Читать онлайн Только лучшее бесплатно

Daniellе Steel

FINE THINGS

Глава 1

Добраться до угла Лексингтон-авеню и 63-й улицы было почти невозможно: завывающая вьюга намела сугробы и поглотила под снегом все машины, кроме самых больших. Автобусы отказались от борьбы где-то в районе 23-й улицы и сгрудились там, как замерзшие динозавры. Лишь какой-нибудь из них отваживался покинуть стадо и неуклюже поползти по проложенной снегоуборщиками дорожке в сторону центра, подбирая по пути отдельных смельчаков. Они выскакивали из подъездов, отчаянно махая руками и, поскальзываясь на снегу, спешили к дороге, перелезали через сугробы, наваленные на месте бордюров, и забирались в автобус. К этому времени лица у них были красные, на глазах выступали слезы, а что до Берни, так у него еще и борода покрывалась сосульками.

Поймать такси было просто нереально, и, прождав пятнадцать минут, Берни отказался от этой затеи и двинулся пешком на юг от 79-й улицы. Он частенько ходил на работу пешком: идти-то от двери до двери было всего восемнадцать кварталов, но сегодня, пока шел от Медисон до Парк-авеню, а потом, повернув на Лексингтон-авеню, понял, что ледяной ветер слишком силен, и, пройдя еще четыре квартала, сдался. Какой-то дружелюбный привратник пустил его в вестибюль подождать. Лишь несколько самых отважных душ ждали автобуса на улице – на то, чтобы доехать до конечной остановки в северной части Медисон-авеню и повернуть обратно, у него ушли часы, и вот теперь он полз по Лексингтон-авеню на юг, чтобы отвезти бедняг на работу. Другие поступили более разумно и еще утром, заметив первые признаки начинающейся пурги, решили вовсе не выходить из дому. Берни был уверен, что магазин окажется полупустым, но он не привык отсиживаться дома, даже в самую мерзкую погоду, потому что терпеть не мог бездельничать или смотреть дурацкие сериалы.

Нет, Берни не был трудоголиком, просто любил магазин, потому и работал по шесть дней в неделю, а зачастую и тогда, когда это было необязательно. Он буквально жил этим универмагом – всем, что происходило на восьми этажах «Уольфс». А этот год был особенно важным: они вводили в ассортимент семь новых линий одежды, в том числе четыре – от ведущих европейских дизайнеров, и это должно было изменить весь облик американской моды в сегменте готовой одежды.

Погруженный в эти мысли, Берни смотрел в окно на занесенные снегом улицы, но не видел ни снега, ни с трудом пробиравшихся к автобусу людей, ни даже во что они были одеты. Перед его мысленным взором проплывали весенние коллекции, которые он видел в ноябре в Париже, Риме и Милане. Эффектные женщины дефилировали по подиуму, словно эксклюзивные куклы ручной работы, демонстрируя эту одежду так, чтобы представить ее в наилучшем виде. Он вдруг понял, что рад, что поехал сегодня на работу. Ему хотелось еще разок взглянуть на манекенщиц, которых они выбрали для большого показа мод на следующей неделе. Берни не только сам отбирал и одобрял одежду, но и хотел убедиться, что и модели тоже выбраны правильно. Бернард Файн любил вникать во все, начиная от финансовых показателей и заканчивая закупками одежды, не обошел своим вниманием даже выбор манекенщиц и дизайн приглашений для самых ценных клиентов. Для него все это было частью единого целого, и каждая деталь была важна. В этом смысле его работа была бы такой же, трудись он в «Юнайтед стейтс стил» или «Кодак». Все они имели дело с каким-то товаром, точнее с рядом товаров, и Бернард был в ответе за впечатление, которое этот товар произведет.

Забавно, что если бы пятнадцать лет назад, когда Берни играл в футбольной команде Мичиганского университета, кто-нибудь сказал ему, что он будет беспокоиться по поводу нижнего белья манекенщиц и переживать, хорошо ли пройдет показ вечерних платьев, он бы как минимум рассмеялся в лицо этому человеку, а то и дал в зубы. По правде говоря, это и сейчас порой казалось ему забавным. Иногда, сидя у себя в огромном кабинете на восьмом этаже, он вспоминал те дни и улыбался своим мыслям. В университете, по крайней мере первые два года, он интересовался всем понемногу, а потом выбрал своей специализацией русскую литературу. Всю первую половину третьего курса его кумиром был Достоевский, вровень с ним стоял Толстой, от которого лишь немного отставала не столь прославленная личность – Шейла Борден. Он познакомился с ней на первом уровне изучения русского, а пошел он туда, потому что решил, что не сможет отдать должное русской классике, если читать ее в переводе. Поэтому Берни пошел на ускоренный курс русского в Берлице. Там он научился спрашивать дорогу до почты, узнавать, где находится туалет или как найти нужный поезд. Его акцент невероятно забавлял учителя, но изучение русского согрело его душу. А еще ее согрела Шейла Борден. Очень стройная и подтянутая, Шейла сидела на первом ряду, ее длинные волосы ниспадали до талии – очень романтично, как казалось Берни. Ее привела на курсы русского языка одержимость балетом. Как Шейла объяснила ему в их первом разговоре, она танцевала с пяти лет, а балет не поймешь, пока не поймешь русских. Она была эмоциональной и наивной, а ее тело являло собой поэму симметрии и грации, и на другой день, когда Берни увидел, как она танцует, оно просто околдовало его.

Шейла родилась в Хартфорде, штат Коннектикут, ее отец работал в банке, что ей казалось ужасно прозаическим. Ей бы хотелось иметь более драматичное происхождение – например, мать в инвалидной коляске, отец, больной туберкулезом, умерший вскоре после ее рождения. Будь это годом раньше, Берни бы над ней посмеялся, но не на третьем курсе. В свои двадцать лет он отнесся к ней очень, очень серьезно, к тому же она великолепно танцевала – все это он объяснил своей матери, когда приехал на каникулы домой.

– Она еврейка? – спросила мать, услышав ее имя.

В имени Шейла ей слышалось что-то ирландское, а фамилия Борден ее по-настоящему испугала. Но эта фамилия могла быть переделанной из Бордман, или Берковиц, или еще какой-нибудь в этом роде, что было бы признаком трусости, но все-таки терпимо. Берни страшно не понравилось, что мать об этом спросила. Этим вопросом она изводила его большую часть жизни, даже еще до того, как он начал интересоваться девушками. «Он еврей?.. Она еврейка?.. – спрашивала мать обо всех его знакомых. – Какой была девичья фамилия его матери? У него была в прошлом году бар-мицва? Чем, ты сказал, занимался его отец? Но она-то еврейка?»

Разве не все евреи? Во всяком случае, все, с кем были знакомы Файны. Его родители хотели, чтобы он поступил учиться в Колумбийский университет или даже в Нью-Йоркский. «Ты мог бы ездить на учебу из дому», – говорили они. По сути, мать даже пыталась на этом настоять, но его приняли только в Мичиганский, поэтому принять решение оказалось нетрудно. Берни был спасен, спасен и отбыл в страну свободы – встречаться с сотнями голубоглазых блондинок, которые слыхом не слыхивали о фаршированной рыбе, креплахе или кнышах и понятия не имели, когда будет еврейская пасха. Для Берни это была приятная перемена. Со всеми девушками Скарсдейла, от которых была без ума его мать, он к тому времени уже успел познакомиться, и они ему надоели. Ему хотелось чего-то нового, иного и, может быть, немного запретного, и Шейла подходила по всем этим пунктам. Вдобавок она была невероятно красива: большие агатовые глаза, длинные, черные как смоль волосы. Она познакомила Берни с русскими писателями, о которых он никогда до этого не слышал, они читали их книги вместе – конечно, в переводе. Приехав домой на каникулы, Берни пытался обсудить эти книги с родителями, но из этого ничего не вышло.

– Твоя бабушка была русской. Если бы ты хотел выучить русский, мог бы учиться у нее, – сказала тогда мать.

– Но это было совсем не то. Вдобавок она все время говорила на идише…

Берни замолчал, потому что терпеть не мог спорить с родителями. А его мать обожала спорить обо всем на свете. Это было ее нормальное состояние, главная радость жизни и любимый вид спорта. Она спорила со всеми, особенно с ним.

– Не смей неуважительно говорить о покойной!

– Я не говорил о ней неуважительно, я только сказал, что бабушка все время говорила на идише…

– Она и русский прекрасно знала. А какая тебе теперь от этого польза? Тебе следовало бы ходить на занятия по естественным наукам… по экономике… вот что сейчас нужно мужчинам в этой стране.

Мать хотела, чтобы Берни стал врачом, как его отец, или, на худой конец, юристом. Но перспектива пойти по стопам отца Берни никогда не привлекала, даже в детстве. Он восхищался отцом, но сам ни за что бы не хотел стать врачом. Несмотря на мечты матери, он хотел заниматься чем-нибудь другим.

– Зачем тебе русский? Кто говорит на русском, кроме коммунистов?

Шейла Борден, вот кто! Берни с досадой посмотрел на мать. Она была привлекательной в молодости, да и сейчас осталась такой, он никогда не стеснялся ни ее внешности, ни внешности отца, раз уж на то пошло. Его отец был высоким, худощавым, с седыми волосами и темными глазами, в которых часто застывало отсутствующее выражение. Он любил свою работу и все время думал только о пациентах, но Берни знал, что, если понадобится, отец всегда ему поможет. А мать много лет осветляла волосы – оттенок назывался «Осеннее солнце» и очень шел ей. У нее по-прежнему была хорошая фигура. Берни унаследовал от нее зеленые глаза. Никто этого толком не замечал, но она всегда носила дорогую одежду. Ее темно-синие и черные платья стоили в «Сакс» или «Лорд энд Тейлор» кучу денег, но для Берни она выглядела просто матерью.

– Зачем эта девушка вообще учит русский? Где живут ее родители?

– В Коннектикуте.

– Где конкретно в Коннектикуте?

Берни подмывало спросить, уж не собирается ли она нанести им визит.

– В Хартфорде. Какая разница?

– Берни, не груби.

Мать держалась чопорно. Он свернул салфетку и отодвинулся от стола вместе со стулом. От обедов с матерью у него вечно начинал болеть желудок.

– Куда ты собрался? Тебя никто не отпускал.

Можно подумать, ему все еще пять лет! Иногда Берни очень не хотелось приходить домой, а потом он чувствовал себя виноватым за то, что не хотелось. А потом злился на мать за то, что она вызывает у него чувство вины за то, что ему не хочется домой.

– До отъезда мне еще нужно позаниматься.

– Слава богу, ты больше не играешь в футбол!

Вечно мать говорила что-нибудь такое, что вызывало у него желание взбунтоваться. Ему хотелось повернуться и заявить, что он вернулся в команду или что он вместе с Шейлой занимается балетом, только чтобы ее немного встряхнуть.

– Мама, я не говорил, что это окончательное решение.

Рут Файн пристально посмотрела на сына:

– Поговори об этом со своим отцом.

Лу знает, что делать, она уже не раз говорила с ним на эту тему. «Если Берни захочет снова играть в футбол, предложи ему новую машину».

Берни, узнай об этом, пришел бы в ярость. Он бы не только отказался от машины, но тут же вернулся бы в футбольную команду. Он терпеть не мог, когда его подкупали. Иногда он ненавидел ход мыслей матери, она чрезмерно опекала его, а вот отец подходил к этому вопросу более разумно. Трудно быть единственным ребенком.

Когда Берни вернулся в Анн-Арбор и встретился с Шейлой, она его поняла, ей тоже нелегко дались каникулы. И они не смогли ни разу встретиться – Хартфорд был не на краю света, но это ничего не меняло. Шейла была поздним ребенком, и родители обращались с ней как с хрупкой стеклянной вазой. Каждый раз, когда она уходила из дома, они боялись, что ей могут навредить, ее могут ограбить или изнасиловать, или она поскользнется на льду, или познакомится с неподходящими мужчинами, или пойдет не в ту школу. Они не были в восторге от перспективы, что Шейла будет учиться в Мичиганском университете, но она настояла на своем. Шейла точно знала, как получить от них то, чего хочет, но их постоянная суета вокруг нее ужасно раздражала; Шейла понимала, что Берни имел в виду. После пасхальных каникул они разработали план – поехать следующим летом в Европу и там встретиться, никому об этом не сказав. Так они и сделали.

Впервые вместе увидеть Венецию, Париж и Рим – это было счастье. Шейла была влюблена в Берни до безумия. Как-то раз они лежали обнаженные на уединенном пляже в Искье, ее черные как вороново крыло волосы рассыпались по плечам, и Берни подумал, что никогда в жизни не видел никого прекраснее. Он дошел до того, что втайне подумывал сделать ей предложение, но пока держал эти мысли при себе. Он мечтал, что они обручатся на рождественских каникулах, а в июне, когда закончат университет, поженятся. Они побывали и в Англии, и в Ирландии, а потом из Лондона полетели домой на одном самолете.

Отец, как обычно, был в своей клинике, и Берни встретила мать, хотя он и послал ей телеграмму, что его не надо встречать. Она радостно замахала ему. По случаю его приезда она сделала укладку, надела новый бежевый костюм от Бена Цукермана и выглядела моложе своих лет. Но как только мать заметила его спутницу, все теплые чувства Берни к ней испарились.

– Кто это?

– Мама, это Шейла Борден.

У миссис Файн был такой вид, будто она сейчас упадет в обморок.

– Вы все это время путешествовали вместе? – В подарок на его двадцать первый день рождения мать дала ему столько денег, что вполне хватило на шесть недель. – Вы путешествовали вместе… так… так бесстыдно?

Слушая мать, Берни хотелось умереть на месте, а Шейла улыбалась ему как ни в чем не бывало.

– Все нормально, Берни, не волнуйся. Мне все равно нужно сесть на шаттл до Хартфорда.

Его мать начала промокать глаза платочком, а Шейла лукаво улыбнулась ему, подхватила большую спортивную сумку и буквально исчезла, даже не попрощавшись.

– Мама, прошу тебя…

– Как ты мог меня обманывать?

– Я тебя не обманывал, я сказал, что встречаюсь с друзьями! – Берни покраснел, ему хотелось провалиться сквозь землю и никогда больше не видеть мать.

– И это ты называешь другом?

Он вдруг вспомнил, как они занимались любовью на пляжах, в парках, возле речек, в маленьких отелях… Что бы мать ни говорила, это не сотрет его воспоминания. Он неприязненно посмотрел на мать:

– Она мой лучший друг!

Берни взял сумку и пошел на выход из аэропорта один, оставив мать позади, но все же один раз оглянулся, и это было ошибкой: мать стояла и не таясь плакала. Берни не смог поступить так с ней, вернулся и попросил прощения, а потом ненавидел себя за это.

Осенью в университете их роман с Шейлой продолжился, и на этот раз, когда их отпустили на День благодарения, Берни поехал в Хартфорд, чтобы познакомиться с ее семьей. Явно удивленные, поскольку Шейла им ни о чем не рассказывала, ее родители общались с ним холодно, но вежливо. Когда они летели обратно в университет, Берни спросил об этом Шейлу:

– Они расстроились, что я еврей?

Ему в самом деле было любопытно. Он спрашивал себя, настроены ли ее родители так же непримиримо, как его собственные, хотя очень сомневался, что такое возможно. Разве мог кто-то быть столь же непримиримым, как Рут Файн? Во всяком случае, он так думал.

– Нет, – Шейла рассеянно улыбнулась, закуривая косячок. На обратном пути в Мичиган они сидели в самолете на последнем ряду. – Наверное, просто удивились. Я думала, что это не так уж важно, и не стала им рассказывать.

Она ко всему относилась спокойно, и Берни нравилась в ней эта черта. Все было «не так уж важно». Он быстренько затянулся, потом они осторожно потушили косяк, Шейла спрятала бычок в конверт и убрала в сумочку.

– Они считают, что ты славный.

– Мне они тоже показались славными.

Берни солгал, потому что на самом деле решил, что они скучные до невозможности, и его удивило, что у ее матери отсутствует вкус. Они разговаривали о погоде, о мировых новостях и больше ни о чем. Это было все равно что жить в вакууме или непрерывно слушать в прямом эфире комментарии к новостям. Шейла казалась совсем не такой, как они. С другой стороны, Шейла то же самое сказала о нем. После той единственной встречи с его матерью Шейла назвала ее истеричкой, и Берни не стал с ней спорить.

– Они придут на вручение дипломов?

Шейла рассмеялась:

– Шутишь? Моя мать уже сейчас плачет, когда об этом говорит.

Берни по-прежнему хотел жениться на Шейле, но пока ничего ей не сказал. На день Святого Валентина он сделал ей сюрприз – колечко с бриллиантом, которое купил на деньги, доставшиеся в наследство от деда и бабушки. Это был солитер изумрудной огранки, всего в два карата, но очень красивый. В день, когда Берни его купил, он всю дорогу до дома чувствовал стеснение в груди от возбуждения. Он подхватил Шейлу на руки, крепко поцеловал в губы и небрежным жестом бросил ей на колени футляр, завернутый в красную бумагу.

– Детка, примерь, подойдет ли размер.

Шейла решила, что это шутка, и засмеялась, но как только открыла коробочку, смех ее оборвался, челюсть отвисла, и она вдруг расплакалась. Потом швырнула футляр с кольцом ему и, не сказав ни слова, ушла. Берни смотрел ей вслед, застыв на месте с открытым ртом. Он ничего не понимал, пока вечером того же дня Шейла не вернулась поговорить. Они жили в разных комнатах, но чаще всего оба проводили время в комнате Берни: она была больше, удобнее, и в ней стояло два письменных стола. Шейла уставилась на открытую коробочку с кольцом, лежавшую на его столе.

– Как ты мог так поступить?

Берни все еще не понимал, в чем дело. Может, кольцо показалось ей слишком большим?

– Как поступить? Я хочу на тебе жениться.

Он с нежностью посмотрел на Шейлу и протянул к ней руки, но она отвернулась и отошла в другую часть комнаты.

– Я думала, ты понимаешь. Все это время я думала, что это было круто.

– Черт побери, что все это значит?

– Это значит, что я считала, что у нас равноправные отношения.

– Конечно, равноправные, при чем тут это?

– Я думала, нам не нужен брак, нам не нужна вся эта традиционная хрень, – она посмотрела на него с таким отвращением, что Берни был потрясен. – Нам нужно только то, что есть сейчас, и столько, сколько это продлится.

Берни впервые слышал, чтобы она говорила такое, и не мог понять, что с ней случилось.

– И сколько же это?

– До конца дня… неделю… – она пожала плечами. – Какая разница? Кого это волнует? Но ты не можешь закрепить это кольцом с бриллиантом.

– Ну, знаешь ли… – Берни вдруг разобрала злость. Он схватил футляр, захлопнул и бросил в ящик стола. – Прошу прощения за мое буржуазное поведение. Думаю, снова сказалось, что я родом из Скарсдейла.

Шейла смотрела на него так, словно увидела новыми глазами.

– Я и понятия не имела, что ты так серьезно к этому относился! – Казалось, он ее озадачил, стал незнакомцем, она будто внезапно забыла его имя. – Я думала, ты все понимаешь.

Она села на диван, пристально глядя на него. Берни зашагал по комнате, подошел к окну и снова повернулся лицом к Шейле.

– Нет. Знаешь, что? Я вообще ничего не понимаю. Мы уже больше года спим вместе. Мы практически живем вместе. В прошлом году мы вместе ездили в Европу. Как по-твоему, что это было? Случайная интрижка?

Только не для него! Даже в двадцать один год Берни был не таким человеком.

– Не используй эти старомодные слова, – Шейла встала и потянулась, словно ей стало скучно.

Берни заметил, что она не надела бюстгальтер, но это только еще больше все портило: он вдруг почувствовал нарастающее желание.

– Может быть, еще рано? – он посмотрел на нее с надеждой. Сейчас его словами двигало не только сердце, но и то, что у него между ног, и он ненавидел себя за это. – Возможно, нам просто нужно больше времени.

Но Шейла замотала головой и направилась к двери, даже не поцеловав его на прощание.

– Берн, я вообще не хочу выходить замуж, это не мое. После выпуска уеду в Калифорнию на какое-то время – просто потусоваться.

Берни вдруг отчетливо представил ее там, в коммуне хиппи.

– Потусоваться? Разве это жизнь? Это же тупик!

Она с улыбкой пожала плечами:

– Это то, чего я сейчас хочу. – Они долго смотрели друг другу в глаза. – За кольцо все равно спасибо.

Она тихо закрыла за собой дверь.

Берни долго сидел один в темноте, сидел и думал о ней. Он так ее любил – во всяком случае, думал, что любил – но никогда не видел ее с этой стороны, не замечал небрежного равнодушия к его чувствам. Вдруг он вспомнил, как она обращалась со своими родителями, когда он к ним приезжал. Было не похоже, что она хоть сколько-нибудь заботилась об их чувствах. Когда он звонил своим старикам или перед поездкой домой покупал матери какой-нибудь подарок, Шейле это казалось глупым; на ее собственный день рождения он послал ей цветы, а она над ним посмеялась. Сейчас все это разом вспомнилось. Может быть, ей просто на всех плевать, даже на него. Она просто неплохо проводила время и в каждый конкретный момент делала то, что ей было приятно. И вплоть до этого момента он доставлял ей удовольствие. Он, но не обручальное кольцо. Берни убрал кольцо обратно в ящик письменного стола. Позже, когда лег спать и в темноте думал о Шейле, на сердце у него лежала тяжесть.

С тех пор ситуация не улучшилась. Шейла вступила в группу повышения самосознания, и, похоже, одним из пунктов, который они любили обсуждать, были ее отношения с Берни. Вернувшись домой, Шейла почти каждый раз накидывалась на него по поводу его ценностей, целей, его манеры разговаривать с ней.

– Не говори со мной как с ребенком! Черт возьми, я женщина, и не забывай, что эти твои яйца – чисто декоративные штуки, и не так уж они украшают. Я такая же умная, как и ты, у меня такая же сила воли, мои оценки не хуже твоих! Единственное, чего у меня нет, это кусочка плоти, который болтается у тебя между ног, и кому какое дело до этого?

Берни всякий раз ужасался, а еще больше пришел в ужас, когда она бросила занятия балетом. Она продолжала учить русский, но теперь много рассуждала о Че Геваре, стала носить армейские ботинки и покупать аксессуары в военных магазинах. Особенно ей полюбились мужские нижние рубашки, она не надевала под них бюстгальтер, и сквозь ткань просвечивали ее темные соски. Берни стало неловко ходить с ней по улицам.

Как-то они долго обсуждали выпускной бал и сошлись во мнении, что это ужасно старомодно, но Берни признался, что все равно хочет пойти.

– Ты шутишь? – удивилась Шейла.

Берни объяснил, что это останется в воспоминаниях, и она в конце концов согласилась.

Однако накануне выпускного она явилась в его комнату в расстегнутой до талии армейской форме поверх рваной красной футболки. А на ногах у нее были настоящие армейские ботинки или, во всяком случае, очень хорошая подделка, только выкрашенные сверху золотой краской. Берни уставился на нее, а Шейла засмеялась и сказала, что это ее новые туфли для вечеринок. Сам он был в белом смокинге, который за год до этого надевал на свадьбу друга. Смокинг сидел на Берни идеально, отец купил его в «Брукс бразерс». Рыжеволосый, зеленоглазый, уже слегка загорелый, он выглядел рядом с ней великолепно, а она смотрелась нелепо, о чем ей Берни и сказал.

– Это невежливо по отношению к ребятам, которые относятся к этому событию серьезно. Если мы все-таки пойдем, то из уважения к ним мы должны одеться прилично.

– О, ради бога! – Шейла плюхнулась на его диван, всем своим обликом выражая пренебрежение. – Ты выглядишь, как лорд Фаунтлерой[1]. Представляю, что скажут в нашей группе!

– Мне плевать на твою группу!

Берни вышел из себя при Шейле, и она удивилась. Она лежала на диване, свесив красивые ноги в солдатском комбинезоне и золотых армейских ботинках. Берни подошел вплотную и навис над ней:

– А ну-ка, черт тебя подери, вставай, иди к себе и переоденься!

Шейла улыбнулась ему в лицо:

– Да пошел ты!

– Я серьезно! Ты не пойдешь в таком виде.

– Пойду.

– Тогда мы не идем, – Берни поколебался мгновение, потом подошел к двери. – Ты. Ты не пойдешь. Я пойду один.

Шейла помахала ему:

– Желаю приятно провести время.

Берни вышел из комнаты, молча кипя от негодования. И он действительно пошел на бал один, но чувствовал себя там паршиво, ни с кем не танцевал, но из принципа не уходил. Шейла испортила ему этот вечер, но это еще не все: подобной выходкой она испортила и церемонию вручения дипломов, только все было еще хуже, потому что в зале сидела его мать.

Шейла поднялась на сцену, но как только диплом оказался у нее в руках, повернулась к залу и произнесла короткую речь о том, насколько бессмысленны все эти символические знаки истеблишмента и что повсюду в мире множество угнетенных женщин, поэтому от их имени и от своего собственного она отвергает шовинизм Мичиганского университета. А после этого она разорвала диплом пополам. Зал ахнул. Берни чуть не расплакался. После такого ему было абсолютно нечего сказать матери, а Шейле – и того меньше. Вечером, когда они оба начали складывать вещи, он даже не озвучил свое отношение к ее поступку. Он ничего не сказал, потому что не доверял себе. По сути, они почти не разговаривали, пока она доставала из его ящиков свои вещи.

Родители Берни обедали с друзьями в отеле, на следующий день он собирался присоединиться к ним за ленчем, чтобы отпраздновать окончание университета, потом они все возвращались в Нью-Йорк. Но сейчас он смотрел на Шейлу даже с каким-то отчаянием. Казалось, последние полтора года пошли псу под хвост. Последние несколько недель они оставались вместе лишь по привычке и для удобства, но он все равно не мог смириться с их расставанием. Хоть и планировал отправиться с родителями в Европу, он не мог поверить, что все кончено. Удивительно, как она могла быть такой страстной в постели и такой холодной во всем остальном! Это озадачивало Берни с момента их знакомства, но он был абсолютно неспособен оценивать ее объективно.

Молчание нарушила Шейла:

– Завтра вечером я улетаю в Калифорнию.

Берни опешил:

– Я думал, твои родители хотят, чтобы ты приехала домой.

Шейла улыбнулась и бросила в сумку комок носков:

– Наверное.

Она снова равнодушно пожала плечами, и Берни вдруг испытал непреодолимое желание дать ей пощечину. Он по-настоящему ее любил, хотел на ней жениться, а ее интересовали только собственные желания. Никогда в жизни Берни не встречал никого эгоцентричнее.

– Для начала я полечу в Лос-Анджелес, а оттуда, наверное, поеду автостопом в Сан-Франциско.

– А что потом?

– Кто знает?

Она протянула руки и посмотрела на него так, будто они были не друзьями и любовниками, а только что познакомились. Последние два года учебы в Мичиганском университете Шейла была для него едва ли не всем в жизни, и вот теперь он чувствовал себя полным идиотом: впустую потратил с ней два года.

– Слушай, может, приедешь в Сан-Франциско, когда вернешься из Европы? Я была бы не прочь с тобой встретиться.

Была бы не прочь? После двух лет!

– Я так не думаю, – Берни впервые за несколько часов улыбнулся, но его глаза были по-прежнему грустными. – Мне нужно искать работу.

Он знал, что Шейла не обременена поисками работы: по окончании университета родители дали ей двадцать тысяч долларов, и она их не порвала на части. У нее достаточно денег, чтобы несколько лет безбедно жить в Калифорнии, а он не заморачивался поисками работы, потому что не знал тогда планов Шейлы, и от этого он чувствовал себя еще большим недоумком. Больше всего ему хотелось получить место учителя в какой-нибудь маленькой школе в Новой Англии и преподавать русскую литературу. Он уже отправил несколько заявок и ждал ответов.

– Берн, ну не глупо ли подчиняться правилам истеблишмента – заниматься тем, что ты ненавидишь, ради денег, которые тебе не нужны?

– Говори за себя. Я не собираюсь сидеть на шее у родителей всю жизнь.

– Я тоже! – бросила она резко.

– Собираешься искать работу на Западном побережье?

– В конце концов – да.

– Кем же, интересно? Модельером вот этого? – показал он на ее обрезанные джинсы и ботинки.

Это задело Шейлу. Она рывком застегнула молнию на сумке и, показав на него пальцем, выкрикнула:

– Когда-нибудь ты станешь точно таким же, как твои родители! – Это было худшее, что она могла сказать. – Пока, Берни.

Глядя на нее, он подумал, что это просто нелепо.

– И это все? После почти двух лет просто «пока»? – в его глазах стояли слезы, но сейчас ему было все равно, что она подумает. – Просто не верится… мы собирались пожениться… завести детей…

– Не мы, а ты.

– А чего хотела ты, Шейла? Просто трахаться два года? Я был в тебя влюблен, хотя сейчас, может быть, трудно в это поверить.

Берни вдруг удивился: что он в ней находил? Ему ужасно не хотелось признавать, что мать была права, но она таки была – на этот раз.

– Наверное, я тоже тебя любила. – У нее задрожала губа, как ни старалась она держать себя в руках. Внезапно она подошла к Берни, и он обнял ее. Они стояли в опустевшей маленькой комнате, которая когда-то была для них домом. – Берни, прости… наверное, все изменилось.

Он кивнул, и они оба разрыдались.

– Я знаю. Это не твоя вина, – проговорил он хрипло и тут же спросил себя: чья же тогда?

Они поцеловались, и Шейла, подняв на него взгляд, попросила:

– Приезжай в Сан-Франциско, если сможешь.

– Постараюсь, – сказал Берни, заранее зная, что не приедет.

И он не приехал.

Следующие три года Шейла прожила в коммуне в Стинсон-Бич, после этого Берни ничего о ней не слышал, пока однажды на Рождество не получил от нее открытку и фотографию. Он бы ни за что ее не узнал. Шейла жила в старом школьном автобусе, стоявшем недалеко от берега, вместе с еще девятью взрослыми и шестью детьми. Двое детей были ее – кажется, обе девочки. К тому времени, когда Берни получил от нее весточку, ему было уже все равно, хотя до этого он очень долго не мог ее забыть и был рад, что родители не придают этому особого значения. Когда его мать какое-то время не упоминала в разговоре Шейлу, он был ей благодарен, а Рут Файн, в свою очередь, была рада, что исчезла эта девица.

Расстаться с первой любовью, расстаться с мечтами было очень тяжело, но Европа пошла ему на пользу. В Париже, в Лондоне, на юге Франции, в Швейцарии, в Италии он встречался со множеством девушек, а путешествовать с родителями оказалось на удивление интересно. Перед возвращением родители поехали встретиться со своими друзьями, а Берни – со своими. В Берлине жили трое парней из его школы, и они славно повеселились, прежде чем снова вернуться к реальной жизни. Двое из них учились на юридическом факультете, а третий, чтобы не попасть в армию, осенью собирался жениться и последний раз пустился в загул. Берни не нужно было об этом беспокоиться, что его изрядно смущало. В детстве у него была астма, и его отец очень тщательно записал историю его болезни. В восемнадцать лет, когда Берни регистрировался в призывной комиссии, ему дали категорию F4. Он два года никому об этом не рассказывал, но сейчас это оказалось в каком-то смысле удобно, можно было не волноваться.

К сожалению, из школ, куда он подавал заявки, ему прислали отказ, потому что у него не было степени магистра, и предложили обращаться через год, когда получит степень. До этого было еще далеко, а общий курс в Колумбийском университете, куда он записался, его не вдохновлял.

Жил Берни дома, мать сводила его с ума, а друзья были далеко. Кого-то забрали в армию, кто-то уехал в университет, а кто-то получил работу в другом городе. Ему казалось, что только он один остался дома. От безысходности он подал заявку на работу в «Уольфс» в период рождественского наплыва покупателей и даже не возражал, что его поставили в отдел мужской обуви. К тому времени он бы согласился на все, лишь бы не сидеть дома, а этот универмаг ему всегда нравился. «Уольфс» был одним из тех крупных магазинов не для бедных, где всегда хорошо пахнет, публика прекрасно одета, продавцы вышколены. Даже рождественский ажиотаж был там куда респектабельнее, чем в других местах. Когда-то именно «Уольфс» считался законодателем стиля, в какой-то степени он таким и остался, хотя ему недоставало шика «Блумингдейла», расположенного всего в трех кварталах. Но Берни был от него в восторге и то и дело предлагал закупщику идеи, как, на его взгляд, они могли бы соперничать с «Блумингдейлом». Байер в ответ только улыбался: «Уольфс» ни с кем не соревнуется, во всяком случае по его мнению. Однако Пол Берман, хозяин магазина, прочитав предложения Берни, был заинтригован. Закупщик, когда узнал об этом, рассыпался в извинениях и пообещал немедленно уволить прыткого юношу, но Берман хотел от него совсем не этого. Он пожелал лично встретиться с парнем, у которого есть такие интересные идеи, и встреча состоялась. Пол Берман увидел, что у Берни есть потенциал. Они несколько раз пообедали с Берни в перерыв, и босс с интересом отметил дерзость молодого человека и оригинальное мышление. А когда Берни как-то признался, что мечтает преподавать русскую литературу и для этого намерен учиться на вечернем отделении Колумбийского университета, Берман рассмеялся:

– Это же пустая трата времени!

Берни был шокирован, хотя Берман ему нравился. Умный, спокойный, элегантный, проницательный, он был внуком мистера Уольфа, основателя магазина.

– Но почему? – удивился Берни. – Что плохого в русской литературе?

– Ничего не имею против русской литературы, но вам следовало бы выбрать бизнес.

Берни улыбнулся:

– Вот так же считает и моя мать.

– А чем занимается ваш отец?

– Он врач, хирург-отоларинголог, но я никогда не любил медицину, меня тошнит от одной мысли о ней.

– Понимаю вас. У меня шурин врач, и мне тоже невыносима сама мысль о медицине, – он внимательно посмотрел на Бернарда. – А как насчет вас? Вы же пришли к нам. Зачем?

Берни решил ответить честно: посчитал, что так будет правильно, к тому же он дорожил этим местом, потому и написал докладную записку, которая привела его сюда. «Уольфс» ему нравился, но как в качестве постоянного места работы он его не рассматривал.

– Я получу степень магистра и на будущий год снова подам заявки в те же школы.

Он улыбнулся, и от этого стал казаться совсем юным. В его мальчишеском облике было что-то трогательное, и Полу Берману он положительно нравился.

– А что, если вас заберут в армию?

Берни признался, что имеет категорию F4, и Берман заметил:

– Вам повезло, молодой человек. Эта маленькая неприятность во Вьетнаме может в один прекрасный день превратиться в катастрофу. Смотрите, что там случилось с французами: они потеряли уйму денег. И с нами может произойти то же самое, если не поостережемся.

Берни с ним согласился.

– Не хотите оставить учебу?

– Зачем?

– У меня есть к вам предложение. Если вы останетесь в нашем универмаге, мы подготовим вас в разных областях, вы попробуете все, что здесь есть, пройдете своего рода тренинг по профессии, а потом отправим на факультет бизнеса. Как вам такой вариант?

Универмаг никогда не предлагал никому ничего подобного, но Берману приглянулся этот парень с большими честными зелеными глазами и умным живым лицом. Он не был красавцем, но имел приятную внешность. Берману понравилось, что молодой человек был с ним предельно честен, не пытался заискивать.

Берни попросил дать ему день-два на раздумья и перед тем, как они расстались, признался, что очень польщен и тронут. Это был очень серьезный вопрос: учиться на факультете бизнеса совсем не хотелось и отказываться от мечты работать в небольшой школе какого-нибудь провинциального городка – тоже. Он мечтал знакомить жаждущие детские умы с Толстым и Достоевским, но, возможно, это была всего лишь мечта. Даже сейчас она уже становилась туманной.

Вечером он поговорил с родителями, и предложение Бермана произвело впечатление даже на отца. Это была великолепная возможность, если, конечно, Берни устраивает такой род деятельности. А за год предварительной подготовки у него будет достаточно времени понять, нравится ли ему в «Уольфс». Ситуация казалась беспроигрышной. Отец поздравил Берни, а мать поинтересовалась, сколько у Бермана детей, сколько сыновей – иными словами, сколько конкурентов у ее сына – и есть ли дочери, уже представляя, что он мог бы на одной из них жениться.

– Рут, оставь его в покое! – твердо сказал Лу, когда они остались одни, и та хоть и с трудом, но все же угомонилась.

На следующий день Берни дал положительный ответ мистеру Берману, чему тот был очень рад и сразу посоветовал подать заявку в несколько бизнес-школ. Берни выбрал ту, что при Колумбийском университете, Нью-Йоркский университет, Уортонскую школу бизнеса и Гарвард – по понятным причинам. Ответы придут не скоро, но за это время Берни многое предстояло сделать.

Год тренинга пролетел быстро. Три школы из четырех приняли Берни, отказ пришел только из Уортонской, но и оттуда написали, что у них, возможно, будет одно место на следующий год, если он готов подождать. Ждать Берни не хотел, поэтому выбрал бизнес-школу при Колумбийском университете и приступил к учебе, но по-прежнему несколько часов в неделю работал в универмаге, чтобы не терять связь с магазином. Особенно его заинтересовала мужская одежда с точки зрения моделирования. Он посвятил этой теме первую учебную работу и получил за нее высокую оценку. Мало того, Берман разрешил ему применить некоторые из его идей на практике в магазине, и они дали хороший результат.

Школу бизнеса Берни закончил с отличием, полгода поработал в отделе мужской одежды, а потом перешел в отдел женской. Он постоянно вносил рационализаторские предложения, и благодаря ему изменения чувствовались во всем универмаге. За пять лет работы в «Уольфс» Берни стал буквально звездой, поэтому однажды Пол Берман вызвал его к себе и объявил, что на два года переводит его в чикагский филиал. Для Берни это было как гром среди ясного неба, никуда уезжать он не хотел. Он любил Нью-Йорк и очень успешно работал в универмаге. Для Берни Чикаго был все равно что Сибирь.

– Но почему?

– Во-первых, вы хорошо знаете Средний Запад, а во-вторых… – Берман вздохнул и закурил сигару, – вы нужны нам там. В чикагском филиале дела идут не так хорошо, как бы нам хотелось. Там нужна свежая кровь, и это вы.

Они относились друг к другу с большим уважением, но в этом случае Берни готов был возражать, однако победа осталась не за ним. Берман не уступал, и через два месяца Берни улетел в Чикаго. Еще через год его назначили управляющим, это задержало его в Чикаго еще на два года, хотя он ненавидел этот город: он казался ему депрессивным, а тамошняя погода действовала на нервы.

Его часто навещали родители. Его новая должность, несомненно, была очень престижной. Быть управляющим в «Уольфс Чикаго» в тридцать лет – это вам не шуточки, но тем не менее Берни всей душой рвался обратно в Нью-Йорк. Когда он сообщил матери, что возвращается, она устроила в его честь большой прием.

Когда Берни вернулся, Берман предоставил ему практически полную свободу действий. Тем не менее когда молодой человек предложил продавать женскую одежду более высокого класса, Берман засомневался. Берни хотел добавить в ассортимент магазина с десяток линеек одежды от-кутюр, чтобы «Уольфс» опять стал одним из законодателей моды во всех Соединенных Штатах.

– Вы хотя бы знаете, сколько дизайнеры требуют за свои модели?

Берман выглядел расстроенным, но Берни с улыбкой успокоил его:

– Знаю, но для нас, я уверен, они могут немного сбавить цену. Строго говоря, это будет не совсем от-кутюр.

– Но очень близко к этому, во всяком случае по ценам. Кто их здесь купит?

Берману казалось, что Берни перегибает палку, но в то же время он был заинтригован.

– Пол, я думаю, наши клиенты ухватятся за то, что мы им предложим, особенно в таких городах, как Чикаго и Бостон, да и в Вашингтоне и даже в Лос-Анджелесе. Это же не Нью-Йорк, где тьма магазинов. Мы привезем к ним Париж и Милан.

– Или разоримся в попытке это сделать, так ведь? – меланхолично буркнул Берман, но возражать не стал.

Идея показалась интересной. Было бы неплохо разом подняться до уровня продавцов самой дорогой одежды и продавать вещи ценой в пять-семь тысяч долларов. Строго говоря, это будет готовая одежда, сшитая по лекалам знаменитых кутюрье.

– Нам даже не придется закупать запас товара и чрезмерно расширять ассортимент, – продолжал Берни. – Можно договориться с каждым дизайнером, чтобы он устроил у нас показ, и дамы смогут заказать понравившиеся модели прямо у нас. Экономически это будет куда выгоднее.

Берман пришел в восторг от этой идеи: в таком варианте он ничем не рисковал.

– Бернард, вы меня убедили.

– Но я думаю, что сначала нам нужно кое-что модернизировать. Наш дизайнерский отдел выглядит недостаточно по-европейски.

Они обсуждали эту идею не один час и когда наконец достигли взаимопонимания, Берман пожал молодому коллеге руку. За последние годы Бернард повзрослел, стал зрелым, уверенным в себе мужчиной, способным принимать обоснованные деловые решения. Изменился он и внешне: отрастил до возвращения в Нью-Йорк бороду, и это сделало его еще более привлекательным.

– Я вижу, вы все хорошо продумали, – мужчины улыбнулись друг другу, явно довольные. – С чего собираетесь начать?

– На этой неделе хочу поговорить с несколькими архитекторами, выберу лучшего и попрошу предоставить план. После согласования с вами отправлюсь в Париж узнать, как отнесутся к нашей идее в домах моды.

– Думаете, могут заартачиться?

Берни задумчиво нахмурился, но потом покачал головой:

– Не должны: это дело сулит им большие деньги.

Берни оказался прав: все прошло как по маслу. Ему удалось подписать контракты с двадцатью дизайнерами, так что в Нью-Йорк он возвратился с победой.

Новую программу собирались запустить через девять месяцев: планировалась серия показов в июне, чтобы дамы могли заказать осенний гардероб. Это было почти то же самое, что поехать в Париж и заказать одежду от-кутюр. А начать Берни собирался с вечеринки и одного грандиозного вечернего приема, на котором планировалось показать по нескольку вещей от каждого из дизайнеров, с которыми они будут работать. Эти вещи нельзя будет купить, они послужат только приманкой и затравкой для того, что последует дальше. Манекенщицы прибудут вместе с дизайнерами из Парижа. С тех пор, как проект был запущен, к списку дизайнеров добавились три американских. Поэтому следующие несколько месяцев Берни был завален работой, но зато в тридцать два года стал старшим вице-президентом компании.

Премьерный показ мод имел невероятный успех: никто из зрителей не видел ничего прекраснее. Наряды были просто сногсшибательные, дамы ахали от восторга, в зале не смолкали аплодисменты. Все было великолепно, и сразу чувствовалось, что здесь пишется история моды. Берни поразительным образом сумел соединить принципы ведения успешного бизнеса с продуманным выбором вещей, к тому же оказалось, что у него потрясающее чутье на моду. И все это объединилось, чтобы сделать «Уольфс» самым стильным универмагом во всем Нью-Йорке да и, пожалуй, в стране.

Женщины смотрели на наряды с жадностью, и Берни, наблюдая с заднего ряда за первым показом дизайнерской одежды, был на седьмом небе от счастья. Незадолго до начала мимо него прошел Пол Берман. Все были довольны, и Берни начал понемногу расслабляться, глядя, как модели дефилируют по подиуму в вечерних туалетах. Особенно он отметил одну стройную блондинку с точеной фигурой, идеальными чертами лица, огромными голубыми глазами и кошачьей походкой. Казалось, она не идет, а скользит над землей. Он поймал себя на мысли, что ждет ее появления в каждой очередной серии платьев. Когда шоу подошло к концу и стало ясно, что он ее больше не увидит, Берни был даже разочарован.

Вместо того чтобы отправиться к себе в кабинет, как собирался, он помедлил, а потом пошел за кулисы поздравить главу отдела, француженку, которая до этого много лет работала у Диора.

– Марианна, отличная работа! – Берни улыбнулся.

Француженка пожирала его глазами. В свои сорок пять с небольшим она ввыглядела безупречно: ухоженная и невероятно стильная – и с первого появления в универмаге положила глаз на Берни.

– Платья хорошо смотрелись, правда, Бернард?

В ее устах его имя прозвучало как французское. Она была одновременно и хладнокровной, и сексуальной – поразительное сочетание, как лед и огонь, – но он смотрел поверх ее плеча на девушек в джинсах и простой уличной одежде, которые торопливо проходили мимо, перекинув через плечо те самые роскошные платья. Здесь же сновали туда-сюда продавщицы: набрав груды эксклюзивных нарядов, несли их клиентам, чтобы те могли их примерить и заказать. Все шло как нельзя лучше. А потом Бернард увидел ее. Она шла, перекинув через руку свадебное платье из последнего выхода.

– Марианна, кто эта девушка: одна из твоих моделей или мы наняли ее для показа?

Француженка проследила за его взглядом – небрежный тон голоса ее не обманул – и, увидев ту, о ком говорил Бернард, упала духом: девушка была красива и, главное, молода, вряд ли старше двадцати.

– Она иногда работает у нас внештатно, француженка.

Больше ей ничего не понадобилось говорить: девушка подошла к ним, посмотрела сначала на Бернарда, потом на Марианну и на французском спросила, что делать с платьем, куда положить. Марианна сказала, кому его отдать, а Берни стоял и смотрел на нее, чуть ли не открыв рот. И менеджер отдела поняла, в чем заключается ее обязанность: представила девушку Берни, указав его должность, и даже объяснила, что новая концепция – это полностью его идея. Ей очень не хотелось их знакомить, но у нее не было выбора. Берни смотрел на девушку так, что Марианну это немного забавляло: он никогда не проявлял эмоций. Не вызывало сомнений, что женщины ему нравятся, но серьезных отношений у него не было, во всяком случае, так говорили в магазине. В отличие от товаров, которые он отбирал для «Уольфс», с женщинами он предпочитал качеству количество, опт, как говорят в торговле. Но, похоже, не в этот раз.

Девушку звали Изабель Мартен, ей было двадцать четыре года. Она выросла на юге Франции, но уже с восемнадцати лет жила в Париже и работала сначала у Сен-Лорана, затем у Живанши. Всюду она имела огромный успех и считалась топ-моделью. Неудивительно, что преуспела она и в Нью-Йорке, куда ее пригласили четыре года назад. Берни был удивлен, что они не встречались раньше.

– Мсье Файн, обычно я позирую только для фото, – ее французский акцент очаровал Берни, – но для вашего показа…

Она улыбнулась так, что он растаял. Теперь ради нее он был готов на все. Внезапно он ее вспомнил: не раз видел на обложках «Вог», «Базар» и «Вуменс виэр», только в реальной жизни она оказалась еще красивее. Модели редко совмещают работу в студии и выходы на подиум, но она умела и то и другое. В показе «Уольфс» она выступила прекрасно, и Берни ее поздравил, не скупясь на похвалы:

– Вы были великолепны, мадемуазель Изабель!

Берни казалось, что он умрет просто оттого, что смотрит на нее. В тот вечер он пригласил ее на обед в «Каравеллу». В зале на нее все оборачивались. Потом они танцевали в «Раффлз». Берни не хотелось уходить домой, вообще не хотелось ее выпускать из объятий. Он никогда еще не встречал девушек, подобных ей, не терял настолько голову. Доспехи, которыми он защищал себя после ухода Шейлы, расплавились от одного взгляда Изабель. Его поражало в ней все, но больше всего волосы: они были настолько светлые, что казались почти белыми. Берни она казалась самым прекрасным созданием на свете.

В тот год они провели сказочное лето в Ист-Хэмптоне, где Берни снял домик, и она приезжала каждый уикенд. До него у Изабель были отношения с известным фотографом из мира моды, потом с крупным бизнесменом в сфере недвижимости, но при появлении Берни все мужчины, казалось, исчезли из ее жизни. Для него это время тоже походило на волшебную сказку. Он повсюду брал Изабель с собой, страшно гордый, что с ним такая красавица, их фотографировали, они танцевали до утра и вообще вели богемный образ жизни.

– Мне кажется, что эта девушка не для тебя, сын, – как-то заметила мать, когда они вместе обедали.

– Что ты имеешь в виду?

– Я хочу сказать, что она явно привыкла к светской жизни. Впишешься ли ты в ее круг?

– Неужели я настолько провинциален? Не очень-то лестно.

Берни окинул взглядом стройную фигуру Рут в темно-синем костюме от Диора, который купил ей в прошлую поездку в Европу, и подумал, что мать вовсе не выглядит простушкой, но обсуждать с ней Изабель ему не хотелось. Он не хотел ее знакомить с родителями, потому что знал: ничего хорошего из этого не выйдет.

– Может, расскажешь о ней? – по обыкновению не унималась мать.

– Она просто очень милая.

Рут улыбнулась:

– Не очень-то ты многословен.

Она, конечно, видела фотографии Изабель в журналах и не раз хвасталась перед подругами, что ее сын встречается с такой красавицей, но лично не была с ней знакома.

– Ты в нее влюблен?

Мать никогда не стеснялась спросить о том, что хотела знать, но эти слова Берни пугали. Даже будучи без ума от Изабель, он не мог назвать их отношения словом «любовь». Слишком хорошо он помнил, как тогда, в Мичигане, предложил Шейле на день Святого Валентина руку и сердце… строил планы на свадьбу. Он не хотел еще раз оказаться в подобном положении и тщательно избегал привязанности и каких-либо обязательств, предпочитая свободные отношения.

Берни не смог придумать ничего лучшего, чем сказать:

– Мы хорошие друзья.

Мать пристально посмотрела на него:

– А мне кажется, это нечто большее.

Берни не стал спорить:

– Ну хорошо, пусть так, но о свадьбе речь не идет. Ты удовлетворена? А теперь давай наконец что-нибудь закажем.

Он выбрал стейк, а мать – филе палтуса. Теперь их разговор стал почти дружеским, мать живо интересовалась всем, что происходит у него на работе, как вообще дела в магазине. Она редко виделась с сыном: все его свободное время теперь занимала Изабель.

Они были неразлучны, и осенью, отправляясь по делам в Европу, он взял Изабель с собой. Пара производила фурор повсюду, где бы ни появлялась. Незадолго до Рождества Изабель переехала к нему. Берни в конце концов сдался и, как его это ни пугало, пригласил ее в Скарсдейл. Она держалась с его родителями ровно и доброжелательно, но не лезла из кожи вон, чтобы понравиться, а потом ясно дала Берни понять, что не горит желанием часто с ними встречаться.

– Я бы предпочла больше времени проводить наедине, – сказала Изабель, очаровательно надув губки.

В постели она была великолепна: нежна и в то же время требовательна. Ему в ней нравилось все. Иногда он просто стоял и с восхищением смотрел на нее, пока она накладывала макияж, или сушила волосы, или выходила из душа, или входила в дверь с папкой в руках. Каким-то неведомым образом она приковывала к себе внимание. Даже его мать при встрече с ней присмирела. Изабель обладала странной способностью: рядом с ней каждый чувствовал себя незначительным, будто съеживался, но только не Берни – он, наоборот, рядом с ней чувствовал себя настоящим мужчиной. Их отношения строились больше на страсти, чем на любви. Они занимались любовью всюду: в ванне, под душем, на полу, на заднем сиденье его автомобиля, а как-то раз чуть было не сделали это в лифте, но вовремя опомнились: лифт дошел до их этажа и двери вот-вот должны были открыться. Казалось, они не могли насытиться друг другом. Весной они опять поехали во Францию, потом в Ист-Хэмптон, но теперь у них уже было больше знакомых и как-то на пляже в Квоге внимание Изабель привлек некий голливудский кинопродюсер, и на следующий день Берни не мог ее найти. В конце концов он обнаружил ее на палубе пришвартованной яхты в самой недвусмысленной позе. Берни на мгновение застыл и просто тупо смотрел на них, потом со слезами на глазах поспешил прочь. Он вдруг осознал то, что очень долго не желал признавать: она не просто красивая женщина и великолепная любовница, он полюбил ее, и потерять ее будет очень больно.

Изабель, когда вернулась, извинилась за долгое отсутствие и откровенно рассказала обо всем, что произошло, о том, чего хочет от жизни, о том, что для нее значат отношения с Берни и что он ей дает. Новый знакомый был совершенно ею очарован, о чем Изабель говорила прямо взахлеб к великому разочарованию Берни.

– Бернард, я не могу до конца дней жить в клетке. Я хочу быть свободной, лететь, куда мне хочется.

Однажды он уже это слышал. В другой жизни. Только тогда у девушки были армейские ботинки и дорожная сумка, а сейчас – платье от Шанель, туфли от Гуччи, а в соседней комнате стоял раскрытый чемодан от Луи Виттона.

– Насколько я понимаю, под клеткой ты имеешь в виду меня?

Берни поразила брезгливость в ее глазах. Нет, он не собирался это терпеть, ни в коем случае. Теперь оставалось только гадать, впервые ли она изменила ему.

– Нет, дорогой, ты не клетка, ты очень добрый, но такой предсказуемый. И наша жизнь… Мы притворяемся, будто женаты… Это не может продолжаться бесконечно.

С того дня, когда она переехала к нему, прошло всего восемь месяцев, а для нее они стали вечностью.

– Похоже, с самого начала я неправильно воспринял наши отношения.

Она кивнула, и на мгновение он ее возненавидел: стоит перед ним – такая красивая и такая равнодушная… чужая.

– Да, Бернард, думаю, это так, – а потом как нож в сердце: – Я хочу на какое-то время уехать в Калифорнию. Дик обещал устроить для меня кинопробы, и, возможно, я смогу сняться в его фильме.

Берни достал сигарету, хотя курил очень редко.

– Ты никогда не говорила, что хочешь сниматься в кино.

Но в этом был резон: такое лицо и такую фигуру грех прятать, журнальных обложек ей явно недостаточно.

– Я не думала, что тебе это интересно.

– Значит, для начала ты хотела выжать все что можно из «Уольфс»? – Он никогда не говорил с ней таким тоном и на подобные темы. Она в нем больше не нуждалась, и, по правде говоря, это было обидно. Берни пересек комнату, остановился и посмотрел на нее сквозь облачко дыма. – Смотри не пожалей: не делай ничего второпях.

Берни готов был ее умолять подумать, но знал, что это бесполезно: она уже все решила.

– Я уезжаю в Лос-Анджелес на следующей неделе.

Берни кивнул и вернулся к окну, с тоской взглянул на море и, повернувшись к Изабель, с горечью улыбнулся:

– Это место, наверное, заколдованное: отсюда все в конце концов уезжают на запад. – Он вспомнил Шейлу. – Может, и мне стоит туда отправиться?

Изабель рассмеялась:

– Нет, Бернард, твое место в Нью-Йорке. Все самое захватывающее, интересное и живое, что здесь происходит, связано с тобой.

– Но, похоже, тебе этого было недостаточно, – заметил он печально.

Она посмотрела ему в глаза:

– Дело вовсе не в тебе. Если бы я хотела чего-то серьезного… то лучше тебя было бы не найти.

– Я никогда ничего и не предлагал.

Но они оба понимали, что это лишь вопрос времени, поэтому, глядя на нее, Берни почти жалел об этом. Ему хотелось быть более эксцентричным, раскованным, иметь возможность самому исполнить ее мечту.

– Бернард, я просто не вижу здесь для себя будущего.

Она уже видела себя кинозвездой. Через три дня после того, как они вернулись из Ист-Хэмптона, она уехала. Свои вещи Изабель упаковала куда аккуратнее, чем когда-то Шейла, причем забрала с собой все брендовые вещи, подаренные Бернардом. Сложила все в фирменные чемоданы и, не дожидаясь его, ушла, оставив записку. Забрала она и четыре тысячи долларов, которые лежали в ящике письменного стола. Изабель назвала это «небольшой ссудой» и не сомневалась, что он «поймет».

Она прошла кинопробы, и ровно через год вышел фильм с ее участием. К тому времени Берни уже не было до нее дела, он стал закоренелым холостяком. В его жизни были модели, секретарши и менеджеры, он встречался с женщинами в Италии, Франции, Штатах. Сначала стюардесса, потом художница, светская львица… но ни одна из них его не заинтересовала по-настоящему, лишь дань физиологии. Он задавался вопросом, случится ли это когда-нибудь с ним снова. При воспоминании об Изабель он теперь ощущал лишь досаду. «Небольшую ссуду» она, конечно, так и не вернула, а вот прихватить золотые часы «Пиаже», пропажу которых он обнаружил гораздо позже, не забыла. Она даже ни разу не прислала ему хотя бы открытку. Она просто использовала его и пошла дальше, точно так же, как поступала и до него. Можно не сомневаться, что Изабель Мартен далеко пойдет.

Родители знали, что говорить о ней с Берни нельзя. После одного неуместного высказывания с их стороны он в ярости выскочил из дому в Скарсдейле и не появлялся там два месяца. Рут Файн потом испугалась, увидев сына. С тех пор тема Изабель Мартен была навсегда закрыта.

И вот – через полтора года после ее ухода – он снова вернул себе контроль над собственной жизнью. Женщин у него было достаточно, бизнес бурно развивался, дела в универмаге шли прекрасно, и этим утром, когда Берни проснулся и увидел за окном вьюгу, он решил все равно пойти на работу. У него было много дел, к тому же предстояло обсудить с Полом Берманом планы для магазина на лето и предложить боссу несколько интересных задумок.

На углу Лексингтон-авеню и 63-й улицы Берни вышел из автобуса. Даже теплое английское пальто и русская меховая шапка не защищали от холода. Пригибаясь от порывов ветра, он вошел в магазин, выпрямился и с гордостью огляделся. Он был женат на своей работе и ни чуточки об этом не жалел, они были удачной парой. Ему было за что быть благодарным.

Берни нажал в лифте кнопку восьмого этажа и стал стряхивать с пальто снег.

«Доброе утро, мистер Файн», – произнес голос, когда двери стали закрываться. Берни улыбнулся и, пока двери не открылись снова, на мгновение закрыл глаза, думая о предстоящих делах на день. Но к тому, что Пол Берман скажет ему чуть позже этим утром, он был совершенно не готов.

Глава 2

– Ну и денек! – Пол Берман посмотрел в окно, за которым все еще бесновалась вьюга, и подумал, что придется остаться в городе еще на одну ночь: до Коннектикута все равно не добраться. Предыдущую ночь он провел в отеле «Пьер» и пообещал жене, что никуда не выйдет в такой буран. – В магазин хоть кто-нибудь заходит?

Берни кивнул, и Берман порадовался. Его всегда удивляло, что даже в такую ужасную погоду торговля шла хорошо. Людям дай только возможность потратить деньги.

– Как ни странно, народу довольно много. Мы поставили два прилавка, где можно купить чашку чая, кофе или горячего шоколада. Не знаю, кто это придумал, но идея хорошая. Клиенты заслуживают награды за то, что вышли из дому в такую погоду.

– Вообще-то это очень умно с их стороны. Удобно делать покупки, когда в магазине почти никого нет, мне самому так больше нравится.

Мужчины улыбнулись друг другу. Их связывала дружба уже двенадцать лет, но Берни никогда не забывал, что именно Пол дал ему эту работу. Это он убедил его поступить в школу бизнеса, а в «Уольфс» открыл перед ним множество дверей. Более того, Берман ему доверял и поддерживал его в ситуациях, когда никто другой не осмелился бы попытаться воплотить в жизнь его идеи. Ни для кого не было секретом, что, поскольку у Бермана нет сыновей, он уже несколько лет готовил Берни к тому, чтобы передать ему дела компании.

Пол предложил Берни сигару, и тот ждал, что он скажет.

– Что вы сейчас думаете о нашем магазине?

Берни улыбнулся. В такой день хорошо побеседовать неформально, как они время от времени делали, и в их импровизированных переговорах всегда рождалась очередная отличная идея для «Уольфс». Например, в результате их последнего разговора вроде этого они решили взять на работу дизайнера одежды. Идея оказалась очень удачной: девушка-дизайнер, которую они переманили из «Сакса», уже приносила им хорошую прибыль.

– Я думаю, все под контролем. А вы как считаете, Пол?

Берман кивнул, не зная толком, с чего начать. «Но с чего-то надо», – сказал он себе.

– Я тоже так думаю. Вот почему совет директоров и я считаем, что мы можем себе позволить довольно неординарный шаг.

– Вот как?

Если бы в этот момент кто-то измерил пульс Берни, то обнаружил бы, что он участился. Пол упоминал совет директоров только в тех случаях, когда речь шла о чем-то очень серьезном.

– Вы знаете, что в июне мы открываем магазин в Сан-Франциско, – добавил Берман. До этого было еще пять месяцев, стройка шла полным ходом. Пол и Берни уже несколько раз летали туда, и казалось, что все идет по плану, во всяком случае пока. – А мы до сих пор не решили, кто встанет во главе.

Берни вздохнул с облегчением, а то он было подумал, что речь пойдет о нем самом. Берни знал, что Пол считает Сан-Франциско очень важным сегментом рынка. В этом городе крутятся огромные деньги, тамошние дамы покупают дизайнерскую одежду с такой же легкостью, как какие-нибудь крендельки с уличного лотка. «Уольфс» давно пора занять там свое место. В Лос-Анджелесе они уже прочно обосновались, пришло время двинуться на север.

– Мне кажется, что туда бы очень подошла Джил Уилсон, но сомневаюсь, что она захочет уехать из Нью-Йорка.

Пол Берман нахмурился. Его задача оказалась труднее, чем он ожидал.

– Не думаю, что она подойдет на эту роль: она недостаточно сильна. В новом универмаге нужен кто-то влиятельный, ответственный, способный быстро принимать решения и выдавать новаторские идеи, а Джил больше подходит для здешней обстановки.

– Это возвращает нас к тому, с чего мы начали. Может быть, нанять кого-то со стороны или даже из другого универмага?

Пол понял, что пришло время говорить напрямик, этого не избежать, и посмотрел Берни в глаза:

– Бернард, мы хотим послать туда вас.

Их взгляды встретились, и Берни побледнел. Он шутит! Но выражение его лица… Боже, он говорит серьезно! Но ведь он уже проработал три года в Чикаго, можно сказать, отбыл свой срок, разве этого недостаточно?

– Пол, я не могу… Сан-Франциско? – Берни был глубоко потрясен. – Почему я?

– Потому что у вас есть все качества, которые необходимы. Вы нужны нам там. Сколько ни старайся, нам не найти никого лучше вас. Магазин в Сан-Франциско для нас очень важен: рынок там огромный, но требовательный – высокая мода. Если мы выйдем на него неправильно, нам от этого никогда не оправиться, – Пол посмотрел на коллегу с мольбой. – Берни, вы должны нам помочь.

Под пристальным взглядом босса Берни откинулся на спинку стула.

– Но, Пол… Сан-Франциско! А как же моя работа здесь?

Ему страшно не хотелось уезжать из Нью-Йорка, здесь все его устраивало, но и Пола подвести он не мог.

– Вы можете летать туда-сюда, а здесь ваши обязанности я возьму на себя. Сейчас вы нужны нам там.

– Надолго это?

– На год-два, может больше.

Этого Берни и боялся.

– Пол, именно так вы мне говорили, когда я уезжал в Чикаго. Но тогда я был моложе, а с тех пор набрался опыта и, думаю, доказал свою преданность компании. Не хочу снова жить в глуши: я уже это проходил и знаю, каково это. Сан-Франциско красивый город, но чертовски провинциальный.

– Ну так езжайте развлекаться в Лос-Анджелес! Делайте все, что нужно, чтобы там выжить. Я не просил бы вас, будь у меня выбор, но у нас больше нет подходящих специалистов. А мне нужно послать туда кого-то как можно быстрее, пока ситуация не ухудшилась. Необходимо проконтролировать последний этап строительства, проследить, чтобы все было готово к открытию, задать нужный тон рекламе, проверить продвижение, – Пол нетерпеливо махнул рукой. – Да не мне вам рассказывать, вы сами знаете! Бернард, это огромная ответственность. Это будет совершенно новый магазин и почти такой же, как в Нью-Йорке.

В каком-то смысле это было знаком особого доверия и признания, но совершенно не тем, чего хотел Берни. Утро в итоге оказалось не таким уж добрым: сейчас он почти жалел, что заехал в магазин, хотя Пол все равно сделал бы ему это предложение – не сегодня, так завтра. Это было неизбежно: раз уж Пол принял решение, отговорить его очень трудно.

– Мне нужно подумать, – со вздохом сказал Берни и поднялся.

– Думайте.

Они снова встретились взглядами, и на этот раз то, что Пол увидел, его немного встревожило.

Берни невесело улыбнулся:

– Возможно, я смогу это пережить, если получу твердое обещание, что уеду не более чем на год.

Нет, этого Пол обещать не мог. Если магазин не будет готов к передаче другому директору, Бернард не сможет так скоро уехать, и они оба знали, что он этого не сделает. На то, чтобы новый магазин – где бы то ни было – начал стабильно работать и приносить прибыль, требуется два-три года, а Берни просто не хотел уезжать в Сан-Франциско на столь длительный срок: не такое уж это замечательное место.

Пол Берман встал и посмотрел на него:

– Подумайте. Но я хочу, чтобы вы знали мою позицию: я не хочу вас терять.

Что бы там ни говорил совет директоров, Пол не собирался рисковать. Было видно, что говорит он совершенно искренне.

Берни тепло улыбнулся:

– Знайте и мою: я не хочу вас подводить.

– Значит, мы оба примем правильные решения, какими бы они ни были, – Пол Берман протянул Бернарду руку, и тот ее пожал. – Подумайте серьезно над моим предложением.

– Конечно, подумаю, вы же знаете.

Сидя за закрытыми дверями в своем кабинете, Берни смотрел на снег за окном и ничего не видел: у него было такое чувство, словно его сбил грузовик. Сейчас он не мог даже представить себя в Сан-Франциско. Ему нравилась жизнь в Нью-Йорке, и переехать было все равно что начинать все сначала. Перспектива открытия нового магазина сети, даже самого что ни на есть модного, его не прельщала: это все равно не Нью-Йорк. Несмотря на холодные грязные зимы и невыносимую жару в июле, ему здесь нравилось, а вот небольшой и красивый, словно с почтовой открытки, городок на берегу залива его вовсе не привлекал, никогда. Он с мрачной улыбкой подумал о Шейле. Сан-Франциско был больше в ее стиле. Берни даже подумал, не придется ли и ему купить себе армейские ботинки, если решит туда переехать. Сама эта мысль нагоняла на него тоску, что и отразилось в его голосе, когда позвонила мать.

– Бернард, что случилось?

– Ничего, мама, просто у меня был трудный день.

– Ты заболел?

Берни закрыл глаза и попытался изобразить ради матери жизнерадостность.

– Нет, со мной все хорошо. Как вы с папой?

– Подавлены. Умерла миссис Гудман, помнишь ее? Когда ты был маленький, она пекла для тебя печенье.

Это было тридцать лет назад, и она уже тогда была древней старушкой, так что вряд ли стоило удивляться, что она в конце концов умерла, однако его матери нравилось сообщать новости в такой манере. Ее мысли снова вернулись к нему.

– Так что все-таки случилось?

– Мама, ничего не случилось. Я уже сказал: со мной все в порядке.

– Не похоже. У тебя усталый и подавленный голос.

– У меня был трудный день, – произнес он сквозь зубы. «И меня опять отправляют в ссылку». – Не обращай внимания. Мы собираемся на следующей неделе на ужин по случаю вашей годовщины? Куда бы ты хотела пойти?

– Не знаю. Твой отец считает, что тебе следует приехать сюда.

Берни знал, что это ложь: его отец обожал ужинать в ресторанах, это взбадривало его после тяжелой работы, а вот мать вечно твердила, что нужно приезжать домой, словно хотела что-то ему доказать.

– Как насчет «Двадцати одного»? Хочешь пойти туда? Или предпочитаешь что-нибудь французское? «Кот баск»? «Гренвиль»?

– Хорошо, – мать, кажется, смирилась. – Пусть будет «Двадцать один».

– Отлично. Может быть, перед этим заедете ко мне выпить – скажем, часов в семь, – а в восемь мы вместе поужинаем?

– Ты приведешь девушку? – в голосе матери послышалась обида, словно он только и делал, что приводил девушек, хотя на самом деле после Изабель он не знакомил их ни с одной из своих подружек. Все его связи были короткими, и он не видел смысла знакомить этих женщин с родителями.

– С какой стати мне приводить девушку?

– А почему бы и нет? Ты никогда не знакомишь нас со своими друзьями. Ты нас стыдишься?

Берни чуть не застонал в трубку.

– Мама! Конечно, нет! Ладно, мне нужно идти. Увидимся на следующей неделе. В семь часов у меня дома.

Но он знал, что мать все равно позвонит еще раза четыре, чтобы убедиться, что их договоренность по-прежнему в силе, что его планы не изменились, что он зарезервировал столик и что не собирается привести девушку.

– Передай привет папе.

– Звони ему иногда. Что-то ты совсем перестал звонить.

Это походило на одну из семейных шуточек. Берни улыбнулся, вешая трубку, и подумал, не станет ли однажды таким же, как мать (если, конечно, у него когда-нибудь будут дети, хотя, похоже, это ему не грозило). Год назад одна его девушка несколько дней думала, что беременна. Тогда у Берни мелькнула мысль попросить ее оставить ребенка, чтобы у него в конце концов появился сын или дочь. Они оба испытали облегчение, когда тревога оказалась ложной, но пару дней мысль о ребенке казалась ему интересной. Впрочем, Берни не жаждал иметь детей: был слишком увлечен своей работой и, кроме того, всегда считал, что ребенок должен быть плодом любви. В этом смысле он все еще оставался идеалистом, а сейчас на горизонте не было ни одной вероятной кандидатки на роль возлюбленной.

Берни смотрел в окно и думал, каково ему будет отказаться от светской жизни, перестать встречаться с девицами, которые ему в данный момент нравились. Покидая магазин этим вечером, холодным и ясным, как хрустальный колокольчик, он чуть не плакал. Ветер наконец стих, и Берни не стал ждать автобуса, пошел пешком: сначала до Медисон-авеню, а потом в центр города. По пути он поглядывал на витрины магазинов, мимо которых проходил. Снегопад кончился, и город выглядел как в сказке. Кто-то катался на лыжах, дети играли в снежки. Не было даже обычного для часа пик потока машин, ничто не нарушало идиллию, и у него стало легче на душе. Берни дошел до своего дома и стал подниматься на лифте. Ему претила сама мысль уехать сейчас из Нью-Йорка, он не мог даже представить это, но выхода не видел. Разве что уволиться… Но нет, это не выход. Он понял, что выбора нет, и у него упало сердце.

Глава 3

– Куда-куда ты уезжаешь? – мать смотрела на него и, казалось, не понимала, как будто он сказал какую-то нелепицу, например, что вступил в колонию нудистов или решил сменить пол. – Они тебя увольняют или просто понижают в должности?

Не очень-то она в него верит – впрочем, как всегда.

– Ни то ни другое, мама. Они попросили меня управлять новым магазином в Сан-Франциско. Это самый важный из наших магазинов, не считая нью-йоркского.

Берни сам не понимал, почему пытается убедить мать, что это хорошее предложение. Может, потому, что все еще хотел убедить в этом самого себя? Он дал Берману согласие два дня назад, и с тех пор мысль о переезде продолжала его угнетать. Ему дали небывалую прибавку к зарплате, к тому же Берман напомнил, что в один прекрасный день он станет управлять «Уольфс» самостоятельно – возможно, уже вскоре после возвращения в Нью-Йорк. Что еще важнее, Берни знал, что Пол Берман ему благодарен, но ему все равно было трудно смириться с переменой, он вовсе не рвался переезжать. Нью-йоркскую квартиру Берни решил сохранить, а в Сан-Франциско просто снять жилье. Он уже предупредил Пола, что хотел бы вернуться в Нью-Йорк через год. Ему ничего не обещали, но он все же надеялся: больше просто не пережить, – но матери ничего не сказал.

– Но почему Сан-Франциско? Они там все хиппи, вроде бы даже одежду не носят.

Берни улыбнулся:

– Носят, причем очень дорогую. Тебе нужно как-нибудь приехать ко мне и увидеть самой. Вот, например, на открытие магазина.

Рут Файн посмотрела на него так, словно он пригласил их на похороны:

– Возможно. Когда это будет?

– В июне.

Берни знал, что на это время у них нет никаких планов. В июле они собираются в Европу, но до тех пор у них будет полно времени, чтобы съездить к нему.

– Не знаю, посмотрим. У твоего отца плотный график приемов…

Она всегда кивала на отца, когда надо было переложить на кого-то принятие решения, но он, похоже, не возражал, хотя сейчас, когда они сидели в «21», взглянул на сына с грустью и участием. Это был один из тех редких моментов, когда отец выглядел расслабленным и его мысли не были поглощены работой.

– Сын, это в самом деле для тебя повышение?

– Да, папа, – честно ответил Берни. – Это очень престижная должность. Пол Берман и совет директоров предложили этой работой занялся именно мне, хоть я и предпочел бы остаться в Нью-Йорке.

– У тебя с кем-то серьезные отношения? – наклонилась к нему через стол мать.

Берни рассмеялся:

– Нет, мама, просто мне нравится Нью-Йорк, но я надеюсь вернуться не позже, чем через год-полтора. Ничего, переживу. И потом, Сан-Франциско не самое плохое место на земле, есть и похуже. Это мог быть Кливленд, или Майами, или Детройт… Не то чтобы с этими городами что-то не так, но они не Нью-Йорк.

Он снова печально улыбнулся родителям.

– Говорят, в Сан-Франциско еще те нравы! – гнула свое Рут, с тревогой глядя на единственного сына.

– Не волнуйся, я могу о себе позаботиться. Мне будет вас не хватать.

– Ты что, совсем не собираешься сюда приезжать?

На глазах матери выступили слезы, и Берни ей почти поверил, если бы не одно «но»: она так часто плакала, когда ей это было выгодно, что ее слезы стали меньше его трогать. Он похлопал ее по руке и пообещал:

– Я непременно буду приезжать, когда смогу, но и вы должны ко мне приехать на церемонию открытия. Это должен быть великолепный магазин.

То же самое Берни твердил самому себе в начале февраля, когда собирал вещи, прощался с друзьями и последний раз обедал с Полом в Нью-Йорке. В день Святого Валентина, всего через три недели после того, как ему предложили эту работу, он сидел в самолете на пути в Сан-Франциско и мысленно сожалел, что согласился. Может, лучше было бы уволиться? Но когда в два часа дня самолет приземлился, город после заснеженного Нью-Йорка показался раем на земле: сияло солнце, было тепло, дул легкий нежный ветерок, все цвело и благоухало. И Берни вдруг обрадовался, что принял такое решение: по крайней мере погода не подвела.

Его номер в отеле «Хантингтон» тоже оказался на высшем уровне, но самое главное – магазин: даже в незаконченном виде он впечатлял. На следующий день он позвонил в Нью-Йорк и по голосу Пола понял, что тот безумно рад, что Бернард всем доволен и все идет по плану. Стройка продвигалась, опережая сроки, оборудование для магазина было завезено и хранилось на складах. Первым делом Берни встретился с рекламным агентом и обсудил, как они будут прогревать публику, затем дал интервью «Кроникл». Все шло именно так, как требовалось, и руководил всем этим он.

Теперь оставалось найти квартиру. Берни посмотрел несколько вариантов и остановился на квартире с мебелью в современном небоскребе на Ноб-Хилл. Пусть ей недоставало шика, но ему удобно было добираться до магазина.

Открытие прошло превосходно – именно так, как и ожидалось. Пресса была с самого начала настроена благосклонно. В магазине устроили пышный прием, манекенщицы демонстрировали изысканные наряды, а безупречно одетые официанты подавали гостям черную игру, закуски и шампанское. В общем, публику развлекали всеми возможными способами.

Магазин действительно получился великолепным: атмосфера легкости и воздушности сочеталась в нем с изысканным стилем. Весь шик Нью-Йорка объединился здесь с непринужденностью Западного побережья. Пол Берман был в восторге, и Берни было чем гордиться.

Чтобы сдерживать толпу, собравшуюся на открытие, понадобилось полицейское оцепление и целая толпа газетчиков и пиарщиков, но все окупилось, когда подсчитали прибыль от продаж за первую неделю. Даже Рут Файн – и та гордилась сыном, причем заметила, что магазина красивее еще не видела, а каждой продавщице, которая помогала ей делать покупки на протяжении следующих пяти дней, сообщала, что управляющий магазином – ее сын, и потом, когда он вернется в Нью-Йорк, станет во главе всей сети магазинов.

Когда родители уехали в Лос-Анджелес, Берни с удивлением обнаружил, что ему стал одиноко и грустно. Все, кто приезжал на открытие из Нью-Йорка, тоже уехали, Пол тем же вечером улетел в Детройт. Берни вдруг показалось, что он совершенно один в чужом городе, в пустой квартире, которая выглядела безжизненной. Выдержанная в коричнево-бежевых тонах, она казалась слишком мрачной для нежного солнца Северной Калифорнии. Берни уже жалел, что не снял маленькую уютную квартирку в викторианском стиле. Впрочем, это было не так уж важно: он все равно большую часть времени проводил в магазине, а теперь и все семь дней в неделю, потому что в Калифорнии они работали без выходных. Берни мог бы, конечно, не приходить на работу в субботу и воскресенье, но ему так было спокойнее, да и нечем заняться все равно. Про него говорили, что Берни Файн пашет не покладая рук, и все сошлись во мнении, что он вообще-то ничего. Он был хоть и требователен к сотрудникам, но к самому себе – во сто крат больше. Казалось, он обладает безошибочным чутьем на то, что принесет прибыль магазину и какие следует заказать товары, поэтому никто не осмеливался с ним спорить.

Он был категоричен и, как показала практика, почти всегда прав, обладал врожденным чутьем на то, что подходит именно этому магазину в городе, который едва знал. Он постоянно что-то перемещал, учитывая новую информацию, которую получил, какие-то товары отправлял в другие магазины сети, потому что оказалось, что они не подходят для Сан-Франциско, другие, наоборот, привозил, вынуждая закупщиков то и дело менять заказы. Но его тактика приносила плоды, и сотрудники магазина относились к нему с большим уважением. Никого не раздражала его привычка каждый день обходить все секции и выяснять, что теперь носят, что предпочтительнее, как совершают покупки, что не нравится. Он беседовал с домохозяйками, с девушками и молодыми людьми, даже спрашивал у семейных пар, что носят их дети. Он хотел знать все, и поэтому всегда находился на переднем крае.

Покупатели часто обращались к нему, чтобы уточнить цены или оформить возврат, и он помогал всем, чем мог: если нужно было, беседовал с продавцом, но при этом был всегда рад встретиться с покупателем. Персонал магазина стал привыкать повсюду видеть его фигуру в безупречно сшитом английском костюме и рыжеволосую голову с аккуратной бородкой и теплыми зелеными глазами. Он никогда никому худого слова не сказал, а если и делал замечание, то тихо и спокойно.

Полу Берману в Нью-Йорке достаточно было только взглянуть на результаты продаж, чтобы понять: решение отправить в Сан-Франциско Бернарда Файна было правильным, он действительно единственный подходящий сотрудник для такой работы. Пол Берман теперь не сомневался, что когда-нибудь Бернард непременно займет его место.

Глава 4

Первый месяц работы был суматошным, но к июлю все вошло в свою колею, в магазин начали поступать товары из осенней коллекции. На следующий месяц Берни запланировал несколько показов мод, как раз к премьере оперы – самому яркому событию светского сезона в Сан-Франциско. Для этого случая женщины будут покупать туалеты и по десять тысяч долларов.

«Оперные» наряды уже развесили на стендах в особо охраняемом помещении, чтобы никто не мог увидеть фасоны и уж тем более сфотографировать, да и стоили они целое состояние.

Как обычно, именно эти проблемы занимали его мысли, когда он поднимался по лестнице на этаж детских товаров, чтобы проверить, все ли там благополучно. Берни знал, что неделей раньше у них были трудности с закупкой некоторых товаров к школьному сезону, и хотел убедиться, что проблема устранена. Он сам встретился с поставщиком, проинструктировал продавщиц, обо всем договорился. Вот и сейчас, окинув взглядом вешалки с одеждой, он сразу прошел вглубь отдела, к вешалке с яркими детскими купальниками, на которые через неделю начнется распродажа. Там он неожиданно заметил, что на него не отрываясь смотрят большие голубые глаза маленькой девочки. Похоже, она долго за ним наблюдала – без страха, но и без улыбки, просто с интересом. Берни улыбнулся ей.

– Привет, как дела? – Наверное, это странный вопрос по отношению к ребенку, которому от силы лет пять, но он понятия не имел, как надо разговаривать с детьми. Про школу спрашивать неуместно, поэтому он поинтересовался: – Тебе здесь нравится?

– Ничего так, – девочка пожала плечами (похоже, ее больше интересовал он сам) и добавила: – Не люблю дядек с бородой.

– Ах, какая жалость!

Светлые волосы этого милейшего создания были заплетены в две длинные косички с розовыми лентами в тон розовому платьицу. В руке же девчушка держала куклу и, судя по ее виду, это была ее любимая игрушка.

– Борода царапается, – заметила маленькая леди таким тоном, как будто сообщала великую тайну.

Берни кивнул с серьезным видом и погладил бороду: вроде ничего, даже мягкая, но ведь он к ней привык и никогда не ощущал прикосновений пятилетних детей. Если уж начистоту, то ее вообще никто не трогал с тех самых пор, как он приехал в Сан-Фринциско: ни одна из дам не затронула ни струн его души, ни даже физиологических инстинктов. Местные леди щеголяли с распущенными длинными волосами, носили, по-видимому, удобные, но уродливые сандалии на босу ногу и, казалось, все поголовно предпочитали футболки и джинсы. Ему нравились куда более стильные дамы Нью-Йорка с их высокими каблуками, шляпками, аксессуарами, идеально уложенными волосами. Пусть это и не столь существенно, но для Берни имело значение.

– А как тебя зовут? Я Берни, – он протянул малышке руку, и она серьезно пожала ее, а потом ответила:

– Я Джил. Ты что, здесь работаешь?

– Да.

– Они хорошо с тобой обращаются?

– Очень. А почему ты спрашиваешь?

Не мог же он сказать, что в данном случае «они» – это он сам!

– Тебе везет, потому что там, где работает моя мама, не всегда так, иногда они очень даже вредные, – девочка сказала это невероятно серьезно, и он с трудом сдержал улыбку, хотя и задумался, где ее мать. Скорее всего, малышка потерялась, но пока не поняла этого. – Знаешь, они даже не разрешают ей остаться дома, когда я болею.

Упомянув о матери, она вдруг спохватилась:

– Где же она? Куда делась мама?

– Не знаю, Джил, – он по-доброму улыбнулся девочке и посмотрел по сторонам, но никого, кроме продавщиц, в отделе не было. – Ты помнишь, где видела ее, перед тем как отправиться сюда?

Девочка прищурилась.

– Внизу вроде, она покупала розовые колготки… – Джил подняла глаза на Берни и чуть растерянно добавила: – Я пришла посмотреть на купальники. – Она огляделась. Здесь купальники висели повсюду. – На следующей неделе у мамы отпуск, и мы будем ходить купаться… Они такие красивые!

У крохи задрожала нижняя губа, и Берни поспешил протянуть ей руку:

– Почему бы нам не поискать твою маму?

Но девочка испуганно замотала головой и, отступив на шаг, спрятала ручки за спину.

– Нет-нет! Мне нельзя ни с кем никуда уходить!

Ее глаза наполнились слезами, но она все еще старалась не расплакаться, что, по мнению Берни, говорило о сильном характере. Он жестом подозвал одну из продавщиц.

– А что, если мы пойдем в кафе и купим мороженое, а эта леди пока поищет твою маму?

Джил с опаской посмотрела на продавщицу, а Берни объяснил женщине, что мать девочки покупала колготки на основном этаже.

– Может, лучше сделать объявление по громкой связи? – предложила та.

Это нововведение предназначалось на случай пожара, угрозы взрыва или чего-то подобного, но с его помощью найти мать Джил было действительно гораздо проще.

– Да, надо позвонить начальнику охраны, он все организует.

Берни повернулся к Джил (девочка вытирала слезы своей куклой):

– Как имя твоей мамы? Да, и фамилия?

Девочка больше его не боялась, хотя и отказывалась куда-либо с ним идти. Ее мать заслуживала уважения за то, что твердо внушила ей это правило.

– О’Рейли, – ответила Джил. – Это ирландская фамилия. Мы католики. А ты?

Берни показалось, что он расположил девочку к себе, а он так просто был очарован ею.

– Я иудей.

Девочка выглядела заинтригованной.

– Что это такое?

– Это значит, что у нас вместо Рождества Ханука.

– А Санта-Клаус к тебе приходит? – уточнила Джил.

На этот вопрос нет однозначного ответа, поэтому Берни придумал собственный:

– Если ты о подарках, то мы их дарим друг другу целых восемь дней.

Это произвело на нее впечатление:

– Восемь дней! Здорово!

Вдруг она посерьезнела:

– Ты веришь в Бога?

Он кивнул, хоть и очень удивился глубине ее мышления. Сам он давно не думал о Боге, и сейчас ему было стыдно в этом признаться. Определенно, девчушка послана ему, чтобы наставить на путь истинный.

– Да, верю.

– Я тоже, – она опять вопросительно посмотрела на него. – Как ты думаешь, мама скоро вернется?

Слезы все еще стояли в ее голубых глазах.

– Конечно. А теперь я предлагаю поесть мороженого. Кафе вон там, совсем близко.

Перед таким заманчивым предложением она устоять не могла, молча вложила свою ручонку в его ладонь, и они направились в кафе, только ее косички подпрыгивали при ходьбе.

Берни помог ей забраться на высокий табурет у стойки бара и заказал банановый сплит. Его не было в меню, но для него, вне всякого сомнения, приготовят. Джил оценила вкуснятину по достоинству. Нет, про маму она не забыла, но разговор и угощение ее немного отвлекли. Они с Берни мило поболтали о том о сем. Джил призналась, что очень хотела собаку, но хозяин их квартиры не позволил завести.

– Он очень вредный, – заявила девочка с полным ртом, уже основательно перепачкавшись шоколадом. – И его жена тоже, а еще она ужасно толстая.

Она прожевала, тут же вновь набрала полный рот орехов и ломтиков банана и добавила ложку взбитых сливок. Берни слушал ее и спрашивал себя, почему этот простодушный ребенок тронул его сердце.

– У вас очень красивые купальники.

– Какие тебе больше понравились?

– Маленькие такие, у которых есть трусики и верх. Мама говорит, что я могу его не носить, но я всегда надеваю, – заявила она чопорно. Теперь у нее даже нос был в шоколаде. – Мне понравился голубой, розовый и красный… и оранжевый.

Последний ломтик банана был съеден, за ним последовали вишня и взбитые сливки, когда в дверях возникла суматоха, и в зал вбежала молодая женщина с длинными светлыми волосами. Как вихрь промчалась она через комнату, и они развивались за ней как золотое знамя. Берни понял, что это мать девочки.

Очень хорошенькая, только с безумным взглядом и залитым слезами лицом. Ее руки были заняты сумочкой, пакетами, детской курточкой и куклой.

– Джил! Ну куда ты подевалась?

– Я только хотела посмотреть… – промямлила девочка.

– Никогда больше так не делай! – перебила мать, схватила ее за плечо и слегка встряхнула, потом быстро подняла дочь на руки и крепко прижала к себе. Было видно, что она очень перепугалась и едва сдерживает слезы, а потому не сразу заметила Берни, который стоял рядом. – Ой, извините. Прошу прощения, что мы причинили вам столько хлопот.

Она ему очень понравилась: пусть в джинсах, футболке и сандалиях, но она была куда красивее и изящнее большинства здешних дам.

Мать и дочь искали всем магазином, всполошив весь основной этаж. Женщина боялась, что девочку похитили, и в отчаянии сначала бросилась за помощью к продавщице, потом к помощнику менеджера – ко всем, кто случайно оказался поблизости. Каждый сделал все, что мог, и наконец по громкой связи прозвучало объявление, что девочка в кафе.

– Все в порядке. Мы прекрасно провели время.

Берни и Джил понимающе переглянулись, и малышка вдруг рассмеялась:

– А знаешь, если бы ты тоже взял себе банановый сплит, то весь бы перепачкался! Особенно борода!

Берни тоже засмеялся, а мать Джил, казалось, пришла в ужас.

– Она права! – весело признал Берни, а молодая женщина покраснела.

– Джил такая болтушка! Ох, простите, я не представилась. Меня зовут Элизабет О’Рейли.

– И вы католичка… – заметив, что Элизабет опешила, он пояснил: – У нас с Джил был очень серьезный разговор на эту тему.

Девочка глубокомысленно кивнула и отправила в рот вишенку:

– А он кто-то другой, но я забыла, как это называется.

– Иудей, – подсказал Берни.

Элизабет смущенно улыбнулась: порой дочь ставила ее в неловкое положение.

– У него Рождество бывает восемь раз. – Было видно, что именно это произвело на девочку большое впечатление. – Честно, он сам так сказал! Ведь правда?

Берни улыбнулся и кивнул:

– Называется «Ханука».

Берни много лет не был в храме: его родители принадлежали к реформистскому иудаизму, а он и вовсе не соблюдал обычаи, – но сейчас его интересовало вовсе не вероисповедание миссис О’Рейли, а то, имеется ли мистер О’Рейли.

– Я вам очень, очень признательна.

Элизабет сделала вид, что сердита на Джил. Сейчас девочка выглядела гораздо спокойнее, не так крепко прижимала к себе куклу и с удовольствием доедала мороженое.

– А еще у них красивые купальники.

Элизабет покачала головой и протянула Берни руку:

– Спасибо еще раз. Пойдем, пожалуй, пора домой.

– А можно мы сначала посмотрим купальники?

Но мать была непоколебима. Вздохнув, Джил тоже пожала Берни руку, очень официально поблагодарив и одарив на прощание солнечной улыбкой:

– Ты хороший, и мороженое очень вкусное. Большое спасибо.

Берни было жаль, что она уходит. Он остановился возле эскалатора, глядя, как голова с косичками скрывается внизу, и чувствовал себя так, будто потерял единственного друга.

Берни вернулся к кассе, чтобы поблагодарить работников за помощь, и на обратном пути прихватил три бикини шестого размера: оранжевое, розовое и голубое. Красные этого размера были уже распроданы. К покупкам он добавил две панамки и махровый пляжный халатик. Все это было словно специально для нее сшито. Берни положил вещи на прилавок перед кассой и поинтересовался:

– Элизабет О’Рейли у нас в компьютере есть? Больше о ней ничего не знаю.

Берни вдруг поймал себя на мысли, что было бы хорошо обойтись без мужа. Всего через две минуты кассир сообщила, что счет у нее новый, а живет она на Валлехо-стрит в Пасифик-Хайтс.

– Отлично.

Делая вид, будто собирается занести эти данные в картотеку, а вовсе не в свою пустую книжку, Берни записал ее адрес и номер телефона, потом распорядился, чтобы отобранный им товар отправили мисс Джил, а стоимость записали на его счет. К покупкам он приложил карточку со словами: «Спасибо за очень приятную встречу. Надеюсь в скором времени встретиться с тобой снова. Твой друг Берни Файн».

В свой кабинет он возвращался легкой походкой, с загадочной улыбкой на лице и осознанием, что даже в этом месте есть что-то хорошее.

Глава 5

Подарки доставили в среду днем, и Элизабет сразу же позвонила в «Уольфс» поблагодарить Бернарда за щедрость и внимание к ее дочери.

– Право, не стоило: Джил только о вас и говорит, вспоминает, какой вкусный был банановый десерт и как все было здорово.

Голос Элизабет О’Рейли звучал так молодо, будто принадлежал девочке-подростку. Берни сразу представил ее широко распахнутые глаза и блестящие светлые волосы.

– Джил очень храбрая девочка: испугалась, когда поняла, что потерялась, но держалась молодцом. А ведь ей всего пять лет!

Элизабет улыбнулась:

– Да, она очень хорошая девочка.

У Берни так и вертелось на языке: «Как и ее мама», – но он удержался.

– Вещи подошли?

– Да, все село идеально. Она вчера весь вечер в них разгуливала, а сегодня даже надела один под платье и отправилась с подружками в парк. Друзья разрешили нам пожить в их бунгало в Стинсон-Бич, так что весьма кстати, что у Джил теперь есть полный пляжный гардероб, – засмеялась Элизабет. – Спасибо вам большое.

Она не знала, что еще сказать, Берни тоже не мог найти подходящие слова. Для него такое было в новинку, и в трубке повисла напряженная тишина. Секунды шли, наконец он решился:

– Мы… могли бы с вами встретиться?

Он почувствовал себя полным идиотом или маньяком, который звонит своей жертве и тяжело дышит в трубку, но, к его изумлению, она согласилась.

– Да, я не против. Если хотите, приезжайте как-нибудь к нам в Стинсон-Бич.

Она говорила так естественно и непринужденно, что Берни сразу успокоился и стал самим собой. У него даже создалось впечатление, что она нисколько не удивлена и была даже рада его звонку.

– С удовольствием. Сколько вы там пробудете?

– Две недели.

Берни мгновение подумал и решил, что ничто не мешает ему в кои-то веки взять в субботу выходной, тем более что его постоянное присутствие в магазине вовсе не требовалось. Он приходил туда по выходным только потому, что больше нечем было заняться.

– Как насчет ближайшей субботы?

До нее оставалось всего два дня, и от этой мысли у Берни вспотели ладони.

Она ответила не сразу, вспоминая, кого на какие дни уже пригласила. Домик в Стинсон-Бич всегда был для нее возможностью повидаться с друзьями, и она приглашала их в разные дни, но суббота пока оставалась свободна.

– Было бы неплохо… даже замечательно, – думая о нем, Элизабет улыбнулась: такой симпатичный, был добр к Джил, вроде бы не гей, обручальное кольцо не носит, но уточнить никогда не помешает, что она и сделала. А то было бы весьма неприятным сюрпризом узнать об этом позже, такое уже случалось.

– Боже правый, нет!

«Ага. Один их этих».

– У вас что, аллергия на брак?

– Нет, просто очень много работаю.

– Как одно связано с другим? – Элизабет решила выяснить все сразу: у нее были собственные причины на это. Обжегшись на молоке, дуют на воду, как говорится: она побывала замужем и больше не собиралась. – Вы разведены?

Берни улыбнулся, хоть и был удивлен ее прямолинейностью.

– Нет, я не был женат, хотя дважды едва не дошел до алтаря. А мое нынешнее положение меня полностью устраивает… во всяком случае, пока. У меня всегда не хватало времени для отношений: был сосредоточен на карьере.

– Но ведь этого мало, – похоже, она знала, о чем говорит. Берни стало интересно, что занимало ее свободное время. – Мне-то проще: у меня есть Джил.

– Да, это хорошо, – Берни замолчал, думая о девочке, и решил отложить остальные вопросы до встречи в Стинсон-Бич, когда сможет смотреть ей в лицо и на руки. Он не любил вести подобные разговоры по телефону. – Значит, встретимся в субботу. Что-нибудь привезти для пикника? Может быть, вино? Или что-то еще?

– Конечно. Думаю, норковая шуба подойдет.

Берни засмеялся и повесил трубку. Еще целый час после этого разговора у него держалось хорошее настроение. У нее был такой голос… теплый, естественный, и, кажется, в ней нет корысти. И она не из тех особ, которые ненавидят мужчин, во всяком случае, не производит впечатление такой и не стремится кому-то что-то доказать. Осталось дождаться встречи в Стинсон-Бич.

В пятницу вечером, перед тем как уходить домой, он зашел в отдел деликатесов и накупил всякой снеди: шоколадного мишку для Джил, коробку шоколадных трюфелей для Элизабет, сыр бри двух сортов, багет (их доставляли самолетом из самой Франции), крошечную баночку черной икры, паштет из гусиной печени, две бутылки вина, красного и белого, и еще банку глазированных каштанов.

Утро субботы началось с тщательного бритья: памятуя слова Джил о бороде, Берни решил от нее избавиться. Пригодились джинсы, старая голубая рубашка и разношенные кроссовки. Также он взял из шкафа в коридоре видавшую виды куртку. Когда магазин был еще на стадии строительства, Берни привез из Нью-Йорка удобную старую одежду, и вот сейчас ей нашлось применение. Он уже собирался выходить, как в это время зазвонил телефон. Сначала Берни не хотел отвечать, но потом подумал, что это может быть Элизабет: вдруг у нее изменились планы или она вспомнила, что нужно купить, и он снял трубку, ухитряясь держать в руках пакеты с продуктами и куртку.

– Да?

– Бернард, кто тебя учил так отвечать на звонки?

– Привет, мам, просто я уже на пороге.

– На работу? – начался допрос.

– Нет… встречаюсь с друзьями.

– Я их знаю?

В вольном переводе на нормальный язык это означало: «Они из нашего круга?»

– Не думаю, мама.

– У тебя все хорошо?

– Отлично. Я перезвоню тебе вечером или завтра из магазина. Мне правда нужно бежать.

– Должно быть, это и правда кто-то очень важный для тебя, если ты не можешь пять минут поговорить с родной матерью. Это девушка?

«Нет, женщина, и конечно, Джил».

– Я же сказал: друзья.

– Бернард, ты ведь не хочешь сказать, что это…

О господи! Опять! Берни так и подмывало сказать, что все именно так, как она подозревает, чтобы позлить.

– Нет, мама, не переживай: мне по-прежнему нравятся женщины. Скоро позвоню.

– Ладно-ладно. И не забудь носить шляпу на солнце.

– Передай привет папе.

Берни повесил трубку и поспешил покинуть квартиру, пока она не позвонила опять, на этот раз чтобы предостеречь от акул. А еще она любила пересказывать ему страшилки, вычитанные в «Дейли ньюс», например, что от некоего продукта где-нибудь в Де-Мойне умерло два человека. Ботулизм, болезнь легионеров, сердечный приступ, геморрой, токсический шок – опасностей не счесть. Приятно, конечно, когда кто-то беспокоится о твоем здоровье, но не с такой одержимостью, как его мать.

Поставив пакеты на заднее сиденье, Берни включил зажигание и уже через десять минут ехал по мосту Золотые Ворота на север. В Стинсон-Бич вела живописная дорога, причудливо петлявшая по склонам холмов и немного напоминавшая Биг-Сур в миниатюре. Берни уже от самой поездки получал удовольствие. Проехав через крошечный городок, он нашел нужный адрес. Коттедж располагался в частном жилом комплексе под названием «Сидрифт», Берни назвал охраннику свое имя, и его пропустили на территорию. Если не считать охраны, место не выглядело пафосным: дома достаточно скромные, публика демократичная – разгуливает босиком и в шортах. Комплекс выглядел подходящим местом для семейного отдыха и напоминал Лонг-Айленд или Кейп-Код. Берни нашел нужный дом и въехал на подъездную дорогу. Перед домом стоял трехколесный велосипед и видавшая виды деревянная лошадка, которой явно немало лет. Берни звякнул старым школьным колокольчиком у ворот, вошел, и навстречу ему выпорхнула Джил в купленном им махровом халатике.

– Привет, Берни! – просияла девочка, увидев его. – Огромное спасибо за подарки.

– Тебе очень идет, – Берни подошел ближе. – Пожалуй, можно взять тебя в манекенщицы: будешь демонстрировать детскую одежду в нашем магазине. Где мама? Надеюсь, она нигде не заблудилась. – Он сделал вид, что неодобрительно хмурится, и Джил рассмеялась так искренне, что это тронуло его до глубины души. – И часто с ней такое случается?

Девочка замотала головой:

– Нет, только в магазинах.

– Это кто там сплетничает? – раздался за спиной голос Элизабет. – Привет. Как добрались?

– Прекрасно.

Берни и впрямь получил огромное удовольствие от поездки. Они обменялись теплыми взглядами, и Элизабет заметила:

– Дорога очень извилистая, не всем нравится.

– Меня всегда рвет по пути, – вставила Джил. – Но когда мы сюда добираемся, все проходит. Здесь здорово.

Берни озабоченно посмотрел на нее:

– Ты сидишь на переднем сиденье у открытого окна?

– Да.

– А перед поездкой ешь соленое печенье… Нет, готов поспорить, что это банановые десерты! – он вспомнил про шоколадного мишку и, достав из пакета, вручил его Джил, потом протянул пакеты Элизабет. – Это для пикника.

Элизабет выглядела удивленной и тронутой. А Джил, получив лакомство, аж взвизгнула от восторга: мишка был даже больше ее куклы.

– Мамочка, можно мне его съесть прямо сейчас? Ну пожалуйста! Ну или хотя бы кусочек… например, ухо.

– Ладно-ладно, так и быть, но не ешь много: уже скоро обед.

Джил ускакала, словно щенок с косточкой, и Берни заметил с улыбкой:

– Какой чудесный ребенок!

– Она тоже без ума от вас, – сказала Элизабет, зардевшись.

– Банановые сплиты и шоколадные медведи всегда так действуют. С неиссякаемым запасом этих лакомств я вполне мог бы быть хоть серым волком и все равно бы ей понравился.

Они вместе прошли в кухню, она достала из пакетов покупки и ахнула при виде черной икры, паштета и прочей дорогой снеди.

– Право, Берни, не надо было так тратиться! О боже, вот это да! – Элизабет достала из пакета коробку шоколадных трюфелей, а потом с виноватым видом сделала то же самое, что сделала бы на ее месте дочь: предложила трюфели Бернарду, потом положила конфету в рот и от наслаждения закрыла глаза. – Оооо, какое блаженство!

Это прозвучало так сексуально, что у Берни мурашки побежали по коже. Эта хрупкая, грациозная женщина выглядела сегодня как девчонка: свои длинные светлые волосы она заплела в косу, надела линялую джинсовую рубашку такого же цвета, как ее голубые глаза, и белые шорты, которые открывали стройные ноги. Берни заметил аккуратно покрашенные красным лаком ногти на ногах, и это была единственная уступка заботе о внешности. На ее лице не было и следов макияжа, а ногти на руках были коротко подстрижены. Элизабет выглядела прелестно, но не фривольно, и Берни это нравилось. От ее чуть ли не детской непосредственности теплело на сердце. Она так радовалась, когда доставала из пакетов все, что он привез, что ничуть не отличалась от своей дочери.

– Бернард, вы нас балуете! Прямо не знаю, что сказать.

– Ничего не надо. Мне доставляет огромное удовольствие порадовать новых друзей… у меня их здесь не так уж много.

– Как долго вы здесь?

– Пять месяцев.

– Вы из Нью-Йорка?

Он кивнул.

– Да, прожил там почти всю жизнь, кроме трех лет в Чикаго.

Элизабет достала из холодильника две бутылки пива и протянула одну Берни.

– Я родилась в Чикаго. А чем занимались там вы?

– Для меня это было первое настоящее испытание. Я там управлял магазином, – Берни помолчал, задумавшись. – А теперь вот тем же занимаюсь здесь.

Он до сих пор ощущал переезд в Сан-Франциско как ссылку, хотя сейчас, когда смотрел на Элизабет и потом шел за ней в уютную гостиную, это ощущение стало заметно слабее. В этом небольшом коттедже пол был застелен соломенными циновками, мебель покрывали вылинявшие джинсовые салфетки, в качестве украшений повсюду лежали ракушки и кусочки стекла, отшлифованные морем. Такой дом мог стоять где угодно: в Ист-Хэмптоне, на Файер-Айленде, в Малибу, – поскольку был ничем не примечателен, если бы из окна не открывался вид на пляж, бескрайнее море, а сбоку не блестели на солнце сгрудившиеся на холмах дома Сан-Франциско. Прекрасный вид и прекрасная женщина делали это место восхитительным. Она жестом предложила Берни сесть в удобное кресло, а сама устроилась на диване, подобрав под себя ноги.

– Вам здесь нравится? Я имею в виду – в Сан-Франциско?

– Временами, – честно ответил Берни. – Должен признаться, я мало видел город: очень занят в магазине. Климат мне нравится. Когда улетал из Нью-Йорка, там шел снег, а через пять часов здесь меня встретила весна. Это было приятно.

– А что не понравилось? – спросила она с улыбкой, поощряя его продолжать.

Было в ней нечто такое, что располагало к беседе: хотелось говорить и говорить, делиться самыми сокровенными мыслями. Берни вдруг осенило, что было бы очень хорошо иметь вот такого друга, но он не был уверен, что не захочет большего. Его буквально притягивало к ней: в каждом жесте, взгляде, звуке голоса было нечто неуловимо сексуальное, чему он не мог дать определение. Ему хотелось к ней прикасаться, держать за руку, а когда она улыбалась – целовать сочные губы.

– Наверное, вам здесь одиноко? В первый год я тут умирала от тоски.

– Но все равно остались?

Берни был заинтригован. Ему хотелось узнать о ней побольше, услышать все, что она готова рассказать.

– Да. Сначала у меня не было выбора. К тому времени родственников, к которым я могла бы уехать, не осталось. Мои родители погибли в автокатастрофе, когда я училась на втором курсе Северо-Западного университета, – ее глаза затуманились, и Берни невольно поморщился, как от боли. – Думаю, это и сделало меня слишком доверчивой и уязвимой, и я безумно влюбилась в парня, звезду нашего студенческого театра.

Вспоминая те дни, Элизабет погрустнела. Странно: обычно она об этом никому не рассказывала, но с Берни было так легко, словно они знакомы сто лет. В панорамное окно они видели, как Джил снаружи играет в песке, посадив рядом куклу, и время от времени машет им рукой. Что-то в Берни вызывало у Элизабет потребность быть с ним честной с самого начала. Если ему не понравится то, что услышит, он больше не позвонит, но по крайней мере, если их общение продолжится, между ними все будет ясно, а это было для нее почему-то важно. Она устала от игр и притворства, надоело изображать рафинированную леди. Элизабет посмотрела на Берни широко открытыми ясными глазами.

– В университете я изучала, конечно, и драматургию, – она улыбнулась, вспоминая. – Летом, уже после гибели родителей, мы вместе участвовали в малобюджетной летней постановке. Я была словно зомби, в оцепенении, мало что соображала, вот и влюбилась по уши. Он казался мне таким классным… А перед самым выпуском я забеременела. Чендлер решил пожениться здесь, потому что ему предложили роль в голливудском фильме. И вот он приехал сюда первым, а я вслед за ним. Что касается аборта, я даже мысли такой не допускала, хотя между нами все было уже не так радужно. Он был, мягко говоря, не в восторге от моей беременности, но я все еще отчаянно его любила и думала, что у нас все наладится, – она взглянула в окно на Джил, словно хотела убедиться, что с ней все в порядке, и продолжила: – Я доехала автостопом до Лос-Анджелеса, и мы с Чендлером встретились. Чендлером Скоттом. Позже выяснилось, что никакой он не Чендлер Скотт, кем представлялся. Его настоящее имя – Чарли Шиаво, но он его сменил по какой-то причине. С ролью у него не сложилось, и он занимался чем придется и при этом не пропускал ни одной юбки. Я же работала официанткой, и с каждым днем мой живот становился все больше. В конце концов мы все-таки поженились – за три дня до рождения Джил. Я думала, чиновник, который регистрировал наш брак, упадет в обморок. А потом Чендлер исчез. Джил было пять месяцев, когда он позвонил сообщить, что получил место в труппе в Орегоне, а позже я узнала, что он сидел в тюрьме. Можно подумать, сам факт женитьбы его так напугал, что он постарался исчезнуть. К тому времени ко мне вернулась способность мыслить здраво, и я поняла, что он, по-видимому, с самого начала занимался всякими странными делишками. Его арестовывали за продажу краденого, потом еще раз, за кражу со взломом. Он уходил, потом возвращался, но в конце концов мне это надоело: я подала на развод, переехала в Сан-Франциско и с тех пор больше о нем не слышала. Он оказался прожженным мошенником, но сумел запудрить мне мозги, воспользовавшись моим состоянием. Встреть я его сегодня, не думаю, что снова попалась бы на эту удочку. Как бы то ни было, я получила развод, вернула себе девичью фамилию, и вот мы здесь.

Рассказывая свою историю, она казалась совершенно невозмутимой. Берни это поразило: другая на ее месте пустила бы слезу, теребила бы в руках носовой платок, даже просто вспоминая об этом, но Элизабет держалась. Она вовсе не выглядела несчастной, и дочурка у нее прекрасная.

– Теперь моя семья – это Джил. Я думаю, в конце концов мне повезло.

– А что обо всем этом думает ваша дочь? – спросил Берни, переполнившись сочувствием к ней. Ему было любопытно, что она сказала ребенку.

– Ничего. Я сказала ей, что он был прекрасным актером, но после тяжелой болезни умер, когда ей был всего год. Остального она не знает, да и зачем ей знать, раз мы его больше не увидим? Одному богу известно, где он сейчас. Вероятно, он кончит тем, что загремит за решетку на всю оставшуюся жизнь. Он нами не интересуется, да и не интересовался никогда. По мне, так пусть лучше Джил считает своего отца приличным человеком – хотя бы пока.

– Думаю, вы правы.

Берни искренне восхищался ею: не ожесточилась, сумела простить да и дочери сумела внушить, что ее отец был благородным мужчиной. Эта хрупкая женщина оказалась такой стойкой и осталась такой прекрасной. Она сама создала себе новую жизнь, и Калифорния – самое подходящее место для этого.

– Я использовала деньги от страховки родителей, проучилась год в вечернем университете, чтобы получить удостоверение учителя, и устроилась в школу. Сейчас преподаю во втором классе, и ученики у меня просто замечательные! – она довольно улыбнулась. – Джил пойдет в эту же школу, поэтому я буду меньше платить за обучение. Собственно, по этой причине я и решила стать учителем. Хотелось, чтобы она училась в приличной школе, но платить за частную школу мне очень сложно, так что все устроилось наилучшим образом.

В ее устах рассказ прозвучал как история успеха, а вовсе не страданий. Просто поразительно: она вырвала победу из челюстей поражения, и Берни легко мог представить, как это произошло. Чендлер Скотт или как его там на самом деле звали представился ему мужской версией Изабель, хотя явно был не таким профи, как она. Берни решил, что Элизабет заслуживает ответной честности с его стороны.

– Несколько лет назад меня угораздило попасть в подобную историю. С красивой француженкой я познакомился в нашем магазине, она была манекенщицей. Больше года я был полностью в ее власти, но в отличие от вас не получил в награду такую чудесную маленькую девочку, – он улыбнулся, кивнув в сторону Джил, которая все еще играла на улице. – Из этой истории я вышел с ощущением, что меня просто использовали. Вдобавок я лишился внушительной суммы и часов, которые мне подарили родители. Она оказалась очень ловкой. Один субъект предложил ей роль в кино, и я застал их, когда они занимались любовью на палубе его яхты. Думаю, такая порода людей не зависит ни от пола, ни от национальности. После такого становишься осторожным в знакомствах, не так ли? С тех пор прошло три года, и за все это время я больше ни с кем не был так близок. После таких отношений начинаешь сомневаться в собственной способности разбираться в людях. Я потом удивлялся, как мог быть таким идиотом.

Элизабет рассмеялась.

– Могу сказать то же самое! Я два года ни с кем не встречалась и даже сейчас… гм… остерегаюсь. Мне нравится моя работа, мои друзья, а остальное… – она пожала плечами и развела руками. – Без остального я могу обойтись.

Берни улыбнулся:

– Значит, мне уйти?

Они оба засмеялись. Она встала и пошла в кухню проверить пирог.

– Как вкусно пахнет! – воскликнул Берни, когда по комнате поплыл аппетитный аромат.

– Спасибо, я люблю готовить.

Она быстро приготовила салат цезарь, манипулируя заправкой так же ловко, как его любимый официант в нью-йоркском «21», а потом приготовила Берни «Кровавую Мэри». Для Джил она сделала ее любимый сэндвич с беконом и арахисовым маслом и постучала в панорамное окно. Девочка принесла с собой шоколадного медведя без одного уха и вопросительно посмотрела на мать.

– Что, если теперь я откушу ему нос?

– Бедняга! Могу себе представить, в каком состоянии он будет к вечеру. Придется привезти тебе еще одного.

– Значит, этого можно съесть? – быстро сообразила девчушка, чем вызвала смех взрослых.

Элизабет тем временем сервировала обед. На столе лежали плетенные из соломки салфетки оранжевого цвета и стояла ваза с ярко-оранжевыми цветами. Красивые тарелки и серебряные столовые приборы довершали картинку.

– Мы любим здесь бывать, – заметила Элизабет. – Для нас это приятный отпуск. Коттедж принадлежит одной учительнице из нашей школы. Его построил несколько лет назад ее муж, архитектор. Сами они ездят каждый год на восток, погостить у ее родителей, и на это время разрешают нам пожить в их доме. Это лучшее время года, правда, Джил?

Девочка кивнула и улыбнулась Берни:

– Вам тоже здесь нравится?

– Очень.

– А вас рвало по дороге?

Ну и тема для разговора за столом! Берни невольно улыбнулся, но ему нравилась ее безыскусность и прямота. Она очень походила на свою маму и внешне, и по характеру.

– Нет, меня не рвало, но я сам вел машину, а это помогает.

– Мама тоже так говорит, поэтому ее никогда и не рвет.

Элизабет укоризненно посмотрела на дочь:

– Джил!

Берни наблюдал за ними обеими с искренним удовольствием. Это был чудесный день! Так хорошо Берни давно себя не чувствовал. После еды они вышли прогуляться по берегу. Джил убежала вперед, выискивая ракушки. Берни подозревал, что им не всегда было так легко: трудно растить ребенка в одиночку, – но Лиз не жаловалась.

Берни рассказал ей о своей работе в «Уольфс», о том, что тоже хотел преподавать, но судьба распорядилась иначе. Он даже зачем-то рассказал ей о Шейле, которая когда-то разбила ему сердце. На обратном пути, глядя на Элизабет, Берни признался:

– Знаете, у меня такое чувство, будто я знаю вас много лет.

Он никогда не испытывал ничего подобного ни с одной из женщин.

– Я тоже чувствую что-то похожее, причем с той самой минуты, когда увидела вас в магазине.

– Рад это слышать.

Берни и правда был почти счастлив слышать ее признание, а Элизабет продолжила:

– Я увидела в вас родную душу, услышав, как вы общались с Джил. Она потом всю дорогу домой только о вас и говорила. Можно было подумать, что вы один из лучших ее друзей.

– Я был бы и правда рад стать таковым.

Их сердечный диалог прервала Джил:

– Смотрите, что я нашла! Это же песчаный доллар, не поломанный или еще какой.

– Дай-ка посмотреть, – Берни наклонился, подставил ладонь, и девочка осторожно положила в нее идеально круглую белую раковину. Они вместе рассмотрели находку. – Клянусь Джорджем, ты права!

– Кто такой Джордж?

Берни засмеялся:

– Никто. Просто так иногда говорят взрослые.

Его ответ, кажется, ее удовлетворил.

– Ты нашла очень красивый песчаный доллар, – Берни вернул Джил находку так же осторожно, потом выпрямился и посмотрел на ее мать. – Думаю, мне пора: пикник перенесем на другой день.

Ему совершенно не хотелось уходить, и она это поняла.

– А может, останетесь поужинать? Столько всего навезли…

– У меня есть идея получше, – по пути в Стинсон-Бич Берни заметил ресторан. – Дамы, что, если я приглашу вас на ужин? – Спохватившись, что одет не для ресторана, он спросил: – Пустят меня в таком виде, как думаете?

Он раскинул руки, «дамы» оглядели его с головы до ног, и Элизабет заверила:

– На мой взгляд, вы отлично выглядите.

– Тогда что, предложение принимается?

– Мамочка, давай пойдем! Ну пожалуйста!

Джил сразу загорелась этой идеей, Элизабет предложение тоже понравилось. Она с удовольствием его приняла и велела дочери пойти переодеться, а тем временем предложила Берни в гостиной пива, но он отказался.

– Я не большой любитель выпить.

Элизабет вздохнула с облегчением, потому что терпеть не могла много пьющих мужчин, ожидавших, что много будет пить и она. Чендлер всегда пил слишком много, и она из-за этого нервничала, но тогда ей не хватало смелости сказать ему об этом.

– Забавно, что кого-то раздражает, когда ты не пьешь.

– Думаю, они видят в этом угрозу для себя, особенно если сами пьют слишком много.

В тот вечер они прекрасно провели время. В ресторане, который по счастливому стечению обстоятельств тоже назывался «Песчаный доллар», царила атмосфера старого салуна. Через вращающиеся двери весь вечер ходили люди: кто выпить у стойки бара, кто поужинать огромным стейком или лобстером – фирменными блюдами. Элизабет сказала, что это лучшее заведение на побережье. К счастью, готовили здесь и правда очень хорошо. Джил так просто набросилась на стейк: они не часто посещали рестораны.

На обратном пути девочка заснула в машине, и, когда они подъехали к коттеджу, Берни бережно отнес ее на руках в ее комнату и уложил в кровать. Джил спала в крошечной комнате для гостей рядом со спальней Элизабет. Уложив девочку, они на цыпочках вернулись в гостиную.

– Кажется, я в нее влюбился, – признался Берни.

– Это взаимно. Мы чудесно провели время, – улыбнулась в ответ Элизабет.

Берни направился к двери. Ему очень хотелось поцеловать девушку, но он опасался все испортить, отпугнуть ее: она очень ему нравилась. Он чувствовал себя подростком.

– Когда вы вернетесь в город?

– Через две недели. Но почему бы вам не приехать к нам в следующие выходные? Дорога – вы сами признали – несложная, после ужина можете вернуться или даже переночевать здесь, если хотите. Джил может лечь со мной, а вы займете ее комнату.

Он предпочел бы расположиться иначе, но не посмел сказать это вслух даже в шутку: слишком рано, можно все испортить. Нельзя забывать и о Джил, которая стала очень важной частью и его жизни, не только ее. Девочка всегда была с ними, и приходилось это учитывать. Он не хотел бы расстраивать ее.

– Я с удовольствием, если получится освободить себе выходной.

– Во сколько вы обычно уходите с работы?

Они сидели в гостиной и разговаривали шепотом, чтобы не разбудить Джил.

Берни засмеялся:

– Часов в девять-десять вечера, но это решаю я сам. Я работаю, как правило, без выходных.

Элизабет была потрясена:

– Что же это за жизнь?

– Мне просто больше нечем было заняться, – признался Берни и сам ужаснулся. Но теперь, возможно, у него появится и более интересное времяпрепровождение. – К следующей неделе постараюсь исправиться. Я вам позвоню.

Элизабет кивнула, надеясь, что так и будет. Начало отношений всегда бывает трудным: установление контакта, взаимные надежды и ожидания, – но с ним все было легко. Элизабет давно не встречала таких мужчин.

Она проводила его до машины. Ей казалось, что она никогда не видела такого количества звезд. Она подняла голову и взглянула на небо, потом перевела взгляд на Берни. Они долго так стояли и смотрели друг на друга.

– Это был чудесный день, – сказал он наконец. – Буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи.

Он дотронулся до ее руки, перед тем как сесть в машину, и Элизабет на мгновение задержала его руку в своей.

– Я тоже. Будьте осторожны на дороге.

Берни выглянул в окно и усмехнулся:

– Главное, чтобы не вырвало.

Оба засмеялись. Он помахал ей рукой, выезжая задним ходом с подъездной дороги, и уехал, думая и о ней, и о Джил, вспоминая, как они весело болтали за ужином.

Глава 6

На следующей неделе Берни дважды приезжал на ужин в Стинсон-Бич. Один раз еду приготовила Лиз, а второй раз он снова сводил их в «Песчаный доллар». Потом он еще приехал к ним в субботу и привез новый пляжный мяч для Джил, несколько игр, включая кольца, которые они все вместе бросали на пляже, и разные совочки и формочки для игры в песке. Элизабет он купил купальник – голубой, почти такого же цвета, как ее глаза, – и она смотрелась в нем очень эффектно.

– Боже правый, Берни… прекратите нас баловать!

– Почему? Этот купальник как будто специально для вас создан, и я просто не смог пройти мимо.

Берни был очень доволен, потому что знал: никто до него ничего подобного не делал.

– Мы можем к этому привыкнуть, и что тогда делать? Будем каждый день барабанить в дверь вашего магазина и требовать купальники, шоколадных медведей, черную икру и паштет…

Представив эту картину, Берни расхохотался:

– Тогда мне просто придется проследить, чтобы всего этого всегда было у вас в достатке.

Шутки шутками, но он понял, что Элизабет имела в виду: им придется туго, если он исчезнет из их жизни.

На следующей неделе он приезжал еще дважды. На второй вечер Элизабет договорилась с одной своей хорошей знакомой, что та присмотрит за Джил, чтобы они могли сходить куда-нибудь вдвоем. Они, конечно, пошли в «Песчаный доллар», потому что больше здесь пойти было некуда, но им обоим нравилась и атмосфера этого ресторана, и кухня.

Сидя за столиком напротив друг друга, они улыбались.

– Было очень мило с вашей стороны приглашать в ресторан нас обеих.

– Это потому, что я еще не решил, кто мне больше нравится: вы, Элизабет, или мисс Джил.

Она рассмеялась:

– Можно просто Лиз, так меня зовут друзья. Вот скажите, почему с вами так просто и весело?

– Бог весть! – Берни улыбнулся. – У такой матери, как моя, должно было вырасти дерганое существо с парочкой тиков как минимум.

– Не может быть, чтобы она была так ужасна! – нарочито простонала Элизабет.

– Вы даже не представляете! Вот подождите, сами увидите, если она когда-нибуль снова сюда приедет, в чем я очень сомневаюсь. В июне ей здесь ужасно не понравилось. Вы даже представить себе не можете, какой она бывает трудной в общении.

Последние две недели Берни избегал разговаривать с матерью: не хотелось объяснять, где он проводит время, но если она звонила, то знала, что его часто не бывает дома. «Мама, я просто хожу по барам». Берни легко мог представить, что бы она на это сказала, но, конечно, было бы еще хуже, скажи он, что встречается с женщиной по фамилии О’Рейли. Лиз он пока об этом не говорил, боялся напугать.

– А как твой отец?

– О, папаша заслуживает ордена «Пурпурное сердце».

– Я бы хотела когда-нибудь с ними встретиться.

– О боже! – Берни изобразил испуг и покосился куда-то через плечо, словно ожидал увидеть мать с топором в руке. – Лиз, никогда так не говорите! Это может быть опасно!

Так, с шутками и смехом, они проговорили полночи. Берни первый раз поцеловал Лиз, когда приезжал на выходные, и Джил их застукала за этим занятием, но дальше их отношения не продвинулись. Берни волновался из-за девочки, и пока ему было удобнее ухаживать за Лиз на старомодный манер. Для более интимных вещей у них будет достаточно времени, когда они вернутся в город и Джил не будет спать в соседней комнате за тонкой, как картонка, стеной.

В воскресенье он приехал помочь Лиз упаковать вещи. Ее друзья сообщили, что они могут остаться еще на день. Было видно, что им не хочется возвращаться домой. Для них это был конец отпуска, и в этом году они больше никуда не поедут. Элизабет не могла себе это позволить, будь то с Джил или без нее. По дороге домой обе пребывали в таком мрачном настроении, что Берни и сам загрустил.

– Послушайте, а почему бы нам через некоторое время не поехать еще куда-нибудь? В Кармел или, например, на озеро Тахо? Что скажете? Я еще нигде не был, и вы могли бы мне все показать. Вообще-то мы можем поехать в оба эти места.

Лиз и Джил едва не завопили от радости.

На следующий день Берни велел своей секретарше подобрать для них жилье с тремя спальнями. Кондоминиум на озере Тахо был забронирован на следующий уикенд и еще на День труда. Вечером, когда Берни сообщил эту новость, и Лиз, и Джил пришли в восторг. Пока Лиз укладывала дочь в кровать, девочка послала Берни воздушный поцелуй. Они жили в маленькой квартирке с единственной спальней, которую занимала Джил, а Лиз спала на раскладном диване в гостиной. Берни стало ясно, что их личная жизнь здесь просто невозможна.

Лиз казалась встревоженной и смотрела на Берни с виноватым видом.

– Берни, поймите меня правильно, но я думаю, нам не стоит ехать с вами на озеро Тахо.

– Но почему? – удивился Берни с видом разочарованного ребенка.

– Да, все это чудесно, и мои слова, я уверена, покажутся вам безумием, но я не могу… при Джил. Если я позволю вам сделать это для нас, то как нам жить потом?

– Когда потом?

Но Берни понимал, что она имеет в виду.

– После того как вы вернетесь в Нью-Йорк или когда устанете от меня. Мы взрослые люди: сейчас все очень здорово, но кто знает, что будет через месяц, или через неделю, или в следующем году…

– Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж, – тихо, но твердо сказал Берни.

Лиз удивилась, но не так сильно, как он сам. Слова, казалось, вырвались у него сами по себе, но теперь, когда они прозвучали, он осознал, что все правильно.

– Вы… шутите? – Она вскочила и принялась взволнованно ходить по комнате. – Вы же меня толком не знаете.

– Знаю. Всю жизнь я встречался с женщинами, которых уже после первого свидания мне не хотелось видеть, но я говорил себе: «Какого черта, хотя бы попытайся, никогда не знаешь заранее…» И месяца через два-три, максимум через полгода я порывал с очередной пассией и никогда ей больше не звонил. А вот теперь встретил вас и понял, что влюблен, в тот же миг, когда впервые вас увидел. Во вторую встречу я понял, что вы лучшая женщина из всех, кого я когда-либо встречал, и что я буду считать себя счастливчиком, если вы позволите мне чистить ваши туфли до конца моих дней… Так что мне теперь делать? Полгода играть в игры и притворяться, что мне еще нужно разобраться в своих чувствах? Мне не нужно ни в чем разбираться. Я вас люблю, я хочу жениться на вас, – Берни весь сиял, поскольку понял: с ним только что произошло самое лучшее, что только могло произойти. – Лиз, вы выйдете за меня?

Она улыбнулась, сразу помолодев лет на пять.

– Вы сумасшедший, знаете это? Безумец! – воскликнула Элизабет, хотя сама тоже была от него без ума. – Не могу же я выйти за вас замуж через три недели после знакомства? Что скажут люди? Что скажет ваша мать?

Она произнесла волшебные слова, и он застонал, но все равно был счастлив.

– Послушайте, если вас зовут не Рэйчел Нассбаум и девичья фамилия вашей матери была не Гринберг или Шварц, у моей матери в любом случае будет истерика, так что какая разница?

– Будет разница, если вы ей скажете, что познакомились со мной три недели назад.

Она подошла к Берни, он потянул ее за собой на диван и взял ее руки в свои.

– Элизабет О’Рейли, я вас люблю, и мне неважно, сколько мы знакомы. Мне все равно, будь вы даже родственницей папы римского! Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время на игры. Я никогда этим не занимался и не буду. Давайте не тратить впустую то, что у нас есть! – и тут его осенило: – Вот что! Мы сделаем все по правилам. Мы обручимся. Сегодня первое августа, мы назначим свадьбу на Рождество, это через пять месяцев. Если к тому времени вы мне скажете, что это не то, чего вы хотите, мы все отменим. Как вам такой вариант?

Берни уже думал, какое купит кольцо. В пять каратов… нет, в семь… восемь… десять… все, что она пожелает. Он обнял ее за плечи. Лиз смеялась со слезами на глазах.

– Мы с вами еще даже не спали, и уже предложение…

– Это мое упущение, – признался Берни. – Вообще-то я собирался обсудить это с вами. Как вы думаете, вы могли бы в какой-то из этих дней найти для Джил на несколько часов няню? Дело не в том, что я не люблю эту милую девочку – я ее люблю, – но у меня есть к вам непристойное предложение… приехать ко мне в гости…

Элизабет все еще пыталась обратить происходящее в шутку, поскольку еще никогда не делала ничего столь безрассудного, хотя знала, что Берни будет прекрасно относиться и к ней, и к Джил, но, что еще важнее, не сомневалась, что влюблена в него. Было чертовски трудно объяснить, как всего за три недели она ухитрилась влюбиться по уши и чувствовала, что это правильно. Ей не терпелось рассказать об этом Трейси – своей лучшей подруге и коллеге, которая должна была скоро вернуться из круиза. Когда она уезжала, у Лиз и в помине никого не было, а вернувшись, та застанет подругу обрученной с управляющим местным отделением «Уольфс». Просто сумасшествие!

– Хорошо-хорошо, я найду няню.

– Значит ли это, что мы помолвлены? – уточнил Берни.

– Думаю, да.

Ей все еще не верилось, что он это серьезно.

– А что, если мы поженимся двадцать девятого декабря? Это суббота. – Берни знал это из планов, уже составленных для магазина. – Тогда мы проведем Рождество с Джил, а на медовый месяц отправимся на Гавайи или еще куда-нибудь, где тепло.

Элизабет хоть и смеялась, но была совершенно ошеломлена. Он наклонился к ней и поцеловал, и внезапно все стало иметь смысл для них обоих. Мечта стала явью, они стали парой, хоть и возникшей из-за малышки Джил, их ангела-хранителя, любителя бананового сплита.

Когда Берни целовал ее, она чувствовала, как колотится его сердце, и они оба с абсолютной уверенностью знали, что их чувство взаимно и это навсегда.

Глава 7

На то, чтобы найти няню на несколько часов, Лиз понадобилось два дня, и, сообщая об этом Берни по телефону, она покраснела. Что у него на уме, сомневаться не приходилось, и ей было неловко оттого, что все это происходит по предварительному договору, но в их ситуации других вариантов не было. Женщина, с которой она договорилась, обещала прийти к семи и согласилась пробыть до часу ночи.

– Чувствую себя немножко Золушкой, но это не беда, – сказала Лиз с улыбкой, когда он приехал за ней.

– Все в порядке, об этом не беспокойся, – пятидесятидолларовая бумажка перекочевала из его кармана в руку няни, когда Лиз пошла поцеловать Джил перед сном. – Надень сегодня что-нибудь понаряднее.

Она нервничала, как невеста.

– Вроде пояса с подвязками?

Берни засмеялся:

– Это, конечно, заманчиво, но поверх него надень все-таки платье: мы едем в ресторан.

Лиз удивилась. Ей-то казалось, что из ее квартиры они сразу поедут к нему, чтобы «это» наконец произошло. Ей это напоминало чуть ли не хирургическую операцию. Первый раз это всегда неловко, и мысль пойти вместо этого в ресторан показалась ей очень заманчивой.

Они отправились в «Летуаль», где он заказал столик на двоих. Они сидели и беседовали, как всегда, и Лиз понемногу начала расслабляться. Берни рассказывал ей о том, что нового в магазине, о планах на осень, рекламных акциях, показах мод. Открытие сезона в опере прошло с громадным успехом для «Уольфс», впереди ждали другие мероприятия.

Лиз восхищалась его работой: он был бизнесменом до мозга костей и применял принципы здоровой экономики ко всему, за что брался. А при его феноменальном чутье результат был таким, как и говорил Пол Берман: все, к чему он прикасался, превращалось в золото. Если поначалу Берни не хотел уезжать из Нью-Йорка, то сейчас нисколько не жалел, что его послали открывать магазин в Сан-Франциско. По его расчетам, он пробудет в лучшем случае еще год в Калифорнии. За это время они успеют пожениться и пожить здесь несколько месяцев до того, как вернутся в Нью-Йорк и Лиз придется познакомиться с его матерью поближе. Возможно, к тому времени они уже будут ждать ребенка и придется подумать о школе для Джил… но Лиз он пока обо всем этом не говорил. Нет, он ее, конечно, предупреждал, что они вернутся в Нью-Йорк, но пока не тревожил подробностями переезда. Время еще есть, пока нужно подумать о свадьбе.

– Ты хочешь настоящее свадебное платье?

Берни нравилась эта мысль. Пару дней назад на одном из показов в магазине он увидел чудесное платье, которое на ней смотрелось бы великолепно.

– Ты это серьезно? – смущенно спросила Элизабет.

Он кивнул и взял ее за руку. Сегодня Лиз была ослепительна: в белом шелковом платье, которое оттеняло загар, с зачесанными наверх и уложенными в узел волосами. Ее ногти покрывал серебристый лак, что было весьма необычно для нее, и это его порадовало, но он не сказал ей, почему, а наклонился и нежно поцеловал в щеку.

– Да, серьезно. Я не знаю, как это происходит, но иногда просто чувствуешь, когда поступаешь правильно, а когда нет. Я всегда это чувствовал, а ошибался лишь тогда, когда не доверял своей интуиции.

Лиз его прекрасно понимала, но все равно была удивлена столь быстрым предложением руки и сердца, хоть и точно знала, что они не совершают ошибку, что она никогда об этом не пожалеет.

– Лиз, надеюсь, ты сделаешь этот шаг с такой же уверенностью, что и я.

Он смотрел на нее с такой нежностью, что у нее защемило сердце. Они сидели, взявшись за руки, и Берни это нравилось. Он уже предвкушал, как они будут лежать рядом, обнаженные, но сейчас было еще рано об этом думать. Весь этот вечер он распланировал до мелочей.

– Знаешь, самое странное, что я и так уже уверена, просто не знаю, как это объяснить.

– Лиз, я думаю, всегда именно так и происходит, если чувства настоящие. А то ведь как бывает: живут люди вместе лет десять, а потом вдруг один из них встречает другого человека, и через пять дней они уже поженились… потому что первые отношения не были настоящими, а лишь казались таковыми.

– Да, я думала об этом так же, только не представляла, что это может произойти со мной, – с улыбкой призналась Элизабет.

Ужин был выше всяких похвал: утка, салат, суфле. Потом пара перешла в бар, где Берни заказал шампанское. Они сидели, слушали рояль и негромко переговаривались, делясь мыслями, надеждами и мечтами, как у них уже вошло в привычку. Для нее это был лучший вечер за долгое-долгое время. Теперь, когда она была с Берни, это компенсировало все плохое, что случилось с ней в жизни: смерть родителей, кошмарные отношения с Чендлером Скоттом, долгие годы одиночества после рождения Джил, когда некому было прийти ей на помощь или просто поддержать. И вдруг все это стало неважным, ведь теперь она с ним. Словно вся ее жизнь была только подготовкой к встрече с этим мужчиной, и ей было так хорошо с ним, что абсолютно ничто другое больше не имело значения.

После шампанского Берни расплатился, и они медленно пошли вверх по лестнице, держась за руки. Лиз ожидала, что они выйдут на улицу, но Берни мягко направил ее к лифту, одарив озорной мальчишеской улыбкой.

– Поднимемся выпить? – спросил он шепотом.

– Только если ты никому не расскажешь, – ответила она с улыбкой.

Было всего десять, то есть у них осталось еще три часа.

Лифт поднял их на последний этаж. Не задавая вопросов, Лиз проследовала за Берни через коридор к двери номера люкс. Он достал из кармана ключ и открыл ее. Лиз впервые в жизни оказалась в таком шикарном номере, ничего подобного она не видела ни в кино, ни в своих мечтах. Все здесь было белым, отделано золотом и декорировано шелками, повсюду стояли изящные украшения, под потолком сверкала хрусталем старинная люстра. Освещение было приглушенным, на столике горели свечи, стояла сырная тарелка, в серебряном ведерке со льдом дожидалась бутылка шампанского.

В первое мгновение Лиз лишилась дара речи и только с улыбкой посмотрела на Берни. Какой он внимательный: все продумал до мелочей и сделал с таким вкусом!

– Мистер Файн, вы само очарование! Знаете об этом?

– Я подумал, что, поскольку это будет наш первый раз, все должно быть на высшем уровне.

И у него все получилось.

В другой комнате свет тоже был приглушен. Этот номер Берни сам снял в обеденный перерыв, и до того, как заехать за Лиз, поднялся сюда убедиться, что все в порядке. Он велел горничной разобрать постель и приготовить белье, так что сейчас на кровати был разложен воздушный розовый пеньюар, отделанный перьями марабу, розовая атласная ночная сорочка, а на коврике у кровати стояли шлепанцы.

Лиз невольно ахнула, когда прошла из гостиной в другую комнату и увидела эту красоту. Неужели белье, разложенное на кровати, предназначено не какой-то кинозвезде, а ей, Лиз О’Рейли из Чикаго?

Она поделилась своими мыслями с Берни, и он заключил ее в объятия.

– Ничего, очень скоро Лиз О’Рейли из Чикаго станет Лиз Файн из Сан-Франциско.

Он жадно поцеловал ее и получил такой же страстный ответ, потом бережно уложил на кровать, отодвинув пеньюар в сторону. Это была их первая возможность утолить страсть друг к другу. Желание, накопившееся за три недели, накатило на них, как приливная волна.

Их одежда валялась на полу, накрытая сверху розовым атласным пеньюаром с перьями марабу, их тела сплелись. Лиз покрыла поцелуями каждый дюйм его тела, воплотила в реальность все, о чем он когда-нибудь мечтал, а он ошеломил ее силой своей страсти. Они не могли насытиться друг другом, а потом оба лежали в полумраке спальни – удовлетворенные, полусонные, голова Берни покоилась на плече Лиз, и он играл ее длинными шелковистыми волосами.

– Знаешь, что ты самая красивая женщина на свете?

– А ты, Берни Файн, лучший из мужчин, и душой, и телом, – проговорила она вдруг охрипшим голосом.

Внезапно тишину номера нарушил ее хохот: Элизабет обнаружила, что он спрятал под подушкой. Это был черный кружевной пояс для чулок с красной розочкой. Она подняла его над головой, как трофей, поцеловала Берни, надела этот пояс, и они опять занялись любовью. Это были самые прекрасные часы и в ее, и в его жизни.

Было уже гораздо позже часа, когда они сидели в ванне и Берни ласкал ее соски в душистой пене.

– Если так пойдет дальше, мы никогда отсюда не выйдем, – промурлыкала Лиз, как довольная кошка, прислонившись головой к розовому мрамору. – Надо же позвонить няне и предупредить, что мы вернемся позже.

Берни признался, что уже обо всем позаботился.

– Ты что, ей заплатил?

– Конечно.

Он выглядел таким довольным, что она не смогла сдержать эмоций и опять его поцеловала.

– Берни Файн, если бы ты только знал, как я тебя люблю!

Он улыбнулся. Больше всего на свете ему хотелось провести с ней всю ночь, но, – увы, это было невозможно. Он уже пожалел, что предложил пожениться после Рождества, потому что не представлял, как сможет пережить без нее столь долгий срок. Мысли о свадьбе напомнили ему еще кое о чем.

Он встал и вылез из ванны, весь в мыльной пене.

– Ты куда? – удивилась Лиз.

– Сейчас вернусь.

Лиз проводила его взглядом. Это сильное тело с широкими плечами и длинными мускулистыми ногами не могло оставить ее равнодушной. Она откинулась на спинку ванны и закрыла глаза, дожидаясь его возвращения. Он не заставил себя долго ждать, быстро присоединился к ней и скользнул рукой к местечку между ног, раздвинул пальцами складки и снова стал ласкать ее там, одновременно жадно целуя в губы. На этот раз они занялись любовью в ванне, и звуки их страстного соития отдавались от розового мрамора стен гулким эхом.

– Тсс, – чуть позже прошептала Лиз, хихикая. – Как бы нас не вышвырнули из отеля.

– Одно из двух: или нас вышвырнут, или начнут продавать билеты на наше шоу.

Уже давно, наверное много лет, Берни не было так хорошо. Как бы он хотел, чтобы это блаженство не кончалось! Такой женщины, как Лиз, он никогда не встречал. Они оба очень долгое время не занимались любовью, и теперь дарили неизрасходованные запасы страсти друг другу.

– Кстати, я тебе кое-что принес, но ты так на меня набросилась…

– Я набросилась? Ха!

Она взглянула через плечо туда, куда смотрел он. Рядом с Берни каждый день превращался в Рождество, и можно было только гадать, чем он удивит ее на этот раз. Пеньюар, пояс для чулок…

Берни оставил возле ванны обувную коробку. Открыв ее и увидев кричаще яркие золотые шлепанцы, усыпанные крупными стразами, Лиз не сразу нашлась, как к этому относиться, и засмеялась:

– Это что, секонд-хенд от Золушки?

Шлепанцы были в самом деле абсолютно безвкусными, и Лиз не понимала, зачем они ей, но Берни наблюдал за ней с таким интересом, что ей стало любопытно. Изделие было со всех сторон обклеено огромными квадратами из разноцветного стекла, а на одном вдобавок болтался на золотом банте внушительный «бриллиант». И тут Лиз внезапно все поняла, поднялась, едва не поскользнувшись, и воскликнула:

– Боже! Нет! Не может этого быть!

Но она не ошиблась: Берни действительно прикрепил к кричащему золотому банту на шлепанце обручальное кольцо с крупным бриллиантом. На первый взгляд он выглядел еще одной безвкусной стекляшкой, но при ближайшем рассмотрении кольцо оказалось чудесным. Берни открепил его от банта и надел на палец Лиз. У нее дрожали руки, по щекам катились слезы. Изумруд был больше восьми каратов, и, покупая его, Берни думал, что никогда не видел кольца красивее.

– Ох, Берни…

Лиз прильнула к нему, и он, ополоснув их обоих от пены, понес ее в спальню. И они опять занимались любовью, но на этот раз медленно и нежно, словно пели вдвоем шепотом или исполняли какой-то экзотический медленный танец, двигаясь в идеальной гармонии, а потом он крепко прижимал ее, трепещущую от восторга, к себе и воспарял с ней вместе к собственным высотам.

Домой Лиз вернулась в пять утра, чистая и опрятная, словно всю ночь заседала на собрании учителей, а не занималась тем… чем занималась. Она принялась было рассыпаться в извинениях перед няней, но та ее успокоила, заверив, что все в порядке, она ничего не имеет против (они обе, впрочем, знали почему). К тому же няня смогла несколько часов поспать. Уходя, она тихо закрыла за собой дверь, и Лиз, оставшись одна, долго сидела в гостиной, смотрела в окно на медленно рассеивавшийся летний туман и с бесконечной нежностью думала о мужчине, за которого собирается выйти замуж, и еще о том, как ей повезло, что она его встретила. На ее пальце сверкал крупный бриллиант, а глаза блестели от слез.

Потом Лиз улеглась на свой диван, позвонила Берни, и они еще целый час проговорили романтичным шепотом. Она просто не могла без него.

Глава 8

После поездки вместе с Джил на озеро Тахо, где у каждого была своя спальня и Лиз несколько раз высказывалась, что было бы здорово, если бы они могли все время не расставаться, Берни настоял, чтобы она выбрала платье на открытие сезона в опере. Это событие всегда было самым важным в светской жизни Сан-Франциско, и Берни уже купил билеты в ложу. Ему хотелось, чтобы Лиз выбрала что-нибудь особенное, поскольку, он знал, у нее нет подходящих вечерних платьев.

– Любовь моя, ты вполне можешь пользоваться преимуществами, которые предоставляет наш магазин. Должна же быть какая-то польза от того, что я работаю семь дней в неделю!

Конечно, за все вещи нужно было платить, но Берни они доставались с большими скидками, и впервые он с удовольствием воспользовался этим правом ради Лиз.

В магазине, перемерив с дюжину платьев, она выбрала наряд от итальянского дизайнера – платье из бархата коньячного цвета, ниспадавшее мягкими складками, отделанное золотыми бусинками и крошечными камнями, кажется, полудрагоценными. Сначала Лиз показалось, что оно слишком вычурное и выглядит таким же безвкусным, как шлепанцы, которые Берни вручил ей с обручальным кольцом, но стоило его надеть, как она поняла, что платье великолепно. Покрой напоминал туалеты времен Ренессанса: глубокое декольте, пышные рукава, длинная юбка и небольшой шлейф с петелькой, которую можно было накинуть на палец. Двигаясь по просторной примерочной салона итальянского дизайнера, Лиз почувствовала себя королевой, приосанилась и захихикала, но вздрогнула, услышав знакомый голос, перед тем как дверь примерочной открылась.

– Подобрала что-нибудь?

Когда Берни увидел, что выбрала Лиз, у него загорелись глаза. Он видел это платье, когда его только доставили из Италии, и тогда оно вызвало в салоне большой ажиотаж, к тому же оно было одно из самых дорогих в их магазине. Но когда Берни увидел в нем Лиз, это его совершенно не обеспокоило. Она выглядела так изысканно, что он был заворожен. К тому же с его скидкой покупка не будет слишком обременительной.

– Вот этот да! Видел бы тебя в этом платье сам дизайнер!

Продавщица улыбнулась Берни: было приятно видеть такую хорошенькую девушку в дорогущем платье, которое сидит на ней идеально и подчеркивает все ее достоинства, от золотистого загара до шикарной фигуры и выразительных глаз. Берни подошел к Лиз и поцеловал, чувствуя под руками мягкую ткань платья. Продавщица пробормотала, что пойдет поищет что-нибудь еще, например туфли к этому платью, и удалилась, закрыв за собой дверь примерочной. Она хорошо знала свое дело и всегда действовала умело и тактично.

– Тебе правда нравится?

Глаза Лиз сверкали, как камни на платье. Она грациозно покружилась перед Берни, и по примерочной разнесся ее смех, словно звон серебряных колокольчиков. Глядя на нее, Берни почти чувствовал, как его сердце раздувается от восторга, и с нетерпением теперь ожидал возможности продемонстрирует ее посетителям оперы.

– Очень нравится. Лиз, оно прямо создано для тебя. Еще что-нибудь понравилось?

Она опять засмеялась, и было видно, как ее лицо разрумянилось под загаром.

– Пожалуй, нет, – она не хотела его использовать. – Не уверена, что мне стоит покупать даже и это платье: я еще не видела цену.

По одному только качеству ткани Лиз догадывалась, что это платье ей не по средствам, но было приятно его померить, пусть это и выглядело по-детски. Джил в такой ситуации повела бы себя именно так. К тому же Лиз знала, что Берни позволил бы ей воспользоваться его скидкой. Но все равно…

Берни смотрел на нее и с улыбкой думал: «Удивительная девушка!» Ему вдруг вспомнилась Изабель Мартен, женщина из его далекого прошлого. Как же они не похожи! Одной было всего мало, а другая не хотела ничего брать. Как же ему повезло!

– Мисс О’Рейли, вы ничего не покупаете. Это платье – подарок от вашего будущего мужа вместе со всем, что еще вам здесь понравилось.

– Берни, я…

Он закрыл ей рот поцелуем, потом пошел к двери примерочной и перед уходом еще раз оглянулся на нее.

– Дорогая, пойди подбери туфли к этому платью. Когда закончишь, подходи к моему кабинету, пойдем обедать.

Он улыбнулся и ушел.

Вернулась продавщица и принесла груду платьев, которые, по ее мнению, могли Лиз понравиться, но та наотрез отказалась их даже мерить. Из кучи обуви она выбрала совершенно очаровательные атласные вечерние туфельки коньячного цвета, украшенные почти такими же камнями, как платье. Туфли подошли идеально, и Лиз поднялась за Берни с видом победительницы.

Из магазина они вышли вместе. Лиз весело щебетала: рассказывала про туфли, восхищалась платьем, поражалась тому, как он ее балует. Вот так, рука об руку, они дошли до «Трейдер вик», где не торопясь пообедали, подшучивая друг над другом, смеясь и наслаждаясь прекрасным днем, но около трех им все-таки пришлось расстаться: Элизабет нужно было забрать Джил у подруги. Обе наслаждались свободой перед тем, как начнутся занятия в школе, оставалось всего несколько дней.

Все мысли Лиз сейчас занимало начало сезона в опере. Днем в пятницу она сходила к парикмахеру и на маникюр и в шесть часов вечера надела сказочное платье, которое ей купил Берни. Осторожно застегнув молнию, Лиз остановилась перед зеркалом и несколько мгновений смотрела на себя, будто не узнавая. Ее волосы были зачесаны наверх и забраны толстой золотой сеткой, которую она нашла во время очередной вылазки в «Уольфс», из-под тяжелых бархатных складок платья выглядывали туфли. Звякнул дверной звонок, она открыла и увидела на пороге Берни. Во фраке, при белом галстуке поверх накрахмаленного нагрудника безупречно сшитой английской рубашки с бриллиантовыми запонками, доставшимися ему от деда, он выглядел впечатляюще.

– Бог мой, Лиз… – он смотрел на нее, не в состоянии сказать еще хоть слово, потом осторожно, чтобы не повредить макияж, поцеловал ее и прошептал: – Ты прекрасно выглядишь! Готова?

От дверей за ними наблюдала Джил, о которой оба ненадолго забыли, и вид у нее был не очень довольный. С одной стороны, ей нравилось, что мама так красива, с другой – ее беспокоило, что Берни ее без конца обнимает и целует. Это тревожило ее еще с поездки на озеро Тахо. Лиз понимала, что придется объясниться с дочерью, но было страшновато заводить этот разговор. Что, если девочка будет против их брака? Лиз знала, что Берни нравится Джил, но этого недостаточно. А еще девочка считала его своим другом, а не другом матери.

– Спокойной ночи, дорогая.

Лиз наклонилась поцеловать дочь, но Джил с сердитым видом отвернулась. На этот раз она не сказала Берни ни слова. Лиз это встревожило, но ей не хотелось портить такой сказочный вечер, и она промолчала.

По такому случаю Берни арендовал роллс-ройс. Сначала они отправились на ужин в Музей современного искусства, где сразу смешались с толпой гостей в великолепных нарядах. Фотографы расталкивали друг друга, чтобы их сфотографировать, но Лиз это ничуть не смущало: она чувствовала себя среди них своей и шла, гордо опираясь на руку Берни. Вокруг них со всех сторон сверкали вспышки фотоаппаратов. Будучи управляющим самым шикарным магазином в городе, Берни уже приобретал известность. Казалось, его знали очень многие богатые дамы.

Музей украсили серебристыми и золотистыми воздушными шариками и ветвями, опрысканными золотой краской. Возле каждого места лежали подарки в красивой упаковке: для мужчин – одеколон, для женщин – французские духи. И то и другое, конечно, было из «Уольфс», о чем уведомляла фирменная упаковка.

На входе в огромный зал, где стояли столики, толпа прижала их друг к другу, Лиз с улыбкой подняла взгляд на Берни, он сжал ее руку, и в это время их еще раз сфотографировали.

– Тебе здесь нравится?

Лиз кивнула, хотя вряд ли была откровенна. Толкотня тел в изысканных вечерних туалетах, драгоценностей столько, что можно было бы наполнить ими несколько тачек, но при этом атмосфера возбуждения: все знали, что участвуют в важном событии.

Берни и Лиз заняли свои места за столом, где вместе с ними сидела супружеская пара из Техаса, куратор музея с женой, важная клиентка «Уольфс» с пятым мужем и мэр с мужем. Общество подобралось интересное, и, пока подавали блюда и вина, за столом шел непринужденный разговор: делились вопоминаниями о том, кто как провел лето, говорили о детях, о недавних поездках, о последнем выступлении Пласидо Доминго. На сей раз он специально прилетел в Сан-Франциско, чтобы спеть этим вечером с Ренатой Скотто, и это будет настоящий праздник для истинных любителей оперы, хотя среди гостей таковых было не много. В Сан-Франциско опера имела отношение не столько к музыке, сколько к моде и положению в обществе. Берни несколько месяцев слышал разговоры об этом, но был к ним равнодушен. Доминго и Скотто были для него лишь дополнительными бонусами, в опере он плохо разбирался, а истинное удовольствие от вечера получал благодаря Лиз.

Но позже, когда они пересекали подковообразную подъездную дорогу к оперному театру, даже Берни почувствовал остроту момента. На этот раз журналистов было еще больше: фотографировали каждого, кто входил в здание оперы, вокруг собралась толпа, которую с трудом сдерживали кордоны и полиция. Люди сгрудились, чтобы просто поглазеть на элегантную публику. Берни вдруг почувствовал себя будто на вручении премий академии, только толпа смотрела на него самого, а не на Грегори Пека или Керка Дугласа. Это было пьянящее чувство. Заслоняя Лиз от бурлящей толпы, он повел ее в здание. Они поднялись по лестнице туда, где находилась их ложа, и без труда нашли свои места. Берни повсюду видел знакомые лица, во всяком случае женщин: все они были клиентками «Уольфс». Порадовало, что с начала вечера он увидел много платьев из их магазина, но Лиз в шикарном наряде в стиле Ренессанс и с волосами, убранными под золотую сетку, затмила всех. Все взирали на них с восхищением, и Берни ужасно гордился. Когда приглушили свет, он нежно сжал ее руку, и весь первый акт они так и просидели – держась за руки.

Доминго и Скотто были невероятно хороши вместе. Вечер был великолепным во всех отношениях. В антракте Берни и Лиз вместе с остальными прошли в бар, где рекой лилось шампанское и опять было полно журналистов с фотокамерами. Он знал, что с начала вечера Лиз уже сфотографировали раз пятнадцать, но она, казалось, ничего не имела против. Она хоть и не пыталась привлечь к себе внимание, но выглядела уверенной и собранной.

Берни протянул ей бокал шампанского, они стояли, наблюдая за толпой, и вдруг Лиз хихикнула и посмотрела на него:

– Забавно, правда?

Он усмехнулся. Это и впрямь было забавно. Все было так изысканно и элегантно, все гости относились к себе так серьезно, что невольно казалось, будто они перенеслись в прошлое, во времена, когда подобные моменты были неизмеримо важнее.

– В некотором роде приятная перемена по сравнению с ежедневной рутиной, не так ли, Лиз?

Она улыбнулась и кивнула. Утром она отправится за продуктами на неделю для себя и Джил, а в понедельник будет объяснять детям, что такое дополнение.

– Все остальное кажется нереальным.

– Полагаю, это должно быть частью магии оперы.

Берни нравилось, что в Сан-Франциско это такое важное событие, и нравилось прнимать в нем участие. А больше всего ему нравилось, что он делит его с Лиз. Оба впервые пришли на открытие сезона в опере, и Берни хотел, чтобы все, что еще у него в этой жизни будет впервые, он разделял с Лиз.

До того, как он успел что-нибудь добавить, свет на мгновение приглушили, раздался звонок.

– Нам нужно возвращаться в зал.

Берни поставил бокал, Лиз тоже, но он заметил боковым зрением, что больше никто этого не сделал. Когда они после второго звонка наконец вышли из бара, большая часть публики из лож осталась там: гости разговаривали, смеялись и пили – и это тоже было частью местной традиции. Бар и интрижки для большинства зрителей были куда важнее музыки.

Во время второго акта ложи, включая ту, где сидели они, оставались полупустыми, зато в баре, куда они вернулись во втором антракте, кипела жизнь. Лиз подавила зевок и покосилась на Берни.

– Дорогая, ты устала?

– Немного. Вечер такой длинный…

И это было еще не все. После оперы их ожидал ужин в «Трейдер вик», в «Капитанской каюте», где Берни уже стал завсегдатаем, а затем они собирались ненадолго заглянуть на бал в городской ратуше. Берни подозревал, что домой они попадут не раньше трех-четырех часов утра, но сегодняшнее мероприятие открывало светский сезон Сан-Франциско, как бывало каждый год, и выделялось из остальных, как самый крупный бриллиант в тиаре.

Автомобиль ждал их на подъездной дороге у театра, и, уютно устроившись на сиденье, они поехали в «Трейдер вик». Даже это казалось лучше, чем бывало обычным вечером. Они пили шампанское, ели икру и суп бонго-бонго, крепы с грибами. Прочитав сообщение из своего печенья с предсказаниями: «Он всегда будет любить тебя так же сильно, как ты его», – Лиз со счастливым видом посмотрела на Берни и рассмеялась:

– Мне нравится это предсказание.

Это был невероятный вечер, в ресторан только что вошли Доминго и Скотто со своим окружением и с большим шумом расселись за длинным столом в углу. Люди стали подходить к ним за автографами, и обе знаменитости выглядели довольными.

– Любимый, спасибо за прекрасный вечер.

– Он еще не закончился.

Берни похлопал ее по руке и налил еще шампанского. Лиз протестующе захихикала:

– Если я выпью еще, тебе придется выносить меня на руках.

– Я с этим справлюсь.

Он нежно обнял ее, обжигая взглядом.

Из «Трейдер вик» они вышли уже во втором часу и отправились на бал, но он показался почти скучным по сравнению с другими мероприятиями этого вечера, хотя Лиз узнала многих из тех, кого видела раньше. Все, казалось, веселились. Даже представители прессы, похоже, расслабились и просто отдыхали. К этому времени они уже закончили работу, но новоприбывших сфотографировали, когда они легко и грациозно кружили по залу в вальсе. В танце платье на Лиз смотрелось еще эффектнее.

Именно эта фотография на следующее утро появилась в газете: большое фото Лиз в объятиях Берни на балу в городской ратуше. Можно было разглядеть некоторые детали платья, но лучше всего у фотографа получилось передать сияющие глаза Лиз, когда она смотрит на Берни.

– Мама, он что, тебе нравится?

На следующее утро за завтраком, когда они развернули газету, Джил сидела, подперев подбородок обеими руками, а Лиз маялась от ужасной головой боли. Она вернулась домой в половине пятого утра и сразу рухнула спать. Только поутру Лиз осознала, сколько шампанского выпила. Это была прекрасная ночь, но теперь ее начинало тошнить при одной мысли об игристом вине. Сейчас она была совершенно не в состоянии ни спорить с дочерью, ни кого-либо обсуждать.

– Джил, он очень тебя любит.

Ничего умнее она сейчас придумать не смогла.

– Он мне тоже нравится, – но глаза Джил говорили, что такой уверенности, как раньше, у нее нет. За лето положение усложнилось. Девочка интуитивно почувствовала серьезность их отношений. – Почему вы так часто бываете вместе?

Лиз молча посмотрела на дочь поверх кружки с кофе, в голове ее немилосердно пульсировала боль.

– Он мне нравится… – А, была не была! Она решила сказать правду: – Нет, не так: я его люблю.

Мать и дочь в упор смотрели друг на друга через стол. Лиз не сказала Джил ничего такого, что бы та и так не знала, но когда предположение стало уверенностью, Джил это не понравилось.

– Вот как? И что теперь? – девочка резко встала и отскочила от стола, но взгляд Лиз ее остановил.

– Что в этом плохого?

– Кто сказал, что это плохо?

– Ты сказала – пусть не словами, а своим поведением. И ты знаешь, что тебя он тоже любит.

– Да? Откуда ты знаешь?

В глазах Джил заблестели слезы. Голова Лиз просто раскалывалась от боли.

– Он сам мне это сказал.

Лиз встала и медленно подошла к дочери, спрашивая себя, сколько ей можно рассказать, хотя было искушение рассказать все. Когда-то же все равно придется, и, может, лучше раньше, чем позже. Она села на кушетку и притянула Джил к себе на колени. Девочка была напряжена, но не сопротивлялась.

– Он хочет, чтобы мы поженились.

В тишине голос Лиз прозвучал очень нежно, и Джил, не в силах больше сдерживать слезы, разрыдалась, закрыв лицо руками, и прильнула к матери. В глазах Лиз тоже стояли слезы. Она обняла дочь, как раньше, когда та была совсем маленькой.

– Милая, я его люблю…

– Почему? Зачем надо жениться? Нам ведь и так хорошо, вдвоем…

– Хорошо? Разве тебе никогда не хотелось иметь папочку?

Рыдания прекратились, но лишь на секунду.

– Иногда хотелось, но мы и без него неплохо обходились.

У девочки до сих пор в голове был образ отца, созданный Элизабет: доброго, красивого, который умер, когда она была маленькой.

– Может, с папой было бы лучше? Ты никогда об этом не думала?

Джил шмыгнула носом, и Лиз обняла ее.

– Вам придется спать в одной кровати, и я больше не смогу по утрам в субботу и воскресенье забираться туда.

– Почему нет? Сможешь, – но они обе понимали, что это будет уже совсем не так. Это было грустно и в то же время радостно. – Подумай только, чем мы теперь сможем заниматься: вместе ходить на пляж, ездить на машине, кататься на лодке под парусом… Да мало ли еще чем! Ты же знаешь, он очень хороший.

Джил кивнула: с этим не поспоришь, а напраслину возводить на него ни к чему.

– Пожалуй, он мне тоже вроде бы нравится… даже с бородой, – она улыбнулась матери сквозь слезы и спросила о том, что ее на самом деле больше всего беспокоило: – Но… ты ведь не перестанешь любить меня?

– О господи! – Лиз прижала дочурку к себе, и из глаз ее хлынули слезы. – Я всегда буду тебя любить, всегда!

Глава 9

Лиз и Джил накупили журналов для невест, и к тому времени, когда наконец отправились в «Уольфс» выбирать платья на свадьбу, девочка не только смирилась с предстоящим событием, но даже начала получать удовольствие от подготовки к нему.

Сначала они отправились в детский отдел выбрать подходящее платье для Джил и нашли такое: белое бархатное, с атласным поясом и крошечным розовым бутоном у шеи. Это было именно то, чего Джил и хотела. На поиски туалета для Лиз ушло больше времени, но они нашли его. Как раз подошло время ленча, и Берни повел их в «Сент-Франсис».

1 Герой нравоучительного романа о детях «Маленький лорд Фаунтлерой» (1886) американской писательницы Ф. Э. Бернетт (1849–1924). – Здесь и далее примеч. ред.

Продолжить чтение