Читать онлайн Старатели Сахары бесплатно

– Аль-Мажнун[1]! Где ты, бездельник?! Да укоротит Аллах милостивый и милосердный твои гнусные дни! – кричал, негодуя, всадник в чёрной, расшитой золотыми звёздами и полумесяцами чалме и синем атласном халате, богато украшенном золотыми узорами.

– Я здесь, о, великий звездочёт халифа и мудрейший из прорицателей, достопочтенный Аль-Фарух-Ибн-Сауд! – отвечал невысокого роста человек с длинным носом, в большой остроконечной чёрной шляпе звездочёта. Неловко отодвинув полог шатра, он с кряхтением попытался выбраться наружу, цепляясь длинными рукавами чёрного халата за нехитрые предметы кочевого обихода.

За откинутым пологом шатра отчётливо мелькнуло приятное лицо молодой берберки[2].

– Вот тебе пятьсот мискалей[3], мешок золотого песка и три золотых динара[4]! Купишь двадцать невольников, десять верблюдов, пригодных для длительного перехода, тридцать муддов[5] пшеницы, тридцать баранов и коз, специй же, воды и пряностей возьмёшь на сорок дней пути! Мы отправляемся завтра с рассветом! – произнёс Аль-Фарух, кидая тяжёлые вьюки на песок перед склонившимся в почтении Аль-Мажнуном.

Затем со словами «Найдёшь меня в моём шатре!» он неожиданно исчез в клубах пыли так же, как и появился.

– Слушаю и повинуюсь, о, великий звездочёт халифа! – произнес Аль-Мажнун, обращаясь к тому месту, откуда ещё совсем недавно слышался голос его хозяина.

Взвалив мешки на спину, Аль-Мажнун побрёл вдоль тенистых акаций по дороге, ведущей в город. Лучи жаркого сахарского солнца, проходя чрез густые ветви акаций, прорезая клубы пыли, вздымавшиеся от стад овец и караванов верблюдов местных торговцев, напоминали библейские «столпы света», освещавшие путь утомлённых странников.

…Взвалив мешки на спину, Аль-Мажнун побрел вдоль тенистых акаций по дороге, ведущей в город.

«Надо спешить! – думал Аль-Мажнун, тяжело ступая своими остроконечными сандалиями с загнутым верхом по пыльной дороге. – Хозяин серьёзен как никогда! В прошлый раз он обещал превратить меня в жабу за то, что я соблазнил дочку торговца финиками, а сейчас, если я буду нерасторопным, он выполнит своё обещание!» Так рассуждал он, волоча нелёгкую ношу.

Прямо у ворот города Аль-Мажнун увидел процессию всадников халифа Абдаллаха, стремительно продвигавшуюся меж склонившихся в почтении торговцев, путников и горожан.

– Слушайте! Слушайте! Имеющий уши да услышит! – кричал первый всадник в украшенном золотом чёрном тюрбане. – Повелитель правоверных, халиф Абдаллах, да укрепит его Аллах своей поддержкой, да окружит его своими милостивыми делами, выступает в поход в Магрибские земли, для обращения неверных в истинную веру! Да поможет ему Аллах великий, и да сохранит он повелителя правоверных! Всем же услышавшим милосердный халиф Абдаллах велит внести десятую часть своего дохода – в знак признания и одобрения деяний милосердных рук его! Отказавшихся внести мизерную плату ждёт неминуемая смерть!

Последние фразы всадника утонули в оглушительном рёве труб музыкантов халифа. Процессию сопровождали пешие воины, бесцеремонно вырывавшие деньги, украшения и драгоценности из рук торговцев и горожан. Товар складывали в повозки, к ним же наспех привязывали верблюдов, скот и лошадей.

Узнав, что Аль-Мажнун является слугой великого Аль-Фаруха-Ибн-Сауда, воины халифа не взяли с него платы и беспрепятственно пропустили в город, не причинив ему вреда.

Пройдя знакомыми улочками, утопающими в зелени акаций, финиковых пальм и дикого винограда, Аль-Мажнун свернул у мечети на улицу, ведущую к рынку.

…Тем временем во дворце халифа Абдаллаха-Ибн-Ясина

Невысокого роста, сухощавый, с чёрной бородой и очень смуглым лицом, в синем тюрбане, украшенном золотом и сапфирами, в чёрном парчовом халате с золотой же вышивкой, халиф Абдаллах, повелитель племён и народов от Испании и до пределов царства Ганы, восседая на золотом троне, очень внимательно слушал своего военачальника Йахью-Ибн-Омара. Йахья-Ибн-Омар неторопливо излагал план предстоящего похода, стараясь как можно подробнее аргументировать те или иные свои предложения.

Дворец правителя Аудагоста, ещё два года назад принадлежавший выходцу из вождей чёрных племен сонинке[6] могущественной империи Гана, был богато украшен золотом и драгоценными камнями.

Стены дворца изобиловали расписанными золотом фресками и сурами из Корана. Драгоценные камни, использованные в арабской мозаике, поражали воображение.

Золотой фонтан в окружении финиковых пальм с приятным журчанием раскидывал потоки воды, разлетавшиеся на тысячи играющих на солнце алмазных брызг, создавая атмосферу неописуемой восточной роскоши, умиротворения и прохлады.

Военный совет во дворце Халифа

– О, великий повелитель правоверных! – продолжал свою речь военачальник Йахья-Ибн-Омар. – Милостью Аллаха всемогущего и милосердного, мы не сможем сразу пойти на великий магрибский город Сиджильмаса[7], не усилив нашу армию пешими и конными воинами наших союзников. Из Аудагоста армия великого халифа выдвинется в город Тимбукту. Когда мы достигнем Тимбукту, правитель города Мусса-Ибн-Халид милостиво предоставит нам десять тысяч пеших и пять тысяч конных мессуфа[8] для похода на отступников веры. Пополнив запасы воды и продовольствия в Тимбукту, мы выдвинемся в город Атар, и уже из Атара, мы обрушим наши клинки на головы неверных Магриба, – посвятил он в подробности плана великого правителя.

– План твой успешен, Йахья-Ибн-Омар, но что скажет великий Фарух-Ибн-Сауд, кому Аллах милостивый и милосердный доверил узнавать его волю по знакам и звёздам? – произнес халиф, обращаясь к предсказателю и звездочёту Аль-Фаруху.

– О, великий повелитель правоверных! План Йахьи-Ибн-Омара воистину безупречен, но звёзды говорят, что поход армии великого халифа обречён на бесконечные сражения с превосходящими силами неверных! – отвечал Аль-Фарух-Ибн-Сауд, внимательно всматриваясь в выражение лица халифа.

– Так ты предрекаешь поражение?! – теряя терпение вплоть до того, что поднялся с трона, произнес халиф.

– О, великий повелитель правоверных! Я не могу ничего предрекать, я лишь могу видеть волю Аллаха всемогущего и милосердного в знаках и звёздах, – сказал Аль-Фарух, склоняясь в почтении.

– У меня были совершенно другие намерения! Я собирался возглавить поход и дойти до магрибского города Фес, куда, как мне стало известно, по воле Аллаха милосердного, недавно прибыл мой учитель и наставник Абу-Имран-Мусса, – произнёс халиф, в раздумьях всматриваясь в сверкающие в лучах солнца брызги фонтана.

– О, великий халиф! – продолжал Аль-Фарух, почтенно склонившись перед повелителем, – Я понимаю, насколько важно для Вас увидеть великого учителя и наставника Абу-Имрана-Муссу. Но знаки Аллаха всевышнего и милосердного, которые мне удалось прочитать, указывают на то, чтобы Вы, о, великий и премудрый правитель правоверных, остались с частью войска в городе, – произнес Аль-Фарух в почтенном поклоне.

– Ты смелый человек, Аль-Фарух! Тебе всегда удавалось известными лишь одному тебе способами прочесть по знакам и звёздам волю Аллаха всевышнего и милосердного, – задумчиво произнёс халиф Абдаллах, – Я последую воле Всевышнего и останусь в городе, армию же поведет в поход эмир Йахья-Ибн-Омар, – приняв непростое решение, заключил халиф, завершая совет.

– Слушаем тебя, о великий повелитель правоверных и повинуемся! – ответили все собравшиеся, склонившись в почтении перед великим халифом.

* * *

Тем временем Аль-Мажнун уже сновал меж шумных рядов торговцев, настойчиво и наперебой предлагавших купить их товар. Он бросал лукаво – оценивающие взгляды на девушек и женщин, прихватил по привычке гроздь бананов и горсть фиников у зазевавшихся торговцев и вдруг совсем забыл о поручении хозяина, не удержавшись и всё-таки увязавшись за берберкой с весьма пышными формами.

Следуя за красавицей, Аль-Мажнун не заметил, как пересек площадь шумного рынка и оказался в роще финиковых пальм. Посреди опушки, на выгоревшей от солнца траве, на платяных вьюках, аккуратно лежали куски соли[9] различных размеров. Напротив каждого куска так же аккуратно были выложены золотые слитки и мешки с золотым песком[10]. Ни секунды не раздумывая, со словами «У хозяина этого добра полно, а у меня совсем нет!», – Аль-Мажнун ловко закинул в свой мешок пару кусков соли и пару слитков золота.

Аль – Мажнун на рынке Аудагоста, занят привычными делами: ворует финики и выслеживает женщин.

Несмотря на тяжёлую ношу, в душе Аль-Мажнуна появилась внезапная радость, а в ногах необычайная лёгкость. Сандалии с загнутым верхом, почти не касаясь земли, несли его обратно в сторону рынка.

Взбираясь на высокую стену, отделявшую рынок от остальной части города, Аль-Мажнун услышал за спиной громкие крики преследовавших его торговцев.

– Держи вора! Он украл мою соль! – кричал обвязанный чёрной чалмой, в длинном коричневом халате, чернокожий мессуфа, то и дело на бегу стараясь выбрать удобную позицию для броска копья.

– Этот негодяй украл моё золото! – вопил одетый в синий тюрбан и ярко-оранжевые парчовые штаны бербер – санхаджа, размахивая кривой бедуинской саблей, яростно пытаясь опередить чернокожего мессуфа и первым настигнуть грабителя.

Перебравшись через увитую плющом и диким виноградом стену, не без труда увернувшись от ударившего рядом с ногой копья, Аль-Мажнун растворился в шумной толпе рынка.

Сбивая попадавшихся на пути прохожих и ловко перекатываясь через повозки, груженные арбузами и дынями, Аль-Мажнун вдруг оказался у дверей лавки знакомого торговца парчой. Машинально сунув в руку торговца маленький мешочек золотого песка, заблаговременно припрятанный в кармане халата, Аль-Мажнун исчез за дверями лавки.

– Мустафа! Скорее неси индиго[11] и одежду знатного сонинке, – выпалил Аль-Мажнун, переводя дыхание.

– Аль-Мажнун! Но здесь песка лишь на один тюрбан! – возмутился торговец.

– Я расплачусь с тобой, как только оденусь! Да, и ещё: ты меня здесь не видел! За это получишь отдельную плату! – произнёс Аль-Мажнун, запихивая колпак, халат и сандалии с загнутым верхом в холщёвый вьюк.

Аль – Мажнун уходит от погони.

Оглядев Аль-Мажнуна со всех сторон, торговец Мустафа отметил потрясающее сходство с вельможей сонинке. Синий тюрбан с серебряной заколкой в виде полумесяца в сочетании с коричневым халатом и синими парчовыми шароварами очень подходили к вновь приобретённому иссиня-чёрному цвету лица, рук и ног, подчёркивая знатность происхождения владельца.

Расплатившись с торговцем, Аль-Мажнун, уже в новом обличии, направился выполнять распоряжения хозяина Аль-Фаруха. Не пройдя и десяти шагов от лавки торговца парчой, он внезапно наткнулся на своих преследователей.

– Смотрите, господин! – кричал чернокожий мессуфа берберу-санхаджа, указывая остриём копья на Аль-Мажнуна. – Это он! Это точно он!

– Да что ты говоришь! Глупый раб! Да укоротит Аллах милостивый и милосердный твой длинный язык! Тот был бербер, в большом чёрном колпаке и чёрном халате! А этот чёрный вельможа сонинке, в синем тюрбане, коричневом халате и синих парчовых шароварах! – произнёс, негодуя, бербер-санхаджа. – Скорее ищи вора!

И не раздражай меня своими глупыми домыслами! – добавил он, пытаясь разглядеть в бурлящей толпе рынка запомнившийся ему остроконечный колпак со звёздами.

* * *

Нагрузив дородных и весьма откормленных верблюдов бурдюками с водой, глиняными амфорами с зерном и тюками с продовольствием, накормив и напоив вновь приобретённых чёрных невольников и невольниц, Аль-Мажнун повел караван в направлении городских ворот.

– Узнает ли Аль-Фарух о моей «маленькой шалости» на рынке? – размышлял Аль-Мажнун, погоняя верблюдов и скот, и время от времени покрикивая на чёрных невольников.

Жаркое сахарское солнце медленно клонилось к горизонту, раскрашивая синюю гладь сахарского неба в мягкие розовые тона.

Аль-Мажнун вдруг вспомнил, как когда-то давно, когда он был катибом[12] и одновременно поверенным в делах самого эмира[13] города Мема[14], он за свою работу был пожалован четырьмя тысячами мискалей, но решил получить ещё такую же сумму, и не придумал ничего лучше, как пожаловаться эмиру, что деньги у него украли. Призвав верховного судью города Абу-Аль-Дауда, эмир пригрозил ему смертной казнью, если тот не доставит ему похитителя. Судья Абу-Аль-Дауд искал укравшего, но не нашел никого, ибо в городе не было ни единого вора. Тогда он явился в дом катиба Аль-Мажнуна и сурово допросил его слуг, угрожая им смертью.

И одна из невольниц Аль-Мажнуна сказала ему: «Ничего у него не пропало, просто он собственной рукой зарыл эту сумму в таком-то месте!», – и показала место судье. Судья извлек золото, принёс его эмиру, сообщив всю историю. Эмир разгневался на Аль-Мажнуна и изгнал его в страну неверующих, которые поедают людей. Аль-Мажнун пробыл у них четыре года, но потом, по личной просьбе звездочёта халифа Аль-Фаруха, эмир вернул Аль-Мажнуна обратно в город и отдал его в услужение астрологу.

А чёрные не съели Аль-Мажнуна лишь из-за белого цвета его кожи, ибо они говорили, будто поедание белого вредно, так как он не созрел, чёрный же, по их мнению, значит созревший…

Рассуждая о своих злоключениях, и о доброте и премудрости великого прорицателя и звездочета Аль-Фаруха, Аль-Мажнун не заметил, как на пустыню опустились сумерки.

Уже через некоторое время полная луна на чистом и безоблачном небе в окружении мириадов звёзд освещала путь каравана Аль-Мажнуна.

Добравшись до шатра Аль-Фаруха, привязав скот и развьючив верблюдов, он расположил невольников на ночлег в пальмовой роще, раздав всем циновки и разрешив развести огонь. Пересчитав ещё раз количество бурдюков, амфор и вьюков, а также мешочки с остатками золотого песка, Аль-Мажнун направился к шатру хозяина.

Откинув полог шатра и позвав Аль-Фаруха, он, к своему удивлению, обнаружил, что шатер был пуст. «Где же он может быть? Ведь конь его здесь…», – рассуждал Аль-Мажнун, огибая пальмовую рощу и углубляясь в пустыню.

Взобравшись на бархан, Аль-Мажнун оцепенел от увиденного: огненный круг в свете луны и звёзд, похожий на небесный шатёр, весь светился от пиктограмм и магических знаков. В центре круга сидел Аль-Фарух, а перед ним словно повисла в воздухе открытая книга с горящими буквами невиданного ранее языка. Страницы книги перелистывались сами собой, при этом Аль-Фарух что-то записывал, не переставая повторять какие-то заклинания.

Испуганный Аль – Мажнун наблюдает звездочёта халифа в «небесном шатре».

Внимательно наблюдая из-за большого камня за происходящим, Аль-Мажнун вдруг услышал полные негодования вопли своего хозяина:

– Как? Преемник найдется через 941 год?! Их будет двое?! Что значит, один придёт с Севера, а другой наполовину с Севера, а наполовину с Востока?! Как, моя книга, в которой собрано знание всех моих предшественников, будет принадлежать жуликам и пройдохам?! Что?! Ею будут убивать тараканов, и резать на ней солёную рыбу?! Кто такой Леопольд?!

Громкие крики Аль-Фаруха растворились в ночной пустыне, отозвавшись, как показалось Аль-Мажнуну, откуда-то из глубины песков чуть слышным эхом: «Такова воля, такова воля…» Как только затихли последние, едва различимые отголоски эха, потерявшись где-то между звёздным небом и величественными песками Сахары, в мгновение ока исчезли и книга, и огненный круг, и магические знаки, оставив великого звездочёта халифа наедине с молчаливой пустыней.

– Вот теперь-то уж точно надо спешить! – бубнил себе под нос Аль-Мажнун, ловко скатываясь с бархана.

* * *

Великий звездочёт халифа мог и не догадываться о существовании другой книги, которую его слуга Аль-Мажнун тайно писал для своего преемника. Обладая талантом к рисованию и достаточным словарным запасам для ведения хозяйственных дел, Аль-Мажнун не всегда понимал значение слов, которые не были связаны так или иначе с хозяйством. Поэтому мудрёное слово «преемник» он заменил на более для него понятное слово – «подельник», снабдив для наглядности каждую страницу своей книги красочными рисунками «из жизни».

Изрядно запыхавшись, Аль-Мажнун, как ему показалось, весьма быстро добрался до пальмовой рощи, где он расположил невольников, скот и верблюдов.

– Где ты ходишь, прохвост?! – услышал он вдруг за спиной знакомый голос своего хозяина, Аль-Фаруха. – Золото же, оставшееся от торговли, и пришедшее к тебе иным путем – оставь себе! До рассвета напои верблюдов и скот, а что накормил рабов и раздал всем циновки для ночлега – за это хвалю. За моим шатром найдёшь двадцать вьюков, крепи их на верблюдов с великой осторожностью, эти вещи бесценны, – отрывисто распорядился загадочно возникший будто из песка великий звездочёт халифа.

Разворачиваясь в почтенном поклоне к неожиданно появившемуся хозяину, Аль-Мажнун всё-таки в свете луны уловил едва-едва заметную тень печали и тревоги на лице великого звездочёта.

– Приготовь караван к дальнему переходу! Не забудь укрыть все вьюки и амфоры мешками из верблюжьей кожи, нас ждет нелёгкий путь, полный опасностей и невзгод! – услышал Аль-Мажнун последние фразы хозяина, отозвавшиеся пришедшим откуда-то со стороны бескрайней пустыни эхом, в котором Аль-Мажнун отчётливо различил несколько раз повторившиеся слова: «Путь невзгод, путь невзгод».

– О, великий и милосердный прорицатель халифа! Что означает «путь невзгод»? – попытался спросить Аль-Мажнун, всё ещё склоняясь в почтении.

Но этот вопрос, как, впрочем, и большинство его вопросов, остался без ответа. Лишь мягкий свет, струившийся от зажжённых амфор сквозь слегка покачивающийся полог шатра, говорил ему о том, что хозяин только что вошёл, и, видимо, очень занят приготовлениями к предстоящему длительному путешествию по бескрайним пескам великой пустыни.

– Сколько же тайн знает великий звездочёт халифа! И книга с горящими буквами, и этот странный голос пустыни со словами, – «Такова воля», или – «Путь невзгод»! А что означают его слова «Золото, пришедшее к тебе иным путём»?! А вдруг он догадался о моей маленькой проделке на рынке, ведь о нём говорят, что он видит сквозь стены, да что там сквозь стены, поговаривают, что он может видеть сквозь время! – бубнил себе под нос Аль-Мажнун, направляясь к своей небольшой хижине с соломенной крышей и бамбуковыми стенами.

– Надо скорее записать всё, что я видел сегодня, в мою книгу, а ещё сделать несколько рисунков, для наглядности! – бормотал Аль-Мажнун, пробираясь на карачках в узкий, похожий на барсучью нору, вход в своё жилище.

Разведя не без труда огонь, Аль-Мажнун подпалил обильно смазанный бараньим жиром и добела иссушенный солнцем кусок коряги, служивший ему в качестве лучины, и очень бережно достал из походной сумки, сшитой наспех из двух мешков верблюжьей кожи, завернутую в платяную тряпицу заветную книгу с неброским названием

Разложив на камне книгу, Аль-Мажнун принялся рисовать. Для начала он изобразил сюжет с пышнотелой красавицей берберкой, снабдив рисунок подробным описанием того, что так притянуло его к этой женщине, а также добавил детальную схему местности обитания подобных экземпляров. Затем запечатлел момент с совершенно случайной находкой золотых слитков, мешков с золотым песком и здоровенных кусков соли, не забыв в коротких фразах добавить от себя, что такие чудесные находки возможны лишь, когда ты пытаешься настигнуть действительно эффектных женщин.

– Что такого в этом переходе?! Откуда вдруг этот «путь невзгод»?! – рассуждал Аль-Мажнун, рисуя сцену с переодеванием в знатного вельможу сонинке, снабдив её высказыванием: «Мажнун белый хорошо, а Мажнун чёрный ещё лучше».

Аль-Мажнуну не раз приходилось пересекать бескрайние пески Сахары то с караванами торговцев из Сиджильмаса, то с отрядами воинов из Тимбукту, двигаясь по камням пролегавшей через Сахару древней дороги. Караван шёл, не сворачивая с колеи. Много поколений путешественников погибло, пока она была протоптана, и если ветер пустыни наметал песок, отыскать её помогали верблюды. Несомненно, Аль-Мажнун знал, что им предстоял долгий и опасный путь из Аудагоста в Магрибские земли, и много испытаний предстояло перенести путешественникам. Их ожидали жажда, болезни, опасность нападения разбойников и хищных зверей. Днем предстояло терпеть невыносимый солнечный зной, ночью – холод. К этому прибавлялись и бедствия войн, которые халиф Абдаллах-Ибн-Ясин постоянно вёл для расширения границ халифата.

– Какие ещё «невзгоды», кроме тех, которые мне давно знакомы, упомянул хозяин, если наш караван идет с армией халифа?! – недоумевал Аль-Мажнун, рисуя сцену, где он покупает верблюдов, не забывая при этом умыкнуть горсть фиников у отвлёкшегося по соседству торговца.

Дополняя рисунок кратким описанием происходящего, Аль-Мажнун вдруг услышал, чуть робкие, но довольно отчётливые звуки птичьей трели – «тики-тики-та, тики-тики-та», – доносившиеся откуда-то из глубины пальмовой рощи.

– Скоро рассвет, опять не удалось поспать! Нужно покормить скот, напоить верблюдов и собирать караван! – досадуя, бубнил Аль-Мажнун, заворачивая книгу в платяную тряпицу и запихивая её в походную сумку.

Едва показавшаяся на ещё прохладном сахарском небе рассветная заря возвестила о себе громким рокочущим звуком труб музыкантов халифа, смешавшимся с лязгом оружия, скрипом повозок и пронзительным рёвом верблюдов многочисленных караванов, выдвинувшихся обозами с армией халифа. Поднимая клубы пыли и песка, рядом с Аль-Мажнуном, завершающим последние приготовления к переходу, пронеслись передовые отряды конницы.

– Присоединяйся к караванам обоза! Меня найдёшь в конном отряде эмира Йахьи-Ибн-Омара! – распорядился Аль-Фарух, седлая коня и исчезая в клубах пыли.

– Слушаю и повинуюсь, о, великий звездочёт халифа! – пробормотал почтенно склонившийся Аль-Мажнун вслед исчезающему в клубах пыли хозяину.

Поход Армии халифа

Завидев караван знакомого ему торговца, Аль-Мажнун, не раздумывая, направил своих верблюдов вслед замыкавшей процессию повозке, доверху нагруженной разнообразным товаром.

Тем временем Аль-Фарух-Ибн-Сауд, нагнав передовой отряд всадников халифа, с трудом различил сквозь густые клубы пыли знакомые очертания фигуры всадника, наглухо обвязанного чёрной чалмой, в тёмном атласном халате.

– Да пребудет с тобой милость Аллаха, великого и милосердного! – приветствовал он всадника в чёрной чалме.

– Салам Алейкум, о, великий предсказатель! Что заставило тебя отправиться в путь, итог которого ты сам же предрек как неудачу? – вернул приветствие Йахью-Ибн-Омар, с трудом скрывая сарказм.

– Я редко ошибаюсь, о, великий эмир халифа Абдаллаха-Ибн-Ясина! И ты об этом знаешь, – спокойно отвечал Аль-Фарух, не обращая внимания на иронию в голосе полководца. – Но до меня дошли слухи, что в Тимбукту прибыл великий учёный, ученик и преемник самого Аль-Басри[16], Аль-Максуд-Ибн-Хорезми, – объяснил Аль-Фарух значимость своего путешествия.

– Аль-Басри?! Того самого шарлатана, который пообещал египетскому халифу Аль-Хакиму[17] построить плотину на реке Нил, и ничего не сделал, а вдобавок ко всему оказался сумашедшим[18]? А его ученик и приемник – Аль-Максуд-Ибн-Хорезми – не тот ли это магрибский маг, способный получать золото из песка и пыли?! – с торжеством обличения, без сомнения победоносно, как ему показалось, задал вопрос Йахья-Ибн-Омар. – О нём говорят, что он использует силы Иблиса[19], а если так, то он опасный человек, и учение его противно Аллаху всевышнему и вредно для правоверных, – добавил он, лишая, как ему показалось, Аль-Фаруха любой возможности к оправданию как учителя, так и ученика.

– О, достопочтенный эмир Йахья-Ибн-Омар! Упомянутые вами как шарлатаны и колдуны люди являются по сути своей великими учёными, обратившими силы природы во благо правоверного мира! А если говорить о великом приемнике Аль-Басри, Аль-Максуде-Ибн-Хорезме, то поверьте мне, что учение Аллаха всевышнего он почерпнул из Корана в городе Фес, окончив самое престижное медресе вместе с великим учителем халифа Абдаллаха-Ибн-Ясина-хафизом[20] Абу-Имраном-Муссой, – рассыпая на части все искусно выстроенные эмиром разоблачения, спокойно заключил Аль-Фарух.

– Негодяи! Да, лишит их Аллах всевышний дара речи! Решили меня обмануть! И ввели меня в заблуждение, оболгав и оклеветав достопочтенных учёных!

Я немедленно распоряжусь, чтобы их предали смерти! – достаточно на его взгляд гневно произнес Йахья-Ибн-Омар. – Я надеюсь, наш разговор, о, достопочтенный Аль-Фарух, не дойдет до ушей халифа Абдаллаха-Ибн-Ясина? – добавил он, уже не скрывая горечи провала своей неудавшейся попытки уличить Аль-Фаруха, и внимательно вглядываясь в выражение лица звездочёта.

– Можешь не сомневаться, о, великий эмир Йахья-Ибн-Омар! Да, будет Аллах великий и милосердный свидетелем моих слов! Весь наш разговор будет лишь достоянием пустыни! – заверил звездочёт халифа.

Полководец халифа даже не предполагал, что двумя годами ранее, в Танжере[21], Аль-Максуд-Ибн-Хорезме пообещал Аль-Фаруху, что по чертежам самого Аль-Басри сконструирует подзорную трубу, способную многократно увеличить небесную карту звёзд. А поход армии халифа предоставил Аль-Фаруху великолепную возможность отправится в Тимбукту и встретиться с великим ученым.

На пятый день пути перед путниками предстал, блистая в лучах восходящего сахарского солнца золотыми крышами глиняных минаретов, таинственный город ученых, философов, врачей и магов – Тимбукту.

* * *

Отделившись от городских ворот едва заметной дымкой и по мере приближения обретая различимые силуэты, к передовым отрядам халифа приближалась конная процессия воинов в богато украшенных золотом доспехах и остроконечных золотых шлемах. Её возглавляли знатные сановники и музыканты, а впереди ехал сам градоначальник Мусса-Ибн-Халид.

– Приветствую тебя, о, великий полководец халифа Абдаллаха-Ибн-Ясина, волею Аллаха всевышнего повелителя и заступника правоверных, непобедимый Йахья-Ибн-Омар! – громогласно воскликнул градоначальник Тимбукту, и его последние фразы утонули в оглушительном реве труб и бое барабанов придворных музыкантов.

В сопровождении процессии градоначальника, под несмолкаемые оглушительные звуки труб и барабанную дробь, армия халифа вошла в город Тимбукту через огромные, искусно вырезанные из редких сортов африканских деревьев и изыскано украшенные серебряным орнаментом главные ворота.

Радуясь возможности отдохнуть и вдоволь насладиться всеми прелестями городской жизни после изнуряющего путешествия по пескам Сахары, Аль-Мажнун, пройдя сквозь городские ворота, не задумываясь, повёл свой караван в сторону городского рынка.

Армия халифа подходит к городу Тимбукту

За годы работы в городе Мема, странствий с караванами торговцев и воинов, многочисленных водных путешествий по реке Нигер Аль-Мажнуну не раз приходилось останавливаться в Тимбукту. Обладая крайне любопытным и вороватым нравом и вдобавок хорошей зрительной памятью художника, он без особого труда усвоил нехитрую геометрию улиц и площадей Тимбукту. Обзаведясь полезными, по его мнению, знакомствами в лице торговцев специями, разносчиков лепёшек, продавцов ювелирных украшений[22] (коими Аль-Мажнун щедро одаривал миловидных женщин за, как он сам любил поговаривать, приятные часы общения), он очень быстро вписался в среду горожан.

Вот и сейчас, пройдя через городские ворота, он уже вынашивал скромные планы на день, мило отвечая на приветствия и поздравления со счастливым прибытием от то и дело появлявшихся в толпе знакомых жителей города.

– Да свершит Аллах великий над тобой свой праведный суд! Наконец-то ты появился, проходимец! Ты помнишь, что обещал мне подарить несметное количество прекрасных стеклянных бус за ту незабываемую ночь, которую ты, о, гнусный проходимец, провел со мной! А что взамен?! Сбежал рано утром, оставив ничтожный мешочек золотого песка?! – вскричала возмущенная красавица-берберка в тёмно-синем халате, как назло внезапно возникшая сразу за процессией магов в чёрных, украшенных золотыми полумесяцами тюрбанах и расшитыми золотым шитьем жёлтых халатах.

«Только её мне не хватало! Вот ведь неприятность!», подумал про себя Аль-Мажнун, но, находясь в седле верблюда на относительно безопасном расстоянии от разгневанной женщины, довольно уверенно ответил:

– Приветствую тебя, о, прекрасная Латифа! Да продлит Аллах твои прекрасные дни! В то незабываемое утро произошло страшное недоразумение, и по причине недостаточности света я перепутал карманы халата и случайно достал мешочек золотого песка вместо прекрасных стеклянных бус! Но, да будет Аллах Всевышний свидетелем моих добрых намерений, я вскоре все исправлю! – рассыпаясь в извинениях, старался он загладить «мелкие неприятности» минувших дней.

– Смотри, проходимец! Ты знаешь, где меня найти! – грозно сверкнув глазами сквозь узкую прорезь платка добавила берберка, растворившись в толпе горожан.

– Как бы она не нажаловалась хозяину… – размышлял Аль-Мажнун, внося существенные коррективы в казалось бы так искусно задуманные «скромные планы» на день.

Мерно раскачиваясь в седле в такт неспешной походки верблюда, Аль-Мажнун продвигался по знакомым узким улочкам небольших глиняных домов с искусно выпиленными полуциркульными окнами (впоследствии получившими известность как «мавританские окна»). Вдруг под сенью раскидистой акации он, к своему изумлению, увидел сидящего Аль-Фаруха. Склонившись над книгой и нанося на страницы весьма замысловатый чертёж, тот с большим интересом выслушивал рассказ двух старцев в тёмных, украшенных семиконечными звёздами тюрбанах и тёмных же, расшитых золотыми узорами халатах.

– Разобьёшь мой шатер в роще акаций на берегу реки, полы шатра устелешь коврами, приготовишь ужин, у нас сегодня будут гости! Я же прибуду к закату солнца! Ты слышишь меня, прохвост? – не отрываясь от чертежа, распорядился Аль-Фарух.

– Слушаю и повинуюсь, о, великий звездочёт халифа! – взвизгнул от неожиданности Аль-Мажнун, почувствовав, что хозяин способен контролировать и давать ему распоряжения, даже не видя его.

* * *

Аль-Мажнун, усердно и в назначенный срок выполнявший все поручения хозяина, даже не подозревал, что его появление, как, впрочем, и многие другие события будущего, были прочитаны великим магом по звёздной книге. Вереница порой странных и не поддающихся объяснению случайностей имели для Аль-Фаруха вполне закономерную последовательность.

Отменив свои «скромные планы» на день, Аль-Мажнун, жмурясь от ярких лучей солнечного света, отражавшихся от украшенных золотом фасадов высокой глиняной мечети, развернул свой караван, обогнув знакомую улицу разбросанных в шахматном порядке невысоких глиняных домов, напоминавших шары или полусферы, и направился в обратный путь обустраивать походный лагерь в указанном хозяином месте.

В монотонном стрекотании цикад жаркое солнце медленно катилось к закату, окрашивая своими теряющими дневную силу лучами темные воды реки Нигер в светло-лиловые тона и время от времени в ослепительном мерцании отражаясь глянцевыми бликами от спин нежащихся в прохладной воде бегемотов. В неясно различимом гуле, доносившемся со стороны города Тимбукту, сначала чуть слышно, а затем все отчётливее, Аль-Мажнун уловил топот копыт приближающихся всадников.

Аль-Фарух и ещё один всадник в тёмном, украшенном семиконечными звёздами[23] тюрбане и жёлтом, расшитом золотом халате остановили коней возле шатра.

– Распорядись подать чай, а ужин подашь после заката! Завтра с рассветом пополнишь запасы воды, продовольствия и дров! В полдень мы отправляемся в Атар! Пять золотых динаров и мешок золотого песка получишь сегодня же! – как всегда отрывисто давал указания звездочёт халифа, вручая поводья лошадей в руки расторопного слуги.

* * *

– Рад приветствовать тебя в моем скромном жилище, о, достопочтенный Аль-Максуд-Ибн-Хорезме! – произнес Аль-Фарух, откидывая полог шатра и пропуская гостя вперёд. – Помнится, в Танжере мы говорили о возможности конструирования подзорной трубы по чертежам великого Аль-Басри? – продолжил Аль-Фарух начатую ранее беседу, располагаясь на коврах и наливая себе и гостю чай, только что принесенный чёрной невольницей на серебряном подносе.

– О, достопочтенный Аль-Фарух! Чертежи и расчёты моего учителя оказались настолько подробны, что мне частично удалось собрать подзорную трубу! – радостно поделился успехом Аль-Максуд. – Это невероятно! Мне казалось, что это невозможно! Но хвала Аллаху!

Я нашёл прекрасных мастеров-ювелиров в городе Дженне[24], способных по моим чертежам изготовить из золота отдельные части трубы! Долгое время прохождение лодок по реке Нигер было небезопасно из-за низкого уровня воды[25], но с приходом дождей в низовьях реки судоходство возобновилось! Со дня на день я ожидаю лодку с недостающими деталями подзорной трубы! – восторженно продолжал Аль-Максуд. – И это будет мой скромный подарок тебе, о, достопочтенный Аль-Фарух, подарок, который, я уверен, позволит с большей точностью наблюдать за положением звёзд и производить расчёты событий! – завершил Аль-Максуд, дружески хлопая звездочёта по плечу.

– Благодарю тебя, о, великий учёный Аль-Максуд! Надеюсь, на обратном пути из города Фес мы остановимся в Тимбукту, и я стану первым обладателем великого изобретения! – в словах благодарности Аль-Фаруха проницательному Аль-Максуду всё-таки удалось различить едва заметные нотки печали.

– Дабы ободрить тебя, о, великий звездочёт, скажу, что я приехал к тебе не с пустыми руками! – торжественно, с присущей магам таинственностью, в очередной раз объявил Аль-Максуд, доставая из свёртка стеклянный предмет круглой формы в золотой оправе, изящно пристёгнутый к золотой цепочке.

– Что это? – удивился Аль-Фарух, разглядывая предмет.

– Мой учитель, назвал этот чертёж

– А что можно делать с помощью этого приспособления? – с любопытством изучая совершенство золотой оправы, спросил Аль-Фарух.

– Он способен увеличивать размеры предметов на расстоянии, например, облегчает чтение книг для людей со слабым зрением, позволяет наносить мельчайшие рисунки и узоры художникам, ювелирам и резчикам по дереву. Для удобства я разработал рукоятку, которая крепится к моноклю специальным зажимом, – вот так, – продемонстрировал Аль-Максуд монокль в сборе.

– Невероятно! – произнёс Аль-Фарух, пробуя прочесть несколько строк своей книги вооружившись моноклем. – А для чего нужна золотая цепочка? – поинтересовался он, всё ещё восхищённо разглядывая рисунки и чертежи своей книги при помощи монокля.

– Монокль можно вкладывать в глазную впадину и зажимать между бровью и щекой, – вот так, – в очередной раз продемонстрировал Аль-Максуд. – А золотую цепочку можно крепить к любой петле твоего халата при помощи защёлки, – добавил Аль-Максуд, закрепив цепочку монокля к петле на своём халате.

– Восхитительно! Воистину Аллах Всевышней одарил тебя премудростью! – в очередной раз воскликнул Аль-Фарух, изумлённый простотой и гениальностью изобретённого великим учёным предмета.

– Но это ещё не всё, о, достопочтенный Аль-Фарух! – продолжал Аль-Максуд удивлять звездочёта. – Зная о твоей кочевой жизни и о том, как в путешествиях тебе нужна твоя великая книга знаний, я дарю тебе предмет, который защитит её не только от солнца, ветра, воды и песка, но и, может быть, от самой большой превратности, перед которой человек бессилен – от времени! – произнёс он, с улыбкой радушия протягивая звездочёту красивый футляр из кожи с золотой надписью «Книга Аль-Фаруха-Ибн-Сауда, Милостью Аллаха Всевышнего Звездочёта Халифа Абдаллаха».

Караван Аль – Мажнуна на улицах Тимбукту

– Благодарю тебя, о, искуснейший из мастеров! – растроганно произнес Аль-Фарух, примеряя обложку своей книги к подаренному футляру. – А для чего здесь две потайных ниши? – снова удивился он, отодвигая еле заметные обтянутые кожей золотые пластины и находя там небольшие углубления.

– Всё гораздо проще, чем ты думаешь, уважаемый Аль-Фарух! – добродушно улыбаясь, продолжал творить чудеса Аль-Максуд. – Мастера из города Дженне выполнили эти ниши точно в соответствии с моими чертежами: одна – для хранения монокля, другая же – для хранения позолоченной рукоятки.

– Превосходно! – воскликнул окончательно поражённый изобретательностью и дальновидностью великого учёного Аль-Фарух, помещая подаренный монокль и рукоятку в ниши футляра и пробуя работу замков.

Ещё долгое время в шатре великого звездочёта продолжались споры и обсуждения. Лишь незадолго до рассвета Аль-Максуд, радушно распрощавшись с Аль-Фарухом, направился обратно в город.

* * *

Несмотря на безжалостно палящее солнце, полуденный зной на берегу реки казался не таким гнетущим. Аль-Мажнун, вернувшись из города с продовольствием, водой и дровами, неспешно руководил невольниками, снаряжавшими караван в дальнейший путь.

Аль-Фарух уже сидел в седле, когда до берега реки донеслись первые отголоски рёва труб выступающей в поход армии халифа.

– Веди караван к концу обозов, тебя будут сопровождать конные воины халифа! Где искать меня, ты знаешь! – распорядился Аль-Фарух, направляя своего коня в сторону городских ворот.

* * *

Продвигаясь от оазиса к оазису, армия халифа медленно шла по древнему караванному пути. Нестерпимая дневная жара после захода солнца сменялась пронизывающим холодом, так как песок, камни и воздух быстро остывали, заставляя изнывающих от холодного ветра путников кутаться в тёплые одежды. Ночью издали доносился протяжный голодный вой шакалов.

Ближе к полудню десятого дня пути Аль-Мажнун почувствовал необъяснимую тревогу. Воздух ещё был чист и спокоен, но в нём уже разливалась странная тяжесть. Внезапная тишина сковала пески – шорохи и звуки пропали вместе с ветром, пустыня буквально замерла. Резко навалившаяся духота усиливала тягостное состояние охватившей всех тревоги. В раскалённом воздухе послышались чарующие звуки – довольно высокие, певучие, очень мелодичные, с сильным металлическим оттенком, они неслись отовсюду, словно их производили невидимые духи пустыни. Пустыня была так же безмолвна, но звуки летели и растворялись в неподвижном воздухе, возникая откуда-то сверху и пропадая будто бы в землю.

– Не к добру эти песни, – сказал идущий соседним караваном знакомый торговец. – Песок Эрга поет, зовёт ветер, а с ним примчится и смерть… – добавил он, с тревогой всматриваясь вдаль.

То весёлые, то жалостливые, то пронзительные и крикливые, то нежные и мелодичные, звуки напоминали разговор живых существ, но никак не звуки мёртвой пустыни… Никакие древние сказания не могли придумать чего-либо более поразительного и чудесного, чем эти таинственные песни песков… Но в раскалённом воздухе слышалось уже приближение чего-то нового, ужасного, холодящего душу. Верблюды, перестав слушаться погонщиков, с протяжным рёвом метались, теряя дорогу. Странным образом потеряв ориентацию, к каравану Аль-Мажнуна вдруг прибились дикие обитатели Сахары – пустынные газели. Пугливые от природы животные спокойно шествовали в караване, идя между людьми и верблюдами.

Внезапно появившееся на горизонте маленькое облако быстро разрасталось, превращаясь в чёрно-багровую тучу. Постепенно небо на горизонте начало розоветь, затем стало принимать фиолетовый оттенок. Вскоре уже мутное солнце едва пробивалось сквозь быстро несущиеся песчаные тучи. Становилось трудно дышать, казалось, что песок вытеснил собою воздух и заполнил всё вокруг. С бешеной скоростью, обжигая и сдавливая дыхание, ураганный ветер сбивал путников с ног, срывая и унося нагруженные сотнями килограммов тяжёлые верблюжьи сёдла, перекатывая, как горох, огромные неподъёмные камни.

Спасая свою жизнь, сброшенный из седла верблюда первым яростным порывом жаркого, колючего ветра, Аль-Мажнун лёг на землю и плотно закрыл голову одеждой. Тучи жгучего песка нещадно секли всё живое, затмевая полуденное солнце. В вое и свисте ветра пропадали все остальные звуки. Казалось, что сам воздух обратился против путешественников.

Лишь только ближе к вечеру, когда ветер стих, Аль-Мажнун с ужасом увидел последствия стихии.

Повсюду валялись разбитые амфоры вперемешку с предметами домашней утвари, разорванные вьюки с продовольствием и истерзанные ураганам полотнища из верблюжьей кожи, совсем недавно бывшие бурдюками с водой.

Лишившись в одночасье большей части продовольствия и, что самое ужасное, воды, эмир Йахья-Ибн-Омара, собрав уцелевших лошадей, верблюдов и скот, был вынужден выслать отряд такшифов[26] в расположенный в шести днях пути от Атара город Тишит[27].

В письме к градоначальнику Тишита он указал трагические обстоятельства, вынудившие его обратиться к нему со столь срочной просьбой.

* * *

Казалось, злой рок не переставал преследовать армию халифа. На смену разрушительному урагану пришла другая, не менее страшная беда.

Мучимые жаждой и изнуряющим зноем ведущие армию халифа чернокожие мессуфа вдруг стали уводить передовые отряды совершенно в другом направлении, говоря, что именно там они ясно видят очертания города Тишит.

По советам опытных проводников Йахья-Ибн-Омар то и дело останавливал передовые отряды, приказывая разводить костры, чтобы убедиться, мираж перед ними или реальность. Стелящийся по ветру дым быстро разгонял очертания города и передовые отряды поворачивали в нужном направлении.

Опытный полководец, Йахья-Ибн-Омар знал не понаслышке о том, что ждало путников, увлекаемых миражом. Ещё свежи были воспоминания, как год назад один из его отрядов численностью в шестьдесят человек и девяносто верблюдов погиб в пустыне, следуя за миражом, который увлёк их на шестьдесят километров в сторону от колодца.

По прошествии десяти дней пути, пополнив запасы воды и продовольствия в городе Тишит, армия халифа вступила в город Атар[28].

Молчаливые и безлюдные улицы встретили эмира Йахью-Ибн-Омара. Лишь ветер Сахары едва заметно шевелил листья акаций на пустынной площади города.

– Где же все жители города? Что здесь произошло? Что заставило всех покинуть город? – спрашивал он Аль-Фаруха, надеясь получить ответ хотя бы на один из вопросов.

– Я знаю столько же, сколько и вы, о, великий эмир Йахья-Ибн-Омар. Но если вы дадите мне возможность задержаться здесь и провести ритуал с использованием моих тайных знаний, я надеюсь, что получу ответы на ваши вопросы, – отвечал Аль-Фарух, оглядывая брошенные дома.

– Мы не задержимся здесь, – произнёс эмир Йахья-Ибн-Омар и, как показалось Аль-Фаруху, в глазах эмира промелькнула какая-то догадка, – Армия пройдёт Атар, не останавливаясь в нём, – добавил он, принимая решение.

Оставшись в небольшой мечети на окраине города, Аль-Фарух пообещал эмиру Йахье-Ибн-Омару присоединиться к нему, как только он закончит ритуал.

С необъяснимой тревогой в сердце эмир Йахья-Ибн-Омар вывел армию халифа из покинутого города. Продвигаясь на север, армия халифа проходила песчаной дорогой, окаймленной цепью горных плато.

* * *

Раскатистые звуки труб неожиданно огласили горные склоны, заполнив узкий пустынный каньон переливающимся громогласным эхо. Словно под воздействием чудовищного смерча пески Сахары всколыхнулись и поднялись стеной[29], из которой с устрашающим рёвом на армию набросилось многотысячное конное войско злейших врагов халифа – берберского племени годалла[30]. С пологих гор на головы оборонявшихся обрушился град стрел.

– Хозяин! Скорее бежим! Они идут сюда! – кричал взволнованный и до смерти напуганный Аль-Мажнун.

– Кто они? Куда идут? – спросил Аль-Фарух, сидя перед раскрытой книгой и скрупулёзно нанося замысловатый чертёж, сплошь усеянный таинственными знаками.

Карта маршрута продвижения армии халифа

– На нас напали полчища годалла, эмир Йахья-Ибн-Омар погиб в сражении, армия разбита! – сбивчиво продолжал выкрикивать Аль-Мажнун.

– Сбылось всё самое худшее! Бери мою книгу, вьюк со свитками и вьюк с золотом! Прячь всё здесь, в мечети! Да так хорошо, как только ты один умеешь! – воскликнул Аль-Фарух, вручая Аль-Мажнуну вьюки и книгу. – Найдёшь меня у одинокой скалы у входа в город! Надеюсь, нам удастся уйти от преследования! – добавил он, всматриваясь через узкое овальной формы окошко вдаль пустыни, куда ещё совсем недавно ушла на верную гибель армия халифа Абдаллаха.

Найдя под самым куполом мечети небольшую дверь, Аль-Мажнун, открыв её, обнаружил несколько очень удобных проёмов в стене. Сделав пару набросков в своей книге, он положил книгу хозяина вместе со своей «заветной книгой» в проём, аккуратно сложил свой колпак со звёздами, халат и сандалии в отдельный холщёвый мешок, разместив его там же, и, со словами: «Подельник найдет, ему приятно будет!» – снабдил бесценные предметы парой мешочков золотого песка. Вьюк с золотом и вьюк со свитками он разместил в другом проёме. Завалив все ниши песком и камнями и переодевшись в одежду вельможи сонинке, он быстро спустился во двор и, оседлав верблюда, скрылся вслед за хозяином.

Подельник

Зима середины 90–х годов. Сибирский уездный посёлок.

На заснеженную тайгу опустились сумерки. Холодный морозный ветер раскачивал тускло светящийся фонарь, висящий под козырьком входа в просторную сибирскую избу-ресторан.

Повесив свой потёртый армейский сюртук на плотно застрявший в массивном кедровом бревне нож разведчика, Леопольд Гульнарович, чуть менее года назад окончивший курсы для военного люда, собирающегося послужить за рубежом, мечтательно сидел за столом провинциального сибирского ресторана «Кедр». На плече Леопольда Гульнаровича, уютно примостившись и внимательно обозревая окрестности, восседал енот-полоскун Теодор, который менее года назад пришёл к Леопольду Гульнаровичу из таёжной чащи, да и прижился. Поначалу Леопольд Гульнарович пытался приобщить Теодора к стирке трусов, носков и прочего мелкого белья, но Теодора неумолимо, словно неведомой силой, тянуло в ресторан, и после непродолжительных препирательств со стороны таёжного обитателя Леопольд Гульнарович был вынужден уступить.

Покалывая грецкие орехи рукояткой легендарного американского армейского пистолета «Кольт 1911», он, время от времени хитро прищуриваясь сквозь початую бутылку водки «Распутин» с надписью на этикетке «Купишь ещё одну и узнаешь, как он подмигивает!», обращался к своему соседу, бурятскому военному по имени Бато[35].

– Эх, Бато! А в Северном Шаолине[36] всё по-другому! Да и народ там другой! Не то, что в Южном!

– Премного с вами согласен, Леопольд Гульнарович! Совершенно не тот народ! Никакого сравнения! – так же прищуриваяь, отвечал бурятский военный Бато, наливая себе почти до краёв, а Леопольду Гульнаровичу чуть меньше половины.

– Ты что же это вытворяешь, бурятский народный человек?! Ты зачем мне по Южному Шаолиньскому стилю наливаешь?! Что, решил, будто у меня здоровье чахлое?! Давай сюда мою Северную Шаолиньскую кружку, негодник! – внезапно распознав подвох, Леопольд Гульнарович схватил и залпом выпил наполненный до краёв стакан.

– Смотри, Бато! У нас в Северном Шаолине очень древние и суровые обычаи! – закусывая грецким орехом, погрозил пальцем Леопольд Гульнарович незадачливому бурятскому военному.

* * *

Вернувшись в родную часть в далёкий сибирский уездный посёлок, Леопольд Гульнарович в очередной раз, несмотря на его протесты и редкие стихийные митинги под окнами директора треста численностью в бригаду, всё-таки был назначен директором небольшого предприятия численностью в роту.

Пришедший чуть более года назад из далёкого уездного Забайкальского треста на должность директора треста Семён Петрович категорически не внимал, казалось бы, таким весомым доводам Леопольда Гульнаровича, как то: «Немедленно переведите меня в Форт Брэг, я уже с комендантом договорился, меня там ждут!», или «Эх, засиделся я здесь, а в Северном Шаолине для меня должность монаха-смотрителя выхлопотали!»

Леопольд Гульнарович с енотом Теодором на плече в ресторане «Кедр»

Отличаясь крайней романтичностью нрава и дюжинной пронырливостью, Леопольд Гульнарович с недавних пор взял моду грустить по Северному Шаолиню.

К слову сказать, ещё до окончания курсов в подмосковном Змерзногорске он слыл отважным мотоциклистом, бесстрашным байкером, наводящим тёмными сибирскими ночами громким рокотом мотора мотоцикла «Урал» с неисправным глушителем ужас и панику на обитателей военного городка.

Но однажды, во время построения всего, так сказать, производственного треста численностью в бригаду ничего не подозревающий директор треста Семён Петрович никак не мог принять доклад от своего зама о готовности треста к проведению развода на производственные работы в связи с отсутствием директора одного из предприятий, небезызвестного Леопольда Гульнаровича.

Внезапно, после более получаса ожидания, громкий рокот мотора приближающегося транспортного средства раскатисто огласил окрестности. Сначала перед строем треста численностью в бригаду бодрой рысью, оставляя за собой весьма значимые следы в виде увесистых лепёшек, с протяжным мычанием пробежал десяток заплутавших в тайге коров местных жителей. Минутой позже, в облаках выхлопных газов и пыли, на плац с устрашающим рёвом вырвался из таёжной чащи мотоцикл «Урал» с коляской. Из коляски с крайним удивлением, отдавая воинское приветствие, на сослуживцев сквозь очки пилота смотрел одетый в лётный шлем военнослужащий Бато. Одной рукой придерживая руль, другой отдавая воинское приветствие застывшим по стойке смирно военнослужащим различных по численности предприятий, с развевающимся на ветру кашне, Леопольд Гульнарович, чуть приподнявшись в седле «Урала», торжественно повернув голову к подразделениям, промчался перед строем треста численностью в бригаду. Пролетая мимо своего подразделения, военнослужащий Бато вдруг неожиданно для себя закричал:

– Ура, товарищи!

И весь производственный трест совершенно случайно ответил ему громким и раскатистым троекратным «Ура!!!».

– Поймаааать!!! Мать! Мать!!! Этих рокеров!!! Немедленно!!! – гневно кричал директор треста Семён Петрович, топая ногами и грозя кулаками в сторону автопарка, куда меньше минуты назад в клубах пыли и выхлопных газов с оглушительным рёвом скрылся на полном ходу мотоцикл «Урал» с коляской.

Ближе к полудню, после долгих часов погони, когда в баке мотоцикла иссяк весь бензин, удалось схватить отчаянно протестовавшего и апеллирующего к высшим инстанциям Леопольда Гульнаровича и военнослужащего Бато.

Необъяснимые ощущения déjà vu[37] посетили вдруг главного директора производственного треста. Вспомнился незабываемый перелёт в составе высокого руководства, посадка на парашютах в далёкой Монголии, улыбающееся лицо Аристарха – организатора перелёта, бегство от монгольских пограничников, да и много других подробностей той далёкой истории, странным образом схожей по своей абсурдной сути с сегодняшним инцидентом.

Услышав очень веские доводы Леопольда Гульнаровича, мол, «мой верный конь меня неожиданно понёс, а такое с верными конями случается!», Семён Петрович, пристально всматриваясь в добродушные глаза своего подопечного, не без оснований начал подумывать о срочном повышении Леопольда Гульнаровича, и желательно за пределами нашей страны.

– Узнают тогда супостаты, увидев его, как империалистические планы вынашивать! – рассуждал Семён Петрович, готовя наш ассиметричный ответ разжигателям войны. И со словами: «Пусть вздрогнет неприятель!» – аккуратно вписал в лист разнарядки на военнослужащих, убывающих для обучения в Змерзногорск, имя Леопольда Гульнаровича.

После тщательного анализа взлётов и падений, руководствуясь исключительно высокими мотивами, вынужденный вернуться после курсов в Змерзногорске в трест Леопольд Гульнарович решил, на радость руководству, забросить полную тревог жизнь байкера и переквалифицироваться в поборника традиций и наследия монастыря Северный Шаолинь.

Уже в новом качестве духовного сподвижника, развесив в канцелярии директора предприятия численностью в роту подобие китайских гирлянд, похожих на те, что он видел в фильмах про монастырь Шаолинь, он ювелирно привязал к ним на ниточках маринованные огурчики, помидорчики, армейские галеты и даже пельмени. Приводя в гости своих друзей и по совместительству тоже директоров предприятий разной численности, он с удовольствием показывал, как он считал, подобие монастыря Северный Шаолинь в отдельно взятой канцелярии.

Разливая всем в армейские кружки до краев, как ему казалось, по древней Северо-Шаолиньской традиции, прозрачного горячительного напитка, со словами: «Вот так тренируются в Северном Шаолине! Это вам там не какие-нибудь южане!», он весьма проворно, с победным криком шаолиньских монахов «Гам Бэй»[38], опрокинув армейскую кружку, подпрыгивал, проглатывая свисавший над головой пельмень или маринованный огурчик.

Время шло. Как-то Леопольд Гульнарович, выменяв на рынке у бурятского торговца на основательно початую бутылку спирта «Royall» обветшалый и повидавший виды шифоньер, карабкался, взбираясь на таёжную, покрытую молодыми елями и вековыми кряжистыми кедрами сопку с поклажей на спине.

– Гульнарыч! Погодите! Там вас главный директор зовёт! – услышал Леопольд Гульнарович встревоженный голос за спиной. – Там вас все ищут! А что это у вас такое на спине? – поравнявшись с Леопольдом Гульнаровичем, удивлённо спросил военнослужащий Бато. – Говорят, вам там направление в Северный Шаолинь прислали! – восторженно добавил Бато, ощупывая рукою шифоньер на спине Леопольда Гульнаровича.

– Наконец-то! – радостно воскликнул Леопольд Гульнарович, перекладывая шифоньер на широкие бурятские плечи военнослужащего Бато. – Поаккуратнее! Это антиквариат, Х век династии Дзинь, из канцелярии самого настоятеля Северного Шаолиня! – напутствовал Леопольд Гульнарович согнувшегося под тяжестью бесценного груза военнослужащего Бато.

Леопольд Гульнарович и военнослужащий Бато вылетают из таёжной части на плац

…вежливо постучавшись и дождавшись разрешения, Леопольд Гульнарович вошёл в кабинет главного директора промышленного треста численностью в бригаду.

Смешанные чувства радости избавления и грусти расставания овладели главным директором треста численностью в бригаду при виде вошедшего Леопольда Гульнаровича.

– Ну что, Гульнарыч! Дождался? Зовут тебя срочно в Москву! Сдавай дела и должность, рассчитывайся!

И в путь! – озабоченно и с едва уловимой грустью произнёс главный директор Семён Петрович, вручая Леопольду Гульнаровичу телефонограмму с пометкой «Срочно».

* * *

Неделею позже, поздним морозным вечером, с большой походной сумкой через плечо и невзрачной котомкой с домашними пирожками, Леопольд Гульнарович стоял на заснеженном сибирском полустанке в ожидании поезда Пекин-Москва.

В клубах снежной пурги, прорывая таёжную мглу ярким светом фар тепловоза, к полустанку подошёл долгожданный поезд.

Зайдя в купе вагона и никого там не обнаружив, Леопольд Гульнарович неспешно уложил вещи, в блаженном предвкушении тихого и беззаботного путешествия достал из котомки пирожок и, непременно намереваясь его откусить, открыл рот.

Неожиданно в дверь купе Леопольда Гульнаровича раздался интенсивно-настойчивый и громкий стук с криками, очень напоминавшими крики о помощи.

– Открывай моя! Я пришла к твоя! Чайника, конфета, наклейка, табурета! Всё отдам твоя! Много денег давай моя! – услышал Леопольд Гульнарович звучный голос за своей дверью.

Дверь была не заперта, и поэтому внезапно раскрылась. По ту сторону её на Леопольда Гульнаровича, замершего с открытым ртом и всё ещё собиравшегося вкусить пирожка, смотрел невысокого роста китаец в тюбетейке, с длинной козьей бородкой и в чёрном, расшитом жёлтыми драконами халате.

– Ты кто?! – отложив пирожок, изумлённо спросил Леопольд Гульнарович.

– Я твоя китайская друга! Которую твоя ждала! – невозмутимо ответил китаец с козьей бородкой на ломанном русском языке.

– Какая-такая друга, которую моя ждала? А ну-ка поясни! – начиная приходить в себя и наливая себе в армейскую кружку, как обычно, до краёв успокоительного, решил уточнить Леопольд Гульнарович.

Воспользовавшись моментом, пронырливый китаец, следуя вышеупомянутым древнекитайским принципам ведения торговли, быстро втащил огромные сумки и здоровенных размеров коробку, перемотанную скотчем. Спустя секунду он уже стоял вплотную перед Леопольдом Гульнаровичем, внимательно заглядывая ему в глаза и со словами «Китайский кроссовка хорошо!», тыкал ему в нос изношенным кедом.

– Исчезни, нечисть! – попытался отогнать китайца Леопольд Гульнарович, но тут, к его удивлению, недавно налитая кружка успокоительного каким-то непонятным образом со словами «Ган Бэй!» вдруг исчезла во рту китайца.

– Так ты что, и впрямь из Шаолиня?! – удивлённо спросил Леопольд Гульнарович, поражаясь проворности китайца и повторно наливая себе успокоительного.

– Моя Шаолинь, а твоя кроссовка покупай! – произнёс китаец, суя в руки Леопольда Гульнаровича уже наспех упакованные в целлофановый пакет и перемотанные скотчем кеды.

Отмахиваясь от ветхих кед, усыпанных наклейками «Made in China», Леопольд Гульнарович вдруг вспомнил, что китайский музыкальный термос с драконами мог бы стать неплохим подарком для будущего руководства.

– Давай моя термос с драконами! – роясь у китайца в сумке, произнёс он.

– А! Чайника! – показывая термос, протяжно произнёс китаец. – Нет тебе! Моя твоя одну чайника не давать! К нему инструкция и костюм! Только всё вместе давать! Традиция! – произнёс он, загадочно поднимая палец вверх.

– Ладно! Давай инструкцию и костюм! – устало махнув рукой, смирился Леопольд Гульнарович.

Из холщёвого мешка китаец неспешно извлёк толстенную книгу в переплёте из верблюжьей кожи. Название книги было аккуратно выбито серебром на непонятном языке, похожем на персидскую вязь.

– Это что, инструкция?! – вскричал Леопольд Гульнарович, увидев толстенный фолиант громадных размеров, очень похожий на книгу переписи китайского населения от времён правления первой Династии до сегодняшних дней.

– Ши[39], командира! Смотри! – ответил китаец, открыв книгу и показывая рисунки.

– Ух ты! Ух ты! Да это какой-то старинный «Play Boy»! – восторженно покрикивал Леопольд Гульнарович, рассматривая рисунки. – А это что за карлик в чёрном колпаке? Никак сутенёр?! – внимательно изучая сюжеты, комментировал увиденное Леопольд Гульнарович.

Тем временем, со словами «А вот и костюма!», китаец аккуратно достал из холщёвого мешка колпак со звёздами, халат и остроносые сандалии с загнутым верхом.

– Вы что там, у вас в Китае, все с ума посходили?! Это что же за чайные церемонии такие, с древним «Play Boy’ем» в руках и в костюме сутенёра?

– Нет сутенёра, это волшебник, Шаолинь!! – многозначительно пояснил китаец, указывая на колпак со звёздами.

– Знаю я таких волшебников, бывало, встречались! – произнёс Леопольд Гульнарович, рассматривая в разных ракурсах рисунки сцен с находкой золота и сменой имиджа Аль-Мажнуна с белого на чёрный. – Слушай, пномпень! А откуда столько золотища и голых женщин, это что, атрибуты чайной церемонии? И почему всё на каком-то странном языке написано, похожем на персидскую вязь, у вас же вроде письменность другая?

– Старинная Шаолиньская обряда! Если вдруг праздника какая большая, день рождения или новая года, вся Шаолиня сразу на арабском говорить и писать! Традиция!

– Вот это вещь! – прокричал Леопольд Гульнарович, примеряя колпак со звёздами, чёрный халат и сандалии Аль-Мажнуна. – Всё в пору! Я всё беру! Давай своя чайника! – радостно сообщил Леопольд Гульнарович китайцу о том, что покупка состоялась.

«Ну вот я и избавился от этих ужасных предметов! – сияя от счастья, подумал Донг Жо, на протяжении года странствий в поездах из Китая в Россию пытавшийся безрезультатно всучить злосчастную, и, как он небезосновательно считал, принёсшую ему столько невзгод книгу и странный наряд. – Как только брату удалось год назад в поезде „Наушки-Москва“ избавится от той, приносящей неудачи книги?! Наверное, также в довесок! Он всегда был счастливчиком!» – рассуждал Донг Жо, заворачивая злополучную книгу, несчастливый холщёвый мешок с одеждой и изрядно побывавший в употребление музыкальный термос с драконами в упаковки с наклейками «Made in China».

– Свой подарок забирай! Десять тысяч рублей скорей моя давай! – весьма торжественно, неподдельно сияя от радости счастливого и выгодного избавления от столь долго тяготивших его предметов, произнёс китаец, протягивая свёртки Леопольду Гульнаровичу.

– Замечательно, пномпень! – коротко выразив свой неописуемый восторг от удачной покупки, воскликнул Леопольд Гульнарович и отсчитал китайцу помятые купюры в размере пяти тысяч.

Опытным взглядом пересчитав купюры ещё в руке Леопольда Гульнаровича, китаец схватил свой багаж и, махнув рукой, скрылся за дверью.

Посматривая рисунки старинной книги, примеряя колпак со звёздами и прохаживаясь в вагон-ресторан в замечательных сандалиях с загнутым верхом, Леопольд Гульнарович не заметил, как пролетело три дня и три ночи, и поезд прибыл в Москву.