Читать онлайн Нострадамус бесплатно

Генрих II (1547–1559)

Правление Генриха II началось за 8 лет до выхода в свет первой части «Столетий», поэтому сбывшимися могут считаться только те предсказания, которые относятся к последним четырем годам его правления. Предсказания конкретных событий этого периода по хронологии комментаторов начинаются с катрена II, 38:

Обреченных будет великое количество,

Когда государи замирятся,

Но один из них будет действовать так безуспешно,

Что они не смогут надолго сплотиться.

Это предсказание относят к перемирию в Воселе, заключенному между Генрихом II и Филиппом II 5 февраля 1556 г. Прекращение вражды между Валуа и Габсбургами обычно влекло за собой усиление гонений на протестантов во Франции. Так было и на этот раз. Но перемирие, заключенное на 5 лет, действительно оказалось недолговечным. Уже в июле 1556 г. оно было нарушено, и военные действия возобновились.

Примерно к этому же периоду относят катрен II, 43:

Во время возникновения хвостатой звезды

Ври славных принца станут врагами.

Сокрушенные с неба, мир, земля трясутся,

По, Тибр разольются, на сушу выкинет змею.

Яркая комета появилась над Францией 1 марта 1556 г. и была видна в течение трех месяцев. Вскоре после этого, в июле, началась война между Филиппом II, с одной стороны, и Папой Павлом IV и Генрихом II – с другой (война «трех монархов»). 14 сентября 1557 г. Павел IV и Филипп II заключили между собой мир. На следующий день случился большой разлив Тибра.

Сбывшимся можно также считать относящееся к царствованию Генриха II предсказание III, 4:

Когда подступят недостатки лунных,

Одного от иного не слишком будет отличать

Стужа, сушь, угрозы у границ,

Даже [там], где взял свое начало оракул.

Один из комментаторов считает, что здесь идет речь о годе, в котором солнечное и лунное затмения разделены небольшим временным интервалом. В 1556 г. солнечное затмение приходилось на 1 ноября, а лунное – на 16 ноября. В этом году с апреля по август не выпадали дожди, а в декабре началась чрезвычайно холодная зима («стужа, сушь»). Испанцы в этом году вторглись через северо-восточную границу Франции в Пикардию («угрозы у границ»).

Франциск II (1559–1560)

Четверостишие, в котором речь идет о матери короля Франциска II Екатерине Медичи (VI, 63), произвело сильное впечатление на современников:

Женщина останется одна на царстве,

Ее единственный сын зачахнет на почетном ложе,

Семь лет она его станет оплакивать,

После долго будет властвовать, вечно ей будет сопутствовать фортуна.

С точки зрения современного читателя, Варфоломеевская ночь и другие деяния Екатерины Медичи вряд ли могут быть названы «великими часами правления», но Мишель Нострадамус был правоверным католиком, протестанты в его глазах были детьми Сатаны, еретиками, а Екатерина – великой королевой. Тот, кто «зачахнет на почетном ложе», – это Генрих II, муж Екатерины, умерший в 1559 г. Траур по нем вдовствующая королева носила до 1566 г. Умерла же она в преклонном по тем временам возрасте – 70 лет.

Когда 17 ноября 1560 г. новый король Франциск II, болезненный юноша неполных 18 лет, заболел лихорадкой, уже 20 ноября венецианский посол Микель Суриано доносил дожу: «Все придворные вспоминают 39-й катрен X “Столетия” Нострадамуса и обсуждают его втихомолку». Этот катрен гласил:

Первый сын вдовы, неудачный брак

Вовсе без детей, два острова в конфликте.

Нет восемнадцати лет, еще несовершеннолетний.

Близ иного более низкого /молодого/ будет гармония.

Позднее комментаторы извлекли из этого четверостишия бездну информации. Франциск II был первым сыном Генриха II. Его жена – шотландская королева Мария Стюарт прожила в браке с ним менее двух лет, и в этом плане их брак можно считать несчастливым. Детей у них не было. Относительно двух островов, находящихся в раздоре, вспомнили, когда Мария Стюарт вступила в борьбу с английской королевой Елизаветой I.

Строчку «нет восемнадцати лет, еще несовершеннолетний» относили ко второму сыну Генриха II королю Карлу IX (1560–1574), который был обручен с принцессой Елизаветой Австрийской в возрасте 11 лет.

Но все эти толкования появятся в будущем. В конце же 1560 г. внимание современников было сосредоточено на смертельной болезни Франциска II. 3 декабря тосканский посол Никколо Торнабуони писал герцогу Козимо Медичи: «Здоровье короля очень неопределенное, и Нострадамус в своих предсказаниях на этот месяц говорит, что королевский дом потеряет двух молодых членов от непредвиденной болезни». И Франциск II действительно умер 5 декабря 1560 г., в том же месяце умер юный граф Рош-сюр-Йон, отпрыск самой младшей ветви королевского дома.

Помимо этих катренов, к царствованию Франциска II относят также и предсказание X, 59:

В Лионе двадцать пять на одном дыхании /разом/,

Пять Тер минских бюргеров ⁄ городских жителей/, Брессанских и Латинских,

Секретно повезут благородного человека в высокой повозке

И будут раскрыты лаем собак.

Комментаторы уже в середине XVI в. стали привязывать этот катрен к неудачной попытке восстания протестантов во главе с принцем Луи Конде в Лионе 5 сентября 1560 г. Собаки, по мнению комментаторов, – это верные католики, разоблачившие протестантских волков.

В катрене VI, 75 упоминается некий «великий кормчий», в котором некоторые современники видят адмирала Колиньи – главного вдохновителя и военного руководителя религиозных войн во Франции на первом этапе:

Великий Кормчий ⁄ Штурман/ будет направлен Государем,

Он покинет флот, дабы добиться более высокого поста,

Но через семь лет его схватят,

Войско дикарей ужаснет Венецию.

Исследователь пророчеств Нострадамуса Анатоль Лепелетье комментирует этот катрен следующим образом: «Гаспар де Колиньи, возведенный в ранг адмирала (великого кормчего) Генрихом II в 1552 г., уйдет в отставку с этого поста в 1559 г. после смерти короля, чтобы встать во главе кальвинистской партии. В 1562 г. кальвинисты провозгласят его своим первым генерал-полковником, а в 1567 г. его мятеж достигнет пика, и он будет главным подстрекателем гражданской войны. Эти события произойдут в то же время, когда Венеция будет страшиться победоносного оружия султана Сулеймана I, который в 1570 г. захватит принадлежащий ей (Венеции) остров Кипр».

Генрих IV (1589–1610)

К отдельным эпизодам царствования Генриха IV, по мнению комментаторов, можно отнести с полдюжины катренов. К началу его правления, безусловно, относят III, 25:

Кто явится в Наваррское царство,

Когда соединятся Сицилия и Неаполь,

В Бигор и Ланды через Фуа тогда явится ⁄обитатель Лотарингии?⁄,

Направленный тем, кто будет излишне связан с Испанией.

Во время царствования Антуана Бурбона – отца Генриха IV – Неаполь и Сицилия еще не были объединены. Но в 1562 г., когда девятилетний Генрих Бурбон стал королем Наварры и вступил во владения землями, перечисленными в третьей строчке, оба условия, поставленные Нострадамусом в катрене III, 25, были выполнены. Сицилия и Неаполь вновь объединились и больше уже не разделялись.

В катренах I, 19 и I, 89 хотя и довольно туманно, но говорится об испанской агрессии во Франции. Такая агрессия действительно имела место в 1589–1594 гг. Она сильно затруднила борьбу Генриха IV за власть.

К испанской агрессии против Франции в годы правления Генриха IV относят катрен III, 88:

Из Барселоны морем /явится/ великое воинство,

Весь Марсель затрясется от страха.

Острова залиты ⁄взяты/ морем, подмога недопустима ⁄закрыта/,

Твой изменник поплывет по миру.

Комментировавший Нострадамуса в конце XVII в. Бальтазар Гюйно считает, что данный катрен предрекает нападение испанцев на Марсель 17 февраля 1596 г. В этот день испанский флот из 12 галер под командованием генуэзского адмирала Карло Дориа захватил лежащие близ Марселя острова Ратонно и Иф (последний широко известен нашим читателям по романам А. Дюма). Таким образом, всякая помощь Марселю с моря была отрезана. В то же время Шарль де Касо, один из консулов, возглавлявших городское управление, попытался сдать город испанцам. Измена была, однако, своевременно раскрыта. Один из защитников Марселя (Пьер Либерта) пронзил де Касо мечом, а народ волочил его тело по канавам, и, таким образом, он «поплыл по земле».

Смерть Генриха IV, по мнению некоторых комментаторов, предсказана в катрене III, И:

Оружием будут биться в летнюю пору ⁄ в длинный сезон/ в небе.

Дерево повалится среди города.

Устный конфликт, меч, разногласие?⁄ в лицо горящий уголь ⁄,

Тогда упокоится кесарь Адрии.

Упоминавшийся выше Бальтазар Гюйно считает, что в этом четверостишии речь идет об Адриане, мудром римском императоре, с которым современники сравнивали Генриха IV. Как известно, Генрих IV был убит 14 мая 1610 г. религиозным фанатиком. Чтобы подкрепить свое утверждение, что в катрене упоминается именно об этом событии, Гюйно приводит цитату из журнала «Французский Меркурий» за 1619 г. Там сообщается, что накануне убийства Генриха IV в провинции Ангумуа наблюдалось редкое небесное явление – по небу маршировало призрачное войско численностью 10–12 тыс. человек.

Людовик XIII (1610–1643)

К периоду правления Людовика XIII толкователи «Столетий» относят сравнительно небольшое число катренов.

V, 58:

От акведука Утиценса, Гардуинга /Гардуинг/

Пройдет по непроходимым горам и по лесу,

Посреди переправы будет подбит в руку ⁄приобретет пятно на кулаке/

Предводитель [людей] с Немана, который будет так скверен.

В этом катрене упоминается знаменитый римский акведук на юге Франции, который шел от Юзеса до Нима. В сентябре 1627 г. в Ниме произошло восстание кальвинистов. Осажденные королевскими войсками жители Нима находились в трудном положении, но кальвинистский вождь герцог Роган поспешил им на помощь и провел свою артиллерию по акведуку в Ним.

К историческим событиям правления Людовика XIII А. Лепелетье относит и четверостишие IX, 18, в котором Нострадамус предсказывает:

Лилию из /Дофине потащит в Нанси

И до самой Фландрии тот, кто пожалован

Правом выбирать Императора.

Сообщение скрыто от великого Монморанси.

С громадным трудом вызволен из известных мест.

Этот катрен А. Лепелетье расшифровывает следующим образом: «Людовик XIII (первый французский король, носивший титул дофина после публикации IX «Столетия») войдет в Нанси в 1633 г. для защиты курфюрста Трира, пленника испанцев. Примерно в то же время (в 1532 г.) великий Монморанси, обвиненный в восстании против своего монарха, будет заключен в тюрьму в Тулузе. Затем его предадут солдату, фамилия которого Клерпэн, и тот обезглавит его во дворе тюрьмы, а не на обычном месте экзекуций».

Фамилию Клерпэн А. Лепелетье «открыл» в двух последних словах катрена IX, 18 – «clere peine» («знатное наказание»). Этой же точки зрения придерживался целый ряд более ранних нострадамоведов.

К правлению Людовика XIII комментаторы относят и предсказание VIII, 68:

Пожилой Кардинал, проданный молодым,

Будет выдворен со своего места и обезврежен:

В Арле увидят двух чудовищ ⁄ В Арле найдут двойника/,

А Ликдут и Принц будут забальзамированы.

По мнению А. Лепелетье, здесь предсказан так называемый «заговор Сен-Марса». Руководителя французской политики старого кардинала Ришелье (57 лет) на некоторое время сменит молодой Сен-Марс (22 года), его бывший протеже, который лишит его милости Людовика XIII. Ришелье подаст в отставку и удалится в Тараскон. Но немного погодя он получит из Арля (город в 15 км от Тараскона) копию договора, заключенного 13 марта 1642 г. Сен-Марсом с Испанией от имени Гастона, брата Людовика XIII, беспокойного принца, который сам хотел усесться на французском троне. Ришелье передаст этот договор королю, который тотчас призовет его к себе. Загадочное слово «Ликдут» Лепелетье расшифровывает с помощью латинского языка – «ille aqua ductus» – «тот, кого привезут по воде». А значит это то, что Ришелье, тяжело заболевший после всех этих событий, отправится в Париж по воде. Здесь он умрет 4 декабря 1642 г., а полгода спустя, 14 мая 1643 г., умрет и Людовик XIII (принцами на Западе называли не только королевских сыновей, но и всех монархов). Обоих после смерти по старинному обычаю набальзамируют.

Людовик XIV (1643–1715)

К правлению Людовика XIV относят около дюжины катренов. Из этих предсказаний одно можно считать датированным. Этот катрен (X, 100 доп.) является вариантом заключительного катрена «Пророчеств» Нострадамуса и был впервые опубликован в 1605 году:

Когда разветвленный будет поддержан двумя колами

С шестью половинами тел и шестью обнаженными ножницами,

Очень влиятельный Владыка, преемник жаб

Тогда покорит себе всех и весь мир.

Дешифровка двух первых строчек трудности не представляет. Это римская цифра МССССС-СХХХХХХ, т. е. 1660. Две последние строчки также довольно ясны: жабы – геральдический знак Меровингов – первой королевской династии Франции. Речь, стало быть, идет о Людовике XIV, правопреемнике Меровингов и всех остальных французских династий, которые правили до Бурбонов. Предсказание, относящееся к нему, – ясное и простое: в 1660 г. он покорит Вселенную.

А. Лепелетье комментирует катрен следующим образом: «…король Людовик возьмет в свои руки бразды правления государством и подчинит все себе». Ведь достоверно известно, что после смерти кардинала Мазарини Людовик XIV взял в свои руки всю власть во Франции, к тому же он сам про себя говорил: «Государство – это я!».

А. Лепелетье относит к Людовику XIV катрен X, 58:

В злополучное время, когда жестокий король

Будет биться с молодым Эматийцем ⁄ Фессалийцем/ ⁄ Балканцем/,

Будет надсаживать глотку ⁄ выворачивать желудок/

⁄ беспокоить морскую чайку/, подвергать риску лодку,

Убеждать /прельщать/ Фокидян ⁄ Фокеян/

поддержать Запад ⁄ на переговорах на Западе/.

Первые две строчки комментатор относит к самому началу правления Людовика XIV. В 1643 г., когда Франция была в трауре по только что умершему Людовику XIII, а Людовик XIV был еще младенцем, испанский король Филипп IV вероломно воспользовался ситуацией и вторгся во Францию. Третья же строчка предсказывает Гражданскую войну 1648–1653 гг., которая получила название Фронды, и угрозу папской власти (католическая церковь здесь обозначена как лодка) со стороны нового религиозного течения – янсенизма. Последнюю же строчку Лепелетье относит к финальному этапу гражданских войн во Франции при Людовике XIV. 2 марта 1660 г. Людовик XIV через пролом в стене въехал в собственный город Марсель, который наконец сложил перед ним оружие. А переговоры на Западе (точнее было бы сказать – на Юго-Западе) – это переговоры с Испанией на пограничной реке Бидассоа, которые закончились подписанием Пиренейского мирного договора и браком между Людовиком XIV и дочерью испанского короля Марией Терезией Австрийской.

Ко времени Людовика XIV некоторые относят также и катрен I, 95:

Близ монастыря будет найден младенец,

В его жилах – кровь героического древнего монаха,

Авторитет его речи на секту грандиозен,

Молвят, что он высоко поднялся /vopisque? ⁄.

В 1925 г. Колен де Лярмор, ссылаясь на то, что Людовик XIV родился во дворце напротив монастыря, относит это предсказание к нему. Второй близнец, стало быть, – это «человек в железной маске», описанный А. Дюма в романе «Виконт де Бражелон». То, что версии Нострадамуса и А. Дюма совпадают, возможно, доказывает, что загадочный брат-близнец Людовика XIV существовал не только в воображении писателя, но и был исторической личностью.

Есть, правда, одна проблема – как объяснить происхождение близнеца от «крови героического древнего монаха»? Лярмор предполагает, что этим монахом мог быть кардинал Мазарини – фаворит королевы-матери. Но тогда «человек в железной маске» – это не родной брат-близнец короля Людовика, а сын Анны Австрийской и Мазарини от их тайного брака, т. е. сводный брат короля. Но и такая версия вполне правдоподобна и доказывает, что данный катрен повествует именно о Людовике XIV.

Людовик XVI (1774–1792) и великая французская революция

Общую характеристику злополучного Людовика XVI, по мнению многих комментаторов, дает катрен X, 43:

Чересчур хорошее время, излишне много царской доброты.

Стремительно и твердо возводит и сокрушает, [сделает] ошибку,

Легко уверует фальшивым наговорам на верную жену,

Предаст ее смерти из-за ее любезности /своего благоволения/.

Людовик XVI действительно был в быту человеком добродушным. Вторая строчка довольно точно отражает вопиющую некомпетентность его как государственного деятеля. Четвертая строчка, с точки зрения правоверного монархиста, – вполне логичное резюме истории Людовика XVI: «Король пострадал за свою излишнюю доброту».

В маленькой книжке друга Нострадамуса Шавиньи Бонуа, изданной через 30 лет после смерти пророка, на заглавной странице была гравюра, изображающая руку, держащую над бушующим морем корону, подвешенную на тонкую нить. Наверху этого рисунка находилась латинская буква «В».

Эта гравюра является иллюстрацией к удивительнейшему из когда-либо дошедших до нас сквозь тысячелетия истории пророчеству, заключающемуся в 44 катрене VII центурии, впервые опубликованном в 1605 г.:

Когда Бур будет крайне любезен («бон»),

Таща на себе знамения правосудия,

Своего рода таща тогда длинное имя,

Из-за бегства незаслуженно будет наказан.

Это четверостишие по цензурным соображениям не вошло во все издания «Пророчеств» Нострадамуса. Его можно было найти в заграничном издании 1650 г., напечатанном в Голландии в городе Лейдене в типографии Леффена. В отделе рукописей при Парижской Национальной библиотеке хранится каталог, составленный библиотекарем Людовика XIV, неким Дюпи, к которому приложен протокол перехода этого каталога, после смерти его составителя, в руки нового библиотекаря. Этот протокол отмечен датой 1657 г. В каталог внесено издание «Пророчеств» от 1650 г., напечатанное в Лейдене. В других изданиях «Пророчеств» Нострадамус печатал следующий вариант этого катрена:

Вследствие великого спора будет дрожать земля,

Разорвав согласие, подняв голову к небу,

Окровавленный рот будет плавать и крови,

На земле голова, помазанная молоком и медом.

Очевидно, Нострадамус объяснил своему другу содержание этого стихотворения, так как изображение на гравюре после 1789 г. получило свое историческое объяснение и пророческое оправдание. Доказательством тому, что эта гравюра является объяснением к упомянутому пророчеству, доверенному Нострадамусом своему другу, служат комментарии к этому четверостишию, напечатанные в книге, изданной ровно за сто лет до казни короля бывшим губернатором пажей Людовика XVI – неким Гюно. Остроумный, но наивный комментатор не мог предполагать за сто лет до казни Людовика XVI, что то будет коронованная голова, которая скатится в бушующее море революции. Автор же гравюры, отпечатанной на книге Шавиньи, не мог яснее выразить свою мысль по вполне понятным обстоятельствам времени и места опубликования своего рисунка.

«Смысл этого пророчества, – говорит Гюно на пожелтевших страницах многовековой книги, – очень легко понять. Словом «Бур» («Воиг») Нострадамус ни в коем случае не хотел сказать «Bourg» (т. е. город). Причиной такой уверенности является то, что это слово относится к третьей строке:

Своего рода таща тогда длинное имя.

Это говорит, что он будет лицом, происходящим от некоего знаменитого рода, и что его близкие родственники будут носителями знатного в королевстве имени. Он будет носить имя необыкновенно знатного рода, для начертания имени и титулов которого приходится употреблять почти целый лист бумаги, что заставляет предполагать, что он будет близким родственником выдающегося по своим предкам рода, обладающего еще в это время огромным могуществом и титулами военного или духовного лица. Судьба такого человека покажется в свое время столь удивительной, что не следует удивляться, если Нострадамус нам ее предсказал.»

Так судили об этом четверостишии за сто лет до рокового 21 января 1793 г. (В 1555 г., когда Нострадамус издал свою книгу, во Франции царствовали короли из семьи Валуа. Бурбоны начали царствовать во Франции через 23 года после смерти Нострадамуса, со вступлением на престол Генриха IV в 1589-ом г.). Накануне этого дня к скромному священнику Эджворту, умершему в эмиграции и похороненному 25 мая 1807 г., на католическом кладбище в Митаве (в пределах современной Латвии), явился неизвестный человек и передал ему от имени временного исполнительного комитета письмо, составленное в следующих выражениях:

«Исполнительный комитет, имея сообщить гражданину Эджворту де Фримонту о деле высочайшей важности, приглашает его явиться без малейшего промедления на место заседаний комитета». Неизвестный добавил, что он имеет приказ проводить священника в карете, ожидавшей их на улице.

Приехав в бывший королевский дворец Тюильри, где теперь заседал исполнительный комитет – так в те времена назывался кабинет министров, – священник нашел их всех в сборе. Лица заседавших министров выражали уныние. При появлении Эджворта министры поднялись и поспешно окружили его. Министр юстиции Гара, профессор истории, при Наполеоне – граф империи, взяв слово, спросил:

– Являетесь ли вы гражданином Эджвортом де Фримонтом?

– Да, – ответил священник.

– Луи Капет, – продолжал министр, – выразил нам желание иметь вас около себя в последние часы своей жизни. Мы вас пригласили сюда, чтобы узнать, согласны ли вы оказать ему услугу, которую он ожидает от вас?

Эджворт ответил:

– Так как король выразил это свое желание, назвав меня по фамилии, моим долгом является сопровождать его в последние минуты его жизни.

– В таком случае, – прибавил министр, – вы поедете со мною в тюрьму Тампль, куда я немедленно отправляюсь.

Время было дорого, так как по декрету Национального Конвента приговор должен был быть приведен в исполнение в 24 часа.

Министр юстиции Гара тотчас же взял папку с бумагами, лежавшими на столе, вполголоса посоветовался о чем-то с остальными министрами и, внезапно направившись к выходу, приказал священнику следовать за ним. Министерская карета, окруженная почетными всадниками, ожидала их у ворот дворца. Министр сел рядом со священником, одетым, как и все католические священники той революционной эпохи, в гражданское платье. Поездка от Тюильри до Тампля совершалась в мрачнейшем молчании.

Министр дважды пытался заговорить.

– Великий Боже! – воскликнул он, поднимая стекла экипажа, – какое ужасное поручение возложено на меня! Какой человек! – прибавил он, говоря о короле, – какое смирение, какое мужество! Нет, одна природа не в состоянии дать такую силу. Есть в этом нечто сверхчеловеческое!

Рядом сидевший священник продолжал пребывать в задумчивости. Министр понял по-своему все то, что он хотел выразить, и во время всего пути больше не открывал рта. Наконец они подъехали к тюрьме Тампль. Было 6 часов вечера. Ворота немедленно отворились, но, когда карета подкатила ко вторым дверям, ведущим в сад, непосредственно окружавший башни тюрьмы, экипаж был остановлен. Это было общим правилом, которому подчинялся даже министр юстиции: чтобы проникнуть дальше, необходимо было подвергнуть свои бумаги контролю комиссаров Тампля.

Приехавшие около четверти часа молча ожидали возвращения комиссаров. Наконец те явились. Как старые знакомые они поздоровались с министром. В нескольких словах последний объяснил им, какова миссия священника, сопровождавшего его.

Низкие железные ворота тюрьмы, с большим количеством замков и затворов, с шумом и скрипом отворились. Пройдя через комнату, занятую многочисленной сменой часовых, охранявших короля, министр и священник проникли в более просторную залу, где собрались комиссары Парижа, ответственные за охрану Людовика XVI. Числом около двенадцати, одетые в якобинские костюмы, комиссары не выражали того уныния, которое было написано на лицах министров: только один или два человека имели несколько смущенный вид.

Министр собрал их в одном из углов залы и прочел тихим голосом бумагу, привезенную из Тюильри. Кончив чтение, министр резко обернулся к Эджворту, приказав ему следовать за ним, но совет взволнованно воспротивился этому. Они снова совещались несколько секунд, разговаривая друг с другом шепотом, и в результате часть их проводила министра, направлявшегося к королю, в то время как остальные остались со священником. Когда двери закрылись за первой группой, старейший из комиссаров приблизился к священнику с решительным, но смущенным видом. Начался строгий обыск.

Табакерка Эджворта была раскрыта, а табак высыпан. Маленький свинцовый карандашик, найденный в карманах священника, был тщательно осмотрен из страха, не скрывает ли он какое-либо острое оружие. Повторив извинения, с которых обыск начался, Эджворта попросили присесть, но в этот момент появились два комиссара, поднявшиеся вместе с министром к королю, и священнику было объявлено, что ему разрешено свидание с монархом-смертником.

Эджворта повели наверх по винтовой лестнице, настолько узкой и крутой, что два человека с трудом могли разминуться на ней. Эта лестница была разделена через определенные промежутки барьерами, около каждого из которых стоял часовой – санкюлот, почти всегда пьяный. Их крики, повторенные эхом многочисленных сводов башни, были громки и жутки. Приблизившись к апартаментам короля, все двери которых были открыты, Эджворт заметил Людовика посреди группы из восьми человек: то был министр юстиции, окруженный членами городского самоуправления. Они только что прочитали королю роковой приговор, безапелляционно назначавший на завтра день его казни.

Король казался среди них спокойным, чуть ли не грациозным, и никто из окружавших его не имел столь уверенного вида.

Лишь только Людовик увидел вошедшего священника, он рукою сделал остальным знак уйти. Они безмолвно повиновались.

Людовик сам закрыл за ними дверь, и Эджворт остался наедине с королем.

До сих пор священник довольно хорошо держался, но при виде монарха, раньше столь могущественного, Эджворт не мог больше владеть собою и против своей собственной воли упал со слезами к ногам короля. Вначале Людовик отвечал на слезы священника собственными слезами, но вскоре король овладел собою.

– Простите меня, месье, простите этот миг слабости, – сказал он, – если, однако, это можно назвать слабостью. Уже долгое время я живу среди врагов, и привычка как бы сроднила меня с ними, но вид верного подданного говорит моему сердцу совсем другое: это – вид, от которого отвыкли мои глаза, и он меня растрогал.

Король ласково поднял священника и попросил его последовать за ним в кабинет. Этот кабинет не был обит обоями и не имел никаких украшений; плохая фаянсовая печь служила ему камином, и вся мебель его состояла из стола и трех кожаных кресел. Посадив Эджворта напротив себя, король сказал:

– Теперь мне остается одно-единственное великое дело, которое меня занимает целиком. Увы, единственное важное дело, которое мне осталось. Ибо что значат все остальные дела по сравнению с этим.

Эджворт рассказывает, что случайно разговор перешел на герцога Орлеанского, и король оказался очень хорошо информированным о роли, которую герцог играл в вынесении ему смертного приговора. Он об этом говорил без горечи, больше с жалостью, чем с гневом.

– Что я сделал моему кузену, – сказал он, – что тот меня так преследует. Он больше достоин жалости, чем я. Мое положение, без сомнения, печально, но. если оно было бы еще хуже, я, безусловно, не хотел бы быть на его месте.

На этом разговор между священником и смертником был прерван комиссарами, сообщившими королю, что семья его сошла из верхних камер тюрьмы вниз. При этом известии король весь оказался во власти волнения и выбежал из комнаты. Эджворт, оставшийся в кабинете, свободно мог слышать голоса, и он невольно стал свидетелем сцены, где смертник говорит свое последнее прости близким, остающимся жить.

В течение четверти часа продолжались душераздирающие крики, которые, наверное, были слышны за стенами башни. Король, королева, маленький принц, сестра короля и его дочь – все жалобно плакали одновременно, и их голоса смешались. Наконец слезы прекратились, ибо не осталось больше сил их лить. Тихо и довольно спокойно началась беседа, продолжавшаяся около часа. Король после этого немедленно возвратился к священнику в состоянии глубокого волнения. Эджворт остался наедине с королем до глубокой ночи, но, заметив усталость своего собеседника, предложил ему немного отдохнуть.

По приказанию Людовика священник прошел в маленькую клетушку, где обыкновенно спал королевский слуга Клери, отделенную перегородкой от комнаты короля. Оставшись один со своими мрачными мыслями, Эджворт слыхал, как король спокойным голосом отдавал приказания к завтрашнему дню слуге Клери, оставшемуся сидеть, молясь всю ночь, у постели короля.

В 5 часов утра Людовик проснулся. Немного времени спустя король послал за священником, с которым он провел в беседе около часа в том же кабинете, где они встретились накануне. По выходе из кабинета Эджворт увидел посередине комнаты сделанный из комода алтарь. Король выслушал обедню, преклонив колена на голом полу, без подушки, и принял причастие. Затем священник оставил его одного.

Вскоре король снова послал за священником, который при входе в комнату нашел Людовика сидящим у печки, около которой он с трудом мог согреться.

Занималась утренняя заря.

Уже во всех кварталах Парижа звучал бой барабанов. Эти необычные звуки очень ясно были различимы сквозь стены башни, и Эджворт признается в своих записках, часть которых он, вероятно, писал в Митаве, что эти звуки внушили ему ужас.

Вскоре кавалерийские части вошли во двор Тампля, и сквозь стены тюрьмы можно было ясно различить голоса офицеров и лошадиный топот. Король прислушался и сказал хладнокровно: «Они как будто приближаются».

С 7 до 8 часов утра под разными предлогами стучали в двери.

Возвратившись в комнату после одного из таких стуков, Людовик сказал улыбаясь:

– Эти господа видят всюду кинжалы и яд. Они боятся, чтобы я не покончил с собой. Увы, они плохо меня знают. Покончить с собой было бы слабостью. Нет, если нужно, я сумею умереть!

Наконец в двери постучали в последний раз. Король властно сказал:

– Подождите меня, через несколько минут я буду в вашем распоряжении.

Сказав это, он закрыл двери и бросился на колени перед священником.

– Все кончено. Дайте мне ваше последнее благословение и просите Бога, чтобы Он меня поддержал до конца.

Среди жуткой тишины карета подъехала к тогда еще не мощенной площади Людовика XV, в скором времени переименованной в площадь Революции. Вокруг эшафота было оставлено много свободного места, окруженного пушками с дулами, направленными в толпу. Всюду вокруг была видна вооруженная толпа.

Лишь только король почувствовал, что экипаж больше не двигается, он обернулся к священнику и прошептал:

– Если я не ошибаюсь, мы приехали.

Один из палачей поспешил открыть дверцы экипажа, а жандармы хотели уже слезать, как король, опираясь рукою о колено Эджворта, властно остановил их, сказав:

– Я вам рекомендую этого господина. Заботьтесь, чтобы после моей смерти его не подвергли оскорблениям. Я вас обязываю заботиться об этом.

Лишь только король вылез из кареты, его окружили три палача, которые хотели снять с него одежду, но король, гордо оттолкнув их, разделся сам.

Палачи, которых самообладание короля привело на миг в некоторое смущение, вскоре снова набрались храбрости.

Они окружили Людовика и хотели взять его за руки.

– Чего вы хотите? – спросил король, с живостью отдергивая свои руки.

– Связать вас, – ответил один из палачей.

– Меня связать! – гневно ответил король. – Я никогда не соглашусь на это! Делайте, что вам приказано, но вы меня не свяжете. Откажитесь от этого намерения!

Палачи настаивали, повысив голоса. Казалось, что они хотят применить силу.

Обернувшись к священнику, король молящим взглядом испрашивал у него совета. Эджворт ничего не отвечал ему, но так как король продолжал вопросительно смотреть на него, священник проговорил со слезами в голосе:

– В этом новом оскорблении я вижу только сходство вашего величества с Христом.

При этих словах Людовик поднял к небу глаза, полные страдания.

Обращаясь к палачам, он сказал:

– Делайте что хотите. Я выпью чашу до дна.

Ступени, ведшие к эшафоту, были необычайно крутыми. Король вынужден был опереться о руки священника. Каково было удивление Эджворта, когда, дойдя до последней ступени, он почувствовал, что король покинул его плечо, твердым шагом прошел всю ширину эшафота и, одним своим взглядом заставив замолчать роту барабанщиков, стоявших против него, громким голосом, который должен был быть слышен по всей притихшей площади, сказал:

– Я умираю невинным в преступлениях, в которых меня обвиняют. Я прощаю виновникам моей смерти и прошу Бога, чтобы кровь, которую вы сейчас прольете, не упала бы никогда на Францию.

Лишь только Эджворт услыхал роковой удар падающего ножа, он сейчас же упал на колени. Он оставался в этом положении до тех пор, пока самый молодой из палачей – почти мальчик – схватил отрезанную голову и, обходя эшафот, чтобы показать ее толпе, капнул кровью из мертвой головы короля на шею коленопреклоненного священника.

Было десять часов десять минут утра 21 января 1793 г.

Более чем двухсотлетнее пророчество осуществилось.

Тонкая нить, на которой последнее время держалась корона Бурбонов, была подрезана ножом гильотины, и коронованная голова скатилась с эшафота, поглощенная бушующими волнами океана революции.

Среди многотысячной вооруженной толпы, наполнившей площадь, вероятно, не было ни одного человека, который бы знал, что в эту минуту сквозь дали веков своим пророческим взором на них глядит Нострадамус.

Идея бегства за границу внушена была Людовику стараниями Марии Антуанетты. В течение нескольких дней король не давал никакого ответа на предложение покинуть Францию. Наконец по настоянию королевы он дал свое согласие. Аристократические заговорщики во главе с маркизом Буйэ, зная слабохарактерность Людовика, потребовали письменного подтверждения его воли к бегству, что и было исполнено. Графу Ферзену было поручено заказать дорожную карету, внешне простую, но крепко построенную. Ферзен должен был также позаботиться о лошадях, которые довезут королевскую семью до ближайшей почтовой станции Бонди. Кроме того, ему была поручена забота о фиакре, в который сядет королевская семья, после того как она покинет Тюильрийский дворец. Местом встречи была назначена улица св. Никеза.

В 11 часов ночи 20 июня 1791 г. сонный семилетний наследник, переодетый девочкой, и дочь короля в сопровождении графини де Турзель сели в фиакр. Гувернантка уложила заспанного ребенка на дно кареты, покрыв его своей юбкой. Запряженная дорожная карета ждала королевскую семью вдали от дворца у ворот св. Мартина. Револьверы для трех членов королевской охраны были забыты и не были спрятаны под седлами лошадей, как было условлено. Охрана оказалась вооруженной только охотничьими ножами.

В половине двенадцатого ночи граф Валори явился к королеве, а Мутье и Малден – к королю. Королева и принцесса Елизавета казались спокойными и хорошо владели собой. В полночь король вошел в комнату королевы в сопровождении своей охраны – Малдена и Мутье. Наконец они покинули дворец. Мутье взял под руку королеву, а Малден – Елизавету. Граф де Валори следовал за королем. Чтобы не образовать группу, все шли отдельно на некотором расстоянии друг от друга. В это время ночи на дворе Тюильри всегда царило большое оживление, и можно было надеяться, что побег не будет замечен. Король, одетый в серый сюртук и в парике, шел впереди всех.

Во время побега король изображал слугу Дюрана на службе у баронессы Корфф (гувернантка Турзель). Королева, под именем мадам Боннэ, играла роль гувернантки двух девочек, записанных в фальшивом паспорте Амалией и Аглаей. Королева и г-жа Елизавета были одеты в белые летние платья и шляпы с широкими полями, скрывавшими лицо. Мария Антуанетта держала в руке тросточку. Двор Тюильри в этот час ночи освещался так сильно, что казалось, еще был день. Когда Людовик проходил через двор, пряжка его туфель оторвалась и покатилась. Граф Валори поднял ее.

Королева опоздала, так как очень испугалась, увидев вдруг перед собою экипаж Лафайета, приближавшийся галопом. Несколько лакеев с зажженными факелами окружали экипаж генерал-аншефа и бросали кругом столь яркий свет, что королева, убежденная, что ее узнали, в испуге вырвалась от своего проводника и бросилась в сторону. Мутье с трудом успокоил ее, указав, что Лафайет, наверное, был ослеплен близко от него отстоявшими факелами и никого не заметил. Королева наконец успокоилась. Де Валори немедленно поскакал в Бонди заказывать почтовых лошадей. Мутье сел верхом, чтобы сопровождать карету, а Малден поместился сзади. В таком расположении поезд отправился в путь, чтобы достичь дорожной кареты, ожидавшей путешественников у ворот св. Мартина. Королевская семья достигла станции Бонди без всякого инцидента, если не считать лопнувшей постромки от удара о тумбу, стоявшую на краю дороги.

Около 7 часов вечера 21 июня де Вал ори, скакавший впереди, въехал в город Сент-Менуэл, на улицах которого он заметил много солдат Национальной гвардии. Раздавался бой барабанов. Повсюду было заметно большое оживление. С просьбой о лошадях граф де Валори обратился к случайно проходившему мимо почтовому чиновнику Друэ, пять часов спустя арестовавшему короля. Друэ во время беседы с де Валори удовлетворился вопросом: «Что нового в Париже?».

Через четверть часа удары кнутовищ почтовых возниц уже издали возвестили о приезде короля и его семьи. Поезд Людовика, состоявший из двух экипажей, был запряжен одиннадцатью лошадьми. Друэ имел достаточно времени, чтобы внимательно осмотреть пассажиров, остававшихся сидеть в экипажах.

Четыре часа спустя – в 11 часов вечера – король и его семья подъехали к городу Варенн. Было условлено, что в известном месте около этого города граф де Режекур и маркиз де Буйэ будут ожидать короля со свежей упряжкой, но их в этом месте не оказалось. Они ждали в замке, на другом берегу реки, и никто из сопровождавших Людовика людей не знал об этом. Де Валори был вынужден заехать в город, чтобы найти лошадей. Вскоре он заметил, что жители Варенн выходят из своих домов с фонарями в руках и, встречаясь, шепчутся о чем то. Число снующих во все стороны людей постоянно увеличивалось. Вскоре улица приняла оживленный вид. Когда Валори возвратился к экипажу, Людовик крикнул ему: «Франсуа, нас предали! Только что прискакал курьер, запретивший именем нации почтовым кучерам ехать дальше и распорядившийся распрячь лошадей!».

Во время этого разговора послышались первые звуки барабанной дроби. Зазвонили в набат. На глазах у короля баррикадировался мост при помощи опрокинутых телег и сваленной в кучу тяжелой мебели. Отсутствие огнестрельного оружия у охраны короля делало положение безвыходным.

Курьер, запретивший продолжать путешествие, был знакомый по Сент-Менуэлю почтовый чиновник Друэ.

Члены охраны заставили кучеров двинуться в путь угрозами и обещанием денег. Экипаж через четыре минуты достиг ворот города, но они были уже заперты и охранялись солдатами. Пассажиры экипажа были ошеломлены пронзительными криками «стой!», раздавшимися вокруг них. Лошадей схватили под уздцы, и в мгновение ока экипаж был окружен вооруженной толпой, среди которой находились люди, державшие в руках факелы. Пассажиров спросили, кто они. Ответ гласил:

– Мадам Корфф с семейством.

Свет факелов направили прямо в лицо Людовику. От путешественников потребовали, чтобы они показали паспорта и покинули экипаж. Пассажиры отказались. Громким голосом путешественникам был отдан приказ сойти, в противном случае они будут убиты на месте. Окружавшая экипаж вооруженная толпа направила уже свои ружья на непослушных. Королевская семья была вынуждена прервать свое путешествие.

В то время как беспрерывно гудел набат, кругом стоял невообразимый шум от угрожающих криков возбужденной толпы.

Людовик, продолжая еще играть роль слуги путешествующей семьи Корфф, сел в самый отдаленный угол комнаты прокурора Сауса, куда их привели. В своем возбуждении он не заметил, что над ним висит его собственный портрет. В то время как глава путешествующей семьи г-жа Корфф, под именем которой скрывалась гувернантка, громко протестовала против задержки, все входившие в комнату бросали взгляд то на Людовика, то на висевший над ним портрет.

Скоро все единодушно признали в нем короля. Когда Людовик наконец счел нужным назвать себя, все французы, находившиеся с ним в одной комнате, бросились перед ним на колени, целуя ему руки. Тем не менее королю решительно заявили, что он дальше не поедет.

В это время все население маленького городка уже успело покинуть постели и высыпало на улицу. Во всех окнах появились огни, служившие одновременно для освещения улицы. Почти каждый житель Варенн вооружился ружьем, саблей или косой. У дверей двухкомнатной квартиры городского прокурора и торговца свечами Сауса, где находилась королевская семья, поставили часовых – двух мужиков, вооруженных вилами. Около здания городского самоуправления всю ночь собиралась большая толпа революционеров, громко кричавших: «В Париж! В Париж!».

Наконец в 3 часа утра 22 июня в комнату к Людовику вошла четвертая по счету делегация муниципалитета и сообщила, что «народ решительно противится отъезду короля, а потому постановлено отправить курьера в Париж к Учредительному собранию, чтобы получить инструкции».

Два часа спустя в Варенн приехали адъютант Лафайета – Ромеф и офицер Национальной гвардии Байон, посланец парижского муниципалитета. В это же время некоторые части гарнизона из соседних городов прибыли в Варенн вместе с пушками, чтобы присоединиться к восстанию.

Байон, окруженный членами вареннского муниципалитета, вошел в комнату к королю. Посредине стоял стол; на нем находился хлеб и несколько стаканов. На кровати лежали спящий наследник и принцесса. У окна находилась г-жа Елизавета; Людовик и Мария-Антуанетта беседовали стоя. В глубине комнаты на стульях от усталости заснули трое членов королевской охраны.

Долгая езда оставила следы на лице Байона. Волосы, как и одежда его, были в беспорядке. Весь его вид выражал большое внутреннее волнение.

– Сир, – сказал Байон отрывисто, – Вы знаете… в Париже убивают… Может быть, наши жены и дети уже убиты. Вы дальше не поедете. Сир… интересы государства…

– Наконец, что вы хотите? – спросил король.

– Сир, декрет Учредительного собрания…

– Где он?

– Он у моего коллеги.

Дверь открылась, и у окна соседней комнаты показалась фигура де Ромефа, лицо которого было залито слезами. В руке он держал бумагу.

Несколько дней тому назад Ромеф считался еще адъютантом королевы, прикомандированным к ней Лафайетом. С опущенными глазами Ромеф сделал несколько шагов вперед.

– Что! Это вы? – воскликнула королева. – О, я никогда не поверила бы этому.

Король решительно вырвал из рук Ромефа декрет о закрытии границы и аресте всякого лица, включая короля и его семьи, которые захотят перейти границу, как и секвестра лошадей, экипажей, золота, ассигнаций и амуниции, незаконно вывозимых из Франции.

– Больше нет короля во Франции! – воскликнул Людовик после повторного чтения декрета.

Королева быстро пробежала глазами бумагу. Король снова взял декрет из ее рук и прочел его в третий раз, а затем положил документ на кровать, где спали наследник и принцесса. Королева в бешенстве сбросила декрет с постели, сказав: «Я не хочу, чтобы он грязнил моих детей». В ответ на это оскорбление Учредительного собрания среди присутствовавших членов муниципалитета и толпы раздался грозный гул неодобрения.

Наконец трое членов охраны короля получили приказ сесть на козлы экипажа. Королевская семья была вынуждена возвратиться в Париж, эскортируемая двадцатитысячной толпой, вооруженной ружьями, косами, пиками, вилами и саблями. Трое сидевших на козлах членов охраны короля служили как бы мишенью для гнева толпы. Их оскорбляли, грозили убить и закидывали грязью (в буквальном смысле этого слова).

Старый маркиз Дампьерр верхом на коне приблизился к карете, чтобы выразить королю свои верноподданнические чувства. Когда его жест был замечен, его стали называть изменником. Один из толпы схватил лошадь под уздцы. Другие

постарались выбить всадника из седла. Маркиз вынул шпагу. Кто-то выстрелил. Маркиз также выхватил пистолет и по горячности направил своего коня в сторону головы колонны, где было много всадников, пустившихся за ним в погоню. Одновременно раздалось около сорока выстрелов. Подстреленная лошадь маркиза упала. Кругом тотчас же собралась толпа. Через несколько мгновений над толпой показалась голова маркиза Дампьерра, надетая на пику. Под звуки революционных песен этот трофей был поднесен к окнам королевского экипажа. До Парижа мертвая голова служила знаменем для процессии, сопровождавшей Людовика в его насильственном возвращении в столицу.

За 236 лет до этого события Нострадамус предсказал в 20 катрене IX центурии то, что случилось 20 июня 1791 г.:

Он явится ночью из леса Королев ⁄ Тэн/.

Две четы ⁄ супруги/, окольной путь, Терн, белый камень.

Черный аскет в бледном Варение.

Титулованный Кап порождает бурю, огонь, обагренное лезвие.

В объяснениях, сопровождающих это четверостишие, глубоко интересно замечание Буи – современника Французской революции, что «лесом Королев» как раз называется или назывался тот лес, сквозь который проходит большая дорога, ведущая в Варенн и которою пользовался Луи Капет (Людовик XVI) со своею семьей во время бегства, закончившегося трагическим для него арестом в городе Варенн. Что касается выражения «белый камень», употребленного Нострадамусом в этом четверостишии, то, по мнению Буи, пророк хотел этим отметить «одновременно и необычайную белизну, бледность лица» (объясняемую испугом Марии-Антуанетты при виде близко проезжавшей в этот час кареты Лафайета. «Белой королевой» называлась также жена св. Людовика, имя которого было упомянуто духовником в минуту казни Людовика XVI в знаменитой фразе: «Сын св. Людовика, поднимитесь на небо»), и белое платье, которое она (королева) одела для своего путешествия, как и цену ее августейшей персоны: белый, драгоценный камень…».

Попытка Людовика XVI сбежать потерпела неудачу

По мнению Буи, весь контекст, в котором находятся слова «черный аскет в бледном Варение», указывает, что они должны обозначать короля, одетого во время путешествия в серое и впоследствии в тюрьме Тампль показывавшего монашеское благочестие.

Во всем пророчестве чувствуется сознательная скупость слов и выражений; единственное слово, высказанное членораздельно, – это имя города Варенн. Имя Капет – так стали звать короля со времени его возвращения из побега – сокращено. Во всем этом видно желание автора скрыть от современников ключ к пониманию пророчества. После совершения события все умолчания и сокращения становятся ясными: их цель могла заключаться только в том, чтобы предохранить героя будущего события и его близких от тяжелой душевной депрессии, сознания своей обреченности. Большая ясность «не всем была бы приятна», как выразился Нострадамус в предисловии к своей книге.

К катрену IX, 20, по мнению нострадамоведов, имеется еще дополнительное предсказание – IX, 34:

Свободный муж частью будет выбран епископом.

Возврат, несогласие, пройдет по черепице.

Один, проданный пятью стами, будет титулован ⁄

Один, изменивший, будет титулован пятьюстами/.

В Нарбонне и Солс много масла.

Здесь два ключевых слова:

1) «черепица» (тюиль), из которой легко вывести название королевского дворца Тюильри;

2) «пятьсот», которые можно отождествить со знаменитым отрядом пятисот марсельцев, которые принесли в Париж «Марсельезу» и возглавили штурм Тюильри 10 августа 1792 г. Они как бы указывают на решающий момент падения Французской монархии.

В историческом плане пророчество подтверждается еще раз: благородным предателем окажется Филипп Эгалите, герцог Орлеанский, который проголосует за смерть короля, своего кузена. Нарбонн приложил все усилия, чтобы помочь королю в тот день – 10 августа 1792 г. Но все, что он смог сделать, – это дать ему пристанище в своем доме в ночь ареста.

Особое внимание комментаторов привлекло имя Солс. Они тут же его отождествили с Сосом (одна буква остается лишней, но, учитывая нестойкость орфографии XVI в., это можно простить). Упомянутый Сое был не кем иным, как исполняющим обязанности мэра Варенна в драматическую ночь 21–22 июня 1791 г. Он укрыл короля и королеву от гнева толпы в своем доме и как будто обещал их потом отпустить. Однако не отпустил, а отправил под конвоем обратно в Париж. По профессии он был бакалейщиком, и поэтому упоминание о ножах и масле здесь как будто уместно. Наконец, эпизод из первой строчки, где на злополучного супруга надевают митру, по А. Лепелетье, тоже имел место. Народные массы, ворвавшиеся в Тюильри, заставили Людовика XVI надеть красный колпак – символ свободы. Правда, это случилось не до поездки в Варенн, а год спустя.

Катрен IX, 77 обычно относят к казни Марии Антуанетты 17 октября 1793 г.

Государство присвоил позванный Кесарь.

Женщину осудят на смерть судьи, выбранные по жребию.

Погубят сына Королевы.

И наложница, наконец, приобрела поддержку.

А. Лепелетье дает такое толкование этому катрену: «Национальный Конвент, узурпировав прерогативы королевской власти, сделает вид, что он осудил схваченного им короля за измену. Мария Антуанетта будет осуждена судом присяжных, избранных путем жеребьевки. Они также лишат жизни молодого дофина (Людовика XVII), отдав его сапожнику Симону с поручением убить его медленно».

С судьбами семейства Бурбонов все исследователи безоговорочно связывают три катрена, имеющие один и тот же номер – VIII, 17; IX, 17; X, 17.

VIII, 17:

Имущие лица мгновенно будут разорены.

Мир будет повергнут в междоусобицу тремя братьями.

Приморский город займут враги.

Голод, огонь, кровь, мор и удвоение всех несчастий.

IX, 17:

Третий столь хуже первого, насколько страшным был Нерон.

Бегите, доблестные, дабы не проливать бренную кровь ⁄

Выдворены доблестные, которые проливали человеческую кровь/!

Велит заново возвести арку.

Золотой век, вечный покой, новый

Монарх, великий скандал.

X, 17:

Королева Эргаста ⁄надзирательница/ /надсмотрщица/ увидит свою дочь поблекшей

От сочувствия, заключенного в груди.

Горестные вопли донесутся тогда из Ангулема,

И брак с кузеном состоится.

Первый катрен сулит великие потрясения. Привилегированные классы лишатся своих привилегий. Страна претерпит всевозможные бедствия, включая иностранное вторжение и гражданскую войну.

Лепелетье считает, что этот катрен относится к Великой Французской революции. В первой строке говорится об отмене в 1789 г. всех феодальных привилегий. Вторая строчка относится к трем братьям-королям: Людовику XVI, Людовику XVIII и Карлу X, на которых возлагается вся вина за разразившуюся смуту. В третьей строчке говорится о захвате англичанами французского порта Тулон. Его, впрочем, вскоре отбил генерал Наполеон Бонапарт. Четвертая строчка в комментариях не нуждается.

В эпоху жестокого режима террора Революционные комитеты часто собирались для того, чтобы наметить последующие шаги

Катрен IX, 17 начинается с того, что третье (или третий) станет первым. Вполне правдоподобно, что под «третьим» Нострадамус имел в виду третье сословие, т. е. все население Франции, кроме дворянства и духовенства. Первые две строчки, таким образом, могут описывать жестокости якобинского террора и другие эксцессы революции 1789–1793 гг. Неясную третью строчку А. Лепелетье объясняет следующим образом: «Национальный Конвент… воздвигнет эшафот, который пожрет духовенство и знать, на площади Революции, напротив дворца Тюильри, там, где раньше были печи для обжигания черепицы. Новый король из четвертой строчки в таком случае – это, естественно, безродный Наполеон, восшествие которого на престол было скандалом с точки зрения всех сторонников законной династии».

Катрен X, 17 показывает, что там, где это никому не может повредить, Нострадамус в состоянии назвать по имени героев будущих событий.

В воскресенье, 20 января 1793 г. в 2 часа дня открылись двери тюрьмы Тампль, и на пороге комнаты, в которую был заключен Людовик XVI, появился в полном составе кабинет министров. Секретарь Грувелль развернул бумагу со смертным приговором королю и прочел его слабым и дрожащим голосом. Приговор должен был быть приведен в исполнение не позже чем через 24 часа. Шесть часов спустя снова открылась дверь в соседнюю столовую, и первой показалась «Королева Эргаста» – в прошлом австрийская великая княгиня, ведшая за руку своего восьмилетнего сына, за нею следовала Мария Шарлотта – 15-летняя дочь короля и сестра его – Елизавета. Король, входя в столовую, сказал слуге:

– Скажите священнику Эджворту, чтобы он не выходил из моего кабинета. Я боюсь, чтобы его присутствие не испугало мою семью.

Два часа спустя – около четверти 11 ночи – король, желая положить конец мучительному свиданию, встал со своего стула и вслед за ним встали остальные члены семьи. Королева держала Людовика за правую руку. Мария Шарлотта обняла своего отца с левой стороны, обвив его руками. Сестра его Елизавета с той же левой стороны обняла своего брата за шею. Они все жалобно стонали.

– Я уверяю вас, – сказал Людовик, – мы увидимся еще завтра в 8 часов утра… Adieu.

Он произнес слово «Adieu» столь выразительно, что громкий плач еще больше усилился. Мария Шарлотта упала в глубоком обмороке к ногам короля. Исполнилась первая часть более чем двухсотлетнего пророчества Нострадамуса.

Две последние строчки, по мнению А. Лепелетье, указывают на старшую дочь Людовика XVI и Марии Антуанетты, которая в 1787 г. была обручена со своим двоюродным братом Людовиком Антуаном, герцогом Ангу-лемским, а в 1799 г. вышла за него замуж в литовском городе Митаве, куда бежало семейство из Франции.

Взятые вместе, эти три катрена производят довольно внушительное впечатление.

Исследователи пророчеств Нострадамуса на протяжении уже четырех столетий пытаются дать ответ на вопрос, почему Нострадамус так много прорицаний посвятил именно правлению Людовика XVI, и все они были весьма удачными. Наиболее убедительна теория М. Морена, который считает судьбу этого короля особой. Ему было предначертано умереть мученической смертью, принеся себя в жертву, подготовить Францию к приходу Великого Монарха, который должен явиться на заре седьмого тысячелетия, чтобы возродить Запад.

Любителям числовых совпадений будет любопытно узнать, что из девяти катренов под номером 57 четыре можно отнести к Великой Французской революции или к ее непосредственным последствиям – это I, 57; II, 57; V, 57 и VIII, 57. Первые два уже рассмотрены. В V, 57 говорится следующее:

Изобретение братьев Монгольфье предсказано в четверостишии V, 57

Явится ⁄выйдет?⁄ с Авентинского взгорья и холма Гозье

Тот, кто [проделав] /сквозь/ дыру, предупредит войско.

Между двумя горами будет поймана добыча,

Шестого владыку ⁄мавзола/ репутация будет запачкана.

Лепелетье находит объяснение и этому весьма туманному катрену. «Вскоре после изобретения аэростатов, – пишет он, – появилась идея использовать человека, который сидит в корзине под отверстием шара Монгольфье («сквозь дыру»). Этот шар был впервые применен для разведки австрийских позиций в битве при Флерюсе (16 июня 1794 г.). А когда Республика воевала с Римом (его обозначает Авен-тинский холм), то по договору в Толентино (19 февраля 1797 г.) она отняла у Папы во Франции Авиньон и графство Венссен, а в Италии области Болонья, Феррара и Романья («две горы»). Вскоре после этого внешний блеск Папы Пия VI будет притемнен, ибо этот святой старец, увезенный в плен из своего государства, умрет в Балансе на чужой земле.»

Рассмотрим и другие предсказания, которые толкователи относят к Великой Французской революции (II, 2):

Бирюзовая голова нанесет белой голове

Столь же зла, сколько Франция им сделала добра,

Опочивший в Антене, великий человек будет подвешен на суку,

Когда Государь молвит, сколько его /человек, близких/ он арестовал [в полон].

В Гражданской войне, которая разразилась во Франции после казни Людовика XVI, сторонников Республики называли синими (по цвету знамени Бурбонов). Поскольку во второй строчке Нострадамус говорит о синей голове уже не в единственном, а во множественном числе, подчеркивая неблагодарность синих к Франции (т. е. французской монархии), которая сделала им столько добра, борьбу «бирюзовых» и «белых» у Нострадамуса можно безошибочно толковать в контексте истории Великой Французской революции.

К Гражданской войне 1793–1794 гг. во Франции некоторые комментаторы относят и катрену 33:

Верхи взбунтовавшегося города

Будут сильно держаться, дабы опять

получить волю, Забиты будут мужчины, жалкая сеча,

Вопли, крики в Нанте, страшно будет глядеть.

А. Лепелетье так истолковывает этот катрен: «Главные граждане восставшего города будут яростно сопротивляться угнетению, которое их лишило свободы. У мужчин будут отрублены головы, женщины и священники будут связаны вперемешку ужасными узами. Сколь жалостны будут крики и вопли, которые раздадутся в Нанте».

Далее А. Лепелетье поясняет, что Нант был одним из главных очагов так называемого Вандейского мятежа против власти революционного Конвента в Париже. Республиканские войска жестоко подавили его. Некоторым пленным отрубали головы на гильотине. Но особенно много мятежников, а также тех, кто был заподозрен в сочувствии к ним, было утоплено в Луаре (Нант). При этом лиц разного пола иногда связывали попарно и так бросали в воду. Это называлось «республиканским браком».

Плачевной судьбе «бывших» (как называли во время Великой Французской революции дворянство и духовенство), по мнению А. Лепелетье, посвящен и катрен VI, 69:

Великое сожаление долго не застрянет,

Те, кто вручал, будут понуждены забирать,

Нагие, голодные, замерзшие, жаждущие, без веры,

Они пересекут горы, образуя большую шумиху.

Лепелетье расшифровывает это следующим образом: «Положение французского духовенства вскоре станет плачевным. Эти люди, раздававшие неимоверные блага бедным, будут вынуждены побираться ради хлеба. Ограбленные, объявленные вне закона, умирающие от голода, холода и жажды, они группами будут пересекать Альпы и укроются в Италии, произведя этим повсюду великий скандал», т. е., говоря современным языком, их судьба вызовет глубокое возмущение всей мировой общественности.

Приведем еще два предсказания, которые, по мнению многих исследователей, отражали религиозную политику якобинцев.

I, 44:

Вскоре вновь возвратятся жертвоприношения,

Непокорящиеся станут подвергнуты страданиям,

Не станет ни монахов, ни настоятелей, ни послушников,

Мед станет намного ценнее воска.

II, 8:

Святые храмы первоначального романского образца

Бросят ложные основы,

Возвратившись к изначальным гуманным основам,

Выгнав благочестивых, но не всех, а токмо липовых поклонений

⁄ Выдворив, нет, все, священных культы/.

Первый из этих катренов, как считает Лепелетье, предсказывает установление якобинцами 10 ноября 1793 г. культа Разума, который осуществлялся в отобранном у католической церкви соборе Парижской Богоматери (Нотр-Дам де Пари). Все католические священники были обязаны принести присягу верности Республике. А если они этого не делали («непокорящиеся»), то подлежали смертной казни. Монастыри и семинарии при якобинцах были закрыты. А из-за отсутствия церковных служб цена на восковые свечи снизилась по сравнению с медом.

Второй катрен Лепелетье относит к следующему этапу религиозной политики. 8 июня 1794 г. по инициативе Робеспьера на смену культу Разума, носившего атеистический характер, был учрежден культ Верховного Существа, который Нострадамус, если бы он увидел его, мог бы расценивать как языческий. Эта новая религия, согласно его предсказанию, откажется от своего глубокого фундамента, т. е. христианства, или, еще конкретнее, католицизма. Возвращение к первоначальным, человеческим законам (после того как основой всего был закон Божеский), конечно, регресс, с точки зрения как Лепелетье, так и Нострадамуса.

Загадка Людовика XVII

Самым загадочным событием Французской революции, пожалуй, предстает дело Людовика XVII. Удалось ли дофину, сыну Людовика VII и Марии Антуанетты, вырваться из рук тюремщиков? Долгие годы этот вопрос мучил историков. После революции находилось немало лиц, претендовавших на титул французского короля. Но что же все-таки произошло?

Рассмотрим события по порядку.

По приказу Конвента французская королевская семья была заключена в тюрьму Тампль 13 августа 1792 г., Людовик был гильотинирован 21 января 1793 г., Мария Антуанетта – 16 октября того же года. Их сын Луи Шарль, дофин Франции, стал королем 21 января 1793 г. после казни отца. Сироте было восемь лет. Конвент назначил сапожника и депутата парламента Симона его опекуном. Симон был человеком простым, но не злым. С помощью своей жены он организовал побег Луи Шарля 19 января 1794 г.

Обнаружив пропажу заложника, республиканцы решили казнить тетку мальчика госпожу Элизабет, ненужную свидетельницу побега, и объявили, что ребенок умер от болезни 8 июля 1795 г.

Хотя тайна оставалась неразгаданной до наших дней, Мишель де Нотрдам в нескольких четверостишиях за 240 лет до случившегося рассказал миру истории Людовика XVII.

Для историков дело Людовика XVII представляет двойную загадку, которую сумел решить лишь Мишель Варте ль, автор книги «Людовик XVII, или Секрет короля». На основе этой книги французский нострадамовед Мишель Морен впервые дает толкование катренов Нострадамуса, которые помогли найти ключ к разгадке тайны Тампля.

VI, 52:

Взамен великого, который будет обречен,

Явится его дружок, вышедший из темницы,

Троянцы будут ожидать с упованием шесть месяцев, но бесцельно

⁄ Ожидание троянцев шесть месяцев продолжится, угаснет при рождении⁄,

Солнце в урне, река закована льдом.

Этому катрену М. Морен дает следующее объяснение: «Оттуда, где будет осужден великий король (т. е. из Парижа), его наследник совершит побег из тюрьмы, на его же место поместят манекен. Дофин, потомок троянских королей, который не успеет прийти к власти, будет спрятан в течение шести месяцев на чердаке маленькой башни. Это произойдет, когда Солнце вернется в Водолей (Гите), т. е. 21 января. В этот тяжелый день будет очень холодно, и Сена будет гнать льдины.

В 1990 г. стало известно, что этот катрен относится не ко второму сыну Людовика XVI, Луи Шарлю, а к его первому сыну, Луи Жозефу, чья смерть официально была объявлена 4 июля 1789 г. в Медоне. На самом деле он не умер, и Робеспьер знал эту тайну, за что и поплатился жизнью 28 июля (термидора) 1794 г.

М. Морен полагает, что в действительности оба сына Людовика XVI содержались, каждый до определенного срока, в парижской тюрьме Тампль. Вот что волновало воображение историков на протяжении двух столетий!

II, 58:

Без рук и ног, с твердыми и острыми зубами ⁄На глобусе?⁄

В портовом форте старший народится.

У входов города – похищение плутовским путем,

При свете Месяца уводят большого и малого.

Этот катрен М. Морен объясняет следующим образом. Не имея возможности пошевелить ни рукой, ни ногой, но обладая сильными и острыми зубами, старший сын короля спасется и будет вынесен из крепости Тампль. Обманным путем его пронесут в гробу мимо портала церкви (святой Маргариты). Будет светить луна. Вместо маленького (дофина) по ошибке вынесут большого, т. е. первого сына Людовика XVI, Луи Жозефа, который объявится впоследствии под именем Карла Наундорфа.

О побеге двух братьев из тюрьмы Тампль рассказывает еще одно четверостишие (IX, 24):

Из окон замка, расположенного на горе,

Будут украдены два маленьких царских потомка.

Проследуют по Аврелианской дороге

⁄через долину Ор/ ⁄Авре/⁄ сквозь Орэ ⁄ ⁄ Рим – Пере – Пиза/ до Лютеции, в обитель Сен-Дени.

Отшельница… съедены зеленые размельченные орехи.

Здесь речь, по-видимому, идет о том, как из комнат настоятеля Тампля, где находился надзиратель Роше, будут похищены два сына короля Людовика XVI. Они проследуют по Парижу и укроются в аббатстве Сен-Дени с помощью одного священника. По этому поводу будет много злых домыслов, от которых будет тошно (как от неспелых плодов – неспелые косточки).

Итак, история, случившаяся в Тампле, очень запутана. В нескольких четверостишиях Нострадамус представляет нам потрясающую версию этого события, и версию достаточно логичную.

Наполеон I (1804–1815)

Имя Наполеона Бонапарта впервые было произнесено перед Францией и всем миром на заседании Конвента от 9 октября 1795 г. – через четыре дня после подавленного им роялистского восстания. Парижские газеты, передававшие речь героя 9 термидора – Фрерона – о подвигах 26-летнего Бонапарта при ликвидации мятежа, не умели правильно писать его фамилию и печатали ее БуонаПарте. На следующий день, по предложению председателя Директории – Барраса, Конвент объявил Наполеона генералом.

Два года спустя, после возвращения Наполеона на родину со славою победителя Италии, улица, на которой жил Бонапарт, была переименована в улицу Победы, каковое имя за ней сохранилось до сих пор.

10 декабря 1797 г. Наполеон передал председателю на торжественном заседании директории текст франко-итальянского мирного договора, ратифицированного в Кампо-Формио. Обращение Барраса к Бонапарту выразило, при этом случае, мнение всей Франции: «18 столетий спустя вы отомстили Цезарю за его победы над нами».

Парижские газеты единодушно признавали, что за два года Наполеон завоевал тысячу веков славы.

Бурьен – секретарь Бонапарта – рассказал о тех мыслях, которые в это время занимали ум генерала.

Направляясь однажды вместе с Наполеоном в Люксембургский дворец, местонахождение Директории, Бурьен заметил сосредоточенный и молчаливый вид Наполеона. Чтобы прервать молчание, Бурьен спросил Бонапарта, остался ли он при своем решении покинуть Францию.

– Да, – ответил Наполеон. – Я все испробовал. Они (директора) меня не хотят. Мне необходимо их свергнуть и самому стать монархом. Но об этом еще рано думать. Я зондировал почву. Мне нужно ослепить эту толпу.

С этою тайной целью Наполеон организовал военную экспедицию в Египет. 16 октября 1799 г., покрытый лаврами новых побед, Бонапарт возвратился во Францию. Три недели спустя – 7 ноября – группа сенаторов собралась у своего председателя Лемерсье, чтобы обсудить план государственного переворота.

Через 2 дня – 9 ноября – на заседании сената в 8 часов утра был принят декрет, согласно которому место заседаний Совета Пятисот переносится из Парижа в Сан-Клу. Исполнителем декрета назначался генерал Бонапарт, которому немедленно было сообщено об этом на его квартиру, где к этому времени собралось большое число штабных офицеров. Наполеон тотчас же направился в Тюильрийский дворец. В его присутствии председатель сената огласил недавно принятый декрет, после чего Бонапарт взял слово.

– Республика, – сказал он, – была близка к падению. Вы это знали и поспешили спасти ее. Не ищите примеров в прошлом. Ничто в истории не похоже на конец XVII века, и ничто в конце XVII века не похоже на настоящий момент.

В 11 часов утра ворота Тюильри были заперты, и Наполеон принял парад 10 000 солдат.

В обеденное время того же дня собрался в смятении и растерянности Совет Пятисот, заседавший в том же здании, где теперь собирается палата депутатов (Палэ Бурбон). Допущенный в залу заседания государственный курьер передал секретарю парламента сенатский декрет. После его оглашения председатель, несмотря на протесты депутатов, закрыл заседание, назначив следующее собрание на завтра в 12 часов дня в Сан-Клу.

Когда на следующий день, 10 ноября 1799 г., в новом месте собрался Совет Пятисот, начавший заседание с обсуждения причин перенесения работ парламента в Сан-Клу, двери распахнулись и с непокрытой головой, без оружия, вошел Наполеон. Его сопровождали четыре безоружных гренадера, смешавшихся с толпой офицеров, стоявших у дверей.

В мгновение ока все собрание вскочило со своих мест.

– Генерал! – громко воскликнул один из депутатов. – Что здесь Бонапарту нужно? Это не ваше место! Он вне закона! Нам не нужно диктатора!

Наполеона окружили и схватили за шиворот. Депутат Арена, вооружившись кинжалом, хотел заколоть Бонапарта, но один из гренадеров парировал удар и был ранен в руку.

Председательствовавший на собрании брат Наполеона, Люсьен, с большим трудом добился тишины.

– Намерение генерала, – сказал он, – наверное, заключалось в том, чтобы познакомить собрание с настоящим положением вещей.

Крики и угрозы прервали речь председателя, и Люсьену пришлось покинуть председательское место. Двадцать гренадеров окружили брата Наполеона и под своей защитой вывели его из зала заседания.

Парламент охватило волнение. Возник хаос, в котором перемешались голоса, шум передвигаемых стульев, крики, среди которых нельзя было различить ни слова. Издали доносились приближавшиеся звуки барабанной дроби. Двери парламента снова распахнулись. Посторонняя публика в испуге спасалась бегством, прыгая из окон зала заседания. Офицер, вошедший в сопровождении многочисленных солдат, громко сказал: «Генерал Бонапарт приказал очистить залу».

Гренадеры немедленно заняли переднюю половину залы, а депутаты – остальную часть. Солдаты на короткое время остановились, чтобы подождать, пока освободятся помещения. Двенадцать депутатов сгруппировались около председательской трибуны и один из них громко воскликнул:

– Кто вы – солдаты? Вы – только охрана Национального представительства, а вы позволяете себе посягать на его безопасность и независимость, тем самым топча в грязь свои лавры!..

Солдаты хладнокровно выслушали эту речь. Снова раздался звук барабанной дроби, и они двинулись вперед. Депутаты были вынуждены уступить свои места солдатам.

Несколько дней спустя один из парижан по-своему осуществил завет Французской революции: жить свободным или умереть. У ног статуи Свободы, воздвигнутой на знаменитой площади Революции, он прострелил себе череп в час самого большого оживления на улицах – в 3 часа пополудни.

Комментаторы предполагают, что историю жизни Наполеона I Нострадамус предсказал в мельчайших подробностях от рождения до смерти.

I, 60:

Близ Италии народится Император,

Который дорого встанет империи.

Сообщат, [лицезрея], с какими особами он вступает в союз,

Что это скорее мясник, чем принц.

Сказанное в этом катрене действительно очень точно подходит к Наполеону, который родился на Корсике. Войны, которые он вел, унесли свыше миллиона человеческих жизней – цифра, неслыханная до этого времени и превзойденная только в XX веке.

Новая знать, которую создал Наполеон из своих маршалов и генералов – бывших конюхов, трактирщиков и т. п., могла вызвать у Нострадамуса, правоверного монархиста, презрительную реплику в 3–4 строках.

В этом пророчестве Нострадамус на расстоянии двух с половиной веков как бы услышал то, что говорили во время египетского похода и московского отступления французские солдаты, раздраженные долгой разлукой с родиной и физическими лишениями, вызванными войной. Указывая на мимо проходивших Наполеона и его генералов, солдаты, как правило, громко обзывали их палачами французов.

И как воин, и как император Наполеон Бонапарт вызывал в людях и страх и восхищение

Если попытаться соблюсти хронологический порядок катренов, повествующих о Наполеоне, то следующим, пожалуй, можно считать катрен VII, 13: