Читать онлайн Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1 бесплатно
Сборник «Советская гениза» издается в рамках международного исследовательского и издательского проекта «История евреев Советского Союза», осуществляемого историками из разных стран мира под эгидой Нью-Йоркского университета.
Проект носит имя предпринимателя и филантропа ЕВГЕНИЯ МАРКОВИЧА ШВИДЛЕРА, без инициативы, финансовой поддержки и активного участия которого он бы никогда не состоялся.
New York University
The Eugene Shvidler Project for the History of the Jews in the Soviet Union
THE SOVIET GENIZAH
New Archival Research on the History of Jews in the USSR
Volume 1
Edited by Gennady Estraikh and Alexander Frenkel
Academic Studies Press BiblioRossica
Boston / Saint Petersburg 2020
Нью-Йоркский университет
Проект Евгения Швидлера «История евреев Советского Союза»
СОВЕТСКАЯ ГЕНИЗА
На обложке использована аббревиатура "1003 – FSSR, Farbandfun Sovetishe Sotsialistishe Republikn, то есть СССР, Союз Советских Социалистических Республик (идиш).
© В. А. Герасимова, Е. И. Меламед, А. И. Иванов, Б. Котлерман, А. С. Френкель, Г. Эстрайх, тексты статей, 2020
© А. С. Френкель, Г. Эстрайх, составление, 2020 © Academic Studies Press, 2020
© ООО «БиблиоРоссика», оформление и макет, 2020
Гениза, בית גניזה (буквально «собирание, скрывание») – место, кладовая, где хранились пришедшие в ветхость свитки Торы, негодные к употреблению предметы ритуала…
Еврейская энциклопедия. СПб., [1910]. Т. 6
ГЕНИЗА (גְּ ניִזָה, гниза, «хранилище»), место хранения пришедших в негодность свитков, книг (Библии, Талмуда, молитвенников и прочих), их фрагментов, содержащих имена или эпитеты Бога… а также предметов ритуала, уничтожение которых запрещено еврейскими религиозными нормами.
Краткая еврейская энциклопедия. Иерусалим, 1982. Т. 2
Вступительное слово
Лоуренс X. Шиффман
Лоуренс X. Шиффман – профессор Нью-Йоркского университета, специалист по свиткам Мертвого моря, иудаизму поздней Античности, истории еврейского права и талмудической литературе.
Несколько лет назад меня пригласили в Кембриджский университет на презентацию, целью которой являлся сбор средств на его деятельность. Центральной темой мероприятия был избран вклад университета в изучение Каирской генизы – подлинной сокровищницы, обнаруженной во второй половине XIX века в синагоге города Фустата, ныне Старого Каира, района египетской столицы. Один из участников презентации в своем выступлении объявил совокупность еврейских манускриптов, извлеченных из Каирской генизы, самым важным для современных исследований в области иудаики собранием литературных памятников. Понимая, что как специалист по свиткам Мертвого моря я могу не согласиться с подобным утверждением, он добавил, что заявляет это с полным уважением ко мне и к сфере моих научных интересов.
Когда настало время вопросов и ответов, мне пришлось попросить слова и действительно выразить несогласие. С моей точки зрения, сказал я, мы обладаем сейчас тремя отдельными и в равной степени важными комплексами новых текстуальных источников по истории евреев. Эти три комплекса источников – Каирская гениза, свитки Мертвого моря и материалы, ставшие доступными после распада СССР. По целому ряду причин советские архивные материалы, практически неохватные по объему, тоже можно считать своего рода генизой.
Разумеется, наиболее известной генизой является Каирская, в которой ученые обнаружили десятки тысяч еврейских рукописей и их фрагментов на иврите, арамейском, арабском, многих других языках, включая даже идиш. Это собрание произвело настоящую революцию в таких традиционных областях еврейских знаний, как библеистика и изучение Талмуда, но содержит также огромное количество документов, проливающих свет на повседневную жизнь, быт, экономику и прочие аспекты того, что знаменитый исследователь генизы Шломо-Дов Гойтейн (1900–1985) в своем монументальном труде назвал «Mediterranean Society» – «средиземноморское общество». Кто бы мог подумать, что из пергаментных и бумажных обрывков, найденных на чердаке старинной синагоги, можно узнать столько нового, например, о еврейской торговле с Индией или, скажем, о формировании идиша? Каирская гениза обогатила нас сведениями буквально обо всех сторонах религиозной, социальной и экономической жизни евреев в странах средневекового Средиземноморья.
Строго говоря, свитки Мертвого моря хранились не в генизе. Но самая первая публикация текстов кумранских свитков, осуществленная Элиэзером Сукеником (1889–1953), носила заглавие «На-megilot ha-genuzot», то есть «Скрытые свитки», а потому вначале некоторые ученые предположили, что пещеры Кумрана, из которых на тот момент было извлечено около 900 манускриптов, действительно служили генизой. Кроме всего прочего, такое понимание избавляло еврейский мир от проблемы немасоретских вариантов Библии, зафиксированных в кумранских рукописях, не говоря уже о встречающихся в них взглядах на еврейское право и теологию, явно отличных от фарисейско-раввинистических. Однако на самом деле в руки исследователей попала, по существу, древняя библиотека, которая обслуживала поселение, раскопанное археологами в 1950-х годах на западном берегу Мертвого моря.
С распадом СССР чрезвычайно обширный массив источников, столь необходимых для изучения еврейской истории, вышел на поверхность из наглухо закрытых архивохранилищ (а ведь именно хранилище — буквальное значение слова geniza). Эти материалы, частично относящиеся к дореволюционному периоду, но в основном – к советской эпохе, сознательно скрывались властями, чтобы лишить исследователей ценнейшей информации о том, что происходило с евреями в течение семи десятилетий коммунистической диктатуры.
Воистину, это была гениза особого рода. Не та, что евреи создают из трепетного отношения к священным религиозным книгам и предметам ритуала, ставшим непригодными для дальнейшего использования. Даже не та, что еврейская община обустраивает, чтобы сберечь светские, казалось бы, объекты, поскольку они содержат слова на святом языке или отражают значимые элементы духовной жизни. Материалы, о которых идет речь, хранились вполне добросовестными и квалифицированными архивистами, но изымались из свободного доступа теми, кто ошибочно полагал, что способен разорвать связь между еврейским народом и его историческим наследием.
Повторюсь: перед нами открылась гениза особого рода – та, что таит в себе уникальные сведения об отдельных евреях, их общинах, объединениях, организациях, институтах. Из этих документов мы можем узнать, как евреи в разных частях советской империи интегрировались в окружающее их общество, сохраняя в то же время определенную особость, как в разные периоды общество пыталось отторгнуть их и как они справлялись с тяготами жизни при тоталитарном режиме – и едиными для всех тяготами, и специфически еврейскими. Эта гениза предъявляет нам свидетельства о незаурядных усилиях многих людей обеспечить себе и своим семьям достойное существование, испытывая вместе с тем всевозможные формы дискриминации и национального унижения. Предоставляет эта гениза и немало свидетельств того, как евреи, осознавшие неспособность стать полноправными гражданами и творчески самореализоваться, делали выбор в пользу эмиграции.
По-прежнему убежден, что в распоряжении ученых имеются сейчас три важнейших корпуса источников, постепенно меняющих наше понимание еврейской истории. Из них на сегодня в наименьшей степени изучен именно тот, что связан с советской эпохой. Поэтому я горжусь, что смог принять скромное участие в проекте, ставящем своей целью раскрыть эту генизу перед всем заинтересованным академическим сообществом и заложить основу для дальнейших исследований. Искренне надеюсь, что документы, представленные и в этом сборнике, и в последующих публикациях, помогут нам лучше понять трагическую и яркую историю евреев Советского Союза – историю, которая шаг за шагом перестает быть тайной.
Перевод с английского
Предисловие составителей
Продолжающийся сборник «Советская гениза», первый выпуск которого держит в руках читатель, ставит своей целью введение в научный и общественный оборот источников по истории евреев в СССР. Под «введением в оборот» мы понимаем не только полную или частичную публикацию различных текстов, но и их осмысление. Это и определило формат издания: сочетание развернутых аналитических статей и – в качестве приложений к ним – обширных подборок архивных документов.
Большинство публикуемых и анализируемых в сборнике документов хранятся в архивах государств, возникших на руинах распавшегося Советского Союза, и, соответственно, стали доступными для изучения только с начала 1990-х, а некоторые и существенно позднее. Возможно, отдельные материалы можно было получить и до крушения коммунистического режима, но они не привлекали внимания специалистов в силу того, что таковые в СССР почти отсутствовали, а интересы тех немногих, кто все-таки занимался «еврейской наукой», вынужденно ограничивались узким кругом разрешенных тем, в число которых история евреев на «одной шестой части суши» не входила. Характерно, что на протяжении 1950-1980-х годов в стране не было защищено ни единой кандидатской или докторской диссертации в этой области знаний, если, разумеется, не причислять к ней предельно идеологизированные труды о происках международного сионизма и борьбе большевиков с Бундом. Ряду исследователей (Иосифу Амусину, Моисею Беленькому, Лейбу Вильскеру, Гите Глускиной, Гилеру Лившицу, Гершу Ременику, Клавдии Старковой и другим) удалось получить научные степени за работы, которые могут быть отнесены к сфере иудаики, но все они не имеют отношения к истории советского периода.
В самом деле, что хорошего на пути к коммунизму могли бы принести, скажем, исследования о загубленной системе советских культурных и образовательных учреждений на идише или объективный анализ того, как и почему осталась недостроенной еврейская автономия на Дальнем Востоке? В результате история советского еврейства писалась за пределами СССР – преимущественно на базе информации, извлекаемой по крупицам из открытой печати или эмигрантской мемуаристики. До сих пор сохраняют свою актуальность созданные таким образом работы американских историков Цви Гительмана и Леона Шапиро, их израильских коллег Мордехая Альтшулера, Авраама Гринбаума, Хоне Шмерука.
Прорыв произошел в декабре 1989 года, когда журнал «Известия ЦК КПСС» выделил семь страниц под документальную публикацию «О так называемом „деле Еврейского антифашистского комитета"». Ранее существование специфически еврейского аспекта массовых политических репрессий эпохи сталинизма упорно отрицалось. Судя по заглавию – «О так называемом…», – отказ от такого отрицания дался публикаторам из высших партийных кругов нелегко. И все-таки просочившиеся тогда в печать сведения похоронили официальную версию, десятилетиями остававшуюся на вооружении агитпропа. Версия эта призвана была служить доказательством отсутствия государственного антисемитизма в СССР – ив прошлом, и в настоящем. В соответствии с ней деятели еврейской культуры погибали или оказывались в заточении исключительно наравне с другими представителями интеллигенции, пострадавшими во время «осужденного партией культа личности», а не в результате акций против «сионистов», «буржуазных националистов», «космополитов» или агентов зарубежных организаций вроде «Джойнта». Не признавая целенаправленный удар репрессивного и пропагандистского аппаратов по евреям и их национальной культуре в последние годы сталинского правления, власти как бы снимали с себя ответственность за восстановление разрушенного.
Семь страниц вымученного признания явились вестником перемен. Двери архивов начали открываться, и достоянием исследователей сделался огромный объем информации о жизни евреев в СССР. За прошедшие тридцать лет в разных странах были опубликованы тысячи недосягаемых прежде документов, в том числе и в специализированных журналах «Вестник Еврейского университета», «Архив еврейской истории», «Jews in Russia and Eastern Europe», «East European Jewish Affairs» и других. Выходили сборники архивных материалов по отдельным темам – таким, например, как погромы времен Гражданской войны, преследования иудейской религии и сионистских организаций, борьба с «космополитизмом», гибель Еврейского антифашистского комитета, советско-израильские отношения. Осуществлялись международные публикаторские проекты, собиравшие под одной обложкой материалы на заданную тему и из постсоветских, и из западных документохранилищ.
И все-таки, несмотря на значительное число выявленных источников – опубликованных или процитированных в печатных изданиях и интернете, описанных в каталогах и справочниках, выборочно скопированных израильскими и американскими научными организациями – несравненно больший массив документов по-прежнему остается вне поля зрения академического сообщества. Многие из них все еще засекречены в бывших советских архивах под различными грифами – иногда просто по инерции, чаще в силу сознательной государственной или ведомственной политики. Незнание архивными сотрудниками еврейских языков также фактически «засекречивает» часть материалов, препятствует их каталогизации. До множества фондов специалисты еще просто не успели добраться. На сегодня поле для дальнейших изысканий выглядит практически необъятным.
Выстроенные в хронологическом порядке работы, составившие представляемый сборник, охватывают, по сути, всю советскую эпоху – от первых послереволюционных лет до перестройки.
Открывает издание глава «Советизация сибирского еврейства: случай Омска». Ее автор Виктория Герасимова предпринимает попытку взглянуть на то, что происходило с евреями одного конкретного города и рассматриваемого региона в целом после 1917 года, а также сопоставить трансформационные процессы в среде местного еврейства с аналогичными процессами в других частях бывшей Российской империи. Собранные исследователем материалы свидетельствуют: в Сибири, как и повсеместно, новая власть в качестве первоочередной задачи «большевизировала», ликвидировала или функционально ограничивала всю инфраструктуру гражданского общества, что отражалось и на судьбе иудейских религиозных общин, еврейских политических партий и культурно-образовательных учреждений. Региональные особенности проявлялись прежде всего в быстроте изменений, происходивших на «еврейской улице» Омска и других сибирских городов.
Глава «Как был уничтожен „венец еврейской культуры“» переносит читателя на Украину, в Киев, ставший в начале XX столетия заметным центром еврейской культурной и общественной жизни. Хотя главным городом Украинской ССР до 1934 года являлся Харьков, Киев с конца 1920-х выступал как своего рода «академическая столица» советского еврейства. История основанного здесь Института еврейской пролетарской культуры всегда привлекала исследователей. Но документы из наглухо закрытых еще совсем недавно архивов ОГПУ-НКВД позволили автору этой главы Ефиму Меламеду значительно дополнить и скорректировать картину трагических событий накануне и во время Большого террора – событий, которые положили конец существованию крупнейшего еврейского научного учреждения в СССР.
Несмотря на крайнюю малочисленность евреев на территории дальневосточной области, получившей в мае 1934 года статус национальной автономии, вклад биробиджанского проекта в советско-еврейскую историю оказался весьма весомым. С образованием ЕАО евреи превратились в «территориальную» этническую группу, что стало козырем в руках агитпропа, позволявшим длительное время утверждать: в СССР делается все возможное для обеспечения подлинного равноправия евреев в семье братских народов и расцвета еврейской культуры. При этом остальное еврейское население страны рассматривалось как едва ли не «диаспора» Биробиджана. Глава «„В поисках нового человека на берегах рек Биры и Биджана“», которую подготовил Александр Иванов, детально разбирает усилия Государственного музея этнографии в Ленинграде и в первую очередь еврейской секции, действовавшей в его составе в предвоенный период, по разработке научной основы для своеобразной «биробиджанизации» советского еврейства.
Глава «Смертельно опасное национальное единение» посвящена Еврейскому антифашистскому комитету, деятельность и судьба которого постоянно находятся в фокусе внимания историков. Созданный в качестве подразделения при Совинформбюро, пропагандистском ведомстве, возникшем в первые дни после нападения Германии на Советский Союз, ЕАК и его председатель, актер Соломон Михоэлс, постепенно все больше воспринимались – и внутри страны, и на Западе – как выразители интересов евреев в СССР. Причина жестокой ликвидации ЕАК по-прежнему неизвестна. Документы, которые позволили бы со всей точностью установить, как и почему решение об этом было принято Сталиным и его окружением, отсутствуют. Тем не менее анализ всей совокупности доступных архивных материалов позволяет Геннадию Эстрайху, автору главы, предположить: именно общественная и международная роль, выходившая за рамки сугубо пропагандистских функций, стала для ЕАК роковой. Такая роль сделалась особенно нетерпимой для кремлевской верхушки после образования Израиля. Этническая связь с иностранным государством ставила под сомнение лояльность евреев и их советский патриотизм.
Глава «„Останови руку твою!“», в заглавие которой вынесены слова из библейской Второй книги Царств, возвращает читателя в Еврейскую автономную область. В июне 1956 года разрешение посетить ее получили посол Израиля в СССР Йосеф Авидар и его жена, детская писательница Емима Черновиц. К своему удивлению они обнаружили, что там существует маленький «гебраистский» кружок, неформальным лидером которого является пожилой биробиджанец по имени Иегуда Гельфман. Много лет спустя автору главы Беру Котлерману удалось разыскать в архиве подборку писем того самого Иегуды Гельфмана, написанных на иврите и адресованных Иосифу Черняку, лингвисту и исследователю еврейского фольклора. Эти письма, публикуемые в переводе на русский язык, раскрывают не только любопытные подробности из жизни Биробиджана в годы ранней оттепели, но и внутренний мир простого советского еврея, рядового участника движения за возрождение иврита начала XX века, человека, прошедшего через тяжелые испытания, но до конца своих дней сохранившего верность идеалам молодости.
В главе «Запрещалась ли „Кровавая шутка" в СССР?» Александр Френкель прослеживает историю создания и публикации позднего романа Шолом-Алейхема, написанного в 1912 году под впечатлением от всколыхнувшего всю Россию кровавого навета – обвинения киевского еврея Менделя Бейлиса в убийстве христианского мальчика с ритуальными целями. В СССР книги Шолом-Алейхема, провозглашенного классиком мирового значения и главным дореволюционным предтечей советской еврейской культуры, многократно издавались и переиздавались – как в оригинале, так и в переводах на русский, украинский и другие языки. Однако «Кровавая шутка» со времен нэпа и вплоть до перестройки не печаталась ни на идише, ни по-русски. Приводимая в приложении к главе внутренняя переписка Государственного издательства художественной литературы (Гослитиздата) за период с 1959 по 1970 год позволяет исследователю продемонстрировать несостоятельность широко распространенного представления об этом романе как о произведении, запрещенном советской цензурой по идеологическим мотивам. В действительности Гослитиздат планировал включить «Кровавую шутку» в собрание сочинений Шолом-Алейхема на русском языке, но публикация не состоялась из-за сокращения объема издания.
Встречающиеся в сборнике фразы или отдельные слова на идише и иврите (например, библиографические описания, названия литературных произведений и периодических изданий) приводятся в латинской транслитерации. В случае идиша для транслитерации используется система, принятая Еврейским научно-исследовательским институтом YIVO (Нью-Йорк), в случае иврита – система Библиотеки Конгресса США. Исключение сделано для московского еврейского журнала «Советиш геймланд», название которого по распространенной традиции дается в кириллическом написании.
Документы в приложениях расположены в хронологическом порядке. Их археографическое оформление отвечает «Правилам издания исторических документов в СССР» (М., 1990). Все публикуемые русские тексты приведены в соответствие с современными нормами орфографии и пунктуации, но с сохранением стилистических особенностей. Явные опечатки и орфографические ошибки исправлены без оговорок. Большинство документов имеют заголовки, данные исследователями. В некоторых случаях сохранены оригинальные заголовки, что отмечено в постраничных сносках.
Составители выражают искреннюю благодарность сотрудникам Нью-Йоркского университета профессору Лоуренсу Шиффману, профессору Дэвиду Энгелю и Кирстен Хау, а также Майклу Матлину (Нью-Йорк), за деятельную помощь на различных этапах подготовки сборника.
Список сокращенных названий архивов, музеев и библиотек
ГАНО – Государственный архив Новосибирской области,
ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации (Москва),
ГАТО – Государственный архив Томской области,
ГДА СБУ – Галузевий державний apxiB Служби безпеки Украши (Отраслевой государственный архив Службы безопасности Украины, Киев),
ГИАОО – Государственный исторический архив Омской области,
ГМИР – Государственный музей истории религии (Санкт-Петербург),
ДАКО – Державний apxiB Кшвсько! обласп (Государственный архив Киевской области),
НА РЭМ – Научный архив Российского этнографического музея (Санкт-Петербург),
ОАД РНБ – Отдел архивных документов Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург),
ПФА РАН – Санкт-Петербургский филиал архива Российской Академии наук (Санкт-Петербург),
РГАЛИ – Российский государственный архив литературы и искусства (Москва),
РГАСПИ – Российский государственный архив социально-политической истории (Москва),
РГИА ДВ – Российский государственный исторический архив Дальнего Востока (Владивосток),
РО ИРЛ И – Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской Академии наук (Санкт-Петербург),
РЭМ – Российский этнографический музей (Санкт-Петербург),
ЦГА СПб. – Центральный государственный архив Санкт-Петербурга,
ЦГАЛИ – Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга,
ЦДАВОУ – Центральний державний apxiB вищих оргашв влади та управлшня Украши (Центральный государственный архив высших органов власти и управления Украины, Киев),
ЦДАГОУ – Центральний державний apxiB громадських об’еднань Украши (Центральный государственный архив общественных объединений Украины, Киев),
BSHA – Beth Shalom Aleichem (Дом Шолом-Алейхема, Тель-Авив),
NLI – National Library of Israel (Национальная библиотека Израиля, Иерусалим).
Список иллюстраций
Рис. 1.1 (нас. 56–57)
Список участников товарищества по совместной обработке земли «Труженик». Омск. 1927
ГИАОО. Ф. Р-413. On. 1. Д. 5. Л. 133 об.-134
Рис. 1.2 (на вклейке)
Омск. Старая синагога. Открытка № 18 из серии «Омск». Издание магазинам. Левина, [1900–1904]
Российская национальная библиотека
Рис. 1.3 (на вклейке)
Омск. Новая синагога, перестроенная после пожара. Фото И. П. Дрейлинга. 1923
Омский государственный историко-краеведческий музей. Фотофонд.
ОМК-8513/234
Рис. 1.4 (на вклейке)
Омск. Новая синагога. Фото И. Е. Кесслера. 1890-е
Омский государственный историко-краеведческий музей. Фотофонд. ОМК-4048/11
Рис. 1.5 (на вклейке)
Служебное удостоверение Льва Кравчука. Омск. 1926
ГИАОО. Ф. Р-141. On. 2. Д. 398. Л. 48
Рис. 1.6 (на вклейке)
Моисей Полонский. Фотография из личного дела. Омск. 1920-е
ГИАОО. Ф. Р-141. On. 2. Д. 534. Л. 15
Рис. 1.7 (на вклейке)
Приглашение на открытие Еврейского рабочего клуба им. Октябрьской революции. Омск. 1920
ГАНО. Ф. П-1. On. 9. Д. 84. Л. 20
Рис. 1.8 (на вклейке)
Письмо с угловым штампом Омского отделения ОЗЕТа. 1929
ГИАОО. Ф. Р-214. On. 1. Д. 2161. Л. 16
Рис. 2.1 (на с. 115)
Материалы об Институте еврейской пролетарской культуры в газете «Пролетарська правда» (Киев, 1934. 9 июня)
Российская национальная библиотека
Рис. 2.2 (на с. 116)
Ушер Маргулис, Авром Абчук, Иегуда Квитный, Залман Скудицкий, Менахем Кадышевич (слева направо). Фото из газеты «Пролетарська правда» (Киев, 1934. 9 июня)
Российская национальная библиотека
Рис. 2.3 (на с. 122)
Ордер на арест Макса Эрика. Киев. 1936
ЦДАГОУ. Ф. 263. On. 1. Спр. 37113. Т. 1. Арк. 17
Рис. 2.4 (на с. 125)
Анкета арестованного Михла Левитана. Киев. 1936
ЦДАГОУ. Ф. 263. On. 1. Спр. 37113. Т. 1. Арк. 12
Рис. 2.5 (на с. 142)
Выписка из протокола Особого совещания по делу Мотла Мейлахса. Киев. 1936
ЦДАГОУ Ф. 263. On. 1. Спр. 46186. Арк. 124
Рис. 2.6 (на с. 146)
Справка о расстреле Боруха Хубермана. Киев. 1937
ГДА СБУ. Ф. 6. On. 1. Спр. 36231. Арк. 147
Рис. 2.7 (на вклейке)
Борис Лехтман. Фотография из служебного удостоверения. Киев. 1935
ГД А СБУ. Ф. 6. On. 1. Спр. 38407. Т. 26. Папка 19
Рис. 2.8 (на вклейке)
Исаак Бляшов. Тюремная фотография. Киев. 1936
ЦДАГОУ. Ф. 263. On. 1. Спр. 37113. Т. 3. Арк. 107
Рис. 2.9 (на вклейке)
Макс Эрик. Тюремная фотография. Киев. 1936
ЦДАГОУ. Ф. 263. On. 1. Спр. 37113. Т. 3. Арк. 107
Рис. 2.10 (на вклейке)
Михл Левитан. Тюремная фотография. Киев. 1936
ЦДАГОУ. Ф. 263. On. 1. Спр. 37113. Т. 3. Арк. 107
Рис. 2.11 (на вклейке)
Иона Хинчин. Тюремная фотография. Киев. 1936
ЦДАГОУ. Ф. 263. On. 1. Спр. 37113. Т. 3. Арк. 107
Рис. 2.12 (на вклейке)
Мотл Мейлахс. Тюремная фотография. Киев. 1936
ЦДАГОУ. Ф. 263. On. 1. Спр. 46186. Арк. 126
Рис. 3.1 (на вклейке)
Путеводитель по выставке «Евреи в царской России и в СССР»
(Л., 1939). Обложка художника Соломона Юдовина
Частное собрание (Санкт-Петербург)
Рис. 3.2 (на вклейке)
Общий вид выставки «Евреи в царской России и в СССР». Фото
А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 108
Рис. 3.3 (на вклейке)
Манекены «Грузинские еврейки». Фото А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 130
Рис. 3.4 (на вклейке)
Общий вид выставки «Евреи в царской России и в СССР». Фото
А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 107
Рис. 3.5 (на вклейке)
Щит «Да здравствует сталинская конституция». Фото А. А. Гречкина.
Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 131
Рис. 3.6 (на вклейке)
Щит «Природные богатства ЕАО». Фото А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 121
Рис. 3.7 (на вклейке)
Щит «Первые переселенцы в борьбе с тайгой». Фото А. А. Гречкина.
Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 122
Рис. 3.8 (на вклейке)
Щит «Юный город Биробиджан». Фото А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 123
Рис. 3.9 (на вклейке)
Щит «Еврейские колхозы». Фото А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 125
Рис. 3.10 (на вклейке)
Щиты о детях и молодежи Еврейской автономной области. Фото
А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 128
Рис. 3.11 (на вклейке)
Щиты о культурной жизни Еврейской автономной области. Фото
А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 129
Рис. 3.12 (на вклейке)
Щит «Растет индустриальный Биробиджан». Фото А. А. Гречкина. Ленинград. 1939
РЭМ. Отдел фотографий. Коллекция ИМ-3. № 126
Рис. 4.1 (на с. 299)
Газета «Eynikayt» («Единение»), орган Еврейского антифашистского комитета в СССР. Москва. 1946
Частное собрание (Санкт-Петербург)
Рис. 4.2 (на с. 305)
Бюллетень «Far Sovet Rusland» («За Советскую Россию»), орган Еврейского совета помощи России в войне. Нью-Йорк. 1942
Cornell University Library (Итака, Нью-Йорк)
Рис. 4.3 (на вклейке)
Буклет «Jews Have Always Fought for Freedom» («Евреи всегда боролись за свободу»), посвященный визиту Соломона Михоэлса и Ицика Фефера в США. Обложка художника Артура Шика. Нью-Йорк. 1943
YIVO Institute for Jewish Research (Нью-Йорк)
Рис. 5.1 (на с. 355)
Письма Иегуды Гельфмана Иосифу Черняку. Биробиджан. 1958
NLI. Аге. 4* 1765 3.5 18
Рис. 5.2 (на вклейке)
Вениамин и Нехама Бородулины, Иосиф Черняк (слева направо). Биробиджан. 1955
Личный архив Николая Бородулина (Нью-Йорк)
Рис. 5.3 (на вклейке)
Вениамин Бородулин, Люба и Иосиф Черняк (слева направо).
Москва. 1958
Личный архив Николая Бородулина (Нью-Йорк)
Рис. 5.4 (на вклейке)
Сестры и брат Черняк: Нехама, Люба, Иосиф, Рахиль (слева направо).
Москва. 1923
Личный архив Николая Бородулина (Нью-Йорк)
Рис. 6.1 (на с. 441)
Анонс романа «Кровавая шутка» в газете «Haynt» (Варшава, 1911. 30 декабря)
Интернет-сайт «Historical Jewish Press»
Рис. 6.2 (на с. 446)
Реклама одесской кинофирмы «Мизрах» в журнале «Сине-фоно» (М., 1917. № 17/20)
Российская национальная библиотека
Рис. 6.3 (на с. 448)
Второе книжное издание «Кровавой шутки» на идише (Варшава, 1923). Обложка
Российская национальная библиотека
Рис. 6.4 (на с. 462)
Первое русское издание «Кровавой шутки» (М., 1914). Обложка
Российская национальная библиотека
Рис. 6.5 (на с. 463)
Первое русское издание «Кровавой шутки» (М., 1914). Титульный лист
Российская национальная библиотека
Рис. 6.6 (на с. 464)
Объявление в газете «Русские ведомости» (1914. 8 января)
Российская национальная библиотека
Рис. 6.7 (на с. 471)
Программа спектакля Одесского передвижного еврейского театра. 1948
Личный архив Фауста Миндлина (Одесса)
Рис. 6.8 (на с. 472)
Программа спектакля Сарапульского драмтеатра. 1940
Национальный музей Удмуртской Республики. УРМ-38549/30
Рис. 6.9 (на с. 472)
Рецензия в газете «Маяк коммуны» (Севастополь, 1941. 14 июня)
Российская национальная библиотека
Рис. 6.10 (на вклейке)
Первое книжное издание «Кровавой шутки» на идише (Варшава, 1915). Титульный лист
Biblioteka Narodowa (Варшава)
Рис. 6.11 (на вклейке)
Первое советское издание «Кровавой шутки» (М.: Пучина, 1928). Обложка художника А. Федулова
Российская национальная библиотека
Глава 1
Советизация сибирского еврейства: случай Омска[1]
Виктория Герасимова
Революционные события 1917 года коренным образом изменили положение народов бывшей Российской империи. Последовавшие трансформации в той или иной степени затронули всё население страны – независимо от сословной, этнической и конфессиональной принадлежности, места проживания и отношения к политике пришедших к власти большевиков. В настоящей работе предпринимается попытка взглянуть на то, как в межвоенный период протекали трансформационные процессы в среде сибирского еврейства.
По нескольким причинам автор сфокусировал свое внимание именно на Омске. Во-первых, до революции омская еврейская община являлась одной из старейших и крупнейших по численности в Западной Сибири. Во-вторых, город испытал на себе влияние всех ключевых социально-политических и экономических факторов, характерных для региона в целом (добровольные и принудительные миграции, строительство Транссибирской железнодорожной магистрали, Гражданская война). В-третьих, административный статус города как до 1917 года, так и впоследствии обуславливал концентрацию здесь различных властных структур, а значит, евреи Омска находились в непосредственной близости от наиболее значимых людей и институтов, определявших судьбу местного населения.
Досоветский период: евреи в городе чиновников и военных
Сибирь никогда не являлась территорией традиционного проживания евреев. Более того, сибирские евреи представлялись их единоверцам из «России» (так здесь называли ту часть империи, которая простиралась к западу от Урала) не совсем «правильными». Например, Юлий Островский, автор первой работы об истории евреев региона, а также их правовом и экономическом положении, писал:
…с течением времени и под влиянием местных условий образовалась в Сибири своеобразная группа евреев, с совершенно иным укладом жизни, чем у их братьев в Европейской России, создался особый тип евреев – сибирских евреев[2].
Речь шла в первую очередь о невысоком уровне соблюдения религиозных предписаний, переходе в бытовом общении на русский язык, острой нехватке в общинах людей, получивших основательное традиционное образование и способных квалифицированно исполнять обязанности раввинов, меламедов, шойхетов. Тем не менее евреи, появившиеся в Сибири «одновременно с первым ссыльным элементом и во всяком случае – не позднее второй половины XIX в.»[3], сохраняли национальное самосознание и охотно жертвовали деньги на общинные нужды. К началу 1910-х годов синагоги и молитвенные дома имелись даже во многих малых сибирских городах (Тюмень, Ялуторовск, Ново-Николаевск, Татарск, Тара и других), а в крупных городах возникли и новые формы еврейской общественной жизни – филиалы Общества распространения просвещения между евреями (ОПЕ), благотворительные учреждения нетрадиционного типа, образовательные и культурные организации. Несмотря на законодательные ограничения, численность сибирского еврейства постепенно росла – как за счет естественного прироста, так и благодаря миграциям (трудовым и принудительным).
Во многих городах можно усмотреть влияние локальной специфики на социальный состав еврейского населения. Так, Томск – с открытием в 1888 году первого в Сибири университета – считался интеллектуальной столицей региона, «сибирскими Афинами», и привлекал студентов-евреев со всей России, а местная еврейская община стала центром целого ряда общественных и культурных инициатив общесибирского масштаба[4]. В феврале 1917 года группе томичей даже удалось получить разрешение на издание журнала «Вестник сибирских евреев»[5]. В Тобольск и Каинск стекались многочисленные ссыльные, большинству из которых изначально предписывалось жить в сельской местности неподалеку[6]. В Омске, административном центре Западно-Сибирского (позднее Степного) генерал-губернаторства, ссыльным поселиться было труднее, еврейскую общину здесь основали отставные солдаты и несколько купцов[7].
Локальные особенности сказывались также на уровне межконфессиональной и межэтнической напряженности. В «столичном» Омске, несмотря на заметное присутствие евреев, практически не наблюдалось эксцессов на почве антисемитизма. За весь дореволюционный период известен лишь один инцидент такого рода: в июле 1914-го возле дома портного Неймана из-за бытового конфликта произошла потасовка между запасными солдатами и группой евреев, закончившаяся битьем стекол, избиением хозяина дома и антисемитскими лозунгами. Но этот эпизод оказался скорее исключением, чем правилом, и как выходящее из ряда вон событие широко освещался в газетах[8]. В других городах дела обстояли не так. Волна антиеврейского насилия, прокатившаяся по стране во время Первой русской революции, не миновала и Сибири. В Томске, например, в октябре 1905-го в течение нескольких дней продолжался еврейский погром, сопровождавшийся человеческими жертвами и разграблением магазинов[9].
Численность евреев Омска, по официальным данным, с 1897 по 1913 год увеличилась более чем в три раза – с 1138 человек до 3746. Но ничего необычного в таком «еврейском нашествии» не было: развитие экономики города привело тогда к существенному росту всего населения. В результате процент евреев даже немного снизился – с 3,0 % до 2,7 %.
В начале XX века, помимо двух синагог, нескольких хедеров и еврейского училища, в Омске имелись отделение ОПЕ, еврейская библиотека, общество любителей древнееврейского языка, кружки сионистов. Об уровне активности последних свидетельствует, например, тот факт, что, выступая на съезде сионистских организаций Сибири в Томске зимой 1903 года, омский делегат – раввин Шевель Мовшевич Левин – заявил о намерении вместе с единомышленниками открыть в городе «образцовый национальный хедер» в противовес «русско-еврейскому училищу»[10]. Но после секретного циркуляра Министерства внутренних дел «о сионизме и еврейском национальном движении», разосланного на места летом того же года, полицейские преследования положили конец любой легальной сионистской деятельности.
Во время Первой мировой войны Западную Сибирь, как и ряд других регионов страны, наводнили беженцы и выселенцы, то есть те, кто добровольно покидал свои дома, опасаясь приближения линии фронта, и те, кто был насильно выселен российскими властями из района боевых действий[11]. Заметную их часть составляли евреи – чрезвычайные обстоятельства вынудили правительство разрешить им селиться почти повсеместно за пределами черты оседлости, отменив де-факто (но не де-юре) действовавшие ранее ограничения[12]. Заботиться о переправке беженцев и выселенцев на новые места жительства, обеспечивать их питанием, одеждой, жильем и денежными средствами были призваны несколько общероссийских благотворительных организаций, в том числе и Еврейский комитет помощи жертвам войны (ЕКОПО). На местах также появились соответствующие структуры[13].
Летом 1915 года возник и Омский городской комитет помощи беженцам, который в свою очередь инициировал создание национальных организаций – латышской, польско-литовской, эстонской и еврейской. К работе еврейского комитета помощи беженцам оказался привлечен – в качестве как активистов, так и постоянных жертвователей – весь «цвет» местной общины: врачи Юдель (Юлий) Ласков и Вениамин Клячкин, купцы Моисей Саметник, Григорий Красных, Соломон Кадыш и другие, а возглавил его врач Исаак Шершевский[14]. Характерным было и участие евреев, причем на важных должностях (казначеев, председателей комиссий), в общегородском и польско-литовском комитетах. По состоянию на осень 1915 года на попечении еврейского комитета находилось 419 человек, что составляло примерно 11 % от общего числа беженцев, размещенных в Омске[15]. Прибывшие евреи (беженцы, выселенцы, а также военнопленные), значительную часть которых составляли носители идиша и традиционной культуры, придали мощный импульс национально-религиозной жизни и в Омске, и во всем сибирском регионе[16].
Но по-настоящему бурные события на «еврейской улице» Омска, как и всей страны, начались уже после Февральской революции. Первыми выступили общие сионисты. В городе быстро образовались сионистский комитет во главе с общественным раввином Беркой Шоломовичем Басиным и молодежный кружок «Гатхио» («Возрождение»), издавший один номер одноименного журнала. В марте 1917-го открылся филиал общества «Тарбут» («Культура»), названный «Л.Е.Я.» (то есть «Любители еврейского языка»), в задачи которого входило «развитие всех национально-культурных ценностей, как то: еврейского языка, истории, литературы, драматического искусства и т. п.» [17]. В ведение «Л.Е.Я.» поступила общинная библиотека, а членами организации стали 37 человек. Несколько позднее появились две сионистские группы социалистического толка – «Поалей Цион» («Рабочие Сиона») и «Цеире Цион» («Молодежь Сиона»).
В апреле 1917-го в городе организовалась ячейка социал-демократической партии Бунд во главе с Моисеем Шерманом, бухгалтером омского отделения Русско-Азиатского банка. В декабрьском номере журнала «Сибирский вестник Бунда», издававшегося в Томске, сообщалось: «Омская организация насчитывает до 100 членов. Аккуратно платящих членских взносов – свыше 70 ч. Численно омская организация, пожалуй, самая сильная в Западной Сибири». При этом особо подчеркивался пролетарский характер ячейки, которую «выгодно выделяет социальный состав ее членов – они почти все рабочие из беженцев»[18].
Февральская революция создала условия для реализации идей общинной автономии, горячо обсуждавшихся в российском еврействе с конца XIX века. Необходимость построения демократической общины, основанной на всеобщем равном избирательном праве, признавалась едва ли не всеми политическими силами, хотя в отношении самого ее характера имелись серьезные разногласия. Сторонники ряда еврейских партий, в том числе и сионисты, выступали за национально-персональную автономию и включали в предполагаемую сферу деятельности общины самый широкий круг проблем – вплоть до социального обеспечения, здравоохранения и регулирования эмиграции. Бундовцы придерживались концепции национально-культурной автономии и ограничивали компетенцию общины исключительно вопросами образования и культуры[19]. На общинных выборах, прошедших в 1917–1918 годах, победу во всех сибирских городах, как и в большинстве городов страны, одержали сионисты[20]. Но здесь, в Сибири, оторванной от остальной России на протяжении Гражданской войны, они получили немного больше времени для практического воплощения собственных представлений о независимой национальной жизни, чем в других регионах, где уже летом 1919-го демократические еврейские общины были запрещены.
Выборы в Омский еврейский общинный совет (ваад) состоялись в ноябре 1918 года. На них двадцать мест из тридцати получили кандидаты, шедшие по списку сионистского комитета (то есть общих сионистов). Члены «Цеире Цион» завоевали пять мест, внепартийный список «прихожан Нового молитвенного дома» – три места, бундовцы – всего два. В печати сообщалось:
Председателем избран д-р И. М. Шершевский (сионист), товарищем] председателя] С. И. Кадыш (беспартийный), секретарем – д-р О. Л. Лурье (сионист), казначеем – Л. А. Мериин (сионист). <…> На одном из последующих заседаний избран был еще один секретарь – М. Н. Полонский («Цеире Цион»)[21].
В соответствии с позицией получивших большинство сионистов предполагалось, что в ведение совета перейдут все городские еврейские учреждения, включая школу, беженский комитет и погребальное братство. Вскоре, в январе 1919-го, членом исполнительного органа Национального совета еврейских общин Сибири и Урала на съезде в Иркутске избрали омского торговца Соломона Кадыша, бывшего заместителя городского головы, беспартийного, но поддержанного сионистами[22].
При правлении Колчака (с ноября 1918-го по ноябрь 1919 года), когда Омск сделался столицей Белой России, руководство еврейской общины неоднократно демонстрировало поддержку установившемуся режиму. Например, в феврале 1919-го на встрече с Верховным правителем представители общинного совета заявили о «сочувствии существующей власти», а осенью призвали своих соплеменников оказать помощь родине и армии, «сражающейся за свободную и счастливую жизнь»[23]. Вероятно, такая позиция нравилась далеко не всем даже внутри совета. По крайней мере, впоследствии, уже при советской власти, депутат от «Цеире Цион» Моисей Полонский вспоминал о том времени так: «…мне же еще как секретарю совета пришлось вести протокол заседания, на котором среди других вопросов был заслушан доклад об этом мерзком посещении ставленника буржуазии, показавшего себя повальными избиениями рабочих и крестьян и еврейскими погромами по всей колчаковщине»[24].
При всей показной лояльности своих лидеров евреи не спешили брать в руки оружие и вставать под знамена белого движения. Сказывались высокий уровень антисемитских настроений в колчаковских частях и неспособность военачальников гарантировать безопасность солдатам-евреям[25]. В списке омичей – солдат и офицеров белой армии едва наберется два десятка еврейских имен[26].
Сам Омск, став столицей, оказался одним из наиболее безопасных в Сибири мест для евреев (если те не являлись сторонниками большевиков). Но деятелей ваада не могли не беспокоить общая атмосфера террора, волна антисемитизма в прессе, юдофобские настроения отдельных «правителей» и атаманов, многочисленные случаи насилия в отношении евреев – как со стороны белых, так и со стороны красных. Как минимум один раз Омский еврейский общинный совет направил Верховному правителю обращение в этой связи – «Записку о тревожном положении евреев в прифронтовой полосе», выражавшую возмущение погромом в Кустанае[27].
Новообразованные еврейские общинные советы занимались в тот период и оказанием помощи иностранным военнопленным – участникам Первой мировой войны, среди которых было немало евреев. По данным, которыми располагали сионистские организации, на начало 1919 года на территории Сибири в лагерях находилось 3278 евреев-военнопленных (1458 офицеров и 1820 солдат), из них в Омске – 7 офицеров и 500 солдат[28]. Все они нуждались не только в материальной поддержке, но и в удовлетворении национально-культурных запросов. В некоторых лагерях (в Ново-Николаевске, Ачинске, Красноярске, Иркутске и других) при поддержке общин возникли своего рода «народные университеты» по изучению еврейской истории, иврита, «палестиноведения», выходили еврейские рукописные журналы на немецком, венгерском и идише[29]. Омский общинный совет прежде всего собирал средства для содержания пленников и их возвращения на родину. Проблему унаследовала вскоре и советская власть в лице различных государственных и партийных структур, в том числе и евсекций РКП(б), о чем речь пойдет ниже.
Судьба омских синагог
Победа большевиков в Гражданской войне уравняла еврейские демократические общины Сибири со всеми другими «буржуазными» еврейскими организациями страны. Красная армия заняла Омск в ноябре 1919 года, а уже два месяца спустя в Сибирский революционный комитет поступило заявление от Омского еврейского общинного совета (ваада) с протестом против изъятия у него общежития для инвалидов, дома дешевых квартир, больницы и училища. При этом авторы документа не скрывали главную цель своего обращения – «поставить перед советской властью в Сибири вопрос о еврейском равноправии»[30]. Разумеется, страстное выступление деятелей ваада не возымело никакого действия – большевики имели собственные представления о формах реализации этнического равенства. А еще через месяц постановлением Сибревкома все еврейские общинные советы региона были закрыты. Их имущество переходило «в ведение еврейских секций подотдела национальных меньшинств губернских или городских отделов народного образования», а имущество и предметы, относившиеся к религиозному культу, передавались «соединениям [объединениям] верующих на основании декрета об отделении церкви от государства»[31].
Таким образом, к весне 1920 года все еврейские социальные и культурно-образовательные учреждения Омска перешли под управление соответствующих отделов городской администрации, а две существовавшие издавна иудейские религиозные общины оказались зажаты в тиски нового ограничительного законодательства, постоянно ужесточавшегося в последующее десятилетие. Согласно этому законодательству, религиозные общества любых конфессий не обладали правами юридического лица и не могли владеть собственностью – культовые здания и утварь лишь передавались им в пользование. Общества обязаны были действовать в рамках типовых уставов, утверждавшихся местными властями, и регулярно предоставлять тем же властям сведения обо всех своих членах.
На рубеже XIX–XX веков в Омске действовали две синагоги, за которыми закрепились названия Старая (на углу Лагерной, бывшей Семинарской, и Почтовой улиц) и Новая (на углу Лагерной и Будочной). Синагоги, в официальной документации именовавшиеся также молитвенными домами, находились в непосредственной близости друг от друга. В остальных районах города потребности в них не было, поскольку с момента своего появления на берегах Иртыша и Оми евреи селились преимущественно в пределах так называемого Новослободского форштадта. Тенденция к компактному проживанию длительное время сохранялась и после революции.
30 ноября 1921 года прихожане Нового еврейского молитвенного дома обратились в Омгубюст (губернский отдел юстиции) с просьбой о передаче им в пользование здания синагоги, в январе 1922-го с аналогичной просьбой выступили прихожане Старого молитвенного дома. Полгода спустя, в августе, уставы обоих религиозных обществ были зарегистрированы[32].
Благодаря сохранившимся архивным документам известен официальный состав общин на протяжении почти всего довоенного периода. В момент регистрации список членов религиозного общества Старого молитвенного дома содержал имена 71 человека (включая 14 женщин), Нового молитвенного дома – 59 человек (включая 12 женщин). Первые годы списки постоянно пополнялись. В повестке каждого собрания, направлявшейся на согласование в исполком, всегда значился пункт «прием новых членов». К 1927 году прихожанами синагог числились 102 и 87 человек соответственно[33]. Сведения об их возрасте отсутствуют, но по косвенным данным можно заключить, что речь шла далеко не только о людях пожилого возраста. Например, в одном из обществ состоял студент-медик.
В списках учредителей обоих религиозных обществ подавляюще преобладали торговцы, но значились в них также один раввин, один меламед и три шойхета (в Сибири эта профессия обозначалась термином «еврейский резака»). Должность раввина Нового молитвенного дома занимал тогда Яков Аронович Якобсон, уроженец местечка Глубокое Виленской губернии[34]. А запись «еврейский домашний учитель» в графу «социальное положение» занес Лейзер Лейфер, представитель семьи омских старожилов, потомков ссыльных[35]. Кроме него в городе работали и другие меламеды. Так, в делах губернского отдела народного образования упоминаются учителя Давид-Лейба Вестерман и Герш Ледерман, которые, как явствует из документов, преподавали в «конфессиональных школах» (эвфемизм для хедера)[36]. Первый из них, выходец из Могилевской губернии, ради получения пенсии честно сообщил омским чиновникам: «Сим подписываюсь, что все время пребывания в Омске, а именно с 1918 г., занимался еврейскими уроками на еврейском языке»[37]. О втором, урожденном омиче, известно, что он отучился в ешиве где-то в западных губерниях, затем был призван в царскую армию, а в родной город возвратился после тяжелого ранения на фронте Первой мировой[38].
В целом необходимо отметить: благодаря притоку беженцев и выселенцев в Омске появилось немало людей, получивших традиционное образование в черте оседлости, что обеспечило еврейскую религиозную общину квалифицированными кадрами как минимум до конца 1940-х. Список ее членов, составленный в 1937 году, когда в городе оставалась лишь одна действующая синагога, содержит графу «Откуда и когда прибыл». Записи в этой графе свидетельствуют: на тот момент из 72 «официальных» прихожан лишь 29 являлись коренными жителями Омска, еще 21 человек переселился из других «внутренних» (то есть до революции располагавшихся вне черты оседлости) городов России – Тобольска, Томска, Тюмени, Татарска, Каинска, Тары, Барабинска, Свердловска, Самары и Вологды. Остальные 22 человека приехали из бывшей «черты»[39].
С начала 1930-х списочная численность общины постепенно снижалась. Отчасти это было связано с уходом из жизни представителей старшего поколения, отчасти – с очередным ужесточением антирелигиозной политики, в частности с принятием в 1929 году законов, утвердивших наряду со свободой вероисповедания и свободу атеистической пропаганды. Отныне открытая декларация религиозной принадлежности означала выражение нелояльности советским ценностям. Между тем еврейское население Омска непрерывно росло: в 1920-м – 3408 человек или 2,3 % от общего числа жителей, в 1926-м – 4089 или 2,5 %, в 1939-м – 4587 или 1,6 %. Несомненно, на праздничные богослужения собиралось куда больше евреев, чем числилось в списках, которые подавались общиной в контролирующие органы, но основная масса евреев города синагоги явно не посещала.
Последовавшая вслед за новым антирелигиозным законодательством волна повсеместных изъятий культовых зданий захлестнула и Западную Сибирь. «По просьбам трудящихся» одна за другой закрылись синагоги в Барабинске, Томске (одна из трех), Тюмени, Ново-Николаевске, Тобольске[40]. Омским синагогам в ту волну удалось уцелеть. Согласно протоколу общего собрания общин обоих молитвенных домов от 6 марта 1930-го, вопрос о передаче одного из зданий обсуждался, но результаты голосования продемонстрировали категорическое нежелание верующих сдаваться (из 125 присутствующих 123 высказались против передачи, один – за, еще один воздержался)[41].
Тот же вопрос вновь встал на собрании общин и два года спустя, причем на сей раз голосов «за» прозвучало несколько больше[42]. Вероятно, это стало проявлением внутриобщинных трений, которые явились неизбежным следствием происходивших процессов: старения прежних лидеров, упадка интереса к религии со стороны молодежи, падения денежных сборов и, скорее всего, разлагающей работы внутри общин, проводимой – с целью ослабить их влияние – советскими властями[43].
Осенью 1935 года, в рамках новой волны изъятий культовых сооружений, Омский облисполком постановил отобрать у верующих Старую синагогу. Причина такого решения формулировалась так: «…община… не производит необходимого ремонта»[44]. Ни к чему не привели ни жалоба руководителей религиозного общества, направленная в Президиум ВЦИК, ни их попытка найти компромисс с властями, отдав лишь флигель, где располагались сторожка и единственная в городе миква[45]. Здание было превращено в Дом санитарной культуры (позднее переименовано в Дом санитарного просвещения) и функционировало в этом качестве вплоть до 1990-х[46].
По состоянию на 1938 год в списке прихожан еще действовавшей Новой синагоги значилось 66 человек[47]. Община пользовалась ею до 1940 года, а в 1942-м – якобы добровольно – «произвела с районным жилищным отделом Куйбышевского района г. Омска обмен здания синагоги на молитвенное помещение в муниципализированном доме»[48]. Архивный документ гласит: «В период Отечественной войны в Омской области имелся один еврейский молитвенный дом, при котором раввина не числилось…»[49]
Новую синагогу власти заняли под заводское общежитие[50]. Но вернуться в нее евреям все-таки удалось. Произошло это уже после войны, в условиях относительной либерализации государственной политики по отношению к религии, когда иудейская община Омска была зарегистрирована местным уполномоченным Совета по делам религиозных культов – специального органа, созданного для проведения этой политики. В своем отчете в Москву уполномоченный сообщал:
Омское еврейское религиозное общество «Новый молитвенный дом», деятельность которого не прерывалась с 1922 года, в начале 1944 года возбудило ходатайство перед исполкомом облсовета о возврате еврейскому религиозному обществу одного из зданий бывших синагог… <…> Исполком облсовета, рассмотрев заявление еврейской религиозной общины и исходя из того, что еврейской религиозной общине молитвенное здание предоставлено и что здания бывших синагог заняты под культурно-просветительные и хозяйственные цели, в возврате еврейской религиозной общине здания одной из бывших синагог – отказал… В настоящее время (в конце 1944-го. – В. Г.) этот вопрос вновь исполкомом облсовета пересматривается в связи с получением от Совета по делам религиозных культов при СНК СССР материала обжалования еврейской религиозной общиной решения исполкома облсовета[51].
После двухлетней борьбы, в 1946 году, ходатайство в конце концов было удовлетворено и в историческом синагогальном здании возобновились богослужения[52].
Кроме Омска, на всей территории СССР к востоку от Урала в послевоенную эпоху функционировали еще лишь три официальные синагоги – в Новосибирске, Иркутске и Биробиджане. Однако рассмотрение этого этапа в истории омской еврейской религиозной общины выходит за рамки настоящей статьи.
Еврейские секции в омске
С окончательным установлением советской власти в Сибири (в Омске – с ноября 1919 года) начался процесс формирования нового управленческого аппарата и общественно-политических структур. Первый год их работы характеризовался полной неразберихой. Чиновники и партийные функционеры жаловались на отсутствие системы делопроизводства и острую нехватку кадров. Касалось это и учреждений, призванных осуществлять «национальное строительство», то есть распространять «идеи Октябрьской революции» и проводить национальную политику коммунистической партии среди представителей всех наиболее крупных этнических меньшинств, в том числе и евреев. В других регионах страны сеть таких учреждений уже работала, а в Москве располагались руководившие ими центральные органы[53].
Вениамин Горелик, возглавивший в декабре 1920-го еврейский подотдел Сибнаца (Отдела по делам национальностей при Сибревкоме), утверждал, что ему приходится выполнять обязанности и машинистки, и регистратора, и делопроизводителя. На письма, направленные им в Москву – в Центральное бюро ев-секций РКП(б) и евотдел Наркомнаца – с просьбой прислать квалифицированных работников, поступили закономерные отказы: сложная ситуация с кадрами наблюдалась по всей стране и во всех сферах[54]. Столкнувшись со множеством трудностей, обескураженный Горелик сделал резонный вывод: «Широких перспектив для привлечения еврейских масс к советскому строительству нет, ибо нет самих широких масс, а есть масса, большей частью участвующая в общей жизни, как и все население»[55].
Тем не менее специальные еврейские подразделения возникли при различных учреждениях в Ново-Николаевске, Красноярске, Иркутске, Томске, Тюмени, Омске и других городах. В Омске, исполнявшем тогда функции административного центра Сибири, система оказалась одной из наиболее развитых в регионе: здесь образовалось четыре таких подразделения – при губернском отделе народного образования (губнаробразе), губкомах РКП(б) и РКСМ, а также губернском отделе по делам национальностей (губнаце). Первые три именовались еврейскими секциями (евсекциями), последнее – еврейским подотделом, но неофициально – тоже евсекцией[56]. В условиях кадрового дефицита и ограниченности средств сотрудники в них, как правило, работали по совместительству, занимая порой по несколько должностей в учреждениях новой власти. Например, Моисей Шерман, бывший бундовец, перешедший в РКП(б) и служивший в торговом бюро при губернском совнархозе, летом 1921 года попытался возглавить одновременно сразу три евсекции, правда неизвестно, удалось ли ему осуществить это намерение[57].
Наиболее ощутимую деятельность вела евсекция при Омском губнаробразе, под управление которой от ликвидированного общинного совета (ваада) перешла вся еврейская образовательная инфраструктура – училище, детский сад, летняя детская площадка и библиотека, располагавшиеся в одном здании. Училище новая власть сразу же превратила в советскую еврейскую школу 1-й ступени. Предпринимались даже попытки, судя по всему безуспешные, перевести преподавание в ней на идиш[58].
У этой евсекции, по крайней мере на начальном этапе, имелся значительный по местным масштабам штат из трех оплачиваемых сотрудников – заведующего и двух разъездных инструкторов, посещавших уездные города с еврейским населением (известно, например, о подведомственной губнаробразу еврейской школе в Татарске)[59].
В дополнение к уже действовавшим программам в марте 1920 года в том же здании был открыт еще и рабочий клуб имени Борохова с библиотекой-читальней, школой для взрослых и драмкружком. Газетная заметка свидетельствовала:
Помещение клуба небольшое, но уютное, сцена еще не оборудована, по стенам развешаны плакаты, портреты: Ленина, Луначарского, Троцкого, Борохова, Фруга, Шолом-Алейхема, Переца Леона и других. Клуб рабочими посещается охотно[60].
Очевидно, средств на клуб отпускалось мало, и месяц спустя та же газета жаловалась, что драмкружку по-прежнему «работать невозможно: нет сцены, нет даже ни одного стула»[61]. Но, несмотря на это, клуб продолжал свое существование, являясь фактически средоточием всей еврейской общественно-политической и культурной жизни города.
Комсомольская евсекция занималась в основном идеологическим просвещением «беспартийной молодежи». В одном из отчетов сообщалось:
В евсекции 16 тт. [товарищей]. Из них 10 принимают активное участие в работе, которая ведется среди беспартийной молодежи. Проведено политлекций 14, собеседований 3. Работает драматический кружок. Проведено 18 занятий, поставлен 1 спектакль. Общих собраний было 11, совещаний активных работников 5. Выпущено 8 номеров живых газет. Один номер рукописной стенной газеты. Вся работа ведется в еврейском рабочем клубе, в правление которого входит представитель секции[62].
Евсекция при Омском губкоме РКП(б), заметно оживившаяся после слияния с ней местной организации Бунда в мае 1921 года, претендовала, разумеется, на статус центрального органа, заведующего всеми «еврейскими делами»[63]. На ее заседаниях обсуждались вопросы реэвакуации беженцев и военнопленных, хозяйственной деятельности школы, детского сада и клуба, репертуара драматических коллективов, комплектования библиотеки, распределения «американских вещей», то есть одежды, поступившей от «Джойнта» в рамках программы помощи жертвам Гражданской войны[64]. Дублирование функций других организаций, попытки вмешиваться в их работу приводили к неизбежным трениям и конфликтам[65]. Ситуация отражала претензию компартии в целом контролировать все советские учреждения. Но, в отличие от общих партийных структур, формальные полномочия евсекций РКП(б) по всей стране ограничивались исключительно ведением коммунистической пропаганды на идише. В наибольшей степени это ослабляло их реальное влияние именно в специфических условиях Сибири, где уровень владения русским языком среди евреев был существенно выше, чем в бывшей черте оседлости.
Имелась у евсекции РКП(б) и еще одна линия конфронтации: состоявшие в ней выходцы из Бунда и левых сионистских партий противостояли на местной политической сцене членам Еврейской коммунистической партии «Поалей Цион», пытавшимся встроиться в менявшиеся реалии общественной жизни[66]. Так, с момента возникновения евсекции при губнаробразе, то есть с февраля 1920 года, ею заведовал Лев Кравчук, председатель омского комитета «Поалей Цион»[67]. И совсем не случайно клуб, созданный под его руководством, получил имя Бера Борохова, покойного идеолога поалей-ционизма. На этой должности Кравчук продержался до ноября, после чего инструктор евсекции Сибнаробраза, также базировавшегося в Омске, смог доложить начальству:
Ликвидирован Клуб им. Б. Борохова, бывший когда-то партийны[й] поалей-ционистский, группировавший вокруг себя евр [ейскую] интеллигенцию, и организован на его место евр [ейский] раб[очий] клуб имени Октябрьской революции, беспартийный, но руководимый представителями РКП[68].
Клубу имени Октябрьской революции планировалось придать образцовый и общерегиональный статус. Тот же инструктор писал:
Еврейское до 200-тысячное население Сибири разбросано по губ[ернским] и уездным городам и промышленным ж. – дор. станциям. Культурно-просветительная работа его, вследствие раздробленности сил, ведется крайне слабо, носит случайный характер и профанируется. А потому… требуется организовать одно показательное учреждение с вполне выдержанным и полным характером, кот[орое] было бы центральным и подвижно-показательным для всего евр [ейского] населения Сибири. Это учреждение должно будет обнять всю политпросветительную работу, как театральное, библиотечное дело и агитатуру [агитацию].
Для этой цели евсекция при Сибнаробразе вела переговоры с т. Подольским, представителем еврейской драматической] сцены, которому желательно передать организацию вышеуказанного учреждения в виде подвижного политпросвета…[69]
По всей видимости, под «представителем еврейской драматической сцены» подразумевался антрепренер одной из многочисленных бродячих трупп, выступавших на идише в городах и местечках «черты». В военное время немало участников таких трупп попало в Сибирь вместе с потоками беженцев. Вслед за антрепренером Подольским подтянулись и актеры, что позволило в декабре 1920 года объявить о создании в городе еврейского театра:
…откомандированного Сибнаробразом в распоряжение губнаробраза т. Подольского назначить режиссером Омской еврейской драматической труппы с первого декабря с возложением на него обязанностей заведующего театральной секцией омского еврейского рабочего клуба им. Октябрьской революции…[70]
Просуществовал этот театр недолго: несколько месяцев спустя евсекция при губкоме РКП(б) постановила «не входить ни в какие переговоры с труппой, ибо… это спекулянты над спекулянтами»[71].
А вскоре в городе начнут поочередно исчезать все советские еврейские учреждения. Уже в сентябре 1921 года в одном из документов появилась запись на неграмотном русском языке: «В связи с отъездом беженцев на родин [у] евсекций союза молодежи ликвидировался»[72].
В течение последующего полугодия лишились оплачиваемых ставок и перестали функционировать три остальные омские евсекции, а в помещениях закрытых еврейской школы и еврейского рабочего клуба разместился «единый интернациональный клуб»[73].
Как видим, в начале 1922 года в Омске не осталось институционализированных форм еврейской национальной жизни в ее советской интерпретации. Причины такой краткосрочности их существования очевидны. По сути, первый руководитель еврейского подотдела Сибнаца был прав в своем пессимистическом прогнозе: ни в Омске, ни в Сибири в целом попросту не имелось трудящихся масс, коммунистическое воспитание которых требовалось бы вести на идише. С оттоком беженцев и военнопленных это окончательно прояснилось. К тому же с переходом к новой экономической политике началась перестройка всего управленческого аппарата. Вероятно, «добила» омские евсекции потеря городом статуса региональной столицы. С лета 1921-го централизованные структуры переводились в Новониколаевск, будущий Новосибирск, а следовательно, теперь «образцовые» еврейские учреждения в Омске теряли смысл. Что касается запросов тех омичей, кто все-таки нуждался в культуре на идише, то в дальнейшем их будут удовлетворять заезжие еврейские труппы из других городов[74].
Еврейский сельскохозяйственный эксперимент под Омском
Омская область и Тобольская губерния были включены в программу поселения евреев на земле еще в 1836–1837 годах. Несмотря на изменение планов Николая I и быстрое сворачивание программы, в Западную Сибирь успели тогда переселиться десятки, а возможно и сотни семей из черты оседлости, изъявивших желание стать хлебопашцами[75].
После революции идея использовать территорию региона для приобщения соплеменников к сельскохозяйственному труду нашла своих приверженцев в лице омских еврейских деятелей социалистической ориентации. В начале 1918 года в городе возник еврейский кооператив «Земля и труд», ставивший целью удовлетворение «хозяйственных и культурных нужд бедного населения»[76]. В его правлении доминировали представители сионистского рабочего движения «Цеире Цион» – Моисей Полонский, Лев Кравчук и другие. Не случайно в ноябре того же года кооператив направил приветственную телеграмму Третьему Всесибирскому сионистскому съезду в Томске, указав при этом свое название на иврите – «Гоорец-Ваавейде»[77]. Входил в правление и руководитель местной ячейки Бунда Моисей Шерман[78]. В период, когда Омск сделался столицей Белой России, кооператив, если верить позднейшим утверждениям Кравчука, служил прикрытием, позволявшим активистам «Цеире Цион» продолжать «уже нелегально свою революционную работу среди беженцев и военнопленных»[79]. О том, что произошло при очередной смене режима, его соратник Полонский вспоминал так: «По приходе соввласти, в конце 1919 года, кооператив „Земля и труд“ в числе других к[о]о[перативо]в был признан кооператотделом Губпродкома истинно кооперативным учреждением и влился в единое р[абоче]-крестьянское] кооперативное] о[бщест]во»[80]. О конкретных хозяйственных достижениях этого проекта ничего не известно.
Во второй половине 1920-х, с развертыванием в СССР масштабного государственного проекта еврейской земледельческой колонизации, открылись новые возможности для реализации старой идеи. Созданное в Омске отделение Всесоюзного общества по земельному устройству трудящихся евреев (ОЗЕТ) возглавил уже не раз упоминавшийся Шерман, бывший бундовец, а затем член бюро евсекции при губкоме РКП(б).
В мае 1927 года состоялось общее учредительное собрание трех товариществ по обработке земли – «Равенство», «Труженик» и «Самодеятель»[81]. Под них были выделены смежные участки земли всего в трех десятках километров от Омска – в Серебряковском сельсовете Ачаирского района. Поселок, основанный для размещения еврейских колхозников, получил название Шерман (или Шермандорф) – в честь первого руководителя местного ОЗЕТа. Как пояснялось в одном из документов, «благодаря ему возникли коллективы, ибо он видит разрешение еврейского вопроса только в переходе на земледельческий труд, к нему обращаются за всем»[82].
На начальном этапе в товариществах состояли 44 семьи (всего 258 «едоков чисто еврейской национальности»). Социальный состав глав семейств, согласно отчетам, распределялся следующим образом: фабрично-заводских рабочих – 1, крестьян – 2, ремесленников-кустарей – 9, служащих интеллигентов 19, бывших торговцев – 13[83].
Сохранившийся в архиве список участников ТОЗ «Труженик» содержит подробные сведения о главах двенадцати семейств. Большинство из них составляли выходцы из Витебской губернии, пятеро носили фамилию Рекант. Как видно, при формировании коллективов определенную роль играли родственные и земляческие связи. В графе «Давно ли в Омске, откуда приехал и причины прибытия» мелькают записи: «С 1916 г., война», «С 1919 г., голод», «С 1923 г., голод», «С 1923 г., на заработки». Из графы «Чем занимался при соввласти» следует, что семеро из двенадцати ранее торговали, а значит, в соответствии с Конституцией РСФСР 1925 года, были лишены избирательных прав[84]. В списке ТОЗ «Самодеятель» значится 19 семей – как минимум семь из них также относились к категории лишенцев[85]. Во второй половине 1920-х лишение избирательных прав, кроме собственно отстранения от участия в выборах, имело и куда более существенные экономические и социальные последствия: повышенное налогообложение, трудности с трудоустройством и получением бесплатной медицинской помощи, ограничения при приеме детей в вузы и техникумы. Таким образом, часть еврейского населения превратилась в парий советского общества и для восстановления в правах готова была взяться даже за незнакомый сельский труд[86].
Рис. 1.1. Список участников товарищества по совместной обработке земли «Труженик». Омск. 1927
О многочисленных тяготах, с которыми пришлось столкнуться недавним горожанам и новоиспеченным селянам, свидетельствуют жалобы, сразу же посыпавшиеся от них в правления товариществ. Участник ТОЗ «Равенство», например, писал: «Вследствие наступивших холодов и совершенного отсутствия теплой обуви и одежды, настоящим заявляю, что впредь до приобретения таковой от моей семьи в состоянии выходить на работу только один человек»[87]. Небеспроблемным оказалось и выстраивание отношений с крестьянами из соседних деревень. Чиновник секции колхозов – квазиобщественной структуры, позволявшей осуществлять партийное и государственное руководство колхозным движением на раннем этапе его существования, – докладывал:
Отношение населения к т[оварищест]вам двоякое: с положительной стороны это пос. Серебряковский совместно с т[оварищест]вами проектирует постройку школы, выделение самостоятельного с/совета и т. и., с отрицательной – это окружающее население составляет казачество и [его] взгляды [на товарищества] как на коллективы, тем более из евреев, недоброжелательны, это подтверждается тем, что был поджог леса и в результате поджигатели сидят в тюрьме[88].
Положение коллективов осложнялось тем, что Сибирь не являлась приоритетным направлением программы «земельного устройства трудящихся евреев» и, как следствие, регион не был внесен в соглашения между советским правительством и зарубежными филантропическими организациями. Летом 1927 года омские еврейские колхозники получили от «Агро-Джойнта» характерный ответ на просьбу о помощи: «…мы не можем удовлетворить вашего ходатайства, ибо наша работа ограничена определенными районами (Крым, Херсонский и Криворожский округа) и мы лишены возможности проводить работу вне этих районов»[89].
В январе 1928 года три товарищества были слиты в одно под общим названием «Равенство»[90]. Его руководитель Гирш Рекант в письме на имя заместителя председателя Центрального правления ОЗЕТа в Москве Исаака Рашкеса рапортовал:
Вот уже 9 месяцев как организовался наш поселок, в котором имеется около 30 домов, поднято 527 гектаров земли-целины, приобретено два трактора и другие сенокосные машины. Несмотря на неимоверные трудности, которые нам приходилось и приходится преодолевать, мы с верой в будущее продолжаем обосновывать и укреплять те завоевания, которые нами достигнуты. Несмотря на нашу просьбу в правление ОЗЕТ и к Вам, т. Рашкес, об оказании нам денежной помощи, мы до сих пор от Вас никакой помощи и поддержки не получили, даже не считаясь с тем, что наш поселок как первый в Сибири должен был быть поддержан Вами…[91]
Как первый еврейский сельскохозяйственный коллектив в Западной Сибири было представлено год спустя товарищество «Равенство» под Омском и на страницах журнала «Трибуна», органа ОЗЕТа. В небольшой заметке сообщалось:
В коллективе – 50 сем [ей] с 300-ми едоков. <…> В поселке 40 домов, постройки деревянные, саманные и земляные из пластов. Имеются 3 трактора «Интернационал» и много других машин. Скота имеется: крупного – 150 голов, молодняка – 30 голов, лошадей – 95 голов и овец – 120. <…> В прошлом году было вспахано 440 гектар, засеянных весной пшеницей-кубанкой. Овса было посеяно 60 гект., льна – 45 и корнеплодов – 10 гект. Всего хлеба собрано свыше 660 тонн. С началом молотьбы была организована вывозка зерна для сдачи государству. По настоящее время сдано около 500 тонн. Остальной излишек хлеба будет также сдан государству.
Несмотря на общий бравурный тон, журналист осторожно признавал, что за фасадом приведенных цифр скрывается отнюдь не столь радостная реальность:
Нынешний урожай далеко не обеспечивает большинство отдельных хозяйств членов коллектива. Настроение в коллективе все же бодрое[92].
Тем временем формировалась социальная инфраструктура еврейского поселка – в нем открылись аптека, клуб, изба-читальня, школа, в которой учились тридцать детей младшего возраста[93]. По сообщению «Трибуны», предполагалось даже выпускать стенгазету «Голос еврейского земледельца».
Как и повсеместно, в быту сибирских еврейских колхозников старые традиции причудливо сочетались с новыми, в частности отмечались и религиозные, и советские праздники[94]. Так, накануне еврейских осенних праздников 1928 года правление «Равенства», чтобы стимулировать хотя бы часть евреев выйти на поля, постановило: «Эти дни праздновать, но сноповязки должны работать беспрерывно, желающие добровольно идти на работу по установке снопов будут получать 3 рубля в день…»[95]Два месяца спустя в преддверии годовщины Октябрьской революции то же правление планировало: «…празднование провести в таком виде: утром устраивается детский утренник, на котором детям будет объяснено значение праздника, вечером же будет поставлена пьеса с докладом об 11-й годовщине»[96]. Соблюдался в товариществе и субботний отдых – преодолевать этот «пережиток прошлого» начальство пыталось при помощи все тех же материальных стимулов:
…успешному проведению сенокосной кампании мешают частые дожди, в то же время установленные общим собранием дни отдыха зачастую совпадают с хорошей погодой, поэтому Омская окружная секция колхозов считает возможным работу в дни отдыха не прекращать (если это потребуется по усмотрению руководителей и агронома), а проводить ее за счет желающих вести работу в дни отдыха с оплатой нарядов в двойном размере[97].
В конце 1929-го, года «великого перелома», наступление на «капиталистические элементы деревни» обернулось чистками и в «Равенстве». «Трибуна» писала:
Колхоз имел в своем составе бывших крупных торговцев.
После двукратного указания ЦП [Центрального правления] Озет о необходимости пересмотра состава коллектива и соответствующего постановления АПО коллегии [коллегии агитпропотдела] Омского окружного комитета ВКП(б) чистка была проведена Омской колхозсекцией против воли Омозета, который на своем заседании после чистки колхоза чистку отменил[98].
В другой публикации журнала сообщалось: «Руководители Омского Озета… решили до конца драться за сохранение внутри колхозов спекулянтов-торговцев и вступили по этому вопросу в конфликт с центральным правлением Озета и местной колхозсекцией». Ситуация характеризовалась как правоуклонистская практика, «в основу которой кладется принцип обслуживания всех евреев вместо того, чтобы все время делать ударение на обслуживание бедноты, трудовых слоев еврейства»[99].
Появились «разоблачительные» публикации и в омской городской газете[100]. Обвиненному в «правом уклоне» правлению Омского ОЗЕТа пришлось каяться в собственных грехах, и вскоре оно было заменено[101]. Судя по всему, на сей раз во главе отделения поставили бывшего депутата ваада от «Цеире Цион» Моисея Полонского, давно отказавшегося от прежних политических убеждений и состоявшего в ВКП(б)[102].
Что касается самого «Равенства», то там произвели новую чистку, а уголовное дело по неуплате налогов, возбужденное против «торговцев-спекулянтов», закончилось для них различными тюремными сроками. В результате из колхоза начали выходить некоторые из тех, кто чистке не подлежал, – вероятно, они опасались за дальнейшую судьбу хозяйства после удаления наиболее зажиточных и деятельных колхозников. К тому же, боясь обобществления скота, описанного окружным финансовым отделом, жители Шермандорфа зарезали всех коров и овец. Поселковый клуб был сожжен[103].
Подобное «развитие колхозного строительства» происходило тогда по всему Советскому Союзу, охваченному крестьянскими волнениями. Тем не менее ситуация в «Равенстве» привлекла повышенное внимание партийных функционеров, отвечавших за положение национальных меньшинств региона, и в Новосибирске спешно собралось специальное совещание нацотдела Сибирского крайкома ВКП(б). На нем звучали голоса, что в Омске «не учитывают особенностей евреев» и что «нельзя с одинаковой формальной рамкой подходить к еврейским колхозам». Кто-то даже «просил прекратить проводимую чистку как явно антисемитское дело». Другие видели проблему в плохой работе коммунистов-евреев, которые «не желают соприкасаться с еврейскими массами, с торгашами». Очевидно, среди собравшихся царили растерянность и непонимание того, как применять на практике противоречивые сигналы, поступавшие сверху[104].
Между тем в стране ширилось «социалистическое переустройство сельского хозяйства». Партия провозгласила курс на сплошную коллективизацию и ликвидацию кулачества как класса. ТОЗ было объявлено низшей формой колхозного движения, а высшей – сельскохозяйственная коммуна, то есть объединение крестьян с полным обобществлением средств производства. Насколько можно судить по обрывочным сведениям в публикациях того времени и архивных документах, в ходе происходивших перемен «Равенство» оказалось уничтожено, а его «бедняцко-середняцкую часть» загнали в коммуну имени 12-летия Октября, возникшую еще осенью 1929 года[105].
Сокращение размеров еврейского коллективного хозяйства в Серебряковском сельсовете, последовавшее за чистками и организационными преобразованиями, отразила очередная заметка в «Трибуне»:
В окрестностях Омска расположена коммуна «имени 12-летия Октября» (бывшая артель «Равенство»), насчитывающая 45 семейств (279 душ) при 2 400 га. Коммуна возвела собственными силами 33 жилых дома и соорудила колодезь.
Имущество коммуны состоит из 3 тракторов, 84 лошадей, 105 коров, 50 овец и пр.
Под посевы текущего] года (исключительно яровые) занято 1 150 га. Имеется также огород.
В коммуне устроены детские ясли, детплощадка и школа. С окружающим крестьянским населением установлены добрососедские отношения[106].
В соседнем Усть-Заостровском сельсовете существовал, ориентировочно с 1928 года, и еще один еврейский колхоз – «Первое мая». Количество членов в нем было заметно меньшим – 90 человек по состоянию на весну 1931-го[107].
Широкого распространения «еврейское земледелие» в Сибири так и не получило. Еще в январе 1930 года Центральное правление ОЗЕТа выпустило заявление:
…при проводимой в настоящее время сплошной коллективизации нецелесообразно организовывать отдельные еврейские колхозы в местностях, где нет компактных масс еврейской бедноты и где не ведется работа по заселению этой беднотой сплошных земельных массивов. В таких районах ОЗЕТ должен содействовать вовлечению трудящихся евреев в общие интернациональные коллективы[108].
В первой половине 1930-х деятельность общества в регионе была свернута[109]. В этот же период коммуну имени 12-летия Октября переименовали в колхоз имени Калинина, а поселение, когда-то носившее имя Шермана, получило название Калинино. В него стали перебираться крестьяне из расположенных вокруг хуторов, население сделалось смешанным, и к началу войны колхоз потерял свой национальный характер[110].
Еврейский сельскохозяйственный эксперимент под Омском не являлся единственным в Западной Сибири: известно об артелях «Золотая нива» под Каинском и «Найгебурт» («Возрождение») под Томском, а также о двух колхозах в Тюменской области – «Энергия» в Ишимском районе и «ОЗЕТ» в Ялуторовском районе. «Золотая нива» просуществовала до 1934 года, когда ее слили с соседним хозяйством. В начале 1940-х та же судьба ждала и «Найгебурт». Крохотные «Энергия» и «ОЗЕТ» оказались совсем недолговечными[111].
Представленные материалы, вынужденно фрагментарные, позволяют заключить, что после революции в Западной Сибири протекали те же процессы адаптации евреев к новым политическим, экономическим и социальным реалиям, что и по всей стране. Региональные особенности вносили свои коррективы только в хронологию и масштабы тех или иных явлений. Интеграция евреев, в первую очередь молодежи, в русскую культуру и общую общественно-политическую жизнь происходила здесь существенно быстрее, чем в бывшей «черте». Проект создания сети национальных школ с обучением на идише, обсуждавшийся в начале 1920-х, сразу же выявил свою нежизнеспособность в местных условиях и был остановлен, едва начавшись. Недолго проработали и специальные еврейские подразделения при различных партийно-государственных структурах, в том числе и евсекции РКП(б), а также еврейские рабочие клубы, библиотеки, театральные коллективы. Даже грандиозная советская программа еврейской сельскохозяйственной колонизации затронула обширный регион лишь в минимальной степени, а из горстки все-таки возникших национальных колхозов более десятилетия продержались всего один или два. Еще сохранявшиеся синагоги, находившиеся под жестким административным давлением со стороны властей, постепенно теряли свою роль важных центров национальной консолидации и собирали все меньшее число прихожан, в основном пожилого возраста. В период индустриализации мощные переселенческие потоки устремились в Омск, Новосибирск и другие промышленные центры – они принесли сюда и множество евреев, получивших инженерное образование в вузах европейской части СССР. Часть евреев находила себе применение в армии, партийных органах, управленческом аппарате, научных и образовательных учреждениях. Еврейское население Западной Сибири значительно выросло за 1920-1930-е годы, но в канун войны оно уже практически не обладало тем этническим своеобразием, которое описал историк начала столетия, и мало чем напоминало «особый тип евреев – сибирских евреев».
Приложение
№ 1.1
Докладная записка Омского еврейского общинного совета в Сибирский революционный комитет
[Конец января 1920 г.][112]
В СИБИРСКИЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КОМИТЕТ[113]
[от] Омского еврейского общинного совета[114]
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
С момента занятия города советскими войсками до настоящего времени имел место ряд действий различных отделов Омского губревкома, ликвидировавших деятельность почти всех органов еврейского общинного совета. Так, отдел социального обеспечения и призрения взял в свое ведение дом дешевых квартир, построенный на средства местной общины и «Еврейского американского распределительного комитета в Нью-Йорке», хотя тот же отдел, как, впрочем, коммунальный отдел и губсовнархоз, ничем решительно не пришли на помощь общине, когда последняя, ввиду аннуляции сибирских денег, лишилась средств для достройки этого дома, между тем двум десяткам семей грозила опасность остаться зимой без крова. Общинный совет напряг последние усилия, занял средства у частных лиц, и дом был достроен. К тому же отделу перешло общежитие для инвалидов, причем уничтожение бытового уклада жизни должно коснуться людей самого престарелого возраста. Отдел народного здравия взял в свое ведение выстроенную общиной больницу, и забота отдела об этом учреждении выразилась прежде всего в игнорировании его специфических особенностей, обусловленных требованиями той национальной среды, которую оно обслуживает. К отделу народного образования отошла школа общины, и еврейское население не знает, будет ли сохранена та часть учебной программы, которая посвящена предметам еврейского языка, истории, литературы и пр.
Словом, губревком в лице его отделов ликвидирует Омский еврейский общинный совет. Это вынуждает нас, представителей совета, обратиться к высшему органу сибирской окраины – Сибирскому революционному комитету с вопросом об общем отношении советской власти в Сибири к органам еврейского национального самоуправления.
Мы считаем необходимым оговориться, что право возбуждения этого вопроса принадлежит представительному органу сибиро-уральского еврейства – «Национальному совету евреев Сибири и Урала», но руководящий орган последнего, исполнительное бюро, избранное на съезде общин в Иркутске в январе 1919 г., остается пока отрезанным от нас, и мы вынуждены самой жизнью к нашему настоящему выступлению[115].
Цель настоящей докладной записки – поставить перед советской властью в Сибири вопрос о еврейском равноправии. Не об индивидуальных гражданских и политических правах, которыми каждый еврей наделен наравне с другими гражданами Республики, а о коллективном праве народа иметь свои органы национального самоуправления
. При обсуждении этого вопроса необходимо с самого начала устранить все, что может мешать точному уяснению природы его: речь идет не о каких-либо привилегиях для еврейского населения Советской Республики, а о том праве на национальное самоуправление, которое признано в Республике за всеми народами бывшей «единой» царской России. Это право в форме территориальной автономии признано за Украиной, Литвой, Белоруссией и прочими национальными областями страны. Принцип самоуправляющейся нации декларирован самой конституцией Советской Республики: конституция определяет Россию как «свободный союз свободных наций
». Из этого союза «национальных федераций
» советская конституция не исключает еврейский народ.
Российское еврейство верило, что в новой России, независимо от начал, на коих будет построена социальная жизнь, оно получит возможность самостоятельно определить и осуществить формы своего национального самоуправления. Всероссийский еврейский съезд, который должен был наметить эти формы, не состоялся благодаря гражданской войне, разорвавшей Россию на многие части. Но во всех отдельных местах состоялись еврейские съезды, которые, независимо от их партийного состава, в основу своей деятельности брали априорное положение – стремление родного народа к национальному самоуправлению. Такие съезды состоялись на Украине, Белоруссии, Советской России и Сибири. Съезд еврейских общин в Москве состоялся в июле 1918 года[116]. Такой же съезд общин Сибири состоялся в январе 1919 года. Из приложенных при сем резолюций обоих съездов можно видеть, что еврейская общественность Советской России наметила в общем и целом те же формы самоуправления, что и сибирский съезд, хотя последний не знал даже самого факта московского съезда. Органы еврейского самоуправления в местном, областном и общегосударственном масштабе возникли не только в отдельных частях раздробленной России, но и во всех странах Европы и Нового Света.
Таким образом, для всякой народной власти должно быть ясно: 1) что неугасимое стремление еврейства к жизни, к самосохранению выражается в борьбе за национальное самоуправление, и 2) что еврейский народ должен быть уравнен с другими народами в праве на такое самоуправление. По существу, речь идет даже не о самоуправлении в подлинном его виде – территориальной автономии: еврейское самоуправление, оторванное от исторической почвы и прикрепленное только к живому его носителю – национальной группе, – суррогат автономии. В пределах самоуправления нет тех элементов нормальной социальной жизни, какие имеются налицо у других народов, живущих и развивающихся на родной территории, – столкновения в экономической сфере национальной буржуазии с национальным пролетариатом: нет того уголка в мире, где бы еврейский рабочий как организованный класс пролетариев стоял бы лицом к лицу именно с еврейской буржуазией. Поэтому значение еврейского самоуправления не в установлении известных правовых и социальных взаимоотношений между различными слоями народа, что составляет важные элементы всякого государственно-территориального самоуправления, а в том, что:
1) евреи как нация имеют свой представительный орган, который полномочен говорить от имени еврейского народа;
2) учреждения еврейской национально-персональной (а не территориальной) автономии удовлетворяют те специфические нужды народа в области образования, медицинской помощи, социального обеспечения и пр., которые не покрываются общими заботами государства.
Кто пострадает от того, что евреи не будут иметь органов самоуправления? На этот вопрос откликнется ответом раньше и громче всех еврейское трудовое население и беднота: именно эти элементы наиболее властно требуют еврейской школы, еврейской лечебницы, еврейских курсов изучения языка, истории и литературы, еврейской библиотеки и прочих национальных учреждений. И всякая мера, направленная против представительного органа, который занимается не благотворительной филантропией, а здоровым национальным строительством, будет жестоким, ничем не вызываемым и ничем не оправдываемым ударом по еврейской трудовой бедноте.
Кого должны представительствовать и обслуживать органы еврейского самоуправления как публично-правовые институты? Мы и в этой области не требуем для себя ни привилегий, ни исключений. Правда, прямое и полное перенесение на еврейскую почву особенностей строительства органов общегосударственного значения не имеет реального, жизненного оправдания: лишение эксплоатирующих элементов избирательного права для обеспечения власти над страной только трудовым слоям населения, имеющее совершенно определенное значение в классовой борьбе, – такое лишение в условиях еврейского национального строительства, не вторгающегося в область классовой борьбы, не имеет, как уже сказано было, жизненного оправдания. Тем не менее мы не настаиваем на том, чтобы государство, во внимание к особенностям нашего национального и социального существования, сделало для нас исключение: пусть наши органы самоуправления будут построены на тех же принципах, какие признаны для других федераций Советской Республики, но мы возражаем против отрицания за нами самого права на автономию, против национального бесправия.
Наши желания конкретно выражаются в следующем:
1) Сибревком декларирует право еврейского населения на национально-персональное самоуправление через свои представительные органы.
2) Сибревком легализует регламенты об этих органах.
3) Сибревком: а) определяет размер расходов казначейства на еврейские институты по общим нормам и б) устанавливает порядок получения указанных средств органами еврейского самоуправления.
4) Сибревком предлагает губревкомам, взявшим в свое ведение учреждения местных общинных советов, вернуть таковые по принадлежности.
Здесь не место говорить о положении маленького еврейского народа в мире среди народов-великанов, но необходимо отметить главную, трагическую сторону этого положения: евреи вынуждены везде принимать участие в судьбе тех народов, среди которых живут, и творить с ними их судьбу: с немцами – судьбу Германии, с французами – судьбу Франции, с русскими – судьбу России. Когда Польша дерется с Украиной, оспаривая друг у друга «право» на Галицию, каждая из борющихся сторон требует от евреев Галиции защиту ее «интересов». Но как только еврейский народ заявляет желание иметь собственную судьбу
и творить свою жизнь
, это вызывает всегда либо недоумение, либо раздражение. Буржуазные элементы считают такое желание революционным, социалисты – буржуазным и контрреволюционным. Между тем воля народа к жизни, самосохранению – законное, естественное социальное явление.
Президиум Омского еврейского общинного совета надеется на непредубежденное, лишенное предвзятости отношение со стороны Сибревкома к возбужденному в этом докладе животрепещущему вопросу современной еврейской общественности.
Представить настоящий доклад Сибревкому поручается члену президиума совета Г. И. Гительсону[117].
Председатель совета
врач И. Шершевский[118]
Члены президиума
Г. Гительсон
Б. Мериин[119]
А. Левин[120]
Секретарь Лурье[121]
ПРИЛОЖЕНИЯ: 1) «Бюллетень Съезда еврейских общин Сибири и Урала», № 3[122], и 2) Журнал «Еврейская жизнь», № 7[123].
Пометки и резолюции на первой странице документа:
Думская 35 Гительсону
Тел[ефон] № 100. Доктору Лурье
К докладу М. И. Фрумкину[124]
2/ПГисс[125]
К делу. С. Цветаев[126]
Постановление] Сибревк[ома] от 26/II[127]
ГАНО. Ф. Р-1. Оп. 2. Д. 2. Л. 1–3 об. Машинопись с рукописной правкой и подчеркиваниями черными чернилами. Подписи и резолюции – автографы.
Опубликовано с сокращениями и текстуальными изменениями: Культурно-национальная автономия в истории России: докум. антол. / сост. И. В. Нам. Томск, 1998. Т. 1. Сибирь, 1917–1920. С. 269–274; Нам И. В., Наумова Н. И. Еврейская диаспора Сибири в условиях смены политических режимов (март 1917 – февраль 1920 гг.). Красноярск, 2003. С. 264–269.
№ 1.2
Протокол заседания евсекции [при губкоме РКП (б)] в Омске[128]
[Вторая половина мая 1921 г.][129]
Председательствовал т. Д. РОЗЕНБЕРГ[130]
Секретарь И. РОЗЕНГАРТ
ОБСУЖДАЛИ:
1. О деятельности евсекции при Сибнаце[131]. Докладывает тов. Пинхасик. Евсекция была организована в конце декабря 20-го года. Деятельность ее тормозилась полной неналаженностью связи с центром. Когда эта связь была наконец налажена, то получившиеся материалы оказались в значительной мере непригодными, частью они устарели, частью создались в условиях жизни масс на Украине и в Литве.
Первым шагом евсекции явилось налаживание аппаратов на местах, при губнацах. Сконструированы евсекции в Иркутске, <в Омске>[132], Томске и при унаце в Н. Николаевске[133].
В Красноярске дело затормозилось тем, что, невзирая на категорическое предписание Сиббюро[134], Губпродком не дал работников в евсекцию.
Помимо налаживания аппаратов, давались на местах инструкции, например в Иркутске относительно «американских вещей». Даже ликвидированы общины там, где они продолжали существовать.
Хуже работал Томск, где, несмотря на упразднение общин, таковая продолжала печальную деятельность.
Прекрасно работал Иркутск. Тов. Ляско[135] дополняет тов.
Пинхасик [а].
РЕШЕНО:
Принять доклад к сведению.
СЛУШАЛИ:
2. О клубной работе докладывает тов. Шерман[136]. Первым делом в клубной работе явилась борьба за преобладание в клубе с Щоалей] Ц[ион][137], когда эта борьба окончилась успешно, нам досталось совершенно разоренное помещение, без топлива. Пришлось приналечь на оборудование клубов и на заготовку топлива. К январю с этими задачами справились.
В клубе начала функционировать театральная секция, но за отсутствием опытных руководителей она хирела. Приезд еврейских артистов не [внес ничего] нового в работу секции, так как среди артистов не нашлось достаточно подготовленной и идейной театральной работе[138].
Тем не менее клуб работал. Часто выпускались «Новые газеты», всего было выпущено 13 №. Читались лекции, отмечались общие и еврейские празднества и юбилеи. Работал кружок самообразования. Несколько ненормальны были отношения с молодежью [по] вине последних. Энергично работали 3 человека из правления, остальные не работали. Правление состояло из 3-х коммунистов], 2 беспартийных. Клуб сортировал[139] вокруг себя рабочих и служащих.
Тов. Пинхасик, дополняя тов. Шермана, протестует против заявления последнего [о] КСМ [коммунистическом союзе молодежи], он считает, что вина за отношения с КСМ падает на правление клуба.
[РЕШЕНО:]
2. Будущее правление сконструировать из лиц. Евсекция будет проводить следующий список:
1. – тов. Пинхасик
2. – тов. Шерман
3. – тов. Маймин
4. – тов. Пинтус
5. канд[идат] Брукер,
из которых 3 коммуниста и 2 беспартийных.
б) Вопрос КСМ обслужит[140] до следующего собрания.
[СЛУШАЛИ:]
3. Доклад евсекции при наробразе.
[РЕШЕНО:]
3. Отложить ввиду болезни докладчика.
[СЛУШАЛИ:]
4. Остальные вопросы запоздали временем.
[РЕШЕНО:]
4. Отложить до ближайшего собрания.
[СЛУШАЛИ:]
По вопросу доизбрания бюро секции.
[РЕШЕНО:]
В бюро секции избраны следующие тов.:
1. Розенберг
2. Темкин
3. Пинхасик
4. Ляско
5. Дворкин.
ГИАОО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 468. Л. 1. (Информационные протоколы национальных секций еврейской, латышской, немецкой, финской и др., 1921). Машинопись с рукописной правкой.
№ 1.3
Протокол общего собрания евсекции при губкоме РКП(б) в Омске
5 июня 1921 г.
ПОРЯДОК ДНЯ:
1. Доклад о евсекции при Сиббюро тов. РОЗЕНБЕРГА
2. Работа среди еврейских рабоч[их]. Доклад тов. ЛЯСКА и БРУ КЕР [А].
3. Работа нового правления клуба.
4. Текущие дела.
СЛУШАЛИ:
Тов. РОЗЕНБЕРГ указывает, что, несмотря на то, что он указывал на необходимость создания евсекции при Сиббюро, что вопрос не в том, понимают или не понимают русского языка, а гораздо глубже, что если мы не будем работать среди еврейских трудящихся, так останутся руководителями сионисты.
ПОСТАНОВИЛИ:
1. Дать телеграмму ЦБ [Центральному бюро] евсекции в Москву, что Сиббюро отклонило наше предложение о создании евсекции при Сиббюро.
2. Посылаем письмо ЦБ с точным указанием [на] мотивы отказа Сиббюро в создании евсекции.
3. Просим ЦБ откомандировать к нам одного товарища] на постоянную работу в Сиббюро, в крайнем случае мы отсюда дадим другого товарища].
[СЛУШАЛИ:]
Заслушиваются доклады тов. ЛЯСКА и БРУКЕР [А] о плане работы среди еврейских трудящихся. Доклад вызвал оживленные прения.
[ПОСТАНОВИЛИ:]
По 2-[му] вопросу порядка дня решено допустить беспартийных.
Решено разбиться на комиссии. В комиссию для детальной выработки плана работы евсекции среди беспартийных трудящихся избраны тов. тов. Пинхасик, Блехман, Фердге[й]л[ь] и Розенберг.
Комиссия по реэвакуации еврейск[их] беженцев, избраны тт. Шерман, Брукер и Март.
В [состав] школьной комиссии избраны тт. Темкин, Пинтус, Гинзбург и Ляско.
[СЛУШАЛИ:]
О работе нового правления.
[ПОСТАНОВИЛИ:]
Евсекция предлагает правлению клуба как можно скорей устроить литературные лекции, спектакли, экскурсии и т. п.