Читать онлайн Немой крик бесплатно

Художник Владимир Златогорский (Брянск)

Текст представлен в авторской редакции

События, описанные в романе, а также действующие лица вымышлены, любые совпадения случайны.

Сообщения информационных агентств подлинны, даются в сокращении

Часть первая
Четыре дня апреля 2001-го года

1

Сообщения информационных агентств

2 апреля

ИТАР-ТАСС. Двое бойцов военной комендатуры Ачхой-Мартановской зоны безопасности сбежали в понедельник из чеченского плена и благополучно добрались до своей части. Боевики похитили солдат две недели назад, надеясь обменять их на задержанных раньше бандитов.

ЛЕНТА. RU. В Новороссийске в субботу задержан Асламбек Маканов – племянник чеченского полевого командира Арби Бараева. Маканов занимался наркоторговлей в Краснодарском крае, рэкетом, а также следил за так называемой "задвижкой", т. е. экспортом нефтепродуктов через порт Новороссийска. Вырученные от преступной деятельности средства шли на финансирование чеченских боевиков.

РИА «НОВОСТИ». Четверо российских военнослужащих освобождены из плена усилиями миротворческой миссии Александра Лебедя на Северном Кавказе. Они были захвачены боевиками 16 февраля у расположения своей части в станице Калиновская Наурского района Чечни. Усилиями миротворческой миссии уже освобождены 166 заложников.

5 апреля

РИА «НОВОСТИ». В среду недалеко от села Старые Атаги Грозненского района Чечни подорвалась на фугасе боевая машина пехоты, принадлежащая внутренним войскам МВД России. Один военнослужащий погиб, еще трое с ранениями доставлены в грозненский госпиталь.

6 апреля

ИТАР-ТАСС. В Чечне появились два-три отряда боевиков, которые действуют независимо ни от кого, одновременно ведут боевые действия и против федеральных сил, и против Хаттаба. Об этом заявил в пятницу советник главы администрации Чечни Шамиль Бено.

9 апреля

«ИНТЕРФАКС». Самодельное взрывное устройство большой мощности было обнаружено в понедельник в средней школе № 2 Гудермеса. Бомбу нашли дети, игравшие в незакрытом подвале. Взрывное устройство саперы вывезли за пределы города и обезвредили.

«ИНТЕРФАКС». В понедельник приступил к работе новый прокурор Чечни Виктор Дахнов, сменивший на этом посту Всеволода Чернова. Дахнов командирован в Чечню сроком на полгода из Белгородской области, где занимал должность заместителя областного прокурора. Он объявил, что будет активно продолжать расследование всех уголовных дел, в том числе получивших широкий общественный резонанс – таких, как убийства русскоязычных жителей в Грозном и обнаружение массовых захоронений.

10 апреля

ИТАР-ТАСС. Возобновившиеся во вторник в Ростове-на-Дону слушания по уголовному делу бывшего командира 160-го танкового полка полковника Юрия Буданова, обвиняемого в убийстве 18-летней чеченской девушки, были опять прерваны через час после начала – мать погибшей попросила суд дать ей возможность более подробно ознакомиться с материалами дела. Северо-Кавказский окружной военный суд, который рассматривает это дело, просьбу удовлетворил и отложил заседание на сутки – до среды.

Таким образом, процесс откладывается уже в четвертый раз. Напомним, что суд над полковником Будановым начался 28 февраля. По данным следствия, 27 марта 2000 года полковник Буданов похитил и убил чеченку Эльзу Кунгаеву, которую считал снайпером, застрелившим его сослуживцев. Сначала против него также выдвигалось обвинение в изнасиловании, но впоследствии оно было снято.

Ханкала, пригород Грозного. Главная база федеральных сил в Чеченской республике. Среда, 11 апреля. Утро

– Здравия желаю, товарищ полковник!

Орлик поднялся из-за стола со стопкой папок и тремя телефонами, шагнул навстречу, поздоровался за руку.

– Здравствуй, Павел Иванович! Проходи, присаживайся.

«Меченый» присел к приставному столу, положил папку на свободный от бумаг угол стола начальника.

– Что-то срочное, Павел Иванович? – спросил Орлик, неспешно вышагивая вдоль боковой стены штабной палатки с большой картой Чеченской республики с частью прилегающих регионов и, поменьше, картой Грозного.

– Не очень, – «Меченый» подвинул по столу привезенную папку. – Здесь полный отчет о работе отдела за прошедшую неделю, а также некоторые выводы и предположения.

Орлик остановился напротив через стол, усмехнулся.

– Знаю я твое «не очень». Выкладывай.

– Считаю необходимым сегодня же лично выехать в расположение гаубичной батареи капитана Белякова и роты прикрытия капитана Самойлова возле села N в предгорьях. А также в само село.

– Причина?

– Гибель прапорщика Волкова в роте Самойлова.

– Волков, Волков… – вроде бы как призадумался Орлик. – Там же шальная пуля была, насколько меня информировал командир бригады. У прокурорских сложилось такое же представление.

– У меня большие сомнения, что пуля была шальная, – сказал «Меченый». – Стрельбы ведь никто не слышал. Ни ближней, ни дальней.

– Думаешь, на околице села в тот поздний вечер был неплохой снайпер, и винтовка у него была и с ночным прицелом, и с глушителем?

– Теоретически возможно, товарищ полковник, а вот практически – маловероятно. Особенно насчет эффективности ночного прицела на дальности около полутора километров. Более определенно смогу сказать после поездки в N и беседы со старейшинами.

Орлик хмыкнул:

– Хочешь сказать, что майор Мельников недорабатывает? Это село ведь его, так сказать, епархия.

«Меченый» дернул щекой.

– Скорее вотчина.

На простецком лице Орлика возникла хитроватая улыбка, которая тут же исчезла.

– Даже так? Есть информация?

«Меченый» помолчал.

– У нас с ним разные подходы к делу. И не только у нас.

– Что ты имеешь в виду?

– У генералов тоже. Западная группировка Шаманова нередко сносила под фундамент целые селения, а Трошев из местных, умеет договариваться с чеченцами и на восток от реки Аргун разрушений почти нет. Отношение мирного населения к нам и там, и там соответствующее.

– А Дуба-Юрт возле входа в Аргунское ущелье? Он ведь в зоне ответственности восточной группировки, а уцелевших там домов – считанные единицы.

– Дуба-Юрт, насколько мне известно, прямой наводкой расстреливали из-за Аргуна танкисты полковника Буданова, – сказал «Меченый». – Шамановские.

Орлик помолчал, несуетливо уселся на свое место за столом.

– Что у тебя еще «не очень срочное»?

– По агентурной информации, в республике в ближайшее время может снова появиться независимый полевой командир Борз. После излечения в Грузии от полученного в прошлом году ранения. Его вербовщики уже начали набирать под него людей.

Орлик хмыкнул:

– А говоришь – «не очень». Чей агент? Твой? Или Мельникова?

– Капитана Лушкина.

Орлик чуть заметно удивился.

– Как его оцениваешь?

– Да нормально, – вздохнул «Меченый». – Цепкий. Порой, правда, бывает чересчур импульсивным, порой самовлюбленность в нем проскакивает, но чтобы туфту гнать… – «Меченый» отрицательно покачал головой.

– Он же у тебя по городу работает…

– Так точно, товарищ полковник. Оттуда и информация. А в селе N у Борза наверняка есть знакомые, дальние или даже близкие родственники, и рано или поздно он может там появиться. Или уже появился. Об этом тоже рассчитываю поговорить со старейшинами.

Орлик совсем по-простецки почесал голову.

– Приятно мне с тобой работать, Павел Иванович…

– Мне с вами тоже, товарищ полковник. Как насчет моей просьбы в прошлый раз?

– Уточни, какой именно.

– Насчет постоянно прикрепленной к отделу группы оперативного реагирования. А то сегодня ставропольский спецназ, через два-три дня – воронежский, потом еще какой. Порой не успеваешь к людям приглядеться, не то, что сработаться.

Орлик улыбнулся.

– Этот вопрос уже решен. Давнего твоего знакомца и себе, и тебе подкину. Не спецназ, но… Капитан Осипов со своими ребятами. Всю его роту не дали, но три десятка лучших бойцов выделили под его командой. С завтрашнего дня они поступают в мое распоряжение. А ты, соответственно, будешь использовать их при необходимости.

– Приятная новость, товарищ полковник. Очень приятная.

– Не сомневался, – сказал Орлик и подвинул по столу лист бумаги – уже подготовленный. – Здесь его основная и резервная частоты и позывные. Они пока обитают в районе бывшего консервного завода, подумайте потом вместе, куда им перебазироваться к тебе поближе. Постарайся только заранее меня информировать, когда и куда соберёшься его задействовать.

«Меченый» быстро просмотрел записи от руки – и циферки, и буковки были мелкие, но очень аккуратные и даже красивые – аккуратно сложил листок, сунул его в нагрудный карман.

– Слушаюсь, товарищ полковник!

– Да ладно тебе, Павел Иванович… У тебя все?

«Меченый» кивнул.

– Тогда слушай сюда. Буквально сегодня ночью ко мне поступила информация от нашей агентуры в лагерях чеченских беженцев на территории Грузии. Борз появился там две недели назад всего на несколько дней, обещал неплохие деньги тем своим землякам мужеского полу, кто пойдет с ним. Кто его финансирует нынче, нам опять же пока неведомо, но деньги у него есть, и определенно немалые. Следовательно, он, как и раньше, ни Масхадову, ни Басаеву подчиняться не будет. Вместе с ним только из одного лагеря беженцев ушли от сорока до пятидесяти человек. Вот их список с указанием имен, частично фамилий, примерного возраста и прежнего места жительства в республике – поработай и ты с ним, насколько это возможно.

Орлик подвинул по столу еще один уже подготовленный лист бумаги с отксерокопированными записями от руки, сделанными человеком, который был явно не в ладах с русским языком, продолжил:

– Сам понимаешь, с чем связана приблизительность этих данных. Перевалы, будем надеяться, у нас действительно надежно перекрыты, но большинство «козьих троп» через границу нам по-прежнему все еще даже неизвестны – ни в Карачаево-Черкесии, ни на остальных участках. Учитывая твою информацию о его вербовщиках, Борз уже определенно здесь – а поскольку от недостатка денежных средств он явно не страдает…

– В прошлом году – до ранения – именно он со своим воинством как минимум дважды с минимальными потерями выскальзывал из наших вроде бы надежных «мешков», – сказал «Меченый». – Подобно Басаеву при выходе из окруженного Грозного в начале прошлого года. И я не очень удивлюсь, если рано или поздно выяснится, что он – опять же подобно Басаеву – раскатывает сейчас по республике средь бела дня на легковой машине с нашим пропуском на лобовом стекле – и не только в горных районах. В приличном костюме и галстуке. И с паспортом на другую фамилию. Или даже с несколькими паспортами.

Орлик покивал головой.

– Работаем и над этим, но, сам понимаешь, наши возможности пока что сильно не дотягивают до наших потребностей. А в округе и в Москве по-прежнему не очень-то шевелятся с предоставлением нам дополнительной информации по служащим здесь старшим офицерам и генералам. Так что серьезных зацепок пока нет… – он опять, но более ожесточенно, подрал ногтями голову уже другой рукой. – Контроль над всеми видами связи в республике сейчас вроде бы условно налажен – как выразился один деятель «наверху», не будешь же над каждым бандюком спутник вешать – но должный присмотр за всеми чиновниками администрации Ахмата Кадырова и правительства Станислава Ильясова мы обеспечить тоже пока не в состоянии.

– Переедут из Гудермеса в Грозный – вообще будем пыль глотать.

Орлик хмыкнул:

– Когда это еще будет… Переезд пока откладывается – в очередной раз.

– Причина?

– Окна и двери, понимаешь ли, не успели им доставить в их грозненскую резиденцию.

«Меченый» усмехнулся:

– Уж не во Владивостоке ли их заказывали?

– Не угадал. В Москве.

– Титановые, небось, бронебойно-непробиваемые… В Кремле они свой заказ оформляли или в Генштабе?

– Уточню – скажу, – пообещал Орлик без тени улыбки. – Так… Сегодня утром сразу после окончания комендантского часа на блокпосту в Курчалоевском районе были задержаны двое местных жителей. При досмотре их машины обнаружились копии указаний отрядам боевиков за подписью Аслана Масхадова, в которых он приказывает в течение двух недель подготовиться к скоординированным и активным боевым действиям против федеральных сил в весенне-летний период.

«Меченый» покачал головой:

– Ох, как нехорошо с его стороны…

– Издеваешься?

– Нет, в самом деле, товарищ полковник – он что же, ничего не знает о том, что по решению паркетных умников из Ростова и Москвы активная фаза контртеррористической операции уже успешно завершена и Генштаб с МВД тут же кастрировали по самое «не могу» выплату «боевых»? А так ведь и вправду недолго докатиться и до штурма Ханкалы воинами обоих структур, очень «обрадованных» подобным решением! Болтология и там, и там на эту тему уже только глухому не слышна!

Орлик шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы, но сказал спокойно и даже с улыбочкой:

– Ты подобные вопросы для своего дяди прибереги, генерала Скокова. Или для отчима – это ведь они в Москвах обитают. Вон они, может, и ответят – если захотят, конечно.

– Спрошу, – сказал «Меченый». – Непременно спрошу. После того, как увижу.

Орлик в очередной раз почесал голову.

– Позволь поинтересоваться, коль уж этого коснулись – почему носишь девичью фамилию матери, а не отца? Кузнецов, а не Скоков?

«Меченый» помолчал, раздумывая.

– Мне пяти лет не было, когда отец погиб в одной из заграничных командировок. Где-то в Латинской Америке. Они там вместе были втроем – отец, дядя и Александр Владимирович. Как я понимаю, вынести его тело не смогли, иначе бы сами погибли.

– «Служили три друга в нашем полку – пой песню, пой…».

– Именно так. В школу я начал ходить уже с нынешней фамилией. Почему так решила мама – я не знаю, могу только предполагать. Спрашивать ее об этом ни тогда, ни сейчас я не считал и не считаю нужным.

– Тогда позволь еще один вопрос… Почему при таких родственниках ты из «горячих точек» не вылезаешь?

– Как кто-то уже сказал ранее – «не по мне это – по паркету расшаркиваться». Я уж лучше буду пыль дорожную ногами загребать. Или – как сейчас – чеченскую грязь на подошвы нанизывать.

– Понятно… – Орлик помолчал несколько секунд, затем продолжил, понизив голос почти до шепота: – А напоследок, как говаривал Штирлиц, самое главное. Которое под грифом «Совершенно секретно». В ближайшие дни сюда ожидается прибытие Президента. И одним из вопросов, который его наверняка интересует, думаю, будет как раз выплата «боевых».

– Очень вовремя он к нам собрался, – сказал «Меченый». – Команда покрасить зеленой краской прошлогоднюю траву к его приезду еще не поступала?

– Не ёрничай. Разрешаю выехать в предгорья, коль считаешь это необходимым. Кого намерен оставить на время своего отсутствия?

– Капитана Даурова.

Орлик глянул цепко, но с улыбочкой:

– Не доверяешь Мельникову…

– Он загружен сильно, – «Меченый» встал. – Разрешите идти, товарищ полковник?

– Да, Павел Иванович. Одна просьба.

– Слушаю, товарищ полковник.

– Не расслабляйся сильно со своим «Прасковейским» коньячком.

– Есть сильно не расслабляться! Желаю здравствовать, товарищ полковник!

– И тебе того же, Павел Иванович. А что касается майора Мельникова, то, на мой взгляд, он хороший артист…

«Меченый» кивнул, вышел в «предбанник», где капитан Гололобов по-прежнему старательно изображал серьезную занятость ну очень важной бумажной работой, сдернул со стойки-вешалки свое кепи, затем, не задерживаясь, зашагал по дощатому настилу из орудийных ящиков на выход из штабной зоны, в определенно излишнюю суету палаточной Ханкалы, старательно скрывающую тоску и уныние ее обитателей. Как всегда после визита к начальству, в душе у него оставалась тягостная неопределенность, и в первую очередь нынче было не очень понятно, что же для «Штирлица» военной контрразведки Орлика главнее – приезд в ближайшее время Президента в республику или то, что у майора Мельникова – на его взгляд – недурственные артистические способности.

– Тебе-то хорошо, Павел Иванович, при твоих-то родственничках подобные вопросики задавать, – негромко сказал полковник Орлик вслед вышедшему из палатки «Меченому». – Кто бы мне на мои ответил?..

Затем, спохватившись, он быстро выдвинул верхний ящик стола и выключил работающий на запись портативный магнитофон – привычка записывать разговоры с кем бы то ни было осталась у него с курсантских времен и не так уж редко оказывалась со временем крайне полезной.

– Слушаю вас, товарищ подполковник! – сказала миловидная дежурная медсестра полевого госпиталя и добавила через пару секунд полуофициальное: – Самым внимательным образом.

Ей было лет около тридцати и внешне у нее было все хорошо, вот только в зеленых глазах сквозила вселенская усталость, и было непонятно, нашла ли она в конце-то концов в этом царстве военных мужчин своего единственного, неповторимого и постоянного, или всё еще были все не те и приходилось довольствоваться переменными.

– Мне нужен патологоанатом, дежуривший позавчера днем, – сказал «Меченый».

Она быстро просмотрела журнал дежурств, сообщила:

– В этот день он был на выезде, его обязанности исполнял майор Богданчиков, хирург.

– Где я могу его сейчас увидеть?

У нее дернулся уголок рта.

– Он отдыхает после ночного дежурства, товарищ подполковник. И после полуночи у него было две операции. Осколочное ранение в брюшную полость и…

– Проводите, – сказал «Меченый».

– Идемте… – вставая со стула, буркнула она с явным неудовольствием.

Короткостриженый Богданчиков, одетый в спортивный костюм и с толстыми вязаными носками на ногах, хотя было совсем не холодно, определенно крепко спал лицом к стенке палатки на солдатской койке поверх одеяла, но вскинулся на постели, стоило лишь прикоснуться пальцами к его плечу, сел, помотал головой, коротко зыркнул снизу вверх воспаленными глазами. На вид ему было лет сорок или чуть больше.

– Подполковник Кузнецов, контрразведка, – сказал «Меченый».

– Слыхал, слыхал, – вздохнув, ответствовал доктор. – Которого «Меченым» кличут… Как говорят в Одессе – и таки шё вам ис-под мене нада?

– Позавчера к вам доставили из предгорий тело прапорщика Волкова с пулевым ранением в глаз навылет. Вы его осматривали?

Богданчиков молча кивнул.

– Что можете сказать по этому поводу?

Доктор снова тяжко вздохнул.

– Что я могу сказать… Гад ты, товарищ два майора, и сволочь ненаглядная в упор… Такой сон мне перебил…

– Короче, – сказал «Меченый» спокойно.

– Помню я этого парня, Волкова. Только пуля определенно калибром 7,62 не в глаз ему вошла, как ты сказал, а под основание черепа, и вылетела вместе с правым глазом. И очень похоже на то, что стреляли в немного склоненную вперед голову и с близкого расстояния, хотя следов пороха на коже я не заметил.

– Автомат с глушителем? – спросил «Меченый».

Богданчиков кивнул:

– Вероятнее всего.

«Меченый» потер ладонью затылок.

– Кто-то еще этим случаем интересовался?

– Ты первый, – хмыкнул доктор. – Остальным подробности и нафик не были нужны. И прокурорскому толстопузу – в том числе. Он возле меня не более трех минут побыл, когда я осмотр трупа только начинал. Отметку сделал, что еще один «двухсотый» с пулевым ранением в голову, прихватил с собой сестричку помоложе для лечения своего острого спермотоксикоза и отвалил. Похоже, что только ради нее он сюда и соизволил заявиться.

– Чего «острого»?

Богданчиков криво усмехнулся.

– Стояка, ежели по-простому. У нас ведь, как и на всякой войне, женщины нарасхват, если ты еще не в курсе. Доходит до того, что молоденькие лейтенантики на таком бабье официально женятся, которые им в матери годятся. А все из-за страха, что убьют. И то одна, то другая из операционных медсестер заступает на дежурство до того затраханная, что стоять у стола не может, не то что ассистировать. Приходится гнать их с глаз долой…

– Я в курсе, – сказал «Меченый».

Доктор кивнул, нагнулся, не вставая, достал из-под койки наполовину пустой медицинский бутылек с прозрачной жидкостью, заткнутый резиновой пробкой, подвинул ближе стоящий в головах табурет, на котором стояли тарелка с кусочками тонко нарезанного сала, дольками луковицы и надкушенной горбушкой, мензурка граммов на сто, солонка, кружка, банка из-под шпрот с окурками и лежала пачка сигарет «Петр 1» с зажигалкой поверх.

– Будешь граммульку, подполковник? – спросил он, вытащив резиновую пробку из бутылька. – Чистяк.

«Меченый» качнул отрицательно головой.

– А я глотну еще маленько заместо снотворного. Мне до четырех отбой, так что выветрится.

Богданчиков налил полную мензурку, заткнул бутылек, поставил его, не глядя, под койку, одним махом выплеснул спирт в рот, запил водой из кружки, после чего шумно выдохнул воздух и тут же прикурил сигарету.

– Что за раненые были ночью? – спросил «Меченый».

– Да-а… – дернул щекой доктор. – Троица контрактников в городе поперлась по темноте в частный сектор за бухлом, на чью-то «растяжку» с наступательной РГДэшкой и напоролись. Одному бедро резануло, другому кишки не очень серьезно вспороло, а третий вообще легким испугом отделался.

– Понятно, – сказал «Меченый». – Фамилию толстопуза из прокуратуры не подскажешь?

– Охотно. Вербный.

– Кто бы сомневался…

– Если тебя бумаги интересуют, подполковник, то скажи сестричке, пусть поищет. Я там все отметил. Только вернуть не забудь, когда ксерокопию себе сделаешь.

– Непременно верну, – сказал «Меченый». – Будь здоров, майор.

Богданчиков покивал головой:

– И тебя, подполковник, пусть минует чужое железо. Да и наше-тоже…

2

Шали – Чернореченский пост ГАИ на федеральной трассе «Кавказ». Среда, 11 апреля. День

Проехав через Шали, Айдамир на выезде подобрал попутчицу. Еще издали он заметил ярко-синюю с белыми полосками на рукавах, ООНовскую куртку, в которых не так давно начали ездить в республике сотрудники международных гуманитарных организаций, а уж подъехав ближе, разглядел, что это молодая и очень красивая женщина, на голове которой была черная косынка – знак вдовы. Она не голосовала, просто стояла на обочине, опустив голову; неподалеку пытался торговать эрзацем топлива из потайных «самоваров» грузный небритый мужчина неопределенно-среднего возраста – на аляповато сделанном столике, за которым тот вальяжно восседал, стояли четыре трехлитровые банки с желтоватой жидкостью и, как знак качества товара, картонка с двусмысленной надписью крупными буквами «БЕНЗЫН РАСИЯ ТРЫ РУБЛЯ»; позади торговца боком стоял потрепанный и грязный красный пикапчик ижевского производства.

Сбавив скорость до минимума, Айдамир проехал мимо «бензозаправки» – подобное топливо, производимое из сочащегося из-под земли конденсата по принципу русского самогона одноразовой перегонки и продаваемое в основном в равнинных районах республики, было не просто низкосортным, но довольно быстро и качественно коксовало и поршневую, и клапаны движка, и покупали его, игнорируя лукавую обманку на картонке и нередко даже не нюхая, только те водители, кому деваться было некуда – надо ведь было как-то выживать (если, конечно, это удастся) среди этого бардака полигона вседозволенности и беспредела, второй год именуемого федералами «контртеррористической операцией номер два».

Он остановил машину возле женщины, она несуетливо наклонилась к наполовину открытому стеклу дверцы, глянула быстро, спокойно и с достоинством, тут же отвела глаза чуть в сторону и сказала по-русски:

– Вы в Грозный?

Айдамир молча кивнул.

– Подбросите? – не обрадовано и не заискивающе, а все так же отстраненно спросила она, и добавила, поскольку он не отвечал: – Сын у меня там. Малыш еще. И родители…

Он снова молча кивнул – отвечать теперь по-чеченски счел не вполне удобным, а по-русски не хотелось. Она аккуратно, не глядя на него, открыла дверцу, села, опустив глаза, на сиденье рядом с ним, положила пластиковый пакет с какими-то немногими вещами себе на колени, без излишнего усердия захлопнула дверцу, и он, тронув машину с места, осознал, что эта женщина-вдова не старше двадцати пяти лет в профиль очень похожа на восемнадцатилетнюю Зазу, которая теперь и уже давно была женой его лучшего и теперь уже единственного друга Вахи, к которому он сейчас ехал; в багажнике машины лежал полотняный мешок с молчаливыми курами и стояла кошелка с яйцами – Айбика, уже более десяти лет продолжавшая втихую ревновать его к Зазе, каждый раз, когда он ехал в Грозный, всегда что-нибудь да находила для подарка…

На куртке у попутчицы не было никаких ни надписей, ни знаков, указывающих на ее принадлежность к той или иной международной гуманитарной организации, которых, как он слышал, в республике работало не менее пяти, однако все прояснилось на первом же блокпосту за Шали – женщина подала подошедшему солдату вместе с паспортом пластиковую карточку с цветной фотографией в левом углу и эмблемой Датского Совета по беженцам – красный прямоугольник с белой петлеобразной стрелкой – в правом. Солдат привычно забрал из паспорта Айдамира заранее вложенную туда десятку – негласную таксу за проезд – машину досматривать не стал, молча вернул обоим документы и лениво махнул рукой: «Проезжай…».

Выехав на федеральную трассу Баку-Ростов, Айдамир свернул влево и прибавил скорость – асфальт дороги здесь не был разбит реактивными снарядами с вертолетов, как в районе Алхан-Юрта, да и встречные машины были крайне редки, а попутных, со стороны Гудермеса, вообще не наблюдалось. По обе стороны дороги все так же чернели осенней пустотой поля, а впереди и справа, еще в отдалении, темнела пока еще только серая полоска густого смога над Грозным от горящих возле Старопромысловского района города нефтяных вышек.

Менее чем за километр до реки Аргун Айдамир свернул с трассы вправо, на грунтовку – один из двух бетонных пролетов моста на трассе, взорванный еще в первую войну, лежал в воде поперек русла, и метрах в пятистах ниже по течению предприимчивые люди из ближайшего села соорудили подобие моста из газовых труб большого диаметра, пересыпав их щебнем – ездить-то надо было не только российским БТРам, «УРАЛам» и БМП, для которых стремительный, но зачастую неглубокий на равнине Аргун серьезной преградой не был. Над блокпостом у развилки все так же трепыхался на ветру флаг – не российский, не профсоюзный, не казачий, не еще черт знает какой, как на большинстве постов на дорогах (для полного счастья только пиратского не хватало, с черепом и костями), а нормальный советский стяг – красное полотнище с золотистыми серпом и молотом в левом верхнем углу – и несли тут службу уже определенно не те милиционеры, которые находились здесь две недели назад, когда он ездил в Назрань, но тоже нормальные, как и их предшественники, не озлобленные и не наглые – с такими просто общаться было почти приятно.

– Держите, шпионы, – наклонившись к машине и возвращая им документы после беглого, но профессионально цепкого просмотра, с доброй улыбкой сказал боец лет двадцати пяти или даже постарше, как минимум – прапорщик или старший лейтенант.

Айдамир промолчал, несуетливо сунул водительские права и паспорт, в котором десятка осталась нетронутой, во внутренний карман потертой кожаной куртки, а женщина, взяв свои документы, спокойно – и вновь как-то отстраненно, глядя прямо перед собой – поинтересовалась:

– Почему шпионы?

– Да потому, что с иностранцами работаете, – засмеялся служивый. – И что вроде бы не мирное население, а боевиков подкармливаете на деньги Европейского Союза. Так нас натаскивают – понятно кто…

– Тогда первейший пособник шпионов и боевиков – главный военный комендант Чеченской республики генерал Бабичев, который издал приказ обеспечивать беспрепятственный проезд по всей территории Чечни колонн с гуманитарными грузами для наиболее социально незащищенных категорий населения, – без видимых эмоций сказала попутчица, засовывая свой паспорт с удостоверением в пакет на коленях.

– Вот-вот, – уже без смеха произнес честный мент. – Получается, что так.

– Мы можем ехать? – спросила женщина.

– Да, езжайте.

На этой стороне газотрубного моста справа стоял все тот же, что и две недели назад, мужчина средних лет из Чечен-аула, собирая с водителей проезжающих гражданских машин по пять рублей на поддержание моста в рабочем состоянии, а слева каменел от страха один и без оружия маленький российский солдатик определенно первого года службы, рядом с которым стояли десятка полтора двадцатилитровых железных канистр с бензином из части. Айдамир остановил машину на обочине напротив солдатика, прошел к сборщику подати, поздоровался с ним, перекинулся несколькими фразами, отдал пять рублей за проезд и подошел к юному рекруту. Половина канистр возле него уже была с неплотно закрытыми горловинами – российский бензин ценился в республике за качество, и торговля у тощенького первогодка явно шла неплохо, хотя проезжающих машин и было сегодня почему-то немного.

– Семьдесят шестой? – спросил Айдамир, кивнув головой на канистры.

Служивый быстро-быстро помотал отрицательно головой, улыбнулся заискивающе-жалко:

– Девяносто второй…

Это было что-то новое. И именно то, что нужно. Айдамир взял ближайшую закрытую канистру, открыл горловину, поднес ее к лицу, понюхал, закрыл канистру, поставил ее возле своей ноги.

– Почем? – спросил он, стараясь не смотреть на стоящее перед ним жалкое подобие бойца. Зло закипало в нем, и не столько к тем, кто выставил сюда этого одинокого солдатика – от этого все же была немалая польза, и не только ему лично – как к тем полковникам и генералам, которые послали таких вот чмошников наводить так называемый конституционный порядок в мятежной и очень богатой чистейшей в бывшем Союзе нефтью республике, где уже двенадцатилетний парнишка наверняка умеет обращаться со стрелковым оружием получше большинства таких вот антитеррористов.

– Сто пятьдесят, – пролепетало создание дрожащими губами. – Если с канистрой…

– Беру три, – сказал Айдамир. – С собой. Четвертую заливаю в бак.

– Тогда… – солдатик трепетно-радостно улыбнулся. – Тогда с вас пятьсот пятьдесят…

Айдамир вынул старенький бумажник, достал из него пятисотку и сотню, протянул их подобию бойца, сказал, глядя на его грязные и раздолбанные сапоги определенно на два размера больше:

– Сдачи не надо.

Солдатик снова трепетно улыбнулся в ответ, несколько раз быстро-быстро благодарно кивнул головой. Айдамир поспешно нагнулся, взял две полные канистры, отнес их к машине, вернулся, не поднимая глаз, еще за двумя. Не приходилось сомневаться, что по возвращении в часть у пацана вычистят из карманов всю выручку – если не непосредственно те из офицеров, кто организовал этот бизнес, так старослужащие солдаты уж наверняка.

Поставив три канистры в багажник и влив содержимое четвертой в бензобак, Айдамир вернулся к рекруту, поставил пустую канистру ему под ноги, глянул в деревенское его лицо, сказал спокойно, удерживая в себе слово «здесь»:

– Не бойся – никто тебе голову резать не будет.

Служивый снова жалко улыбнулся и заискивающесогласно затряс головой. Айдамир, сев в машину, неподвижно посидел с полминуты, задавливая в себе набухающую ярость. Попутчица все так же сидела неподвижно и молча, думая о чем-то своем совсем не радостном.

Выехав с гравистых колдобин на асфальт, Айдамир вновь прибавил скорость. Ни встречных, ни попутных машин уже совсем не наблюдалось, и это была не просто странность, а напрягало, и с каждой минутой все больше – получалось, что протяженнейший участок федеральной всегда оживленной трассы как минимум от Чернореченского поста ГАИ, а то и от Алхан-Юрта, до блокпоста на развилке Аргун-Грозный или дальше на какое-то время сознательно очищен федералами от проезда машин местных жителей и работающих в республике гуманитарных организаций. Либо где-то произошло что-то серьезное, либо федералы задумали проводить какую-то масштабную войсковую операцию, либо что-то еще – но причина этой образовавшейся пустоты на трассе, какой бы она не была, лично для него таила сейчас определенную и немалую опасность. И для пассажирки тоже. А тому, что его машине позволили выехать на трассу и уже немало прокатиться по ней, могло быть одно и весьма простое объяснение – бардак, которого в армии и раньше было предостаточно. Не исключено, что на множественных второстепенных и третьестепенных по важности блокпостах в республике всего-навсего не налажена надежная радиосвязь, что стоят там древние ультракоротковолновые радиостанции типа «Р-105», зачастую работающие по принципу: «Первый», «первый», я – «второй», я вас вижу, но не слышу» – права, трижды права русская поговорка, слышанная им неоднократно в Афганистане: «Сильна Красная Армия – но связь ее погубит». И сколько уже раз при выездах из родного села приходилось ему встречать на дорогах республики «динозавров» и «мамонтов» отечественной бронетехники – и Т-62, и даже Т-55 – не просто рыжих от многолетней ржавчины, а с такими кавернами на башенной броне, как будто кто-то из мужчин с размаху стукнул кулаком по размягченному кому пластилина; а уж про бронетранспортеры выпуска как минимум начала 50-х годов прошлого века и говорить нечего – такое впечатление, что чешуйчатую от осыпающейся ржавчины «броню» проще простого пальцем было проткнуть, не то что пулей. И все это еще ездит по дорогам и бездорожью его родины, земли его предков, и сидят в них и на них в основном молоденькие антитеррористы срочной службы из сел и деревень глубинной России – достоялся песенный бронепоезд у мирных людей на запасном пути, дождался своего часа…

Неспешно подвигались навстречу заросли кустарника по обе стороны дороги перед давно пустующим бетонным строением Чернореченского поста ГАИ возле развилки на Грозный, и по мере приближения к ним внутреннее напряжение у Айдамира все более усиливалось – очень уж часто здесь что-нибудь да случалось, слишком уж заманчивоудобным было это место на трассе для засады как для его земляков из числа непримиримых, так и для тех, кто со всеми видами неатомных вооружений прибыл сюда наводить конституционный порядок…

В ту поездку в Назрань две недели назад он взял по просьбе соседей двух парней из своего села, в Шали в машину подсели еще двое их друзей, так что скучать в дороге не приходилось, хотя молодежь и вела себя относительно сдержанно и на блокпостах при проверке документов, и вообще, и его это вполне устраивало. И лопухнулся он тогда сам – и сильно. Ни автомагнитолу при подъезде к Чернореченскому посту не выключил, ни прекратить треп не приказал – и при закрытых окнах дверок за работой двигателя, за негромкой музыкой и песнями его любимой певицы Тамары Дадашевой, за разговорами и порой смешками парней не уловил звуков стрельбы. И только начав на небольшой скорости выезжать на площадь развилки и увидев в двух десятках метров впереди и правее БТР-80 со всплесками пламени в раструбе крупнокалиберного пулемета – стрельба велась короткими очередями в заросли слева – он мгновенно затормозил и выключил автомагнитолу, прекрасно понимая, что влипли они – все пятеро – капитально и уберечь их сейчас может лишь чудо – из кустарника слева в сторону бронетранспортера тоже стреляли, стреляли не только чаще, чем БТР, но и тоже зримо – перед лобовым стеклом, между его машиной и техникой федералов, то и дело мелькали слева направо стремительные красные огоньки трассирующих пуль, и стоило стрелку или стрелкам в зарослях – их там определенно было не более трех, а то и один-единственный, поскольку БТР постоянно бил в одну точку, без рассеивания – повести ствол чуть правее, всего на несколько сантиметров, и эти «трассеры» и обычные пули между ними вонзятся в его машину… «Дядя Айдамир! – закричал кто-то из парней позади. – Давай назад! Давай назад!». «Сидеть!!! – заорал он, молодежь сразу послушно присмирела, притихла, и он добавил уже не так яростно: – Не дергайтесь. Пока мы стоим, они нас просто не видят». Он не стал уточнять, что слово «они» относится прежде всего к башенному стрелку БТРа, который наверняка прозевал их выезд на площадку, но стоило им теперь даже просто начать сдавать назад (не говоря уж о попытке развернуться), как стрелок, всего лишь краем глаза уловив какое-то движение слева от себя, которого там не должно быть, может машинально довернуть башню в эту сторону и так же не задумываясь дать упреждающую очередь из КПВТ по источнику движения – а пули калибром 14,5 миллиметра в момент сделают решето с ошметками и из его машины, и из всех пятерых. Так и сидели они, молча и без малейшего движения, несколько мучительно долгих минут в его жестяно-стеклянной «коробочке» производства тольяттинского автозавода, затем стрельба слева начала заметно стихать и вскоре прекратилась совсем, и БТР, продолжая постреливать короткими очередями, двинулся вперед, в кустарник за постом ГАИ, а следом за ним, прикрываясь броней и колесами, начали по двое и по трое перебегать солдатики с автоматами, человек пятнадцать, которые ранее, невидимые из его машины, определенно лежали под обстрелом на асфальте площади развилки. Дождавшись окончания перебежек, он сначала потихоньку, а затем все быстрее пересек опустевшую развилку и остановил машину на трассе лишь через километр, когда сидевший рядом Абдулхаким начал на грани истерики кричать: «Да я лучше к Басаеву уйду, чем меня вот так вот, как сейчас, пристрелить могут, как барана безмозглого!», и выскочил из остановившейся машины, и забегал вокруг, размахивая руками и продолжая что-то бормотать – он терпеливо дождался, пока парнишка набегается и набормочется, затем приоткрыл свою дверцу, спросил без всяких эмоций: «Успокоился?» – Абдулхаким молча кивнул, виновато опустив голову – «Тогда садись, поехали…» – сказал он тогда, и до многолюдной площади возле автовокзала в Назрани с суетливым рынком поблизости никто в машине не проронил больше ни слова…

Заросли слева подступали почти вплотную к трассе – и это с приходом федеральных войск было странно, поскольку в других известных ему подобных местах на равнине федералами обеспечивалась так называемая «полоса безопасности» шириной не менее пятидесяти, а то и ста метров, на которой подчистую вырубался не только кустарник, но и любые деревья, однако странно только на первый взгляд – а кустарник справа изначально отстоял от дороги на полтора-два десятка метров, образуя тем самым протяженную грунтовую площадку, «пенал» для отстоя машин перед постом ГАИ в мирное время, и едва въехав по трассе в этот еще малолистный, мрачно-серый зарослевый «коридор», Айдамир, плавно снижая и без того небольшую скорость, до боли прикусил изнутри нижнюю губу.

В дальнем правом углу грунтовой площадки возле самых зарослей багажником к нему стояла темно-синяя легковая машина.

Там, где нынче никак не должна была стоять.

«Девятка».

Новенькая.

Еще без номеров.

И четверо людей возле нее.

Следовательно, ни на обочине, ни на «пенале» в целом противопехотных мин в настоящее время не было – и это тоже было странно, но опять-таки только на первый взгляд…

Двое черноволосых парней в черных пиджачках и брючках, конечно же, его земляков, определенно не старше восемнадцати-двадцати лет, расставив ноги, упирались ладонями в кузов машины, а позади них стояли двое военных без кепи, в уже далеко не новеньком зеленом камуфляже, и один, поменьше комплекцией и ростом, направлял на парней висящий на плече автомат, а другой – крупнотелый, высокий, накачанный – просто глядел, покуривая, в спины задержанным, и на правом плече у него на ремне стволом вниз висел пулемет Калашникова со сложенным прикладом и с магазинным коробом емкостью сто патронов.

И останавливаться, и разворачивать машину было теперь и бессмысленно, и глупо, и Айдамир продолжал двигаться вперед со скоростью неторопливого пешехода.

Амбал медленно повернул голову вправо – Айдамир успел разглядеть его мгновенный оскал, мимолетную досаду на его лице – выплюнул сигарету и стремительно для своей комплекции выбежал наискосок на асфальт трассы, легко, как игрушку, вскинул тяжелый пулемет на уровень лобового стекла, привычно передернул затвор, вгоняя первый патрон из ленты на линию подачи в ствол, и уверенно-несуетливо скользнул указательным пальцем ниже, к спусковому крючку.

Их разделяло теперь не более тридцати метров, на вид ему было лет двадцать пять-двадцать семь, у него было спокойно-сосредоточенное лицо человека, уже привыкшего убивать не раздумывая – и Айдамир, цепенея, успел лишь беззвучно прошептать обреченное: «Ну вот и все»…

3

Грозный – временный блокпост на федеральной трассе «Кавказ» возле развилки на город Аргун. Среда, 11 апреля. День

Простоволосого седого мужчину в легкой черной куртке с небольшой дорожной сумкой на левом боку «Меченый» заметил издали – тот спокойно прошел через блокпост на выезде из города, прошел не останавливаясь и даже не повернув голову в сторону служивых, и никто из бойцов на «точке» тоже не стал его ни останавливать, ни проверять документы, ни досматривать его ношу. Уфимцев также явно обратил на это внимание, но ничего не сказал, только взглянул коротко.

– Останови-ка, Слава, – сказал «Меченый», когда они подъехали на блокпост.

БТР сопровождения с бойцами на броне остановился в пяти метрах позади.

А седой мужчина в легкой черной куртке стоял левым боком к блокпосту в полутора десятках метров впереди.

Стоял на краю асфальта, где противопехотных мин – в отличие от обочины – быть не могло.

Грамотный был мужчина, бывалый…

К «УАЗику» резво подбежал худощаво-длинный начальник поста с автоматом на плече – «Меченый» приоткрыл ему навстречу дверцу – округлил глаза, увидев звезды на погоне, звонкоголосо доложил, отдав честь:

– Старший лейтенант ОМОН Широков! Здравия желаю, товарищ подполковник!

«Меченый» помолчал, разглядывая бесхитростное и угреватое его лицо, затем дернул головой в сторону мужчины в легкой черной куртке:

– Почему твои бойцы пропустили того гражданина через пост без проверки документов и даже не соизволив поинтересоваться у него, куда это он направляется из города пешим порядком? Или хороший знакомый?

– Виноват, товарищ подполковник! – все так же бодро и нисколечко не смущаясь ответствовал начальник поста. – Разберусь!

– Разберись, разберись, – сказал «Меченый», захлопывая дверцу. – Давай-ка, Слава, к этому седому.

Уфимцев умело отпустил педаль сцепления, прибавляя газу – и обернул к нему изумленное лицо:

– Это что-то с чем-то, товарищ подполковник! Чтоб «чехи» просили военных их подвезти…

Мужчина действительно стоял с поднятой правой рукой – и на его куртке с левой стороны на уровне сердца уже отчетливо был виден красный прямоугольник нашлепки с белой петлеобразной стрелкой – эмблемой Датского Совета по беженцам. И голова у него была полностью седая, хотя ему еще не было и пятидесяти…

– Это не чеченец, Слава. Наш, из Ставрополя. А работает среди них, один и без оружия, и давненько уже. Была ориентировка.

– «Свой среди чужих, чужой среди своих»? «Агент под прикрытием?» – спросил прапорщик, останавливая машину возле голосующего.

– Сам хотел бы знать это наверняка, – сказал «Меченый», приоткрыл свою дверцу, взглянул в упор на потенциального попутчика, который давно его интересовал, увидел в его глазах момент узнавания – хотя они еще ни разу нигде не пересекались – и кивнул головой в сторону заднего сиденья: – Садитесь.

И пока мужчина спокойно и несуетливо усаживался в машину, еще раз вспомнил ориентировку полугодовой давности, полученной из ставропольского краевого Управления ФСБ на запрос Орлика:

«Шавинский Алексей Валентинович, прозвище среди родственников и знакомых «Шава». 46 лет, родился на Украине. Образование незаконченное высшее педагогическое. Основная профессия – журналист (газетчик, корреспондент и редактор студий телевидения). Дотошен при сборе информации для СМИ, точен при ее подаче. Срочную службу проходил в 76-й дивизии ВДВ (Псков), радист разведроты, 25 прыжков с парашютом, в том числе 11 ночных. Неплохо владел холодным и стрелковым оружием, в том числе зарубежного производства, а также приемами рукопашного боя. Был знаком с подрывным делом…»

«Седой» уселся за его спиной, аккуратно захлопнул за собой дверцу и только после этого сказал штатское:

– Здравствуйте.

«Меченый», не оборачиваясь, кивнул, сказал прапорщику:

– Поехали.

«…Ефрейтор запаса. В системе авиалесоохраны принимал участие в тушении более ста лесных пожаров в Карелии, Красноярском и Хабаровском краях – 42 спуска по тросу с зависшего вертолета. В конце 70-х, будучи в командировке на советско-китайской границе от молодежной газеты, фактически около трех месяцев прослужил рядовым пограничником на всех заставах 131-го погранотряда КГБ СССР (Памиро-Алай, Киргизия). В августе 83-го подал заявление в районный военкомат с просьбой направить его в Афганистан для участия в боевых действиях, от предложения поехать туда кочегаром или озеленителем воинского городка категорически отказался, о чем впоследствии очень сожалел…»

– Куда следуете, гражданин? – по-прежнему не оборачиваясь, спросил «Меченый».

«…После аварии на Чернобыльской АЭС два года прожил в зоне, периодически подвергавшейся радиоактивному загрязнению, конфликтовал с районными партийными и советскими органами, продолжающими практику отгрузки зараженной радионуклидами сельхозпродукции в другие регионы страны, в том числе в Москву и Ленинград. На закрытом заседании райкома партии рассматривался вопрос о направлении его на принудительное лечение в психиатрический диспансер. В КПСС никогда не состоял. В апреле 88-го добровольно уехал на Дальний Восток, в Хабаровскую базу авиационной охраны лесов. С июня 88-го по октябрь 94-го, прилетев навестить давнего друга, работал в Тенькинском районе Магаданской области – газетчик, телевизионщик, пожарный профессиональной пожарной части, горнорабочий старательской артели. Имел доступ к добываемому россыпному золоту, участвовал в съемке добытого драгметалла с промывочных приборов и пешей транспортировке 12,6 килограммов уникальных самородков, отобранных в Гохран России на приисках и в старательских артелях Колымы и Чукотки старшим научным сотрудником Института платины Академии наук РФ Л. А. Серовой (промывочные сезоны 92-го и 93-го года). Весной 90-го года сдал правоохранительным органам районного центра Устъ-Омчуг восемь килограммов шланговой взрывчатки (аммонит) и тридцать метров детонирующего шнура, обнаруженных им брошенными на месте проведения мелиоративных работ. От предложенного в местном отделе КГБ денежного вознаграждения категорически отказался, заявив, что не считает эти деньги заработанными. На вопрос оперативного сотрудника, знает ли он, что можно сделать этими взрывчатыми материалами, ответил, что при правильной закладке этого будет вполне достаточно, чтобы раскатать в бревна со щепой одноэтажное деревянное здание РОВД и превратить в груду битого кирпича двухэтажное зданьице райкома КПСС…»

– Мне до развилки за Аргуном на трассе Ростов-Баку, – отозвался Шавинский и, помолчав, добавил не просительно: – Если можно, конечно.

«…Летом того же 90-го года обнаружил на территории бывшего уранового рудника Бутугычаг («объект № 14», законсервирован в середине 50-х годов) значительное количество неиспользованных латунных электродетонаторов – из 30-ти доставленных им в РОВД 28 оказались в рабочем состоянии. Неоднократно в качестве гида сопровождал иностранных туристов (Япония, Канада, США) и тележурналистов (британская Би-Би-Си, французская TF-1) по местам бывших сталинских лагерей на Колыме. Оператору съемочной группы TF-1 Ивану Скопану также организовал видеосъемку и интервью с заключенными в действующей колонии особо строгого режима в поселке Омчак Тенькинского района (Иван Скопан, 1944 г.р., эмигрировал во Францию из Чехословакии после ввода туда советских войск в 1968 году, погиб в Москве 3 октября 1993 года во время съемок попытки штурма телецентра «Останкино» сторонниками Верховного Совета СССР). В дальнейшем контактов Шавинского с западными журналистами на и с территории России не зафиксировано…»

– А потом куда намерены двинуть?

«…однако в феврале-начале марта 1991 года по частному приглашению бывшего жителя Белоруссии Шавинский находился в Лондоне, где неоднократно встречался с членами семьи советского диссидента, поэта и прозаика Игоря Померанцева, в 1979 году высланного на Запад за антисоветскую деятельность (ныне сотрудника медиакорпорации Би-Би-Си, в указанное время находился в Испании в творческом отпуске), а также с эмигрантами «второй волны» – бывшими бандеровцами, бойцами польской Армии Крайовой и сформированной в Иране и Великобритании армии генерала Андерса. На неоднократные предложения последних остаться на ПМЖ в Англии – с предоставлением работы в польском ресторане, жилья и помощи в получении вида на жительство – Шавинский отвечал отказом и по истечении срока визы вернулся на Колыму. В последующие годы в дальнее зарубежье с территории России он больше ни разу не выезжал…»

– Наша колонна должна идти в Гудермесский район. – сказал «Седой», – Рассчитываю подсесть к ним.

«…В октябре 94-го года перебрался на жительство в Ставрополь, сотрудничал с местными СМИ – региональным выпуском «Аргументов и фактов», «Губернскими ведомостями», а также работал корреспондентом и редактором в телекомпании «СКЭТ», где в августе 96-го года на основе видеоматериалов, отснятых в начале первой чеченской кампании тележурналистами из Грозного, создал и продемонстрировал в эфире 30-минутный документальный фильм «Благими намерениями…» – подобного и в таких объемах на российских телеканалах ранее не демонстрировалось…»

– Документы ваши я могу посмотреть? – сказал «Меченый», по-прежнему не оборачиваясь.

«…Однако с октября 94-го по июнь 99-го Шавинский проживал в Ставрополе без прописки, поскольку в связи с наплывом в край значительного количества беженцев из Чечни краевые власти ужесточили правила пребывания в крае для бывших жителей других регионов России. Возможно, именно по этой причине он нигде на местах работы не задерживался на длительное время – и исчезал из поля зрения УФСБ по Ставропольскому краю на срок от двух недель до нескольких месяцев. В указанный выше период времени (около пяти лет) Шавинский не поддерживал никаких контактов ни с отцом, проживающим на Украине, ни со старшим братом Антоном, жителем города Нижний Новгород (работает инженером газового хозяйства Нижегородской области, имеет допуск на предприятия и в цеха военно-промышленного комплекса региона, характеризуется положительно), и когда обеспокоенный отец попросил старшего сына выяснить через милицию, куда пропал Алексей, тот ответил, что делать этого не следует, поскольку Леха, возможно, стреляет негров в Африке, и если сделать подобный запрос, то у Алексея могут быть проблемы со стороны соответствующих органов…"

– Да, конечно, – все так же обыденно-спокойно сказал попутчик, протягивая между сиденьями левую руку с уже приготовленным паспортом гражданина СССР и наполовину вложенным в него пластиковым удостоверением сотрудника Датского Совета по беженцам. «Меченый», не оборачиваясь, взял документы, раскрыл паспорт на второй странице.

«…В июне 99-го Шавинский стал одним из четырех учредителей общественной правозащитной организации (трое других по национальности – чеченец, даргинец, армянин) и ее руководителем, после чего в нашем Управлении было принято соответствующее решение. Однако Шавинский подозрительно быстро «вычислил» сотрудника, в то утро осуществлявшего за ним наружное наблюдение – и в тот же день информировал об этом подполковника военной контрразведки ФСБ в отставке Лапина (последнее место службы – Чукотский автономный округ), с которым Шавинский неоднократно общался ранее и который в настоящее время работает в руководстве профсоюзов Ставропольского края…»

– А в городе где были?

«…В феврале 2000-го года при содействии правозащитных организаций Москвы руководимая Шавинским организация получила грант Московского представительства Фонда Форда в размере 50 тысяч долларов США на оказание гуманитарной помощи наиболее социально незащищенным категориям населения Чеченской республики – беженцам, детям, старикам, инвалидам. На эти средства на территории Ставропольского края сотрудниками организации с февраля по июнь включительно были закуплены около 240 тонн муки первого сорта и около 30 тонн сахара, которые с начала марта по июнь включительно на арендованных грузовиках «КАМАЗ» были доставлены в Урус-Мартан для беженцев из села Комсомольское и в селение Чири-Юрт Шалинского района для беженцев из села Дуба-Юрт. Шавинский, чтобы не подвергать риску других сотрудников своей организации, единолично участвовал в доставке всех грузов в вышеназванные населенные пункты Чечни и их передаче (распределении) среди указанных категорий жителей республики. Все выделенные денежные средства были использованы по целевому назначению, претензий и замечаний со стороны Московского представительства Фонда Форда и контролирующих финансовых органов Ставропольского края не было. Фактически работа Шавинского в Чечне в указанный период открыла дорогу в мятежный регион другим гуманитарным организациям, в том числе международным, что в определенном смысле способствовало заметному снижению напряженности в республике (ранее все зарубежные гуманитарные организации, опасаясь за жизнь своих сотрудников, преимущественно чеченской национальности, осуществляли свою деятельность в основном только среди беженцев из Чечни, находящихся на территории Ингушетии)…»

В Старопромысловском, – ответил «Седой». – В остальных районах города другие международные гуманитарные организации работают.

«…Доступа к секретным сведениям не имел. Под судом и следствием ни разу не был…»

– Вы сейчас, похоже, сделали ударение на слове «международные», – сказал «Меченый». – Или мне показалось?

Попутчик шумно вздохнул.

– Не показалось, подполковник.

– А наше МЧС?

Шавинский хмыкнул.

– В декабре прошлого года в Ведено сотрудники МЧС выдали единственный раз по три картофелины на взрослых – и все. А еще сказали, что будете выступать, так и этого не получите. И надо было видеть лица этих людей, когда они стали получать то, что мы привезли – десять килограммов муки, килограмм сахара и литр подсолнечного масла в месяц на человека – независимо от возраста. Многие из них уже не последних своих кур доедали – остатки комбикорма куриного.

– В Чечне давно работаете?

– Второй год.

– И как?

– Нормально. Живой пока.

– Не боязно?

– «Разве оттого, что ты боишься смерти, она тебя минует? Так стоит ли ее бояться?»

– И чья же эта мудрость?

– Это не пословица, а принцип жизни. Индийцев. С древнейших времен. Еще Александр Македонский поражался их бесстрашию, когда сотня защитников своего селения выходила на бой с многотысячным его войском и сражалась, пока не падут все.

– Древней Индией увлекаетесь?

– Был такой интерес.

– Историей, религией или культурой?

– Для них это едино и неразделимо.

На подъезде к Аргуну перед мостом через реку возникла десятиминутная заминка, пока группа громко матерящихся бойцов выталкивала с середины единственно уцелевшей проезжей части моста черно-рыжую от старости заглохшую БРДМ времен корейской войны. Малолюдный на улицах город проскочили молча и без остановок, молча подъехали и к развилке, где с правой стороны стоял омоновский БТР-80 с тремя вольготно сидящими бойцами на броне; еще двое рослых, упитанных мента с автоматами наперевес покуривали через дорогу слева. Трасса «Кавказ» была пустынна.

Уфимцев остановил «УАЗик» позади и сбоку омоновского бронетранспортера, взглянул вопросительно.

– Сходи-ка, Слава, уточни, не проходила ли в сторону Гудермеса колонна Датского Совета по беженцам, – сказал «Меченый». – И, если нет, пусть свяжутся с постами, Ассиновским и Алхан-Юртом, уточнят, где она.

Прапорщик понимающе кивнул – связаться по рации с блокпостами на трассе он мог и из своей машины – забрал свой АКМС, лежавший между сиденьями, вышел, прикрыв дверцу, направился к здоровякам слева, перекинулся с ними немногими словами, повернулся, отрицательно покачал головой и пошел за «УАЗик» к БТРу сопровождения.

«Меченый» повернулся боком к попутчику, протянул его документы, взглянул глаза в глаза:

– Сына нашли, Алексей Валентинович?

Шавинский без видимых эмоций выдержал его взгляд, несуетливо взял левой рукой паспорт и удостоверение сотрудника Датского Совета по беженцам, сунул их в глубокий боковой карман черной ветровки и только потом ответил так же спокойно:

– Пока нет.

– А летом 95-го не искали? В июне-июле?

Едва заметный напряг – во взгляде.

– Почему такая конкретика?

«Меченый» сел нормально – ловить «Седого» на проявлениях мимики и моторики было делом малоперспективным, а вот голос… Голос, спокойный, как и прежде, все же едва заметно вихлял.

– Да попалась мне как-то на глаза информация от ростовских эмвэдэшников, что именно в это время десятка полтора гражданских мужчин в возрасте от сорока до пятидесяти лет, чьи сыновья к тому времени погибли или пропали без вести в Чечне, собрались в Моздоке в районе военного аэродрома с конкретной целью…

– И что ж тут удивительного? – вновь с трехсекундной задержкой сказал «Седой». – В первую войну своих пропавших сыновей в Чечне искали не только матери.

– Эти приехали не искать, – покачал головой «Меченый»; было крайне любопытно, станет ли попутчик интересоваться, из кого ростовские блюстители порядка выдавили подобную информацию. – Мстить. И все отслужившие срочную службу в армии не в стройбатах, и все не хилые и не зажравшиеся к своим сорока-пятидесяти.

Шавинский, похоже, легонько усмехнулся.

– Южнороссийские казачки, определенно вдохновленные обещанием тогдашнего министра обороны Павла Грачева взять Грозный одним парашютно-десантным полком, тоже сколачивали так называемый «Ермоловский» батальон, намереваясь забросать чеченцев папахами – да разбежались, кто уцелел, по своим хатам и куреням после первого же боя. Расхаживать ряжеными по улицам, крышевать рынки и облагать данью всех арендаторов земли и помещений нерусской национальности намного безопаснее.

Попутчик старательно и без явных проявлений напряга пытался увести тему разговора в иную плоскость…

Не любите вы нынешних казачков, Алексей Валентинович…

– У меня нормальная ориентация и правильнее было бы сказать «не очень уважаю» многих нынешних. Мой дед по матери, Сергей Иванович Потенко, был из настоящих казаков, так что у меня есть с кем сравнивать теперешних.

– Дед по матери – Потенко, вы – Шавинский…

– Если ты о дружбе народов, подполковник, то моя бабка со стороны отца была Феодосия Абрамовна, – без тени издевки сказал «Седой». – И евреи в наших родах были, в стародавние времена владевшие, кстати, стекольным заводиком и парой водяных мельниц, и поляки, и потомственные казаки… Не доводилось бывать, подполковник, в лермонтовской Тамани на Кубани?

«Меченый» качнул головой:

– Не был.

– Там один старик из казаков самостоятельно создал музей в одной немаленькой комнате. Собрал все, что только сумел отыскать – и древние горшки с утюгами, и «трехлинейки», и шашки казачьи, зазубренные в рубке гражданской, и бутыли литров на двадцать пять, а то и поболее, заткнутые кукурузным початком – понятно для чего – и немецкие «шмайсеры» с левым затвором, и еще много чего бытового, чего в других музеях днем с огнем не сыщешь. И среди всего этого вещественного великолепия – пришпиленный кнопкой к самодельному стеллажу листок в клеточку из школьной тетради, на котором от руки было написано: «Казачьи фамилии, высочайшим указом императора Павла Первого запрещенные к употреблению из-за своей неблагозвучности». И десятка три прозвищ казаков с приемлемыми вариантами фамилий.

– Например?

– Если не ошибаюсь, Громкопёрдов с тех пор становился Громовым, Бздун – Ветровым, Засранцев – просто Ранцевым…

– Насчет происхождения фамилии своего деда по матери не пытались что-либо выяснить?

– Ставропольские казаки просветили. Сначала наехали. что я вожу «гуманитарку» этим…, но, узнав фамилию деда и побеседовав со мной, отнеслись и ко мне с уважением. Казакам ведь поначалу давали прозвища либо за черты характера, либо за внешность, либо за заслуги – и хорошие, и не очень. Так вот «Потенко» – от слова «пот». И именовали так тех казаков, кто и в бою рубился до седьмого пота, и на земле работал так же. Дед сначала Великую войну прошел, позже названную Первой мировой, две солдатские «Георгиевские» медали «За храбрость» заслужил, потом гражданскую. К 25-му году у него с женой шестеро своих детей было, и все девки, так он еще четверых мальцов из дальней родни к себе взял, чьи родители в гражданскую сгинули. Да его отец с матерью уже старые. Четырнадцать ртов – а он один работник на земле. Было у него два коня, две коровы и тридцать десятин – гектаров по-нынешнему – земли – отнюдь не чернозем. И когда пахал он эту землю, то один конь, бывало, в борозде падал от усталости – дед тут же запрягал второго и продолжал пахать. Успевал и дров на зиму в лесу заготовить, привезти и нарубить, и сена на всю животину накосить и застоговать, и излишки продуктов на базар свезти. Все были сыты, одеты и обуты – а в 929-м пришли голозадые коммуняки, Безугловы, Громовы и Ветровы, и «раскулачили» деда – увели в колхоз и двух коней, и двух коров. Приемышей он сразу в детдома отдал, где они и затерялись без вести, потом голод начала 30-х – и родители умерли, и двое своих детей. До своего ухода в 59-м дед страдал ну очень большой «любовью» и к коммунистам, и к попам, которых именовал не иначе как «бездельниками».

– «Уход» в смысле «умер»? – помолчав, спросил «Меченый».

– Просто ушел. Когда совсем ослабел и работать не мог. И на старости лет не хотел быть никому обузой. И чтобы по бедности и на поминки его не тратились. На речном берегу одежду его нашли, а тела так и не сыскали, хотя воды в речушке от силы по пояс и течение совсем слабое. Так что Сергей Иванович просто ушел и могила его на кладбище пуста – в ней месяц спустя или позже лишь немногие его вещи схоронили.

– Этим пятнадцати отцам, которые летом 95-го сбежались из разных уголков России на моздокский аэродром, тоже следовало бы дать прозвища от слова «пот», – сказал «Меченый». – На последние деньги приобрели у наших военных камуфляж, оружие и боеприпасы – кто сколько хотел и смог – а заодно арендовали на короткое время «МИ-8» и в сопровождении троих спецназовцев высадились в предгорьях где-то южнее Ачхой-Мартана.

Шавинский хмыкнул:

– Были б деньги, а приобрести у наших военных оружие и боеприпасы ни тогда, ни сейчас особых проблем не представляет – надо было только знать где. Причем любое, исключая разве что массового поражения. В мае 88-го на железнодорожном вокзале в Хабаровске прапорщик из окрестной лётной части, по пьяни приняв меня за местного таежника, за две бутылки водки предлагал одноствольную 30-миллиметровую авиационную пушку – по его понятиям идеальное средство для охоты на лосей и медведей. Снаряды к ней обещал доставить на следующую встречу.

«Меченый» вновь повернулся к попутчику – не похоже было, чтобы тот шутил – спросил с легкой улыбкой:

– Лапшу на уши вешал?

«Седой» отрицательно покачал головой:

– Нет. Предлагаемая дура весом килограммов эдак семьдесят и длиной не менее двух метров торчала у него из кузова японского пикапа на привокзальной площади, обмотанная промасленным тряпьем.

– Маяковского любите, Алексей Валентинович?

Вопросец был из когорты «не ждали», никоим образом не вязался с темой разговора – но Шавинский нисколько не смутился и не напрягся.

– Не очень. А ты это к чему?

– В этой группе мстителей, которая высадилась где-то в окрестностях Бамута, в большом ходу были строки этого поэта: «Мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боев она врывалась в стих, когда под пулями от нас чечены бегали, как мы когда-то бегали от них». Именно такая вот напевка вразбивку очень им помогала для настройки и поддержания правильного дыхания при марш-бросках на длинные дистанции по сильно пересеченной местности.

– У Маяковского не чечены бегали, а буржуи, – лишь на миг сузив глаза, поправил его «Седой» все так же спокойно – и было непонятно, то ли у него высокий уровень подготовки к завуалированным допросам подобного типа, то ли ему давно и все «по барабану».

– А у них было так, – сказал «Меченый» и внес в подобие простой болтовни конкретику: – И автором именно такой вот интерпретации строк поэта был некий бывший десантник – то ли сибиряк, то ли дальневосточник – который в этой группе вполне заслуженно пользовался немалым уважением и которого звали то Леха, то «Седой». И именно он через шесть суток рейда по холмам предгорий сказал: «Не тех стреляем, братва», и с ним все согласились, и спецназовцы тоже, вызвав вертолет для эвакуации оставшихся в живых.

Шавинский помолчал, затем, слегка улыбнувшись, все тем же спокойным голосом сказал неожиданное:

– Грубовато работаешь, подполковник.

– То есть?

– Вербануть меня в сексоты вознамерился?

– С чего вы взяли?

– А к чему еще тогда все эти россказни про народных мстителей 95-го года?

– И каким же образом я, по вашему мнению, собрался на этом вас вербовать? Все это непроверенная информация, на уровне пьяного трёпа. Ростовский отдел милиции на транспорте тормознул на вокзале семерых подвыпивших мужиков, в КПЗ они начали буянить. На следующий день их отпустили, но показания об их похождениях в Чечне зафиксировали – так, на всякий случай.

Да тебе, подполковник, доказательств моей причастности к подобной акции и не нужны. Ты просто намекаешь мне, что если я не соглашусь на сотрудничество с твоей Конторой, то эта непроверенная информация на уровне пьяного трепа может быть вброшена в чеченское общество, где меня в лицо знают уже очень многие, а слыхали обо мне еще больше, и тогда все очень даже может закончиться для меня довольно быстро. Досье на меня в вашей Конторе, надо полагать, немалых размеров?

«Меченый» неспешно глянул ему глаза в глаза. На лице «Седого» была легкая печальная улыбка – и ни малейших признаков напряга.

– Думаю, что немалое. Но я читал только ориентировку из Ставрополя.

– Интересно было бы знать, кто, где и когда первым взял меня «на карандаш». Наверняка на Колыме, когда я отказался оставлять свою подпись в пустой ведомости с выписанной мне премией за сданную взрывчатку.

– Почему пустой?

– А там не было ни слова о том, в каком учреждении эта ведомость оформлялась и за что именно меня собрались премировать этими двадцатью пятью рублями.

– Понятно, – сказал «Меченый». – «Взять на карандаш» вас могли и раньше. Например, в Ошском погранотряде КГБ СССР или еще до прибытия туда – все-таки там китайская граница и отношения с соседями у нашей страны тогда были все еще далеко не радужными.

– А попав однажды под ваше всевидящее око, так или иначе, но остаешься в поле зрения органов надолго, а то и до конца своих дней.

– По-всякому бывает. Откуда вам известно, к какой Службе я принадлежу?

– Виделись. Точнее, я видел тебя в шинели с гэбэшными погонами, петлицами и соответствующей нашивкой на рукаве. И весьма удивился – здесь ведь все офицеры за пределами Ханкалы не носят никаких знаков различия, надеясь сойти за рядовых, которых многие чеченцы, и особенно женщины, попросту жалеют. Вроде боевикам в оптику не видно, кто есть кто.

– И где и когда это было?

– Двадцать пятого декабря прошлого года, на спуске перед блокпостом на входе в Аргунское ущелье. Я был в кабине «КАМАЗа», пятого от головы колонны машин Датского Совета, идущей в горные селения, а ты вот так же в «УАЗике» и с БТРом сопровождения вырвался с гор и не проскочил на скорости мимо, как наверняка сделали бы многие твои соратники, а начал разбираться, по чьему это распоряжению третьи сутки не выполняется приказ генерала Бабичева о беспрепятственном прохождении по территории республики колонн с гуманитарными грузами.

Все было именно так в прошлом декабре, об остановленной колонне «датчан» он услыхал еще до выезда из Шатоя, где задержался как раз на трое суток, и вины начальника блокпоста на входе в ущелье не было, собственно, никакой – тот попросту не рискнул противоречить своему непосредственному начальству, безвылазно сидящему за высоким бетонным забором на окраине Шали…

– Комендант района, трусливая скотина в полковничьем звании, в очередной раз нажрался водяры до поросячьего визга и на копии приказа главного военного коменданта Чечни начертал куриной лапой: «Не пущать!!!».

– Я в курсе, – сказал попутчик. – От старшего нашей колонны, который ездил с тобой в комендатуру. Это тебя «Меченым» называют?

– Меня. От кого слышали – от своих коллег или от местных?

Шавинский недолго подумал.

– Не помню, где и когда, но точно не от тех, с кем работаю.

– И как они обо мне отзывались?

– Нормально, подполковник. Порой даже с уважением. Совет один могу тебе дать?

– Слушаю.

– Когда в населенных пунктах выходишь беседовать с местными жителями – не бери с собой оружия. Никакого.

«Седой» определенно не шутил и не подкалывал.

– Почему?

– Уважения будет еще больше.

– Поясните.

– Если кто-то из них решится тебя убить, то его не остановят ни кобура у тебя на поясе, ни какая-либо твоя охрана поблизости. Знаешь, как они говорят? «Пришел с оружием – значит, уже боится».

– Принял к сведению, – замедленно сказал «Меченый»; идя для беседы с местными жителями вне помещений, самодельную кобуру со «Стечкиным» он не снимал с пояса чисто машинально, по многолетней привычке носил ее на ремне незакрытой, на немецкий манер – слева от пряжки. – Сами-то часто в явно опасные ситуации попадали?

Шавинский вздохнул:

– Да всякое бывало. И чаще приходилось опасаться наших, чем чеченцев.

– А самое опасное что было?

«Седой» неожиданно издал короткий смешок:

– Пожалуй, когда дважды сходил на минное поле.

– Это как?

– На блокпосту «Кавказ» на границе с Ингушетией при очередной задержке нашей колонны с «гуманитаркой» не придумал ничего лучше, чем сходить отлить за деревья и кустик на краю поля, метрах в пятнадцати от дороги. Постеснялся делать это возле машины – гражданские «ПАЗики» стоят, женщин полно. Уже застегивался, когда услышал вопль: «Ты что?! Там же мины!». На дороге с перекошенными лицами стояли два офицера в дождевиках. А под ногами палая, уже слежавшаяся листва и собственных следов не видно. Вышел обратно тем же шагом – под разинутые рты военных. А в Ведено местный парнишка, предупредив, что там очень даже могут быть мины, и пойдя первым по тонкой пороше, сводил меня через разгромленный липовый парк на окраине селения посмотреть на высокую кирпичную стену старой крепости, обращенную в сторону гор.

– Зачем?

– Надпись там была примечательная. Черной краской и метровыми буквами. Изгалялся кто-то из наших бойцов из гарнизона в крепости, повиснув на веревках метрах в десяти от верха.

– Что именно там было написано?

– «Чехи, х… вам!». А сами зачастую днями из крепости носа не высовывают. До вечера, когда по двое – по трое бегают через дорогу на почту домой звонить. А ровно в восемь вечера – часы можно проверять – из крепости раздается первый выстрел из чего-то очень крупнокалиберного и дальнобойного, от которого в буквальном смысле всё Ведено сотрясается от фундамента до крыш. Может – «Тюльпан», может – «Пион», может еще какой-то цветочек из оружейной флоры. И так с точным интервалом в час – до восьми утра. Питерские ребята, наверное, традицию эту ввели – по аналогии с «Петропавловкой», где полдень отмечают холостым выстрелом из орудия.

– В Ведено есть телефонная связь? И «междугородка»?

– Есть. «Радиорелейка» на Дагестан. Не так давно при очередном выезде «на пленэр» наши доблестные антитеррористы поспорили между собой вроде бы на ящик или два пива, что за три километра попадут из противотанковой управляемой ракеты в эту самую «тарелку» радиорелейной связи.

– И что?

– Попали. Связи не было с неделю, пока новую «тарелку» не поставили.

– Вы определенно везучий, Алексей Валентинович…

– Определенно да. Мне только на Северах семь раз бывалые колымчане сказали, что я родился не просто в рубашке, а в костюме с галстуком.

– Например?

– При заходе на посадку в тайге у нашей «восьмерки» оборвался кардан заднего винта. Обрубок кардана тут же размолотил в хвостовой части корпуса дыру диаметром около метра и вертолет метров со ста шлепнулся, раскачиваясь и вращаясь по кругу, на землю. Удар был такой силы, что хвостовая часть наполовину сломалась, задний винт вонзился в землю и «заякорил» вертолет, не позволив ему перевернуться или завалиться на бок. Лопасти несущего винта с большой инерцией вращения после выключения двигателей даже не цеплянули землю, да и деревьев поблизости не оказалось. Что нас и спасло.

– Кто-то пострадал?

– Нас тринадцать человек было, включая экипаж, а четырнадцатым – мой пес Джонни. Ни у кого ни царапины, хотя вертолет ремонту уже не подлежал. С него, как говорили, сняли только двигатели, топливные баки и несущий винт, а корпус в тайге остался.

– Действительно повезло. А еще?

– Сломал два позвонка, но именно те, которые при любых наклонах и прочих телодвижениях остаются неподвижными.

– Это как?

– Поскользнулся в парилке приисковой баньки, слетел с самого верха задницей на бетонный пол и спиной ударился о ребро нижней ступени. Минут двадцать не то что пошевелиться от боли не мог, а даже дышать, хотя, конечно, как-то дышал. Потом отпустило немного, выбрался кое-как в моечную, ополоснулся слегка, оделся и побрел домой. В больницу обратился только на следующее утро, пришел туда сам, и надо было видеть лицо врача, взявшего в руки рентгеновский снимок моего позвоночника – верхняя часть двух позвонков была стесана подчистую, отчетливо был виден серый канал спинного мозга, до которого оставалось не более миллиметра. До сих пор вот только понять не могу – куда делись срезанные части позвонков? На снимке ведь ни одной их крошки видно не было, а спросить сразу как-то не догадался.

– Долго лечились?

– Вообще не лечился. Они мне даже ни одного укола не сделали, никаких таблеток не дали, сразу отпустили домой: «Только не напрягайте спину, все зарастет само собой».

– Заросло?

– Наверное. С месяц спина поболела, еще с полгода это место иногда чувствовалось, а потом вообще ничего не беспокоило. Рентген позвоночника я больше ни разу не делал. Хотя, наверное, надо было – просто из любопытства, что там теперь – с выступами или без.

– Просто невероятное везение.

– Севера вообще такое место, где частенько что-нибудь, да и случается эдакое. По крайней мере – со мной было так. В начале сентября 94-го в третий паводок сплавлялись мы втроем на резиновых лодках по Детрину – это первый крупный правый приток Колымы…

– Что значит «в третий паводок»? В сентябре?

– Первый паводок там бывает в середине или даже в конце мая, когда очень быстро тает снег в долинах, второй – в июне, когда также быстро тает снег на сопках и в горах, а третий – в конце августа-начале сентября, когда натягивает с севера затяжные дожди.

– И?

– И бурная вода вынесла меня из-за поворота на громадный залом из упавших ранее лиственниц, который наискосок перегораживал половину русла и щетинился источенными водой на метровые пики остатками веток. А лодка у меня была «Нырок», глубоко сидящая в воде, и выгрести в сторону чистой стремнины я попросту не успевал, да и выпрыгнуть из нее на залом не сумел бы. Конечно, я пытался веслами «дать задний ход», но вода была быстрее, она без бурления и пены стремительно и зримо уходила под залом, и стоило моей «резинке» коснуться острия лиственничной пики, как меня с лодкой тут же втянуло бы туда же.

– Испугались?

– Нет. Если бы испугался, то не сидел бы сейчас здесь.

– И как же?

– Даже не знаю, как это объяснить. Я просто уперся взглядом в верхний ствол залома, продолжая работать веслами – и лодку медленно пронесло вдоль всей тридцатиметровой преграды, не ближе десяти сантиметров от частокола пик.

– Действительно в костюме с галстуком родились…

– Двое друзей, которые в своих лодках с малой осадкой – типа «каноэ» – подгребали на стремнине, наблюдая происходящее и ничем не могущие мне помочь, потом долго смотрели на меня с изумлением и, наконец, сказали несколько иное: «Тебя кто-то держал».

– Кто? Бог? Ангел-хранитель?

– Да как сказать… Опять же не знаю. А в начале 91-го довелось мне месяц пребывать в туманном Альбионе. Уже через две недели нахождения там я так устал от всего этого великолепия, что, засыпая однажды вечером, так сильно захотел домой, на Колыму, как еще ни разу в жизни ничего с такой силой не хотел. И я вышел из своего тела, безо всяких эмоций поднялся лицом вниз над собой спящим, затем вытянул вперед руки, пролетел сквозь стену и стремительно полетел без восторгов и страхов на восток – над свинцовым морем с белыми барашками волн, над остроконечными красными черепичными крышами какой-то североевропейской страны, затем сквозь сплошную облачность. Что было дальше – не помню, но утром я проснулся все в том же домике нашего послевоенного эмигранта в Кройдоне, южном районе Большого Лондона.

– Интересный сон, – сказал «Меченый».

– Интересный, – согласился Шавинский. – Особенно тем, что когда я вернулся на Колыму, жена в первый же день сказала: «Ты знаешь, две недели назад я проснулась среди ночи – а ты сидишь молча на стуле посреди комнаты, и какой-то не такой… Я так испугалась…». А в последующие дни еще двое знакомых независимо друг от друга очень удивились, узнав, что я месяц был в Англии: «Брось заливать, что месяц! Две недели назад я видел тебя в поселке! Шел куда-то сосредоточенный в своем уникальном кожухе домашней выделки, я тебя окликнул несколько раз, а ты, как обычно, когда идешь задумчивый – ноль эмоций!». Может, и еще кто-то меня тогда видел, да не стал об этом вспоминать.

«Меченый» помолчал, вдруг осознав, что возвращаться к беседе о народных мстителях лета 95-го года совсем не хочется, затем поинтересовался:

– Можете сказать, когда у вас это началось?

– Не знаю. Хотя… Мать мне уже взрослому как-то рассказала, что в два года я умирал, уже не кричал и не плакал, только лежал неподвижно и смотрел, не моргая, в потолок. А мы жили тогда в маленьком рабочем поселке машинно-тракторной станции в трех километрах от окраины райцентра, отец сумел дозвониться до районной больницы, и под вечер к нам в санях с возницей выехала медсестра. Была зима и просто жуткая метель, ложбину на полпути к нам перемело так, что лошадь застряла в снегу по брюхо и стала – ни вперед, ни назад. И молоденькая медсестра, проваливаясь в снегу по пояс, полтора километра пробивалась к нам практически при нулевой видимости из-за сильной метели и наступивших сумерек. И успела – на два ее укола при свете керосиновой лампы я никак не среагировал, а после третьего у меня из глаза выкатилась слезинка, и она сказала: «Будет жить».

– Молодец, конечно, медсестра – но что тут, скажем так, странного?

– А мать спросила ее: «Как же ты нашла дорогу к нам в такую метель и темень? По столбам с телефонными проводами?», а та удивилась: «Да не видела я никаких столбов – у вас же тут электрический фонарь возле дома горел, так я на него и шла!». Мать молча покивала головой – не стала ей объяснять, что никакого фонаря, а тем более электрического, возле нашего дома не было и нет, что сквозь такую снеговерть и противовоздушный прожектор, которого тоже не было и нет, до лощины не досветит, что электричество в наших трех жилых домах бывает только в рабочие дни, когда в МТС работает дизель, а сегодня выходной, потому и дорогу некому бульдозером было расчистить, и в домах керосиновые лампы по вечерам светят… Мать не сказала мне, как звали ту медсестру, может быть, и не знала, забыла в суете спросить, или запамятовала со временем, не видясь с ней больше ни разу – но двадцать лет спустя, уже после армии, я со своим другом зашел к его другу, большому книголюбу Виктору Корчагину – а там была она, медсестра из моего младенчества, а нынче жена этого Виктора, и имя у нее было Людмила. И я сразу узнал ее – двухлетним запомнил ее склонившее надо мной лицо, когда она делала мне три спасительных укола.

– И как вы все это необычное можете объяснить?

– Да никак. Я не заморачиваю себе голову, пытаясь понять то, что никакому объяснению с точки зрения нашей человеческой логики не поддается – просто принимаю подобные вещи как данность, и не более того. Хотя…

– Что?

– В трех случаях – сна с перемещением из Англии на Колыму, сплава по бурной реке и несуществующий фонарь в снежной круговерти для бредущей сквозь сугробы медсестры – определенно было одно общее нечто, которое, пожалуй, и чувством назвать нельзя… Хотение. Причем очень сильное, невообразимо сильное. И у меня, упершегося взглядом в залом и «слетавшего» во сне на Колыму, и у медсестры, которая, если очень сильно не захотела бы спасти малыша, то и сама наверняка бы сгинула, уйдя в метели вправо или влево, а там поля громадные. И хотя слова «желание» и «хотение» в русском языке считаются синонимами, то есть близкими по смыслу, но я теперь уверен, что понятия эти бесконечно далеки друг от друга, почти как небо и земля. И мы все, человеки, в большинстве своем, одолеваемы желаниями – чисто житейскими, меленькими, простенькими, а временами гнусненькими, подленькими и пошленькими – и очень редко, а то и никогда, чего-то очень сильно хотим…

– Когда-то сексапильные девицы из какого-то ансамбля весьма изящно напевали: «Если очень захотеть, то можно и звезды с неба достать», – задумчиво сказал «Меченый».

– И я готов этому поверить, потому что «очень захотеть», а не «пожелать», – продолжал Шавинский. – Как склонен верить, что апостол Петр смог пойти по воде навстречу Христу и начал тонуть, лишь когда испугался. И что Емеля из русской народной сказки действительно мог разъезжать на своей печи по окрестностям, потому что – веление щуки отбросим – говорил: «По моему хотению!».

– Сказка есть сказка…

– Сказка – ложь, да в ней намек. У нас вот до сих пор в большом ходу героическая греческая мифология, от подвигов Геракла, Одиссея и Ахилла до принесения себя в жертву на кресте и последующего воскрешения иудея Иешуа, бродяги и чародея, много позже названного теми же греками Иисусом Христом, Сыном Божьим. А мне лично больше нравится одна древнеиндийская легенда. Был молодой подвижник по имени Нарада, который жил отшельником в глухом лесу, питался исключительно дикими плодами и кореньями, и с утра до ночи усердно молился Вишну – одному из великой божественной индийской троицы, богу – хранителю мира. Узрев все это, Вишну однажды явился перед его лесной обителью в облике убеленного сединами старца, и сказал: «О Нарада! Ты так самоотверженно поклоняешься мне, что в знак благодарности за это я готов выполнить любую твою просьбу!». «О великий Вишну! – ответил подвижник. – Я очень хотел бы познать тайну твоей иллюзии, которую ты насылаешь на мир!». «Хорошо, – улыбнулся бог, – следуй за мной». Они выбрались из тенистых зарослей леса и долго шли под палящим солнцем по огромной пустыне, изнемогая от жажды и все больше выбиваясь из сил. Наконец они увидели впереди одинокое дерево с обильной листвой, добрались до него, сели, привалившись спинами к его стволу, и увидели внизу в долине спокойную многоводную реку и большую деревню на ее берегу. «Я так устал, Нарада, – слабым голосом сказал Вишну.

– Сходи к людям, принеси мне кувшин воды». Тот послушно побрел в деревню, постучал в крайнюю хижину – ему открыла девушка такой красоты, что он сразу позабыл обо всем, и был несказанно рад, когда ее родители отдали свою красавицу ему в жены. Он остался жить в этом доме, занимался крестьянским трудом, у них родилась куча детей, и он был счастлив. Но одиннадцать лет спустя в дальних горах прошли небывало обильные дожди, ночью, в грозу и бурю река вышла из берегов и смыла, наряду с другими, и жилище Нарады. Ухватившись за ветку плывущего дерева, Нарада несся в бурном потоке и изо всех сил звал жену и детей, которых вода унесла куда-то во тьму. И вдруг над его головой раздался голос: «Ну где же ты был так долго, Нарада? Я жду тебя уже целых полчаса». И исчезли темнота, гроза, буря и наводнение.

– Нарада с изумлением обнаружил, что он все еще сидит рядом с богом в тени ветвистого дерева, а внизу на берегу спокойноводной реки стоит деревня, в которую он еще не ходил. «Ну как, Нарада? – улыбнулся Вишну. – Понял ли ты тайну моей иллюзии?». Подвижник не знал, что ему ответить – всем телом, всеми органами чувств он прожил эти одиннадцать лет, они были у него в памяти до мельчайших деталей, и он не очень бы удивился, увидев в зеркале или спокойной воде отражение своего постаревшего за эти годы лица и немало седины в своих волосах…

– Верите в Бога, Алексей Валентинович?

«Седой» помолчал, раздумывая.

– Ни одной молитвы не знаю. Ни христианской, ни мусульманской, ни буддистской. И не стремлюсь их знать. Я не верующий, я – верящий.

– Есть разница?

– Есть. И очень существенная.

– И в чем же она?

– Во многом. Не только в звучании и смысле слов. Многие ли священники и верующие любой конфессии видели знаки небесные?

– А вы?

– В ночь на Рождество в этом году над землей с вечера до утра висел громадный крест, составленный в верхней своей части из трех необычайно крупных и ярких звезд и полной луны между ними. Поблизости от них на небе не было ни одной звезды. В девять вечера крест был наклонен к востоку, в полночь, можно сказать, стоял вертикально, в четыре утра был склоненным к западу. Точка его опоры оставалась неподвижной – к югу от Ставрополя. Наверное, над Иерусалимом. Или в нем самом.

– Не привиделось?

– Немало ученых уже приходят к мысли, что все необъяснимое в космосе, которого более чем предостаточно, становится более-менее понятным, если допустить, что наша Вселенная – всего лишь голограмма.

«Меченый» помолчал.

– Рождество, значит, дома встречали?

– И Новый год тоже. Успел вырваться из горных районов, к себе в дом в Ставрополе зашел за пару часов до боя курантов. Думал, только несколько дней отдышусь от Чечни – а тут некие очень нехорошие люди похитили под Старыми Атагами американца Кеннета Глака из «Врачей без границ», все гуманитарные организации сразу прекратили работу в республике, и я застрял в Ставрополе более чем на месяц, пока его не вернули без всякого выкупа.

Развивать тему похищения и возврата американца «Меченому» совсем не хотелось – с него достаточно было того, с какой интонацией Шавинский произнес слова «некие очень нехорошие люди».

– В журналистику намерены вернуться?

– Может быть. Но когда-нибудь потом.

– О Чечне тоже будете писать?

– Возможно.

– И о чем же? Если не секрет, конечно.

– Да какой секрет, тем более от вашей Службы? Но только я здесь не для сбора информации для прессы, хотя она сама, информация эта, сваливается на меня ежедневно и ежечасно. И самое первое у меня потрясение было в начале марте прошлого года, когда впервые ехал в Урус-Мартан с «гуманитаркой» для беженцев из села Комсомольское.

– Из-за чего?

– Тогда я ехал «на пробу» одним «КАМАЗом» с десятью тоннами муки, и на блокпосту «Кавказ» нашу машину уже дожидалась группа сопровождения от комендатуры района – БТР с десятком бойцов на броне, «ГАЗ-66» с зениткой в кузове и «УАЗик» с подполковником, замом коменданта района. Прошли без приключений опасный с точки зрения возможной засады боевиков участок Самашкинского леса, остановились в чистом поле, чтобы дружно справить малую нужду, не сходя с асфальта, и все солдатики – по виду не пьяные и не уколотые – начали весело и практически безостановочно расстреливать из автоматов, подствольных гранатометов и ручных пулеметов одинокий в поле разлапистый куст ивняка метрах в тридцати от дороги.

– Зачем? Стресс таким образом снимали?

– Не похоже было, чтоб они молодняк были и чего-то очень уж боялись. Меня поразила не их забава, а то, как среагировал на нее подполковник – робко приблизился сбоку и сзади к своим подчиненным и не приказал прекратить стрельбу, а начал умоляюще и заискивающе лепетать: «Ребятки, прекратите… Прекратите… Сейчас пальбу услышат, вертолеты налетят… Ребятки…». Солдатики не обращали на него ни малейшего внимания и прекратили стрельбу только тогда, когда срубили очередями под корень весь куст – подполковник еще раньше заткнулся и тихонько отошел в сторону. Я потом спросил одного из бойцов, который был третьим в кабине нашего «КАМАЗа», почему так – и тот ответил без тени бахвальства и самодовольства, как само собой разумеющееся: «Да любой из офицерья здесь знает, что если нам в его поведении что-то не понравится, то мы его в этот же день грохнем, а все спишут на боевиков».

«Меченый» помолчал.

– Что еще вас удивило?

– Да многое. Тебе не приходилось, подполковник, стрелять когда-либо из ПЗРК «Стрела» или «Игла»?

– Не довелось.

– Мне тоже. Но видел, как это делается – выезжал радистом во время службы в армии с нашими зенитчиками на ладожский полигон, где они тренировались в сбивании реактивных снарядов, выпущенных из «Катюш». Очень непростое это дело – сбить быстролетящую цель, да еще и на малой высоте. Сноровка немалая нужна, навыки, опыт – а в советские времена чеченцев, наряду с другими нацменами, которые служили в армии, на пушечный выстрел не подпускали к секретным вооружениям, каковыми были и ПЗРК. То есть, каждый сбитый сейчас боевиками самолет – это такое событие, о котором через два-три дня без всякого телефона будет знать вся Чечня, от мала до велика. И я интересовался во всех населенных пунктах республики – там, где со мной начинали разговаривать – сколько же штурмовиков и бомбардировщиков было сбито здесь за две прошедшие войны? Цифра в ответах колебалась незначительно – 25–28. А министр обороны Грачев в 96-м, не моргнув глазом, заявил по общероссийскому телевидению, что в ходе чеченской кампании – первой, подполковник, только первой! – боевиками было сбито двести самолетов. Двести! Как говорится, примерно три авиаполка штурмовой авиации корова языком слизнула. Такая же ситуация наверняка и с бронетехникой – только разница в цифрах в несколько раз больше и реально уничтожается старье выпуска 50-х – 60-х годов, которое – не исключено – уже нигде не числится, а в отчетах о боевых потерях – новые танки. Которые вслед за якобы сбитыми в Чечне самолетами наверняка отправляются в так называемые «дружественные» страны, степень дружественности к которым напрямую зависит от уровня их платежеспособности. Следом налаженными маршрутами уплывают за кордон десятки, сотни и тысячи тонн обычных боеприпасов всех видов, от патронов и противопехотных мин до реактивных снарядов и осколочных бомб, реальный расход которых здесь, в Чечне, никто должным образом не контролирует и которые, к тому же, «уничтожаются» в результате прямо-таки регулярных пожаров на воинских складах по всей стране. А еще чистейшая, без парафинов и прочих примесей, чеченская нефть, которая еженощно сотнями, если не тысячами тонн вывозится за пределы республики железнодорожными эшелонами и колоннами большегрузных «наливников», и пункт назначения у них в большинстве случаев наверняка один – новороссийский порт. Плюс куски и крохи, которые удается урвать от золотого денежного «пирога», направляемого в республику из федерального бюджета на так называемое «восстановление Чечни» и прочие мирные цели. Да манна небесная кое для кого и для очень многих эта война и так называемая «контртеррористическая операция номер два», Клондайк золотоносный, Ниагара долларовая, в бесконечности ниспадания которой не у чеченцев, а у наших шакалов в форме и без нее заинтересованность намного больше, чем такая «мелочь», как человеческая жизнь – и жильцов взорванных домов в Москве и Волгодонске, и мирных жителей республики, стариков, женщин, детей, и солдатиков наших, и офицеров. И моя, и твоя, подполковник, жизнь – тоже, поскольку мы оба также здесь и сейчас. И такое впечатление, что твоя Контора, подполковник, подобные проблемы никоим образом не соотносит с задачами национальной безопасности страны – ни с первоочередными, ни вообще, и вопросы по этому поводу хочешь – не хочешь, а возникают соответствующие…

«Меченый» помолчал, затем спросил, уходя в сторону'.

– Как там Сергей Владимирович?

– Который? – сказал «Седой». – В моей жизни их два.

– Зять ваш.

– Был с ним знаком?

– Пересекались иногда, – сказал «Меченый». – Зачастую на «вздрючках» у начальства. Он в основном по северным районам работал, а я – в предгорьях.

– Мы с ним тоже иногда пересекались во время его работы здесь, – сказал Шавинский. – И только у меня дома, в Ставрополе. Сначала вдохновлен он был этой командировкой – а месяца через три, приехав домой на пару дней отдышаться от Чечни, выпил, расслабился – и заплакал: «Да я, дядь Леша, уже во много раз негатива больше знаю, чем ты! Что творится, что творится!». А сейчас… Сейчас запил Серега. И сильно. Он ведь ставропольский, обычаи и нравы народов Северного Кавказа знает с детства и надеялся, что после года службы в Чечне его оставят служить где-то в этих краях – а его за то, что взяток с родственников задержанных боевиков не брал и, соответственно, не делился наваром с начальством, отправили даже не на Алтай, откуда его направляли в Чечню, а в Красноярский край, в дивизию РВСН, где он начинал лейтенантом после ставропольского училища связи ракетных войск. Дочка вся в слезах чуть ли не каждый день маме звонит – вопрос уже вроде бы стоит о его дальнейшем пребывании в органах, а у них жилье только служебное, на нормальную военную пенсию, если его выгонят за пьянку, рассчитывать тоже не приходится, и как жить дальше с двумя малолетними детьми?

«Меченый» помолчал. Он хорошо помнил коллегу, его деловую хватку, принципиальность и врожденное неумение подлаживаться под начальство – его отец, капитан запаса, два года прослуживший в Афганистане авианаводчиком, воспитал сына должным образом. И никак не мог представить его плачущим. И крайне любопытной была информация о причине ссылки майора Сапунова в приенисейские земли – половину срока непосредственным начальством у него в Чечне был полковник Орлик, тот еще хитрован с манерами и внешностью деревенского простака, а внешне обаятельнейшим надзирателем за соблюдением законности со стороны военной прокуратуры – опять же на вторую половину чеченского срока Сапунова – чаще всего оказывался непотопляемый бурдюк юстиции подполковник Вербный. Ни тот, ни другой к нему лично с подобными предложениями ни разу не обращались, даже намеков не делали…

– Веселенькая у вас жизнь, Алексей Валентинович…

– Я бы сказал, что нескучная. И вспомнить есть о чем.

– А в свободное время чем занимаетесь?

– Только не «литерболом». Не радует меня спиртное, и давно уже – хотя срывы и случались ранее на день-два.

– Историей? Если исходить из вашего интереса к Древней Индии?

– Сейчас уже нет. Написанная история ведь не так уж редко не меньшая шлюха, чем журналистика – все зависит от личности того, кто ее пишет, для кого и по какому поводу. Уже в Евангелиях – в том виде, в каком они дошли до нас усилиями и пишущих, и переписчиков, и толмачей-переводчиков с арамейского, греческого, латинского и церковно-славянского – сказано примерно так об апостолах: «И каждый писал, как умел». То есть, вполне можно добавить: «И как хотел» – и сам пишущий, и тот, кто стоял над ним. И недаром ведь среди криминалистов бытует выражение «Врет, как очевидец». Что уж тогда говорить, к примеру, о евангелисте Луке, которого не было и быть не могло среди двенадцати учеников Христа, поскольку жил он как минимум полвека позже описываемых событий и был грамотным рабом у римского патриция? В итоге Иисус странствует у Луки по древней Палестине по типу «Из Киева в Москву через Воркуту». И какую историю напишет о событиях в Чечне, с одной стороны, именитый столичный историк, постоянно озирающийся на Кремль, Генштаб и Лубянку, имеющий в своем распоряжении всего лишь официоз властных структур, отцензуренные газетные публикации да устные рассказы и письменные мемуары штабных военачальников, но понятия не имеющий, к примеру, по какому берегу реки, левому или правому, идет дорога на горный Шатой и каким это чудесным образом весной 95-го туда без единого выстрела и подрыва на фугасах вошла наша мотострелковая бригада? И что обо всем этом напишет менее именитый историк – да еще и чеченец по национальности – из Грозненского университета, уцелевший в двух бойнях контртеррористических операций, но не имеющий доступа ко многим документам, зачастую засекреченным? И что об этом в угоду своим хозяевам напишут россиеведы из Мюнхена, Лондона и Нью-Йорка, для которых непременной изюминкой писанины о России являются матрешки, балалайки и дикие медведи, разгуливающие по улицам городов и селений с бутылкой водки в передней левой лапе и с дымящей «Беломориной» в оскаленной пасти? И чья точка зрения в итоге возобладает, став официальной историей для последующих поколений?

– А если не история, то что тогда вас больше всего сейчас занимает?

– Пожалуй, что языкознание вообще и фоносемантика в частности. Взаимосвязь звуков, их цвета и смысла в словах и, по возможности, в разных языках. И почему то или иное слово звучит именно так, а не как-то иначе.

Своеобразный у вас уход от окружающей действительности…

– Да уж получше алкоголя и наркотиков. И никакой это не уход от действительности, а скорее осмысленное времяпрепровождение. Чтоб мозги не закисали от безделья. У кого-то шахматы, музыка, живопись, стихи – а у меня, вслед за некоторыми, такой вот бзик.

– Так ведь видимого результата в подобном умствовании нет и, возможно, в принципе быть не может.

– А всегда ли он нужен, этот итог? Как и в близости с любимой женщиной, сам процесс движения к определенной цели зачастую приносит большее удовлетворение, чем сам результат такого движения.

– И смерть как итог жизни… Когда перестали бояться чего-либо, Алексей Валентинович? В армии, на прыжках?

– Между прыжками. Когда СССР оказался на жуткой грани войны с Израилем и мы три недели «сидели на парашютах».

– Осень 73-го, израильские торпедные катера потопили в Средиземном море наши транспорты с грузом так называемой «сельскохозяйственной техники» для Египта, а их ракетоносцы обстреляли наше посольство в Бейруте, и были подняты по боевой тревоге наши РВСН, ВВС, ВМФ и все девять дивизий ВДВ… Вы чему заулыбались, Алексей Валентинович?

– Да мне анекдот вспомнился о нашей так называемой «сельхозтехнике», который услышал от погранцов в Киргизии осенью 79-го, уже после событий на китайско-вьетнамской границе.

– Какой именно?

«Как сообщило Вьетнамское информационное агентство, вчера китайские агрессоры обстреляли из минометов мирный советский трактор, который пахал землю в приграничной вьетнамской общине. Мирный советский трактор ответил огнем всех своих орудий, подавил три китайские батареи, затем нанес ракетный удар по месту дислокации пехотной дивизии агрессора и вышел на околоземную орбиту. Трактористы майор Син И Ц, ын и капитан Кис Ли Ц, ын чувствуют себя хорошо. Председатель приграничной вьетнамской сельскохозяйственной общины полковник И Ван Ов предупредил сопредельную сторону, что во избежание повторения подобных провокаций на приграничном вьетнамском поле будут работать три мирных советских комбайна».

– Не смешно, – сказал «Меченый».

– В сентябре-октябре 73-го нам тоже не было смешно. Получили все для войны, все офицеры ночевали в казармах, никто не отлучался из расположения даже на стрельбище в двух километрах от части, все понимали – если прозвучит еще одна команда «Тревога!», то летим. Мы и до этого знали, что в условиях современной войны даже без применения оружия массового поражения все мы – смертники, но не знали – до какой степени. А нам разъяснили, что двенадцать тысяч человек со всем вооружением и боевой техникой могут провоевать в тылу противника не более трех суток. Буквально это прозвучало так: «Если к исходу третьих суток с нашей стороны прозвучит хотя бы один даже пистолетный выстрел, то это значит, что дивизия поставленную задачу выполнила!».

– «Отказники» были?

– Ни одного. Поговаривали, что и «дядя Вася» – наш командующий, генерал армии Василий Филиппович Маргелов – заявил: «Если полетим, то я здесь тоже не останусь!». А ему уже седьмой десяток шел. И когда усилиями дипломатов все утряслось мирным образом – как нам сказали, США вроде бы не стали открыто поддерживать израильтян, но все же перебросили туда тысячный добровольческий корпус – то на всех последующих прыжках с «АН-12» я, стоящий первым у раскрытого люка как самый тяжелый из-за грузового контейнера с радиостанцией под задницей, за секунду-другую до сигнала «Пошел!» всегда оборачивался и орал: «А насрать!», и двадцать четыре человека, стоящие за мной в одном потоке, весело и дружно кричали то же самое.

«Меченый» помолчал.

– В каком полку служили, Алексей Валентинович?

– В 137-м. Взвод связи первого батальона. А комбатом у нас был капитан Слюсарь, Альберт Евдокимович. Недолго, правда – стал майором и на повышение ушел, начальником штаба в соседний 104-й полк. В Афгане первым из комдивов Героя получил, потом Рязанское училище возглавил…

– У генерала-майора Слюсаря, Альберта Евдокимовича, командира 103-й Витебской воздушно-десантной дивизии, я летом 83-го проходил в Афганистане, скажем так, почти четырехмесячную стажировку после первого курса нашей Высшей школы. Сам напросился, да и родственнички словечко замолвили. А начинал я службу рядовым десантником тоже во Пскове, но в соседнем со 137-м 134-м полку…

Сказать что-либо попутчик не успел – к машине со стороны омоновского БТРа подошел Уфимцев.

«Меченый» приоткрыл свою дверцу.

– Колонна Датского Совета по беженцам проходит алхан-юртовский пост, товарищ подполковник, – доложил прапорщик. – Минут через десять-пятнадцать могут быть здесь. Если, конечно, они идут в эту сторону.

«Меченый» кивнул, обернулся к Шавинскому – но тот его опередил, спросил все так же спокойно:

– Я могу идти?

– Да, конечно, – сказал «Меченый», садясь нормально – светиться перед чеченскими коллегами, что его подвозят военные, у попутчика, понятное дело, не было никого резону, а вот ему самому… Ему самому было жаль, что их беседа на самые разные темы была не такой уж и продолжительной, а вероятность другой случайной встречи была минимальной.

«Седой» несуетливо выбрался из машины, без усердия закрыл свою дверцу, сделал шаг вперед, остановился – и вместо вероятных слов благодарности спросил неожидаемое:

– Тяжко без друзей, подполковник?

«Меченый» неспешно поднял голову – объект оперативной разработки коллег никоим образом не издевался над ним – и ответил так же спокойно, глядя глаза в глаза:

– Я привык.

Шавинский без тени улыбки несколько раз слегка кивнул седой головой, повернулся, неторопливо перешел на противоположную сторону трассы, закурил и стал неотрывно смотреть влево, откуда должна была появиться колонна.

Уфимцев, положив автомат между сиденьями, уселся на свое место, завел двигатель и только затем взглянул с немым вопросом.

– Если он и наш «под прикрытием», Слава, – сказал «Меченый», – то очень глубокой конспирации и весьма хорошей подготовки. Хотя вряд ли, иначе чеченцы давно бы его просчитали и быстренько поступили бы с ним соответственно.

– Хотите сказать, товарищ подполковник, что они наладили собственную неплохую контрразведку?

«Меченый» усмехнулся.

– На привычной для них территории они прежде всего умелые разведчики. А что касается контрразведки… Она у них, можно сказать, всегда была – и дело даже не в том, что немало достойных представителей этого народа были очень хорошими бойцами и командирами как в Великую Отечественную, так и в Афганистане. Просто у чеченцев, как и у бывалых зеков – не обиду и тем, и другим будет сказано – чутье звериное на твой даже хорошо скрываемый страх и на то, являешь ли ты собой, чужак, какую-либо опасность для них.

– Ну да, – задумчиво сказал прапорщик. – Если ты злобную собаку боишься и в руках у тебя ничего нет, чем от нее отбиться, то она тебя очень даже может цапнуть. А уж облает от души и с большим для себя удовольствием.

– Похоже, – сказал «Меченый», – но грубо и совсем не точно. У малых народов и профессиональных групп риска это чутье с древнейших времен в крови – иначе быстренько бы сгинули в этом самом лучшем из миров.

Уфимцев помолчал без видимых эмоций на лице, затем сказал неожидаемое и утвердительное:

– А «привычная для них территория» – это ведь не только Чечня?

«Меченый» кивнул.

– И не только Россия. Пора тебе, Слава, в нашу Академию поступать.

Прапорщик глянул на него коротко и цепко, как еще ни разу не смотрел, снова стал пристально наблюдать за «Седым» по ту сторону трассы.

– Я подумаю, товарищ подполковник.

– У него сын-срочник пропал без вести в начале 95-го, – сказал «Меченый». – В феврале-марте, где-то под Бамутом. И племянник его жены, тоже срочник, погиб здесь тогда же.

– А он сейчас возит им «гуманитарку», – замедленно, с удивлением и задумчивостью сказал кандидат в слушатели Академии ФСБ.

– Возит, – кивнул «Меченый». – И не только сейчас, а с начала марта прошлого года, хотя был тогда – да и нынче формально остается – руководителем общественной организации в Ставрополе.

– Мог бы приказать кому-то, если был начальником.

– Мог. А ездит сам. Чтоб не подвергать риску других сотрудников. И не пользуется ни бронежилетом от шальных пуль, ни какой-либо вооруженной охраной. И – по имеющимся сведениям – только в результате самого первого его приезда в Урус-Мартан в начале марта прошлого года с десятью тоннами муки для беженцев из разгромленного Шамановым села Комсомольское и часовой его беседы за чашкой чая с семью мужчинами из числа потерпевших около четырехсот человек не ушли в банду. И потенциальный командир у них уже был среди этих семерых – вроде бы бывший полковник Советской Армии, который сам чудом уцелел при обстреле села всеми видами имевшихся вооружений, а вся его многочисленная родня погибла.

Уфимцев цокнул языком:

– Сколько бы наших пацанов эти четыреста озлобленных мужиков могли бы положить…

– Вот именно. А у него подобных встреч и бесед за год с небольшим – и не сосчитать. И в Ингушетии, и в Дагестане среди беженцев, и – в основном – в самой Чечне. От Знаменского и Гудермеса на севере до Итум-Кале на юге, от Кенхи Шаройского района на востоке, откуда брат Шамиля Басаева Ширвани входил в Цумадинский район Дагестана, до Ачхой-Мартана на западе.

– Своего сына уберечь не смог, так теперь других таким вот образом спасает… – замедленно молвил прапорщик. – А ведь сам погибнуть может быстрее, чем, как говорится, перекреститься… И даже, скорее всего, знать не будет, от чьей руки. Среди наших бойцов отморозков ведь тоже не так уж мало…

«Меченый» покивал головой:

– Именно так, Слава, именно так. У каждого из нас свой камень, который катим в гору подобно Сизифу. Он себе выбрал вот такой.

Прапорщик помолчал, затем выдал:

– Был бы к нашей Службе хотя бы пристегнут – вообще цены б ему не было…

«Меченый» усмехнулся.

– Пытались уже пристегнуть, и неоднократно. Майора Сапунова помнишь?

– Который в части возле аэропорта обитал и по северу работал? Помню, конечно. Пересекались – правда, не так часто, как хотелось бы. Он ведь тоже ставропольский.

– Так он его зять.

– Кто? Чей?

– Майор Сапунов – зять этому «Седому»…

Уфимцев изумленно присвистнул.

– …и летом прошлого года за рюмашкой-другой у него дома попросил его по-родственному назвать тех чеченцев, с которыми ему приходится работать.

– Кино и немцы, – хмыкнул прапорщик. – И что «Седой»?

– Показал зятю жест «болт на тридцать два». И сказал: «Я своих друзей, Серега, не сдаю. Ищи себе агентуру сам».

Уфимцев покрутил головой, помолчал, затем спросил:

– Поцапались?

– Нет. Поняли друг друга. Насчет Академии долго будешь думать?

– Как получится, – пожал плечами прапорщик и вдруг добавил без излишней резкости задумчиво-серьезно: – Не очень-то мне нравится весь этот гололед, товарищ подполковник. А я в роли пассажира и резина у этой нашей общей машины не шипованная.

– Интересное сравнение, – сказал «Меченый». – И весьма неожиданное. Стихов случайно не пишешь в свободное время?

– Не писал и не пишу. В свободное время, если оно бывает и мне никто не мешает, я, товарищ подполковник, читаю-перечитываю один крутой детектив в четырех частях.

– И какой именно?

– Евангелие.

«Меченый» изумился:

– Какой же это детектив?!

– Самый натуральный, – вполне серьезно сказал Уфимцев. – Читаешь – и не перестаешь вопросами задаваться. Только не «кто убийца или вообще преступник?», а «почему так?».

– Например?

– Например, написано, что Иуда пришел к священникам и сказал им: «Кого я поцелую, тот и Иисус». Вопрос – откуда об этой сделке стало известно тому же Иоанну? От Иуды? Быть такого не может – кто стал бы в этом признаваться, да и когда? От священников? Абсурд – такой информацией никто бы с чужим не стал делиться. Тогда что получается – Иоанн либо присутствовал при этом разговоре, поскольку был не просто вхож к священникам, а не был для них чужаком, либо вся эта история высосана из пальца.

– Хочешь сказать, что в ближайшем окружении Христа, возможно, был «засланный казачок» и вполне вероятно, что им был Иоанн, назвавший себя впоследствии любимцем Учителя?

– Получается так, – пожав плечами, сказал прапорщик. – Ну посудите сами, товарищ подполковник – в отдаленной провинции Римской империи, где уже не единожды вспыхивали восстания против завоевателей, появляется неизвестно откуда очередной возмутитель тогдашнего относительно мирного сосуществования пришлых и местных, странствует от селения к селению, что-то там проповедует, чему-то учит, к чему-то призывает, и его словам внимают где больше, где меньше, но уже немало людей. Могли ли оставить все это без внимания римские легионеры и сам прокуратор Иудеи Понтий Пилат? Да ни в жисть! А когда они убедились, что бродяга Иешуа из Назарета к очередному бунту против власти кесаря никого не призывает, а вещает новое и вполне безобидное для них Учение, успокоились и стали наблюдать за происходящим со стороны, предоставив этим умникам-иудеям, фарисеям и саддукеям, самим разбираться с возмутителем религиозного спокойствия. А те и другие, продолжая давнюю грызню между собой, терпели разглагольствования сына плотника до той лишь поры, пока тот вконец не обнаглел, не только въехав в Иерусалим подобно Мессии, но и плетью изгнав менял и торговцев из храма, тем самым лишив их самих немалого дохода в виде налогов на торговлю и денежный обмен. Такого бесстыжего посягательства на свое собственное благополучие умудренные науками и жизнью иудеи простить ему никак не могли!

– Сам до этого додумался или помог кто? – спросил «Меченый» старательно спокойно – исполнительный и классный водитель Уфимцев, привозящий из командировок домой недурственный местный коньяк, вновь нежданно-негаданно приоткрывался с новой стороны.

– Сестра у меня младшая в Ставрополе учится на историческом в университете, так я кое-что у нее уточняю, когда выпадает возможность с ней видеться, – заулыбался прапорщик, определенно вспомнив что-то домашнее, и тут же снова стал деловито-серьезным. – И вся эта процедура опознания Учителя… Иисус что, за два или три года своих скитаний по Палестине, проповедей и чудес, на виду у всех жителей въезжая на ослице в Иерусалим и плетью изгоняя торговцев из храма – он что, все это время скрывал свое лицо, не снимал маски, менял парики и одеяния? Опять абсурд, причем полнейший! Его все знали и опознавать его не было никакой необходимости, даже девочка-подросток знала в лицо не только Иисуса, но и его учеников, и в сумраке ночи разглядев притаившегося и явно дрожащего от страха за свою жизнь апостола Петра: «Ты же был с ним!», а тот трижды от Христа отрекся, пока петух не прокукарекал…

Колонна машин из двух десятков груженых тентованных «КАМАЗов» с немалыми логотипами организации на щитках радиаторов и семи «жигуленков» сотрудников с такими же нашлепками поменьше на лобовых стеклах прошла в сторону Гудермеса на немалой скорости, подобравший Шавинского один из первых грузовиков теперь оказался последним, незначительная пыль быстро улеглась и рассеялась, и трасса полностью очистилась.

– Поехали, Слава, – сказал «Меченый».

– Куда сначала – в село или к пушкарям?

– В село. Надо бы со старейшинами переговорить.

– В селах по пути будем тормозить?

«Меченый» отрицательно покачал головой.

– Нет. Проскакиваем…

Водитель «КАМАЗа», плохо выбритый, остроскулый мужчина лет пятидесяти, был ему незнаком, но его определенно знал и в ответ на его «Здравствуй!», сказанное по-русски, приветственно склонил голову и на миг уважительно прижал ладонь правой руки к сердцу.

– Куда? – спросил Шавинский.

– Ойсхара, – коротко улыбнулся водитель, поглядывая в зеркало заднего вида – вклиниться в проходящую на приличной скорости колонну машин ему не позволяли.

– Это хорошо, – сказал Шавинский. – В этом селе я еще не был. Мимо проезжал, когда на Дагестан ехали.

– Там мой дом, – сказал водитель уже без улыбки, продолжать откровения не стал и ловко пристроился в хвосте колонны.

Шавинский молча кивнул – когда человек не был настроен на долгий разговор, то еще на Колыме он приучился не задавать лишних вопросов, даже когда они напрашивались сами собой – и стал неотрывно смотреть на дорогу.

От беседы с «Меченым», граничащей с допросом, у него осталось двойственное впечатление – и тоскливое, и тягостножалостливое одновременно.

Он был почти уверен, что подполковник – и бывший братан-десантник – не страдает от избытка подлости и не станет «сливать» чеченцам «непроверенную информацию на уровне пьяного трёпа». Однако и исключать такой вариант развития событий не стоило – служба есть служба, а «Меченый» – как и зять Серега – хотя и определенно не карьерист, но служака еще тот… Не приходилось сомневаться в том, что у его Конторы к Датскому Совету по делам беженцев – международной гуманитарной организации, в данное время работающей в сорока критических и «горячих» точках по всему миру, а с осени 99-го и на Северном Кавказе – пристальный, профессионально-цепкий, многоплановый интерес с дальней перспективой, и чем глубже и основательнее им удастся в эту структуру вклиниться, чем больше будет там своих людей, периодически или регулярно снабжающих кураторов нужной им или могущей их заинтересовать информацией, тем лучше – и кураторам, и их малому и большому начальству. И было тягостно жаль этих оберегателей престола, облаченных большей или меньшей тайной властью над другими людьми, но обреченных на постоянное одиночество, когда рядом есть коллеги, начальники или подчиненные, какая-либо родня, даже самые близкие, но нет и изначально не может быть человека, которому в тяжкую минуту можно излить душу…

А еще он пытался вспомнить, на кого же похож водитель.

И при очередном коротком взгляде на него ему это удалось.

Камазист в профиль был очень похож на молодого, не старше двадцати лет, пулеметчика с ухоженным крупнокалиберным «Утесом», который хитромудро устроил неглубокий окопчик не на опушке непролазных зарослей ивняка, а под сенью одинокого разлапистого куста, прямо на пути отхода группы мстителей к границе с Ингушетией, где должен был приземлиться вертолет – но почему-то в то раннее утро был в засаде в гордом одиночестве, прозевал их выскок из прогала между зарослевыми холмами и до его прицельных выстрелов на бегу из верного АКМСа успел выпустить только одну-единственную коротко грохотнувшую очередь в три-четыре патрона – лапы станины пулемета с мощной отдачей при стрельбе не были вкопаны в землю.

Мгновенный неподражаемый чмокающе-всхлипывающий звук, который одновременно издали мужики, Сеня из Вологды в шаге справа и костромич Тимоха в шаге слева и позади, когда пули калибром 12, 7 миллиметра с малого расстояния навылет пробили им грудь, ему дано было не забыть до конца своих дней. Как и все то жаркое лето 95-го.

– Везучий ты, «Седой»… – сказал ставший рядом старший из спецназовцев. – В который уже раз везучий…

– Я знаю, – сказал Шавинский. – Мне только на Колыме бывалые мужики семь раз сказали, что я родился не просто в рубашке, а в костюме с галстуком.

– Сидел?

– Работал.

– На золоте?

– И на золоте тоже.

– Так… – спецназовец быстро оглядел оставшихся. – Забираем стволы – и ходу, ходу, пока другие дудаевцы на пальбу не слетелись! Километра три до ингушей осталось…

Сорок минут спустя они лежали в высокой траве на западном склоне пологого холма, отхекивались после очередного марш-броска на пределе сил.

– Эту дуру так взяли, а Тимоху и Сеню бросили на растерзание! – негромко сказал Юрчик из-под Саратова, пнув ногой лежащий на боку крупнокалиберный «Утес».

– Все мы знали, на что шли, – хмуро сказал Шавинский. – И что убитых и тяжелораненых никто выносить не будет.

– Ладно те, что раньше погибли – но этих-то можно было! Чтоб хотя бы схоронить по-человечески!

– И что ты скажешь военным, ментам или еще кому-то в Моздоке, откуда эти «двухсотые»? Нас ведь здесь официально как бы нет и не было никогда.

Юрчик дернул щекой, затем, помолчав, неожиданно разоткровенничался:

– Я ведь дом отцовский в селе продал, чтоб Ромку своего от армии откупить и в институт его пристроить, а военком денюжку-то немалую взял, а потом руками разводит – разнарядка, видите ли, у него! Приеду – устрою ему разнарядочку…

– Убьешь? – спросил Шавинский.

– Не-е… – лицо Юрчика исказилось подобием улыбки. – Я ему медленно яйца отрывать буду… Доехать бы только до дома, не сорваться бы по дороге…

Полчаса спустя они услышали в небе еще далекий рокот летящей к ним «вертушки» и старший спецназовец, не вставая, поджег желтую дымовую шашку, указывая летунам их местонахождение и направление ветра…

Шавинский хмуро смотрел на идущий впереди «КАМАЗ»; вдали справа уже стали видны частные дома окраины Гудермеса.

4

Чернореченский пост ГАИ – Грозный. Среда, 11 апреля. День

…Айдамир, цепенея, успел лишь беззвучно прошептать обреченное: «Ну вот и все…» – и вдруг увидел, как лицо амбала, еще секунду назад спокойное без тени самодовольства, оскалилось злобной яростью, и пальцы его левой руки отпустили рукоятку для переноски пулемета, ствол под тяжестью коробчатого магазина – определенно полного – сразу пошел вниз, к земле, и военный, выкрикивая или бормоча что-то очень неласковое, сделал шаг назад с асфальта, одновременно поворачиваясь левым боком, и махнул все с той же злобной яростью уже свободной левой рукой: «Проезжай!».

Повторяя про себя слова хвалы Всевышнему, понемножечку прибавляя газу и неотрывно глядя только строго вперед, на пустынную черноту асфальта, Айдамир, проезжая мимо мордоворота с пулеметом, боковым зрением уловил, что тот, злобно оскалившись, смотрит не на него, а на попутчицу, которая никак не среагировала на происшедшее, похоже, за горестными своими думами попросту ничего не заметила, а секунду спустя все тем же боковым зрением успел рассмотреть у напарника амбала, который за все это время ни разу не оглянулся на его машину, глушитель на стволе автомата.

И остро пожалел двоих молодых земляков, продолжавших держать ладони на кузове новенькой «девятки», на которой им захотелось покататься, и вскипел глухой яростью к их старшим – отцам? братьям? дядьям? дедам? – которые не запретили им делать это в нынешние времена.

Это катание, без сомнения, было последним в их короткой жизни.

Потому что остановил ребят не временный пост на федеральной трассе и не для стандартного досмотра багажника и проверки документов.

Пользуясь нынешним общим положением в республике и сегодняшней частной ситуацией на дорогах (кого-то определенно искали, искали усиленно и широкомасштабно, или что-то еще), на охоту за новенькими машинами вышло шакалъё.

У них не было не только каких-либо опознавательных знаков на камуфляжной форме, указывающих на их звания и принадлежность к той или иной силовой структуре (так делали большинство или даже абсолютно все российские военные в республике – даже толстопузое начальство пыталось сойти за рядовых солдатиков, которых многие старики и женщины попросту жалели).

Они были и без масок на лицах.

Потому что не боялись быть опознанными ни потерпевшими, ни случайными свидетелями их деяний из числа местного населения.

Потому что никого из них они не оставляли в живых.

Места для тайных захоронений здесь хватит для многих.

Потому-то и нет на «пенале» и в кустарнике с этой стороны федеральной трассы противопехотных мин.

И в этот раз (который уже по счету?) их охота оказалась удачной.

А тут подвернулся он на своей старенькой «четверке».

Расстреляли бы, подбросив потом в машину нечто дешевенькое из стреляющего.

Даже не какой-нибудь старый нарезной ствол – просто горсть патронов сыпанули бы, учета которым здесь давно никто не ведет.

Или затолкав его рухлядь на колесах в глубину кустарника.

Но за миг до нажатия спускового крючка амбал определенно разглядел сквозь лобовое стекло его машины ярко-синюю ООНовскую куртку попутчицы.

И только это его остановило, вызвав нешуточную ярость.

Потому что после еще той шумихи вокруг недавнего просто похищения американца Глака из «Врачей без границ», которого месяц спустя странным образом освободили без всякого выкупа живым и здоровым, расстреливать на дороге машину с представителем международной гуманитарной организации было, как говорится, себе дороже…

Площадь развилки на Грозный была пустынна, и проверка документов на первом блокпосту в Черноречье была формальной, равнодушно-ленивой, даже десятка в паспорте осталась нетронутой, что было удивительно – и, въехав в разгромленный двумя войнами город, который он любил и помнил красивейшим из всех виденных им ранее, Айдамир кивком головы поинтересовался у попутчицы: «Куда?».

– Мне до улицы 8-е марта, – сказала она опять же по-русски, и легонько улыбнулась просительно. – Если можно, конечно…

Он все так же молча кивнул – это было почти по пути, и не хотелось уточнять у нее, почему она не говорит с ним на родном языке.

На подъезде к началу нужной улицы она вынула из пакета на коленях новенький дешевый бумажник и протянула ему сторублевую купюру.

Он остановил машину и молча покачал отрицательно головой.

– Спасибо, – опять же по-русски сказала она, уже не глядя на него, вышла из машины, аккуратно захлопнув дверцу, и направилась, опустив голову, к трем торговкам чем-то мелкоштучным на другой стороне улицы.

Айдамир с полминуты смотрел ей вслед. Похоже, она так и не поняла, что с полчаса назад спасла и себя, и его своей ярко-синей курткой с белыми полосками на рукавах.

На ближайшем к дому Вахи блокпосту все вроде было так же, как и месяц назад, но были и два заметных изменения – на флагштоке теперь болтался на ветру не российский триколор, а красный советский флаг пионерской организации, и контролировали въезд в частный сектор в этом районе города и выезд из него уже не серо-голубые омоновцы, а солдаты в зеленом камуфляже.

Айдамир остановился возле первого бетонного блока, наполовину закрывающего проезжую часть, полностью опустил боковое стекло. Ближайший из солдат в бронежилете и каске с автоматом наперевес направился к машине, другой стоял за первым справа двойным бетонным блоком, третий, с ручным пулеметом, лежал в укрытии из мешков с песком на крыше помещения для отдыха, сложенного из бетонных блоков. И сразу было заметно, что идущий к нему боец, хотя и определенно был постарше восемнадцатилетних новичков, в армии совсем недавно: слишком уж цепко тот стискивал автомат – левой рукой за магазин, а правой за рукоять возле спускового крючка.

– Документы, – подойдя, сказал солдат как-то обыденно, и тут же без всякой издевки добавил слово, которое Айдамир еще ни разу не слышал от федералов и от которого попросту офонарел: – Пожалуйста.

Айдамир подал ему права и паспорт СССР с вложенной в него, сразу видимой, десяточкой. Солдат взял документы левой рукой, затем, полностью отпустив из рук висящий на шее автомат с до упора поднятым предохранителем, правой уже привычно выдернул банкноту из паспорта, сунул ее в карман брюк, начал внимательно рассматривать права и паспорт, спросил снова так, словно не было ни войны, ни связанного с ней беспредела на дорогах:

– Цель прибытия в Грозный?

– За запчастями, – сказал Айдамир. – Я у себя в селе машины ремонтирую, технику бытовую.

Солдат возвратил ему документы, кивнул:

– Езжайте.

И снова цепко взялся двумя руками за автомат.

Айдамир начал объезжать первый бетонный блок, когда услышал вслед: «Минуточку!».

Он остановил машину, высунул голову в окно:

– Да?

– Скажите, – с долей смущения сказал солдат, подойдя, – а что значит по-чеченски «Кур бал шум»?

– Как? – переспросил Айдамир, уже догадываясь, что именно спрашивает солдат, и раздумывая, что ему ответить.

Продолжить чтение