Читать онлайн Жозефина и Наполеон. Император «под каблуком» Императрицы бесплатно

ДАМСКИЕ ХЛОПОТЫ

– Меня вполне можно приглашать на танец «Bal de la Victime», как родственницу гильотированного, – почти горько усмехнулась невысокого роста, очаровательная и очень живая, несмотря на свои отнюдь не юные годы, креолка.

– Не забудь сделать соответствующую прическу «à la guillotine». У меня, кстати, есть красная ленточка, – поддержала Жозефину де Богарне ее подруга Тереза Тальен.

– Так? – Жозефина подняла волосы с шеи наверх, открывая ее для обозрения.

– Да, и ленточку на шею, словно шрам от удара гильотиной.

– Фу, гадость! – Жозефина отпустила волосы и вздохнула, видно вспомнив, какими те были раньше.

Обе дамы, когда в тюрьме ожидали суда во время Революции – Тереза за то, что просила о помиловании осужденных, что само по себе считалось преступлением, а Жозефина, потому что была бывшей женой слишком рьяного деятеля Революции Богарне, понимая, что их живьем не выпустят, обрезали свои роскошные волосы, чтобы не позволить сделать это палачу. Так что совет поднять волосы наверх и повязать на шею красную ленточку как имитацию следа от гильотины, которой удалось избежать чудом, был черным юмором.

Но дамы старались не унывать, хотя обеим во время бурных событий досталось.

– Жозефина, давай сходим к Ленорман, может, она нам что-нибудь посоветует?

Марию Ленорман, самую знаменитую парижскую гадалку, побаивались все, говорили, что она никогда не ошибалась, но очень часто пророчествовала то, чего слышать вовсе не хотелось.

Тереза уже однажды была у Ленорман, еще при жизни королевы Марии-Антуанетты, которой та нагадала гильотину. Времена были сложные, но не до такой же степени, чтобы говорить королеве, что ее казнят! Все сбылось.

– А тебе она что нагадала?

Тальен рассмеялась:

– Мне она нагадала, что через одиннадцать лет в моем салоне будут узурпатор власти с супругой!

– Но это же замечательно! Короли с королевами куда попало не ходят, значит, у тебя будет достойный салон!

– Вот я и хочу узнать, куда мне направить стопы и к кому лечь в постель, чтобы салон был соответствующий. И в какое королевство отправиться, потому что в Республике короли по салонам не ходят.

Эти предположения были тем более смешны, что на улицах Парижа продолжалась революция, всех называли гражданами и о королях можно говорить только шепотом или ругательно. А уж мечтать об их присутствии в салоне вообще не полагалось.

Но до сих пор Мария Ленорман не ошибалась.

Заметив колебания подруги, Тереза Тальен рассмеялась:

– Боишься?

– Нет!

– Тогда пойдем. Вдруг она и тебе скажет, что тебя ждет корона.

– Только бы не гильотина или тюрьма. Едва сумели оттуда выбраться…

Салон мадам Ленорман, как всегда, полон. В приемной ждали своей очереди несколько дам и офицеров, но Тереза не собиралась высиживать в очереди, вот еще! Махнув рукой служанке, она прошла сразу в приемную. Никто возражать не стал, решили, что Ленорман сама назначила дамам встречу. В приемной их все равно остановили: у Ленорман шел сеанс. Присев на стулья, подруги огляделись. Ничего особенного, а ведь эту гадалку называли Черной Марией и страшно боялись.

Необычной Мария была с самого рождения, она появилась на свет с длинными черными волосами и полным ртом отменных зубов! Будь это не в семье Ленорман, родители, пожалуй, что-нибудь сотворили бы с малышкой, но ребенок поздний и очень желанный, отец твердил, что готов был принять дочь даже с рогами, а не только с зубами.

С детства Марию сторонились сверстники, потому что она была хрома и кривобока. Но еще больше потому, что умела видеть сквозь стены и в темноте и предрекала всякие страшные события. Стоило бедняжке просто открыть рот, как вокруг оказывалось пусто, никто не решался оставаться рядом, чтобы не услышать что-то дурное про себя. А зря, потому что многого можно было избежать, если бы прислушивались. Но люди так устроены, что предпочитают борьбе с судьбой побег и попадают в ее сети.

Дети сторонились девочки, а она увлеклась картами и гаданиями, то и дело убегая в стоявший неподалеку табор к старой цыганке. Могло ли это нравиться родителям и соседям? Когда стало понятно, что жизнь дома добром не закончится, родители отдали Марию в монастырский приют.

Но и там продолжались странности. Девочка вдруг объявила настоятельнице, что та скоро покинет монастырь.

– Умру?!

– Нет, нет! Свадьба.

Это была откровенная глупость, потому Марию подняли на смех.

Но прошло не так много времени, у ворот остановилась роскошная карета и… настоятельница покинула обитель, чтобы вернуться в мирскую жизнь и выйти замуж. С тех пор к пророчествам девочки стали прислушиваться.

Но жить в монастыре Мария долго не могла, это могло плохо закончиться и для нее, и для самой обители, все же не дело монахини пророчествовать, да еще так!

Мария поселилась в Париже в мануфактурной лавке и попыталась зарабатывать с иголкой в руках, но очень быстро слава о том, что девушка предсказывает судьбу, вынудила оставить занятия вышивкой. Мария Ленорман была хрома и кривобока, никаких других странностей во внешности не имелось, но как же ее все боялись! Боялись словно вестника смерти… И все же приходили, чтобы узнать судьбу.

Там, в мануфактурной лавке, Тереза, тогда еще Кабаррюс, показала свою ладонь гадалке и получила обещание принять в своем доме узурпатора власти с супругой. Позже Марию привозили для беседы к королеве Марии-Антуанетте, которой Ленорман предсказала гильотину с точностью до месяца…

Кто только не перебывал у нее в салоне! Даже руководители революционной Франции не погнушались получить свою порцию обещаний.

Максимилиан Робеспьер, Жан-Поль Марат и Луи-Антуан Сен-Жюст поинтересовались, как долго будут править Францией. Раскинув карты, Мария Ленорман некоторое время молчала. Когда начала говорить, голос ее был глух.

– Всех троих ждет насильственная смерть. Вы, – ее палец ткнул в Марата, – умрете первым. Вы двое – через год.

– Что?!

– Как?!

Могли ли поверить всесильные вожди революции, что их могут казнить?!

– Вас зарежут, а вам отрубят головы.

Поверил только Марат, но и он ничего не смог поделать, его действительно зарезала фанатичка, прямо в ванне… Через год Робеспьер и Сен-Жюст были обвинены в государственной измене и казнены на гильотине.

Эта казнь выпустила из тюрем многих, в том числе двух дам, ныне сидевших в приемной в ожидании, когда же Мария Ленорман скажет что-то и им.

Вообще, Ленорман очень много что и кому предсказала в своей жизни, и, похоже, ни разу не ошиблась. Позже она предсказала поражение Наполеону, когда тот был в расцвете славы, Наполеон проиграл войну в России, хотя такого, казалось, и быть не могло. Предсказала Оноре де Бальзаку смерть после женитьбы на иностранке. Тот действительно умер через несколько месяцев после женитьбы на Эвелине Ганской, причем супруга в смерти мужа не виновата.

Предсказала смерть через повешение Сергею Муравьеву-Апостолу и Павлу Пестелю, тогда еще будущим декабристам. Муравьев-Апостол рассмеялся:

– В России не вешают дворян, мадам, их расстреливают.

– Для вас сделают исключение.

Это действительно было исключение – декабристов повесили, причем, даже когда оборвались гнилые веревки (а может, нарочно подсунутые некачественные?), вопреки всем обычаям оставлять жизнь тем, чья казнь не удалась с первой попытки, принесли новые веревки и казнь повторили.

Побывал у гадалки и Пушкин (несколько лет изгнанная за пророчества из Франции гадалка жила в Петербурге). Мария Ленорман нагадала совсем юному поэту смерть на 37-м году жизни от белой лошади или белой головы. Дантес был блондином…

Когда ее саму спросили, не боится ли говорить страшные вещи страшным людям, Мария усмехнулась:

– Мне еще не скоро…

Она точно знала день своей смерти и действительно была задушена в своей постели в этот день. Но Судный день для Ленорман пришел еще не скоро…

Не стоит думать, что она предрекала только гибель или неприятности, просто такие предсказания лучше запоминаются. Она сказала Бернадотту, мужу младшей сестры Наполеона Каролины, что видит на его голове корону. Предсказание немыслимое, потому что уж Бернадотту стать королем не грозило никак. Но прошло время, и он действительно оказался усыновлен бездетным королем Швеции…

Вот к этой женщине и пришли подруги, надеясь услышать хоть что-то хорошее для себя в будущем.

Из кабинета вышла заплаканная женщина. У Жозефины оборвалось сердце, может, спокойней не ходить и жить в неведении? Разве не лучше было, когда, не зная своего будущего, бросилась заступаться за мужа?

Но Тереза уже тянула ее за руку:

– Пойдем, пойдем! Если скажет что-то страшное, просто не поверим.

Жозефина подумала, что судьбу недоверие к гадалке не изменит, и, глубоко вздохнув, перешагнула порог кабинета.

Мария Ленорман невысокого роста, одно плечо явно выше другого, но она сидела, а потому это было не слишком заметно. Гадалка только подняла на них глаза и жестом подозвала к себе сначала Терезу. Та, улыбаясь, подошла, Жозефина, с трудом сдерживаясь, чтобы не удрать, осталась стоять у двери.

– Садитесь в кресло, – сделала ей знак Ленорман. – С вами потом.

Она говорила тихо и спокойно, но не подчиниться невозможно.

– Дайте вашу руку.

Тереза послушно протянула ладонь. Несколько мгновений Ленорман разглядывала ее, а потом усмехнулась:

– Я вам уже предсказывала, что в вашем салоне будет происходить. Больше ничего добавить не могу. Много детей… обычное замужество…

Когда пришел черед Жозефины, Ленорман жестом приказала Терезе выйти и подвинула чашу с чистой водой.

– Дайте руку. Что вы так боитесь?

Иголка уколола палец, капля крови капнула в воду, растекаясь по ней причудливыми узорами. Гадалка просто впилась взглядом в эти разводы.

Жозефина не могла отвести глаз, ей показалось, что в узоре явно появились… лилии.

– На вашей голове корона. Корона Франции.

Только Жозефина успела подумать, что это бред, ведь она еще не забыла революционных казней и тюрьмы, как Ленорман сокрушенно покачала головой:

– Но вас предаст человек, который будет страстно любить вас и вы будете любить его…

Жест Ленорман повелел уходить. Разочарованная гаданием Жозефина отправилась к двери: даже самые сильные гадалки ошибаются, какая корона?! Она радовалась только одному – что не услышала о гибели собственной или детей. Но уже у двери вдруг тихонько спросила:

– А кто этот человек?

Ленорман что-то пробурчала, женщине показалось «Бонапарт», но она не была уверена и постаралась выбросить гадание из головы.

Глупости! Лилии… корона… нет чтобы сказать, что скоро удачно выйдет замуж или что найдет любовника побогаче!

Жозефина так задумалась о том, где искать богатого любовника, что не заметила двух офицеров, вошедших к гадалке следом за ними. Да и было бы что замечать, оба откровенно бедны, видно, недавно выбились из обнищавших дворян или мещан в пусть маленькие, но начальники.

Тереза тоже даже глазом не повела на этих двоих. А чего на них смотреть, если мундиры потертые, сапоги почти драные, такие ни Жозефину, ни Терезу не интересовали.

Ленорман, увидев вошедших офицеров, изумленно протянула:

– Как вы все вдруг сразу…

– Нам войти по очереди?

– Вы подойдите, – палец Ленорман указал на невысокого, худого и бледного полковника, длинные волосы которого заставляли подумать о необходимости посетить парикмахера, а потрепанный мундир – портного. Но, судя по всему, денег у революционного офицера ни на того, ни на другого не было.

Тем удивительнее были слова, которые он услышал.

– Только что отсюда вышла ваша будущая жена…

Если честно, то молодого полковника Бонапарта куда меньше интересовала женитьба, чем предсказание успешной карьеры. Совсем недавно он спорил с сослуживцем де Мази, который сейчас, посмеиваясь, стоял у двери в ожидании своей очереди, доказывая, что любовь ничто и женитьба может подождать до старости. Прежде всего нужно выбиться в люди, чтобы была возможность содержать себя и семью. А еще важнее воинские успехи, он настоящий офицер и готов собственной саблей добиться в жизни многого, своим мужеством, своим талантом пробиться к высотам командования, ведь стал же он в таком молодом возрасте полковником безо всякой поддержки, станет и генералом или вообще маршалом!

Он спросил или гадалка сама прочла вопрос в напряженном взгляде? Ленорман поняла, что стоявшего перед ней полковника в потрепанном мундире мало волнует будущая женитьба, снова усмехнулась:

– Не только генералом или маршалом, на вашей голове тоже корона.

Ему бы спросить, почему тоже, но офицер поинтересовался:

– Какая?

– Франции…

Вот теперь Бонапарт перевел дух. Глупость! Гадалка просто наговаривает что ни попадя, а люди потом выбирают то, что сбывается. Коротко кивнув, молодой полковник вышел прочь. Ленорман чуть улыбнулась, заметив его приятелю:

– Когда я пророчествую чью-то гибель, не верят, но хотя бы слушают и запоминают. А говорю про корону, отмахиваются. Он будет императором…

Не поверили и вышедшие дамы, во всяком случае, Жозефина. Корона ее интересовала куда меньше, чем отсутствие денег. Двое детей и больше ничего, какие короны?!

Правда, они еще немного посмеялись, делая на все лады реверансы и стараясь при этом, чтобы никто не заметил, потому что обращение «Ваше величество» могло снова привести в сырые казематы тюрьмы Ле-Карм, чего совершенно не хотелось.

А сама Ленорман, глядя вслед вышедшему офицеру, чуть улыбнулась:

– Мы еще встретимся не раз, Ваше величество…

Это действительно выглядело странно, потому что обращаться к захудалому полковнику, пусть и молодому, с горящими глазами, «Ваше величество», да еще и во времена расцвета Республики – нелепо. Но только не для Ленорман.

И все же гадалка не ошиблась, потому что перед ней только что стоял Наполеон Бонапарт, который после этого достаточно быстро сделал карьеру от полунищего полковника до первого консула Республики, а потом был коронован, став императором Франции. А перед ним пророчествовать и впрямь пришлось его будущей супруге Жозефине де Богарне.

Занятые своими мыслями и проблемами, эти люди не обратили внимания друг на друга, Жозефине был ни к чему бедный, бледный молодой полковник, а его, озабоченного военной карьерой, вовсе не заинтересовала пусть и приятная, но старше его самого женщина. Их время встречи и любви еще не пришло, судьба еще не была готова к настоящему взлету Наполеона и к большой любви тоже.

Но гадания гаданиями, а думать, где взять деньги на жизнь, необходимо. Терезе проще, она вообще была из несколько иной среды, чем Жозефина. Тереза, урожденная Кабаррюс, совсем юной выдана замуж за престарелого маркиза Фонтене, благодаря чему даже оказалась при дворе. Но надежды красавицы стать королевской фавориткой быстро рухнули, король Людовик XVI мало интересовался не только своей супругой Марией-Антуанеттой, но и всеми остальными женщинами. Просто затевать интриги не столь занятно, и Тереза быстро заскучала.

Но тут грянула революция. Фонтене поспешил унести ноги, справедливо не желая быть обобранным или вообще казненным. В какой-то момент Тереза дала себя уговорить покинуть Париж и очутилась вместе с супругом в Бордо, где Фонтене быстро исчез, прихватив с собой все драгоценности. Даже такой красивой молодой женщине, какой была Тереза, нужно на что-то жить, она не могла питаться нектаром с цветков, пить росу и ночевать под кустом.

Ни денег, ни родных, никого, кто мог бы помочь. Но Тереза не из тех, кто опускает руки даже в критической ситуации, она написала письмо в Конвент, отказываясь от мужа и своего титула маркизы и призывая поручить ей возглавить свободных женщин Франции. Отказ от супруга приняли, возврат к девичьей фамилии Кабаррюс тоже, а вот с революционными женщинами у Конвента итак был явный перебор. К тому же свободные гражданки едва ли согласились бы быть возглавленными бывшей маркизой, привыкшей к роскоши и ничегонеделанью. Это предложение оставлено без внимания.

Остатки денег у несостоявшейся предводительницы прекрасных революционерок заканчивались, когда в Бордо приехал с революционным надзором Жан-Ломбер Тальен. Сначала просто чтобы выжить, а потом и осознав, что на близости к нему можно неплохо заработать, Тереза стала гражданской супругой Тальена. Она успела помочь очень многим избежать гильотины, которую доставил в Бордо Тальен. Конечно, счастливые родственники были весьма благодарны, а если учесть, что в Бордо собрались далеко не бедные беглецы от революции, деньги в кошелек бывшей маркизы, а ныне гражданки Кабаррюс текли рекой.

Если Тереза надеялась, что все останется от Парижа в тайне, то была слишком наивной, скорее она просто ни о чем не думала, живя одним днем. А зря, потому что революционные доносчики нашлись и в Бордо тоже.

Сначала в Париж вызвали самого Жана-Ломбера, следом за ним и его добровольную помощницу Кабаррюс. Но если Тальена, допросив, все же оставили на свободе (Робеспьер, ненавидевший женщин, особенно женщин, блиставших на балах и в салонах, решил, что это бывшая маркиза сбила с пути праведного, то есть революционного, не слишком стойкого Тальена), то Терезу посадили в тюрьму Ле-Карм на улице Вожирар, спешно оборудованную, вернее, не оборудованную никак вообще, в бывшем монастыре кармелиток.

Жозефина Богарне сидела там же просто за то, что была бывшей женой (они развелись раньше) Александра Богарне, обвиненного в предательстве революции и казненного. Сама Жозефина попала в тюрьму, пытаясь заступиться за бывшего супруга, что само по себе уже считалось преступлением. На свое счастье, виконтесса Богарне успела спрятать у друзей своих детей – Эжена и Гортензию, которых иначе ждало «революционное» перевоспитание, то есть обучение мальчика на столяра, а девочки на швею. В обучении не было ничего дурного, но, даже выйдя из тюрьмы, родители обычно не находили своих детей.

Однако выйти подругам не грозило, Ле-Карм покидали не так часто, и все больше в нежелательном направлении революционного суда…

К чести Тальена, надо сказать, что он не оставил свою возлюбленную в беде, напротив, рискуя собственной жизнью, делал все, чтобы вытащить ее из Ле-Карма.

Спасло обеих женщин, как и многих других заключенных, то, что в Конвенте давно имелись недовольные Робеспьером, чего он предпочитал не замечать. Не находилось только решительного человека, чтобы начать, никто не желал рисковать собственной головой, потому что хоть палач гильотины Сансон и был занят настолько, что работал сверхурочно, жалуясь на перегрузку, но с обязанностями справлялся успешно, да и очередь на казнь неудачнику с удовольствием уступили бы.

Однажды вечером Тальен получил от своей несчастной Терезы вот такую записку:

«Только что от меня ушел полицейский комиссар. Он пришел известить, что завтра я должна буду предстать перед революционным трибуналом, то есть пойти на эшафот. Это мало походит на тот сон, который мне приснился сегодня ночью: Робеспьер будто бы перестал существовать, и двери тюрьмы открылись. Но благодаря исключительной трусости французов во Франции скоро не будет человека, способного осуществить мой сон».

Это решило все! На следующий день трибунал состоялся с совсем другими действующими лицами, в качестве обвиняемого присутствовали Робеспьер и Сен-Жюст в том числе. Зря они не поверили Ленорман, гадалка оказалась права. На сей раз палач опустил нож гильотины на шеи вчерашних правителей Франции! Сон Терезы сбылся, двери тюрем открылись, а по Парижу быстро разнеслось известие, что это она вдохновила мужественных людей на новый переворот.

Тереза Кабаррюс получила прозвище «богородица Термидора».

В числе прочих на свободу вышла и Жозефина. В момент, когда в коридоре возле ее камеры голос надсмотрщика прокричал: «Вдова Богарне, вы свободны!», она рухнула в обморок. Просто только пару дней назад ее должны были перевести в какую-то более строгую тюрьму, откуда вообще не выходили, но Жозефину запиской предупредили, чтобы сказалась больной, пришлось разыграть горячку, перевод отложили. А теперь вот свобода…

После нескольких месяцев тюремного заключения безо всякой надежды остаться живой очень хотелось не просто вдохнуть воздух свободы, а вернуться к красивой и обеспеченной жизни.

Но если у Терезы, ставшей теперь Тальен, такая возможность была (Тальена, столь много сделавшего для переворота, обеспечили особнячком в Шайо), то у Жозефины – никакой. Выйдя из заключения, она оказалась вынуждена попросту снять небольшую квартирку, на которой пришлось принимать клиентов.

Становиться куртизанкой в ее возрасте и без средств очень трудно, все же вдове Богарне было под тридцать, возраст для женщины тех времен весьма взрослый. Она принялась подыскивать очень состоятельного покровителя, за спиной которого можно было бы прожить хотя бы несколько лет спокойно.

Таковой нашелся, очарованию креолки поддался Баррас – один из пяти директоров Директории, заменившей революционный Конвент, причем бессменный председатель всех пяти ее составов, то есть в те времена пусть и не единоличный, но правитель Франции. Проблемы обнаружились две. Во-первых, в бурлящем Париже было очень трудно удержаться на плаву долго, и завтра тот же Баррас мог стать никем, а значит, вести себя следовало столь осмотрительно, чтобы не попасть за ним еще в какую-нибудь тюрьму вроде Ле-Карма. Поэтому следовало «ловить момент» и жить, пока судьба снова не подбросила очередную проблему.

Во-вторых, совершенно неожиданной помехой для Жозефины стала вчерашняя приятельница по тюрьме Тереза Тальен. Она успела родить супругу-революционеру дочь, названную Термидорой, превратить свой салон в Шайо в блистательный политический клуб, как вдруг осознала, что влипает в очередную проблему.

Жан-Ломбер Тальен сделал свое дело и стал Баррасу не нужен. Только совсем наивные люди могли полагать, что именно Тальен был главной движущей силой свержения Робеспьера, в действительности фигурки на шахматной доске двигал Баррас, в результате получивший наибольшие выгоды после переворота. А супруг Терезы просто рисковал своей головой.

Но теперь он сделал свое дело и вполне мог исчезнуть. Над Тальеном стали сгущаться тучи; почувствовав это, Тереза решила, что снова расплачиваться за неосторожность мужа не желает, и попросту ушла от него в другой особняк, снятый… Баррасом! Нет, Тальена не казнили, его и еще нескольких слишком рьяных революционеров за их излишнюю активность после переворота отправили на «сухую гильотину» – в рудники Кайенна.

Его бывшая супруга осталась хоть и при некоторых средствах, но недостаточных для безбедного существования на долгие годы. Пришлось искать следующего революционного покровителя. Тереза долго не думала: почему бы не сменить неудачника Тальена на Барраса? То есть, стоило Жозефине «окучить» Барраса, чтобы насладиться хотя бы несколькими годами спокойной, обеспеченной жизни, в которой можно было позволить себе многое, как рядом появилась более молодая и более красивая соперница-подруга.

Ничего предпринять против Терезы Жозефина не могла. Между ними десять лет разницы, что совсем не в пользу Жозефины, к тому же вся прелесть Жозефины заключалась в умении просто очаровывать общением и голосом, а Тереза Тальен была по-настоящему красива. Стройная, прекрасно сложенная брюнетка с ослепительно-белой кожей и отменным румянцем, к тому же обладавшая знаниями куда большими, чем воспитанная в семье весьма невысокого достатка Жозефина, Тереза еще не забыла умения держать себя подобающе придворной даме, легко вела разговоры на любые темы, не всегда доступные подруге, умела блистать.

А еще она быстро стала законодательницей моды в Париже, это оказалось нетрудно с такой финансовой поддержкой и репутацией. Беспокоило ее только то, что и Баррас стал оплачивать счета не слишком охотно. Тереза вздыхала: перевелись мужчины, способные тратить на своих дам состояния! Вокруг остались одни скряги, подобные финансисту Уврару, который хоть и не против сменить Барраса в спальне красотки, но вовсе не намерен оплачивать все ее прихоти.

Тереза раздумывала, связываться ли с Увраром или попытаться найти еще кого-то, а пока успешно окучивала Барраса. Ее ничуть не смущало, что это любовник приятельницы, Жозефина слишком «в возрасте», чтобы составить настоящую конкуренцию. Салон прекрасной Терезы Тальен блистал, а счета все же отправлялись к директору Баррасу. Баррас серьезно подумывал о замене обеих любовниц на кого-нибудь менее разорительного, но пока не решался это сделать.

Обе женщины не сомневались, что первой отставка будет дана Жозефине, она старше и не так красива. Поэтому Жозефина торопилась подобрать себе кого-то уже не для содержания, а для замужества. Дети подрастали, да и сама она не молодела, пора оседать надежней, достаточно помоталась в революционное время.

АТАКА НА ГЕНЕРАЛА

Франция устала от собственной революции. Революционный террор под лозунгом «Жалеть людей – вредить народу!» помог выкосить множество лучших людей, приведя к власти безнравственных чудовищ вроде Барраса, воцарившегося в Люксембургском дворце. Народ Франции, своей кровью заплативший за то, чтобы буржуа владели поместьями вчерашних дворян, голодал. Людям хотелось одного: спокойствия. Народ выплеснул свою злость на короля и богатеев, но очень быстро выяснилось, что на их место пришли новые, даже более жадные, стремящиеся урвать свое и поскорее. Быстро прошло время революционеров-бессребреников, их сменили те, кто обожал купаться в золоте, в крайнем случае в позолоте.

Баррас предпочитал золото, в Люксембургском дворце его покои были обиты золочеными обоями. Казна Франции, хоть и была нищей благодаря загребущим рукам новых правителей, все же пока не истощилась до конца.

От щедрот Барраса перепадало и его любовницам – меньше уже изрядно надоевшей Жозефине де Богарне и побольше красотке Терезе Тальен, «богородице Термидора». Ну как можно не отсыпать золотишка той, что подняла на очередной переворот, если он привел к твоему собственному возвышению? Баррас пока оплачивал счета Терезы, но даже она понимала, что это только пока. Во-первых, ему уже надоели эти две красотки, во-вторых, сам Баррас сидит не вечно. Угадать бы только, кто следующий, чтобы вовремя переметнуться.

В тот день Баррас привел в салон Терезы Тальен Наполеона Бонапарта, только что ставшего генералом. Бонапарт был национальным героем, спасителем Франции и свободы просто потому, что… сумел расстрелять оппозицию, пожелавшую сменить Директорию на очередную власть. Баррас тогда сильно перепугался, а на защиту выставил Наполеона с его солдатами и несколькими орудиями. Двадцатишестилетний полковник приказал своим артиллеристам зарядить только первые два заряда боевыми, остальные были холостые. Но задумка Бонапарта сработала: увидев первую кровь и понюхав порох, толпа разбежалась, оставив на земле раненых и убитых.

Наполеона объявили спасителем революции (надо было бы Директории) и произвели в генералы. Денег от этого у него прибавилось немного, и главным все равно оставались его воинственный пыл и острая сабля. Чем еще мог похвастать корсиканец, у которого на шее сидела целая семья?

Всю жизнь Наполеон будет содержать эту семью, потому что в его родном Аяччо на Корсике никогда не забывали о матери и сестрах с братьями.

А тогда ему пришлось унизиться и попросить Терезу Тальен, чтобы помогла получить средства на новую форму, поскольку старая уже имела совершенно неприличный вид, не позволявший ему появляться в приличных салонах.

Тереза, видевшая, что Баррас покровительствует молодому полковнику, написала письмо интенданту, входившему в ее кружок, и Бонапарт получил средства на новый мундир и все остальное, хотя таковые выдавались только офицерам действующей армии. Тальен это ничего не стоило, как и самому интенданту: средства брались из казны.

Наполеон знал, что Терезе за помощь платят либо деньгами, которых у него заведомо не было, либо услугами другого порядка, но Тальен попросту отказалась становиться любовницей Бонапарта. Содержанке вовсе ни к чему был молодой нищий генерал со столь странной наружностью. Для выкачивания денег у нее были Баррас и финансист Уврар, а для собственного удовольствия молодые люди попривлекательней.

Пройдет меньше десяти лет, и Тереза Тальен будет умолять Наполеона, нет, не о любви, а хотя бы просто допустить ее ко двору. Император не позволит, видно, решив, что ему ни к чему иметь рядом постоянное напоминание о полуголодных днях начала своей карьеры.

Баррас посоветовал обратить внимание на молодого полковника, пусть и бедно одетого:

– Жозефина, в нем что-то есть, за ним будущее.

Креолка обиделась, такой совет больше смахивал на попытку отвязаться. Но возразить нечего, пришлось прислушаться…

Жозефине шел тридцать третий год – возраст для креолки весьма опасный, когда уроженки юга уже чувствуют приближение старости. Ее никогда нельзя было назвать даже хорошенькой, однако неправильные черты лица и отвратительные, почерневшие зубы (из-за чего Жозефине пришлось научиться приветливо улыбаться, не раскрывая губ) с лихвой компенсировались темно-голубыми глазами с длинными черными ресницами, нежной, словно у персика, кожей, роскошными шелковистыми каштановыми волосами, соблазнительной походкой и певучим с легкой хрипотцой голосом. Стоило зазвучать этому голосу, и окружающие забывали о почерневших зубах гражданки Богарне.

Добавьте к этому изумительную стройность Жозефины и ее грациозность, которые только подчеркивали полупрозрачные наряды, введенные в моду ими с Терезой, умение с шиком носить драгоценности и окружать себя красивыми вещами и цветами.

Разве могла такая женщина не вскружить голову Наполеону, в общении со светскими красавицами совершенно неопытному? И все же не вскружила, если бы сама не обратила на Бонапарта внимание.

Баррас уже несколько устал от этих двух любовниц – Терезы Тальен и Жозефины Богарне, содержать которых весьма накладно. Богарне так быстро делала долги, что могла разорить не только директора, но и всю Францию. То, что ей нужно уже не содержание, а замужество, понимала и сама Жозефина. Тридцать три года – возраст для женщины критический, еще немного, и придется выдавать замуж дочь Гортензию, которой двенадцать (сама Жозефина вышла за Александра Богарне в пятнадцать лет), пора искать не просто благодетеля, а мужа. Это молодая и красивая Тереза могла себе позволить просто рожать детей то от Барраса, то позже от Уврара, креолке Жозефине надо искать пристанище, желательно с деньгами или перспективой.

Денежных мешков, согласных взять вдову Богарне замуж, не находилось, и Баррас обратил ее внимание на молодого генерала Бонапарта. Наполеон стал генералом только что, уже сменил мундир и вымыл наконец свои волосы, вечно засыпавшие слоем перхоти воротник мундира. Конечно, он не был столь завидной партией даже для Жозефины, не нужно обладать секретными данными, чтобы понять, что у Наполеона попросту нет денег, но Богарне увидела в нем нечто такое, что подсказало креолке блестящее будущее нищего полковника. И все же Богарне предпочла сначала заручиться поддержкой любовника.

– Баррас, но где гарантия, что Бонапарт будет играть хоть какую-то роль, кроме той, что у него есть? Мундир, который ему сшили по просьбе Терезы, скоро придет в негодность, сапоги снова истреплются, и что тогда? Мне идти на панель, чтобы одеть собственного мужа?

Баррас усмехнулся:

– Жозефина, он будет генералом, а дальше уже не мое дело.

– Нет уж, дорогой мой, вы сделаете все, чтобы он занял столь высокое положение, какое только возможно ему обеспечить! Или вам от меня не отделаться.

Баррас несколько мгновений молчал, а потом вдруг расхохотался:

– Жозефина, Наполеон пока не обратил на вас ни малейшего внимания, он скорее обхаживает Терезу, а вы выторговываете для него должность. А вдруг он предпочтет другую?

Богарне улыбнулась своей очаровательной улыбкой, голос ее стал вкрадчивым:

– Вы меня плохо знаете, Баррас! Неужели я похожа на ту, что не сможет очаровать провинциала?

– Очаровать – это не все, его еще нужно женить, мадам. Предупреждаю: у Бонапарта по-итальянски большая и жадная семья, похоже, они тянут из полковника все, что у того есть.

– При мне перестанут.

Немного погодя Наполеон, очень кстати проявивший себя при подавлении восстания, названного бунтом, стал генералом. Он, не дрогнув, расстрелял толпу роялистов, и никто не знал, что реальными были только первые два выстрела, остальные холостыми. Хитрость удалась: увидев первых раненых и вдохнув запах крови, толпа в панике разбежалась, а Наполеон стал героем и получил звание генерала.

Жозефина фыркнула:

– Это его заслуга, а не ваша, Баррас!

– Моя заслуга в том, что я доверил Бонапарту командовать орудиями.

Богарне хотелось сказать, что сам Баррас при этом здорово перетрусил, потому что мог вместе со всеми оказаться в тюрьме и на эшафоте, не прояви Бонапарт решимость, но благоразумно промолчала: ни к чему ссориться со всесильным любовником, пусть уже и бывшим. К тому же генерал Бонапарт все равно зависел от Барраса.

Через пару дней в салоне Терезы Жозефина постаралась оказаться за столом рядом с Бонапартом. Несмотря на успех и повышение по службе, Наполеон оставался провинциалом, причем провинциалом бедным.

Это позже Бонапарт станет полным и важным, будет коротко стричься и постоянно держать правую руку за полой мундира, во времена начала своей генеральской карьеры он был двадцатишестилетним совершенно неухоженным молодым человеком, длинные растрепанные волосы которого засыпали перхотью воротник, а руки были красны и покрыты цыпками. Зато глаза горели вдохновением и ожиданием подарков судьбы, а также уверенностью в своих силах. Во взоре молодого генерала была решимость, не позволявшая думать, что это самоуверенность, Жозефина поняла, что он действительно чего-то стоит.

Богарне наговорила Бонапарту комплиментов, всячески расхваливая его военные успехи и решительность, чем привела молодого генерала в смущение и трепет. Он весь вечер не отходил от вдовы и просто ел ее взглядом.

Однако, как ни поощряла Жозефина смущавшегося героя, дальше дело не пошло, пришлось прибегать к действенным мерам.

– Евгений, подойди ко мне.

Мальчик послушно двинулся к матери. Некоторое время Жозефина разглядывала сына, словно что-то прикидывая, потом тихонько вздохнула и поинтересовалась:

– Ты любил своего отца?

Странный вопрос, потому что мальчик его попросту мало знал, но Евгений на всякий случай кивнул:

– Да, мама.

– Хорошо. Ты помнишь саблю отца, которую у нас забрали два дня назад?

Снова кивок.

– Ее нужно вернуть.

– Но как?

– Ты должен попросить об этом генерала Бонапарта.

Евгений растерялся:

– Но как я могу?.. Генерал, он… Меня не пустят к генералу…

– Я помогу тебе попасть к нему на прием. Твое дело попросить вернуть саблю отца, который тоже был генералом Республики и казнен по ложному обвинению. Впрочем, о том, как казнен, лучше не вспоминать. Просто скажешь, что отец тоже был генералом и погиб.

– Может, лучше сходить тебе, у тебя так хорошо получается? – почти с мольбой предложил мальчик.

– Разве не обязанность сына вернуть оружие отца? – Взгляд мадам Богарне стал весьма строгим. Евгений, покраснев, опустил голову.

Генералу Бонапарту доложили, что на прием просится мальчик, сын погибшего генерала.

Наполеон удивленно вскинул глаза на офицера:

– Пусть войдет.

Красивый мальчик, переступивший порог кабинета, явно кого-то напоминал, но Наполеон никак не мог вспомнить, кого именно, понимая, что, вероятно, этим человеком должен быть отец неожиданного визитера.

То краснея, то бледнея от волнения, мальчик объяснил, что просит вернуть саблю погибшего отца, так как очень ею дорожит и сын должен беречь отцовское оружие.

– Я клянусь не обращать это оружие против Республики!

– Кто твой отец?

– Александр Богарне.

– Ты сын гражданки Жозефины Богарне? – наконец сообразил Бонапарт.

Евгений был удивлен, что генерал вспомнил не отца, а мать, но кивнул:

– Да, моя мама Жозефина Богарне.

Наполеону очень понравилось это простое «мама». Он приказал принести оружие Александра Богарне, а пока приказ выполняли, принялся расспрашивать мальчика о семье. Евгений рассказал, что они живут на улице Шантерен, что у него есть сестра Гортензия, что его мама очень красива и много натерпелась, даже оказалась в тюрьме.

– Почему?

Конечно, Наполеон прекрасно понимал, что в тюрьме еще совсем недавно мог оказаться кто угодно, он спросил скорее, чтобы поддержать с Евгением разговор, а еще хотелось побольше узнать о так понравившейся ему женщине. Гражданку Жозефину Богарне он уже видел в салоне Терезы Тальен, куда молодого генерала водил с собой всесильный Баррас, возглавлявший Директорию, то есть попросту правивший Францией.

Жозефина была не юной девушкой, конечно, вон какой сын, но выглядела прекрасно, к тому же Наполеона больше привлекали женщины старше его самого, это позже он будет предпочитать тех, кто моложе.

– Мама пыталась заступиться за отца.

– Они дружно жили?

– О, нет! Отец вообще не жил с нами давно, а потом они и вовсе разошлись. Но маму все равно арестовали.

Возможно, мальчик и рассказал бы всю историю семьи, но в это время принесли саблю, а адъютант сообщил, что генерала с документами ждет господин Баррас.

Возвращая сыну отцовское оружие, Бонапарт напутствовал его, чтобы никогда не обращал его против Франции. Евгений со слезами на глазах твердо обещал.

Разве могли они тогда подумать, что станут друг дружке родственниками, что это будущий император Франции давал наказ будущему вице-королю Италии, что Евгений (Эжен Богарне), пожалуй, единственный из родственников, кто не доставит Наполеону проблем, а его сестра Гортензия, выйдя замуж за младшего брата самого Бонапарта, будет матерью Наполеона III.

Едва ли такие видения мелькнули перед мысленным взором молодого генерала. Отдав саблю отца сыну, он занялся своими делами, которые не терпели отлагательства. Но из головы не выходили красивый белокурый мальчик (Евгений был похож на отца) и его мать – очаровательная креолка Жозефина Богарне. Хорошо бы встретить ее еще раз в салоне у мадам Тальен – тьфу ты! Наполеон мысленно обругал себя, гражданки Тальен. Хотя называть гражданками этих изнеженных, утонченных дам, одетых в полупрозрачные наряды и словно изнемогавших от собственной красоты, как-то не получалось даже мысленно. Гражданки – это там, на улицах, те, кто ходит в грубой одежде, чьи руки красны от холодной воды, а на лицах выражение злобной озабоченности…

С трудом заставив себя перестать думать о гражданках в салоне Тальен, Наполеон занялся бумагами, которые нужны Баррасу. Генералам тоже иногда приходилось заниматься бумажной волокитой. Он быстро проглядывал подаваемые адъютантом листы, ставил подпись или отбрасывал в сторону:

– Потом посмотрю.

И все же одна мысль пробилась сквозь бумажный поток: а его собственные сестры, гражданки или дамы? Со вздохом пришлось констатировать, что скорее первое. Где-то глубоко билась еще одна мысль: увидеть мать этого мальчика…

Евгений вышел на улицу и закрутил головой, разыскивая глазами мать. Жозефина замахала ему рукой из экипажа.

– Ну, что?

– Вот.

– Так просто и отдали? Ты самого генерала Бонапарта видел?

– Да, он даже беседовал со мной.

– О чем?

Будь мальчик постарше, он уловил бы слишком явный интерес матери к этому визиту и особенно к сообщению о беседе с генералом.

– Он расспрашивал о семье.

– Что ты ему рассказал?

Пришлось вспоминать, хотя от волнения Евгений не мог припомнить, что именно говорил.

– Ты поблагодарил генерала?

– Я обещал не использовать оружие против Франции.

В голосе звучала законная гордость, казалось, мать должна похвалить за столь патриотичные слова, а она почему-то фыркнула:

– Ладно, я сама поблагодарю.

На следующий день генерал принимал уже саму гражданку Богарне, которая явилась почти со слезами на глазах благодарить за чуткое отношение к своему сыну. Шаль гражданки была трехцветной, как у истинной патриотки, но генерал этого, кажется, не заметил.

И снова все испортили дела, правда, Жозефина успела сообщить свой адрес и сказать, что столь благожелательно отнесшемуся к ее сыну человеку и доблестному генералу там всегда будут рады.

– Вы не представляете, с каким восторгом вас слушал бы Евгений!

Наполеон обещал непременно навестить.

Через два дня он уже входил в дом на улице Шантерен.

Хорошенький особняк, который Жозефина Богарне снимала за 4000 франков в год у Жюли Каро, разведенной жены актера Тальма, был отделан ею заново и превращен в уютнейшее гнездышко. Салон вдовы Богарне посещали многие известные люди Парижа. Конечно, у нее не было таких возможностей, как у ее подруги Терезы Тальен, но Бонапарту, не слишком избалованному видом аристократических хозяек роскошных особняков, и салоны Тальен и Богарне казались верхом совершенства.

А еще вернее – он ничего не замечал, так как сама хозяйка давно произвела на него сильное впечатление.

Наполеону, живущему в скромной квартирке, дом виконтессы Богарне показался шикарным. Небольшое крыльцо, скорее просто ступеньки, вело в вытянутую прихожую, украшенную зеркалами. Справа дверь в будуар, слева – в небольшую рабочую комнату, где на столе лежала открытая книга, на бюро писчий набор, а в кресле, словно только что оставленная хозяйкой, вышивка. Откуда Наполеону знать, что книга открыта на этой странице уже пару месяцев, вышивка успела основательно запылиться, а прибором пользуются только для записочек любовникам.

В конце коридора – дверь, ведущая в главный салон, у которого имелись боковые выходы в сад. Наполеон отметил, что лестница из коридора ведет еще наверх, видно, на втором этаже приватные покои. Мелькнула мысль, попадет ли он когда-нибудь туда, но генерал ее безжалостно прогнал. Однако мысли создания упорные, они имеют привычку возвращаться непрошено, потому и эта настырно мелькала снова и снова.

Он не замечал ни недостатков в обстановке, ни откровенной потертости некоторых вещей в салоне, ни местами облупившейся позолоты, которую тщательно скрывали, ни того, что обилием цветом старались отвлечь внимание от ветхости некоторых предметов обстановки. Это дамы легко могли сообразить, что большая шаль не зря всегда брошена в кресло, у которого слишком затертая обивка, что роскошный букет роз не зря стоит на столике именно в этом месте, поверхность столика основательно поцарапана, а денег на новый или реставрацию старого у хозяйки просто нет.

Откуда он мог знать, что этот мишурный блеск скрывает откровенную нищету, что у хозяйки элегантной гостиной весь запас белья составляет шесть скатертей и столько же салфеток, потому их тщательно стирают и утюжат всякий раз, как пользуются, а если дома нет гостей, то салфетки остаются лежать нетронутыми. Что в будни посуда у вдовы Богарне глиняная, как у всех простолюдинок. Что у этой роскошной дамы всего шесть сорочек… Наполеону все равно, он видел блеск роскоши, для себя недоступной, но и это уходило на задний план перед самой хозяйкой.

Жозефина очаровала его совершенно, время, проведенное в ее довольно убогом салоне, показалось Бонапарту волшебным мгновением. Он беседовал с Жозефиной и ее сыном, что-то рассказывал о себе, стараясь не упоминать о проблемах, обещал, что его сабля обязательно добудет ему славу и власть. Эжен смотрел на гостя восхищенными глазами, а хозяйка ласково улыбалась, не разжимая губ.

Покидал гостеприимный дом генерал совершенно очарованным. Он вежливо отказался от обеда, который ему так же вежливо предложили, чем основательно облегчил жизнь Жозефине, потому что никакого обеда не было, она сама ломала голову, к кому бы отправиться подкрепиться.

На прощание Жозефина напомнила, что часто бывает в салоне гражданки Тальен, а потому надеется увидеть генерала там, но всегда будет рада принять его и в своем доме тоже. При этом виконтесса осторожно дала понять, что следует заранее предупреждать о визите, потому что ее может не оказаться дома. Генерал все понял, обещал непременно быть у Терезы и обязательно уведомить, перед тем как нанесет визит в следующий раз.

Побывав на улице Шантерен, генерал приободрился, принимали его ласково, очаровывать Жозефина всегда умела, Наполеон просто ел ее взглядом. Двенадцатилетней дочери виконтессы Бонапарт не понравился сразу. Гортензия справедливо поняла, что генерал намерен жениться на матери, и очень боялась, что та вообще забудет про них с братом. Гортензия была права, именно так и произошло, хотя Наполеон приложил массу усилий, чтобы подружиться с девочкой, и позже даже женил на падчерице своего брата Луи (брак был очень несчастливым).

Евгений же (Эжен) принял генерала с восторгом, он мечтал о военной службе, и видеть в доме героя, не испугавшегося толпы, того, кого называли спасителем Отечества, для Эжена было счастьем. Они по-настоящему подружились, и Эжен оказался, пожалуй, единственным, кто в страшный период всеобщего предательства во время падения, а потом нового подъема Наполеона сумел остаться незапятнанным.

В доме нашелся всего один его обитатель, который вообще не пожелал принимать Наполеона спокойно, им был Фортюне – хозяйский песик. Левретка, видно почувствовав угрозу своему будущему, категорически не приняла гостя, она лаяла до тех пор, пока ее саму не выдворили наверх в хозяйскую спальню.

Наполеон так влюбился, что для него существовала одна Жозефина, он не замечал ни ее возраста, ни того, что все роскошество ее дома и салона блеф, что вдова в страшных долгах, что у нее двое детей… Даже испорченных зубов и толстого слоя пудры на щеках тоже не замечал.

Но Жозефина была осторожна, она попросила Барраса:

– Не вздумайте сказать генералу о моем настоящем финансовом положении, иначе вы все испортите. Этот кот в дырявых сапогах думает, что я богата.

Бонапарт действительно так думал, он считал, что ухаживает за состоятельной светской дамой, виконтессой, у которой блестящий салон, сама вдова Богарне уже казалась Наполеону идеалом женщины, влюбленный генерал не вспоминал о ее несколько подмоченной репутации и вольном поведении.

Казалось, еще чуть, и генерал сделает гражданке Богарне предложение. Он влюблен и готов ради Жозефины на все, будет замечательным послушным мужем… Чего еще желать тридцатитрехлетней женщине с двумя детьми и совершенно без денег?

Но как раз это и было главным камнем преткновения. Жозефина была готова простить Бонапарту абсолютное неумение ухаживать за женщиной, его излишний пыл, его некрасивость, невысокий рост, даже бедность, но связываться с человеком, будущее которого неопределенно, она не могла. Это рискованно, следующее замужество могло и не состояться, а годы уходили с ужасающей ее скоростью. Любовь любовью, но деньги нужны всегда. Желательно немалые…

Однако Баррас, практически сосватав Жозефине Наполеона и по этому поводу окончательно заменив ее на Терезу Тальен, вовсе не торопился поднять Бонапарта повыше. Богарне решила серьезно поговорить с уже бывшим любовником, так поступать с ней нельзя, это равносильно тому, чтобы просто выкинуть ее на улицу.

Но Жозефина понимала и то, что просто в лоб требовать чего-то от Барраса нельзя, он легко уйдет от разговора и прекратит все встречи, тогда не только ей, но и Наполеону ничего не видеть от директора. Это слишком опасно, требовался осторожный подход.

Немного поразмыслив, Жозефина отправилась к подруге.

Тереза в последнее время принимала ее с осторожностью, хотя у Тальен и был Уврар про запас, но лучше иметь двоих, чем одного, к тому же с Увраром еще ничего не решено, финансист оказался твердым орешком, он был не против, чтобы любовница родила ребенка, но не собирался такового воспитывать, твердо заявив, что для незаконнорожденных детей есть семьи в деревне. В общем, финансист был у Терезы Тальен запасным на случай, если у Барраса пройдет к ней любовь или закончатся деньги в казне Франции.

Именно поэтому опасавшаяся, что Жозефина попробует вернуть себе Барраса, Тереза поглядывала на подругу с оттенком неприязни. Поэтому же Жозефина поспешила успокоить Тальен:

– Дорогая, ты должна мне помочь!

Красивая бровь Терезы приподнялась:

– В чем? Хочешь вернуться к Баррасу? Боюсь, он двоих не потянет.

– Вернуться? О, нет! С Баррасом ты, разве я стала бы претендовать на то, что принадлежит тебе?

Едва ли Тереза сразу поверила горячим заверениям подруги, слишком хорошо знала Жозефину. Настороженности во взгляде Тальен не убавилось. Будь этот разговор в салоне, на губах у Терезы играла бы приятная улыбка, а глаза излучали внимание и сочувствие, но они сидели одни, Жозефина знала подругу не хуже, притворяться не имело смысла.

– Ты знаешь, что Баррас посоветовал мне окрутить Бонапарта, что я и сделала.

Тереза хмыкнула:

– О, да, это заметили все. Генерал поедом ест тебя глазами. А делать предложение он что-то не торопится?

Тереза не могла отказать себе в удовольствии слегка уколоть подругу, мол, что же генерал не делает предложение, если так влюблен?

Но Жозефину такой мелочью не проймешь.

– Он-то готов хоть сегодня, я едва сдерживаю, приходится юлить, чтобы только не решился на такой разговор.

Вот теперь Тальен уже ничего не понимала.

– Жозефина, но ты же решила женить его на себе, чего же ждешь? Он может влюбиться в кого-то другого.

Вообще-то это было оскорбительно – предположить, что Наполеон может влюбиться в кого-то другого, когда Жозефина рядом. В другое время Жозефина отбрила бы подругу так, что на этом их приятельские отношения закончились бы, позже она припомнит Терезе столь вольное предположение, но тогда ей была нужна помощь любовницы Барраса, а потому она сделала вид, что просто не заметила вторую фразу.

– Женить его на себе… – она чуть было не сказала «нетрудно», но вовремя спохватилась, – я смогу хоть завтра, а дальше что?

Она приблизила губы почти к уху приятельницы и что-то горячо зашептала. Сначала Тереза слушала недоверчиво, но потом несколько раз хихикнула и под конец тирады явно согласилась со словами Жозефины.

Гражданка Богарне уезжала от подруги вполне довольной. Правда, она несколько заносчиво хмыкнула, но уже в карете, делать этого в доме Терезы было опасно. Тальен поспешно списала ее со счетов, считая, что век Жозефины Богарне клонится к закату? Нет, дорогая, у меня все только начинается и лучше не путаться под ногами.

Тальен болела второй день, а потому Баррас был даже доволен, когда Жозефина напросилась на ужин. В конце концов, он не привык проводить вечер и ночь без дамского общества.

Жозефина собиралась на встречу как никогда тщательно, ведь от нынешнего вечера многое зависело. Наполеона не было в Париже, он должен вернуться через пару дней, слал нетерпеливые письма, а потому ей следовало поторопиться, едва ли еще выпадет возможность провести время с бывшим любовником. Их встреч Тереза просто не допустит, значит, в этот вечер нужно действительно выжать все, что можно. У нее долгов столько, что если не спасет Баррас, то хоть вешайся.

Крутясь перед большущим зеркалом в спальне, она критически разглядывала после ванны свою фигуру. Конечно, тридцать три года – это не пятнадцать, и хотя крепости ее груди могли позавидовать многие молодые девушки, а плоскому животу – подавляющее большинство рожавших женщин, возраст начал сказываться на внешности прекрасной креолки. Она активно поддерживала старания Терезы ввести в моду полупрозрачные платья, потому что таким образом можно отвлечь взоры мужчин от шеи и мелких морщинок, которые предательски появились у глаз.

Тальен на десять лет моложе, у нее эти морщинки будут не скоро, противостоять ей нелегко, Жозефина сразу поняла, что Тереза сильней, а потому и бороться за Барраса не стала, чтобы сохранить хоть какую-то возможность общаться с бывшим любовником и иметь от него помощь.

Но сколько ни крутись, морщины от этого не уменьшатся, пришлось одеваться и ехать на свидание. Жозефина постаралась, чтобы никто не обратил внимания на ее посещение дома бывшего любовника, не хватало только, чтобы об этом снова стали болтать в Париже.

Париж времен революции, а особенно ее конца местами был просто ужасен. Если во времена монархии в нем хватало грязи и убожества, то во время революционных событий и вовсе стало не до порядка. Улицы крайне редко убирались, мостовые разворочены – булыжники очень пригодились в революционной борьбе, но вернуть их на место никому не приходило в голову, а потому ухабы были такими, что ломались колеса карет. Грязища, сонмы крыс, снующих под ногами, крайне редкие фонари, которые просто не в состоянии разогнать темноту, кучи мусора, вонь и смрад…

Для бывших революционеров, тех, кто, выйдя из района Рынка или предместий, чудом уцелел в кровавой мясорубке, этот запах привычен, потому волновал мало. Директория и Совет Старейшин отгородились от вони закрытыми окнами и множеством цветочных букетов, а подышать выезжали в загородные особняки, еще вчера принадлежавшие королевской семье или придворным.

Состоятельные дамы нередко предпочитали передвигаться по городу в портшезах, чтобы не прикусывать языки, когда карета вдруг заваливалась набок, угодив колесом в очередную яму. Это тоже не слишком удобно, потому что в яму могла угодить и нога носильщика, к тому же качало не меньше: идти в такт, когда темно и неровно – трудно. Но не ходить же пешком…

Можно сколько угодно ворчать на бездействие новых властей, не заботившихся об удобствах очаровательных гражданок, однако проделать путь от улицы Шантерен до Люксембургского дворца пришлось, Баррас не собирался посещать бывшую любовницу в ее салоне, хочет поговорить, пусть приходит сама.

Слуги прекрасно знали гражданку Богарне, сам хозяин предупредил о ее визите, потому Богарне провели сразу к нему в кабинет.

Жозефина усмехнулась: чего Баррас боится больше – Терезу или того, что не устоит, оказавшись с Богарне в спальне? Как бы то ни было, выбирать не приходилось.

Сам хозяин дома сидел за бюро, что-то внимательно изучая. Он только приподнял голову, кивнул Жозефине и знаком подозвал к себе. Слуга плотно прикрыл дверь за вошедшей Богарне; когда у хозяина бывали такие дамы, тревожить его по пустякам не стоило.

Подойдя ближе, Жозефина заглянула через плечо и тоже принялась изучать лежавший перед Баррасом лист.

На нем значилось:

ОБЕДЕННОЕ МЕНЮ

ДЛЯ СТОЛА ГРАЖДАНИНА ДИРЕКТОРА И ГЕНЕРАЛА БАРРАСА

На двенадцать персон.

СУП:

Луковый суп по рецепту бывших францисканцев.

РЕЛЕВЕ:

Кусок осетра на вертеле.

ШЕСТЬ АНТРЕ:

1 из соте из филе тюрбо под соусом метрдотель.

1 из угря по-татарски.

1 из огурцов, фаршированных мозгами.

1 волован с белым мясом птицы под соусом бешамель.

1 из рыбы сен-пьер с каперсами по старинке.

1 филе куропатки кольцами.

ДВА БЛЮДА ЖАРКОГО:

1 из пескаря по-провинциальному.

1 из карпа, припущенного в пряном отваре.

ШЕСТЬ АНТРЕМЕ:

1 из взбитых белков.

1 из свекловицы, поджаренной с ветчиной.

1 из желе с мадерой.

1 из пончиков с кремом из цветов померанца.

1 из чечевицы по старинке с соусом по-королевски и соком телятины.

1 из донышек артишоков под соусом равигот.

САЛАТ:

из тертого сельдерея под соусом ремулад.

24 ДЕСЕРТА.

– Ну?

Вдова Богарне покрутила носом:

– Слишком много рыбы. Терпеть не могу пескарей.

– Хорошо, – кивнул Баррас и приписал ниже:

«Слишком много рыбы. Уберите пескарей».

– Остальное хорошо?

– Да.

Жозефина вовсе не была расположена вести долгие разговоры о предстоящем обеде, ей нужно перейти к делу, но Баррас снова взялся за перо. На бумаге появились строчки:

«Остальное хорошо. Не забудьте положить подушечки на сиденья для гражданок Тальен, Тальма, Богарне, Энгерло и Миранд. Ровно в пять часов».

На звон колокольчика появился слуга, готовый принять подписанное меню к исполнению. Тут Жозефина решила показать, что хотя ее и поставили в списке на подушечки третьей, она чего-то стоит.

– Мороженое от Велони, другого я не хочу!

Баррас с трудом сдержал улыбку, Тереза терпеть не могла именно Велони, заказано в пику ей, но послушно приписал:

«Мороженое от Велони»…

Скрепив меню подписью, он передал слуге.

Этому листку суждено прожить долгую жизнь, он не затерялся и через долгие годы попал на глаза любителю кулинарии гениальному романисту Александру Дюма, а потому оказался не раз приведен в пример меню изысканной французской кухни времен Наполеона. Вполне заслуженно…

И все же Жозефину меньше всего сейчас интересовало меню завтрашнего обеда у Барраса и куда больше то, зачем пришла.

– Баррас, я хочу с вами поговорить…

– Сколько?

– Что сколько?

– Сколько тебе нужно денег на сей раз?

Богарне откровенно обиделась, она, конечно, была на содержании у директора, но не так же откровенно!

– Вы считаете, что, кроме просьбы о деньгах, со мной разговаривать не о чем?

– Приказать жениться на тебе Наполеону я тоже не могу, уж как-нибудь сама, голубушка.

Даже жестокая необходимость не могла заставить Жозефину вытерпеть такое унижение. Она уже поднялась из кресла, чтобы уйти, бросив в лицо Баррасу какое-нибудь оскорбление, ее губы искривились, словно забыв, что чаще всего улыбаются, но тут… Дверь кабинета рывком распахнулась, и в ней появилась Тереза. Протянув почти ласково «О-о-о…», она плотно прикрыла дверь за собой (слуги все равно подслушивают, но все же) и недоуменно приподняла брови:

– И о чем же голубки так ласково беседуют?

Баррас вздохнул, ему вовсе не хотелось разборок двух любовниц в своем присутствии, в отличие от многих мужчин он не любил таких сцен, хотя они частенько происходили.

Директор Баррас вовсе не был таким неуклюжим толстяком, каким его изображали карикатуристы. Да, конечно, у Барраса был нос картошкой, да еще и чуть съехавший набок, также немного кривая улыбка, плотная фигура, но ничего страшного или уродливого. А когда у него не канючили деньги или не наседали уж слишком сильно, Баррас был даже добродушен.

Но сейчас его добродушие заметно уменьшилось, и улыбка превратилась в недовольную ухмылку. Не хватает, чтобы эти две фурии вцепились друг дружке в волосы. «Выгоню обеих!» – вдруг решил директор, и это решение внезапно подняло ему настроение. Откинувшись на спинку кресла, в котором сидел, он приготовился наблюдать за перепалкой дам. Будет потом что рассказать следующей любовнице…

– Баррас показывал меню на завтрашний день.

– И ради этого ты явилась к нему в кабинет? – В голосе Терезы было столько ехидства, что, если бы за него платили, Тальен, несомненно, стала бы весьма состоятельной женщиной.

Но Жозефина, похоже, сдаваться не собиралась.

– Я пришла поговорить с Баррасом по поводу предстоящего замужества.

– Своего или моего?

Теперь уже Богарне не удержалась, чтобы не подколоть подругу:

– А на тебе кто-то собирается жениться? – Но тут же, видно, решила, что ссориться с Терезой рановато, и добавила: – Своего, конечно. Нашего с Бонапартом.

– Ты хочешь, чтобы я благословил тебя на этот брак? Благословляю, дитя мое. Можешь подойти, чтобы получить мой поцелуй. – Голос Барраса тоже стал почти ехидным.

На мгновение Жозефина растерялась, но успела взять себя в руки, чтобы Баррас и его любовница этого не заметили.

– Ты позволяешь мне выйти замуж за Наполеона? Браво! А как насчет того, чтобы обеспечить этот брак?

У Барраса даже дыхание перехватило:

– Я должен дать тебе приданое?!

– Ты обещал продвинуть Бонапарта, если я очарую его и он решит жениться!

– Но он продвинулся, был полковником, теперь генерал, что тебя не устраивает?

– А то, что у меня двое детей, а у него толпа родственников на шее и прокормить всех, не говоря уже о покрытии долгов, на генеральскую зарплату невозможно!

– Но что я могу сделать?

Жозефина сверкнула глазами на подругу, Тереза вдруг тоже вступила в разговор:

– Ты не раз говорил, что Директория недовольна Шерером в Италии. Командование итальянской армией вполне подошло бы Бонапарту.

– Нет, нет! Вы считаете, что я всемогущ? Я в Директории не один, нас пятеро… Конечно, все недовольны Шерером, но они и Бонапарта не поддержат тоже, слишком молод… двадцать шесть лет… не столь уж много военного опыта…

Баррас почти отбивался, потому что на него ополчились уже две дамы. Жозефина и Тереза подошли к любовнику вплотную, и теперь прямо перед его глазами, мешая думать о чем-либо другом, были выставлены груди двух очаровательных женщин, он-то знал, что€ под этими и без того достаточно прозрачными платьями.

– Ты хоть предлагал заменить Шерера на Бонапарта?

– Нет, это слишком рискованно, можно потерять и собственное положение…

– Баррас! Чего же ты боишься?

Тереза вдруг уперла руки в бока, словно рыночная торговка. При этом она очень постаралась, чтобы ткань платья облегла грудь как можно эффектней, а чуть выставленная нога и вовсе оказалась почти обтянута тонким муслином.

– Что я слышу? Ты боишься потерять свое место? Ха-ха-ха! Если ты столь слаб и ничтожен, что боишься за свое место только из-за простого предложения, то боишься зря!

– Это почему? – осторожно поинтересовался Баррас, с усилием заставляя себя отвести взгляд от стройной ножки, показавшейся из-под платья.

Тереза едва заметным движением подтянула подол повыше и снова фыркнула:

– Потому что у тебя нет никакого положения!

Терезу горячо поддержала подруга, она не стала приподнимать платье, но тоже фыркнула, не давая ему времени возмутиться:

– Потому что только ничтожный слуга мог бы бояться сделать такое толковое предложение и бояться при этом за свое место!

Вообще-то так разговаривать с Баррасом было рискованно, он мог действительно выставить обеих, но женщин, что называется, понесло.

Выручил всех троих стук в дверь. Зная, что слуги ни за что не рискнут беспокоить его по пустякам, если в кабинете дамы, тем более такие, Баррас с облегчением крикнул:

– Войдите!

Словно спасаясь, он почти бросился навстречу вошедшему с письмом на подносе слуге. При этом директор не заметил, как переглянулись между собой дамы, и тем более не увидел их сдержанные полуулыбки, которые обе поспешили спрятать.

– Ха, письмо от Шерера.

– Ах, вы с ним еще и дружите… Тогда понятно, почему никуда не годного Шерера нельзя заменить на толкового Бонапарта! – В голосе Жозефины задрожали слезы.

В другое время эти слезы произвели бы на Барраса должное впечатление, но только не сейчас, он просто бросился изучать письмо Шерера, потому что оно было ответом на его собственное. От того, что в этом ответе, зависело все дальнейшее поведение Барраса, в том числе и разговор с любовницами.

– Ах, подлец! Как он смеет!

– Кто, Шерер? А чего ты еще от него ожидал?

Баррасу поинтересоваться бы, откуда вообще Тереза знает, что€ в письме, но он был слишком захвачен своим возмущением.

– Этот мерзавец смеет мне что-то советовать и высмеивать мои советы!

Баррас поднял глаза на подруг, которые в ожидании вглядывались в его лицо:

– Будь по-вашему! Бонапарт будет командовать итальянской армией! Завтра же! А сейчас отправляйтесь по своим делам, мне нужно кое-что написать.

И снова он не обратил внимания, что дамы поспешили прочь с явным облегчением.

Уже за дверью Тереза тихонько поинтересовалась у подруги:

– Ну, ты довольна?

– Я боялась, что ты уже никогда не явишься…

– Ты поедешь за своим супругом в Италию? – почти ласково поинтересовалась Тальен.

– Вот еще!

Глаза Терезы сверкнули бешенством, она вовсе не для того два дня прятала письмо от Шерера и взламывала печать, чтобы подруга оставалась при ее любовнике. Стоило ли подстраивать вот такое, чтобы Жозефина, став генеральшей, оставалась на глазах у Барраса? Но Богарне не смутилась, она наклонилась к подруге и зашептала, блестя глазами:

– У меня такой очаровательный молодой любовник в Париже! Ты хочешь, чтобы я бросила его и потащилась за Бонапартом из своего удобного гнездышка в походную палатку? Супруга генерала вовсе не должна следовать за ним во все военные кампании, достаточно того, что я буду ждать его дома…

Обе женщины рассмеялись, но от Жозефины не укрылся ревниво-настороженный взгляд Терезы. Она сочла нужным добавить:

– Это секрет, умоляю, не вздумай проговориться Наполеону. Как все корсиканцы, он безумно ревнив и бог знает что будет, если догадается.

Вот теперь Тереза рассмеялась с удовольствием. Жозефина доверила ей тайну, которой можно шантажировать. В случае если она еще попытается встретиться с Баррасом, подруга легко могла этой тайной воспользоваться. Терезе в голову не пришло, что Бонапарт знал о молодом человеке, но не придавал значения бывшим увлечениям Жозефины, вернее, наивно считал, что все будет позабыто, как только они станут любовниками.

Любовниками они стали, Жозефину не очень устраивал Наполеон в постели, но она понимала, что ради столь благого дела, как замужество, можно немного и потерпеть. Лишь бы только обещание Барраса отправить Бонапарта в Италию вместо Шерера не слишком затянулось в исполнении…

Наконец сбылась его мечта попасть наверх, в спальню виконтессы Богарне. Нет, вовсе не для того, чтобы посмотреть, как живут виконтессы, Наполеон мечтал увидеть не спальню, а ее хозяйку во всей красе, а потому не обратил особого внимания на обилие зеркал (Жозефина очень любила свои отражения), что стены очаровательной уборной рядом со спальней разрисованы цветами и птицами, что на розовом шелковом покрывале по-хозяйски расположился Фортюне, явно не собираясь уступать место никому.

В неверном свете нескольких свечей вовсе не был заметен возраст Жозефины, а ее тело все еще хранило свежесть, несмотря на пережитое и рождение двоих детей. Жозефина очаровательна, к тому же она опытная женщина, каких у Наполеона никогда не было. Могли ли юные прелестницы дать ему то, что дала куртизанка с немалым стажем? Бонапарт потерял голову окончательно.

И даже возмущенный наглым вторжением на свою территорию Фортюне не помешал. Собачка не желала мириться с присутствием в постели хозяйки чужаков и попросту цапнула Наполеона за ногу! Он понял, что если хочет и впрямь пребывать под этим одеялом почаще, то должен помириться с вредным песиком. Удалось не скоро, но позже в письмах Наполеон обязательно передавал приветы «вредному Фортюне».

– Мадам, вам письмо…

Когда не было чужих, слуги называли виконтессу не гражданкой, а мадам. Никто их не заставлял, так проще. Обращение «гражданка, вам письмо» слишком смахивало бы на вызов в суд…

Восторженное послание было от Наполеона.

«Я проснулся, преисполненный тобой. Твой образ и дивный вчерашний вечер опьянили меня. Дорогая, несравненная Жозефина, какое странное впечатление произвели вы на мое сердце. Если вы сердитесь, если я вас увижу опечаленной или озабоченной, я погибну от горя, спокойствие вашего друга будет навеки нарушено. Но зато как счастлив я буду, когда отдамся глубокому чувству, владеющему мной теперь, и выпью с ваших губ и вашего сердца то пламя, которое меня сжигает…

Через три часа я увижу тебя, пока же, mio dolce amore, тысячу поцелуев. Мне же ни одного, – они сжигают мою кровь».

Жозефина с досадой швырнула письмо в сторону:

– Кретин!

Сколько можно обхаживать этого бледно-зеленого генерала?! Он клянется в любви, вздыхает, при любой возможности покрывает ее шею и руки поцелуями… и что? До сих пор в письмах «вы» и только мечты. Виконтесса уже начала подумывать, что зря связалась с корсиканцем, толку от этого романа никакого, любовник ей не нужен, есть куда более страстный и толковый. Карьеру своему избраннику она уже обеспечила, даже Барраса вдвоем с Терезой уломали, Наполеон был назначен вместо Шерера главнокомандующим итальянской армии, но с его стороны пока только вздохи и поцелуи.

Подумав о том, что генерал запросто может отбыть в Италию, так и не женившись, Жозефина хрипловато рассмеялась. Там найдет себе молодую дурочку, женится и счастливо привезет ее знакомиться с бывшей возлюбленной.

Нет уж, такое развитие событий виконтессу совершенно не устраивало. Она не затем уступила Барраса Терезе без боя и столько времени уламывала директора помочь молодому генералу начать карьеру, чтобы теперь этот генерал достался другой! Что делать ей самой, идти в содержанки к противному Уврару, к которому даже Терезу не загонишь?

– Луи, прикажите закладывать карету. Луиза, одеваться.

– Какое платье подавать?

– Поскромней. Я еду к гражданину Баррасу по делу.

Луиза, подумав: «Знаем мы эти дела», тем не менее принесла довольно скромный наряд, бывало, что и виконтесса прикидывалась скромницей. Если нужно для дела, Жозефина умела прятать грудь не только под шифон, но и под плотную ткань.

Баррас был неприятно удивлен визитом любовницы, вернее, бывшей любовницы.

– Что еще случилось, Жозефина?

– Баррас, в вашей армии все генералы такие нерешительные?

Директор мгновенно сообразил, что произошло, кабинет огласил его довольный хохот:

– Жозефина… гражданка Богарне, неужели вам не удалось добиться взаимности от генерала Бонапарта?

– Какую взаимность вы имеете в виду, гражданин Баррас?

Тот понял, что Жозефина всерьез, подсел в соседнее кресло, похлопал по руке:

– Жозефина, ну, тебя ли учить? Ты что, не смогла затащить его в постель? Он сопротивляется?

– Только не то. В постели он мне не нужен вовсе, может не появляться в ней совсем, его даже Фортюне за ногу цапнул!

Пару мгновений Баррас смотрел на несчастную женщину, пытаясь сдержаться, а потом расхохотался. Жозефина рассердилась окончательно:

– Не вижу ничего смешного! Бонапарту скоро отбывать в Италию, а там кто знает что будет.

– Да, ты права… – Баррас мгновенно стал серьезен. – Попробуй сказать, что и ты вынуждена будешь уехать и скитаться, потому что больше нет возможности платить за дом…

Он едва успел договорить, Жозефина обрушилась на директора почти со злостью:

– Не вздумайте сказать, что я нищая! Я ведь просила.

– Хорошо, я попытаюсь подтолкнуть его к решению. Он дарил тебе что-нибудь стоящее?

– Да.

Жозефина насторожилась: к чему Баррасу знать о подарках?

– Я поговорю с генералом, подтолкну его.

– Баррас, я умоляю…

– Жозефина, я не глуп, чтобы действовать напролом. Достаточно будет просто поинтересоваться, не означают ли его дорогие подарки тебе жениховских намерений.

– Благодарю!

СЧАСТЛИВЫЙ НЕСЧАСТНЫЙ МУЖ

Баррас действительно так и сделал, он в тот же день словно между прочим поинтересовался, с какими намерениями Бонапарт дарит вдове Богарне дорогие вещички, не намерен ли тот… Наполеон откровенно смутился, чем убедил директора, что намерен, только не решается.

– О, мой друг, если это так, то поспешите, такая очаровательная женщина не станет ждать вас вечно. Уведут…

Бонапарт поспешил, уже через день они с Жозефиной объявили о помолвке и близкой свадьбе. Наполеон и не подозревал, что его попросту женили, он был без памяти влюблен, для Бонапарта существовала только сама Жозефина, и ему все равно, что о ней говорили, что ей больше лет, чем ему, что у нее двое детей и совсем не лестная репутация, все равно, есть ли у нее состояние или одни долги. Наполеон любил и был совершенно счастлив тем, что вдова Богарне согласилась стать его супругой.

Отношения у Наполеона с Гортензией все никак не налаживались, девочка относилась к будущему отчиму настороженно, а Эжен компрометировал саму мать. Присутствие рядом рослого почти пятнадцатилетнего сына не позволяло Жозефине делать вид, что ей самой двадцать пять.

Возможно, поэтому детей вдруг отправили «продолжать воспитание» – Гортензию в знаменитый пансион мадам Компан, где воспитывались девочки из лучших семей, а Эжена в Сен-Жермен в пансион Мак-Дермотта. Это было куда лучше, чем получать профессию столяра или швеи, во всяком случае, приятней, но дети страдали. Гортензия переживала, что отчим станет сурово обращаться с ней и братом, а Эжену очень не хватало общения с матерью. Юноша писал ей:

«Очень прошу тебя приехать навестить меня. Или ты не помнишь, что я не виделся с тобой уже месяц? Надеюсь, погода не помешает тебе, сейчас она прекрасна».

Погода не помешала, но мать не приехала. Жозефина была занята – она выходила замуж.

9 марта, спустя четыре месяца после их знакомства, Жозефина и Наполеон сочетались гражданским браком. Кто-то скажет: «Всего через четыре месяца!», но для Жозефины это были долгие четыре месяца, когда она вынуждена была изо всех сил стараться не показать свою нищету и свои долги, а еще жить точно весталка, чтобы никто не мог обвинить в недостойном поведении. Она должна была соответствовать и не разочаровать. Целых четыре месяца!

За две недели до того все чуть не развалилось – Наполеон, явившись без предупреждения и потрепав за ушко горничную в знак хорошего расположения, бросился прямиком наверх и замер… там слышались два голоса! У Жозефины был в гостях один из ее прежних любовников. Хорошо, что они еще не успели приступить «к делу», услышав шум, Жозефины выскочила в малый салон. Она, конечно, сумела убедить Наполеона, что просто показывала бывшему приятелю новую отделку спальни, но генерал мало поверил и все же простил неверную

У Жозефины было велико желание выставить его вон, потому что закатывать сцены ревности может только тот, кто имеет право, у самого Бонапарта, тогда еще не сделавшего предложение, такого права не было. Красавица сумела намекнуть, что он пока не в статусе жениха, а тем более мужа, на следующий день пожаловалась Баррасу, и генерал наконец осознал, что, кроме клятв любви, женщине нужно нотариальное оформление чувств.

Нотариус морщил нос, ведь советовал же Жозефине не связывать себя с этим нищим генералом, когда та интересовалась делами Бонапарта! Обещал подобрать какого-нибудь крепкого поставщика, пусть в возрасте и незнатного, зато с полной кубышкой. А она нашла себе захудалого мальчишку, у которого ни гроша и огромная семейка, явно намеренная тянуть из него денежки… Да и имя-то итальянское: Буонапарте. Тьфу! Кого только французская революция не вынесла на поверхность, словно кипящий бульон пену…

Мало того, невеста и свидетели ждали уже больше часа, а генерала все не было! Кто же так ведет себя на собственной свадьбе. Опаздывать может только юная невеста из-за обморока от переживаний или того, что не удается затянуть корсет, а жениху, да еще и в таком вот случае, когда дама откровенно старше…это уже неприлично.

Жозефина нервничала, она то садилась и пыталась о чем-то оживленно беседовать с подругой Терезой Тальен, отвечая или смеясь невпопад, то вскакивала, говоря, что ей душно, и подходила к окну. Присутствующие видели, что виконтесса попросту готова расплакаться! Было от чего: разыгрывая целомудренность, она дала отставку всем поклонникам, вернуть которых теперь будет очень нелегко, а Наполеон не пришел.

– Баррас, где он? Передумал, но так бы и сказал!

Директор набросал злую записку и отправил слугу разыскать незадачливого жениха. Его поведение граничило с неприличием. Какой бы ни была Жозефина, поступать так с женщиной непорядочно для любого мужчины. Если передумал жениться – просто сообщи об этом, но не заставляй ждать себя у нотариуса!

Тереза уже сочувствовала подруге, та сидела, кусая губы и раскрывая и захлопывая веер, больше не в силах поддерживать разговор, изображая веселье. Для себя Жозефина решила, что если Наполеон не появится через несколько минут, то больше не появится рядом с ней никогда, такого унижения она не потерпит! Полунищий полковник, все имущество которого состояло из сапог и сабли, посмел смеяться над ней?! Она будет на коленях умолять Барраса вернуть этого мерзавца на место, пусть изнашивает сапоги, купленные с помощью Терезы, где-нибудь подальше от Парижа.

Наконец, не выдержав, она встала и подошла к Баррасу:

– Баррас, убери его вон из Парижа…

Тот чуть улыбнулся:

– Конечно, дорогая, но только после того, как вы подпишете договор.

И кивнул в окно на Бонапарта, который в это время выскакивал из кареты у дверей мэрии.

– Или ты уже передумала?

В тот миг Жозефина, охваченная желанием мести, даже пожалела, что не ушла десять минут назад.

Наполеон не позволил ей сказать ни слова, бросился к невесте, целуя руки и умоляя простить, так как дела в армии задержали его, он извинялся и перед свидетелями. Тереза с трудом прятала насмешливую улыбку, хорош муж, который начинает с того, что опаздывает на свадьбу на два часа!

Напор Бонапарта увлек всех, горящие глаза, пылкие речи, заверения, что если она передумала, то ему незачем жить, мольбы простить… Жозефина поддалась на уговоры.

И вот наконец свершилось! У нотариуса Родриге они подписали брачный договор, который сразу можно было признать недействительным, потому что в нем было множество «неточностей», на который «добрый» нотариус попросту закрыл глаза. Например, Жозефина просто сбросила себе четыре года и стала вместо тридцатитрехлетней двадцатидевятилетней! Наполеон пошел навстречу и полтора года себе прибавил. Получилось, что они одногодки. Родриге сделал вид, что верит в молодость виконтессы Богарне, а также в то, что ее супруг, не имея никакого имущества, кроме сабли и мундира, способен обеспечить супруге в случае развода пенсион в 1500 франков ежемесячно. Никакого заклада ценностей в обеспечение такой щедрости, конечно, не было, как и приданого у невесты.

Но жених был влюблен без памяти, а невеста делала вид, что отвечает ему взаимностью. Оба страстно желали поскорей закончить бумажную волокиту, Наполеон, потому что переселялся в спальню с зеркалами, хотя там еще предстояло потеснить Фортюне, а Жозефина, потому что получала, наконец, статус замужней дамы и генеральши.

Но медовый месяц получился примечательно коротким, походная труба (или приказ Барраса?) звала генерала Бонапарта на границу с Италией, где он был назначен главнокомандующим армии вместо Шерера. Через пару дней после подписания брачного договора и коротенькой церемонии в мэрии счастливый и одновременно несчастный новобрачный отбыл к месту службы. Счастливым Наполеон был потому, что теперь имел полное право потеснить Фортюне на шелковом одеяле в зеркальной спальне, а несчастным, потому что пришлось расставаться со своей любовью.

Смягчала горе Бонапарта от расставания с его любовью только надежда, что она будет ждать возлюбленного, а еще уверенность, что совершит множество подвигов, чтобы принести свою славу к ногам обожаемой Жозефины. О, да, он обязательно станет великим и вырвет у нее крик восторга! Теперь смыслом жизни Наполеона стало добиться высших успехов, чтобы любимая жена могла им гордиться.

Однако для этого предстояло жить без Жозефины во время похода, что не могло не разрывать сердце несчастного влюбленного. Ежедневно в Париж летят письма, сумасшедшие письма сумасшедшего влюбленного. Генерал Бонапарт уступил место влюбленному Бонапарту, и только страстное желание добыть славу, чтобы возлюбленная могла им гордиться, заставляло Наполеона скакать в сторону своих войск, а не обратно в Париж.

«Каждый миг отдаляет меня от тебя, милый друг, и в каждый миг у меня остается все меньше сил выносить разлуку с тобой».

«Ах, в письме от 13–16 марта ты обращаешься ко мне на «вы». Сама ты «вы»! Ах, злая, как ты могла написать такое письмо! Как оно холодно! И потом, с 13-го до 16-го прошло четыре дня. Что же ты делала, раз не писала мужу?..

Ах, мой друг, твое «вы» и эти четыре дня заставляют меня сожалеть о своем старомодном неравнодушии. Горе тому, кто окажется этому причиной! Если я найду доказательства, пусть он испытывает те же муки и пытки, что пережил я! В самом аду нет таких мучений! Ни фурии, ни змеи – вы, вы! Ах, что будет через две недели?..

Душа моя в печали, сердце – в неволе, и мое воображение пугает меня… Ты любишь меня меньше…

Я не прошу у тебя ни вечной любви, ни верности, но только… правды, безграничной откровенности. День, когда ты мне скажешь «я разлюбила тебя», станет последним днем моей любви или последним днем моей жизни. Если сердце мое столь глупо, что способно любить безответно, я вырву его безжалостно…

P.S…Поцелуй своих детей, о которых ты ничего не говоришь! Еще бы! Это удлинило бы твои письма в два раза, и тогда утренние гости не имели бы удовольствия видеть тебя. О, женщина!!!»

Он писал сумасшедшие письма, полные любви и отчаяния. Любви, которая пылала в его сердце, и отчаяния оттого, что возлюбленной Жозефины не было рядом. Писал и требовал ответа как можно чаще. Но ежедневно просиживать за столом, выдумывая вздохи восторга, которого просто не было, Жозефина не могла. Она растягивала каждое ответное письмо, как могла, описывала дела всех и каждого знакомого, дел, которых, собственно, тоже не было.

До мужа ли ей было, если у нее такой забавный любовник? И в Париже достаточно весело, чтобы не вспоминать влюбленного генерала. Вот вернется, тогда посмотрим. И вообще, дело мужа, тем более генерала, воевать, а жены – развлекаться.

Бонапарт, видите, ли желает, чтобы она приехала в Италию! Нет, этот генерал точно безумец! Кому еще могло прийти в голову, чтобы красивая женщина тащилась за тридевять земель к мужу в военный лагерь?! Глупости, Жозефина вовсе не собиралась этого делать.

Правда, Наполеон оказался весьма настойчив, пришлось отговариваться то болезнью, то потом… беременностью. Мол, мне кажется, что я ношу твоего ребенка… Прошло время, пришлось сознаться, что только показалось, но недомогание мешает сделать лишний шаг…

При этом Жозефина чувствовала себя прекрасно и веселилась вовсю.

Труднее стало, когда в Париж приехал с победной реляцией от горячего генерала его адъютант Жюно и брат самого Наполеона Жозеф. Требование у Жюно было такое же: отправиться вместе с ним в Италии, где генерал Бонапарт ждет не дождется свою обожаемую супругу.

Жозефина, мысленно обругав этого Жюно дураком, даже вздохнула: вот навязался влюбленный осел на ее голову. Но тут же решила, что Бонапарт не осел, он кот в рваных сапогах.

Ей было некогда пререкаться с адъютантом, тем более тот не проявил к ней самой никакого интереса. Разве мог быть интересен красотке тот, кто не интересовался ею самой? Ничего удивительного, каков генерал, таков и адъютант!

Жозефина крутилась перед зеркалом, пытаясь разглядеть себя со всех сторон, камеристка с помощью еще одной горничной то и дело перетаскивали и поворачивали большие зеркала на подставках, но было заметно, что стараются зря, мысли гражданки Бонапарт столь далеки от собственного отражения, что она едва ли отличает себя от Луизы.

Генеральша действительно была задумчива. Только что принесли записку от Барраса с требованием немедленно приехать в Люксембургский дворец! Что произошло?! Неужели что-то с Наполеоном? О, господи, только бы не изувечившее ранение, терпеть дома влюбленного и ни на что не способного мужа невыносимо!

Наполеон и так ежедневно забрасывал письмами с требованием приехать к нему в Италию. Даже своего адъютанта Жюно прислал для сопровождения. Конечно, ей было приятно, когда на устроенном ради чествования в лице Жюно его генерала Бонапарта и ее, как супруги героя, балу в Люксембургском дворце кричали: «Да здравствует генерал Бонапарт! Да здравствует гражданка Бонапарт!» Но при чем здесь Италия, вернее, ее поездка туда? Где это видано, чтобы жены главнокомандующих таскались за ними по полям сражений?

Боевому генералу положено сражаться, побеждать и возвращаться на некоторое время к своим семьям. С этим «некоторым временем» Жозефина была вполне согласна, можно и потерпеть, но ездить самой… фи! А если Бонапарта серьезно ранило? Если с ним вообще что-то неприятное? Только не это, иначе к чему и выходить замуж за такого невезунчика?

От поездки она отговаривалась, как могла, пришлось даже врать сначала про болезнь, потом вообще прикинуться беременной. Но то ли Жюно получил приказ без супруги генерала обратно не возвращаться, то ли ему самому не слишком хотелось в Италию, он все жил и жил в Париже.

Размышляя о том, что произошло с Наполеоном, если Баррас срочно потребовал ее в Люксембургский дворец, Жозефина села в карету. Если вызывает Баррас, стоит поторопиться, тем более что записка была вовсе не фривольная, напротив, весьма сдержанная и даже… злая. Неужели он столь взбешен последним отправленным на оплату счетом?

О, при воспоминании о вчерашнем немалом счете за десяток новых нарядов Жозефине стало легче. Конечно, Баррас просто злится из-за трат, но с этим она сумеет справиться. Наполеон и его проблемы здесь ни при чем, слава богу.

Сообразив это, Жозефина даже пожалела, что выбрала весьма скромный наряд, можно бы и фривольней, хотя… в этом тоже что-то есть, Баррас не раз видел ее полуобнаженной и даже совсем нагой, пусть посмотрит на скромницу, это может возбудить директора даже сильнее голой груди. А оголиться можно всегда.

Но она ошиблась. Баррас не собирался выговаривать из-за огромного счета. Хотя явно был чем-то взбешен. Похлопав своими длинными ресницами, Жозефина изобразила предельное внимание. Она приняла самую грациозную позу, которую могла придумать в данной ситуации, что было не так-то просто. Когда не знаешь, чего ждать, можно запросто ошибиться и произвести не то впечатление.

Баррас отпустил секретаря, распорядившись прикрыть дверь. Это не сулило ничего хорошего, Жозефина страшно нервничала, но на ее губах привычно играла ласковая улыбка. Улыбаться, не разжимая губ, генеральша Бонапарт умела.

Но почему-то именно привычная улыбка бывшей любовницы привела Барраса в ярость.

– Что ты улыбаешься?! Где твой муж?!

Глаза обомлевшей Жозефины просто полезли на лоб.

– В Италии…

– А ты где?!

Жозефина зачем-то оглядела себя, словно убеждаясь, что никуда не делась:

– В Париже…

– Вот именно, в Париже! Он звал тебя в Италию?!

– Ах, вот в чем дело… Генерал Бонапарт нажаловался на свою супругу Директории…

Баррас поморщился:

– Никто не жаловался… Почему ты не едешь?

– Куда, в Италию?! В действующую армию?! Ты с ума сошел!

Того, что произошло дальше, она никак не ожидала; едва Жозефина успела подумать, что нужно привлечь на помощь Терезу, чтобы помогла отбиться от этих нападок влюбленного супруга и повлиять на Барраса, как увидела лицо бывшего любовника прямо перед собой. Глаза Барраса все так же сверкали бешенством.

– Ты завтра же выезжаешь из дома на Шантерен либо к мужу в Италию, либо просто на улицу!

Генеральша с раскрытым от потрясения ртом, совершенно забыв, что при ее состоянии зубов делать этого никак не стоило, наблюдала, как директор вернулся за стол и подхватил пачку ее счетов. Мелькнула мысль: значит, все же прислали, и это явилось причиной гнева всемогущего Барраса. Нужно было надеть наряд откровенней…

Баррас потряс счетами перед ее лицом:

– Оплачивать вот это, притом что ты доводишь Наполеона до мысли о возвращении из армии, я не стану. Я не для того выдавал тебя замуж за Бонапарта, чтобы ты крутила здесь романы, когда муж мается в Италии.

Жозефина уже пришла в себя:

– Баррас, тебе просто жалко денег? Так и скажи, к чему приплетать сюда Напо…

Договорить не успела, директор фыркнул, точно рассерженный кот:

– Оценивай себя трезво! Платить за тебя без выгоды может только старый дурак. Если я делаю это, то мне что-то нужно. А мне нужно, чтобы генерал Бонапарт героически сражался в Италии и приносил Франции победы. И если из-за тебя он вздумает вернуться или сорвать наступление, то снова попадешь в тюрьму, и вытаскивать никто не станет. Кстати, не вздумай ничего рассказать Терезе.

Жозефина поняла, что отвертеться не удастся и придется действительно ехать в Милан, где ее давно ждал замок, подготовленный для встречи супругом – генералом Наполеоном Бонапартом.

– Ну, хорошо, поеду…

– Когда? – поинтересовался Баррас, потому что никакого воодушевления от мысли о предстоящем путешествии у Жозефины не услышал.

– Через месяц…

– Два дня.

– Но, Баррас!

Глаза директора смотрели строго, он оставался непреклонен.

– Вместе с Жюно и Жозефом.

– Но мне нужно… повидать детей! – нашла причину отложить поездку хоть ненадолго генеральша.

Теперь Баррас смотрел насмешливо, он прекрасно знал, что о детях Жозефина вспомнила бы в последнюю очередь, скорее всего, где-нибудь посередине пути, воспользовалась бы поводом вернуться и осталась еще на пару месяцев. А там осенняя непогода, зимние холода…

Директор спокойно покачал головой:

– Два дня. Послезавтра. Завтра с утра съездишь к детям и придешь сюда на обед…

Жозефина решила испробовать последнее средство – слезы. Вернее, было в запасе еще одно – обморок, но он не подходил к ситуации. Но даже хлюпы не произвели на безжалостного Барраса никакого впечатления, он прекрасно знал все дамские уловки.

– …чтобы я мог рассказать директорам и всем остальным, сколь патриотично настроена гражданка Бонапарт, она не мыслит себе жизни без супруга-героя, а потому отправляется к Наполеону, чтобы поддержать его в трудную минуту. Париж может гордиться такой гражданкой.

Теперь Жозефина разрыдалась уже по-настоящему. Мало того, что вынуждал ехать, так еще и насмехался. Ей стало себя очень жалко.

Но Баррас и тут не проникся; подхватив генеральшу под локоток, он повел несчастную женщину к двери, по пути уговаривая:

– Но мы не станем рассказывать, что генерал уже приготовил тебе все условия для проживания в виде роскошного дворца…

– Правда?

– … потому что гражданка Бонапарт готова поддерживать своего мужа и в простой солдатской палатке. Готова?

Жозефина со злостью вырвала локоть из пальцев бывшего любовника. Но дверь уже открылась, и директор продолжил разговор, только теперь уже с секретарем:

– Гражданка Бонапарт уговорила меня разрешить ей отправиться за мужем в Италию. Нам будет очень не хватать ее на приемах, но что поделать, я не могу устоять перед женскими слезами и таким напором. Сообщите Жюно и Жозефу, что гражданка торопится скорей повидать своего любимого мужа, а потому намерена ехать послезавтра.

Остался один вопрос.

– А счета?

Спросила шепотом, Баррас кивнул:

– Как только получу сообщение, что ты благополучно добралась до Наполеона.

Не будь они уже в приемной, Жозефина непременно швырнула бы в директора чем-нибудь, но пришлось улыбнуться сквозь слезы и еще раз шмыгнуть носом.

Выходя из приемной, она услышала вслед:

– Ах, женщины, женщины… что вы с нами делаете…

Первым, что сделала Жозефина, вернувшись домой, была отправленная Терезе записка с просьбой немедленно приехать. Нет, она понимала, что Баррас своего решения не изменит, а сама Тереза будет даже рада удалению подальше подруги-соперницы, но Жозефине очень хотелось настроить любовницу против Барраса, чтобы хоть как-то ему отомстить.

Тереза приехала, но ничего утешительного сказать обиженной подруге не смогла. Она тоже надоела Баррасу, и тот решил «передать» любовницу финансисту Уврару. Злить директора означало бы для Терезы только ускорение этой передачи, к чему она, конечно, не стремилась. Это Баррас относился спокойно к ее любовным интрижкам, Уврар так не станет, при Увраре нужно быть послушной овечкой либо не быть с ним рядом вообще. А с кем тогда? Даже молодая и красивая Тереза Тальен не имела шансов найти себе достойную пару.

Подруги поплакали уже вместе, посетовали на жестокую жизнь, не позволяющую красивым женщинам быть просто красивыми женщинами и тратить деньги на наряды, а не совершать героические поступки вроде поездок в далекую Италию, и пришли к выводу, что настоящие мужчины во Франции давно перевелись – со времен Людовика XV: последний король был, который сам мог оценить женскую прелесть и других заставлял делать это же.

Еще поплакав из-за того, что времена короля Людовика канули в Лету, подруги немного пофантазировали по поводу нарядов и постепенно успокоились.

Когда Тереза уехала домой, Жозефина наконец вспомнила, что ей надо собираться. С Баррасом не поспоришь, оставаться на улице не хотелось, генерал Наполеон не подозревал, что у его супруги шаром покати, да и не мог обеспечить ей безбедное или хотя бы приличное содержание, потому приходилось слушать того, кто мог.

Вдруг Жозефину осенила гениальная мысль, она буквально бросилась к бюро, чтобы срочно написать, но не письмо мужу, а записку Баррасу.

– Луи, отнесешь это гражданину Баррасу, скажешь, что срочно, и дождешься ответа.

Директор Баррас, прочитав послание генеральши Бонапарт, долго и с удовольствием хохотал, потом подозвал к себе Луи:

– Передай гражданке Бонапарт, что я уже обо всем позаботился, деньги на поездку получил Жюно. Их вполне достаточно, чтобы гражданка не чувствовала неудобств.

Жозефина, выслушав такой ответ, со злостью топнула ногой:

– Мерзавец!

Через пару дней карета с мрачной генеральшей в сопровождении целой группы французов катилась по направлению к итальянской границе. Не рискуя остаться без поддержки Барраса, Жозефина была вынуждена ехать к мужу в Италию…

Генеральша вовсе не торопилась, а потому всячески затягивала продвижение. А уж когда после первой же остановки ей на глаза попался молодой гусар, помощник генерала Леклерка Ипполит Шарль, движение стало и вовсе черепашьим. Но не потому, что лошади уставали, объявляла себя уставшей Жозефина, вынуждавшая задерживаться на каждой стоянке.

Ипполит Шарль был хорош… Невысокого роста, с иссиня-черными волосами, большими блестящими глазами и вечной улыбкой, он был в неизменно прекрасном расположении духа, умел очаровывать дам и производить впечатление своими щегольскими нарядами. Ах, как он заразительно смеялся, чуть откидывая голову назад! Как умел повязывать галстук… дамам хотелось развязать его.

А еще он был щедрым, дарил всякую дорогую всячину. Ипполит был моложе Жозефины на целых девять лет, но вел себя так, что она чувствовала себя его ровесницей. Он умел развлечь, поднять настроение. Рассмешить. Мм… а какой это был любовник!..

Удивительно ли, что Жозефина сначала пригласила Ипполита Шарля в свою карету, а потом и вовсе в свои постели на каждой остановке, а сами эти остановки стали если не чаще, то заметно продолжительней. Поутру она заявляла, что не успела выспаться после столь утомительного путешествия и нужно остаться до завтра. Желание жены Бонапарта закон, оставались.

Жозефина даже не отдавала себе отчет, что ей слишком явно подчиняются, приписывая все собственному обаянию. Ей и в голову не приходило, что это из-за успехов ее мужа генерала Наполеона. Кажется, она вообще забыла о его существовании, если бы не необходимость куда-то ехать.

Жозефина совершенно потеряла голову и окунулась в любовную интригу с откровенностью стареющей старлетки. Она была настолько влюблена, что забыла, что впереди ждет встреча с мужем и что рядом едет брат мужа Жозеф.

Семья Бонапарт и так вовсе не была в восторге от женитьбы Наполеона на женщине старше его с двумя детьми и подпорченной репутацией, а теперь Жозефина окончательно топила эту репутацию, крутя любовь с молодым гусаром у всех на виду. Сначала Жозеф только скрипел зубами, видя, как на стоянке удаляются в отведенную им комнату невестка с любовником. Но потом его терпение закончилось, эта дама не может так открыто попирать мораль, так явно позорить его брата, героя и успешного генерала!

Зря Жозефина так растягивала дни своей поездки; пока она обнималась с Шарлем и ворковала, закрывшись от остальных, Наполеон успел все разузнать о любовнике жены и вполне подготовился к встрече. Ипполит Шарль был запачкан во многих неблаговидных делах, и те драгоценные безделушки, которые он дарил любовнице, в действительности являлись собственностью Франции, награбленные в Италии.

К моменту приезда жены и ее любовника у Наполеона уже было достаточно обвинений для обидчика, чтобы поставить того на колени под нож гильотины или расстрелять, поскольку тот боевой офицер.

И все же Наполеон сначала решил показать любимой, что такое покоренная Италия, причем так, чтобы она поняла – Италия покорена для нее!

В Турине их встретил просто королевский эскорт, Жозефина невольно загляделась на гарцующих красавцев-кавалеристов, чем вызвала некоторую ревность со стороны любовника. До самого Милана Шарль переживал, чтобы взор Жозефины случайно не остановился на каком-нибудь более рослом и крепком красавце. Зря переживал, генеральша была влюблена не на шутку.

В Милане их встретила восторженная толпа, до смерти перепугавшая генеральшу. От криков людей Жозефина забилась в угол кареты:

– Что это?!

Первой мыслью было, что и в Италии революция, а в такие переделки гражданке Бонапарт попадать вовсе не хотелось.

Жюно с изумлением смотрел на генеральшу.

– Люди вышли на улицы.

– Чего они хотят от меня?

– Они приветствуют вас, мадам.

Пришлось перевести дух и выглянуть в окно кареты. Толпа и впрямь приветственно махала руками. Так продолжалось всю дорогу, потому что из Милана пришлось ехать в Верону, где находился сам Наполеон.

Постепенно Жозефина начала понимать, что, выйдя несколько месяцев назад за простого генерала, она вдруг стала женой почти государя. Во всяком случае, останься он завтра в Италии, был бы королем наверняка.

Но Жозефину занимали совсем другие мысли. При чем здесь Наполеон, даже очень успешный, если ей пришлось расстаться с Ипполитом Шарлем, тот вынужден остаться в Милане!

Из Милана в Верону Жозефину едва ли не тащили силой. Конечно, Наполеону стало известно о таком изменении настроения супруги, и восторга это не вызвало, напротив, вспыхнула корсиканская ревность.

– Ты не рада меня видеть?

– Что ты, конечно, рада…

– Не заметно. Жозефина, я отдал приказ арестовать капитана Ипполита Шарля.

Не нужно быть особо внимательным, чтобы понять, что мадам Бонапарт до смерти перепугалась.

– За… что?

– Он покровительствовал грабежам и совершал грязные сделки. Кстати, не дарил ли он тебе что-то?

– Нет-нет! – мадам смертельно побледнела.

– Ну, успокойся, успокойся, тебя это не коснется. Но если есть, то лучше это вернуть сейчас, потому что завтра он пойдет под суд и будет расстрелян.

Наполеон едва успел поддержать упавшую в обморок жену.

И тут он дал слабину, бросившись уговаривать Жозефину:

– Хорошо, я его прощаю. Просто выгоню из армии, и все. Вышлю в Париж… Не будем о нем вспоминать…

На следующий день капитан Ипполит Шарль отбыл из Италии, но из армии его не выгнали, красавец и дамский угодник вернулся в Париж, чтобы уже там заниматься махинациями и ждать возлюбленную. Если честно, то он вовсе не ждал, потому что крутить роман и быть любовником очаровательной генеральши – это одно, а испытать на себе ревнивый нрав ее мужа – другое. От такого у кого угодно пропадет любовный пыл.

Жозефина пока осталась с мужем.

В Милане Наполеон наконец представил супругу своей семье. Пока с ней был знаком только брат Наполеона Жозеф, который не мог сказать о своей тезке ничего хорошего, слишком много нагляделся по дороге из Франции в Италию. Женской половине семьи генеральша не понравилась с первого взгляда. Но если мадам Летиция возмущалась только в самом узком кругу: «И как это моего сына угораздило влюбиться в потаскушку настолько старше его самого?», то сестры объединились против невестки. Полина, Элиза и Каролина, только что получившие французские имена взамен родных итальянских, не выносили даже имени Жозефины. Генеральша отвечала им откровенным презрением.

Семья доставляла Наполеону немало хлопот всю жизнь, но он считал своим долгом поддерживать не только мать, но и всех братьев и сестер, устраивать их судьбы, наделять властью и землей, давать приданое и искать мужей. Как и супруга, братья и сестры платили Наполеону черной неблагодарностью и требовали все большего и большего каждый себе.

И все же с ним рядом была обожаемая Жозефина, нравилось это семье или нет!

Проснувшись, Наполеон долго смотрел на спящую супругу. Она могла изменять ему сколько угодно, могла не любить в ответ, все равно его страсть продолжала пылать, и генерал, способный одержать какие угодно победы на поле боя, в любви оказывался побежденным одной-единственной улыбкой этой женщины.

Почувствовав на себе взгляд, Жозефина проснулась.

– Ты меня разлюбила? Ты любишь этого мальчишку?

Ипполит был немногим младше самого Наполеона, но тот боевой и такой успешный генерал, в то время как Шарль капитан-прощелыга, которого по одному слову Бонапарта могли казнить, потому и называл его ревнивый муж мальчишкой.

Жозефина вдруг вспомнила угрозу Барраса и горячо заверила:

– Нет, нет, что ты! Это просто наваждение… я так скучала по тебе, так страдала в одиночестве…

Она знала, чем взять, уткнувшись в плечо мужа, бормотала и бормотала о своих страданиях. Немного погодя Наполеон уже сам просил прощения за то, что оставил ее одну-одинешеньку в Париже и умчался завоевывать какую-то там Италию. Что такое Италия в сравнении со скукой Жозефины?!

Жозефина приняла его оправдания, простила и… взяла слово вернуться из Италии поскорей… ну, как только позволят обстоятельства…

– А ты… ты разве не будешь здесь со мной?

– Но, Наполеон… я женщина, слабая, с испорченными страданиями нервами. Как я могу находиться в зоне военных действий? Опасности и переживания совсем погубят меня, мою красоту.

Он хотел сказать, что создал все условия в Милане, что там к ее услугам роскошный дворец, множество слуг, прекрасные повара, а он сам мог бы приезжать хоть изредка. Но Жозефина не позволила произнести все это, она уже и без мужниных объяснений знала и о дворце, и о слугах, и о поварах, но там не было Шарля, а требовать присутствия любовника рядом с собой невозможно. Пожалуй, оставь Наполеон гусара рядом с женой в Милане, та согласилась бы «находиться на войне».

– Ты ведь не станешь требовать от слабой женщины героических поступков? О, я знаю, что не станешь! Я так люблю тебя, Наполеон!

Даже если бы она не сказала ничего другого, одной этой фразы было достаточно, чтобы он согласился на все. Но было еще одно препятствие…

– Жозефина, после Италии будет Египет, я вернусь еще очень не скоро…

Голова хитрой креолки работала быстро.

– О, Египет?.. А знаешь, я поеду с тобой в Египет!

– Ты? Боишься быть в безопасности в Италии и поедешь в Египет?

– Италия – это одно, а Египет – совсем другое! Я настоящая жена генерала, не смейся, ты увидишь, что это так!

Он не собирался смеяться, Наполеон просто не мог понять женской логики, Жозефина, всегда любившая роскошь и удобства, носом крутит от Милана, но намерена выносить трудные условия Египта. Наполеон понимал, что здесь какой-то подвох, но позволил ей рассуждать.

– Ты забыл, что я даже сидела в тюрьме и была на самом краю; если бы не мужественный Тальен, нас с Терезой обязательно казнили бы на следующий день! О, как там было страшно! Крысы… драный соломенный матрас на полу…

Она принялась со слезами расписывать тюремные ужасы. Наполеон поспешил успокоить жену:

– Перестань, перестань, это никогда не повторится! У тебя есть я!

Через неделю, провожая супругу в обратный путь, Наполеон убеждал и убеждал ее писать почаще.

– Ах, Наполеон, ты же знаешь, что я просто не умею так выражать свои чувства, как это делаешь ты. Если бы ты только знал, сколько я перевела бумаги! Луиза устала выбрасывать испорченные листы. Напишу тебе о своей любви, а потом прочитаю твои письма, и становится стыдно своих неуклюжих объяснений, рву со слезами на глазах и клянусь не писать больше ни строчки. Но потом не выдерживаю и пишу снова… Ты простишь мне мой неуклюжий язык?

Он готов был простить все, что угодно, только бы она не уезжала. Но Жозефина торопилась в Париж, там уже ждал Ипполит Шарль…

Легче всего обмануть того, кто желает быть обманутым, Наполеон очень желал и бывал обманут не раз. Стоило неверной только попросить прощения, и он был готов простить и даже сам просить в ответ. Глядя вслед карете, увозившей его супругу обратно в Париж, Бонапарт вздохнул:

– Как бы я хотел поменяться с ней ролями или хотя бы иметь мужество изменять Жозефине так же легко, как делает это она мне.

Сама изменщица в карете вытирала слезы, но не горя, а радости, потому что отбыла свою повинность, съездила в Италию к супругу, как того требовал Баррас. Теперь никто не посмеет укорить ее в нежелании помочь Бонапарту, она почти героиня.

Теперь остановок делали как можно меньше и уже не отдыхали по два дня на каждой, генеральша после встречи с мужем, казалось, обрела новые силы. Она действительно обрела новые силы, но муж тут был ни при чем, Жозефина торопилась к любовнику, ревностью Наполеона сначала низвергнутого, а потом возвращенного в Париж.

Ее догоняли все такие же страстные письма с требованием если не вернуться, то хотя бы писать! Писать, писать, писать! Ну что может быть трудного в том, чтобы излить свои чувства на лист бумаги?! Если это получится коряво, неважно, он не станет обращать внимания на гладкость выражений, на ошибки, на корявость почерка, ни на что, он даже между строчек увидит выражение любви, только были бы эти строчки!

Своим нежеланием писать Жозефина доводит Наполеона до отчаяния, теперь-то он знает, чем она может быть так занята, что не остается времени на письма! Теперь обмануть его труднее, он все видел собственными глазами – страх за любовника, слезы и даже обморок.

«Я совсем не люблю тебя, напротив, ты мне ненавистна. Ты дурна собой, взбалмошна, глупа, гадка. Ты не пишешь мне ни строчки. Ты не любишь своего мужа. Ты знаешь, как радуют его твои письма, и ты не можешь написать ему несколько строк!»

Временами почти смиряется с тем, что она равнодушна:

«…Обо мне не стоит думать. Счастье или несчастье человека, которого ты не любишь, не имеет никакого отношения к твоим интересам…

Прощай, будь счастлива, моя обожаемая Жозефина!..»

И следом приписка:

«Я опять вскрываю письмо, чтобы послать тебе свой поцелуй… О, Жозефина!.. Жозефина!..»

Таких писем – полученных или написанных, но не отправленных – тысячи, он действительно завоевывал мир, чтобы бросить его к ногам любимой, та благосклонно принимала дары и поклонение, но не желала принимать самого мужа. Ах, если бы этот Наполеон еще был и незаметен! Как-нибудь этак преподносил подарки и славу и снова исчезал, не надоедая письмами…

Если бы ей тогда знать, что придет время и, как когда-то говорил Наполеон, он сможет легко изменять ей, пусть даже возвращаясь и возвращаясь к неверной супруге, а потом и поневоле верной, потому что Жозефина станет уже не нужна никому другому, и уже она будет ждать писем, встреч, внимания… Собственно, внимательным Наполеон будет всю жизнь (ее жизнь) и любить тоже будет всю жизнь, но… Тогда до этого было еще очень далеко, все самое яркое было впереди и главные подарки от него тоже.

Жозефина возвращалась со свидания с мужем, на которое вовсе не желала ехать, возвращалась со множеством даров, надеясь на скорую встречу с любовником…

Встречали Жозефину, как национальную героиню. Она была спутницей жизни великого героя, чьи подвиги достойны античных времен. Ее славили, чествовали, бросали к ногам цветы, несмотря на зиму, посвящали стихи, исполняли песни… Думаете, в сердце этой женщины шевельнулось хоть малейшее чувство благодарности к тому, кто все это обеспечил, из-за кого она превратилась в героиню? Ничуть, в Италии она уже привыкла к восторгам, к поклонению и в Париже все принимала с легкой улыбкой, словно должное.

Жозефину в Париже интересовал только Ипполит Шарль, который не замедлил появиться. Гнев Наполеона, смягченный уговорами Жозефины, не нанес ему особого урона, Шарль успел награбить в Италии достаточно, чтобы некоторое время жить безбедно, а теперь надеялся с помощью любовницы восстановить свое положение.

Она разыскала Шарля быстро, столь же быстро началось продолжение их романа. Любовники предавались страсти, совершенно не задумываясь над возможностью возвращения супруга.

Вообще-то в этом не было ничегошеньки удивительного, весь Париж вел себя так же. Никому не приходило в голову хранить супружескую верность, напротив, считалось ненормальным, если жена не имела любовника, а муж любовницы. Отсутствие дома одного из супругов больше пары дней, безусловно, означало, что ему наставляли рога, разве что оставшийся дома супруг был совершенно болен.

Жозефина была здорова и хранить верность далекому Бонапарту не собиралась. Тем более это не принято в тех кругах, где она вращалась. Любовник? А у кого его нет? Просто приличный муж перед возвращением старается сообщить о своем скором прибытии, а если и застает дома не званного им самим гостя, то вежливо позволяет удалиться.

Ей и в голову не приходило, что можно устраивать скандалы из-за наличия у супруги любовника. Что за дикость, это же Париж, а не глухая деревня!

Супруг Жозефины был воспитан в Аяччо на Корсике, в большой итальянской семье, где понятия добропорядочности были несколько иными, а отсутствие мужа вовсе не означало присутствия любовника. Тем более Наполеон был не на шутку влюблен и не мыслил возможности измены со стороны обожаемой Жозефины.

Нет, постепенно он понял, что легкомысленные французские женщины просто не могут быть верными, и стал относиться к изменам спокойней, но только с французскими женщинами, а собственную жену ревновал еще долго и неистово, впадая то в ярость, то в полное уныние.

Сказать, что Наполеон ехал в Париж, значит солгать, он летел, он мчался так, словно намеревался покрыть все расстояние за час! В Париже его с нетерпением ждала (о, конечно же, ждала!) обожаемая Жозефина! Жена не часто отвечала на письма, но он простил Жозефине такой проступок, хотя постоянно укорял в своих посланиях. Сам Наполеон писал с сумасшедшим количеством ошибок, но в порыве страсти не замечал этого, да и мог ли заметить, если его письменный французский хромал на обе ноги?

Возможно, Жозефина недовольна ошибками в его письмах, потому не отвечает? Но ведь должна же она понять, что муж страдает, что он влюблен без памяти, что считает минуты до встречи с обожаемой супругой.

Жозефина понимала, только это интересовало ее очень мало. Она приглядела себе уютное гнездышко – Мальмезон – и пребывала с любовником там. Единственное, на что у генеральши хватило ума, – не приводить любовника в спальню на улицу Шантерен. Но Ипполиту Шарлю вполне хватало балов, приемов и Мальмезона. Любовники вовсю развлекались, не подозревая, что влюбленный супруг торопится домой…

Наполеона принимали еще радостней, чем его супругу, для французов он был желанным доказательством, что величие Франции еще не кануло в Лету, что французские войска способны воевать, одерживать победы, а уж за столь явную и стремительную, как в Италии над, казалось, непобедимой Австрией!.. о!.. за одно это Наполеона следовало нести на руках вместе с конем!

Сам генерал был немало смущен столь откровенным восхищением.

– Я, в сущности, еще ничего не совершил, просто не позволил армии бездействовать, когда она должна успешно воевать.

Сам Бонапарт понимал, что все эти восторги почти аванс, который он перед Францией должен отработать, совершив нечто выдающееся, достойное подвигов Великого Александра. Этого желал и он сам. Завоевать мир и сложить его к ногам любимой женщины, что может быть для мужчины лучше. А Жозефина обязательно подарит ему сына. Вот оно, счастье!

Всего мира пока не было, но была освобожденная от австрийцев и возвращенная Франции Италия, были восторги толпы на улицах всех городов, через которые он очень быстро проезжал, были надежды на будущее и, конечно, любовь. Ну, и, само собой, прилагались еще подарки для обожаемой Жозефины.

Наполеон спешил в спальню на улице Шантерен, чтобы осыпать свою супругу драгоценностями, покрыть поцелуями каждый пальчик ее прелестных ручек и ножек, ласкать, не выпуская из объятий до завтрашнего дня. Он намеренно попросил устроить встречу в Люксембургском дворце не сразу, чтобы иметь время сначала доказать свою любовь и свой пыл Жозефине.

И вот они, три ступеньки, ведущие в знакомую прихожую, лай Фотюне, услышавшего появление кого-то в доме… Бонапарт на мгновение замер в надежде уловить легкие шаги супруги, даже призвал к тишине открывшего ему дверь слугу, но, кроме лая левретки, ничего не услышал.

– А где мадам?

Слуга явно смутился:

– Ее нет в Париже…

– Что?!

Неизвестно, что было бы дальше, но тут следом за самим Наполеоном в дом вошел управляющий и, поприветствовав генерала, протянул ему пачку счетов.

– Мой генерал, мадам заново отделала дом и сказала, что счета оплатит супруг.

Увидев суммы, которые предстояло выплатить за отделку дома и новую мебель, Наполеон едва не пал духом. Он заперся в комнате и приказал себя не беспокоить.

Однако оставался вопрос, где же сама Жозефина. Слуги либо не могли, либо не желали говорить правду, только разводя руками, обманутый в лучших надеждах Бонапарт был удручен сверх меры.

На следующий день в Люксембургском дворце Директория устроила его чествование, но разве до парадных речей ему было, разве до звучавших здравиц, разве до приветствий толпы, если рядом не было его обожаемой Жозефины? Где она, с кем?

Подсказала семья Бонапарт и Жюно, ничуть не обманывавшийся по поводу супруги своего генерала. Адъютант напомнил, что даже в Италии в присутствии мужа Жозефина умудрялась изменять ему, а уж в Париже, от Наполеона вдалеке, и вовсе принимала у себя любовника.

Наполеон был мрачен и полон решимости: развод и только развод! Становиться всеобщим посмешищем, сгорающим от любви к той, что откровенно изменяет ему, он не желал. Сын мадам Жозефины Эжен Богарне уже стал адъютантом генерала и теперь боялся, что из-за легкомысленного поведения матери пострадает тоже, но Наполеон относился к пасынку по-прежнему хорошо, явно демонстрируя, что дети за родителей не в ответе.

Сама мадам в это время весьма весело проводила дни в обществе любовника – все того же Ипполита Шарля. Им понравился Мальмезон, хотя дом пока был малопригоден для жизни, к тому же в окрестностях Парижа нашлось немало других очаровательных местечек, удобных для любовных свиданий…

Камеристка Жозефины Луиза прислушалась, из-за двери снова доносился счастливый смех мадам. Ну что за женщина! И как она не боится мужнина гнева, ведь в Париже все обо всех известно, генералу Бонапарту обязательно передадут сплетни о поведении его супруги. Да и какие это сплетни, если Жозефина действительно ни одной ночи не проводит без своего Ипполита? После очередной выволочки, устроенной директором Баррасом, хотя бы перестала приглашать Шарля к себе в спальню.

Однажды Баррас, получивший очередную пачку счетов, не вовремя поутру явился в дом на улице Шантерен лично, прислушался в прихожей и, отодвинув в сторону слугу, направился прямиком в спальню. Ему не посмели помешать, слуги прекрасно знали, кто платит им за службу.

Раскрыв рывком дверь, Баррас увидел весело катавшихся в постели обнаженных Жозефину и Ипполита. Взвизгнув от неожиданности, мадам поспешила прикрыться одеялом, на что Баррас резонно усмехнулся:

– Не стоит прятать от меня свои прелести, мадам. Я хорошо осведомлен о том, как вы сложены. – Он кинул на постель пачку счетов и фыркнул: – Вот это пусть оплачивает ваш супруг, которому вы наставляете рога, или ваш любовник, с которым наставляете. Распорядитесь отныне мне ваши счета не доставлять.

Смущенная Жозефина что-то забормотала. Уже у двери Баррас обернулся и презрительно добавил:

– Вы недолго пробудете генеральшей, если у вас не хватает ума не притаскивать любовника в супружескую постель!

Глядя ему вслед, Жозефина подумала, что он прав. Разве можно полагаться на молчание тех же слуг? А горничная, например, может многое рассказать о том, как любовники обновляли новое устройство двух кроватей, то сдвигавшихся, то разъезжавшихся в разные стороны в зависимости от пожеланий спавших на них.

Конечно, спать там не получалось, они с Ипполитом резвились так, что сначала сорвали коврик над кроватями, потом в самый неподходящий момент задели механизм и кровати разъехались, а потом и вовсе провалилась основа одной из кроватей. Зато было весело!

После посещения Барраса Жозефина и Ипполит стали осторожней, они выбирались в предместья или окрестности Парижа и приятно проводили время в замках в округе. Вот и теперь одно из таких, снятых для свиданий, гнездышек приняло любовников.

Камеристка знала, как не любит мадам, когда прерывают ее любовное развлечение, но требовалось отдать письмо из Парижа, доставивший его слуга многозначительно сказал:

– Срочно.

Письмо было от гражданина Барраса, наверняка генерал намерен скоро вернуться в Париж, пора прекращать свидания.

На стук в дверь недовольным голосом отозвался Шарль.

– Письмо из Парижа для мадам.

– Просуньте в дверь и убирайтесь прочь!

Сунув листок в дверную щель, камеристка действительно поспешила прочь, она уже задумывалась, не сменить ли хозяйку, эта явно доиграется до беды. Какой муж станет терпеть вот такое унижение! Говорят, генерал Бонапарт без ума от своей супруги, но ведь и его терпению когда-то придет конец.

Горничная, ездившая с мадам в Италию, по секрету рассказывала, как Жозефина развлекалась со своим Ипполитом и там, а потом едва спасла своего любовника от суда. И чего она находит в этом Шарле? Нет, он, конечно, хорош в постели, в этом камеристка успела убедиться, и не единожды, но всему есть предел, рано или поздно генералу надоест быть рогоносцем…

Из спальни послышался возглас Жозефины, причем явно не радостный. Следом она потребовала одеваться. Значит, случилось что-то серьезное.

– Что, дорогая, что вас так напугало?

– Мой муж в Париже уже третий день!

Одеваясь, Жозефина шипела:

– И подлец Баррас сообщил мне об этом только сейчас!

– А откуда он мог знать, где мы с тобой прячемся?

Это было резонно, но ужаса у Жозефины не убавило. Она даже забыла о существовании Ипполита Шарля, отмахнувшись, когда тот попытался обнять любовницу:

– Ах, Шарль, оставь! Мне надо придумать, как оправдаться перед мужем.

Тот пожал плечами:

– Скажи, что осматривала Сен-Клу…

Глаза Жозефины блеснули надеждой:

– Мальмезон!

– Дался тебе этот Мальмезон.

– Я мечтаю об этом поместье. Помнишь, где-то были старые планы по перестройке?

Внизу шум, Бонапарт сразу понял, что вернулась Жозефина, но даже не поднялся из кресла, в котором сидел, чтобы выйти навстречу. Он столько дней дома. А жена только сейчас вернулась невесть откуда, притом что вся родня шепчет в оба уха, что она с любовником.

Наполеон почти горестно вздохнул, он уже решил развестись с Жозефиной, как бы это ни было тяжело. Да, развод и только развод! Пока она отсутствовала, он тысячу раз повторил себе это, отрепетировал свою речь перед неверной супругой, продумал все до мельчайших подробностей, то, как произнесет роковые слова, как отвергнет все ее мольбы о прощении, как будет холоден и неприступен, как… Ах, да что говорить!

Он тысячу раз принимал эту позу оскорбленного достоинства, вставал, чуть выставив ногу вперед, левую руку за спину, кисть правой за полу мундира. Тысячу раз представлял ее у своих ног, растерянную, униженную. Он вырвал… почти вырвал… из своей груди любовь к ней, остались только презрение и сожаление о тех минутах безумств, которым она его подвергла. Сожаление о множестве страстных писем, на которые не получил ответа, о тысячах слов любви, о мольбе, о надежде…

Нет, нет, все кончено! Вот сейчас она войдет… такая виноватая, потерянная, униженная… но он будет холоден и неприступен. Он не простит, ни за что не простит того, что Жозефина растоптала его любовь, жестоко посмеялась над ней, предала! На глаза Наполеона даже навернулись слезы. Кого он жалел больше – ее или себя? Или несостоявшееся, казавшееся таким близким и возможным счастье? Оно рухнуло в тот миг, когда он обнаружил дом на Шантерен пустым… а среди брошенных бумаг записочку Жозефины к Шарлю с обещанием встречи…

Дверь распахнулась, и раздался… веселый голос Жозефины:

– Ах, дорогой, как нехорошо с твоей стороны! Как это жестоко – не сообщить мне о том, что ты едешь!

Наполеон просто обомлел: Жозефина в чем-то винила его самого?!

Хмурый взгляд, хмурый вид, недовольный голос:

– Где ты была все эти дни?

Она, не теряя оживленного тона, махнула рукой:

– Потом расскажу. Сначала поцелуй меня.

Наполеон отстранил бросившуюся на шею жену рукой:

– Нет, ответь сейчас.

– Ах, какой ты! Небось снова глупая ревность. Разрешите доложить, мой генерал? Искала нам с тобой уютное гнездышко.

Она успела заметить на столе ту самую стопку счетов, значит, он все знает, тем более требовалось усилить наступление:

– Мы же не можем оставаться в этом доме все время. Кстати, как тебе понравились мои переделки здесь? А кресла в виде полковых барабанов? Я очень старалась угодить моему супругу-генералу.

Жозефина щебетала, одновременно ластясь, она уже принялась расстегивать пуговицы его жилета. Жена была так хороша, так восхитительно пахла, так ворковала, что решимость Наполеона немедленно развестись таяла на глазах. Но он попытался не сдаваться:

– Этот дом не принадлежит тебе?

Жозефина могла бы спросить: «Разве я когда-нибудь говорила, что это так?», но у нее хватило ума ответить иначе, ни к чему сейчас о грустном.

– Конечно, что в нем хорошего? Я подобрала загородное поместье, просто чудо! Ты увидишь, как мы там все переделаем, как будет уютно и в то же время роскошно. Настоящее поместье преуспевающего генерала-героя.

– Но у меня нет денег на поместье.

Пожалуй, это была последняя попытка продемонстрировать свою решимость порвать с ней, но попытка крайне слабая. Опытная куртизанка давно поняла, что Наполеон готов сдаться, иначе он просто не стал бы с ней разговаривать. Разве так разводятся? Если генерал действительно хотел прогнать свою супругу, ему не следовало оставаться в ее доме и спать в ее спальне, пусть даже отодвинув свою кровать.

Просто позволив говорить с собой, Наполеон уже подписал капитуляцию, и теперь Жозефина лишь делала вид, что эта капитуляция почетная.

– О поместье потом, у нас еще будет время. Я надеюсь, ты не намерен завтра же бросить меня… – она нарочно сделала паузу, во время которой Наполеон даже вздрогнул, что подтвердило опасения супруги, – чтобы отправиться в новый поход, забыв жену в скучном Париже?

Зря она про скучный Париж, это немедленно напомнило о подозрениях и сплетнях. Почувствовав, что перестаралась, Жозефина удвоила усилия по увлечению супруга на постель, там уж она могла справиться с любым генералом, а не только с по-прежнему влюбленным по уши Наполеоном!

Слуги немного послушали у двери и, убедившись, что обаяние и напор хозяйки одержали верх над благоразумием и решимостью хозяина, отправились по своим делам. Мадам Бонапарт утопить невозможно, этакая выживет при любых революциях и любых мужьях…

Но генерал Наполеон Бонапарт мешал не только своей супруге, он уже основательно мешал Директории. Баррас и его товарищи сами достаточно надоели французам, порядка в стране было мало, директора занимались только набиванием собственных кошельков, мало заботясь вообще о чем-либо, и французы все сильнее чувствовали потребность в твердой руке, но не в виде нового террора, а в приходе человека, не запятнанного в политической грязи и махинациях последних лет.

Таким человеком, безусловно, мог стать Наполеон – герой, молодой генерал, глаза которого горели желанием принести Франции не просто пользу, а славу, вернее, вернуть ей ту, которую она заметно растеряла то при развратниках-королях, то по милости рьяных революционеров.

Наполеон становился опасной фигурой, войны больше не имелось, и директора ломали голову, куда бы применить энергию неугомонного генерала и на что бы обратить его популярность, чтобы она не повернула против них самих. Пока ничего не находилось, а Наполеона встречали на улицах, как национального героя, ему приходилось пробиваться через восторженную толпу, где бы он ни появлялся.

Однажды свидетельницей такого затора движения оказалась Жозефина. Наполеон провожал их с Терезой карету, двигаясь верхом. Просто в карете, кроме Жозефины и мадам Тальен, сидел еще и Баррас, у кареты которого сломалось колесо. Уступив ему место, Наполеон сел в седло.

Через пару улиц собравшаяся поприветствовать любимого генерала толпа попросту оттеснила его от кареты. Отовсюду доносились приветственные крики, женщины стремились хотя бы дотронуться до стремени героя, словно это могло принести удачу… Баррас кивнул Жозефине:

– Ваш муж становится неприлично популярным.

Та едва заметно поморщилась:

– Лучше бы он стал столь же состоятелен.

– Не жалуйтесь, дорогая, генерал немало заработал на итальянской кампании.

– Все деньги уходят на содержание его семьи! Братьям нужны новые мундиры, сестрам новые платья… нужно приданое, обеспечение его матушки… При этом все дружно меня ненавидят! А счета за отделку дома на Шантерен до сих пор не оплачены. И на Мальмезон денег не дает.

Баррас усмехнулся:

– Значит, пора в новый поход. Намекните…

– Я бы с удовольствием, только куда?

– Мы подумаем. Славу Франции можно принести и за ее пределами, а популярность от этого только увеличится.

Баррас говорил еще что-то, но Жозефина уже не слушала, она наблюдала за мужем. Наполеона действительно приветствовали, как национального героя. За последние годы она хорошо поняла, что любой герой в мгновение ока может быть не просто свергнут с пьедестала, но и казнен, а следом пострадает и семья. Семье Богарне пришлось через это пройти.

Но на сей раз восторг толпы был чем-то иным, Жозефина вдруг сама почувствовала, что перед ней человек, у которого великое будущее. Пусть он мал ростом, пусть почти неказист, но от этой щуплой невысокой фигуры веяло такой силой, что хотелось… встать на колени.

Жозефине пришлось потрясти головой, чтобы избавиться от такого наваждения.

– Баррас, он действительно на что-то способен?

Директор попытался свести все к пошлой шутке:

– В постели? Дорогая, это вам лучше знать.

Жозефина смотрела на бывшего любовника серьезно.

– Он действительно чего-то стоит?

Теперь директор вздохнул:

– Стоит, только как бы это не вышло нам всем боком.

ЕГИПЕТ И ДРУГИЕ ПОДВИГИ

Директория могла еще долго ломать голову, куда девать энергичного генерала, если бы тот не предложил сам:

– Египет!

– Зачем Египет?

– Воевать с Англией на ее земле бессмысленно, нужно перекрыть ее морские пути в Индию, значит, нужно отсечь Египет.

Тот же Баррас с трудом сдержался, чтобы не воскликнуть:

– А вот это пожалуйста!

Египет – это хорошо, Египет – это замечательно, главное – далеко от Парижа и достаточно опасно, чтобы свернуть там шею. Во всяком случае, быстрого и неожиданного возвращения во Францию можно не ждать. Это давало время Директории прибрать к рукам то, что еще не было прибрано, а Жозефине возобновить встречи с Ипполитом Шарлем.

Директория план генерала Бонапарта по захвату Египта одобрила, но помогать что-то организовывать не стала. Вернее, Наполеону были предложены в помощь люди вроде Ипполита Шарля, с которыми он мог быть уверен, что корабли рассыплются, не доплыв до Александрии, а вместо продовольствия в трюмах окажутся лишь бумажки с обещаниями. Он занялся подготовкой операции сам и людей взял своих.

Одним из адъютантов стал Эжен Богарне, который поступил на службу к отчиму с великой радостью, снедаем жаждой покрыть свое имя такой же славой, как у Наполеона. Ну, пока, конечно, не столь яркой, но всему свое время.

Какой бы кукушкой ни была Жозефина, за сына она переживала и надеялась только на Наполеона. Бонапарту очень нравилось вот это материнское доверие, казалось, оно свидетельствует о любви Жозефины не только к сыну, но и к нему самому. Его обожаемая Жозефина доверяла ему самое дорогое – своего сына, конечно, это могло означать только одно: она любит своего мужа и ценит его как генерала.

Разве, ощущая такое доверие, можно не выиграть египетскую кампанию? Нет, он довершит то, что не успел сделать Великий Александр, и сложит к ногам любимой женщины несметные богатства Востока (она ведь, как любая слабая женщина, в чем недавно призналась, любит драгоценные безделушки, на которые воин и внимания не обратил бы) и сделает царицей мира. А еще поможет ее сыну стать великим полководцем.

А сама Жозефина обязательно родит сына от него, и счастью не будет предела!

Жозефина вдруг с ужасом вспомнила собственное обещание отправиться вместе с мужем в Египет! Тогда она была вынуждена обещать что угодно, только бы спасти жизнь обожаемому Ипполиту Шарлю, но теперь…

Вдруг этот национальный герой потребует выполнить обещание?! Наполеон вполне мог потребовать от жены такого же героизма, какой проявлял сам, и заставить ее отправиться не только в прекрасную Италию, но и в пески Египта! Что делать? Снова отговариваться болезнями или беременностью, как она делала, чтобы не ехать в Милан? Не поверит… Нет, конечно, намекнуть на беременность на всякий случай можно, мало ли что будет у них с Ипполитом Шарлем, когда муж уедет… Но Жозефина опасалась, что этого окажется мало. Вдруг Наполеону придет в голову приставить к ней в качестве наблюдателей на поздних сроках беременности кого-то из своих ненавистных родственниц. Нет уж, если она и забеременеет от Шарля, придется скрывать…

Но пока этого опасаться не стоило. А вот позаботиться, чтобы и ее не потащили за собой в Африку, стоило.

Как всегда, Жозефина обратилась к Баррасу:

– Ты должен мне помочь!

На сей раз директор был резок:

– Ничего я тебе не должен! Справляйся со своим героем сама, сколько я могу помогать?

– Баррас, запрети ему брать с собой женщин в поход.

Кабинет в Люксембургском дворце огласил хохот хозяина:

– Ты… ревнуешь… своего мужа?! Впервые такое слышу от малышки Жозефины!

– Я не ревную никого! Просто не хочу, чтобы он заставил меня отправиться следом!

Баррас стал серьезен:

– А что, есть такая угроза?

Жозефина мрачно кивнула:

– Да.

– Откажись.

– Но я сама обещала.

– Зачем?!

– В Италии, когда он чуть не убил Шарля.

– Пусть бы убил, невелика потеря. Но по поводу женщин ты права, никого с собой брать действительно не стоит, иначе это будет веселая прогулка, а не завоевание. Я подскажу Наполеону. И все! – Он предостерегающе поднял руку, потому что Жозефина явно намеревалась потребовать еще что-то.

Но ту жест не остановил.

– Издайте указ.

И снова Баррас с удовольствием хохотал:

– Как ты это представляешь? Директория приказывает, чтобы генерал Наполеон не смел брать с собой свою супругу и других женщин?

– Запретите брать женщин на борт корабля! К армии Наполеона это вообще не будет иметь отношения, флот ему не подчиняется. А без кораблей они никак не смогут доставить женщин в Египет.

Баррас в очередной раз поразился сообразительности Жозефины, которая явно обострялась, когда дело касалось денег или ее безопасности. Это была хорошая мысль, не прилагая никаких усилий, Директория вроде даже позаботится о боеготовности армии. Конечно, никаких запрещений издавать никто не будет, но несколько раз громко произнести это, чтобы узнал весь Париж, можно и нужно…

Но глаза директора лукаво блеснули:

– А что, если наш герой именно для супруги сделает исключение?

– Запретите остальным, себя я сумею отстоять.

Запрещать не пришлось, Наполеон опередил Директорию, сам запретив брать на борт женщин. Баррас злился: неужели Жозефина подбросила эту мысль и мужу? О, коварная!

Директор зря подозревал Жозефину в двойной игре, если таковая и была, то не в том.

Мадам Бонапарт занимали совсем другие заботы. Она решила, что до отъезда Наполеона в Египет они обязательно должны приобрести Мальмезон.

Бонапарт, которому было вовсе не до подобных покупок, за неимением не только времени, но и денег, долго упирался, однако ласковые уговоры жены действовали расслабляюще. Жозефина ворковала и ворковала, убеждая, что поместье продается недорого, его перестройка произойдет в то время, пока они сами будут в Египте, а когда вернутся, найдутся и деньги. Неужели Франция пожалеет средств, чтобы оплатить скромный дом для своего героя?

Она намеренно подчеркивала это «мы», словно и мысли не допускала, что может не выполнить своего обещания отправиться с ним в Египет. Наполеон возражал:

– Нет, Жозефина, я сам отдал приказ, чтобы на борт кораблей не брали женщин!

Жена закрывала ему рот вкусно пахнущей ладонью или поцелуем, который пах уже не так вкусно из-за совершенно испорченных зубов.

– Знаю, знаю, ты запретил. Но ты ведь можешь и передумать?

– Нет, нет! – старался быть твердым Наполеон. – Если я передумаю, что скажут обо мне мои же собственные солдаты? Ради женщины генерал отменяет свои приказы?

Жозефина разыгрывала обиду:

– Ты считаешь, что женщины этого не стоят? Или не стою я? Да, я самая бесталанная и несчастная женщина на всем свете!

– Нет, нет, что ты!

– Не жалей меня! Конечно, разве я, слабая, больная женщина, могу быть достойной такого героя, как ты?! Если ты хочешь развестись, так и скажи, я не буду тебе мешать…

Он чувствовал себя виноватым, он просил прощения, убеждая, что она достойна куда лучшего мужа, чем он, что она замечательная, лучшая из всех женщин, каких он только знал…

Следовал новый поток слез:

– А ты знал многих женщин? О, Наполеон, я так и знала, тебя влечет Египет только потому, что там восточные красавицы! Они умеют очаровывать мужчин, заманивать их в сети страсти… О, потому ты рвешься подальше от меня и не берешь с собой!

Ему бы припомнить Ипполита Шарля, но Наполеон вытирал слезы возлюбленной и уверял, что никаких женщин он не знал, и ему никто, кроме нее, не нужен!

– Правда?

Кто бы мог в тот миг сказать, что перед ним прожженная кокетка и опытная куртизанка, глаза Жозефины излучали такую доверчивость, так молили не обмануть, что генерал растекался мягким воском и соглашался на Мальмезон и все, что угодно.

Стоек был только в одном:

– В Египет с собой не возьму! Это тяжелый поход, где женщинам не место. К тому же добираться придется морем, а там хозяйничают корабли англичан.

Однажды свидетелем такого разговора оказалась Тереза Тальен, оставшись с подругой наедине, она с изумлением поинтересовалась:

– Зачем ты так добиваешься, чтобы Наполеон взял тебя с собой? Ты что, и впрямь намерена отправиться в Египет?

Полгода назад Жозефина со смехом поведала бы подруге о своей придумке, но сейчас она знала, что Тереза одна из тех, кто способствовал, чтобы Наполеон узнал о ее шашнях в Париже с Ипполитом Шарлем уже после возвращения из Италии.

Нет уж, дорогая, ничего я тебе не расскажу! Жозефина округлила глаза:

– А как же, я ведь обещала ему еще в Италии!

Тереза ни на минуту не поверила в патриотический порыв подруги и в то, что она готова выполнить обещание, но в чем дело – не поняла и решила понаблюдать. Простить Жозефине столь удачное на фоне ее собственного замужество мадам Тальен было очень нелегко. А ведь Наполеон сначала откровенно ухаживал за ней! Досада, что проглядела столь перспективного генерала, душила Терезу еще долго.

Хотя тогда мало кто верил, что Наполеону удастся вернуться из египетского похода, вернее, мало кто верил в Директории, а Тереза получала свои сведения именно оттуда. В отместку за скрытность подруги она не стала говорить о некоторых не совсем патриотичных и честных договоренностях между кое-кем из Директории и… англичанами. Ни к чему жене боевого генерала, которая столь упорно разыгрывает из себя боевую подругу, знать о том, что поход ее мужа заранее обречен.

Жозефину не волновали результаты похода, пока для нее было самым важным заполучить согласие Наполеона на покупку Мальмезона.

На генерала поместье не произвело никакого впечатления. Если честно, то оно ничего из себя и не представляло. Окрестности с парком, лугами, лесом, пашнями, виноградниками были прелестны, а вот сам дом не годился для жизни совершенно.

Услышав цену, Наполеон и вовсе отказался:

– Триста тысяч за дом, который нужно отделывать полностью? Нет, у меня нет таких денег!

Жозефина настаивать не стала, она просто сделала по-своему – купила поместье. Правда, денег, чтобы оплатить покупку, не было, но они обещаны сразу же после возвращения генерала из похода. Новая хозяйка заплатила только за мебель, никому не объяснив, откуда взяла деньги. Конечно, ходили слухи, что заработала на поставках провизии, которые устроила своему любовнику Ипполиту Шарлю. Наполеон не допустил, чтобы его армию одевали и обували Шарли, он все проверял сам, но поставок хватало и без Бонапарта. Негодная обувь, расползавшаяся через пару недель, рубахи, которые невозможно заправить в штаны, потому что они коротки, лежалое зерно, плохой фураж… все это приносило поставщикам солидные доходы в их личные кубышки. Ходили нехорошие слухи, что получила свое и супруга Наполеона за то, что помогла Шарлю в поставках участвовать. Взаимовыгодная любовь, так сказать…

А пока Наполеон собирался в Египет, где намеревался пробыть несколько месяцев, либо шесть лет, либо не вернуться совсем. Пробыл семнадцать. Это был странный поход, очень странный…

Жозефина провожала мужа до самого Тулона. Глядя на простиравшуюся перед ними морскую гладь, она вдруг поняла, что может действительно потерять и мужа, и сына, а потому расплакалась уже по-настоящему. Жозефина испугалась, что останется одна, стремительно стареющая и никому не нужная. Вот теперь она и впрямь была готова плыть вместе с Наполеоном в Египет, боясь его потерять.

Но изменить уже ничего нельзя. Жозефина даже забыла, что в случае внезапного согласия генерала взять супругу с собой намеревалась разыграть страшный приступ морской болезни, чтобы ее ссадили на берег где-нибудь в Италии. Это выглядело бы патриотично и впечатляюще.

Она действительно попыталась даже подняться на корабль, но была выдворена на берег:

– Нет, дорогая, жди меня в Париже.

– Я буду ждать здесь, на берегу, все время глядя в море!

– Я не знаю, когда вернусь… Лучше съезди пока в Пломбьер, тамошние лечебные грязи помогают дамам, которые хотят иметь детей. Лучшим подарком для меня будет рождение сына…

Его солдаты, поневоле ставшие бравыми морскими волками, глазели на расфуфыренную красавицу, ведь даже самый скромный наряд, который выбрала для прощания на берегу Жозефина, во много раз превосходил по стоимости то, что могли себе позволить их женщины.

Конечно, среди спутников Наполеона далеко не все верили в искренность его супруги, адъютант Жюно хорошо помнил ее путешествие в Италию к мужу, куда больше похожее на свадебный вояж с Ипполитом Шарлем. Но на сей раз слезы были непритворными, а желание удержать Наполеона искренним. Жаль только, что Жозефины хватило ненадолго.

Вернувшись в Париж, она быстро забыла свое намерение броситься за мужем вплавь или стать памятником верности на берегу. Этой забывчивости весьма способствовал Ипполит Шарль, сразу после отъезда генерала вылезший из щели.

Эскадра вышла в море 19 мая 1798 года. Столкнуться в открытом море с английским флотом не пришлось, по пути взяли Мальту, о чем сразу отправили победную реляцию в Париж, потом овладели Александрией и отправились вглубь, где одержали победу у Пирамид… Все казалось блистательным, но…

В любом деле находится тот, кто относится к нему наплевательски, даже если дело касается собственной безопасности. Сначала французам удалось дважды увернуться от рыскавших по всему морю в их поисках англичан. Конечно, произошло это случайно, но могло и не произойти, не отправься корабли более южным, хотя и более длинным путем. Здесь сыграла свою роль интуиция Наполеона, настоявшего именно на таком пути. Англичане, не обнаружив французские корабли ни у берегов Сицилии, ни потом у Александрии, метались по Средиземному морю, точно ищейки, но сумели обнаружить флот только к 1 августа. Вечер этого дня стал черным днем французского флота…

Уходя от Александрии на юг к Пирамидам, Бонапарт категорически требовал, чтобы доставивший их в Египет флот оставался в бухте города. В нарушение этого приказа корабли были отведены к мысу Абукир и оставлены практически без наблюдения. Не воспользоваться таким случаем адмирал Нельсон просто не мог! Французская эскадра оказалась наголову разбита, Наполеон остался без кораблей.

Но надо знать Наполеона, он сам не пал духом и не позволил сделать это своим солдатам. В конце концов, они просто лишились возможности скоро отправиться домой, и всего-то? Значит, надо успешно воевать на суше! Египетский поход продолжился.

Что было бы, поддержи свою армию, оказавшуюся в столь трудных условиях в далеком Египте, Директория? Весь Восток был бы французским, ведь через год у того же мыса не потерявшая боевого духа французская армия, насчитывавшая меньше восьми тысяч человек, наголову разбила восемнадцатитысячную армию турок, решивших воспользоваться сложностью положения Наполеона! Абукир в историю Франции вошел дважды: первый раз из-за бездарной гибели флота, а второй – блистательной победой благодаря Наполеону и его армии.

Но за этот год много воды утекло…

Что делала в это время оправившаяся от собственных патриотических переживаний Жозефина? Нет, она не стояла на берегу, как грозила, и даже не сидела у окна, она вообще не сидела. Ипполит Шарль умел развлечь женщину…

Обманутый муж был далеко, вернется ли – неизвестно, уколы совести с каждым днем становились все слабее, а приступы страсти все сильнее, Жозефина развлекалась, даже забыв об осторожности. Конечно, они с Шарлем пребывали в основном в Мальмезоне, но не чурались появляться и на балах в Люксембургском дворце.

Конечно, Мальмезон еще не был не только перестроен, но и оплачен, Жозефина заплатила только за мебель, ведь им с Ипполитом нужно было на чем-то спать и есть. Время пролетало незаметно в праздной лености, прогулках, ворковании и страстных объятьях. Но ни Жозефина, ни ее любовник не созданы для милой деревенской глуши, они принялись с удовольствием посещать всевозможные приемы и балы, уже совершенно не стесняясь. Тем более в Париж довольно скоро прилетела весть о гибели французского флота. Не всего, конечно, но и этого вполне достаточно, чтобы понять, что армия Наполеона в Египте в ловушке и никаких надежд на возвращение питать не стоит.

Думала ли в тот момент Жозефина о сыне, служившем у Наполеона адъютантом, непонятно, но о муже она старалась не думать вообще. С глаз долой – из сердца вон. Наполеон далеко в Египте без всякой возможности вернуться, по крайней мере в ближайшие годы… Генеральшу такое положение дел вполне устраивало.

Но она совершенно забыла, что в Париже остались родственники мужа, которые и раньше не горели желанием видеть ее членом своей семьи, а теперь следили за каждым шагом, при любой возможности сообщая в далекий Египет о проделках Жозефины.

Почему она себя так вела? По двум причинам: во-первых, втайне надеясь, что если муж и вернется, то совсем не скоро, а во-вторых, похоже, надеялась на новое замужество, имея в виду ловкого пройдоху Ипполита Шарля. Второе было просто глупо, потому что Шарль вовсе не собирался на ней жениться: одно дело – миловаться и получать подарки, и совсем другое жениться на разведенной, немолодой уже женщине со взрослыми детьми. Да, ему нравился любовный пыл Жозефины, ее изобретательность, еще больше ее щедрые подарки, но и только.

Когда Жозефине через год откровенной любовной связи пришло в голову объявить Ипполиту Шарлю, что, как только муж вернется, она объявит о разводе и выйдет замуж за любовника, тот с трудом удержался, чтобы не смыться немедленно. Похоже, сам Шарль стал понимать, во что влип. Если Наполеон не вернется, Жозефина, используя все свое влияние, любовника от себя не отпустит, придется если не жениться, то быть при ней постоянно. А если вернется с победой муж… Даже если не с победой…

Наполеон получил две сильнейшие пощечины. Во-первых, стоило Жозефине вернуться в Париж, как вся ее любовь к супругу испарилась, снова началась любовная связь с Ипполитом Шарлем. Получая сообщения об этом, Наполеон жалел о двух вещах – что он не отдал под суд прощелыгу еще в Италии и что не развелся с Жозефиной, когда открыл эту связь. Теперь приходилось пожинать плоды собственного безволия и нерешительности. Столь смелый и решительный в бою, он оказывался мягким воском в женских руках, вернее, в руках одной-единственной женщины, так и не понявшей, с кем же свела ее судьба.

Семья самого Бонапарта, старательно следившая за неверной супругой, не менее старательно извещала его обо всех выходках Жозефины, но он долго закрывал глаза, убеждая себя, что его родственники просто ненавидят прекрасную креолку, а потому наговаривают на нее.

Опечаленный и раздосадованный Наполеон изливал душу в письмах брату Жозефу, которому доверял больше других.

«Ты прочитаешь в этих документах о завоевании Египта, добавившем еще страницу к истории воинской славы нашей армии.

Но семейная жизнь моя потерпела крушение, все завесы упали. У меня остается только твоя дружба, и если и ты меня предашь, я стану мизантропом.

Как грустно жить, если есть только один человек на свете, к которому обращены твои чувства…

Я разочаровался в людях, я хочу провести зиму после возвращения во Францию в деревне, под Парижем или в Бургундии.

Мне необходимо уединение, величие мне наскучило, слава надоела, сердце мое иссохло – в 29 лет я конченый человек. Надо стать эгоистом – жизнь привела меня к этому.

Я хотел создать свой дом, я никогда не думал, что со мной случится такое… Мне незачем жить теперь… Прощай, мой единственный друг…»

Успешный полководец писал о своих семейных неурядицах! Это было больно и могло вызвать только сочувствие, но вызвало… насмешки! Нет, не у Жозефа, у всей Европы!

Это и оказалось второй пощечиной. Даже разбив французский флот, адмирал Нельсон продолжил гоняться за отдельными французскими кораблями. Ему удалось задержать в том числе судно, на котором нашлась французская почта из Египта. Там не было секретных материалов, зато были письма Наполеона брату, в том числе приведенное выше. Для англичан это оказалось подарком куда большим, чем даже какие-то планы. Упустить возможность широко опубликовать переписку они не могли, в газетах появилось слезное письмо Наполеона с комментариями. Спешно собранные сплетни дополнили картину.

Конечно, противники постарались, чтобы несколько экземпляров попали и в саму армию Наполеона. Теперь и французы получили подтверждение того, о чем давно догадывались: их генерал рогат и не может ответить тем же. В том, что рогат, не сомневались, во-первых, видели саму мадам Бонапарт, и в Италии в том числе, а во-вторых, кто из мужей, уехавших надолго, не рогат? Но чтобы не ответить…

Да стоит ли любая женщина этого?!

Последней каплей для Наполеона явился разговор по душам с Жюно. Уж он-то прекрасно знал, чего стоит мадам Бонапарт, а потому, получив более чем откровенное письмо от своих родственников, решился поговорить с генералом. И впрямь смешно считать своей женой вот такую вертихвостку! Ладно была бы писаной красавицей или совсем юной, мало что соображающей девчонкой, но она опытная женщина, польстившаяся на глупого, ловкого содержанта и открыто живущая с ним в Мальмезоне.

Разговор был тяжелым, несколько человек с волнением наблюдали за этим издали, прекрасно понимая, как нелегко по-настоящему любившему свою неверную супругу Наполеону. Наполеон клял всех женщин сразу и свою жену особенно, грозил уничтожить ее, обещал развестись!.. Генерал проклинал свое сердце и свое бессилие. Теперь о его позоре знал весь мир, любой мог ткнуть в него пальцем: «Рогоносец!», солдаты могли насмехаться над своим генералом…

Жюно рассчитывал только на одно, с чем были бы согласны и все члены клана Бонапарт: немедленный развод Наполеона со своей супругой. Суд вполне согласился бы с доводами генерала, грехи генеральши слишком хорошо известны во Франции.

Но услышал адъютант нечто такое, от чего не сразу сумел закрыть рот. Наполеон объявил, что разлюбить Жозефину не в силах, остается только отвечать ей тем же!

– Мой генерал, вы намерены просто изменять супруге в ответ?

– Да!

– Но как?

– А как изменяют?

Жюно попытался объяснить, что наличие рабыни-наложницы едва ли можно считать изменой, это физиологическая необходимость, а других женщин во французской армии просто нет, их присутствие Наполеон запретил собственным приказом.

Правда, во французской армии нашлась одна дама, пришедшаяся весьма кстати. Голубоглазую аппетитную блондинку звали Полиной Фуре. Она была супругой лейтенанта Фуре, человека весьма неприметного, и имела прозвище Беллилот, то есть Красотка.

Не желая оставлять свою красотку дома одну (весьма полезное опасение), лейтенант Фуре взял Полину сначала в Тулон, а потом, переодев в мужское платье, и на корабль. Вообще-то за одно это его можно было расстрелять, поскольку приказ Наполеона был жестким, он даже собственную супругу не рискнул взять с собой. Но генерал не только не наказал лейтенанта, но и… отправил его со срочным поручением в Париж. Полина осталась с Наполеоном.

Поручение было совершенно дурацким и практически невыполнимым. Согласно предписанию корабль с лейтенантом Фуре на борту оказался вынужден дефилировать туда-сюда по Средиземному морю, ежеминутно рискуя попасться англичанам. И это из-за мало что значащих бумаг, которые якобы непременно надо доставить в Париж. Конечно, Наполеон рассчитывал, что супруг аппетитной Полины просто не вернется обратно.

Итак, он твердо решил изменить, причем сознательно и почти открыто.

Молодая женщина не была ни знатного происхождения, ни большого ума, ей вполне хватало голубых глаз под пушистыми ресницами и стройных ножек. Не избалованной вниманием и роскошью Полине вдруг выпало получить дорогие подарки и оказаться в постели у самого главнокомандующего.

Будь Фуре поумней или половчей, он понял бы, что от него требуется, и попросту уступил красавицу за помощь в карьере, но Фуре то ли был глуп и наивен, то ли любил свою Полину, он, даже попав на английский парусник, умудрился выпутаться из плена (англичане поняли описанную лейтенантом ситуацию лучше самого обманутого мужа и решили помочь ему испортить Бонапарту праздник, а потому высадили незадачливого мужа, не причинив ему вреда) и явиться обратно в Каир, откуда его отправляли в долгий и опасный путь.

Полину дома не нашел, та давным-давно жила во дворце у генерала, но добраться до нее сумел, а также сумел изрядно отлупцевать неверную супругу. Наполеону бы взять пример, но тот лишь посмеялся и попросил Полину… родить сына!

– Родишь, разведусь с Жозефиной и возьму тебя к себе!

Конечно, едва ли у Наполеона хватило бы дури сделать простую бабенку генеральшей, но сына мог забрать и ее хорошо обеспечить тоже.

Не срослось, Полина не имела детей ни от тех, с кем делила ложе до своего супруга, ни от Фуре, ни от Наполеона…

Наполеон попытался исправить впечатление о себе у армии, он мужчина, для которого оставшаяся дома юбка хоть и важна, но не главное. Если отношения с женой оставляют желать лучшего, он запросто возьмет себе любовницу, и пусть все об этом знают! Отныне он вообще будет вести себя достаточно свободно, и дело не в изменах Жозефины, он мужчина и имеет право пользоваться любовью и даже просто услугами женщин. Хватит стенать и мучиться!

Мужественность доказал, но возникла новая проблема. Большинству солдат, как и самому Наполеону, не слишком нравились арабские женщины, кто-то был не в восторге от их фигур, кто-то от специфического запаха используемых притираний и средств, кого-то не устраивали привычки в постели, кому-то просто не хватало разговоров с партнершей. Хотелось француженок.

Мало того, оказалось, что большинство подчиненных сочувствуют обманутому Фуре, вместо того чтобы восхищаться мужской силой генерала Бонапарта. Вот если бы они сошлись по-честному, а то ведь тайком забрать себе жену, отправив мужа на явную погибель к англичанам в зубы… Демонстрации мужественности не получилось.

Но, осознав, насколько соскучился по женскому телу, и понимая, что остальным воздержание дается не легче, Наполеон вдруг от широты пообещал… завезти в Египет французских проституток! Однако сказать – одно, а сделать – совсем другое. Если Фуре не смог пробиться сквозь блокаду англичан, то как могли это сделать корабли с дамами древнейшей профессии?

Солдаты остались без французских ласк, пришлось довольствоваться местными.

А потом была победа над турками, когда в конце июля 1799 года меньше восьми тысяч французов уничтожили турецкое войско, превосходившее их более чем в два с половиной раза численностью, у того же мыса Абукир, словно отомстив за гибель своего флота.

А потом был отъезд генерала Наполеона обратно во Францию. Это оказалось настолько неожиданно… Армия не могла вернуться, да генерал и не собирался ее возвращать. Он считал, что задачу свою выполнил, ведь требовалось основать колонию, разбив соседей, что было сделано, французскими стали Александрия и Каир, и еще многие города и крепости не только в Египте, но и в Палестине, разбита турецкая армия, мамлюки изгнаны…

В Париже творилось черте-те что, Директория уже настолько отпустила бразды правления, заботясь только о набивании собственных карманов, что готова была потерять и саму власть. Франции требовалась сильная рука, Наполеон считал такой только себя и поспешил на выручку Франции.

Вообще-то Жозефина могла не переживать, мало кто верил в саму возможность возвращения Наполеона, потому что сильного французского флота в Средиземном море больше не было, зато по-прежнему рыскали англичане, устроив настоящую блокаду. Любая попытка пробиться обратно оборачивалась для французов пленением.

Но, видно, Египет и непривычные условия так надоели, что генералы, которым Наполеон предложил присоединиться, раздумывать не стали. Армия осталась в Египте, а главнокомандующий с шестью генералами и несколькими приближенными попросту смылись домой. Он взял с собой в том числе Эжена Богарне, но оставил несчастную Полину, так и не сумевшую забеременеть, несмотря на все старания местных повитух и колдуний.

Египетская страница для Наполеона была перевернута, он спешил к власти во Франции и… к своей Жозефине! Обида на неверность супруги была забыта, любовь Полины тоже, Наполеон жаждал поскорей открыть дверь особнячка на улице Шантерен, переименованной в его честь в улицу Победы.

Никто так и не смог понять, как им удалось проскользнуть мимо кораблей довольно плотного кольца английской морской блокады, нашлись те, кто утверждал, что их судно вела какая-то звезда, а сам Бонапарт приказывал следовать за ней и все твердил, чтобы не боялись, потому что это его звезда.

Как бы то ни было, свершилось то, чего просто не могло быть, – Наполеон Бонапарт вернулся из Египта, одержав там блестящие победы! Не его вина в разгроме флота, зато он малым числом побил турок! Никому не пришло в голову спросить, а как же остальная армия, не очень-то она и была нужна Франции…

Вот теперь Жозефина испытала настоящий шок. Любовник всячески избегал разговоров о возможном браке, а то и вовсе встреч с ней, о любви больше речи не шло, а из далекого Египта возвращался муж, который мог строго спросить за измены во время своего отсутствия.

И защитить некому, поддержать тоже, потому что Баррас, понимая, что дни власти сочтены, поспешно сворачивал дела, стараясь стать незаметным. Тараканы расползались по щелям, мыши забивались по норкам, предчувствуя появление кота.

В начале октября Наполеон со своими спутниками высадился в районе Фрежюса и направился в Париж. Молва летела впереди полководца, никто не вспоминал об оставленных в Египте тысячах солдат, вернуться домой которым не представлялось возможным, Наполеона приветствовали, как победителя. Такого героя и ждала Франция, такой был ей в тот момент нужен!

О скором возвращении Наполеона Жозефина узнала от его сестры. Все три сестрицы Бонапарт так ненавидели невестку, что не только расписывали ее гадкое поведение в письмах к брату, неизменно прибавляя сверх того, но и не могли дождаться, когда же тот вернется, чтобы своими глазами лицезреть, как Наполеон вышвырнет из дома эту гадину!

Полина не выдержала и, только услышав о прибытии во Фрежюс двух кораблей из Египта и о том, что Наполеону и нескольким генералам удалось на них проскочить мимо английских судов блокады, помчалась к Жозефине. Ей не терпелось увидеть, как вытянется лицо невестки при такой новости, как Жозефина будет метаться, точно мышь, застигнутая на кухне котом, хотелось увидеть, как с зазнайки слетит спесь. Жозефина не могла не знать, что ее не ждет ничего хорошего, слишком широко известны ее шашни с Ипполитом Шарлем.

– Спешу тебя обрадовать, Наполеон возвращается!

Полина ошиблась, она выпалила это, едва переступив порог, нужно было сначала усесться так, чтобы видеть лицо Жозефины в первое мгновение. Но хозяйка дома стояла к ней боком, даже почти спиной, а потому именно первое мгновение, в которое Жозефину действительно охватила паника, сестра Наполеона не видела. В следующий миг генеральша уже успела взять себя в руки и усмехнуться:

– Как бы я хотела, чтобы это было правдой! Но сожалею, дорогая, это невозможно, проклятые англичане столь крепко заперли все морские пути, что никакой надежды проскочить нашим кораблям туда, чтобы вывезти армию, нет. Да и кораблей тоже нет…

Она с сокрушенным вздохом снова отвернулась, поправляя букет в вазе. Вовремя, потому что Полина с удовольствием продолжила:

– Наполеон сумел вырваться всего на двух небольших кораблях, взяв с собой нескольких генералов. Они высадились во Фрежюсе и теперь движутся к Парижу.

И тут, к чести Жозефины, та вспомнила о сыне:

– А Эжен?! Взял ли его с собой Наполеон?!

– Не знаю, мне сообщили только о брате.

Жозефина метнулась к Баррасу:

– Наполеон возвращается?!

Тот усмехнулся:

– Что-то не слышу восторга в голосе счастливой супруги. Ты должна радоваться…

– А Эжен?!

– Ты меня спрашиваешь? Насколько мне известно, твой сын тоже вернулся, но я впервые слышу, чтобы ты интересовалась сыном.

Жозефине было не до Барраса, она знала главное: Наполеон возвращается вопреки всем уверениям, что это невозможно, что пробиться сквозь блокаду англичан нельзя, что у французов вообще нет флота, способного вернуть армию обратно. Внезапно ее охватили сомнения, Полина сказала о двух кораблях, но на двух судах не вывезешь войско, даже если оно понесло немалые потери!

Генеральша отмахнулась от размышлений об остальной армии, главное, что муж и сын уже во Франции. Они во Фрежюсе, значит, после карантина двинутся в Париж. Баррас сказал, что они не минуют Лион. Это означало одно: их нужно в Лионе перехватить, потому что в Париже семья Бонапарт не упустит возможности поведать Наполеону в красках о поведении его супруги. Единственным выходом была именно такая встреча – раньше его встречи с противными сестричками!

Дорожная карета Жозефины уносила ее в сторону Лиона. Правда, почти сразу возник вопрос: по какой дороге ехать?

– А сколько их?

– Две.

Жозефина махнула рукой:

– Неважно, поехали по той, которая короче. Мы все равно успеем в Лион, ведь прибывшие должны выждать карантин.

Так сказал ей Баррас, действительно, для всех прибывавших в порты Франции карантин был обязательным, ведь по земле гуляла чума.

Но… они разминулись! Для Наполеона и его спутников сделали исключение, не заставив выжидать положенные по карантину дни, и поехал он по второй, более удобной дороге, в то время как его супруга выбрала более короткую, но менее ухоженную.

Лион…

Но вид города вовсе не обнадежил Жозефину, дело в том, что рабочие… разбирали колонны, трибуны и прочие приветственные атрибуты. Это могло означать одно: встреча не состоится. Но множество затоптанных цветов на дороге, обрывки лент, тканей и прочей мишуры подсказали, что она уже состоялась!

– А… генерал Бонапарт?…

– Проехал! Встречали с шумом…

– Но мы не встретили его!

Вот тут и выяснилось, что две дороги не всегда лучше, чем одна.

Догнать! Любой ценой успеть увидеть мужа раньше, чем он увидится со своими родственниками!

Один из рабочих сокрушенно покачал головой:

– Не успеете, до Парижа не так далеко…

От Лиона до Парижа недалеко, но Жозефина действительно не успела, Наполеон опередил ее на двое суток!

Это была не просто катастрофа, это был конец всему! А ведь и в Лионе и дальше по пути, пытаясь догнать Наполеона, Жозефина видела и слышала, что ее супруга считают спасителем Франции, вот, мол, вернулся Бонапарт, теперь наведет порядок…

Ей, как и остальным французам, было не до вопросов, почему генерал вернулся без армии, никто не спросил за возвращение, больше похожее на бегство, каким оно и было, не поинтересовался, что должны делать оставшиеся в Египте солдаты и офицеры, куда деваться им, брошенным своим главнокомандующим? Французы попросту забыли о тысячах несчастных соотечественников, слишком привычной стала гибель многих и многих.

Жозефине тоже было не до таких вопросов, она спешила, хотя прекрасно понимала, что время упущено.

Наполеон примчался в Париж на крыльях, и снова это были крылья любви. Да, он сильно переживал, читая письма родни, а потом слушая Жюно о проделках супруги, но чем ближе оказывался Париж и дом на улице Шантерен, тем незначительней казались мужу провинности жены. Изменила? Но ведь и он ей тоже… Только бы увидеть дорогую, любимую супругу, только бы услышать ее мелодичный, волнующий до глубины души голос!

Только увидев Жозефину, утонув в глубине ее ласковых глаз, обняв ее восхитительное тело, он был готов простить любые провинности. Наполеон нарочно уведомил Париж, что возвращается, Жозефина должна знать об этом, чтобы ненароком снова не оказаться где-нибудь с любовником. Он даже самому себе не сознавался, что специально давал ей возможность подготовить оправдание. И встречу тоже.

– На улицу Шантерен, все остальное потом!

При этих словах генерала у его адъютанта Эжена Богарне почему-то похолодало на сердце. Наполеон на крыльях летел к жене, а вот сын к матери не слишком торопился. Ему очень не хотелось рассказывать ей о египетском поведении отчима, лгать нельзя, а говорить правду о Полине Фуре неприятно. Ну почему они не могут быть верными друг дружке? Мать при любой возможности наставляет рога мужу со смазливым дурачком, а теперь и Наполеон пустился во все тяжкие…

Наполеон ожидал увидеть ярко освещенный дом, фонари у входа, множество зажженных свечей в салоне, цветы и очаровательную, кокетливую Жозефину, вкусно пахнущую, волнующую кровь, немного смущенную… От этого ожидания кровь закипала уже заранее, генерал не мог дождаться встречи, последние минуты перед домом показались немыслимо длинными. Вот улица… вот уже сам особнячок… но…

В окнах темно, только в двух-трех из них видны огоньки свеч. Что это?!

Наполеон ворвался в дом, изумив прислугу:

– Где Жозефина?!

Слуга был смущен:

– Уехала встречать вас, генерал…

– Ложь!

Эжен осторожно поинтересовался у примчавшегося управляющего:

– Действительно, где мадам?

– Уехала встречать генерала в Лион…

Наполеон услышал, взъярился окончательно:

– Мы были в Лионе! Там ее нет!

Внизу послышался шум, немного побледнев, Наполеон отправился туда, весь его вид выражал оскорбленное достоинство в ожидании потоков слез обожаемой, несмотря ни на что, супруги. В глубине души он был готов ее простить, даже сейчас готов. Пусть скажет что угодно, пусть солжет, она это умеет делать мастерски, пусть примется щебетать…

Но внизу в прихожей стояла вовсе не Жозефина, а Летиция Богарне, а из-за ее спины выглядывала Каролина. Мать Наполеона и его младшая сестра поспешили в особняк на улице Шантерен, названной в честь побед Бонапарта улицей Виктуар, чтобы приветствовать генерала и открыть ему глаза на поведение его супруги.

О, сколько было вылито грязи на «мерзкую изменщицу, недостойную даже его взгляда»!

– Кто она такая, чтобы иметь право называться Бонапарт?

В другое время Наполеон напомнил бы родне, что ее происхождение много выше их собственного, что Жозефина более знатного рода, а то, что ей во время революции пришлось… вести себя несколько неподобающе, так и это понятно – двое детей, причем прекрасных детей!

Но в том состоянии, в котором находился обманутый в своих горячих ожиданиях муж, он впитывал обвинения своей супруги, как сухая губка воду.

– Развожусь! Немедленно!

Дамы еще долго щебетали в салоне, кляня невестку на все лады, получалось, что Жозефина занималась любовью с Ипполитом Шарлем только что не на набережных Сены прилюдно! Наполеон скрипел зубами, твердя одно:

– Развод!

Наверху в своей комнате рыдала Гортензия, метался из угла в угол Эжен. Такой глупости от матери он никак не ожидал. Неужели нельзя было хоть сейчас вести себя скромней?! Ей уже тридцать семь, не столь красива, чтобы мужчины падали перед ней на колени, если сейчас Жозефину ославит разводом Наполеон, едва ли на нее позарится кто-то еще.

Совершенно неожиданно повел себя брат Наполеона Люсьен Бонапарт, тоже приехавший на улицу Виктуар. Он посоветовал матери и сестре отправляться домой, чтобы дать Наполеону отдохнуть с дороги, а сам уселся в кресло, явно намереваясь продолжить разговор.

Дамы уже выплеснули свой гнев и изложили все известные им факты, теперь оставалось только ждать решения генерала. Конечно, они предпочли бы еще пару часов помотать ему нервы, перемывая косточки ненавистной невестке, но Люсьен объявил, что им с братом нужно поговорить по государственным делам. Государственные дела мадам Летицию не интересовали вовсе, она их не понимала и не принимала.

Мать и сестра Наполеона уехали.

Сам он сидел в кресле, мрачно уставившись на горевший огонь. Наполеон любил тепло, заставляя разводить огонь в каминах даже в июле, если лето было не слишком жарким, в Париже после египетской жары ему и вовсе казалось зябко. А тут еще остывший, холодный дом…

– Люсьен, ну почему я столь несчастен в браке? Неужели развод мой удел? Развожусь!

– Никакого развода! Ты с ума сошел?

Жозефина, сама того не подозревая, получила неожиданную поддержку.

– Но она изменяет мне! Даже сейчас отсутствует дома.

– Разводись, но только позже.

Наполеон не понял брата:

– Почему не сейчас?

– Наполеон, ты можешь сейчас забыть о своей неверной супруге и подумать о Франции и делах?

– К чему они мне…

Люсьен не обратил внимания на любовные страдания брата, не лучшее ли лекарство от них деятельность? Он убеждал и убеждал Наполеона, что Франция готова к падению Директории, рассказывал, как французы ждут появления сильной личности, которая разогнала бы эту камарилью из пятисот хапуг и их помощников.

По мере того как дрова в камине прогорали, мысли Наполеона все дальше уходили от неверной супруги и возвращались к власти во Франции.

– Люсьен, ты знаешь, меня действительно хранит звезда! Она просто сопровождала нас всю дорогу обратно, горела перед самым носом корабля, потому нам удалось проскочить мимо англичан!

Люсьен не слишком приветливо покосился на блестевшего глазами брата. При чем здесь звезда, власть брать надо!

А Наполеон продолжал твердить о своем божественном предназначении, о том, что он должен стать божеством…

– Брат, хватит об избранности и божественности, подумай лучше о жизни.

Результат такого совета оказался неожиданным, Наполеон… залился горькими слезами, упоминанием своей жизни он считал только воспоминания об отсутствующей жене.

Пришлось Люсьену начинать все заново:

– Ты разведешься с ней, но только не сейчас. Франция не простит тебе неурядиц в семейной жизни сейчас, ты должен быть недосягаем для сплетней толпы. Потерпи…

Когда Люсьен уходил, Наполеон был готов терпеть, однако пустая постель и спальня, где все пахло и напоминало Жозефину, вернули его к мрачным мыслям.

Не менее мрачен был и Эжен. Он отправился к сестре:

– Гортензия, я ведь нарочно предупредил мать, что мы возвращаемся. Неужели хоть сейчас она не могла удержаться и побыть дома?

– Я получила твое предупреждение, когда она уже уехала…

– Куда?!

– Вам навстречу.

– Мне-то хоть не лги! Ее не было в Лионе!

Гортензия залилась слезами:

– Эжен, мама действительно поехала навстречу вам в Лион. Она очень торопилась и очень радовалась, что с вами обоими все в порядке.

– Этот… Шарль бывал здесь?

Могла и не отвечать, поток слез объяснил Эжену, что бывал, и часто. И все же что-то не так…

– Когда она уехала?

Гортензия ответила.

– Как же мы могли разминуться?

Эжен достал доступную ему карту… дороги от Парижа на Лион две, одна короче и весьма дурна, вторая длиннее и получше, на ней немного городов и городков, потому Наполеон решил ехать именно так, ведь каждый город норовил задержать продвижение организованной встречей, а генерал спешил к супруге в Париж.

Но и Жозефина тоже должна бы ехать по этой дороге, там можно легче достать лошадей, и сам путь наезжен.

– По какой дороге поехала мама?

– Не знаю…

Во время скромного обеда на следующий день Эжен словно невзначай заметил, что в Лион ведут две дороги, а потому легко разминуться, особенно если спешить и поехать по менее удобной, зато более короткой…

Наполеон сделал вид, что замечания не заметил, но по тому, как он на мгновение замер, Эжен понял, что услышан. Однако сын не мог продолжать дальше, просто потому что сам не был уверен в действиях матери. Оставалось ждать, когда та приедет.

Жозефина возвращалась домой в исключительно мрачном настроении, она прекрасно понимала, что уже напели в уши Наполеону его мать и сестры, что успели рассказать братья, сознавала, что теперь развода не избежать. Но в каждом городе, каждой деревне, на каждом шагу она встречалась со свидетельствами, что ее мужа не просто знают во Франции, а почти боготворят, надеясь как на спасителя. Французам казалось, что только молодой генерал Бонапарт и способен разогнать зажравшихся буржуа и навести в стране порядок.

Жозефине было наплевать на политику, но она осознала, что потеряла того, на кого могла опереться на долгие годы. На волне всеобщей любви к Наполеону она вдруг осознала, что ей дорог этот «кот в дырявых сапогах». Креолка многое отдала бы, чтобы вернуть время на пару месяцев назад, когда еще можно было выгнать Ипполита Шарля и попытаться ублажить семейку Бонапарт. Теперь все было потеряно, мать и сестрицы уже вторые сутки убеждали Наполеона в подлости его супруги, а сама супруга где-то отсутствовала. Все точно как в прошлый раз, но тогда она действительно была с любовником, а сейчас… Но разве теперь Наполеон поверит?

Она ожидала худшего – семейной сцены, угрозы развода, но того, что произошло, не ждала никак.

Для начала ее просто не пустили в дом! Нет, сам особнячок на улице Виктуар был освещен, хотя огни горели и не во всех комнатах. Однако служанка через дверь сообщила, что генерал распорядился собрать ее вещи и отправить в Мальмезон, мол, мадам теперь будет жить там!

– Но уже почти ночь! В Мальмезоне пусто и нетоплено! Я не могу туда ехать!

– Но, мадам, вас не велено пускать.

Она поняла, насколько все серьезно, принялась звать самого Наполеона, стенать, даже колотить ногами в дверь!

Конечно, он все слышал и позволил впустить жену, но только до завтрашнего утра.

Жозефина бросилась к спальне, дверь оказалась закрыта и ни на какие мольбы не открывалась. Она опустилась прямо на пол подле двери, прижалась к ней и принялась, рыдая, уговаривать хотя бы выслушать ее. Муж был неумолим, он вообще не отвечал, видно понимая, что, стоит уступить хотя бы на шаг, простит все.

В коридор перед спальней вышел Эжен, мать бросилась к нему:

– Эжен, умоляю тебя, заступись хотя бы ты!

– Где ты была, мама?

Жозефина растерялась:

– Я… ездила вам навстречу в Лион.

– Но в Лионе тебя не было!

– Я не лгу, Эжен, я не лгу! Я ехала по другой дороге, более короткой, а вы по длинной! В Лионе мне сказали, что вы уже уехали через Осер, а я приехала со стороны Невера!

Наполеон за дверью внимательно прислушивался. Эжен облегченно вздохнул:

– Генерал сомневается, что это возможно. К чему тебе было ехать через Невер, там то и дело переправы…

– Я спешила…

– Почему нельзя подождать нас здесь, дома?

– Но я не знала, что вы не будете ждать карантин…

Эжен показал матери в сторону двери, делая знак, чтобы та говорила больше в сторону спальни. Она разрыдалась снова, прижимаясь к двери:

– Наполеон, умоляю… Ты можешь развестись со мной, прогнать меня, но умоляю сначала выслушать и поверить… Я действительно только что из Лиона и ездила туда, чтобы встретить тебя…

Она рыдала уж по-настоящему, в эти слезы выплеснулось все отчаяние, испытанное за дорогу, вся горечь от понимания, что собственными руками ради прощелыги разрушила собственную жизнь.

Из своей комнаты выбежала Гортензия, также рыдая, она присоединилась к матери. Теперь Наполеона умоляли две женских голоса, потом к ним присоединился и голос Эжена, он поверил, что мать плачет по-настоящему:

– Генерал, прошу вас хотя бы выслушать нашу мать. Не покидайте ее просто так, она не переживет этого…

Жозефина от избытка переживаний готова была лишиться чувств, ее рыдания стали совсем нервными…

Дверь спальни рывком распахнулась, сидевшие под ней Жозефина и Гортензия едва не ввалились внутрь. Жозефина, у которой лицо от многочасового плача попросту опухло, поднялась, глядя широко раскрытыми глазами на мужа. Казалось, еще мгновение, и он произнесет:

– Вон!

Дыхание генеральши остановилось совсем. Наполеон загорел, возмужал и вовсе не был тем котом в дырявых сапогах, за которого она выходила замуж, и даже тем щуплым генералом, что отправлялся в египетский поход, на радость неверной супруге.

Наполеон раскинул руки и… едва успел подхватить все же рухнувшую в обморок Жозефину. Глядя, как муж бережно понес супругу на кровать, Эжен с легкой улыбкой удержал сестру, которая едва не кинулась следом приводить мать в чувство. Напротив, сын осторожно и плотно закрыл дверь и увлек Гортензию в ее комнату:

– Не мешай. Они разберутся сами…

– Ты думаешь, она действительно ездила в Лион?

– Да, туда ведут две дороги, она сказала правду. Но то, что мама творила здесь, ей не делает чести.

– А… отчим, он как?

Эжен вздохнул:

– Не следовало бы говорить тебе этого, ты еще слишком молода, но скажу. Он начал изменять маме, это плохо.

– Я не хочу, чтобы они разводились…

– Не разведутся, если, конечно, она снова не найдет себе какого-нибудь красавца.

– Но тогда мне ее не будет жаль! – Глаза Гортензии сверкали праведным гневом. Эжен снова улыбнулся:

– Уж не влюблена ли ты в отчима?

Щеки девушки полыхнули румянцем:

– Глупости! Но он герой, как может мама менять его на этого Шарля?

– Думаю, теперь не будет.

Эжен был прав и не прав одновременно, Жозефина действительно вдруг стала образцовой супругой, больше об ее изменах никто не слышал. Зато теперь стал изменять жене Наполеон, хотя любил жену до конца жизни. И все же они развелись, но причина уже была в другом…

Сам Наполеон в мемуарах рассказывал, что поддался уговорам двух несчастных детишек Жозефины, умолявших не сиротить их еще раз, мол, бедные крошки рыдали так, что он не решился оставить их без отцовской опеки еще раз. Наполеон ко времени пребывания на острове Святой Елены подзабыл, что «крошка» Эжен уже почти два года служил у него адъютантом, а малышка Гортензия была в том возрасте, когда ее мать уже выдали замуж за ее отца.

Но ему очень хотелось создать впечатление, что примирение состоялось не потому, что простил измену жены и просто любил ее, а потому что пожалел детишек. Пусть так.

На следующее утро его брат Жозеф, один из Бонапартов, настроенных против Жозефины особенно рьяно, был неприятно поражен, что Наполеон, даже отправив вещи неверной жены, принял ее в свои объятья и простил.

Конечно, Жозеф был раздосадован, но в ту минуту оказалось не до семейных дрязг, наступил момент, когда можно взять власть.

Ничего, сейчас Наполеону не стоит ссориться с супругой, все потом. Потом…

Мадам Летиция и особенно младшая из сестер, Каролина, и еще одна – красавица Полина, которая сама никоим образом не могла считаться образцом верности вообще, шипели, словно рассерженные гусыни:

– Эта безродная дрянь снова сумела окрутить его! Бедный мальчик!

И снова мадам Летиция забывала, что родословная Жозефины не идет ни в какое сравнение с ее собственной. Мадам Летиция, ставшая дамой, когда сын стал генералом, едва-едва научилась держать в руках вилку и нож одновременно, а не откладывать нож, разрезав еду на куски. Она не знала, как вести себя за столом, не умела носить дорогие платья, которые вдруг получила, не умела толком надеть перчатки, но все равно не считала виконтессу Жозефину себе ровней. Она мать генерала Бонапарта! А эта… всего лишь жена, мать навсегда, а жену можно и сменить…

Остальное семейство ненавидело Жозефину несколько по другому поводу. Полина, Элиза, Каролина и братья Жозеф и Люсьен прекрасно понимали, что родословная Жозефины куда лучше их собственной, их волновало, что деньги, которые они могли бы получить от брата себе, утекали в кошелек или на нужды креолки. Жером поддерживал сестер, потому что прикидывал, что все это мог бы потратить на себя. Младшему Людовику (Луи) было все равно, он ненавидел всех, в том числе и собственных сестер и братьев.

Вообще, семья генерала Бонапарта доставляла ему столько проблем, сколько не в состоянии доставить все военные противники, вместе взятые, включая англичан. Дело в том, что семья считала общим все, в том числе и успехи Наполеона, а потому полагала его просто обязанным делиться всем, что у того было, включая власть. Однажды Наполеон даже пожаловался своему секретарю Бурьенну:

– Право, послушав их стенания, можно сказать, что я присвоил наследство нашего отца!

У генерала Бонапарта особенного ничего не было, все впереди, но уже то, что он тратил какие-то средства не на своих сестер и братьев, а на «эту дрянь» и ее детей, приводило мадам Летицию и сестер Бонапарт в бешенство! Семья предпочитала бы, чтобы Наполеон получил от Франции все и это «все» раздал родственникам (причем строго поровну, потому что малейшее выдвижение вперед одного вызывало страшное негодование остальных!). И уж конечно, в это распределение не входили Жозефина и пасынки!

Женская половина семьи Бонапарт забыла даже о том, что совсем недавно получила свои имена, не говоря уже о манерах, которые так и не смогла выработать. Мария-Анна стала именоваться Элизой, Мария-Паолетта стала Полиной, а Мария-Аннунциата – Каролиной. Летиция Бонапарт осталась при собственном имени, только теперь ее назвали мадам. Новые имена не добавили дамам приятных манер, да и откуда им было взяться?

Мадам Летицию Рамолино, супругу Карло Бонапарт, не зря называли «маленьким корсиканским чудом», она и впрямь была хороша и обладала многими добродетелями. Наполеон мог гордиться своей матерью и своим строгим воспитанием. Летиция Рамолино была прекрасной матерью своим восьмерым детям. Оставшись вдовой в тридцать пять (Карло умер от рака желудка), она не вышла замуж снова, предпочитая заниматься детьми.

В их доме всегда все экономили, питались в основном рыбой и кукурузными лепешками, сыром и оливками, лакомством считались козье молоко и инжир. Ни единого лишнего су трат, свечи только в случае серьезной необходимости, новая одежда, только когда старую чинить уже не получалось совсем… Но при скудном доходе Летиция умудрялась еще что-то откладывать. Зачем? Ей казалось главным иметь запас, пусть маленький, но обязательный – на черный день. Даже когда ее сын стал императором, мадам Летиция откладывала сбережения в копилочку.

Образования детям она дать не могла никакого, поскольку сама не умела ни читать, ни писать. Однако детей отправила учиться к местным монахиням. Потом семье немного помог крестный детей губернатор Корсики граф де Марбеф, выхлопотавший для старшего из братьев Бонапарт, Джузеппе, а потом и второго, Набулио, королевские стипендии, дававшие возможность учиться во Франции. Джузеппе стал Жозефом, а Набулио Наполеоном.

Когда братья уже освоились во Франции, сначала в Марселе, к ним присоединилась и мать с дочерьми. Летиция всегда внушала детям, что выносить сор из избы нельзя, а главное – семья должна держаться вся вместе, причем держаться крепко. Потому сыновьям и в голову не могло прийти оставить мать с сестрами на Корсике. Однако во Франции их вовсе не встречали с распростертыми объятьями, лейтенантского жалованья на содержание огромной семьи никак не хватало, и братья поспешили жениться. Первым связал свою судьбу с удивительно некрасивой, грубой и прыщавой Жюлией Клари Жозеф. Зато Жюлия была наследницей капитала в восемьдесят тысяч франков и обладательницей неплохого приданого. Эти деньги казались семье совершеннейшим богатством.

Следующим оказался Люсьен, женившийся на Кристине Бойе, дочери содержателя гостиницы, тоже принесшей в семью какие-то средства, к тому же безропотно признавшей все корсиканские традиции.

Сестрам замужество пока не грозило, они были типичными бесприданницами в лохмотьях. Сначала в Марселе им вообще приходилось выстаивать в длиннющих очередях за бесплатным супом, больше похожим на помои. Обосновавшись в Париже, братья забрали к себе и остальных. Но на переезд мадам Летиции пришлось просить денег у местных чиновников.

Первой из сестер хоть как-то пристроилась красавица Полина. Она действительно была хороша, и член Конвента Луи Фрерон сделал ее своей любовницей. В качестве подарка семья получила некоторые средства, чтобы просто купить немного приличного белья и одежды. Затем женились Жозеф и Люсьен, потом Наполеон стал полковником.

Когда Наполеона произвели в генералы, мадам Летиции показалось, что семье привалил достаток, если так пойдет дальше, то платья можно будет справлять не раз в год, а два, а то и три раза, и в кубышку снова откладывать хоть по чуть-чуть. Эта привычка откладывать оказалась на удивление сильна: даже обладая миллионными средствами, мадам Летиция копила денежки про запас.

И вдруг эта женитьба дорогого Набулио! Виконтесса Богарне! Видали такую!

Эта особа не понравилась мадам Летиции с первого взгляда. Старше дорогого сына, двое детей, явно видно, что вертихвостка, ходит в полупрозрачных платьях, любит драгоценности, разве от такой что-то перепадет семье, будь она тысячу раз богата?! Тогда мадам не подозревала, что Жозефина не богаче ее самой, а все побрякушки и салон в долг.

Еще меньше матери Наполеона нравились слухи, ходившие о невестке. Как выяснилось, она не имела понятия о верности и семейных традициях! Где только воспитали такую женщину?! Что у нее за семья, почему ничего не известно о ее родителях, сестрах, братьях, если таковые имеются?

Жозефина действительно не рассказывала о своей семье, просто потому, что и сама о ней не помнила. Она родилась на Мартинике, где у отца была небольшая плантация сахарного тростника и несколько десятков рабов. К своим рабам (особенно рабыням) хозяин относился весьма благосклонно, а потому у него было три законные дочери и еще парочка незаконных…

Судьбу самой Жозефины устроила ее тетушка, которая была любовницей губернатора Мартиники маркиза де Богарне. Последовав за возлюбленным во Францию, она быстро убедила Франсуа женить его сына Александра на Жозефине. Все решилось ко всеобщему удовольствию, в декабре 1779 года Жозефина Таше де ля Паджери сочеталась браком с виконтом Александром де Богарне.

Воспитывавшаяся при монастыре на Мартинике Жозефина была образованна немногим лучше сестер Бонапарт, но схватывала на лету все, что могло пригодиться, прежде всего умение вести легкие разговоры и очаровывать. Сначала Александр попытался всерьез заняться образованием хорошенькой супруги, но постепенно увлекся совсем иным – революционной деятельностью.

Закончилось все расставанием по обоюдному согласию, виконт обязался выплачивать бывшей супруге и двум детям сносное содержание и принялся всерьез делать карьеру. Карьера оказалась по-революционному стремительной и настолько же короткой, слишком многие революционеры тогда во Франции закончили свои блестящие взлеты гильотиной.

Когда мужа посадили в тюрьму (кстати, по ложному обвинению), Жозефина, которая к тому времени жила в пансионе при аббатстве Пантемон, где ее соседями были очень многие полезные дамы, бросилась спасать Александра де Богарне, за что чуть не поплатилась собственной головой.

Общение с дамами в пансионе научило ее многому из того, чего она не могла постичь в скромной обстановке общества Мартиники. Темно-синие глаза креолки, ее изумительно красивые руки, выразительные губы, блестящие каштановые волосы, отменная стройность фигурки и чарующий голос теперь великолепно оттенялись изысканными светскими манерами, что вовсе не мешало Жозефине быть при необходимости и грубой, и вульгарной.

Эта светскость словно пропитала ее насквозь, чего никак нельзя было сказать о сестрах ее мужа. Считавшая себя (и бывшая таковой) красавицей Полина, манерная Элиза и откровенная злючка Каролина продолжали говорить «давеча», «теперя» или «завсегда», забывали предназначение предметов на столе, понятия не имели о ведении светской беседы и все еще не избавились от несносного аяччского акцента, но это не мешало им считать виконтессу Жозефину недостойной их брата Набулио и их собственного общества.

Братья Наполеона Жозеф и Люсьен терпеть не могли мадам Жозефину из-за ее измен мужу (Жозеф своими глазами видел, как креолка миловалась с Ипполитом Шарлем) и из-за постоянных трат на нее. Семья не признавала Жозефину своей, а мадам Летиция осуждала брак сына еще и из-за того, что он был всего лишь гражданским, без венчания в церкви. Но революционный генерал не мог себе позволить венчание, а Жозефине оно вовсе не было нужно. Пока. Позже она сама попросит венчаться, правда, для этого будет уже иной повод.

И вот теперь, после столь скандального поведения супруги во время отсутствия Наполеона, семья постаралась внушить ему, что развод не просто возможен, но и совершенно необходим! Были собраны все компрометирующие Жозефину слухи, сплетни, немало добавлено от себя и вылито на голову и без того несчастного из-за отсутствия супруги Наполеона. Он согласился с необходимостью развода, отправил вещи Жозефины прочь, в Мальмезон, семья могла быть довольна.

Понятно, что, обнаружив утром брата в постели с ненавистной семейству супругой, Жозеф в восторге не был, но в тот день всем оказалось не до семейных дрязг генерала. Пришлось примириться с мыслью, что супруги помирились и Жозефина прощена. Старший брат успокаивал себя только тем, что ненавистной невестки надолго не хватит, а стоит ей снова сорваться, как семья приложит все усилия, чтобы добиться своего.

ПЕРЕВОРОТ

17 брюмера (8 ноября) 1799 года генерал Бонапарт появился в театре с супругой, давая всем понять, что у него в семье все в порядке. Приветствовали его, как национального героя, никому в голову не пришло поинтересоваться, где армия, которую уводил генерал, почему он вернулся только в компании нескольких генералов, что с остальными.

Толпа приветствовала героя уже не только Италии, но и Египта. Толпе мало дела до того, что действительно произошло в Египте, а главное, до того, зачем все было нужно. Директория, отправляя честолюбивого генерала в Африку, надеялась, что он свернет там шею или что просто не сможет ничего сделать. Против Наполеона в Египте было все: мамлюки, жара, англичане в море, песок и солнце, эпидемии… Но он вернулся, правда, без армии. И ни у кого не повернулся язык спросить, где же она, потому что возвращение всего с несколькими генералами куда больше похоже на бегство, чем на триумф.

Будь Директория чуть понапористей, а главное, чуть подружней, у Бонапарта действительно могли потребовать отчета, но директора вроде Барраса уже столько наворовали, что думали только, как сохранить собственное если не положение, то состояние.

Мог спросить Совет Пятисот, все же они не столь зажрались, к тому же их много, но Совет возглавлял брат Наполеона Люсьен, который старательно усмирял и уговаривал Совет.

И все же наступил день, когда затягивать такое положение стало опасно. В воздухе Парижа вместо осени запахло переворотом.

После театра в особнячке на улице Виктуар происходил удивительный разговор. Началось с того, что Наполеон попросил жену пригласить на завтрак, причем очень рано, к восьми утра, Гойе с супругой.

– Но почему я?

– Мне нужно, чтобы он был здесь в это время. Придумай что-нибудь. Немного позже он уже может отправиться в Сен-Клу. Напиши что-нибудь свое, глупое, женское.

Обижаться на слова про глупое и женское не было времени, к тому же Жозефина чувствовала, что муж задумал нечто особенное, а теперь она всецело подчинялась супругу. Побывав по собственной глупости на краю гибели (кому она нужна в таком возрасте и с такими долгами?), Жозефина стала послушной овечкой, решив, что жить за спиной Наполеона куда спокойней, чем в тюрьме за долги. К тому же она начала все же осознавать, что судьба свела ее с необычным человеком.

Жозефина написала записку, которую немедленно отправили.

Сам Бонапарт отправил еще с десяток записок, собирая на улицу Виктуар, бывшую Шантерен, своих генералов, в том числе Мюрата, Ланна, Моро, Бертье, Жюно… Они должны прибыть на рассвете.

Они долго не могли заснуть. Жозефина не знала, что задумал муж, но понимала, что решается его и ее судьба.

Вдруг уже перед рассветом Наполеон усмехнулся:

– Когда-то Ленорман нагадала мне почти корону на голове, как бы венец не оказался терновым…

Но Жозефина не обратила внимания на вторую половину фразы, ее поразила первая, женщина даже уселась на постели, уставившись на мужа, чье лицо едва виднелось в темноте:

– Ты бывал у Ленорман? Когда?

– Да, она мне еще сказала, что прямо передо мной из ее двери вышла моя будущая жена.

– Наполеон, мы бывали у гадалки с Терезой, мне она тоже нагадала корону на голове и назвала имя будущего мужа… постой… Бонапарт! Да, как же я могла забыть?! Она сказала «Бонапарт»!

От волнения голос креолки стал хриплым.

– А следом за нами к ней вошли два офицера… Но мы не смотрели ни на кого…

– Это были вы с Терезой? А следом вошли мы с де Мази…

Они уже вдвоем сидели, не в силах лежать, и смотрели друг на дружку вытаращенными глазами. Неужели Ленорман права?! Но при чем здесь корона?

Наполеон не стал говорить даже Жозефине, что его мечты простираются гораздо дальше кресла президента Директории и завтрашний день только начало. Он надеялся, что это только начало в движении к огромной, абсолютной власти. Наполеон не верил ни в какую власть народа, власть вообще не может быть всеобщей, она возможна только единоличная, иначе это не власть, а простая игра.

Ночью Парижу было не до сна, во всех городских садах размещались войска. Въезды в город перекрыты. Но парижане относились ко всему спокойно: наконец-то сбросят это «Дерьмо пятисот», как называли Совет.

Ни за оба Совета – Старейшин и Пятисот, ни за зажравшуюся Директорию никто заступаться не стал. А вот Наполеона поддерживали, казалось, вот придет к власти боевой генерал, он-то не станет тащить все себе в карман, он наведет порядок.

Бонапарт «навел».

Директория оказалась разогнана, правда, два из пяти директоров – Сийес и Дюко (те, что не противились воле нового лидера) – были оставлены на местах в другом качестве, вернее, с другим названием. Гойе и Мулэн, отказавшиеся подать в отставку по своей воле, были взяты под стражу. Пятый директор, Баррас, благоразумно отказался от власти, поспешив уйти сам.

Гойе не поверил нелепому приглашению на завтрак и на улицу Виктуар не явился, отправив к генеральше супругу.

Жозефине пришлось разыгрывать еще одну нелепую сцену. Из-за всех рассветных волнений она забыла о предстоящем завтраке с президентшей и была даже удивлена, увидев ту на пороге дома. Из особнячка только что удалилась толпа генералов, отправившихся свергать Гойе и компанию.

Супруга президента не могла понять, что творится, сначала им принесли приглашение от Бонапарта на обед, потом вдруг среди ночи примчался еще один слуга с запиской от Жозефины, звавшей на ранний завтрак…

Гойе резонно заподозрил неладное и отправился в Директорию. Мадам Гойе, поразмыслив, решила все же нанести визит мадам Бонапарт.

– Так что вы хотели сообщить нам по секрету?

– Я? А, да… но это касается только нас с вами… действительно секрет… – Жозефина лихорадочно соображала, чем бы таким огорошить президентшу. Та буквально впилась в лицо неожиданной приятельницы, желая услышать нечто… Ведь не могла же она не заметить движение на улицах города, артиллерию в садах и всеобщее возбуждение. – Я… кажется, я беременна!

Жозефина выпалила первое, что пришло в голову. Она вовсе не была беременна, и тем более мадам Гойе не из тех, кому нужно об этом говорить, просто ничего другого не придумала. Даже Гойе, не отличавшаяся особой сообразительностью, обомлела.

– Вы хотели сообщить это нам… с мужем?

Жозефина поняла, что ляпнула глупость, смутилась…

– Нет, нет, я не хотела говорить этого вашему мужу… это только вам лично по секрету…

Жозефина Бонапарт была куда более опытной светской дамой, умеющей выпутаться из любого положения, чем мадам Гойе, она уже пришла в себя и принялась очаровывать гостью.

– Просто мой муж… ах, вы же знаете этих мужчин, тем более военных! Они никогда не думают о своих родных. Я в таком возрасте… возможно, беременна, а Бонапарт… Для него Франция важнее собственной супруги, готов завтра же мчаться еще куда-нибудь вроде Египта…

И тут до мадам Гойе дошло, что Бонапарт вернулся меньше месяца назад, как его супруга может быть уверена в своей беременности? Или это не от мужа?.. Ой, как интересно…

Жозефина на такой вопрос смогла ответить не сразу, слишком тот был неожиданным:

– А почему вы можете быть уверенны, что носите ребенка гражданина Бонапарта?

Мысленно обругав въедливую собеседницу, Жозефина нашлась:

– Двух недель вполне достаточно… К тому же я не уверена точно. Всего несколько дней задержки… Вот потому и хотела тайно попросить гражданина Гойе не отправлять никуда моего супруга, чтобы у него не появилось глупых подозрений в неверности, вы меня понимаете?..

И все равно мадам Гойе сообразила не сразу, пришлось объяснять, что Наполеон развил бешеную активность, ему не сидится дома, вон с утра пораньше уже умчался со своими генералами, запросто может снова уехать куда-нибудь в любой день. А супруга подозревает, что забеременела, и не желает, чтобы уехавший за новыми подвигами генерал приписал этот подвиг другому.

– Теперь понятно?

– А… Теперь понятно. Но мой муж и не собирался его никуда отправлять.

– Откуда вы знаете? И потом, эти мужчины, что они смыслят в дамских делах? Им бы все воевать…

Обсуждать несуществующую беременность надоело, сама мадам Гойе, с которой Жозефина никогда не дружила, тоже, теперь креолка придумывала, как сплавить ненужную подругу поскорее прочь.

Но Гойе оказалась упорной.

– А почему бы вам не попросить господина Барраса, ведь вы с ним дружны?

– Барраса? – Мысленно обозвав собеседницу круглой дурой, Жозефина разыграла почти возмущение. – Мой супруг страшно ревнив, стоит ему только узнать о моей встрече с Баррасом, как он заподозрит что угодно! О нет! Умоляю и вас, молчите о сегодняшнем разговоре!

Пока Жозефина морочила голову теперь уже бывшей президентше Гойе, Наполеон брал власть.

Сначала все шло просто замечательно, напуганный Совет поспешил перебраться за город в Сен-Клу, при этом поставив Бонапарта… командовать парижскими войсками! Большего подарка они генералу сделать не могли.

Оставался единственный человек, который реально смог бы помешать Наполеону, – Бернадотт. У этого генерала были и войска, и авторитет. Но Бернадотта Бонапарт связал по рукам и ногам честным словом не вмешиваться, сделать это удалось при помощи супруги Бернадотта Дезире. Говоря Жозефине, что легко справится с этим противником, Наполеон вполне понимал, каким образом. Дезире была его собственной первой любовью, но если Наполеон практически забыл девушку, родители которой отказали ему в родстве, то сама Дезире продолжала любить Бонапарта и ради помощи бывшему возлюбленному помогала теперь ему справиться с мужем.

Равнозначен Наполеону был и генерал Моро, но Жан-Виктор Моро не рвался к власти, а беззаконие, творимое директоратом, ему надоело. Зря он надеялся, что, сместив директоров, Наполеон уйдет и сам, но надежда, как известно, умирает последней.

Директорат отказался от власти сразу, прекрасно понимая, что силы все равно нет, а вот Советы Старейшин и Пятисот попробовали сопротивляться. Если честно, то Наполеон этого не ожидал, он думал, что, увидев себя в окружении войск, оба Совета попросту разбегутся, однако этого не произошло.

Советы, перебравшиеся в Сен-Клу, заседали в двух залах: на втором этаже, в меньшем зале Марса, – Совет Старейшин, а внизу, в большой Оранжерее, – Совет Пятисот. Понятно, что от пятисот там была едва ли половина, другая предпочитала отсиживаться в норках, но и тех хватало, чтобы Люсьену Бонапарту приходилось туго. Справиться с перепуганными, кричащими депутатами нелегко…

Еще хуже стало, когда пришел сам Бонапарт. Он только что расправился с пятью директорами, приняв от троих отставку, а двоих отправив в тюрьму, и рассчитывал на столь же легкий успех в Советах. Но не тут-то было, ни в отставку, ни тем более в тюрьмы депутаты не желали.

Наполеон, привыкший, что при одном его появлении раздаются аплодисменты и приветственные выкрики, услышав нечто противоположное, совершенно растерялся. Его не только не восхваляли, от него потребовали ответа и грозили объявить вне закона! Их было много, гораздо больше сторонников свержения, депутаты начали попросту трепать Наполеона, обвиняя в попытке захвата власти. Обвиняя совершенно объективно!

Еще несколько минут назад бравый, генерал вдруг сник, побледнел и начал нести настоящую ахинею о собственной избранности, о том, что он солдат… пришел спасти… Франция гибнет…

Чувствуя, что дело плохо, сторонники сумели вытащить своего откровенно оплошавшего лидера из зала Марса, но и внизу оказалось не лучше.

Совет Пятисот тоже не поверил в наличие заговора, от которого надо спасаться с помощью Бонапарта, вернее, все понял верно – этот заговор самому Наполеону и нужен. Раздались крики:

– Бонапарта – вне закона!

– В Кайенну его! В Кайенну!

– За попытку захвата власти казнить!

И тут… Наполеон попросту грохнулся в обморок. Рослые гвардейцы поскорее вытащили его на руках на улицу. Войска, стоявшие перед дворцом, безмолвствовали, а ведь на их поддержку так рассчитывал будущий диктатор.

Из зала неслись крики с требованием объявить Наполеона вне закона и отправить на рудники. Стало ясно, что переворот попросту срывается. На улице, стоило привести Бонапарта в чувство, как тот, едва услышав крики с требованием отправить его с Кайенну, снова рухнул с лошади.

Люсьен, не желая отправляться вместе с братом, взял все в свои руки, он обратился к солдатам на площади:

– Во дворце засели убийцы! Они готовы уничтожить моего брата и вашего любимого генерала!

Солдаты не шелохнулись, им было совершенно непонятно, почему нужно защищать генерала, который вон лежит в обмороке…

И тут сыграла свою роль бездумная решительность генерала Мюрата, он поднял саблю:

– Я пошвыряю их из окон! Штыками их!

Когда толпа готова к действиям, неважно каким, ей нужен только клич, тоже неважно какой! На плечах Мюрата невесть откуда появилась пятнистая шкура не то барса, не то леопарда, вывезенная им из Африки. В руках сабля, глаза горят… Чем не лидер?

Дверь в зал заседания оказалась не открыта, хотя распахнуть ее не составляло труда, а попросту грубо выбита. Ворвавшись в зал, боевой генерал обложил на мгновение притихших от такого появления депутатов столь отборными ругательствами, что их изумление перешло в столбняк, а потом в панику. Совет Пятисот выскакивал в окна, опасаясь штыков солдат.

Наполеон, наконец придя в себя, принялся распоряжаться уже с толком, правда, это не касалось действий солдат, тут приоритет был явно у других, зато трех консулов выбрали быстро. Ими оказались Дюко, Сийес и Бонапарт. Кто выбирал? Какая разница?

Парижанам было обещано:

– Наполеон спасет Францию.

Парижане согласились:

– Пусть спасает.

Сам Бонапарт обещал:

– Мое правление будет разумным, себе я не желаю ничего, готов во всем служить народу.

Народ был счастлив. Наполеон тоже.

Тем более, когда среди трех консулов понадобилось выбрать первого (если есть власть, она не может быть размазана среди троих, надо поделить), ему удалось перехитрить соперников. Он попросту предложил:

– Думаю, Сийес, как самый опытный, должен назвать первого консула.

Разве после этого Сийес мог назвать себя? Пришлось предлагать Бонапарта. Наполеон скромно согласился:

– Мы справимся.

Правда, кого имел в виду под этим «мы» – всех троих или себя лично, не уточнил. Позже выяснилось, что лишь себя, потому что Сийес и Дюко остались бледными тенями при Первом консуле Наполеоне Бонапарте, но тогда все промолчали. В Кайенну не хотелось не только братьям Бонапарт, но и консулам тоже.

Никто не задался вопросом: что же за переворот произошел? Сменили пять директоров на троих консулов, причем Сийес и Дюко остались, разогнали Совет Пятисот и Совет Старейшин. Но надежды, которые замученная Франция возлагала на боевого генерала Наполеона Бонапарта, были огромны. Никто не поинтересовался, к чему были французам его победы в Италии или в Египте.

Франция хотела мира, она хотела хоть немного пожить без потрясений. Наполеон обещал:

– Я тоже хочу мира! Будет мир!

К чему при этом французам знать, что он думает на самом деле?

Через день, вернувшись домой Первым консулом, Наполеон объявил Жозефине:

– Мы переезжаем в Люксембургский дворец! Я покажу тебе, как живут короли!

Счастливый Наполеон водил супругу по комнатам, которые занимал Баррас, показывал золоченые обои на стенах, роспись потолков, роскошную мебель…

– Ты только посмотри! Разве кто-то другой мог бы дать тебе все вот это?! Разве кто-то мог подарить тебе возможность спать на кровати самой королевы или есть за столом во дворце?!

Жозефина старательно прятала глаза и пыталась не расхохотаться. Бонапарт решил, что жена потрясена преподнесенным счастьем.

– Разве ты могла мечтать, что станешь ступать по коврам, по которым ходили королевы? А это кресло? В нем сидела Мария-Антуанетта! За этим бюро писал Людовик XV!

Откуда Бонапарту было знать, что и в этом кресле, и на этой постели Жозефина давно побывала при Баррасе, а в постели и на ковре занималась с ним любовью? Но она честно кивала, ахала и изображала радость.

Однако Жозефине вовсе не хотелось возвращаться на постель Барраса даже с мужем, она настаивала на переделке Мальмезона, чтобы жить там.

На радости Наполеон согласился, тем более у Первого консула деньги имелись. В Мальмезоне начался ремонт, это надолго отвлекло супругу консула.

Супругов словно подменили. Жозефина вдруг отчетливо увидела пропасть, на краю которой стояла по собственной вине, разве стоила страсть Ипполита Шарля, который мгновенно испарился при опасности, замужества за человеком, ставшим Первым консулом? И хотя она хорошо знала, сколь непрочно любое положение наверху власти, оставаться в случае развода одной еще хуже.

Да, во Франции столь бурные времена, что надеяться не на что, однако что было бы с ней, разведись Наполеон? К тому же Жозефина наконец обратила внимание на самого мужа, и оказалось, что он не так уж плох.

От бывшего кота в дырявых сапогах остались только горящие глаза. Бонапарт повзрослел, как-то покрупнел, стал уверенным в себе, а не просто самоуверенным мальчишкой, перешагнув тридцатилетний рубеж, он превратился в мужчину.

Но нашлось еще нечто, поразившее Жозефину. Во-первых, он стал смотреть на жену чуть снисходительно. Нет, Наполеон по-прежнему любил, ублажал, восхищался, но несколько свысока. Умная Жозефина быстро осознала, что это не из-за его изменившегося положения, не из-за того, что стал лидером французов. Нет, он как мальчишка радовался коврам и роскоши Люксембургского дворца, к которой она сама была вполне привычна, хвастал приветствиями толпы, всеобщей любовью французов…

И все же смотрел чуть свысока… Почему?

Ответ нашелся неожиданно. Жозефина заметила оценивающий взгляд, который муж бросил на проходившую мимо красотку. Такого раньше не было, раньше он словно не замечал женщин, для Наполеона существовала только жена. Жозефину мало интересовали политические бури, она слишком хорошо помнила, к чему те могут привести, а вот изменение отношения мужа к женщинам ей не понравилось совсем.

Что-то там в Египте произошло. Что?

Эжен некоторое время старательно избегал разговоров с матерью на эту тему, просто отнекиваясь. Это только подтвердило подозрения Жозефины.

– Эжен, ты должен мне рассказать все честно. У Наполеона были женщины в Египте?

Сын смутился.

– Ну, да… наложницы…

Нет, Жозефину не обманешь, наложницы у тех, кто в дальних походах, есть всегда, мужчинам без этого не обойтись, но здесь нечто более серьезное.

– Откуда он взял в Египте любовницу, ведь туда не брали женщин?

– Одна оказалась случайно… Переодетая в мужское платье…

Жозефина взорвалась: как смеет Наполеон укорять ее в изменах, если взял с собой любовницу, переодетую в мужское платье, при этом запретив собственной супруге ехать?! Еще неизвестно, кто кого обманывал!

Особенно тошно было от сознания, что сейчас ничего против мужа она сделать не сможет, сила в его руках! А что было бы, узнай она о таком немного раньше? Жозефина вполне могла утопить Наполеона куда раньше, чем он сделал первый шаг к захвату власти. Значит, он обманул ее во всем, обманывал с самого начала похода, с первой минуты, запрещая ей даже думать об участии в египетском походе (неважно, что она сама лишь изображала готовность туда отправиться)!

Эжен осадил мать:

– Полина приехала вовсе не с Наполеоном, ее муж взял с собой. А когда Жюно рассказал о тебе и… Шарле… Наполеон тоже взял любовницу.

– Где эта женщина, она вернулась с вами?

– Нет, она осталась в Египте. Но я слышал, что она вернулась сама. Наполеон не принял ее, мама.

Итак, перед ней встал вопрос, как себя вести.

Двор Первого консула, конечно, отличался от королевского, он отличался и от того, что был при Баррасе, но всего лишь отсутствием беспутных оргий. Блеска хватало и сейчас. Королевские апартаменты (тем более Наполеон предпочел Люксембургскому дворцу Тюильри), роскошь, парадные приемы и балы… Везде благодаря мужу царила она, Жозефина. Ее обожали, ей поклонялись, ее приветствовали…

Приемы, обеды, аудиенции, просители, театры… Весь блеск придворной жизни во главе с почти королевой Жозефиной. О, она умела быть красивой, обворожительной, приветливой… Первая женщина Франции, обожаемая народом, та, на которую теперь равнялись, которой на улицах кричали приветствия, а в салонах заглядывали в глаза…

Это все подарил ей Наполеон, ее муж, который тоже обожал Жозефину, хотя виделись они довольно редко. Наполеон с головой ушел в работу, был поглощен государственными делами…

Бросить все это, чтобы снова стать просто Жозефиной в поисках следующего мужа?

К тому же Жозефина вдруг обнаружила, что… любит своего супруга! Власть сильнейший афродизиак, а у Наполеона была власть. Положение первого человека Франции словно делало его выше и стройней, уверенность в своих силах добавляла красоты.

Поразмыслив, Жозефина осознала, что в общем-то любит мужа давно, а связь с Ипполитом Шарлем была просто глупостью. Она уже и не вспоминала о существовании такого. Теперь и Жозефина смотрела на супруга восхищенно.

Тогда что же ее беспокоило? Измена, совершенная в Египте? Но это было тогда, когда она сама тоже оказалась неверна, и трудно ожидать воздержания от молодого мужчины, отсутствующего дома полтора года.

Нет, не сама связь беспокоила Жозефину, она была не против наложниц, а то, что Наполеон теперь мог спокойно изменять. Он был готов изменять! Морально готов. И возразить ей нечем.

Вот это беспокоило Жозефину больше всего – готовность мужа к изменам. Она прекрасно понимала, что, только почувствовав такую готовность, дамы бросятся выполнять малейшие прихоти повелителя, и тогда от рогов в дверь не пройти. Нет, она не боялась за свое положение первой дамы государства, не хотелось становиться объектом насмешек и хихиканья за спиной.

Жозефина прекрасно помнила разговоры о поведении прежних королей и о том, как относились к королевам фаворитки, как делился двор, как тяжело было женам на фоне блеска своих любовниц.

Нет! Она не допустит появления у Наполеона любовницы! Неужели она не в состоянии удержать любовь мужа, зная все его предпочтения и слабинки?

Жозефина прекрасно понимала одну проблему, разрешить которую трудно, – у них не было детей. Еще отправляясь в Египет, Наполеон предложил Жозефине поехать в Пломбьер и полечиться на водах. Говорили, что тамошние воды и грязи помогают при бесплодии. Но почему от бесплодия должна лечиться она, ведь она как раз свою способность рожать доказала, вон какой сын и прелестная дочь!

– Эжен, а почему Наполеон не взял с собой эту Полину?

Эжен не смог скрыть от матери:

– Он просил ее родить сына…

– Родила?

– Нет.

Жозефина несколько успокоилась. Если у Наполеона нет детей ни от кого другого, а их нет и у его братьев, значит, дело не в ней, а в муже.

И все же она решила окружить мужа вниманием и заботой. Для этого очень подошел Мальмезон.

Все верно, там она создаст уютное гнездышко, куда Наполеона будет тянуть на отдых, а на приемы лучше приезжать, они проходят не каждый день.

В Мальмезоне начались работы, окрестности поместья были великолепны, а вот сам дом не годился никуда, его требовалось отремонтировать, заново отделать, обновить мебель, а еще страстная любительница цветов и экзотических растений Жозефина мечтала устроить огромный розарий и парк.

Не только Жозефина чувствовала себя рядом с Наполеоном на высоте положения, вся его семья купалась в возможностях, полученных благодаря Наполеону. Но если братья Жозеф и особенно Люсьен были хоть как-то причастны к возвышению Наполеона, то сестры восприняли это как должное. Мадам Летиция, вдруг ставшая матерью Первого консула Франции и получившая огромные доходы, продолжала держаться в тени, зато сестрички Наполеона развернулись вовсю, особенно младшая, Каролина.

Старшие сестры уже вышли замуж – Элиза за Феликса Бачиокки, неряшливого лейтенанта, вся заслуга которого состояла только в факте появления на свет в родном городе Бонапарт Аяччо. Брат дал за сестрой приданое в тридцать тысяч франков и произвел нового родственника в майоры. Впрочем, он и дальше помогал карьере зятя, сделав того полковником, генералом и, наконец, губернатором Тосканы. Элиза, пожалуй, единственная из сестер, кто не слишком терзал Наполеона своими требованиями, хотя и от нее доставалось.

Следующей потребовалось отдать за кого-нибудь Полину. Эта красотка, несмотря на юный возраст, имела столько любовников, что желающих жениться на ней не находилось, никому не хотелось стать рогоносцем. Удалось окрутить только генерала Леклерка, близкого друга Наполеона. Но, женившись, бедный генерал был вынужден выбирать между немедленным разводом и окончанием карьеры или необходимостью закрыть глаза на откровенные шашни жены и продвижением по службе. Генерал выбрал второе и стал начальником штаба итальянской армии Наполеона.

Интересно, что при этом Полина с пеной у рта осуждала Жозефину за неверность мужу.

Незамужней оставалась Каролина, но та была еще слишком молода, хотя у Наполеона временами проскальзывала озабоченность, потому что эта сестра недалеко ушла от Полины. Найти второго Леклерка будет трудно, оставалось надеяться, что Каролину удастся выдать замуж раньше, чем она пойдет по рукам.

Каролина воспитывалась в пансионе мадам Кампан, где пребывала и дочь Жозефины Гортензия. Почему-то это оскорбило Каролину. У мадам Компан, бывшей первой камеристки казненной королевы Марии-Антуанетты, воспитывались дочери послереволюционной аристократии, те, кому предстояло стать супругами будущих правителей Франции. Их обучали в лучших дореволюционных традициях, то есть преподавали, помимо бальных танцев и приятных манер, также стихосложение, географию, рисование, этикет, музыку, литературу…

И все же Каролине категорически там не нравилось. Почему? Она уже вкусила прелести «взрослой» жизни рядом с сестрами и считала, что все эти глупости вроде рисунков или арифметики женщине вовсе ни к чему. Ее собственная мать не умела читать, а считала, загибая пальцы, ее сестры не знали географии или законов стихосложения, однако это не помешало Полине стать генеральшей и вкусить сладость близости с мужчиной.

А тут еще противная Гортензия, которую Наполеон постоянно ставил в пример, как отличную ученицу, умную девушку и хорошего человека. Гортензия была на год моложе подруги, но образованна много лучше, она очень старалась заручиться дружбой Каролины, помогала ей в учебе, правила рисунки, решала задачи, писала стихи… подсказывала, как вести себя согласно правилам этикета, которого Каролина не знала и знать упорно не желала.

То и дело попадая из-за своего глупого упорства в неловкое положение (разве могли юные особы простить ей «давеча» или неумение пользоваться столовыми приборами, а также полное незнание французской истории?), Каролина почему-то винила во всем Гортензию. А то, что брат постоянно ставил в пример детей Жозефины, вообще приводило ее в ярость!

Еще хуже стало, когда она в Момбело в Италии влюбилась в молодого генерала Мюрата. Каролине было всего пятнадцать, Мюрату тридцать, но сердцу не прикажешь. Мюрат был по-своему красив: густые черные немного вьющиеся волосы, темно-голубые глаза, чувственные губы и, конечно, лихость! О, этого у Мюрата хватало с лихвой!

Он не задумываясь стал любовником юной особы, чем привел в шоковое состояние своего начальника. Наполеон прекрасно знал цену подчиненному, а также знал, что тот уже успел подцепить «галантную болезнь» и лечится от нее. Недалекий умственно, амбициозный, но не способный трезво рассуждать в случае необходимости, Мюрат был хорош только на коне и в постели. Каролине весьма подходило второе, а по поводу первого она не беспокоилась: если дорогой брат помог сделать карьеру такому ничтожеству, как Бачиокки, то почему не помочь яркому любимцу сослуживцев Мюрату?

Девушка не догадывалась, что для Наполеона было куда проще с бесцветным Бачиокки. Бонапарт поспешил отправить Мюрата в Швейцарию, а сестричку в Рим к старшему из Бонапартов, Жозефу, который состоял представителем Франции при папском дворе. С глаз долой – из сердца вон!

Однако это не помогло, влюбленные, напротив, думали друг о друге постоянно. Мюрату это не мешало обольщать женщин, а вот Каролине превращало жизнь в каторгу. Из Рима ее поместили в пансион, покинуть который она мечтала ежеминутно. Она не могла думать ни о чем другом, а тут еще эта противная Богарне со своей помощью! Что она смыслит в жизни? Ничего! А туда же, смеет поучать и помогать!

Ну зачем, зачем ей арифметика или география?! Она и без противных цифр и столбиков знает, сколько дней прошло после возвращения любимого Мюрата из Египта! Знает, что Египет – это далеко, а Париж вон он, его крыши видно, только Мюрат там, а она в Сен-Жерменском предместье и никак не может выбраться к нему, чтобы отдаться любви. Два года прошло, а Каролина до сих пор помнила то сладострастье, которое испытывала каждую ночь, пока они были любовниками. Неужели это не повторится?!

Девушка была готова просто сбежать из пансиона к своему любовнику и отдаться ему хоть посреди улицы, если бы не понимала, что этим разрушит его карьеру совсем.

Мюрат тоже не сидел без дела, он попытался склонить Наполеона к мысли отдать за себя сестру. Но получил отказ:

– У тебя ничего, и у нее ничего. Два ничего вместе помогают только делать детей, но никак не содержать семью. Нет.

Братья поддержали генерала, на семейном совете было решено, что любовь и замужество мешать не стоит.

Не помогло даже участие Мюрата в перевороте и превращение Наполеона в Первого консула. Будь Мюрат чуть более сообразительным, он просто потребовал бы с победителя свое, но он только продолжал ждать.

Помощь влюбленным пришла с той стороны, откуда и не ждали.

– Мама, я сочувствую Каролине, ведь ей не позволяют быть рядом с любимым человеком! Неужели и меня ждет такая судьба?

Жозефине поинтересоваться бы, о каком своем любимом человеке вела речь Гортензия, но мать волновали только собственные дела.

– Что за любовь у Каролины?

– Они давно любят друг дружку с Мюратом, но гражданин Бонапарт против.

– Гражданин Бонапарт! Ты не можешь сказать просто генерал Наполеон? Кто тебя учит обращаться к людям, как во время революции?

Жозефина прекрасно помнила, что Каролина и Мюрат любовники, это только Наполеон мог считать, что просто влюбленные. Опытная куртизанка с первого взгляда поняла, что Каролина давно не девушка и что они с генералом познали все прелести взаимной любви, достаточно было перехватить два-три их откровенных перегляда между собой.

Каролина одна из ярых ненавистниц самой Жозефины, да и Мюрат супругу Первого консула не жаловал. А что, если им помочь, может, хоть благодарность заставит быть терпимей? Жозефине безразличны все нападки Каролины, но она знала, насколько внимательно относится к семье Наполеон, а потому почла за лучшее примириться с Бонапартами и постараться наладить отношения с ними всеми.

Тут вот подвернулся случай помочь Каролине. Жозефина принялась уговаривать мужа согласиться на брак сестры и генерала.

– Эти свадьбы по зову мимолетной любви, когда воспаленный разум не способен подчиняться ничему, мне совершенно не нравятся. А когда у супругов еще и ничего нет…

– Дорогой, но разве не такой была наша с тобой свадьба? Разве мы женились не по зову сердца или имели золотые горы?

Наполеон едва сдержался, чтобы не сказать, что ничего хорошего и не получилось. Встретив напряженный взгляд супруги, он вовремя прикусил язык. Жозефина мгновенно сообразила:

– Конечно, Мюрат не ты, но ведь и Каролина не я. У меня не было всесильного брата…

– Я нашел для нее другую пару.

– Кого?

– Моро.

Жозефина промолчала, вернее, постаралась перевести разговор на другое. Что ж, Жан-Виктор Моро достойная партия, но будет ли с ним счастлива Каролина? А сам Моро – это не Леклерк, готовый терпеть рога ради карьеры, Моро честен и попросту откажется брать в жены ту, которая с его честью считаться не станет. Наполеон не замечал беспутства собственных сестер (или не желал замечать?), а другие это прекрасно видели, у Полины стояла очередь из любовников, совсем молодая Каролина явно грозила пойти по ее стопам, так и будет, если брат не отдаст ее Мюрату…

И все же Жозефина отложила на время свои атаки. От Наполеона ничего не добьешься требованием в лоб, напротив, только усилишь сопротивление, этой крепости требовалась осада.

– Гортензия, передай Каролине, что пока добиться не удалось, но я не отступлю, пока не помогу ей. Пусть ждет, но только не наделает глупостей. Наполеон не знает о том, что они с Мюратом любовники, пусть не выдадут себя.

Каролина на эти слова разозлилась:

– Я не просила твою мать мне помогать! Пусть не вмешивается в мои дела! И ты не лезь!

Гортензия только расплакалась.

Генерал Жан-Виктор Моро не пожелал жениться на Каролине, только чтобы породниться с Наполеоном. Он вообще был прям и честен и всегда говорил то, что думал. Моро был равновелик Наполеону во всем, кроме амбиций, и при желании вполне мог стать соперником Бонапарту. Наполеон не мог представить себе, что кто-то может не желать власти, он не верил в такое, а потому подозревал Моро в тайных умыслах и попытался родством привязать покрепче.

Бонапарт откровенно рассчитывал, что сестрица сумеет прибрать к рукам супруга и не позволит предпринять ничего против брата. Так только что поступила бывшая возлюбленная Наполеона со своим супругом Бернадоттом, не позволив тому помешать Бонапарту взять власть. В отношении Моро подобную роль могла сыграть Каролина. Но с обеих сторон был встречен отпор. Если с нежеланием выходить замуж за красавца Моро Наполеон считаться вовсе не собирался, то заставить генерала стать своим зятем не мог. Но и не простил.

Очень скоро Моро был отправлен подальше от Парижа, чему генерал был откровенно рад, ярый республиканец, он с трудом выносил поползновения Наполеона к единоличной власти. Они еще довольно долго будут противостоять друг дружке, Моро обвинят почти в предательстве, он проведет несколько лет в Северной Америке, а потом будет советником у… русского императора Александра I, погибнет от ядра, выпущенного французами, и будет похоронен в Петербурге! Никто не может предугадать своей судьбы.

Итак, генерал Моро отказался жениться на сестре Первого консула. Но это вовсе не склонило Наполеона к согласию отдать Каролину Мюрату. Жозефина возобновила атаки, она твердила и твердила мужу о прелести семейного счастья, построенного на любви.

– Лучше уважать друг друга!

– А разве одно мешает другому? Разве то, что я люблю тебя, мешает мне уважать гражданина Бонапарта? – Она тихонько вздохнула. – Вот если бы не любила, было бы куда труднее…

После очередной беседы Наполеон растаял.

И вот наконец долгожданное:

– Гражданин Мюрат и гражданка Бонапарт, именем закона объявляю вас мужем и женой.

Мадам Летиция не возражала против всего лишь гражданского брака, заключенного в мэрии, без венчания, за что сильно осуждала Жозефину.

Жозефина выступала свидетельницей со стороны невесты. В качестве приданого Каролина получила сорок тысяч франков и еще кучу драгоценностей. Одним из подарков со стороны Наполеона было роскошное бриллиантовое колье.

Увидев, что за дар преподносит сестре Наполеон, Жозефина поспешила отвести глаза. Это было ее бриллиантовое колье, подаренное еще Баррасом, которое муж взял без спроса, заказав новый футляр! Просто у Наполеона не нашлось в тот момент денег для свадебного подарка сестре. Жозефина попыталась вспомнить, не могла ли видеть это колье на ее шее Каролина и не ткнут ли в него пальцем завтра в театре. Решила, что вспомнить может только Тереза, а потому с ней надо срочно поговорить.

Терезу Тальен супруг не переносил на дух, Наполеон даже категорически запретил жене общаться с подругой, никак не объясняя свой поступок. Жозефина знала, в чем дело, он слишком хорошо помнил две вещи – то, что просил денег на мундир и что пытался стать любовником Терезы. Деньги получил, в любви было отказано.

Терезы не оказалось в Париже, она в предместье рожала очередного наследника финансисту Уврару, с которым теперь жила. Тогда Жозефина решила написать…

«…дорогая, представляешь, на какую хитрость мне пришлось пойти! Потратив деньги, выделенные Наполеоном на свадебный подарок его сестре, я взяла свое бриллиантовое колье, заказала для него новый футляр и сделала вид, что купила само украшение. Все равно носить то, что подарил Баррас, не могу, время от времени приходится делать вид, что это новые украшения, или отдавать их в переделку… Наполеон не заметил…»

Тереза поверила.

Но благодарности ни от Наполеона, ни от Каролины Жозефина не дождалась. Сестра Наполеона не сказала даже простого спасибо за содействие в организации замужества. Не было благодарности и от Мюрата, хотя тот знал о помощи Жозефины. Его, как и креолку, семейство Богарне так и не приняло за своего, собственно, они не приняли никого из новых родственников, признавая только детей, рожденных в браке, но никак не невесток или зятьев.

Чтобы поменьше сталкиваться с семейством Бонапарт, Жозефина окунулась в свои дела. Прежде всего, это была забота о Мальмезоне.

Мальмезон стал ее пристанищем на долгие годы и ее последним местом жизни тоже.

Когда Жозефина настояла на приобретении этого замка, ничего хорошего, кроме окрестностей, там действительно не было, пришлось приложить огромные усилия, чтобы Мальмезон стал таким, каким его запомнили.

Нашлась работа и декораторам, и строителям, и садовникам. Внутренние покои дворца основательно перепланированы, чтобы организовать достаточно салонов, кабинет, библиотеку, музыкальный салон, бильярдную, большую столовую, удобную гостиную и даже зал для заседаний правительства. Но еще больше потрудились над парком и садом, заново были разбиты аллеи, насажено множество красиво цветущих и экзотических растений.

Экзотические растения и животные – любовь Жозефины, она не жалела денег, чтобы заполучить какую-нибудь луковицу, дающую невиданный цветок, или насадить новые розовые кусты…

В хорошую погоду даже обедали чаще всего на открытом воздухе, и столы к чаю накрывались там же.

Весело, шумно, празднично… Жозефина очень любила свой Мальмезон, полюбил его и Наполеон.

А вот его сестрички… Особенно младшая, Каролина, терпеть не могла. Но это неудивительно, она терпеть не могла все, что связано с Жозефиной, «этой старухой».

Каролина довольно быстро оказалась в положении. Она так подчеркивала этот свой новый статус, словно намеревалась родить второго Наполеона. Собственно, она и не сомневалась. Не сомневалась, что будет сын, не сомневалась, что этот сын станет наследником Наполеона. Почему? У братьев Жозефа и Люсьена были только девчонки, Людовик и Жером и вовсе не женаты, у Жозефины больше не было никого, значит, рожденный ею сын станет наследником своего дядюшки.

Ах, как все прекрасно складывалось! Она вышла замуж за того, кого любила, добившись этого своим упорством (Каролине в голову не пришло поблагодарить Жозефину за помощь), теперь родит сына, и все в порядке. Нет, потом еще несколько сыновей. Это старуха Жозефина больше ни на что не способна, Каролина молода и красива, у нее все впереди.

Каролина уже представляла, как подвинет Жозефину, как будет принимать поздравления, станет первой дамой Франции пусть не по названию, так по положению матери наследника!

Она приезжала в Мальмезон как можно чаще, норовя подчеркнуть свое новое состояние, вела долгие разговоры о беременности, о родах, пыталась расспрашивать у Жозефины, каково это, тут же вздыхала:

– Ах да, прости, я забыла, что у тебя это было слишком давно… Ты едва ли уже помнишь…

Сестры поддерживали, они обязательно давали советы, рассказывали, какое это счастье – рожать детей, жалели Жозефину, что у той все позади…

– Ну почему же позади, я еще не столь стара, чтобы записываться в старухи. К сожалению, не все происходит так, как мы того желаем. От Александра Богарне у меня родились двое детей, а вот от Наполеона никак…

Дамы прекрасно поняли, о чем говорит невестка, Жозефина намекала, что не она виновна в отсутствии детей, а муж. Элиза усмехнулась:

– Но тогда ты была много моложе, дорогая…

– Да, молодость так скоро проходит… – в свою очередь вздохнула Полина.

Как же Жозефине хотелось просто выцарапать этим гадюкам глаза, но что она могла? И все же усмехнулась, в свою очередь:

– Но я не знаю никого другого, кто бы родил Наполеону сына.

Это было опасное заявление, очень опасное, потому что могло привести к большому скандалу, но Каролина вовсе не была намерена ссориться. Она великодушно пообещала:

– Мы с Мюратом родим вам наследников!

Наполеон действительно почти с тоской смотрел на растущий живот сестры и однажды поинтересовался, не желает ли Жозефина еще раз съездить в Пломбьер.

Это было уже дурным знаком, очень дурным. Успокаивало только одно – у Наполеона и впрямь не было детей.

Жозефине очень хотелось ехидно поинтересоваться у мужа, почему Полина Фуре не родила ему крепкого мальчугана, но женщина сумела справиться с минутным порывом, прекрасно понимая, что такого вопроса муж ей не простит.

Глядя на прогуливающуюся с гордо выпяченным животом Каролину, она горько усмехнулась:

– По крайней мере, я знаю, что у него не будет незаконнорожденных детей.

Знать бы, как ошибается.

И вот в январе 1801 года Каролина родила, как и обещала, сына! Роды были трудными и долгими, но она справилась. Малыш у Мюрата и Каролины получился совершенно очаровательный. Назвали его Ашиллем Шарлем Наполеоном.

Крестными родителями мальчика стали сам Наполеон и Гортензия.

Вот уж кого Каролине вовсе не хотелось видеть, но она улыбалась, старательно изображая счастье.

– Ах, у меня сын! Да еще какой! Ты доволен, братец, что я родила нашей семье наследника? Что делать, если Жозефина уже ни на что не способна, женский век короток. Я думаю, нам с Мюратом тоже следует поторопиться родить еще парочку сыновей, а то состарюсь, как твоя супруга…

Хорошо, что Жозефина не слышала всех этих разглагольствований, перед ней Каролина изображала просто счастливую мать безо всяких намеков, прекрасно понимая, что уже один вид младенца действует на супругу консула, как красная тряпка на быка.

Жозефина держалась прекрасно, она выражала счастье от рождения племянника, делала богатые подарки роженице и малышу, улыбалась и улыбалась. Но это днем, а ночью подушку заливали горькие слезы.

Сама она была убеждена, что дело в Наполеоне, приходила даже мысль… родить от кого-то другого, но Жозефина старательно гнала такую мысль, понимая, что Наполеон обо всем догадается, да и она сама уже больше не может вот так просто изменять мужу, как было раньше. Постепенно заползал страх, что бесплодна она. Можно сколько угодно обвинять Наполеона, у которого не было детей, но ведь и у Жозефины от Ипполита Шарля тоже не было. И от Барраса не было, и от других…

В результате у Жозефины было все – муж Первый консул Франции, положение первой дамы государства, двое взрослых красивых детей, Мальмезон, где все устроено по ее желанию, сколько угодно нарядов, драгоценностей, свой двор… Было все, кроме спокойствия и надежды на будущее. А без них невозможно счастье.

Наполеон вида счастливой мамаши с ребенком на руках не выдержал, через несколько месяцев спровадил Каролину к мужу в Италию. Конечно, Каролина обвинила в этом Жозефину, заявив, что это происки невестки! Сестры поддержали.

Не только дружбы, но и хотя бы сносных отношений с семьей Бонапарт у Жозефины так и не получалось. Она откровенно презирала провинциалок, так и не научившихся правильно говорить по-французски и вести себя при дворе. Даже наряженные в самые богатые платья и обвешанные драгоценностями, сестры Бонапарт все равно оставались провинциалками. О женах Жозефа и Люсьена, хотя те и были француженками, и говорить не стоило.

Но для Наполеона его семья все равно была самым главным, о чем Жозефине не раз напоминали сами Бонапарты. Та пыталась огрызаться с милой улыбкой:

– Но я тоже семья Наполеона.

Наполеон удочерил Гортензию, чтобы ее мог сосватать высокородный жених. Позже, чтобы Эжен смог жениться на баварской принцессе, он усыновил и Эжена.

Детьми Жозефина могла гордиться, они росли красивыми и разумными. Эжен отличался тактом и порядочностью, что в столь бурные времена было настоящей редкостью. Наполеон очень ценил пасынка.

Красавицей выросла и Гортензия. Сначала боявшаяся и даже не любившая Наполеона, она постепенно прониклась к отчиму искренней привязанностью, что привело даже к некоторым непредсказуемым последствиям.

Гортензия была семнадцатилетней красивой девушкой. Дети Жозефины и Александра взяли все лучшее у матери и отца – стройность, правильный овал лица, красивые глаза, нежный румянец и прекрасную кожу, густые каштановые волосы и очень красивые руки.

Недостатка в поклонниках у Гортензии не было, но она, хотя и была всего на год моложе Каролины, обзаводиться ни мужем, ни любовником не спешила.

Наполеон частенько посмеивался над падчерицей, доводя даже до слез своими расспросами о предпочтениях. Девушка отвергала все его насмешки.

– Ничего, придет время и для твоей любви.

Но иногда Жозефина замечала слишком пристальные взгляды, которые ее муж бросал на падчерицу. Действительно, Наполеон откровенно выделял Гортензию среди остальных, но это не считалось предосудительным, он как отец заботился о девушке.

Вот и сейчас он стоял у окна, наблюдая за бегавшей по поляне падчерицей. Жозефина проследила за его взглядом, поняла, чему так улыбается муж, и тихонько поинтересовалась:

– Тебе нравится Гортензия?

– А? – вздрогнул консул. – Гортензия? Да, она стала красивой девушкой. – И чуть смущенно добавил: – Она так похожа на тебя…

Оставалось сказать: «в молодости», но это произнесено не было. Жозефина поняла недосказанное и вдруг отчетливо осознала, что ее время кончилось! Ей тридцать восемь, молодость безвозвратно прошла, дочь невеста, и ни на какое рождение ребенка надеяться не стоит. Стало невыносимо горько, ну почему все хорошее приходит так поздно?!

Для женщины почти сорок – зрелый возраст, для мужчины четвертый десяток – самый расцвет, Наполеон полон сил, тогда как у нее самой этих женских сил уже просто не осталось. Она улыбнулась вымученной улыбкой и разыграла мигрень, чтобы вдоволь поплакать над своей незадавшейся судьбой.

Она действительно ревела без остановки, к утру стало легче. Нет, Наполеон любит ее, несомненно любит, конечно, не так, как раньше, теперь любовь стала спокойней, заботливей… Подумав о заботливости, Жозефина снова разрыдалась, ведь так же он заботится и о матери. Нет, она ничего не имела против заботы Наполеона о мадам Летиции, просто сознавать себя уже не столько любовницей мужа, сколько просто матроной рядом с ним было трудно.

Он стал заглядываться на молоденьких девушек возраста ее дочери. Только женщины могут понять, что это за мучение, когда собственная красота вянет с каждым днем все скорее, а муж, который моложе, в расцвете сил и смотрит на ровесниц дочери!

Утром принесли записку от Наполеона, интересующегося ее здоровьем.

«Как твоя мигрень? Я не стал беспокоить тебя рано утром, когда вынужден был уехать.

Ты должна жалеть себя и не проводить столько времени в веселье. Мы с тобой уже не те, не равняйся на молодежь…»

И снова она рыдала, потому что только вчера он сам бегал с молодежью наперегонки, падал, вскакивал, хохотал как сумасшедший и совсем не вспоминал о своем возрасте. Он бегал, а она сидела на скамейке и смотрела на это веселье.

Когда было свободное время, Наполеон действительно с удовольствием развлекался в Мальмезоне подвижными играми, смеясь над своей неуклюжестью и неповоротливостью.

Жозефина всячески выманивала Наполеона в Мальмезон, создавая ему все условия для отдыха и работы, там был прекрасный кабинет с библиотекой и даже зал для заседаний правительства. У Наполеона был даже собственный садик, выходить в который можно прямо из его собственного кабинета, очаровательный мостик над ручьем превращен в подобие походной палатки, где так приятно сидеть в жаркий летний день, работая с бумагами…

Наполеон и сам рвался в Мальмезон, как мальчишки рвутся на каникулы, действительно отдыхая там душой. Он и в Мальмезоне вставал очень рано – в пять-шесть часов утра, уходил заниматься делами в кабинет и появлялся оттуда только к завтраку. В Мальмезоне каждый вставал, когда хотел, все собирались только к завтраку в одиннадцать часов. Иногда, когда бывало слишком много работы, консул не выходил и к завтраку.

Гостей обычно принимали по средам, когда на подъезде к поместью вытягивались в ряд множество карет и всадников.

В обычные дни к обеду приезжали только друзья, которых было тоже немало. Тогда звучали шутки, смех, тон задавали сами хозяева. Как-то в ходе спора Жозефина шутливо ударила Наполеона веером по плечу. Тот словно подкошенный свалился в кресло, обратившись к присутствующим:

– Господа, будьте свидетелями, моя жена бьет меня!

Кто-то отозвался:

– Генерал, все знают, что это только ее привилегия!

Часто на лужайке играли в жмурки, чехарду, «ножницы», шутливо целовались, водили хороводы… Наполеон хохотал, жульничал, уличал в жульничестве других, дурачился так, как могут делать это только люди, довольные жизнью и со спокойной совестью.

Это были еще счастливые времена, хотя Жозефина уже начала ощущать себя староватой для молодого общества…

Староватой… Господи, какое горькое слово! Стара, она стара для мужа! И все же пока они спали в одной постели, и она подолгу читала вечерами ему вслух. Наполеон очень любил, когда Жозефина читала, любил слушать мелодичный, чуть глуховатый голос жены.

Бывало, когда под звук ее голоса он засыпал, и это заставляло сердце женщины сжиматься от боли и ревности. Она рядом, а он спал! Могло ли быть такое раньше? Разве мог горячий, страстный Наполеон спать, не сжимая при этом в своих объятьях обожаемую Жозефину? Разве мог просто слушать ее чтение, вместо того чтобы раздевать жену? Разве мог спать, не насладившись ее телом?

И вот этот спокойный сон сильного мужчины рядом говорил о ее возрасте и том, что лучшие времена в прошлом куда явственней отражения в зеркалах. Зеркала можно обмануть, морщинки спрятать под пудрой, талию утянуть корсетом, но скрыть угасание интереса мужа к себе нельзя.

Теперь Наполеон больше любил ее слушать, нежели целовать, беседовать, нежели сжимать в объятьях. В остальном было все прекрасно, он заботлив, щедр, часто до расточительности, он внимателен…

И любовь была, только теперь не страстная, а какая-то привычная, обыденная, скорее любовь-уважение, чем любовь-страсть. Это неплохо, потому что такая крепче и даже надежней. Но как бы ни прятала Жозефина от себя неприятные мысли, не думать о том, что сильный мужчина с кем-то удовлетворяет потребности, не могла.

А еще не могла не думать о том, что у них так и нет общих детей.

Жозефина была права, у Наполеона появились любовницы. Сначала это были актрисы.

Он не слишком размышлял над вопросами этичности, да и комплиментов не делал. Он, Первый консул, обратил внимание, значит, следовало откликнуться с полным удовольствием. Большинство актрис так и поступали, попадали в спальню к консулу и весело проводили там время.

Бывали, конечно, накладки, например, когда во время бурной ночи у Наполеона случился приступ эпилепсии, а актриса решила, что он умер, закричала, позвала на помощь…

Когда пришедший в сознание Наполеон открыл глаза, то обнаружил перед собой жену и любовницу одновременно, потому что, привлеченная криками и шумом, из своей спальни прибежала спасать супруга и Жозефина.

Скандала не было, Жозефина не воспринимала актрис всерьез. Куда хуже стало потом, когда на их место заступили светские дамы… Эти не кричали и не звали на помощь, они наставляли рога супруге консула со знанием дела, почти профессионально.

Вот тут обходиться без ревности уже не могло.

Внимание дам к ее мужу и его постоянные измены серьезно отравляли жизнь Жозефине, особенно в последние годы с Наполеоном, когда она вынуждена была устраивать настоящие облавы на мужа и его любовниц.

Но тогда, в Мальмезоне, они жили еще весело и дружно, мелкие шалости с актрисами, даже поднимавшими на ноги весь дом, Жозефина мужу прощала…

НАДЕЖДА

И вдруг…

Нет, этого не могло быть, но она не ошиблась. Так мог смотреть только мужчина на женщину, которая побывала в его объятьях. Наполеон словно видел это молодое, красивое тело под тканью, видел женщину без одежды.

В этом не было бы ничего поразительного, если бы Наполеон смотрел не на… Гортензию! Жозефине захотелось просто потрясти головой: отчим и падчерица?! Неужели?

Вокруг смеялись, что-то говорили, о чем-то спрашивали, она тоже смеялась, разговаривала, отвечала на вопросы, но все это совершенно отдельно от себя самой. Внутри билась мысль: Наполеон и Гортензия! Они вместе, они любовники! Как давно? Как они могли?!

Но Гортензия откровенно заигрывала с Дюроком, Жозефина даже знала, что дочери нравится генерал. Наполеон смотрел на это спокойно… Неужели Гортензия просто одна из… Стало обидно за дочь. Если уж так случилось, то как может Наполеон предпочесть красавице Гортензии кого-то другого?!

И снова горько и больно. Дожила… уже не сама соблазняет мужа, а готова подтолкнуть к этому дочь!

Нет, она вовсе не желала, чтобы дочь становилась любовницей ее мужа, совсем не желала, но если уж так случилось, то мешать не будет. Где-то глубоко внутри шевельнулась гадкая мыслишка: Гортензия молода и здорова, Жозефина сама пристально следила за ее женскими делами, боясь, чтобы дочь не оказалась бесплодной, у той все было в порядке. Если уж у Гортензии не будет ребенка от Наполеона, значит, тот просто не способен иметь детей. Тогда и говорить о наследнике ни к чему, останется только внушить мысль, что таковым должен стать Эжен, и правда, лучшего наследника Наполеону не найти. Умен, красив, порядочен, молод и силен.

Хорошо, пусть не сам Эжен, тогда его сын.

Мысли заходили все дальше и дальше… А Наполеон и впрямь особенно выделял Гортензию, Жозефина радовалась, что рядом нет Каролины и остальных сестер Бонапарт, иначе бедной девочке несдобровать, заедят.

Горничная Гортензии давала отчет о своей хозяйке постоянно, потому Жозефина не была удивлена разговором… Это случилось…

– Мама…

Жозефина уже догадалась, о чем сейчас скажет дочь. Конечно, рано или поздно это должно было случиться! И как она ни пряталась от такой мысли, словно ребенок от страшных видений ночью под подушку, она ждала случившегося.

– Да, дорогая.

Дочь молчала, но уже по ее вдруг осунувшемуся лицу, по тому, что глаза застыли в немом вопросе «что делать?!», было ясно, как мучителен предстоящий разговор. Жозефина решила сделать шаг навстречу. В конце концов, она сама подтолкнула дочь навстречу отчиму, столько раз твердила о том, что отчим хорош всем…

– Ты беременна?

Несколько мгновений Гортензия смотрела на мать широко раскрытыми глазами, потом разрыдалась, бросившись ей на грудь. Жозефина гладила ее волосы, плечи, тихонько уговаривая:

– Ну, ну, успокойся… Тысячи женщин носят детей, рожают их… Я вот родила вас с Эженом и ничего, как видишь, осталась жива…

– Я не о том…

– Об отце ребенка? Знаю. И это не страшно. Что-нибудь придумаем…

– Как сказать ему?

– Я сама скажу. Сколько времени?

– Задержка несколько дней…

– Так, может, еще ничего не определено?

– Нет, все так, такого не бывало раньше…

И тут Жозефина решилась на трудный вопрос:

– Гортензия… прости меня, но ты уверена… что это… его?..

– У меня больше никого не было!

Девушка снова горько заплакала. Мать подняла ее голову за подбородок, поцеловала в нос, вытерла рукой слезы:

– Так что же ты рыдаешь? Родить ребенка от Наполеона… Как бы я мечтала быть на твоем месте!

– Что мне делать?

– Мы подумаем. Пока ничего никому не говори. И перестань реветь! В конце концов, ты дочь супруги Первого консула и приемная дочь Первого консула! А еще, надеюсь, мать будущего императора!

Гортензия хлюпнула носом и чуть улыбнулась. Императора… это уже совсем смешно. Пока она будущая мать незаконнорожденного ребенка от Первого консула.

Жозефина еще раз попросила дочь пока молчать:

– Вдруг это ошибка? Я пока посоветуюсь с Ленорман…

Гортензия не слишком любила гадалку Марию Ленорман, но помнила, как ту ценила мать, и промолчала. В конце концов, для нее сейчас не это главное. Там внутри уже зародилась, в этом Гортензия ничуть не сомневалась, новая жизнь. Это наверняка перевернет все ее собственное существование. Что может придумать мама?

Жозефина могла сколько угодно разыгрывать перед дочерью понимание и мудрость, в действительности она была в ужасе. Сдержавшись, пока разговаривали, она всю ночь не могла уснуть, крутясь с бока на бок.

Понимала ли, что делает, когда не стала противиться близости дочери и мужа? Понимала, но надеялась, что Гортензия отвлечет неверного Наполеона от других женщин. Уж лучше она, чем чужие.

Но представить себе, что дочь может забеременеть от Наполеона, не могла. Она столько лет твердила, что отсутствие детей его проблема, что поверила в это сама. Да и как не поверить, ведь у нее-то дети были, а у него никогда, ни от одной из любовниц. И Наполеон поверил.

А теперь вдруг вот такое. Она не сомневалась в искренности Гортензии, дочь не могла обмануть ее, а сама Гортензия клялась, что спала только с отчимом. Это означало, что дети у Наполеона все же могут быть. Оставалась робкая надежда, что ошиблась сама Гортензия. А если нет, и если у нее действительно будет ребенок от отчима?

Конечно, падчерица Первого консула девушка красивая, вокруг толпа желающих жениться на ней, тот же Дюрок хоть завтра подпишет брачный договор, и скрыть ее беременность до времени тоже можно, Жозефину беспокоило не это.

Если смогла забеременеть Гортензия, значит, рано или поздно сможет и другая? Что сделает Наполеон тогда? Случится то, о чем сама Жозефина боялась и думать, – консул разведется с супругой и женится на какой-нибудь молодой овце, которая нарожает ему целое стадо!

Была еще одна проблема – скрывать от Наполеона беременность Гортензии тоже опасно: что, если рожденный ею ребенок, даже если это девочка, будет очень похож на отца? Наполеон никогда не простит ни жене, ни падчерице такого.

Положение казалось безвыходным. Было от чего не спать…

Жозефина усмехнулась: когда Гортензия была еще девочкой, ей не понравился Наполеон и для матери оказалось трудностью их примирение. Жозефина долго добивалась, чтобы муж и дочь стали друзьями. Слишком большими друзьями…

Так ничего и не решив, она заснула. Вернее, решила погадать у Ленорман.

Как назло, Наполеона не было в Париже. Но Жозефина и впрямь времени не теряла, она отправила Луизу с запиской к Ленорман с просьбой приехать в Мальмезон. Гадалка поспешила, она понимала, что первая дама Франции не стала бы так срочно вызывать, если бы не случилось что-то важное.

– Мадам Ленорман, мадам Жозефина ждет вас…

Мария Ленорман лишь на мгновение остановила свой взгляд на мадам Дюшатель и вдруг довольно отчетливо произнесла:

– Вы будете причиной больших неприятностей Жозефины.

– Я? Чем же?

– Избегайте внимания супруга той, которой служите.

Дюшатель, которая служила супруге Первого консула, вздрогнула:

– Но почему?

Гадалка не стала отвечать.

Жозефина не слышала этого предупреждения, иначе постаралась бы заранее удалить из своего окружения красивую блондинку. Но тогда супругу Первого консула интересовало совсем иное.

Жозефина тепло приветствовала пожилую уже гадалку, пригласила садиться, поинтересовалась, не нужно ли ей чего-то.

– Вы не затем меня позвали, мадам.

Ленорман достала карты.

– Что вы хотите знать?

Жозефина знаком приказала удалиться камеристке и обернулась к Эмилии де Лавалетт:

– Дорогая, проследите, чтобы нам никто не мешал, мадам Ленорман любит тишину…

Когда дама удалилась, плотно прикрыв за собой дверь, Жозефина тихонько поинтересовалась:

– Что будет с моей дочерью. Она… может родить ребенка…

Глаза Марии Ленорман лишь чуть блеснули, она уже поняла, что именно интересует первую даму Франции, а вернее, мать Гортензии и супругу Наполеона.

Карты легли веером… Ленорман долго и пристально смотрела на них, потом разложила снова и снова. Все это молча, сосредоточенно, словно советуясь сама с собой. Жозефина так же молча и сосредоточенно ждала. Она хорошо знала, что Ленорман каждый раз выбирает новое гадание, иногда это карты, иногда большой хрустальный шар, иногда капля крови в воде, как было при их первой встрече, иногда просто кофейная гуща…

Сейчас карты, значит, так нужно.

Наконец Ленорман откинулась на подушку, заботливо подложенную под ее спину Жозефиной.

– У твоей дочери будет трое сыновей. Только сыновья. Один из них станет императором Франции. Я вижу корону на его голове…

На губах Жозефины играла довольная улыбка.

– Но ты зря радуешься. Все не так просто, возможно, королем станет не первый ее сын…

Улыбка с уст мадам Бонапарт сползла.

– Что делать дочери?

– Рожать… Она ведь уже беременна?

– Кажется, так. Но у нее нет мужа.

– Будет.

– Кто?

– Бонапарт.

– Что?! Ты?.. Нет, это невозможно!

– Возможно, только иначе, чем ты думаешь. У консула есть братья.

Кажется, мадам Бонапарт облегченно перевела дух. Да, конечно, Гортензию можно выдать за Луи Бонапарта, конечно, это вовсе не тот муж, какого хотела бы для себя девушка, не только красавица Гортензия, но и любая другая, если у нее есть красота, ум, положение и деньги.

– Подумай, готова ли ты жертвовать собой…

Жозефина надолго задумалась. Ленорман молча наблюдала. Она прекрасно понимала размышления супруги консула. Подумать было над чем.

Шли годы, она становилась старше, надежда на рождение ребенка таяла, как снег на солнце, а Наполеон все чаще заговаривал о наследнике и все чаще изменял ей. Если какая-нибудь юная красотка подарит ему сына, кто знает, к чему это может привести.

Жозефина усмехнулась – вот, уже есть красотка, готовая подарить сына. Только эта красавица – ее собственная дочь. Что делать теперь? Выхода виделось два. Сделать вид, что беременна она сама, а положение Гортензии тщательно скрывать, чтобы потом выдать внука за сына. Или срочно найти Гортензии мужа и признать наследником внука…

Почти сразу Жозефина осознала, что ни один, ни второй выход таковым не является. Она не вдова Богарне, чтобы разыгрывать беременность без слухов и сплетен. Да и Гортензию на такой срок не спрячешь. Стоит дознаться одному, как поднимут такой шум, что развод покажется лучшим выходом. Если только привлечь к этому всему самого Наполеона…

Признать наследником внука совершенно ненадежно, ведь Гортензия дочерью Наполеона не является, она всего лишь падчерица, семья Наполеона просто не позволит сделать этого, ведь у него есть или будут родные внуки…

Родные внуки?.. Но тогда все верно, если выдать Гортензию замуж за Луи, то можно твердо говорить о родном внуке Наполеона! Конечно, Жозефина предпочла бы другой выход, но за неимением его приходилось размышлять над этим.

Она старательно отгоняла от себя мысль о возможном разводе и последующей женитьбе Наполеона на Гортензии. Нет, нет, это не пойдет! Во-первых, развод дело долгое. Во-вторых, весь мир и сама Франция не простят Наполеону развод с супругой и женитьбу на падчерице!

Оставалось одно: срочно выдать Гортензию замуж за Луи Бонапарта. Некрасив? Не слишком приятен в общении? Но разве так хорош был сам Наполеон, когда она оказалась вынуждена говорить ему комплименты и привечать в своей спальне на улице Шантерен?

Наконец она опомнилась и, выбравшись из своих мыслей, посмотрела на Ленорман. Гадалка спокойно наблюдала.

– Простите. Я задумалась…

– Конечно. Предстоит нелегкий выбор. Подсказать какой?

– Да.

– Отдать мужа дочери.

– Нет.

Ленорман кивнула, словно и не ожидала другого ответа.

– Мне самой нелегко, он перестал быть верным, а дамам только того и надо, как же, консул… Ей будет трудно…

– Не потому. Ревновать к собственной дочери еще труднее. Я предупреждала, что ценой его возвышения будут ваши, мадам, страдания. Вы согласились.

– Да, я помню. И не жалею.

– А вы и не могли ничего изменить. Второй выход – отдать внука ненавистным Бонапартам.

– Есть еще?

– Конечно, выдать Гортензию замуж за кого-то постороннего, вон их сколько крутится вокруг, и все скрыть. Она согласится скорее, чем за Луи Бонапарта.

Жозефина вздрогнула, потому что она сама имя Луи не произносила. Ленорман догадалась об ее мыслях? Словно подтверждая эти опасения, гадалка чуть усмехнулась:

– А о ком из братьев консула вы можете думать, остальные женаты…

– Да, конечно. Погадай Гортензии.

– Не буду. У вашей дочери трудная судьба, совсем не такая, как ей хотелось бы.

– Что мне сказать мужу?

– Правду. Он мечтает о сыне. И напомните то, что я говорила раньше: его закат начнется тогда, когда он откажется от вас.

Мадам Жозефина, как всегда, сама проводила Ленорман к выходу – та предпочитала не оставаться на обед и вообще старалась, чтобы на нее не обращали внимания, – и вернулась в салон. Собравшиеся дамы с любопытством поглядывали на супругу Первого консула. Жозефина была задумчива, она отвечала невпопад и не слушала ответы на задаваемые самой вопросы. Наконец Дюшатель не выдержала:

– Гадалка сказала что-то важное, мадам?

Жозефина вскинула на нее глаза:

– Я советовалась по поводу дочери. Гортензии пора замуж, нужно выбрать жениха. Сердце матери неспокойно.

– Что же посоветовала мадам Ленорман?

«Так я тебе и рассказала!» – мысленно огрызнулась Жозефина. Почему-то ей было не по себе в присутствии этой яркой блондинки. Но внешне ничем не выдала мыслей и чувств, напротив, широко улыбнулась, по привычке не разжимая губ, и спокойно ответила:

– Ленорман дала совет, но сначала я должна посоветоваться с супругом.

Примерно это же она ответила и дочери и снова посоветовала пока молчать.

– Но, мама, время идет. Мне кажется, живот скоро будет видно.

– Сколько у тебя месяцев? – ахнула Жозефина, решившая, что дочь скрывает беременность давно.

– Первый…

– Ох, как ты меня напугала! Видно его будет не скоро, но поторопиться надо, ты права. Завтра Наполеон приедет в Мальмезон, я с ним поговорю. Только не вмешивайся пока.

– Может, мне намекнуть Дюроку, чтобы он…

– Не смей!

– Хорошо, – покорно согласилась Гортензия, которая флиртовала с красавцем Дюроком и уже видела его в роли своего супруга, конечно, пока не забеременела от отчима…

Первый консул приезжал в Мальмезон с охотой и в определенное время. Вообще-то, это было опасно, потому что дорога изобиловала местами, в которых могли прятаться злоумышленники. Но Наполеон почему-то совершенно не боялся нападений, относясь к угрозам несерьезно. Если ему напоминали об этом, только усмехался:

– Меня хранит моя звезда, это куда лучше, чем все войска, вместе взятые.

На сей раз он прибыл в хорошем расположении духа, но просьба супруги поговорить консулу почему-то не пришлась по вкусу. И только когда она сказала, что это серьезно и касается Гортензии, согласился.

– Наша девочка в кого-то влюбилась?

Жозефина убедилась, что никто не подслушивает, подошла к мужу поближе и тихонько сообщила:

– Наполеон, она ждет ребенка…

Мгновение он молчал, потом осторожно поинтересовался:

– От кого?

– От тебя, конечно, у Гортензии больше не было любовников.

Наполеон чуть смутился, но быстро взял себя в руки.

– Что же делать? Как это скрыть?

– Как можно скрыть беременность и роды у дочери Первого консула? Это не девчонка из предместий Парижа, которую можно отправить погостить к тетушке несколько месяцев. К тому же у нее будет сын. У тебя будет сын! – добавила Жозефина с нажимом.

И снова несколько мгновений Наполеон молчал, пытаясь осознать услышанное. Он уже так давно уверовал, что у него не может быть детей вообще, ведь у самой Жозефины были сын и дочь, а с ним жена не рожает, значит, дело в нем самом. Теперь же оказывалось, что у него может быть не просто ребенок, а долгожданный сын!

Сын, о котором он так мечтал! Которого хотел бы тетешкать, задаривать игрушками, воспитывать, учить ходить, говорить, ездить верхом и владеть оружием, которому мог бы передать все свои знания и умения, Францию, наконец!

На лице Наполеона появилось и долго не исчезало столь мечтательное выражение, что у Жозефины дрогнуло сердце. Как же он хотел сына! Но разве может Гортензия родить Наполеону ребенка? Конечно, нет! Вернее, родить-то может, но кто же признает этого ребенка?

Видно, та же мысль пришла в голову самому консулу, выражение счастья словно погасло на его лице.

Почти растерянно консул прошептал:

– Что же делать?

Жозефина набрала в грудь воздуха и, словно бросившись в холодную воду с разбега, заявила:

– Выдать Гортензию замуж за Луи.

– Какого Луи?

– Бонапарта. Твоего брата.

– Нет!

– Наполеон, послушай меня внимательно. Я много передумала, но другого выхода не вижу. Жениться на Гортензии ты не сможешь, даже если разведешься со мной. И признать ее ребенка своим тоже. На все нужно время, Франция тебе этого не простит. А если сын будет похож на тебя, родившись якобы от Дюрока, то насмешек не избежать. Похожесть можно простить только в одном случае – если мужем Гортензии станет твой брат. У тебя лишь один брат не женат. И пока он не нашел себе невесту сам, нужно поторопиться.

Наполеон молчал, Жозефина понимала его, у нее самой сердце обливалось кровью, отдать красавицу Гортензию занудному противному Луи было жестоко, но что же делать?

– Она не согласится.

– Я поговорю с дочерью сама. Гортензия поймет.

– Почему ты уверена, что будет сын?

– Ленорман сказала, что у моей дочери будут только сыновья…

Она чуть не добавила про корону на голове одного из них, но решила, что это будет уже слишком, и промолчала.

Действительно, такой выбор жениха был жестоким наказанием для девушки. Младший брат Наполеона был подвержен какой-то болезни, часто переносил ревматические приступы, мало двигался, а потому производил впечатление калеки даже тогда, когда им еще не был. Мрачный ипохондрик, подверженный приступам внезапной агрессии и одержимый манией преследования, мог быть предложен очаровательной, живой и красивой Гортензии только в качестве насмешки или издевательства.

– Мне жаль Гортензию. Хотя можно поженить, а потом сразу развести.

– Наполеон, об этом потом. Если ты хочешь, чтобы твой сын обладал правами и ты мог взять его в руки, не боясь насмешек, другого выхода у нас нет.

– Это тебе Ленорман подсказала?

– Нет, сама придумала. Всю ночь не спала.

Наполеон вдруг вскинул на жену блестящие глаза, ему явно пришла какая-то приведшая в восторг мысль!

– Жозефина! Мы усыновим этого ребенка! Или удочерим, если это будет девочка!

Жозефина с трудом сдержалась, чтобы не обозвать его глупцом, но заставила себя улыбнуться:

– Там будет видно. Нужно торопиться.

Теперь предстоял не менее тяжелый разговор с дочерью. Одно дело – придумать выдать дочь за столь неприятного человека, и совсем иное – сказать ей об этом.

Гортензия от предложения обомлела:

– Нет…

– Я вчера долго разговаривала с консулом. Столь же долго могу объяснять тебе, почему другого выхода нет. Теперь Наполеон знает, что у него могут быть дети. Как, ты полагаешь, он поступит? Разведется со мной и женится на тебе? Едва ли его семейка допустит это! К тому же на такое нужно время, и будет просто поздно. Если ты выйдешь замуж за другого, допустим Дюрока, а ребенок будет похож на отца, то все станут показывать пальцем и на тебя, и на дитя, и на Наполеона тоже.

Она взволнованно прошлась по комнате и села в кресло рядом с дочерью.

– Кроме того, только так мы можем привязать к себе Наполеона надолго. Он мечтает о сыне? Он его получит. Не я, так ты родишь.

На мгновение Жозефина задумалась, стоит ли говорить о предложении Наполеона усыновить дитя, но решила, что пока не стоит, зато сказала о других его словах:

– Наполеон уверен, что вас можно будет быстро развести, вы же не консул и его несчастная супруга…

Переговоры шли долго, но умная Гортензия поняла, что другого выхода действительно нет, скрепя сердце она согласилась.

Самым поразительным был… отказ Луи жениться на красавице:

– Нужна она мне! Обойдусь!

– Луи, я хочу завещать все вашим с Гортензией детям.

– Мне не нужны никакие дети!

Наполеон убеждал Луи даже дольше, чем Жозефина Гортензию, брат консула твердил одно: жениться не желаю, а на Гортензии тем более!

– Но почему?! Она красива, умна, грациозна, очень приятна в общении.

Лицо Луи исказила противная гримаса:

– Вот потому и не желаю! Будет наставлять рога каждый день.

– Это будет зависеть от тебя. Уделяй побольше внимания супруге, причем внимания ласкового, почаще говори ей о своей любви, дари подарки, она не станет изменять.

Договаривал фразу Наполеон не так уверенно, как начал. Брат смотрел на него с насмешкой, без слов было ясно, о чем Луи думает: сам Наполеон чего только не делал для супруги, даже Италию завоевал, а та вовсю наставляла ему рога.

Почему-то это рассмешило консула. Следом за ним расхохотался и брат. И тут же Луи доказал, что вовсе не так глуп, как о нем думают:

– Скажи лучше, что вам нужно скрыть беременность Гортензии?

Обомлевший от такой прозорливости Наполеон растерянно кивнул. Глаза брата стали совсем насмешливыми:

– От кого?

– От меня.

Теперь хохотал уже Луи:

– И ты поверил?! У тебя же не может быть детей!

Наполеон молчал долго, потом с надеждой возразил:

– А что, если может? Вдруг это Жозефина не может?

И тут же пожалел о своих словах. Потому что брат заорал в полный голос:

– Так гони прочь эту дрянь и женись на ком-то помоложе и поприличней!

– Ты забываешься!

– Ну откуда ты знаешь, что ребенок твой?

– Знаю. И щедро награжу вас с Гортензией…

– А кем придется тебе этот ребенок? Внуком, потому что Гортензию ты удочерил. Племянником, потому что будет считаться моим. И сыном в действительности. Так еще никому не удавалось.

– Ты женишься или нет?

Поняв, что Наполеону надоело его уговаривать и все может закончиться плохо, Луи угрюмо кивнул:

– Да.

4 января 1802 года в салоне дома на улице Победы (бывшей Шантерен) сочетались браком брат Первого консула Франции Луи Бонапарт двадцати четырех лет и падчерица консула Гортензия Богарне девятнадцати лет. Невеста выглядела так, словно сама себя тащила под венец, ее мать прорыдала всю церемонию. Жених смотрел с усмешкой, его брат был несколько смущен и вроде даже виноват перед невестой, придворные гадали, к чему понадобился такой брак. Родственники жениха не скрывали своего негодования: очередная Богарне влезла в их семью! Семейство Бонапарт мало волновало, что Богарне куда более знатная фамилия. Сестры Бонапарт продолжали дружно ненавидеть Жозефину и ее дочь.

Ничего хорошего брак не обещал, но он состоялся.

На время медового месяца пара никуда не уехала, решив провести его в Мальмезоне. Уже там придворные оказались свидетелями ссор, вернее, безобразного поведения молодого супруга. Луи словно одержимый ревновал жену, разыскивая в ее спальне любовников, устраивал сцены с криком и скандалами, если ему казалось, что над ним смеются, а казалось ему всегда, когда раздавался смех Гортензии и ее подруг.

У молодой женщины началась нелегкая жизнь. Скорей бы родить, чтобы появилась возможность развестись с этим уродом – такая мысль не отпускала несчастную Гортензию ни днем ни ночью. Муж вызывал у нее одно чувство – страх!

Наконец Луи заявил, что должен отправиться на юг, чтобы там подлечить свой ревматизм.

– Эта мне там не нужна! – ткнул он пальцем в сторону супруги.

«Эта» была только счастлива хотя бы временно не видеть супруга. Луи уехал в Пиренеи, Гортензия осталась в Мальмезоне.

Перед отъездом у братьев состоялся весьма неприятный разговор, во время которого Наполеон понял, в какую кабалу попал.

– Мне нужны деньги!

– Сколько?

– Чем больше, тем лучше. Ты развлекаешься с чужими женами, я тоже хочу.

– С какими чужими женами я развлекаюсь?

– Тебе лучше знать.

Ухмылка Луи подсказала Наполеону, что отныне он будет платить и платить за молчание брата. Он уже тысячу раз пожалел, что выдал свою тайну, только изменить ничего уже было нельзя. Оставалось платить и ждать рождения ребенка.

Но ни слухов, ни пересудов избежать не удалось. Жозефина тоже осознала, что главные ее мучения только начинаются. Ревновать к собственной дочери оказалось не легче, чем к другим. Не один раз она пожалела, что рассказала Наполеону о тайне, можно было просто выдать Гортензию замуж куда-нибудь подальше от дома. Мало ли что еще будет с ребенком, вдруг родится девочка или вообще долго не проживет, а семейная жизнь уже была разрушена.

Наполеон откровенно заглядывался на женщин и раньше, теперь его внимание стало иным, он видел в каждой не просто хорошенькую любовницу, а возможную мать своего ребенка. Жозефина это понимала, а потому ревновала еще сильнее.

А уж как консул обхаживал беременную падчерицу!.. Просто облизывал и берег. Это немедленно вызвало новые сплетни, связавшие такое внимание с поспешным и крайне странным замужеством Гортензии.

Больше других усердствовала сестра консула Каролина. Когда-то Гортензия и Жозефина уговорили Наполеона на ее брак с обожаемым Мюратом, Жозефина явно рассчитывала, что в ответ Каролина хоть немного умерит свою ненависть, но просчиталась.

Теперь Каролина была второй раз беременна, причем явно не от мужа, потому что тот почти год отсутствовал в Италии, они только что купили особняк Телюссон на улице Черутти, одно из самых красивых зданий в городе, потом прикупили поместье Виллье… Брат вовсю старался помочь сестре обустроиться в Париже.

Кроме того, они обвенчались одновременно с Гортензией и Луи, потому что до сих пор были только записаны в мэрии.

Но ничего не могло умалить ненависть Каролины к супруге брата и к бывшей однокашнице. Все казалось, что им достается больше, хотя особняк Мюратов был куда роскошней многих зданий Парижа, а поместье Виллье не сравнить с Мальмезоном. Завистливая натура Каролины не давала ей покоя всю жизнь, эта женщина, приехавшая в Париж всего лишь с парой застиранных сорочек и стоптанными башмаками, получив от брата все, о чем только можно мечтать, обладавшая огромными богатствами, поместьем, дворцом, вышедшая замуж за того, кого пожелала, родившая здоровых детей, все равно считала, что ей недодают!

Разве Каролина могла не воспользоваться слухами о ненавистных Гортензии и Жозефине? То, что при этом она сильно вредит брату, сестрице не приходило в голову. В салоне Каролины Мюрат смаковали и смаковали подробности спешной свадьбы, то, что Наполеон слишком явно интересуется беременностью своей падчерицы, что живот у Гортензии явно больше, чем должен бы быть…

Бедная молодая женщина уехала к матери и не показывалась нигде, стараясь не привлекать к себе внимания, но это не помогало. Каролина пользовалась правом по-родственному приезжать в Мальмезон, приходила навещать Гортензию и без конца совала нос в ее дела.

Жозефине пришлось забросить все остальные дела, забыть о ревности к мужу и заниматься только ограждением Гортензии от дурного любопытства Каролины. Даже болезнь ее собственной девочки не мешала сестре Наполеона пропадать в Мальмезоне. Каролина родила дочь и теперь портила нервы всем.

Они с Мюратом тоже обвенчались одновременно с Гортензией и Луи, Каролина откровенно надеялась таким образом сорвать праздник ненавистной Жозефине, отвлекая внимание на себя. Вредная женщина не подозревала, что, наоборот, помогает, что ни для Гортензии, ни для Жозефины это не праздник, а отвлекать внимание от невесты, которую временами просто мутило, не мешало бы.

Чтобы теперь отвлечь от дочери саму Каролину, Жозефина уговорила мужа подарить им с Мюратом деньги на ремонт недавно купленного роскошного особняка Телюссон. Рассчитала верно, у Каролины просто не было времени преследовать Гортензию по пятам.

Каролина потратила огромные деньги, зато могла гордиться своим особняком по праву, получилась просто царская резиденция. Но она и не мыслила другой, ведь она – мать наследника! Будущего, конечно, но разве не свидетельствует именно этот подарок братца, что Наполеон готов признать Ашилля своим преемником?

Зеленый салон, огромный голубой салон, салон, отделанный амарантовым деревом, роскошная спальня Каролины, апартаменты Мюрата, синий будуар, салон, отделанный искусственным мрамором, даже ванная в виде шатра из богатой фиолетовой ткани, еще множество комнат и коридоров, роскошная мебель, хрустальные люстры, подсвечники, гобелены и портьеры… Немногим уступали шестнадцать комнат второго этажа и двадцать две третьего.

Да, Каролине Мюрат было где принять сестриц и братьев. Она смотрела свысока даже на Полину с Элизой. Никто не смог добиться такого, а все почему? Потому что у них девчонки, а у нее сын!

Конечно, впечатление несколько подпортило известие о беременности Гортензии. Снова эта проклятая Гортензия! Если у нее родится сын, то это будет сын брата Наполеона, что не обещало ничего хорошего для Ашилля. Но, поразмыслив, Каролина несколько успокоилась: во-первых, кто еще родится, во-вторых, Луи столь хил, что едва ребенок будет хорошеньким и крепким, в-третьих, нечего беспокоиться раньше времени, всегда можно будет убедить Наполеона, что сын вовсе не похож на Луи, значит, это не Бонапарт!

Последняя мысль так понравилась Каролине, что та даже решила пока оставить ненавистную Гортензию в покое. Конечно, не стоило долго размышлять, достаточно будет после рождения ребенка объявить, что он не от Луи.

Луи был просто невыносим, согласившись прикрыть женитьбой грех Гортензии, он быстро опомнился. Красавица и умница жена неимоверно бесила мужа, Людовик словно чувствовал, что не соответствует ей. Почти сразу после свадьбы он вдруг объявил, что уезжает на воды и долго не вернется. Никто не возражал.

Сразу после их свадьбы демонстративно уехал и Наполеон.

Но вот Гортензия родила. Все прошло тайно, родственникам объявили о рождении сына, только когда Луи вернулся в Париж. Семейство Бонапарт единогласно объявило, что ребенок не от Луи! Не может быть, чтобы хилый Людовик, к тому же лечившийся от гонореи, вдруг так сразу зачал ребенка!

Сестры сточили зубы, скрежеща ими, мадам Летиция поджимала губы, твердя о несчастном обманутом Луи, только сам Луи почему-то молчал.

Зато как радовался Наполеон! Глядя на мужа, Жозефина поняла, что он действительно прекрасный отец.

– Жозефина, мы усыновим этого ребенка!

Ее женское чутье подсказало следующие слова:

– Наполеон, сделать это надо сейчас, пока он не записан сыном Гортензии и Людовика.

– Почему?

– Мало ли что…

Наполеон отмахнулся:

– Глупости! Я договорился с Луи, он согласится.

В мэрии, когда записывали маленького Наполеона-Шарля-Луи, присутствовали только Наполеон, Жозефина и Луи.

Настоящее свидетельство о рождении позже оказалось утеряно, а присутствия самого ребенка не потребовали, кто же станет требовать подтверждения его слов у Первого консула. В мэрии трудились понятливые люди, сказано, что если таковой ребенок и родился 10 октября, значит, так и запишем.

Записали.

Удивительно, но донельзя довольный Наполеон вовсе не устроил никаких празднеств по поводу рождения внучатого племянника, хотя одарил его мать и отца (?) сверх меры.

Одарить пришлось серьезно и еще не раз.

– Ну, Луи, – Наполеон потирал руки от удовольствия, – мальчишка похож на меня как две капли воды.

– Неудивительно, ведь он же твой племянник…

Наполеон замер, но тут же широко улыбнулся снова:

– Он мой сын! Правда, об этом пока никто не должен знать.

– Ты путаешь, как мой сын может быть твоим. Наполеон Шарль – племянник.

– Хорошо, согласен, мы с Жозефиной еще должны его усыновить. Но для этого вы с Гортензией обязаны дать свое согласие.

– Гортензия как хочет, а я против.

– Что?! Мы же договаривались!

– О чем?

– Что ты…

Наполеон не договорил, он смотрел на брата и понимал, что тот просто играет в игру.

– Сколько ты хочешь?

– Ничего. Гортензия моя жена, она родила мне ребенка, в чем же дело?

– Луи, чего ты, наконец, добиваешься?

Людовик вдруг приблизил лицо к лицу брата, глянул злобно и презрительно:

– Вы выставили меня на посмешище, словно я никто, вы наплевали на меня, вам было все равно, что чувствую при этом торге я, не так ли? В лучшем случае переживали за Гортензию, а Луи, он перенесет все. Я вынужден был твердить, что боюсь, как бы моя супруга не родила преждевременно. Я стал объектом насмешек еще тогда, когда ты крутился вокруг моей беременной жены, а потому уехал подальше. Хочешь, чтобы теперь я позволил смеяться над собой и дальше? Нет, Наполеон, он записан моим сыном, значит, он мой.

Глаза Людовика стали насмешливыми.

Разъяренный Наполеон бросился к Жозефине:

– Что делать?!

Хитрая женщина вздохнула:

– Я ведь просила поговорить с Луи до записи ребенка в мэрии. Все равно разговоров не избежать… Но теперь нужно просто подождать, Луи надоест капризничать.

Тяжелее всего при этом было Гортензии, счастливая рождением красивого, крепкого мальчика, она не могла даже нормально похвастать ребенком ни перед кем. Ведь стоило показать дитя родственникам, и все легко поняли бы, что он старше записанного возраста, до года возраст детей очень заметен.

Началось настоящее противостояние между Наполеоном и Людовиком. Младший брат страстно желал отомстить троице, ввергнувшей его в настоящее бесчестье, – Наполеону, Жозефине и Гортензии. И он своего добился, на все просьбы, мольбы, требования согласиться на усыновление маленького Наполеона-Шарля Луи отвечал «нет!».

Независимо от этого Наполеон окружил Гортензию таким почетом и роскошью, о какой даже Жозефина не могла мечтать. Особняк на той же улице Виктуар, огромный штат прислуги, придворные дамы в услужении, множество драгоценностей, свободные деньги… Все к ногам той, что родила ему сына!

Жозефина радовалась и печалилась одновременно.

– Мама, что делать? Отношения с Луи просто невыносимые, он жесток и мстит мне.

Что могла ответить дочери Жозефина?

– Пока терпи, мы сумеем убедить его, а тогда и развод станет возможен.

Терпи! Ей хорошо говорить, а каково каждый день выносить в постели этого монстра, который ревнует и ищет даже под кроватью любовников. Разговор один: ты вся в свою мать, смогла один раз, сможешь и еще!

Даже очень любя сына, Гортензия страшно жалела, что уступила тогда Наполеону. Но она, как и мать, была абсолютно уверена, что у отчима не может быть детей.

Самому Наполеону было наплевать, тем более с каждым днем становилось яснее, что это его сын, слишком явно повторял Наполеон-Шарль своего отца. У Гортензии было еще два сына, но они оба были похожи на Луи, то есть были просто Бонапартами, а этот Наполеон во всем – внешне, манере двигаться, говорить, смотреть… Большинство видевших мальчика твердили, что в нем, как в капле воды, повторился сам Наполеон и что, даже встретив ребенка в толпе среди чужих, можно безошибочно назвать его отца.

Развлекая малыша, консул ползал на четвереньках, маршировал перед ним парадным шагом, возил на закорках, носил на плечах, мазал личико конфитюром, проводил все свободное время с сыном. И постоянно требовал, чтобы подтверждали его похожесть.

Ни для кого не было секретом отцовство Наполеона. Семья Бонапарт снова и снова скрипела зубами, настраивая Луи против Гортензии и мальчика:

– Не уступай! Пока ты ему нужен, ты силен! Как только уступишь, отправит куда-нибудь подальше и забудет.

Людовик не уступал, он получал поистине царские подарки, но категорически отказывался от усыновления Наполеона-Шарля Наполеоном Бонапартом.

Не менее тошно было и Жозефине. Теперь все прекрасно знали, что в отсутствии детей виновата она, пусть Наполеон больше не требовал родить ему сына, женщина сама прекрасно понимала, что, пока этого не произошло, она будет считаться неполноценной.

И Жозефина снова уехала на воды в Пломбьер. Год за годом она лечилась и лечилась, надеясь вернуть былую способность рожать, но ничего не помогало.

– Мама, что будет?

– Наполеон объявил своим наследником твоего сына, ты окружена такой заботой и лаской, что большего и не придумать. Что беспокоит тебя?

Гортензия рыдала:

– Каролина назвала меня консульской шлюхой…

– Скажи в ответ, что она венецианская…

Жозефина имела в виду рождение Каролиной дочери после бурного романа в Венеции с министром Франсуа Како.

Но Гортензия не могла отвечать так, она молчала. Молодую женщину не радовали ни дорогие подарки, ни даже забота отца о своем сыне, она не ждала ничего хорошего.

Жозефина не стала говорить, что ей не легче, никакое лечение не приносило результата, а у Наполеона потянулась вереница любовниц.

В 1802 году, когда Наполеон стал пожизненным Первым консулом, правительство решило, что Мальмезон слишком мал для особы такой величины, и консулу был преподнесен в дар Сен-Клу.

Жозефина вспомнила о Ленорман.

Гадалка тоже не забыла той самой вдовы, которой напророчила корону Франции, а потому откликнулась и приехала. Получив богатый подарок, она спокойно поблагодарила и снова раскинула карты:

– Я ведь говорила вам, мадам, что вашего супруга будут звать Бонапарт…

– О да, я помню!

– А ему сказала, что он будет коронован.

– Но во Франции невозможно восстановление монархии.

– И все же корона будет. Пусть не королевская, но императорская…

Ленорман долго раскладывала карты, потом так же долго их изучала. Уже по тому, как помрачнело ее лицо, Жозефина понимала, что не все так благополучно.

– Что?

– То, что я скажу, необязательно, но возможно. Когда-то я говорила, что вас предаст человек, который любит.

Жозефина махнула рукой:

– О, этого хватает. Измена на измене.

– Нет, предательство настоящее. Только пусть запомнит, что его собственное падение начнется с той минуты, когда он совершит это предательство. До этого времени будет восхождение, победы, успехи, признание. Все будет – и корона, и завоевания, и измены тоже будут, с этим вам придется мириться, но предательство будет означать начало его падения.

Она еще и еще раз повторяла:

– Он не должен оставлять вас, ни в коем случае не должен!

Жозефина закусила губу:

– Я ему не позволю.

– Это ему решать, только он должен знать, к чему приведет такой выбор…

Наполеон на такие речи разозлился, Жозефине запретил встречаться с Ленорман, а ей самой пригрозил, что выгонит, если та будет говорить глупости.

Мария Ленорман только пожала плечами:

– Ему же хуже…

Жозефина продолжала встречаться с гадалкой тайно и тайно выспрашивать о будущем. Единственное, чему никак не могла поверить, – что не будет детей, продолжала попытки вылечиться.

Снова и снова воды и грязи, снова разные манипуляции врачей, и никаких результатов. Нет, она не сможет стать матерью, ее время прошло.

Жозефина в очередной раз возвращалась из Пломбьера, уставшая от бесплодных попыток, опустошенная. У Наполеона сын, она сама помогла состояться этому ребенку, и пока это единственная ее защита. Кого или чего боялась первая дама Франции? Никаких бурь не предвиделось, напротив, муж ласков и внимателен, конечно, он уже не так часто появлялся в ее спальне, но ведь Наполеон постоянно занят. У дочери родился его сын, значит, вопрос о преемнике может не стоять, даже если все попытки излечить бесплодие окажутся безуспешными, наследник есть, вопрос о разводе не стоит…

И все же она не могла быть спокойной. Ребенок не ее, а Гортензии, и хотя дочь никогда не предпримет против матери ничего плохого, у нее есть муж, причем такой, какого и врагу не пожелаешь. Семейство Бонапарт их с Гортензией ненавидит, стоит Наполеону лишить ее или Гортензию своего расположения, и на бедных женщин обрушится вся мощь родственной ненависти. Иногда хотелось крикнуть:

– За что?!

Давно прошли те времена, когда она изменяла мужу, после его возвращения из Египта вернее супруги не сыщешь. Правда, Каролина однажды посмеялась тихонько, но так, чтобы услышала сама Жозефина:

– Бедняжка Жозефина… Да, годы уже не те, даже любовникам не нужна… Только мой брат и терпит из жалости.

Скажи она это открыто и не будь притом на сносях, несдобровать бы. Экая ведь дрянь! Если бы не Жозефина, разве Наполеон дал бы согласие на их брак с Мюратом? И Каролина прекрасно знала о помощи невестки, однако вместо благодарности только ненависть.

Внезапно дорожная карета остановилась, к окошку подбежал слуга:

– Мадам, нужно кое-что заменить в упряжи.

– Это надолго?

– Нет, быстро.

Жозефина вышла, чтобы немного размяться и подышать.

Почти сразу окружили местные жители. Детские глазенки блестели любопытством. Ей предложили пройти в дом, но никакого желания заходить внутрь не было, Жозефина присела на подставленное кресло и принялась разглядывать округу. Чуть подальше остановилась, также любопытно разглядывая разодетую даму, женщина, за юбку которой цеплялся мальчонка. Из-под чепца выбивалась седая прядка. «Бабушка с внуком», – почему-то подумалось Жозефине. Но почти сразу мальчонка, отпустив подол, направился в сторону стоявшей кареты, женщина окликнула его:

– Сынок, не ходи туда, зашибут.

Мальчонка словно и не услышал. Женщина догнала, надавала шлепков с криком:

– Что за ребенок! Мать не слушать!

Только тут Жозефина обратила внимание на то, что подол женщины основательно топорщится. Снова беременна?! Сколько же ей лет?

Сделала знак, чтобы женщина подошла. Та подчинилась, но бочком.

– Это твой сын?

– Да.

– И еще будут?

– Да будет, куда ж от них денешься?

– Сколько у тебя детей?

– Девятый будет…

Девятый… Этой женщине бог давал девятого, а ей и одного от Наполеона не желает дать! Стало горько… Сама не зная почему вдруг спросила:

– Секрет какой знаешь, чтобы рожать?

Та совершенно неожиданно кивнула:

– Ага. Есть один секрет.

– Какой?

– Снадобье, мне помогает.

Рядом с Жозефиной крутилась верная Луиза, которой очень хотелось отогнать женщину, но хозяйка продолжала разговор.

– Какое?

– Есть одно.

– Продать можешь?

– Отчего же не продать, коли нужно. Мне помогает.

Жозефина сунула в руку Луизе золотую монету из кошелька, кивнула:

– Сходи с ней, пусть даст.

– Ни к чему это, мадам, мало ли что за средство…

– Сходи.

Только от настоящего отчаяния можно было согласиться на такое. Луиза вздохнула и направилась к дому вслед за ковылявшей беременной. Вернулись с каким-то кулечком.

– Здеся порошок, разводить в воде и пить перед этим делом… Непременно поможет… Мне помогает…

– А тебе зачем? – поинтересовалась Луиза, но в это время закричали, что карета готова.

Сунув в руку женщине еще луидор, Жозефина направилась к карете.

Но когда кучер уже щелкнул кнутом, она вдруг высунулась из окна и поинтересовалась:

– А тебе сколько лет?

– Дак… тридцать пятый будет…

Стало почти смешно. Жозефина осторожно развернула кулечек, понюхала черный порошок.

– Уголь. Просто уголь.

В открытую дверцу кареты сначала вылетела угольная пыль, а потом мятая грязная бумажка…

Таинственного зелья не существовало, женщина просто пользовалась тем, что мимо проезжали дамы, лечившиеся на водах, если они и покупали «средство», то уголь явно не вредил, а что не было результата, так это не ее вина…

Всю дорогу Жозефина размышляла. От бесплодия не вылечиться, ей уже сорок, рожать просто поздно. Значит, надо искать другой способ привязать к себе Наполеона.

Что, кроме ребенка, могло связать их воедино? Любовь. Но она если не прошла, то как-то поутихла. Жозефина прекрасно понимала, что надеяться только на сына Гортензии нельзя.

Привычка… Наполеон относился к супруге хорошо, как мог, защищал ее от нападок семьи, боялся причинить боль. Но надолго ли это?

Жозефина прекрасно отдавала себе отчет, что Наполеон не будет сидеть подле нее, как привязанный, он снова уйдет в поход, а она следовать за супругом не сможет. Но там, далеко от нее, как случилось в Египте, он может встретить более молодую, чувственную, ту, которая захватит его существо всецело и родит ему сына (знать бы ей, что в Польше так и случится!)? Неужели только привычка и боязнь обидеть давнишнюю супругу остановят Наполеона?

Но стоит ему жениться на другой, кем тогда останется она сама? Разведенная женщина…

Жозефина сидела, прикрыв глаза, и размышляла. И вдруг ее осенило – коронация, вот что ей нужно! Во Франции нет королей, но почему бы Наполеону не стать императором, а ей при нем императрицей! Получив на голову корону, она станет почти недосягаема для любой соперницы, потому что развестись просто с гражданкой Жозефиной Бонапарт – это одно, а вот с императрицей Жозефиной – совсем другое!

К тому же сам Наполеон некоторое время будет основательно занят этой идеей, ему окажется не до любовниц.

ИМПЕРАТОР И ИМПЕРАТРИЦА

Она достаточно хорошо знала своего супруга, понимала, на какие точки надо надавить, какие струнки затронуть. Все получилось даже лучше, чем она надеялась. Империя уже была, оставалось объявить императора. Почему бы и нет, если Франция все равно подарила ему пожизненное консульство?

Франция преподнесла Наполеону и императорскую корону тоже, вернее, возложил ее Папа Пий VII, нарочно прибывший из Рима, несмотря на свой весьма преклонный возраст.

Удивительно, но первое и, пожалуй, единственное противостояние Наполеон получил от… собственной семьи! Братья и сестры, которых коронация Наполеона делала князьями и герцогами, взъелись не на шутку.

Секретарь Бурьенн не смог удержать трех разгневанных дам, когда те ворвались в кабинет будущего императора с воплем:

– Как ты можешь?!

Наполеон понял, что это очередной семейный скандал, и жестом попросил Бурьенна выйти. Секретарь, и сам не жаждавший слушать вопли консульской родни, поспешил прикрыть за собой дверь, однако щелочку оставил. Послушать всегда любопытно и полезно…

Полина, Элиза и Каролина с трудом дождались, пока дверь прикроется.

– Как ты можешь?!

– Вы против моей коронации?

– Мы против ее коронации!

– Ее дети станут выше наших детей!

– Ты плюешь на свою семью!

Дальше посыпались уже итальянские фразы вперемешку, впрочем, с французскими ругательствами.

– Тащить во французские императрицы бывшую шлюху!

Вот это Наполеона доконало:

– Если я сейчас припомню ваши проступки, то вас самих придется сдавать в бордель! Если моя жена такова, какой вы ее зовете, то вы шлюхи итальянские, и если немедленно не прекратите, то лишу всего, что подарил!

Каролина на всякий случай упала в обморок. Наполеон спокойно открыл дверь, отчего подслушивающие едва не вывалились в кабинет, и так же спокойно попросил:

– Помогите дамам убраться вон.

Если раньше семья просто ненавидела Жозефину, то теперь ее ненавидели смертельно.

В тот же день воздействовать на брата попробовал и Жозеф:

– Наполеон, можешь короноваться сам, но к чему связываться с этой…

Под бешеным взглядом консула он замолчал.

– Коронация Жозефины, как и моя, дело решенное.

Уже прибыл папа римский, уже было почти все готово, когда Жозефина сделала следующий шаг. Она испросила у папы тайную аудиенцию. Пий VII согласился.

Наверное, впервые наряд Жозефины был столь скромен. Она начала с того, что после лобызания рук понтифику преподнесла в дар самому Его Святейшеству осыпанный бриллиантами крест, а в дар Церкви весьма увесистый кошелек с монетами.

Получив благословение, Жозефина вдруг призналась папе, что… живет с супругом во грехе:

– Мы не венчаны, поскольку во времена революции это было невозможно. Наверное, поэтому и детей нет. Все же с первым супругом Александром Богарне, казненным революционерами, мы были обвенчаны.

Папа сделал вид, что тронут такой верностью святой церкви, и согласно кивнул:

– Успокойтесь, дочь моя, я все улажу.

– Только не говорите мужу, что я просила об этом, он подумает, что я хочу его заставить венчаться. А для меня поистине беда – отсутствие настоящего благословения.

Папа Пий поговорил с Наполеоном, тот согласился, даже подумав, что именно из-за отсутствия венчания у них нет детей, венчание состоялось, как и сама коронация.

2 декабря 1804 года Франция обрела императора и императрицу – Наполеона и Жозефину.

При этом не обошлось без маленьких скандалов. Не желая нести за будущей императрицей ее шлейф, как полагалось по статусу, Полина и Каролина так дернули этот шлейф, что Жозефина едва не упала. Заметив это, Наполеон коротко пообещал, что сейчас их место раз и навсегда займут другие. Пришлось угомониться.

Второй казус случился с самим Наполеоном. Его страшно раздражала медлительность весьма и весьма пожилого папы, потому, поднявшись по ступеням к алтарю в соборе Парижской Богоматери, Наполеон взял из его рук корону и сам возложил себе на голову! По рядам пронесся потрясенный шепот.

Следом вчерашний консул точно так же возложил корону на голову своей супруги. Жозефина стала императрицей!

Она пробыла таковой пять лет и снискала добрую память о себе и у французов, и у всех стран, которые Наполеон успел покорить.

Как бы ни скрипели зубами сестры и братья Бонапарт, венчание, а затем коронация состоялись. Наполеон был обижен на свою родню, потому что мадам Летиция вовсе не приехала на коронацию, нарочно на это время удалившись в Марсель. У сына такой важный день, он становился императором, а самые близкие родные даже поздравляли сквозь зубы.

На фоне этого особенно приятными были искренние поздравления Гортензии и Эжена. В их глазах не было ни зависти, ни недовольства, но не только потому, что их мать стала императрицей, но и потому, что таких вершин достиг отчим.

Но, став императрицей, Жозефина вовсе не получила спокойную жизнь. Если до того у Наполеона были любовницы-актрисы, то теперь объявилось множество желающих стать фаворитками! Если есть корона, почему бы не стать фавориткой? Бороться с такими оказалось куда сложней.

Если на актрису одно появление супруги действовало как хорошая метла, то фаворитки жен никогда не боялись. Напротив, наставить рога и даже подвинуть «старуху Жозефину» теперь казалось просто делом чести.

Но быстро нашлись те, кто от намерений перешел к делу.

Супруга государственного советника и генерального директора мадам Дюшатель была хороша собой, ее продолговатые темно-синие глаза были весьма выразительны, как и само лицо, хотя все прекрасно знали, что она лжива от макушки до пяток. Заполучить Наполеона в постель не представляло труда, он решительно шел на всякого рода связи, для которых имелись потайные спаленки при каждом кабинете.

При первой же встрече он понял, что мадам Дюшатель весьма подходит ему по темпераменту и привычкам. Но императрицу не обманешь, она хоть и ворчала по поводу актерских увлечений мужа или ссорилась с ним из-за постоянных мелких интрижек, но большого значения таким шалостям не придавала. Теперь Жозефина кожей почувствовала настоящую опасность.

Дюшатель активно помогало все семейство Бонапарт, особенно старалась Каролина.

Доходило до нелепостей, страшно оскорблявших Жозефину. Наполеон, не желая подвергать любовницу опасностям, сам крался вечером босиком в ее комнату. Его многолетний камердинер Констан рассказывал:

«Каждый вечер император выжидал, пока все во дворце заснут, и крался переходами в комнату мадам Дюшатель, в кальсонах, без чулок и туфель. Однажды он так задержался, что это грозило скандалом. После этого я, по распоряжению императора, стал договариваться с горничной мадам Дюшатель, что она время от времени будет напоминать своей госпоже, который теперь час.

Тем не менее случилось так, что взволнованный император, возвратившись к себе, рассказал мне, что наткнулся у дверей потайной комнаты на горничную императрицы. Кляня любопытство женского пола, он послал меня к юной шпионке из «вражеского лагеря» с приказом держать язык за зубами и не попадаться ему более на пути, не то она будет выставлена из дворца. Я добавил к этим угрозам более мягкое средство увещевания – ведь молчание можно и купить – и что бы то ни было, страх или благодарность, но любопытная служанка не проболталась».

На какие только уловки не пускалась Жозефина, чтобы узнать правду, которую и без того знала.

Оскорбительней всего было то, что император ухаживал за Дюшатель практически открыто, временами даже высмеивая ревнивицу-жену. Дюшатель смотрела насмешливо и свысока, сестры Наполеона смеялись открыто.

Наполеон вызвал к себе камеристку и подругу Жозефины мадам Ремюза и отчитал ее как девчонку, доведя до слез, за то, что та не удерживает императрицу от глупых поступков и подозрений:

– Она ставит меня и себя в смешное положение, следя за мной и подозревая в неверности! Я не имею никакой любовницы, и обвинять меня в этом глупо!

Накричав на подругу своей супруги, Наполеон отправился в… потайную спаленку, где мадам Дюшатель ждала его неглиже…

Двор ждал скандала, и тот не замедлил случиться.

В Сен-Клу во время одного из приемов Жозефина заметила, как исчез сначала император, а потом осторожно выскользнула прочь и Дюшатель.

Жозефина, доведенная до крайности, решилась на скандал. Она попросила Ремюза, чтобы та прикрыла ее собственное отсутствие, и отправилась следом за влюбленной парочкой.

Слуги продажны всегда, императрица уже знала, где находится та самая потайная комната. Не найдя мужа в кабинете, Жозефина отправилась туда. Из-за двери действительно доносился смех Дюшатель и голос Наполеона. Забыв гордость, императрица принялась стучать в дверь, требуя, чтобы ей открыли, и зовя Дюшатель.

Когда дверь распахнулась, то Жозефина увидела взъяренного Наполеона, одежда которого, конечно, не была в порядке, а позади него перепуганную Дюшатель.

После этого между супругами произошла безобразная сцена с битьем китайских ваз, причем посуду громил император. Его крики «Я – это я!» слышал весь двор.

Таким образом Наполеон пытался объяснить своей жене, что он, как лицо, стоящее выше морали и любых упреков, может заводить хоть гарем и не должен давать отчет в своих действиях никому.

Его отношения с фавориткой продолжались. Жозефина не удержалась, чтобы не сказать о пророчестве Ленорман:

– Наполеон, твое падение начнется тогда, когда ты предашь меня.

Получила новую порцию крика и битых ваз. Весь фарфор перепортить не удалось, хотя и сама Жозефина с удовольствием укокошила пару шедевров, все же это Сен-Клу, а не Мальмезон, можно бить хоть каждую вторую.

Жизнь во дворце превратилась в ад, каждый шаг, каждое слово императора и его любовницы обсуждались, причем сторонники Дюшатель, прежде всего Каролина, старались, чтобы Жозефина все слышала, была в курсе встреч и тайных свиданий… Сделать что-то с соперницей Жозефина не могла, за любовницу заступался император. Удалиться в Мальмезон означало признать свое полное поражение и уступить место рядом с мужем любовнице. Положение у Жозефины было ужасным, ей оставалось только плакать.

Она вспоминала свои измены Наполеону, когда забывала о его чувствах, открыто предпочитая Ипполита Шарля. Не расплата ли это?

Закончилось все совершенно неожиданно.

Говоря мадам Ремюза, что он вовсе не любит Дюшатель, Наполеон не лгал, потому что любовница достаточно быстро надоела, а уж когда император убедился, что та намерена стать фавориткой и крутить им по своему усмотрению, он и вовсе взъярился. Такого не позволяла себе даже Жозефина – диктовать ему, кого поставить на какую должность.

Император отобрал у Дюшатель свои любовные письма, чтобы те не были преданы огласке, и решил с ней порвать. Самое удивительное – способ, к которому Наполеон прибегнул. Император не нашел ничего умнее, чем… пожаловаться на любовницу жене!

– Да, я был влюблен, но теперь все кончено. Ты должна меня понять, я могу увлекаться, даже влюбляться, но проходит время, и я возвращаюсь к тебе.

Сколькими литрами крови облилось сердце Жозефины, как ей пришлось сжать руки, чтобы не запустить в голову мужа какой-нибудь вазой? Мы не узнаем, она стерпела, посуда осталась целой.

Она вытерпела и когда Наполеон живописал разные любовные ухищрения мадам Дюшатель, достоинства и недостатки ее фигуры и интимные подробности поведения в постели… Все, что смогла произнести оскорбленная женщина:

– Наполеон, наступит миг, когда тебе будет стыдно за эти слова…

Но император отнюдь не раскаялся. Обида супруги? Какие мелочи, он вершитель судеб, ему ли бояться обид стареющей женщины? Ему никогда не стало стыдно за те унижения, которым он подверг супругу. Наполеон вел себя непорядочно по отношению к обеим женщинам и совершенно этого не стыдился, считая себя существом высшего порядка, а потому не обязанным быть порядочным по отношению ко всем остальным.

Жозефина входила в число этих остальных, даже сочетавшись с ней браком и короновавшись, Наполеон не считал ее себе равной. Он никого не считал, к сожалению, Жозефина этого не поняла. У нее не хватило мужества удалиться в свой Мальмезон раньше, чем этого потребовали уже куда более горькие события.

Чего же хотел этот великий человечек, рассказывая супруге об интимных секретах ее соперницы?

Чтобы Жозефина объявила любовнице об ее отставке и попросила не надевать столь откровенных декольте. Император не нашел в себе мужества сказать это лично в глаза любовнице, попросил жену взять на себя столь щекотливое поручение. Сам того не ведая, Наполеон позволил супруге отменно унизить любовницу, и удивительно, что у Жозефины достало такта не размазывать Дюшатель по полу в Сен-Клу, императрица ограничилась (правда, прилюдным) сообщением несостоявшейся фаворитке, что император просил передать, что отныне посещать ее спальню не будет, а она сама не должна выказывать ему никаких знаков нежности. Не было забыто и глубокое декольте.

К чести Жозефины, нужно заметить, что хотя беседа и не была наедине, императрица постаралась собрать не слишком большой круг (все равно каждое слова стало известно), не насмехалась и не унижала соперницу, враги при дворе ей не нужны.

Совсем иначе вел себя Наполеон, при первой же возможности он при всех повернулся ко вчерашней любовнице спиной, откровенно демонстрируя свое презрение. Вот теперь мадам Дюшатель испила чашу унижения до дна.

Многих кандидаток в фаворитки этот урок отрезвил, словно ведро холодной воды. Каждая подумала, стоит ли приближаться к непостоянному императору, чтобы потом терпеть вот такое.

У Наполеона было еще множество любовниц, но обычно это были лектрессы, актрисы и дамы вроде Марии Валевской, которую никто не спрашивал, затаскивая в постель. Дамы высшего света предпочитали императора сторониться.

Удаления любовницы Жозефине не простили сестры Наполеона. Каролина решила, что разрыв с Дюшатель произошел из-за интриг Жозефины, и вознамерилась отомстить по-своему. Чем можно было уничтожить императрицу? После коронации и венчания она стала почти недосягаема. Католическая церковь не признавала развод, к тому же по собственному закону, введенному Наполеоном, с женщиной старше сорока пяти лет развестись вообще нельзя, даже если нет церковного брака.

Следовало торопиться, потому что Жозефине уже исполнилось сорок два. Но как заставить брата все же бросить ненавистную сестрам Бонапарт жену?

Каролина придумала. Ребенок Гортензии не в счет, там вообще все было сложно. Луи не поддался ни на какие уговоры и даже подкуп, он продолжал твердить, что маленький Наполеон-Шарль его сын, и позволять усыновлять его не собирался. Даже дарование ему титула короля Нидерландов не спасло. Рожденный Гортензией еще один сын доказал всем способность Луи производить потомство.

Окончательно разозлившись на несговорчивого брата, Наполеон действительно сделал того королем Голландии и отправил из Парижа прочь. Вместе с собой Людовик забрал и семью.

Но, похоже, Наполеон смирился. Этим решила воспользоваться Каролина. Ее идея была проста: нужно, чтобы кто-то родил от Наполеона ребенка! А чтобы доказать, что это дитя брата, она готова предоставить собственный дом для их встреч и оградить кандидатку от любых других свиданий.

Подходящую красавицу нашли быстро, ею оказалась подруга Каролины по пансиону Элеонора Денюэль. Большеглазая брюнетка имела весьма аппетитные формы и умела этим пользоваться. Она с восторгом согласилась на эксперимент, вовсе не полагая стать фавориткой, но понимая, что в обиде не будет, если осчастливит императора рождением ребенка, особенно сына.

Самому Наполеону она очень понравилась, однако ездить в дом к сестре император отказался, предпочитая получать удовольствие на дому.

Попасть в потайные комнаты Тюильри Элеоноре показалось еще заманчивей. Возил ее туда Мюрат.

Благодарность в число достоинств Наполеона не входила совершенно, если он кому и бывал благодарен, так это только собственной семье, не более. Унизить или оскорбить остальных, ответить на преданность или помощь подлостью или простой забывчивостью – это вполне по-наполеоновски.

С Терезой Тальен творилось что-то странное, никогда она так не собиралась на маскарад. Если бы ее увидел кто-то из подруг или бывших возлюбленных, то не поверил бы своим глазам! Во-первых, вырядиться в обычное домино… Такого красавица Тереза никогда раньше не допускала, ее наряды блистали роскошью и поражали изысканной необычностью. А сейчас госпожа Тальен словно нарочно одевалась так, чтобы ее никто не узнал.

А тут еще этот дурацкий зеленый бант! Прикрепить зеленый бант на домино вовсе не признак отменного вкуса.

Маска закрывала всю верхнюю часть лица, а довольно плотное кружево – и нижнюю, даже руки Тереза спрятала в перчатки, чего и вовсе не делала ни на балах, ни на маскарадах. Имея такие руки, разве можно их прятать?

Горничной, помогавшей мадам наряжаться к выезду, не приходилось размышлять над причинами, любой на ее месте понял бы: хозяйка не желает быть узнанной. Луиза девушка сообразительная, предложила вызвать наемный экипаж и взять с собой деньги, чтобы не возвращаться обратно пешком. По поводу возвращения она не стала говорить вслух, просто подумала, сказала «на всякий случай», но Тереза согласно кивнула.

Маскарады у итальянца Марескальки всегда были удачны, на них не требовали в конце вечера снять маски, а потому можно было оставаться инкогнито, что весьма ценилось любителями пощекотать нервы и теми, кому нужно поговорить, не будучи узнанными. Плотные маски, воркование, прикрывшись веером, горящие сквозь прорези глаза… веселье и таинственность, а все таинственное заманчиво…

Но не ради привлечения к себе внимания Тереза оделась необычно для себя, на сей раз ей нужно было остаться неузнанной.

Удалось, мало кто обратил внимание на обычное домино с зеленым бантом, взволнованно дефилирующее по залу. Дама не обращала внимания ни на кого из мужчин, явно не желая приглашения на танец. На маскараде не принято навязываться, если явно дают понять, что общества не ищут.

– Да что же это такое! – Тереза постаралась, чтобы никто не услышал ее взволнованный шепот, и тут же переложила веер в другую руку, потому что осознала, что закрывает локтем часть банта.

И вовремя: почти сразу заметила еще двух домино, входивших в зал. На сей раз это явно были мужчины, но у одного из них, того, что пониже, тоже прикреплен большой зеленый бант. Поняв, что ее заметили, Тереза замедлила движение, словно позволяя себя догнать. Так и произошло, поравнявшись с ней, домино с зеленым бантом отделилось от сопровождающего, и Тальен была протянута рука, которую дама приняла с удовольствием. Это был тот, кого она ждала и встречи с кем столько добивалась.

Два домино удалились в сторону, все так же стараясь не привлекать к себе внимания. Первый зеленый бант о чем-то горячо просил второй, даже умолял, но явно безрезультатно, тот, второй оставался непреклонен.

– Но почему?!

– Нет, мадам. Я уже изложил вам доводы и не намерен повторять еще и еще раз. Закончим этот разговор, и не преследуйте меня больше. Оревуар, мадам…

Глядя вслед удалявшемуся собеседнику, убедить которого ей не удалось, Тереза зло прошипела:

– Мерзавец!..

Дождавшись, пока домино с зеленым бантом скроется с глаз, она тоже поспешила прочь. По привычке едва не крикнула:

– Луи, карету!

Но вовремя вспомнила, что она инкогнито, а верный Луи остался дома. Прикрывшись веером, попросила швейцара найти экипаж, сунув ему в ладонь монету. Дала, видно, очень много, потому что тот бросился выполнять приказание со всех ног. И кучер фиакра, когда у дверей особняка были отданы деньги с вопросом: «Этого достаточно?», быстро закивал головой:

– Да, мадам, конечно.

Тереза мысленно обозвала его дураком, мог бы сказать, что мало, получил бы еще столько…

Но мадам Тальен не до глупого кучера, она забарабанила в дверь, чтобы открывали поскорей, на улице холодно, зима есть зима, а тонкое домино – плохая защита от пронизывающего зимнего ветра.

Открыли сразу, Луиза помогла переодеться и залезть в ванну, она словно чувствовала, что хозяйка вернется в расстроенных чувствах и замерзшей – горячая вода была наготове.

Сидя в ванне, Тереза планировала, как ей теперь поступить. Император на нее не просто наплевал, но и не посчитал достойным разговаривать. Наполеон не желал допускать ко двору ту, что когда-то помогла ему начать карьеру. Тереза возмущалась вполне справедливо, в те времена одного ее слова было достаточно, чтобы полковник Бонапарт так и остался полковником где-нибудь в далекой провинции.

Нищий кот в дырявых сапогах, как называли они с Жозефиной Бонапарта, мог получить назначение в ничего не значащее место, там жениться на толстой дурочке и остаться со всеми своими амбициями и гениальностью никем. А мог и попасть в тюрьму, что тоже не было редкостью. Баррас не единожды жалел, что пошел на поводу у Терезы и приблизил этого нищего полковника.

Нет, мадам Тальен не намеревалась становиться фавориткой императора или вообще как-то примазываться к нему, но зачем категорически запрещать Жозефине с ней встречаться?

И вот теперь она унизилась до просьб и даже мольбы, а Наполеон остался непреклонен:

– Нет и нет! Я не позволяю вам не только бывать при дворе, но и приближаться к своей супруге!

Ах, так?! Ну, вы, Ваше величество, не знаете женщин!

Тереза порадовалась, что сдержалась и ничего не рассказала о тайне, которую узнала недавно, – о женщине, что муж Каролины Мюрат частенько возит в Тюильри. Горничная этой женщины, когда-то служившая у самой Терезы, проболталась, что теперь служит у мадам Мюрат. Тальен нюхом почувствовала, что здесь что-то кроется, и щедро заплатила горничной, чтобы иметь достоверные сведения обо всем.

Она была права, выслеживая…

В первый же день, когда стало ясно, что красотка пришлась Наполеону по душе, вернее, по телу, Каролина решительно поговорила с мужем, тот принял свои меры.

Элеонора ради чистоты эксперимента жила в доме у Каролины, купаясь в роскоши и удовольствиях. Не избалованной богатством девушке очень понравилась возможность есть вдоволь, спать сколько угодно, а по ночам еще и ездить на свидания к императору. Чем не жизнь?

После очередного свидания хозяин дома не просто проводил ее в отведенную комнату, а остался там на некоторое время, за которое красавица успела прийти к выводу, что один любовник хорошо, а два даже лучше.

– Если скажешь кому-нибудь хоть слово – выгоню на улицу.

Элеонора только открыла рот, чтобы пообещать пожаловаться императору, как Мюрат продолжил:

– А Наполеону скажу, что ты смеялась над ним вместе со своим любовником, тайно проникшим к тебе ночью.

Элеонора только на всякий случай поинтересовалась:

– А вы не скажете ему?

– О том, что было сейчас? Нет.

Двойные свидания продолжались до тех пор, пока не стало ясно, что чьими-то стараниями – Наполеона или Мюрата – молодая женщина забеременела. Теперь ее просто откармливали до рождения ребенка.

Сопоставив все полученные от своей шпионки сведения, Тереза поняла, что за афера замышляется, и решила, что должна открыть глаза если не самому Наполеону, то уж Жозефине обязательно.

В декабре гражданка Элеонора Денюэль родила сына «от неизвестного отца», как было записано в метрическом свидетельстве.

Больше Наполеону она не была нужна, как, собственно, и этот сын. Рождение этого ребенка просто убедило его в собственной состоятельности.

Общение с Наполеоном не удалось, император не пожелал вспоминать свою бывшую благодетельницу. Тогда Тальен решила, что раскроет глаза императрице.

Выждав, пока Наполеон отправится в очередной поход, она направила свои стопы к подруге.

Жозефина взволнованно мерила шагами свой будуар. Горничная не могла понять, чем же так взволнована хозяйка, императора в Париже не было, он воевал далеко на востоке, каких-то встреч тоже. Приезжала только мадам Тальен… Возможно, встреча со старой приятельницей взволновала императрицу? Конечно, конечно! Наверное, вспомнили молодость, прежние дни, когда… Жаннетта могла тихонько похихикать, она много наслышана о вольностях, которые позволяли себе эти две дамы раньше. Теперь императрица не может, да и мадам Тальен тоже остепенилась, шестеро детей не так мало, чтобы не чувствовать себя матроной.

Глупышка Жаннетта была права и не права одновременно.

Не желавший, чтобы Тереза самим своим видом напоминала ему о первых годах пребывания в Париже, Наполеон категорически запретил мадам Тальен показываться при дворе, а супруге принимать бывшую подругу! Жозефина виделась с Терезой Тальен тайно, а нынешней ночью бывшая подруга вообще пробралась во дворец Тюильри под покровом темноты и о чем-то долго разговаривала с императрицей в ее спальне, отправив прочь слуг.

Увидев подругу в столь неподходящий для визитов час и в таком взволнованном состоянии, Жозефина наплевала на все запреты мужа и согласилась поговорить с Терезой. Мало ли, вдруг дело касается государственной измены или угрожает ее жизни или жизни детей? Эжен и Гортензия уже взрослые, но это не мешало матери переживать за них.

– Мадам, вы знаете о связи вашего… супруга с некой дамой, близкой к мадам Каролине?

Тереза вопреки своей привычке говорила шепотом и называла старинную приятельницу «мадам».

Жозефина усмехнулась:

– Во-первых, прекрати называть меня мадам, ведь мы одни. Во-вторых, об этом не знал, кажется, только ее супруг. К тому же результат скоро появится на свет. Это не новость, стоило ли ради нее приезжать в столь поздний час. В Париже по ночам, конечно, спокойней, чем бывало во времена нашей юности, но все же…

Ей хотелось укорить подругу, действительно ни к чему вот так пугать императрицу, прекрасно же знает, что Наполеон категорически запретил принимать Тальен во дворце и вообще где-либо встречаться с ней.

Но, похоже, Тереза сообщила не все новости, потому что легкий укор ее нимало не смутил, Тальен подошла к бывшей подруге еще ближе и зашептала.

Нельзя сказать, чтобы сообщение повергло Жозефину в шок. О многочисленных шашнях мужа она была осведомлена, а теперь он и вовсе в Польше, откуда шлет странные письма. Нет, в письмах забота о ней, упоминание походных трудностей, но сердце не обманешь, Жозефина прекрасно чувствовала, что там у Наполеона любовь, причем не такая, как вот эта купленная брюнетка или как Дюшатель, просто желавшая стать фавориткой, а настоящая.

Женское сердце не обманешь, оно на расстоянии почувствовало беду.

– Тереза, это все ради того, чтобы развести Наполеона со мной. Каролина старается. Ей нужно убедить Наполеона, что тот может стать отцом. Словно он сам этого не знает.

Уши Терезы откровенно встали торчком:

– А он знает?

Жозефина поняла, что едва не дала в руки подруги важный факт, которым та может воспользоваться в не лучших намерениях.

– Думаю, знает. У него было столько любовных связей, неужели нигде нет ребенка?

– А от Гортензии?

Нет, Жозефина не стала делиться с бывшей подругой семейными тайнами, прошли те времена.

Тереза это почувствовала, обиделась и на прощанье заявила:

– А знаешь, не зря он с тобой разведется, слишком ты покорной стала, таких бросают.

– Мы обвенчаны и коронованы.

Смех мадам Тальен разнесся по покоям дворца Тюильри:

– Ты веришь в порядочность того, кто предавал, предает и будет предавать? Неужели ты веришь в его постоянство и готовность жить с тобой, как простой буржуа, даже тогда, когда у тебя выпадут все зубы? Дорогая, посмотри, через скольких друзей он переступил, скольких, кому был обязан в том числе и жизнью, бросил. Неужели его остановит венчание? Когда ему будет нужно, он переступит и через тебя тоже!

Тереза больше не появлялась в жизни Жозефины или Наполеона, она жила с финансистом Увраром, исправно рожая тому детей, и старалась не вспоминать о приятельских отношениях с императорской четой. Опасно, потому что действительно предававший всех Наполеон набирал силу. Но пророчество Терезы сбылось, как и пророчество Ленорман.

РАЗВОД

Сердце Жозефину не обмануло, в первый день нового 1807 года в Варшаве Наполеон встретил свою любовь – Марию Валевскую. Можно сколько угодно говорить о том, что прекрасная Мария не сразу поддалась чарам и напору императора, что она долго сопротивлялась, но потом полюбила сама, что Наполеон любил искренне… Жозефине от этого не легче.

Перед его уходом в новый поход Жозефина долго молила не подвергать себя опасности, просила не оставлять ее одну, плакала, утверждая, что случится какое-то несчастье, но не с ним, а с ней. Наполеон даже рассердился. Чтобы отвлечь ее внимание, писал письма, коротко сообщая о трудностях, плохой погоде и своем насморке.

Для Жозефины сложилось сразу несколько дурных знаков – Элеонора родила сына, и пока никто не мог утверждать, что это не сын Наполеона. Каролина добилась своего, доказав, что у брата могут быть дети и в отсутствии их виновата «старуха». Сообщение Терезы ничего не меняло, Наполеон признал ребенка своим, распорядился обеспечить и его, и мать, можно было бы не беспокоиться, если бы не второе страшное известие.

В мае этого же года в Голландии от дифтерии умер Наполеон-Шарль, ребенок, рожденный Гортензией от Наполеона! Ребенок, который был залогом спокойствия Жозефины, числился наследником императора, был единственной надеждой императрицы избежать развода.

Жозефина страдала так, словно умер не внук, а собственное дитя. Даже мать мальчика Гортензия выплакала меньше слез. Наполеон, у которого в Варшаве была новая любовь, тоже не слишком переживал, он уговаривал жену не плакать, стойко перенести все горести. Его собственные страдания уложились в пару дней.

«Я получил твое письмо от 6 мая. Уже вижу, какое горе ты испытываешь, и боюсь, что ты неблагоразумна, что ты слишком сокрушаешься из-за постигшего нас несчастья.

Прощай, мой друг.

Всецело твой.

Наполеон».

Не столь давно казалось, что дороже этого ребенка у Наполеона ничего и никого нет, но вот изменились обстоятельства, и сокрушаться по поводу смерти маленького Наполеона-Шарля уже не стоило.

Наполеон уже верил в свою звезду не только как полководец, он знал, что удачлив во всем, в том числе и в любви, и в сыновьях.

Теперь он знал, что у него могут быть дети, и знал, что должен жениться на ком-то, кто смог бы родить настоящего наследника.

Пообщавшись за время похода с императорами других стран, он осознал, что никто права усыновленного ребенка на наследование власти не признал, и если он хочет, чтобы была основана новая династия Наполеонов, то должен развестись с Жозефиной и найти себе соответствующую супругу.

Тереза была совершенно права – император готовился переступить через свою бесплодную жену, как переступил через многих других.

Сам он оправдывал такое решение тем, что не может оставлять власть просто кому-нибудь во избежание новых потрясений во Франции.

Над Жозефиной нависла реальная угроза развода. Она зря рассчитывала, что ее спасут коронация или венчание, развод с бесплодной супругой у королей существовал всегда, и церковь его оправдывала. Зря надеялась и на наследование маленького Наполеона-Шарля, как бы ни был мальчик похож на своего отца, как бы ни повторял Наполеона, его не признали бы остальные монархи, а следовательно, никаким наследником он бы не стал.

Наполеон вернулся из похода совсем чужим, он улыбался, шутил, сожалел о смерти маленького Наполеона-Шарля, о чем-то расспрашивал, но Жозефина прекрасно видела, что сердцем он далеко от нее, с той, которую встретил в Польше.

Когда-то она хотела помчаться в Варшаву, муж отсоветовал. Потом императрице рассказали (нашлись «добрые» люди) обо всех безумствах, которые Наполеон совершал ради новой любви. Жозефина поняла, что она потеряла сердце императора, но она не намеревалась терять свое положение.

Ленорман по-прежнему твердила, что стоит Наполеону оставить супругу, и у него начнется стремительное падение.

Услышав о таких пророчествах, Наполеон взъярился:

– Я выгоню прочь это гадалку! Не смей больше общаться с ней!

– Сир, но ведь она ни разу не ошибалась. Вы не должны относиться к ее предостережениям невнимательно, вспомните, что именно она предсказала вам и мне корону еще в те времена, когда у меня не было запасной сорочки, а у вас сапог.

Лучше бы она этого не говорила, Наполеон вспомнил и встречу с Терезой, разозлился совсем:

– Вы намерены окружить себя подобными людьми? Теми, кто напоминает вам о нищей юности и тем самым привязывает к прошлому? О… я понимаю почему, Мадам! Тогда вы были молоды и прекрасны, легко кружили мужчинам головы и изменяли мужу!

Это было гадко и обидно, Жозефина расплакалась. Наполеон, фыркнув, ушел.

Да, тогда она была молода и красива, легко кружила головы, но все же не побоялась выйти замуж за нищего генерала и немало посодействовала тому, чтобы генерала продвинули, а не задвинули. Она не просила благодарности и не ждала ее, Жозефина если и была виновата перед мужем в легкомысленном поведении с Ипполитом Шарлем, то давным-давно искупила эту вину. Наполеон столько раз изменял, причем откровенно и прилюдно унижая ее, что любая ее измена в молодости была оплачена ею сполна.

Но это все забыто, они называли друг друга на «вы» и говорили «Сир» и «Мадам». А ведь когда-то он ругал Жозефину за обращение в письмах на «вы».

Постаревшая жена не была больше нужна императору… Помимо ее бесплодности, ему не подходила ее родословная. Для продолжения рода Наполеону понадобилась девушка королевской крови, способная дать королевское потомство.

– Мадам…

Мадам Ремюза была явно смущена.

– В чем дело?

– Не сочтите меня сплетницей, но я не могу не сказать то, что узнала.

– Что?

– В Париж приехала дама, с которой у императора был роман там… в Польше…

Некоторое время Жозефина молчала, потом с трудом выдавила из себя:

– Она красива?

– Да, очень… Она беременна…

А вот это конец! Но Ремюза добавила:

– Она, конечно, не пастушка, но недостаточно знатна…

Позже по инициативе Жозефины две женщины встретятся. Мария Валевская очень понравилась теперь уже бывшей императрице, как и сын, которого Валевская родила. Две брошенные женщины нашли общий язык, они подружились, хотя не настолько, чтобы общаться постоянно.

А тогда Жозефина еще не была брошенной, она отчаянно этому сопротивлялась, из последних сил пытаясь удержаться в своем положении. Хочет изменять? Но ведь она давно не устраивает сцен ревности, после Дюшатель вообще смотрит на все сквозь пальцы. Это когда-то были попытки прорваться в кабинет, чтобы убедиться, что там не заседание министров, а голая любовница. Когда-то были попытки шпионить (а что ей оставалось, если над ней смеялся весь Тюильри?), крики, битье посуды и подкуп слуг. Последняя ваза разбита во время ссоры из-за Дюшатель.

Она прощала ему все, чего же еще нужно? Наследник? Пусть отдаст власть племяннику, сыну Каролины и Мюрата, семья будет счастлива, а Каролина наконец успокоится. Жозефина могла бы рассказать мужу о том, как сестричка готовилась к его возможной гибели в походе, оставалось только получить известие об этом… Могла, но не стала этого делать, не желая ссорить Наполеона с родственниками. Она хотела только одного: чтобы все оставалось как есть, чтобы муж если не любил ее как женщину, то хотя бы уважал как супругу.

Но вот это у нее и намеревались отнять.

Казалось бы, узнав о новой измене, тем более о рождении еще одного внебрачного ребенка, Жозефина должна закатить неверному супругу сцену, а она молчала. Почему?

Здесь был расчет. Умер Наполеон-Шарль, наследник императора, существование которого давало Жозефине надежду остаться на своем месте. Теперь император наверняка займется поисками новой супруги. Но Наполеон словно забыл о том, что Жозефине уже почти сорок шесть, разводиться с ней нельзя по закону, утвержденному самим же императором. Она выжидала, прощала все, сидела тихо, только чтобы дождаться этого срока…

И вдруг удар…

Нет, он не собирался жениться на польской красавице, Мария Валевская была нужна ему не больше как для постели, в Париже оказались быстро забыты варшавские безумства, молодечество, здесь были другие законы – законы власти, пренебрегать которыми Наполеон не намерен даже ради самой страстной любви.

Он начал подбор невесты.

Требовалась крепкая, здоровая девушка обязательно королевской крови, в меру симпатичная, способная родить наследника…

Но перебор европейских невест не принес желаемого результата. Одна слишком в возрасте, может получиться вторая Жозефина, другая уж слишком некрасива, вдруг дети будут похожи на нее, третья весьма захудалых кровей…

Наконец Наполеона осенило: сестра русского императора! Анна Павловна хороша собой, добра, умна, прекрасно воспитана и образованна! Конечно, ей всего пятнадцатый год, но если обручиться, то он может и подождать…

Немедленно было решено отправить предложение Александру I с обещанием развестись с Жозефиной, чтобы жениться на его сестре. Похоже, Наполеону даже в голову не приходило, что кому-то может не понравиться такое предложение. Он был настолько уверен в себе, а вернее, самоуверен, что считал себя самой ценной фигурой в Европе и всех готовыми стелиться у его ног.

В России такое предложение вызвало протест матери императора Марии Федоровны. Вдовствующая царица бушевала:

– Ни за что! Неужели Анна столь дурна и безродна, чтобы отдавать ее за какого-то корсиканца, вылезшего на поверхность, словно пена у прибоя! Нет! Никогда я не дам на это согласия. Да к тому же разведен!

Против были все, в том числе братья Анны Павловны Константин и Николай. Сам император тоже оскорбился таким предложением. Женатый император-самозванец (ведь даже корону возложил на свою голову сам!) посмел свататься к его сестре, притом что его шашни известны всей Европе.

Конечно, последовал отказ, и, конечно, вежливый. В межгосударственных отношениях не принято посылать на… Наполеону просто объяснили, что девушка еще молода. Но тут же обручили ее с кронпринцем Нидерландов.

Наполеон обиделся, однако поиски невесты не прекратил. Теперь он обратил взор на Австрию, рассчитывая, что там просто не рискнут ссориться с императором Франции.

Каково при этом было Жозефине, Наполеона волновало мало. Но все же он не решился открыто сказать супруге, что принял решение о разводе. Несколько раз принимался намекать, чтобы она попросила развод сама, мол, этим она очень поможет Франции… Это снова было подлостью с его стороны, трудные решения вроде объяснения с опостылевшей любовницей или просьбы о разводе перекладывать на плечи женщины. Очень мужественный поступок… Жозефина сделала вид, что не поняла.

Тогда к ней подослали Фуше, тот долго мялся, но все же посоветовал подать на развод, только не упоминая супружеских измен императора.

– Нет, если император, мой супруг, решит развестись со мной, пусть скажет мне об этом сам. Пусть это будет его воля, но не моя. По своей воле я никогда не покину ни его, ни Тюильри…

Фуше попробовал растолковать:

– Если вы хотите, Мадам, чтобы все ваши привилегии остались прежними, решитесь на развод.

И тут Жозефина допустила ошибку, долгие слезы, многие часы, проведенные без сна, постоянные переживания сказались на нервах, императрица не выдержала:

– Император не может со мной развестись, мне уже сорок шесть.

Фуше решил играть в открытую: если она надеется на это, то лучше вспомнить о допущенной во время подписания брачного договора ошибке.

– Но, Мадам, в вашем брачном договоре, который намерен расторгнуть ваш супруг, значится, что вам ныне сорок два.

Жозефина лишилась чувств, правда, ненадолго. Очнувшись, попросила:

– Пусть император сам скажет, что желает развода со мной.

На что она надеялась? Ожидала, что, увидев ее полные слез глаза, Наполеон не решится на последний шаг?

Он решился. Долго тянул, но, получив предварительное согласие из Австрии, все же отправился в Мальмезон. Крысы всегда бегут с тонущего корабля первыми; предвидя опалу императрицы, придворные под самыми разными предлогами старались не появляться в Мальмезоне, а потому за ужином были только свои… Главное, не было ненавистных сестер императора, эти уже вычеркнули Жозефину из своих списков.

Наполеон долго не мог начать нужный разговор. Когда он, наконец, решился сказать главное, Жозефина упала в обморок. Кто-то говорил, что притворный, кто-то – что настоящий… Как бы то ни было, они поговорили еще раз.

– Ты не должен бросать меня, не должен!

– Жозефина, ты прекрасно знаешь причину, по которой я решаюсь на развод. Не будь необходимости обеспечить Франции наследником, я никогда бы не отказался от такой супруги, как ты!

Императрица усмехнулась, конечно, кто еще стал бы терпеть бесконечные измены и обман. Но сказала другое:

– Как только мы разведемся, начнется твое падение, ты помнишь?

Наполеон взревел:

– Снова эта Ленорман?! Завтра же она поедет прочь из Франции! Пусть девается куда угодно!

Конечно, ему легче было кричать по поводу гадалки, чем объясняться с женой. Слабая после обморока, Жозефина с горечью смотрела на мужа, почти бывшего мужа. Он решился на развод, и неважно, что€ сейчас кричит и кому грозит. Он решился. Наполеон отделяет ее от себя, не бросает на произвол судьбы, но проводит черту между ними. Она больше не нужна императору Франции, она больше ничего не может ему дать.

Спокойствие Мальмезона? Ерунда! У него будет множество замков и поместий по всему миру, Наполеон не остановится на достигнутом, он должен поставить на колени этого заносчивого русского императора, посмевшего отказать ему, императору Франции!

Можно сколько угодно падать в обморок, рыдать, проклинать судьбу и самого предавшего мужа, сколько угодно сокрушаться, надежды больше не было, он решился.

Четырнадцатого декабря 1809 года Жозефина отреклась от престола, а шестнадцатого их развели.

За Жозефиной сохранили титул императрицы, Наполеон объяснил это просто:

– Я надел на ее голову корону, и эта корона останется на ней.

Император считал себя выше любых законов, и его не пугало, что теперь у Франции будут две королевы. Примечательно, что Жозефина получила титул… вдовствующей королевы!

Услышав об этом, она грохнулась в обморок уже по-настоящему.

Наполеон оставил супруге три поместья – Мальмезон, Наварру и Елисейский дворец. Выделил огромные деньги на содержание, первое время, пока не женился, щедро оплачивал любые ее прихоти и траты. Но она больше не была супругой Наполеона, и никакие деньги не могли вернуть прежнее положение.

Наполеон пытался как-то заботиться по крайней мере о материальном положении брошенной супруги. Вот одно из его писем:

«…Сегодня я работал с Эстевом (генеральным казначеем). Я выделил для Мальмезона дополнительно 100 000 франков в качестве внеочередных. Так что можешь велеть высадить столько растений, сколько захочешь. Ты можешь потратить эту сумму по своему разумению.

Я поручил Эстеву передать тебе 200 000 франков незамедлительно, как только будет готов контракт на дом.

Я приказал оплатить твой рубиновый гарнитур, который будет оценен сначала интендантством, я не хочу допустить жульничества ювелиров. Итого, все это стоило мне 400 000 франков…

…В шкафу в Мальмезоне ты найдешь 500–600 000 франков. Можешь взять их себе на столовое серебро и белье.

Я заказал для тебя прекраснейший фарфоровый сервиз. Придут спросить твоих указаний, чтобы он был отличный…

Наполеон».

Как видно, деньги текли рекой, но наверняка Жозефина предпочла бы, чтобы Наполеон оставался с ней.

Первое время Жозефина жила в Мальмезоне словно затворница, у нее бывали многие, она же сама не выезжала.

Несчастная женщина прекрасно понимала, что и к ней ездят больше из любопытства, посмотреть, как там брошенная жена, бывшая императрица?

Семейка Бонапарт ликовала, сестры императора не преминули все по очереди посетить Жозефину, чтобы выразить ей сочувствие по поводу нового положения и намекнуть, что если бы она не заносилась, то, возможно, не оказалась бы разведенной.

Оказалось, что вытерпеть саму процедуру развода даже легче, чем вот эти визиты. Не желая слушать фальшивые сочувствия Каролины, Жозефина, заметив ее приближающийся экипаж, распорядилась сказать, что ее нет дома. Луиза покачала головой:

– Мадам, не получится, ваш экипаж стоит на виду.

– Тогда скажите, что я сплю!

– Спите?

– Да, пусть выметается! Скажите, что я была в гостях и вернулась только под утро, а потому отсыпаюсь.

Каролина не поверила и долго сидела в гостиной в ожидании, когда же можно будет наговорить гадостей бывшей невестке.

Жозефина сидела в своей спальне в ночной сорочке и злилась, ожидая, когда же можно будет спуститься в гостиную в отсутствие противной золовки.

Пересилила Жозефина, все же она была у себя дома. Мало того, она оделась и выскользнула через боковой вход. Обошла почти весь парк и вернулась домой, только когда увидела, что карета Каролины отъезжает от дома.

Но и это оказалось не все.

Конечно, Наполеон женился, не зря же он затевал развод и сватовство. Женился на австриячке Марии-Луизе, крепкой, здоровой, которой так понравились ночные ласки мужа, что она попросила «сделать с ней это еще раз». Подслушивавшие слуги разнесли новость по всему дворцу, откуда она пошла гулять дальше.

Наполеон мог быть доволен, он получил жену, которая откровенно тяготела к занятиям любовью и была достаточно здорова, чтобы произвести потомство.

Присутствие по соседству бывшей супруги, о которой нет-нет да и вспоминал император, приводило Марию-Луизу в бешенство, новая императрица… потребовала удалить предыдущую куда-нибудь подальше.

Наполеон не придумал ничего лучше, как приобрести для Жозефины замок в Наварре и приказать немного отделать его.

Жозефина получила письмо, которое повергло ее в шок.

«Мой друг, надеюсь, ты будешь довольна тем, что я сделал для Наварры. Ты должна видеть в этом новое свидетельство моего желания быть тебе приятным.

Вступай во владение Наваррой. Ты можешь отправиться туда 25 марта и провести там апрель.

Прощай, мой друг.

Наполеон».

От этого письма она испытала унижение большее, чем от всех визитов сестер бывшего мужа, вместе взятых. Ее отправляли в ссылку, как можно дальше от Парижа! В угоду новой жене Наполеон высылал прочь прежнюю. Знай она о такой возможности, никогда не согласилась бы на добровольный развод, а уж если и разводиться, то только со скандалом, пусть вся Франция знает, чего стоит ее император!

Но как бы ни злилась Жозефина, ничего поделать против воли своего бывшего супруга и его новой жены не могла. Нет, могла бы, но для этого надо уехать подальше, как уехала мадам де Сталь, как уехала Ленорман.

Мадам де Сталь тоже любила Наполеона, своеобразно, но любила. Однако он посмеялся над этим чувством, а потом и вовсе выгнал строптивую писательницу. Та удалилась в далекую заснеженную Россию, где была принята с распростертыми объятьями, но где страшно тосковала по Франции.

Жозефина не могла позволить себе и этого.

Во Франции оставались Гортензия, родившая уже третьего сына, и Эжен с семьей. Вернее, Эжен был в Италии, но все равно находился в подчинении у Наполеона. Ей нельзя ссориться с бывшим мужем, и из-за самой себя тоже нельзя.

Когда-то, читая о королеве Маргарите Наваррской, знаменитой Марго, она поражалась, как могла Маргарита после столь бурной молодости вдруг стать столь послушной, даже жить рядом с новой королевой и давать ей дельные советы. Вообще-то ситуация получалась очень похожей.

Без помощи Маргариты Генрих Наваррский никогда не стал бы королем Франции, но, когда королева не смогла родить ему наследника, запросто сменил ее на другую. Маргарита долго сопротивлялась разводу, однако, посидев в ссылке в замке двадцать лет, стала шелковой и согласилась на все. А потом вернулась в Париж и попыталась дружить с новой королевой.

Ну почему несчастные женщины вынуждены уступать мужчинам?

Степень схожести судеб Жозефина оценила сполна только в Наварре. Как мог Наполеон предложить такое место для жизни Жозефине, зная ее любовь к цветам и теплу? Только в насмешку.

Это было жестоко – изгнать ее из очаровательного Мальмезона в каменный мешок, называемый Наваррским замком. Настоящее место для ссылки или вовсе тюрьма! Чтобы превратить его во что-то пригодное для жизни, требовалось время и огромные деньги.

Прожив там с месяц и основательно простыв, Жозефина демонстративно отправилась на лечение на воды! Пусть только попробует не позволить! Но как бы она ни бунтовала, пришлось смириться и просить бывшего супруга разрешить вернуться в Мальмезон. Помог Эжен, ему удалось убедить Наполеона, что Жозефина без обожаемого Мальмезона просто погибнет, а в Наварре тем более. А в Мальмезоне будет сидеть тихо, как мышка, занимаясь своими цветами и никому не показываясь на глаза.

Наполеон, возможно, и сам понял, что поступил некрасиво, согласился вернуть императрицу в ее замок.

СНОВА МАЛЬМЕЗОН

Жозефина только что вернулась в Мальмезон после вынужденного пребывания в холодном, неуютном Наваррском замке. Наполеон пошел на поводу у жены и попросил Жозефину уехать в Наваррский замок. Она с трудом пережила такой удар, потом молила через своего сына Эжена, к которому император продолжал относиться хорошо, чтобы ей позволили вернуться:

«…Пока я буду оставаться в Мальмезоне, Ваше величество может быть уверено, что я буду жить там так, как если бы я находилась в тысяче лье от Парижа…

Ваше величество может быть уверено, что я намерена всегда уважать Ваше новое положение. Я буду чтить его в молчании…»

Она клялась не мешать, не привлекать к себе внимания, не лезть на глаза…

Поняв, что старая императрица не будет мешать новой, Наполеон согласился на возвращение.

Но главное – у него родился сын! Это был законный, совершенно законный, безо всяких усыновлений наследник – Наполеон II, которому он мечтал передать огромную империю, которая уже почти создана. Вот еще только присоединит несколько стран, чтобы больше не было никого в Европе, способного помешать Наполеону.

Жозефина обходила свой любимый Мальмезон, обливаясь слезами. За время отсутствия некоторые растения завяли, словно не выдержав разлуки с хозяйкой. Многие места живо напоминали прежние счастливые дни… Здесь они любили гулять, а тут водили хороводы и бегали наперегонки… Вон там Наполеон упал и сильно ударился… Он всегда плохо бегал и часто спотыкался.

А поверх этого мостика для него устраивали что-то вроде походной палатки, там можно было в летний зной работать с документами, слушая журчание воды…

И в самом дворце тоже каждый уголок был полон памяти. Кабинет, библиотека, он мечтал поставить в эти шкафы десять тысяч книг… Потом часть библиотеки перевезли в Сен-Клу…

В спальню она только открыла дверь, не в силах войти. Нет, не сейчас, когда-нибудь потом, когда сердцу будет легче…

Снова вышла в сад, ходила между кустов, вдыхала аромат любимых роз, слушала шелест листьев… Розы только начали цвести, вот-вот распустятся первые бутоны. В Мальмезоне самое замечательное время – поздняя весна, начало лета. У нее всегда было множество сортов экзотических растений, все это нужно возродить… У садовников будет много работы.

Конечно, уже никогда здесь не будет собираться столь изысканное общество, никогда не будет столько людей, шума, смеха…

Жозефина ошиблась, в Мальмезоне у нее в гостях побывают многие, в том числе обидевший Наполеона император России Александр I и по его примеру императоры стран Европы, кроме одного – Австрийского.

Мальмезон ожил, там снова зазвучала музыка, теперь частенько играла и сама «вдовствующая императрица», еще в пансионе ее обучили игре на гитаре, но гитара неподходящий инструмент для светской дамы, она переучилась на арфу. Играла не слишком хорошо, но с душой.

Снова звучал смех, в бильярдной слышались удары кия по шарам, правда, теперь уже не резвилась молодежь на лужайке, но общество снова было изысканным. По вечерам долго горели свечи во всем дворце…

По лужайкам Мальмезона бегали уже внуки Жозефины – дети Гортензии и Эжена. Гортензия, избавившись от своего угрюмого супруга, жила с матерью. Луи отрекся от престола и соизволил оставить несчастную Гортензию в покое. Они никогда не разговаривали с матерью о прежних днях, никогда не обсуждали ее неудавшийся брак, не говорили о Наполеоне-Шарле и истории его появления на свет. Хватало остальных поводов.

Жозефина тратила очень много, она не вылезала из долгов, хотя на содержание Мальмезона выделялось по миллиону франков в год. Экономный Наполеон приходил в ярость, видя счета бывшей супруги, в ответ на письменные выговоры она клялась экономить, но быстро об этих клятвах забывала. Снова закупались дорогие образцы растений, снова Жозефина меняла наряды и драгоценности…

Наполеон в письмах пытался убедить бывшую супругу экономить ради внуков, чтобы было что им оставить. Они переписывались, но вяло. Жозефина действительно старалась не привлекать к себе внимания, чтобы не вредить бывшему мужу.

Что было, то было, этого не вернуть, похоже, она старалась не вспоминать счастливые дни, чтобы не травить самой себе душу. Хотя это едва ли возможно там, где все напоминало о былом счастье.

Жозефина сидела на скамейке в дальнем конце аллеи и перебирала письма Наполеона. Как они разнились! Первые из Италии в несколько листов, даты одна за другой, он писал ежедневно, даже несколько раз в день. Без конца твердил о любви, умолял отвечать так же часто, выговаривал за невнимание и нелюбовь.

А она, как отвечала она? Коротко, почти официально, скучно.

Так было до Египта, именно тогда Наполеон изменился. Нет, он продолжал ее любить, даже разведясь, даже женившись на другой, любил. Но письма стали иными. Теперь она подробно описывала все происшествия, даже самые мелкие, рассказывала, стараясь хоть чем-то порадовать, а он отписывался.

Жозефина с горечью открыла одно из таких писем.

«Дела идут здесь весьма активно. Погода великолепная. Мы делаем успехи. Мое здоровье превосходно.

Наполеон».

Второе:

«У меня небольшой насморк. Получил твое письмо из Мальмезона.

Я весьма доволен императором России и всеми остальными.

Сейчас час ночи, и я устал.

Прощай, мой друг!

И будь здорова.

Наполеон».

Это все за год до развода. Разве это письма влюбленного человека? Нет, скорее отписки.

Слезы текли по щекам, Жозефина уже не пыталась найти причину развода, их разрыва. Конечно, рождение сына много значило, но ведь можно было кого-то усыновить, хотя бы второго сына Гортензии и Луи. Нет, просто ушла любовь, потому и не захотел ничего предпринимать.

Жозефина чувствовала себя очень тоскливо просто потому, что не была никому нужна. Нет, в Мальмезон по-прежнему ездила толпа народа, сначала опасались, потом поняли, что это не опасно, стали посещать ее салон.

Потекла спокойная, размеренная жизнь, только вот кому она нужна такая…

Она еще долго сидела, просто уронив руку с зажатой в ней пачкой писем на колени.

Вдруг она увидела, что по аллее спешит слуга. Сердце беспокойно всколыхнулось: что могло случиться, что за ней почти бегут?!

Вскочила, уронив письма, бросилась навстречу:

– Что?!

– Император… приехал… Вас видеть желают…

Уже вечерело, что могло привести императора в столь поздний час? Махнула рукой слуге на письма:

– Подними.

Поспешила навстречу бывшему мужу.

– Сир, что случилось?!

Он помотал головой:

– Нет, ничего особенного, просто завтра уезжаю, выбрал время, чтобы зайти попрощаться. Предстоит большой поход, я отправляюсь воевать с Россией!

– Не езди!

Наполеон удивился:

– Что за глупости?

– Не знаю, дурное предчувствие…

Предчувствие Жозефину не обмануло. Пробыв в Мальмезоне совсем недолго, Наполеон вернулся в Париж, а назавтра отправился воевать с тем, кто отказал ему в своем родстве. Но воевал не из-за сорвавшегося брака с Анной Павловной, а потому что не воевать уже не мог. Империя разрасталась и разрасталась, несчастные французы забыли, что жить можно мирно, пахать, сеять хлеб, растить виноград, заниматься ремеслами, забыли, что есть нормальные семьи, где отцы не воюют постоянно… Несчастная Франция уже два десятилетия не знала покоя, сначала из-за революции, теперь вот из-за амбиций своего императора.

Амбиции Наполеона гнали его на восток, захватывать огромные русские просторы…

Но Наполеон не знал, что император Александр, с которым они так не понравились друг другу при встрече (конечно, постаравшись не дать этого понять), – это не вся Россия и не русский народ, что в России мог свернуть шею любой, куда более амбициозный и более талантливый полководец.

Жозефина оказалась права, Наполеон потерял в России почти все, вернувшись с жалкими остатками своей некогда мощной армии.

В эти месяцы в Мальмезоне появилась неожиданная гостья. Нет, она не была нежданной, хозяйка сама пригласила Марию Валевскую, узнав, что та бежала из Польши в Париж. Мария прибыла во Францию со своим сыном Александром. Жозефина пригласила бывшую любовницу бывшего мужа и их ребенка к себе в Мальмезон. Позже Марии купили роскошный особняк на все той же улице Виктуар, выделили майорат с рентой в 50 000 франков, чтобы жила безбедно. Многие утверждали, что Мария была совершенно бескорыстна, однако она почему-то не осталась бескорыстно на родине, где ей были выделены многие земли, а бежала в Париж под опеку вполне корыстного Наполеона.

Женщины подружились, Жозефина задарила маленького Александра игрушками, много возилась с ним, представляя, как играла бы со своим сыном, родись тот от Наполеона.

В апреле следующего 1813 года в Мальмезоне снова появился император. Разговор состоялся тяжелый и по-своему трогательный.

Они долго сидели молча, вспоминая каждый свое, она смотрела на сильно изменившегося бывшего мужа и понимала, что от того генерала, кота в драных сапогах, почти ничего не осталось, даже взор потух.

Жозефина пыталась найти в его лице что-то от прежнего Наполеона, а видела перед собой неудачника. И от этого было еще больней.

– Ты права, мне нельзя было уходить от тебя. Ты мой талисман, счастье изменило, стоило мне оставить тебя.

– Зато ты добился своего, у тебя есть законный наследник.

– Но я не в силах дать ему то, что так хотел. Меня преследуют неудачи…

– Ты еще сможешь все вернуть.

– Как?!

– Я не знаю. Ленорман нет, ты прогнал ее. Ты прогнал всех, кто пытался помочь тебе, Наполеон. Я прошу только об одном: позволь мне увидеть твоего сына. Я видела Александра, Мария Валевская была с ним в Мальмезоне…

Почему, ну, почему ей приходилось уговаривать даже в этом? Он уже давно знал, что она не враг, что хочет только добра, что не мешает и пытается предостеречь…

Наконец уговорила. На следующий день Наполеон привез малыша, но не в Мальмезон, императрица не одобрила бы этого, а в замок поближе – в Багатель, где уже ждала Жозефина.

Встреча получилась трогательной, ребенок сначала поиграл на руках у Жозефины, а потом попросту уснул, свернувшись калачиком.

Жозефина смотрела на дитя, которое она не могла дать своему бывшему мужу, и по ее лицу текли горькие слезы обиды на судьбу, возможно, роди она Наполеону сына, и не было бы развода, их расставания и его поражения…

Наполеону пришлось разбудить сына, чтобы отвезти его обратно.

Это была последняя встреча бывших супругов.

Глядя вслед карете, увозящей Наполеона с сыном, Жозефина подумала, что это конец всему…

Через год к Парижу уже подступали русские войска.

Дальше все закрутилось, словно на карусели. В конце марта перепуганная Жозефина сбежала из Мальмезона в Наварру. Там она встретила сообщение об отречении императора Наполеона от престола. Казалось, мир рушится окончательно.

Но через несколько дней в Наварру вдруг приехал адъютант императора России и передал предложение… вернуться в Мальмезон. Император обещал свою защиту.

Она вернулась быстро. Уже в середине апреля принимала у себя в Мальмезоне российского императора, который сразу объявил, что сгорал от нетерпения увидеть ее!

Было почему… Наполеон не ведал о тогдашней измене своей супруги, а если бы знал? Возможно, это послужило бы поводом для более скорого развода.

Случилось все в 1808 году в Эрфурте, куда Наполеон брал с собой Жозефину, что происходило уже нечасто. Скучавшая без внимания супруга Жозефина просто не могла не заметить обаятельнейшего красавца императора Александра. Рослый, с удивительно длинными и стройными ногами, элегантный красавец производил неизгладимое впечатление не только своей внешностью, блеском голубых глаз, но и умением вести беседу, говорить утонченные комплименты, остроумием…

Наполеон на фоне русского красавца вдруг как-то поблек… Император Александр говорил по-французски лучше корсиканца Наполеона, прекрасно знал Вольтера, великолепно танцевал и производил впечатление большего француза, чем сам французский император.

Очарованная, покоренная его обаянием Жозефина протанцевала с Александром весь вечер, совершенно забыв, что он император другой страны, что она много старше, что рядом муж… Хотя муж был не рядом, Наполеон не стал дожидаться окончания вечера и танцевать, он попросту удалился в свою спальню и улегся отдыхать.

В результате Александр провел в спальне Жозефины половину ночи, и все время пребывания в Эрфурте они встречались после этого ежедневно. Роман был коротким, через несколько дней все разъехались, но воспоминание о рослом красавце с голубыми глазами у Жозефины осталось навсегда.

Как же она переживала перед этой новой встречей! Прошло шесть лет, Жозефина из-за стольких невзгод заметно постарела. Бывшей императрице уже пятьдесят, возраст для женщины критический, а император в расцвете сил…

Когда он вошел, по-прежнему стройный и красивый, кажется, ничуть не изменившийся за эти годы, сердце Жозефины сладко сжалось. Глаза императора приветливо блестели. Он не только не отказывался от того, прежнего знакомства, но и, казалось, был готов продолжить.

– Мадам, я сгорал от нетерпения увидеть вас!

Она протянула руку, он галантно поцеловал. И вообще вел себя так, словно она не бывшая, а настоящая императрица. И все же, поцеловав пальцы, прижал ее руку к своей груди точно таким же жестом, какой сделал тогда и после которого оказался в спальне у императрицы…

Они говорили друг дружке комплименты, откровенно радуясь встрече.

Хозяйка замка пригласила гостей (вместе с императором прибыл князь Александр Чернышов) в гостиную, где ждали домочадцы…

Жозефина представила Александру I Гортензию и двух ее мальчиков – Наполеона-Луи и Шарля-Луи-Наполеона. Император оказался весьма приятным собеседником, но сначала Гортензия дичилась, не слишком желая поддерживать разговор с тем, кто объявил себя личным врагом ее отчима.

И тут Жозефина поняла, что теперь дочь интересует ее гостя куда больше, чем она сама. Все верно, она стара для молодого красавца, ему куда более подходит Гортензия.

Постепенно разговор наладился, император предложил дамам прогуляться по парку, хвалил Мальмезон, рассказывал, какие замечательные парки в Петербурге, потом обещал посодействовать Гортензии и ее брату Эжену.

Император уехал, обещав навестить еще не раз, в Мальмезон по его примеру потянулись с визитами все бывшие в Париже правители, большие и малые, не приехал только император Австрии, но это было понятно.

Жозефину беспокоило другое, она уже знала, что после отречения Наполеона отправили на средиземноморский остров Эльба, а потому немедленно написала письмо бывшему мужу:

«Сир, только теперь я со всей полнотой ощутила, сколько бед принесло расторжение нашего брака. Я мучаюсь и плачу от бессилья, ведь я всего-навсего ваш друг, который может только сострадать вам в так неожиданно постигшем вас горе.

Я сочувствую вам не потому, что вы лишились трона. По собственному опыту знаю: с этим можно примириться. Но судьба обрушила на вас гораздо более страшный удар – предательство и неблагодарность друзей. Ах, как это тяжело! Сир, отчего я не могу перелететь, как птица, и оказаться рядом с вами, чтобы поддержать вас и заверить: изгнание может повлиять на отношение к вам только заурядной личности, моя же привязанность к вам остается не только неизменной, но и еще более глубокой и нежной.

Я готова была следовать за вами и посвятить вам остаток жизни, в недавнем прошлом столь счастливой благодаря вам. Но одна причина удерживает меня от этого шага, и вам она известна. Если же, вопреки здравому смыслу, никто, кроме меня, не захочет разделить с вами горе и одиночество, ничто не удержит меня, и я устремлюсь к своему счастью.

Одно ваше слово – и я выезжаю…»

Он не позвал, он ждал другую… Ждал свою супругу Марию-Луизу.

Не дождался, императрица уехала в Вену к своим родным и вскоре завела новую любовь – Нейперга, который сумел быстро заставить ее забыть супруга-неудачника.

А вот Мария Валевская сумела тайно побывать на Эльбе и даже привезла туда сына…

А Жозефина… Нет, ей не удалось посетить опального бывшего мужа на острове, но вовсе не потому, что не желала, как видим, желала, но жизнь ее прервалась слишком внезапно.

Император Александр зачастил в Мальмезон, где с видимым удовольствием общался с обеими дамами, подолгу прогуливался по дорожкам парка, вел беседы о французской литературе, рассказывал о России, но еще чаще они беседовали о чем-то тайном, уединяясь в стороне. О чем рассказывала своему собеседнику императрица?

Есть версия, что открывала тайну спасения сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты, казненных революционным народом. Следы их сына и впрямь затерялись, кто-то считал, что его убили, кто-то твердил, что отдали на воспитание в деревенскую семью и малыш умер уже там… Кто-то говорил, что малыша подменили еще в тюрьме, и Баррас был участником этой подмены.

От Барраса о подмене могла знать Жозефина, а когда союзническим представителям после разгрома Франции понадобилось найти кандидата на французский трон, бывшая императрица, знающая столь важную тайну, становилась для одних очень ценной, а для других смертельно опасной…

Наверное, Жозефина все-таки что-то знала и что-то рассказала Александру, потому что тот потребовал от Талейрана, министра иностранных дел, разыскать мальчика, вернее, уже молодого человека. Талейран, сделавший ставку на возвращение Людовика XVIII и, видно, немало ему пообещавший, вовсе не был в восторге от такого поворота дел.

Но Талейран, которого Жозефина не могла терпеть из-за его изворотливости и умения менять свои убеждения прямо посередине произносимой фразы, если не слова, Жозефину интересовал мало. Ее беспокоило будущее Гортензии и Эжена. Император Александр обещал похлопотать.

В начале мая здоровье Жозефины вдруг резко ухудшилось. Непонятные приступы недомогания, обмороки, тошнота, головная боль… Все это усиливалось, добавилась рвота, внезапно появилась и через сутки исчезла какая-то странная сыпь… Врачи ставили диагноз «насморк», но лечили, давая рвотные средства.

Встревоженный император Александр предложил прислать своего врача, но Жозефина отказалась. Однако с каждым днем ей становилось все хуже. При этом доктора вели себя крайне странно, они вовсе не лечили больную, не считать же таковым раствор флердоранжа или пиявки на спину.

Диагноз поставлен тоже странный. Сначала назывался простой насморк, потом ангина. Но от насморка не лечат промыванием желудка, а от ангины пиявками.

Ее состояние то немного улучшалось, то снова резко ухудшалось, пока все не закончилось в самом конце мая – 29 мая 1814 года, за месяц до пятьдесят первого дня рождения, Жозефина Бонапарт, бывшая императрица Франции, умерла.

Услышав об этом, император Александр, который посещал больную практически каждый день, заявил:

– Это дело рук Талейрана!

Видно, император и впрямь что-то подозревал, потому что уехал из Парижа, не попрощавшись с Талейраном, хотя располагался на втором этаже его особняка…

Судьба Наполеона, как известно, сложилась несчастливо. Он сумел вырваться с острова Эльба и снова прийти к власти, чтобы во второй раз все потерять.

Наполеон не поверил Марии Ленорман, предсказавшей ему и Жозефине взлеты и падения, не поверил, что его судьба тесно связана с судьбой Жозефины. Ленорман в очередной раз не ошиблась: и короны на головах обоих побывали, и падение Наполеона началось после того, как он предал ту, которую любил…