Читать онлайн Собаки, которых мы спасли. Нет места лучше дома бесплатно

Pen Farthing

NO PLACE LIKE HOME

***

Серия «ТАКИЕ ЖЕ, КАК МЫ»

В серию входят только правдивые рассказы о собаках, кошках и других животных.

Книги этой серии о собаках — это невымышленные истории о людях и их собаках, которые коренным образом изменили судьбы своих хозяев к лучшему. Это истории о приключениях и работе, о шалостях и героизме, о доброте и благородстве и конечно же о дружбе. О дружбе людей и собак.

О дружбе, во многом благодаря которой мы смогли выжить в жестокой борьбе за существование в первобытном мире. Помогая друг другу выжить, мы вместе прорвались сквозь толщу тысячелетий и лучше узнали друг друга.

В наш удаляющийся от природы технотронный век виртуальной реальности и стрессов они по-прежнему помогают нам. А мы им. Потому что они такие же, как мы.

Читая эти книги, вы будете улыбаться и удивляться, смеяться и, возможно, плакать, опять улыбаться и восхищаться, вы будете сопереживать и ни в коем случае не останетесь равнодушными. Не останутся равнодушными также ваши дети и внуки, за которыми будущее. Будущее, в котором им будут помогать жить и оставаться людьми такие же, как мы.

Пролог:

Как в старые добрые времена

Грохот взорвавшейся ракеты разорвал тишину вокруг зданий. Ночное небо озарилось пороховой вспышкой.

— Ну, начинается, — пробормотал я себе под нос на бегу, преодолевая узкий газон, отделявший меня от одинокой деревянной постройки, скрытой в полумраке. Я пригнулся заранее, за пару шагов до того, как нырнуть в невысокий проем. Беда в том, что пригнулся я, как оказалось, недостаточно низко.

— Ай! — Лбом я врезался в деревянную притолоку и, не удержавшись на ногах, рухнул прямо на траву.

— Больно, черт возьми, — ни к кому особо не обращаясь, пожаловался я, потирая место удара, где назавтра грозила вырасти заметная шишка.

Пару секунд я так и сидел, наполовину оглушенный, в ожидании, пока боль пройдет, но очередной взрыв над головой вырвал меня из этого состояния и напомнил зачем я вообще, оказался снаружи в такой неурочный час. Встав на четвереньки и стараясь не обращать внимания на стремительно промокающие от мокрой травы штаны, я осторожно просунулся в дверь. С этой высоты было понятно, что пригибаться следовало гораздо сильнее.

«Тупица, — безапелляционно пожурил меня внутренний голос. — Любой идиот на твоем месте вспомнил бы, что это строилось не для людей».

Я протиснулся в слабо освещенную деревянную каморку.

— Прости, приятель, я слегка припоздал, — произнес я вполголоса.

Огромные перепуганные глаза Наузада, одного из моих псов, таращились из полутьмы. Он свернулся в клубок, повернув ко мне морду, и весь дрожал. Коротко обрезанный хвост был поджат, а обрубки ушей распластались еще сильнее, когда очередной громкий взрыв сотряс до основания его скромное жилище. По ощущениям, грохотнуло совсем рядом, хотя я точно знал, что ракета взорвалась в паре сотен ярдов у нас над головой.

— Все в порядке, приятель, я здесь, с тобой, — принялся я успокаивать пса, обнимая его за спину одной рукой, а другой подкручивая радио, свисавшее с гвоздя на стене. Я надеялся, что этот звук хоть отчасти заглушит взрывы, раздававшиеся теперь все чаще, но когда из динамиков донесся радостно-возбужденный голос, ведущий обратный отсчет, стало ясно, что настоящий грохот только начинается…

— Десять, девять, восемь, семь…

Раздражающий голос накладывался на пульсирующую головную боль. Я прикрыл глаза и потрепал Наузада по голове, за коротко обрезанными ушами. Это было самое яркое свидетельство той жизни, которую он вел еще несколько месяцев назад. Я улыбнулся, когда он правым ухом вжался мне в ладонь, и принялся чесать его с удвоенным энтузиазмом.

— Что, Наузад, прямо как в старые добрые времена, да? — хмыкнул я, хотя в этой шутке, на самом деле, не было ничего смешного.

— …три, два, один…

Я думал, что вспышки снаружи — это просто отблески взрывов, которые сейчас раздавались в небе почти беспрерывно, но когда луч света устремился мне прямо в лицо, такой яркий, что пришлось закрывать рукой глаза, до меня дошло, что это не совсем так. Кто-то направил фонарь в нашу сторону. Но раньше, чем я успел что-либо сказать, из темноты протянулась рука с бокалом красного вина.

— С Новым годом, мои дорогие! — смеясь, поздравила нас Лиза, моя жена.

— И тебя с Новым годом, милая, — ответил я, сделал глоток вина и поднял бокал в приветственном жесте.

Допив вино, я повернулся к Наузаду.

— Тебя тоже с Новым годом, Наус, — прошептал я ему на ухо. Да, еще один год миновал, и наступил 2008-й. — Я знаю, что сейчас мне вряд ли поверишь, но ты в безопасности. Никто больше не причинит тебе зла.

Второй раз подряд я встречал этот праздник в обществе Наузада, а не Лизы. Но обстановки разнятся, как небо и земля.

В этом году мы оказались в конуре Наузада, во дворе нашего с Лизой дома в Девоншире. Двенадцать месяцев назад нас окружал совсем иной ландшафт: Афганистан. Будучи сержантом 5-го отряда команды «Кило» 42-го батальона королевской морской пехоты, вместе со своими парнями я находился там по долгу службы. Нас расквартировали на военной базе в городе Наузад провинции Гильменд.

Насколько там было безопасно — вопрос спорный, и к единому мнению за время командировки мы так и не пришли. Комплекс глинобитных построек, где располагался «передовой пункт базирования» (если называть это казенным языком, а проще — база, лагерь), находился в гуще таких же домов, в лабиринте узеньких улочек городишки, выстроенного среди пустыни. Мы проторчали там всю холодную зиму 2006 года и встретили Рождество. В нашу боевую задачу входило обеспечение безопасности мирных афганцев, которые мечтали лишь об одном: жить нормальной жизнью без вмешательства талибов.

Это означало, что нам нередко приходилось долгими часами напролет дежурить на постах или патрулировать окрестности под ледяным зимним дождем, в то время как талибы вели обстрел наших позиций из минометов. Это почти невозможно объяснить тем, кто не служил в армии, однако, в сравнении с унылой повседневной рутиной на базе, мы почти радовались, когда это происходило. Вплоть до самого Рождества минометная стрельба случалась почти ежедневно, однако на праздники талибы, как ни странно, успокоились и дали нам насладиться индейкой со свежей картошкой. Эти лакомства нам накануне сбросили на парашютах королевские ВВС, вместе с отчаянно необходимыми боеприпасами.

Во многом для меня этот опыт оказался неожиданным, почти нереальным: я и представить не мог, что когда-нибудь придется сражаться в стране, которую я до того представлял себе разве что по фильмам о «Рэмбо».

И все же довольно быстро выяснилось, что пятьдесят три морпеха — это, конечно, могучая сила, но довольно бесполезная, когда речь идет о том, чтобы оборонять от «Талибана» целый город. Несмотря на все наши усилия, нас было слишком мало, чтобы обеспечить жителям Наузада по-настоящему безопасную жизнь, и осознание этого выматывало похуже любой стрельбы.

Благодаря случайной встрече в пыльном переулке, сложилось так, что я начал помогать городским бродячим собакам. Им мы могли дать и пищу, и кров. Постепенно и совершенно непреднамеренно я стал кем-то вроде старшего ответственного по наузадским дворнягам[1].

И первым среди этих псов стал Наузад. Познакомились мы с ним, когда наш взвод патрулировал окрестные улочки вокруг базы. Там же я впервые в жизни увидел собачьи бои.

С того рокового дня минуло больше трех лет, но эта картина по-прежнему стоит у меня перед глазами, как живая. Я помню все краски и звуки: лязг челюстей, щелканье зубов, рычание, с каким Наузад и его соперник — пес, который был крупнее раза в полтора, — бросались друг на друга. И, главное, я помню радостные вопли, которым афганские полицейские подбадривали дерущихся собак.

Никогда не забуду, как я разозлился при виде двух псов, которых заставляют забавы ради рвать друг друга на части. Я был полон решимости остановить людей, устроивших весь этот беспредел. Не самый разумный в моей жизни поступок… но я ворвался в середину толпы, требуя, чтобы свара немедленно прекратилась. В свое оправдание могу сказать лишь одно: наши стволы были все-таки круче.

До сих пор не могу сдержать улыбки, стоит вспомнить, как плюхнулся на задницу, прямо в грязь, чумазый, неопрятный афганский полицейский, который попытался встать у меня на пути. Наузад, воспользовавшись замешательством публики, сбежал. Как только они со вторым псом заметили просвет в толпе, они тут же устремились на свободу и скрылись в путанице проулков, среди пустующих глинобитных строений. Афганские полицейские были в бешенстве, но поделать ничего не могли, поскольку, вообще-то, покинули территорию базы без разрешения. Пришлось им топать восвояси под нашим бдительным присмотром: меньше всего нам хотелось, чтобы талибы воспользовались происходящим и устроили диверсию. К счастью, этого не произошло.

Я думал, что это была наша первая и последняя встреча с афганским бойцовым псом, однако через пару дней обнаружил Наузада, который прятался в пустой постройке к западу от нашей базы. Сказать, что поначалу он был не слишком рад меня видеть, означало бы сильно смягчить действительное положение дел. Стоило к нему приблизиться, он издавал злобный рык и клацал челюстями так, что я отлетал на безопасное расстояние, с трудом удерживаясь на ногах.

К счастью — для нас обоих, — чтобы завоевать его расположение, хватило нескольких упаковок сухих, как картон, галет из армейского рациона.

Один из наших молоденьких морпехов предложил назвать пса Наузадом в честь потрепанного и испещренного боевыми отметинами города, который мы защищали. Кличка подходила ему идеально. По правой стороне морды и по подбородку у него шли глубокие шрамы — свидетельства нелегкой жизни, которую он вел до сих пор.

В течение нескольких дней после этого я соорудил для него нечто вроде убежища, а еще через пару месяцев оно незаметно превратилось в собачий приют, где нашли пристанище пять взрослых псов и четырнадцать щенков.

Наузад на своей любимой подушке в лагере морпехов. Афганистан.

Наузад ухитрился каким-то образом сообщить своим четвероногим сородичам, как ему повезло: кормежка дважды в день, крыша над головой в суровую афганскую зиму. Первым явился все это проверить юркий песик, которого мы окрестили РПГ, — тощий, путающийся в собственных четырех лапах и бесконечно игривый. Он тут же принялся развлекать угрюмого Наузада. Следом появилась Джена, ласковая черно-подпалая дворняжка с ярко-желтыми глазами, которую мы обнаружили рядом с базой. Афганские полицейские привязали ее к деревянному столбу проволокой, вероятнее всего, с тем, чтобы случить ее с кем-то из самый ярых бродячих псов, рыскавших вокруг базы в вечных поисках, чем бы поживиться. План был примитивным и омерзительным: привязанная к столбу Джена должна была принести щенков. Самых крепких, когда подрастут, можно было бы выставлять на собачьи бои.

Мы слишком поздно пришли ей на помощь, и в морозную предновогоднюю ночь нам пришлось стать свидетелями того, как на свет появляются один за другим восемь щенков.

Пулю мы обнаружили также за стенами базы: она была изранена и пряталась неподалеку от нашего собачьего приюта. Антибиотики и прочие лекарства, которыми с нами поделились ребята нашего отряда, помогли ей быстро пойти на поправку.

После этого явилось еще одно чудо: через дырку, прокопанную под воротами базы, тощая, едва держащаяся на ногах собачонка принялась перетаскивать к нам своих новорожденных малышей. Мы не могли поверить собственным глазам. Дать имя отважной мамаше не составило труда, мы назвали ее Тали — сокращенно от «Талибан», — потому что кто еще, кроме талибов, стал бы устраивать у нас подкоп?

Во многих смыслах Наузад помог мне проще пережить Афганистан. Можно сказать, мы одинаково помогли друг другу. Я приходил к нему в вольер холодными ночами, сидел там, разговаривал с ним, и становилось полегче. Он дарил мне такие необходимые минуты покоя, был пилотом волшебного ковра-самолета, переносившего меня хотя бы ненадолго в привычную жизнь, домой — в тот мир, где можно было смотреть, как мои собаки Физз и Бимер резвятся на пляже, гоняются друг за другом, убегают от накатывающих волн, где, держась за руки, гуляли мы с Лизой. Тогда я и совершил роковую ошибку: убедил Наузад, что есть люди, которым можно верить… хотя не имел на это ни малейшего права. Если не забрать его с собой при отъезде, что за жизнь ожидала его потом? Короткая и полная страданий, вне всякого сомнения. И скорая смерть от холода и голода либо от ран, полученных на собачьих боях.

В то время, когда казалось, что весь мир вокруг сходит с ума и распадается на части, Наузад был единственной надежной психологической опорой, на которую я мог рассчитывать. Когда бы я ни появился у самодельного загона, в любое время дня и ночи — в зависимости от того, как выпадала смена дежурства, — он с равным восторгом вилял коротеньким обрубком хвоста, приветствуя меня. Он всегда радовался моему появлению, особенно в часы кормежки, когда я заносил в вольер миску с клецками, оставшимися с обеда в армейской столовой.

Для собаки, пережившей и побои, и бомбежки, и голод Наузад на удивление легко умел прощать: он никогда не осуждал меня, если я опаздывал или слишком спешил, чтобы уделить ему больше времени.

И сегодня он опять это доказал.

Фейерверки снаружи становились все интенсивнее, но поп-музыка, грохотавшая из радиоприемника, делала свое дело, заглушая основной шум разрывов. Было нечто странное, почти сюрреалистическое в том, как вспыхивало и гасло небо снаружи, заливая через дверной проем разноцветными отблесками собачий домик. У нас с Лизой, сидевших здесь вместе с Наузадом, было такое ощущение, будто мы оказались на краю сцены на нелегальном психоделическом рэйв-концерте.

— По сравнению с этим, в прошлом году у нас, вообще, затишье было! — проорал я, перекрикивая очередную порцию фейерверков и еще крепче прижимая к себе подрагивающего от страха Наузад. — Сколько это еще будет продолжаться, черт бы их побрал?

— Некоторым людям деньги девать некуда, — шутливо отозвалась Лиза.

В детстве я фейерверки любил, даже сам их пытался изготавливать. Осторожно разбирал на части покупные ракеты из местного магазинчика, рассыпал порознь цветной порох, придумывал собственные наполнители помощнее. Скажем прямо, не самая разумная идея, и пару раз я серьезно рисковал опалиться. А уж сейчас я к ним и подавно охладел: за такие деньги лучше выпить пива и прилично поесть в каком-нибудь пабе. Не говоря уже о том, что мою собачью стаю эти взрывы пугают до ужаса.

— Как там все остальные? — прокричал я Лизе, когда небо вновь взорвалось разноцветными ракетами.

— Физз с Бимером в полном порядке, им все равно, — донеслось до меня в ответ.

И неудивительно. Физз, наш ротвейлер, и Бимер, спаниель, которого мы взяли из собачьего приюта, жили с нами уже лет шесть. Внезапные громкие звуки их никогда не пугали, вероятно, не в последнюю очередь потому, что когда они только у нас появились, мы жили рядом с взлетно-посадочной полосой военно-воздушной базы в Йовилтоне. Так что оба пса довольно быстро приспособились к тому, что над головой то и дело взревывают реактивные самолеты «Харриер», а где-то неподалеку громыхает артиллерия. И мы, и они очень быстро перестали обращать на это внимание.

— А Тали как? — спросил я, ощутив внезапный укол вины за то, что совсем позабыл о второй своей собаке, найденной на краю света, в провинции Гильменд, и которая теперь также обитала с нами.

Вдвое мельче Наузада, Тали представляла собой белый пушистый комок бесконечной энергии. Она отлично приспосабливалась к любым новым обстоятельствам, и у меня не было никаких сомнений, что она способна пережить что угодно. Оказавшись в Великобритании, она показала себя куда более воспитанной, чем ее собрат-беженец. Я почти не сомневался, что как только за окнами стемнело, она тут же забежала в дом, и куда больше беспокоился, как будет чувствовать себя Наузад в своей темной будке, когда вокруг творится светопреставление. Однако теперь я заволновался и о ней тоже.

— Где она? — спросил я у Лизы, поднимаясь с холодного пола.

— Когда я уходила — сидела под журнальным столиком. Телевизор орал на полную громкость, там какая-то викторина шла, — ответила Лиза, выбираясь наружу, в промозглую ночь. — С ней все было в порядке, — добавила она, однако в голосе прозвучала неуверенность.

В то время Наузаду при обычных обстоятельствах вход в дом был запрещен. Но обстоятельства сегодня трудно было назвать обычными. Когда взорвалась очередная ракета, и он вновь принялся нервно подрагивать, я понял, что вынести это невозможно: не для того я спасал этого пса и тащил сюда через пол земного шара, в конце концов.

— Так, все, — сказал я как можно более властно. — Лиза, Наузад напуган до белых глаз. Я заведу его в дом, к Тали. Пусть хотя бы сидят и боятся вместе.

— Но он же там все обгадит, — попыталась возразить Лиза.

— Ну, пожалуйста, детка, — взмолился я. — Мы за ним будем следить. Во все глаза!

Лицо Лизы оставалось неумолимо.

— Это была твоя гениальная идея — тащить его сюда из Афганистана. — На этих словах она все же не выдержала и захихикала, слегка нетрезво. — Вот ты за ним во все глаза и следи.

•1•

Все меняется

Новый год наступил через восемь дней после того, как мы забрали Наузада и Тали из карантинного центра, где они провели полгода в изоляции, как положено для собак, прибывших в Великобританию из Афганистана.

Сказать, что это время стало насыщенным, было бы не сказать ничего. За каких-то восемь дней вся наша жизнь перевернулась вверх тормашками.

Перед этим мы медленно отсчитывали месяцы по календарю, хотя вычеркивать дни карандашом особой нужды не было: заветная дата и без того отпечаталась в памяти намертво. Когда Тот Самый День наконец наступил, не было никакого официального письма, никакого особого извещения — только звонок по телефону, что ветеринар окончательно дал добро. Так закончился карантин для наших четвероногих афганских друзей.

Несколько месяцев мы регулярно катались с западного побережья на окраину Лондона, где находился карантинный центр, но теперь этим бесконечным поездкам пришел конец, мы забирали Наузади и Тали насовсем. В центре не было никаких особых удобств, но персонал сделал все возможное, чтобы оба пса чувствовали себя там, как дома. Тем не менее досадно было, что мы никак не могли вывести их на длительную прогулку, чтобы надышаться свежим воздухом или размяться в парке, бегая за мячиком. Другое дело, что ни Наузад, ни Тали, скорее всего, не поняли бы, что с этим мячиком делать.

И главное, мне не терпелось как можно скорее оказаться дома — с ними, с Лизой и двумя другими нашими собаками. Я очень хотел, чтобы мы стали одной стаей. У нас были свои излюбленные маршруты по окрестностям, мы мечтали вывести их туда как можно скорее, а затем, как только будет свободное время, выехать на природу в Дартмур.

Когда до окончания карантина оставались считанные дни, и я, и Лиза начали изрядно волноваться. Мы оба отлично понимали, что, как только Афганская Парочка окажется на свободе, возврата к прежней жизни уже не будет. Как бы все ни сложилось, мы обязаны были преуспеть. Иначе — что? Не возвращать же их обратно!

Но тут, как обычно, свою ложечку дегтя добавила наша работа. В то время Лиза, как и я, служила в армии, в женской вспомогательной службе ВМС. Будучи оба людьми служивыми, мы отлично понимали, что перевод в другое место может случиться в любой момент. И — кто бы сомневался — ровно в тот момент, когда мы уже готовились забирать собак домой, сработал закон подлости.

Меня повысили. Через год после возвращения из Афганистана я прошел квалификацию. Вероятно, командующий состав оценил, как я управлялся со своим взводом в Гильменде, и характеристика, которой меня снабдил начальник базы, наконец убедила кого-то наверху, что после долгих семи лет сержантства я заслужил новые лычки. И вот меня произвели в старшие сержанты.

Но это означало, что теперь я должен жить ближе к месту службы, то есть к базе, расположенной на южном побережье Англии, близ Эксмута. Это означало переезд на добрых полсотни миль от того места, где мы обитали сейчас. Позитивная новость в дальней перспективе, но крайне неудобная при текущем раскладе. До сих пор мы считали, что высвобождение собак из карантина на 24 декабря станет для нас отличным рождественским подарком, но теперь все планы по обустройству их на новом месте пошли прахом.

Хотя никто больше таких подсчетов не вел, за двадцать лет службы в ВМС я пережил четырнадцать переездов. Мы с Лизой мечтали о том дне, когда у нас появится собственное жилье, но до этого было еще далеко. В свой новый дом в Девоне мы должны были вселиться 23 декабря, а значит, у нас оставалось ровно двадцать четыре часа не только на то, чтобы перевезти все пожитки, но и на подготовку к прибытию двух новых собак… и это помимо обустройства той парочки, которая уже у нас имелась. В общем, начался полнейший кавардак.

Наше новое жилье было довольно удобным, и что самое главное, за домом имелся немаленьких размеров сад. В хорошую погоду оттуда открывался вид на побережье, и если ветер дул с моря, он приносил солоновато-пряный йодистый запах. Решать, что и куда расставлять на новом месте был вынужден один человек. Конечно, не я. Лиза взяла на себя традиционные женские функции и занялась обстановкой, чтобы каждая комната приняла тот вид, который бы ее устроил, а я тем временем, стараясь не путаться у нее под ногами и пореже попадаться на глаза, занялся сооружением двух собачьих загонов, где четыре пса могли бы чувствовать себя достаточно комфортно в течение дня, пока хозяев нет дома. Для Наузада — пока он не научится вести себя в помещении, — конура должна была стать постоянным жильем и на ночь тоже. Было решено, что на время ему придется с этим смириться, тогда как для Тали мы приготовили удобную лежанку на кухне. Остальной дом для нее тоже был временно закрыт. Физз с Бимером, как самые цивилизованные, были допущены и на второй этаж тоже.

Полгода в карантине Тали и Наузад жили в разных загонах. Это было наше с Лизой решение, и тому было несколько причин. Для начала, никто не был уверен, как отнесется Наузад к постоянному соседу, а, во-вторых, не стоило забывать, что обе собаки не были кастрированы. Меньше всего нам хотелось нести ответственность за появление на свет нежеланных щенков, поэтому и здесь тоже надо было принимать окончательное решение. Как и со всем остальным, простой задачей это не стало, и кастрировать Наузада и Тали получилось только к концу их полугодового пребывания в центре, после того, как нам выдали специальное разрешение, по которому собак можно было оперировать, не дожидаясь окончания карантина.

Наузад и Тали вероятнее всего были частью одной бродячей стаи, пока вели свою нелегкую жизнь в Гильменде. Шесть месяцев вынужденной разлуки на них почти не сказались. Они снова стали вести себя, как закадычные друзья, стоило нам вывезти их из центра. Достаточно оказалось друг друга обнюхать — и все.

Мы с Лизой вздохнули с облегчением: ну что ж, одним поводом для беспокойства меньше.

Собачьи загоны были довольно дорогостоящими, мы заказали их в ноябре, специально для этого съездив на выставку. Больше всего они напоминали небольшие сарайчики, полностью изолированные от влажной земли и защищенные от дождя. Сбоку к каждому примыкал огороженный участок для выгула, по-тюремному зарешеченный, но с хорошим проветриванием. Оттуда собаки могли в свое удовольствие наблюдать за окружающим миром. Впрочем, поскольку мы жили в самом обычном доме, в самом обычном коттеджном поселке, самое увлекательное зрелище, которое могло ожидать наших псов, — это мусорщики, приезжавшие раз в неделю, и почтальон, заглядывавший по утрам. Ничего интересного.

Впрочем, довольно скоро выяснилось, что это еще не все. Соседский кот очень быстро обнаружил, что способен доводить Физз до остервенения. Кота я заметил еще в первый день. Игривое создание в изящной позе угнездилось на ограде, разделявшей наши два дома с видом «черта-с-два-ты-меня-достанешь» и наслаждалось жизнью, пока Физз лаяла и бесновалась внизу.

Разумеется, кот не пропустил и строительства собачьих загонов, которые я доводил до ума перед самым Рождеством. А на него, в свою очередь, зорко взирало наше собачье пополнение.

— На твоем месте, я бы постарался сюда не падать, — посоветовал я ему, сидя на крыше одного из загонов и поглядывая в сторону Наузада, привязанного к деревянному столбу и с интересом озиравшегося по сторонам. — Он даже жевать не станет — так проглотит.

У нас с Лизой не было времени беспокоиться о том, понравится ли Наузаду загон. Я, разумеется, исходил из того, что каким бы новое жилье ни получилось, оно покажется настоящим дворцом по сравнению с полуразрушенными афганскими лачугами, в которых пес ютился большую часть жизни.

К тому же, Наузад вел себя на удивление спокойно: из микроавтобуса, в котором мы доставили их с Тали из карантинного центра, он вышел с самым невозмутимым видом и прошел в калитку так, словно делал это каждый день.

Меня порадовало, что он не выказывал особой тревоги. Это означало, что он чувствует себя в безопасности. Кроме того, это также означало, что он не возражает против того, что я существенно упростил изначальную конструкцию собачьего жилища. Прямо сейчас, пока я заканчивал возиться с крышей загона, рядом с Наузадом валялся мешок, набитый шурупами и гвоздями, прилагавшимися к этой адской конструкции. Вероятнее всего, они были для чего-то нужны… но я решил, что мы обойдемся и так.

— Только Лизе не рассказывай, дружище, — попросил я, слезая с крыши собачьего домика и аккуратно приземляясь на лужайку. — Меньше знает — меньше расстраивается. — С этими словами я подобрал мешок крепежей, которые мне очень хотелось считать совершенно необязательными, и бросил его в мусорное ведро.

Наузад молча проводил меня взглядом. Я знал, что всегда могу на него рассчитывать: он не выдаст.

И как будто нам мало было хлопот с обустройством на новом месте. А ведь Наузаду и Тали предстояло еще как-то научиться уживаться с двумя другими нашими псами.

Первую собаку мы с Лизой завели в 2001 году, всего месяц спустя после свадьбы. В раннем детстве у меня был пес по кличке Шеп, но уже подростком я о нем мало что помнил. Зато у Лизы в семье собак держали постоянно, это была наследственная традиция, и я никоим образом не возражал.

Мы рассуждали о том, что неплохо было бы обзавестись собакой, еще до того, как поженились, но без конкретики. Мы не задумывались особо насчет породы и первую свою собаку купили у заводчицы в Манчестере. Оглядываясь назад уже опытным взглядом, могу сказать, что мы были наивны до предела и не потрудились выяснить десятой доли всего, что необходимо. В ту пору мы ровным счетом ничего не знали о щенячьих фермах и о тех ужасах, которые порою там творятся. Но наша ротвейлер Физз — или Собака Физз, как мы ее порой называли, — оказалась настоящим сокровищем. Нам повезло.

Конечно, с ней были свои сложности, в основном, из-за генетической склонности гоняться за белками… да, в общем, и любым другим зверьем. Так что каждая прогулка с Физз потенциально могла обернуться настоящим испытанием на прочность. Спускать ее с поводка было категорически запрещено.

О такой наследственной особенности заводчица сообщила нам с гордостью, когда мы приехали забирать щенка.

— Мамка ее страсть как любит гонять всяких этих… крысок древесных.

Мы нежно улыбнулись и пропустили ее слова мимо ушей.

— Глупости какие, зачем ей эти глупые белки, — проворковала Лиза, вглядываясь в нежно-шоколадные, невинные глаза нашего очаровательного щеночка.

Можно ли было ошибаться сильнее? Стоило ей повзрослеть достаточно для долгих прогулок, Физз тут же поспешила доказать, что яблочко от яблони, воистину, падает совсем рядом. Стоило ей унюхать белку за сотню шагов — и поминай как звали.

Подрастая, Физз взялась продемонстрировать нам, что ее интересы одними только белками не ограничиваются. Для охоты годилось любое животное, и если в местах нашего проживания имелись хоть какие-то домашние питомцы, нам стоило немыслимых усилий удержать ее на поводке и уволочь — нервную, возбужденную и упирающуюся — как можно дальше. Все это время, надо понимать, Физз пронзительно скулила, лаяла и завывала от досады, что ее не пускают охотиться и вожделенная добыча грозит ускользнуть. Истошные вопли привлекали внимание прохожих, которые очевидно подозревали нас в том, что мы волочем несчастное животное на изуверские пытки.

— Все в порядке, она вообще-то добрая! — кричал я людям, улыбаясь со всей искренностью, на какую был способен, и делая вид, что это вовсе не я напрягаю сейчас все мышцы, чтобы удержать Физз на поводке.

Но в остальном Физз была замечательной псиной, отлично ладила с людьми и обожала детишек. Пока Лиза служила на Йовильской базе, она часто брала собаку с собой в спортзал, и та с радостью приветствовала малышню на выходе из бассейна. Там она научилась сидеть смирно в ожидании, пока они переоденутся и прибегут ее обнимать. Лиза, конечно, на всякий случай наблюдала со стороны, но беспокоиться ей было не о чем, даже когда ребятня принималась дергать Физз за уши. Внимание она обожала.

Но как бы сильно Физз не любила человеческое общество, мы скоро поняли, что ей нужен четвероногий приятель. После того, как она у нас появилась, мы с Лизой стали оказывать посильную помощь независимому собачьему приюту в Сомерсете, который носил забавное название «Удачной посадки». Читая их ежемесячную рассылку, трудно было удержаться от улыбки и от слез одновременно.

До того я не особо задумывался о подобных вещах, но меня всегда поражало, насколько бесчеловечны могут быть люди по отношению к тем, кого называют своими лучшими друзьями. От некоторых историй, которые рассказывали сотрудники приюта, волосы на голове шевелились, и глаза наливались кровью.

Так что я без колебаний дал согласие, когда как-то вечером Лиза сказала, откладывая в сторону газету:

— Я думаю, нам стоит взять бездомного пса.

Лиза вдумчиво подошла к подбору подходящего приятеля для Физз. К сожалению, в «Удачной посадке» не было собаки, идеально подходящей для ротвейлера, зато нашелся бесприютный спрингер-спаниель, которого там называли Бимером или Бимом — они и сами толком не могли решить, как лучше, и все время путались. Его к ним привезли из государственного приюта.

Мы знали, насколько важно, чтобы две собаки поладили между собой с самого начала, так что Лиза взяла Физз на прогулку, чтобы они с Бимером для начала познакомились и подружились в специально оборудованном приютском вольере. К счастью, все прошло без сучка без задоринки, и вскоре они радостно принялись шалить и гоняться друг за другом без малейших признаков агрессии.

Нам пришлось пройти ряд формальностей, чтобы убедить приют в своих добрых намерениях. Проверяющий хотел быть уверен, что у нас дома Бимер будет вести активную жизнь и получать достаточно ухода и внимания. Он сразу успокоился, стоило Лизе объяснить, что мы оба с ней армейские инструкторы по физподготовке, так что с нами Бимер вполне мог рассчитывать на долгие активные прогулки.

Истории о том, как бездомные или брошенные собаки оказываются на приютском попечении, редко становятся достоянием широкой публики, так что о прошлом Бимера мы толком почти ничего не знали, но одна из сотрудниц центра прошептала Лизе на ухо, что его вроде бросили одного на лодке. Я так и не смог понять, почему они не рассказали нам все от и до; возможно, чтобы мы не обращались с Бимером как-то по-особому, а может, чтобы не вздумали в порыве гнева разыскивать прежнего владельца. Бимера выбирала Лиза. Я в то время был слишком занят на службе и не смог составить ей компанию в самую первую поездку. Но она наделала уйму фотографий, от которых я поневоле заулыбался, пока просматривал их на компьютере.

Игривая, очаровательная мордаха Бимера занимала весь экран.

Шерсть у него была всклокоченная и неухоженная, белая с редкими черными пятнами. Зато голова почти вся черная, если не считать единственной белой полоски от лба до кончика носа. Большие хлопающие уши заросли длинной шерстью и отчаянно нуждались в тримминге.

Но я согласился с Лизой, что это отличный пес, и больше мы никого искать не станем. Если Лизе он понравился и она готова была взять его домой, я последним стал бы возражать.

Когда пришла пора забирать Бимера из приюта, уже Лиза оказалась завалена работой по горло, и мы условились, что я сам съезжу за ним в Уэстон-на-Мэре. Пока я дожидался в приемной, чтобы нас наконец познакомили с новым псом, на меня со всех сторон сыпались вопросы с плакатов и информационных листков, развешанных на стенах:

«Вы не забыли чипировать свою собаку?»

«Ваша собака кастрирована?»

«Борьба с паразитами — делаете ли вы все необходимое?»

«Что делать, если пес натащил в дом блох?»

Держать собаку — это правда огромная ответственность. Одну собаку… а как насчет двух? Не знаю, что бы я делал, если бы в тот момент мне кто-нибудь сказал, что настанет день, и две собаки станут самой меньшей из моих проблем…

В дверях появилась молоденькая девушка с некрупным и очень застенчивым бело-черным спрингером на поводке. В зубах он крепко сжимал теннисный мяч и отчаянно вилял хвостом, как видно, решив, что его сейчас поведут на прогулку. В каком-то смысле он был прав, прогулка нам и впрямь предстояла долгая.

— А вот и он, — радостно заявила девчушка, и, к моему удивлению, без лишних церемоний вручила поводок.

— Ничего больше не нужно, — пояснила она, убедившись, что я крепко держу Бимера. — Когда ваша жена была тут в прошлый раз, она заполнила все бумаги.

Не знаю, почему я ожидал, что все окажется намного сложнее.

Стоило выйти на улицу, и Бимер радостно потрусил со мною рядом с самым беззаботным видом. В тот миг я этого еще не осознавал, но именно тогда во мне и зародился интерес к спасению бездомных собак. Тогда я даже вообразить не мог, к чему меня все это приведет.

Когда я впервые дал себе труд сесть и немного подумать, стало ясно, что я ни разу всерьез не размышлял над тем, насколько сложно будет управляться с четырьмя собаками. Как любила напоминать мне Лиза с раздражающей регулярностью, я откусил куда больше, чем мог прожевать, — особенно если вспомнить, что оба новых пса не были приучены жить в доме… хуже того, они до сих пор и на поводке-то не ходили. Вынужден признать, об этом я действительно не задумывался.

Всех четверых мы в первый раз свели в Уилтшире, на ферме Лизиного отца, где оставляли Физз и Бимера, пока ездили в лондонский карантинный центр за Наузадом и Тали. Конечно, мы тревожились, особенно насчет Наузада. Но были преисполнены надежды на благополучный исход, ведь две другие наши собаки отличались дружелюбным и открытым нравом.

Первая встреча заставила нас всех немало поволноваться, но, к нашему вящему облегчению, для Физз и Бимера она прошла почти незамеченной: они не обратили на Наузада и Тали почти никакого внимания.

Вообще, сколько они у нас жили, Физз и Бимер отличались поистинне необычайной способностью относиться с невозмутимым добродушием ко всем новшествам и переменам. Я очень надеялся, что двое новичков не выбьют их из колеи, — и не ошибся. Конечно, во избежание проблем мы всех четверых держали на поводке, однако никакое собачье побоище не случилось, все прошло на удивление гладко. Они поздоровались, как и положено, обнюхав друг дружку под хвостом.

Наблюдая за ними, я не мог отделаться от мысли как хорошо, что у людей при знакомстве принято довольствоваться старым добрым рукопожатием.

— Вот видишь, собачья карма в действии, — сказал я стоявшей рядом Лизе, железной хваткой удерживая поводок Наузада.

— Рано еще говорить, торопыга, — возразила она без особой уверенности.

Скепсис Лизы был более чем оправдан, особенно в том, что касалось Наузада. Она провела с ним куда меньше времени, чем я, а при первом знакомстве в карантинном центре он и вовсе попытался ее укусить. Лизу это, понятное дело, не напугало, и все же в ее случае жюри еще раздумывало над вынесением вердикта.

Все четыре собаки тихо и мирно пережили путешествие на машине от дома родителей Лизы до нашего нового жилища, и я подозреваю, что именно это обманчивое спокойствие в дороге внушило нам ложное чувство безопасности. Мы оба и думать забыли, что два новых члена нашей стаи являются продуктом совсем иного общества и образа жизни, чем нам привычно, однако возвращаться к реальности пришлось стремительно, поскольку Наузад решил не терять времени даром и пометить новое обиталище сразу по прибытии. В буквальном смысле слова.

Я разбирался с собаками во дворе, когда из дома донесся отчаянный вопль:

— Наузад, НЕЛЬЗЯ!

Три секунды спустя перепуганный Наузад выбежал через заднюю дверь. За ним вышагивала рассвирепевшая Лиза. Она указала ему на траву.

— И что ты таращишься? — сердито закричала она, заметив, что я стою и улыбаюсь во весь рот. — Иди и убери там все!

Зайдя на кухню, я сразу обнаружил, что натворил Наузад: всего-то поднял лапу на ножку стола и изверг из себя немаленькую желтую лужу.

Хотя на возведение собачьих загонов я потратил немало времени и сил, в душе я все же надеялся, что оба афганца в скором времени переберутся в дом. Наузад зарубил этот гениальный план на корню. Он метил все, что оказывалось поблизости, и останавливаться не собирался. Он делал так в Афганистане, потом в карантинном центре, а теперь и у нас. В отличие от меня, Лиза не питала никаких иллюзий на его счет.

Стоило предположить — очень осторожно, без точных сроков, — что, возможно, когда-нибудь в будущем Наузаду будет позволено жить с нами, ответом мне был взгляд, исполненный стальной и непреклонной решимости. Нет.

— Жить в доме он не будет, — отвечала мне Лиза.

— Как скажешь, дорогая, — смирялся я.

Лиза не собиралась уживаться с Наузадом в доме, пока он вел себя таким образом. Это, к сожалению, означало, что в наших собачьих загончиках будет как минимум один постоянный обитатель.

Но когда мы увидели, как сильно новогодние фейерверки напугали беднягу, даже Лиза сменила гнев на милость, и было решено, что спать Наузад отныне будет в кухне, а днем сидеть в вольере снаружи — до тех пор, пока мы не начнем ему доверять. Тогда можно будет подумать и о постоянном проживании в доме.

Скажем прямо, я сомневался, что это дело близкого будущего.

•2•

Шаг за шагом

Картинка в телевизоре была слишком прекрасной, чтобы я мог в это поверить. Американский кинолог и «переводчик с собачьего» Цезарь Миллан выгуливал свою многочисленную и превосходно воспитанную стаю без единого поводка и, как это выглядело со стороны, совершенно беззаботно. На своем ленивом, с растяжечкой калифорнийском английском с мексиканским акцентом он рассказывал, что любой владелец собаки может наслаждаться такими же отношениями со своими лучшими друзьями; что кто угодно может вот так же прогуливаться по округе, наслаждаясь жизнью, без всяких проблем.

Я расхохотался прямо в экран: «Да, конечно!» Мне страшно было даже представить, каким кровопролитием закончилась бы любая наша попытка устроить дома нечто подобное.

Мы начали выводить Наузада и Тали сразу после того, как они к нам приехали на Рождество. Первый раз это было на ближайшем пляже. Оба были на поводке, но им все же удалось насладиться свободой. Впрочем, куда больше их интересовали другие собаки, которых люди выгуливали поблизости.

Прогулки вокруг дома, по окрестным паркам и тропинка мало чем отличались. Нам по-прежнему приходилось иметь дело с другими людьми и, хуже того, с собаками. Начал я с обхода поселка, где мы жили, здесь можно было просто ходить по дорожкам туда-сюда. Место трудно было назвать оживленным, но и этого хватало с лихвой. Наузад рычал и пытался кидаться на все, что попадало в его поле зрения, любая собака в радиусе сотни шагов автоматически считалась врагом, и удержать его на поводке стоило мне немалых усилий. Отвлекать Наузада вкусняшками было бессмысленно, он попросту не обращал на них внимания. У него были совсем другие интересы.

Всякий раз, выводя его на прогулку, я не мог отделаться от мысли о том, что случится, если он все-таки вырвется на свободу. Стоило собаке без поводка приблизиться к нам, я видел, как шерсть поднималась дыбом у него на загривке. Он начинал рваться и тянуть вперед, всеми силами сопротивляясь моим попыткам увести его в противоположном направлении. К счастью, рано или поздно мое упорство брало верх, и он сдавался, но продолжал выворачивать голову в прежнюю сторону, даже уходя прочь, недобро косясь на собаку, случайно нарушившую его личное пространство. Это было неприятно как для меня, так и для других прохожих.

Со своей стороны, Тали интересовалась всем, что движется. Стоило в поле зрения появиться чему-то шевелящемуся, как ей срочно требовалось за этим погнаться и изловить — а потом слопать, если получится. Мы старательно сопротивлялись, но она готова была хватать все подряд, от листьев, носимых ветром, до целлофановых пакетов… и, конечно, других животных.

Ей очень, очень нравилось охотиться, и она отлично умела это делать. Несмотря на короткие лапы, она была быстрой, как газель, и очень ловкой. Поймать она могла практически что угодно. Очень скоро стало ясно, что угнаться за ней — задача не из легких. До сих пор я всегда гордился тем, что Физз не под силу меня вымотать, даже когда она пускается бегом. Мы вдвоем немало носились по всему Дартмуру, преследуемые по пятам радостно лающим Бимером.

— Но с тобой этот фокус не пройдет, да, Тали? Ты быстрее, — говорил я ей, когда она в очередной раз покушалась на какую-нибудь птичку, замеченную за добрых полмили. Так что обоим псам пришлось покупать добротные и крепкие ошейники с поводками, а также плотные шлейки. И даже это не давало стопроцентной гарантии контроля.

Тали уже не раз доказывала, что выскользнуть из любого ошейника для нее — это простая уличная магия; ей это удавалось секунды за две, без особых усилий. Из шлейки до сих пор выбраться не получалось, но в способностях этого четвероногого Гудини я не сомневался. Рано или поздно она справилась бы и с этой помехой. Но за нее я волновался все-таки меньше.

Другое дело Наузад. Случись ему вырваться на волю, это имело бы самые скверные последствия не только для собаки или человека, которые имели бы несчастье ему не понравиться, но также и для него самого — и для меня. Хватило бы пары секунд, чтобы разрушить все, чего мы с таким трудом достигли к этому моменту.

Посмотрев на обоих псов и на их природные наклонности, мы с самого начала приняли два простых практических решения.

Во-первых, для Наузада и Тали прогулки по тротуарам и пешеходным дорожкам исключались в качестве основных маршрутов, и поэтому, по крайней мере на первое время, пляж должен был стать для наших собак основным местом выгула.

Проблема с пляжем была в том, что местный городской совет допускал там прогулки с собаками только зимой. С наступлением лета прибрежную полосу прочно оккупировали строители песчаных замков. Но мы решили, что эта беда подождет: будем разбираться с ней, когда доживем.

Пляж был не самым удобным местом еще и потому, что туда надо было ехать на машине, пусть и недолго. Засовывать обоих псов в минивэн ради недолгой прогулки — вот уж точно, много шума из ничего. И все же оно того стоило… обычно.

Пляжные прогулки обожали как наши два старых пса, так и оба новых. Физз любила их по одной простой причине. Поскольку здесь не было ни белок, ни овец, для которых она могла бы представлять угрозу, мы разрешали ей бегать сколько душа пожелает. Стоило спустить ее с поводка, и она принималась носиться как оглашенная, гоняясь по мягкому песку за Бимером, гибкая и ловкая, как борзая. Рано или поздно ее отвлекала какая-нибудь проходящая мимо собака, и я едва успевал крикнуть владельцу: «Не бойтесь, она только поздороваться!», как Физз устремлялась в ту сторону. Но взволнованные хозяева все равно испуганно подхватывали питомцев на руки, уверенные, что сердитому ротвейлеру не терпится сожрать их драгоценного пуделя, хотя Физз не мечтала ни о чем другом, кроме как обнюхать незнакомого пса и попрыгать вокруг. Когда ей это позволяли, новый четвероногий друг обычно начинал носиться следом, стоило Физз унюхать еще что-нибудь интересное.

Сейчас такое поведение Физз играло нам очень на руку, ведь стая выросла до четырех псов, и поводок Тали я вынужден был препоручать Лизе. Мы вышагивали по песку бок о бок с нашими собаками-беженцами и временам окликали Физз с Бимером, которые нарезали круги поблизости. Здесь мы могли хоть немного позаниматься с обоими афганцами, не спуская их с поводка. Всякий раз, отправляясь на прогулку, мы битком набивали карманы лакомствами, чтобы вознаграждать обоих псов в тех редких случаях, когда они нас слушались.

— Ты уверен, что они понимают по-английски? — спросила однажды Лиза, когда Тали в десятый раз отказалась садиться, несмотря на наши настойчивые уговоры.

— Будем надеяться, — ответил я. — По-пуштунски мы с тобой не говорим.

Понятное дело, каждый день на пляж мы не ездили. Поэтому вторым практичным решением было то, что, если выгуливать собак мог только кто-то один из нас, выводить их следовало в два приема.

К этому решению мы пришли как-то вечером после особенно изматывающей прогулки, во время которой четверо псов довели нас почти до нервного срыва.

— Так дело не пойдет. — Я рухнул на диван без сил. — В одиночку никто из нас со всеми четверыми не справится.

Можно подумать, без меня Лиза до этого не додумалась.

— Ну блин, ты голова, — отозвалась она. — И кстати. Не забудь, что завести четырех собак — это была твоя идея.

— Все наладится, — ответил я самым своим уверенным тоном. — Рано или поздно мы их обучим. Просто надо чуть больше времени.

Вместо ответа Лиза лишь высоко вздернула брови.

Я хорошо понимал язык телодвижений Наузада и сразу понял, что что-то не так.

Его коротко обрезанные уши были прижаты к голове, обрубок хвоста поджат. Он чего-то испугался. Но чего?

— В чем дело, Наузи? — спросил я, присев рядом с ним и почесывая шерсть на хребте.

Мы с Лизой решили прогуляться с собаками по одной из любимых тропинок, которая в паре сотен ярдов от дома пересекала узкую проселочную дорогу. Таких тропинок тут было несколько, и нам они представлялись идеальными для собак. Они были достаточно уединенными, в отличие от других пешеходных дорожек. И летом и весной деревья, росшие вдоль них, тихонько колыхались на ветру, а длинные ветви нависали над головой, подобно пологу, прикрывая гуляющих от жаркого солнца.

Мы остановились у выхода на узкую тропинку, которая петляла про пролеску. Нависающие ветки были еще голыми, поскольку до весны оставалось добрых два месяца. Высокие голые деревья, росшие по обе стороны дорожки, образовывали что-то вроде стены.

Наузад затормозил и отчаянно принялся тянуть меня обратно. Ясно было, что он категорически не хочет идти по тропе.

Сперва я никак не мог взять в толк, что не так. Бимер, едва завидев знакомую тропинку, тут же натягивал поводок, поскольку точно знал, что здесь его спустят с привязи и дадут вволю побегать. Для Физз это была возможность обнюхать каждый куст и кочку, пока мы шли по тропинке, в надежде обнаружить там ничего не подозревающую белку.

Но Наузад об этом и слышать не хотел. Ему чем-то отчаянно не нравилась эта дорожка. Стоило пройти пару шагов, он замедлил шаг, а потом неожиданно кинулся обратно, едва не вывихнув мне плечевой сустав, когда дернул меня назад.

— Ну все, Наузад, хватит, — повторил я, снова пытаясь увлечь его на узкую тропинку. Но нет, он и слышать об этом не желал. — В чем дело, приятель? Что ты там увидел? — Я опустился рядом с ним на корточки.

Тали стояла рядом неподвижно. Она тоже смотрела вперед с опаской, хотя и не настолько испуганно, как Наузад. И только в этот момент до меня дошло.

Я вспомнил путаницу узких улочек, огороженных глинобитными стенами — привычное зрелище для их родного города. Вспомнил как пробирался по ним, когда мы с парнями патрулировали окрестности. Вспомнил как там было неуютно, как ощущалась сдавленность, как ты вечно гадал, что ждет тебя за ближайшим углом.

Все эти картинки промелькнули у меня в голове, и я понял, что в этот момент Наузад тоже перенесся в совсем другие края.

— Что, приятель, и тебе вспомнился Афганистан?

Пока я сидел с ним рядом на корточках и негромко разговаривал, чтобы успокоить, я подумал об одной вещи, которая до сих пор мне в голову не приходила. Я бывал в нескольких городках и деревушках провинции Гильменд, и там везде были бродячие собаки. Но эти дворняги всегда собирались на открытых пространствах, на площадях или на перекрестках. Я ни разу их не видел в окруженных глинобитными стенами переулках. Они как будто чуяли, что собакам там не место, ведь в любой момент мы или талибы могли открыть стрельбу без всякого предупреждения.

Я не мог быть в этом полностью уверен, но подозревал, что Наузаду хотя бы раз довелось оказаться на такой улочке, когда там начался настоящий ад, и теперь он боялся ступить на тропинку из опасения, что нечто похожее повторится. Он очевидно искал пути отхода с дорожки и косился то вправо, то влево в надежде отыскать боковое ответвление. Но здесь такого не было. Нам пришлось бы дойти до конца, повернуть обратно и проделать весь этот путь заново.

— Все в порядке, приятель, нам все равно нужно больше гулять, — заверил я его, когда мы развернулись и пошли домой кружным путем.

— С этими двоими все непросто, — пожаловался я Лизе, когда она встретила нас на углу.

И это был не единственный пример того, насколько афганские собаки отличались от наших англичан. Мы заметили также, что Физз и Бимер в предвкушении прогулки принимались весело скакать по саду, а вот афганцы стояли неподвижно у калитки, пока на них надевали ошейники. Они не сходили с места, пока мы не открывали ворота и не выводили их на дорожку. Их совершенно не радовала перспектива прогулки. Кажется, для них это была просто часть ежедневной рутины, к которой они как-то пытались приспособиться.

Для афганской бродячей собаки вся жизнь — это постоянные поиски пропитания и борьба с природой за выживание. Веселиться и радоваться там нечему, я редко видел, чтобы местные собаки играли друг с другом. Мы очень надеялись, что с нами они научатся получать от жизни удовольствие и хоть немного оттают. По крайней мере, задумка была именно такова.

Выводить собак на прогулку вдвоем превратилось для нас с Лизой в свидание: ничего лучшего в те дни мы себе позволить не могли. После переезда ей каждый день приходилось тратить по полтора часа на дорогу до работы. Странным образом это включало в себя не только машину, но и паром. То же самое затем ожидало ее в конце дня. Она вынуждена была уходить из дома рано утром. По ее словам, паромщику не раз и не два приходилось стучать ей в стекло машины, чтобы разбудить, когда пора было съезжать на берег на другой стороне.

Когда вечером она возвращалась домой, я уже дожидался ее с собаками. Она заходила, бросала сумку, протягивала руку и получала два поводка, которые я держал наготове, чтобы мы могли выйти на прогулку вместе и вернуться сорок минут спустя и покормить нашу стаю.

Обычно я брал поводок Наузада в правую руку, а Тали в левую, тогда как Лиза выгуливала Физз и Бимера. Самый полезный совет, который мы получили во время таких прогулок, был о том, чтобы выгуливать Наузада на специальном поводке «Халти», который надевался вместо намордника. Так его было намного проще вести куда надо, и он не причинял себе боли, когда слишком резко дергал поводок, что случалось нередко. Кроме того, по счастью, теперь мы могли обходиться без пластикового намордника, который был нашим неизбежным спутником первое время.

«Халти», конечно, не решил всех проблем. Он по-прежнему стремился подраться с каждой встречной собакой, с которой он был незнаком. Я мог лишь гадать, почему при первой встречи он не сделал ни малейшей попытки напасть на Физз и Бимера. Возможно, потому что от них пахло мною, или от меня — ими, и Наузад успел привыкнуть к этому запаху, пока я посещал его в карантине; возможно, идея стаи и правда сработала, и Наузад воспринял меня как вожака. Я не знал наверняка. Но был искренне благодарен судьбе, что первое знакомство прошло без осложнений. А теперь стало проще отвлекать его от попыток подраться. Мелочь, конечно, но я был рад и этому.

•3•

Рыба, вытащенная из воды

Не проснувшись толком, я босиком выскочил из спальни и спустился по лестнице.

Стоило выйти в коридор, и я ощутил под пяткой что-то большое, теплое и мягкое. Что это такое, ясно стало сразу.

— ЛИ-И-И-ИЗА! — завопил я так, чтобы она услышала.

Она тут же выскочила из спальни и устремилась вниз, очевидно ожидая увидеть какую-нибудь катастрофу.

— В чем дело, черт возьми? — спросила она.

Но стоило ей увидеть, как я стою на одной ноге, поджимая вторую, как будто я пытался исполнять какой-то странный танец аборигенов, выражение тревоги на ее лице сменилось широкой улыбкой.

— У меня собачье дерьмо между пальцами, — сообщил я. — И это ни черта не смешно.

Тали неплохо приспособилась к жизни в четырех стенах и очевидно усвоила, что можно и чего нельзя делать в доме. Она оказалась довольно чистоплотной дамочкой, и все же иногда — как я только что обнаружил, — оставляла под утро небольшие сюрпризики.

После того как я привел себя в порядок и вымыл пол, я обнаружил ее на диване в гостиной. Она лежала свернувшись калачиком, с таким видом, словно в ее жизни не было ни тревог, ни печалей. Чистая правда, кстати сказать.

Однако Лизу это отнюдь не умилило. Она не раз и не два ругала Бимера и Физз, убеждая их, что темно-зеленый диван — это наша собственность, а вовсе не их. В первые дни, когда мы только завели Физз, нереко случалось, что мы забывали запереть дверь в гостиную и заставали по возвращению трогательно спящего ротвейлера, уложившего лобастую голову на подлокотник с таким видом, словно она собиралась смотреть по телевизору воскресное шоу. Разумеется, мягкая ткань была вся в слюнях.

— Ой, неловко получилось, — было написано на виноватой заспанной черно-подпалой морде. Она виляла своими коротким хвостом, как бешеная, когда Лиза наклонялась, чтобы ее отчитать.

— И что ты тут делаешь, а, красотка? — возмущалась Лиза и отправляла Физз на собачью лежанку, которых по дому было разложено в изобилии. Но эти матрасики, очевидно, не соответствовали высоким стандартам нашего ротвейлера.

Мы знали, что заставить обоих афганцев уважать свое окружение будет очень непростой задачей. Приучить к порядку в доме двух бывших бродячих псов, которые до сих пор вели совершенно дикое существование в одном из самых суровых уголков планеты, не обещало быть легким делом. В глубине души я вообще сомневался, что это возможно.

Еще больше осложняло дело то, как их избаловали в карантине девочки, которые работали в питомнике, особенно Ребекка и Викки — обеим было лет по двадцать с небольшим, они обожали собак и свою работу. Они так сочувствовали нашим афганским беженцам, что старались всячески скрасить их полугодичное пребывание взаперти. В частности, они притащили по креслу каждому из псов, чтобы те могли там возлежать, как короли, и наблюдать за окружающим миром.

Как бы сильно нам ни хотелось, чтобы они вели себя, как подобает хорошо воспитанным западным собакам, мы понимали, что надо быть реалистами и не требовать от них слишком многого. Порой было слишком просто забыть, что они родом из совсем другого мира, в котором не существует ничего из того, что мы считаем неотъемлемыми признаками современной жизни.

Хотя Лиза вела себя так, словно Тали постоянно ее раздражала, я знал, что на самом деле Тали — несмотря на все свои повадки и мелкие шалости, — уже стала собакой Лизы. Почти с самого начала я не раз и не два заставал ее нянчившейся с этим маленьким отродьем кошмара. Тали полюбила сидеть рядом с Лизой (всегда в странной позе, с торчащей вверх задней лапой) в ожидании ласки и внимания, которые неизбежно выпадали на ее долю. И по совершенно непонятной мне причине Лиза начала называть Тали Забинтованным медведем. Понятия не имею почему.

Привычка Тали вздергивать заднюю лапу лишь подчеркивала тот факт, что мы ничего не знали о прошлом обеих собак.

Кое-что из того, что с ними приключилось, я знал. Но до того? До момента, пока я их не подобрал — как они жили? В скольких собачьих боях Наузаду пришлось принимать участие? Сколько пометов принесла Тали?

Думать об этом было невыносимо.

Все, что я знал о Наузаде, — это то, что его, скорее всего, отобрали и выращивали специально для собачьих боев. Пока я служил в Афганистане, я видел и других собак, которых специально для этой цели воспитывали. Обращались с ними просто чудовищно. Им всем самым грубым образом обрезали хвосты и уши, чтобы во время схватки противнику не за что было ухватиться зубами. Я видел бойцовых псов, которых привязывали к стене за шею тонкой, режущей, как лезвие, проволокой. Это было все равно, что побывать на другой планете. Совершенно чужая, чуждая нам культура.

Однако, помимо этого, я не знал ничего. По моим прикидкам, ему было лет пять или шесть, но я не мог сказать наверняка. С тем же успехом, могло быть девять или десять. Однако это все еще был очень красивый, гордый пес. Шерсть почти по всему телу у него была пегая, если не считать серо-белого пятна на морде и пучков белой шерсти, торчавших из коротко обрезанных ушей. У него были на удивление темные глаза и проницательный взгляд. Он как будто видел тебя насквозь, особенно когда чего-то пугался или настораживался. Я знал, что у нас уйдет немало времени на то, чтобы познакомиться с ним, как следует, изучить все его повадки и характер.

Первое, чему мы научились, это определять, в каком он настроении. Проще всего было наблюдать за его купированным хвостом. Если хвост стоял торчком и он им вилял, это означало, что он радуется. Просто торчащий хвост без виляния означал, что он чем-то недоволен, и следует быть поосторожнее. Когда он пугался, то прижимал хвост к заднице.

Больше всего меня беспокоило, когда он был напуган, потому что, как мне кажется, я понимал, что это означает. Хотя временами он выглядел очень злобным животным, в глубине души Наузад очень боялся и не понимал, что с ним происходит. Почти все, с чем он сейчас сталкивался, вызывало у него такую реакцию.

В этом смысле он мало чем отличался от большинства собак в Великобритании. У нас здесь тоже полно собак, которых владельцы попросту не понимают. Зачастую это заканчивается усыплением лишь потому, что собака выглядит агрессивной. При этом она даже ни на кого не нападает. И в девяноста девяти процентов случаев всему виной влияние людей. Проблемы берутся именно отсюда, у собак даже нет возможности что-либо изменить.

Честное слово, лучше бы мы к пешеходам на улице предъявляли столь же жесткие требования, как к собакам.

В частности, я понимал, почему Наузад опасается других псов. Он вырос в особых обстоятельствах и получил специфическое воспитание. И поскольку я какое-то время прожил в этой среде, мне было понятно, насколько ему теперь сложно. В прежней жизни он либо дрался с другими собаками на боях, либо воевал за еду. В любом случае все они были для него врагами. И его тактика была простая: сперва нападать, а потом уже разбираться.

Я знал, на что Наузад способен на самом деле, и верил, что он может привыкнуть к нормальной жизни. Но я не сомневался, что путь к этому будет длинным и извилистым. Всю свою взрослую жизнь этот пес провел вдали от цивилизации, он понятия не имел, что такое жить в доме, где тебя любят. Но я не сомневался, что рано или поздно мы к этому придем.

Перед нами стояла неподъемная задача: каким-то образом отменить все эти годы, заставить наших афганских собак забыть прежние привычки. Попытка приспособить их к западной жизни могла бы обернуться сущим кошмаром, но, по крайней мере, этот кошмар заставлял меня быть активным. Все остальное в нашей жизни, кажется, упиралось в бюрократию и бумажную волокиту.

Чтобы скоординировать работу по сбору денег для доставки Наузада и Тали в Великобританию, мы с Лизой год назад, сами того почти не заметив, создали благотворительный фонд «Собаки Наузада».

Все началось, пока я служил в провинции Гильменд. Моя мама устроила публикацию в местной газете, которая написала о том, какое нелегкое будущее ожидает Наузада и Тали, если им не помочь. И внезапно я начал получать письма и чеки от людей со всей страны, которые хотели помочь двум афганским бродячим псам обрести уютный, любящий дом. Джену взяла себе основательница афганского собачьего приюта, с которой Лизе повезло познакомиться по Интернету. Центр этот был создан при содействии международной благотворительной организации «Мэйхью» и решительной американки по имени Пэм в 2003 году. Джена (которая, как мы выяснили, получила кличку Мокка) теперь наслаждалась жизнью на Восточном побережье Соединенных Штатов.

Но на этом хэппи-энды и закончились. Я усадил пятерых взрослых псов в безопасное, как мне казалось, такси, в тот самый момент, когда наш отряд уже готовился к отбытию из Афганистана. Мне так никто и не объяснил, что произошло, но до места назначения из пяти псов добрались только трое. Я до сих пор не знаю, что случилось с Пулей и РПГ. Возможно, они сбежали через приоткрытую дверь, когда машина остановилась? Неизвестно. И это навсегда останется так. Я стараюсь об этом не думать. Мне слишком больно.

Но к тому времени, как я вернулся в Великобританию, поддержка для Наузада и Тали росла, как снежный ком. Чеки поступали все чаще, и суммы там были довольно внушительные. Послание, которым они сопровождались, всегда было одним и тем же: «Пожалуйста, сделайте еще что-нибудь для афганских собак».

Мы с Лизой были согласны в одном: мы хотим привнести немного добра в этот мир, и поэтому мы создали свою благотворительную организацию. Даже если бы нам удалось всего одной собаке подыскать любящий дом, для нас это было бы движением в верном направлении.

Долгосрочный и более осмысленный план включал в себя заботу о животных в Афганистане, и мы собирались начать этим заниматься, если удастся собрать достаточно денег.

Поскольку мы с Лизой оба были старшими армейскими инструкторами по физической подготовке, нечего и говорить, что мы понятия не имели, как управлять благотворительным фондом. Мы почему-то решили, что с бумажной работой справится и ребенок. Наивные! Мы также предполагали, что наша задумка никогда не разрастется по-настоящему, поскольку это мало кому будет интересно.

Как же можно было так заблуждаться?

История о том, как мы привезли наших собак в Великобританию, внезапно разлетелась по всей стране. О нас сделали сюжет на ВВС и написали в воскресном выпуске газеты «Дейли мэйл». Мы всегда знали, что англичане любят собак, но это застало нас совершенно врасплох. Мы внезапно стали единственным источником информации о бродячих псах в Афганистане и о том, какое беспросветное будущее их ждет. А для солдат, которые за время службы там успели подружиться с бродячей собакой, мы стали единственным лучиком надежды.

Подкупом и лестью мы уговорили нескольких друзей войти в наш благотворительный фонд на правах попечителей, но они тоже работали целыми днями, и нам не хотелось загружать их всей этой бесконечной бумажной волокитой. Медленно, но верно благотворительность стала отнимать у нас все свободное время.

Почта стала событием. Какое-то время я развлекался тем, что кричал «Берегись!», когда волок в дом очередной мешок благотворительных писем и выгружал их на стол перед Лизой. И чем шире разлеталась история Наузада и Тали, тем объемнее становились эти мешки.

Вскоре нам стало ясно, что никаких инструкций по тому, как вести благотворительную деятельность, не существует, так что временами нам казалось, мы идем по минному полю, состоящему их бумаг. Помимо прочего, нужно было постоянно обновлять веб-сайт, писать и отправлять благодарственные письма, вести базу данных по пожертвованиям, дела с банком и главное, планировать спасение собак, по поводу которых к нам обратились. Эта круговерть не прекращалась ни на минуту, но нам это нравилось. В нашу жизнь вошло нечто новое, и мы видели, что приносим пользу там, где большинство людей считали, что помочь нельзя ничем.

Впрочем, мне, как обычно, немного надо было, чтобы вспомнить, зачем я этим занимаюсь. Мое альпинистское снаряжение было свалено в углу, поверх кипы газетных вырезок. Со своего места я мог разглядеть заголовок верхней статьи. Она была посвящена Наузаду и его прибытию в Великобританию.

Я щелкнул по папке с фотографиями у себя на компьютере и нашел снимок щенков Тали в металлическом ящике, который мы приспособили, чтобы перевезти их в «Афганский приют для животных». На экране появилась мордочка щенка, тыкающегося в железную сетку. В то время мы думали, что потеря двух взрослых псов это худшее, что могло случиться. Увы, но словно чтобы доказать, насколько Афганистан может быть опасен с самых разных сторон, центр пострадал от внезапно вспыхнувшей эпидемии парвовируса.

Пока я не получил сообщение с описанием происшедшего, я даже не слышал о такой болезни. Но она оказалась крайне неприятной: погибли все щенки, кроме одного. Из всего помета Тали уцелел один тощий малыш, которого мы решили назвать Гильмендом.

Я пощелкал мышкой в поисках самых свежих фотографий. На одной из них был испуганный жилистый молодой пес, который по-прежнему находился в афганском приюте. Это и был Гильменд, и благодаря нашей благотворительности, которая получала все более широкий отклик, я знал, что скоро он попадет «домой» — если, конечно, карантинный центр, где ему предстояло провести шесть месяцев, можно было назвать домом. Это должно было произойти в январе 2008 года. История щенка тронула сердца множества людей, которые нас поддерживали. Мне кажется, для них он стал чем-то вроде последнего фрагмента истории афганской стаи. Благодаря щедрым пожертвованиям, мы наконец собрали достаточную сумму, чтобы оплатить перевозку пса в Великобританию и полгода карантина.

Порой я смотрел на Тали, и чувство вины за то, что я не сумел сберечь всех ее щенков, затопляло меня, как талая вода весной. Но теперь, по крайней мере, я знал, что хоть одному из них мы обеспечим счастливую жизнь.

Тем временем моя обычная работа начала становиться все более изматывающей. От обычной службы морпехов она отличалась очень сильно — и не сказать, чтобы в лучшую сторону.

Чисто внешне недавнее повышение по службе было благим делом. Но на самом деле оказалось, что к повышению прилагался письменный стол — и вот это меня уже не порадовало. Привыкая к новой должности, я поразился, насколько сильно меня утомляет это бесконечное сидение на месте.

Сразу после возвращения из Афганистана я служил инструктором по физподготовке в десантном подразделении. Там я целый день активно двигался. Я либо по нескольку часов проводил на тренировках с парнями, либо выводил группу на болота. И мне это нравилось. Приоритетом номер один для меня было проводить как можно меньше времени за письменным столом, однако новая жизнь обернулась чем-то прямо противоположным.

Причем когда я говорю, что у меня была сидячая работа — насчет стола оставалось лишь догадываться, поскольку он был вечно завален горой бумаг и папок. Так было, когда я за него только сел, и лучше не становилось.

Парень, который передавал мне дела, высказался просто:

— Старший сержант Фартинг, ваша работа — организовывать отпускные поездки для примерно семи тысяч морпехов и прикрепленных к ним десантно-диверсионных подразделений, предпочтительно где-то за рубежом, в жарких регионах, чтобы они могли сбросить стресс после службы в Ираке и Афганистане.

Проинструктировав меня так быстро, как это только было возможно, мой предшественник торопливо собрал вещи и скрылся. Мне показалось, он был странно рад покинуть свое прежнее рабочее место.

«Ладно, нет проблем», — подумал я. Организовывать поездки для парней мне приходилось и на прошлой работе. Я знал, насколько им это необходимо, чтобы преодолеть травматический опыт полугода службы на передовой. Сейчас все обещало быть примерно так же, только помасштабнее и с большим бюджетом.

Так мне казалось, по крайней мере. Но вскоре я осознал свою ошибку.

— Да, кстати. Забыл сказать. На все про все у вас будет всего сорок тысяч фунтов, — прокричал, оборачиваясь, мой предшественник, уже в дверях.

Мой старый учитель математики, который никогда не питал особых иллюзий на мой счет, сейчас испытал бы чувство законной гордости при виде того, как быстро я произвел все необходимые подсчеты и убедился, что этого просто не может быть. Я все же взял калькулятор и проверил. Но нет, на экране высветились все те же цифры: на каждого морпеха я мог потратить воистину королевскую сумму — 5 фунтов и семьдесят один пенс.

— И как мне это сделать, черт возьми? — прокричал я в пустоту коридора.

Ответом мне была оглушительная тишина. Предшественник испарился.

Некоторое время почесав в затылке и побившись лбом об стол, заваленный бумагами, я вынужден был признать, что крепко влип.

Вскоре мне предстояло познать и прочие правила офисной жизни. Например, я уже знал, что стоит закончить одно дело, как тут же звонит телефон, и на тебя обрушивается другое, которое должно быть готово ко вчерашнему дню. При этом новая задача непременно требовала новых затрат, и все планы по расходованию и без того скудных сумм шли прахом окончательно.

Ничуть не меньше изматывала и вся офисная политика. С одной стороны, моей задачей вроде как было избавлять коллег от стресса; с другой, мой собственный уровень стресса при этом повышался катастрофически.

Все годы службы я считал, что наша цель — это победа над врагом, кем бы он ни был. Но здесь врага не было, по крайней мере, в обычном понимании слова. За считанные часы мне передали дела и усадили за стол. То, что мы делали в Афганистане, было для меня естественным, но в кабинете я ощущал себя, как рыба, вытащенная на берег, и начинал понимать, что чувствует Наузад — вырванный из зоны комфорта и лишенный всего, что было ему привычно и знакомо в прошлом. Наузад был привычен переносить тяготы и командовать стаей. В какой-то мере, я тоже. Мы мало чем отличались друг от друга в этом смысле. Но теперь он волшебным образом стал частью стаи, еда бралась дважды в день из ниоткуда. Я понимал, насколько все это ввергает его в растерянность. Возможно, он жил ожиданием, что прошлое вот-вот вернется.

И как бы я ни пытался сохранять терпение, бесконечно объяснять безликим офицерам на другом конце провода, почему мне нужно больше денег, чтобы отправлять ребят понырять с аквалангом, — это было настоящее испытание для нервов. Мне кажется, это испытание я проваливал раз за разом.

Сколько бы я ни приводил доказательств, что экстремальные приключения помогают исцелять травмы психики и стресс, я не получал никакого ответа. Вскоре мне стало ясно, что любой вышестоящий офицер заинтересован лишь в том, чтобы сохранять свой собственный бюджет и не раскачивать лодку. Не раз и не два мне говорили не высовываться и сидеть тихо. Один из офицеров заявил, не особенно стесняясь в выражениях, что мое жалованье недостаточно высоко, чтобы я позволял себе открывать рот.

Вскоре коллеги начали замечать, что я постоянно раздражен.

— С талибами в Афганистане было проще, — проворчал я себе под нос как-то утром, швыряя трубку на рычаг после разговора со старшим по званию, в котором он говорил, а я в основном молчал. Снисходительным тоном он меня проинформировал, что ни от каких посттравматических синдромов никто в наших войсках не страдает.

Я точно знал, что этого типа и близко не было в Гильменде. Он понятия не имел, что там происходит.

— Нервишки шалят, — окликнул меня знакомый голос из-за большого монитора на другом конце кабинета.

— Да пойми ты, Энди, я устал иметь дело с идиотами, — отозвался я, не скрывая злости.

С Энди, уоррент-офицером королевской морской пехоты, мы были знакомы, еще когда вместе служили на базе в Кенте в чине капралов. Вместе с гражданским коллегой по имени Кевин он теперь отвечал за «Спортивную ассоциацию королевской морской пехоты» и работал в том же офисе, что и я.

Энди сидел тут дольше моего, и потому здесь все было обустроено на его вкус. Самым примечательным в кабинете был громадный аквариум. Насколько я знал, это жена Энди заставила его перетащить сюда эту махину, поскольку иначе рыбы грозили заполонить весь дом.

Скажем честно, я мог ее понять. Аквариум был таким огромным, что там поместился бы даже я. Понятия не имею, где Энди держал его в доме. Но, странным образом, здесь он смотрелся неплохо.

Стайки разноцветных экзотических рыб, которых заселил туда Энди, синхронно плавали по аквариуму то в одну сторону, то в другую, как будто ими командовал старший сержант на военном смотре. Я обнаружил, что смотреть на рыбок меня успокаивает, это было прекрасное лекарство от стресса.

Хочу сказать, что я смотрел на них очень часто, в попытках понять, как же все так случилось, что я оказался погребен под горами бумаг. Я не для того шел в морпехи, чтобы оказаться на привязи у письменного стола.

И мало того, что меня раздражала офисная политика и я не получал никакой поддержки от руководства. Помимо этого, как я обнаружил, эта работа могла создать проблемы нам с Лизой.

Как-то вечером я вернулся домой с чуть более позитивным настроем, чем обычно: мы поболтали с парнями, съездившими в отпуск, который мне удалось организовать для них во Флориде. Им там понравилось.

— Посмотрел фотографии ребят со скайдайвинга, — сообщил я Лизе, заходя в дом. Она как раз пылесосила и наводила в доме порядок, поскольку сама пришла с работы за пять минут до меня.

— И как? — спросила она, не прерываясь. Одной рукой она ловко приподняла журнальный столик, другой продолжила орудовать пылесосом.

— Круто. — Я помахал руками в попытке изобразить свободное падение. — Жаль, я с ними не поехал. Там такие фотки с девочками у бассейна…

В доме внезапно наступила тишина. Гудение пылесоса прекратилось по суровому мановению пальца Лизы.

«О, черт», — подумал я.

Не выпуская пылесос из рук, Лиза с угрожающим видом повернулась ко мне.

— Да я про скайдайвинг, милая, исключительно про скайдайвинг. — Я постарался выдавить из себя максимум искренности.

Лиза продолжала всматриваться мне в душу глазами глубоко оскорбленной женщины.

— Я бы на вечеринки не ходил! — Я судорожно пытался дать задний ход, но все попытки были тщетны. Лиза по-прежнему смотрела на меня молча, и во взгляде ее читалось: «Ответ опять неверный».

Я осторожно попятился к выходу из комнаты и на пороге едва не споткнулся об Тали.

— Я бы их только кремом от солнца мазал! — успел я выкрикнуть, увертываясь от диванной подушки, пролетевшей в миллиметре от уха, ударившейся об стену кухни и свалившейся в раковину.

— Я чай заварю! — С этими словами я укрылся на кухне, а за спиной у меня вновь взвыл пылесос.

Однако больше всего меня угнетало то, что с этой офисной загрузкой у меня почти не было времени заниматься собаками.

Наш новый дом располагался не слишком далеко от базы, так что в обед я успевал на всей скорости заскочить и выгулять их, но в остальном они были предоставлены самим себе на протяжении всего дня. Как ни странно, Наузада и Тали это вполне устраивало, они отлично чувствовали себя во дворе и не мерзли: видимо, сказывалась афганская кровь. Иногда мне казалось, их даже раздражает то, что своим появлением я нарушаю их сиесту.

А вот по поводу Физз и Бимера я чувствовал себя виноватым, у меня было на них куда меньше времени. Раньше они носились вокруг меня, как сумасшедшие, всякий раз, когда мы куда-то выбирались, но теперь им оставались только утренние и вечерние прогулки. Впервые за всю свою военную карьеру мне не разрешалось брать их с собой на службу.

Все это лишь усиливало ощущение того, насколько сильно изменилась наша жизнь.

•4•

Круглосуточно и без выходных

Солнце осторожно пыталось пробиваться сквозь тучи на востоке, но все его потуги были тщетны. На заднем дворе у нас все замерзло напрочь, как нередко бывает в начале февраля. Трава была покрыта коркой инея, и когда я открыл дверь, морозный воздух устремился в дом.

Впрочем, сказал я себе, у всего на свете есть позитивная сторона: в такой холод подбирать с земли застывшие, поблескивающие собачьи какашки будет куда проще, чем обычно. Любой владелец четырех собак меня поймет: собирать тут обычно приходилось немало.

Собирание собачьего дерьма для меня превратилось в некую разновидность искусства. Я стал экспертом по тому, как проще его собирать и что с ним делать дальше. К примеру, я заметил, что в последнее время самые обычные пакеты, в которые мы собирали продукты в супермаркете, стали делать с большим количеством дырок. Не раз и не два за последнее время, когда я пользовался этими пакетами, чтобы собрать отходы собачьей жизнедеятельности, в итоге у меня оказывались перепачканными все руки.

— Вот гады, — пробормотал я, с отвращением созерцая свою измазанную пятерню.

Я также много нового узнал обо всех прочих физических отправлениях у собак. Но и здесь без проблем не обходилось.

В то утро, как это было у нас заведено, я вернулся к собакам, нетерпеливо дожидавшимся на кухне, чтобы их выпустили гулять. К счастью, Наузад также был среди них, поскольку вот уже месяц мы разрешали ему оставаться в доме. У нас ушло немало сил, но его все же удалось приучить справлять нужду снаружи.

Однако дом в западном стиле по-прежнему таил в себе много нового и неожиданного для Наузада. К примеру, когда погода не позволяла сушить белье на улице, нам приходилось расставлять пластиковые сушилки, которые крепились к батарее. Пару дней назад я спустился поутру на первый этаж и обнаружил Наузада, мирно спящим на горе Лизиного нижнего белья, которое он аккуратно стащил себе на лежанку.

— Ну, ты даешь, приятель, — сказал я, когда он поднял голову и посмотрел на меня заспанными глазами. Он вздрогнул, когда я ловко вытянул стринги у него из-под передней лапы. — Надеюсь, я не привез из Афганистана пса-трансвестита? — Я огорченно осмотрел то, что осталось от трусиков. — Да, дружок, у тебя будут бо-ольшие проблемы, когда спустится миссис Ф.

Я с улыбкой почесал ему голову, одновременно выуживая из-под него остальные пять украденных предметов туалета. Все они были изрядно пожеваны.

Эта история научила нас не оставлять ничего из того, что нам дорого, в зоне досягаемости Наузада. Но, по крайней мере, мне уже не надо было часами, стоя на четвереньках, отмывать диван с того бока, где он на него помочился.

И вот сейчас я распахнул дверь и закричал:

— Всем гулять!

Бимер и Физз никогда не боялись холода и вылетели наружу пулей, едва не оттоптав мне все ноги. Физз, как обычно, с лаем принялась гонять Бимера по двору, наслаждаясь сухим и холодным утром.

Наузад и Тали вели себя совершенно иначе. Они неохотно выползли с уютных лежанок и провели на улице не больше пяти секунд, прежде чем устремиться обратно, в тепло гостиной.

— И так каждый раз, — вздохнул я.

И действительно, каждое утро история повторялась. Собаки, привыкшие выживать суровой афганской зимой, слишком ценили домашний комфорт. Выводить их на улицу поутру, чтобы они сделали все свои дела, было сущим кошмаром. Сдается мне, если бы им дали такую возможность, они бы до полудня не трогались с места.

Но я уступать не собирался. Меньше всего мне хотелось, чтобы они растолстели. Особенно это касалось Наузада: без регулярной физической активности он бы стремительно набрал вес, поэтому я тщательно следил за тем, чтобы он не переедал и побольше двигался. Он слегка хромал на правую заднюю лапу — видимо, это были последствия травмы, — и я не хотел, чтобы к старости у него возникли лишние проблемы со здоровьем из-за плохой физической формы.

Я выразил свои мысли простым способом.

— А ну оба вернулись сюда, ЖИВО! — заорал я голосом, заставлявшим тридцать с лишним морпехов выполнять мои распоряжения вприпрыжку. Поскольку ответа я не получил, мне стало ясно, что без очередной борьбы тут не обойтись. Я взглянул на часы. Если не потороплюсь, опоздаю на службу.

Драка за то, чтобы вытолкать их наружу, была только началом среднестатистических утренних конфликтов. Покончив с ней, мне еще оставлось выгулять всех четверых и наконец (но не в последнюю очередь), выдержать битву, в которую превращалась кормежка.

Честно, это был еще тот геморрой. Как ни взгляни, ситуация тут не отличалась в лучшую сторону от ситуации в Афганистане, когда мне ежедневно приходилось бороться за поддержание порядка во время кормления своей стаи диких собак.

Те времена всплывали в моей памяти неоднократно. Проблемы начались уже тогда, когда у меня было всего две собаки, Наузад и маленький веселый РПГ. Я наивно полагал, что смогу просто кормить эту парочку из двух мисок из нержавейки, «позаимствованных» мною у афганской полиции. Мол, я просто наполню миски, поставлю их перед собаками и пойду себе по своим текущим делам, а потом снова вернусь приглядеть за псами. Да, как же.

Я все еще вспоминаю тот беспредел, что возник при первой же кормежке.

Наузад уплетал свою порцию так, словно это была его первая настоящая еда в его жизни. Впрочем, возможно, так оно и было. РПГ же, поедая остатки своего рациона, размеренно пыхтел и чавкал над миской. Преисполненный уверенности в том, что оба будут в порядке, я повернулся к ним спиной и, как оказалось, очень жестоко ошибся.

Успешно опустошив свою миску, Наузад немедленно начал поиски дополнительной пищи. Он прыгнул на все еще занятого едой РПГ, решив прогнать его и доесть его порцию вместо него. Возможно, так он обычно и поступал в своем мире. Выживает самый жестокий — таково было ежедневное правило. Только упершись Наузаду в грудь ногой, обутой в армейский ботинок, я остановил его свирепую атаку на тощего и испуганного РПГ.

С той поры, когда наступало время кормежки, мне приходилось следить за ними с зоркостью ястреба. Каждый раз мне приходилось напоминать Наузаду, что после того, как он съест свою порцию, ему полагается сесть и терпеливо дождаться, пока РПГ не доест. Единственная уступка с моей стороны состояла в том, что я в конце позволял этой паре полизать уже и без того совершенно дочиста вылизанные миски друг друга. Просто так, на случай, если что-то осталось. Так вот, с тех пор Наузад не особо изменился.

Он всегда хотел есть первым. Я с охотой позволял ему это, и, к счастью, остальные собаки тоже были не против. Тали более терпеливо, чем Наузад, ожидала своей порции, а Физз и Бимер и так были в курсе того, что их так или иначе покормят. Они приучились терпеливо ждать, пока новосельцы закончат есть.

К несчастью, у Наузада сохранялись замашки Оливера Твиста. Как только он дочиста вылизывал свою миску, он сразу же начинал посматривать вокруг с намерением урвать остатки еды из остальных трех. Так что мы с Лизой с самого начала тратили время, сидя с ним рядом, надзирая за его поведением и пытаясь выдрессировать его в течение двухразовой ежедневной кормежки.

Точно так же было и этим утром. Я начал с того, что заставил Наузада сесть и ждать, пока я поставлю перед ним миску. Он, как всегда, нагнулся над ней прежде, чем она коснулась пола, заставив меня убрать ее. Иногда, после многочисленных фальшстартов, мне приходилось поначалу отпускать его из небольшого захвата, сделанного затем, чтобы мой мэссидж стал для него доходчивее. После этого он немедленно погружался в миску со своим любимым сухим кормом из риса и курицы. Я не знаю, почему он так его полюбил. Однажды вечером, после пары бутылок пива я попытался понять это влечение и потерпел неудачу.

Моя работа во время кормления Наузада сводилась к тому, чтобы держать его под контролем и помешать ему попытаться заполучить еще еды после того, как он доест.

— Наузад, фу! — повторял я, пока остальные жадно поглощали свой завтрак.

— Наузад, сидеть! — говорил я бессчетное количество раз, прежде чем этот афганский кошмар неохотно возвращался в сидячее положение. — Жди, голодающий бедолага.

Когда все они заканчивали, начиналась игра с перестановками, где все четыре собаки лихорадочно пытались вылизать все миски в поисках последней оставшейся крошки, прежде чем музыка окончится и миски унесут прочь.

Как всегда, все это отнимало время — драгоценное время. Но за промелькнувшие недели я начал замечать некоторые маленькие изменения к лучшему. Наузад постепенно воспринял, чего от него добивались, и мне уже не приходилось столь часто брать его в захват.

С учетом времени, сегодняшние утренние фокусы не отличались в лучшую сторону. Вся эта возня с тем, чтобы отправить их пописать, выгулять и покормить, заняла больше часа. Часа, который я не мог позволить себе потерять. Я определенно опаздывал на службу. После семи месяцев, прошедших с момента его создания, фонд, не ограничившись тем, что он отбирал у нас большинство свободного времени, постепенно начал захватывать дом.

Маленькая запасная спальня пала первой и превратилась в штаб нашего фонда. Мы установили здесь компьютер и заполнили ее папками и печатными документами, которые мы теперь пекли как блины. Но когда поток бумаг поглотил комнату, он начал переливаться в остальные части дома.

Только когда к нам однажды зашел на побывку Мэлли, один из моих сослуживцев, до нас внезапно дошло, что фонду удалось путем бескровного переворота захватить полный контроль над нашим домом. Коробки для документов, заполненные постерами и рекламными плакатами фонда, ныне занимали всю главную гостевую комнату. Где-то в ней была кровать, но когда мы с Лизой приступили к подготовке комнаты для гостя, то затруднились с определением ее точного местоположения.

— Это чертовски глупо, — промолвила Лиза, когда мы оба уставились на то, что выглядело как склад канцелярских принадлежностей. — Это гостевая комната, где нет места для гостя.

— Мэлли не против спать на полу, — возразил я, и это было правдой. Мэлли — лучший из моих людей и, конечно же, морпех. — И потом, перед сном мы, возможно, будем пьяны вдребодан, — любезно добавил я. Мэлли нравилось красное вино.

— Да я не о Мэлли беспокоюсь, — сказала Лиза, покачав головой. Я думаю, она все еще помнила его лучшую речь, произнесенную им в качестве шафера.

— Я имею в виду, — продолжала она, сделав паузу затем, чтобы оглядеть комнату, — куда подевался наш дом?

Она была права.

Наконец, фонд заявил права на последнюю свободную комнату в доме. Однако, глядя на Тали, смотревшую на меня сквозь брусья лестничной калитки (мы установили ее затем, чтобы собаки не бегали наверх), я припомнил, зачем мы снимали дом.

Наша первоочередная цель состояла в помощи тем солдатам, которые оказались в той же ситуации, что и я в свое время; тем, кто нашел собаку, хочет взять ее с собой в Соединенное Королевство (или, точнее говоря, тем, кого нашла собака, и как это часто бывает, привязалась к ним). И всякий раз, получая сообщения с просьбой о помощи от солдат, мне в самом деле было все равно, в каком государстве находится их дом. Но даже потратив остаток жизни на то, чтобы перевезти тысячи афганских собак в Соединенное Королевство, я никогда бы не решил основную проблему. Мы стремились продвигать защиту животных в стране, где до сих пор ничего подобного не было. Следующим шагом мы предполагали запустить там программу стерилизации, хотя, пожалуй, я сейчас забегаю немного вперед.

И вообще, кому какое дело, что дом теперь превратился в склад фонда? Не так уж много людей приходит к нам в гости, размышлял я. Мы же собак держим.

Экран расплывался и терял четкость перед моими глазами, когда я сел перед компьютером и уставился в свой «ящик», доверху заполненный имейлами за те девять или около того часов, прошедших с той поры, как я этим утром уехал на службу.

Хорошие новости среди писем не содержали ничего особо важного. Дурных новостей по-прежнему было много в пришедших имейлах, на них требовалось ответить, а я снова упоролся к концу изнурительного дня в офисе.

«Я попросту трачу весь день на службе за служебным компьютером», сказал я себе, вычищая «ящик» от спама и помечая сообщения, на которые нужно было ответить. Похоже, что моя жизнь превратилась в сплошную работу, круглосуточную и без выходных.

Конечно же, мне некого было винить в этом. Это был мой выбор — создать благотворительный фонд. Мне просто хотелось, чтобы для административных нужд у нас нашелся помощник.

Меня также стала утомлять реакция некоторых людей, сообщаемая через письма или проскальзывавшая в разговорах на службе. Когда я рассказывал им, чем мы занимаемся, люди реагировали по-разному. Большинство из них выказывали энтузиазм и поддержку. Однако, находились и те, кто сомневался в моем душевном здравии. «Ты что, псих? — вопрошали они. — Ну какая защита животных в Афганистане?»

Другие были настроены еще критичнее. «Что насчет тамошних детей? — таков был их обычный комментарий. — Как вы можете тратить на собак и ничего не делать для детей?»

Обычно я стоял и пялился, размышляя о том, что удар по морде был бы для них наилучшей формой ответа. К счастью, здравый смысл всегда превозмогал, и я терпеливо объяснял, что не могу вот так запросто ходить по узким афганским улочкам, подбирать покрытых грязью голодающих маленьких мальчиков и девочек, как какая-нибудь рок-звезда во время персональной кампании в защиту чего-то-там, и говорить: «Давай, малыш, поехали со мной домой в Великобританию». Я действовал в реальном мире. И мир этот суров и преисполнен нелегких решений.

Некоторые люди не принимали этот аргумент, и тогда я просто спрашивал их, что они делают для Афганистана. Они как-то затруднялись с ответом.

В Афганистане я воевал. Другие, такие как я, все еще продолжают воевать против «Талибана», защищая афганских детей и делая для них все, что могут. Если позволить талибам вернуться обратно к власти, то у афганских детей не будет ничего: ни образования, ни защиты, ни музыки, ничего. У них вообще не будет свободы. Черт, да всем мужчинам с определенного возраста придется отращивать бороды. Даже «американская прическа» будет запрещена (что бы под этой самой «американской прической» ни подразумевалось). Всякого, кого уличат в ношении этой особенной прически, утащат на встречу с цирюльником из шариатской гвардии, а потом сдерут с него штраф в виде платы за стрижку.

Женщинам придется не слаще: их запрут по домам рожать детей, а если и позволят рискнуть выйти на улицу, то только наглухо закутанными с головы до пят. Даже если гость мужского пола будет приглашен домой, ему ни за что не позволят находиться с проживающей там женщиной в одной комнате. Жизнь женщины при талибах — сплошные изоляция и подчинение.

А еще правительством талибов были отмерены разные жестокие наказания. Порка, побивание камнями, отсечение конечностей и повешение — обычные вещи, происходившие, пока они были при власти.

Большинство юных афганцев приучили ненавидеть неверных с Запада со страстью, которую лишь немногие из тех, кто не бывал в Афганистане, способны себе представить.

Но сила приходит со знанием; дайте мужчинам и женщинам Афганистана голос и шанс на будущее, и талибам придется туго.

Но все это находится вне пределов возможностей нашего фонда. Мы не можем сделать этого. Однако меня утешает тот факт, что через фонд мы пытаемся сделать что-нибудь хорошее. Претворяя в жизнь защиту животных через соответствующий контроль над популяцией бездомных собак, мы могли бы помочь Афганистану избавиться от одной из самых смертельных болезней, поражающей как собак, так и людей — бешенства, и может быть, всего лишь может быть, остановить рождение собак для жизни в мире голода и жестокой преждевременной смерти.

Мы также надеялись на то, что если нам удастся обучить самым основным правилам защиты животных жителей удаленных деревень и ферм, то это, в свою очередь, позволит им лучше ухаживать за их козами и мулами, которые являются источником жизни для всех удаленных сообществ.

Но объяснять все это какому-то случайному человеку, который считает, что мы можем просто ходить по Афганистану, подбирать детей и делать их жизнь лучше, довольно утомительно. Я не намерен читать лекции бездельникам в униформе, сующим нос в чужие дела и не делающим никакого ценного вклада ни во что, кроме собственного благополучия.

Опять же, меня радует то, что мы пытаемся сделать. В этом есть что-то, чем можно гордиться.

— Э-э, Пен, тут нужна небольшая помощь, — донесся тревожный голос из гостиной.

Я проигнорировал его и закончил откупоривать две бутылки пива на кухне.

— Вы что, до сих пор не подружились? — спросил я пару секунд спустя, когда вернулся в гостиную и узрел знакомую картину.

Кэви, приятель из гражданских, с которым я часто плавал на каноэ, стоял, нервно прислонившись спиной к стене, тогда как Наузад неподвижно сидел и неотрывно глядел на него.

— Просто не обращай на него внимания, он тебя не укусит, — сказал я, протягивая Кэви открытую бутылку.

— Он все еще смотрит, — сказал Кэви, потянувшись за пивом и не сводя глаз с Наузада.

— Я не тебе говорю, а собаке, — хмыкнул я, поглаживая Наузада по загривку свободной рукой.

Я знал, что беспокоиться не о чем, и потому наслаждался ситуацией. В настоящий момент Наузад не был способен сделать что-нибудь ужасное, даже если бы захотел. В своем бежевом наморднике, надежно застегнутом на голове, он выглядел как собачья версия Ганнибала Лектера.

Несмотря на это, я видел, что Кэви не особо доволен сложившейся ситуацией, так что я поспешил на помощь:

— Наузад, он твой друг. Пожалуйста, позволь ему сесть, дружище. Я понимаю, что он смешно пахнет.

— Хо-хо-хо, — нервно рассмеялся Кэви, глядя, как Наузад трусит прочь. Затем он отлип от стены и сделал самый изрядный глоток пива, на какой был способен.

Подобное поведение было не в новинку. Вообще-то, я мог бы поспорить на миллион долларов, что это обязательно случится, уже в тот самый момент, когда Кэви позвонил нам и сказал, что прибыл в округу и ему надо где-то остановиться на ночь.

Кэви — реально классный товарищ. Я встретился с ним впервые десять лет тому, на курсах гребли в Национальном центре активного отдыха в Уэльсе, и случилось это после экстремального дня, прошедшего в гребле по извилистым рекам, в баре, где мы с ним, пару бутылок пива спустя, разговорились. Только мы вдвоем подпирали пустую барную стойку, так что выбор собутыльников был ограничен: несолидные типы, составлявшие на курсе большинство, рано спеклись и отправились по койкам. (Озираясь назад, скажу, что это, возможно, было лучшим решением, так как мы с Кэви на следующее утро проснулись с гудящими головами, но к счастью и как всегда, опохмелка стала для нас лекарством).

Кэви имел такое же чувство юмора, как и большинство морпехов, а еще он был ловким малым, которого хорошо иметь под рукой во время падения вниз головой в пенящуюся реку, что случалось со мной исключительно часто, при моих-то навыках гребли.

А еще долговязый Кэви превосходил меня по возрасту, что, как я всегда отмечал, бывало весьма заметно, когда мы становились бок о бок. Мы крепко дружили, несмотря на его принадлежность к штатскому племени; в один прекрасный день я рассудил, что будет благоразумно расширить круг моих друзей и включить в него кое-кого из тех, кто не торчит целыми днями в кустах в камуфляжной форме.

В годы своего становления Кэви работал машинистом, и меня совершенно потрясло, когда я узнал об этом. Не могу сказать, насколько колоссально меня изумила мысль о том, что я бывал пассажиром в его поезде, не говоря уж о том, чтобы представить, как я сижу в поезде, способном развивать скорость до ста двадцати миль в час, и знаю, что он находится у руля.

Кэви приезжал к нам и раньше, уже после появления афганских собак, и было весьма очевидно, что Наузаду он не нравится. Именно поэтому я перестраховался на этот раз и надел на пса намордник: мне не хотелось рисковать. Конечно же, намордник не пришелся Наузаду по нраву, но у него не было выбора. Разве только в том случае, если бы мы все пожелали рискнуть, и все закончилось бы в местном травмопункте.

Мы пытались разрядить ситуацию, представив их обоих друг другу вне дома, но это не помогло. Каждый раз разыгрывался один и тот же сценарий: Кэви входил в дом и Наузад немедленно пытался напасть на него. Справедливости ради стоит сказать, что Наузад не проявлял бешенной, ревущей агрессии; скорее, это выглядело как сердитое ворчание, сопровождающееся выпадом и щелканьем зубами. Я не был уверен, однако, что это щелканье — просто щелканье… хотя, может, Наузад просто хотел таким образом размять челюсти.

Также я не был уверен, что это не меня он пытается съесть.

Кэви был постоянной частью нашей жизни, так что мы пытались всеми средствами решить возникшую проблему. Придумывая их, мы оказались весьма изобретательны. Мы попытались случайно «наткнуться» на Кэви за углом во время прогулки, но это не сработало. Мы попробовали сделать так, чтобы Кэви появился у черного входа, весь нагруженный пахучими собачьими лакомствами, но это тоже не сработало. Затем мы пропробовали впускать его через парадную дверь, просто на случай, если это изменит ситуацию к лучшему, но и это не сработало. Наконец, мы тайком провели Кэви в дом — типа, он уже станет частью обстановки, когда Наузад вернется с прогулки. Но нет, это тоже ни к чему нас не привело — все выглядело так, как если бы Наузад был способен учуять его в тот момент, когда мы сворачивали на углу улицы, ведущей к нашему дому.

Вместо этого мы натаскали Кэви не обращать внимания на Наузада в течение примерно получаса, пока мы пробовали беседовать. Он изо всех сил прикидывался, что вокруг нет никакого сердитого пса, готового кинуться на него из угла комнаты, но это не доставляло ему особого удовольствия.

В порядке альтернативного способа, я однажды гладил Наузада и играл с ним, одновременно пытаясь разговаривать с Кэви, стоящим на другом конце сада. Но результат оказался тот же. Тот факт, что Наузад попросту хотел съесть Кэви, открылся нам во всей своей неизбежности.

— Наузад, оставь его. Ты понятия не имеешь, где он был, — только и смог сказать я.

Утешало то, что Кэви не переживал по этому поводу. Он полностью сознавал, через что Наузаду пришлось пройти, и был бы более чем рад помочь нашим стараниям приспособить Наузада к общественной жизни. Мы даже стали рассматривать это как своеобразный маркер. Если Наузад примет присутствие Кэви в доме, значит, наша цель достигнута. Именно поэтому мне было досадно из-за сегодняшнего случая. Несмотря на то, что Кэви делал все, о чем мы его попросили, чтобы подружиться с нашим афганским мигрантом, он по-прежнему оставался для Наузада персоной нон-грата.

Единственными посторонними людьми, которых Наузад воспринимал более-менее спокойно, были мои тесть с тещей. По какой-то причине эта тупая псина и ухом не вела в их присутствии. Никакой необходимости ни в привязи, ни в наморднике не было. Похоже, его нисколечко не заботило то, что они находятся в доме. Брайан и Марлен могли даже потрепать его по холке, а Наузад спокойно сидел и впитывал их внимание. Чудной он пес, этот Наузад.

Мы понятия не имели, что у него с Кэви не так.

Сейчас, пока я держал Наузада за ошейник, Кэви проделывал путь к дивану.

— Послушай, дружище, сколько раз это еще будет повторяться? — шептал я Наузаду на ухо. — Он классный парень, так что оставь его в покое.

Кэви уселся на диван, и на него сразу же навалились гурьбой Физз, Бимер и Тали, каждый из которых желал внимания.

Я отпустил Наузада, но тот только развернулся на месте в поисках своего заклятого врага. Он немедленно вычислил, куда делся Кэви, и кинулся туда, готовый кинуться на него снова.

— Я сдаюсь, — произнес я, плюхаясь на диван рядом с Кэви, отставившим пиво на кофейный столик и гладившим обеими руками сразу троих собак.

Наузад не попытался укусить Кэви, но придвинулся к нему вплотную и через пластиковый намордник стал обнюхивать его джинсы.

— Ты что, опять вступил в дерьмо? — спросил я Кэви, пока Наузад придирчиво обнюхивал сверху донизу его правую ногу.

•5•

Фубар

Мои ноги реально приросли к полу, пока я сидел на софе с ноутбуком на коленях. Наузад, свернувшись на моих ступнях, помогал им в этом. Куда бы я ни шел в доме, Наузад всюду совался следом, он словно бы пританцовывал на задних лапах, пока стоял, и затем рысил за мной. Как только я останавливался или садился хоть на тридцать секунд, он мягко опускался на пол около моих ног и сворачивался вокруг них калачиком.

Несколько раз я пытался упредить это, попросив его оставаться на месте: «Наузад, я просто иду заварить чай. Останься здесь, я вернусь через три минуты». Но стоило мне встать, как мой верный друг, издав легкий стон, поднимался и топал за мной. «Наузи!» — говорил я ему, качая головой в надежде, что это его остановит. Но это не срабатывало. Он пристал ко мне, словно клей, словно мысль о том, что он снова расстанется со мной, была для него слишком тяжелой.

На секунду я задумался о нашей первой встрече там, в Гильменде. Я вспомнил, как я был удивлен и тронут теплотой, которую этот казавшийся свирепым зверь однажды выказал мне после того, как между нами установилась доверительная связь. Именно поэтому письмо, пришедшее мне на имейл, сразу же привлекло мое внимание. В теме письма было сказано прямо: «Афганской собаке требуется помощь».

Я немедленно открыл письмо и начал проматывать долгий и подробный текст сообщения.

Надо сказать, оно не было таким уж прямолинейным. Насколько я смог понять, оно пришло от некой голландки по имени Натали, как-то связанной с румынской организацией, занимающейся спасением собак. Сначала я не понял, при чем тут Афганистан. Но затем прочел, что она пишет от имени голландца-морпеха, забравшего себе афганскую беспризорную собаку и отчаявшегося найти ей дом в Нидерландах. Он столкнулся с той же проблемой, что и я в свое время: отсутствием помощи со стороны армии, и он был не в курсе насчет того, что такие центры спасения существуют.

— Похоже, у нас есть работенка, — сказал я, глянув на Наузада.

Я не смог удержаться от смеха, когда прочел имя собаки. Ее звали Фубар. «Ручаюсь, Натали не имеет понятия, что оно означает», — сказал я самому себе. Но я-то знал.

Ребенком я увлекался всем, что имело отношение к войне во Вьетнаме — полагаю, по глупости и малолетству. Картина боевого вертолета над дремучими джунглями каким-то непонятным образом будоражила мое воображение.

Значение аббревиатуры «ФУБАР» (англ. FUBAR) я почерпнул со страниц «Ястреба», большой книги о том конфликте, где излагалась история пилота-вертолетчика, служившего во Вьетнаме. Эта аббревиатура означала, что все и было-то плохо, а стало еще хуже. Впрочем, на войне так оно часто и происходит.

— Фубар, — сказал я вслух Наузаду у моих ног. — Как они могли назвать собаку таким именем?

Я продолжал смеяться еще несколько минут после того, как приступил к операции по ее спасению.

Мне понадобилось списаться с несколькими адресатами, чтобы собрать воедино историю Фубар, и я скоро обнаружил, почему ее спасению придается так много ее значения. На одной из присланных мне фотографий, около противоминных убежищ в голландском военном лагере красовалась веселая копна белой (по большей части) пушистой шерсти с задранным вверх хвостом.

Вне всяких сомнений, она смотрелась великолепно. Почти совершенно белая, с двумя похожими на полумаску черными полосами, тянущимися от глаз к ушам, она напоминала мне завернутого в плащ супергероя-крестоносца из марвеловских комиксов.

Поразительно, что, будучи в шаге от смерти, она была спасена Крисом — голландским морпехом, с которым я таки в результате списался. Крис входил в состав отделения голландских морпехов, состоявшего из шести человек. Отделение располагалось на разведбазе севернее от Таринкота в провинции Урузган, что в центральном Афганистане. Они инструктировали сорок человек, составлявших недавно сформированное подразделение Афганской Национальной Армии (англ. Afghan National Army) — те были жесткими парнями, готовыми к действиям всегда, когда у АНА (англ. ANA; сокр. от англ. Afghan National Army) для этого появлялся какой-либо повод.

Однажды отряд с разведбазы выполнял миссию, связанную с поиском и зачисткой в особо лесистой местности, известной как «зеленка». Задание было простым: разыскивать талибские СВУ (самодельные взрывные устройства) и деактивировать их.

В течение моей службы я получил опыт, связанный с минами и СВУ, разбросанными средь афганского ландшафта, так что мне было легко представить операцию, описываемую Крисом. Он писал о низком рычании моторов, единственном слышимом звуке, в то время как все сосредоточенно прощупывают взглядом каждый дюйм дороги впереди и по бокам, в тихом страхе перед тем, что может скрывать в себе эта пустошь.

Я помню это чувство.

Из-за езды на «Лендровере» с открытым верхом посреди афганской зимы, он и его сослуживцы были одеты в тяжелую зимнюю форму, служившую для защиты от резких зимних ветров.

Примерно в километре от кромки «зеленки», где операция вступала в особо серьезную фазу, Крис с сослуживцами с ужасом увидели, как «бушмастер» впереди едва не раздавил маленький, не больше сдувшегося футбольного мяча, белесый комок, свернувшийся прямо у края ухабистой дороги, по которой они ехали.

Днище бронетранспортеров «бушмастер» специально защищено от взрыва противопехотной мины или СВУ. Его усиленные шины способны раздавить какой-нибудь предмет, а парни внутри этого даже не почувствуют.

Однако Крис и капрал, управлявший «Лендровером», немедленно распознали, чем был предмет у дороги.

— Это щенок! — вскрикнул водитель. — Очень маленький и очень замерзший щенок!

Крис и капрал обменялись взглядами. Они знали, что каждый из них в тот момент подумал: «Может, остановимся?»

Но они следовали внутри большой колонны. Ничто в мире не могло остановить важную военную операцию из-за щенка.

Поскольку поблизости не было ни одного гуала (так в Афганистане называют большие сельские фермы), единственным возможным объяснением было то, что щенок был брошен своей матерью.

— Возможно, его мама сбежала, заслышав приближение колонны, — предположил капрал, пока Крис за какие-то доли секунды принимал решение.

Шансы щенка выжить при текущей низкой температуре были весьма низкими. Фактически, прикинул Крис, вообще нулевыми.

Он приказал водителю сбросить скорость, когда они поравнялись со щенком, лежащим посреди снега и грязи на краю дороги, всего лишь в дюйме от следа шин проехавшего мимо «бушмастера».

Он спрыгнул со своего места у пулемета и, как только его армейские ботинки коснулись обледеневшей земли, быстро сгреб маленький комочек покрытого инеем меха и заскочил обратно в медленно катящуюся машину.

Крис сразу увидел, что щенок выглядит плохо. Он сильно дрожал, один из его крошечных глаз был, похоже, поражен какой-то инфекцией. Из багажного отделения сзади Крис достал американскую армейскую плащ-палатку. Он бережно завернул в нее щенка, словно в одеяло, и положил сверток около своих ног, где, к счастью для щенка, находился единственный в «Лендровере» работающий обогреватель.

К счастью, путешествие к месту проведения операции прошло без приключений, но Крису пришлось прикидывать, как ему быть дальше. Что ему, к черту, делать со щенком недельного возраста, пока они заняты операцией по зачистке «зелени»?!

Ответ пришел с тяжелыми самоходными минометами, направляющимися на позиции на склоне, чтобы обеспечить прикрытие, пока отряд АНА и команда Криса будут продираться через целевую местность.

Когда они доехали до минометных позиций, Крис передал сверток со щенком удивленному командиру батареи, прибавив наказ держать «малыша» в тепле.

Он сделал это очень вовремя. Примерно через минуту отряд АНА и голландские морпехи подверглись нападению со стороны талибов. Если бы щенок оставался у Криса, ему пришлось бы бросить его и повести своих парней в бой, и второго шанса выжить для брошенного щенка не представилось бы.

Но Фубар — так Крис на скорую руку окрестил щенка — никто не бросил. Она оказалась в безопасности, внутри теплой кабины бронетранспортера, в то время как его экипаж вел подавляющий огонь по позициям талибов, поддерживая продвижение отряда АНА.

Операция была тяжелой, и она взяла свою смертную дань, но Крис уцелел, а вместе с ним уцелели и некоторые радостные ожидания. Когда он вернулся обратно на базу, на пассажирском сиденье «Лендровера» с ним приехал маленький комок. И, так как он вместе с шестью другими голландцами и контингентом АНА работал вне разведбазы, то имел возможность ухаживать за хрупкой маленькой собачкой, не ставя никого из начальства о ней в известность. Госпожа Удача определенно была на стороне Фубар.

В голландском лагере действовало строгое правило: «Никаких диких животных!». Если бы Фубар обнаружили, ее немедленно усыпили бы. Но вместо этого она стала объектом всеобщего внимания на разведбазе.

С момента появления Фубар на базе ее поместили в наскоро собранный вольер в углу оперативной рубки, единственного обогреваемого помещения на базе, а голландскому медику было приказано попытаться вылечить ей больной глаз.

Только когда крошечный щенок забылся долгим и глубоким сном, до Криса дошли реалии, связанные с его поступком, и он стал спрашивать себя о том, какого черта ему делать со всем этим дальше.

И снова я испытал слишком хорошо знакомое мне чувство. Точно так же я спрашивал себя почти каждый день, когда я застрял в Наузаде с толпой беспризорных собак без единой подсказки, что с ними делать.

Наузад все так же тихо лежал на моих ногах, пока я читал пространные письма.

— Ну вот, еще за одним из твоих приятелей приглядывают, — сказал я ему.

Чем больше я читал, тем больше мне все это напоминало Наузада и других собак, с которыми я и парни из нашего отряда подружились и то разнообразие, которое они вносили в ежедневную рутину на нашей изолированной базе.

Крис выразил наш общий опыт, когда написал следующее: «Внезапно прямо на оперативной базе у нас появилось совершенно невинное и дружелюбное маленькое существо, которое всегда было радо нас видеть. Она привнесла такое разнообразие в нашу жизнь!»

Вот что чувствовали мы по отношению к Наузаду и остальным собакам. Они были тем, что отвлекало нас от всех окружающих опасностей.

Конечно, не все были рады ее появлению. Когда Фубар подросла, она осмелела и начала изучать разведбазу, и ее присутствие не было воспринято контингентом из АНА с восторгом. Как и большинство афганцев, они не одобряли того, что «нечистое» животное крутится тут и там по лагерю. Чтобы защитить ее, Крис посадил ее на длинную привязь, укрепленную около оперативной рубки, так что проблем с афганцами ей удалось избежать.

В то же время, популярность Фубар в голландских войсках была несомненной. Ребята из подразделения кинологов базы Кэмп Холланд — главной голландской базы в Афганистане — даже официально передали огромный груз собачьего корма для маленькой афганской беспризорницы, завоевавшей сердца голландских военных.

В Нидерландах внимание к Фубар также росло. Парни с разведбазы рассказывали о своей новой подруге в письмах домой, и их семьи присылали почтой игрушки и резиновые косточки.

Когда на горизонте замаячил конец службы, мысли Криса неизбежно обратились к тому, как он вывезет Фубар из Афганистана и устроит ее в Нидерландах. Его родители уже согласились принять собаку. Ему всего-то требовалось выехать из Афганистана. Всего-то!

Крис, как и я сам, обнаружил, что это проще сказать, чем сделать. Перед ним, совсем как передо мной когда-то, вставала стена за стеной. Но, в отличие от меня, у него было средство для спасения собаки: наш благотворительный фонд «Собаки Наузада».

•6•

Из последних сил

— Приятель, ты бы не мог слегка придержать своего пса?!

Неудивительно, что молодой парень, к которому был обращен мой окрик, не ответил. Он топал по пляжу, спрятав голову в меховой воротник и глубоко засунув руки в карманы джинсов, чтобы защититься от пронизывающего ветра, дующего с моря. В ушах у него были наушники от айпода.

Он совершенно не замечал того, что его молодой пес, немецкая овчарка, прыгал взад-вперед около Наузада — со вполне предсказуемым результатом. Мне пришлось напрягаться изо всех сил, чтобы хотя просто удержать своего пса на месте.

Наверное, именно танец, который я отплясывал в попытках удержать Наузада, наконец привлекла внимание парня. Должно быть, он заинтересовался, какого черта там происходит. Пригоршня мелко нарезанных сосисок, которые я пытался скормить Наузаду, чтобы отвлечь его, теперь были разбросаны по песку вокруг нас.

— Все в порядке, он вас не тронет, — наконец крикнул в ответ этот юный субъект, глядя, как его «немец» прыгает около меня с Наузадом. — Он всего лишь хочет поиграть.

Да что такое с этим типом? Он что, не видит рычащего, рвущегося с поводка воплощения враждебности и выбитых зубов, потерянных мной в напрасной битве за сохранение этой твари под контролем?

— Я не о своей собаке беспокоюсь, — крикнул я ему, отталкивая ногой овчарку, попытавшуюся нырнуть к Наузаду.

— Ты ведь и вправду не знаешь, что делаешь, да? — спросил я «немца», когда Наузад, извернувшись изо всех сил, попытался дотянуться зубами до головы этого надоеды. Но «немец» меня не услышал и продолжал наскакивать на нас, думая, что все это просто игра.

К счастью, каждый раз, когда он это делал, я исхитрялся отдернуть Наузада в другую сторону, мешая тому дотянуться до овчарки. Но, к моему вящему недоумению, «немец» совершенно не обращал внимания на угрожавшую ему опасность, хотя это было столь же недвусмысленно, как удар по морде, что Наузад не собирается обмениваться с ним дружеским обнюхиванием задниц.

А мне все это уже начало надоедать.

Пока продолжались наскоки «немца», а я пытался устоять на ногах, Наузад крутился, вертелся и почти полностью вставал на задние лапы, атакуя снова и снова.

— НАУЗАД! — взревел я, охватив свободной рукой его за извивающуюся шею, когда его задняя часть обернулась вокруг моей ноги.

Сейчас мы были так же заметны, как какой-нибудь маяк посреди песчаного пляжа, и люди оборачивались на гневный лай Наузада и мои вопли. Возможно, со стороны это выглядело смешно, особенно когда Наузад, пытаясь вырваться из моих рук, извернулся так сильно, что опрокинул меня, и я растянулся во весь свой рост. Вид лежащего меня с афганским бойцовским псом, отчаянно бьющимся в попытках вырваться из моего захвата — то еще зрелище!

В итоге я вконец обозлился на парня, столь явно пренебрегавшего обязанностью следить за своей собакой.

— Убрал своего пса, БЫСТРО! — заорал я на него, лежа на сыром песке и борясь со своим собственным псом.

Была в этой ситуации некоторая ирония, даже я понимал это.

Однако и теперь парень был без понятия о ветеринарной помощи, которая может понадобиться его собаке через пару секунд. Он неторопливо двинулся к своему псу, пока я, словно черт, боролся с Наузадом.

— Наузад, кошмар хренов, успокойся, твою мать, — сказал я ледяным голосом, в надеже, что это понизит градус стресса у окружающих. Наузад определенно не отличался легкостью веса. С его тридцатью шестью килограммами, давящими на мою грудь, удержать его было реально трудно. Обхватив его, как удав, я пытался не наглотаться комковатого песка, поднятого в воздух его лапами.

К моему облегчению, немецкую овчарку, наконец, оттащили прочь при помощи черного поводка, который до этого момента, словно какой-нибудь модный аксессуар, бесполезно болтался на шее у парня. Когда «немца» увели на безопасное расстояние, я отпустил Наузада и, выпрямившись, сел на песке.

Девиз «Собака на всю жизнь, а не только на Рождество» всегда был мне по душе. Надеюсь, я не подумал слишком плохо о типе с айподом: в конце концов, он выгуливал пса (хотя с его стороны было бы очень мило, если бы он лучше следил за ним). Слишком уж часто я читал рассказы о людях, которым сиюминутная мысль завести щенка показалась замечательной, и которые потом, не колеблясь, бросали питомцев. Большинство приютов в Соединенном Королевстве, переполненных брошенными собаками, тому свидетельство.

Собака, если за ней правильно ухаживать, может стать товарищем на всю жизнь. Слишком много людей, насколько я вижу, не могут понять этого.

И еще печально, что беспризорные собаки в Афганистане не имели до сих пор шанса стать, «лучшими друзьями человека».

— Было весело, дорогой? — спросила Лиза, проходя вместе с Тали мимо меня обратно с их командного пункта, расположенного дальше по пляжу.

Физз и Бимер нарезали круги вокруг Лизы, гоняясь друг за другом.

Позабыв раздражение, вызванное немецкой овчаркой, Наузад теперь бешено вилял обрубком хвоста посреди своей стаи.

— Ничего такого, с чем нельзя справиться, — бесстрастно ответил я, отряхиваясь от мокрого песка.

Еще тридцать секунд тому Наузад был похож на взбесившийся ужас. Теперь же он просто сидел без движенья с таким видом, словно происходящее на пляже и в остальном мире его не заботило.

— Да уж, я видела оттуда, как прекрасно ты с этим справляешься, — сказала Лиза, пряча ухмылку и поглаживая Наузада по голове. Я взглянул на свою любимую жену с наилучшим бесстрастным выражением, на какое был способен.

— Пошли, Наузад, уйдем от этих мерзких людей, — сказал я, прервав ласковую возню.

Бимер тотчас же занял позицию впереди, когда мы побежали дальше по пляжу. После истории с немецкой овчаркой Наузад явно наслаждался случаем размять ноги. Как обычно, он бежал рядом со мной, то вразвалку, то быстро. Мы с ним продолжали бежать, пока, обессилевшие, не достигли конца пляжа.

Всего через месяц от начала своего существования благотворительный центр стал рукой помощи для многих солдат. Было среди них много тех, кто привязался к своему беспризорному четвероногому афганскому другу (как я к Наузаду), и нуждался в совете.

Фактически, все военные, служившие в Афганистне, вынуждены были следовать жесткому правилу «Никаких животных!», которое я, впрочем, понимаю — они боялись распространения заразы в войсках.

Но это правило привело к тому, что если благотворительный центр желал, так сказать, остаться вне досягаемости радаров и поддержать парней, заботящихся о собаках, — а затем, когда служба закончиться, принять их питомцев в Афганском приюте для животных — мы могли быть очень находчивыми. Это был нелегкий вызов, особенно потому, что нам приходилось перемещать людей и животных по одному из наиболее враждебных уголков планеты.

Учитывая незащищенный характер электронной почты, мы были ограничены в том, какую информацию нам могут дать солдаты о своем местонахождении. Весьма часто мне приходилось напрягать все мои возможности и старые связи только затем, чтобы выяснить, что указанное место нигде не находится.

Однако это не было плохой новостью: удаленность местонахождения собаки (и солдата) часто означала, что последний способен позаботиться о своем четвероногом товарище, не боясь вмешательства со стороны чересчур ревностного командира с попытками заставить его подчиняться правилам. С другой стороны, это означало, что вывоз собаки и ее безопасная доставка на север страны в Афганский центр спасения — чье точное местонахождение мы держали в тайне из-за возможных талибских диверсий — будут невероятно трудными.

Для местных, везущих собаку, возникали некоторые последствия, если животное обнаруживали во время штатных досмотров на бесчисленных талибских блокпостах, тех, что еще действовали: талибы были о собаках не лучшего мнения, и суровое наказание ждало всякого, кто его игнорировал. И потому большинство не связанных с центром афганцев отказывались от оплаты из-за больших рисков, связанных с провозом собак через территорию талибов.

Я открыл для себя, как это тяжело — писать письма, которые зачастую нужны, чтобы объяснить безнадежность ситуации. Сердце рвется, когда печатаешь слова «Извините, но мы в самом деле больше ничего не можем сделать», особенно когда точно знаешь, что пес значит для солдата и как больно тому будет бросать своего четвероного друга. За время существования центра мы получили несколько имейлов от солдат, запрятанных слишком глубоко в тылу у плохих парней, чтобы мы могли помочь им. Когда такое случается, мы просто ничего не можем поделать.

С приближением Дня святого Валентина Фубар стала главным объектом моей деятельности — настолько, насколько позволяли ресурсы фонда. Наконец-то, после долгой борьбы, нам удалось стронуть ее дело с мертвой точки.

Первой проблемой было то, что мы не знали, где точно Крис находится в Афганистане. Из-за этого мы потратили драгоценные дни, рассылая туда-сюда имейлы, чтобы, собственно, установить местонахождение Фубар.

Как это слишком часто бывает, в шести или семи акциях спасения, которые нас просили провести в последние семь или около того месяцев, ситуация зависла на одиннадцать часов. Вдобавок, в имейлах, как всегда, не хватало информации, необходимой для того, чтобы прямо рассчитать, можем ли мы реально вывезти собаку или нет. (За те месяцы, что существовал фонд, нас часто забавляла мысль оставить за собой название «lastminutedogrescue.com»[2]).

Случаи Джэкса и Ринкла, двух собак, спасенных при нашей помощи и предназначенных для отправки в Америку, не отличались от остальных. К счастью, оба пса уже находились в афганском приюте, между тем как мы обустраивали их дальнейшее путешествие, хотя этот процесс шел относительно медленно, если учитывать срочность предварительных переездов. Джэкс спереди был белым, тогда как остальная его часть — задние лапы и хвост — были покрыты светлой палевой шерстью. Его морду четко разделяла белая линия, пролегавшая меж пятен вокруг глаз. Ринкла подобрал работавший по найму гражданский. Когда вы смотрите на щенка, вы немедленно тонете в глубине его голубых глаз, которые словно бы улыбаются вам, и щенок без малейших усилий прокладывает себе путь к вашему сердцу.

Без помощи Криса, пребывавшего в столь специфических условиях, мы смогли лишь выяснить место, где находилась Фубар, но только затем, чтобы осознать, что выслать за ней транспорт будет, мягко выражаясь, трудно. Там все было довольно жестко.

Я чувствовал, что Крис по-настоящему рад, что мы с ним списались. Мы дали ему надежду, которую он было утратил. И я точно знал, что он чувствует. Я провел много холодных ночей в одиноких импровизированных пробежках рядом с Наузадом, глядя на тысячи мерцающих в кристально чистом небе звезд в надежде, что они волшебным образом откроют мне, как мне доставить пса, что стал моим товарищем, в безопасную гавань Афганского центра спасения собак.

Крис с голландскими парнями переживали те же нелегкие времена. Их командование решительно отказалось им помогать — даже после прошедшей в Нидерландах газетной кампании в поддержку Фубар — и Крис написал в письме, что он близок к тому, чтобы признать поражение. Но мы дали ему новую надежду; а еще его слова вызвали во мне отклик. Я надеялся, что мы сможем изменить мир к лучшему. Именно поэтому я в первую очередь и создал фонд «Собаки Наузада».

Но еще мне было боязно. Я не хотел нести ответственность в том случае, если Фубар убьют или она сбежит из транспорта, посланного за ней на голландскую базу, или вдруг умрет от болезни, когда вроде бы будет уже в безопасности.

Мои страхи только возросли, когда мы попробовали подключить Афганский центр спасения. Несмотря на то, что он начал свою деятельность в Афганистане в 2002 году, ситуация на севере страны, где располагался центр, ухудшилась. Талибан снова оживился и устроил там несколько неслабых бомбардировок. Кошан, местный афганец и наш бесценный помощник по администрированию и коммуникации, сказал, что не сможет проделать полный путь на юг, чтобы забрать Фубар. Становилось все более очевидным, что нам придется нанять другого местного для транспортировки Фубар на север. И это не было хорошей новостью.

Из своего опыта с Наузадом я знал, что судьба порой подбрасывает невероятные решения. В моем случае это был устроенный начальником местной полиции в мой последний день на базе в Наузаде приезд такси. Тогда шофер согласился вывезти всех моих собак на пару с другим водителем, организованным тем же начальником, в центр спасения.

Я посоветовал Крису проделать то же самое при помощи афганцев, с которыми он работал. Из писем Криса я понял, что у него за время службы сложились хорошие отношения с афганскими солдатами, а по себе я знал, что они чрезвычайно уважают и доверяют людям, поставившим на карту свою жизнь ради освобождения их страны от талибов. Парни, знавшие Криса, чувствовали себя перед ним в долгу.

К счастью для всех заинтересованных, ребята из афганской армии нашли решение. Они пообещали доставить Фубар в Кандагар, а оттуда уже один строитель довезет ее до сборного пункта, где будет ждать Кошан.

Тайминг происходившего напоминал нечто из голливудского фильма. Все это случилось, когда истекали последние часы до отъезда Криса в Нидерланды. Крису фактически предстояло покинуть разведбазу за день до того, как заберут Фубар. Он написал, как он играл и дурачился с Фубар в последний раз, перед тем как выйти из операционной рубки со штурмовой винтовкой через плечо. Ему не оставалось ничего, кроме как довериться обещанию, данному парнями из АНА.

Совершая долгий путь домой, он прошел через медленное мучение, вызванное мыслями о том, как там продвигается дело с Фубар. Он знал, что все, что случиться до момента, когда он снова увидит Фубар, находится вне его власти. Он ничего не мог с этим поделать.

Я слишком хорошо понимаю ту смесь надежды и отчаяния, которую он должен был чувствовать. Я сам прошел через это, когда отправил свою партию собак, включая Наузада и Тали. То, что я лично наблюдал их отъезд в такси, не больно-то меня успокоило. Особенно, когда я потом узнал, что не все собаки из Наузада благополучно достигли центра спасения. В моем воображении немедленно возникли РПГ и Пуля, когда я стал думать о том, что я наделал. Что, если я совершил ошибку? Возможно, мне следовало оставить их выживать здесь, в местности, где они родились? Может быть, мне не нужно было вмешиваться? Эти и другие сомнения тревожили меня во время долгой дороги обратно в Великобританию по окончанию службы.

Сидя рядом с Наузадом, я потом часто замечал, что эти мысли снова приходят ко мне. Чувство вины охватывало меня, и я обнаруживал, что прошу у него прощения. «Прости, я не смог спасти твоего друга, Наузи» — шептал я, поглаживая его обрезанные уши. Конечно, я знал, что он не понимает, о чем я говорю, но порой мне хотелось, чтобы он понял и, тогда, возможно, он сказал бы мне, что я сделал доброе дело, и это уменьшило бы мое чувство вины.

Пока мы ждали новостей о Фубар, мы были на постоянной связи с Кошаном. Я постоянно проверял свой имейл и сотовый на предмет любых сообщений.

Наконец через несколько дней, показавшихся мне неделями, мы получили известие, что Фубар благополучно доставлена в Афганский центр спасения. Я почувствовал знакомую смесь радости, облегчения и ответственности. Мы сделали это. Теперь мы будем заботиться о ее здоровье и безопасности и закончим дело, вывезя ее из Афганистана на самолете.

То же самое сообщение пришло к Крису, устроившему себе двухдневный отдых на Крите по пути в Нидерланды. Но эту радостную новость омрачила другая, намного печальнее, пришедшая из Афганистана. Другой голландский морпех, его добрый друг, подорвался на СВУ в тот же день, когда Фубар прибыла в Афганский центр.

Когда мы получаем известие о прибытии собаки в Афганский центр, то, как это всегда, приводит в движение шестеренки механизма фонда. Мы не всегда участвуем в каждой спасательной операции от самого ее начала. Иногда мы через Кошана прибегаем к помощи местных, хотя, как правило, кто-то из американских солдат делает все возможное, чтобы помочь нам на конечном этапе операции. Наш фонд реально проявляет себя в следующем. Мы продвигаем историю нуждающегося в помощи пса на нашем сайте, я рассказываю ее на одной из устроенных мной локальных презентаций, а затем трачу много часов на рассылку благодарственных писем за поступившие благотворительные взносы.

Теперь, когда сообщение от Кошана подтвердило прибытие Фубар в центр, для нас наступило время действовать и обустраивать следующий этап операции. Но в этот раз нам прибавили работы. В последнем сообщении от Кошана также присутствовали подробности о собаке по кличке Медвепес. Я взглянул на фотографию зверя-переростка, глядевшего на меня с экрана. Это не было псом. Это, несомненно, было большой темно-бурой лошадью, изо всех сил пытавшейся казаться собакой.

С почти отрезанными ушами, купированным хвостом и белой полосой вдоль брюха, зверь являл собой массивную копию Наузада. Однако Кошан упоминал о нем как о щенке.

Если кратко, Кошан объяснял, что Медвепса привел в приют английский солдат, который подобрал его, бродящего по афганским переулкам, очевидно, сразу же после того, как пес был лишен ушей самым жестоким образом.

Я точно не знаю, как солдат узнал об афганском приюте для животных, мы изо всех сил стараемся не афишировать его местонахождение из-за того, что он потенциально может стать легкой мишенью для талибов, но солдат, не зная, как ему быть, бросил щенка у дверей Кошана. Случилось это примерно четыре месяца назад.

Мне неизвестно, почему Кошан не рассказал нам о Медвепсе раньше, но было уже поздно волноваться по этому поводу. Милый маленький безухий щенок перестал быть маленьким и милым. Он стал Медвепсом. Его огромная голова, похоже, с трудом помещалась на тридэшной цифровой фотографии.

Из-за дефицита места в приюте Кошан нуждался в нашей помощи. Поскольку связаться с солдатом, притащившим пса, не было возможности, без нашего вмешательства Медвепсу пришлось бы вернуться обратно на афганские улицы. Ничего больше Кошан тут поделать не мог. Решение о том, что фонд примет Медвепса, я принял всего за секунду. Я только надеялся, что, поскольку он на самом деле является всего лишь щенком, он не притащит с собой никакого довеска, свойственного Наузаду.

Вскоре мы принялись за дело, ставшее для нас привычной рутиной. Сначала мы сравнили стоимость перелета, прикинули транспортировку к и от аэропорта и отыскали карантинные базы на возможном пути назначения собаки. Блин, везде было дорого и требовало много времени! Учитывая разницу в курсе валют, мы не могли рассчитывать получить много от обмена трех тысяч фунтов.

Людям, которые не понимают связей, установившихся между солдатом и бездомной собакой, иногда бывает трудно найти объяснение таким затратам. Я слишком хорошо сознавал, сколь много хороших дел мы могли бы сделать благодаря вкладам в приюты в Соединенном Королевстве. Но благодаря рекламе люди дарят деньги потому, что они озабочены бедственным состоянием некой отдельной афганской собаки. А кто я такой, чтобы устанавливать цену на жизнь афганского беспризорника?

Одно письмо пришло от джентльмена по имени Пит. Читая его написанные от руки строки, я узнал, что в 1947 году он служил в месте, которое тогда называлось Северо-Западной пограничной провинцией, а сейчас известно как пакистано-афганское пограничье.

Поблекшая черно-белая фотография собаки, сидящей прямо у армейского барака в стиле колониальной эпохи, выпала из конверта. Пес смотрелся гордо, белое пятно на его груди сияло так, что было видно издалека. Он был как две капли воды похож на Джену, одну из собак, спасенную нами из Афганистана и удачно поселенную в Америке, разве что пес на фотографии жил примерно шестьдесят лет назад.

Пса звали Скерффи, и насколько я понял, он играл важную роль в поднятии боевого духа Пита и его товарищей во время службы на чужой земле, вдали от дома. Высокотехнических средств коммуникации, которые делают сегодня жизнь на службе сносной, в те годы не было.

Письмо Пита оканчивалось просто, как и большинство подобных писем: «Прилагаю скромное пожертвование, которое обеспечит вашу помощь столь многим афганским беспризорникам в обретении дома». Скерффи тогда не уехал вместе с Питом. Полагаю, Пит таким образом искупал свою вину.

Пожертвования, вроде того, что было сделано Питом, имели критическое значение для оплаты различных видов транспорта, необходимых для вывоза Фубар и Медвепса на запад. Поэтому на нашем сайте нужно было вывесить что-то о Фубар и том, как Крис подобрал ее, а также короткий рассказ о Медвепсе. Что еще важнее, нам нужны были какие-то фотографии милой и недокормленной белой собачки. Фотография стоила здесь дороже тысячи слов (особенно моих). Нам нужно было дергать людей за сердечные струны, чтобы получить от них большие суммы денег, которые, я знал это, понадобятся.

Мы быстро обнаружили, что голландское карантинное законодательство было сущим баловством в сравнении с британским. Но время поджимало, плюс куча бумажной волокиты, причем все документы были на голландском. Мы быстро поняли, что будет легче провести юную Фубар через британскую карантинную систему за три месяца, пока мы будем обустраивать ее транспортировку в Нидерланды, а если в карантине к ней присоединится еще и Медвепес, то мы получим столь необходимую нам скидку. Таким образом, ей нужно будет провести в карантине всего одиннадцать дней после прибытия в Нидерланды. Мало того, она даже могла провести эти одиннадцать дней дома, хотя в это мне верилось с трудом.

— Всего одиннадцать дней в карантине, Наузад, что может быть лучше, а? — спросил я спящего пса, который и сегодня грел мне ноги, пока я просматривал очередной сайт, переполненный канцелярщиной и директивами. — Мы ухватили чертову фортуну за крылья.

Самой большой головной болью теперь было пройти через волокиту с министерством окружающей среды.

Мое первое общение с этим министерством прошло довольно скверно. Их недостаток знаний о бешенстве и бумажная волокита вокруг въезда собак в Великобританию слегка нервировали. К счастью, все обошлось, и следующий их ветеринар был сама любезность. С тех пор я стал этаким экспертом по прохождению административного минного поля. К тому же, у меня была фантастическая поддержка в лице Ребекки из карантинного центра. Она тысячи раз выполняла необходимую бумажную работу, смеясь над сложностями ввоза собаки в Соединенное Королевство.

Вскоре я составил комплексный план, отослал имейл Крису, а также сделал необходимые заказы на транспортировку и перелеты и подал крайне важные заявки на карантин. Когда компьютер издал знакомый «пинг», означающий, что имейл удачно отправлен, я откинулся на спинку кресла и потрепал Наузада по голове.

— Нелегкая это работа — перевозить твоих приятелей с места на место, — сказал я со вздохом.

•7•

Продвинутые курсы

— Лиза, иди посмотри на это! — крикнул я не вставая с кресла перед компьютером. — Тут кто-то решил посмеяться!

Прошло всего два месяца после того, как Наузад и Тали появились у нас. И я не мог поверить своим глазам.

— Отлично! У меня тут полное ведро веселья! — крикнула она мне в ответ. — Я убираю за твоими собаками. Опять!

Естественно, когда я сунул голову за угол гостиной и взглянул вниз, я увидел Лизу на четвереньках, занятую вытиранием мокрого пятна обнаруженного ею на ковре в прихожей.

Я предпринял стратегическое отступление и вернулся обратно к компьютеру — перечитать имейл. Я же не хочу, чтобы меня обвинили во вмешательстве в такое важное дело, верно?

Вместо того чтобы звать ее снова, я распечатал письмо в надежде, что пока я занят этим, Лиза как раз закончит исполнять обязанности уборщицы и станет более восприимчивой. Оно того стоило.

— Хорошо, я иду к тебе, — сказал я самым очаровательным голосом, на какой был способен, перед тем как начать спускаться по ступенькам с листом А4 в руках.

— Что там такого срочного? — спросила Лиза, не подымая глаз от пола.

Я сунул распечатку в ее мокрую руку. В процессе уборки возникла длинная пауза, пока Лиза вчитывалась в письмо.

— Кто-то решил посмеяться, — сказала она.

— Именно так я и сказал, — ответил я, ловко обходя вокруг лужи и направляясь в кухню, чтобы заварить нам чаю.

Лиза бросила тряпку в тазик с дезинфицирующим средством и прислонилась спиной к косяку шкафа у подножия лестницы. Мы смотрели друг на друга, потом на Наузада, потом снова друг на друга.

— Наузад, ты определенно станешь звездой величайшей собачьей выставки на планете, — сказала Лиза большому существу, неподвижно лежащему на подстилке в паре ярдов от нас. — Мы едем на «Крафтс»!

Ежегодно «Кеннел-клуб» устраивает «Крафтс», четырехдневную феерию в Национальном выставочном центре Бирмингема, чтобы короновать лучшую в своей породе собаку из сотен участников. Для большинства хозяев собак это собачий рай, тогда как остальные демонстративно ее презирают со страстью, свойственной меньшинству собаководов, которые все еще используют устаревшие и вредные практики селекции в своем стремлении получить лучшего пса в породе. Даже если это приглашение — правда, то это не моя битва. Мне за глаза хватило Афганистана.

Помимо всего прочего, мы с Лизой никогда не общались с организаторами подобных шоу. Согласно имейлу Наузада выбрали в пятерку финалистов чего-то под названием «Приз «Лучшие друзья»-2008». Видимо, приз вручался собакам — героям повседневности. Не то чтобы Афганистан особо был образцом повседневной жизни, но я видел, к чему они клонят.

Помимо удовольствия, которое письмо доставило нам с Лизой, я сразу же увидел в этом фантастический шанс продвинуть наш фонд: я подумал, что один из организаторов, скорее всего, прочел потрясающую историю Наузада в одной из газетных статей, посвященных открытию фонда. Призер «Лучших друзей» должен был быть определен в финальную ночь «Крафтса» путем телефонного голосования. Они же дадут нам сказать несколько слов о Наузаде и о том, как мы попали в Англию, правда? Таким образом, мы сможем упомянуть о фонде и получить столь необходимую для него бесплатную рекламу. Нас с Лизой слегка беспокоило то, каким образом все обставить. Возможно, сказывалось действие нагрузки от хлопот вокруг Фубар и Медвепса, но нам казалось, что оно того стоило. И мы будем работать над этим вместе, верно?

В то время как мои мысли были направлены в одну сторону, мысли Лизы стремились в другом, возможно, более практичном направлении. Она перечитывала имейл, качая головой.

— И ты всерьез думаешь вывести Наузада на «Крафтс» посреди толпы из тысяч собак и людей? — спросила она в конце концов. — Мы даже по пляжу с ним не можем пройтись без того, чтобы цирк не устроить.

Лиза была права, но в настоящий момент я к ней не прислушался.

— Подумай о рекламе, которую получит фонд, дорогая, — мягко сказал я, поглаживая Наузада по загривку. — Мы не станем за нее платить; это будет помощь Наузада всем его друзьям, которые остались без крова. — добавил я.

Лиза взяла чашку с чаем и задумчиво отпила из нее. При этом она, однако, продолжала неодобрительно качать головой из стороны в сторону.

— Н-да, жду не дождусь, когда Наузад съест кого-нибудь в прямом эфире, — произнесла она без тени улыбки.

Следующие несколько дней прошли в суматохе сетевой активности, направленной на то, чтобы узнать побольше о волчьей яме, куда мы собирались бросить Наузада.

Чем больше мы узнавали, тем больше мы нервничали.

Финал «Лучших друзей» должен был сниматься вживую и транслироваться по ВВС. Даже знание того, что любое дурное поведение Наузада будет благополучно вырезано телередакторами шоу, не прибавило нам душевного спокойствия.

Если он выкинет что-нибудь дурное, мы получим больше рекламы, чем рассчитывали. Причем, я полагаю, далеко не лучшего характера.

Через пару дней после предварительного приглашения до организаторов как-то дошло, что Наузад на самом деле был одним из афганских «беженцев», живших под нашей крышей.

— Отличная новость, Лиза, — радостно объявил я, когда она переступила порог после особенно нервного дня, в который она пыталась придать юным флотским новобранцам хоть какой-то вид. — «Крафтс» хотят, чтобы мы взяли собой еще и Тали.

— Вот геморрой, — произнесла она, скинув свой рюкзак на кухонный пол и глядя на меня. — Ты и вправду любишь все усложнять, верно?

И снова Лиза была права. Я по доброй воле согласился бросить два ходячих кошмара в волчью яму.

— Вот блин, — сказал я, когда до меня с опозданием дошло, какие осложнения могут возникнуть с большой вероятностью.

В данный момент, никаких осложнений, похоже, нет. В паре футов от меня, выпрямившись, сидит Наузад, а Тали наскакивает на него, пытаясь втянуть в игру. Но Наузаду нет до этого дела. Он целенаправленно игнорирует ее поползновения и терпеливо ждет, пока я или Лиза возьмем его на прогулку. Он знает, чего хочет. И знает, чего хотят от него.

Он ожидает услышать от нас «Псы, мы дома!» и получить маленький, приправленный мясным соком собачий бисквит, который мы даем ему каждый вечер, вернувшись с работы. Но мы полностью забыли об этом, обсуждая возможные варианты.

— Нам нужно отдать тебя на курсы дрессировки, Наузад, — сказала Лиза.

— Будет лучше позвонить Элен по этому поводу, — кивнул я.

Несколькими днями ранее мы получили имейл от любительницы собак по имени Элен. Она связалась с нами от имени дрессировочного собачьего клуба «Собаки, как они есть», который решил предложить нам бесплатные занятия для Наузада и Тали, прочтя о них в местной газете.

Я отписался ей в тот же вечер, сказав, что принимаю ее любезное предложение. Ответ пришел практически немедленно. Она была в восторге и небольшом шоке от известия, что мы подумываем взять наших собак на «Крафтс».

Так как дело было спешным, Элен назначила мне дату и место, куда мы должны прибыть с Наузадом и Тали для занятий.

— Продвинутые курсы начинаются в семь утра, — сказала она.

— Продвинутые курсы? — спросил я, внезапно растерявшись. — Элен, вы уверены? Их поведение пока оставляет желать лучшего.

Я буду счастлив, если эти два афганских несчастья научаться поначалу хотя бы садиться по команде: они определенно не материал для продвинутых курсов. И мне не хотелось быть в ответе, если Элен потеряет аккредитацию дрессировщика.

— Нет, продвинутый уровень будет для них лучше, так как других собак легче контролировать — ответила Элен.

— А, да, понятно, — пробормотал я, стараясь скрыть замешательство в моем голосе. Я должен был догадаться об этом.

Элен объяснила, как добраться до места занятий — фермы близ Фенитона, сразу же за Хонитоном, где-то в получасе от нашего дома.

— До встречи, — сказал я. — Но если случиться бойня, я не виноват!

Было еще темно, когда мы въехали на гравий подъездной дорожки у фермы, куда Элен сказала нам явиться для дрессировки.

Несмотря на то, что подъезд у фермы был освещен скудно, мы все равно разглядели множество транспорта, что также намекало на множество собак, среди которых Наузаду предстояло оказаться.

— Возможно, это была плохая идея, — сказал я Лизе, припарковав минивен в свободном месте.

— Теперь поздно сожалеть, — откликнулась она, открыв боковую дверь, чтобы выйти и выпустить собак. — Вылезайте, несчастья, посмотрим, куда вы продвинетесь.

Элен ждала нас у дверей амбара, пока мы шли через стоянку к большому зданию, из которого в темноту лился свет.

Почему-то мне это напоминало место, где сумасшедший ученый из детских мультиков творит свои тайные эксперименты. Задумавшись об этом, я наконец признал правоту Лизы. Вероятно, мы сошли с ума, если согласились взять Наузада и Тали на «Крафтс» и точно окончательно сбрендили, если привели их в дрессировочный класс.

Сомнения теснились в моей голове. Будут ли вести себя нормально Наузад и Тали по отношению к другим собакам? Не взъярится ли Наузад вконец на других собак и их хозяев? Сущий кошмар, если это случиться.

Элен, знаток своего дела, сохраняла дистанцию, когда мы к ней подошли, так что Наузад не мог до нее дотянуться. Я уже кратко рассказал ей о том, чего можно ожидать, но по телефону ее голос не звучал особо встревоженно, да и сейчас она тоже была спокойна.

— Наузад, это Элен, она сделает тебя любящим и общительным псом, — саркастически сказал я, пока Наузад стоял на месте, подозрительно принюхиваясь. «Ага, щас», — мог бы сказать он в ответ.

Из амбара доносились слова четких команд, и я догадался, что собаки внутри уже приступили к своим занятиям.

Элен присела и протянула Наузаду лакомство:

— Как дела, Наузад?

Наузад осторожно рассматривал угощение. Будучи беспризорником и борясь за выживание, всегда находясь в поисках отбросов, Наузад становился добрым великаном, когда речь заходила о том, чтобы принять лакомство из чьих-то рук. Он никогда не хватал его, никогда. Эта присущая ему маленькая странность всегда вызывала во мне улыбку. Для меня это было подтверждением того, что в глубине души он был великим псом, ищущим свой путь в мире.

Перед тем, как осторожно взять лакомство, Наузал еще раз обнюхал ладонь Элен.

— Мне кажется, вы сказали, что он монстр? — произнесла Элен поднимаясь.

— Дайте срок, — мрачно усмехнулся я. — он вас не разочарует.

Сейчас я чувствовал не гордость, но настоящий ужас.

Элен объяснила, что мы должны были войти внутрь через некоторое время после начала занятий. Идея состояла в том, что мы, собственно, не будем принимать в них участия; мы просто воспользуемся случаем, чтобы пройтись около дрессировочной группы, чтобы Наузад и Тали привыкли к обстановке, очень похожей на ту, с которой мы столкнемся на «Крафтс».

Элен передала небольшой пакет с остро пахнущим лакомством, которым кормила Наузада.

— Печенье с чесноком и требухой домашнего приготовления, — сказала она, когда я скормил один такой Наузаду, а Лиза проделала то же самое с Тали.

— Пахнет приятно, — ответил я вежливо.

Когда Элен открыла большую дверь амбара, Мораг, другая дрессировщица, объявила остальным участникам о нашем приходе. Видимо, они были предупреждены заранее о нашем приезде и том, чего можно от нас ожидать.

В амбаре царило настоящее собачье разнообразие. Самые различные породы, от скотч-терьеров до немецких овчарок, восемь или около того разных классов собак.

По привычке я огляделся на предмет входов и выходов. Таковой здесь был лишь один — дверь, в которую мы только что вошли и которая плотно за нами захлопнулась.

В правой части амбара находились несколько рамп, небольших барьеров и туннелей из обручей, предназначавшихся для тренировки подвижности. Но я не питал иллюзий насчет того, будто бы они понадобиться Наузаду в ближайшем обозримом будущем.

Как я понял, предупреждение Мораг касалось не столько того, что мы прибыли, сколько того, что хозяева должны взять своих питомцев на поводок. Осознание того, что все собаки будут находиться под контролем хозяев, меня успокоило. Давешний эпизод на пляже здесь не повторится.

Собравшиеся члены клуба кивнули в знак приветствия, но некоторые из них, учитывая репутацию Наузада, не выглядели особо впечатленными. Как бы затем, чтобы подтвердить ее, он начал поливать амбарную дверь. Мелкие опилки, покрывавшие амбарный пол, немедленно наполнили воздух, когда Наузад, закончив дело, несколько раз загреб их задними ногами.

— Ого! — сказала Элен, которую накрыло опилками, когда она проходила позади него. Должен признать, у Наузада мощный гребок. Мы с Тали уже испытали его на себе несколько раз.

— Эмм, это, извините, — промямлил я.

Наузад уже пялился на других собак, слонявшихся по амбару со своими хозяевами. Все они были на поводках; Элен руководила ими, стоя посреди амбара.

Пока все было хорошо, но вот в поле зрения Наузада вновь попала большая черно-бурая немецкая овчарка, он неожиданно рванулся к ней, и я едва успел удержать его.

Молодой «немец» даже не вздрогнул. Он попросту протрусил мимо, как если бы обозленный афганский пес был всего лишь мелкой неприятностью, которую можно проигнорировать. С другой стороны, Тали рядом с Лизой выглядела вполне довольной и просто рысила вдоль стены дрессировочного класса, походя обнюхивая опилки.

— Наузад, расслабься! — крикнул я, когда он рванулся к немецкой овчарке, опять прошедшей мимо.

— Пен, скорми ему печенье и поверни ему голову, — сказала Элен, когда Наузад попытался вырваться от меня. Овчарка определенно ему не нравилась.

— На, ешь, злобная псина, — пробормотал я, заталкивая печенье с требухой в пасть Наузаду. Так и знал, что не стоило надевать свои лучшие джинсы; теперь карманы останутся в пятнах до скончания веков.

Я тащил Наузада по кругу, развернув его мордой к стене амбара. Он же все пытался развернуться обратно к группе собак и особенно к немецкой овчарке, несмотря на то, что все здесь явно нас игнорировали.

— Еще печенье, — улыбнулась Элен.

Я скормил Наузаду два, и этого оказалось достаточно, чтобы я мог увести его в противоположную от собак сторону.

— Обходи с ним остальную группу по кругу, продолжай говорить с ним, отвлекай его всякий раз кормежкой, вот так, — таков был совет Элен.

— Окей, — ответил я и повел Наузада по часовой стрелке вокруг группы.

Пока я боролся с Наузадом, Лиза отлично проводила время с Тали. Та весело топала следом за Лизой и явно не проявляла интереса к прочим собакам.

Что же до них, я вообще не понимал, зачем им нужен курс дрессировки; они и так казались мне чрезвычайно выдрессированными.

— Вот то, чем ты можешь быть, приятель, — сказал я Наузаду, подавляя очередное потенциальное нападение на немецкую овчарку.

Я особо не надеялся, что Наузада можно сделать похожим на отлично выдрессированного эльзасца. Когда мы проходили мимо женщин с собаками, я пытался подарить им чистосердечную извиняющуюся улыбку.

— Лакомство! — крикнула Элен из центра помещения.

Я увидел, как все хозяева рядом немедленно сунули руки в карманы за пахучим угощением для их четвероногих друзей. Наузад жадно взглянул на мой карман.

— Я имела в виду только Пена! — крикнула опять Элен.

— Простите, — глупо проговорил я, протягивая печенье пускающему слюну псу рядом со мной.

«Лузер!» — сказала мне одними губами Лиза через весь амбар, пока я совал Наузаду угощение.

«Я тоже тебя люблю, дорогая», — ответил я ей тем же способом, когда строгий взгляд Элен остановился на мне.

— Я не пойму, кто из вас кого ведет, Пен? — вопросила Элен, когда я слегка замешкался, чтобы не искушать Наузада.

Думаю, ответ ей был известен заранее.

Прежде чем я придумал какое-нибудь шутливое извинение, Элен уже отдала команду.

— Наузад, сидеть! — приказала она, держа в руке лакомство.

К моему восхищению, Наузад немедленно сел и тихо ждал, пока ему поднесут печенье.

— Умница, — сказала Элен, потрепав его по загривку. — Хорошо, Пен, угощай его всякий раз, когда он будет садиться по команде и продолжай отвлекать его. Не позволяй ему зацикливаться вон на той собаке, — пояснила она с широкой улыбкой.

У меня возникло чувство, что тут дрессируют меня, а не Наузада. В каком-то смысле так оно и было. За те месяцы, которые Наузад прожил с нами, я, возможно, был чересчур мягок с ним. Верно, подумал я про себя, вне всяких сомнений: я был мягок по отношению к нему. Я знал, что не должен поступать так, однако я чувствовал, что Наузад заслужил право на добрые деньки после всего, через что ему довелось пройти в Афганистане. Но теперь я понял, что проявление мягкости по отношению к нему не помогло бы ему адаптироваться к новой жизни с нами.

Всего за считанные минуты после встречи с афганским беспризорником Элен придумала, как контролировать Наузада, даже если способ заключался только в том, чтобы научить его садиться по команде.

— Окей, Наузад, пора стать серьезным, да? — сказал я ему, гладя его по голове, пока он все так же сидел смирно.

Следующие полчаса занятий прошли (под нашим контролем) в любезном общении Наузада и Тали с участниками дрессировочного курса. Элен и Мораг даже остановили занятия и выстроили других собак в две шеренги, так чтобы две афганские собаки смогли пройти между ними. И, благодаря отвлекавшему его лакомству и тому, что я сделал все что мог, чтобы быть с ним строгим, мы даже смогли пройти в двух шагах от немецкой овчарки без всякого конфликта.

Возможно, Наузад, в конце концов, не был так ужасен, как я себе воображал. Возможно, вся причина была во мне. Глубоко внутри я понимал, что просто воспринимаю Наузада как одного из солдат моего подразделения. Наузад нуждался в дисциплине, и коль скоро он одарил меня вниманием, я должен был с ним носиться.

Еженедельное посещение дрессировочных занятий усложнило наш и без того забитый недельный режим. Та еще свистопляска — приехать домой с работы, взять собак на краткую прогулку, наскоро чего-то пожевать, а затем сунуть Наузада и Тали в фургон и поехать на занятия; но оно того стоило.

Начали появляться признаки прогресса. Завидев Элен, Наузад начинал бешено вилять обрубком хвоста, главным образом потому, что знал — она прячет в протянутой руке чесночное лакомство. Но на каждый шаг вперед приходился шаг назад, и Наузад по-прежнему бросался на других собак и на их хозяев, участвовавших в занятиях.

— Может быть, он просто хочет облизать их всех? — сказал я Лизе в ту неделю, когда они с Тали во время занятий сумели попросту обойти возникшего на их пути огромного сенбернара. Тали была той еще занозой, когда рядом оказывался Наузад, но сама по себе она была паинькой. Я думаю, она видела в нем старшего брата, и вместе они бросали вызов миру собак.

Меня преследовало сильное чувство, что большинство членов клуба не верят, что Наузад и Тали, два наиболее безнадежных ученика на курсе, поедут участвовать в финале «Крафтс».

— Мне кажется, они думают, что мы сумасшедшие, — сказал я Элен, когда мы обходили терпеливо ожидающую группу и чесночные печенья исчезали в пасти Наузада со скоростью пулеметной очереди.

— Вы и есть сумасшедшие, — легко согласилась Элен.

Кроме дрессировки два раза в неделю, любая свободная минута дома или на работе была посвящена продолжающимся хлопотам вокруг перевозки Фубар и Медвепса в Великобританию. А еще я же каким-то образом умудрялся отвечать на завалившую наш порог и все растущую груду писем на имя фонда.

О каком-нибудь личном времени для нас с Лизой не могло быть и речи. Наши дни превратились в бесконечное размытое пятно непрекращающейся деятельности. Начиная с противного писка будильника в предрассветном мраке и кончая восемнадцатью часами позже выключенным светом в спальне, когда мы валились с ног, каждая секунда была занята. Мы были в шаге от того, чтобы совсем потонуть в мешанине обычной работы, прогулок с собаками и деятельности центра.

Втайне я надеялся, что когда мы погрузимся в безумие величайшей собачьей выставки на Земле, реклама и интерес к центру привнесут некоторое облегчение, и мы сможем на время расслабиться.

Но по мере того, как нагрузка росла, реальность начала медленно проясняться. Это дошло до меня однажды ночью, после того как я, по моим ощущениям, просидел за компьютером десять часов подряд. Я даже забыл снять с себя униформу, придя домой после работы.

— Кто я такой, чтобы валять дурака? — спросил я Лизу. — После «Крафтс» ведь легче не станет, верно?

Она просто посмотрела на меня, улыбнулась и вывернула на середину комнатного ковра очередной мешок с письмами, конвертами и пакетами.

— К твоему сведению, это была твоя идея, — заметила Лиза с невинной улыбкой.

Я не нашелся с ответом.

•8•

Наперекосяк

Из-за мелкого мятежа в кухне во время кормежки я уже знал, что опоздаю на работу. Опять.

Для инструктора по физической подготовке морской пехоты опоздание всегда было дурным поступком. Обычным наказанием за это были два круга кролем в «ванне», открытом бассейне, устроенном для новобранцев, падавших с веревочного трека во время тренировок на штурмовой полосе препятствий. Дополнительным злобным бонусом для инструкторов было то, что они должны были плыть прямо в униформе.

Но, несмотря на все это, я не мог удержаться. И пока я готовился наскоро принять душ, я запустил Пожирателя времени.

«Пожиратель времени» — так мы с Лизой прозвали компьютер за его привычку пожирать время самым невероятным способом.

Пока компьютер разогревался, я заскочил в душ, а когда я нацепил униформу, Пожиратель времени уже был готов и ждал меня. Запасной комплект одежды, определенно необходимый мне после предстоящего индивидуального купания в «ванне», лежал на кровати.

«Я все еще успеваю; сейчас, только по-быстрому просмотрю имейлы. — подумал я, взглянув на часы и плюхнувшись в кресло-вертушку.

Но первый же появившийся имейл немедленно поглотил меня. Тема сообщения, удержавшего меня, гласила попросту: «Блю, афганский пес».

Начав читать, я увидел, что письмо пришло от американского солдата, который заботился об афганской собаке по кличке Блю. Хотя по мере чтения, мне все больше казалось, что это скорее пес Блю заботился об американском солдате.

Судя по присланной фотографии, Блю выглядел как типичный афганский беспризорник: его рыжеватую шкуру, а также уши и кончик морды покрывали бурые пятна. А еще у него были печальные глаза.

По тону письма я догадался, что отряд, где служил солдат, переживал нелегкие времена. И это с учетом того, что американская служба в Афганистане длится год, тогда как их европейские коллеги служат всего шесть месяцев.

Из письма следовало, что Блю — отличный пес, всегда готовый прыгать от радости при виде солдат, возвращающихся с патрулирования; он был жизнерадостным островком посреди опасного океана подозрительности, ощущаемой ими всякий раз, когда они покидали уют их хорошо защищенной базы.

Мать солдата также внимательно следила за историей Блю. Я ощущал, что, кроме очевидной материнской тревоги за солдата, служившего в Афганистане, она чувствовала благодарность по отношению к афганскому псу за тот уют, который тот дарил ее сыну.

Я быстро связался с Кошаном, чтобы выяснить, насколько возможно для водителя добраться до нынешнего месторасположения Блю и солдата. Покончив со всем необходимым для того, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, я нажал кнопку «Отправить» и снова посмотрел на часы.

«Нет, я определенно опаздываю», — сказал я себе.

Я уже заранее чувствовал ледяной холод воды в «ванне». Предстоящее купание обещало быть долгим.

Стояло субботнее утро, но грешникам в покое отказано. Из-за имейлов и генерируемой фондом волокиты с документами, Лиза подрядилась взять на прогулку по пляжу всех четырех собак, так что я мог спокойно взбираться на вершину громоздящегося Монблана административных забот. Взамен мы думали воспользоваться шансом и потратить послеполуденные часы на что-нибудь, связанное не с компьютером и собаками, но с пивом и возможностью расслабиться.

Выгул собак в нашем хозяйстве происходил всегда одним и тем же образом. Лающий хор, неизменно возглавляемый Физз, яростно вламывался в кухню, когда четыре мушкетера чувствовали, что прогулка на носу.

Если взять собак из дому на прогулку являло собой тяжкий труд, то погрузка их в минивэн была сущим хаосом. Физз и Бимер обычно неслись к нему, припаркованному в конце садовой дорожки. Боковая дверь минивэна открывалась прежде, чем выпустить их в сад, так что они запрыгивали прямо на покрытое ковриком заднее сиденье. Мешанина мелькающих лап — вот все, что вы могли видеть, пока обе собаки боролись за место у окна. При этом победа всегда доставалась Физз. И если бы в этот особенный момент появилась белка и крикнула бы ей «бу!», Физз бы и ухом не повела — настолько она была поглощена борьбой за место рядом с окном.

В этот особенный день, когда Тали крутилась там и тут и вертелась под ногами, мне было легче просто подхватить ее и отнести в фургон, чем пытаться отвести ее туда. Тем временем Лиза нацепила на Наузада его синюю сбрую. Она не собиралась рисковать на случай, если он вдруг разозлиться. Когда вся стая благополучно погрузилась в минивэн, я закрыл раздвижную дверь и поцеловал Лизу на прощание.

— Пятьдесят имейлов и писем, дорогой, — сказала она, имея в виду груду бумаги на столе в столовой.

— Без проблем, детка, — соврал я. Даже в тишине и покое, без единой собаки в доме, мне ни за что не обработать полсотни писем за раз. Определенно, это был аврал.

Когда я возвращался обратно через кухонную дверь и повернулся, чтобы закрыть ее, я заметил около раковины сбрую Тали. Я забыл надеть ее на Тали, прежде чем отнести ее в машину.

— Вот блин, — сказал я вслух.

Лиза приедет на пляж, а Тали будет всего лишь в тонком ошейнике для поводка. Лиза знала, насколько хитро Тали умеет выскальзывать из ошейника, так что, думаю, ей придется оставить наш «Талибан» в фургоне. Она не рискнет выгуливать ее без сбруи.

Я подумал было позвонить ей и предупредить, но она, скорее всего, уже влилась в дорожное движение, плотное в субботние дни; со времени ее отъезда на пляж прошло достаточно много времени, и я очень сомневался, что Лиза решит вернуться домой за сбруей.

Поднимаясь в кабинет, я был убежден в одном — мне не ощутить сладость этого месяца. Снова.

Пока экран компьютера выдавал имейл за имейлом, я пытался сосредоточиться на ответах и все поглядывал одним глазом на свой сотовый телефон — на случай, если Лиза решит позвонить. Тот хранил молчание.

Наибольшей моей заботой все так же оставался Блю, американский солдатский пес. С тех пор как мы впервые списались с тем солдатом, механизм доставки Блю в Афганский центр спасения пришел в движение. Я поддерживал связь с Кошаном, администратором центра. Он был весьма счастлив принять Блю в центре, однако, как всегда, доставка собаки туда была большой проблемой.

Пока имейлы летали туда-сюда, словно бы затем, чтобы все усложнить, возникла еще одна проблема. У Блю появилась какая-то кожная болячка около глаз и носа. Из присланных солдатом описаний я заключил, что тут нет пока ничего серьезного и мне не нужно излишне беспокоиться. Однако позволять этому превратиться в нагноение было нельзя. Это ведь Афганистан, в конце концов.

Я знал, что солдат не имеет доступа к ветеринару или лекарствам, так что настоятельно посоветовал ему сделать все возможное, чтобы найти дружественно настроенного местного афганца, который бы согласился отвезти собаку в приют. Там Блю хотя бы получал возможность попасть к ветеринару.

Пока мы переписывались, я сумел уловить внутренний конфликт, происходящий в сознании солдата. Это было мне так знакомо. Я сам прошел через это в Наузаде, мучаясь от мыслей о том, стоит ли рискнуть и послать моих собак через полстраны в приют.

Солдат думал так же, как и я в свое время: послать ли Блю в опасное путешествие, одним из возможных результатов которого была бы смерть, или оставить его и продолжать заботиться о нем настолько хорошо, насколько он способен?

Это был душераздирающий выбор, и я не мог сделать его за солдата. Однако я чуял нутром, что если он вскоре не отправит Блю в центр, собаке будет плохо.

Грохот боковой двери минивэна вместе с лаем четырех собак, донесшиеся снаружи, выдернули меня из моих размышлений.

Лиза стояла у черного входа с непроницаемым лицом. В руках она держала сбрую Тали. Сама Тали стояла рядом с ней и выглядела чрезвычайно послушной.

— Это избавило бы меня от кошмара, который мне довелось пережить, — сказала Лиза, встряхнув сбруей перед моим носом.

— Ой, я, что, забыл ее здесь? — спросил я невинным голосом. — Почему ты не позвонила мне? Я бы ее привез.

— Потому что я была слишком занята, гоняясь за собаками по всему пляжу, вот почему, — ответила Лиза, бросив на меня взгляд, от которого я почти превратился в камень.

Несколькими минутами позже, отпаиваясь чаем, который я для нее заварил, она рассказала, что произошло.

Когда на пляже у Тали обнаружилось отсутствие жизненно важной детали костюма, мое имя сразу же было помянуто в неких непристойных выражениях, не подлежащих цитированию. Лиза решила, что не поедет обратно и тем самым взяла на себя риск выгулять Тали в одном лишь ошейнике.

— Я думала держать Тали на коротком поводке во время прогулки, — вздохнула Лиза. — Я знала, что ей нравится его сбрасывать. Я не собиралась позволять ей отдаляться от меня.

Физз и Бимер умчались по пляжу, тогда как Наузада и Тали Лиза вела на поводках. Протопав по песку примерно два ярда, Наузад уже задрал ногу и пометил очередной кусок территории.

Тали спокойно трусила рядом с Лизой, явно наслаждаясь покойной прогулкой вдоль пляжа, пока где-то через двести ярдов они не дошли до барьеров из плотного дерева, установленных по всей протяженности пляжа для защиты золотистого песка от размывающего действия сильных приливов.

Физз и Бимер легко, словно на Больших национальных скачках, перепрыгивали через эти двухфутовые барьеры. Наузад предпочитал лениво пробежаться перед тем как внезапно остановиться и пописать на зеленое от слизи дерево.

Окончив дело, он с невероятным усилием запрыгивал на барьер и приземлялся на другой стороне.

Это произошло, когда Лиза ожидала, пока Наузад пописает, — Тали увидела молодую чайку, сидевшую на ближайшем волнорезе.

Тали любит птиц. Но не в орнитологическом смысле.

Прежде чем Лиза успела среагировать, Тали сбросила ошейник и рванула к птице. Теперь Тали бежала быстро, по-настоящему быстро.

Но она все еще не могла тягаться с молодой чайкой, особенно если учесть крылья и скорость взлета последней. Птица расправила крылья и взлетела с медленной грацией, словно бы ей было наплевать на приближение сумасшедшей собаки.

Физз и Бимер продолжали бежать в противоположном направлении, когда сквозь свист прибрежного ветра до них донесся вопль звавшей их Лизы.

Обе собаки развернулись на месте и помчались обратно, преследуя Лизу и афганского бойцового пса (который уже давно так быстро не бегал, если бегал вообще), гнавшихся за Тали.

Тали с легкостью перепрыгивала просоленные морской водой деревянные барьеры и продолжала гнаться за чайкой.

В мгновение ока до Лизы дошло: на то, чтобы остановиться и привязать Наузада к волнорезу времени нет, так как атлетичная Тали может бежать еще долго, прежде чем прекратит погоню. Лизе могло помочь лишь чудо. И оно случилось.

Чайка повернула к морю. То же самое сделала Тали, начав прыгать через камни, выступавшие из лежащего впереди холмика. В своей слепой увлеченности ловлей чайки она позабыла посмотреть, куда она бежит.

Так что Тали домчалась туда, где камни кончились, и на полной скорости ухнула в море.

Насколько мы знали, Тали никогда раньше не приходилось плавать. Она запаниковала, бешено замолотила лапами по поверхности, отчаянно пытаясь развернуться. Ее попытки не увенчались особым успехом, но тут прибыло подкрепление в лице Лизы, которая вбежала в стылую воду и сгребла барахтающуюся собаку. Удивительно, но поводок, пристегнутый к Наузаду, все это время оставался в другой руке Лизы.

Когда Лиза огляделась, она обнаружила небольшую толпу знакомых, гулявших со своими собаками и остановившихся понаблюдать за развернувшейся драмой. В переднем ряду толпы спокойно сидели Бимер и Физз, ошеломленные (как и люди вокруг) безумием происходящего.

Я почувствовал слабый укол вины за то, что забыл о сбруе Тали. Но я никак не мог сдержать смех, медленно закипавший во мне, как бы упорно я ни пытался подавить его.

Я знал, что нарываюсь на оплеуху. Я только не знал, что она будет такой сильной.

Фубар и Медвепес прибыли в карантинный центр в раннюю пору марта 2008 года и немедленно стали постоянными любимчиками тамошнего персонала. Хотя обе собаки не встречались до своего прибытия на место, персонал заверил нас, что их знакомство в самом деле прошло отлично, и это было так же хорошо, как и то, что объединение этих двух собак в карантине сохранило фонду некоторую сумму.

Как для восемнадцатимесячного щенка, Медвепес обладал размерами, приводившими в восхищение девушек из карантина. Но, что более важно, он был добрым великаном. Гиперактивный, совсем как Фубар, он был сущей бедой, но очень любил обнимашки: он становился на задние лапы, а длинные передние лапы смыкал за плечами девушек.

Нам, в конце концов, нужно было найти дом для Медвепса, но у меня оставалось шесть месяцев на то, чтобы сделать это, так что я немного расслабился на этот счет и сконцентрировался на многообещающем испытании, которое нам предстояло пройти.

Подготовка к «Крафтс» требовала все больше сил, и примерно за две недели до того, как нам предстояло ехать в Бирмингем, организаторы оповестили нас, что ВВС нужно снять пятиминутный клип, в котором мы с Лизой представили бы собак и кратко рассказали их историю.

Я сразу же понял, что это легче сказать, чем сделать. Мы не относились к той части общества, члены которой просто стоят перед камерами и весело болтают. Поскольку оба мы служим в вооруженных силах, нам нужно получить соответствующее разрешение от нашей пресс-службы. В силу многих причин, мы не чувствовали оптимизма по этому поводу.

Прежде всего, то, что я сделал в Афганистане, было, строго говоря, нарушением приказа. Когда я поначалу окружил Наузада простой заботой и сделал ему загон, мой босс посмотрел на это сквозь пальцы. Но немного погодя он устроил мне официальный разнос. Одно из его особых распоряжений гласило, что я не могу спасать и содержать собак. Я предпочел проигнорировать этот приказ; ничего лучшего мне в голову не пришло.

В Афганистане я не парился по этому поводу, но здесь, в Великобритании, у меня было явственное ощущение, что высшее командование не было реально заинтересовано в моем предстоящем появлении на собачьем шоу. Ни я, ни Лиза не получали позитивного отклика от военного ведомства в связи с нашей занятостью в фонде. Это было огорчительно, и мы беспокоились, что это повлияет на решение позволить нам сняться в клипе.

Наибольшей причиной для пессимизма был тот факт, что ВВС[3] хотела прислать съемочную группу на военную базу, где я служил. На той базе был установлен высший уровень охраны, а еще, из-за текущих условий, она могла стать вполне очевидной целью для террористов и плохих парней. Любой, попытавшийся туда попасть, сначала должен был получить приглашение, а затем пройти через жесткий охранный досмотр, чтобы миновать морпехов в полном вооружении у ворот базы. Я легко мог представить ответ начальства на просьбу съемочной группы ВВС снять там кино о морпехе и его афганских собаках.

Но поскольку терять такую многообещающую возможность было бы жаль, я должен был хотя бы попытаться получить разрешение на съемку. Я засел за компьютер и сочинил имейл с объяснениями моего дела и того, насколько оно может быть благоприятным для репутации морской пехоты. Когда я отослал имейл сильным мира сего, я сделал единственную вещь, которая могла мне помочь, — скрестил пальцы.

Ответ меня приятно удивил. Отдел по связям с общественностью дал нам зеленый свет. И съемочная группа не стала терять время, получив мое подтверждение насчет съемок: они пожелали прибыть прямо на следующий день.

— Лиза, нас будут снимать завтра, — проинформировал я ее, позвонив по сотовому телефону и дождавшись, когда после двенадцатого гудка она примет вызов.

— Черт, я все еще не получила увольнительную, так что давай отложим до перерыва, — ответила она с неожиданным возбуждением в голосе.

— Лучше поторопись, иначе я стану телезвездой без тебя, — сказал я, специально чтобы ее позлить.

— Это Наузад станет звездой. А ты будешь всего лишь придурком на другом конце поводка, — ответила она, хихикнув.

Двенадцатью часами позже огромная линза камеры отслеживала, как я веду Наузада и Тали через парадный плац. Мы находились в священной обители Королевской морской пехоты, Тренировочном Центре Коммандос.

Я чувствовал себя чрезвычайно сконфуженным и незащищенным, и все что мог сейчас представить, это насмешки, которые посыплются в мой адрес от всех сослуживцев, видевших меня.

Пока съемочная группа давала мне указания, я все осматривался в поисках одного особого окна. Мы рассекали по плацу уже несколько минут, и я не мог понять, почему я не видел его раньше.

Ладно, теперь я ничего не мог поделать — было слишком поздно.

Когда я вернулся с Лизой, чтобы поступить в распоряжение режиссера, я невольно проделал путешествие на двадцать лет назад. Мои мысли возвратились в день, когда я стоял здесь в моей лучшей парадной форме, гордый как индюк оттого, что смог пройти через нечто, известное как самая тяжелая армейская подготовка в мире. Вместе с папой и мамой я позировал для официального военного фотографа под взглядами двух бронзовых морпехов, около которых мы с Лизой теперь разгуливали перед камерой.

«Да, много воды утекло с тех пор», — думал я, терпеливо ожидая вместе с Лизой, пока съемочная группа займет новую позицию. Уже в который раз.

— Лиза, взгляни на окно слева от входа в Пазл, — сказал я сквозь зубы, сжатые на тот случай, если кто-нибудь следит за мной. (Пазлом звалось здание, примыкавшее к парадному плацу; то был лабиринт из тупиков, длинных одинаковых коридоров и сотен учебных аудиторий, раскиданных по трем этажам. Никто не мог найти нужную ему комнату с первого раза. Никто.)

— Что я там должна увидеть? — спросила Лиза, когда мы уже в сотый раз начали идти обратно через плац.

Когда мы повернулись вновь, я наклонился к ней:

— Посмотри вон на тех двух офицеров в окне. Это они запретили мне спасать Наузада.

Один из них командовал формированием, где я служил, а второй был его заместителем. Они оба наставали на том, что запрет на содержание «диких животных» должен быть соблюден. К счастью, город Наузад находился слишком далеко от них, чтобы они могли проверить, как исполняются их приказы, и к тому же, как я понимаю, у них были дела поважнее.

Я знал, что, когда мы вернулись из Афганистана, их обоих повысили и продвинули по службе, однако я не мог себе представить, что однажды меня будут снимать под окнами их офиса и они будут глядеть на это.

— А, понятно, — воскликнула Лиза, когда до нее дошло значение моих слов, — Значит, это из-за них ты теперь в заднице.

— Ну, отослать собак обратно они не могут, — сказал я, когда мы опять остановились, ожидая, пока команда телевизионщиков переместится на новую позицию, чтобы снять точно такой же эпизод с другого ракурса. Я был уверен, что они уже оттуда снимали. Вообще, сколько можно снимать, как мы вчетвером ходим по одному и тому же плацу?

«Но они могут послать меня», — внезапно понял я в надежде, что они в этот самый момент не вынашивают ту же интригу.

А еще я втайне надеялся, что наша маршировка туда-сюда по плацу здорово зацепила их обоих.

— Ах, быть бы сейчас мухой на стене их офиса, — сказал я Лизе уголком рта, когда мы сердечно улыбались в камеру.

Теперь, когда до «Крафтс» оставалось меньше недели, жизнь словно бы еще больше ускорилась. И если подготовка Наузада и Тали к великому моменту не была чересчур напряжной, то фонд дал нам эмоциональных взлетов и падений сверх меры.

По большей части, испытанием для моей души стала судьба Блю.

Мои изначальное беспокойство о его здоровье получило обоснование. После того, как я установил связь с американским солдатом, ко мне шел постоянный поток имейлов от него и Кошана. Из них вырисовывалась грустная картина.

Солдат писал, что Блю перестал есть, сделался вялым и его язвы возле носа и глаз стали выглядеть хуже.

Блю был первой собакой в нашей практике, с которой возникли медицинские проблемы, так что в этом смысле нам до сих пор везло. Я мало что мог сделать, находясь в Британии, поэтому я послал Кошану длинный имейл с самым детальным описанием симптомов у Блю, на какое был способен. К несчастью, эти симптомы оказались ему весьма знакомы. Он был совершенно уверен, что Блю подхватил собачий лейшманиоз.

Эту болезнь вызывает паразит — лейшмания, мерзкая мелкая дрянь, попадающая в организм с укусом москита. После того я произвел поиски данных в Гугле, мне стало очевидно, что сложилась поганая и чрезвычайно опасная ситуация. Я также узнал, что в месте, где располагалась база, на которой служил солдат, вспышки лейшманиоза были частым делом. Диагноз, конечно же, прояснил положение вещей, по крайней мере, для меня. Лейшманиоз фатален, если только не излечить его на ранней стадии при помощи соответствующих медикаментов. А еще он передается людям.

Я отстукал солдату письмо. Оно был прямым и конкретным. В нем разъяснялся поставленный Кошаном диагноз и его значение. Блю надо было перевезти в Афганский центр спасения сразу же, как только мы сможем организовать это.

Эти вести подействовали на солдата, словно ток на батарейку. Не позже чем через два дня от него пришел ответ с несколько обнадеживающей новостью. Афганский водитель согласился — за небольшую плату — отвезти Блю в центр спасения.

Следующую пару дней я потратил в навязчивой проверке своей электронной почты на предмет апдэйтов. И конечно же, через три дня после отъезда Блю Кошан прислал мне краткое, но восхитительное письмо, где подтверждал, что пес благополучно доехал. Еще более светлой новостью стало то, что один из немногих практикующих в Афганистане ветеринаров приедет в приют сразу же на следующий день.

Похоже, удача была на нашей стороне.

Выступив ранее в роли разносчика дурных вестей, я почувствовал громадное облегчение, когда отослал имейлы солдату и его матери о том, что Блю в безопасности, по крайней мере, в настоящий момент.

•9•

Операция «Хилтон»

— Давай, давай, просыпайся, — нетерпеливо шептал я снова в светящийся экран моего сотового телефона, силой мысли внушая абоненту взять трубку.

— Ну? — взволнованно спросила Лиза за моей спиной, тыча мне в спину свободной рукой.

— Все еще звоню.

— И где ее черти носят? — спросила Лиза в который раз.

Лиза и я стояли вместе с Наузадом и Тали в густой тени кустов около величественного (до некоторой степени) входа в отель «Хилтон», что неподалеку от бирмингемского Национального выставочного центра, изо всех сил стараясь выглядеть незаметно.

Наша маскировка была далека от совершенства. Света, льющегося из окон за нами, вполне хватало, чтобы четко видеть силуэты Лизы и Тали.

Наузад стоял рядом со мной и также терпеливо ожидал команды выдвигаться. Я был уверен, что этот мелкий мерзавец написал мне на ботинок, однако уверен не до конца. Прежде чем я взглянул вниз, чтобы удостовериться в этом, мой телефон ожил.

— Привет, Пен, извини, меня отвлекли в баре, — произнес бойкий женский голос.

— Люси, нет времени расшаркиваться: миссия и человеческая жизнь под угрозой, — заявил я самым серьезным тоном, на какой был способен.

— О, прости, — пришел ее робкий ответ.

Люси была женой офицера Королевского военно-морского флота, прочитавшей о похождениях Наузада в местной флотской газете. Как торговый агент ведущей компании по производству собачьего корма, представленной на «Крафтс», она немедленно предложила свои услуги. По счастливой случайности, компания поселила Люси в «Хилтоне», так что когда я попросил ее о помощи, она преисполнилась готовности на любое темное дело.

Возможно, я слегка преувеличил насчет «жизни под угрозой», однако то был тщательно продуманный ход. С Люси в авангарде мы должны были пройти через вестибюль отеля без всяких инцидентов. Иначе нам вчетвером пришлось бы ночевать в минивэне.

— Ну что, вестибюль чист? — спросил я, сжимая руку Лизе в порядке пресечения пока еще незаданных вопросов.

— Вроде бы можно идти, — ответила Люси.

— Хорошо, сейчас или никогда, держи лифт наготове, — сказал я, прежде чем отключиться.

— Выдвигаемся, — скомандовал я Лизе, старательно напуская на себя вид боевого командира и еще туже натягивая поводок Наузада. — Готова, Лиза? — спросил я, оглядев вход и убедившись, что он снова чист.

— Готова, — пришел ответ из темноты за моей спиной.

Внезапно из здания вышла маленькая старушка, одетая в плотное пальто темного цвета. За ней, отчаянно пытаясь не отстать, семенил толстый мопс, одетый (явно не по своей воле) в смешную собачью попону розового цвета, всю в заклепках.

Позволить Наузаду врезаться в старушку с ее малышом было бы нехорошо.

— Одну минуту, — сказал я.

Пока я смотрел, как странная пара исчезает из виду, я обнаружил, что мои мысли блуждают. Каким, скажите на милость, образом я оказался в этой смешной ситуации?

Причиной такой осторожности было то, что организаторы «Крафтс» убедили нас снять комнату на две ночи в отеле «Хилтон», находившемся всего в полумиле от гигантских выставочных залов, где будет проходить «Крафтс» и его финал. Поскольку нам с Лизой и одна-то ночь в «Хилтоне» была не по карману, мы предпочли, чтобы отель, в перспективе, оплатил кто-нибудь другой.

Физз и Бимер остались у родителей Лизы, но организаторы убедили администрацию отеля согласиться на то, что Наузад и Тали займут комнату вместе с нами. Вероятно, им сказали, что наши собаки — звезды финала «Лучших друзей». Хотя я догадывался, что о том, где находились обе собаки до выхода из карантина всего тремя месяцами ранее, и о том, что до того они вели полудикую жизнь беспризорников, сказано не было. Как и о том, что один из них, в придачу, был бойцовым псом. Именно потому мы были сейчас столь осмотрительны. Что, если Наузад на кого-то накинется? Что, если кто-то из них написает на гостиничный ковер? Что, если они вдруг разлаются посреди ночи? Счет, который нам в итоге предъявят, сделает нас банкротами. Это же «Хилтон», в конце концов.

Последние два дня я провел в муках, думая о бесконечных возможных неприятностях, так что в итоге составил дальнейший план действий на все случаи жизни.

Когда мы будем уже в номере, обе собаки лягут спать, свернувшись на своих ковриках в переносных вольерах, замечательных приспособлениях, необходимых на случай, когда нужно на несколько часов удержать собак в покое, и, конечно же, снабженных комфортными лежанками. Также мы захватим с собой большой запас собачьих игрушек и лакомств. И конечно, мы провезем контрабандой пару сосисок, отчего завтрак пройдет в весьма дружественной обстановке.

Для пущей безопасности, мы оставим собак в минивэне во время субботних репетиций. Мы заблаговременно зададим им отличную длинную прогулку, так что они будут весьма в настроении для легкого утреннего сна, пока мы произведем проверку фарватера на предмет каких-либо препятствий, которые могут возникнуть в вечер финала.

Нам хотелось знать, с чем нам придется иметь дело.

Наузад и Тали были приучены спать где угодно: комфортабельная собачья лежанка в нашем утепленном минивэне даже не регистрировалась их датчиками дискомфорта. Альтернатива оставить их в номере вообще не подлежала обсуждению. В моем воображении сразу же возникали всевозможные дикие сценарии. Что будет, если обе собаки как-то сумеют выбраться из комнаты, когда мы с Лизой будем на репетиции? Сколько дел они успеют натворить? Какова будет реакция уборщиц, когда они, войдя в комнату, столкнуться с Наузадом? И что случится, когда Наузад как-то сумеет проскочить мимо уборщиц и начнет носиться по отелю? А что, если он, вконец запугав всех в отеле, вырвется через открытую дверь и окажется на главной арене «Крафтс»? Да Наузад станет самым ужасным и печально известным псом со времен собаки Баскервилей.

Все это объясняло, почему после долгой прогулки с целью размять затекшие во время поездки ноги, мы теперь прятались в кустах около отеля «Хилтон», ожидая, пока вокруг не станет все чисто и мы сможем доставить Наузада в наш номер без развертывания любого из этих апокалиптических сценариев.

План был прост; я сформулировал его, произведя заранее разведывательную операцию с целью выяснения обстановки. Получив от Люси подтверждение того, что все чисто, мы бросимся прочь из кустов и через парковку добежим до прихожей перед главным холлом.

Оказавшись внутри, мы свернем вправо, покинем холл и остановимся в лифте строго слева от нас, который, надо надеяться, довезет нас до третьего этажа, где расположен наш номер.

Я сделал глубокий вдох. Люси должна уже была открыть лифт и ждать нас.

— Поехали!

Словно спущенный с пружины механизм, мы выскочили из кустов и со всех ног кинулись к большой двери «Хилтона».

— Давай, Наузад, — понукал я, пока мы топотали по асфальтобетону и его когти выстукивали «цок-цок» на бегу. Он уже приметил одну из колонн, поддерживающих козырек над входом.

— Нет, Наузад. Ты больше не хочешь писать, — сказал я, оттаскивая его прочь.

Я ухватился за огромную бронзовую ручку парадной двери и быстро взглянул через стеклянную панель. Если не считать двух портье за высокой стойкой, берег, похоже, был чист.

— Пошли! — поторопил я Лизу за моей спиной.

Я распахнул дверь, и Лиза быстро выдвинулась вперед, как лайнбекер из американского футбола, расчищающий путь для квотербека. Я дал ей несколько шагов форы, прежде чем последовал за ней с Наузадом, удерживая пса на коротком поводке. Я мог видеть, как Лиза двинулась налево, к бару, а затем направо, как мы и планировали. Я следовал за ней по пятам.

Если бы мы близко столкнулись с какой-то собакой, участвующей в шоу, удержать Тали было бы легче. Это послужило бы для меня достаточным сигналом того, что я должен развернуться и увести Наузада из зоны конфликта.

Я быстро посмотрел налево, в сторону бара; собравшаяся толпа собаководов весело болтала и смеялась, не заметив нашего проникновения.

Я не видел кругом ни одной собаки. Пока все шло хорошо.

Я уже заполучил ключ от номера во время одиночной разведки утром, так что я последовал за Лизой, когда она свернула налево, и устроил двадцатиярдовый забег по отполированному до блеска полу к ожидавшему лифту. И опять когти Наузада издавали острое цоканье, показавшееся очень громким моему нервному слуху.

Как и планировалось, улыбающаяся во весь рот Люси была здесь и держала дверь лифта. В руке у нее была бутылка пива.

— Ты ангел, Люси, — сказал я, когда мы вскочили внутрь и дверь за нами закрылась. Мы все издали дружный вздох облегчения.

Я решил, что некоторые церемонии знакомства будут уместны.

— Наузад, знакомься, это Люси, — сказал я, немного беспокоясь из-за тесного лифта.

Благодаря короткому поводку, Наузад не имел шансов дотянуться до Люси, даже если б хотел, однако, честно сказать, не думаю, что он испытывал такое желание. Люси сама держала двух крупных собак и знала, что не нужно кидаться к Наузаду с приветствиями, пока он к ней не приспособится. Кроме того, Наузад, полагаю, более интересовался лифтом, так как, насколько нам было известно, ехал в нем впервые.

Прибыв на третий этаж, лифт открыл дверь в пустынный коридор, но Люси, все так же с пивом в руке, произвела двойную проверку на предмет посторонних, поскольку наш номер находился в самом конце длинного пустого коридора.

— Все в порядке! — крикнула она нам. Мы покинули относительно безопасную зону лифта и быстро двинулись по направлению к нашему номеру.

Люси открыла дверь, и мы ввели Наузада и Тали прямо в переносные вольеры, приготовленные нами заранее. Обе собаки немедленно учуяли запах лакомств внутри. Во мгновение ока они исчезли в глубинах уютных берлог.

— Отличная работа, взвод! — сказал я, когда мы «дали пять» друг другу. — Да, Лиза, к слову, это Люси, — представил я друг другу девушек, впервые за все это время. Хотя нет, первым был представлен Наузад, не правда ли?

— Привет, Лиза, — сказала Люси, обмениваясь с ней рукопожатием. — Что значит вся эта возня с Наузадом? — спросила она. — Он выглядит сущим милашкой.

Лиза улыбнулась.

— Только тогда, когда он того хочет, Люси, только тогда — таков был ее кроткий ответ. Похоже, Наузад делал успехи в новоприобретенном искусстве внушать людям ложное чувство безопасности.

— У вас есть время выпить перед сном? — спросила Люси. — Моя компания в деле.

— Ты читаешь мои мысли, — ответил я, включая гигантский телевизор, вмонтированный в стену номера. Я надеялся, что его звук поглотит все потенциальные шумы в случае, если кто-то станет прогуливаться мимо номера. — У нас всегда есть время для пива, — добавил я.

Итак, в то время как два бывших афганских беспризорника счастливо грызли свои жесткие игрушки, мы осторожно закрыли дверь номера и отправились исследовать битком набитый бар.

Изумительно, но утренняя прогулка с собаками вокруг НВЦ прошла без сучка, без задоринки. День выдался пасмурный и облачный, но, к счастью, погода была довольно мягкой как для раннего марта. Очень немного людей слонялось в фойе, когда мы выходили и, слава богу, позади отеля нам даже удалось найти площадку, начисто свободную от других гуляющих с собаками, что было весьма замечательным подарком от уикэнда на «Крафтс».

Обе собаки обнюхивали землю, с интересом следуя за тем, что, как я полагаю, было следами и запахами местных кроликов и лис, которые бродят по громадным пустошам вокруг НВЦ. Позже мы загнали собак в минивэн, а сами позавтракали в грандиозном банкетном зале; мы рассчитали, что в какой-то момент горничная может войти в номер для заправки постелей, и нам вовсе не хотелось, чтобы ее хватил инфаркт, когда Наузад вздумает ее поприветствовать.

Позавтракав как короли, мы сперли пару сосисок из буфета и направились обратно к фургону. Как только Лиза открыла дверь, обе собаки вскочили внутри переносок, нюхая воздух. Наузад обожает сосиски, и его афганский нос чует спрятанную контрабанду немедленно.

— Да, Наузад, эти сосиски — тебе, — поманила его Лиза, когда мы развернули красные салфетки, в которые мы их спрятали; Наузад, охваченный возбуждением, начал царапать решетчатую дверь своей переносной вольеры. Я разломил сосиски на маленькие кусочки и погрузил их в сухой корм в их мисках, а затем капнул немного воды в каждую из них. Лиза приоткрыла створки их конур ровно настолько, чтобы сунуть миски в их узилища, где обе собаки, без всякого промедления, зарылись мордами в миски, жадно пожирая корм в стремлении добраться до спрятанных в нем кусочков сосисок. Нет нужды говорить, что спрятанными те оставались недолго.

Оставив благополучно накормленных собак прохлаждаться в минивэне, мы удалились на встречу с организационной группой «Лучших друзей» и прочими четырьмя финалистами. Официально это была репетиция для вечернего шоу, но мы с Лизой решили потратить это время, чтобы разведать фарватер и все подводные камни, с которыми мы и собаки могли столкнуться позже.

Явившись в залы НВЦ, мы нашли остальных финалистов, столпившихся вокруг элегантно одетого представителя Кеннел-клуба. В собравшейся толпе присутствовало несколько благовоспитанных псов, которые терпеливо ожидали рядом со своими хозяевами. Я почувствовал облегчение оттого, что мы не привели сюда Наузада и Тали: они бы покрыли меня позором среди этих образцов благопристойности.

Большинство собак и их хозяев мы знали из коротких видеоклипов, показанных по ВВС вместе с сюжетом о наших собаках. Тут была Хэйзл вместе с Конни, ласковым огромным ньюфаундлендом, которая помогала ей по хозяйству после того, как Хэйзл повредила себе спину. Бок о бок с ней Перси, черный лабрадор, махал хвостом юному парню по имени Вильям, у которого медики констатировали аутизм. Еще одна леди, Линда, у которой, как мы думали, была опасно повреждена спина, радостно возилась с Сади, подвижной молодой немецкой овчаркой. И наконец (но не в последнюю очередь) мы немедленно узнали блистательную юную фигурку Хэрриет. Хэрриет страдала церебральным параличом, но надеялась, что с помощью своей восхитительной золотисто-рыжей выжлы по имени Йепа она вновь обретет способность ходить. В ее клипе она плавала вместе с Йепой. Должен признаться, я почти прослезился, глядя на это. Мы с Лизой были убеждены, что она может и должна победить.

Мы обошли всю группу с приветствиями, однако нас встречали недоуменные взгляды, тогда как головы вертелись туда-сюда в поисках собак, коим надлежало стать ключевым элементом финала «Лучших друзей».

— Собаки отдыхают; они просили нас пойти и поучаствовать в репетиции вместо них, — объяснял я все время.

Под присмотром гида мы отправились в главный выставочный зал, следуя курсом, который должен был этим вечером вывести нас к главной арене и нашему великому мгновению в телеящике.

— О, черт! — воскликнул я, когда мы вошли в огромный павильон.

— Вот же черт! — согласилась Лиза, разинув рот.

Вид, который мы приветствовали таким образом, внушал одновременно ужас и благоговение. Громадные залы НВЦ были заполнены тысячами энтузиастов собаководства. Хоть этого и впрямь следовало ожидать, но их сопровождали сотни собак, каждая из которых горделиво вышагивала рядом с хозяином, подвергалась досмотру жюри на породном ринге или терпеливо сидела в одном из бесчисленных рядов, напоминавших мне грузовой конвейер в аэропорту. Некоторые из собак устроились на специализированных столах для груминга, где на их и без того безупречно ухоженную шерсть наводили последний глянец перед началом соревнований.

А еще здесь было шумно. Звук бил вас, словно кирпич по голове, как только вы вступали в это огромное пространство. Он был оглушающим: смесь разноголосого собачьего лая, человеческих разговоров, импульсивных приветствий и аплодисментов вокруг подиумов и, конечно же, постоянных объявлений, гремевших и отдававшихся эхом в павильонах.

— Ай, как нехорошо, — пробормотал я.

Похоже, все без исключения хозяева и их терпеливо ожидающие псы игнорировали окружающий гам. Но для нас он звучал ужасающе.

Я слегка толкнул Лизу локтем:

— И как мы собираемся протащить эти два несчастья через все это?

— Меня не спрашивай, — ответила Лиза. — Это была твоя замечательная идея.

Даже после нескольких месяцев дрессировки Наузад и Тали вели себя ужасно, стоило нам пересечься с другими собаками во время ежедневных прогулок. Когда появлялась другая собака, Наузад все так же бросался вперед, пока мы оттаскивали его назад за поводок, а Тали в своей обычной манере облаивала встречных до тех пор, пока мы не уводили их прочь от выдрессированных (по большей части) собак и их огорченных хозяев.

Что за ад разразится здесь, когда они оба окажутся посреди тесноты выставочных залов на величайшей собачьей выставке на Земле?

На секунду мне пришла в голову мысль, что я был неправ, согласившись на участие в выставке. Может быть, я поторопился насчет двух афганских псов? Возможно, пора ретироваться? И не поздно ли уже для этого?

Группа проследовала мимо ряда торговых ларьков, где продавали все, что только мог пожелать собаковод для своего обожаемого любимца: разноцветные собачьи лежанки всех форм и размеров, поводки с подсветкой, сбруи, собачий корм и лекарственные таблетки для излечения любого из известных собачьих органов. В одном из киосков даже продавались собачьи попоны вместе с подобранными в тон поводками.

Я указал на них Лизе:

— Мы никогда бы не смогли заставить Наузада носить что-то подобное, — проорал я.

Лиза рассмеялась.

— Ага, думаю, прежде он устроит нам классную драку, чем мы на него это наденем. Ей пришлось кричать, чтобы я смог расслышать ее сквозь шум.

Я вычислил киоск с домашней выпечкой и сдобой, тщательно разложенной на витрине. Я был голоден. Завтрак был хорош, но с той поры прошло почти два часа. От близкого запаха выпечки у меня потекли слюнки, и я нацелился на имбирных пряничных человечков.

— Почем два пряничных человечка? — спросил я.

— Два фунта, дружище, — был ответ.

Я заплатил и повернулся прочь от киоска, задержавшись только на мгновение, чтобы вытащить пряничного человечка из кулька и сообщить ему добрую весть о том, что я собираюсь откусить ему голову. И только тогда я заметил вывеску, гласившую: ДОМАШНЯЯ ВЫПЕЧКА С ТРЕБУХОЙ ПО НАШЕМУ ОСОБОМУ РЕЦЕПТУ — СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ СОБАК.

Я быстро оглядел людей, слонявшихся вокруг. К счастью, никто не заметил, как я почти наелся собачьих пирожков с требухой.

Небрежной походкой я зашагал обратно к Лизе, пока она не затерялась в толпе, пытаясь догнать нашу группу.

— И что ты там купил? — спросила Лиза, улыбаясь, как Чеширский кот.

— Лакомство для Наузада и Тали, — отвечал я.

— Не говори ерунды, ты собрался съесть это, — успела она сказать перед тем, как от души расхохотаться.

Пропустив ее вперед, я игриво шлепнул ее по заду:

— Дорогая, я дурак, но не настолько.

Думаю, она просто успела заметить. И, поскольку у меня продолжало урчать в брюхе, мне все еще было любопытно, каковы на вкус эти пряники.

С репетицией сегодняшнего вечера было все ясно: мы подождем в зоне ожидания вне главной арены, пока нас не объявят, а затем вчетвером обойдем ринг, пока историю Наузада снова будут транслировать.

До меня внезапно дошло, что Наузад может вспомнить свое прошлое, когда он увидит тысячи зрителей, толпящихся около ринга для финалистов. Это с легкостью может напомнить ему собачьи бои, в которых он участвовал в Афганистане. Вся моя надежда была на обильный запас чесночного лакомства, при помощи которого я мог бы убедить пса не делать ничего неуместного.

Когда репетиция закончилась, мы принялись оценивать ситуацию. По нашему мнению, худшей частью в первую очередь мог стать собственно выход с Наузадом и Тали на главную арену.

— Это будет кошмар, — сказал я Лизе, констатируя очевидное, когда мы с ужасом вновь поглядели на толпы участников. Каждый из них был в сопровождении собаки.

— Да, это будет кошмар, — только и смогла ответить Лиза.

Организаторам хотелось провести как можно больше репетиций. В конце второго прогона мы оба чувствовали, что уже достаточно изучили порядок обхода арены; все, что нам надо было сделать, — это пройти по внешнему кругу ринга, прежде чем подойти и встать на отведенное нам место в центре арены.

Мы покинули следующую репетиционную сессию и отправились на поиски приличного чая и спокойного места, где бы мы могли обсудить наши действия.

В пику нашим страхам, обе собаки вели себя как шелковые, пока мы шли от минивэна через выставочные залы к зоне ожидания у главной арены.

Благодаря забившему наши карманы чесночному лакомству, напеченному Элен специально ради «Крафтс», Наузад и Тали, похоже, совершенно забыли про собак и людей вокруг нас на пути к заранее оговоренному месту сбора.

К счастью, толпы в выставочных залах были меньше по сравнению с ордой, собравшейся здесь утром, так как вечер финала был открыт только для тех, кто приобрел билеты, проданные, как всегда, еще месяц назад. Большинство людей уже заняло свои места за то время, что мы с Наузадом и Тали приближались.

Мое беспокойство о Наузаде, возраставшее при каждой попадавшейся навстречу собаке, оказалось безосновательным. Пока я продолжал ему регулярно скармливать лакомства, он благополучно шел рядом. Конечно же, он оставался собой и время от времени пытался рваться, но я был начеку.

— Почему же дома они не ведут себя так хорошо? — сказал я Лизе, пока мы терпеливо ждали в хвосте очереди финалистов, в то время как их представляли каждого в свой черед и допускали к мгновению славы.

Настроение Лизы оставалось скептическим. Она просто вдернула бровь и продолжила отвлекать Тали от реально надоедливой бордер-колли, ожидающей своего выхода на арену после нас для исполнения предписанных программой песен и плясок. Ее хозяин явно не получал предупреждения, что Наузад и Тали не принадлежат к числу игривых собак.

Мы попросили о том, чтобы нас представили в конце, так что Тали с Наузадом не должны были стать объектами чрезмерных зрительских восторгов. Шум приветствий и аплодисментов, когда ведущий представит следующих финалистов, потенциально мог испугать их обоих. Я все еще оставался полон ожиданий, что случится нечто ужасное. Раньше я шутил, говоря Лизе, что поскольку выставка транслируется в прямом эфире, Наузад, наверное, решит нагадить на главной арене. И тогда эти кадры будут снова и снова показывать по телевизору в этих дурацких роликах со смешными случаями. Он прославится, но реально наихудшим образом. Помня об этом, мы потратили почти два часа, выгуливая обеих собак за пределами павильонов и позволяя Наузаду описать все, до чего он смог дотянуться.

— И, наконец, последние сегодняшние финалисты, сержант Фартинг со своей женой Лизой и, конечно же, Наузад и Тали!

Когда объявление ведущего потрясло окрестности арены, скрывавшая нас темнота мгновенно исчезла. Словно по команде, толпа разразилась приветствиями и аплодисментами, когда круг света выхватил нашу четверку, застывшую наготове. Все мое беспокойство испарилось. Было слишком поздно для того, чтобы нервничать.

Я с улыбкой обернулся к Лизе:

— Шоу началось.

Мы ступили на арену. Все наши сомнения теперь потеряли значение. Телекамеры были направлены на нас и только на нас.

Гул толпы усилился, и я улыбнулся Наузаду. Он и вправду не выглядел особо обеспокоенным. Его больше интересовало очередное пахучее лакомство с чесноком, пока он шел по сцене. Из-за ослепительного сияния двух пятен света, в которых мы двигались, невозможно было разглядеть тысячи человек, заполнивших зрительские места и глядевших на нас. Не уверен даже, что Наузад догадывался об их существовании. Возможно, то была шутка моего сознания, но мне казалось, что приветствия в честь Наузада и Тали были самыми громкими за эту ночь. Я испытывал фантастически странное чувство. Пока мы обходили ринг по кругу, я бросал взгляды в темноту, улыбался и даже сделал пару лихих взмахов, как какая-нибудь сверхпопулярная поп-звезда. Вот он я, служащий Вооруженных Сил Ее Величества, чешу по кругу перед огромной публикой на величайшем собачьем шоу в мире с бойцовым псом, который до самого недавнего времени жил в одном из самых забытых Богом уголков Земли. Я улыбался как идиот и ничего не мог с этим поделать. Все происходившее сейчас было столь невероятным…

Пока рос гул аплодисментов, я обернулся взглянуть на Лизу, тоже по-идиотски улыбавшуюся, в то время как Тали топала рядом с ней, гордо задрав длинный пушистый хвост. Мы заняли наши места в назначенном круге света и стали ожидать, пока каждому финалисту вручат памятный стеклянный приз этого вечера. Я принял быстрое стратегическое решение и скомандовал Лизе взять награду. Когда она шагнула вперед, я потянул Наузада назад, на случай, если он решит попробовать свои силы на референтке Кеннел-клуба. Это вконец погубило бы его репутацию. И эту ночь.

Толпа затихла, пока распорядитель финала, Мэтт Бэйкер, ожидал объявления победителя, что будет избран широкой общественностью. В течение выставки короткие видеоклипы с нашими историями крутили в эфире ежедневно, и публика отправляла свои голоса по телефону, чтобы определить, который пес с его хозяином возьмут приз «Лучших друзей».

Стояла тишина пока мы все ждали объявления. Мы с Лизой поглаживали собак по головам, чтобы приободрить их, но честно говоря, никто из них, похоже, ни малейшим образом не тревожился о происходящем. Несомненно, мы напрягались гораздо больше их.

— И чемпионом Кеннел-клуба в номинации «Лучшие друзья»-2008, избранным британской общественностью, становится… — Мэтт сделал эффектную паузу, — Хэрриетт и Йепа!

И снова толпа взорвалась приветствиями, когда все лучи света, казалось, сошлись на Хэрриетт.

Вместе с ее папой и, конечно же, лучшей подругой Йепой, прыгавшей вокруг нее, как безумная, Хэрриетт выступила вперед, чтобы взять честно заслуженный приз. Я посмотрел на Лизу, а она — на меня. Мы улыбнулись и еще раз погладили собак.

— Не переживай, Наузад, то, что ты просто был здесь, уже хорошо, — сказал я ему в ухо, чтобы он расслышал меня за шумом толпы.

Я знал, что мы с Лизой вместе рады победе Хэрриетт: одиннадцатилетняя девочка и ее верная подруга более чем заслужили эту награду. Я ныл и жаловался от обычной простуды; даже не хочу представлять, как я бы справлялся, будь у меня что-то подобное ДЦП. Поговорив с Хэрриетт в течение дня, мы с Лизой были впечатлены ее решимостью и жизнерадостностью.

Мы с Наузадом могли пережить и без чемпионства. Кроме того, я и думать не хотел о насмешках со стороны своих парней, укради я титул у невинной одиннадцатилетней девочки. Я был уверен, что в любом случае получу свою долю насмешек как коммандос королевской морской пехоты, которого побила одиннадцатилетняя девочка.

Мы были просто счастливы оттого, что Наузад и Тали получили свое мгновение славы, нигде не нагадили и не попытались съесть ни собак, ни людей. И что важнее всего, наш фонд, будем надеяться, получил толику бесплатной рекламы. Да, мы были счастливы.

Когда мы покидали ринг, мы уже сосредоточились на важной задаче прокладывания обратного курса к отелю так, чтобы Наузад с Тали не погубили свой рекорд стопроцентно отличного поведения, установленный этим вечером.

Накормив их, мы пошли в бар — выпить пива и расслабиться. Мы пережили «Крафтс».

Это были сущие пустяки, вот ей-богу.

Я очень надеялся, что Люси сейчас в отеле вместе с кредитной карточкой ее фирмы, так как бар в «Хилтоне» был чертовски дорогостоящим.

•10•

Прийти в себя

Похоже, пятнадцать минут славы не оказали на Тали или Наузада продолжительного воздействия. Проспав весь обратный путь из Бирмингема, обе собаки, стоило нам оказаться дома, опять принялись за свое, словно бы никуда и не ездили.

Мы потратили слишком много времени, беспокоясь, как все это мероприятие подействует на них, но я очень сомневаюсь в том, что их самих вообще озаботило происходившее на «Крафтс». Для них это был просто еще один день в нашем безумном мире.

Снова оказавшись дома, они немедленно взялись за старое. То есть, снова принялись забавляться, как шестинедельные щенки, словно бы вовсе не устали за прошедшие дни. Наузад вроде был бы счастлив поспать на своей лежанке, перевернувшись кверху белошерстным пузом. Однако в покое ему было отказано, так как Тали раз за разом наскакивала на него, провоцируя на очередную игривую драку.

Примечательно, что игры и взаимное общение собак оставались неизменными: обе группы — Наузад и Тали, Физз и Бимер — явно хотели или испытывали потребность в том, чтобы всегда держаться отдельно, разбившись на пары.

Похоже, Наузад и Тали и вправду не понимали по-английски.

Играя с ней сейчас, Наузад извивался и корчился, обнажив черные десны и редкие, в желтых пятнах, зубы, принимая атаки, которые на него обрушивала Тали. Подобно атакующей змее, она отпрыгивала и снова бросалась на покрытое густой шерстью горло Наузада, сильно прихватывая его шкуру зубами перед тем, как ловко отскочить прочь от попытки Наузада дотянуться и сомкнуть пасть на ее морде, оканчивавшейся всего лишь в миллиметре от нее. Пока я, сидел, глядя на них, на ум мне пришла та же мысль, что приходила всегда, когда мне случалось наблюдать их возню: хорошо, что они всего лишь играют, иначе Тали точно бы оказалась в заднице.

Бимер наблюдал за ними с расстояния, горя желанием присоединиться, но, как всегда, держась опасливо, невзирая на мои ободрения. С другой стороны, старушка Физз, не вставая с места, хрипло лаяла на их шалости, веля им прекратить игру. Но им, как всегда, не требовалось ее позволение для того, чтобы веселиться.

Что до нас с Лизой, то возвращение к реальной жизни после «Крафтс» подействовало на нас немного сильнее, чем просто удар обухом по голове.

Мы вернулись домой после долгой обратной поездки в понедельник, зная, что с рассветом следующего утра работа грозит поглотить нас, и сиюминутные тревоги уж точно исчезнут, когда мы вернемся прямиком к рутине, состоящей из собак, ежедневной работы и все накапливающейся административной работы фонда. Мы с Лизой также знали, что должны засесть за наш график и продумать каждый день, чтобы втиснуться в другую, примерно десятичасовую поездку в карантинный центр в гости к Гильменду, единственному щенку Тали, выжившему во время вспышки парвовируса в Афганском спасательном центре.

К вечеру вторника величие арены «Крафтс» уже едва угадывалось в глубинах памяти. И оно целиком исчезло в ту минуту, когда я кликнул на имейл из Афганского центра. Я сразу же понял, о чем он, и мне вправду не хотелось открывать его. Не открой я его, возможно, эти новости не стали бы реальностью. Но я знал, что уже слишком поздно. Это случилось. Блю, афганский беспризорник, подаривший столь много уюта принявшему его американскому солдату, умер.

В своем имейле Кошан писал, что лейшманиоз у Блю находился в поздней стадии и был неизлечим. У персонала центра не было другого выбора, кроме как усыпить Блю и тем самым прекратить его страдания. Я просто сидел, глядя на недавнюю фотографию Блю, присланную мне Кошаном всего за несколько дней до нашей поездки на «Крафтс». Он также смотрел на меня своими большими печальными припухшими глазами, позируя для камеры.

Это было как удар молота для меня лично и для фонда. Блю стал первым псом, которого мы не смогли спасти. Хуже того, я теперь должен был сообщить эту новость американскому солдату, продолжавшему служить в Афганистане.

Прежде чем сделать это, я написал Кошану и поблагодарил его за все, что он попытался сделать для спасения Блю. Из его письма явствовало, будто он чувствует, что центр каким-то образом нас подвел. Но ясно было, что случившееся не его вина. Причиной того, что Блю не выжил, стали недостаток средств и, что гораздо важнее, полная невозможность достать вакцину и лекарства. Только и всего.

Отослав имейл Кошану, я улучил свободную минуту и начал сочинять имейл для американца. Он все так же находился где-то на переднем крае, но я понятия не имел, где. Блю значил для него все и был верным товарищем на протяжении суровой (я знал это) службы. Эта новость будет для него тяжелой.

Я изложил ее кратко. Но для этого мне пришлось предпринять несколько заходов, прежде чем я нашел верные слова.

Такие послания не входили в расчет, когда я мимоходом решил создать наш фонд. Я представлял, что у нас будут только истории со счастливым концом и вечеринками в честь триумфального обретения дома.

Но не на этот раз.

Я перечитал имейл еще раз и нажал команду «send». Встал и выключил компьютер. Остальные имейлы могут подождать. Я спустился вниз, на кухню, и присоединился к Лизе, намеренно слегка толкнув ее, когда протискивался мимо.

— Хочешь пива? — спросил я, наклоняясь и доставая бутылку из открытого буфета за собачьей миской для воды.

Лиза, резавшая картошку для ужина, бросила на меня насмешливый взгляд.

— А не рано ли? Сегодня только вторник, — сказала она.

— Да, я знаю, — ответил я, потянувшись за открывалкой, — но Блю не смог выжить.

Лиза прекратила резать и повернулась ко мне лицом. Я протянул ей открытую бутылку и потянулся за другой — для себя. Внезапно я понял, что мы оба больше не чувствуем голода. Вместо ужина мы пошли в общую комнату и затеяли там возню с нашей стаей, разлегшейся на полу. Никто из нас не произнес ни слова. Слова нам были не нужны.

Стоял великолепный летний вечер, безоблачное небо становилось темно-синим, пока я смотрел на горы на западе. Жара вязла вокруг меня, как клей, хотя на моих часах уже было за шесть. Когда стая уже нагулялась, я мог бы закинуть в фургон мою обувь для скалолазания и мешочек с магнезией и отправиться на пустошь для вечернего болдеринга.

Оттачивать движения во время подъема на скалистые гранитные пики Дартмура — вот все, о чем мечтал я, просиживая бесчисленные утомительные часы на дежурстве.

Но прямо сейчас я чувствовал душевное опустошение.

Вместо лазанья по скалам я выгреб из холодильника пару бутылок пива и плюхнулся в розовое пляжное кресло, которое мы использовали для отдыха в саду за домом. Ясное дело, не я выбирал расцветку.

Компьютер фонда даже не был включен, и это, в любом случае, было неправильно, особенно если учесть, что я знал о существовании нескольких имейлов, которые требовали немедленного ответа.

То был чудесный летний вечер, и в этот раз я хотел потратить некоторое время на себя самого. Собаки тоже дали себе отдых. Физз вытянулась на траве, тогда как Наузад и Бимер спрятались от жары в прохладных стенах кухни, развалившись на кафельном полу и тяжело дыша. Только Тали пришла, чтобы посидеть со мной. Пока я лежал, впитывая последние лучи вечернего солнца и попивая пиво, я гладил ее по голове свободной рукой.

Меня позабавил вид Тали, когда она, робко исследовав запах пива от бутылки, которую я поставил между своих ступней, задрала нос, словно говоря «вот еще!», перед тем, как резво ускакать в дом.

— А Бимер не такой привередливый! — крикнул я ей вслед.

Бимеру нравится вкус пива — мы с Лизой, к своему ужасу, обнаружили это, расслабляясь как-то вечером в пабе на открытом воздухе после долгой прогулки с собаками в окрестностях Холма св. Михаила. Он выхлебал два последних глотка из пинты, которую я нечаянно поставил на пол рядом с собой и с тех самых пор все остальные стаканы с пивом вокруг стали для него законной добычей. Несколько наших ничего не подозревавших друзей были застигнуты врасплох, стоило им неосторожно оставить бокал с пивом в досягаемости Бимерова языка.

Я не собирался сегодня повторять их ошибку. Как предусмотрительный морпех, я захватил в холодильнике две запасные бутылки и, конечно же, открывалку. Все это находилось в безопасности у меня на коленях.

Мой мозг не был сосредоточен абсолютно ни на чем, пока я, закрыв глаза, пил пиво, а спадающий жар солнца касался моего лица. «Я могу пристраститься к этому» — думал я. Было легко мысленно вернуться к пыльным окрестностям афганской базы, служившей нам домом — я, словно только вчера вернулся оттуда, мог видеть желтовато-бурую глину, из которой там все было сделано.

Тогда в Гильменде, так же, как и сейчас, я проводил мои вечерние часы, сидя со стаей Наузада, и закатное афганское солнце омывало мое лицо, из всех сил согревая нас перед стремительным приходом морозной афганской ночи.

Тогда у нас, правда, было не пиво, а всего лишь чашка чаю, наскоро заваренного в полевой кухне, пока шеф-повар глядел в другую сторону. Но Наузад был для меня средством, благодаря которому мой разум сбегал от постоянного чувства опасности, таившейся за каждым углом, когда мы осмеливались выйти за стену.

Теперь же страх меня не беспокоил. Это был просто стресс от смены условий. Растущая бумажная волокита и общественная деятельность порой вызывали во мне чувство отчаяния, и покой, ощущаемый мною в присутствии Наузада и стаи, позволял мне снова прийти в себя.

Три или четыре бутылки спустя собаки были накормлены, а я сидел на диване с еще двумя бутылками наготове, собираясь посмотреть DVD со «Звездным крейсером «Галактика».

Лиза была в Дартмуре, наблюдала за новым пополнением из новобранцев, выполнявшим то, что на флоте зовется «удаленной экспедицией в дикую местность», жизненно важным мероприятием для развития юных рекрутов (тогда как мы, морпехи, называли это загородной поездкой), так что я знал, что сейчас самое время спокойно посмотреть фильм. Лиза не воспринимает научную фантастику и постоянно раздражает меня, обыкновенно сидя рядом со мной в гостиной и болтая со своей матерью по телефону.

На лимане, что где-то в двух-трех милях к югу, вовсю гремел рок-концерт под открытым небом. Я где-то прочел, что там будет играть группа «Ultravox», рок-легенда восьмидесятых, и я уже мог распознать мелодию «Вены», плывущую в чистом воздухе летнего вечера.

Перед тем как сесть у экрана, я закрыл черный вход, чтобы отсечь нежелательную музыку. Все равно к этому времени все собаки уже находились на своих лежанках.

Коль скоро я затерялся в мире лазеров и космических кораблей, странных инопланетян и плохих парней, то меня, в виде исключения, ничего больше уже не заботило. Все мысли о том, кто я такой, чтобы париться насчет того, как устроить тридцати морпехам лыжную тренировку в начале зимы, были позабыты.

Неожиданно Наузад повел остатками ушей, а затем дернул головой, и это заставило меня отвлечься от фильма. Он сел, направив взгляд в окно гостиной.

— Чего там, Наузад? — спросил я, глядя одним глазом в экран, а другим на него. Я хорошо знал этот его взгляд. Испуганный, беспомощный взгляд — такой, когда он бывал совсем несчастен.

Внезапно я расслышал грохот фейерверка в небе над лиманом.

— Думаю, это просто конец концерта, — сказал я Наузаду.

И точно, когда я встал и поглядел через щель между опущенными занавесками, я увидел множество рвущихся ракет, сигнализирующих об окончании концерта. Чтобы заглушить шум, я увеличил громкость телика и погладил Наузада по голове.

— Все в порядке, дружище, салют в этот раз далеко отсюда, — заверил я его, когда он снова улегся. — Тебе не придется снова переживать Новый год.

Я вернулся на диван и опять очутился в мире космического пространства. Но через две минуты снова возникла помеха, на сей раз в лице Бимера, с лаем вбежавшего в гостиную, прежде чем поджать хвост и удрать обратно в холл. Он выглядел так, словно что-то напугало его, и это совсем было на него не похоже.

Сюжет фильма подошел к критической точке. Плохой парень готовился изложить своему боссу злобный план пленения героя сериала.

— Бимер, заткнись! — рявкнул я на него. — Это просто салют.

Надо признать, салют теперь звучал громче, так что я сделал звук сильнее.

Но Бимер не заткнулся. Он продолжал лаять и бегать туда-сюда по комнате.

— Бимер, заткнись, будь добр! — крикнул я, отставил на пол полупустую бутылку и встал.

Но он не слушал. Наоборот, он разразился новым коротким залпом лая прежде чем снова помчаться через холл.

— Что у тебя там происходит, Бимер? — крикнул я ему вслед, когда, внезапно заинтересованный, двинулся выяснить это, моментально позабыв о коварном плане плохого парня. Я взглянул на Наузада, свернувшегося на лежанке; шум телевизора заглушил конец салюта. Войдя в холл, я первым делом установил, что Физз тоже лежит, свернувшись на лежанке, и полностью игнорирует дебош, устроенный ее приятелем Бимером.

— О, черт!

Я замер как вкопанный.

Тали всегда спит у парадной двери на своей не по размеру большой, уютной коричневой лежанке. Но сейчас Тали не спала на своей не по размеру большой, уютной коричневой лежанке. Ее нигде не было видно.

Мое сердце подскочило, когда я обернулся и поглядел на Бимера, который рванул на кухню, а потом обратно ко мне, неподвижно стоящему посреди холла, одновременно лая на меня, кажется, уже в тысячный раз.

Мой спокойный вечер разлетелся на миллион осколков, когда мое сердце забухало с повышенной скоростью. Понимание ударило меня, словно кузнечный молот. Я оставил Тали снаружи. Я ринулся к черному ходу с колотящимся в горле сердцем. Когда салют грохотал снаружи, вообразить себе Тали, отчаянно кидающуюся на заднюю дверь в попытках пробить пластиковую панель и обрести убежище внутри дома, не составляло труда. Ее отчаянный скулеж о помощи не услышал никто, кроме Бимера, а я снова и снова его игнорировал.

Я рванул дверь и Тали метнулась мимо моих ног в холл. Внезапно салют громыхнул с удвоенной силой, и вспышка расцветила небо восхитительными синими и красными цветами; организаторы шли на все, чтобы впечатлить публику. Но меня им впечатлить не удалось.

Психическая травма, которую Тали пережила из-за меня, — вот все, о чем я думал. Тали оставалась снаружи, не имея куда спрятаться в течение всего этого неожиданного фейерверка. Я захлопнул заднюю дверь и пошел на ее поиски.

— Спасибо, дружище. Прости, что не слушал, — торопливо сказал я Бимеру после того, как похлопал его по загривку.

Я быстро прошел через коридор в гостиную за Тали. Как и в канун Нового года, она спряталась под кофейным столиком, отчаянно извиваясь и словно бы пытаясь зарыться в землю. Я быстро встал на колени, чтобы просунуть голову и руку под столик.

— Прости, Тали, прости, — повторял я, гладя ее снова и снова, чтобы ее успокоить.

И какого дьявола я не понял, что происходит? Вот же чертов идиот. Маленькое тельце Тали дрожало, словно в лихорадке. Ее глаза, обычно любознательные и ласковые, теперь были широки от страха, она слабо повизгивала. Очередная угроза вселенной была забыта, фильм продолжал бесполезно крутиться в телевизоре за моей спиной, но я не обращал на него внимания.

— Ш-ш, все хорошо, Тали. Прости меня, малышка, — шептал я мягко, пытаясь медленно подтянуть ее тело к себе. Столик был слишком невысок, чтобы я мог просунуть под него что-то кроме головы и шеи, но, когда мы оказались достаточно близко, так что моя голова почти коснулась ее головы, я плотнее подтянул ее к себе.

Какого черта я не пошел проверить, отчего разлаялся Бимер?

— Прости, Тали, прости, — снова прошептал я самым успокоительным тоном, на который был способен, мысленно ругая себя за то, что не догадался, что она осталась снаружи.

Прошло больше часа, прежде чем она перестала дрожать и я смог оставить ее, свернувшуюся на лежанке у парадной двери.

•11•

На ферму!

Знакомые холмистые поля Уилтшира скользили за окнами фургона, пока я рулил вдоль по проселочной дороге. Обычно меня бесит, когда я плетусь позади громыхающего трактора, водитель которого, уверен, получает огромное удовольствие из-за того, что служит причиной промедления. Когда я сигналил ему в надежде, что это поощрит его катить чуточку быстрее по бегущему меж двух лесопосадок проселку, в его зеркале заднего обзора я видел, как он надо мной смеется.

Знакомьтесь, это был мой тесть.

На самом же деле я был рад неспешной езде. Благодаря ей, мне было легче время от времени поглядывать через плечо на пассажира, все еще дрожавшего на заднем сиденье. Если не считать бурых пятен, покрывавших все его худощавое тельце, песик был копией своей мамы, Тали. Маленький Гильменд даже сидел в точности как она тогда, когда ей пришлось ехать в минивэне по этим самым проселкам.

Насколько я видел, испуганный щенок понятия не имел, что происходит. Всю дорогу я пытался подбодрить его, дескать, не стоит париться, но он, конечно же, не понимал меня. Мне оставалось надеяться, что он уловит это по моей интонации.

С приближением середины июля это было настоящее облегчение — съездить в карантинный приют в последний раз, по крайней мере, в ближайшем обозримом будущем. Десятичасовая езда вверх-вниз по трассам, чтобы повидать Гильменда в течение его шестимесячного заточения отнимала у меня время и энергию. А вот он, конечно же, прекрасно проводил время.

За недели, прошедшие в карантине, Гильменд научился лаять и стал любимцем приюта. Вскоре стало ясно, что он является отпрыском Тали во всех отношениях — у него были такие же быстрые ноги и уши-локаторы, способные на мили в округе улавливать малейший звук.

И он тоже любил птиц. Персонал пичкал нас рассказами о том, как он часами сидит и наблюдает за птицами, порхающими вокруг веток деревьев за оградой его вольеры.

За последние месяцы он также стал постоянным фаворитом посетителей карантина, многие из которых находили пять минут, чтобы провести их с Гильмендом после игры с собственными собаками.

Однако, теперь для него наступило время новой жизни и новых хозяев — родителей Лизы.

— Приехали, Гильменд. Здесь будет твой новый дом, дружище, — сказал я, когда мы наконец въехали во двор фермы. — Тут у тебя не будет недостатка в прогулках.

Это было чистой правдой. Брайан, мой тесть, — ранняя пташка. Каждое утро, в шесть часов, он вскакивал и отправлялся на прогулку в поля вместе со своими собаками. Хотя благодаря нам он усвоил, что не все собаки так же управляемы, как его собственные.

Я все еще не могу удержаться от улыбки, когда вспоминаю, как он впервые взял на прогулку Физз. Однажды, когда нас загрузили на службе, мы привезли Физз на ферму. Родители Лизы, сами хозяева собак, предложили нам присмотреть за Физз, за что мы им были и вправду благодарны, так как иначе нам пришлось бы платить за приют.

В одно прекрасное утро Брайан, закончив кормить коров, опрометчиво решил, что ничего плохого не случиться, если он спустит Физз с поводка посреди одного из обширных вспаханных полей, где он прогуливался с двумя остальными собаками, Лили и Брамбл. Через секунду после того, как он отстегнул поводок, он понял, что сделал большую ошибку.

Физз увидела молодого оленя, пасущегося через два поля от того, где все они находились. Прежде чем Брайан успел среагировать, она рванула прочь.

Брайан был в хорошей форме, так как потратил много лет, участвуя в местной футбольной команде; но до него быстро дошло, что он не сможет тягаться со стремительной, как газель, Физз, несущейся по направлению к ничего не подозревавшему оленю. Вдобавок, поля фермы были обсажены высокими колючими кустами, из тех, сквозь которые никто не пожелал бы продираться, разве только будучи одет в броню. Тогда как Физз умудрилась пронырнуть понизу под ветками кустов, не сбавляя бега, Брайану пришлось карабкаться через эту живую колючую проволоку, пытаясь попасть на следующее открытое пространство.

Через два поля он, наконец, нагнал Физз, — та сидела и тяжело дышала, а молодого оленя нигде не было видно. Брайан был весь исцарапан, но в еще худшем состоянии находилась его новая куртка для прогулок. Она была кошмарно изодрана колючками. И потом он всякий раз припоминал нам это.

Я остановился за зернохранилищем, выскользнул из минивэна и обошел его, направляясь к боковой дверце. Брайан припарковал трактор и подошел к нам.

— Ну как, Брайан, готов ко встрече с Гильмендом? — спросил я. Он кивнул.

Марлен, моя теща, уже виделась с Гильмендом во время его пребывания в карантине, но дела на ферме не позволили Брайану съездить туда вместе с ней. Я сдвинул дверь и подхватил Гильменда за сбрую, когда он выпрыгнул на свободу.

— Не так быстро, малыш.

Гильменд по-прежнему с недоверием относился ко всем незнакомцам. Несмотря на свою популярность, он замучил всех в карантинном центре, носясь из угла в угол своего вольера и не даваясь в руки сотрудниц, особенно в первые дни своего пребывания там. Так было до последней пары месяцев пребывания в карантине, пока он не расслабился достаточно, чтобы позволить посетителям приближаться к нему с лакомствами или обнимашками.

Так что ничего удивительного в том, что когда Брайан потянулся к нему сказать «привет», Гильменд метнулся назад, до отказа натянув поводок.

— Не беспокойся, Брайан, со временем он привыкнет, — заверил я тестя, хоть и не видно было, что он хоть сколько-нибудь обеспокоен. Они с Марлен знали, что Гильменд будет тем еще сорванцом поначалу. И они, поболее других, понимали, что ухаживать за любым афганским беспризорником будет вовсе не легким делом. В конце концов, у них был тому пример — мы с Наузадом.

— Пойдем, Гильменд, — сказал Брайан, когда Гильменд наконец расслабился, — поздороваемся с Лили.

Крепко удерживая поводок, Брайан позволил Гильменду облазить весь покрытый грязью двор фермы. Стадо юных телок, собранных для выгона в поля под присмотр здешнего быка, небрежно глазела на вновь прибывшего. Гильменд лаял на них и все пытался подтащить Брайана к краю загона. Но он не особо преуспевал в этом, поскольку, в обычной манере афганских беспризорников, обнюхивал кругом все, что мог, и это его замедляло.

— Давай, Гильменд, пойдем познакомимся с твоей новой подружкой.

Лабрадор Лили была старейшей собакой в нашей семье. Когда я впервые встретился с Лизой и меня впервые представили ее родителям, Лили, наивный щенок, сидела у них на коленях и возбужденно виляла своим длинным мохнатым хвостом, когда кто-либо затевал с ней возню. Она любила воду и особо любила кататься в дерьме, к вящему огорчению своих хозяев, так как, понятное дело, обе эти вещи водились на ферме в избытке. Она по-настоящему подружилась с Физз и Бимером, когда те приезжали на ферму, и ничто ей так не нравилось, как гонки до минивэна, когда она присоединялась к нам в поездках. Довольная, как слон, она взирала на мир с комфортного заднего сиденья.

Мы втроем пошли к деревянной калитке, ведшей в сад за домом. Лили уже воодушевленно совала свой коричневый нос в щель, так что вполне могла мельком видеть новоприбывшего.

— Привет, Лили, это Гильменд, — окликнул я ее, когда мы подошли. Я видел поверх калитки, как она бешено машет своим длинным бурым хвостом, хотя и не мог видеть ее саму целиком.

Брайан открыл калитку, и нас втащило в сад, когда Лили прыгнула вслед за Гильмендом, который, все еще на поводке у Брайана, задал стрекача по садовой дорожке. Совсем как его мама, Гильменд был легок на подъеме, и Брайану пришлось шевелиться, чтобы не отстать от него.

Гильменд остановился, развернулся и встал как вкопанный, когда Лили осторожно приблизилась, чтобы поздороваться. Каждого человека и каждую собаку Лили считала своим другом, и ее хвост свидетельствовал об этом, мотаясь как сумасшедший, когда она подошла поприветствовать юношу. Через секунду обе собаки потерлись носами и обменялись приветами.

Явно удовлетворенный коротким знакомством, Гильменд развернулся и потянул Брайана дальше, спеша исследовать остальной сад.

Я не привез с собой Тали, потому что она не особо любила дальние поездки. Кроме того, я полагал, возбуждения от встречи с Лили и знакомства с новым окружением для афганского кадета будет вполне достаточно. Представить его для равновесия еще и матери, скорее всего, не было блестящей идеей. Глядя, как он носиться кругами, я не испытывал никаких сомнений по поводу того, что Гильменд пошел весь в мать. Я видел, как Брайану приходиться надрываться, пытаясь не дать щенку удрать.

— Может быть, через некоторое время стоит спустить его с поводка, Брайан, — промолвил я когда Гильменд закончил тур по саду и они вернулись к месту, где я стоял, возясь с Лили.

— Ни хрена подобного, — отвечал Брайан. — Я еще толком не зашил свою куртку после той маленькой эскапады Физз.

Я улыбался, пока Брайан продолжал прогуливаться с Гильмендом по двору. Малыш все так же обнюхивал все и вся на своем пути. Но он, похоже, расслабился. Судя по всему, у него сейчас и впрямь все было хорошо.

На мгновение я залюбовался видом и поглядел через поля на одинокий дуб, господствовавший над соседней нивой. Взглянув на него, я невольно испытал прекрасное чувство. Дела в фонде начали изменяться к лучшему. Мы добились некоторых отличных результатов.

Всего днем ранее я сидел и, хихикая, читал имейл, вспыхнувший на экране моего компьютера. Он пришел от Дороти, матери Криса, голландского морпеха, который взял себе Фубар.

Я заранее знал, что письмо от Дороти, так как заглавие темы письма было тем же: «афганская принцесса».

Если судить по нескольким присланным ею фотографиям с молодой собакой, царственно восседающей на ковре в гостиной, заглавие было вполне подходящим.

Прошло несколько недель, прежде чем Фубар прилетела в Голландию. Находясь в карантине, она быстро выросла, и теперь почти невозможно было узнать в ней того беззащитного щенка, которого едва не раздавил бронетранспортер.

В одном из первых своих постоянных писем Дороти рассказала, как возбужденный стук сильного афганского хвоста Фубар можно было слышать изнутри переноски, когда они проходили голландскую таможню. После благоприятного окончания процедуры ее встретил безмерно обрадованный Крис.

Крис теперь благополучно пребывал на голландской базе морской пехоты, но его подразделение уже проходило подготовку для возвращения в Афганистан. Однако благодаря своей семье и друзьям он получил помощь в ухаживании за Фубар. Очаровательная девушка Криса была всегда готова принять на себя эту ежедневную обязанность, а когда она бывала занята, ее подменяла Дороти.

Крис и Дороти регулярно сообщали нам о том, как движутся дела у Фубар. Мы узнали, что ее прибытие «домой» привлекло огромное внимание благодаря голландскому телевидению — настолько огромное, что «Энергик», голландская компания по производству собачьего корма, предложила ей бесплатную еду пожизненно. Мы бы тоже были рады подобному предложению, при нашей-то необходимости кормить четыре собачьих глотки! Также мы были наслышаны, что для афганской «беженки» Фубар имела вполне приличное воспитание. Она наслаждалась длинными прогулками по местным паркам, чередовавшимися с ленивой негой в домашнем уюте. И совсем как Наузад, Фубар была инстинктивно готова защищать свою «стаю» и вскакивала с лаем от каждого шума, который не был знаком ей по ее повседневной жизни.

Но во многом другом она очень отличалась от Наузада, — наверное, потому что Крис подобрал ее еще щенком. Дороти рассказала мне, что Фубар способна распознавать свое имя и, похоже, отзывается на него в девяносто девяти и девяти десятых процентах случаев. Как бы мы хотели, чтобы всем этим счастьем обладали Тали и Наузад, причем оба! Да нам нужно было оказаться в абсолютной глуши, чтобы такое случилось, да и то я скорее поверил бы в одного Наузада Он, возможно, еще соизволил бы откликнуться, а Тали предстояло вечно ходить на поводке. Когда она была чем-то занята, все попытки до нее докричаться шли прахом.

Свежайшее письмо от Дороти содержало восхитительную историю. В тот день она, как всегда, прогуливалась с Фубар. Когда они обошли кругом местный парк, Дороти спустила Фубар с поводка, чтобы та могла носиться, как ей нравиться. Как всегда, Фубар тут же отвлеклась на множественные запахи цветочных клумб и кустов и умчалась их исследовать. Дороти описывала, как своенравная афганская беспризорница поднимала голову, проверяя местонахождение своей человеческой хранительницы и предпринимая несмелую попытку потрусить обратно к ней, пока ее по пути снова не перехватывал какой-нибудь очередной ударивший в нос запах.

— Фубар, Фубар, — позвала ее Дороти, повысив голос, чтобы быть услышанной.

Пока она глядела на бегущую зигзагами Фубар, Дороти заметила некую целенаправленно приближающуюся бодрую старую леди.

Широко улыбаясь, старая леди наблюдала за шалостями игривой собаки.

— Фубар, какое чудесное имя, — сказала она.

Не зная, что на это сказать, Дороти с ней согласилась. Она вовсе не ожидала дальнейшего комментария, прозвучавшего из уст старой леди и едва не поперхнулась, когда до нее дошло, что она верно его расслышала.

— В самом деле, прелестное имя, — продолжила старая леди. — Я хотела бы, чтобы меня тоже звали Фубар. — Сказав это, она направилась прочь, все так же счастливо улыбаясь.

Перечитывая имейл, я снова смеялся. Мы в самом деле должны быть осторожны, ведя сбор средств для афганских собак, так как в нескольких случаях, когда я рассказывал историю Фубар, люди спрашивали меня, что значит ее имя. Всякий раз я избегал ответа. Я и сейчас не мог поверить, что Крис назвал так свою собаку. Еще меньше я мог поверить в то, что та старушка в голландском парке произносит это имя вслух, или, хуже того, хочет, чтобы ее тоже окрестили «Фубар».

Теперь, когда день подходил к концу, я решил, что пора оставить Брайана, Лили и Гильменда знакомиться надлежащим образом дальше. Этот день и так был долог, а дорога домой занимала три часа на юго-запад по перегруженным трассам.

Пока я ехал домой, я мысленно перебирал дела, которые предстояло сделать. Я уже начал удивляться, как это мы умудряемся держать темп вровень со скоростью, с какой развивался фонд. С нашей постоянной работой, ухаживанием за четырьмя энергичными собаками и попытками просто жить, мы реально теряли множество часов ежедневно.

Больше так продолжаться не могло.

•12•

Слабое звено

— Больно, да, — пробормотал я про себя, когда боль вспыхнула в моей пояснице, затем ниже, в правой ягодице, где развернулась на сто восемьдесят градусов и рванула назад той же дорогой.

Со стороны мой вид был жалок. Я лежал лицом вниз, упершись носом в покрытый грязными пятнами коврик в моем кабинете на базе. Все, что я мог видеть перед собой, это перед нижнего шкафчика картотеки, перед которым я было присел, чтобы его открыть.

Болевой спазм, тот, что я ощутил в спине тогда, когда потянул шкафчик на себя, бросил меня на пол. К счастью, я успел подстраховать себя при помощи рук, и потому опустился на пол в наскоро выставленном упоре. Проблема теперь состояла в том, что я, фактически, не мог встать. Как только я пытался направить свое тело вверх, в спине возникал взрыв непереносимой боли. Непереносимой даже для морпеха.

Я попытался перекатиться, но даже для этого у меня не оказалось сил. Мою спину заклинило в той позе, в которой я упал.

— Блин, — снова пробормотал я вслух. Здесь ничего нельзя было поделать. Я был готов звать на помощь.

— Кто-нибудь соизволит мне помочь? — сказал я, повысив голос. Энди, который обычно работал за столом напротив, уехал на день; поэтому мне оставалось надеяться, что мой начальник или ротный сержант-майор смогут меня услышать.

Я ожидал услышать звук спешащих шагов или заботливых голосов, но никак не сразу же раздавшийся голос моего начальника, сказавшего с комичной интонацией:

— Старший сержант Фартинг, армия вам платит не за то, чтобы вы валялись на полу целый день. Вы, часом, не могли бы встать и вернуться к работе?

Я не мог его видеть, так как лежал лицом в другую сторону, однако я был однозначно уверен, что он сдерживает смех.

— Босс, слегка прихватило, нужна помощь, — коротко выпалил я сквозь сжатые зубы.

— Сержант-майор, мне тут помощь нужна, — крикнул мой начальник в сторону кабинета дальше по коридору.

Снова шаги, и вскоре я понял, что сержант-майор стоит рядом с начальником.

— Что это ты делаешь, Пен? Лиза задала тебе работенку этой ночью, а?

Во всем, что касается военной службы (за исключением разве вопросов жизни и смерти), парни склонны находить смешную сторону. Началось, подумал я. Я знал, что будет только хуже. От искушения присоединиться к их смеху меня удерживало лишь знание того, что это будет чрезвычайно больно. Похоже, любое движение теперь вызывало взрыв боли.

Скоро кабинет стал центром внимания смеющихся и прикалывающихся инструкторов по физподготовке, ни один из которых не сделал абсолютно ничего, чтобы помочь мне встать. Я все так же пялился на наполовину выдвинутый шкафчик картотеки.

— Как бы ни было мне жаль прерывать ваше веселье, но не мог бы кто-нибудь помочь мне встать? — заорал я примерно через пять минут топтания вокруг да около, пока народ присаживался и тыкал в меня пальцами, отпуская предсказуемые шуточки насчет пришедшей старости и лежачей работы.

Наконец, меня подняли и оттащили в медпункт, мало заботясь о моем комфорте. Каждый шаг был упражнением в медитации о том, может ли боль быть еще сильнее.

Судя по всему, может. Но наградой за мои приглушенные вопли стало только увеличившееся число ответных шуток.

После десятимильной (по моим ощущениям) экскурсии меня, охваченного агонией, сгрузили на стол для осмотра. К счастью, пара инъекций прямо в мышцы около поясницы вскоре облегчили мою боль.

Я попросил, чтобы кто-нибудь перезвонил Лизе, и затем терпеливо ждал, пока она не приедет со службы забрать меня. Слава богу, она приехала на минивэне, так что я смог лечь вытянувшись. Каждую выбоину на дороге я ощутил на себе.

По всему, Лизу также охватило желание посмеяться над моей неприятностью. Когда я пытался встать на ноги после нашего прибытия домой, она не смогла удержаться и не пошутить насчет того, что флотский инструктор по физподготовке помогает инструктору по физподготовке морпехов.

— Ха-ха, дорогая, — скорчил я ей гримасу. — Однако, к слову, я все еще не ходил в туалет, так что мне может понадобиться твоя помощь.

Мысль об этом живо стерла улыбку с Лизиного лица и она помогла мне доковылять до дома.

— Нехорошо, старший сержант, — прозаично сказал флотский хирург, глядя на цифровые фотографии, сделанные во время МРТ-сканирования моей спины. — Совсем нехорошо.

Он изрек потрясающе очевидную вещь. Прошло две недели с той поры, как я повалился, открыв шкафчик картотеки, и я до сих пор ковылял согнувшись. Я больше был похож на Горлума из «Властелина колец», нежели на старшего инструктора по физподготовке элитных коммандос морской пехоты ее величества. Ясное дело, это было нехорошо.

— Боюсь, бегать вам уже не придется, — продолжал хирург, изучив снимки более тщательно.

— Сэр, что значит «не придется больше бегать»? — спросил я.

Я бегал каждый день примерно с пятнадцати лет от роду. Мне нравилось бегать. А еще я, черт подери, королевский морской пехотинец. Уж коли мы начали бегать, то мы бегаем вечно.

— Ну, если по-простому, у вас запущенное дегенеративное заболевание нижней части спины. Три нижних диска сильно сжаты. Улучшений здесь не предвидится, только ухудшения, — сказал он.

Мне нравятся прямые разговоры. Никаких там мягких намеков. Прямо к сути дела. Да и сам я внешне выглядел молодцом.

Подарив мне взгляд, исполненный легкой симпатии, хирург закрыл снимки, на смену которым на экране компьютера возник скринсэйвер с изображением боевого ножа коммандос.

— Сколько вам еще осталось? — спросил он, садясь обратно в кресло и глядя на меня.

— В смысле, в морской пехоте? — спросил я просто затем, чтобы уточнить, не имел ли он ввиду чего-нибудь посерьезнее.

Он кивнул.

— Еще два с половиной года, — ответил я.

И вновь его ответ был безыскусен и прям.

— Нет, не нужно, — озвучил он то, о чем я подумал. — Его это забавляло.

— Старший сержант Фартинг, — продолжал он, — я рекомендую вам пройти медицинскую комиссию как можно скорее.

Я попал в весь этот переплет потому, что наклонился открыть картотеку. Из-за болезни провел две последние недели дома, лежа пузом кверху, и не потому, что мне так хотелось, а потому, что попытки встать или сесть физически превращались в подвиг выносливости, отнимавший у меня последние граммы энергии. Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не орать, когда моя спина поворачивалась хоть на полмиллиметра. По утрам Лиза помогала мне разобраться со спуском вниз по лестнице, после чего оставляла меня лежать на полу в гостиной с пультом от телевизора в руке в окружении Наузада, Тали, Бимера и Физз, которые все решили помочь мне, просто улегшись рядом.

Слава богу, у Лизы была возможность выгулять их всех перед отъездом на работу. Но весь остаток дня они также ограничивались пребыванием в гостиной вместе со мной, пока я не наскребал достаточно сил, чтобы не встать на четвереньки, а затем, при помощи дивана, не привести себя в некое сгорбленное подобие стоячей позы. Сильные обезболивающие, похоже, в моем случае не работали.

Наузада и Тали вынужденный отдых, похоже, не заботил, но Физз и Бимер явно скучали по утраченным ежедневным прогулкам.

Проблемы со спиной у меня были давно. Впервые я серьезно повредил ее во время сессии тренировок по прыжкам, когда проходил курс для повышения квалификации инструкторов физподготовки несколько лет назад. Мне тогда было тридцать, но, по некоторым причинам, я вообразил себя двадцатилетним. Преисполненный духом самоуверенности, я попытался выполнить ужасающий тройной прыжок через козла, любимое испытание для тренеров, заканчивающийся, как правило, скорченным инструктором, лежащим у дальнего конца третьего козла, лицом вниз на тонком страховочном мате зеленого цвета. Конечно же, так произошло и со мной. Я до сих пор помню — и чувствую — то падение.

Впрочем, до сих пор никаких ухудшений состояния спины у меня не было. Я следил за этим, поддерживая себя в хорошей форме посредством упражнений и тренировок осанки, но именно Афганистан, скорее всего, поставил на этом точку. Шестимесячная беготня с тяжелым рюкзаком за плечами не пошла мне на пользу. Общий вес минометных снарядов, радиоаккумуляторов, амуниции и воды составлял где-то около тридцати килограмм, и это не считая тяжелого бронежилета и боевого шлема — обязательных аксессуаров для рекламных армейских фото.

Необходимость пройти медкомиссию меня реально озаботила. На ней мне надлежало предстать перед коллегией высокопоставленных военных врачей и хирургов. Если они решат, что я не подлежу ремонту, все сочувствия и сантименты разом закончатся. Я вылечу из армии вместе с медицинским пособием в тот же самый день. Не будет никаких возвращений, никаких реабилитаций. Прибыв утром на базу как морпех, в полдень я покину ее уже как штатский.

— Чеееерт! — вот и все, что я смог сказать в ответ улыбающемуся хирургу.

Он сказал мне, что долгое сидение за столом, скорее всего, ухудшило состояние моей спины. И я знал, что командование не захочет принимать на себя ответственность за это ухудшение теперь, когда оно о нем узнало.

В морской пехоте было не так много других работ, на которые я мог бы с легкостью устроиться, учитывая мой служебный стаж и специализацию инструктора по физподготовке.

Я приковылял в приемную и стоял, опершись на стену, так как сидеть на здешних жестких стульях было плохой идеей. Лиза должна была забрать меня отсюда через пятнадцать минут. Чтобы привезти меня в медпункт за результатами теста, она воспользовалась одной из своих увольнительных.

В приемной я поглядывал на томящихся в нервном ожидании лопоухих новобранцев в плохо пригнанной униформе, мешковато висящей на их худощавых (по большей степени) подростковых фигурах. Большинство из них выглядели совсем салагами из-за предельно короткой армейской стрижки.

Они собрались здесь, чтобы получить результаты стоматологической и врачебной проверки. Официально они считались новобранцами в течение первых двух дней своей потенциальной двадцатидвухлетней карьеры.

Я вспомнил второе февраля 1988 года, тот день, когда это все для меня только начиналось. Я все еще помнил зубодробительные сто пятьдесят отжиманий в парадной рубашке и брюках на вокзальной платформе, служившей пунктом сбора для новобранцев. Отвечая во время переклички, я забыл обратиться по званию к встречавшему нас капралу. Вот он-то в отместку и заставил меня отжиматься.

Затем последовали тридцать недель ада, состоявшего по большей степени из физических нагрузок, однако это все стоило того, чтобы получить вожделенный зеленый берет, служивший знаком коммандос королевской морской пехоты. Однако, глядя на новобранцев, вскакивавших, когда флотский санитар произносил их имя, я знал, что мое время подошло к концу. У меня было вполне определенное предчувствие, что скоро я опять стану просто «мистер Фартинг».

Огорчения я не ощущал. Я знал, что однажды служба закончится. Я просто не рассчитывал, что буду поломан, когда это случиться.

Лиза воспользовалась еще одной увольнительной, чтобы отвезти меня в Потрсмут, где находилась штаб-квартира медицинской комиссии. В моем офисе все мои личные вещи были упакованы, а стол прибран. Я бывал на работе время от времени, в лучшие часы прошедших трех недель, приводя все в порядок и оставляя письменные инструкции для того, кто придет мне на смену, если медкомиссия установит, что мое время вышло.

Хоть стол и был убран, но коробки под ним были набиты документацией с моими текущими делами. Я не смог подавить смешок, подумав о том, сколь недолговечно будет чувство облегчения, испытанное тем морпехом, что займет мое место за столом, когда он впервые войдет в офис.

Наша собачья стая благополучно сидела в задней части минивэна, наслаждаясь поездкой, когда мы тащились к южному побережью в утреннем потоке по четырехрядной трассе.

— И какого черта я буду делать, если они меня выпрут? — в сотый раз спросил я Лизу, снова изменяя позу, так как обезболивающее по-прежнему было не таким уж сильным.

— Ну, для начала ты уделишь время срочной административной работе фонда, — сказала Лиза, быстро обернувшись ко мне с улыбкой.

— Да, но за это не платят, — напомнил я ей.

Вот то, о чем я столь болезненно беспокоился. Как члены правления фонда, мы не могли претендовать на зарплату: не затем мы это делали. Но теперь, когда я сам по себе не получал доходов, все могло стать немножко сложнее.

— Все будет хорошо, — ответила Лиза, не сводя на этот раз взгляда с дороги. — Что-нибудь да появится.

Думаю, глубоко внутри я разделял ее оптимизм. Обычно мы справлялись с проблемами, и мы были не из тех, кто чрезмерно обо всем беспокоится. Но сейчас, глядя, как поля и тропинки Гэмпшира проплывают мимо, было очень трудно не ощущать беспокойства, холодком отдававшегося в моем животе.

Когда я шел по широкому, темному, обшитому деревом коридору, я, по крайней мере, на минуту забыл о боли в спине. Дежурный офицер провел меня в комнату, где заседала медкомиссия, и я сделал глубокий вдох.

— Ладно, Фартинг, поехали, — сказал я самому себе.

Когда я сел, ряд строгих лиц уставился на меня через длинный деревянный стол; золотые галуны на униформах были единственным намеком на цвет в аскетично убранной комнате.

Груды рапортов и рекомендаций высились перед каждым офицером, входившим в состав комитета. Конечно же, не все они касались меня. Я был всего лишь одним из более чем тридцати человек, которых комиссия принимала в этот день. Некоторые из них получили ранение в бою, а не во время контакта со шкафом для картотеки, но процедура приема для всех нас была одинаковой. Работа в комиссии уж точно была не сахар, и их бесстрастные лица сказали мне, что все это они уже видывали раньше.

Собеседование продолжалось недолго, и мне кажется, они приняли решение задолго до того, как я переступил порог этой затхлой комнаты.

Из сказанного мне хирургом следовало, что состояние моей спины никак нельзя было улучшить. Из долгого опыта наблюдения за другими товарищами, комиссованными по ранению, я знал, что армия не в состоянии заботиться о тех, кто на все сто процентов не способен к работе. Инструктор по физподготовке, неспособный наклониться, чтобы завязать шнурки, не говоря уж о том, чтобы просто вставать и садиться, был непригоден к службе, а быть иждивенцем я не намеревался.

И все-таки какая-то часть меня ощутила огорчение, когда они огласили свое весьма простое решение.

— Старший сержант Фартинг, мы находим вас негодным для дальнейшего исполнения службы и постановляем освободить вас по состоянию здоровья из рядов королевской морской пехоты; решение вступает силу немедленно, — объявил старший член комиссии совершенно бесстрастным голосом. — Мы рады поблагодарить вас за службу ее величеству.

«Вступает в силу немедленно» следовало понимать буквально. Я должен был немедленно уйти. Глава комиссии пояснил мне, что на службе я могу теперь появиться только затем, чтобы сдать униформу, военный билет и комплект необходимых документов.

Вот так. Двадцать лет службы закончились менее чем за десять минут. Я снова стал штатским.

Я шел по мощеной дорожке через ухоженный садик, окружавший здание медкомиссии; на фоне зеленеющих кустов и небольших деревьев, выстроившихся вдоль тщательно сработанных бордюров моя лучшая парадная униформа синего цвета выглядела неуместно. Боевая форма подошла бы здесь больше.

Лиза терпеливо ждала меня в минивэне на другой стороне парковки вместе с собаками, сидящими у раскрытой боковой двери. Когда я приблизился, она улыбнулась. Я просто кивнул и улыбнулся в ответ. Мне не нужно было ничего говорить. Выражение моего лица сказало обо всем без слов.

— Давай проясним одну вещь, — прошептал я ей в ухо, когда она обняла меня. — То, что я сейчас «мистер», а ты все еще служишь, не отменяет того факта, что я по-прежнему занимаю пост главы в нашей семье.

Лиза освободилась из моих объятий и захлопнула боковую дверь минивэна.

— Заткнись, штафирка, и полезай в фургон, — сказала она смешливо. — Пора отвезти тебя домой, чтобы ты наконец начал изменять мир к лучшему.

Я улыбнулся и сделал так, как она мне сказала. Скособочившись, я влез в минивэн, готовый к долгой дороге домой, к началу совсем другой главы в моей жизни.

•13•

У тебя что, щенок в кармане?

После Рождества 2008 года стало ясно, что фонд ускорил темп своей деятельности. У нас теперь была крепкая база постоянных сотрудников по всей стране, и до нас постепенно дошло, как координировать их деятельность по сбору средств, как консультировать их и какие именно им нужны лицензии для работы с транзакциями, страховкой и всей прочей бюрократией.

Кроме того, оставалась возня с собаками — причиной существования фонда. Ежедневная проблема нехватки времени для ответа на все полученные запросы, пожалуй, даже возросла. Современные средства связи восхитительны, но теперь все хотят получать ответы немедленно. Временами некоторых людей бесит, когда для ответа на их запрос нам нужно какое-то время.

Наш перечень спасательных операций ежедневно рос, и число фотографий со щенками на доске нашего импровизированного домашнего офиса стало пугающим. Конечно, собаки на каждом снимке выглядели так, словно ничто в мире их не заботит, но эти фотографии лишь скрывали безотлагательность их спасения.

Благодаря газетным интервью и телерепортажам с нами фонд стал отлично известен и, если в самом деле задуматься, деятельность фонда была, возможно, единственной хорошей новостью среди прочих, приходящих из Афганистана в настоящее время. В результате, семьям солдат, принявших афганских собак во время службы в этой стране, стало легче связаться с нами и попросить помощи, так что наш реестр ожидавших спасения собак переполнился пачками душещипательных историй.

На первом месте находилась Хэнна, найденная королевским морпехом ранним утром одного особо морозного зимнего афганского дня. Он находился в дозоре и на какую-то долю секунды заметил короткое движение у подножия проволочной изгороди, окружавшей лагерь. Довольно скоро он разглядел, что это было.

Небольшой бурый комок дрожащего меха, валявшийся у голого металлического ограждения, оказался собакой. Когда морпех сменился с поста, он прополз под ограждением и с помощью кусачек прорезал дыру, достаточно большую, чтобы втащить щенка в лагерь. Мы успешно вывезли Хэнну из Афганистана под покровом тайны, и теперь она находилась в карантине в Соединенном Королевстве.

Следующим шел маленький светло-бурый щенок, которого обнаружили в условиях, очень похожих на те, в которых оказалась Фубар — брошенного у обочины афганской дороги, одинокого и голодного. Только в этот раз тем, кто заметил его, был солдат диверсионно-разведывательного взвода авиадесантного полка. Он бережно подобрал щенка и мягко упрятал его в тепло своей камуфляжной куртки.

Когда патруль вернулся на базу, начальство оказалось не расположено приютить щенка. «Убрать эту заразную тварь из лагеря немедленно» — так было сказано солдату. Но он какбы ненароком забыл исполнить этот приказ.

Десантура есть десантура — парни не смогли удержаться от того, чтобы назвать щенка в честь Арнема, города, в битве за который во время Второй мировой войны участвовали их предшественники.

Из хрупкого щенка Арнем вырос в небольшого сильного пса, главным образом благодаря тому, что парни подкармливали его из остатков котлового довольства. Он жил в комнате вместе с ними и прятался от любопытных глаз в углу, под корзиной для грязного белья.

Меня восхитило то, что очередного пса спасли от опасностей уличной жизни, но я не смог удержаться от мысли, что жизнь на улице, возможно, была бы предпочтительнее, чем проживание посреди кучи грязных труселей десантуры.

Примерно в то же время, когда к нам пришла просьба вывезти Арнема в Соединенное Королевство, мы также получили имейл от группы из войск особого назначения, ухаживавшей за взрослой собакой на своей базе. Она стала для них источником подлинного уюта, но проблема состояла в том, что у нее была привычка сбегать с базы и вязаться с местными беспризорными псами.

Парни не замечали этого до тех пор, пока не случилось неизбежное. Их собака забеременела и в результе родила шесть щенков, которые сразу оказались в уязвимом положении из-за возможной смены контингента на этой удаленной разведбазе. Вот почему они к нам обратились. Я попросил их прислать нам фотографии щенков, чтобы они помогли нам в попытках выбить кое-какие средства.

Учитывая характер операций, в которых парни из войск особого назначения принимали участие, переписка с ними носила нерегулярный характер. Но все же я получил снимки шестерых пухленьких щенков — явно наслаждающихся вниманием всей честной компании и мирно спящих на грязном полу старого здания. Эти снимки помогли нам сдвинуть спасательную операцию с мертвой точки.

У нас по-прежнему были некоторые проблемы, а организация перевозок, пожалуй, стала еще труднее. Общее состояние безопасности в Афганистане стало более беспорядочным, чем обычно, так что водители из Афганского центра спасения на севере были не в силах проделать это предельно опасное для жизни путешествие за щенками на юг дальше Кандагара.

В который раз мы собирались положиться на то, что парни найдут кого-то из местных, кто захочет вывезти щенков. Мы предоставили им эту заботу.

В тот миг, когда имейл вспыхнул на моем экране, я зашарил вокруг в поисках телефона. Чем больше я читал и вдавался в детали, тем меня все больше охватывала паника.

— Это чревато настоящими неприятностями, — сказал я самому себе.

Прошло некоторое время, прежде чем мы услыхали о парнях из особых войск с их шестью щенками. Нам было понятно, что сочетание их участия в постоянных операциях с общей нехватки водителей огорчает их. Но сейчас, если верить их имейлу, двое из шести щенков как раз были в пути. Более того, щенкам предстояло ехать с Арнемом, щенком десантуры. Как они все трое пересеклись вместе, никому не известно. Но двое солдат, ехавших домой, собрались везти их с собой. Потенциально это могло обернуться множеством проблем. Ребята задумали провезти щенков в военном транспорте, что определенно было против правил. Их план состоял в том, чтобы долететь из их удаленной базы до Кандагара, откуда начиналась их долгая дорога домой, протащив трех мелкогабаритных щенков под камуфляжными куртками внутрь «Чинука».

Если бы их поймали, одной только кучей неприятностей не обошлось бы: щенков, несомненно, ссадили бы. Но, как большинство наглых планов, этот мог сработать. И, черт, он таки сработал.

— Кошан, это Пен. Как ты, мой друг?

— Привет, Пен. Я в порядке. А ты?

После небольшой светской болтовни я перешел к делу.

— Мне нужно, чтобы завтра утром шофер наверняка был за кандагарским аэропортом, — заявил я, готовый к возражениям, что, дескать, моему уведомлению не хватает информативности. Поездка для водителя предполагалась дальняя, а я понятия не имел, не занят ли он уже в какой-нибудь другой.

На другом конце связи возникла длинная пауза, прежде чем Кошан согласился с тем, что это возможно. Мы обсудили вопрос оплаты, и дело было решено.

Парни летели утренним рейсом. Если шофер не приедет или если они разминуться, у них не будет иного выбора, как бросить троих щенков за аэропортом.

Пронзительный писк телефона разорвал тишину. Если верить часам на столике у кровати, был час ночи. Я схватил трубку.

— Да? — сказал я торопливо.

— Мы на месте, — произнес голос на том конце связи. Это был один из солдат, что ехали домой.

Поразительно — они прибыли на военную авиабазу в Кандагаре, вне всякого сомнения, безнаказанно выполнив часть операции, состоявшую в контрабанде щенков. Однако, у меня не было времени, чтобы их поздравить. Все по-прежнему могло сложиться очень плохо.

— Хорошо, вам нужно добраться до цивильной части аэропорта, — стал объяснять я. — Шофер ждет вас там.

— Это где? — ответил мне встревоженный голос за тысячи миль отсюда.

— Хороший вопрос, — пробормотал я себе под нос. Я никогда не бывал в кандагарском аэропорту.

— Подожди, я перезвоню, — сказал я, кладя трубку, и немедленно набрал номер Кошана. Я понимал, что должен был быть готов к этому вопросу. Я просто предположил, что они знают, кого им надо искать, и это было ошибкой с моей стороны. Никогда не предполагайте.

К счастью, Кошан ответил. Мы обменялись ритуальными приветствиями, прежде чем я начал выспрашивать у него необходимую для парней информацию. Объяснения, полученные мною, были длинными, бессвязными и ничего мне не говорящими. Внезапно мне пришла в голову блестящая идея. Я улыбнулся.

Лиза сидела на постели в ожидании новостей.

— Лиза, включи компьютер, мне нужен Интернет.

Отдав честь, Лиза быстро поднялась с кровати. Мило улыбнувшись ей, я попросил Кошана перезвонить водителю и объяснить ему, что парни прибыли. У них оставалось всего несколько минут, чтобы найти его. Звонить самому водителю не стоило — он не понимал по-английски, а мы не говорили на фарси.

Я понимал, что парням придется пройти через регистрационный зал в гражданской части кандагарского аэропорта. Я вошел в сеть и запросил в «Гугле» изображение аэропорта в Кандагаре. Со звуком «пинг», оно появилось. На экране возникли девять высоких, выцветших туннелеобразных зданий, похожих на гигантские «золотые арки» «Макдональдс», — соединенные между собой, они образовывали впечатляющее здание терминала аэропорта. Главный вход в аэропорт располагался под центральной аркой, тогда как военная часть аэропорта простиралась в отдалении позади него. Эти сдвинутые полукругом горбы терминала должны были хорошо просматриваться с любой точки аэродрома. Во всяком случае, я на это надеялся.

Казалось, с того момента, как я отложил трубку, прошли сотни лет.

— Так, вы видите девять аркообразных зданий, соединенных вместе? — спросил я.

— Да, видим, но до них отсюда хрен знает сколько миль. Я перезвоню, — сказал солдат, внезапно прерывая разговор.

Я понятия не имел, как его зовут. Думаю, Бен, но не уверен. У нас не было времени представиться друг другу.

По часам компьютера уже было два часа ночи. Значит, в Афганистане сейчас шесть тридцать. Мы рассчитывали на то, что в аэропорту будет относительно спокойно.

Телефон зазвонил вновь.

— Так, мы на месте.

— Обалдеть, какие вы быстрые, — сказал я, подумав о том, что они, должно быть, устроили кросс, однако мне было сложно поверить в это, учитывая груз, который они тащили под куртками.

— Нас подвезли. Дальше куда?

— Войдите в терминал и доберитесь до его противоположного конца, — сказал я. Я понимал, что это намного легче сказать, чем сделать. Вход в аэропорт, несомненно, под контролем и под охраной.

— Мы знали, что ты так скажешь. Тот водитель, он точно здесь? — спросил он с явственной тревогой в голосе.

— Да, он будет ждать вас там, настолько близко, насколько сможет. У него в руках белый лист бумаги.

Я положил трубку. Я ничего больше не мог тут поделать, разве что перезвонить Кошану и попросить его позвонить шоферу опять и предупредить, что парни попытаются пройти через терминал и достичь неохраняемого участка парковки близ аэропорта.

Риск был велик. Но, к счастью, их автоматы до сих пор были при них. И кроме водителя никто больше их не ждал.

— Я заварю чаю, — сказал я Лизе. Мне нужно было чем-то заняться. Я не мог вот так просто сидеть и ждать.

Мы вернулись в постель, однако час, прошедший перед тем, как телефон зазвонил снова, показался нам вечностью.

— Это был кошмар. Ты не сказал нам, что на самом деле нужно проигнорировать парковку и выйти прямо на улицу! Нас тут легко засечь, знаешь ли.

— Вы встретили водителя?

Лиза глядела на меня. Вся испереживавшаяся в ожидании новостей, как и я сам.

— Да, — пришел простой ответ.

— Отлично! — заорал я. Облегчение снизошло на меня. На сердце у меня гремели литавры.

Оказывается, они подкупили афганского полицейского, дежурящего у входа для охраны аэропорта, чтобы он держал дверь открытой к их возвращению. Они, должно быть, выглядели весьма неуместно, когда осторожно вступили в гражданскую часть аэропорта, разыскивая афганца, стоящего за парковкой с листом бумаги в руках.

Ясное дело, я не знал, что ближайшее место, на котором водитель может находиться у аэропорта, удалено более чем на двести метров и расположено за двумя разными полицейскими контрольными пунктами, где охрана весьма заинтересуется, чего это двум британским солдатам вздумалось делать на парковке.

Я попрощался и повесил трубку, зная, что пройдут часы, прежде чем водитель благополучно доставит щенков в спасательный центр. Я выключил свет и через секунду уже спал.

Это было так утомительно.

•14•

Мастерица побега

Несмотря на то, что (насколько я понимаю) большинству людей прогулка с собаками дважды в день кажется геморроем, каким-то извращенным образом я начал получать от этого удовольствие. Моя спина болела как черт знает что, когда Наузад тащил меня в одну сторону, а Физз — в другую: всякий раз это превращалось в какое-то наказание во время прогулок. Настанет ли когда-нибудь день, когда Наузад и Тали заживут по британскому стилю собачьей жизни, и я смогу выгуливать их, предварительно не хлопнув обезболивающего?

Печально, но даже теперь, когда прошло вот уже почти пятнадцать месяцев после их выхода из карантина, они по-прежнему видели в каждой встречной собаке врага.

Но я научился справляться с этим, разработав пару собственных трюков. Когда мы приближались к другим собакам, я проверял, держу ли я их поводки крепче и брал Наузада на короткий поводок. Он мог себе думать сколько угодно, что кинется, но его мысли никогда не воплощались в реальность, пока я цепко удерживал его рядом. А если Тали продолжала настойчиво шуметь, то я просто приседал, пытаясь держать спину прямо, и подхватывал ее рукой; от этого она почему-то сразу переставала лаять.

Когда мы проплывали мимо перепуганного хозяина собаки, я просто мило улыбался, плотно зажав Тали под рукой и укоротив поводок Наузада еще туже.

Однако сегодня я чересчур спешил вернуться домой и поэтому почти протащил Наузада последние двести ярдов до входной двери. Он уже давно израсходовал свой запас мочи, но все еще настоятельно пытался задрать ногу на все, что встречалось на нашем пути.

Когда мы оказались на садовой дорожке перед нашим домом, я немедленно испустил вздох облегчения. Я понял, что определенно не опоздал к прибытию почтальона с ожидаемой посылкой. Моей наибольшей тревогой было то, что он опередит нас, и когда я вернусь, то обнаружу это их кошмарное «Извините, мы вас не дождались» на половике. Это сущий кошмар — тащиться в почтовый пункт за посылкой от места, где мы проживали.

К счастью, когда я повесил собачьи поводки на крючок, я обнаружил, что в почтовом ящике пока ничего нет. Я заварил себе чаю и отправился наверх к компьютеру, оставив собак сидеть в гостиной. Они получили свой завтрак и прогулку, так что будут довольны возможностью прохлаждаться какое-то время.

Когда монитор компьютера ожил, я увидел, что пришел новый имейл о выводке щенков, с которыми подружилась группа британских солдат. Подробности в предыдущих имейлах были очень отрывочны и не могли помочь нам установить их местонахождение. Все, что мы знали, это то, что солдаты хотели взять их себе и привезти их в Соединенное Королевство с собой. Как всегда, это было досадно. Имея чуть больше подробностей, я бы мог дать им более точный совет. Я даже мог запустить процесс вывоза. И конечно же, меня также слегка заботила судьба матери щенков. Как это часто случается, о ней забыли, тогда как на ее щенков обрушился поток внимания. Что насчет нее? Что станет с ней, когда ее отпрысков увезут навстречу новой жизни?

Одной из целей фонда является улучшение жизни всех собак в Афганистане. Если мать будет предоставлена самой себе, то в любом случае она завяжется и произведет новый выводок почти немедленно. И эти щенки тоже будут рождены в мире нужды, голода, насилия и войны. Поэтому для нас так важно нарушить цикл, в который угодили такие собаки, как мама этих щенков. А еще меня огорчало то, что, например, в Соединенном Королевстве, в приютах, молодым собакам и щенкам предоставляется внимание в первую очередь, тогда как старшие собаки игнорируются и месяцами ожидают, пока не появится место, которое станет для них домом.

Я был занят составлением имейла с пояснениями всего этого, когда услышал звонок и четырехголосый лай собак, кинувшихся ко входной двери. «Нам определенно не нужна сигнализация против взломщиков, — подумал я, спускаясь по ступеням, — однако ее, по крайней мере, хотя бы можно выключить».

Вытянув руки, я попытался загнать четырех возбужденных собак обратно в гостиную.

— Успокойся, Наузад! — скомандовал я, заталкивая его в гостиную к компании Бимера и Физз. Когда я проделывал это, Тали проскочила между моими ногами и метнулась к силуэту курьера на матовом дверном стекле.

— Тали, сюда! — крикнул я, повернувшись, чтобы схватить ее, и ощущая только, как Наузад проталкивается мимо моих ног, чтобы кинуться к двери.

— Чертовы псы, — рыкнул я, запихивая Наузада и Тали (на этот раз одновременно) в гостиную и плотно захлопывая дверь.

Как всегда, я прошел через черный ход и обошел дом, чтобы встретить курьера.

— Вижу, сигнализация вам не нужна, а, приятель? — пошутил он, всучивая мне папку с квитанцией для росписи.

— Забавно, я только что сам об этом подумал, — сказал я, глядя на восемь коробок, которые он прикатил сюда при помощи своей тележки.

Ручаюсь, я знал, что находится в коробках: две тысячи копий первой информационной рассылки фонда.

Из-за дизайна и печати того, что было нашей самой первой официальной публикацией, мне пришлось потратить много длинных, раздражающих часов за компьютером. Она смотрелась вполне броско на экране, но то, как она выглядела после того, как я ее распечатал, меня попросту убило. Рассылка многое для нас значила, это был великий момент фонда. Эта вещь как бы придавала в моих глазах фонду официальный статус; прямо на ней, для всеобщего обозрения, черным по белому, описание наших высоких достижений. Так что я пребывал в довольно возбужденном состоянии от перспективы затащить коробки внутрь дома и там открыть их. Именно поэтому в последующие минуты мне не было дела до всего остального.

Когда курьер исчез из виду, я начал складывать коробки в два штабеля у входной двери. Мой тыл не позволял мне протащить их весь обратный путь вокруг дома к черному ходу, так что я решил сложить их как можно ближе к парадной двери и уже оттуда внести их в дом.

Собаки в доме по-прежнему носились как реактивные.

— Заткнитесь, идиотские твари, это всего лишь я, — проорал я через переднее окно прихожей. Войдя в дом, я выпустил их из гостиной, только затем, чтобы снова закрыть их на пять минут. Увидев, что кроме меня, в доме никого нет, они быстренько успокоились.

Только Тали по-прежнему пребывала в возбуждении. Она еще долго металась кругами по гостиной в поисках признаков присутствия курьера, тогда как остальные рухнули обратно на свои лежанки. Я знал, что рано или поздно она успокоится, так что решил снова закрыть дверь комнаты и отправиться ко входной двери за коробками.

Я открыл парадную дверь и приготовился втащить первую коробку внутрь. Я реально не мог дождаться момента, когда увижу, каков же конечный результат моего рукоделия.

Парадная дверь была всего лишь чуть-чуть приоткрыта, но прежде чем я осознал это, маленькая белая стрела чистой энергии как молния просвистела между моих ног через открытую дверь и дальше по-над травой сада перед домом, предположительно, в поисках курьера.

— Че-е-ерт!

Наш с Лизой «режим безопасности» для собак был разработан, испытан и установлен. И до сих пор он работал безотказно.

Использовать парадную дверь запрещалось. Чтобы входить и выходить, мы пользовались только черным входом. Это, так сказать, давало нам страховку и уверенность в том, что собаки не сбегут, а еще мы установили временную калитку около садовой дорожки, ведущей к фасаду дома и к основной калитке сада позади дома.

Наши гости всегда заранее получали полный инструктаж касательно пребывания в доме. Без всяких обиняков, им излагались следующие правила:

Правило первое: «Если вы идете в туалет наверху, закрывайте за собой лестничную калитку». Это удерживало стаю от беготни по лестнице, особенно Бимера, у которого после доброй дневной прогулки в эти дни реально сводило задние лапы. Бег по лестнице, который он так любил, мог только еще больше навредить ему.

Правило второе: «Парадная дверь все время должна быть закрытой». Вокруг сада перед домом не было внешней ограды, так что если собаки выбежали бы этим путем, дальше они были вольны нестись куда им угодно. Мир станет для них одной большой золотой жилой.

Правило третье: «Выходите из дому через черный ход только тогда, когда стая благополучно заперта в гостиной». Физз была быстра, а Тали еще быстрее. Дайте им малейший шанс, они проскользнут в щель между вами и дверью — и поминай как звали.

Правило четвертое: «Воспользовавшись основной калиткой в сад, закрывайте ее на щеколду и петлю из жгута». Последнюю приписку мы добавили вместе с соответствующей деталью, которую нам пришлось прицепить на калитку, так как Наузад уже научился отодвигать засов.

Мы понимали, что найдутся те, кто из-за нашего фанатичного подхода подумают, будто мы слегка сумашедшие, но то был метод, которому надлежало следовать. Физз могла захотеть сбежать, просто решив, будто бы ей предстоит поездка в минивэне. Впрочем, поняв, что ошиблась, она могла вернуться домой. Однако Тали — другое дело. Она родилась беспризорницей, и это было у нее в крови. Никакой домашний уют не мог удержать ее от бродяжничества, и потому я очень хорошо осознавал, что с ней может произойти что угодно, если она потеряется.

Растущая паника разлилась по моим жилам, когда я понял, что случилось. Я не заметил, что не все четыре собаки заперты в гостиной. Я полагал, что Тали находится на лежанке около телевизора, но она, должно быть, была в кухне и воспользовалась шансом, увидев открытую парадную дверь. Я кинулся прочь от двери, захлопнув ее за собой. Все, что я успел увидеть, это белую молнию, стремительно летящую вдоль дороги.

Моя правая нога переступила штабель рассылки, а вот левая — нет, так что я споткнулся и сделал несколько беспорядочных шагов — вместе с драгоценными коробками, повалившимися на землю вокруг меня — прежде чем смог восстановить равновесие.

— ТАЛИ! — заорал я, хотя и знал, что это бесполезно. Она не вернется.

Миллион мыслей проносился в моей голове. Я понимал, что если не найду ее, она может исчезнуть навек. Мое сердце уже рвалось из груди, а я все еще был не в курсе, чего теперь делать. Слава богу, я не был обут в обычную домашнюю обувь, в пару совершенно смехотворных шлепанцев, привезенных мною из альпинистской поездки в Кыргызстан. С отсутствующими задниками и чудовищными остроконечными носками, они превращались в смертельную ловушку при хождении по лестнице, не говоря уж о преследовании капризной собаки. К счастью, на мне были мои спортивные туфли.

Бывали времена, когда перспектива забега, с которой я столкнулся теперь, была для меня сущей безделицей. Но это было тогда, когда я был боеспособным морпехом; теперь же я — просто очередной гражданский с больной спиной. Мое лицо исказила гримаса, когда я мимолетно вспомнил, как флотский врач напоследок сказал мне, что дни моих кроссов подошли к концу.

Сегодняшний день стал тому опровержением.

Моя спина выла в голос, когда я перелез через низкий забор и тяжело ступил на тротуар.

— Беги, Форрест, беги! — раздался хор голосов позади. Не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кто это. В доме напротив велись кровельные работы. Двое или трое рабочих на лесах имели прекрасный обзор на происходящее.

«Вот уроды», — подумал я, изо всех сил поспешая вдоль улицы. Я не мог кричать им в ответ, так как мне не хватало для этого дыхания.

Видимо, судьба улыбнулась Тали: в пятидесяти ярдах от меня, или около того, она внезапно свернула вправо и кинулась через дорогу, к счастью, на тот момент пустую. Не моргнув и глазом, я последовал за ней. Я не собирался терять ее.

Я знал, куда она направляется. Здесь мы проходили по маршруту наших ежедневных прогулок, перед тем, как выйти на узкую тропинку, что вела к длинной полосе густых деревьев, обрамлявших поселок.

— Т… АЛ… И, — попытался крикнуть я. Я спешил изо всех сил, несмотря на то, что моя спина вопила от боли. Для меня не было никакой возможности остановиться. А для дурной псины не было ни малейшего шанса выбраться отсюда самостоятельно.

Всего пару десятков шагов по мощеной дорожке, и вот уже виднеются очертания первых деревьев леса. Похожие на плети ветви хлестнули меня как черти, когда я врезался в густую поросль леса. Я зажмурился и кинулся сквозь древесную стену. Когда я открыл глаза, то увидел Тали, исчезавшую за башнеподобным дубом.

— Тали, стой! — отчаянно крикнул я. Я кинулся за ней. Хотя я и поддерживал себя в форме благодаря занятиям на велотренажере в спортзале, давно уж мое сердце не подвергалось испытаниям, подобным этому.

К счастью, я знал эти места как собственную ладонь. За дубом находился пологий, невысокий спуск протяженностью где-то в сто метров.

«Ну-ка, посмотрим, насколько силен у Тали моторчик» — подумал я. Я поставил на карту все; сейчас или никогда. Я обогнул замшелое дерево и рванул. Отмахивая руками, я устроил лучший забег, на какой был способен.

Тали, словно миниатюрная лошадь, галопировала впереди, ее хвост, обычно задранный вверх, теперь был вытянут назад, строго против направления бега.

Но я был уже близко:

— Ха, сейчас я тебя поймаю, чертова афганская псина!

Но тут Тали выкинула нечто, чего я не ожидал: она внезапно остановилась и стала обнюхивать маленький пень. Это было замечательно, за тем исключением, что я не имел возможности остановится таким же образом.

— Ох, блиииииииннннн! — заорал я, перескакивая через застывшую фигуру поглощенной теплыми запахами лета, Тали. Ну, не был я готов к тому, что, приземлившись по другую от нее сторону, прокачусь в туче листьев по склону перед тем, как окончательно завалится в заросли.

Я перекатился на живот. Мне нельзя было терять Тали из виду. К счастью, этого не произошло. Тали, как если бы мы были дома, и я сидел на полу и смотрел телевизор, смотрела мне прямо в лицо и явно собиралась его лизнуть. Я позволил ей сделать это, потянулся, и быстро ухватил за ошейник.

— Классный прием, псина, — сказал я, крепко сжимая ошейник. — Ну ты и несчастье… — Вот и все, что я смог сказать ей, садясь прямо, тогда как облегчение снизошло на меня.

Мне понадобилось время, чтобы подняться. Я все еще тяжело дышал, спина раскалывалась от боли. У меня не было поводка, а с ростом Тали, достававшей мне лишь до икры, я даже подумать не мог о том, чтобы идти всю дорогу до дома наклонившись и держа ее за ошейник. Моя спина определенно для этого не годилась.

Делать было нечего. Я наклонился и взял на руки эту мастерицу побега. Затем перекинул ее через плечо, как это делают пожарники — удерживая ее тельце правой рукой, а задние ноги — левой. По тому, что она не брыкалась, я понял, что ей удобно.

Обратный путь был болезненным и медленным. Саркастические аплодисменты, которых я удостоился, когда проходил мимо рабочих, не сделали его легче и быстрее. Я повернулся и раскланялся перед благодарной публикой, удерживая на плечах расслабившуюся Тали.

Когда Лиза через несколько часов приехала домой, нераспечатанные коробки все так же валялись у парадной двери, там, где я в них врезался. Я валялся на полу гостиной, в окружении скучающих собак, причем все четверо толкались, чтобы сесть ко мне как можно ближе.

Я подождал, пока Лиза отсмеется, прежде чем поведал ей о том, как провел день.

Мне было всего тридцать девять, но чувствовал себя так, словно мои спинные суставы все разом решили состариться.

В бытность мою инструктором по физической подготовке я придерживался строгого тренировочного режима. Я пробегал целые мили каждый божий день. Дважды в день я мог даже делать такие пустяки, как бег вверх-вниз по всем холмам с крутыми склонами, какие попадались на пути. Даже в Афганистане, на удаленных огневых рубежах, все еще можно найти морпехов, поддерживающих себя в форме при помощи выброшенных арматурных прутьев, к каждому концу которых ярдами маскировочной ленты прикручены мешки с песком.

Девчоночьей физиотерапии, прописанной мне, чтобы поддерживать мою спину в норме, явно было недостаточно. Я чувствовал себя придурком, стоя посреди гостиной и выполняя наклоны, и меня радовало, что никто, кроме собак, этого не видит. Я даже запретил Лизе появляться поблизости во время этих ежедневных упражнений. Она знала, насколько это для меня мучительно. Но все равно не могла удержаться от смеха.

Она также знала, что я могу и чего не могу делать, и вполне могла наорать на меня, когда я пытался сделать пару сотен отжиманий: «Ты же знаешь, что это тебе скорее повредит, нежели принесет пользу!»

Конечно же, она была права, но я не мог удержаться. Мне это было просто несвойственно — не делать больше никаких упражнений.

Я как-то попросил семейного врача сказать просто и ясно: останется ли моя спина в текущем состоянии или станет хуже?

Он улыбнулся мне и спросил просто:

— Ты собираешься провести остаток своей жизни, не напрягаясь?

— Нет, скорее всего, — улыбнулся я в ответ.

— Тогда ты точно в полной заднице, — ответил он строго по сути.

Люблю врачей, которые не ходят вокруг да около.

Поскольку я теперь делаю свои ежедневные упражнения без пробежек, примерно каждые пять минут делая паузы для того, чтобы подтянуться к столу и ответить на имейлы, мне понадобиться на несколько лет больше, прежде чем моя спина выйдет из строя и мне нужно будет лечь на операцию, чтобы вправить диски. Как я слышал, после этого надо лежать двенадцать месяцев, ничего не делая. Так что этот вариант определенно не входил в список вещей, которые я бы рвался сделать, прежде чем сыграю в ящик.

Лиза уже сказала мне, что возьмет отпуск на год, если я лягу на операцию. «Ты превратишься в сплошной чертов кошмар» — проинформировала она меня и была права.

Если придется потратить целый год, ничего не делая, мне будет до крайности скучно. Но сейчас, если я не буду напрягаться, все будет в порядке. Боль все еще со мной, но я могу ее игнорировать. Я не собирался бросать упражнения, а после я, скрестив пальцы, мог бы даже вернуться к скалолазанию. Возможно, это было глупо, но если я этого не сделаю, то реально могу сойти с ума.

Временами Лиза бывала несносной. Она находила весьма забавным, что по утрам мне приходилось писать сидя, по-женски, пока моя спина пробуждалась к жизни.

«Пошла на хрен, дорогая» — вот фраза, ставшая моим обычным утренним приветствием, когда она падала со смеху, глядя, как я ковыляю в туалет.

Если серьезно, то конечно же, состояние моей спины заставило меня выгуливать собак порознь. Прогулки с Физз и Бимером проходили болезненно, но терпимо. Но когда я выгуливал Наузада и Тали, я крепко следил за тем, чтобы мы не проходили вблизи других людей или собак. Учитывая мою физическую форму, удерживать Наузада получалось с трудом, особенно когда он превращался во вздыбленный ужас, с дьявольским упорством стремящийся съесть собаку, просто попавшуюся ему на глаза. Моя жизненно важная цель в настоящий момент состояла в отсутствии конфликтов с моей поясницей, но Наузад мог порушить ее в считанные секунды, когда красный туман застилал ему глаза.

И, словно бы собак и боли в спине было недостаточно, мое увольнение также означало, что мне нужно найти для себя какое-то оплачиваемое занятие.

Я запустил налаживание бизнеса, связанного со скалолазанием. Сам я не собирался пока лазить по скалам, но я знал двух весьма достойных доверия опытных парней, помогавших мне, когда я об этом просил. Я же просто договаривался с клиентами. Конечно, рассчитывать на других было досадно, но это действовало. В настоящее время я работал за некоторую оплату с отрядом скаутов из Вустера. Они были крутой группой, а их лидеру, Нилу, хватило смелости связаться с несколькими взрослыми добровольцами, компетентными в области активного отдыха. Что прекрасно мне подошло, так как в этой сфере я был экспертом.

Я также нашел хорошее применение своим навыкам в управлении делами личного состава в компании под названием «Технологии личного развития». Ею управляли два бывших офицера Королевского флота (несмотря ни на что, я не имел к ним претензий). Им нравилось то, что я делал, а мне нравилось, как они работают. В конце концов, надо же мне было постараться направить доставшиеся с трудом знания в верное русло?

Наилучшим — если здесь вообще было что-то хорошее — в моем статусе гражданского было то, что у меня теперь нашлось дополнительное время для более настойчивых занятий дрессировкой Наузада и Тали. Набив лакомством карманы, я тратил часть прогулки на простые вещи: например, чтобы Тали с Наузадом сели и сосредоточились на мне, а не на чем-нибудь еще вокруг. Иногда это срабатывало, но в большинстве прочих случаев определенно нет. Даже самое пахучее чесночное лакомство не способно было отвлечь Тали от птицы, которую она учуяла за милю. Теперь, когда я стал фрилансером, я также стал способен уделять больше времени делам фонда и нашим попыткам сделать ситуацию в Афганистане лучше. Что также хорошо сказалось на проводимых нами операциях спасения.

Холодным утром февраля 2009 года Арнем благополучно прибыл в карантин. Две собаки, провезенные контрабандой в «Чинуке», получили имена: бурый щенок превратился в Джуно, а его в целом белая, но с палевыми полосками и пятнами на голове сестра — в Вайли.

Как ни прискорбно, афганский спасательный центр снова оказался охвачен заразой и Джуно погиб от парвовируса. Эта болезнь, о которой я уже несколько лет ничего не слышал, быстро превратилась в мой худший кошмар.

Вайли пережила вспышку заразы, вылетела в Соединенное Королевство вместе с Арнемом и попала в заботливые руки девушек из карантина, которым мы пользовались и который находился под Лондоном.

К несчастью, новости оттуда оставляли желать лучшего. Одна из девушек позвонила нам и сообщила, что Вайли нуждается в ветеринарном осмотре. Судя по всему, ее передние лапы начали деформироваться по мере взросления, и прямо под коленными суставами, на нижних костях лап, у нее возникли уродливые шишки, которых там явно не должно было быть. Возникла опасность, что когда она станет старше, кости не будут выдерживать ее вес и она не сможет ходить.

Я обыграл возможные сценарии развития ситуации в карантине. Худшим из них было хирургическое вмешательство — дорогая штука, особенно если учесть, что мы только недавно собрали средства, достаточные для обеспечения текущих спасательных операций, а также для оплаты карантина. Еще мы с Лизой вложили в фонд наши собственные сбережения: ведь, в конце концов, это была изначально наша идея — организовать фонд, так что я чертовски хотел быть уверен, что для проводимых нами операций хватает финансов.

В конце концов, Вайли сейчас в Британии. Если бы она все еще находилась в Афганистане, для нее ничего нельзя бы было сделать. Мы послушались совета профессионалов и дали согласие на осмотр. И я на время отложил эту заботу на задворки своего сознания.

Безотлагательной проблемой был Медвепес. Этот большой бестолковый идиот остался без компании Фубар, когда после положенных трех месяцев ее выпустили из карантина, и она уехала в Нидерланды.

Он был гигантом среди собак, нежным, лишенным всякой злобы, однако в его случае перед нами вставала проблема: найти дом, хозяева которого могли справиться с конем, считающим себя собакой.

Один из недостатков фонда состоял в том, что он не занимался поиском новых хозяев для собак и всей связанной с этим административной работой: домашними проверками, сопроводительной документацией, визитами к будущим хозяевам и тому подобным. Так что я впал в экстаз, когда мне позвонили из лондонского приюта Мэхью и сказали, что хотят взять Медвепса к себе.

До сих пор мы привозили собак в Великобританию только в том случае, если их брал к себе солдат, инициировавший их спасение. Мы считаем, что в Англии и без того достаточно беспризорных и брошенных собак, нуждающихся в доме. Но также я остро сознавал, что мы не можем просто выбросить бестолкового Медвепса на улицы Афганистана после того, как он на короткий миг прикоснулся к человеческой доброте. Мы не могли поступить с ним таким образом.

Когда мы в начале 2007 года почти утратили надежду привезти Наузада и Тали домой, именно центр Мэхью помог Лизе понять, что есть вещи, такие как центр спасения, которым мы теперь пользовались в Афганистане.

Мы с Лизой испытали неописуемое облегчение от этого, так как нам даже пришлось рассматривать возможность забрать Медвепса к нам, что, возможно, не стало бы наилучшим выходом из ситуации, особенно если учесть, что я не способен работать на полную катушку.

В карантине, как всегда, не обошлось без слез, когда я забирал Медвепса для короткой поездки в усадьбу Мэхью в западном Лондоне. Прежде чем погрузить его в минивэн, я позволил ему немного побегать. Когда он носился, на каждом шагу устремляя свою огромную голову вперед, это реально выглядело как лошадиный галоп.

Девушки, заботившиеся о Медвепсе, пришли помахать ему ручкой. Я был уверен, что углядел слезы на их глазах.

— Ребекка, Вики! Перестаньте распускать нюни, — поддразнил я их, когда мы втискивали Медвепса в заднюю часть минивэна.

Я знал, что девушки хорошо заботились о собаках. Они были столь привязаны к каждой из них и знали их характеры лучше, чем хозяева. В конце концов, они проливали на питомцев любовь и внимание, и я понимал, что им мучительно видеть, как собак забирают.

— Не волнуйтесь, пройдет немного времени, и вы поприветствуете очередную из многочисленных «Собак Наузада», — пошутил я. Хотя честно сказать, шуткой это не было. Зная текущее состояние наших операций, я понимал, что вскоре очередной афганский пес прибудет сюда для того, чтобы испытать чары Ребекки и Вики.

Через день после переселения в центр Мэхью Медвепес стал звездой. И когда разные съемочные группы наперебой стали предлагать мне положить на пленку историю пса с обрезанными ушами, спасенного от участия в собачьих боях, я вскорости обнаружил, что играю роль закадычного дружка Медвепса.

Медвепес обладал весьма недурными актерскими навыками. Он более или менее выполнял то, что ему говорили, хотя пористая верхушка микрофона несколько раз отвлекла его внимание. Довольно скоро Медвепес привык к королевскому обращению у Мэхью, а они тем временем искали ему подходящий дом — с большим выгоном. Мы же знали, что он не останется в центре навечно.

Благодаря моему несолидному позвоночнику, я, чтобы поддерживать сердце в норме, мог теперь только плавать. Но я страстно ненавидел плавание. Это было так тупо.

В то особенное утро, вместо того, чтобы расслабляться в своей обычной манере, то есть долго сидеть и, прохлаждаясь, слушать айпод, я открыл бутылку пива.

— Не рановато ли для пива? — спросила Лиза, когда я протопал мимо нее в кухню. Я остановился и обернулся к ней.

— Помнишь, как мы говорили о том, что, мол, это не проблема, если мы не получим страховку для собак, пока они в карантине?

По пониманию, забрезжившему и разросшемуся во взгляде Лизы, я понял, что она знает, что прозвучит дальше.

— Ветеринар сказал мне, что Вайли страдает гипертрофической остеопатией, — продолжал я. — Ей нужно сделать операцию во время пребывания в карантине. — Я сделал успокоительный глоток пива.

Я понятия не имел, что это значит. Я знал только, что это как-то связано с ростом костей и что это реально плохо. Знать больше мне не требовалось.

Секунду Лиза молчала, затем:

— Прередай мне пиво.

Я всегда могу рассчитывать на Лизу, даже когда дела плохи и мне нужен человек, находящийся на той же волне, что и я. Мы не собирались становиться алкоголиками, но так и вправду легче преодолевать крутые повороты.

Месяцем позже я появился в карантинном помещении и присел рядом с Вайли.

— Ты смешно выглядишь, — сказал я.

Похоже, Вайли была не против, чтобы ее погладили, и я мягко коснулся ее головы. Переливающиеся зеленые гипсовые повязки полностью окутывали ее передние лапы. Ей хотелось играть, но ее режим, не допускавший никаких упражнений, был еще жестче моего. Даже маленького Арнема убрали прочь, предоставив самому себе, чтобы он не втягивал ее в совместную игру.

Правила карантина предполагали, что им не позволят снова быть вместе, когда с Вайли снимут гипс; разве только в том случае, если нам захочется ввергнуть их обоих в очередной шестимесячный ад.

Потеря возможности бегать была щедро компенсирована для Вайли собачьими игрушками всех форм и размеров; она не испытывала недостатка в любви и внимании. Девушки из карантина целиком и полностью полюбили ее, особенно одна из них, Вики, которая собиралась приютить Вайли, когда срок пребывания той в карантине подойдет к концу. Солдат разглядел связавшие их узы, и решил, что, скорее всего, от Вики Вайли получит больше любви и внимания, чем от него с его лихорадочным способом жизни.

Вайли прошла суровое испытание двумя операциями, призванными выпрямить ее деформированные кости. Помимо всего прочего, эти деформации возникли из-за недостаточного питания, от которого она страдала еще новорожденным щенком. Но теперь у нее все будет в порядке, и еще через несколько недель отдыха — если, конечно, вообще мыслимо заставить щенка отдыхать, — гипс с ее лап снимут.

Я старался, чтобы мои визиты в карантин были краткими, так как не хотел привязываться к какой-либо из вывезенных нами собак. Я находил, что наилучший способ вести дела и сохранять сосредоточенность заключался в том, чтобы удерживаться от привязанности к ним. К тому же, сегодня мне нужно было нанести визит еще четырем собакам.

Когда Вайли вместе с Джуно и Арнемом улетела на вертолете, ее брат и три сестры остались на базе.

Но ненадолго.

Каким-то образом парни ухитрились устроить транспорт для оставшихся четырех щенков на север, в спасательный центр. Новость, что щенки в безопасности, была восхитительна, однако мы с Лизой провели несколько бессонных ночей, волнуясь о том, как нам выбить средства, необходимые для того, чтобы устроить еще четырех собак в карантине.

Да уж, дешевые хобби не для нас, это уж точно.

— Запомни, если нам придется продать дом, то в этом будешь виноват ты. Эти слова Лиза теперь часто произносила напоследок перед тем, как мы засыпали в конце долгого дня.

•15•

От поводка!

— Чисто?

Голос Лизы, прозвучавший с расстояния в несколько сотен ярдов отсюда, отвлек меня от обзора вереска и пятен камней на колеблемой ветром торфяной пустоши на предмет любых признаков жизни. Я отслеживал бродяг и их собак, овец, пастухов, дартмурских пони, все, что угодно. Я также отыскивал пути к отступлению на случай, если что-то пойдет не так. Что было даже весьма возможно.

К счастью, пока все выглядело отлично.

Пик Бельвер вздымал за моей спиной свои пласты в безоблачное голубое небо полудня. Как и небеса, окрестности были чисты от чьего-либо присутствия.

— Чисто! — крикнул я в ответ Лизе, которую мог разглядеть на истоптанном гравии дороги к лесничеству, уходившей в лес около удаленной туристической деревеньки Постбридж.

— Ладно, была не была! — выкрикнула Лиза, отстегивая поводок от ошейника Наузада.

Впервые с тех пор, как Наузад появился у нас, он оказался вне дома без поводка. Если я надеялся, что он отреагирует на это так, как если бы выиграл лотерею или добыл окончательную победу в финале Кубка Мира, меня ждало бы жестокое разочарование. Но я достаточно хорошо знал Наузада, чтобы понять, чего следует от него ждать. И точно, он отметил освобождение в своей обычной манере, вальяжно потрусив в моем направлении.

Его неторопливая реакция успокоила мои слабые нервы. Если что-нибудь пойдет не так, я был вполне уверен, что легко смогу дотащиться до него. И я знал, что Наузад не станет гонять со мной наперегонки со скоростью Усейна Болта и продержится всего сто ярдов или около того. В любом случае, то, что я назвал словом «тащиться», было равно предельной скорости Наузада. Не бывало еще такого, чтобы он мог быстро бежать долгое время.

— Давай, Наузад, молодец, — крикнул я ему, когда он слегка поддал пару. Он застопорился и погрузил морду в клочковатые травы пустоши, придирчиво обнюхав их, прежде чем задрать ногу. Возможно, Наузад впервые вкусил свободы, а вот с Тали была другая история. Как всегда, Лиза держала ее на поводке, обмотав его вокруг запястья. После побегов, проделанных Тали, не было, черт побери, никакой возможности спустить ее с поводка даже на огражденном поле, не говоря уж о тысячах акров открытой пустоши. Заметив птицу в радиусе трех миль и в тысяче футов в воздухе, Тали по-прежнему превращалась в ракету и полностью игнорировала все на свете — дороги, машины, людей — пока ее не поймает. Так что сейчас Тали радостно танцевала вокруг Лизы, как прыгучий резиновый мяч, наслаждаясь тем, что Лиза вприпрыжку пританцовывает вместе с ней.

Завершив свою миссию, Наузад взглянул на меня и опять неспешно покатился в мою сторону.

— Давай, Наузад, иди сюда, — крикнул я ему снова, подумав, что, окончив свое дело, он будет готов к долгой пробежке. Ага, щас…

Он пробежал вразвалку всего несколько ярдов, прежде чем остановился вновь. Его внимание привлек очередной клок травы. Остановился, обнюхал, задрал лапу. Процедура повторилась.

К тому моменту, когда Наузад пробежал сто ярдов оттуда, где Лиза спустила его с поводка, к месту, где я стоял, он умудрился остановиться раз десять. Собственно, двигался он ничуть не быстрее, чем если бы мы с ним просто прогуливались. На самом деле, он, пожалуй, двигался даже медленнее.

Наконец, когда, казалось, прошел целый век, Наузад дотрюхал до меня. Я протянул руки, чтобы потрепать его по холке, однако этот мелкий мерзавец посмотрел прямо на меня, а затем вильнул вправо и, пройдя мимо, направился к Пику Бельвер. Я не смог удержаться от смеха:

— Решил поиграть, а, Наузад?

Я легко дотащился до его неуклюжей фигуры. Физз была у меня на поводке и вышагивала рядом, словно маленькая леди на собачьей выставке. Бимер, в своей всегдашней манере, свободно носился вокруг нас, разбрызгивая липкую грязь из луж, попадавшихся по дороге. Наша четверка наслаждались прогулкой и чувством мира и уединения.

— И почему всегда не было так, как сейчас? — спросил я Лизу, когда она догнала нас с Наузадом.

— Так было бы, если бы мы жили посреди глухомани и не имели друзей, — ответила Лиза, в то время как Тали продолжала прыгать вокруг нее.

— Точно, — кивнул я.

Мысль о том, что мы можем позволить Наузаду время от времени гулять без поводка, была чудесной мечтой. Но только мечтой. Я понимал, насколько это редкостное событие: съездить однажды в такое же отдаленное место, как это, когда рак на горе свистнет и у нас появится время и благоприятная погода — для подобной поездки.

Некоторая печальная правда состояла в том, что у нас не было даже надежды позволить этому кошмару бегать свободно вблизи от населенной местности. Сделать так означало напрашиваться на неприятности. Досадно конечно, но мы могли с этим жить. Пытаться поступить подобным образом, право, не стоило.

Однако сегодня подобные дурные мысли бесследно улетучивались. Текущий момент был слишком особым, чтобы портить его всякими «а что, если…» и «если бы только…». Еще пару лет назад опыт, подобный сегодняшнему, для Наузада был определенно невозможен. Я вполне уверен, что в его прошлой жизни напрочь отсутствовали случайные прогулки по сельской местности и полудни, потраченные на свободное исследование любых понравившихся ему видов, запахов и звуков.

Хотя я не был вполне уверен в этом. Тайна его ранней жизни в Афганистане оставалась для меня нераскрытой, но я крепко убежден, что большую часть лет своего становления Наузад провел в какой-то мрачной конуре. Той, на которую его обрекла судьба, когда его выбрали для собачьих боев, и где он, в свободное от боев время, скорее всего, был привязан к стене за шею куском тонкой проволоки, неспособный двинуться более чем на метр без риска удушения.

Если Наузад и впрямь жил так, то теперешний момент, невзирая на его мимолетность, был бесценен. Хоть Наузад и не мог гулять по английской сельской местности во все дни недели, но для него настали времена, когда такие прогулки вообще стали возможными.

Когда я расставил все по соответствующим местам, мое интроспективное настроение уступило дорогу более простым чувствам. За прошедший год или около того, мы, все шестеро, проделали долгий путь. Мы многое пережили и через многое прошли. Мы радовались таким мгновениям, как это, просто потому, что они были.

Жизнь на гражданке шла отлично. Мне не понадобилось много времени, чтобы освоиться в ней. У меня определенно не было проблем с ролью домашнего мужа, в то время как Лиза была связана службой. Но я скучал о беззлобных шутках, приветствовавших меня каждый день, когда я, будучи морпехом, прибывал в часть. Иной раз, когда у меня выдавался день без клиентов, я мог провести его весь в разговорах с собаками — однажды я внезапно умолк, когда понял, что на полном серьезе веду с Наузадом беседу о парламентском скандале в связи с растратами.

Я понимал, что сегодня из-за кризиса у большинства людей туго с деньгами, лишние финансы достаются с трудом и такая роскошь, как времяпрепровождение в обществе тренера по скалолазанию или на развивающем тренинге по навигации в Дартмуре, скорее всего, не стоит на первом месте в списке нынешних приоритетов.

Но на мне также висела административная работа фонда, которую нужно было выполнять, так что мне не приходилось целыми днями смотреть телевизор. А еще я всегда мог в два приема взять стаю на прогулку. Одну пару я вывозил на пустоши и хорошо выгуливал, а с другой прогуливался вокруг деревьев неподалеку от нашего дома. На следующий день они менялись местами.

Жизнь шла прекрасно. Она могла сложиться намного хуже, это уж точно, и мне вовсе не хотелось жаловаться. Мне только хотелось, чтобы Наузад иногда отвечал мне во время наших бесед.

— Давай, Наузад, наперегонки к вершине! — воскликнул я, когда мы достигли подножия Пика. Это послужило сигналом для Физз, едва не вырвавшей мне руку из суставов, когда она кинулась за лоснящейся фигурой Бимера.

Но вид нашей троицы, прущейся впереди него, никак не повлиял на Наузада. Он продолжал неспешно трусить позади, обнюхивая и описывая все, что ему понравилось.

В эту минуту, подумал я про себя, он, наверное, был самым счастливым псом в мире.

•16•

Чар Бадмаши

В этот раз, просматривая счета фонда, я чувствовал уверенность в состоянии наших финансовых дел.

У меня не было никаких сомнений, что или, говоря точнее, кто в ответе за исправный баланс, который позволит нам получить все, что нам понадобиться в следующие недели.

Заслуга принадлежала не мне и не Лизе, а четырем маленьким щенкам, пристально глядевшим с фотографий на нашем сайте в течение нескольких прошедших месяцев; щенкам, которых персонал из афганского центра окрестил «Чар Бадмаши» или «Четверо Хулиганов». Единокровным родичам Вайли, один из коих был мужского пола, а трое остальных — женского. Звали их Патч, Смадж, Перин и Бонни и каждый из них был столь же шаловлив, как и трое остальных, если верить сведениям, приходившим из спасательного центра.

Благодаря щедрости поддерживавших фонд людей, деньги, с помощью которых мы переселили их в Соединенное Королевство, полились рекой. В карантинный центр щенки прибыли в два приема. Сперва Перин и Бонни, в течение марта, затем Патч и Смадж, в апреле, и так получилось, что с самого начала они попали на карандаш — приходящие из карантина сообщения утверждали, что они все вполне достойны своего прозвища. Например, ни у одного из них не было лежанки, так как персонал давно оставил попытки их обустроить. Что-нибудь более роскошное, чем рваная газета, за считанные секунды раздиралось ими в клочья.

Щенки прибыли в карантин в довольно плохом состоянии. Их, как когда-то Наузад и Тали, сплошь покрывали паразиты, а еще все четверо нуждались в хорошем питании.

Однако Ребекка и ее команда позаботились о них настолько, насколько и мы, и после нескольких недель этой заботы Чар Бадмаши сильно подросли.

Четверо Хулиганов стали настолько популярны среди спонсоров фонда, что я даже провел некоторые исследования видовых различий собак. Я давно хотел зарыться в историю собак и собачьих пород в Афганистане, но все никак не мог до этого добраться. Я думал, что так я смог бы побольше разузнать еще и о происхождении Наузада и Тали.

Конечно же, моей отправной точкой стал Интернет. Как люди могли вообще что-то исследовать до изобретения всемирной сети? Я пулей летал от одного сайта к другому в поисках каких-либо специалистов в этом вопросе, и еще мне помогло письмо, присланное на электронную почту университетским профессором, заинтересовавшемся работой фонда. Это благодаря ему я наткнулся на некоторые материалы о «собаках кочевников» или «дэ кочьяно спай», как они назывались на пушту.

Эти собаки были связаны с кочевым племенем кучи, которое столетиями обитало в Средней Азии и особенно в тех краях, где сейчас Афганистан. Племя кучи исповедовало зороастризм, раннюю персидскую религию, предшествовавшую исламу. Зороастрийцы считали собак неотъемлемой частью кочевой культуры и ценили их как пастухов и сторожей, отгоняющих воров от принадлежащих племени коз или овец. Таким образом, собаки кучи играли важную роль в жизни племени и пользовались уважением наравне со старшими членами сообщества — настолько, что их даже кормили перед тем, как семья хозяина сама сядет за стол.

Собаки кучи пользовались славой из-за своих пастушьих навыков и способности приспосабливаться к климатическим крайностям, с которыми они сталкивались, когда их хозяева-кочевники переходили с места на место. Верные, свирепые, умные и крайне выносливые, эти псы имели жизненно важное значение для выживания племени.

Читать все это было по-настоящему интересно, и мне с трудом верилось, что речь идет о все том же Афганистане, который, даже если все описанное имело место в нем сотни лет назад, теперь ассоциировался у меня с жестоким обращением с животными, особенно собаками.

Когда я сравнил присланные мне фотографии родичей Вайли с некоторыми картинками, которые нашел в Сети, у меня не осталось сомнений насчет того, что Чар Бадмаши — это горные собаки кучи (саге коче).

Четыре игривых щенка выглядели так же, как и собаки на некоторых изображениях, которые мне довелось видеть. Однако описание породы, которое я начал читать, оказалось еще увлекательнее. Оно подсказало мне, что Наузад и Тали, вероятно, также являлись потомками древних собак кучи, но, скорее всего, пустынных кучи, а не горного подвида этой породы, отличавшейся большими размерами и к которой относились Чар Бадмаши.

Исследования — классический способ выбрасывать время на ветер, но чем больше я читал, тем больше мне хотелось знать. Часы скользили мимо, пока я прыгал с сайта на сайт, читая вывешенную информацию и глядя на фотографии.

Делая это, я не мог удержаться от мысли о том, какое все это имеет отношение к Наузаду. Теперь мне стало понятно, откуда он унаследовал свои способности к выживанию там, в Афганистане. Тамошние зимние ночи были без преувеличения жестокими, но Наузад пробил через них себе путь в жизни задолго до моего появления на сцене.

Однако еще более интересной вещью оказались зернистые фотографии собак кучи, найденные мной в Интернете. То были все как на подбор рослые, мускулистые псы, охраняющие стада тощих коз посреди каменистых горных равнин.

Что и впрямь привлекло мое внимание, так это то, что у них всех были обрезаны хвосты и уши.

Когда я впервые обнаружил Наузада, меня шокировало и привело в ужас то, как с ним обошлись. Я полагал, что это часть варварской традиции, связанной с собачьими боями: какой-то способ сделать так, чтобы собаку было тяжелее ухватить и держать во время поединка. Фотографии кучи заставили меня пересмотреть эту мысль. Теперь, хотя и вопреки моему восприятию, я видел, что это — своеобразная форма заботы. Кочевые племена явно были практичным и крепким народом; должны были быть. Большую часть своей жизни они были предоставлены самим себе, так как ничто, за исключением разве их традиционной медицины, не могло помочь им в случае болезни. И они не могли позволить своим собакам, игравшим жизненно важную роль в выживании племени, быть уязвимыми для ран и болезней.

Глядя на фотографии Чар Бадмашей, я видел, что у каждого из этих четырех сгустков веселья есть чрезмерно длинные вислые уши и длинные, тонкие, вертлявые хвосты — идеальные штуки для того, чтобы застревать меж камнями или быть ободранными об острые шипы кустов, покрывающих склоны афганских гор. Точно так же, как купируют хвосты пастушьим собакам у нас в Британии, кочевники-кучи купировали хвосты и уши своим собакам еще в щенячьем возрасте, чтобы защитить их от нежелательных повреждений во взрослой жизни.

Полагаю, они были правы. Всякий, кто держит собаку, знает, насколько это сложно — останавливать кровотечение, когда собака поранит себе ухо или хвост; Бимер являл тому кошмарный пример, когда забегал в живую изгородь вокруг полей во время наших дневных прогулок. Народ кучи руководствовался необходимостью, и большинство современных афганцев, вероятно, просто следовали этой старинной традиции. И кто я вообще такой, чтобы оспаривать другую культуру, особенно ту, которую едва понимаю?

Внезапно я обнаружил, что совершенно иначе воспринимаю Наузада. Его история была глубже, чем я себе воображал.

— Хотелось бы мне знать, откуда ты взялся, Наузад, — прошептал я ему. Я попытался вообразить его хрупким щенком, но это было просто невозможно. Для меня Наузад был и останется Наузадом, которого я нашел в разрушенном глинобитном здании. Испуганным, но в то же время упорным.

Во время чтения о собаках кучи меня также постигло озарение об особенностях характера Наузада, — тех, о которых я по-настоящему до сих пор не задумывался. Точно так же, как любовь Физз гонять белок была вплетена в ее ДНК, характер кучи был запрограммирован в Наузаде. Я кивнул, когда прочел о том, что настоящие собаки кучи были верными товарищами, лютыми в их защите и почти несравнимыми с прочими собаками из-за своей глубокой привязанности к членам своей стаи. Совсем как Наузад.

Тали, совсем как Наузад, тоже была неистово верной, но, опять-таки как Наузад, имела свои пунктики. Как настоящая маленькая леди, именно она всегда решала, может ли Наузад поиграть с ней. Несмотря на то, что большинство времени он проводил, наслаждаясь совместной с ней возней на полу гостиной, ему порой приходилось издавать предупреждающий агрессивный лай, когда она становилась чересчур назойливой. Это всегда заставляло Тали отпрыгнуть со скоростью молнии, а шерсть на ее загривке немедленно вставала дыбом. При этом она набрасывалась на Наузада и разражалась серией визгливого лая, оскалив клыки и как бы говоря: «Как смеешь ты меня так пугать!»

Я определенно видел, что Тали вполне соответствует тому, что она приобрела на афганских улицах. Она вполне походила на своих тезок — настоящий маленький боец. Однако, когда я проматывал страницу очередного сайта, то внезапно получил противный отрезвляющий душ.

— О, черт! — сказал я в экран компьютера, когда вслух прочел следующее: — Кучи склонны к агрессии по отношению к другим собакам и людям, вторгающимся на их территорию, которая может простираться далеко за пределы их настоящего дома.

Из сайта также следовало, что собаки кучи несовместимы с западным образом жизни.

— Предупреждать надо, черт побери! — сказал я экрану с комичным раздражением в голосе.

•17•

Прохлаждаемся

Солнечный свет струился сквозь открытую кухонную дверь. Тени ложились на правый угол кухонного рабочего стола, который, как мне, во всяком случае, казалось, был безукоризненно вычищен и выглядел так, словно только вчера прибыл с фабрики. Старый морпех во мне все еще был жив и ожидал появления дома грозного инспектора в лице длинноволосого старшего сержанта.

Прохладный осенний ветерок обдувал мне лицо, пока я сидел в обитом розовым кресле посреди кухни — удобном наблюдательном пункте, с которого я мог видеть все, что происходит в саду.

На данный момент там все было спокойно.

Где бы я бы ни садился в доме, Наузад всегда находился на своем обычном месте — как можно ближе ко мне, то есть, взгромоздившись мне на ступни и свернувшись калачиком.

Я не сказал бы, что мне от этого было комфортно.

Тали разлеглась снаружи, на своем любимом куске бетона садовой дорожки.

То и дело она привставала, какбы прислушиваясь к окружающему миру. Если ее чувствительные уши улавливали малейший звук, она вскакивала и разражалась бешеным лаем.

Остроконечные уши Тали напоминали мне уши мистера Спока из «Стартрека». Я заметил, что наблюдение за ними меня успокаивает. Они пребывали в постоянном движении; они могли подергиваться и вибрировать, как бы постоянно прослушивая окружающий воздух. Они могли поведать мне все, что мне нужно было знать о том, как Тали себя чувствует. Так же, как и обрубок хвоста Наузада. Тишайший звук мог достичь ее слуха, даже гул самолета, летящего высоко в небе. Он мог заставить ее осторожно взглянуть в ту сторону в попытке определить, стоит ли беспокоиться по этому поводу. А вот низко летящие самолеты часто понуждали ее искать убежища внутри дома.

Я догадывался, что это пережиток Афганистана, обстрелов и визга реактивных снарядов над головой, заставивших ее спрятаться на нашей базе в пустыне, во время обстрела огневых позиций Талибана.

Реакция Тали на звуки отражала динамику, существовавшую теперь внутри нашей стаи. Когда Тали только начинала лаять на высокой ноте, Бимер, в порядке поддержки системы дальнего обнаружения, также заходился визгливым лаем. Наузад, если его это волновало, мог разве что поднять голову и для порядка пару раз гавкнуть своим громким, хриплым голосом. Физз вообще не двигалась со своего комфортного куска лежанки у парадной двери, занимаемом ею в то время, когда Тали находилась снаружи. Физз была счастлива предоставить остальной стае разбираться с непрошеными гостями. Мы всегда говорили, что если к нам заберется взломщик, Физз, наверное, поприветствует его, лизнув в лицо.

Когда «тревога» заканчивалась, именно Тали «командовала отбой». Она попросту возвращалась на свой сторожевой пост вместе с Бимером, следовавим за ней по пятам. При этом она мимоходом бросала на меня взгляд, как бы говоря: «Расслабься, Пен, я просто отгоняю всякий сброд». Но сегодня все было иначе. Сегодняшний день вообще отличался от прочих дней.

Рядом с Тали, тоже раскинувшись под полуденным солнцем, лежало нечто, выглядевшее как ее более крупная версия. Глядя на почти одинаковые отметины, видневшиеся на их преимущественно белых шкурах, можно было подумать, что они из одной и той же семьи. Но я знал, что это не так. Тали родилась в Наузаде. А большой бестолковый пес рядом с ней происходил откуда-то из горных глубин северного Гильменда, типичной родины племени кучи. Этот пятый домочадец был Патч, один из Чар Бадмашей. Каким-то образом он оказался у нас. Я улыбнулся и тряхнул головой, припоминая, как это произошло.

Смутные подозрения о назревающей проблеме с Патчем возникли у меня тогда, когда парни, изначально списавшиеся со мной насчет судьбы Чар Бадмашей, наконец-то вернулись со службы в Афганистане.

Вылетая из Афганистана, они знали, что четверо щенков находятся в безопасности, и это знание служило для них маленьким, но важным источником утешения. Но когда они вернулись домой, в настоящий мир — мир семьи, рабочих обязанностей и новой службы, — мир, принявший их обратно в свое лоно, только трое из четырех втянутых в эту историю солдат посетили четверых щенков в карантине. Я был разочарован, и это еще мягко сказано. Все парни дали мне слово, что они не отступятся от своих клятв дать щенкам приют. Это было как удар под дых — подвести нас таким образом после всех наших забот о перевозе этих щенков в Британию.

Такая подстава случилась отнюдь не впервые. Обещания бесплатного дизайна сайта, информационных листов и общей административной помощи от доброжелателей всегда на первых порах звучали отлично. Но когда я объяснял им реалии требуемой рабочей нагрузки, некоторые люди, предлагавшие нам сотрудничество, постепенно испарялись. Я не пытался их вернуть. Я знал, что изначально они исходили из благих побуждений. Мы как-то справляемся, и фонд все еще преуспевает. Но когда для четырех хулиганов пришел срок последнего месяца в карантине, я знал наверняка, что Патч останется без дома. «Его» солдат не был достаточно заинтересован в том, чтобы приютить его.

Мы считаем, что роль нашего фонда — облегчать и координировать операции спасения, начатые самими же солдатами. Это их проблема; мы же просто оказываем им помощь. Так и должно быть; иначе мы вообще не участвуем.

Поскольку Патча бросали, я провел долгую ночь за компьютером, перепечатывая вступительный имейл, отосланный нами, когда их просьба о помощи впервые появилась в нашей электронной почте. Я кристально ясно выразился тогда, что раз уж солдаты начали все это, то придется идти до конца. И с того момента, как мы начали, уже нет никакой возможности передумать.

Никому бы не пожелал заново пережить то, что, выпало на долю Патча: когда карантинный срок для Чар Бадмашей подошел к концу, случилась горькая сцена — три сестры Патча в волнении выбежали из карантинного холла навстречу новой жизни в кругу любящих семейств и обожающих детей. А Патч все терпеливо ждал в своем карантинном вольере. Никто не пришел, чтобы забрать его. Он стоял у ограды вольера и смотрел, как его сестры уходят.

Сложилась почти такая же ситуация, как с Медвепсом. Только в том случае нашим единственным спасением стало бескорыстие центра спасения животных Мэхью. Не окажи они нам помощь, мы бы основательно влипли.

Медвепес был крупным и опасным псом. Патч был моложе, но даже еще крупнее. Если добавить к этим качествам полученные нами сообщения о Патче, то реклама для него выходила довольно неважная. По словам карантинного персонала, он всегда был взвинченным, скоро отвлекающимся и в минуту рвущим большинство игрушек и лежанок, которые ему давали. Никто в здравом уме не взял бы его к себе добровольно.

Конечно же, мы дали объявление. Но если бы кто-то на него откликнулся, нам потребовалось бы затратить много труда и средств на домашние проверки и ветеринарный осмотр, а также потратить время, которого у нас просто не было. Так что, после долгих критических взвешиваний и нескольких бутылок пива, мы с Лизой пришли к единственно возможному решению: Патч будет жить у нас.

Мы сошлись на том, что он не привнесет ничего лишнего в тот кипучий поток забот, который стая и так обрушивала на нас ежемесячно.

На деле все было не так страшно, как на словах. Поскольку я находился на гражданке, то в основном работал на дому. Это Лизе ежедневно приходилось паковать свой моряцкий рюкзак.

Так что я съездил в карантин и вернулся с новым домочадцем. Нас стало семеро.

Уверен, психологу нашлось бы много что сказать по поводу происшедшего.

В сущности, прийти к этому было нетрудно. Мысль об этом настигла меня с силой мчащегося паровоза, когда я сидел в розовом пляжном кресле, ожидая, пока разогреется мой ноутбук, а осенний полдень мягко близился к своему завершению. Я изучал сцену, развернувшуюся передо мной.

Это же было так очевидно. Почему мне эта мысль не пришла в голову раньше? Все пять собак лежали окрест меня, и каждая из них настороже, вся в наблюдении и ожидании неизвестной угрозы, откуда бы и когда бы она ни возникла.

Мои мысли устремились обратно на нашу базу в Афганистане, к моей тамошней стае. Я вспомнил, как те собаки точно так же сидели вокруг меня, когда я заглядывал к ним на огонек в минуты перерывов между операциями. Собаки ждали, оглядывали окружающий вид и всегда держали ухо настороже. Тогда главным «слухачом» была Джина, вяло помахивавшая заляпанным грязью хвостом у стены импровизированного укрытия от снарядов, сделанного нами для собак из мешков с песком. Тощий РПГ приваливался к маленькой, коренастой Пуле, следившей своими большими глазами за каждым моим движением, покуда я не садился. Наузад попросту плюхался в пыль рядом со мной. Крупный, с массивной фигурой и головой как у медведя, Душка тихо пристраивался на расстоянии, но все же достаточно близко, чтобы считаться членом стаи.

Это было ясно как день. Подсознательно я был рад, что для Патча не нашлось приюта. После провала попытки обеспечить РПГ, Пуле и Душке безопасность в спасательном центре, я пытался загладить возникшее чувство вины. Мне не нужен был психолог, чтобы понять это. Я медленно воссоздавал мою наузадскую стаю.

Представление Патча остальной стае прошло относительно легко.

Я воображал, что Наузад захочет его съесть, как это всегда бывало с незнакомыми собаками, особенно теми, кто без предупреждения появлялись в саду за домом. Но с ним все прошло гладко, новоприбывший не заинтересовал его вовсе. Бимер и Физз попросту взглянули на меня со смирением и радостно подошли, чтобы обнюхать нового члена стаи. А вот Тали, как это ни удивительно, наделала шуму больше всего.

Как только она его заметила, она кинулась к сконфуженному и трепещущему новоприбывшему, остановилась настолько близко, насколько осмелилась, и сердито на него залаяла. Патч, если бы только захотел, мог бы проглотить эту надоедливую маленькую леди в один присест. Но, к счастью, он этого не сделал.

Вскоре все снова вошло в привычную колею. Мы с Лизой договорились меж собой совместить всех пятерых собак таким образом, чтобы мы смогли гулять все вместе.

Я держал поводок Патча в левой руке, а поводки Физз и Бимера — в правой. Лиза предпочитала вести Наузада левой, пока Тали то и дело топала по пятам за Патчем, натягивая поводок в правой руке Лизы.

Во время своей самой первой прогулки в Великобритании Патч вел себя совсем как Наузад и останавливался перед каждым стебельком травы на дороге, чтобы его обнюхать. Но, в отличие от Наузада он, к нашему облегчению, не выказывал желания помочиться на все и вся.

Мы намеревались держать Патча снаружи, пока Наузад к нему не привыкнет, и только тогда позволить ему спать в коридоре вместе с остальными членами стаи. Но жалобный вой, отдавшийся эхом окрест нашего дома через минуту после того, как я закрыл черный ход, похоронил эту замечательную идею.

Нас настигло чувство вины. В конце концов, Патч впервые в жизни оказался предоставлен самому себе посреди ночи. На фотографиях, присланным нам из Афганистана, выводок щенков возился и спал крепким сном, прижавшись друг к другу. Таким был мир, известный Патчу. И он очень отличался от мира, в котором он теперь оказался.

Пока он сидел на кухонном полу, Лиза гладила его бестолковую голову и игралась с ним, чтобы он понял, что находится среди друзей, а я смотрел на них. Патч явно испытывал облегчение от того, что мы выпустили его из вольеры и позволили присоединиться к нам, но, блин, какой же он был крупный! Даже когда он сидел, его голова находилась вровень с грудью Лизы.

Я многим обязан Лизе. Я улыбнулся ей; не думаю, что в мире нашлось бы много женщин, которые смогли бы жить в моем маленьком безумном мирке. Лиза обладала восхитительной способностью — явно преуспевать в том, чтобы держать под контролем меня и собак. Она обустраивала свои дни наперед, что было хорошо, так как это означало, что она может подорваться в последнюю минуту и оказать мне помощь, а также — в качестве бонуса — она всегда вызывалась подержать мне веревку, когда я хотел заняться альпинизмом.

Чего мне было еще желать?

Лиза была одна на миллион. Она была моей второй половинкой.

— На что ты так уставился? — спросила Лиза, выглядевшая слегка встревоженной.

— Я просто подумал, как хорошо ты смотришься в бикини, — нахально ответил я. Я не хотел рассказывать ей о девчоночьих мыслях, только что пришедших мне в голову.

Лиза просто посмотрела на меня безо всякого интереса. Кажется, я уловил слегка насмешливое движение ее бровей и, наконец, понял намек.

Тема бикини на эту ночь отменялась.

— Отлично, — сказал я, тряхнув головой. — Я возьму спальник.

Этого было более чем достаточно. В конце концов, мне, как всегда, все приходилось делать самому.

Итак, Патч провел первую ночь своей новой жизни, свернувшись на собачьей лежанке рядом со мной, тогда как сам я лежал на кухонном полу, твердом, как камень. Наузад, свернувшись калачиком, громко храпел по другую сторону закрытой кухонной двери. Для меня прошел целый век, прежде чем я смог заснуть.

Не знаю, сколько я пробыл в отключке, прежде чем услышал что-то, напоминавшее шум дождя. Спросонья я никак не мог понять, что это. До меня только дошло, что нахожусь не в кровати, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, что я лежу на полу в кухне.

Несколько больше секунд мне, сбитому с толку, пришлось потратить на то, чтобы сориентироваться и найти выключатель. Свет зажегшейся флуоресцентной лампы явил мне вид большой лужи собачьей мочи, медленно растекающейся во все стороны от места, где Патч только что встал с присеста.

Чертова псина промахнулась мимо моей головы всего на три дюйма. Если бы он задрал лапу, как это делают взрослые псы, мне бы срочно понадобился душ.

— Черт, Патч, кошмар хренов, ты почти попал в меня. Пойдем наружу. Самое время пописать.

От прохладного ночного воздуха я несколько ожил и сказал ему:

— Тебе нужно научиться облегчаться снаружи, причем как можно скорее.

Когда Патч убежал в рассветный сад, я оглянулся на лужу его мочи. Мне повезло. Мне бы житья не стало от Лизы, если бы она узнала об этом.

Я отложил ноутбук и хлопнул в ладоши. Золотое осеннее солнце почти закатилось, и собаки более-менее воспряли к жизни, радуясь тому, что можно выйти из залегшей тени. Я приступил к отработке упражнения из комплекса обычной муштры под названием «кормление собак». Глядя, как играют Наузад, Патч и Тали, пока я на плите наполняю их миски, я не мог удержаться от улыбки: там было сплошное мельтешение белого и бурого, пока они накидывались, катались и взгромождались друг на друга. Похоже, Наузад полностью принял юного Патча в стаю. Конечно, без эпизодического щелканья зубами не обошлось, но в целом они поладили. Я засмеялся, глядя на эту сцену. Прошло много времени, почти два года, но впервые с момента его прибытия в Англию Наузад играл с другой собакой-самцом. Не знаю, почему он никогда не взаимодействовал с Бимером таким же образом. Оба пса попросту игнорировали друг друга и были тем довольны. Но с Патчем у Наузада вышла другая история.

Возможно, все дело в запахе? Возможно, Патч пахнет по-афгански и напоминает Наузаду его старых друзей детства? Не знаю. Но мы с Лизой испытали чувство счастья и облегчения, когда Наузад, наконец, приспособился к Патчу и расслабился.

На прогулках он по-прежнему вел себя кошмарно, но я мог пережить это.

Патч устремился на другой конец сада, и Наузад яростно кинулся за ним. Редкое зрелище — бегущий, а не трусящий Наузад. У садовой изгороди, Патч невероятно быстро для своих размеров развернулся к набегающей туше Наузада. Явно довольный собой. Наузад развернулся и бросился наутек к дому, преследуемый теперь Патчем. Тали, рассерженная, что ее забыли, кинулась на Наузада, когда он проскакал мимо, и в результате все трое покатились по траве, толкаясь и покусывая друг дружку в яростной мешанине лап и зубов.

Но я не услышал ни единого рыка. Наузад ни капельки не вел себя агрессивно.

— Я иду, псы! — заорал я, ныряя в кишащую массу.

Физз и Бимер сидели позади нас на бетонной дорожке и явно были счастливы, наблюдая со стороны за играющими идиотами.

Если что-то и могло подвести итог нашему прогрессу, то это было оно самое. Раскрыв рты, мы с Лизой смотрели, как Наузад подошел к Кэви и аккуратно сел меж его ног.

— Невероятно, — проговорил я, обращаясь к Лизе, которая все еще не могла обрести дар речи от чрезмерного шока.

Дни, когда Науз автоматически пытался цапнуть Кэви, как только тот появлялся в доме, давно прошли. Он по-прежнему пялился на него с угрозой время от времени, но теперь Кэви мог проходить вблизи и даже протискиваться около Наузада, не вызывая у того никакой реакции. Похоже, между ними установилось согласие.

Однако тут было что-то еще. Что-то, отчего даже Кэви выглядел удивленным.

— И что теперь? — спросил он спустя мгновение; от шока, вызванного видом Наузада, действительно сидящего между его ногами, голос Кэви слегка подрагивал.

— Почем мне знать? Может, погладить его по голове? — предположил я. На Наузаде по-прежнему был намордник, так что, если бы ему не понравилось прикосновение Кэви, пес не смог бы причинить ему никакого вреда.

— Ладно, давай, — согласился Кэви. В порядке эксперимента он мягко провел рукой по макушке Наузада.

Еще шесть месяцев назад Наузад бы разозлился. Но сегодня он, хоть и почти незаметно, но все же начал потряхивать головой, как бы подталкивая руку, мягко гладившую его.

— Ого, ты его словно лосьоном натираешь, — сказал я, и в самом деле оцепенев, тогда как Кэви просто сидел себе и улыбался во весь рот.

Может быть, в то самое мгновение Наузад, наконец, воспринял для себя новый, западный образ жизни? Вроде бы да…

Но этот момент не продлился долго.

Пятью минутами позже, когда Кэви, обходил Наузада, чтобы включить чайник и заварить себе чашку чаю, его предполагаемый приятель издал резкое рычание, кинулся и щелкнул зубами близ его ноги. Когда Кэви по-девчоночьи взвизгнул, я не знал, что мне делать — смеяться над ним или сердиться на Наузада. Я предпочел первое.

Я был уверен, что мы двигаемся в верном направлении, ведь со времени своего появления, обе собаки столь преуспели во многом. К примеру, стая достигла неожиданных успехов в манерах поведения во время еды, что весьма приятно меня удивило. Кормежка теперь стала моим коронным номером.

Для этого понадобилось много времени и терпения, но даже Лиза была поражена. Использовав все мои навыки бывшего спецназовца, я обучил всех четырех собак сидеть смирно перед наполненными мисками. Патч тоже преуспевал, но все же не дотягивал до стандартов остальной четверки.

Конечно, до совершенства было еще далеко. Слюна живо закипала по краям собачьих ртов, когда я пытался оттащить миски, да Наузад все время первым нарушал строй. Но обычно они ожидали, пока я рявкну «Вперед!» своим непревзойденным инструкторским голосом.

Столь же впечатляющим было то, что теперь Тали и Наузад обучились писать по команде. Выпихать их утром через заднюю дверь в сад было все также чертовски трудно, но теперь они хоть делали это и мокрые пятна в холле стали редкостью.

Дни, когда мне приходилось осторожно ступать во время спуска по лестнице каждое утро, канули в прошлое.

Размышляя об этом, я догадывался, кто был тот, кто вызвал наиболее желанные перемены в каждом из них.

•18•

Пес в Палате лордов

Когда вооруженный полицейский развернулся и увидел Наузада в трех футах от дула своего автомата, он просто махнул рукой группе хорошо одетых людей у пропускного пункта, чтобы те проходили.

— Эм-м, куда вы это тащите? — спросил он, слегка подавшись назад.

— Мы приглашены, оба, — сказал я, сверкнув роскошным пригласительным билетом, который держал в руке, тогда как другой рукой я сдерживал Наузада.

Полицейский глянул на бумагу и передал ее своей элегантно одетой коллеге внутри охранной будки.

Та вскоре сунула ему бумагу обратно и улыбнулась Наузаду.

— Ага, с ними все нормально, — сказала она.

— Похоже, вам лучше пройти, — ответил полицейский, очевидно сбитый с толку происходящим.

Я мог понять, отчего он столь сконфужен. Мы проходили через ворота, официально именуемые Воротами Черного Жезла Вестминстерского дворца (однако более известные в народе как западный вход в Палату лордов). Похоже, за прошедшие столетия через эти врата прошло огромное количество необычных посетителей, но, готов поспорить, безухий и бесхвостый афганский бойцовый пес вступал в них впервые, ибо пару месяцев назад мы с Наузадом получили приглашение принять участие в ежегодной Премии за защиту животных, проводимой Международным фондом защиты животных в октябре 2009 года в Вестминстере.

Благодаря полученной фондом известности, я уже побывал в начале года на ежегодном вручении премий «Dogs Trust»[4], где, к своему удивлению, получил приз «Лучший Друг Собак». Я как-то даже смутился, когда такая большая и влиятельная организация, как «Dogs Trust», оценила мои скромные старания для собак Афганистана.

Тот вечер стал торжественным событием, захватившим Лондон. Я чувствовал себя немного странно, впервые с тех пор, как зажил гражданской жизнью и не имел больше права надевать лучшую парадную униформу. Скрепя сердце, я отправился покупать себе смокинг, тогда как Лиза надела обтягивающее платье по случаю этого события.

Нас взволновал вид толпы знаменитостей, вертевшихся там повсюду, хотя вскоре стало ясно, что никто из них не обращает внимания на нашу парочку, примостившуюся в углу с пивом, тогда как все остальные пили из бокалов шампанское. Это было восхитительное зрелище: орду репортеров и фотографов из глянцевых журналов они игнорировали гораздо меньше, насколько мы смогли заметить. Хоть это и прозвучит цинично, но нам было любопытно, сколько знаменитостей обернется к нам, чтобы получить в газетах свое фото с логотипом нашего фонда позади них.

Со своей стороны, персонал «Dogs Trust» вышел за пределы в старании устроить нам душевный прием и вечер дал нам фантастические переживания, особенно в тот момент, когда меня вызвали для получения приза из рук очаровательной Дженни Фальконер. Жаль, что я умудрился только несколько секунд задержать мою руку на ее талии, прежде чем мне пришлось покинуть сцену.

Когда я вернулся на свое место, Лиза злобно взглянула на меня, а я, пожав плечами, быстро сказал:

— Она не в моем вкусе, дорогая, честно, — и немедленно сел от тычка локтем под ребра.

Я думал, что новости о наших достижениях в Афганистане уже приелись, но когда с нами связалась потом команда фонда защиты животных и пригласила на церемонию вручения премий в Вестминстерском дворце, я, снова и в который раз, впал в крайнее воодушевление.

Из письма следовало, что я выиграл их премию «Питомцы и люди» и что на церемонии в Палате лордов мне ее вручит баронесса Гейл, представитель партии лейбористов.

Мне никогда раньше не приходилось бывать в здании британского парламента. Честно говоря, было страшновато.

Единственным предметом беспокойства, как всегда, был Наузад. Как он поведет себя в вызывающих благоговение залах Парламента? Нападет на премьер-министра или канцлера казначейства? (Учитывая финансовую неразбериху в стране, думаю, никто не стал бы осуждать Наузада за это).

Но если серьезно, я был слишком занят мыслями о том, что потенциально может случиться, если в великом здании что-то пойдет не так.

Одной из проблем было участие Лизы. Пререкания между различными начальниками отделов Лизы означали (как всегда), что ей придется побороться, чтобы выкроить время, необходимое для участия в церемонии. Несмотря на то, что это давало великолепный шанс для поднятия престижа Королевского военно-морского флота, что она должным образом и донесла до сведения начальства, они выдали разрешение на участие в знаменательном событии всего лишь за сутки до его начала. Только накануне вечером, в 21.00, Лиза наконец получила увольнительную.

Оставалась одна маленькая техническая проблема — в тот момент она находилась в море.

Долететь на вертолете до гавани в Плимуте можно было не раньше шести утра в тот день, на который была назначена презентация; само же событие стартовало в обеденное время, так что у нее реально не было и мизерного шанса поспеть вовремя. Но, решив, что попытаться все же следует, и не сменив повседневной униформы, Лиза сразу же после прилета на «вертушке» поймала первый доступный поезд до Лондона. Мне хотелось, чтобы она была рядом со мной. Она заслуживала признания в той же мере, что и я.

Я спозаранку выехал с Наузадом на минивэне, доехал до станции Уокинг, припарковался, и поехал вместе с ним оттуда поездом до центра Лондона. Прежде чем мы влились в толпу спешащих по своим делам пассажиров, у меня ушло полчаса на то, чтобы поводить Наузада вокруг забитой автостоянки, пока он не израсходовал весь запас мочи полностью.

Наузад отлично справился со своей первой поездкой в железнодорожном транспорте. Мы спрятались у одного из туалетов в конце вагона; когда контролер компостировал мой билет, я держал Наузада на тугом поводке (намотанном вокруг моего запястья), втиснув пса между собой и вагонной дверью. Морду Наузаду я туго обмотал его сбруей, так что поэтому, а еще из-за тарахтения поезда, кондуктор, к счастью, не заметил рычащего зверя, припрятанного за моей спиной.

— Наузад, несчастье мое, он только попытался проверить билет, — сказал я псу с облегчением оттого, что кондуктор не наделал из-за него шуму.

Поездка в такси от вокзала до Палаты лордов прошла без приключений, водитель вел светскую болтовню с таким видом, будто транспортировка в Палату безухого афганского ужаса является для него рядовым событием. Наузад благополучно сидел меж моих ног, вытянув шею, плотно прижав уши и разглядывая виды столицы, проплывавшие мимо. Когда мы прошли через систему охраны, я начал догадываться, что даже если Лиза прибудет сюда в течении получаса, какое-то время у нее уйдет на то, чтобы пройти через массу оборудованных в Палате лордов контрольных пунктов и сканнеров.

На первом же контрольном посту мы прошли под аркой сканнера. И опять Наузад удостоился парочки забавных взглядов, как бы вопрошающих: «Что этот чумазый пес делает в таком шикарном месте?»

Но все же охрана расслабилась и даже выдала Наузаду собственный пропуск. Такое, насколько я понимаю, тоже происходит здесь не слишком часто.

Когда мы оказались внутри Палаты, с Наузадом обращались, скажем так, как с пэром[5] королевства. Один из охранников потрепал его по холке, затем заявил: «Я держу дома бойцовского пса»; после краткого экскурса выяснилось, что это был пес, которого, подобно Наузаду, спасли от участия в жестоких собачьих боях в Соединенном Королевстве.

Прогулявшись по мощеному двору, мы подошли ко входу в здание, где проходила церемония, и вошли в приемный зал. Отделанная панелями комната, чьи стены украшали портреты выдающихся членов Палаты лордов, быстро заполнялась людьми.

Здесь царило настоящее смешение разных людей: от знаменитостей, которых я не мог распознать (с другой стороны, я не из тех, кто особо часто смотрит телевизор: для этого, в первую очередь, неплохо бы иметь время) до политиков, филантропов и прочих лауреатов.

Появился одетый в униформу официант с подносом, на котором стояли бокалы только что налитого вина, и я с облегчением взял один бокал себе. Должны же быть в жизни приятные моменты. Но стакан вина в моей руке — мелочь по сравнению с тем обращением, которого удостоился Наузад. Он естественным образом оказался в центре внимания как единственное животное в помещении, полном любителей животных и активных участников церемонии, посвященной животным. Выглядело так, будто все, кто входил в приемную, желали его поприветствовать.

Опасаясь, что он не воспримет это слишком благожелательно, я запасся складной переноской, той, что мы использовали в «Хилтоне» во время «Крафтса», так что теперь он находился внутри и радостно грыз одну из многочисленных жевалок, которые организаторы предусмотрительно заготовили.

— Вот эти ему понравятся? — спросила меня девушка из обслуживающего персонала.

— Он будет просто счастлив, — улыбнулся я, зная, что такие вещи редко происходят с ним дома. Мы пуще глаза следили за весом Наузада, потому что, если он слишком растолстеет, его тело утратит способность к длинным прогулкам, необходимым для того, чтобы согнать набранный излишек целиком. Он уже стал часто ковылять и замедляться, если мы с ним прогуливались слишком долго. Как и в моем случае, его тело давало ему знать, что годы его становления закончились.

Некоторые из гостей церемонии были настойчивее прочих в попытках приветствовать Наузада, так что я периодически отмыкал верх переноски, чтобы он мог высунуть голову и поздороваться с обожающей публикой.

Большая ее часть состояла из благоразумных, которые приближались к нему с опаской. К несчастью, одна леди, похоже, оставила свой здравый смысл вместе с пальто в гардеробе; и когда она внезапно протянула руку к макушке Наузада, его реакция оказалась немедленной и предсказуемой. Он выдал ей свой лучший дьявольский рык.

Если честно, до нее самой дошло, что она сделала, и она отступила, не поднимая шума. «Все нормально, — сказала она в ответ на мои извинения. — Я тоже была бы подозрительной на его месте».

Когда я допил бокал вполне приличного красного вина, поступило объявление, что все должны собраться в смотровой зале с видом на Темзу, где будет происходить церемония награждения.

Премий удостоились самые различные люди — от парня, который сорок лет заведовал приютом для животных в Эссексе, до пары, помогавшей заботиться о тюленях на северном побережье Шотландии. Церемонию вели глава фонда защиты животных, хозяйка приема, баронесса Гейл и кутюрье Элизабет Эмануэль.

— Мы в хорошей компании, Науз, так что тебе лучше вести себя хорошо, — шепнул я ему, выводя его из переноски и готовясь к нашему моменту славы.

Объявление наших имен сопровождалось вспышками нескольких камер и волной громких аплодисментов. Я решил не произносить длинных речей. Баронесса Гейл и Элизабет Эмануэль справятся гораздо лучше меня с тем, чтобы поведать историю Наузада и разъяснить цели нашего фонда. Кроме того, мне не хотелось, чтобы Наузад стоял тут, как идиот, перед таким большим количеством народа. Мне также хотелось увести его отсюда как можно быстрее и без происшествий.

Занятый такими стремлениями, я принял очень шикарную стеклянную призовую статуэтку, мило улыбнулся фотографу, а затем выскользнул из фокуса всеобщего внимания и стал дожидаться конца представлений. Однако наши официальные обязанности в то обеденное время на этом не закончились. Нас попросили позировать для фотографов на Речной Террасе вместе с организаторами и ведущим; Лондонский Глаз позади нас образовывал потрясающий фон.

Когда мы расположились под свинцовым октябрьским небом на террасе, ко мне подошел один из лауреатов. Как всегда, Наузад заинтересовал его больше, чем я, и он присел, чтобы сказать ему «привет!».

Предчувствуя новый рык, я снова натянул поводок. Но, к моему удивлению, Наузад, похоже, узнал его.

— Кажется, я помню этого парня, — сказал мужчина.

Некоторое мгновение я не понимал, о чем он говорит. Затем он представился.

— Простите, вы, наверное, меня не помните. Я Джордж. Я работал ветеринаром в карантине, когда Наузад прибыл из Афганистана.

Точно; я узнал его. Он работал ветеринаром-добровольцем в карантинном центре, и у нас однажды состоялась краткая беседа.

Он тоже приехал сюда, чтобы забрать свою премию, которой он удостоился как «волонтер года» за его работу в клинике одном из беднейших южноафриканских поселков около Кейптауна. Теперь он вернулся в Соединенное Королевство и работал ветеринаром для маленьких животных.

Джордж сильно изменился, но не так сильно, как Наузад.

— Когда мы встретились, он был не такой мясистый, как сейчас, — сказал мне Джордж. — А еще он стал толстым в таких местах, о существовании которых я вообще не догадывался. — Он посмотрел на Наузада, — тот увлеченно грыз новую, огромную жевалку, принесенную одной из девушек персонала.

— Он всегда был сорвиголовой, — сказал Джордж с понимающей улыбкой.

— И остался им, — улыбнулся я в ответ и посмотрел на Наузада.

Отсутствие Лизы — единственное, что портило день. Она прислала мне сообщение, что только что прибыла в Лондон; в довершение ко всему, ее поезд опоздал. Все, что она могла теперь сделать, это встретиться с нами перед тем, как начать долгий путь домой. Мне, как и ей, было чрезвычайно неприятно от того, что ей не удалось побывать на церемонии.

Но если взглянуть на ситуацию со светлой стороны, Лиза могла вести минивэн по дороге домой, так что я кивнул официанту, проходившему мимо с очередным высоко поднятым подносом с бокалами.

— Я возьму два, с вашего позволения, — сказал я, подумав, что также мог бы получить свою долю от служебных расходов Палаты лордов.

Официант приветливо передал мне бокал красного вина, а второй с улыбкой поставил на столик рядом со мной. После того, как он ушел, я поднял тост за фигуру, довольно чавкающую на коврике и (всего секунду) наслаждался моментом.

Пока я стоял там, глядя на Темзу, я не смог удержаться и не оглянуться на путь, проделанный нашей парой. Контраст между миром, в котором Наузад жил в Гильменде, и миром, где он живет сейчас, не мог стать еще больше.

Я также невольно подумал об иронии положения, в котором мы оба оказались. Ведь именно здесь, в этом здании, всего в паре дюжин ярдов отсюда, в зале Палаты общин, в 2001 году было принято решение вторгнуться в Афганистан.

Несмотря на прошедшие восемь лет, вокруг конфликта до сих пор продолжаются дебаты. Поскольку солдаты гибли еженедельно, а с Талибаном, очевидно, все оставалось по-прежнему, надеяться на скорый благополучный исход не приходилось. Что важнее, недостаток достижений, который я ощущал, когда служил там, ежедневно чувствуется всем новым поколением служащих в армии мужчин и женщин. Но я больше никак не могу повлиять на происходящее. Мои сражения остались в прошлом. В конце концов, я напоследок кое-что сделал для Афганистана. И хоть оно не многое изменило в общем ходе вещей, оно дало мне чувство, будто я делаю мир лучше, и этого мне вполне достаточно.

Я отрешился от вида удовлетворенного, благодушного Лондона, и пред моим взором встали сотни картин Наузада, Гильменда и всех остальных уголков Афганистана. Я увидел людей, нищету, а еще я увидел собак. В частности, я увидел Наузада, Тали и остальную разношерстную команду, собранную мной во временном убежище. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь. Собственно, это вообще выглядело как другая жизнь.

Звон Биг-Бена, раздавшийся с нескольких сотен футов над моей головой, вывел меня из задумчивости. Я заметил, как один или двое политиков допивают свое вино и уходят — наверное, для того, чтобы принять участие в дебатах в одной из Палат. Один из них присел, чтобы сказать «ваше здоровье» Наузаду внутри переносной вольеры. Меня посетила странная мысль о том, что если бы не решение, принятое в этих коридорах власти, мы с Наузадом бы никогда не встретились.

Но, несмотря на все, что случилось за три прошедших года, у меня ни разу не возникло момента, когда бы я пожалел о том, что затеял все это. Честно сказать, когда я оттаскивал рычащего Наузада от очередного пса на пляже, или, проснувшись поутру, находил его грызущим телевизионный пульт, я бранил его отсюда и до Лашкаргаха. Но такие мгновения длились всего долю секунды.

Мы прошли вместе долгий путь, в самом деле долгий, во всех смыслах этого слова.

•19•

Жизнь в тельняшке

Вид троих афганских беженцев, резвящихся как сумасшедшие под полуденным солнцем, — вот то, что дало мне столь желанную передышку от задачи, доведшей меня до безумияза прошедшие два часа. Так как Лиза сейчас радостно плыла на корабле вокруг южного берега Британии, мне приходилось скрупулезно планировать все дела, которые следовало выполнить в ее отсутствие. Прежде всего, речь шла о двух собаках, Орео и Брауни, получивших, насколько я понял, свои клички в честь любимого печенья американских солдат. Они находились в спасательном центре уже несколько недель, и их нужно было вывезти в США.

Следующим шел энергичный бурый щенок по кличку Райдер, — он уже находился в английском карантине. Мы пока не выплатили им по счету, и одной из наших многих задач был розыск средств, необходимых для этого.

В то же самое время мы пытались разобраться со средствами для трех собак в том-таки Афганистане, спасенных от верной голодной смерти американской военнослужащей. Она назвала их Джонни Рамон, Дрю и Джоуи и эти три мелких кошмара были благополучно доставлены в афганский спасательный центр. Имейла с фото, где все трое сбегают из своей временной вольеры, перелезая через импровизированный заборчик, для меня вполне хватило, чтобы я начал немедленно рассылать письма с просьбами о столь необходимой поддержке.

И наконец, у нас оставалась еще Кило, палевая собака с черной мордочкой, совсем недавно прибывшая в карантин. Ее уберегла британская военнослужащая, покоренная шармом юной афганской беспризорницы. Благодаря фантастическому сбору средств, проведенному матерью военнослужащей, нам на этот раз не пришлось переживать из-за того, где взять деньги. Я понял, что могу расслабиться и перестать беспокоиться насчет финансов, необходимых для уплаты по счетам, связанным с Кило. Можно считать, они уже были оплачены с лихвой.

Но все равно, основная задача, стоящая передо мной, все так же доводила меня до сумасшествия. Я знал, что рано или поздно к ней придется вернуться, и стало быть, я вновь схватил телефон и опять набрал номер, чтобы снова получить знакомый ответ: в который раз набранный номер не откликнулся. И, в который раз, после, казалось, уже сотни гудков, я швырнул трубку.

Два часа моей жизни ушло на повторение одного и того же упражнения; два часа я потратил, звоня в афганское консульство в Лондоне и слушая телефонные гудки. Никакого контакта. Никакого ответа механическим или компьютеризированным голосом, предлагающим связаться с ними в любое время от часу до девяти. Получи я такой ответ сейчас, я бы ему обрадовался. Но нет, телефон все звонил и звонил впустую. Никто не отвечал на звонок, вообще.

Пару лет тому назад, когда я служил в морской пехоте, у меня бы подобная проблема вообще не возникла; для того, чтобы слетать в Кэмп Бастион, морпехам визы не требовалось. Но вот уже как штафирке мне требовалось получить визу для поездки в Афганистан; только как же мне, черт побери, ее получить, если в этом драном консульстве никто не отвечает на мои имейлы и не отвечает на телефонные звонки? Афганский приют по-прежнему играл жизненно важную роль в облегчении транзита, необходимую для вывоза небольшого количества собак на Запад. Но мне хотелось сделать намного больше. В глубине души я мечтал оказать помощь сотням собак.

Я хотел, чтобы собаки в Афганистане получали такую же заботу, как если бы они жили в Соединенном Королевстве. Несмотря на то, что в Соединенном Королевстве все еще существует своя популяция беспризорных собак — во что довольно тяжело поверить в эту эпоху в такой, по идее, развитой стране, — здесь также существует бесчисленный ряд организаций, оказывающих им помощь: от таких, как фонд защиты животных, «Dogs Trust» и «Blue Cross»[6] до десятков независимых благотворительных фондов, действующих тут и там по всей стране. В отличие от них, у беспризоников Афганистана нет ничего, кроме горстки волонтеров, бесплатно работающих в приюте с Кошаном, и нас с Лизой, координирующих работу фонда из бывшей спальни в свободное от повседневных дел время.

Они заслуживали много большего.

Со временем я хотел воплотить в жизнь программу стерилизации бездомных собак в Афганистане. Это не только бы уберегло огромное количество собак от рождения для жестокого и краткого существования, но и помогло бы афганскому народу справиться с другой главной медицинской проблемой: бешенством.

Я знал, что некоторые люди считали меня клиническим сумасшедшим, и, черт побери, я, возможно, таки им был, но это стало моей страстью. Я собирался сделать для собак так много, сколько смогу. И, чтобы я смог сделать это, мне нужны были ответы, которые я не мог получить путем электронной переписки.

Идея вернуться в Афганистан месяцами варилась в моей голове. Говоря военным языком, фонд нуждался в «реальной ситуации», оперативной информации, которую другие источники разведданных, такие как донесения сотрудников и фотографов, не могли предоставить. Кому-то надо было съездить туда и взглянуть на то, что там происходило. Социальная работница, которая сотрудничала с Кошаном от самого основания приюта, старалась наилучшим образом держать меня в курсе того, как они там поживают, но эти контакты были скудными, так что оставалось много неразрешенных вопросов, на которые мне нужно было получить ответы.

В прошлом сентябре я окончательно решил вернуться в Афганистан и лично проведать спасательный центр. Я проконсультировался с персоналом центра и выбрал дату. Я ознакомился с кошмарной путевой ситуацией и чудесным образом понял, как из нее выпутаться. Пришлось бы совершить пару перелетов и переездов через Ближний Восток, но это было более предпочтительно альтернативному пути через Пакистан, крайне неспокойный в настоящее время.

Наше с Лизой обсуждение было кратким. Она знала, что меня лучше не отговаривать, особенно когда в вечерних новостях возникали сюжеты, от которых мое желание поехать туда становилось еще безумнее.

Люди из приюта посоветовали мне остановиться в небольшой гостинице, используемой персоналом ООН и журналистами. Однажды утром, незадолго до моего отъезда, я включил новости и был шокирован, узнав, что талибы преднамеренно выбрали своей целью гостиницу, где проживали представители ООН, наблюдавшие за вторым раундом предвыборной борьбы между текущим президентом Карзаем и его соперником Абдуллой. Талибы убили многих проживавших в гостинице иностранцев, и произошло это неподалеку от места, где я собирался остановиться.

— Плохо, — сказал я, сидя на диване, поглаживая Наузада по голове и глядя на кадры с санитарами, выходящими с носилками из здания.

Мой вероятно идиотский план состоял в том, чтобы приехать тихо, не привлекая лишнего внимания к моему приезду. В графе «цель приезда» я собирался написать, что прибыл как «турист, интересующийся защитой животных».

Я рассуждал так: любитель собак, балансирующий на грани сумасшествия, не заслуживает внимания со стороны боевиков Талибана. На него можно забить (тьфу-тьфу-тьфу).

Скорее всего из-за собственного простодушия, я решил позвонить напрямую в Министерство иностранных дел. Мне действительно пришлось поступить так, поскольку ссылка афганского консульства на сайте МИДа, похоже, не работала нормально.

Я наивно полагал, что МИД окажется местом, где я гарантированно найду хоть какой-то здравый смысл. В конце концов, давать советы всем уезжающим за море — прямая обязанность этой конторы.

С тем же успехом я мог позвонить в «Сафари Парк Лонглит» и попросить передать обезьянам, чтобы те устроили засаду на посетителей и похитили с машин «дворники».

— Здравствуйте, я пытаюсь найти сайт посольства Афганистана в Лондоне и отправить им бланк для визы, — сказал я своим самым вежливым голосом.

— Нет проблем, сэр, просто зайдите на нашу афганскую страницу, — ответил мне молодой человек на другом конце провода.

— Я уже делал так, это не работает, — ответил я ровным голосом. Я предчувствовал, что он так скажет.

— Уверяю вас, сэр, до сих пор это работало, — отвечал молодой человек.

— Может, оно и работало, но ссылка попросту выводит на главную страницу, — сказал я, будучи уверенным в том, что говорю.

— Вы пробовали звонить в посольство? — спросил человек из МИДа.

И как это не пришло мне в голову, а?

— Да, и никто не отвечает, — сказал я, все еще оставаясь спокойным.

— Возможно, они заняты, — пришел ценный ответ.

Я почувствовал, как мое хладнокровие медленно начинает испаряться.

— Что, весь день сегодня и весь день вчера? — спросил я самым сдержанным тоном, на какой был способен.

— Ах, да, ну, как насчет того, чтобы ненароком заглянуть к ним, сэр? Могу дать вам адрес, если хотите.

Я начал мысленно считать до десяти.

— Я живу на юго-западе Англии; заглянуть ненароком в Лондон я могу, потратив шесть часов в автомобиле или как минимум три часа в поезде, и то только в одну сторону, — сказал я, выговаривая каждое слово медленно и тщательно. Я попытался зайти с другого бока: — У себя в МИДе вы с ними как связываетесь? — спросил я.

— Полагаю, через ссылки на нашем сайте, — ответил он.

— Но они же не работают! — сказал я, на этот раз яростно. — Мне нужно поговорить с представителем посольства Афганистана, чтобы обратиться к ним за визой, так как мне это сделать? — Я плотно сжал свободную руку в кулак, готовый двинуть им в компьютерный экран перед собой.

— Вам нужно переговорить об этом с кем-то из афганского посольства, сэр.

— Аррргххх! — Я кинул трубку.

Я знал, что Афганистан является страной, отчаянно нуждающейся во внешней помощи. Но, чтобы получить помощь из других стран, нужно позволить людям из этих стран приехать. Мне просто не верилось, насколько трудным окажется путешествие в самом своем начале.

После четырех часов пополудни я уже был готов заглянуть в холодильник. «Неудивительно, что в Афганистане сейчас беспорядок, — подумал я. — Они и себе-то помочь не могут». Пиво, тем не менее, могло подождать, так как я обещал Лизе пойти плавать в ее отсутствие, — ей отчего-то не хотелось, чтобы бывший морпех растолстел, пока ее нет дома.

Когда я вышел из дома, готовый устроить короткую поездку до бассейна, я уже смирился с перспективой поехать поездом в Лондон и посетить посольство лично.

Когда рассвет встал над Плимут-Саунд, штормовые ветра и пасмурная погода последних нескольких дней, как и обещал прогноз, пошли на убыль. Более того, солнце, медленно поднимавшееся с востока, светило так ярко, что я неосознанно потянулся за солнечными очками.

Неплохой день для ноября, господа синоптики, думал я, пытаясь себя утешить. Но даже солнечное тепло, коснувшееся моего лица, не смогло улучшить моего настроения в это утро.

Я смотрел через залив прямо на шесть акров камней и растительности, известных как Остров Дрейка, который выдавался более-менее к центру залива, указывая путь к одному из самых больших военных поргов Британии. В прошлом на острове были тюрьма и церковь, а потом, во время двух мировых войн его превратили в военный форт. В наши дни, однако, остров пуст и заброшен.

Сразу же на другом конце острова был виден подлинный объект моего внимания: темный силуэт десантного корабля Королевской морской пехоты, целенаправленно пыхтевший через легкую рябь по направлению к Миллбэю.

В море позади него, примерно в миле, я распознал четкий контур могучего ее величества корабля «Альбион», стоящего на якоре напротив каменного волнолома и охраняющего устье Саунда. Я знал, что Лиза десять минут тому назад покинула его и сейчас плыла на десантном корабле, направлявшемся к месту, где я стоял.

Мы собирались пробыть весь уикэнд вместе. Но погода словно сговорилась сделать время нашей встречи драматично кратким, так как за прошедшие сутки море было слишком неспокойным, чтобы десантный корабль мог вернуться в гавань.

Разумеется, мы к этому привыкли. «Такова она, жизнь в тельняшке» — обычно говаривали Лизе ее черствые приятели-моряки.

За последние два месяца мы виделись только на уикэнд или по нечетным числам, когда на «Альбионе» проходили ходовые испытания перед его возвращением в море после выполнения основной программы по переоборудованию. Последний раз я видел Лизу в предыдущий уикэнд, когда «Альбион» стоял на якоре в Плимуте. Она надеялась приехать домой хотя бы на ночь, но ее задержали по службе. Моим единственным утешением стало то, что мне позволили подняться на борт по моему семейному пропуску. Так что мы смогли выпить вместе по чашке чаю в кают-компании во время перерыва. Не идеально, но все же лучше, чем ничего.

На этот уикэнд, правда, у нас были большие планы. «Альбион» становился на якорь у волнолома в ночь вторника, а после отплывал в главный порт, тогда как однотипный с ним ее величества корабль «Булверк» должен был отплыть с пятничным приливом.

Но первый суровый зимний шторм внес свои коррективы, удержав «Булверк» на якоре, а «Альбион» — в открытом море. Сопутствовавший шторму ветер со скоростью семьдесят миль в час также означал, что свободный от службы персонал «Альбиона» не сможет сойти на берег.

Прибытие десантного корабля вывело меня из задумчивости. Лиза приветствовала меня новостью о том, что мы по какой-то причине должны вернуться в доки через четыре часа, к часу пополудни, посему мои планы об особенном совместном уикэнде сгорели синим пламенем.

Завтрак, любезно предоставленный МакАвто, заменил собой романический ужин, задуманный мной на субботнюю ночь. Мы просто улыбнулись друг другу и вгрызлись в свои «хаш браун».

Я все еще не знал, что Лиза на самом деле чувствует по поводу предстоящей мне поездки в Афганистан, так как мы, по негласному соглашению, предпочитали не заговаривать об этом. Мы знали, что каждый из нас думает об этом, так что открытые обсуждения нам были не нужны. Когда Лиза открыла дверь черного хода, собаки, как всегда, превратились в берсерков и запрыгали, затанцевали вокруг, приветствуя ее.

Звонок от Лизы с просьбой подобрать ее застал меня на рассвете, и я не успел нормально покормить собак. Так что пока Лиза переодевалась в костюм для прогулки, я наполнял собачьи миски.

Мы потратили драгоценное время этого дня, работая с системой управления базами данных фонда. Я не владел ею в полной мере, и Лиза показала мне, как вводить свежие поступления и расплачиваться по некоторым счетам, пришедшим на адрес фонда за время ее дежурства на море. Вдобавок нужно было ответить на большинство пришедших от благожелателей писем прежде, чем я покину дом; возможно, у Европейского Союза и была своя масличная гора в восьмидесятые, но мы рисковали заполучить гору административной работы посреди нашей гостиной, если только я не займусь ею.

Отправившись вдвоем выгуливать собак, мы устроили им оживленную пробежку в роще и быстро вернулись обратно.

Прежде чем мы пришли в себя, я уже вез Лизу обратно в доки и приготовленный второпях полусъеденный сандвич с сыром лежал между нами на сиденье, пока мы ехали в молчании.

— Я постараюсь написать тебе, — сказал я самым убежденным тоном, какой сумел подобрать.

— О’кэй, — вот все, что ответила Лиза, неотрывно смотревшая в лобовое стекло.

Мы спешно дошли к разгрузочной площадке доков и снова смотрели на Саунд. Плаванье Лизы продлится в течение почти всего времени моей поездки в Афганистан. Собаки будут жить в вольерах, под присмотром Мораг, с которой мы познакомились на дрессировке в «Джаст Доге». Лиза появится дома и заберет их всего за два дня до того, как я вернусь.

— Передай Кошану от меня привет, — тихо сказала Лиза, как будто мы нуждались в разговоре. Очередь из моряков в синей униформе уже ждала на пристани возвращения на корабль.

— Я очень тебя люблю, родная, — сказал я ей, когда мы обнялись напоследок.

— Будь осторожен и не наделай глупостей, — сказала Лиза. Мне показалось, я увидел, как на ее глазах проступают слезы.

— Постараюсь, — сказал я с улыбкой, когда она подхватила рюкзак и направилась к своим товарищам.

Внезапно Лиза обернулась, глядя на меня и улыбаясь во весь рот:

— И больше никаких чертовых бездомных собак.

Глядя, как она идет вдоль края пристани, я не смог удержаться от мысли, что, возможно, я слегка сумасшедший.

Какого черта я вообще делаю это? Неужели мне и вправду надо ехать в Афганистан? Зачем рисковать нашей с Лизой отличной жизнью ради оравы блохастых беспризорных собак в стране, которую многие люди не могут найти на карте, не говоря уже о том, что им на нее вообще наплевать?

Ответ, конечно же, был прост. Он был тем же, что и ответ бесчисленных волонтеров из благотворительных фондов и организаций по защите животных: мы все хотим сделать мир лучше.

Я тоже хотел сделать мир лучше, когда пошел служить в морскую пехоту, хотя затем пришлось воевать с плохими парнями. Теперь мною двигало стремление воспитать их. Кто бы мог подумать?

Отойти от дел фонда сейчас, бросить все это, зная, что я дал Наузаду и Тали приличную жизнь, наверное, было бы легко. Но Лиза и многие из тех, кто знал меня, понимали, что я редко выбираю легкие решения.

— Что ж, пора двигать к цели, — сказал я, ни к кому особо не обращаясь и сдавая задний ход минивэном, тогда как Лиза исчезла во внутренностях десантного корабля, готового вскоре уплыть с ней обратно в море.

20•

Реальная ситуация

«Черт, я уже забыл, как тут бывает холодно», — подумал я; мои руки без перчаток мерзли от пронизывающего ветра, пока я стоял на растрескавшейся бетонной крыше гостиницы и смотрел на беспорядочное скопление обветшавших домов. Они выглядели так, словно знавали лучшие времена, и, конечно же, так оно и было.

Горы Гиндукуш смотрелись столь же красиво, как и тогда, в Гильменде, когда я стоял, глядя на них с юга и воображая себе Афганистан, свободный от войны; воображая страну, где я смог бы вести альпинистский бизнес с применением навыков местных афганцев. Много часов я потратил, фантазируя, как западные туристы повалят сюда, чтобы заняться альпинизмом в этой красивой местности: они будут проживать в традиционных жилищах и безо всяких ноутбуков и сотовых телефонов собираться ночами у костра, у кипящих котлов с варящейся бараниной или козлятиной.

— Жаль, что это не случиться в скором времени, — вздохнул я, повернулся и осторожно спустился по незавершенному лестничному пролету вниз, где меня ожидал шофер-афганец для некой краткой, но безусловно, насыщенной поездки.

Наконец-то, после почти трех лет отношений, основанных на доверии и признательности, я собрался посетить единственный в Афганистане сотрудничавший с нами приют и получить ответы и идеи насчет того, куда дальше развивать наш афганский благотворительный фонд.

На смену ноябрьским дням приходили ранние ветренные ночи, когда я покинул Англию; длинный перелет в Афганистан стал для меня, по меньшей мере, сенсацией.

Узнав, что компания, на чьем самолете я собирался лететь, находится в списке авиалиний, которым запрещено работать в Европейском Союзе из-за недостаточных мер безопасности, я преисполнился сомнений в том, что я вообще долечу до места в целости и сохранности. И мои сомнения весьма окрепли, когда я взошел на борт ветхого самолета на взлетно-посадочной полосе ближневосточного аэропорта, куда я прилетел из Лондона утром того же дня. Будучи единственным европейцем на борту, я смотрелся белой вороной.

Если не считать двух стюардесс, у нас определенно наличествовал недостаток пассажиров женского пола. Я смог увидеть лишь одну женщину, с головы до пят закутанную в черную паранджу, так, что через узкую прямоугольную прорезь в ткани, закрывавшей ее лицо, были видны только глаза. Я заметил ее еще на паспортном контроле во время пересадки в Дубае, где от вида того, как она проходит процедуру регистрации, у меня чуть глаза не вылезли. Иммиграционный чиновник скрупулезно осмотрел ее фотографию в паспорте, но ни разу не попросил ее приподнять вуаль. Под вуалью мог находиться любой: Усама бен Ладен, Леди Гага, кто угодно. Я бы, пожалуй, посмеялся над этим, если бы оно не было так серьезно.

В тот момент, когда мы начали спускаться на афганскую землю, почти все пассажиры повскакали с мест раньше приземления, спеша занять очередь за багажом. И снова я внутренне посмеялся, глядя на жалкие попытки двух элегантно одетых стюардесс загнать пассажиров обратно на их места. Пока я смотрел с понимающей улыбкой, ближайшая стюардесса развернулась ко мне и, увидев ремень безопасности, благополучно пристегнутый над моими бедрами, покачала головой и пожала плечами с видом, словно бы говорившим: «А мне какое дело?»

Я догадался, что в Афганистан она летит не впервые.

Этот полет немедленно напомнил мне, что Афганистан остается страной, где доминируют мужчины, и пассажиры-афганцы на борту не намерены прислушиваться к женщинам, просящим их вернуться на свои места. Моя улыбка превратилась в сдавленное хихиканье (и стюардесса присоединалась к нему), когда большинство стоявших в проходе пассажиров раскидало после того как самолет бухнул своими шасси в гудрон посадочной полосы, подпрыгнув один или два раза.

Я договорился о встрече с водителем сразу после прохождения таможни и подтвердил ее, отправив ему заранее оговоренное кодовое сообщение. Но на таможне царили хаос и полный беспорядок, так что для ее прохождения мне понадобилось целое столетие. Когда я наконец вышел из главного здания аэропорта, никаких признаков присутствия моего шофера в условленном месте на парковке не было.

М-да, не лучшее начало, сказал я себе.

Я послал водителю сообщение с вопросом о том, где он находится. Следующие тревожные пятнадцать минут я простоял в толпе афганцев, одетых в традиционные серые и белые дешдаши, пока все мы ожидали соответствующий транспорт. Я заметил, что большинство моих бородатых приятелей открыто пялятся на меня и явно обсуждают мою персону. Я стоял, весь на взводе.

«Черт» — уже в который раз, подумал я. Я находился в Афганистане, без оружия и с нулевым представлением о том, кто, собственно, должен меня встретить. Слово «идиот» постоянно вертелось в моей голове.

Наконец мой телефон издал «бип», предупреждая, что шофер ответил. Он тоже был здесь, на парковке, но на другой стороне. Он написал, что подойдет и встретит меня.

Пока я стоял в толпе, ко мне подошел афганец, на вид примерно двадцати лет, одетый в элегантный европейский костюм.

— Ты в порядке, дружище? — сказал он с улыбкой на сочном брумми[7], соверешенно меня поразившем.

На секунду я лишился дара речи. «Да, хорошо, спасибо», — пробормотал я в конечном счете, уставившись на него.

— Ты знаешь, куда нужно ехать, верно? — спросил он.

Я надеялся, что это вопрос, а не констатация факта.

— Да, конечно, — сказал я, не особо скрытничая. — Меня должен встретить водитель, спасибо.

— Это хорошо; думаю, тебе не хотелось бы уточнять дорогу у кого-либо из здешних, приятель, — сказал он, по-прежнему улыбаясь.

— Не беспокойся, — отвечал я, все еще слегка удивленный, — моя мама говорила мне не уточнять дорогу у незнакомцев.

Парень рассмеялся.

— На случай, если тебе любопытно, я приехал сюда на выходные повидать родственников, — сказал он.

Я кивнул и мы с улыбкой пожали друг другу руки.

— Удачи тебе.

— И тебе, — сказал я, когда он повернулся и смешался с роем беседующих и смеющихся афганцев.

Мой шофер появился десять минут спустя и представился как Мохаммед. Жгучий брюнет, он был высок, хорошо одет, и на вид ему было что-то около тридцати пяти. А еще он был чисто выбрит. Я усмехнулся про себя. Я потратил две последние недели, отращивая жалкое подобие бороды, чтобы соответствовать среде и не чувствовать себя не в своей тарелке как очевидный западный европеец, слоняющийся по Афганистану.

— Поехали, — пробормотал я себе под нос.

Он превосходно владел английским, во всяком случае, куда лучше, чем я владел фарси[8]. Мы обменялись рукопожатием и паролями, высланными мной ранее телефонным сообщением. Таков был мой способ убедиться в том, что он — именно тот, кого я жду.

Я воспользовался своими контактами среди бывших морпехов, служивших теперь в Афганистане охранниками для доверенных местных лиц. Мне нужен был кто-то, кто знает местность, куда я хотел отправиться, и кто осведомлен обо всем, что касалось безопасности, в особенности, о минах. Меня заверили, что Мохаммед и есть такой человек. Я запрыгнул на пассажирское сиденье его видавшего виды черного универсала, но не стал пристегиваться, на случай, если придется спешно покинуть автомобиль.

Покинув парковку, мы проехали мимо советского истребителя, установленного на въезде в аэропорт. Под ним находился обустроенный из мешков с песком маленький караульный пункт. Мой шофер радостно поведал мне, что это трофей, захваченный моджахедами. Истребитель выглядел весьма впечатляюще, но меня больше интерсовала нынешняя обстановка в Афганистане.

Она была примерно той же, что и два с половиной года тому. Мусор все так же громоздился тут и там вдоль обочин, пока мы ехали, уворачиваясь от выбоин, людей, бродящих коз и других машин.

Вам явно не понадобятся уроки вождения, не говоря уж об обязательных водительских экзаменах, до тех пор, пока вы не окажетесь за рулем афганской машины. Не один раз я сжимался на своем сиденье, предчувствуя, что сейчас-то уж точно случится лобовое столкновение. Но каждый раз мой шофер или водитель встречной машины в последний миг внезапно умудрялись избежать его. Время от времени мы проскальзывали мимо афганцев, едущих на велосипедах сквозь транспортную толчею, двигавшуюся во всех направлениях. «Уж лучше они, чем я» — подумалось мне.

Вдруг я вскрикнул: «Корова!», когда мы с трудом разминулись с пожилим афганским джентльменом, небрежно ведущим черно-белую корову вдоль обочины переполненной трассы.

— Все в порядке, — засмеялся Мохаммед, когда мы проехали в волоске от неспешно идущего животного.

— Извини, — в моем голосе прозвучал лишь намек на замешательство. — У себя в Англии мы нечасто видим коров, идущих вдоль дороги.

Чтобы отвлечься, я разглядывал ряды покрытых пылью пустыни приземистых зданий, тянувшихся вдоль обочины. Их широкие металлические двери-шторы были подняты, и продавец внутри мог демонстрировать всевозможные товары, щедро разложенные на замусоренном земляном полу. Вид ярких свежих фруктов и красочных тканей резко контрастировал с желтоватым пустынным оттенком всего остального.

Пока мы ехали, я постепенно перестал тревожиться о том, что оказался один и без оружия в зоне военных действий; на смену тревоге пришло ошеломляющее и все растущее чувство совершенной беспомощности.

Когда мы проезжали населенные места, я увидел ряды афганцев, буквально выстроившихся на обочине трассы, и без стеснения выставлявших напоказ культи, или сидевших на куче сырой земли с пустыми калошами вместо отсутствующей ноги или ступни. Когда мимо проходили другие афганцы, инвалиды протягивали руку в универсальном жесте просьбы. Ответных жестов я не видел. В одном месте я насчитал десять стариков, просивших милостыню.

Вместе с бедствием в виде миллионов необнаруженных противопехотных мин, попрошайничество оставлось еще одним наследием провалившегося советского вторжения 1979 года.

Похоже, куда бы я ни посмотрел, везде были картины нищеты и беспомощности. Я вздрогнул, когда мы объехали женщину, стоявшую посреди дороги. Ее с головы до ног покрывала вылинявшая традиционная синяя паранджа. В одной руке она держала сверток из ткани, в котором, я знал, находился маленький ребенок. Свободную руку она протягивала к машинам, когда те проезжали мимо.

В афганской сельской местности кормильцем является муж, а женщины не работают. Фактически, здесь не так уж много видов труда для женщин, даже если бы они хотели работать. Это означает, что если муж умрет, то у скорбящей вдовы не будет иного выбора, кроме как начать попрошайничать ради выживания, если только у нее нет большой семьи, к которой она могла бы обратиться за помощью.

Я захотел попросить Мохаммеда остановиться, чтобы я смог что-то дать этой женщине. Но я немедленно подавил эту мысль. Я знал, что нас сразу же затопит толпа афганских нищих и всех остальных, которые заметили западного европейца в этой части города. Да и как мог бы я дать ей что-то и в то же время не дать ничего прочим, которых я видел до того? Такой жест был чреват крайней опасностью, и он не принес бы ей облегчения: во всяком случае, не больше, чем на день. Я чувствовал себя подавленным и бесполезным.

Я подумал обо всем, чем владею, и о предметах, которые я ценил у себя дома: о любимом диске, лучшей альпинистской куртке. Я понимал, что все они весьма незначительны в общем ходе вещей.

Внезапно я вспомнил, что именно сказал мне Гарри, мой переводчик или толкователь в Гильменде, во время выполнения моего последнего патрульного дежурства на окраине заброшенной деревни Баракзай.

Мы вдвоем не смогли убедить местного учителя принять припасы, которые мы ему доставили для школы. Он был уверен, что после нашего возвращения на разведбазу он лишится нашей защиты от талибов, рассерженных тем, что мы пытаемся восстановить школу.

Я стал извиняться перед Гарри за то, что за три месяца патрулирования и «контроля» над регионом мы явно не достигли никаких ощутимых результатов. Но Гарри прервал меня. Он заметил, что войска коалиции стоят в Афганистане больше чем три месяца, даже больше, чем три года, а он все еще не видал никаких определенных благ для простых людей. Глубоко в душе я знал, что он прав.

Прошло еще три года, но, как это ни прискорбно, похоже, все осталось по-прежнему.

Моя решимость ввязаться в афганские дела тут же окрепла. Возможно, благодаря Гарри. Он рисковал своей жизнью, чтобы помочь своему народу. Я, в свою очередь, тоже должен что-то сделать.

Сейчас мы ехали по сельской местности, и трасса шла параллельно почти пересохшей реке, которую, видимо, использовали также в качестве местной свалки. Внезапно перед нами возникло великолепное желтое здание с ярко-голубыми аркадами и крышами. По бокам основного строения высилось два минарета с замечательными луковицеподобными верхушками того же ясно-голубого цвета, что и купол главного здания.

Говоря на ломаном английском, Мохаммед стал указывать мне на тысячи сизых голубей, украшавших купол мечети.

— Особые голуби, — сказал он, указывая на внушительную стаю.

Хоть открывшийся вид и заинтриговал меня, я больше беспокился о том, чтобы он обеими руками крепче держался за руль. Мне вовсе не хотелось оказаться в пересохшем речном русле.

Мохаммед явно обрадовался возможности показать мне по пути нечто, и когда наша машина обогнула угол мечети, я это увидел.

Мы очутились на небольшом открытом дворе. Ковер из пасущихся голубей сплошь покрывал его желтую пыльную землю. Я даже не пытался прикинуть, сколько птиц здесь собралось — определенно, сотни, а возможно даже, и тысячи. Какое-то религиозное значение было связано с этими птицами. Несколько афганцев, расположившись по периметру площади, бросали пригоршни раскрошенного хлеба в эту скребущуюся массу. Я заметил даже троих местных с фотокамерами.

Защита животных никогда не входила в число главных афганских приоритетов, фактически, она вообще никогда не была здесь приоритетом, но открывшееся мне зрелище проливало иной свет на эту тему.

— Будь я проклят! — громко воскликнул я, взял свой собственный фотоаппарат и сделал снимок этой сюрреалистической сцены.

— Афганцы думать, голуби — особенные, когда они сидеть на крыше мечети, — объяснил Мохаммед.

Хадисы, то есть, пересказы, возникшие из вероучения пророка Мухаммада, часто описывают, как милосердие к животным оборачивается таким же прощением грехов, как и продолжительное благорасположение ко всем людям, независимо от их веры. Сам пророк любил животных столь сильно, что завел себе кота и тот часто лежал, свернувшись на его коленях, пока пророк проповедовал свое учение. Вера его была весьма сильной; я изумился, прочтя хадис[9], повествовавший о проститутке, шедшей мимо колодца и заметившей пятнистого пса, умиравшего от жажды. Привязав свою туфлю к своему же головному платку, она набрала из колодца воды для пса. Несмотря на ее ремесло и то, что она обнажила голову на людях — оба эти преступления карались поркой или еще строже — Аллах простил ее за то, что она проявила милосердие к животному.

Куда подевалось это традиционное милосердие к животным? Даже с моим ограниченным пониманием Корана и его учения, я все еще ощущаю печаль и шок от того, что и в наши дни неверная интерпретация учения Пророка делает собак отщепенцами в некоторых сообществах исламского мира, а происходит это из-за простой путаницы со значением всего одного слова: «держать».

В ранних хадисах пророк Мухаммад утверждал, что человек будет наказан за то, что «держит» собаку. К несчастью, в этих ранних переводах, слово «держать» использовалось вместо слова «заточать» (вы сможете увидеть, как возникает путаница, когда обратите внимание на то, как в английском языке слово «keep» в качестве существительного означает место заточения, однако уже как глагол никак не связано по смыслу с заточением и заключением в тюрьму). Фактически, пророк на самом деле просто заявил, что заточать собаку — плохо, так как она, будучи социальным животным, нуждается в обществе других собак.

Несмотря на то, что в поздних переводах этих хадисов вместо «держать» используется словосочетание «лишать свободы», причиненный вред остается непоправимым.

Если только я сильно не ошибаюсь, пророк Мухаммад был бы огорчен повсеместным насилием и издевательствами, с которыми кошки, собаки и птицы ежедневно сталкиваются в Афганистане, и еще больше — собачьими боями.

«Вот если бы местные так же легко полюбили собак» — размышлял я, когда мы уходили, оставляя людей кормивших птиц заниматься их делом.

Мы свернули на противоположную улицу, направляясь к гостинице, которой предстояло стать моей базой на весь срок моего пребывания.

Свернув, мы едва не сбили вооруженного «АК-47» полицейского, который переходил перед нами улицу, не глядя по сторонам.

Гостиница оказалась тяжело укрепленной: пятнадцатифутовые бетонные плиты, установленные на-попа, окружали нижнюю часть внешней стены здания для защиты от ракет или атак смертников. Вдобавок, я насчитал несколько одетых в униформу афганских охранников, выстроившихся от проезжей части до входа. Еще больше их находились на различных караульных постах, тактически расположенных вдоль стены и крыши. Ввиду их службы, я им не завидовал.

Обвешанные поясными подсумками с запасными магазинами, с автоматами Калашникова, свисающими с плеч, они притопывали своими обутыми в армейские ботинки ногами по земле, пытаясь прогнать пронизывающий, противный холод.

После обыска мне позволили пройти через двойную дверь гостиницы в регистрационный зал. Проделав путь к моей комнате на втором этаже, я открыл дверь и сразу же погрузился в радушное тепло, исходившее от двух горячо сиявших стержней электрокамина.

За считанные секунды я разведал запасные выходы и ходы на случай, если случится немыслимое и талибы и впрямь выберут гостиницу своей целью. Мой городской рюкзак, которым я пользовался в качестве повседневной сумки, всегда был собран и должен был оставаться собранным в течение всего пребывания в Афганистане.

Как и в дни службы, моя сумка содержала все необходимое для быстрого ухода. Ноутбук, камера, теплая куртка, вода, сухпаек, телефон, — я не оставлял вне сумки ничего из вышеперечисленного, за исключением разве случаев, когда пользовался этими вещами. Бронежилет находился там же. Паспорт, мелкие купюры американских долларов и необходимые для афганской полиции документы находились в поясной сумке на ремне вокруг моей талии. Всем остальным в комнате можно было пожертвовать, если что-то случится.

Старые привычки умирают трудно. Возможно, я находился на грани паранойи, однако правилу «лучше поберечься заранее, чем сожалеть после» я следовал всю мою жизнь, вплоть до настоящего времени, и не вижу причин не следовать ему впредь.

Поездка в приют для животных оказалась столь же колоритной и отрезвляющей, как и путешествие от аэропорта.

Бедность страны ошеломляла. Высоко в горах над дорогой тянулись бесконечные ряды глинобитных домов, расположенных террасами. Глядя на них, становилось ясно, что электричества в них нет, а когда мы проехали мимо двух выглядевших печально мулов, ведомых юным афганцем и перегруженных яркого цвета баклагами с водой, свисавшими с обеих сторон их седел, мне стало понятно, что водопровод в домах тоже отсутствует.

Хотя мне и довелось годами выдерживать тяготы службы в морской пехоте, я всегда знал, что они — временные. Я знал, что дискомфорт все же закончится и наступят дни, когда я буду вновь наслаждаться домашним уютом, и это знание, как яркий свет маяка, наполняло меня надеждой. Здешние люди не могли предвкушать подобне будущее. Поскольку Талибан не собирался исчезать, а положение нового правительства оставалось крайне шатким, перспектива перемен не выглядела обнадеживающе.

Мы ехали по дороге, когда-то состоявшей из асфальта, но уже давно превратившейся в полузасохшую грязь. Вездесущий мусор, казалось, покрывал все вокруг. Выброшенные пластиковые бутылки, бумажные коробки, ржавые автомобильные детали и бог знает что еще валялось по обе стороны дороги, пока мы ехали дальше через грубый ландшафт.

А еще я неоднократно вздрагивал, когда замечал бессчетные неподвижные тела, лежащие среди мусора: взлохмаченные, длинношерстные псы, явно сбитые проезжавшей машиной до того, как они смогли отползти и умереть болезненной смертью на обочине, в полном одиночестве. И вновь я ощутил свою негодность. Мне хотелось сделать мир лучше прямо сейчас.

Бесконечные ряды одноэтажных жилищ и усадеб все тянулись и тянулись, пока мой шофер указывал на разнообразные племенные общины, мимо которых мы проезжали. Мне пришла в голову шальная мысль, что я могу нарваться на большую проблему, если наш автомобиль вдруг решит развалиться, и я украдкой похлопал приборную доску и прошептал несколько ласковых слов машине, просто так, на всякий случай. Я также зажал локтем кнопку блокировки двери вскоре после того, как мы отправились в путь. Когда мы перебирались через особо забитые перекрестки и машина тащилась со скоростью улитки, я не один раз ловил себя на том, что снова проверяю, насколько плотно закрыта дверь. Просто так, на всякий случай.

«Расслабься, Фартинг, — подумал я про себя. — Не каждый местный — тайный шпион Талибана». И в самом деле, никто, похоже, не проявлял ко мне маломальского интереса. Никто не кричал и не указывал на лопоухого европейца в пассажирском кресле потрепанного универсала. К счастью, я был для них очередным безликим путешественником, пытающимся объехать мир кругом.

Немного погодя до меня с трудом дошло, что я больше понятия не имею, где мы теперь находимся. Нечего даже было пытаться заполучить карту улиц, так как приоритетный доступ к таким картам имели только военные. Но Мохаммеда, похоже, ничто не беспокоило, и я решил: когда он начнет тревожиться с такой же силой что и я, это и послужит для меня сигналом. Посему я откинулся на спинку кресла и стал наслаждаться видами: в конце концов, не каждый день я езжу по Афганистану в качестве туриста.

Казалось, прошел целый век, прежде чем мы свернули в неопрятный переулок с высокими стенами, едва разминувшись с пешеходами, несущими всевозможные предметы и товары. Мы остановились у двух громадных, выкрашенных красной краской ворот — типичного входа в большинство афганских усадеб.

Пока Мохаммед нетерпеливо сигналил, я глядел на афганского подростка, прогулившегося мимо нас по улице с чудовищных размеров псом. Вокруг густо заросшей шеи темношерстного пса был застегнут ошейник, к которому крепился простой поводок. Я сразу же признал в нем афганскую бойцовую собаку. Уши пса были низко обрезаны, так же, как и у Наузада.

То был зверь, превосходивший Наузада размерами по меньшей мере вдвое. Его шея бугрилась по обе стороны массивной головы, передние лапы сгибались, когда он рвался вперед, натягивая поводок.

«Ни хрена себе» — подумал я. Если судить по размерам пса, у Наузада в бою с ним не было бы ни малейшего шанса.

В Интернете я прочел, что древняя афганская традиция собачьих боев, к сожалению, стала нынче еще более популярной; мне даже довелось читать, что в северных провинциях сегодня также проводятся верблюжьи бои. Я отвел взгляд. Я ничего не мог тут поделать. Наш фонд не собирался вмешиваться и запрещать афганцам проводить собачьи бои — во всяком случае, сейчас — так как это стало бы верным путем к потере поддержки со стороны местных. Спор с тем, что столетиями считалось традиционной частью афганской жизни, означал бы напрасную трату времени и усилий.

Так что я перевел взгляд на ворота, которые поспешно распахнулись внутрь двора и машина медленно в них вкатилась.

Закрылись они с той же скоростью, что и открылись. Высокий афганец с лопатообразной бородой, одетый в синюю рубаху и темно-коричневую безрукавку закончил возиться с воротами и обернулся поглядеть, как я выбираюсь из машины. Мохаммед представил его как Хусейна, и мы пожали друг другу руки. Он мало разговаривал по-английски, но мы улыбались и кивали друг другу. Мохаммед объяснил, что Хусейн ежедневно ухаживает за животными в приюте.

Только сейчас я понял, что Кошан не участвует напрямую в заботе о животных. Мохаммед перевел для меня объяснения Хусейна насчет того, что Кошан, совсем как я, работает дома, не отходя от стола.

Я не смог сдержать улыбку. Почти три года я поддерживал связь с Кошаном при помощи Интернета, посылая странные сообщения и обмениваясь иногда парой коротких телефонных звонков. Собственно, я даже понятия не имел, как Кошан выглядит. А также я узнал, что и теперь не смогу с ним встретиться. Поскольку приближался байрам — религиозный праздник, он отправился в долгий путь домой, туда, где традиционно проживала его семья.

Он перепутал дату моего прибытия.

Это было хреново, так как я в самом деле хотел подробно с ним переговорить, но Мохаммед проинформировал меня, что навещающий приют ветеринар в самом лучшем виде объяснит мне все, что я захочу узнать. Я чрезвычайно огорчился, но тут уж ничего не поделаешь.

Я отправился в тур по двору, разделенному на две зоны сломанными деревянными козлами. Барьер оплетали вислые ветви увядшего дерева, росшего из круглой дыры, специально прорезанной в бетонном покрытии двора. На козлах висели недавно выстиранные полотенца, которые, как я понимаю, использовались в качестве подстилок на собачьих лежанках, и слабое зимнее солнце напрасно пыталось их высушить.

Когда я начал осматривать обустройство центра, меня внезапно удивил крошечный бурый комок, сломя голову вынесшийся из открытых дверей дома, занимавшего заднюю половину комплекса. Комок несся прямо на меня.

Я низко присел и подхватил тощего двух — или трехмесячного щенка, прыгнувшего в мои протянутые руки.

— Ого, малыш, куда это ты так спешишь? — спросил я, поднося симпатичного щенка к своему лицу.

Брюшко и нижнюю часть мордочки щенка покрывала пыльная короткая белая шерсть, но верхняя часть его тельца была палевого цвета. Черные бусинки его глаз ярко светились от возбуждения, и он отчаянно пытался лизнуть меня в лицо, пока я гладил его крошечную головку.

— У него все еще нет имени, — сказал мне прислонившийся к машине Мохаммед, когда я прошел мимо него. Щенку нравилось, что его носят, и он возбужденно вилял своим пыльным хвостиком из стороны в сторону.

Со щенком на руках и с мыслью о том, что ему надо подобрать имя, я продолжил тур по спасательному центру.

По обе стороны окруженного высокой стеной комплекса находилось по ряду синих металлических оград собачьих загонов, которые я сразу же узнал по фоторгафиям с Чар Бадмашами. В своем воображении я увидел картинку, как их четверка, терпеливо ожидая, сидит за синей оградой. Глядя тогда на фотографию, откуда я мог знать, что один из этих бестолковых псов, в конце концов, станет частью нашей стаи? Я улыбнулся и продолжил осмотр.

Оба загона были чуть больше бадминтонной площадки, и длились по всей ширине комплекса. В каждом находилось несколько маленьких деревянных будок, четвероногие обитатели которых, просунув морды в щели ограды, следили за моим передвижением, пока я разгуливал кругом со щенком на руках. Всего я насчитал девять собак, рассаженных по обоим загонам.

Здесь царило смешение блохастых беспризорников всех мастей и размеров. Каким-то образом каждый из них сумел найти частичку чьего-то сердечного тепла и попасть в спасательный центр, где они теперь ожидали, пока мы или учредитель приюта не обустроят продолжение их путешествия домой, навстречу любви и безопасности.

Замыкали свободную зону комплекса еще два загона, выстроенных на случай нехватки места для собак, прибывших в приют. Занятый мыслью о только одной собаке, я углядел пару влажных носов, просунутых сквозь брусья ограды; сама ограда оставляла желать лучшего, но этот комплекс зданий вообще изначально не планировался как приют для собак. Персонал центра делал лучшее, на что был способен при ограниченных ресурсах.

Моя прогулка по центру вместе с приветствиями различным его обитателям заняла больше часа. Не раз я обнаруживал, что захвачен чрезмерно возбужденными псами, в то время как я сам сижу и вожусь с ними. Мои брюки быстро покрылись пылью от грязного пола, и от этого я вскоре начал сливаться по цвету с окружающей средой. Собаки, в свою очередь, шумно требовали, чтобы их погладили или потрепали, махали хвостами и трясли тощими телами.

Только один покрытый черными пятнами пес, довольно схожий с лабрадором, отшатнулся от меня, когда я приблизился. Он приволакивал левую заднюю лапу, скособочив заднюю часть тела.

Мохаммед все еще был здесь и следил за моими перемещениями.

— Его сбила машина, — крикнул он через ограду. — Я нашел его на обочине и привез сюда.

Пес глядел на меня из-за компактной конуры у края загона.

— Все в порядке, дружище, я не собираюсь делать тебе больно, — сказал я, медленно отходя прочь, избегая резких движений, чтобы не заставлять раненого пса испытывать еще большую боль от попыток избежать меня.

— Он пойдет на поправку? — спросил я шофера, возвращаясь обратно к воротам.

Он пожал плечами.

— Я не знаю, что думает доктор, — ответил он.

Вполне довольный тем, что наконец увидел центр, который был столь важен для работы «Собак Наузада» в течение двух с половиной лет его существования, я осторожно выбрался со двора и плотно закрыл запор ржавых ворот под взглядами моря собачьих глаз, смотревших на меня с разочарованием.

•21•

Разорванная цепь

На следующий день я спозаранку приехал обратно в приют.

Когда мы с Хусейном вступили в коридор невыразительного дома в центре комплекса, до нас донесся запах готовящегося риса.

Почерневшая дровяная печка сверхурочно согревала открытый коридор. Хусейн осторожно поднял заслонку стеклянной дверцы и протолкнул в нее очередное полено из аккуратно сложенной дровницы рядом с печкой. Я с кривой усмешкой заметил, что листы бумаги с рукописными инструкциями к таблеткам против глистов, которые мы с Лизой так долго упрощали, чтобы они стали понятны персоналу приюта, теперь лежат рядом с поленницей и ждут, пока их используют в качестве растопки.

«Что ж, в следующий раз мы не будем так напрягаться», — подумал я, с радостью принимая предложенную Хусейном исходившую паром чашку чая со специями. Благоуханный зеленый чай — благоприятное средство от холода афганского утра.

Я последовал за Хусейном в помещение, которое когда-то было ярко расцвеченной кухней. Теперь краска сошла со стен над двумя пустыми буфетами по обе стороны от раковины с единственным краном. Тем не менее кухня оставалась действуюшей, и большой горшок с рисом кипел, мягко балансируя на плите, разожженной при помощи единственного газового баллона. Пятнадцать металлических блюд с рисом стояли на кухонном столе.

Хусейн взглянул на блюда и помахал над ними руками, разгоняя пар, струившийся в холодном воздухе кухни.

— Да, оно должно остыть, — ответил я с улыбкой, сразу же догадавшись, о чем он пытается сказать.

Пока Хусейн помешивал варящийся рис, я заглянул в сковороду и заметил темные куски чего-то, что, как я понял, было мясом.

— Козлятина? — спросил я, а потом попытался выдать мое лучшее козлиное блеянье.

Поразительно, но это сработало, и Хусейн, блестя глазами и улыбаясь, энегрично закивал в ответ.

«Во мне умер талант звукоимитатора», — подумал я.

Когда мы допили чай, Хусейн повел меня из кухни в главное помещение, служившее теперь в качестве гостиной.

На потрепанной деревянной двери, сейчас плотно закрытой, висела записка на английском, которая, как я предположил, могла быть написана только рукой Пэм, американки, надзиравшей за центром. Записка гласила: «Мастера побега внутри! Дверь держать закрытой все время!»

Когда я кивнул на дверь, Хусейн вновь улыбнулся и схватился за ручку. Затем он быстро втащил меня внутрь и немедленно захлопнул дверь.

Едва лишь я ступил в комнату, как несколько кошек брызнули мне под ноги, громко заурчав, когда я присел их погладить.

В комнате были еще кошки; свернувшись тут и там на кучах разнообразного тряпья; они предпочитали взирать на разворачивающиеся события со своих уютных наблюдательных пунктов и явно не проявляли интереса к тому, чтобы принять в них участие.

Комнату обогревала собственная дровяная печь, которая, насколько я понял, отлично служила обитателям. У одной из стен располагался ряд деревянных клеток вполне приличных размеров, закрытых спереди проволочной сеткой. Усатые мордочки глядели на меня сквозь решетку, и я протянул руку к каждой из них, так чтобы их обитатели смогли лизнуть мне палец. Толстых кошек тут не было; все выглядели худыми, но при этом здоровыми.

У одной клетки с двумя котами я остановился. Серо-черный полосатый кот отчаянно толкался в сетку, пытаясь привлечь мое внимание. Его приятель, угольно-черный кот, свернулся у задней стенки клетки, довольствуясь моим видом с расстояния.

— А ведь я вас знаю, верно? — сказал я. — Вы — Генри и Энтони.

Я знал эту парочку из имейла, пришедшего от Салли, работавшей по найму в северном Афганистане. Она нашла их, когда оба были еще котятами. Голодные и замерзшие, они плотно прижимались друг к другу в попытках согреться у двери ее дома. Она подобрала их без малейших колебаний и выходила. Теперь Генри и Энтони ожидала благополучная жизнь в Соединенном Королевстве вместе с мамой Салли.

Я поклялся хранить тайну и не выдавать ее бойфренду, какой ценой далось спасение двух афганских кошек-сирот.

— Я приеду навестить вас, когда вы окажетесь дома, ладно? — сказал я полосатому Энтони. Генри все так же не выказывал интереса к тому, чтобы сказать мне «привет». Если я правильно помню, когда Салли нашла его, он был слегка ранен, так что, возможно, он все еще не вполне доверял людям. Меня тронул вид Хусейна, гладящего кошек, сгрудившихся у его сандалий. Вот он — афганец, понимающий, что к животным нужно относиться с уважением.

— Похвально, Хусейн, — сказал я ему, кивнув. Если исходить из правил талибов, ему полагалось наказание, возможно даже смерть за то, что он выказывает такую доброту к другому живому существу. Я просто не понимаю, как эта группа людей может столь дурно толковать Коран, следствием чего является истребление не только кошек и собак, но и людей.

К счастью, Хусейн не испытывал опасений по поводу того, что я — европеец и его могут наказать за братское ко мне отношение. Он был рад мне без всяких околичностей и, если судить по тому, сколь заботливо он готовил еду для обитателей приюта, я знал, что он заботиться о них так же, как и любой иной сотрудник нашего фонда.

Я вспомнил о фотографиях Наузада в моем мобильнике и показал Хусейну некоторые из них — те, где Наузад играет в нашем саду.

— Наузад, — сказал я ему и указал на себя. — Сейчас он живет у меня.

Хусейн поглядел на экран и улыбнулся, сделав рукой жесты, по которым я сразу же понял, что он имеет в виду бойцовую собаку.

— Да, это Наузад, — ответил я и снова показал на себя.

Хусейн кивнул и повел меня прочь. Когда он подвел меня к одному из больших собачьих вольеров и указал на пятно в углу, я поначалу не понял, что он имеет в виду. Там на полу бесполезно валялась ржавая, разорванная цепь. Пару секунд я стоял в недоумении, но затем догадка поразила меня, как молния. В этой вольере содержался Наузад, когда прибыл сюда из провинции Гильменд.

Наузад провел здесь более двух месяцев после того, как благополучно уехал с базы. Хусейн и его коллеги смотрели за ним, пока мы обустраивали его перелет, собирая и приводя в порядок документы и необходимые средства. В течение того периода мне приходили его фотографии, и меня беспокоило, что на них он сидит на цепи. Временами я сердился от мыслей о том, как с ним тут обращаются, но теперь я понял: он бы дрался с прочими обитателями приюта, если бы у него возникла такая возможность.

Даже имей они время (хотя времени-то реально у них не было), персонал приюта попросту не имел достаточной квалификации для приучения Наузада к другим животным и людям. Поэтому они держали его на цепи, и так было безопаснее для всех, включая самого Наузада. Не лучшее решение, но единственно доступное на тот момент. Я же просто признателен им за то, что центр взял на себя заботу о Наузаде. О других альтернативах мне просто неприятно даже думать.

Я вполне мог представить, какого шуму в мое отсутствие наделает Наузад вдалеке отсюда, в собачьей гостинице. Я пару раз уже оставлял его в умелых руках тамошнего персонала и он вполне туда вписался. Девушки из гостиницы по некоторым причинам велись на него; он, когда хотел, умел быть обаяшкой. Но я сомневаюсь, что он вызывал у всех такой же восторг и внимание во время своего пребывания здесь.

День шел своим чередом. Еще так много нужно было сделать! Я потратил добрых полчаса, убирая дерьмо из собачьих вольер и припоминая деньки на базе в Наузаде. Там мы сжигали эту хрень, но Хусейн пользовался более милым способом утилизации. Он загружал дерьмо в тачку для мусора и выкатывал ее прочь, чтобы выбросить содержимое в одну из многочисленных мусорных куч, высящихся на обочинах большинства местных дорог.

Вместе мы скребли и мыли деревянные будки, не особо пригодные для поддержания чистоты, так как микробы способны легко въедаться в дерево и передаваться оттуда очередному псу. Но выбирать не приходилось: эти будки были сработаны кустарно, а доставить в Афганистан приличные металлические боксы — задание не из легких.

Пользуясь языком жестов, я показал Хусейну, как пользоваться игрушками для собак, которые я привез с собой. Маленькие, неломающиеся резиновые шишки с дырочками, чтобы вкладывать в них собачий корм. Я взял немного вареного риса и набил им игрушку, использовав для трамбовки свой палец.

Конговские игрушки способны часами занимать внимание гиперактивных собак, в течение которых те пытаются вылизать или высосать заложенный внутрь корм, и я надеялся, что эти штучки помогут собакам сохранять спокойствие в долгие зимние ночи.

Когда день дотащился до полудня, я наконец остановился и присел около наглухо огражденной вольеры у стены комплекса.

У меня не было времени поприветствовать ее обитателя во время поспешного тура, устроенного вчера во время первого визита в приют. Глядя через деревянный барьер, я видел дрожащего серо-белого пса с вислыми ушами по обе стороны головы, который смотрел на меня в ответ.

— Привет, дружище, — сказал я мягко, когда он подковылял ко мне. Он явно находился в бедственном состоянии. Его глаза закисли и покраснели, а из носа постоянно капали зеленые выделения. Я беспомощно наблюдал, как он безуспешно пытается напиться из миски с водой. Сколько бы он ни старался, он так и не смог проглотить ни капли.

— Прости, дружище, но я ничего не могу тут поделать, — огорченно промолвил я. Я не ветеринар и, в самом деле, не знаю даже азов о болезнях животных. Я чувствовал себя дилетантом.

— Черт, — выругался я вслух. Я сидел у вольеры и спокойно говорил с псом, пока он, медленно и болезненно, ковылял обратно в тепло деревянной будки.

Это было так досадно. Мне отчаянно хотелось сделать что-нибудь для таких псов, как этот. Но все, что я мог, это сидеть и смотреть.

Я встал и пошел туда, где безымянный щенок, с которым я носился утром прибытия, свернулся у моего рюкзака, прислоненного к стенке.

Мне нужно было немного позитива, и щенок, возбужденно виляющий хвостом, дал мне его.

«Безымянный», как по мне, звучало неплохо. Я подхватил щенка и стал его теребить, в то время как он пытался вылизать мое лицо дочиста.

Хоть меня и огорчило, что я не смогу повидаться с Кошаном, оставалось много такого, чего я мог сделать за время пребывания в Афганистане. Я намеревался продолжить помогать персоналу в его работе и в то же время прочувствовать, каково это — действовать под вынужденным запретом открыто объявлять о нашем существовании местным людям, живущим по соседству.

Было бы также хорошо поближе узнать Хусейна. Меня порадовали связи, которые морпехи наладили с афганской полицией во время моей службы в Наузаде, и мне было бы очень приятно, если бы однажды я смог назвать Хусейна другом.

Вдобавок к этому, несколько афганских и прочих неправительственных организаций любезно предложили мне встретиться и обменятся информацией и соображениями о том, как лучше развивать дальше деятельность фонда «Собаки Наузада». Некоторые из них годами работали в Афганистане и сопредельных странах; они могли оказаться полезными для того, чтобы составить цельную картину методов, котрые работали, или, выражаясь точнее, не работали внутри страны.

Пребывание в Афганистане в качестве гражданского, а не военного, определенно открыло мне глаза на некоторые тонкости здешней жизни. Я быстро понял, что раньше несколько ограниченно понимал афганский мир вокруг меня: я рассматривал его через прицел автомата или глазами съемочной группы Би-би-си.

Я понимал, что будет тяжело убедить многих местных помочь мне в реализации моих планов насчет контроля за популяцией беспризорных собак, пока я не смогу успешно разъяснить, какие блага это принесет народу Афганистана. Теперь, когда я больше не органичен стенами военной базы и не ношу форму, я, возможно, открыт для общения и бесед с местными, но уже вижу, как трудно они здесь живут. Недостаток необходимого пропитания и хорошо оплачиваемой работы в паре с полным упадком общественной безопасности — вот бремя, которе они несут ежедневно.

Также полезно было бы изучить, как влияет на страну ее этническое разнообразие. Налаживая работу фонда, мы получили так много противоречивых сообщений о культурных различиях, с которыми нам придется столкнуться, что я не знал, кому верить. Как объяснил мне представитель одной общественной организации, в Афганистане нет ведущей политической партии, хотя, возможно, пуштуны, благодаря их весьма прибыльному промыслу опийного мака на южных территориях и преимущественной роли в формировании Талибана, были властной силой на протяжении кровавой истории Афганистана.

Большинство в оппозиции составляет отчужденный хазарейский народ, хотя узбеки, таджики, туркмены и киргизы плюс много более мелких групп также создают богатую палитру, которой является афганское общество. Неудивительно, что современное афганское правительство сталкивается с административными трудностями в отдаленных регионах — при таком-то количестве различных племенных и культурных групп.

Отличным источником для моего изучения исламской культуры и религии стал Интернет. Я потратил многие часы, пытаясь целиком понять их образ жизни, так как я хотел убедить их, что деятельность фонда никого не оскорбляет и ничего не нарушает и мы всего лишь пытаемся изменить их мир к лучшему.

В конечном счете, мы надеялись распространить элементарную защиту животных по всей стране, но нам хотелось найти верный подход к каждому региону при помощи хорошего знания о традициях и верованиях, к которым мы, несмотря наше стремление их превозмочь, относились бы с уважением.

Конечно же, никакие исследования не заставили бы меня переменить мнение насчет некоторых вещей. Я уж точно не из тех, кто высказывается об исламе наилучшим образом. Религия, в любой ее форме, не для меня: просто в мире слишком много смертей и разрушений для того, чтобы думать о какой-либо высшей силе, хранящей нас всех. Насколько я могу видеть, много хороших людей умирает по недобрым причинам и, чем тратить свое время на просиживание в церкви или мечети за молитвой о том, чтобы какое-то высшее благо позволило мне сделать мир лучше, я бы нашел время для того, чтобы поднять свою задницу и сделать что-нибудь для этого самостоятельно.

Как я уже говорил многим людям, скоро станет очевидным, что большинство мусульман, как и представители прочих религий мира, попросту хотят жить в мире и быть способными самим управляться со своей жизнью. Корень же проблемы — группы фанатиков, такие, как талибы. И главная причина их чрезмерно ущербного мышления тоже весьма очевидна: она в образовании, вернее, в его недостатке.

Насколько мне представляется, всесильные муллы, с их реально ограниченным пониманием Корана, легко получают контроль над покорными массами, которым не ведомо ничто иное. Отчаявшиеся и нуждающиеся последователи попросту воспринимают навязанные верования как данность. В конце концов, если у вас ничего нет, а кто-то обещает вам лучшую жизнь, что вам еще остается?

Медресе, то есть религиозные школы, куда осиротевшие мальчики, в основном из горных регионов северо-западного Пакистана попадают против их воли, управляются муллами, чьи интерпретации учения пророка Мухаммада оставляют желать лучшего. Впечатлительные юноши — поколение за поколением — радикализируются, обучаясь узкому, зашоренному мировоззрению, подобному ограниченному пониманию их учителей, которое те передают в процессе обучения. Это похоже на то, как если бы слепой был поводырем у слепого.

Вдобавок к этому, на женщин навешено клеймо злобных искусительниц, которых нужно избегать любой ценой, так как те мешают молодым людям служить Аллаху. Социальные контакты с женщиной, скрытой от взоров общества под глухой паранджой, сводятся к одним лишь ежедневным делам с членами семьи, принадлежащими к женскому полу, и то только в случае, если у них осталась какая-то еще семья. Не зная ничего другого, юноши воспринимают этот экстремальный образ жизни как общепринятую норму.

Западный мир впервые обратил внимание на экстремистские воззрения Талибана только после падения Кабула, случившегося после ухода советских войск в 1989 году. Затем появились эти запреты для женщин покидать свои дома, даже для выхода за покупками. О школьном образовании для них речи вообще не шло. Даже музыка, танцы и почти все формы медиа были для них запрещены, а супружеская неверность теперь каралась публичным побиванием камнями.

Иллюстрацией этого может служить пристроившийся на гребне возвышающихся над Кабулом скалистых гор бассейный комплекс олимпийских размеров, выстроенный Советами в знак их видимой непобедимости. Во время правления талибов он приобрел дурную славу как место публичных наказаний.

Захватив Афганистан в ранние девяностые, приспешники Муллы Омара, всемогущего лидера Талибана, провозгласили намерение вернуть Афганистан во времена пророка Мухаммада. Они хотели жить той же жизнью, какой жил он тысячу четыреста лет назад. И как это неисламский благотворительный фонд собирается изменить мировоззрение миллионов этих людей? Я не видел, как мы можем достичь этого.

Несколько дней спустя я вновь очутился на крыше гостиницы — всего за несколько часов перед тем, как Мохаммед приехал забрать меня и отвезти обратно в аэропорт, чтобы лететь домой. Однако теперь мы находились в гостинице под замком ради нашей собственной безопасности. Неподалеку от места, где я стоял, около одного из укрепленных посольских зданий, смертник взорвал бомбу. Леденящее напоминание о повседневных реалиях территории, на котрой я решил действовать.

Я понятия не имел, откуда тут взялся выгоревший от солнца пластмассовый стул, но, так или иначе, я сел на него и засмотрелся на пустынные горы. Я представил себе странствие по манящим кряжам и долинам; они просто напрашивались, чтобы я их исследовал. Но я знал, что они останутся вне досягаемости еще годы, если не десятилетия.

Я плотно застегнул свою большую зимнюю куртку, чтобы защититься от холода, каждый день свирепевшего к четырем часам, когда солнце начинало закатываться за самые высокие вершины. С началом заката мои мысли снова обратились к дому. Я скучал по Лизе. Я скучал по своей стае.

Сидя здесь и глядя на афганские горы, я невольно вернулся мыслью к последнему разу, когда я сидел в их тени. Тогда я готовил себя к тому, чтобы покинуть Афганистан после досадных шести месяцев службы. Я ни в жизнь не догадался бы тогда, насколько измениться моя жизнь за последовавшие затем три коротких года.

Я всегда думал, что, когда наконец расстанусь с морской пехотой, то сделаю карьеру в альпинизме: я видел себя обосновавшимся на вилле в Испании или в Альпах. Ни на мгновение мне не пришло в голову, что все лишнее время я буду посвящать благотворительному фонду, а альпинизм превратиться в хобби, которым я смогу заниматься только в бесценные минуты украденного свободного времени. Я никак не мог предвидеть, что вернусь в Афганистан, весь в размышлениях о том, как обеспечить здесь защиту животных и выполнение программы по стерилизации посреди зоны боевых действий, особенно если учесть, что немногих людей вне фонда заботят поставленные перед нами цели.

В этот раз никакого чая с медалями, сказал я самому себе.

Многое изменилось за эти три года. Во всех отношениях.

И все же возвращение в Афганистан только укрепило мою волю. Теперь, еще сильнее, чем раньше, мне хотелось изменить мир к лучшему. Я был готов пройти любой путь, чтобы достичь нашей цели. Последняя беседа с работавшим на полставки ветеринаром спасательного центра лишь усилила мою решимость.

Я говорил с ним, когда меня вызвали в приют за два дня до отъезда. Он рассказал мне о серо-белом псе с длинными вислыми ушами, которого звали Панда. Пес страдал от чумки, болезни, излечимой на Западе. Но в этих краях была другая ситуация. Из-за отсутствия необходимых для лечения лекарств у ветеринара не осталось иного выбора.

Он усыпил Панду этим утром.

Создавая фонд, я даже не представлял себе препятствия, с которыми мы столкнемся. Но я обнаружил, что чем больше люди говорили, что я не смогу ничего достичь, тем больше я прилагал усилий, чтобы доказать, что они неправы.

Для того чтобы понять, как далеко мы зашли, мне достаточно было только взглянуть на Наузада и Тали. Многие считали, что то, чего мы с ними добились, совершенно невозможно. Они глядели на меня, как на сумасшедшего, когда я говорил, что благополучно вывезу бойцового пса из одного наиболее опасного и враждебного региона в мире, не говоря уж о моих словах насчет того, что заберу его к себе жить в Англию. И те же люди не пророчили мне особой удачи в том, чтобы обустроить Наузаду жизнь в Соединенном Королевстве, и, тем более, в том, чтобы помочь ему благополучно стать более-менее уживчивым, домашним псом.

Возможно, в этом они до некоторой степени были правы. Наузад и Тали всегда становились геморроем во время прогулок. Тут уж ничего не поделаешь. Я сделал ставку на таких-то собак и вложился в них, точно так же, как и некоторые прочие люди.

Наузад и Тали не любят чужих. После всего, через что они прошли, винить их за это, в самом деле, нельзя. Но пока мы с Лизой способны управляться с этой парочкой милых несчастий, в чем, собственно, проблема?

Сидя в пластмассовом стуле на крыше, я не мог прогнать мысль о них из своей головы. Я продолжал рисовать себе картину, ожидавшую меня, когда я вернусь.

Я знал: собаки услышат мое приближение к черному ходу. Тали, как всегда, будет лаять, предупреждая остальную стаю о моем приближении. Бимер будет рядом с ней, возможно, вместе с Патчем. Физз будет лежать на своей лежанке, как всегда, безразличная к шуму. А позади всех будет Наузад; он будет вилять обрубком хвоста как сумасшедший, ожидая пока остальная стая поприветствует меня. Когда возня уляжется, он, я знаю, небрежно подойдет, обнюхает мои ноги и скажет «привет».

Интересно, сможет ли он распознать запах Афганистана на моих брюках? Не разбудит ли это где-то в глубинах его души воспоминаний о жизни, которую он оставил в прошлом?

Когда все собаки рассядутся, я присяду рядом с моим лучшим другом и расскажу ему о том, что видел на его бывшей родине. Я расскажу ему о его старой конуре и уголке, где он провел время на цепи у стены, а еще я расскажу ему о том, что намерен сделать для всех его четвероногих друзей, которых мы оставили там. И самое главное, я скажу ему, что, благодаря ему, я знаю, что это возможно — чтобы небольшая группа благонамеренных людей изменила жизнь собак в Афганистане и, надеюсь, когда-нибудь в будущем, изменит к лучшему жизнь афганского народа. Невзирая на всеобщие сомнения, наперекор всему, Наузад с Тали прижились в новой жизни здесь, в крайне чуждом для них уголке мира. Ныне они здоровее, и, я знаю, счастливее. Говорят, нет места лучше дома. Но их дом теперь здесь. Они были первыми, кто совершил переезд, но никоим образом не станут последними.

Уж в этом-то я уверен.

Благодарности

Наличие истории, достойной того, чтобы быть опубликованной, — привилегия, которую я всегда буду ценить. Но вот о предложении написать вторую книгу бывший королевский морпех даже и не смел мечтать.

Я мог бы просто положить слова на бумагу, но без моего четвероногого друга Наузада мне не о чем было бы рассказать. Он никогда ничего не просит взамен, но всегда приходит в восторг, видя меня поутру спускающимся по лестнице и, похоже, не желает ничего, кроме как сидеть рядом и ждать, когда я крикну: «Гулять!»

Вне всяких сомнений я благодарю Мэри Пэкнос и Фиону Макинтайр за предоставленные мне возможности, и Шарлотту из издательства «Ebury» за то, что помогла привести мой текст в порядок и сделать из него то, что, я надеюсь, стало для вас во всех смыслах приятным чтением! Гарри должен мне бутылку красного, но сейчас, надо полагать, он довольствуется моим внутренним голосом.

Лин и команда «Happy Landings» оказали нам фантастическую поддержку, когда мы обратились к ним с просьбой помочь со Смэдж, Багзиром и Джульет, — будем надеяться, что на ваш день открытых дверей в этом году погода к вам будет более благосклонна!

И большое спасибо Мораг из «Drum Kennels» за то, что с терпением и пониманием присматривала за Наузадом и Тали, когда занятость в работе фонда полностью отбирала у нас время. Однажды мы постараемся и предупредим тебя заранее — честно!

Мы весьма благодарны всем, кто приобрел книгу «Пес, который изменил мой взгляд на мир» и предложил поддержку или пожертвование. Огромное вам спасибо! Без вас мы в самом деле не смогли бы достичь успехов в Афганистане.

Пен Ф.

«Собаки Наузада» — благотворительный фонд в Соединенном королевстве

Фонд неустанно работает, чтобы улучшить положение бездомных четвероногих в Афганистане. Со времени описанных в книге событий мы добились в этом большого прогресса.

Теперь у нас есть собственные клиника и питомник, а наш приют дооборудован и может вместить более 150 собак.

Мы начали с малого, но с вашей помощью достигнем большего. Мы пропагандируем программу кастрации бродячих животных на улицах Кабула, чтобы уменьшить популяцию бездомных собак, что, в свою очередь, снизит число случаев заражения бешенством. Наша клиника приняла на работу первую женщину-афганку, которая получила у нас диплом ветеринара, и мы гордимся этим.

Все, что мы делаем, улучшает положение бездомных животных, потому что мы не проходим мимо их бед, надеюсь, и вы тоже. Если вам понравилась эта книга, рекомендуйте ее, пожалуйста, друзьям, семье и другим любителям собак. Это поможет нашей некоммерческой организации поддержать бездомных собак и других животных в Афганистане, которые в этом крайне нуждаются.

Если у вас есть возможность продвижения нас на вашем сайте или другие идеи по повышению нашей известности, пожалуйста, свяжитесь с нами. Мы постоянно нуждаемся в пожертвованиях для того, чтобы фонд мог продолжать свою работу по спасению и поддержке бездомных животных в Афганистане. Пожертвования принимаются на нашем сайте www.nowzad.com.

Наша цель: облегчить страдания животных в Афганистане, включая домашних и рабочих животных, бродячих и брошенных собак, кошек и других животных, нуждающихся в нашем уходе и внимании; поддержание институтов спасения, реабилитации, воспитания и ухода за такими животными, ведь «у них нет другого голоса, кроме нашего».

Краткая биография автора

Пен Фартинг и его любимчик Наузад на военной базе в Афганистане. Наузад — тот самый пес, который изменил взгляд автора на мир.

Пен Фартинг всегда любил жизнь под открытым небом и не боялся трудностей. Именно поэтому он в свои восемнадцать поступил в морскую пехоту, где прошел обучение, считающееся самым тяжелым в мире, чтобы получить вожделенный зеленый берет морпеха. Военной карьере, в ходе которой он успел послужить и в Ираке, и в Афганистане, было отдано более двадцати лет.

После того как книга «One Dog at a Time» (перевод на русский — «Пес, который изменил мой взгляд на мир») была опубликована и стала бестселлером, Пен демобилизовался и всецело посвятил себя благотворительному фонду «Собаки Наузада», а когда позволяет время, скалолазанию.

Его собаки Наузад и Тали номинированы на премию «Друзья на всю жизнь», а сам Пен Фартинг — обладатель различных наград и премий, в частности «Человек года 2014» по версии телевизионного канала CNN.

От редакции

Фонды помощи животным существуют и на территории России. Например, Международный благотворительный фонд помощи животным «Дарящие надежду», в попечительский совет которого входят известные российские актеры, музыканты, врачи, дизайнеры.

Во всех зонах военных конфликтов страдают не только мирные люди, но и собаки, кошки и другие домашние животные. В частности, на Донбассе. В социальной сети «Вконтакте» есть группы помощи бездомным животным этого региона.