Читать онлайн Тьма и пламя. На бескрайней земле бесплатно

* * *

Пролог

Влажные стены из черного камня блестели в густом свете волшебного фонаря.

— Когда твой служка сказал, куда меня ведет, я не поверил. Хотел даже устроить ему взбучку, но теперь вижу — совершенно напрасно. — Высокий, огромный, как гора, чернобородый посетитель в алой рубахе нараспашку и темных кожаных штанах хрипло хохотнул и прикрыл дверь. — Знаешь, а здесь совсем недурно и… уф… прохладно, — осматривая темницу, одобрительно покивал он и опустился на лавку рядом с худощавым человеком в зеленом платье, расшитом золотом. — Я…

— Гром. — Человек в зеленом платье поднял руку, прерывая посетителя. — Я разделяю твое удивление, но для серьезного разговора это место намного безопаснее моего тронного зала.

— Согласен. У твоего хромоногого братца, чтоб его сверы порвали, везде свои уши. Но мое предложение остается в силе. — Гром медленно сжал кулак, сдавливая воображаемую шею. — Аладар, ты меня знаешь: я — человек прямой. Только прикажи, и уже завтра мы будем дружно скорбеть по нему. Можно обойтись даже без крови. На Безымянном острове я знаю одного лекаря… Обещаю муки совести взять на себя. — Он зловеще улыбнулся.

— Боги, он же мой брат, — вздохнул Аладар. — И оставим Ванзелоса в покое. Я тебя вызвал по более важному делу.

— Не понимаю, что может быть важнее, чем лишить хромоногого жизни, — искренне удивился Гром.

— Может. — Аладар впервые повернулся к собеседнику и посмотрел на него грустными глазами.

Улыбка сползла с лица Грома.

— Клянусь всеми известными богами, лицо у тебя сейчас темнее этих стен. О-о, несмотря на то что прошло столько лет, я до сих пор помню этот взгляд. Последний раз ты смотрел на меня так, когда принимал решение о сдаче Мирацилла. Вот, видишь, мы опять вернулись к твоему брату.

Аладар понурился, кончики длинных серебристо-серых волос почти коснулись его колен.

— А может, он был прав? Не проходит и дня, чтобы я не думал, правильно ли тогда поступил?

— Хватит! Не будь ты мэнжем Семи островов, дал бы тебе в ухо. Никогда не смей сомневаться в сдаче Мирацилла. Спирфламы Джона Крылатого выжгли бы там все дотла. И ты не хуже меня это знаешь. И понимал это, когда принимал тяжелое решение. А от нашей с тобой смерти выиграл бы только твой проклятый братец.

— Можно было попытаться отогнать спирфламов баллистами, ревом…

— Вот именно, отогнать… Боги, зачем я тебе вообще это говорю?

— Но хлеб, зерно… У нас и до сдачи Мирацилла было слишком мало плодородных земель. А теперь мы вынуждены покупать все это в сто раз дороже, чем оно того стоит. А что будет, когда самоцветы на островах закончатся? Или короли бездарей запретят торговлю на Безымянном острове? Не будет ни хлеба, ни риса, ни мяса. Не будет ничего.

— Хлеб, зерно?!! — Гром угрожающе навис над Аладаром, словно и вправду собирался его ударить. — Ты думаешь, все те ублюдки, которые обвиняют тебя в трусости, думали о хлебе и о том, как накормить островитян? Это же полный бред! — Он топнул ногой, после чего, тяжело дыша, опустил ладонь на плечо Аладара. — Кроме того, мы всегда сможем наловить себе рыбы, — невесело улыбнулся он. — Ее-то у нас точно никто не заберет.

— Да, — мрачно произнес Аладар. — Рыбы и… соленой воды у нас в избытке.

— Послушай… когда я сюда шел, знаешь, что видел?.. Я видел чистые и светлые улицы. Я видел, как по ним со смехом бежали мальчишки. Я видел пустые темницы. Много-много пустых темниц. А почему? Потому что ты — прекрасный мэнж. Потому что твоим подданным не приходится воровать или убивать, чтобы прокормить себя или своего отпрыска. А в некоторых городах Грэйтлэнда попрошаек на улицах больше, чем клопов в грязном придорожном трактире. Я не говорю уже о том, что тебе легко могут разорвать глотку за кусок того самого хлеба, о котором ты так печешься. Семь островов — лучшее из известных мне королевств. Благодаря тебе и твоему отцу, пусть земля ему будет пухом. — Гром стер пот со лба, опустил взгляд, разглядывая волшебный фонарь на полу. — Так зачем ты меня звал?

— Габриэль…

— Что опять натворил этот несносный мальчишка? — хохотнул Гром.

— Пока ничего не натворил. — Аладар покрутил янтарный перстень. — Но, думаю, скоро обязательно натворит. Скажи, ты не заметил ничего необычного в его поведении?

— Да вроде нет, — пожал плечами Гром.

— А разве ты стал не чаще заниматься с ним в последнее время?

— И что в этом необычного? — не понял Гром. — Габриэлю нравятся мои уроки. Ему — умения, мне — хорошая разминка. Я обоими клинками «за».

— И как его успехи?

— Парень, скажу я тебе, молодец. Выкладывается по полной. Последние месяца… три. Не вижу повода для беспокойства.

— Сциники по языкам и культуре тоже это заметили. А вот сциники по истории, магии и философии им не очень довольны.

— И? — вопросительно уставился Гром на Аладара. — Очевидно, я должен сделать из этого какой-то вывод?

— Думаю, он готовится к побегу.

— Дела… — Гром удивленно покачал головой. — Ты уверен?

— К сожалению, уверен. Иначе я не стал бы беседовать с тобой здесь. В темнице.

— А, ну верно, — задумался Гром. — Это из-за свадьбы?

— Отчасти.

— Не в обиду будет сказано, но я бы тоже сбежал, если бы меня сватали за Бруну Сапиэнос. Эту ноби красивой могут назвать только ее родители.

— Возможно, в моих руках уже нет прежней силы, но глаза меня пока еще не подводят. Я прекрасно вижу, что она не идеал красоты.

— Ты слишком добр к бедной девочке, — гаденько усмехнулся Гром. — Не хотел бы я быть ее зеркалом.

— Но союз с дирром острова Красного камня…

— Твой сын, — развел руками Гром, с осуждением взглянув на хмурого Аладара. — Только я до сих пор не вижу своего места в этом деле… — После долгой паузы Гром настороженно покосился на собеседника. — Э-э, хоть ты и мой лучший друг, хоть и мэнж, эту просьбу я выполнить не смогу. А впрочем… — скуксился Гром, — я обязан тебе многим и до сих пор не смог отблагодарить как следует. Ладно, согласен.

— Ты о чем? — с недоумением спросил Аладар.

— О свадьбе, разумеется. — Гром заметно повеселел. — Постой, а ты разве не хочешь женить меня вместо своего сына на ноби Бруне?

Аладар нервно усмехнулся:

— Как ты только додумался до такой мысли?!

— Уф. — Гром приложил ладонь к груди. — Камень с души упал. А то, знаешь, я уже начал думать, чтобы составить Габриэлю компанию. Так, со свадьбой разобрались. Но, как я понял, проблема не только в уродстве ноби Бруны и желании родителей выдать ее замуж за Габриэля?

— Свадьба лишь поторопила его, заставила ускорить приготовления к побегу. Мой сын все равно бы сбежал. Как будто ты не знаешь Габриэля. Разве не ты двое суток искал его в шахтах на острове Ледяных слез, сорвав голос? Габриэль хочет увидеть мир, а тут, увы, я бессилен. Семь островов стали для него слишком тесными.

— Но ты же мэнж! Неужели у тебя не найдется какого-нибудь хитрого зелья, способного заставить Габриэля не покидать острова. Если нет, я сплаваю на Безымянный остров. Наверняка у моего полухорошего полузнакомого лекаря найдется что-нибудь для такого случая.

— Хм… и это мне говорит житель Семи островов. Если бы ты чуть больше интересовался магией, то знал бы, что эффект от такого зелья будет временным. Да я бы никогда и не стал играть с разумом собственного сына. А пожизненное внушение — такой же миф, как и то, что раскаленные печи Дарквы топят людскими трупами.

— А разве нет? — с сомнением спросил Гром.

Аладар ничего не ответил, недовольно буркнув что-то себе под нос. Волшебный фонарь на полу замигал, предупреждая о своей грядущей кончине.

— Да чтоб тебя! — Гром нагнулся к фонарю, приподнял и сильно потряс, сбивая лихорадочное моргание, после чего вернул его на пол.

Фонарь перестал мигать, но свет, бьющий сквозь стеклянные стенки, ослабел.

— Скоро потухнет, — задумчиво сказал Гром и посмотрел на Аладара. — Однако я пока лишь понял, почему Габриэль хочет сбежать. И так и не выяснил, зачем ты позвал меня.

— В этом деле я могу рассчитывать только на тебя. Потому что ты будешь его охранять.

— Габриэль никогда не согласится, чтобы я сопровождал его в походе. Именно поэтому он заблудился в шахтах на острове Ледяных слез, провалился в охотничью яму Эрсэльского леса и едва не утонул в водоворотах реки Вибэк. И это без учета укуса шипохвоста и падения с толстобрюхого дерева… Двух падений с толстобрюхого дерева.

— Моего сына кусал шипохвост?

— Ты не знал? О, не переживай, он был слишком молод, чтобы отравить храброго мэйта Семи островов. В противном случае я бы его и близко не подпустил к шипохвосту.

— Теперь я понимаю, почему Габриэль тебя так любит. Ты многое ему позволяешь и слишком хорошо его знаешь.

— И я знаю, что он никогда не согласится на няньку.

— Конечно, не согласится, если будет о ней знать. Но ты должен сделать так, чтобы он о ней даже не подозревал. Если Габриэль все-таки решит отправиться в Грэйтлэнд, ты пойдешь по его следам. А если ты такой умелый следопыт, как о тебе говорят, то тебе не составит труда держаться в тени, чтобы он тебя не замечал, но и не упускать его из виду. Но смотри, — Аладар погрозил пальцем, — не смей его потерять.

— Интересно, кто в это время будет охранять твою бесценную голову?

Аладар молчал. Он опять загрустил, ссутулился, уткнувшись взглядом в потускневший фонарь. Горестно вздохнул, шурша бархатной темно-зеленой туфлей по щербатому полу.

— Когда-то я тоже мечтал о путешествиях и приключениях, — тоскливо изрек Аладар. — Хотел увидеть бессмертного мудреца из Бэй-Цэнга, попробовать на вкус милис из пивоварен Далии и пощупать прекрасных пышногрудых девиц в столице Карендорфа. Но война…

— Да, война… Но не переживай, ты не так уж много потерял. Сладкое пиво — невиданная дрянь, годится только для того, чтобы как следует прочистить желудок. Пышногрудость и красота карендорфских девок сильно преувеличена их же искусными, влажными языками. А мудрец из Бэй-Цэнга, по слухам, питается дерьмом летучих мышей и убивает всякого, кто ему не по нраву.

— Что ж, надеюсь, когда Габриэль поймет, что собой на самом деле представляет Грэйтлэнд, ему больше не захочется покидать острова. Никогда.

— А если он не вернется ко дню свадьбы? Такой позор. Сапиэнос из друга может превратиться во врага. В опасного врага.

— Значит, ты должен позаботиться о том, чтобы Габриэль вернулся в срок. Но… прежде я запру его в главной башне, чтобы он не сбежал.

— Кх, если бы я сейчас ел, то непременно бы поперхнулся. — Гром выставил указательные пальцы перед собой, развел их в стороны, а потом скрестил у кончика носа, разглядывая так, словно они были чужими. — Когда я чего-то не понимаю, начинаю нервничать. Когда я нервничаю, становлюсь буйным. А когда я становлюсь буйным, мне страсть как хочется ввязаться в драку. Но мэнжа бить — богов гневить. Поэтому пожалей посетителей ближайшего трактира, а? Ты хочешь, чтобы твой сын сбежал, но при этом собираешься запереть его в башне?

Аладар тихо засмеялся.

— Мой друг, я, не раздумывая, доверил бы тебе собственную жизнь. И доверяю жизнь собственного сына. Но я бы никогда не поставил тебя во главе армии. Ты лихо рубишь головы, но в стратегии и тактике ничего не смыслишь. Только в том случае, если Габриэль сумеет выбраться из башни, я поверю, что он действительно хочет попасть в Грэйтлэнд. И лишь тогда его отпущу.

— У-у, какое коварство. Мне нравится. Один вопрос. — Гром поднял указательный палец. — Допустим, ему удастся сбежать из башни. Допустим, он даже сумеет добраться до Безымянного острова и там сесть на корабль до Крабового берега. Но как, имея магию в крови, он пройдет портовых сверов?

— Но ты же как-то их проходишь?

— Хо! Я — другое дело.

— А по-моему, нет. — Аладар бросил на Грома оценивающий взгляд. — Две руки, две ноги, пара глаз… — Он загадочно улыбнулся. — Да и одежды, выстиранные в соке аннам-травы, должны помочь.

— Кхм, об этом я не подумал.

— В отличие от Габриэля… У тебя есть другие вопросы?

— Сколько у меня времени?

— Ночь.

— Эта ночь? Он сбежит уже завтра?

— Завтра его зачарованные одежды подсохнут…

— Ну, завтра так завтра. — Гром поднялся. — Я все-таки надеюсь, что он не сможет покинуть башню.

— Не обижай меня. Он же мой сын. Утром я зайду к тебе. Необходимо еще обдумать некоторые детали. Полагаю, тебя не нужно предупреждать, чтобы о нашем разговоре не узнала даже твоя самая страстная любовница.

— Ты тоже меня не обижай. Ладно, пойду готовиться. Слушай, а может, мне… — Гром провел рукой по бороде, по усам, по волосам. — Ну, чтобы он меня не узнал. Да и есть мнение, что без бороды я выгляжу моложе.

— Неплохая мысль. Но я не настаиваю.

Гром открыл дверь и, переступив порог темницы, повернулся.

— А если твоего хромоногого братца все-таки того… Мне будет не так страшно за тебя, когда я стану топтать грязь в Грэйтлэнде.

— Пошел вон. — Аладар, улыбаясь, замахал руками. — Пошел вон.

— Как скажете, ваше мэнжество. Я удаляюсь, ваше мэнжество. — Гром, отвешивая неуклюжие поклоны, постепенно исчезал во мраке тюремного коридора.

Глава 1

Габриэль Альтирэс, старший сын достопочтенного мэнжа Семи островов, не отрывал взгляда от карты. Огромная карта, вставленная, точно картина, в золоченую раму, висела напротив кровати, встречая его своим великолепием, своей грандиозностью каждое утро и провожая в сумерки снов каждую ночь.

У Габриэля было много карт Андрии. Нарисованных здесь, на Семи островах, и привезенных из далеких стран. Совсем новых, искусно выписанных на бумаге, от которой еще пахло чернилами, и созданных древними мастерами на бараньей коже; последние карты каким-то чудом пережили века и не одну сотню прикосновений человеческих рук. Быть может, не только человеческих… Но эта карта, повешенная напротив кровати, была самой любимой. Холст сверкал мелкими рубинами, разбросанными по крупным городам материка Грэйтлэнда. Переливался перламутровыми ракушками, устилающими берега. Синел морями и океанами — настолько живописными, что при взгляде на них слышался шум волн. Карта делала бескрайний Грэйтлэнд ближе, разжигая мечту.

В свете волшебного фонаря, разгоняющего мрак летней ночи, карта Андрии выглядела особенно красиво. А еще, насколько знал Габриэль, эта была самая точная и подробная карта на Семи островах. И он знал каждый город, каждую реку, каждый остров, нанесенные на нее истинным мастером. Знал так, как знают ее картографы. И если бы его вдруг заставили воспроизвести карту всей Андрии, он нарисовал бы ее без колебаний, не пропустив ни одной детали.

Ах, Грэйтлэнд — бескрайняя земля! Она начала манить Габриэля с тех самых пор, как он изучил последний уголок на Семи островах, побывав в деревне рыбаков — в Скафке, расположенной на острове Серебряного месяца. Именно тогда, четыре года назад, он, юный мэйт Семи островов, понял, что ему непременно нужно увидеть самый крупный материк Андрии — Грэйтлэнд. И именно тогда, качаясь в рыбацкой лодке вдали от берега, он впервые так близко увидел спирфлама. Ни одна картина, ни один рассказ не могли передать всего величия черного дикого спирфлама. Воздух, рассекаемый мощными перепончатыми крыльями, загудел, когда громадная тень пронеслась над лодкой, вселяя одновременно радость и страх. Стражники, готовясь к атаке, сразу сложили пальцы знаками, чтобы защитить сына мэнжа, сидящего с раскрытым ртом… К счастью, спирфлам не обратил на лодку никакого внимания, продолжив свой величественный полет.

Острова были такими мелкими, такими ущербными по сравнению с Грэйтлэндом. Семь серых камешков рядом с дорогим ожерельем. Горсть сухих крошек, лежащих вблизи ломтя свежевыпеченного хлеба. Несколько соскобленных чешуек, почти незаметных в сочном блеске выловленной гранд-рыбы…

Габриэль подложил руки под голову, продолжая разглядывать восхитительную карту-картину. Продолжая грезить о Грэйтлэнде, отталкивая сон. Подушку, казалось, набили опилками, а не пухом. Привычное легкое покрывало нынешней ночью вдруг стало жечь, покалывать кожу сквозь ночную рубаху. Пришлось его сбросить, чтобы не изойти потом. Но было все равно жарко, несмотря на распахнутое окно. И невзирая на холодную ночь, какие всегда стояли на Семи островах даже жарким летом.

Ветер загонял в покои шепот океанских волн и приносил тонкий пихтовый запах Мелтийского леса. Небо за окном напоминало темно-синее, с мелкими жемчужинами платье ноби Хастрит, супруги дирра острова Красного камня. Круглая, как щит Демоцея, луна белела на ночном небосводе.

Габриэль подергал ночную рубаху на груди. Ткань противно липла к потному телу. Он все равно вспотел. Но не из-за жары и не из-за хвори, а из-за грядущих перемен. Если все пойдет по плану, уже завтра он будет встречать ночь не во дворце, а в каком-нибудь трактире, на Безымянном острове — единственном мостике, связывающем Семь островов и Грэйтлэнд. И… последнем месте, куда во всем мире, во всей Андрии, может спокойно ступить маг, не опасаясь за свою жизнь.

По телу Габриэля пробежала приятная дрожь при мысли о побеге, при мысли о Грэйтлэнде — земле настолько большой, что не хватит и жизни, чтобы побывать во всех ее многочисленных городах, лесах и портах.

Великая земля… И, к сожалению, земля, принадлежащая бездарям. А ведь двадцать лет назад часть этих бескрайних земель принадлежала мэнжу и его диррам. Пусть не самая обширная, богатая и плодородная часть, но все-таки… От Крабового берега до Фитийских лесов. Пока его отец не заключил мира с королями бездарей, подарив этим стервятникам прекрасный город Мирацилл и поклявшись навсегда оставить Грэйтлэнд. Нет сомнения, что заключенный мир спас жизни многих островитян, но навсегда лишил их возможности ступать на землю бездарей.

Габриэль вздрогнул от накатившей низкой мысли. Боги Элементоса! Он начал рассуждать так же, как его вечно мрачный дядя и его жалкие прихвостни, так и не простившие своему мэнжу отданного куска Грэйтлэнда. Он посмел осудить отца, который не заслуживал осуждения. Только не отец! Он все сделал правильно, он стольких спас… А дяде и его ничтожным прихлебателям всегда было плевать на чужие жизни. Их интересовали лишь земля, власть и деньги. Многие из них вообще не участвовали в той войне, отсиживаясь в высоких башнях из крепкого камня, под магической защитой Семи островов. Как после этого они могли упрекать отца, который дважды едва не погиб, обороняя Мирацилл?..

Габриэль слез с кровати, стянул влажную от мрачных дум ночную рубаху и, обнаженный, высунулся в окно, потирая мочку уха. Разгоряченное тело обдало приятной прохладой. Чуткий, как и у всякого мага, нос распознал в букете ароматов сладкий запах жасмина. Ветер менялся с юго-восточного на юго-западный, неся пьянящий дух скромных садов Янтарного острова. Запахи ночной фиалки, розы и, конечно, хрустальной орхидеи сходились в ярком карнавале.

Внизу, во мраке ночи, часто простучали копыта, на мгновение нарушив монотонную мелодию бьющихся волн. Впереди, в далеком свете волшебных фонарей, по стене, словно призраки, неспешно бродили стражники — еле заметные из дворца. Было тихо и спокойно. Вот чего добивался отец, подписывая договор о мире и жертвуя всего лишь клочком земли, подумал Габриэль. Мира, тишины и спокойствия. Если бы не мэнж, эти стены наверняка превратились бы в груду серых камней, облитых кровью и огнем.

— Предатели, — прошипел Габриэль, надевая свежую рубаху. — Все они предатели, не понимающие, чем могла обернуться война.

А он? Кто он, если не предатель? С этой ужасной мыслью Габриэль упал на кровать. Почему он раньше об этом не подумал, когда начал готовиться к побегу? Когда истории Семи островов стал предпочитать историю стран Грэйтлэнда, а урокам магии — искусство боя на мечах, любимом оружии бездарей. Оружии, которое отправило в могилу не одного его соплеменника.

О боги! Габриэль схватился за голову. От мучительных, темных мыслей она, казалось, треснет, как раковина под ножом ловца жемчуга. Габриэлю захотелось зарычать, что-нибудь разбить, кого-нибудь ударить. Будь он спирфламом, сейчас брызнул бы огнем, чтобы освободить бушующее, нестерпимое пламя в груди.

Как он еще глуп! Как все-таки он невыносимо глуп! Своим побегом он предаст отца не меньше, чем… Своим побегом он подставит отца и нанесет Сапиэносу немыслимое оскорбление. Дирр острова Красного камня и ноби Хастрит вряд ли будут в восторге от того, что их милая страшненькая доченька, которую им удалось так хорошо пристроить, осталась без жениха. Впрочем, до свадьбы еще полгода… А после нее ни о каких побегах не может быть и речи. Он, Габриэль, станет полноправным мэнжем, и ему придется править, держа в кулаке всех тех, кто желает вернуться в Грэйтлэнд. И не просто вернуться, а забрать то, что когда-то им принадлежало. А это означает неминуемую войну. Трон его удел. К нему его, мэйта Семи островов, готовили самые искусные сциники.

Барталд, его брат, — вот кто должен править Семью островами! Увы, боги недоглядели, и он появился на свет на полтора года позже своего брата, мечтающего увидеть мир вопреки всем запретам.

Что за глупые законы?!! Если была бы хоть малейшая возможность их изменить, то он не задумываясь отдал бы трон Барталду, который ни в чем ему не уступает. Но, в отличие от своего непутевого старшего брата, не видит во снах вершины гор Бэй-Цэнга, трепещущие паруса летающего города Смулау и огромные коптящие трубы Дарквы, чей черный дым не в силах рассеять даже бог неба и ветра — Демоцей.

Это нечестно! Несправедливо! И если бы дело было только в свадьбе… Покинув остров и ступив на землю бездарей, он, житель Семи островов, нарушит договор. Конечно, вряд ли его казнят, как какого-нибудь бедного рыбака, но этот проступок бросит тень на весь род Альтирэсов. Поглядите-ка, сын мэнжа Семи островов не уважает закон!

К сверам законы! Он понимал последствия и раньше. Да и отец не позволит Барталду сесть на трон, даже если перепишут правила. Барталд слишком долго находился под чуткой опекой своего хитрого дяди, изо дня в день отравляющего племянника собственной необузданной ненавистью к бездарям. Назначение Барталда мэнжем рано или поздно приведет к войне.

Габриэль уткнулся лицом в подушку, сдавливая ее что было сил. Проклятая свадьба!

Но… во всяком случае, полгода у него еще есть. Он незаметно оставит острова, а потом, посмотрев мир, взглянув на него одним глазом, также незаметно вернется. Отец что-нибудь придумает, когда прочтет прощальное письмо. Он — мэнж.

Габриэль запыхтел. Медлить нельзя. Иначе зачем было учиться владеть магией и мечами, если всю оставшуюся жизнь его драгоценную задницу все равно будут охранять лучшие стражники Семи островов? Зачем было постигать языки, если на двух из трех можно поговорить только с седовласыми сциниками, собственным братом или Громом? Зачем с малых лет его пичкали рассказами о дивных дальних странах, которые он никогда не увидит, если останется на Семи островах?..

Зачем?.. Габриэль заколотил кулаками по подушке, чувствуя, как в нем пробуждается магия. Та самая сила, из-за которой бездари брезгливо называли жителей Семи островов мирклями и демончой, вкладывая в эти слова весь свой страх, всю свою зависть и ненависть к островитянам. Сила, способная разрушать и лишать жизни.

Габриэлю опять сделалось жарко. Мысли, страшные и прекрасные, галдящие и еле слышные, заполнили голову, забились, заплескались в ней, словно огромный косяк рыбы, попавший в умело поставленную сеть. Одни сверкали ярко, лучшими самоцветами Семи островов, другие прятались в сумерках сознания, выжидали, готовясь выпрыгнуть из мрака, как океанская венена, и вцепиться в обессиленный, беззащитный разум. Габриэль видел снежные шапки гор Бэй-Цэнга и суровое лицо отца, который в гневе рвал оправдательное письмо сына. Видел спирфламов, кружащих в небе, и оскорбленную, рыдающую в материнскую грудь юную ноби Бруну. Видел, как над ослепительно белыми башнями Мирацилла всходит солнце, золотя знамена, и…

Это было невыносимо! Габриэль стиснул подушку, в этот момент по его потным ладоням проскочили серебристо-желтые искры, и белый мешок, обшитый кружевами и туго набитый пухом, в мгновение ока исчез в языках пламени.

— Мэйсе! — выругался мэйт, спешно накрывая подушку покрывалом.

В спальне повис густой запах гари. Над кроватью закачалась паутина дыма, медленно растворяясь в свете волшебного фонаря.

— Ну, прекрасно, теперь еще и это, — с досадой покачал головой Габриэль, слезая с кровати.

Он вновь подошел к окну, глянул вниз. Ветер ласкал тело, нос чуял лишь запах паленого пуха. С улиц доносились скрип колес и неспешный стук копыт: по ближайшей мостовой тащилась телега. Габриэль поднял взгляд: стражники на стенах серыми тенями шевелились в мутном желтом свете фонарей.

Вонючий дым все еще плавал по комнате, но дышать стало легче. Габриэль внимательно осмотрел простыню в надежде, что она нигде не тлеет, после чего завернул в нее остатки подушки, завязал узлом и бросил в угол. Но тут же подумал, что следы его гнева сразу найдут и непременно тут же доложат об этом отцу, поэтому поднял узелок и спрятал его под кровать. Вновь выругался, только чуть тише, и лег на край кровати, положив одну руку под голову, а другую свесив так, что она касалась ковра.

Нужно было спать. Нужно было обязательно выспаться перед завтрашним днем, думал Габриэль, закрывая глаза. Если завтра он хоть на звитту потеряет внимание, то годы подготовки, все его планы превратятся в то, что сейчас остывает в комке из простыни. Весь день рассчитан по мьюнам, и любой неверный шаг может обернуться полным крахом. И все из-за чего? Из-за того, что он не выспался.

Свет волшебного фонаря ощущался даже сквозь веки. Не открывая глаза, Габриэль направил руку в его сторону, собрал из пальцев знак и уже хотел произнести слова, способные загасить фонарь, но… передумал. Нужно было не только спать, но и беречь силы. Не тратить их на мелочи вроде фонаря. Тело уже приятно потяжелело, чувствуя сон, однако пришлось подняться и затушить фонарь.

Комната погрузилась во мрак; блеск карты померк, комод, стоявший под ней, стал едва различимым — глаза еще не привыкли к темноте. Луна и звезды, казалось, стали светить ярче. Габриэль вернулся в кровать, лег лицом к двери, прячась от сияния небесных светил.

В голове просветлело, мысли потекли спокойно и тихо, мелким ручейком. Габриэль зевнул, погружаясь в воспоминания…

Сциник Вензис однажды рассказывал ему о зу-ши, каменных существах, которые обитают в горах Бэй-Цэнга и прекрасно видят в темноте, но боятся света. Считалось, что зу-ши были первыми, в кого богиня земли и плодородия вдохнула жизнь. И, судя по легенде, вышло это случайно. Воздвигая леса, меняя горы, заливая пустоши зеленой травой, прекрасная Тиррацея так увлеклась, что случайно поранилась об острый камень, который ожил от капли божественной крови. В наказание за свои слезы Тиррацея прокляла камень и бросила его в Бэй-Цэнг, в чьих горах он застрял и рассыпался. С тех пор зу-ши не покидают пределы гор, опасаясь гнева Тиррацеи, запретившей каменному народу видеть белый свет. Впрочем, зу-ши — не единственные существа, способные видеть ночью не хуже, чем днем. Еще были шэн-лины, жившие в лесах того самого Бэй-Цэнга, пока их чуть было не истребили. И ведь это случилось совсем недавно. В начале этого лета, несколько дней назад, пришли вести о том, что армия Эдварда Однорукого вторглась в земли шэн-линов… В Грэйтлэнде все время что-то происходило, что-то менялось: жизнь бурлила и кипела. На островах, увы, было иначе.

Габриэль вновь зевнул, размышляя над печальной участью двух народов. Боги и короли порой бывают очень жестоки. Но и они, если подумать, не всесильны. Богиню поранил обычный камень, бог неба и ветра Демоцей не в силах разогнать черные тучи над Дарквой, а для королей и мэнжей свобода и любовь — непозволительная роскошь. Какая тут свобода, когда страшно сделать глоток из поднесенного кубка, а рядом, как тень, всегда стража? Какая тут любовь, если отцы договариваются о свадьбе, когда дети едва появляются на свет?.. Нет, он так жить не должен!

— Пекло Хьола, — произнес Габриэль, вспомнив лицо ноби Бруны, и, распахнув глаза, бросил взгляд на ладони.

Руки подозрительно потеплели, но, к счастью, молний пока не метали. Мэйт втянул носом воздух, но, кроме дыма, ничего не унюхал. Глаза уже привыкли к темноте, и было видно дверь напротив кровати. Завтра он повернет ручку, выйдет в коридор, спустится по лестнице, улыбаясь прислуге, как обычно, и… И перед ним распахнется другой мир, полный тайн, опасностей и настоящей свободы.

Несмотря на потяжелевшее тело, разум отчаянно сопротивлялся сну. Желанный, необходимый сон не приходил, ускользал, как тонкий, скользкий и ловкий речной вьюн ускользает из человеческих рук. Габриэль даже подумал: а не поколдовать ли над собой? Нет, нельзя. Заклинание может бросить в такой глубокий сон, что даже самый голосистый петух на Семи островах не пробьется сквозь стену чар. И тогда уж точно никаких тайн, опасностей и свободы. Придется объяснять отцу, почему его молодой и здоровый сын впал в спячку на три дня? Что это за паленый пух под кроватью? И почему восемнадцатилетний образованный маг, словно дремучий неуч, себя не контролирует, сжигая подушки? А там и до главной загадки недалеко…

Габриэль перевернулся на спину. Сквозь убаюкивающий шум волн опять прорвался звонкий стук копыт. Тревожные мысли вновь заполнили голову.

А что, если отец уже догадывается или вовсе знает о побеге? Но тогда почему ничего не предпринимает? Ждет? Чего? Нет, отверг эту мысль Габриэль. Мэнж, как и всегда, слишком занят, чтобы разгадать план своего сына. Конечно, кто-нибудь из сциников наверняка известил своего мэнжа о том, что мэйт пропустил пару уроков. Этот кривоносый маг Лаберт, старый зануда, определенно известил. Что с того? Мэйт молод и горяч. Пропуски можно легко списать на юношеское легкомыслие или еще на что. Чем там занимаются мэйты и принцы, пока на их дурные головы не водрузили корону?..

Габриэль, довольный собой, улыбнулся. И зевнул, погружаясь в вожделенную дрему…

Глава 2

Шелест волн, легкий и тонкий, как шелк, всколыхнул пелену сна, пробиваясь ростком реальности посреди страны грез мэйта Семи островов. Ослепительно белые, похожие на связку копий с золотыми наконечниками, башни Мирацилла дрогнули, покрылись узором трещин, начали рушиться, падать, поднимая тучи пыли. Сгорая во вспышке яркого света…

Габриэль потянулся, зевнул, чувствуя на лице солнечные лучи. Пробуждение было на удивление спокойным, несмотря на ночные муки и неприятный случай с подушкой. Ласковое солнце гладило щеки, кипящий котел тревожных мыслей остался за порогом раннего утра.

А потом Габриэль почуял знакомый букет запахов чабреца, крапивы и подорожника. И вздрогнул, хотя в запахе не было ни угрозы, ни тревоги, ни тайны. Ничего из того, чего должен бояться взрослый, обученный лучшими сциниками маг. Если только он не собирается предательски сбежать от носителя этого запаха.

Боги Элементоса! В комнате находился отец. Он стоял у окна и, улыбаясь, пускал зеркалом солнечного зайчика, который прыгал по кровати подозрительно близко к лицу проснувшегося мэйта.

Габриэль никогда не любил уроки музыки. От всех этих звуков и стуков болела голова. Но сейчас ощущал себя натянутой струной, готовой лопнуть от натуги. Незримая струна, проброшенная от затылка до кончиков пальцев ног, вибрировала и звенела так отчаянно, что мэйт готов был закричать от пытки. Но, стиснув зубы, вымучил улыбку. И готов был признать, что этим утром был бы рад увидеть даже своего высокомерного и гнусного дядюшку Ванзелоса на месте стоящего у распахнутого окна человека. Однако у окна, слегка сутулясь, стоял мэнж Семи островов. Золотистое платье, искрилось в лучах солнца, словно зачарованное. Распущенные серебристо-серые волосы отца осторожно шевелил ветерок.

— Как в детстве, — сказал отец и положил зеркало на подоконник.

Мэнж улыбался, усмехался, но глаза его почему-то не радовались. Темно-серые, как у многих Алтирэсов, глаза оставались спокойными и внимательными. Слишком спокойными, с раздражением подумал Габриэль. Но решил, что будет играть до конца, сколько бы вымученных улыбок ни потребовалось, что бы ни сказал или ни сделал отец.

Мэйт сел на край кровати и, стараясь не смотреть на отца, коснулся мочки уха.

— Ты нервничаешь? — спросил Аладар.

— Нет, — замотал головой Габриэль. — Почему ты так решил?

— Ты касаешься уха так же, как касалась его твоя мать, теплого места ей в Анэлеме.

Габриэль невольно дернул рукой, убирая пальцы от уха.

— Она всегда так делала, когда тревожилась, — продолжал отец. — Ты разве не помнишь?

Габриэль опять покачал головой. В горле встал ком, сухой и колючий, как чучело морского ежа. Но говорить было нужно, понимал мэйт. Даже если отец зашел всего лишь взглянуть на сына после двух недель разлуки, вскоре он начнет догадываться, что с мэйтом что-то не так. Или уже догадался.

— Прости, я забыл тебя поприветствовать, — виновато опустил взгляд Габриэль.

— Ну, я как-нибудь это переживу, — скромно улыбнулся мэнж. — И все-таки ты нервничаешь, — шире улыбнулся он, шумно вдыхая воздух.

Очередная отцовская улыбка только подогрела подозрения Габриэля. Отец никогда не улыбался так часто. Мэнж с ним играет? Точно кошка с мышкой, перед тем как ее съесть. Нет, отбросил эту мысль Габриэль, на отца не похоже. К чему ему играть с собственным сыном, когда можно просто позвать стражу? Но тогда зачем он пришел так рано? Что-то произошло? Но мэнж не выглядел озабоченным. Напротив, рад видеть сына. Хотя взгляд…

Мэйт поднялся и подошел к окну. Он чувствовал внимательный, цепкий взгляд, но старался дышать ровно, чтобы снова не выдать себя. А ведь и вправду он иногда трогает мочку уха, когда переживает. Мэйсе! Глупая привычка едва не уничтожила весь грандиозный план побега.

В голубом небе белыми лодочками плыли мелкие облака; легкий ветерок разносил запах пихты по Янтарному острову; улицы заполняли звуки звона копыт, скрипа колес и ворчливых криков. Стражники на стене загасили фонари и перестали походить на призраков.

— Ты точно не болен? — спросил отец.

— Нет, но что-то спалось не очень, — демонстративно зевнул Габриэль.

— А почему без подушки?

— О… — замялся Габриэль. — Она стала слишком жесткой, — сказал он первое, что пришло на ум.

— Попрошу слуг ее поменять.

— Не утруждай себя, — с долей раздражения произнес Габриэль.

Послышался шелест платья. Ладонь мэнжа, теплая и влажная, легла на лоб Габриэля.

— Думаю, стоит показаться лекарю.

— Хорошо, — согласился мэйт.

— Боги, как ты похож на мать, — прошептал отец, убирая ладонь со лба сына.

— Наверное, это из-за волос, — решил поддержать беседу Габриэль. — Они тоже черные и густые.

— Да, — печально вздохнул Аладар. — Жаль, что ты так мало ее знал.

Габриэль молча покивал, до сих пор не разгадав причину утреннего визита отца. К чему это беспокойство? Разговоры о матери? Что, в конце концов, мэнж прячет за хитрыми улыбками? Визит слишком внезапный, не верится в его бесцельность. Но спрашивать напрямую рискованно и неуважительно.

Зашуршало отцовское платье. Мэнж отошел от окна. Габриэль повернулся: отец стоял у картины, у великолепной карты-картины Андрии, и разглядывал ее не без восхищения.

— Хм, а жрица Тиррацеи была права, — вдруг сказал отец, касаясь кончиками пальцев разноцветного полотна.

— Жрица Тиррацеи? — не понял Габриэль.

— Да, — задумчиво сказал Аладар, продолжая разглядывать карту. — Помнишь, ты спрашивал меня, почему носишь неостровное имя?

— Конечно. Так звали безда… человека, который тебя спас. Там, в Мирацилле. И я надеюсь, что ношу это имя с честью. — Габриэль ухмыльнулся. — Хотя в детстве мне за него доставалось. Но я не понимаю, при чем тут жрица?

— Когда ты родился, она сказала, что чужое имя наложит отпечаток на твою судьбу. Тебя будет тянуть в Грэйтлэнд. Землю… бездарей.

Мэйту показалось, что на него набросили сеть. Крепкую, тяжелую, будто из цепей. Кошка, похоже, вдоволь наигралась с мышкой. Пришло время жестокой трапезы. Неужели отец узнал о побеге? Но как? Сциники? Одежда, выстиранная в аннам-траве? Тайная магия? Тревожные мысли закружились в голове, как щепки в водовороте. И ни одной спасительной!

Бежать? Бежать прямо сейчас, пока еще не слишком поздно? Габриэль опустил взгляд, с тоской глазея на ночную рубаху и босые ноги. В таком виде его точно поймают!

— Да что с тобой сегодня? — спросил отец, прищурившись.

Вопрос немного ослабил незримую сеть, наброшенную фразой о бескрайних землях, о бездарях. Мэнж все еще выглядел спокойным.

— Ничего, — опомнившись, торопливо проговорил Габриэль.

И отец — хвала богам! — опять обратился к карте.

— Я знаю, ты хотел бы побывать в Грэйтлэнде, — сказал Аладар.

Габриэль почувствовал, что краснеет. Сказать правду? Или соврать? Нет, ложь сейчас не лучший выход.

— Конечно, хотел бы, — безнадежно произнес мэйт.

— И мне бы этого хотелось, Габриэль, — со вздохом произнес мэнж и повернулся к двери. — Надеюсь, ты мне это простишь, — прошептал он и вдруг крикнул: — Стража!

На раздумья времени не было. Габриэль рванулся вперед, отталкивая отца.

Стражники явно не ожидали сопротивления. Габриэль с такой силой ударил плечом в дверь, что снес ее с петель и придавил ею одного из стражников. Второй успел отскочить, спасаясь от сокрушительного и внезапного удара, но поймать беглеца уже не успел. Габриэль, шлепнувшись на дверь, откатился в сторону и, воспользовавшись суматохой, подскочил и понесся по коридору. Не поворачиваясь, не зная, куда бежать, стараясь не думать о боли в плече.

Грохот выбитой двери и стоны придавленного стражника всполошили прислугу. Пышная служанка выскочила на шум в коридор и ахнула при виде мэйта, несущегося в ночной рубахе. Еще две служанки появились в коридоре и замерли с разинутыми ртами, не понимая, что происходит. Впрочем, покой слуг сейчас волновал Габриэля меньше всего. Они не могли, да и не стали бы его ловить, а значит, не представляли никакой угрозы. Увы, стражи во дворце было не меньше, чем прислуги. В конце коридора появились трое стражников и, выстроившись в шеренгу, побежали навстречу Габриэлю. Лобовое столкновение с ними, понимал мэйт, сулило много шишек и синяков, а главное — безоговорочное поражение. Но — Хьол! — неужели эти стражники разобьют прекрасную мечту, взлелеянную годами? Нет, только не они!

Останавливаться нельзя. Но и нестись вперед тоже глупо. Поэтому Габриэль рывком распахнул ближайшую дверь и юркнул в комнату. Перед его щекой мелькнула здоровенная ладонь, едва не схватившая за больное плечо. Стражник, который — вот зараза! — успел увернуться от выбитой двери, тоже быстро бегал. Рука просунулась в комнату, пытаясь поймать ловкого беглеца, но Габриэль уже изо всех сил давил на дверь, испытывая настырного преследователя на прочность.

К счастью, прочность эта оказалась не больше, чем у глиняного горшка. Вскрикнув от боли, стражник выдернул руку, и Габриэль закрыл дверь на засов, после чего опрокинул перед ней комод.

Громыхнуло, звякнуло, разбилось! А мэйт бросился к двери, ведущей в соседнюю комнату. Расчет был прост. Во дворце столько комнат, что даже ключник наверняка не знал о том, какие из них связаны между собой, а какие никуда не ведут. Ну а стражники — и подавно. Да и в такой суматохе не каждый сможет соображать здраво.

Габриэль понял, что его трюк удался, когда за спиной с треском вышибли дверь. Опрокинутый комод, судя по ругани, позволил выиграть еще несколько драгоценных звитт. Пока стражники бранились, мэйт уже миновал третью комнату и толкал ее дверь. Жаль, нельзя было передохнуть и хоть немного порадоваться этой маленькой победе.

Габриэль оказался в конце коридора и, не оглядываясь, шлепая босыми ногами, понесся вниз по лестнице, моля богов о том, чтобы на ней не оказалось стражников. Здесь, на лестнице, в узком проходе, ни хитрость, ни ловкость уже не помогут.

Тревожился он напрасно. Боги сегодня были милостивы, хотя и небескорыстны. Сбегая на следующий этаж, мэйт зацепился ночной рубахой за вычурные перила, раздирая ее на боку. Скромная жертва, согласился Габриэль, влетая в коридор этажом ниже.

Мэйт на мгновение остановился, не переставая смотреть вперед и слушая, как ступени вздрагивают под топотом стражников. Сердце колотилось, спина мокла от испарины, а скромная жертва богам оказалось не такой уж скромной. По бедру полз тонкий, как нить, ручеек крови.

«Мэйсе! Что делать? Куда бежать? Где укрыться?» — Мысли метались в горячей голове Габриэля. И тут он вспомнил про толстобрюхое дерево, по которому когда-то лазил мальчишкой. С этого этажа на него можно забраться! И попасть во внутренний двор, а там…

Мэйт ринулся к третьей от лестницы комнате. Рванул дверь и, оказавшись внутри, тут же запер, надеясь, что стражникам понадобится какое-то время, чтобы его обнаружить. После чего бросился к окну, за которым виднелась темная верхушка дерева.

Тихо раскрыв окно, Габриэль залез на подоконник и посмотрел вниз. Сорваться отсюда будет крайне неприятно! Но не смертельно, утешил себя Габриэль и прыгнул в сторону дерева.

Резко запахло смолой. Прыжок оказался удачным, если не считать нескольких мелких ссадин на пальцах, вцепившихся в серую кору. Верхушка старого дерева опасно закачалась и затрещала, но выдержала повисший на ней нежданный груз в рваной ночной рубахе.

Нужно как можно скорее уйти от окна! С этой мыслью мэйт опустил правую ногу, нащупывая опору. Ступня немного скользила на толстой ветке, но выбор был небогат. Левая нога, опущенная чуть ниже правой, уперлась в сук. И Габриэль вновь опустил правую ногу. В этот момент левая ступня все-таки сорвалась, увлекая за собой вскрикнувшего хозяина. Пальцы инстинктивно впились в кору. Перед глазами замелькали ветви. Мэйт зажмурился, ожидая худшего, и… повис в двух кабитах над землей.

Увы, это было не проявление божественной силы, а всего лишь мощные руки Грома. Бородатый спаситель, держащий мэйта на руках, словно нежную деву, хмыкнул в свои густые темные усы.

— На моей памяти ты срываешься с толстобрюхого дерева уже в третий раз.

— Скажу по секрету, срывов было больше. Намного больше.

— М-да, — с огорчением произнес Гром. — Не-до-гля-дел.

— Ты не устал? — раздраженно спросил Габриэль, безуспешно пытаясь выкрутиться из заботливых рук.

— Нет.

— А ну отпусти меня немедленно!

— И это все? А где благодарность? Ты едва не разбился.

— Потом как-нибудь.

Из окна третьего этажа, похихикивая, выглядывали двое стражников — чернобородых, как Гром. Через звитту между ними протиснулся третий — круглолицый, с рыжеватой щетиной на щеках.

— Гром, мэйту не пристало, чтобы его носили на руках, словно бабу.

— Мэйту не пристало бегать в ночной рубахе средь бела дня, — улыбнулся Гром.

— Отпусти меня, — жалостливо прошептал Габриэль.

— Не могу. В последний раз, когда ты меня об этом попросил, потерялся в шахтах.

— Ну хотя бы поставь на ноги. Я тебе приказываю как мэйт Семи островов!

— Не могу. Выполняю приказ твоего отца, а он…

— Я знаю, что он приказал! — зашипел Габриэль. — Не позорь меня.

С дерева сорвался лист и, покачиваясь в воздухе, полетел в сторону дворца.

— Ладно уж, — сжалился Гром и, поставив мэйта, вытащил из его волос несколько листьев.

— Прошу, дай мне сбежать, — заглядывая в глаза Грома, попросил Габриэль.

— Не-а, — покачал головой Гром. — И даже не пытайся. Ты меня знаешь.

— Ага, — кивнул Габриэль и, пригнувшись, метнулся прочь от Грома.

Однако здоровяк Гром лишь казался неповоротливым. Габриэль не успел преодолеть и двух шагов, как сильная ладонь схватила его за рубаху, которая натянулась, треща по швам. Шею обожгло, тело понесло назад. Оставалась последняя надежда уйти от Грома. Последняя надежда исполнить мечту.

Габриэль со всей мочи ударил кулаком назад, надеясь попасть в пах. Удар достиг цели, но хватка ничуть не ослабла. Гром подтянул Габриэля к себе, больно выкручивая ему руку. Из дворца уже выходил отец, с севера и с юга бежали стражники.

Габриэль прикрыл глаза, слушая, как бьется сердце… Все было кончено. То, что он отчаянно сопротивлялся до последнего, желая исполнить мечту, почему-то нисколько не успокаивало.

Глава 3

На карниз села чайка. Побродила туда-сюда, заглядывая глупыми, похожими на черные жемчужины глазами в окно. Затем сунула желтый клюв под крыло и затрясла головой, словно что-то выдергивая. Ветер трепал ее серые крылья и шевелил черно-белый хвост. Поток воздуха подхватил несколько перьев и понес их на запад.

Габриэль проводил их взглядом капитана, который уже никогда не встанет за штурвал корабля. И с завистью взглянул на чайку, мысленно приказывая ей убираться.

Бездари считали, что маги способны убить взглядом. Ах, если бы это было так, то птица сейчас непременно разлетелась бы на мелкие кусочки. Мэйт даже представил звук, с каким лопнула бы ни в чем не повинная чайка. Бух! И только перья на ветру.

— Вон! — замахал рукой Габриэль. — Прочь, глупая птица!

Он лежал на кровати. Жесткой, словно дно лодки, и настолько крохотной, что на ней едва помещался один человек, при условии, что подгибал ноги. Да и сама комната на вершине башни была чуть больше конуры.

— Пошла вон! — громче произнес Габриэль.

Требования мэйта остались неисполненными. Или чайка была глуховата, или кричащее, большое и бескрылое существо по ту сторону окна совсем ее не пугало. Птица продолжала чистить перья как ни в чем не бывало.

Габриэль не выдержал, приблизился к окну и громко стукнул в стекло. Лишь тогда птица слетела с карниза, бросив перышко на прощанье. Серое перо закружилось на ветру, взмывая все выше и выше, купаясь в лучах летнего солнца, — словно насмехаясь над плененным мэйтом.

В комнате было душно, и Габриэль дернул створку окна, поежившись от боли в плече. Произошло то же, что и раньше. То есть ничего. Не то на окно наложили магию, чтобы пленник не сбежал, не то створка обыкновенным образом разбухла от морской влаги. Так или иначе, окно оставалось закрытым, делая нахождение в серой и тесной комнате совсем уж безрадостным.

Габриэль прижался к стеклу щекой, пытаясь увидеть, что происходит во дворе. Но с вершины башни был виден лишь скалистый берег, о который то и дело разбивались волны. Ничего интересного.

Мэйт опять лег на кровать, уставившись в потолок.

Потолок был низким. И серым, как перья крыльев недавней гостьи. В голове поселилась пугающая пустота. Не хотелось думать ни о чем. Теперь было совершенно неважно, как отец узнал про побег и откуда рядом со старым толстобрюхим деревом появился Гром. К чему ломать копья после проигранной битвы?.. Плечо отчаянно ныло, болела спина. Было жарко и душно; от рубахи несло потом и пихтовым маслом, которым смазали раны и ушибы. Но самое страшное заключалось в том, что тень поражения накрыла мечту о дальних странах. Если прежде он, мэйт Семи островов, действительно мог попасть в Грэйтлэнд, то сейчас… Теперь за ним будут следить каждую мьюну, да что там! — каждую звитту, как за подозрительным чужаком. Вплоть до самой свадьбы.

Еще был стыд. Было стыдно за то, что он толкнул родного отца. Было стыдно за то, что он подло ударил Грома, который, между прочим, уберег его от жуткого удара. Было стыдно за то, что он устроил такой переполох, о котором непременно узнают на всех островах. Причем узнают не только друзья, но и враги рода Альтирэсов. И, не дай боги, какие-нибудь мерзкие лицедеи. Этим только дай повод посмеяться над знатной семьей. А тут принц, бегающий по дворцу в одной ночной рубахе и падающий с дерева…

В коридоре наконец-то послышались шаги, голоса. Не то менялась стража, не то знатного пленника наконец-то решили освободить или хотя бы покормить. Габриэль прильнул ухом к замочной скважине.

— Не тронь, это для мэйта! — грубо и басовито предупредили за дверью.

— Да я совсем чуть-чуть, — почти жалобно проговорил стражник.

— Я же сказал: не тронь! — повторил владелец громоподобного голоса и, судя по звуку, шлепнул непонятливого стражника по руке. — Открывай.

Габриэль отскочил от двери и, пока в замке проворачивался ключ, залез в кровать, прикинувшись равнодушным ко всему мэйтом.

На пороге появился стражник, высокий и грузный, как толстобрюхое дерево. Пригнувшись, он вошел в комнату. Выпрямился, касаясь макушкой потолка. И еле заметно кивнул, приветствуя своего мэйта. Из-за черных мохнатых бровей, сросшихся над крючковатым носом, казалось, что вошедший чем-то недоволен. На его лице сверкала капельками пота трехдневная щетина. Одет он был по-летнему, в светлые тугие штаны-чулки и льняную рубаху. О том, что он стражник, говорили лишь меч на поясе да короткий красный плащ. Прежде Габриэль не видел этого человека.

В руках незнакомец держал серебристый поднос с кувшином и снедью, на которую не так давно покушался его голодный товарищ. Ни слова не говоря, стражник поставил поднос на треногий столик у двери и, повернувшись, вернулся в коридор.

Спустя три звитты в замке опять повернулся ключ. Замок и дверные петли были мощными — дверь не вышибешь. Это Габриэль проверил сразу, как только его привели в комнату. Он также оценил расстояние от вершины главной башни до ее подножия и пожалел о том, что не имеет крыльев. Отец предусмотрел все — к такому выводу Габриэль пришел, когда увидел, что вместо молоденькой глупой служанки снедь ему принес молчаливый и хмурый стражник. Служанку можно очаровать, разжалобить. Носителя красного плаща, увы, нет.

Но Габриэль не отчаивался. Злая тень, наползшая на прекрасную мечту, начала колебаться под натиском новых мыслей. Как только за дверью прозвучал жалобный, вопрошающий голос стражника, отчаяние сменилось робкой надеждой.

Габриэль сел у трехногого столика, изучая состав будущей трапезы. Отец послал рыбу под сливочным соусом, три ломтя белого хлеба, засахаренное яблоко и кувшин вина. От подноса поднимался божественный аромат, и у мэйта невольно потекли слюнки. Болезненный, позорный побег выжал из него все силы, и их следовало восполнить, чтобы… попытаться сбежать снова. Запах, идущий от еще горячей рыбы, немного путал мысли, но не до такой степени, чтобы опрометчиво набивать собственный желудок.

Мэйт отломил кусочек хлеба, положил на него кусочек рыбы и сунул в рот. Пожевал, причмокивая от наслаждения, проглотил и потянулся за следующей порцией, но остановился. И даже отодвинул поднос, способный подарить свободу.

Перебирая варианты побега, Габриэль в раздумье сел на кровать. То, что аппетитную рыбу в сливочном соусе, и засахаренное яблоко, и белый хлеб, и вино — на вино особая надежда! — придется заворожить и отдать стражникам, он уже твердо решил. Решил, как только увидел поднос с едой, ведь мэйту было известно, как заколдовать пищу и вино, чтобы кого-либо усыпить. Оставалось самое сложное: убедить стражей съесть и выпить все это. Предложение от чистого сердца могло их насторожить (отец наверняка их предупредил), поэтому нужно было схитрить. И схитрить так, чтобы даже боги поверили в намерения мэйта Семи островов. Но как?..

Габриэль приподнял край рубахи, сдвинул повязку на бедре и осмотрел рану. Повязка была явно лишней. Царапина. Сама бы затянулась, заросла. Взгляд Габриэля упал на шрамы на левой руке, которой он когда-то неосмотрительно прикрылся от клыков шипохвоста. Вот то была настоящая рана. Кровищи было — жуть.

Указательный палец мэйта лег на царапину. Ноготь подцепил коросту, похожую на мокрицу. Габриэль поежился от боли, но продолжил ковырять рану, пока щедро не пошла кровь. После чего взял кубок и подставил его к ране. Кровь алой змейкой поползла по стенке кубка.

Глядя на разорванную рану, на то, как темно-красная жидкость скапливается на дне кубка, Габриэль уже не понимал, от чего ему так противно. От боли? Запаха собственной крови? Или от самого ритуала, отвратительного и омерзительного до тошноты?.. Но иной возможности заворожить еду и вино Габриэль не видел. Отец запер его не в лавке знахаря, а в пустой серой комнатушке, где, кроме кровати, трехногого столика и склянки с пихтовым маслом, оставленной лекарем, ничего не было.

Но именно этот гадкий, жестокий и кровавый ритуал навел Габриэля на великолепную мысль. Дал ответ на вопрос, как заставить стражников есть и пить зачарованные подношения. В голове будто солнце взошло.

Кровь капала и стекала в кубок, оживляя в памяти неприятные слухи о дяде Ванзелосе. Шептались, что он не раз пользовался ядом для решения своих проблем. А то, что планировал сделать Габриэль с собственной кровью, по сути, ничем не отличалось от действий Ванзелоса. Завороженная кровь должна стать тем же ядом. Разве что не смертельным. Можно, конечно, попробовать заговорить только вино. Но эффект от такого колдовства… А магия крови действовала безотказно.

Дядя Ванзелос был невероятно высокомерным и своенравным человеком. Он часто сек слуг за то, что они недостаточно низко кланяются. Поговаривали даже, что одного из бедняг зашиб насмерть лишь за то, что тот перепутал сорт вина, поданного к столу. Впрочем, это был лишь слух. Но надменности дяде действительно не занимать. Поэтому Габриэль решил примерить личину дядюшки и пожаловаться на пресность вина и сухость рыбы. Это должно сработать и отправить еду и питье в бездонные глотки стражников.

Через три мьюны кубок наполнился на треть — хватит, чтобы усыпить стражников. Габриэль поставил кубок на поднос, смазал рану пихтовым маслом и спешно затянул ее. Теперь повязке действительно нашлось достойное применение. Бедро горело болью, рану щипало от пихтового масла. Но нужно продолжать ритуал, действовать, пока стража не поменялась. Как знать, возможно, смена даже не взглянет на предлагаемое вино.

Габриэль склонился над кубком, сплел пальцы в тайном знаке, тихонько забормотал слова заклинания, взывая к магии.

Магия отозвалась быстро. По телу пробежала привычная дрожь, ладони потеплели, на спине и на лбу выступил пот. Кубок качнулся, заставив сердце Габриэля екнуть, но не упал. Кровь забурлила, запенилась, словно кипящая похлебка в котле, и замерла, когда над ней прозвучало последнее слово.

Габриэль поглядел на бедро: повязка пропиталась кровью, красные ручейки добрались до стопы. Он осторожно поднял кубок и почти всю завороженную кровь вылил в кувшин с вином, рассчитывая на жажду стражников. Стояло жаркое лето — кто откажется от прохладного вина? Остатки крови мэйт втер в рыбу и чуть, чтобы не бросалось в глаза, смазал засахаренное яблоко на тот случай, если среди стражников найдется сущий трезвенник.

Оставалось бросить наживку. Но вначале следовало замести следы страшного ритуала. Существовала вероятность, что, несмотря на пекло, охрана проявит бдительность. Всполошится, вызовет лекаря, сообщит мэнжу, что его сын истекает кровью. Или вызванный лекарь сообщит мэнжу о ране, открывшейся весьма странным образом. В любом случае дело могло плохо кончиться.

Габриэль опустил взгляд. Рана продолжала кровоточить; пол под ногой стал скользким, на деревянных половицах виднелись пятна крови. Мэйт покачал головой и стянул мятую, влажную простыню с кровати…

Простыня пошла на тряпки и повязки. Сперва Габриэль аккуратно вычистил кровь, не пропустив ни одного пятна; сделать это без воды оказалось крайне трудно: кровь все время размазывалась. Затем вытер ноги и руки, потратив, кажется, всю слюну для смачивания. Прошептал простой, но действенный, известный со времен Сотворения мира заговор, на время останавливая кровь. После чего вновь смазал рану пихтовым маслом, перевязал ее, побросал тряпки за кровать и встал у двери, прокручивая в голове, как действовать дальше.

Мэйт громко закашлял. Так, чтобы его услышали стражники, и так, чтобы у них сложилось впечатление, будто их будущий мэнж поперхнулся. Реакция была неожиданно скорой. За дверью послышался шорох, звон ключей. Дверь, однако, никто не открыл. Впрочем, на это Габриэль и не рассчитывал. Игра только начиналась.

Мэйт состроил недовольную гримасу, сдвинул брови, вспоминая недавнего посетителя, и трижды приложил кулаком по двери.

— Открывайте! — повелительным тоном произнес он.

Ответ последовал незамедлительно.

— Простите, мэйт Габриэль, но ваш отец приказал открывать дверь только в крайнем случае, — сообщили за дверью.

Игра становилась интереснее, увлекала.

— А это и есть крайний случай! — уверенно соврал Габриэль, добавив в голос угрозы. — Разве так нужно поить и кормить мэйта Семи островов? Пресным вином и холодной рыбой? Передайте повару, что, когда меня освободят, я лично его высеку. А теперь забирайте эту дрянь, которую не стали бы есть даже голодные псы. Ну?

За дверью зашептались. Габриэль не различил ни слова, но этого и не требовалось. Семя сомнения было брошено и, похоже, начало прорастать. Необходимо лишь дожать растерянных стражников.

— Как вас зовут? — обратился мэйт к ним.

— Бамбер, — после долгой паузы назвался один.

— Сигманд, — назвался и второй.

— Так вот, Бамбер и Сигманд, через полгода я стану мэнжем Семи островов. И обещаю не забыть преданных мне слуг, которые позаботились о том, чтобы их мэйт утолил жажду и остался сыт.

За дверью опять бурно зашептались. Затем наступила тишина, затянувшаяся, казалось, на целый аш.

— Мэйт Габриэль, вы дадите нам слово, что не будете глупить, если мы откроем дверь?

— Слово мэйта, — незамедлительно ответил мэйт. — Я ранен и голоден. Какой с меня беглец? — для верности добавил он.

Дверь наконец-то приоткрылась. Габриэль взял поднос и протянул его робким стражникам.

— И что нам с ним делать? — спросили за порогом.

— А это меня не заботит. Меня заботит лишь то, чтобы в моем кувшине плескалось настоящее, сладкое вино. Вино, достойное мэйта.

Стражник ничего не сказал, забрал поднос и спешно закрыл дверь. А Габриэль воззвал к богам, упрашивая их заставить его охрану испить зачарованного вина, и присел возле замочной скважины.

— Стой, ты куда? — спросили за дверью.

И Габриэль замер в ожидании. На честность стражников он не рассчитывал.

— Так это…

— Одурел? Хочешь, чтоб нам по шее влетело? А ну шагай назад.

— Да я…

— Когда придет смена, тогда и пойдем на кухню.

— Что мне с этим делать?

— Не знаю, как ты, а я умираю от жажды…

Габриэль зловеще улыбнулся и лег на кровать. Что будет происходить дальше, он знал наперед. Стражники будут хлебать вино, крошить хлеб и обсасывать рыбные кости, осуждая капризы своего мэйта. Будут мечтать о существенной прибавке к жалованью, которую им посулил все тот же мэйт. Но прежде всего будут метаться в догадках, что конкретно не понравилось Габриэлю в вине и пище?..

На подоконник опять опустилась пернатая гостья. Возможно, та же самая. Но на этот раз мэйт остался к ней равнодушным. Он спокойно лежал на спине, сунув руки под голову, и с улыбкой взирал на низкий серый потолок.

Спустя пять-шесть мьюн за дверью что-то глухо упало.

— Первый, — ухмыльнулся Габриэль.

Еще звитта. И опять что-то глухо шлепнулось, звякнув ключами напоследок.

— Второй, — сказал Габриэль, соскакивая с кровати.

Действовать нужно быстро. Но осторожно. Мэйт склонился у двери, прижался ухом к замочной скважине, слушая всхрапы и свисты спящих стражников. Все шло строго по плану. Увы, самая опасная его часть впереди. Предстояло выбраться из запертой комнаты. Без шума и ключей.

Габриэль отступил на шаг от двери, смерил ее взглядом и в очередной раз посмеялся над невежеством бездарей. Насколько он знал, все они, от простолюдина до короля, безоговорочно верили в то, что маги способны легко ходить сквозь стены и двери. Если бы это было так…

Мэйт еще раз окинул взглядом дверь, стараясь запомнить каждую деталь. Конечно, проще было спалить ее ко всем сверам, но дым совершенно точно привлек бы внимание. А этого Габриэлю хотелось меньше всего. Да и угореть самому легче легкого. Поэтому он предпочел идти другим путем. Сложным, изматывающим, но тихим.

Габриэль сложил пальцы в тайном знаке разрушения, направил их на дверь и плотно сомкнул веки, воспроизводя ее в памяти.

Мрак будто смахнули с двери ладонью великана, как смахивают крошки со стола. Дверь проявилась во тьме — серо-голубая, с мощными петлями и громоздким механизмом замка. Габриэль видел каждую царапину, каждую трещинку на прямоугольнике двери. Такой она и должна оставаться в памяти, пока последнее слово заклинания не слетит с языка.

От груди полилась теплота к животу и к лицу. Гортань завибрировала от утробного, низкого звука. Мастер Гантер при помощи этого заклинания мог развалить камень и раскрошить металл. Мэйту Семи островов пока поддавалось только дерево.

Пальцы, сплетенные в знаке, обожгло магией. Энергия слишком бойко покидала тело; был шанс лишиться чувств, как и при любом другом разрушительном заклинании. Но Габриэль не останавливался, решив положиться на волю богов.

Посреди воображаемой двери вспыхнула ослепительно белая, похожая на молнию, трещина; за стеной мрака послышался резкий треск. Тайный, утробный звук прибавил в силе, дверь зашаталась, а у Габриэля загудела голова. Но он не отступал, начиная вплетать в вибрирующий звук слова заклинания.

Белая зигзагообразная прореха ширилась и ветвилась, точно полотно льда от тяжелого удара. Треск нарастал, дверь начала постреливать щепками. Некоторые из них летели прямо в лицо Габриэлю. Но он продолжал ломать дверь, разрывая ее магией.

Когда последнее слово было произнесено, мэйт не выдержал и, задыхаясь, упал. Лежа на полу, который приятно холодил тело, Габриэль наконец-то раскрыл глаза. Пол был щедро усыпан мелкими щепками; дверь была изуродована так, будто ее пытались распилить вдоль и поперек, но получилось только вдоль. Сквозь широкую прореху был виден коридор — краешек свободы.

— Получилось, — прошептал Габриэль и, пошатываясь, поднялся.

Ему было жарко, его тошнило, кружилась голова. Но зияющая в двери дыра придавала сил. Габриэль выставил руку перед собой, положил ладонь на трещину и толкнул из последних сил. Дверь хрустнула, разваливаясь пополам. Одна часть держалась на мощном замке, другая качнулась на петлях.

На дрожащих ногах Габриэль вышел в коридор. Огляделся. Стражники спали. Под ногами было сыро от пролитого вина, в луже блестел кубок; от блюда с рыбой в сливочном соусе осталось только блюдо. Один из стражников сжимал в руке надкусанное яблоко. Только сейчас Габриэль понял, насколько сильно голоден. Последнее заклинание выжало из него все соки; бедро опять начало кровоточить, словно слова целебного заговора вышли вместе с разрушительной магией. К сожалению, все, что заставляло его истекать слюной, было отравлено.

Теперь надо переодеться. Одежда стражников не годилась. Во-первых, была не по размеру. Во-вторых, заляпана вином. В-третьих, в ней мэйта Семи островов все равно бы узнали. Не в башне, так во дворцовых залах. Не в залах, так во дворе. Кроме того, если бедных стражников обнаружат раньше, чем нужно, то в первую очередь будут искать и хватать мужчин.

Над тем, чтобы облачиться в женский наряд, Габриэль думал уже тогда, когда ждал служанку, посланную отцом накормить и напоить сына. Но, как известно, вместо нее явился чернобровый стражник.

Сердце все еще стучало как бешеное; руки подрагивали от напряжения. Мэйт прислонился к стене. Тело охватывал такой жар, что каменная стена показалось ледяной. Еще немного постояв, Габриэль двинулся вниз, по винтовой лестнице, прижимаясь к стене, чтобы не упасть…

Габриэлю почудилось, что ступеней было не двадцать, а двести. Когда последняя из них осталась за спиной, он едва не воскликнул от радости.

Узкий и темный коридор вел в комнаты прислуги. То, что нужно. Габриэль прислушался. В этот момент слева распахнулась дверь, и из комнаты вышла молодая служанка. Мэйт даже не стал ругаться и сетовать на богов, ибо для первого не было сил, а для второго не хватало наглости. Не могло же ему везти все время? Боги и так сегодня милостивы к нему.

Кажется, ее звали Лени. Впрочем, неважно. Главное, что сейчас она не кричала, хотя и была испугана. Служанка замерла, хлопая большими зелеными глазами.

— Прошу, помоги мне, — пошатываясь, попросил Габриэль. — Я не причиню тебе вреда. Мне нужно переодеться и… — Мэйт почесал небритый подбородок. — И побриться. Клянусь богами, позже я тебя отблагодарю за твое милосердие. И никогда не забуду твоей помощи.

Она кивнула и подошла к отчаявшемуся мэйту.

— Можете опереться на меня, — предложила она.

На вид щуплой служанке было лет двадцать пять, но ее голос оказался на удивление детским.

— Тебя ведь Лени зовут? — спросил Габриэль.

— Да, мой мэйт, — ответила она, забрасывая его руку себе на плечи.

О гордости думать было поздно и глупо, и Габриэль с радостью принял помощь.

— Тут кто-нибудь еще есть? — спросил он.

— Нет.

— Замечательно. Веди меня в свою комнату.

Уже через пару мьюн Лени усадила Габриэля на стул перед зеркалом и осмотрительно закрыла дверь.

Отражение было не из приятных. Из зеркала на мэйта смотрел чужой человек. Измотанный и злой, похожий на раба, на узника, на гребца с пиратского судна. Бледные влажные щеки точно царапала дикая кошка; глаза потускнели и покраснели, густые, до плеч, черные волосы, доставшиеся в наследство от матери, слиплись от пота и торчали в разные стороны. И как только его признала служанка, подивился Габриэль.

— Брить умеешь? — спросил он, отыскивая взглядом кусок сабера и нож.

— Да, мой мэйт, — кивнула служанка. — Но…

— Я вижу сабер и нож. Этого достаточно. Я мог бы… — он поднял дрожащую руку, — да… Сама видишь.

— Я все сделаю. Не беспокойтесь.

— Спасибо. Послушай, я понимаю, что уже доставил тебе много хлопот. Но нет ли у тебя чего-нибудь пожевать?

Лени смущенно улыбнулась, покосилась на плетеную корзину в углу у двери. И вправду как ребенок… Габриэль тоже невольно улыбнулся. Но глаза у нее… Печальные, глубокие, умные, совсем не подходящие к этой милой мордашке, к этому звонкому голосу.

— Я думаю, у меня есть то, что вам нужно.

Она опустила кусок сабера в чашу с водой, после чего вытащила из корзины розоватый, ветвистый корень, похожий на несуразного человечка. И протянула его мэйту.

— Откуда у тебя корень хьюманита? Ведь это он? — удивился Габриэль. — Это же настоящий деликатес. Насколько я знаю, он стоит немалых денег. Я не могу его взять.

— Вам он сейчас нужнее, чем мне. У меня есть еще.

Габриэль взял корень и покрутил перед глазами, не понимая, каким образом изысканный деликатес, о чудодейственных свойствах которого слагали легенды, оказался в корзине прислуги. Служанка подняла чашу, откуда настырно лезла бело-голубая пена, и начала осторожно наносить ее на изможденное лицо своего мэйта, так и не ответив на вопрос.

— Так откуда он у тебя?

— Это для праздников, — наконец ответила служанка. — Когда Аладар устраивает праздник, столько всего нужно сделать. С ног валишься. А корешок погрызешь, и дышать легче становится. Почти у всех слуг он есть.

— И где вы его берете?

Служанка замерла, пена с ее руки капала на пол. Корешок явно попадал к прислуге не из лавки специй. Иначе прислуге нужно было бы работать только на чудо-корень, да и то, прикинул Габриэль, вряд ли скромного жалованья хватало бы на покупку.

— Не переживай, это останется между нами. Слово мэйта.

Лени все же помедлила, прежде чем ответить. Очевидно, опасалась наказания.

— Мы… берем его на кухне. Во время праздников его привозят много. И никто его не считает.

Габриэль улыбнулся, и клочья пены, как пух, полетели на колени. Из зеркала на него теперь смотрел смешной человек с пышными бело-голубыми бородой и усами, но темными как уголь волосами.

— Благодарю за честность. А теперь бери нож.

У горла Габриэля сверкнуло лезвие.

— А те стражники? Вы их убили?

— Хм, нет. Конечно нет, — усмехнулся Габриэль. — Проснутся через три-четыре аша.

Лезвие скользнуло по щеке.

— Почему вы хотите сбежать? — спросила Лени и опять замерла в испуге. — Простите, это не мое дело. Я не должна была…

— Тебе не за что извиняться. — Габриэль улыбнулся. — Сейчас я полностью в твоей власти. И обязан ответить на любой вопрос. Скажи, у тебя есть мечта?

Она помедлила, обдумывая ответ.

— Сын старшего конюха, Кифер. Он мне нравится, и я бы хотела быть с ним. И ни с кем больше.

— И что тебе мешает?

— Он меня не любит. Его интересуют только лошади. Брр, лошади, лошади, лошади. И… — Она неожиданно замолкла.

— Ну, договаривай?

— Это так… неудобно…

Отражение лица Лени заметно покраснело. Габриэль предвидел любопытную развязку.

— Клянусь, разговор останется между нами.

— Мне кажется, он влюблен в ноби Бруну, — со смешком произнесла она. — А ведь она — ноби. Она ваша…

Габриэль кашлянул, не желая оспаривать разумный выбор сына старшего конюха. Между лошадьми и ноби Бруной много общего.

— Обещаю, что, как только стану мэнжем, прикажу вас поженить, — сказал Габриэль и тут же помрачнел.

Это было необдуманное обещание. Он пообещал поступить так же, как поступили его отец и дирр острова Красного камня. Возможно, ноби Бруна была бы куда счастливее с конюхом, чем с мэйтом Семи островов.

Наблюдательная Лени заметила вдруг накатившую на него хандру, ее большие зеленые глаза забегали.

— Я что-то сделала не так?

— Нет. Не обращай внимания… Кстати, я так и не ответил на твой вопрос, почему хочу сбежать. Понимаю, в глазах прислуги мой побег выглядит глупым. Очередным капризом избалованного мэйта. Так ты, наверное, считаешь?

— Я. Не… — растерялась Лени.

— Не оправдывайся. На твоем месте я думал бы так же. Бежать от сытой и теплой жизни на страшную землю… Это ли не глупость? Ну а теперь представь, что твой… как там его…

— Кифер.

— Так вот, представь, что твоему Киферу с малых лет рассказывали о лошадях, о том, какие они сильные, красивые и быстрые, дарили игрушечных лошадок, учили сидеть в седле. А потом — щелк! — и… вместо конюха назначили его, ну, например, брить бороды. — Габриэль вздохнул. — Лени, я хочу увидеть мир! Хочу пройтись по шумным и широким улицам Мирацилла, взобраться на его самую высокую башню, почувствовать, как ветер шевелит мои волосы. Хочу увидеть спирфламов, прикоснуться к их чешуйчатому брюху. Возможно, даже… Ты меня понимаешь?

Отражение неуверенно кивнуло.

— А бездари и их сверы? Они вас не пугают?

— Конечно, пугают. Ничего не боятся только полные глупцы. Но боги любят смелых и отчаянных.

Служанка провела ножом в последний раз и подала мэйту полотенце. Габриэль вытер лицо, провел ладонью по щеке, одобрив работу служанки. И подумал, что следующая его просьба покажется ей странной.

— У тебя здесь… — Мэйт посмотрел на сундук у окна, — найдется какая-нибудь одежда?

— Она только для прислуги. И женская.

— Другая мне и не нужна, — ухмыльнулся Габриэль и сразу пояснил, чтобы поторопить озадаченную служанку. — Когда стражников найдут, меня начнут искать. Но вряд ли красным плащам взбредет в голову искать меня среди служанок. Если, конечно, ты не проговоришься, — подмигнул он.

— Я поняла, — ответила Лени и пошла к сундуку.

Пока Лени ворошила сундук, Габриэль решил испробовать предложенный ему волшебный корень. Оказалось, что хьюманит хорош лишь в черепашьем супе или крабовом салате. А в чистом виде — невероятная гадость, от которой глаза слезятся и лезут на лоб. Эдакая огненная смесь из репы, лука и чеснока. Да еще и жесткая, как кусок вяленой рыбы.

Во рту стало горько, горло обжигало с каждым глотком; тело опять прошиб пот. А уж запах! Габриэлю казалось, что резкий дух чудо-корня сожжет ему нос. Только мысль о том, что хьюманит придаст сил, заставляла двигать челюстями и, давясь и кашляя, глотать жгучую кашицу. Под конец трапезы, которую неплохо было бы использовать палачам, по щекам потекли слезы.

Габриэль подскочил к столу, схватил кувшин с водой и жадно припал к нему губами, стараясь погасить пожар во рту. Вода полилась на грудь, закапала на пол. Краем глаза Габриэль заметил, что Лени подобрала одежду и молча стоит у сундука, дожидаясь, пока ее мэйт утолит жажду.

Вода притушила пламя, но во рту все еще стояла невероятная горечь. Габриэль поставил опустошенный кувшин на стол, стер слезы со щек и повернулся к терпеливой служанке. В одной руке она держала белое платье с голубым фартуком, в другой — смешной розовый чепец, похожий на медузу.

— Ой, — вдруг обронила Лени в испуге, опустив взгляд. — У вас кровь идет.

Красная струйка медленно выползала из-под края рубахи.

— Ерунда, — отмахнулся Габриэль.

— Позвольте мне, — предложила Лени, положив одежду на сундук.

Габриэль кивнул и сел на стул. Служанка наклонилась к бедру, осторожно развязала повязку и, сложив над раной ладони лодочкой, зашептала заговор. Тот самый заговор, который Габриэль совсем недавно шептал в комнате на вершине главной башни, останавливая кровь.

— Ты столько для меня сделала, а мне нечем тебя отблагодарить, — сказал Габриэль, когда Лени заговорила рану. — Но в будущем я это обязательно исправлю. Что ж, теперь посмотрим, как я выгляжу в платье. Но обещай не смеяться, — предупредил он и засмеялся сам…

Глубокий и смешной чепец сидел на голове превосходно. Но платье оказалось великовато, что расстроило Лени, которой оно явно не принадлежало. Впрочем, платье прятало босые ноги, а в одеждах мелкой служанки он выглядел бы еще глупее.

Мэйт покрутился перед зеркалом, оценивая себя со всех сторон, и положил ладони на грудь. В этот момент Лени с детским смущением протянула ему две светлые круглые подушечки — последние, но самые важные детали перевоплощения. Габриэль надеялся, что они будут отвлекать стражу от его далеко не женственного лица.

— Ну и как? — спросил он у служанки, которая, невзирая на его предупреждение, подозрительно улыбалась. — Что, все так скверно?

— Думаю, вы справитесь, — уклонилась она от ответа.

— Поможешь мне дойти до стены? Вместе мы меньше вызовем подозрения. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Лени кивнула и открыла дверь…

Винтовая лестница далась лучше. Волшебный корень вернул ногам прежнюю твердость, вдохнул силу в трясущиеся, как у старика, руки; даже, как ни странно, притупил чувство голода. Боги тоже не подвели. Судя по всему, стражников еще не обнаружили. Ни в коридорах башни, ни в залах дворца не было и намека на суету. Красные плащи стояли на своих местах, зевая от скуки и изнемогая от жары; прислуга лениво бродила по дворцу. Никто не обращал внимания на двух служанок, идущих под ручку. Никто как будто не заметил, что у одной из служанок платье тащится по полу, скрывая босые ноги. А они шли и шли, минуя бесконечные коридоры и залы, залы и коридоры. Молчаливо, не останавливаясь.

Только когда за спиной осталась стена, огибающая дворец толстой серой змеей, Габриэль остановился.

— Куда вы теперь? — спросила Лени.

— В порт Каликс, на Безымянный остров, там сяду на корабль, а дальше…

Габриэль поднял глаза к небесам.

— Но у вас нет денег и оружия, — справедливо заметила Лени. — Как же вы…

— Это правда. Но я уверен, что найдется пара человек, которые не смогут отказать мэйту, — подмигнул он ей. — А меч уже давно дожидается меня в лучшей кузнице Янтарного острова.

Габриэль взял Лени за руки, заглянул ей в глаза — в ее большие зеленые глаза — и поцеловал в щеку, заставив ее опять покраснеть. Он ничего не стал ей объяснять, потому что ясно видел, что она понимает его без слов.

Дальше он должен был идти один.

Глава 4

Корабль скрипел и шатался, сдерживая тяжелые волны. В трюме, где в два яруса висели гамаки, было слышно, как грохочет море, как в широких парусах бьется ночной ветер и как команда бездарей носится по палубе, сбивая сапоги. Капитан, смуглый моряк с глубокими, будто от резца, морщинами у глаз, справедливо запретил жечь любой огонь, и в трюме правила тьма.

Габриэлю не спалось. Темнота притупила одни чувства и обострила другие. Мэйт слышал храп и шепот, морщил нос от вони трех десятков вспотевших тел и пытался опознать совсем неизвестные запахи. Под ним спал толстый мельник, каждую ночь противно чавкающий во сне; слева опять рвало десятилетнего сына охотника; справа, завернувшись в гамак, точно в кокон, покачивался пьяный купец, отмечающий удачную сделку пятые сутки подряд. Где-то неподалеку хныкал ребенок.

В первую ночь, проведенную в этом жарком, душном и вонючем деревянном мешке, Габриэлю хотелось выбежать на палубу и броситься за борт. Чтобы смыть, счистить, извести смрад бездарей, пропитавший одежду и тело. Все, казалось, хотело его извести — и опасно бушующее море, и сотни омерзительных запахов, и глупые, выводящие из себя разговоры необразованных бездарей о мироустройстве и добродетелях. Даже гамак, плетенный будто из стеблей розы, так и просил покинуть корабль. Мэйт думал, что привыкнет со временем. Но ни одна из ночей не давалась легко. Сегодня ко всеобщему кошмару добавился еще и шторм.

«Куда вы теперь? В порт Каликс, на Безымянный остров, там сяду на корабль, а дальше…» — вспомнил Габриэль, безвольно качаясь в гамаке. И улыбнулся еле заметно, будто боялся, что его улыбку увидят в темноте.

Он не мог понять, почему так часто вспоминает Лени. Ее зеленые глаза, ее звонкий, детский голос, то, как она мило смущается, и то, как она пахнет. Возможно, дело в том, что Лени — одна из последних, с кем он общался в той, другой реальности? Как и кузнец Манфрэд, с изумлением принявший странный заказ и с не меньшим изумлением отдающий уже готовый, простой, лишенный магической силы меч. Как и дружище Фило, прозванный Жеребцом за свои любовные похождения и не раздумывая давший денег в долг. Все они жирной чертой разделили жизнь на две части.

Но Лени… Быть может, она просто ему нравилась? Габриэлю подумалось, что если бы он, повинуясь своим капризам, не сбежал бы из дворца и проводил бы с ней больше времени, то, наверное, мог бы в нее влюбиться. Она не походила на других служанок. Она была доброй, смелой и умной. И он не мог представить, чтобы ее каждый день тискал в углу какой-нибудь потный стражник. Впрочем, остановил себя мэйт, он не так часто общался с прислугой, чтобы делать какие-либо выводы.

А он ведь никогда не влюблялся! В отличие от Фило, который влюблялся чуть ли не каждую неделю. И всякий раз с горящим взором убеждал, что именно с этой женщиной он готов провести остаток своих дней. И даже готов на ней жениться, хотя со свадьбой можно и не спешить.

Габриэль подумал о пылком Фило, сгорающем от страсти и любви, и грустно улыбнулся. Нет, неправда — он, мэйт Семи островов, тоже любил. В четырнадцать лет он впервые увидел ноби Марэик, племянницу дирра острова Зеленой звезды. Она была прекрасна, стройная и высокая. Ее рыжие волосы, словно лепестки пламени, развевались на ветру; ее длинное красное платье туго обтягивало тело, подчеркивая сладкие, волнующие прелести; ее остренький носик и белое лицо, которое отчего-то щадило солнце, хотелось осыпать поцелуями.

Ноби Марэик долго терзала его разум, являясь в сновидениях и грезах в непристойном виде. И когда городская девка развлекала его в постели, он часто представлял, что именно рыжеволосая ноби стонет под ним, обнимает его горячими руками, целует в губы. Но ноби Марэик, увы, предназначалась другому. Через месяц после визита на Янтарный остров она вышла замуж.

В следующий раз Габриэль увидел ее спустя полтора года, и это было потрясение. После родов она страшно постарела. Ее разнесло, теперь она походила на шар. Если бы ноби Марэик не представили, мэйт никогда не узнал бы в ней ту прекрасную женщину, от вида которой закипала кровь.

Габриэль попытался вспомнить ее запах, но не сумел. То ли мешал кислый и горький набор «ароматов», витающий в трюме, то ли время навсегда стерло его из памяти. За ненадобностью. Зато был сладкий запах Лени, освещающий яркими вспышками густой морок.

«Куда вы теперь? — В порт Каликс, на Безымянный остров, там сяду на корабль, а дальше…». «Вот оно и наступило — это „дальше“, милая Лени», — подумал Габриэль, вспоминая ее чудесный запах. И то, как пахло по ночам, когда ветер блуждал между цветущими садами и дворцом.

Странно, что он так просто доверился ей, размышлял Габриэль. Так легко, не задумываясь, открылся, словно самому близкому человеку. Она же могла запросто выдать его: позвать стражу, сообщить мэнжу. И получить за это вознаграждение. Но она не выдала. Во всяком случае, ни на корабле, который доставил его на Безымянный остров, ни в порту самого Безымянного острова он не заметил слежки. Ощущение было такое, будто на его исчезновение из дворца никто не обратил внимания даже на третьи сутки.

Корабль так сильно качнуло, что Габриэль выругался, едва не выпав из гамака. Кто-то рядом сразу вспомнил про Шму. Другие — те, что все-таки выскочили из гамаков во сне, просто бранились. Ребенок, успокоившийся мьюн пять назад, вновь расхныкался; сына охотника, судя по всему, снова стошнило.

— О, как воду мутит, — прохрипели где-то внизу. — Того и гляди опрокинет, демонча.

— Чирей тебе на язык! — осадил мужика грубый женский голос. — Спи давай.

Габриэль горестно вздохнул. Не то чтобы он осуждал чужую веру, но не понимал, почему бездари во всех своих бедах обвиняют Шму, будто от них самих в этой жизни ничего не зависит. За пять суток пути он наслушался всяких глупых историй о Шме, ее верных демонах фаирах, которые, что самое печальное, считались предками всех магов. Мор среди скота пошел — миркли в корм нагадили. Изба сгорела — стало быть, Шма у печи грелась. А то, что корм мог подгнить от недосмотра, а изба вспыхнуть из-за прохудившейся печи, никого не волновало. Конечно, магам делать больше нечего — только в корыта гадить. Как-то это слишком мелочно для служителей богини тьмы. И при этом литуизм был самой распространенной религией в Грэйтлэнде, несмотря на то, что бог солнца и света Лит запрещал много, а давал мало. Один из пассажиров на второй день пути потерял свой литус, да так опечалился от утраты, что и слег в горячке. А его спутники тоже хороши! Им бы помочь бедолаге, литус этот треклятый поискать, успокоить, вина поднести. Нет, где там! Они только роптать да молиться. Ох, знак дурной, ох, дурной. Никак сгинем в пучине морской, под колючий хвост Шме. И ведь никто не спросил, как миркль корм испортил, если все маги на островах живут, а тех, кто остался в Грэйтлэнде, наверняка давно истребили.

Нет, подумал Габриэль, если бы он был бездарем, то выбрал бы иную веру. Поклонялся бы Перводуху, душам умерших предков, как это делали жители Бэй-Цэнга. Да хоть бы и небесному жеребцу Кхаи, которого чтят степняки Тахары. Но только не…

Корабль тряхнуло так, будто он был игрушечным; гамаки раскачались и едва не бились друг о друга. Мачты пугающе затрещали, в темноте заохали и заахали; по палубе под громкие крики громко застучали несколько десятков ног; где-то, судя по звуку, полилась вода: не то кувшин с вином опрокинулся, не то настырная волна доползла туда, куда прежде не добиралась. Запах страха стал гуще. Это Габриэль почуял сразу и сам на мгновение ему поддался. Если шторм ударит чуть сильнее, то корабль точно не удержится на высоких, бушующих волнах.

Корабль продолжал качаться и прыгать, будто катился по крутым горкам. Вверх, вниз. Влево, вправо. От свирепой качки проснулся мельник, пробубнив что-то недовольно; похоже, только пьяный купец, запутавшийся в гамаке, точно рыба в сети, продолжал спокойно храпеть.

Мэйт вдруг осознал, что, несмотря на качающийся гамак, держится за него лишь одной рукой. Пальцы другой руки поглаживали мочку уха, как бездари поглаживают свои литусы, болтающиеся на шее, в мьюны опасности. Он нервничал, переживал, боялся. Страх наползал на прекрасные мечты — медленно, но неумолимо. Словно море на берег во время прилива.

Но Габриэль понимал, что это временно, и со смирением принимал страх, прошитый жгучим потом, тревожным шепотом и молитвами. «Не боятся только глупцы…» — кажется, так он сказал Лени. Чтобы выжить в чужом мире, нужно бояться. Страх — вынужденный и необходимый спутник любого путешествия. А бесстрашные и безрассудные герои долго не живут — вспыхивают и гаснут. Дедрик, Мэинрад, Рэджинхард — величайшие герои-маги во всей Андрии погибли в самом расцвете сил. А ведь они могли бы столько сделать для родных островов, если бы остались живы. Могли бы драться плечом к плечу с Аладаром, обороняя Мирацилл. Могли бы поделиться с мэйтом своими знаниями. Но нет — они предпочли остаться в вечности, пожертвовав ради славы долгой и спокойной жизнью. Теплого места им в Анэлеме.

А он, Габриэль Альтирэс, хочет остаться в вечности? Конечно, да. Но не такой ценой. Она слишком высока. В конце концов, у него уже есть мечта, и через сутки он начнет воплощать ее в жизнь. Если вдуматься, уже начал воплощать. И там, в серой комнатушке на вершине главной башни, спуская собственную кровь в кубок. И здесь, в темном вонючем трюме, пропитанном страхом, раскачиваясь до тошноты в гамаке…

Удар! Страшный, свирепый. Вышибающий людей из их гамаков. Дикие крики и треск, заглушаемые шумом воды. Габриэля бросило вниз, на потные жаркие тела; рука болезненно вывернулась, запутавшись в сетке гамака, и мэйт повис, словно муха, попавшая в паутину. Повис, едва касаясь пола, пытаясь выдернуть ладонь из проклятой ловушки. Вода забурлила и запенилась у его ног, заливаясь мощным потоком в орущий и визжащий трюм.

— Лодки на воду! — проорали сверху.

Началась давка. Пассажиры в панике бросились, поползли к выходу, на палубу. В темноте падая и поднимаясь, отталкивая друг друга. Кто-то ударил Габриэля в бок; рядом, схватившись за разбитую голову, завопил мельник. Габриэль увидел, как в потоке воды исчез купец, барахтаясь, крича, пытаясь изо всех сил выпутаться из гамака. Как черная кипящая пучина поглотила сына охотника, а после еще двоих пассажиров.

В ушах звенело от визга пассажиров и грохота воды. Мэйту стало невыносимо холодно. Он был уже по пояс в воде, когда ему наконец-то удалось освободить руку. Но в этот момент трюм накренился еще круче, и все, кто не успел выскочить на палубу, все, кто яростно бился у выхода, желая сохранить жизнь, полетели вниз, хватаясь за болтающиеся гамаки.

Габриэль тоже схватился за сетку гамака, стараясь не пропасть в злой холодной пучине. Но сверху на него кто-то свалился, вцепился в него мертвой хваткой и потащил за собой, увлекая в ледяную бездну. Сеть гамака обожгла ладони. Габриэль вскрикнул, падая вниз.

Он ушел под воду с головой, вынырнул и стал барахтаться, вырываясь из лап стихии. Схватился за свисающую сеть гамака, подтянулся. И опять оказался под водой, которая прибывала быстрее, чем он лез по спасительной сети.

Одежда сковывала движения, делая их неловкими, бессмысленными. И что-то тяжелое ударило по голове, отбирая последние силы. Габриэль сделал последний рывок, чтобы глотнуть воздуха, но уткнулся в чье-то тело. А потом еще в одно. И понял, что пробираться к палубе нет смысла. Тогда он бросился вниз — туда, откуда голодный, беспощадный океан заливался в трюм.

Дыра была страшной. Борт разворотило так, будто его укусила неведомая тварь, вырвав стальными зубами огромный клок. Вода отталкивала Габриэля, но ему удалось уцепиться за колючий край дыры и протиснуться в океан.

Ноги сводило от холода и напряжения; сквозь толщу воды виднелся белый глаз — луна. Оказавшись за бортом, Габриэль отстегнул ремень с тяжелой пряжкой и начал плыть на свет.

Едва он вынырнул, его накрыло волной. Он закрутился, словно в вихре; перед глазами заметались тысячи пузырьков. Он захлебывался, он вымотался, но снова увидел белый равнодушный круглый глаз и рванулся к нему. Мэйту показалось, что кто-то выкрикнул его имя…

Ему все-таки удалось всплыть. Ветер пробирал до костей, хлестал тяжелый дождь, катались высокие, страшные волны, сверкали молнии. В их блеске Габриэль и увидел, как далеко его оттащило от корабля, пожираемого ненасытным океаном.

Плыть было бесполезно. Перекрикивать шторм — тоже. Руки и ноги каменели с каждой звиттой, становились чужими, переставали подчиниться.

Но, к счастью, от корабля оттащило не только его. Из последних сил держась на воде, Габриэль ухватился за деревяшку — не то кусок мачты, не то кусок борта, не то еще чего. И тут же провалился во мрак, холодный и тихий…

Глава 5

Ему снился сон. Снился родной Янтарный остров, лежащий как на ладони среди синего полотна океана. Снились темные скалы, похожие на кривые клыки великана. Снился пихтовый лес, сияющий зеленым пятном посреди серых камней и гор, словно изумруд в перстне. Снились скромные разноцветные сады, овитые сверкающими лентами водопадов. Снились дворцы и замки, по чьим желтым крышам катилось раскаленное солнце.

Он слышал, как шепчет и бранится море, отчаянно наскакивая на скалистые берега. Как кричат голодные серо-белые чайки, широко расправив крылья над волнами. Как воет и гудит ветер в пещерах и шахтах, точно дикий зверь. Как цокают копыта по мостовой — звуки летят, звенят над островом, добираясь до каждого уха. И сам он, мэйт Семи островов, летит, кружится над Янтарным островом, словно вольная птица. Легче перышка. Обгоняя ветер.

Это было прекрасно. Ни боли, ни страха, ни жажды, ни голода. Только он, Габриэль, свободный от тяжести тела, и бескрайнее голубое небо.

А потом с высоты птичьего полета он заметил на берегу тень. Тень не лежала на песке, как ей положено, а стояла, сгорбившись над чем-то. Габриэль не понимал, что за сила тянет его к страшной тени, но сопротивляться ей не мог. Он бросился к берегу, не боясь разбиться, забыв об осторожности и страхе. Тень обладала над ним неизвестной властью. Она управляла им, как капитан управляет кораблем, поворачивая штурвал.

До берега оставалось немного, и Габриэль сумел разглядеть тень. Оказалось, что там, среди рыжеватого песка, стоит самая обычная девушка, закутанная в черные одежды, а не странная тень, как он вначале подумал. На душе стало легче, хотя он до сих пор не понимал, кто им повелевает, заставляя покинуть волшебное небо.

Он замер, повис над берегом напротив девушки, изучая ее заплаканное лицо. И вспомнил его! Это была Лени, худенькая служанка с зелеными глазами. Она почему-то его не замечала, хотя он парил перед ней. Лени, опустив взгляд, тихо вздрагивала от непонятного горя; слезы текли по ее щекам, и в каждой слезинке блестело солнце.

Габриэль хотел позвать ее, но не смог. Вместо этого забулькал, будто у него был полный рот воды. Тогда он приблизился к Лени, прикоснулся к ее плечам. Она вздрогнула, как от озноба, и опять зарыдала, оплакивая кого-то. Прикосновения мэйта были ей неприятны. Габриэль убрал руки с ее плеч и посмотрел туда, куда так упорно глядела убитая горем служанка. И в ужасе увидел себя, лежащего у края моря и завернутого в серый мокрый плащ. Мошкара серой тучей кружила над хладным телом, мелкие рачки ползали по бледному лицу, мухи облепили стеклянные глаза…

Габриэль вздрогнул и проснулся, тяжело дыша. Едва он разлепил веки, как в него острыми когтями, словно стервятник, вцепились воспоминания. Ему казалось, что он до сих пор слышит вопли и визг бездарей, которых топил, перемалывал свирепый поток воды. Перед глазами за несколько звитт промелькнули события печальной ночи. Он ясно увидел, как беспорядочно машет руками в тяжелой воде, среди трупов, пытаясь выбраться на поверхность. Вспомнил, как, изнемогая от нехватки воздуха, вылез из пробитого брюха корабля… Вспомнил огромный белый и круглый глаз, блеск молний, идущий ко дну корабль и его обломок, который в итоге…

Да, он все еще был жив! Он лишился пухлого, кожаного мешочка с монетами, меча, который так старательно ковал Манфрэд, и широкого ремня с красивой тяжелой пряжкой. Но он был жив, вопреки всему. А деньги, клинок и ремень — ничтожная плата за жизнь. Другим, увы, повезло меньше.

Он все еще был жив и, похоже, добрался до Грэйтлэнда. Вопреки отцовской опеке и разгулу морской стихии. Вопреки всему. Он лежал на берегу, на животе, вдыхая запах мокрого песка и соли. Вода лизала ему ноги и тихо шептала за спиной; солнце припекало макушку и золотило песок. Перед глазами бегали рачки, серые, почти прозрачные — мерзкие. Песчаный берег цвета ржи уходил далеко вперед, к зеленой стене неизвестного леса. Увидев полосу леса — настолько широкую, что не хватало взгляда, — Габриэль окончательно убедился, что оказался на великой земле. Пусть и не там, где предполагалось. Но зато не пришлось встречаться с портовыми сверами.

Это не Крабовый берег, понял Габриэль, вспоминая карту Андрии. Рядом с Крабовым берегом не могло быть такого леса. Там были порты и рыбацкие поселки, но не лес. Неужели его донесло до самой Фитии и ее обширных лесов? Нет, вряд ли. Тогда куда?.. Впрочем, решил Габриэль, его местонахождение было не самой серьезной проблемой.

Мысленно поблагодарив богов за свое невероятное спасение, мэйт попробовал пошевелиться. Каждое движение отзывалось резкой болью. Ныли мышцы, гудела голова, а в руках и ногах, казалось, раздробили все кости. Пылал бок, горели ладони, напоминая о ночном хаосе. По ребрам врезал один из отчаявшихся пассажиров, ладони обожгла сеть гамака. После долгого сна чувства обретали прежнюю твердость, обостряя жгучую боль. Мучительно хотелось пить. А плеск и шорох волн позади только усиливали жажду.

На сухих губах ощущался привкус соли. Во рту настолько сухо, будто всю влагу из него выпарили, выжгли неизвестной магией. Габриэль тихо ухмыльнулся, распугивая рачков и вспоминая очередное глупое убеждение бездарей. Они считали, что маг, миркль, способен силой мысли наполнить кувшин вином и из ничего, из пустоты, сотворить хоть каравай, хоть копченую рыбу. Если бы бездари были правы… Ему бы не пришлось сейчас изнемогать от всепоглощающей жажды.

Нужно подниматься, подниматься… Габриэль оперся на руки и, поминая бездарей недобрым словом, приподнялся. Боль наросла, накатила обжигающей волной, из глаз посыпались искры, взор затуманился. Габриэль тяжело задышал и замер, надеясь, что боль хоть немного спадет.

После мьюны ожидания боль и вправду немного стихла. Но только для того, чтобы наброситься с новой силой. Габриэль попытался встать на колени… Но бок обожгло так, будто в него сунули раскаленный нож! В глазах на мгновение потемнело. Габриэль опять застыл, глядя на зеленую полосу леса.

Очередной приступ пронзительной боли мэйт встретил улыбкой, представив себя со стороны — себя, будущего мэнжа, покоренного, стоящего на коленях перед стеной зеленого леса Грэйтлэнда.

Ребра сломаны? Скорее всего. Но это ничего, три-четыре заговора, и кости срастутся. Главное — он жив!

У него есть ноги, чтобы передвигаться, пусть и ослабевшие. И он, вернув силы, пересечет песчаный берег, двинется в сторону леса и пройдет бескрайнюю зеленую стену. Если его не убил океан, не размазал шторм, то он преодолеет и лес, сколько бы времени ни потребовалось.

У него есть руки. С их помощью он совьет заклинание и залечит раны. А потом поймает рака или рыбу и поест, дабы восполнить силы и утолить голод.

У него есть глаза, чтобы видеть.

И, конечно, у него есть нос, чтобы чуять опасность.

Мысль о том, что ему удалось уцелеть, придала сил. Габриэль, постанывая, уперся кулаком во влажный песок. Зашипел, как кот в гневе. И, опасно шатаясь, встал на ноги. Он пришел в Грэйтлэнд поверженным и измученным, но он еще покорит дремучую землю, пообещал себе Габриэль, распрямляя спину.

Он посмотрел по сторонам, вдохнул полной грудью, кашлянул. Слева, в тридцати шагах от него, из песка торчала раковина огромного моллюска. Бледно-розовая, в два человеческих роста, пугающая при мысли о ее владельце.

Габриэлю почудилось, что он уловил человеческий дух. Мэйт опять втянул носом воздух. И опять кашлянул. Запахи и запахи. Несколько десятков запахов. Моря, рыбы, соли, горячего песка, нагретых камней, собственного тела, промокших сапог и… человека.

Возможно, не только ему удалось выжить? Быть может, не только его пощадила стихия? Габриэль бросил взгляд вдоль берега. Пустынная темно-рыжая лента простиралась далеко-далеко, поблескивая под солнцем. Ничего, кроме раковины.

Габриэль сделал первый шаг, и тело содрогнулось от боли. Но он не остановился. Еще один шаг, и еще один. Он медленно пошел по запаху, который еле заметной паутинкой висел, качался над берегом. Исчезал и появлялся вновь.

Солнце жгло нещадно, одежда быстро сохла; воздух над берегом подрагивал от пекла. Запах усиливался возле раковины. Габриэль остановился, переводя дыхание. Еще пять кабитов, всего лишь пять шагов, и он узнает, почему от старой раковины гигантского моллюска тянет человеческим духом.

Раковина оказалось горячей и шершавой. Мэйт оперся на нее одной рукой и заглянул в тень.

В тени бледно-розовой раковины, похожей на колпак, сидел спиной к Габриэлю еле живой светловолосый мальчишка лет десяти, припав к шершавому панцирю плечом. Малец тихо всхлипывал, зарыв одну ладонь в мокрый песок, а другой что-то теребил у груди. На ухе мальчишки запеклась кровь, в растрепанных волосах подсыхали мелкие водоросли; рубаха на спине была порвана в двух местах, обнажая кровоподтеки и ссадины.

Сомнений не было: хнычущий в тени раковины парнишка тоже выбрался с того злополучного корабля.

— Эй, — тихо сказал Габриэль, чтобы не напугать паренька.

Мальчишка застыл, замолк. Потом медленно-медленно повернулся на голос. И заорал, увидев Габриэля. От пронзительного крика у мэйта затрещала голова, словно с жуткого похмелья. Парень резко крутанулся и в испуге начал выползать из тени, перебирая руками по мокрому песку, но не сводя взгляда с незнакомца.

Габриэль узнал мальчишку. Именно этот малец всю дорогу страдал от качки, ко всеобщему раздражению. Удивительно, что он выжил: море и до шторма истощило его. Мэйт вспомнил, как парнишка, крича и размахивая руками, полетел вниз, в прожорливую пасть стихии…

— Эй, я тебе ничего не сделаю, — произнес Габриэль, оставаясь на месте. Он вновь закашлял, затем продолжил убеждать испуганного мальчугана: — Ты ведь сын охотника, верно? Я тоже был на том корабле. Мы оба спаслись.

Вода качалась и пенилась вокруг испуганного сына охотника, когда он наконец-то остановился. Испуг сменился настороженностью, что уже было неплохо.

— Выбирайся оттуда, — махнул рукой Габриэль, кашлянул и положил ладонь на бок, где боль разгоралась от любого движения или слова. — Не бойся. Я тебя не трону.

К удивлению Габриэля, мальчишка не последовал разумному совету. Вместо этого сын охотника взял свой серебристый литус, сверкающий на груди, и внимательно посмотрел сквозь кольцо на Габриэля. И, видимо, остался доволен результатом. Веревочка дернулась, серебристый круг с четырьмя короткими лучами скатился на грудь.

Парень наконец-то поднялся на ноги, но шагать навстречу незнакомцу не спешил, предпочитая оставаться в воде, которая не так давно его едва не убила. Габриэль знал, что литус — своего рода единственный оберег для бездарей, другие им носить запрещено. Круг и четыре луча символизировали солнце, а оно, в свою очередь, соотносилось с Литом. Но что пытался сделать парень, разглядывая незнакомца сквозь круг, мэйт не представлял.

Сын охотника не спеша вылез из воды и, продолжая настороженно глазеть на Габриэля, подошел к раковине. Глаза у парнишки были ярко-голубые, нос и щеки густо усеивали веснушки. Мэйт решил не обижаться на подозрительность парня, представив себя на его месте.

Мальчишка еще раз смерил Габриэля взглядом, затем указал ему в грудь пальцем и четырежды прочертил в воздухе круг.

— Я смотрел на вас, смотрел и подумал, вы мортвый, — произнес сын охотника.

Малец гнусавил не то от простуды, не то от природы и говорил хоть и на олдише, как и большинство бездарей, но заметно окал.

— Я тоже, — шепотом, дабы не разжигать боль в боку, сказал Габриэль. — А почему ты так решил?

— Вы долго там лежали, не двигались.

— Так надо было проверить, — не без упрека сказал Габриэль и грустно улыбнулся.

— Ога, я мертвецов, знаете, как боюсь!

— Не знаю. — Габриэль покачал головой. — Слушай, а что ты там делал? Ну, когда смотрел сквозь литус на меня?

— Проверял.

— Что проверял?

— Не утопля ли вы.

— А-а-а, — произнес Габриэль.

— Вы разве не знали? — с недоверием спросил малец. — У нас в селе всякий знает, как утоплю распознать.

— Никогда не сталкивался с утоплями, поэтому…

— Ваш литус, — мальчишка кивнул Габриэлю на грудь.

— Океан унес, — соврал мэйт.

— Плохо. Недобрый знак.

— Да, — вздохнул Габриэль. — Но Лит нам помог, — решил подыграть он. — Мы оба все еще живы.

Он шагнул и осторожно опустился, сползая по раковине. Стало полегче: ноющую спину подпирал панцирь гигантской твари, тень и влажный песок немного сбивали жару. Сын охотника тоже сел и прислонился спиной к раковине, обхватив колени руками. После чего уронил на них растрепанную светловолосую голову и тихо засопел, бездумно глядя на воду.

Солнце, яркое и огненно-красное, висело над линией горизонта, слепя глаза. Ветер нежно касался моря, катая мелкие волны.

— Тебя как зовут? — спросил Габриэль, приложив ладонь козырьком ко лбу.

— Итан.

— Меня — Габриэль.

Сын охотника горестно вздохнул, как будто ему не понравилось имя мэйта. Но Габриэль понимал, что для этого вздоха, как и для слез, у парня было много причин. Итан не знал, что случилось с его отцом. Выжил ли? Всю дорогу мальчишку выворачивало наизнанку от качки. Потом едва не забрал океан. А теперь он, побитый, голодный, изнывающий от жажды и жары, сидел рядом с таким же бедолагой неизвестно где. Хотя…

— Не знаешь, куда нас выбросило? — без всякой надежды на ответ спросил Габриэль.

— Думаю, мы на Дольнем берегу.

— На «Дальнем»? — уточнил Габриэль.

— Ну да, я так и сказал, — подтвердил Итан.

Габриэль понятия не имел, где раскинулся этот самый Дальний берег, но то, что о нем знал его новый маленький друг, было поистине удивительным. Если парнишка знает, где они очутились, то непременно должен знать, как отсюда выбраться. Тогда почему он не ушел, а остался здесь сгорать под раскаленным солнцем? Задаваясь вопросами, Габриэль даже на пару мьюн забыл о боли и жажде.

— Ты сказал, что «думаешь». То есть ты не уверен?

Габриэль посмотрел на Итана, вдохнул запах его тела, пытаясь увидеть, почуять сомнения. Но парень оставался спокойным и сосредоточенным. Еще и покосился на мэйта так, будто тот не понимал очевидного.

— Да Дольний это берег, — подтвердил Итан. — Вот и раковина, за нами лес. А за ним, — он вздохнул, шмыгнул носом, — мое село.

— Ты бывал раньше на этом берегу?

Итан отрицательно помотал головой.

— Тогда откуда ты знаешь про раковину? — Габриэль вопросительно уставился на Итана. Как малец узнал про раковину, если не был здесь прежде? Почему остался плавиться под солнцем, не ушел в свое родное село? Что за неведомая сила держала парня, пережившего кораблекрушение, на берегу?

— Губа рассказывал, — прогнусавил малец.

— Губа?

— Ога, охотник. Он до берега хаживал.

— Ясно. И чего ты не ушел? — спросил Габриэль и, смерив щупленького светловолосого парня взглядом, предположил: — Леса боишься?

— Не леса, а того, кто в нем живет, — тише, чем прежде, сказал Итан.

Габриэль решил продолжить расспросы. Разговор занимал его, отвлекая от жары, голода и жажды.

— И… кого ты так опасаешься?

— Сверов, — пояснил Итан.

— Постой, это что — Фитийский лес?

— Хму, — в нос усмехнулся Итан. — Нет. Он много дольше.

— Я думал, что дикие сверы живут только там, — удивился Габриэль.

Итан с подозрением покосился на Габриэля. Посмотрел недолго и решил ответить.

— Принц Райвин, к Шме его под колючий хвост… Папка… — Итан запнулся, судорожно вздохнул, с ненавистью глядя на море, но, вопреки ожиданиям мэйта, не проронил и слезы. — Папка сказывал, что прежде никогда в лесу такого страху не было. Пока Райвин в лес сверов не завез. Шесть лет назад.

— Вот как? И зачем он это сделал? От ма… — начал Габриэль и осекся. — От мирклей вас уберечь хотел?

— Не-а. Щенки. Сверы в неволе не плодятся. Губа однажды трех из леса принес. Один сдох, за остальных люди Райвина денег дали. Да столько, что Губа месяц из трактира не вылезал. Даже в столицу ездил. И Джозэф, и Логан, и Крюк — тоже щенков находили. А Погорелец, чтоб его разорвало, как тьму на село пускал, так и пускает. Никому дела нет.

— Погорелец?

— Миркль, — с отвращением пояснил Итан.

— И откуда вы знаете, что это миркль?

— А кто еще людей таскает, скот травит и девок пугает?

— Понятно, — задумчиво произнес Габриэль.

Над берегом, качаясь из стороны в сторону, летела шальная черно-желтая бабочка. Закружилась над гигантской раковиной и, как будто не обращая внимания на двух великанов, забилась в щель, не то охлаждая крылья, не то прячась от кого-то. Признак грозы! Габриэля это порадовало, он внимательно посмотрел в небо. Облака распушились, как светлые волосы Итана; начали громоздиться друг на друга, выстраивая небесные горы. Дождь был неизбежен.

— Мы умрем, — то ли спросил, то ли объявил Итан.

— О, перестань. Глупо было бы умереть, пережив такое, — с улыбкой сказал Габриэль. — Сам подумай, разве Лит стал бы спасать нас, чтобы затем убить?

— Но у нас нет воды, — произнес Итан.

— Человек без воды может прожить несколько дней, — сказал Габриэль и ткнул пальцем в небо. — И полагаю, скоро мы утолим нашу жажду.

Словно подтверждая слова мэйта, небеса сотряс гром. И покатился волнами, неся спасительную влагу…

Глава 6

Итан вылез из тени здоровенного дерева, до чьей вершины не дотягивался взгляд, попал под косую полосу желтого света, шмыгнул носом и протянул мэйту горсть грибных шляпок.

— Ты уверен, что это можно есть? — Габриэль взял предложенное и теперь с сомнением смотрел на мелкие рыжеватые грибные шляпки в своей ладони. — Некоторые грибы могут отправить человека на тот свет.

Сын охотника ответил демонстративным чавканьем. И, не переставая жевать, торопливо направился в сторону ярко-зеленого пятна травы. Габриэль посмотрел ему вслед. Шли третьи сутки пути, и за это время малец еще ни разу не ошибся. Стоило ли сомневаться в этот раз?..

— Ну ладно, — тихо сказал Габриэль и отправил грибную шляпку в рот.

Фламка, как назвал гриб сын охотника, оказалась мягкой, точно размоченный хлеб, и совершенно безвкусной. Но тоскующий по сытной трапезе желудок все равно принял его без пререканий. Одними лечебными заговорами раны не залатать, понимал Габриэль, продолжая глотать пресную грибную кашицу.

Справа, за колоннами древних деревьев, кто-то пронесся, и мэйт настороженно замер. Зверь пробежал так близко, что Габриэль почувствовал, как вибрирует земля под ногами. Он вдохнул и прислушался, не сходя с места.

Лес шумел. Фыркал, как уставшая лошадь, шуршал листьями, стрекотал и жужжал разными оттенками. Звуки и отзвуки то и дело менялись, переплетались, и отделить один от другого порой было сложно. На смену дробному стуку приходил звонкий свист, а его прерывал чей-то печальный вой. Лес шумел и пах. Сотнями, тысячами незнакомых запахов, от которых кружилась голова. И с каждым новым днем, с каждым пройденным шагом запахов становилось только больше. Карнавал незнакомых запахов и звуков поражал и одновременно держал в напряжении. В первый же день, проведенный в чужом бескрайнем лесу, Габриэль осознал, насколько мало ему известно. Как, несмотря на знания лучших сциников Семи островов, он уязвим. Скромные пихтовые леса Янтарного острова не могли похвастаться и десятой частью того изобилия, которое предлагал безымянный лес Грэйтлэнда.

А еще здесь были еда и древесные соки…

Габриэль еще раз окинул деревья справа взглядом и, поняв, что опасности нет, направился к Итану.

— Кислица, — пояснил сын охотника, почуяв Габриэля за спиной. — Можно есть.

Итан сидел на корточках у зарослей кислицы, щупал ее стебли и листья, похожие на кленовые, и одни оставлял расти дальше, а другие обрывал, складывая в ладошку. Хотя вся кислица, зеленеющая у ног, казалась Габриэлю совершенно одинаковой и ему было интересно узнать правила отбора, он не стал тревожить десятилетнего собирателя. И окончательно уверовал в то, что Итана ему послали боги Элементоса. И не просто послали, а придержали бывалого сына охотника на берегу до того момента, пока мэйт не очухается. Габриэль не представлял, что бы он делал без Итана. Ибо здешние грибы и растения были незнакомы мэйту. А те, что он узнавал, годились только для приготовления ядов.

Юный Итан знал о лесе, по всей видимости, больше, чем любой сциник Семи островов. Да и не только о лесе. Взять хотя бы литусы. Выяснилось, что они бывают не только золотыми, но также серебряными, медными и даже железными. Все зависит от достатка. При этом бог солнца и неба Лит абсолютно не против неблагородных металлов для своего знака. А если посмотреть сквозь круг литуса на человека, то можно определить, кто перед тобой: живой человек или утопля.

— Вот. — Итан дал Габриэлю листья, сам сунул в рот один и зашагал вперед.

Габриэль тщательно вытер зеленый лист, запихал его в рот и еще до того, как начать жевать, поморщился. Вопреки ожиданиям, все оказалось не так уж плохо, когда листья захрустели на зубах. Нет, на вкус кислица действительно была кислой, но не до такой степени, чтобы морщить лицо. В отличие от горьких водянистых стеблей веллиса, найденных вчера Итаном. Та еще была гадость, но зато утоляла жажду.

Мэйт быстро догнал Итана, поравнялся с ним. Вытащил из кармана острый камешек и продолжил затачивать конец палки длиною в три кабита, чтобы не выглядеть в глазах мальчишки совсем уж бесполезным в пути.

Габриэль вспомнил вопрос Итана и свой утвердительный ответ: «Если сверы нападут, будешь меня защищать?» — «Да, буду». Боги милостивые, такой уверенный ответ…

Сверы. Огромные мохнатые твари с мощным языком, способным дважды обвить человеческое тело. В отличие от местных грибов, ягод и цветов, сверов Габриэль видел. На огромных картинах, в толстых книгах. И не раз слышал про них. Про то, как они одним ударом лапы убивали чародеев. Как рвали им глотки клыками. Как ломали хребты, обмотав уязвимые человеческие тела мощными языками. Как рассекали черепа острыми, словно клинки, костяными концами хвоста. Однако подобные им смертельно опасные твари водились и на Семи островах. Те же шипохвосты, к примеру. Но никто из них по одному лишь запаху не мог отличить бездаря от мага. А сверы могли… И страшнее их для чародеев были, наверное, лишь хвиллы, от укуса которых, по слухам, маги сгорали заживо в мгновение ока. Слава богам, хвиллы водились на краю света, в Даркве, и не поддавались приручению, в отличие от сверов.

Габриэль поглядел на палку: ее конец затачивать дальше было некуда. И убрал камень в карман. Итан шагал рядом, твердо, быстро, но почти бесшумно. Он не смотрел вниз, однако его ноги как будто сами выбирали, куда ступить, чтобы под пяткой не хрустнула ветка. Глядя на него, на его походку, Габриэль с огорчением признал, что этот светловолосый мальчишка в серой порванной рубашке легко справился бы и без мэйта.

Сын охотника оказался идеальным спутником. Он был молчалив, но, если его спрашивали, отвечал без раздражения и по существу. Особенно когда дело не касалось совсем уже очевидных истин для любого сельского жителя Грэйтлэнда. Но, увы, даже сын охотника понятия не имел, сколько дней потребуется для того, чтобы пересечь лес.

И, хвала богам, Итан не был любопытным. Единственное, что спросил: откуда родом его новый взрослый друг? Этого было для него достаточно. Вкупе со знанием того, что Габриэль не утопля. Мэйту равнодушие мальчишки казалось странным и даже немного задевало. Итану было все равно, сколько лет его спутнику. Чем он промышляет. И что делал на Безымянном острове, перед тем как сесть на этот злополучный корабль? А ведь Габриэль потратил не один день, придумывая историю своей жизни. Сколько библиотек было перерыто! Сколько книг пролистано! Сколько перьев затуплено о бумагу в долгих попытках написать правдоподобную историю несуществующего восемнадцатилетнего юноши! А настоящим осталось только имя — то, что не могло вызывать подозрение в Грэйтлэнде. И что в результате? Оказалось достаточно пары фраз о выдуманном далеком городе… Впрочем, парня можно понять. Трое суток назад он, возможно, потерял отца. А мать три года назад забрал мифический миркль по прозвищу Погорелец, никак не дававший Габриэлю покоя. Мэйт был уверен, что никакого миркля нет и в помине. Ну а всем сельским бедам, от мора скота до пропажи жителей, можно запросто найти разумное объяснение. Если размышлять здраво, а не видеть в каждом кострище пляску демонов, нервно потирая литус на груди.

Габриэлю было неудобно, стыдно расспрашивать Итана о таинственном миркле, который якобы утащил его мать и держал в страхе село много лет. Трое суток мэйт отчаянно терпел, прогоняя мысли о миркле — возможно, последнем в Грэйтлэнде. Но любопытство лишь разгоралось, и при этом боль, жажда и голод ослабевали, растворялись в глубине сознания, уступая место фантазии и грезам.

Постепенно ему становилось легче. В голове больше не звонил колокол от каждого звука, боль в боку стихла; раны почти затянулись. Остались только синяки да мелкие ссадины. Они должны были зажить сами собой и убедить Итана в том, что его спутник — самый обычный бездарь из далекого города с труднопроизносимым названием. Лесные дары, пусть и скромные, и постоянные заговоры сделали свое дело.

Габриэль посмотрел на Итана и улыбнулся, понимая, что поступал правильно, расчетливо. Произносил заговоры по ночам, когда мальчишка спал. Прикинулся, да простят его боги Элементоса, литуистом, чтобы расположить к себе. Не сводил синяки и шишки, выставляя их напоказ. Забыл про магию, запер ее в собственном изнуренном теле. Обдумывал каждый вопрос, перед тем как его задать. И если бы не свойственное ему любопытство, на Семи островах заводившее его в древние опасные шахты или в логово шипохвоста, он никогда не спросил бы Итана о сельском миркле.

— Расскажи мне о Погорельце, — с равнодушным видом попросил Габриэль, трогая большим пальцем острие палки. — Ты сам его видел?

— Нет, — ответил мальчишка, продолжая спокойно идти.

Ответ поразил Габриэля. Он ожидал, что сейчас-то ему нарисуют злобного миркля. С бараньими рогами на башке, красным пламенем в глазах и мохнатым хвостом на заднице. Но Итан ответил совершенно честно, хотя мог бы и наврать, описав свой героический побег от свирепого чудища.

Потрясенный Габриэль растерялся, задумался и не заметил, как нос сапога влез под торчащий из земли корень. Последствия были предсказуемы. Мэйт, взмахнув руками, шлепнулся на землю. Но тут же поднялся, чтобы не казаться ловкому и тихому спутнику совершеннейшим растяпой.

Итан не проронил ни слова осуждения, хотя имел полное право упрекнуть спутника и даже обругать. Только на мгновение глянул в небеса, очевидно, интересуясь, зачем ему подсунули эдакую обузу. После чего вновь зашагал как ни в чем не бывало.

Габриэль опять поравнялся с Итаном, на сей раз внимательно глядя под ноги, чтобы не грохнуться снова. Солнце слабело; желтые ленты света, свешивающиеся с неба, путались, застревали в плотной паутине пушистых ветвей и блекли. На бескрайний лес медленно опускалась серая пелена.

— А его кто-нибудь вообще видел?

— Видели, — уверенно ответил Итан. — Многие. Только издали.

— И какой он — миркль? — сгорал от любопытства Габриэль.

— Стро-о-ошный, — спокойно сказал сын охотника. — С волчьей башкой. Лохматый, точно пес, вместо рук — лапы с когтями. А при ходьбе костями гремит, что у него на шее висят.

Габриэль еле сдержал смех, прикусив до боли нижнюю губу. Нет, он вполне допускал, что чересчур набожные сельчане что-то или кого-то видели. Возможно, медведя, пришедшего ночью к селу на запах мясной похлебки. Но существо, описываемое Итаном, никак не походило на миркля. Потому что он сам, мэйт Семи островов, был самым настоящим мирклем, и все его предки, и все его друзья, и все его слуги, и все его сциники тоже были самыми настоящими мирклями. И ни один из них точно не имел ни волчьей головы, ни мохнатых лап. С другой стороны, если все бездари представляли мирклей так, как их представлял Итан, то это только на руку любому чародею.

— А почему вы называете его Погорельцем?

— Известно почему, — с видом всезнающего мудреца ответил Итан. — Он из старого рыбацкого поселка приходит. Там его логово.

— Поселок горел? — предположил Габриэль.

— Ога. Говорят, там довно миркли жили.

— А теперь там кто-нибудь живет?

— Нет. Дурное место, проклятое. Много крови, много смерти.

— Ты в нем бывал?

— Я ж не дурак.

— Ясно, — с пониманием покивал Габриэль. — А что же волисты?

— Папка говорит, что приезжали. Ходили в поселок, но ничего, кроме пепелища, не нашли.

— Видать, хитер миркль, — с уважением сказал Габриэль и резко остановился. — Стой! — беспокойно произнес он, хватая Итана за плечо.

— Что? — Сын охотника почуял тревогу, поглядел по сторонам и, подняв белобрысую голову, вопросительно и требовательно уставился на мэйта, не видя опасности.

— Ты разве не чувствуешь? — Габриэль втянул носом воздух, через силу вбивая в легкие омерзительный запах угрозы и смерти.

Роскошный букет, собранный из свежих лесных запахов, завял, почернел, рассыпался прахом, уступая место резкому, всесокрушающему смраду. Итан, шмыгая носом, принюхался. После чего расслабился, сбросив плащ тревоги.

— Обычное дело, — пожал Итан плечами. — Тухлятина. Зверь какой-нибудь помер. Вот и лежит, мух кормит, пока до костей не сгниет.

Габриэль отпустил мальчишеское плечо, дабы не выглядеть паникером. Но остался на месте, стараясь прочесть запах. Для носа бездаря — это действительно был просто запах тухлятины. Для чуткого носа мага — нет. За непробиваемой стеной вони таилась угроза. Мэйт это чувствовал, продолжая нюхать, видеть тошнотворный запах, обступающий со всех сторон.

Итан подергал его за ладонь. Габриэль даже не взглянул на него, не покидая облако смрада. Плевать, что подумает мальчишка. Главное сейчас — понять запах, найти его источник. Потому что совсем не запах гниющего зверя почуял нос мага. Было что-то еще. Что-то злое. И именно это заставило остановиться.

Вонь обжигала ноздри, путала следы, скрывая угрозу. И поддалась, пусть и на миг! Новый запах вспыхнул и тут же растаял, как снежинка на горячей руке. Но Габриэлю хватило и этого мига, чтобы прочесть и запомнить жгучий запах неведомого зверя. Страшный запах псины.

Внезапно запах стал гуще, основательно пробил преграду вони, исходящей от тлеющей плоти. И покатился с запада волной прямо на Габриэля. Рука мэйта крепко сжала заостренную палку; ладони взмокли.

— Итан, прячься! Скорее! — в испуге произнес Габриэль, ожидая неведомого противника.

Сын охотника в панике заметался от дерева к дереву, не зная, что делать. Взгляд мэйта забегал, отыскивая место для напуганного мальчишки.

— Колючки! Кусты! К ним! За них! — Габриэль сорвался на крик.

Волна угрожающего запаха докатилась до мэйта. Обрушилась на него, предвещая скорое появление зверя. Послышались глухой топот, фырканье, шипение, похожее на кошачье, но громче и злее; земля начала сотрясаться.

Габриэль оцепенел при виде врага. При виде свера, который был больше и страшнее тварей, изображенных на картинах. Холод страха пробил мэйта с головы до ног, а следом по всему телу разлилась горячая магия, требуя немедленного выхода.

Полсотни шагов. Мохнатая серая тварь размером с медведя оголила клыки и издала боевой рев. А мэйт остался на месте. Ему казалось, что ноги приросли к земле. Бежать, поворачиваться спиной к смертельной опасности нельзя — увы, это было единственное, что понимал мэйт, завороженный несущейся тварью.

Сорок шагов. Хруст веток. Можно разглядеть голову, похожую на волчью: в отличие от тела и лап, она не покрыта густой серой шерстью, а лысая и светлая, будто с нее содрали кожу до костей; на морде темнеет огромный нос. Земля содрогается от тяжелого, глухого топанья. Видно, как из-под лап свера летят комья земли и травы; он подбрасывает листву высоко, словно ураган. Решения по-прежнему нет. Магия, искушая и разгораясь, искорками катается по ладоням. Но ей нельзя подчиняться. Если Итан увидит волшебство, то в спасении не будет никакого смысла.

Тридцать шагов. С ног падают оковы, в них появляется сила. Свер как будто все время щурится, но это не так. Просто у него такие глаза. Тонкие, черные и блестящие полоски глаз на лысой морде качаются из стороны в сторону, в такт бегу.

Близко. Очень близко. Тварь, распахнув пасть в предвкушении добычи, прыгает…

Габриэль пригнулся и сделал кувырок. Чувства обострились вовремя. Но обострилась и боль.

Послышался глухой удар, будто в дерево бросили мешок с песком.

Мэйт вскочил на ноги, быстро развернулся, выставляя заостренную палку перед собой. И застыл в угрожающей стойке. Судя по всему, свер налетел на дерево. Все еще падали мелкие листья, сама тварь потряхивала головой. Черные блестящие глаза двумя наконечниками стрел были направлены на мэйта, который совершенно не представлял, что делать дальше. Страх мешал мыслить здраво.

По всей видимости, удар серьезно остудил горячее безрассудство твари, заставив ее думать. Свер не бросился с новой атакой сразу. Помахивал длинным хвостом, переминался с лапы на лапу, скалился, фыркал, собирая белую кожу в складки возле пасти, но не наступал, изучая противника.

Габриэль даже подумал, что тварь отступит, уйдет в свою нору, не найдя решения. Но понял, что ошибся, когда из распахнутой пасти в его сторону со щелчком метнулась широкая бордовая лента. Так быстро, что мэйт не успел уклониться. Звитта. Всего лишь звитта. И мокрый, вонючий язык, подобно змее, обвил, сдавил тело, разжигая боль в боку. Мэйта резко бросило вперед — туда, к распахнутой пасти. Ноги подвели его, и он, взмахнув руками, грохнулся на землю. Перед глазами закружился лес.

Итог схватки решали мгновения. Превозмогая невероятную боль, Габриэль ударил в натянутый язык острием палки. И пробил его! Из раны фонтаном брызнула кровь, тварь заревела, метнулась влево, потом вправо, таская Габриэля по земле; бордовая лента начала судорожно дергаться, хватка слабела. Мэйт ухватился за палку с обоих концов и отчаянно потянул ее поперек языка, стараясь его разорвать, стараясь причинить твари как можно больше боли.

Руки стали мокрыми от крови и слизи; в ушах звенело от рева раненой твари; в боку пульсировала боль, из глаз сыпались искры. Но Габриэль продолжал рвать язык, чувствуя, как лицо и грудь мокнут от вонючей крови свера. Мэйту даже удалось подняться на колени, когда тварь дернулась назад и в сторону, решив разорвать собственный язык пополам.

В голове заплясали слова заклинания. Габриэль опять оказался на земле, потеряв противника из виду. Но тут же перевернулся на спину, сплел пальцы в тайном знаке, предвидя атаку. И… понял, что победил. Глухой топот раненого свера несся по лесу, затихая с каждой звиттой.

Подниматься не было сил. Тайный знак распался, ладони бессильно упали на грудь. Перед глазами покачивался высокий зеленый купол с серо-голубыми прорехами неба.

Габриэль не знал, сколько бы он пролежал вот так, без движения, слушая шум леса и собственного сердца, если бы не Итан. В пылу драки мэйт совсем забыл про своего юного спутника. Итан молча встал у ног Габриэля. Лицо у мальчишки было бледным и потным; на рубашке и штанах поблескивали серебристо-зеленые колючки. В правой руке Итан держал палку, с которой капала кровь.

— Вы храбрый, — тихо сказал он и, приподняв палку, взял ее второй рукой и подал Габриэлю так, как обычно подают мечи искусной работы.

Габриэль грустно улыбнулся и, тяжело дыша, поднялся. У его ног лежал длинный язык, похожий на дохлую змею с бордовой кожей. От языка тянулся кровавый след, уходя на восток. По языку уже ползали черные муравьи, ширилось облако мошкары.

Мэйт стянул с себя рубаху, отер ею лицо, руки и заостренную палку, спасшую ему жизнь. После чего бросил рваную, мокрую от пота и крови хламиду в сторону.

— Вы можете идти? — спросил Итан.

Габриэль вздохнул, кивнул и, опираясь на палку, сделал первый шаг.

Сумерки сгущались; смрад гниющей плоти по-прежнему плавал в лесном воздухе. Сын охотника, как обычно, шел впереди. Но теперь медленнее, чем прежде, и часто оборачивался. Габриэль смотрел Итану в спину, представляя, как тот поступил бы, если бы заклинание вырвалось наружу. Испугался бы, поняв, что трое суток вел миркля? Наверное, да. Сбежал бы? Возможно. Или, дождавшись момента, воспользовавшись бессилием спутника, воткнул бы ему в сердце ту самую палку, чтобы отомстить за пропавшую мать?.. От последней мысли Габриэлю стало не по себе. Он смотрел на Итана, на его растрепанные светлые волосы, на худые плечи и шею в веснушках и не мог вообразить, чтобы этот курносый мальчишка своими руками, не раздумывая, прикончил бы человека. Нет, не человека — миркля, выродка. Того, по чьим венам текла кровь демонов.

Через пятнадцать шагов смрад набрал такую силу, что Габриэля едва не вывернуло наизнанку. Итан оказался прав: неподалеку от места схватки со свером, в гудящей туче пирующих мух, лежал мертвый кабан.

Габриэль зажал нос и прибавил ходу, обгоняя Итана. Но, куда бы ни сворачивал, обязательно натыкался взглядом на рога, черепа и белеющие кости животных. Дорога, устланная костями, не сулила ничего хорошего. Однако, вопреки опасениям, вывела не к новому сверу, а к озеру. Лес, казавшийся бесконечным, расступился так внезапно, что Габриэль, гонимый тошнотворным запахом, едва не полетел с обрыва. Мэйт застыл в шаге от него, глянул вниз, оценивая высоту и крутость. Подошел Итан и тоже посмотрел вниз. После чего начал спускаться, цепляясь руками за толстые корни, которые ползли к воде, точно морские чудища, выброшенные на сушу.

Обрыв был крут, высок, но преодолим. А кроме того, лишь он отделял путников от серебристого блюда озера — лучшей награды за победу над свером. И мэйт не стал медлить. Бросив палку вперед, он начал медленно сползать к берегу, хватаясь уставшими руками за шершавые корни, как это делал Итан.

Сыпались песок и камни, земля отходила комьями и катилась вниз, оголяя корни. Но спуск прошел без осложнений. Габриэль повернулся к озеру и еле сдержался, чтобы сразу не прыгнуть в него. Был велик соблазн смыть вонь и липкий пот, напиться наконец так, чтобы раздуло живот. Однако круг из костей животных и рыб, где оказался мэйт, предостерегал от желанного купания. И не только Габриэля. Итан тоже не рискнул купаться рядом с логовом свера. Мальчишка бежал вдоль берега, постепенно сворачивая к озеру.

Все равно слишком близко, подумал Габриэль, когда Итан с разбегу нырнул в озеро. Мэйт подобрал палку и заковылял к тому месту, где плескался, поднимая в воздух серебристые брызги, сын охотника…

Торопливо стянув сапоги и штаны, Габриэль залез в воду. И почувствовал, что пьянеет, когда она накрыла его с головой. Вонь, пот, усталость — все это ушло с первым нырком. Щедрое озеро стянуло невидимую шкуру, сотканную из горьких воспоминаний путешествия. Мэйт лег на спину, широко раскинув руки. На серо-голубом небе покачивались редкие облака; золотой диск солнца наполовину утонул за стеной леса; над озером летели тихие всплески, ничуть не мешающие умиротворению.

Впервые с момента кораблекрушения покой овладел Габриэлем, лаская слух, остужая горячую голову, успокаивая сердце. Светлые мысли потекли неспешно. Мэйт вдруг подумал, что до этой счастливой мьюны он до конца не осознавал, что и вправду попал в Грэйтлэнд. Как будто очутиться здесь, на земле бездарей и сверов, далеко-далеко от Семи островов, для чародея было проще простого. А ведь прежде чем оказаться в этом озере, обнесенном зелеными колоннами деревьев, потребовался не один год подготовки. Мечта исполнялась здесь и сейчас, блестела последними солнечными лучами на воде, разливалась лесными ароматами в воздухе. Габриэль улыбнулся, впуская в сердце радость.

Радость. Ей всегда что-то мешало. Жажда и голод, чужие запахи и незнакомые звуки, страх и боль. Но не сейчас…

Озеро подарило легкость и свежесть. Осталась лишь ноющая боль в правом боку. Впрочем, теперь заговорам ничего не мешало. Мэйт посмотрел на Итана. Мальчишка плавал достаточно далеко, чтобы не увидеть волшебство.

Габриэль поплыл к берегу и, нащупав дно, прислонил ладонь к боку. Водоросли приятно щекотали натруженные ноги, вода была такой прозрачной, что даже в сумерках можно было разглядеть каждый камешек, каждого малька внизу.

Мэйт поднял глаза, глядя на берег, и зашептал лечебный заговор. Берег, как и все вокруг, терял очертания и краски под опускающимися сумерками. Корни деревьев, пробивающие обрыв, казались особенно зловещими; груды белых костей стали серыми.

Заговор пришлось прервать — Габриэлю показалось, что кости шевелятся. Сумрак и расстояние мешали определить это наверняка. Покой и радость стремительно отступили перед нахлынувшим страхом.

— Итан, немедленно вылезай! — крикнул Габриэль, выбираясь из воды.

Махнув рукой на штаны и сапоги, поправив набедренную повязку и взяв заостренную палку, мэйт медленно пошел к костяной насыпи. Он надеялся, что ему померещилось. Но уже за пятьдесят шагов до костяного круга понял, что глаза его не подвели. Кости действительно шевелились необъяснимым образом. Но угрозы вроде бы не было.

Итан нагнал Габриэля, когда до зловещего места оставалось пятнадцать шагов. Предвидя вопросы, мэйт указал сыну охотника на кости. И остановился. Чем ближе был костяной круг, тем сильнее нарастал страх.

Но, как выяснилось, для страха не было причин. Во всяком случае, пока. Костяной круг развалился в одном месте, выпуская на берег серого щенка. Тот неуклюже скатился по костям, плюхнулся в песок и с трудом встал на лапы, водя носом по воздуху.

— Щенок свера! — возликовал Итан и, одержимый жаждой золота, бросился к нему.

Габриэль не успел поймать мальчишку. В отличие от ослепленного наживой Итана, мэйт понимал, что задерживаться рядом с логовом сверов было крайне опасно. Родители могли вернуться в любой момент.

Итан поднял щенка за шкирку, словно хвастаясь трофеем перед Габриэлем. Щенок заскулил, зашипел, беспомощно болтая в воздухе лапами.

— Тут еще один! — воскликнул мальчишка и, переступив через кучу костей, вытащил второго щенка.

Габриэль подошел к Итану, возбужденному редкой удачей, и бросил взгляд вдоль стены леса. Щенки продолжали пищать и скулить. Глаза у них уже открылись, но ноги пока не окрепли.

Мэйт хотел коснуться щенка, но тот неожиданно выбросил язык. К ликованию Итана. Сын охотника, потерявший от радости голову, захихикал, когда розовая ленточка обвила указательный палец Габриэля. Итан отпустил щенка, который повис на язычке, покачиваясь из стороны в сторону. Язычок оказался теплым, влажным и удивительно шершавым.

— А-ну, отпусти, — возомнив себя хозяином, приказал щенку Итан.

— Оставь их, — посоветовал Габриэль. — Нужно уйти отсюда.

Итан прижал щенков к груди.

— Я сказал, оставь их! — повысил голос мэйт.

— Вы мне не отец! — повысил голос и сын охотника.

— Неужели ты не понимаешь, что они осложнят нам дорогу? Ты же собственными глазами видел, на что способны их родители. Они станут нас преследовать.

— Я возьму их с собой, — с угрозой прошипел Итан, ничего не желая слушать.

Габриэлю захотелось его ударить. Но он сдержался, заглушая злость воспоминанием о помощи мальчишки.

Некоторое время они стояли друг против друга, глаза в глаза. Пока Габриэль не отвел свой взгляд и холодным, страшным голосом не произнес:

— Поздно.

Мальчишка, невзирая на алчность и гнев, сразу сообразил, что к чему, и в испуге завертел головой. Вдоль края озера несся свер, привлеченный писком детенышей.

— Беги, беги что есть духу. Беги и не поворачивайся, что бы ни случилось. Что бы ты ни услышал.

И Итан побежал со всех ног. К изумлению мэйта, он так и не отпустил щенков. Но на пререкания времени уже не было. Мэйт разжал руку, отпуская палку: на честную схватку со свером не было сил.

Знакомый запах опасности. В надежде, что Итан точно последовал совету, Габриэль скрестил пальцы в знаке, выставляя ладони перед собой. Голос, взывая к магии, грозно загудел, как ветер в трубе. Потекли знакомые слова заклинания; ладони засверкали огненно-алыми искорками…

Последнее слово, и пальцы утонули в волшебном пламени, рвущемся встретиться с целью. Но Габриэль ему не позволил. Он терпеливо ждал. Ждал, когда свер подберется настолько близко, что промахнуться будет невозможно.

Кости затряслись, запрыгали от ударов тяжелых лап несущейся твари, которую нисколько не пугало пламя. Свер летел вперед, не чувствуя опасности. Жалобный зов детенышей глушил его страх, делая тварь невероятно опасной и… уязвимой.

Свер прыгнул с разбегу, нацелив когти на Габриэля. Мэйт глухо выдохнул и дернул руками в сторону смертельно опасного врага, освобождая волшебное пламя.

Рев и визг. Запах гари. И желтая вспышка, в которой исчез прыгнувший свер. Габриэль отскочил в сторону, пропуская огромный ревущий факел.

Кости, крупные и мелкие, прямые и изогнутые, от удара поднялись волной, застучали друг о друга и с глухим звуком посыпались на берег.

Горящий свер глубоко вспахал землю своим мощным телом, разбросав язычки пламени по берегу. Тварь еще была жива, когда Габриэль подошел к ней. Ее язык, ее целый язык, стучал по корням, словно хотел ухватиться за них. Шерсть выгорела почти полностью, кожа почернела и покрылась пузырями. Брюхо твари оголилось, и Габриэль увидел ее соски.

Мать похищенных щенков не сдавалась. Дергалась в предсмертной агонии, продолжая цепляться за жизнь. Мэйт взял длинную острую кость, поднял ее высоко и вонзил в обгоревшую голову, чтобы избавить врага от мучений.

Тварь дернулась в последний раз и затихла. Где-то в тихом сумраке плеснула рыба…

Глава 7

Габриэль не мог поверить, что лес с его жестокими тварями, нестихающим карнавалом запахов и звуков, тайными глубокими озерами, величественными колоннами деревьев и непролазными зарослями наконец-то кончился. Это казалось невероятным, казалось прекрасным сном. При виде холмов мэйт ускорил шаг, потом побежал, словно опасался, что лес его не отпустит.

Последние дни и ночи прошли в постоянной тревоге и напряжении, под писк и шипение щенков, которых нянчил беспечный Итан. После схватки у озера Габриэль все время ждал нового нападения, обращая внимание на каждый шорох, каждый новый запах. Придумывая, как остановить возможного противника… или противников.

Тащить с собой щенков сверов было крайне неразумно и опасно, все равно что ставить указатели на деревьях для зверя. Щенки пахли, оставляя за собой яркий след. Щенки скулили, взывая к помощи. Но, несмотря на очевидные доводы Габриэля, Итан отказывался бросить детенышей свера, сын охотника был непреклонен. И невыносим. Правда, в появлении этих пищащих меховых комочков тоже имелось преимущество. Итан так был поглощен заботой о щенках и мечтами, которые эти щенки могли осуществить, что совершенно не думал о том, каким образом погиб второй свер. Боги были милостивы, и сын охотника по-прежнему не догадывался, что ведет в собственное село настоящего чародея. Или очень ловко скрывал, что не догадывается. Не один раз Габриэль замечал на себе внимательные неприятные взгляды. Но надеялся, что они никак не связаны с его тайной. Возможно, Итан просто опасался за свою жизнь, понимая, что несет в руках целое состояние. Опасения были разумными, соглашался мэйт, примеряя на себя шкуру нищего бездаря.

Ветка, гибкая и колючая, зацепила Габриэля за штаны, словно пытаясь его задержать. Но он даже не остановился, рискуя порвать и без того потрепанную путешествием штанину. Мэйту хотелось поскорее выбраться из леса, который, как фарус-рыба, вначале завлекал, зачаровывал, а потом хотел разорвать на части и сожрать.

Чем ближе были равнины, тем легче становился шаг. Тревога, страх оставляли напряженное тело, улетучиваясь вместе с потом.

Еще несколько шагов, и лес, казавшийся непроходимым и бесконечным, остался за спиной. Остался в прошлом. Габриэль обернулся: теперь даже свер с самым длинным языком не сможет его достать. И остановился, ожидая Итана.

Холмы купались в солнечном свете; небо было удивительно чистым, идеальным — ни единого пятнышка облаков. Мэйт окинул взглядом открывшиеся просторы, все еще поражаясь обширности и богатству земель бездарей. В этих зеленых просторах дышалось как будто легче. Зеленые холмы высокими волнами уходили далеко вперед, к горизонту. Земля, которую можно было бы изменить, вспахать и засеять, лежала в своем первозданном виде.

Для бездаря Итана распахнувшиеся нетронутые бескрайние земли были привычным делом. И он, тиская щенков, молча побрел дальше.

— Долго еще до села? — спросил Габриэль, нагнав его.

Итан помотал головой. С тех пор как сын охотника нашел щенков, он стал замкнутым и неохотно отвечал на вопросы. А чаще просто кивал или отрицательно качал светловолосой головой, как сейчас.

Габриэль тронул мочку уха и пошел следом, представляя, как его окружают сельские жители. Как, подняв руки к небу, восхваляют своего бога Лита за очередное чудо. Как шумят и радуются, обнимая маленького Итана. Как возбужденно расспрашивают его о том и об этом. Как отводят глаза, когда речь заходит о его отце. Как с завистью глядят на два мохнатых комочка в детских руках. И как с подозрением изучают полуголого чужестранца, пришедшего вместе с сыном уважаемого охотника. А затем…

Приятные фантазии засверкали, зашумели в голове мэйта. Мечты захватили его. Мечты о сельской купальне, об огромной бадье с горячей водой, куда можно медленно опустить уставшее, потное тело. О шикарном пире, устроенном в честь храброго и везучего Итана. О вздыхающих сельских девицах, очарованных историей невероятного спасения и победами над свирепыми тварями. О тихой ночи на мягкой, свежей перине, под свист сверчков. Габриэль мечтал и мечтал, отрешаясь от мира, который по-прежнему был строг к нему. Обжигал голую спину ярким солнцем, разгонял все облака. Заставлял напрягать уставшие ноги, подставляя под них высокие холмы. Испытывал жаждой, держа дожди на привязи…

Цепь светлых размышлений звонко лопнула под силой женских криков, доносящихся из-за холма. Итан, первым взошедший на вершину холма, внезапно замер, прижимая щенков к груди. В горячем воздухе резко запахло страхом. Впереди как будто резвился ветер, гоняя воздух, шурша травой и таская женские крики.

Хьол! Габриэль не поверил собственным глазам, когда взобрался на вершину холма. Вдали черный вихрь высотой в три человеческих роста гонял по холмам девушек. Трое из них бежали на восток, им удалось оторваться от быстрого и хищного врага. Двум другим повезло меньше: вихрь, как опытный охотник, точно шел по их следу, куда бы они ни сворачивали.

Щенки поддались всеобщей тревоге и отчаянно заскулили. К запаху страха добавился густой запах магии. Вихрем управляли, как лошадьми. Мастерски. Габриэль взглянул на Итана.

Сын охотника стоял на холме, пораженный, обездвиженный страхом и магией. Жуткие истории о Погорельце, рассказанные мальчишкой, внезапно перестали быть сельскими байками. Маг, создавший вихрь, действительно был жесток. Черная воронка, летевшая над землей, могла в любой миг поглотить двух девушек. Но чародею этого было мало. Он издевался над жертвами, зная, что уже победил. Он изматывал их, заставляя падать, кричать и… холодеть от страха.

Не то чтобы колдовская воронка совсем не тревожила Габриэля. Во всяком случае, не так, как бездарей. Он видел и повыше и потемнее. Да и сам когда-то учился творить подобные вихри, а также защищаться от них. Обычная стихия, вызванная к жизни магией, которую несложно разрушить, если знать как. Но стоит ли? Сомнения — вот что по-настоящему вызывало у мэйта страх, опутывая сознание холодными низкими мыслями.

Сельчанки кричали все тише, теряя силы от бесконечного бега. Они разделились, и вихрь теперь гнался только за одной из них, светловолосой и стройной. Другая девушка, пышная и темноволосая, сидела на земле — видимо, обезумев от страха.

Габриэль оторопел, растерялся. На одной чаше весов лежали собственная безопасность и тайна истинного происхождения, позволяющая беспрепятственно продолжить путешествие. Позволяющая войти в село героем, а затем увидеть Мирацилл. На другой — честь мэйта Семи островов и две человеческие жизни, которые оборвутся, когда чародей наиграется. Увы, спасение сельчанок грозило страшными бедами их спасителю. Разве для этого он, мэйт Семи островов, рискуя жизнью, бился с огромной тварью? Разве для этого он так долго и хитро скрывал свое происхождение, не позволяя магии защищать себя? Чтобы здесь, на безымянных холмах, разрушить волшебный вихрь. А вместе с ним — и свою страшную тайну. Если Итан не видел, как в колдовском пламени сгорел свер, то сейчас…

Мэйт стиснул мочку уха. Принять решение было слишком сложно, чаши весов качались не переставая. Холодный, расчетливый разум опускал первую, горячее сердце — вторую.

Габриэль опять покосился на Итана, словно пытаясь прочесть ответ на его бледном лице, покрытом веснушками. Но не увидел ничего, кроме всепоглощающего страха перед магией.

— Спасите ее. Я знаю, вы можете. Я видел… — вдруг прошептал Итан, не глядя на Габриэля.

Голос мальчишки дрожал. И мэйту показалось, что эта дрожь передалась и ему. Казалось, все тело дрожит от шепота бездаря, словно это и не бездарь вовсе, а истинный маг, произносящий неизвестное заклинание.

Итан принял решение сам, не оставив мэйту выбора. Тайна, оберегаемая молитвами ко всем богам Элементоса, омытая кровью свера, покрытая шепотом ночных заговоров, была раскрыта. Лопнула, как рыбий пузырь. Теперь нужно действовать. Нужно бежать со всех ног.

И Габриэль побежал. Навстречу опасности. Восхищаясь смелостью десятилетнего мальчишки. Потому что не только слова Итана определили судьбу сельчанки. Его смелость, она прежде всего понесла ноги мэйта по высоким холмам, наполняя их силой и заставляя спасать бездарку.

Ради сельчанки Итан не побоялся рискнуть собственной жизнью. Он ведь наверняка понимал, что может сотворить его могущественный спутник с ним, желая сберечь свой страшный секрет. Он видел, как в яркой, колдовской вспышке заревела тварь. Но все равно решился помочь несчастной девушке. Хотя находился неподалеку от родного дома и держал в руках бесценных щенков, способных обеспечить его на долгие годы.

Однако почему, зная сущность спутника, не сбежал? Защита. Конечно, защита. Итан понимал, что сверы могут вернуться. Из-за нее он терпел рядом с собой миркля, понял Габриэль. Итану нужно было выбраться из проклятого леса. И мальчишка пересек его, закопав страх и ненависть к мирклю настолько глубоко, насколько это было возможно.

Пот лился по спине, в ногах, казалось, болела каждая мышца; вихрь становился все ближе, гудел и кружился, подбрасывая землю, вырывая траву. Но Габриэль не сбавлял темпа, продолжая задаваться вопросами.

А что сделал бы Итан, если бы благополучно добрался до села? Если бы не было испуганных сельчанок? Если бы колдовской вихрь не гонял одну из них? Если бы ему не пришлось делать жестокий выбор?.. Сохранил бы тайну спасителя или отдал бы его на растерзание волистам?..

При мысли о волистах, о том, что они могли сделать, Габриэль запнулся, однако устоял на ногах. Рассудок, расчетливый и жестокий, как сами волисты, нанес страшный внезапный удар. Одна лишь мысль о том, что от мальчишки следовало бы избавиться еще там, в лесу, где его никто не нашел бы, заставила спотыкаться, отнимая силы. Впрочем, был и другой вариант, способный сохранить жизнь. Бежать и бежать, не останавливаясь. Плюнуть на вихрь, на беспомощных бездарей, которые все равно не оценили бы помощи миркля. Но нужна ли такая жизнь, с таким тяжким грузом?..

Мерзкие мысли не умолкали, заглушая слова заклинания. Становились слишком опасными для грядущего поединка. Габриэль понимал, что сейчас, когда до вихря осталось не больше ста шагов, вопросы требовалось запереть в крепкой темнице. Оставить их на будущее, полностью сосредоточившись на реальности. Хвала богам, разум, совсем недавно предложивший убить мальчишку, во имя спасения своего хозяина с этим согласился.

В голове прояснилось. Память, как темное море, вытолкнула из своих глубин слова заклинания, способного обуздать, разрушить, рассеять стихию. Хотя произносить их было еще рано. Снаружи вихрь был неуязвим, уничтожить его можно только изнутри.

Тело обдало холодом; ветер загудел в ушах. Перед глазами закружилась пыль; в лицо полетели мелкие камни и комья земли. Тугой поток воздуха забился в мокрую от пота грудь, пока лишь предупреждая об опасности. Но Габриэль и не думал следовать предупреждению. Напротив, он, прикрывая глаза от пыли, прыгнул в колдовской водоворот.

Вихрь подхватил мэйта, сжал его мощными, невидимыми лапами, захлестал кнутами по горячей коже.

Колдовской смерч, ревущий, свирепый и черный, подбросил мэйта, закружил его. Смертельная пляска вихря и человека началась. Шум заглушил все прочие звуки, песчаный столб стал царапать кожу. Земля и небо метались перед глазами. И глас разума, бранясь и взывая к богам, запоздало завопил о глупости поступка, который может стоить жизни. Впрочем, назад дороги не было. Как нет ее у человека, безрассудно, с закрытыми глазами, прыгнувшего с неизвестной скалы в надежде упасть в море, а не на острые камни.

Габриэля затошнило от тряски и кувырков. Он старался изо всех сил отвлечься от злой стихии, вспоминая уроки. Но пока выходило неважно. Темный вихрь, похожий на огромный хобот, казался несокрушимым. Он внушал уважение и страх, путавший слова заклинания и баламутивший воспоминания.

Еще один круг над землей, голубые и зеленые вспышки. И колдовской вихрь распахнул свою пасть, глотая мэйта. Черные, неустанно вращающиеся стены сомкнулись вокруг Габриэля, магическая сила подбросила его выше и закружила волчком, не позволяя поднять руки. А их нужно было поднять, чтобы разрушить бушующую магию.

Вихрь затыкал рот, сносил слова заклинания с губ, бил, хлестал и вязал одновременно. Габриэлю показалось, что он оглох; в голове стоял лишь невообразимый шум. Песок скрипел на зубах, забивал глаза. От дикого танца тугого холодного потока воздуха дышать было трудно. Вихрь не давал ни малейшей возможности соблюсти все условия, необходимые для заклинания. Смерч, летевший и гудящий над холмами, совсем не походил на те, что творили во время уроков милосердные сциники. Слишком милосердные.

Габриэль уже не надеялся поднять руки так, как это требовалось. Однако ему удалось сплести пальцы и, невзирая на безумие, царившее вокруг, произнести, выплюнуть вместе с песком еще несколько слов.

Магия неохотно, тонкими ручейками подкатывала к ладоням, словно остатки влаги из высохшего источника. Вместе со своим хозяином она как будто опасалась проиграть, страшилась безжалостного вихря. Но, к счастью, все еще подчинялась мэйту.

Габриэль почувствовал, как жестоко, точно иглами, закололо ладони. И растопырил пыльцы, брызгая магией. Белые и блестящие, почти незаметные в колдовском круговороте молнии ударили из обеих рук. Разрезая тьму, вплетаясь в нее, танцуя вместе с ней неистовый танец под рев, гул воздуха. Ярко-белая искрящаяся спираль блеснула в черном столбе, пробив его снизу доверху. Удар был нанесен, оставалось только ждать, беспомощно вращаясь в темноте.

Вихрь ощутил удар и, продолжая кружить Габриэля, зашатался, запрыгал, заметался по холмам, как когда-то метались сельчанки. И внезапно сузился, не то предчувствуя кончину, не то собираясь с силами для новой атаки.

Сквозь щелки век Габриэль в ужасе увидел, как раны на черном теле вихря стремительно затягиваются, а белая спираль, сплетенная из молний, растворяется во тьме. Но это было только начало. Залечив раны, смерч начал меняться. Тьма сгустилась, образуя тесный, как пивная бочка, кокон, где продолжал гудеть и вращаться воздух, не давая Габриэлю ни вздохнуть, ни шевельнуться. Мрак, холодный и ловкий, оплел мэйта, сдавил своими жестокими щупальцами, лишая всякой надежды на спасение. Бешеная боль пронзила тело насквозь.

Пытаясь глотнуть воздуха, теряя сознание, Габриэль подумал, что умирает…

Глава 8

Мир был покрыт туманом, где прятались призраки. Их голоса звучали отдаленно, неразборчиво и глухо, как со дна колодца. Иногда Габриэль видел неясные лица, подсвеченные дрожащим и мутным светом. Они выступали из густого тумана лишь на мгновение, а затем расплывались, растворялись в нем, словно две крупные капли белой краски, упавшие в воду.

Мэйт не знал, есть ли в нем еще хоть капля жизни или всю ее выпила голодная, хищная тьма. Сознание, как и все вокруг, заволокло жаркой мглой. Последнее воспоминание лишь наполняло тело страхом и обжигало болью, но не давало ясности. Габриэль помнил, как он прыгнул в черную пасть гигантского вихря, как закружился в нем, пытаясь разрушить. А потом…

Потом была тьма. И она возвращалась всякий раз, когда мэйту казалось, что он вот-вот очнется, сбросив тугие многочисленные путы, порожденные магией. Тьма пугала его больше всего. Он боялся, что она может забрать его навсегда. И радовался, когда приходили призраки. Их явление давало робкую надежду на то, что он не сгинет в темной бездне.

Призраки шевелили губами, шептали, но Габриэль не понимал ни слова. А когда хотел спросить сам, то вновь проваливался во мрак, где не было даже тумана. Была только вечная ночь, без лунного и звездного света. Страшная ночь. И чтобы не остаться в ней навсегда, мэйт цеплялся за воспоминания, как за веревку, брошенную в глубокую яму.

Он вспоминал теплую улыбку отца, его длинные серебристо-серые волосы. И прелестную Лени с ее звонким детским голосом. И светловолосого курносого мальчишку, смотрящего на незнакомца сквозь круг литуса. И бесконечную полосу безымянного леса, его бессчетные запахи и звуки. И холмы Грэйтлэнда, походившие на огромное, зеленое и волнистое море. Иногда воспоминания помогали, иногда — нет…

Внезапно сквозь толщу воспоминаний, сквозь морок пробился нечеткий звук — не то стон, не то звон — и, вибрируя, понесся по безмолвному миру десятью тысячами гремящих, кричащих воинов, оживляя этот странный мир, раскалывая густую тьму на мелкие осколки. Звук не стихал со временем. Наоборот, нарастал, как шум летящего войска. А вместе с ним нарастала и боль.

Тело, миг назад казавшееся легким, как дымка, неожиданно обрело вес. Габриэля будто вытолкнуло со дна реки на ее поверхность. Подбросило безжалостно и сильно — в бурлящий, стремительный поток. Ноги, руки дернулись, по спине разлилась боль, свет ослепил глаза, в нос ударил запах пота. Звуки и запахи сразу вцепились в очнувшегося мэйта.

— Хвала богам, — произнесли за стеной света. Произнесли тихо, без особой радости, но и без злобы, словно для порядка.

Голос принадлежал мужчине. Габриэль попытался встать, но измор тяжелой лапой придавил немощное тело к ложу.

— Не вставай, ты еще слишком слаб, — предупредили мэйта.

Из раздраженных глаз, привыкших к темноте, невольно потекли слезы. Широкое желтое пятно света, повисшее над Габриэлем, двинулось в сторону и опустилось, открывая незнакомца. Смуглый крепкий мужчина пододвинул стул к кровати, опустился на него и поставил волшебный фонарь на пол.

Габриэль встретился взглядом с незнакомцем: в чужих серых глазах вроде бы не таилась угроза, но и дружелюбными их назвать было нельзя. Впрочем, подрагивающие огоньки волшебного фонаря мешали полностью прочесть внимательный взгляд.

Незнакомец молчал, словно давал Габриэлю время прийти в себя, осмотреться, вспомнить. И мэйт воспользовался этим негласным великодушным предложением. Место, где он лежал, сложно было назвать комнатой. Даже в рыбацких хижинах на Семи островах светлее и просторнее. Потолок нависал так низко, что казалось если подняться, то непременно заденешь его головой. На стенах из серого камня с красными прожилками не было ничего: ни полок, ни крючков. Да что там стены — здесь не имелось даже окон, поэтому воздух был жесткий и с неохотой лез в легкие. В двух шагах от ног темнел провал входа в форме арки. Рядом с кроватью стоял не то крошечный столик, не то большой табурет, плотно заставленный глиняными плошками и грязными склянками. Словом, место напоминало темницу. Габриэль на всякий случай бросил взгляд на ноги, проверяя, не связаны ли они, и вспоминая звук, вытянувший сознание из бреда. Сейчас, когда туман выветрился из головы, Габриэль понял, на что походил тот спасительный звук. На звон цепей. Но, к счастью, ни цепей, ни каких-либо других пут на ногах не было. Да и руки были полностью свободны, их сковывала лишь слабость.

Мэйт убедился, что не был пленником, но это не значит, что узников здесь не было вовсе. Со стороны входа зазвенел металл. И Габриэль увидел, как в сумраке коридора серой змеей скользнула цепь. Мэйт перевел взгляд на незнакомца. Тот продолжал сидеть как ни в чем не бывало, ожидая вопросов. Блестела потная лысина, пролегающая ото лба до макушки; оставшиеся волосы белее белого. Да, незнакомец был седым, а лицо его покрывала заметная сетка морщин, но назвать его стариком язык не поворачивался. В свете волшебного фонаря ясно было видно каждую упругую мышцу. И каждый шрам. На тугой загорелой коже светлые рубцы казались искусственными, приклеенными. А было их столько, словно на груди незнакомца пытались нарисовать острием ножа карту Андрии.

— Ты тот, кого называют Погорельцем? — предположил Габриэль, вспоминая жуткие истории, рассказанные Итаном.

— Можешь звать меня так, если хочешь, — равнодушно ответил маг. — Мне все равно.

— Нет. Я хочу знать твое настоящее имя.

— Готтилф… — ответил чародей и, подумав, не без желчи добавил: — Мой мэйт.

Услышав последнее слово, Габриэль дернул головой и приподнялся на локтях. Обращение Готтилфа ошеломило его. Как, все боги Элементоса, маг узнал, что перед ним сын мэнжа Семи островов? Габриэль с опасением взглянул на чародея, ничего не говоря. Потом крепко задумался, подбирая разумный ответ. Возможно, в горячке…

— Я бредил, — вслух подумал Габриэль. — Так ты понял, кого поймал твой вихрь?

— Вихрь был действительно моим, и ты действительно бредил… — пояснил маг, окинув взглядом Габриэля так, будто видел в первый раз. — Но о твоем высоком роде я узнал намного раньше, чем твои губы прошептали имя мэнжа Семи островов.

Чародей вытянул руку, положил ладонь на грудь Габриэлю и мягко надавил, предлагая мэйту опустить спину. Габриэль не стал противиться: расслабил руки, положил голову на подушку.

Он был потрясен! Мало того, что каждый встречный в Грэйтлэнде рано или поздно догадывался о его происхождении, так еще и делал это каким-то неведомым образом. Ну ладно Итан: мальчика видел схватку на берегу озера. Но Готтилф?..

— Не мучай себя догадками, не трать свои благородные силы зря. Все просто: на тебе лежит печать мэнжа.

Габриэль тяжко вздохнул, услышав о печати мэнжа — о волшебном знаке, невидимом для своего носителя, но открытого для других чародеев. Последний никчемный маг даже в пьяном угаре при взгляде на печать понял бы, что перед ним находится мэйт. Прочел бы ее, как страницу из книги.

Габриэль опять вздохнул, уставившись в потолок. Мысли стремительно ветвились, путались, заполняя горячую голову. Маг, очевидно, почувствовал, что мэйта сейчас лучше не трогать. Он молча поднял глиняную плошку, помешивая зеленоватый отвар.

Запах отвара был резким, неприятным и незнакомым. Впрочем, Габриэль уже смирился с тем, что каждый день, проведенный в Грэйтлэнде, открывал новые запахи и звуки. В этом даже имелось особое очарование. Но с тем, что отцовская опека следует тенью, смириться было сложно.

Неужели мэнж изначально опасался, что его сын сбежит из башни? Габриэль не мог в это поверить. Однако человек, указавший на доказательство, был реален, как боль в спине, и спокойно сидел рядом, шурша ложкой по кривым стенкам посудины. Подумать только, защита мэнжа, его магическая печать. Искусное, коварное, древнее колдовство. И очень полезное, если твой сын собирается сбежать в земли бездарей.

Габриэль мысленно похвалил отца, подивившись его хитрости, и укорил себя за то, что не в силах понять замысел мэнжа. Было ясно лишь то, что отец колдовал над ним и знал о побеге. Но когда это случилось? Габриэль не помнил, чтобы отец сплетал пальцы в знаке или шептал слова заклинания в его присутствии. Хотя… возможно, тем самым утром, когда он спал… Нет, тогда почему ни один из магов, встреченных после побега на Янтарном острове, а потом и на Безымянном острове, не обратил никакого внимания на мэнжа? А маг с Грэйтлэнда сразу заметил волшебную печать. Получалось, что защита либо начинала действовать спустя какое-то время, либо ее поставили перед самым отплытием на Безымянном острове. И первое, и второе звучало совершенно невероятно. Подобное заклинание, проявляющееся со временем? Чушь, вздор! Легче было поверить в то, что знак тайно поставили в ночь перед отплытием с Безымянного острова. Впрочем, время и место тайной волшбы не имело большого значения. Ее причина была намного важнее. Если отец, да продлит Тиррацея его жизнь, не желал отпускать пленника, то зачем поставил на него защиту? Если действительно верил, что ни стража, ни крепкая дверь не удержат ценного узника, то ограничился ли только магической печатью? Или… приказал кому-нибудь из своих верных людей следить за мэйтом?.. Возможно, именно поэтому путь до Безымянного острова казался чересчур спокойным. В любом случае океан не оставил надсмотрщикам ни малейшего шанса выполнить задание… О боги, Габриэль похолодел от следующей мысли: ему привиделся отец, чья ослабевшая рука отпускала листок с вестью о кораблекрушении.

— Готтилф, скажи, ты по-прежнему верен Аладару?

Чародей перестал мешать свое снадобье, внимательно посмотрел на Габриэля, словно все еще не верил, что перед ним сын мэнжа Семи островов.

— Я верен магии и четырем богам Элементоса, — уклончиво ответил Готтилф. — У тебя есть какая-то просьба… мой мэйт?

Габриэлю жутко не понравилось, с какой интонацией сказано последнее слово. Готтилф как будто произносил название болезни. При этом отнюдь не страшной. Что-то легко излечимое, вроде насморка. Поэтому у Габриэля сразу появилось второе желание.

— Во-первых, перестань говорить мне «мой мэйт». Я стараюсь не думать о своем прошлом, пока нахожусь в Грэйтлэнде.

После короткой паузы чародей продолжил спокойно мешать зеленоватое варево.

— Именно поэтому ты на глазах бездарей прыгнул в мой вихрь, пытаясь его рассеять?..

— На то была другая причина, — мрачно ответил Габриэль, признавая всю справедливость вопроса.

— Можно узнать какая?

— Это непростая история, — ответил Габриэль.

— А что «во-вторых»?

— Во-вторых, ты должен предупредить моего отца, что я жив и здоров. И я прошу тебя не как мэйт, а как маг.

Сделалось тихо; в сумраке коридора скреблась, словно голодная крыса, о камни чья-то цепь.

— Это будет сложно, — со вздохом сказал Готтилф. — Но думаю, я смогу тебе помочь. — Он подал Габриэлю плошку с отваром. — Пей.

Мэйт вдохнул неприятный пар, припал губами к краю плошки и начал жадно пить неизвестное зелье, только сейчас поняв, насколько сильно изнемогает от жажды. Прежде он никогда не позволил бы себе выпить неведомый отвар, поднесенный едва знакомым человеком, который к тому же отчего-то недолюбливал мэнжа Семи островов. Но сейчас… Обижать подозрением мага, способного послать весточку отцу, Габриэлю не хотелось. Да и вряд ли Готтилф выходил его лишь затем, чтобы потом отравить. К тому же отвар хоть и пах скверно на вкус, был куда лучше влаги веллиса, а главное — утолял жажду.

Отвар был непрост. В горячей жиже горчил хьюманит, но чудо-корень был явно не основным компонентом неизвестного зелья. Он лишь дополнял травянистый взвар, то появляясь, то исчезая в нем. Габриэль ощутил, как после первого глотка оживает магия, будто тоже хочет испробовать целебную влагу. Вместе с теплотой по телу разливалось чужое колдовство, наполняя руки и ноги силой, изгоняя боль из бока и головы. Отвар действовал невероятно быстро, словно после каждого глотка попадал прямо в кровь. Стало жарко, на лбу мгновенно выступил пот, но зато исчезло напряжение из мышц, как если бы над ними потрудились массажисты Семи островов.

Габриэль выпил отвар до капли, протянул пустую плошку чародею.

— Спасибо.

Мэйт хотел подняться, но Готтилф опять его остановил, положив ладонь ему на грудь.

— Пока ты должен лежать. Дай отвару разойтись как следует.

— Я пленник? — решил уточнить Габриэль, не понимая чрезмерной опеки со стороны мага.

— Нет. Конечно, нет. Ты волен делать, что хочешь.

— Хорошо, — сказал мэйт и, вопреки предупреждению, сел на край кровати.

Готтилф не стал возражать, наблюдая дерзкое нарушение запрета.

— Можешь снять с меня печать мэнжа? — не глядя на мага, поинтересовался Габриэль.

— Нет. Да и зачем?

Мэйт вздохнул, разглядывая подрагивающее пятно света на неровном полу. Габриэль не видел чародейские глаза, но чувствовал взгляд Готтилфа. И ожидал вопроса.

— Ну и какого Хьола ты прыгнул в мой вихрь?

— Хотел помочь несчастным…

— Помочь?!

Тень на полу колыхнулась. Габриэль поднял взгляд на вспыхнувшего от раздражения Готтилфа. Маг действительно был зол. Огоньки волшебного фонаря, отражающиеся в глазах Готтилфа, казалось, стали ярче, разгорелись. Злились вместе с ним.

— Помочь — кому? Бездарям? Чему только тебя учат на твоих островах, мальчик?

— Меня учили тому, что любая жизнь бесценна, — с нарастающим гневом начал Габриэль. — А еще меня учили, что если твой противник слаб и беззащитен, то в таком поединке нет никакой чести… старик.

— Вон в чем дело. Ты думаешь, что я отнимаю у них жизни?

— А разве нет?

— Когда-то… — Готтилф горестно вздохнул, задумался, потом спокойно продолжил: — Я действительно забирал их жизни, чтобы утолить свою ненависть. Одну за другой, одну за другой. Я даже не могу вспомнить, скольких я убил. Не сказать, что я горжусь этим… Впрочем, и не особо сожалею. Я уничтожил бы весь Грэйтлэнд, если бы это вернуло мне жену и детей. — Маг опять задумался. — Теперь я их продаю в рабство. Ловлю, как когда-то ловил зверей, и продаю. И буду так делать до своего последнего дня.

— Это неправильно, — робко возразил Габриэль.

— Возможно. — Готтилф остался спокойным, несмотря на возражение. — Но мне нужно на что-то жить. Мне нужно держать село в постоянном страхе. Чтобы каждый из этих никчемных ублюдков помнил, что случилось двадцать лет назад. Хотя…

— Ты был охотником?

— И охотником, и рыбаком, и магом в армии… твоего отца.

— Почему ты не ушел со всеми, когда пал Мирацилл? — осторожно спросил Габриэль.

— Я хотел… Хотел забрать семью и уйти. Но бездари забрали ее раньше.

В коридоре загремела цепь. Габриэль повернулся на шум и увидел во мраке коридора высокую тощую женщину. Она горбилась, чтобы не удариться головой о потолок. Густой морок не позволил разглядеть ее ясно. Незнакомка молча прошла мимо, волоча за собой тяжелую цепь, словно серый хвост. Призрак, тень — не человек, Габриэль смотрел на нее с сочувствием.

— Кто она?

— Бездарь. Помогает мне по хозяйству. И… гниет в подземелье вместе со мной.

В подземелье… Значит, он не ошибся. Габриэль окинул взглядом комнату, похожую на темницу. Неудивительно, что здесь так душно и неуютно, земля давит сверху. И неудивительно, что Погорельца до сих пор не поймали волисты.

— Мы глубоко?

— Достаточно, чтобы сверы нас не унюхали.

— Женщина. Она тоже из села?

— Да, — кивнул Готтилф. — Если хочешь, можешь ее поиметь. Хотя, думаю, для тебя она слишком стара и простовата.

От дикого, бесчеловечного предложения Габриэль стиснул зубы, сдерживая накатившую ярость. Ему нестерпимо захотелось ударить безумного Готтилфа. Но, увы, именно этому чокнутому магу, держащему на цепи несчастную женщину, мэйт был обязан жизнью. И именно этот глупый седой маг, расписанный ужасными шрамами, должен был передать отцу столь важную весть. По ладоням пробежали серебристо-алые искры. Готтилф, к счастью, даже глазом не моргнул, заметив их.

— Это неправильно, — уже твердо произнес Габриэль. — Она — не животное.

Маг зевнул, почесал затылок, демонстрируя полное равнодушие к возражениям Габриэля. Но тот продолжил:

— Твоя семья. Твоя боль… Это не повод…

— Замолчи! Ты ничего не знаешь о боли. Ты не снимал с пики голову собственной жены и не вытаскивал из горы еще горячего пепла обгорелые трупы собственных детей. Одному из них было всего два года. Ублюдки Эдварда Однорукого, гореть ему в Хьоле вечность, не пощадили даже малышей. Так что не тебе говорить мне о боли, мальчик.

— Как это случилось?

— Когда началась война, во все ближайшие села и деревни были отправлены гонцы, чтобы предупредить магов. Все, кто хотел отправиться на острова, должны были немедленно следовать в порт на Крабовом берегу. Никто из Диама в порту так и не появился. Не то гонцов убили в пути, не то гонцы опасались появляться в поселке, который находился так близко к границе Фитии. Возможно, про Диам просто забыли. — Готтилф поднялся, вздохнул. Он оказался выше ростом, чем предполагал Габриэль. — А потом я вернулся, — отрешенно сказал он.

Габриэль тоже встал.

— Мне нужно на воздух, — сказал он, проводя ладонью по потному лицу.

Готтилф поднял фонарь, молча кивнул на выход и, пригнувшись, вышел в коридор. Мэйт направился следом, купаясь в густом свете волшебного фонаря. Прозрачный кокон, наполненный безобидной магией, был установлен в фонаре неправильно, без нижней опоры. Поэтому качался и звонко бился о стеклянный сосуд, гоняя пятно света со стены на стену. Глядя на игру лучей, Габриэль вспомнил: бездари считали, будто маги помещают в фонари живых светящихся жуков. Хотя на самом деле это был всего лишь кокон, крепкий, похожий на огромную сосульку и способный беречь магию долгое время. И кокон, стоит заметить, вовсе не жука, а кларуса, мотылька, живущего на Семи островах. Но сейчас из-за тряски казалось, что в фонаре и вправду мечется огромный светящийся мотылек, а не его бездушный кокон. Габриэль улыбнулся, но потом подумал о несчастной женщине, чья цепь шуршала во мраке коридора, и ему стало стыдно и дурно, будто это именно он пленил и заточил ее в подземелье Диама.

Коридоры подземелья оказались узкими и короткими. Габриэль не прошел и тридцати шагов, как перед ним из мрака выступила каменная лестница — несуразная, крутая, с мелкими опасными ступенями. Готтилф взошел на нее, поставил фонарь, накинув на него тряпку, и замер, прислушиваясь и водя носом по воздуху.

Спустя пару звитт чародей осторожно сдвинул крышку, высунул голову, повертел ею, изучая обстановку, и наконец-то дал знак, что можно выбираться. В подземелье хлынул воздух прохладной летней ночи, подогревая желание поскорее покинуть душный коридор.

Как только чародей оказался снаружи, Габриэль ухватился за край провала. После чего подтянулся на руках и с облегченным вздохом выпрямился в полный рост. Под звездным небом, под равнодушным взглядом луны, купаясь в море свежего воздуха.

— Далеко не уходи, — сразу предупредил Готтилф.

— Не буду, — буркнул мэйт, изучая местность.

На небе блестели тысячи звезд. Пахло солью; на западе тихо шептали волны, хотя самого моря не было видно. Из мрака выступали развалившиеся домишки, целых среди них Габриэлю найти не удалось. Диам был страшен, как и говорил Итан. Под ногами шуршали, качались старые гнилые доски, земля вокруг входа в подземелье была завалена ими основательно.

— Зачем ты здесь? — вдруг спросил Готтилф.

— Хотел увидеть мир, — честно ответил мэйт, понимая, что в обстановке поселка-призрака ответ звучал…

— Глупо, — сказал последний житель поселка.

— Не менее глупо, чем маг, бегающий по ночам в маске и шкуре волка.

Готтилф промолчал. Он сидел на груде досок, разглядывая небо.

— Если хочешь, можешь идти. Я тебя не держу. Ночью здесь безопасно. Не волнуйся, отец узнает, что с тобой все в порядке.

Габриэль ничего не ответил. Он уйдет, он обязательно уйдет. Но не сейчас…

Глава 9

Готтилф не мог сказать точно, когда похитил несчастную женщину. Не то три, не то четыре года назад. Однако седой маг до сих пор не знал ее имени. Ну а когда Готтилфу что-то требовалось, он обращался к пленнице «эй» или «бездарь». Порабощенному ненавистью чародею было безразлично, как зовут его тощую пленницу. И плевать на то, жива она или мертва. Если бы женщина умерла от голода или тоски по селу и небу, Готтилф нашел бы себе новую рабыню. Нет, он не бил ее, не издевался над ней и даже не орал на нее, он просто не замечал пленницу, когда в ней не было нужды. Относился к ней хуже, чем хозяин относится к своему псу. Относился к ней, как к вещи, которую в случае необходимости можно достать из шкафа, смахнуть пыль, а затем положить обратно и забыть.

Безразличие седого мага к судьбе сельчанки ужасало Габриэля, заставляло его кровь вскипать от гнева. Мэйт не верил, что ненависть, подобно пожару в Диаме, выжгла в душе и сердце Готтилфа все человеческое. Ведь чародей не позволил свирепому вихрю растерзать знатного пленника, спас и выходил его, несмотря на, казалось бы, полное равнодушие ко всему на свете. Значит, ненависть к бездарям и жажда мести не смогли уничтожить, поработить Готтилфа окончательно. Габриэль понимал, что, возможно, прочие рабовладельцы точно так же ведут себя со своими рабами, но это нисколько не успокаивало. Впрочем, если подумать, то и его самого чародей тоже как будто не замечал.

Выдержка, с которой Готтилф выслушивал все возражения, беспокоила Габриэля. Пугала. За ней скрывалось так много всего, как за крепкими стенами дворца мэнжа. И в то же время так прискорбно мало, как в могиле нищего. Неужели седой чародей не понимал, что происходит? Или может произойти? Он видел и алые искры, нервно брошенные на ладони гостя, и косые, неприятные взгляды, не сулящие ничего доброго. И, конечно, чуял злость и ярость, переполнявшие его юного собеседника. Но ничего не предпринимал. Надеялся на благородство сына мэнжа? Полагал, что тот ни за что не воткнет нож в спину? Или считал, что безмерная благодарность за спасение удержит горячего мэйта от опрометчивого шага? Или был уверен в своих силах настолько, что считал его, Габриэля, не опаснее мухи? А возможно… возможно, ведомый страданием, как раз и мечтал о том, что мэйт Семи островов рано или поздно не совладает с собой и пустит ему кровь. Последнее предположение, страшное, худшее из всех, казалось наиболее вероятным.

От хлынувшего потока мыслей, от стоящей перед глазами женщины, изнуренной пленом и тоской, от тихого скрежета и звона ее тяжелых цепей, от собственной беспомощности Габриэлю сделалось нестерпимо жарко. Ему захотелось на воздух. Но над Диамом висело солнце, и Готтилф посоветовал не покидать подземелья, объясняя, что в поселок могут набежать сельские со сверами или того хуже — волисты. После памятных событий на холмах опасения мага казались убедительными. Седой маг, если хотел, мог рассуждать здраво.

Габриэль прислонился к стене. От прохладных камней сделалось легче. Фонарь светил тускло, теряя последние капли волшебства. Пятно света желтело в дальнем углу и, мнилось, что уменьшается с каждой звиттой.

Габриэль стоял у выхода — окутанный тьмой, вдыхая запах собственного пота. Не один аш он нервно ходил из угла в угол, точно узник, размышляя, к кому пойти в первую очередь. К магу или пленнице? И с чего начать сложный разговор с каждым из них? Маг был безумен, женщина, казалось, тоже не в себе. Отвечала односложно, ходила с опущенным взглядом. Она будто смирилась со своей ужасной ролью старой вещи. Было совершенно неясно, что у каждого из них на уме. С какой легкостью Готтилф мог освободить несчастную рабыню, с такой же легкостью метнуть в гневе молнию, услышав предложение ее освободить. А забитая пленница… Ее спокойствие, ее покорность поражали мэйта не меньше, чем равнодушие Готтилфа. Непонятно, что может учудить женщина, запертая в душном черном подземелье несколько лет и видевшая, по словам мага, небо раз в месяц. Возможно, она уже давно спятила (на что у нее была не одна причина) и думала, что мертва. А мэйта и седого мага воспринимала как призраков, как иллюзию. Быть может, ей вовсе и не нужна свобода, и стоило ли ломать голову над тем, как ее освободить?..

Поразмыслив над этим, Габриэль направился к пленнице. Его комната находилась между комнатами женщины и мага. Готтилф выбрал себе место поближе к выходу из подземелья — то ли чтобы все время слышать, что происходит снаружи, то ли чтобы как можно дальше находиться от ненавистной бездарки.

Из комнаты, где жила пленница, сочились свет и густые запахи лука, перца и трав. Подземелье проветривалось скверно, а трапезы были скудными: салаты да черствый хлеб. В любом случае это было намного лучше, чем безвкусные грибы и листья кислицы. Да свер с ними, с трапезами! Габриэль совершенно не представлял, как чародей и измученная женщина могли здесь зимовать?.. Зимовать там, где даже жарким летом стены были холодными.

Место, где жила пленница, выглядело обжитым, в отличие от прочих комнат подземелья. На полу белел лысинами выцветший ковер. На потолке ярко горел волшебный фонарь, подвешенный на крюк. На стене напротив входа висели полки, заставленные глиняной посудой. У левой стены стояла низкая кровать, узкая и аккуратно заправленная. У правой — разделочный стол. Пленница и спала, и готовила в одной комнате. Женщина кромсала капусту, когда Габриэль рискнул переступить порог. В огромной чаше на столе белели луковые кольца, заставляя хозяйку время от времени смахивать слезы со щек. На женщине было темное платье — без рукавов, несуразное, похожее на огромный мешок; светлые спутанные волосы сползали по спине до пояса.

Не то из-за хруста капусты, не то из-за дум пленница не заметила, как вошел мэйт. Он все еще не знал, как начать разговор, поэтому громко кашлянул, оповещая о своем присутствии. Пленница вздрогнула, немилосердный нож сорвался, и на указательном пальце выступила кровь. Хозяйка поднесла его к губам, слизывая алые капли, и наконец-то повернулась.

Габриэль впервые ясно увидел ее лицо, сероватое, с впалыми щеками и острым подбородком. Глаза, большие и серо-голубые, взирали на Габриэля со страхом и изумлением одновременно. Хозяйка продолжала лизать рану на пальце, не сводя взгляда с незваного гостя.

— Я помогу, — сказал Габриэль и шагнул к женщине.

Звякнула цепь. Хозяйка отшатнулась от мэйта, как от пламени, уперлась в стену и выставила руки, будто защищаясь от удара.

— Не бойся, я всего лишь хочу остановить кровь.

Но женщина продолжала трястись от страха, не опуская рук. Габриэль сделал еще шаг, после чего осторожно, нежно взял указательный палец, где продолжала выступать кровь, и стал шептать над ним заговор. Теперь мэйт мог себе это позволить. И заговор, и мощное заклинание. Отвар Готтилфа залечил раны и придал сил, не оставив ни следа от схватки с дикими сверами и поединка с колдовским вихрем.

Пленница опустила вторую руку, не стала вырываться. Замерла у стены, глядя на палец, над которым шептался заговор. Габриэль чувствовал страх даже сквозь жгучее облако, брошенное луковым соком. Рука у женщины была прохладной и влажной, как брюхо только что выловленной рыбы.

— Ну вот, смотри, — довольный работой, Габриэль отпустил палец. — Кровь больше не идет.

— Зачем ты это сделал? — с подозрением спросила пленница, разглядывая указательный палец.

— Хотел загладить вину, — улыбнулся мэйт.

— Вину? — насторожилась хозяйка.

— Ну, это из-за меня твой нож сорвался, — пояснил Габриэль, покосившись на широкое блестящее лезвие. — Прости, что напугал.

Нож, острый и длинный, лежал в полушаге от хозяйки, приводя мэйта в замешательство. Как Готтилф мог спокойно спать все эти годы, зная, что похищенная им бездарка в любой момент может перерезать ему глотку? Все-таки маг был безумен. Неужели пленница ни разу не попыталась освободиться или убить похитителя, тем более что он сам предоставил ей средство для побега? Пока все выглядело именно так. Хотя, возможно, некоторые шрамы на теле Готтилфа были оставлены этим самым ножом, этой самой грубой, холодной и худой рукой.

— Я присяду? — спросил Габриэль.

Хозяйка не ответила, лишь молча хлопнула глазами — видимо, отвыкнув за годы лютого плена от человеческого обращения. Мэйт счел молчание согласием и опустился на край кровати. Пленница была обездвижена. Появлением гостя, его помощью, его вежливостью. И она все еще боялась. Страх, идущий от нее, ничуть не уменьшился, несмотря на все старания мэйта. Красные от слез глаза ловили каждое движение Габриэля.

Молчание затягивалось. Пленница опасалась узнать причину неожиданного визита, понял мэйт. Поэтому начал сам, решив для начала представиться.

— Габриэль, — назвался он, ожидая, что хозяйка тоже назовет свое имя.

Но она не называла, продолжая настороженно, не без страха изучать странного гостя, который зачем-то ей помог. Габриэль даже подумал, что из-за тягот плена она забыла свое имя.

— А тебя как зовут? — Мэйт решил подтолкнуть ее к ответу.

— Ло-ло, — начала заикаться она, произнося собственное имя. — Лоис.

Лоис… Имя завертелось, закрутилось в голове Габриэля, вороша мысли, воспоминания. Поднимая из глубин памяти на поверхность страшные и, как оказалось, совершенно правдивые рассказы Итана о Погорельце, о похищенной несколько лет назад матери, которую звали… Лоис.

Мэйсе! В это трудно поверить. Хотя… Она из села, как и сын охотника. У нее светлые волосы, как у мальчишки, и такие же веснушки на носу. Почему бы нет?

— Лоис. Возможно, вопрос покажется тебе странным, — на всякий случай предупредил Габриэль хозяйку. — Но скажи мне: у тебя есть сын?

— Да, — внезапно оживилась Лоис, словно сбросив с себя тяжкий груз, тяготивший ее все это время. Делавший ее страшной, похожей на мертвеца. — Итан. Сейчас ему десять лет, — сказала она, потом со вздохом вздрогнула. Габриэлю показалось, что она вот-вот лишится чувств. — Что с ним? С моим мальчиком?

— Не волнуйся. Думаю, он уже добрался до села.

Страх сменился волнением. Лоис двинулась к кровати, села рядом с Габриэлем, взяла его ладонь в свои и попытался ее поцеловать. Мэйт выдернул руку и ошарашенно спросил:

— Что ты делаешь?!

— Расскажи мне о нем? Прошу тебя!

— Если обещаешь больше не целовать мне руки, — улыбнулся мэйт.

Лоис быстро и коротко закивала, положив правую ладонь на колено и придавив ее левой ладонью. Глаза женщины сияли ярче волшебного фонаря и смотрели на Габриэля, как на божество. Радость, давно забытое чувство, опутанное страданием и унижением, нашла выход, меняя, оживляя Лоис лучше всякого волшебства.

И Габриэль, подумав о магии слова, о том, что порой оно сильнее заклинания, начал рассказывать, стараясь огибать острые углы. Мэйт рассказал про то, кто он и откуда. И как попал на злополучный корабль. И как встретился на берегу с Итаном, который принял его за утоплю. И как бился со сверами, спасая мальчишку. И как чувствовал себя бесполезным, принимая грибы, листья кислицы и стебли веллиса из рук Итана. И как вместе с ним нашел дорогих щенков. И как по просьбе сына охотника прыгнул в вихрь, созданный Готтилфом. И как едва не погиб, пытаясь разрушить колдовство.

Лоис, помолодевшая, казалось, лет на десять, сидела и слушала, роняя слезы радости и печали на порозовевшие щеки. Она то вздыхала, то замолкала, словно боялась не расслышать следующее слово, то качала головой. Лицо женщины то светлело, то мрачнело, будто Лоис сама пережила путь, полный всех лишений и радостей, от Безымянного острова до подземелья Диама вместе с мэйтом и своим сыном.

— Итан всегда был смелым, — сказала она, когда Габриэль закончил рассказ. — А мой муж, Бад… Возможно, ему удалось выжить, — с надеждой произнесла она, вытирая мокрые от слез щеки. — Как думаешь?

— Я видел много людей в лодках. Быть может, там был и Бад.

Два вопроса, волнующие мэйта, когда он входил в комнату Лоис, отпали сами собой. Во-первых, женщина не лишилась рассудка, несмотря на долгий плен, на безмолвие Погорельца, на то, что глаза Лоис видели небо лишь раз в месяц; она помнила свою семью, свою прежнюю жизнь, оставаясь человеком. Во-вторых, можно было не сомневаться, что она хотела, мечтала вернуться домой, моля своего бога.

— Ты знаешь дорогу на Мирацилл?

Женщина кивнула, опять насторожилась. Но, хвала богам, на сей раз без страха.

— Покажешь ее мне?

— Но я…

— Я хочу тебя освободить, — пояснил Габриэль.

Цепь зазвенела. От радостной новости Лоис не сдержалась и обняла мэйта. Потом, видимо, вспомнила про предупреждение и резко отстранилась от него.

— Ты его убьешь? — прошептала она.

Габриэль поднялся.

— Если я убью мага, то ничем не буду отличаться от него. А я не такой, как он.

Лоис погрустнела, понурилась.

— Он меня не отпустит. Он никого и никогда не отпускает.

— Думаю, мне он не откажет, — сказал Габриэль, выходя в коридор…

Готтилф лежал на кровати, сунув одну руку под голову. На нем была только набедренная повязка, и свет волшебного фонаря, стоящий на табурете, подсвечивал каждый шрам на мускулистом загорелом теле. Как оказалось, на ногах чародея шрамов было не меньше, чем на спине или груди. Седой маг покручивал чубук трубки, жевал губами мундштук, вдыхал и выдыхал воображаемый дым. Глаза чародея, неподвижные и холодные, продолжали смотреть на вход, на лестницу, ведущую в поселок, — как будто сквозь Габриэля. При виде мага, вынужденного курить пустую трубку и прятаться от гнева бездарей в душном каменном мешке каждый день, мэйт подумал, что лучше умереть, чем жить вот так. Когда и чувства и желания заменяет одна-единственная цель — месть.

Маг молчал, продолжая бездумно глядеть сквозь Габриэля. Мэйт надеялся, что тот первым начнет разговор. Так было бы легче. Мол, зачем пришел? Чего надо? Но Готтилф то ли был полностью поглощен смакованием вымышленного табака, то ли уже знал, о чем его попросит мэйт.

— Твоя пленница, — рискнул начать тяжелый разговор Габриэль. — Ее зовут Лоис.

— Что с того? — спросил маг и зевнул.

— Я хочу, чтобы ты ее освободил.

— Хорошо, — не раздумывая, ответил Готтилф.

Габриэля передернуло от спокойствия, самообладания, равнодушия мага. Мэйт запыхтел от возмущения. Он так долго готовился к этому разговору, не один раз прокручивал в голове возможные доводы и вопросы. А ответ оказался прост и быстр, как жизнь малька, попавшего в пасть хищной рыбе.

— И это все? — вырвалось у мэйта. — Ты так легко ее отпустишь?

— Она старая и больная, как я. Пусть идет. Хотя ты должен мне пообещать, что снимешь повязку с ее глаз лишь тогда, когда вы покинете пределы Диама.

— Обещаю, — уверенно сказал Габриэль.

— Уйдешь сегодня ночью?

— Да, — кивнул Габриэль. — Ты помнишь о моей просьбе.

— Я тоже сегодня ночью уйду. Твое послание будет передано.

— А если я попрошу тебя больше не похищать бездарей, ты ведь…

— Нет, — не дослушав мэйта, сказал Готтилф и задумчиво добавил: — Никогда не доверяй бездарям, все они одинаковы.

Габриэль вздохнул и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты. В конце концов, он и так сделал больше для бездарей, чем любой другой маг. Уберег десятилетнего мальчишку Итана от хищников, вернул ему мать, которая уже и не надеялась увидеть сына, и остановил колдовской вихрь, спасая незнакомых сельчанок. Готтилф сказал «нет», и с этим, увы, ничего нельзя было поделать. Как убедить озлобленного чародея, которого бойцы Эдварда Однорукого лишили самого ценного в жизни, не трогать бездарей? Все доводы — бессмысленны. Имеет ли он, мэйт Семи островов, право останавливать Готтилфа?.. Даже если и так, то словами тут точно не поможешь. Единственный выход: забрать у мага жизнь, о чем тот, возможно, давно мечтает. Но убивать Готтилфа, убивать своего спасителя, убивать того, кто должен предупредить отца, подло и глупо. Поэтому придется просто уйти, оставив чародея наедине с его безмерной ненавистью…

Глава 10

Когда седой маг попросил завязать пленнице глаза, Габриэль согласился. Хотя и понимал, что Готтилф все равно страшно рискует, освобождая Лоис. Ведь в отличие от сельчан она знала о существовании подземелья, о том, что это самое подземелье, где она провела три долгих мучительных года, лежит под Диамом. Но чародея знания Лоис как будто совершенно не тревожили. Ему всего лишь было нужно, чтобы мэйт снял повязку после того, как выведет пленницу за пределы Диама. И все. Если отбросить тайное желание мага поскорее оказаться в могиле, то он слишком беспечно относился к собственной безопасности. Он наверняка понимал, что ему следует опасаться не только отпущенной бездарки, но и ушедшего мэйта Семи островов. Конечно, тот не станет рассказывать первому встречному, где находится логово Погорельца. Но вдруг Габриэля поймают? Что тогда?

Оказалось, Готтилф знал, что делает, отпуская двоих человек, способных указать путь к его подземелью. Поселок был раскинут на тысячи и тысячи шагов. И с востока на запад, и с севера на юг. Более того, когда Габриэль сумел оценить внушительную протяженность Диама, то начал считать повязку на женских глазах излишней мерой предосторожности. И даже хотел ее снять, но удержался, решив не нарушать обещания. Диам — не рыбацкий поселок на островах, где домишки стояли так близко друг к другу, что между ними едва пробивался свет, а все поселение можно было неспешно обойти за двадцать мьюн. В прибрежном поселке Грэйтлэнда расстояние между хижинами порой насчитывало сто кабитов. Той ночью, когда мэйт впервые покинул подземелье, он и подумать не мог, как далеко простирается проклятая, пропитанная кровью и слезами земля. Даже если бы его под пытками просили указать вход в подземелье, теперь он не смог бы его найти.

Дома молчаливыми, громоздкими и несуразными чудовищами выступали и выступали из густого предрассветного сумрака. Опаленные, полусгнившие, давно забытые, как идолища древних племен. Ночь слабела, звезды гасли, небо начало светлеть. В прохладном воздухе плыли слабые запахи леса, маячившего вдали. Габриэль не мог сказать с уверенностью, тот ли это лес, где ему пришлось биться со сверами, или другой. Мэйт повернулся и, окинув прощальным взглядом поселок-призрак, отпустил ладонь Лоис.

Обещание было исполнено. Женщина, которую он провел за руку сквозь темень и развалины, могла наконец увидеть небо. Честно говоря, если бы она ослушалась, сняв повязку раньше срока, он бы нисколько не огорчился. Что она могла увидеть? Песок и горы обожженных досок, накрытых покрывалом ночи. Но Лоис ни разу даже не заикнулась о том, чтобы снять повязку. Она покорно шла рядом, слушая и исполняя все указания. Боялась вернуться обратно в душное и тесное подземелье, понимал Габриэль.

— Можешь снять повязку, — сказал мэйт.

Руки Лоис, худые и бледные, как и она сама, незамедлительно метнулись к голове, срывая тугую и широкую ненавистную повязку. Отбрасывая последний осколок жестокого прошлого, где она была всего лишь вещью. Светлые волосы колыхнулись, пальцы жестко сдавили клок серой ткани, будто это была не повязка, а шея мага Готтилфа.

Лоис глубоко вдохнула, словно повязка мешала ей дышать, покачнулась, запрокинув голову, и едва не упала. Габриэль успел ее подхватить.

По щекам женщины катились слезы. Лоис некоторое время лежала, упав на руки мэйта, и безумными мокрыми глазами глядела в светлеющее небо. Потом качнулась, сбросив заботливые и сильные руки, выпрямила спину и замерла, глядя вдаль. Габриэль не стал ее торопить, давая насладиться свободой. Он стоял рядом, молча и неподвижно, и вспоминал, как впервые увидел необъятную стену леса на Дальнем берегу. Как поразился просторам и роскоши Грэйтлэнда.

Наконец Лоис сделала первый шаг, робкий, словно свой первый, затем еще один и еще один. И каждый становился шире и увереннее предыдущего. Женщина подняла, расставила руки, будто пытаясь кого-то обнять, и, сжимая в объятиях свободу, направилась в сторону леса. Габриэлю подумалось, что сейчас мать Итана походила на птицу, которую выпустили из клетки на волю, дали расправить крылья и поймать ветер. Лоис и вправду будто летела.

Мэйту пришлось ускорить шаг, чтобы поспевать за летящей Лоис. Он давал ей насладиться свободой, не вмешивался, понимая всю значимость момента. Радовался вместе с ней, представляя, как сейчас выглядела бы женщина, если бы вместо грязной хламиды на ней было настоящее яркое платье, а над спутанными длинными волосами поработал цирюльник. Вопросы могли и подождать, решил Габриэль, не переставая изучать стену деревьев. Читая запахи, текущие со стороны леса.

Так они и шли, почти бежали. По бездорожью, навстречу лесу, вдыхая свежий воздух. Счастливая женщина, захваченная долгожданной свободой. И юноша, давший ей эту свободу и с радостью ее разделивший.

Несмотря на предложение Лоис, в село мэйт решил не ходить. Хотя ему жутко хотелось снова увидеть Итана, узнать, что стало с его отцом и со щенками сверов. Показать мальчишке, что это он, мэйт Семи островов, хм, миркль, спас его мать. И попытаться изменить представление храброго и хитрого сына охотника о магах. Ведь Итан, в отличие от сельчан, не одни сутки прошел вместе с ним по опасному лесу и видел, как маг, желая спасти девушку, исчез в черном гудящем вихре. Но, увы, как раз из-за этих самых событий идти в село было неразумно — слишком опасно. Его видели сельчанки, его сущность знали Итан и Лоис. Кроме того, Готтилф говорил, что в селе держат сверов. А после недавней выходки седого чародея туда действительно могли прибыть волисты. Так что дорога в безымянное село, не отмеченное ни на одной карте Андрии, была закрыта. Наверное, навсегда.

Утренний солнечный свет окончательно разогнал сумрак, когда они подошли к лесу. И один вопрос, которым Габриэль задавался с тех пор, как увидел зеленую преграду вдали, отпал сам собой. Лес, раскинувшийся с запада на восток, совсем не походил на тот, где мэйту пришлось оторвать язык дикому сверу. Это был совершенно другой лес. Редкий, сероватый. Одинаковые, невысокие деревья с толстыми стволами тянули друг к другу кривые ветви, где почти не было листьев. Деревья казались неживыми, но от них пахло смолой — самой обыкновенной.

Лоис спокойно вошла в лес, и Габриэль последовал за ней, не понимая, что случилось с деревьями. Не веря, что их создала Тиррацея. На Семи островах таких деревьев не было. Они немного походили на толстобрюхое дерево, росшее под окнами дворца. Но походили примерно так же, как корова походит на лошадь. Они слегка пугали. Если уж в пышном, прекрасном лесу у Дальнего берега пришлось драться с двумя сверами, то что за твари могли водиться здесь? Возможно, именно эти твари сожрали листья на деревьях, предположил Габриэль и покосился на Лоис.

Женщина выглядела спокойной. Не было даже настороженности. Она шла между страшными лысыми деревьями, не ощущая тревоги. Шуршали листья, где-то постукивал дятел. И еще был какой-то шелестящий звук, доносившийся из глубины леса.

— Что это за лес? — спросил Габриэль, стараясь смотреть равнодушно на жутковатые деревья.

— Лысняк, — ответила Лоис. — Недолго до села осталось.

— Деревья такие странные, — с улыбкой произнес мэйт и провел ладонью по коре. — Они всегда были такими?

— Всегда, — кивнула Лоис. — Орехи на них вкусные. К осени поспеют. Всем селом за ними ходим, — с облегченным вздохом пояснила она, возвращаясь в свое любимое село, к сыну и мужу.

Мыслями она уже была там, понимал Габриэль. Была там, рядом с Итаном, трепала его светлые волосы, целовала его щеки в веснушках, роняя слезы радости. При виде этой картины на Габриэля накатила тревога. Он вспомнил и отца, и брата, и Лени. Вряд ли Готтилф нарушит обещание, но что, если с самим чародеем что-нибудь случится? Его могут поймать волисты, когда он будет выбираться из своего подземелья. Да его просто может хватить удар от старости, от безнадеги. Возможно, стоило пойти с ним?.. Нет, тогда все это было зря! И схватка со сверами, и неудачная попытка рассеять чародейский вихрь, и… Да и еще неизвестно, послал ли отец кого-нибудь следом? На корабле знакомых лиц точно не было. Или отцовские соглядатаи ловко прятались. В конце концов, от Мирацилла несложно добраться до Семи островов. Нужно лишь придумать, как обойти портовых сверов. И все.

— А сверы тут водятся? — спросил Габриэль, обдумывая предстоящий путь.

— Раньше… не было, — нерешительно ответила женщина.

— Ты говорила, что покажешь мне путь на Мирацилл. Помнишь?

— А ты послушай, — улыбнулась Лоис, припав к дереву, проведя по нему ладонью, как по щеке любимого мужа. — Лит, как же хорошо, — произнесла она, восхваляя своего бога.

Габриэль прислушался. По-прежнему стучал дятел, по-прежнему шелестели листья под ногами. И где-то далеко-далеко шумела… река. Ну, конечно же, это была река! Та самая река, которая, со слов Лоис, должна вывести прямиком в Мирацилл.

— Слышу, — ухмыльнулся Габриэль и бросил взгляд вперед.

Воздух еще не прогрелся, но солнечный свет уже щедро заливал лес. Лысняк казался пустынным, мертвым. Если бы не дятел, стучащий без устали… Лес у Дальнего берега был другим. В нем кипела жизнь и днем и ночью. А здесь…

Лоис наконец-то отпустила родное дерево и пошла в сторону реки. Пахло плесенью.

— Почему ты не сбежала? — серьезно спросил Габриэль. — Ведь Погорелец часто покидает подземелье?

— Он сказал, что если я сбегу или даже попытаюсь сбежать, то он найдет мою семью. И сожжет и стариков и детей, сколько бы их ни было, а голову Бада, моего мужа, насадит на пику.

— И ты не пыталась его убить?

— Много раз думала об этом. Но каждый раз вспоминала про Итана и Бада, продолжая молить Лита о спасении. — Лоис загрустила, замедляя шаг. Габриэль сразу смекнул, что женщину явно останавливало еще что-то. — Миркль сказал, что ключи от моих цепей спрятаны снаружи, так что даже если я убью его, то навсегда останусь в подземелье. И умру от жажды и голода.

— Что ж, твои молитвы, очевидно, были услышаны, — покивал Габриэль. — Хочу, чтобы ты знала: не все маги такие, как Погорелец. Ты знаешь, что люди Эдварда Однорукого убили его жену и детей?

— Нет, — холодно сказала женщина, продолжая идти.

— Это они превратили поселок в пепелище. Это из-за них он стал… таким.

Габриэль понимал, что приведенные доводы не могли служить оправданием для всех злодеяний безумного мага. Чего, собственно, ждать от бывшей пленницы Погорельца? Сочувствия? Сострадания? Нет. Она только что обрела свободу, упивалась ею, стараясь зарыть поглубже воспоминания о годах, проведенных в душном и мрачном логове Погорельца. И ее равнодушие можно было легко объяснить. Ей было плевать на то, что пришлось пережить Готтилфу двадцать лет назад. Поэтому Габриэль решил больше не возвращаться к этому разговору в надежде, что уж его-то дела хоть немного изменят представление бездарки о магах.

— Зачем ты хочешь попасть в Мирацилл? — вдруг спросила Лоис.

— Я прежде его не видел. Хочу на него посмотреть. А ты там бывала?

— Да. Мы часто туда ездили…

— Какой он?

— Шумный, — первое, что сказала Лоис. — Очень шумный. Мне там не очень нравится. Я больше люблю быть в селе.

— Понимаю, — сказал мэйт и заметил знакомые рыжеватые грибы под деревом. — Фламка, — улыбнулся он, указывая на грибы и с теплотой вспоминая Итана. — Это Итан мне о них рассказал.

— Он умный мальчик. Бад, храни его бог, многому его научил.

Дальше они шли молча. Под дробный стук дятлов, под шорох земли Лысняка. Вдыхая запахи рыбы, доносившиеся с реки…

Река оказалась неглубокой и узкой, но быстрой, шумной и удивительно чистой. Габриэль не мог поверить, что у его ног журчит сама Пурья, пролегающая через четверть стран Грэйтлэнда. Когда он смотрел на карту, водил кончиками пальцев по голубым изгибам реки, отслеживая и запоминая их, то представлял совершенно иную реку. Мощную, грозную, бурлящую и настолько широкую, что не хватит и взгляда, чтобы увидеть противоположный берег. Эту же часть Пурьи можно пересечь, не намочив плеч и сделав от силы двадцать шагов по дну. Странно, что Лысняк выглядел так, будто изголодался по влаге, — ведь по нему протекала река! Возможно, дело в воде, предположил Габриэль.

Но Лоис тут же опровергла его домысел. Она зачерпнула ладонями чистую, прозрачную воду и жадно припала к ней губами. Попила, затем зачерпнула снова и опрокинула ковш из ладоней на лицо, на волосы. Габриэль последовал ее примеру. Вода бодрила, освежала; после долгого ночного похода несколько глотков прохладной влаги пришлись очень кстати.

— Иди вдоль реки, она выведет тебя к Мирациллу, — пояснила Лоис, указав на запад.

— Сколько потребуется времени?

— Точно не знаю, но, думаю, не больше пяти дней.

Неблизкий путь, огорчился Габриэль. Впрочем, тут же приободрился, оценивая обстановку и вспоминая переход через лес, раскинувшийся на Дальнем берегу. Сверов в лесу, похоже, нет, воды в избытке, в реке наверняка есть рыба, да и сын охотника его кое-чему научил. Так что глупо жаловаться. А если встретятся сельские, то у него уже заготовлена история. Быть может, она наконец-то пригодится.

Лоис вошла в реку, вода обтекала ее колени. Женщина повернулась и посмотрела на Габриэля.

— Спасибо тебе, человек с Семи островов. И за Итана тоже, — проговорила она и, немного подумав, добавила: — Да хранит тебя Лит.

— И тебя пусть оберегают боги Элементоса, — сказал Габриэль, глядя в спину уходящей женщины.

Река шумела, брызгала, налетая на женщину, осторожно ступающую по дну. Габриэль стоял на берегу до тех пор, пока Лоис не скрылась из виду. Ему почему-то хотелось, чтобы она повернулась снова и помахала ему на прощанье. Но как только Лоис преодолела реку, то за ее спиной опять выросли крылья. И понесли ее вперед, к родному селу.

Габриэль зачерпнул воды, омыл лицо, протер шею, пытаясь избавиться от накатившей усталости, и неспешно двинулся вдоль реки, как советовала Лоис. Пурья звучала, как звучит вино, льющееся из кувшина в кубок, бросала мелкие брызги и несла, крутила мелкие зеленые листики, похожие на лодочки.

Солнце блестело на воде, начинало пригревать макушку. Глядя на поблескивающий поток и слушая его говор, Габриэль представил Мирацилл — шумный и прекрасный город-государство, когда-то принадлежащий мэнжу и диррам. Высокие белые башни с золотистыми вершинами, которые напоминали конусообразные шляпы древних чародеев, желтели под облаками. Ветер трепал яркие, разноцветные знамена. Роскошные фонтаны играли водой, разбрасывая тысячи брызг и собирая вокруг себя изумленных зевак. По просторным улицам ходили, галдели тысячи жителей, а из трактиров и пекарен неслись запахи свежего горячего хлеба, жаркого и пряностей.

Мэйт остановился, посмотрел в воду в надежде увидеть рыбу. Теперь он был один, и никто не мешал ему пользоваться магией в полную силу. С помощью заклинаний можно наловить рыбы, с помощью заклинаний можно разжечь костер, чтобы приготовить ее на огне. У самого дна проскочила какая-то мелочь. Габриэль отвел взгляд, повернулся к деревьям, вспомнив, что совсем недавно видел рыжеватые грибы, и… вдохнул уже знакомый запах опасности. Запах свера!

Страх в мгновение ока заглушил и голод и усталость. С севера донесся лай. Два здоровенных лохматых пса неслись рядом со свером, не позволяя себе его обогнать. Бежать сломя голову уже не имело смысла, а из-за псов жечь свера огнем нельзя. Даже если огненный удар уничтожит свера, то останутся псы. Требовалось использовать заклинание, способное ошеломить всех противников разом.

Габриэль сжал правую ладонь в кулак, взывая к магии и принося извинения богине земли за то, что собирается сделать. Потекли тайные слова, заглушая шум реки. Кулак словно потяжелел вдвое, когда его покрыл, точно прозрачная перчатка, густой зеленый свет. Рука затряслась, едва сдерживая чудовищную силу. Казалось, вся магия собралась в кулаке. Габриэль понимал, что для второй атаки не будет ни времени, ни сил, поэтому, невзирая на страх, он глядел на трех тварей, решивших разорвать его на куски, терпеливо ожидая момента для удара. Чем ближе они подбегут, тем сильнее будет их боль.

Свер фыркал, не обращая внимания на псов. И все-таки… пах немного иначе, чем прежние твари. Потому что был, увы, не диким. Как и псы, бегущие следом. Его купали, его шерсть вычесывали, ему не позволяли валяться в тухлятине. Возможно, именно поэтому вонь пришла так запоздало, теряясь в густом запахе древесной смолы. Габриэль заметил толстый ошейник на шее свера; шипы сверкали серебром. Стоило ждать и хозяина.

Земля дрожала под ногами. Вонь, идущая от свера, стала настолько плотной, что в ней потерялись все прочие запахи. К счастью, прирученный свер повадками нисколько не отличался от дикого. Габриэль уловил знакомые движения, позволяющие предугадать атаку. И, когда свер уже готов был прыгнуть с разбега, мэйт резко упал на колено и что было сил ударил заряженным кулаком в землю. Магия сорвалась с потяжелевшей руки, уходя, пробивая землю. Поверхность вокруг Габриэля содрогнулась, а после с грохотом вздыбилась, разбрасывая лохматых противников. Казалось, захлестал земляной дождь, скрывая обзор; вода плеснулась так, точно в нее бросили валун, и окатила мэйта подобно волне. Псы, высоко подброшенные заклинанием, в панике заскулили; один их них глухо ударился о толстый ствол лысого дерева, другой отлетел далеко за стену поднявшейся земли. Сбитый с толку свер, потеряв опору для прыжка, с яростным шипением перевернулся в воздухе, пролетая над Габриэлем. Магия перекопала все вокруг на двадцать шагов. Сила заклинания оголила мощные корни старых деревьев, сбросила последние листья.

Свер, ошеломленный заклинанием, шлепнулся в реку, и Габриэля опять окатило водой. Мэйт, промокший до нитки, измотанный волшбой, схватил острый камень, вырытый заклинанием, и ринулся к твари. Зверь барахтался в воде; брызги, поднятые мощными лапами, летели так часто и высоко, что, казалось, будто тварь тонет. Увы, тонуть она не собиралась.

Габриэль влетел в реку и нырнул, опасаясь, что свер бросит свой липкий и ловкий язык. Почти коснулся дна, уперся в него ногами и со всей мочи оттолкнулся и вылетел прямо перед лохматым противником, шумно бьющим лапами по воде. Мэйт крепко сжал серый камень, похожий на наконечник копья, и ударил им сквозь стену брызг, метя в глаз. Тварь взвизгнула, в истерике выбросила язык. Бордовая лента стрелой пронеслась слева от Габриэля. А он вновь замахнулся для удара, но не успел его завершить. Послышался свист кнута. Спину и затылок обожгло невероятной болью; в глазах на звитту потемнело. А еще через миг шею будто облили огнем и сдавили так, что стало невозможно дышать. Габриэль начал захлебываться, тонуть, хватаясь ослабевшими от боли и заклинания руками за собственную шею в попытке сорвать с нее что-то жесткое и тонкое. На несколько звитт он потерял сознание. А когда очнулся, то обнаружил, что лежит на берегу, лицом вниз. Дышать стало легче, хотя каждый новый вдох доставлял страшную боль. Мэйт хрипел, кашлял, выплевывал воду и… не мог подняться. Казалось, вместе с воздухом приходится глотать осколки стекла, которые раздирают горло и легкие.

Пахло сырой землей, в голове шумело. Его придавили к поверхности, словно паразита. Габриэль мог лишь чуть приподнять голову, чтобы не захлебнуться в перепаханной заклинанием земле Лысняка. Кто-то туго связывал ему руки за спиной, кто-то держал ноги, кто-то немилосердно давил на обожженную болью спину. Мэйт хотел сказать, сам не зная что, но изо рта вышел лишь слабый хрип вместо слов. Говорить было не менее тяжко, чем дышать.

— Глаза, глаза тоже надобно завязать и рот прикрыть, а то того… — боязливо произнесли над Габриэлем. — Ишь, как землю разворотил, демонча.

— Бабу свою будешь учить, как похлебку варить. На, сам завяжи.

— Да я…

— Чего с ним нянчиться?! Нож в сердце и на огонь, как раньше было. Шашу вон глаз выбил, выродок, — сказал третий и пнул Габриэля в бок.

— Хочешь пойти поперек указа Волистрата? Вперед, Рой. Он твой. Только Девен тебя же потом и сдаст с потрохами.

— Да я… — начал оправдываться, видимо, тот самый Девен, но его, как и прежде, перебили.

— Ты как будто волистов боишься, — с упреком произнес Рой. — Знаю я твой страх, Мекей. О награде печешься.

— И чего? Волистам хорошо, и мне благодать. Пускай они суд над Погорельцем и вершат.

Габриэль дернулся, услышав прозвище безумного мага, закашлял и прохрипел:

— Я не Погорелец.

В этот момент ему начали пихать кляп в рот, не обращая внимания на слова. Мэйт стиснул зубы, тряпичный сверток смялся. Огромная ладонь, сжимающая комок грязной ткани, размахнулась и ударила мэйта по лицу. Из носа потекла кровь, ручеек скатился по верхней губе и скользнул в рот, который только что пытались закрыть.

— Ишь как по-нашему лопочет, — с осуждением произнес Девен, пропустив слова мэйта мимо ушей.

— А ну не ерепенься, — с угрозой произнес Рой.

— Я не…

Габриэль заорал. От боли из глаз посыпались искры. Указательный палец на левой руке щелкнул. И под этот звук, звенящий в ушах, мэйту сунули кляп. Да так глубоко, что Габриэля едва не стошнило.

— Смотри не перестарайся, — обозлился Мекей. — А то захлебнется.

— Не захлебнется, — уверенно ответил Рой, набрасывая повязку на глаза Габриэлю. — Он-то, когда сельчанок забирал, небось не шибко-то с ними церемонился.

Повязка, темная и толстая, закрыла глаза. Ее туго затянули на затылке, и казалось, жесткий узел продавил череп. Она тут же начала мокнуть от слез боли, несправедливости и отчаяния. Габриэль уже не понимал, по какой из этих причин он плачет. И ему было не стыдно за слезы. Теперь он хотел лишь одного: чтобы этот кошмар поскорее закончился. Он хотел бы на некоторое время потерять сознание, лишь бы не чувствовать бушующей боли.

Габриэль начал молиться, взывая ко всем богам Элементоса. Но слова молитвы терялись, тонули в черном, как повязка на глазах, потоке мыслей. Остатки магии забурлили, закипели, требуя немедленного выхода. Злоба захлестнула Габриэля, придавая сил. Желание разорвать путы, вскочить и испепелить бездарей, разбить их черепа даже ненадолго приглушило боль. Ему привиделось яркое, как солнце, высокое пламя, где с отчаянными криками и воплями исчезали захватчики. Но руки были связаны, рот забит комком вонючей ткани, и жестокой фантазии не суждено было сбыться. А потом в этом же пламени мэйт увидел себя, охваченного огнем с головы до ног. В окружении хихикающих волистов, вершивших суд. Габриэлю почудился запах гари. И боль вернулась.

— Знак бы поставить еще надо, — нерешительно предложил один из бездарей. Кажется, это был Девен. — Как заведено. А то того…

Знак?!! Габриэль прислушался, стараясь не думать о невыносимой боли. Знак? Знак? Знак? — билось в голове. Кажется, про него что-то говорили сциники. Знак — это… литус, круг с четырьмя лучами. Так они его иногда называют — знак. Полагая, что маг не сможет творить волшбу, если на нем символ Лита, бога бездарей.

— И чем посреди леса ты его собираешься писать? — спросил Мекей.

Девен молчал. За него ответил Рой.

— А этим! — воскликнул он так, будто наконец-то нашел, чем разделать пойманного зверя.

Габриэль не видел Роя, но представил его со злой ухмылкой на лице.

— По коже легче, чем хотя бы по дереву, — пояснил Рой, усмехнувшись.

Слова бездаря ядом падали в уши Габриэля.

— Совсем сдурел! — ужаснулся Мекей. — Он и так едва дышит.

— Ты что — не слышал Девена? Знак нужно поставить, как заведено.

Габриэль задергался изо всех сил, в ужасе сознавая, что хотели с ним сделать проклятые бездари. Неужели они не понимали, что он никак не мог быть Погорельцем?!! Ведь Готтилф держал село в страхе двадцать лет! Двадцать лет! И поэтому не мог быть так молод! Как же волчья башка, острые когти и кости, гремящие при каждом шаге? А на нем, на мэйте Семи островов, были только серые штаны да легкие сапоги?!! Габриэль застонал, продолжая дергаться. Пытаясь вытолкнуть кляп. И крикнуть извергам, что они ошиблись. Что они поймали не того.

— А ты говоришь: едва дышит. Вон как бьется, миркля. А ну придержи-ка его.

На спину Габриэля будто положили мешок с камнями, и возможностей для немого протеста стало еще меньше. Но мэйт продолжал трясти головой, пока левую лопатку не полоснуло резкой болью. Он застонал носом, обращаясь к богам, моля их о помощи, о том, чтобы они разделили его боль и страдания вместе с ним. Однако боги были глухи, ибо боль лишь нарастала с каждой звиттой, с каждым прикосновением кончика ножа, рассекающего кожу…

Когда бездарь закончил, Габриэлю казалось, что он плавает в густом горячем киселе. Было трудно шевелиться, спину и руки все время жгло, будто над ними пылало пламя. В ушах звенело от собственного крика, который из-за тряпичного свертка во рту так и не вырвался наружу.

Мэйта взяли под руки, подняли, поставили на ноги и, не отпуская, куда-то повели.

Глава 11

Вопреки неутихающей боли Габриэль чувствовал, как по воспаленной спине ползут струйки крови, а солнце огненным языком лижет потную грудь. Мэйт слышал, как часто дышат, поскуливают псы, побитые заклинанием, и мнется, шуршит трава под ногами бездарей. Из-за толстой повязки на глазах другие чувства обострились. Несмотря на близость свера, на его жгучую вонь, на идущих рядом трех потных бездарей, нос чуял любой оттенок запаха. Дух леса с его стойким запахом смолы исчез, дорога под ногами стала тверже, и мэйт решил, что они покинули Лысняк.

Не видя ничего, находясь в окружении жестоких бездарей, желая забыть о боли, Габриэль вспоминал уроки по одорологии. Барталду они никогда не нравились. Брат боялся, иногда даже хныкал, когда ему завязывали глаза и подносили к носу клок ткани, пропитанный тем или другим запахом. Но он, Габриэль, всегда с радостью шел на занятие к старику Ксэнтусу, теплого места ему в Анэлеме. Ксэнтус был добрым, высоким, как отец, и в отличие от прочих сциников жил в королевском дворце на вершине одной из башен. Отец говорил, что на Семи островах лучшего сциника по одорологии не сыскать. Наверное, это было правдой, потому что никто из известных Габриэлю магов не обладал таким уникальным обонянием.

Ксэнтус жил в светлой комнате, которую при желании можно было проветрить, продуть с четырех сторон. Он мог открыть окно и, вдохнув утренний воздух один раз, расписать в подробностях и безошибочно погоду на сутки вперед. Будто сами боги шептали ему на ухо, что задумали. Габриэлю такое чутье казалось невероятным. И не один раз он испытывал легендарное обоняние Ксэнтуса, обливая, натирая клочок ткани маслами и настойками, а после предлагая сцинику определить, угадать, прочесть ароматы в неразборчивой смеси.

Однажды, чтобы убедить капризного Барталда в необходимости тренировки обоняния, Ксэнтус привел их к Грому. После чего, пошептавшись с ним, завязал себе глаза и предложил нанести удар. Клинок рассек воздух над седой головой, но Ксэнтус легко уклонился. Гром продолжил наносить удары, колющие и рубящие, под разными углами — тщетно. Сциник словно читал мысли противника, чем вызвал удивление и похвалу Грома. После этого случая Барталд перестал упрямиться и, пожалуй, даже начал уважать старика. Хотя с завязанными глазами все равно чувствовал себя неуютно, не мог сосредоточиться, часто ошибался при чтении элементарных запахов. Но Ксэнтус никогда не бранил юного Барталда, продолжая упорно развивать его навык. И не забывая тренировать свое обоняние, которое, казалось, и без того было безупречным, нечеловеческим. Габриэль вспомнил, как в последние годы жизни Ксэнтус, уже еле-еле передвигая ноги, заматывал себе глаза и подходил к открытому окну, чтобы поймать, прочесть запахи Семи островов.

«Боги дали нам мышцы и чувства, и от них мы не можем избавиться. Но зато мы можем их развить, как пожелаем», — как-то сказал Ксэнтус. И Габриэль запомнил эти слова. В отличие от других наук одорология всегда напоминала ему игру, и поэтому он с удовольствием вдыхал предложенные запахи, пытаясь отгадать их происхождение. Даже когда на глазах не было повязки, он смыкал веки, чтобы представить, увидеть место, где мог зародиться запах. Ему являлись и цветущие луга, тонущие в океане солнечного света, и густые зеленые леса, качающиеся под порывами ветра, и шумные таверны, где на кухне запекалась рыба, посыпанная зеленью и специями. Запахи — всего-навсего клок тонкой ткани, пропитанный ароматами, — перемещали Габриэля из дворца, оживляли приятные воспоминания, стоило лишь прикрыть глаза. И самым сложным в игре всегда оставался запах человека, запах его желаний и эмоций. «У каждого чувства есть свой запах, — утверждал Ксэнтус. — Поймешь, запомнишь их и станешь неуязвимым».

Мэйт чуял, как от одного из бездарей — скорее всего, от Девена, — несло страхом. От двух других — злобой, будто их горячие тела источали не только пот, но и ненависть. Запахи людских эмоций и желаний не походили на дух полевого цветка или лечебной настойки. Их сложно уловить, они почти всегда пытались спрятаться, закутаться в другие запахи, как пытается забиться в норку зверек, почуяв хищника. Их сложно было отделить и описать. Хотя запах страха был, пожалуй, горьковат, а радости — сладок. Проще всего было с ароматом любви. И неважно, кто его источал, мужчина или женщина. Воздух рядом с таким человеком всегда был напряжен, натянут и немного, совсем не противно, отдавал кислым. Прочие человеческие эмоции и желания так легко не читались.

Ксэнтус говорил, что если чародей будет долго и серьезно развивать собственное обоняние, то сможет читать людские мысли, не заглядывая в разум. Габриэль с сожалением подумал о том, что не достиг подобного мастерства. Ему хотелось заглянуть в головы бездарей, понять, что они будут делать со своим ценным пленником, когда доведут его до села.

Воспоминания, полные заботы и теплоты, затеняли боль, словно заговор. Держали в сознании, на краю черной пропасти, не позволяя рухнуть во тьму и повиснуть на жестоких руках бездарей. Но реальность, увы, была куда сильнее счастливых воспоминаний. Радостные детские крики сожгли до пепла животворящие страницы прошлого, возвращая боль. Боль и жар.

— Миркля! Миркля ведут!

— Погорельца поймали!

— Староста Мекей миркля ведет!

Габриэль вскинул голову, словно пытаясь пробить, прожечь взглядом повязку и увидеть среди возбужденной ребятни Итана. Но повязка была слишком толстой, чтобы разглядеть сквозь нее хоть что-нибудь. Тогда Габриэль стал прислушиваться в надежде уловить детский голос сына охотника. Проклятие! Ни один из них не походил на голос Итана.

Итан и его мать могли убедить старосту в том, что тот схватил совсем не Погорельца. Лоис точно знала, как выглядит Погорелец, а смышленый Итан, желая спасти сельчанок от колдовского вихря, наверняка догадался, что его спутник не может быть Погорельцем.

Габриэль поник головой, понимая, что цепляется за гнилую соломину. Даже если Итан и Лоис за него заступятся, даже если староста прислушается к их мнению, это вряд ли что-то изменит. Потому что он, мэйт Семи островов, все равно останется мирклем — чудовищем, рожденным от демонов. И спасение десятилетнего мальчишки от сверов, и схватка с колдовским вихрем, и освобождение бедной женщины, которую все уже считали мертвой, — никакая из перечисленных заслуг не притупит ненависть бездарей к магам.

Надрывались псы. И те, что шли рядом, и те, что бесились вдали. Сельская ребятня продолжала галдеть, бегать, скакать вокруг Габриэля, гоняя тяжелый горячий воздух. Мэйт представил, как они гримасничают, как с угрозой потряхивают кулачками, и ему стало так тяжко, что захотелось взвыть. Но мешал проклятый кляп — вонючий клок ткани, не позволяющий дикому крику вырваться на волю. В отличие от Девена сельские дети не исходили страхом при виде миркля. Воздух трещал от радости и возбуждения, как трещит он во время встречи двух возлюбленных.

Радостный детский гомон вдруг обвил тревожный шепот. Пши-и — два десятка голосов зашумели, зашелестели, как море. И среди них не было знакомого. Ни голоса Лоис, ни голоса Итана. Где же они?.. Габриэль прислушался и подумал, что, наверное, сын охотника нянчился со щенками, и ему не было дела до того, кого схватил староста Мекей. Или плакал в объятиях любящей матери. А та в свою очередь оплакивала погибшего мужа. Но ведь были еще две сельчанки на холмах? Хотя… на них надеяться глупо. Они были напуганы и вряд ли поняли, что произошло. Гудящий вихрь — и человек, прыгнувший в него. Вот и все, что они видели. Быть может, даже не видели.

— Погорелец.

— Молод-то как.

— Нашей кровушки напился, вот и молод.

— Тьфу, демонча.

— Кончились бедушки-то.

Мэйт усмехнулся. И озлобленно, с наслаждением подумал, что сельские беды закончатся лишь тогда, когда Готтилф испустит последний вздох. От этой мысли опять закипела, забурлила магия. Впервые с момента пленения Габриэлю сделалось хорошо, спокойно. Ничего, ему лишь надо набраться сил, заговорить раны, и тогда он пережжет веревки, освободится и убьет и изверга Роя, и труса Девена, и старосту Мекея! И если боги не станут мешать, сожжет все село дотла! Пронесется по нему смертоносным огненным смерчем, по сравнению с которым колдовство Готтилфа покажется бездарям милосердным.

Габриэля что-то больно ударило в грудь — видимо, кто-то бросил в него камень. Он ожидал еще ударов, но вмешался староста. В том, что за живого мага полагалась награда от Волистрата, были свои преимущества.

— Мелба, а ну усмири своего сорванца, а не то я сам его усмирю!

— Может, его еще в задницу поцеловать! — заявил кто-то, и стало тихо. — В яму его!

— Прав он! В яму! В яму!

— Ты, Губа, прежде чем советы давать, просохни сперва! — осадил его Мекей.

— Что?!! Ты мне… Да, может, ты с ним заодно?

Габриэль ощутил, как забурлила злоба. Вдруг послышался глухой удар, потом в темноте что-то крупное шлепнулось наземь. И вновь сделалось тихо; лишь собаки продолжали рвать глотки. Староста или Губа?.. У первого был мотив сохранить пленнику жизнь, второй без промедления его бы убил. К счастью, без сознания на землю свалился Губа — очевидно, тот самый охотник, рискнувший дойти до Дальнего берега.

— Ну, кто еще желает что-то сказать? — спросил Мекей и с угасающей яростью произнес: — Пусть говорит сейчас. Или вы хотите избрать другого старосту, ослушаться указа Волистрата и пойти против Лита? Тогда берите его! Он ваш! Давайте? Аб, у тебя Погорелец отнял брата. Ларк, Погорелец потравил твоих коров. Мардж, миркль сжег твой дом на окраине села. Уверен, у многих из вас найдется повод поквитаться с ним. Ну? Что же вы?

Мощные руки отпустили Габриэля. Он закачался от усталости и похолодел от страха в ожидании жестокой расправы. Мэйта затошнило, когда он представил, как взбешенная толпа, словно стая псов, срывается с места, валит его на землю и с криками начинает колотить кулаками, пинать. Но, похоже, никто не рискнул воспользоваться страшным предложением старосты. То ли все опасались его тяжелого удара, то ли никому не хотелось ослушаться указа Волистрата и прогневать Лита. Так или иначе, никто не бросил даже камень в сторону Габриэля.

— Нельзя его в яму, издохнет он там быстро. — Габриэля развернули, демонстрируя сельчанам его израненную спину. — В сарае его запрем. До приезда волистов.

— Конечно, — озлобленно вздохнул Рой.

— И сверов надо того… рядом посадить, чтобы не убег, — проскулил Девен.

Габриэля опять повернули, словно чучело.

— Подлатать его надо и напоить, а то и без ямы издохнет, — сказал староста. — Нири?

— А чего я? — испуганно спросила женщина. — Я к нему и пальцем не притронусь. Пусть хоть и умрет.

— Отом? Панси?

Никто не ответил. Лишь ехидно засмеялся Рой. Этого мясника нужно прикончить первым, подумал мэйт. Рой будто услышал чужую мысль и тяжело хлопнул Габриэля по плечу.

— Ладно, сам этим займусь, — хмуро сказал староста и подтолкнул Габриэля.

Рой запыхтел, точно свер. Мэйт повиновался и пошел под нарастающий шепот толпы.

— Все могло быть гораздо хуже, — спустя некоторое время сказал староста, продолжая вести Габриэля. — Мог и не удержаться народец-то. Порвали бы тебя на куски. И, положа руку на сердце, были бы правы. Я и сам с большим удовольствием выпустил бы тебе кишки и намотал бы их на кулак, но проигрался тут люто. Много должен. — Староста тряхнул мэйта, будто надеялся, что из него сейчас со звоном посыплется золото. — Теперь главное, чтобы кто-нибудь из сельских бучу не поднял до приезда волистов.

Некоторое время шли молча, потом староста с силой надавил на плечи Габриэлю и сказал:

— Сядь. Мы пришли.

Мэйт опустился на землю, припал спиной к дощатой поверхности. Староста стянул с него сапоги, затем штаны, оставив в одной набедренной повязке. Из-за досок тянуло прелой соломой.

С тихим хлопком откупорилась бутылка, и в воздухе незамедлительно повис резкий запах клюквы, лопуха, полыни, меда и чего-то незнакомого, горького.

— Чего уставились? А ну брысь отсюда, мелюзга! — крикнул староста и, судя по колебаниям воздуха, погрозил «мелюзге» кулаком. — Нагни голову. Рану надо промыть.

Мэйт опустил голову, услышал, как журчит настойка, и дернулся, постанывая от боли. Ему показалось, что с него сдирают кожу, когда настойка полилась на рану. Из глаз брызнули искры, вмиг выступили слезы.

— От так! — произнес староста и выдернул кляп. — Теперь пей.

Габриэль раскрыл рот, откашлялся, сплюнул и хотел уже было назваться, оправдаться, но ему под нос с угрозой сунули сосуд. Нужно было молчать. Все равно никто слушать не станет.

— Пей и заткнись!

Габриэль нащупал губами горлышко сосуда и едва не захлебнулся от хлынувшей настойки. Староста слишком круто опрокинул бутыль. Настойка оказалась горько-сладкой и обжигала горло не хуже корня хьюманита. Габриэль ощутил, как от шеи к груди разлилась теплота.

— Хватит, пожалуй, — решил староста и вновь сунул мэйту кляп.

Габриэль не стал сопротивляться, вспоминая, чем закончился протест в прошлый раз. Палец потяжелел, пульсировал и, похоже, страшно распух, а при малейшей попытке им шевельнуть вызывал дикую боль.

Раздался треск, похожий на тот, что издает ткань, когда ее рвут пополам. А спустя несколько звитт староста начал перевязывать рану, поругивая Роя. Поблизости опять зашумели мальчишки, но на этот раз староста не стал их прогонять.

Габриэль почувствовал, что хмелеет. Боль стихала, начала кружиться голова, резко потащило в сон. Обида, отчаяние, страх отступали перед ядреной силой настойки.

Закончив перевязывать раны, староста крепко связал Габриэлю ноги, затащил его в сарай и положил на бок. Соломы было мало, сквозь нее ясно ощущались доски. Впрочем, мэйт понимал, что сарай, пахнущий гнилой соломой, лучше холодной и сырой ямы. Он истерически хихикнул, осознав, чему радуется. Из-за кляпа смешок вышел жалобным — таким, будто пленник собирался расхныкаться. Но ему так хотелось спать, что ради сна он готов был стерпеть любые насмешки, оскорбления и побои.

— Не будешь чудить… — начал староста и не закончил.

Габриэль услышал, как запирается дверь. После чего с улыбкой полетел во тьму.

Глава 12

Одна за другой пронеслись вечности.

Габриэль пожалел о том, что очнулся. Во снах не было ни страха, ни страданий, лишь покой. В реальности тело изводила боль, на глаза давила тугая повязка; пахло гнилью и псиной; от любого движения противно скрипел дощатый пол.

Мэйт прислушался: где-то тихо верещал сверчок. Судя по всему, на село опустилась ночь. Габриэль дернул руками, дернул ногами, проверяя путы на прочность. Увы, за время сна они нисколько не ослабли. Староста знал толк в узлах, но явно ничего не смыслил в магии. Волисты наверняка использовали бы цепи, потому что их невозможно пережечь заклинанием.

Крепкий сон, отдых и местная настойка, даром что созданная бездарями, вернули утраченные силы. Магии было достаточно, чтобы спалить весь сарай. Впрочем, сперва нужно было хотя бы избавиться от пут. Да и настойка требовала выхода. Но следовало быть предельно осторожным, понимал Габриэль. У сарая, без сомнения, поставили сторожа. Возможно, не одного. Староста Мекей слишком хотел получить свое золото, чтобы пренебрегать охраной.

Не то от ядреной настойки, не то от боли трещала голова. Если кто-то из бездарей заметит, что пленнику удалось освободиться, то не миновать беды. Беды? Не миновать гибели. Мысли о побеге, о сладкой мести подталкивали к глупым поступкам, мешали думать здраво.

Первым делом нужно освободить руки, решил Габриэль. Тогда можно будет спокойно вправить, заговорить палец, а затем снять набедренную повязку, чтобы наконец-то справить нужду. Что бы ни думали бездари, как бы им ни хотелось его унизить, он не станет ходить под себя. Даже если для этого потребуется терпеть несколько суток. Пусть проклятые бездари лишили его свободы, пусть осквернили его тело кровавым знаком лжебога, им не удастся отнять у него самоуважение. А путы на ногах и повязку на глазах можно оставить. Если бездари решат зайти, то обмануть их не составит труда. Главное — лечь на спину, чтобы никто не увидел пережженную веревку.

Габриэль опять прислушался. Сверчок продолжал верещать; за стеной… посапывал сторож; кто-то спешно прошел неподалеку. Пока было тихо, но и он, мэйт Семи островов, пока ничего не предпринял. В любом случае лучшего момента для того, чтобы освободить руки, не придумать.

Рот был заткнут огромным кляпом, руки связаны, и Габриэль не мог колдовать в полной мере. Не мог сплести из пальцев знак и произнести тайные слова. Но он прекрасно помнил, как от его гнева проскочили магические искорки на ладонях, как полыхнула подушка в спальне дворца. Теперь нужно было повторить этот трюк. Нужно было всего лишь страшно разозлиться. Магия была его частью. И с малых лет его, как и других магов, учили сдерживать ее, управлять ею, подчинять себе, как бездари подчиняют сверов. Но сейчас следовало забыть о старых уроках. Дать ей волю, спустить с цепи! Чтобы спасти себе жизнь…

Несмотря на повязку, Габриэль все равно прикрыл глаза, вспоминая и жестокий кнут, едва его не задушивший, и проклятого изверга Роя, пометившего его, словно скотину. И камень, брошенный неизвестным мальчишкой. И слова старосты, который с удовольствием выпустил бы ему кишки, коли бы на нем не висел долг.

Магия отозвалась сразу, будто только и ждала, когда ей дадут свободу. Руки, связанные за спиной, потеплели. И Габриэль тут же перекинулся с одной мысли на другую, чтобы и вправду не спалить весь сарай. Пламя ненависти начало гаснуть при мысли о прекрасной зеленоглазой Лени, о мягкой чистой постели во дворце на Янтарном острове, о сладком вине и рыбе, запеченной в сыре. И думая о родном доме, мечтая увидеть Лени и отца, Габриэль почуял запах дыма — еле заметный, тонкий, как волосок.

Боги Элементоса, ему удалось! Веревка затлела. Но, как оказалось, радоваться было рано, потому что запястья и ладони обдало жаром, а после начало жечь. Путы загорелись, Габриэль упал на спину, извиваясь на полу, словно дождевой червь. Он дергался и дергался, стараясь одновременно потушить и разорвать веревки. Стараясь не шуметь, что в его положении было невозможно проделать. Доски предательски трещали, но ни сверы, ни сторож пока вроде бы ничего не почуяли. А Габриэль, продолжая дергаться на полу, чувствовал, как его окутывает облако гари.

К счастью, веревки удалось потушить быстро. Да и ладони, похоже, не сильно пострадали от пламени. Однако путы все еще надежно лежали на запястьях. Габриэль изо всех сил потянул руки в противоположные стороны, пытаясь порвать подпаленную веревку. С первого раза не вышло. Тогда он немного полежал, отдыхая, собираясь с силами, и попробовал снова. И опять не смог освободиться.

Мекей умел вязать узлы, неохотно согласился Габриэль. И, запыхтев от усилия, вновь попытался разорвать веревку. На этот раз получилось! Но мэйт продолжил лежать на полу, оставив уже свободные руки за спиной. Затем прислушался и повел носом, ловя запахи. Облако дыма рассеивалось; снаружи теперь даже не верещал сверчок; сторож и сверы вели себя тихо.

Пока все складывалось удачно. Габриэль вытащил руку из-за спины, сдвинул повязку на лоб и выдернул кляп, едва сдержав сухой кашель. В горле пересохло, вся влага уходила в свернутый клок ткани. Габриэль вдохнул ртом, полной грудью. Еще раз, и еще раз, и все никак не мог надышаться, будто ему затыкали нос, а не рот.

Мэйт обвел взглядом сарай. Место заточения оказалось огромным и пустым; кроме гнилой соломы тут больше ничего не было. Между досками стен тянулись узкие щели, не позволяющие ничего разглядеть с расстояния трех шагов.

Его положили далеко от двери, в углу, где было темнее обычного. Боль в левой руке внезапно обострилась. Габриэль поднес ладонь к лицу, с отвращением взирая на собственный палец. Последний был неестественно выгнут и жутко раздулся.

Не поднимаясь, мэйт вытащил из-за спины веревку, от которой ярко пахло гарью, сдавил ее зубами. И вспомнил уроки костоправа, когда-то вызывающие лишь скуку.

Костоправ Огустус был полным и лысым, всегда носил светлые платья, будто воображал себя огромной костью. Он смешно шепелявил, знал каждую косточку в человеческом теле и мог бесконечно рассказывать об их назначении. В отличие от одорологии Барталду нравилось посещать занятия Огустуса. Брат часто интересовался, что будет, если сломать ту или другую кость? И много ли это доставит боли? И есть ли смертельные переломы? Сцинику вопросы доставляли море удовольствия, а Габриэлю во время этих речей хотелось сбежать. Ему не нравился чокнутый костоправ, ему неприятно было находиться в доме с расставленными по углам скелетами и слушать, как стучат кости. После уроков Огустуса мэйта иногда мучили кошмары. Ему снились скелеты людей и животных, выходящие из мрака, снились горы костей, которые поднимались, складываясь в огромных серо-белых монстров. Барталд, напротив, с удовольствием играл с костями, как с игрушками. В итоге четыре златолиста Огустуса достались брату и всего лишь один — ему, будущему мэнжу Семи островов. Впрочем, чтобы вправить кость, хватит и одного златолиста…

До пальца было страшно дотрагиваться. Казалось, от прикосновения вздувшийся палец просто-напросто лопнет. Габриэль обхватил его, крепко стиснул веревку между зубами. И дернул палец, содрогнувшись от боли и простонав носом.

Некоторое время мэйт недвижно лежал и тяжело дышал, слушая, как беспокойно стучит сердце. Зубы разжались, веревка упала на пол, палец полыхал болью. От этой невыносимой боли выступили слезы и пот. И если бы сейчас кто-нибудь из бездарей вошел в сарай… Габриэль глубоко вдохнул и принялся шептать заговор.

С последними тайными словами пришло долгожданное облегчение. Боль удалось сбить, пусть указательный палец по-прежнему выглядел как копченая рыбная колбаска. Резаная рана на лопатке, видимо, тоже подживала. Хотя для верности и над ней следовало поколдовать. Габриэль забросил ладонь за плечо, нащупал повязку и обмер, услышав снаружи шум. Тихие шаги, рычание сверов, вызванное, очевидно, чьим-то приближением.

— Эй, Лем, спишь, что ли? — сказали совсем близко.

Сторож действительно спал, но пробудился, когда к нему обратились.

— Бад? — удивился сторож и зевнул. — Чего тебе?

— Голова прислал. На вот, поешь да выпей.

— А, — смягчился Лем. — Это дело. А то сижу тут…

Бад! Муж Лоис и отец Итана. Это мог быть только он. Это не мог быть другой Бад! Боги бывают немилостивы и любят посмеяться над смертными, но даже для них эта шутка была бы слишком жестока. Решив не испытывать судьбу, Габриэль забрался в угол и спрятал пережженные веревки за спиной.

Снаружи полилось вино, зачавкали.

— Слышал, Лоис сегодня вернулась, — с набитым ртом произнес сторож. — Как она?

— Твоими молитвами.

— Сказала, как сумела сбежать?

— Нет. Говорит, что очнулась в Лысняке. А как в нем очутилась… Ничего не помнит.

— Я-то уж думал…

— Не навлекай Шму.

— И верно. Итан-то что?

— Со щенками балуется. На днях в Мирацилл поедем.

— Вы уж там не продешевите. Волисты хоть и Литом обласканы, а монеты считать тоже умеют.

— Постараемся, — недовольно произнес Бад.

Затянувшаяся беседа явно его раздражала.

— А это для кого? — спросил сторож.

— Для меня. Ночь долгая. Я ж тебя сменить пришел.

— Чего же сразу не сказал! — упрекнул его Лем и вскочил так, что аж суставы хрустнули.

Сторож был явно не самым умным человеком на свете, предположил Габриэль. Староста, потряхивая своим тяжелым кулаком, наверняка ничего не говорил о смене и приказал никого не подпускать к пленнику. И уж тем более — человека, чью жену похитил Погорелец. А Лем только и думал о том, как набить желудок да сбежать поскорее. Продешевил староста на охране, ох продешевил. Впрочем, удивительно, что вообще в селе нашелся человек, рискнувший сторожить Погорельца.

— Ну, тогда я пошел, — сказал Лем, на ходу хлебая вино.

— Иди, — с облегченным вздохом произнес Бад.

Спустя пару мьюн загремел засов. Габриэль лежал в углу, сунув руки за спину и надвинув повязку на глаза. Колыхнулся воздух. Дверь, чуть скрипнув, открылась и закрылась. Повеяло дымом. Под аккуратным шагом тихо закачались, заскулили нестройно выложенные доски. Бад подходил осторожно, не то опасаясь страшного пленника, не то боясь потревожить его сон.

На плечо Габриэлю легла влажная ладонь. Над ухом затрещала не то лучина, не то еще что.

— Маг, проснись, — прошептал Бад.

Габриэль поднял голову.

— Я — Бад, ты должен меня знать. Мы плыли на одном корабле с Безымянного острова. А еще ты…

— Я знаю, что я сделал. Ты муж Лоис и отец Итана, — сказал Габриэль и осторожно, чтобы не испугать мужа Лоис, вытянул правую руку из-за спины. После чего сдвинул повязку на лоб.

Бад неодобрительно покачал головой и поставил светец с лучиной на пол.

Муж Лоис был крепким, невысоким мужичком. Его лицо, круглое, небритое, блестело от пота, невзирая на прохладную ночь. Темно-рыжие волосы торчали во все стороны, словно ветки в вороньем гнезде. Муж Лоис пах вином, потом и луком.

— Вижу, ты уже освободился. — Бад опять покачал головой. — Если Мекей узнает… — Он не закончил и положил к ногам Габриэля узелок, пахнущий луком, жареной курицей и пряностями. — Я тебе поесть принес. И попить. — Бад протянул Габриэлю булькающий мех.

— Спасибо. Надеюсь, это тебя не оскорбит, но сперва, как говорил твой сын, мне нужно отлить.

Бад кивнул, начал развязывать узелок. Габриэль, опершись о стену, поднялся и мелкими шажками, шурша ступнями по полу, направился в противоположный угол сарая. Снаружи начал гулять ветер, по сараю густой паутиной расползались запахи жареной курятины, пряностей и дыма от лучины…

Когда Габриэль вернулся к Баду, тот сидел, припав спиной к стене и укладывая в светец новую лучину. Трещала щепка, ветер тихо шелестел снаружи, подрагивали тени, пахло настоящей едой. Стало почти уютно.

— Собирался бежать? — без осуждения спросил муж Лоис.

— Да, — честно ответил мэйт, устраиваясь рядом. При виде золоченой куриной тушки, на которой темнели луковые кольца, разгорелся аппетит.

— Почему ноги не высвободил?

— Не успел. И не все еще продумал.

Бад понимающе покивал. На первый взгляд он выглядел совершенно спокойным. Но Габриэль ясно чуял страх. И понимал, что он является обоснованным. Нет, Бад вряд ли боялся мага, спасшего его жену и сына. Охотник опасался гнева старосты и сельчан. Они не поймут, осудят, не станут разбираться, если узнают о странной выходке земляка.

— Ешь, — Бад указал на узелок.

Габриэль жадно припал к меху и, утолив жажду, накинулся на курицу. Взял ее обеими руками и выдрал огромный кусок. Еще теплый жир потек по подбородку, по ладоням. Мэйту показалось, что это самое лучшее блюдо, которое он когда-либо ел.

— Сегодня бежать не нужно. Лучше завтра ночью.

— Почему? — спросил Габриэль, поглощенный трапезой.

— Завтра у старосты именины. Все село гулять будет, напьются до полусмерти.

Мэйт выплюнул обглоданную косточку и спросил:

— А волисты? Вдруг прискачут.

— Нет. Ближайший лагерь Волистрата находится в Мирацилле. За ними уже отправили. Даже если гнать лошадь без остановки, уйдет около трех суток. Так что раньше, чем через неделю, они здесь не появятся.

— Это хорошо. — Габриэль с хрустом отодрал крылышко.

— Если попытаешься сбежать сейчас, то по твоему следу бросят всех сверов. Ты ранен, обессилен. И, скорее всего, тебя поймают.

Бад поправил щепки, тени ожили, заколыхались.

— А этот, Лем, вдруг cболтнет лишнего?

— Лем — болван. Дыра в башке. Напьется, проспится и все забудет. Староста уехал в соседнее село, до обеда не вернется. А ранним утром я притащу Лема на его законное место. Никто ничего не должен заподозрить. Этот сарай сельские обходят за тысячу шагов.

— Значит, ты хочешь помочь мне сбежать, — задумался Габриэль.

— Ты спас двух самых дорогих мне людей, было бы странно не расплатиться с тобой. И если бы на кону стояла моя жизнь, я бы все равно пришел сегодня сюда. — Бад тихо ухмыльнулся. — Пойми, я не особо рискую. Даже если волисты узнают, кто помог тебе сбежать, что они мне сделают? Я стану всего лишь литуистом, которого одурманил злобный миркль. Кто поверит в то, что я по доброй воле освободил Погорельца после того, как тот украл Лоис?

— Разумно, — согласился Габриэль, продолжая чавкать.

— Скажи, что тебе нужно?

— Одежда и сапоги. Еды немного в дорогу.

— Это само собой.

— Еще меч.

— Хм, я думал, маги брезгуют оружием бездарей.

— Вовсе нет. Ты бы так не говорил, если бы видел, как Гром орудует двумя клинками. А ведь он — самый настоящий маг.

— Понятно.

— И еще ты должен вывести меня к реке, к Пурье.

Бад кивнул, опять поправляя лучины.

— Лоис сказала, что ты шел в Мирацилл.

— И я до сих пор туда иду, — Габриэль улыбнулся, кашлянул.

— Твои раны? Палец?

— Я его уже вправил и зашептал.

Бад с любопытством поглядел на указательный палец, которым Габриэль старался не касаться обкусанной куриной тушки.

— А спина? Я слышал, что этот урод Рой сделал с тобой.

— Заживает.

— А чем маги, помимо заговоров, лечат раны?

— Много чем. Пихтовым маслом, например.

Габриэль отложил тушку, поднял мех.

— Пихтового масла у нас нет, но есть мазь из ромашки и сушеницы на гусином жире. И подорожник. Если хочешь, я обработаю тебе рану на спине.

Бад вытащил из кармана зеленоватый пузырек и лист подорожника.

— Благодарю, — Габриэль развернулся, подставляя спину.

Муж Лоис открыл пузырек, выпустив на волю запах ромашки, и бережно снял повязку. Немного помедлил, прежде чем начать мазать рану.

— Кровь-то у тебя тоже красная, — с долей разочарования произнес муж Лоис.

Лопатка похолодела от мази, рану защипало.

— Как спина?

— Жить будешь, но шрамы останутся. Знак Лита, он действительно лишает мага силы?

— На меня он точно не действует. Хм, чем, как ты думаешь, я пережег веревки?

— Лоис сказала, что ты вроде как принц.

— Мэйт, но, по-вашему, все равно что принц.

— И что ты здесь делаешь, мэйт? Я слышал, на Семи островах хорошо. Жители ни в чем не нуждаются. Если бы я был принцем…

— Я не хочу об этом говорить.

— Понимаю.

Но Габриэль сомневался, что Бад может его понять. Он, мэйт, ведь хотел всего лишь дойти до Мирацилла, никому не причинив вреда. Взглянуть на чудо-город одним глазом, после чего спокойно вернуться на Янтарный остров, покаяться отцу и исполнить его волю, то есть жениться на ноби Бруне. И уж точно он, будущий мэнж, не мечтал однажды очнуться посреди старого сарая, заваленного гнилой соломой, связанный по рукам и ногам.

— Мирацилл изменился, — сказал Бад, накладывая повязку. — Я был мальчишкой, когда началась война. Но я помню, каким был город, когда в нем жили маги. Золото на башнях давно потемнело, стены рушатся, на улицах полным-полно всякого сброда. Теперь это всего лишь обычный город, хоть и очень большой.

Габриэлю захотелось закрыть ему рот. Бад неосознанно топтал его мечту, не представляя, сколько мэйту пришлось вынести, чтобы ее исполнить. Конечно, охотник знал и про кораблекрушение, и про схватку со сверами, и про битву с колдовским вихрем, и про то, как выродок по имени Рой вырезал на спине чародея знак Лита. Но Бад не имел ни малейшего понятия о том, что предшествовало этим событиям. И как тяжело далось решение оставить острова.

— Я все равно увижу Мирацилл, — сказал Габриэль уверенно. — Даже если мне потребуется убить еще пару сверов.

— Твое дело. Вот, смажь.

Габриэль нанес жирную мазь на палец, осторожно, неспешно начал ее растирать. Снаружи послышался топот копыт, и мэйт замер. Бад тоже услышал шум и подбежал к двери.

— Что там? — спросил Габриэль, пытаясь развязать тугой узел веревки, обвивавшей ноги. Если опасности нет, то путы можно легко вернуть. А если вдруг приехал староста, чтобы проверить пленника, то придется бежать сейчас. — Бад, почему молчишь? — с тревогой спросил Габриэль, слушая, как приближается топот. — Бад?

Сбросив путы, Габриэль подскочил к двери. Прильнул к щели и в ужасе увидел четверых наездников. Так страшно Габриэлю не было даже тогда, когда он в первый раз вживую увидел дикого свера. Всадники остановили лошадей вблизи от догорающего костра. Трое из них оказались волистами; четвертый, видимо, был из сельчан. Белые с красным легкие доспехи из кожи покрывали торс, от плеч почти до самой земли падали золотистые плащи. Волисты были вооружены. Двое держали мечи и алые прямоугольные щиты, сверкающие знаком Лита. Третий обеими руками сжимал огромную штуковину, похожую на арбалет, но заряженную сетью.

От шума проснулся свер, зашипел, звонко натягивая цепь. Бад несмело, виновато поднял на испуганного мэйта глаза.

— Если тебя станут допрашивать… О моем истинном происхождении они не должны узнать, — торопливо пробормотал Габриэль.

Охотник опустил взгляд, отошел в сторону.

— Что бы ни происходило, не выходи отсюда, — мрачно предупредил мэйт и, сплетая пальцы, толкнул плечом дверь.

Свер выпрыгнул из темноты, словно забыв про цепь. Мохнатые лапы мелькнули перед лицом Габриэля; цепь натянулась, дергая тварь назад. Мэйт увернулся, спешно зашептал.

Под шепот заклинания на обеих ладонях вспыхнуло пламя. И Габриэль незамедлительно бросил его в сторону волистов. Огни, гудя и разбрасывая искры, метнулись к противникам. Мэйт не увидел, достиг ли огонь цели, потому что сразу рванул в сторону от сарая, подальше от волистов, пытаясь скрыться во тьме. Он лишь услышал глухой стук за спиной. А потом крики. Бесстрашные крики.

— За ним! За ним!

В отличие от сельчан волистов волшебство совсем не страшило. Во всяком случае, не эти огни, которыми только ворон пугать. Волистов специально готовили к встрече с магами, их учили преодолевать страх перед волшебством. А на мощное заклинание времени не оставалось: слишком много слов, слишком много жестов. Да и тратить силы не хотелось. Неизвестно, сколько еще придется бежать и что делать.

Габриэль несся изо всех сил. Хватая ртом прохладный ночной воздух. Не обращая внимания на мелкие камни, впивавшиеся в ступни. Перед глазами прыгали звезды, во дворах начали беситься псы, срывая глотки в тревожном, неистовом лае.

За спиной простучали копыта. Габриэль обернулся и на расстоянии вытянутой руки увидел, как и звездное небо, и сельские дома, и покосившиеся заборы, и белого всадника на коне рассекла серебристая паутина.

Мэйт ушел вниз и все равно угодил в широкую крепкую сеть. Ему почти удалось ее сорвать, когда на него навалились, сшибая с ног. Покрытая серебристой сеткой округа качнулась сверху вниз. Дорога больно ударила Габриэля в грудь.

Волист был силен и, к сожалению, знал не только молитвы. От хитрого боевого захвата руки как будто свело судорогой. Но заорал Габриэль отнюдь не от болевого приема. Палец, только что вправленный палец, резанула знакомая боль! Сквозь собственный крик Габриэль услышал, как рядом простучали копыта и как кто-то спрыгнул с седла.

— Грузило на него! — сказали в темноте. — И в избу! Немедленно!..

Глава 13

Волисты не стали завязывать ему глаза, затыкать рот и метить знаком Лита. Волисты надели на него грузило. И оно, спору нет, было гораздо эффективнее. Грузилом оказались кандалы и невероятно тяжелые железные варежки, тянущие руки к земле. Варежки и кандалы связывала толстая цепь, громыхающая при каждом шаге.

Габриэль поймал себя на мысли, что ему нисколько не страшно, даже как-то спокойно от того, что он теперь точно знает свою печальную участь. Ему даже не хотелось злиться на простодушного Бада, убежденного в том, что волисты прибудут в село не раньше чем через неделю. Мэйт чувствовал себя опустошенным, ему казалось, что там, на дороге, где на него набросили сеть, он как будто потерял собственную душу. А если не душу, то что-то очень ценное, по-настоящему человеческое. То, что давало ему силы даже тогда, когда его вязали на берегу Пурьи. Он какое-то время проверял грузило на прочность, но волисты не обращали на его попытки никакого внимания. Они знали, что железные варежки тесны, в них не сложишь пальцы для тайного знака, а в толстом металле не прожжешь дыру.

Его привели в хорошо освещенную избу и усадили за длинный стол. Волист, крепкий, высокий и седой, страшно похожий на Готтилфа, зачем-то сразу опустил занавески. Двое других волистов зашли в комнату и застыли у входа; лишь их золотые литусы покачивались некоторое время на груди. Бездарь в серых штанах и кожаных башмаках растерянно застыл посреди комнаты; пот струился по его мускулистой груди. От лучин и свечей в избе слоями плавал дым.

— Добрая изба, Рой, — покивал седой волист, утирая платком пот с лысины. После чего повернулся к нему. — Ты можешь идти.

— Конечно, ваше святейшество, — быстро закивал бездарь.

— Ты Рой? — со злой ухмылкой спросил Габриэль. — Я запомнил твое лицо.

— Гореть тебе на кострах, — оскалился бездарь, потряхивая руками. — Демонча.

Он плюнул и вышел.

— Вы тоже свободны. Побеседуйте с человеком, которого мы нашли в сарае. Интересно узнать, что их связывает и почему он хотел освободить миркля. Это весьма любопытно. Но не усердствуйте.

— Старсан Сэт, — сказали они в один голос, кивнули и вышли друг за другом, закрыв за собой дверь.

От количества знаков Лита, нанесенных на кожаные доспехи старсана Сэта, рябило в глазах. Круги с четырьмя короткими лучами краснели на груди; наручи, наплечники, поножи блестели золотистыми знаками бога бездарей; огромный круг белел в центре золотистого плаща. Ну и, конечно, сверкающий литус висел на шее. «Белый — цвет света, желтый — цвет солнца, красный — цвет крови», — вспомнил Габриэль строку из книги Лиутберта Олберикса «Об идолах, молитвах и поклонении».

— Наконец-то мои мольбы были услышаны, — сияя от радости, как золотой литус, изрек Сэт. — Сколько я просил бога о том, чтобы он позволил мне поймать молодого миркля. И вот — ты сидишь передо мной! Горячий, озлобленный на бездарей, готовый драться за свою жизнь. Разве это не чудо?

Габриэль не ответил. От пылкой речи волиста, его подозрительной страсти мэйту стало не по себе. Лучше бы старсан его ударил! Неопределенность пугала сильнее боли. А старсан продолжал свой страстный монолог:

— Я еду из Мирацилла, везу всякое ни на что не годное отребье, ломаю голову, кого бы из этого вонючего сброда поджарить на костре за связь с мирклями. И тут слышу про тебя. — Габриэлю показалось, что глаза волиста сверкнули. Мэйт чувствовал, как дрожит воздух от возбуждения Сэта. — Конечно, мне сказали, что поймали Погорельца. И я, честно говоря, немного расстроился. Но когда услышал, что ты молод, мое сердце наполнилось радостью. Ты ведь не Погорелец? Ты не можешь им быть?

Габриэль отрицательно покачал головой. С одной стороны, уверенность волиста в непричастности пойманного мага к сельским бедам обнадеживала, с другой — еще неизвестно, отчего так распирало седого старсана. Говорил он туманно, истекая слюной, будто голодный бродяга, увидевший сочного поросенка с хреном. Зачем старсан хотел кого-то поджарить на костре за связь с чародеями? Почему его не радовала весть о том, что поймали Погорельца? На кой Хьол ему нужен был другой, молодой маг?..

Волист коснулся кончиками пальцев стола и пошел к Габриэлю, шурша ладонью по доске. Остановился в двух шагах от мэйта.

— Кто ты? Знаешь боевую магию, прекрасно говоришь на олдише… Должно быть, ты не из простого рода? — Волист прищурился. Его глаза, мелкие и серые, уставились на мэйта не мигая. Старсан словно пытался заглянуть ему в голову. — Скажи мне, что это не так?

Габриэль задумался. Наступила тишина. Потрескивали лучины, тени лежали ровно. Мир как будто замер в ожидании ответа мэйта Семи островов.

Сэт был старсаном и, значит, в отличие от сельских бездарей, образованным. Да и, похоже, боги не обидели его умом. С этим волистом нужно держать ухо востро, понял мэйт. Волисту хватило пары мьюн, чтобы свести одно с другим. Крупную ложь старсан бы не проглотил, а вот мелкую… Ведь он, Габриэль Альтирэс, действительно из знати! Главное, чтобы старсан не пронюхал, кто на самом деле сидит перед ним.

— Так кто ты? — не унимался старсан.

И мэйт решил не испытывать его терпение. Иначе Сэт и вправду что-то заподозрит.

— Да, я из знати, — хмуро подтвердил Габриэль, наблюдая за реакцией волиста. — И это что-то меняет? Я же все равно останусь мирклем! Нелюдем. Хм. — Он демонстративно тряхнул грузилом.

Цепи и кандалы загремели, но волист был спокоен. И, судя по всему, поверил в слова мага. Пожалуй, этот волист мог биться у стен Мирацилла, подумал Габриэль. И повидал чародеев, в отличие от двух молодых охранников, допрашивающих мужа Лоис. Теперь вся надежда была только на Бада. Если он проговорится… О том, что произойдет, если Бад проговорится, Габриэлю даже думать не хотелось.

— И как тебя зовут? — не сводя глаз с Габриэля, спросил волист.

В голове Габриэля всплыли имена двух сциников — костоправа Огустуса и одоролога Ксэнтуса. Он примерил на себя оба и назвался:

— Ксэнтус. Мое имя Ксэнтус.

— Даже если ты врешь, буду звать тебя именно так.

Старсан сел слева от Габриэля, положил ладонь на стол, медленно постукивая пальцами. Волист Сэт опять напомнил мэйту Готтилфа. Широкие плечи, смуглая кожа, остатки седых волос обрамляют блестящую от пота лысину. Если снять доспехи, получится вылитый Погорелец. От этой мысли Габриэлю захотелось рассмеяться. Он все никак не мог понять, что его так раздражает в старсане, помимо того, что он бездарь и волист. Но Сэт сам подтолкнул его к ответу.

— Я знаю, что маги могут чувствовать то, что не дано нам. Скажи, что ты чувствуешь, кроме дыма и пота?

Габриэль вдохнул, разглядывая старсана. И только сейчас понял причину своего раздражения. От бездаря, от волиста не пахло ненавистью. Не было ни злобы, ни страха, ни ненависти. Почему? Ведь он обязан был ненавидеть всякого миркля так же, как миркль ненавидит всякого волиста! Как сельские бездари возненавидели его, мэйта Семи островов, а он в ответ возненавидел их за то, что они сделали с ним.

— Вы меня не боитесь, и вы… не хотите меня убить.

— Правда. — Сэт вновь постучал пальцами по столу, потом повернул голову к Габриэлю. — Этот Рой… он тебя пометил?

Габриэль кивнул.

— Тупой кретин, да простит меня бог. Рану обработали?

— Да.

— Прекрасно. Потому что ты мне нужен живой и здоровый.

Габриэль запыхтел. Волист — отнюдь не простой волист! — пекся о его здоровье и говорил загадками. Это было нелепо, подозрительно и страшно. Вряд ли Сэт стал бы заботиться о его благополучии, если бы просто желал прилюдно сжечь пойманного мага. За такой заботой непременно скрывалась какая-то тайна, в которую волист не хотел посвящать даже свою охрану. Иначе с чего бы он стал закрывать окна и отсылать других волистов?..

— Тот человек, в сарае. Он хотел тебе помочь? Хотел тебя освободить?

Мэйт помолчал, прежде чем ответить.

— Вы ведь все равно узнаете?

— Конечно. Поэтому нет смысла врать.

— Да, он обработал рану. И он хотел помочь мне сбежать.

— Просто невероятно! — воскликнул волист. — Ты его околдовал? Нет, постой, ты не мог. Ты был заперт, ранен и, как мне кажется, обессилен. Причина, я думаю, в другом? Пообещал осыпать его золотом и самоцветами?

Габриэль отрицательно качнул головой. Ошибка волиста доставила ему наслаждение. Впрочем, Сэт хоть и ошибался, но все же не стал приплетать сюда колдовство. Старсан, гори он в Хьоле, был умен, и поэтому был опаснее и сверов, и изверга Роя. Опаснее всех сельских бездарей!

— Теряюсь в догадках, — еле заметно улыбнувшись, произнес старсан.

Он поднялся, длинный плащ колыхнулся, словно золотое море. Волист пожал плечами, его серые хитренькие глазки опять уставились на Габриэля.

— Я спас его сына от сверов и освободил жену, — пояснил мэйт, надеясь избавиться от цепкого неприятного взгляда волиста. — Он хотел меня отблагодарить. Вот и все.

Пальцы, стиснутые железными варежками, начали неметь, руки и ноги, отягощенные тяжелым грузом, стали затекать. Габриэль загремел цепями, стараясь разогнать кровь. Он с трудом поднял руки на уровень груди, потом подергал пальцами. Стало легче.

— Освободил жену?

Волист медленно и тихо пошел вдоль стола, удаляясь от Габриэля. Мэйту стало тяжко дышать от дыма, начали слезиться глаза. Коптили свечи, огонь поедал одну лучину за другой. А старсан как будто не замечал ни гари, ни дыма. Неужели волист так увлечен беседой, что забыл обо всем на свете? Или это была пытка? Но тогда получалось, что он пытал и самого себя?.. Впрочем, спокойствие волиста, не замечающего, что он купается в дыме, можно было объяснить и проще. Бездари не славились острым обонянием и никогда его не развивали. Их не учили отличать запах ели от запаха сосны. Объяснение было простым, оно успокаивало, но выглядело неправдоподобным. Дым огромной паутиной качался в избе, и не заметить его мог только слепец!..

— Ну? — Сэт добавил щепок в дальний светец. — Я слушаю?

— Откройте окно, — попросил Габриэль, кашляя.

— Да, пожалуй, ты прав. Здесь стало душновато, — согласился старсан и распахнул окно. — Так от чего ты освободил его жену?

Прохладный воздух хлынул в избу, слои дыма стали потихоньку таять.

— Вы все равно не поверите.

— А ты попробуй.

— От плена… Она была рабыней Погорельца.

Волист замер, над чем-то размышляя. Сделалось очень тихо, было слышно, как дрожит пламя свечи и как огонь, причмокивая, обгладывает лучины.

— Даже так. — Сэт поджал губы, потом зачем-то опять закрыл окно. — Если бы на моем месте был другой волист, то он бы тебе точно не поверил. Хм, миркль, спасший бездаря от плена другого миркля. — Он с сомнением покачал головой.

Габриэлю показалось, что волист сейчас рассмеется, но тот остался серьезным.

— Знаешь, лишь потому, что история звучит невероятно, она может оказаться правдивой. Впрочем, зачем ты ее спасал, от кого и спасал ли вообще, не столь важно.

— Что вы делаете? — Габриэль указал на окно, звякнув цепями.

Сэт его как будто не слышал. Из сумочки на поясе он вытащил прозрачный флакон, похожий на клык. А на Габриэля опять напал страх. Волиста понять было сложно. Он не только говорил загадками, но и вел себя необъяснимо. Казалось, в нем живут три человека. Первый — мудрый, рассудительный и любознательный. Второй — странный, равнодушный ко всему, чокнутый; именно его рука вновь закрыла окно, не дав дыму рассеяться. И, наконец, третий, страшный и злой, появившийся только сейчас. На голову старсану словно накинули капюшон, чьи края теперь затеняли лицо. От волиста внезапно повеяло угрозой.

— Что вы делаете? — вновь начиная задыхаться, повторил мэйт. — Окно.

Сэт, недобро сверкая глазами и вращая флакончик, приблизился к Габриэлю. Глаза волиста потемнели. Он остановился в шаге от мэйта и внимательно, алчно посмотрел на пузырек в собственной руке. Посмотрел так, будто в прозрачном сосуде в форме клыка таился ключ к бессмертию. Вопрос Габриэля вновь остался без ответа.

— Ты слышал о хвиллах? — вдруг спросил старсан.

И даже сквозь гарь и копоть Габриэль ощутил, как по избе разлилась ненависть. Та самая ненависть, чье отсутствие поначалу так раздражало. Откуда она взялась? Ведь для нее не было никакой причины? Он всего лишь хотел глотнуть свежего воздуха. Как волисту удавалось ее прятать все это время? Можно спрятать ядовитый кинжал за спиной или пару монет в башмаке, но настоящую ненависть?..

— Отвечай, миркль! — вспыхнул старсан, с угрозой нависнув над Габриэлем и стукнув ладонью по столу.

Голова пошла кругом не то от дыма, не то от странных вопросов обозленного волиста.

— Я слышал о хвиллах, — ответил мэйт, ожидая, что его будут бить, и кашлянул.

Нестерпимо зачесалось ухо, пришлось тереться им о железную варежку. Под страшным взглядом Сэта, гремя цепями.

— И что ты про них слышал?! — продолжая нависать над Габриэлем, спросил волист.

— Их укус смертелен для мага, — задыхаясь, кашляя, ответил мэйт.

— Это, — старсан ткнул указательным пальцем во флакончик, — его яд.

Габриэль в испуге дернулся от волиста, от флакона, наполненного ядом хвилла. Не удержался на качнувшейся лавке и, громыхнув цепями, полетел на пол. Грузило осложняло любое движение, но мэйту удалось заползти в угол. Подальше от чокнутого волиста, который сперва заявил, что Габриэль нужен ему живым и здоровым, а теперь хотел отравить его ядом хвилла.

Золотистый плащ зашелестел. Сэт подошел к Габриэлю, склонился над ним.

— Ты знаешь, как найти Погорельца?

Сотни кружочков с лучиками, сотни литусов, золотистых, белых и красных, нанесенных на одежду волиста, нависли над Габриэлем. Они были повсюду, на доспехе, на штанах, на сапогах, на плаще.

— Я не смогу вам помочь, — замотал головой Габриэль.

— Неужели? — не поверил волист.

Он расправил спину. Коснулся крышки пузырька, но открывать не стал. Лишь поводил по ней кончиком пальцем.

— Говорят, от укуса хвилла у миркля закипает кровь, и он сгорает, точно соломенное чучело. Сам я этого не видел, но человеку, который рассказал мне про ужасную гибель мирклей, можно верить. Однако яд хвилла можно использовать по-другому. Если дать вдохнуть его пары мирклю, то тот… — Он зловеще ухмыльнулся. — Нет, не сгорит. А начнет задыхаться, как от удушья. И будет задыхаться, пока у него не лопнут легкие. Я слышал, это жуткая пытка. Правда, есть одна проблема: свежий воздух. Пары яда легко в нем растворяются, и тогда у миркля есть шанс выжить. Хм, я полагаю, эту проблему мы уже решили. — С этим словами волист демонстративно поправил лучину. — Все еще уверен, что не сможешь мне помочь?

— Прошу, не нужно, — взмолился Габриэль, позвякивая цепями. — Было темно. Я не смогу показать вам место. Поверьте, я не лгу.

— Я тебе не верю, — прошипел волист.

Габриэль, вжимаясь в стену, подумал, что если бы змеи умели говорить, то говорили бы именно так, как сейчас говорил старсан: зло, ядовито. Все прошедшее время Сэт, прикидываясь мудрым старцем, лишь готовил пленника к этому моменту. Нагонял в избу дыма, чтобы подвергнуть пытке. «Никогда не доверяй бездарям: все они одинаковы», — вспомнились слова Готтилфа. Слова чародея, которого хотел поймать проклятый волист.

Мэйт вздрогнул, когда старсан открыл флакон. И, понимая, что сбежать не удастся, все равно дернулся изо всех сил. Конечно, волист не позволил ему подняться. Сапог ударил Габриэля в грудь, потом лег на горло. Габриэль захрипел, потянул к нему руки, гремя цепями, но железными варежками невозможно сбросить безжалостную ногу с кадыка.

— Последний раз спрашиваю, где логово Погорельца?

— Не… знаю, — прохрипел Габриэль.

Он увидел, как волист сложил два пальца и обмакнул их в яд. Мэйт, хрипя и кашляя, задергался, закачался, пытаясь уйти, уползти от волиста. Но тот надежно запер его в углу. Пальцы, смоченные ядом, несущие смерть, медленно-медленно плыли к лицу Габриэля.

В голове заметались разные мысли. Нужно было делать выбор! Сложный выбор, страшный выбор. Выбор между честью и бесчестием. Между собственной и чужой жизнью. Дать волисту то, что он хочет, и тем самым предать Готтилфа. Или корчиться в углу, пока легкие от яда не вывернутся наизнанку. Габриэлю показалось, что яд уже начал действовать. Закружилась голова, забилось сердце. Он пытался глотнуть хоть немного воздуха, но не мог.

Жаль, здесь не было Итана, который сделал бы за него выбор, как тогда, на холмах, подумал Габриэль. Он увидел, как на чужих пальцах сверкают капли яда, представил, как корчится на полу, выплевывая собственные легкие, и сдался.

— Согласен, — прохрипел он.

И тут же возненавидел, проклял себя за произнесенное слово, подыскивая оправдания. Но ни дурные дела Готтилфа, ни его желание умереть не смогли унять боль. Стало так паршиво, что захотелось, чтобы яд достиг цели.

— Хорошо, — кивнул Сэт и вдруг резко сунул смоченные ядом пальцы ему под нос.

Габриэль заорал! Ему показалось, что стены и пол охватило пламя. И что сам он сгорает изнутри, а дым, плавающий вокруг, исходит от его потного раскаленного тела. Мэйт не знал, как быстро действует яд, и продолжал кричать, гремя цепями и ожидая смерти.

— Успокойся, — сказал волист. — Это была всего лишь вода из храма. От нее еще никто не погибал.

Габриэль взвыл, уронив голову на колени. Слова волиста били страшнее любого удара. Били острой, ледяной сталью прямо в сердце, причиняя невероятную боль. Предатель, предатель, проклятый, бесчестный предатель! — вертелась лишь одна мысль в голове. Сейчас Габриэлю хотелось, чтобы яд хвилла оказался настоящим. И тогда бы он, мэйт Семи островов, хотя бы сохранил честь, никого не предав. А теперь… Габриэль затих, пытаясь побороть отвращение к самому себе. Ему чудилось, будто с головы до ног он покрыт грязью и болотной тиной. Он ожег Сэта гневным взглядом, в очередной раз пожалев о том, что маги не способны убивать лишь силой мысли. Ох, Сэт бы не умер быстро! Мэйт стал представлять, как кости волиста ломаются, как с него кусками слезает кожа. И он кричит, воет, умоляя о пощаде.

— Что ты на меня так смотришь, Ксэнтус? — улыбнулся волист, пряча пузырек. Старсан наконец-то распахнул окно, шумно вдохнул воздух прохладной ночи. — Ты мне, между прочим, жизнью обязан. Если бы не мой указ, если бы не награда, положенная за живого миркля, сельчане порезали бы тебя на куски, а потом бы еще помочились на твою холодную изуродованную плоть. А ведь ты даже не представляешь, каких сил и средств мне стоил этот указ.

«Жизнью обязан»… Габриэль усмехнулся. Зачем она нужна, такая жизнь, в оковах и в вечном позоре? Мэйт, громыхая цепями, поднялся, распрямил спину. Пот струйками катился по спине.

— Вы — чудовище, — прошипел он, брызгая слюной.

— Я — чудовище? — искренне удивился волист. — Сядь! К чему теперь показывать свой норов?

С грузилом было сложно не только ходить, но и стоять. И Габриэль опустился на лавку. После чего положил тяжелые руки на стол, неохотно соглашаясь со словами волиста. Старсан, чтоб его, совершенно прав. Действительно, к чему теперь показывать свой норов?..

Мэйт вздохнул. Он уже показал, чего стоит на самом деле, когда согласился указать путь к подземелью. Пусть даже понятия не имел, где оно точно расположено. Это было неважно. Потому что он все равно предал Готтилфа, спасая собственную шкуру.

— Значит, ты считаешь меня чудовищем? — задумчиво произнес Сэт.

Плащ волиста зашелестел. Старсан сделал пару шагов к окну, остановился и повернулся, вперив взгляд в Габриэля. Лицо волиста просветлело, от прежнего палача не осталось и следа. Старсан виртуозно управлял эмоциями. Не прошло и трех мьюн с того момента, когда он с ненавистью нависал над своей беспомощной жертвой, а теперь выглядел спокойным и безобидным. Казалось, ничто в мире не сможет вывести его из равновесия.

— Я расскажу тебе о настоящем чудовище. — С этими словами он неспешно, мелкими шажками, почти бесшумно направился в сторону Габриэля. — В одном поселке, вдали от шумных и грязных городов, когда-то жил старсан. Он был не богат, но необычайно счастлив. Ему нравилось выращивать пшеницу и скот, слушать, как кричат петухи по утрам, плескаться в ближайшей реке. Простолюдины любили старсана, потому что он никогда не задирал нос в их присутствии и помогал, когда мог. — Волист остановился в шаге от Габриэля и, развернувшись, той же неспешной походкой двинулся к окну, продолжая рассказ. — У старсана было трое детей. Два сына и дочка. Он любил их всей душой. Как и свою прекрасную жену. Для него не было больше счастья, чем видеть их каждый день рядом. И Лита он молил только о здоровье детей и жены. — Волист остановился у окна, уперся рукой в подоконник, заглянул за занавеску. — Однажды в поселке пропал ребенок. Девочка шести лет. Ее долго искали, но так и не нашли. Перед тем как она пропала, ее видели у реки. И все подумали, что она утонула, а река унесла ее тело далеко от поселка. Но через месяц в поселке опять пропал ребенок. И снова девочка. Поползли разные слухи, родители боялись выпускать детей из домов. Боялся и старсан. Но все равно не смог уберечь свою дочь… Она стала следующей. На повозку, которая везла его жену и дочь, кто-то напал в лесу. Возницу и жену старсана убили, а его дочь исчезла. И тогда старсан поклялся найти того, кто это сделал. Он обшарил весь лес, но не нашел никаких следов. Не в силах унять боль, он начал пить. И как-то раз в трактире, за столом, вонючий и грязный, услышал занятную историю. О миркле, о его больной дочери, о жутких криках, доносящихся иногда по ночам из его дома. Старсан вспомнил про клятву. И даже будучи страшно пьяным, понял, где искать убийцу своей жены. А когда узнал, что миркль живет в соседнем поселке… Теперь сложно поверить, что когда-то миркли свободно жили среди нас. — Волист замолчал, вновь неспешно принялся расхаживать по избе. Габриэль понимал, чью печальную историю рассказывает Сэт, но не мог поверить, что человек, переживший такую утрату, способен оставаться спокойным. С каменным лицом уверенно, спокойно изрекая слова. А волист продолжал: — Загоняя лошадь, он все еще надеялся отыскать свою девочку. Но то, что старсан увидел в подвале дома миркля, ужаснуло его настолько, что рука ничуть не дрогнула, когда он убивал и проклятого миркля, и его больную, умалишенную дочь, чью жизнь продлевали бесконечные жертвы. — Волист опустился на лавку, у противоположного от Габриэля края стола. — Старсан забрал сыновей и вместе с ними поступил на службу к волистам. Спустя двенадцать лет он вошел в совет Волистрата и стал одним из самых влиятельных его членов. — Он поставил локти на стол, сплел пальцы и опустил на них подбородок. — Кстати, ты знаешь, что в совет Волистрата избирают только тех, кто пострадал от колдовства?

— Нет, — покачал головой мэйт.

Он действительно про это не знал, потому что никогда не интересовался структурой власти в Волистрате и прочими скучными делами. Мэйту всегда больше нравилось читать и слушать о боевой подготовке волистов, об их походах, об их изобретениях, о том, каким образом они противостоят магам. Как выяснилось, даже эти знания были ничтожны. Габриэль прежде не слышал о пытке, которой недавно подвергся сам. И которую, да простит его Готтилф, не сумел вынести!..

— Теперь скажи, ты по-прежнему считаешь меня чудовищем?

Габриэль не стал отвечать на вопрос. Сложно было обвинять Сэта в том, что он ненавидит магов. Но ведь и бездари тоже творили зло. Как они поступили с семьей Готтилфа? Как поступили со многими другими чародеями, не успевшими покинуть Грэйтлэнд во время войны?

— Зачем вы так со мной?

— Ты об этом? — добродушно спросил волист, хлопнув по сумке, где лежал флакон в форме клыка.

— Да, — хмуро подтвердил Габриэль.

— Хотел проверить, насколько ты хочешь жить, — ответил волист.

— Проверили?

— Я доволен результатом.

— А если бы я так и не согласился?

— Ну… — Сэт многозначительно развел руками.

Старсан поднялся, приоткрыл дверь, выглянул, закрыл, после чего вновь сел на лавку, напротив мэйта. Либо Сэт ждал возвращения двух других волистов, либо чего-то опасался, подумал Габриэль. А чего может опасаться старсан и один из самых влиятельных людей в Волистрате? Слежки? Убийц? Ведь тот миркль наверняка был не единственным, кого Сэт отправил на тот свет. Или волист просто не хотел, чтобы их разговор кто-нибудь услышал? Интересно знать почему?..

— До того как началась война, Волистрат насчитывал пятьдесят тысяч волистов. За последние двадцать лет его численность уменьшилась в десять раз. Больше половины школ были закрыты, их содержание обходилось слишком дорого…

За дверью послышались шаги, и Сэт замолчал. Волиста все еще трудно было понять. К чему он завел этот разговор, если уже получил желанное согласие? Почему обрадовался, когда узнал, что вместо Погорельца бездари поймали другого мага? Чего он хотел на самом деле от пленника?..

— Вернемся к этому разговору позже, — сказал Сэт, поднимаясь.

В избу вошли двое волистов. У одного из них кулаки были сбиты в кровь, у другого она краснела на белом доспехе. Первый волист, крепкий и невысокий, с круглым и красным, словно обветренным, лицом держал в руке короткую веревку. Второй, тощий и бледный, лузгал семечки. Габриэль перевел взгляд с волистов на Сэта, вспомнил историю старсана и понял, что все трое похожи лицами. Нет сомнения, что двое волистов, каждому из которых не больше тридцати, приходились Сэту сыновьями. Лучшей охраны для такой высокопоставленной персоны не придумаешь — сыновей сложно подкупить, сыновьям можно открыть любую тайну. Но любую ли? Мэйт задумался… Старсан не просто так завел разговор о жалком положении Волистрата. Но почему не решился продолжить рассказ в присутствии сыновей?..

— Я же вас просил, — с упреком начал старсан. — Гай, сотри это. — Он указал на заляпанный доспех. — Бог мой, не плащом же. — Волист перебросил свой цепкий взгляд с Гая на его брата. — Надеюсь, он жив. Алан?

— Пришлось слегка его помять. Защищал миркля, — волист со сбитыми кулаками кивнул на Габриэля, — как родного брата.

— Ага, — подтвердил другой волист и расщелкнул семечку.

— Он сказал вам, почему решил спасти миркля?

Волисты дружно засмеялись, их как будто поддержали сельские псы, подняв лай ни с того ни с сего. Габриэль нисколько не сомневался в причине смеха. Бад сказал правду. Только и всего.

— Говорит, что миркль спас его сына и жену, — сквозь смех ответил Алан.

— Да, чтоб мне попасть к Шме под колючий хвост, — подтвердил с улыбкой Гай.

— Не навлекай рогатую, — предупредил старсан, оставаясь серьезным.

Последние его слова удивили Габриэля — они не подходили Сэту. Волист был практичным, образованным, а такому человеку не к лицу отпускать подобные фразочки по всякому случаю. Такой человек, пусть даже он преданно служил Литу, не мог быть слишком религиозен. Хотя, возможно, именно его звание, его служба требовали от него время от времени демонстрации излишней набожности… Габриэль почувствовал всю притворность Сэта, когда тот произносил свое предостережение. И обрадовался, что смог это почуять. Волист умел блестяще управлять эмоциями, но даже он был уязвим.

— И что вы еще выяснили? — спросил старсан.

— Мы ему не поверили и… — Алан покосился на веревку, — и продолжали его допрашивать. Но упрямец твердил одно и то же.

— Алан выбил ему три зуба, — заявил Гай.

— Избавьте меня от подробностей. А вы узнали, как зовут миркля?

У Габриэля сердце ушло в пятки от последнего вопроса. Но, хвала богам, волисты, похоже, были намного глупее своего отца. Они растерялись, переглянулись, Гай перестал щелкать семечки, Алан виновато опустил взгляд.

— Я так и думал, — не слишком огорчился Сэт. — Впрочем, миркль не соврал в главном. А как его зовут, неважно.

«Еще как важно!» — воскликнул про себя Габриэль. И тихо вздохнул, наслаждаясь ошибкой Сэта. Старсан уж точно знал, как зовут сыновей мэнжа Семи островов, и наверняка понимал, что чародеев не нарекают каждый день именами бездарей. Сэт, услышав имя пленника, сразу понял бы, кто попал к нему в лапы. От этой маленькой победы мэйту стало легче на сердце. Она придавала уверенности. Пусть на нем было тяжелое грузило, пусть на нем были прочные цепи, пусть его окружали волисты, он все равно сбежит! И будет пытаться сбежать, пока не добьется успеха!

— Так ты что — ему поверил? — поразился Алан.

— А почему нет, — спокойно ответил Сэт, не обращая внимания на недоумение сыновей. — Берите его. Едем в Блэкпик. Мы и так едва поспеваем.

— В Блэкпик? — спросил Габриэль. — А Погорелец? Разве вы не хотели…

— О, — улыбнулся Сэт. — Да хранит его бог, — сказал он, выходя из избы.

Габриэля взяли под руки и вывели во двор. На небе ярко горели звезды и луна; после задымленной жаркой избы прохладный свежий воздух опьянял. Мэйт был растерян и подавлен. Что тут творилось, он решительно не понимал. От этого становилось страшно, даже несмотря на то, что на нем висело надежное грузило, а рядом шли двое волистов.

— Ваше святейшество, а что делать с его спасителем? — спросил Алан.

— Мои молитвы сегодня были услышаны, и у меня нет никакого желания возиться с еще одним пособником мирклей. — Старсан задумался. Потом с улыбкой сказал: — Поэтому пусть себе живет да радуется со вновь обретенной семьей. Тем более у нас и места для него не осталось.

Мэйт споткнулся, но волисты его подхватили, не дав упасть. «Да хранит его бог»… Как это понять? Как это понять после страшной пытки, после всего этого маскарада? Неужели волист не хотел поймать Погорельца? Тогда зачем… Волист был огорчен вестью о том, что жители села поймали Погорельца. Но в то же время безумно хотел узнать, где его найти. А теперь желал чародею всех благ, не думая его ловить?.. Бессмыслица какая-то. И опять же — этот странный разговор о закрытых школах Волистрата. Чего желал волист на самом деле? Почему его набожность выглядела лживой? Зачем он ехал в Блэкпик, гардийскую столицу, к самому Джону Крылатому в гости, будь он проклят? И главное, какая роль во всем этом отводилась пойманному магу, о котором Сэт молил Лита?..

— Старсан, — окликнул его Габриэль.

Мэйт нисколько не удивился бы, если бы волист сделал вид, что не слышит оклика. Как тогда, в избе. Но Сэт остановился, дожидаясь, пока до него доведут пленника.

— Зачем я вам нужен? — прямо спросил мэйт.

— Скажем так, я хочу дать тебе шанс вернуться в это село и поквитаться с Роем, — улыбнулся он. — Не скрою, шанс этот призрачный. Но я полагаю, он лучше, чем ничего.

Габриэль прикрыл глаза. Сказав так много слов, старсан не сказал ничего. Вернуться в село? Поквитаться с Роем? Призрачный шанс? Вначале Сэт потратил немало сил на то, чтобы превратить пленника в предателя. Сделал все, чтобы пленник возненавидел самого себя, жестоко унизил его. Потом заставил мучиться в догадках до следующего разговора. А теперь намекнул на то, что пленник может получить свободу. Бред какой-то.

— Эй, шевели ногами, — Габриэля подтолкнули.

Он повиновался и, гремя цепями, двинулся следом за старсаном. Впереди лежал невеселый путь до Блэкпика, а будущее было темнее ночи, опустившейся на село.

Глава 14

Дни стояли жаркими и тянулись медленно, а ночи были короткими, холодными и… беспокойными. В отличие от прочих узников Габриэля везли в карете. Под пристальным надзором двух волистов, Алана и Гая, двух сыновей Его Святейшества.

Первое впечатление об Алане было совершенно ошибочным. Когда там, в селе, мэйт увидел, как здоровяк со сбитыми кулаками входит в избу, то решил, что старший сын старсана — обычный тупой громила. На самом деле Алан оказался далеко не глупым человеком. И крайне любознательным. Всю дорогу он только и делал, что расспрашивал мэйта о жизни на Семи островах, о том, как на языке магов звучит то или другое слово, и, конечно, о том, как Габриэль чтит своих богов, без сомнения, лживых, и какие молитвы при этом произносит. Вера Алана была истинной и крепкой. Габриэль видел, сколько чувств вкладывает сын волиста при начертании в воздухе знака над своим сердцем и с каким почтением обращается к своему богу.

Гай был совершенно другим. Складывалось впечатление, что все хорошее, что имел его отец, досталось, как ни обидно, Алану. Младший сын старсана Сэта был замкнутым и вечно сердитым. Его ничего не интересовало, кроме ручной крысы по имени Ласка. Увы, ни он, ни его старший брат ничего не знали о таинственной миссии своего отца. И Габриэля это серьезно беспокоило. Если Его Святейшество не посвятил в свои планы даже собственных сыновей… Что же он задумал совершить? Что творилось, вызревало в его больной голове?

Конечно, могло быть и так, что Алан и Гай кое-что знали, просто держали это «кое-что» при себе. Однако мэйт не чуял никакого обмана, а братья пока еще не настолько владели своими чувствами и эмоциями, как их отец. Кроме того, похоже, Алан тоже не понимал, отчего мага не заперли в повозке с узниками. Конечно, он знал, что в клетке на колесах всего лишь бездари, на чьих лбах желтой краской нарисовали знак Лита за связи с мирклями. И все же… Габриэль надеялся, что рано или поздно Алан потребует от отца объяснений. Но старший сын Сэта то ли так и не решился спросить отца, то ли ничего не выяснил. При этом сам старсан будто забыл про ценного пленника. За все время пути Сэт ни разу не заглянул в карету, не подошел к нему, даже не смотрел в сторону Габриэля, когда случался привал. Это было странно. Странно и страшно.

Однако не только замысла Сэта опасался мэйт. Чем дольше он трясся в карете по пути в Блэкпик, тем чаще ловил себя на мысли, что привыкает к грузилу, к своей новой печальной роли. Роли узника, безвольного миркля, которому лишь бы сытно пожрать да крепко поспать. Волисты не сводили с него глаз ни днем ни ночью. Если Гай спал, то Алан не смыкал глаз. Если мэйту нужно было облегчиться, то сыновья Сэта все равно оставались рядом. Кто-нибудь из них всегда находился рядом, словно тень. На второй день пути Габриэлю бросили под ноги серые тряпки и приказали одеться. Тогда он подумал, что боги дают ему шанс на побег. Ведь нельзя же одеваться в цепях и кандалах? Но боги по-прежнему были жестоки к нему. Алан лишь открыл два из шести замков, разъединив цепи, связывающие ноги и руки. Тяжелые варежки и кандалы так и остались на узнике. Колдовать было нельзя, а бежать под прицелом трех арбалетов и направленного в грудь меча… Да и старсан Сэт то ли намеренно, то ли нет остановил кареты и повозки посреди лысого поля, там и укрыться-то негде. Позже, вспоминая с грустным смехом момент переодевания, Габриэль никак не мог понять, отчего он решил, что с него полностью снимут грузило? Ведь он, желая найти уязвимое место, изучил собственные оковы до последнего звена. И точно знал, какие замки держат ту или иную цепь. Надежда на побег сыграла с ним злую шутку. Она поработила разум, погаснув так же быстро, как и вспыхнув. После этого Габриэль поклялся, что впредь любую возможность побега будет изучать с холодной головой, не давая эмоциям взять верх. У бездаря Сэта подобное получалось, должно получиться и у него.

Одежда, брошенная волистами, оказалась мэйту совсем не по размеру. Черные рваные штаны были узкими, а серую и невероятно жесткую рубаху, видимо, носил какой-то жирдяй. Но в любом случае штаны и рубаха были лучше замызганных хламид, висящих на телах бездарей в клетке.

Вчера под вечер они въехали в Фитийский лес — тот самый лес, за который Габриэль поначалу принял стену деревьев у Дальнего берега. Сегодня с утра зарядил дождь и не стихал до сих пор. Капли вышибали запахи из коры, листьев, мха и грибов, разбрасывая их далеко вокруг. Мокли конские спины, волисты, узники. Дорогу размыло, и карету носило из стороны в сторону. Гай кормил крысу кукурузными зернами, посадив ее, как обычно, себе на плечо и не забывая разделять с ней трапезу. Крыса была смышленой и тихой. Из-за пушистого меха Ласка казалась очень большой, а из-за его цвета, серо-голубого, совсем не походила на крысу. Но красные неприятные глазки и лысый розовый хвост все-таки выдавали родословную зверька. Алана что-то беспокоило, он все время смотрел в окно, занавешенное дождевыми ручьями и брызгами, и прислушивался. И, похоже, его могущественный отец тоже чего-то опасался.

Когда они выехали из села, отряд Сэта насчитывал двадцать волистов. Но теперь, спустя неделю пути, их стало в два раза больше. Волисты прибывали и прибывали. Кто-то нагонял Сэта в дороге, кто-то ждал его в придорожных трактирах или в чистом поле. Вчера прискакали еще трое.

— Тебя что-то тревожит? — не мог не спросить Габриэль.

— Предчувствие нехорошее, — не отрывая взгляда от окна, пояснил волист. — Дождь. Слишком шумно.

— Да Уку поди испугался, — с незлым смешком произнес Гай.

Алан пропустил насмешку мимо ушей. Он был сосредоточен и насторожен, словно ждал атаки.

— Уку? — Мэйт покосился на Гая.

— От тебе раз! Сам миркль, а про Уку-Уку не слышал, — подивился Гай и бросил в рот кукурузное зернышко.

— Дурак ты, он же с островов, — неожиданно заступился Алан, отплатив за издевку над собой. — Откуда ему знать про миркля из Фитийского леса?

Гай молча жевал кукурузу, раздуваясь от обиды. Его лицо, худое, поросшее редкой темной щетиной и вечно бледное, налилось краской. Габриэль даже подумал, что младший сын Сэта не сдержится и бросится на Алана. Но он сдержался, и разговор можно было продолжить.

— Значит, Погорелец — не единственный маг в Грэйтлэнде?

Гай скривил губы, Алан ухмыльнулся, продолжая глядеть сквозь мокрое стекло.

— И сколько их? — не унимался Габриэль.

— Да уж на наш век точно хватит, — ответил Алан с видом знатока.

— Почему вы не стали ловить Погорельца?

— Опаздываем в Блэкпик, — буркнул Алан и отдернул голову, будто увидев монстра.

Предчувствие не подвело старшего сына Сэта. Стрела разбила окно и, промелькнув перед глазами Габриэля, впилась в створку противоположной двери. В карету вместе с дождем хлынули стеклянные брызги. Ласка боязливо сбежала с плеча. Оба волиста схватились за мечи. Один из осколков царапал Алана по щеке, но волист будто не заметил рану и выскочил из остановившейся кареты.

— Следи за ним! — не сказал, а приказал он Гаю.

Младший сын старсана и не думал пререкаться. То ли мечом владел скверно, то ли признавал право старшего брата командовать, то ли привык подчиняться чужим приказам, а не отдавать их.

— Алан, твой щит, — обеспокоенно произнес Гай, протягивая щит.

— К бою! — сквозь шум дождя прорвался крик Сэта.

Понять, что происходило снаружи, было трудно. Дождь шел стеной. Габриэль увидел, как в карету почти одновременно вонзились две стрелы. А еще он увидел свободу, пахнущую сыростью и лесом. Гай не закрыл дверь, но остался в карете, сжимая меч. Так и сидел, ерзая, переводя взгляд с мэйта на дорогу, где полыхала битва. Послышались боевые кличи, яростные крики и первые вопли.

Нужно действовать, решил Габриэль. Царила суматоха, хлестал дождь, мешая обзору, а густой, бескрайний, как океан, Фитийский лес для побега подходил идеально. Даже для того, на ком висело грузило. Стоило лишь сделать сто шагов от дороги — и старсан, чтобы он там ни замышлял, остался бы с носом.

На крышу шлепнулось что-то тяжелое. А через несколько звитт в карету, ловко перегнувшись, ворвался щуплый незнакомец в кожаной юбке и кожаных башмаках. Демонстрация ловкости стоила ему жизни. Гай немедля и хладнокровно ткнул беспечного разбойника мечом в брюхо. Хлынула кровь, клинок на треть вошел в плоть и, кажется, пробил противника насквозь. Гай толкнул вскрикнувшего незнакомца, снимая с меча. Враг, нелепо взмахнув руками, полетел и грохнулся спиной на размытую дорогу. Закрывая глубокую рану руками, разбойник ныл от боли и купался в грязи; кровь сочилась сквозь пальцы, дождь смывал ее с оголенного живота. К несчастью для мэйта, Гай сохранил выдержку и не бросился добивать пораженного врага. Вместо Гая противника добил другой волист, всадив копье в разбойничье сердце.

Битва была в разгаре: вопли и стоны раненых звучали чаще, чем боевые кличи, громыхали доспехи, раздавались глухие удары по щитам, сталь звенела о сталь не переставая. Свобода была близка — только руку протяни. А цепь, идущая от ног к железным варежкам, — слишком коротка. Она не давала поднять руки, чтобы задушить младшего сына Сэта. Мэйт уже было хотел его толкнуть, чтобы освободить путь. Но в этот момент волист бросил в сторону Габриэля предостерегающий взгляд и предупреждающе повел мечом.

— И что, ты будешь отсиживаться тут, пока твой брат сражается? — спросил Габриэль, играя на чувствах младшего сына старсана.

— Заткнись! — прошипел Гай.

Он схватил Габриэля за шкирку и потянул его из кареты, не опуская меч. Судя по всему, Гая можно было и не подначивать.

Стало холодно от ветра и дождя. Капли яростно застучали по плечам, по голове; одежда вмиг промокла. Едва под ногами захлюпала дорожная грязь, как Габриэль увидел палицу, взметнувшуюся над ним. Пытаясь избежать удара, он ринулся к противнику, со всей мочи ударил того головой в грудь и тут же на него навалился. Если бы не грузило, если бы не скользкая дорога… Мэйт не устоял и вместе с противником плюхнулся в грязь. От удара кожаная шапочка, которую носил разбойник, отлетела на три шага. Не давая врагу опомниться, Габриэль шибанул его дважды лбом по лицу.

Голова затрещала от ударов. Кто-то схватил его и рывком приподнял, одновременно вонзая меч в разбойника с разбитым носом.

— Я же сказал — не высовываться! — обозлился Алан, толкнув мэйта в сторону кареты.

Габриэль зашипел от отчаяния, цепляясь взглядом за свободу. Впереди, в трех шагах от него, огромный волист по имени Биф снес разбойнику голову, ярко-красный фонтан брызнул на полтора кабита вверх; чуть дальше, у кареты Его Святейшества, в грязи возились двое; слева под мощными ударами двуручного топора отступал, прикрывшись щитом, другой воин Лита, юный и щуплый; щепки летели в воздух. Вдоль дороги под стенами дождя мелькали белые кожаные доспехи и золотые плащи. Похоже, волисты одерживали верх. Сэт неспроста и вовремя позаботился о том, чтобы в его отряде было как можно больше клинков. Разбойники явно не рассчитывали на такое сопротивление.

Габриэль обернулся, встретившись с мрачным взглядом Алана. Его лицо и доспехи были густо забрызганы кровью. Гай находился поблизости, прикрывая братскую спину. Он легко отразил удар меча и в следующий миг рубанул сам. Разбойник вскрикнул, роняя меч. Клинок волиста разворотил ему правое плечо и вошел так глубоко, что Гаю потребовалось усилие, чтобы его выдернуть. Из ужасной раны захлестала кровь. Лужа возле рухнувшего разбойника стала грязно-алой.

— Быстро в карету! — с гневом приказал Алан.

Габриэля толкнули в карету. Следом хмурый, как небо над Фитийским лесом, вошел Гай. Хлопнула дверь, остатки оконного стекла посыпались на пол.

— Нелегко тебе приходится, — сказал Габриэль с наигранным сочувствием.

— Еще одно слово…

Гай кончиком меча коснулся груди Габриэля. Мэйт почувствовал, как карета наполняется густой и горькой злобой. Волист отер мокрое лицо, размазывая кровь по щекам, и опустился на сиденье. Габриэль тоже сел, с тоской заглядывая в разбитое окно, за которым под звуки стихающей битвы купался в дождевой воде густой лес.

Проклятие! Хьол! Для побега не было ни единого шанса, да к тому же голова гудела и болела. Если бы не этот громила с палицей…

Гай убрал меч, нервно дернул ногой, сметая осколки к двери. В разбитое окно летели мелкие брызги. Ласка затаилась на сиденье в углу, подергивая усами. Волист пересадил ее к себе на плечо, провел ладонью по шерстке и прислонился спиной к стенке. Вода капала с его взъерошенных темных волос на лицо. Он, как и Габриэль, промок до нитки.

Габриэль тоже откинулся, прислоняясь к стенке. Прикрыл глаза, положил тяжелые руки на сиденье. Дождь стихал, обнажая звуки битвы. Звон скрещенных клинков, глухие удары по щитам, будто кто-то рубил дерево. Стоны и вскрики раненых. И всплески, всплески, всплески на размытой дороге.

— Ваши пленники. Те пятеро, которых вы держите в клетке… Вы пометили их знаком Лита, как мирклей. Но ведь они не миркли, — проговорил Габриэль, открывая глаза. — Зачем они вам? Что с ними будет?

— Будем судить за связь с такими, как ты, — ответил Гай.

— А они действительно были… такие, как я? — спросил мэйт с усмешкой.

Младший сын старсана молчал. Впрочем, Габриэль и не рассчитывал на внятный ответ. Но получил то, ради чего задавал вопрос, — спокойствие Гая. Тот даже бровью не повел, когда миркль посмел усомниться в праведности волистов. Про то, что в клетке мокнут пятеро, возможно, ни в чем не повинных пленников, очевидно, знал каждый волист в отряде. А вот простые бездари, встречающиеся по пути, находились в полном неведении. Одни, рисуя круг над сердцем, в испуге за двадцать шагов обходили клетку, лишь завидев ярко-желтые знаки своего бога на хламидах узников. Другие с презрением плевались и бранились, когда клетка на колесах проезжала рядом, не подозревая, что настоящий маг находится совсем неподалеку.

Удобно, подумал Габриэль. И необходимо. Они хотят внушить бездарям страх. Хотят заставить их верить в то, что Погорелец — не единственный маг в Грэйтлэнде. Им нужно убедить всех, что Волистрат не зря ест свой хлеб и всегда стоит на страже, оберегая бездарей от колдовства. Вероятно, поэтому Сэт не стал ловить Готтилфа, когда у него появилась реальная возможность избавить село от чародея. Поэтому старсан завел разговор о закрытых школах Волистрата.

Габриэль всю дорогу думал о замыслах волистов, которые всеми силами желали удержать священный орден от полного краха. Но до сих пор не мог понять собственную ценность, раз за разом прокручивая в памяти слова Его Святейшества. Почему Сэт — осторожный Сэт! — ничуть не скрывал равнодушия к сельским бедам и тому, что творил Готтилф? Напротив, даже огорчился, когда узнал, что Погорельца поймали, и обрадовался, когда убедился в обратном. Надеялся, что подлого миркля все равно никто не станет слушать, если он посмеет выступить, обвиняя волиста во лжи? Понимал, что истинный маг догадается, кого на самом деле везут в клетке? Понимал… и к чему-то его готовил, скрывая свой замысел даже от родных сыновей. Вопрос: к чему? Всякий раз, перебирая события и слова Сэта, Габриэль неизменно возвращался к этому вопросу, заходил в тупик, не в силах разгадать загадку волиста. Ясное дело, что страшная тайна Сэта как-то связана с упадком Волистрата. Но каким образом? Где та ниточка, связывающая пленение мага и благосостояние Волистрата? Как один чародей, пусть даже молодой и настоящий, мог помочь старейшему ордену? Ответа не было. Возможно, именно в Блэкпике крылась отгадка. Вначале Габриэль думал, что тогда, в селе, старсан Сэт солгал о том, что хочет поскорее попасть в столицу Гардии. Нашел легкую отговорку тому, почему он не хочет искать Погорельца. Но со временем мэйт понял, что волисты действительно торопились. И, видимо, действительно в Блэкпик.

— Что будет в Блэкпике? — спросил мэйт.

Гай бросил на него хмурый взгляд. В этот момент в карету заглянул Алан. Его темные волосы торчали во все стороны; круглое лицо было настолько бледным, что порез, оставленный на щеке, казалось, горит алым; кровь щедро запятнала и белый доспех, и золотой плащ. Левой рукой Алан держался за бок, правой — сжимал меч.

— Ты ранен? — забеспокоился Гай.

— Ерунда. Ничего страшного, — отмахнулся Алан, тяжело дыша.

Нет, не ерунда, подумал Габриэль, чуя страх волиста. Из-за пустяка храбрый Алан не стал бы так переживать.

— Его Святейшество хочет вас видеть, — сказал он, делая шаг назад.

Мэйт заметил, что желание Сэта не обрадовало младшего сына старсана. Габриэль усмехнулся про себя и поднялся, загремев цепями. Сыновья старого волиста называли собственного отца либо Сэтом, либо Его Святейшеством, тщательно скрывая свое родство. Но Габриэль не мог поверить, что никто из волистов в отряде не догадывался, кто на самом деле стережет странного узника.

Он вышел из кареты, спустившись прямо в лужу. Следом карету покинул посмурневший младший сын старсана.

Дождь закончился, небо посветлело. Промокшие и грязные волисты бродили вдоль дороги. Кто-то убирал трупы, кто-то искал выживших, кто-то добивал раненых противников. Мертвые волисты лежали в ряд, закутанные в плащи, точно в золотые коконы, откуда торчали лишь головы. Убитых разбойников складывали в кучу. И куча эта росла каждую мьюну.

— Скольких мы потеряли? — спросил Гай.

— Семерых, — буркнул Алан, глядя, как в золотой плащ заворачивают еще одного волиста.

Среди мертвецов Габриэль узнал противника, который хотел проломить ему голову палицей; кожаная шапочка так и лежала на дороге. До того как безмозглый громила замахнулся на него, у мэйта была робкая надежда на то, что нападение спланировал мэнж Семи островов, желая спасти сына. Отец однажды рассказывал ему, как устроил похожую засаду на войско Эдварда Однорукого. Но… Мэйт вздохнул и двинулся вперед. Цепь, скрепляющая железные кольца, была так коротка, что приходилось быстро-быстро перебирать ногами, чтобы поспевать за братьями.

Размокшая дорога хлюпала. Алан шел впереди, меч его по-прежнему был обнажен. Гай больно сжимал Габриэлю руку у локтя.

Мэйт с тоской смотрел на старый и густой лес, растущий по обеим сторонам дороги. Толстые деревья уходили под самые облака; кое-где торчали огромные корни. Габриэль представил, как он вырывается, толкает Алана и… мелкими шажками семенит в лес под смех волистов. Разбойник с палицей отобрал у него единственный шанс на побег. Сейчас бежать было бессмысленно — волистам на потеху.

Старсан Сэт стоял у кареты. Слева от него двое волистов держали связанного по рукам и ногам разбойника, поставив его на колени; один схватил его за гриву густых и длинных черных волос, запрокинув голову, другой подставил к горлу нож. Разбойник был худ и бледен, из-под кожаной жилетки сочилась кровь. На вид пленнику было лет восемнадцать-двадцать. Гай остановил мэйта в трех шагах от Сэта.

— Отпусти его и подойди ко мне, — сказал он сыну.

Гай разжал руку и Габриэль звякнул цепями, опустив руку.

— Ближе, — произнес Сэт.

Гай нерешительно сделал еще шаг. И отец наотмашь ударил его ладонью по лицу. Удар был такой силы, что с мокрой дернувшейся головы младшего сына старсана полетели брызги. Он качнулся в сторону, но Алан не дал ему упасть. Гай, утирая кровь с губ, даже не стал уточнять, за что получил смачную оплеуху.

— Теперь ты. — Сэт указал на Габриэля.

Мэйт приблизился. Старсан размахнулся ладонью от бедра…

Перед глазами мелькнула мощная рука волиста, щеку обожгло, оковы загремели, тело бросило в сторону. Габриэль не устоял на ногах и шлепнулся в грязь, чувствуя запахи крови, дождя и страха, идущего от пленника.

— Гай, подними его.

Младший сын старсана помог Габриэлю подняться.

— Клянусь Литом, в следующий раз… — произнес Сэт, нахмурив брови.

Он старался выглядеть предельно грозным, старался показать, что не шутит. Но Габриэль все равно ощутил ложь. Каким бы крепким ни казался старсан, внезапная атака, стоящая многим волистам жизни, оставила свой след. Сэт ослабел, не в силах совладать со своими чувствами.

— Ваше Святейшество, позвольте… — начал Алан.

— Ты скверно выглядишь. Покажись Зэду.

Страх и страх. Страх молодого волиста умереть от раны. И страх отца потерять сына.

— Прошу вас. Вначале выслушайте меня. — Алан воткнул меч, опираясь на него.

— Говори.

— Мне кажется, нападение не случайное. И мне кажется, нас предали.

Волисты, державшие пленника, переглянулись. Еще один волист, вытягивающий труп из глубокой лужи, замер на мгновение, услышав о предательстве.

— Не может быть, — прошептал Гай.

— Почему ты так решил? — спросил старсан.

— В Блэкпик ведет пять дорог… Их кто-то предупредил. И предупредил давно, когда мы… определили… — Он закашлял и без памяти грохнулся в лужу.

Сэт опять дал волю чувствам, подскакивая к рухнувшему сыну, склоняясь над ним. Доспех Алана был пробит на боку, из рассечения текла кровь. Гай тоже подбежал к брату.

— Истэр, — дрожащим голосом обратился Сэт к волисту, который, пыхтя от усилий, вытаскивал труп разбойника из лужи. — Айк, несите Алана к Зэду! Немедленно! — Он почти кричал. Но каким-то чудом совладал со своими эмоциями. Поднялся и направился к пленному разбойнику, продолжая источать страх. И доказывая, что и он — всего лишь человек.

Габриэлю было зябко, и он, как росток, потянулся к солнцу, выйдя из тени Гая. Тучи, опрокинув на дорогу миллионы капель, истончились и, гонимые ветром, ушли далеко на запад. В свете солнечных лучей лес заиграл привычными зелеными красками. Деревья плакали, роняя крупные блестящие капли, похожие на крошечные алмазики. Там, в вышине, стало чисто и спокойно, и не хотелось опускать глаза, чтобы видеть грязь, смешанную с кровью.

— Так, теперь с тобой, безбожник. — Старсан бросил взгляд на разбойника. — Времени у меня мало. Поэтому либо ты сразу говоришь, кто тебя послал, либо я отрежу тебе нос. А потом еще что-нибудь. И буду резать тебя до тех пор, пока не добьюсь правды. Ты слышал волиста Алана. И я с ним полностью согласен. Так что сказки про то, что вы совершенно случайно оказались на той же дороге, что и мы, будешь рассказывать кому-нибудь другому.

— Вы все равно меня убьете, — сказал пленник.

— Святой Лит, зачем мне тебя убивать? Ты — ничтожество, таракан. Ты все равно рано или поздно кончишь скверно. Но я могу позволить тебе выбрать, как подохнуть. Здесь и сейчас или в какой-нибудь канаве у придорожного трактира со вспоротым брюхом. Выбор за тобой.

— Я вам не верю, — опустив взгляд, сказал пленник.

— Даю тебе слово, что и пальцем тебя не трону, если скажешь правду.

Пленник дернулся, будто его уже начали резать, и уставился на Сэта, как на кровного врага.

— Вы были нашей целью, — признался пленник. — Нам сказали, где и когда вы будете проезжать. Однако… нам сообщили, что вас в два раза меньше.

— Понятно, — буркнул старсан, демонстрируя невероятную выдержку. Сэт то ли уже пережил не одно покушение и поэтому привык к ним, то ли все его мысли были заняты раненым сыном. Волист некоторое время стоял молча, обдумывая сказанное, потом обратился к пленнику: — И кто вам сказал, где и когда нападать?

— Большой Лу. — Разбойник указал взглядом на гору мертвецов. У ее подножия, в грязи и крови, с рассеченной грудью лежал труп громилы. — Только он мог знать заказчика.

Сэт долго смотрел на труп, затем вновь перевел взгляд на пленника.

«Не поверил», — подумал Габриэль, зная, что молодой разбойник не лжет. Бледный темноволосый пленник боялся, злился, ненавидел, но не врал. Сложно прятать эмоции с приставленным к горлу ножом, на волосок от смерти. Да и незачем этого делать, не зная, что рядом маг.

— Ты думаешь, я поверю, что эта грязная и толстая скотина и есть ваш главарь? — Старсан сделал шаг, склонился над пленником, схватил его за подбородок и заглянул в глаза. — Ты пытаешься меня обмануть?

— Нет.

— Тогда скажи мне, пожалуйста, какого демона тот, кто должен был за вас думать и сейчас сидеть в своей норе, ожидая, когда ему принесут мою голову, лежит в куче трупов?

— Лу — не наш главарь. Он — его правая рука.

«И опять правда», — отметил Габриэль. Разбойник ничего не скрывал, желая получить свободу любой ценой. Разве Сэт этого не понимал?..

— Что ж, звучит убедительно. Тогда все сходится. Но… — Он на миг замолчал. — Но мне кажется, ты не до конца со мной откровенен. Бриар, отрежь ему нос.

— Стойте! — испуганно вскрикнул пленник, когда лезвие ножа сверкнуло перед его глазами.

Габриэль не верил своим ушам. Разбойник не лгал, но сумел утаить что-то даже от чутья мага? Как такое возможно? Особенно когда нет никакой необходимости утаивать что-то от чутья чародея, ибо, кроме волистов, о присутствии мага никто не знает? И уж тем паче — грязный мелкий разбойник. Неужели земля Грэйтлэнда так действовала на каждого мага с островов, постепенно притупляя его чувства?

— Я слышал, как Лу говорил о каком-то Первоцвете, — не сводя взгляда с ножа, торопливо проговорил пленник.

И Габриэль уловил сомнение, понимая, что зря переживал об утрате собственного чутья. Разбойник не врал и не пытался что-то скрыть. Он просто не был уверен в том, что между загадочным Первоцветом и покушением на Его Святейшество была какая-то связь. Но перед глазами пленника блестело острое лезвие, и он должен был что-то сказать, чтобы не лишиться собственного носа. А возможно, и жизни. Габриэль вспомнил про пытку в селе, про согласие указать путь к подземелью, точное положение которого он не знал, и посочувствовал пленнику.

— Клянусь, это все, что мне известно! — в отчаянии выкрикнул разбойник.

— Он говорит правду, — тихо произнес мэйт.

Сэт хитро покосился на него. Габриэль ощутил мгновенную радость, идущую от седого волиста.

— Теперь я тебе верю. Отпустите его.

Гай с недоумением взглянул на отца, но тот проигнорировал его взгляд. Бриар убрал нож и разрезал им веревки на ногах и руках пленника.

— Иди, — спокойно сказал Сэт.

Пленник, затравленный, как зверь на охоте, нерешительно поднялся с колен. Но идти не спешил, ожидая обмана и погружаясь в облако страха и радости.

— Иди. Пока я не передумал.

Разбойник побежал, брызгая грязью. Габриэль с завистью взирал ему вслед, понимая, что ему, в отличие от счастливого безбожника, свобода не достанется так легко. Ее придется выгрызать, выцарапывать! За нее придется драться, не жалея ни пота, ни крови. Мэйт почувствовал взгляд: старсан смотрел в его сторону и смеялся над ним, не поднимая уголков губ, не открывая рта. Его глаза смеялись. О боги, как много значил этот гадкий взгляд серых глаз! Не произнося ни слова, ни звука, Сэт сказал так много: «Смотри-смотри, миркль. Когда-нибудь и ты можешь обрести свободу. Если поможешь мне». Хитрый бездарь, подумал Габриэль не без уважения к старсану, разгадав его взгляд.

— Ты действительно его отпустишь? — не поверил Гай.

— Я дал слово. И если его нарушу… — Старсан кивнул на гору трупов. — По-моему, это была выгодная сделка.

— Пф, Первоцвет, — не согласился Гай. — Он даже не знал, что это такое. Он говорил о нем, как о человеке.

— Что лишний раз доказывало правдивость его слов, — улыбнулся Сэт, теперь насмехаясь над собственным сыном. — Но выгода была отнюдь не в этом. Сам не зная того, выродок сообщил нам о предателе. И он, как ни печально, среди нас. — Сэт отвернулся от Гая и бросил взгляд вдоль дороги, где сидели и стояли уставшие волисты. — Что, ты так и не понял?

— Чего?

Старсан осуждающе покачал головой.

— Неделю назад мы определили дорогу, по которой поедем. Об этом могли знать только волисты. В селе мы стояли недолго, поздней ночью. Вряд ли кто-нибудь из сельских мог что-то пронюхать. Да и зачем?

— И как вы собираетесь найти предателя? — Гай помрачнел, понимая, что огорчил отца.

— Полагаю, Ксэнтус с этим легко справится.

Ксэнтус… Мэйт не сразу сообразил, что речь идет о нем. Его так часто называли мирклем и так редко вымышленным именем, что он никак не мог к нему привыкнуть. «Хорошо, что сейчас старсан смотрел в другую сторону, — подумал Габриэль. — Иначе бы точно понял, что ему врали».

— Командуй построение, — приказал Его Святейшество.

Под хриплую команду Гая волисты устало начали строиться в шеренгу, громыхая оружием и шлепая по лужам. Солнце начало припекать, подсушивая грязь и пятна крови на белых доспехах, на плащах цвета золота.

— Проверишь каждого, — сказал старсан.

— Я? — не верил Габриэль.

— Ну а кто из нас миркль? — без насмешки произнес Сэт. — Кого искать, думаю, ты понял.

— А разве это не противоречит вашим… правилам? — заметил мэйт, глядя на шеренгу уставших волистов. — Да и, на мой взгляд, вы прекрасно справляетесь без меня.

— Я люблю людей с чувством юмора, но сейчас не самое подходящее время для шуток, — сказал Сэт и неспешно направился к волистам.

Он остановился перед строем рядом с Гаем. И посмотрел на него с укором.

— А где Манни? — серьезно спросил Сэт.

Гай кивнул и побежал к предпоследней повозке, где ехал Манни, толстяк, повар и большой весельчак. У Манни был и золотой плащ, и белый доспех, но он редко их носил, предпочитая простую и просторную одежду. Габриэль ни разу не видел, чтобы Манни молился или вставал в строй, услышав команду, и не понимал, почему строгий Сэт терпит эдакого раздолбая, лентяя и безбожника. Пока сам не попробовал грибную похлебку, сваренную поваром Волистрата.

Крытая повозка покачнулась, отпуская тяжелого пассажира. Манни вылез, шлепая босыми ногами по грязи. На нем была лишь серо-желтая рубаха до колен; на груди поблескивал литус. В правой руке повар держал меч, продолжая на ходу стирать с клинка кровь. Он выбрал место посуше и, растолкав волистов, встал в строй, не обращая внимания на их ворчание, не задавая вопросов, равнодушный к происходящему.

Гай подбежал к старсану. Отец провел взглядом вдоль строя, потом ткнул указательным пальцем в плечо собственного сына.

— Ты тоже, — серьезно сказал Сэт, кивая на строй.

Гай опешил, услышав отцовский приказ, губы младшего сына старсана дрогнули. Он хотел что-то сказать, но промолчал и, ссутулившись, пополнил шеренгу. Габриэль удивился жестокости Сэта и с теплотой вспомнил собственного отца. Мэнж Аладар никогда не поступил бы так со своим сыном. Впрочем, осуждать Сэта тоже не следовало. Он хотел сохранить свое родство с двумя волистами в тайне. Выделять Гая нельзя, иначе не избежать лишних вопросов и подозрений. К тому же старсан, похоже, любил своих сыновей. Вон как напрягся, когда Алан, истекая кровью, грохнулся в лужу.

Волисты настороженно переглядывались в ожидании сообщения Его Святейшества, когда старсан встал перед строем, нацепив маску угрюмости.

— Среди нас есть предатель, — сразу заявил Сэт. — Не знаю, чем уж мы прогневали Лита. Но, как ни печально, это правда.

Волисты зашептались, начали с подозрением коситься друг на друга, пытаясь определить предателя. Лишь Гай и Манни ни на кого не косились, ни с кем не шептались.

Старсан поднял ладонь, и тревожный шепот стих.

— Все вы знаете, что мы везем миркля. И все вы знаете, на что они способны. Видит бог, в любой другой ситуации я бы разобрался сам. Но время… Это подлое нападение… Я не вижу другого выхода для проверки, да простит меня Лит.

Волисты опять зашептались. Но теперь косились не друг на дружку, а исключительно на мэйта — на настоящего миркля, способного определить предателя.

— Начинай, — сказал Сэт со вздохом и начертил указательным пальцем воображаемый круг над сердцем.

Волисты последовали примеру Его Святейшества, стараясь оградить себя от действия колдовства. Габриэль усмехнулся про себя, видя, как недовольные волисты дружно чертят в воздухе круги, шепчут молитвы и проклинают мирклей. Боги Элементоса, неужто волисты не понимают сути проверки? Мэйт был удивлен. Ему ведь всего лишь нужно их понюхать, отделяя один страх от другого. А они напряглись так, словно над ними колдовать станут. Неудивительно, что Волистрат катится в бездну.

Мэйт поглядел на строй волистов. Вдоль дороги пополз горький запах страха. Сциник Ксэнтус не раз устраивал такие проверки, заставляя двух юных мэйтов определять среди строя слуг воришку. Только тогда воришки были ненастоящими, под ногами не хлюпала грязь, а руки не тяготило грузило.

Габриэль, загремев цепями, подошел к Гаю. Тот задрал нос — мол, проверяй, сколько вздумается, мне скрывать нечего. И это действительно было так. Мэйт не ощутил никакого страха — только переполняющую Гая злобу. Младший сын старсана, мрачный и гордый, с обидой поглядел на отца, когда мэйт сделал шаг в сторону.

Следом за Гаем стоял Бриар, крепкий и молодой волист — тот самый, который едва не отрезал разбойнику нос. Бриар казался грозным и изо всех сил пытался выглядеть смелым, зарыв свой страх глубоко, но чутье мага обмануть не мог. Впрочем, этому волисту тоже нечего было опасаться. Вряд ли запах его страха был как-то связан с предательством. Скорее Бриар боялся, что маг наведет на него порчу или сглазит.

Прошедший дождь прибил дорожную пыль, сделал воздух чистым и легким, позволяя мэйту улавливать любые оттенки запахов. Поэтому на следующих трех волистов он потратил не больше двух мьюн. Айк, Истэр и волист, чьего имени Габриэль не знал, тоже нервничали. Но, как и Бриар, боялись самого мага, а не того, что он должен обнаружить. Предателями они не были. Либо умело прятали страх, как Его Святейшество, во что мэйт не верил. Старсан Сэт наверняка потратил полжизни на то, чтобы научиться обманывать чародейское чутье. И даже он, как выяснилось, несовершенен. Молодым Айку, Истэру и третьему волисту только предстояло этому научиться.

— Нет, — тихо произнес мэйт, проверив еще одного волиста.

После чего встал напротив розовощекого Манни, вдыхая запахи остывающего пота, холодной ветчины и лука. Манни было под пятьдесят, и он, судя по всему, повидал немало магов. И, похоже, искусно владел не только ложкой, но и мечом, без проблем меняя кухню на поле боя. В Манни не было ни капли страха. Чистый, как лист бумаги, подумал мэйт, переходя к следующему волисту.

Волиста звали Бак, ему было за сорок. И он, сверы его побери, плавал в густом и горячем облаке страха! Сердце Габриэля забилось чаще. Но он решил не делать поспешных выводов, не желая нажить очередного врага, да еще и среди волистов. Сэт не доверял никому и вряд ли принял бы на веру подозрения чародея. А что, если Бак никого не предавал, а всего лишь до истерики боялся мирклей? Или был страшным трусом от рождения? Это тоже надо учесть.

Габриэль смерил Бака взглядом. Волист выглядел подозрительно чистым по сравнению со своими собратьями. Впрочем, возможно, ему просто повезло, рассудил Габриэль, разглядывая волиста. Лицо Бака изуродовано: левая часть обезображена не то огнем, не то еще чем. Глубокие шрамы ветвились по щеке, лоб прятался под свисающими на него темными волосами; из впадины, окруженный шрамами, взирал темный, едва заметный огонек глаза.

Мэйт увидел, как по виску Бака покатилась капелька пота. Габриэль медленно повернул голову в сторону Сэта, все-таки решив поделиться подозрением. И тут же ощутил толчок в грудь. Из-за цепей удержать равновесие было сложно…

— Схватить его! — приказал Сэт. — Живым!

Мэйт, лежа на спине, приподнялся, насколько смог, и увидел, как Бак удирает в лес, сбивая с развесистых ветвей дождевые капли. После чего укорил себя за безрассудство и поблагодарил богов за то, что его всего лишь толкнули, а не проткнули мечом. Ошибка могла стоить жизни. Когда появилось подозрение, нужно было хотя бы отойти на безопасное расстояние, упрекнул себя Габриэль, а не указывать на предателя, у которого на боку висел меч.

Желтое на зеленом — между деревьями замелькали золотистые плащи. Почти все волисты бросились в погоню за предателем. На дороге остались Сэт, его младший сын и Манни. Повар в сердцах плюнул, махнул рукой и побрел к своей повозке — очевидно, доедать ветчину.

— Держи миркля, — сказал старсан Гаю. — Не своди с него глаз.

Гай, видимо, слишком буквально понял отцовский приказ. Он поставил сапог на живот Габриэлю, обнажил меч и занес его над лежащим мэйтом. Сэт тоже обнажил клинок, приблизился к сыну на расстояние двух шагов, внимательно вглядываясь в лес.

— Трудно в это поверить, — сказал младший сын волиста. — Чтобы Бак… Зачем ему нас предавать?

— О, не будь столь наивен, у каждого из нас найдется причина, несмотря на священную клятву, — спокойно сказал Сэт, будто его предавали каждый светлый день. Будто он сам не раз предавал.

Плащ Гая заколыхался, кончик меча дрогнул. Сын волиста, сын Его Святейшества, был поражен спокойствием отца. А Габриэль, продолжая лежать на мокрой и холодной дороге, сразу понял, в чем дело. И клетка на колесах, где томились бездари, которые позже скорее всего должны будут сгореть в священном костре, и нежелание Сэта ловить Погорельца, и наигранная волистом набожность — все это можно было счесть за предательство. За предательство бездарей, почитающих Лита и Волистрат.

— Золото? — немного подумав, предположил Гай.

— Не только, — сказал Сэт, не сводя взгляда с леса. — Может, Первоцвет пообещал избавить его бабу от бесплодия или излечить от болезни. Может, миркли пленили его отца и пригрозили тому смертью, если волист не станет им помогать. Может, я когда-то просто косо поглядел на него. Причина всегда найдется. Хотя у Бака их было на две больше, чем у нас. Ты хоть вспомни его безобразное рыло.

— Думаешь, миркли посулили ему новое лицо?

— Почему нет?

Если и так, подумал Габриэль, то волиста жестоко надули. Чародей мог бы, пожалуй, чуть подправить ему лицо, освободить левый глаз, но полностью избавить волиста от уродства… Шрамы были слишком старыми, чтобы колдовать над ними.

— А вторая причина? — с любопытством спросил Гай.

— Он никогда мне не нравился.

— Зэд идет, — заметил Гай с беспокойством.

Зэд, лекарь Волистрата, прошел мимо Габриэля и остановился рядом с Его Святейшеством. Выражение лица лекаря не предвещало ничего хорошего. Сделалось так тихо, что стало слышно, как в лужи падают капли, срываясь с листьев.

— Я обработал рану Алану. Но…

— Он выживет? — с надеждой спросил Сэт, выдавая свою привязанность к волисту.

— Боюсь, он не доедет до Гардии.

— И ничего нельзя сделать? — переживая, спросил Гай.

Зэд перевел взгляд на Габриэля.

— Я тебя понял, — кивнул Сэт. — Сколько раненых?

— Четверо.

— Как они?

— Милостью Лита должны поправиться.

— Я помолюсь за них и за Алана. Возвращайся к ним.

«Вот он, шанс!» — мысленно воскликнул Габриэль. Даже Гай понял намек лекаря. Наверное, поэтому отодвинул меч от лица пленника. Сэту придется пойти на сделку! Ведь речь идет о жизни его собственного и любимого сына. Какие бы планы ни строил старсан, они не могли быть важнее жизни Алана. Сэт доказал, что он — человек слова. И если удастся спасти его сына от гибели…

Из леса начали выходить волисты, уставшие от битвы, погони и озлобленные на предателя.

— Поймали, — сказал Гай, вглядываясь в лес.

— Можешь его поднять, — хмуро сказал Сэт. — А то, чего доброго, ему самому понадобится лекарь.

Это был намек! Намек на то, что Сэт готов обменять жизнь своего старшего сына на свободу миркля, которым так дорожил.

— Но глаз с него все равно не своди, — приказал старсан и направился встречать предателя.

Гай поднял мэйта и встал за его спиной. Габриэль улыбнулся. Сейчас о побеге мог думать только полный псих. Свобода была близка — она лежала там, в крытой повозке лекаря, истекая кровью. И чтобы получить желанное освобождение, не нужно было никого убивать. Жаль, что Гай не понимал очевидного… Габриэль огорчился, когда волист стиснул пальцами его плечи.

— Сможешь ему помочь? — шепотом спросил Гай.

— Если Сэт пообещает меня отпустить.

— Думаю, он согласится.

— Надеюсь, ты прав.

Бака поставили на колени перед Его Святейшеством, между двумя деревьями. После чего подняли ему руки и привязали их к стволам. Сэт и Бак находились так далеко, что не было слышно, о чем они говорят. Старсан от горя, похоже, потерял голову, потому что в помощь Гаю прислал Бриара. Либо… старый волист даже не думал менять жизнь собственного сына на свободу миркля.

— Что такое Первоцвет? И почему Первоцвет хочет убить Его Святейшество? — спросил Габриэль.

Бриар хихикнул. Видимо, о Первоцвете должен был знать каждый человек. Или о Первоцвете должен был знать любой миркль в Грэйтлэнде. Второе предположение казалось Габриэлю более разумным.

— Старсан Сэт верит, что это сборище магов, которые хотят вернуть Мирацилл.

— А вы — не верите?

Безумный крик разорвал тишину. Бриар и Гай уставились в сторону леса, где в окружении волистов пытали предателя. Из-за плотного кольца волистов самого Бака не было видно. Да и Габриэлю не особо хотелось смотреть на пытку в отличие от Бриара. Волист не находил себе места, пытаясь заглянуть за стену из золотых плащей.

— Так ему и надо, — прошипел Бриар. — Я бы с радостью сам перерезал ему глотку.

Гай молчал. Не отвечая на вопрос Габриэля и не поддерживая Бриара. Младший сын старсана был не таким жестоким, каким хотел казаться. Мэйт замечал это и прежде, но сейчас убедился окончательно. Служба в Волистрате еще не превратила Гая в чудовище, каким являлся его отец.

Крики стихли. Волисты расступились и поплелись к дороге, оставив позади себя мертвого Бака. Он висел на веревках, точно кукла на ниточках.

— Предательство Волистрата карается смертью, — с наслаждением сказал Бриар.

Гай опять промолчал, ожидая отца. Сэт шел среди волистов, очищая лезвие ножа платком…

— Он что-нибудь сказал? — спросил Гай.

Сердитый отец отрицательно покачал головой.

— Бриар, волистов похоронить как положено, — приказал Сэт. — Разбойников пусть жрут звери.

— А Бак? Как быть с ним?

— Снимите с него литус и одежду, а самого оставьте, — с отвращением произнес старсан. — На. Кажется, он твой. — Сэт протянул Бриару нож.

— Слушаюсь, Ваше Святейшество, — кивнул Бриар, забирая нож.

Габриэль затаил дыхание, не сводя взгляда со старсана, — с человека, способного подарить ему свободу. Старый волист устал и уже не скрывал чувства и эмоции. Его лысина блестела от пота, глаза потускнели, на морщинистом лице лежала тень трагедии. Горестные события следовали одно за другим, ломая стальную волю Сэта. Предательство стало последней каплей.

— Гай, идем к Алану, — задыхаясь, сказал Сэт.

Навстречу старсану вышли трое волистов. У одного из них была перевязана голова, у двух других — руки. Еще один раненый сидел в телеге, пуская табачный дым в небо и подставив перевязанную грудь солнечным лучам. Сэт похлопал по плечу волиста с перевязанной головой и пошел дальше.

Не то от переживаний, не то от бесконечного латания ран Зэд выглядел не лучше Его Святейшества. Лекарь находился в повозке с Аланом и, покряхтывая, выбрался из нее, заметив старсана.

— Мы хотим побыть с ним. Позаботься, чтобы нас никто не беспокоил.

Зэд бросил понимающий взгляд на Гая и мэйта и пошел к ближайшей телеге. Послышался шорох — волисты начали рыть могилы.

— Разверни эту повозку и отгони ее дальше, чтобы никто не видел, что там будет происходить, — приказал Сэт Гаю.

Гай побежал к лошадям, запрыгнул на козлы и через пару звитт развернул телегу с Аланом. Габриэль чуть не закричал от радости, услышав слова старсана.

— Иди, — мрачно подозвал Сэт мэйта.

Габриэль пошел, благодаря богов за их величайшую милость — за то, что они позволили чьему-то мечу ранить именно сына старсана. Мэйт задрал голову, прищурился от солнца, разглядывая небо. Он с улыбкой подумал, что если у свободы есть цвет, то это цвет ясного неба. Стало теплее, одежда подсыхала. Голова и спина от ударов все еще побаливали, но роптать на судьбу сейчас совершенно не хотелось.

Сэт забрался в повозку, где лежал Алан. Из повозки шел жар, будто в ней развели очаг. Сын волиста чуть дышал, лицо, руки и грудь блестели испариной. Широкая повязка на правом боку стала красной от крови.

Подошел Гай, взглянул на брата. В этот момент Сэт осторожно, едва касаясь, провел ладонью по волосам Алана.

— Я помогу вам спасти сына. Если вы дадите слово, что отпустите меня сразу, как он поправится, — не выдержал Габриэль.

Сэт молчал, медленно поглаживая Алана по взъерошенным волосам. Старсан даже не смотрел в сторону Габриэля, размышляя над чем-то. Старый волист словно отгородился от всего мира на некоторое время.

От молчания старсана Габриэлю стало жутко. И не только ему.

— Ваше Святейшество, почему вы молчите? — забеспокоился Гай.

Сэт повернулся к нему, и мэйт увидел взгляд старсана. Это был страшный взгляд. От этого взгляда мороз побежал по коже. Волист смотрел так, будто Алан уже умер. Но он был жив! Жив! А рядом находился маг, способный вытащить его из лап смерти.

— Ты думаешь, я буду с тобой торговаться, миркль?

— Отец… — От ужаса Гай забыл про осторожность. — Неужели этот миркль ценнее жизни Алана?! — Волист весь трясся, переполненный гневом и смятением.

— Ты даже не представляешь, насколько, — произнес Сэт. — Но он поможет моему мальчику, или, клянусь Литом, я сделаю его жизнь невыносимой.

Глава 15

Замок Джона Крылатого сложен из черного камня, а с вершины главной башни можно, наверное, увидеть весь Блэкпик. Башен было больше трех десятков, но тянулись они от основания дворца беспорядочно, словно поганки на огромном пне. Между башнями темнели каменные переходы и покачивались подвесные мосты. И первые, и вторые выглядели ненадежными. Складывалось впечатление, что замок перестраивали и надстраивали не один раз, совсем не заботясь о его внешнем виде. В целом логово короля Гардии, самого могущественного из правителей Олдии, казалось отталкивающим, неприятным. Даже днем. Ночью, когда зажгут огни, замок, пожалуй, будет выглядеть совсем скверно, предположил Габриэль, глядя сквозь узкую решетку темницы на высокие серые скалы.

Его привезли ранним утром, когда еще и слуги не проснулись, и спешно завели в замок с бокового входа, где, кроме полусонного охранника, больше никого не было. А тот, видимо, так толком ничего и не понял, раскрыв рот при виде Его Святейшества.

Сэт, гори он в Хьоле вечность, пытался спрятать своего пленника ото всех! Закутал его в длинный широкий серый плащ, чтобы цепи не бросались в глаза, накинул на голову капюшон, чтобы в его тени скрыть лицо. А как только караван пересек границы Гардии, отослал всех, кроме сыновей, в неизвестном направлении. И лекарь Зэд, и повар Манни, и плененные бездари — все они поехали другой дорогой. Гай и Алан, вне всякого сомнения по приказу своего проклятого отца, теперь называли его, мага, исключительно узником — очевидно, чтобы не выдать истинную сущность человека в сером плаще.

Плащ оказался теплым и мягким, в него можно было закутаться, как в покрывало. Но в темнице замка Джона Крылатого в нем не было никакой надобности, ибо тут стояла жара. Черные и блестящие камни, раскалившись днем, похоже, неохотно остывали даже ночью; то тут, то там били гейзеры.

Гардия была идеальным местом для спирфламов и совсем не подходила людям, подумалось Габриэлю. Суровая земля: много скал, много пустошей. И почти нет зелени, как и на Янтарном острове. Впрочем, дело было не только в том, что здесь почти не росли деревья. Там, на Янтарном острове, высились замки и крепости из белого камня, реяли на золоченых башнях разноцветные знамена, а на улицах всегда мелькали яркие платья и плащи, прогоняя серость, царившую на островах. Гардийцы же подчинились и скалам и пустошам. Местные жители, смуглые, темноволосые и невеселые, как будто выросли из этой жестокой земли и знали только два цвета: черный и серый. Хотя, казалось бы, до цветущей Фитии рукой подать.

В башне, куда сыновья старсана привели Габриэля, царила тишина, ее коридоры оказались заставлены, завалены старым хламом. Алану и Гаю даже пришлось кое-где расчистить путь, чтобы пройти дальше: переставить выцветшие портреты королей и старсанов, откатить гниющие ковры и перенести разбитые тумбы… Впрочем, о своем ценном пленнике они не забывали.

Его заперли в круглой комнате, где жутко пахло пылью, а под потолком, возле окна, колыхалась огромная паутина. К этому времени мэйт уже перестал роптать на судьбу и на бездарей. Перестал помышлять о побеге, слушая звон собственных цепей. Вот уже неделю не говорил ни с Аланом, ни с Гаем. И почти не молился богам о спасении, ища утешение лишь в счастливых воспоминаниях. Следом за отчаянием, от которого хотелось перерезать себе глотку, пришло смирение. И с ним стало легче, хотя сперва оно пугало.

Габриэль сидел в углу у двери, обхватив колени руками, и не сводил взгляда со скал в надежде увидеть спирфламов. Дважды он слышал рев, содрогнувший стены, но спирфлам так и не показался. Ни в небе, ни среди серых высоких скал.

Когда заскрежетал старый механизм замка, мэйт с равнодушным видом покосился на дверь и вновь уставился в окно. Вздохнул, слушая, как один из сыновей Сэта пытается открыть старую дверь.

Вошли Алан и Гай, поскрипывая половицами. Тихо зашелестели золотистые плащи; в косом луче солнечного света, падающем из узкого зарешеченного оконца, густо закружилась пыль. Запахло едой. Мэйт сразу почуял запах жареной курятины и лука. Поднял глаза: одной рукой Гай держал глубокую миску, откуда поднимался пар, другой — кувшин. Нет, не с вином… скорее, с водой.

Алан поставил перед Габриэлем табурет — такой же пыльный, как и все вокруг. Но вопреки ожиданию мэйта опустил на него миску, поданную Гаем, а не свой волистратский зад. Сам волист, добродушно улыбаясь, сел прямо на пол, прислонившись спиной к стене.

Гай поднес к губам Габриэля кувшин и осторожно наклонил. Несмотря на все усилия Гая, не вся вода полилась в рот. Впрочем, в такую жару было даже приятно, когда холодная влага капала на грудь.

Алан отщипнул кусок мяса и протяну его мэйту, а Гай, выглянув в коридор, закрыл дверь. Курица была сочной, божественно пахла, но не приносила никакого удовольствия, словно кашица из фламки. И, увы, дело было не в таланте повара, понимал Габриэль, глядя на железные варежки, на цепи, на кандалы, на решетку.

— Что — невкусно? — удивился младший сын старсана.

Габриэль ответил ему мрачным взглядом. Алан поддержал мэйта, тоже понимая, отчего тот жует сочное мясо точно солому.

— Гай. — Алан осуждающе покачал головой.

Гай принял обиженный вид и, поставив кувшин у ног Габриэля, неспешно пошел к окну. А Алан подал мэйту еще один кусок мяса. Где-то внизу что-то громыхнуло и сразу стихло.

Трапеза прошла в тишине. Лишь покашливал Алан да шелестел плащом Гай, стоявший у окна.

— Отец скоро придет, — сказал Алан, когда от куриной тушки остались одни кости.

Габриэль ничего не ответил. Во-первых, он знал, что рано или поздно Сэт навестит его, чтобы прояснить свои замыслы. Во-вторых, не первый день настраивал себя на судьбоносный разговор, желая сохранить разум чистым, а сердце — холодным. В-третьих, прекрасно осознавал, что вести от старого волиста вряд ли порадуют. Слишком много сил Его Святейшество потратил на то, чтобы доставить самого обыкновенного миркля в замок Джона Крылатого.

Алан поднялся, отряхнулся, шурша плащом.

— Я еще раз хотел сказать тебе… — Он указал рукой на свой бок.

— У меня не было выбора, — прервал волиста Габриэль.

— Нет, неправда, — не поверил Алан. — Выбор есть всегда. Ты мог соврать, сославшись на бессилие или серьезность ранения. Но ведь ты этого не сделал? Поэтому спасибо. Скажи, ты чего-нибудь хочешь?

Габриэль поднял руки в железных варежках, звякнув цепями.

— Снимите грузило и отпустите.

Гай тихо хихикнул. Алан отвел взгляд и тихо проговорил:

— Если тебе что-нибудь понадобится…

— Я знаю, вы за дверью.

Пыль не успела осесть после ухода Алана и Гая, когда появился их отец. Будто все время их визита стоял за дверью, желая услышать разговор. Возможно, так и было… Габриэль закипел от гнева при виде старсана.

Мэйт внушал себе, что останется хладнокровным, когда увидит Сэта. Но, громыхнув цепями, едва не бросился на волиста, лишь стоило тому переступить порог. Габриэль поднялся, всеми силами сдерживая ненависть, и глубоко вдохнул. Нужно успокоиться, превратиться в кусок льда, стать таким, как старсан Сэт!..

При взгляде на волиста мэйт вновь поразился тому, насколько Сэт похож на мага Готтилфа. Крепкий, высокий и лысый. Остатки волос над ушами и на затылке полностью поседели, но стариком его не назвать. Держится при шаге прямо и уверенно, точно на параде.

Зашелестел золотистый плащ, заскрипели половицы под твердым шагом, опять заплясала пыль, похожая в солнечном свете на рой мелких серебристых букашек.

Сэт встал посреди комнаты, зайдя в косой луч света. Повернулся к Габриэлю спиной. Волист пришел подготовленным, почуял Габриэль. От Сэта не пахло ни страхом, ни ненавистью. В комнате как будто стоял самый обыкновенный бездарь, не подозревающий, что позади него находится злой маг.

— На чем мы с тобой остановились? — спросил волист таким тоном, будто речь шла об уроке, причем не особо важном.

И этот вопрос, и этот тон лишь подхлестнули ярость мэйта. На чем… остановились?! Габриэль брякнул цепями, чтобы хоть как-то выпустить пар. После того что случилось в Фитийском лесу, после многих дней безмолвия и неведения Сэт пришел к нему — чародею, возненавидевшему его всей душой, и решил продолжить разговор, начатый больше месяца назад в вонючей сельской избе? При этом ничего не объясняя. С чего вдруг волист взял, что узник вообще понимает, о чем идет речь?..

— Вы что-то говорили про школы, — напомнил Габриэль, опуская тяжелые от железных варежек руки.

Ненависть все еще бурлила в нем, заставляя поднимать взгляд на волиста, на его потную голову, которую так хотелось снести. Но радость от ответа — спокойного ответа! — ее подавила. Да, он сможет. Он не наделает глупостей и превратится в кусок льда, убеждал себя Габриэль, понимая, что Сэт затеял очередную проверку. О, он неспроста встал именно так. Волист, безоружный, повернувшийся спиной, провоцировал, испытывал его, ожидая атаки. Хотел убедиться, справится ли маг с будущим заданием.

Сэт кивнул и подошел к окну, медленно повернулся, бросил хитрый взгляд на Габриэля.

— Да, ты прав, — задумчиво произнес старсан. — Больше половины школ были закрыты, их содержание обходилось слишком дорого.

Память у волиста была не хуже выдержки, с неохотой согласился Габриэль. Сэт дословно повторил фразу, произнесенную больше месяца назад.

— Ты ведь уже многое успел обдумать и понять, — с одобрением произнес старсан.

— Я понял, почему вы не стали искать Погорельца.

— Искать? Да зачем мне его искать? Я давно знаю, куда он забивается каждый день. И не только он. Я знаю, где прячется каждый миркль во всех пяти королевствах Олдии.

Не то чтобы эта новость шокировала Габриэля, но позабавила немало. Слышать подобное от Его Святейшества…

— Они, между прочим, должны быть тебе признательны. Я подумывал забрать кого-нибудь из них, пока ты не встретился мне на пути. — Он промокнул потный лоб платком, улыбнулся, вздохнул.

— А Первоцвет?

Волист явно погрустнел.

— Я думал, ты умнее, Ксэнтус. Ты ведь догадался, почему я до сих пор не уничтожил последних магов в Олдии.

— Исчезнут они — исчезнет и Волистрат.

— Верно. Чтобы чтить Лита, есть жрецы. Чтобы казнить преступников, есть палачи… Впрочем, уж если ты ничего не заподозрил, то моя затея действительно удалась.

Немыслимо! Габриэль не мог поверить в то, о чем говорил старсан. И волист как будто заметил сомнения узника.

— Да, Первоцвет придумал я. И нападение было спланировано мной, — подтвердил Сэт. — Услышал лет пять назад в придорожном трактире байку о Первоцвете и долго жалел, что тайный чародейский орден — всего лишь пьяные байки. Поэтому пришлось создать его самому. Жаль, что механизм был запущен раньше, чем я тебя встретил.

— Но Бак? Алан? Вы? — все еще не верил мэйт, поражаясь коварству старсана.

— Бак — дурак. Да и все равно был слабым звеном в моей команде. Из-за своей больной бабенки теперь кормит зверей в Фитийском лесу. Я… — Он задумался. — Меня оберегает Лит. И я еще пока ему нужен здесь, в Олдии. С Аланом — да, вышла промашка. Я приказал ему не сводить с тебя глаз и оставаться в карете даже в случае атаки. Но он меня не послушал. К счастью, все обошлось. — Волист улыбнулся. — Бог мой, как все-таки приятно иногда выговориться, не опасаясь собственных слов. Хм, удивительно, но единственный человек, которому я могу открыться, — миркль, в чьи слова не поверит ни один бездарь.

— А ваши дети? — Мэйт покосился на дверь.

— О, я их слишком люблю, чтобы подвергать такой опасности.

Странная любовь, усомнился Габриэль, вспомнив про Алана, который едва не погиб из-за безумия собственного отца.

— Не прислушивайся. Я их отослал. Так что мы с тобой здесь вдвоем. И нам никто не помешает. А под плащом у меня кинжал. Это я так, вдруг ты задумаешь бежать.

Сэт выглядел счастливым, часто улыбался. Но Габриэль ни на миг не расслаблялся, стараясь смотреть сквозь умиротворенную маску старсана и не обращать внимания на сладкий вкус его речей. Жива была в памяти мэйта пытка, устроенная в селе. Один раз он уже позволил волисту загнать себя в ловушку…

— Зачем я вам? — прямо спросил Габриэль.

Волист не ответил, стал вышагивать по комнате, гоняя пыль и размышляя над чем-то. Он достал из-за спины кинжал, вытянул его из ножен и махнул, будто стараясь рассечь косой солнечный луч.

— Это сложный вопрос? — напирал мэйт.

— Отнюдь. — Сэт остановился, перебрасывая кинжал из руки в руку. — Понимаешь, дело не только в выживании Волистрата. Под угрозой оказался наш образ жизни, который мне безумно нравится. Потому что мы не приносим младенцев в жертву, желая задобрить богов. Мы не хороним живых жен вместе с погибшими мужьями. И мы не бьемся насмерть ради развлечения. Увы, олдийские короли и старсаны слишком поглощены интригами, чтобы замечать то, что происходит в Грэйтлэнде. В Даркве подозрительно тихо. В степях Тахары появился лидер, способный подчинить себе все кланы кочевников. И если он породнится с Бессарией, которой, бог мой, вообще правит миркль… Острова Белого круга недавно объединились с Варлией. Их спирглассов все чаще видят у наших северных границ. И это далеко не все… Союз пяти королевств, когда-то гордо именуемый Олдией, похоже, остался только на бумаге. А волисты разжирели и погрязли в распутстве, охраняя тихие границы. И кто, спрашивается, даст отпор, когда из тьмы поползут твари Дарквы, а с севера попрут варлийцы? Ополчение? Гвардия? Нет. Ни один гвардеец, ни один ополченец понятия не имеет, как убить даркля или остановить варлоглота. Это знают лишь волисты. Но их осталось слишком мало, чтобы сдержать врага. И поэтому, пока еще не поздно, орден должен окрепнуть. А ты мне в этом поможешь.

Габриэль вздохнул, устав от болтовни. Если бы на нем, мэйте Семи островов, не было грузила, если бы в замке он был гостем, то, конечно, с удовольствием послушал бы рассуждения одержимого волиста. Но так… Габриэлю было плевать, что станет с волистами, с Волистратом, с Фитией и Гардией, со всеми королевствами Олдии. Ему нужно было лишь знать, чего хотел от него старсан Сэт, который, как выяснилось, не гнушался ничем, чтобы спасти священный орден.

— И что я должен сделать?

— О, думаю, тебе это понравится, — сказал волист и замолк, повернувшись к окну.

Габриэль напрягся, понимая, что желание волиста вряд ли придется ему по душе. Мэйт все еще не мог поверить в то, что старсан Сэт спланировал нападение на самого себя, погубил нескольких волистов и придумал тайный орден магов лишь для того, чтобы удержать Волистрат от забвения.

— Завтра здесь соберутся все короли Олдии, которые будут решать судьбу Волистрата. Ты должен будешь устроить для них представление и убить Джона Крылатого.

Габриэль не сразу сообразил, почему старсан Сэт решил, что его задание должно ему понравиться. Джон Крылатый — бездарь, чьи спирфламы решили исход битвы за Мирацилл. Да, эту идею, несомненно, одобрил бы Барталд. Но… Неужели Сэт так и не увидел, что его узник совершенно другой, не способный испытать радости от убийства? Хм, если только этой жертвой не станет сам старсан Сэт, хитрый, лживый и жестокий выродок.

— И как я получу обещанную свободу?

— Убьешь Джона, и ты свободен. Но выбираться тебе придется самому.

— А если не получится его убить?

— Будет печально, но не смертельно для тебя. Главное, чтобы эти четверо старых псов увидели представление и задумались над тем, стоит ли распускать Волистрат.

— Четверо? Я думал, соберутся все пять королей.

— Эдвард Однорукий слаб. Вместо него прибыл его сын, принц Райвин. Чуть не забыл, он ни в коем случае не должен пострадать. С остальными королями делай что пожелаешь. Хоть всех их убей.

— С чего вдруг такая забота о фитийском принце? — заинтересовался Габриэль. Раз уж Сэт откровенничал, то следовало этим пользоваться. Любая мелочь, связанная с грядущим представлением, могла пригодиться.

— Райвин мыслит так же, как я. Возможно, именно он вновь объединит все королевства Олдии и станет ее единственным владыкой.

Габриэль демонстративно громыхнул грузилом.

— И как в этих оковах я устрою представление?

— Не спеши. — Сэт медленно двинулся к Габриэлю, гоняя пыль.

Он остановился в шаге от мэйта. Поднял указательным пальцем цепь, связывающую железные варежки, и спустя звитту ее отпустил.

— Завтра к тебе придет шэн-лин по имени Паук. Он все устроит. Но не советую с ним шутить. Он вряд ли будет так же добр и терпелив, как Его Святейшество. Даже я побаиваюсь этого мерзкого ублюдка. — Сэт похлопал Габриэля по щеке. — Удачи, Ксэнтус.

Старсан, не убирая кинжала, вышел в коридор и закрыл дверь. Габриэль опустился на пол, прижался плечом к стене. За спиной скрежетал механизм замка; пахло пылью, которая кружилась в комнате; солнечный свет падал на половицы, подсвечивая каждую трещинку; за окном, над серыми скалами, висело голубое небо.

«Но выбираться тебе придется самому», — в голове крутились фраза старсана Сэта, вызывая лишь смех. Габриэль нисколько не сомневался, что как только представление будет окончено, исполнитель умрет. Сэт не станет оставлять такого человека в живых, иначе бы так не откровенничал. Да и посланный им шэн-лин… Про него старсан, конечно, сказал зря. Шэн-лины издревле считались лучшими наемными убийцами во всей Андрии. Скорее всего, именно шэн-лин и должен будет замести следы.

Габриэль со вздохом посмотрел на железные варежки. Если бы только он мог их разбить…

Собственное спокойствие, как ни странно, пугало Габриэля больше, чем будущее представление. Он сидел на полу, в комнате с зарешеченным окном, вдыхал пыль, позвякивал цепями и понимал, что уже завтра, быть может, расстанется с жизнью, но при этом не паниковал. А следовало бы!.. Мэйт разглядывая цепь между железными варежками. Сколько раз он пытался их снять и силой и магией — тщетно. И как давно он не видел собственных рук! В последний раз с него сняли варежки, когда ему пришлось лечить Алана.

Руки постоянно затекали. Габриэль подергал варежками, пытаясь разогнать кровь. Завтра его пальцы должны быть гибкими, как прежде. В противном случае представление завершится, так и не начавшись.

Нет, все-таки нужно было бежать тогда, в Фитийском лесу, во время исцеления Алана, укорил себя Габриэль, несмотря на то, что понимал, чем бы закончился тот побег. Но отчаиваться рано, твердо решил мэйт, тряхнув головой. Он здоров и сыт, а завтра, когда с него полностью снимут грузило, боги, быть может, дадут ему шанс обрести свободу. И он приложит все силы, чтобы им воспользоваться. Пусть в замке будет туча стражи, пусть за спиной маячит убийца, пусть над башнями летают спирфламы!..

Глава 16

На небе светились звезды. Габриэль долго пытался уснуть, но едва задремал, как за дверью послышалась возня. Он поднялся, позвякивая цепями, и прильнул ухом к двери, стараясь понять, что происходит. Сердце вмиг наполнилось надеждой, как опущенный в колодец сосуд наполняется водой. Возможно, люди отца наконец-то нашли его… Или это все-таки прибыл шэн-лин? Но тогда почему он так шумел?

Заскрежетал механизм замка. Мэйт отошел на три шага от двери, пока ее открывали. И замер, не сводя взгляда с выхода. Из-за черных одежд, из-за глубокого темного капюшона, наброшенного на голову, человек, открывший дверь, терялся во мраке коридора. От невысокого незнакомца страшно несло табаком и потом. Габриэль почувствовал, что таинственный посетитель слишком труслив для шэн-лина, которого побаивался даже Сэт.

— Кто вы? Назовитесь! — потребовал Габриэль не сходя с места.

Ему не ответили. Незнакомец, окруженный облаком страха, отошел в сторону, пропуская напарника. Вернее… напарницу. Она тоже с ног до головы была облачена в темные одежды, прятала лицо в тени капюшона, но Габриэль сразу заметил груди, поверх которых темнела кожаная рубаха с завязками у шеи, и почуял запах женщины. Сладкий цветочный запах разлился по комнате, смешиваясь с запахом табака. Незнакомка пахла чудесно — как Лени.

Габриэль серьезно разволновался, но старался этого не показывать. Интересно, куда делись Алан и Гай? Когда он пытался заснуть, то слышал их голоса за дверью.

— Назовитесь! — снова потребовал Габриэль.

— Не шуми, — предупредила незнакомка. — Ты жить хочешь? — прошептала она.

Габриэль кивнул не раздумывая. Вопрос, казалось бы, был прост. Но мэйт так и не разгадал тона ночной гостьи.

— Мы тебя выведем, — сказала она, выглянув в коридор, где послышался тихий стон.

Габриэль не почуял лжи. Незнакомка действительно хотела его вывести. Но почему и куда? В конце концов, что это за люди, рискнувшие надуть Его Святейшество?..

Может, старсан снова его проверяет? Но что такая проверка дает? Или это люди шэн-лина, который ждет их где-то поблизости. Или боги наконец-то смилостивились над мэйтом?

Низкорослый гость, задыхаясь от страха, нерешительно подошел к мэйту и взял его за цепь. Габриэль дернулся, тот в испуге отскочил, показывая тем самым, что ему известна сущность узника. Коротышка знал, что перед ним, в цепях и кандалах, стоял миркль.

— Не глупи, — прошипела незнакомка раздраженно. — Мы хотим тебя спасти.

— И какова цена моего освобождения?

— О Лит, — вздохнула она, — ты поможешь мне в одном деле. Пока это все, что я могу тебе сказать. Сними с него цепи.

Незнакомец повернул голову в ее сторону:

— Ты уверена?

— Да, — как-то не очень решительно ответила она. — Без нас он не сможет выбраться из замка. Так что не думаю, что нам следует опасаться его колдовства. Мы ему нужны. А если что, у меня всегда под рукой клык.

— Ну, как знаешь, — вздохнул коротышка.

В звездном свете мэйт увидел, как в руке незнакомца блеснула связка ключей. Коротышка осторожно, как к необъезженной лошади, приблизился к Габриэлю. И сел на корточки у его ног.

В коридоре опять послышался стон. А через миг в комнату вошел еще один ночной гость. Ростом чуть выше коротышки, но не такой трусливый. Габриэль не ощутил новой волны страха и подумал, что третий незнакомец вполне мог быть шэн-лином.

— Может, их… — Бездарь провел указательным пальцем по шее.

— Нет, — твердо ответила незнакомка. — Никто не должен пострадать.

Ее миролюбие успокаивало Габриэля, но не настолько, чтобы пойти неизвестно куда неизвестно с кем, от счастья потеряв голову. К тому же у ночной гостьи «всегда под рукой клык». Мэйт понятие не имел, что собой представляет этот самый клык, однако слово звучало весьма грозно. Нож, кинжал, меч? Габриэль увидел в руке спасительницы изогнутый короткий клинок, сужающийся от рукояти к кончику. Да, для такого оружия название подходящее, хотя… Острая сталь не совсем то, чем следует пугать мага. А незнакомка, как и ее странные друзья, знала, в чью темницу залезла. А может, клык — не бездушный кусок металла, а живая тварь? Свер по кличке Клык, например. Но рядом не пахло псом, только у ног страшно потел коротышка, звякая ключами. А загадочный клык, обладание которым, судя по всему, делало любого бездаря всесильным, должен был находиться рядом. Воспоминания баламутила неясная мысль, играя недавними событиями. Свер, клык, под рукой… Габриэль вспомнил про пытку в селе, про воду из храма Лита, выдаваемую за яд хвилла, про пузырек в форме клыка. И выругался про себя, не понимая, как он сразу не понял, о чем идет речь. У незнакомки был флакон — на сей раз, быть может, с настоящим ядом. Что ж, если яд твари из Дарквы и вправду действовал на чародеев так, как рассказывал Сэт, то ночная гостья могла чувствовать себя рядом с мирклем вполне уверенно.

— Долго еще? — начинала нервничать незнакомка. — Следи за коридором, — приказала она.

Гость, появившийся последним, исчез во тьме. Габриэль отметил, что незнакомец двигался очень тихо, словно не касался скрипучих половиц. Так мог двигаться охотник, вор или убийца. Убийца… Неужто в тени капюшона прятал свои кошачьи глаза шэн-лин, посланный Сэтом? Нет, волист, конечно, любил загадывать загадки, играть с чужим рассудком, но то, что происходило сейчас, было слишком даже для него. Впрочем, не стоило забывать, что ради спасения ордена он погубил семерых волистов.

— Ваш друг, — Габриэль кивнул на дверь, — он — шэн-лин?

Незнакомка промолчала. Коротышка, невзирая на страх, усмехнулся. В этот момент замок, скрепляющий цепь на кандалах, щелкнул. После щелкнуло дважды, и мэйт ощутил, как из ног уходит тяжесть.

— Готово, — подтвердил коротышка, снимая кандалы.

Он поднялся, поднес ключ к следующему замку и повернулся к незнакомке.

— Продолжай, — сказала она.

Коротышка фыркнул, но подчинился и вставил ключ в замок. Поворот, и цепь упала на руки ночного гостя. Еще один щелчок, и железная варежка раскрылась, освобождая ладонь. Габриэль пошевелил затекшими пальцами, ожидая окончательного освобождения от оков.

Коротышка подрагивающей рукой вставил ключ в замок на второй варежке. И помедлил, прежде чем открыть. После чего, позвякивая собранным грузилом, попятился, пока не уперся спиной в стену.

Габриэль потряс руками, пошевелил пальцами, разгоняя кровь, и смерил взглядом незнакомку. Ему захотелось увидеть ее лицо. Но ночь была темной, а капюшон глубоким. Рука сама собой потянулась к мочке уха — мэйт не стал себе отказывать в удовольствии.

— Это заберешь с собой, — сказала незнакомка, указав на грузило.

Коротышка был так напуган, что даже не стал спрашивать, на кой свер тащить эдакий ненужный груз. И молча кивнул, подбирая болтающиеся цепи. Идея унести грузило из замка поначалу показалась Габриэлю странной, но потом он подумал, что так у Его Святейшества возникнет больше вопросов.

Габриэль шагнул, наслаждаясь легкостью и относительной тишиной собственных движений. Он вспомнил несчастную Лоис, вспомнил, как она, получив свободу, летела над полем, подняв руки, точно крылья. Как прижималась к деревьям родного леса. Как… Теперь мэйт понимал, что чувствовала узница. Впрочем, до его собственной свободы, очевидно, было еще далеко.

— Выходи, — незнакомка сделала шаг в сторону.

Габриэль остался на месте. Им слишком долго командовали. Но тогда у него не было выбора, а теперь он появился. Однако устраивать представление для трех ночных гостей посреди замка, полного волистов и стражи, было глупо. Да и незнакомка совершенно права, заявляя, что без нее он не выберется из замка. Любопытно, откуда она узнала, как выбраться из замка?

Мэйт вышел в коридор, решив не испытывать терпения великодушной ночной гостьи. В коридоре, в двух шагах от двери, лежали Алан и Гай, связанные по рукам и ногам. Младший сын старсана постанывал. Оба, похоже, крепко спали.

— Вытащи дротики, — сказала ночная гостья, покидая комнату.

Верное решение, рассудил Габриэль, не сомневаясь, что подобными дротиками ночные гости пользовались не раз. По ним Его Святейшество мог выследить мастера, а там — и всю троицу.

Гость, предложивший своей милой спутнице покончить с волистами, выполнил приказ, зажав в кулаке два огромных, мохнатых дротика.

— Я пойду первой, — сказала незнакомка. — Ты за мной, — указала она на Габриэля. — Вы — следом.

Габриэль не стал перечить. С чего бы? Конечно, велик соблазн выкинуть какой-нибудь фокус прямо сейчас. Но это серьезно осложнит побег. Мэйт понимал, что находится в чужом замке, в чужом городе, в чужой стране, которую видел мельком, сквозь замызганное окно кареты волистов. Все о чем ему было известно: надо идти на запад, к Крабовому берегу.

Ночные гости не жгли ни фонарей, ни лучин, но незнакомка превосходно ориентировалась в замке даже в темноте. Она прошла по коридору шагов двадцать, не больше, и открыла дверь. Таинственная спасительница не суетилась, движения ее были плавными. Она точно знала, куда идти, будто не раз бывала в замке. А еще от нее приятно пахло ромашкой. А от него, мэйта, разило, как от свера.

В комнате, куда они вошли, у стен стояли картины. Сами стены были голыми, в звездном свете чуть поблескивали огромные, неровные камни. Ночная гостья положила ладонь на один из них, надавила, запуская скрытый механизм. Камень загрохотал по камню, открывая тайный ход.

Спутники незнакомки, пахнущие табаком и страхом, нисколько не удивились при виде тайного хода. Стало быть, не в первый раз пользовались им, решил Габриэль. И скорее всего, именно этим путем пробрались в коридор.

Незнакомка шагнула во тьму тайного хода.

— Осторожно, здесь круто, — предупредила она.

При виде мелких ступенек, резко берущих вниз, Габриэль согласился, что предупреждение обоснованно.

Не диво, что с него сняли кандалы. С ними он здесь запросто загремел бы вниз. К счастью, неподалеку от входа висел масляный фонарь, освещая коварную лестницу, уходящую в далекую глубину. Пожалуй, без света здесь было бы тяжко и шэн-линам — размышляя об этом, мэйт едва не сорвался с лестницы, наступив на разбитую ступеньку. Кто-то из ночных гостей схватил его за плечо, удерживая от падения.

Незнакомка сняла фонарь и, выставив его перед собой, зашагала вперед. Проход был узким, а потолок низким, как в подземелье Готтилфа. Тени ползли по ступенькам, то укорачиваясь, то удлиняясь. Все молчали, шурша ногами по камню; коротышка тяжело дышал и позвякивал цепями собранного грузила.

Габриэль решил: пока не разберется, что к чему, не станет ничего предпринимать, прикинувшись покорным и благодарным магом. Ночные гости о нем слишком заботились и слишком рисковали, снимая грузило, — вряд ли они посланники Сэта, гори он в Хьоле. С другой стороны, о них ему ничего не известно, кроме того, что двое из трех не боялись мирклей. Во всяком случае, не тряслись от страха, как бездари из села или коротышка, идущий позади. И они чего-то хотели от спасенного чародея. Быть может, ему не стоило переживать? В конце концов, он, да смилуются над ним боги Элементоса, уже почти свободен, а у ночных гостей, вероятно, где-то неподалеку умирает друг, которого требуется подлечить. Хм… Только непонятно, каким образом, несмотря на все усилия Сэта, они пронюхали про мага, запертого в одной из комнат заброшенной башни. И почему ориентировались в замке Джона Крылатого, как в собственном. Конечно, они могли украсть, купить, выиграть в кости схему расположения всех входов и выходов. Или захватить кого-нибудь, кто знал замок как свои пять пальцев. Но даже с учетом этого незнакомцы в черных одеждах вели себя слишком уверенно, будто готовились к вылазке не одну неделю. А ведь его привезли в замок всего лишь ранним утром. Опять загадки во мраке! Габриэль не переставал удивляться. И поспешил мысленно поблагодарить богов, приславших ночных гостей.

Лестница вывела их в широкий тоннель. Потянуло сыростью и плесенью, под ногами захлюпала вода, Габриэль почуял запах крыс, а вскоре услышал, как они скребутся. Крысы, загадившие весь пол, вели себя нагло: не боялись света, лениво отбегали в сторону, завидев человека, а отбежав, бесстрашно взирали на него. Словом, чувствовали себя как дома. Одна из них, здоровенная и важная, выскочила у ног незнакомки, запищала, угрожающе поднялась, не желая уступать дорогу. И поплатилась за собственное невежество, улетев с отчаянным визгом далеко во мрак. Незнакомка даже глазом не моргнула, ударив ногой серого противника. А ведь должна была хотя бы пискнуть в испуге… Впрочем, ночная гостья только что увела мага из-под носа Его Святейшества, усыпив двух волистов, поэтому какие-то крысы… Габриэль представил, что сделала бы ноби Бруна, увидев крысу, и улыбнулся. Ночная гостья совсем не походила на изнеженных ноби Семи островов. Она была смелая — такая же смелая, как Лени. Хотя последняя вряд ли стала бы пинать крысу, если бы та выскочила у ее ног. Обе женщины помогли ему в трудную мьюну. Зеленоглазая служанка со звонким голосом спасла его от красных плащей, укрыв в своей скромной комнатушке. Незнакомка в черных одеждах — от мерзавца-волиста, вытащив из башни. Однако Лени ничего не попросила взамен, а бесстрашная посланница богов чего-то хотела.

И все-таки кем на самом деле были ночные гости? Вопрос не давал Габриэлю покоя. Ворами, решившими получить выкуп за мага? Но откуда им стало известно, что он маг? Или незнакомцы всего лишь решили насолить Его Святейшеству? Сэт мог отправить их общего друга на костер, обвинив в колдовстве. Или… Аладару удалось найти своего сына, но мэнж, наняв лучших воров в Блэкпике, просто не стал пояснять, что это за маг и почему он так важен. И, между прочим, правильно делал. В противном случае цена за освобождение возросла бы многократно.

— Кто вы? — не выдержал Габриэль.

— Не сейчас, — ответила незнакомка.

Мэйт хотел уже было начать протестовать — дескать, он и с места не сдвинется, пока не получит ответы на вопросы. Но ночная гостья остановилась, поводила фонарем вдоль стены, после чего положила руку на камень и затушила свет. Еще один тайный ход был открыт, а Габриэль по-прежнему находился в полном неведенье. Он нехотя согласился, что место, покрытое мраком и полное голодных крыс, действительно не подходило для беседы.

Они вошли в тесную круглую комнату, которую прежде использовали то ли в качестве колодца, то ли чего еще. Ночная гостья стояла так близко к мэйту, что он чувствовал жар ее тела, ее чарующий запах. В плену он почти не думал о женщинах, а страшные, потасканные шлюхи из придорожных трактиров никакого желания в нем не вызывали, даже если ходили голые по пояс. Ему часто снилась Лени, снились другие женщины, разделявшие с ним ложе или желавшие его разделить; однажды ему приснилась мать Бруны, ноби Хастрит, на которой он женился бы с куда большим удовольствием, чем на ее дочери. И он всегда отпускал женщин из сновидений легко, продолжая думать о побеге. Но сейчас, когда с него наконец-то сняли тяжелое грузило и поманили свободой…

— Поднимайся за мной, — прошептала незнакомка, начиная взбираться на стену по лестнице.

Мэйт ухватился за скобу, вбитую в камень, и с наслаждением сжал шершавый металл, вспоминая, как давно не снимал железных варежек. Ночная гостья ловко и тихо начала взбираться по старой лестнице, бросая волны чарующего запаха. Габриэль старался поспевать за ней. Следом за ним с большим отставанием поднимался коротышка, подгоняемый третьим ночным гостем. Коротышка, сумевший подобрать ключ к грузилу волистов, как водится, пыхтел, незнакомка молчала, третий ночной гость, забравший по ее приказу дротики, шипел на коротышку.

— Стой, — незнакомка махнула рукой перед лицом Габриэля.

Мэйт присмотрелся: из мрака выступала круглая крышка. Старый колодец оказался неглубоким: около сорока кабитов.

Незнакомка осторожно сдвинула крышку, высунула голову, повертела ею, изучая местность, и, не найдя никакой угрозы, выбралась под звездное небо. Габриэль тоже вылез, чувствуя запах гари. Во дворе, обнесенном невысокой стеной, стояла непроглядная темень, но запах был таким, будто в трех шагах от колодца пылал огромный костер.

Мэйт поводил носом, чуя, как запах гари движется, живет, изменяется, хотя ветра не было. Тогда Габриэль начал вглядываться во мрак, стараясь найти источник запаха. И увидел, как тьма в дальнем углу двора шевельнулась и в ней вспыхнули два огромных ярко-желтых, как солнце, ока, освещая змеиную голову.

Земля задрожала. В этот момент, гремя грузилом и ключами, вылез коротышка. И замер в испуге, увидев, как в сторону колодца движется гигантская башка с пылающими глазами. Сомнений не было: к ним шел черный спирфлам.

— Мэйсе! — выругался мэйт. И тоже застыл, слушая, как из колодца выбирается третий ночной гость.

А незнакомка смело шагнула в сторону спирфлама. На Габриэля пыхнуло жаром, как из раскаленной печи. Источник запаха был найден. И им — вот чудо! — оказался черный спирфлам. Но самое удивительное заключалось в том, что незнакомке удалось остановить тварь одним жестом и парой слов.

— Ашши, Янтарь, — произнесла она.

И спирфлам опустил голову ей под руку, точно собака, желающая, чтобы ее приласкали. Что и сделала ночная гостья, положив ладонь между ноздрями, на черную чешую. Спирфлам не то от удовольствия, не то от радости встречи с хозяйкой шевельнул широкими перепончатыми крыльями, под одним из которых, наверное, могли укрыться человек двадцать.

Страх и радость наполнили сердце мэйта, заставляя его вернуться в деревню Скафка, к ее берегам, на несколько лет назад, в тот день, когда он впервые увидел спирфлама.

Боги определенно решили посмеяться над ним, исполнив заветную мечту сразу после освобождения. Габриэль даже огорчился — для одной ночи это слишком! Интересно знать, насколько будет велика плата?.. Однако мэйт махнул рукой на мрачные мысли, не переставая глазеть на спирфлама.

Ночной гость, выбравшийся из колодца последним, подошел к незнакомке.

— Наш долг оплачен? — спросил он.

— Да, — ответила она, поглаживая черную чешую.

Тот поклонился, махнул коротышке, и они оба двинулись во мрак. Спирфлам по имени Янтарь сверкнул глазами им вслед и, продолжая урчать от ласки, перевел взгляд на Габриэля.

Долг? Незнакомец говорил о долге, задумался Габриэль, продолжая любоваться спирфламом. О том, каким образом ночные гости проникли в башню, теперь можно было не спрашивать. Девушка в кожаной рубашке с завязками на груди и рукавах не раз бывала в замке. Однако от кого она узнала про мага? И зачем, рискуя жизнью, решила его спасти?

— Что застыл? — не оборачиваясь, спросила незнакомка. — Спирфламов никогда не видел? — усмехнулась она. — Садись.

— Куда? — не понял мэйт.

— Я думала, все миркли умные. — Она махнула в сторону хвоста.

Габриэль не обратил на упрек внимания, не веря своему счастью. Он не только увидел спирфлама, ему дадут на нем полетать! Быть может, в новейшей истории Семи островов он станет единственным чародеем, летавшем на спирфламе. Впрочем, об этом следовало думать в последнюю очередь. Сейчас нужно понять, как забраться на эту черную громадину, не отдавив ей крыло и сохранив собственное лицо. Седла, которые Габриэль поначалу принял за горбы, были надежно закреплены, но как к ним подобраться, мэйт не понимал.

У седла наездницы с одной стороны висел короткий меч, с другой — серебристый жезл с острым набалдашником; между седлами покачивались огромные сумки, раздутые от груза. Герб Гардии — вулкан, извергающий лаву и заключенный в треугольный щит, — виднелся и на ножнах, и на странном жезле. Оружие выглядело дорогим, и это заинтересовало мэйта. Но не настолько, чтобы подобной мыслью испортить себе грядущий полет.

Незнакомка ухмыльнулась, чувствуя свое превосходство.

— Янтарь, кияш. Кияш, — скомандовала она.

Спирфлам немедленно собрал крылья и опустился, ожидая наездников. Тело спирфлама было теплое, словно стены печки, а на чешуе то тут, то там виднелись костяные наросты.

Ночная гостья дождалась, пока Габриэль заберется в седло. После чего залезла на спирфлама сама.

— Первый раз летишь? — без малейшей усмешки спросила она.

Мэйт ответил честно, не находя в таком признании ничего постыдного.

— Тогда про ремни не забудь, — предупредила незнакомка, поднимая спирфлама на лапы.

Габриэль спешно затянул широкий ремень на поясе, после чего ухватился за другой ремень, туго натянутый перед седлом. И вновь подумал, что за эту ночь, за этот полет придется долго расплачиваться с богами Элементоса. Ну и пусть!..

— Что бы ты там ни придумала, спасибо, что меня спасла, — сказал мэйт наезднице.

— Я спасала не тебя, — произнесла она мрачно, поднимая спирфлама в воздух.

Глава 17

Янтарь поднимался выше и выше, и от этого захватывало дух. Стало холодно, пришлось закутаться в плащ. Ветер гудел, трепал волосы, свистел в ушах, обдувая, охлаждая тело, а спирфламья спина грела ноги.

Габриэль видел, как во тьме исчезают стены и башни замка, как один за другим гаснут городские огни, как в густом мраке медленно тонут дома и лавки Блэкпика, словно в черном болоте. И понимал смелость наездницы, рискнувшей повернуться к незнакомому мирклю спиной. Здесь, на высоте в сто кабитов, он ничего не мог ей сделать. Он вновь стал пленником. Без кандалов, без цепей, без железных варежек, без надсмотрщиков, но все-таки пленником. Узником небес. Сейчас его жизнь принадлежала ей — бесстрашной незнакомке, ведущей спирфлама под звездным небом.

Ксэнтус, теплого места ему в Анэлеме, как-то сказал ему, чтобы он опасался своих желаний и грез, потому что однажды они могут сбыться. Мудрый сциник, чующий каплю меда за полсотни шагов, был прав. Он, мэйт Семи островов, хотел оказаться в Грэйтлэнде — и оказался. Правда, едва не сгинув в морской пучине. Он желал увидеть спирфлама — и увидел. Но прежде ему пришлось носить кандалы в окружении волистов. Он хотел полететь на спирфламе — и полетел, все еще не зная куда и зачем. Быть может, в Мирацилл? Габриэль усмехнулся. Боги, надрывая животы от хохота, исполнили почти все его желания. Осталось лишь одно.

Янтарь разогнался так рьяно, что ветер сорвал капюшон с головы незнакомки. И Габриэля накрыла волна дивного запаха ее волос. Темные и густые волосы были собраны в косу, которая убегала под плащ. Габриэль попытался разглядеть лицо таинственной спасительницы, но она смотрела только вперед, не поворачивая головы.

— Как тебя зовут?! — спросил Габриэль, схватив ртом холодный воздух.

— Что?! — не поняла наездница.

Он прекрасно ее слышал, а она его, к сожалению, нет. Их седла разделяло всего несколько кабитов черной спирфламьей спины, но ветер, гудящий и бьющий в лицо, сметал, рвал слова, оставляя от них скупые звуки.

— Как тебя зовут?!! — прокричал Габриэль.

— Не мешай мне! — громко произнесла она, так и не услышав его вопроса. Или сделав вид, что не услышала. — Позже. — Она махнула рукой в сторону земли.

Мэйт согласился, что спина спирфлама, рассекающего небо, — не лучшее место для знакомства. Но ведь он хотел столько узнать!

А имя темноволосой спасительницы находилось далеко не на первом месте в списке вопросов. Как наездница пронюхала о нем? С какой целью вытащила из башни? Куда вела спирфлама? И долго ли собиралась лететь? Что за долг взимала с двух ночных гостей? И кого спасала на самом деле?..

Вопросы требовали ответов, мешая в полную силу наслаждаться полетом. Габриэль разжал руку, державшую ремень перед седлом, и положил ее на спину спирфлама. Чешуя была шершавая, твердая, как камень, и горячая, будто вместо крови по венам спирфлама тек кипяток. Янтарь чуть выгнул спину — видимо, почуяв чужое, холодное прикосновение. Из-за яростного ветра руки у мэйта сделались ледяными, а из-за волнения — потными. Но спирфлама, казалось, не раздражало прикосновение, он продолжал спокойно бороздить ночное небо.

Какая мощь, сила! Габриэль не переставал восхищаться спирфламом, касаясь пальцами чешуи, каждая из которых была размером с ладонь. Но проклятая тревога не покидала мэйта, омрачая прекрасные, волнующие мьюны. Как долго он мечтал очутиться на спине спирфлама или спиргласса, взмыть в небо под взмахи мощных перепончатых крыльев. И вот мечта сбылась, а радость приходилось вымучивать, вытягивать из мрака тайн и неизвестности. Она лишь вспыхивала и мгновенно гасла, словно искра, брошенная костром.

Наверное, он повзрослел, подумал Габриэль. Кораблекрушение, издевательства сельских бездарей, пытка старсана Сэта, долгий плен — все это не могло его не изменить. Однако были и светлые мьюны. Был смышленый и смелый мальчишка Итан, научивший его выживать в чужих лесах. Был храбрый охотник Бад, решивший помочь мирклю, несмотря на то что другой миркль, Погорелец, много лет держал село в страхе. Была отчаянная темноволосая наездница, божественно пахнущая цветами. Наконец, были бескрайние леса. И он видел их своими глазами. Пил воду из Пурьи, ел рыжеватые грибы фламки, вдыхал незнакомые запахи чужой земли. Ради всего этого стоило бежать с Янтарного острова…

Нет, чушь, именно ради этого он сбежал с Янтарного острова. А попасть в Грэйтлэнд нужно было для того, чтобы провести десятилетнего мальчишку через леса, оберегая его от сверов. И для того, чтобы освободить бедную женщину от долгого заточения. И для того, чтобы спасти волиста от неминуемой смерти, залечив его страшную рану. И, наконец, для того, чтобы показать бездарям, что не все маги такие, как Погорелец. Возможно, поэтому боги теперь помогали ему, посадив вместе с ночной гостьей на горячую спину летающей громадины. Как знать, что стало бы с ним, если бы он не бросился в тот свирепый колдовской вихрь или не стал бы лечить Алана?.. Жаль, что не все испытания ему удалось пройти, огорчился Габриэль, вспоминая, как согласился указать место, где скрывается Готтилф. Но больше он такого не допустит, поклялся мэйт. И раскинул рукив стороны, точно крылья.

Внизу давно перестали вспыхивать огни, впереди росли высокие горы, облитые лунным светом. По ощущениям Габриэля, спирфлам провел в небе примерно аш, когда наездница повела тварь вниз. В этот самый момент Янтарь нервно дернулся, завертел головой и зашипел, почуяв что-то. Наездница забеспокоилась, ее рука легла на странный жезл.

— Что случилось? — забеспокоился и Габриэль.

Ему казалось, что уж с таким верным союзником, как спирфлам, в полусотне кабитов над землей, им нечего опасаться. Но он ошибался.

— Пригнись! — крикнула незнакомка.

Габриэль прижался к горячей чешуйчатой спине. В тот же миг Янтарь резко взял вниз. Габриэль поднял глаза и увидел, как над ним что-то промелькнуло, взмахнув перепончатыми крыльями. Зверь был чуть больше кошки, но отчего-то заставила нервно ерзать наездницу в седле. Ее правая рука выдернула из петли серебристый жезл, а левая — обнажила меч.

Янтарь раскрыл крылья, вновь набирая высоту; наездница направила диковинный жезл в сторону горы, целясь им во мрак. Ветер пригнал шиканье, свист и кошачий запах. А ночная гостья бросила стальной наконечник жезла во тьму. Тонкая и длинная цепь, блеснув в звездном свете, метнулась во тьму, унося тяжелую серебристую стрелу. Как гарпун, мелькнуло в голове мэйта.

Раздался визг, цепь, идущая от жезла, натянулась, словно рыболовная жила, и потащила упрямую добычу к спирфламу. Наездница резко дернула жезлом, и из тьмы с визгом, беспорядочно размахивая крыльями, выскочила невиданная мэйту тварь. Она была больше, намного больше, чем предполагал Габриэль. Из-за неустанного движения широких крыльев он не смог ее как следует разглядеть. Гарпун впился в нее намертво, продолжая тащить к спирфламу. Наездница была уже наготове. Она ткнула мечом навстречу крылатому, визжащему от боли противнику, вытянув руку далеко вперед и одновременно выдергивая тяжелую стрелу на цепи. Тварь закружилась, падая во мрак.

— Держись! — крикнула наездница, и Габриэль вцепился обеими руками в ремень перед седлом. — Янтарь, гарги! Биаш! Биаш! — скомандовала она.

Габриэль качнулся в седле, когда спирфлам завис в воздухе, чтобы дунуть огнем в направлении гор. Пламя заревело, освещая мрак. Мэйта обдало жаром, а из тьмы с диким визгом брызнули горящие твари, именуемые гаргами. Двое из них большими огненными шарами бросились к земле, разбрасывая крупные искры, а третья, тоже охваченная пламенем, каким-то чудом дотянула до спирфлама. Но Янтарь ударом лапы отправил ее следом за собратьями. Наездница, однако, не успокоилась. Она развернула спирфлама, не зачехляя меч.

Габриэль не знал, что делать. Но бездействовать не хотел. Он вспомнил, как в пещере на острове Ледяных слез распугивал светом летучих мышей. И высоко поднял руку над головой, складывая пальцы в тайном знаке.

Несколько слов заклинания… И белый густой свет брызнул с ладони во все стороны, вытаскивая гаргов из мрака ночи. Одна из тварей оказалась совсем рядом и, ослепленная, суматошно забила крыльями и хвостом по воздуху. Только сейчас, освещая мрак, мэйт сумел ее рассмотреть. Гарги не имели шерсти, были покрыты чешуей, но все равно больше всего походили на огромных кошек. На огромных крылатых кошек.

Габриэль ударил ослепленную тварь в оскаленную морду, отправляя противника во мрак. В этот момент наездница развернула спирфлама в сторону от гор и повела к земле. Жезл она убрала, но меч оставила в руке, не проронив ни слова.

Тьма вновь сомкнулась вокруг Янтаря. Сделалось тихо, лишь гудел воздух, рассекаемый огромными крыльями. Внизу догорали мертвые твари…

Янтарь опустился и, складывая крылья, прижался к земле. Наездница тут же слезла, поглядела по сторонам, после чего бросила спустившемся мэйту рюкзак.

— Можешь переодеться, — сказала она.

Рюкзак был легким и мягким. Габриэль развязал его, обнаружив внутри темную рубаху из плотного и грубого полотна. Под рубахой лежали штаны с широким ремнем, похожие на те, что носила незнакомка.

— Спасибо, — поблагодарил ее мэйт, сбрасывая старые, грязные, пропитанные потом одежды.

Наездница ничего не сказала, увлеченно копаясь одной рукой в сумке у седла. Другой рукой по-прежнему сжимала меч, направленный в сторону мэйта. Гарги ее почему-то уже не заботили, словно пламя спирфлама сожгло их всех. Но ночные твари и вправду как будто отступили. Не было слышно ни трепыхания крыльев, ни писка, ни шиканья, да и в воздухе лишь висел запах гари. Мэйт принюхался и в крепком духе спирфлама уловил другой, хорошо знакомый запах. Запах леса. Коры, смолы и мха.

Габриэль не переставал смотреть на наездницу. Теперь ничто не мешало увидеть ее лицо. Она была молода, лет восемнадцати-двадцати, и, пожалуй, красива. Хотя это миленькое личико никак не подходило к ночной гостье, пинающей крыс и рубящей верхом на спирфламе тварей в ночи.

Рубаху и штаны шили будто на него, порадовался мэйт. Он натянул сапоги, посмотрел на теплый плащ, лежащий на земле, и решил его оставить.

Одевшись, мэйт поднял глаза к небесам. Вот она, свобода! Он восторженно огляделся и сделал шаг к наезднице, но дальше не пошел, не желая ее пугать. Да, она была не робкого десятка и как будто не замечала, что в семи шагах от нее находится свободный маг, однако все еще держала обнаженный меч.

Тьма стояла густая, под ногами пружинила невысокая трава, справа из земли торчали три валуна, похожие на маленькие скалы.

— Гарги больше для нас не опасны? — спросил мэйт.

— Думаю, после твоего светопреставления они забились в норы, — с непонятным мэйту осуждением ответила наездница. — Ты что, не знаешь? Они же яркого света боятся, как миркль… — Она не закончила. Впрочем, Габриэлю не очень хотелось знать, чего боятся миркли так же, как ночные твари — света. Были вопросы и поважнее. — Так и знала, что раньше надо было спускаться, — раздраженно пробормотала наездница, нервно и с шумом копаясь в сумке. — Слишком близко к горам.

— Подсветить? — предложил мэйт.

Она повернулась и несколько звитт смотрела на него из темноты, размышляя над заманчивым предложением. Наконец согласилась:

— Ну давай!

Габриэль сделал три шага и опять остановился, потому что Янтарь дернул крыльями и повернул к нему голову, обжигая взглядом огненных глаз и горячим дыханием.

— Он тебя не тронет, — заверила незнакомка и со смехом добавила: — Если я не пожелаю.

«Светопреставление», как выразилась наездница, здесь не подходило. Свет, распугавший гаргов, был, конечно, ярким, но быстро гас. Требовалось что-то другое.

— Твой меч, — сказал Габриэль.

— Мой меч? — насторожилась незнакомка.

Янтарь почуял волнение своей храброй хозяйки и вновь дернул крыльями, будто напоминая о своем присутствии.

— Вытяни его.

— Зачем? — Она подняла меч, направив его на Габриэля. — Гаргов ты ослепил без моего меча.

Мэйт вздохнул. А ведь он мог прямо сейчас махнуть на нее рукой и скрыться в ночи. На нем не было грузила, его не окружали волисты, а ноги стояли на твердой земле. Ничто не мешало ему сбежать. Сбежать… так и не узнав ни мотивов, ни имени своей спасительницы.

— Это заклинание здесь не годится. Нужен какой-нибудь предмет, который я мог бы залить светом.

Габриэль сделал еще шаг, а наездница вытащила из петли жезл-гарпун.

— Хаппа подойдет? — спросила она, решив оградить собственный меч от колдовства.

— Подойдет, — кивнул мэйт, поглядывая на острие меча, направленного ему в грудь.

— Лови. — Она бросила гарпун.

Боевой жезл, способный вырвать гарга из темноты, сверкнул в лунном свете. Габриэль поймал хаппу, подивившись ее весу. Наездница так ловко орудовала жезлом, что он казался легким. Но на самом деле был явно тяжелее меча.

Недолго думая, мэйт сложил пальцы на левой ладони вместе и зашептал слова заклинания, водя рукой над жезлом. Пока он творил волшебство, наездница неустанно следила за ним. Бесстрашно, с любопытством. Янтарь тоже не остался в стороне, изумленно фыркая и потряхивая головой при виде растущего свечения.

Спустя три мьюны хаппа лучилась светом, как волшебный фонарь.

— Позволишь? — предложил мэйт, кивая на сумку.

Незнакомка не ответила, и Габриэль принял молчание за согласие. Он приблизился, поднял жезл над сумой и, заглянув в нее, понял, почему поиски так затянулись. В огромной сумке было много всего интересного, как в лавке старьевщика. И все это интересное, несмотря на наличие карманов с застежками, пребывало в полнейшем хаосе. Крюки и крючочки, цепи, гвозди, медное блюдце, железная кружка, золотые и серебряные монеты, янтарные бусы, заколка в форме стоящего на задних лапах спирфлама и прочие штуки были перемешаны, как овощное рагу в походном котелке. Последний тут тоже имелся, небольшой, с заметной вмятиной на боку.

— Что ты ищешь? — спросил Габриэль.

Наездница глянула на него так, будто ответ был очевиден изначально. Но, запустив левую руку в сумку, все же ответила:

— Кресало и кремень. Они должны быть здесь.

Желание ночной гости развести костер было понятно. Правда, Габриэль подумал, что для этого она могла избрать более легкий путь, ведь рядом стоял настоящий маг, да и спирфлам мог выпустить огонь. Мэйт перевел взгляд с богатого содержания сумки на лицо незнакомки.

Да, она молода и красива. Но, похоже, не слишком дорожила своей красотой. Магический свет, густой и спокойный, наконец-то позволил мэйту как следует разглядеть то, что прежде прятала тьма. Над бровью виднелся тонкий шрам, еще один, чуть больше, тянулся от уха к шее. На руках наездницы тоже виднелись следы старых ран.

— Как тебя зовут? — спросил мэйт, продолжая разглядывать спутницу.

— Элизабет, — не раздумывая, поглощенная поиском, ответила она, продолжая ворошить сумку. — Но друзья зовут меня Эли.

— Га… годится, — едва не проговорился Габриэль.

— Что «годится»? — не поняла она.

— Ну, я хотел сказать, разве спирфлам не годится для того, чтобы развести костер?

— Не говори чепухи. Янтарь сразу все спалит до пепла.

Спирфлам, заслышав свое имя, повернул голову. А Габриэль, вспоминая огненную атаку Янтаря, подумал, что слова наездницы не лишены смысла.

— О, нашла, — обрадовалась она, вытаскивая из сумки кресало и кремень, связанные между собой нитью.

— Ксэнтус… меня зовут, — представился Габриэль.

Ему хотелось назвать свое настоящее имя. Но его нужно было хранить в тайне. Легкомыслие, с каким он полностью открылся Лоис, однажды чуть не привело к трагедии. Да и Элизабет могла заподозрить его во лжи, назовись он именем бездарей.

— Пока я выгребаю монеты, не мог бы ты разгрузить вторую сумку? — вежливо попросила она.

— Для чего?

— Не знаю, как ты, а я не люблю спать на голодный желудок, — ответила она, звеня монетами. — Там еда, вода и хворост. С костром будет теплее и уютнее. Все произошло так быстро, что я не успела как следует подготовиться. Но главное — ты теперь далеко от Блэкпика.

— Я не про это. Для чего ты спасла меня? Зачем?

— Кажется, я уже говорила, что спасала не тебя. И пока ты не согласишься мне помочь, я больше ничего не скажу.

Справедливо, рассудил Габриэль. Он бы, наверное, поступил так же, но все равно остался недовольным. Что он знал о спутнице, кроме того, что она спасла его и летала на спирфламах? Ничего. Поэтому решил добиться хоть какой-то ясности и с раздражением спросил:

— Помочь в чем?

— Для начала разгрузи сумку. — Элизабет вытащила пару монет и с озабоченным видом сунула их в карман.

— Ладно, — пожал плечами Габриэль.

Он обошел спирфлама и раскрыл сумку, где лежала связка хвороста, небольшой бурдюк и узелок с едой. От узелка пахло яблоками, хлебом и медом. Габриэль быстро опустошил сумку и вернулся к наезднице. Она продолжала выбирать монеты, набивая ими карманы.

— Костер разведешь? — услышав его шаги за спиной, спросила Эли.

— Разведу.

— Тогда держи, — она положила в руку Габриэля трут, кресало и кремень и опять уставилась в раскрытую сумку.

Мэйт вставил светящийся жезл в петлю у седла, чтобы Элизабет было проще копаться в сумке, и пошел разводить костер. Ночь обещала быть интересной.

Когда показались первые язычки пламени, Элизабет, позвякивая монетами, подошла к Габриэлю. В левой руке она держала заколдованный жезл, в правой — меч. Из-за набитых деньгами карманов бедра наездницы казались невероятно широкими. Габриэль посмотрел на ее лицо, серьезное и взрослое, и понял, что сейчас с него, мэйта Семи остров, будут взимать плату, как с двух ночных гостей, прокравшихся в замок.

— Ты можешь уйти прямо сейчас. Я не буду тебя держать, хотя ты мне и должен.

— Или? — Габриэль ощутил недосказанность.

— Или ты можешь мне помочь добраться до Бэй-Цэнга. По-моему, это скромная плата за твое освобождение.

Хитра, подметил мэйт. Впрочем, он тоже не дурак. Ему казалось, что он понял ее тактику. Она отпускает его, что, конечно, замечательно, но при этом не забывает напомнить о долге, который следовало оплатить.

— И зачем ты хочешь туда попасть?

— А это тебя не касается, — грубо бросила она.

— В чем подвох? — прямо спросил Габриэль, поглядывая на спирфлама. — У тебя есть Янтарь. На нем ты смогла бы справиться и без моей помощи, долетев до Бэй-Цэнга.

Элизабет ухмыльнулась:

— Я бы не стала им так рисковать. Гарги — не самые страшные твари в небе над Гардией. К тому же ему уже пора возвращаться в замок.

— Почему?

— Потому что никто не должен знать, как мы выбрались из него. Спирфлама найти намного проще, чем нас с тобой.

— У-у, — протянул Габриэль, размышляя над предложением.

В сущности, он ничего не терял, а если подумать, то даже оставался в выигрыше. Во-первых, у него появится толковая очаровательная спутница, знающая о Грэйтлэнде больше, чем любой сциник на Семи островах. К тому же она, если нужно, сможет сама о себе позаботиться. И ему не придется вытирать ей слезы со щек, когда она уколет себе пальчик. Во-вторых, от Гардии гораздо ближе до портов Бэй-Цэнга, чем до Крабового берега. Так что можно сказать, что им все равно по пути. Конечно, если он пойдет с ней, то никогда не увидит Мирацилл, но взглянуть на Бэй-Цэнг тоже неплохо. Да и не стоит забывать, что Элизабет спасла ему жизнь и, сама того не зная, исполнила его заветную мечту. А ему, кроме согласия, нечего ей предложить взамен. В-третьих, возможно, удастся затащить ее в постель.

— Я согласен, — со вздохом произнес Габриэль, делая вид, что решение далось ему тяжело. — Но у меня есть одно условие.

— Какое?

— Ты ответишь на мои вопросы и расскажешь о себе. Обещаю, они не будут касаться причины, по которой ты хочешь попасть в Бэй-Цэнг. — Габриэль подкормил костер, в воздух брызнули искры. — И тогда я пойду вместе с тобой куда угодно, — сказал он так, будто Элизабет зависела от него, а не наоборот.

— Например?

— Что — «например»? — не понял мэйт.

— Вопрос.

— Например, — Габриэль усмехнулся, — почему твоего спирфлама зовут Янтарь?

Элизабет улыбнулась, одобряя шутку, и, повернувшись, направилась к спирфламу, будто хотела спросить у него. Покачивался длинный плащ, чуть поблескивали черные волосы, освещенные костром и магией.

Трудно представить, что она — с виду хрупкая девушка — была смелее, чем волисты Алан и Гай, подумал Габриэль. Они долго боялись его, даже закованного в цепи и кандалы. Боялись, пока не привыкли. А Элизабет… Она вела себя так, будто чародеи все еще жили вместе с бездарями в селах и городах и могли свободно ходить по Грэйтлэнду.

И все-таки почему она его почти не боялась? Прошло не больше трех ашей с тех пор, как она впервые его увидела, а вела себя так, словно они были знакомы не один год. Конечно, она владела мечом, в кармане ее штанов, возможно, грелся флакон с ядом хвилла, а рядом была верная громадина. Но… наверняка имелась иная причина ее смелости. Ведь со спирфламом она в данный момент прощалась, ослабляя свою защиту. Меч был не тем оружием, которым следовало пугать чародея. А чтобы воспользоваться ядом, нужно было предварительно вытащить флакон из кармана. И эти ее фразы: «Не успела подготовиться» и «Спасала не тебя». Получается, что об узнике волистов она узнала совсем недавно — возможно, тем самым утром, когда его привезли в замок. И что с того?.. Это не делало ее храброй.

Габриэль вспомнил, как самка свера, желая защитить своих щенков, безрассудно бросилась на него у берега озера. Быть может, Элизабет опасалась чего-то сильнее, чем сидящего рядом мага. И страх за чью-то жизнь заглушал страх перед мирклем, как морские волны во время шторма заглушают крики чаек. Ведь она прямо сказала, что спасает кого-то. Хотя позже заявила, что ей всего лишь нужно попасть в Бэй-Цэнг, давая понять, что помощь чародея ей не особо необходима. Одно с другим не сходилось.

От леса, который терялся в темноте, слегка тянуло запахом дуба и сосны; над полем, куда опустился спирфлам, бродил легкий ветерок, играя желтыми язычками пламени; вдали ухал филин, тихо потрескивал костер; на ночном небе было много ярких звезд. Элизабет обняла Янтаря за шею, что-то прошептала ему на ухо и отпустила.

— Хоуш! Домой! — громко приказала наездница, махнув рукой в сторону Блэкпика. — Хоуш!

«Домой», — мысленно повторил мэйт, вспоминая родной Янтарный остров. Спирфлам нехотя поднялся, расправил крылья и взмахнул ими, заставляя пламя костра склониться до самой земли. Но сразу не взлетел, не желая расставаться с хозяйкой.

— Хоуш! Хоуш! — говорила Эли, глядя спирфламу в глаза. — Так нужно. Лети.

Янтарь обиженно фыркнул и замахал широко расправленными крыльями, отрываясь от поля. Языкам пламени пришлось ему поклониться.

Габриэль улыбнулся, наблюдая, как Янтарь исчезает во тьме. Спирфламы и спирглассы всегда представлялись мэйту грозными и свирепыми тварями. И в книгах, и в рассказах сциников, заставших те славные времена, когда спирфламов было много, а о спирморе никто даже не слышал, эти огромные твари всегда описывались дикими и жестокими созданиями. Хотя — вот пожалуйста! — на самом деле ведут себя как огромные и преданные псы.

— Будь осторожен, — с грустью сказала наездница, когда Янтарь был едва различим в небе, превратившись в огромную крылатую тень. — Прощай. — Она нарисовала в воздухе круг с четырьмя лучами.

Элизабет еще некоторое время стояла, провожая спирфлама. А потом села у костра, обхватив колени руками и глядя на пламя. Жезл она воткнула в землю, в двух шагах от себя, меч положила ближе. Желтые язычки пламени подрагивали в ее больших, темных и печальных глазах. Тонкий запах духов сменился стойким запахом гаргов — видимо, во время схватки с ними наездницу забрызгало кровью. А еще, как ни печально, от нее впервые резко потянуло страхом. Хотя внешне она выглядела совершенно спокойной. Расстроенной, но спокойной.

— Когда он был маленьким, то подавился янтарной бусиной, желая попробовать ее на вкус. Так и получил свое имя, — вдруг ответила Элизабет на шутливый вопрос.

Начало положено, понял Габриэль. Он не хотел, чтобы она боялась его, но не знал, как убедить ее в этом. Поэтому, не придумав ничего лучше, развязал узелок и предложил ей яблоко. Наездница взяла яблоко, но лишь покрутила в руках, так и не надкусив.

— А на спирглассах ты тоже летала? — спросил мэйт.

— Нет. Но видела их так же близко, как тебя сейчас.

— И какие они?

— Холодные, как лед.

— А-а, — с удивлением произнес мэйт, хоть и знал это не хуже наездницы.

— Ты об этом меня хотел спросить? — Вуаль тоски и тревоги внезапно слетела с ее лица, делая наездницу старше и жестче, превращая в ночную гостью, пришедшую в башню.

Словно поддавшись настроению Элизабет, из костра с треском посыпались искры.

— Нет. — Мэйт покачал головой. — Как ты обо мне узнала?..

— Подслушала разговор Его Святейшества и принца Райвина, чтоб их Шма сожгла.

Что ж, ее ответ выглядел бы правдоподобно, если бы Сэт был каким-нибудь служкой, любящим посплетничать на кухне с симпатичной поварихой. Габриэль задумался. Но старсан Сэт заботился о безопасности грядущего представления больше, чем о собственных сыновьях. И уж конечно, не стал бы кричать на каждом углу о покушении на Джона Крылатого. Впрочем, если наезднице действительно удалось подслушать их разговор и если старый волист посвятил фитийского принца в свои грандиозные планы, то… Правда, все равно было непонятно, зачем и как она это провернула.

— И как тебе удалось услышать их разговор? — спросил Габриэль, пытаясь уловить ложь.

— Райвин остановился в комнате, где на него можно было незаметно поглядеть.

Наездница смутилась, в белом колдовском свете стало ясно видно, как ее лицо зарумянилось. Стыд вернул наезднице женственность, делая ее похожей на молодых ноби, шептавшихся о запретных темах. Но Элизабет, в отличие от них, быстро совладала с собой, меняя стыдливость на злость. Габриэль не понял нахлынувшего на нее гнева: она разозлилась то ли на свое смущение, на свою слабость, то ли на волиста Сэта и принца Райвина. Так или иначе, она не лгала — вот что было важно.

— Ну и зачем ты это сделала? В чем был твой интерес?

— Хотела увидеть принца… — одновременно с разочарованием и ненавистью произнесла она, оставив фразу неоконченной. Но вдруг улыбнулась, подняв глаза к звездному небу. — Хотя мне ли грустить? Если бы я там не оказалась, то…

За этим «то» крылось что-то жуткое, понял Габриэль, почуяв страх.

— Так кого ты спасала на самом деле?

Она молчала, внимательно глядя на него. Оценивала… размышляла, стоит ли ему доверять. Потом вздохнула и мрачно объявила:

— Человека, которого завтра ты должен был убить.

— Ты говоришь о Джоне Крылатом?

— Да, я говорю о короле Гардии и… своем отце.

Габриэль обалдел. Боги, если ее отец Джон Крылатый, то она… Удивление быстро сменилось унынием. Зря она спасала узника… Габриэль вздохнул. Теперь его точно убьют, когда найдут. Если найдут. После сообщения гардийской принцессы путь до Бэй-Цэнга уже не казался радужным. Теперь его, мэйта Семи островов, будут преследовать не только волисты по приказу Его Святейшества, но и бойцы Гардии по приказу Джона Крылатого. И, скорее всего, наемники, желающие получить награду за спасение принцессы Элизабет.

— Мы с Райвином помолвлены, в ближайшее время я должна была выйти за него замуж, — сказала Эли, задыхаясь, видимо, при одной мысли о свадьбе с человеком, замешанным в заговоре против ее отца. — А я даже ни разу его не видела.

Габриэль нервно хихикнул, думая об одной из причин, унесшей его с Янтарного острова.

— Что в этом смешного?

— Это невероятно, — покачал головой Габриэль. — Меня спасла принцесса.

Конечно, то, что его спасительницей оказалась гардийская принцесса, было невероятно. Но то, что она сбежала перед свадьбой, как и он сам, было еще изумительнее.

— Поэтому ты решила за ним подсмотреть? — не сразу сообразил мэйт.

— Да, хотела его увидеть и, кроме того, узнать, какой он, когда на него не смотрят сотни глаз.

— Ну и как он — хорош собой?

Она нахмурилась. Шутка была неуместной. Мысли, как крылья мельницы на ветру, крутились в голове Габриэля, поднимая новые вопросы и заставляя вспоминать, вспоминать, вспоминать прощальный и откровенный разговор с Его Святейшеством. Фитийский принц… Его желание завладеть всей Олдией… Спирфламы Джона Крылатого, каким-то чудом уцелевшие во время спирмора… Убийство короля Гардии… Свадьба Райвина и Элизабет…

— Так вот как он хотел захватить власть! — обрадовался Габриэль собственной смекалке.

— О ком ты говоришь?

— О Райвине. Он хотел жениться на тебе, чтобы получить спирфламов твоего отца. А позже с помощью их и Волистрата сделать Олдию единой, как было прежде. Если бы я… — Габриэль осекся. — Вы были помолвлены, и, если бы я сделал то, что от меня требовал Сэт, спирфламы достались бы принцу сразу после вашей свадьбы. И даже если бы я всего лишь напугал олдийских королей, принц со временем добился бы своего. Думаю, не без помощи Его Святейшества. Хм, а теперь они оба останутся ни с чем.

От последней мысли Габриэль испытал наслаждение, представляя, как старсан в гневе брызжет слюной и рвет остатки волос на голове при виде связанных сыновей и пустой темницы. Габриэль подумал, что отдал бы многое, чтобы поглядеть на это зрелище.

Чудную фантазию нарушали сомнения, порождающие вопросы. Вроде бы история, рассказанная принцессой Гардии, звучала правдиво и гладко. Смущало то, что эту историю рассказывала принцесса Гардии! Нет, в том, что перед ним сидит грустная дочь короля, мэйт не сомневался. Но не понимал, какого свера она не рассказала о заговоре отцу?! Ведь она не простолюдинка. И самое сложное, что ей нужно было сделать, чтобы добиться встречи с Джоном Крылатым, — постучать в дверь его покоев. После чего со слезами поведать о заговоре старсана Сэта и принца Райвина. Но вместо этого она, рискуя жизнью и честью семьи, сбежала из замка и спланировала грандиозное похищение незнакомого ей человека. Нет, не человека — миркля, которого, положа руку на сердце, проще было убить, наняв тех самых ночных гостей. В таком случае план Сэта и Райвина потерпел бы полный крах, а принцессе не пришлось бы лететь в ночи неизвестно куда, рубить гаргов, сидеть на голой земле и отвечать на вопросы надоедливого мага. Трудно поверить, что она не рассматривала такой вариант. Элизабет молода, но не глупа. Совсем не глупа! Она за день организовала похищение, продумав каждую мелочь, и это похищение, милостивые боги, как ни странно, удалось.

— Почему ты не рассказала отцу, что готовится покушение? — спросил Габриэль.

И при взгляде на Элизабет, на ее помрачневшее личико, понял, что задал верный вопрос. Принцесса сразу вспомнила про яблоко в руке и откусила от него чуть ли не половину, забивая рот, чтобы не отвечать. «Любопытно, что она придумает, когда доест яблоко», — подумал Габриэль, глянув на узелок, где лежали ломти поджаренного хлеба и медовые лепешки.

Костер разгорелся так, что стало жарко; пламя цвета золота колебалось на легком ветру, пятно мутно-желтого света ширилось, вторгаясь на территорию магии, которой лучился жезл. Элизабет медленно жевала, делая вид, что причмокивает от удовольствия, и словно не замечала сидящего напротив чародея. Мэйт же не сводил с нее глаз, дожидаясь ответа. Не нужно было обладать чутьем мага, чтобы понять, что вопрос принцессу серьезно озадачил.

Мэйт смотрел на нее поверх костра и не мог решить, какая из двух принцесс ему нравится больше? Эли, хрупкая и нежная, как цветок, которая прелестно смущается и по-детски дуется. Или Элизабет, смелая и своенравная, рубящая мечом гаргов верхом на спирфламе: не женщина — пламя, о которое немудрено обжечься. Первую милую принцессу мэйту хотелось положить на спину, на мягкие белые перины и долго, нежно целовать, перед тем как заняться любовью. С Элизабет он поступил бы иначе. Он сорвал бы с горячей принцессы эти мрачные одежды и тут же овладел бы ею. Неважно где. Да хоть посреди этого поля.

Желая подавить возбуждение, Габриэль отвел взгляд от Элизабет. И начал вспоминать суть разговора. Она почему-то не хотела отвечать, когда речь зашла об ее отце. Отце!.. Он, без сомнения, для нее много значит и наверняка позволяет ей то, чего другие короли не позволяют своим детям. Иначе она никогда не оседлала бы спирфлама и не научилась бы махать мечом. В сети сознания попала неплохая мысль. За нее можно было легко схлопотать в лоб, но других, менее рискованных идей пока не имелось.

— Ладно, не отвечай. — Мэйт сделал вид, что смирился с молчанием спутницы. А на самом деле пытался заманить ее в ловушку. — Родителей, как известно, не выбирают. Если твой отец — страшный тиран…

На поле вспыхнуло второе пламя. Одно из них потрескивало хворостом и постреливало искрами, второе разгоралось от гнева и злобы. Элизабет едва не поперхнулась, вскакивая на ноги.

— Он не тиран! А самый замечательный человек на свете! Но… Ты просто не представляешь, каково это — быть единственной королевской дочерью, чью судьбу расписали по дням еще до рождения. Когда тебе все время указывают, во что одеться, кому улыбнуться, куда поехать и заставляют до слез вышивать эти никому не нужные дурацкие узоры, потому что принцесса, видите ли, должна это уметь! Она тряхнула головой, надкусывая яблоко. И, не прожевав, продолжила: — А если принцесса мечтает совсем о другой жизни? Если она хочет быть наездницей?.. — Эли опустилась на землю, дожевывая яблоко.

— И если иголке предпочитает меч, а дорогой карете — спирфлама, — продолжил за нее Габриэль, прекрасно представляющий, о чем говорит принцесса. Боги, как все-таки хорошо, что он родился мужчиной и его никто не заставлял сутки напролет сидеть с иглой или спицами в руках. От этого он точно сошел бы с ума. — Ты ведь уже пыталась сбежать?

Эли затихла, насторожилась, внимательно поглядывая на его руки.

— Как ты догадался? Это какая-то твоя магия?

Габриэль не стал сдерживать смех, но, поняв, что им обижает спутницу, постарался быть серьезным.

— Это логика. Такая наука. Слышала?

Элизабет предсказуемо оскорбилась. Конечно, она слышала про логику. Не могла не слышать…

— Да, пыталась. И не только до того, как узнала о свадьбе.

— И кто тебе помешал?

— В последний раз наездники на спирфламах. Заметили Янтаря, и… Далеко я не улетела. Отец прекрасно помнил про мои прошлые попытки и догадывался, что в этот раз я уж точно не смирюсь, поэтому приказал не спускать с меня глаз.

— И? — не понимал Габриэль. — Если бы ты рассказала ему о заговоре, то… Ну, он же не стал бы выдавать тебя замуж за того, кто желал ему смерти?

— Он бы мне ни за что не поверил, — вздохнула Эли. — Подумал бы, что я все это выдумала, чтобы отсрочить свадьбу. Да я и сама до сих пор с трудом верю, что Его Святейшество замышлял такое… Но теперь моему отцу ничего не угрожает. Пока ты и я далеко от замка, пока меня… не поймали.

— А те люди, помогающие тебе. Кто они?

— Серое братство.

Габриэль задумался, вороша память. Гром как-то рассказывал про бездарей, объединившихся с одной целью: истребить всех магов в Олдии. Нет, то братство именовалось не то красным, не то кровавым. Ночные гости, скорее всего, обычные воры и мошенники. Хотя один из них, предложивший прикончить волистов, явно промышлял не только воровством.

— Разбойники? — предположил Габриэль.

— Да, — без промедления ответила Элизабет, словно ждала этого вопроса. — Тебя это смущает?

— Нет, — честно ответил мэйт. — Мне просто любопытно, чего ради серые братья тебе решили помочь. И, — он ухмыльнулся, — каким образом оказались у тебя в неоплатном долгу.

— Три месяца назад я спасла мальчишку. Стражники поймали его на рынке, когда он пытался обокрасть какого-то старсана и его жену. Я велела им его отпустить. Ему было не больше семи. Оказалось, что он младший сын самого Лойда, главаря Серого братства. Он и предложил мне любую помощь, если потребуется… Потребовалось.

— Боги всегда благодарят нас за милосердие, — сказал мэйт, прокручивая в памяти события, которые привели его сюда, на широкое, безымянное поле, под ночное небо.

— Надеюсь, за твое спасение они заплатят щедро.

Слова понравились мэйту. Он нисколько не сомневался, что под кожаной рубашкой между сладких грудей принцессы греется золотой литус. Но, несмотря на это, Эли, видимо, с терпимостью относилась к чужой вере. Принцесса была не сельским бездарем, рисующим знаки Лита при каждом удобном случае. И совсем не такой, как волист Алан, размахивающий руками в попытке доказать, что есть лишь один бог над всей Андрией.

Элизабет зевнула, глядя на костер.

— Передай мне лепешку, пожалуйста, — попросила она. — И сам поешь.

Габриэль протянул ей лепешку, сам взял другую. Но лишь для вида. Сыновья Сэта сытно кормили его сегодня, поэтому есть ему не хотелось. А хотелось узнать, почему принцесса желала очутиться именно в Бэй-Цэнге. Думала, что там ее никогда не найдут? Но в мире много других мест, где она могла бы спокойно укрыться. Желала увидеть диких спирфламов? Возможно. Или ее влекло что-то иное?..

— О цели твоего похода в Бэй-Цэнг спрашивать бессмысленно? — решил уточнить мэйт, дождавшись, когда принцесса прожует кусок лепешки.

Она лишь кивнула, снова набивая рот. Габриэлю нравилась ее честность. Когда Эли хотела есть — она ела, причмокивая, наслаждаясь лепешкой, не задумываясь об этикете. Когда Эли хотела зевнуть — зевала, не прикрывая ладонью рот, как это всегда делали изнеженные ноби. Когда ее одолевал гнев — она гневалась, потряхивая кулаками. И свер с ней, с таинственной целью похода! Наверное, Эли — самая замечательная принцесса из всех. Жаль, что ноби Бруна была совершенно другой.

Ветерок пригнал густой запах кошки, и Габриэль, вскочив на ноги, завертел головой, отыскивая гаргов. Эли, перестав жевать, тоже встревожилась, глядя на взволнованного мэйта.

— Ты что-то чувствуешь?

— Гарги, — тихо сказал Габриэль, изучая звездное небо.

— Я ничего не вижу, — усомнилась Эли в чутье мага.

— Запах. — Мэйт указательным пальцем коснулся собственного носа.

За валунами послышался шум, будто кто-то полз, шурша травой. Принцесса схватила меч и поднялась, всматриваясь во тьму. Габриэль сложил пальцы правой ладони в знаке, а левой выдернул из земли сияющий жезл, направляя его на камни. И мэйт, и Элизабет были готовы атаковать, но при виде противника оба опустили оружие.

Это действительно был гарг, но совсем мелкий, да к тому же раненый. Он водил носом по воздуху и крался, как кошка, волоча хвост и сломанное крыло по траве. Гарг щурился от яркого света и как будто не замечал двух людей у костра. Похоже, сейчас тварюшка полагалась только на свой нюх, звавший ее сюда. К медовым лепешкам и… запаху другого гарга.

Габриэль и Элизабет молча переглянулись. Никто не знал, что делать дальше. Гарг, медленно и осторожно ставя лапы, направился к принцессе, чьи одежды, забрызганные кровью гаргов, знакомо пахли. Он не искал ни воды, ни места для ночлега. Он пришел на запах соплеменников, плотно сомкнув веки, чтобы не ослепнуть от костра и сверкающего жезла. Тварюшка, покрытая серо-зеленой чешуей, вздрагивала от каждого шороха. Сейчас, с перебитым крылом, брошенная другими гаргами, ослепленная двумя источниками света, она казалась беззащитной. И выглядела не страшнее домашней кошки.

Гарг замер в трех шагах от Элизабет, изучая ее запах. Такой знакомый и в то же время совсем чужой, понял Габриэль. В этот момент принцесса чихнула, и гарг фыркнул от страха, убегая во тьму.

— Гляди-ка, света не испугался, — сказала Элизабет, усаживаясь у костра. — Маленький еще совсем, несмышленый.

— Дело в твоей рубашке, — пояснил Габриэль. — Гарг на запах пришел. Думал, тут его сородичи.

— Повезло ему, — осматривая рубашку, сказала Эли.

— Повезло?

— Он ранен. Если бы тут были другие гарги, они бы его сожрали. Как тахарцы.

— Кочевники не едят раненых, — возразил Габриэль. — Они лишь бросают пленных под копыта своим лошадям, задабривая небесного жеребца.

— Я слышала другое, — не согласилась Элизабет. — На самом деле они очень умные, только злые, как голодные сторожевые псы.

— Ты сейчас говоришь про кочевников или про гаргов?

— Про гаргов, — улыбнулась Эли. — В замке старсана Нивена живет один такой. Огромный. Крыс по ночам ловит, сброд вокруг замка распугивает. А днем спит в подвале, накрывшись крыльями. Я сама видела.

— И где он его взял?

— Хм, купил на рынке в Блэкпике, чтобы угодить своему ненаглядному сыну.

— Понятно.

— Говорят, они из Дарквы, — сказала принцесса, зевнула, на сей раз прикрыв ладошкой рот, и уточнила: — Гарги.

— Это потому что света боятся?

— Наверное.

— Тогда получается, и зу-ши тоже из Дарквы.

Эли засмеялась:

— Каменные чудовища из легенд?

— Ну да.

— А ты их видел?

— Нет, но ты ведь не видела Лита…

Тут опять послышался шорох, и Габриэль замолчал, поворачиваясь на звук. Пламя костра тихо трепетало, ветерок чуть шевелил траву, из темноты выглядывал мелкий раненый гарг. Он стоял там, где свет от костра и жезла переходил во тьму, щурился и водил носом, не переступая сумеречную границу.

Габриэль отломил кусочек от своей лепешки и бросил его гаргу. Тварюшка вздрогнула, но не убежала.

— Голодный, — с сочувствием сказала Элизабет.

Гарг повернул голову на голос, пошевелил острыми и маленькими ушками, махнул хвостом, после чего начал обнюхивать брошенный ему кусок. Габриэль и Элизабет молчали, не желая пугать ночного гостя, и улыбались, наблюдая за потешной пугливой зверюшкой. Если бы не крылья, в темноте гарга можно было принять за кота. И движениями, и мордочкой, и размерами этот гарг напоминал самую настоящую кошку.

Он долго обнюхивал незнакомую пищу, но, видимо, был так голоден, что рискнул ее съесть. И управился быстро, проглотив кусочек, пахнущий медом, почти не жуя. Габриэль отломил еще кусок и бросил голодной тварюшке. Лепешка упала еще ближе к огню, но гарга это не остановило. Сощурившись и уже не принюхиваясь, он сразу поднял лепешку с земли. После чего направил мордочку в сторону Габриэля, выпрашивая добавку. Эли тихо хихикала, гарг водил ушками, но с места не сходил, продолжая упорно ждать корма.

Когда от лепешки не осталось даже крошек, гарг зевнул, обнажив два ряда острых, как рыбьи кости, зубов и неспешно пошел к валунам. Камни, напоминающие три крохотные скалы, торчали за кругом света, и возле них гарг почувствовал себя спокойно. Настолько спокойно, что улегся возле одного из них, накрылся крыльями, как покрывалом, и, похоже, решил вздремнуть. При этом его чешуя приняла темный оттенок камней.

Габриэль не знал, чему поражаться больше. Тому, что гарг изменил цвет чешуи, почти слившись с камнями, или тому, что зверек осмелел настолько, что улегся в двадцати шагах от костра.

Эли закуталась в плащ и легла на бок, положив руку поверх меча, обняв его, как мужчину.

— Если хочешь, я первой буду в дозоре. — Она зевнула и положила ладонь под голову.

— Нет, — покачал головой Габриэль, бросив старые одежды в костер.

Глава 18

Яростный визг, словно кошке отдавили хвост!

По сонному мэйту кто-то пробежал, цепляясь когтями за рубаху. Ему показалось, что спал он не больше мьюны с того момента, как его сменила Эли. Вроде едва успел закрыть глаза, как пришлось их открывать, щурясь от бледного утреннего света.

Мэйт приподнялся на локтях, наблюдая за мечущимся гаргом и принцессой, пытавшейся поймать зверька. Гарг паниковал. Сомкнув веки от утреннего света, нервно размахивая целым крылом, он носился кругами, визжал, пищал и шипел, не зная, куда укрыться от солнца. А Эли, чуть согнувшись и опустив руки, бегала за обезумевшей зверюшкой.

Габриэль поднялся, расстегнул застежку плаща и, когда одуревший от света гарг пронесся мимо, бросил на него плащ. Тварюшка запуталась в плаще, точно рыба в сети, еще немного повозилась, но затем успокоилась, оказавшись в темноте. Элизабет склонилась над плащом, собирая его в кучу вокруг дрожащего гарга. Пытаясь полностью оградить его от света.

— Сложно представить, каково ему сейчас. Ведь он, наверное, впервые, кхм, увидел солнце, — произнес мэйт, опустив взгляд. — Знаешь, ночью, пока он спал, я немного пошептал над его крылом. Но, чтобы кости срослись, одного заговора недостаточно.

— А сколько нужно, чтобы оно зажило и он смог улететь?

— Точно я сказать не могу. К тому же он не человек, и я понятия не имею, как на него действует магия.

— А если бы он был человеком?

— От пяти до десяти дней. У всех по-разному.

— Так долго мы ждать не можем, — огорчилась Эли и посмотрела в небо.

Габриэль тоже поднял глаза и посмотрел вдаль. Небо все еще было бледно-серым, но на востоке солнце уже разливало густой свет нового дня. Облака, похожие на корабли, идущие друг за другом, стали ярко-желтыми, а часть неба у линии горизонта, казалось, заливало расплавленное золото. Рассвет был прекрасен. Увы, не все могли его оценить.

— До гор он сам не доберется, — сказала Элизабет. — Помрет в поле от голода.

— А в горах его растерзают другие гарги, — напомнил Габриэль, понимая, к чему ведет разговор принцесса. — Ты ведь сама говорила.

— Если поправишь ему крыло, у малыша будет шанс выжить.

— Значит, хочешь взять его с собой, — с огорчением произнес мэйт, вспоминая, сколько хлопот принесли ему и сыну охотника щенки свера.

— Придется, — неохотно согласилась Эли. — До них два дня пути. Быть может, тебе удастся вылечить его крыло.

— Я постараюсь. Но кто его понесет?

— Ксэнтус, — заявила Элизабет уверенно, будто мэйт всю жизнь только и занимался тем, что перетаскивал испуганных гаргов с места на место. — Ты ведь его прикормил. Да и к тому же не забывай, я твой проводник и… и принцесса.

Железные аргументы. Мэйт усмехнулся. Чумазая принцесса, держащая в одной руке меч, а в другой — боевой жезл.

— Вот превращу тебя во что-нибудь, — с усмешкой сказал Габриэль.

— Не превратишь, — ничуть не испугалась она.

— Это еще почему?

— Ты не знаешь, куда идти, — начала она загибать пальцы, — ты мне обязан. И… я тебе нравлюсь, — с серьезным видом перечислила она причины своей безопасности. А потом с улыбкой добавила: — Кроме того, я слышала, что все эти превращения — всего лишь выдумки простого люда.

По поводу первой причины Габриэль готов был поспорить, да и то бесстрастно. Во всем остальном Элизабет, к сожалению, была права. Он был ей должен, как никому другому на свете. Она действительно ему нравилась. И он не мог ее ни в кого превратить, потому что боги, как ни печально, не одарили островитян подобным умением.

— Из тебя вышла бы замечательная королева, — искренне похвалил ее Габриэль.

Он склонился над гаргом, осторожно, чтобы, не дай боги, не повредить и второе крыло, завернул его в плащ, словно младенца, и взял под мышку. Гарг недовольно заворочался от прикосновений, но не настолько бойко, чтобы выпросить оплеуху.

— Это тоже тебе. — Эли подала Габриэлю узелок с остатками еды и бурдюк с водой.

— А принцессе не слишком тяжко нести и меч и жезл?

— Благодарю за заботу, но я привыкла, — улыбнулась она.

— Ну, прекрасно, — вздохнул мэйт, убирая узелок и заметно полегчавший бурдюк в рюкзак. — Теперь точно придется тебя в кого-нибудь превратить. Как насчет ослика? Они прекрасно подходят для перевозки грузов.

Элизабет, не обращая внимания на угрозы и вздохи, раздавила ногой давно остывшие угли. Ветерок поднял тучу серого пепла и понес ее на юг. А принцесса кончиком меча разворошила землю вокруг костра, чтобы скрыть следы стоянки.

Мэйт одобрительно покивал. Принцесса делала все правильно, опасаясь преследования. Посреди бескрайнего поля, среди травы не выше колена, они, несмотря на предосторожности, были страшно уязвимы. Их легко могли обнаружить как с неба, так и с земли. Две темные человеческие фигуры на зеленом фоне трудно не заметить.

Эли отерла меч от сырой земли краем плаща и пошла в сторону гор. Отсюда, с поля, высоченные и серо-желтые горы казались непреодолимыми и походили на гигантского кита, выброшенного на берег. Но Габриэль не сомневался, что Элизабет знает, как их пройти. Уж слишком уверенно она двигалась вперед, будто не замечая бескрайней преграды на востоке.

Сапоги мокли от росы; от плаща несло кошкой, от поля — полынью и зверобоем. Среди зеленого ковра белели, краснели и желтели дикие цветы. Под левой рукой ворочался гарг. Эли молчала, каждую мьюну с тревогой глядела в небо, опасаясь увидеть спирфлама, и совсем не обращала внимания на мэйта, идущего рядом. Ее молчание казалось Габриэлю странным. Ведь он маг, пусть и не единственный в Олдии, но все же… А принцесса чихать хотела на его уникальность. Неужели ей не интересно узнать, как он попал к Его Святейшеству и что вообще делал на земле бездарей? С другой стороны, даже хорошо, что она ни о чем не спрашивала, — мэйту не хотелось бы лгать.

Но куда более странной и непонятной теперь виделась мэйту причина войны между Мирациллом и пятью королевствами Олдии. Габриэль смотрел на поле, поросшее дикими травами и цветами, и не понимал, зачем олдийцам понадобился еще и Мирацилл. У них и без города всего было настолько много, что для обработки не хватало ни времени, ни рук.

Это несправедливо: боги подарили плодородную землю тем, кому она не нужна, а на Семи островах каждый клочок земли оберегали, как дирра. Хотя кто он, мэйт, такой, чтобы осуждать богов? Габриэль не без зависти поглядывал на нетронутое плугом поле. Нет, одна из причин войны явно выдумана бездарями. Хотели расширить территорию Олдии? Получить порты Крабового берега? Вранье, наглое вранье! Сциники были совершенно правы, когда говорили об истинной причине войны. О страхе бездарей перед островитянами, перед колдовством, перед силой.

День разгорался, поле стрекотало и гудело. А принцесса продолжала молчать.

— Почему поля пустуют?

— Из-за гор. Люди боятся гаргов.

— Но ведь они вылезают лишь ночью.

— Попробуй объяснить это простому землепашцу.

— А мы не боимся гаргов?

— Конечно, боимся, — подозрительно бесстрашно сообщила Эли и добавила: — Но это самый короткий путь в Бэй-Цэнг.

Габриэль представил карту Андрии и расположение пяти олдийских королевств. Ни Гардия, ни Далия, ни Окрикс, ни Карендорф не граничили с Бэй-Цэнгом, лишь земли Фитии примыкали к нему. Иначе с чего бы Эдварду Однорукому воевать с шэн-линами? На востоке, там, где Пурья разделяла Гардию и Фитию, у последней имелись небольшие по меркам Олдии земли, граничившие с Бэй-Цэнгом. И, скорее всего, именно к ним вела его Элизабет.

— Его Святейшество, к Шме его под колючий хвост, сказал, что ты с островов, — где-то спустя аш пути решила заговорить Эли. — Это правда?

— Истинная правда. Ты хочешь о чем-то спросить? — обрадовался Габриэль, устав слушать шепот травы и ворчание гарга, завернутого в плащ.

— Ваша магическая защита. Как она действует на нас?

На бездарей, уточнил про себя Габриэль, не зная, что ответить.

— По правде говоря, я ни разу не видел, как она работает.

— Жаль, — огорчилась Элизабет.

Магическая защита… Нашла, о чем спрашивать, огорчился мэйт. Он мог рассказать принцессе столько интересного. А ей хотелось знать про невидимое, смертельное для бездарей полотно, которым боги накрыли шесть из семи островов, чтобы обезопасить чародеев от нападения. Как действует защита? Хм… убивает любого бездаря, ступившего по своей глупости на острова. Но это Эли и так известно, как и всем в Грэйтлэнде. Подробности? Да свер его знает. Бездари сгорают, превращаются в пепел, испаряются. Какая разница?

— Говорят, у короля…

— У мэнжа, — поправил ее мэйт.

— Ага, у мэнжа есть два сына.

— Есть, — начал улыбаться мэйт. — Старший — Габриэль, младший — Барталд.

— Ты их видел?

— Конечно.

— И какой он, Габриэль?

— Красивый, смелый, умный, добрый и… всегда готов прийти на помощь, — едва сдерживая улыбку, ответил мэйт. — Как я.

— Хм, — хмыкнула Элизабет, то ли не поверив в перечисленные достоинства, то ли не найдя сходства между описанным сыном мэнжа и идущим рядом спутником. — Наверняка бабник и транжира.

— С чего ты взяла?

— Все принцы такие.

— Быть может, ты встречала не тех принцев? Я слышал, мэйт Габриэль обожает приключения и путешествия.

— Кстати, откуда такое имя? — решила она сменить тему. — Моего прадеда звали Габриэлем.

— О, это грустная история. — Мэйт состроил страдальческую гримасу. — У мэнжа Аладара был друг, бездарь. Во время штурма Мирацилла один из магов предал мэнжа и решил его убить. Но смертельный удар достался не ему, а Габриэлю. В честь него Аладар и назвал своего старшего сына.

— А младший? Ему сколько?

— Он на полтора года младше своего брата. Барталд совсем другой. Но многие маги именно его хотели бы видеть на троне, а не Габриэля.

— Почему?

— Потому что он хочет вернуть Мирацилл.

— А ты — хочешь?

— Я не хочу войны. А если на трон сядет Барталд, то он обязательно развяжет войну.

— И мы ее обязательно выиграем! — победоносно произнесла Эли. — Как в прошлый раз.

Габриэль нахмурился. Он и раньше никогда не стремился к войне, хотя был не прочь вернуть Мирацилл мэнжу и диррам. Нет, даже не так — он хотел бы создать такое мироустройство, чтобы чародеи, как двадцать лет назад, могли свободно путешествовать по Грэйтлэнду, не опасаясь, что их схватят волисты или растерзают сверы. Но после истории, рассказанной Готтилфом, он категорически был против того, чтобы началась война. Именно она превратила несчастного мага в чудовище. Именно из-за нее женщина по имени Лоис месяцами не видела неба. В мэйте закипела магия.

— Не будь у твоего отца спирфламов… — начал Габриэль с раздражением…

Элизабет обернулась и, глянув вверх, замерла. На ее симпатичное личико наполз страх, нырнувший в большие темные глаза. Габриэль развернулся: далеко в небе летел спирфлам.

— Это за мной, — испуганно вымолвила Эли, озираясь по сторонам в поиске укрытия.

Увы, единственное место, где хоть как-то можно спрятаться от спирфлама, — четыре тонкие березки, растущие впереди. Двести кабитов, прикинул Габриэль, когда взгляд принцессы упал на деревья.

Они рванулись с места одновременно. Из травы, стрекоча, запрыгали кузнечики; гарг, привыкший к нежному обращению, от тряски разворчался, но из плаща выбраться не пытался, чуя солнце.

Эли, казалось, пробежала не двести, а две тысячи кабитов. Она тяжело дышала и ни на звитту не отводила взгляда от неба, прислонившись к березке. Принцесса выглядела изможденной, хотя мьюну назад цвела и пахла, как окружающая ее поляна. Мэйт понимал, что не бег вымотал Эли. Она боялась вернуться в замок, опасалась за жизнь отца, отдавая все силы страху. Габриэль опустился на землю и, положив гарга и рюкзак у дерева, стал следить за спирфламом, моля богов о том, чтобы они отвели наезднику взгляд.

Поле, похожее на огромный разноцветный ковер, купалось в солнечном свете; на ярко-голубом небе висели белоснежные облака; шмели гудели не переставая, перелетая с цветка на цветок. А боги… были глухи к мольбам. Очевидно, сегодня у них имелись иные дела, или они просто устали помогать мэйту. Ибо черная крылатая тварь разворачивалась…

Габриэлю тоже сделалось страшно. Но в отличие от Элизабет страх не поработил его полностью. Мэйт сопротивлялся ему, стараясь не пускать его в сердце и выгнать из разума. Если Эли всего лишь вернут в замок, то его, сына мэнжа Семи островов, непременно убьют. Сейчас или чуть позже. Не спирфлам, так наездник. Не наездник, так волисты. В любом случае, после того как его обнаружат, да еще и рядом с гардийской принцессой, долго он не проживет.

Сциники долго и упорно учили его, как легко одолеть бездаря, как успешно противостоять другому чародею. К сожалению, они почти ничего не говорили о том, как победить спирфлама. Да и зачем, если их не было на островах? Мэйт знал лишь об одном заклинании, способном отогнать спирфлама, — ледяном крике, реве, но сам его ни разу не произносил.

На помощь пришли воспоминания. О рыбацком поселке, о лодке на воде, о магах, свивших пальцы в знаках при виде летящей громадины. Что это были за знаки? Габриэль напрягся, пытаясь вспомнить, поднять, выскрести знания со дна памяти. Он видел, как волнуется океан под летним солнцем. Как волны лижут бока лодки. Видел, как маги вскидывают руки, складывая пальцы в знаках. Но он едва помнил эти тайные знаки. Потому что в тот счастливый миг следил совсем не за чародеями.

— Думаю, я знаю, что делать, — сказал Габриэль.

Элизабет впервые оторвала взгляд он неба и глянула на мэйта так, будто он исполнил страшное желание Его Святейшества.

— Я не дам тебе убить спирфлама, — предостерегла принцесса мэйта.

Все-таки она была бездаркой до мозга костей, с огорчением подумал Габриэль. Хоть и очень милой бездаркой. Разве он что-нибудь говорил об убийстве? Такую огромную тварь, покрытую каменной чешуей, не то что убить, а ранить, наверное, трудно. Но на споры о классификации заклинаний, специфике их применения и несокрушимости спирфламов не было времени. Спирфлам тучей двигался к ним, неся страх на своих широких крыльях.

— Никого я не хочу убивать, — спокойно сказал мэйт.

Эли задумалась, подняв глаза к небесам. А Габриэля опять понесло на несколько лет назад, в рыбацкий поселок, в океан. Перед глазами на мгновение вспыхнули длинные пальцы мага, сложенные в мудреный знак. Чародеи готовились отгонять спирфлама громким звуком, словно большую птицу. Две ладони, много слов и усилий, чтобы создать невероятный рев. Мощное и опасное даже для опытного чародея заклинание, которое, как ни прискорбно, нельзя удержать, как только последнее слово будет произнесено…

Габриэль развязал узелок, бросив лепешки на траву. После чего, склонившись над клинком Эли, провел тканью по лезвию, отрезая от нее тонкий кусок.

— Что ты делаешь?

— Делаю тебе и себе затычки, чтобы перепонки не лопнули.

— Перепонки? — встревожилась она так, будто он хотел выпустить кому-то кишки.

— Не волнуйся, с твоим драгоценным спирфламом ничего не случится. Я всего лишь его напугаю. Во всяком случае, я на это серьезно рассчитываю. Потому что если заклинание его не отпугнет, то тебе придется вернуться в замок, а мне отрубят голову.

Эли ничего не сказала. Но потом вдруг прошептала:

— Бог мой, только не Ветер.

Звучало невесело, угрожающе. Габриэль, сворачивая затычки, вперил взгляд в спирфлама. На его спине можно было разглядеть наездника… Двух наездников. Теперь, когда спирфлам снижался, стало очевидно, что боги все еще не слышали слов молитвы. Наездники, без сомнения, вели свою тварь к березам.

— С этим спирфламом что-то не так? Он самый сильный или что?

— Дело не в Ветре, а в том, кто на нем сидит.

— Я вижу лишь двух бездарей, — смело сказал Габриэль, запихивая затычку в левое ухо.

— Старсан Кирк, ах, само совершенство, — со злой иронией произнесла принцесса. — И, скорее всего, его тупоголовый брат Брут.

— С совершенством мне драться еще не приходилось, — сказал мэйт, протягивая на раскрытой ладони тряпичные затычки.

Принцесса, все еще скованная страхом, не заметила скромного подношения.

— Элизабет, соберись! Ты ведь та самая девушка, которая надула Его Святейшество, чтобы спасти своего отца, — последние слова он произнес четко и звонко, как клятву верности мэнжу.

Похоже, слова пробились сквозь облако страха. Эли подняла меч, но, увы, с презрением глянула на затычки.

— Мне это не нужно.

Мэйсе! — выругался про себя Габриэль. Сказано было так, словно принцесса каждый день слышала, как ревет магия.

— Поверь, тебе это понадобится. Я не хочу, чтобы из твоих прелестных ушек потом текла кровь. Клянусь, они не заколдованы.

— Мне это не нужно, — повторила она, повысив тон.

— Ладно, свер с тобой. — Габриэль швырнул затычки в сторону. — Сделаем по-другому. Как только ты почуешь холод и нарастающий неприятный звук, сразу затыкай уши. Чем хочешь. Я не шучу.

— Ты что, собираешься их заморозить?

— Неплохая идея, но я бы предпочел сперва избавиться от спирфлама.

Габриэль прикинул расстояние до крылатой твари, укоряя чародеев за то, что они не придумали ничего лучше ледяного рева.

Огромная крылатая тень скользила по траве и цветам. Приближалась, росла. Эли вышла из-под листьев березы и, пройдя три шага, остановилась, направив острие меча в сторону спирфлама. Жезл она по-прежнему держала в левой руке.

— Оставайся там. — Голос ее огрубел. — Я сама с ним поговорю, — произнесла она, превращаясь, как по волшебству, в ту самую ночную гостью.

— Этот Кирк… Что у тебя с ним?

— Слава богу, ничего. Но он бы очень хотел это изменить. В пределах Блэкпика проще найти миркля, чем женщину, которая не побывала бы в постели Кирка.

— Элизабет, помни, о чем я тебя просил.

Она ничего не сказала, поигрывая жезлом и не опуская меча. Солнце играло на клинке, на гладкой поверхности гарпуна, заставляя металл блестеть, будто зачарованный. Габриэлю захотелось встать рядом с ней, увидеть ее лицо, повзрослевшее, чуть суровое, делающее ее совсем не похожей на настоящую принцессу. Но он остался под кронами деревьев, хотя, вопреки указаниям Эли, совсем не собирался бездействовать. В любом случае его непосредственное присутствие мгновенно осложнило бы дело, соглашался мэйт. Подумать страшно, что мог вообразить отвергнутый Кирк! Кто знает, может, ей и вправду удастся прогнать их без боя. Нет. Конечно, нет. «Только не Ветер», — пару мьюнов назад обреченно сказала она, уже тогда понимая, что миром встреча не кончится.

Трава и полевые цветы зашуршали, заколыхались, пошли волнами, боязливо пригибаясь от нависшей черной громадины. Горячий воздух закружился, заметался, как жуки над полем. И спирфлам черным кораблем нырнул в зеленое море. Плащ Элизабет всколыхнулся, на Габриэля накатила воздушная волна. Спирфлам немного прошел, вертя своей змеиной и рогатой башкой, сверкая желтыми глазами. Черная чешуя блестела на солнце, а ноздри раздувались — как у загнанной лошади. Габриэль не мог понять, как Эли с такого расстояния сумела определить, кому принадлежал спирфлам. Ветер выглядел точь-в-точь как Янтарь. Разве что был чуть меньше, не то от природы, не то в силу юности. «Наверное, она много времени проводила среди спирфламов», — подумал Габриэль, когда позади, под деревом, забеспокоился гарг, унюхав хищника.

— Кияш, — приказал наездник, смуглый и темноволосый, как и многие гардийцы, парень лет двадцати пяти.

Спирфлам сложил крылья и лег, приминая траву. Кирк ловко спрыгнул, будто с лошади. Его брат, толстяк, заросший черной бородой до глаз, пыхтя и неуклюже выбрался из седла, пытаясь нащупать ногой поле. Это заняло какое-то время. Хвала богам, старсана Сэта спирфлам не принес.

Братья были в светлых кожаных доспехах, расшитых золотом и серебром; на груди у каждого сверкал литус. Кирк высок, крепок, с четкими, как у гранитной статуи, чертами лица. Брут — его полная противоположность. Габриэль посочувствовал спирфламу — пришлось тащить на себе эдакого жирдяя!

Кирк похлопал Ветра по шее и направился к Эли, по пути сорвав белый цветок. Брут остался у спирфлама, уставившись на мэйта. Габриэль старался не встречать его взгляд, оценивая боевую мощь братьев. Помимо собственно гигантской твари, способной одной лапой раздавить человека, братьям было чем себя защитить. У Кирка на поясе висели меч и нож, у Брута — топорик. Между сумками на спине спирфлама Габриэль заметил гарпун, именуемый среди наездников хаппой.

— Принцесса Элизабет. — Кирк поклонился, выпрямился и глянул на Габриэля поверх головы Элизабет. — Вы огорчаете своего отца. Да и меня едва не хватил удар, когда я узнал о вашем побеге. Когда я лишь представил, что может произойти с самым прелестным цветком Блэкпика…

От заливает, оценил тираду Габриэль. Даже гарг, наверное, ложь почуял, не говоря уже об Эли.

— Но цветы так уязвимы. — Кирк оторвал лепесток и подул на ладонь, направляя ее в сторону Элизабет. Потом сдавил стебель и выбросил изуродованный цветок. Опять поглядел на Габриэля. — Кто это с тобой? Похож на бродягу.

— Это мой проводник. Ты же знаешь, в этих полях по ночам опасно.

Мэйт довольно улыбнулся, услышав ответ принцессы. Слова наездника ее нисколько не задели. Хотя по сравнению с доспехами в серебре и золоте, неустанно пьющими солнечный свет, рубаха и штаны «проводника» выглядели бедновато. Плащ, отданный волистами, мог как-то скрыть серость одежд, но его пришлось пожертвовать гаргу.

— А может, он не только охраняет твой покой? — намекнул Кирк, прищурившись.

— Ты забываешь, с кем говоришь, наездник? — решила осадить его Элизабет.

И в горячем воздухе вспыхнула злоба. И часть этой злобы начал источать сам мэйт. Он не понял, почему вдруг так разозлился. Кулаки его сжались, мэйт едва сдержался от того, чтобы не броситься вперед. Ведь он действительно желал Эли, в любом из ее обличий.

— Хотя… — снисходительно продолжил Кирк, пропустив предупреждение мимо ушей. — Он, пожалуй, не в твоем вкусе. Слишком труслив. Я бы не стал прятаться за женской юбкой.

Габриэля опять одолела ярость. Слишком труслив?! Он схватился одной рукой за ствол березы, сдерживая свой гнев всеми силами.

— Нет, ты ошибаешься. Он просто слишком воспитан, чтобы общаться с таким чурбаном, как ты. — Эли нашла, что сказать в защиту мэйта, и, конечно, подлила масла в огонь.

— Все, хватит! — набычился Кирк, демонстративно положив ладонь на эфес. — Или ты летишь со мной по доброй воле, или я силой посажу тебя на Ветра, а твоего проводника, кем бы он ни был, убью как похитителя.

— На Ветре всего два седла, — справедливо заметила Эли. — Ты собираешься везти принцессу Гардии в сумке? — рассмеялась она, продолжая раздувать костер гнева.

— Ничего, Брут с большим удовольствием уступит тебе свое место. Хотя, знаешь, твоя мысль тоже недурна.

Судя по виду, никакого удовольствия от только что озвученной идеи брат Кирка не испытал.

— И как же ты собираешься это сделать, наездник? — спросила принцесса, вставая в боевую стойку.

Блестящий на солнце клинок смотрел в грудь Кирку. Один выпад, один укол — и наездник — труп. Ветер, почуяв угрозу для хозяина, повернул башку в сторону Эли, недобро сверкнув глазами. После чего высунул язык и, потряхивая им, зашипел, словно огромная гремучая змея.

— Ашши, ашши, — произнес наездник, успокаивая спирфлама.

Ветер опустил голову, продолжая внимательно следить за Эли.

— Ашши, — повторил Брут, поглаживая спирфлама по чешуе.

А Кирк медленно вытащил меч из ножен.

— Ты же помнишь, что случилось во время нашего последнего поединка? — спросил наездник со снисходительной усмешкой.

— С того момента утекло много воды, — парировала Эли.

— Что ж, ты не оставляешь мне выбора, — с этими словами Кирк пошел в атаку.

Сталь звонко ударилась о сталь. Эли запыхтела, вкладываясь в каждый удар. Кирк с противной улыбкой легко отражал атаки принцессы.

Пора. Габриэль сунул тряпичную затычку в правое ухо, сплел пальцы за спиной и начал тихо нашептывать заклинание. Несколько звитт, несколько слов, и звон металла стих, будто Эли и Кирка, сошедшихся в схватке, накрыли куполом.

Исчезали запахи. Страха и злобы, гари и полыни. Мэйт впадал в транс, чувствуя, как вокруг него сгущается, вибрирует воздух. Ладони, плечи, лицо мерзли, как от стужи. Обзор сузился, в пятне света возились двое, но их движения стали медленными. Каждый меч оставлял за собой серебристый след. Магия полностью овладела Габриэлем — свила вокруг него холодный тугой кокон.

Голос вибрировал. Слова становились злее и громче. Мэйт едва понимал, что творится на поле, полностью отдавшись волшебству и богам…

— Ксэ-э-энт-у-сс… — донеслось издали, и разум ухватился за знакомое слово.

Ледяные ладони дернулись, будто отталкивая кого-то. Гортань, обожженная болью, выплеснула последнее слово, которое с чудовищным ревом разорвало темный и тугой кокон. В нос ударили яркие запахи, перед глазами вспыхнула зеленая поляна, где взметнулась крылатая тень. Магия ушла, возвращая чувства.

Мэйт припал к деревцу, взирая на последствия рева: трава близ берез прибилась к земле, будто скошенная. Покачиваясь от бессилия, он вытащил затычки, глядя, как к нему, накрыв уши ладонями, идет обезумевший Кирк. Эли тяжело, медленно поднималась, потряхивая головой. Брут в испуге бежал за спирфламом. Вокруг берез с визгом носился плащ.

Кирк был не в себе. Шатался, словно перебрав браги, и стонал от боли. Габриэлю казалось, что еще звитта, и Кирк, поглощенный злобой, яростью и утратой спирфлама, непременно шлепнется. Но мерзавец устоял на ногах, вытащил нож и, не целясь, метнул его в Габриэля.

Мэйт укрылся за стволом березы. И услышал, как от нее с глухим звуком отскочил нож. В этот момент Кирк все-таки упал. Но не унялся, в гневе срывая, разбрасывая цветы. Ему почти удалось подняться, когда над ним, пошатываясь, нависла принцесса и с размаху огрела его по голове жезлом-гарпуном.

Поверженный наездник утонул в траве. Эли обернулась, поглядела вслед убегающему Бруту и, переступив через его брата, двинулась к мэйту. Габриэль пошел ей навстречу, понимая, что тоже может шлепнуться, повторив судьбу Кирка.

Элизабет остановилась напротив мэйта, уставилась на него безумными глазами и громко произнесла:

— Никогда больше так не колдуй!

— Ты сделала, что я просил?

— Что?! Я тебя не слышу!

Видимо, пренебрегла советом. Мэйт трижды ткнул в нее указательным пальцем и приложил свои ладони к ее ушам. Эли некоторое время молча хлопала глазами, но потом, милостивые боги, все-таки кивнула.

— Молодец! — прокричал Габриэль.

Она подошла к березе и бухнулась возле нее, припав спиной к стволу и зажав ладонями уши. Мэйт сел рядом, взял бурдюк и жадно начал пить. Утолив жажду, он передал воду Эли. Но она отказалась. В этот момент перед ними пробежал гарг, запутавшийся в плаще.

— Нужно связать Кирка, — сказала Эли устало.

Глава 19

— Ксэнт, откуда это берется?

Теперь принцесса звала его так, и мэйту это нравилось. Она смотрела, как его ладонь льет свет, обмазывает им жезл, словно густым слоем белого масла, и совершенно не боялась магии. Весь путь до гор Элизабет с ним почти не разговаривала, с тревогой наблюдая за небом. А теперь, похоже, наконец-то успокоилась. Или устала. Они шли быстро, лишь однажды сделав остановку, да и то на десять мьюн.

— Отсюда. — Габриэль приложил ладонь к груди. — И отсюда. — Он коснулся собственного лба.

Элизабет подняла светящийся жезл, помахал им над головой, разгоняя сумрак.

— Как твои уши? — поинтересовался мэйт, чувствуя вину за временную глухоту принцессы.

— Уже лучше, спасибо. Но голова все еще трещит.

Они оказались у подножия гор немного раньше, чем планировала Элизабет. И оба вымотались и были голодны. Последнюю лепешку разделили четыре аша назад во время скромного привала. Воды в бурдюке немного осталось, но ее нужно было беречь для перехода через горы. Габриэль не унывал, несмотря на гудящие от ходьбы ноги и изнеможение от заклинания. Он был свободен, а с ним рядом находился очаровательный бездарь, не считавший его чудовищем. Элизабет же, думалось мэйту, находила силы и утешение в том, что спасает своего отца.

— Ну что — отпускай. — Эли отошла от Габриэля на пять шагов, чтобы не пугать гарга светом.

Мэйт медленно начал разматывать плащ. Гарг на удивление быстро привык к человеческим рукам и даже не вздрогнул, когда ладонь Габриэля коснулась его чешуи. Невзирая на принятые Эли меры, детеныш гаргов сразу запыхтел и сузил глаза, едва выбравшись из плаща. Тварюшка обнюхала ноги мэйта, землю вокруг себя и поводила носом по воздуху, глотая знакомый запах гор. Бежать она явно не спешила, потряхивая крыльями.

Габриэль осмотрел ее крыло и понял, что больше заговаривать его не имеет смысла. Раны на гарге заживали мигом.

— Ну, лети, — легонько толкнул гарга мэйт. — Чего же ты? — улыбнулся он.

Но гарг не полетел. Вместо этого ткнулся мокрым носом Габриэлю в ладонь и лизнул ему палец своим розовым язычком. В отличие от острейших зубищ собратьев постарше, зубки гарга были мелкими, и Габриэль не опасался, что этот самый палец ему отхватят. Впрочем, гарг и не думал ранить руку, кормившую его вкусными лепешками и спасшую от солнечного света.

Эли топнула ногой. Гарг дернулся, тряхнул крыльями, но не сдвинулся ни на шаг, подслеповато взирая на источник белого света. Тогда принцесса топнула снова и, махнув жезлом в сторону настырной зверюшки, засвистела.

Гарг озлобленно зашипел и подскочил, расправляя крылья.

Габриэль громко захлопал в ладоши и тоже засвистел, прогоняя тварюшку. Они свистели и хлопали, пока гарг, хлопая крыльями, не исчез в сумерках.

— И что теперь?

Мэйт задрал голову, оценивая высоту горы. Розоватый ковер цветущей душицы, благоухая, стелился по склонам.

— Те камни. — Элизабет махнула жезлом. — Там должен быть проход.

— Проход? — удивился мэйт. Издали он не заметил никакого прохода. Ни ущелья, ни низины, ни горных троп — ничего такого, что могло бы облегчить путь. — Он ведет сквозь горы?

— Верно, — с этим словами она пошла в сторону тех самых камней.

Сумерки притащили с собой прохладу, и Габриэль накинул на ходу плащ, пахнущий кошкой и все еще хранивший тепло гарга.

— Откуда ты знаешь про проход?

— Про него многие знают. Серое братство им часто пользуется, когда ему нужно попасть в Малое загорье.

— А что там, в Малом загорье?

— Голдсток. Там мы сможем нанять экипаж, чтобы добраться до границ Бэй-Цэнга.

Перед взором мэйта опять вспыхнула карта Андрии, сверкая самоцветами и перламутровыми ракушками, шелестя морями и океанами. Он не ошибся, предполагая, каким путем поведет его принцесса. На карте не было ни Большого, ни Малого загорья, но зато на ней сверкал рубиновой точкой Голдсток. От него можно добраться до Бордривера, последнего олдийского городка на востоке, а там, преодолев клочок фитийской земли, попасть в Бэй-Цэнг. На карте между Голдстоком и Бордривером было не больше трех зинтиев, а путешествие из одного города в другой казалось необычайно простым. Но в теории и путешествие от Янтарного острова до Мирацилла тоже казалось не особо сложным. Всего-то нужно было сесть на корабль в порту Безымянного острова и доплыть до Крабового берега. И где теперь Мирацилл? На западе, за тысячи пайсов от этих гор.

Габриэль усмехнулся. Он был абсолютно уверен в том, что принцесса поведет его именно этим путем. Но решил не делиться своими соображениями с Эли по поводу проложенного маршрута. А то еще она снова забудет про логику и подумает, что он читает ее мысли.

Под ногами шуршали песок и мелкие камешки. Элизабет, опустив заколдованную хаппу, теперь смотрела только вперед, будто боялась потерять нагромождение камней из виду. Пятно волшебного света подрагивало в такт ее шагам и плыло, разгоняя морок, слово тучу серой мошкары.

— Давай я понесу, — предложил Габриэль, вспоминая, насколько тяжел боевой жезл.

Эли, недолго думая, отдала хаппу, тем самым серьезно порадовав мэйта. Принцесса стала ему доверять. Даже после того, что случилось на поле, когда он колдовским ревом оглушил ее, прогоняя спирфлама.

— В следующий раз, когда тебе понадобится помощь, просто попроси меня о ней, — с улыбкой сказал мэйт, понимая, почему принцесса настырно несла тяжелый жезл. — Тебе не нужно ничего доказывать. Я видел, чего ты стоишь на самом деле.

Принцесса кивнула, продолжая шагать. Она выглядела уставшей, сутулилась, неуверенно ставила ноги, так что они скользили по камешкам. Но все же была красива! Ибо в ней, невзирая ни на какие лишения, полыхало пламя. Свирепое, огненно-алое, греющее ее в трудную мьюну. Благодаря этому пламени она освободила пленника, ни на миг не сомневаясь в своем поступке. И решилась на побег из замка Блэкпика. А сейчас из последних сил шла к камням вдали. У ноби Бруны такого пламени внутри не было, с великим огорчением подумал Габриэль. Да и у других ноби тоже. Они, приняв правила игры, смирились со своей судьбой, и многим из них эта судьба безумно нравилась. Все они, включая пленительную ноби Марэик, ряженные в шелка и меха, походили на больших кукол, в которых боги по недосмотру вдохнули жизнь. Пожалуй, лишь в Лени могло жить подобное пламя. Нет, не огненно-алое, а нежно-зеленое, как и ее прекрасные глаза…

Когда они добрались до камней, сумерки сменились тьмой. Габриэль посветил в сторону прохода, не представляя, что за сила смогла пробить горы насквозь. Тоннель был круглым, рукотворным и рылся с расчетом на то, что по нему свободно проедет карета. Без участия людей тут точно не обошлось.

— Нам нужно немного отдохнуть, — предложил Габриэль, вглядываясь во мрак тоннеля.

Эли кивнула, взяла у него бурдюк и, сделав пару глотков, протянула его мэйту.

— Попей.

Габриэль допил остатки воды, глядя, как капля влаги, хватая волшебный свет, скатилась по подбородку принцессы. Она с трудом стянула сапоги и начала массировать ноги. А мэйт поводил сверкающим жезлом над камнями, с удивлением обнаружив на них остатки сероватой строительной смеси.

— Вход пытались замуровать?

— Да. Насколько я знаю, отец трижды приказывал его заделать. И трижды кладку разбивали. Как рудокопы из Голдстока, так и серые братья из Блэкпика. Этот путь необходим. Особенно если у тебя под рукой нет спирфлама, способного перелететь горы, или нет достаточно времени, чтобы шастать по горным тропам.

— Скажи, ведь твой отец закрывал тоннель не ради того, чтобы ты не сбежала?

Эли улыбнулась, продолжая растирать ступни.

— Нет.

Ответ показался мэйту слишком простым и коротким. Он посветил хаппой на Эли, заглядывая в ее глаза. Принцесса вела себя совершенно спокойно, но мэйт чувствовал легкое напряжение.

— И что за таинственная причина заставила твоего отца замуровывать вход?

Принцесса не выдержала пристального вопрошающего взгляда мэйта.

— Ну, хорошо! — закивала она. — Ходят слухи, что там иногда пропадают люди. Поговаривают, что исчезнувший три года назад старсан Росс сгинул именно в тоннеле. Но это всего лишь глупые слухи. Серые братья всегда пользуются этой дорогой, и ничего. А Росса могли утащить гарги, убить разбойники. Или он просто сбежал от своей сварливой жены подальше.

— А ты знаешь, кто и когда вообще прорыл этот тоннель?

— Конечно, знаю. Один из ваших. Миркль по имени Мэинрад, поэтому тоннель иногда называют Мэинрадским, — приняв вид всезнающего сциника, пояснила она. — У тебя еще есть вопросы?

— Да. И как он это сделал?

Габриэль посветил вокруг жезлом, прислушался. Было тихо, лишь ветерок чуть шелестел травой в поле и ковром душицы на склонах. Но тишина совсем не гарантировала безопасности. Вокруг царила ночь, способная скрыть в своей черноте неведомую угрозу.

— Учитель Пат говорил, что миркль…

— Если тебе не сложно, перестань повторять это слово. Я же не называю тебя бездарем?

Принцесса потупила взор, не то от осознания вины, не то от того, что ее перебили.

— Так что там говорил учитель Пат?

— Он говорил, что Мэинрад по просьбе Пипа Черного, это мой дед, прорыл тоннель при помощи горного крота.

— Туил, — уточнил Габриэль. — Варлийский крот. Невероятно.

— Что невероятно? — спросила Эли, не понимая, что это был за маг, если сумел подчинить туила.

— Да все невероятно. И маг, создавший тоннель. И туил, очутившийся в ваших краях.

— Пат говорил, что он прокладывал тоннель почти два года. — Элизабет стала натягивать сапог, решив закончить отдых.

Мэинрад… Это мог быть только тот самый Мэинрад, понял мэйт. Один из величайших магов, о чьих подвигах написана целая книга. Но про рытье тоннеля при помощи порабощенного туила там, кажется, не сказано ни слова. Хм… быть может, по мнению хроникеров, подобное дело выглядело не совсем героически? Видимо, во время рытья тоннеля Мэинрад никого не убил и ничего не разрушил. А просто забрал щедрую плату за работу, как самый обычный человек, и был таков. Героям ведь тоже надобно где-то жить, что-то есть?.. Но пленение горного крота, рытье гигантского тоннеля, способного многократно сократить дорогу, — разве это не подвиг? Габриэль представил туила, который на картинке больше походил на огромного червя со свиным рылом, чем на крота, и не согласился с хроникерами. Попробуй заставить эдакое чудище работать, да еще не на родном холодном севере, а тут, среди гейзеров и вулканов, на раскаленном солнце. Интересно, как Мэинрад этого крота сюда доставил? Ведь взрослый туил не поместился бы ни на одну телегу…

Габриэль задумчиво потер колючий от щетины подбородок. В последний раз Алан и Гай брили своего узника трое суток назад, перед прибытием в Блэкпик.

Элизабет обула второй сапог, поднялась со вздохом. В этот момент ночную тишину разорвал страшный визг, а через звитту из тьмы, лихорадочно взмахивая крыльями, вылетел испуганный до полусмерти мелкий гарг. Свет ослепил его, гарг не удержался на крыльях и на скорости шлепнулся на землю, покатившись кубарем.

Принцесса незамедлительно выхватила меч, а Габриэль сложил пальцы в знаке и зашептал слова, направив жезл туда, откуда звитту назад вывалился визжащий гарг. Тварюшка прижалась к ноге мэйта, содрогаясь от страха всем телом. Послышалось трепыхание крыльев, в ночи будто зашипело сто кошек разом.

На сей раз принцесса ничего не пояснила, да и так было понятно, кто гнался за гаргом. Его же ночные собратья. «Но почему? — недоумевал мэйт. — Неужели гарг так пропах человеческим духом, что они перестали его считать своим?» Поразмыслить Габриэлю не дали. Во мраке двумя десятками крыльев зашелестела туча. И с угрожающим шипением закружилась вокруг камней, опасаясь света.

Мэйт щелкнул рычажком хаппы. Цепь незамедлительно звякнула, а гарпун белой кометой рассек мрак, врезаясь в скопление гаргов. Крылатая туча с писком и шипением разбилась, оставляя пронзенного гарпуном собрата слепнуть от света и истекать кровью.

Габриэль произнес последнее слово заклинания и метнул огонь во тьму. Послышался визг, писк, и сгорающий в колдовском пламени крупный гарг большой огненной бабочкой рухнул у подножия гор. Габриэль дернул цепь и стал раскручивать гарпун над головой, словно воздушного змея. Плененный гарг противно визжал, мяукал, пугая собратьев, и, ослепленный светом гарпуна, все еще пытался вырваться. Элизабет с криком замахала мечом, кромсая тьму.

Насаженному на гарпун гаргу все-таки удалось соскочить, но от бессилия и ран он далеко не улетел, шлепнувшись в двух шагах от догорающего собрата. Задергал крыльями, пытаясь взлететь, но не сумел и пополз вдоль горы, волоча крылья и исчезая во мраке. Габриэль дернул цепь, поймал гарпун и повернулся к принцессе. Она слишком увлеклась рубкой, покинув круг света.

Мэйт увидел, как над ней вспыхнули две пары темно-зеленых глаз, и бросился на помощь, звеня цепью.

— Элизабет! — крикнул он, понимая, что не успеет.

Принцесса ударила мечом с разворота, рассекая одному из гаргов крыло. Но его собрат уцелел и набросился на нее, вцепившись в волосы, в плащ, царапая плечи. Она закружилась, стараясь его сбросить. Но не смогла, поднимаясь над землей под хлопанье крыльев гарга. Мэйт, кинув жезл у ног, подпрыгнул и двумя руками схватил гарга. Резко дернул, бросая его на камни.

— Жезл, держи жезл! — крикнул мэйт, складывая ладони в знак. — Нам с ними не справиться. В тоннель! Быстро!

Гаргами воняло неимоверно, а шум поднялся такой, будто в одну тесную клетку бросили гадюку, кошку и курицу. Эли била мечом и жезлом, отгоняя гаргов и прикрывая колдующего мэйта. Во тьме то и дело мелькали крылья и лапы. Один из гаргов в порыве ярости даже влетел под свет и тут же, ослепленный, нарвался на меч. Принцесса рассекла его злую кошачью морду, а следующему смельчаку перебила обе задние лапы, ударив горизонтально, полукругом.

Но запах крови лишь раззадорил гаргов. Пугать их светом, как тогда, в небе, больше не имело смысла — нужно было их убивать! Габриэль понял: если его последнее заклинание, его огненная буря не остановит тучу противников, то придется совсем худо. А он к тому же после этого заклинания запросто может лишиться чувств.

Ладони потеплели, рядом с ногой юркнул мелкий гарг и исчез во тьме тоннеля, словно поняв, куда направляются его спасители. Вокруг по воздуху неустанно били перепончатые крылья, вспыхивали и сужались яркие и большие кошачьи глаза — серые, зеленые, голубые.

На ладонях мэйта расцвело пламя янтарного цвета, когда они с Эли отступили в тоннель.

— Элизабет. — Габриэль встал с ней рядом. — Беги.

— Нет, — твердо сказала она, продолжая отмахиваться от наступавших гаргов.

— Беги! Если огонь не поможет…

Она сделала шаг в сторону, но не побежала, тыкая светящимся жезлом во тьму из последних сил. Перепончатое крыло ударило Габриэля по щеке. Он выставил руки перед собой и тряхнул ими, освобождая пламя.

Огонь загудел, вырываясь из тоннеля, точно из огромной трубы. Поток пламени омыл стены, раскаляя камни. Стало жарко, как у кузнечного горна. Эхо подхватило гул огня и дикий визг сгорающих гаргов. Вход в тоннель словно застелили черным ковром, сотканным из обугленных тел ночных тварей и пепла. В воздухе повис запах подгоревшего мяса.

От бессилия Габриэль опустил руки, ожидая атаки и чувствуя приближения обморока. Но снаружи воцарилась тишина. Никто не пищал, не бил крыльями. А по полу стелился, словно туман, сизый дым, выбивая слезы из глаз. Хотелось сесть, сомкнуть потяжелевшие веки, но необходимо было идти — подальше от могилы гаргов, на которую могли слететься их собратья-падальщики…

После схватки они шли по тоннелю не меньше аша, стараясь, как можно глубже зарыться в гору. Хотя от бессилия Габриэль был не против упасть и уснуть прямо там, рядом с кладбищем ночных тварей. Ноги у него гудели, будто он пронесся с крутого и высокого обрыва, руки подрагивали, во рту стояла сухость. Конечно, ночевать посреди Мэинрадских пещер было опасно, но мэйт был готов рискнуть, задыхаясь при одной мысли о том, что придется снова и снова идти. После выпущенного на волю огненного шторма Габриэлю чудилось, что в нем не осталось ни капли магии. Последнее сотворенное заклинание превратило его в размазню, в рохлю, которому хотелось есть, пить, но больше всего — спать. Удивительно, как он вообще не вырубился после того, как поджарил гаргов. Да еще и прошагал около двух пайсов. Или ему так показалось?.. Пахло сыростью, кошкой и потом. Мягкий свет жезла серебрил камни, разгоняя густую тьму. А любой шорох сразу отскакивал от шершавых стен, и его уносило эхо. Звуки голоса и шагов с шелестом разлетались по многочисленным пещерам и пещеркам, точно стая нетопырей.

Позже они нашли углубление в стене тоннеля и наконец-то сделали привал, решив никуда не сворачивать. Несмотря на то что мэйт постелил свой толстый плащ, острые камни давали о себе знать. Эли всеми силами пыталась доказать, что ее все устраивает, что она вовсе не изнеженная принцесса, привыкшая к пышным перинам, но для неприхотливой девушки она подозрительно часто ерзала. Гарг, предусмотрительно сбежавший в тоннель во время схватки, отыскал их и теперь лежал у ног своего спасителя, сощурившись от света и урча от удовольствия. От тварюшки тянуло теплом, как от очага.

— А ведь из-за тебя, дружок, мы едва не погибли, — сказал Габриэль, почесывая мелкого гарга за ухом. — Не представляю, что теперь с тобой делать? — задавшись вопросом, он поглядел на Элизабет.

Судя по всему, принцесса тоже не имела ни малейшего представления, как поступить с гаргом. Или у нее ни на что не было сил. Слава богам, гарг, вцепившийся в нее, оставил на память о своей атаке всего лишь порванный плащ. Рубашка из толстой кожи на плечах уберегла принцессу от серьезных ран, однако без пары царапин не обошлось.

— Знаешь, я все думаю о гарге, — сказал мэйт. — Он нашел нас трижды. Тогда, на поле, потом у подножия горы, а затем и в тоннеле. Это так странно. Возможно, боги нам его посылают, а мы, два смертных дурака, никак не принимаем их дар?

— Боги, — еле слышно сказала Эли и зевнула. — Мне все равно. Пойдем?

— Может, заночуем здесь? — Мэйт тоже зевнул.

— Я не против, — торопливо согласилась принцесса и тут же легла на плащ.

Только этого предложения она и ждала, смекнул Габриэль. Она все еще боялась показаться слабой. Хотя на его глазах умертвила не одного гарга и осталась с ним в тот роковой миг, когда ночные твари хлынули в тоннель.

— Приятных снов, — пожелал ей мэйт, но она не ответила, потому что уже спала.

Мэйт смотрел на Элизабет, облитую белым светом, уютно свернувшуюся калачиком, и благодарил богов за ее появление. Волосы принцессы растрепались, на щеках темнела грязь, но Габриэль не мог оторвать от нее взгляда, представляя ее в длинном нарядном платье. Сейчас, тихо посапывая, подложив ладошки под голову, Эли опять превратилась в рассеянную принцессу, пытающуюся найти в огромной сумке кресало. Помолодела, подобрела, сбросив маску гордой воительницы. Мэйту захотелось ее поцеловать.

Гарг тоже, похоже, спал, подергивая лапами. Габриэль зевнул, провел ладонью по лицу. Глаза слипались, будто веки обмазали медом, усталость тяжелой и незримой лапой давила на плечи, на грудь, склоняя ко сну.

Глава 20

Слухи, к счастью, оказались лишь слухами. Тоннель был огромен, мрачен, страшен и… безопасен. Во всяком случае, если держаться проложенной кротом дороги, а не сворачивать в узкие пещеры.

На протяжении всего пути Габриэль не раз слышал, как из них доносятся шорохи и приглушенное цоканье, но только и всего. Воздух не колебался от чужого движения, не вспыхивал незнакомыми запахами. От стен пахло сыростью и камнями, от гарга — кошкой. А далекие шорохи оставались далекими шорохами — звуками, рожденными в пещерной тьме.

Гарга пришлось засунуть в рюкзак, потому что впереди белел дневной свет. За время пути зверек привык к волшебному свечению жезла и перестал воспринимать его как угрозу, хотя по-прежнему предпочитал оставаться в сумраке. Но сумрак таял под силой солнечного дня, и прятаться тварюшке становилось все сложнее.

— Хаппа, — сказала Эли. Увидев солнечный свет, она ускорила шаг, хотя мэйт не думал, что после затяжного и голодного перехода у нее остались силы. — Погаси ее.

Габриэль кивнул, молча похвалив принцессу за сообразительность и обругав себя. Шепча, не останавливаясь, он провел ладонью над хаппой, снимая свечение. Боги, он так устал, что совсем забыл, по чьей земле ходит. Сейчас голову занимали только три мысли: о сытной трапезе, об огромном ковше воды и мягкой постели. Эли еще могла мыслить трезво.

Спустя десять мьюн они наконец-то выбрались из тоннеля — уставшие, грязные, но не сломленные.

Перед ними распахнулась цветущая долина. Мелкие горы, поросшие зеленью, тянулись до самого горизонта. Дорога от Мэинрадского тоннеля уходила далеко вперед, на пологий склон, который купался в фиолетовых цветах. По обеим сторонам дороги нестройно торчали кустарники, подставив мелкие листья солнечному свету. Над долиной висело огромное пушистое облако, похожее на летящего спирфлама. Пахло мятой и лавандой.

Некоторое время они стояли молча, неподвижно, радуясь настоящему свету. Элизабет глубоко вдыхала свежий воздух. Потом устало сказала:

— Идем.

И Габриэль пошел за ней, прислушиваясь, не журчит ли где вода. Пить хотелось безумно. Под ногами пылилась дорога, под подошвами сапог шуршал, скрипел серый песок.

— За склоном река, — порадовала его принцесса.

— Это что, какое-то колдовство? — еле заметно улыбнулся мэйт.

Она бросила на него хмурый взгляд, не поняв шутки.

— Я тоже подумал о воде, — пояснил Габриэль.

Он поправил лямку рюкзака на плече, чтобы ненароком не уронить гарга. Последний как будто подрос, потолстел, ибо нести его было труднее, чем прежде. Да и жезл отчаянно тянул руку к земле. Это все от утомления, убеждал себя мэйт, стараясь не отставать от принцессы.

Гарг за спиной запыхтел. То ли от тряски, то ли от тесноты.

— Если мы решили оставить его себе, то нужно придумать ему имя, — предложил мэйт.

— Сперва нужно понять, кого мы приютили, мальчика или девочку, — заметила Эли.

Верно, согласился Габриэль, не понимая, почему сам до этого не додумался. Не то сказывалась проклятая усталость, не то рядом с принцессой он начал глупеть.

— Мне кажется, он — мальчик, — сказал Габриэль.

— Боюсь предположить, как ты узнал, — ухмыльнулась Эли.

— Ладно, будем исходить из того, что это гарг. Стало быть, он.

— Тогда, может, назовем его Чернышом?

— Ну он же серо-зеленый, — возразил мэйт.

— Но любит темноту, — парировала Эли.

Габриэль задумался, а принцесса тихо засмеялась.

— Да я не всерьез. Голова что-то совсем не варит.

— Может, Изгой? — предложил мэйт, вспомнив, что про себя уже однажды называл гарга так. — Собратья его не приняли…

— Я не против.

— Эй, Изгой! — крикнул мэйт, повернув голову в сторону рюкзака.

Гарг зашевелился.

— Пусть так и будет, — кивнула принцесса.

Солнце продолжало раскалять воздух, дорога стала взбираться по склону, и идти стало совсем тяжко.

Нос не подвел мэйта. Склон зарос лавандой, как лицо Брута бородой. Фиолетовые соцветия на длинных стеблях источали горьковатый аромат. Над зарослями лаванды суетились и гудели шмели.

— Подожди, стой, — насторожился Габриэль. В воздухе черной паутиной раскинулся кислый, яркий запах немытого тела. Нет, это был не обычный пот. Так пах иногда старый сциник Ксэнтус. — За склоном кто-то есть, — предупредил мэйт. — Готов поклясться, что старик.

— Старик? Тогда нам нечего опасаться, — сказала принцесса и вновь зашагала.

За склоном действительно находился старик, сухонький, невысокий, босой и лохматый. На его голове торчали белые и пушистые, как хлопок, волосы. На лице старичка белела редкая щетина. Темные штаны были подвязаны веревкой, светлая рубаха липла от пота к телу. Незнакомец срезал стебли лаванды, осторожно складывая их в корзину.

Старик заметил путников на вершине склона и сам двинулся к ним, оставив корзину у края дороги. Эли пошла навстречу старику, мэйт за ней.

— Сам Лит благословил этот день! — воскликнул незнакомец, подняв руки к небесам. — Юные прекрасные создания, не проходите мимо. Купите масло от Айба. Айб — это я, а мое масло из лаванды — лучшее во всей Гардии. Прошу совсем не много — пару медных гардов.

— Не нужно нам никакого масла, — грубо ответила Элизабет. — И денег у нас нет, — соврала принцесса, видимо, чтоб поскорее отвязаться от старичка.

Река, журчащая в трех сотнях шагов, заворожила, поманила ее. Но там находилась не только серебристая лента влаги. У горбатого мостка околачивались трое подозрительных типов.

— Не спеши, — сказал мэйт, указывая ей на мост. — Лучшее масло, говоришь, — задумчиво произнес он, поглядев внимательно на старика.

— Чтоб мне к Шме под колючий хвост! — притопнул ногой тот.

— Приложишь к своему маслу добрый совет и…

— Все, что угодно, чудесные мои создания! — от радости грядущей сделки старик даже не дал Габриэлю закончить.

— Что это за люди у моста?

— Ах, — старик чуть не вприпрыжку направился к корзине. — Трое бездельников. Тот, что темный и повыше, Ид. Он у них главный. Двое других, Курт и Майк, брат и сын рудокопа Нолана.

— И что они там делают?

— Берут плату за проход через мост.

— У них есть на это полномочия? — спросила Элизабет.

— Дурь в башке у них есть, а не полномочия, — ответил старик с сочувствием не то к трем бездельникам, не то к новым путникам.

— А если мы откажемся платить? — поинтересовалась принцесса.

Старик покосился на ее меч, висевший на поясе. Перевел взгляд на жезл.

— Ох, лучше заплатить, милая моя. Берут-то совсем немного. Три медяка с человека. Но можно, — перешел на шепот Айб, словно опасаясь, что трое бездельников его услышат, — пойти вдоль реки на север и там перебраться по мелководью. Или пойти на юг и перейти по старому мосту.

Старик протянул мэйту флакон с мутно-желтым маслом, и мэйт сунул его в карман.

— Заплати ему, — сказал Габриэль. — И прибавь еще один.

— Зачем? — с таким видом спросила принцесса, словно это был ее последний медяк.

Глаза у старика заблестели.

— Нужно, — ответил мэйт.

— Нужно ему, — недовольно пробубнила Эли.

Она со вздохом сунула ладонь в узкий карман штанов, с трудом вытащила горсть монет и, выбрав три медяка, положила их в протянутую руку старика.

— Дедушка, скажи, народ о чем сейчас шепчется?

— Да о разном шепчется… — щурясь от солнечного света, задумался старик. — В северных шахтах опять спайдры расплодились. Жаннин, жена преподобного Бенета, якобы не без его помощи в Пурье утонула. А вчера в трактире поговаривали, что принцесса Элизабет пропала и теперь ищут ее всем честным миром.

— Принцесса пропала, — с удивлением покачал головой мэйт. — Ну и дела.

Эли не выдержала, схватила его за руку и потащила за собой.

— Я помолюсь за вас! — крикнул им старик вслед, звякнув медяками.

— Ты хочешь воспользоваться обходным путем? — спросил мэйт, наблюдая за тремя мздоимцами у горбатого моста.

— Идем прямо, — твердо сказала Элизабет, положив ладонь на рукоять меча.

«Благословите ее боги», — подумал Габриэль, вдыхая речной запах. Конечно, о пропаже гардийской принцессы уже знали в Голдстоке, и лишнее внимание им совершенно ни к чему. Поэтому разумно было бы последовать совету старика, а не переться напролом, испытывая и без того шаткую судьбу. Но идти другой дорогой или переплывать реку… На это просто не осталось сил.

— Накинь капюшон, — предложил мэйт. — Ты слышала, что сказал торговец маслом. В Голдстоке о твоем исчезновении уже знают.

— Я это предвидела, — сказал она, набрасывая капюшон.

— Почтовые голуби?

— Вороны.

— Ты же понимаешь, что Айб подразумевал под словом «бездельники»?

— Я умираю от жажды и хочу есть, но пока не лишилась рассудка, — оскорбилась она.

— И что ты намерена сделать?

— Я им заплачу. Но сперва напьюсь, — сказала она и, подумав, добавила: — Куда только смотрит ситрал Голдстока.

— А чем ты им собираешься платить, мечом или монетой? — решил уточнить Габриэль. — Не подумай, что я боюсь. Но хотелось бы знать заранее о твоих намерениях. В любом другом случае я бы их тоже с удовольствием проучил за самоуправство. Но в наших обстоятельствах…

— Будет зависеть от их поведения. Если что, можешь постоять в стороне. Только без этого… — Она подняла руки, скрючив пальцы. — Внимание местных волистов нам уж точно не нужно.

Габриэль обидчиво хмыкнул. Конечно, если он маг, то в бою непременно должен метать молнии. Как будто принцесса не видит, что у него есть пара сильных рук и пара крепких ног…

Вода журчала все ближе, лаская слух. Пурья бурно галдела, вольно раскинувшись посреди долины. От берега до берега было шагов сто — не чета мелкой протоке в Лысняке. Настоящая река. Опасная, быстрая и шумная.

— Наполни бурдюк, — сказала принцесса, опускаясь на колени у воды.

Они остановились в пятнадцати шагах от моста, приковав к себе взгляды трех скучающих бездельников. Двое из них держали дубинки. У третьего, того, что повыше, на руках темнели кастеты.

На лицо мэйта посыпались брызги. Он тоже встал на колени и склонился так низко над рекой, что едва в нее не упал. На мосту над чем-то хихикали, но шум потока перекрывал голоса. Габриэль зачерпнул воду и, пыхтя от наслаждения, принялся пить, черпая и черпая прохладную влагу. Эли не отставала от него, утоляя бесконечную жажду.

Когда в животе забулькало, как в пивном бочонке, мэйт взял бурдюк и сунул его в реку. Кожаный мех, опущенный в воду, начал тяжелеть, а мэйт тем временем изучал веселых мздоимцев. У одного из них, рыжего и щуплого, едва начали пробиваться усы — мальчишка, лет шестнадцать, не больше. Второй, тоже рыжий, был старше лет на пять, носил козлиную бородку, но силой, как и его племянник, тоже был явно обделен. Третий, высокий и широкоплечий, заросший темной щетиной, выглядел грозно, потирая кастет на правой руке. Он не смеялся, когда хихикали остальные.

Габриэль закинул бурдюк на плечо, поправил лямки рюкзака на груди и, утерев мокрое лицо, вздохнул от удовольствия. Жажда была утолена, душа расцветала, как цветы на ближайших склонах.

Эли омыла лицо в последний раз и поднялась, демонстративно положив ладонь на рукоять меча. Она неспешно, уверенной походкой направилась к мосту, не сказав Габриэлю ни слова. Он сразу нагнал ее, поравнялся, не желая оставаться в стороне. Если богам недостает веселья и дело дойдет до драки, то он докажет Эли, что маги легко могут обходиться без волшебства.

Навстречу выступил самый юный из бездельников, властно вскинув руку. Он старался выглядеть суровым, сдвигая свои тонкие рыжие брови, но Габриэль чуял его страх, густой и горький. Юнец косился то на меч, то на жезл.

— Проход платный! — проскулил сын рудокопа хрипло. — Три медяка с человека.

Под эти слова другие двое мздоимцев встали плечом к плечу, перегородив мост. Если начнется заварушка, первым надо вырубить темноволосого здоровяка, остальные сами разбегутся, предположил мэйт, слушая, как Эли отсчитывает медяки.

— Неприятности нам не нужны, — заверила принцесса, положив монеты на ладонь юнца.

Габриэль окинул мздоимцев взглядом. Странно, но женскому голосу подивился лишь юнец. Его дядя, напротив, расслабился: мол, девка с мечом — все равно что собака в седле. Третий бездельник никак себя не проявил, как будто ему было все равно, кого дубасить в случае, если путники откажутся платить.

— Здесь только четыре, — юноша повернулся к своему родственнику, не зная, что делать.

Плескалась и журчала река; солнечные отблески катились по воде, рвались и соединялись; от юнца несло страхом, от моста — гнилым деревом.

Дядя и темноволосый дылда с удивлением уставились на раскрытую ладонь, где действительно лежали четыре монеты.

— Ты что — считать не умеешь? — сердито спросил брат рудокопа, тряхнув козлиной бородкой. — Три монеты с человека! — Он показал на пальцах. — Это значит, вы должны заплатить шесть.

— У меня больше нет медяков. Сделаем скидку на то, что мы вооружены. Думаю, это справедливо?

Темноволосый молчун шепнул что-то на ухо обладателю козлиной бородки. Габриэль заметил, что у дылды выбиты зубы. Видать, не все путники желали добровольно расстаться с монетами за переход какого-то гнилого моста. И неудивительно, что самый грозный из мздоимцев предпочитал молчать. Потому что, когда он приоткрывал рот, то делался совсем не грозным.

— Неправда, — не поверил брат рудокопа. — Ид тоже видел, что у тебя еще осталось серебро.

— Я сказала, что у меня закончились медяки. Про серебро речи не шло. Так вы дадите нам пройти? — Она покрутила ладонью на рукояти меча.

Ид опять шепнул что-то, и брат рудокопа гаденько улыбнулся. А Габриэль понял, что сейчас последует непристойное предложение.

— Ид говорит, что ты должна нас обслужить, чтобы оплатить долг, — ухмыльнулся он и толкнул своего племянника к Эли. — Майк, хватай ее!

Юнец замешкался и тут же получил прямой удар в челюсть, полетев назад. Его дядя отскочил в сторону, даже не подумав ловить племянника, и, замахнувшись дубинкой, ринулся на Эли. Ид, зарычав, двинулся на Габриэля.

Меч принцессы так и не покинул ножен. Она, сжав кулаки у лица, хотела лишь проучить мерзавцев, один из которых уже валялся без сознания на мосту. Габриэль остался на месте, сразу просчитав атаку темноволосого беззубого громилы. Ид, ослепленный яростью, ударит просто, кастетом, размашисто, не думая о защите. Как и его подельник, краем глаза подметил Габриэль. Принцесса легко ушла от атаки, на сей раз ударив с левой, в ухо. Владелец козлиной бородки взвизгнул от боли, но был покрепче племянника, поэтому остался на ногах.

Кастет прогудел в воздухе. Мэйт пригнулся, пропуская тяжелую руку Ида. И сразу, не размахиваясь, стукнул его жезлом в лоб. «Удар должен быть легким, пусть твой меч бьет, а не рука, — вспыхнули слова Грома. — Меч, в отличие от тебя, не может устать».

Хватило одного удара, чтобы лишить громилу сил. Ид закачался, неуклюже, словно пьяный, попятился, опустив руки. И через пару шагов все-таки грохнулся — да так, что аж мост вздрогнул. Громила тут же попытался подняться. Но мэйт, перескочив через сына рудокопа, был уже рядом. С разбега, не медля ни звитты, шарахнул Ида ногой, расквасив ему лицо. И громила застыл на мосту в пяти кабитах от сына рудокопа.

Габриэль обернулся: упрямая принцесса все еще не обнажила меч, играя с последним мздоимцем. Тот сменил тактику и теперь бил дубинкой не сверху вниз, а махал ею из стороны в сторону, гоняя горячий воздух. Габриэль заметил, что это забавляло Эли. И ринулся на помощь, увидев, что увлеченная боем принцесса отступает к высокой кочке.

Он подскочил к брату рудокопа и тут же огрел его жезлом по макушке. Тот, в отличие от громилы Ида, рухнул сразу. Правда, и удар был сильнее.

— Я бы сама с ним справилась! — возмутилась принцесса.

Габриэль предвидел нечто подобное и сразу указал жезлом на кочку, в шаге от которой застыла принцесса. Эли повернулась, с пренебрежением взглянув на кочку. А мэйт посмотрел на вершину склона. Дед сидел на лужайке лицом к мосту и курил трубку. Над зарослями лаванды поднимался дымок. Старик встал, поняв, что представление окончено.

— Это всего лишь дурацкая кочка, — сказала Эли после долгой паузы. — Я бы…

Габриэль улыбнулся. После чего склонился над братом рудокопа и начал его обшаривать.

— Что ты делаешь?

— Граблю вора, — честно ответил мэйт. — Разве это не здорово? Правда, Изгой? — громко сказал он, и гарг зашевелился. — Мы потратили силы и время на трех бездельников и можем рассчитывать на компенсацию. К тому же я не хочу сидеть у тебя на шее.

Габриэль сорвал кошель, выгреб из карманов несколько монет и подал их Эли. Принцессе не очень понравилась его идея, но деньги она приняла, понимая, что скоро им придется рассчитываться за ночлег. Сына рудокопа и Ида мэйт тоже обшарил, но нашел лишь шесть медяков.

Они спокойно перешли через мост и двинулись дальше. Элизабет еще не остыла после боя, не сбросила маску ночной гостьи. Габриэль чувствовал ее возбуждение, вспоминая, как она отчаянно и бесстрашно билась. Мэйту опять захотелось ее поцеловать. И на сей раз он не совладал со своим желанием и, обняв ее одной рукой, быстро привлек к себе. Но вместо желанного поцелуя получил грубый толчок в грудь. А позже едва успел отклониться от летящей ладони. Она почти коснулась кончика его носа.

Элизабет остановилась, бросив ладонь на меч.

— Зачем ты это сделал?

Габриэль молчал, чувствуя себя виноватым. Он не знал, что ответить. Зачем? За что? За ее недавний бой, за то, что она не бросила его тогда, в тоннеле, когда их могли растерзать гарги. За то, что в ней горел огонь. За то, что она совсем не походила на ноби Бруну.

— Это из-за огня, — промямлил мэйт, осознавая, что совершил большую ошибку.

— Из-за огня? — не поняла принцесса.

— Внутри тебя, — пояснил Габриэль.

— Смотри, не обожгись.

«Уж обжегся, — подумал мэйт. — Уже…»

— Прости, я не должен был…

— Хорошо, что ты это понимаешь, миркль, — зло бросила принцесса и быстро, словно пытаясь убежать от него, зашагала по дороге, поднимая пыль.

Глава 21

Стояла ночь. Звезды висели над желтыми, слабо мерцающими огнями Голдстока, заглядывая в приоткрытое окно трактира. Со двора поднимался запах табака, от пола пахло пылью, от свечи — горячим воском. Выли псы, кто-то шуршал под окнами. Гарг сердито фыркал из рюкзака, отвечая на собачий вой. А еще… слышались стоны, раздражающие принцессу, которая хотела спать.

Они оплатили комнату в безымянном трактире на окраине Голдстока, чтобы не привлекать лишнего внимания. Комната на втором этаже оказалась тесной, с жесткими и скрипучими кроватями, но зато в самом трактире недурно кормили, да и почти не было постояльцев. Почти… Мэйт не мог поверить, что из тех трех посетителей, попавшихся ему на глаза, кто-то решил уединиться со шлюхой именно на их этаже и, что самое невероятное, в соседней с ними комнате. Кровать скрипела, билась о тонкую стенку, а шлюха стонала так отчаянно, будто действительно получала удовольствие.

Женские стоны возбуждали мэйта, заставляя думать о принцессе, лежащей от него на расстоянии вытянутой руки. После купания и сытного ужина силы возвращались, а вместе с ними крепли и желания. Увы, Элизабет жаждала лишь того, чтобы кто-нибудь угомонил шлюху и ее на редкость выносливого партнера.

— Я могу пойти поговорить, — предложил мэйт.

— Не нужно, — немного подумав, отказалась Элизабет.

Действительно — не лучшая идея, согласился мэйт. Эли и без его советов понимала, чем закончится разговор с соседями. Нужно всего лишь переждать эту ночь, не высовываясь, не попадаясь на глаза. Ничего сложного. Они и так оставили слишком много следов, добираясь до Голдстока. Кирка рано или поздно найдут, если уже не нашли. Наверняка обнаружат и кладбище гаргов на выходе из Мэинрадского тоннеля. Дальше… Для любого человека, имеющего больше одной извилины, не составит труда понять, куда направились беглецы. Не говоря уже об опытном следопыте.

А самое неприятное то, что подобных следопытов будет больше, чем крыс и клопов в трактире, где они оплатили комнату. Бойцы Джона Крылатого станут искать его сбежавшую дочь. Старсан Сэт, чтоб его удар хватил, и его волисты — исчезнувшего мага. Принц Райвин со своей охраной — будущую жену, способную подарить ему ключ от Олдии. Да и наемники наверняка не останутся без дела.

Свидетели тоже найдутся. Трое мздоимцев, которых следовало бы утопить рядом с мостом. Тот же старик Айб, торгующий маслом лаванды; последнее, к слову сказать, действительно стоило своих денег: сняло усталость, а кое-где — и боль. Еще — трактирщик, внимательный и хитрый. Все они представляли угрозу. Каждый житель Голдстока, видевший двух путников, представлял угрозу. Однако и гардийцам, и волистам, и наемникам придется попотеть, чтобы найти принцессу и мага в многотысячном городе. И на поиски у них будет лишь ночь. Эта ночь. Потому что завтра они с Эли покатятся в карете к фитийской границе, и найти их будет еще сложнее.

Принцесса тихо выругалась, закрыв уши подушкой.

— Хочешь, поменяемся кроватями? — предложил мэйт.

— Давай, — согласилась она, плотно заворачиваясь в покрывало.

К сожалению, не от озноба, понял мэйт. А от глаз человека, пытавшегося ее поцеловать.

Принцесса взяла меч и поставила его у изголовья кровати мэйта. Габриэль почувствовал на себе ее взгляд.

— У тебя на спине шрам, — заметила принцесса, устраиваясь на кровати мэйта. — Он похож…

— Все правильно, на литус, — со вздохом произнес Габриэль, вспоминая изверга Роя.

— Откуда?

— «Подарок» от сельских бездарей, — помрачнел мэйт. — Я не хочу об этом говорить…

Стена рядом с ним подрагивала от толчков, то нарастающих, то стихающих. Девка за стеной явно выдыхалась, стонала тише и реже, однако ослабевший шум в соседней комнате все равно отгонял сон от принцессы. Ей не нужны мягкие перины и тьма, ей нужна тишина. Мэйт вспомнил, как Эли в мгновение ока уснула даже на каменном полу в темном и сыром тоннеле. Да и свеча в комнате ничуть не тревожила принцессу.

Гарг вылез из рюкзака и лег у окна, положив мордочку на передние лапы. Но сразу поднялся и начал бродить из стороны в сторону, изучая новую местность. Он проспал почти весь день, поэтому сейчас не знал, чем себя занять, блуждая с места на место.

— Послушай, тот поцелуй…

— Поцелуй, которого не было, ты хотел сказать. Не будем больше к этому возвращаться. Если тебе не терпится поговорить, найди другую тему. — Элизабет перевернулась на бок, к стене, чуть обнажив плечи. — Да когда же они заткнутся, — прошипела она, стукнув ладонью по подушке.

«Другую тему…» Габриэль грустно улыбнулся. Какая, свер ее побери, может быть другая тема, когда из-за одной стены доносятся сладострастные стоны, а у другой, в двух шагах, лежит прекрасная молодая женщина? Мэйт не сводил взгляда с принцессы, воображая, как он кончиками пальцев осторожно сдвигает ее покрывало. Как распускает тугую черную косу, чтобы запустить руки в волосы. Как целует загорелые плечи и спину. Как ласкает бедра и сжимает груди… От приятной и одновременно невыносимой фантазии Габриэлю стало жарко. Сколько он не был с женщиной? Долго, очень долго.

Мэйт опустил руку на жезл, размышляя над «другой темой». Хаппа, лежащая у кровати, холодила горячую от возбуждения ладонь. Пальцы нащупали клеймо механика: три шестеренки, заключенные в треугольник. На островах ходили слухи, что общество мастеров помогло усилить магическую защиту островов. Но как? И с какой целью? Никто толком не знал. А отец или Гром почему-то всегда увиливали от разговора, если дело касалось магической защиты. Зато всякий чародей охотно хвастался штуковиной с клеймом механика, даже в том случае, если от нее не было никакого прока.

Элизабет повернулась к нему лицом. Зевнула. За окном, в ночи, продолжали выть псы, за стеной — постанывать девка. Догорала свеча, заливая незамысловатый подсвечник восковыми каплями; слегка подрагивал огненный лепесток. Пахло дымом, кошкой, ромашкой и… женщиной.

— Твой жезл, на нем клеймо…

— Механика, — договорила за него принцесса.

— Я знаю. Ты была в летающем городе?

— Нет.

— А хаппа у тебя откуда?

— Подарок отца, в отряде такой есть только у меня и Кирка. Но я видела летающий город с корабля.

— Какой он, Смулау?..

Эли задумалась, потом сказала:

— Бело-золотой. Да, бело-золотой.

— Хотелось бы там побывать?

— Не очень, — поморщилась принцесса.

— Почему?

— Он похож на… огромную кухню, — усмехнулась Эли. — А я ненавижу кухни.

— На огромную кухню? — со смешком переспросил мэйт.

— Из-за котлов и труб, которые все время пускают пар. И звуки с полуострова доносятся такие, будто там все время готовятся к грандиозному пиру. Бренчат, стучат, лязгают.

— А мне бы хотелось его увидеть. Посмотреть на чудо-механизмы, на настоящих механиков. Увидеть, как они живут. Что едят и кому поклоняются.

— Кирк говорил, что спирфламы не любят летающий город. Боятся его.

— Как думаешь, почему во время войны механики не стали помогать Олдии?

— Они не стали помогать и Мирациллу, — уточнила Эли. — Струсили, наверное.

— Быть может, это не трусость, а мудрость.

— Тоже мне мудрость. Сбежать и спрятаться от всех, когда тебе предлагают огромную территорию в обмен на помощь.

— Возможно, вы не то им предлагали.

— Или они все-таки просто испугались чуток запачкать руки в крови.

— А ты не слишком кровожадна для принцессы? — улыбнулся Габриэль.

— Что? — не поняла принцесса.

— Я хотел сказать, что ты рассуждаешь, как настоящий король, — поспешил оправдаться мэйт.

Она ничего не ответила, но лицо ее повеселело после сомнительного комплимента. Гарг, привыкший к просторам и не знающий, чем себя занять, тряхнул крыльями, взлетел и опустился у рюкзака. После чего забрался в него, оставив снаружи лишь хвост, длинный, покрытый темно-зелеными чешуйками.

Принцесса, сама того не ведая, подтолкнула мэйта к новой теме, упомянув спирфламов.

— Не обижайся. Поверь, я не желаю вреда спирфламам. Я ими восхищаюсь. Их мощью и красотой. Но как так случилось, что во время спирмора уцелели лишь спирфламы твоего отца? Выглядит как настоящее чудо.

— Подозрительно?

— Можно и так сказать, — не стал спорить Габриэль.

— Не только ты так думаешь, — сказала принцесса, зевая. — Но никакого чуда здесь нет. Наши спирфламы стерегли северные границы Олдии, когда начался спирмор. Мороз спас их от него. Как и одного из спирфламов Эдварда Однорукого. Как и всех спирглассов.

Звучало убедительно. Но Габриэль чуял по интонации, по запаху, что принцесса сказала далеко не все. Ее объяснение было слишком простым — для тех, кто не умеет и не хочет думать. А думающий человек сразу бы напряг разум, сопоставляя одно с другим. И начал бы задавать самому себе вопросы. Например, почему почти все спирфламы Джона Крылатого оказались на северных границах? Неужели, опасаясь чумы, Джон Крылатый отправил к границам не только взрослых спирфламов, но и детенышей? Тогда откуда такая осведомленность? Откуда уверенность в том, что спирфламы и их детеныши непременно уцелели бы на северных холодных границах? Ведь о том, что спирмор отступает перед морозом, стало известно уже после войны, когда над снежными шапками гор Бэй-Цэнга вновь стали замечать диких спирфламов?.. Нет, отец Элизабет не мог без очень веской причины отослать весь отряд к границам Варлии, оставив Гардию без защиты. Так что он либо был невероятным везунчиком, либо сам Лит его предупредил, либо была иная причина — не такая фееричная, как две предыдущие. Но какая?..

— Ты говорила, что спирфламу Кирка двадцать два года, — напомнил Габриэль.

— Да, — подтвердила принцесса, не видя подвоха. — Совсем еще малыш.

— Получается, что он родился до спирмора?

— Что ты пытаешься выяснить?

Принцесса насторожилась, чуть приподнялась, упершись локтем в подушку.

— Его твой отец тоже отправил на северные границы?

— Э-м-м.

— Твоего отца кто-то предупредил?

Принцесса молчала, источая запах тайны и лжи. Элизабет больше не тревожили стоны и скрипы за стеной. Она не мигая взирала на мэйта, как будто определяя, стоит ли ему доверять?..

— Да какого демона! — тряхнула она головой. — Ты все равно не олдиец и скоро вернешься на свои острова. Чего я боюсь? — Эли глянула в потолок, после чего перевела взгляд на Габриэля. — Не знаю, как ты догадался. Но ты прав. Отца предупредили. Картер, мой учитель и лучший наездник на спирфламах в Гардии, рассказывал, что за несколько месяцев до спирмора к отцу явился миркль. Он и посоветовал ему отослать спирфламов, их детенышей, даже яйца — в холодные земли. Так все и было. — Слова рвались из принцессы торопливо и звонко, словно она хотела побыстрее избавиться от тайн.

«К сожалению, не от всех, — подумал мэйт. — Цель ее похода в Бэй-Цэнг все еще была покрыта мраком».

— И что взамен попросил маг?

— Понятия не имею. Возможно, он всего лишь хотел спасти спирфламов.

— Нет, я уверен, ему что-то требовалось от твоего отца.

— Уж если даже Картер ничего не знает, то…

— Как чародей вообще мог узнать про спирмор? — не понимал Габриэль.

— Ты что, издеваешься? — неожиданно обозлилась принцесса. — Ты догадался, что моего отца предупредили, но делаешь вид, будто ничего не знаешь о спирморе!

Мэйт растерялся, не понимая причину гнева Элизабет. Не делал он никакого вида.

— Ни над кем я не издеваюсь, — с недоумением произнес мэйт.

Принцесса затихла, внимательно разглядывая его лицо — пахнущее лавандой и наконец-то выбритое.

— Ты и правда ничего не знаешь? — подивилась она.

— А что я, по-твоему, должен знать?

— То, что маги наслали спирмор.

— Ложь! — возразил Габриэль, давным-давно слышавший этот бред от кого-то из сциников. — Если бы ты хоть что-нибудь смыслила в магии…

— Разве не ты меня спросил, откуда миркль узнал про спирмор?

— Это неправда, — начиная сомневаться, сказал мэйт. — Сциники говорили, что это вы, бездари, использовали спирмор как один из поводов для войны. Маги к чуме не имеют никакого отношения. Я уверен.

— Но как тогда миркль мог узнать об угрозе?

— Не знаю, может, он превосходно гадал на костях, — не слишком ловко отмахнулся мэйт.

— Хорошо, — согласилась Элизабет, гадко улыбаясь. От этой омерзительной улыбки она вдруг стала страшной, похожей на гиену. — Но тебе не кажется странным, что спирмор начался перед самой войной. Когда никто уже не сомневался, что она неизбежна. У Мирацилла не было спирфламов в отличие от Олдии, — продолжала сыпать она доводами, предчувствуя скорую победу в споре. — Как ты помнишь, именно спирфламы моего отца сыграли решающую роль в войне.

— Это все же не доказывает…

— У тебя есть другое объяснение. Я слушаю.

— А вот и есть! Если маг знал о спирморе, знал, для какой цели он создается, то зачем решил предупредить Джона Крылатого?

— Я же говорила: возможно, он так же, как ты, восхищался спирфламами. И не желал их истребления.

— Тогда почему он не предупредил других олдийских королей?

— Быть может, он и предупреждал. Но они ему не поверили. И сколько бы ты ни пытался оправдать мирклей, одно известно наверняка: тот миркль знал и про угрозу, и про то, как ее избежать.

«Да, — подумал Габриэль, — если бы не этот проклятый маг, то Мирацилл по-прежнему принадлежал бы мэнжу и диррам». Как ни печально, но доводы принцессы были куда убедительнее его собственных. Отец должен был понимать, что даже все маги Мирацилла были бессильны против спирфламов. А спирмор устранил бы летающую угрозу, обезопасив небо над городом. Цепь событий ковалась неприятная. Маги, предвидя войну с Олдией, наслали спирмор, чтобы истребить ее спирфламов. Но один из магов предупредил гардийского короля, чьи спирфламы должны были в итоге сжечь Мирацилл. А вместе с ним и мэнжа Семи островов.

За стеной наконец-то стихло. Эли зевнула, настраиваясь на сон.

— Почему ты молчишь? — спросила принцесса, сунув ладонь под подушку. — Если ты больше не хочешь продолжать разговор, то я буду спать.

— Ты не знаешь, как звали того мага?

— Нет. Но Картер называл его Хромоногим.

Габриэлю сделалось жарко, когда принцесса произнесла прозвище мага. Хромоногий… Именно так Гром, ненавидящий дядю Ванзелоса всей душой, часто называл его среди своих. Нет, оттолкнул Габриэль столь ужасную мысль. Дядя Ванзелос был, конечно, мерзавцем и интриганом. Но он так ненавидел бездарей, что никогда не пошел бы на сделку с ними. Или пошел бы, чтобы избавиться от отца? Ведь тогда, перед войной, у мэнжа Семи островов еще не было наследников, и в случае гибели отца власть перешла бы к Ванзелосу. Впрочем, он наверняка был не единственным хромым чародеем в Андрии.

— Картер не сказал тебе, как этот Хромоногий выглядел?

— Да я сама его видела.

— Это как? Ты же тогда еще не родилась?

— Он приходил еще раз. Три года назад, когда отец сильно болел.

— Опиши его! — потребовал мэйт.

— Я видела его лишь со спины. Но он действительно прихрамывал при ходьбе.

— Ну?

— Высокий, намного выше меня. И волосы. Нет, не седые, а…

— Серые.

— Да, точно. Длинные, серые и блестящие, будто в серебре.

Габриэль, закутавшись в покрывало, чтобы не смущать принцессу, сел на край кровати.

— Что, ты его знаешь?

К сожалению, вздохнул Габриэль. Но ничего не стал говорить. Поднялся и шагнул к окну.

— Ксэнт, хвост Изгою не отдави, — предупредила принцесса.

Габриэль посмотрел под ноги и встал у окна, думая о судьбе дяди Ванзелоса. Теперь у него, сына мэнжа, появилась еще одна причина возврата на родной Янтарный остров. И она была куда важнее грядущей свадьбы с ноби Бруной. Он, мэйт Семи островов, расскажет островитянам то, о чем мьюну назад поведала принцесса. Он все расскажет, и его хромоногий дядя понесет наказание за предательство.

— Что с тобой случилось? — спросила принцесса.

— Ничего. Спи.

— Но я же вижу, — не унималась принцесса.

— Тебя это не касается, — произнес мэйт грубо и затушил свечу, оставшись у приоткрытого окна. — Спокойной ночи.

Глава 22

Бордривер встречал их ночными огнями. Редкими и неясными. Сквозь окно кареты едва угадывались очертания первых домов. Как и в Диаме, избы стояли далеко друг от друга и нестройно, в окружении пустоты. Возница по имени Дад, молчаливый и рыжебородый мужик из Голдстока, за три пайса до города перестал подгонять уставших лошадей. И карета шла неспешно и без тряски. Эли молча глядела в окно и немного пахла страхом — вероятно, размышляла над тем, что делать дальше. Гарг, высунув голову из рюкзака, урчал под рукой. Тихо поскрипывали колеса и пофыркивали лошади.

— Нужно найти проводника, — сказал мэйт.

— Я думала об этом, — кивнула Эли.

Габриэль смотрел на нее, но она как будто не замечала его взгляда, продолжая пялиться на плывущие в ночи огни. Мэйту стало грустно, хотя он понимал, что должен на самом деле радоваться и благодарить богов за почти три недели безопасного пути. Потасовка на последнем постоялом дворе не в счет. Если все сложится удачно, то через пару дней они окажутся на границе Бэй-Цэнга. Их пути разойдутся, и он никогда больше не увидит Элизабет.

Три недели пути… От Голдстока до Бордривера. Сотни и сотни пайсов дорог. И ничего. Для принцессы он, мэйт Семи островов, оставался мирклем и носильщиком. А пыльные дороги словно высасывали из нее все светлые чувства и эмоции под монотонный скрип колес. Она все больше походила на обычных гардийских жителей, хмурых и серых. И чем ближе становилась граница Бэй-Цэнга, тем сильнее мрачнела принцесса. За время пути она воздвигла вокруг себя холодный и темный купол, куда никого не впускала. Принцесса перестала улыбаться и радоваться теплой кровати, сладкому вину и искусно приготовленным блюдам. Теперь она почти постоянно молчала и выглядела уставшей, будто захворала. Но Габриэль, каждую мьюну вдыхая ее запах, понимал, что телом-то она здорова. А вот духом… Тревожные, темные думы полностью завладели принцессой, отгоняя радость и смех, делая сладкое вино пресным. По ночам ее мучили кошмары. Она стонала, часто звала отца и неизвестных ему людей.

Первые дни поездки Габриэлю тоже снились страшные сны. Он видел охваченную пламенем карету, слышал испуганное ржание лошадей, несущихся в пропасть. Смотрел в глаза собственным убийцам, которые занесли над ним мечи. Ощущал боль от ударов волистов и старсана Сэта, накинувших на него сеть. Но, просыпаясь, радовался утреннему солнцу, оставляя кошмары в мире снов. В отличие от Элизабет.

Мэйт часто просил ее поделиться своими тревогами, но она либо уклонялась от ответа, либо просто молчала. В такие мьюны он безумно сожалел о том, что не способен читать мысли. Узнав их, он, возможно, сумел бы ей помочь. Габриэль понимал, что терзало принцессу — ее таинственная цель поездки в Бэй-Цэнг. Но, увы, о том, в чем она состояла, знали лишь боги и сама Элизабет. Чего она так опасалась? Она! Повелевающая спирфламами! Почему так переживала даже тогда, когда стало ясно, что дальше Голдстока известия о пропавшей принцессе не пошли?.. Ее не преследовали гардийцы и не узнавали в трактирах, путь до Бордривера был чист и спокоен. Но она изводила себя неспокойными думами каждый день. Ее как будто подменили в Голдстоке.

— Эли, твое лицо такое мрачное, что я его почти не вижу, — грустно улыбнулся Габриэль. — Это из-за того, что ты хочешь найти в Бэй-Цэнге? — прямо спросил он, хотя обещал не спрашивать принцессу о цели ее поездки.

— Я просто устала, — солгала она.

Они въехали в город, по обеим сторонам поплыли домишки, окутанные мраком. Ночь была поздняя, и огонь горел в редких жилищах. Дад посоветовал им тихий трактир, где всегда ночевал сам, и теперь вел к нему лошадей. Возница ни в какую не хотел везти их к границе Бэй-Цэнга, ссылаясь на страх перед мирклем по имени Сорнячиха и шэн-линами, которые, несмотря на все усилия Эдварда Однорукого, все еще разбойничали в лесах. На своей родной земле, откуда их пытались выбить огнем и мечом.

Дад был прекрасным извозчиком, опытным и нелюбопытным. Только и задал два вопроса: куда ехать и как быстро. Однако, невзирая на удвоенную плату, наотрез отказывался пересечь клочок фитийской земли, лежащий между лесами Бэй-Цэнга и Бордривером. «Гиблое место, демонча да разбойники», — говорил Дад, теребя рыжую бороду.

Дома по сторонам стали шире, выше и краше. То тут, то там в лунном свете поблескивали вывески лавок и мастерских. С тихим шорохом ложилась под колеса дорога, во дворах ярились псы, почуяв взмыленных лошадей и трех незнакомцев. С улицы тянуло дымом коптильни.

Мэйт принюхался, разгадывая аромат. Получилось не сразу, пришлось напрячься, чтобы прочесть запах. Обоняние явно серьезно ослабело с того момента, как он покинул Безымянный остров. Нет, «ослабело» — не совсем подходящее слово. Скорее «спало», вело себя точно человек, которому каждые сутки требовался сон для восполнения сил. Впрочем, Габриэля это ничуть не встревожило. Он заметил потерю намного раньше.

Коптили рыбу с тимьяном и… розмарином. Как на островах. Гарг тоже унюхал дух рыбы и поднял голову, водя своим кошачьим носом по воздуху, после чего облизнулся.

Карета остановилась посреди широкой площади, выложенной камнем. Элизабет выбралась первой, потянулась, разминая мышцы. Габриэль завязал рюкзак, забросил его лямку на плечо, взял жезл и, осмотревшись, вышел.

Во время каждой стоянки мэйт всегда первым делом глядел на кареты, опасаясь увидеть гардийский герб или знак волистов. Но боги были милостивы, и за всю дорогу дымящий вулкан, зажатый в щит, или золотой круг с четырьмя лучами ни разу не сверкнули на дверце экипажа. Обошлось и в этот раз. У трактира стояли две кареты, темные и небогатые, похожие на ту, в которой они ехали последние три недели. И на них не было никаких гербов.

Габриэль поправил рюкзак, глянул вдоль площади и заметил две ярко-зеленые искры во мраке. Они чуть подрагивали и то и дело гасли.

— Дад, что это там? У эшафота? — спросил Габриэль.

Элизабет тоже уставилась туда, где качались в воздухе ярко-зеленые искорки.

— Видать, еще одного шэн-лина поймали, — ответил извозчик. — Не робей, колодки на нем, не сбежит. — Дад начал загибать пальцы, подсчитывая что-то в уме. Но то ли не умел считать до восьми, то ли по какой-то причине сбился. Нервно тряхнул рукой и пояснил: — Аккурат к именинам ситрала Бордривера. Так что не сегодня завтра четвертуют разбойничка. Все ближайшие старсаны съедутся.

Элизабет вздохнула, понимая, чем для них может обернуться праздник с участием старсанов. Она расплатилась с Дадом и вошла в трактир.

— Не передумал? — спросил Габриэль. — Щедро заплатим.

— Нет. К чему мне деньги, когда шэн-лины голову отрежут. Они по этой части большие мастера. К Шме их под колючий хвост.

Дад обвел указательным пальцем круг над сердцем.

— Жаль, — сказал Габриэль. — Если что, до утра предложение остается в силе.

Габриэль толкнул дверь трактира, ныряя в густой запах табачного дыма. Переступил порог, остановился, осматривая зал с низким потолком. Треть столов занята. Двое посетителей, сидящих ближе всех к двери, бросили на него равнодушный взгляд и продолжили трапезу. Ни волистов, ни старсанов в зале не было.

Крепкий запах табака мешал чутью, которое снова проснулось. Но кое-что Габриэлю все же удалось узнать. Те двое, у двери, пахли лесной смолой, а в шаге от них, заливаясь пьяным смехом, сидели четверо, от которых тянуло рыбой. Дровосеки и рыболовы — прекрасная компания для сегодняшней ночи. Потому что совершенно безобидная. Такому люду не до чтения объявлений на дорожном столбе, да и читать не всякий простолюдин умеет. Им бы побольше рыбы наловить и деревьев повалить. А затем, потными и уставшими от работы, в ближайший трактир завалиться, чтобы вина хлебнуть.

Эли сидела вдали от всех и медленно водила пальцем по краю глиняной кружки. К счастью, на нее никто не обращал внимания. Габриэль расположился напротив, налил в кружку то, что здесь почему-то называлось вином (судя по запаху, его тут разбавляли, и разбавляли серьезно), и уставился на приунывшую принцессу.

— Я заказала сыр, грибную похлебку и жареную баранину, — тихо сказала она, поправляя капюшон. — Сейчас должны принести сыр и хлеб.

Габриэль разглядывал печальное лицо принцессы.

Новая, вечно мрачная Эли ему совершенно не нравилась. Мэйту не верилось, что сидящая напротив него темноволосая девушка когда-то могла повелевать спирфламом и отчаянно размахивать мечом, разя свирепых гаргов. В ней не было огня, лишь скорбь по чему-то или… кому-то. К моменту приезда в Бордривер бушующее пламя угасло, казалось, безвозвратно. Потухло под щедрыми горстями тревожных дум и переживаний.

— Ты все еще не хочешь рассказать мне, что с тобой происходит? — спросил Габриэль и хлебнул вина. — Быть может, тебе станет легче.

Принцесса молчала. Пухлые женские руки опустили на стол чашку с хлебом и сыром, но Габриэль даже не взглянул на служанку, ощутив, что Элизабет вот-вот ему откроется. Но спустя три мьюны молчания понял, что ошибся. Эли так и не рискнула раскрыть тайну, которая высасывала из нее радость жизни, точно паразит.

— Ты ведь понимаешь, что нам здесь нельзя оставаться?

Эли подняла на него взгляд. И покивала. После чего опять уставилась в кружку. Принцесса не хотела ни есть, ни пить, каждую звитту размышляя над чем-то. А Габриэль не знал, как ей помочь. Как хоть немного ее подбодрить.

— Нам все равно нужно отдохнуть, — тихо сказала она.

Да, молча согласился Габриэль, понимая, что принцесса желает и одновременно страшится попасть в Бэй-Цэнг. Но чего она так боится? Уж наверняка не отцовского гнева и не шэн-линов. Нет, причина кроется в чем-то ином.

— Пойдем сами или все-таки будем искать проводника? — спросил мэйт.

— Я плохо знаю эти земли.

— А я тем более. Значит, придется кого-нибудь найти.

Габриэль отвернулся от принцессы, осматривая посетителей трактира и надеясь найти среди них того, кто за скромную плату проводит их к границе Бэй-Цэнга. Но вместо проводника обнаружил неприятного типа, который бесстыдно пялился в их сторону. И даже не отвел глаз, когда понял, что его заметили. Смуглый, темноволосый, лет сорока здоровяк сидел за столом в тридцати шагах от них. На его небритой щеке отчетливо белел шрам. За столом обладателя приметного шрама больше никого не было.

Мэйт для вида еще немного покрутил головой. После чего, встревоженный, повернулся к Эли.

— Кажется, за нами следят, — тихо произнес он, ломая хлеб.

Эли медленно подняла взгляд.

— Кто?

— Тип со шрамом, у окна.

— Вижу. — Принцесса глотнула вина, сунула в рот кусочек сыра. — Что будем делать?

Слежка, похоже, привела ее в чувство.

— Пока будем вести себя так, будто мы его не заметили. В любом случае нам нужно поесть перед дорогой.

— Пойдем без проводника?

— Возможно…

— Возможно? — удивилась Эли. — Ты что-то придумал?

— Не уверен, что тебе это понравится.

— Говори.

— Во дворе мы видели пленного шэн-лина.

— И? — Эли сделала еще глоток вина.

— И… — Габриэль вздохнул, глянул в потолок. — Мне кажется, лучшего проводника здесь не сыскать.

Принцесса ожидаемо вспыхнула.

— Ты угадал: мне это не нравится. Ничего более бредового в жизни не слышала.

Габриэля окатило волной злости, ненависти и раздражения, пришедшей от Элизабет. И мэйт понял: в ее гневе кроется что-то личное. Бэй-Цэнг… Шэн-лины… Принцесса Элизабет… Ее таинственный поход…

— Не любишь шэн-линов?

Эли засопела, подтверждая предположение мэйта.

— Они — убийцы, — сквозь зубы, с непомерной злобой прошипела она. — Проклятые твари.

— Это как-то связано с твоим побегом?

Элизабет не ответила, отпив из кубка. Один из рыбаков разразился хохотом; за его столом звякнула посуда.

— А что ты знаешь о шэн-линах?

— Достаточно, чтобы не брать их проводниками. — Принцесса пожевала хлеб, роняя крошки на стол. — Как тебе такое только в голову пришло? Уж лучше идти без проводника, чем с убийцей.

— Убийцами их сделал Эдвард Однорукий, когда вторгся в леса Бэй-Цэнга.

— Хм, — хмыкнула Эли, не найдя, что сказать в ответ.

— «Хм»? И это все?

— Я не понимаю, чего ты добиваешься? Даже если закрыть глаза на то, что он — шэн-лин в колодках… С чего ты взял, что он станет нам помогать, если мы его освободим?

— С того, что таков закон его народа. Мы спасем ему жизнь, и он должен будет служить нам, пока не оплатит долг.

— Нет, я права: бредовая идея. Да он при первом удобном случае нас убьет.

— Быть может, — еле заметно улыбнулся Габриэль. — Но, с другой стороны, если он чтит законы своего народа, то… Ты только представь, как его присутствие облегчит нам путь. Мы будем идти не вслепую. И ни один шэн-лин не посмеет нас тронуть.

Эли засомневалась, задумалась. Мэйт чувствовал, как вокруг нее воздух дрожит от напряжения.

— Хорошо, — к радости Габриэля, сказала принцесса.

Служанка принесла грибную похлебку. Поставила на стол и хотела уже уйти, но Габриэль взял ее за руку.

— Скажи, тот человек, со шрамом на щеке… — зашептал он. — Ты его прежде видела?

— Он бывает здесь часто.

— А чем он занимается?

— Я не знаю. Он приходит всегда один. Ни с кем не разговаривает.

— Оружие у него есть?

— Умм…

— Не бойся, мы не хотим ему навредить, — улыбнулся мэйт. — Нам лишь нужен надежный проводник, — соврал он.

Пухлая служанка повеселела.

— Да, есть. Я видела меч.

— Хорошо. Благодарю.

Служанка ушла. Габриэль зачерпнул похлебку, попробовал, скривил губы, с теплотой вспоминая повара Манни. Вот кто по-настоящему умел варить грибной суп!

— А что, если он не говорит на олдише? Что тогда? Как ты собираешься ему объяснить, что нам нужно?

Габриэль широко улыбнулся.

— Ты знаешь их язык? — засомневалась принцесса, утопив ложку в похлебке.

— Mi choro ime ka ihunia na ji? — сказал Габриэль, положив ладонь на грудь.

— И что это значит?

— Что ты — очень красивая девушка, — с улыбкой солгал он, хотя на самом деле только что поведал Эли о своем желании заняться с ней любовью.

— А что делать с ним? — Эли кивнула в сторону окна.

— Доверься мне, — улыбнулся Габриэль, поднимаясь из-за стола.

— Моя няня говорила, чтобы я никогда не доверяла мужчинам, которые говорят «доверься мне».

— Ну, из каждого правила есть исключения… Постарайся отвлечь его, пока я… В общем, я на тебя надеюсь.

Габриэль повернулся и начал обходить стол, где все еще веселились рыбаки. В голове уже порхали слова заклинания, способного на время обездвижить человека. И вспоминался Гром, знавший хитрую технику усыпления противника без привлечения магии. Но мэйт так и не освоил ее, поэтому надеялся исключительно на волшебство. Нужно было лишь сложить пальцы в знак и под шепот заклинания коснуться человеческой шеи. Постояльцы уже серьезно надрались, никто из них не обратит внимания на уснувшего одинокого человека. Мало ли? Устал, перебрал. С кем не бывает?.. Мэйт не знал, чем Эли отвлекала типа со шрамом, но видел, что ее уловки работают. Незнакомец теперь без устали пялился на принцессу, будто забыв про Габриэля.

Мэйт сделал еще шаг и замер в табачном дыму, запахах кухни и трактирном шуме, когда незнакомец жестом предложил ему сесть за свой стол. Габриэль неспешно подошел, решив не отказываться.

— Успокойся, я вижу на твоей щеке печать мэнжа, — тихо проговорил мужчина со шрамом, тем самым выдавая в себе мага.

Габриэль выдохнул, присаживаясь напротив незнакомого чародея, от которого не веяло ни угрозой, ни злобой. Маг, похоже, был настроен миролюбиво.

— Серп, — назвался человек. Он поводил пальцами над серповидным шрамом. — Это из-за него, — пояснил он свое прозвище.

— Габриэль.

— Никогда бы не подумал, что встречу сына мэнжа в таком краю, — не без удивления сказал Серп, покручивая золотой перстень с белым камнем в форме снежинки. — Твоя подружка… Она… сумасшедшая?

— Почему? — не понял мэйт.

— Пока ты незаметно ко мне подбирался, она корчила мне рожи и показывала язык.

— Это был отвлекающий маневр, — ухмыльнулся Габриэль.

Серп вытащил из-за кармана три сложенных листка, развернул один из них и внимательно поглядел на Эли, сравнивая ее с изображением на листке. Габриэль огорчился: наемник знал не только о том, что в трактир зашел сын мэнжа, но и о том, кого тот сопровождал. Впрочем… мэйт задумался… все могло быть гораздо хуже, окажись на месте чародея бездарь.

— Твоя подружка дорого стоит, — зашептал Серп. — Это ведь пропавшая гардийская принцесса?

— Да, это так, — не стал лгать Габриэль. — Но предупреждаю сразу: я ее не отдам.

Чародей улыбнулся:

— Ты же понимаешь, что будет, если тебя с ней найдут гардийцы или волисты?

— Прекрасно понимаю. Но это ничего не меняет.

— Ты храбр, юный мэйт, как и твой отец. Хотя не представляю, что может вас с ней связывать, кроме принадлежности к высокому роду.

— Этого я тебе сказать не могу. Но за похвалу спасибо, — произнес Габриэль, пытаясь увидеть помыслы Серпа.

Тот говорил тихо, спокойно — так, будто речь шла о каком-то пустяке. И Габриэлю это не нравилось. Он не мог его прочесть, понять, что за человек перед ним и можно ли ему доверять. Да, Серп был магом и, похоже, относился к мэнжу Семи островов с уважением. Однако тип со шрамом на небритом лице, по всей видимости, также был и охотником за головами. И кого в нем больше — мага, почитающего Аладара, или наемника, любящего звон золотых монет, — пока понять сложно.

— Дашь нам уйти?

— А что мне еще остается, — огорченно проговорил Серп. — Твой отец собственными руками вытащил меня из такого пекла, что…

— Ты был с ним в Мирацилле?

— Не только.

— Почему остался здесь?

— А что мне делать на островах? Выбивать налоги из простолюдинов? — Чародей грустно поглядел на принцессу.

— Не хочешь стать нашим проводником?

— Зависит от того, куда вы направляетесь.

— В Бэй-Цэнг.

— Нет, — сразу ответил Серп, вновь покрутив перстень на указательном пальце. — Выбери ты любое другое направление, я бы подумал. Но только не Бэй-Цэнг.

Габриэль не понял причину отказа. Ладно, рыжебородый возница Дад — ни меча, ни магии. Но чародей Серп?..

— Почему, если не секрет?

— Понимаешь, я не очень популярен среди шэн-линов. Видел узника на площади?

— Издали… Твоих рук дело?

— Моих. Второй за три месяца.

— Тогда я тем более не понимаю… — Габриэль понял, почуял, что наемник с ним не до конца откровенен. — Почему ты не хочешь нам помочь?

— В моей карете ценный живой груз. Я не могу им рисковать.

Мага, почитающего Аладара, и наемника, любящего звон золотых монет, в Серпе оказалось поровну. Впрочем, блеск золота не затмил ему разум окончательно.

— Твоя подружка знает, что путешествует с мэйтом?

Габриэль отрицательно покачал головой:

— И я хочу, чтобы это так и осталось.

— Правильно.

— А о твоей сути ей известно?

— Да.

— Хм, и как она к ней относится?

— Без предрассудков.

— Ну надо же, — подивился Серп. И вдруг спросил: — Твое чутье, — чародей поводил пальцами над своим носом, — начинает подводить?

— Есть немного.

— Не переживай, со временем восстановится, — улыбнулся он.

В этот момент один из рыбаков во хмелю хватил кулаком по столу.

— Деньги за шэн-лина тебе уже заплатили? — поинтересовался Габриэль.

Серп перевел взгляд с рыбаков на мэйта.

— Заплатили.

— Я слышал, что их нелегко поймать. Как же тебе удалось?

— Не скрою, поединок был не самым честным. Вернее, его вовсе не было… — Серп вновь коснулся перстня. — Потратил немного дротиков, чтобы его усыпить. Но зато я сижу здесь, в трактире, живой и здоровый. А он там, у эшафота, и скоро умрет. Только не понимаю, зачем ты про него спрашиваешь?

Габриэль пропустил вопрос мимо ушей.

— Как думаешь, он чтит древние законы?

Серп задумался, похоже, начиная догадываться о причине странного допроса.

— Так он чтит свои законы? — повторил мэйт.

— Понятия не имею, — пожал плечами чародей. — А какой конкретно закон тебя интересует?

— О спасении.

— Спасении?

— Я читал, что если спасти шэн-лина, то он будет предан тебе до тех пор, пока не оплатит долг.

— Кажется, я что-то слышал… Но шэн-лины сейчас… — Серп задумался, нервно покручивая перстень. — Говорят, что оставшиеся шэн-лины не то спятили, не то стали поклоняться какому-то демону, чтобы он дал им силы для мести Эдварду Однорукому. Что точно происходит в лесах Бэй-Цэнга, я не знаю. Но думаю, что тебе и твоей глупой подружке лучше держаться от них подальше.

Габриэль помрачнел, подумав, что другого пути, увы, пока не предвидится. Если в том, о чем говорил Серп, есть хоть доля правды, то Эли ни в коем случае нельзя отпускать туда одну. Мэйт грустно улыбнулся. Да кого он обманывает? Он бы и так не отпустил ее одну. Ему нужны были лишь причина, предлог, чтобы оставаться с ней как можно дольше.

— Почему ты мне сразу не сказал, когда я предложил тебе нас сопровождать?

Маг грустно улыбнулся.

— Не хотел, чтобы твой отец потом смеялся надо мной, надрывая живот. Бесстрашный Апсэль боится каких-то демонов. Со смеху можно сгореть. Ох, я слишком много болтаю. Давно ни с кем не говорил по душам. Давно… ни с кем не говорил.

— Апсэль? Значит, так тебя зовут. Обещаю, отец ничего не узнает. Я могу вовсе не упоминать о тебе, когда вернусь на острова.

Наемник Серп, бесстрашный маг Апсэль, смутился. И Габриэль окончательно убедился, что ему можно доверять. Серп дорожил своей репутацией, по-настоящему уважал мэнжа Семи островов и, невзирая на издержки профессии, все еще умел смущаться, как ребенок. Хотя при виде сурового небритого лица наемника трудно было поверить, что он на такое способен. Нет, этот человек точно не станет втыкать в спину нож, когда они с Эли покинут трактир, чтобы спасти шэн-лина.

— О демонах и шэн-линах действительно не стоит упоминать, — после долгой паузы сообщил смущенный маг.

— Так и будет.

Апсэль кивнул с улыбкой, а потом вдруг нахмурился.

— Плата за шэн-лина, их законы… Ты ведь хочешь его освободить?

— Хочу.

— Плохая мысль, — чародей с осуждением покачал головой.

— Бредовая, — согласился Габриэль, вспоминая слова Эли. — Но это лучший проводник, которого можно сыскать. А долго мы здесь задерживаться не можем. Скоро, насколько мне известно, в Бордривере будет очень шумно.

— И «весело», если ты действительно рискнешь освободить шэн-лина.

Апсэль опять задумался. Посмурнел, медленно опуская руку под стол.

— Не волнуйся, о том, что ты находишься в трактире, шэн-лин не узнает, — решил успокоить мага Габриэль, поняв его озабоченность.

Серп вернул руку на стол, разжал ладонь, показывая Габриэлю рыбку, созданную из серебристого металла. На боку были выбиты три знакомые шестеренки — знак механиков.

Апсэль покрутил пальцами хвост, и рыба разинула рот, откуда, вращаясь, вылезли серебристые щупальца. Габриэль чуть не ахнул от изумления. Маленькая серебристая рыбка (для чего бы она ни предназначалась) его потрясла. На островах он видел чудные штуки, созданные механиками. Видел также превосходный жезл-гарпун. Но все эти удивительные предметы не шли ни в какое сравнение с тем, что ему только что показали. Потому что он не мог представить, вообразить, как эти щупальца, словно живые, могли работать. Какой искусный механизм их шевелил и как обычные человеческие руки могли его создать!

— Вот. Тебе поможет. — Апсэль закрыл рыбе рот, пряча ее щупальца, и оставил ее на столе. — Поворачиваешь хвост влево, она заводится. Поворачиваешь вправо, она работает.

— А что это?

— Лучшая отмычка в Андрии. Тебе же нужно снять колодки с шэн-лина.

— Благодарю, — произнес мэйт, поднимая чудо-отмычку, рассматривая ее со всех сторон.

— Иди. — Апсэль вздохнул. — Да помогут тебе боги Элементоса.

— И тебе, — сказал Габриэль и поднялся.

Лесорубы за столом затянули грустную песню о своем нелегком труде. Несмотря на хмель, песнь лилась красиво, душевно. Но по какой-то причине не пришлась по вкусу сидящим неподалеку рыбакам. Те вдруг тоже решили запеть, а вернее, перекричать лесорубов. Обстановка накалялась. И нужно было действительно идти, так и не отведав жареной баранины.

— Эли, расплатись, — поглядывая на рыбаков, сказал Габриэль.

— Но тот человек? Он…

— Он не причинит нам вреда. Поверь. Нет времени объяснять. Похоже, здесь назревает самая обыкновенная трактирная драка. И нам в ней участвовать ни к чему.

Едва они покинули таверну, как в ней и вправду закипела пьяная драка. Заорали постояльцы, загрохотала мебель, застучали кулаки, пугая Изгоя. Он, тихо фыркая, заворочался в рюкзаке за спиной. Но быстро успокоился, чуя заботливых спасителей.

Мэйт ускорил шаг, понимая, что потасовка в таверне привлечет внимание стражи. Пока, к счастью, на площади не было ни стражи, ни горожан; в темноте ночи лишь подрагивали зеленые искорки. Ночь стояла безветренная, на звездном небе ярко светились звезды.

— Кто это был? — спросила Эли.

— Маг.

— А выглядел как бандит.

— Маги бывают разными.

— Понятно, почему вы нашли общий язык, — произнесла она таким тоном, будто разочаровалась в том, что беседа с чародеем закончилась миром. — Если он маг, то это еще не значит, что ему…

— Я же сказал: он не будет нам мешать, — начал злиться мэйт.

— С чего ты так уверен? — не унималась принцесса.

Ему захотелось зажать ей рот и больно укусить за ухо.

— С этого. — Габриэль махнул перед ее лицом отмычкой. — Это он мне дал, чтобы я не тратил магию на замки. Достаточно?

Принцесса не ответила, не без страха поглядывая на эшафот. Габриэль чувствовал ее волнение и боялся сам. Идея сделать из плененного шэн-лина проводника действительно была не из лучших, но иного выбора никто не предложил. И только потому, что идея звучала бредово, она могла сработать, подумал Габриэль, немного перефразировав утверждение старсана Сэта.

Зеленые огоньки в ночи стали ближе. Они замерли, когда Габриэлю до эшафота оставалось от силы двадцать кабитов. Мэйт сбавил шаг, прислушиваясь и осматриваясь. Со стороны трактира доносились глухие звуки и крики.

— Говорить буду я, — предупредил Габриэль, чувствуя, как вокруг принцессы начинает искриться злоба и ненависть, какая обычно кружит вокруг двух непримиримых врагов.

Эли шла неспешно, стараясь не смотреть на узника. И Габриэль понял причину, когда почуял переполняющую ее злобу. Нет, совсем не страх (хотя и он тоже был, но путался, тонул в ненависти) отводил взгляд принцессы. Она боялась, что не совладает с собой и бросится на незнакомца. Принцесса ненавидела его всей душой. Но почему? Откуда вновь возникла эта ненависть? Тогда, в трактире, когда он только заикнулся о шэн-линах, принцессу аж затрясло от злости. И вот — злоба закипела опять. Что тянуло Элизабет в леса Бэй-Цэнга? Она пострадала от шэн-линов? Они погубили близкого ей человека? И зачем ей идти к ним? Мстить? Кому? Остатку народа, который, возможно, скоро исчезнет полностью. Останется в мифах, легендах, как зу-ши. Или она хотела там что-то найти, но не верила, что это осуществимо? Понимала, что ее поход обречен, по пути теряя надежду. Уж не из-за этого ли она так изменилась?..

Габриэль покосился на принцессу, понимая, что нашел разгадку ее хандры. Пусть все еще не знал, что пыталась найти дочь гардийского короля в лесах Бэй-Цэнга. Мэйт остановился в трех шагах от пленника и с тревогой поглядел на принцессу. Она остановилась чуть дальше, глядя себе под ноги. Внешне она выглядела спокойной, но внутри нее бушевало пламя.

— Может, нам стоит уйти? — спросил Габриэль.

— Делай, что хотел, — мрачно произнесла принцесса.

И мэйт, все еще опасаясь за жизнь шэн-лина, шагнул к лохматому узнику, с долей огорчения рассматривая его глаза. И отец, и сциники, и Джерион Тиристэр, автор «Долгих и удивительных странствий», — все они, говоря о шэн-линах, называли их глаза «кошачьими», и фантазия Габриэля рисовала ему именно большие и круглые глаза, как у кошки. Но в реальности их форма ничем не отличалась от человеческой. Лишь щелевидный, чуть вытянутый по вертикали зрачок намекал на корни узника.

Шэн-лин жутко вонял потом, был небрит и измотан, но, как ни странно, не боялся. Ни грядущей казни, ни двух подошедших к нему людей. Осторожно подбираясь к нему, Габриэль пытался уловить хоть каплю страха, но узник пах так, будто на нем не было колодок. Будто он не знал, что его четвертуют.

Несмотря на все лишения, шэн-лин, похоже, все еще оставался шэн-лином, которые всегда славились своим бесстрашием. Либо… Мэйт вспомнил, что с ним случилось, когда он утратил всякую надежду сбежать. Он тоже перестал бояться. Превратился в овощ, в дерево, в камень. И как знать, быть может, бесстрашие шэн-лина проистекло именно из его собственного отчаяния?..

— I na aik nihe ka oug ochi javu. Ma o buru na anya gapu gi naeniere anya? — спросил Габриэль и, повернувшись к Эли, с улыбкой добавил: — Вот, а мой брат говорил: зачем учить язык шэн-линов?

Мэйт повернулся к узнику, ожидая какой угодно реакции, но только не идиотской улыбки до ушей. За улыбкой последовал смех, испугавший мэйта. Ему подумалось, что шэн-лин спятил, но смех был здоровым и совершенно не злым. Так смеются над шутками, подумал Габриэль, но никак не над предложением свободы.

— Мои уши чуть не завяли, как цветы в засуху, — отсмеявшись, произнес узник на олдише. — Пожалуйста, впредь говори на родном языке. У тебя это лучше выходит.

Хвала богам, что стояла ночь! Принцесса не увидела, как лицо мэйта наливается краской, подумал Габриэль. Сгорая от стыда, он не стал поворачиваться к Эли, понимая, что наткнется еще на одну улыбку, только не светлую, а ехидную и злую-презлую. Апсэль не предупреждал, что пойманный им узник — большой хохмач. После насмешки шэн-лина Габриэлю самому захотелось его прибить. С другой стороны, чувство юмора узника показывало, что плен и лишения не озлобили его. Несмотря на массивные колодки, из которых торчали руки и голова, шэн-лин не выглядел злым, от него не пахло угрозой и бедой. Он вообще говорил и вел себя так, словно по собственной воле влез в колодки — чтобы повеселиться.

— Отвечая на твой вопрос, могу сказать, что я чту наши древние законы, — торопливо проговорил лохматый узник, видимо, опасаясь, что спаситель может передумать. — И если ты меня освободишь, то я стану вашим проводником.

Жизнерадостность шэн-лина казалась Габриэлю подозрительной, но он решил довериться чутью мага. А оно подсказывало, что узник безопасен и не лжет. Правда, перед тем как достать отмычку, мэйт все же помолился богам. После чего посмотрел по сторонам и, не найдя никого на площади, покрутил рыбий хвостик.

— Nadjis! — с отвращением произнес шэн-лин, увидев щупальца. — Что это?

Габриэль улыбнулся, наслаждаясь внезапным испугом шэн-лина. Наслаждаясь маленькой местью за свое унижение. И оглядел колодки. Их укрепили двумя цепями и замками — видимо, серьезно опасаясь узника.

— Не бойся, это всего лишь отмычка, — после долгой паузы пояснил мэйт. — Надеюсь, она тебя спасет.

Шэн-лин затих, уставившись на отмычку. А Габриэль сунул вращающиеся щупальца в замочную скважину, сожалея, что такой отмычки у него не было в плену у волистов. Щупальца казались гибкими, непрочными, но мэйт сразу ощутил сопротивление, как только они очутились внутри замка. Мэйт немного помедлил и, вновь оглядевшись, повернул рыбье тельце.

К всеобщему удивлению, замок щелкнул. Габриэль не верил собственным глазам, предполагая, что понадобится не одна попытка, чтобы снять колодки; шэн-лин вытаращил свои кошачьи глазки. Элизабет подошла ближе; не мигая, она взирала на открытый замок.

— Колдовство? — спросил шэн-лин.

И мэйт ощутил, как между ним и узником словно проскочило несколько опасных искр.

— Механика, — ответил Габриэль, вставляя щупальца в другой замок. — А ты что, не любишь магов?

Шэн-лин промолчал, отчего-то скрывая ответ. Ну, здорово, подумал мэйт, так и не повернув рыбку во втором замке. Шэн-лин, который не выносит магов! Боги все-таки не лишены чувства юмора. Как и их новый проводник.

— Твоя рыба, похоже, сломалась, — улыбнулся узник.

Зная не понаслышке о плене, Габриэль не стал мучить шэн-лина и крутанул отмычку. Она вновь повернулась, будто ключ. Шэн-лин дернул руками, снимая груз, сбрасывая верхнюю часть колодок.

Драка в таверне стихла, и колодки громыхнули в тишине ночной площади. Узник вел себя неосмотрительно! Мэйт поморщился, озираясь по сторонам. Он слишком шумел, как будто не понимая, чем это может закончиться.

Шэн-лин выпрямился, потирая затекшую шею. Покачал головой, потряхивая черными спутанными волосами. После чего поводил плечами, с улыбкой уставился на Габриэля и, положив ладонь на грудь, произнес:

— Лэй Лианг.

— Ксэнтус, — назвался мэйт.

Эли промолчала. Она не стала представляться, даже когда шэн-лин шагнул к ней, вновь положив ладонь на грудь. От глупой выходки принцессы Габриэль запыхтел. Он и так был натянут, как тетива. А упорное молчание Элизабет совсем не снимало тревожности. Что — лишь он один, мэйт Семи островов, понимал, что они стоят посреди площади, рядом с шэн-лином, то есть преступником, которого к тому же сами и спасли?!!

— Твоя девушка онемела? — серьезно спросил Лэй.

— Нет. Ее зовут Элизабет.

— И я не его девушка, — уточнила принцесса.

— Родственники?

— Нет, — ответила Эли.

Габриэль завертел головой, оглядывая площадь. Где-то во тьме проскакала лошадь. Из трактира вышли двое и, пошатываясь, направились вдоль домов. Габриэль вздохнул. Боги сегодня ночью милостивы и удивительно терпеливы. Но не стоило испытывать их терпение дальше.

— Теперь, когда мы все познакомились, может, мы отсюда наконец уйдем? — с раздражением спросил Габриэль.

— Да, — поддержал его Лэй. — Но сначала нужно найти моего брата. Без него я никуда не пойду.

— Что? — обалдел Габриэль. — Какого еще брата?

Эли дернула его за рукав. Он повернулся к ней, заглядывая под верхний край капюшона. Мэйт не видел ее глаз, но предполагал, что сейчас они мечут искры. Если честно, ему предложение шэн-лина нравилось не больше, чем принцессе.

— Не волнуйтесь. Он недалеко, в конце площади. Я знаю, где его прячут, — улыбнулся шэн-лин и спокойно пошел вперед.

Габриэль развел руками под немым требованием принцессы что-нибудь предпринять.

— Если вы поможете мне его освободить, то я буду перед вами в неоплатном долгу, — произнес шэн-лин, гуляя по площади, как самый обычный житель Бордривера.

— Ты и так перед нами в неоплатном долгу, — мрачно напомнил ему Габриэль.

— Ну, значит, я буду вам должен дважды.

Принцесса шлепнула Габриэля по руке. И заслуженно, согласился мэйт и пошел за беспечным шэн-лином. Эли тихо выругалась, но все же тоже пошла.

— Похоже, его не переубедить, — шепнул он принцессе.

— Если нас поймают из-за него…

— Я понимаю, — сказал мэйт, хотя ничего не понимал.

Он не понимал, почему брата Лэя не поставили у эшафота, как других шэн-линов? Почему его прячут? И от кого? И самое главное — как так случилось, что теперь ими командовал бывший узник по имени Лэй? Это он, мэйт Семи островов, должен был ставить условия, а шэн-лин — целовать ему ноги за спасение. Разве нет?

Апсэль ничего не говорил о том, что у шэн-лина есть брат. Впрочем, о том, что шэн-лин — юморист и псих, наемник тоже умолчал.

Габриэль никогда не видел шэн-линов и с чужих слов представлял их иначе — тихими, спокойными, высокими и стройными. Лэй был другим. Он был шумным, веселым, невысоким (почти на голову ниже самого Габриэля) и широкоплечим. И если бы не кошачьи глаза…

Мэйт не мог понять, кого ему напоминает этот неунывающий шэн-лин. Гордый, бесстрашный, веселый, глупый и… На него совершенно нельзя было злиться даже тогда, когда собственная жизнь висела на волоске. Будь он проклят, подумал Габриэль, вспоминая про лучшего отцовского друга, который обладал всеми перечисленными качествами. Гром! Весельчак Гром. Ну конечно же!..

Впрочем, сейчас не до веселья, спохватился мэйт, осматривая площадь. А потом все равно усмехнулся, прикидывая, что шэн-лин вполне мог оказаться одним из детей Грома. При дворе шептались, что в Грэйтлэнде их было не меньше двух десятков.

— Чему ты ухмыляешься? — прошипела принцесса.

— Да так… В любом случае он не сбежал сразу и не убил нас.

— Еще неизвестно, что было бы лучше.

— Но согласись, сложно ему отказать.

Принцесса не согласилась, нервно тряхнув головой. В этот момент Лэй остановился перед большим двухэтажным домом, где сквозь запертые ставни сочился жидкий свет. Постоял немного, подозрительно покручивая кулаками, словно разминая их перед дракой. После чего шагнул к двери и громко постучал, чем опять разозлил принцессу.

В доме послышались шаги, прозвучала справедливая ругань в адрес незваного ночного гостя. Дверь открыл бородач в длинной помятой рубахе. И тут же получил в кадык. Сложенные в клюв пальцы Лэя клюнули его в шею, а другая ладонь шэн-лина ударила противника в грудь. Хозяин, задыхаясь, неловко попятился. Но Лэй решил его не отпускать. Он подпрыгнул и ударил бородача ногой по голове, добивая окончательно. Удары шэн-лина казались легкими, безобидными, но хозяин с таким грохотом распластался на полу, будто на него налетел бык.

Из соседней комнаты на шум выбежали трое крепких мужиков. В отличие от бородача, эти были в доспехах и при оружии. Один держал меч, другой — короткое копье, третий заряжал арбалет. Но шэн-лина новые противники ничуть не напугали. Он ринулся к ним. Со второго этажа вылетели еще двое в ночных рубахах, но с оружием.

— Эли, арбалет! — предупредил мэйт.

Он бросил рюкзак с Изгоем и кувыркнулся в сторону лестницы, чтобы не попасть под арбалетный болт. Оказавшись возле лестницы, которая содрогалась под тяжестью бегущих, Габриэль выставил гарпун, метя сквозь перила. Гарпун пробил перила, впился в стену, подставляя под ноги бегущих цепь. Первый успел проскочить, но второй запнулся о цепь и полетел на первого. Оба загремели по ступенькам, скатываясь вниз. Краем глаза Габриэль увидел, как Лэй схватил со стола горшок и метнул им в арбалетчика — как раз в тот момент, когда тот хотел выстрелить. Болт все же прогудел в воздухе, но впился не в шэн-лина, а в его противника, который завопил, хватаясь за простреленную ногу.

— Аи! — услышал Габриэль за спиной.

Мэйт обернулся: Эли, выхватив меч, с боевым кличем вбегала в дом. Отговаривать ее не было ни смысла, ни времени.

Гарпун крепко застрял в стене. И Габриэль бросил его, подскакивая к противникам, которые съехали с лестницы. Один, высокий и светловолосый парень, уже поднимал потерянный меч; второй, похожий на Лэя, стоял на четвереньках у подножия лестницы, роняя капли крови с разбитого лица.

Шэн-лин увернулся от копья, схватился за него, молниеносно выхватил и, ловко крутанув, ударил противника тупым концом в грудь, а потом в голову. Печальный копьеносец крутанулся, как безвольный, падая под ноги арбалетчику. Эли была тут как тут. Ее меч ударил по арбалету, а Лэй шибанул арбалетчика ногой в морду, лишая его чувств.

Клинок вертикально вспорол воздух. Мэйт отклонился от удара, перехватил руку, сжимающую меч, и выкрутил ее. Парень взвизгнул, роняя оружие. Клинок звякнул об пол, а Габриэль ударил противника в челюсть. От удара парень полетел на своего несчастного собрата, который ползал возле лестницы, и придавил его, оставшись лежать без движения.

Габриэль осмотрелся. Лишь один из нападавших остался в сознании. С болтом в левой ноге он настырно полз к двери, оставляя за собой кровавый след. Лэй тоже огляделся и остановил свой взгляд на этом бедолаге. Шэн-лин склонился над ним и ребром ладони ударил по шее. Противник застыл на полу.

— Закрой дверь! — произнес мэйт. — Рюкзак не забудь.

Лэй кивнул, схватил рюкзак, лежащий у порога, и прикрыл дверь. Рюкзак в руках шэн-лина зашевелился и заурчал, и Лэй с интересом уставился на него, как будто забыл, зачем пришел в дом и почему побил всех, кто в нем находился.

Габриэль выдернул гарпун, убрал цепь и молча забрал рюкзак у шэн-лина.

— Ну и где твой брат? — с раздражением спросил мэйт.

— Уверен, он где-то в доме, — не терял надежду Лэй.

— Только не говорите мне, что мы ошиблись домом, — сказала принцесса, поправляя капюшон.

Лэй не стал ничего говорить, внимательно изучая комнату. Хотя и так было очевидно, что единственным шэн-лином, находившимся в ней, являлся сам Лэй.

— Возможно, он на втором этаже, — предположил шэн-лин, зачем-то открыв сундук, стоявший у входа в дом.

Содержимое сундука явно разочаровало Лэя, заметил Габриэль. Интересно, что он там надеялся увидеть? Неужто брата? В таком случае тот непременно должен быть ребенком или уметь складываться пополам. Иначе он туда не поместился бы.

Эли тоже уставилась на копающегося в сундуке шэн-лина, но не проронила ни звука.

Лэй громко хлопнул крышкой сундука, как у себя дома. Габриэль покачал головой: все-таки шэн-лин слишком шумел. Он был бесстрашен, ловок и владел невиданной техникой боя, но как будто обожал, когда рядом с ним что-нибудь вопит или стучит. Если ловкость и владение тайным знанием ведения рукопашного боя могли пригодиться в дороге, то бесстрашие и любовь шэн-лина пошуметь — принести немало бед. А ведь он едва вылез из колодок. И вот пожалуйста: шестеро побитых на полу.

Принцесса села на лавку у стены, видимо, махнув рукой на все на свете. Лэй прошагал в другую комнату, осматривая стены, пол и потолок. А мэйт поглядел на поверженных противников, на их доспехи. Стража? Скорее всего. От дома до эшафота шагов сто, и шэн-лин мог видеть, как его брата завели сюда. Возможно, почти не смыкал глаз, следя за домом. Поэтому был так уверен, что его брат находится именно здесь. Но что Лэй искал в сундуке?

Опечаленный Лэй вышел из комнаты, взял яблоко со стола, жадно, с хрустом откусил от него и, немного прожевав, произнес:

— Есть очень хочется.

Мэйт начинал жалеть, что освободил шэн-лина. Есть хочется? И это все? Нет, так не пойдет!

— Кто эти люди?

— Они взяли то, что им не принадлежит.

— То есть твоего брата?

— Да, — сказал Лэй и как ни в чем не бывало двинулся к лестнице.

Габриэль закинул рюкзак на спину. Эли со вздохом поднялась и, окинув взглядом стражников, пошла следом за шэн-лином.

На втором этаже в широком коридоре было три двери.

— Не подходи, — предупредил Габриэль принцессу.

Эли хмыкнула, напоминая, что не нуждается в чьей-либо заботе, но все же остановилась в двух шагах от двери. Габриэль втянул носом воздух, стараясь почуять угрозу. Но в воздухе было слишком много запахов пота и страха, чтобы найти в этом густом облаке опасность. Тем более затаившуюся за дверьми.

Мэйт осторожно открыл дверь, держа заряженный гарпун. Комната оказалась небольшой и пустой. Ничего, кроме двух помятых кроватей. Лэй прошел дальше и дернул вторую дверь. Как безрассудно! Мэйт вздрогнул, когда на Лэя с криком бросилась женщина. Кинжал мелькнул в воздухе и замер перед лицом шэн-лина, который ухитрился поймать его ладонями. Одно движение — и кинжал полетел в сторону, звякнув в коридоре. Второе движение. Нет, не удар — прикосновение, и женщина рухнула без сознания.

Габриэль подошел к лежащей женщине. Она была обнажена, симпатична и молода. Светлые, густые и невероятно длинные волосы рассыпались по полу, прикрыв одну грудь. Подошла и Эли, дернула мэйта за рукав. Не то для того, чтобы он перестал глазеть на большегрудую голую незнакомку. Не то для того, чтобы образумил шэн-лина, который вел себя слишком легкомысленно. Габриэлю хотелось думать, что дело было в красивой обнаженной незнакомке на полу. Ведь если так… То принцессе не все равно, на чьи груди и бедра он смотрит… И значит…

— Она что-то не похожа на твоего брата, — произнесла принцесса с осуждением.

Габриэль усмехнулся, поддерживая Эли. Он и сам хотел сказать что-то в этом духе, но слишком замечтался.

Шэн-лин, впервые серьезно помрачнев с момента своего освобождения, молча вышел в коридор и направился к последней двери. Габриэль вдохнул запах Лэя. Он переживал, но нисколько не боялся. А должен был… Ведь дверь оставалась только одна. Либо у Лэя не было сердца, либо он недолюбливал своего братца.

Выскочившая с кинжалом в руке женщина ничему не научила шэн-лина. Он дернул дверь и замер, обездвиженный не то радостью встречи, не то жуткой картиной.

Нашел, понял мэйт, нахваливая богов за их безмерную доброту. И поспешил к Лэю, желая увидеть его расчудесного брата, ради которого пришлось рисковать жизнью и бить гардийских стражников. Эли, судя по торопливому шагу, тоже было небезынтересно взглянуть на братца шэн-лина.

Габриэль заглянул в комнату, но, вопреки ожиданиям, не увидел второго шэн-лина. Зато узрел безмерно счастливого Лэя, снимающего со стены длинный меч в темных ножнах.

— Это меч?!! — завопила Эли. — Мы все это делали ради какого-то меча?!!

Еще немного, и она бросилась бы на шэн-лина, поэтому Габриэль осторожно взял ее за руку. Ладонь разгневанной принцессы обжигала. В воздух сыпались искры гнева и злобы. Но Лэю было все равно. Он стоял посреди арсенала городской стражи, улыбался и спокойно вытягивал меч из ножен — чуть изогнутый, заточенный лишь с одной стороны, со странной гардой, похожей на большую пуговицу.

— Это не какой-то меч. Это меч, сделанный мастером Пэй Фэнгом, — возразил шэн-лин.

«Будь принцесса вулканом, то сейчас начала бы извергаться», — подумал мэйт, крепче сжимая ее горячую ладонь. Эли была так взбешена, что даже не замечала прикосновения чародея к своей руке. Или делала вид, что не замечает. Мэйт еле заметно улыбнулся.

Принцесса нервно выдернула руку, сделала несколько шагов по коридору и исчезла в комнате, где стояли две кровати.

— Нужно было сказать нам сразу, — упрекнул мэйт шэн-лина.

— И вы стали бы мне помогать? — пристраивая меч на спине на манер рюкзака, ухмыльнулся Лэй.

Не стали бы, согласился Габриэль. Потому что кусок металла, пусть даже побывавший под молотом мастера Пэй Фэнга, не оправдывал того риска, на который пришлось пойти.

Шэн-лин сиял от счастья. Он покинул арсенал и с высоко поднятой головой, как на победном марше, прошагал по коридору. После чего встал возле комнаты, где сидела Эли.

— Я готов оплачивать свои долги, — сказал он серьезно, когда Габриэль подошел к принцессе.

Мэйт кивнул, видя, что, обретя меч, Лэй стал именно тем шэн-лином, о каких писалось в книгах. Особенно если не замечать его невысокий рост.

В комнате горел масляный фонарь. Эли сидела на кровати, опустив голову. Габриэль сел рядом с принцессой, хотел уже было ее утешить, но выглянул в окно и помрачнел. К дому со стороны трактира шли трое стражников.

Стража была слишком близко. И нужно было либо лезть в противоположное окно, чтобы избежать драки, либо принимать бой.

Эли тяжко поднялась, глянула в окно и устало, зло произнесла:

— К нам идут.

Лэй был тут как тут. Принцесса повернулась и встретилась с ним взглядом. Шэн-лин посмотрел на нее так, будто никогда не видел женщин, и тоже уставился в окошко. Габриэль не смог разгадать этого странного взгляда. Лэй либо ненавидел олдийских бездарок так же, как Эли ненавидела шэн-линов, либо слишком долго не имел возможности возлечь с женщиной. Как и он сам, мэйт Семи островов.

— Позвольте мне, — попросил шэн-лин.

Эли ничего не сказала, Габриэль кивнул. Лэй забрался на подоконник и, ни звитты не думая, прыгнул. Стражники тут же схватились за мечи при виде шэн-лина. Но не сразу пошли в атаку, не то опасаясь его мастерства, не то решив взять его живым. Один из стражников начал обходить его слева, другой — справа, третий, выставив меч перед собой, остался на месте. Лэй почему-то так и не обнажил свой великолепный меч. И не сделал ни шагу, видя, что его пытаются обойти.

Принцесса неожиданно проявила интерес к грядущему бою. От нее вновь повеяло страхом, почуял Габриэль, продолжая следить за стражниками. Но за кого она боялась? За шэн-лина, которого ненавидела всей душой, хотя и пыталась это скрыть? Вряд ли. За стражников, которым не желала смерти? Возможно. Или за себя?..

Габриэль начал переживать за исход схватки, вспоминая уроки Грома: «Никогда не теряй противника из виду. Даже на долю звитты, даже если тебе выбили один глаз. Забудь о боли, победи ее и следи за ним другим глазом. Вцепись в него взглядом, следи за его движениями. Потому что, пока ты его видишь, у тебя есть надежда остаться в живых». То, что творил шэн-лин, существенно расходилось с наставлениями отцовского друга, а уж он в драках знал толк, как никто другой на Семи островах.

Шэн-лин не делал ничего, словно не замечал подбирающихся к нему противников. Пока один из них не взмахнул мечом. Габриэль едва уловил, когда Лэй выдернул свой клинок из-за спины. Сталь блеснула под лунным светом, стремительно разрезая мрак. Раз, другой, третий. Три летящих мимо меча стражников. И три точных движения шэн-лина. Взмах, выпад и взмах. Всего лишь три движения! Ни криков, ни звона клинков, ни шума. Только падающие замертво стражники.

— Мясник, — прошипела Эли и рванулась из комнаты так, будто смертельный бой еще не начался и она непременно хотела остановить руку Лэя.

Габриэль пошел за принцессой. Он понимал ее злость: только что шэн-лин убил трех ее соплеменников. Мэйт ощущал себя виноватым. Ведь если бы он не освободил Лэя, если бы они не оказались в этом доме, то те трое стражников, лежащих на площади в лужах собственной крови, остались бы живы. Но не стоит забывать, что им нужен был проводник, а шэн-лин… Да и схватка была честной… Мэйт, молча следуя за принцессой, пытался найти оправдание, но… Смерть есть смерть. Никто не вернет стражников к жизни.

А ведь он, мэйт Семи островов, никогда не убивал. Звери — другое дело. Но человек… За время путешествия он не раз желал смерти своим врагам. Ему хотелось убить Роя, старосту Мекея, старсана Сэта, его сыновей, Алана и Гая. За боль, унижения и пытки. Но смог бы он убить их сейчас? Когда рана, оставленная сельским ублюдком, зарубцевалась. Когда на нем не было грузила. Когда он был свободен. Смог бы он мстить, как несчастный Готтилф? Нет. Наверное, нет.

Габриэль вышел на площадь, благодаря богов за их безмерную помощь. Было тихо; дома терялись в густом мраке. Никто не увидел то, что здесь произошло несколько мьюн назад. Или никто не хотел вмешиваться, опасаясь быстрого меча шэн-лина? Габриэль обвел взглядом широкую площадь.

Принцесса, все еще источая злобу, горбилась слева от крыльца. Лэй стоял на коленях посреди трупов и шептал молитву, то ли прося прощения у убитых, то ли благодаря души предков за свое спасение.

Принцесса подошла к мертвому стражнику. Склонилась над ним, положила ладонь ему на грудь и прошептала: «Простите». Габриэль был уверен, что принцесса вот-вот заплачет. Но ее глаза, где сияли звезды, остались сухими. Она поднялась и набросила капюшон. Лэй тоже поднялся и приблизился к мэйту.

— Куда вас вести?

— В Бэй-Цэнг, — зло бросила Эли.

И Габриэль увидел, как дрогнули губы Лэя. Так, как если бы его укололи иглой, — не смертельно, но неприятно. Значит, маг Апсэль был прав: иначе с чего шэн-лина так передернуло при упоминании родного Бэй-Цэнга? Лэй, однако, не стал противиться, не стал никого отговаривать и, приняв невозмутимый вид, двинулся на восток. К клочку фитийской земли. К лесам Бэй-Цэнга.

Глава 23

Они долго, очень долго бежали, потом еще дольше шли. Во тьме, по бездорожью, истекая потом. Бордривер остался далеко позади. Но все понимали, что останавливаться нельзя. Нужно было как можно дальше уйти от города, запутать следы, чтобы ни один свер, ни один пес не смог их выследить. И нужно было уйти именно ночью, пока Бордривер спал, не зная о побеге шэн-лина и гибели трех стражников. Потому что уже утром начнется охота.

Габриэль вымотался так, что готов был уснуть на ходу. Он не спал почти сутки, да и в животе урчало от голода, поэтому после стремительного побега из города каждый шаг приходилось делать через силу, стиснув зубы. Эли тоже еле-еле передвигала ноги, то и дело протирая слипающиеся веки. Только Лэй выглядел неутомимым, ловко и мягко, как кошка, взбираясь на холмы.

Начался лес, под ногами зашуршали листья и затрещали ветки.

Мэйту не хотелось выглядеть слабым, и он все рассчитывал, что либо Элизабет, либо Лэй предложит всем отдохнуть. Но в то же время понимал, что надеяться на спутников глупо. Элизабет вела гордость — крепко схватила ее за плечи, удерживая на ногах. Лэй и вовсе будто не чувствовал усталости. Так что пришлось брать инициативу на себя.

— Все. Привал, — не выдержал Габриэль, остановился и сел, снимая рюкзак.

Принцесса, казалось, только и ждала команды. Она бухнулась в двух шагах от мэйта, раскинув руки и тяжело дыша. Лишь двужильный шэн-лин не воспользовался великодушным предложением отдохнуть, сверкая зелеными глазами во мраке.

— Костер разводить будем? — спросил он, озираясь по сторонам.

— Будем, — ответил Габриэль, втыкая угасающий меч в землю.

Лэй исчез во мраке. Элизабет поднялась и, расстелив плащ, села у дерева, рядом с мэйтом.

— Спасибо, — вдруг сказала принцесса.

— За что?

— За привал. Еще бы немного, и я просто упала бы без сил.

— Что это за лес?

— Хм, лес возле Бордривера. Это все, что я знаю.

Конечно, как он мог забыть, задумался Габриэль, в очередной раз напомнив себе, где находится. В Грэйтлэнде много лесов, и не каждый из них имеет имя.

— В Бэй-Цэнге что-то происходит, — сказал мэйт.

— Что? — устало спросила Элизабет.

— Я и сам толком не знаю. Помнишь чародея в таверне?.. Он не хотел, чтобы я туда шел.

— И это все?

— Нет. Лэй тоже не особо хочет вернуться в леса Бэй-Цэнга.

— Не помню, чтобы он об этом говорил.

— Он и не говорил. Я это почувствовал, когда сообщил ему, куда нам нужно. Во всяком случае, он точно не был рад возможности вернуться на родину.

— Если хочешь меня отговорить, то ничего не выйдет. Ты волен уйти хоть сейчас. А я продолжу путь.

— Да я не об этом, — оскорбился мэйт. — Но ты сама подумай, с чего бы шэн-лину опасаться собственных лесов?

— Может, он там кого-нибудь убил или что-нибудь украл, — предположила принцесса.

— Может быть, — тихо повторил мэйт, всерьез не рассматривая ее предположение. — И вообще, мне он не нравится.

— Спасти шэн-лина было твоей идеей, — справедливо напомнила принцесса и зевнула. — А почему он тебе не нравится?

— Он как-то странно на тебя смотрит.

— Ревнуешь? — усмехнулась Элизабет.

Габриэль промолчал. И подумал, что лучше бы дело было в ревности. Но, увы, дело было в чем-то другом.

Под рукой заворочался гарг, и мэйт развязал рюкзак, выпуская зверюшку.

Изгой боязливо выбрался, остановился, принюхиваясь. Спустя несколько мьюн забрался на ветку и застыл там, внимательно высматривая что-то в темноте. Из-за серо-зеленой чешуи его было не разглядеть в кружевах листвы.

Некоторое время сидели молча, слушая тихие звуки ночного леса. Мэйту безумно хотелось есть, но еще больше — спать. Он держался из последних сил, не желая провалиться в сон в присутствии бодрствующей принцессы. Габриэль представлял ее ухмылку, ее смеющиеся глаза, и это заставляло его открывать свои. Хотя с каждой мьюной, проведенной здесь, в относительной тишине и долгожданном покое под огромным дубом, бороться с надвигающимся сном было все труднее. Дрема, как море, накатывала на него волна за волной. Ему вновь вспомнился родной Янтарный остров. Шелест пенящихся волн, запах пихтовых лесов и…

— Может, он сбежал? — поинтересовалась принцесса, выдергивая мэйта из нежных объятий сна.

— Не думаю, — сквозь зевоту ответил Габриэль, понимая опасения принцессы.

Лэй действительно подозрительно долго не появлялся. И мэйт поймал себя на мысли, что даже обрадовался его отсутствию. Конечно, им был необходим проводник, чтобы не заблудиться в лесах Бэй-Цэнга. Бесспорно, шэн-лин — лучший из возможных претендентов на указанную роль. Но он так смотрел на Элизабет… На… его Эли. Жаль, что она не разделяла подозрения.

Ветвь над головой принцессы глубоко, до треска, качнулась. Гарг, хлопнув крыльями, метнулся к земле. И буквально врылся в нее, клацая челюстями. Жертва Изгоя взвизгнула и тут же замолкла. Неся в зубах серую мышь, гарг гордо прошлепал рядом с Эли. После чего улегся между принцессой и мэйтом. Чихнул, стирая лапой с мордочки землю. И, облизнувшись, впился зубами в серую тушку.

— Ну хоть кто-то сегодня останется сыт, — улыбнулся Габриэль.

В этот момент Изгой внезапно замер, настороженно всматриваясь в темноту. Что-то заставило гарга оторваться от трапезы. Что-то там, в густом мраке леса… Мэйт, напрягая глаза и гоняя лесные запахи, тоже уставился во мрак. Но не почуял ничего подозрительного: уже привычные запахи и шорохи в ночи. Как бы старательно с ним ни занимались сциники по одорологии, нюх дикого гарга был нюхом дикого гарга.

К счастью, несколькими мьюнами позже из темноты выбрел не наемник старсана Сэта или неведомый зверь, а знакомый шэн-лин. Ступая почти бесшумно, держа охапку хвороста. Лэй с удивлением уставился на гарга, а гарг — на него. Какое-то время они смотрели друг на друга своими кошачьими зелеными глазами. Изгой настороженно изучал новое двуногое чудище в мешковатой одежде, а Лэй… Мэйт не понимал, почему шэн-лин так пялится на зверька. Лэй то ли никогда прежде не видел гаргов, то ли просто решил поиграть с ним в гляделки, то ли… хотел его сожрать.

Шэн-лин положил хворост и высыпал Габриэлю на ладонь горсть грибов.

— Не густо, — огорчился мэйт.

— Зажарим гарга? — радостно предложил шэн-лин, предвкушая сытную трапезу.

— Никого мы есть не будет, — предупредила Эли, двигаясь ближе к Изгою.

— Что там? — Грибы. Ну и прекрасно.

Лэй сложил хворост домиком и принялся разводить костер. Посыпались искры, заструился первый дымок. Рыжие язычки пламени полезли из-под серых потрескивающих хворостин. Белое пламя на лезвии меча почти истаяло, и теперь лишь костер освещал место стоянки.

Габриэль облегченно вздохнул. Стало уютно, как в детстве, когда они с Барталдом… Мэйт сорвал длинную ветку толщиной в палец и, разломав ее на части, начал насаживать грибы.

— Вот, держи. — Он подал потяжелевшую ветвь принцессе, а сам принялся вновь нанизывать грибы.

Эли подвинулась ближе к костру. И встретилась взглядом с шэн-лином, почему-то совершенно забыв про грибы.

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила принцесса.

«Милостивые боги!» — мысленно воскликнул Габриэль. Она наконец-то заметила странный взгляд зеленых глаз.

— Стоит ли мне напоминать, что я говорил, — сказал Мэйт, перебрасывая взор от шэн-лина к принцессе. — А ты мне не верила.

Лэй молчал, сверкая глазами. Наконец вымолвил:

— Мне кажется…

— Я кажусь тебе знакомой?! — оживилась принцесса, тряхнув ветвью. — Ведь так? Так?

Сказано это было с таким восторгом, с каким голодный шэн-лин предлагал зажарить гарга. Мэйт не понимал ее радости. Он вообще ничего не понимал. Мэйсе! Как Лэй мог видеть Элизабет?.. И почему последнее ее так возбудило и осчастливило?..

Но шэн-лин, судя по всему, и впрямь ее видел раньше.

— Когда ты сказала… Я вспомнил. Вспомнил! — теперь обрадовался и Лэй. — Мне все время казалось, что я тебя уже встречал. Но теперь я понял, что уже видел…

— Видел — что? — растерянно спросил мэйт.

— Ее лицо! Только… мужское.

— О боги, — покачал головой удивленный мэйт.

— Мой брат! — Глаза принцессы разгорелись ярче костра. — Это мог быть только он! Я знала. Я чувствовала, что он жив. У близнецов ведь так бывает.

— Так это был твой брат, — не стал скрывать радости Габриэль. Он-то думал… — Оливер, — вырвалось у него.

— Откуда ты знаешь?.. — с подозрением начала Эли.

— Никакой магии. — Мэйт с улыбкой поднял руки, будто сдаваясь в плен. — В последнее время тебя мучили кошмары. И пару раз ты назвала его имя, — пояснил он.

— Давно ты его видел? — вновь обратилась она к шэн-лину.

— В начале лета… К нам в поселение пришел человек — из армии Эдварда…

— Значит, еще остались поселения? — спросил мэйт.

— Нианзу. Оно уцелело, — кивнул шэн-лин.

Габриэль забрал у принцессы ветвь и занес ее над костром. Эли сейчас было явно не до грибов. Она неожиданно для себя наткнулась на тропинку, способную вывести ее к брату. К тому, ради чего она и отправилась в Бэй-Цэнг, покинув безопасные стены Блэкпика. Странно, что она скрывала причину путешествия. Мэйт задумался: не доверяла магу, боялась ему открыться, сблизиться с ним? Скорее всего. Страшилась, что он начнет убеждать ее в безуспешности похода. Или… сама не верила в то, что Оливер жив, и не хотела, чтобы кто-нибудь — а уж тем более миркль! — напоминал ей об этом? Ведь прошло столько времени…

— Он что-нибудь говорил? — продолжала принцесса дрожащим голосом.

— Нет. По-моему, он вообще не понимал, где находится. Иначе бы обошел поселение стороной. Видимо, кто-то из наших хорошенько его отделал. Но почему-то не закончил начатое.

— Что? Что случилось дальше? — с нарастающим беспокойством спросила Эли.

Ее глаза лихорадочно блестели. Мэйт вспомнил про бедную Лоис: именно так тряслась и смотрела на него бедная женщина, когда он заговорил о ее сыне. Принцесса, переставляя колени, подобралась ближе к шэн-лину, словно опасалась не расслышать ответа.

— Его посадили в клетку и…

— Говори! Если с ним… — По щеке Эли покатилась слеза. — Я хочу знать! Не хочу больше мучиться.

Потрескивал костерок, тихо урчал сытый гарг, вкусно пахло дымком и грибами. Принцесса нервно ерзала на месте, дожидаясь судьбоносного ответа. А Лэй молчал, задумчиво покручивая в руках хворостину.

Габриэль понимал, что за молчанием шэн-лина кроется нечто большее, чем просто дурные вести о брате принцессы. Лэю было плевать на Оливера, как на любого другого бойца армии Эдварда Однорукого. Мэйт ничуть не сомневался, что шэн-лин с удовольствием прикончил бы брата Эли, не моргнув и глазом. Но что-то его остановило.

— Я не помню, — с огорчением ответил шэн-лин и, умолкнув ненадолго, добавил: — В себя пришел только в Бордривере.

Мэйт сомневался, что в словах Лэя не было ни капли лжи. Были горечь, страх, но не ложь. Шэн-лин совершенно не представлял, что стряслось в поселении после того, как Оливера посадили в клетку. Видимо, поэтому и опасался возвращаться в родные места.

— Но как? Почему? — не понимала принцесса.

— В Нианзу произошло… Я не знаю, как описать. Мы должны были выступить. Отомстить. Все было готово к походу. А потом… — Лэй сунул хворостину в костер, подпалил ее и, вытащив, стал глазеть на вьющийся от нее дымок. — Потом… Как в дыму, как в тумане. Помню, как бродил по лесу. Как меня схватили и связали. Но… я не сопротивлялся.

— Ты отведешь нас туда? — спросила принцесса.

— Да, — неохотно согласился Лэй.

Подавленный воспоминаниями шэн-лин оторвал взгляд от хворостины и посмотрел на мэйта:

— Ксэнтус, почему я не сопротивлялся?

От изумления мэйт выпучил глаза. Ему-то откуда знать, почему такой боец, как Лэй, позволил себя схватить?.. Габриэль поймал вопрошающий взгляд принцессы и понял, почему спрашивали именно его, мэйта Семи островов. Лэй думал так же, как обычные олдийские бездари, которые оправдывали любые странные и необъяснимые случаи проявлением колдовства. Вот, значит, откуда у шэн-лина возникло недоверие к магам! Мэйт с досадой махнул рукой. И не стал ничего говорить, демонстративно уставившись на запекающиеся грибы.

— На поселение напали? — предположила заметно повеселевшая Эли.

— Не знаю, — покачал головой Лэй.

Умница, похвалил мэйт принцессу. Названная причина страданий и беспамятства Лэя выглядела гораздо убедительнее, чем происки злобных чародеев. Да и откуда им там взяться?

— А до того, как тебе отрезало память, в Нианзу ничего необычного не происходило? — Габриэль твердо решил докопаться до истины, желая оправдать собратьев. — Возможно, помимо Оливера, кто-то еще приходил в поселение?

— Незадолго до этого к нам прибыли механики, — сказал Лэй, ковыряя хворостиной в костре.

— Механики? — подивился мэйт.

— Друзья вождя, — пояснил Лэй. — Они и раньше приезжали. Много раз.

— Но зачем? — поинтересовался Габриэль.

Ему казалось, что он нащупал ниточку, которая могла привести к правде. Но Лэй тут же обрезал ее равнодушным ответом:

— Изучают горы и камни. Мы уже к ним привыкли. Не думаю, что они тут как-то замешаны.

— Возможно, ты и прав, — вздохнул задумчиво мэйт. — Больше ты ничего не помнишь?

— Послушайте, последние несколько месяцев я только и делал, что пытался понять, что случилось в Нианзу… — Шэн-лин в сердцах бросил хворостину в костер. — И я не меньше вашего хочу узнать, почему оказался в Бордривере. Но… — Он вздохнул, опуская взгляд.

Некоторое время сидели молча, слушая треск костерка и обдумывая слова шэн-лина.

— Вроде готово. — Мэйт подал одну ветку принцессе. Другую протянул угрюмому Лэю. — Бери.

Шэн-лин снял несколько грибов. А Эли начала есть прямо с ветки, пачкая нос и щеки в золе. Мэйт решил не отставать от принцессы, не переставая дивиться ее простоте. Боги, как же он хотел, чтобы ноби Бруна была такой же. Могла вот так — запросто! — сесть посреди леса под столетним дубом и, причмокивая от удовольствия, слопать подкопченный на костре гриб. Но ноби Бруна, увы, была совершенно иной. Мэйт нисколько не сомневался, что при виде сморщенных грибов на облезлой ветке она бы произнесла только презрительное «фи». Да еще бы и кружевным платком помахала, отгоняя дым, способный сбить запах ее изысканных духов.

— Не могу понять, почему твой брат оказался среди головорезов Эдварда? — спросил мэйт.

— Райвин предложил, а Оливер не смог устоять. Хотя и отец, и мать, и я умоляли его остаться в Блэкпике. Но он…

— Такой же настырный, как ты, — улыбнулся Габриэль. — А зачем Эдвард вообще напал на шэн-линов?

— Поговаривают, что именно один из них по чьему-то заказу убил фитийскую королеву. Хотя это всего лишь слухи.

Эли содрала зубами гриб, а мэйт покосился на Лэя. Тот беспечно жевал, показывая, что не имеет ни малейшего понятия, о чем идет речь.

— Впрочем, многие считают, — продолжила принцесса, — что Эдвард просто решил расширить угодья для сверов. Ты знаешь, что они не размножаются в неволе?

— Да, — с видом знатока ответил Габриэль, вспоминая рассказ Итана. — Ну и зачем ему столько сверов?

— Из-за мяса. В Окриксе, Карендорфе и Бессарии мясо молодого свера ценится на вес золота, — пояснила Эли, бросая пустую ветвь в догорающий костер.

— Понятно, — покивал мэйт и тоже отправил ветвь в огонь.

Принцесса задрала голову:

— Скоро начнет светать. Нужно хоть немного поспать. — Она с улыбкой посмотрела на мэйта.

— Что? — не разгадал Габриэль ее странного взгляда. — Я измазался? — спросил он, проведя ладонью по лицу.

Эли засмеялась, неожиданно придвинулась к нему, обняла и поцеловала в щеку.

— Спасибо, — шепнула она ему на ухо и, уже отстраняясь, добавила: — Если бы ты не предложил спасти Лэя, мы бы, наверное, никогда не узнали, что случилось с Оливером и где его теперь искать.

Она закуталась в плащ и легла на траву, закрывая глаза.

— Я — молодец, — произнес мэйт, зевая.

И, довольный похвалой принцессы, завалился спать. Он был счастлив, и ему было все равно, кто будет стоять в дозоре, высматривая преследователей среди деревьев.

Глава 24

Было пасмурно и зябко. Холодные и крупные капли падали мэйту на лицо. Дождь лил с самого утра — шелестел желтеющей листвой, глухо стучал по веткам и… бодрил сонное тело. Принцесса хотела поскорее найти брата, поэтому выспаться как следует не удалось.

Лэй и Эли шли впереди — молча, быстро, без остановки. Габриэль чуть отставал от них, потому что время от времени оборачивался, опасаясь погони. К счастью, пока боги были милостивы, и среди мокнущих деревьев не мелькали золотистые плащи, не было слышно топота сверов и криков гардийской стражи.

Впереди маячила рыжеватая лента дороги. Последней дороги, как выразилась принцесса. Еще она сказала, что этот тракт — все равно что граница, разделяющая Гардию и земли шэн-линов, которые теперь стали владениями Эдварда Однорукого.

Широкая дорога посреди леса. Дождь. Бегущие, словно живые, блестящие капли по листьям… Все это навевало ужасные воспоминания. Мэйт не сразу понял, почему ему вдруг сделалось так тревожно, когда Эли указала на дорогу вдали. Но теперь он понимал, из какого источника черпалось беспокойство. Из памяти. Тот кровавый бой в Фитийском лесу, те перезвоны цепей на его собственном теле, та угасающая надежда на свободу… Они навсегда останутся с ним, как и шрам в виде знака Лита на спине. Казалось, это было так давно, в другой жизни. А ведь с тех пор прошло не так уж много времени…

Они вышли к дороге. Над ними по-прежнему нависало серое небо, перед ними темно-рыжей грязью булькал тракт…

А незнакомец стоял там — посреди широкой мокнувшей дороги, в тридцати шагах от них, слушая шелест дождя. Высокий, в серых кожаных доспехах, с мечом за спиной, с огромным золотым литусом на груди — уверенный в своем превосходстве. Он знал, где они выйдут. Знал и терпеливо ждал. Но не сделал ни шага, увидев свою добычу, которую долго гнал — от самого Блэкпика.

Его прищуренные глаза внимательно следили за ними, а капли дождя катились по загорелой голове, где вместо волос темнела татуировка огромного паука. Наемник Сэта внушал страх и отвращение. И его, похоже, совсем не тревожило ни количество противников, ни быстрый клинок Лэя, ни магия Габриэля.

Однако мэйт все равно нашептал заклинание и резко махнул рукой в сторону Паука, освобождая колдовской огонь. Огненно-алая комета метнулась к противнику сквозь стену дождя. Но, хладнокровный до неприличия, паук лишь сделал быстрый шаг в сторону, легко уклоняясь от магической атаки. Увы, наемник Сэта был не глупым свером, не тупоголовым грабителем из Голдстока или неповоротливым стражником из Бордривера. Наемник Сэта был настоящим убийцей. И лишь богам известно, сколько жизней мирклей и бездарей забрал его странный меч, заточенный с одного края.

— Ты его знаешь? — Эли посмотрела на Лэя, нервно покручивая рукоять жезла.

— Мастер Ши, — со вздохом прошептал Лэй и, повернувшись в сторону собрата, сделал один шаг, заслоняя собой принцессу и мэйта.

Мэйт понял, что в отличие от Лэя принцесса не видела страшной угрозы, намереваясь безрассудно ринуться в бой. Неужели она забыла, каким сильным и ловким был Лэй? Как мастерски поймал нож ладонями, как одним движением руки усыпил ту женщину, как меньше чем за мьюну расправился с тремя стражниками? Но даже у Лэя сейчас не было уверенности в исходе боя.

— Так плохо? — спросил Габриэль.

— Если увидите, что я… — Лэй вытянул меч из-за спины. — Бегите. Возможно, так у вас будет хоть какая-то надежда на спасение, — неуверенно проговорил он.

— Но мы можем… — начала принцесса.

— Нет, — прервал ее шэн-лин. — Это мой бой.

Паук тем временем продолжал спокойно стоять, дожидаясь чего-то или кого-то. Наемник Сэта словно был уверен, что теперь они от него никуда не денутся — не убегут, не скроются в лесу. Возможно, потому что он находился, как и Лэй, на родной земле. А может, потому что находился здесь совсем не один.

Габриэль окинул мокрую стену леса взглядом, стараясь уловить опасность. И уловил ее… когда под дождем мелькнули черные дротики! Лэй отбил один мечом, но другой — проклятие! — впился принцессе в шею.

Эли закачалась, вытаскивая дротик. Мэйт подхватил ее, чувствуя, что она слабеет. В этот момент из леса, с противоположной стороны дороги, с криками вылетели два темноволосых бойца в серых доспехах. Лэй тут же бросился к ним. Кувыркнулся, уходя от атаки мечом. И сразу, не распрямляясь, выбросил клинок вперед, пробивая колющим ударом серый доспех на груди. Брызнула первая кровь. А Лэй резко ушел вправо. Широко рубанул, рассекая живот второго противника. Тот начал оседать, но Лэй, крутанув свой меч, вогнал его снизу, под подбородок, пробив темноволосую башку насквозь.

— Оставайся с ней, — сказал шэн-лин, резким движением стряхивая кровь с меча.

— Ксэнт, я рук не чувствую, — пожаловалась принцесса заплетающимся языком.

Дождевые капли падали с ее челки на нос, катились по щекам, блестели на губах.

— Лэй, я не хочу с тобой драться! — крикнул Паук. — Отдай мне миркля и девку. Ты мне не нужен.

— Боюсь, я не могу этого сделать! Они меня спасли, и теперь я обязан им жизнью! В отличие от тебя я до сих пор чту наши законы!

Паук пропустил упрек мимо ушей. Лишь молча достал из-за спины меч, понимая, что схватка неминуема.

— Ты служишь тем, кто убивал наших женщин и детей! — произнес Лэй и, опустив меч до земли, побежал в сторону татуированного собрата.

Наемник Сэта остался на месте, опустив и заведя меч за ногу, — в точности как бегущий Лэй, кончик меча которого резал сырую землю, оставляя за собой след.

Лэй ударил первым. С разбегу, сильно, вертикально. Меч описал в воздухе четверть круга и звонко встретился с выставленным клинком наемника. Несколько коротких быстрых атак слева и справа от Лэя. И похожий ответ от Паука. Они сблизились, скрестив мечи чуть выше рукоятей.

Заскрежетала сталь скрещенных клинков. И последовал хитрый удар Паука, сбросивший Лэя на землю. Эли дернулась, мэйт опустил на нее взгляд, краем глаза заметив, как подсечка Лэя сшибает наемника с ног, заставляя его тоже искупаться в грязи.

— Все будет хорошо, — сказал мэйт, смахивая капли со щек принцессы. — Ты просто засыпаешь. Но я тебя держу.

Шэн-лины вскочили одновременно. И пошли друг на друга, осыпая чередой молниеносных и как будто беспорядочных ударов. Но так могло показаться лишь со стороны — лишь непосвященным, понимал Габриэль, не отрывая взгляда от сумасшедшего блеска клинков. За безумными сериями атак, которые мэйт не мог отследить, стояли годы и годы упорных тренировок.

Брызги. Звон клинков. Смертельный танец под дождем: Лэй и наемник заплясали, выписывая мечами немыслимые пируэты. Нечеловечески быстрые атаки плавно переходили в медленные и широкие удары. И обратно. Противники оказались равны, и никто не хотел уступать.

Они разошлись, сменили стойки и стали ходить по кругу, глядя друг другу в глаза, чуть водя острием клинков по воздуху. Теперь оба держали мечи чуть выше живота, двумя руками. Первым ударил наемник — наискось и широко. Лэй отразил удар, отступив на полшага. Но сразу отыграл собственное отступление.

Широкие, от головы, вертикальные удары наемника… И горизонтально выставленный меч Лэя. Ловкость сменилась силой. И в ней с сожалением заметил мэйт, Лэй уступал наемнику, содрогаясь всем телом от каждого удара. Он почти не атаковал сам, уйдя в оборону. Возможно, решил схитрить, сберечь силы? Придержать коварный удар и нанести его, когда наемник слишком увлечется — начнет думать, что побеждает. Или… все же действительно устал?..

Они опять разошлись. А потом ринулись друг на друга. Клинки звонко встретились. Раз, другой, третий.

Наемник занес меч над головой. И… на мгновение замер, открываясь для удара. Даже он, Габриэль, увидел возможность для атаки. А уж Лэй… Он сделал быстрый выпад, пронзая серый доспех, и тут же выдернул меч, уже окрашенный алым. Кровь брызнула, размазалась на клинке. Лэй стряхнул ее с лезвия и вернул клинок в ножны. А наемник выпустил меч из ослабевших рук и, улыбаясь, рухнул следом за своим клинком.

Мэйт не понимал, что произошло. Почему наемник замешкался, растерялся, словно новичок. Посланник Сэта не был ранен, не выглядел уставшим и, надо отдать ему должное, владел мечом не хуже Лэя. Но… Что заставило Паука поступить именно так, как он поступил? Намеренно ли он подставился под удар? Или это случайность, ошибка?..

Лэй сел на колени рядом с поверженным собратом и чуть приподнял его голову одной рукой, а другую положил ему на грудь, прикрывая ладонью рану.

— Идем. Обопрись на меня, — сказал Габриэль, кивая в сторону шэн-линов. — Вот так. Молодец.

Они остановились в двух шагах от шэн-линов. Наемник еще был жив, но кровь бойко уходила из раны, просачиваясь сквозь пальцы Лэя. Темно-рыжая грязь под шэн-линами стала багровой.

— Почему? — спросил Лэй.

Наемник кашлянул, харкая кровью.

— Ты ведь знал, что не сможешь меня убить… Но все равно пошел в бой, понимая, что умрешь… Твоя храбрость… Я не мог позволить… Не мог… И я устал… А принять смерть от твоего меча…

— Нет, ты не понял, — стирая грязь с лица, сказал Лэй. — Почему ты им служишь?

— Хм, хотел добраться до Эдварда Однорукого. Если бы я их вернул, — он бросил быстрый взгляд на мэйта и принцессу. — Мне стали бы больше доверять и, быть может, подпустили бы к Эдварду на расстояние удара. Но…

Наемник улыбнулся, тускнеющим взглядом посмотрел в никуда. Красные ручейки стекали с его губ, дождь смывал их с подбородка.

— В трех днях пути отсюда… принц Райвин. Он вас ищет. С ним около полусотни наемников, сверы и спирфлам.

— Смерч. Последний спирфлам Эдварда Одн… — Эли не закончила, провалившись в сон.

Паук из последних сил схватил окровавленную ладонь Лэя, убирая ее от собственной раны. Сорвал литус с шеи и бросил его в грязь.

— Поклянись, что похоронишь меня согласно нашим обычаям, — попросил он и, судорожно вздохнув, испустил дух.

— Anam anu, — тихо сказал Лэй, прикрывая безжизненные глаза собрата.

Глава 25

Лес густел с каждым днем. К концу второй недели пути редкий луч света пробивался сквозь плетеную сетку ветвей. Днем теперь всегда стояли сумерки, мешая обзору; непролазные стены зарослей, словно молчаливый строй стражей, преграждали путь, то и дело заставляя менять направление движения в поиске прохода. Солнца и неба катастрофически не хватало. А также — чистого воздуха. Без примеси прелых листьев, хвои, смолы и душистых трав. Еще безумно хотелось помыться, но…

Габриэль совершенно не представлял, как Эли в одиночку собиралась искать брата в этом мохнатом зеленом лабиринте. Если бы не шэн-лин… Пожалуй, тут и целое войско найти было нереально, про одного человека и говорить нечего. И это было прекрасно, понимал мэйт. Потому что у них, в отличие от наемников Райвина, был настоящий проводник, который знал эти места как свои пять пальцев. Выследить и поймать кого-то здесь — уберегите боги от такой непосильной задачи. Единственный, кто был действительно способен отыскать принцессу в лесу, пал от смертоносной руки Лэя. Другим наемникам мэйт не завидовал, злорадствуя про себя.

Трава привычно шелестела под ногами; за спиной в рюкзаке во сне попискивал гарг. Тугая черная коса на спине принцессы покачивалась в такт ее уверенным и быстрым шагам. Элизабет преобразилась, словно распустившийся цветок. С тех пор как она узнала, где искать Оливера, ее было не остановить. Желание найти, увидеть брата толкало и толкало ее вперед, заставляя забыть об отдыхе. В точности как Лоис, подумал Габриэль, в который раз вспоминая мать Итана, ее радостный полет над родными местами. И мэйту совсем не хотелось сейча мешать Эли, обременяя ее своими мрачными размышлениями. Особенно в то время, когда он стал ловить на себе ее взгляды — не то благодарные, не то…

А поразмыслить было над чем, если думать с холодным сердцем, перемалывая детали неприятного рассказа шэн-лина. Только богам известно, что вымирающее племя могло сотворить с Оливером. Нет, не с Оливером — с заклятым врагом, который собственноручно участвовал в их истреблении. Странно, что Эли над этим не задумывалась. Или… не хотела задумываться, захваченная надеждой настолько, что не допускала даже мысли о гибели брата. «Его сунули в клетку и…» — не самое завидное положение. Мэйсе, что было дальше?! Почему Лэй ничего не помнил? И что там делали механики? Возможно, именно они были как-то причастны к тому, что стряслось с шэн-лином? Нет, бред! Мудрые жители Смулау всегда держались в стороне от войн, крови и слез, проповедуя миролюбие. Иначе со своими невероятными штуками они уже давно захватили бы весь Грэйтлэнд. Всю Андрию.

Что-то изменилось в лесу, усмирив поток мрачных мыслей. Мэйт, не останавливаясь, втянул воздух, стараясь распознать букет запахов. Как странно. Валериана? Здесь? И такая густая — будто выжимкой из нее облили все ближайшие деревья. Хотя…

— Эй, Лэй, стой! — окрикнул мэйт шэн-лина.

— Что-то случилось? — встревожилась принцесса.

— Просто хочу узнать у него кое-что, — честно ответил Габриэль. — Не стоит волноваться, — улыбнулся он.

Лэй остановился. Но не обернулся. Встал как вкопанный, будто ему приказали не шевелиться. Габриэль осторожно положил руку ему на плечо.

— Лэй, что с тобой? Повернись.

Шэн-лин начал медленно поворачиваться. Краем глаза мэйт заметил, что Эли сняла с пояса хаппу — лишняя предосторожность не повредит. Он и сам готов был взяться за меч, потому что — да провалиться ему в пекло Хьола! — в лесу начало твориться что-то дурное.

— Лэй! — Габриэль выкрикнул имя, хлопнув в ладоши перед носом шэн-лина.

Тот вздрогнул, очнувшись от… сна? Потряс головой и вытаращился на мэйта.

— Что произошло? — не понимал Лэй.

Его мутные глаза начали светлеть. Шэн-лин крепко шлепнул себя по щеке, чтобы окончательно избавиться от оков внезапной дремы.

— Похоже, ты уснул на ходу, — пояснил Габриэль, видя, как щека шэн-лина наливается краской. — С тобой такое раньше случалось?

— Никогда. — Лэй ударил себя по другой щеке, желая согнать остатки неожиданной дремы.

— Это запах на тебя так подействовал?

— Значит, ты тоже его чувствуешь? Я думал…

— Еще бы, — кивнул Габриэль, бросая цепкие взгляды на деревья.

На деревьях угрозы не было: зеленый купол неподвижен и молчалив, над их головами не мелькали даже птахи. Опасность пришла снизу, из-под ног — крадучись, еле слышно шелестя травой, поднимая мох.

— Замрите, — тихо предупредил мэйт, глядя, как по сапогам его спутников, по его собственным сапогам взбираются змейками тонкие светло-зеленые ростки. — Если дернетесь… Я попробую… — Он не договорил.

Шэн-Лин остался на месте. Но принцесса… Она в страхе рванулась в сторону, оживляя зелень вокруг себя: деревья затрещали и заскрипели; листва зашелестела, словно от бури. Ростки, ведомые магической силой, взвились к небу и понеслись за принцессой, хватая ее за ноги; могучие корни разворотили зеленый ковер — вырывая, разбрасывая комья черной земли вперемежку с мхом; ветви, мьюну назад казавшиеся мертвыми, закачались, начали хлестать, бить принцессу, стараясь ее остановить.

Мэйт рубанул мечом, освобождая ноги от зеленых пут. И бросился за Эли, вокруг которой закручивался огромный кокон из ветвей и ростков. Ветви хлестнули Габриэля по лицу, ударили в грудь, едва не свалив. Но он не остановился, продолжая бить мечом на ходу.

— Ксэнт! Ксэнт! — кричала Эли, в панике стуча хаппой и кулаком по плетеным стенкам.

Габриэль перепрыгнул через ожившее корневище, оказавшись в шаге от принцессы. В этот момент сотканный лесом шар с вопящей принцессой внутри прыгнул на высоту в три человеческих роста. И, покачиваясь, завис между двумя огромными деревьями.

Габриэль отметил взглядом подвесы, на которых держался шар. Мэйсе! Слишком короткие. Огнем не спалить — можно задеть Эли. Нужно было придумать что-то другое. И быстро. Но в голове было мыслей не больше, чем рыбы в высушенном водоеме. А принцесса требовала немедленного освобождения:

— Ксэнт! Вытащи меня отсюда!

Она без устали колотила по стенкам, все еще надеясь пробить выход в ловушке. Габриэль не стал говорить, что это бессмысленно. Впервые на его памяти Эли так испугалась. Она не боялась гаргов и крыс, не страшилась высоты и драк. Но волшебный кокон, сплетенный из жестких ветвей, за которыми ее теперь едва было видно, заставил ее истерить по-настоящему.

Мэйт вспомнил про Лэя, обернулся: шэн-лин был оплетен ростками по пояс и, похоже, снова впал в дрему. Габриэль опустил взгляд: ростки кружились у его ног, но почему-то больше не пытались его атаковать.

Тишина и покой возвращались в лес, который мьюну назад внезапно сошел с ума. Ветви, приобретшие волей неизвестного мага чудовищные, неестественные формы, разгибались; корни уходили под землю, оставляя за собой черные следы свежевспаханной земли.

— Не бойся, я тебя сниму. — Габриэль решил успокоить принцессу, чуя приближение лесного чародея.

За спиной! Совсем близко! Магия подкатила к левой ладони, на кончиках пальцев забегали огненно-алые искры. Мэйт обернулся, готовый к бою, и наконец-то увидел источник всех бед. Надо признать, довольно обворожительный источник. Прекрасная чародейка медленно шла, как будто плыла, в его сторону, мягко касаясь мохнатого зеленого ковра голыми ступнями. Сотканный из листьев наряд едва прикрывал ее пышные груди и то, что находилось чуть ниже живота. На обнаженные плечи падали длинные каштановые волосы, на шее покачивался круглый оберег из кости.

Габриэль опустил меч, тряхнул рукой, сгоняя искры.

— Что ты делаешь? — прошептала принцесса.

— Я думаю, она не опасна, — тоже шепотом ответил мэйт, завороженный плывущей чародейкой.

Лесная владычица метнула взгляд в сторону принцессы и улыбнулась своими пухлыми губами. Она остановилась в шаге от мэйта. Габриэль окатил ее взглядом: стройные и длинные ноги, подтянутый живот, красивое лицо, острый носик и большие карие глаза. Чародейка была старше его лет на пятнадцать, но выглядела так, что некоторые молодые ноби непременно удавились бы от зависти.

— Так-так, что это тут у нас? — ухмыльнулась она, разглядывая Габриэля. — Посмотрите-ка, юный мэйт Семи островов, которого я едва не сгубила. Поблагодари при встрече отца за печать. И заодно передай мои глубочайшие извинения.

Ну вот и конец его вымышленной истории, с огорчением признал Габриэль. Мэйт Семи островов. Отец. Печать. Габриэль поставил себя на место принцессы. Придется о многом рассказать. Кстати, о принцессе…

— Пожалуйста, сними Эли оттуда.

— Конечно, мой мэйт, — не без сарказма произнесла чародейка.

Она щелкнула пальцами, вышибая фонтан зеленых искр, которые унеслись вверх. Плетеный кокон зашатался, осел на два кабита и рухнул под крепкую ругань Элизабет.

— Осторожно! — предостерег мэйт перед ударом.

Меч вспорол мохнатый шар. В возникшую прореху просунулись исцарапанные руки принцессы. Габриэль коснулся их, помогая разорвать коварную ловушку. Лицо принцессы было красным, волосы растрепались.

— Спасибо, что про меня не забыл, — недовольно пробурчала она, отряхивая рубаху и штаны от колючек, веточек и прочей лесной шелухи.

— Знаешь, иногда слухи бездарей оказываются правдой, — не без укора сказал Габриэль, снимая листики с волос принцессы. — Ты та, которую называют Сорнячихой?

— Так меня называют враги. Но ты ведь не хочешь им стать, Габриэль?

— Габриэль?.. Ксэнт мне больше нравилось, — вклинилась в разговор Эли.

— Угу, — отозвался мэйт. — Так как тебя называют друзья?

— Ива, — с улыбкой ответила чародейка.

После чего повернулась и, сверкая обнаженной спиной, направилась к шэн-лину. Иву нисколько не смущало, что ее упругие бедра прикрывает лишь тонкий треугольник, сотканный из листьев. На островах, где мэйт провел всю свою жизнь, таких нескромных одежд никто не носил.

— Спасибо, что вернули его, — искренне, без капли иронии поблагодарила Ива, поднося губы к уху оцепеневшего от дремы и пут шэн-лина. — Потерять его навсегда было бы крайне скверно, — с горечью произнесла чародейка, шепнула что-то Лэю на ухо и неожиданно шлепнула его по заднице. — Прекрасный самец! Будут хорошие дети.

Лэй, никак не отозвавшись на интимный шлепок, молча побрел вперед. Ива последовала за ним, будто намеренно вызывающе виляя бедрами.

— Темнеет. Идемте со мной, — не оборачиваясь, поманила она рукой Эли и Габриэля. — Тут совсем недалеко.

— Куда? — насторожилась принцесса, глядя на Габриэля.

— Увидите, — ответила Ива. — Вам, я полагаю, отдых совсем не помешает.

Габриэль ничего не сказал, пораженный игрой бедер лесной чародейки, ее нескромными повадками и словом, которое она применила к шэн-лину. «Самец»? Серьезно? Чародейка вела себя с ним, как с животным — будущим семенным бычком. Она словно выгуливала его! Ох, не зря Апсэль и Лэй сторонились этого леса. Иве предстояло многое объяснить.

С этой мыслью мэйт поплелся за чародейкой.

— Я все видела, — произнесла Эли так, будто поймала его на краже.

— Что? — не понял мэйт, все еще размышляя над судьбой Лэя.

— Ты на нее пялился, — прошептала принцесса.

— Я… Не… — смутился Габриэль и вздохнул, чувствуя, что краснеет.

Глава 26

— Добро пожаловать в Нианзу, последнее поселение шэн-линов, — сообщила Ива.

И Габриэль сразу ощутил, как напряглась Элизабет. Комок нервов, пахнущий потом и ромашкой. Он нежно взял ее за руку.

— Все будет хорошо, — сказал мэйт, хотя сам не верил собственным словам. — Скоро мы все узнаем.

Но Эли рванулась вперед, выдергивая руку. Она обежала изумленную Иву и встала у нее на пути, сжав рукоять жезла. Лэй все так же медленно, молча и бездумно брел вперед, шаркая ногами и не обращая никакого внимания на возбужденную Эли.

Габриэль решил не вмешиваться, понимая, что сейчас ощущает принцесса. Как лихорадочно стучит ее сердце… Какие ужасные мысли вспыхивают в ее прелестной темноволосой голове…

— Не сойду с места, пока ты не скажешь, что с моим братом! — произнесла Эли.

Из густой высокой травы вспорхнула птица.

— Братом? — не поняла чародейка.

Мэйт не видел глаз Ивы, но предполагал, что сейчас от удивления они округлились до размера костяного оберега, висящего у нее на шее. А он, между прочим, был не маленький. Эли начала не с того — ясное дело, переволновалась.

— Лэй нам все рассказал. В начале лета к вам пришел раненый человек. И вы заперли его в клетке. Где он? Что с ним? — Голос Эли сорвался с грозного на хрипло-жалобный. — Пожалуйста. Прошу, скажи, что вы его не казнили. Что он жив. Это все, что мне нужно! — Губы ее задрожали.

Наступила зловещая тишина. Габриэль подумал, что сейчас Эли расплачется. Но ей каким-то чудом удалось сдержать подступившие слезы.

— Жив, — обдумав что-то, сказала Ива. — Думаю, жив.

— Слава Литу! — воскликнула принцесса, опуская жезл.

Мэйт почувствовал такое облегчение, будто сам искал родного брата. Хотя с печалью осознавал, чем закончатся поиски Оливера лично для него. Непременным расставанием с Эли. Надежду вселял лишь не очень уверенный голос Ивы. Нет, она не лгала. Скорее была не уверена в том, о чем говорила. Она мешкала и размышляла, перед тем как осчастливить принцессу.

Габриэль подошел к Эли и взял ее ладонь — влажную, чуть подрагивающую и начинающую теплеть в его руке. Принцесса не пыталась больше вырваться. Она, сияющая от счастья, покорно побрела с ним — следом за Ивой и шэн-лином.

Когда мэйт увидел ворота, то понял, почему Нианзу удалось избежать кровожадного меча Эдварда Однорукого. Помимо того, что последнее поселение шэн-линов стояло в самой глухой стороне лесов Бэй-Цэнга, оно мастерски пряталось среди деревьев, подобно хамелеону сливаясь с окружающей зеленью. На высоких воротах, сколоченных из неотесанного сруба, темнела кора, по опорным столбам, по забору вился плющ, а у подножия торчала густая трава по пояс. Поселение казалось частью леса, и заметить его — выделить из строя деревьев внимательным взглядом — почти нереально. Пожалуй, даже шагов за тридцать.

Со стороны поселение выглядело давно заброшенным, пугающе тихим — мертвым. Но это было не так. Когда до ворот оставалось не больше пяти шагов, их створки начали медленно расходиться, тихо поскрипывая и подминая под себя заросли травы. Иву ждали, ее видели и ей… доверяли. Чего, увы, нельзя было сказать о них с Эли, подумал мэйт с тревогой. После того что натворили головорезы Эдварда Однорукого, включая брата принцессы, в лесу Бэй-Цэнга…

За воротами, держа копье обеими руками, стоял шэн-лин, сверкая узкими кошачьими, серыми глазами. Он, в отличие от Лэя, был высоким и стройным, а с макушки падали сотни темных косичек. Именно такими шэн-линов описывал Джерион Тиристэр в книге о своих знаменитых странствиях. Хотя про маски он ничего не говорил. А голый по пояс незнакомец носил маску — черную, толстую, от подбородка до глаз, что только усиливало его воинственный грозный вид.

Незнакомец подскочил к Лэю и, бросив копье, принялся его обнимать. Судя по всему, шэн-лина в маске совсем не тревожило равнодушие собрата, который никак не отзывался на дружеские и крепкие объятия. Лэй просто стоял столбом, явно не разделяя счастья встречи.

А вот Габриэль был им переполнен. Он держал радостную Эли за руку и наслаждался видом Нианзу. Вдали высились горы Бэй-Цэнга; на небе начали робко выступать звезды. Именно таким мэйт себе и представлял поселение шэн-линов, листая страницы «Долгих и удивительных странствий» Джериона Тиристэра. Хижины со смешными крышами, похожими на огромные шляпы конусом. Большие и маленькие. Стоящие на земле и возведенные прямо на деревьях. Проброшенные от их стволов тонкие мостки. Все было именно так, как описывал поселение Джерион. Именно так и совсем не так. В поселении не было видно ни одного шэн-лина, помимо Лэя и незнакомца в маске. Только похрюкивающие свиньи в загоне.

Изгой проснулся и начал скрестись в рюкзаке. Мяукнул, требуя выпустить его на волю. Но мэйт решил повременить, пока хоть что-нибудь не прояснится. Да и Лэй, помнится, не прочь был закусить гаргом.

Шэн-лин в маске наконец-то отстал от Лэя и, вновь вооружившись, посоветовал собрату идти спать. И Лэй, безропотно подчинившись, спокойно побрел к хижинам. На это было страшно смотреть. Сильный, смелый и веселый шэн-лин не имел ничего общего с пустым безвольным существом, шаркающим ногами.

— Заходите, — пригласила их Ива.

Но, едва они вошли в поселение, незнакомец ткнул копьем в сторону Габриэля. И, продолжая нервно помахивать оружием, стал возмущаться на родном языке. Мэйт едва успевал понимать, о чем шэн-лин, гневно потряхивающий копьем, говорит Иве. Незнакомец дико тараторил, да и маска, закрывающая рот, не способствовала ясности.

— Ты его понимаешь? — тихо спросила принцесса.

— К сожалению, да. Похоже, он нам не очень рад.

— И для этого ты учил язык? — ухмыльнулась Эли.

Мэйт не нашел, что ответить. Тем временем незнакомец успокоился, дав слово чародейке, которая выслушала его причитания совершенно спокойно.

— Это вождь. Мастер Ки, — представила его Ива. — Габриэль и его подружка Элизабет, — улыбнулась она.

После этих слов принцесса вытащила ладонь из заботливой руки мэйта. Габриэль вспомнил, как описывал приветствие шэн-линов Джерион, и, сложив пальцы решеткой на груди, чуть склонил голову. Чем серьезно удивил недружелюбного Мастера Ки, заставив его растеряться. Вождю ничего не оставалось делать, как повторить приветствие. Хотя он продолжал злобно сверкать глазами.

— Идемси за меня, — сказал он на плохом олдише и для верности указал копьем направление — очевидно, осознавая неточность только что произнесенной фразы.

Габриэль с подозрением посмотрел на Иву:

— А ты?

— Я присоединюсь чуть позже. — Чародейка провела руками вдоль своего тела. — Мне нужно переодеться.

Хм, «переодеться»? Тут куда уместнее слово «одеться», усмехнулся про себя мэйт, скользя взглядом по изгибам тела чародейки.

— Мастер Ки проводит вас… как это по-вашему?.. — Ива защелкала пальцами, подбирая слова. — В главный дом. И, богов ради, выпустите наконец своего питомца на волю. Обещаю, здесь ему ничего не грозит.

Чародейка повернулась и направилась к хижине у ворот. Габриэль опустил рюкзак на землю и, склонившись над ним, решил выпустить гарга. Краем глаза мэйт заметил, как нескромный наряд чародейки тает на ее пленительном теле, листок за листком, оголяя красивые бедра. Габриэль сделал вид, что не может справиться с узлом, чтобы досмотреть волнительное представление до конца. Ива полностью обнажилась и исчезла за порогом хижины, оставив за собой след поедаемых магией листьев.

Мэйт сладко вздохнул и развязал рюкзак. Изгой высунул лысую кошачью голову, принюхался, изучая территорию, лизнул знакомую руку и, не чуя угрозы, выбрался на свободу. Вытянулся, зевнул, выставляя напоказ белые острые зубки, и, поводив носом, довольно смело направился к ближайшему дереву.

— Надеюсь, оно не является у них какой-нибудь святыней, — сказал мэйт, глядя, как гарг присел у дерева.

— Надеюсь… — отрешенно повторила Эли, наблюдая за идущим в сумраке вождем.

Они направились к самой большой хижине, расположенной посреди поселения. Это был единственный дом, где горел огонь. А еще рядом с ним стояла клетка, сплетенная из толстых ветвей.

— Она пустая, — сказала Эли, продолжая изучать поселение в поиске Оливера.

— Я вижу.

Над ними прошелестел крыльями Изгой. Он как будто знал, куда они идут, и уселся на крышу, прямо над дверью главной хижины. Вождь заворчал, махнул копьем в сторону Изгоя, пытаясь его согнать. Гарг слетел с крыши, с явным превосходством зыркнув на полуголого шэн-лина у порога, и вернулся к Габриэлю. Пошлепал рядом, путаясь у мэйта в ногах.

Хижина была просторной — в ней легко поместилось бы человек пятьдесят. В центре горел очаг, над которым булькал огромный и черный закрытый котел. Крышка с тихим стуком прыгала на нем; то тут, то там в возникающие щели лез густой пар, заполняя пространство насыщенным горьковатым запахом валерианы и чего-то неизвестного носу мэйта. По кругу у стен стояли лавки.

Недовольный Мастер Ки сел на единственный и огромный стул, поставив копье справа от себя. Габриэль пристроился напротив вождя, у открытого окна. Несмотря на размеры хижины, из-за огня и котла внутри было душновато. Эли опустилась рядом с мэйтом. Гарг, щурясь от света очага, потерся о ее ноги, словно домашняя кошка, а затем забрался на колени к мэйту, требуя внимания.

Мэйт почесал его за ухом, с интересом разглядывая пузатую деревянную посудину в шаге от себя и пытаясь отгадать ее назначение. Сосуд походил на огромную свистульку, обитую корой и облепленную листьями; на его боку темнели дырочки.

— Спроси его про Оливера, — потребовала Эли.

— Может, лучше дождемся Иву?

— Нет, сейчас, — настаивала принцесса.

Габриэль провел ладонью по спине урчащего гарга и посмотрел на вождя.

— Ndyu Ki nvere ike I naapu nkpuchi? — попросил Габриэль снять маску, указывая пальцем на рот, и пояснил, что это мешает общению: — Nke ya gaikvado nghota.

Вождь неожиданно оживился — вспыхнул, как очаг в хижине. Ткнул пальцем в котел, тряхнув косичками. И затараторил на родном языке, как тогда, при первой встрече.

— Что он сказал?

— Сказал, что из-за котла… вернее, из-за того, что в нем, ему нельзя снимать маску.

Эли не дала ему обдумать сказанное. Принцессу полностью занимал ее брат. Мэйсе! Ей было до Хьола, что за страшное варево, способное одурманить любого шэн-лина, шипело и булькало в котле.

— А про Оливера?

— Onva ato gara aga. I biara mez inke meruru ahu ndi madu. Ihe mere ya?

Мастер Ки покивал и ответил, шлепая себя по голове и указывая на горы. Часть Габриэль понял ясно. Про рану на затылке. Про то, что Оливер был без памяти, когда пришел к ним. Но остальное… «Дух гор». «Камни». Слова были понятны, но, складываясь, не несли никакого смысла. Выходил какой-то бред, который вряд ли понравился бы принцессе.

— Ну? Что?

— Вождь сказал, что твой брат потерял память. И…

— Говори!

Изгой вздрогнул от вскрика принцессы.

— Не знаю, точно ли я понял его слова, — засомневался Габриэль. — Но выходит так, что Оливера поменяли на какие-то… камни.

— Камни?!

Габриэль пожал плечами, демонстрируя принцессе солидарность в растерянности.

— И где он теперь?

— Его взял горный дух, — неуверенно сказал мэйт, указывая пальцем в открытое окно. — В обмен на… Ну, ты слышала.

— Что еще за горный дух?

— Oli udi ugvu muo? — спросил Габриэль.

— Ugvu na muo bu muo nke ugvu, — ответил вождь.

— Говорит, что горный дух — это горный дух.

Принцесса уставилась на очаг, словно в танцующем пламени старалась увидеть брата. В тишине урчал довольный Изгой и шипел котел. Габриэль напрягся, ожидая ее решения. Теперь Элизабет знала, где искать брата. Она всей душой желала его найти. И могла совершить необдуманный шаг: пойти искать его прямо сейчас. Голодная и уставшая. В темноте. И, чего уж скрывать, он, мэйт Семи островов, последовал бы за ней. Хотя ему безумно хотелось спать и есть, а еще — смыть с себя пот и дорожную грязь, которая въелась в кожу за две недели блуждания по лесам. Что бы там себе ни думали бездари, он был человеком. И он безумно устал.

— По крайней мере, мы знаем, что эти варвары его не убили, — спокойно сказала принцесса. — Нужно отдохнуть. Выйдем утром.

«Слава великим богам!» — возрадовался Габриэль, чувствуя, как от приятной новости спадает напряжение, как в теле — взведенном, словно арбалет, — расслабляются мышцы.

— Мудрое решение, — поддержал Габриэль принцессу, положив ладонь на ее руку.

Ему захотелось сделать ей что-то приятное. Захотелось, чтобы она расслабилась, успокоилась. И хоть на аш перестала тревожиться. И он зашептал заговор, медленно-медленно, чтобы Эли ничего не заподозрила, выписывая кончиками пальцев успокаивающий знак на тыльной стороне ее ладони.

Изгой навострил ушки и, замерев, уставился на дверь. В этот момент в хижину вошла Ива, открыв дверь босой ногой. Теперь на чародейке было короткое темно-зеленое платье без рукавов, а волосы она собрала в хвост. На груди вместо прежнего оберега блестел серебром медальон: три шестеренки, запертые в треугольник, — знак механиков. Ива держала глиняную чашу с едой и кувшин.

— У вас мраморный гарг, — произнесла чародейка с удивлением, протягивая чашу Эли. — Думаю, ему месяца четыре. — Она поставила кувшин на лавку между мэйтом и принцессой. Присела на корточки напротив Изгоя, с интересом изучая зверька. Заглянула ему под брюхо. — Самец, — уверенно произнесла она.

— Что с моим братом?

Эли обожгла гневным взглядом чародейку, которая продолжала изучать настороженного гарга.

— Вы не спрашивали у вождя?

— Спрашивали. Только ничего не поняли, кроме того, что его забрал какой-то горный дух.

— Твой брат был без памяти и сил, когда выбрел к Нианзу. Лишь богам известно, сколько он блуждал по лесам, истекая кровью. — Ива коснулась медальона. — Силы мы ему вернули. Но вот память… — Чародейка не закончила, продолжая тереть медальон кончиками пальцев.

Она была не полностью откровенна, понял мэйт, вспоминая, как сам поглаживал мочку уха в мьюны опасности или… перед тем как соврать. Опасности? Ни он, ни принцесса не представляли для Ивы никакой угрозы. Значит, чародейка что-то скрывала — что-то сокровенное. Но про брата принцессы, похоже, не врала. А сейчас это было главным.

Ива обошла котел, на мгновение оживляя четкие тени в хижине. Встала лицом к мэйту и подняла крышку, глядя на желтоватое бурлящее варево. Вдохнула пар и начала помешивать зелье деревянным черпаком.

— Вождь сказал, что Оливера забрал горный дух, — сонно произнесла принцесса и зевнула не то под действием заговора, не то от расслабляющих паров варева, не то просто от усталости.

Но теперь, судя по всему, успокаивать следовало чародейку. Габриэль уловил, как сверкнули ее глаза, когда Эли заговорила о горном духе. Всего лишь на миг, но…

— Это правда, — подтвердила Ива, пытаясь не показывать эмоций.

Однако мэйт чуял ее раздражение, которое она старательно пыталась скрыть. Что не так с этим горным духом? Почему лишь при одном упоминании о нем невозмутимая Ива накалилась, как котел в хижине?..

Вождь всхрапнул. Габриэль посмотрел на сурового Мастера Ки: тот крепко спал, свесив руки с подлокотников и вытянув ноги.

— Кто вообще этот горный дух? — продолжала допрос принцесса, сопротивляясь сну.

— Вы же наверняка слышали про бессмертного мудреца, живущего в горах Бэй-Цэнга, — пояснила Ива, наконец-то усмирив непонятный гнев. — Здесь его называют горным духом — угву муо. Хотя я видела его собственными глазами, и он не очень-то походил на духа.

— А на кого он походил? — встрял в разговор мэйт.

— На самого обыкновенного старика.

— И что ему нужно от Оливера?

— Не знаю.

Это была правда, понял мэйт, ни на звитту не переставая следить за Ивой, за ее большими карими глазами, за пальцами, которые сжимали медальон со знаком механиков так же, как бездари в мьюны отчаяния сжимают литусы. Чародейка не ведала, зачем мудрецу нужен Оливер. Но она знала, почему его пришлось увести в горы и отдать угву муо.

— Зачем вы его отдали? — спросил мэйт.

— Вынужденная мера. Мастер Ки хотел содрать с него кожу заживо. Оливер ведь из армии Эдварда Однорукого. Но я убедила вождя не делать этого. Нам как раз требовалось что-то, что можно обменять на летающие камни у мудреца.

Габриэль покосился на Эли и похвалил себя за своевременно наложенный на нее успокаивающий заговор. Не нашепчи он его несколько мьюн назад, и ему бы сейчас точно пришлось разнимать двух прекрасных женщин. Вряд ли кому-то приятно слышать, что твою родню, словно безделушку, обменяли на камни, пусть и летающие.

Эли осталась на месте, даже кулачки не сжала, когда услышала, что хотел сотворить с Оливером вождь и каким причудливым образом ее братом распорядилась чародейка.

— Значит, ты знаешь, как найти мудреца, — не спросила, а скорее подумала вслух принцесса. — И завтра ты нам покажешь путь.

— Я… — опять заволновалась Ива и перестала мешать варево. — Мне нельзя.

— Почему? — спросил Габриэль.

— Я не могу оставить Эрса.

— Механика, — догадался мэйт. — Что с ним?

— Он… болен. Два дня назад сорвался с обрыва.

Мэйт уже перестал понимать, где Ива говорит искренне, а где нет. Правда и ложь были закручены в тугой клубок, распутать который могли только боги или сама чародейка. Но она точно не хотела раскрыть свои темные секреты.

— Но ты хотя бы сможешь нам показать путь к горе, где живет этот мудрец? — спросил мэйт.

Ива задумалась. И… нерешительно кивнула. «Видимо, чтобы не вызывать очевидных подозрений», — подумал Габриэль.

— Я знаю тайную тропу. И расскажу, как найти мудреца. — Она замолчала на пару звитт. — Но это все. Мне нужно заботиться об Эрсе и следить за ульями.

— Какими ульями? — не понял мэйт.

— Та штука рядом с тобой.

— Она как-то связана с тем, что происходит в лесу? — предположил мэйт.

— Да. С их помощью мы распыляем настойку, — чародейка указала взглядом на котел, — по всему лесу. Она действует только на шэн-линов.

Ива заметно повеселела, сменив тему разговора. И явно не хотела больше к нему возвращаться. Чародейка накрыла котел крышкой и вернулась к мэйту — вернее, к гаргу, который устроился у него на коленях. Она вновь села на корточки перед ним.

— Дашь мне себя погладить? — улыбнулась она, осторожно занося над гаргом руку.

Изгой насторожился, не понимая такого внимания к своей персоне. Зашипел.

— Ну, тихо-тихо. Папочка и мамочка рядом. Спокойно. — Чародейка провела рукой по его спине. — Чешуя уже начинает твердеть, — улыбнулась она и спросила: — Откуда он у вас?

— Прибился к нам у Мэинрадского тоннеля, — пояснил мэйт, совершенно не понимая одержимости гаргами со стороны Ивы. — Недалеко от Блэкпика.

— Через семь-восемь месяцев понадобится рюкзак побольше, — улыбнулась чародейка.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила Эли.

— Я — зверовед.

— И что нам еще нужно знать? — спросил Габриэль, указав взглядом на Изгоя.

— Как его правильно кормить…

Мэйт вздохнул, слушая Иву вполуха. Боги, семь-восемь месяцев! К тому времени он станет мэнжем, ему придется ублажать эту страхолюдину Бруну. Вместо того, чтобы… Неужели все вот так и закончится? Они найдут брата Эли и разойдутся, словно корабли в море. И не увидят друг друга больше никогда. Будут жить лишь воспоминаниями, которые со временем выцветут, как старые знамена. От этих мыслей мэйту совершенно расхотелось есть.

— Давайте ему побольше молока, сметаны и обязательно сырое мясо. Хотя жареная свинина с овощами, — она с улыбкой кивнула на чашу с едой, — тоже сгодится. Ешьте, а то остынет.

Габриэль взял свиное ребрышко и сунул его под нос гаргу. Изгой схватил его зубами, сполз по ноге и, забравшись под лавку, улегся и зажал его между передними лапами. Начал хрустеть и чавкать.

Ива выпрямилась в полный рост и вернулась к котлу. Габриэль увидел, как ее лицо на мгновение исчезло в клубах пара.

— Что с тобой? — спросила принцесса.

— Ничего. Усталость, наверное, — солгал мэйт.

Нет, он ни в коем случае не должен показывать слабость. Он должен быть сильным, чтобы Эли видела в нем не жалкого миркля, а гордого и мощного спирфлама, способного ее защитить. Есть, конечно, женщины, которым нравится подтирать сопли своим возлюбленным. Но принцесса точно не из их числа. Да и он…

— Очень вкусно. — Эли протянула ему ребрышко. — Попробуй.

Габриэль взял его, зло содрал зубами мясо с кости и стал жевать, не чувствуя вкуса. Эли, напротив, с удовольствием уплетала угощение. Жгучие приправы немного ее взбодрили, отогнав ненадолго сон. Принцесса получила все, чего хотела от Ивы, и теперь наслаждалась трапезой. Ей было все равно, что на самом деле произошло в Нианзу. Ее интересовал только ее брат, которого они завтра пойдут искать.

— Я думал, механики занимаются только механизмами, — сказал Габриэль с набитым ртом, указывая ребрышком на котел.

— Механики занимаются всем, кроме войны и работорговли, — ответила Ива.

— Лэй теперь и выглядит как раб, — возразил мэйт, вспоминая безвольного шэн-лина. — Идеальный раб, покорный и исполнительный.

— Для его же блага, — ответила чародейка, никак не реагируя на справедливое возражение.

— И в чем же заключается такое благо?

— В том, что он останется жив и сможет продолжить свой род. Как и его собратья, которых мы спасли.

— По-вашему, это спасение? — продолжал нападать мэйт. — Жить… Нет, не жить, существовать вот так — в полусне.

— Это временно, но это необходимо, чтобы удержать шэн-линов в пределах Нианзу.

— Но зачем? — все еще не понимая замысла Ивы, спросил мэйт.

— Чтобы у них не было даже мысли о мести. — Она кивнула на спящего вождя. — Мастер Ки — наш старый друг. Когда мы с Эрсом прибыли сюда после этой… бойни… Все оставшиеся мужчины, способные держать оружие, готовились к походу, желая отомстить Эдварду Однорукому.

— Вряд ли стоит их за это винить, — согласился Габриэль.

— Вождь пытался убедить их остаться в Нианзу, понимая, что никто из них не вернется. Но это было бесполезно. Каждый из них кого-то потерял на войне. И каждый жаждал утолить свою месть. Тогда он и обратился к нам за помощью. А мы обратились к науке, сварив первый котел дурмана. Это был единственный выход. Вначале мы опоили только воинов. Но потом, чтобы не было волнений, пришлось опоить и остальных шэн-линов. — Чародейка села рядом с вождем, закинув ногу на ногу. Скрестила пальцы и положила их на обнаженную коленку. — Теперь мы каждые сутки поим их, чтобы сохранять над ними власть. А раз в неделю некоторых выпускаем в лес. Они собирают травы, ягоды и грибы, а я за ними присматриваю в лесу. И пока мы не потеряли ни одного шэн-лина, кроме Лэя.

Мэйт обсосал косточку и бросил ее Изгою. Мозаика постепенно начинала складываться. События, казавшиеся вначале совершенно необъяснимыми и жестокими, вдруг обрели смысл. И заставили вспомнить слова сциника Ксэнтуса о том, что у каждой монеты две стороны. Хотя до полного понимания происходящего было еще далековато, понимал мэйт, слушая, как под лавкой хрустит косточкой довольный гарг.

— А с Лэем что было не так?

— Моя вина. Не уследила, — призналась Ива. — Забрел слишком далеко.

— Паршивая овца отбилась от стада, — тихо проговорил Габриэль.

— Где вы его нашли?

— В Бордривере.

— Ничего себе, — удивилась чародейка. — И что он там делал?

— Дожидался казни.

— А мы его спасли, — зевнув и потянувшись, сказала принцесса.

Габриэль посмотрел на нее. Эли ходила по краю сна — от усталости, от сытной еды, от густых паров дурмана, от заговора. Еще несколько мьюн, и она точно будет дрыхнуть без задних ног.

— И что вы теперь будете делать? Не вечно же их тут держать?

— Скоро должен прибыть караван. Мои друзья, механики, нам помогут. Мы заберем шэн-линов с собой. Недалеко от Смулау есть пустующие острова. Там им ничто не будет угрожать.

— Поплывете на кораблях?

— Самый безопасный путь, — подтвердила Ива. — Минуем перевал, а там и до порта рукой подать. Если хотите, идите до Пантала с нами. Лишние руки в дороге точно не помешают.

— Эли, мне кажется, это хорошее предложение. Эли?

Принцесса не ответила. Габриэль повернулся к ней: она спала, запрокинув голову.

— Это сколько по морю от Пантала до Смулау получается… — попытался прикинуть мэйт. — Месяц?

— Приблизительно так, — покивала чародейка. — Хочешь поплыть с нами?

Габриэль молчал. Как же ему хотелось ответить «да»! Увидеть летающий город своими глазами — об этом он и мечтать не мог, когда садился на корабль в порту Безымянного острова. Но, к сожалению, он себе не принадлежал. Ему нужно возвратиться на острова, чтобы стать мэнжем. Поэтому он отрицательно помотал головой.

— Что ж, — вздохнула чародейка. И посмотрела на мэйта. — Кстати, я так и не спросила, что ты здесь делаешь?

— Хотел увидеть Мирацилл, — грустно улыбнулся мэйт.

— Далековато ты забрался, — с сочувствием произнесла Ива и добавила: — Это ведь из-за нее?

Габриэль кивнул. После чего поднялся и осторожно взял спящую Эли на руки.

— Неси ее в мой дом. Он в вашем полном распоряжении.

Мэйт готов был поклясться, что это была самая приятная ноша из всех, что приходилось держать его рукам. Эли выглядела такой умиротворенной, такой счастливой, что ему совершенно не хотелось ее тревожить. Поэтому он шел как можно тише и осторожнее, дабы не нарушить ее заслуженный сон.

Над горами Бэй-Цэнга висел месяц. Габриэль вынес принцессу из хижины — на свежий воздух, под звездное небо. Остановился и задрал голову, взывая к богам. Моля их о том, чтобы завтра они были милосердны к ним. И… чтобы позволили принцессе и мэйту остаться вместе навсегда. Скрепили их союз там — на небесах, в священном Анэлеме. И чтобы…

Он хотел их попросить еще о многом, но его мольбы прервал жуткий и протяжный стон, донесшийся из соседней хижины. Эли заворочалась, а Ива вылетела во двор, чуть не сбив мэйта с ног. Ничего не объясняя, испуганная чародейка метнулась к хижине, где кто-то продолжал страшно, словно от пытки, стонать. Ива так спешила, что забыла прикрыть за собой дверь. И мэйт увидел, как во мраке хижины вспыхнул свет — знакомый свет волшебного фонаря.

Габриэль опустил взгляд: принцесса продолжала безмятежно спать. И ему все еще не хотелось ее тревожить. Но внутренний голос, бессердечный и практичный, тот самый голос, которому он, мэйт Семи островов, не поддался, решив спасти сельчанок, настойчиво требовал идти к хижине, где уже сверкали зеленые огни заклинания. А как бы сложилась его судьба, если бы он тогда послушал безжалостный глас разума и не стал бы прыгать в черный жестокий вихрь Готтилфа? Он не спас бы Лоис, не попал бы к волистам, не встретил бы… Элизабет. Однако сейчас он готов был ему подчиниться, зная, что чародейка что-то скрывает, надежно пряча свою черную жемчужину лжи в перламутровой раковине правды.

К счастью, выбирать между покоем Эли и темными тайнами Ивы не пришлось. Потому что стоны в хижине стихли, и сну принцессы больше ничто не угрожало.

Пятнадцать шагов. И он с принцессой на руках встал у порога, заглядывая в хижину. Света от волшебного фонаря, повешенного на крюк под потолком, хватало, чтобы разглядеть все в деталях. Топчан у левой стены пустовал, а правый занимал мускулистый светловолосый парень лет двадцати пяти. Эрс, а в том, что это был именно он, мэйт нисколько не сомневался, лежал с закрытыми глазами, его потряхивал озноб. Русые волнистые волосы до плеч кое-где слиплись и торчали из-под его головы порванным, безобразным веером; мускулистая бледная грудь блестела от испарины; капельки пота путались в рыжеватой короткой бороде и усах. На Эрсе была только набедренная повязка, и мэйт не заметил никаких ран на крепком теле, что его серьезно озадачило. Спутника Ивы мучили горячка и кошмары, а не ушибы и ссадины. Сама чародейка сидела на коленях у топчана, повернувшись спиной к двери, и шептала успокаивающий заговор, который совсем недавно произносили губы мэйта в хижине вождя.

Поглощенная заботой Ива то ли действительно не заметила, что пришел мэйт, то ли ей было все равно, кто стоит за порогом. Габриэль дождался, когда чародейка дошепчет заговор, и лишь тогда обратился к ней:

— Что с ним?

Ива не обернулась на голос, поглаживая Эрса по груди.

— Я, кажется, говорила, что он сорвался с обрыва, — раздраженно бросила Ива. — Уходи.

— Может, чем-то помочь?

— Уходи! Иди спать! — озлобленно произнесла чародейка. — Я сама о нем позабочусь!

Магия, ведомая раздражением и злобой, взыграла в чародейке, и ее волосы распушились.

— Но… — начал мэйт.

— Прошу тебя. Не испытывай судьбу!

С этой угрозой Ива встала и шагнула в сторону мэйта, заставив его напрячься в ожидании атаки. Глаза ее пылали такой ненавистью, будто это он был виноват в страданиях Эрса. К счастью, чародейка сохранила рассудок и не стала нападать, а лишь молча закрыла дверь перед носом мэйта.

Габриэль некоторое время постоял у порога, переваривая увиденное. А затем пошел, чувствуя, понимая, что именно больной Эрс был ключом к темным секретам Ивы…

Добравшись до хижины чародейки, мэйт бережно положил Эли на топчан. А сам, открыв окно, сел на другой, прислонившись спиной к стене. Изгой лег у окна, сверкая глазами. Сегодня покрывало ночи было тонким, почти прозрачным, и мэйт увидел, как принцесса сложила ладони лодочкой и сунула их под голову, шевеля губами во сне. Было удивительно тихо; на небе светили яркие звезды; ветерок заносил в окно осеннюю свежесть, сбивая запах соломы, которой были набиты топчаны. В такие чудесные мьюны совершенно не хотелось думать ни о чем. Только смотреть на принцессу. Смотреть на самую прекрасную женщину в мире, которая скорее всего никогда не будет ему принадлежать.

Мэйт печально улыбнулся в темноте. Грустные думы настырно ползли в голову, мешая насладиться покоем. И дело было не только в грядущем и неминуемом расставании с Эли. Ива что-то утаивала. Что-то связанное с мудрецом. Одна мысль о возвращении в горы пугала чародейку так, будто ее там ждала неминуемая и ужасная гибель. А что, кроме, разумеется, смерти, может напугать мага вроде Ивы? Габриэль не представлял, бесплодно пытаясь собрать остатки мозаики. Механики поменяли летающие камни на брата принцессы. И что-то пошло не так? Но что? Да и этот Эрс… Он совсем не походил на человека, сорвавшегося с обрыва. Где переломы, синяки и ссадины? Хотя бы мелкая-премелкая царапина? Ива залечила? Так быстро… Внешне он выглядел вполне здоровым. Но в голове у него определенно творилось что-то жуткое. И кем он ей приходился, что она так возилась с ним? Муж? Любовник? Друг? Мэйсе, да какое это имеет значение!

Нет, завтра, перед тем как войти в эти проклятые горы, он должен непременно попытаться вывести чародейку на чистую воду, твердо решил мэйт. Возможно, от этого будет зависеть их с принцессой жизнь…

Глава 27

Солнце светило в затылок, ветерок шелестел желтеющей листвой, под ногами то и дело осыпались мелкие камешки, а из редеющего с каждым шагом леса доносилось пение птиц. Тайная тропа, ведущая к горе, ползла вверх змеей — серо-зеленой, узкой, едва заметной. Но не опасной. Совсем не опасной.

Габриэль не видел угрозы, озираясь по сторонам, прислушиваясь и вдыхая свежий горный воздух. Ничего. Ни слева, ни справа, ни впереди, ни позади. Предгорье Бэй-Цэнга казалось самым безопасным местом в Грэйтлэнде. Впрочем, мэйт все равно не расслаблялся, помня слова мага Апсэля. Быть может, чувства действительно притупились из-за того, что он слишком долго находился в Грэйтлэнде. И где-нибудь там, за стеной деревьев, прячется какая-нибудь неведомая тварь или наемный убийца, выжидая подходящее время для атаки.

Однако опасностью не пахло. Привычно пахло ромашкой от волос Эли и чем-то чудесным, сладковатым — от Ивы, которая молча вела их к мудрецу. Ива была удивительной — маг, механик, зверовед. Прекрасная женщина, жившая в летающем городе Смулау, но рожденная на Семи островах. Она походила на Эли. Такая же отчаянная и независимая. Если бы ноби Бруна была такой… Габриэль задумался, глядя, как колышется легкий темно-зеленый плащ на спине мага-механика. И перевел взгляд на принцессу, на ее бедра, затянутые в темные штаны.

Элизабет словно ощутила внимание мэйта и на мгновение обернулась, встретившись с ним взглядом. Габриэль улыбнулся ей, чувствуя, что краснеет от возбуждения. Она была красива!.. Ее запах, ее волосы, ее бедра, ее грудь. Ему безумно хотелось обнять ее, привлечь к себе и целовать, целовать, целовать. Сдернуть с нее эти потрепанные в пути одежды, прячущие прекрасное молодое тело. После чего уложить, коснуться губами ее грудей, провести рукой от лица к бедру и… Заниматься с ней любовью, пока не иссякнут силы. А потом лежать на мягком зеленом ковре травы, любоваться звездным небом, ощущая рядом тепло ее тела и вдыхая запах ее волос…

Мэйту стало жарко от наваждения. Он готов был взвыть от собственных желаний. И совершенно не представлял, как расстанется с Эли, когда ее поиски завершатся, а он будет вынужден вернуться на острова. На острова, где бездарям из-за магической защиты нет места. И от нее никак не избавиться, потому что смертельная для принцессы магия повсюду: в земле, в воде, в воздухе. Эли, Элизабет — именно она, чудесная и желанная, а не сверкающие башни Мирацилла и огнедышащие спирфламы, стала для него тем, ради чего действительно стоило попасть в Грэйтлэнд…

— Ну вот, — сказала Ива. — Мы пришли.

Они остановились в двадцати шагах от темного провала входа, который своей формой походил на огромную подкову. Искусная резьба на арке стерлась от непогоды и времени: витиеватые символы было уже не разобрать. По обеим сторонам от входа грелись на осеннем солнце обломки статуй и строений — осколки былого величия Бэй-Цэнга: разбитые каменные головы и кисти рук перемежались с огромными бесформенными камнями.

Ива нервничала. Ни разу не взглянула на вход, постоянно потирала ладони, переминалась с ноги на ногу, желая поскорее убраться отсюда. Подальше от старого безумца, которого почему-то все называли мудрецом. Эли, похоже, тоже почуяла тревогу. Ива все-таки солгала, понял Габриэль. Дело было не в заботе об исчезающем племени: ульи работали сами по себе. Чем ее так напугал мудрец?..

— Говори, что ты скрываешь?! — уверенно произнес мэйт. — Я чую твою ложь!

От неожиданного обвинения Ива засопела, а Эли положила ладонь на рукоять хаппы.

— Почему ты не хочешь идти с нами? — продолжал напирать Габриэль. — Назови причину. Сейчас же!

Молчание — долгое, неприятное и тревожное. Ива сомневалась, чувствовал мэйт, наблюдая за бегающими глазками чародейки. Сомневалась — открываться ей или нет?..

— Что — так заметно? — наконец сказал она с грустной улыбкой и, к удивлению мэйта, вздохнула с облегчением, будто только и ждала, когда ее выведут на чистую воду.

— Даже я это вижу, — покивала Эли, оставив ладонь на хаппе.

Ива присела на камень и подняла виноватые глаза на Габриэля.

— Нас послали не за летающими камнями. — Она замолчала, уставилась себе под ноги, зарывая острый носок сапога в песок. — Мой друг, которого вы видели в хижине…

— Он ведь не срывался с обрыва? — спросил мэйт. — Больше похоже на то, что у него горячка.

— И да, и нет. То есть это похоже на горячку, но… — Она тяжко вздохнула. — Мы должны были доставить в Смулау живого зу-ши. А летающие камни… И последующий обмен на твоего брата… Были лишь предлогом для разведки.

Зу-ши. Ну конечно же. Ива была звероведом. Ей хватило одного взгляда, чтобы определить породу и пол гарга, вспомнил Габриэль. Какие летающие камни? Мог бы и сам догадаться, упрекнул себя мэйт.

— И что произошло дальше? — спросил он, ощущая на себе осуждающий взгляд Эли.

Ну да, ему было страшно интересно. И, несмотря на обман Ивы, он все равно чуял в ней хорошего человека, подозревая, что для лжи имелись веские причины.

— Мы недооценили старика, чтоб ему провалиться в Хьол! — Ива махнула сапогом, поднимая волну пыли. — Этот дерьмоед нас поймал, когда мы пытались унести детеныша зу-ши. Что точно затем произошло… Вспышка, крик. Но Эрс после этого… Я даже не знаю, что с ним… Старик лишил его сил. Словно высосал всю магию из него. И сказал, что со мной будет то же самое, если я попадусь ему на глаза.

— Невероятно. Никогда не слышал о таком… — с удивлением покачал головой Габриэль. — В смысле, это ужасно…

Сообщение Ивы действительно было невероятным и ужасным одновременно. Подобной силой не обладали даже самые умелые маги Семи островов. В то же время испытывать на себе способности мудреца тоже не хотелось. Превратиться в самого обыкновенного бездаря — что может быть хуже?.. Разве только сгореть заживо от яда хвиллов. Хотя, продолжал рассуждать мэйт, Эли ведь тоже самый обыкновенный бездарь и чувствует себя вполне чудесно, не имея магических способностей.

— Теперь вы понимаете, почему я не хотела сопровождать вас, — после небольшой паузы сказала Ива.

— Эли, прости, однако я должен спросить. А вы не думали сразу поменять ее брата на зу-ши?

Принцесса сузила глаза и хмыкнула, поглаживая ладонью хаппу.

— Конечно, думали. Но стоило нам лишь заикнуться… Впрочем, этот высушенный дед, чтоб его сверы порвали, видел нас насквозь. В первую же встречу предупредил, чтобы мы избавились от своих темных помыслов. Полагаю, под ними он подразумевал кражу зу-ши. Потому что других помыслов у нас просто не было. Так что, если будете с ним общаться, помните о том, что я вам рассказала.

— Зачем вообще вам понадобился этот зу-ши? — спросила Эли.

— Для зверинца. Старый зу-ши издох полгода назад, нового можно было найти только здесь.

— Ну и бред. Фы, — фыркнула принцесса. — Никогда не любила ваш летающий город. Всегда знала, что там живут одни чудики.

Ива не стала возражать. Молча поднялась и повернулась к Габриэлю.

— Я понимаю, не в моем положении просить вас об услуге…

— Поэтому и не проси! — зло бросила Эли.

— Говори. — Габриэль был более терпим, хотя и понимал, что принцессе его снисхождение не понравится.

— Возможно, вам как-нибудь удастся задобрить старика, и он согласится вернуть Эрсу силы. Или хотя бы скажет, как его вылечить. Он… Эрс очень дорог мне. И я буду благодарна до скончания своих дней, если вы поможете его спасти. Не говоря уже о том, что в Смулау вам всегда будут рады как родным.

После этих слов у Габриэля моментально выстроился в голове план. Вспыхнул! Кажется, сциник Ксэнтус называл подобные вспышки озарением. Смулау, пожалуй, был лучшим местом во всей Андрии, где могли укрыться они с Эли. Жители летающего города не делили людей на магов и бездарей. И самое главное — они не подчинялись никому. Оставалось только уговорить принцессу последовать за ним. Но, увы, после спасения ее брата им наверняка придется расстаться. Навсегда. А что, если…

— Ксэнт. Э-э… то есть Габриэль. — Эли оборвала поток его мрачных мыслей.

— Мы постараемся, — кивнул мэйт.

— Спасибо. — Ива опустила взгляд, глядя на меч мэйта. Потом перевела его на хаппу Эли. — А теперь дайте мне свое оружие, — спокойно сказала она и поспешила пояснить свое требование. — В тоннелях темновато. Ты ведь все равно облил бы их светом? Не стоит тратить свои силы, они тебе там точно понадобятся. Это последнее, что я могу сделать для вас.

Габриэль не раздумывая отдал ей меч. К счастью, на этот раз никаких темных помыслов не было. Ива действительно хотела просто помочь. Она покрыла клинок мэйта бледным свечением — еле зримым в свете осеннего солнца. Немного помедлив, Элизабет, уже видевшая такое чудо и знавшая его природу, последовала примеру мэйта.

— Идем, — сказала принцесса, как только Ива, маг и механик, вернула ей боевой жезл.

Габриэль кивнул Иве и спешно направился за принцессой, которой не терпелось увидеть брата, будь он неладен.

— Легкой вам дороги, — услышал мэйт за спиной.

Не оборачиваясь, Габриэль поднял ладонь на уровне виска и сжал ее в кулак — мол, мы справимся. Хотя и сам не был уверен в успехе, в отличие от принцессы, у которой как будто не имелось никаких сомнений в том, что они спасут Оливера. Эли рвалась вперед — слишком рьяно, слишком безрассудно. Она нырнула в незнакомый тоннель, словно в собственный дом.

— Не спеши, осторожнее, — предупредил мэйт, осматриваясь во мраке и поглаживая мочку уха.

— Конечно. — Эли для вида поводила на ходу светящимся жезлом.

В тоннеле Бэй-Цэнга было прохладно и просторно, но воздух казался затхлым — в волшебном белом свете кружился, словно живой, рой пыли. На изуродованных временем стенах кое-где проступали неизвестные загадочные символы — возможно, принадлежащие давно исчезнувшему народу. Массивные каменные ступени, плавно идущие вверх, выглядели надежными. Конечно, кое-где камни пошли трещинами, местами виднелись сколы. Однако опасности для ног ступени не представляли — так думал мэйт, пока не услышал, как Эли ругнулась. Несмотря на предупреждение, принцесса все-таки оступилась, чуть не упав. И только после этого решила сбавить шаг, чем серьезно порадовала мэйта, идущего позади нее.

Естественно, ее можно понять, рассуждал Габриэль. Удивительно, что она вообще согласилась переночевать в поселении шэн-линов, когда узнала, где находится Оливер. А не сразу сломя голову ринулась освобождать своего несчастного братика…

К сверам! Откуда у нее уверенность, что брат до сих пор находится у мудреца? С Оливером могло случиться много всего непредвиденного и неприятного! Он мог легко навернуться с вершины этой самой горы, в которую они вторгались все глубже и глубже, словно паразиты в бок захворавшей рыбы. Мог проще простого свернуть шею себе в этих узких тоннелях. В конце концов, старый мудрец мог его прикончить, а потом, например, сожрать. Да и с чего принцесса взяла, что мудрец, выменявший ее брата на груду ценных камней, вот так просто возьмет и расстанется с ним? Как вообще она представляла себе встречу с бессмертным мудрецом? «Наше почтение, мы забираем Оливера. Обещаем больше вас не тревожить. До свидания!» — невесело улыбнулся мэйт, не сводя взгляда с принцессы.

— Значит, ты принц, — вдруг решила поболтать Эли.

— А это что-то меняет?

— Да я просто…

— Отложим этот разговор на некоторое время, — прервал ее Габриэль, удивляясь самому себе.

— Как скажешь, — оскорбилась Эли отказом, хотя и старалась не выдавать эмоций.

Нет, ну она тоже хороша! Нашла время! Про себя возмутился Габриэль. В отличие от Эли, он понимал, что ступает по массивным ступеням внутри огромной горы, чьи темные обитатели определенно не любят гостей. Поэтому решил протестовать молча, не желая тревожить болтовней темных жителей Бэй-Цэнга.

Голос Эли подрагивал, и явно не от усталости. Такой подъем не запыхавшись преодолела бы даже самая изнеженная ноби Семи островов, не говоря уже о наезднице на спирфламах.

Принцесса отнюдь не беспечна, понимал мэйт. И именно от предстоящей встречи с мудрецом подрагивал ее голос. Она опасалась того же, чего и ее спутник, уверял себя Габриэль, прокручивая в памяти описанный Ивой путь: «Сперва сверните налево, потом направо. И снова направо. Первый подъем выведет вас к трем проходам. Ступайте в тот, что находится слева. Из него вы выберетесь в пещеру. В ней находится винтовая лестница. Подниметесь по ней и окажетесь в большом зале. Там мы и совершали обмен…»

Спустя некоторое время они действительно вышли к трем входам. И Эли выбрала верный путь, обрадовался Габриэль, глядя, как принцесса делает шаг в сторону нужного прохода. Мэйт последовал за ней, не желая отставать от нее дальше, чем на расстояние вытянутой руки.

В новом переходе не было ступеней. В остальном тоннель ничем не отличался от прежнего. Все те же темные стены с непонятными письменами. Все та же пыль, оживающая в белом свете магии. Все тот же затхлый воздух.

Хвала богам Элементоса, пока все было спокойно. Слышен лишь шорох собственных ног. И ничего больше… Мэйт вздрогнул, когда принцесса внезапно шарахнулась в сторону, отскакивая от неведомой угрозы под ногами. Он метнулся вперед, заслоняя ее собой и выставляя меч. Волшебный свет выхватил несколько круглых камней, которые шустро катились по полу, стараясь скрыться во мраке тоннеля. Сбегали — словно мыши, застигнутые котом в амбаре. Один камень размером с кулак, другие — не больше грецкого ореха. Но все они, ведомые не то чьим-то разумом, не то собственной волей, рвались вперед, создавая зловещий шум.

Пять ударов беспокойного сердца. И в переход снова вернулась тишина. Однако покой был безвозвратно утерян, и Габриэль вздохнул. Куда покатились мелкие пакостники? Укрыться от волшебного света? Хорошо, если так. Или предупредить своего хозяина о незваных гостях?..

— Теперь я пойду первым, — сказал мэйт, всматриваясь во мрак тоннеля.

Эли обошла мэйта, словно не слышала его последних слов, и посветила хаппой вперед.

— Успокойся, это были всего лишь камни, — озадаченно произнесла она и двинулась вслед за ними.

— Это были камни, которые от нас сбежали, — решил уточнить мэйт. — Не знаю, как в твоем мире. Но в моем камни не бегают сами по себе. Обычно они лежат, иногда падают. Но точно не бегают.

— Я заметила.

Дальше двигались молча, слушая тревожное дыхание друг друга. И шелест собственных шагов. Эли смотрела только вперед. Габриэль — ей в спину. Иногда мэйт отвлекался на загадочные письмена на стенах, пытаясь найти в них знакомые символы. Желая прочесть их — обнаружить какую-нибудь подсказку, способную облегчить путь.

Витиеватые закорючки неизвестного народа отдаленно напоминали письмо шэн-линов. Но пропасть между ними все равно простиралась такая же, какая простирается между беспородным псом и портовым свером. Буквы не складывались в слова, слова — в предложения. Невзирая на все попытки мэйта, стены не желали с ним говорить. А он верил, что им было что рассказать. О горах Бэй-Цэнга, об их таинственных обитателях — зу-ши и бессмертном мудреце. Особенно о бессмертном мудреце. Как его зовут? Сколько ему лет на самом деле? Откуда он появился тут? Как обрел такую силу? Можно ли его убить? Чем живет и чем питается? И ест ли он вообще? Ни одна книга, ни один сциник не давали ответа на эти вопросы. Гром, правда, однажды обмолвился, что мудрец всем изысканным яствам предпочитает мышиный помет. Но Гром также утверждал, что печи Дарквы топятся людскими трупами. Так что особой веры ему не было…

Как и говорила Ива, через некоторое время они вышли в огромную пещеру с винтовой лестницей в центре. Правда, чародейка ни словом не обмолвилась о высоте лестнице — не то забыла, не то не хотела пугать понапрасну. Габриэль задрал голову, чтобы увидеть, где кончается громадная каменная спираль. Бесполезно. Далеко в вышине ступени терялись в густом мраке.

Эли двинулась к лестнице, медленно, водя сияющей хаппой и озираясь по сторонам. Под сапогами катались камни.

— Смотри под ноги, — тихо предупредил Габриэль.

И в этот момент пол под ними ожил. Мэйт увидел, как Эли качнулась, едва устояв. Они замерли, стоя плечом к плечу. Камни, черные и серые, блестящие и блеклые, катились со всех сторон пещеры, собираясь у лестницы. И, конечно, грохотали. Пещера наполнилась звуками крепкого града и трением каменных жерновов. Шум поднялся немыслимый.

— Бежим! — крикнул мэйт, глядя, как у лестницы из горы камней вытягиваются громадные руки.

В темном каменном мешке замелькали белые пятна света. Эли и Габриэль были в десяти шагах от лестницы, когда на вершине каменной горы вспыхнули два желтых глаза, а каменный рот исторг «Баэ-э-э!». Страж окончательно обрел форму и ринулся на них, громыхая могучими ногами, выстроенными из сотен камней. Гигант растопырил ручищи, желая поймать сразу обоих чужаков.

Эли метнулась в сторону, уходя от убийственных объятий. Мэйт нырнул под ручищу и оказался у самой лестницы. Обернулся, ища принцессу.

— Эли! Быстрее! — закричал он, видя, как каменный гигант разворачивается.

Принцесса устремилась к лестнице. Мэйт, стараясь не терять Эли из виду, взбежал по ступеням. И замер в ожидании, пока она не начала взбираться следом за ним. Они понеслись вверх — подальше от гиганта, который явно не смог бы забраться по узким ступеням.

Гигант не мог забраться по ступеням. Но мог их разрушить, что и попытался сделать, налетев на лестницу с разбега. Громыхнуло, мир содрогнулся, качнулся, а Эли вскрикнула. Мэйт не знал, что за чудо удержало его на лестнице. Он вцепился в камень, сбивая ногти, и обнял холодные ступени, глотая пыль. По ступеням звонко катился его меч, бросая пятна света на стены пещеры.

Топот и стоны. Эли! Габриэль глянул вниз. Принцесса лежала на полу, протягивая руку к боевому жезлу. Страж двигался к ней, бухая ногами. На раздумья времени не было. Мэйт прыгнул на каменную спину, обхватывая обеими руками тяжелую башку гиганта.

Страж закружился, заметался, размахивая ручищами. Спина гиганта, казавшаяся с высоты ровной, неожиданно ожила. Камни начали яростно бить и колоть в грудь из плоти и крови, пытаясь стряхнуть чужака. Мэйт стиснул зубы от боли. Нет, несмотря ни на что, он не отпустит руки! Пока Эли не будет в безопасности. Или… пока его не размажет страж Бэй-Цэнга.

Рука гиганта нырнула за спину, желая поймать наглого ездока. Мэйт увернулся, теряя принцессу из виду. Его сорвавшиеся пальцы угодили в борозду на каменной морде — глаз. А вот и второй. Решение пришло само собой. Под шепот тайных слов ладони утонули в белом густом свете, ослепляя каменного врага.

Гигант взревел и крутанулся так яростно, что у мэйта загудело в ушах. Это был шанс! Габриэль с облегчением разжал натруженные руки, скользнул вниз и бросился к принцессе.

Он помог ей подняться. И потащил за собой — к спасительной лестнице.

— Хаппа, — простонала Эли, держась за спину.

— Свер с ней! — Габриэль махнул рукой на ходу.

Он подхватил с пола меч, повернулся, давая принцессе время взобраться на ступени, которые мьюну назад едва ее не убили. И вцепился взглядом в обезумевшего противника. Тот ревел и взбивал кулачищами пещерный сумрак, шатаясь из стороны в сторону, словно пьяный. Потом его огромные кулаки нашли стену, и пещера содрогнулась от свирепых ударов.

Мэйт метнул взгляд вверх, откуда летели мелкие камни. Убедился, что Эли в безопасности, и рванулся к ней, потеряв ослепленного стража из виду. От свирепых ударов гиганта лестница сотрясалась вместе со всей пещерой, но это был единственный путь к спасению.

Они остановились только тогда, когда лестница закончилась. Снизу, из мрака, доносился глухой шум буйствующего гиганта — еле уловимый для уха. В месте, куда они выбрались, было ничуть не светлее, чем в пещере. Но воздух посвежел. Это Габриэль почуял сразу.

— Хвала богам, — выдохнул он, убирая ногу с последней ступени проклятой лестницы.

Эли, сутулясь и тяжело дыша, села у входа. Мэйт посветил в ее сторону: принцесса взмокла. Он коснулся двумя пальцами ее изможденного лица, убирая пот со лба, стирая грязь со щеки. Она не сопротивлялась, молча глядя в темноту.

— Сильно болит?

— Я справлюсь, — твердо сказала Эли, вставая на ноги.

— Но я мог бы… — Он сплел пальцы в знаке.

— Не нужно. Береги силы.

Эли выпрямилась в полный рост. И задрала голову. Мэйт проследил за ее взглядом, поднял светящийся меч насколько хватало руки, разгоняя мрак. Если у этого места и был потолок, то очень-очень высокий.

Они двинулись вперед и спустя несколько звитт наткнулись на разрушенный алтарь. Часть его была отбита и валялась тут же, а остаток походил на огромный пень. От алтаря по всему полу, словно паутина, тянулись канавки. «Только богам известно, какие ритуалы тут проводились и какие жертвы приносились», — подумал Габриэль. И услышал чужой голос — мужской, скрипучий и, как показалось, слегка удивленный.

— У тебя странный знак на щеке, — произнесли из темноты.

Габриэль поводил мечом, стараясь разглядеть незнакомца. Мэйт не сомневался, кому принадлежал голос, а теперь еще и знал, что мудрец, возможно когда-то родился на Семи островах, в противном случае не углядел бы волшебный знак. Но был ли старик обычным магом? Или кем-то иным — тем, чья сила лежит за гранью понимания любого жителя Андрии?

— Я вижу его даже отсюда, — вновь сказали из мрака. — Хи-хи-хи.

— Печать мэнжа, — прошептал мэйт.

— Покажись! — крикнула Эли, вглядываясь в густую тьму.

— Не кричать, — недовольно буркнул мудрец. И уже спокойно добавил: — Я не глухой. Старый, но не глухой.

Он вновь захихикал и, судя по звуку, хлопнул в ладоши. Мэйт напрягся, когда из мрака, шагах в двадцати от алтаря, прыснул рой желто-красных искр. К счастью, опасения были напрасны. Искры, хвала богам, бросились не к ним, а просто разлетелись по залу, зажигая факелы. Сотни факелов.

Круглый зал осветился, обнажив свое мрачное великолепие. Он был огромный — самый огромный зал, что доводилось видеть мэйту. С тремя десятками колонн и многочисленными выходами, сокрытыми дверьми и решетками. Пол изрыт канавками, которые уходили к колоннам, пересекались, преломлялись и расходились, рисуя каменный узор. Но главное достоинство зала, несомненно, располагалось на высоченном куполовидном потолке из черного и серого камня. Резная картина, запечатлевшая битву неизвестного воина, сжимающего факел и меч, и оскаленного чудища с перепончатыми крыльями. Без магии подобное полотно на такой высоте создать невозможно. Да и для чародея-художника, пожалуй, эта задача не из легких. Невообразимо искусная каменная резьба! И сколько мелких деталей! Сциники точно поразевали бы рты, подумал мэйт. Как и при виде бессмертного мудреца, вокруг ног которого неустанно катались ожившие камни, словно играя в догонялки.

Старик был бледен — возможно, из-за того, что не покидал горные подземелья. И худ — кожа да кости. На голове мудреца — пышная копна седых волос; двумя щетками белели густая борода и усы. Мудрец носил только мятую кожаную юбку до колен, которая удерживалась на высушенном теле широким серебристым поясом. На поясе, на левом боку, была пристроена склянка, похожая на веретено, а внутри нее сверкали крупные разноцветные искры.

Стук-тук! Сутулый мудрец шел медленно, постукивая коротким кривым посохом, и щурился не то от света, не то от желания повнимательнее изучить гостей. Словом, старик стариком, которого не один день морили голодом. Если бы не запах… От него совершенно не пахло старостью. От него вообще ничем не пахло. Во всяком случае, мэйт, натужно втягивая воздух, не мог ничего почуять. А Габриэль прекрасно помнил, чем пахнет старость. Чем пах старый сциник Ксэнтус…

Эли, дожидаясь встречи с мудрецом, молчала и нервно потирала ладони — точь-в-точь, как это делала Ива у входа в Бэй-Цэнг. Перед тем как признаться во лжи. Но у принцессы, в отличие от механика, были иные причины для беспокойства. Одно слово, один ответ мудреца мог решить судьбу ее брата. Ее собственную судьбу. Не зная, что делать, мэйт решил представиться.

— Меня зовут Габриэль, а это Элизабет, — представил он себя и принцессу, не сводя взгляда с идущего мудреца. — Нам бы хотелось услышать и ваше имя.

Наступила тишина. Мудрец вдруг остановился, замерли и камни, катающиеся вокруг его ног.

— А… Ан… Ан… — задумался он, вспоминая имя. И ответил, как показалось мэйту, с раздражением: — Имена неважны! Они ничего не значат. — Он опустил взгляд и произнес уже с улыбкой: — Кыш! Кыш!

Камни тут же бросились врассыпную, колотя твердыми боками по полу.

— Не лучшая твоя идея, — прошептала Эли с упреком.

Мэйт ничего ей не ответил. Ведь он хотел как лучше.

А мудрец остановился в шаге от них и указал концом посоха на Габриэля.

— Молодые ноги, сильные руки, чистое сердце, — сказал старик. — Ушли от Малыша. Хорошо.

«Малыша»? Мэйт не сразу сообразил, кого старик назвал Малышом. И подумал, что сбежать от каменного гиганта было не очень-то сложно, если бы Эли не упала с лестницы.

Тем временем мудрец искоса посмотрел на принцессу. Фыркнул, будто от нее несло, как от свера. И потерял к ней интерес.

— Знак. Он говорит мне, что ты мэйт и я должен тебе помогать. Кто такие мэйты?

Габриэль смутился и помедлил с ответом.

— Принцы, — пояснила Эли.

Дальнейших объяснений старик не попросил. Он сделал полшага, приближаясь вплотную к мэйту. И остановил свой взгляд на его лице, продолжая с удивлением разглядывать печать мэнжа. Потом протянул руку и указательным пальцем прикоснулся к щеке Габриэля, ощупывая волшебный знак. Прикосновение было странным — нечеловеческим — будто ветром дунуло в лицо.

Габриэль набрал полные легкие воздуха, надеясь почуять запах мудреца. Но, как и прежде, старик не пах ничем. Пахло потом и ромашкой от Эли, пахло камнями от пола и алтаря, пахло чадом от факелов. А старика словно и не было здесь. Хотя он стоял так близко, что можно было разглядеть каждую морщинку на его лице, увидеть, как дрожат огненные лепестки факелов в его больших и черных глазах. Уж не иллюзия ли это, подумал мэйт и ткнул старика в плечо, проверяя реальность его существования. Старик был реален: под кончиком указательного пальца мэйта оказалась сухая и жесткая кожа.

— Ум, ху-ху-хи, — засмеялся мудрец, как от щекотки. — Хочу такую же! — произнес он, словно ребенок, увидевший на ярмарке красивую игрушку. — Можешь сделать мне такую же? — с надеждой спросил он, заглядывая Габриэлю в глаза.

— Я… — начал мэйт, но Эли его прервала:

— Мы пришли забрать Оливера!

Впрочем, Габриэль и не надеялся, что она будет стоять столбом, пока мудрец возмутительно долго восхищается печатью мэнжа. Знакомство действительно затягивалось. Но безымянного мудреца, способного повелевать камнями и не имеющего никакого запаха, торопить все же не следовало.

— Женщина. Нету силы. — Старик опять снисходительно покосился на Эли. — Не знаю Оливера, — отводя от принцессы взгляд, произнес он тихо.

— Человек, которого механики поменяли на камни, — пояснила принцесса, источая жар злобы. — Мой брат. Это мой брат. Мы пришли за ним! — Она почти кричала.

Мудрец сделал шаг в сторону и теперь уставился на принцессу, разглядывая ее лицо.

— А-а, теперь вижу, — сказал мудрец. — Хи-хи-хи.

— Мы — близнецы.

— Оливер — хороший. Сильный и ловкий. Но голова — плохая, совсем дырявая. Прошлое утекло. Помогает мне.

— Помогает в чем? — насторожилась принцесса.

Ей бы радоваться, что Оливер жив и находится здесь, подумал мэйт. А она… Хотя старик тоже вел себя странно. То говорил нормально, то так, словно едва знал язык. Да, мудрец был странным, если не сказать… Слово крутилось в голове, но Габриэль изо всех сил не хотел, чтобы оно звучало даже в мыслях. Как там говорила Ива: «Он видел нас насквозь». Еще, чего доброго, оскорбится, если услышит…

— Тренироваться. Тренировки — хорошо. Мне нужно тренироваться.

— А мне нужно его видеть! — взвилась принцесса. — Он не вещь! Он мой брат!

Грубо. Очень грубо. Мэйт взял принцессу за руку, разжимая ее потный кулак. Но она не приняла помощи, отпихнув его, словно врага. К счастью, старик плевать хотел на нарастающую угрозу и по-прежнему воспринимал Элизабет как пустое место. Он вновь обратил взгляд на мэйта, указав пальцем на печать мэнжа.

— Меняться, — сказал мудрец. — Знак и Оливер. Оливер и знак.

Габриэль почувствовал на себе обжигающий взгляд принцессы. Боги, что он должен сделать — срезать магическую печать со щеки, что ли?

— Я не могу, — честно сказал мэйт. — И мало кто может.

— Кто ее нанес?

— Мой отец.

— Большая сила, — задумался мудрец. — Где он?

— Очень-очень далеко отсюда. На Семи островах.

— Плохо, — сказал старик, от расстройства чмокнув губами. Огонь факелов колыхнулся. — Нет знака, нет Оливера.

Мэйт подумал, что сейчас принцесса точно бросится с кулаками на мудреца. Но пришлось похвалить богов, которые удержали Эли от глупого поступка. К удивлению Габриэля, упрек прозвучал в его сторону.

— Надо было вернуться за хаппой, — прошипела она. — Сейчас бы поменяли ее на Оливера.

— Что такое хаппа? — заинтересовался мудрец.

Появилась надежда. Зыбкая, но все же… Вернуться за хаппой… А там…

— Боевой жезл, созданный механиками. Можно бить и хватать врагов, — торопливо пояснила принцесса. — Редкая вещь.

— Мм… оружие, — брезгливо произнес он. — Оружие не интересно. Сила и знак — интересно.

— Молю вас всеми богами, приведите Оливера, — попросила принцесса. — Я хочу его видеть.

Эли сменила тактику, похвалил ее мэйт. Решила разжалобить старика?..

— Мы проделали очень долгий путь, чтобы попасть сюда, — поддержал ее мэйт.

— Сильные ноги, — помрачневший мудрец легонько стукнул мэйта по голенищу. — Долгий путь — не сложно. Сильные ноги… — задумчиво пробурчал старик, будто вспоминая что-то. И тут его лицо внезапно просветлело: — Тогда поединок! — обрадовался он, стукнув посохом об пол. Пламя факелов колыхнулось, словно радуясь вместе с ним. — Одолеете меня, отдам Оливера. Хи-хи-хи.

— Я тоже буду драться, — уверенно заявила Эли, сжимая кулаки.

— Но твоя спина, — решил отговорить ее мэйт, предвидя тщетность такой попытки.

— Она уже прошла, — соврала принцесса.

Старик усмехнулся, даже не взглянув на принцессу. Но противиться не стал:

— Хорошо. Очень хорошо. Два противника — хорошо. Лучше, чем один.

— Если мы тебя одолеем, то ты вернешь нам не только ее брата, но и силу, которую забрал у механика, — сказал мэйт.

Мудрец бросил взгляд на склянку, висящую у него на левом боку.

— Плохой человек. Хотел украсть зу-ши. Пришлось поставить Малыша охранять. — Он провел ладонью по склянке. — Но я согласен.

Слишком уверенный ответ! Габриэль, вздохнул, понимая, что одолеть мудреца будет непросто. Если вообще возможно. Старик — непредсказуемый противник, способный повелевать камнями, как дрессированными псами.

Мудрец так легко согласился на условия, будто знал, что выиграет в любом поединке. Невзирая на свой изможденный вид, старик владел такими техниками, о которых лучшие маги Семи островов не имели ни малейшего понятия. Не видеть сил мудреца, не учитывать их мог только полнейший глупец. А к ним как раз, похоже, и относилась Эли — мэйт покосился на принцессу, вставшую в боевую стойку.

Габриэль отдал меч принцессе и тоже сжал кулаки. Другого выхода нет. Нужно драться — яростно, страстно, вспоминая все уроки Грома. Нет, не ради Оливера. Ради Элизабет! Пусть даже спасение ее брата сулит лично ему, мэйту Семи островов, скорую разлуку с принцессой. Главное, чтобы она была счастлива. Ведь если это не любовь, то тогда что называют любовью?..

Габриэль поглядел вверх прося помощи у богов и сожалея о том, что с ним рядом нет ни Лэя, ни Грома.

— Начнем, — произнес старик, не сходя с места.

И Эли тут же пошла в атаку. Махнула мечом — быстро, сверху вниз, метя в лохматую голову мудреца. Старик качнулся на месте, словно маятник, легко уходя от атаки. Тогда ударил и Габриэль, целясь в грудь. Мудрец сделал быстрый шаг назад, словно знал об ударе. Правый кулак мэйта взбил лишь воздух, только и всего.

— Ум, хи-хи-хи, — захихикал старик, упиваясь своей ловкостью.

Теперь они атаковали вместе — одновременно, словно единый организм, заставив мудреца отпрыгнуть от двойного удара. Эли не стала медлить и попыталась пнуть хихикающего старца. Мудрец скользнул в сторону, словно по льду. Габриэль угадал момент уклонения и ему — проклятие! — почти удалось задеть противника прямым ударом ноги. Но мудрец — гибкий, словно ивовый прут, — качнулся назад и, встав на руки, кувыркнулся через голову. Перед носом мэйта мелькнула, взбалтывая воздух, босая нога.

Принцессу было не удержать. Как и магию, рвущуюся защитить своего хозяина. Но мэйт решил не давать магией свободу, понимая, что после заклинания у него не останется сил для драки. И если он…

— Аи-и! — крикнула Эли, прыгая на мудреца с разбега. Желая ударить его мечом сверху.

— А-а! — заревел и Габриэль.

Он бросился на старика, пытаясь схватить его обеими руками. Но схватил лишь воздух. Потому что противник совершил немыслимый по высоте прыжок, оказавшись за спиной мэйта. По плечу Габриэля легонько стукнули посохом. Он увидел, как Эли бросилась в атаку, а сам с разворота попытался ударить старика. Тщетно. Мудрец опять отскочил и захихикал.

— А теперь моя очередь! — вдруг сказал он.

Ветер пронесся по залу, подхватывая мудреца и бросая его за спину Эли. Старик схватил ее за косу и ударил коленом. Эли взвизгнула, хватаясь за спину. Габриэль бросился на помощь, занося кулак для атаки. Воздух наискось разрезал посох мудреца. И мэйт ощутил, как ноги теряют опору. Подсечка — хитрая и быстрая. Габриэль ударился плечом об пол. Но сразу вскочил, стараясь не думать о боли, ища взглядом Эли.

Принцесса, вскрикивая и шипя, беспорядочно рубила воздух, словно не замечая ударов посоха по бокам и рукам. Старик оказался спиной к мэйту. Это был шанс! Уж если не одолеть мудреца, то хотя бы схватить его — связать, обездвижить хоть на пару звитт. Мэйт понесся к нему, широко расставив руки. Но опять поймал лишь пустоту, а еще — удар кулаком от Эли, которая словно обезумела от драки. Принцесса выдохлась — мэйт понял это по силе ее удара.

Они переглянулись. Эли дрожала и задыхалась, пот катился с ее лба. Но она и не думала сдаваться. И они снова вместе бросились на старика, не представляя, как его одолеть. Атака справа — уклон, атака слева — уклон. Мудрец был неуязвим, предвидя каждый шаг противника. Эли увлеклась, совершенно забыв о защите. И — проклятие! — поплатилась за это, нарвавшись на стремительный удар посоха. Меч звонко шлепнулся на каменный пол. Эли взвыла от боли, хватаясь за живот, и завалилась на бок.

Габриэль озверел. Вцепился в разящий посох, желая выдернуть его из карающих рук мудреца. И тут же увидел, как ему в грудь летит выставленная ладонь старика. Из глаз брызнули искры, дыхание перехватило; мэйту показалось, что его ударили молотом. Подлетев от сокрушительного удара, Габриэль распластался на полу. Перед замутненным взором плыли желтые огни факелов; резная картина на потолке походила на размытое пятно…

Они проиграли, с этой мыслью мэйт плюхнулся в бесшумную темноту. А когда очнулся, то увидел, что мудрец сидит на алтаре, свесив ноги и неспешно болтает ими. Для него этот жесткий поединок был всего лишь игрой.

— Я выиграл, — с непонятным сожалением произнес старик.

Габриэль подумал, что мудрец сейчас вновь разразится своим идиотским раздражающим смехом. Однако, к удивлению мэйта, лицо старика стало неожиданно серьезным. Он явно размышлял над чем-то, почесывая седую бороду.

— Но вы хорошие бойцы, — покивал он задумчиво. — А хороших бойцов нужно награждать. Это правильно.

Мудрец трижды стукнул посохом о пол. И в стоны Эли вплелся звук катящихся камней. Круглый камень докатился до алтаря и прыгнул на опущенную ладонь старика. Мудрец взял его обеими руками и, поглаживая, словно котенка, поднес к губам. Габриэль не разобрал, что шептал старик. Да и его слова были неважны. Сейчас Габриэля совершенно не заботило, кто этот мудрец, откуда у него такие силы и о чем он там шептался с камнем. Мэйта тревожила только Эли. Только она.

Каменный пол приятно остужал разгоряченное дракой тело. Собирая остатки сил, Габриэль встал на четвереньки. Кашлянул. Хотел подняться, но понял, что пока не удержится на ногах. И направился к Эли, шлепая ладонями по полу. Лег рядом, лицом к лицу. Нежно смахнул слезу с ее горячей щеки.

— Мы почти его одолели, — усмехнулся мэйт сквозь кашель.

Но Эли не ответила ему улыбкой, бездумно глядя в пустоту.

— Я все равно верну брата. Если понадобится, разрушу эту проклятую гору до основания.

Под шорох камней из прохода за колоннами вышел человек в такой же юбке, что и старик. Но в отличие от мудреца он был загорелым и мускулистым, а в его пышной темной шевелюре и бороде не было и намека на седину.

— Думаю, тебе не придется разрушать Бэй-Цэнг, — грустно улыбнулся мэйт. — Смотри. — Он дернул головой, указывая на ее брата.

Эли перевернулась на другой бок и наконец-то увидела Оливера. Присутствие брата придало ей сил. И она, невзирая на изнурительный бой, на терзающую ее боль, начала подниматься. Мэйт, естественно, последовал за ней. Ноги его предательски дрожали, но он сумел помочь подняться принцессе.

Какое-то время они стояли, покачиваясь, словно два деревца на ветру. Но принцесса не выдержала и ринулась навстречу брату. Не устояла и упала, не произнеся не звука. Оливер протянул ей руку и, когда Эли вновь встала на ноги, замер на мгновение.

— Твое лицо. — Он осторожно, словно боясь разрушить, коснулся ее губ пальцами. — Оно мне снилось. Кто ты?

— Оливер, — расплакалась Эли, обнимая брата. — Я твоя… сестра, Элизабет. Мы дети короля Джона. — Она взяла его за руки.

— Мм, ты… являлась мне во снах. Еще там был… спирфлам.

— Янтарь! — воскликнула принцесса, шмыгая носом. — Янтарь! Это мой спирфлам.

— Ты слышал, у меня есть сестра! — обрадовался Оливер, обращаясь к старику.

Мудрец молчал, бултыхая ногами.

— Идем, идем отсюда немедленно. — Принцесса начала уговаривать брата. — Мне столько нужно тебе рассказать. Ты не представляешь, как долго я тебя искала.

Она поцеловала его и дернула за руку, пытаясь увлечь за собой, но Оливер остался на месте, устремив растерянный взор на старика, ожидая его одобрения. Мудрец со вздохом кивнул и спрыгнул с алтаря. После чего, улыбаясь, подошел к Габриэлю. И вложил в его ладонь склянку с чужой силой.

— Выпустишь ее рядом с ним. Она сама найдет дорогу.

Мэйт опустил взгляд, разглядывая разноцветные искры, запертые в стеклянную темницу.

— Значит, вот как она выглядит — наша сила, — прошептал Габриэль и перевел взгляд на принцессу.

В голове мэйта, как искры в склянке, закружились мысли о чужой силе, об Эли, о возможности вместе с ней вернуться на острова…

— Не нужно думать об этом, — с осуждением произнес старик. — Поверь, это не принесет тебе счастья. Никому из вас.

— Я понял, — помрачнел Габриэль.

— Теперь уходите! — чуть повысив голос, сказал мудрец. — Не бойтесь. Малыш вас больше не тронет.

Габриэль взял меч и подошел к принцессе, посмотрел на ее заплаканное лицо. Потом на лицо ее брата. Даже густая борода не могла скрыть удивительное сходство между ним и принцессой.

— Мэйт, у тебя чистое сердце, — вдруг сказал мудрец ему в спину. — Не позволь его очернить.

— Я постараюсь, — тихо произнес Габриэль, глядя на скованную стеклом чужую силу.

Они не спеша направились к выходу. Счастливая от долгожданной встречи принцесса. Ее брат, чье прошлое когда-то утекло, а сейчас начало возвращаться. И мэйт, терзаемый сомнениями.

Начали гаснуть факелы. И когда последний из них потух, Габриэль остановился. Ему смертельно захотелось поцеловать принцессу, и он поддался желанию, привлекая ее к себе. Чувствуя тепло ее тела, вдыхая запах ее волос.

Их губы соприкоснулись. И время, казалось, остановилось, а мир — этот огромный, безумный мир свернулся до размеров темного зала. Теперь были только они. Пусть и на миг. На миг, который хотелось обратить в вечность. Магия ликовала вместе с мэйтом, играя радостными искорками на руках.

Габриэль почему-то был твердо уверен, что на этот раз принцесса не отвергнет его ласки. И был прав. Элизабет, милая Эли, не сопротивлялась. Он ощутил, как ее ладони робко скользят по его спине, а губы отвечают взаимностью. По его телу побежала приятная дрожь. Он готов был поклясться перед всеми богами Элементоса, что это был самый сладкий поцелуй в его жизни! Он готов был произнести те самые слова… И не решился.

Но он скажет. Он обязательно скажет.

Глава 28

Мэйсе! Проклятие! Хьол! Эти слова и вслух и в мыслях мэйт произнес сегодня, наверное, раз сто.

Он стоял в хижине Ивы у распахнутого окна, наблюдая за тем, как вечернее небо постепенно обрастает звездами, и продолжал ругать себя за беспомощность, за отложенные решения и проклинать мир, где у простолюдинов больше свободы, чем у королей. Осенний ветерок приятно обдувал тело, нежно играл с его волосами. А боги, наверное, надрывали животы от смеха, глядя на покинутого всеми героя. Они выдернули его из ледяных и тяжелых лап океанской пучины, выбросив на берег. Они послали прекрасную принцессу избавить его от цепей Волистрата. Они позволили ему спасти шэн-лина, который прикончил наемника старсана Сэта. Они уберегли его от сверов, стаи гаргов и каменного гиганта. Они… Но сейчас ему все равно хотелось погрозить им кулаком.

Все, казалось, было против него. Когда он, грязный, уставший и побитый, вернулся в Нианзу, караван механиков стоял уже здесь. А Габриэль так надеялся, что у него будет пара дней в запасе, перед тем как они вновь отправятся в путь… Ему хотелось побыть с Эли, наконец-то переставшей думать о спасении брата. Провести с ней хоть какое-то время, не опасаясь за свои жизни. Без беготни, драк и страхов. И самое главное — признаться ей, произнести те самые слова, которые он хотел произнести, но так и не решился. Неужели он так много просил? Всего лишь несколько спокойных дней — не безграничной власти, не россыпей золота и не смерти заклятых врагов…

Сама принцесса теперь словно забыла о своем знатном спутнике, как о факеле, который тушат при выходе из темного подземелья. И неужели забыла… тот долгий и страстный поцелуй? Забыла все то, что произошло в темном зале Бэй-Цэнга? Нет, неправда! Однако приходилось признать, что вела Эли себя именно так… После возвращения в поселение она ни на звитту не отходила от своего бедного братика, пытаясь вернуть ему воспоминания. Впрочем, с сожалением соглашался мэйт, это он предвидел еще тогда, когда поднимался по тайной тропе, ведущей к горам Бэй-Цэнга. Поэтому нечего сейчас удивляться неприятному равнодушию Эли и смене ее приоритетов.

А между прочим, он еще вернул силу механику Эрсу, желавшему ограбить старого мудреца. А мог бы и не возвращать. И что получил взамен? Скупую благодарность от чародейки Ивы, которая теперь не отлипала от оживающего механика, как принцесса — от своего брата.

Даже Изгой, неблагодарный гарг, предпочел остаться с принцессой.

Габриэль вздохнул. Он спас всех, кого можно было спасти. Он вернул все, что можно было вернуть. И остался один, словно затупленный клинок, выброшенный после сражения. Мэйт подивился тому, какие прекрасные метафоры может породить обида, и, вместо того чтобы погрозить богам, улыбнулся им, глядя в звездное небо. Пусть веселятся, пусть смеются. Они заслужили награду, подарив ему самое невероятное приключение в жизни — приключение, изменившее его навсегда. Неведомую магию, ради которой стоило покинуть острова. И когда он вернется на них, то непременно переложит их на бумагу. Должен переложить. В конце концов, чем он хуже Лиутберта Олберикса или Джериона Тиристэра?..

О да, ему будет о чем рассказать островитянам. Он расскажет им о смертельных схватках со сверами, о ночной битве с гаргами, об изнурительном бое с мудрецом. Но не только об этом. Он обязательно напишет о маге Готтилфе и волисте Сэте, чья непомерная ненависть сожгла их изнутри, превратив в чудовищ. Напишет о стойкости Лоис, о ее храбром муже, решившем спасти миркля из плена жестоких волистов. А после этого, несомненно, даст рукопись своему брату Барталду. И возможно, прочтя ее, тот перестанет вынашивать мысль о войне. Увидит, что бездари тоже заслуживают мира и счастья. Поймет, что далеко не все они — глупцы и убийцы. Как это понял он, мэйт Семи островов.

Конечно, он поведает о доброте Лени, об отваге Элизабет, о талантах Ивы, не забыв воспеть красоту каждой из них. Естественно, последнее вряд ли понравится ноби Бруне, не без радости подумал Габриэль, улавливая знакомый запах ромашки. Он хотел повернуться, но передумал, давая принцессе возможность подкрасться.

Она вошла тихо, осторожно — как входят в покои к спящему, не желая его разбудить. Почти беззвучный шаг. Еще один. Шорох одежды. Шелест волос.

Она остановилась, поднимая волну кисловатого аромата… желания. Ее ладони — ее горячие ладони — легли на его обнаженную грудь и шелком, едва касаясь, начали скатываться, сомкнувшись на его животе.

Габриэль медленно повернулся, стараясь не разрушить нежные объятия. И впервые увидел распущенные волосы принцессы. На ней была тонкая, почти прозрачная ночная рубаха, под которой темнели сосочки; за Эли лежал зеленый плащ с капюшоном.

Принцесса встала на цыпочки и поцеловала его, укусив за нижнюю губу. А мэйт запустил пальцы в темные локоны ее волос, чувствуя, как в нем от возбуждения бурлят кровь и магия. Он положил ей ладони на плечи, провел ими до локтей и посмотрел ей прямо в глаза.

— Мне кажется, я тебя люблю, — сказал он, опуская руки к ее бедрам.

— Кажется? — улыбнулась принцесса, заставляя его оробеть.

— Нет, в смысле… — растерянно начал Габриэль, не понимая, что с ним происходит. — Я никогда никому не говорил… — Ему удалось унять нахлынувшее волнение, и он наконец произнес так, как хотел: ясно и уверенно: — Я люблю тебя, принцесса Элизабет.

Принцесса поцеловала его в ответ. И кончиками пальцев сдвинула рубаху, оголяя плечи, которых тут же коснулись губы мэйта. Рубаха скатилась к ее ногам, и через мгновение мэйт ощутил, как грудь принцессы, ее твердеющие сосочки касаются его груди. Жаркие ладони принцессы опять оказались у него на спине — как тогда, в темном зале гор Бэй-Цэнга. Но сейчас… Он не глядя и спешно сорвал с себя набедренную повязку, не желая, чтобы его руки расставались с телом принцессы хотя бы миг. И поцеловал ее в шею, провел кончиком языка до мочки уха. Потом коснулся губами щеки, ныряя в море густых запахов ромашки и желания.

Мэйт поднял Эли на руки. Принцесса, улыбаясь, обхватила его за шею, лаская его волосы. Он посмотрел в ее счастливые глаза, на ее упругие груди, на ее животик, скользнул взглядом ниже, сгорая от желания. Как долго он мечтал об этом моменте! И вот теперь — она, обнаженная и желающая его так же, как и он ее, лежала у него на руках.

Габриэль осторожно опустил ее на топчан. И принцесса сама увлекла его за собой. Опершись на руки, он поцеловал ее набухший сосочек, потом другой. Эли начала постанывать. А он, осыпая ее горячее от возбуждения тело поцелуями, опускался все ниже и ниже.

Ее пальцы — в его волосах. Ее груди, ее лоно, ее стоны… Принцесса слегка дернула его за волосы, привлекая к себе, словно желая накрыться им, как покрывалом. Давая понять, что готова. И он понял ее без слов, поднимаясь, нависая над ней — желая ее так, как никого никогда не желал.

Эли вскрикнула, закусила губу, закатывая глаза от наслаждения. Ее ладони легли на его бедра, напряженные от движений. Она начала стонать громче, потряхивая головой. Горячие пальцы скользили по его плечам, царапали его спину. Потом она обхватила его ногами, покачивая ими вместе с его бедрами…

Мэйт сдерживал себя из последних сил. Но позволил себе взмыть на вершину наслаждения только тогда, когда на ней оказалась принцесса. Эли вновь вскрикнула, вонзив ногти ему в спину. Он еще несколько раз качнул бедрами и, пьяный от удовольствия, рухнул на топчан.

Стало жарко. Принцесса лежала на спине, чуть подогнув ноги в коленях. Но, заметив на себе взгляд, перевернулась на бок, прижавшись к его руке. После чего опустила ладонь ему на грудь и улыбнулась. Мэйт почувствовал, как колотится ее сердце.

— Я тоже тебя люблю, мэйт Семи островов, — прошептала Эли, прикрывая глаза.

Мэйт запустил пальцы в ее волосы, ощущая себя самым счастливым человеком во всей Андрии.

За окном было тихо; пахло ромашкой и любовью. Прекрасная и желанная принцесса лежала рядом, прижавшись к нему горячим обнаженным телом. Не хотелось думать ни о чем на свете. Ни о наемниках Райвина, идущих по их следу. Ни о грядущем походе в окружении шэн-линов. Ни о… скорой разлуке.

Эта чудесная ночь должна была принадлежать только им, мэйту Семи островов и гардийской принцессе.

Глава 29

Путь до Пантала занял неделю, и она показалось мэйту самой скоротечной из прожитых. Пролетела мгновением. Боги, если бы он только мог повернуть время вспять, то поступил бы так, не раздумывая. А затем снова. И снова. И снова. Чтобы вернуться на семь суток назад — в тот момент, когда караван покинул Нианзу.

Днем они с Эли помогали механикам следить за шэн-линами, опаивали их, а ночью…

Каждую ночь они занимались любовью, пока оставались силы, а потом, прижавшись друг к другу, смотрели на звезды. И это были самые прекрасные ночи в его жизни. Ночи, пахнущие ромашкой. Ночи, полные нежности, ласк и… настоящей любви.

Габриэль стоял на вершине холма, приобняв Эли, и с ненавистью смотрел вниз. На уродливый маяк с нелепой, похожей на раковину моллюска чашей для путеводного огня. На старые и ветхие городские ворота. На грязно-красные крыши мелких домов. На густой белый дым, идущий из печных труб. На серые корабли и лодки у причала.

Полуденное солнце слепило глаза, золотило бескрайнюю океанскую гладь; мимо, поскрипывая колесами, ползли повозки, проседающие под грузом сонных шэн-линов. Но ему, мэйту Семи островов, не хотелось следовать за ними. Он ненавидел Пантал — город разлуки, выросший между подножиями двух высоких гор. И желал выжечь его дотла.

— Габриэль, — позвал его знакомый женский голос.

Они с принцессой обернулись. Напротив них стояли Ива и Эрс. На чародейке было непривычно строгое и длинное для нее ярко-зеленое платье, а на ее светловолосом спутнике — только широкие светлые штаны. Эрс держал в левой руке золотисто-серый обоюдоострый меч с клеймом механиков на рукояти.

— Рад, что ты наконец-то поправился, — сказал мэйт.

— Благодаря тебе, — с почтением произнес механик, чуть склонив голову. — Ива мне рассказала, что ты для меня сделал. И я перед тобой в неоплатном долгу. Будь мы в Смулау, я бы нашел более достойную награду. Но пока могу предложить лишь Змея. — Он положил меч на ладони и поднес его мэйту. — Прими его в знак моей глубокой признательности.

Мэйт приподнял ладонь, решив отказаться от подарка. Но Эрс продолжал стоять с вытянутыми руками, не принимая отказа. Его густые и длинные волосы блестели на солнце, а на босых ногах оседала дорожная пыль.

— Ну ладно, — согласился Габриэль, принимая поднесенный дар.

Меч был поразительно легким для своих размеров и казался хрупким, игрушечным. Странный золотисто-серый клинок не сверкал на солнце, будто был слеплен из глины, а не выкован из металла.

Под внимательными взглядами Эрса и Ивы, ждущих одобрения, мэйт подал меч принцессе:

— Вот, подержи.

Эли взяла меч, повертела им и ловко перебросила его из одной руки в другую.

— Какой легкий, — подивилась Эли.

— Вес — лишь одно из его достоинств, — улыбнулся Эрс и шагнул к принцессе. — Выстави его перед собой, — попросил он, продолжая улыбаться.

Эли взяла меч обеими руками и направила кончик меча к солнцу. Мэйт заметил, что чародейка тоже улыбнулась, с интересом наблюдая за принцессой. Словно предвкушая какое-то представление.

— Так? — спросила Эли.

— Да. Теперь положи большой палец на гарду.

— И? Что дальше?

— Чувствуешь свернувшегося змея под пальцем?.. Толкни его.

Мэйт вздрогнул вместе с принцессой от неожиданного звонкого щелчка. Наконечник стрелой взметнулся к солнцу, между ним и гардой натянулась короткая цепь с заостренными звеньями. Эли махнула цепью, точно кнутом. Раз, другой, третий. А затем вновь щелкнула змеем на гарде, возвращая мечу первозданный вид.

— Похож на мою хаппу, — сказала принцесса, возвращая клинок мэйту.

— Они из одной мастерской, — сообщил Эрс.

— Интересно, из чего он создан? — спросил мэйт, сжимая щедрый подарок.

— Понятия не имею, — усмехнулся Эрс. — Знаю лишь, что без огневика дело точно не обошлось. Так что, если тебе вдруг встретится даркль…

— Огневик… — задумался мэйт, припоминая старые ожоги. — Поэтому он так выглядит?

— Наверняка, — согласился Эрс. — Что ж, ты доволен подарком?

— Более чем, — ответил мэйт. — Спасибо.

Эрс шагнул назад, поравнялся с Ивой, и мэйт увидел, как чародейка ущипнула возлюбленного за бедро.

— У вас сегодня была особенная ночь? — спросила Ива.

— Особенная? — не поняла Эли.

— Ну, — хитро улыбнулась Ива, — вы так кричали… Что даже мы с Эрсом… — Она медленно провела кончиком пальца по щеке любовника.

Принцесса смутилась, а мэйт нахмурился, недобро глядя на флиртующую с Эрсом чародейку. По сердитому взгляду мэйта Ива поняла, что ляпнула что-то не то, и, взяв своего полуголого спутника за руку, молча повела за собой.

«Увы, чародейка права. — Мэйт вздохнул. — Эта ночь для них с Элизабет действительно была особенной — потому что, скорее всего, была последней».

Габриэль повернулся к принцессе и поцеловал ее в губы. После чего вновь приобнял. И они пошли следом за караваном.

В последней повозке сидел Оливер. Он радостно помахал и, спрыгнув на землю, присоединился к ним. Без бороды брат-близнец принцессы выглядел совсем другим — молодым и веселым; от угрюмого незнакомца из мрачного зала Бэй-Цэнга не осталось и следа.

— Он что-нибудь вспомнил? — спросил Габриэль, глядя себе под ноги, на серую ленту дороги.

Ему не хотелось смотреть на город, на маяк, на причал, на корабли, которые приближались с каждым шагом.

— Ничего, — вздохнула принцесса.

— Ему нужна эмоциональная встряска. Сциник Вензис как-то свалился с лошади и ударился затылком о камни. Забыл всех родных и даже собственное имя. А потом однажды увидел, как его дочь, которую он тоже не помнил, сорвалась с лошади… И после ее падения вспомнил все.

— Надеюсь, что, когда мы вернемся в Гардию, он начнет вспоминать. Увидит родные места, отца и мать… Это должно ему помочь.

— Должно, — согласился мэйт.

Некоторое время шли молча, слушая скрип колес и крики чаек. Мэйт совсем отчаялся, не зная, что делать. Как поступить? Как заговорить с принцессой о них, об их будущем?.. Каждый день Габриэль думал, что сегодня ночью он непременно поговорит с ней. И каждую ночь откладывал этот проклятый разговор, не желая омрачать счастливые мгновения.

Он был молод, силен, в его крови бурлила магия. И ни то, ни другое, ни третье не могло уберечь его от неизбежного расставания. А что, собственно говоря, он мог ей предложить? Сесть на корабль вместе с Ивой и шэн-линами и уплыть в Смулау? В город, который принцесса ненавидела так же, как он сейчас ненавидел Пантал? Плохая идея. Безнадежная. К сожалению, как и любая другая. Потому что, как бы он ни изворачивался, какие бы хитроумные планы ни строил, они все равно рушились под тяжестью долга. Долга мэйта перед своим отцом и долгом принцессы перед своим братом. Он, будущий мэнж, должен вернуться на острова, а она, гардийская принцесса, должна вернуться в Олдию.

Но ведь он любил ее… И неужели его любовь, ради которой он готов был жечь города, ничего не значила? Неужели долг и трон важнее любви? Боги…

— Что это за город? — вдруг спросил Оливер, вертя головой.

— Пантал, — ответила Эли.

— Я его не помню.

— Ничего страшного, ты в нем никогда не был, насколько мне известно.

Знакомо, как на островах, пахло океаном. Широкая и виляющая улица уходила вниз, к причалу. По обеим сторонам белели приземистые дома с мелкими круглыми оконцами. По улице носились детишки, увлеченные караваном, — словно привязанные к нему на невидимых ниточках. Мэйт не мог разобрать, что они кричали сидящим в повозках сонным шэн-линам. Галдели, похоже, на бессарийском… Хотя Бессария находилась далеко-далеко отсюда.

Они почти добрались до порта, когда увидели Иву. Караван ушел вперед, но чародейка почему-то решила задержаться. Она стояла у самого большого и красивого дома на улице, прислонившись спиной к его чистым и белым стенам. Она ждала чего-то или кого-то, наблюдая за мэйтом и принцессой.

— Что ты тут делаешь? Почему не пошла со всеми? — спросил мэйт, задирая голову.

Дом был высоким и огромным. Но все его многочисленные окна отчего-то оказались занавешены.

— Хотела попрощаться с тобой перед отъездом, — хитро улыбнулась она. — Мой мэйт.

— Вы поплывете сегодня? — спросила Эли.

— Да, — кивнула чародейка. — Но перед этим мне бы хотелось, чтобы твой милый Габриэль кое с кем побеседовал.

Тайны, загадки явно приводили чародейку в восторг. Она сияла ярче солнца, намекая на интересную встречу. Но Габриэль не желал ни тайн, ни загадок, ни интересных встреч. Сейчас он хотел лишь одного: остаться с Эли наедине. И наконец-то решить, что делать им дальше. Да и чародейка однажды их уже обманула. Так что, возможно, она заманивала их в ловушку. Хотя Габриэль совсем не чуял лжи, лишь легкое возбуждение.

— И с кем я должен побеседовать? — не без подозрения поинтересовался мэйт.

— С одним мудрым чародеем. Он ждет тебя внутри. Не бойтесь, входите.

После этих слов чародейка приблизилась к Эли и чмокнула ее в щеку. Затем поцеловала в губы Оливера. А после… Во время прощального и слишком долгого для дружеского поцелуя мэйт почувствовал ее ладони на своих бедрах.

— Ну, до встречи. Если будете в Смулау, вы знаете, кого искать, — улыбнулась Ива и пошла вдоль по улице, помахав рукой.

Оливер еще долго смотрел ей вслед — на ее ярко-зеленое платье, на ее широкие виляющие бедра.

— Красивая, — сказал брат принцессы, касаясь кончиками пальцев своих губ.

Эли и Габриэль переглянулись, обдумывая предложение чародейки. Принцесса пожала плечами, а мэйт с грустной улыбкой посмотрел на новый меч.

— Ну, теперь у нас есть Змей. Думаю, нам нечего бояться.

Габриэль открыл дверь. Но порог не переступил, изучая просторный, чистый и светлый зал. Из дома тянуло прохладой.

— Ну, что там? — спросила Эли.

— Человек за большим круглым столом, — сказал мэйт и вошел.

Слева от него, далеко от входа, у стены за столом, накрытым разноцветной скатертью, сидел лысый и загорелый мужчина лет пятидесяти.

При виде гостей незнакомец встал из-за стола и медленно пошел к ним. Маг был смуглым настолько, насколько, наверное, можно быть смуглым, и пугающе высоким, на две головы выше мэйта, — а Габриэля, между прочим, никогда не обзывали коротышкой. На тощем теле незнакомца болталось бледно-желтое платье, украшенное черным узором и перетянутое широким поясом.

Чародей остановился в двух шагах от них и, сложив ладони крест-накрест на поясе, чуть опустил голову.

— Джевехард, — представился он.

— Габриэль, Элизабет и ее брат Оливер. — Мэйт тоже чуть склонил голову.

И заметил знакомый перстень на указательном пальце чародея. Перстень, как… у мага Апсэля: широкая золотая оправа держала белый камень в форме снежинки. Интересно, подумал мэйт, вспоминая странное возбуждение Ивы, когда она говорила о «мудром чародее».

— Прошу вас, — Джевехард указал рукой на стол. — Хотите есть или, может быть, вина?

Говорил маг ясно, спокойно — речь на олдише давалась ему легко, но… все равно совершенно чистой ее назвать было нельзя. Ощущался какой-то призвук. Нет, не островной — скорее восточный, бессарийский.

— Я бы поел! — воскликнул Оливер.

И чародей дважды хлопнул в ладоши, призывая кого-то. В зале появились две смуглые худые девочки лет пятнадцати. Обе были подстрижены коротко, по-мальчишески, и одеты в точности как сам Джевехард. Одну из них маг отослал в город, шепнув что-то ей на ухо. А другая осталась рядом с ним, дожидаясь, пока все рассядутся.

Мэйт снял рюкзак с гаргом и осторожно поставил его рядом со стулом.

Посреди круглого стола, за которым с легкостью могли поместиться десять человек, блестела глубокая медная чаша с персиками, яблоками и виноградом. Брату принцессы пришлось привстать и вытянуть руки, чтобы добраться до нее. Он взял два яблока и одно из них подал Эли. Но она жестом отвергла угощение, и тогда Оливер предложил отведать его мэйту. Габриэль не стал отказываться. Большое красное яблоко выглядело аппетитным. Однако мэйт лишь повертел его в руках, так и не надкусив. Его интересовало другое. Зачем он понадобился Джевехарду? Почему на его указательном пальце сверкал перстень, как у Апсэля? И что было изображено на подвеске, под золотой цепью, лежащей на столе, рядом с левой рукой чародея?.. Впрочем, Габриэль решил не торопить события.

— Tamuh kami ingin makah. Membah sverrah, dagin dan anggur, — сказал Джевехард. — Rgihi.

— Идти, — неуверенно перевел мэйт последнее слово.

— Иди, — поправил его чародей. — Понимаешь бессарийский?

— Нет, — честно ответил мэйт, сожалея, что в свое время вместо бессарийского предпочел изучить варлийский язык. Холодный север ближе к Семи островам, чем горячий восток. А значит, и попасть в суровые заснеженные земли было проще, чем в далекую Бессарию. — Так, знаю несколько слов.

— Ну, это поправимо, — сказал Джевехард так, будто с сегодняшнего дня собирался учить мэйта восточному языку. И обратил взор своих серо-голубых прищуренных глаз на принцессу. — Элизабет… — задумчиво протянул он. — Насколько я понимаю, вы та самая пропавшая гардийская принцесса, из-за которой вся Олдия стоит на ушах? О, не стоит переживать, прелестное создание, — поспешил успокоить ее чародей, — здесь вы в полной безопасности.

Он не врал, понял мэйт, втягивая носом воздух. Пахло морем и яблочной мякотью, которую с хрустом перемалывали челюсти брата принцессы, — не ложью. В зале плавал еще какой-то запах — горьковатый, тонкий и… совершенно незнакомый, — возможно, восточных пряностей. Но все они рассеялись, расступились, как только вернулась служанка Джевехарда, принесшая с собой яркий аромат восточной кухни.

На огромном медном подносе стояли три глиняные чаши, столько же серебристых кубков и тонкий, белый, напоминающий лебединую шею, графин. Смуглая девочка в бледно-желтом платье быстро расставила предметы грядущей трапезы перед гостями, разлила вино по кубкам и спешно удалилась.

В чаше для омовения рук плавали мелкие лепестки роз, в другой — лежали румяные лепешки, посыпанные зеленью, в третьей… Мэйт поводил носом над восточным блюдом, вдыхая запах жареного мяса, меда, чеснока, орехов и перца. После чего воткнул заостренную палочку, лежащую в чаше, в кусочек и отправил его в рот, осторожно снимая губами.

— Умм, — восхитился Габриэль, глотнув вина. — А вы? Не разделите с нами трапезу?

— Я уже пообедал, пока дожидался вас, — ответил Джевехард, как показалось мэйту, с грустью. — Внизу вас ждет нагретая купальня, а на втором этаже — приготовлены комнаты. Не ночевать же мэйту Семи островов и принцессе Гардии в местном трактире? — улыбнулся чародей. — Да и к тому же… — он задумался, — один посетитель на днях устроил там страшный погром.

— Очень вкусно! — с набитым ртом произнес Оливер, утирая мед с подбородка.

— А что это за мясо? — спросила Эли, с интересом разглядывая золотистый кусочек.

— Язык свера, — ответил маг.

— Хм, никогда не пробовала. Но всегда хотела, — призналась принцесса, не без удовольствия пережевывая мясо. — Действительно вкусно. А тебе как, Габриэль?

Он кивнул, спешно запивая мясо вином. Проталкивая его с отвращением в собственную глотку. Стараясь сбить вдруг подступившую тошноту. Ему вспомнился запах тухлятины, белые кости у берега озера и огромный кровавый кусок языка, лежащий в траве.

Дальше ели молча. Под звуки собственного чавканья и журчания вина. А также под счастливым взглядом гостеприимного хозяина, который был подозрительно любезен. Сытно кормил, сладко поил, нагрел купальню и готов был предоставить комнаты, чтобы — не дайте боги! — знатные путники не прозябали в местном трактире.

К несчастью, Габриэль понимал, что материнская забота со стороны Джевехарда объяснялась не только известным на всю Андрию восточным гостеприимством. Смуглый и лысый маг чего-то от него хотел. Видимо, после весточки от Ивы чародей ждал, когда они с Эли прибудут в Пантал. И готовился, нагревая купальню и заставляя служанку взбивать перины, чистить до блеска посуду и лепить лепешки. Поэтому можно было смело спорить на Змея и даже на трон Семи островов, что восточный чародей попросит (а может, и потребует) чего-нибудь от одного из своих гостей. Но чего именно, Габриэль не представлял. И, несмотря на неуемное любопытство, не торопил события, давая Эли и ее брату насладиться трапезой в кои-то веки за настоящим столом со скатертью.

Спустя пять мьюн обе чаши опустели, и Джевехард вновь вызвал служанку, чтобы та убрала со стола. После чего поднялся и обратился к принцессе:

— О, прекрасный цветок Гардии, надеюсь, вы простите мне мое желание побыть с мэйтом наедине. Нам с Габриэлем нужно кое-что обсудить.

Принцесса посмотрела на мэйта, ожидая согласия или отказа. И Габриэль нерешительно и едва заметно кивнул. Ему не хотелось отпускать Элизабет дальше, чем на шаг. Но проклятое любопытство изводило его настолько, что он не мог не согласиться. К тому же было ясно как день, что чародея с востока не волновала исчезнувшая гардийская принцесса. Джевехарда интересовал сбежавший мэйт Семи островов. Только он.

— Конечно, — получив одобрение, сказала Эли. — Мы как раз с Оливером хотели прогуляться, — спешно поднимаясь из-за стола, проговорила она. — И заодно узнать, когда отходит корабль в Олдию.

— Прошу вас, не утруждайте себя. Ближайший корабль отходит через два дня.

— Откуда вы знаете? — удивилась Эли.

— Мне ли не знать. Ведь это мой порт и мой город, — улыбнулся Джевехард, разводя руками. — Предлагаю вам свою купальню. — Он хлопнул в ладоши. — Моя служанка вас проводит.

— Я с радостью, — сказал Оливер.

Мэйт посмотрел на брата принцессы и подал ему меч.

— Не расставайся с ней ни на миг и не своди с нее глаз, — прошептал Габриэль.

Эли взяла рюкзак с гаргом. Судя по виду, принцесса тоже была не прочь поплескаться в местной купальне. После недели, проведенной на пыльной дороге Габриэль и сам с удовольствием присоединился бы к ним. Но…

Служанка повела принцессу и ее брата в купальню. А Габриэль смотрел им вслед, пока они не скрылись. Он понимал, что в роскошном доме чародея никто не причинит им вреда. Но на сердце почему-то было тревожно.

Как только принцесса с братом ушли, маг взял со стола цепь и, чуть согнув голову, ее надел. На его груди, поверх бледно-желтого платья, закачалась золотая подвеска в форме кулака, на тыльной стороне которого была выбита замочная скважина. «О боги!» — только и мог подумать мэйт, глядя на известный ему символ — символ огромной власти. Если Габриэль ничего не путал, то восточный чародей был ключником, то есть самым могущественным человеком в Бессарии. Но почему он находился тут, в самом обычном порту, без всякой охраны? Так далеко от родного королевства… Вопросы лишь множились, а причина внимания, как оказалось, одного из самых влиятельных людей в Андрии к скромной персоне мэйта Семи островов все еще оставалась тайной.

Джевехард выпрямился в полный рост, кашлянул и спросил:

— Скажи мне, кто я?

Это какая-то проверка, понял мэйт, не слишком воодушевленный очередной загадкой, которую предложили ему разгадать. Он желал знать, чего хотел от него Джевехард и почему носил на пальце знакомый перстень. Однако решил подыграть, чтобы не показаться грубым и непочтительным.

— Ваша подвеска в виде кулака с замочной скважиной… — начал отвечать мэйт. — Сциники мне рассказывали, что такую носит ключник. То есть… вы вроде как мэнж или король.

— Rumah — так меня называют на востоке, — одобрительно произнес Джевехард, снимая цепь. — Но ты можешь звать меня по имени. Мне редко приходится его слышать.

— А где ваша стража?

— Тебе ли не знать, как иногда приятно побыть одному.

Габриэль молча согласился. А маг небрежно, как уродливую безделушку, бросил цепь на скатерть. После чего с облегчением, словно сняв тяжкий груз, сел за стол и пристально посмотрел на мэйта.

— Понимаю, тебя сейчас, наверное, мучают вопросы и раздирает любопытство, — с восторгом начал он, двигая перед собой ладонями, словно вращал большой шар. — Это чувство. Как же мне его порой не хватает!

— Зачем я вам нужен? — не выдержал Габриэль. — И ваш перстень… я уже видел подобный. У мага по имени Апсэль. Откуда он у вас?

Джевехард поднял ладонь на уровень глаз и с улыбкой поглядел на перстень.

— Я в тебе не ошибся. Ты наблюдательный. Наблюдательный, образованный, сильный и храбрый, — похвалил чародей.

А мэйт подумал, что, будь на его месте Барталд, то сейчас растаял бы от комплиментов, забыв про все на свете. В том числе и про стремление восточного мага во что бы то ни стало угодить дорогому гостю. Лесть, как и изумительно вкусное вино, была лишь одним из приемов достижения желаемого. Но что стояло за ней? Это Джевехард упорно не хотел раскрывать. Тонко намекал, ходил вокруг да около. Но не раскрывал, словно чего-то боялся…

Мэйт внимательно посмотрел на него, молча требуя ответа.

— Не переживай, Апсэль жив и здоров. Никто его не убил и не ограбил. Он сам кого угодно убьет и ограбит, если захочет. Что до этой побрякушки… — вздохнул Джевехард. — Она есть у многих магов нашего ордена.

— Какого ордена?

— Первоцвета, — ответил чародей, опуская ладонь на стол. — Полагаю, ты ничего о нем не слышал. Ведь ты с островов…

Мэйт ухмыльнулся:

— Почему же.

— Ты не перестаешь меня удивлять, — с изумлением произнес чародей. — Апсэль говорил тебе что-нибудь?

— Нет, — покачал головой мэйт и улыбнулся.

Роль того, кто загадывает загадки, а не ищет на них ответы, нравилась Габриэлю куда больше.

— Тогда откуда? — не понимал маг. — Готтилф? Ива или ее молодой любовник… как там его, Эрс? С Уку-Уку, насколько мне известно, ты не встречался.

Джевехард искренне терялся в догадках, а Габриэль был по-настоящему ошеломлен его знаниями. Готтилф, Апсэль, Ива — восточный чародей перечислил всех магов, с которыми мэйту пришлось встретиться. Назвал даже того, о котором довелось лишь слышать. Получалось, что все они… Невероятно! Впрочем, существование тайного ордена мгновение назад также казалось невероятным.

— Те, кого вы назвали… Все они из Первоцвета? — споросил мэйт.

— Да. А перед тобой — его глава. И с тех пор, как ты оказался у Готтилфа, как я получил от него первую весть, то не переставал за тобой следить, насколько позволяли мне силы.

— Старсан Сэт сейчас бы прыгал от счастья, — усмехнулся Габриэль.

— Интересно, — сказал Джевехард, задумчиво покручивая перстень. — Это от волиста ты узнал про наш орден?

Габриэль кивнул.

— И волист весьма сожалел, что настоящего Первоцвета не существует. Он думает, что это всего лишь сказки пьяных посетителей трактира. Что, однако, не мешает ему прикрывать свои преступления именем вашего ордена.

— Ах, старина Сэт, — с сочувствием произнес чародей.

— Уку-Уку — маг из Фитийского леса? — решил уточнить мэйт. — Я слышал про него от волистов.

— Он самый. Видел, что произошло в лесу. Но, к сожалению, не мог тебе помочь. Признаюсь, когда от него я узнал, что мэйта схватили волисты, то думал, что тебе конец. Ты пропал надолго… А затем чудесным образом объявился в Бордривере.

— Апсэль?

— Именно. Его ворон принес радостную новость о твоем возвращении. А еще он сообщил, куда ты движешься. Не скрою, мое сердце тогда возликовало… Потом была Ива. В итоге я оказался здесь, в Пантале, куда ты пришел вместе с ее караваном. Она прекрасно справилась со своей задачей.

— А какова ваша задача?

— Моя задача… — Чародей кашлянул в кулак. — Найти себе преемника на трон в Бессарии. И мне кажется, я его уже нашел. — Он серьезно посмотрел на мэйта. — Однако пока не знаю, согласится он или нет?

Хьол! Габриэль не знал, что ответить. Мысли путались, вспыхивали и сразу гасли, как огни в темноте. И ни одна из них не хотела обретать ясность. Мэйт опять был потрясен. Загадка наконец-то разгадана, все ее части сложились воедино. Но слишком внезапно, резко. Он оказался совершенно не готовым. Да и можно ли быть готовым к подобному? Когда он ловил намеки и слушал лесть, то, конечно, подозревал, что разговор закончится какой-нибудь просьбой. Но даже представить не мог, чего на самом деле желал маг с востока.

— Вы уверены, что я тот, кто вам нужен?

— Я редко ошибаюсь. Иначе не стал бы тем, кем являюсь. А после того как… — Он закашлял. — Как познакомился с тобой лично, лишь убедился в своей правоте. И у меня больше нет никаких сомнений, что мне удалось найти лучшего из возможных преемников. Хотя понимаю, сомнения есть у тебя. Не каждый день приходится выбирать между тем, чтобы стать мэнжем Семи островов, и возможностью сесть на трон самой могущественной восточной страны. Но поверь: если согласишься, то не пожалеешь. Сможешь увидеть Тахару, даже Даркву и много других интересных мест, о которых тебе рассказывали сциники. Ты ведь ради этого сбежал с Янтарного острова?..

Габриэль не ответил. Складывалось впечатление, что Джевехард следил за своим преемником чуть ли не с рождения.

— Но почему я? В Грэйтлэнде много других магов. Готтилф, Апсэль, Ива, Уку-Уку. Уверен, что их гораздо больше.

— Готтилф стар и безумен. Его ненавистью к бездарям можно металл плавить. Апсэль, как кошка, всегда гуляет сам по себе. И, поверь, это не самый страшный из его недостатков. Ива — да, умна. Но часто думает отнюдь не головой… Да и женщина на троне Бессарии… А Уку-Уку… — маг вздохнул. — Жаль, что ты его не видел. Иначе совершенно точно не предлагал бы его мне в преемники. Не представляю, что с ним случилось бы при виде голых степей Тахары. К лесу он привязан так же, как бессмертный мудрец к своей горе.

— Но вы же меня совсем не знаете, — справедливо заметил Габриэль.

— Это тебе так кажется. Ты умен, милосерден… Да-да, я знаю, что ты освободил рабыню Готтилфа. Ты не боишься испытаний, иначе не сбежал бы с островов. Кроме того, тебе удалось обвести старсана Сэта вокруг пальца, а значит, ты преступно везуч, — улыбнулся чародей и вновь кашлянул в кулак. — Кстати говоря, как тебе удалось сбежать от волистов?

— Не хочу вас разочаровывать, но меня просто спасли. — Габриэль бросил взгляд в коридор, где недавно исчезла Эли и Оливер. — Принцесса, что сейчас плещется в вашей купальне.

— Удивительно, — поджал губы маг. — С чего вдруг олдийскому бездарю спасать миркля?

— Старсан Сэт хотел, чтобы я убил ее отца. Или… хотя бы попытался убить. На глазах у всех олдийских королей.

— Разве ей не проще было избавиться от тебя?

— К счастью для меня, она не искала легких путей.

— Я же говорю: ты преступно везуч, — усмехнулся Джевехард.

— Но есть ведь еще что-то? Не сомневаюсь, что умных и милосердных магов немало среди членов ордена. Я прав?

— И ты еще спрашиваешь, почему я выбрал тебя? Ты… без предрассудков относишься к бездарям, любишь одного из них. А это очень важно, если хочешь править Бессарией. Кроме того, ты похож на меня в твоем возрасте. — Он закашлял, захрипел, на его глазах выступили слезы. — Аладару повезло с сыном. Мне, к сожалению, боги детей не дали… И есть еще кое-что.

Чародей поднялся из-за стола, посмотрел на окна, словно проверяя, задернуты ли они, и, тяжко вздохнув, развязал пояс. После чего осторожно приоткрыл платье на груди, к которой… присосалось нечто черное размером с ладонь.

Габриэль замер, его слегка замутило, в горле встал сухой колючий ком. Теперь мэйт понял, откуда доносился этот неизвестный горьковатый запах, сперва принятый за специи. Так пахла отвратительная тварь, присосавшаяся к телу чародея, как паразит к рыбьему брюху.

На груди мага Джевехарда, в окружении темных пятен и кровоподтеков, пульсировала самая отвратительная тварь, какую мэйту приходилось видеть. Эдакая помесь скорпиона и огромной пиявки. Тварь воткнула свои черные, блестящие и тонкие щупальца и хвост в кожу и надежно, как хорошо подогнанный доспех, сидела на чужом теле, высасывая из него соки.

— Что это за паразит? — спросил Габриэль, борясь с тошнотой.

— Если бы не этот паразит, — Джевехард осторожно провел пальцами по черному тельцу, словно поглаживая щенка, — мой прах, наверное, уже давно летал бы над Бессарией. Лекари говорят, что с ним я могу протянуть еще три-четыре года. Хотя, я надеюсь, что все-таки меньше.

Чародей запахнул платье и, затянув пояс, опустился на стул.

— Оно из… Дарквы?

— Да.

— Поэтому окна закрыты?

Джевехард кивнул.

— Чистит мою кровь. Единственный способ не сдохнуть от mati lemah… степной лихорадки. — Он кашлянул. — Вначале я не хотел, чтобы ты это видел. Понимаю, не самое приятное зрелище… Но потом решил, что между нами не должно быть тайн. Так что теперь ты все знаешь.

— Как это произошло?

— Попали в походе в песчаную бурю. Выжили немногие.

— Сочувствую, — растерянно сказал мэйт, безуспешно пытаясь вытряхнуть из головы пульсирующего паразита.

Габриэль понимал, что чародей хитер. Джевехард пустил в ход все, что только мог: сладкое вино, лесть, а теперь вот еще и жалость. Умирающему ключнику отказать куда сложнее…

— И нет никакого спасения?

— Ты — мое спасение, — улыбнулся Джевехард. — Я не для того много лет строил процветающую страну, чтобы потом какой-нибудь проходимец разрушил ее в один день. Но… легко не будет. Условия те же, что и при передаче трона на Семи островах. Формально ты станешь ключником, а я на пять… на сколько смогу, останусь при тебе советником со всеми королевскими полномочиями.

Мэйт вздохнул, разглядывая разноцветную скатерть. Боги, предложение чародея… Это был выход. Эли никогда не согласилась бы на Смулау. Она его на дух не переносила, а после того, как его жители обменяли Оливера на камни… Но Бессария…

— Вы понимаете, что мне придется отречься от трона Семи островов?

— Конечно, — спокойно ответил Джевехард. — Однако не вижу проблемы. У Аладара, насколько мне известно, два сына. Он — большой счастливчик.

— Счастливчик, — тихо повторил мэйт, не поднимая глаз.

Ему внезапно сделалось страшно. А затем — стыдно. Перед отцом, перед Громом, перед родителями ноби Бруны. А ведь он, мэйт Семи островов, только подумал об отречении. Как им всем он будет смотреть в глаза, сообщая о своем… предательстве. Каким немыслимым позором покроет род Альтирэсов!..

Счастливчик… Каждый мэнж, наверное, только и мечтает о том, чтобы его родной сын оставил Янтарный остров ради чужого королевства и любви к бездарю, невесело подумал мэйт. С другой стороны, он не меняет трон Семи островов на соломенную подстилку в грязном свинарнике. Да и любит… настоящую принцессу. Хотя для отца подобные оправдания будут сомнительным утешением.

— Я могу подумать? — Мэйт наконец-то оторвал взгляд от цветной скатерти.

— Можешь. Еще неделю я буду в Пантале. Лекари говорят, что морской воздух мне полезен. — Маг поднялся, проверил, надежно ли укрыт платьем его паразит, подошел к окну и приоткрыл занавеску. — Ты знаешь, что не только я следил за тобой? Подойди к окну. Посмотри, тебе знаком этот человек.

Принц Райвин! — первая мысль была именно такой. Габриэль резко поднялся, подбежал к окну и… понял, что ошибся.

— Появился тут четыре дня назад. Расспрашивал, разнюхивал. По всей видимости, тебя искал. Потом напился и устроил настоящий погром в трактире. С трудом скрутили, трое стражников до сих пор еле ходят. Сказал, что его зовут Гром, на тот случай, чтобы мы знали, кто будет потом нас рвать на части. И больше ничего. Ну, за исключением искусной брани. Сперва я хотел отрубить ему голову, но мне стало интересно, зачем он тебя искал. Поэтому решил дождаться каравана.

Посреди улицы действительно стоял на коленях Гром — в кандалах, в разорванной алой рубахе, с затекшими глазами и распухшей губой. За ним сутулилась служанка — та самая девочка, отосланная с каким-то поручением в город. Теперь стало ясно с каким. Слева и справа от побитого Грома высились голые по пояс, загорелые и лохматые громилы в широких бледно-желтых штанах. Их было четверо, у каждого на боку висел меч со змеевидным лезвием. Без сомнения, стража ключника.

— Боги все-таки его любят! — обрадовался мэйт неожиданной встрече.

— Выходит, ты его знаешь, — с непонятным огорчением произнес Джевехард.

— Это старый друг отца. И мой тоже… Его можно освободить?

— Не могу тебе отказать, — хмуро ответил маг. — Пойдем.

Они вышли на улицу. Солнце нижним краем диска касалось крыш, небо над океаном наливалось цветом крови. В пятнадцати шагах от дома чародея столпились мальчишки, улыбаясь, бормоча на восточном языке и с интересом глазея на бородатого и побитого узника. Сам Гром нисколько не сопротивлялся, только что-то мычал себе под нос. И, по всей видимости, лишь крепкие руки бессарийских стражников не позволяли ему упасть.

— Освободите его, — приказал Джевехард.

— Не нужно, я сам, — сказал мэйт, вытаскивая из кармана отмычку механиков.

— Мм, — простонал Гром, услышав знакомый голос. — Габриэль? — Он покосился на мэйта заплывшим глазом.

Стражники, молчаливые и неподвижные, расступились. Мэйт присел на корточки рядом с обессиленным другом.

— Стареешь, Гром, — сказал мэйт, звякнув цепями.

На суровых темных лицах стражников мелькнуло удивление, когда серебристая рыбка выпустила изо рта отмычки, вползающие в замок.

— Это правда ты? — не верил Гром. — Я все-таки тебя нашел.

Он протянул руку к лицу мэйта, чтобы убедиться в его существовании, и со стоном рухнул на него. Габриэль едва удержался на ногах, поймав огромное обмякшее тело.

— Помогите ему! — приказал Джевехард. — Несите его в дом.

Под руководством чародея стражники занесли Грома в дом, подняли его на второй этаж, где, как оказалась, комнат не меньше, чем в любом трактире. И положили на кровать.

— Я хочу немного побыть с ним, — сказал мэйт, присаживаясь рядом с обессиленным другом.

— Хорошо, — вздохнул маг угрюмо и закрыл за собой дверь.

Комнатушка, где положили Грома, была светлой и чистой. Габриэль занес ладонь над распухшим лицом старого друга и начал шептать заживляющий заговор, ощущая себя тряпичной куклой, которую крепко схватили и тянут в разные стороны.

Теперь мэйт ясно понимал чародейские сожаление, огорчение и тревогу. Понимал, как никто другой. Хотя несколько мьюн назад, переполненный счастьем встречи со старым другом, совершенно не задумывался над причиной внезапной угрюмости Джевехарда. Мудрый чародей серьезно ошибся! Он сожалел о том, что колебался, когда надо было рубить голову. Огорчался тому, что, на свою беду, оставил бородатому чужаку с островов жизнь. И тревожился, что этот чужак мог помешать ему обрести преемника, которого он так долго искал.

Радость встречи быстро сменилась смятением — еще там, на лестнице, когда двое стражников, напрягая мышцы, тащили Грома в комнату. Сейчас, глядя на старого друга, на его распухшее от ударов лицо, на его сбитые в кровь кулаки, Габриэль сожалел, что тот находится здесь. Нет, конечно, нет! — он не желал ему зла и уж тем более смерти. Но — проклятие! — Гром до ужаса все осложнял. Ведь он, мэйт Семи островов, почти решился… Как завтра, когда Гром очнется, он скажет ему, что не поплывет на острова? На свои родные острова! А если он все-таки отважился поплыть с Громом, чтобы сообщить об отречении — открыто, честно, глядя отцу и друзьям в глаза, то тогда… Тогда точно не сможет вернуться.

— Эх, Гром, — вздохнул мэйт, покачивая головой и убирая ладонь от его лица.

Мэйту хотелось сказать, что тот его подвел. Но это было бы неправильно, нечестно и несправедливо. Гром нашел его — исполнил свой долг! Среди бескрайних холмов, непролазных лесов, сотен сел и городов он нашел его. И лишь богам известно, что ему пришлось пережить во время поиска мэйта Семи островов, который — смешно сказать — не хотел на них возвращаться.

Габриэль тихо поблагодарил Грома. После чего вышел в коридор и некоторое время стоял возле его комнаты — злой на собственные сомнения, на щедрого Джевехарда, предлагающего первому встречному королевство, на весь мир, где нужно принимать тяжелые решения, выбирая между любовью и долгом.

В коридоре плавал знакомый запах ромашки, густой и насыщенный, будоражащий прекрасные воспоминания. И ведомый им, как пес, взявший след, мэйт добрел до двери и осторожно ее приоткрыл. Ему нужно увидеть Элизабет! Сейчас, немедленно!

Комната оказалась просторней той, где отлеживался Гром. Принцесса сидела на кровати спиной к нему и расчесывала волосы, рядом с ней лежало бледно-желтое платье; гарг сидел в углу у окна, чуть высунув мордочку из рюкзака. Эли повернулась на шум. Белая ночная рубашка с завязками на шее шевельнулась, длинные черные волосы на мгновение всколыхнулись невысокой волной над плечами; губы приоткрылись.

Не нужно никаких слов! Он не хотел сейчас ни о чем говорить, а желал лишь прижаться к ней, вдохнуть запах ее волос, прикоснуться к ее стройному телу. И Эли уловила его желание, приближаясь к нему тихо, почти беззвучно.

Мэйт принял ее в свои объятия, чувствуя, что слабеет и пьянеет. Но это была божественно приятная слабость. Принцесса встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, и прижалась к нему крепко-крепко, словно в последний раз. По его телу покатилась волна возбуждения.

Теплые и нежные ладони принцессы ласкали его шею и щеки, а мэйт сжимал ее бедра. Потом он глубоко вдохнул, ныряя в океан запаха ромашки и любви. А Эли продолжала целовать его, не прерываясь ни на миг.

— Послушай, я… — начал мэйт, но принцесса приложила палец к его губам.

Габриэль замолчал, а Эли сбросила ночную рубашку. Взяла его за руку и, горячая и обнаженная, потянула к постели. Он, глядя на ее голое желанное тело, был не в силах сопротивляться. Он был слишком пьян от счастья, чтобы сопротивляться.

Они опустились на кровать. Он хотел прижаться к ней, взять ее прямо сейчас, торопливо снимая одежду. Но, когда он уже был нагим, Эли вдруг опрокинула его на спину и прижала его руки к кровати…

Ему показалось, что он качается на легких морских волнах, а над ним простирается ясное голубое небо. Тревоги и сомнения, тяготившие сердце, исчезали в бездне сладострастия. И ему не хотелось покидать этот чудесный океан… Ему хотелось видеть над головой чистое небо и ее счастливое лицо, касаться ее горячей кожи, вдыхать дурманящий запах ее волос…

Принцесса поцеловала его в губы и легла лицом к нему, на бок, опустив ладонь на бедро.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Думаю, какая же ты красивая. И что изгибами твоего тела можно любоваться вечность. — Он грустно улыбнулся. — А еще думаю о том, что боги не подарили этому миру заклинание, способное в один миг перемещать людей куда бы они ни пожелали.

— И куда бы ты хотел меня переместить?

— Подальше отсюда. На острова.

— Ты что — хочешь меня убить? — усмехнулась Эли. — Как же твоя магическая защита? Не забыл, ведь я — бездарь?

— На Безымянном острове ее нет, иначе мы с вами не могли бы вести торговлю.

— Расскажи мне о нем.

— Тебе он вряд ли понравится.

— Почему?

— Потому что, по сути, это большой и шумный рынок на ма-а-аленьком клочке земли. Настолько маленьком, что все торговцы даже не помещаются. И многие торгуют на воде возле острова. Там нет ни дворцов, ни крепостей, ни садов, ни лесов. Ничего, кроме галдящей толпы народа. Корабли приходят и уходят. Туда-сюда. Туда-сюда. — Мэйт поводил пальцем вокруг ее сосочка. Потом вздохнул. — Но ты права: магическая защита все осложняет. — Он сделался серьезным. — Скажи, а если бы ее не было, ты бы отправилась со мной на острова? Вместе с Янтарем, разумеется.

— Думаю, мой отец многое мне позволит, после того как я верну ему сына, — намекнула она, улыбаясь.

— Я знаю, что ты не любишь Смулау. А как ты относишься к Бессарии?

— Янтарю там было бы хорошо, — задумчиво ответила принцесса. — А почему ты спрашиваешь?

— Потому что перед тобой, возможно, будущий бессарийский король.

Эли не мигая уставилась на мэйта. Замерла, обдумывая сказанное.

— Но… — Она не находила слов.

— Джевехард — ключник Бессарии, — пояснил Габриэль, чувствуя, как подрагивает собственный голос. — Он смертельно болен и хочет, чтобы я стал его преемником.

— Но разве тебе не нужно возвращаться на острова?.. — не понимала принцесса.

— Я собираюсь отречься от трона, — на одном дыхании произнес мэйт.

— Ради меня?! — испуганно спросила принцесса. — Я не хочу, чтобы ты…

— А я хочу. Ради тебя. Ради себя. Ради нас.

Глава 30

Пробуждение было жутким. Что-то звякнуло, кто-то вскрикнул. Мэйта вынесло из глубокого сна душераздирающим кошачьим визгом. И бросило в предрассветные сумерки реальности. Габриэль вскочил с кровати и, ничего не соображая, толкаемый вперед лишь инстинктами, метнулся к незнакомцу, который пытался стряхнуть с себя взбесившегося гарга.

Принцесса тоже очнулась, и они вместе налетели на незваного гостя, сбивая его с ног. Прижимая к полу, заламывая руки. Разъяренный Изгой опустился на пол, шипя и скалясь; кровь капала с его клыков, краснела на морде и когтях. Подняв раненую лапу и волоча крылья, он добрался до угла и лег на рюкзак, где принялся зализывать раны.

Мэйт с благодарностью смотрел на зверька-спасителя и еще круче заломил чужие руки, и еще жестче придавил коленями стонущего, извивающегося на брюхе чужака.

В коридоре захлопали двери, послышался топот и бессарийские крики. Первым, как ни странно, в комнату ворвался Гром. И Эли сразу вскинула на него хаппу.

— Стой, это друг! — едва успел предостеречь ее мэйт.

Вид у Грома был совершенно разбойничий. На ногах он стоял крепко, но отеки с помятого лица еще не сошли; клок порванной алой рубахи болтался на плече длинным языком.

— Друг? — переспросила Эли, не опуская жезла-гарпуна.

— Гром. Он тоже с островов. Нашел его вчера, пока вы были в купальне.

— Габриэль… Я все-таки… — Гром раздувался от счастья, подбирая слова. — Даже не знаю, то ли тебя выпороть за твой побег, то ли обнять от радости.

— Пожалуйста, не сейчас.

— Помочь? — наконец предложил Гром.

— Неплохая мысль, — ответил мэйт, и старый отцовский друг сел на ноги чужака.

В дверном проеме возник Оливер, сжимая меч и удивленно хлопая глазами.

— Тот, что на полу, тоже твой друг? — поинтересовалась принцесса, наконец-то опустив хаппу.

— Понятия не имею, кто он такой. Эй, ты кто? И как сюда пролез? Через окно?..

Подтянулся Джевехард со стражей. Не всем хватило места в комнате, поэтому четверо из пяти стражников глазели на пойманного незнакомца из коридора.

— Вы целы? Никто не пострадал? — с беспокойством спросил чародей, осторожно поднимая с пола тонкий кинжал с изогнутой рукоятью.

— Эли? — Мэйт наконец-то встал с колен, передавая стонущего гостя в руки стражника и Грома.

— Со мной все в порядке. — Принцесса села рядом с раненым Изгоем.

Гром и бессарийский стражник связали чужаку руки за спиной и усадили его у стены. Габриэль склонился над ним, чувствуя его ненависть и страх. Молодое бледное лицо чужака было изрыто царапинами, с разорванной губы и из-под взъерошенных темных коротких волос текла кровь. Текла и капала, пятная серые одежды незваного гостя.

— Кто тебя послал? — спросил мэйт, едва сдерживая кулаки.

Наступила тишина. Пленник молчал, опустив взгляд. Только Эли шуршала одеждой, спешно натягивая бледно-желтое платье поверх ночной рубахи.

Подошел Джевехард, взял молчуна за ухо и без предупреждения резко полоснул кинжалом. Кровь брызнула на белые стены, а незнакомец заорал от боли, извиваясь всем телом.

— Думаешь, это больно? — угрожающе спросил маг, бросая отрезанное ухо к ногам чужака.

Джевехард поднял руку, сжимающую красный от крови кинжал, и всадил его в плечо чужаку. Незнакомец взвыл еще громче, с ужасом глядя на торчащий из плеча кинжал и продолжая испытывать терпение бессарийского чародея.

— Говори, rakhassa! — закричал Джеверхард. — Ты знаешь, чей дом осквернил? — Он взял его за горло.

— Прошу вас, — взмолился незнакомец, хлюпая носом. — Больше не нужно! Я все скажу. Скажу.

— Ну? — наседал чародей.

— Райвин. Меня послал принц Райвин.

Имя врага было произнесено, и Габриэль вздохнул, прикрыв на мгновение глаза. До последнего момента он все еще робко надеялся, что незнакомец, сейчас истекающий кровью, был послан не за принцессой, а по душу бессарийского ключника. Как и любой другой король, ключник не мог не иметь недоброжелателей. Тем более такой, как Джевехард, — хитрый, грозный и… жестокий. Мэйт был уверен, что в Бессарии нашлось бы немало людей, желающих воткнуть кинжал в тело высокого чародея. Как тот только что воткнул его в тело чужака. Но теперь…

— Что ты должен был сделать?

Габриэль уже знал ответ, когда незнакомец предсказуемо поднял на него глаза:

— Убить его и… пометить дом, где находится она. — Чужак указал взглядом на принцессу.

— Пометить дом? — тревожно спросил мэйт. — Зачем?

Незнакомец недобро улыбнулся, глядя в окно, а потом вдруг истерически рассмеялся.

— За этим, — зловеще произнес он сквозь смех.

И предрассветные сумерки залило огнем. Огромная тень пронеслась над Панталом, обрушивая на город ярко-желтый ливень; дома на противоположной стороне улицы утонули в пламени. Стало страшно и жарко; на мгновение все, кто находились в комнате, оцепенели, словно обездвиженные заклинанием.

Первым очнулся стражник.

— Rumah. — Бессариец, находившийся в комнате, указал магу на дверь, закрывая его со стороны окна, куда заливался густой едкий дым.

Пантал пылал и кричал. Гвалт голосов несся над раскаленной улицей.

— Из огня да в полымя, — не без огорчения произнес Гром. — Нужно уходить.

— Куда? — не понимал мэйт, натягивая сапоги.

— Внутри маяка есть старый скрытый ход, — торопливо произнес Джевехард. — Он выводит далеко за пределы города.

Принцесса осторожно положила Изгоя в рюкзак и взяла его на руки.

— Эли, вы с Оливером и Изгоем должны остаться, — предложил Габриэль.

— Что? — вспылила принцесса.

— Ты не поняла? — быстро проговорил мэйт. — Сейчас этот помеченный дом — самое безопасное место во всем Пантале.

— Это правда, — хрипло подтвердил незнакомец.

— Хочешь, чтобы я спокойно, без боя встретила того, кто желал убить моего отца? — закипела она. — Я иду со всеми.

На пререкания времени не было. Габриэль бросил хаппу Грому, а сам взял Змея, заметив в глазах чародея нездоровый блеск. Джевехард выдернул кинжал из плеча незнакомца и тут же воткнул ему в сердце — как показалось мэйту, с большим наслаждением. Чужак судорожно дернулся, пуская кровавые пузыри, и затих, заваливаясь на бок.

Все, кто находились в комнате, высыпали в коридор. К стражникам подскочили служанки, сомкнув вокруг ключника живое бледно-желтое кольцо.

— Бежим! — крикнул мэйт, оборачиваясь.

Эли, Оливер и Гром были рядом. А Джевехард, окруженный кругом охраны, семенил позади, теряясь за стеной загорелых тел. Слишком медленно!..

Они уже были на первом этаже, когда Джевехард только начал спускаться по лестнице. Сжимая меч, Габриэль распахнул дверь и вылетел на задымленную улицу.

Крики не смолкали; щедро сыпались искры из почерневших домов. Жители Пантала в панике носились по улице. В основном бежали к причалу — видимо, надеясь спастись у воды. Из дома напротив выскочила женщина, объятая огнем. Закрутилась и рухнула огромным факелом.

— Клянусь, Райвин ответит за это, — сквозь зубы процедила принцесса. — Ответит за все, что натворил.

Габриэль посмотрел вдаль. Высоко над Панталом — там, за городскими воротами — возвышалась серая каменная башня маяка, в чьей огромной чаше все еще не угасло путеводное пламя. Огонь рядом разрушал и убивал, огонь вдалеке дарил надежду.

Мэйт повертел головой в поисках врага: ни наемников, ни сверов, о которых предупреждал погибший шэн-лин, пока, к счастью, на улице не было; только метались испуганные до полусмерти горожане, спасающиеся от ревущей стены огня. Но отсутствие отряда Райвина вовсе не сулило благополучного спасения. Смерч стоил целой армии, а наемники могли вот-вот подтянуться.

Дым лез в глаза и нос; стало светло и жарко, как днем, хотя солнце еще не взошло. Мэйт поднял взгляд, отыскивая спирфлама. И в ужасе увидел, как со стороны порта на него летит огромная горящая лодка, черпая парусом густой дым.

— Берегись! — предупредил Габриэль, толкая Оливера в сторону.

Раздался грохот, треск; звонко посыпались стекла; послышались крики, потом стоны. Дом чародея зашатался от страшного удара, крыша прогнулась, второй этаж просел. Мачта пробила окно, воткнувшись в жилище Джевехарда огромным разрушительным копьем. Пылающая лодка рухнула, поднимая густое облако пыли и перекрывая весь первый этаж.

— Джевехард! — крикнул мэйт в облако пыли и дыма.

— Я жив, — покашливая, из-за преграды отозвался чародей. — Спасайтесь. За меня не волнуйтесь. Я как-нибудь выберусь.

Мэйт посмотрел на принцессу, держащую гарга, словно ребенка. Переглянулся с Громом и Оливером. Решение бежать и оставить чародея на волю богов было принято. В конце концов, Райвин пришел не за ключником. Он пришел за ними. А разбирать горящий завал сейчас — терять драгоценное время.

Они побежали, понеслись по пустой улице, залитой огнем, страданием и смертью. Но нет, не за всеми, не к воде, не к причалу, а в противоположную сторону. Туда, на возвышенность — к маяку надежды, способному вывести их из пекла.

Крики смолкли, остались лишь свирепый огонь и едкий дым, мешающий обзору. Все, кто сумел спастись, сейчас бежали к причалу. Те, кому повезло меньше… Их темные догорающие тела лежали в полыхающих домах или посреди улицы.

Нечеловеческая жестокость! Мэйт не мог объяснить, зачем Райвин приказал своему спирфламу утопить мирный и беззащитный город в огне. Ради чего? Ради мести? Чтобы выместить злобу, накопленную за месяцы поисков? Габриэль не в силах был понять принца, однако он ведь и сам хотел недавно выжечь Пантал дотла, предвидя разлуку с Элизабет. Но нет, он бы не стал ничего сжигать. Никогда! Он — не монстр. А Райвином овладела ненависть, как и магом Готтилфом, и волистом Сэтом. Принц ненавидел беглого миркля, спутавшего все его планы. Ненавидел якобы благой поход, заставляющий глотать дорожную пыль и мерзнуть по ночам под открытым небом. Ненавидел, быть может, даже Элизабет, ушедшую вместе с проклятым мирклем неизвестно куда. Во всяком случае, бросок горящей лодки в помеченный дом совсем не походил на заботу о жизни и здоровье принцессы. И эта ненависть росла и ширилась, изводила Райвина, как гнойный прыщ. А сегодня наконец-то вырвалась на свободу, сметая все на своем пути — сжигая ни в чем не повинных людей и обращая их дома в пепел.

Дышать стало легче. Дорога пошла круто вверх, когда за спиной взревел спирфлам. Мэйт обернулся и издали, сквозь пелену дыма и копоти, наконец-то увидел своего врага во плоти. Темноволосый наездник в серых доспехах указывал мечом вниз, восседая на черном спирфламе. Смерч яростно колотил лапой по крыше чародейского дома, ловил пастью отбитые части и бросал их в стороны, пытаясь найти внутри гардийскую принцессу. Чтобы вытащить ее, словно моллюска из раковины.

— Не оборачивайтесь! — торопливо предупредил мэйт, моля богов о том, чтобы они смилостивились над Джевехардом и людьми чародея и отвели вражеский взгляд от маяка.

Вот и почерневшие городские ворота, овитые языками пламени, словно желтым плющом. До маяка оставалось шагов пятьсот, не больше, когда мэйт увидел отряд Райвина. Серое на зеленом. Приблизительно полсотни вооруженных человек в кожаных доспехах спускались с того самого холма, на котором он, мэйт Семи островов, стоял вчера, не желая входить в Пантал. Впереди отряда на привязи шлепали мохнатыми лапами двое сверов. Неистово рвались к пылающему городу, натягивая цепи. Дергали страшными лысыми мордами, чуя мирклей.

— Бегите! Бегите быстрее! — закричал Габриэль, как будто все его спутники не имели собственных глаз и не видели идущий на них отряд Райвина.

В сторону от города. Подальше от отряда, подальше от Райвина и его спирфлама. Выше и выше. Боль, страх — все в пекло! Габриэль мчался что есть сил. Все бежали что есть сил — задыхаясь и спотыкаясь, глотая гарь, приплывшую со стороны города. Нужно успеть добраться до маяка. Иначе, понимал мэйт, неминуемая смерть. Не оборачиваться, только не оборачиваться, не тратить драгоценное время зря! Но он не выдержал. И обернулся на ходу, заметив лохматую угрозу.

Мэйсе! Сверов все-таки спустили с цепей. И теперь они неслись к нему, чуя магию. Как бы ни напрягали ноги Эли, Оливер и Гром, взбираясь на пределе возможностей к маяку, сверы были быстрее. И нужно было их задержать, чтобы дать шанс на спасение принцессе и ее брату.

— Гром! — крикнул мэйт. — Смотри, — он повернулся, указывая мечом в сторону несущихся сверов. — С двумя в одиночку я не справлюсь.

Принцесса и ее брат предсказуемо остановились.

— Оливер, охраняй сестру. Бегите к маяку, ищите выход! Мы справимся. Мы их задержим.

— Уверен? — спросила Эли, перебрасывая взгляд с отряда на сверов.

— Даю тебе слово! Прошу…

Оливер взял сестру за руку и дернул в сторону маяка. К счастью, она не стала сопротивляться. Возможно, потому что вместо оружия держала раненого гарга.

Гром с сомнением поглядывал на хаппу. Однако большой палец держал там, где нужно, — на рычажке.

— Умеешь ею пользоваться? — спросил мэйт.

— Не выковали еще того оружия, с которым я не совладал бы, — уверенно ответил Гром.

— Лучше жечь их огнем, — посоветовал Габриэль.

— Ты же знаешь, не люблю я этого, — с огорчением произнес Гром.

— Твое дело, — раздраженно бросил мэйт, не понимая неприязни отцовского друга к магии, и сложил пальцы в знаке, нашептывая слова заклинания. — Не спеши, — предупредил он, дернув ладонью, где разгоралось пламя. — Нужно их подпустить ближе. Перед атакой они всегда прыгают.

— Откуда знаешь?

— Если мне повезет, это будет третий свер, которого я убил.

— Вижу, интересное у тебя было путешествие, — хохотнул Гром.

— Поверь, сверы были не самым страшным из испытаний, — сказал мэйт и, тряхнув рукой, крикнул: — Давай!

Сверы действительно прыгнули. А навстречу им брызнул яркий огонь и взметнулся серебристый наконечник жезла-гарпуна. Магический шар цвета янтаря ударил мохнатого противника точно в голову, рассыпаясь на тысячи желтых искр. Тварь даже не успела проскулить перед смертью — так и ухнула на землю с обугленной башкой. Увы, Грому повезло меньше. Он попал, но лишь подранил свера, который грохнулся прямо на него. Они сцепились, завозились, шипя и рыча, катаясь по земле. Гром пытался задушить свера цепью хаппы, но пока безуспешно.

Мэйт подскочил, поймал взглядом оголенное брюхо зверя и тут же ткнул в него мечом, дернув лезвие к лысой башке. Кожа разошлась, из кровавой прорехи, как из вспоротого мешка, выпали вонючие кишки.

— А! — не в силах сдержать эмоции, мэйт махнул мечом в сторону отряда. — Что, съели, уроды?!!

Свистнула стрела, промелькнула совсем рядом и воткнулась у ног поднявшегося Грома.

Они вновь побежали. Хотя Габриэлю казалось, что после каждого следующего шага он непременно лишится чувств. Заклинание и бесконечная беготня выжали из него силы. Но мысль о неминуемой гибели чудесным образом держала его на ногах. Да и свист стрел, ложащихся впереди и позади, не позволял думать об обмороке.

Принцесса с братом находились в десяти шагах от маяка, когда на землю, утыканную стрелами, наползла гигантская тень. Проклятие! Принц Райвин был здесь. Они не успели: ни Эли, ни Оливер, ни Гром, ни он, мэйт Семи островов, — никто не успел. Несмотря на появление спирфлама, Габриэль продолжал бежать — рваться к Элизабет, к спасительному маяку, ощущая себя загнанным зверем.

Накрыв своей тенью принцессу и ее брата, спирфлам Смерч налетел на башню маяка. И ударил в нее с разгона передними лапами. Громыхнуло. Чаша с огнем опрокинулась с вершины маяка и, глухо звякнув о край обрыва, полетела в океан. Эли и Оливер метнулись прочь от качнувшегося маяка, который густо засыпало искрами. Край обрыва полыхнул, залитый горящим маслом. По склону покатились красные угли и головешки. А Смерч ударил снова, зависнув у башни, словно гигантский черный шмель у серого стебля. И маяк не выдержал. Его стены со страшным грохотом посыпались на склон, погребая под собой тайный проход…

Охваченный огнем город. Дым и пыль. Желтеющая трава под ногами. Глухой шум катящихся камней и крики ликования наемников Райвина. Черный спирфлам, зависший над руинами маяка, — руинами надежды. Габриэль больше не бежал, а медленно шел, опустив голову, не обращая внимания на подбадривающий шепот старого отцовского друга. От отчаяния Габриэлю казалось, что он больше ничего не чувствует. Ни запахов, ни усталости, ни страха. Тело будто сделалось полым. И мэйту вдруг стало все равно: воткнется ли ему в спину стрела или его разорвет, сожжет спирфлам. Хотя Габриэль был уверен, что садист, подобный Райвину, придумает для своего заклятого врага что-нибудь особенно мучительное.

Позади ясно слышался топот наемников Райвина. Мэйт был в пятнадцати кабитах от принцессы, когда спирфлам сел на груду камней маяка. Смерч опустил и сложил крыло, по которому, как по горке, скатился воодушевленный принц. О да, Райвин сейчас гордился собой, мэйт это понимал, с презрением глядя в черные глаза своего будущего палача.

Принц был молод, чуть старше самого мэйта, худ и не носил усов и бороды. Темные, мокрые от пота волосы торчали в разные стороны, и оттого вкупе с крючковатым носом с горбинкой Райвин напоминал растрепанного вороненка; на щеках играл румянец от возбуждения. По серым кожаным доспехам размазалась копоть — как раз в том месте, на груди, где сверкал золотой литус. В левой руке принц держал меч.

Бежать больше было некуда. Габриэль видел печальный, обреченный взгляд принцессы, чувствовал, как она изводится от бессилия, не зная, как их спасти. Увы, Эли находилась в чуть лучшем положении, чем сам мэйт. Поэтому Габриэль лишь еле зримо покачал головой, предостерегая ее от любых действий. Что бы ею сейчас ни двигало, какие безумные мысли ни возникали в ее голове, Элизабет должна была стоять на месте. Не стоило забывать, что Райвин просто так сжег целый город. Что он мог сделать с принцессой, узнав о ее связи с мирклем, которого ненавидел всей душой?.. Если, конечно, у него была душа.

По обеим сторонам от маяка начали скапливаться наемники. Слева и справа от руин выросли серые движущиеся стены из человеческих тел в кожаных доспехах. Габриэлю показалось, что все наемники на одно лицо и что каждый из них ядовито усмехался над ним.

Сопротивляться бессмысленно, сопротивляться не было сил — спирфлам отнял единственную надежду на спасение, восседая сейчас на ее обломках. Оставалось только продать свою жизнь подороже. Жаль, Райвина не достать.

— Ну что, Гром, покажем бездарям, на что способны миркли, — прошептал Габриэль. — Я горжусь, что умру рядом с тобой. Теплого места тебе в Анэлеме.

— И тебе, мэйт Семи островов. Знай, что я всегда любил тебя, как сына.

Они встали спина к спине.

— Ну, давайте! Давайте! — подзывал наемников Габриэль, потряхивая мечом. — Подходите.

— Аргх-х! — рычал Гром.

Однако противники, продолжая потешаться над мэйтом, оставались на местах. Их бездействие, их усмешки окончательно вскипятили гнев. И Габриэль с яростным криком бросился на серый строй, ожидая стрел и ударов. Ожидая смерти. Но только не широких и жестких сетей.

Его опять, как в селе, поймали, словно рыбу. Мэйт закрутился, пытаясь освободиться. Начал беспорядочно бить мечом, желая отогнать подступивших наемников. Но его с такой силой огрели по затылку, что он не сумел устоять на ногах.

В этот момент наемники набросились на него со всех сторон, словно стая серых стервятников. Под крики и смех посыпались безжалостные удары, от которых невозможно было укрыться. На спину, на голову, на ноги будто бросали булыжники; во рту встал густой вкус крови.

Мэйт потерял счет времени. И уже подумал, что его вот-вот забьют до смерти, когда удары внезапно стихли, оставляя после себя боль во всем теле и вкус крови во рту. Его поставили на колени, сняли сеть и заломили руки. Гром с разбитым лицом и закутанный в сеть лежал неподалеку, трое наемников держали его ноги и руки.

Мэйт увидел, как один из наемников поднял его меч, а принц Райвин наконец-то сделал первый шаг. Трус, подумал Габриэль, сплевывая кровь. Он не видел, что происходит позади, но нисколько не сомневался, что ему в спину смотрят несколько наконечников стрел. Уж слишком уверенным вдруг почувствовал себя Райвин, находясь в двадцати шагах от мага, пусть побитого и ослабленного. Но все-таки мага.

— Принцесса Элизабет. — Райвин поклонился ей и метнул удивленный взгляд на ее брата. — Оливер, я думал… Рад видеть тебя живым. Ты как-то странно выглядишь.

— Он потерял память в той бойне, — зло бросила Эли, обдав Райвина гневным взглядом.

Ненависть бурлила в принцессе, выплескиваясь наружу с каждым произнесенным словом. Но Габриэль гордился ею. Элизабет стояла в трех шагах от человека, желавшего убить ее отца, и все еще сдерживала гнев. И нет, она боялась не за себя, иначе давно бросилась бы на Райвина. Она оберегала брата, понимая, что если даст волю чувствам, то они оба погибнут.

А он, мэйт Семи островов, своей покорностью сейчас оберегал ее. Ведь если ей удастся вытерпеть, не пойти на поводу собственных чувств, то она будет жить, а он унесет тайну их любви в могилу.

— Правда? Ты ничего не помнишь? — Райвин продолжал с изумлением и непонятной радостью смотреть на растерянного Оливера.

Эли опустила меч Оливера, и он бросил клинок. После этого Райвин отдал несколько команд спирфламу, указывая рукой в сторону порта. С руин маяка сорвался камень и покатился по склону. Смерч расправил крылья и, гоняя тяжелый от дыма воздух, поднялся над обрывом.

— А это у нас что еще за бородатое чучело? — спросил Райвин, поставив сапог на грудь лежащего Грома. Тот дернулся, но наемники его надежно держали. — Его охранник, что ли? Тоже с островов?..

Гром молчал.

— Тем лучше. Увидишь, как хозяин умрет на твоих глазах. Тебя я убью позже. — Райвин бросил взгляд на Габриэля. — Дайте его меч.

Один из наемников подал принцу Змея. Райвин повертел его в руках.

— Какой любопытный клинок, — сказал принц, задержав взгляд на клейме. — Механики, — брезгливо бросил он. — Не люблю механиков. Для меня они все равно что миркли. Когда-нибудь я завоюю их уродливый город. Но ты, — он улыбнулся, предвкушая грядущую казнь, — ты этого уже не увидишь.

Краем глаза Габриэль уловил, как полыхнул порт.

— Знаешь, я долго представлял нашу встречу. Обдумывал, каким способом я тебя прикончу, если мои убийцы не справятся. — Принц осторожно подходил к мэйту. — Но ты мне так надоел, что я, пожалуй, просто снесу твою поганую башку. Твоим же мечом.

Что ж, не самая страшная смерть! Габриэль обреченно вздохнул, чуя, как на него надвигается жгучее облако из страха и пота. Мэйт усмехнулся: Райвин находился в окружении своих верных наемников, но по-прежнему боялся, как маленький ребенок.

Небо светлело, совсем рядом шумел океан, от города несло гарью.

Мэйт опустил взгляд, ожидая казни. Вспомнилась мама. Захотелось прижаться к ней, как в детстве, чтобы она успокоила его, погладила по волосам и сказала, что он поступает правильно. Вспомнился и отец. Вспомнилось, как он пришел с угрюмым видом и сказал тихо, страшно, будто в пустоту, что мамы, как и сестренки, которая со дня на день должна была появиться на свет, больше нет…

— Ты, ты! — вдруг услышал мэйт взволнованный голос Оливера. — Это были твои люди! Я вспомнил! — в ярости закричал брат принцессы.

Мэйт поднял глаза: Оливер с кулаками несся на Райвина. Но не успел до него добежать, получив стрелу в плечо. Испуганно вскрикнула Эли, бросила рюкзак с гаргом и метнулась к упавшему принцу.

Райвин указал своим мечом на Оливера, меч механиков все еще висел над головой мэйта.

— Схватить его! — приказал Райвин.

— Ты, маленький кривоносый изверг, — прошипела принцесса, помогая подняться раненому брату. — Когда мой отец узнает, что ты натворил…

— Элизабет, уверяю тебя, я не понимаю, о чем говорит твой брат, — попытался оправдаться Райвин. — Поверь мне, я не имею к его беде никакого отношения.

— Подлый лжец, — не поверила ему принцесса. — Я давно уже догадывалась, что ты стоишь за исчезновением Оливера. Для тебя все складывалось слишком удачно. Оливера нет, отца тоже, а я — твоя жена. Гардия и ее спирфламы принадлежали бы только тебе.

— Но с твоим отцом все в порядке, — с удивлением произнес Райвин. — Я каждый день молюсь о его здоровье.

Ее вместе с постанывающим Оливером обступили наемники.

— Я знаю, что ты хотел его убить!

— Эли… — не успел остановить ее Габриэль и опустил голову, глядя, как с его губ на землю капает кровь. — Не нужно, — запоздало прошептал он.

Принцесса все-таки не смогла сдержать ненависть.

— Я слышала ваш разговор с Сэтом, — закончила она, злобно сверкнув глазами.

— Стой-стой. — Он обернулся и посмотрел на Габриэля. — Уж не поэтому ли ты спасла миркля? А я все думал, что за демоническая сила заставила тебя… — Он вздохнул и вновь обратил свой взор на принцессу. — А вы не…

— Что ты хочешь услышать? — нервно дернулась она. — Да, я люблю его! Люблю всем сердцем! И он совсем не чудовище, что бы там ни врали волисты. Среди нас лишь одно чудовище. — Она с презрением посмотрела на принца. — Ты.

— Какое богохульство, — с улыбкой протянул Райвин. — Что ж, похоже, свадьба не состоится.

— Ненавижу тебя! — в гневе закричала принцесса. — Ненавижу!

Райвин убрал меч от головы мэйта и воткнул его в землю.

— Пожалуй, я передумал. Отрубить тебе голову — слишком милосердно. — Он с гневом посмотрел в сторону Эли, которую теперь, как и ее брата, тоже держали наемники. — Пусть эта гардийская шлюха увидит перед смертью, как мучается ее возлюбленный миркль.

Он шагнул назад, доставая из-за пазухи печально известный мэйту флакон в форме клыка.

— Знаешь, — обратился он к Габриэлю, — я видел, как миркли сгорают на кострах Волистрата. Я видел, как мирклей бросают на растерзание сверам. Но я никогда не видел, как они мучаются от яда хвиллов. Старсан Сэт говорит, что если облить миркля этим, то он сразу сдохнет. Но я не хочу, чтобы ты подыхал быстро. Я хочу, чтобы ты хорошенько помучился перед смертью. А потом, возможно, я тебя все-таки убью. Поэтому… — Он дернул рукой, будто стряхивая что-то.

Флакон мелькнул в воздухе и разбился о камни перед мэйтом. Габриэль задержал дыхание, но лицо и руки все равно обожгло. Он услышал, как вскрикнула Эли, как взревел Гром. И полетел в огненную яму. Он хотел заорать, но не смог, потому что в его глотке полыхало пламя. Хотел глотнуть воздуха, но в легкие вместо него словно залили горячий металл. Хотел дернуться, сделать хоть что-то, но понял, что тело, сотрясаемое в судорогах, больше ему не подчиняется. Боль, жгучая, безжалостная, режущая его раскаленными клинками, разгоралась. И самое страшное было в том, что ей не находилось выхода. Ее нельзя было вытащить, как стрелу из плеча. Ее нельзя было облегчить криком или стоном. Поэтому единственной мыслью, которая прорвалась сквозь невыносимую боль, стала мысль о смерти. Она была лучше запертой внутри тела обжигающей боли. Намного лучше…

Габриэль не знал, сколько времени он провел в муках — не видя и не слыша ничего, оставшись наедине с бесконечной болью. Но ему вдруг показалось, что его одеревеневшее тело подскочило, словно карета на большой кочке. Нет, боль никуда не ушла, и ему по-прежнему хотелось орать от нее во всю глотку. Но — боги! — он что-то почувствовал, начал выбираться из огненной ямы. Вот — снова толчок.

— Убейте свероедов, — донесся глухой голос.

Сквозь мутную, серую пелену мэйт вновь увидел мир, который стал наклоняться. Габриэль понял, что падает на бок. Чувства возвращались к нему. Земля под ним содрогнулась вновь. И мэйт уже ясным взором увидел, как склон по обе стороны от руин маяка встал на дыбы, сталкивая наемников прямо в океан. Послышались глухие крики. Много криков. Габриэль увидел, как с ожившей земли, поднятой великой силой, катятся люди в серых доспехах, безуспешно хватаясь за куцые поросли. Он не понимал, что происходит. Возможно, отравленное болью сознание играло с ним, выдавая желаемое за действительное. Или… Джевехард пришел на помощь.

А затем он увидел знакомую широкую и алую рубаху. Гром рвался к краю обрыва — к принцу Райвину, раскидывая, убивая остатки его наемников. Но как? Ведь Гром лежал совсем рядом, и яд хвилла должен был… Боги, он — бездарь… Не может быть. Неужели все это время… А как же магическая защита островов? Если Гром — бездарь, то получается… Эли, что с ней? Где она? Почему он ее не видит? Мэйт хотел повернуться, но все еще не мог, хотя боль быстро угасала.

Замелькали знакомые бледно-желтые бессарийские штаны. Гром подобрался совсем близко к Райвину. Их мечи встретились в тот момент, когда Габриэль понял, что к нему возвращаются силы. Он с трудом поднялся, все еще объятый парами яда, и со всей мочи налетел на Райвина, сталкивая его в океан. Сил хватило лишь на один рывок, мэйт не устоял и рухнул у края обрыва.

Над ним склонилась Эли. Слава богам, она была жива. Когда земля начала сотрясаться, он уже было подумал… Принцесса смотрела на него пристально, настороженно, словно гарг, следивший за добычей; по ее щекам текли слезы. Мьюну спустя слева от принцессы возникло бородатое лицо Грома.

В этот момент мэйт увидел спирфлама. Смерч приближался к обрыву, с которого грохнулся его подлый хозяин. Эли и Гром повернулись на шум. И застыли в страхе перед грозным зверем. Оцепенели и бессарийские стражники, не зная, что делать. К счастью, спирфлама, спалившего целый город, сейчас беспокоил только раненый хозяин. Смерч бросился вниз. И больше мэйт его не видел. Лишь слышал, как удаляется дикий крик Райвина.

— Мм, — простонал Габриэль.

И Гром с Эли сразу обернулись. Они помогли ему подняться. Мэйт посмотрел по сторонам. Земля вокруг была черной, рыхлой, влажной — ее как будто вывернули наизнанку. Чародей сотворил что-то немыслимое, обрушив почти весь склон. Огромные части земли от руин маяка словно отрезали огромным ножом, как отрезают куски пирога, а потом наклонили их, сбрасывая наемников Райвина. Неподалеку сидел Оливер с рюкзаком на коленях. Внизу слева обнажились стены древнего подземелья — видимо, того самого, через которое их хотел вывести Джевехард. Мэйт обернулся: чародей стоял вдали от маяка, поддерживаемый двумя служанками. В знак признательности Габриэль поклонился спасителю. Тот кивнул, не в силах подняться на склон.

— Ты… — начал мэйт, обращаясь к Грому. — Яд…

Но отцовский друг приложил указательный палец к своим губам. И Габриэль понял этот знак — знак молчания. Ничего не нужно объяснять. Тайна Семи островов должна оставаться тайной. Пусть никакой магической защиты, пугающей любого человека при мысли о вторжении на острова, на самом деле не существовало. Главное — чтобы бездари в нее верили и не помышляли о войне.

— Гром, оставь нас ненадолго, — попросил мэйт.

— Понимаю, — сказал Гром, уходя в сторону.

Тихо шептали волны; пахло свежей землей. Мэйт молча смотрел вдаль, на океан, понимая, что теперь может вернуться на острова вместе со своей возлюбленной. Но это не радовало его, потому что с приходом Эли тысячи его соплеменников лишились бы защиты.

Принцесса прижалась к нему, обнимая и одновременно не давая упасть.

— Хочу спросить тебя еще раз, — тихо-тихо, чтобы никто, кроме нее, не услышал, прошептал мэйт. — Скажи, если бы магической защиты не было, ты бы отправилась со мной на острова?

— Конечно, — ответила она уверенно.

Мэйт вздохнул. Он все еще не знал, какую дорогу изберет. Вернется ли на острова, к родным и близким, или станет владыкой далекой восточной страны — судьба предлагала ему сделать сложный жестокий выбор. Но в одном Габриэль был уверен: что бы он ни решил, куда бы он ни направился, Элизабет обязательно будет с ним рядом. Без нее ему не нужны ни Семь островов, ни Бессария, никакая иная земля.

Над океаном всходило солнце — предвестник нового дня, предвестник светлого будущего.

Эпилог

Справа от дороги… В полумраке среди деревьев…

Вначале была вспышка — желто-красная, густая и горячая. Потом, спустя миг — сокрушительный удар. Под грохот падающих деревьев, ржание лошадей и безумные крики горящих заживо бойцов.

Его выбило из седла, словно ударом тарана, и стукнуло о пологий склон слева от дороги, засыпая камнями, острыми щепками и комьями земли вперемежку с огнем. По спине резанула жгучая боль, на глаза на мгновение наползла серая пелена, в голове зазвенело, а из-под шлема на лоб полилась влага.

Он с трудом вытащил меч из ножен, не понимая, что происходит. Потряс головой, старясь прогнать шум. Поднялся, закачался, но устоял, опираясь на клинок, воткнутый в землю. Потом снял шлем, под которым взмокли волосы, провел по ним рукой и посмотрел на ладонь, где осталась кровь. Голова была разбита, от любого движения спина вспыхивала болью, на зубах скрипела земля. Прямо возле ног в предсмертной агонии дергала копытами лошадь; в трех шагах от нее с нечеловеческими воплями катался по земле боец, пытаясь сбить огонь; чуть дальше надрывался криком еще один, придавленный перевернутой повозкой.

— В бой! Защищать короля! — глухо пролетело над дорогой.

И он вдруг осознал, что он и есть король. И судорожно вздрогнул, оправляясь от шока. Мир стал звучать громче, хотя в голове все еще звенело. Или это звенели скрещенные в схватке клинки?.. Повсюду полыхало пламя. Из леса под боевые кличи мирклей летели огонь, молнии и стрелы, отбирая и отбирая людские жизни. Вокруг крики, вопли, стоны!

Рядом замертво рухнули двое бойцов его армии. Тогда он сжал меч обеими руками и резко повернулся, встречая врага. Одержимый жаждой крови миркль бросился на него, выставляя ладонь для магической атаки. А он, король, тараном ринулся вперед, вгоняя меч в обнаженную грудь. Миркль не успел выплюнуть подлые слова заклинания. Так и упал — с разинутым ртом, шевеля перед смертью своими мерзкими губами, через которые лилась кровь.

От усталости и боли он опустился на одно колено, продолжая опираться на меч и всматриваясь в предательский лес. По лезвию клинка ползли ручейки крови, впереди бешено извивалось пламя — казалось, горела сама земля; за спиной яростно шумела битва. Рядом уже собирались бойцы, окружая его живым кольцом: кто-то из его личной охраны, кто-то из войска.

Они помогли ему подняться. И когда он уже твердо стоял на ногах, из-за стены огня появился миркль в темных доспехах. Огромный бородатый воин не бежал, не орал, не пытался колдовать, а просто шел в сторону живого щита. И каждая из могучих ладоней противника сжимала по мечу. Миркль был один. Но он ничуть не страшился королевской охраны. Напротив, сам внушал страх — двигался грозно, уверенно, словно черный ледник в сторону ветхих рыбацких лодок.

— Щит мне! — потребовал он поддаваясь всеобщему страху. И покрепче сжал мокрую от крови рукоять меча.

Стражники выстроились полукругом, ощетинились копьями, источая страх, медленно двинулись в сторону бородатого одиночки, который будто только и ждал встречи с ними.

Взмах вражеской руки. Бросок. Блеск металла. Один из мирклевых мечей, словно крылья мельницы, закружился в воздухе, вышибая из строя копьеносца. Тот с воплем грохнулся, вцепившись слабеющими руками в клинок, торчащий у него из живота.

Бойцы с криками кинулись на противника. Один из четверых едва успел занести меч для атаки, как клинок миркля стальным окровавленным языком вылез у него из спины, другой — с перебитой шеей рухнул следом.

Враг легко ушел от выпадов оставшихся стражников. Метнулся назад, потом в сторону, разделяя соперников. Будто играючи, хитрым движением обезоружил одного из них и тут же сунул ему огромный кулачище в лицо; обезоруженный воин налетел на дерево и сполз по нему, лишившись чувств. Последнему бойцу удалось парировать удар грозного соперника, но следующая атака противника стала для него роковой. Меч горизонтально рассек воздух, легко срезая голову с шеи, словно бутон со стебля…

Только сейчас он понял, что оцепенел от страха. И подумал, что через мгновение умрет. Ноги его не слушались, ладони похолодели, сжимая что есть силы щит и меч.

Он закрутил головой, ища спасения. Но спасения не было. Вдоль дороги царил хаос. В лесном полумраке продолжало сверкать смертельное колдовство, повсюду звенела сталь и гибли воины. Надеяться можно было только на себя…

Тело содрогнулось, когда противник опустил сталь меча на его поднятый клинок. Чтобы отразить следующую атаку, пришлось подставить щит, который пугающе хрустнул под мощью чужого клинка.

Он начал пятиться. И мог только обороняться, не в силах ответить на град бесконечных ударов.

Новая атака. Снова треск щита. И неведомая до этого момента боль в левой руке! Он с воплем грохнулся возле телеги, теряя меч. Правая ладонь метнулась к левой руке, но…

— Король! Король!

В глазах начало темнеть, из последних сил он заполз под телегу и…

Очнулся в тронном зале, где было тихо и сумрачно. Стражники в серебристых доспехах у дверей и трона стояли недвижно и оттого походили на статуи; лампадки, закрепленные на массивных круглых колоннах, чуть подрагивали лепестками рыжего пламени, бросая скромные отблески на пол, на окна, на доспехи. Огонь проигрывал, отступал перед надвигающейся ночью, отдавая в ее власть огромное пространство тронного зала.

Он сидел на троне, сутулясь и поникнув головой, словно не в силах выпрямиться под тяжестью собственной короны. Его правая ладонь лежала на культе левой руки, а пальцы медленно и осторожно щупали пустой рукав бордового платья, словно в нем еще была плоть и кровь. Проклятая призрачная боль по-прежнему преследовала его, несмотря на то, что с того момента, как ему отрубили руку, минуло двадцать лет. Иногда боль возникала без причины, но чаще всего предрекала беду, как это было перед кончиной королевы.

Свой дар он предпочитал хранить в тайне: ведь способность предвидеть считалась уделом мирклей, один из которых и нанес королю это страшное увечье. Двадцать лет назад… Как знать, возможно, именно из-за того, что меч, отсекший руку по локоть, принадлежал мирклю, культя теперь могла предвидеть, предчувствовать будущее. Подлый миркль не только лишил его руки, но и обрек на вечную боль, наложив одно из своих проклятий. Невзирая на срок, он до сих пор помнил того миркля. Время от времени тот являлся ему в кошмарах. Выпрыгивал из бушующего пламени, вскидывая огромный меч, чтобы вновь отсечь руку… Как двадцать лет назад.

Он вздохнул, окинув взглядом тронный зал: темно-желтые пятна света подрагивали в густеющем сумраке; стража стояла на местах. Не было никаких причин, чтобы тревожиться. Но проклятая культя продолжала упорно ныть. И никто, ни один лекарь во всем Грэйтлэнде не смог избавить его от боли — призрачной боли.

Но почему она появилась сейчас, он не понимал. Все враги, о которых он знал, давно кормили червей, союзники побоялись бы косо посмотреть в его сторону. А трон стерегли лучшие фитийские воины, способные расправиться даже с искусными убийцами вроде шэн-линов, чей род он недавно окончательно истребил, вычеркнув из истории Андрии. Теперь их лес принадлежал ему. И он мог сделать с ним что угодно: срубить, сжечь или… запустить в него сверов.

Король опять вздохнул, не понимая тревоги. Быть может, это просто старость? Он снова сомкнул веки, погружаясь в прошлое. Когда-то он был молод, имел обе руки и не волновался по каждому пустяку, а на предчувствия просто плевал, как на Шму.

Осколки прошлого блестели и звенели во мраке разума, пробуждая воспоминания. Воспоминания, которые он предпочел бы выжечь из собственной головы. Но… Но надо отдать должное Аладару, это была прекрасно спланированная атака. Она задержала наступление на Мирацилл. Позволила выиграть еще немного времени для спасения мирклей, живших вдоль Крабового берега. Аладару хватило лишь двух небольших отрядов, чтобы посеять панику среди вражеского войска. Дорога была узкой, по обеим сторонам высился густой лес, и войско растянулось. Идеальное место для засады…

Он вздрогнул от топота и громыхания доспехов, открывая глаза. От дверей к нему мчался молодой светловолосый стражник.

— Король… там… Смерч… принес… Райвина… — произнес запыхавшийся стражник.

Он вскочил с трона, чувствуя, что сердце сейчас выпрыгнет из груди:

— Жив?

— Да… Во дворе…

Он не помнил, как пересек зал, как спустился по лестницам, как оказался во дворе. Все было словно в тумане.

Принц Райвин лежал возле фонтана на плаще стражника, который держал над ним факел. Придворные лекари в черных платьях, словно вороны, кружили над молодым принцем: кто-то осматривал раны, кто-то смазывал их. Спирфлам сидел неподалеку, не сводя с принца взгляда.

Король растолкал лекарей и опустился на колени рядом с сыном, с болью глядя на его искалеченное тело. На изуродованное, распухшее лицо, на рваные раны на голове и груди, на кровь, запекшуюся на губах, на неестественно выгнутую руку. За страшным покрывалом ран прежнего принца было не узнать; Райвин, казалось, даже не дышал — от пылающего костра жизни остались лишь тлеющие угли.

Он поднял мокрые от слез глаза на лекарей. И все они молча отвели взгляды. Никто не хотел сообщать королю, что его сыну уже не помочь. Он и сам это прекрасно видел. Простые лекари здесь действительно были бессильны. Для спасения требовалась иная сила, и выход оставался только один: нести Райвина в дворцовые подвалы — туда, к темному узнику. Даркль должен вновь разжечь пламя жизни молодого принца, какую бы цену ни пришлось заплатить.

Продолжить чтение