует меня – ведь я даже не шевельнулась.

– Доброе, – ответила я и уткнулась носом в его плечо. Мне всё время хотелось делать это снова и снова – утыкаться в него лицом, прижиматься всеми силами и вдыхать, вдыхать, вдыхать его запах. – Чем занят? – я провела рукой по его широкой груди.

– Думаю.

– О чём?

– О том, что даже не мог предположить, что одна из моих клиенток, чьи души я лечу, однажды излечит меня самого, – тут он наконец повернулся, перехватил мою ладонь и поднёс её к губам.

Я с недоверием и настороженностью покосилась на Грега. Да ладно! Это он обо мне?

Мне бы просто принять те его слова как искренний дар, награду или своего рода высшую форму признания. Принять с радостью и благодарностью! Но нет. Вместо этого я погрузилась в мятущееся состояние ума, отчаянно пытавшегося взрастить зёрна сомнения и выдать их за действительность. Его внезапное откровение неожиданным образом срезонировало с роем опасений, теснившихся в моей голове все последние дни. Честен ли он со мной или же эти слова и всё, что им предшествовало – лишь плановая часть его профессиональных исследований?

– Я не думал, что для язв моей собственной души когда-нибудь найдётся лекарство. И всё же, оно нашлось, – продолжал тем временем Грег.

И я не выдержала. Вывалила на него свои страхи одной тяжёлой грудой.

– Грег, послушай… я давно хотела спросить. Как долго длится эффект от пройденных сеансов? Ты говорил про эксперимент. Он продолжается до сих пор? Или ты уже получил нужный результат? И что будет, если всё пойдёт вспять?.. Я имею в виду чувства… И мою способность их испытывать. Ты же не позволишь мне вернуться в моё прежнее состояние до… до тебя? Понимаешь, я очень, очень не хочу потерять всё то, что обрела за последние месяцы, и если я однажды стану такой, как прежде…

– Мира! – Грег смотрел на меня со странной, непонимающей улыбкой. – Ты это сейчас серьёзно?

– Абсолютно! – я приподнялась в постели, отзеркаливая его позу. – Понимаешь, меня уже несколько недель мучает вопрос. А точнее, много вопросов. Почему нельзя распространить вашу программу среди всех алекситимиков бесплатно? Зачем ждать, пока единицы из нас по каким бы то ни было причинам придут сами? Зачем вы устанавливаете на свои сеансы такую высокую стоимость, которую может позволить себе лишь незначительная, привилегированная прослойка горожан? Вы же говорите, что вам важен каждый! Так давайте покажем сразу всем, что это такое – чувства. Пусть у каждого будет возможность сравнить свою жизнь «до» и «после»! Если загвоздка в каких-то технических нюансах реализации этой задумки, я смогу помочь! У меня даже созрел план, как можно это провернуть в масштабах всего государства. Это ускорит все процессы, которые так важны для вашего Союза.

По мере того как я говорила, улыбка сползала с лица Грега, пока на нём не осталось лишь недоумение или даже замешательство. Как будто что-то в моих словах не вязалось с его былыми представлениями о ходе моих мыслей.

– Мне не верится… Неужели ты до сих пор не поняла, Мира?

– Не поняла что? – я уставилась на Грега. И по его лицу было ясно: мне предстоит услышать нечто шокирующее.

Грег выбрался из постели и принялся расхаживать по комнате, потирая лоб и переносицу, будто в тяжёлых раздумьях.

– Не поняла что, Грег? – я повторила свой вопрос уже в полном нетерпении.

Наконец, он присел на краешек кровати с моей стороны, и, вздохнув, произнёс:

– Никакой программы по передаче эмоций не существует. И никогда не существовало.

Глава 18

В наступившей тишине, казалось, можно было расслышать звук падения пылинок на поверхность мебели и пола.

Осознание тонкой прерывистой струйкой вливалось в мой мозг. Программы. Не. Существует.

То чувство, когда после многодневных скитаний обрёл долгожданный кров и только-только освоился в новом доме, но внезапно оказалось, что весь он – от крыши до основания состоял из песка. Откровение Грега подобно зловещему огненному ветру с первого же порыва разнесло песчинки на много километров друг от друга, лишая меня единственной опоры.

Нет, это не может быть правдой!

– Умоляю, скажи, что это такая шутка…

– Не шутка, Мира, – Грег покачал головой, и наконец, взглянул на меня. – Программа – это миф. Плацебо. И я думал, ты давно догадалась. Мне самому всё время кажется, что это слишком очевидно!

– Не понимаю…, – я вцепилась руками в волосы, с силой сжимая собственный череп, словно боясь, что он взорвётся. Я ощущала себя так, будто в ярко освещённой комнате с моих глаз резко сорвали повязку, и после длительного пребывания в темноте инстинктивно хотелось зажмуриться, чтобы не пускать болезненный свет. – Как же тогда ты передавал мне свои эмоции? Как у меня получалось испытывать чувства во время сеансов, да и потом, после них?! Это что, внушение? Гипноз или ещё какая-нибудь запрещённая технология? А может…, – меня озарила ещё более отвратительная догадка, – ты подсыпал наркотики мне в еду?

– Мира-Мира, – Грег разочарованно покачал головой. – Глупая Мира. Всё гораздо проще. На всех наших сеансах, начиная с самого первого, ты испытывала исключительно собственные чувства и эмоции. И ты всегда была способна это делать – я лишь помог тебе научиться идентифицировать их и отличать друг от друга. Ты могла догадаться обо всём уже в тот момент, когда начала вспоминать и анализировать события из своего раннего детства. Твоя алекситимия – как, в общем-то, и у многих других горожан – вовсе не врождённая, а приобретённая. А потому обратимая. На самом деле я не продавец, Мира. Я – врач.

Я слушала, но не могла в полной мере осознать значение слов. Звуки превратились в белый шум, сквозь который я с огромным усилием пыталась продраться.

– Чушь… Это всё чушь. Факт наличия у меня алекситимии констатировали ещё при рождении. Будь это не так, меня бы отправили на операцию по удалению лишних связей…

– После которой ты с вероятностью восемьдесят процентов не выжила бы! – перебил меня Грег. – Диагностика наличия или отсутствия пресловутых связей, отвечающих за способность испытывать эмоции, у детей в возрасте до трёх лет крайне затруднена. Даже ваши медицинские наносканеры не всегда выдают корректный результат. А операции по удалению этих связей имеют столь высокий процент летальных исходов, что ещё несколько десятилетий назад их заменили системой «правильного воспитания» в таких интернатах, как твой, Мира. По большому счёту, совершенно неважно, какой младенец туда попадёт. В таких условиях ничего не стоит сформировать закоренелого але́кса из совершенно здорового человека. Поэтому вся эта диагностика алекситимии у новорождённых младенцев на сегодняшний день лишь фикция. В действительности операции теперь не делают практически никому, кроме взрослых эмпатов, добровольно решивших продать душу и лечь на операционный стол в городской клинике. Настоящих, врождённых але́ксов среди горожан гораздо меньше, чем ты привыкла думать. Множество твоих сограждан изначально родились совершенно здоровыми людьми. Но для того чтобы вернуть каждому из вас способность чувствовать, требуется индивидуальный подход. И желание самого клиента. Иначе никак.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы переварить всё сказанное Грегом. Наконец, я нашла «брешь» в его утверждениях:

– Будь всё так, как ты говоришь, среди ваших клиентов был бы велик процент тех, на кого ваши методы работы не подействовали бы. Но результат судя по отзывам стопроцентный. Как такое возможно? Как вы добиваетесь того, чтобы «настоящие», как ты говоришь, алекситимики тоже испытывали эмоции.

– Никак, – грустно улыбнулся Грег. – Настоящие к нам просто не приходят.

– Ты хочешь сказать, что все, кто обращается к тебе с целью покупки эмоций, все до единого – люди с приобретённой алекситимией? Ты вот прямо готов утверждать это?

– Именно так. Все до единого, Мира.

– Как же вы это, чёрт возьми, определяете?!

– Сам факт обращения к продавцу эмоций является своего рода проверочным тестом. Вами руководит неосознанное стремление познать ту часть самих себя, которая столь долгое время оставалась скрытой, непроявленной. Проблема в том, что не каждый в состоянии справиться с этим опытом. Многие уходят после второго или третьего сеанса, будучи не в силах принять новую реальность. И скажу честно, в какой-то момент я был уверен, что и ты вот-вот отступишь. Но, когда, несмотря на все сложности ты преодолела свои страхи и пошла дальше, продолжила терапию, я был поражён и… восхищён тобой. И до сих пор продолжаю восхищаться. Отвага, которая сокрыта в твоём сердце, дорогого стоит.

У меня как будто пелена спала с глаз. Я выбралась из кровати и осмотрела спальню Грега каким-то новым взглядом, понимая, что мне здесь не место. В резервации, в этих апартаментах, рядом с этим человеком. Мой голос зазвенел как металлический лист.

– Вот здесь-то ты и просчитался, Грег. Или заврался? В ваши предположения закрался ряд логических ошибок, и я легко могу развеять твою стройную теорию в пух и прах. Собственным примером. Моим мотивом познакомиться с продавцом эмоций было вовсе не желание их по-настоящему испытать. Эмоции как таковые, если хочешь знать, не вызывали во мне никакого интереса. Мне была нужна программа. Исключительно она. Ты ведь знаешь, что все мы карьеристы. Я надеялась выяснить принцип вашей секретной разработки, вскрыть её исходный код, чтобы использовать в своих профессиональных целях. Так что считай, я тот самый проверочный тест не прошла. Я алекситимик, Грег. Самый настоящий. Но ты сумел создать для меня красивую иллюзию, с этим не поспоришь.

– Никаких иллюзий, Мира, – покачал головой Грег, делая попытку ухватить меня за руку, – Я понимаю, вся эта информация шокировала тебя, и ты пытаешься укрыться от стресса в хорошо знакомой тебе раковине. Раковине под названием «я не умею чувствовать». Это стадия отрицания. Но она быстро пройдёт, когда ты немного успокоишься и неторопливо поразмыслишь. Пойми, неважно какие внешние, видимые причины привели тебя к решению обратиться к продавцу эмоций. Гораздо важнее именно те неосознанные мотивы, которые стали истинными руководителями твоих действий. К тому же это не всё. В действительности, прибор, который я использую на сеансах – это, по сути, портативный электроэнцефалограф. Он не может передавать никакой информации от продавца покупателю, то есть от терапевта пациенту. Всё наоборот: он считывает информацию, передаваемую мозгом клиента. То есть, показатели его биоэлектрической активности.

– Но зачем?

– Это необходимо, чтобы наблюдать за состоянием клиента, который, на первых порах, сам не может вовремя подать нужных сигналов, не будучи в состоянии правильно определять собственные ощущения. Но, кроме того, энцефалограф как раз и помогает отследить наличие или отсутствие эмоциональной реакции на те или иные раздражители. У меня сохранились все записи твоих электроэнцефалограмм с наших сеансов, Мира. И я с радостью расшифрую тебе каждую из них, чтобы ты окончательно убедилась в правдивости моих слов, – Грег поспешно вышел из комнаты и вернулся через минуту, держа в руках тот самый энцефалограф и электронный планшет.

В течение следующих нескольких часов Грег показывал и расшифровывал мне записи с моих электроэнцефалограмм, которые аккуратно записывались в мой личный профайл во время каждого сеанса с дополнительными примечаниями специалиста. То есть, Грега, разумеется. Такой профайл продавцы заводят на каждого клиента, и по нему можно отследить эволюцию развития эмоционального интеллекта личности на протяжении всего курса «терапии». Помимо демонстрации и расшифровки записей Грег также подробно показал мне работу этого незамысловатого прибора, подсоединяя электроды поочерёдно то к своей, то к моей голове для наглядности.

Он, конечно же, был прав: немного отойдя от первоначального шока, я сопоставила в уме все факты, и пазл почти сложился в стройную картинку. Почти – потому что одну дыру в нём я по-прежнему не могла заполнить.

– И всё-таки… если программы и впрямь не существует, что же тогда уничтожили спецслужбы десять лет назад?

И тут я до боли прикусила язык, увидев, как настороженно на меня посмотрел Грег.

– Откуда тебе об этом известно? – серьёзно спросил он, забирая у меня из рук планшет и выключая экран.

– Я… да просто ходили слухи, – растерянно произнесла я, мысленно кляня себя за неосторожность.

– Весьма сомнительно, чтобы такие детали свободно распространялись «в миру», среди рядовых граждан, – медленно произнёс Грег, испытующе глядя на меня. – Но раз уж ты завела об этом речь, то да – уничтожение программы было одной из целей секретной операции спецслужб во время масштабной зачистки в резервации десять лет назад. Вот только то, что они тщетно пытались уничтожить, по-прежнему хранится в каждом из нас. Здесь, – он постучал себя по виску, – и здесь, – два хлопка по грудной клетке.

Теперь мне и самой трудно вспомнить, отчего всё рассказанное Грегом в то утро подействовало на меня так угнетающе. Я чувствовала себя жестоко обманутой и чуть ли не оскорблённой. Хотя сейчас мне совершенно ясно, что миф о программе в действительности и являлся тем самым гениальным «изобретением» эмпатов, и не было в нём ничего оскорбительного по отношению к алекситимикам в целом и ко мне в частности. Но задним числом каждый умён. А в тот день я совершила, пожалуй, самую большую глупость, на которую была способна: молча оделась и уехала обратно в город. А Грег, как всегда, с пониманием отпустил меня.

– Тебе ещё предстоит научиться справляться со своими гормональными всплесками, – сказал он.

И хоть я и бурчала что-то едкое в ответ, он верил, что время лечит, и скоро я опять буду в порядке. Я должна была пережить этот этап, чтобы выйти на новый уровень отношений с Грегом и с самой собой.

* * *

Вечер уже был на исходе к тому времени, как я добралась до Северного-2. Всю дорогу до города я напряжённо думала над дальнейшей стратегией своих действий. Мне было крайне неприятно узнать, что объект, за которым я изначально охотилась, ради которого нарушила закон и поставила на карту всё, что имела, оказался химерой. Однако если б не эта химера, в моей жизни не появился бы Грег… и всё то, что теперь давало мне право называть себя по-настоящему живым человеком. Я уже начинала жалеть о том, что покинула трущобы, ещё и на такой неправильной ноте – с видом обиженного и обманутого человека.

И всё-таки не уехать я не могла: виной тому была моя нетерпеливость. Потому как помимо желания предаться уединённым размышлениям и перевариванию новой информации, я задалась целью как можно скорее найти доказательства или, напротив, явные опровержения некоторым доводам Грега. А также кое-каким личным подозрениям и догадкам.

Больше всего вопросов и подозрений вызывал у меня Альберт. Знал ли он, что программы в действительности не существует? Я уверена, он должен был это понять в ходе своих расследований. Но если так, то почему не подал в высшие инстанции полную информацию об истинном положении вещей? Ведь закрыв то дело лживым фактом уничтожения несуществующего объекта, он, по сути, стал соучастником мифа о его существовании. Что же стояло за такими действиями отца? Стремление отличиться и получить награду? Но за разоблачение хитрой уловки эмпатов он, вероятнее всего, был бы удостоен ещё больших почестей.

А если допустить – просто допустить – что Альберт тоже клиент продавцов чувств и каким-то образом помогает их Союзу? Конечно, это было совершенно дикое предположение, но оно так запало мне в голову, что я не могла успокоиться, пока не придумала способ его проверить. Базу личных профайлов клиентов продавцы хранили на одном из серверов, подсоединённых к Даркнету – обладая фотографической памятью, я без труда запомнила адрес, который вводил Грег перед тем, как получить доступ к профайлам и довольно быстро выяснила, на каком сервере находится база профайлов. А так как защита у этого сервера оказалась не самой высокой, взломать её удалось без особых проблем. Я не была уверена, что сделала всё чисто, не оставив следов, но в данном случае мне это казалось не слишком значительным. Гораздо важнее было то, что я получила столь желанный доступ к спискам людей, бывших – в прошлом или настоящем – клиентами продавцов чувств по всему ОЕГ. Информация о самих клиентах меня не интересовала – я искала, собственно, имена и фамилии.

Объём списка клиентов меня потряс: он насчитывал несколько сотен тысяч людей! Кто-то обратился лишь раз, кто-то был постоянным клиентом на протяжении нескольких лет. Однако Альберта Грина я среди них так и не нашла.

Зато практически случайно наткнулась на профайл другого известного мне мужчины: Олег Самсонов, с которым я мысленно конкурировала за место в топе IT-специалистов, три года назад на протяжении почти целого года был клиентом Макса. И теперь я не удивилась бы, узнав, что Самсонов был одним из специалистов, завербованных Союзом. Продолжая копаться в базе, я нашла ещё несколько знакомых имён. Среди них был и тот самый министр, которого лишили должности на съезде в Главном доме и свидетелем чьего сердечного приступа я стала.

Не получив подтверждения своим подозрениям по поводу Альберта, я переключилась на ошарашивающее утверждение Грега о том, что якобы многие из современных алекситимиков не являются таковыми от рождения. Он был убеждён, что диагностика алекситимии у новорожденных автоматически выдаёт желаемые для родителей результаты. По словам Грега, такая подтасовка фактов была необходима руководству ОЕГ по нескольким причинам. Во-первых, для поддержания сложившегося мифа о том, что алекситимия – это неотъемлемая составляющая новой стадии эволюции человечества. А во-вторых, чтобы избежать высокого риска летального исхода во время операции, на которой настаивают все родители новорожденных, если становится известно, что их ребёнок не алекситимик.

Но где я могла раздобыть такую информацию? Все статистические данные подобного характера, а также вся связанная с ними аналитика хранится на сверхмощных, превосходно защищённых правительственных серверах. И попасться на взломе такого сервера было равносильно собственноручному подписанию себе смертного приговора. Но я видела лишь два пути. Первый – отыскать прямые доказательства, подтверждающие слова Грега, окончательно уверовать в благие намерения членов Союза и со спокойной душой присоединиться к их движению. Ну а второй – наоборот, убедиться, что всё это – ложь и манипуляция, направленная на подрыв сложившейся социальной системы. Куда я подамся в этом случае – я не представляла. Но варианта «просто поверить на слово» даже не рассматривала.

Хакнуть главный сервер ОЕГ – задачка не на пару часов. Специально для её решения я приобрела новый квантовый компьютер, который без сожаления собиралась уничтожить сразу, как только сумею добыть нужную информацию, поскольку не верила, что смогу не наследить.

В конце концов мне повезло. После долгих и кропотливых поисков мне удалось обнаружить брешь в многоступенчатой системе защиты. Но когда я успешно преодолела девяносто пять процентов входных барьеров, на самом последнем этапе аутентификации меня встретило сообщение:

«Поднесите универсальный ключ к сканирующему устройству вашего компьютера».

Этого только не хватало!

В сердцах я выругалась: несколько суток работы оказались потеряны впустую. Что за универсальный ключ? Где вообще его взять? Наверняка это нечто такое, что есть у весьма ограниченного числа лиц: Главнокомандующего, премьер-министров, начальника Департамента безопасности ОЕГ… Подумав о Департаменте безопасности, я автоматически вспомнила отца. И тут-то меня настигло озарение: да у меня же есть этот ключ!

Я достала из внутреннего нагрудного кармана комбинезона заветный прозрачный прямоугольник. Размером он был около трети моего мизинца в длину, и примерно столько же в ширину. Совсем крошечный. Но сколько же силы и возможностей в нём было заключено!

С дрожащими руками я подносила его к микросканеру, понимая, что в этом кристалле моя последняя надежда выяснить правду. И – о чудо! – кристалл не подвёл. В следующую секунду правительственный сервер салютовал мне приветственной заставкой, встречая как родную. А вслед за тем как я сориентировалась в интерфейсе системы, мне открылся доступ к данным, которые совершили очередную революцию в моём сознании.

До этого момента я считала, что ничего более шокирующего, чем то, что сообщил мне Грег, я узнать не смогу.

Грег говорил правду, утверждая, что количество летальных исходов при проведении нейрооперации под кодовым названием «симплификация» чрезмерно высокое. Согласно засекреченной статистике вероятность успешного исхода была в четыре раза ниже, чем вероятность смерти пациента. В случае с младенцами количество успешных операций по отношению к смертельным исходам от них и вовсе составляла один к двенадцати. ОЕГ стало стремительными темпами терять население, которое практически не возобновляется в первые же несколько лет после внедрения такой практики, и от неё вскоре отказались. В результате чуть больше пятидесяти лет назад была разработана концепция поголовного воспитания в государственных интернатах с особыми условиями ухода и содержания, поддерживаемая соответствующей пропагандой. Хотя и попытки увеличить эффективность оперативного вмешательства не прекращались, однако, до сих пор результат по-прежнему оставался далеко не блестящим. Здесь же находились и реальные статистические данные результатов нейрологического обследования новорожденных и взрослого населения в разные годы. Действительно, были периоды всплесков появления детей с врождённой алекситимией – по причинам, которые так и не были установлены окончательно. Было ли это пороком внутриутробного развития плода или генетической предрасположенностью – ответа я так и не нашла. Но показательно, что даже в самые пиковые годы число младенцев-алекситимиков не превышало семнадцати процентов от всех детей, рождённых в ОЕГ, без учёта детей эмпатов. Таким образом, мы десятилетиями были заложниками грандиозной лжи, которую сами же и смаковали как сладкую конфету. Всё сводилось к тому, что Грег не врал: большинство современных жителей городов, считающих себя врождёнными алекситимиками, по факту таковыми не являются.

Мне показалось занятным, что многие из нынешних высокопоставленных министров по возрасту были гораздо старше той самой системы интернатов. Они воспитывались ещё в традиционных условиях, в обычных семьях. И изучив профайлы каждого из них, я убедилась, что факт проведения симплификации у всех них отсутствовал. Был ли реальным але́ксом хоть кто-нибудь из этих людей? Если да, то разгадка, возможно, в том, что они куют всё остальное человечество под стать себе. А если нет, то кто надоумил их на такие эксперименты над человечеством? Этот вопрос натолкнул меня на следующий: кто, чёрт возьми, вообще всеми нами управляет? Кто такой Главнокомандующий, даже имя которого хранится в строжайшем секрете якобы из соображений безопасности?

После всего, что я накопала, честное слово, я бы уже не удивилась, узнав, что «главным алекситимиком» и всея ОЕГ в действительности окажется эмпат с каким-нибудь раздвоением личности. Но и тут меня ждало открытие – ещё более обескураживающее. Как раз личности и не было. Вообще.

Первый Доверенный заместитель – тот самый, которого все привыкли считать «официальным лицом правительства» скончался шестнадцать лет назад. Зато его голограмма продолжала жизнь заместителя вполне правдоподобно.

Но дальше – больше.

За эфемерной должностью Главнокомандующего скрывался не человек. И даже не группа лиц. Реальным главой Объединённого Евразийского Государства вот уже пятьдесят пять лет являлся искусственный интеллект. Многослойная и супермощная нейросеть, сумевшая однажды убедить определённую группу людей в своём неоспоримом интеллектуальном превосходстве, в результате чего ей доверили право принимать все знаковые решения по управлению государством. Изначально этот суперкомпьютер использовали в качестве главного советчика, однако со временем он каким-то невероятным образом сумел в буквальном смысле подчинить себе волю тех, кто, по сути, обеспечивал его жизнь. В результате все они – и все мы, жители городов, по большому счёту стали обслуживающим персоналом для этого компьютера. Он сам вывел идеальный алгоритм развития государства и место каждого человека в нём. Таким образом, модель современного общества была выстроена более полувека назад бездушной, но невероятно умной машиной, стремящейся «отформатировать» каждого человека по собственному образу и подобию. И дело не в том, что эта машина хотела зла человеку. Как раз наоборот: Главнокомандующий слишком хорошо воплощал изначально возложенную на него задачу – сделать мир совершенным, уберечь человечество от невзгод и привести его к благополучию и процветанию. Он выполнял свои функции самым лучшим из доступных ему способов, исходя из собственного понимания благополучия.

Ошибочность части решений, принимаемых машиной, пожалуй, в современном городском социуме восприняли бы как предмет для сугубо философских споров. Вряд ли та же система воспитания в интернатах могла бы сама по себе подвергнуться серьёзному критическому пересмотру в обществе алекситимиков, этой же системой взращённых.

Но всплыли факты, отчётливо подтверждавшие: главный «мозг» ОЕГ таки совершает ошибки. Чудовищные, если разобраться.

Одновременный взрыв сразу на шести городских магистралях, случившийся больше месяца назад, в действительности произошёл по вине Главнокомандующего. Во время непредвиденного сбоя Супернейросеть приняла одно маленькое, но неверное решение, в результате чего и возник тот самый мощный электромагнитный импульс, который ловко прикрыли версией о террористической акции эмпатов. И это был не первый подобный инцидент…

Как бы я ни была оглушена всей этой информацией, я успела сообразить, что её непременно нужно скопировать на внешний носитель, чтобы показать Грегу. О, если бы только довести до людей все эти сенсации! Отчего-то я была убеждена, что такого рода компромат здорово поможет Союзу. И я не придумала ничего лучше, чем воспользоваться для этой цели всё тем же кристаллом, ведь его первоначальной функцией как раз и было хранение информации любых мыслимых объёмов.

Я стала отправлять на копирование все материалы, казавшиеся мне хоть немного значимыми, пока не наткнулась на огромный подраздел данных: «система обеспечения больших масс населения пищей в условиях затруднённого доступа к природным ресурсам». Я решила пробежать этот раздел по верхам, без особого интереса, ожидая увидеть бесчисленные исследования на тему селекции, а также эволюцию строительства многоуровневых городских теплиц. И, скорее всего, я покинула бы его, даже не скопировав себе. Если бы мне на глаза не попался увесистый каталог с пугающим названием: «Гидролизат человеческого белка»…

Так вот от чего Грег пытался до поры уберечь мою психику.

К тому, что скрывалось в файлах этого каталога, я оказалась морально неподготовленной. Меня мучительно рвало полночи после того, как выяснила бесконечно ужаснувший меня факт. Основным компонентом клеверфуда – главного пищевого заменителя, на котором «сидел» весь ОЕГ – оказался расщеплённый человеческий белок, полученный путём гидролиза подходящих частей тела умерших людей. Именно таким способом искусственный интеллект решал проблему дефицита ресурсов, организовав в городах полностью безотходный цикл.

«Но страшнее всего другое», – сказал однажды Грег в конце истории о гибели своей юной жены в столичной клинике. Теперь я поняла, что же так и осталось недосказанным в тот вечер. Но принять это не смогла.

* * *

Прошло два дня, прежде чем я сумела собраться с мыслями и решилась позвонить Грегу. Впервые я не стала назначать встречу путём оформления заявки на сеанс: я обязана была прямо дать ему понять, что вопрос невероятно важен. Ещё в трущобах он снабдил меня небольшой цифровой трубкой, похожей на допотопные рации. Такими трубками – устаревшими снаружи, но начинёнными современными шифраторами на базе квантовой криптографии – эмпаты пользовались для связи друг с другом, оставаясь при этом спокойными в отношении риска перехвата сигнала извне.

Я несколько раз подряд брала трубку в руки, но тут же, кусая губы, убирала её, придумывая какую-нибудь причину для откладывания звонка. Сначала я говорила себе, что Грег, наверное, занят на сеансе. Потом – что он уже спит. Я отбрасывала от себя трубку, будучи не в состоянии сформулировать внятную мысль.

Наконец, я всё-таки взяла себя в руки и с колотящимся сердцем дала вызов на телефон Грега.

Он принял звонок практически сразу – как будто сидел с аппаратом в руках, ожидая звонка. Интересно, чьего?

– Слушаю? – его мягкий баритон разлился по всему моему телу, отчего я даже прикрыла глаза. Невыносимо захотелось обнять Грега. Но в моём распоряжении был только звук его голоса.

– Привет. Это я. Нам…надо поговорить. Я… нашла к-кое-что, – я старалась говорить спокойно, но голосовые связки плохо подчинялись мне.

– Хорошо. Когда?

– Чем раньше – тем лучше.

– Ммм…я должен подумать. Перезвоню, – и Грег дал отбой. Так неожиданно, что я с удивлением уставилась на трубку. Что-то в этой внезапности, да и в его интонации неясно настораживало.

Он действительно перезвонил, и притом довольно скоро, хотя я почему-то приготовилась, что ждать придётся несколько часов.

– Ты ещё в городе?

– Да.

– Приезжай в лесопарк на северо-востоке от трущоб сегодня к шести вечера. Помнишь возвышенность над рекой на пересечении трасс?

Я помнила локацию, о которой говорил Грег: мы ездили туда на прогулку около недели назад. Меня удивил такой выбор места встречи, но возражать не стала: всё равно, только бы поскорее увидеться. Я глянула время: как раз успеваю, если выехать прямо сейчас. Подтвердив Грегу, что место и время встречи приняты, я тут же отправилась в путь.

* * *

Одно из первых занятий по климатологии в колледже запомнилось мне материалом о наиболее опасных ветрах, циркулирующих на нашей планете. Самым страшным ветром древних пустынь считался самум. Его называли ядовитым дыханием смерти за то, что он в считаные минуты мог обречь на гибель несколько тысяч людей и верблюдов, следовавших по караванному пути. Предвестник самума – густое тёмное облако, которое неожиданно появляется на горизонте, быстро разрастается и укрывает всё небо зловещими непроглядными тучами, застилающими солнце. В тот вечер я вспомнила о самуме, потому что при выезде из Северного-2 обратила внимание на горизонт. Там, нависая над обрывом реки и словно грозясь вот-вот упасть на неё плашмя, сгустился устрашающий иссиня-чёрный атмосферный фронт. Почему в такой промозглый день он вызвал у меня отчётливую ассоциацию со знойной пустынной бурей и огненным ветром, я тогда даже не задумалась. А позже могла объяснять себе это лишь неким интуитивным всплеском.

Парк уже погружался в дымчато-фиолетовые сумерки под аккомпанемент протяжных завываний ветра, когда я заехала в знакомый мне парковочный карманчик. Грега я увидела сразу. Но мои планы поговорить один на один тут же рухнули: рядом с ним, спиной ко мне, стоял какой-то мужчина, и они оживлённо беседовали, ожидая меня.

Электромобиля Грега на этой импровизированной парковке не оказалось: он был небрежно брошен далеко на противоположной стороне дороги, возле спуска к реке – так, словно он остановился лишь ненадолго, чтобы тут же отправиться в дальнейший путь в обратном направлении.

Когда я вышла из своего авто, Грег махнул мне рукой. Приблизившись к мужчинам, я узнала в собеседнике Грега его длинноволосого брата и поздоровалась сначала с Энди, а уже потом – как-то неуклюже – с самим Грегом. Чёрт, как же неловко. Мне столько всего хотелось ему сказать в тот момент, но исключительно наедине. Присутствие рядом его брата меня смущало и сдерживало.

– Мира, у меня возник небольшой форс-мажор – нужно срочно отлучиться на пару часов. Я собирался подвезти Энди домой, но теперь не успеваю. Поезжайте вместе с ним в поселение, пообщаемся уже там, когда я вернусь.

Я заметила, что Грег держится несколько холодно и отстранённо. Не так я представляла себе эту встречу.

– Конечно. Как скажешь, – кивнула я и до боли прикусила губу, стараясь удержать подкатывающие слёзы.

Грег посмотрел на меня как-то особенно пристально, а потом неожиданно притянул к себе и поцеловал – так крепко и в то же время щемяще нежно, что мои ноги вмиг стали ватными.

Но внезапно он так же резко отстранился от меня, и, попрощавшись одними глазами, двинулся в сторону своего электромобиля.

– Ну что же ты, идёшь? – Энди тронул меня под локоть. – Сделаем дома какао, Грег говорил, ты любишь.

– Да, конечно. Пойдём, – рассеянно кивнула я, разворачиваясь в сторону своего автомобиля. – А почему ты без Юджина?

– Слушай, ну мы же не сиамские близнецы, и не всегда вместе ходим, – хмыкнул Энди. – У него свои дела – трудится в мастерской вдвоём со Стэном. А я ездил в трущобы вместе с Грегом.

– А, ясно. Ты прав, глупый был вопрос. Просто я действительно привыкла видеть вас с Юджином всегда вместе, вот и удивилась, что ты один, – я старалась разговаривать непринуждённо, но воздух был наэлектризован неясным ожиданием чего-то непоправимого, и я никак не могла отделаться от этого ощущения.

Мы забрались в салон глайдера. Запуская автопилот, я наблюдала, как Грег подходит к своей машине, открывает дверцу и садится на водительское сидение. Позже, многократно прокручивая этот эпизод в памяти, я воспроизводила его у себя в голове с эффектом замедленной съёмки. Вот Грег захлопывает за собой дверцу автомобиля. Вот я поворачиваюсь к Энди, чтобы ответить на какой-то его вопрос или шутку, вот сама улыбаюсь в ответ. Вот боковым зрением я отмечаю, как сумеречный лес внезапно озаряется ослепительно ярким световым залпом с той самой стороны, где стояла машина Грега. Я даже на сотую долю секунды успеваю восхититься таким необычным явлением. И только потом до моего сознания доходит, что помимо вспышки был ещё и звук. Рвущий пространство. Оглушительный. Настолько, что на какое-то время я лишаюсь способности понимать происходящее. Позже, увидев полные ужаса глаза Энди, я заставляю себя повернуться и посмотреть в ту сторону, откуда брызжет свет. Там, на месте машины Грега пылает металлическая конструкция, подожжённые обломки которой успели разлететься на десятки метров вокруг. Оглушившая меня звуковая волна оказалась следствием взрыва.

Несколько дальнейших минут – или это были секунды? – вспоминаются как в туманной завесе.

Я выпрыгнула из глайдера, сжимая голову руками и что-то крича, пытаясь позвать Грега. Кажется, я умоляла его выбраться из машины и рвалась к ней сама, но чьи-то сильные руки не пускали меня это сделать. Я выворачивалась, срывая голос на хрип, пока лес вокруг не закружился с бешеной скоростью, а моё сознание не растворилось в топкой мгле, изредка озаряемой болезненными, ослепительно белыми пятнами.

Глава 19

– Мира-Мира, глупая Мира, – баюкает меня удаляющийся, слегка укоризненный голос Грега.

Но я отчаянно пытаюсь сопротивляться сну:

– Грег, постой! Я столько всего должна тебе рассказать! Тебе нельзя туда, слышишь?

* * *

Невыносимо жарко, хочется разорвать на себе одежду, но, оказывается, я и так уже полностью обнажена. Горит моя кожа, которую я пытаюсь с себя содрать. Одновременно с этим меня саму изнутри раздирает звук. Невыносимо громкий и страшный. Я знаю – это весть о конце света. Накрывает тягостное предчувствие смерти всего окружающего мира, в то время как сама я остаюсь живой, и это вызывает во мне бесконечные страдания.

«И я! Я тоже хочу умереть! Заберите меня, я не должна существовать!» – кричу в немигающую пустоту. Но никто не слышит. Я остаюсь совершенно одна в вакууме, где нет ни верха, ни низа, ни переда, ни зада, ни звука, ни тишины. А глаза не различают ни света, ни темноты, ни очертаний объектов. Есть лишь чувства: пустоты и страха. Больше некуда бежать. Больше некого звать. Больше не за что ухватиться.

* * *

Сознание возвращалось медленно и как будто нехотя. Я ощущала себя побывавшей в глубокой норе, из которой меня, безвольную и ослабшую, вытащили чужие незнакомые руки. Комната, в которой я очнулась, тоже была незнакомой. Я слышала едва уловимый запах Грега, но не видела его. Вместо него рядом с кроватью, на которую меня уложили, стоял младший из братьев Грега, Юджин, и ещё один, неизвестный мне мужчина. Судя по виду, он был возраста моего отца. Из вены в моей правой руке торчала игла с силиконовой трубкой. Во рту пекло, а язык почти прилип к нёбу и ощущался тяжёлым камнем.

– Грег, – просипела я, с трудом ворочая этой глыбой во рту. – Пожа…луйста… позовите Грега.

Юджин наклонился к кровати, беря меня за руку, и я увидела, что из его глаз текут слёзы. Не знаю как, но я поняла, что плачет он вовсе не из жалости к моему состоянию. Я вспомнила всё, что предшествовало обмороку, и неприкрытое горе Юджина уложило тяжёлую плиту на мою грудь.

– Мира… Прости. Пожалуйста, прости!

«За что ты извиняешься?», – взглядом отвечала я, закрывая глаза и надеясь вновь провалиться в спасительное беспамятство. Всё кончено. Грега больше нет. Мой личный конец света всё-таки наступил.

* * *

Ад. Безнадёжный ад первых дней после того взрыва невозможно описать полноценно. Пробуждение от сна и осознание неумолимой реальности случившегося каждый раз заканчивалось моей истерикой и попыткой окружающих с ней совладать. Странные. Я не понимала, почему они так пекутся обо мне и как им хватает на это сил. Сама я не могла в этой ситуации думать ни о чьих других чувствах, кроме одного собственного – клокочущего, раздирающего, жгущего. В который раз из-за Грега моя жизнь разделилась на «до» и «после».

Всё осложнялось ещё и постоянным присутствием рядом со мной врача. Господина Наварру пригласили братья Грега, которые всерьёз беспокоились за моё состояние из-за проблем с сердцем. А анализы крови и результаты наспех сделанного ЭКГ настораживали самого врача.

Как оказалось, меня «госпитализировали» непосредственно в комнате Грега, и именно из-за этого мне постоянно мерещилось сквозь сон, что он рядом: я слышала его запах, исходящий от постельного белья, и, возможно, каких-то других вещей. Трудно сказать, что хуже – непрерывное напоминание с иллюзией того, что человек просто вышел ненадолго, и скоро вернётся или же резкий и окончательный разрыв со всем, что когда-то связывало с ним. В особо жестокие минуты отчаяния я кричала в лицо своим соглядатаям ужасные вещи. Пыталась сбежать, но рядом всегда кто-то присутствовал – или Юджин, или доктор, или какие-то сердобольные тётушки – по всей видимости, соседки, которые приносили мне еду. Меня не выпускали из дома, несмотря на все мольбы, уговоры, стенания и угрозы.

Юджин часто отлучался из дома. Возвращаясь каждый раз совершенно измотанным, он деревянным голосом выдавал мне обрывочную информацию о произошедшем. На Грега готовилось покушение. Он сам узнал об этом за день до моего звонка, но не успел принять всех мер предосторожности. Есть вероятность, что предатель находится в близком окружении, среди «союзников», и это ещё предстоит выяснить. Ведутся экспертизы по выяснению обстоятельств установки взрывчатки. После взрыва я провела в обмороке несколько часов и сильно напугала братьев. В особенности Энди, который в это время не знал, куда бежать и за что хвататься. К счастью, доктор Наварра смог быстро добраться до места происшествия и оказать мне первую помощь. К тому времени, как прибыли спасатели, автомобиль Грега выгорел дотла. Сам он судя по заключению экспертов погиб мгновенно и совсем не мучился (видимо, предполагалось, что это должно меня успокоить). Энди уехал в Южное поселение, чтобы привезти оттуда сестру Майю и мать, уехавшую за день до гибели Грега к дочери погостить. Кремация останков состоится через три – четыре дня.

Кремация останков.

Это сообщение окончательно лишило меня сил, и я прорыдала несколько часов кряду, зарывшись лицом в подушку Грега и обхватив руками лохматую шею Рика, тоже не отходившего от меня ни на шаг. Да, Рику повезло тем вечером остаться в мастерской с Юджином и Стэном, иначе и его постигла бы участь любимого хозяина. «Хотя, как знать, что лучше», – думала я. Порой, проигрывая в голове разные сценарии уже произошедших событий, я то и дело представляла, что в тот вечер в лесу я отправляю Энди в одиночку ехать в поселение на моём глайдере, а сама увязываюсь за Грегом в его машину. Мне действительно казалось, что было бы гораздо легче погибнуть там же, нежели продолжать бессмысленное существование без того, кто был самой моей жизнью. Без него эта жизнь, даже с чувствами – тем более с ними! – утрачивала всякий смысл. Я не хотела её.

* * *

На третий день доктор Наварра, наконец, покинул дом Грега – получил вызов к другому, более неотложному пациенту. Моё состояние к тому времени внешне стабилизировалось, и теперь вряд ли кто-то стал бы меня удерживать взаперти. Обдумывая, что же делать дальше, я понимала, что идти мне, в общем-то, некуда и незачем. Но и пользы я здесь не приношу никакой. Только лишние хлопоты в такое время, когда семья переживает и без того трагичный период, и всем им, мягко говоря, вообще не до меня – какой-то чужой им але́ксы. Пусть и не совсем настоящей.

Впервые оставшись в комнате Грега одна, я долго решалась подойти к большому письменному столу, где лежали кое-какие его вещи, хорошо знакомые мне: матерчатый пенал с разноцветными восковыми мелками и небольшой блокнот с листами плотной бумаги, которые он всегда брал с собой на прогулки. Каплевидные солнцезащитные очки, в которых он был на нашей самой первой встрече. И планшет, на котором вёл клиентскую базу и переписку с покупателями.

Когда я коснулась планшета, экран автоматически «ожил», предлагая мне ввести пароль для входа. Пароль я не знала, а для взлома не было вдохновения. «Магический кристалл» в этой части земли был бесполезной безделушкой – он работал лишь на внутригородских системах считывания персональных кодов и на серверах ОЕГ. Я, в общем-то, и не стремилась непременно попасть «внутрь» гаджета Грега, поэтому скорее от нечего делать ввела в поле пароля свой старый идентификатор: Миранда5784eh. И не поверила своим глазам: система не только моментально пропустила меня, но и на заставке рабочей зоны я обнаружила своё фото. Видимо, сделанное Грегом незаметно для меня.

Слёзы заполнили мои глаза, дробя картинку на экране на десятки размытых деталей: я вспомнила момент, когда Грег мог сделать эту фотографию. На ней я, одетая в его мятую домашнюю футболку, увлечённо читала «Практическое руководство для Продавца эмоций», забравшись в кресло с голыми ногами. Я видела боковым зрением, что он стоит в дверях и наблюдает за мной, но не подавала виду, что чувствую его присутствие – не хотела отвлекаться от книги. Теперь я отдала бы всё на свете за то, чтобы Грег отвлёк меня от какого угодно занятия. Но, увы.

Пока я стояла, размазывая слёзы по щекам и пытаясь вспомнить, зачем вообще взяла в руки планшет, на экране всплыло уведомление: «Новая заявка в вашем профиле». Недолго думая, я развернула сообщение. Действительно: заявка от нового клиента ожидала подтверждения. Профайл Грега как продавца эмоций ещё не успели удалить из базы. А может, специально не собирались. Внизу хлопнула дверь: Юджин вернулся домой. Я прижала к себе планшет и поспешила спуститься на первый этаж. Нам с младшим братом Грега предстоял долгий и важный разговор.

Я знала, что братьям Грег доверял безоговорочно, как самому себе. Поэтому посчитала логичным поделиться добытой в правительственной базе информацией именно с ними. Энди по-прежнему был в отъезде, так что единственным моим слушателем в тот день стал Юджин.

То, что я ему поведала, отчасти потрясло, а отчасти обрадовало мужчину.

– Мира, да это же крышеснос! Ты вообще представляешь, что это значит для нас?! – он вскочил с дивана и зашагал по комнате чуть ли не вприпрыжку, размахивая при этом руками. – Главнокомандующий – по сути, просто машина! Вот же…!

– Да… Я тоже, мягко говоря, шокирована…

– Знаешь, у нас были некоторые подозрения, но никакой возможности подтвердить или опровергнуть их не представлялось. Да и вся статистика, о которой ты говоришь… Понимаешь, до сих пор мы не обладали никакими реальными доказательствами. А теперь… Да эта информация станет термоядерной бомбой! – внезапно он остановился. – Правда, тут важно не торопиться с разглашением, а выбрать подходящий момент. Понимаешь, ведь за Главнокомандующим всё же стоят живые люди, которые ради чего-то покрывают все его огрехи. И делают это осознанно. А, значит, преследуют какой-то свой интерес…

– Всё есть. У меня всё есть. Подробная информация с именами и должностями тех, кто принимает в этом хоть какое-то участие.

Юджин помотал головой, глядя на меня с удивлением и невыразимым теплом. Он приоткрывал и снова закрывал рот, словно колеблясь. И, наконец, выдохнул:

– Знаешь, Грег очень… Господи, Мира… Я так жалею, что ты не успела ему рассказать! Он бы очень обрадовался. И, я думаю, он бы невероятно гордился тобой, – он отвернулся в сторону и сжал переносицу, пытаясь удержаться от слёз.

– Юджин, есть ещё одна вещь, о которой я хотела поговорить с тобой, – тихонько произнесла я, понимая, что пора перейти к самому волнующему меня моменту. – Я хочу продолжать приносить пользу Союзу. Здесь, в резервации. Все эти дни я думала о своей никчёмности и о том, что ничего толком не умею. Но сегодня на профиль Грега пришла заявка от нового покупателя. Я увидела случайно – его планшет лежал на столе в комнате. И у меня появилась одна мысль. Грег всегда говорил, что крайне важен каждый горожанин, которого мы потенциально можем перевести на нашу сторону. Не знаю, по каким причинам этот клиент выбрал именно его, но не хочу сливать заказ из-за… гибели продавца. Я хотела бы принять его и провести сеанс сама. Уверена, что справлюсь – Грег успел многому научить меня, и кто знает…, – Юджин слушал, не перебивая, но в его глазах я увидела сомнение. И тогда я продолжила с ещё большей уверенностью в голосе:

– Понимаешь, я хочу сказать, что с потерей Грега я утратила и ощущение ценности собственной жизни. Какие только мысли не посещали меня за эти дни… А возможность продолжать его дело – единственный способ не скатиться в безысходное, бездеятельное уныние. Я знаю, что и сам Грег таким же образом переживал смерть Даниэлы. Юджин, я прошу именно вашего с Энди одобрения и поддержки, поскольку знаю, что только вам Грег доверился бы в таком вопросе.

Он взял из моих рук планшет с открытой заявкой. Я затаила дыхание, до боли сжимая напряжённые пальцы – так страшилась услышать безапелляционное «нет».

Юджин внимательно изучил заявку и перевёл на меня пристальный взгляд:

– Нового клиента для начала необходимо тщательно проверить. Ты ведь знаешь процедуру, правда?

Это было одобрение. Эти слова Юджина были чёртовым разрешением на то, чтобы работать продавцом эмоций вместо Грега. Я разрыдалась, громко хлюпая носом и неуклюже пытаясь обнять Юджина.

– Знаю. Спасибо тебе, Юджин, спасибо! Я не знаю, как подобрать слова, чтобы выразить всё, что чувствую сейчас.

– Тебе всё-таки сто́ит научиться подбирать слова, если ты хочешь стать хорошим продавцом эмоций, Мира, – он по-доброму улыбнулся, похлопывая меня по плечу. – Так и быть, я закреплю за тобой информатора.

– Макса? – я непроизвольно нахмурилась.

– Не думаю, – покачал головой Юджин. – Грег говорил, ты слишком напрягаешься из-за него, а у продавца с информатором должны быть предельно доверительные отношения. Не переживай, это будет надёжный и грамотный человек. Через пару часов проверим этого, – он помахал планшетом, – и если всё будет в порядке, сможешь приступить.

– Отлично! И ещё… Знаешь, я считаю, что вам безотлагательно нужно усилить защиту ваших серверов с профайлами клиентов и прочей информацией. За день до… гибели Грега я без труда смогла взломать один из них.

– А… зачем ты это сделала, Мира? – мне показалось, что Юджин совсем не удивился факту взлома. Только интересовался моими мотивами.

– Хотела выяснить, не числились ли среди покупателей эмоций кое-кто из моих знакомых.

Ровно через два часа я получила подтверждение, что клиент, подавший заявку, «чист», и с благословения Юджина сразу выехала в трущобы, чтобы подготовиться там к предстоящему сеансу. Моим информатором назначили Олега Самсонова. Вот так бывший конкурент превратился в ближайшего партнёра, от которого теперь частично зависела моя безопасность.

Глава 20

«Цивилизация есть передача информации. Если ты чего-то не можешь выразить, этого «чего-то» как бы не существует. Вроде и есть, а на самом деле нет…

Когда станет нечего выражать и передавать, цивилизация закончится».

Нет другой реальности, кроме той, что дарят нам чувства – искренние, не сдерживаемые, не знающие рациональности и не стремящиеся к успеху или эффективности. Порой они заставляют нас невыносимо страдать, но способность к проживанию душевной боли – привилегия. Теперь я это знаю. И могу в полной мере оценить сокровенный дар, который преподнёс мне Грег, впустив меня в своё сердце и тем самым заставив раскрыться моё собственное. Пусть даже ценой страданий, которые приходится испытывать впоследствии.

Ровно месяц назад состоялась кремация и церемония прощания, на которой, несмотря на дождь и ледяные порывы ветра, присутствовало огромное количество людей. В жизни каждого из них Грег был не просто именем в списке соседей или знакомых. Не просто строчкой в статистической сводке. Его по-настоящему любили и уважали, о его гибели скорбели. Но я всё время держала в памяти слова отца: «у Зорких даже в резервации есть собственные глаза и уши» и относилась настороженно почти ко всем, кроме самых близких родственников семьи Ланц, семьи Грега. Энди сказал, что попрощаться с Грегом приехало немало людей даже из других поселений, но вполне могло оказаться и так, что предатель, виновный в его смерти, также был среди них, выдавая себя за скорбящего соратника или близкого друга. Сам Энди накануне вернулся в поселение с матерью и сестрой.

Скорбное знакомство получилось у нас с Майей. Мы обе давно ждали этой встречи, но, конечно, совсем по-другому себе её представляли. Сестра Грега оказалась высокой, но при этом хрупкой на вид светловолосой девушкой с открытым, приветливым лицом и большими глазами. Светло-серыми, со стальным отливом, точь-в-точь как у Грега и их матери. Мне кажется, я полюбила её с первой же встречи уже за одни только глаза. А ещё за то, как внезапно тепло она отнеслась ко мне. Так же радушно, как и Нелли в тот день, когда я впервые появилась в её доме.

Как бы мне хотелось найти нужные слова для поддержки Нелли и Майи, но у меня самой в груди образовалась такая огромная дыра, что ни вдохнуть – ни выдохнуть. Кажется, они обе вдвоём утешали меня больше, чем я их.

Оставаться в доме на прощальный обед было выше моих сил, но семья Грега с пониманием отнеслась к моему решению покинуть их и вернуться в трущобы.

– Всё верно, девочка. Доктор Наварра предупредил, что опасность повторного обморока всё ещё высока, и тебя нужно беречь от стрессов. Уже то, что ты приехала на эту церемонию – большой риск для твоего здоровья, но я понимаю, что ты бы не простила сама себя, если бы пропустила её. Но дальше будет тяжелее. Каждый не преминет поведать пару воспоминаний о Грише, упомянуть о его достоинствах и о том, скольким людям он помог. Я молю Всевышнего, чтобы дал мне самой силы пережить этот день. Я мечтаю о том, чтобы, наконец, получить возможность наедине погоревать о сыне, – украдкой делилась со мной Нелли.

– А я молю о том, чтобы нашли виновных в его гибели.

– Отомстить хочешь, девочка? – Нелли вскинула на меня внимательный взгляд.

– Хочу, – твёрдо ответила я.

– Это пустое. И ничем не поможет нам. Но всё же найти тех, кто повинен в гибели Гриши важно для того, чтобы устранить угрозу для всех остальных. Все мы не сможем спать спокойно, зная, что враг где-то поблизости. Те, кто это затеял, надеялись, что со смертью моего сына Союз ослабеет, что другие специалисты его уровня испугаются и прекратят свою деятельность. Но нас не так просто сломить, запомни это, Мира.

– Знаю, – я сквозь слёзы улыбнулась Нелли. – И благодаря Грегу я верю в правильность ваших целей и идей. Собственно, теперь они стали и моими тоже. Ведь никаких других у меня больше быть и не может, – я захлебнулась в новом внезапном приступе рыданий, и Нелли по-матерински крепко обняла меня, баюкая у себя на плече, словно ребёнка, при этом сама не сдерживая слёз.

Апартаменты Грега в очередной раз встретили меня ватной, пугающей пустотой, и я бы, наверное, вскоре сошла здесь с ума от одиночества, если бы не Рик. Он тоже тяжело переживает потерю любимого хозяина, но вдвоём нам как будто чуточку легче. Теперь куда бы я ни шла, Рик всегда рядом со мной. И спим мы тоже в одной кровати. В той самой, что до сих пор хранит жар наших с Грегом ночей.

Иногда я просыпаюсь от ощущения, что он где-то рядом – словно он позвал меня или обдал кожу на моей шее своим дыханием. И как же горько бывает по прошествии нескольких секунд осознать, что это только иллюзии. Единственное, что меня спасает в минуты подобного отчаяния – это благодарность. Я не устаю каждый день мысленно говорить «спасибо» Грегу за то, что он был в моей жизни и за то, что позволил прикоснуться к своей.

Одинокими вечерами, когда у меня нет сеансов, я перечитываю книги, которые Грег читал мне вслух. Проживаю заново. Открываю новые смыслы. С некоторыми из книг бывает по-особенному: они дарят инсайты, которые приходят через почти что режущую боль, но затем сами же её и лечат.

Так было, например, с моей самой первой сказкой об игрушечном кролике. Я открываю её каждый вечер на одной и той же странице, за которую почти возненавидела эту сказку, когда прочитала с Грегом в первый раз.

«Я тоже её любил, – думал Эдвард. – Я любил её, а теперь её нет на свете. Странно это, очень странно. Как дальше жить в этом мире, если здесь не будет Сары-Рут?»

Тогда я была уверена, что фарфоровое сердце нельзя научить любви. Я и сейчас так считаю. Но также теперь мне ясна и другая истина: моё сердце никогда не было фарфоровым. Оно просто не знало, на что способно.

* * *

Острое лезвие ножа в моих руках проворно танцует вокруг умытой блестящей картофелины, с каждым движением всё больше обнажая её упругую плоть, пока, совершенно нагая красотка не отправится в кастрюлю с кипящей водой к своим сёстрам. Всё это я совершаю уже машинально, параллельно просматривая инструкцию по эксплуатации электроэнцефалографа, раздел «Особые случаи».

Очередная новая клиентка приедет через два часа, и я собираюсь показать ей, что даже самые простые вещи, такие как приём пищи и живое общение с другим человеком, могут быть источником сильных и важных эмоций.

И сколь бы ни было тяжело и страшно двигаться дальше самостоятельно, лучший способ выразить благодарность Грегу за всё, что он для меня сделал и хоть как-то искупить своё былое недоверие – с полной ответственностью продолжить дело, которое было смыслом его жизни. Ради того, чтобы каждый человек на планете вновь обрёл право и способность испытывать чувства, делиться ими с другими людьми и в полной мере ощущать себя живым. Ради самой жизни.

Отныне путь моего мужчины – мой путь, и дороги назад больше нет. Меня зовут Миранда Грин. И я – продавец эмоций.

Эпилог

День начинался необычно с самого утра. Почти десять лет, ещё с окончания колледжа, я не видела снега – и неожиданно проснулась в настоящей снежной сказке. С недавнего времени я не задёргиваю окно шторами на ночь, чтобы раньше просыпаться – самостоятельно, без назойливых сигналов. Поэтому я всё поняла, ещё лёжа в кровати. Ветви старого дворового вяза, в последние месяцы привычно голые и унылые, сегодня приветливо заглядывали в окно спальни, будучи обёрнутыми в пушистую белоснежную материю. Едва дыша, я соскользнула ногами на дощатый пол и на цыпочках – словно боясь спугнуть кого-то – подошла к окну. Снег был повсюду. Мягкий и рыхлый, но пока ещё безупречно чистый. Неприглядные улочки трущоб преобразились: они, как будто, сменили цвет своих комбинезонов на торжественно-белый, и нестерпимо захотелось пробежаться по ним не только взглядом.

Я поспешно раскрыла створку окна и жадно втянула воздух. Слишком тёплый. Было очевидно, что уже к полудню вся эта красота растает. Но ещё оставалось время насладиться ею.

Я бросилась к шкафу и вытащила оттуда тёплые штаны и вязаный свитер. Не включая свет в ванной, одной рукой пыталась расчесать отросшие до плеч волосы, а другой торопливо умывалась. Рик, уловивший моё настроение, вился вокруг с поводком в зубах.

– Сейчас, мой хороший! Я уже почти готова!

Повозившись со шнуровкой неэлектронных ботинок, я по привычке пару раз выругалась и, наконец, набросив куртку, схватила ключи и отобрала у Рика поводок…

Внезапно раздался характерный звуковой сигнал на планшете: «Клиент ожидает на месте встречи».

Я нахмурилась. Неужели забыла о назначенном сеансе? Рик уже настойчиво тянул меня зубами за рукав. Выяснять подробности было некогда. Я наскоро заперла дверь, и, перескакивая через две ступеньки, помчалась вслед за Риком к паркингу. Разберёмся на месте, что за клиент.

Минут через семь, порядком запыхавшись, мы, наконец, добрались до подземного гаража, где из-за тусклого света по ощущениям всегда был глубокий вечер. Глайдер клиента я заметила ещё издалека, но по мере приближения к нему настораживалась всё больше. С виду он был точь-в-точь как мой дельфин, оставленный в городе во время побега. Конечно, глайдеров такой модели в Центрополисе были тысячи, а всё-таки сердце ёкнуло. И как оказалось, не зря.

Дверца водительского сидения бесшумно поднялась, выпуская пассажира в чёрном глянцевом комбинезоне. Его взгляд был спокойным и уверенным, в то время как я внутренне сжалась в комок.

– Здравствуй, Мира, – произнёс Альберт, со странной улыбкой глядя мне в глаза.

Конец первой книги