Читать онлайн Тужься, Нина, тужься! бесплатно
1.
Белые стены и трещина на потолке. И хочется спрятаться от этой разрывающей боли внутри. Боже, почему так больно? Капля пота на лбу, щекочет ухо. Боже, я умираю.
Страшный крик с соседнего кресла. И сразу злое в ответ:
– Чего орешь, дура? Тужься! Ну! Как будто какаешь.
Нина вся сжалась от боли и стыда. Только бы не кричать и не злить эту тетку. Но боль накатывает снова.
– Помогите! Очень больно, – кричит Нина.
– А трахаться не больно? – раздается голос над ухом. – Здесь все такие овечки, а как в подоле принести – так первые. Проститутки!
Тяжелая рука на коленке. Злое лицо в белом проплыло и зависло между ногами.
– О, девонька, ты совсем не работаешь. А ну, как какаешь! Тужься! Помогай ребеночку.
Крики на соседнем кресле перешли в вой.
– Им лишь бы покричать. Принес же Бог на ночь и бегай тут между ними, как будто своих дел мало. Врачи уже, поди, дрыхнут, а ты вкалывай, как проклятая.
Бесформенный белый чепец потащился к воющей.
– Давай, залетная! Мамочка, поднажми!
Несмотря на злость, с бабулей было спокойнее. И было странно, что такой важный момент – рождение человека, она сравнивают с туалетными делами. Нина была согласна, чтобы ее обзывали «проституткой» или «шлюхой», но чтобы старушка была рядом. А она почему-то уходит. Не успела Нина позвать, как белая фигура скрылась в дверном проеме.
И тут внутренности начало резать и жечь по новой. Из глаз потекли слезы, пальцы сжали гладкий бортик кровати под клеенкой. Почему эти страшные койки с металлическими подколенниками именовались кресла, Нина не понимала. И тужиться, когда ноги болтаются в воздухе, было не удобно.
Раньше роженицы часто умирали, но сейчас, когда люди летают в космос, а комсомольцы едут строить БАМ, она не умрет! Нина попробовала отвлечься от боли, внимательно разглядывая трещину в штукатурке. В ней было что-то космическое. Кое-где она вспучилась и лопнула, образуя геометрически правильные вулканы и кратеры. Между ними Нина увидела дерево с трещинками-ветвями и вспомнила свой дуб, дубочек. А потом и два самых сильных воспоминания лета. Вернее, двух последних лет в школе.
2. Четыре года назад
– И ты каждый день этой дорогой ходишь в школу? – Ласковые глаза Андрея смотрели удивленно, а от улыбки показались ямочки на щеках, почти такие же, как ее собственные.
Нина улыбнулась, машинально оглядывая тропинку.
– Хожу. Смотри, еще гриб! Обычно, я пока до дома дохожу, у меня уже целая панамка набирается.
Нина, чтобы избавиться от смущения, поскорее нагнулась и кинула упругий серый гриб в свою шляпу.
– Панамка, чепчик, да ты у меня совсем маленькая.
Андрей переложил Нинин портфель в другую руку и прикоснулся к ее щеке, она вздрогнула. Он потянул ее к себе.
– Постой же ты! – его карие глаза под широкими бровями лукаво прищурились.
Нине показалось, что на секунду в лесу все стихло – пропал вечный шум ветра и гомон птиц. От его руки шло тепло. Она была сухой и упругой, как хороший гриб в жаркую пору. Андрей весь был крепкий. Его хотелось обнять, чтобы еще раз убедиться, что самый красивый парень школы стоит перед ней.
Нина улыбнулась, вспомнив кислую физиономию Елены Ивановны – их классной руководительницы.
– Шатунова, ну почему ты так нравишься мальчикам, ума не приложу? Ты же не красотка, к тому же полненькая.
Нина никогда не была в ее любимчиках, в отличие от Андрея Макарова – комсомольца и лучшего члена Совета дружины 1969-1970 годов. Когда сделали один девятый класс из двадцати семи человек, что для сельской школы было очень хорошо, Андрей вдруг разглядел Нину. Пышненькая хохотушка с кудрявыми волосами словно парила по коридорам. Только ленты школьного фартука, завязанные сзади бантом, подпрыгивали в такт шагам. Все парни в классе замирали, когда она, чуть-чуть покачивая бедрами, выходила к доске и нежным, певучим голосом читала: «Черный вечер. / Белый снег. / Ветер, ветер! / На ногах не стоит человек». И Елена Ивановна, вздыхая, ставила Нине четверку.
Нина с трудом высвободила руку, ей очень хотелось идти так всю дорогу, а еще лучше – всю жизнь, не думая, ни о вечно недовольной маме, крутящейся между свиньями, колхозными коровами, полем и огородом, ни о пьяном отце, ругающем мать, ни о старшей сестре, сбежавшей в Москву, ни о закадычной подруге Гале. Правда, ей единственной она рассказала, что теперь гуляет с тем самым Андреем, который ей нравился с шестого класса. Галка училась на класс ниже и была влюблена в рыжего Васю Гаврилова – своего одноклассника. Но Васька кроме мотоциклов и всяких железок, которые ему приносили чинить, ничего не видел.
Настойчиво и громко за спиной затренькал звонок. Нина оглянулась и прижала к животу почти полную грибов панамку. Навстречу им, подскакивая на корнях деревьев, ехал на велосипеде Васька.
– Привет! – равнодушно бросил он Нине, останавливаясь напротив Андрея и основательно, по-мужски, пожимая ему руку. – Передай бате, что коляску припаяли, теперь будет как новая.
– Спасибо, давай! – Андрей хлопнул Ваську по плечу и протянул руку Нине. – Пошли?
Сделав вид, что не заметила руку, Нина проскользнула между мальчиками и, не оборачиваясь, пошла по тропинке. В ушах стучало, лицо горело. Ей почему-то стало стыдно, что Васька видел ее с Андреем. Если он расскажет об этом своим родителям, а те ее матери, то она снова будет обзывать ее «Шлюхой» ни за что… И ведь самое обидное было то, что Нина ни разу даже ни с кем не поцеловалась.
– Постой! – От ласкового голоса Нина еще прибавила шагу. – Нина, стой!
Нина услышала за спиной топот и тоже бросилась бежать. Домой? Нет, там может быть отец. Лучше к дубу. Там и спрячется.
Нина летела знакомой тропинкой, легко перепрыгивая корни и кочки. Андрей сопел следом. Неожиданно рядом задребезжал велосипед.
– Садись, прокачу!
Нина бросила быстрый взгляд.
– Отстань! – И свернула с тропинки. Здесь в лесу ее не догонят.
3.
Снова боль разрывает, заставляя дышать вполсилы. Нина стала считать секунды между схватками. Ноги, болтающиеся в воздухе, мерзли, лицо горело. Соседка-роженица отчаянно закричала. Живот скрутило страхом. К своей боли она уже привыкла, но рядом орали так, что хотелось сбежать.
Кряхтя и сопя, в зал вошла бабуля.
– Боже мой! Режут тебя, что ли? Что там у нас?
Нина скосила глаза в сторону. Крики не прекращались. Болтающиеся в воздухе ноги в белых чехлах, таких же, как у нее, вызывали ужас и отвращение. Как и сама их хозяйка, своим криком вонзающаяся в уши. Нина лишь тихонько стонала, когда боль становилось трудно терпеть.
– Не ори! – прикрикнула старуха, завязывая сползающий чепец. – Впустую силы не трать! Тужься, давай! Вот же свалилась на мою голову. Работаем, мамочка! После смерти отдохнешь, а сейчас тужься!
Старуха в белом чепце и болтающемся халате сама походила на смерть. Она что-то бубнила, ругалась на ленивую роженицу и гремела тазом. Но, слыша весь этот шум, Нина успокаивалась. Значит, и ее не бросят умирать здесь одну. Для нее это было самое страшное. Даже страшнее того, что она увидела одажды летом.
4.
– Нинка, ты где шляешься? Чего из школы так поздно? – Мать, чистящая картошку над помойным ведром, бросила осуждающий взгляд.
На нагретой солнцем террасе гудели мухи и пахло кислятиной. Мама в белой косынке, ситцевом платьице и фартуке и загорелыми к концу мая руками, срезала тонкий серпантин с картошки. Крепкие пальцы сновали быстро и ловко. У Нины так никогда не получалось. Да и работать столько, сколько домовитая мама.
– Я гуляла, – решила не врать Нина.
– Гуляла она. Лучше бы свиней покормила. Они опять жрать хотят.
– Так мы же их позже кормим?
– Вечером отец твой притащится пьяный и мне не до свиней будет. Ох, сколько можно пить? Хоть бы она ему поперек горла встала эта водка. Куда пошла? Ведро захвати!
– Мне переодеться надо, – Нина высыпала собранные грибы в тазик и повесила панамку на гвоздь.
Через минуту, сменив коричневое школьное платье и фартук на собственноручно сшитый цветной сарафан, Нина ухватила тяжелое ведро и, старясь не расплескать мутную жижу с плавающими очистками, пошла к сараю. Два толстых борова, заслышав ее шаги, радостно заверещали. Через секунду Нина уже вылила «вкусняшку» Нуф-нуфу и Наф-нафу в корыто и шлепала их по щетинистым загривкам. Поросята смешно чавкали и похрюкивали друг на друга. Более толстый Наф-наф старался вытолкнуть морду брата из кормушки, выхватывая у него из-под носа самое вкусное. Нина смеялась и толкала его обратно. Более худой Нуф-нуф, похожий на пятнистую сардельку, отчаянно визжал.
Неожиданно в пасти у Наф-нафа сверкнуло что-то желтое. Нина не поняла, что это было, и потянула борова за ухо. Тот дернулся, и в его челюстях что-то хрустнуло. Выплюнув круглую стекляшку, Наф-наф продолжил чавкать. Нина перегнулась к корыту и, отпихивая наглую морду, вытащила из грязи стекло. С ужасом осознавая, что держит все, что осталось от очков отца, она услышала крик.
5.
– Ай-ай-яй-яй-яй! – выла роженица. – Ну, помогите же мне! Я не могу больше!
– Можешь, дева, можешь! Все рожают, и ты родишь! Тужься еще! То же мне, цаца! Комсомолка, небось, вот и давай работай по-комсомольски. Еще немного! Давай!
– Ой! Не могу! А! Больно! Ай!
– Ну, вот и головка прошла. Теперь еще немного! Давай, родимая! Уже немного осталось.
Нина возбужденно слушала, что там происходит, и жутко завидовала, что там уже скоро все закончится, а у нее и не кончится никогда. Ей казалось, что прошел чуть ли не месяц с тех пор, как ее сгрузили со скорой в холодной приемной и мучили обследованиями и вопросами. До того, как взгромоздиться на это чудо-кресло, ей пришлось почти в раскоряку топать из одного кабинета в другой, потом в туалет с клизмой. Тогда она мечтала, чтобы ее оставили в покое и дали спокойно родить своего первого малыша. Теперь она страстно желала, чтобы эта крикливая девица поскорее родила и вредная старуха освободилась и пришла наконец-то к ней.
Но старуха как будто забыла о ее существовании, она то кудахтала, то ругала ленивую мамашу. А Нина постанывала, пытаясь приспособиться к боли. Слезы текли из-под закрытых ресниц, что-то теплое текло изнутри.
«Вот вытечет вся кровь, и я умру», – думала Нина, а потом не выдержала и крикнула:
– Позовите врача! Я умираю!
И возможно, оттого, что это было совершенно неожиданно и резко, старуха забеспокоилась.
– Да где ж я тебе средь ночи врача возьму? Сами как-нибудь справимся. Ты только подожди чуть-чуть. Сейчас ребятенка вытащим и тобой займемся. Тужься там! Давай! – кричала она уже воющей девице. – Раз! И в таз!
В неожиданной тишине, слышались шорохи и бренчанье железа. Нина почему-то представила огромные щипцы, которыми тянут младенца. И вдруг резко и недовольно заклокотал ребенок. Крик стал громче.
– Мальчонка! – радостно объявила старуха. – Вылитый Владимир Ильич в молодости!
Дурында-мамаша заплакала. Крик постепенно стих.
6.
Нина с опаской приблизилась к дому и заглянула в открытую дверь веранды. Мама, скорчившись, лежала на полу. У Нины заныло сердце. Она в два прыжка заскочила на террасу.
– Ты как?
– Грудь болит, – прошептала мать и закашляла.
Не помня себя от злости, Нина ворвалась в комнату. Отец стоял к ней спиной, согнувшись, и шарил руками по столу. Почувствовав ее приближение, он зло пробубнил:
– Сучка-Маруська мои очки спрятала, а мне Иваныч столик заказал на терраску. Я без очков только пить могу, а работать не получается. Что смотришь? Небось, как твоей мамаше, тоже деньги нужны?
– Мне от тебя денег не нужно! – процедила сквозь зубы Нина. – Нужно только, чтобы ты оставил маму в покое! Я тебе говорила, еще раз пальцем ее тронешь – в милицию пойду?
– С-стерва! – прошипел отец, приближаясь.
На мгновение в душе шевельнулся страх, но Нина шагнула навстречу и, глядя в глаза, прошептала:
– Бей и сразу сядешь! И никто о тебе даже не вспомнит! Потому что никому ты ни разу добра не сделал!
Отец зло плюнул под ноги и вернулся к столу.
– А очки твои свинья съела! – крикнула Нина и бросила стекляшку об пол.
Мама охала на диванчике в дальнем углу террасы. Сжавшись, она смотрела обиженно и с упреком. Нина знала этот взгляд. Как будто она виновата, что ее отец не бьет, а мать бьет. И мать считает, что она ее должна защищать. А тут – плохо защитила…
– В груди больно. Вот же ирод! Где я ему очки возьму? Сам по пьяни теряет, а я виновата. Дай попить.
– Мама, – негромко проговорила Нина, подавая кружку с водой, – Ты же понимаешь, что он не изменится. Мы с Таней сколько просили тебя развестись? Я не могу бросаться каждый раз между вами. На нас тебе плевать, о себе подумай! Завтра пойдешь разводится?
Мать вытаращила глаза и зашептала:
– Для вас все делаю. Разведусь, и куда мы пойдем? Где жить-то будем? Да и ехать надо в Здравницу, а мне на работу завтра.
– Тогда я уйду! – Нину трясло и в глазах щипало.
– И куда ж ты пойдешь?
– Куда глаза глядят! – она почти выбежала, но обернулась в двери.
Мама, привстала, ойкнула и свалилась обратно, закрыв лицо руками. И Нина вернулась, видеть страдающую мать было больно.
Маму надо было везти в больницу. Пока Нина металась, собирая нехитрые вещи, отец уже свалил из дома. Маме было больно вставать и тяжело дышать. Она не хотела никуда ехать и оставлять хозяйство.
«Надо пойти к тете Лене, может она поможет?» – решила Нина, выходя из дома.
Если отец ушел, то будет пить и пока не стемнеет, не появится.
От калитки донеслось знакомое звяканье велосипеда.
– Хозяйка! Есть кто дома?
Нина удивленно посмотрела на Ваську. Растрепанный еще больше, он был похож на дворового кота.
– Вам бандероля из Парижа, – Вася вытащил из-за спины руку и протянул Нине ее портфель. – Смотрю, портфель у дерева никому не нужный. Хотел себе взять, а там твои тетрадки.
Нина сквозь силу улыбнулась и хотела забрать портфель, но лишь схватила воздух.
– Двадцать пять процентов нашедшему клад полагается!
Нина шагнула назад и хотела захлопнуть калитку.
– Возьму пятерками, – рассмеялся Васька, вставляя колесо между столбом и калиткой.
Нина протянула раскрытую ладонь. Васька вложил портфель и внимательно посмотрел на Нину.
– Чего, батя опять бушует?
– Почти, – вздохнула Нина, а потом вдруг поняла, что надо сделать.
7.
– Поняла? – старушка в чепчике нависла над Ниной белым призраком. – Если сейчас тужиться нормально не будешь, ребенка погубишь. Шутка ли восемь часов мучиться.
– Не могу, больно, – Нина напряглась.
– Только о себе думает. А ты о сыне подумай! Кого больше хочешь – сына или дочку?
– Дочку, – с трудом соображая от боли, выдохнула Нина.
– А как назовешь-то?
– Кристиной.
– Хорошо. Давай-давай! Работай!
Пот стекал на виски, боль разрывала на части. Нина от тети слышала, что во время родов кожа рвется, а потом ее сшивают нитками.
