Читать онлайн Королева Виктория. Женщина-эпоха бесплатно

Рождение наследницы

– Еще одну минутку, сэр, мне нужно послушать вот тут… – доктор весь обратился в слух, пытаясь определить, есть все же камень в мочевом пузыре или нет.

И вдруг… нет, он не ослышался, внутри что-то откровенно булькало! С изумлением отстранившись от пациента, хирург понял, что не получил повреждение рассудка или слуха, лорд Сефтон, которого обследовал хирург, попросту хохотал.

Что могло быть смешного в осмотре по поводу камней в мочевом пузыре? Может, пациенту просто щекотно? Хирург готов извиниться за доставленное неудобство, но лорд замахал на него руками:

– Нет-нет, я смеюсь из-за полученного письма, извините, если помешал вам своим поведением, – лорд Сефтон показал листок, который держал в руках.

– Что вы, ничуть. Я рад сообщить, что пока никакой угрозы не обнаружил. Но вам следует быть как можно осторожней, ведь то, чего нет сейчас…

Доктор еще долго объяснял необходимость соблюдать все: режим, диету, умеренность в питье, физических нагрузках, развлечениях и даже сне. Лорд слушал, время от времени кивая, но врач прекрасно видел, что он лишь вежливо изображает внимание, попросту не слыша ни слова, мысли лорда Сефтона были далеко от собственного мочевого пузыря.

Откланявшись, врач вышел, размышляя нал тем, что же такого узнал из письма лорд, что заставило его потерять интерес даже к собственному здоровью.

Письмо действительно оказалось занятным. Оно было из Брюсселя от величайшего сплетника в Европе мистера Чарльза Криви, служившего источником закулисных знаний всем и обо всем.

Мистер Криви пересказывал содержание своей беседы с четвертым сыном короля Англии Георга III герцогом Кентским. Казалось бы, какое дело мистеру Криви и лорду Сефтону до сидевшего спокойно в своем имении Аморбах герцога? Однако дело было, потому что кроме проблем с собственным здоровьем, то бишь сумасшествия, королю Георгу страшно не везло с наследниками, у него категорически не было внуков, вернее, их было более чем достаточно, но все бастарды. Семеро сыновей короля никак либо не могли произвести на свет законного наследника или хотя бы наследницу, потому что жили вместо собственных жен с кем попало, либо вообще не были женаты. Не лучше обстояло дело и с дочерями, две замужние из пяти были бездетны, а три остались старыми девами и надежды не только родить, но и вообще обратить на себя внимание противоположного пола не имели.

Сам король Георг давно неизлечимо болен, его приступы порфирии участились и привели к полной слепоте, а затем и полному безумию. Пока билось сердце безумного короля, регентом при нем назван самый беспокойный из сыновей Георг Август Фредерик. Хуже выбора сделать невозможно, но Георг Август – старший из сыновей короля, его право быть регентом. Ни парламент, ни англичане в восторге от такого наследника не были, потому как он образцом для подражания отнюдь не являлся, напротив, отличался распутством, пьянством и мотовством. Понимать, что деньги страны улетают на любовниц Георга и его попойки не слишком приятно.

Единственная законная внучка короля Георга III дочь принца-регента Шарлотта совсем недавно умерла при родах. Теперь законных наследников в третьем поколении у сошедшего с ума короля Георга просто не имелось. Единственным выходом оказывалась срочная женитьба младших сыновей, потому как надеяться, что старший сын еще раз осчастливит нацию наследником или наследницей не приходилось.

Узнав о смерти племянницы, четвертый сын Георга Эдуард Август герцог Кентский решил «принести себя в жертву», то есть сочетаться династическим браком, чтобы дать, наконец, жизнеспособное королевское потомство несчастной Англии. Но содержать супругу на собственные доходы не представлялось возможным, и хитрый герцог Кентский решил при посредничестве мистера Криви намекнуть парламенту, что при соответствующем материальном обеспечении он готов «поработать» во славу королевства и даже подобрал кандидатуру в супруги.

Что же показалось смешным в этом сообщении лорду Сефтону?

Просто он слишком хорошо знал, что представляет собой потомство сумасшедшего короля Георга. Ни один из его сыновей склонностью к тихой семейной жизни не отличался, напротив, каждый в меру сил и, главное, средств, пристрастился к разврату, и даже будучи женатыми, принцы жили с женами врозь, отчего дети, как известно, не рождаются, заводили любовниц и плодили незаконных отпрысков. Младшие принцы вообще не были женаты, несмотря на далеко не юный уже возраст. Того же герцога Кентского затащить под венец не представлялось возможным, ни быть привязанным к семейному очагу, ни содержать жену с детьми он просто не мог.

И вдруг такое рвение… Даже готовность немедленно и без шума (какие же будут нужны отступные?!) порвать с многолетней любовницей. Понятно, для того, чтобы немедленно родить наследника (или наследницу, что тоже сойдет) и получить пожизненное содержание от парламента.

Было над чем посмеяться, между младшими братьями начиналась гонка: кто раньше женится и произведет потомство. Конечно, Эдуарда Августа герцога Кентского запросто может обскакать герцог Кларентийский, но рискнуть стоило. Главное – найти крепкую и способную произвести столь же крепкое потомство особу королевской крови. Неужели нашел? Сообразив, кого имел в виду герцог Кентский, лорд Сефтон снова рассмеялся, наверняка, сестру принца Леопольда, супруга только что умершей Шарлотты, Викторию. Вдовушка свою способность рожать здоровых младенцев доказала, у нее двое симпатичных детишек, нрав не легкомысленный, зато весьма строга, как все немки. Ну не все, конечно, но многие…

Что ж, в сообразительности герцогу Кентскому не откажешь, особа вполне подходящая для производства наследника английской короны. Браво!

Только парламент вряд ли выделит на содержание новой семьи деньги, достаточные для покрытия долгов, сделанных Эдуардом герцогом Кентским. Кто знает, что еще выйдет из его брака, а оплачивать долги королевской семьи Англии уже надоело.

И все-таки он рискнул! А сестра принца Леопольда Виктория Мария Луиза дочь Френсиса герцога Сакс-Кобург-Салфилдского согласилась. Собственно, вдове с двумя детьми выбирать особенно не приходилось, но сначала семья герцога Кентского попросту бедствовала и тридцатидвухлетняя новая герцогиня вполне ощутила прелести нового замужества. Но невысокая, крепенькая, кареглазая и розовощекая брюнетка не унывала, она всегда была оживленной, приветливой и умела держать себя даже в недорогих нарядах по-королевски.

Оставалось только родить наследника. За этим дело не встало, довольно скоро Виктория Мария Луиза определенно могла сказать супругу, что ждет ребенка.

Герцог Кентский не сразу принял решение немедленно ехать в Англию, то ли не до конца верил в то, что сможет стать отцом, ведь у него-то побочных детей не было, то ли просто не имел средств на переезд. Но все же ехать пришлось, потому что ребенок обязательно должен родиться в Англии и быть англичанином, иначе позже могли возникнуть проблемы с наследованием престола (герцог ни на мгновение не сомневался, что это будет!) из-за рождения ребенка за пределами страны.

– Ваша задача, мадам, не родить по пути. То, что у вас в животе, должно целым добраться до Лондона или хотя бы до побережья Англии и только тогда появиться на свет.

Эдуард Август герцог Кентский выговаривал это своей беременной супруге, устраивая ее и ее четырнадцатилетнюю дочь от первого брака Феодору в наемной карете. Ни герцога, ни Викторию Марию Луизу герцогиню Кентскую не смущало отсутствие возницы на облучке, притом, что внутри кареты было полно служанок, нянек и домашней живности вроде маленьких собачек и клеток с канарейками, а следом тащится еще десяток экипажей и возов с придворными, прислугой и всякой всячиной. Герцог Кентский суров и требователен, он был настоящим бравым воякой, привыкшим сам и приучившим остальных к жесткой дисциплине. Никто не сомневался, что не родившийся ребенок тоже подчинится требованиям отца и родится только в Кенсингтонском дворце, даже если для этого придется задержаться на пару месяцев.

Единственный разлад, который имелся в мыслях герцога, касался пола ребенка. Некогда, еще в его бытность в Гибралтаре, цыганка предрекла, что герцог умрет вполне счастливым, а его единственная дочь станет королевой Англии и будет править долго. Со счастливым финалом собственной жизни герцог был вполне согласен, как и с тем, что его дитя станет править Англией, но вот дочь… да еще и единственная… Хотелось бы сына и не одного.

Однако пока он собственноручно погонял лошадей, стараясь, чтобы колеса кареты не попадали в ямы не столько из-за удобства пассажирок, сколько из опасений, что экипаж развалится и придется искать новый, а это потеря времени и, главное, средств, которых категорически недоставало. Герцога не оскорбляла даже необходимость лично работать кнутом, по дороге к престолу Англии он готов был идти и пешком, но боялся опоздать до рождения ребенка.

Они добрались до Англии и даже до Кенсингтонского дворца, где 24 мая 1819 года на свет появилась девочка, получившая имя Александрина-Виктория. Ее крестными были названы в том числе принц-регент и император Российской империи Александр I. На что рассчитывал герцог, выбирая в крестные своей дочери правителя далекой страны? Прежде всего он рассчитывал на исполнение пророчества гадалки. Пока оно сбывалось – у него дочь, и он в Англии.

У гадалки было еще одно пророчество: что в следующем году в королевской семье умрут двое, и это сильно повлияет на судьбу девочки. Двое из королевской семьи могли быть только теми, кто пока загораживал дорогу к престолу самому герцогу – несчастный король Георг ну и либо принц-регент, либо его супруга, которая снова беременна и переносит свое положение тяжело. Герцог вспоминал умершую во время тяжелых родов Шарлотту, после чего началось его движение к английской короне, и… Нет, он не желал герцогине Кларентийской или своему брату ничего плохого, но ведь кто-то же должен покинуть этот бренный мир и перейти в иной?

Старый король просто развалина, за ним дело не станет, кто мог быть вторым? Его собственная супруга Виктория Мария Луиза герцогиня Кентская здоровьем крепка, родившаяся девочка тоже, сам герцог отличался не только силой духа, но и тела. Оставались только члены семьи регента.

В январе во время долгой пешей прогулки, совершаемой ради укрепления здоровья (ведь ему предстояло долгое правление Англией, в чем сомнений не было), герцог Кентский основательно промочил ноги. Конечно, он погрелся у камина, но вот чулки сменить поленился. Уже к вечеру у герцога поднялась температура и был такой кашель, что, казалось, содрогаются стены дома, доктор Стокмар в ужасе констатировал воспаление легких, лечить которое не очень получалось.

Герцог сгорел быстро, уже 22 января он отдал Богу душу, выполнив половину страшного пророчества гадалки. Герцогиня Кентская осталась вдовой с детьми, массой родственников королевской крови и огромнейшими долгами мужа, а маленькая Александрина-Виктория сиротой.

Через шесть дней сбылась вторая половина цыганского пророчества – за герцогом последовал и старый король, но это мало помогло вдове. Средства на содержание семьи были выделены минимальные, потому что по-прежнему надеждой престола оставалась герцогиня Кларентийская, дети которой, однако, не отличались жизнеспособностью. Ее вторая дочь умерла, едва протянув три месяца.

Зато Александрина-Виктория отличалась крепким здоровьем и телосложением.

Вдова герцога Кентского могла бы вернуться в свой Аморбах и жить с дочерьми там, но она предпочла биться до конца. Серьезную поддержку сестре оказал принц Леопольд, у него были далеко идущие планы по поводу малышки Дрины, как Александрину-Викторию называли близкие.

В коридорах Кенсингтонского дворца крики и восторженный детский визг – это маленькая Дрина радовалась тому, что удалось ускользнуть из рук нянек и старшей сестры Феодоры. Ребенок носился, ловко уворачиваясь от взрослых и крича, пока, наконец, одной из фрейлин не удалось поймать непослушное дитя. Теперь вопли перешли в другой разряд, это уже не был восторженный визг, девочка топала ногами, требуя немедленно ее отпустить!

Баронесса Шпэт не смогла удержать строптивицу, и та снова вырвалась, но почти сразу попала в руки матери. Герцогиня Кентская относилась к дочери строго, упрекая остальных в том, что ее дитя просто портят своей снисходительностью. Сама Виктория Мария Луиза была немыслимо требовательна к маленькому ребенку, стараясь воспитать в ней те качества, которые обязательно должны быть у добропорядочной немецкой женщины.

Для Кенсингтонского дворца начала девятнадцатого века это были весьма непривычные требования. Ставший королем Георг IV своих привычек к разгульному образу жизни не бросил, его супруга, много лет прожившая на континенте и вернувшаяся в Англию, и сама образцом поведения мягко говоря не являлась, к тому же скоро умерла, сдерживать королевские загулы стало и вовсе некому, остальные родственники тоже не считали себя обязанными вести монашеский образ жизни. Вся королевская семья была просто образцом того, как не следует себя вести и жить. Поведение герцогини Кентской и воспитание ею дочери резко контрастировали с остальным двором и сразу обратили на себя внимание.

Особенно внимательно к малышке Дрине присмотрелись, когда умер и Георг IV, естественно, не оставив потомства, а у новой королевы бывшей графини Кларентийской детей быть уже просто не могло. Единственным законнорожденным ребенком в огромном королевском семействе вдруг оказалась маленькая дочь герцогини Кентской!

К этому времени у Дрины появилась новая воспитательница…

Девочка скакала на одной ножке, категорически отказываясь выполнять требование баронессы де Шпэт:

– Не буду, не буду, не буду, не буду! – Она остановилась и, блестя своими большими голубыми глазами, повторила еще раз: – Не бу-ду!

Бедная баронесса, была не в состоянии справиться со строптивицей, которую, впрочем, все просто обожали, потому что не любить живого, румяного, по натуре доброго и ласкового ребенка было невозможно. Ее характер портили только вот такие приступы строптивости, после которых Дрина плакала, просила прощения, но делала все равно по-своему. Это сочетание доброжелательности и своенравия приносило немало проблем, и справиться с капризами ребенка пока не удавалось никому. А ведь ей только пять, что же будет дальше, невозможно же постоянно жаловаться строгой матери?

Вдруг дверь распахнулась и в комнату вошла сама герцогиня Кентская в сопровождении пожилой дамы.

– Что вы не будете, Александрина-Виктория?

Так называла малышку только мать, остальные обходились простым «Дрина».

За девочку ответила баронесса:

– Мисс не желает учить алфавит.

Мать всего лишь приподняла бровь, что означало неудовольствие, девочка опустила глаза, но все равно упрямо помотала головой:

– Нет.

В другое время последовало бы наказание, но сейчас у герцогини были другие интересы:

– Мы поговорим об этом позже. А сейчас подойди и познакомься с фройлен Лецен. Это твоя новая воспитательница.

Дрина вскинула на Луизу Лецен большущие голубые глаза, явно пытаясь что-то вспомнить. Да-да, конечно, это бывшая гувернантка старшей сестры Феодоры! Видно мать решила, что подходящим образом воспитать маленькую принцессу сможет только настоящая немка.

Дрина присела в легком книксене, но глаз не опустила, любопытство было слишком велико. В этот момент в комнату вбежала сама Феодора и, на ходу присев перед матерью, бросилась к фройлен Лецен:

– Добрый день, фройлен Луиза! Как я рада вас видеть!

– Я тоже очень рада видеть вас, мисс.

По тому, как они пожимали друг дружке руки и как блестели глаза девушки и женщины, было понятно, что они очень дружны и дорожили этими отношениями. Несколько мгновений Дрина разглядывала эту сцену, склонив головку к плечу, а потом вдруг решительным шагом направилась к Лецен и схватила ее за руку, ревниво возразив:

– Это теперь моя гувернантка!

– Это очень хорошо, Дрина. Тебе понравится заниматься с фройлен Лецен, и ты легко выучишь алфавит.

Зря Феодора упомянула камень преткновения Дрины с предыдущими наставницами, девочка топнула ножкой:

– Ничего я учить не буду! Я не буду учить ваш противный алфавит!

На мгновение установилась тишина, но герцогиня не успела открыть рот, чтобы сделать выговор младшей дочери, положение спасла сама фройлен Лецен. Гувернантка неожиданно согласилась:

– Хорошо, ты не станешь учить алфавит. Просто я научу тебя читать. Принцесса должна быть грамотной.

Девочка немного посопела молча, возражать, когда с тобой соглашаются, нелепо, а потом вдруг потащила свою новую наставницу к столу, за которым обычно занималась:

– Пойдемте учиться читать, фройлен Лецен.

Присутствующие дамы облегченно вздохнули, а Феодора даже рассмеялась. Контакт между гувернанткой и строптивой принцессой был налажен.

Дрина была доброй и ласковой девочкой, к тому же очень ответственной и любящей правду. Солгать ее ничто не могло заставить, даже угроза серьезного наказания. Это сильно облегчало задачу воспитания и матери, и гувернантке.

На следующее утро герцогиня наблюдала интересную картину, подавшую ей надежду, что теперь будет кому справиться со строптивой дочерью.

– Мисс, пора вставать, – голос фройлен Лецен мягок и тверд одновременно, кажется, не подчиниться невозможно.

Но принцесса продолжала спокойно валяться в постели.

– Вы меня не расслышали?

– А вы разве не знаете, что я непослушный и неуправляемый ребенок?

Фройлен Лецен понадобилось усилие, чтобы сохранить спокойствие, тем более мать девочки предпочла не вмешиваться в разговор, что, наверное, к лучшему, ведь решалось, найдет ли гувернантка подход к маленькой строптивице.

– Я не собираюсь вами управлять, просто знаю, что до завтрака нужно успеть умыться и одеться, иначе останетесь голодной.

При этом женщина спокойно протягивала руку девочке, чтобы помочь подняться, а второй рукой подзывала ее няню:

– Миссис Брук, скорее, помогите мисс одеться, не то она может опоздать к завтраку.

Дрин подчинилась, но во время умывания и потом одевания нашла повод, чтобы закатить скандал. Герцогиня, слушая, как за дверью в их общей с младшей дочерью спальне, привычно скандалит ее дитя, только вздохнула: кажется, даже спокойствие Луизы Лецен не исправит положение. То ли еще будет, ведь после завтрака Дрин предстоял урок фортепьяно, которое та ненавидела. Почему девочке, у которой был и прекрасный слух и голос, не давалась игра на инструменте, не понимал никто.

Добродушный толстяк Луиджи Лаблаш, учивший малышку вокалу, зачем-то поинтересовался, хорошо ли она вела себя с утра. Герцогиня вздохнула:

– Принцесса была похожа на ураган.

Дрин вскинула на мать глаза и со вздохом поправила:

– На два урагана, мама. Это были целых два урагана.

Пухлые щеки мсье Лаблаша заколыхались от смеха, он обожал этого ребенка и был просто не в состоянии сердиться на Дрину, хотя ему-то сердиться было не на что, вокалом девочка занималась с удовольствием.

А вот учиться игре на фортепьяно терпеть не могла, когда возмущенная ее нежеланием серьезно трудиться над гаммами баронесса Шпэт заметила ей, что в таком деле не бывает королевских дорог и принцесса должна трудиться так же, как и остальные, Дрина возмущенно фыркнула:

– Ничего я никому не должна!

Луиза Лецен наблюдала за Луиджи Лаблашем, пытаясь понять, почему ему удается так легко ладить с принцессой. Луиджи был очаровательным толстяком, из-за короткой шеи воротник всегда упирался ему в загривок и щеки, густые седые волосы стояли дыбом, массивный нос был красен, а кустистые брови сурово сведены к переносице. Но уж суровостью Лаблаш не отличался вовсе, напротив, он любил посмеяться, при этом золотая цепочка от карманных часов уморительно подскакивала на его объемистом животе. Больше всего Луиджи любил бельканто и за хороший голос и слух мог простить что угодно, а уж строптивость очаровательному ребенку тем более.

Луиза Лецен, кажется, поняла, чем же берет свою ученицу Лаблаш, он ее просто любил всей душой, а дети всегда чувствуют любовь и отвечают взаимностью.

Фройлен Лецен была права, малышка Дрина очень любила тех, кто любил ее, – своего дорогого дядю Леопольда, брата матери, баронессу Шпэт, миссис Луи, служанку Феодоры, которая все чаще прислуживала ей самой, свою няню миссис Брук, дорогую сестрицу Федору, ну и конечно, свою мать герцогиню Кентскую. Но у Луизы Лецен закралось подозрение, что мать Дрина любит, потому что обязана это делать.

В самой Луизе очень счастливо сочетались исключительная строгость и требовательность с умением понять и развлечь ребенка. К тому же гувернантка тоже полюбила свою не всегда послушную, но такую живую и очаровательную воспитанницу. Девочка ответила ей тем же, Дрина на долгие годы сохранила привязанность и уважение к своей гувернантке, а в детстве и вовсе боготворила ее.

В Кенсингтоне ребенку скучно, неимоверно скучно, даже старшая сестра Феодора мечтала о том, чтобы вырваться оттуда на волю. Приученная к строгому распорядку и ответственная с малых лет, Дрина все же была живым ребенком, ей очень хотелось хоть каких-то развлечений, а играть, кроме как с Феодорой (но та намного старше) и своими многочисленными деревянными куклами, больше не с кем, вокруг только взрослые и однообразная, расписанная по минутам жизнь, в которой изредка бывали хоть какие-то развлечения.

– Феодора! – голос девочки звенел от восторга. – Феодора! Нам разрешили поехать к дяде Леопольду в Клермонт!

Радоваться было отчего, мать дома задерживали какие-то дела, и она решила отправить девочек только под присмотром Луизы Лецен. Ехать к любимому дяде да еще и самостоятельно… это ли ни повод для восторга?!

Когда, получив тысячу и одно наставление, как себя вести, а Луиза Лецен, как не допустить ничего неприличного, все уселись в карету, и та покинула пределы Кенсингтоского парка, Дрина вдруг отчетливо произнесла:

– Когда вырасту взрослой, буду ездить куда захочу, у меня будет своя софа и своя комната… и я не буду есть на обед баранину…

Вид у девочки был столь решительный, что фройлен Луизе стало смешно, но она сумела удержаться даже от легкой улыбки, потому что это вызвало бы огромную обиду ее подопечной.

Сама герцогиня в это время смотрела вслед удалявшейся карете и думала, что дочь пора так или иначе показать другому ее дяде – королю Георгу. В конце концов, никого другого из наследников второй очереди у короля нет и уже не будет, он просто обязан заботиться о девочке, ну и ее матери, естественно.

Король так не считал, о племяннице он и не вспоминал, а о ее матери слышать не хотел вовсе!

И все же, поговорив с Джоном Конроем, главным своим советчиком, герцогиня решилась на отчаянный шаг, она сама повезла дочь в королевскую резиденцию в Карлтон-Хаус. Этому предшествовала серьезная подготовка.

– Нет-нет, дорогая, реверанс должен быть куда глубже, ведь это король, а не твой учитель танцев. Пожалуйста, еще ниже.

У Дрины уже болели ноги, потому что присесть в глубоком реверансе один раз и даже десять это одно, а заниматься приседаниями полдня – совсем другое. Но девочка старательно держала спину, не подавая вида, как ей тяжело, и вовсе не капризничала. Она понимала, что предстоит что-то сверх важное, к чему обязательно нужно хорошо подготовиться.

Когда мать, наконец, удовлетворил сделанный реверанс и его повторили еще раз пять, принцессу отпустили привести себя в порядок. Герцогиня Кентская обернулась к баронессе Шпэт:

– Мне кажется, у Дрин получается. У нее можно воспитать изящные манеры.

– Они уже воспитаны, дорогая. Малышка держится так, словно знает о предстоящем будущем.

– Нет-нет, только не это! Я всем, даже брату Леопольду запретила говорить Дрин о надеждах на престол, нельзя, чтобы она раньше времени думала об этом, иначе мы еще хлебнем с ней горя.

– Это посоветовал Джон?

– Да, конечно, и я с ним согласилась, вокруг слишком много опасностей, если с малышкой что-то случится или у нее испортится характер, я не переживу.

Дальше последовали наставления о том, что можно и чего нельзя говорить при его величестве, как себя держать, как улыбаться:

– Дрин, пожалуйста, только уголки губ вверх, ты смеешься совершенно неприлично! Еще раз. Нет, не так. Вот, смотри. – Мать слегка растягивала рот, приподнимая вверх уголки губ, отчего улыбка совсем переставала выглядеть естественной и превращалась в вымученную. Дочь с тоской пыталась повторить, к счастью, это просто не удавалось.

– И еще, не вздумай проявлять инициативу сама, после приветствия только отвечай на вопросы. Это будет куда лучше, а то вдруг королю не понравится то, что ты скажешь.

Бедной Дрин уже вовсе не хотелось идти ни к какому королю, что она робко предложила матери. Герцогиня Кентская пришла в неописуемый ужас:

– Дитя мое, я столько лет бьюсь здесь в Англии, хотя могла бы спокойно жить в Аморбахе, только потому, что хочу, чтобы ты… – Она почти закусила губу, едва не сказав: «Стала королевой», – чтобы ты могла предстать при дворе! Как можно не желать быть принятой королем?!

У Дрины на глазах даже выступили слезы, она не просто не хотела быть принятой королем, она боялась этого до смерти. Но девочка только вздохнула, поняв, что ничто, даже самый жуткий скандал или истерика с топаньем ногами, не избавят ее от этой экзекуции. Оставалось воспринимать будущее представление его величеству как жестокое, но совершенно неизбежное наказание.

– Ты должна…

– Да, мама.

– Ты не должна…

– Да, мама.

– Не вздумай…

– Да, мама.

– Не забудь…

– Да, мама.

– Ты не слушаешь меня?!

– Слушаю, мама.

– Повтори, что я сказала.

– Я должна… я не должна… я не вздумаю… я не забуду…

Герцогиня чуть смутилась, ее дочь была куда толковей и даже взрослей, чем ей казалось. Все же Джон, видимо, прав, отсутствие детей благотворно влияет на воспитание девочки.

– Хорошо, давай еще раз повторим слова приветствия королю, которые ты произнесешь, когда он обратится к тебе.

Дрин повторила без запинки. Мать чуть призадумалась, но все же заметила:

– Не произноси слова деревянным тоном, ты должна говорить с чувством, душевно. Попробуй еще раз.

После десятого повтора получилось, по мнению матери, с достаточным чувством.

– Не забудь: только после того, как он сам к тебе обратится! Присесть как можно ниже и приветствовать, не поднимая глаз. Забудь о своей привычке глазеть на взрослых и вообще по сторонам.

Это было ужасно! Если можно, то Дрина проплакала бы всю ночь, но плакать тоже было нельзя, иначе завтра будут красные глаза и нос.

Феодора успокоила, что это все не так страшно, она уже бывала на королевских приемах, там так много людей, что король не успевает поговорить со многими, поэтому все пройдет достаточно быстро, а потом их угостят сладким. Такую приятную новость девочкам сообщила баронесса Шпэт.

Но даже обещание сладкого не утешило бедную Дрину, тем более мать сказала, что никакой толпы придворных на приеме не будет, она нарочно выбрала день, когда людей мало, чтобы, если дочь опозорится, позор не был прилюдным. Такое предположение задело девочку, и она упрямо вскинула головку:

– Я не опозорюсь, мама. Обещаю.

Мать только вздохнула.

И вот они с матерью и Феодорой в Карлтон-Хаусе. Придворных в тот день действительно было немного, но Дрине все равно казалось, что гудит целый рой пчел, однажды она слышала такой гул.

– Его величество! – шепот матери с оттенком ужаса, она быстро окинула взглядом своих девочек, видно, осталась довольна и растянула губы в той самой «приятной» по ее мнению улыбке – уголки губ вверх, но зубы закрыты. Бедные принцессы последовали ее примеру.

Король шел в окружении нескольких придворных, но Дрине не удалось ничего увидеть, она присела, упустив глаза вниз в ожидании, когда его величество соизволит обратиться, чтобы ответить душевно и скромно. Мысленно девочка повторяла слова своего ответа, уговаривая сама себя не бояться и ничего не перепутать.

По тому, как живей зашелестели вокруг юбки дам, стало ясно, что король приближается. У девочек уже болели ноги и спина от долгого и уж очень низкого реверанса, но они терпели. Шаг, еще шаг… и вот его величество уже рядом, совсем рядом… сейчас… еще мгновение, и он обратится… тогда надо чуть вскинуть глаза, потом скромно опустить и, снова присев поглубже (куда ж еще?!), ответить…

Ну… ну же! Она так долго стоять в неудобном положении не сможет… вот юбки зашелестели снова… Дрина рискнула чуть приподнять глаза и с изумлением увидела, что приветствует уже не короля, а идущих за ним придворных. Это же делала мать, пока не сообразила, что король прошел мимо, не только не поинтересовавшись своей племянницей, но и не заметив их.

Когда они выпрямились и чуть отошли в сторону, девочки услышали, как мать прошипела по-немецки: «Слепая развалина…». Герцогиня решила, что король либо отвлекся, либо просто сослепу не узнал свою невестку и племянницу. Положение срочно требовалось исправлять, поэтому герцогиня Кентская сделала еще две попытки нарочно попасть на глаза королю, во время третьей стало слишком заметно, что его величество избегает встречи с вдовой брата и ее дочерьми.

В ту ночь плакала не смертельно уставшая Дрина, а ее мать, обещавшая сквозь слезы шепотом и по-немецки, что уедет в Аморбах и увезет единственную наследницу трона… Хорошо, что девочка уже спала и ничего не слышала.

А на следующий день Дрина стала невольной свидетельницей разговора, заметно повлиявшего на ее отношение к Джону Конрою.

Феодора уехала куда-то с баронессой Шпэт и фройлен Луизой, няня миссис Брук ушла к прачкам, Дрина играла со своими куклами в некотором одиночестве, потому что в соседней комнате, дверь в которую была приоткрыта, герцогиня Кентская писала письма. Кукол у Дрины и Феодоры было множество – больше ста тридцати. Они были наряжены в довольно сложные костюмы, часто имитирующие исторические, некоторые даже изображали реальных персонажей. За неимением подруг для игры приходилось делать вид, что дружишь с королевой Елизаветой или королевой Анной, ведешь беседы с королем Генрихом Вильгельмом Завоевателем…

Многие куклы были просто дамами, но их никак не удавалось научить делать реверанс, их деревянные ноги не выдерживали напряжения. Зато у них хорошо получались разговоры о погоде… Куклы весьма натурально ахали при одном подозрении, что завтра снова дождь, правда, делали они это голосом самой Дрины, но для девочки кукольное поведение вполне заменяло жизнь. Дама в левой руке убеждала даму в правой, что не стоит ходить по парку в дождь, потому что могут промокнуть ноги и будет болеть горло. Дрина серьезно кивала и обещала голосом другой дамы, что ни за что не покинет дворец в случае плохой погоды.

Она так увлеклась, что не услышала, как в соседнюю комнату вошел сэр Джон Конрой, обратила внимание, только когда тот стал выговаривать матери за ее неподобающее поведение. Обвинять герцогиню Кентскую в неподобающем поведении?! Дрина с трудом удержалась от вопля изумления. А Конрой действительно почти ругал герцогиню за слабоволие:

– Неужели из-за единственной неудачи вы готовы бросить все?! Возможно, у короля было дурное настроение, болела печень, что часто бывает в последнее время, его кто-то разозлил…

Мать что-то отвечала, оправдываясь, она говорила тихо, потому Дрина не разобрала. Очень хотелось подойти к двери поближе и послушать, но девочка понимала, что если взрослые поймут, что она подслушивает, то рассердятся. Да и вообще это некрасиво – подслушивать. Но прислушиваться не прекратила.

Сэр Джон обещал посодействовать через принцессу Софью, сестру короля, которую тот просто обожал.

Принцессу Софию Дрина знала, эта сестра короля жила в Кенсингтонском дворце, только в другом его крыле. Джон Конрой почти открыто распоряжался всеми финансами Софии и ее большими домами, будучи неофициальным представителем принцессы повсюду, помогал воспитывать незаконнорожденного сына, удерживая того от неблаговидных поступков. Дрина слышала, как об этом однажды говорили меж собой баронесса и сама сестра короля. Тогда еще подумалось, что за неблаговидные поступки могут быть у Гарта? Наверное, он ел слишком много сладкого, отказывался от баранины и плохо мыл за ушами.

Дрине было все равно, какие там неблаговидные поступки Джон Конрой мешал совершать ее незаконнорожденному двоюродному брату, но тон, которым сэр Джон разговаривал с матерью, возмутил. Герцогиня оправдывалась, словно тоже совершила неблаговидный поступок. Вот еще!

Неизвестно, во что бы вылилось возмущение девочки, но пришла ее няня с выстиранными и выглаженными кукольными платьями, подслушивать больше не получалось, да и сама Дрина тоже отвлеклась. Но осадок остался, как и убеждение, что Джон Конрой плохо относится к ее матери.

Принцесса София чем могла помогла своему дорогому Конрою, но это было совсем не то, чего ждала герцогиня Кентская. Просто фройлен Луизу Лецен произвели в баронессы Ганноверские, а сам Джон Конрой стал рыцарем Ганноверского ордена. Об аудиенции у короля речи снова не шло. Но новый рыцарь не позволял герцогине опустить руки, он был настойчив.

И все же вовсе не его настойчивостью встреча короля и маленькой племянницы состоялась. Вмешался случай, как часто и бывает в жизни.

Король Георг

Георг IV был королем, по сути, с 1811 года, когда здоровье его отца короля Георга III стало настолько плохим, что пришлось назначать регента. Георг III страдал страшным заболеванием – порфирией, приведшей к полной слепоте, а до этого еще и к приступам умопомешательства. Георг-младший, воспитанный родителями в строгости и умеренности, стоило ему вырваться на свободу, пустился во все тяжкие. Бесконечные любовницы с огромными тратами на них, постоянными скандалами и попойками отнюдь не добавляли популярности наследнику престола и весьма раздражали короля, вынужденного оплачивать долги сына. Став совершеннолетним, Георг-младший переехал в свою собственную резиденцию Карлтон-Хаус, где безобразный образ жизни приобрел такой размах, что не хватало не только выделенной парламентом огромной суммы в 50 000 фунтов стерлингов в год, но и денег, добавляемых отцом.

Оплатив в очередной раз громадный долг сына, король поставил условие, что будет содержать его только при условии, что наследник престола женится, причем на немке. Зря Георг III надеялся, что супруга-немка сможет упорядочить жизнь его безалаберного отпрыска.

Свободных приличных германских невест не нашлось, после некоторых поисков вспомнили о Каролине Брауншвейгской, которой было 26 лет и давно пора замуж. У Георга-младшего была уже не просто любовница, а тайная жена, с которой пришлось развестись ради новой супруги, и еще одна любовница, потому он махнул рукой и дал согласие, не глядя, о чем потом серьезно пожалел.

Даже нарочно задавшись целью подобрать совершенно неподходящую для Георга супругу, более точно выбрать было бы невозможно. Каролина олицетворяла все, что терпеть не мог ее будущий муж. Она была толста, груба и крайне неопрятна. Упитанная, точно дворовая девка, невеста наследника имела и облик под стать, была краснощека, красноноса и толстозада. Вопиющее отсутствие вкуса во всем, начиная от манеры одеваться во что попало до привычки болтать без умолку и хохотать грубым голосом, повергло жениха в такое уныние, что тот явился на собственное бракосочетание в стельку пьяным, а первую брачную ночь проспал одетым, упав в, к счастью, незажженный камин.

Бедная Каролина была невиновата в том, что у собственных родителей до дочери попросту не доходили руки, все время тратилось на ссоры. Девушка росла, как сорная трава в «здоровом» обществе прислуги, да еще и рядом с буйно-помешанными братьями (семейство Брауншвейгских славилось умственными расстройствами).

Будущую королеву приучили мыться ежедневно, менять белье и носить наряды, подходящие по цвету, научили больше молчать, смеяться, только когда смеются остальные, и не использовать румяна, поскольку собственные щеки и без того были ярко-красными.

Но, даже отмыв, переодев и причесав, не смогли изменить натуру, для этого требовался муж совсем не такой, какой ей достался. Каролина была объектом насмешек всюду, где бы ни появлялась, она оставалась чужой, не удосужившись нормально выучить английский язык и разговаривая на нем с немыслимым количеством ошибок. Но главное, для чего ее привезли в Англию – рождение ребенка – выполнила. Девочку назвали Шарлоттой. Это тоже был никому не нужный ребенок.

Георг ненавидел жену, называя гнуснейшей заразой из всех, какими когда-либо был проклят этот мир. Они разъехались по разным домам и жили врозь, когда Каролина решила, что если мужу можно иметь любовниц, то почему же ей нельзя любовников? И отплатила Георгу-младшему той же монетой сполна, принц оценил, каково это быть рогатым. Скандал следовал за скандалом, принцесса натворила много чего и, в конце концов, была обвинена в рождении незаконного ребенка. Это давало Георгу повод с ней развестись.

Но проведенное расследование вины Каролины не обнаружило, а самой принцессе надоела Англия, и она укатила людей посмотреть и себя показать всей Европе. В следующие годы Европа немало насмотрелась, вернее, надивилась на будущую английскую королеву, ведь развод-то так и не состоялся. Каролина вернулась в Лондон, как только узнала, что вообще-то является женой короля, но короноваться ей просто не позволили, а чуть позже женщина как-то уж очень своевременно вдруг скончалась, притом что всегда отличалась завидным здоровьем и отменным аппетитом.

Больший ущерб авторитету монархии, чем эти двое, нанести было просто невозможно. Развратный пьяница, не вылезающий из долгов, и распутная грубая баба без мозгов в голове едва ли могли стать популярной королевской четой. При одном упоминании о королевской семье многие англичане начинали либо плеваться, либо отпускать крайне неуважительные шуточки. Авторитет монархии упал до нижнего предела.

Свою лепту внесли и братья Георга, особенно отличился Эрнст Август герцог Камберлендский, про которого говорили, что он убил собственного лакея и сожительствовал с сестрой. При мысли, что в будущем королем может стать одноглазый Эрнст (он потерял левый глаз на войне с Наполеоном), страна приходила в шоковое состояние. Пожалуй, самым безобидным из братьев был отец Дрины Эдвард Август, столь рано умерший. Лишь он не замечен в буйных попойках или разврате, любовницу, конечно, имел, но только до женитьбы и постоянную, что сродни супруге.

От неудачного брака у Георга осталась дочь Шарлотта и стойкое отвращение к германским принцессам. Дочь нравом отчасти удалась в мать, а потому доставила отцу немало беспокойства. Она то и дело влюблялась и даже дала согласие на брак, но потом помолвку расторгла, на ее и англичан счастье, принцесса все же вышла замуж по любви за принца Леопольда Саксен-Кобургского, немыслимого красавца и боевого генерала русской армии, чей портрет не зря красовался в Военной галерее Зимнего дворца в Санкт-Петербурге.

Но принцессу, конечно, привлекали не военные заслуги принца, а его внешность и обаяние, даже Наполеон Бонапарт говорил, что более красивого молодого человека он не встречал. Шарлотта была влюблена, а потому стала послушной. К чести принца, он сумел взять в руки свою взбалмошную супругу, и пара была очень популярной в Англии. Но счастье длилось недолго, первые двое детей оказались нежизнеспособны, а, не родив третьего, Шарлотта скончалась.

Вот и получилось, что Георг IV в старости оказался одинок, болен и несчастен. А его наследницей кроме бездетных братьев получалась только племянница – дочь Эдуарда Августа герцога Кентского Александрина-Виктория. Но то, что она племянница и Леопольда (герцогиня Кентская была сестрой принца), не добавляло девочке приятности в глазах короля. Александрина-Виктория дочь принцессы из Брауншвейгского рода, этим все сказано. Наверное, Георг и сам не смог бы объяснить, чем провинилась перед ним маленькая девочка, но видеть ее мать просто не желал, и, пока мог, этого предпочитал не делать, как бы герцогиня Кентская ни старалась попасться на глаза.

Король стоял у окна Виндзорского замка и любовался видами. В то утро у Георга было прекрасное настроение, бок почти не колол, во рту не горчило, голова не трещала, просто случилось так, что в предыдущий день он почти не пил, да и всю неделю тоже. Необычно, конечно, но надо же дать отдых своему потрепанному организму.

Вдруг на глаза ему попалась собственная сестра Мария герцогиня Глостерская, держащая за руку симпатичного ребенка. Очаровательная девочка была маленькой, упитанной и похожа на ангелочка.

– Кто это?

Леди Каннингем, бывшая в то время любовницей короля, удивленно пожала плечами:

– Герцогиня Глостерская.

– Нет, ребенок! Что это за ребенок?

Выглянув в окно, леди Каннингем рассмеялась:

– Ваше величество, это ваша племянница и наследница престола Александрина-Виктория.

– Что вы говорите? Приведите-ка ее сюда.

Подивившись чудачествам короля, еще вчера старательно не замечавшего племянницу и ее мать, леди все же распорядилась, чтобы одна из дам позвала девочку, конечно, вместе с герцогиней Глостерской.

Король успел отойти от окна к своему креслу, а потому не видел, что к дочери подошла и ее мать герцогиня Кентская, не то, возможно, успел бы отменить свое приказание.

Требование Георга IV привести к нему племянницу, привело герцогиню Кентскую в состояние близкое к обмороку. Быстро оглядев дочь и поправив несколько складочек на ее далеко не новом платье, герцогиня почти потащила дочь к входу во дворец, на ходу напоминая:

– Ты должна… ты не должна… не забудь… не вздумай…

В ответ слышалось привычное:

– Да, мама…

Конечно, семилетняя девочка, увидев короля вблизи, забыла почти все наставления матери, но вышколенная и привыкшая всегда и во всем сдерживаться, она невольно повела себя «правильно».

У короля все же было великолепное настроение, даже появление вместе с Александриной-Викторией ее матери герцогини Кентской положения не испортило. Георг протянул принцессе руку:

– Дай мне свою лапку.

Для ребенка, привыкшего к строгим правилам приличного обращения, такая вольность со стороны монарха была подобна грому среди ясного неба. Она впервые видела такое сочетание превосходных манер и свободного обращения. Дрине и в голову не приходило, что она для короля, по сути, никто, потому и так естественно его поведение. Наследница? Как сказать… Да и какая разница, кто будет ему наследовать, когда его самого уже не будет на свете. К тому же принцесса была наследницей второй очереди, первым стоял брат короля герцог Йоркский, потом герцог Кларенский, за ним еще были братья и сестры, хотя парламент назвал следующей за Вильгельмом герцогом Кларенским эту малышку, это мало что пока значило.

Рука у короля была полная, мягкая, но достаточно крепкая.

– Поцелуй меня…

Король поставил семилетней племяннице щеку. Девочка обняла дядюшку-короля за шею и прикоснулась к его щеке губами. Он неловкого движения ее руки парик чуть съехал, но ни Георг, ни она сама не заметили.

Парик пах пылью, вблизи стало заметно, что он уже весьма потрепан, даже слишком потрепан, чтобы это было приличным, а щека короля замазана толстым слоем румян. Кроме того, и щека, и шея, и вообще весь король был мягким, оплывшим, каким-то студенистым… Двойной подбородок просто колыхался в пределах высокого воротника, мешки под глазами вблизи стали особенно заметны.

Но девочке не до того, только много позже она вспомнит этот запах пыли и грима, а тогда манеры короля, его чувство собственного достоинства, его доброта очаровали Дрину. Тем более за поцелуем последовал щедрый дар – леди Каннингем по его просьбе принесла и приколола принцессе крошечную миниатюру с портретом короля, украшенную бриллиантами и голубой лентой.

Герцогиня замерла, такой дар означал, что король признает ее дочь принцессой и принимает в число своих близких.

Король что-то спрашивал, Дрина отвечала, ее ответы вызывали улыбку и новые вопросы Георга. Герцогиню не пригласили ближе, сколько ни прислушивалась, ничего разобрать не удавалось, потому приходилось довольствоваться только тем, что видела.

Наконец, король дал знак, что принцесса может идти.

Низкий столько раз репетированный реверанс пришелся кстати. Рядом с растянутыми уголками губ приседала мать…

Стоило им выйти из помещения, как герцогиня зашипела:

– Ты недостаточно низко присела сразу, когда вошла в дверь… к чему было обнимать его величество за шею, ты сбила ему парик… я просила тебя не улыбаться широко, это неприлично…

Но как бы ни выговаривала мать, она понимала одно: девочка понравилась королю своей естественностью, и заслуга дочери в том, что король был так мил.

На следующий день они прогуливались с матерью неподалеку от дворца. Герцогиня решила, что это место прогулок крайне полезно не столько для здоровья, сколько для будущего дочери, а значит, и ее собственного. Герцогиня Кентская была права, когда их догнал роскошный фаэтон с сидевшими в нем королем и Мэри Глостерской, король приказал остановиться и попросил мать подсадить дочь в карету. Уголки губ герцогини привычно изобразили улыбку, Дрина взлетела на подножку, а потом уселась между тетей и дядей и отправилась дальше, едва успев помахать матери рукой. И вдруг герцогине пришло в голову, что ее ребенка могут просто похитить. Что мешает королю высадить Дрину где-нибудь посреди парка так же, как он посадил малышку в карету? Мысль была глупой, все же Дрина сидела рядом с герцогиней Глостерской, которая крепко держала девочку за плечи. Конечно, ребенка вернули обратно в целости и просто счастливой.

С этого дня началось возвышение Дрины. Она вела себя просто прекрасно, с одной стороны, сказывалось строгое воспитание матери и постоянные ее напоминания о правилах приличия, с другой – выглядеть деревянной куклой, зажатой этими самыми правилами, не позволяли возраст и природный темперамент.

Король просил называть его дядюшкой, приглашал маленькую племянницу на прогулки в карете, на большую разукрашенную баржу, с которой удили для развлечения рыбу, в зоопарк Сэндпит-Гейт, на выступления танцоров, предлагал своему духовому оркестру исполнить ее любимую мелодию…

Дрина сидела со своими куклами, шепотом пересказывая им произошедшее за день и одновременно прислушивалась к разговорам взрослых. По требованию матери девочка ни на минуту не оставалась одна, кроме того, вечерами она присутствовала на вот таких посиделках дам, когда те обсуждали события и высказывали свое мнение. То ли герцогиня Кентская считала, что так прививает дочери умение вести светские разговоры, то ли просто не задумывалась, что ребенку вовсе не стоило бы слушать все подряд, но от девочки ничего не скрывали, хотя, собственно, скрывать было нечего.

Теперь обсуждали преимущественно саму Дрину и отношение к ней короля.

Леди Гастинг, любимая придворная дама матери, восторженно ахала:

– Ах, дорогая, только вы могли воспитать у своей дочери такое чувство такта и находчивость! Ответить королю, что ее любимая мелодия «Боже, спаси короля»… До этого не всякий взрослый догадался бы!

Дамы активно поддержали миссис Гастинг в ее уверенности и принялись охать и ахать каждая на свой лад. Герцогиня скромно опустила глаза, признавая столь явные успехи в воспитании дочери. Она и сама удивилась, узнав, какую мелодию заказала Дрина «дядюшкиному оркестру». Пожалуй, эта малышка хитрее, чем кажется.

А сама Дрина осторожно прислушивалась и удивлялась, чему удивляются другие. Ничего она не придумывала, ей действительно очень нравилась эта мелодия, и никакая хитрость здесь ни при чем.

Но всему хорошему приходит конец, наступила осень, прогулки в карете и на барже стали невозможны, пребывание в Виндзорском замке подошло к концу, вечно терпеть герцогиню Кентскую рядом с собой король не собирался. Одно дело привечать маленькую племянницу и совсем другое – допустить в свое общество ее мать. Георг хорошо помнил, какими бывают немки, и хотя герцогиня ни в малейшей степени не походила на его бывшую супругу Каролину, неприязнь оставалась.

Снова потянулись крайне скучные и однообразные дни в Кенсингтонском дворце.

Герцогиня Кентская чувствовала себя просто несчастной, она погрязла в долгах, но не потому что была, как нынешний король, крайне расточительной, напротив, а потому что жить просто не на что. Конечно, правительство выделяло средства на содержание принцессы, оставшейся без отца, но этого было так мало… К шести тысячам фунтов, определенным парламентом, свои три тысячи добавлял дядя Дрины принц Леопольд, но вес равно хватало едва-едва.

Позже Виктория вспоминала, что новые платья шились только тогда, когда старые становились неприлично коротки, а наставлять их подолы кружевами было уже невозможно. Что на обед обязательно ели суп из дешевой баранины, да и то в очень ограниченном количестве. Сладости не позволялись совсем, а ни единого ковра, не затертого попросту до дыр, во дворце не существовало. Королю Георгу, которому не хватало на любовниц пятидесяти тысяч фунтов стерлингов, в голову не приходило, что вдова не может жить с двумя дочерьми на сумму в несколько раз меньшую.

Хорошо еще помогал принц Леопольд, но его помощь герцогиня Кентская принимала со все большей осторожностью. Леопольд несколько пал в глазах сестры.

Дядя Леопольд

Принц Леопольд был личностью совершенно замечательной.

Будучи не первым сыном герцога Саксен-Кобургского, Леопольд не мог рассчитывать фактически ни на что. Воспитывала его знаменитая бабушка герцогиня Брауншвейгская, женщина настолько властная, что ее боялся собственный муж. Ребенок рос умным, толковым и очень красивым. Красавцем Леопольд был всегда, и всегда вокруг него вились влюбленные женщины.

Пытаясь сделать военную карьеру, он служил то у русского императора, то у французского, переходя линию фронта при необходимости. Но в войне с Наполеоном все же отличился, недаром его портрет находился в портретной галереи Зимнего дворца в Петербурге рядом с портретами прославленных военачальников Отечественной войны.

Женись он на какой-нибудь русской княжне, кто знает, как повернула бы история всей Европы, но судьба занесла красавца Леопольда в Лондон.

К этому времени единственная наследница королевской семьи в следующем поколении дочь принца-регента Георга и известной своими странностями его супруги Каролины, затерявшейся где-то на просторах Европы, Шарлотта выбирала себе суженого. Она меняла свои решения по пяти раз на дню, когда разорвав помолвку с Вильгельмом Оранским, она вдруг влюбилась и стала тайно встречаться с племянником прусского короля Фредериком.

Почувствовав, что дочь явно пошла в весьма эксцентричную мамашу, Георг посадил дочь под замок, но Фредерик вовремя одумался и отказался от чести стать зятем английского короля. Вот тогда к обольщению беспутной принцессы приступил саксен-кобургский принц Леопольд. Красивый и обходительный молодой человек не мог не понравиться взбалмошной Шарлотте, она влюбилась. В очередной раз и, конечно, страстно.

Папаше Георгу было уже все равно за кого выдавать строптивую дочь, он дал согласие, и для Леопольда началась сказка. Он вдруг стал богат, получил все, что нужно для красивой жизни в Англии, правда, в придачу была супруга. Но тут произошло чудо и с самой Шарлоттой. Эта пара была ярким примером того, что может сделать с людьми любовь. Крайне строптивая и непредсказуемая Шарлотта вмиг остепенилась, она полностью подчинилась супругу и стала вести жизнь добропорядочной леди. Англичане не могли нарадоваться красавцу принцу, взявшему в руки будущую королеву. На такого не жаль и денег.

Но судьба распорядилась по-своему. Двое первых детей пары оказались нежизнеспособными, а при рождении третьего из-за ошибки врача, то и дело пускавшего кровь и без того ослабшей от 52-дневных попыток родить Шарлотте, она умерла. Горе Леопольда было настоящим, он успел полюбить свою далеко не красивую и не слишком умную супругу. Не меньше горевала и вся Англия, лишившаяся наследницы престола.

Несколько лет Леопольд действительно не находил себе места, он продолжал жить во дворце, где проходили их с Шарлоттой счастливые дни и ночи, ежеминутно вспоминал ее, оборачивался вслед каждой мало-мальски похожей на покойную супругу женщине, со вздохом отмечая: «Не она…»

Но время, как известно, лечит все, в том числе сердечные раны…

И вот теперь он оказался занят исключительно личными делами. Все очень просто – прославленный боевой генерал снова влюбился, но не в принцессу или достойную леди, а в актрису. Оправдывало его только то, что любовница была очень похожа на покойную Шарлотту.

Но поведение брата герцогиня Кентская оправдать не могла никак. Леопольд привез свое сокровище в Клермонт, поселил в дальнем доме и почти все время проводил, любуясь красоткой, без зазрения совести использовавшей свое положение. Нет, Леопольд не наделал долгов, не пьянствовал и не распутничал, но даже такое немного вольное поведение вызывало у герцогини отторжение. Конечно, визиты Дрины и Феодоры в Клермонт теперь были крайне ограничены. Допустить их встречу с «этой актрисой» мать не могла.

Дальнейшая судьба Леопольда Кобургского, как и предшествовавшая его жизни в Англии, была удивительна: именно он стал первым королем Бельгии, когда Нидерланды разделились на две части.

Но до этого еще много что произошло в самой Англии.

В 1827 году умер герцог Йоркский, и Виктория стала на шаг ближе к трону. Теперь ее от королевской мантии отделяли всего двое – потрепанный бурной жизнью король Георг IV и бездетный герцог Кларенский.

Но сама девочка об этом даже не подозревала, ей никто не говорил, что она вообще-то наследница, пусть и второй очереди.

И все же Дрина с самых малых лет чувствовала, что с ней обращаются, хотя и строго, но как-то не так, как с другими детьми, это подчеркнутое внимание воспитало в ней чувство, если не превосходства, то обостренное чувство собственного достоинства. Девочка вела себя действительно как принцесса, послушная, не смеющая возразить и скромно одетая, но принцесса.

А вот чувства ущербности из-за откровенной экономии на всем у Дрины не было. Возможно, потому, что она просто не знала жизни за пределами Кенсингтонского дворца, не встречалась с другими детьми и считала, что так живут и все остальные. Строгие правила поведения, умеренность и экономия, скромность были привиты именно тогда и сопровождали ее всю жизнь. А природная живость и энергия вылились в стремление во всем иметь собственное мнение и признавать только его, правда, держа при себе. Пока держа…

В 1828 году девочка лишилась и возможности ежедневно болтать со своей любимой старшей сестрой, Феодора, наконец, осуществила свою мечту покинуть Кенсингтонский дворец, она вышла замуж. Это было огромной потерей для Дрины, которую все чаще называли Викторией.

Среди взрослых девятилетняя девочка осталась одна… У нее была навязанная матерью, вернее наставником матери, подружка – дочь Джона Конроя Виктора, но одно дело гулять по парку за ручку, изображая по приказу взрослых дружбу, и совсем другое действительно дружить. Став королевой, Виктория даже не вспомнила свою «подругу».

Джон Конрой был наставником герцогини Кентской давно, хотя числился всего лишь ее секретарем…

Сэр Джон Конрой

– Сэр Рэлли, вы выглядите сегодня как настоящий пират! Не хватает только сабли в руках. Я слышала, пираты носят кривые сабли.

Сэр Рэлли попытался согнуть деревянную ногу, чтобы как можно изящней поклониться королеве, но это не удавалось, все же деревянные куклы не слишком подвижны, даже если очень стараться. Но деревянный Рэлли все равно был весьма учтив с королевой Елизаветой:

– Я не ношу саблю, когда иду на встречу с вами, ваше величество…

Дрина приучена говорить тихо, чтобы не мешать взрослым разговорам, потому даже когда дам рядом нет, все равно говорила тише чем вполголоса. Вообще-то она все реже играла с куклами и все больше рисовала, училась танцевать, много и с удовольствием занималась вокалом, языками, под приглядом матери читала. Но читала редко и без особого удовольствия, потому что занятные книги ей попросту не давали, а те, что предлагались, были либо по-взрослому скучны, либо совершенно непонятны, а чаще всего и то и другое.

И все это под неусыпным приглядом матери либо кого-то из взрослых.

Вот такие минуты, когда ее оставляли хотя бы на четверть часа одну, выпадали так редко, что девочке и в голову не приходило воспользоваться свободой. Хотя, какая же это свобода, если в их с матерью спальне горничные меняли постельное белье, о чем-то переговариваясь и хихикая.

Герцогиня уехала по делам вместе с сэром Конроем, это означало, что дела – финансовые, у баронессы Шпэт третий день была мигрень из-за зуба, а дорогая Лецен беседовала о чем-то с пастором, приехавшим из Германии по делам, они были знакомы с отцом Лецен, и пастор передавал многочисленные приветы от родни из дома. Потому вся свобода Дрины ограничивалась углом в комнате, где сидели в рядок ее куклы, каждая из которых была занесена в соответствующий реестр и пронумерована, что не мешало дать многим из них имена и любить больше остальных. Куклы не имели портретного сходства с оригиналами, просто были одеты в исторические костюмы, считалось, что так девочка лучше запомнит славных предков королевской семьи.

Деревянной королеве Елизавете надоело беседовать с деревянным покорителем морских просторов, и они отправились на место. Дрина всегда рассаживала кукол в строгом порядке, тщательно расправив платье и убедившись, что ни одна из них не нарушила линию, в которую вытянут весь ряд.

В этот момент девочка и услышала часть разговора горничных… Они говорили о сэре Джоне Конрое и герцогине.

– Да уж, в этом доме все делается по воле сэра Конроя…

Дрина не собиралась подслушивать, но поневоле обратила внимание на не слишком-то уважительный тон по отношению к материнскому наставнику и самой матери. Из слов горничной постарше выходило, что сэр Конрой причастен ко всему, даже к появлению на свет самой маленькой принцессы…

От неожиданности Дрина задела кукол, и две из них, те, рядом с которыми должен быть уютно устроиться до следующего раза деревянный пират Рэлли, со стуком упали. Голоса в спальне немедленно затихли, а в приоткрытую дверь осторожно выглянула горничная.

Но Дрина уже взяла себя в руки и старательно пристраивала упавших деревянных друзей обратно на их законное место, сделав вид, что ничего не слышала. А в голове метались мысли… Они намекали на то, что сэр Джон… о, нет! Нет, нет!

Она с трудом сдержалась, чтобы не броситься с рыданиями разыскивать свою гувернантку. Немыслимо, эти болтушки посмели хотя бы на миг усомниться в том, что ее отец герцог Кентский! Конечно, Дрина еще мала, но она так часто присутствовала незаметной мышкой при разговорах взрослых дам, что многое знала и понимала. Она прекрасно осведомлена о любовницах и любовниках королевской семьи, о незаконнорожденных детях, своих кузинах и кузенах, о том, что супружеская верность отнюдь не является ныне безусловным достоинством. Но допустить мысль, что этим могла грешить ее безгрешная мать?! Да еще и она сама явиться плодом греха…

О нет, это было слишком!

На счастье девочки вернулась баронесса Лецен и отвлекла ее от страшных мыслей. Постепенно разговор двух глупых горничных забылся, но следствием его явилось полное неприятие Дриной сэра Джона Конроя. Принцесса и без того не слишком любила Конроя, тот никогда не относился к ней как к равной, всегда был насмешлив, причем так насмешлив, словно хотел продемонстрировать свое превосходство. Он издевался над наивностью девочки, ее доверчивостью и неумением хитрить. Сэру Джону в голову не приходило, что это не неумение, а нежелание хитрить, Дрина росла исключительно правдивой, попросту неспособной ко лжи.

А сэра Конроя она постепенно возненавидела и не только за некрасивые подозрения горничных или его насмешки, но и за введенную им «Кенсингтонскую» систему воспитания и жизни принцессы.

Джон Конрой происходил из древнего ирландского рода, но всего в жизни добился сам. Для начала он попытался сделать военную карьеру и с семнадцати лет уже находился в армии. Но везение его началось, пожалуй, с тех пор, как он женился на племяннице епископа Фишера, дружившего с герцогом Кентским.

Супруга не принесла Джону ничего, кроме шести детей и знакомства с герцогом, у которого он и стал конюшим. Вместе с семьей герцога Конрой последовал в Англию и после его смерти занимал уже уникальное положение не только при вдове, но и вообще при королевской семье. Конрой был неофициальным представителем сестры короля Георга IV принцессы Софии, финансами которой распоряжался как своими собственными, а уж герцогиня Кентская и вовсе была послушна его воле, точно мужниной. Многие считали, что Конрой является по совместительству и любовником вдовы, а некоторые, что даже отцом ее младшей дочери.

Вот об этом и болтали горничные, убирая в спальне герцогини Кентской.

Нет, в появлении на свет Дрины заслуги сэра Джона не было, хотя, тогда он и сэром еще не был. Первый шаг к своему восхождению Конрой сделал даже не женившись на дочери Фишера или став конюшим у герцога Кентского. Невелика честь быть конюшим у человека, финансы которого не позволяли этому конюшему нормально платить. Первым удачным шагом был совет через своего тестя герцогу, чтобы его наследник (или наследница, не важно) родился непременно в Англии, иначе могут быть проблемы с наследованием.

Вместе с семьей герцога Кентского в Англию отправилась и семья Джона Конроя. А потом герцог вдруг простудился и умер, оставив вдову с дочерью без средств к существованию и с огромными долгами. Конрой к этому времени уже приглядел себе жертву – принцессу Софию, которой никак не удавалось приструнить ее незаконнорожденного сына Гарда. Джон сумел справиться с глупым мальчишкой и стал для принцессы совсем своим человеком, спасителем. Ловкий подход к делу превратил его в неофициального представителя принцессы и позволил распоряжаться ее финансовыми делами и недвижимостью, не забывая при этом и себя.

Конрой был куда состоятельней герцогини Кентской, но оказался одним их тех, кто настоял, чтобы она не возвращалась в Аморбах. Брат герцогини принц Леопольд называл Конроя Мефистофелем и предостерегал сестру от слишком большого влияния этого человека, но у брата были свои дела, а сестре нужна поддержка и помощь. Конрою довольно быстро удалось настроить сестру против принца Леопольда, просто тот завел себе любовницу, а это в глазах герцогини Кентской было почти преступлением против морали.

К чему уже достаточно состоятельному Джону Конрою понадобилось сначала быть жилеткой для слез у герцогини, а потом и организатором всей ее жизни и жизни Кенсингтонского дворца?

Принц Леопольд прав, Джон Конрой вполне годился на роль Мефистофеля, он раньше других сообразил, что может дать маленькая девочка, едва научившаяся ходить, какие перспективы открыть. Это был второй шаг к вершинам власти для Конроя.

Конечно, ждать предстояло очень долго, ведь на пути Дрины к престолу три дядюшки – правящий король и его братья герцоги Йоркский и Кларенский. Но все трое далеко не молоды и бездетны, а значит, дочь герцогини Кентской непременно будет королевой. Такой проект стоил и долгих усилий, и необходимого времени. Герцогиня легко попала под его влияние, оставалось вырастить такой же дочь, и Конрой мог рассчитывать на блестящее будущее собственное и собственных детей.

Девчонка оказалась строптивой, но у сэра Джона хватило ума и выдержки не ломать ее через колено, а медленно, день за днем гнуть, чтобы согнулась по его воле.

Постепенно Джон Конрой взял в свои руки не только финансы герцогини, но и всю жизнь в Кенсингтонском дворце. Сначала мать Дрины с удовольствием соглашалась с его требованиями и правилами, она тоже считала, что лучшее украшение любой девушки это добродетели, что Дрина должна расти ответственной, послушной, не знать излишеств, ни в коем случае не встречаться с людьми, могущими хоть в какой-то степени подать дурной пример.

Но день за днем Конрой подчинял себе герцогиню и все, что было с ней связано. Особенно это проявилось после смерти короля Георга IV.

Наследница первой очереди

Герцогиня Кентская решила, что дочь достаточно взрослая, чтобы выдержать первый экзамен для проверки своих знаний. В одиннадцать лет Дрине предстояло показать первые результаты обучения, чтобы понять, следует ли что-то изменить в системе ее образования.

Принцесса прекрасно рисовала, особенно увлекаясь акварелями, у нее был хорошо поставлен голос, мягкое сопрано, она изящно двигалась в танце, была грациозна и отменно учтива. Все видевшие Дрину дамы отмечали хороший вкус, умение держаться, прекрасные манеры, великолепную осанку, не вполне еще сложившуюся фигуру и маленький рост. Ее алый ротик всегда чуть приоткрыт, однако, это не придавало лицу глуповатого выражения. Девочка чувствовала себя принцессой от рождения и держалась соответственно.

Во время устроенного экзамена епископы Лондонский и Линкольнский и архиепископ Кентерберийский убедились, что принцесса Александрина-Виктория весьма подготовлена во многих вопросах, показала хорошее знание основ Священного Писания, истории Англии, географии, арифметики, латинского языка и некоторых других языков. Воспитание и обучение было признано весьма действенным и удовлетворительным, его можно продолжать в том же духе.

Воодушевленная похвалой столь уважаемых людей, герцогиня решила, что пришла пора объяснить Дрине кое-что, касающееся ее положения.

Экзамен прошел успешно, Дрина чувствовала себя немного уставшей, но довольной, получать не выговоры, а похвалы всегда приятно… Но занятий никто не отменял.

В учебник истории Англии был вложен большой лист, расчерченный и подписанный рукой баронессы Лецен. Дрина, понимавшая, что в этом доме ничего не делается просто так, развернула лист и принялась изучать. Баронесса, сидевшая в кресле с рукоделием, сделала вид, что увлечена подбором ниток и это занятие оказалось столь важным, что оторваться от него, чтобы помочь воспитаннице освоить изображенное на листе, никак нельзя.

Но в этом и не было необходимости, все имена на листе, написанные рукой баронессы, Дрине были хорошо знакомы. Это просто родословная нынешней королевской семьи, начиная с правящего короля Георга III. Строчкой ниже расположились его сыновья. Вот правящий «дядюшка-король» Георг IV, так и помечено, что правит он. Рядом его братья: умерший три года назад Фредерик герцог Йоркский, потом Вильгельм герцог Кларенский, тетушка Шарлотта, отец Дрины Эдуард герцог Кентский, тетушка София, Эрнст Август герцог Камберлендский, Август Фредерик герцог Сассекский, герцог Кембриджский, тетушка Мария герцогиня Глостерская…

Эту схему девочка прекрасно знала и уже не раз видела, но, главное, всех (или почти всех) обозначенных людей она видела сама, а герцога Камберлендского даже очень боялась из-за его жуткой репутации убийцы.

Но на сей раз, в схеме были еще и пометки, явно сделанные нарочно для Дрины. Видно, дело в них. Пометки гласили: «без потомства» и относились к большинству имен, Дрина знала и то, что это означает: что нет законного потомства, а, например, у герцога и герцогини Кларенских рожденные дети умерли, зато незаконнорожденных дядя-моряк имел множество и довольно крепких.

Но бастарды в схеме не фигурировали. Зато стояли цифры, обозначавшие порядок наследования королевской власти, если все останется так, как есть сейчас.

За правящим ныне королем Георгом IV следовал, как и ожидалось, Вильгельм герцог Кларенский, а второй номер стоял у… Дрина вскинула свои большие глаза на баронессу Лецен, но та продолжала старательно прикладывать нитки к вышивке. Пришлось попытаться еще раз разобраться самой. Но от минутного перерыва на листе ничего не изменилось, вторая цифра стояла рядом с ее собственным именем!

Это означало, что она, Александрина-Виктория, наследница второй очереди?! Она так близко к трону, что и подумать страшно?! У дяди Вильгельма и герцогини Кларенской нет и уже вряд ли будут дети, значит, когда-то придет и ее черед?

– Я наследница за дядей Вильгельмом?

Удивительно, но голос девочки даже не дрогнул. Баронесса Лецен подняла на нее глаза:

– Да, дорогая. Дрина, наступит день, когда ты сможешь стать королевой Англии.

Девочка замерла, она гордилась принадлежностью к королевской семье, ощущала какое-то свое особое положение, но сейчас в душе был разлад.

Ей столько времени внушали, что королевская семья должна быть образцом для всех подданных, а она видела противоположное, что поведение самого короля и его братьев не отвечает требованиям морали или просто порядочности. О дяде-короле Георге говорили такое…. Да и сама Дрина вовсе не так глупа, чтобы не понять, что находившаяся рядом с королем леди Каннингем королевой не является, и то, какое отношение эта леди имеет к его величеству.

Мотовство, распутство, пьянство и даже убийство, как у герцога Камберлендского… да и король Георг нанял бандитов, чтобы не допустить собственную супругу Каролину на коронацию… а потом она вдруг умерла, хотя была очень крепкой и здоровой…

Нет, Дрина не собиралась обвинять своих родственников, но она уже знала другое – она никогда не будет такой же вот, чтобы никто из подданных не мог плюнуть в сторону при упоминании ее имени, чтобы никакие сплетни не могли ее коснуться.

– Я буду хорошей…

Голос тих и тверд, глаза широко раскрыты, а уж что бушевало внутри, ее уже приучили тщательно скрывать…

На всякий случай баронесса Лецен все же напомнила, что тетушка Аделаида герцогиня Кларенская еще молода и может родить наследника… Незаконные дети Вильгельма Кларенского не в счет…

Девочка вдруг расплакалась. Сначала Лецен пыталась ее успокоить, говоря, что это вовсе не обязательно, потому что сам герцог уже совсем немолод, ему шестьдесят пять лет, в таком возрасте даже у крепких мужчин редко рождаются здоровые дети.

Она не знала, что Дрина плакала вовсе не потому, что переживала за тетушку Аделаиду, а потому что неожиданно вспомнила разговор двух горничных. А что если и она сама незаконнорожденная?! Стало страшно. Вдруг это обнаружится уже тогда, когда придет ее очередь становиться королевой, ведь и дядя-король, и дядя Вильгельм просто стары.

– Покажи мне портреты моих предков.

– Пойдем, посмотрим.

Дрина стояла перед большим портретом отца и пыталась понять, похожа или нет.

– Луиза, я похожа на… на отца?

– Нет, честно говоря, ты куда больше похожа… – Ужас, который сковал, кажется, само дыхание девочки, трудно передать, она с трудом удержалась на ногах в ожидании, что гувернантка сейчас назовет имя ненавистного сэра Джона Конроя! Но та продолжила: —…на своего дедушку Георга III. Особенно это было заметно, когда ты была совсем маленькой, ну просто вылитый дедушка Георг. Все жалели, что тебя не назвали Георгиной в его честь. Но сделать это не позволил нынешний король, он тогда был принцем-регентом и твоим крестным, и выбрал тебе имя Виктория в честь матери.

Баронесса Лецен болтала, а Дрина чувствовала, как с души свалился не просто камень, а огромная гранитная глыба, еще минуту назад придавившая все ее существо.

– А ты в этом уверена?

– В чем, в том, что это Георг IV выбрал тебе имя? Хочешь, расскажу, как все было, я даже сама видела…

Она принялась рассказывать, как не любивший своего брата принц-регент долго вообще ничего не говорил по поводу имени и только во время самого крещения вдруг заявил, что девочку назовут Александриной в честь русского императора, а вторым именем он не позволяет взять свое, потому что поставить его перед именем императора некрасиво, а после оскорбительно. Вот тогда и было предложено второе имя в честь матери – Виктория.

Дрина вежливо выслушала рассказ, прекрасно помня, что перебивать старших некрасиво, но потом все же поинтересовалась:

– Нет, в том, что я похожа на дедушку Георга?

Баронессе Лецен пришлось признаться, что сама она короля Георга III не видела, когда они приехали в Англию, тот был уже совсем болен, ослеп и жил взаперти, но все вокруг в один голос говорили, что, безусловно, похожа! Нельзя сказать, чтобы это утверждение успокоило принцессу. Она подошла к портрету Георга III, вернее, копии с портрета, настоящий висел не в Кенсингтонском дворце.

Увиденное не обрадовало совсем – на портрете человек в треуголке с красным одутловатым лицом и глазами чуть навыкате смотрел куда-то в сторону полубезумным взглядом.

– Я похожа на него? – почему-то шепотом поинтересовалась Дрина. Казалось, если спросить громче, король на портрете обернется, а встречаться с его страшным взглядом принцессе не хотелось вовсе.

– Сейчас нет, а…

– А в детстве была?

Баронесса не вполне поняла отчаяния девочки, принялась ее успокаивать:

– Так говорили многие, но они не правы, уверяю тебя! Ты была и есть очень симпатичный ребенок, никаких безумных глаз, и форма лица совершенно другая, к тому же он был высоким и крупным, как все его сыновья, а ты маленькая… Вовсе ты не похожа на короля Георга III!

Дрина залилась горючими слезами. Если бы только ее любимая гувернантка подозревала, в чем причина слез девочки, она с куда большим рвением принялась бы ее убеждать, что безумно похожа, просто копия своего сумасшедшего деда, тем более Дрина и впрямь по всеобщему утверждению была очень похожа на короля Георга III, но не в пору его старческого безумия, а в пору его молодости. Но баронесса не подозревала и успокаивала свою любимицу как могла, находя все новые и новые отличия от деда, закончилось все откровенной глупостью, Лецен сообщила, что главное отличие в том, что… он мужчина!

Дрина вскинула на баронессу заплаканные глаза и вдруг рассмеялась! Баронесса облегченно засмеялась тоже:

– Вот глупости, выдумала, что она похожа на старого дурака Георга! Да ничуть!

Несколько дней после Дрина жила в ожидании, что кто-нибудь объявит о ее несходстве с королевской семьей и намекнет на похожесть на Джона Конроя. Она старательно приглядывалась к самому Конрою, пока тот не вскинул удивленно брови:

– Что вы так смотрите? Что-то не так?

– Все так!

Нет, на Конроя она не похожа вовсе! У него узкое лицо, длинный нос, и совсем не такие, как у нее глаза. Она не может быть дочерью Конроя. Спросить бы у матери, та-то знала наверняка, но столь простой выход Дрине не приходил в голову. В конце концов, она сообразила сравнить себя с дочерьми Конроя, снова пришла к выводу, что не похожа, и немного успокоилась.

Она никогда и никому не признается в своих сомнениях, и ее слезы после осознания своего места в королевской иерархии не поймет никто, все решат, что девочка просто испугалась и слишком серьезно приняла эти сведения.

Зато теперь она знала, почему так раскланиваются с ней незнакомые важные мужчины, встретив где-нибудь на прогулке. Дрина всегда чувствовала, что кланяются и снимают шляпу именно перед ней, а не перед сопровождавшей ее баронессой, и даже не перед герцогиней, как это ни было странно.

А немного погодя в конце июня 1830 года в своем дворце скончался после бурной жизни дядюшка-король Георг IV, и новым королем стал его брат Вильгельм герцог Кларенский, а Дрина превратилась в наследницу первой очереди. Так решил парламент, представить себе в качестве короля одноглазого Эрнста герцога Камберлендского лорды не могли бы и в страшном сне.

Принцесса Виктория (теперь Дрину звали только так) не могла понять, жалко ей умершего дядюшку-короля или нет. Наверное, все-таки жалко, он был добрым дядюшкой, хотя и весьма беспутным.

Ее жизнь изменилась очень мало, разве что надзор стал еще строже, куклы были забыты, а занятия, например вокалом, стали чаще. Виктории уже полагалось хорошо танцевать, уметь вести светские беседы ни о чем и показываться на людях. Англия должна была привыкать к своей будущей королеве и к тому, что она кардинально отличается от предыдущих правителей.

Она выгодно отличалась от предшественников. И не только тем, что на смену потрепанным жизнью старикам могла прийти молоденькая девушка. Виктория отличалась своим образом жизни, воспитанием, невинностью. Англия, много раз шокированная распутством и мотовством своих королей, их бесконечными скандалами, могла получить королеву, ничем не запятнанную, строго воспитанную и очень скромную.

Вильгельм IV, ставший королем в шестьдесят пять лет, едва ли когда-то вообще полагал, что такое случится. Он не был наследным принцем, потому сразу выбрал для себя службу на флоте, воевал под командованием прославленного адмирала Нельсона и на всю жизнь остался моряком не только по прозвищу, но и по натуре.

Крупный, рослый, добродушный и сердечный, он мог бы стать хорошим королем, если бы успел. Но возраст давал о себе знать, король ходил так, словно вот-вот зацепится за что-нибудь и упадет. Однако королю Вильгельму очень нравились пешие прогулки по Лондону, когда его приветствовали со всех сторон, а он важно раскланивался, упиваясь своей популярностью.

Новый король имел десять незаконнорожденных детей, известных как Фицкларенсы, к которым королева относилась весьма снисходительно и которые стали спешно переселяться во дворец, но это не испортило отношения к Вильгельму англичан. Из двух зол нация выбирала меньшее. Лучше спокойные бастарды, чем распутный пьяница Георг со своими любовницами.

Англия почти спокойно вздохнула, у страны был король-добряк и наследница с не испорченной репутацией.

Но не все оказалось так гладко, за следующие годы Виктория пролила немало слез, временами даже горьких.

– Виктория, – Джон Конрой наедине называл герцогиню Кентскую ее личным именем, которое было и у младшей дочери герцогини, – я принес письмо, которое вы должны немедленно подписать и отправить герцогу Веллингтону!

Тон Джона Конроя не допускал возражений. Герцогиня Кентская даже растерялась. Только что получено известие о кончине короля Георга, время ли переписываться с герцогом? Но она послушно взяла с руки лист. От ее имени через герцога Веллингтона новому королю напоминалось о том, что теперь наследницей является принцесса Виктория, следовательно, в ее положение нужно внести некоторые изменения. Эти изменения предполагали назначение регентом при дочери ее матери герцогини Кентской со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Во-вторых, для принцессы требовалось назначить официальную гувернантку из достойных английских леди. И, в-третьих, предлагалось признать саму герцогиню Кентскую вдовствующей принцессой Уэльской. Соответственно заметно увеличивалось и денежное содержание будущей королевы и ее матери.

Виктория-старшая вскинула на своего советчика глаза, тон ее был неуверенным:

– Но своевременно ли такое послание, ведь король едва скончался. Может, после коронации Вильгельма?

Конрой вспылил:

– Когда вы научитесь быть решительной?! Как можно быть такой вялой и жить, словно в тумане?! Ставьте подпись и немедленно!

Герцогиня Кентская подчинилась. Она могла быть очень строгой с дочерью, но не решалась возражать Джону Конрою, очень боясь лишиться его поддержки. Виктория-старшая только казалась железной леди, а в действительности не была и медной, только ее дочь об этом не догадывалась. Перо дрогнуло во взволнованной руке, и на бумагу едва не скользнула большая клякса. Нет, герцогине удалось сдержать себя, она с облегченным вздохом подала письмо Конрою.

Герцог Веллингтонский прекрасно понял, чьих это рук дело, кто подсказал герцогине написать это письмо, но он не мог не признать, что по сути оно верно своевременно. Напуганные возможностью даже просто заявить свои права на регентство при Александрине-Виктории герцога Камберлендского, и лорды, и депутаты палаты общин обязательно примут закон о регентстве в пользу герцогини Кентской. Ай да Конрой! Ловок, нечего сказать. Если честно, то для герцога Веллингтона регентство герцогини Кентской ничем не лучше, чем герцога Камберлендского просто потому, что вместо нее всем заправлять, естественно, стал бы столь же ненавистный Конрой.

Но в данный момент думать о предстоящем регентстве можно было только в предположительном варианте и в будущем, король Вильгельм еще даже не был коронован. Герцог Веллингтон ответил герцогине Кентской в насмешливом тоне, но немного погодя все равно случилось именно так, как настаивал Джон Конрой. Согласно принятому закону о регентстве таковой до совершеннолетия дочери становилась герцогиня Кентская, содержание семьи увеличивалось, но ей самой стать вдовствующей принцессой Уэльской все же не удалось.

Официальной гувернанткой принцессы Виктории была назначена герцогиня Нортумберлендская.

За первой победой герцогини и Конроя последовали многочисленные скандалы и ссоры с королем. Герцогиня категорически не желала для своей дочери никаких контактов и даже присутствия рядом с незаконнорожденными детьми короля Вильгельма. Королева Аделаида относилась к бастардам спокойно и принимала их при дворе.

Скандал разгорелся, когда обсуждалась церемония коронации Вильгельма. Сам король не считал своих незаконнорожденных детей недостойными и настаивал на том, чтобы они шли на церемонии впереди принцессы Виктории. Допустить такого герцогиня не могла, она с возмущением доказывала право дочери следовать сразу за королем, а когда настоять на своем не удалось, заявила, что принцесса вовсе не появится на коронации.

Нашла коса на камень, так и получилось. Вместо того чтобы радоваться вместе со всеми, следуя хотя бы за своими незаконными кузенами, бедная Виктория сидела дома в Кенсингтонском дворце, обливаясь слезами. Этот отказ участвовать в церемонии позже сыграл с ней дурную шутку, потому что, когда пришло время ее собственной коронации, бедная девушка даже не представляла, как все происходит. Побывав на коронации дядюшки, она, несомненно, все запомнила бы.

Девушка рыдала в спальне, и Лецен ничем не могла ее утешить. Это было немыслимо обидно – понимать, что следующая коронация может быть твоей собственной и из-за неуступчивости матери и дяди не иметь возможности посетить настоящую. Виктория была еще слишком юна, чтобы закатить настоящий скандал, а простое хныканье с топаньем ножками выглядело бы уже ребячеством. Принцесса как-то сразу вдруг повзрослела, она уже не только выглядела взрослой, но и стала ею, хотя девочке шел всего двенадцатый год.

Неимоверный груз ответственности едва не придавил ребенка, чему очень способствовала ее собственная мать. Требования «ты должна… ты не должна…» перешли на новый уровень.

Кенсингтонская система

– Мадам, мне нужно с вами серьезно поговорить.

Герцогиня вскинула на Джона Конроя почти испуганные глаза, его тон предполагал, что разговор будет не из приятных. Неужели снова проблемы с финансами? Как же она устала столько лет экономить на всем, вечно быть в долгах, вечно кроить и перекраивать бюджет, стараясь, чтобы все выглядело прилично и никто не заметил откровенных прорех! Мебель в комнатах давно не менялась, ее старательно и осторожно чистили, на ковры наступать в отсутствии гостей не полагалось, платья по несколько раз перешивались и перелицовывались, а меню обеда в отсутствие чужих было крайне скудным и ограниченным.

После отъезда к мужу старшей дочери Феодоры к младшей перешли все ее вещи, не выбрасывать же! Ни единой лишней комнаты, ни одного лишнего человека из прислуги, ни малейшего послабления в экономии. Сколько же это будет продолжаться?! Герцогиня Кентская была даже рада случившемуся скандалу по поводу коронации, иначе пришлось бы ломать голову над нарядами, а позволить себе лишнее платье ни для себя, ни даже для Дрины она не могла.

Конрой настоял, чтобы она потребовала увеличения содержания принцессы. Это логично, Англия, выбрасывавшая такие деньги на покрытие долгов распутного короля Георга, могла бы выделить дополнительные средства, чтобы ее будущая королева не ходила в тайком перешитых платьях и не питалась одной бараниной. Конечно, скромность и экономия во всем это прекрасно, но не до такой же степени. Необходимость дать хотя бы какое-то приданое старшей дочери окончательно подкосила финансовое положение герцогини, не помогла даже помощь ее брата Леопольда.

Размышления герцогини Кентской по поводу печального состояния ее финансов прервал Джон Конрой.

– Нам нужно усилить меры безопасности вокруг Дрины.

– Почему?

– Виктория, поймите, сейчас для герцога Камберлендского между ним и троном стоит только труп Дрины.

Герцогиня рухнула в кресло, не в состоянии вымолвить хоть слово. Несколько мгновений она беззвучно разевала рот, потом с трудом глотнула и вымолвила:

– Ка…какой труп?!

– Я говорю образно. Дрина названа парламентом наследницей первой очереди, герцог Камберлендский – второй. Вы полагаете, его остановят моральные соображения от того, чтобы обесчестить, опорочить и даже отравить мешающую принцессу?

Герцогиня держала руку прижатой к горлу, ей все еще плохо давалось понимание произносимого Конроем и даже дышать было трудно. Пришлось Джону повторить еще раз.

– Вовремя сделанным обращением к парламенту, хотя вы и возражали против него…

Герцогиня хотела сказать, что не возражала, просто просила, нельзя ли позже, после коронации Вильгельма, но подумала, что позже могло действительно быть поздно, Джон прав, а потому молча кивнула. Конрой тоже кивнул и продолжил:

– …нам удалось сделать вас регентшей принцессы, но кто может помешать герцогу Камберлендскому устранить вашу дочь?

Конрой прошелся по комнате, наступая на ковер, чего делать не гостям не полагалось. Но какой же он гость, он давно хозяин в этом доме, причем хозяин строгий…

Герцогиня со вздохом посмотрела на своего наставника. Джон Конрой был хорош собой, но не так, как брат Леопольд, тот просто красавец, а Конрой выхоленный. Строгий прямой нос, глаза, взгляд которых выдерживал не всякий, всегда идеально подбритые бачки, высокий воротник обрамлял подбородок и щеки, не впиваясь в них – сэр Джон умел держать голову прямо, холеные руки с тщательно ухоженными ногтями… А главное – его ум, решительность и твердость характера. Герцогиня и сама считалась твердой и строгой, но это все под влиянием Конроя, без него расплылась бы, как пудинг, так твердил сам Джон, и герцогиня была согласна.

– Англия устала от распутства, мотовства и пьянства своих монархов. Даже король Вильгельм, хотя и милосерден, дает столько поводов к осуждению… Одни его Фицкларенс (незаконнорожденные дети) чего стоят!

– О да! Я категорически возражала против общения и даже присутствия рядом Виктории и этих бастардов.

– Бог с ними, сейчас речь идет не об этом. Англия должна получить королеву с совершенно незапятнанной репутацией. Совершенно, понимаете?

Герцогиня кивнула:

– Но у Дрины так и есть. Никто не может сказать ни малейшего дурного слова о принцессе.

– С сегодняшнего дня все будет много строже.

– Король предложил сменить имя Виктории, – неожиданно заявила герцогиня.

– Что?! Почему я узнаю об этом только сейчас? И какое имя он предложил?

– Елизавету. Он считает, что Виктория не английское имя, и предложил назвать принцессу в честь королевы Елизаветы.

Чуть подумав, Конрой решительно фыркнул:

– Не соглашайтесь. Это ненужная уступка. Принцесса названа в честь матери, почему ее нужно переименовывать в честь давно почившей королевы? Это оскорбительно.

– К тому же его величество дал понять, что желал бы много чаще видеть принцессу при дворе, но не желал бы столько же часто видеть нас с вами, сэр.

Конрой прошипел:

– Старый дурак!

Он стоял, барабаня длинными белыми пальцами по стеклу окна и о чем-то размышляя. Герцогиня ждала. Она уже давно была под влиянием этого умного и решительного человека и ничего не делала без его совета и его ведома. Почти согласившись поменять дочери имя, назвав ее в честь королевы Елизаветы, герцогиня теперь думала, насколько это было бы унизительно для нее самой, словно имя матери менее достояно, чем имя королевы, у которой, кстати, репутация тоже не была блестящей. Умница Конрой вовремя это заметил.

Герцогиня решила сегодня же отправить вежливый, но решительный отказ королю и оставить имя принцессы прежним. Им не нравится Александрина, пусть будет Викторией. А что касается необычности, то ничего, Англия привыкнет, главное. Чтобы репутация будущей королевы была безукоризненной. Но уж в этом мать не сомневалась, она достаточно пристально следила за своей девочкой и внушала ей самые добродетельные мысли.

Мысли самой герцогини вернулись к опасениям Конроя. Джон прав, над Дриной нависла настоящая опасность, герцогу Камберлендскому принцесса теперь очень мешает, и защитить юную девушку могут только двое – мать и Джон Конрой.

– Мы найдем повод не отпускать принцессу ко двору слишком часто, там она может попасть под дурное влияние. Этим поводом может служить нежелание ее встреч с бастардами. – Чуть подумав, Конрой продолжал: – Но Англия должна видеть свою будущую королеву и знать, что ее поведение кардинально отличается от поведения родственников.

Джон отошел от окна, сел в кресло, прямой и строгий, и вдруг усмехнулся:

– Вы знаете, почему англичане приняли и приветствовали в качестве королевы Елизавету? Именно потому что она отличалась и от своего отца, и от своей старшей сестры Марии Кровавой. Мы должны не просто воспитать принцессу по строгим моральным принципам, но и сделать так, чтобы об этом знала нация. Король Вильгельм стар, он долго не протянет, а до восемнадцати лет Виктории еще далеко, готовьтесь стать регентом, мадам.

Герцогиню беспокоило другое:

– Но как же мы сможем одновременно оградить Дрину от всего и показывать ее Англии?

– Отвыкайте, мадам, называть дочь Дриной и прикажите это всем остальным. Отныне она Виктория. Ее высочество Виктория, а дополнения «королевское» мы все же добьемся. Кстати, нам самим стоит ее именовать именно так: «ваше королевское высочество» и подчеркивать это всюду.

Конрой снова встал и прошелся по комнате, остановился перед креслом, в котором сидела герцогиня.

– Что касается необходимости уберечь принцессу от опасности: в Кенсингтон более никто не допускается без нашего на то разрешения, кроме разве самих короля и королевы. Да и то нежелательно, с ними наверняка увязались бы Фицкларенсы. Принцессу изолировать от общения с нежелательными людьми, будь они даже давно привычными и близкими. Мне кажется, баронесса Лецен недостаточно хорошо влияет на Викторию.

– Но Дрина так любит ее…

– Не Дрина, а Виктория. И все же я настаиваю, чтобы баронесса была удалена.

– Боюсь, это невозможно. Это приведет к серьезной ссоре с дочерью, чего я не желала бы.

– Значит, сделаем так, чтобы баронесса Лецен покинула Кенсингтон сама.

Герцогиня только вздохнула в ответ.

– А показать Англии ее будущую королеву нужно обязательно. Немного погодя мы так и сделаем, станем совершать поездки по стране, чтобы народ смог увидеть свою Викторию. К счастью, ваша дочь, хотя и имеет строптивый нрав, знает, что такое послушание. Вопросами безопасности, как физической, так и нравственной, я займусь сам. Вам остается только продолжить воспитание в том же духе.

Уже закончив разговор, Конрой вдруг вспомнил еще одно:

– Кстати, нужно подробно рассказать принцессе о ее предках, особо подчеркивая их негативные качества и внушая, что это не привело ни к чему хорошему. Виктория должна твердо усвоить, что только послушание вам и мне, только твердое следование правилам приличия и добропорядочности поможет избежать такой репутации, какая была у ее предков.

– Но как можно совсем юной девушке рассказывать о распутстве и мотовстве?

– Лучше если об этом расскажете вы, мадам, чем кто-то другой. Вы сможете обратить внимание на негативную сторону поведения и помочь сделать нужные выводы.

Каждый приступил с осуществлению своей части воспитания и обучения принцессы Виктории, что, правда, счастья ей не добавило, скорее напротив.

В клетке на высоком столике щебетали, точно перебивая друг дружку, две канарейки. Они то подавали голоса по очереди, то вдруг начинали беспокойно «спорить». Слушать их было бы смешно, но Виктория не могла себе этого позволить. Герцогиня Нортумберлендская рассказывала о ее предках, упирая на всевозможные прегрешения и то, к чему это привело. Да уж, Ганноверская династия в прегрешениях весьма преуспела, хотя и остальные европейские немногим лучше.

– Итак, король Георг I. Он стал королем после смерти королевы Анны в 1714 году, когда ему было 54 года. Не знал ни слова по-английски, – герцогиня произнесла это с явным пренебрежением, из чего Виктория заключила, что незнание английского языка ставит даже короля в положение ниже лакея. – Его супруга София-Доротея отличалась не просто нескромностью, но откровенным пренебрежением к супружеской верности. Она завела любовника и даже бежала с ним из Ганновера, где будущий король жил. Была возвращена и посажена в заключение в замок Альден, где и жила до конца своих дней.

– А у короля были любовницы? – вопрос задан самым невинным тоном, при этом принцесса что-то рисовала, временами вскидывая глаза на саму герцогиню Нортумберлендскую, явно сверяя рисунок с оригиналом.

– О да! Его величество Георг I не отличался от остальных. Две его любовницы Эренгарда Шуленберг и баронесса фон Кильмансэгг едва не разодрали бедную Англию на части, стараясь ухватить кусок побольше. К счастью, король Георг предпочитал свой Ганновер. Кстати, эти две леди, хотя едва ли их можно так назвать, получили нелестные прозвища, Шуленберг, ставшая герцогиней Кэнделл, за то, что была длинной и тощей, названа Майским Шестом…

Девочка, не в силах сдержаться, хихикнула, но тут же слегка закашлялась, чтобы скрыть этот смешок. Герцогиня Нортумберлендская продолжила:

– Вторая ганноверская пассия короля Георга Кильмансэгг, получившая титул графини Дарлингтон, была толстой и неповоротливой, ее прозвали Мадам Элефант. Впрочем, чего ожидать от ганноверских красоток, последовавших за своим любовником в Англию?

Виктория краем глаза заметила, как недовольно поморщилась мать, ясно, для герцогини Кентской любое уничижительное упоминание германских родственников и всего немецкого, даже если оно верно, слишком неприятно, чтобы сдержаться.

– Король Георг к тому же не ладил с сыном, ставшим после его смерти королем Георгом II, причем не ладил настолько, что даже изгнал из Сент-Джеймсского дворца наследника с его супругой.

Супруга Георга II Каролина Ансбахская была просто образцом жены. Она терпеливо сносила все недостатки мужа, благотворно влияла на его поведение и, даже когда была уже при смерти, нашла в себе силы, чтобы благословить его на новый брак, попросив жениться еще раз. На что король ответил:

– Нет, что ты! Никаких жен, только любовницы!

Едва ли такое заверение успокоило бедную женщину, но поделать она уже ничего не могла…

Ни Георг I, ни Георг II не были англичанами ни по рождению, ни по духу. Они не знали языка и не желали его учить, рвались душой на родину и, вообще, едва ли были английскими королями по-настоящему.

Зато сын Георга II отличался от своих отца и деда, как ясный день от черной ночи…

Особенно герцогиня Нортумберлендская хвалила именно дедушку Виктории короля Георга III и его супругу королеву Шарлотту.

Принцессу такое предпочтение очень удивило, она вспомнила немного страшное красное лицо старого короля, которого сама, конечно, не видела, но по картине хорошо знала:

– Он же был сумасшедшим и ослеп?

– М-м… некоторые проблемы со здоровьем король Георг имел уже к концу жизни, он действительно был серьезно болен, потерял зрение и отличался приступами нарушения сознания, но большую часть правления был весьма добрым королем и прекрасным воспитателем своих детей.

И снова девочка вытаращила глаза на герцогиню. Каким же воспитателем, если дядюшка-король Георг IV славился своим необузданным нравом и совершенно непотребным поведением?

– Не всегда даже самое прекрасное воспитание дает столь же прекрасные плоды.

Принцесса прошептала:

– Как у нас…

Теперь вмешалась уже герцогиня Кентская:

– В доме короля Георга и королевы Шарлотты был установлен раз и навсегда заведенный распорядок дня, там рано ложились спать и рано вставали, привычными были скромность и трудолюбие. Завтраки, обеды, ужины – все в строго отведенные часы, это так способствует пищеварению. В заведенное время совершались прогулки, причем в любую погоду, это тоже полезно для здоровья.

– О да! Вечерами бывали концерты, на которых оркестр обычно играл любимые мелодии короля, играли в трик-трак…

И снова герцогиня Кентская решила, что наставления проводятся неподобающим образом:

– Но важней не это, а то, что король приучал своих детей к простоте и труду. У принцев и принцесс были грядки, на которых они работали, и даже овечки, за которыми ухаживали.

– Мама, пусть у меня тоже будет овечка, которую я стану водить на голубой ленточке…

Виктория не поняла, почему при упоминании овечки и ленточки обе герцогини даже вздрогнули. Просто они вспомнили другую королеву, не так уж давно водившую овечек на ленточках – Марию-Антуанетту, и ее страшную судьбу. Для себя герцогиня Кентская внезапно решила: нет, вот уж чего не будет в ее доме, так это овец! Разве только на столе в качестве жаркого.

Герцогини в два голоса хвалили образцово-размеренную жизнь короля Георга и королевы Шарлотты, а другая слушательница леди Флора Гастингс едва сдерживалась, чтобы не завопить, что это немыслимо скучно, когда один день, как две капли воды похож на другой, когда нужно все делать по строго заведенному распорядку, недаром сыновья сбежали из этого строго регламентированного рая, как только появилась такая возможность.

А вот сама Виктория слушала внимательно, она даже рисунок забросила. Ей нравилась вот такая упорядоченная жизнь, простая и скромная, не важно, что она кому-то кажется скучной. С другой стороны принцесса начала понимать причину распутства дядюшки-короля Георга IV, прожив столько лет вот так размеренно, он просто захотел свободы, но не удержался и стал просто разгильдяем, как однажды назвал его другой дядюшка – принц Леопольд.

К дяде Леопольду Викторию больше не отпускали совсем, сестра недвусмысленно дала понять брату, что пока тот не прекратит «свою безнравственную жизнь», она не позволит дочери навещать Клермонт. У Леопольда было прекрасное настроение, и тот расхохотался:

– Как ты мне предлагаешь прекратить эту самую жизнь, повесившись на суку или пустив пулю в лоб?

Герцогиня Кентская вспыхнула, словно оскорбленная в лучших чувствах. Он же прекрасно понимал, о чем шла речь!

– Я не желаю, чтобы моя дочь хотя бы случайно встретилась с недостойной женщиной!

Под недостойной женщиной, несомненно, имелась в виду жившая у Леопольда в Клермонте актриса.

Брат снова рассмеялся:

– Ты не знаешь новостей, дорогая сестрица. Я больше не держу любовницу и даже уезжаю в Бельгию.

– Куда?!

– В Бельгию. Мне предложили стать королем.

– Нет такого королевства.

– Теперь будет, и я первый его король. Однако король Франции Луи Филипп настаивает, чтобы я женился на его старшей дочери Луизе. Так что приходится бросать холостяцкие привычки и становиться добропорядочным семьянином и королем. – Он вдруг вздохнул: – Может, и к лучшему.

– Ты уезжаешь?

– Не завтра, конечно, но скоро. Ты позволишь мне попрощаться с племянницей или придется спрашивать разрешения у твоего Мефистофеля?

– Кого?

– У сэра Джона.

– Почему ты его так назвал?

– А кто же он? Неужели ты даже не замечаешь, что живешь полностью под его диктовку? Вики, ты же сильная и умная женщина, очнись, не позволяй устраивать тюремные порядки в своем дворце, к вам не пробиться нормальным людям, а девочке нужно развиваться.

– Ты полагаешь, что общение с актрисами помогает развитию?

– Далась тебе эта актриса! Я полагаю, что девочке нужно общение с детьми такого же возраста, что она должна знать, как себя вести не только с престарелыми дамами, но и с юношами…

Сестра резко оборвала брата:

– Ты ошибаешься, думая, что мы не уделяем внимания этим вопросам! Дрине не раз разъяснялись правила приличия относительно поведения с молодыми людьми.

– Правила приличия… вот именно, пожилые леди диктуют юной девушке. Как строить глазки молодым людям!

– Строить глазки?!

Леопольд сделал успокоительный жест:

– Я утрирую, конечно, но Вики, ты не боишься, что Дрина растет, не имея возможности даже изредка беседовать с молодыми людьми, это может привести к тому, что она влюбится в первого же встречного, который заглянет в глаза или возьмет за руку? Хорошо, если это будет достойный человек…

От такого предположения брата герцогиня Кентская пришла в ужас, но что она могла возразить? Что принцесса никогда и ни в кого не влюбится и замуж выйдет только по материнской воле? Но сердце не спрашивает, можно выйти замуж за одного и всю жизнь любить другого… Это герцогиня помнила по своей собственной юности.

Видя задумчивость сестры, Леопольд вздохнул:

– Я постараюсь найти Дрине достойного молодого человека.

Герцогиня снова взвилась:

– Ты? Где?!

– У нашего дорогого братца герцога Саксен-Кобургского прекрасные сыновья. Думаю, стоит посоветовать брату отправить мальчиков в гости в Лондон, а тебе сделать такое приглашение.

– Не рано ли?

– Пусть лучше сердечко нашей будущей королевы заранее будет занято приличным молодым человеком, чем в него попадет кто-то недостойный.

– Ты прав…

– Ну так ты позволишь мне попрощаться с любимой племянницей?

– Как ты можешь об этом спрашивать?!

Принц Леопольд рассмеялся в ответ.

Он обещал Виктории, что будет ей писать, давать советы и подробно рассказывать о том, как живут люди в других странах.

Дядюшка не вполне выполнил свое обещание, его слишком закрутила собственная жизнь. Нет, король Леопольд не забывал племянницу принцессу, но писал не так часто, как ей хотелось бы. Он счастливо женился, дочь короля Франции Луи Филиппа сначала была не в восторге от предстоящего замужества, но быстро оценила прекрасные качества супруга, полюбила его и родила первенца. Король и королева Бельгии были счастливы.

Кенсингтонская система начала действовать в полной мере. Все, кто мог хоть как-то противиться ей, подлежали изгнанию из окружения принцессы. А преданные Виктории люди действительно пытались хоть что-то для нее сделать.

Во дворец больше не допускались ничьи визиты, прогуливаться можно только под бдительным приглядом двух-трех взрослых, к королю и королеве принцессу почти не отпускали, потому что там она могла встретить тех самых Фицкларенсов. Виктория, краешком глаза увидевшая другую жизнь в другом дворце, где было возможно общение между сверстниками, а не только со взрослыми и очень скучными для девочки людьми, тосковала с каждым днем все сильней.

Любимый дядя Леопольд, уехавший в Бельгию и ставший там королем, был поглощен своими делами, его письма тщательно изучались матерью, прежде чем попасть в руки принцессы, а ее ответы сначала редактировались. Зная об этом, Виктория писала скучные отчеты о своем скучном времяпровождении. Да и о чем ей было писать? О том, что она снова одна в окружении взрослых дам, что вынуждена все вечера проводить за рукоделием, сидя в кресле со старательно выпрямленной спиной (а как же иначе?!) и закрытым ртом, ей не позволялось даже слова сказать в присутствии старших, если не спрашивали, можно только слушать их беседы ни о чем.

Сестра Феодора жила в Германии и, похоже, тоже не была слишком счастлива, но об этом писать тоже не полагалось, Феодора прекрасно понимала, под каким гнетом находится Виктория, и старалась поддержать ее бодрыми мелочами. Удавалось плохо, каждое письмо оставляло у принцессы тоскливый осадок.

Жить по строжайшему распорядку, молчать, со всем соглашаться, вести себя прилично, во всем слушаться мать и Конроя… Нет, она не желала со всем соглашаться, строптивый нрав не раз выдавал себя. Почувствовав, что это может закончиться взрывом, Конрой решил сломать строптивую девчонку, совсем подчинив ее своей воле. Сначала мать попробовала заступиться за Викторию:

– Джон, это слишком жестоко, так ограничивать Дрину во всем. Теперь мы можем куда больше позволить себе, к тому же ей нужно развиваться…

– Как вы не понимаете, что я делаю это не столько для нее, сколько для вас?! Если вы не подчините ее себе сейчас, то как же станете советовать, когда будете регентшей? Виктория должна уже сейчас понять, что во всем ваша воля выше, чем ее.

– И ваша?

– И моя! Если вы не способны диктовать дочери свою волю, то таковую буду диктовать я!

Сэр Конрой преуспел. От Виктории были удалены все, кто хоть как-то противился его воле. Первой пострадала баронесса Шпэт. Она посмела поставить под сомнение необходимость столь жестких требований и контроля принцессы:

– О, мадам, Дрина прекрасно воспитанный и послушный ребенок, который знает, как себя вести прилично. Она никогда не осмелится сделать что-либо против вашей воли. К чему же так ограничивать ее жизнь?

Баронесса, очень любившая девочку, лелеявшая ее с самого рождения (говорили, что, когда Виктория была малышкой, Шпэт, чтобы развлечь ее, буквально ползала на коленях), служившая самой герцогине более двадцати пяти лет, была безжалостно уволена из-за своего несогласия с принципами сэра Конроя. А Виктории даже не позволили толком проститься со старой и преданной дамой, да и поплакать из-за ее отсутствия тоже.

Следующей пришла очередь баронессы Нортумберлендской, допускавшей вольные суждения о строгостях Кенсингтонского дворца. К ней Виктория так привязаться не успела, но все равно очень жалела, когда герцогине Кентской удалось удалить от принцессы ею же выпрошенную наставницу. Это было нелепо, но королевская семья вопросов не задавала, слишком хорошо понимая, какая ссора последует со стороны герцогини Кентской.

Оставалась старая гувернантка баронесса Лецен. Но, почувствовав, что может вообще остаться одна в окружении молчаливых слуг и несносных жены и дочерей Конроя, Виктория показала, на что способна! Скандал, который она устроила матери, только заподозрив, что Лецен могут уволить, показался герцогине бурей. Принцесса открыто пригрозила пожаловаться королеве и попросить забрать ее в Букингемский дворец.

Герцогиня была в ужасе, принцессе предстоял обряд конфирмации, ни пропустить который, ни перенести было нельзя, на нем Виктория обязательно встретилась бы с королем Вильгельмом и королевой Аделаидой и действительно могла попросить о защите. Она бросилась за советом к Конрою.

Сэр Джон выслушал все молча, чуть покусал губу, что означало глубочайшую задумчивость, и кивнул:

– Пусть остается. Нужно только ослабить влияние этой дамы на принцессу. А чтобы отвлечь ее от дурных мыслей, предлагаю вам приблизить к своему двору леди Флору Гастингс. Это сильно разнообразит ваш домашний круг, но не позволит Виктории изменить в образе жизни ничего. К тому же Флора вполне сможет сопровождать принцессу в поездках, а вот баронесса Лецен, я думаю, нет, она для этого уже стара. К тому же, кто мешает вам сделать так, чтобы баронесса сама покинула Кенсингтон?

– Она не уйдет, она слишком любит принцессу.

Но Виктории так и было сказано:

– Прекрасно, если ты так дорожишь баронессой Лецен, пусть она остается, хотя в твоем возрасте иметь няньку уже несколько смешно. Мне казалось, что ты выросла из того возраста, когда за девушкой должна ходить гувернантка.

Виктория тут же парировала:

– Тогда предоставьте мне должную свободу. Я вольна сама выбирать, с кем и о чем мне разговаривать.

Ноздри очаровательного носика герцогини Кентской расширились так, словно она собиралась вдохнуть в себя весь воздух Кенсингтона, от возмущения ей пришлось дважды сделать вдох и выдох, прежде чем вернулась способность нормально или почти нормально разговаривать.

– По крайне мере до восемнадцати лет ты должна полностью подчиняться руководству своей любимой матери и друга. Я требую, ты слышишь, тре-бу-ю, чтобы ты прекратила обращаться к баронессе Лецен с заверениями в любви и преданности, напротив – обращаться к ней более формально, как полагается по этикету!

Виктория вскинула головку, ее ноздри тоже расширились, ну уж нет, свою «любимую мамочку Лецен» она никому не отдаст, никакому Конрою!

– Я никогда не смогу в полной мере отплатить баронессе Лецен за все то, что она для меня сделала. Я ее безгранично люблю и буду называть по-прежнему!

Два взгляда схлестнулись, и впервые за долгое время дочь не опустила глаза перед матерью. Герцогиня поняла, что Лецен Виктория будет отстаивать до конца.

Оставалось применять совет Конроя: не увольнять гувернантку, вызывая бунт у дочери, а довести пожилую уже Лецен до того, чтобы та ушла сама. В Кенсингтонском дворце началась откровенная травля баронессы, но и она, и Виктория оказались столь настырными, что никакие объединенные усилия герцогини и сэра Конроя не привели к уходу гувернантки, а принцесса наоборот еще больше привязалась к своей наставнице.

Эта нелепая война против достойной женщины привела к тому, что у принцессы окрепло недовольство матерью и просто ненависть к Конрою, от которого герцогиня так зависела морально.

Дамы занимались рукоделием, леди Флора читала что-то, к чему Виктории и прислушиваться не хотелось, она сидела в кресле подле баронессы Лецен, делая наброски карандашом, когда в гостиную вдруг довольно быстрым шагом вошел сэр Джон Конрой и коротко приветствовав дам, наклонился к герцогине, видимо прося ее выйти для сообщения чего-то очень важного. Извинившись, герцогиня поднялась из кресла.

Не имея возможности спросить, что случилось, Виктория только проводила мать и ее друга встревоженным взглядом. Дамы, согласно правилам этикета, словно не заметив ухода хозяйки, продолжили слушать чтение Флоры. Виктория рисовала баронессу Лецен, с удовольствием изображая немного длинноватый прямой нос, узкий подбородок, скорбно опущенные уголки губ (вот уж у кого точно не получилась бы «приятная» улыбка, которой, по мнению герцогини, полагалось приветствовать короля), прямые брови и темные глаза… Именно это помогло принцессе отвлечься от мыслей о приходе сэра Конроя, в конце концов, его появление могло вовсе не быть связанно лично с ней или Лецен.

Но герцогиня, вернувшись к дамам, бросила на Викторию взгляд, который сказал, что связан. Что случилось? Однако ни мать, ни сэр Джон, который поспешил откланяться, ничего не объяснили, а спрашивать не полагалось.

И без того неимоверно скучный вечер, как, впрочем, и все остальные, был окончательно испорчен. Разговоры прекратились, герцогиня сидела, явно переваривая какую-то обиду, Флора поспешила закончить чтение, Виктории даже показалось, что она намеренно перевернула две страницы вместо одной, чего никто не заметил.

Первой откланялась леди Гастингс, за ней явно нехотя последовали супруга и две дочери Конроя, которым так льстила возможность проводить вечера с будущей королевой, что даже и без приглашения они каждый день бывали бы в гостиной Кенсингтонского дворца. Но нарушать правила этикета супруге Конроя не требовалось, сэр Джон решил, что его супруга и дочь Виктора – лучшее общество для юной принцессы, и активно поощрял их визиты в гостиную герцогини. Виктория терпеть не могла занудных родственниц материнского наставника, с трудом сдерживалась, чтобы не зевнуть во время их пустых рассуждений о погоде, но поделать ничего не могла, приходилось сидеть и слушать. Собственно, рассуждала лишь миссис Конрой, дочери лишь кивали, они тоже не имели права говорить, им не было восемнадцати.

Когда гостьи покинули гостиную, Виктория решилась поинтересоваться, что случилось.

– Случилось? – приподняла бровь герцогиня.

– Завтра все состоится, как положено?

Принцесса имела в виду обряд конфирмации, назначенный на следующий день, ведь она так готовилась, так ждала этого дня!

– Не совсем.

Сердце Виктории упало, в ее глазах появилась такая мольба, что даже мать сжалилась:

– Это не касается тебя, с тобой все в порядке.

– Так что же?

Господи, неужели его величество столь жесток, что способен как-то помешать матери при конфирмации ее дочери?!

– Король высказал пожелание, чтобы сэр Джон Конрой не принимал участие в завтрашней церемонии, только дамы.

Взгляд на баронессу Лецен явно подсказал, на кого променял король Вильгельм дорогого герцогине Конроя.

Виктория сумела сдержать свои эмоции, но тихое злорадство наполнило ее душу. Ах как нехорошо, сегодня таких чувств быть не должно вовсе!

Девушка долго стояла на коленях, истово молясь и прося Господа помочь ей укрепить сердце и разум, следовать достойному и правильному, стать истинной христианкой…

На следующий день принцесса была чудно хороша в белом, щедро украшенном кружевами платье, и капоре, отделанном по краям розовым. Хотелось петь и кричать от счастья, у нее никогда не было столь красивых и богатых нарядов, такого внимания и количества цветов вокруг… Но она не пела и не кричала, только улыбалась, счастливо блестя глазами.

Королева Аделаида, увидев столь нарядную племянницу, даже руками всплеснула от восторга:

– Ах, какая ты красавица, моя дорогая!

А король привычно чмокнул ее в щечку, король Вильгельм не считал это нарушением этикета. Герцогиню целовать он, конечно, не стал, только приветствовал кивком головы.

Сама герцогиня не преминула разразиться гневной тирадой по поводу неподобающего поведения короля, и хотя это было произнесено после самого обряда, показавшегося девушке длинным и скучным, основательно испортило ей весь праздник. Слушать длиннейшую нравоучительную службу архиепископа Кентерберийского вперемежку с шипением матери, сидящей рядом, а потом еще и ее стенания по поводу недостаточного уважения со стороны короля и королевы, проявленные к обитателям Кенсингтонского дворца, – это вовсе не то, чего Виктория ожидала от своего первого праздника. Приехав домой, она разразилась горькими рыданиями.

Герцогиня решила, что дочь тоже возмущена недостаточно вежливым обращением с ней лично и с сэром Конроем, и принялась успокаивать:

– Я понимаю, дорогая, как ты огорчена тем, что королевская семья не проявляет достаточно уважения к нам. Я борюсь с этим как могу. Но пока остается только терпеть. Сэр Джон прав, нужно завоевывать любовь англичан и их уважение самостоятельно, не рассчитывая на помощь короля и королевы. Ничего, не долго уже осталось!

Виктория, которой было очень горько из-за испорченного праздника, залилась слезами окончательно.

Каждый шаг, каждый взгляд, каждое слово под надзором… Все ограничено и определено, никто чужой не должен приближаться к принцессе, потому что может оказаться замечен в неподобающих связях. Молчать и слушать, слушать и молчать, ежедневно записывая в дневник события минувшего дня и важные мысли, которые пришли в голову. Записи в дневнике тоже под контролем, потому принцесса знает, что именно должна чувствовать и думать. Мысли и чувства правильные, записи тоже. А что касается событий, то их практически нет. В Кенсингтонском дворце один день похож на другой, как близнецы братья, да нет, у близнецов характеры бывают разными, а здесь не менялось ничего. Сегодня, как вчера, а вчера, как позавчера, и завтра будет, как сегодня. Даже спуск по лестнице за руку с кем-то из взрослых, точно она сама не способна нормально передвигать ногами…

Все общение ограничено герцогиней, сэром Конроем, его женой и дочерьми, леди Флорой Гастингс и дорогой Лецен. Лецен держалась рядом со своей любимицей изо всех сил, несмотря на то, что ей устроили просто невыносимую жизнь, обращались грубо и бесцеремонно в надежде, что не выдержит и покинет Кенсингтон. Но та не сдавалась. Время от времени Виктории приходилось закатывать матери скандалы, требуя оставить в покое дорогую Лецен, пока помогало, но надолго ли?

Ограничив для принцессы все, что можно, подвергнув ее жизнь тотальному контролю и досмотру, сэр Конрой решил, что пора претворять в жизнь и вторую половину плана – организовывать путешествия по стране с посещением аристократических фамилий в разных графствах. В первую поездку отправились уже в конце лета.

Прекрасная возможность отдалить принцессу от ее гувернантки, ведь баронесса Лецен осталась дома. С герцогиней и ее дочерью поехал только сэр Конрой со своей дочерью. Предварительно энергичный ирландец оповестил о поездке наследницы престола прессу, потому в числе сопровождавших оказалось немало журналистов, готовых рассказывать читателям о каждом шаге юной принцессы.

Такого Англия еще не видела, потому газеты раскупались мгновенно. У них такая принцесса… ах эта будущая королева… она очаровательна… прилежное, не избалованное дитя… принцесса Виктория отличается прекрасным воспитанием… она мила, приветлива, скромна… она совсем не такая, какими были предыдущие короли… ах какая у нас будет королева! Осталось только потерпеть… немного… чуть-чуть… король немолод…

Первые сообщения король Вильгельм читал почти со смехом, тем более нашлись те, кто воочию видел это явление и пересказал его в красках. Смеяться было над чем. Герцогиня, почувствовавшая, наконец, себя в центре внимания (это ничего, что она лишь приложение к дочери), постаралась блеснуть. На официальных приемах она, оправдываясь волнением, с сильным немецким акцентом читала по бумаге заранее заготовленные Конроем приветствия и слова благодарности, точно не вдовствующая герцогиня, а вдовствующая королева. Дочь при этом пряталась за широкими юбками матери и привычно молчала. Она улыбалась встречавшим людям, приветствовала их, но не больше.

Во время поездки ей было не раз указано на невозможность иметь собственное мнение до совершеннолетия. В очередной раз это произошло, когда произошел разговор двух девочек – принцессы и дочери сэра Конроя Викторы. Виктора Конрой говорила что-то нелестное о короле Вильгельме. Принцесса возразила:

– Нет-нет, король хотя и любит море больше суши, но он добрый, очень добрый! И тетушка Аделаида тоже. Дядюшка Вильгельм, конечно, не всегда держится в рамках приличия, но это не из-за неуважения, просто он чистосердечен и говорит то, что думает. Я думаю, что он очень добрый и хороший король…

Видно, Виктора передала разговор отцу, а тот герцогине, потому что почти немедленно саму принцессу ждала выволочка от матери:

– Ты имеешь свое мнение и считаешь возможным его высказывать?

– Я только сказала, что дядюшка Вильгельм добр… Ко мне он всегда добр.

– Изволь держать свое мнение при себе! Тебе вообще его пока рано иметь. Я уже напоминала, что до восемнадцати лет ты полностью подчиняешься воле и мнению матери и преданного друга.

Если до тех пор Виктория находила дочь Конроя просто скучной, то теперь стала ее ненавидеть и всячески избегать, понимая, что с такой подружкой нужно быть еще осторожней, чем просто с дамами.

Поездка удалась, но это было только начало. Сэр Конрой решил, что такие поездки следует повторять ежегодно.

Война в благородном семействе

Король Вильгельм действительно был добродушным стариком, он искренне любил своих незаконнорожденных детей и юную племянницу, но терпеть не мог ее мать. Сама герцогиня Кентская не слишком мешала бы королю, если бы не ее постоянные требования, ворчание и, главное, напоминания, что его дни сочтены и все ждут не дождутся, когда же Вильгельм освободит трон своей племяннице. Это было самым неприятным.

– Я готов видеть Викторию каждый день, но эта женщина меня раздражает!

Королева Аделаида была с мужем вполне согласна, но ей так не хотелось очередной ссоры в королевском семействе, кроме того, чуткая женщина хорошо видела, как тяжело даются самой принцессе ссоры ее матери с королем. Виктория вынуждена «держать лицо», но дома, наверняка, плачет. Аделаида всячески старалась смягчить противостояние и сгладить острые углы. Это не всегда удавалось.

Вот и сейчас у короля, читавшего виндзорскую газету, начали краснеть и без того не бледные щеки. Это означало гнев, и, по чьему поводу, королева Аделаида уже догадывалась, она знала, что в газете – сообщение о новом путешествии герцогини Кентской с дочерью.

Голова у короля Вильгельма была похожа на большую грушу, широкие, оплывшие щеки буквально лежали вместе с двойным подбородком на воротнике, а надо лбом топорщились коком высоко взбитые седые волосы, добавляя сходства с фруктом. Вильгельм отличался добродушием, не слишком строгим соблюдением правил этикета, мог, например, запросто чмокнуть в щечку понравившуюся ему придворную даму, был шумным и несколько взбалмошным, вывести его из себя особого труда не составляло. Но так вывести, чтобы терял самообладание, а не просто грубил, могла только одна женщина – герцогиня Кентская.

Королева Аделаида начала произносить утешительную фразу:

– Вильгельм, стоит ли так…

Договорить не успела, король швырнул газету в сторону:

– Мне надоела эта женщина!

Как оказалось, причин возмутиться у короля действительно было целых две. Во-первых, герцогиня совершенно нетактично снова намекала, что совсем скоро у Англии будет новая королева, то есть, что королю Вильгельму пора на тот свет. Во-вторых, и это возмутило старого моряка даже больше намеков на его возраст, она потребовала, чтобы их с дочерью приветствовали военным салютом морских кораблей, где бы они ни появлялись на судне его величества. Поскольку у самой герцогини яхты не было, то вполне понятно, что иначе как на судне короля она не плавала.

Приветствовать военным салютом какую-то герцогиню, то есть отдавать воинские почести женщине, пока не имеющей отношения к королевской власти?! Вынести такое требование было выше сил морского волка. Для начала король потребовал у самой герцогини умерить свои аппетиты. Но сэр Конрой посоветовал не умерять, чем больше требуешь, тем больше получишь, никуда не денется старик, поворчит и стерпит. А ведь как приятно, когда при входе в порт тебе салютуют с нескольких бортов, а команды стоят навытяжку!

Король не стерпел, то, что мог бы снести просто монарх, не вынес моряк, он издал указ о запрете воинских почестей, если на борту не находится король или королева. Конечно, он прекрасно понимал, что это не остановит герцогиню и что сама принцесса в апломбе своей матери не виновата. Отношения в королевской семье испортились окончательно, но это мало волновало герцогиню, она продолжала требовать и требовать для своей дочери особых условий.

У Виктории радость – в Англию приехал король Бельгии ее любимый дядя Леопольд вместе со своей женой-француженкой Луизой, дочерью короля Луи Филиппа. Это были поистине счастливые дни для принцессы, мало того, что она смогла обнять своего дорогого дядюшку, которого так любила, но и подружилась с его женой. Совсем еще молодая Луиза стала словно старшей сестрой, с ней было так весело говорить, рисовать, придумывать новые прически… Луиза подарила девочке несколько своих нарядов, чем привела неизбалованную Викторию в полный восторг.

Но если королева Бельгии больше занималась с принцессой рисованием или просто болтовней, то король Леопольд всерьез задумался, что девочку нужно готовить к той роли, которую вот-вот придется играть. Началось соревнование двух дядюшек принцессы Виктории – бельгийского Леопольда и английского Вильгельма. Каждый из них старался выказать свое расположение к юной девушке и… найти ей жениха. Вильгельм имел виды на сына принца Оранского, а Леопольд на своих племянников, которых у него было предостаточно.

Между собой дядюшки быстро поссорились, повод был нелепейший – отказ Леопольда пить за столом у короля Вильгельма вино, а причиной все те же женихи, вернее, нежелание пускать племянников бельгийского короля в Англию (на всякий случай). С сыном принца Оранского ничего не вышло, а вот племянники Леопольда, сыновья его старшего брата герцога Саксен-Кобургского приезжали. Кузены развлекли принцессу и весьма ей понравились, особенно красавец принц Альберт, умный, яркий, образованный и одновременно веселый.

Виктория была восхищена принцем, оценила его замечательные качества, но ей и в голову не пришло, что дядя знакомил племянницу с молодыми людьми совсем не зря. Виктории и Альберту было по семнадцать, но сердце девушки еще спало, она лишь оценила превосходные качества принца, явно отдавая ему предпочтение перед вторым кузеном Эрнстом, но и только.

Уехали принцы, уехал дядя Леопольд со своей супругой, и жизнь вернулась в свое скучнейшее русло. Снова в Кенсингтоне тянулись однообразные дни, заполненные учебой, пустыми разговорами матери, супруги сэра Конроя и Флоры Гастингс с непременным перемыванием косточек королевской семье.

Отношения между герцогиней Кентской и королем Вильгельмом настолько явно ухудшились, что все со дня на день ожидали скандала. Он разразился, да какой!

В августе оказались дни рождения у королевы – тринадцатого, короля – двадцать первого и у герцогини Кентской – семнадцатого. Как бы ни не любил герцогиню Вильгельм, он все же пригласил ее с дочерью в Виндзорский дворец 13 августа на празднование сначала дня рождения королевы с тем, чтобы они остались еще и на его день рождения.

Адолфусу Фицкларенсу, одному из незаконнорожденных сыновей Вильгельма, пришлось наблюдать, как багровеет, а потом и вовсе синеет от возмущения лицо его отца – королю доставили ответ герцогини. Конечно, это было вопиющей наглостью, герцогиня Кентская самым неприличным образом проигнорировала приглашение на день рождения королевы Аделаиды и сообщала, что 17 августа сама уезжает в Клермонт, чтобы отпраздновать собственный день рождения, но к 20-му непременно привезет дочь в Виндзорский замок. Это было уже откровенной пощечиной королеве Аделаиде, которая ни в чем не провинилась ни перед Викторией, ни перед ее матерью, напротив, всегда стремилась защитить герцогиню и сгладить углы при ссорах.

Выведенный из себя король поспешил в Кенсингтонский дворец, но сделал это 20-го, когда герцогиня уже была в Виндзорском замке. В Кенсингтоне он забыл, что приехал разобраться, лгала или нет герцогиня про свой отъезд, но, попав туда, попросту забыл причину инспекции.

Кенсингтонский замок был довольно скромен и невелик и давно считался резиденцией младших наследников. В нем жили младшие сестры короля. За год до этого герцогиня решила, что ей тесно и потребовала предоставить еще крыло, но ей было отказано, поскольку оно принадлежали другим.

Вообще, тогда король Вильгельм намучился с требованиями герцогини Кентской, которой понадобился загородный дом на лето. Король предложил Кью-Палас, просто ничего другого не было. Герцогиню совершенно не устроил дом, там показалось тесно и неудобно. Обидевшийся Вильгельм ответил, что вообще-то в этом доме вполне помещалась королевская чета его родителей.

Потом герцогиня потребовала почти весь Кенсингтонский дворец, отказав, король даже разводил руками:

– Аделаида, если ей позволить делать, что хочет, то мы с тобой будем доживать век в домике привратника. Не иначе.

Да уж, аппетиты герцогини Кентской росли пропорционально возрасту ее дочери, однако выживать из дворцов и со света короля и его близких пока не слишком получалось.

Приехав в Кенсингтонский дворец, король с неприятным изумлением обнаружил, что герцогиня наплевала на его запреты и все же заняла семнадцать комнат, которые требовала. Возмущенный таким поведением, к тому же страшно расстроенный из-за пренебрежительного отношения герцогини к королеве Аделаиде, больной из-за приступов астмы, донимавших его в последние дни, король Вильгельм в Виндзорском дворце направился сразу в гостиную, полную собравшихся гостей.

Одной из первых, кого увидел Вильгельм, была принцесса Виктория. Девушку едва ли можно было назвать красавицей, но она была хороша своей девичьей прелестью, чистотой юного лица, взглядом больших голубых глаз, румянцем и нежным всегда чуть приоткрытым ротиком.

Девочка-то не виновата в дури своей матери! – эта мысль почти остановила короля на пороге гостиной, но он взял себя в руки и направился прямо к своей наследнице.

Собравшихся поразил возбужденный вид короля, краснота его лица, говорившая о том, что он злится. Но принцессу Викторию его величество приветствовал самым сердечным образом.

Затем король повернулся к ее матери, тоже приветствовал с величайшим уважением и вдруг с нескрываемым неудовольствием заявил, что только что был в Кенсингтонском дворце, где обнаружил, что его распоряжения и запреты попросту не выполняются и он не допустит такого отношения к своим повелениям! Гостиная притихла, было слышно, как потрескивают, оплывая, свечи.

Но основной скандал, после которого были расставлены все точки над «и», разразился на следующий день во время обеда, на котором присутствовали члены королевской семьи и близкие к королевской чете люди. Герцогиня Кентская сидела рядом с королем, а принцесса Виктория напротив.

После окончания основной его части королева предложила тост за здоровье короля и его долгую жизнь. Что подвигло самого монарха к длинному, довольно путаному, но весьма примечательному выступлению, не понял никто, но когда он, уже изрядно опьяневший, встал с бокалом в руке и начал говорить, королева Аделаида едва не ойкнула, начинался скандал, с которым вчерашнее не шло ни в какое сравнение. Но останавливать бывшего моряка не стала, пусть выскажется.

Король высказался. Хотя его речь была не вполне четкой и логичной, суть поняли все. Суть заявления короля сводилась к тому, что он молит Бога продлить ему жизнь на девять месяцев, пока не станет совершеннолетней принцесса, чтобы избежать совершенно нежелательного регентства, чтобы власть сразу перешла в руки законной наследницы, а не кого-то другого. Не называя имени герцогини, Вильгельм заявил, что больше не потерпит безрассудных выходок некоей особы, унижающих его достоинство. К тому же настаивает, чтобы законная наследница непременно принимала участие во всех королевских мероприятиях и что никто мешать ей в этом не имеет права.

Герцогиня сидела, выпрямившись, словно проглотила шпагу, лицо ее покрылось пятнами, а губы были плотно сжаты. Пощечина следовала из уст короля за пощечиной, а ответить нечем, ведь король Вильгельм говорил правду. У самой Виктории на глазах выступили слезы отчаяния, она столько раз на самых разных приемах и встречах с его величеством оказывалась меж двух огней – королем и матерью, это казалось невыносимым, но такого не было никогда!

– Дитя мое, надеюсь, ты скоро станешь править как королева Англии и будешь прекрасной королевой, на что тебе мое отцовское благословение.

Еще мгновение, и Виктория разрыдалась бы, не выдержав напряжения момента, но король не позволил ей сделать этого: поцеловав принцессу в лоб, он удалился в сопровождении королевы и своей свиты.

На минуту повисла гнетущая тишина, прервавшаяся всхлипываниями принцессы, которая все же не выдержала. Тут опомнилась и герцогиня Кентская, она вскочила, объявив, что долее не останется, и потребовав немедленно карету. Виктория уже была готова броситься к матери с воплем отчаянья, ведь это означало бы полный разрыв с королевской семьей, это заметила сестра герцогини, сидевшая рядом с ней, и вцепилась в руку:

– Не смей, ты поставишь в тяжелое положение дочь!

Герцогиню удалось уговорить остаться, с того дня она обязательно отпускала дочь на все мероприятия, которых было, правда, не так много, потому что король болел. Словно излив на свою противницу ненавистную ему герцогиню Кентскую накопившуюся желчь, он стал сдавать на глазах.

Но внезапно заболела и сама Виктория.

Боль раскалывала голову, горло сдавило так, что не только глотать, даже дышать было тяжело, а жар, казалось, расплавит тело и вообще подожжет постель. Принцесса металась в горячечном бреду. Кажется, произнесли слово «корь», но ей было все равно…

– Пить…

Почему они не хотят погасить камин? Почему так душно в спальне? Не нужно столько одеял…. Хотя нет, нужно, потому что стало вдруг холодно. Может, это потому что открыли окно? Неужели на улице снег и мороз? Не может быть, должно быть довольно тепло.

И снова забытье, в которое пробиваются вязкие звуки и чьи-то резкие голоса.

– Мама… пить…

Губы смачивает влага, с ней что-то делают, кажется, переодевают… Жарко, снова немыслимо жарко… волосы промокли от пота и слиплись, губы из-за жара потрескались…

И вдруг…

– Ты должна вот это подписать! Открой глаза и поставь подпись.

Это голос Конроя. Чего ему надо? Ей подпись? Зачем, какую подпись?

И сразу голос матери:

– Джон, не стоит сейчас, она совсем слаба и больна.

– Именно сейчас, когда очнется, ни за что не подпишет. Не мешай!

И у Виктории сквозь туман и горячечный жар прорывается сознание: подписывать нельзя, потому что, очнувшись, она ни за что не подпишет. Когда Конрой снова вкладывает в руку перо, девушка отталкивает его:

– Нет… пить…

– Подпиши, и я дам тебе пить.

– Джон, это жестоко! Девочка больна!

– Не мешай! – И снова к едва живой принцессе: – Подписывай, не тяни время.

– Не… под… пишу… нет…

Она уже не просила пить, знала, что пока не подпишет, не дадут, но знала и другое – подписывать нельзя, ни за что нельзя.

Сколько это продолжалось, неизвестно, Виктория то впадала в забытье, то снова чуть приходила в себя, но ее пальцы были с силой сжаты в кулаки для того, чтобы в них снова не вложили перо.

Открыла глаза ночью, вокруг темно, только на столике, придвинутом к кровати, крохотная свеча и чашка. Осторожно оглянувшись и убедившись, что мать на своей кровати спит, Виктория протянула руку к чашке. Вода… какая же она вкусная! Два глотка, больше нельзя…

Стараясь не звякнуть, поставила чашку на место и притихла, свернувшись калачиком. Голова все еще невыносимо болела, а все тело горело, но было много легче. Немного погодя она снова впала в полузабытье и, кажется, забыла сжать кулаки…

Очнулась принцесса нескоро, с трудом вспомнила требование Конроя и в ужасе замерла. Конроя и матери нет рядом, сидела только Лецен. Неужели она все же подписала?! Что это была за бумага?

– Луиза… – шепот едва слышен, но показалось, что кричит.

Баронесса очнулась от полудремы, в которой находилась, метнулась к своей любимице:

– Очнулась, слава богу!

– Я подписала?

– Нет, я не знаю, что требовали подписать, но сэр Конрой вышел очень злой.

– Пить…

– Сейчас, сейчас…

А Виктория вдруг поняла, что не должна дать понять, что вспомнила эти попытки заставить ее подписать какую-то бумагу.

– Никому не говори, что я вспомнила…

– Конечно, конечно…

Луиза Лецен не выдаст, она верная… Но голова все еще горела, и горло неимоверно болело тоже.

Виктория долго лежала, глядя в темноту и размышляя над своей жизнью. Чего хотел от нее Конрой? Наверняка, какую-нибудь доверенность на ведение дел, как сделала тетушка София и сама герцогиня Кентская, в результате попав в полную зависимость от сэра Джона. Нет, она никогда не даст такой доверенности, и очень хорошо, что ничего не подписала.

Сэр Джон Конрой… Дядя Леопольд никогда не скрывал своей к нему неприязни, но ни мама, ни сама Виктория ему не верили. Виктория давно не любила Конроя, но не настолько, чтобы видеть в нем врага, скорее это был неприятный наставник, слишком жесткий и требовательный. Теперь девушка поняла, что не жесткий, а жестокий.

Жизнь в Кенсингтонском дворце давно превратилась в ад, где все ограничено, все под запретом. Виктория вдруг отчетливо поняла, что Джон Конрой, давным-давно подчинивший себе герцогиню Кентскую, пытался с ее помощью так же подчинить и дочь. Внутри у девушки росло возмущение: какое право имеет Конрой так распоряжаться ее жизнью?! Если маме нравится, пусть подчиняется, но зачем же делать это с Викторией?

И вдруг она отчетливо поняла: если скажет хоть слово против, Джон Конрой просто уничтожит ее! Стало страшно, Конрой уже убрал дорогих людей из ее окружения, осталась одна дорогая Лецен, но и той не дают никакого покоя, постоянно унижая и не ставя ни во что, точно она прислуга, а не баронесса. Вокруг только неприятные ей люди, кроме мамы и Лецен, остальные приведены Конроем, это его жена и две дочери, особенно привязчива Виктора, которую принцесса просто не переносила. Даже умница Флора Гастингс оказалась слишком несдержанна на язык и наговорила гадостей о Лецен, мол, та жует тмин для того, чтобы скрыть запах спиртного, в результате баронесса очень обиделась. За свою любимую наставницу обиделась и Виктория и попросту прекратила общаться с Флорой.

Герцогиня в ссоре с королем и королевой, потому во дворце не появляется, а одну Викторию не отпускают, потому с ней рядом и вовсе нежелательный сэр Конрой. Быть под постоянным приглядом этого человека совсем трудно, с мамой и то легче.

Тихие слезы катились по щекам Виктории, жизнь будущей королевы могла бы быть легкой и радостной, а была тяжелой и полной неприятностей. Она всячески старалась делать вид, что счастлива и всем довольна, ни к чему будущим подданным знать, что юная девушка страшно устала от переездов во время путешествий, что ей не дают отдохнуть, что она измучена и даже потеряла аппетит и похудела. Никто не должен подозревать, что за каждым королевским приемом дома следуют слезы из-за бесконечных выговоров и неудовольствия матери. Что принцесса неимоверно устала от необходимости быть между двух огней, соблюдать правила приличия на приемах, ежеминутно ожидая очередного скандала… и еще много-много о чем.

Внезапно она поняла еще одно: никто, тем более Конрой и мама, не должны догадаться, что она все понимает! Терпеть осталось совсем недолго, скоро ей восемнадцать, и она многим сможет распоряжаться сама. Сама… это такое сладкое слово. Нет, Виктория не мечтала о свободе в полном смысле слова. Она даже не представляла, что это такое, девушке в голову не приходило бунтовать против правил приличия или навязанного скромного поведения, оно стало уже ее собственным. Верно говорят, что привычка – вторая натура. Виктория с малых лет привыкла быть послушной и правильной, но необходимость абсолютно во всем подчиняться чужой воле и делать только то, что сказали старшие, быть под их неусыпным ежеминутным приглядом и контролем, даже мысленно сверяться с их требованиями… это очень тяжело.

Принцесса, которой вот-вот исполнится восемнадцать, не имела собственной комнаты, при том, что огромное количество их было занято непонятно кем и чем. Лецен по секрету сообщила Виктории, что это тоже возмутило короля, когда он приезжал в Кенсингтонский дворец, узнав, что при семнадцати самовольно занятых комнатах герцогиня не выделила отдельной своей дочери, Вильгельм вспыхнул как спичка и бросился вон. Он ничего не сказал по этому поводу герцогине Кентской, королева Аделаида объяснила, что это просто желание матери ежеминутно быть подле дочери и беспокойство за ее безопасность. Король возмутился:

– Какую безопасность?! В Кенсингтонский дворец и муха не пролетит без разрешения Конроя!

Но спорить не стал, он чувствовал себя слишком уставшим и бессильным, особенно после скандала на приеме по поводу собственного дня рождения.

Решение Виктории после долгих размышлений было твердым: она перетерпит, еще немного она перетерпит. Но как только станет самостоятельной, места для сэра Конроя в ее жизни не будет вообще!

И Конрою не удастся ее сломать, а чтобы ненавистный Джон Конрой ничего не заподозрил, она будет послушной и терпеливой. Она все выдержит, дождется своего часа и тогда… Что тогда, Виктория пока не понимала сама, но по поводу отсутствия Конроя не сомневалась.

Виктория приходила в себя долго, но молодой организм все же справился, пересилил болезнь.

После болезни она словно повзрослела сразу на несколько лет, стала не юной особой, едва выросшей из детских платьев, а взрослой девушкой.

Первым это почувствовал Конрой, он долго и внимательно вглядывался в лицо Виктории. Очень хотелось крикнуть в ответ, что она все слышала и все помнит, но принцесса понимала, что делать этого нельзя, и стойко молчала. Она выдержала пристальное разглядывание Конроя, лишь пожав плечами:

– Не смотрите так, сэр Джон, я вполне прилично себя чувствую и встала с постели, потому что здорова.

– Не думаю, что вы здоровы, но воля ваша, вы же не слушаете советов старших…

Это была почти провокация, проверка, если она огрызнется, значит, не сломлена, и Конрой начнет ломать снова. Такого противостояния не хотелось бы, и Виктория изобразила покорность:

– Сэр Джон, я полагаю, заверения врача вас успокоили бы? Мне разрешили встать, без спроса я бы этого не сделала, уверяю вас. Я очень ценю заботу о себе с вашей стороны и со стороны миссис Конрой.

Миссис Конрой ни в малейшей степени не заботилась о девушке, разве что пару раз поинтересовалась ее здоровьем, а о сидевшей почти все дни и ночи рядом Лецен Виктория не упомянула нарочно, даже в дневнике записала (прекрасно зная, что мать прочтет все), что о ней заботилась дорогая мамочка. Потом подумала и все же добавила: «и дорогая Лецен». Этого отрицать не сможет никто, и, даже если это покоробит герцогиню, возразить невозможно, к тому же Виктория славилась любовью к правде.

Самый страшный урок, который девушка вынесла после своих долгих размышлений во время болезни: она не может рассчитывать на помощь и поддержку матери, целиком находящейся под влиянием Конроя. Единственными людьми, поддерживающими ее саму, оставались дорогая Лецен и дядюшка Леопольд. Но Леопольд далеко в Бельгии и занят своей семьей, а Лецен теперь мало что могла, она уже не сопровождала принцессу никуда, почти не имела голоса в Кенсингтонском дворце и могла приласкать свою любимицу только втайне от ее надсмотрщиков, что было в последнее время почти невозможно.

А после того, как Виктория переболела и вплотную приблизилось ее совершеннолетие, контроль стал просто невыносимым. Теперь рядом с принцессой находилась уже не просто герцогиня-мать, но и сам сэр Конрой. Он появлялся у них в гостиной с раннего утра к завтраку и уходил только тогда, когда принцесса отправлялась в спальню.

Виктория подозревала, что сэр Джон не уходит совсем, ночуя на полу подле их с матерью спальни. От такой мысли стало смешно, и она едва не вскочила, чтобы проверить, нет ли и впрямь на ковре у двери спальни Конроя. Не удержавшись, Виктория прыснула, мать отреагировала тут же:

– Что смешного?

Пришлось лгать:

– Я вспомнила, как упал в лужу джентльмен, пытавшийся догнать нашу карету…

– Когда ты повзрослеешь?

В следующие четверть часа Виктория выслушала нотацию по поводу того, что дочь так неразумна, что пока не способна ни на что сама, что, если не наставления и опека матери и старшего друга, она не смогла бы сделать и единого верного шага, непременно оказалась в дурной компании, нелепой ситуации и вообще погибла…

Принцесса едва сдержалась, чтобы не спросить, не спит ли этот старший друг у их двери, но привычно кивала, опустив глаза:

– Да, мама… конечно, мама…

А внутри все кипело: да когда же это кончится?!

И все же, как бы ни надзирал над ней Джон Конрой, влезть внутрь он не мог. Мысли Виктории оставались для него за семью печатями, принцесса была привычно послушна, молча сидела вечерами, внимая пустой болтовне дам, учила положенные уроки, ходила на прогулки только в сопровождении взрослых, не общалась ни с кем из недозволенных, не рвалась во дворец, придраться была не к чему. И все же, она всячески избегала разговоров с Флорой Гастингс, обидевшись за баронессу Лецен, да и саму баронессу не позволила уволить.

Но самым страшным для Конроя было не это, стремительно приближалось совершеннолетие принцессы, а проклятый король Вильгельм был все еще жив. Похоже, он действительно вознамерился дотянуть до того, чтобы передать власть сразу Виктории безо всяких регентов. Для герцогини, а вернее, Конроя, это было ударом, ведь будучи регентом, можно заставить юную королеву много что подписать, не то, что он требовал у метавшейся в полубреду девушки, а более серьезные бумаги.

Но если эта девчонка станет королевой сама по себе… будут куда большие трудности, чем попытки вложить в ее руку перо. И ведь противная строптивица даже кулак сжала, чтобы не смогли ничего сделать! Конрой так и не понял, помнила ли принцесса об их попытках. Осторожные расспросы матери ни к чему не привели, допрошенная с пристрастием баронесса Лецен тоже ничего не сказала. Ей было обещано, что если проговорится об этом допросе принцессе, то будет уволена немедленно, причем с испорченной репутацией. Баронесса обиженно поджала свои и без того узкие губы:

– Я ничего не скажу, но не потому что боюсь вас, сэр, а потому что не хочу расстраивать свою любимую малышку. Она и так страдает из-за вас.

Конрой только прошипел «старая курица», сделать он ничего не мог, баронесса оказалась на удивление терпеливой, она сносила все подстроенные гадости, не получала оплату, но ни на что не жаловалась и покидать принцессу не собиралась.

– Виктория, посмотри, что привезли! – баронесса Лецен точно знала, что принцесса обрадуется, потому что это было письмо от короля Леопольда.

Письма дядюшки действительно были отдушиной и настоящим подарком для Виктории. После своего визита Леопольд стал относиться к ней иначе, он вдруг осознал, что вот эта послушная девочка скоро, совсем скоро (ни для кого не секрет, что король долго не проживет) станет правительницей большой страны. Король Бельгии лучше других понимал, что это за груз и каково будет получить монархию, которая на грани полного провала. Короли Англии так уронили авторитет королевской власти за последние годы, что только надежда на эту девочку поддерживает вообще существование монархии в Англии. Если бы не она, Англия вполне могла последовать за Францией, не так уж давно лишившей своих короля Людовика и королеву Марию-Антуанетту голов.

Но каково это – оправдать надежду целой нации? К тому же это не взрослый сильный мужчина, а маленькая и молоденькая девушка, живущая под неимоверным давлением старших. Но Леопольд вспоминал, насколько серьезна его племянница, и понимал, что должен постараться хотя бы за оставшееся время наставить ее, но не так, как мать – постоянными запретами и приказами улыбаться, а размышлениями о сути управления государством, советами в части отношений с парламентом, прессой, которая далеко не всегда будет так благодушна, придворными…

Одного не касался дядя Леопольд – отношений Виктории с матерью и сэром Конроем, а также их отношений с королевской семьей, прекрасно понимая, что мать читает его письма к дочери, и стоит допустить одно-единственное неосторожное высказывание, как переписка будет прекращена.

Он намеренно не задавал вопросов о жизни в Кенсингтоне или в Виндзорском замке, словно их и не существовало, не спрашивал даже о баронессе Лецен, ни к чему дразнить гусей. Девушка видно поняла все правильно и в ответных посланиях тоже ничего не рассказывала.

Письма короля Леопольда содержали лишь почти философские рассуждения о природе власти и о том, кому во власти стоит доверять, а кого побаиваться. Он приводил и приводил собственные примеры, надеясь, что они послужат уроком неопытной и молоденькой девушке, конечно, это были примеры не взаимоотношений с любовницей или даже супругой, а по поводу отношений с газетчиками, с духовенством, просто с придворными.

Виктория обожала послания дяди Леопольда, они давали принцессе куда больше, чем нудные запреты матери и Конроя.

Совершеннолетняя

В Кенсингтонском дворце нежданный гость, не допустить к принцессе которого просто невозможно – лорд-гофмейстер Каннингем прибыл к принцессе по поручению короля Вильгельма.

Услышав доклад о его приезде, герцогиня и Конрой переглянулись – что это? Обычные приглашения во дворец доставляли куда менее значимые личности.

– Просите…

Лорд Каннингем был почти при параде, одет не как при королевском выходе, конечно, но и не как на обычной прогулке. Он приветствовал герцогиню Кентскую и Викторию и сообщил, что привез принцессе личное послание его величества. Ни на мгновение не сомневаясь, герцогиня протянула руку за письмом. Бровь лорда Каннингема чуть приподнялась, он повторил, что письмо предназначено принцессе и вручить его надлежит именно ей.

Теперь бровь приподнял стоявший в стороне, как всегда, подтянутый и прямой сэр Джон Конрой:

– Принцесса ничего не делает без согласия своей матери.

И все же гофмейстер передал пакет самой Виктории, та вскрыла, пробежала написанное глазами и тут же отдала матери. По лицу девушки невозможно было понять, что же там написано, она нарочно держалась спиной к Конрою, чтобы тот помучился, пытаясь угадать. Удалось, Конрой бесился из-за невозможности что-то сделать, внешне оставаясь совершенно спокойным.

Зато не смогла остаться спокойной герцогиня Кентская, она обиженно поджала губы и повыше вскинула подбородок:

– Передайте его величеству, мы подумаем над его предложениями.

Мысленно лорд Каннингем обозвал ее дурой, он знал содержание письма, предложение в нем казалось настоящим подарком со стороны короля ко дню рождения принцессы. Но герцогиня обещала ответить его величеству чуть позже, и лорду пришлось откланяться.

Едва за ним закрылась дверь, как письмо перекочевало в руки Конроя. Виктория исподтишка следила за выражением лица наставника.

Король уведомлял свою племянницу и наследницу, что внес в парламент предложение выделить лично ей ежегодное жалованье в размере 10 000 фунтов стерлингов, предложил подобрать казначея для управления ее собственными финансами и даже предложил на эту должность сэра Бенджамина Стефенсона, прекрасно зная, что герцогиня его терпеть не может. Кроме того, король своей волей позволял принцессе лично подбирать себе придворных дам и нанимать прислугу.

Как же Виктории хотелось крикнуть: «Свобода!». Из своего окружения она непременно удалила бы зануду Виктору, дочь Конроя и злую на язык Флору Гастингс. Возможность покупать самой платья и шляпки, возможность заплатить, наконец, давно не видевшей оплаты Лецен… да мало ли что! Теперь герцогиня не станет, поджимая губы, со скорбным видом укорять, что она снова выросла из старого платья и придется жертвовать возможностью сшить что-то себе, чтобы одеть дочь. Иногда Виктории казалось, что она и расти-то не стала именно из-за этих выговоров, так и осталась маленького росточка, ведь она была послушной дочерью и понимала, что если в следующем году платье окажется мало из-за того, что она вытянулась, нужно будет шить новое, а это ляжет непосильным бременем на их финансы и расстроит маму. Ей не приходило в голову прикинуть, сколько тратить на свои любимые перья для украшения нарядов сама герцогиня.

Но теперь все в прошлом, король, наконец, выделил деньги на ее личные нужды, а парламент, так сказал лорд Каннингем, уже дал свое предварительное согласие. Виктории захотелось немедленно поблагодарить его величество, ее величество (девушка прекрасно понимала, что без влияния королевы здесь не обошлось) и премьер-министра лорда Мельбурна. Герцогиня должна быть рада, ведь это снимало столько финансовых забот с нее и позволило бы тратить деньги, до сих пор предназначенные на поддержание приличного вида принцессы, на себя.

Однако герцогиня довольна не была. «Нет!» – был ее ответ.

Виктория даже дар речи потеряла.

– Почему, мама?

– Ты полагаешь, что стала настолько взрослой и серьезной, что сможешь распоряжаться своими деньгами сама?!

– Но его величество предложил мне…

– Кого?! Сэра Бенджамина Стефенсона, прекрасно зная, что я на дух не переношу этого надменного индюка!

– Пусть это будет не Стефенсон, а преподобный Джордж Дэйвис, мой наставник. Я не потрачу ни одного шиллинга без твоего разрешения, просто эти деньги…

И снова она не смогла договорить, герцогиня забыла все правила хорошего тона, в момент такого возмущения она вела себя, как рыночная торговка. Герцогиня Кентская готова была остаться вовсе без этих 10 000 фунтов стерлингов, но не позволить дочери распоряжаться ими самостоятельно, и даже с ее разрешения тоже!

– К чему вам собственные деньги, мисс?

Впервые мать назвала дочь на вы. Виктория замерла, это было сродни пощечине, очень хотелось сказать в ответ, что если уж на «вы», то надо говорить не «мисс», а «ваше королевское высочество». Конечно, она смолчала, единственным возражением была просьба встретиться с лордом Мельбурном.

– Зачем?!

Виктория вскинула головку, в глазах уже стояли слезы:

– Я хотела бы выразить благодарность за заботу обо мне. Вы сами учили меня быть благодарной.

– Благодарность надо выражать тем, кто действительно о вас заботится, а не тем, кто кидает подачки да еще и не из своего кармана! Нет, нет и еще раз нет!

Принцесса бросилась вон из комнаты, глотая злые слезы, она не подумала спросить у матери разрешения удалиться, как делала обычно. Было обидно, очень обидно. Неужели она на всю жизнь обречена вот так подчиняться на каждом шагу. Нет, она готова была подчиняться, но герцогиня отказывалась от помощи просто из-за своего вздорного нрава, из-за нежелания предоставить дочери даже не ограниченную самостоятельность, а просто возможность сознавать, что она тоже чего-то стоит.

Виктория была настолько расстроена, чувствовала себя столь несчастной, что даже отказалась спускаться к ужину.

Но это было еще не все…

Герцогиня под диктовку Конроя написала весьма резкое письмо премьер-министру лорду Мельбурну, а потом они сочинили ответ от имени Виктории королю.

«Я предпочла бы во всех своих делах полагаться на помощь и поддержку своей матери. Что же касается моих финансовых средств, то желаю, чтобы они также поступали в ее распоряжение, она, несомненно, распорядится ими в моих интересах…»

– Я хотела бы написать его величеству ответ сама. Вы его обязательно прочитаете, но это должен быть мой ответ.

– Чем вас не устраивает этот?

Тон и у матери, и у дочери ледяной, словно это два врага, а не ближайшие родственницы. Баронесса Лецен была в ужасе, такого противостояния она не ожидала.

– Я хотела бы сначала выразить королю и королеве благодарность за его доброту ко мне…

– Мы уже говорили об этом! Если вы не понимаете с первого раза, то вы глупы! Подписывайте! – листок полетел на столик, возле которого сидела в кресле Виктория. Видя, что дочь не шелохнулась, мать потребовала уже жестче: – Подписывайте, иначе я решу, что вы бунтуете и не уважаете свою мать! Едва ли это понравится вашим подданным.

Девушка взялась за перо, а герцогиня продолжала давление:

– Вы еще слишком молоды и неопытны, чтобы действовать самостоятельно. То, что вас назвали наследницей престола, вовсе не означает, что вы к такой роли готовы.

Хотелось крикнуть: так готовьте, как дядя Леопольд, готовьте вместо бесконечных попреков! Но только вскинув глаза на мать, принцесса поняла, что если произнесет хоть слово, то уже простым скандалом дело не ограничится. Она не представляла, что еще может сделать герцогиня, но понимала, что это будет ужасно.

Подпись вышла корявой, а слезинка все же капнула на самый край листа. Герцогиня, буквально выхватившая письмо из рук дочери (словно боялась, что та передумает), не заметила это свидетельство семейного раздора.

Зато заметил король. Он читал послание их Кенсингтонского дворца с сокрушенным видом, потом отложил его со вздохом:

– Принцесса Виктория не могла написать этого.

– Почему ты так думаешь?

– Посмотри, Аделаида, видишь, это явно высохшие слезы. Бедная девочка плакала, когда ее заставляли ставить свою подпись…

– Как тяжело иметь такую мать… И ведь она считает, что честно выполняет по отношению к дочери свою миссию.

– Но принцесса и впрямь прекрасно воспитана и неплохо образована.

Королева снова вздохнула:

– И все же мне жаль маленькую Викторию. Они с Конроем согнули бедную девочку, как стебелек.

Король Вильгельм вдруг усмехнулся:

– Как стебелек, говоришь? Может, это и хорошо? Стебелек гнется, но не ломается, зато если потом распрямится, то может так хлестнуть тех, кто его гнул!

Знать бы королю, насколько окажется прав.

– Может, ей денег мало?

– Кому, Виктории?

– Нет, герцогине. Может, матери не по себе, что вынуждена будет жить на средства дочери? Наверное, стоило поделить эти десять тысяч между ними…

– И даже не поровну! Ты прав, выдели большую часть матери, тогда она позволит дочери распоряжаться своими самостоятельно. А помочь помимо этих средств самой принцессе мы всегда сможем.

Но герцогиня не согласилась и на такой расклад, даже не ставя дочь об этом в известность. Либо все, либо ничего!

Мать и дочь теперь не разговаривали, они всячески старались избегать повода обращаться друг к дружке при посторонних, а оставаясь наедине, вообще отворачивались друг от дружки. Но спальня-то была по-прежнему одна на двоих…

Виктория очень надеялась, что после ее дня рождения мать выделит ей собственную комнату, пусть маленькую, пусть самую холодную, но чтобы в ней можно было хоть ночами оставаться наедине с собой и своими мыслями. Но герцогиня делать этого не собиралась. Ну и что, что дочери скоро восемнадцать, она все равно маленькая глупышка, совершенно неопытная и неспособная даже думать правильно, не то что поступать.

По-прежнему, хотя они и не разговаривали, все письма, дневники, все встречи, малейший шаг принцессы были под строгим контролем. На этом настаивал сэр Конрой, и герцогиня Кентская с ним была согласна. Если Виктории дать волю, то она просто не вернется к послушанию.

А король Вильгельм, хотя и был плох, помирать до совершеннолетия принцессы не собирался, чем вызывал крайнее недовольства сэра Конроя. Мало того, его величество объявил, что желает устроить бал в честь дня рождения наследницы. Но сам оказался настолько плох, что прийти на него не смог.

Пришла пора отправляться во дворец на бал, который давался в ее честь. Это был не детский прием, когда девочки приезжали в сопровождении мам и гувернанток, вручали подарки, также выбранные взрослыми, чинно рассаживались под присмотром наставниц и старательно подражали дамам, ожидая, когда же наконец подадут сладкое… И не простая вечеринка, которые устраивали в предыдущие годы, где тоже полагалось изображать веселье, ни в коем случае не давать повода заметить интерес к кому-то из мальчиков и, вообще, вести себя прилично.

Это был бал, настоящий, со множеством гостей и танцами, с блестящими дамами в роскошных нарядах, шелках и бриллиантах, с галантными кавалерами, готовыми подать ручку, пригласить на танец, говорить комплименты… Это был первый в ее жизни бал да еще и ей же посвященный! Тут у кого угодно могла закружиться голова.

Виктория стояла перед огромным зеркалом, пытаясь представить, как будет принимать поздравления двора, нет, уже не приседая в глубочайшем реверансе, теперь она обязана его делать только перед королем и королевой, остальные сами должны приседать перед ней, а благосклонно кивая в разные стороны…

Возбужденная и страшно взволнованная, она ожидала, когда же спустится вниз герцогиня, ведь уже пора ехать. Ах, как должно быть довольна мама! Ее дочь впервые на балу и не просто в качестве одной из гостий, а фактически хозяйкой, хотя и не в своем доме. Но это и хорошо, ведь Кенсингтонский дворец слишком мал и скромен для такого торжества, король очень мил, что устроил бал в своем дворце. Ради такого случая Виктория была даже готова забыть о размолвке с матерью, это казалось сейчас такой мелочью.

Как, наверное, будет хороша герцогиня Кентская, она всегда умела носить свои наряды и шелестеть юбками! У Виктории никак не получалось двигаться вот с таким шелестом, наверное, для этого требовалось особое умение, раскрывать которое мать не спешила, считая, что дочери рано думать о таких вещах. Ничего, еще успею научиться, решила принцесса, с беспокойством поглядывая на лестницу, ведущую наверх. Она не знала, в каком платье будет мать, не видела ее подготовки, но что это будет великолепное зрелище, не сомневалась.

Сэр Конрой тоже стоял, готовый ехать и время от времени кося то на Викторию, то на ту же лестницу.

Чтобы не нервничать, Виктория снова посмотрела в зеркало. Оно отразило невысокую девушку, прилично сложенную, грациозную, с милым личиком, большими голубыми глазами, чуть приоткрытым алым ротиком.

Рядом суетилась баронесса Лецен, пытаясь поправить какие-то складки на платье своей любимицы и шепча:

– Подумать только, тебе восемнадцать! Давно ли ты была совсем крошка и топала ножками, когда чего-то не хотела делать.

Конрой услышал, как девушка вздохнула:

– Давно, дорогая Лецен, так давно… Я такая старая, мне восемнадцать, а я еще так далека от того, чем должна быть…

– Господь с тобой!

– Лецен, где мама, некрасиво опаздывать на собственный бал…

Лецен явно смутилась:

– Она… она не поедет…

Шепот баронессы прозвучал громовым раскатом.

– Как… не поедет?

– Герцогиня не ездит во дворец, ты же знаешь.

У Виктории все замерло внутри, закостенело в один миг. Даже ради ее совершеннолетия, ее первого настоящего, не детского бала, ее такого важного события мама решила не отступить от своих принципов? За что так жестоко?

Тут же ее бросило в жар: а кто же поедет?! Девушке, тем более принцессе, нельзя ехать одной!

Сзади подал голос, все время стоявший молча Конрой:

– Нам действительно пора ехать, вы можете опоздать, мисс…

Виктория вдруг резко повернулась к нему, подбородок почти надменно вздернулся:

– Не мисс, а ваше королевское высочество, сэр Конрой!

Дуэль двух взглядов длилась несколько мгновений, показавшихся обоим вечностью, прекратила ее принцесса, которая направилась к выходу с таким видом, словно Конрой должен нести за ней шлейф. Шлейфа, конечно, не было, но Конрой послушно отправился следом.

Баронесса Лецен ехидно прошептала:

– И правильно!

Виктория изо всех сил старалась сдержать слезы, плакать нельзя по двум причинам, во-первых, будут красными глаза, а во-вторых, это означало унизиться перед Конроем. Второе сейчас было даже важнее.

Подавая ей руку, чтобы подсадить в карету, потому что сэр Джон намеренно замешкался, чтобы не делать этого, старый слуга Генри восхищенно прошептал:

– Как вы прекрасны, мисс…

Ему замечания принцесса не сделала, хотя отлично видела, что сэр Конрой все слышит.

В карете они сидели молча, не глядя друг на дружку, Виктория старалась не замечать Конроя, а тот размышлял над ошибкой герцогини Кентской. Зря она не поехала, надо было не фыркать в обиде, а сидеть вот сейчас рядом и делать вид, что только по ее милости дочь едет на бал, и принимать поздравления прежде принцессы.

И все-таки они опоздали, но не потому что задержались с выездом, просто улицы Лондона оказались запружены ликующей толпой. День совершеннолетия принцессы англичане воспринимали как общий праздник. Сначала услышав крики и увидев толпу, Виктория испуганно вскинула глаза на Конроя, тот усмехнулся: что, требуется поддержка? Но принцесса быстро поняла, что приветствуют именно ее, люди кричали:

– С днем рождения, ваше королевское высочество!

– Будьте счастливы и здоровы!

Чем ближе к дворцу, тем больше народа и громче крики, в конце концов стали кричать даже «Да здравствует королева!» и относилось это не к сидевшей рядом с больным мужем королеве Аделаиде, а к ней, Виктории, пока еще только принцессе.

Горло от волнения перехватило так, что стало трудно дышать, на глазах все же выступили слезы счастья, и Виктория совсем не боялась красных глаз и насмешек сэра Конроя. Даже при отсутствии матери в ту минуту она была счастлива.

Но сюрпризы продолжались. Во дворце принцессу встретил лорд-гофмейстер, окинув взглядом следующих за ней, на мгновение замер, пытаясь сообразить, где же герцогиня, но тут же взял себя в руки и, отвесив нижайший поклон, сообщил, что его величество слишком плохо себя чувствует, а потому не может встретить любимую племянницу и свою наследницу во дворце, но просит занять его тронное место и, вообще, чувствовать себя полной хозяйкой.

Виктория чуть растерялась, но ее столь же торжественно проводили до тронного места короля и королевы и предложили сесть в ожидании начала танцев. И она села, но на место королевы:

– У нас есть король, и это его место.

Придворные были в восторге от поведения будущей королевы, а вот она сама от бала нет. Герцогине и Конрою все же удалось испортить ей праздник, одной тем, что не сочла нужным приехать вместе с дочерью, а второй весь вечер не сводил строгого взгляда со своей подопечной, словно кто-то мог похитить принцессу прямо на балу или она сама совершить нечто предосудительное. Находиться под придирчивым и вовсе неблагожелательным взглядом сэра Конроя никогда не доставляло Виктории удовольствия, а в тот день тем более.

На обратном пути она с грустью размышляла: ей восемнадцать, это тот самый день, от которого столько ждала. И что получилось? Ни-че-го. Ничего не изменилось, ну кроме приветственных криков толпы и кланяющихся теперь уже ей придворных. Да и кланялись-то они как-то в полсилы, понятно, не королева пока.

А теперь она возвращалась домой, в ту самую жизнь, которой жила вчера, позавчера и еще неизвестно сколько будет жить. Стало очень горько, праздник закончился, ничего не изменилось. Напротив, Виктория прекрасно понимала, что уж теперь мать и сэр Конрой постараются ей показать, кто в Кенсингтонском дворце и вообще в ее жизни главный. Вместо радости очень хотелось плакать…

На следующий день в Кенсингтонском дворце появился новый гость, из Бельгии по просьбе дяди Леопольда приехал доктор Христиан Фредерик Штокмар, бывший до сих пор его личным врачом. Штокмар знал отца Виктории герцога Кентского, во время своего пребывания в Лондоне он весьма подружился с сэром Конроем, отзывался о нем очень хорошо и потому был принят с распростертыми объятиями.

Виктория смотрела на маленького, толстенького доктора со смешанным чувством, с одной стороны, она была рада поговорить с тем, кто совсем недавно общался с ее любимым дядюшкой, с другой – очень не хотелось сознавать, что число ее воспитателей увеличилось, причем на стороне ненавистного Конроя.

Штокмар привез письма и подарки от королевской семьи, дядя Леопольд в этот раз воздержался от наставлений и советов, все письмо было посвящено воспоминаниям о детстве любимой племянницы, тому, как она шалила, когда гостила в его доме в Клермонте, всяким милым глупостям. Это послание вызвало у Виктории поток слез, девушке показалось, что таких счастливых дней, какие были в детстве, когда можно было с визгом броситься на шею к дяде Леопольду, а потом бегать с ним по залам дворца, уже никогда не будет.

Прочитав письма, она не отдала его матери, а просто положила на видное место, словно показывая, что по-прежнему ничего не скрывает. Подарки от супруги Леопольда королевы Луизы были очаровательны, она сумела угадать то, что могло понравиться девушке, – красивое шелковое платье и шляпка, изготовленная лучшей модисткой Парижа!

Жест принцессы не укрылся от добряка Штокмара, он уже почувствовал, что король Леопольд прав и порядки Кенсингтонского дворца это очевидное безумие. Проницательному врачу понадобилось немного времени, чтобы разобраться во всем самому, и он открыто встал на сторону принцессы и баронессы Лецен. Виктория неожиданно и, главное, очень вовремя получила сильную поддержку. В Кенсингтонском дворце началось настоящее противостояние.

Поведение сэра Конроя, а под его влиянием и герцогини Кентской становилось все нетерпимей, потому что здоровье короля ухудшалось на глазах, он таял, уже не вставая с постели. Король Вильгельм словно выполнял свое обещание дотянуть до совершеннолетия принцессы.

Конрой решил сохранить хотя бы то, что и так имел, он предложил назначить себя официальным секретарем наследницы престола. Странно, потому что все прекрасно понимали, что жить королю осталось совсем недолго и, став королевой, Виктория должна будет делать новые назначения. Но сэр Джон рассчитывал остаться и при королеве тоже.

Принцесса воспротивилась, теперь, когда они с матерью практически не общались, притом что спали в одной комнате, Виктория решила освободиться и от опеки Конроя. Герцогиня все же вмешалась:

– Почему вы не хотите назначить нашего давнего друга своим секретарем?

– Зачем ему эта должность?

Герцогиня Кентская не выдержала, в ее голосе зазвенел металл:

– Но сэр Джон и так выполнял эти обязанности, бескорыстно, заметьте. Я сожалею, что вынуждена констатировать: моя дочь неблагодарна! Если бы ни помощь сэра Конроя, разве могли бы состояться ваши поездки по стране, ваши встречи с самыми разными людьми, разве об этом знали бы газетчики? И вот она благодарность за долгий труд для вашей пользы. О-о… я знаю, чьи это советы! Баронесса никак не может простить, что в ее услугах прекратили нуждаться, эта интриганка почувствовала, что сэр Джон понял ее сущность и отказал в своем доверии…

Герцогиня еще могла бы долго возмущаться по поводу недостойного поведения баронессы, прослужившей у нее столько лет, но принцесса не позволила матери этого сделать:

– Мы говорим о сэре Конрое. Я не думаю, что мне нужен секретарь сейчас, вот когда я стану королевой… Я посоветуюсь с бароном Штокманом по поводу какого-либо назначения для сэра Джона Конроя, если уж ему так хочется мне служить…

Последняя фраза была сказана довольно ехидным тоном, Виктория уже не чувствовала себя такой одинокой, рядом была не только верная Лецен, которая, впрочем, умела только ахать, а противопоставить напору Конроя ничего не могла, но и барон Штокман, не зависевший от Конроя и герцогини, а потому более свободный в выражении своих мыслей.

Упоминание барона добавило ярости герцогине.

– Поздравляю! Взамен своим лучшим советчикам, которые столько сил вложили в ваше воспитание и образование, знают, что именно вам нужно, и умеют наставить вас на путь истинный и поддержать в трудную минуту, вы так легко выбрали себе малообразованную женщину и какого-то шведа!

– Давно ли вы всецело доверяли баронессе Лецен, а сэр Джон отзывался о бароне Штокмане только в превосходном тоне?

– Как и сам Штокман о сэре Джоне! – парировала мать.

Отношения становились все более натянутыми, если не сказать враждебными. Викторию не удалось убедить дать какой-либо пост Конрою, мать обиделась за своего друга и наставника окончательно. Неизвестно, как долго это могло продолжаться и к чему привести, но во второй половине июня 1837 года королю Вильгельму стало уж совсем плохо, он доживал последние дни. Бороться за должности при принцессе стало бессмысленно, теперь надо было бороться за влияние на без пяти минут королеву.

Вечером 19 июня в Кенсингтонский дворец сообщили, что король Вильгельм близок к смерти. Услышав такую печальную и важную новость, Виктория не выдержала и разрыдалась. Не хотелось ни с кем разговаривать, никого слушать. Принцесса стояла на пороге к трону, и ей стало вдруг так страшно, словно это не Кенсингтонский замок, а высокая-высокая гора, с которой предстояло шагнуть вниз. И только от нее зависело, расправятся ли крылья, чтобы полететь вверх, или останутся сжатыми и последует падение в пропасть.

Будь отношения с матерью не такими сложными, они поплакали бы вместе, и стало легче, но в такую минуту Виктория вдруг оказалась одна. Она не могла высказать своих чувств барону Штокману, все же тот еще не был другом, не могла ничего сказать и Лецен, иначе последовал бы новый скандал с герцогиней. На пороге новой жизни она вдруг оказалась в одиночестве.

Принцесса долго лежала, стараясь не шуметь, чтобы не вызвать вопросов матери, и забылась сном только к рассвету… Что-то приготовил ей следующий день? Ну, возможно, не этот, так другой, третий… сколько их осталось сильно ослабевшему королю Вильгельму?

Привратник прислушался, никак барабанят в ворота парка? Кого это принесло посреди ночи. Конечно, уже почти рассвело, начало шестого утра, но сэр Конрой запретил допускать кого бы то ни было без его на то повеления. Мало ли… сейчас у них в Кенсингтонском дворце самое большое сокровище Англии – принцесса Виктория, которая вот-вот станет королевой, потому и стерегут. Поговаривают, что брат умирающего короля герцог Камберлендский способен на все, вот так ворваться и увезти их маленькую Дрину куда-нибудь! Хотя, она уже не Дрина, а ее королевское высочество Анлексанрина-Виктория, во как!

Еще немного послушав, привратник решил не открывать, тем более стучать вроде перестали. Он повернулся на другой бок, решив, что до полного рассвета еще есть возможность чуть вздремнуть. Потом начнут суетиться слуги, пойдет беготня, только успевай открывать и закрывать ворота. Раньше их не закрывали днем, разве что на ночь, но потом герцогиня стала бояться всех, и сэр Конрой приказал держать ворота на запоре.

Снаружи снова кто-то заколотил, раздались громкие крики с требованием немедленно пустить архиепископа. Привратник подскочил на месте, сердито вздохнул и отправился выяснять, кто это шутит такими именами.

– Чего надо?!

– Откройте немедленно архиепископу Кентерберийскому!

Голос, конечно, важный и сердитый, но привратника такими шуточками не проведешь, расхохотался:

– А я папа римский! Архиепископы по ночам спят, а не ходят по чужим замкам!

Он уже повернулся спиной, когда услышал возмущенный голос:

– Открывайте ворота либо срочно зовите своего сэра Конроя! Мы из Виндзорского замка к принцессе Виктории.

Второй голос поправил:

– К королеве Виктории.

Именно это объяснило привратнику все: уже несколько дней ждали смерти короля Вильгельма, которая означала бы, что королевой становится принцесса Виктория. Значит, случилось?! Он бросился дрожащими руками распахивать ворота.

Нежданным посетителям пришлось еще долго колотить в двери самого дворца, потому что там тоже не могли взять в толк, кому это понадобилось ломиться в дом в такую рань.

Когда архиепископ Кентерберийский, лорд Каннингем и лорд Чемберлен, наконец, добрались до внутренних покоев дворца и попросили передать герцогине, что срочно хотят видеть ее дочь, было уже почти шесть утра…

Королева

– Дрина, проснись, к тебе приехали…

Мать даже забыла, что перед ней ее королевское высочество, нет, наверное, уже величество, что они давно перестали звать девушку Дриной. Дочь лежала, сладко посапывая в подушку, герцогиня знала, что она заснула очень поздно, вернее рано, когда забрезжил уже рассвет. Но такие посетители не ездят по ночам просто так, дело очень важное.

Дело могло быть только одно: умер король, это несомненно. Ее дочь стала королевой. Пока еще не стала, но теперь уже несомненно станет. Эдуард герцог Кентский, ее отец, хотя и почти не знал малышку, умер, когда ей было всего восемь месяцев, но твердо верил, что девочка будет королевой Англии, как предсказала гадалка в Гибралтаре.

Герцогиня Кентская, даже оставшись без средств к существованию и поддержки в Англии, никуда не уехала, твердо рассудив, что с глаз долой из сердца вон: стоит уехать, мало ли что может здесь измениться. Единственной поддержкой ей стал Джон Конрой, столько лет он заботился куда больше о них с Дриной, чем о своей семье, столько лет опекал, воспитывал, учил, оберегал принцессу, но получил за это черную неблагодарность.

Герцогиня вздохнула, она много еще что могла бы додумать, только некогда, внизу принцессу ждали серьезные люди, готовые сообщить серьезные вести.

– Дрина, проснись…

Должна ли она идти вместе с дочерью? Наверное, ведь она мать. Но пока принцесса оденется, пока причешется…

Услышав, что приехали архиепископ и два лорда, Виктория чуть кивнула и попросту набросила большой платок на плечи поверх ночной рубашки. Мать изумленно уставилась на нее:

– Ты что собираешься появиться перед лордами вот так?!

– Ты сама сказала, что они спешат…

Поправив на голове ночной чепец и проверив все ли складки халата в порядке, герцогиня поспешила вслед за дочерью. За дверью уже стояла баронесса Лецен с нюхательной солью. Виктория спокойно отвела ее руку:

– Не нужно.

Женщины только переглянулись, дивясь выдержке Виктории, а та сделала жест, чтобы остались у дверей гостиной, куда вошла уже одна.

Хотя все трое мужчин устали, замучились ожиданием, были почти раздосадованы, что так долго пришлось пробиваться во дворец, потом стоять в гостиной, появление маленькой девичьей фигурки, закутанной в большой платок, оказалось неожиданным.

У всех троих мелькнули одинаковые мысли: какая же она маленькая!

Лорд Каннингем сделал шаг вперед и опустился перед девушкой на одно колено.

– Король Англии Вильгельм IV скончался этой ночью в двенадцать минут третьего. Король умер. Боже, храни королеву!

Он приложился к маленькой ручке, словно уже принося присягу верности. За ним последовали и два других гостя.

Виктория стояла, пытаясь понять, что чувствует, и с изумлением понимала, что ничего, просто она еще не осознала свое новое положение. Королева…

– Это печальное известие, господа, но благодарю вас за него, за то, что нашли возможным приехать в такую пору.

Архиепископ Кентерберийский благословил новую королеву, пожелав здоровья и достойного правления.

Они были измучены бессонной и беспокойной ночью, потому Виктория поспешила отпустить посетителей, пообещав утром встретиться с премьер-министром и обсудить все вопросы.

– Я полагаю, вам нужно отдохнуть, господа.

Это был едва ли ни единственный случай, когда она посчиталась с усталостью или неудобством своего двора, позже королева славилась тем, что думала только о себе и своем муже, да и то не всегда. Королева Виктория совершенно не заботилась об удобстве окружающих.

Герцогиня Кентская, как и остальные жители Кенсингтонского дворца, прекрасно понимала, что означает приезд посреди ночи столь важных джентльменов – король умер, и Виктория стала королевой.

Это в нижней гостиной, куда Виктория вышла к посетителям в одной ночной рубашке, было тихо, в остальных помещениях дворца царила немыслимая суета. Одевались и обувались так, словно от скорости зависела сама жизнь. Все пришло в движение, горничные и лакеи получили свои порции выговоров и обещаний быть немедленно уволенными, остальные слуги метались, зажигая свечи и открывая шторы на окнах, сами дамы уже собирались в верхней малой гостиной, куда принцесса, вернее теперь уже королева, должна вот-вот прийти.

Прическу делать некогда, потому герцогиня, как и остальные дамы, в чепце, но халат успела сменить на платье. Сэр Конрой (куда ж без него?), кажется, и не ложился в ожидании вестей из королевского дворца. Леди Флора Гастингс тоже сидела со вчерашней прической, видно провела ночь в кресле, страшно зевали обе дочери Конроя и старалась не клевать носом его супруга, нервно щелкала костяшками пальцев баронесса Лецен… Ее девочка стала королевой… хотя этого давно все ждали, все равно волнительно и неожиданно. Как она теперь будет себя вести, не прогонит ли от себя всех, кто был рядом в прежние годы? Куда деваться тогда самой Лецен? Баронесса не мыслила себе жизни без Дрины, но нужна ли будет пожилая бывшая гувернантка королеве?

Герцогиня взволнованно мерила шагами малую гостиную, забыв о том, что все еще одета в ночной чепец, в то время как другие успели надеть платья. Но сейчас это было совершенно не важно, Виктории, несомненно, принесли весть, что она стала королевой. Мать успела наказать дочери, чтобы немедленно после разговора с прибывшими лордами шла наверх, и теперь ждала. Вот сейчас, сию минуту откроется дверь и ее дитя бросится на шею к родительнице со слезами радости:

– Мама, я стала королевой!

Все начнут поздравлять герцогиню, ведь теперь она не вдовствующая герцогиня Кентская, а мать королевы Виктории. Да, это будет ее триумф! Столько лет надеяться, терпеть почти лишения, потом унижения со стороны королевской семьи (герцогиня воспринимала необходимость встречаться с Фицкларенсами как настоящее оскорбление), воспитывать Викторию и ждать, ждать, ждать…

И вот теперь она мать королевы. Герцогиня то принималась думать о том, как изменит порядки в Виндзорском замке, распорядится драгоценностями короны, наведет порядок в финансовых делах королевского двора, непременно удалит прочь всех этих бастардов и еще много кого, то строила планы новых поездок по стране (теперь уже никто не сможет отказать ей в салюте с военных кораблей!)…

При этом как-то забывалось, что главное действующее лицо не она, а вот та девушка невысокого росточка, с которой сейчас беседуют в большой гостиной архиепископ и лорды. Нет, Виктория, конечно, стала королевой, даже без регентства, чего так желал Конрой, но она ничего не сможет сама, она будет по-прежнему во всем полагаться на советы матери и сэра Джона, уж в этом-то герцогиня Кентская не сомневалась ни на минуту.

А если это так, то по-прежнему она сама будет если и не на шаг впереди дочери, то рядом, это несомненно! Пусть она не регент, но она мать королевы, мать послушной дочери, а потому главная ее советчица и хозяйка страны.

Ну что же она так долго?! Неужели лорды все еще не уехали, неужели начали вести разговоры о делах?! О чем можно так долго беседовать, неужели эти люди не понимают, что сейчас не время разговаривать о делах, что девушке очень хочется поделиться новостью с матерью, броситься ей в объятия, залиться слезами на материнской груди?

Герцогиня даже защелкала пальцами, как это делала баронесса Лецен и чего сама терпеть не могла, и снова пустилась в обход гостиной от окна к стене и обратно. Минуты казались вечностью… Но вот внизу послышался шум, видно, посетители все же решили удалиться.

Герцогиня на мгновение замерла, борясь с желанием самой броситься вниз, чтобы обнять дочь, но встретилась взглядом с сэром Конроем и осталась на месте. Остальные тоже замерли, не зная, как себя вести. Поздравлять герцогиню Кентскую, чья дочь явно стала королевой, соболезновать ей по поводу смерти короля (все же тот был братом ее супруга) или и то и другое делать рано?

Тянулись томительные даже не минуты, а секунды ожидания, но всем казалось, что время остановилось, хотя часы на стене исправно тикали.

Ну где же она?!

Еще мгновение и мать бросилась бы с выговором вниз к дочери, посмевшей заставить ее ждать и волноваться!

Откланявшись, трое джентльменов удалились, закрыв за собой дверь. Они не обменивались мнениями прямо в Кенсингтонском дворце, прекрасно понимая, что и у стен есть уши, а здесь, тем более, весь двор наслышан о строгостях в доме герцогини Кентской… И только сев в карету, дали себе некоторое послабление.

Архиепископ Кентерберийский покачал головой:

– Все же она слишком молода.

Лорд Каннингем почти фыркнул в ответ:

– У нее есть наставница! Даже двое. Боюсь, теперь нам предстоит жить под рукой герцогини Кентской и сэра Джона Конроя. Главное, чтобы они не завели порядки Кенсингтонского дворца во всей Англии.

Лорд Чемберлен, не будучи столь осведомленным о сэре Джоне Конрое и его системе, озабоченно поинтересовался:

– Что, все так плохо?

– Думаете, нас зря столько времени держали перед воротами, а потом перед закрытой дверью? В Кенсингтонском дворце все подчинено жесткой воле герцогини Кентской, которую ей диктует сэр Конрой. Здесь регламентирован любой шаг, а любая попытка шагнуть в сторону считается страшным преступлением.

– Упаси нас Господь…

В это время сама виновница переполоха во дворце стояла перед большим портретом отца и размышляла. Вот они, ее предки-короли: дедушка Георг III с красным лицом и полубезумными глазами, вот отец принц Эдуард герцог Кентский, которого она просто не знала, вот веселый и распутный дядюшка-король Георг IV, наконец, только что умерший король Вильгельм, король, так и оставшийся в душе моряком.

Сильным, рослым, крупным мужчинам, получавшим власть в солидном возрасте, наследовала маленькая хрупкая девушка. Конечно, делами королевства занимается парламент, но ведь последнее слово за ней, королевой.

У Англии были королевы. Виктория переместилась вдоль портретов назад, вот они. Королева Анна прославилась только тем, что много раз пыталась родить здорового наследника и была совершенной неудачницей в этом деле. Восемнадцать беременностей и всего пятеро детей, к тому же крайне слабых здоровьем.

Мария Кровавая, которая вышла замуж уже будучи королевой за будущего короля Испании Филиппа. Тоже неудачный брак, вообще никого родить не смогла, Виктории рассказывали о ложной беременности королевы Марии, из-за которой она держала в напряжении всю Европу и собственного мужа больше десяти месяцев, чтобы потом на весь свет объявить, что наследника не будет!

А королева Елизавета, в честь которой ее хотели назвать, вообще не была замужем и трон оставила племяннику Якову, сыну ненавистной ей королевы Шотландии Марии Стюарт. Так что же, для королев невозможны нормальный брак и семья?

Виктория вдруг замерла, она никогда раньше не размышляла над этим. Вот она стала королевой, но как теперь быть с замужеством? Будучи принцессой, она еще могла выйти замуж без очень больших проблем, а королеве как? Ее меньше интересовало, где взять того самого мужа, найдется, но юная королева вдруг задумалась о том, какими будут их взаимоотношения.

Виктория привыкла думать, что жена во всем подчиняется мужу и следует его советам, так положено в добропорядочных семьях. И что тогда? Она, королева, должна будет следовать советам мужа, значит, и править будет, по существу, он. Нет, так не годится! К чему и корона, если все начнется сначала, только не с Конроем, а с супругом?

Как же тогда быть королеве? Неужели Елизавета права, и судьба королевы быть незамужней? Но как же тогда миссия женщины?

Сколько так стояла, глядя на портрет королевы Елизаветы и не видя его, Виктория не знала. Потом вдруг решительно вскинула голову: она будет другой королевой! Она выйдет замуж, обязательно сразу оговорив с мужем свое первенство во всех делах, родит детей, воспитает их, как воспитывал дедушка Георг, приучая к труду и скромности, но не допустив никаких перекосов, чтобы не вышло еще одного Георга IV. Она все сможет – быть очаровательной женщиной, верной супругой, прекрасной матерью и, конечно, разумной правительницей, стоя перед портретом которой через многие годы ее какая-нибудь правнучка восхищенно скажет, что с этой бабушки надо брать пример всем!

Почти успокоенная таким своим решением, Виктория несколько раз повернула головку влево, вправо, словно приветствуя восхищенные толпы своих подданных, а то и будущих потомков.

Нужно немедленно, сразу после завтрака повстречаться с премьер-министром лордом Мельбурном, такую встречу мать и Конрой не допустили месяц назад, словно лорд Мельбурн мог похитить принцессу. Теперь никто не запретит, теперь она сама себе хозяйка… Сама себе хозяйка… Эта мысль была такой упоительной, что хотелось повторять ее снова и снова.

Но наверху ее ждут герцогиня и, наверняка, уже весь Кенсингтонский дворец. Что ж, самое время новой королеве показаться родственникам и близким…

Проходя мимо большого зеркала, Виктория вдруг остановилась, чуть критически оглядела свою пухлую фигурку и чуть поморщилась:

– Однако мы довольно невысоки для королевы…

Дверь в малую гостиную, где новую королеву с таким нетерпением ждали мать и другие близкие, медленно распахнулась. Ходившая взад-вперед герцогиня остановилась и повернулась, готовая распахнуть руки навстречу восторженной дочери, но замерла, как и все остальные.

На пороге стояла все та же маленькая Виктория в ночной рубашке, кутающаяся в большой платок, но это была совсем другая Виктория! В двери стояла королева. Что-то совершенно неуловимо изменилось в девушке, но это что-то заставило понять, что перед ними ее величество.

Она не бросилась в объятия матери, даже не приветствовала герцогиню отдельно, Виктория просто стояла и чего-то ждала, молча оглядывая собравшихся ледяным взглядом. Таким же ледяным был ее голос:

– Его величество король Вильгельм умер этой ночью.

И все, больше ничего.

Первой опомнилась леди Флора, она присела в реверансе, пусть не столь низком, какой когда-то репетировала с дочерью герцогиня, но достаточно низким:

– Боже, храни королеву!

Виктория обратила особое внимание на шелест юбок – дамы приседали одна за другой, оказалось, что шелка шелестят не только у герцогини Кентской.

Герцогине пришло в голову, что дочь нужно сейчас поддержать, нет, зря она ждала торопливости и бурных объятий, Виктория поступила верно, королева не должна скакать по лестницам, даже очень чему-то обрадовавшись, не должна бросаться на шею матери, это будет потом, наедине. Ах, какая умница все же ее дочь, куда умнее, чем она сама думала. Так и только так надо вести себя с Флорой Гастингс и другими придворными дамами, с той же баронессой Лецен, пусть знают свое место! А мать подыграет. Ничего, ее время еще впереди.

Герцогиня присела вместе со всеми. Виктория спокойно оглядела столь привычную ей компанию и кивнула:

– Благодарю вас. Извините, мне нужно переодеться.

Юбки матери зашелестели следом, кому же, как не герцогине Кентской посоветовать, что именно надеть дочери в столь важный для нее день?

Но в спальне ее ждал неприятный сюрприз. Жестом отправив горничную, герцогиня сама закрыла дверь и начала говорить, что следует надеть и как себя вести. Виктория вдруг вскинула на нее свои большие голубые глаза, мать почему-то подумала, что они слишком выпуклые, что же будет дальше?

– Мама, ты могла бы меня поздравить.

– Да, конечно, разумеется! Я поздравляю тебя с тем, что стала королевой, но ты не должна забывать…

– Мама, я стала настоящей королевой?

– Что значит, настоящей? Да, разумеется… Хотя, коронации и не было…

– Повторяю: теперь я настоящая королева?

– Да.

Девочка беспокоится, что все еще может измениться? Разве только встанет со смертного одра король Вильгельм. Покойный король Вильгельм.

Виктория сделала несколько шагов к двери и распахнула ее. В соседней комнате стояла, ожидая приказаний, горничная Адель.

– Адель, распорядитесь, чтобы мою кровать перенесли в… – она на мгновение, всего лишь на мгновение, задумалась, – … в голубую комнату.

В этой комнате до замужества жила Феодора, Виктория надеялась после отъезда сестры перебраться туда, но мать оставила ее в своей спальне.

– Но мадам герцогиня…

– Ты не расслышала что я сказала?

Тон не оставлял сомнений в непозволительности малейшего неповиновения. Адель быстро присела в реверансе и сразу же побежала выполнять приказ.

– И все мои вещи, пожалуйста.

Герцогиня просто обиделась, внезапная холодность дочери отнюдь не была случайной, Виктория, столько лет безропотно подчинявшаяся матери, обрела свободу – и какую свободу, выше которой нет! Кто может что-то запретить королеве, удержать ее или прикрикнуть? Даже мать может лишь советовать, но едва ли теперь дочь захочет прислушиваться к ее советам.

Заметив почти скорбно поджатые губы герцогини, Виктория вдруг попросила:

– Ты не могла бы оставить меня одну на час? Мне нужно подумать…

Герцогиня потеряла дар речи окончательно, ее дочь в такой момент не просто не желала делиться с ней радостью или просить разумного совета, она хотела остаться одна!

Потом была долгая беседа с премьер-министром лордом Мельбурном, во время которой Виктория поняла, что нашла так необходимого ей советчика и старшего друга. Она с чистой совестью заверила, что не желает иметь другого премьер-министра и во всем будет слушаться его советов.

– Конечно, в том, что касается дел, но думаю, вы не станете мне советовать, какое платье надеть в каком случае.

Лорд Мельбурн подумал, что и это не помешало бы, но промолчал.

– Нет, я осмелюсь дать вам другой совет. Это проект вашей речи на заседании Тайного совета. Подчеркиваю: только проект, основа, которую я позволил себе написать, чтобы вы могли сэкономить время для подготовки. Надеюсь, он будет вам в помощь.

Виктория кивнула:

– Я воспользуюсь написанной вами речью, лорд Мельбурн.

– Заседание сегодня в Красном салоне дворца.

– Я помню.

– Вы подумали, кто будет вас сопровождать и то, как вы будете одеты?

– Никто, я пойду одна и в траурном платье. Скончался король и мой родственник, ни к чему яркие наряды.

Мда… эта девочка куда разумней, чем от нее можно было ожидать, мысленно подивился лорд Мельбурн. Он решил ничего не говорить заранее членами Тайного совета, чтобы, если все пройдет как надо, сильнее поразить их. Первое впечатление много значит, едва ли лорды помнят пухлую девочку, вечно прячущуюся в складках широких юбок своей матери и малозаметной за перьями герцогини. Ничего, тем сильнее будет произведенное впечатление.

И вот члены Тайного совета собрались в Красном салоне, готовые встретить новую королеву Англии и присягнуть ей. Цвет общества ждал появления маленькой девушки, готовый простить ей растерянность и даже слезы, но не слишком готовый к появлению рядом с ней герцогини Кентской.

Дверь распахнулась, объявили:

– Ее величество королева Англии…

Коронации еще не было, потому и полного титула тоже, но она уже не высочество.

Маленькую фигурку в черном одеянии даже не сразу все заметили на фоне высокой двери. Она на мгновение замерла, потом в полной тишине спокойно прошла к своему месту, поклонилась присутствующим и села.

Одна, никого следом. Герцогини Кентской не было, и это казалось настолько странным, что к речи стали прислушиваться не с первого слова. Все казалось, вот сейчас войдет мать королевы и, перебивая дочь, начнет произносить речь сама.

Не вошла и не начала. Виктория все произнесла сама спокойным, ровным голосом, время от времени оглядываясь на лорда Мельбурна, словно спрашивая, все ли делает правильно. Премьер-министр был в восторге! Скромность, сдержанность и даже отсутствие волнения притом, что все прекрасно понимали, что королева очень юна и наивна. Тайный совет был в восторге от своей королевы!

К протянутой для поцелуя руке, что означало, по сути, присягу, подходили с удовольствием. Рука не дрожала и не была безвольной, хотя волнение и смущение Виктории все же заметно. Перед ней, юной девушкой, один за другим опускались на колено виднейшие люди Англии. Виктория сумела подчеркнуть свое особое отношение к двум присутствующим дядям – герцогам Камберлендскому и Суссекскому, она подошла и расцеловала обоих в щеки. Герцог Камберлендский становился королем Ганноверским, потому что по салическому закону там правящей королевы быть не могло. Похоже, это его устраивало.

В тот же день во множестве дневников членов совета появились восторженные записи о королеве, в разные концы Европы полетели письма с рассказом о первом дне ее правления.

– Лорд Мельбурн, как я вела себя?

– Изумительно, ваше величество! Лучше не смог бы даже я сам!

– Я написала письмо королеве Аделаиде с выражением соболезнования…

– Вы не должны называть ее королевой, королева теперь вы.

– Но это было бы слишком жестоко – в первый же день напоминать ей, что она теперь не королева.

Потом были беседы с архиепископом Кентерберийским, министрами, руководителями служб и еще много с кем. Единственный человек, с которым категорически не пожелала встречаться Виктория, был сэр Джон Конрой, напротив, с ехидным удовольствием она объявила, что удаляет сэра Конроя из числа своих придворных со всеми вытекающими отсюда последствиями! Понимала, что это мелкая месть, но как же эта месть была сладка… Виктория с удовольствием убрала бы его и из окружения своей матери, но такого она приказать не могла.

К вечеру королева едва держалась на ногах. Но ей предстояло еще одно дело – отказаться от привычного ужина в обществе обитателей Кенсингтонского дворца. Это тоже оказалось не так просто.

Герцогиня Кентская терпеливо ждала весь день, пока ее дочь переделает свои королевские дела, и мысленно готовилась к трудному разговору. Она никак не могла решить, какой тон взять – то ли оскорбленной в лучших чувствах любящей матери, то ли разгневанной неприличным поведением хозяйки дома. Посоветоваться с сэром Конроем не получилось, тот, узнав о своей отставке, обиделся и удалился в свой дом, отсутствовали и его жена с дочерьми. Но присутствовала Флора Гастингс, которая непременно все перескажет Конроям.

Начало ужина затягивалось, но никто не роптал, все понимали, насколько важны дела вчера еще маленькой Дрины, а сегодня ее величества королевы Виктории.

Вот, наконец, она появилась. Герцогиня Кентская вся напряглась, снова готовая либо заключить дочь в объятья, либо разгневанно фыркнуть, смотря как та себя поведет.

Повела так, что ни обниматься, ни фыркать не пришлось. Виктория устала и скрывать этого не собиралась.

– Леди! Джентльмены! – Кивки в разные стороны. – Прошу простить, но я слишком устала, чтобы ужинать. Доброй ночи, дорогая мама, доброй ночи, леди и джентльмены!

И все. Королева удалилась к себе, по пути приказав Адели, чтобы ужин подали прямо в ее маленькую комнатку.

Она не настолько устала, просто не хотелось никого видеть, не хотелось расплескать то новое ощущение, которое появилось за этот день. Виктория просто хотела побыть одна.

Теперь можно было писать в дневник все, что действительно думаешь, а не то, что нужно, потому что мама больше не проверит, правильные ли мысли бродят в голове у ее дочери. Ужин остыл, пока новая королева записывала события трудного и долгого дня, начавшегося в спальне матери, а закончившегося в ее личной, пусть пока и крошечной спальне, спальне королевы Англии.

На следующий день должны были подготовить ее апартаменты во дворце и больше ужинов в Кенсингтоне не предвиделось.

Начался год перед коронацией…

Ее королевское величество

Чтобы стать королевой, недостаточно просто вынести свою кровать в другую комнату, недостаточно переехать в Виндзорский замок, нужно многому научиться. Иногда Виктория задумывалась о том, почему герцогиня Кентская и сэр Конрой, прекрасно понимающие, что именно ее ждет, ни в малейшей степени не постарались подготовить дочь к трудной роли королевы. Ее научили читать и писать, научили некоторым правилам поведения, дали некоторое образование, но даже не попытались приучить к ежедневной работе головой, к тому, что ей придется постоянно общаться с большим числом самых разных людей, решать какие-то вопросы…

Наоборот, Виктории все время внушали, что она сама ни на что пока не способна. Хотелось спросить: а как можно быть способной, если в гостиной приходилось молчать, свое мнение держать при себе, если болтовня дам сводилась к погоде и разным бытовым мелочам. А теперь вдруг извольте вести беседы сразу со многими лордами, министрами, да и просто посетителями, вникать в вопросы политики, экономики, ломать голову над финансовыми проблемами.

Нет, конечно, сама она не ломала, для этого были все те же министры и парламент, но выглядеть совсем уж дурой, не понимающей, о чем идет речь, тоже неприятно.

Временами Виктория просто ужасалась – что бы делала, не будь рядом лорда Мельбурна?! Тот стал ее настоящим ангелом-хранителем. Точно так же, как мать во всем слушалась сэра Джона Конроя, сама Виктория слушалась мудрого Мельбурна. Только с той разницей, что Конрой диктовал то, что считал приемлемым, а Мельбурн советовал и объяснял.

Для Мельбурна время общения с юной Викторией стало настоящим блаженством, он словно ваятель, получивший в распоряжение драгоценную глыбу дорогого мрамора, отсекал все ненужное, чтобы явить изумленному миру и Англии совершенство по имени королева Виктория. Благодатнейший материал и грандиознейшая задача – что могло быть лучше и заманчивей? Это не воск, у юной королевы ой какой характер, но это и не алмаз, в который она, несомненно, превратится позже. Пока снимались только первые слои и начинала вырисовываться будущая королева.

Виктория изумительно вела себя в первые дни, интуитивно чувствуя, как поступить правильней, но пока от нее ничего особенно не требовалось. Со временем она должна уже не только показывать себя, но и править.

Учеба шла ежедневно, ежечасно, ежеминутно. С неприятным изумлением лорд Мельбурн обнаружил, что королева не терпит критику, довольно эгоистична, считает собственное мнение выше любого другого, а еще не переносит, чтобы кто-то вообще смел обсуждать ее, если ей этого не хочется. Лорд Мельбурн готов был все простить своей подопечной, он был по-своему влюблен в юную королеву, влюбленностью учителя в подающую надежды ученицу.

Виктория это, несомненно чувствовала и это ей нравилось. Так же относился к тогда еще принцессе учитель вокала Луиджи Лаблаш, за хороший голос добродушный толстяк был готов простить Дрине любые недостатки. Конечно, нашлось немало тех, кто был не слишком доволен таким положением лорда Мельбурна.

Весьма много недовольных нашлось и положением при королеве баронессы Лецен. Официально Лецен отказалась от всех постов, но на деле осталась ее тайной советчицей и жилеткой для слез, хотя слез как таковых теперь не было, разве что совсем изредка, когда газетчики вмешивались, по мнению Виктории, не в свои, а в ее дела. «Дорогая Лецен» постоянно была рядом, некоторые дамы язвительно поговаривали, что, когда министры входят в парадную дверь, баронесса выскальзывает в потайную, но стоит министрам выйти, как она тут же появляется снова. Это уже была не просто привязанность Виктории к своей наставнице детских лет, все переросло в нечто большее. Просто Лецен была из тех, кто совсем не критиковал королеву и всегда находил слова утешения, даже когда особой необходимости в них не было.

Зато очень натянутыми стали отношения с матерью. Удалив от себя сэра Джона Конроя, Виктория не могла удалить его и от герцогини Кентской, Конрой по-прежнему сильно влиял на нее и распоряжался в Кенсингтонском дворце как у себя дома. И как ни давала королева понять герцогине Кентской, что их отношения не восстановятся, пока рядом будет сэр Джон, ничего не менялось.

Мать присутствовала на завтраках дочери, но не больше и не всегда. Королева была любезна с герцогиней, как с любой другой придворной дамой. Наступят времена, когда они обе сильно пожалеют о потерянных отношениях и потерянных годах, одна о том, что держалась за советы сэра Конроя и поэтому потеряла дочь, а вторая, что была слишком строга к матери и этим испортила отношения с ней на многие годы.

Виктория перебралась в Букингемский дворец, где для нее и ее придворных были подготовлены апартаменты, и с удовольствием окунулась в новую жизнь.

Подготовка к коронации еще только велась, пришлось слишком многое переделывать, к тому же процедура требовала немалых денег, но королеву это мало расстраивало, она пока привыкала к самой дворцовой жизни.

Неожиданно оказалось, что она богата! Из выделенных парламентом средств после оплаты огромных расходов на содержание королевского двора ей лично оставалось 68 000 фунтов стерлингов в год. Это была совершенно немыслимая сумма для девушки, которая еще вчера мечтала о новом платье и была счастлива, когда король предложил 10 000 фунтов стерлингов.

Первое, что сделала королева, получив гарантии на такую сумму, – выплатила отцовский долг. Это очень понравилось парламентариям и англичанам вообще.

Потом пришлось выплачивать долг материнский. Виктория не могла понять, откуда взялись такие большие цифры, на что герцогиня вдруг умудрилась потратить 50 000 фунтов стерлингов, ведь она всегда жила экономно и лишнего не расходовала. Лорд Мельбурн осторожно намекнул, что финансовыми делами герцогини Кентской по-прежнему занимается сэр Джон Конрой, и сказал, что сам Конрой требовал возместить ему понесенные на службе у принцессы расходы.

Парламент возместил и даже назначил сэру Конрою пенсию в размере 3000 фунтов ежегодно. У Виктории было только одно условие: Конрой должен исчезнуть из ее жизни совсем. Но пока этого не получалось, мать не желала уступать. Но нашла коса на камень, Виктория тоже не делала никаких уступок. Было сказано раз и навсегда: сэр Джон Конрой не появится ни на одном приеме во дворце, не будет участвовать в церемонии коронации, ни он, ни его семья никогда не будут допущены ко двору! Виктории казалось, что стоит только однажды подпустить к себе сэра Джона и ужас Кенсингтонского дворца вернется снова.

Двор пока еще соблюдал траур, потому вечера, как и наряды, были достаточно скромными. Это радовало и вызывало досаду одновременно. Виктории очень хотелось поскорее скинуть с себя груз Кенсингтона, но пока она сделать этого не могла. Зато усиленно готовилась.

Герцогиня Сатерленд, ответственная за королевский гардероб, разглядывала новый наряд королевы, который та предполагала надеть после окончания траура. Чувствовалось, что девушка не имела возможности вволю носить яркие платья, теперь ее наряды сверкали всеми цветами радуги и были щедро украшены драгоценными кружевами.

Виктории очень нравились кружева, она до самой старости будет использовать именно кружева в своих платьях.

А еще шляпки и чепцы… В первые годы правления их было немыслимое количество, и тоже с огромным количеством лент, перьев, богатой отделки.

Нет, у королевы обнаружился неплохой вкус, правда, несколько своеобразный, но назвать ее наряды вульгарными было нельзя.

К тому же Виктория хорошо знала свои недостатки – маленький рост, почти полное отсутствие фигуры, тусклые, прямые волосы, заметный нос, маленький подбородок и вечно приоткрытый рот с мелкими зубками, отчего, когда она улыбалась, становились видны десны. Зато когда надевала шляпку, тусклость волос уже не бросалась в глаза, а личико становилось даже симпатичным.

Дверь распахнулась и в гардероб вошла баронесса Лецен. Это означало, что сейчас прибудет и королева. Герцогиня Сатерленд сделала знак горничной, чтобы та развернула принесенное платье и приложила к нему чепец.

Так и есть, шариком вкатилась Виктория. Полнота, появившаяся еще в детском возрасте, видимо, была наследственной, в сочетании с маленьким ростом она требовала постоянных ограничений в еде, особенно мучном и сладком. В сладком принцессу Дрину ограничивали, а вот мучного всегда было не просто много, а очень много, к тому же она всегда ела быстро, много и плохо пережевывая пищу. Результат не замедлил сказаться, пухленькая девочка превратилась в толстушку, для которой теперь многое проблематично.

Конечно, полная грудь и такие же плечи смотрелись неплохо, но отсутствие талии фигуру отнюдь не красило. В сочетании с ростом проблемой становилось все, даже ношение короны, которая зрительно придавливала вниз. И столь популярные большие шляпы тоже.

Приветствовав герцогиню, королева остановилась, разглядывая платье.

– Мне кажется, плечи можно было бы еще чуть опустить…

– Ваше величество, может лучше примерить?

– Этот чепец сюда не пойдет. Давайте посмотрим лучше тот светло-голубой с кружевами…

К новому платью действительно подобрали, но не чепец, а большие серьги, свисавшие почти до плеч, массивное колье и браслет.

– Браслеты должны быть парными. Узнайте, сможет ли ювелир сделать второй такой же и если да, то как скоро.

Потом Виктория тщательно выбирала из принесенных образцов духи, новое мыло, чтобы не контрастировало запахом с духами, потом долго разглядывала в зеркало свое отражение, хмурясь из-за жирной кожи и двух прыщиков, упорно вылезавших на лбу!

– Я просила найти того, кто хорошо разбирается во всех этих средствах…

Баронесса Лецен, к которой был обращен вопрос, тут же кивнула:

– Доктор Дрин ждет вас, мадам.

– Хорошо. Это – в шкаф, – вздохнула королева, сожалея, что не может немедленно надеть кружевное великолепие.

Когда они уже вышли из гардеробной, Виктория вдруг заговорщически шепнула Лецен:

– Видела бы меня мама!

Баронесса рассмеялась:

– Я подумала о том же!

Они правы, герцогиня была в ужасе, узнав, что у ее воспитанной в такой строгости дочери, появились не только немыслимо дорогие наряды и украшения, свой парикмахер, но и личный косметолог и даже массажистка! Герцогине Кентской казалось, что тратить время и деньги на такие вещи может только совершенно неприличная дама, а уж королеве и вовсе непростительно заниматься этими глупостями! Добродетель женщины не в нарядах или бриллиантах, а в скромности, в заботе о доме и детях, в соблюдении правил приличия.

В Кенсингтонском дворце Виктория все это соблюдала, как оказалось, только пока была под жестким контролем старших, а стоило вырваться на свободу, и вот он результат. Вы только посмотрите – шкафы забиты шляпками и чепцами, платьями, накидками, манто и всякой всячиной вроде перчаток и вееров!

А одета как?! Стоило закончиться трауру, как плечи королевы оголились, на шее появились роскошные колье, в ушах серьги, а у платьев шлейфы. Хорошо еще что маленький рост не позволял делать шлейфы длинными, не то ходила бы, как павлин!

Герцогиня ежедневно получала свою порцию поводов для возмущения. Незамужняя девушка, хотя она и королева, не должна завивать волосы на бигуди. Она не должна откровенно пахнуть духами. А уж использовать пудру, пусть даже и для маскировки прыщиков и жирного блеска на носу, это просто неприлично!

Танцы до утра, кокетство с молодыми людьми, музицирование… это до хорошего не доведет. Вот что значит, у девушки больше нет настоящего мудрого советчика, не считать же таковой баронессу Лецен? Лецен ничего не станет говорить против, а остальные… они только и ждут, чтобы ее дочь свалилась в пропасть вольного поведения, чтобы потом осудить, осмеять, показать пальцем.

Мать была несчастна, но дочь, действительно вырвавшись на волю, возвращаться в жесткие рамки правил поведения Кенсингтонского дворца не желала. Да, она часто веселилась теперь почти до утра, кареты с уезжавшими гостями нередко отправлялись от Букингемского дворца только на рассвете, но в одном герцогиня была не права – до вольного поведения Виктории, воспитанной в строгости, было очень далеко. Все ее «вольности» ограничивались несколькими словами с молодыми людьми, с которыми приходилось танцевать, да большим количеством приобретенных нарядов. Королева сама соблюдала правила приличия и этикета и того же довольно жестко требовала от остальных.

Это удавалось, а вот борьба с лишним весом и отсутствием фигуры терпела фиаско. Привычка плотно есть да еще и мучное, глотать быстро, почти не прожевывая, за что давным-давно ругали еще в детстве, осталась, и стройности никак не способствовала. Кроме того, у Виктории не было привычки к физическим упражнениям, единственным подвижным развлечением оказались танцы и верховая езда, но быстрые танцы толстушка Виктория предпочитала избегать, а верховой езды было явно недостаточно.

Доктору Кларку или хотя бы Штокмару взяться бы за диету королевы, но привычки ее величества оказались сильнее всяких советов. Приходилось считаться с тем, что есть, платья шились соответствующие, и шляпки с чепцами тоже.

А пока Англия готовилась к коронации, шились роскошные наряды для самой королевы, сопровождающих ее девушек, пажей, стражников, гвардейцев… Заново переделывали корону, ведь та, которой короновались ее дядюшки, была для головки королевы явно велика. Ее величество очень полюбила драгоценности, потому в корону срочно добавляли новые камни.

Почему при этом никому, даже самой Виктории не пришло в голову хотя бы мысленно отрепетировать саму процедуру коронации, непонятно, но она, никогда не бывавшая на таких церемониях и не представлявшая себе, как должно быть, поплатилась за такое легкомыслие.

Ночь на 28 июня 1838 года была довольно душной, и сквозь открытые окна в королевскую спальню врывался шум Лондона, не смолкавший до самого утра. Даже если бы лондонцы захотели вести себя тихо, этого не получилось, слишком большие толпы собрались в городе, он готовился к коронации. Отовсюду доносился стук молотков рабочих, достраивавших многочисленные помосты для зрителей, крики возниц застрявших экипажей, призывы торговцев, визг, перебранка и смех…

В семь королева уже встала и принялась одеваться.

Ничто не смогло испортить ей праздник! Роскошная старинная карета была запряжена восемью лучшими лошадями, но не имела рессор, а потому раскачивалась и подпрыгивала на каждой выбоине. Очень пожилой и грузный лорд Ролл нетвердой старческой походкой подошел к королеве, чтобы выразить ей свое почтение, но не удержался на ногах и… покатился по ступенькам, запутавшись в своем шлейфе. Поднялся, но снова не смог преодолеть те самые ступеньки. И только с помощью королевы старику удалось подняться по ним наверх. Толпа выла от восторга, теперь уже не смеясь над лордом Роллом, а восторгаясь королевой, пришедшей ему на помощь.

Если бы они все только догадывались, что творилось внутри у самой Виктории! Внешне она казалась совершенно спокойной, а в действительности страшно волновалась, просто не зная, что делать в следующую минуту.

Накладок оказалось великое множество, архиепископ Кентерберийский попытался надеть коронационное кольцо не на тот палец, оно не налезало и усилия архиепископа едва не стоило Виктория вывиха, а после коронации пришлось долго держать руку в ледяной воде, чтобы его снять.

Приносившие присягу пэры едва не сбивали корону, принося клятву на верность, хотя должны были лишь слегка ее касаться.

Державу вручили раньше времени, и королева потом не знала куда ее девать.

Епископ Уэльса случайно перевернул две страницы молитвенника, чем сбил часть церемонии, нарушив последовательность службы.

Дамы откровенно не справлялись с огромным шлейфом королевского наряда, шли не в такт и невольно дергали саму королеву.

За разбросанными согласно обычаю коронационными медалями возникла такая давка, словно в Вестминстерском аббатстве присутствовали не великосветские дамы, а рыночные торговки.

Даже Мельбурн, всегда такой спокойный и сдержанный, для храбрости принял немалую толику бренди, а потому вел себя в непривычном рыцарском наряде весьма неадекватно, он почему-то заметно раскачивался и держал государственный меч так, словно намеревался приступить к разделке туши…

Подкрепился не один Мельбурн, похоже, большинство лордов успело принять «успокоительное», и не только лордов, многие держались на ногах слишком неуверенно, вели себя как-то неадекватно и неловко.

Пять часов в Вестминстерском аббатстве творилось невообразимое, названное коронацией. Герцогиня Кентская рыдала от волнения, многие дамы тоже…

Спокойной и трезвомыслящей во всей этой церемонии была, кажется, только сама королева. Ей хватило самообладания не просто спокойно спрашивать, что делать дальше, когда не знала, но и советовать тем, кто запутывался. Виктория вытерпела боль из-за кольца, надетого не на тот палец, когда архиепископ не послушал ее замечания, стойко держала тяжеленную державу, стоически выносила попытки пэров сбить корону, улыбалась, улыбалась, улыбалась…

Переодевшись после церемонии в роскошное пурпурное платье со страшно тяжелой короной на голове, не менее тяжелыми скипетром и державой, она, наконец, появилась перед толпой, собравшейся со всей Англии, чтобы приветствовать свою королеву. Рука с державой, кажется, готова была отвалиться, а шея ныла из-за тяжести короны, в голове гудело, очень хотелось есть, но Виктория терпела, неудобства были такой мелочью по сравнению с тем, что она коронована! Ее помазали, как и всех предыдущих королей, она королева Англии!

Но беспокойные дни, посвященные коронации, не прошли даром. Сначала заболел лорд Мельбурн, сказалось перенапряжение. Без такого помощника и наставника Виктория чувствовала себя не слишком хорошо.

Потом пришлось заниматься здоровьем самой королевы.

Штокмар с большим неудовольствием замечал, что активность королевы, энергия, бьющая через край в первые дни ее правления, как-то вдруг сменилась вялостью, раздражительностью, даже апатией. Виктория все чаще заявляла, что совершенно не годна для такой роли, которая ей выпала, к тому же она заметно хуже себя чувствовала.

Королева с трудом вставала по утрам, была раздраженной, рассеянной и страшно боялась ослепнуть, как дедушка Георг. Масла в огонь подлили газеты, на перебой намекавшие, что Виктории пора бы выйти замуж и осчастливить нацию наследником. При этом утверждалось, что велика вероятность ее смерти во время родов. Такое не могло добавить уверенности.

Штокмар и Мельбурн пытались воздействовать на Викторию, заверяя, что та слишком много ест, пьет много пива и любит острые блюда, к тому же редко гуляет пешком и совсем не занимается физическими упражнениями. Действительно, королева заметно поправилась, теперь, когда не было строго определенного количества еды на столе и ее некому стало сдерживать, она поглощала все большее количество острого и сладкого, это не могло не сказаться на ее самочувствии. На коже появилась сыпь, белки глаз пожелтели, а волосы стали совсем тусклыми.

– Мадам, есть нужно только когда действительно чувствуешь голод! – пытался убедить королеву Мельбурн.

Виктория парировала, что голод чувствует постоянно, и если следовать такому совету, но не стоит вставать из-за стола.

– Тогда двигайтесь и занимайтесь физическими упражнениями!

– Вы уверены, что это поможет? Королева Португалии уделяет этим упражнениям едва ли не все время, пока не спит, но продолжает оставаться толстой, как пивная бочка!

Штокман только вздыхал, он как врач прекрасно понимал, что, склонная к полноте, да еще и маленького ростом, Виктория непременно превратится в кубышку. Но ведь она юная девушка, что будет после замужества и рождения детей? Мельбурн вздыхал тоже: замуж еще нужно выйти, а это тоже проблема.

Они оказались правы и с замужеством, и с полнотой. Королева Виктория осталась в памяти потомков излишне полной и малоподвижной. Когда через полторы сотни лет вдруг пришло выставить на аукцион ее нижнее белье, носившееся в последние годы жизни и сохраненное ее слугами, оказалось, что Виктория носила… 58 размер! Весьма солидная дама (при маленьком росте).

Временами Виктория слушалась своих наставников и стоически прогуливалась по парку, но первый же попавший в туфельку камешек выводил ее из равновесия и прогулка заканчивалась.

Неприятности королевской жизни

Достаточно быстро жизнь показала Виктории, что в положении королевы хватает проблем и помимо оплошностей на коронации, что она находится под куда большим контролем, чем была в Кенсингтонском дворце, только теперь ей позволяли делать все, временами даже подталкивали, чтобы потом насладиться возможностью укорить, унизить и ткнуть в нее пальцем. И даже лорд Мельбурн не всегда вовремя предугадывал грядущие неприятности…

Переживать было отчего, помимо неприятностей с прибавкой в весе продолжались раздоры с матерью и ее придворными дамами. Герцогиня Кентская вполне справедливо обижалась на дочь, уж слишком откровенно предпочитавшую ее баронессе Лецен. Как бы ни любила Виктория «дорогую Лецен», столь явная демонстрация отстраненности от матери и приближение баронессы чести королеве не делала. Как и совершенно откровенное предпочтение всем другим лорда Мельбурна.

В результате перед Лецен заискивали, а на Мельбурна косились, но обоих довольно быстро невзлюбили. Юная девушка не смогла удержать всех на одинаковом расстоянии, лорд Мельбурн позже за это поплатился отставкой, а Лецен еще долго нашептывала Виктории в ушко далеко не всегда верные слова…

Первой после герцогини Кентской жертвой стала леди Флора Гастингс. Острый язычок этой леди еще в Кенсингтонском дворце не давал покоя баронессе Лецен, но Флора не угомонилась и в Букингемском дворце тоже, за что и поплатилась.

Леди Флора Гастингс действительно была заядлой сплетницей, за что ее страшно не любила королева. Но сама Виктория с удовольствием выслушивала сплетни о Флоре, особенно из уст баронессы Лецен. И тут такая сплетня…

Леди Гастингс поправилась не меньше королевы, но как! У нее явно рос объем живота, и это не было простой полнотой. Беременна?!

Но сюрпризы продолжались, сплетня намекала и на виновника произошедшего. Сэр Джон Конрой (ненавистный Конрой!), который явно ухаживал за леди Флорой, несмотря на то что был женат и имел взрослых детей, провел несколько дней в Шотландии в замке Лаудон вместе с Флорой Гастингс и ее матерью. Чем не повод для сплетен?

Слухи росли как снежный ком. Беременность леди Гастингс обсуждали уже почти открыто. Флора действительно чувствовала себя нехорошо и сама обратилась к доктору Джеймсу Кларку с вопросами по поводу недомогания. Королевский врач не был знатоком женских болезней, но предложил не просто поговорить о здоровье, а пройти тщательное обследование. Леди Флора такое оскорбительное предложение категорически отвергла, чем подлила масла в огонь. Теперь уже двор не сомневался, какого рода заболевание у леди Гастингс.

С удовольствием смаковала скандал со своими прошлыми обидчиками и королева, нет, она не шепталась по углам, вполне достаточно было и ее собственной опочивальне, куда новости приносились каждый вечер и каждое утро. Но Виктория и не заступилась за придворную даму своей матери.

В конце концов, герцогине Кентской было предложено удалить леди Флору от своего двора до того, как будет разрешен вопрос, представляющий повод для сплетен. Скрепя сердце, герцогиня согласилась и посоветовала самой Флоре все же обратиться к врачу и пройти обследование.

Оно было проведено двумя врачами, присоединился еще Чарльз Кларк, специализировавшийся на женских болезнях. Присутствовавшая при осмотре леди Портман была потрясена тем, на что решилась Флора. Заключение двух специалистов было однозначным – о беременности говорить нельзя, хотя заметное увеличение объема в области живота явно имеется.

Казалось бы, двор должен замолчать, а сплетни стихнуть, но этого не произошло. Пустили слух, что такое бывает и у девственниц. Гадкому слуху с удовольствием поверила и Виктория, которая, впрочем, решила встретиться с леди Флорой Гастингс и успокоить ее. Флора появилась в гостиной королевы через несколько дней и выглядела действительно очень больной, словно ее что-то снедало изнутри.

Вид бедолаги произвел впечатление на королеву, и между дамами состоялось примирение, леди Флора готова была простить все неприятности, причиненные ей двором и забыть гадкие сплетни.

Но теперь уже забыть и простить не готова оказалась семья Гастингс, не без оснований считавшая себя оскорбленной. Не простил и сэр Джон Конрой. Он хорошо понимал, чьи губы нашептывают королеве в ухо гадости про него и Флору. Семья бросилась на защиту поруганной чести леди Флоры.

Брат Флоры и ее дядюшка решили, что во всем виноваты лорд Мельбурн и королева, но после встречи с премьер-министром поняли, что тот старался замять скандал, а сама Флора утверждала, что королева тоже не виновата.

Однако примирения не получилось. Сведения просочились в газеты, и те просто захлебнулись самыми гадкими подробностями этой истории. Королеву обвинили и в нежелании уволить некомпетентного доктора Джеймса Кларка, и в том, что потакает слухам и попросту неспособна приличествующим образом извиниться перед придворной дамой за нанесенные оскорбления, и в том, что слишком доверяет слухам не вполне достойного окружения.

Салоны и гостиные Лондона бурлили, королеве и Мельбурну припомнили все просчеты в общении с окружающими, конечно, тут же невинной жертвой интриг и полного неумения королевы ладить с людьми была названа герцогиня Кентская. О сэре Джоне Конрое, правда, предпочитали молчать.

Конечно, это казалось странным, вместо того чтобы общаться со столь достойной, пусть и строгой матерью, королева постоянно держит при себе эту иностранку, выбившуюся в люди при помощи герцогини Кентской и ее же предавшую баронессу Лецен. Кто такая эта гувернантка, чтобы иметь столь сильное влияние на королеву?!

И лорд Мельбурн хорош, он же практически не допускает до ее величества никого другого, навязывая свое мнение по любому поводу! Тут же вспомнили, что именно от Мельбурна пошла сплетня, что беременность может быть и у девственницы… Конечно, сам лорд ничего не распространял и даже всячески старался замять скандал, но он намекнул на это королеве…

Королева бушевала, они кричала, что ненавидит эту озлобленную, глупую женщину, которая сама виновата в распространенных по ее поводу сплетнях, что желала бы видеть всю семейку Гастингсов повешенными вместе с редакторами газет, что теперь имеет врага в собственном доме, потому что мать встала не на ее сторону, а на сторону леди Флоры!

Отношения между королевой и ее матерью стали совсем нетерпимыми, потому что герцогиня Кентская действительно встала на защиту своей придворной дамы, ухаживала за ней во время болезни и всячески поддерживала семью Гастингсов.

А леди Флора действительно была больна, она уже не вставала с постели и, кажется, доживала последние дни. Узнав об этом, Виктория словно очнулась, она отменила назначенный бал и сама поехала проведать даму. То, что королева увидела, просто потрясло. Флора Гастингс страшно похудела, теперь выпирал только огромный, действительно как у беременной, живот. Общение было недолгим и для Виктории тягостным.

Через неделю Флора Гастингс умерла. При вскрытии была обнаружена огромная опухоль на печени и то, что она так и осталась девственницей.

Газеты захлебнулись новой волной критики королевы и Мельбурна. Особенно доставалось теперь, конечно, Виктории за ее жестокое несправедливое поведение. Люди на улицах кричали вслед ее карете: «Кто станет следующей беременной?», «Кого еще убьют сплетнями?».

Давно ли эта же толпа кричала от восторга, встречая свою королеву? Давно ли ее боготворили и готовы были нести вместе с каретой на руках? Виктории пришлось познать ужас от поведения подданных, легко переходивших от восхвалений к проклятьям.

Она не чувствовала себя виновной в случившемся и не могла понять, в чем и почему ее обвиняют. Будь такая возможность, Виктория просто уехала бы на время из Лондона и даже из страны, но королева не могла покинуть свой пост. Возможно, ей следовало бы съездить к дяде Леопольду, но визит королевы следовало готовить, и это никому не пришло в голову.

Но время шло, общественное мнение постепенно успокоилось, удалить баронессу Лецен от королевы не удалось, зато сэр Конрой покинул герцогиню Кентскую, правда, предварительно выторговав у Виктории немалую сумму в качестве компенсации за долгие годы службы и моральные издержки. Лорд Мельбурн посоветовал и королеве, и парламенту удовлетворить эти требования, чтобы поскорее отделаться от Конроя, надеясь, что это поможет наладить Виктории отношения с матерью.

Сэр Конрой получил все, что просил, но отношения между королевой и герцогиней Кентской так и остались натянутыми…

А жизнь шла своим чередом.

Виктория и Александр

В мае 1838 года из Санкт-Петербурга выехала целая кавалькада блестящих экипажей – наследник престола великий князь Александр Николаевич в сопровождении большой свиты отправился в путешествие по Европе. Этому предшествовала долгая поездка по самой России, теперь же наследнику, получившему блестящее образование, предстояло ознакомиться и с европейскими странами и их правителями. Была у этой поездки и еще одна цель – найти великому князю невесту, императорская чета очень желала бы немецкую принцессу.

Именно поэтому для посещения планировались прежде всего большие и малые государства, где имелись невесты-протестантки, потому как католичкам не рекомендовалось менять вероисповедание, чего требовали при бракосочетании с наследником законы Российской империи.

До популярного курорта Эмс в Германии сына сопровождала и императрица Александра Федоровна, которой тоже не мешало немного подлечиться и развеяться. Свиту самого князя возглавляли многоопытные Христофор Андреевич Ливен, генерал-адъютант Кавелин и Василий Андреевич Жуковский. Ехали к тому же придворный медик Ерохин и веселая молодежь.

Лето и осень провели на водах, затем отправились на юг, чтобы зимовать в Италии…

Великий князь Александр Николаевич кроме укрепления здоровья должен был еще и излечиться от сердечной привязанности, он был очень влюбчив, крутил романы с придворными дамами своей матери с пятнадцати лет, теряя голову и каждый раз уверяя, что это любовь на всю жизнь. Желая помочь сыну забыть такую очередную любовь на всю жизнь, родители и отправили сына посмотреть на других очаровательных девушек Европы. Королева Англии в этот список не входила, но не потому что была не очаровательной, а потому, что сам брак между наследником Российской короны и королевой Англии был невозможен.

За время путешествия великий князь действительно от прежней привязанности излечился, зато завел новую, одно упоминание о которой привело в ужас его матушку. В марте в Дармштадте великий герцог Дармштадский представил великого князя своей семье, и… тот пропал. Очаровательные глазки пятнадцатилетней принцессы Марии сразили его. Вердикт наследника был решительным: он не женится ни на ком другом!

Жуковский срочно отписал императрице, его поддержал сменивший Ливена граф Орлов. Мать наследника престола пришла в ужас, дело в том, что принцесса Мария не являлась настоящей дочерью великого герцога, хотя он и признал ее таковой. Мария и ее брат Александр были рождены герцогиней от совсем другого человека. Пока девушка жила, никому не мешая, этот секрет хотя и оставался секретом Полишинеля, но не привлекал к себе внимания. Что будет, если Мария станет супругой наследника Российского императора? Нет, нет! – категорически возразила императрица Александра Федоровна. Найти другую!

Путешествие продолжилось, объяснений в любви и тем более предложения руки и сердца не было.

Пароходом по Рейну прибыли в Гаагу, погостили у голландской тетушки – королевы Анны Павловны, захватили с собой голландских кузенов принцев Оранских, которым тоже были нужны невесты, и отправились в Англию. Нет, не ради сватовства или знакомства с новой невестой, а чтобы познакомиться воочию с государственным устройством Англии – конституционной монархией во всем ее великолепии, «тиран» Николай I весьма заботился о правильном понимании государственного устройства своим отпрыском.

В Лондоне ожидался приезд наследника Российского престола великого князя Александра Николаевича с большой свитой. Об этом который день трещали придворные дамы, а Дарья Ливен, супруга русского посла, тоже входившая в число придворных дам ее величества, с придыханием расписывала князя. По ее словам выходило, что краше и разумней принца просто нет. Высок, хорош собой, умен, прекрасно образован, замечательные манеры и умение ухаживать за дамами… Дамы млели от предвкушения встречи с этими загадочными русскими…

Виктория попросила карту России и карту Европы, чтобы понять, откуда будет титулованный гость. Разложив карту, она обомлела. Какого же размера эта страна?! Тут не один десяток Англий поместится! Королеве показалось, что огромная Россия просто нависла над маленькой беззащитной Европой, и это страшно не понравилось.

Но вдруг почему-то вспомнилось, что она сама крещена в честь дяди великого князя Александра I. От понимания такой связи чуть полегчало. Масла в огонь подлила все та же Дарья Ливен, она так красочно расписывала обаятельных русских, их широкую душу, их доброту и сердечность, что очень захотелось скорее познакомиться.

Великий князь прибыл в мае 1839 года и прием в его честь был устроен уже на следующий день.

Виктория ожидала приезда заинтриговавшего ее молодого человека с волнением. Наконец, он вошел в сопровождении графа Орлова и лорда Палмерстона. Королева мгновенно оценила внешние данные наследника, он произвел впечатление – высок, строен, с тонкой талией, красивыми синими глазами, очаровательной белозубой улыбкой, небольшим аккуратным носом и тщательно выбритыми щеками. А еще блестящий мундир с высоким воротником, в который был так ловко затянут царевич, и воротник не врезался в щеки, как было у дяди Георга или дяди Вильгельма. Князь Александр держал голову прямо, но не напряженно.

Лорд Палмерстон представил королеве великого князя, тот улыбнулся, целуя руку, и Виктория почувствовала, как сердце бешено забилось. Веселый, непринужденный, очаровательный… нашлось отчего закружиться голове. Она справилась, но всем было слишком заметно ее предпочтение князя всем остальным гостям, даже приехавшим с совершенно определенными намерениями принцам Оранским. Кузенов Виктория просто не замечала к сильному разочарованию лорда Мельбурна, прекрасно понимавшего бесперспективность увлечения королевы российским наследником престола.

Великий князь имел явный успех не только у королевы, все дамы были им очарованы, как, впрочем, и другими русскими.

«Мне страшно нравится великий князь, он такой естественный и веселый, и мне так легко с ним… Он всего на год старше меня…»

Можно делать такую запись в дневнике, когда точно знаешь, что ее не прочтет мама, но еще не заботишься о том, что твои записи станут достоянием потомков… Ей было девятнадцать, и ее сердечко впервые встрепенулось от присутствия молодого человека. Нечто похожее она испытала, когда приезжали два кузена – Эрнст и Альберт. Альберт, конечно, хорош, но князь…

Королева пригласила Александра посетить ее без свиты. Беседа продолжалась долго, он говорил по-английски с очаровательным акцентом, куда лучше по-немецки и совсем свободно, словно это его родной язык, по-французски. Он так много знал, так много видел! Для Виктории, не выезжавшей дальше Клермонта, было удивительно слушать рассказы о морских волнах, разбивавшихся о молы в Севастополе, о красивейших соборах Москвы, о творениях гениальных итальянцев в Петербурге, о замках долины Рейна или улочках итальянских городов, о его встрече с папой римским, о ветряных мельницах в Голландии, так много о чем… Иногда казалось, что он бывал всюду и знал обо всем!

– Ах, Александр, мне кажется, вы объехали все уголки своей огромной страны!

– Что вы, ваше величество, моя страна столь велика, что объехать даже часть ее не хватит жизни. Никто не бывал во всех уголках России, мне удалось посетить лишь некоторые из них. А есть еще необъятная Сибирь, степи, горы… Как бы я желал, чтобы вы смогли посетить Россию и лично убедиться в красоте ее городов и необозримости ее просторов!

Она в ответ блестела глазами и вздыхала, ей тоже немыслимо хотелось в его страну, вместе с ним, конечно.

– Вы любите конные прогулки? Не хотите ли прокатиться верхом?

– С удовольствием!

То, с каким вниманием князь оглядел свою лошадь, сразу сказало Виктории, что он знаток и любитель верховой езды. Впечатление подтвердила та легкость, с которой Александр взлетел в седло, похлопав рукой по шее лошади, как бы ободряя ее. Он великолепно держался в седле, делал это непринужденно и уверенно, как и все остальное. Сердце юной королевы было окончательно покорено.

Царевич тоже был очарован, Мария Дармштадская забыта, а голубые глаза очаровательной Виктории снились даже ночью.

Лорд Мельбурн и свита царевича забили тревогу, этот визит отнюдь не предусматривал столь близкое знакомство королевы и царевича, и уж тем более их влюбленности! В Петербург полетели депеши, а пригляд за юной королевой в Виндзорском замке усилился.

Но это помогло мало.

10 мая великий князь был приглашен на закрытый вечер в узком кругу, где присутствовали только принцы Оранские, уже не рассчитывавшие на внимание королевы к своим особам, и несколько придворных. Роль надзирательницы выполняла герцогиня Глостерская, но что она могла поделать?

Был жаркий вечер, словно это не май, а июль, веера дам ходили ходуном, беседы из-за жары протекали вяло, но после ужина, за которым переговаривались едва-едва, начались танцы. Королева подала руку великому князю и открыла с ним бал. С этой минуты они уже весь вечер не расставались, и даже духота не смогла помешать Виктории быть счастливой и веселой. Александр двигался легко, он прекрасно вел, с таким партнером, казалось, можно танцевать до утра, полненькая и не слишком легкая Виктория чувствовала себя пушинкой, готовой порхать по воле ветра…

Но танец подходил к концу, и она вдруг осознала, что сейчас этот красавец вот так же станет кружить другую. Улыбка сбежала с лица королевы. Царевич почти испугался:

– Что-то случилось, ваше величество?

– Нет, ничего, просто душно. Вы не хотите посидеть?

– С вами рядом? Безусловно!

Духота куда-то исчезла, хотя в замке явно не стало прохладней и ветерок тоже не дул…

Они сидели, словно семейная пара, наблюдали за танцующими, пересмеивались и болтали обо всем и ни о чем. Господи, как же с ним было легко и хорошо! При одной мысли, что может прийти время, когда вот этот очаровательный молодой человек уедет и она снова останется одна, Виктории становилось невыносимо горько.

Когда, наконец, стало понятно, что предстоит последний танец, царевич протянул ей руку:

– Мы не можем пропустить последний танец. Позвольте предложить вам еще один тур…

Конечно, лорду Мельбурну доложили, что все время вечера у королевы было посвящено ее новому русскому другу.

– Ваше величество, как прошел вчерашний вечер?

Можно было не спрашивать, по тому, как блестели глаза, и в них просто плескалось счастье, Мельбурн догадался, что мысли королевы далеко-далеко от скучных бумаг, которые он принес на подпись.

– Замечательно, – вздохнула Виктория. В ее взоре было столько мечтательной неги, что старому лорду становилось совестно, но он понимал, что можно либо быть счастливой девушкой на балу, либо правящей королевой. Если так пойдет, то править в Англии будет просто некому.

Если честно, то он не был уверен, что это так уж плохо. Но Виктория влюбилась не в того, влюбись она в кого-то, кто не слишком вмешивался бы в дела государства и вот так порхал с ней на балах, так и пусть себе, но это не должен быть наследник Российского престола!

– Как вам понравился великий князь? Я слышал, вы провели весь вечер вместе, много беседовали… Надеюсь, не о политике?

Виктория озадаченно глянула на премьер-министра. Ей и в голову не приходило разговаривать с Александром о политике, разве мало других тем?

– Я думаю, мы с ним большие друзья, и все идет как нельзя лучше. Он мне страшно нравится!

Мельбурн просто обомлел, что в ее понимании «как нельзя лучше»?!

Нужно было принимать срочные меры. Взаимная влюбленность молодых людей ни у кого не вызывала сомнений.

Адъютант царевича подполковник Юрьевич бросился к баронессе Лецен. Пожилая дама тоже была потрясена:

– Ах, молодой человек, боюсь, что все зашло слишком далеко!

– К-как?!

– Ах, я не о том, не о том! – замахала на него обеими руками баронесса. – Ее величество настолько очарована вашим князем, она просто влюблена. Королева Виктория сказала мне, что он первый человек, в которого она влюбилась. Она чувствует себя счастливой в его присутствии, обворожена его видом и пленительным обаянием. Боюсь, она примет его предложение.

В голосе бывшей гувернантки королевы звучала неподдельная скорбь, ей было до безумия жалко свою воспитанницу, но дама прекрасно понимала, что никто не позволит состояться этому браку.

– Мадам, я считаю, что это была бы идеальная пара, но отдаю себе отчет в том, что она невозможна. Как ни жаль, но разлучиться королеве и великому князю придется. И лучше, чтобы они сделали это по собственному желанию.

Баронесса Лецен залилась слезами, совершенно не стесняясь присутствия чужого человека, впрочем, сейчас они не были чужими, они были на стороне влюбленной пары, которой никогда не позволят стать счастливыми рядом друг с другом.

– Ах, вчера в театре они целых полчаса беседовали наедине в королевской ложе! Это заметили все, лорнеты были направлены только туда. Скоро весь двор, и не только английский, станет говорить о скорой свадьбе.

– Но эта свадьба невозможна!

– К сожалению… Хотя, королева сказала, что она впервые встретила человека, которому может поведать все свои проблемы и чаяния, не боясь его насмешек. Как ваш князь понимает ее величество. И как я ее понимаю тоже, князь хорош, очень хорош во всем.

Лорд Мельбурн тайно встретился с графом Орловым, разговор шел вполне предметный: как сделать так, чтобы такое предложение не состоялось. Как ни жаль молодых людей, но свадьбе не бывать!

Решили занять царевича настолько, чтобы у него попросту не хватало времени на общение с королевой. Великий князь желал познакомиться с государственным устройством Англии? Пожалуйста. А заодно и с ее армией и флотом, ее системой образования… да мало ли с чем может познакомиться мужчина, пусть и молодой, но во что не суют нос женщины, даже королевы.

Александру напомнили, что пора заканчивать визит, который и так уже длился целый месяц, чего не было ни в одной другой стране, что нужно срочно познакомиться со всем, что приготовили для него гостеприимные англичане, осуществить все запланированные для него встречи, все посмотреть и всех выслушать. Некрасиво отказываться от таких предложений.

Великий князь грустно усмехнулся. Может, он и хотел знакомиться с Англией и ей государственным устройством, но после знакомства с очаровательной хозяйкой страны его куда больше тянуло к ней самой и к беседами не с лордами и профессорами, а Викторией.

– Может, мы могли бы задержаться еще хотя бы ненадолго? Чтобы все успеть?

Адъютант Юрьевич сокрушенно покачал головой:

– Нет, ваше высочество, в Петербурге и так недовольны.

Александр почти взорвался:

– В Петербурге! В Петербурге! То нельзя, это нельзя! На ту не смотри, с этой не беседуй!

Юрьевич понял, что единственным выходом для императорской четы будет согласие на брак царевича с принцессой Дармштадтской. В качестве компенсации за моральный ущерб, полученный в Англии.

Мельбурн докладывал королеве о том, что запланировано для русских гостей на ближайшие дни.

– Его высочество великий князь Александр скоро вынужден будет отбыть на родину, потому ему придется поторопиться, чтобы сделать все, что запланировано.

– Отбыть…

Королева не была способна заниматься делами в тот день. Александр скоро уезжает? Но он сам ничего не говорил об этом!

Баронесса Лецен утешала свою любимицу:

– Но князь тоже не властен над своим времяпровождением. От него требуют возвращаться на родину…

– Мы расстанемся навсегда…

Лецен вздохнула:

– Боюсь, что да.

– Но почему?!

– Потому что ты королева Англии, а он наследник престола далекой России.

– Ну почему-у…

– Поплачь, полегчает.

Она плакала… а что оставалось делать?

Лорд Мельбурн завел более конкретный разговор, он решил, что нужно хоть в чем-то разочаровать королеву.

– Сегодня великий князь выглядел бледным. Я думаю, он не слишком здоров, слышал, что у него проблемы с легкими. Не зря же Александр ездил в Эмс.

– В Эмс он сопровождал мать, а проблемы есть у всех. Лорд Мельбурн, вы хотите меня убедить, что для рождения потомства Александр мало подходит? Уверяю, вы ошибаетесь, он сильный, красивый и умный, и дети у него будут такие же.

В голосе такая горечь, что слушать страшно, но кто мог помочь этим двоим?

Может, если бы знать судьбу потомства королевы Виктории (она наградила страшной болезнью – гемофилией половину королевских родов Европы), лорд Мельбурн, и не только он, вел бы себя иначе? Но сделанного не вернешь.

Военные парады, смотры, встречи в Оксфордском университете, в парламенте, все это занимало царевича с утра до позднего вечера. И все же он был приглашен в Виндзор 27 мая. Снова королева и царевич почти не отходили друг от дружки, если не танцевали, то сидели рядом, он даже убедил ее попробовать тур мазурки, которую Виктория прежде не танцевала никогда. А еще «Гросфатер» и «Реррант», которым научился за время путешествия по Европе. Кружиться в его руках так легко и просто, забывалось обо всем на свете…

Почти восемь часов рядом, притом, что оба знали, что через три дня он уплывает на родину. Во время вечера и он, и она старались не вспоминать о скорой разлуке, они наслаждались последними часами вместе…

Каминные часы пробили три, потом четверть четвертого… половину четвертого… четыре… наконец, пять…

Виктория сидела в постели, обхватив колени руками, и плакала. Она не терла глаза, чтобы на следующее утро не были красными веки, слезы просто лились из глаз и впитывались в тонкое полотно рубашки. Она всю жизнь должна была делать то, что скажут, и не могла делать то, чего хотела сама. Много лет ждала, что вот станет королевой и все изменится, но стала, а изменилось лишь немногое. Конечно, она вольна распоряжаться придворными дамами, устраивать балы, ездить на прогулки, когда вздумается… Много что может сама, но вот распоряжаться своей жизнью не может по-прежнему.

Но оказалось, не она одна, Александр тоже не мог. Он наследник престола и не мог остаться с ней в Англии, да и кто бы допустил, чтобы русский стал принцем-консортом?! От престола отказаться тоже не мог, лорд Мельбурн словно вскользь рассказал о том, что отказ от короны в 1825 году его дяди великого князя Константина дал повод бунтовщикам вывести войска на площадь.

Но и Виктория не могла уехать с Александром, потому что она королева, у нее много обязанностей перед страной и если покинет престол она, то в Англии будет править герцог Камберлендский, а эта мысль приводила в ужас всех вокруг. Лорд Мельбурн даже намекнул, что она не имеет права бросать Англию на растерзание герцогу Камберлендскому. Тупик, из которого не было выхода, вернее, выход только один – смириться и постараться забыть друг друга.

Виктория даже застонала: лучше бы он не приезжал! Но тут же одернула сама себя: нет-нет, тогда она не узнала бы самых счастливых дней в своей жизни. Было невыносимо горько и больно, казалось, жизнь заканчивается, даже не начавшись. Она никогда уже не будет счастлива, никогда не сможет вот так смотреть кому-то в глаза, кого-то полюбить…

Королева не знала, что довольно скоро встретит любовь всей своей жизни, своего Альберта, вернее, заново с ним познакомится и будет счастлива долгие годы. Но первую любовь – великого князя Александра Николаевича не забудет никогда.

Им осталось быть рядом всего три счастливых (или уже несчастных?) дня…

На следующий день они снова встретились наедине. Перед этим у Александра состоялся разговор с графом Орловым, и, только когда тот убедился, что царевич понимает реальности этого мира и не наделает глупостей, встреча была разрешена. То же проделал и лорд Мельбурн по отношению к Виктории.

А 29 мая состоялся последний вечер с танцами, и теперь выглядеть веселой и счастливой королеве не удавалось никак. Но даже старые занудные придворные дамы словно снизошли к ее положению, никогда ни одна из них не позволила себе ни единой насмешки или острого словца в адрес несчастной в тот вечер Виктории. Более того, даже по прошествии немалого времени никто из них не съязвил по поводу несостоявшегося предложения или объяснения в любви. Видно, настоящая любовь пронимает даже сплетников и завистников, действительно, при дворе о молодой паре не было пущено ни единой сплетни.

И вот в двадцать минут третьего, когда обычно заканчивались балы в Виндзоре, был окончен и последний вальс…. Обычно не вальсировавшая Виктория, на сей раз позволила себе это, она уже знала, что Александр ведет так уверенно, что сбиться в паре с ним просто невозможно. Пора было прощаться.

Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заплакать, Виктория протягивала ручку для поцелуя одному за другим джентльменам из свиты царевича, говорила приятные слова. Выражала надежду, что они посетят Англию еще раз… и старательно оттягивала миг, когда эти же слова придется сказать и самому Александру. Она очень боялась разреветься на глазах у стольких людей, а они также старательно отводили глаза, чтобы не заметить ее слез, если те все же брызнут из глаз.

Но Александра не было! Сердце просто упало. Нет, он не мог уйти, не попрощавшись! Или мог? Просто не захотел видеть ее слез и показать свои?

Сзади раздался шепот леди Палмерстон:

– Князь ждет вас…

Лорд Палмерстон провел ее в маленькую голубую комнату возле королевской гардеробной, открыл дверь, но сам входить не стал, просто пропустил королеву и плотно закрыл дверь снова. Весь двор был впечатлен силой чувств и мужеством двух молодых людей, каждый из которых приносил в жертву себя интересам своей страны.

Великий князь стоял бледный и печальный. Как же им хотелось кинуться в объятия друг дружке, но оба понимали, что если это произойдет, то оторваться они уже не смогут. Может, и нужно было это сделать и судьба Европы была бы совсем другой? Только кто знает какой, более счастливой или наоборот, более несчастной. Но они не бросились, благоразумие взяло верх над чувствами.

Александр взял руку Виктории, поднес к губам:

– «Les paroles ne manquent pas pour exprimer tout ce que je cens» (Слова не могут выразить того, что я чувствую).

Они еще произносили положенные слова благодарности и сожаления, но правду говорили не губы, ее кричали глаза. Голубые молили:

– Не уходи!

Синие отвечали:

– Хочу остаться, но не могу! И ты не можешь!

Она все же поцеловала его в щеку, вдохнув теплый запах кожи. Он ответил таким же поцелуем, потом его губы скользнули по щеке к ее губам. Казалось, вот-вот рухнут все преграды, но из-за двери донесся какой-то шум, видно, придворные разъезжались, оба вздрогнули, и вместо поцелуя получилось только прикосновение.

Нет, судьба не позволила им быть вместе. Или они просто не нашли в себе сил встать выше этой самой судьбы?

Каждый остался в своей стране, на своем троне и со своими интересами. В Лондоне как напоминание о визите остался щенок кавказкой овчарки, подаренный великим князем королеве, с непривычной английскому уху кличкой «Казбек».

Они еще встретились позже и даже породнились – сын Виктории Альфред женился на дочери Александра Марии, но брак их детей не стал счастливым. Через много лет ее внучка Алекс вышла замуж за будущего последнего императора России Николая, бабушка помогла ей преодолеть все династические препятствия, потому что там была большая любовь. Только вот и эта любовь счастья не принесла, зато наградила последнего цесаревича страшным заболеванием – гемофилией, что во многом определило судьбу России.

Виктория и Александр II, вернее, Англия и Россия еще много воевали, ненавидели друг дружку как монархи враждующих стран, снова мирились. А встретились, когда она уже была полной, грузной женщиной, давно потерявшей свою девичью прелесть, королевой, которую насмешники оппозиционеры прозвали Тетей Жабой. Император Александр был по-прежнему красив, здоров, статен и умел очаровывать дам. Он то ли не придал значения изменениям, произошедшим во внешности некогда любимой им женщины, то ли попросту забыл, как она выглядела, то ли сумел это скрыть.

Каждый из них пошел своим путем. Чтобы облегчить царевичу боль после расставания со столь высокородной возлюбленной, императорская чета разрешила ему жениться на той самой Марии Дармштадтской, которой он был очарован вначале. Сделал ли этот брак счастливым будущего императора, неизвестно, Марию – не очень.

А королева Виктория уже через полгода вышла замуж за своего дорогого Альберта, с которым прожила немало лет, родила ему девятерых детей и считала свою жизнь после смерти мужа оконченной.

Мудрый лорд Мельбурн понял, чего не хватает королеве, причем не хватает давно – общества молодых людей, веселых танцевальных вечеров, балов да и просто развлечений. Если этого не будет, то каждый красивый молодой человек, оказавшийся рядом и умеющий ухаживать за дамами, может оказаться потенциальным супругом. Не у всех может хватить такта и разума не переступить опасную черту, не все, как этот русский царевич, способны поставить интересы государства выше собственных чувств. Да и сама Виктория может в следующий раз не проявить такого благоразумия…

Королевский двор перестал жить скучной жизнью с долгими тихими беседами, теперь здесь танцевали, встречали рассвет на крыше дворца, ездили кататься и веселились напропалую. Так лучше, чем страдать из-за сердечных дел. А править страной? Ну, во-первых, для этого есть парламент и сам премьер-министр лорд Мельбурн, во-вторых, еще успеет, Виктория так молода и столько лет провела чуть ли не взаперти, что не грех немного и поразвлечься. Главное – не упустить момент, чтобы не вышла замуж за кого попало. Правда, лорд Мельбурн считал, что замуж ей рановато…

Так не считал король Бельгии Леопольд. Он был просто оскорблен визитом великого князя и тем приемом, который ему оказали. Придворные не сплетничали, но сведения-то все равно просочились. Дядюшка Леопольд почувствовал угрозу и снова стал настаивать на приезде в Англию своих племянников – Эрнста и Альфреда, которые уже бывали в Лондоне, но не произвели на Викторию такого впечатления, которое произвел русский царевич.

Начинался новый тур атаки на королевское сердце. Слишком оно было дорогим…

Замужество

Очень многих людей не могло не обеспокоить явное увлечение королевы Виктории великим князем Александром. Все вокруг словно вдруг заметили, что королева молодая девушка и ей свойственно влюбляться.

Особенно испугался ее дядя король Леопольд, ведь в его мечтах племянница уже была замужем за одним из кузенов, не зря же братья Саксен-Кобургские ездили в Англию три года назад. И вдруг такой поворот событий… Мало того, что Лондон посетили принцы Оранские, так еще и Виктория умудрилась влюбиться в русского царевича! Хвала Господу, что не закончилось браком, не то мог бы быть грандиозный скандал.

Король Леопольд был весьма благодарен лорду Мельбурну и остальным за то, что сумели утрясти это дело безо всяких последствий. Но теперь дядюшка боялся, что племянница может сотворить нечто подобное с кем-то, оказавшимся достаточно близко от нее. Виктория строптива и если влюбится в кого-то подходящего, то остановить ее будет очень трудно.

Это понимал не только король Леопольд, но лорда Мельбурна несколько отвлекли другие события в стране.

Этой же весной разразился правительственный кризис, в результате которого партия вигов вынуждена была сдать свои позиции тори, а лорд Мельбурн, соответственно, свой пост премьер-министра. Шок, который испытала Виктория, отвлек ее от мыслей об Александре. Русский царевич для королевы был потерян, с этим приходилось мириться, но потерять еще и своего дорогого друга лорда М, как она звала Мельбурна… О, нет!

Но Мельбурн сказал «да», он готов был оставаться ее другом и советчиком, если это возможно, однако, пост премьер-министра ему придется сдать.

– Кто же будет на вашем месте?

Королева растеряна, очень растеряна и подавлена. Она так привыкла к мудрым советам своего лорда М, как же теперь будет?

– Выбрать того, кто сформирует правительство, должны вы, ваше величество. Я предлагаю вам лорда Веллингтона, но он обязательно откажется и в свою очередь предложит лорда Роберта Пила.

Королева взвилась:

– Нет! Я терпеть не могу лорда Пила! Видеть его ежедневно и выслушивать его советы… Нет!

– Вы сделаете это, мадам, обязаны. Уверяю, что с сэром Робертом Пилом вполне можно иметь дело и он способен давать очень разумные советы…

– Я по-прежнему буду выслушивать только ваши советы!

– Это невозможно, я не должен буду давать их вам.

– А кто может запретить?

– Новый премьер-министр не потерпит рядом с вами советчика из партии вигов и будет прав. Так не делается, мадам. Наши встречи будут крайне редкими, если вообще возможными.

– А… – она на мгновение задумалась, – а если ни лорд Веллингтон, ни сэр Пил не смогут сформировать новое правительство?

– Это почему?

– Откажутся!

– Такое просто невозможно, ваше величество.

– Я задала вопрос.

– Тогда снова правительственный кризис.

– И вы сможете вернуться?

Лорд Мельбурн только смущенно пожал плечами. Немыслимая женщина! Тори с таким трудом добились возможности сформировать правительство, конечно, этого не станет делать лорд Веллингтон, но с удовольствием сделает Пил, у них, небось, уже даже список министров переписан набело. На что надеется королева, что посмотрев в ее голубые глаза, тори усовестятся и оставят вигов править?

И все-таки он плохо знал свою королеву.

Лорд Веллингтон славился свой жесткостью, если ни жестокостью. Его благородная внешность усиливалась впечатлением от твердого взгляда и спокойными, уверенными манерами.

Виктория смотрела на чуть крючковатый нос и стремившийся к нему подбородок, чтобы не смотреть в голубые глаза лорда. Да, с таким человеком она не смогла бы справиться, другое дело Роберт Пил, которого за глаза прозвали Учителем Танцев за постоянно неспокойные ноги… Ничего, ее задача как можно скорее получить от лорда Веллингтона отказ и совет пригласить Роберта Пила.

Веллингтон был просто удивлен краткостью беседы и тем, как подчеркнуто вежливо и холодно вела себя королева. Он действительно отказался от предложенной чести сформировать правительство, посетовав на возраст и проблемы со здоровьем, не позволяющие ему работать на благо Англии в должном объеме, и посоветовал пригласить на пост премьер-министра сэра Роберта Пила.

Веллингтон ожидал сопротивления, зная, что королева не слишком благоволит к тори вообще и к сэру Роберту в особенности. Тем сильнее лорд был удивлен, услышав скорое согласие. Видимо, с ее величеством основательно побеседовал лорд Мельбурн, он весьма разумный человек и прекрасно понимал расклад сил. Не стоило затевать противостояние, когда все ясно и так, лорд Веллингтон был благодарен лорду Мельбурну за такое поведение.

Ни он, никто другой не подозревал, что задумала Виктория. Лорды мужчины и не догадывались, что она маленькая девушка капризом способна легко разрушить все их твердые политические построения. Правда, при условии, что эта девушка – королева.

Роберт Пил явился на аудиенцию к королеве по ее приглашению в тот же день. Он действительно ожидал предложения возглавить правительство тори и был готов произнести имена всех будущих министров, тори времени не теряли.

Королева приняла сэра Пила довольно холодно, но и это его не обескуражило, зная теплые отношения, установившиеся между королевой и его политическим противником Мельбурном, ожидать другого не стоило.

– Сэр Роберт, я предлагаю вам возглавить новый кабинет министров. Не скрою, я сделала такое предложение сначала лорду Веллингтону, но он отказался в связи со слабым здоровьем и предложил вместо себя вас. Я уважаю мнение лорда Веллингтона, а потому прислушалась к нему.

Роберт Пил принял предложение королевы, и они стали обсуждать кандидатуры министров. Вернее, никакого обсуждения не было, новый премьер-министр просто называл их, а королева кивала. Что-то не слишком понравилось в этом излишне быстром согласии сэру Роберту, но возражать причин не было.

– Правительство тори… – эта усмешка была единственной, что позволила себе Виктория.

И снова умудренный опытом и годами политик не понял, что ему расставляют приманку, чтобы заманить в откровенную ловушку.

– Да, ваше величество, в результате правительственного кризиса тори получили большинство, премьер-министр тори, значит, и правительство тоже.

Он хотел добавить, что глупо было бы ставить на ответственные посты своих противников вигов, иначе к чему вообще формировать новое правительство.

– В связи с этим я хотел бы просить вас внести кое-какие изменения в свое окружение.

– Лорд Мельбурн удалился сам…

– Нет, речь идет о ваших придворных дамах.

Виктория так естественно разыграла изумление, что Пилу и в голову не пришло, что это тщательно продуманный маневр.

– О придворных дамах. Они супруги бывших министров и деятелей виги.

– И… что? При чем здесь их семейная жизнь? У меня есть и незамужние леди тоже.

Пил обомлел, такого он не ожидал вовсе.

– Но… мадам… Как можно работать, если вокруг вас постоянно будут супруги членов партии политических противников?!

Большие голубые глаза Виктории стали просто огромными, она смотрела на сэра Роберта действительно во все глаза:

– Вы хотите сказать, что я беседую со своими дамами о политике?! – Комнату огласил смех королевы, казалось, она смеется от души. – Уверяю вас, сэр Пил, нам есть о чем болтать, кроме ваших скучных политических дебатов.

Почему-то Пил подумал, что именно эта болтовня и сплетни по поводу бедной Флоры Гастингс чуть вообще не погубили королеву. Но сейчас ему было не до этого.

– Но, мадам, королевы всегда меняли своих придворных дам, когда к власти приходила другая партия и формировалось новое правительство!

– Вы хотите сказать: супруги короля меняли? Сэр Пил, подозреваю, что правительство предпочитает, чтобы королевский двор не вмешивался в его работу. Не так ли?

– О да, конечно.

Оставалось добавить, что просто мечтает об этом, но Пил вдруг понял, в какую ловушку его заманили!

– Так вот королева желает, чтобы правительство не вмешивалось в жизнь королевского двора! Я не стану менять своих придворных дам, потому что доверить свой гардероб кому-то, кроме герцогини Сатерленд, не могу, да и леди Тэвисток слишком дорога мне в качестве той, что отвечает за мою опочивальню. Надеюсь, вы поймете мое стремление не менять тех, кто мне дорог и пришелся по вкусу в моем окружении, кто заботится об удобстве моего повседневного существования. Меня совершенно не интересуют политические пристрастия их мужей.

Первый подход нового премьер-министра не удался, оставить королеву в окружении дам, чьи мужья были открытыми противниками нового правительства немыслимо, тогда его ни к чему и формировать.

На помощь пришел лорд Веллингтон, но и ему королева объявила, что никого удалять из своего окружения не станет, потому что не имеет привычки беседовать со своими дамами о политике, для этого есть масса других, куда более интересных тем, например, новый фасон шляпки или жирный блеск кожи на носу!

Сколько ни бились, ничего не помогло. Хитрость двадцатилетней девчонки разрушила многоумные политические построения умудренных опытом политиков. Сэр Роберт Пил отказался от возможности сформировать правительство. Королева только пожала плечами:

– Что ж, если ваше правительство способно работать только когда дамские секреты с королевой обсуждают старые леди тори, то едва ли оно способно работать вообще.

Стоило решить вопрос с сэром Робертом Пилом, как на повестку дня вышел следующий, теперь уже не правительственный, а личный.

Давным-давно, с детских лет ее любимый дядя Леопольд готовил Викторию к мысли, что в будущем она станет супругой одного из своих кузенов, три года назад оба – Эрнст и Альфред – даже приезжали в Англию. Альфред показался Виктории очаровательным, но это были времена Кенсингтонского ига, и девушка не могла себе позволить даже задуматься над такими вопросами. Кузены очаровательны, Альберт очаровательней старшего брата – такого вердикта было достаточно.

Но это было так давно… Тогда она еще была принцессой и узницей Кенсингтона, теперь она королева, и дядя Леопольд взялся за дело с удвоенной энергией.

Все это время в письмах утверждалось, что ей нужно только выбрать, хотя для выбора предлагался Альберт. Всех, в том числе и Викторию с Альбертом, настолько приучили к мысли о таком браке, что, когда появился царевич Александр, многим стало не по себе. Но душевный кризис в связи с русским царевичем прошел, а немецкий кузен по-прежнему ждал своей очереди.

Это оскорбительно – ждать, когда тебя соизволят пригласить, чтобы, возможно, отказать. К тому же у Альберта могли быть свои планы на жизнь.

По общему мнению, принц второй сын герцога Саксен-Кобургского был красавцем и умницей. Он получил прекрасное образование, причем не по воле отца, а по собственному желанию. Принцы остались сиротами при живой матери, потому что герцогиня Кобургская бросила семью, когда мальчику не было и пяти лет. Бабушки постарались заменить мальчикам мать, страшно их баловали, что вызывало раздражение строгого отца.

Братья были очень дружны, во всем поддерживали друг дружку и редко разлучались. Нравы их оказались отличны, старший Эрнст легко общался с людьми, быстро находя общий язык с кем угодно, младший Альберт наоборот был застенчив, особенно с девушками, хотя вызывал у них большой интерес. Но, напуганный опытом старшего брата, умудрившегося подцепить венерическую болезнь, принц всячески избегал не просто легких знакомств, но и вообще контактов с противоположным полом. Возможно, поэтому он так легко согласился с выбором дяди Леопольда, будучи столько наслышан о строгости, в которой воспитывалась Виктория.

Но время шло, снова в Англию его не приглашали, даже для того, чтобы отказать, положение становилось просто неприличным. Если честно, Альберту вовсе не хотелось жениться и уж тем более становиться принцем-консортом в Англии при супруге-королеве. Однако он привык подчиняться и быть исполнительным, потому под влиянием Штокмара, который снова вернулся к своему прежнему покровителю королю Леопольду и отправился с принцем Альфредом в путешествие, подобное тому, что совершал великий князь Александр, Альберт написал вежливое, но достаточно твердое письмо королеве.

Виктория с изумлением читала его слова о том, что если в самом скором времени они с братом не будут снова приглашены в Лондон для решения прежнего вопроса, то он будет волен сам распоряжаться судьбой.

– Да кто за него замуж собирается?! Я вовсе не желаю ни за кого замуж!

Виктория уже не в первый раз говорила Лецен, что не желает обременять себя семьей, что правильно делала королева Елизавета, предпочтя остаться незамужней.

Эти же речи королева вела и с лордом Мельбурном.

– Неужели вам так хочется, чтобы над вами был еще кто-то? Я столько лет жила, подчиняясь маме и сэру Конрою, что просто мечтаю никому не подчиняться!

Но не подчиняться-то не выходило. Она стала королевой, могла делать, что ей захочется, вон выдержала бой с попыткой поменять правительство и удалить от нее Мельбурна и придворных дам, но оказалось, что за каждым ее шагом следят уже не несколько пар, а сотни пристальных, далеко не всегда благожелательных глаз, и этот пригляд куда строже и временами зловредней даже сэра Конроя.

Свободы снова не получалось, то есть она была, но какая-то странная. За каждое слово приходилось нести ответственность, каждый поступок обсуждался… Ладно бы то, что связано с ее правлением, так ведь и ее внешность, полнота, неумение что-то носить или делать…

Виктория уже просто ненавидела редакторов газет! Какое им дело до того, какого цвета у нее шляпка и сколько она съела за ужином?! Неужели непонятно, что полная талия ненавистна и ей самой?! А уж эти обсуждения необходимости поскорее выйти замуж и нарожать наследников…

Решено: она останется незамужней уже из-за одних газетчиков!

Виктория становилась все более раздражительной, жесткой, если не сказать жестокой. Все чаще в ее голосе и во взгляде сквозили гнев и холодное презрение, все чаще королева с трудом сдерживалась, чтобы не начать топать ногами, как делала это в детстве. Снова стали проявляться худшие качества ее характера – раздражительность, даже капризность, нежелание терпеть и вообще выслушивать чужое мнение, даже Мельбурну становилось все труднее общаться со своей ученицей. Через три года после ее коронации Виктория уже не так прислушивалась к его словам и довольно часто даже не дослушивала.

Мельбурн только вздыхал, не понимая, что происходит, и переживая, что это из-за расстроенного союза с Александром.

А вот баронесса Лецен, кажется, знала, в чем дело. Виктория могла говорить что угодно, могла поклясться, что не желает замуж, но в действительности она этого очень хотела, даже сама не осознавая. Молодая девушка, достаточно повзрослевшая, чтобы стать не только невестой, но и супругой, возможно, это сказалось и на ее недавнем увлечении русским царевичем, Виктория просто не могла найти себе места потому что ей было нужно мужское внимание, обожание, комплименты и даже чья-то влюбленность.

Влюбленность-то была, но что за влюбленность? Очень сложно быть незамужней королевой и королевой вообще. Любой молодой человек в Англии был ниже ее по положению и поверить в искренность его ухаживаний, а не в то, что он просто выражает чувства своей королеве, сложно. Конечно, бывали и такие, что влюблялись без памяти, забывая кто она. Но представить себе, что вот этот человек будет распоряжаться тобой, твоей судьбой, королева не могла.

И снова баронесса Лецен оказалась умнее и прозорливее многих лордов, в том числе Мельбурна. Она по-женски разгадала страдания своей любимицы:

– Но ты и в браке останешься королевой, дорогая, – шептала баронесса на ушко королеве поздно ночью, когда сидела у постели страдающей бессонницей Виктории.

– Я могла бы и не быть королевой рядом с Александром…

– Ни к чему говорить о том, что прошло. Думай лучше о будущем. Кто бы ни стал твоим супругом, сразу поставь его на место, чтобы он понимал, что должен жить по твоим, а не по его законам и желаниям.

Это королеве уже нравилось. Иметь под рукой мужа, послушного ее воле, но готового ею восхищаться и обожать (а как же иначе, ведь она королева Англии!), показалось хорошей идеей. Дядя Леопольд все расписывал тактичного, скромного Альберта… Виктория вспоминала действительно вечно смущавшегося кузена. Он действительно был умен, хорош собой, прекрасно воспитан и был бы хорошим мужем. К тому же он столько лет ждал…

Нет, все равно у Виктории не лежала душа к вот такому навязыванию ей судьбы даже любимым дядей Леопольдом!

Король Бельгии попытался повлиять на нее в первый же год правления, вынуждая действовать в его интересах, тогда она вежливо, но холодно ответила, что внешняя политика Англии – дело парламента и вмешиваться в него из Бельгии не стоит.

Нет, решено, она не станет выходить замуж ни за какого кузена по чьей-то подсказке, будь он хоть тысячу раз прекрасен и умен! Сама, только сама. Или вообще ни за кого. Виктория горько вздохнула: это, скорее, потому что стоит ей выбрать, как у окружающих найдутся тысячи причин, чтобы отвергнуть ее выбор или тысячи поводов все испортить.

Нрав королевы стремительно портился, но кузенов она все же пригласила в Англию, хотя бы для того, чтобы отказать и забыть об этом.

Но внимательная баронесса Лецен заметила еще одну особенность состояния Виктории. Выросшая в строгих рамках требований «Кенсингтонской системы» и получившая долгожданную свободу, королева довольно быстро от этой самой свободы начала просто уставать. Да, конечно, замечательно, когда у тебя сотни шляпок и ты просто не знаешь какую надеть, а большинство вообще бывало на голове только для примерки. Прекрасно, когда много нарядов, вокруг без конца люди, почти любую твою прихоть выполняют, когда тебя некому остановить… Но что дальше?

Сама себя заставить серьезно работать Виктория не могла, первое время она прилежно читала послания, меморандумы, официальные письма, занималась рутинной работой, но постепенно стала уставать от этого, ей хотелось танцевать, развлекаться, а не сидеть над пыльными бумагами. Оказалось очень трудно сдерживать себя, подчинять твердому распорядку и не потакать капризам и лени. Это как ребенок, которому легче вообще не видеть сладости, чем знать, что они есть, но трогать запрещено.

Пока еще королева держалась, приученная прежними годами, но надолго ли это? Не удавалось себя сдерживать только в отношении еды и физических нагрузок, к работе с документами Виктория пока относилась ответственно. Но что дальше?

Возможно, она и сама чувствовала вот это раздвоение – с одной стороны, очень хотелось все той же свободы, с другой – так не хватало сдерживающего начала. И такой раздрай внутри самой себя был хуже сердечных ран, которые, как известно, со временем зарастают, а вот внутренние метания грозили превратить симпатичную девушку в злую фурию.

Будь у Виктории чуть менее строгая и суровая мать, ограничься герцогиня Кентская разумными требованиями и сними претензии к дочери, они могли бы снова жить душа в душу, и тогда материнская воля ввела бы королеву в рамки и сильно помогла бы ей стать сильной и доброй одновременно.

Но герцогиня Кентская не желала ни в чем идти навстречу, если бы она и вернулась к дочери, то только на условии полного подчинения, а не мягкого воздействия и ограничений, но вот этого Виктория допустить уже не смогла бы. Они так и жили почти рядом и очень далеко друг от дружки. Дочь старательно оберегала свой мир и свою волю от материнского вмешательства, а та вместо того, чтобы спокойно разобраться и помочь молодой королеве, продолжала лелеять мечту о возвращении своей власти над ней. Иногда казалось, что дочь делает что-то назло матери, как было с несчастной Флорой Гастингс.

Некоторое время назад был человек, который мог влиять – лорд Мельбурн, но он оказался настолько очарован королевой, что Виктория попросту подмяла под себя всю решимость лорда Мельбурна, и он перестал быть ограничителем.

Вот этого ограничителя и не хватало королеве Виктории.

Ужин, как и вечер, был привычно долгим. Королева ужинала в узком кругу и могла не стесняться, а потом съела огромный кусок мяса, как всегда плохо прожевывая и почти не запивая. Тяжелая пища в большом количестве могла бы пройти для желудка незамеченной, если бы после этого королева прогулялась или потанцевала. Но ужин был без танцев, а для прогулки не самая хорошая погода, стоял октябрь, сильный холодный ветер швырял в лицо мелкие брызги дождя.

Она легла спать недовольной, проснулась вообще в мрачном настроении. Немного полежала, прислушиваясь к коликам в боку и с отвращением ощущая горечь во рту и тяжесть в желудке. Вставать и что-то делать совсем не хотелось.

Не хотелось вообще ничего – вставать, умываться, одеваться, чистить зубы, видеть кого-либо, принимать какие-то решения… В детстве она капризничала, когда ее заставляли все это делать, но тогда было совсем другое, чисто детское упрямство. Теперь королева хандрила, депрессия донимала ее не первый день, все вокруг казались скучными и надоедливыми, улыбки неестественными, еда невкусной, музыка излишне громкой, а погода вообще ужасной…

Вдруг королева вспомнила, что сегодня день приезда кузенов из Бельгии. Вот еще! Нужно улыбаться, делать вид, что ты рада, о чем-то говорить… Не радовало даже новое платье, которое сшили нарочно к такому дню. Конечно, будет вечер в честь их приезда, будут танцы, но даже сама мысль о танцах уже тоже не радовала.

Чего не хватало этой молодой, пока вполне здоровой, хотя и с некоторыми проблемами, девушке, богатой, облеченной огромной властью? Она и сама не знала чего, какой-то упорядоченности, что ли…

Виктория страшно нервничала, сама не понимая почему, попало всей прислуге, невольно оказавшейся под рукой, капризы у королевы следовали один за другим весь день. Окружающие только вздыхали.

Кузены приехали к вечеру, было решено не устраивать им торжественный прием, чтобы не смущать, все же это кузены.

Виктория вышла встречать их на крыльцо, этого казалось достаточно. Потом будет ужин в семейном кругу, потом, возможно, пара вечеров с танцами и прощание, королева надеялась, что братья сразу поймут, что им хотя и рады, но не настолько чтобы оставлять навсегда.

Рядом с Викторией стояла герцогиня Кентская, ведь приезжали ее племянники, сыновья старшего брата. Мерзли и дамы свиты, переминались с ноги на ногу джентльмены. Сама королева мало чувствительна к холоду, это иногда доставляло очень большие неудобства придворным, потому что жить с постоянно открытыми даже при пронизывающем ветре окнами не каждый может. А уж горничные и прислуга простывали на сквозняках изо дня в день.

К дворцу подкатила карета, в которой ехали принцы. Карета не была предназначена для дальних поездок, потому багаж принцев пока оставался в потру, его должны привезти позже. Конечно, они чувствовали себя не слишком хорошо после дальней дороги, к тому же будучи одетыми в дорожные костюмы, смотревшиеся непрезентабельно на фоне ярких нарядов придворных дам и самой королевы.

Виктория хмуро смотрела, как из кареты выходят молодые люди, как они начинают подниматься по лестнице…

Нет, погода ничуть не переменилась, по-прежнему дул пронизывающий ветер с мелкими брызгами дождя, по-прежнему над головой было хмурое серое небо, и даже бок болел по-прежнему. Но что-то все же изменилось, потому что ни ненастье, ни боль в боку были уже не важны.

Это… Альберт? Он сильно возмужал и похорошел (Боже, куда ж еще?!). Теперь это был стройный красавец с подтянутой фигурой, длинными ногами, прекрасным цветом лица, к тому же так похожий на дядю Леопольда, бывшего для Виктории образцом мужской красоты. Высок, но в меру, чтобы не чувствовать себя рядом с ним совсем низкорослой, а уж когда кузен поднял на нее свои голубые глаза и улыбнулся чувственными губами, красивую форму которых подчеркивали усы… Причем здесь плохая погода, о которой вдруг принялась сетовать герцогиня Кентская?!

Виктория пропала. Окончательно и на всю жизнь! Мгновенно были забыты все и все, осталась в прошлом нежданная и короткая любовь к царевичу Александру, куда-то подевалось твердое решение поскорее отказать Альберту и отправить его обратно в Бельгию, забылась уверенность, что незамужней королеве легче жить. Остался один Альберт.

Он подошел, приветствовал ее с одной стороны просто, как кузен, с другой вежливо – все же королева. Сказал комплимент по поводу прекрасного внешнего вида… Она не поняла, что комплимент не соответствует действительности, что он просто заучен заранее, было не до того. Жизнь вдруг стала какой-то другой, в ней появился Альберт.

Несколько дней Виктория наблюдала за кузенами, но всем было хорошо видно, что выбор уже сделан – это Альберт. Эрнст присутствовал только как компаньон брата. Общительный, разговорчивый Эрнст не смог перебить молчаливого скромного брата, но и не хотел.

Братья были очень дружны и все поверяли друг дружке, что чаще бывает у сестер.

– Она тебе не понравилась?

Альберт вздохнул:

– Я сумею стать хорошим мужем.

– У нашей кузины явно королевский характер, с ней будет необычайно трудно.

И это Альберт понимал, но его сердце пока молчало, он еще не бывал влюблен, не знал, что это такое, а потому не волновался за себя. А уж в том, что влюблена королева, никто не сомневался. Виктория не спускала своих больших голубых глаз с Альберта, словно боялась, что стоит отвернуться, и он растает в воздухе, как мираж.

Виктория зря боялась, Альберт был послушным сыном и племянником, он не собирался бежать от влюбленной по уши королевы, принц сделал свой выбор и собирался, как делал все остальное, честно его выполнять. Он намеревался стать хорошим, терпеливым супругом этой нервной, не всегда выдержанной девушке. А что до любви… то можно и без нее, не всем же жениться, сгорая от страсти к невесте. Когда по расчету – даже лучше. Если расчет верный.

За Альберта рассчитал их общий с Викторией дядя Леопольд. Мальчика с малых лет приучали к мысли, что он станет супругом Виктории, которая в свою очередь станет королевой Англии. Он привык и ничего другого для себя не представлял, это как давно известный выбор профессии, когда ребенок с рождения знает, что будет делать скрипки, как его прославленный отец, воевать, как воевали все родственники, освоит врачебную науку или юриспруденцию просто потому, что все предки занимались именно этим.

Альберт собирался осваивать науку быть супругом королевы, правда, и близко не представляя, что его ждет, потому что быть мужем королевы Виктории оказалось сверх трудным занятием.

Через пять дней Виктория уже сделала свой выбор, твердо решив последовать совету дяди Леопольда и выйти замуж за Альберта Саксен-Кобургсгского, потому что влюбилась в него по уши. Осталось одно – сообщить эту радостную весть самому кузену. В том, что кузен согласен, сомнений не было, он для того и приехал, но как сделать предложение? По этикету Альберт не мог просить руки у самой королевы, отца у нее не было, а с герцогиней Виктория не желала общаться даже по такому поводу. Не просить же ее у лорда Мельбурна? Формально близкий родственник – дядя обоих Леопольд свое согласие уже дал, но предложение должно было как-то прозвучать!

Такой вопрос мог остановить кого угодно, только не Викторию. Если она решила выйти замуж за Альберта, то что такое против такого решения какое-то предложение? Альберт получил записочку с просьбой прийти для серьезного разговора наедине.

Брат Эрнст напутствовал его:

– Не теряйся, ты же видишь, что она готова! Иначе не звала бы. Альберт, ты должен выйти оттуда женихом королевы Англии.

– Что, по-твоему, я должен делать? Схватить ее за плечи и задушить в объятиях?

Эрнст расхохотался:

– Я думаю, она не была бы против, но ты этого не сделаешь из-за своей скромности. Ты хоть поцелуй ее, что ли?

– Как ты это себе представляешь? «Ваше величество, позвольте я вас поцелую»?

– Глупости. Целуешь сначала один пальчик, потом второй, потом запястье, доходишь до локотка, а там уже и грудь недалеко.

– С ума сошел, она же королева!

– Она девушка, влюбленная девушка, братец, а потому готова броситься тебе на шею сама. И ее корона здесь ни при чем.

Виктория, конечно, на шею не бросилась, но предложение сделала сама.

– Я была бы не против обручиться с вами, Альберт.

Вот и все, так решительно и просто. Сам он никогда бы не решился вот так.

Конечно, он что-то говорил в ответ, выражал свое счастье от такого ее решения, обещал стать замечательным мужем, если она осчастливит его своим выбором…

А она смотрела и думала: «Ну когда же?!» Разве Виктории были сейчас нужны его слова, его заверения в счастливом будущем? Он должен был сделать ее счастливой сейчас, а для этого нужно просто поцеловать. Вот же ее губы, совсем рядом….

Наконец, он понял, чего она ждет, последовал совету брата… Ее губы, и без того не прикрывавшие зубки, раскрылись для поцелуя, манили, были такими чувственными. Поцелуй получился.

Провожая дорогого Альберта в Кобург, королева почти требовала, чтобы он возвращался как можно скорее. Она обещала подготовить все к свадьбе в лучшем виде, обо всем договориться и продумать, только бы поскорей.

Братья вернулись домой, чтобы Альберт мог попрощаться с родиной, пока его энергичная невеста-королева будет готовить их брак. Получив подробный отчет от племянника, дядя Леопольд похвалил его и обещал всячески поддерживать советами в будущей семейной жизни.

На свадьбу Альберта и Виктории Кобурги собрались почти всей семьей, не каждый день один из них женится на королеве!

И вот он снова плыл в Англию, неимоверно мучаясь от морской болезни. Собственно, от этого страдали и его братья, и в какой-то мере отец, но для принца это было особенно неприятным, ему предстояло выйти в Дувре под пристальные взгляды своих будущих подданных и выглядеть едва живым принц Альберт просто не мог.

Он сумел взять себя в руки, и, когда судно пришвартовалось к причалу Дувра, принц Альберт сумел отвесить учтивый поклон собравшейся громадной толпе.

– Ой, что-то он такой бледный…

– Ага, не живой какой-то…

– То ли дело наша королева – кровь с молоком!

Суждения дуврцев были не слишком лестными, но принц их, конечно, не слышал, он спешил в Лондон к своей невесте.

Герцог Саксен-Кобургский с тревогой вглядывался в лицо своего сына.

– Мне уже лучше, папа, – поспешил ее успокоить Альберт.

Ему не удалось обмануть отца, тот видел, что не только от морской болезни страдает сын, что во многом его беспокоит будущая жизнь в Англии и вообще с королевой Викторией в качестве супруга. Был миг, когда отцу очень захотелось предложить вернуться обратно, объявив, что принц почему-либо не может выполнить свое обязательство. Но он только вздохнул, такого международного скандала его герцогство не выдержит.

Герцог Эрнст Саксен-Кобургский тихонько вздохнул: его брат Леопольд в своих честолюбивых стремлениях, похоже, обрек Альберта на весьма нелегкую жизнь… У королевы Виктории непростой, вспыльчивый характер, что будет доставлять немало проблем ее супругу.

Герцог был прав, но менять положение уже поздно. Альберт и сам чувствовал, что его ждут нелегкие времена и, желая успокоить отца, устало улыбнулся:

– Все будет хорошо. Я справлюсь.

Виктория большую часть времени, пока решались вопросы подготовки бракосочетания и Альберт был в Кобурге, находилась в полуистерическом состоянии.

Пока она воевала с парламентом и лордом Веллингтоном, пока убеждала всех и вся в своей правоте, что-то согласовывала или отменяла, она была уверена во всем. Но вот, наконец, дата свадьбы назначена, нужные люди выбраны, средства выделены, и ей принесли свадебное платье…

На сей раз королева, памятуя проблемы с коронацией, потребовала все обговорить и отрепетировать заранее. Она знала и была готова подсказать Альберту каждый шаг, каждый миг церемонии.

– Мадам, ваше платье…

Если кто и не переживал, так это Лецен. Вот кто оставался в полной уверенности в непоколебимости своих позиций. Муж мужем, а молодой женщине всегда нужна та, с которой можно будет посекретничать. Пусть для жениха таким будет барон Штокмар, она останется жилеткой для слез королевы.

Лецен позволялось называть Викторию просто мадам, а наедине так и моей дорогой девочкой. Баронесса пользовалась этим преимуществом, выглядя для всех серой мышкой, не претендующей ни на что. Лецен не рвалась к высотам официальной власти, ей вполне хватало власти закулисной, тайной, альковной, той, которая во сто крат сильнее любой публичной. И в этой власти баронесса соперников не боялась.

Платье великолепно, оно было щедро украшено драгоценными кружевами, что так нравилось Виктории. Ей казалось, что дорогие кружева сверкают лучше всяких бриллиантов. Это, конечно, не мешало иметь и бриллианты тоже.

И тут выяснилось, что от переживаний и суеты королева даже… похудела. Это было настолько неожиданно, все последние годы приходилось то и дело расставлять платья, а теперь его ушивали! Лецен, желая сказать Виктории приятное, даже рассмеялась:

– Вот что любовь делает, безо всяких диет так постройнеть.

Королева чуть вымученно улыбнулась, она очень устала и уже начала впадать в состояние близкое к панике. Викторию даже начало лихорадить.

Перепуганная Лецен вызвала доктора Кларка, тот заглянул в рот пациентке, пощупал ее пульс и глубокомысленно изрек:

– Корь.

Сэр Джеймс не сразу понял, почему с таким удовольствием смеются обе дамы. Что смешного в том, что у невесты почти накануне свадьбы вдруг такое заболевание. Виктория замахала на него руками:

– Подите прочь! Я уже болела корью.

Она сама лучше других знала, в чем дело: просто слишком велики переживания.

В гостиной били часы, отсчитывая время до ее венчания, время ее почти свободной жизни, а Виктория лежала, бессильно вытянув руки поверх одеяла, и молча плакала. Она даже Лецен попросила оставить ее одну:

– Я должна побыть в одиночестве.

Альберт, конечно, хорош, безумно хорош, он будет примерным мужем, понимающим, заботливым, любящим. Но замужество означало конец свободной жизни. Она, всего два года назад вырвавшаяся из-под опеки строгой матери и вдохнувшая полной грудью, ведь даже лорд Мельбурн теперь обязан своим нахождением на посту премьер-министра ее хитрости и не может так уж давить на нее, она, не успев в полной мере вкусить радость свободы, снова попадает в зависимость, причем от чужого, малознакомого ей человека!

Викторию охватила просто паника. А вдруг все достоинства Альберта только видимость, вдруг он совсем не такой?! Или даже такой, но будет мешать ей, запретит многое из того, к чему она уже привыкла?! Вообще, зачем ей это замужество? Пойдут дети, значит, она окажется просто связана по рукам и ногам этими орущими младенцами. Виктория почему-то была абсолютно уверена, что младенцы постоянно и непрерывно орут, пока не станут взрослыми.

Зачем ей это?! Где была ее голова, когда она говорила Альберту о желании обручиться, когда назначала день свадьбы?!

Но отменить или изменить уже ничего нельзя, она сама ввязалась в эту историю и теперь вынуждена играть роль, которую выбрала, до конца. О Господи! Наверное, если бы в тот миг у нее была возможность вернуться назад ко времени, когда еще не было сделано предложение… нет, тогда уже было поздно, она влюбилась в Альберта заново, это видели все… или к тому моменту, когда кузены только приехали… и тогда поздно. Лучше, когда еще шла переписка с дядей Леопольдом. Можно же было написать, что не желает выходить замуж. Пока не желает…

А там глядишь и надоело бы кузену ждать.

Ага, и женился бы на другой! Ее Альберт, такой красивый, такой замечательный женился бы на другой и этой другой смотрел бы в глаза и говорил разные ласковые слова?! Нет уж, лучше она сама.

А с Альбертом как-нибудь справится. В конце концов, что нужно джентльмену, если у него такая супруга, в качестве дома Букингемский дворец, великолепные лошади и изысканное общество по вечерам? По мнению Виктории это был предел мечтаний. Стать принцем-консортом (ничего, что пока парламент не согласен дать такое звание Альберту) Англии… Недаром даже умный дядя Леопольд согласился жениться на взбалмошной дочери Георга Шарлотте.

Вспомнив Леопольда, Георга и Шарлотту, которую никогда не видела, потому что именно смерть этой принцессы при родах вынудила отца Виктории жениться на ее матери и родить саму Викторию, королева даже тихонько рассмеялась, но тут же задумалась. Не слишком хороший пример. И дело не в том, что дядя Георг распутен и развратен, а в том, что Шарлотта умерла при попытке родить очередного ребенка.

Проблемы при родах и нежизнеспособные дети вообще были отличительной чертой их рода, неужели и ее ждет такая судьба? Поразмышляв, Виктория решила, что если первые дети окажутся слишком слабыми, то она ограничится двумя, чтобы не погибнуть, как тетя Шарлотта. Успокоила только мысль, что у матери было трое детей, и все трое живые и крепкие.

Постепенно ее мысли ушли от сомнений по поводу свадьбы и переметнулись на потомство.

А Альберт? Верно сказала дорогая Лецен: даже выйдя замуж, она не перестанет быть королевой Англии. Она прежде всего королева, а уж потом жена и мать. Будущая, конечно. Альберт не глуп, к тому же он ее любит, значит, должен понять и не мешать ей жить прежней жизнью.

Чуть посомневавшись, Виктория поправила сама себя: почти прежней, все же опочивальню они теперь будут делить на двоих…

От этой мысли стало сладко и немного страшно одновременно. Она допускала в свою жизнь мужчину, причем не в официальную жизнь королевы Виктории, а в свою личную, интимную, куда пока, кроме мамы в детстве и Лецен, не допускался никто. Он будет знать ее секреты, достоинства и недостатки ее фигуры, все о ее характере, ее предпочтениях…

Альберт должен очень любить ее, чтобы недостатки не стали препятствием для их близости. Но это не проблема, принц любит, несомненно, любит, ведь она же любит его!

Успокоив себя, Виктория, наконец, заснула. Со следующего утра дела пошли на поправку….

Карета снова подъезжала к ступеням Букингемского дворца, и снова наверху в окружении разодетой толпы придворных стояла, встречая своего суженого, королева Виктория. На сей раз она не хмурилась и не выглядела недовольной, напротив, стоило ей заметить принца Альберта, как лицо королевы осветила улыбка, привычно открывшая десна зубов.

Как же он хорош в своем мундире! Едва приветствовав его и герцога Саксен-Кобурского, королева принялась болтать о подготовке к свадьбе:

– Я все успела организовать! Все пройдет просто великолепно.

Герцог смотрел на свою будущую невестку и… сочувствовал сыну. Некрасива, полновата, мала ростом и, кажется, столь напориста, что бедный Альберт будет у нее под каблуком. Но его сын сам решился на эту жертву и не собирается отказываться, пусть будет так, как будет.

Сам он приветствовал сестру герцогиню Кентскую. Вот кто не изменился, несмотря на годы, проведенные вдали от родного дома. Сколько лет они уже не виделись? Двадцать, с тех пор как решительный Эдуард герцог Кентский увез беременную супругу рожать в Лондон.

Конечно, брат был не прав, герцогиня очень изменилась, но не настолько, чтобы ее не узнать. Герцог сразу заметил, что между матерью и дочерью не слишком хорошие отношения, однако сестра жаловаться не стала, не хватало еще, чтобы кобургские родственники жалели ее и осуждали королеву Англии!

Завтра королевская свадьба, а ныне жених и невеста решили вместе посетить службу и даже примерить кольца. Виктория со смехом рассказывала, как это забыли сделать перед коронацией и все чуть не закончилось плачевно.

– Ты представляешь, архиепископ Кентерберийский едва не вывихнул мне палец, пытаясь силой надеть кольцо, которое не налезало. А потом я полчаса держала руку в воде со льдом, чтобы снять это кольцо, страшно вдавившееся в палец!

Принц машинально ответил:

– Нужно было натереть палец мылом…

Какой он умный, восхитилась Виктория. Она щебетала, счастливая оттого, что Альберт приехал, что он такой красивый и завтра долгожданная свадьба. А бедный принц все не мог прийти в себя после морской болезни.

Все в этом браке было решено без него и за него, Виктория сама сделала предложение, сама назначила день свадьбы, сама выбрала для нее все, что нужно, вплоть до колец, сама назначила людей его окружения. Его невеста вела себя так, словно он сам был ее собственностью и находился в ее полном распоряжении. А что же будет дальше?

Поздно вечером Виктория укладывалась спать, ее уже не мучили сомнения, было лишь небольшое радостное возбуждение. Как перед первым выступлением в Тайном совете.

Она ничуть не сомневалась в верности своего выбора, в том, что Альберт будет послушен и не станет ей мешать во всем, что не касается их личных отношений.

Королева счастливо вздохнула, проводя рукой по простыням своего ложа… Завтра здесь будет уже мужчина… ее мужчина…

А в другой комнате тихо беседовали братья Альберт и Эрнст.

– Альберт, ты уверен, что сделал правильный выбор?

– А я его делал? За меня выбрали все.

Это было верно, но так горько, что старший брат даже вздохнул:

– Сочувствую, кажется, твоя будущая женушка приструнила даже собственную матушку. Герцогиня Кентская выглядит весьма недовольной, но послушной. А, помнится, в Кобурге говорили, что эту даму привести в чувство не так-то просто.

Шутить не получалось, оба чувствовали, что Альберт вступает в какую-то новую, совсем не такую уж легкую и приятную жизнь.

– Послушай, но ведь это крайне редко бывает, чтобы в династических браках была любовь.

Принц усмехнулся:

– В том-то и проблема. Я согласен жениться по расчету даже на некрасивой девушке, потому что так надо. Но не на влюбленной в меня, понимаешь разницу?

– Понимаю… Но, может, так и лучше?

– Только не с Викторией! Она столь уверена в себе и своем положении, что ей не приходит в голову интересоваться чужим. Ее мнение – главное, ее вкус – превыше всего, то, что сказала она, – обсуждению не подлежит. Посмотри, что в нынешнем положении зависело от меня? Невесту мне выбрали, свадьбу организовали, все подобрали и устроили, даже тех людей, что будут помогать мне составлять бумаги, лечить меня и обслуживать, я должен принимать как данность. Кто я? Игрушка, доставленная по заказу?

– Ну зачем так мрачно? Она, несомненно, любит тебя, а потому будет исполнять все твои желания и даже прихоти.

– Угу, как у своей собачки Дэша.

– Ты сумеешь взять ее в руки.

– Нет, это ты сумел бы…

Эрнсту было откровенно жалко брата, но поделать уже никто ничего не мог. Он дал согласие стать супругом королевы Виктории, он должен это обещание выполнить.

Утро 10 февраля выдалось на редкость ненастным, сильный дождь, правда с таким же сильным ветром, что оставляло надежду, что на свадебную церемонию не придется добираться под зонтиками.

Привыкший вставать рано, Альберт и в Букингемском дворце был на ногах с рассветом. Они вдвоем с Эрнстом сделали определенное количество гимнастических упражнений, чтобы размяться, умылись и принялись одеваться, когда принесли записочку от Виктории.

Эрнст с любопытством заглянул через плечо брата.

«Мой дорогой, как ты себя чувствуешь? Хорошо ли ты спал сегодня? Я выспалась прекрасно и ощущаю себя вполне комфортно… Погода ужасная, но надеюсь, дождь скоро прекратится. Сообщи, когда будешь готов. Твоя верная и любящая Виктория».

– Вот так! О тебе заботятся уже с утра. Чего же еще желать? Королева Англии называет тебя дорогим, а себя любящей. Будь доволен!

– Я весьма доволен.

В отличие от церемонии коронации свадебная церемония прошла без сбоев и неприятностей, если не считать ворчания герцогини Кентской, как всегда, недовольной отведенным ей местом, но к этому уже настолько привыкли, что не обращали внимания совсем. Где это видано, чтобы герцогиня была довольна? Дамы перешептывались между собой:

– Ее устроило бы только нахождение рядом с дочерью прямо у алтаря…

– Нет, милая, что вы. Только вместо дочери!

– Вы обе не правы, леди, только вместо архиепископа!

Они постарались не хихикать слишком громко, но герцогиня все равно заметила и поняла, над кем смеются. Это испортило ей настроение окончательно, тем более, дочь в конце церемонии подошла ко вдовствующей королеве Аделаиде, поцеловала ту в щеку, а матери только кивнула! Герцогиня Кентская вскинула голову повыше, что ж, ее право так оскорблять родную мать. И это ее Дрина, которой отдано столько сил и столько лет! Ничего, придет время, и она пожалеет о своем поведении, но будет поздно.

Так и случилось, через много лет Виктория просила прощения у умирающей матери, но герцогиня отбросила ее руку своей слабеющей рукой, не простив.

Потом они разрезали огромнейший свадебный торт в Букингемском дворце, выслушивали поздравления, прощались и уехали в Виндзор, чтобы провести там медовые… три дня.

Путь был долгим, хотя расстояние небольшое. Карета снова с трудом передвигалась по запруженным народом улицам под восторженные крики толпы. Ликующая публика, желающая им счастья… море цветов, несмотря на февраль, радостные улыбки, веселые, немало выпившие за здоровье и счастье молодоженов англичане…

Виктория смотрела на мужа счастливыми блестящими глазами. Она словно дарила ему не только себя, но и вот этот восторженно ревущий Лондон. От блеска глаза становились еще больше, Виктория немыслимо похорошела, к тому же перехлестывавшее через край ее счастье заразило и его. Можно быть счастливым, сделав счастливой жену, решил принц. Ее любви хватит на двоих, а верным и ласковым мужем я буду.

Он действительно стал добрым и ласковым мужем, ее любви действительно хватило на двоих, но не все оказалось так просто.

Супруг королевы и только

Альберт лежал, слушая мерное, спокойное дыхание жены рядом, и размышлял, что было не совсем подходящим занятием для молодожена в первую брачную ночь.

Принцу не хотелось задумываться над тем, счастлив ли он, какая разница, он уже стал мужем вот этой очаровательной женщины и должен сделать все, чтобы она была счастлива. Виктория принесла ему в подарок так много – свою любовь, какое-то безумное обожание, свое положение… нет, ей не пришлось этим положением жертвовать, но королева вышла замуж за принца, у которого надежды занять даже скромный отцовский престол Кобурга не было. Виктория была так счастлива тем, что англичане тепло приветствовали его – немецкого принца – как ее супруга.

Казалось, все так хорошо складывалось, почему же неспокойно на сердце?

Альберт попытался вспомнить, когда появилось это ощущение. Привыкший, что все в жизни размеренно и понятно, он терпеть не мог неясности и вот такого беспокойства, причину которого он не знал и потому не знал, какие меры нужно принять.

Принц вспоминал весь день. Нет, ничего такого, что могло бы вызвать волнение… И вдруг как зацепка всплыли вскользь брошенные Викторией слова ее дорогой баронессе Лецен:

– Три дня это совсем недолго…

О чем они говорили? Альберт вспомнил, что речь шла о разлуке. Виктория разлучалась с баронессой на три дня? Но что это значит, что Лецен приедет в Виндзорский замок и испортит им все уединение? Вот уж чего совсем не хотелось. Нет, не видеть баронессу Лецен, хотя и это тоже. Не хотелось видеть совсем никого.

Они с Викторией, по сути, еще были чужими людьми, несколько даже задушевных бесед и одна-единственная ночь не могли должным образом сделать их родными. Альберт согласился бы с этим, не будь Виктория влюблена в него, он знал, что многие супруги в династических браках вообще не спят друг с дружкой, а лишь посещают спальню для продолжения рода. Но ведь они договорились, что будут спать вместе. Пока это возможно, у них будет общая спальня, общая постель… Виктория шептала об этом половину ночи, твердя, что ей бы так хотелось каждый вечер вдыхать запах его кожи и каждое утро знать, что он рядом.

Все понятно, она просто не надеялась, что все пройдет так хорошо, а потому на всякий случай попросила свою наставницу приехать в замок, чтобы посоветоваться. Принц улыбнулся, Виктория должна быть довольна, ей незачем просить совета у старой баронессы.

Найдя причину беспокойства и разрешив для себя вопрос, он повернулся к жене и нежно обнял ее, прижимая к себе. Та подчинилась, забормотав во сне что-то ласковое.

Альберт уже знал, что скажет в конце медового месяца брату Эрнсту: оказывается, можно быть счастливым, когда любят тебя. Сильная любовь рождает любовь ответную, в этом теперь принц не сомневался. Ему хотелось ласкать, лелеять молодую женщину, лежавшую в его объятьях.

Все в один голос твердили, что она излишне полная. Он и сам так думал, но Виктория сильно похудела от переживаний… Конечно, до нормального веса еще далеко, но ничего, все впереди, они будут совершать долгие пешие прогулки, регулярно и правильно питаться, спать не в первой половине дня, а ночью (или наоборот не спать…).

Бедная его девочка… ему хотелось называть ее именно так, для него Виктория не королева, а маленькая девочка, которую нужно защищать от жизненных невзгод и от противных политиков. Теперь у королевы есть супруг, который возьмет на себя часть ее забот, освободит от части неприятных встреч и обязанностей, конечно, не сразу, некоторое время придется вникать, но он будет стараться.

Альберту так хотелось действительно облегчить жизнь Виктории, чтобы у нее не было повода злиться и срываться, как бывало раньше. Ему рассказывали, что у королевы взрывной и довольно трудный характер, но теперь он понимал, что это было, когда она была одинока. Отныне все изменится…

Принц еще долго размышлял, как он станет для Виктории второй половинкой, надежной, способной поддержать, подставить плечо, взять на себя львиную долю забот и обязанностей. Конечно, ему вовсе не хотелось, никогда не хотелось спорить в парламенте, подписывать какие-то бумаги, вообще заниматься политикой, но ради дорогой жены он готов был даже на это.

Наконец, сон сморил и молодого супруга.

Утром первой проснулась Виктория, потому что затекла неловко подвернутая рука. Она привыкла, что широкая кровать принадлежит ей и только ей, и наличие рядом какого-то препятствия сначала изумило. Но женщина тут же вспомнила, что спит в объятиях любимого мужчины, и тихонько засмеялась.

Альберт немедленно открыл глаза, едва не вскочив по привычке. Поняв, как выглядел бы, сделав это, он тоже рассмеялся. Они лежали, глядя друг на дружку и смеялись, как дети.

Ах как он хорош даже без мундира, как вкусно пахнет, какие сильные у него руки…

У Виктории некрасивые десны, которые открываются при улыбке, а тем более при смехе… ну и что, зато какой у нее смех!

Альберт притянул жену к себе, ласково целуя ее распущенные волосы. Конечно, в чепце было бы лучше, но эти чепцы превращают в старух даже вот таких молодых женщин. Ей не нужен чепец, принц поцеловал жену в голову, совсем не нужен. Может, и рубашка тоже? Да, без рубашки куда лучше… И пахла Виктория очень приятно, смесью каких-то цветов, он даже не понял каких… потом надо будет спросить… потом… все потом…

Уже было совсем светло, когда они все же оторвались друг от дружки и просто лежали в обнимку. Виктория провела пальчиками по его щеке и подбородку. Альберту показалось, что она намекает на щетину.

– Да, не мешало бы побриться…

– Ты бреешься сам?

– Конечно, или ты хочешь, чтобы я пригласил прямо сюда брадобрея?

Они снова смеялись… А потом Виктория действительно наблюдала, как он бреется в ванной, а Альберт очень боялся, что рука дрогнет и останется порез, который придется залепить. Но попросить ее, чтобы не смотрела так пристально, не мог.

Это был счастливый, очень счастливый день. Вернее, полдня. Они завтракали, и он снова поражался, как в такую маленькую женщину столько входит, и даже укоризненно покачал головой, когда она проглотила кусок, почти не прожевав. Виктория рассмеялась, сказав, что за это ругают и ругали все, даже сестра Феодора, но отучиться никак не получается. Он чуть улыбнулся, подумав, что научит…

Потом они гуляли на террасе, потом она писала письма в гостиной, а он делал вид, что изучает альбом по искусству, а на самом деле наблюдал за тем, как она морщить лобик, как время от времени покусывает пухлую губку хищными зубками, видно досадуя, что не удается подобрать нужное слово…

Это было счастье, настоящее счастье, принца переполняла любовь к жене, и все сомнения о будущем просто куда-то исчезли, растворились в этом мирном существовании вдвоем.

Поэтому он не сразу поверил, когда Виктория вдруг объявила, что предстоит ужин на десять персон!

– Сегодня?!

– Да, конечно, не сидеть же одним, как старикам.

Он попытался шутить:

– Тебе было скучно со мной?

Виктория шутку приняла, рассмеялась:

– Нет, что ты, особенно под утро… Но вечерами у нас должны быть приятные люди, нужно веселиться, танцевать, пока молоды и есть такая возможность.

– Я надеялся побыть с тобой наедине этот месяц. Мы могли бы стать совсем близки…

Он даже не договорил, глаза супруги полезли на лоб:

– Месяц?! Что ты, Альберт, я не могу позволить себе столько отдыхать! Я королева Англии, сюзерен, ты не забыл об этом?

– Ты моя жена и очень прошу перепоручить дела лорду Мельбурну на этот месяц, чтобы мы могли насладиться обществом друг друга.

Он вознамерился обнять супругу, но та просто вскочила с места и забегала по кабинету:

– Три дня, только три дня и ни днем больше!

Так, не стоит начинать семейную жизнь со споров и ссор, он уступит, подчинится, пусть будет так, как она хочет.

– Хорошо, три дня, если ты не желаешь тратить на дорогого мужа ни днем больше! – смех вышел не слишком натуральным, но Виктория не заметила. – Но хотя бы гостей в эти дни не нужно.

Альберт все же поймал ее за подол и притянул к себе на колени.

– Я хочу, я как муж требую, чтобы моя жена эти дни принадлежала всецело мне и была только со мной!

Виктория ответила на поцелуй, но тут же объявила:

– Но приглашения уже разосланы, я не могу отменить вечер.

Его просто обидело откровенное пренебрежение его интересами, даже не сама будущая вечеринка, а то, что она позвала гостей, не найдя нужным ни посоветоваться с ним, ни поставить в известность.

– Почему ты не спросила меня, хочу ли я этого?

И увидел почти удивленный взгляд:

– Я думала, тебе будет приятно…

Вечеринка состоялась, а на следующий день еще одна, причем настолько допоздна, что он тихонько ушел в спальню, устроился на диване и заснул, пока супруга лихо отплясывала с веселой компанией.

Проснулся Альберт от холода, это пришедшая в спальню Виктория, открыла окно, несмотря на ледяной ветер. Так обнаружилось еще одно несовпадение вкусов – она любила открытые окна и не чувствовала холода. Эта странная особенность приводила к частым простудам окружения королевы, и Альберт понял, что либо надо закаляться, чтобы не бояться холода и самому, либо без конца страдать от насморка и больного горла.

Утром она капризно протянула:

– Но я же не могу просто сидеть, потому что ты клюешь носом, как лорд Мельбурн…

Вечером Альберт выплясывал вместе со всеми допоздна.

Так началась их семейная жизнь, такая непростая и все же счастливая.

Она влюбилась в него сразу, как только увидела во второй приезд, влюбилась безоглядно и на всю жизнь. Была верна и не замечала ни одного мужчину, кроме мужа.

Он не любил ее когда женился, но полюбил потом. Ответная любовь бывает очень крепкой, куда крепче той, что вспыхивает сама по себе, а потом гаснет, как искры в ночи.

Но она была королевой, а он всего лишь мужем королевы.

Они не совпадали, кажется, во всем.

Он был высок и строен. Она маленькая толстушка.

Он красив. Она нет.

Он образован, за плечами даже Боннский университет. У нее домашнее весьма ограниченное образование.

Он любил спокойный, размеренный образ жизни с ранними подъемами и столь же ранним отходом ко сну. Она кружилась в вихре развлечений по ночам.

Он очень хотел большую семью. Она приходила в ужас при одной мысли о детях.

Она любила его страстно. Он ее просто по положению.

И все же они были счастливой парой.

Ее любви хватило на двоих.

Его разумности и дисциплинированности тоже.

Кто знает, какой была бы история Англии да и всего мира, окажись у королевы Виктории другой супруг! Ведь увлечение принца Альберта техническими новинками и научными разработками сыграло не последнюю роль в бурном развитии Англии, а стиль жизни и поведения королевы в жизнь остальных англичан. Викторианскую Англию создала в немалой степени ее королевская чета.

Но пока эта чета еще с трудом притиралась друг к дружке.

– Неужели было трудно сказать какой-то комплимент леди Рассел? – Виктория, сидя перед зеркалом, снимала серьги. – Помоги расстегнуть колье.

Альберт мрачно поморщился:

– К чему столько украшений сразу на одну шейку?

– Ты проходишь мимо дам в парке, словно они вовсе не существуют.

– Ты хочешь, чтобы я восхищался другими женщинами?

– Нет, конечно, но я хочу, чтобы ты делал им комплименты. Как ты не понимаешь, что не замечая дам, ты сильно портишь мнение о себе!

– Почему я должен говорить леди Сатерленд, что она очаровательна, если я так не считаю?

– Но, Альберт, ты и со многими лордами разговариваешь так, словно тебе скучно.

– Мне действительно скучно, я не понимаю, как можно столько времени тратить на пустые разговоры, на то, чтобы делать фальшивые комплименты, наконец, выплясывать по полночи. Я не мешаю тебе делать это, но мне скучно.

Ему действительно все чаще бывало скучно. Для двора он иностранец, который просто по недоразумению затесался в их ряды с претензиями на свое место. А Альберт действительно старался определить свое место, не мог же он, умный, образованный, полный энергии молодой человек, быть просто игрушкой для королевы!

Виктория категорически не допускала его в свои дела, все серьезные разговоры о политике и с политиками велись за закрытыми дверями, как только приходил кто-то по делу, супруга становилась недоступной. Альберту приходилось искать себе занятия, он либо читал в библиотеке, либо играл на пианино, либо общался со своим секретарем Джорджем Эпсоном, чья кандидатура была предложена лордом Мельбурном.

Эпсон оказался неглуп, толков, и они быстро нашли общий язык, секретарю не приходилось долго объяснять, какая информация интересует принца, он быстро и толково подбирал нужные бумаги, делал выписки, был способен толково объяснить, откуда и почему взял именно эти данные, а не какие-либо другие. Они подолгу играли в шахматы…

Но Альберт предпочел бы общаться с женой или с лордами на равных. Виктория любила мужа, а вот остальные нет. Для придворных принц так и оставался чужаком с континента, допускать которого к делам государства ни в коем случае нельзя. Его ценил Мельбурн, но только как собеседника, лорд тоже прекрасно понимал, что лорды не допустят в свое сообщество чужого.

И все же отношения с надменными лордами и леди для Альберта были не столь важны, сколько нежелание самой Виктории допускать его к каким-либо делам. Никакие попытки объяснить, что он просто хочет помочь, облегчить ей жизнь, не помогали. Альберт не мог решительно настоять на своем, а Виктория совершенно не желала делиться властью даже на йоту, ее упрямое высокомерие не позволяло признавать его права, кроме как мужа.

Интеллектуально он был просто на порядок выше супруги, лучше образован, обладал большими знаниями в самых разных областях, хотя опыта в политике не имел. Чувствуя, что проиграет ему в беседах с умными, также много знающими людьми, Виктория неосознанно старалась не попадать в такое общество, зато окружала себя придворными пустозвонами, проводившими время за никчемной болтовней и развлечениями.

Наступило время, когда и у принца стали сдавать нервы. К чему он здесь, зачем? Только для того, чтобы Виктории было не скучно по ночам? Если она его действительно так любит, то почему не желает ни общаться как с равным, ни учитывать его мнение, ни, это главное, позволять ему хотя бы в чем-то помочь? Ему была невыносима жизнь комнатной собачки, которую хозяйка любит, но стеречь дом не заставляет.

Все чаще хотелось домой, к своим книгам, гербариям, коллекции картин и гравюр… Хотелось дышать не лондонским смогом, а свежим деревенским воздухом, слышать не фальшивый дамский смех, а хорошую игру на пианино, хотелось не увеселений, не бесконечных вечеринок, не ночных бдений в освещенном зале под звуки музыки, а спокойной размеренной жизни с толковыми занятиями, с нормальным распорядком дня, ужинами в семь, а не в двенадцать ночи, чтобы на рассвете просыпаться, а не только заканчивать бал…

А Виктория его желания просто не принимала, ей хотелось веселиться, и муж обязан был находиться рядом. А его нежелание? Каприз! Она не привыкла, чтобы кто-то не уступал. Она королева, и этим все сказано!

И однажды его прорвало. Не желая спорить, Альберт просто развернулся и удалился в свой кабинет.

Немного поостыв и осознав, что муж не на шутку обиделся, Виктория отправилась мириться, но дверь оказалась запертой. Чуть-чуть посопев под дверью, она шмыгнула носом и нашла в себе силы постучать.

– Кто там?

Как это кто?! Он же прекрасно понимает, что это она!

– Королева Англии.

За дверью воцарилась тишина.

Виктория чуть посоображала, и постучала снова, но уже куда настойчивей. Что он себе позволяет?! Из-за двери снова донесся тот же вопрос:

– Кто это?

– Королева Англии! Открой сейчас же.

Но Альберт не впустил жену. Ему не хотелось разговаривать с королевой Англии, он хотел видеть свою Викторию.

Теперь она колотила в дверь уже изо всех сил. Альберт не отвечал. И вдруг в голове у Виктории что-то произошло, она сообразила, почему муж не желает открывать. Стук повторился, но теперь уже тише.

– Альберт, открой, это твоя жена.

Дверь распахнулась немедленно, видно принц стоял совсем рядом, по ту сторону. Виктория бросилась в его объятия с рыданиями. Немного погодя они уже целовались…

После этого он попытался просто объяснить ей, чего же хочет, что не намерен ни занимать ее место, ни влезать в ее дела, хочет просто помочь, используя свои знания и умения, что устал жить бестолковой и никчемной жизнью, хотел бы все упорядочить и заниматься делом, а не развлечениями…

Виктория сидела у мужа на коленях, уткнувшись носом в его шею, а он гладил волосы жены и рассказывал, какой могла бы быть их жизнь. Вместо ночных бдений и поздних подъемов нормальный сон. Вместо бесконечных балов и приемов работа с документами, учеба там, где знаний пока маловато. Вместо пустой болтовни о погоде с придворными дамами беседы с учеными, писателями… Отдых на природе, рисование, долгие пешие прогулки… Здоровое питание, здоровый образ жизни, здоровый дух в здоровом теле.

И вдруг она громко всхлипнула:

– Я тоже хочу…

– Что?

– Я… я тоже устала-а…

Бедная его девочка, она устала, а он был так резок с ней!

– Позволь мне помочь.

Королева снова звучно шмыгнула носом и попросила:

– Только не лезь в политику, лорды не пустят….

Лорды действительно не имели ни малейшего желания допускать в святая святых английской политики чужака. Именно поэтому королеве при первой попытке сделать Альберта, тогда еще будущего супруга, принцем-консортом (то есть соправителем) было отказано. Она могла выбрать себе супруга-иностранца для своего удовольствия, но не для того, чтобы тот являлся в парламент со своими речами. Никого не волновало, что речи могут быть очень разумными.

К тому же парламентское большинство вигов было осведомлено, что принц еще до того, как стал супругом королевы, настаивал, чтобы в его окружении были и тори тоже, мол, нельзя окружать себя представителями только одной партии. Лорду Мельбурну при помощи Виктории удалось буквально навязать принцу Альберту в личные секретаря вига Джорджа Эпсона, до того бывшего его собственным секретарем.

У Альберта и рядом с Викторией были два мощных противника. Нет, они совсем не воевали с принцем, но занимали столь важную часть жизни его супруги, что с учетом еще и государственных дел для самого Альберта оставались только ночи. Ну и те моменты, когда он был вынужден выплясывать, держа в объятиях свою женушку. Этими соперниками оказались лорд Мельбурн и баронесса Лецен.

Каждый из них в силу своего положения отнимал у мужа большую часть его Виктории. Лорд Мельбурн создал Викторию как правительницу и не собирался уступать хоть толику своей власти над ней и отдавать часть своего влияния, а потому крутил носом, едва принц делал робкие попытки вмешаться в дела. Виктории подспудно внушалось, что семейная жизнь это одно, а государственные дела – совсем другое и смешивать их не стоит.

Баронесса Лецен столько сил и души вложила в свою Дрину, что не мыслила себе, что королева могла бы советоваться по личным вопросам с кем-то другим. Вот еще! Какой-то чужак, только потому что он держит еженощно в объятиях ее Викторию, будет иметь право и на ее секреты? Наконец, это просто глупо, у женщины всегда должны быть свои секреты от мужчины, даже самого близкого.

Принц оказался в незавидном положении, когда сама королева его любила без памяти, а остальным он был просто бельмом на глазу. Он мешал. Мешал лордам своими попытками лезть в дела, мешал баронессе Лецен тем, что теперь бывал с Викторией ночами, когда раньше именно она выслушивала долгие стенания своей любимицы, мешал лорду Мельбурну, отвлекая королеву, мешал придворным своей строгостью и неприветливостью, мешал даже слугам тем, что был недоволен беспорядком во дворце…

Как-то так получилось, что за быт королевы, а потом и королевской четы отвечала баронесса Лецен. Не занимая никакой должности, она оказалась распорядительницей во всем. Леди Тэвисток, отвечавшая за королевскую опочивальню, не могла сделать и шага без совета с баронессой… занимавшаяся королевским гардеробом леди Сатерленд временами спрашивала Лецен о чем-то прежде самой Виктории… мажордом спрашивал разрешение на покупку новых швабр тоже у баронессы…

Но для самой баронессы куда важнее было общение с Викторией, а необходимость управлять хозяйством сильно утомляла. Однако и передать бразды правления кому-то другому Лецен тоже не жалела. В результате во дворце царил полный бардак. Это отмечали все, кому приходилось провести так не несколько часов на балу, а хотя бы одну ночь, чтобы хлебнуть проблем с удобствами.

Альберту Букингемский дворец показался страшно устаревшим и пропахшим вековой пылью, а потому неудобным. Но Виктории как раз это, – налет древности, и нравилось. Неудобств она просто не замечала, ни своих, ни для окружающих.

Бесконечные путанные коридоры, множество ненужных комнат и указателей, лестницы, переходы… Бывало когда гости, покинувшие гостиную по необходимости, долго не могли в нее вернуться, так как бестолково блуждали по коридорам.

Но принца раздражало не это.

– Дорогая, я хотел бы с тобой поговорить…

Тон у Альберта серьезный, значит, снова будет разговор о делах и непорядке. Виктория зевнула:

– Это обязательно сейчас? Я так устала…

– Но у нас не бывает другого времени.

Королева уселась к мужу на колени и подставила губки для поцелуя:

– Я слушаю.

Альберт вздохнул, разговаривать о деле, держа жену в объятиях, едва ли возможно, но все же попытался. Он чмокнул ее в пухлые губки и уже открыл рот, но королева возмутилась:

– Нет, не так! Вот так!

Поцелуй был долгим. После этого была вызвана горничная, помогавшая королева переодеться ко сну. Принц удалился в гостиную.

Вот так всегда. Днем она кружится в вихре дел и развлечений, вечером, стоит начать о чем-то говорить, закрывает рот поцелуем, и на этом все разговоры, кроме совсем интимных, заканчиваются.

Чуть позже, когда она уже сидела на постели, обхватив колени руками и смотрела, как муж в ночной сорочке собирается задуть свечу, королева вдруг вспомнила, что он вообще-то собирался о чем-то говорить…

Альберт, услышав предложение вернуться к несостоявшемуся разговору, даже замер со свечой в руке. Вот в этом вся Виктория, она настолько эгоистична, что замечает только себя. Когда он мог и хотел говорить, она предпочла поцелуй, теперь, когда разговаривать просто неудобно, как ни в чем не бывало готова внимательно слушать. Он стоял с подсвечником в руке в ночной сорочке и думал, стоит ли вообще начинать все эти разговоры или его судьба все же быть ночной игрушкой, спаниелем Дэшем в мужском обличье?

И все же решился. Поставил свечу на стол и уселся на край кровати, подогнув под себя ногу. В руках у принца вдруг появилась целая связка метелок для смахивания пыли.

Виктория рассмеялась:

– Что это, Альберт? Ты изобрел новую метелку?

У королевы было игривое настроение, и она решила пошутить, зная страсть мужа ко всякого рода усовершенствованиям.

Но сам Альберт шутить не был намерен.

– Вот это, – он выразительно показал на метелки в руках, – это я собрал всего в нескольких комнатах дворца.

– И что?

– Виктория, они просто валялись, их забыли слуги!

О Господи! Не хватало еще только, чтобы он стал выговаривать из-за забывчивости слуг.

– Дорогой, для этого есть мажордом. И этим занимается Лецен. Если что-то не так, скажи баронессе, она разберется и накажет нерадивых слуг. Стоит ли…

– Виктория, стоит! Ни баронесса, ни мажордом ничем не занимаются. А слуги не подчиняются никому, кроме тебя или Лецен!

– Ну так пожалуйся Лецен! – в голосе королевы появились нотки гнева. Неужели она должна заниматься еще и этим – передавать недовольство мужа баронессе?!

Альберт встал. В нем боролись желание просто уйти, хлопнув дверью, и понимание, что Виктория просто не знает истинного положения дел. К счастью, победило второе.

– Сегодня, пока ты занималась в кабинете делами с лордом Мельбурном, а баронесса Лецен где-то отсутствовала, я вынужден был больше двух часов мерзнуть в библиотеке, потому что слуги разжигают камины только по распоряжению Лецен. Или твоему.

Ей очень хотелось капризно надуть губки и позвать: «Бедненький… ты замерз? Иди, я тебя согрею», но его вид был столь серьезен, что Виктория сдержалась.

– Дело не в том, что мне было холодно, а в том, что я здесь никто. – Он вдруг махнул рукой: – И даже не в этом, а в том, что во дворце полный беспорядок. На его содержание тратятся огромные деньги, но сколько их вылетает впустую, вот так! – принц показал на брошенные в угол метелки.

– Но… не могу же я следить еще и за метелками?

– Конечно, не можешь! К чему брать на себя ответственность за все? Но и баронесса Лецен просто не справляется, не может или не хочет наводить порядок. Так позволь мне помочь!

– Но, Альберт… ругаться со слугами…

– Никто не собирается отчитывать слуг, для этого есть мажордом, но вот с ним говорить некому, и проверять счета расходов на дворец тоже. Ты знаешь, что слуги меняют свечи даже в тех комнатах, где их вообще не зажигали? То есть новые свечи выбрасывают и ставят на их место точно такие же, а неиспользованные просто выбрасывают. На каждом шагу можно встретить валяющиеся метелки, перчатки ливрейных лакеев, какие-то замшевые тряпки… Они убираются с глаз долой перед приходом гостей, но не приводятся в порядок, а просто выбрасываются.

– И ты собираешься всем этим заниматься? Метелками, перчатками, тряпками…

– Нет, дорогая, – принц все-таки залез в постель, так и не задув свечу, – я собираюсь заняться бездельником мажордомом и счетами.

– Хорошо…

Принц начал с малого, конечно, не с тряпок и щеток, но постепенного вмешательства в жизнь своей супруги и всего королевства.

Но если доверить ему часть забот о Букингемском дворце Виктория еще могла, то в дела допускать по-прежнему не собиралась. Кто знает, как повернуло бы, но многое изменилось после двух событий, между собой не связанных, однако, оказавших большой влияние на жизнь Альберта.

Принц-консорт

Виктория рвала и метала, она была раздражена до крайности.

– Дорогая, что случилось? Снова тори?

Шутка не удалась, взгляд у жены бешенный.

– Я беременна!

– Вик… ты?! – Альберт почти задохнулся от восторга.

– Да, в этом уже нет сомнений! – королева едва не плакала от досады.

Альберт вдруг опустился перед женой на колени, осторожно прижал руки к ее еще совсем незаметному даже через тонкую ткань ночной рубашки животу:

– У нас будет ребенок? Вик, дорогая, я так счастлив…

Она опомнилась. Да, конечно, это счастье, наверное, счастье. Ребенок… Дети… Внутри что-то подсказало: сопливые, орущие младенцы… А еще эта беременность! Бесформенная фигура, неуклюжая походка, тошнота… Ужас!

Альберт подхватил жену на руки, отнес в постель.

– Вик, неужели ты расстроена? Чем?

– Я стану толстой и бесформенной.

– Ты будешь толстенькой, кругленькой, потому что внутри тебя будет расти… уже растет маленькое существо.

– Родится орущий младенец.

– Родится очаровательный малыш, похожий на маму, с открытым ротиком и голубыми глазками…

– Ты перестанешь любить меня и будешь заглядываться на других дам с тонкой талией…

– Я буду любить тебя, как мать моих детей, и мне не важно, какая у тебя талия.

– Ты правда любишь меня?

В голосе почти отчаянье и слезы…

Он склонился над ней:

– Люблю… – Поцелуй легким прикосновением, словно дразня, обычно после этого она сама впивалась ему в губы, но на сей раз он не позволил, чуть отстранился. Глаза смотрели в глаза. – И теперь в два раза сильнее, потому что вас двое.

Тихий счастливый смех мужа заставил Викторию забыть все страхи перед орущими младенцами. И все же она строптиво возразила:

– Но детей не будем много!

– Нет-нет, что ты! Не больше десятка.

– Что?! Десятка?!

Дальше возмущаться было невозможно, Альберт просто сгреб в охапку свою строптивую женушку и закрыл ей рот поцелуем. Она мысленно вздохнула, ради вот таких поцелуев Виктория, кажется, была согласна и с десятком беременностей…

Десятка не получилось, чуть-чуть не дотянули, но девять здоровых детей у них было.

В это же время разразился новый правительственный кризис. Виги все же проиграли выборы, и теперь ничто не могло помешать тори сформировать свое правительство, а лорд Мельбурн, несомненно, должен уйти в отставку.

Виктория понимала, что второй раз на ее уловку Роберт Пил не попадется. С Мельбурном придется попрощаться. Вместе с муками из-за беременности это вызывало у нее такие приступы ярости, что Альберт серьезно опасался за состояние жены.

– Ну что ты, дорогая? Лорд Мельбурн останется твоим другом, ты не сможешь проводить с ним по полдня, но будешь переписываться. Знаешь, иногда при письме сам начинаешь лучше понимать то, о чем пишешь.

Это было слабым утешением, но Виктория уцепилась хотя бы за такую возможность советоваться с лордом Мельбурном.

Для Альберта эти два события значили очень много. Хотя беременная Виктория временами была просто невыносимой, капризной, резкой, даже злой, муж прощал такие срывы, списывая на ее состояние. Зато ожидание наследника (или наследницы) вынудило парламент принять решение по поводу положения принца. Он стал принцем-консортом и регентом будущего наследника в случае смерти королевы.

Решение в парламенте прошло на удивление легко, принц уже доказал, что вмешиваться в политику не собирается и замещать собой королеву тоже. К тому же, пришедшие к власти тори готовы были дать Альберту требуемое хотя бы в пику уходящим вигам.

Изменение состояния Виктории привело к тому, что она как-то довольно легко согласилась на замену большей части своих придворных дам, с чем так воевала в предыдущий раз с сэром Робертом Пилом.

Переговоры прошли непросто, но их мастерски провел Альберт. Принцу, не замеченному в пристрастии ни к одной из партий, удалось наладить хорошие отношения с премьер-министром, а Виктория вдруг осознала одну важную вещь: ее муж не просто красивый и образованный молодой человек, он неплохой и разумный политик! Это было очень важно, теперь королева не могла по малейшему поводу советоваться с лордом Мельбурном, но и не желала делать этого с Робертом Пилом, значит, она будет советоваться с Альбертом!

Приняв такое решение, Виктория даже замерла от неожиданности. Почему же она раньше этого не делала?! Рядом все время находился разумный, любящий и любимый человек, предлагавший свою поддержку и помощь, а она так глупо отвергала эти предложения!

– Альберт, дорогой, теперь ты будешь моим ближайшим советчиком во всем!

Муж сумел скрыть изумление. Неужели только удачно проведенные переговоры с Пилом и удаление Мельбурна открыли жене глаза на его желание помочь?

В Букингемском дворце суета – у королевы начались роды. И хотя большинство старались делать вид, что об этом даже не подозревают, шептались по всем углам.

21 ноября 1840 года было ветрено и дождливо, непогода на улице, казалось, добавляла тревоги за состояние ее величества. Роды начались на две недели раньше срока и были тяжелыми.

В гостиной нетерпеливо выхаживал премьер-министр Роберт Пил, время от времени останавливаясь перед архиепископом Кентерберийским, словно о чем-то вопрошая. На это архиепископ лишь разводил руками:

– Все в руках Божьих.

Конечно, это понимали все, но уж очень тяжелым было ожидание. Роды королевы начались раньше времени и длились уже двенадцатый час. Так мог измучиться кто угодно, а Виктория не столь крепка здоровьем.

Управляющий королевским двором лорд Эррол то и дело подходил к открытой в королевскую спальню двери и прислушивался, но вздыхал и возвращался, сокрушенно качая головой. Ничем не могли утешить и волновавшийся кабинет министров во главе со своим премьером и трое приглашенных на случай особых осложнений докторов.

Пока доктор Лоукок не принимал решения о вмешательстве в ход родов.

Волноваться было отчего. Закончившись плохо, роды могли изменить судьбу не только Виктории или принца Альберта, но и всей Англии. Это первенец и в случае гибели королевы, но жизнеспособности рожденного ребенка регентом становился иностранец, которого далеко не все воспринимали благосклонно. В случае смерти и матери, и ребенка ситуация складывалась еще хуже, принц Альберт наследственных прав на престол не имел и королем мог стать так нелюбимый англичанами герцог Камберлендский.

Кажется, в этот момент все пожалели, что не провозгласили принца Альберта наследником престола. Но вслух никто ничего не говорил. Захлебывались мрачными пророчествами только газеты. Если до замужества королевы они только притворно вздыхали по поводу возможных осложнений ее здоровья в случае беременности, то теперь напрямую смаковали возможные варианты трагических событий.

Принц Альберт прятал от жены газеты, но полностью оградить ее от такой информации не мог. Виктория, злясь, говорила, что назло всем быстро и легко родит здорового принца! Муж целовал жену в голову и соглашался:

– Конечно, дорогая. Непременно сына и обязательно легко.

Ни быстро, ни легко не получалось, роды шли уже двенадцатый час.

Она уже была измучена, но все равно совершенно спокойна. Пусть гадкие газеты захлебываются мрачными предположениями, все будет так, как хочет она. Просто наследник слишком крупный.

Рядом сидели ее любимый Альберт и герцогиня Кентская. Когда начиналась очередная схватка, Виктория закусывала губы, чтобы не кричать на весь дворец, и стискивала им руки.

И вот… крик младенца прорезал напряженную тишину дворца!

– О, мадам, у вас очаровательная принцесса!

Она повернулась к мужу:

– Вы довольны мной?

Альберт наклонился, чтобы поцеловать жену:

– Я – да, но, боюсь, нация ждала принца.

– Ничего, в следующий раз будет принц!

И никто не усомнился, что именно так и случится. Мысленно королева добавила: «И на этом все». Она не собиралась становиться матерью большого семейства, слишком все это тяжело и долго. Мужчины могут хотеть детей, им-то что! А каково женщинам, тем более королеве?!

Виктория не сдержала своего слова, она слишком любила мужа, чтобы не рожать от него детей. Зато самих детей любила не слишком.

– Вик, тебе не слишком удобно на этой кровати. Может, перенести тебя на софу?

Да, конечно, ей неудобно, на софе можно было бы полулежать, а здесь все такое большое и мягкое… Но звать слуг, чтобы те касались ее измученного родами тела? Нет, лучше уж тут.

– Я сам тебя перенесу.

Альберт действительно подхватил Викторию на руки, хотя та и не была легкой, перенес на софу, которую спешно застелили постелью, устроил поудобней.

Герцогиня Кентская смотрела на это проявление мужниной любви сквозь слезы. Если ее Дрине в чем-то и повезло, то, кажется, с мужем, а не с короной. За те часы, что Виктория мучилась, пытаясь родить, герцогиня насмотрелась на поведение ее мужа и пришла к выводу, что лучшего пожелать дочери просто не могла.

Виктория прислушалась, кажется, говорили о ней. Из-за слабости и кровотечения королева оставалась в постели целых две недели после родов. На день Альберт переносил ее на софу, а на ночь возвращал обратно в постель, он все время был рядом, превратился в настоящую няньку для жены, подавал все, что ни просила, читал вслух, что-то рассказывал, даже писал от ее имени письма, чтобы она только подписывала. Это оказалось так приятно! Лучшей няньки и найти невозможно.

За приоткрытой дверью действительно говорили о ней. Там герцогиня и принц ужинали вместе, чтобы не удаляться далеко от спальни и услышать, если проснувшаяся Виктория позовет.

Разговаривали теща с зятем негромко, но все было прекрасно слышно. Альберт расспрашивал, а герцогиня Кентская рассказывала разные забавные случаи из детства дочери. В голосе Альберта сквозил неподдельный интерес, и герцогиня была весьма довольной…

Виктория вдруг глубоко и облегченно вздохнула. Как же это прекрасно! У нее такой заботливый муж, ее любимый Альберт такая умница! Как он толково писал письма, как разбирал срочные бумаги, как говорил о делах!

Теперь муж казался ей не только самым красивым, но и самым умным и образованным мужчиной на свете. Как же она его любила!

К тому же выяснилось, что и члены кабинета министров обращаются к Альберту по самым разным вопросам. А уж когда Виктория узнала, что с ее супругом советовался даже лорд Веллингтон, которого она глубоко уважала, доверие к Альберту стало полным. Он не просто умница, не просто помощник в разборе бумажных завалов, он способен стать ее настоящим секретарем. О том, чтобы совсем передать бразды правления в руки мужа речи не шло вообще.

Прошло совсем немного времени с того дня, как королева встала с постели, оправившись после родов. Она уже не мыслила своей жизни без помощи дорого Альберта во всех делах, в том числе и политических, даже лорд Мельбурн отошел на задний план, теперь у Виктории был советчик, с которым во много крат удобнее.

Это оказалось таким удовольствием – вместе заниматься делами, обсуждать что-то, а потом целоваться и засыпать в объятиях друг друга.

Поведение королевы заметно изменилось, она стала куда терпимей, меньше нервничала, чаще советовалась и терпеливо выслушивала ответы там, где раньше давно взорвалась бы. Все приписывали произошедшие положительные изменения ее величества влиянию мужа.

Участие принца Альберта в делах тоже быстро дало результаты, его оценили сначала в кабинете министров, потом и в парламенте как разумного, осторожного советчика королевы. Теперь модным было хвалить принца.

Жаркие объятия после обсуждения политических вопросов тоже быстро дали свои результаты. Уже через три месяца после рождения дочери королева снова была беременна.

«На самом деле, когда человек счастлив в семейной жизни, как я, например, политика неизбежно отодвигается на второе место».

Прочитав такое откровение своей племянницы, король Леопольд даже закашлялся. Ай да Альберт! Суметь превратить бешенную самовлюбленную тигрицу в ласковую кошечку… на это способна только любовь.

Она действительно была счастлива так, как только может быть счастлива женщина.

В спальню заглянул Альберт:

– Ты не спишь? Мы к тебе…

Виктория протянула руки к дочери, которую принес муж:

– Иди ко мне, моя Пусси.

Это позже Виктория-младшая, Вики, будет возражать, топая, как когда-то в детстве ее мама:

– Я не Пусси! Я принцесса крови!

Она с малых лет знала свое место, свое положение и не позволяла никому об этом забывать.

Но тогда Пусси была в очаровательном белом платьице с голубыми оборочками и так смешно морщила носик, собираясь чихнуть! Платьице ей подарила бабушка – герцогиня Кентская, и это тоже было очень приятно. И рядом на кровати, подложив маме под бочок нарядную крошку, сидел любимый муж.

И где были ее глаза раньше, когда главным казалось ее королевское достоинство, когда не хотелось ни на йоту поступиться им даже ради любимого человека. Сколько же он перетерпел унижений и боли из-за ее дурацкого поведения, как же она виновата перед своим Альбертом!

Наверное, если бы сейчас он потребовал снять корону, чтобы быть рядом с ним, Виктория пошла и на это. Но Альберт не требовал, он прекрасно понимал, что корона пусть теперь и не главная, но столь важная часть ее жизни, что требовать отказаться было просто жестоко. Напротив, Альберт стремился помочь Виктории справляться со всем – с делами, здоровьем, ребенком, развлечениями.

Только странно, теперь вовсе не хотелось скакать всю ночь напролет, напротив, куда больше тянуло посидеть вдвоем, послушать, как играет на органе муж, попеть, вспомнив, что вообще-то у нее неплохое сопрано, самой, послушать его рассказы обо всем. Иногда Виктории казалось, что нет того, о чем бы Альберт не знал. Он не просто знал, но и стремился узнать все досконально.

У нее идеальный муж, и она так счастлива!

Следующую беременность королева переносила плохо, но не столько из-за самочувствия, сколько из-за нежелания снова становиться неповоротливой, неуклюжей, у нее участились приступы раздражительности, страха перед преждевременными тяжелыми родами, несмотря на все свои уверения, что готова рожать для мужа хоть каждый год, Виктория была в ужасе от такой перспективы. Если у нее так часто будут появляться эти орущие сопливые младенцы, то как же тогда жить?!

Она панически боялась всего – новорожденных, самих родов, осложнений после них… Королева все чаще казалась сама себе страшно несчастной, потому что как женщина обречена быть рабыней мужа, жить со связанными крыльями, быть привязанной к дому…

Это страшно обижало Альберта, который очень любил детей и желал иметь их. Неужели Виктория не понимает, что замужество – это семья, а семья – это дети. Или не понимала, когда делала ему предложение, а теперь вдруг осознала? Тогда еще хуже, тогда ссоры у них будут без конца, потому что в постели она горяча, а значит, беременности неизбежны. Но если каждая будет протекать вот так, с отчаяньем, со скандалами, глупыми обидами и оскорблениями, то когда же радоваться?

Когда ссоры становились совсем невыносимыми, Альберт просто норовил сбежать от супруги, понимая, что та наговорит гадостей, а потом будет жалеть. Закрывшись у себя в комнате, он пытался успокоиться и писал жене письма, в которых объяснял свои слова и свое мнение. Королева читала, каялась, просила прощения и… начинала все снова.

Однажды такая ссора произошла прямо на глазах барона Штокмара. Началась из ничего, просто у Виктории снова было дурное настроение, депрессия из-за боязни предстоящих родов. Сорвалась она, конечно, на муже. После нескольких очень резких слов с ее стороны Альберт, прошипев себе под нос, что должен обладать невообразимым терпением, выскочил вон.

Виктория почти сразу разрыдалась, объясняя барону, что у нее сильно болит голова и она сама не понимает, что говорит. Штокмар подумал, что принцу и впрямь нужно великое самообладание.

Правда, потом барон поразмыслил, но не над самой ссорой, а над ее поводом и подумал, что виновный помимо просто взрывного характера королевы в этом есть, но только не принц. Барон давно считал, что королеву против ее супруга активно настраивает баронесса Лецен, стремительно теряющая свое влияние из-за близости Виктории с Альбертом.

Но сразу умный барон говорить ничего не стал, решил подождать и присмотреться.

Лецен действительно чувствовала, что теряет влияние на королеву, вовсе не желала этого и, сама того не замечая, принялась настраивать Викторию против мужа. Едва ли она делала это преднамеренно, но простить молодому человеку, что из-за него ее любимица все реже советуется и совсем перестала секретничать, баронесса не могла. Виктория снова оказалась меж двух огней. С одной стороны, ее любимый Альберт, ради которого она готова на все, с другой – Лецен, которой стольким обязана.

Оставалось надеяться, что родив второго ребенка, королева чуть успокоится, хотя Альберт по этому поводу покачал головой:

– Едва ли.

Барон посоветовал:

– Уберите Лецен.

– Как?! Я сам терпеть не могу эту старую ворону, но и избавиться от нее тоже невозможно.

Вторым ребенком, как и обещано, был сын, названный в честь дедушки Эдуардом и в честь отца Альбертом. Родила его королева 9 ноября 1841 года, то есть меньше, чем через год после дочери. Роды снова были мучительными, хотя и не такими долгими.

И снова рядом терпеливой нянькой был муж. Он поддерживал во время родов, бережно ухаживал после.

Младенец родился крепким и здоровым, но мать это не утешило, ведь дочь Вики тоже родилась здоровой, а теперь все время болела и была физически истощена.

Нация от рождения здорового наследника была в восторге, королевской чете прощали все, их обожали, в их честь устраивали артиллерийские салюты, по всему Лондону ходили ошалевшие толпы, распевая «Боже, храни королеву!». У англичан снова была любимая королева, родившая крепкого наследника, и, уж так и быть, ее супруг, способный на отцовский подвиг, хотя и иностранец. Королевство захлестнула волна всеобщей радости и обожания.

Теперь в детской было уже две колыбели, а королевская чета могла считаться полноценной семьей, поскольку у них было двое детей, причем разного пола.

Мужа не волновало, что жена снова поправилась и затянуться в корсет удавалось уже с трудом. Не слишком красивая девушка стремительно превращалась в совсем некрасивую женщину, но Альберт любил в ней уже не хорошую грудь или большие голубые глаза, которые вообще нравились далеко не всем, не умение красиво нести головку, не королевскую стать, он любил Викторию как свою жену со всеми ее достоинствами и недостатками. Такая любовь рождается, может, и медленней, разгорается неспешно, как огонь в хорошем камине, зато горит потом долго и ровно, согревая куда лучше яркого огня минутной страсти.

Королева по-прежнему смотрела на своего супруга с обожанием даже в присутствии многих людей, даже перед объективом фотокамеры, зная, что снимки донесут это обожание до потомков. Виктория любила и была любима и не собиралась этого скрывать. Большинство англичан поняли эту любовь, поверили в нее и принимали принца доброжелательно.

Многие, но далеко не все. Придворные дамы были совсем не в восторге от нового поведения королевы. Мало того, что она перестала проводить все вечера и даже ночи на балах уже будучи беременной, после родов так вообще спряталась в свою раковину. Это, несомненно, было влияние ее немецкого супруга!

За что же было любить надменного немца леди? Королева занимается делами, она занята… А что прикажете делать остальным? Не всем же заниматься делами или детьми?! Для большинства леди это вообще неприемлемо. Какие могут быть государственные дела у придворной дамы? Если они и есть, то касаются как раз королевы, как у леди Тэвисток, отвечающей за опочивальню, или вон у баронессы Лецен….

Но хмурый вид баронессы недвусмысленно говорил о том, что и ее от дел постепенно отрешают.

Нет, то, что творилось по злому наущению (а как иначе могли назвать влияние мужа негодующие леди?!) этого чопорного иностранца, не поддавалось никакому описанию! И уж тем более не заслуживало ни малейшего одобрения. Леди кипели, они изрыгали по поводу принца потоки яда, негодовали так, что случись Альберту оказаться в их кругу не во дворце, а где-то на темной улице, едва ли остался бы цел!

Такой человек не заслуживал никакого снисхождения. Подумать только, королева прекратила ежедневно устраивать вечеринки, она стала и сама уходить в спальню или кабинет сразу после ужина. Ей, видите ли, куда приятней общество супруга. Она, видите ли, счастлива в семейном кругу.

Променять общество благородных утонченных леди на этого мужлана! Не важно, что он красив или умен, он немец, и этим все сказано! Где это видано, чтобы мужчина не пофлиртовал ни с одной дамой? Не делал комплименты? Вердикт был единодушным: этот мужлан просто не умеет, он и в королеву влюбился потому что никого другого не видел.

Нет, Альберта совсем не любили придворные дамы.

Но принца как-то очень мало расстраивала эта нелюбовь, скорее, она была взаимной. Его занимала Виктория и дети.

Правда, появилась у Альберта еще одна серьезная забота, которая тоже доставила немало недовольства придворным.

Букингемский дворец

Служанки что-то доделывали в наряде королевы, а принц стоял, глядя в окно. Стекла окон королевского гардероба не мылись, видно, давным-давно, но и через грязное тусклое стекло Альберт что-то разглядел. Он подошел близко, а потом даже открыл раму, с трудом повернув заржавевшую ручку.

– Что ты там такое нашел?

– Мусор.

– Что?!

– Мусор на крыше напротив ваших окон, ваше величество, – голос Альберта насмешлив.

– Откуда он там взялся?

– Как и все остальное в этом дворце – ниоткуда. Если попытаться разобраться, то виновных никогда не найдешь. Обязательно окажется, что именно за эту крышу никто не отвечает.

Виктория насторожилась, то как Альберт говорил, заставляло подозревать, что не все так просто. Но времени обсуждать мусорные вопросы не было, их уже ожидали. И все же, проходя мимо окна, королева бросила взгляда в открытое окно. На крыше прямо напротив него действительно лежала гора мусора, явно образовавшаяся после уборки.

Стало смешно. Подхватив мужа под руку, Виктория поспешила с ним прочь, шепча:

– Дорогой, ты не мог бы разобраться с этим безобразием?

Стоило им выйти из комнаты, как принц остановился как вкопанный, серьезно глядя в глаза супруге:

– Вик, разбираться надо со всем в этом дворце. На его содержание тратятся немыслимые деньги, но большая их часть вылетает на ветер! Не жаль, если бы оставшиеся использовались с толком, но удобств нет ни для кого, везде холодно, грязно, беспорядок… Возможно, я переоцениваю свои силы, но мне кажется, я смогу навести хотя бы относительный порядок.

– Наведи.

– Для этого нужны большие права, всем заведуют слишком высокопоставленные лица…

Договорить он не успел, навстречу королевской чете уже спешили придворные.

– Мы договорим вечером, я многое мог бы тебе сказать.

Немного странное поведение королевы заметили все, Виктория была рассеянной в разговоре и словно приглядывалась к собственному дворцу. Время от времени королева недовольно хмурилась, даже закусывала губу, что означало с трудом сдерживаемый гнев.

Придворные гадали, чем это могло быть вызвано, ведь на супруга, с которым она появилась перед ними, ее величество смотрела вполне благосклонно и даже каким-то чуть виноватым взглядом. Наконец, прошелестело по поводу мусора на крыше.

Мусор? Боже, какая мелочь! К таким вещам все давно привыкли, Букингемский дворец самое неудобное в мире жилище, хорошо, что не всем приходилось в нем жить постоянно. Но и гостить здесь тоже небольшое удовольствие. Везде беспорядок, холодно и пыльно, слуги не выполняют своих обязанностей, да и вообще, кто за что отвечает, непонятно…

Но к этому беспорядку относились как к неизбежному злу, как к почти обязательному дождю или холодному ветру, к необходимости менять чулки после прогулки в ненастный день… Все знали о безобразии в Букингемском дворце, и никому не приходило в голову попытаться что-то исправить. Просто службы дворца были столь запутаны и так мешали друг дружке, что разобраться, кто же должен чинить ручки у двери, смазывать скрипящие петли или вставлять в окна выбитые стекла, не представлялось возможным. Службы перекладывали ответственность друг на дружку и ничего не делали.

Неужели этому иностранцу пришло в голову разобраться с устройством служб Букингемского дворца? Наивный он человек! Проще дождаться, пока дворец рухнет сам и, построив на его месте новый, завести там и новые порядки.

Вечер был основательно подпорчен, потому что королеву, кажется, ничего, кроме царившего беспорядка, не интересовало. Она даже обратилась к барону Штокмару с просьбой:

– Вы не могли бы выяснить, почему так холодно в столовой.

Барон усмехнулся:

– Мадам, я задавал этот вопрос и получил весьма интересный ответ. Хотите послушать?

– Конечно.

– Лорд-управляющий отвечает только за то, чтобы в камине были дрова. А лорд-казначей за то, чтобы их зажгли. А поскольку они редко бывают в столовой вместе, камин не горит.

– А нельзя ли как-то упростить, чтобы за дрова и спички отвечал один человек?

– Можно, но тогда придется одного из нынешних уволить.

Королева рассмеялась, но смех был натянутым.

Принц Альберт начал преобразования в Букингемском дворце. И преобразовывать там действительно нашлось что.

Барон Штокмар смехом объяснял своему подопечному (а барон считал себя обязанным помогать Альберту так же, как делал это его дяде Леопольду) суть организации, вернее, ей отсутствия служб дворца. Это Штокмар по просьбе принца некоторое время изучал состав служб и пытался разобраться, кто же за что отвечает.

– Я полагаю, что они и сами этого толком не знают. Но, Альберт, если вы начнете предъявлять по какому-то поводу претензии, то немедленно окажется, что именно за это именно эта служба ответственности не несет.

Из объяснений барона следовало, что все службы Букингемского дворца делились на три основных департамента: лорда-управляющего, лорда-гофмейстера (казначея) и конюшего. Между собой они не только не сотрудничали, но и, наоборот, старались либо не допустить в свою сферу других, либо наоборот, откреститься от каких-то обязанностей.

– Странно…

– Что же тут странного? Например, слуги каждый день меняют свечи даже в комнатах, где их не каждый день зажигают. А куда деваются снятые?

– Не знаю, – пожал плечами принц, – выбрасываются.

– Совсем необязательно, можно же продать или поставить их завтра, а выделенные деньги прикарманить.

– О Господи! Хорошо, что Виктория не слышит этого, был бы скандал.

– Конечно, потому я рассказываю вам, а не ей. Но если нужно что-то починить, лишний раз убрать, вымыть – словом, не положить в карман или нажиться, а поработать, службы норовят отказаться от такой ответственности.

Это было верно, во дворце редко какая дверь открывалась без скрипа, камины часто просто не зажигались, а стекла множества окон были просто разбиты. Если из них не дуло прямо на письменный стол королевы или не задувало свечи в гостиной, то никто не обращал внимания.

– Вы заметили, что окна дворца почти все время грязные.

– Да, мне кажется, что их плохо моют, хотя я сам видел, что это делают!

Штокмар рассмеялся:

– Моют! Но только врозь.

– Что значит врозь?

– Альберт, это смешно, я не знаю, кто и когда так распорядился, но за чистоту окон внутри отвечает служба лорда-казначея, а снаружи – служба лесных угодий, потому что они выходят в парк. Вот и моют каждый в свое время и словно нарочно так, чтобы это время не совпадало. Получается, что с одной стороны стекла всегда грязные.

– А за королевскую гардеробную кто отвечает?

– Как? Леди Тэвисток, насколько я помню.

– Нет, я о стеклах.

Барон чуть подумал и рассмеялся:

– Боюсь, что никто, ведь они выходят на крышу.

– Да, я это сегодня видел. Мало того, на эту крышу просто выбросили мусор после уборки, в результате королева вынуждена из собственного окна любоваться горой мусора. Скоро станут выливать помои прямо нам на головы!

– Королева это видела сегодня? – Штокмар, кажется, понял, с чего загорелся сыр-бор.

– Видела, вернее, увидел я и показал.

– Это хорошо. Хотите что-то исправить, почаще обращайте внимание ее величества на непорядки, на паутину и облупившуюся краску, на скрипучие двери, сквозняки и то, что слуги одного ведомства ни за что не подадут вам воды, если обязаны зажигать огонь в камине. А вообще, Альберт, я вам не завидую, если вы решитесь хотя бы бросить камень в это стоячее болото. На вас выльют такое количество тех самых помоев, которые вы боитесь…

– Но иначе просто нельзя.

Барон снова немного подумал и вдруг вздохнул:

– Альберт, у вас есть очень сильный противник – баронесса Лецен. Она и так обижена, потому что отодвинута на задний план, а уж если вы лишите ее еще и возможности командовать во дворце…

– Я ненавижу эту старую ворону.

– Осторожней, вы можете сколько угодно ненавидеть ее, но ни в коем случае не дайте ей понять, как относитесь. Это опасный враг, она не столько умна, сколько хитра и будет держаться за свое место руками и зубами, просто потому что ей больше нечего делать в этом мире. Пока она хоть как-то нужна королеве, она жива. Это второй лорд Мельбурн, только в юбке и на своем месте. Помяните мое слово, если лорд уйдет в отставку, он долго не проживет.

– И все же бороться с баронессой и беспорядками в хозяйстве дворца придется. Иначе скоро в нем будет просто невозможно жить.

– Бог в помощь.

– Вы мне поможете?

– Да, я уже разобрался с соотношением служб и тем, кто за что отвечает. Должен отвечать, – с усмешкой поправил себя Штокмар. – Посмотрите, вот меморандум. Многих придется просто сократить, а многих заставить отвечать за то, за что им платят. И немалые деньги, уверяю вас. Только не рушьте все сразу, начинайте постепенно.

И еще один совет дал своему подопечному умный барон: не разбираться со слугами и службами самому, а просто заставить кого-то координировать работу всех служб, а уж когда не выйдет, тогда вмешиваться.

Штокмар действительно написал толковый меморандум принцу. В нем нашлось перечисление должностей с указанием их обязанностей и суммами официальных выплат за работу. И еще приведены примеры прохождения распоряжений в случае какой-либо надобности.

Весь следующий день принц изучал эту бумагу, а потом долго хохотал, призывая королеву послушать.

– Виктория, ты только послушай! Если нужно заменить сломанный замок, например, у буфета, нельзя просто вызвать слугу, чтобы это было сделано за десять минут. Нет, сначала нужно составить соответствующую бумагу со строгим перечнем материалов и инструментов…

– Зачем?!

– Таков порядок. Знаешь, я еще и не убежден, что инструменты не станут заново закупать для каждой дверцы отдельно.

– А куда потом денут?

– Либо бросят, либо украдут. Помнишь, я тебе показывал целую связку сметок? Это я собрал всего в двух коридоров. Смели и бросили… Так вот, эту бумагу должны подписать десяток разных ответственных вплоть до мажордома, потом ее рассмотрит лорд-казначей, а потом примет к исполнению ответственный за столярные работы, но этими работами заведует служба лесных угодий! А она, как известно, внутренним порядком во дворце не занимается, лорду-казначею не подчиняется и денег тратить на это не желает.

Виктория прижала пальцы к вискам:

– Альберт, умоляю, остановись! Ты хочешь сказать, что я настолько бездарный правитель, что не могу справиться даже с делами в собственном дворце?

В голубых глазах стояли слезы, а в голосе появились знакомые сердитые нотки, королева была готова сорваться на крик. Он прекрасно знал, что последует за таким началом.

Принц сел на диванчик рядом с супругой, осторожно привлек ее к себе:

– Я хочу сказать, что невозможно заниматься всем самой. Откуда ты могла знать обо всем этом, если барону Штокмару пришлось потратить столько сил и времени, чтобы разобраться, заметь, только разобраться в хитросплетениях разных служб. А уж исправить это все, боюсь, и нашей жизни не хватит.

– Что же делать?

– Ничего, справимся постепенно. Не думаю, что в Виндзорском замке лучше.

Виктория махнула рукой:

– Там вообще можно потеряться в коридорах. – Королева вдруг невесело рассмеялась: – Знаешь, однажды леди Эррол готовилась ко сну, уже сняла все свои накладки, даже вставную челюсть, и была почти неглиже, как вдруг в дверь осторожно постучали. Леди, ожидая компаньонку, которая должна почитать на ночь, открыла дверь и замерла, потому что на пороге вместо компаньонки стоял заблудившийся лорд Балфур, который вышел в туалет и не смог найти дорогу обратно.

– Кстати, о туалетах. Я выяснил, что, кроме нашего с тобой, в остальных вместо бумаги старые газеты!

– Что?! Боже, какой позор!

– Да, дорогая, и в Виндзоре тоже.

– Но ведь на бумагу наверняка выделяются деньги!

– Конечно, и немалые. Расходы огромны, но двери скрипят, окна разбиты, в туалетах газеты, камины некому разжечь, а из королевских окон видны горы мусора, выброшенного прямо на крышу. С этим пора что-то делать.

Альфред решительно притянул жену к себе, заглядывая в голубые глаза. Та кивнула, думая в тот момент совсем не о каминах и мусоре. До дворцовых ли сквозняков ей было, если плечи обняли любимые сильные руки, а к губам приникли любимые губы?

Но наведение порядка во дворце все же началось.

Принц послушался совета мудрого барона и для начала поручил главному дворецкому лично координировать работу служб. Конечно, восторга это у дворецкого не вызвало ни малейшего даже после предложения принца в случае неповиновения и проволочек со стороны служб жаловаться лично ему.

Во-вторых, Альберт объявил о сокращении на 25 000 фунтов ежегодных расходов на дворец. Когда ему попробовали возразить, принц просто перечислил то, на что уже давно не следовало выделять денег. Например, ни к чему оплачивать «доставку вина в Красную комнату», поскольку никто после смерти короля Георга в Красной комнате никакое вино не пил.

Принц потребовал для начала собрать и пересчитать все брошенные замшевые тряпки, швабры и метелки, не говоря уже о перчатках и прочем инвентаре. Конечно, это пришлось не по душе, брошенные тряпки может и исчезли, зато во множестве появились карикатуры, на которых принц Альберт собственноручно все это пересчитывал.

Альберт остался невозмутим. Ради такой экономии он мог вытерпеть и карикатуры. Королева была в восторге.

Битва за королеву

Свеча в маленьком подсвечнике уже давно оплыла, с нее бы снять нагар, но баронесса Лецен не замечала, ей не спалось, а сидеть в темноте не хотелось, потому и горела свеча, пусть и одна.

Старая баронесса размышляла над своей жизнью, вернее, над тем, во что та вдруг превратилась. Она столько лет воспитывала, поддерживала во всем Дрину, потом королеву Викторию, помогала ей советами, а то и делом! Перетерпела столько унижений и издевательств, когда герцогиня Кентская и сэр Джон Конрой вознамерились удалить ее от принцессы! Она была рядом со своей девочкой первые годы ее правления, ее триумфа, взяла в руки, ничего не требуя взамен (получала вознаграждения, конечно, и немалые, но ведь не просила же!), весь ее быт, заботилась теперь уже и о детях…

И все для чего? Чтобы сейчас ее признали ненужной и даже вредной?

Не очень давно герцогиня Кентская, которая стала не нужна Виктории гораздо раньше, посмеялась:

– Что, баронесса, пришел и ваш черед? Теперь узнаете, что такое быть отвергнутой, когда всю душу отдали той, которая отторгает.

Лецен вдруг разозлилась, нет, она не позволит себя отторгнуть! Не позволить этому немецкому мужлану занять все мысли и чувства Виктории, для него должно быть определенное место, но не больше.

Если честно, то баронесса воевала с принцем уже не первый день, все началось, пожалуй, сразу после свадьбы. Виктории почему-то не захотелось брать Лецен с собой в Виндзорский замок, мало того, ее не пригласили ни на следующий день, ни потом. Только когда королевская чета на четвертый день вернулась в Букингемский дворец, старая наставница была допущена к королеве.

Лецен ожидала пикантных подробностей, советов по поводу мужа, жалоб на него, но только не счастливого вида Виктории и ее вскользь брошенного: «Я счастлива!» И никаких откровений, словно появилась тайная, недоступная для нее часть жизни королевы. И это Виктория, которая даже во время влюбленности в русского царевича ежевечерне описывала своей дорогой Лецен чувства и мысли.

Баронесса впервые почувствовала, что пол уходит из-под ног. Ее любимица смогла вот так легко променять ее дружбу на объятия мужчины?! О Господи, чему же она ее учила?! Кажется, с этого момента Лецен и начала ненавидеть немецкого принца. Красив? Да, ну и что. Умен, образован? Ну и что. Зато совершенно не умеет общаться с женщинами, вообще с людьми. Чопорный, строгий… фи!

Вместо того чтобы подружиться с мужем своей любимицы, понять ее страсть к принцу, да просто порадоваться женскому счастью королевы, Лецен принялась искать недостатки у Альберта, ловить каждое его неудачно произнесенное слово, замечать малейшие оплошности, раздувать каждую его даже невольную ошибку до невообразимых размеров и все это преподносить Виктории так, словно та сделала величайшую ошибку, выйдя замуж за Альберта.

На счастье баронессы, влюбленная Виктория не всегда понимала и принимала сказанное Лецен, иначе быть бы той удаленной от двора давным-давно. Если королева смогла без малейшего душевного волнения расправиться с матерью, то и Лецен выгнала бы запросто. Но баронесса оказалась умней герцогини Кентской. Ту больше заботило ей собственное положение при дворе и меньше сердечная связь с Викторией, а Лецен понимала, что для нее главное – королевское доверие.

Внешне принц был любезен с баронессой, но она замечала недовольные и даже неприязненные взгляды Альберта, особенно после того, как они в очередной раз ссорились с Викторией. Лецен захлестывала мстительная радость: что, получил?! Будешь знать, как посягать на чужое!

Почему для Альберта Виктория должна быть чужой, непонятно. Просто Лецен совершала ошибку большинства женщин, ревнующих к мужу своих дочерей, особенно если те с мужем счастливы. Матери всегда кажется, что избранник не достоин ее дочери или делает что-то не так, и если дочери жалуются на мужей, то активно поддерживают их недовольство, а если не жалуются, то стараются всячески принизить избранника. Очень немногие мудрые матери выбирают невмешательство, предоставляя дочерям самим решать быть им счастливыми с мужем или нет.

Баронесса не была матерью Виктории, не она ее родила, но она ее воспитала и вот так просто отдать даже самому красивому, умному, чуткому мужчине не могла! Лецен столько лет довлела над мыслями Виктории вовсе не для того, чтобы теперь кто-то занял их. С лордом Мельбурном, тоже всецело владевшим мыслями Виктории, королева даже по-своему была в наставника влюблена, как влюбляются девочки в своих учителей, баронесса не соперничала, они мирно разделили сферы влияния на Викторию. Лорд наставлял ее в области дел и политики, а Лецен в остальной жизни. Но появился этот немецкий кузен и захватил обе области.

Подумав об этом, Лецен даже фыркнула сама с собой: ведь и лорда тоже отправили в отставку, словно в падении кабинета тори был виноват принц Альберт. Если бы кто-то указал баронессе на это, она ответила бы, что в прошлый раз тоже было это самое падение правительства, но королева же спасла своего дорогого премьер-министра!

Получалось, что во всех неприятностях и в ее жизни, и в жизни всеми уважаемого лорда Мельбурна, и в жизни даже всего двора оказывался виноват кобургский выскочка, отхвативший такую красавицу и умницу и даже не осознающий этого!

Если бы у баронессы в ту минуту была возможность отправить ненавистного принца на эшафот или вообще на костер, она не промедлила!

С ней был согласен и лорд Мельбурн, который тоже неимоверно страдал от своей ненужности. Они обменивались жалобами на принца, и Мельбурн написал своей подруге по несчастью, что принц не имеет права вынуждать королеву приносить в жертву баронессу Лецен. А если принц потребует выбрать между ним и баронессой, то ему придется подумать о возможности жить без супруги!

Два старика, словно потеряв разум, готовы были принести в угоду своим обидам счастье Виктории. Даже герцогиня Кентская оказалась умней, она не противилась браку дочери, видя, что Виктория светится от счастья. Между герцогиней Кентской и принцем Альбертом установились вполне приятные отношения, не чувствуя противодействия, он даже стал постепенно внушать Виктории мысль о том, что к родителям нужно относиться более уважительно и негоже держать мать на расстоянии, как бы она ни была виновата перед тобой. Многие обратили внимание, что королева, хоть и не помирилась с герцогиней, но стала куда чаще разговаривать с ней.

Вести себя также с пониманием у баронессы и лорда Мельбурна не получалось. Но если Мельбурн был далеко в своем имении и его постепенно просто вынудили прекратить писать королеве письма с критикой действующего правительства. То Лецен была рядом. За стенкой, все видела и все слышала и ежедневно вносила свою толику в семейные ссоры.

После того как принц начал наводить порядок в самом Букингемском дворце, чем вызвал неимоверный переполох среди пригревшихся на доходных и бездельных местах придворных, у Лецен оставалась одна область, куда пока не совал нос принц – воспитание детей.

Но в тот день сунул и туда.

Дело в том, что родившаяся вполне здоровой и крепкой Вики, или как ее звали родные, Пусси вдруг стала чахнуть. Болезненная и хилая девочка была на грани физического истощения.

За нянь, как и за все хозяйство непосредственно вокруг королевы отвечала баронесса Лецен. Вдова адмирала Саути, занимавшаяся воспитанием маленькой принцессы, была дамой весьма почтенной, но старомодной и не слишком восторгалась своим положением. Ей куда больше нравилось просто болтать с приятельницей – баронессой Лецен, чем присматривать за няньками девочки. Она не слишком жаловала неудобный дворец и старалась при любой возможности оттуда улизнуть, оставляя ребенка на прислугу и нянек.

Виктория очень боялась совсем маленьких детей, была в ужасе от истощения дочери, но вместо того, чтобы задуматься, отчего оно происходит, слепо выполняла все предписания врача. Сколько бы это продолжалось и чем закончилось, неизвестно, но однажды в детской оказался доктор Штокмар.

Барон не был специалистом по детским болезням и никогда ничего не советовал королеве по поводу ее ребенка, но только взглянув на бутылочку с лекарством, стоящую подле детской колыбели, пришел в неописуемый ужас. Однако Штокмар понимал, что сказать матери о его опасениях, значит вызвать взрыв эмоций и поплатиться возможностью вообще бывать рядом с ней и принцессой.

Но и промолчать барон тоже не мог, он осторожно указал на лекарство Альберту:

– Это хлористая ртуть. Вот причина истощения девочки.

Принц долго ждать не стал, ему к скандалам не привыкать и его удалить от двора и своей дочери не могли. Альберт высказал свое мнение о нянечках и доктору Виктории. Как и ожидалось, поднялся крик. Королева истерически кричала, что он пытается устранить всех, и мать тоже от воспитания дочери, что может вообще забрать ребенка себе и попросту убить ее!

Принц бросился вон, чтобы не накричать в ответ гадостей. Потом он написал Виктории письмо с резкими, но справедливыми обвинениями, объясняя про хлористую ртуть и то, что это гибельно даже для взрослых, и вовсе смертельно для маленького ребенка. Все доктора уже прекратили прописывать такие средства даже в сложных случаях крепким взрослым людям, а поить настоящей отравой ребенка и ждать, когда у нее улучшится состояние…

Виктория снова рыдала, просила барона Штокмара успокоить Альберта, объясняла свои истерики и взрывы бешенства сильной усталостью…

Маленькую принцессу спасло, пожалуй, рождение брата, иначе ее погубили бы какой-нибудь другой гадостью. Когда в семье появился второй ребенок, баронесса Саути ретировалась добровольно, увольнять ее не пришлось. Теперь за детей отвечала леди Литтлтон. Вместе с новой старшей воспитательницей сменились и нянечки, и доктор.

Новые лица, не подчинявшиеся баронессе Лецен и не советовавшиеся с ней, новые порядки, которые устанавливала не она… Лецен лишалась последнего, чем могла быть полезна и нужна королеве.

Было отчего не спать старой баронессе. Если бы она продолжала спокойно жить во дворце, не вмешиваясь ни в какие дела королевской четы, а уж тем более в их взаимоотношения, не настраивая жену против мужа, ее оставили бы в покое. Так в семьях мирно живут пожилые бабушки, которые тетешкают внуков, пока те совсем маленькие, но не лезут к ним с советами, когда те начинают уже иметь свое мнение.

Но Лецен не могла так жить, она не могла забыть, что воспитала лучшие качества у своей любимицы, а значит, та должна до конца дней слушаться наставницу. Было понятно, что она продолжит воевать против Альберта, настраивать против него Викторию и ссорить супругов.

Лорд Мельбурн ошибся, когда Виктории пришлось выбирать между любимой наставницей и любимым мужем, она выбрала мужа. Через год после рождения принца Эдуарда баронесса Лецен покинула Лондон, чтобы отправиться в Кобург, якобы для поправки здоровья, хотя все прекрасно понимали, что здоровье Лецен вовсе не беспокоит и обратно она не вернется. Баронессе была предоставлена пожизненная весьма неплохая пенсия, сделаны богатые подарки, вплоть до дорогой кареты, подготовлено жилье в Кобурге.

Баронесса Лецен оказалась весьма крепкой дамой, она пережила ненавистного принца Альберта и умерла в 1870 году в возрасте 86 лет. До самой ее смерти королева исправно писала своей наставнице, вспоминая трудные годы жизни в Кенсингтонском дворце и называя самой замечательной воспитательницей на свете. Но провожать Лецен, когда та уезжала из Лондона, все же не пошла.

С отъездом баронессы в семье воцарились мир и спокойствие, Виктория и сама быстро убедилась, что без постороннего влияния ее отношения с мужем складываются куда лучше. Постепенно она даже осознала все неприятности, которые принесла Альберту своими безосновательными скандалами, как обижала его в угоду своей наставнице и просила прощения.

Жизнь наладилась, Виктория даже была не против снова родить ребенка, хотя и боялась самих родов.

Она сильно поправилась, потеряв остатки фигуры, даже щеки «поплыли». Портретисты вовсю старались и изображали ее куда более симпатичной и более стройной, чем королева была в действительности. На портретах она выходила почти красавицей, а вот на появившихся уже фотоснимках все недостатки фигуры и внешности были куда видней. Может, потому Виктория в молодости так любила портреты, хотя требовала, чтобы изображения на них передавали все фотографически достоверно (кроме ее собственной внешности).

Принцу Альберту ее некрасивость ничуть не мешала, он любил свою Вик такой, какая была – толстухой с вечно приоткрытым ротиком, маленькими зубками и деснами, видными при любой попытке улыбнуться, глазами, которые все больше выкатывались, теряя свою красоту, отсутствием фигуры и маленьким ростом, а также взрывным характером и неприятием чужого мнения. Это была его жена, мать его детей, какие еще нужны доводы, чтобы любить женщину и предпочитать ее всем остальным, даже самым красивым?

В апреле 1843 года Виктория родила еще одну дочь Алису, а в августе 1844-го снова сына Альфреда.

С помощью этих двоих детей Виктория все же породнилась с семьей тогдашнего царевича Александра Николаевича, в которого была так влюблена.

За Альфреда через много лет выйдет замуж Мария – дочь Александра II, бывшего в Лондоне в качестве великого князя Александра Николаевича. К сожалению, счастья этот брак не принесет, принцессе придется преодолевать предубеждение двора, как и принцу Альберту, но Виктория не пожелает помочь в этом своей невестке.

А на дочери Алисы, тоже Алисе (Алекс, в крещении Александре Федоровне), женится внук Александра II последний российский император Николай II. Они обвенчаются по большой любви, но и этот брак будет очень сложным. Принцесса Гессенская окажется носительницей страшного гена гемофилии и передаст его своему сыну цесаревичу Алексею… Остальное хорошо известно…

Гости из России

Виктория заметно нервничала, но на сей раз не из-за беременности, хотя была уже на седьмом месяце, а из-за необычных гостей, которые должны вот-вот приехать в Лондон. На этот раз ждали императора России Николая I со свитой.

В Англии еще не забыли предыдущие визиты императорской фамилии – Александра I, Николая I и великого князя Александра Николаевича. Особенно последнего, потому что его визит едва не изменил всю расстановку сил в стране. Конечно, помнила и королева, а потому с нетерпением ждала новой встречи.

Виктория никогда не видела русского императора, просто не могла видеть, потому что в дни его визита в 1817 году ее просто не было на свете, но уж его сына-то не забыла.

Альберт, прекрасно понимавший причину ее волнений, относился к этому с пониманием, всячески подчеркивая свое расположение к важному гостю и доброжелательное отношение ко всем русским. «Какой же он у меня умница!» – в очередной раз восхищалась мужем Виктория.

Гости прибыли в первых числах июня, свита была многочисленной, шумной, большинство слуг не говорили ни по-английски, ни по-немецки, зато веселья и добродушия хватало…

Император прибыл неожиданно, то есть о его приезде, конечно, знали и готовились, но в сам Лондон он въехал, никого не предупредив. О том, что высокий гость уже в столице, хозяева узнали сюрпризом посреди ночи, потому что Николай I запросто остановился в первой же подвернувшейся гостинице, далеко не лучшей.

Принц Альберт отправился к нему на встречу прямо туда и пригласил в Букингемский дворец. Сопровождал императора, как и в прошлый раз царевича, граф Орлов. Те, кто помнили веселого графа по предыдущей поездки, единодушно решили, что он стал еще крупнее, заметно прибавил в весе, но ни веселости, ни бодрого задора и щедрости не убавил. Все-таки забавные эти русские…

Такое суждение можно было слышать все те несколько дней, пока император со свитой жили в Англии.

Королева приняла императора в Букингемском дворце. Она постаралась взять себя в руки, и никакого волнения заметно уже не было. Альберт сказал, что он очень доброжелательный, общаться с ним легко и спокойно.

Виктория стояла в Мраморном зале, окруженная придворными, за которыми ее небольшую фигурку просто не было видно. Когда вошел Николай I, окружающие словно по команде чуть отступили, чтобы не загораживать королеву. Первой мыслью императора было: какая же она маленькая. Но в маленькой королеве было что-то такое, отчего все и без короны сразу понимали, что это королева.

Как ни старалась Виктория скрыть свое напряжение, его выдавали чуть дрожавшие руки. Император был хорош, хотя его волосы начали редеть, но ведь он годился ей в отцы. Рослый, красивый мужчина с умными глазами, высокий лоб, холеные усы, отменная выправка человека, привыкшего носить мундир, и при этом учтивость и веселость – набор, который мог очаровать кого угодно. Ясно, сын пошел в отца.

Он грациозно поклонился, произнес несколько слов приветствия от себя и своей супруги, передал привет от сына Александра. Все спокойно на прекрасном английском… Она ответила, конечно, не по-русски. Император предложил королеве свою руку и повел во внутренние апартаменты, где должна состояться основная беседа.

У них были общие политические интересы, нужно было договориться по поводу Турции, но сейчас думать о политике вовсе не хотелось, она видела перед собой человека, в сына которого была до смерти влюблена совсем недавно и который, несомненно, приложил усилия, чтобы она не стала его родственницей, и пыталась понять, не жалеет ли о не случившемся.

Покосилась на своего супруга и решила, что нет. Конечно, красавец Александр хорош, Россия огромная и сильная страна, но ее дорогой Альберт все равно лучше. Он любимый муж, и никто другой не смог бы дать ей столько счастья, как Альберт.

Такой вывод успокоил, настроение заметно поднялось, и королева стала свободней и раскованней.

Договорились на следующий день перебраться в Виндзорский замок, потому что там прохладней и просторней.

Вечером, прощаясь перед сном (они не спали вместе из-за беременности Виктории, хотя ей бы очень хотелось прижаться к мужу, чтобы чувствовать его рядом всю ночь), она вдруг попросила:

– Посиди со мной…

Чуткий Альберт снова уловил настроение жены и долго развлекал ее разговорами и о русских в том числе. Когда уже довольно поздно он наклонился, чтобы поцеловать ее, Виктория вдруг порывисто обхватила руками его шею, прижалась, шепча на ухо:

– Ты самый лучший! Я очень тебя люблю.

Она часто говорила мужу о своей любви, он отвечал редко, с его стороны вроде само собой подразумевалось, но сейчас четко произнес в ответ:

– И я тебя очень люблю, Вик…

На следующее утро во время завтрака императору был приготовлен небольшой сюрприз. Им оказался один из старейших пажей королевы Кинерд, который обслуживал Николая во время его предыдущего приезда двадцать семь лет назад. Мажордом нарочно поставил за креслом императора этого пажа, чтобы после завтрака чуть смутить русского, напомнив такую деталь.

Но смутить не удалось, едва войдя в залу, император Николай вдруг пристально вгляделся в Кинерда:

– Я помню вас, вы стояли за мной, когда я был здесь в прошлый раз.

Зато смутился паж, кто мог ожидать, что император далекой страны запомнит обслуживавшего его человека? Николай чуть развел руками:

– Вот видите, каким я стал старым и лысым… Я уже дедушка и сейчас покажу вам, в чем заключается мое счастье.

Он открыл большой медальон с изображениями супруги и великих княжон.

– Могу сказать, не хвастаясь, что моя дочь Ольга самая красивая девушка в Петербурге. И мои внуки прелестны. Я счастливый человек.

Надо было видеть, какими восторженными глазами смотрел на императора принц Альберт. Этот человек, от которого зависели судьбы миллионов, считал истинным счастьем не свое положение государя самой большой страны в мире, не военную ее мощь, не немыслимые богатства, а своих жену, детей и внуков!

И пусть позже политические интересы столкнут Англию и Россию в борьбе за сферы влияния, в тот момент принц-консорт Англии просто обожал императора Российской империи.

Бал было решено не давать, потому что королева танцевать не могла, а император не слишком желал – все же он прибыл без супруги. Зато поехали на скачки. Император изъявил желание учредить ежегодный приз в размере 500 фунтов стерлингов, что очень порадовало публику.

Потом был устроен военный парад, на который ради развлечения Виктория зачем-то решила взять принца и принцессу. Чтобы не испугать детей, королева попросила лорда Веллингтона, командовавшего всей церемонией, отменить выстрелы из пушек.

То ли герой Ватерлоо распорядился недостаточно четко, то ли его не так поняли, но как раз когда он гордо объявил, что канонады не будет, прозвучал первый залп. Грохнувший в ответ взрыв смеха всех, кто явился свидетелем такого конфуза, оказался едва ли ни громче самого залпа. Лорд Веллингтон смутился окончательно, страшно разозлился на артиллеристов и не успокоился, пока не добился удаления артиллерии с плаца вообще.

Потом были еще одни скачки, потом спектакль в театре, во время которого они сидели с императором в ложе, и Виктория заметила, как он исподтишка разглядывал ее, потом парадный обед во дворце, когда русские произвели просто фурор в своих роскошных мундирах, а еще не менее роскошными подарками, которыми одарили всех, кто имел хоть какое-то отношение к ним в эти дни, включая слуг. А потом они уехали, и Виктория сделала глубокий выдох. Как бы она ни старалась скрыть свои чувства, напряжение было таково, что сдерживаться удавалось с трудом.

За все время пребывания, кроме момента передачи приветствий, император ничем не напомнил о визите своего сына, не говорил о его судьбе, хотя королева знала, что он женился и уже имеет сына.

Зато теперь Виктория точно знала, что царевич Александр в прошлом, она любит и всегда будет любить своего мужа Альберта, он самый дорогой человек, ради которого она готова на все.

Это не помешало королеве продолжать время от времени закатывать скандалы супругу, при которых он скрипел зубами и уходил, а потом писал укоризненные понимающие письма, а она плакала и каялась, чтобы немного погодя снова закатить скандал.

Император Николай, попрощавшись в королевской четой и придворными, сел в карету и пока ехал до Дувра, размышлял. Нет, не о политике, тут все было ясно, они произносили ничего не значащие слова, заверяя друг дружку в искреннем желании сотрудничать, и понимали, что не верят ни единому этому слову.

Николай I размышлял об английской королеве Виктории и своем сыне.

Когда пять лет назад Александр едва не наделал в Англии глупостей и графу Орлову с трудом удалось удержать наследника от безумного шага, император подробно расспрашивал вернувшихся из Лондона членов свиты о молодой королеве. Что такого было в этой девушке, чтобы потерять от нее голову?

Хороша собой? Отвечали, что нет. Стройна? Нет. Очаровательная, живая, прелестная? Нет. Маленького роста, полная, с вечно раскрытым ртом и мелкими зубками, из-за чего видны десны при улыбке. Тогда что же?

Сейчас он сам почувствовал это нечто, она была Королевой. Именно так, с большой буквы. При маленьком росте казалась выше других, каждый и без короны понимал, что перед ним правительница.

Но граф Орлов отрицательно помотал головой:

– Нет, царевичу было все равно – королева она или нет.

– Тогда что же?

И огромный граф как-то по-детски улыбнулся:

– Любовь…

А император еще долго думал, смог бы он влюбиться в эту малышку? Понял, что нет, открыл медальон с портретом своих домашних, полюбовался на Марию, на которой пусть и не по выбору родителей женился Александр, и решил, что свои все равно лучше.

Император не знал, что к такому же выводу пришла в своей спальне и королева. Пусть царевич Александр красив, пусть у него замечательный отец и богатейшая страна, но Альберт все равно самый лучший, потому что самый любимый человек на свете.

Меньше чем через три месяца королева родила второго сына – Альфреда, будущего супруга для дочери будущего императора Александра II.

Еще через два года последовала принцесса Елена, затем принцесса Луиза, принц Артур, несчастный принц Леопольд, страдавший гемофилией, любимица родителей принцесса Беатрис.

Семья росла с каждым годом, принц Альберт очень любил детей, мог возиться с ними часами, но ему было так тяжело с супругой…

Если бы существовал памятник мужьям, то одной из фигур, несомненно, должна быть фигура Альберта. Он сполна хлебнул от отвратительного нрава своей супруги, баронессы Лецен уже не было при дворе, но скандалы в благородном семействе продолжались…

Хрустальная мечта

У жены снова и снова нервные срывы, а он терпелив, так терпелив, как не смог бы никто другой. Альберт старался не вступать в споры, стоило Виктории начать нервничать или повысить голос, норовил либо перевести разговор на более безопасную тему, либо обнять ее, приласкать.

Первое время это помогало, но дурной нрав не давал королеве покоя, если он пытался уйти от разговора, она начинала кричать еще сильнее. Обвинения были не просто невразумительными, но и очень обидными, даже унизительными.

Позже Виктория каялась, плакала, просила прощения. Чтобы не выслушивать поток оскорбительных глупостей, Альберт стал уходить, запирался в кабинете, писал объяснительное письмо с упреками в ее адрес, Виктория снова каялась, снова просила прощения…

Все затихало, в семье наступали мир и покой. Проходил месяц, другой, иногда в самые благополучные периоды даже несколько месяцев, и снова бывал скандал. Безобразный, обидный, отбирающий душевные силы и даже желание жить. Он переставал спать, чувствовал себя разбитым, никчемным, никому не нужным….

Неужели все зря? Столько лет терпения, мучений и для чего? Чтобы однажды, не выдержав, крикнуть, что больше не может, не хочет терпеть вот этого? Что он тоже не железный, у него есть нервы, у него есть сердце. Хотелось сказать:

– Разве так любят, Вик?

Он пытался звать ее малышкой, маленькой девочкой, пытался защищать от всех невзгод, брать самую неприятную часть работы и забот на себя, воевал с придворными и хозяйственными службами дворца, ссорился с мажордомом, беседовал с министрами, принимал гостей… Он делал все, чтобы его малышка смогла спокойно выносить очередного ребенка, спокойно родить и быть счастливой.

Но она не была спокойной, а иногда и счастливой тоже.

Правда, Виктория твердила, что счастлива, потому что любит его. Но когда она, сверкая глазами, кричала в лицо гадости, он не верил в это, счастье не бывает пунктиром, оно либо есть, либо его нет. А сегодня ненавидеть, завтра любить, а послезавтра снова ненавидеть… Разве это счастье?

Иногда глядя на спящую жену, Альберт задумывался: чего ей не хватает? У этой женщины было все, кроме разве красоты и доброго нрава. Баронесса Лецен похвалялась, что воспитала у Виктории лучшие качества. Альберту хотелось спросить, почему же она не воспитала одного – умения считаться с другими людьми, видеть, что обижает, чувствовать чужую боль. Королева Виктория знала только себя, только свои чувства и свою боль. Сознавая, что он обиделся, каялась и обещала сдерживаться, но Альберт прекрасно знал, что этого не будет.

Что ему оставалось? Развестись он не мог, были уже дети, были обязательства. Отвечать тем же тоже – жизнь стала бы совсем невыносимой.

И он терпел. Стискивал зубы, уходил в свой кабинет и терпел. А внутри оставались рубцы, которые не залечишь. Он, совсем еще молодой человек, терял волосы и становился все более мрачным.

Ему нужно было свое дело. Как же ему было нужно что-то свое!

Не всегдашняя помощь королеве, не просто забота о семействе, а то, что было его от задумки до воплощения. Большое такое, чтобы осталось в памяти потомков на века.

Альберт собирал картины, пытался что-то изобретать, пусть не всегда удавалось, но идеи были неплохими, даже сочинял музыку, но этого было мало. Принцу нравились всевозможные технические новинки, нравилось разбираться в механизмах и машинах… а приложения сил все не находилось.

Виктория любила слушать его рассказы о достижениях человечества в самых разных областях. Но, во-первых, слушать не всегда удавалось, то неважно себя чувствовала, то занимались с детьми, то наваливалась масса дел, то просто бывала не в духе. Кроме того, Виктория не все понимала и далеко не всем интересовалась.

Но разговоры с женой навели на мысль устроить выставку достижений человечества. Это могли быть совсем не только технические новинки, пусть под одной крышей соберутся самые разные разделы промышленности, искусства, науки, пусть все страны и народы покажут лучшие свои достижения, кто что захочет. Никому не будет отказа, зато будет приветствоваться все новое или даже старое, но замечательное.

Он долго обдумывал этот вопрос, никому ничего не говоря, тем более Виктории.

И вот решение вызрело, из разрозненных мыслей выкристаллизовалась идея: Всемирная Великая Выставка! Они проведут ее в Лондоне, пригласив людей со всего света. Это будет его детище, его дело на многие годы, его память у потомков.

Барон Штокмар активно поддержал идею принца, удивительно, но большую поддержку и помощь Альберт нашел у премьер-министра Роберта Пила. Созданный небольшой комитет из единомышленников приступил к разработке проекта.

У Альберта началась новая жизнь, совсем иная, в которой просто не было времени на скандалы и ссоры. Это не значило, что они прекратились, но теперь он мало обращал внимания на капризы жены, поддерживая ее, как обычно. «Дорогая малышка» была вынуждена срывать зло на слугах, потому что муж был занят.

Он снова плохо и мало спал, но не из-за бессонницы, а потому что спать было просто некогда. На призыв участвовать в Выставке откликнулось столько стран и организаций, что от масштабов задуманного кружилась голова. Виктория пробовала ревновать, но Альберт быстро дал понять, что лишение его любимого детища равносильно смерти. Нет-нет, смерти любимого человека Виктория не желала и согласна была мириться с его занятостью.

Было потрачено огромное количество времени, нервов, просто сил, но все не зря. В Гайд-парке на месте, отвоеванном у противников с таким трудом, рос Хрустальный дворец! Из 234 предложений Альбер лично выбрал проект Джозефа Пэнстона.

Сколько же принц выдержал упреков, сколько было высказано самых страшных предположений и пророчеств, сколько вылито грязи на устроителей Выставки… Но они победили.

И вот 1 мая 1851 года королева Англии Виктория открывала это чудо, задуманное, взлелеянное, взращенное ее любимым супругом принцем Альбертом.

Это был его полнейший триумф. Ни у одного даже самого закоренелого скептика и недоброжелателя не повернулся язык сказать, что принцу Альберту в чем-то не удалась его идея. Всемирная Великая Выставка удалась! Она оправдала себя во всем, и в том, что были показаны лучшие технические образцы, дальше шагнувшие в жизнь, и в показе лучших произведений искусства, и даже в финансовом плане дала нежданный доход – 165 000 фунтов стерлингов.

Принц Альберт доказал Англии, всему миру и своей супруге, что он способен не только рождать детей, но и делать великие дела. И пусть потом были еще трудные времена, когда принца обвиняли в предательстве интересов страны и оправдывали… в дни проведения Выставки Англия своего принца-консорта боготворила. Супруга тоже.

Но все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться, это только неприятности норовят тянуться долго…

Прошла Выставка, разобрали Хрустальный дворец, все вернулось на круги своя, в том числе и семейные проблемы. У принца снова не было своего дела, а были только мелкие дела и дела жены.

А у жены все тот же временами невыносимый характер.

Альберт пережил свое детище – Великую Выставку на десять лет. Считается, что он умер от тифа или еще какой-то инфекции, но, наверное, он умер потому что устал. Устал бороться за свое место в этом мире, бороться за крепкую хорошую семью без срывов и обид, бороться за право спокойно трудиться, не слыша со всех сторон, что он чужак, пытающийся что-то урвать в Англии.

У принца просто закончились жизненные силы. И немало в этом помогла его дорогая супруга королева Виктория, как известно, без памяти любившая своего мужа. Любовь тоже может быть убийственной, если она не во благо, а для себя.

Виктория пережила мужа на сорок лет. Она больше не вышла замуж, до конца жизни носила траур по супругу, оставила все как было в его комнате, где каждый день слуги меняли полотенца и ставили цветы, словно хозяин только что вышел и сейчас вернется.

Виктория создала свой стиль жизни, названный по ее имени викторианским. Она правила 64 года, и это время тоже названо ее именем – Викторианская эпоха. Во многом основа этой эпохи была создана ее мужем принцем Альбертом. Его интерес к развитию техники повлиял на развитие самой Англии, его строгие жизненные принципы легли в основу поведения, которое мы часто зовем английским.

Традицию ставить в доме на Рождество украшенные елки ввела королевская чета.

И пить чай именно в пять часов – тоже их привычка.

Наследство

У Виктории и Альберта было девять детей, все они выжили, хотя не все были здоровы.

У старшей принцессы тоже Виктории проблемы начались в детстве, из-за врачебной ошибки девочка росла очень болезненной. Но выросла умницей, дочь пошла в отца. Старшая принцесса была отцовской любимицей и почти соратницей, но принцессы редко живут рядом со своими родителями… Виктория вышла замуж за будущего короля Пруссии.

Зато принц Эдуард был крепким и подвижным. Он удался в деда, к сожалению, не Леопольда, а Георга. Никакие попытки увлечь, а потом и просто приучить его к порядку или работе мысли не удавались, принц категорически не желал быть таким, каким его хотели бы видеть родители.

Но это оказались далеко не все проблемы королевы Виктории.

Самое ее знаменитое наследство – страшная болезнь гемофилия, при которой происходят необратимые изменения Х-хромосомы, приводящие к дефектам свертываемости крови. Человек может в любую минуту погибнуть от кровопотери, испытывает страшные боли из-за внутренних кровоизлияний, распухают суставы и так далее.

Королева Виктория самый известный в мире носитель этой болезни. Передается она по женской линии, а вот болеют чаще всего мужчины. Нам наиболее известен правнук королевы цесаревич Алексей.

Из детей Виктории имел такое заболевание принц Леопольд, а носительницей гена наверняка была Алиса. Возможно, и другие дети тоже, но с ними не все ясно.

Не все ясно и с самой королевой. От кого получила Виктория столь неприятную болезнь? Сколько ни изучали предков королевы, до семнадцатого колена ни у ее отца, ни у матери признаков такого заболевания не нашли. Георги и их родственники отличались много чем, были и слепцы, и буйно помешанные, но гемофилитиков не было.

Варианта два – либо ген мутировал, когда Виктория была еще эмбрионом в организме матери (вероятность 1/25000), либо ее биологическим отцом не являлся герцог Кентский. Могло ли такое быть? Вполне. Герцогиня Кентская прекрасно понимала, что ее супругу нужен ребенок, причем срочно. Но у самого герцога Кентского детей ни от одной любовницы не было. Возможно, на всякий случай герцогиня и «подсуетилась», тем более, ее обвиняли в связи с собственным секретарем, позже ставшим хозяином всей ее жизни и жизни ее (или своей?) дочери – Джоном Конроем. Нашлись те, кто утверждает, что в роду Конроя как раз гемифилия была…

Против этого утверждения только то, что Виктория очень похожа на своего дедушку короля Георга I, у нее много именно Ганноверских черт лица, характерная для них полнота, взрывной, неуправляемый характер и довольно выпуклые глаза… Но род Георга I отличался высоким ростом…

От королевы Виктории, которую называли бабушкой всей Европы, поскольку она действительно была родственницей очень многим монархам, гемофилия расползлась по разным странам. Пострадала от нее и Россия, едва ли был жизнеспособен цесаревич Алексей, в те времена лечить гемофилию не умели. Да и сейчас ограничено.