Читать онлайн В поисках сына бесплатно

Он любил и при этом нашёл себя. А большинство любят, чтобы при этом себя потерять.

Герман Гессе «Демиан»

Предисловие

Источник писательского творчества учителей – их многолетний опыт общения с детьми. Потребность писать – возникающие сомнения и попытка их разрешить. Амбиция – быть прочитанными. Они ничего не утверждают, только делятся. По-разному: в меру щедро, в меру полезно. Но главное, что объединяет таких педагогов, безусловно, не их правота – в большинстве своём проблемы, над разрешением которых мучаются многие учителя – это их собственные, личные проблемы, не имеющие никакого общего значения, а только частное, интересное таким же, как они – важно другое: искренность того, что они делают. Кьеркегор писал: «Вопрос выбора состоит не столько в его правильности, сколько в энергичности, честности и пафосе, с которым этот выбор делается».

Одно из важных различий между родителями и учителями в том, что родители хотят, чтобы их дети побыстрее повзрослели, а учителя нередко наоборот. Родители хотят поскорее, пока есть силы, помочь детям обрести самостоятельность, чтобы ещё пожить немного для себя, и чтобы дети поскорее перестали быть обузой. И ещё родители хотят дождаться, когда их дети достигнут успеха, станут сильными, и тогда появится уверенность, что на старости лет им самим есть от кого ждать помощи и заботы.

Учителя же хотят всё время заботиться о детях сами. Ибо в этом для многих из них и заключается смысл жизни. И вольно или невольно они не хотят, чтобы их ученики взрослели. Наверное, тут и боязнь потерять свою востребованность, свою власть над ними, страх, что вместо благодарности их ждёт забвение и одиночество.

Если же учитель любит в детях только учеников, значит, на самом деле он не любит никого и ничего, кроме своего учительства. (Кстати, есть и учителя, самовлюблённые в детей).

Но бывает, что между учителем и учеником возникает особый тип отношений – родственных. Это не сознательно выстроенные семейные отношения. Они не объявляются, в них не зазывают. Их не превращают в педагогическую модель, да из неё они и не произрастут. Родственные отношения возникают сами собой, индивидуально, органично, на основе долгого общения, привязанности и, в конце концов, глубокого взаимного чувства. Это редкая, счастливая форма человеческих взаимоотношений, отнюдь не являющаяся педагогической целью.

* * *

Это книга о том, как учительство переходит в родительство. Частный опыт преодоления стереотипов и педагогического невроза. История о том, как подлинное чувство побеждает учительскую косность и амбицию.

Когда-то молодой учитель, проработав в школе десять лет, начал писать своего рода педагогический дневник. Так родилась моя первая книжка «Школьный блюз. Автопортрет на фоне профессии».

Потом я ушёл из профессии. Но не ушёл от бывших учеников. Наши отношения переросли в многолетнюю и стойкую дружбу, опыт которой был настолько интересен и необычен, что родилась вторая книжка – «Оставайтесь после уроков».

Казалось, педагогическая рефлексия исчерпалась, все сусеки выскреблены. Но не тут-то было. Отношения с одним из бывших учеников из разряда дружественных перешли в категорию родственных. Отца у молодого человека не было, а у меня не было сына. Так мы и нашли друг друга.

И родилась третья книжка этой трилогии – преодоление педагогической гравитации.

Пролог

«Как отец»

Магия цифр (юбилейное)

Недавно меня поразил неожиданно пришедший на ум ряд цифр. Мне 60 лет. А моему бывшему ученику Косте, с которым я недавно ездил в Киев, – 50. И уже 30 лет исполнилось Русланчику, сыну Рустама, моего близкого ученика выпуска 1979 года, мальчику, с которым совсем ещё недавно я общался как дед с внуком.

Осознать, привыкнуть к этим цифрам – тяжелейшая ломка стереотипов мышления и привычек общения, адаптация к новым измерениям.

Наши отношения уже совсем не те, что были прежде, точнее, мы смотрим друг на друга иными глазами. Мы сами другие. Мы даже выглядим по-другому, что подчас тоже очень важно. Мы находимся в иной плоскости, где каждый из нас уже не занимает того места в жизни другого, что по праву или по обстоятельствам занимал раньше.

То, что мы по-прежнему тесно общаемся и не только по праздникам – большинство близких бывших учеников не поздравляет меня с днём учителя – дань традиции, но и иное содержание отношений: из учительско-ученических они давно превратились в дружеские. Но вот форма этих отношений зачастую осталась во многом прежней. Иногда это как бы совсем не мешает – привычка. Но в какой-то момент несоответствие формы и содержания взрывается яростным протестом, внешне немотивированным конфликтом. Желательно увидеть, «отловить» эту ситуацию заранее и не довести до взрыва.

Проходят годы, и они вырастают, становятся мужчинами и женщинами, отцами и матерями. Проходит время, и разница между нами теперь сугубо историческая. Начинает работать закон малых чисел. Когда я, двадцатидвухлетний, пришёл в шестой класс к двенадцатилетним, то они воспринимали меня как взрослого человека в два раза их старше. Но вот прошла пара десятков лет, и это соотношение изменилось – отныне я всего только на десять лет старше. Помню, когда мне исполнилось пятьдесят, сорокалетний Рустам не выдержал: «Господи, всего-то пятьдесят, только на десять лет нас старше, а как гонял…»

Ведь неслучайно только в классе Шурика я почувствовал себя способным быть учителем-отцом. Потому что теперь я буквально мог сказать, что «гожусь им в отцы».

Никогда, ни один из моих учеников, общаясь со мной десятилетиями, не перешёл на «ты», более того, не сделал такой попытки. Хотя, казалось бы, это естественно, как с родственниками и близкими друзьями. Это разрывает дистанцию, снимает груз историчности отношений, оставляет прошлое в прошлом, делая ценным лишь сегодняшнее наполнение. Но с обеих сторон не было даже попыток. Как сказал один молодой человек, не из учеников: «Вы человек, у которого за именем всегда следует отчество».

Скорее я сам провоцировал их на какую-то большую свободу хотя бы выражаться, специально рассказывая между делом фривольный анекдот, или ругнувшись матом во время совместного просмотра футбола. Я нарушал табу и демонстрировал наше равенство. Но это была именно демонстрация. В этом не было органичности, лёгкости, а лишь некоторый элемент переодевания.

Хотя дело, конечно, не в «ты» да «вы», а чём-то другом, что есть у ряда педагогов от Бога, которые не воспитывают, а действительно проживают с детьми часть их жизни. Чаще всего – большую. Это то, что у меня в дефиците – лёгкость общения вне иерархии.

Но что теперь поделать – мы уже такие, какие есть. И у каждого из нас, из тех, кто избран детьми, есть нечто своё, за что они нас ценят, уважают и любят.

Как отец

Учитель – это перманентная влюблённость. Не любовь к детям вообще, а влюблённость во вполне конкретных детей. Это состояние, перерастающее в стойкое, ответственное чувство. В первую очередь родительской заботы. Между учителем и учеником возникает особый тип отношений – родственный.

«Он нам как отец родной», – говорят дети о таких учителях. Как отец! Кто же может быть «как отец»? Отчим. Эти учителя – отчимы для своих учеников. А те – их приёмные дети. А в основе этих отношений – настоящая человеческая драма.

Таким учителям твердят, что они забывают своё место – в конуре за учительским столом поближе к широкой классной доске. Их подозревают в комплексах и отклонениях от нормы. На них смотрят снисходительно, как на блаженных. Их обзывают дилетантами и гордецами. Их пытаются обидеть, напоминая об отсутствии, порой, собственных детей. Их обвиняют в безответственности и вмешательстве в чужие судьбы. Их оскорбляют, подозревая в корысти и низменных инстинктах.

А они всего лишь любят этих неродных родных детей. Всякий раз комплексуя, испытывая чувство неполноценности, требуя подтверждения родительской аккредитации, боясь нарваться на неожиданное и жестокое: «А какое вы имеете право?» Постоянно оговариваясь: «Конечно, я понимаю, что не родной отец…» или «Может быть я, действительно, не имею права?» Но тут же добавляя, по меньшей мере, про себя: «Но это моё дело!» Ведь как отчимы они поражены в правах, но не в обязанностях, не в любви.

Они не подменяют родителей. Они просто выполняют за них черновую работу.

Приёмные родители

Писатель Юрий Нагибин после смерти матери узнал, что его родной отец – не тот, кого он считал таковым, а совершенно другой, незнакомый человек. После того как Нагибин узнал правду о своём появлении на свет, на вопрос, кто его истинный отец, он ответил однозначно: тот, кому он «обязан жизнью в силу его сознательного и великодушного решения, а не по физиологическому разгильдяйству».

Отчим и мачеха. Два пугающих слова, обозначающие людей, вольно или невольно ставших приёмными родителями. Правда, архетип «мачеха» – почти всегда строго отрицательная фигура (вспомним «Золушку»), отчим же – как-то в тени и отнюдь не злодей (вспомним «Неточку Незванову»). По всей видимости, матери, вынашивающей своё дитя, гораздо труднее принять и полюбить чужого, чем мужчине. Тем не менее, вопреки расхожему мнению, что мать никогда не расстанется со своим чадом, у традиционных народов до сих пор распространён обряд: если в семье нет собственного ребёнка, а в другой их много, один из новорождённых отдаётся бесплодной женщине. Младенец кладётся женщине между ног, после чего остаётся у неё и воспитывается как собственный ребёнок.

Что же касается самих детей, то также вопреки мифу о том, что они недоверчивы и даже враждебны к чужим взрослым и по-настоящему признают только кровных родителей, общеизвестно, что дети часто фантазируют или на самом деле считают самих себя или своих родителей не родными. Это тоже архетип человеческого сознания. Подкидыш – излюбленная тема. Достаточно вспомнить хотя бы легенду о рождении Моисея. А у Туве Янссон, например, Муми-папа тоже пишет в мемуарах, что его нашли в красивой корзинке в расшитых пелёнках. На самом же деле он был просто завёрнут в газету.

Множество историй посвящено и различным предсказаниям гибели родителей от своих сыновей, и попыткам последних избавиться от законнорождённых, после чего чудом спасшиеся дети вполне «по-родственному» воспитывались в семьях чужих людей.

Ах, этот всесильный архетип, который, по мнению многих, не более, чем сбой в компьютере. Некий «глюк». Человеческий мозг любит возвращаться к излюбленным темам, на самом деле уже давно, а может быть, и никогда не имеющим ничего общего с реальностью. Просто человеческой психике не свойственно обсуждать идеи квантовой механики и теории относительности, хотя с удовольствием обсуждается – похож или не похож ребёнок на своих родителей. В отношениях родителей и детей всегда присутствует некоторая подозрительность, любовь и ненависть одновременно, ревность и страх, что от тебя хотят избавиться.

На протяжении известной нам части человеческой истории кровнородственные отношения, хотим мы или нет, медленно и болезненно отмирают. Я не хочу сказать, что детей можно купить в магазине, что первый крик младенца пустой звук для матери. Конечно, хорошо собираться большой дружной семьёй за одним столом и пить за здоровье прадедушки. Но буквальные кровные узы сегодня интересуют, пожалуй, лишь бабушек у подъезда. Духовное родство людей, уважительно относящихся друг к другу, – вот что всё более значимо.

Так что вопрос: кто же истинный «родитель»? – тот, кто дал жизнь, или кто воспитал – по существу риторический. Тот, кто дал ребёнку любовь и жизненное пространство. И не важно – одна ли кровь течёт в их жилах. ДНК и гены – это для криминалистов и мистиков.

У той же Туве Янссон семья Муми-троллей – не только семья их родного сына. У Муми-троллей находят приют и тепло самые разные «малявки», подчас невыносимые и странные. Именно там они отогревают свои маленькие, но сложные души, именно там их настоящий дом и подлинная семья.

Пролог-2

В поисках отца

Когда я начинал писать о наших с Шуриком взаимоотношениях, то уже знал общий заголовок: «В поисках сына». Ведь действительно – это были по существу поиски одиноким человеком, да ещё и учителем, своего сына и ученика, чтобы воспитать его, как хочется, чтобы было о ком заботиться, и кому заботиться о тебе в старости. И, конечно, – дань Прусту.

Я открыл «Word» и крупно написал заголовок: «В поисках сына». Кликнул «печать», и из принтера вышел титульный лист. Я взял его, чтобы положить поверх стопки с набранными текстами и увидел, что на нём напечатано: «В поисках отца».

Да, это была классическая оговорка по Фрейду. Думая о сыне, я на самом деле думал об отце. Мне хотелось, в первую очередь, чтобы любили меня, заботились обо мне, чтобы мне давали советы, которых я сам был лишён; чтобы это в мою жизнь вмешался отец – поддержал, наказал, ободрил, поговорил по душам. Я ведь всегда обижался на своего отца за невмешательство, и мне всю жизнь его не хватало.

Но не всё было так однозначно. Я думал и о себе в качестве отца, желавшем дать своему сыну всё то, что недополучил сам; и о том, что мне надо ещё научиться стать отцом, то есть научиться думать не о себе, а заботиться и любить другого.

Я хотел, чтобы меня воспитывали

Смерть моего отца в 82 года была очень неожиданной. Казалось, что он будет жить вечно и вечно работать. Но он умер. Тихо. Не на работе. Дома. В своей постели. Безболезненно. Во сне. Как всегда, заснув, смотря телевизор. Что-нибудь «нетяжёлое».

После смерти мамы последние годы я прожил с отцом. И в эти семь лет мы виделись гораздо чаще, чем за предыдущие мои и его сорок. Но, правда, ничего существенного в нашей с ним жизни не изменилось: он работал, после работы заходил в магазин, покупал еду, приходил домой, ел на кухне, укладывался на диван в своей комнате, включал телевизор и смотрел любимый футбол, новости, или что-нибудь из старых фильмов и «нетяжёлых» боевиков. (Обожал цыганщину). Я тоже работал, после работы иногда заходил в магазин, покупал что-нибудь из еды, приходил домой, ел отдельно в своей комнате, укладывался у себя на диван и смотрел свой телевизор: те же новости, футбол, американские телесериалы-боевики. Частенько, правда, ко мне заходили гости. Потом до глубокой ночи я читал. (Ночь – моё любимое время суток. Ночью хорошо думается, мечтается, читается, плачется. Во всё остальное время не до этого).

Разговаривали мы с отцом редко. Ссорились, особенно в последнее время, тоже редко. Наверное, я всю жизнь обижался на папу. Наверное, как минимум, семь последних лет он обижался на меня. И причина наших обид друг на друга одна и та же – недостаток внимания.

Я лично всю свою жизнь мечтал, что в какие-нибудь долгие-долгие вечера мой папа будет мне о чём-то рассказывать: например, как он воевал, как любил, как в детстве хулиганил; мне кажется, что в отличие от многих сверстников я хотел, чтобы меня воспитывали. Отец воспитывал. Не случилось.

Я ничего не узнал, и ничему фактически от него не научился. Хотя, наверное, некоторым интеллигентским манерам, например, раскланиваться с соседями и работниками жэка, я научился у отца. И ещё есть ножом и вилкой. И, пожалуй, честно работать. Я знал, как мой папа трудился. Как его уважали на работе. Как ценили. И ещё одно подтверждение этому я получил, когда папу хоронили. Я фактически принимал участие в траурной процессии. Хоронили патриарха газовой промышленности, честного труженика, орденоносца, интеллигентного, порядочного человека. А ещё, по совместительству, на четверть ставки, моего отца.

На могильном камне две фотографии моих родителей: 40-летней мамы и 80-летнего папы. Такими они мне и запомнились. Я напрочь забыл стареющую, худеющую, дряхлеющую, больную маму. И помню её только в эти замечательные сорок лет, когда мне было лет пятнадцать. А папу помню только дедушкой. (У меня и чувство было, когда папа умер – не стало моего дедушки). Совершенно не помню его в возрасте взрослого мужчины – отца. Но ведь его и не было, когда я впервые пришёл домой пьяный, когда в драке мне так разбили лицо, что нужно было идти в больницу зашивать, когда срочно вызывали родителей на педсовет, когда к нам домой ввалился ненормальный папаша моего одноклассника, с которым до этого я повздорил в школе, и кричал, что разорвёт меня как лягушонка, когда я тяжёло переживал: будь то детский бойкот или первую любовь, или первые педагогические неудачи.

Материнское и отцовское

…Об этом писал Эрих Фромм в «Искусстве любви».

Родитель, как садовник: если посадил растение, то ухаживай, поливай, расти – пусть цветёт и глаз радует. Это и есть основная родительская функция, и главная корысть. Но материнская любовь и отцовская – не одно и то же. Отец ещё и Учитель. Он будет удовлетворён не только, а часто и не столько, когда его ребёнок счастлив, но когда тот стал настоящим Учеником. «Любовь отца – это любовь на определённых условиях. Её принцип: «Я люблю тебя, потому что ты оправдываешь мои надежды, потому что ты исполняешь свой долг, потому что ты похож на меня».

В «обусловленной» отцовской любви, как и в «безусловной» материнской, можно найти и отрицательную, и положительную сторону. Отрицательная сторона именно в том, что отцовскую любовь надо заслужить, что её можно потерять, если не оправдаешь ожиданий. …Когда тебя любят за какие-то твои достоинства, когда ты заслуживаешь любовь, всегда возникают сомнения: а вдруг я почему-то перестану нравиться тому, чьей любви я добиваюсь; всегда есть страх, что любовь может исчезнуть. Кроме того, «заслуженная любовь» может оставлять горькое чувство, что тебя любят не ради тебя самого, а только потому, что ты нравишься; что тебя, если разобраться, вообще не любят, а используют».

Рассматривая старые фотографии, я обнаружил незнакомую: на ней маленький мальчик детсадовского возраста снят, по всей видимости, на каком-то утреннике. На голове у меня маска, одетая как фуражка, похожая на заячью. А на оборотной стороне фиолетовыми чернилами полу печатными буквами выведено: «Я волк папуля». Я даже и не представлял, что в детском саду уже мог писать. И что ещё более удивительно – подписывал фотографии. И кому? Не маме, которую всегда любил и помню, а отцу. Может быть, уже тогда мне хотелось, чтобы он – такой большой и сильный – принял меня в свой элитный мужской клуб? Стоит такой зайчик и блеет: «Я волк… я тоже сильный… я достоин…»

Тир на катке

Единственный случившийся в моей жизни бойкот я пережил из-за того, что не пришёл играть за двор в хоккей. А как я мог признаться, что не умею кататься на коньках?! Ведь, когда мы толкались на пятачке у школы, я и обводил, как надо, и бросал, дай бог каждому, а с правой руки, что называлось «лопатой», так и вообще шайба долетала аж до второго этажа. А на коньках, значит, не умею?! И кому рассказать, что это при живом родителе – чуть ли не мастере спорта по русскому хоккею, который ещё до войны играл за первую мужскую «Динамо».

Мы ходили с отцом пару раз на каток в Измайловский парк. Он надевал длинные «ножи» – «норвежки», а я нелепые «гаги». Далее он оставлял меня где-нибудь в «ледовом лягушатнике» пыжиться что-то изобразить на льду на прямых ногах с вывернутыми ступнями. А сам, элегантно заложив одну или обе руки за спину, наматывал с молодыми парнями широкие круги вдоль большого катка. И тогда, не дожидаясь отца, я твёрдой походкой в треклятых «гагах» топал по снегу в тир, что находился рядом, и остервенело стрелял по всему, что движется или просто вызывает охотничий интерес. «Ну, давай», – напутственно говорил мужик, выдающий пульки по две копейки. И я выдавал – «под обрез и по центру»: через мгновенье кабаны падали наповал, подстреленные утки летели вниз головой, а белки начинали крутиться, как сумасшедшие. А я ещё и ещё раз, с силой, резко, без дожатия переламывал винтовку пополам, перезаряжал, наспех запихивая пульку внутрь, и стрелял. И металлический лязг оружия, щелчки от срывающихся мишеней, хлопки от выстрелов хоть немного приглушали музыку, доносившуюся с катка.

Так что стрелять с тех пор я умею: совсем недавно даже выиграл в тире главный приз – большого льва, а вот на коньках кататься так и не научился. И бойкота до сих пор не забыл.

Нарциссы на 9 мая

Как я обижался на моего отца, что он ни разу по-настоящему не защищал меня: у него не было времени, и он не знал, что я нуждаюсь в помощи.

Как я обижался на моего отца за то, что он не давал того, так необходимого, «пинка», когда сам не можешь на что-то решиться, что-то сделать, и нужно, чтобы кто-нибудь подтолкнул, но он же и страховал.

Мне казалось, что молчание отца не просто свойство натуры, а признак неуважения ко мне. Мне не хватало его разговоров, вопросов, рассказов. И я обижался и злился. Хамил. Пытался вызвать хотя бы гнев, ругань, наказание – хоть какое-то неравнодушие.

Долгое время мне казалось, что от отца я ничего стоящего не получил, кроме пресловутой «полоски света из рабочего кабинета». Но почему тогда я помню какую-то книжку про челюскинцев, надписанную отцу, как «лаборанту по истории», то есть лучшему по предмету? Он показывал её мне, что-то говорил о том, как учился и любил историю. А лет через десять я поступил на истфак. Я помню также: затаив дыханье, слушаю рассказ родного дяди, младшего папиного брата, как отец нёс его, уже пацана, на руках с аппендицитом до больницы. И смутные, полулегендарные, скупые истории про арест дедушки в 38-ом, исключение отца из комсомола, разбомблённый санитарный поезд, первый выстрел из пистолета, потерю оружия на каком-то полустанке – всё помню до мельчайшей деталей. Хотя иногда мне кажется, что всё только пригрезилось, и я сам выдумал эти истории.

Я любил гулять с отцом 9 мая. Заставлял его надеть орденскую колодку, которую сам заказал в мастерской, и мы шли по улицам. И мне было приятно, когда с ним здоровались, поздравляли, даже иногда какая-нибудь девчушка дарила цветы. Я хорошо помню, что это были нарциссы.

Дневник на двоих

Мне бы немножко ободрения, немножко дружелюбия, немножко возможности идти своим путём, а ты загородил мне его, разумеется, с самыми добрыми намерениями.