Главная
Биографии и мемуары
Винсент Дж. Питтс
Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке
Читать онлайн бесплатно

Читать онлайн Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке бесплатно

* * *

Предисловие

«Коррупция при дворе короля-солнце» Винсента Джозефа Питтса – книга о жизни суперинтенданта финансов Никола Фуке, виконта де Во, и рассматривать ее стоит скорее как тщательное и захватывающее биографическое описание, основанное на архивных документах и исследованиях мира финансов эпохи короля Людовика XIV, чем как историческую сенсацию.

Судьба Никола Фуке, изобилующая яркими триумфами, завершается многолетним тюремным заточением, а затем и смертью в пьемонтской крепости Пиньероль (23 марта 1680 года) всеми забытого, прежде могущественного вельможи. Лишь отважный поэт Лафонтен нарушает всеобщее безмолвие сочинением во время ареста и переселения своего друга и бывшего патрона в Пиньероль «Оды к нимфам Во».

Однако читатель вправе спросить: насколько уникален этот трагический сюжет? На ум приходит судьба светлейшего князя А. Д. Меншикова (1673–1729) – по словам А. С. Пушкина, «счастья баловня безродного, полудержавного властелина», знаменитого фаворита первого русского императора Петра I. Сказочно богатый, утопающий в роскоши, регалиях и высоких должностях, заслуженный государственный деятель в итоге был внезапно лишен властью всего и вся – и затем умер в ссылке в далеком сибирском городке Берёзове. Можно резонно заключить, что подобные личные драмы быстрого взлета и последующего, гораздо более стремительного падения и одинокого противостояния мощному государству – не столь уж редки в истории. Чем же примечательна представленная на суд читателя новая биография Никола Фуке, принадлежащая перу современного американского исследователя?

Автор касается не только уже известной канвы жизни суперинтенданта финансов, но также правдиво и со вкусом освещает различные практики, распространенные в финансовой, политической, правовой и судебной сферах Франции в эпоху Grand Siècle («Великого века»). Читатель, в частности, получит возможность немало узнать о финансовом и фискальном механизмах Французского королевства первой половины – середины XVII столетия – времени существования дворянской аристократической культуры, навсегда погибшей под обломками грядущей Великой французской революции. Излагая биографию своего героя, Винсент Дж. Питтс изящно приподнимает завесу над малоизвестными событиями и запутанными коллизиями Фронды и Тридцатилетней войны. На протяжении книги не раз можно встретить интересные факты из биографий знаменитых действующих лиц Grand Siècle: Великого Конде, герцога Ришелье, Мишеля Летелье, Пьера Сегье, Оливье д’Ормессона… Найдет читатель и полезные сведения об историко-географическом контексте рассматриваемых в книге событий.

Ловкий и умный финансовый делец Никола Фуке привык добиваться, казалось бы, немыслимого, часто выручая корону столь необходимыми финансовыми средствами во время нескончаемых войн и внутренних неурядиц первой половины – середины XVII века. Обладая незаурядными умениями соблюсти интересы государства, своего патрона, кардинала Мазарини, а также личные, он покупает остров Бель-Иль на севере страны, создает собственные флот и армию, возводит поместье Château de Vaux-le-Vicomte (Во-ле-Виконт), неподалеку от Парижа…

Венцом успеха суперинтенданта явился блистательный праздник 16 августа 1661 года, гостями которого были король со всем двором. Не случайно супруга суперинтенданта, Мари Мадлен де Кастий, накануне торжества проницательно настояла на разделе имущества, чем сослужила большую службу всему семейству во время опалы его главы. Размах празднества был настолько велик, что даже королевский двор тогда не мог позволить себе ничего подобного. Оскорбленный помпезностью и богатством заносчивого виконта (в прошлом поколении выходца из знатного бюргерского рода), властный Людовик XIV решается наказать его… К злому намеренью монарха с радостью присоединяется давний враг и мстительный соперник Фуке, «завещанный» умирающим кардиналом Мазарини молодому королю, будущий выдающийся государственный деятель Жан Батист Кольбер. Участники могущественного альянса вскоре находят удобную возможность для исполнения задуманного…

Но самое интересное еще впереди. Главная интрига книги заключается в беспрецедентном рассмотрении всего хода судебного процесса над Фуке и в раскрытии причин, по которым обвиняемый в конце концов одерживает моральную и юридическую победу над назначенными королем судьями, от которых ждали «предрешенного вердикта». Корона настаивала на обвинении опального чиновника в наиболее тяжких преступлениях: государственной измене и казнокрадстве.

В течение трех долгих лет (1661–1664) длился суд над бывшим суперинтендантом в специально созванной для этого судебной палате. Его положение осложняла недавняя продажа в результате происков короля должности генерального прокурора Парижского парламента, до этого наделявшая его важным правовым иммунитетом. В ходе суда обвиняемый сумел красочно и убедительно описать присутствующим деятельность финансовой системы и размах коррупции в государстве на протяжении последних десятилетий.

Судебное дело приняло оборот ожесточенного политического и юридического поединка Фуке с обвинителями, поскольку ни Кольбер, ни король отнюдь не желали обнародования всей правды об опасных и неблаговидных явлениях. Тем не менее процесс обрастал все новыми и новыми пикантными подробностями в отношении покойных и здравствующих государственных мужей, все больше и больше растягиваясь во времени. В этом, однако, заключался серьезный выигрыш обвиняемого, позволивший ему одержать победу в войне за симпатии общественного мнения. Понимая, что дальнейшее продолжение судебного разбирательства, получившего широкий общественный резонанс, чревато для короны непредсказуемыми последствиями, Кольбер принимает решительные меры к его завершению.

Предупредим читателя, что во время суда Фуке горячо настаивал на проверке его счетных книг, а Кольбер не менее эмоционально этому противился, прекрасно сознавая, что результаты проверки только подтвердят доводы его оппонента. Обвиняемый ни на йоту не погрешил против истины, утверждая, что является бедняком, поскольку сделанные им долги (в том числе для субсидирования государства) значительно превышают все принадлежащие ему активы. Простое, но хладнокровное изучение финансовых счетов, несомненно, оправдало бы его.

Однако, невзирая на все ухищрения власти, большинство судей отвергли обвинение в государственной измене. Обнаружили они смягчающие обстоятельства и в отношении обвинения бывшего суперинтенданта в лихоимстве. Тринадцать судей против девяти, поддержавших обвинения короны и выступивших за смертную казнь, проголосовали за конфискацию имущества и ссылку преступника.

Стоит ли говорить, что Король-Солнце был в гневе, узнав об этом приговоре над «вечным» врагом, которого собирался сделать козлом отпущения за нравы и все преступления бюрократии? Свое внутреннее состояние Людовик недвусмысленно выразил, изменив по праву судебный вердикт не в сторону обычного смягчения, а еще большего ужесточения. Согласно королевскому указу, ссылка для Фуке заменялась пожизненным тюремным заключением. На протяжении всего оставшегося длительного периода правления Короля-Солнце его подданным надлежало неукоснительно считать Фуке преступником.

Автор внимательно прослеживает дальнейшие судьбы всех главных участников великого судебного процесса, а также членов семьи, близких друзей и соратников осужденного. Тем же, кто захочет больше узнать о событиях, описанных в книге, предлагается превосходная тематическая библиография.

Изучению судебного процесса над опальным суперинтендантом финансов Никола Фуке – события не до конца осмысленного – посвящена безусловно заслуживающая внимания книга Винсента Дж. Питтса.

Она также будет полезна всем, кто захочет больше узнать о всеобщей истории. Пожалуй, как и при жизни выдающегося русского историка-медиевиста Т. Н. Грановского (1813–1855), всеобщая история в целом продолжает оставаться вне поля культурных и интеллектуальных интересов нашего современника. Возможно, книга привлечет внимание представителей делового сообщества и «политического класса» России. Надеемся, читатель оценит по достоинству удачную композицию, точный язык и легкий стиль предлагаемого издания.

Евгений Кунц, кандидат исторических наук

Введение

Три года – с 1661 по 1664 год – внимание французов было приковано к суду над Никола Фуке – одним из самых могущественных людей в королевстве, лишенным своего поста суперинтенданта финансов[1] по обвинению в хищениях и государственной измене. Конечно, французы не впервые являлись зрителями громкой королевской опалы с последующим судебным процессом.

Подобные мероприятия еще в конце Средних веков позволяли королям Франции наглядно демонстрировать мощь и неотвратимость правосудия, особенно если преступником оказывался кто-то из сильных мира сего, не оправдавший королевского доверия. Порой под судом оказывался представитель высшей знати: коннетабль[2] де Сен-Поль[3] при Людовике XI[4], маршал де Бирон[5] при Генрихе IV[6] или герцог де Монморанси[7] при Людовике XIII[8] и Ришелье[9]. Бывало, что подсудимым становился крупный государственный чиновник незнатного происхождения (финансист Жак де Санблансе[10] при Франциске I[11]) или военачальник (маршал де Марийяк[12], еще одна жертва Ришелье).

Обычно такие драмы разворачивались по одному и тому же сценарию – арест, торопливое судебное разбирательство, в конце которого специально подобранные судьи выносят ожидаемый приговор, а затем – скорое и неотвратимое наказание, чаще всего публичная казнь на плахе или, для простого люда, на виселице. Казалось, что такая же судьба ожидала и арестованного Фуке. Для допроса был назначен специальный суд из тщательно отобранных властями судей. Тысячи изъятых документов должны были свидетельствовать о преступной деятельности суперинтенданта.

Однако планам Людовика XIV и врагов Фуке, список которых возглавлял неумолимый Жан Батист Кольбер[13], не суждено было воплотиться. Вместо быстрого суда и осуждения процесс растянулся на три полных года. Несмотря на давление властей, торопившихся с вынесением обвинительного вердикта и смертного приговора, суд принял только два пункта из списка обвинений, предъявленных опальному суперинтенданту. При этом было отвергнуто главное из них: обвинение в государственной измене и подготовке вооруженного восстания против короля. В качестве наказания за относительно мелкие провинности, в которых Фуке все же признали виновным, суд избрал ссылку. К изумлению обвинителей и королевской администрации, общество (по крайней мере его элита, о чем имеются документальные свидетельства), поначалу воспринимавшее Фуке вполне критически, спустя три года почти полностью перешло на его сторону и с восторгом приветствовало решение суда. Для молодого Людовика XIV в начальном периоде «личного царствования» это оказалось чувствительным унижением, которого он не простит судьям никогда. Стремясь отстоять интересы королевской власти, Людовик порывает с прежними традициями. Монарх вмешивается в процесс, используя право юридического приоритета королевского решения над судебным, но не затем, чтобы смягчить приговор, а для того, чтобы сделать его лишь более суровым. Ссылаясь на «государственные интересы» (les intérêts de l’etat), король потребовал заменить ссылку пожизненным заключением. Это явилось беспрецедентным шагом в истории французского правосудия: ни до, ни после Старый режим (Ancien Régime) ничего подобного не видел. Однако какие бы чрезвычайные меры ни предпринимала власть, современники расценивали их как проявления ее полного политического поражения. Человека по имени Фуке приговор обрекал провести остаток дней в тягостном и враждебном плену в далекой альпийской крепости.

Но для всех было очевидно, что, несмотря на «ручной», специально подобранный состав суда, лжесвидетельства и сфабрикованные улики, королевская сторона не сумела доказать свою правоту ни по одному сколько-нибудь значительному из выдвинутых ею обвинений. Вместо костюмированного юридического спектакля в постановке королевского театра, на что рассчитывала власть, она оказалась участницей процесса, который, несомненно, вышел у нее из-под контроля. Адвокаты подвергли сомнению законность и справедливость разбирательства и выстроили защиту, основанную на оспаривании мотивов и добросовестности обвинения. Они убедительно доказали, что нарушения, приписываемые их подзащитному, представляют собой вполне общепринятую, хотя и по большей части скрытую от взоров общественности практику в среде государственных чиновников.

И наконец, защита Фуке попыталась доказать, что главным бенефициаром – выгодоприобретателем всех этих коррупционных схем был не кто иной, как покойный премьер-министр, кардинал Мазарини[14]. Фуке и его сторонники привлекли общее внимание к финансовым и административным механизмам государства. Они подтвердили обвинения в коррупции и ошибках управления, выдвинутые против королевской администрации самими верхними судебными палатами менее десяти лет назад, во время Фронды – гражданских войн, терзавших Францию между 1648 и 1652 годами. В своих выступлениях Фуке часто упоминал Мазарини, и согласие с ними судей, выразившееся в вердикте, было во многом связано с тем, что на их слух эти высказывания звучали вполне достоверно.

Процесс Фуке пришелся на конец 1650-х – декады, отмеченной постоянными трениями между королевской и судебной властью. Он разворачивался во многом как последняя, запоздалая вспышка более ранней смуты. Как отмечает Даниэль Дессер, процесс оказался таким неоднозначным и противоречивым именно потому, что обнародовал деятельность целой социальной группы, причем группы могущественной, хотя затевался затем, чтобы уличить и покарать лишь одного ее представителя [1]. Это и стало основной слабостью обвинения. Фуке блистательно ею воспользовался, вынудив судей решать вопросы правосудия перед лицом правды. Если Людовик XIV так никогда и не смог простить судьям своего унижения, то тем более не простил он его Фуке. Впоследствии он так и не согласился ни помиловать и выпустить его, ни даже смягчить суровые условия заключения.

Пожалуй, самым непростительным из преступлений Фуке в глазах Людовика было разглашение «королевской тайны»: обнародование в ходе суда скрытых пружин системы, обогащавшей горстку власть имущих за счет большинства королевских подданных. В особенности же – за счет тех из них, кто меньше других был способен выдерживать эту нагрузку. Основанием для изменения приговора стало заявление короля. Согласно ему, оказавшись на безопасном расстоянии от родной земли, Фуке может обнародовать и другие государственные тайны, – аргумент не самый сильный и косвенно подтверждающий заявления обвиняемого. Проведя великолепную и сверх ожидания удачную защиту, Фуке порадовал французскую публику настоящим показательным процессом. Этот суд оспаривал полномочия власти, разграничивал власть и правосудие и, таким образом, ставил под большой вопрос свою собственную легитимность.

Как это обычно и бывает с подобными процессами, споры о том, был ли подзащитный виновен или нет, продолжались еще долго. В конце XIX века два известных французских историка – Жюль Огюст Лер и Адольф Шеруэль, изучавшие одни и те же источники, пришли к противоположным выводам о виновности Фуке. В последние десятилетия несколько ученых: Даниэль Дессер, Франсуа Байяр, Клод Дюлон, Жан Кристиан Птифис, Ричард Бонни и Джулиан Дент – детальнейшим образом реконструировали государственный финансовый аппарат Франции начала Нового времени.

В ходе этой работы ученые показали сложные взаимосвязи, соединявшие французских финансистов, других представителей элиты и королевский дом нездоровыми, но, в конечном итоге, взаимовыгодными отношениями. Эти отношения являлись таковыми за счет тех, кто не был включен в эту сеть, в том числе и представителей более низких общественных слоев – налогоплательщиков. В ходе работы, хотя эта задача и не ставилась, ученые подтвердили многие из откровений Фуке. На основании результатов их исследования того, что представляла собой в XVII веке французская финансовая система, большинство современных историков приходят к не всегда однозначному выводу, что Фуке, безусловно, принимал участие в противозаконных – хотя и широко распространенных – государственных финансовых схемах. Поскольку в них так или иначе был задействован весь государственный аппарат, беспристрастность обвинения остается под вопросом. Иными словами, как и утверждал Фуке, он стал лишь удобным козлом отпущения за грехи значительной группы людей, а на его месте должна была оказаться персона гораздо более важная: Мазарини.

Суд над Фуке и страсти вокруг него побуждают к аналогии с другим знаменитым показательным процессом из французской истории – делом Альфреда Дрейфуса[15]. Действительно, некоторые параллели поражают: решимость властей любой ценой добиться обвинительного вердикта; фальсификация доказательств, подкуп свидетелей, декларация приоритета соображений национальной безопасности над общепринятыми процессуальными и доказательными процедурами. Как и позднее Дрейфус, Фуке вступил на путь испытаний в одиночестве и опале, лишенный каких бы то ни было симпатий со стороны общественного мнения (насколько вообще о нем можно говорить применительно к XVII веку). Но через какое-то время горстка его целеустремленных сторонников сумела развернуть общественное мнение против власти.

К концу процесса защищаться пришлось уже королю и министрам, так как адвокаты Фуке смогли убедить общественность в невиновности суперинтенданта – точнее, виновности в том же, в чем провинилось и множество других людей, которых, однако, никто не трогал и которых было слишком много, чтобы иск выглядел справедливым. В отличие от Дрейфуса, Фуке не дождался счастливой развязки. Ему предстояло провести остаток жизни в тюрьме в альпийской глуши, большую же часть этого срока – практически в одиночном заключении.

Но его адвокаты сделали явным то, что Людовик XIV и Кольбер предпочли бы сохранить в тайне. Они показали, какими рисками грозит показательный процесс своим устроителям – правительству, – даже когда все козыри в руках обвинения и преимущество явно на его стороне. Для современного историка «процесс Фуке» – окно в ранний период царствования Людовика XIV, из которого можно увидеть, как в действительности сдерживался «абсолютизм», когда ему противостояли институты.

Неожиданно и вопреки всем усилиям обвинения, процесс Фуке сделался ареной для новой волны критики в адрес фискальной политики и финансовых механизмов, процветавших при Мазарини. Противоречия, вокруг которых возникала Фронда парламента (1648–1649)[16], оставались неразрешенными и вызывали не утихавшие споры на протяжении всех 1650-х. В данном контексте процесс следует рассматривать как продолжение этой полемики. Он не мог не внести определенного вклада в эволюцию французской юридической системы. Начавшиеся в ходе процесса дебаты на юридические темы, особенно по вопросам о правах подзащитного, о недопустимых действиях обвинения и об автономности судей при отправлении правосудия, явились предвестниками таких же споров, сопровождавших в конце 1660-х реформу гражданского и уголовного процессуальных кодексов («Кодекс Людовика»). Иные из судей Фуке вошли в комитеты составителей этих кодексов, в их полемике отразилась та самая борьба мнений, начавшаяся еще на процессе. Кроме того, суд над Фуке выявляет механизм «показательного процесса», а также – риски, которыми он чреват, когда инициировавшая его власть теряет контроль над изложением событий и позволяет защите выступить с собственной, убедительной и часто весьма опасной контристорией.

Что же до гуманистического содержания, то процесс Фуке представляет собой глубокую и неизбывную драму столкновения одинокого опального человека с государственной властью. Грубое и прямое давление власти, желающей обеспечить обвинительный приговор, – этот повторяющийся из века в век сюжет в истории Фуке представлен очень хорошо.

Здесь не будет попыток пересмотреть дело или заново исследовать свидетельства, чтобы определить меру «виновности» или «невиновности» Фуке. На подобные вопросы нет однозначного ответа. Маловероятно, чтобы современный историк обнаружил больше, чем обнаружили судьи. Несмотря на тревожные признаки и «серьезные подозрения», обвинение не доказало ни одного конкретного нарушения. Книга также не ставит цели повторить великолепное исследование профессиональных ученых, сделавшее финансовый мир, в котором действовал Фуке и его современники, гораздо более доступным для понимания. Не собирается она и стать еще одной биографией Фуке, хотя в первых главах читатель познакомится с человеческим и институциональным ландшафтом, в котором происходил его процесс. Дессер и Птифис опубликовали великолепные биографии Фуке, в которых они предсказуемо отметают выдвинутые против него обвинения. Эти работы написаны с сочувственной по отношению к Фуке позиции, и все же ни их авторы, ни другие исследователи никогда не заостряли внимания на самом судебном процессе. Поэтому до сих пор остается без ответа один интересный вопрос: как Фуке убедил судей, а с ними и значительную часть французской элиты, в своей невиновности?

Ответ не сводится к одной лишь поразительной юридической компетентности Фуке и его умению убеждать. Чтобы понять, как Фуке одержал моральную победу, нужно исследовать и недовольство, восходящее к Фронде (1648–1652) и еще тлеющее в судейских и других кругах, и юридическую культуру того времени, и личные убеждения, правовые кредо, профессиональную этику некоторых судей – ключевых участников процесса.

Наша книга посвящена собственно процессу и тому политическому контексту, в котором он разворачивался. Она исследует успешную попытку Фуке и его адвокатов превратить суд в разоблачение королевских финансовых схем, практиковавшихся в предшествующие десятилетия. Добившись этого, Фуке не только совершил переворот в общественном мнении, но и заставил судей нанести королевской власти моральное поражение. А его эхо не смолкало еще десятки лет и до сих пор лежит пятном на правлении Короля-Солнце. Как и почему такое стало возможным – вот о чем эта книга.

Предыстория

5 сентября 1661 года

Лейтенант нервничал. Свой приказ, четкий и ясный, он накануне получил лично от короля, но не мог приступить к выполнению, пока его не подтвердит военный министр. Сам министр, Мишель Летелье[17], в эту минуту беседовал с герцогом де Лафейядом[18]. Лейтенант королевских мушкетеров Шарль д’Артаньян[19] не хотел вмешиваться в их беседу, опасаясь раскрыть свою миссию. Но если подтверждение не поступит в самое ближайшее время, выполнить приказ окажется невозможно. А слово «невозможно» король слышать не привык.

Был понедельник, 5 сентября 1661 года, – двадцать третий день рождения Людовика XIV Двор стоял в Нанте, в старом герцогском замке в центре города. Король приехал сюда, совершая одну из своих регулярных поездок по стране, чтобы посетить добрый бретонский народ и получить «добровольное пожертвование» от верхушки провинции – Бретонского парламента, собиравшегося в ратуше неподалеку. Пожертвование ожидалось в размере от 3 до 4 миллионов ливров – круглая сумма, которая пришлась бы страдающему от безденежья монарху очень кстати. Но у поездки была и еще одна, тайная цель. О ней д’Артаньян узнал накануне вечером.

Пригласив его к себе в кабинет, Людовик поручил д’Артаньяну арестовать суперинтенданта финансов Никола Фуке, одного из самых могущественных людей во Франции.

Инструкция предписывала д’Артаньяну действовать сразу же после заседания королевского совета, назначенного на раннее утро понедельника. Однако брать суперинтенданта под стражу на территории замка было нельзя: это нарушало прерогативу командира королевской охраны маркиза де Жевра. На карте стояло больше, чем придворный этикет: Жевр был другом Фуке, и Людовик, как и его советчик Жан Батист Кольбер, не настолько доверял ему, чтобы позволить участвовать в аресте. Попытайся д’Артаньян арестовать суперинтенданта в замке, Жевр мог бы вмешаться, протестовать и, возможно, дать Фуке в суматохе ускользнуть. Поэтому арест надо было провести внешними силами. Взяв Фуке под стражу, д’Артаньян должен был сопроводить его и охрану в Анжерский замок и оставаться там до дальнейших распоряжений. Позднее в тот же день д’Артаньян зашел к Летелье за более подробными указаниями. Он получил санкции на всю необходимую подготовку, но также и предупреждение – не ясно, от Летелье или от Людовика: не приступать к аресту, пока Летелье вновь не подтвердит приказ.

Это последнее предписание едва не свело на нет меры предосторожности, предпринятые Людовиком и его сподвижниками – Кольбером и Летелье. Заседание совета перенесли на более ранний час под тем предлогом, что сразу же после совета король отправится на охоту.

В четыре утра д’Артаньян начал действовать. Вдоль главных дорог, ведущих в город, были расставлены войска с тем, чтобы перехватить любого курьера из бретонской столицы, кроме королевских посыльных. В шесть часов отряд мушкетеров рассредоточился по замку, взяв под контроль все входы. Собравшийся тем временем совет занимался своими обычными делами. Когда его участники стали расходиться, Людовик под каким-то предлогом задержал Фуке ровно на столько, сколько было нужно, чтобы бросить взгляд в окно и убедиться, что д’Артаньян ждет во дворе замка.

Тем временем остальные министры покинули замок. Д’Артаньян поспешил к Летелье за подтверждением приказа, но того уже успел перехватить герцог де Лафейяд и втянуть в какой-то долгий разговор. Ни Летелье, ни д’Артаньян не решались прервать его из опасения привлечь внимание. Наконец Летелье смог отойти и бросил д’Артаньяну короткое разрешение приступать. Еще один королевский офицер в этот момент уже направлялся в отель де Руж, где остановился Фуке, чтобы изъять его документы и записи.

Но когда д’Артаньян обернулся, ища глазами Фуке, министра уже не было – слуги унесли его в портшезе[20]. Взяв с собой дюжину мушкетеров, д’Артаньян помчался на поиски: прочесывать улицы. Он нагнал процессию суперинтенданта недалеко от замка, на площади перед собором: видимо, тот направлялся к обедне. Д’Артаньян остановил носильщиков и, подойдя к портшезу, сказал Фуке, что должен с ним поговорить.

Когда Фуке вышел, д’Артаньян коротко сообщил, что он арестован. Ошеломленный Фуке спросил, не ошибается ли д’Артаньян? В самом ли деле приказ об аресте касается именно его, Фуке? Он настоял на чтении приказа и наконец, убедившись, что ошибки быть не может, попросил д’Артаньяна сделать это, не привлекая постороннего внимания. Д’Артаньян отвел Фуке в ближайший дом, принадлежавший канонику собора, и там обыскал его, прежде чем препроводить в ожидавшую поблизости карету. В сопровождении сотни мушкетеров кортеж направился в Анжер[21].

До поступления новых распоряжений Фуке предстояло жить там – в крошечной сырой камере старой крепости, все еще царившей над городом, под круглосуточной охраной д’Артаньяна и его мушкетеров, в полной изоляции от внешнего мира.

Всего десять дней назад тот же Анжер принимал Фуке как государственного министра. Теперь он был государственным узником, зависящим от королевской милости и не ведающим своей дальнейшей судьбы.

Что же привело к столь резкому повороту событий?

Глава 1. Долгий путь наверх

ЛЮДЕЙ «СЕЛФ-МЕЙД»[22] – «сделавших себя сами» – во Франции XVII века не было. Во всяком случае, среди тех, кто правил страной. «Селф-мейд» бывали только семьи. Неуклонно, поколение за поколением они, выходцы из простого сословия, поднимались все выше, торговали и копили деньги – материальную основу для повышения социального статуса семьи. Средства вкладывались в поместья и высокие придворные должности, за что последние прозвали «мылом для простолюдинов». Земельная собственность и государственная служба доставляли семье положение в обществе и титул, а с ним многие из традиционных привилегий «дворянства шпаги» – тех дворян, чей статус определялся землевладением и военной службой. Большая часть новой знати не преодолевала региональный уровень, однако некоторые выходили и на общенациональную сцену – получали должности в высших юридических, финансовых или административных структурах.

Выстраиваемое постепенно, шаг за шагом, у всех на глазах благополучие базировалось на фундаменте из богатства, королевской службы и семейных связей. Талантливые и честолюбивые отпрыски обеспечивались стартовыми возможностями, позволявшими подниматься до самых высоких государственных должностей, какие только были доступны штатским. Такова была и семейная история Никола Фуке.

Как и многие другие семьи, поднявшиеся в XVII веке по ступеням юридической и административной службы, род Фуке происходил из провинции. Семья жила в сельской местности в долине Луары, неподалеку от Анжера, приблизительно в 200 милях к юго-западу от Парижа. Такое быстрое восхождение нескольких поколений Фуке от уровня анжерских торговцев до статуса судебной и королевской бюрократии не являлось для того времени чем-то необычным. Многие юридические династии XVI и XVII столетий – к примеру, де Ту в Орлеане, Сегюры в Сен-Пурсене или Ламоньоны в Невере – происходили из деревень и городков, расположенных вдоль Луары и Альера между Туренью и Центральным массивом.

Подъему этих фамилий способствовало то, что в XV и XVI веках на Луаре жил двор Валуа. Свой заметный вклад вносили и крупные герцоги, державшие дворы в этом регионе: Бурбоны в Мулене, Орлеанский дом в Блуа, герцоги Анжуйские – в Анжере [23]. Герцогские дворы традиционно поставляли покупателей и покровителей в мастерские ремесленников и лавки торговцев дорогими тканями, драгоценностями, оружием и доспехами, а также другими предметами роскоши. Ограниченная в средствах аристократия всегда искала, где бы занять денег на свои дорогостоящие военные кампании и широкий образ жизни. Источниками средств часто становились те же коммерсанты, однако теперь уже в роли финансистов. Связи, существовавшие между крупными аристократами и кредиторами из более низких сословий, иногда позволяли сыну плебея поступить на службу к принцу или королю.

На диалекте низовьев Луары «фуке» – fouquet или foucque – означает «белка». Может быть, это характеристика происхождения – из далекой глуши, а может быть – личных качеств: неутомима, держится в тени, забирается высоко. Фамилия Фуке была в регионе очень распространена. Основываясь на поддельных документах, хранившихся у одного из двоюродных дедов, Никола Фуке счел себя последним потомком – сыном младшего сына – вымершего дворянского рода, носившего эту фамилию и когда-то владевшего поместьем Мулен-Нев на Луаре. Позже суперинтендант даже купил это поместье, чтобы прочнее связать себя с предполагаемыми предками [24].

Миф о благородном, но разорившемся предке, которому пришлось пойти в коммерцию, чтобы возродить благосостояние семьи, в XVII веке был также весьма характерен для высокопоставленных семей незнатного происхождения. К примеру, Сегюры утверждали, что связаны родственными узами с дворянским кланом из Лангедока, носившим то же имя. Желавшие затушевать своих предков-купцов Кольберы ухитрились отыскать родственную связь с шотландским королевским домом [25].

Из подлинных предков Никола Фуке первым, о ком сохранились какие-то сведения, был процветающий анжерский купец XVI века по имени Иан (Жан) Фуке, торговец шелковыми и шерстяными тканями. Герцогский двор в Анжере охотно брал этот товар. Старший сын Иана Франсуа – тоже торговец дорогими тканями – в 1539 году стал биллем, то есть курьером и служащим Анжерского университета и его агентом по закупкам. Состояние семьи понемногу прирастало благодаря коммерции. Выгодные браки приносили новые деньги. Семья вкладывала их в поместья и земли, в государственные займы, обеспеченные налоговыми поступлениями, а также в образование сыновей, позволявшее сделать карьеру в суде или на королевской службе. Получив юридическое образование (скорее всего, в местном университете), некоторые из Фуке покупали должности в государственных органах правосудия или в других административных структурах, как правило – связанных с финансами.

Две линии потомков Фуке, известные, соответственно, как бушфойские и шаленские Фуке, позже стали магистратами (администраторами судопроизводства) в Бретонском парламенте[26] в Ренне и политическими союзниками Никола Фуке. Но дед самого Никола, Франсуа III Фуке (ум. 1590), переехал из родного Анжера в Париж и там в 1578 году надел мантию судьи (conseiller) Парижского парламента.

Удачный брачный союз со старинной парижской буржуазной семьей приумножил состояние Франсуа, а сам он отличился на службе у Генриха III[27] во время религиозных войн в 1580 году. Его сделали душеприказчиком Екатерины Медичи. Это была огромная честь, а для новичка при самом престижном дворе Франции – знак исключительной королевской милости. Отец Никола – Франсуа IV Фуке (1587–1640), которого после смерти матери в 1600 году взял на воспитание его бретонский дядя, в 1609 году сменил отца в должности члена Парижского парламента. В следующем году он женился на Мари де Мопё, чья семья вот уже несколько поколений занимала важные должности в суде и королевской администрации. Отец Мари, Жиль де Мопё, был генеральным финансовым контролером в правительстве, талантливым сотрудником и политическим союзником Сюлли[28] – могущественного премьер-министра при Генрихе IV, а после 1617 года – его преемника Пьера Жанена [29].

Союз с Мопё позволил семье Фуке подняться еще на ступень. В 1615 году Франсуа IV Фуке продал свое место в парламенте и приобрел другое[30], maître des requêtes, рекетмейстера (делопроизводи теля Государственного совета)[31]. Эта должность вводила его в структуры государственного управления. В современном государстве у нее даже нет отдаленного аналога: она должна была связывать мир правосудия с миром королевской администрации.

Корпус рекетмейстеров насчитывал в тот период 42 человека, приданных королевским советам и канцлеру, фактически – штатный персонал этих правительственных органов. Они готовили справки и досье по вопросам, выносившимся на королевские советы, писали проекты резолюций. Иногда они присутствовали на заседаниях, чтобы по мере надобности консультировать участников или давать дополнительную информацию. По самой специфике своих обязанностей они постоянно находились на виду у короля и крупнейших государственных сановников. Рекетмейстеров часто посылали с поручениями в провинции – решать текущие проблемы государственного уровня, к примеру, вопросы, связанные со сбором податей, снабжением и дисциплиной в воюющей армии. Они могли расследовать жалобы на злоупотребления местных властей. В этом качестве они получали звание «интендант» и временно наделялись исключительными полномочиями, ибо действовали по поручению короля. Успех такой миссии мог стать ступенькой и к более высоким должностям.

Одновременно рекетмейстеры оставались и служащими правосудия, так как исторически их должность возникла в Средние века внутри королевской судебной системы. Как судьи они участвовали в некоторых процессах, особенно – имевших отношение к служащим королевской администрации. Более того, по поручению королевского совета они часто председательствовали на них. Кроме того, они поочередно заседали в Парижском парламенте [32]. Именно должность рекетмейстера, купленная Франсуа IV Фуке, и стала стартом карьеры для его сына Никола. Эта позиция позволила ему оказаться в непосредственной близости от большой политики и тех, кто ее творил.

Франсуа был известен не только профессиональными достижениями, но и исключительным благочестием. Он сам и его супруга активно участвовали в католическом обновлении первых десятилетий XVII века[33]. Возможно, благодаря семейным связям с кругами «благочестивых» (le parti devot)[34] Франсуа познакомился с молодым епископом Люсонским Арманом дю Плесси де Ришелье[35], который на заре своей карьеры тоже имел отношение к этим группам [36].

Так или иначе, где бы ни пересеклись впервые их пути, Франсуа Фуке вскоре сделался близким сподвижником и «клиентом»[37] Ришелье и поднялся по карьерной лестнице вслед за ним. В 1624 году Ришелье, разгромив соперников, возглавил королевский совет – стал премьер-министром. В том же году он создал совет по делам колоний (conseil de la Marine) для поощрения морской торговли и колониального предпринимательства. Он предоставлял компаниям коммерческие и колониальные монополии, а в иных – сам имел долю. Франсуа Фуке входил в этот совет наряду с другими министрами, в частности с Антуаном д’Эффиа[38], суперинтендантом финансов. Ни кола Фуке унаследовал отцовский интерес к возможностям морской коммерции как источника французского могущества и богатства. По иронии судьбы, это обстоятельство обернулось на процессе против него [39].

В 1626 году Ришелье назначил Франсуа членом специального суда, собранного расследовать дело злосчастного Анри де Талейран-Перигора, графа Шале[40], простодушного молодого придворного, которого аристократические друзья, и в частности герцогиня де Шеврёз[41], втянули в заговор с целью убийства Ришелье. Ришелье не упустил случая преподать урок сильным мира сего, и Шале предстал перед судом в Нанте, состоявшим в основном из членов Реннского парламента. Обвинителем был назначен Кристоф Фуке де Шален, один из бретонских кузенов Франсуа. Обвинительный вердикт был предрешен, и Шале умер жестокой смертью от руки палача-любителя[42] [43].

Участие в суде окончательно утвердило Фуке как человека Ришелье. В 1627 году он был назначен членом Государственного совета и смог продать свою предыдущую должность рекетмейстера [44]. До самой смерти в 1640 году Франсуа занимался государственными делами в тесном союзе с Ришелье. Собственные деньги он тратил, удовлетворяя интерес к морскому делу, и вкладывал в будущее своей большой семьи: до взрослого возраста дожили шесть его сыновей и шесть дочерей.

Главой семьи Фуке в следующем поколении стал Никола, третий ребенок и второй сын Франсуа IV Фуке и Мари де Мопё. Он родился в январе 1615 года в доме Фуке на улице Верьер, в парижском квартале Марэ. Через некоторое время семья переехала в более просторный дом на улице Жуи, тоже в квартале Марэ. Юный Никола имел доступ к богатейшей библиотеке отца: 15 000 томов, не считая глобусов и «редкостей», как тогда называли старинные монеты и всевозможные артефакты. Это собрание легло потом в основу его собственной весьма обширной библиотеки [45]. Кроме того, Никола получил образование, считавшееся тогда лучшим во Франции. Он учился в иезуитском коллеже College de Clermont, что в Латинском квартале, предшественнике сегодняшнего Lycee Louis-le-Grand[46]. Дополнительно он наверняка приобретал знания, что называется, «из первых рук»: прежде всего от отца, образцового государственного служащего, и от его друзей и знакомых, вхожих в круги власти [47].

Сначала Никола готовили к церковной карьере. Продолжить семейную традицию государственной службы предстояло его старшему брату Франсуа, 1611 года рождения. В шестнадцать лет Никола выбрил тонзуру послушника и заступил на церковную должность, доставшуюся от одного из старших родственников. Франсуа же, начав в 1631 году перспективную юридическую карьеру, уже в 1633 году стал членом Парижского парламента. Однако вскоре он, по причуде темперамента, ощутил призвание к церковному служению, к которому Никола, со своей стороны, ни малейшей склонности не имел. В 1635 году Франсуа объявил, что хочет служить церкви, и благочестивые родители приветствовали его решение. С помощью Ришелье, с одной стороны, и своих друзей-церковников с другой (особенно Венсана де Поля, впоследствии канонизированного как святого)[48] молодой бывший магистрат парламента быстро вошел в респектабельные церковные круги. В 1639 году он рукоположен в сан епископа Байонского [49].

Передав свои церковные обязанности брату, Никола получил полную свободу для начала юридической карьеры. По одной из версий, к этому поощрял его сам Ришелье, впечатленный умом и энергией молодого человека [50]. Чтобы открыть для него эту дорогу, отец купил место в только что созданном парламенте Меца[51]. Восемнадцатилетний Никола формально был слишком юн для поста магистрата, однако из уважения к заслугам отца – и за его преданность Ришелье – для сына сделали исключение [52].

Ришелье хотел, чтобы новый парламент укрепил французскую юрисдикцию в «трех епископствах», – французских анклавах в Лотарингии: Меце, Туле и Вердене.

Французскими эти земли стали еще в прошлом веке, однако права и власть короля на их территории были сформулированы расплывчато. Никола, уже в должности магистрата, вместе с коллегой послали изучать старые документы, хранившиеся в монастырях и епископских архивах близ Меца. Они должны были установить, какие именно из прав, прежде принадлежавших империи или герцогству, перешли к французской короне. Поколение спустя некоторые изыскания Фуке использовали агенты Людовика XIV, чтобы обосновать права короля на только что включенный в состав Франции Эльзас [53].

Миссию Фуке тем временем прервало новое задание от Ришелье. Ему поручалось написать длинную королевскую декларацию, обвиняющую герцога Карла Лотарингского во враждебных действиях, тем самым обосновав ввод в Лотарингию французских войск. Образцом служило решение Ришелье об интервенции, принятое им в ходе Тридцатилетней войны. Как только французские войска заняли Лотарингию, Фуке отправили в Нанси с очередным заданием – вместе с группой французских официальных лиц организовать управление провинцией. В 1636 году Ришелье наградил его за труды, отменив возрастные ограничения, чтобы Фуке смог занять отцовскую должность рекетмейстера [54].

Начало следующего десятилетия принесло большие перемены в личной жизни Фуке. Пришло время жениться и продолжить род. Подходящей парой стала Луиза Фурше, чей покойный отец в свое время служил в Бретонском парламенте и чья родня имела вес в местной администрации и в суде [55]. Молодые сочетались браком в Нанте[56] в январе 1640 года. Луиза принесла жениху солидное приданое и поместье в окрестностях Нанта; не миновало и года, как родилась дочь Мари. Однако счастье семьи омрачила смерть Франсуа IV Фуке в конце апреля того же года. По завещанию Фуке-старшего Никола получил его книги и «редкости», а также солидное состояние. Меньше года спустя, в феврале 1641-го, в глубокой старости скончался Жиль де Мопё, дед Никола по матери и еще один патриарх рода [57].

В августе 1641 года Фуке настигла очередная утрата: внезапно умерла Луиза, возможно – из-за сложной беременности. Фуке остался единственной опорой для овдовевшей матери, осиротевшей дочери и двенадцати братьев и сестер, которым фактически заменил отца. Сестрам предназначался монастырь – пятеро из шести позже попали в престижный монастырь визитанток[58] в Париже. Старший брат Франсуа уже был епископом, но карьеру младших еще предстояло направлять [59].

И как раз в тот момент, когда неизменное покровительство кардинала Ришелье могло бы облегчить Никола его задачу, премьер-министр тоже сошел со сцены – он умер в декабре 1642 года. В мае 1643 года за грозным кардиналом последовал и его господин, Людовик XIII. Франция оказалась в руках вдовствующей королевы, испанки по происхождению, Анны Австрийской, правившей от имени малолетнего сына – Людовика XIV.

Она осыпала милостями своих старинных союзников по конфликту с Ришелье[60], одновременно оставив в силе многих его помощников, в том числе его ближайшего доверенного, кардинала Джулио Мазарини. Это было добрым знаком для Никола и других приближенных Ришелье. Кроме того, семья Фуке имела связи с регентшей. Франсуа IV Фуке в свое время служил в личном совете королевы, а мать Фуке была известна королеве через сообщество благочестивых аристократок, связанных с парижскими «благочестивыми» (devots) [61].

Весной 1644 года Фуке в качестве интенданта послали в Гренобль, провинциальную столицу Дофине, уполномочив разобраться в злоупотреблениях местных чиновников. Кроме того, ему поручили на основании определенных квот распределить по местным структурам – приходам, городам и так далее – тяжелый налог под названием талья (taille)[62] и увеличить собираемость налогов. В Дофине Фуке обнаружил, что провинция стонет под налоговым гнетом, вызванным многолетней и непрерывной войной, и бурлит от гнева крестьян и ремесленников на сомнительный порядок налогообложения. Талья начислялась на все землевладения недворянского происхождения, даже если в данный момент ими владели дворяне. Во всех остальных случаях дворяне налога не платили[63]. Но фактически дворяне, чиновники и состоятельная буржуазия либо вовсе уходили от налога на земельные владения, либо добивались смехотворно низкой оценки налогооблагаемой собственности. В результате основное бремя ложилось на тех, кто меньше всего был способен его нести. Фуке доложил об увиденном в Париж и предложил в наступающем году уменьшить долю провинции в сборе тальи. В Дофине это предложение приветствовали, но в Париже оно вызвало замешательство. Канцлер Пьер Сегюр вынес странную рекомендацию на суд Мазарини и регентши, и Фуке немедленно отозвали. Мазарини тут же открестился от своего агента, утверждая, что и назначение, и отзыв исходили исключительно от королевы [64].

В августе 1644 года Фуке и трое его спутников выехали из Гренобля в Париж. По дороге они остановились в Валансе, чтобы помочь местным властям справиться с беспорядками. Выслушав жалобы и пообещав расследовать нарушения, экипаж намеревался покинуть Валанс, но в пригороде Бург-сюр-ла-Валанс ему преградила путь толпа крестьянок и жен ремесленников. Разъяренные женщины напали на едущую без охраны карету и вытащили из нее пассажиров – Фуке и еще трех чиновников. Двоих сразу увели, – одного из них позже нашли убитым. Тот, что оставался с Фуке, выхватил было шпагу, но Фуке заставил спутника вложить оружие в ножны, чтобы не разъярить нападавших. Затем Фуке спокойно пошел навстречу летящим в него камням и проклятиям и заговорил с толпой. Он говорил без остановки, перекрикивая шум: спрашивал о претензиях, обещал выявить злоупотребления и наказать виновных. Первые ряды стали прислушиваться, их настроение переменилось. Образовав вокруг Фуке и его товарища защитную цепь, нападавшие увели их в соседний дом.

Вскоре вооруженный дворянский отряд отбил Фуке и его спутника и доставил в резиденцию епископа. Когда из Гренобля подоспели войска, Фуке с их помощью подавил беспорядки, но также и принял меры, чтобы успокоить население. Предполагаемых убийц другого спутника он передал местным властям для расследования [65].

Драматическое происшествие в Валансе дает некоторое представление о важных чертах характера Фуке. Одну из них можно охарактеризовать не просто как смелость и стойкость перед лицом превосходящей силы, но и хладнокровие, способность не терять головы «под огнем». Его красноречие сработало потому, что он смог мгновенно просчитать намерения нападающих. Нет, он не отрицал, что их претензии обоснованны. Скорее, он сочувствовал им и таким образом перенаправил их гнев с себя на систему, частью которой являлся.

Трагический инцидент привел к отзыву Фуке в столицу, однако не повредил его дальнейшей карьере. В 1646 году его снова назначили интендантом и послали в Каталонию: присоединиться к армии под командованием графа д’Аркура, разобраться с острой нехваткой продовольствия и расследовать обвинения в адрес некоторых высокопоставленных подчиненных графа. В 1647 году – новое назначение, на этот раз в Пикардию, где армия сражалась с испанцами, стоящими на равнине. Мазарини хотел, чтобы Гастону Орлеанскому[66], номинальному главнокомандующему французскими войсками, сообщили, что на его назначении настояла сама королева [67]. Во время командировки интенданта при осаде Ленца был смертельно ранен маршал Жан де Гассион[68]. Как высшее должностное лицо, представляющее короля, Фуке взял руководство подчиненными Гассиона на себя и обеспечил передачу командования и организацию зимних квартир в конце военного сезона. В Париже это восприняли очень хорошо [69].

В мае 1648 года Фуке был назначен интендантом в Généralité Парижа, теперь он отвечал за мирный – и эффективный – сбор налогов, а также за снабжение и дисциплину в королевских войсках, размещенных в окрестностях столицы. Но это назначение омрачилось первыми шагами к затяжной гражданской войне, известной как Фронда[70]. Началом ее в 1648 году послужило «восстание судей» Парижского парламента и аналогичных высоких судов против новых мер королевского правительства, которыми оно пыталось увеличить доход государства. В частности, планировалось создать на продажу дополнительные должности и ввести новые налоги, вся тяжесть которых ложилась на плечи беднейших и наименее привилегированных парижан. Выступая против этих налоговых инициатив, суды и судьи принимали на себя роль защитников народа от грабительской политики правительства.

У магистратов высокого суда, конечно, был в деле и свой интерес. Некоторые меры, принятые еще Ришелье и Людовиком XIII и развиваемые Мазарини и регентшей, не нашли поддержки у королевских чиновников, служивших становым хребтом королевского правительства. К 1640 году на королевской службе насчитывалось около 37 тысяч штатских, в основном на судейских или финансовых должностях. Эти должности подразделялись на ранги, от верхушки – членов парламента и королевских казначеев, до провинциальных магистратов и далее – местных сборщиков налогов и таможенников [71]. Практически все эти должностные лица покупали свои посты. Другими словами, должности воспринимались как собственность, в которую можно инвестировать, возвращая инвестиции из соответствующего посту жалованья (gages). Эту собственность, как и любую другую, можно было перепродавать и передавать.

В 1635 году Ришелье втянул Францию в Тридцатилетнюю войну против испанских и австрийских Габсбургов[72]. Война, вялая и затяжная, привела к тому, что королевское правительство оказалось в катастрофической финансовой ситуации. Практически все деньги, попадавшие в королевскую казну, шли на военные действия, поэтому чиновники жалованья либо не получали, либо получали в очень урезанном виде. Одновременно, чтобы пополнить казну, создавались и продавались всё новые должности. Рост предложения и доступности должностей и одновременно – перебои с выплатой жалованья обесценивали уже существующие должности. Снижались их инвестиционная привлекательность и цена при перепродаже. Таким образом, королевские чиновники одновременно теряли и в доходах – из-за невыплаты жалованья, и в стоимости капитала – из-за снижения инвестиционной привлекательности своих должностей.

Вдобавок чиновники вынужденно подписывались на разнообразные правительственные займы – из опасения, что, если этого не сделать, появится еще больше должностей или же правительство отменит специальное распоряжение (paulette), которым обладателю должности даже на смертном одре разрешалось завещать или передавать пост другому лицу. И в провинциях, и в Париже среди служащих – от заурядных сборщиков налогов до высших магистратов – росло недовольство политикой регентши и королевскими советниками. Упреки прежде всего адресовались Мазарини и суперинтендантам финансов, которые считались ответственными за эти схемы [73].

К ропоту состоятельных и привилегированных кругов добавлялось растущее озлобление и гнев простых людей, которые несли основное налоговое бремя. Размеры базовых налогов также неуклонно повышались. Это относилось к талье и дополнительным сборам, которые в сельской местности или деревушках взимали с фермеров и мелких ремесленников. Росли и разнообразные непрямые налоги, например на соль, с продаж, а также пошлины на перевозку товаров и еды из одного района в другой. Непрямые налоги удорожали еду, напитки и другие предметы первой необходимости для жителей больших и малых городов, что вызывало постоянные беспорядки.

Единичные крестьянские волнения и бунты в провинциальных городах случались еще при Ришелье, когда ярость, вызванная величиной налогов, достигала точки кипения. Местных мытарей нередко выпроваживали силой, а иногда и линчевали. В ответ Ришелье карал доведенных до крайности налогоплательщиков как за крамолу и измену. Входили войска, подавляли протест, а участников примерно наказывали – например, через повешение с конфискацией. Королева-мать и Мазарини придерживались этих же методов, но от беспорядков в сельской местности они помогали плохо. Год за годом налоговое бремя становилось тяжелей, волнения ширились. К концу 1640-х годов целые районы во Франции, включая отдельные города с пригородами, стали очагами восстаний и мятежей. Правительство явно теряло контроль над сельскими регионами. В Дофине Фуке убедился в этом непосредственно [74].

Гнев восставших был направлен в основном против тех, в ком видели бенефициаров приносимых обществом жертв, – финансистов, забравших в свои руки королевский финансовый аппарат. Верхние палаты парижского суда разделяли это недовольство. Частично судейскими двигала собственная обида на неуплату жалованья и на попытки власти создать больше судебных должностей, чтобы получить за них деньги. Негодование других могло быть вызвано сочувствием к крестьянам. Многие судьи владели поместьями и прекрасно знали, что деревня разорена. Население было не в силах платить ни повышенных налогов, ни ренты или иных поборов, полагавшихся землевладельцам-арендодателям [75].

Однако в какой-то степени гнев и обида магистратов уходили корнями еще глубже – в претензии к институту в целом. До Генриха IV (1589–1610) практически любая форма гражданского управления, в том числе финансовые и налоговые механизмы, считалась частью police powers – «политических/полицейских полномочий» судебного аппарата. Специальные верхние палаты, Счетная палата (Chambre des comptes) и Палата податей и налогов (Cour des aides), дотошно изучали и утверждали любую транзакцию королевских налоговиков. Однако при Генрихе IV многие государственные функции, особенно в области финансов, начали выводить за пределы юридического контроля. При Ришелье и Людовике XIII этот процесс усилился. Суды и судьи утратили право высказываться по государственным транзакциям. Не могли они больше и вести дел по искам к королевским финансовым агентам, связанным с их должностными обязанностями. Деятельность таких чиновников и, при необходимости, дисциплинарные действия в их отношении стали прерогативой королевского совета по финансам или официального лица, назначенного этим советом.

Посягательство на их институциональные полномочия возмущало судей. Для них оно было нарушением традиций монархии, разрывом с ее прежним, проверенным веками методом управления на основе консультаций и поисков согласия. Парламенты, особенно парижский, чувствовали, что их оттеснили от их традиционной управляющей роли. Аналогично ощущала себя и высшая аристократия этого времени: теряющая политический вес, изгнанная из королевских советов и утратившая некоторые источники военной силы и регионального влияния. В результате конфликт сосредоточился вокруг усиливающейся централизации королевской власти при недостатке консультаций между ней и традиционными составляющими ее исполнительного механизма. Многие из судей высокого суда стремились восстановить порядок вещей, каким он был при Генрихе IV, – теперь его время казалось «золотым веком» [76].

Недовольство достигло пика в начале 1648 года. Мазарини и королева-мать решили любой ценой найти ресурсы, чтобы в этом году остановить и заставить обороняться войска империи в Германии, ибо рассчитывали, что мирные переговоры завершатся на выгодных для Франции условиях. Дополнительные деньги на это предполагалось получить за счет нового подъема налогов и продажи должностей. Понимая, что Парижский парламент не согласится на эти меры, в январе 1648 года королевское правительство провело специальную церемонию под названием lit de justice. Юный король вместе с королевой-матерью и Мазарини лично появился перед парламентом, и перед его лицом судьям было приказано зарегистрировать указы. По вековой традиции личное присутствие короля предотвращало дальнейшую дискуссию.

Но на этот раз, вопреки обычаю и прецедентам, судьи не сняли своих возражений. Они продолжали оспаривать предлагаемые меры и требовать юридического расследования деятельности финансистов – королевских кредиторов и королевского суперинтенданта финансов Мишеля Партичелли д’Эмери[77] – на предмет коррупции. Поскольку некоторые из налоговых инициатив подразумевали введение новых или увеличение существующих налогов на торговлю в Париже, «маленькие люди» Парижа – лавочники, ремесленники и им подобные – вышли на демонстрацию, чтобы поддержать позицию судей.

Тем временем условия жизни в сельской местности продолжали деградировать, а восстания сельского населения ширились.

Во многих районах сборщики налогов отказывались делать свою работу, а королевские судьи – рассматривать дела или выполнять функции по охране порядка. Королевская власть отчасти потеряла контроль над административной машиной [78].

Переговоры судебной системы с властью зашли в тупик. В конце июня 1648 года Парижский парламент сделал еще один беспрецедентный шаг. Он объединился с судьями из сестринских структур – Счетной палаты и Палаты податей и налогов – для того, чтобы сформировать единый орган, под названием Палата св. Людовика (Chambre de Saint Louis – по названию зала, где они встречались), для обсуждения общих реформ управления. В числе требований членов Палаты св. Людовика было: снизить талью, задним числом списать все недоимки по талье, полностью выплатить жалованье всем королевским чиновникам. Помимо этого, судьи настаивали на необходимости выплатить проценты по просроченным аннуитетным[79] королевским платежам. Также они полагали, что следует отменить многочисленные особые должности, с помощью которых королевская власть обходит требования судебной.

В июле 1648 года корона согласилась денонсировать все существующие на тот момент кредитные договоры с источниками финансирования без компенсации им авансов и других уже полученных государством сумм. Это обернулось тотальным, хотя и краткосрочным коллапсом государственного финансирования – банкротством 1648 года. Оно вынудило отчаявшегося Мазарини и его сотрудников начать переговоры с финансовым сообществом, чтобы оно вновь открыло свои кошельки. Часто переговоры заканчивались тайным соглашением о компенсации потерь из-за денонсирования кредитного контракта, и компенсация оказывалась еще более затратной, чем денонсированные обязательства [80].

Что касается большинства других парламентских требований, то королевская сторона тянула время. В конце августа, когда Париж получил известия о крупной военной победе под Лансом, которая, по мнению правительства, должна была склонить общественное мнение в его пользу, оно попыталось арестовать двух самых резких в своих речах судей. Результат оказался сравним со знаменитым «Днем баррикад» во время Религиозных войн (в мае 1588 года)[81]. Уличная толпа и спонтанные группы городского ополчения – милиции – блокировали улицы и атаковали королевские военные патрули. Они едва не растерзали канцлера Сегюра, едущего через Париж, – его пришлось спасать тяжеловооруженному военному отряду [82]. Толпы окружили королевский дворец, требуя освобождения судей. Королева-мать была вынуждена униженно капитулировать. При очевидной поддержке населения парламент повторил свою программу еще в одной декларации в конце октября, сделав акцент на налоговых послаблениях для народа [83].

Королевский двор снова медлил – и не напрасно. В тот самый день, когда парламент выступил со своим октябрьским заявлением, был подписан мирный договор, и война за гегемонию в Европе завершилась[84]. Это случилось под конец обычного военного сезона[85]. Поэтому правительство смогло приказать Луи де Бурбону, принцу Конде[86], идти со своей армией под Париж и быть готовым развернуть там лагерь. В начале января 1649 года двор бежал из Парижа в Рюэй, пригородный королевский замок, и оттуда объявил осаду столицы.

Во время всех этих беспокойных событий Фуке оставался верен своей должности и короне. Отдавая себе отчет, какой широкой поддержкой пользуются судьи верховного суда (Le parlement de Paris), он посоветовал Мазарини проявлять умеренность и, по возможности, умиротворять магистратов [87].

Однако стоило противостоянию перейти в открытое вооруженное столкновение, как Фуке принял сторону короны. Когда королева-мать и Мазарини использовали войска Конде для осады Парижа, Фуке, будучи интендантом, занимался их снабжением [88].

Но даже грозный Конде, при всей его репутации, не смог запугать судей. В ответ на осаду парламент назвал Мазарини «врагом государства» и объявил вне закона. Затем парламент мобилизовал городскую милицию и санкционировал организацию вооруженного ополчения. В поисках военачальника, который бы защитил Париж от королевской армии, парламент обратился к знати. Быстро выяснилось, что многие недовольные аристократы в своих личных интересах желают выступить на стороне магистратов. Среди них были даже родственники короля: принц де Конти[89], младший брат Конде, герцогиня де Лонгвиль, их сестра, и герцог де Бофор[90], внук Генриха I V. Конти был объявлен главнокомандующим парижскими войсками и выступил на защиту города против собственного брата.

Но Конти, в отличие от старшего брата, не обладал военным талантом, и парижская армия потерпела от Конде несколько поражений. Сначала королевское правительство планировало предложить городу мир на жестких условиях, поскольку располагало всеми козырями. Однако ранней весной все изменилось. До Парижа долетела весть о том, что с севера вторглись испанцы, с которыми Франция все еще находилась в состоянии войны. И войска Конде тут же потребовались, чтобы их остановить. В этой ситуации против Фронды выступил маршал Анри де ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн[91], единственный военачальник масштаба Конде. Такое развитие событий побудило партию Мазарини и королевы-матери смягчить свою позицию.

После очередных переговоров 11 марта 1649 года был подписан Рюэй-Сен-Жерменский мир, который, казалось, удовлетворял всех. Парламент согласился отменить судебное решение против Мазарини, прекратить совместные заседания с другими верхними палатами верховного суда и вернуть крепости Бастилию[92] и Арсенал под королевский контроль. Королевская сторона, в свою очередь, обещала уважать требования парламента и его декларации, датированные июлем и октябрем 1648 года. Все бунтовщики были амнистированы. Дворянам были обещаны пенсии и достигнуты другие договоренности со сторонниками Фронды [93].

На поверхностный взгляд, парижский парламент достиг впечатляюще многого, особенно с учетом, по сути, революционного характера прав, на которые он претендовал: вносить изменения в ежегодный королевский декрет и объявлять королевских министров вне закона. Но мир, последовавший за первой серией Фронды – так называемой Фрондой парламента, – оказался иллюзорным. Правительство скоро забыло многие из своих обещаний. Обе стороны – парламент и корона – оказались заложниками вражды могущественных аристократов, которых они рекрутировали в качестве союзников.

Военные действия разразились снова в начале 1650 года, после того как королева-мать и Мазарини, уставшие от бесконечных попыток Конде подмять королевский совет, арестовали его самого, его брата Конти и его шурина герцога де Лонгвиля. Это запустило новый раунд военных действий – начался смертоносный замкнутый круг, длившийся до начала 1653 года и известный как Фронда принцев. Постоянные перебежки крупных аристократов, военачальников и даже таких высокопоставленных чиновников, как канцлер Сегюр, с одной стороны на другую делают эту историю крайне сложной для пересказа. Но на всем ее протяжении Фуке оставался верен короне. В 1650 году его посылали с миссией в Нормандию, чтобы предотвратить захват этой провинции сторонниками Конде. Затем он присоединился к королевскому войску в Бургундии, снова с полномочиями интенданта королевской армии [94].

Награду за лояльность Фуке получил в ноябре 1650 года. В парижском парламенте освободился пост генерального прокурора (procureur general). Это была одна из самых престижных в системе судопроизводства должностей: королевский procureur general вместе с avocat general[95] и заместителями представлял в парламенте интересы короны. Все вместе они назывались parquet[96]. Кроме того, в обязанности генерального прокурора входила особая административная ответственность за полицейский и судебный аппарат королевства, а также за дела церкви, королевскую земельную собственность и образование. Занимавший эту должность некто Блэз Мюльян решил ее продать. Фуке охотно бы купил ее, но, несмотря на практику торговли должностями, последняя входила в число тех, покупка которых могла состояться только с королевского одобрения. Идея сделать Фуке защитником королевских интересов во Дворце правосудия[97] привела Мазарини в восторг. Сделку закрыли за 450 тысяч ливров: частично наличными, а кроме того, в зачет сделки Фуке передал сыну Мюльяна свою должность рекетмейстера, стоившую 150 тысяч ливров [98].

Почти десять лет после смерти жены Фуке занимался только карьерой и заботился о братьях и сестрах. Чтобы укрепить сеть семейных альянсов и произвести на свет наследника мужского пола, пора было жениться вторично. Выбор Фуке пал на Мари Мадлен Кастий из семьи, занимавшей прочное положение в мире высоких финансов. Мари Мадлен, 1636 года рождения, была на двадцать с лишним лет моложе жениха. Ее семью связывали крепкие узы с родом Пьера Жанена, под началом которого служил дед Фуке Жиль де Мопё, да и среди родни были крупные финансисты, в частности финансист и королевский казначей (trésorier d’Épargne) Никола Жанен де Кастий. Ее дядя служил старшим домоправителем у Гастона Орлеанского, дяди короля, а кузен – маршал де Вильруа[99] состоял при юном короле гувернером. По иронии судьбы, кузина невесты Шарлотта де Кастий была прежде замужем за тем самым несчастным графом де Шале, которого отец Фуке в 1626 году приговорил к смерти [100].

Но интересы настоящего оказались важнее старинных обид, и это воспоминание не помешало в феврале 1651 года состояться свадьбе. Приданое новой жены Фуке было скромнее, чем у первой. Однако она была единственным ребенком и наследницей родительского состояния. Спустя несколько лет после вступления в брак Мари Мадлен принесла дому Фуке примерно полтора миллиона ливров в качестве наследства. Это почти вдвое превосходило средства, оставленные Фуке отцом. Фуке оказался действительно очень богат и стал вровень с высшей аристократией [101].

Свадебные торжества совпали с очередным поворотом колеса фортуны. На той же неделе, когда Фуке венчался, Парижский парламент вновь потребовал отставки и изгнания Мазарини и освобождения Конде с его высокородными союзниками. На этот раз Гастон Орлеанский занял сторону магистратов, как и коадъютор, архиепископ Парижский Жан Франсуа Поль де Гонди[102] (будущий кардинал де Рец).

Все это заново воспламенило парижан; толпа практически ворвалась в Пале-Рояль, требуя, чтобы им дали увидеть юного короля.

Мазарини бежал из страны с одной только короткой остановкой в Гавре, чтобы «освободить» Конде и его товарищей по заключению, и продолжил свой путь в ссылку на земли электора Кёльна[103]. Какое-то время бунтовщики-принцы и Гастон торжествовали победу, снова подчинив себе королевский совет. Регентшу заставили отправить в отставку некоторых министров, в том числе Гюга де Лионна[104], которого чета Фуке затем прятала в одном из поместий мадам Фуке [105]. В последующие месяцы, когда новые хозяева королевства передрались друг с другом, Фуке изо всех сил пытался сократить причиняемый кардиналу Мазарини ущерб. Он пытался создать в рядах высокого суда кружок магистратов если и не лояльных Мазарини, то хотя бы разделяющих идею защитить королевскую власть от грубого давления принцев, и настойчиво, хотя и тщетно, убеждал парламент не разорять знаменитую коллекцию произведений искусства, собранную кардиналом.

Мазарини знал об этих усилиях и неоднократно, при разных обстоятельствах, выражал ему благодарность [106]. Примеру Никола следовал младший брат Базиль, известный как «аббат», поскольку получал доходы от нескольких аббатств, хотя и не был священнослужителем. На семь лет моложе Никола, во время Фронды он поступил к Мазарини на службу в качестве неофициального представителя и курьера. Так, от его имени он вел приватные переговоры с заинтересованными вельможами, поддерживал сеть шпионов и информаторов кардинала. Базиль старался, как и его брат Никола, создать невидимую глазу систему поддержки бывшего министра, которая в нужный момент могла бы сыграть важную роль [107].

В сентябре 1651 года король отметил тринадцатый день рождения и был объявлен совершеннолетним. Это событие лишало главного аргумента фрондеров, недовольных ранними шагами регентши. Согласно отстаиваемой ими позиции, только совершеннолетний может пользоваться всей полнотой королевской власти [108]. Теперь король смог издавать указы, подтверждая предыдущие распоряжения матери и кардинала. Последнее обстоятельство привлекло на его сторону некоторых парламентских магистратов, однако не подействовало на принцев. В сентябре 1651 года вновь вспыхнула гражданская война между Конде с его тогдашними приверженцами, с одной стороны, и правительством – с другой. На этот раз, отчасти благодаря усилиям братьев Фуке, несколько значительных игроков, в том числе Тюренн и некоторые высокопоставленные члены Парижского парламента, примкнули к партии короля [109].

В декабре 1651 года Мазарини вернулся во Францию. В ответ на это парламент объявил его вне закона, конфисковал и распродал его имущество, в том числе великолепную библиотеку, – бессмысленный акт культурного вандализма, который Фуке оказался бессилен предотвратить [110]. Вскоре Конде и его приверженцы вернули себе контроль над Парижем. В мае 1652 года Фуке вошел в состав парламентской делегации, которая потребовала, как одного из условий мира, повторного изгнания Мазарини. В частном порядке Фуке давал понять, что рассматривает это как временный, но необходимый маневр. Однако Мазарини отказался уезжать, уверенный, что, если сейчас уедет, обратно его не позовут [111].

Неподдельная лояльность Фуке не оставляет места для сомнений. В июле 1652 года армия Конде стояла под стенами Парижа. Го родская администрация не позволила ей войти. Однако Конде двинулся маршем вокруг стены, рассчитывая войти в город через Сент-Антуанские ворота на востоке, которые охраняла Бастилия. Фуке сумел послать гонца в стоявшее неподалеку королевское войско под командованием Тюренна и сообщил ему о маневре Конде и о его силах [112].

Благодаря этим сведениям Тюренн блокировал Конде и разгромил бы его, прижав к городским стенам, если бы дочь Гастона герцогиня де Монпансье не убедила отца отдать приказ открыть ворота и впустить армию Конде. Его отход прикрывали пушки Бастилии, по приказу герцогини стрелявшие по королевским войскам [113].

Париж вновь оказался под властью Конде. Никола ускользнул из города и присоединился к двору, где снова пытался убедить Мазарини пойти на временные уступки. Парижский парламент объявил короля пленником Мазарини и назначил Гастона Орлеанского генерал-лейтенантом королевства, а Конде – главнокомандующим армии. В ответ правительство короля приказало парламенту покинуть Париж и временно собраться в Понтуазе[114] – шаг, который Фуке поддержал [115].

Повиновалась лишь горстка судей, хотя в их число входили первый председатель Матьё Моле[116] и генеральный прокурор Никола Фуке [117].

Возникли два соперничающих парижских парламента. Один из них находился в Понтуазе, а другой, более многочисленный, заседал в своей старинной столичной резиденции и сохранял верность принцам.

Одним из первых актов парламента в Понтуазе стала петиция королю об изгнании Мазарини [118].

Кардинал наконец подчинился и в августе 1652 года уехал во владения герцога Бульонского, входившие в состав Империи. Хотя королевский двор обосновался в Кампани, Фуке оставался в Понтуазе, удобном наблюдательном пункте, позволявшем следить за развитием событий в Париже. Он и брат Базиль – глаза и уши Мазарини в Париже и Кампани – в письмах докладывали о происходящем военному министру Мишелю Летелье и самому кардиналу [119].

В Париже парламент и принцы погрязли в непримиримых раздорах. Многие вступали в тайные переговоры с правительством короля. В октябре Конде, не желая сдаваться, но и не имея ресурсов, чтобы продолжать сражаться, покинул Париж и отправился в добровольную ссылку – на службу к испанскому королю. Не прошло и десяти дней, как в Париж триумфально вступил молодой король. Некоторым задержавшимся там лидерам восстания, в частности Гастону Орлеанскому и его дочери, герцогине де Монпансье, было приказано покинуть Париж. Другие же, в том числе Гонди, были арестованы.

Мазарини вернулся из ссылки в феврале 1653 года. Бунтовщики были наказаны. Верные ожидали заслуженных наград. Фуке уже присмотрел свою. В начале 1653 года умер суперинтендант финансов Шарль де ла Вьёвиль[120]. Должность суперинтенданта финансов была одним из ключевых правительственных постов. Ее чаще занимали по назначению короля, чем приобретали за деньги. Никола Фуке уверенно предложил себя. При этом он подчеркнул, что пост требует человека с принципами, пользующегося общественным доверием и продемонстрировавшего «несокрушимую (inviolable) верность Вашему преосвященству» [121].

Претендовали на должность и другие; среди них блистательный Абель Сервьен[122], один из главных переговорщиков Вестфальского мира, тоже оставшийся верным Мазарини во времена Фронды; Матьё Моле, один из самых уважаемых членов Парижского парламента и кузен мадам Фуке; маршал де Вильруа с его многочисленными связями. В конце концов Мазарини решил сделать должность двойной и назначил суперинтендантами Сервьена и Фуке совместно.

Статус новой должности, помимо прочего, давал право называться «государственным министром». Так Никола Фуке, потомок провинциального торговца тканями в пятом поколении, занял кресло в палате королевского совета.

Глава 2. Суперинтендант за работой

Как государственный министр, занимающий одновременно две из самых высоких должностей в королевской администрации, в 1650-х годах Никола Фуке находился в центре общественной жизни. Десятилетие после Фронды историки часто пропускают, спеша перейти к началу «личного правления» Людовика XIV после смерти кардинала в 1661 году. Однако события второй части срока, который Мазарини провел на своей должности, были крайне важны в связи с тем, что последовало за ними. Некоторое время назад Франция подписала Вестфальский мир (1648), но все еще воевала со своим главным врагом – Испанией[123]. В новом десятилетии исход конфликта оказался далеко не очевидным. Испания все еще могла выставить мощную армию, к тому же на ее стороне сражался талантливый полководец Конде[124]. Теперь он поселился в Испанских Нидерландах, предпочитая воевать в статусе квазинезависимого союзника испанского короля. Война с Испанией означала дополнительную нагрузку на финансовую систему, и без того перегруженную гигантскими долгами из-за прошлых военных расходов, и на истерзанную годами Фронды экономику.

Фронда закончилась, на исходе 1652 года двор вернулся в Париж, но мир во Франции никак не наступал. Крестьяне и ремесленники, на чьи плечи легла основная тяжесть налогового бремени, не получили никакого послабления. И потому на местах – в селах и провинциальных городках – непрерывно вспыхивали восстания. Судьи высокого суда из Парижского парламента и сестринских судов продолжали критиковать финансовые мероприятия кардинала Мазарини и его коллег [125]. Если почитать переписку Мазарини тех лет, то создается впечатление, что до 1659 года – года заключения мира с Испанией – королевские министры работали в состоянии непрерывного кризиса. Многих, казалось, все время не покидало ощущение того, что еще одно сражение или банкротство – и катастрофа неизбежна.

Фуке, приступая к своим новым обязанностям, был далеко не новичком в сложно переплетенных фискальных и финансовых структурах, на которых держалось французское государство. Как интендант в Дофине и Париже, он не понаслышке знал о хаотичности и несправедливости системы. Родственники жены, клан Жанена де Кастий, как и большинство других богатых французских семей, регулярно инвестировали в государственные облигации. И все же одного такого соприкосновения по касательной было недостаточно, чтобы научиться ориентироваться в системе настолько запутанной, что даже и те, кто в нее входил, едва ли понимали ее до конца.

Фуке и его коллеги-министры знали, что в общем и целом налоговая система не обеспечивает трон ресурсами, адекватными государственным расходам и обязательствам [126]. На помощь приходили краткосрочные и долгосрочные займы. Краткий обзор финансовых механизмов, заполнявших разрыв между фактическими денежными поступлениями и потребностью государства в деньгах, даст современному читателю представление о роли Фуке как суперинтенданта и об историческом фоне, на котором проходил его процесс.

С конца Средних веков главным прямым налогом во Франции был сбор под названием талья[127]. Тальей облагались индивидуальные домохозяйства в объеме, по идее сообразном размеру налогооблагаемых владений домохозяйства. Но, как и многое другое при Старом режиме, этот налог не был ни прост в применении, ни единообразен в масштабе королевства. Суммарный плановый доход от тальи и некоторых других прямых налогов и сборов (taillon – специальный военный налог, crue – дополнительный налог, и так далее) ежегодно устанавливался королем и должен был выплачиваться теми, кто не принадлежал к церкви или к дворянству. Были исключения и по другим основаниям. Например, большинство городов покупали коллективное освобождение для всех живущих внутри городской стены. К тому же многие недворяне освобождались от тальи либо на основании занимаемых ими должностей, как, например, королевские казначеи (trésoriers de France), либо лично, решением короля. В некоторых провинциях, в частности в Дофине, освобождение дворян от налога было привязано к землям, столетия назад зарегистрированным как «благородные», а не к людям. Если дворянин владел «неблагородной» землей, он должен был платить талью из расчета оценочной стоимости собственности – в теории, поскольку дворяне или богатые землевладельцы-буржуа обычно находили способы уйти от этого налога. На практике для богатых и власть имущих существовало несметное множество исключений, позволявших перекладывать основную тяжесть налога на крестьян и ремесленников[128].

Способы сбора налога и расчета налоговых обязательств любого конкретного домохозяйства различались в разных частях страны[129]. В центральных и северо-восточных районах, где уже не стало провинциальных представительных собраний (États)[130], сумму, которую надо было получить с каждой территориальной единицы налогообложения – финансового округа, или «генералитета» (généralité)[131], устанавливало королевское правительство. Эта совокупная величина далее территориально дробилась вновь и вновь, пока в итоге не превращалась в обязательства отдельного домохозяйства. Сбором занимались королевские должностные лица, так называемые éles, и те части Франции, где применялся этот механизм, назывались pays d’élections[132]. Части Франции, где представительные собрания уцелели: Бретань, Бургундия, Прованс и Дофине, – были известны как pays d’États[133]. В этих регионах королевская власть договаривалась о сумме, которую была должна заплатить провинция, с местными собраниями представителей. Сбор налогов в основном контролировали они. Неудивительно, что в совокупности вклад pays d’États оказывался гораздо ниже, чем pays d’élections. В нескольких регионах, например в Лангедоке, в силу исторических обстоятельств их присоединения, была своя собственная налоговая система. Там король договаривался с местными представительными собраниями о взносе, заменяющем талью.

Второй важной формой налогообложения были акцизы (des aides), например на пшеницу или вино. Печально знаменитый габель (gabelle)[134] – соляной налог, которым не только облагалось потре бление, но и определялся обязательный минимум соли, который домохозяйство должно было купить с государственных складов; от него дворяне и клир тоже были освобождены. Дурной славой у современников пользовались дорожные сборы, а также городские ввозные налоги (octrois).

И вновь налоговая нагрузка на разные районы могла разительно отличаться – главным образом в зависимости от исторических обстоятельств, по которым та или иная провинция попала под непосредственный контроль короны. Большинство северных территорий Франции платили соляной налог по самой высокой ставке, в то время как для Лангедока, Дофине или Прованса существовали свои, пониженные ставки. Ввозимые через порт Бордо вина облагались налогом, так называемым «бордосским конвоем» (convoi de Bordeaux), восходившим к налогу, собиравшемуся на защиту от английских пиратов во время Столетней войны[135] [136].

Большую часть денег казне приносила талья и разнообразные косвенные налоги в виде акцизов. Однако доля этих категорий в общем доходе варьировала от года к году. Остальные средства поступали из разных источников и назывались экстраординарными доходами, что отличало их от доходов от тальи, косвенных налогов на продажи и дорожных пошлин. К примеру, чтобы заниматься некоторыми профессиями и видами торговли, перед началом работы или операций было необходимо заплатить своего рода вступительный взнос, marc d’or[137]. Другой важный вид экстраординарных доходов составляли доходы от продаж аннуитетов – ренты (rentes), обеспеченной теми или иными будущими налоговыми поступлениями. Например, это мог быть налог с продаж, который собирали в Париже (такая рента называлась ратушной, rentes sur l’hôtel de ville).

Одним из важнейших источников дохода – совершенно нетипичным для современного государственного управления – были создание и продажа государственных должностей, прежде всего внутри судебного и финансового аппаратов монархии.

Как уже говорилось, покупка должности играла роль инвестиций. За службу на королевских должностях полагалось жалованье (обычно – небольшой процент от стоимости покупки). Оно работало своего рода рентой, аннуитетом. Должность одновременно давала владельцу и престиж (как, например, судебная), и привилегии в форме освобождения от налогов, а иногда и дворянский статус. К этому добавлялась возможность получать деньги неправедными путями по факту исполнения своих обязанностей. Взятки в среде судей и сборщиков налогов были распространены, по сути, поголовно. Кроме того, должность можно было продать. При этом иногда покупателю для вступления в должность приходилось выплачивать в королевскую казну уже упоминавшийся налог marc d’or. Если король освобождал кого-то от должности, то он должен был возместить стоимость покупки или найти другого покупателя. Должность была таким же товаром, как и любой другой.

Аппетиты королей росли, и создание новых должностей набирало обороты, пока в XVII веке не сделалось основным источником доходов казны. Хотя церковь официально налогов не платила, однако регулярно соглашалась делать подарки и добровольные пожертвования в казну (décime, don gratuit)[138]. Эти пожертвования номинально предназначались для благонамеренной защиты королевства от внешних врагов и внутренних еретиков. Размер таких подарков определялся сторонами путем переговоров и в разные времена бывал разным.

Мало что при Старом режиме вызывало столько ненависти и отвращения, как система сбора налогов, даже у тех, кто в принципе был от поборов освобожден. При взыскании налогов королевские чиновники часто прибегали к жестокому принуждению. Они отбирали скот, землю и другое имущество даже у тех злополучных крестьян, которые не могли заплатить по не зависящим от них причинам: из-за плохого урожая или природных катаклизмов. Возможности что-либо обжаловать не существовало.

Каковы бы ни были источники, все деньги, прежде чем достичь королевских сундуков, проходили через множество рук. Когда средства, собранные на местах, оказывались в региональных королевских казначействах, разбросанных по всей стране, из них сначала забирали средства на жалованье местным чиновникам и расквартированным в районе войскам. Первоочередному погашению подлежали и выплаты по королевским обязательствам, обеспеченным конкретным видом налога. После этих вычетов оставшееся (если что-то вообще оставалось) попадало в центральное казначейство в Париже. Такая практика порождала море возможностей для коррупции, растрат и задержек. Гневные обвинения в мошенничестве и воровстве в адрес королевских чиновников, финансистов и сборщиков налогов, без сомнения основанные на фактах, звучали на каждом собрании представителей и в сатирической литературе того времени. Они выражали искренние чувства практически каждого налогоплательщика [139].

В результате такого подхода к налогообложению нельзя было точно предсказать, сколько денег доберется до Парижа и когда именно это произойдет. Казне вечно не хватало наличных: на снабжение войск – амуницию и провиант – во время летних кампаний, на содержание королевского дома, на другие государственные нужды. Налоговые доходы поступали нерегулярно. Поэтому казна выходила из положения, беря взаймы у небольшого круга финансистов, так называемой группы поддержки (partisans) или контракторов (traitants), которые могли ссудить денег на неотложные нужды. Обеспечением таких займов часто служили будущие налоговые поступления. Иными словами, еще не собранные налоги становились предметом государственных обязательств на несколько лет вперед. Так, например, в 1648 году деньги занимали под талью 1651 года.

Иногда корона на несколько лет переуступала право сбора косвенных налогов, в частности таможенной пошлины. Эта практика называлась налоговым откупом. Казна получала за него фиксированный стартовый платеж и впоследствии – регулярные выплаты. Для таких случаев богатые коммерсанты или банкиры образовывали синдикат[140] и предоставляли королю примерный расчет суммы, которую конкретный налог должен был принести в казну на протяжении действия контракта, – за вычетом стартового платежа и взносов. Король, в свою очередь, уполномочивал этих лиц собирать налоги и распоряжаться доходом. Финансисты получали право собирать налоги силами своих собственных агентов и присваивать разницу между ожидаемыми и фактическими поступлениями. С учетом нежесткого и неопределенного характера этих договоренностей такие сделки часто «подслащивались» специальными ценами, пособиями на покрытие затрат по сбору налогов, а затем – существенными скидками. Так что зачастую казна в итоге получала меньше 50 % от номинальной стоимости налогового откупа.

По сути, ничто не мешало частным сборщикам выжимать из налогоплательщиков столько, сколько смогут, а при необходимости они могли обращаться к властям за помощью. Финансисты не только предоставляли королю займы под такие стабильные источники поступлений, как налоги. Они часто предлагали ввести какой-нибудь новый налог или сбор либо видоизменить уже существующий сбор так, чтобы его платили вперед. Например, чтобы какая-нибудь категория должностных лиц дополнительно платила за право назначать своего преемника. Таким образом из той же должности и на том же рынке можно было извлечь больше дохода. Если же король предложение принимал, финансисты авансировали, иногда частями, некую согласованную сумму, рассчитанную на основе предполагаемого дохода казны от налога. В обмен на это король предоставлял им право в течение скольких-то лет взимать этот новый налог. Такие договоренности, называвшиеся контрактами (traités, отсюда traitants – контракторы), часто обрастали многочисленным слоем богатых инвесторов и служили инвестиционной базой крупнейшим финансистам.

Кто же такие были эти контракторы, эти финансисты, получавшие прибыль от торговли доходами государственной казны?

Термином «финансист» обозначали тогда любого, кто «собирал, тратил, инвестировал или иным образом распоряжался королевскими фондами» [141]. В итоге термин стал своего рода «зонтиком», охватывающим всех, кто в качестве откупщиков, бухгалтеров, контракторов, агентов влияния и так далее занимался привлечением средств в королевскую казну. Эти роли были взаимозаменяемыми и зачастую так или иначе совмещались с официальными позициями, ибо многие финансисты, кроме того, служили в государственном финансовом аппарате. Например, они бывали казначеями или финансовыми консультантами, что к тому же укрепляло их влияние на государственные финансовые механизмы [142]. Во времена Фуке финансисты уже стали внутри монархии самостоятельной и мощной группой со своими интересами. Они часто оказывались в натянутых отношениях с парламентской аристократией. Последняя же время от времени прибегала к судебным расследованиям в попытке пошатнуть финансистов, так как теоретически многие их схемы были противозаконными. Хорошо понимая, насколько отвратительны эти транзакции в глазах общественного мнения, их участник нередко прикрывался именем «дублера»: слуги, пажа или приближенного, формально выступавшего в качестве контрактора или участника сделки [143].

Данный метод привлечения средств приносил финансовым «предпринимателям» колоссальную прибыль. Как правило, это происходило за счет налогоплательщиков, чиновников, в том числе парламентских судей, которым задерживали жалование из-за того, что все доступные налоговые поступления были уже заложены вперед. При этом также страдали интересы держателей более традиционных королевских аннуитетов (ренты, rentes), которые не выплачивались по тем же причинам. Особо эффективными налоговые откупа, конечно, не были. Откупщики часто приносили в казну меньше обещанного из-за плохого урожая, разорения сельских угодий бесконечным движением войск во время борьбы с Габсбургами или с Фрондой и неизбежными крестьянскими восстаниями [144]. Когда случались подобные недоимки, договоренность иногда расторгалась, и королевским чиновникам приходилось по крохам наскребать в казне средства для компенсации [145].

Многие из нарушений, присущих этой финансовой системе, в частности фальсификация или завышение необходимых издержек выше оговоренной законом ставки в 5,5 %, маскировались при помощи приказа под названием ordonnance de comptant[146] за подписью суперинтенданта финансов. Этот приказ санкционировал расходы, по которым можно было не отчитываться и которые не подлежали аудиту со стороны Счетной палаты и других финансовых чиновников [10]. Основанием для такой исключительности служили государственные интересы, считавшиеся слишком секретными, чтобы их обнародовать. Например, речь могла идти о субсидии дружественным иностранным принцам. При Генрихе IV и герцоге де Сюлли эта категория расходов составляла относительно небольшой процент (уходивший в основном на взятки и пенсии). Но уже при Ришелье и Мазарини к 1640-м годам данная статья разрослась и достигла 40 % от уровня всех государственных издержек. Этот прием использовался прежде всего для сокрытия повышения процентной ставки и стоимости финансирования сверх пределов, установленных законом [147].

К XVII веку налоговый откуп и займы, обеспеченные налоговыми поступлениями и предоставляемые синдикатами, – хорошо маскирующими их подлинные условия и стоимость, – стали в государственном финансировании постоянной практикой. Так королевская власть создала в обществе новый элемент, с интересами которого отныне приходилось считаться. Фактически государство оказалось заложником поставщиков капитала. Общественный гнев, вызванный разграблением государственной казны, был направлен также на тех, кого считали лично ответственными за потворство «разложению» и коррупции. Речь идет о королеве-матери и Мазарини.

Система плохо работала в мирные времена и практически не работала – в трудные, особенно во время войн, в том числе гражданских. Потребности государства, изо всех сил набиравшего и снабжавшего армию, росли по экспоненте. С началом Тридцатилетней войны эти нагрузки резко увеличились. Еще до 1635 года, когда Франция вступила в войну официально, субсидирование иностранных принцев и сил, действующих против Габсбургов, практиковавшееся Ришелье, уже начало подтачивать государственные финансы[148]. С середины 1630-х годов прямые и косвенные налоги резко пошли в рост. К цифрам, которыми мы располагаем сегодня, надо относиться весьма осторожно. Но они дают представление о масштабе, в котором росла потребность этой политики в ресурсах. В 1624-м (год вступления Ришелье в должность) совокупный доход монархии из всех источников составлял около 34 миллионов ливров, а расходы – около 33 миллионов. К 1635 году и доходы, и расходы составили около 108 миллионов. Все следующие годы, вплоть до 1650-х, эта цифра уже не опускалась ниже 85 миллионов. Сплошь и рядом расходы поднимались до уровня 147 миллионов ливров в год [149].

Однако постоянно повышать прямые и косвенные налоги, чтобы поддерживать свои военные усилия, государство не могло. Разрыв между необходимыми доходами и тем, что могла выдержать система налогообложения, покрывался за счет займов и продажи королевских «прав». Например, «прав» на будущие налоговые поступления или на дорожные пошлины. В дальнейшем к этому добавились всевозможные ухищрения, на которые шли ответственные за наполнение казны королевские чиновники, и прежде всего суперинтендант. Часто он действовал сообща с финансистами, которых ему приходилось обхаживать. Уже к концу 1630-х годов «экстраординарный доход» от продажи ренты и должностей приносил больше 50 % всего дохода, а в начале 1650-х его доля достигла 60 % [150].

Однако эти цифры надо использовать с оговорками – из-за особенностей тогдашней системы учета, скрывавших реальное движение наличности в современном бухгалтерском смысле. Предварительный прогноз дохода обычно представлял собой сумму гросс[151], не отражая ни того, что забирали на местные государственные расходы региональные власти по месту сбора (жалованье чиновникам, затраты на сбор, затраты на содержание военного гарнизона); ни того, что оставляли себе откупщики; ни процентов, которые предстояло выплатить финансистам-кредиторам. В затраты, которые были записаны на тот или иной год, часто входили выплаты контракторам, финансистам и другим государственным кредиторам по просроченным обязательствам прошлых лет. В данном случае они попросту переносились с одного года на другой [152].

Записи с одного из заседаний государственного совета весной 1651 года, посвященного обсуждению королевских финансов, вполне позволяют судить о трудностях, с которыми сталкивались министры. Совет был предупрежден о том, что из 40 миллионов ливров предварительно спрогнозированного совокупного дохода от прямых налогов в 1651–1652 году до королевского казначейства дойдет только 23 миллиона, остальное – более 42 % от всей суммы – поглотит стоимость финансирования. В то же время расходы на размещение войск по зимним квартирам, предварительно оценивавшиеся в 7–8 миллионов ливров, в действительности обойдутся в 24 миллиона (то есть больше, чем будет доступно чистых поступлений от прямых налогов), и, конечно, на все остальные расходы денег не будет [153]. В 1653 году, по оценке историка Ричарда Бонни, фактически казна получила 17 % от 110 миллионов ливров номинальных налоговых поступлений. Остальное – разлетелось в виде вычетов на содержание войсковых гарнизонов.

Собранное с налоговых откупщиков разочаровывало. Искателей новых контрактов на налоговые откупа было немного – результат тактики давления на правительство финансистов, мечтавших добиться компенсации своих потерь из-за банкротства 1648 года[154]. Правительству ничего не оставалось, кроме как соглашаться на любые условия, какие заимодавцы ни предложат [155]. В результате на всем протяжении послевоенных десятилетий государственные официальные лица, особенно те, на которых лежала ответственность за управление королевскими финансами, работали в атмосфере кризиса, попадая из одной чрезвычайной ситуации в другую и изобретая всё новые импровизированные хитрости.

В компетенцию суперинтенданта финансов входил поиск источников дохода, а затем санкционирование его распределения. При этом непосредственно с деньгами он дела не имел. Средства, поступавшие в результате сбора налогов и займов, размещались в центральном казначействе (d’Epargne). Королевские казначеи отвечали за их выдачу лишь после того, как получат от суперинтенданта надлежащее подтверждение [156]. Поначалу Фуке и Абель Сервьен располагали одинаковыми полномочиями в обеих сферах финансового администрирования. Однако на практике эта стратегия не оправдала ожиданий: в декабре 1654 года их функции официально разделились. Отныне Сервьен отвечал за проверку и утверждение расходов и платежей. Фуке же досталась более неблагодарная задача – добывать средства. Достигнутая договоренность помогла свести трения между двумя суперинтендантами к минимуму. В то же время Бартелеми Эрвар, один из личных банкиров и деловых партнеров Мазарини, стал финансовым контролером. На этом посту Эрвар отвечал за выделение и учет средств, из которых будут оплачиваться векселя и кредиты [157].

Учитывая опыт предыдущих суперинтендантов и связи Фуке с финансовым сообществом через семью Жанена де Кастий, такое разделение обязанностей имело смысл [158]. Принимая свой новый мандат, Фуке разъяснил Мазарини, что занимать по 25–30 миллионов ливров, которые требуются ежегодно в начале каждого военно-полевого сезона, государство сможет лишь при условии, что кредиторы будут ему доверять. Односторонний отказ от долговых обязательств и принуждение к пересмотру условий, как это было в 1648 году[159], – абсолютно недопустимы [160].

Настойчивость Фуке в этом последнем вопросе объяснима. Как суперинтенданту ему предстояло создать и поддерживать сеть заинтересованных финансистов, которые были готовы предоставлять средства в распоряжение короля. Однако для этого им нужно предоставить возможность спросить об исполнении государством своих деловых обязательств непосредственно с суперинтенданта. На практике транзакции часто оформлялись как кредиты на имя суперинтенданта, далее передававшего полученные деньги в казну. И даже в случае отказа короля от своих обязательств ответственность суперинтенданта перед кредиторами сохраняла юридическую силу. Ему можно было вчинить иск, который нельзя было предъявить королю [161].

Очень быстро Фуке выстроил финансовый круг (clientèle)[162], с помощью которого ему предстояло придумывать разнообразные транзакции, чтобы финансировать государство. Как уже говорилось, у этих известных и богатых частных лиц обычно имелись собственные клиенты, принимавшие участие в выдаваемых ими кредитах. Чаще всего эти люди действовали тайно: под прикрытием имени патрона, под вымышленным именем или через подставное лицо (например, через слугу или клерка). Неудивительно, что многие из этих финансистов были близки к Мазарини и активно занимались поставками для армии (часто в партнерстве с кардиналом). Среди последних Клод де Буалев, братья Грюн и Франсуа Жаке. Другие, как Никола Жанен де Кастий или Эрвар, занимали должности в королевской финансовой администрации, что предоставляло им широкие возможности для манипулирования транзакциями и счетами [163].

День за днем Фуке, опираясь на своих «старших клерков» (фактически – старших администраторов), выстраивал кредитный синдикат и прорабатывал детали транзакций. Все трое – Шарль Бернар, Жак Делорме (1654–1657) и Луи Брюан (1657–1661) – тоже принимали в нем непосредственное участие наряду с собственными клиентами [164]. По словам одного из ведущих исследователей темы Джулиана Дента, эта система представляла собой «закрытую торговую площадку, на которой каждый знал каждого и все участвовали в финансовых сделках друг друга» [165].

Еще один исследователь, Даниэль Дессер, установил, кто входил в группу, которая в тот период контролировала синдикаты. Всё это были люди Мазарини: братья Клод и Пьер Жирарден, Робер Грюн дю Буше, братья Никола и Пьер Монеро, Клод де Буалев и Франсуа Жаке. Каждый из них располагал собственным пулом инвесторов-сателлитов. Оборот средств достигал впечатляющих размеров. По расчетам Дессера, за 1653–1661 годы совокупный королевский долг достиг 216 миллионов ливров, а контрактов на налоговые откупа было заключено примерно на 208 миллионов ливров. Иными словами, пока Фуке занимал свой пост, финансисты предоставили государству всего около 424 миллионов ливров до вычетов и льгот [166].

Скоро Фуке сделался полноправным участником этого аттракциона кривых зеркал, где границы личных и государственных обязательств были аморфны. В какой-то момент, в 1650-х годах, он заложил имущество жены на 2 миллиона ливров, чтобы передать казне 1,2 миллиона, и привлек дополнительные средства, продав одно из своих поместий [167]. По одной из современных оценок, за все время суперинтендантства Фуке занял под личную ответственность в общей сложности более 30 миллионов ливров, чтобы затем ссудить их короне. На момент ареста в 1661 году он был должен 8 миллионов от имени короля и 4 миллиона – как частное лицо. В число его кредиторов, составлявшее в 1661 году более 500 человек, входили не только выдающиеся финансисты и собственная родня, но и многие известные магистраты[168] и другие служащие юридической и финансовой государственной пирамиды [169].

Кроме того, в обязанности Фуке входило каждый месяц передавать непосредственно Мазарини крупные суммы на покрытие бесконечных военных расходов и трат на содержание королевского дома. Эти суммы Фуке должен был предоставлять в золотой и серебряной монете. Их Мазарини распределял самостоятельно, не давая Фуке никакого отчета в своих действиях [170]. Такая система сохраняла за кардиналом большую свободу злоупотреблений. Например, в мае 1655 года контракт на сбор соляного налога достался синдикату, возглавляемому Клодом Жирарденом. У Жирардена были собственные дела с Мазарини. В частности, он являлся налоговым откупщиком для сборов, связанных с церковными назначениями и должностями кардинала и составлявшим его личный доход. В 1654 году Жирарден уже возглавлял синдикат и успешно получил откуп на акцизы, заплатив тогда Мазарини взятку в 50 000 экю (150 000 ливров). За право собирать габель синдикату пришлось согласиться выплачивать из поступающих налогов некоему неназванному лицу «пансион» («пенсию»)[171] в размере 120 000 ливров в год на всем протяжении срока контракта. Все, включая Фуке, отлично понимали, что выгодоприобретателем был кардинал [172].

Тщательно присматривая за тем, чтобы часть заемных государственных средств оседала в его сундуках, Мазарини не уставал осаждать Фуке бесконечными и отчаянными требованиями денег. Так, надо было обеспечивать войска во время кампаний, оплачивать необходимые военные поставки (в некоторых он участвовал как подрядчик), а также другие срочные и неотложные нужды государства [173].

Порой деньги требовались безотлагательно, и Фуке занимал их от собственного имени, чтобы затем одолжить государству. Например, в ноябре 1655 года маршал Окинкур[174], губернатор Эма и Перонны, пригрозил, что сдаст эти важные города-крепости испанским войскам, расположенным неподалеку, или Конде. Чтобы этого не допустить, Фуке пришлось практически за одну ночь найти 200 000 экю (600 000 ливров) под свою личную подпись и вручить эмиссарам маршала вместе с королевским прощением за попытку измены [175].

Следующим летом, в июле 1656 года, Фуке снова подтвердил свою способность находить средства. В ходе военных действий Тюренн и маршал де ла Ферте[176] вели осаду города Валансьена, удерживаемого испанцами. Конде, возглавлявший испанские войска, дерзким маневром атаковал войска ла Ферте, которые стояли лагерем на левом берегу Шельды. Затем он разгромил это крыло французской армии, захватив ла Ферте в плен. Тюренн, стоявший на другом берегу, мало чем мог помочь и отступил с остатками французских войск в сторону Кенуа. Мазарини, чья штаб-квартира находилась в Ла-Фер, в отчаянии обратился к Фуке. Он потребовал денег, чтобы успокоить оставшиеся войска, которым не платили жалованье уже месяцы, и продолжить войну. И вновь Фуке откликнулся. Он собрал поражающую воображение сумму в 900 000 ливров и организовал конвой карет под надежной охраной, чтобы доставить это сокровище кардиналу.

Кардинал, не сдерживая радости и облегчения, написал Фуке о том, что сообщил королю и королеве-матери об этой великой услуге, и они передают свою признательность и обещают не забыть, как он помог им в час нужды [177].

Несмотря на подобные заверения и в свой адрес, Мазарини часто жаловался Фуке, что королевская семья не возвращает ему суммы, которыми он ее ссужает, а также компенсации за поставку припасов, в данном случае – за провиант для войск. Также Мазарини сетовал суперинтенданту на то, что при выплате долгов в первую очередь удовлетворяются интересы других кредиторов короны. При том что он, Мазарини, «не знает, что такое – получить хотя бы пенни прибыли» [178]. Эти горькие комментарии обычно передавались через Жана Батиста Кольбера, доверенного слугу, который вел много частных дел кардинала [179]. На последнее такое высказывание, в июне 1657 года, Фуке откликнулся весьма резко. Он отрицал, что другим кредиторам оказывают какое-либо предпочтение, и отметил, что и ему самому должны уже на 300 000 ливров больше, чем в начале года. Фуке напомнил кардиналу, что казна пуста и что единственные выплаты, которые тот сделал, были бумажными (замена старых расписок новыми). Упомянув о валансьенских событиях, Фуке добавил: «Бумагу не посылают в каретах» [180].

Несмотря отмеченные трения, Фуке продолжал добывать для королевской семьи удивительно крупные суммы. В конце осени 1657 года, в сотрудничестве с Жаненом де Кастий и Эрваром, он смог достать 10,2 миллиона ливров (сумев снизить первоначальную сумму в 11,8 миллиона на 1,6 миллиона) на полевое снабжение войск и начало кампании. Она завершилась решающей битвой при Дюне в июне 1658 года. Значительная часть этих денег была получена под личную гарантию Фуке [181].

Иногда реальная выгода для короны от этих транзакций не была очевидной. В том же 1657 году Фуке и Сервьен проработали предложение Мазарини о том, что можно получить дополнительный доход, расширив сферу применения marc d’or – взноса, который обладатели некоторых постов должны были платить, вступая в должность. По королевскому приказу, вышедшему в декабре 1656 года, этот взнос теперь полагалось платить покупателям гораздо более широкой категории должностей. Кроме того, указывалось, что доходы, полученные от этой расширенной базы плательщиков, будут принадлежать не королевскому ордену Святого Духа[182], а пойдут на нужды королевской семьи. Доход от расширенного сбора составил бы, по оценкам, 140 000 ливров в год и принес бы капитал стоимостью 2 миллиона ливров.

Монетизация этой транзакции оказалась непростой задачей. Сложно было найти покупателя на новую и пока не опробованную меру. Наконец нашелся покупатель, скрывшийся под именем одного из клерков Сервьена. Этого подставного приобретателя, согласно дошедшим до нас сведениям, звали Дюше. В итоге транзакция обеспечила покупателю уменьшение вступительного взноса на одну треть от изначальной цены, то есть на 666 000 ливров.

Таким образом, реальная цена вступления в должность сократилась до 1 334 000 ливров. Кроме того, некоему М. Булену, обладателю прав на уже существующие доходы от этого взноса в его прежнем виде, полагалась компенсация в 300 000 ливров. Тем самым корона получила 1 034 000 ливров, выплачиваемых, согласно контракту, восемью частями в течение двух лет. С учетом же дополнительной 10-процентной скидки на оставшуюся часть, в итоге казна получила 900 000 ливров чистыми.

Эта конечная сумма примерно равнялась той, которую Фуке авансировал в Валансьене, и ему разрешили присвоить ее в качестве компенсации. Поскольку новая транзакция по факту не была связана с наличностью, Фуке получил казначейские билеты на соответствующую сумму. Эту сумму казна собиралась оплатить из средств, получаемых в виде траншей. Затем Фуке продал одну треть государственных долговых обязательств Жерому де Нуво, королевскому почтмейстеру (и, как и Сервьен, офицеру ордена Святого Духа). Жером де Нуво расплатился, обменяв старые (и, вероятно, ничего не стоившие) казначейские обязательства на эти новые. Небольшую часть билетов суперинтендант продал другу – мадам дю Плесси-Бельер – за 100 000 ливров.

Оставшиеся расписки Фуке использовал, чтобы заплатить кредиторам, у которых он занимал на поддержку валансьенской операции. В рамках новой денежной системы ни одному су не суждено было добраться до казначейства. И все-таки Фуке, Сервьен и Пьер Сегье[183], заседавшие в финансовом совете, в январе 1657 года утвердили эту транзакцию [184].

Летом 1658 года Фуке принял участие еще в одной операции, которая в очередной раз иллюстрирует, насколько сложными могли быть в то время финансовые схемы. Официально транзакция задумывалась как аннуитет в 400 000 ливров, обеспеченный будущими сборами тальи. Но фактически государство намеревалось удерживать по два квартальных платежа в год. Таким образом, покупателю ежегодно доставалось бы только 200 000 ливров. Далее, эти 200 000 сокращались еще на 50 000, которые причитались агентам казначейства и другим, через чьи руки шел денежный поток. В итоге, после всех вычетов, держатель аннуитета получал 150 000 ливров. Аннуитет же предлагался по цене 800 000 ливров. Иными словами, по данной транзакции государство платило чистый процент по аннуитету (или аннуитетную ставку) в размере 18,75 % (150,000: 800,000 = 18,75 %), хотя по закону оно не должно было платить за такие транзакции ставку выше 5,5 % («le denier dix-huit»)[185].

Поскольку номинальная, нарицательная сумма аннуитета составляла 400 000 ливров, то государству причиталось 7,2 миллиона ливров, как фактическая цена покупки (400 000: 5,5 % = 7 272 727). Однако инвесторы были готовы дать только 800 000 ливров. Чтобы замаскировать вопиющее нарушение закона, связанное с такой низкой ценой, суперинтендант выдал покупателям фиктивные расписки на сумму 6 миллионов ливров. Затем расписки попали в Счетную палату, в чьи обязанности входило изучать и подтверждать правомерность финансовых операций королевского правительства. Теоретически покупатели оставались должны казне баланс в 1,2 миллиона ливров. Однако эта сумма и далее сокращалась на треть – на 400 000 ливров «расходов на сборы», – типичная скидка для такого рода транзакций.

Таким образом, долг нетто[186] составлял 800 000 ливров, которые и были предложены инвесторами. Противозаконная транзакция сопровождалась внесением ложных записей в отчетность. В конце концов она была авторизована Фуке и Сервьеном как суперинтендантами, а также Эрваром и канцлером Сегье, являвшимся главным королевским судебным и административным чиновником [187].

Смерть Сервьена в середине февраля 1659 года открыла перед Фуке дорогу к еще большему могуществу. Несколько дней все рассуждали о том, кто придет на смену его коллеге. Кандидатов хватало, и даже Мазарини подумывал, не купить ли эту должность. Но по здравом размышлении кардинал понял, как полезно иметь буфер между собой и хаосом огромного количества транзакций, в результате которых финансировалось государство. Анализ финансовой ситуации, выполненный усилиями Фуке, Кольбера и Эрвара, со всей очевидностью показывал, что конца и края этой практике не предвидится. Практически все доходы государства были уже заложены на два года вперед.

Ставший традиционным, этот механизм поддержания государства на плаву заставлял любого суперинтенданта брать на себя тяжелые личные обязательства. Поэтому Мазарини объявил, что Фуке остается единственным суперинтендантом. Это решение было ратифицировано королевским указом, отмечающим его «prudence» – самоотверженность и ценные услуги в прошлом [188]. В качестве наглядного примера самоотверженности Фуке мог сослаться на 5 миллионов ливров, которые он лично и от своего имени занял у различных финансистов и которые корона осталась ему должна [189].

Служебные обязанности Фуке не мешали его собственной деловой активности, тем более что его личные интересы и общественный долг иногда хорошо дополняли друг друга. В ту эпоху могущественных и влиятельных людей редко беспокоило понятие «конфликта интересов». Фуке унаследовал от отца доли в разнообразных коммерческих предприятиях, основанных при Ришелье для торговли с Северной и Южной Америкой, Африкой и Азией. Многие из этих предприятий находились в бретонских портах. Это продолжалось и после смерти Ришелье.

Фуке инвестировал и в новые коммерческие предприятия с базами в Бретани. Кроме того, с 1640-х и еще больше – в 1650-е годы он скупал крупную земельную собственность в Бретани. Там он продолжал естественным образом оставаться своим, прежде всего благодаря тому весу, который имела в регионе шаленская семейная ветвь, его частые деловые партнеры. Их коммерческие предприятия зачастую имели отношение к приватирству[190]. С конца 1640-х годов и впоследствии у представителей клана Фуке был флот хорошо вооруженных приватиров[191]. Приватиры (номинально служившие португальскому королю) грабили английские, голландские и испанские торговые суда у западных берегов Франции. Эти корабли, которыми владели и которые вооружали Фуке, отплывали из нескольких местных портов. Среди них – Конкарно[192], губернатором которого был один из шаленских Фуке, а также остров Йё[193], принадлежавший благородной бретонской фамилии Рьё д’Ассерак[194], тоже постоянным партнерам суперинтенданта.

Фуке не был единственным, кто занимался подобными операциями. Мазарини, Гюг де Лионн и Абель Сервьен тоже участвовали в приватирстве [195]. В 1658 году у Фуке появилась возможность приобрести остров Бель-Иль[196]. Этот остров охранял подходы к заливу Киберон[197] на южном побережье Бретани и являлся идеальной базой для приватирских предприятий. Покупка острова стала сильным ходом, отвечавшим одновременно и государственным, и частным интересам Фуке. Бель-Иль с XVI века принадлежал семейству Гонди. Возглавляемый герцогом де Рецем[198], род Гонди одновременно терпел финансовые трудности и немилость властей. Последнее же обстоятельство – главным образом из-за деятельности Жана Франсуа Поля де Гонди[199], кардинала де Реца, во время Фронды. Нуждаясь в деньгах, семья де Рец выставила Бель-Иль на продажу.

Учитывая стратегическое положение острова, Мазарини желал видеть его в «надежных» руках. Летом 1658 года кардинал поощрял Фуке к покупке. Возможно, стороны решили, что когда-нибудь в будущем эта собственность перейдет кому-то из наследников Мазарини. Королевский указ от августа 1658 года санкционировал приобретение. Этот указ также наделял Фуке полномочиями предлагать кандидата на должность губернатора Бель-Иля. Фуке мог строить на острове укрепления и держать гарнизон [200].

Последнее не было чем-то особенным. Укрепленные гавани и гарнизоны служили неотъемлемой частью приватирского бизнеса. Ранее Фуке уже занимался подобным в Конкарно и на острове Йё. Но возможность получить Бель-Иль была особенно удачной, ибо Йё семья Ассерак, партнеры Фуке, собиралась продавать. Бель-Иль мог стать еще более привлекательной базой для деловых морских операций. Поэтому Фуке с удовольствием дал цену в 1,3 миллиона ливров, частично получив их от продажи других активов [201].

Способствуя в осуществлении этой сделки, Мазарини мог преследовать и личные мотивы. Приватирские предприятия Фуке с базами на Йё, направленные против голландских торговых кораблей, обладали побочным эффектом. Иначе говоря, бизнес Фуке способствовал снижению портовых налогов и доходов в других частях Бретани, где у Мазарини имелись финансовые интересы. Видимо, Мазарини обсуждал это с Фуке, и последний вышел из положения, предложив продать Йё и перенести свою деятельность на Бель-Иль [202].

Обе высокие государственные должности давали Фуке очень большой доход – возможно, порядка 200 000 ливров в год. К нему добавлялись доходы от земельной собственности, прибыль от морских операций и от участия в кредитовании государства. Один современный исследователь пришел к замечательному выводу, что совокупный доход суперинтенданта в 1650-х годах мог достигать 500 000 ливров в год. Это (в то время) превосходило доходы большинства герцогов и было вполне сравнимо с доходами семьи Конде, кузенов короля, старших принцев крови [203]. Как было заведено среди могущественных аристократов и высокопоставленных государственных чиновников, образ жизни Фуке соответствовал его статусу. В какой бы из своих резиденций он ни жил, от него всегда ожидали открытых дверей, накрытых столов и развлечений частых и щедрых. Франсуа Ватель[204], метрдотель, позже служивший принцу Конде, был у Фуке домоправителем. Он отвечал за многочисленные приемы и праздники для его гостей [205].

На суде Фуке пришлось доказывать, что пышный и расточительный образ жизни служил главным способом внушить доверие кредиторам короля, ожидавшим возврата кредитов и рассчитывавшим скорее на суперинтенданта, чем на корону [206]. Аналогично вели себя и другие высокопоставленные должностные лица, включая самого Мазарини и Ришелье. Принадлежащая Мазарини коллекция живописи, гобеленов, драгоценностей и предметов искусства была предметом всеобщего восхищения и зависти. Ришелье в свое время построил в Париже резиденцию достаточно величественную, чтобы перейти потом в руки королевской семьи и стать Пале-Роялем. Его шато в Ришелье был достаточно роскошен, чтобы поразить воображение кузины короля, баснословно богатой герцогини де Монпансье[207], которая выросла в Тюильри [208].

Как и Ришелье, Фуке покровительствовал литераторам. К концу 1650-х годов он уже стал завсегдатаем салонного парижского общества, где талантливые «дилетанты» из числа аристократов проводили время в обществе «профессиональных» писателей. При этом последние уповали на то, что заказы и пенсии высокопоставленных спонсоров помогут им утвердить себя в этом мире. Мадам Фуке, во многом разделявшая вкусы мужа, держала собственный салон, где, как и повсюду в столице, Фуке мог общаться с аристократами-дилетантами. В числе последних были: герцог де Ларошфуко[209], мадам де Лафайет[210], мадам де Севинье[211] и Мадлен де Скюдери[212], наряду с такими высокими профессионалами литературного ремесла, как Жан де Лафонтен[213], Томас и Пьер Корнели[214], Мольер[215], Шарль Перро[216], Исаак де Бенсерад[217] и Валантэн Конрар[218], основатель и бессменный секретарь Французской академии (Académie française)[219], которую когда-то взял под крыло Ришелье [220].

Конрар был гугенотом, и, возможно, именно он представил Фуке одного из своих протеже, молодого гугенота из семьи известных юристов Кастр, Поля Пелиссона[221]. Гуманист по внутреннему характеру, Пелиссон глубоко знал античность и изучал право в университете Тулузы. В 1656 году он официально поступил на службу в дом Фуке. В 1657 году стал его старшим клерком (premier commis) [222]. Пелиссон к тому же служил связующим звеном между Фуке и миром словесности. Он собрал вокруг патрона то, что Марк Фумароли[223] называет «огромной энциклопедической академией, сопоставимой с аналогами из эпох итальянского Возрождения или Валуа» [224]. Литераторы, аристократические друзья и неаристократические подопечные платили Фуке монетой своего царства. Лафонтен, впоследствии один из самых преданных сторонников Фуке, в 1658 году посвятил суперинтенданту длинную лирическую поэму «Адонис» [225]. Пьер Корнель отдал ему дань уважения в предисловии к своему L’Oedipe (Oedipus)[226], впервые поставленному в Париже в феврале 1658 года [227]. Исключительно модная Мадлен де Скюдери, в салоне которой Фуке появлялся постоянно, обеспечила потомков ярким описанием великолепной усадьбы Фуке в Во (о ней будет сказано ниже). Ее перу принадлежит также «портрет» суперинтенданта, выведенный под именем Клеоним в невыносимо длинном любовном романе «Клелия» [228]. Фуке также близко сдружился с мадам де Севинье, – возможно, надеясь на большее: одно из сохранившихся ранних писем маркизы допускает неоднозначный характер этих отношений [229].

Многочисленных гостей суперинтендант и мадам Фуке принимали в величественных резиденциях, которые Фуке приобретал и украшал на протяжении многих лет. В Париже он несколько раз переезжал и наконец обосновался в бывшем доме своего предшественника Мишеля Партичелли д’Эмери[230] на rue Croix-des-Petits-Champs, в двух шагах от Пале-Рояля, с садами, простиравшимися на территорию современной Place des Victoires. Как суперинтенданту, ему также полагались служебные апартаменты в Лувре [231].

Фуке проводил очень много времени в своем поместье в Сен-Манде на окраине Парижа, где его сады граничили с садами королевской резиденции в Венсене[232]. Мазарини любил Венсен. В 1650-х годах двор часто бывал там, даже когда павильоны, спроектированные Лево[233], – Pavillon de la Reine (Павильон королевы) и Pavillon du Roi (Павильон короля), – только строились. В 1654 году Фуке купил имение в Сен-Манде[234] и еще несколько лет совершенствовал сады. Он обогатил их редкими растениями и построил оранжерею. Кроме того, он расширил здание, в том числе и для того, чтобы разместить в нем свою библиотеку, по некоторым отзывам насчитывавшую более 30 000 томов. В ее основу легли книги, доставшиеся Фуке от отца. Библиотека была доступна современникам – ученым и литераторам. Кроме того, Фуке нанял на постоянную службу библиотекаря, занимавшегося его книжным собранием. Частично оно в конце концов попало в Королевскую библиотеку[235] [236].

Если знатоки словесности ценили книги и рукописи, то придворные в ноябре 1657 года, – когда королевская семья удостоила Фуке недолгим визитом, – смогли насладиться садами и выставленными на обозрение драгоценными произведениями искусства: картинами, скульптурами и гобеленами [237].

В собрании живописи Фуке, сегодня рассеянном по разным французским музеям, были картины Никола Пуссена[238], Ламберта Сустриса[239], Антониса Мора[240], Паоло Веронезе[241] и многих других. Все они были отобраны его братом Луи, будущим епископом Агдским[242], во время поездки в Италию в 1655 году [243].

Однако не все картины находились в Сен-Манде. Часть, по-видимому, висела в парижской резиденции Фуке, а некоторые – в самом величественном из его дворцов, шато Во-ле-Виконт[244]. Именно здесь Фуке предстояло собрать вокруг себя все литературные и художественные таланты, чтобы летом 1661 года устроить знаменитый праздник в честь Людовика XIV.

Территория Во лежала к востоку от Мелёна, в 20 км от королевского замка Фонтенбло – все еще любимой сельской резиденции королей Франции[245]. Фуке купил Во в 1641 году и добавил к нему прилегающую часть виконтства Мелён. На момент покупки Во представляло собой полуразрушенный замок и несколько заброшенных деревень вокруг. Несколько лет Фуке вкладывал деньги в восстановление старых зданий и территорий. Однако в 1656 году он решил снести существующие здания, преобразовать ландшафт и создать величественную сельскую резиденцию, которая бы обессмертила его имя и закрепила бы за ним статус крупнейшего высокорангового землевладельца. Здесь нельзя не вспомнить труды Ришелье над замком, носящим его имя. Но замок кардинала находился в далеком Анжу, оставался для большинства невидимым и редко принимал гостей и даже собственных владельцев. Во, наоборот, попадался бы на глаза королевскому двору во время каждого путешествия между Парижем и Фонтенбло.

После 1656 года Фуке щедро вкладывал в проект не только деньги, но и таланты величайших художников и мастеров своего времени. Проект здания был заказан Луи Лево. Андре Ленотру[246], чей отец разбивал сады для Ришелье, было поручено спроектировать их в Во. Чтобы расширить сады, надо было полностью перекопать и преобразить исходный ландшафт. Снести деревни по периметру – работа, требовавшая сотен рабочих рук. Пока мастера и рабочие занимались наружными работами, сотни всевозможных ремесленников создавали блистательные интерьеры под руководством Шарля Лебрёна[247]. Он отучился в Италии на грант, предоставленный канцлером Сегье, и там освоил интерьерные стили и техники, популярные в Италии, но во Франции малоизвестные [248].

Великолепию замка соответствовали столь же впечатляющие сады, разбитые Ленотром. Сети аллей вперемежку с геометрическими формальными клумбами. Продуманно расположенные статуи и гроты, а главное – водяные каскады, фонтаны, гранд-канал и пруд, куда через изощренную систему свинцовых подземных труб поступала вода местных ручьев и источников, окружали замок со всех сторон.

Во что обошлось все это великолепие, так и не установлено, хотя на эту тему много спорили в ходе судебного процесса. Суммарная стоимость сделки по покупке полностью всех владений вокруг Во оценочно составляла около 506 000 ливров. Стоимость контрактов на строительство замка и окружающих его построек составила порядка 857 000 ливров [249]. Однако в эти цифры не входят ландшафтные работы, стоимость комплектующих, цена произведений искусства, мебели, затраты на другие работы внутри замка. Современные исследования оценивают совокупные затраты в 23 миллиона ливров. По мнению Жюля Лера, они составляли от 3 до 4 миллионов ливров. Жан Кристиан Птифис говорит о 4 миллионах [250].

Сколько бы это ни стоило, Фуке получил то, что желал. Общий эффект, как сформулировал Энтони Блант, стал «триумфальным успехом». Он добавляет, что «такому сочетанию замка и садов во Франции, пожалуй, не было равных» [251]. Благодаря реставрации ХХ века современный посетитель легко может представить себе, как потрясал зрителя этот ошеломительный ансамбль, когда он был только создан. Несколько лет спустя того же эффекта – и силами все той же самой команды, которую изначально собрал Фуке, – добился Версаль. Друг Фуке, мадемуазель де Скюдери, назвала строительство «работой, которую выполнил человек, способный только на великое» [252].

Грандиозный проект Фуке ни для кого не являлся секретом. Летом 1659 года Мазарини остановился там на ночь. Как подлинный знаток, кардинал оценил ход внутренних работ под руководством Лебрёна. Мазарини изучил только что законченные планы Ленотра по разбивке садов и предметы искусства, собранные Фуке. Его похвальный отзыв побудил молодого короля, его брата Филиппа[253] и королеву-мать посетить поместье, пусть коротко и неформально [254].

Почти ровно через год, возвращаясь со своей испанской невестой инфантой Марией Терезией[255], Людовик с двором остановился в Во – по пути из Фонтенбло в Париж – с визитом и на обед. Кузина короля, герцогиня де Монпансье, сама ветеран нескольких строительных проектов, назвала Во «заколдованным местом» [256]. В июле 1661 года брат короля Филипп Орлеанский и его жена Генриетта Английская[257] посетили Во с отрядом придворных. Их приняли с исключительным блеском, великолепно угощали и развлекали премьерой новой пьесы одного из протеже Фуке – Мольера, которая называлась L’École des maris («Школа мужей») [67]. Этот визит являлся своего рода генеральной репетицией знаменитого праздника, который суперинтендант в августе 1661 года дал в честь короля, чтобы отметить завершение своего проекта. Согласно популярному мифу, праздник привел его к падению. Но на самом деле судьба Фуке была решена задолго до того, как молодой король воспользовался гостеприимством своего суперинтенданта.

Глава 3. Падение титана

Среди тех, с кем Фуке доводилось общаться по службе, был личный секретарь кардинала Жан Батист Кольбер[258]. На четыре года моложе Фуке, Кольбер происходил из Реймса, из семьи влиятельных потомственных коммерсантов, международных торговцев и банкиров. Его отец, Никола Кольбер, переехал в Париж в 1629 году и стал там partisan – участником одного из синдикатов, кредитующих государство. Кроме того, он купил должность receueur general… des anciennes rente… sur les aides – генерального сборщика акцизного налога на некоторые виды поступающих в Париж товаров. Он отвечал за его сбор и распределял полученные средства на выплаты аннуитетов по займам под соответствующие акцизы. Другие члены семьи тоже служили в финансовой администрации, а некоторые имели отношение к откупам соляного налога. Кольберы могли даже похвастаться семейными связями с предшественником Фуке, Партичелли д’Эмери [259].

Жан Батист Кольбер попал в причудливый мир государственных финансов благодаря деятельности и кругу отца. Юношей он учился у банкиров и коммерсантов в Реймсе, Лионе и Париже. Потом некоторое время изучал право под руководством парижских юристов. Однако главный его талант лежал в области финансов и администрирования. Сколько-нибудь глубокого понимания права он, по всей видимости, не приобрел. Известно, что позднее он не проявлял ни уважения к процессуальным процедурам, ни интереса к формальной стороне дела, дорогой сердцу любого юриста.

В 1640 году отец купил ему правительственный пост commissaire ordinaire de guerre[260], подчиненного военному министру, – своего рода инспектора, обязанного, среди прочего, учитывать личный состав гарнизонов и контролировать обеспечение их амуницией и припасами. У Кольберов в родне уже были высокопоставленные государственные чиновники из этого ведомства: в 1643 году Мишель Летелье[261] (его сестра вышла замуж за одного из Кольберов) стал военным министром. И хотя в будущем Кольберам и Летелье предстояло яростное и беспощадное соперничество, в 1640-х годах они еще были союзниками. Молодой Жан Батист начал свою карьеру как протеже Мишеля Летелье [262].

Кольбер служил у него все 1640-е годы и, подобно самому Летелье, во времена Фронды остался верен короне. Вскоре его начали уважать за работоспособность – эта репутация оставалась с ним до конца, – и дотошность. Кроме того, он умел убедить каждого своего очередного покровителя, что полностью предан его интересам. Такое впечатление он последовательно создал у Летелье, Мазарини и Людовика XIV. В эти же годы зарабатывал репутацию верного слуги трона и Фуке. Впервые эти двое, видимо, встретились в августе 1650 года. Первые впечатления Кольбера были вполне благоприятными. Судя по всему, именно он убедил Летелье не препятствовать назначению Фуке procureur général осенью 1650 года [263].

По роду своих обязанностей Кольбер часто оказывался на виду у Мазарини и регентши. В начале зимы 1651 года Мазарини отправлялся в ссылку во владения архиепископа-курфюрста Кёльнского. В отчаянных поисках надежного человека, которому он смог бы доверить заботы об оставляемом во Франции имуществе и капитале, он обратился к Летелье за помощью. Таким доверенным лицом, конфиденциальным личным секретарем ссыльного кардинала и стал Кольбер, формально продолжая служить у Летелье. Он вновь сумел обзавестись благодарным патроном. На этот раз в лице Мазарини, искренне писавшего: «Кольбер – мой человек и ради меня утопит тех, кого любит, не исключая и Летелье» [264]. В одном из первых писем к кардиналу Кольбер позволил себе дерзость пожурить его за небрежность в личных финансах. Протеже прозрачно намекнул о согласии патрона отдать какие-то из своих церковных доходов, выплату крупных пансионов и займы «от имени короля, что и привело к сегодняшнему неудобному положению» [265]. Прозвучало это как упрек в том, что Мазарини пренебрегает собственными интересами ради интересов трона. Непреднамеренная ирония этого аргумента придала Мазарини решимости бороться за свое состояние, пусть даже ценой гибели государства. Пока кардинал находился в ссылке, Кольбер, в сотрудничестве с Никола и Базилем Фуке, превзошел самого себя, стремясь спасти то, что еще можно было спасти от санкционированной Парижским парламентом конфискации [266].

Когда в начале 1653 года Мазарини окончательно вернулся во Францию, Кольбер остался его личным управляющим. Теоретически в его обязанности входили только личные финансы кардинала. Однако, как признает Инес Мюрат, одна из потомков Кольбера, «учитывая невероятную запутанность между доходами государства и кардинала», разделение было эфемерным, а запутанность чаще всего была в интересах Мазарини [267]. Как отмечалось в главе 2, кардинал вернул себе состояние, вкладывая в государственную финансовую систему. Также Мазарини выступал в качестве крупнейшего поставщика припасов для сухопутных кампаний французских войск. Кроме того, он брал взятки за назначения на должности и за одобрение условий финансовых транзакций (включая те, в которых сам же и участвовал). В довершение всего Мазарини запускал руку в финансовые потоки, проходившие через государственную казну. Это он делал и тогда, когда воюющая королевская армия была готова разбежаться из-за нехватки припасов или невыплаты жалованья [268].

Суммы, о которых идет речь, поражают воображение. Современный ученый Джулиан Дент подсчитал, что в среднем Мазарини вынимал из казны по 23 миллиона ливров в год и тратил большую часть из них на личные нужды. Некоторые из тех, кто был так или иначе связан с управлением королевскими финансами: Бартелеми Эрвар, Луи Берье и, возможно, Жан де Гурвиль и Поль Пелиссон, – тоже, по мнению Дента, действовали как агенты Мазарини [269].

Нет никаких сомнений, что Фуке и его партнер-суперинтендант Сервьен знали об этих финансовых утечках и что Кольбер принимал участие в операциях Мазарини. Не публиковавшаяся переписка из Лионских семейных архивов, использованная Инес Мюрат в ее исследовании о Кольбере, очевидно доказывает соучастие Фуке в этих весьма сомнительных операциях [270].

Их результат впечатляет. В июне 1658 года, по данным Кольбера, состояние Мазарини лишь немного превышало 8 миллионов ливров. К моменту смерти кардинала в 1661 году эта цифра, по некоторым оценкам, выросла до суммы в 38–39 миллионов ливров. Эта сумма также включала ликвиды[271] на сумму от 8 до 9 миллионов ливров. Это было значительно больше, чем могла предоставить королевская казна [272].

Себя Кольбер также не забывал, получая хорошее вознаграждение за труды. Например, в 1647 году он принял в подарок поместье, конфискованное у родственника за измену. Немного позже он был совершенно бесплатно назначен секретарем домоуправления королевы, но в 1660 году сумел продать этот пост за 500 000 ливров [273]. На суде Фуке показал, что Кольбер принимал участие в некоторых теневых сделках кардинала. Однако в действительности их могло быть и больше, нежели известно из хроник процесса. Родственникам Кольбера милость его патрона тоже обеспечивала желанные назначения и должности. К 1657 году Кольбер был уже достаточно богат, чтобы купить обширное земельное имение в Сеньеле[274]. Впоследствии его сын, носящий одно с ним имя, стал известен как маркиз де Сеньеле[275] [276]. Несмотря на изначально положительный опыт отношений с Фуке в 1650 году, Кольбер, по-видимому, решил, что Фуке – помеха для его собственных амбиций и целей его покровителей. В 1653 году пост суперинтенданта финансов после смерти герцога де ла Вьёвиля оказался свободен. Кольбер определенно сопротивлялся назначению Фуке, взяв в союзники Летелье. Не исключено, что последний тоже претендовал на эту должность [277]. Он туманно предостерегал кардинала от тех, кто «многое раздает нижестоящим задешево, чтобы проще было предать вождя» [278].

Но время для инициативы Кольбера еще не пришло. Все последующие годы кардинал полагался на него в управлении своими делами. Однако для их процветания он не меньше нуждался в Фуке как в помощнике, а то и в сообщнике. Поэтому Кольберу приходилось критиковать суперинтенданта весьма осторожно. Мазарини был одержим накопительством, и многие из жалоб, с которыми он назойливо обращался к Фуке, крутились вокруг невыплат или задержек сумм, причитавшихся лично ему. Эти платежи были для Мазарини важнее всех остальных. Поскольку контролировал эти процессы Кольбер, можно полагать, что он неукоснительно информировал патрона о каждой задержке или заминке. Так, например, в начале июня 1654 года Кольбер сообщал, что Фуке пренебрегает интересами кардинала [279].

Подобные упреки звучали и в последующие годы, что вызвало эмоциональную переписку межд у Мазарини и Фуке летом 1657 года[280] [281].

К середине 1657 года Фуке, похоже, ясно понимал, что имеет в лице Кольбера критика, если не соперника. Он пытался взять над ним верх, но без видимого результата [282]. Позднее Кольбер утверждал, что им двигало желание навести благонамеренный порядок в государственных финансах и заставить суперинтенданта пересмотреть свои методы [283]. Может быть и так, но честолюбие Кольбера и его интриги среди окружения кардинала тоже выразительно объясняют его действия. Конфликт усугубило вмешательство Фуке в семейную судебную тяжбу между Гюгом де Лионном и Кольберами. Тогда Кольберу пришлось обратиться к кардиналу с протестом, и он вмешался, чтобы уладить дело «по-дружески» и в частном порядке [284].

Однако Кольбер уже начал свое тайное, но неуклонное наступление. Он использовал старые связи с Летелье и завел новые, с Эрваром, у которого был доступ к финансовым транзакциям Фуке. Кроме того, Кольбер пристально следил за другими активами суперинтенданта, в частности за его бретонскими предприятиями. Когда в 1657 году Фуке выступил с предложениями по оживлению коммерции и производства, Кольбер подготовил встречный план, чтобы тут же подать его Мазарини [285].

К лету 1659 года Кольбер почувствовал, что его положение в глазах Мазарини уже достаточно прочно и позволяет перейти к открытым действиям против Фуке. Но Мазарини оказался, как всегда, непрост. В июле по пути на встречу с испанским кардиналом доном Луисом де Аро[286] для переговоров с Испанией о мире и о браке испанской инфанты Марии Терезии с королем кардинал остановился в Воле-Виконт с ночевкой. Мазарини решил взглянуть, как продвигается затеянное Фуке строительство, и в очередной раз обсудить с суперинтендантом мизерные государственные финансы. Он уехал, увозя с собой обещание Фуке найти еще денег [287]. Однако прежде чем покинуть Париж, кардинал попросил Кольбера о ревизии королевских финансов. По сути, он имел в виду ревизию деятельности Фуке [288]. Медленно двигаясь на юг, он получал отчеты. Кольбер явно не скупился на письма, обличающие Фуке как администратора, а также всех тех финансистов, которые работали с суперинтендантом. Свою точку зрения Кольбер подытожил в длинном меморандуме, датированном 1 октября 1659 года. В нем он обвинял Фуке в хищении средств на личные цели. Суперинтендант оказался повинен в незаконной торговле практически обесценившимися старыми государственными облигациями (давно уже не обеспеченными) и обмене их на новые. Кольбер неутомимо обличал суперинтенданта в строительстве на государственные деньги «предприятий» своих друзей, родных, лояльных служащих и деловых партнеров. Как он полагал, чтобы навести столь чаемый порядок, необходимо было отстранить Фуке от должности и учредить Chambre de justice (Палату правосудия). По существу, речь шла о специальном трибунале для суда и наказания виновных в расхищении государственной казны, а стало быть, и Фуке [289].

Однако у Фуке во всех ключевых местах действовали шпионы и осведомители. Узнав из собственных источников, что Кольбер пытается его сбросить, суперинтендант в последних числах сентября стремительно покинул Во-ле-Виконт. Он помчался вслед за кардиналом, чтобы напрямую обратиться к нему. Помимо этого, также с помощью информантов, кольберовский меморандум от 1 октября был тайно перехвачен и вручен Фуке, когда он добрался до Бордо. Насколько можно верить Жану де Гурвилю[290], одному из близких помощников Фуке, они вдвоем быстро сделали с него копию, вернули оригинал курьеру, и тот повез его Мазарини [291].

Через несколько дней Фуке догнал кардинала в Сен-Жан-де-Люз и встал в позу оскорбленной невинности. Он жаловался на воздвигаемые против него ложные обвинения и упрекал в них Эрвара и еще одного соперника, Дени Талона. Это был королевский avocat général (генеральный адвокат), с которым он делил «королевскую скамью» в парламенте. Фуке выразил удивление тем, что к обвинениям присоединяется Кольбер, с которым он всегда стремился сотрудничать, талантливый человек и преданный слуга кардинала.

Мазарини, который к тому времени уже прочел кольберовский меморандум, тем не менее не был готов расстаться ни с Фуке, ни с Кольбером. Он занял примирительную позицию. Кардинал стал убеждать Фуке, что это просто недоразумение, Кольбер ничего против него не имеет, а Фуке, несомненно, ошибается, считая его врагом. Также Мазарини добавил, что нуждается в них обоих и просил его в будущем продолжать сотрудничать с Кольбером. Как отмечает Клод Дюлон, кардинал просто не мог расследовать «коррумпированность» Фуке, не раскрыв при этом своей собственной [292].

Затем разговор перешел на плачевное состояние государственных доходов и возможные решения всегда больного вопроса (то есть новые способы достать денег). Чтобы задобрить Фуке и в знак высокой оценки кардинал познакомил его с доном Луисом де Аро, испанским кардиналом и представителем соперничающей стороны на мирных переговорах. В декабре 1659 года Фуке вернулся в Сен-Манде. Кольбер, получивший приказ Мазарини, ожидал его там. Произошел обмен холодными комплиментами, после чего каждый из участников доложил кардиналу, что они помирились, как и было предписано [293].

Фуке, однако, не был слеп и прекрасно понимал, что необходимо оздоровить условия, на которых государство занимает деньги. Понимал он и то, что мир с Испанией принесет перемену настроений. Злоупотребления, с которыми приходится мириться в отчаянное время, в мирное становятся неприемлемыми. Вернувшись в Париж, поздней осенью 1659 года он предпринял ряд шагов для увеличения королевских доходов. Недавно образованные налоговые откупа были объединены, чтобы увеличить объем поступающих через них средств. Ежегодная плата, которую брали с откупщиков соляного налога, увеличилась к 1660 году до 14,5 миллиона ливров с первоначального контрактного уровня в 8,6 миллиона. Для откупщиков винных, табачных и некоторых других акцизов – до 4,5 миллиона ливров с первоначальных 3,2 миллиона. Для пяти крупнейших откупщиков – с 2,2 миллиона ливров до 4,4 миллиона. Тем самым была проведена именно та реформа, какую позже поставит себе в заслугу Кольбер. К тому же в 1660 году Фуке сумел сократить «тайные расходы» – главный ресурс коррупции – до 30,6 миллиона ливров, а в 1661 – до 20,3 миллиона [294]. Тем не менее королевские займы все еще были велики, на уровне 40 миллионов ливров в 1660 году. Отчасти это было из-за груза уже существующих долгов, которые приходилось обслуживать или рефинансировать. Однако процентную ставку для новых займов Фуке удалось несколько уменьшить. Он категорически возражал против идеи «Палаты правосудия», видя во всем этом реальную возможность для принудительного, задним числом, пересмотра процентной ставки по займам и изъятия избыточной прибыли. Напротив, он призывал добиваться взаимопонимания с финансистами, чтобы получить займы под 5,55 %. Это была ставка, предусмотренная законом и применявшаяся крайне редко, – под обеспечение доходами, которые будут доступны в 1662–1665 годах. Данное предложение обсуждалось в момент его ареста [295].

С учетом его неровных отношений с Мазарини неудивительно, что Фуке иногда задумывался, не собирается ли кардинал отправить его в отставку или даже арестовать. После одного из таких обменов резкостями в конце июня – начале июля 1657 года Фуке сел у себя в кабинете в Сен-Манде и набросал план действий на случай опалы.

Поскольку королева-мать и молодой король находились под влиянием Мазарини, как средство выйти на свободу Фуке рассматривал угрозу вооруженным восстанием и давление со стороны своих союзников. Он сформулировал три возможных сценария своего задержания. Первый: арестуют его одного; в этом случае усилия по его освобождению будет координировать брат Базиль[296]. Согласно второму, арестовывали его и Базиля, но у них оставалась возможность общения с внешним миром. В обоих случаях они должны были инструктировать своих сторонников. Наконец, по третьему из сценариев он и Базиль оказывались в полной изоляции от внешнего мира, лишенные возможности переписки. В этой ситуации командование должна была принять мадам дю Плесси-Бельер[297], бретонская аристократка, доверенное лицо и, возможно, любовница Фуке.

Но что потом? Фуке ожидал, что его друзья и последователи, отвечавшие за стратегические военные объекты, закроют ворота для королевских войск. Поскольку старшая дочь Фуке была замужем за сыном графа де Шароста, губернатора Кале, Фуке рассматривал Кале, как убежище для жены и других членов семьи. Амьен, Аррас и Эсден тоже находились в руках друзей. Все они, как отмечает Жан Кристиан Птифис, раскинулись на стратегически важном северо-востоке Франции, недалеко от Испанских Нидерландов. В случае если Фуке не согласятся выпускать, неявно подразумевалась возможность открыть эти города для испанцев. Конкарно и Томбелен[298] (возле Монт-Сен-Мишель) на западном берегу тоже, согласно плану, находились в руках союзников Фуке [299]. Влиятельные друзья, в частности герцог де Ларошфуко и Гурвиль, должны были ходатайствовать за Фуке, а родня – Мопё и Ашиль де Арле[300] – убедить парламент Парижа опротестовать арест своего procureur général[301]. Общее стратегическое управление поручалось мадам дю Плесси-Бельер, «на которую, – писал Фуке, – я всецело полагаюсь» и от которой «у меня нет и не было секретов или недомолвок (reservé)» [302].

Кроме этого общего наброска, Фуке не составлял никакого руководства к практическим действиям. План лежал незавершенным несколько месяцев. В течение них отношения между Фуке и Мазарини становились то лучше, то хуже. В конце декабря 1658 или в начале 1659 года Фуке снова взялся за перо. К этому времени он, по причине до сих пор неизвестной, порвал с братом Базилем и купил Бель-Иль. Эти важные перемены отразились в поправках к плану. Поскольку Базиль больше не союзник, то на крепость Ам, которую он контролирует, рассчитывать нельзя. На Эсден и Томбелен – тоже: там сменились губернаторы. Теперь Фуке решает опираться на стратегические гавани в Кале, Гавре, Конкарно и Бель-Иле. Фуке разумно исходил из того, что у него есть частный морской флот. Братьям Луи[303] и Франсуа[304] – теперь, соответственно, архиепископам Агдскому и Нарбоннскому – поручалось организовать протесты в парламенте и в церковных кругах. В качестве союзников рассматривались Гийом де Ламуаньон[305], первый председатель парижского парламента («обязанный этой должностью мне», – писал Фуке), и некоторые другие парламентарии (parlementaires). Пелиссон должен был писать манифесты и прокламации. Черновик содержал и другие возможности. К примеру, похищение Летелье или еще какой-нибудь крупной фигуры и подъем недовольства среди гугенотов. Координирующая и направляющая роль во всем этом отводилась мадам дю Плесси-Бельер [306].

Несколько лет спустя Гурвиль утверждал, что Фуке показывал ему черновик проекта, скорее всего еще в 1660 году. Гурвиль якобы таким образом ядовито осмеял саму идею, что Фуке решил уничтожить бумагу и даже послал за свечой, чтобы ее сжечь. Но появился какой-то неожиданный посетитель, и Фуке сунул черновик за зеркало у себя в кабинете. Потом он отвлекся на другие дела и забыл о нем. Так что впоследствии документ обнаружили там, где Фуке его оставил [307].

В популярных исторических сочинениях рассказ Гурвиля используется часто. Но, скорее всего, он представляет собой выдумку этого легкого на язык и не вполне надежного свидетеля. Однако есть вопрос интереснее: насколько серьезно следует рассматривать этот план? С XIX века и по сей день историки непримиримо спорят о нем. Для судей Фуке этот документ, конечно, был свидетельством первостепенным, решающим судьбу обвиняемого. Переделанный черновик плана от 1658 года и все то, что он стратегически подразумевает, достаточно красноречивы. Следует помнить, что до сих пор так и не появилось никаких данных за то, что Фуке показывал план или обсуждал его с кем-нибудь, кроме Гурвиля. Если он никогда ничего не делал для его осуществления и даже не делился им с надежными людьми, которым доверял действовать от своего имени, есть основания думать, что он никогда не собирался им воспользоваться всерьез [308].

В то время, когда Гурвиль, по его словам, увидел этот план, Фуке был озабочен не столько намерениями Мазарини, сколько его надвигающейся смертью. К 1660 году здоровье кардинала заметно пошатнулось. Ему явно недолго оставалось наслаждаться триумфом своих многолетних военных и дипломатических усилий. В начале 1661 года врач предупредил его, что пора приготовиться к концу. В феврале двор переехал в Венсен, где кардинал стал ждать смерти, а остальные – строить предположения о том, кто сменит его на посту первого министра [309].

В эти дни кардинал много времени уделял своим частным делам. В начале марта он пошел на рискованный шаг – предложил королю все свое состояние. Король заставил кардинала прождать ответа три дня и 6 марта отказался принять дар, чем продемонстрировал не только королевское великодушие, но и наивность [310]. С чувством глубокого облегчения убедившись, что все его гигантское состояние перейдет к наследникам, Мазарини мог теперь спокойно размышлять о своем уходе и о том последнем наставлении, которое следовало дать молодому Людовику. На следующий день после последнего причастия Мазарини занялся государственными делами. Он провел собрание совета, на котором хвалил всех трех своих ключевых людей – Летелье, Лионна и Фуке – и рекомендовал их королю.

Считается, что на следующий день он передумал, предупредил Людовика о честолюбии Фуке и посоветовал отправить его в отставку. Тогда он якобы сообщил Людовику, что обязан ему всем, но, оставляя королю Кольбера, сполна возвращает свой долг. Однако этот радикальный переворот настроения известен нам только со слов Кольбера и его сторонников, так что к нему следует относиться с долей скептицизма [311]. Подобный совет идет совершенно вразрез с тем фактом, что Мазарини назначил Фуке своим душеприказчиком, наряду с Летелье, Кольбером, Ламуаньоном и еще одним доверенным лицом – Джузеппе Зонго Ондедеи[312] [313].

Можно предположить, что Мазарини подстраховывался на случай будущих разоблачений. Но и тогда объявить Фуке виновным в злоупотреблении доверенными ему государственными финансами вряд ли могло стать удачной идеей, учитывая необходимость сохранить собственные капиталы. Эта мысль особенно заботила кардинала в его последние дни. Окажись Фуке виновен, для капиталов Мазарини безопаснее всего было бы оставить его на посту суперинтенданта. Кардинал отлично понимал, что его собственные деньги скомпрометированы теми же операциями, которые приписываются Фуке. Так что, скорее всего, никакого последнего предупреждения, слетающего с губ умирающего прелата, на самом деле не было. Как предполагает один из современных исследователей на основании свидетельских показаний на процессе, Фуке был назначен кардинальским душеприказчиком как раз потому, что в качестве procureur général (генерального прокурора) мог блокировать любое парламентское расследование личных финансовых операций кардинала [314].

После смерти Мазарини, наступившей 9 марта, Фуке сам несколько месяцев копал себе яму, не понимая характера и намерений молодого монарха. Все 1650-е годы Людовик предоставлял государственные заботы стареющему кардиналу и его людям. Современники, например кузина, герцогиня де Монпансье[315], описывают молодого короля этого времени как заурядного коронованного баловня и прожигателя жизни, развлекающего себя в постфрондерском Париже бесконечными балами и приемами и покоряющего одно за другим сердца молодых аристократок [316]. Но после кончины Мазарини монарха словно подменили. Утром 10 марта Людовик вызвал своих ключевых советников и государственных секретарей и объявил, что отныне будет править единолично. Он предписал министрам и секретарям обращаться за указаниями непосредственно к нему. Никакие приказы больше не подписывались и средства не выделялись без личной санкции Людовика. В сущности, он сделался своим собственным первым министром [317].

Одновременно Людовик изменил состав своих советов. Отныне в Высокий совет (Conseil d’en haut) входили только военный министр (Летелье), министр иностранных дел (Лионн) и министр финансов (Фуке). Вопреки вековой традиции, канцлер Сегье[318] больше в этом совете не присутствовал. Теперь его сфера ограничивалась правосудием и административными делами (ставить печати и заверять королевские указы). Ближайшие родственники, члены королевской семьи – королева-мать, брат короля Филипп и принц крови Конде, традиционно заседавшие в королевском совете, были отстранены от него и вообще от какого-либо участия в управлении страной. Отстраненные, в том числе королева-мать, громко выражали свое недовольство. Не отставал и Сегье, видимо винивший Фуке в том, что теперь канцлер занят делами мелкими и рутинными [319]. Фуке же, как и многие другие, рассчитывал, что, поскольку большая часть государственной работы теперь ляжет на плечи самого короля, данный эксперимент окажется недолгим и закончится, как только король устанет от своей добровольной ноши.

Фуке фатально ошибался. Позже Людовик скажет в своих «Мемуарах»: «В мои намерения не входило делиться властью» (с министрами) [320]. Он твердо решил стать хозяином и ключевой фигурой в собственном доме. Тех из сподвижников, в частности Кольбера и Летелье (а также его сына Лувуа[321]), кто понял характер молодого короля, почувствовав глубоко загнанную внутрь фрустрацию и уязвленное самолюбие человека, прошедшего через унижение Фрондой и подчинение Мазарини, – ждала долгая и успешная карьера. Но поведение Фуке оставалось вызывающим, как при Мазарини, а образ жизни – экстравагантным. Не исключено, что на заседаниях совета (протоколов которых не сохранилось) он позволял себе открыто сомневаться в компетентности короля в финансовых делах. Тем не менее пока он оставался одним из главных королевских министров. В апреле 1661 года ему поручили основать – или возродить – совет по коммерции, в члены которого должны были войти Кольбер и прежний товарищ Фуке по интендантству, Оливье д’Ормессон[322] [323]. Выполнял он и ответственные дипломатические миссии. Так, по заданию Людовика и в обход французского посла в Лондоне Фуке должен был организовать подкуп Карла II Английского и его министров, чтобы склонить их к альянсу с португальцами, ведущими затяжную борьбу с Испанией[324], и добиться, чтобы Карл ознаменовал этот политический курс браком с Екатериной Брагансской[325].

Кроме того, он работал, хотя и безуспешно, над тем, чтобы выборный польский трон достался сыну принца Конде герцогу д’Аньену[326]. Также занимался он и некоторыми вопросами шведской политики[327] [328].

И все же, несмотря на все достижения, в результате усилий Кольбера суперинтендант продолжал терять репутацию в глазах короля. В первые же месяцы после смерти Мазарини Кольбер смог заронить в душу Людовика подозрения против Фуке. Он вытащил на свет те обвинения в злоупотреблении государственными финансами, которые Мазарини отверг в 1659 году [329]. В мемуарах Людовика середины 1660-х, которые представляют собой наставление наследнику, местами написанных Кольбером, король утверждает, что в момент смерти Мазарини «уже знал о воровстве» суперинтенданта. Ему приходится изворачиваться, чтобы объяснить, почему Фуке тогда сохранил свою должность. Людовик поясняет, что признавал таланты Фуке и полагал, что «если бы тот признался в прошлых грехах и по обещал исправиться, он мог бы сослужить немалую службу». Из предосторожности, продолжает король, он назначил Кольбера министром сравнимого ранга, чтобы присматривать за Фуке [330]. Вместе с новой должностью в марте 1661 года Кольбер получил контроль над реестрами транзакций суперинтенданта – функция, которую раньше выполнял Эрвар. Это позволило ему отслеживать действия Фуке день за днем [331].

В том, что пишет Людовик, возможно, есть доля правды. Позже Фуке признавал, что через несколько дней после смерти кардинала, на приватной аудиенции он открыл королю, что при Мазарини совершались транзакции, по форме и по сути нарушающие эдикт об условиях королевских займов. Он добавил, что эти нарушения были вызваны нуждами военных кампаний предыдущего десятилетия и совершались по указанию кардинала и с его согласия. Людовик, судя по всему, ответил, что все нарушения, допущенные в тех обстоятельствах, прощены. Фуке же может продолжать свою службу (подразумевая при этом: но более не злоупотреблять). Этот разговор и якобы дарованное Людовиком прощение прошлых дел позднее всплывали в качестве аргумента защиты на процессе Фуке [332]. Из мемуаров Людовика XIV следует, что подобный разговор имел место, ибо король обвиняет Фуке в пренебрежении королевской добротой: он «продолжал изобретать новые уловки, чтобы у меня красть» [333].

В эти же месяцы Кольбер, воспользовавшись доступом к финансовой отчетности суперинтенданта, горячо убеждал Людовика, что Фуке – растратчик, присваивающий гигантские суммы. И что он ведет свой вызывающий образ жизни на средства, предназначенные для королевской казны [334]. В какой-то момент в мае Людовик принял решение отправить Фуке в отставку и, возможно, привлечь к суду [335]. Не без помощи Кольбера Людовик заключил, что преступления Фуке не ограничиваются растратами и злоупотреблениями. В них входят еще и непомерные притязания и планы. Их Фуке вынашивает, «продолжая свои экстравагантные траты, укрепляя крепости, украшая дворцы, составляя заговоры и покупая важные должности для своих друзей за мой счет в надежде скоро сделаться полновластным хозяином государства». Людовик уточняет, что вначале собирался просто отправить Фуке в отставку. Однако затем (видимо, вновь с помощью Кольбера) пришел к другому выводу. Король понял, что суперинтендант, с его неуемной настойчивостью, придумает что-нибудь еще. Поэтому его все-таки необходимо арестовать [336].

Замечание короля об «укреплении крепостей» означает, что Кольбер хорошо поработал с информацией о деятельности Фуке в Бель-Иле. В 1657 году, еще до того, как Фуке купил остров, Кольбер представлял Мазарини доклад своего кузена Жана Кольбера де Террон[337], интенданта в Бруаже (Бретань). В нем говорилось, что Фуке заинтересован в приватирстве и строит укрепления в Йё. Но Мазарини не придал этим занятиям того значения, которое пытался вложить в них Кольбер. Как было сказано, кардинала в связи с этим волновало лишь снижение доходности его бретонских предприятий. Остальное тревожило его настолько незначительно, что он практически сразу санкционировал покупку суперинтендантом Бель-Иля и перенос туда его коммерческой и приватирской деятельности.

Три года спустя Кольбер де Террон вновь выдвинул это обвинение, на сей раз докладывая о деятельности Фуке в Бель-Иле. Там развернулись масштабные работы по углублению гавани и перестройке островной цитадели. В проекте участвовали более 2000 рабочих. После ареста Фуке королевские агенты обнаружили на острове сотни пушек и огромные запасы огнестрельного и иного оружия, хранящиеся на складах под охраной гарнизона из 200 человек. Позже Фуке утверждал, что укреплял оборонительные сооружения острова на случай военных действий когда-либо в будущем. Он говорил, что большая часть артиллерии и иного оружия предназначалась для вооружения его приватирского флота и колониальных торговых судов. По словам Фуке, кардинал располагал полной информацией о происходящем. Но об этом мы знаем лишь со слов суперинтенданта. Мазарини же не оставил никаких записей. Так что весной 1661 года, представляя Людовику очередной комплект докладов Кольбера де Террона, Кольбер этих мотивов не упомянул. Зато в докладах детально расписывался ход работ в Бель-Иле. Указывалось об огромном количестве ни от кого не скрываемого оружия, в том числе из Голландии – страны, с которой у Людовика были на тот момент плохие отношения [338].

Кольбер де Террон отклонял объяснение этого количества военных припасов и оружия лишь интересами торговли между Бель-Илем и Мартиникой. «Эта отговорка – отличное прикрытие, чтобы держать одновременно и военный флот, и полный склад боеприпасов» [339]. Людовик XIV, на всю жизнь напуганный Фрондой, отнесся к обвинениям вполне серьезно [340]. Возможно, именно эти доклады убедили его не просто отправить Фуке в отставку, но поступить с ним как с потенциальным бунтовщиком, готовящим вооруженный переворот. Словом – как с фрондером. Несколько месяцев спустя, в разговоре с Гийомом де Ламуаньоном, председательствующим судьей Парижского парламента, Людовик настаивал, что Фуке «хотел объявить себя королем Бретани и прилежащих островов; он привлек всех на свою сторону щедрыми подарками [profusions], я больше никому не могу доверять» [341].

Однако важно было выбрать правильный момент. Нельзя было вспугнуть финансовое сообщество в разгар переговоров о новых условиях налоговых откупов на летние месяцы. Кроме того, Фуке помогал организовать «добровольный дар» в размере 3–4 миллионов ливров от представительского собрания Бретани. Собрание планировало открыться в начале сентября. Людовик решил отложить опалу суперинтенданта до осени [342].

Летелье, на время ставший союзником Кольбера против Фуке, был посвящен в тайну. Вместе с Кольбером они разработали подробный до изощренности план. Они заранее продумали: куда препроводить Фуке после ареста; какой дорóгой конвой направится обратно в Париж; сколько денег выделить на мероприятие и на содержание узника; как организовать изъятие бумаг Фуке и арест его ключевых людей; что предпринять в отношении семьи и сотрудников [343]. Анну Австрийскую, все годы благорасположенную к Фуке, сумела убедить в необходимости ареста суперинтенданта герцогиня де Шеврёз, ее старая подруга и с недавних пор союзница Кольбера [344].

Однако, обвинив Фуке в преступлениях и предав суду, заговорщикам пришлось бы столкнуться с еще одним препятствием. Суперинтендант до сих пор номинально занимал пост procureur général. По давней традиции расследование в отношении обладателя этого высокого юридического поста мог проводить только суд Парижского парламента[345].

Это обеспечило бы Фуке преимущества нормальной юридической процедуры и, возможно, симпатии со стороны судей, среди которых у него было много друзей и родственников. Вдобавок парламент оставался враждебен королевской финансовой администрации. В возникшей ситуации парламентарии могли бы схватиться за удобный повод и начать многочисленные расследования по тем направлениям, куда король и Кольбер не пожелали бы углубляться.

Чтобы устранить эту помеху, Людовик заманил Фуке в ловушку. В ходе благосклонного разговора он намекнул, что на случай непредвиденных нужд королевской казне весьма не помешал бы примерно миллион ливров. Чтобы помочь королю деньгами, Фуке, не колеблясь, предложил продать какую-нибудь свою собственность. Например, Во или должность генерального прокурора. Король милостиво согласился на продажу должности. В конце концов, он все равно собирается реформировать судебную систему. Однако этот пост, намекнул Людовик, может оказаться помехой для дальнейшего возвышения Фуке. Например, продвижения на должность канцлера после Сегье или даже выше. Состоялась поспешная сделка по продаже должности дружественному парламентарию Ашилю де Арле за 1,4 миллиона ливров. Она была закрыта в середине августа. Из дохода от нее 400 000 ливров, по старой семейной договоренности, ушли Базилю Фуке. Остаток же, миллион наличными, был передан в Венсен в подарок королю и в его личное распоряжение. Продав эту должность, Фуке перестал быть членом парламента и больше не подлежал его суду по умолчанию [346].

Стремясь скрыть свои планы и усыпить бдительность Фуке, Людовик принял приглашение на знаменитый праздник, назначенный на 17 августа в Во и будораживший воображение придворных. Праздник удался сверх всякой меры. Фуке использовал все ресурсы и все таланты, какие только были в его распоряжении. Король в сопровождении матери и двора в полном составе прибыл в Фонтенбло со сверкающим поездом карет под эскортом королевской гвардии. Когда гости вышли из экипажей, их глазам открылось захватывающее зрелище. Огромный, подобный драгоценному ларцу дворец, с трех сторон окруженный водой, акры садов, простирающихся позади, играющие фонтаны и прекрасные статуи. Внутри гости попали в анфиладу залов, спроектированных Лебрёном или выполненных по его заказу, полных живописных изображений, портретов и изысканных гобеленов, в которых Фуке знал толк, как и покойный Мазарини. Из центральной части здания, увенчанной гигантским куполом овального гранд-салона – необычная для того времени архитектурная форма, – открывался великолепный вид на сад. Две старинные статуи, Августа и Тиберия, стояли на страже этого гигантского зала. Дальше, в Комнате Муз, Лебрён изобразил «Триумф Верности», на котором Аполлон в сопровождении музы истории Клио защищал вышеупомянутую добродетель. Для покоев короля Лебрён использовал стиль, который Людовик позже воспроизвел в королевской спальне в Версале: лепные позолоченные панели и потолок, аллегорическая живопись, королевская кровать укромно укрыта за золотой балюстрадой [347]

1 Супериндентант финансов (фр. le superintendant des fnances; surintendant des fnances) – во Франции в период с 1561 по 1661 г. административное лицо в центральной администрации финансов, заведовавшее государственными расходами. Однако в обязанности Н. Фуке, как мы увидим далее, входили в основном меры по своевременному обеспечению доходов казны. Расходами заведовал, согласно распоряжению кардинала Мазарини, второй суперинтендант финансов, Абель Сервьен (подробнее о нем см. в главе 1). – Здесь и далее за исключением специально оговоренных случаев прим. ред.

2 Коннетабль Франции (фр. Connétable de France) – высшая военная государственная должность при королевском дворе средневековой Франции. Первоначально коннетабль заведовал королевскими каретами, повозками и мебелью во время многочисленных перемещений королевского двора. Во второй половине XIV в. коннетабль становится первым лицом государства после короля и принцев королевской крови. По окончании Столетней войны его значение падает. В 1627 г. должность коннетабля была упразднена по настоянию кардинала Ришелье, после чего военное командование перешло к главным маршалам.

3 Речь идет о Луи де Люксембурге (фр. Louis de Luxembourg; 1418–1475), носившем титул графа де Сен-Поль, Бриенн, Линьи, Конверсано, коннетабле Франции, кавалере ордена Святого Михаила. Добивался возобновления Столетней войны (1337–1453) и раздела королевского домена (от фр. Domaine royal français; личных владений французских монархов) между крупнейшими феодалами. В сентябре 1475 г. по распоряжению короля Людовика XI был арестован и брошен в Бастилию, в декабре – обезглавлен.

4 Людовик XI Благоразумный (фр. Louis XI; 1423–1483) – король Франции в 1461–1483 гг. из династии Валуа, основатель абсолютной монархии во Франции.

5 Шарль Арман де Гонто, герцог де Бирон (фр. Charles de Gontaut, duc de Biron; 1562–1602) – видный военачальник, первый обладатель звания «главный маршал Франции». Являлся одним из наиболее доверенных лиц короля. За связи с Габсбургами был обвинен парижским парламентом в государственной измене и признан виновным. Казнен 31 июля 1602 г.

6 Генрих (Анри) IV Великий (Генрих Наваррский, Генрих Бурбон, фр. Henri IV, Henri le Grand, Henri de Navarre; 1553–1610) – король Франции (1589–1610), основатель французской королевской династии Бурбонов. Был убит 14 мая 1610 г. в Париже религиозным фанатиком Ф. Равальяком (фр. François Ravaillac; 1578–1610).

7 Герцог Анри II де Монморанси (фр. Henri II de Montmorency; 1595–1632) – последний представитель знаменитого рода Монморанси из Шантильи. В 1632 г. принял участие в восстании брата короля Людовика XIII, Гастона Орлеанского, против кардинала Ришелье. Был ранен и попал в плен к королевским войскам. Приговорен Тулузским парламентом к смертной казни. Все титулы и владения Монморанси были конфискованы.

8 Людовик XIII Справедливый (фр. Louis XIII le Juste; 1601–1643) – король Франции и Наварры с 14 мая 1610 г. из династии Бурбонов.

9 Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришельё (в русской традиции Ришелье, фр. Armand-Jean du Plessis, duc de Richelieu; 1585–1642) – крупный государственный деятель, кардинал Римско-католической церкви (1622), государственный секретарь по военным и иностранным делам Франции (1616–1617), первый министр Франции (с 1624 г. и до самой смерти). Основал знаменитую (и существующую по сей день) Французскую академию (1635) с целью «сделать французский не только элегантным, но и способным трактовать все искусства и науки».

10 Санблансе де Бон Жак (1454–1527) – торговец и банкир, виднейший финансовый кредитор Анны Бретонской, а также французских королей Людовика XII и Франциска I (последний остался ему должен свыше 900 000 ливров!); один из четырех генералов финансов Франции (1496), в последние годы жизни – суперинтендант финансов при французском короле Франциске I. Казнен королем-должником в 1527 г. в результате клеветы матери короля Луизы Савойской.

11 Франциск I (фр. François I; 1494–1547) – король Франции с 1 января 1515 г. Сын графа Карла Агулемского, двоюродного брата Людовика XII, и Луизы Савойской. Родоначальник ангулемской ветви французской королевской династии Валуа.

12 Марийяк Луи де, граф де Бомон-ле-Роже (фр. Marillac Louis de, comte de Beaumont-le-Roger; 1573–1632) – французский полководец, посол в Италии, Лотарингии, Германии (1612), бригадный генерал (1620), маршал Франции (1629), командовал различными французскими армиями в сражениях Тридцатилетней войны (1618–1648). Был арестован после «Дня одураченных» (10 ноября 1630 г.), когда провалился заговор королевы-матери Марии Медичи против кардинала Ришелье. Обвинен в финансовых злоупотреблениях, казнен на Гревской площади в Париже.

13 Жан Батист Кольбер (фр. Jean-Baptiste Colbert; 1619–1683) – выдающийся государственный деятель Франции, с 1665 г. глава правительства короля Людовика XIV, занимал многие государственные должности, включая свой главный пост контролера финансов. Заложил экономические основы для возникновения французской колониальной империи. Много сделал для развития наук и искусств. Инициатор создания Королевской академии наук в Париже (1666), одной из самых первых академий наук, а также – Парижской обсерватории (1667); основатель Академии надписей и изящной словесности (1663).

14 Джулио Мазарини, урожденный Джулио Раймондо Маццарино (итал. Giulio Raimondo Mazzarino), по-французски Жюль Мазарэн (фр. Jules Mazarin; 1602–1661) – крупный церковный и выдающийся государственный деятель, дипломатический агент и протеже кардинала Ришелье, кардинал (1641), первый министр Франции (1643–1651 и 1653–1661). Один из архитекторов договора между участниками Тридцатилетней войны (Вестфальский мир, 24 октября 1648 г.). Продолжил внутреннюю политику своего бывшего патрона: увеличивал централизованную ренту за счет роста налогов. При жизни Мазарини молодой Людовик XIV являлся номинальным правителем. За твердость и прозорливость кардинал уже у современников слыл легендарной фигурой.

15 Имеется в виду получивший громкую известность судебный процесс капитана французского Генерального штаба, еврея по происхождению, Альфреда Дрейфуса (1859–1935), признанного в 1894 г. виновным в государственной измене (в передаче секретных бумаг Генштаба германскому атташе), приговоренного к пожизненному заключению, а затем публично и унизительно разжалованного. Поскольку своей вины осужденный не признал, многие современники всерьез усомнились в беспристрастности его судей. В поддержку Дрейфуса выступили многие видные общественные деятели (Э. Золя, А. Франс, М. Пруст и др.). В 1900 г. он был помилован президентом Э. Лубе и освобожден, а в 1906 г. – полностью оправдан по суду.

16 Речь идет о попытках французского парламента летом 1648 г. добиться ограничения абсолютизма (в фискальной части и ограничении свободы). После ответного ареста 27 августа главы парламентской оппозиции Пьера Брусселя (фр. Pierre Broussel; ум. 1654) и ряда других лиц население Парижа за один день соорудило в городе около 1200 баррикад, вынудив регентшу Анну Австрийскую отпустить арестованных политиков, удовлетворить на время требования парламентской оппозиции и в сентябре уехать из города вместе с Мазарини и всей семьей в Рюэль.

17 Мишель Летелье (фр. Michel Le Tellier; 1603–1685) – государственный деятель, военный министр, канцлер и хранитель печати.

18 Лафейяд Франсуа д’Обюссон – маршал-герцог (1625–1691), генерал-лейтенант (1667), губернатор Доля (1674). Вице-король Сицилии и командующий военно-морским флотом (1678).

19 Шарль Ожье де Бац де Кастельмор, граф д’Артаньян (фр. Charles Ogier de Batz de Castelmore, comte d’Artagnan; 1613–1675) – гасконский дворянин, сделал блестящую карьеру, командовал ротой королевских мушкетеров. Капитан-лейтенант (1667), губернатор Лилля (1667), полевой маршал (1672). Пользовался большим доверием у Людовика XIV, а также известностью и уважением у многих современников. Был убит пулей в голову во время осады Маастрихта в Голландии 25 июня 1675 г.

20 Портшез (синоним: паланкин) – легкое переносное кресло, в котором можно полусидеть-полулежать.

21 Анже, уст. Анжер (фр. Angers) – главный город исторической области Анжу и департамента Мен и Луара на западе Франции.

22 Здесь подразумевается англ. Self-Made Man – «человек, сделавший себя сам», то есть сумевший самостоятельно пробиться из социальных низов к значительно более высокому социальному положению и статусу.

23 Richet, Réforme, 146–48. О Кольбере см.: Petitfls, Fouquet, 20.

24 Dessert, Fouquet, 23.

25 О предках Фуке см.: Dessert, Fouquet, 23–26; Petitfls, Fouquet, 21–23. О том, как эти связи поддерживались следующими поколениями, см.: Uzman, Kinship, 39–43.

26 Французские парламенты эпохи абсолютизма представляли собой, по сути, верховные судебные палаты с дополнительными административными функциями. – Прим. пер.

27 Генрих III Валуа (фр. Henri III de Valois; 1551–1589) – последний король Франции из династии Валуа.

28 Максимильен де Бетюн (фр. Maximilien de Béthune), носивший титулы барона Рони (фр. baron puis marquis de Rosny), а потом и герцога Сюлли (фр. duc de Sully; 1560–1641) – глава правительства в правление короля Генриха IV. Добился значительного роста благосостояния Франции. Придавал первостепенное значение сельскому хозяйству. Добился разрешения свободной хлебной торговли. К концу карьеры сократил на одну треть объем государственной задолженности Французского королевства. Вынашивал планы соединения Средиземного моря с Северным и рек Луары и Сены. Для решения последней задачи в 1605 г. отрядил 6000 солдат и израсходовал 1 млн ливров, однако работы были прекращены с окончанием правительственной деятельности герцога Сюлли. В 1614 г. вышел в отставку. В 1634 г. был произведен в маршалы Франции.

29 Lair, Foucquet, 1: 9–10.

30 Многие должности во Франции XVI–XVII вв. свободно продавались и приобретались, что, в частности, заметно сдерживало контроль королевской власти над составом Парижского парламента.

31 Государственный совет Франции (фр. Conseil d’État) – орган французского правительства, призванный подавать свои мнения по вопросам, подлежащим непосредственному разрешению верховной властью. Высшая судебная инстанция по административным делам.

32 Barbiche, Institutions, 121–23; Etchechoury, Maîtres des requêtes, 19– 23, 89–131; Dessert, Fouquet, 36–37; Lair, Foucquet, 1: 15, 1: 71–72.

33 Имеются в виду последствия религиозного раскола (событий Реформации и затем Контрреформации в Европе XVI века). Обе церкви делали ставку на усиление религиозного чувства у своих адептов, в частности путем внушения ужаса к антиподу Бога – дьяволу. Господствующие представления о борьбе Бога и Сатаны за души людей (и о множестве «слуг дьявола» среди них) приводят к вспыхиванию религиозных войн между католиками и протестантами.

34 Буквально: фр. «партия благочестивых». Часто именуется также «партией святош». Сторонники этой партии выступали за сближение с папой, Испанией и другими католическими государствами и резко отвергали возможность сотрудничества с протестантскими странами.

35 Ришелье использовал влияние «партии благочестивых», занимавшей очень сильные позиции в окружении обеих королев, Марии Медичи и Анны Австрийской, чтобы достичь власти, однако затем ему пришлось против них бороться, с чем он успешно справился.

36 Dessert, Fouquet, 39–40; Uzman, Kinship, 33–39. О dévots см.: Ranum, Paris, 167–94.

37 Здесь используется следующее (и исходное) значение слова «клиент» (лат. cliens, множ. clientes), в Древнем Риме свободный гражданин, находящийся под покровительством и в зависимости от своего патрона.

38 Антуан Куаффье де Рюзе, маркиз д’Эффиа (фр. Antoine Coëfer de Ruzé d’Efat; 1581–1632) – французский политический деятель, суперинтендант финансов (1626), маршал Франции (1631).

39 О Фуке и колониальной коммерции см.: Lair, Foucquet, 1: 48–51, 57–60; Dessert, Fouquet, 32–41; Petitfls, Fouquet, 29–30; Uzman, Kinship, 44–48. См. также: Boucher, French Colonial Empire.

40 Анри де Талейран-Перигор, граф де Шале (фр. Henri de Talleyrand-Périgord, comte de Chalais; 1599–1626) – придворный Гастона, герцога Орлеанского (брата короля Людовика XIII), участник заговора против кардинала Ришелье.

41 Мари Эме де Роган-Монбазон, герцогиня де Шеврёз (фр. Marie Aimée de Rohan, duchesse de Chevreuse; 1600–1679) – представительница высшей аристократии, активная участница придворных интриг первой половины XVII в.

42 Друзья графа попытались спасти Шале, устранив палача. Не желая отменять казнь, Ришелье предложил одному осужденному висельнику жизнь в обмен на то, что он обезглавит графа де Шале. Преступник мгновенно согласился. Не умея обращаться с предназначенным для казни мечом, палач-дилетант смог отрубить голову Шале лишь с 29-го раза.

43 Lair, Foucquet, 1: 20, 39–47 passim.

44 Dessert, Fouquet, 43–44.

45 Petitfls, Fouquet, 38; Lair, Foucquet, 1: 61; Saunders, Library, 2.

46 Знаменитая элитная школа в Париже.

47 Lair, Foucquet, 1: 63–65.

48 Святой Викентий де Поль (Винсент де Поль, Венсан де Поль; фр. Vincent de Paul; 1581–1660) – католический святой, основатель конгрегации лазаристов и конгрегации дочерей милосердия.

49 Dessert, Fouquet, 52–53.

50 Там же, 55; Petitfls, Fouquet, 39.

51 Административный центр герцогства Лотарингия на северо-востоке Франции.

52 Lair, Foucquet, 1: 66.

53 Petitfls, Fouquet, 40.

54 Lair, Foucquet, 1: 68, 71.

55 Там же, 74.

56 Нант (фр. Nantes, брет. Naoned, галло Naunnt, Nàntt) – в настоящее время шестой по величине город Франции, административный центр департамента Атлантическая Луара и региона Земли Луары, в прошлом – столица герцогства Бретань.

57 Там же, 75–77.

58 Визитантки, орден Посещения Пресвятой Девы Марии (лат. Ordo Visitationis Mariae, OVM) – женский католический монашеский орден, основанный Франциском Сальским (подробнее о нем см. в главе 8) и Иоанной де Шанталь в 1610 г. // Анна Австрийская (фр. Anne d’Autriche; 1601–1666) – королева Франции, супруга Людовика XIII (с 15.10.1615). Принадлежала к династии Габсбургов, австрийской по происхождению (отсюда ее прозвище).

59 Dessert, Fouquet, 56–63; Petitfls, Fouquet, 42–48 passim.

60 Речь идет о глубоком конфликте между кардиналом Ришелье и его противниками, протекавшем на всем протяжении долгого министерства выдающегося политика (1624–1642). Апогеем конфликта явились два заговора против первого министра. Во главе первого заговора стоял брат короля Гастон Орлеанский, в нем участвовали Анна Австрийская и побочные братья короля принцы Вандом, а их орудием стал уже известный нам молодой граф де Шале (см. выше). Другой заговор был организован Марией Медичи, которая вместе с Анной Австрийской, казалось бы, убедила больного Людовика XIII изгнать всесильного первого министра. Однако когда король поправился, он позабыл о допущенном легкомыслии и призвал Ришелье обратно. Этот день (10 ноября 1630 г.) вошел в историю под именем «Дня одураченных», в результате которого заговорщики были удалены из дворца, а Мария Медичи, после неудачной попытки поднять восстание в крепости Каппель, была выслана за границу. Важным пунктом внешнеполитической программы заговорщиков был полный разрыв Франции с государствами антигабсбургской коалиции (в частности, Швецией, Данией, Англией, Голландией, Россией, протестантскими германскими княжествами) и ее переориентация на габсбургский блок (испанские и австрийские Габсбурги, католические князья Германии, их союзники: папство и Речь Посполитая). Однако кардинал Ришелье, цинично полагавший, что «различие религиозных верований может создавать раскол на том свете, но не на этом», долгое время проводил политику, направленную не на вовлечение Франции в вековой конфликт, а, скорее, на извлечение монархией максимальных выгод из него.

61 Petitfls, Fouquet, 52, 52 n 3.

62 Постоянный налог на землю и недвижимое имущество, взимаемый с представителей третьего сословия. К XVII в. талья являлся важнейшим прямым налогом, обеспечивающим до 50 % государственного бюджета Франции. Право на сбор этого налога выкупалось откупщиками, что часто приводило к значительным злоупотреблениям с их стороны.

63 Об этом см. главу 2. – Прим. пер.

64 Ormesson, Journal, 1: 200–201, июль 1644; Petitfls, Fouquet, 56–59; Dessert, Fouquet, 64–66.

65 Lair, Foucquet, 1: 86–93; Petitfls, Fouquet, 59–64; Dessert, Fouquet, 65–70.

66 Гастон Жан Батист Французский, герцог Орлеанский (Gaston Jean Baptiste de France, duc d’Orléans; 1608–1660) – французский принц крови, младший (третий) сын короля Франции Генриха IV и Марии Медичи. В 1635 г. поднимал против кардинала Ришелье мятеж в Лангедоке, но был прощен. В 1642 г. – один из участников заговора Сен-Мара с целью смещения и убийства Ришелье. Избежал казни, хотя в наказание и был лишен прав регентства в случае смерти короля. После смерти брата исполнял обязанности наместника королевства, командовал войсками во время конфликта с Испанией. В 1550-е гг., в период Фронды, часто переходил с одной стороны на другую. Скончался в Блуа, куда был выслан по распоряжению Мазарини. // Мария Медичи (итал. Maria de Medici, фр. Marie de Médicis; 1575–1642) – королева Франции, вторая жена Генриха IV Бурбона, мать Людовика XIII.

67 Mazarin, Lettres, 2: 898, Мазарини – аббату ла Ривьеру, 20 мая 1647.

68 Граф Жан де Гассион (фр. Jean de Gassion; 1609–1647) – французский военный гасконского происхождения, участник битвы при Рокруа, за победу в которой был произведен в маршалы Франции. Служил при Людовике XIII и Людовике XIV, умер в 1647 г. от ранений при осаде Ланса.

69 Mazarin, Lettres, 2: 955, Мазарини – Фуке, 30 сентября 1647; Lair, Foucquet, 1: 93–96.

70 Фронда (от французского слова «fronde» – «праща») – движение против абсолютизма, охватившее как низы, так и представителей старой знати в 1648–1653 гг. Различают два периода Фронды: «парламентскую Фронду» (1648–1649) и «Фронду принцев» (1650–1653).

71 Ranum, Fronde, 70.

72 Как было сказано, кардинал Ришелье долгое время предпочитал для Франции политику «свободных рук». Но в 1630 г. он сделал твердый выбор в пользу антигабсбургской коалиции, начав тайно давать ежегодные крупные суммы денег протестантской Швеции для войны с германскими князьями-католиками. Пять лет спустя Франция стала принимать участие в военных действиях, тем самым значительно затруднив положение Габсбургов и их союзников, мечтавших о создании римско-католической «всехристианской империи» в Европе. Таким образом, Ришелье фактически втянул Францию в Тридцатилетнюю войну (1618–1648), закончившуюся Вестфальским миром 24 октября 1648 г., утвердившим приоритет национальных государств и открывшим эру стабильного положения в Европе. Эта стабильность основывалась главным образом на принципе соблюдения общего равновесия между военно-политическими союзами европейских государств. Тридцатилетняя война явилась первой общеевропейской войной. Всего же за ее время погибло порядка 8 миллионов европейцев (военнослужащих и мирных жителей), а население Франции уменьшилось приблизительно на 1 миллион человек.

73 Там же, 60–61, 70–71, 86–87, 104–105. См. также: Moote, Revolt, 17–18, 51, 52–63, 77–87.

74 Ranum, Fronde, 11, 30–41 passim. Об истории Фронды см.: Ranum, Fronde; Lorris, Fronde; Moote, Revolt; Chéruel, Minorité de Louis XIV. О городских восстаниях см.: Beik, Urban Protest.

75 Moote, Revolt, 28; Ranum, Fronde, 8, 11, 36–37.

76 Chauleur, Traitants, 25–26; Ranum, Fronde, 134–35; Moote, Revolt, 30–31, 44–47; Hamscher, Parlement, XVIII–XXI.

77 Мишель Партичелли, сеньор д’Эмери (1596–1650) – принадлежал к купеческой семье итальянского происхождения, обосновавшейся в Лионе. Суперинтендант финансов (1647–1648, 1649–1650). В 1616 г. женился на Мари ле Камю.

78 Ranum, Fronde, 91–100 passim.

79 Аннуитетный платеж (фр. annuite от лат. – «годовой, ежегодный») – ежемесячный платеж равными суммами в течение всего срока кредита, включающий в себя сумму начисленных процентов и небольшую часть основного долга.

80 Ranum, Fronde, 122; Moote, Revolt, 126–27. О банкротстве 1648 года см.: Bonney, Debts, 203–10 passim, 320, table IX B.

81 Речь идет о событиях в мае 1588 г. («День баррикад»), когда парижане восстали против нерешительного короля Генриха III (Валуа), вынужденного бежать из столицы.

82 Ranum, Fronde, 159–60; Moote, Revolt, 151–52.

83 Ranum, Fronde, 169–71; Moote, Revolt, 158–60.

84 Здесь: Тридцатилетняя война (1618–1648).

85 Периодом боевых действий в XVII в. было лето.

86 Людовик (Луи) II де Бурбон-Конде, принц де Конде (Louis II de Bourbon, Prince de Condé), известный под именем Великий Конде (фр. le Grand Condé; 1621–1686) – полководец Франции, генералиссимус.

87 Lair, Foucquet, 1: 109–13 passim.

88 Там же, 124, 132–33.

89 Конти, Арман де Бурбон (фр. Armand de Bourbon-Conti;1629–1666) – французский принц крови из династии Бурбонов, первый принц де Конти.

90 Франсуа де Бурбон-Вандом, 2-й герцог де Бофор (фр. François de Bour-bon-Vendôme, 2e duc de Beaufort; 1616–1669) – внук короля Генриха IV по боковой линии, выдающийся деятель Фронды. Позднее, в чине адмирала, отличился в морских сражениях на Средиземном море, где и погиб.

91 Анри де ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн (фр. Henri de La Tour d ’Auvergne, vicomte de Turenne; 1611–1675) – видный французский полководец, маршал Франции (1643), главный маршал Франции (1660).

92 Бастилия (фр. la Bastille, историческое название la Bastille Saint-Antoine) – военная крепость, построенная в 1370–1381 гг., и место заключения государственных преступников в Париже. В 1476 г. приняла первого узника: герцога де Немура, обвиненного в заговоре против Людовика XI и после тяжелых пыток казненного в 1477 г. Во время Великой Французской революции (16 мая 1791 г.) восставшие парижане разобрали тюрьму до единого камня. На площади, названной в ее честь, они устроили гулянья с танцами, и эта традиция живет по сей день.

93 Ranum, Fronde, 209–11 passim; Moote, Revolt, 210–14.

94 Lair, Foucquet, 1: 137–39.

95 Здесь: фр. «заместитель генерального прокурора».

96 Здесь: фр. «прокуратура».

97 В настоящее время Дворец правосудия представляет собой архитектурный ансамбль, до этого формировавшийся на протяжении веков. Речь идет о комплексе зданий и сооружений, занимающих не меньше половины площади острова Сите. Основа комплекса – Дворец правосудия (фр. Palais de Justice), Консьержери (фр. La Conciergerie) и часовня Сент-Шапель (фр. Sainte Chapelle).

98 O роли parquet см.: Carbasse, Introduction в Histoire du parquet, 12–21; Dauchy, Droits du roi, 55–75; Crépin, Rôle penal, 79–103; David, Participation, 105–37. См. также: Barbiche, Institutions, 337– 38; Chéruel, Fouquet, 1: 7–8; Lair, Foucquet, 1: 141–42; Petitfls, Fouquet, 75–77.

99 Здесь: Вильруа, Никола де Нёвиль (фр. Nicolas de Neufville de Villeroy; 1598–1685), французский государственный деятель, известный полководец, маршал Франции.

100 Lair, Foucquet, 1: 150–51; Chéruel, Fouquet, 1: 355–56.

101 Lair, Foucquet, 1: 150; Dessert, Fouquet, 60. О состоянии Мари Мадлен см.: Petitfls, Fouquet, 74–77; о состояниях герцогов и других аристократов того периода см.: Labatut, Ducs et pairs, 144–48, 248–50.

102 Жан Франсуа Поль де Гонди, известен как кардинал Рец (фр. Jean-François Paul de Gondi, cardinal de Retz; 1613–1679), архиепископ Парижский, видный деятель Фронды. Четвертый подряд представитель итальянского рода Гонди на парижской епископской кафедре. Оставил ценные мемуары (полное издание вышло в 11-ти томах на протяжении 1870–1920 гг.).

103 Имеется в виду Максимилиан Генрих Баварский, архиепископ Кёльна (1650–1688), с XIII в. пользовавшегося статусом курфюрста (буквально «князь-выборщик»), то есть одного из имперских князей, выбиравших императора Священной Римской империи.

104 Гюг де Лионн, маркиз де Френ, сеньор де Берни (фр. Hugues de Lionne, marquis de Fresnes, seigneur de Berny; 1611–1671) – французский государственный деятель XVII в. при Людовике XIV, дипломат и государственный секретарь по иностранным делам (1663–1671), выдвинутый Мазарини. После Мазарини руководил внешней политикой Франции.

105 Lair, Foucquet, 1: 164.

106 См., например: Mazarin, Lettres, 4: 186, Мазарини – аббату Фуке, 16 мая 1651; Lair, Foucquet, 1: 161–62. Как пишет Мут (Revolt, 287), в качестве procureur général в 1650–1651 годах Фуке оказался неэффективен из-за отсутствия опыта, но в дальнейшем оправдал ожидания Мазарини.

107 Lair, Foucquet, 1: 160–61, 166–67; Moote, Revolt, 320. См. также: Chéruel, Introduction, в Ormesson, Journal, 2: VII–XI. О Базиле Фуке см.: Uzman, Kinship, 120–28.

108 Ranum, Fronde, 96; Moote, Revolt, 71–73, 316.

109 Chéruel, Fouquet, 1: 24–27; Lair, Foucquet, 1: 173; Petitfls, Fouquet, 83; Uzman, Kinship, 129–33.

110 Chéruel, Fouquet, 1: 27; Lair, Foucquet, 1: 185; Dulong, Mazarin et l’argent, 55–57.

111 Mazarin, Lettres, 5: 103, Мазарини – аббату Фуке, 4 мая 1652; Petitfls, Fouquet, 84–85.

112 Chéruel, Fouquet, 1: 114; Lair, Foucquet, 1: 114; Petitfls, Fouquet, 85.

113 Pitts, Mademoiselle, 77–81.

114 Понтуаз (фр. Pontoise; буквально: «мост через Уазу»; лат. Pontisara, Pons Isarae, Brivisara, Briva Isarae, Pontesia, Pons Esiae) – северо-западный пригород Парижа. В XVI и в XVII вв. в Понтуазе неоднократно проходили заседания Парижского парламента.

115 Chéruel, Fouquet, 1: 128–29, 144–48; Lair, Foucquet, 1: 203–8 passim.

116 Матьё Моле (фр. Mathieu Molé; 1584–1656) – генеральный прокурор (1614), первый президент Парижского парламента (1641), являлся оплотом оппозиции против Мазарини. Во время Фронды был назначен хранителем государственной печати (1651). В конце жизни занимался планами переустройства судебного сословия.

117 Chéruel, Fouquet, 1: 149–50.

118 Там же, 149–50.

119 Там же, 151–71 passim; Petitfls, Fouquet, 89–90.

120 Шарль де ла Вьёвиль (1580–1653) – суперинтендант финансов.

121 Цит. по: Chéruel, Fouquet, 1: 225. См. также: Bonney, Debts, 244–45.

122 Абель Сервьен (фр. Abel Servien; 1593–1659) – французский дипломат, подписал Вестфальский мир.

123 Речь идет о войне Франции с Испанией, которая началась в 1635 г. как часть Тридцатилетней войны 1618–1648 гг. и продолжалась – после заключения Вестфальского мира (1648) – до подписания 7 ноября 1659 г. Мазарини и испанским первым министром доном Луисом де Аро Пиренейского мира. Война была выиграна Францией. По ее итогам Испания отдавала Франции ряд территорий в Испанских Нидерландах (большая часть Артуа, часть Фландрии и др.) и на пиренейской границе: Руссильон, Конфлан. Новой границей между обоими государствами стали Пиренеи. Также подтверждались права Франции на Наварру. Франция освобождала занятую ею часть Каталонии, некоторые крепости в Нидерландах, а во Франш-Конте отказывалась от поддержки воевавшей с Испанией Португалии. Помимо этого, Пиренейский мир предусматривал брак французского короля Людовика XIV с испанской инфантой Марией Терезией, получавшей в приданое 500 тыс. золотых экю. При условии своевременной выплаты Испанией этих денег Мария Терезия отрекалась – за себя и своих потомков – от наследования испанской короны. Неуплата денег истощенной войной Испанией впоследствии послужила предлогом для претензий Франции на владения испанских Габсбургов и испанский престол.

124 Принц Конде возглавил новую Фронду (или так называемую «Фронду принцев»), намереваясь свергнуть кардинала Мазарини и даже превратить свои немалые владения в независимое государство. Его ближайшим соратником стал младший брат, принц Конти. В сентябре 1651 г. Луи Конде собрал на юге страны, в городе Бордо, дворянское ополчение, подчинил себе все южные провинции и намеревался захватить столицу Франции. Под его знамена встало немало французских аристократов. Кроме того, Конде заключил союз с Испанией. Однако его недавний соратник по Тридцатилетней войне, виконт де Тюренн, защищая королевский двор от мятежника, вышел ему навстречу и разбил 5-тысячное войско инсургентов Конде в бою у Сент-Антуанских ворот Парижа (см. выше). Конде удалось спастись, спрятавшись у своих приверженцев в самом Париже. // Неудачи не уставали преследовать великого полководца: вскоре он бежит из страны в Нидерланды и там в 1653 г. сдается испанцам, своим врагам по Тридцатилетней войне. В ответ на это, спустя год, за государственную измену ему в отечестве заочно вынесли смертный приговор. Конде же обратил свое оружие и талант против Франции. Будучи командующим (генералиссимусом) испанского войска, Великий Конде разорил северные французские провинции. Однако на этой войне Фортуна редко поворачивалась в его сторону, ибо Конде отважно противостояла им же созданная регулярная королевская армия. // В августе 1654 г. ему не удалось захватить город Аррас. Из-за неожиданного удара французского отряда во главе с виконтом де Тюренном испанцы потеряли здесь порядка 30 тыс. человек. После этого Конде уводит с огромным трудом собранные остатки своей армии к Камбре. // В июне 1656 г. Конде, с 20-тысячным испанским отрядом, добивается снятия французами осады города Валансьена, в котором находился испанский гарнизон. // Исход войны фактически предрешило поражение испанцев 14 июня 1658 г. под командованием дона Хуана Австрийского и принца Конде в «битве в дюнах» неподалеку от Дюнкерка. На этот раз 14 тыс. испанцев сошлись с войском маршала де Тюренна, приблизительно такой же численности, в рядах которого сражалась и английская пехота. В результате комбинированного броска десанта с английских кораблей и флангового удара кавалерии Тюренна, блестяще воспользовавшегося отливом, испанцы понесли большие потери и были полностью разбиты. После капитуляции испанского гарнизона Дюнкерка город перешел к Англии, в 1662 г. поспешившей продать его французскому королю. // Гражданская война во Франции завершилась в 1659 г. заключением Пиренейского мира и укреплением королевской власти. Кардинал Мазарини дипломатично помирился с принцем Луи II Конде, получившим от Испании собственное независимое княжество у северной границы с грозным соседом. Также был спешно отменен и заочно вынесенный смертный приговор принцу за измену Франции и ее монарху Людовику XIV, женившемуся на Марии Терезии, дочери испанского короля Филиппа I V. Конде были возвращены все былые титулы и права. На протяжении следующих 8 лет он не играл заметной роли в политике.

125 Краткое содержание обсуждения см.: Hamscher, Parlement, 82–118; Moote, Revolt, 355–63.

126 Описание французской налоговой системы в этот период см.: Collins, Fiscal Limits, esp. 108–65; см. также: Dent, Crisis in Finance, 27–43; Bayard, Monde des fnanciers, 22–44; Dessert, Argent, 15–26, 42–65; Bonney, Debts, 13–17; Charmeil, Trésoriers, 157–74 (структура налогов), 359–74 (провинциальные землевладения).

127 Подробнее об этом см. в главе 1.

128 Эти непривилегированные, наиболее многочисленные социальные группы в дореволюционной Франции также именовались «третьим сословием» (от лат. tertius status, фр. tiers état). В отличие от первых двух сословий (дворянство, духовенство) третье сословие платило налоги в королевскую казну. В лице состоятельной верхушки горожан (буржуазия; Bourgeoisie от фр. bourg – город) оно имело представительство на Генеральных штатах, преобладало в составе и играло весьма значимую роль в деятельности столичного и провинциальных парламентов. // Генеральные штаты (фр. États Généraux) – высшее сословно-представительское учреждение в 1302–1789 гг. Впервые были созваны в 1302 г., во время столкновения французского короля Филиппа IV с понтификом Бонифацием VIII. Генеральные штаты были совещательным органом, созываемым королевской властью для оказания помощи правительству. Основной их задачей являлось утверждение новых налогов. Каждое из трех сословий заседало в Генеральных штатах отдельно от других и, независимо от числа представителей, обладало лишь одним голосом.

129 Следует отметить, что в дореволюционной Франции полностью отсутствовала унификация в фискальной сфере, – особенность, характерная для феодального общества. Эта черта порождала чрезвычайную сложность и запутанность финансовой системы государства и определенно не способствовала повышению динамики товарно-денежных отношений. Фактически в каждом отдельном городе или провинции существовала собственная внутренняя налоговая система. Обычным явлением было и откровенное несоответствие размеров налогов, взимаемых с соседних либо близлежащих хозяйств. По любопытному наблюдению французского историка и мыслителя Алексиса де Токвиля (фр. Alexis-CharlesHenri Clérel de Tocqueville; 1805–1859), данная ситуация нередко порождала у многих, в том числе и преуспевающих, крестьян стремление притвориться нищими, чтобы избежать повышенного внимания со стороны корыстолюбивых сборщиков налогов.

130 Речь идет о провинциальных выборных представительных учреждениях Франции времен Старого режима, иные из которых действовали вплоть до Французской революции (1789–1799). Истоки этих институтов до сих пор темны. Одни историки полагают, что эти организации произрастают из феодальных курий, возникавших вокруг герцогов и других местных феодалов; другие ученые видят их начало в исторически зримом стремлении власти согласовывать новые налоги с подданными, относя появление провинциальных штатов к периоду не ранее XIV столетия. Исследователи пока не знают, было ли время, когда все провинции Франции обладали États. // В данном случае имеется в виду возобладавшая со времен Ришелье тенденция политики абсолютизма, связанная с «тихой» ликвидацией местных сословно-представительных учреждений, инициатива созыва которых (как и Генеральных штатов) традиционно являлась прерогативой короля.

131 Здесь: главное подразделение регионального управления финансами во Франции в XVI–XVII вв.

132 Здесь, буквально: фр. «страны выборов».

133 Здесь, буквально: фр. «страны государства».

134 Габель (фр. gabelle) – непопулярный налог на соль во Франции до 1790 г. Термин gabelle происходит от латинского gabulum (налог). Во Франции габель первоначально применялся к налогам на все сырьевые товары, но постепенно был ограничен только налогом на соль.

135 Столетняя война (фр. Guerre de Cent Ans, англ. Hundred Years’ War) – название серии тяжелых, кровопролитных военных конфликтов между Англией и ее союзниками, с одной стороны, и Францией и ее союзниками – с другой, происходивших на протяжении более чем столетнего периода (приблизительно с 1337 по 1453 г.).

136 Bonney, Failure, 12; Chéruel, Fouquet, 1: 332 n 1.

137 Налог на государственные должности и привилегии в XVI в.

138 Здесь, буквально: фр. «десятый, безвозмездное предоставление имущества». Имеется в виду налог, взимавшийся при Старом режиме в пользу королевской власти с доходов духовенства.

139 Bayard, Monde des fnanciers, 45–74; Collins, Fiscal Limits, 109–35. О rentes см.: Béguin, Financer la guerre, 23–34. О продаже должностей см.: Mousnier, Vénalité; Doyle, Venality, 1–25.

140 Здесь идет речь о совместном коммерческом объединении с целью исполнения финансовых обязательств его участников.

141 Bosher, Chambres, 25.

142 Там же, 25; Bonney, Debts, 6–7; Dent, Financial Administration, 249–56; Dent, Clientèles, 56–58. Шармель (Trésoriers, 410) отмечает, что к XVII веку термины partisan и traitant стали «практически синонимами».

143 Bonney, Debts, 176–77. См. также: Chauleur, Traitants, 18–25, где исследуются prête-noms, 24.

144 Bonney, Failure, 13–17.

145 Там же, 13–17; о механизмах налогового лизинга см.: 15–17. 10. Bonney, Secret Expenses, 830–31; Weiss, Acquits, 53–54, 74–76.

146 Здесь, буквальный перевод с фр.: «королевский указ о наличных средствах».

147 Bonney, Secret Expenses, 827; Dent, Crisis in Finance, 84–85; Weiss, Acquits, 74–76.

148 Подробнее об этом см. в главе 1.

149 Bonney, Debts, 304 table 1.

150 Там же, 228 и 228 n 4.

151 То есть сумма доходов приблизительно в окончательном размере, без учета различных дополнительных издержек.

152 Там же, 225–26.

153 Там же, 247–48.

154 Речь идет о событиях, связанных с истощением финансовой системы Франции за годы ее участия в Тридцатилетней войне. В 1648 г. правительство решило отменить paulette (сбор, гарантировавший наследственность должностей), ущемив тем самым прежде всего материальные интересы «дворянства мантии».

155 Dent, Crisis in Finance, 78–83.

156 BnF, CC Colbert 235: fols. XXIII verso – XXV, December 24, 1654; Lair, Foucquet, 1: 342–43, 347; Dent, Financial Administration, 253–54. Об Эрваре см.: Dulong, Hervart; о характере ведения дел Мазарини см.: Dulong, Mazarin et l’argent; Dulong, Fortune; Dessert, Fortune du Cardinal Mazarin.

157 Lair, Foucquet, 1: 351–52; Bonney, Debts, 250–51. Дент (Crisis in Finance, 67–68) доказывает, что Фуке получил назначение за свое умение убеждать и как человек Мазарини, а не за техническую компетентность в области финансов. См. также: Dent, Financial Administration, 246.

158 Bonney, Debts, 250–51.

159 Об этом см. сноску 18 на с. 67.

160 Dent, Crisis in Finance, 65–66.

161 Там же, 69; Dent, Clientèles, 53–56, 58. Дюлон (Mazarin et l’argent, 172) отмечает, что изначально Фуке не возражал против назначения Эрвара.

162 Здесь: труднопереводимое историческое понятие, фиксирующее весьма значимые особенности французского общества при Старом режиме. В данном случае, скорее, подразумевается неформальная группа финансистов (клиентов) во главе с высокопоставленным и влиятельным патроном, организованная и опекаемая последним с целью достижения важных интересов всех ее участников.

163 Dent, Crisis in Finance, 73–76; Dent, Clientèles, 50, 56; Uzman, Kinship, 26–30, 263–67; Piccioni, Bruant des Carrières, 424–25.

164 Dent, Clientèles, 57.

165 Расчеты см.: Dessert, Argent, 162, где оговаривается приблизительный характер расчетов из-за трудностей со сбором данных. Дессер рассчитывает суммы гросс, до вычетов. Бонни (King’s Debts, 315–17) оценивает суммы, авансированные traités (контракторами) в целом, в 240 миллионов ливров гросс, но вычеты за те же годы – в 173 миллиона ливров. Другие цифры, которые он приводит, не полны и не могут быть сравнимы с оценками Дессера. Об идентификации финансистов см.: Dessert, Chambre de justice, 864–65; Dent, Clientèles, 56–57.

166 Lair, Foucquet, 1: 440. См. также: Dent, Crisis in Finance, 68.

167 Dent, Crisis in Finance, 69–70. Дент приходит к этой цифре, подогнав к ней результаты расчетов Ормессона, 68–69. См. также: BnF, Ms. Fr. 16533: fols. 15–17, список кредиторов Фуке; BA, Ms. Fr. 7167: fols. 163–77, Assets and Liabilities, 1653, 1661, 1663. Défenses, 13: 32–38, Interrogation, 9 марта 1662.

168 Здесь: имеются в виду судебные и прокурорские чины, а также – высшие административные чиновники.

169 Lair, Foucquet, 1: 355–56.

170 Там же, 360–61; Dessert, Argent du sel, 171–80. См. также: Défenses, 2: 206–19, 4: 156–57, 5: 1–13. Дюлон (Mazarin et l’argent, 62) отмечает, что объяснения Фуке со временем видоизменялись.

171 Пансион (фр. pension, от лат. pensio – платеж, взнос, арендная плата.

172 Lair, Foucquet, 1: 362–72 passim.

173 Там же, 365–70; Bluche, Louis XIV, 70.

174 Окинкур Шарль де Монши, маркиз д’ (1599–1658) – маршал Франции.

175 Lair, Foucquet, 1: 379–82; Pujo, Condé, 238–39.

176 Жак д’Этамп, маркиз де ла Ферте-Имбо (1590–1663) – маршал Франции.

177 Мазарини – Кольберу, 12 июня 1657, в Lair, Foucquet, 1: 408. См. также: Bonney, Debts, 252–54.

178 Lair, Foucquet, 1: 407–8.

179 Фуке – Мазарини, 26 июня 1657, в Colbert, Lettres, 1: 501–3, цитата 502.

180 Bonney, Debts, 254. Лер (Foucquet, 1: 427) приводит цифру 10,5 миллиона ливров нетто; аналогично у Дюлон (Mazarin et l’argent, 157–58).

181 Lair, Foucquet, 1: 403–5; Petitfls, Fouquet, 136–37.

182 Орден Святого Духа (фр. Ordre du Saint-Esprit), высший орден Французского королевства. Создан 31 декабря 1578 г. Генрихом III. Распущен в 1830 г. королем Луи Филиппом I. Целью ордена провозглашалась защита католической веры и особы короля: девиз ордена «Duce et Auspice» (Предводительствуя и покровительствуя). Резиденцией ордена стал монастырь Больших Августинцев в Париже, в котором происходили ежегодные церемонии принятия в орден и хранилась его казна. Король Франции являлся сувереном и гроссмейстером ордена, в составе которого было 100 членов. В рассматриваемую эпоху – традиционно официальный получатель доходов от продажи государственных должностей.

183 Пьер Сегье (фр. Pierre Séguier; 1588–1672) – единственный герцог де Вильмор. Канцлер Франции (с перерывами в 1650–1651 и 1652–1656). Член Французской академии (кресло № 1 [1635–1643]).

184 Défenses, 2: 245–62 passim. См. также: Bastille, 2: 352–57, December 2, 1664; Lair, Foucquet, 1: 458–60. В разнообразных заявлениях и показаниях Фуке аргументы и объяснения часто повторяются. Цитаты из Défenses выбраны скорее как наиболее показательные, чем исчерпывающие.

185 Здесь, буквально: фр. «последний по счету»; наибольший.

186 Здесь, буквально: «задолженность чистая».

187 Lair, Foucquet, 1: 475–79, цитата 478. BnF, CC Colbert 235: fols. XXV–XXVI, Commission, January 28, 1659.

188 Lair, Foucquet, 1: 479.

189 Dessert, Fouquet, 135. О коммерции, партнерствах и приватирстве см.: Dessert, Fouquet, 130–44; Petitfls, Fouquet, 189–200, 216–26; Uzman, Kinship, 44–48, 74–78.

190 Здесь: корсарство, морской грабеж.

191 Приватиры (англ. privateer) – частные лица, которые с разрешения верховной власти воюющего государства использовали вооруженное судно с целью захвата торговых кораблей неприятеля, а в известных случаях – и нейтральных держав. То же название применяется к членам их команд.

192 Конкарно (фр. Concarneau, брет. Konk Kerne) – в настоящее время коммуна во Франции, в департаменте Финистер, являющаяся крупным рыболовным портом.

193 Йё (фр. Île d’Yeu) – остров в Бискайском заливе в 20 км от атлантического побережья Франции в Стране Луары. В настоящее время принадлежит французскому департаменту Вандея. // Земли Луары (Пеи-де-ла-Луар, фр. Pays-de-la-Loire) – регион на западе Франции. Главный город – Нант.

194 Старинный бретонский род. Семейная традиция возводила эту аристократическую фамилию к брату позднеримского императора Максима. Существенно, что ее носители находились в родстве с семейством герцогов де Роган и с французским королевским домом: прапрабабка Жана Эмманюэля де Рьё, маркиза д’Ассерак, была сестрой Екатерины де Роган, прапрабабки короля Генриха IV.

195 Lair, Foucquet, 1: 453–55; Petitfls, Fouquet, 224–25.

196 Бель-Иль (фр. Belle-Île-en-Mer, брет. Enezar Gerveur, лат. Vindilis), остров в Бискайском заливе у побережья Бретани. В XVII в. остров был приобретен суперинтендантом финансов Франции Никола Фуке, который начал превращать его в неприступную крепость. Впоследствии, когда Фуке постигла опала, Бель-Иль был передан королю. В правление Наполеона I носил название также Острова Жозефины (фр. Île Joséphine). Ныне остров входит в департамент Морбиан.

197 То есть бухта Бискайского залива на западном побережье Франции. В настоящее время в департаменте Морбиан (супрефектура Лориан).

198 Альбер де Гонди дю Перрон, маркиз де Бель-Иль, герцог де Рец (фр. Albert de Gondi du Perron, duc de Retz; 1522–1602), «единственный фаворит» французского короля Карла IX (Валуа). Камергер, затем герцог де Рец и маршал Франции (1573).

199 Подробнее о нем см. в главе 1.

200 Dessert, Fouquet, 162; Petitfls, Fouquet, 225.

201 Petitfls, Fouquet, 216–22; Dessert, Fouquet, 136–39.

202 Dessert, Fouquet, 161–62. О доходах Анри II де Конде в 1651 году, о 425 000 ливров см.: Labatut, Ducs et pairs, 258.

203 Lair, Foucquet, 1: 534.

204 Франсуа Ватель (фр. François Vatel, урожденный Fritz Karl Watel; 1631–1671) – французский метрдотель швейцарского происхождения. Второпях покончил самоубийством из-за беспокойств, что к столу приглашенных принцем Конде именитых гостей в Шантильи не поспеет свежая морская рыба. Однако рыба поспела вслед за самоубийством, поскольку предусмотрительный повар подстраховался, заказав ее сразу в разных портах. Его имя стало нарицательным во Франции для поваров, готовых на все из любви к своему искусству, а его биография превратилась в символ профессиональной чести рестораторов. Вателя, «чья золотая голова способна была вместить заботу о целом государстве», еще при жизни считали великим. Его искусству гениального кулинара изумлялись Корнель и Мольер, а Мазарини, Кольбер и Филипп Орлеанский брали Вателя напрокат у его первого знатного хозяина – министра Фуке.

205 Bastille, 2: 370–73, December 3, 1664. См. также: Défenses, 10: 152–53.

206 Pitts, Mademoiselle, 18–20. О состоянии Ришелье см.: Bergin, Richelieu, 293–311.

207 Анна Мария Луиза Орлеанская (Anne Marie Louise d’Orléans de Montpensier; 1627–1693) – французская принцесса королевской крови, герцогиня де Монпансье. Племянница короля Людовика XIII. Известна как «великая мадемуазель», активная участница Фронды, автор знаменитых «Мемуаров». Прославилась своими весьма решительными действиями во время вооруженных столкновений в Париже. Лично участвовала в военных действиях, номинально возглавляла одну из армий принцев. 2 июля 1652 г. герцогиня спасла принца Конде вместе с его приближенными, ведя огонь из пушек по королевским войскам и контролируя ворота в город. Впервые опубликованные в 1729 г. мемуары герцогини де Монпансье обладают важными литературными и историческими достоинствами. Анна с рождения имела титул Мадемуазель, обычно относившийся к незамужним внучкам, племянницам и двоюродным сестрам короля. Отец Анны, герцог Гастон Орлеанский, носил титул Месье (см. выше), а после воцарения короля Людовика XIV Гастон стал именоваться «Великий Месье». Это позволяло выгодно отличать его от племянника, брата Людовика XIV Филиппа Анжуйского, получившего титул «Малого Месье». Вслед за отцом Анна также прибавила к титулу приставку «Великая» («Гранд») (фр. La grande Mademoiselle).

208 О Фуке как покровителе искусств см.: Lair, Foucquet, 1: 535–39; Fumaroli, Poète, 185–91; Petitfls, Fouquet, 258–74; Duchène, La Fontaine et Fouquet; McGowan, La Fontaine; Châtelain, Fouquet; Bury, La culture Fouquet.

209 Франсуа VI де Ларошфуко (фр. François VI, duc de La Rochefoucauld; 1613–1680), герцог де Ларошфуко – выдающийся французский писатель, автор сочинений философско-моралистического характера.

210 Мари Мадлен де Лафайет (урожденная Мари Мадлен Пиош де ла Вернь, фр. Marie-Madeleine Pioche de La Vergne; по мужу графиня де Лафайет, фр. Comtesse de La Fayette; в русской традиции часто просто госпожа де Лафайет или мадам де Лафайет; 1634–1693) – французская писательница, автор романа «Принцесса Клевская» (1678).

211 Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье (фр. Marie de Rabutin-Chantal, marquise de Sévigné; 1626–1696) – французская писательница, автор «Писем», крупнейшего во французской словесности эпистолярия.

212 Мадлен де Скюдери (фр. Madeleine de Scudéry; 1607–1701) – французская писательница.

213 Жан де Лафонтен (фр. Jean de La Fontaine; 1621–1695) – французский баснописец.

214 Тома Корнель (фр. Thomas Corneille; 1625–1709) – французский драматург и либреттист, младший брат Пьера Корнеля. Пьер Корнель (фр. Pierre Corneille; 1606–1684) – французский поэт и драматург, отец французской трагедии.

215 Жан Батист Поклен (фр. Jean-Baptiste Poquelin, театральный псевдоним Мольер, фр. Molière; 1622–1673) – великий французский комедиограф, создатель классической комедии, актер и директор театра, известного как труппа Мольера (Troupe de Molière, 1643–1680).

216 Шарль Перро (фр. Charles Perrault; 1628–1703) – французский поэт, критик эпохи классицизма, автор «Сказок матушки Гусыни».

217 Исаак де Бенсерад (фр. Isaac de Benserade; 1612 –1691) – французский придворный поэт, драматург.

218 Валантэн Конрар (фр. Valentin Conrart; 1603 –1675) – французский писатель.

219 Подробнее об этом см. в главе 1.

220 Fumaroli, Poète, 181.

221 Поль Пелиссон (или Пеллисон-Фонтанье; фр. Paul Pellisson; 1624–1693) – французский литератор.

222 Там же, 144. О начале карьеры Пелиссона см.: 138–50, 159–76 passim. См. также: Ranum, Artisans, 236–46.

223 Марк Фумароли (фр. Marc Fumaroli; р. 1932) – современный французский историк, эссеист.

224 Fumaroli, Poète, 167.

225 Lair, Foucquet, 1: 481.

226 Здесь: пьеса П. Корнеля «Эдип».

227 Fumaroli, Poète, 181–85.

228 Sévigné, Lettres, 1: 108–9, Севинье – Бюсси-Рабутену, 19 июля 1655.

229 Lair, Foucquet, 1: 519.

230 О нем см. в главе 1.

231 Там же, 420, 540; Dessert, Fouquet, 155; Saunders, Library. Подробная опись была подготовлена членами королевской комиссии после опалы Фуке: BnF, Ms. Fr. 9438: fols. 1–175v., «Опись книг, обнаруженных в Сен-Манде», 31 июля 1665.

232 Имеется в виду Венсенский замок (фр. Château de Vincennes), построенный для королей Франции в XIV–XVII столетиях в Венсенском лесу, на месте охотничьего поместья XII века. Вокруг замка сложился город Венсен, сегодня – юго-восточное предместье Парижа.

233 Луи Лево, реже Луи ле Во (фр. Louis Le Vau или Levau; 1612–1670) – французский архитектор, один из виднейших представителей французского классицизма. Первый королевский архитектор (1653–1670).

234 Сен-Манде (фр. Saint-Mandé) – город и коммуна во Франции, находится в регионе Иль-де-Франс. Департамент коммуны Валь-де-Марн.

235 В настоящее время Национальная библиотека Франции (фр. Bibliothèque nationale de France, сокращенно BNF) – библиотека в Париже, самое богатое собрание франкоязычной литературы в мире. Одна из старейших библиотек Европы.

236 Lair, Foucquet, 1: 420.

237 Petitfls, Fouquet, 171–73.

238 Никола Пуссен (фр. Nicolas Poussin, 1594–1665) – выдающийся французский художник.

239 Ламберт Сустрис (ок. 1515–1584) – нидерландский художник.

240 Антонис Мор (Антонио Моро, Антонис ван Дасхорст Мор, нидерл. Mor van Dashorst, Anthonie; ок. 1519 – между 1576 и 1578) – выдающийся нидерландский портретист.

241 Паоло Веронезе (итал. Veronese, Paolo; 1528–1588) – венецианский художник позднего Возрождения. Настоящее имя – Паоло Кальяри (Cagliari) или Калиари (Caliari), по прозвищу Веронезе.

242 Луи Фуке (1633–1702) – советник-клерк при Парижском парламенте, епископ Агдский (1658), духовник короля Людовика XIV (1659). В дальнейшем оказался в опале одновременно со своим знаменитым братом.

243 Blunt, Art and Architecture, 233. О потолочных росписях Лебрёна см.: Mérot, Vaux-le-Vicomte.

244 Во-ле-Виконт (фр. Château de Vaux-le-Vicomte) – классическая французская усадьба-дворец, расположенная в окрестностях Мелёна, в 55 км к юго-востоку от Парижа. Построена в 1658–1661 гг.

245 Дворец Фонтенбло (фр. Château de Fontainebleau) – дворец эпохи Возрождения на территории департамента Сена и Марна. Вокруг дворца вырос город Фонтенбло. Постоянная резиденция многих французских монархов (от Людовика VII до Наполеона III).

246 Андре Ленотр (фр. André Le Nôtre; 1613–1700) – выдающийся французский ландшафтный архитектор.

247 Шарль Лебрён (фр. Charles Le Brun, 1619–1690) – знаменитый французский художник и теоретик искусства, глава французской художественной школы эпохи Людовика XIV.

248 Dessert, Fouquet, 156.

249 Lair, Foucquet, 1: 531; Petitfls, Fouquet, 179. Подробнее см.: Lair, Foucquet, 521–31; Dessert, Fouquet, 155–57; Petitfls, Fouquet, 173–88.

250 Blunt, Art and Architecture, 233; общую оценку см.: 229–34.

251 Scudéry, «Valterre» в: Clélie, vol. X, цит. по: Lair, Foucquet, 1: 525.

252 Lair, Foucquet, 1: 483.

253 Филипп I, герцог Орлеанский (фр. Philippe, duc d’Orléans; 1640–1701) – сын Людовика XIII и Анны Австрийской, младший брат короля Людовика XIV. Носил титулы «Единственный брат короля» (фр. le Frère unique du Roi) и «Месье» (фр. Monsieur). Стал родоначальником Орлеанской ветви династического дома Бурбонов.

254 Montpensier, Mémoires, 3: 489.

255 Мария Терезия Австрийская (Испанская) (исп. María Teresa de Austria; 1638–1683) – инфанта Испании, первая супруга короля Франции Людовика XIV. Дочь короля Испании Филиппа IV (1605–1665) и Изабеллы Бурбонской (1602–1644). Была обручена с французским королем по условиям Пиренейского мира 1659 г.

256 Petitfls, Fouquet, 354.

257 Генриетта Анна Стюарт, герцогиня Орлеанская (англ. Henrietta Anna Stuart; 1644–1670) – младшая дочь английского короля Карла I Стюарта (1600–1649) и младшей дочери французского короля Генриха IV Генриетты Марии Французской (1609–1669).

258 Подробнее о нем см. в главе 1.

259 Dessert, Fouquet, 201; Meyer, Colbert, 40. О семейной истории см.: Meyer, Colbert, 22–34, 38–45; Villain, Fortune de Colbert, 3–18. См. также: Bourgeon, Les Colbert avant Colbert.

260 Здесь, буквально: фр. «комиссар очередной войны».

261 Подробнее о нем см. в главе 1.

262 Murat, Colbert, 1–9; Richardt, Colbert, 17–26; Meyer, Colbert, 21; Dessert, Royaume de Colbert, 83–92; Dessert, Fouquet, 200–203; Villain, Fortune de Colbert, 27–28.

263 Murat, Colbert, 13–15, в том числе об отношениях Кольбера с покровителями; Lair, Foucquet, 1: 143–45 passim.

264 Murat, Colbert, 16.

265 Там же, 16.

266 Там же, 18.

267 Там же, 21; Dulong, Mazarin et l’argent, 51–55, 228.

268 Murat, Colbert, 22–30; Dulong, Fortune, 133–148.

269 Dent, Crisis in Finance, 79. Дюлон (Fortune, 44–64 passim) описывает аналогичную практику, но в основном в период до Фронды.

270 Murat, Colbert, 21–30 passim; Meyer, Colbert, 142–47, 150, 153–57. См. также: Dulong, Mazarin et l’argent, 195, 236; Villain, Fortune de Colbert, 47–53.

271 Ликвиды, или ликвидность (от англ. Liquidity) – материальные ценности (например, драгоценные металлы, ценные бумаги и др.), стабильно сохраняющие номинал стоимости и способные быстро превращаться в денежные средства.

272 Colbert, Lettres, 1: 520–30, «Etat des biens, revenus et efects appartenant а Monseigneur», июнь 1658. Дессер (Royaume de Colbert, 58) оценивает состояние Мазарини в 1661 году в 40 миллионов ливров, и в 38–39 миллионов – ранее в Fouquet, 205–6, 237. Дюлон (Mazarin et l’argent) предлагает цифру в 30 миллионов ливров, 230–32. Подробнее о состоянии кардинала см. ниже приложение: «Состояния министров во Франции XVII века».

273 Murat, Colbert, 9, 30–31; Meyer, Colbert, 147; Villain, Fortune de Colbert, 53–54.

274 Речь идет о знаменитом замке и обширном парке Кольбера, созданном по проекту Андре Ленотра. В настоящее время это место находится в южном пригороде Парижа (департамент О-де-Сен, регион Иль-де-Франс, округ Антони).

275 Жан Батист Кольбер, маркиз де Сеньеле (1651–1690) – старший сын знаменитого контролера финансов Жана Батиста Кольбера (1619–1683), министр военно-морского флота. После смерти отца в 1683 г. замок перешел к его сыну, маркизу де Сеньеле.

276 Dent, Clientèles, 47, 50; Murat, Colbert, 30–33 passim; Meyer, Colbert, 109–10, 147–48, 317–24. Мейе (321) считает, что основную часть своего состояния Кольбер приобрел между 1648 и 1661 годами, подразумевая, что его доход был в значительной мере связан с участием в операциях Мазарини. См. также: Villain, Fortune de Colbert, 65–72.

277 Lair, Foucquet, 1: 267–70; Chéruel, Fouquet, 1: 251–53.

278 Colbert, Lettres, 1: 198–200, Кольбер – Мазарини, 4 января 1653, цитата 200; Murat, Colbert, 19; Chéruel, Fouquet, 1: 250–51.

279 Murat, Colbert, 40, Кольбер – Мазарини, 19 июня 1654.

280 Подробнее об этом см. главу 2. – Прим. пер.

281 Там же, 45–46, Кольбер – Мазарини, 5 июля 1657.

282 Там же, 44. О развитии отношений между Кольбером и Фуке см.: Uzman, Kinship, 193–208. Позже Фуке обвинял Кольбера и Эрвара в заговоре против него (Défenses, 2: 79–87).

283 Murat, Colbert, 43–44; Hamscher, Parlement, 10.

284 Murat, Colbert, 44–45.

285 Dessert, Royaume de Colbert, 96–128 passim; Murat, Colbert, 45.

286 Луис Мендес де Аро, 6-й маркиз дель Карпио (или дон Луис Мендес де Аро, исп. Haro don Louis Mendez; 1598–1661) – первый министр Испании в 1643–1661 гг.

287 Lair, Foucquet, 1: 482–85.

288 Bonney, Debts, 256. О лавировании Мазарини между соперниками-подчиненными см.: Uzman, Kinship, 210–15.

289 Colbert, Lettres, 7: 164–83, Кольбер – Мазарини, «Mémoire», 1 октября 1659; 1: 380–83, Кольбер – Мазарини, 1 октября 1659 (сопроводительное письмо к «Mémoire» от того же числа). См. также: 1: 360–62, Кольбер – Мазарини, 31 августа 1659.

290 Жан Эро де Гурвиль (фр. Jean Hérault de Gourville; 1625–1703) – французский авантюрист и финансист. Родился в 1625 г. в замке Ларошфуко, где поначалу служил лакеем, а с 1646 г. – управляющим. Затем служил у Мазарини, потом у Фуке, а позже был назначен главным интендантом Великого Конде.

291 Gourville, Mémoires, 113–14; Lair, Foucquet, 1: 491.

292 Dulong, Mazarin et l’argent, 180. О позднейшей защите Мазарини деятельности Фуке от критики Кольбера, Сервьена и др. см.: Uzman, Kinship, 215–35, где отмечается, что в общем и целом эти отношения были «неоднозначными», 232.

293 Весь обмен репликами см.: Lair, Foucquet, 1: 487–96 passim; Dulong, Mazarin et l’argent, 180–85.

294 Bonney, Debts, 258; Bonney, Secret Expenses, 833; Lair, Foucquet, 1: 506.

295 Bonney, Debts, 259.

296 Базиль Фуке (1622–1680) – сын Франсуа Фуке и Мари де Мопё, брат Никола Фуке. Был аббатом Барбо и Риньи, главой тайной полиции кардинала Мазарини, а также хранителем его печати. После смерти Мазарини был лишен этих должностей. В 1678 г. удалился в бенедиктинское аббатство Барбо, где и умер.

297 Сюзанна де Брюк де Монплезир (1599–1705?), в 1639 г. вышла замуж за маркиза Жака дю Руж дю Плесси-Бельер, в 1654 г. овдовела. В браке родила троих сыновей и дочь. Маркиза дю Плесси-Бельер была хозяйкой одного из первых литературных салонов того времени, водила знакомство с такими известными людьми, как маркиза де Севинье, мадам де Лафайет и мадемуазель де Скюдери (о них см. выше). Возможно, она была любовницей Никола Фуке. Пыталась спасти его от немилости короля Людовика XIV в 1661 г., но ее усилия оказались тщетными. Мало того, король за эти хлопоты сослал и ее в изгнание. Правда, после из-за плохого состояния здоровья она получила послабление и смогла вернуться в Париж.

298 Томбелен (фр. Tombelaine) или Томблен – маленький приливный остров у побережья Нормандии во Франции, входит в коммуну Жене.

299 Petitfls, Fouquet, 204.

300 Арле Ашиль (Ахилл) III (1638–1712), граф де Бомон, с 1667 г. генеральный прокурор, с 1689 г. первый президент парламента, с 1707 г. – в отставке.

301 Назначение и увольнение лица с должности генерального прокурора Парижского парламента в XVII в. являлось исключительной прерогативой его собрания. Поэтому парламентарии имели право ходатайствовать об освобождении из-под ареста действующего procureur général. Формально даже король не имел юридической возможности самостоятельно отрешить его от должности.

302 Chéruel, Fouquet, 1: 488–97, «Texte trouvé а St-Mandé» [part 1, 1657], цитата 492. О мадам дю Плесси-Бельер см.: Uzman, Kinship, 70–71, 78–85, 102–7.

303 О нем см. в главе 2.

304 Франсуа Фуке (фр. Franсois Fouquet; 1611–1673) – старший брат Никола Фуке. Подробнее о нем см. в главе 1.

305 Гийом де Ламуаньон (фр. Guillaume de Lamoignon de Blancmesnil; 1617–1677) – первый президент Парижского парламента (с 1658 г.).

306 Chéruel, Fouquet, 1: 497–501, «Texte trouvé а St-Mandé» [part 2, 1658–1659]. Текст также воспроизведен у Дессера (Fouquet, 354–62). См. также: Lair, Foucquet, 1: 411–16, 471–74; Petitfls, Fouquet, 202–6, 233–237; Dessert, Fouquet, 254–57; Murat, Colbert, 46–55. О разрыве с Базилем Фуке см.: Uzman, Kinship, 268–78.

307 Gourville, Mémoires, 125–26.

308 Этот неоднозначный документ Мюрат (Colbert, 46–55) склонна рассматривать очень серьезно, как и Птифис (Fouquet, 204). Дессер (Fouquet, 254–57), напротив, не считает его существенным, указывая, что ни одно слово в тексте не направлено против короля или государства и что Фуке не был повелителем Бретани, которой с успехом управлял ла Мейере. Лер (Foucquet, 1: 416) разделяет этот подход, в то время как Шеруэль (Fouquet, 1: 379) рассматривает план как «аутентичный» и получивший развитие после смерти Мазарини. Леруа-Ладюри (Ancien Régime, 136) видит в плане продолжение Фронды, того же мнения придерживается Мейе (Colbert, 174–77).

309 Treasure, Mazarin, 301–2; Petitfls, Fouquet, 317.

310 Dessert, Royaume de Colbert, 58–68; Choisy, Mémoires, 57.

311 Choisy, Mémoires, 77. Птифис (Fouquet, 321–22) считает, что подобное могло иметь место, но сомневается относительно деталей.

312 Зонго Ондедеи (фр. Zongo Ondedei; 1593–1674) – получатель некоторых наиболее откровенных писем Мазарини, был его близким союзником, особенно полезным в 1636–1637 гг., когда работал в папской делегации, исследовавшей возможности мирного конгресса в Кёльне, который беспокоил Мазарини (хотя ему участие в нем было запрещено). В 1649 г. приехал во Францию и служил конфиденциальным и неоценимым связным во время вынужденных изгнаний своего патрона.

313 Dessert, Royaume de Colbert, 68; Lair, Foucquet, 1: 568; Choisy, Mémoires, 58. Об Ондедеи см.: Treasure, Mazarin, 328.

314 Bonney, Debts, 261–62.

315 Подробнее о ней см. в главе 2.

316 Pitts, Mademoiselle, 136–40 passim.

317 Brienne, Mémoires, 3: 36–38, цитата 36.

318 Подробнее о нем см. в главе 2.

319 Bluche, Louis XIV, 98–99; Petitfls, Fouquet, 327; Choisy, Mémoires, 73; Lair, Foucquet, 2: 6.

320 Louis XIV, Mémoires, 35.

321 Франсуа Мишель Летелье маркиз де Лувуа (фр. François-Michel Le Tellier, marquis de Louvois; 1641–1691), граф де Тоннер с 1684 г. – французский государственный деятель, сын канцлера Мишеля Летелье. В 1668 г. назначен государственным секретарем по военным делам (военным министром).

322 Оливье III д’Ормессон (1616–1686), в 1636 г. стал советником французского парламента, в 1643 г. докладчиком в государственном совете, а в 1662 г. интендантом Амьена и Суассона (города на севере Франции). Во время процесса над Никола Фуке вел себя сдержанно, за что попал в длительную немилость у Людовика XIV (подробно об этом см. ниже). После себя оставил мемуары.

323 Petitfls, Fouquet, 328.

324 Англия всегда поддерживала Португалию на почве взаимного интереса в ослаб лении Испании – давнего и могущественного соперника Французской монархии. Фуке блестяще добился согласия на женитьбу английского короля Карла II на португальской принцессе. Последнее означало, что Португалия зай мет антииспанскую позицию. Он обсуждал с англичанами вопрос о продаже Франции Дюнкерка.

325 Екатерина Брагансская (порт. Catarina de Bragança; 1638–1705) – португальская принцесса из дома Браганса (королевский род, правивший в Португалии в 1640–1853 и Бразилии в 1822–1889 гг.), дочь короля Жуана Восстановителя (1604–1656). С 1662 г. супруга короля Англии, Шотландии и Ирландии Карла II Стюарта. Чтобы заинтересовать англичан в браке, португальский король дал за дочерью баснословное приданое: города Танжер и Бомбей.

326 Речь идет о попытке Франции таким образом заручиться поддержкой Речи Посполитой в вековой борьбе с Габсбургами. Как было сказано, она не удалась, ибо вскоре после добровольного отречения 16 сентября 1668 г. последнего польского короля из династии Ваза Яна Казимира (польск. Jan II Kazimierz Waza; 1609–1672) на престол 19 июня 1669 г. был избран Михаил Корибут Вишневецкий (польск. Michał Korybut Wiśniowiecki; 1640–1673), скончавшийся во Львове 10 ноября 1673 г. от язвы пищевода, вызванной нервными потрясениями.

327 Фуке вел трудные переговоры со Швецией о продлении франко-шведского союза (1635) и с Голландией – о торговом договоре.

328 Lair, Foucquet, 2: 2–6; Choisy, Mémoires, 87.

329 Choisy, Mémoires, 68–69, 82. О совокупности соображений, которыми мог руководиться в своих действиях Людовик, см.: Meyer, Colbert, 172–81.

330 Louis XIV, Mémoires, 34. О черновике этого раздела см. комментарий: Sonnino, 4–7.

331 Bonney, Debts, 265.

332 Défenses, 13: 156, Interrogation, March 16, 1662; Petitfls, Fouquet, 324; Choisy, Mémoires, 98.

333 Louis XIV, Mémoires, 62.

334 Choisy, Mémoires, 82.

335 Louis XIV, Mémoires, 62. См. также: Bastille, 1: 351–55, Куален – Сегье, 5 сентября 1661.

336 Louis XIV, Mémoires, 62. Некоторые из этих обвинений, записанных в конце 1670-х, бесспорно появились уже после процесса. См.: Dessert, Royaume de Colbert, 98–128 passim.

337 Жан Кольбер де Террон (1618–1684) – впоследствии главный интендант военно-морского флота.

338 Об этих отчетах см.: Murat, Colbert, 61–63. См. также: Petitfls, Fouquet, 310–16; Dessert, Fouquet, 141–44; Lair, Foucquet, 1: 531–32.

339 Murat, Colbert, 63, Кольбер дю Террон – Кольберу, 24 июля 1661.

340 Bonney, Debts, 270–71; Petitfls, Fouquet, 335–37.

341 Gaillard, Lamoignon, 169.

342 Louis XIV, Mémoires, 62; Bastille, 1: 351–55, Куален – Сегье, 5 сентября 1661; Bastille, 1: 362–64, Людовик XIV – архиепископу Амбрёнскому, 16 сентября 1661.

343 О временном альянсе Кольбера и Летелье см.: Uzman, Kinship, 306–7. Bastille (1: 347–51) содержит различные приказы и инструкции д’Артаньяну, 4 сентября 1661; Murat, Colbert, 65–70 passim.

344 Brienne, Mémoires, 3: 49.

345 Об этом также см. выше.

346 Choisy, Mémoires, 65–66, 91–93; Brienne, Mémoires, 3: 49–50; Petitfls, Fouquet, 344–45, 354.

347 Lair, Foucquet, 1: 527–29; Petitfls, Fouquet, 173–88.

Продолжить чтение