Читать онлайн Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов бесплатно

Личные впечатления. Три истории, приключившиеся за неделю до войны, и еще кое о чем…

В первые дни войны

За несколько дней до 22 июня я сдал последний школьный экзамен. Жили мы тогда в Подмосковье, в дивном историческом месте — Кусково. Близко от столицы. Недалеко от нашего двухэтажного деревянного дома был лес. Чуть дальше — великолепный парковый ансамбль, бывшее поместье знаменитого вельможи екатерининских времен — графа П. Шереметева, где прекрасно сохранился дворец с великолепным убранством, богатейшим собранием картин русских и западных мастеров, с уникальной коллекцией русского фарфора XVIII века. Около парка — озеро с крошечными зелеными островками, приютом лебедей. Встреча с ними всегда радовала.

22 июня, утром, я еще купался в озере, наслаждаясь летним солнечным, тихим воскресным днем, теплой водой.

Примерно, за неделю до начала войны, когда я вернулся из Москвы домой и показал маме аттестат зрелости, она, поздравив с окончанием средней школы, вручила мне повестку из военкомата. Еще через день я прошел медицинскую комиссию и узнал, что меня определили в морскую пехоту. В то время Красная Армия как раз создавала первые подразделения морских пехотинцев. На мой вопрос военкому: «Как быть, я же не умею плавать?» — он рассмеялся и ответил: «Научат!» После этого, наверное не в первый раз, рассказал старую байку о человеке, который не хотел идти в воду, пока не научится плавать. Велел постричь волосы и в понедельник, 23-го, прийти с вещами.

В назначенный день я пришел. Военкомата — не узнать. Шум, звонки, беготня, выкрики, споры. Все коридоры и лестницы забиты молодежью. Это добровольцы: они рвутся на фронт. Вышел военком и громким голосом всем сказал: «До вас, ребята, еще дойдет очередь. Война началась только вчера». Стало известно, что Президиум Верховного Совета СССР объявил мобилизацию тринадцати возрастов по четырнадцати военным округам страны. Как мы поняли, призывались люди, прошедшие ранее службу в Красной Армии. Всех добровольцев, а вместе с ними и меня, отправили по домам до особого распоряжения.

Трудно забыть «тот самый длинный день» и самую короткую ночь в году. Особенно полдень…

В полдень папа, мама и я ждали объявленного выступления В. М. Молотова. Все мы расселись вокруг столика с радиоприемником — в то время редкостью в советской семье — и молча ждали, когда стрелки часов достигнут двенадцати… Каждое слово наркома иностранных дел раздирало душу, добиралось до сердца, и оно учащенно билось. Правда, тогда я еще не очень осознавал страшную беду, навалившуюся буквально в одно мгновение на страну. Отчего же та беда не пронзила сразу мою душу? То ли по молодости, то ли от слепой веры в советскую печать? Никак не мог представить, как же это так: вчерашние друзья стали вдруг заклятыми врагами.

Я родился в спокойное мирное время. О войне мое поколение знало только из книг и фильмов. Большинство и книг, и фильмов прославляло Красную Армию, а песни, которые мы пели у костров в пионерских отрядах, представляли в своем воображении победные подвиги в битвах с врагом. Я, как и многие мои сверстники, сразу не мог в полной мере осмыслить происшедшее, тем более что почти два года власть и печать убеждали народ в том, что Германия — наш лучший друг, а вот «американские плутократы и английские вероломщики» — злейшие враги. Что же случилось? Всего неделю назад ТАСС опровергало якобы ложные слухи, будто Германия собирается напасть на нас… И вдруг?..

Все потеряли голову: мама и папа словно оцепенели. Папа беспрерывно курил. Мама, обняв меня, плакала. Почему? Хотя с того дня прошло около семидесяти лет, в память врезались те первые суровые слова: «Сегодня в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…» Заканчивалось выступление так: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». И все… Как понять сказанные высокие слова?

Почему вчерашний друг, в адрес которого было произнесено столько теплых и радушных слов, внезапно напал на страну? Были ли все же претензии или нет? Напала ли на нас Германия без объявления войны? Когда придет победа? Почему наше дело правое? Вопросы, вопросы и все без ответов.

Германские претензии — что известно о них? Впервые «Декларация Гитлера», правда в сокращенном виде, появилась на Западе в газете «Нью-Йорк таймс» 22 июня 1941 года.

Впервые правда о сосредоточении советских войск на границе появилась в печати в 1986 году, то есть спустя 45 лет после 41-го. Лишь тогда мы узнали о том, что незадолго до нападения Германии на СССР в Красную Армию тайно призвали более 800 тыс человек. Это официальные данные. А вот и мое личное свидетельство. В 1941 году я ежедневно, ожидая на станции электричку на Москву, видел, как пути были забиты воинскими эшелонами. В мае и в первой половине июня их с каждым днем становилось все больше. Через открытые двери вагонов солдаты перебрасывались шутками. Когда же один из составов двигался первым, солдаты обычно прощались так: «До встречи в Берлине!»

Миллионы людей «от Москвы до самых до окраин», слушая наркома иностранных дел, не могли не задуматься о судьбе отцов, мужей и сыновей, с которыми, как все понимали, они очень скоро расстанутся, и может быть, навсегда. Мне вспоминались услышанные в тот день на улице две фразы: «Будет большая кровь…» и «Я верю в товарища Сталина». И еще: в те первые военные дни советские люди не в шутку, а всерьез спрашивали друг друга (об этом мне рассказал папа): «Почему немецкие солдаты не сдаются Красной Армии?», или: «Почему немецкий рабочий класс не поднял восстание против Гитлера?», или: «Как мы должны относиться к немцам, когда Красная Армия вступит на территорию Германии?» Сегодня это звучит смешно… Да, а тогда советским людям так долго «промывали мозги» о классовой солидарности, о войне малой кровью на чужой территории. Будем снисходительны к тем, кто задавал тогда, в 41-м, наивные вопросы.

Что же в те дни происходило на границе? Приведем отрывок из письма бывшего фронтовика Модеста Марковича Маркова в газету «Известия»: «За две недели до войны нас собрали в доме комсостава и прочитали лекцию: «Германия — верный друг Советского Союза». Танки поставить на консервацию, боеприпасы сдать в артсклад. Я прибежал в парк в 00 часов 30 минут. В небе гудят самолеты. Настроение у всех веселое: начались маневры. Первый бомбовый удар — по складу. Крики: «Это учебные цементные бомбы!» Второй заход — и удар по соседнему батальону. Крики: того-то убило, тому-то оторвало ноги… Только тогда мы поняли, что это война».[3]

Еще два коротких письма.

П.Черняев: «Я был дежурным по части, когда началось. Небо чистое, без туч, а стоял гром. Их артиллерия била через нас по Гродно. Мы были без оружия, и летчики это видели. Они прямо крыльями нас резали. Бронетанкетки, почти не стреляя, давили солдат. А нам и в воробья стрельнуть нечем. Комполка Чумакову оторвало ноги, но он успел скомандовать: «Спасайтесь, кто как может!» Только в живых уже были единицы».

С.Зубенко: «Сержант Володя Капустин погиб в первый день под Граево. Захлебываясь кровью, пытался оправдаться, что не смог сделать больше того, что сделал. Его последние слова: «Не мы проиграли, не рядовые».

Из эфира неслись хриплые голоса, часто похожие на военные команды, дробь барабанов, гремели победные фанфары. Во всем этом радиошуме звучала, в основном, немецкая речь. Что-то удавалось в ней разобрать и понять. В школе я изучал немецкий. Германские войска дошли до Минска, ворвались в Прибалтику, шли на Москву, Ленинград, Киев.

Когда я рассказал об услышанном папе, он не поверил и переспросил: «Может быть, ты чего-то не понял, в чем-то ошибся?» Я повторил сказанное. Он ужасно расстроился и все говорил: «Как же так это могло произойти? Где Красная Армия? Как Сталин допустил такое?» Тут же попросил скверными известиями ни с кем не делиться, пока не появятся официальные сообщения. Вскоре власти приказали всем гражданам сдать радиоприемники.

Черную радиотарелку, прикрепленную к стене, мы не выключали круглые сутки: а вдруг сообщат что-то важное, «В последний час». С волнением прислушиваюсь к сообщениям Совинформбюро, созданного на второй день после начала войны. Их передавали дважды в день — утром и вечером, а затем повторяли много раз.

Прошло всего несколько дней боевых действий, а тон фронтовых сводок, как ни старались их отлакировать, не успокаивал. Во-первых, воевали на нашей, а не на чужой территории, как нас об этом не раз заверял товарищ Сталин; во-вторых, как кинокадры, то возникали, то исчезали различные направления сражений, за которыми следили миллионы людей.

Вот первая сводка советского Генштаба, вроде бы радостная, как мы теперь знаем, неправдивая: «22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные заставы на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только на гродненском и крысто-польском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец. (первые два — в 15 км и последнее — в 10 км от границы).

Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов».

На четвертый день войны, 26 июня, в газете «Красная Звезда» была напечатана первая статья Ильи Эренбурга «Гитлеровская орда». Так начал свой творческий путь лучший публицист в годы войны, любимец фронтовиков. 24 июля на страницах «Красной Звезды» появилось первое стихотворение Константина Симонова «Презрение к смерти». 6 августа в этой же газете опубликовано второе его стихотворение — «Секрет победы». Так начал свой творческий путь один из лучших фронтовых поэтов. Запомнились на всю жизнь строки поэта: «У храбрых есть только бессмертие, смерти у храбрых нет!»

На девятый день войны прозвучала информация о четырех основных направлениях: минское, луцкое, новгород-волынское, барановическое… На двадцатый день объявлены уже новые направления: полоцкое, бобруйское, могилев-подольское. Все новые и новые направления… Это тревожит, чаще мрачнеют людские лица. Все труднее понять горькую реальность. Враг прет и прет. Все ближе к Москве, Ленинграду, Киеву. Куда делись самолеты, о которых так красочно писали поэты и звучали песни — о героических «красных соколах»?

Совсем недавно во многих Дворцах культуры, в заводских клубах люди внимательно разглядывали красочные плакаты ГЛАВПУРа, и сердца их наполнялись гордостью. Еще бы… Один артиллерийский залп советской дивизии, как утверждалось в тех плакатах, в два раза мощнее залпа дивизии противника. А какого — догадайся? Случилась война. Выкатили пушки артиллеристы — беда, снаряды словно улетели в небеса.

27 июня, на пятый день войны, появилось объявление о создании Государственного Комитета Обороны. В его руках отныне была сосредоточена вся власть в стране. Председателем Комитета стал И.В. Сталин.

С каждым днем войны люди начинают все больше понимать, что означает на деле исчезновение одних и появление новых направлений… Сводки столь кратки, нелогичны, неясны, а газеты в основном трубят о первых героях-летчиках, о подвигах танкистов, давших достойный отпор агрессору. А агрессор-то уже занял Белоруссию, Прибалтику, часть Украины, Молдавию. Как возможно такое осмыслить?

От народа скрывают окружение целых армий, корпусов, дивизий, пленение тысяч и тысяч командиров и бойцов. Слухи о трагизме положения на фронтах точно кружили в воздухе, и люди их перехватывали, задавая друг другу один и тот же вопрос: «Когда наступит перелом?» Крупицы жестокой правды о происходящей катастрофе Красной Армии все же просачивались в общество, и они леденили души.

В печати появилась более эластичная терминология: «движение», «вклинились», «бились до конца», «отошли на новый оборонительный рубеж», «успешно отбивают атаки врага», «смена позиций» и т. п. В отечественной историографии Великой Отечественной войны уже давно существует новое лингвистическое обобщение, якобы объясняющее первый страшный период войны, «стратегическая оборона». Неужели современные российские историки предполагают, что их ложь, как и всякая ложь, имея длинные ноги, сможет обогнать правду?

21 июля впервые на Москву обрушились бомбы. Через неделю в сводках Совинформбюро исчезли старые направления: полоцкое, псковское, новгород-волынское, бобруйское, но осталось смоленское… Опять немыслимое смущение, тяжелая боль в сердце. Исчезли житомирское, коростеньское, белоцерковское направления. Стало понятно: Житомир, Коростень, Белая Церковь — в руках у немцев…

Как же сами немцы оценивали начало войны? Теперь это стало известно. Первые ее дни оказались для них легкими. Об этом свидетельствует начальник Генерального штаба вермахта — Франц Гальдер. Вот что он записал в дневнике: «Наступление наших войск, по-видимому, явилось на всем фронте полной тактической внезапностью. Пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности. О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох и в казарменном положении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать. Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения частей, для чего в настоящее время есть полная возможность. Военно-морское командование также сообщает о том, что противник, видимо, застигнут врасплох. В последние дни он совершенно пассивно наблюдал за всеми проводившимися нами мероприятиями и теперь сосредотачивает свои военно-морские силы в портах, очевидно опасаясь мин.

Командование ВВС сообщило, что наши воздушные силы уничтожили 800 самолетов противника. Нашей авиации удалось без потерь заминировать подходы к Ленинграду с моря. Немецкие потери составляют до сих пор 10 самолетов. Командование группы армий «Юг» доложило, что наши патрули, не встретив сопротивления, переправились через Прут… Мосты в наших руках… Охрана самой границы была, в общем, слабой… После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям… На ряде участков фронта почти отсутствовало руководство действиями войск со стороны высших штабов… Представляется, что русское командование, благодаря своей неповоротливости, в ближайшее время вообще не в состоянии организовать оперативное противодействие нашему наступлению… Организованное сопротивление отсутствует».

В первый же день войны я поехал в город к своему другу Марку Подобедову. Их семья, как и моя, незадолго до войны переехала из Харькова в Москву. Мы с Марком учились в одной школе и в одном классе. По дороге я подошел к единственной газетной витрине в Кусково, просмотрел «Правду». Не поверил глазам, вновь просмотрел все четыре страницы. Как нелепо выглядит главная партийная газета страны. Началась война, а в газете за 22 июня о ней ни слова.

Встретили меня Подобедовы тепло. Все говорили о начале войны. Никто не понимает, зачем Гитлер напал на Россию? Это же самоубийство Германии! Отчим Марка, уже далеко не молодой, религиозный человек, воевавший еще в Первую мировую, зло и неприкрыто заявил: «Нашествие немцев — это божье наказание великому грешнику за его злодеяния. Оно дорого нам обойдется». Все поняли, кого он имеет в виду, говоря о «великом грешнике». Я не стал возражать, хотя не очень соображал, в чем грешны простые люди? Старший сын Женя — инженер на авиационном заводе — рассказал, что в ближайшие дни они начнут перебазироваться на восток. Младший сын Марк — хронический астматик, к армии непригоден. Но он остро переживает беду и собирается поехать копать противотанковые рвы.

Через два дня я вновь поехал в Москву. Побывал в горкоме комсомола на улице Архипова. Меня включили в список комсомольцев — для участия в сооружении вокруг Москвы оборонных рубежей. Затем я направился в центр города.

Я иду по главной улице — имени Максима Горького: от центра до Белорусского вокзала. Перед входом на Красную площадь — усиленная охрана. На улицах появились военные патрули, немецкого красного полотнища со свастикой на здании германского посольства больше не видно, а оно само закрыто. Какие-то люди сгружают тяжелые мешки с песком и закрывают ими широкие окна-витрины магазинов. Куда ни поглядишь — окна в квартирах на случай бомбежки обклеены крест-накрест бумажными полосами. Появились первые указатели путей к бомбоубежищам. Как странно: всего третий день войны, а город быстро приспосабливается к новым условиям жизни. Как там, наверху, — так же?

На площади Пушкина дети играют в войну. Я остановился и прислушался к их разговору. Те же, как всегда до войны: «синие» и «красные». Мальчики — разведчики, а девочки — санитарки. Уговор: «Чур, санитарок не убивать». Так ли поступят немцы?

Захожу в книжный магазин. Плакат со словами «Пусть крепнет советско-немецкая дружба» исчез, а других пока не видно. Видимо, ждут указаний? Зато на книжных витринах появились книги о русских полководцах, о русской доблести в прошлом. В основном, как я заметил, раскупают именно эти книги. Можно увидеть первые стенды с карикатурами и шаржами — произведения талантливых художников Бориса Ефимова и Кукрыниксов. Теперь известно, что Геббельс их включил вместе с Эренбургом в список лиц, подлежащих повешению, разумеется, после победы немецкой армии.

Много военных, как правило, в новенькой форме. Я еще слабо разбираюсь в воинских различиях. Проходят маршевые роты, идут в основном к Белорусскому вокзалу.

В субботу вечером к нам в Кусково приехал старый друг папы Ханаан Затучный — журналист. В прошлом они вместе работали, и папа переживал за его сломанную карьеру и судьбу. О ней стоит кратко рассказать. В 1937 году Затучный — главный редактор «Донецкой правды». В один из летних вечеров к нему в редакцию позвонил товарищ, сотрудник местного управления НКВД, и попросил его выйти на пару минут. Рискуя собственной жизнью, он сообщил Затучному, что ночью за ним «придут». В редакцию главный редактор не вернулся. Он тайно прожил больше трех лет в Москве на улице Покровского у своей родной сестры. А те, кто «за ним пришел», ни с чем ушли, и человек «затерялся»…

В этот вечер Затучный столько нам рассказал. Он лучше нас был осведомлен о положении на фронте. Назвал причины первых поражений Красной Армии. Рассказал и об уничтожении немцами в захваченных городах еврейского населения, о чем — с первых до последних дней войны — печать молчала.

Кстати, мы не знали, «кто есть кто»: например, кто первый комиссар армии, кто руководит органами информации и печати? Лев Захарович Мехлис — начальник Главного Политуправления Красной Армии, главные редакторы газет: «Известия» — Лев Ровинский, «Красной Звезды» — Давид Ортенберг, директор ТАСС — Яков Хавинсон, зам. директора «Совинформбюро» — Соломон Лозовский — «еврейский букет», пошутил Ханаан. Вот Геббельсу пища…

Перед уходом Ханаан рассказал о том, что уезжает в Алма-Ату. Он сошелся с женщиной, помощником городского прокурора. Она обещала ему поменять паспорт, а он поклялся прожить с ней до конца войны.

Папа спросил Ханаана:

— Ты не боишься оказаться ее заложником, если у вас не сложится жизнь?

— У меня нет другого выхода, — ответил Затучный. — В Москве у сестры или у своих в Подмосковье я больше оставаться не могу. Рискованно. Начинается суровое военное время.

Когда мы расставались, Ханаан высказал оптимистический взгляд на ход войны: «Гитлер плохо знает Сталина. Этот азиат положит миллионы мужиков в солдатских шинелях. Ему это не впервые, но загонит фюрера в гроб…»

В первые дни войны появились в печати стихи Лебедева-Кумача:

Стихи эти, вышедшие под названием «Священная война», вскоре стали главной песней войны. Обычно ее пели стоя, как гимн. Так и называли долго войну — «священной», «народной», «Великой», «Отечественной». Название «Великая Отечественная война» появилось значительно позже. Впервые так была названа война с фашистами в приказе Верховного Главнокомандующего 1 ноября 1944 года.[4]

Два подвига

В начале июля отца назначили начальником большой стройки на Урале, в городе Кыштыме. За семь месяцев надо было построить графитовый комбинат. В то время графит применяли в основном для изготовления артиллерийских снарядов и производства карандашей. Пройдет немного времени — без графита не обойтись и атомному реактору. В то первое военное время одни районы, где добывали графит, уже заняли немцы, а другие оказались под угрозой быстрой оккупации.

С удостоверением, подписанным наркомом, по распоряжению Государственного Комитета Обороны папа с помощниками выехал на Урал. В конце июля и мы с мамой вместе с сотрудниками Наркомата промышленности строительных материалов (где папа руководил добычей нерудных ископаемых) и их семьями потащились в товарных вагонах в Кыштым. Добирались «малой скоростью» и приехали туда в середине августа.

Что больше всего поразило меня в пути? Нас часто обгоняли длинные составы с зарешеченными окошками в вагонах. Двигались они с большей, чем мы, скоростью не на запад, а все — на восток. Из окошек неслись громкие крики. «Нас везут в лагеря! Нас везут в лагеря! — кричали люди. — Мы хотим на фронт: защищать Родину! Передайте, объясните Сталину. Он не знает». И опять: «Мы знаем, нас везут в лагеря, а не на фронт!»

Часто нас обгоняли санитарные поезда. На остановках, где мы оказывались рядом, я старался разговорить сестер, санитаров. Пытался узнать хоть каплю правды о событиях на фронте. Однако все, к кому я обращался, уходили от ответа. Видимо, им запрещали вступать в какие-либо разговоры на эти темы с посторонними. С первой же встречи город, куда мы приехали, мне понравился. Весь зеленый, чистый, с большим лесом вокруг, с речкой, с добродушными и трудолюбивыми жителями. Многие из них были заядлыми охотниками, рыболовами и грибниками. Папа нам приготовил просторную крестьянскую пятистенную избу. В ней я прожил до декабря 41-го года, пока не ушел в армию.

Приехав в Кыштым, на другой день я отправился в военкомат. Военком взял меня на заметку и, учитывая мое среднее образование, пообещал отправить в военное училище, как только получит место. Вскоре такой момент наступил, и я поехал поступать в Челябинское танковое училище. Медицинская комиссия в танкисты меня не пропустила. Оказалось, что я дальтоник (чего я до тех пор о себе не знал), что у меня сильнейшее плоскостопие и слабое сердце. Сколько я просил: «Поймите, какое значение имеет дальтонизм! На фронте же нет светофоров!» Врачи и слышать ничего не хотели и выставили меня в коридор. Училище мне понравилось. Никакой муштры. Курсантов учили водить танки, драться с танками противника, преодолевать на них водные преграды, спасать при необходимости машины и себя… Прямо с завода на новеньких танках курсантов отправляли на фронт.

Вернувшись в Кыштым, я рассказал военкому о своей неудаче. Он успокоил: «В танкисты не подошел — станешь артиллеристом, не выйдет из тебя пушкарь — будешь командовать пехотой, в армии дел много».

Велено ждать.

В сентябре я пошел работать учеником токаря на оборонный завод. Как он возник в Кыштыме — это случай особый и в то же время типичный для того героического времени, когда люди на фронте и в тылу пытались спасти Отечество. Вот как это произошло. Где-то через полтора месяца после начала войны в Кыштым приехали 28 евреев. Простые, скромные люди. Некоторые из них — религиозны. Они покинули родной Киев, когда к городу приближались немцы.

В Киеве они все трудились на кроватной фабрике. Среди них были токари, слесари, инструментальщики, гальваники. Фабрика изготовляла известные в довоенные годы металлические кровати с никелированными спинками, перетянутые железной сеткой. Директором ее был тридцатидвухлетний инженер Леня Уманский. Он закончил Киевский политехнический институт, где учился вместе с моим двоюродным братом. Из украинцев мало кто поехал с ними. Зачем? Они рассуждали так: «Мы не евреи. Що нам зробе нимець?»

Энергичный Леня достал открытые платформы, погрузил на них станки, инструменты, провода, даже смазочные материалы. Свободных мест почти не оказалось. Все же рабочие с семьями как-то устроились. Брать с собой барахло Леня запретил. Разрешил взять одни продукты. На девятнадцатый день киевляне прибыли в Челябинск. Их направили в Кыштым. В первый же день, пока рабочие, их жены и дети разгружали платформы, Леня отправился к секретарю горкома партии. Он познакомил того с идеей, родившейся в пути, — создать завод по изготовлению снарядов для танков. Положил на стол секретаря папку с расчетами. «Мы просим от города, — сказал Леня, — малого: площадку, а еще лучше какое-либо старое, но готовое помещение, семьдесят рабочих карточек и броню для всех, кто работает на заводе».

Шла война, и всякий, от кого что-либо, даже самое малое, зависело, должен был в считаные дни, а скорее, в считаные часы принимать решения, находить выход в самой сложной ситуации. На следующий день секретарь разыскал Леню и объявил ему: «Мы нашли помещение — старые конюшни бывшего конного завода. Другого ничего нет. Приводите их в порядок. Надеюсь, вы справитесь. Остальное, что вы просите, получите. Успеха вам. Всякий не го что день, а час дорог. Отечество в опасности!»

«Отечество в опасности!» — эта фраза, в те дни впервые публично произнесенная Сталиным, стала своеобразным магическим заклинанием, паролем, выражением веры в победу не только на фронте, но и в тылу. С ней просыпались и ложились спать, с ней провожали мужей и сыновей на фронт, с ней пробирались партизанскими тропами в тыл врага, с нею шли в бой.

За два месяца двадцать восемь киевских евреев, их жены, сыновья-подростки и шестнадцать русских уральцев очистили конюшни, построенные, как тогда шутили, при царе Горохе, от затвердевших, как сталь, громадных куч кизяка, починили прохудившиеся кое-где крыши, перестроили действительно просторные помещения, утеплили их, забетонировали пол, установили станки, провели электросеть и водопровод. Сложностей оказалось много. Помогли челябинцы.

Через короткое время заместитель Лени — Семен Тонковер — построил столовую, роскошные по тому времени туалеты, душевую, крольчатник. Он поехал в пригородный совхоз и договорился о прямом обмене товара на товар. Завод чинил трактора, сеялки, а совхоз подбрасывал за это картошку, лук, морковь. В день выдачи первой оборонной продукции совхозники привезли в подарок заводчанам свинью весом килограммов на восемьдесят.

В ноябре прибыли в Кыштым военпреды для приема готовой продукции — болванок снарядных головок для танковых пушек. В первый месяц их изготовили всего сто штук. Когда в конце 41-го я покидал завод, он выдавал за две смены — каждая по двенадцать часов 1200 снарядных головок. Умножьте приведенную цифру на 30 рабочих дней в месяц — работали без выходных, — и получится тридцать шесть тысяч. В 42-м, как писала мама мне на фронт, их выпускали втрое больше. Чудо!

Несмотря на скудное питание, скверные фронтовые новости, вечный страх за воевавших детей и родных, люди молча, порой стиснув зубы, выполняли свои обязанности, искали в себе и в других все новые и новые резервы и — что уж совсем удивительно — находили их. И никто, ни один человек, не считал то, что удавалось сделать, подвигом. Вот почему, пока союзники не открыли второй фронт, так народ называл свой тыл. Благородная цель, как свидетельствует история, способна на многое. Она готова пробудить в человеке сверхчеловеческую энергию, наделить его титаническими силами. Так было!..

О моих братьях

Пришло время поведать читателю еще об одной истории. На примере двух моих братьев я хотел бы показать — какова роль судьбы в жизни человека. За неделю до войны я получил последнее письмо от моего двоюродного брата Марка. Уже больше года он служил в Красной Армии. Мать Марка, моя любимая тетя Берта, родная сестра папы, жила тогда в Киеве. Она уговорила знакомого военкома оставить сына служить в Киевском военном округе. Часто приезжала к сыну в часть. Марка несколько раз отпускали на несколько дней домой «погостить». Вдруг приказ — дивизию, где он служил, срочно перебросили поближе к границе.

Второй двоюродный брат, Игорь, жил в Харькове у тетки. Мать его умерла, когда мальчику исполнилось семь лет, а отец, ленинградский писатель Владимирский, узнав в 1937 году, что в «большом доме», то есть в НКВД, на него заведено «дело», испугался ареста и повесился. За «бедного» призывника некому было замолвить слово. Его призвали в армию в 1940 году и отправили служить на Дальний Восток, где он благополучно провел всю войну, дослужился до старшего лейтенанта, в августе 1945 года участвовал в Маньчжурском походе против японцев и остался жив. После войны окончил в Москве Академию бронетанковых войск и, до выхода в отставку, в чине полковника командовал на Украине танковым полком.

Иначе сложилась судьба Марка. До войны военная цензура не так жестко следила за солдатскими письмами. В последнем письме Марк рассказывал мне о своей части, которая стояла недалеко от границы. Он и его товарищи почти круглые сутки возводили новую линию обороны. На границе чувствовалась «напряженка». Солдаты видели, как немцы подводят к ней все новые и новые части.

Между тем, как мы теперь знаем, после июньского сообщения ТАСС, чтобы придать этому обманному заявлению достоверность, «полководец» приказал: все части, придвинутые к границе, привести в небоеспособное состояние, снять моторы с самолетов, танков, якобы на профилактику, личный состав отправить в лагеря на учения неподалеку от границы. Буквально за несколько часов до начала войны Кремль приказал: «На провокации не отвечать!» Такая «мудрость» товарища Сталина обошлась Красной Армии дорого. Марку оставалось служить один год. Сразу же, как демобилизуется, он собирался приехать ко мне. В детские годы и позже мы очень дружили. Часто встречались в Киеве, в Харькове. Марк мечтал поступить в Киевский политехнический институт. Вышло все по-другому. Началась война, и Марк пропал.

Ненадолго прерву повествование о брате и расскажу еще одну историю. Беда пришла в нашу семью после занятия немцами осенью 1941-го Киева. Берта, старшая сестра папы Лея, их дети и внуки еле-еле выбрались из города. Там остались дядя Арл, муж Леи, их дочь с мужем и трехлетним Вовочкой, а также другие родственники. Дядя Арл, немолодой, очень уважаемый всеми человек, сумел убедить семейное окружение не покидать Киев. Он видел армию кайзера в 1918 году. «Немцы — интеллигентные люди, приличные и аккуратные, — говорил он. — Все обойдется». Дядины родственники были простые, скромные, честные евреи-ремесленники. Они набивали пустые папиросные гильзы табаком, изготовляли или продавали скобяные изделия, занимались парикмахерским или портняжным делом. Дочь дяди Арла, Ривка, трудилась на швейной фабрике мастерицей по вышивкам. Религиозные заветы они выполняли с душой, в точности. Газет не читали, радио не слушали. Впрочем, если бы они читали газеты или слушали радио, разве прочли бы или услышали хоть одно слово о зверствах немецкой армии над еврейским населением? Разве не дошел бы до них хоть намек, обращенный к евреям: «Уходите, спасайтесь!» Многие украинцы, с которыми работала Ривка, призывали не верить слухам об убийстве евреев в Житомире, Виннице, Бердичеве. Она уговаривала себя: «Может, действительно что-то преувеличено в слухах о немецких зверствах?»

В качестве примера приведу маленькую историю, рассказанную мне моим товарищем. После войны он посетил родное местечко в Белоруссии, где он родился и прожил детские годы. За несколько дней до вступления оккупантов в местечко местный булочник Янкель обошел еврейские семьи и попросил у них муку, мак, масло. Он решил спасти евреев, для чего собирался угостить немцев необыкновенно вкусными маковыми булочками.

Немецкие танки и мотоциклы появились скоро. На главной улице танкистов и мотоциклистов встретили Янкель и самые уважаемые евреи. Он вручил им на огромном блюде груду булочек. Колонна на несколько минут остановилась, и, уплетая аппетитные булочки, солдаты двинулись дальше. О «спасибо» не могло быть и речи.

— Вот видите, видите! — не унывая, радостно воскликнул Янкель. — Какой я молодец! Я вас спас! Вы видели, как аппетитно ели господа танкисты мои булочки?

Украинцы, ушедшие на главную улицу для встречи победителей, гоготали: «Що придумали жиды!»

На следующий день в местечко вошла зондеркоманда. Она сожгла всех евреев и Янкеля в молельном доме. Сколько сохранилось аналогичных историй… Много!

Как стало известно после войны, лишь десять процентов еврейского населения сумели эвакуироваться. А вообще, при стремительном наступлении немцев в 1941 году не была организована эвакуация населения из городов и сел Украины, Белоруссии, Молдавии, Прибалтики, Ленинградской области и др. В первую очередь бежали партийные и советские работники, сотрудники НКВД, предварительно перебив всех заключенных. История со смоленским партийным архивом, в полном виде попавшим в руки немцев, наглядный тому пример.

Судьба дяди Арла, Ривки, ее мужа и Вовочки оказалась трагичной. В сентябре 1941-го, они, в числе тринадцати моих киевских родственников, погибли в Бабьем Яре.

Меня не покидает мысль: Сталин в тот жуткий 1941-й, хотя ему самому в то время было не до спасения своих «братьев и сестер», особенно евреев, прежде всего спасал собственную власть. Он знал об истреблении немцами еврейского населения. За годы войны на оккупированной немецкой армией советской территории было убито 2,5 миллиона евреев, и он отнюдь не собирался их спасать.

Вождь предполагал, скорее радовался такому ходу событий — подарку от Гитлера. «Чем больше — тем лучше», — считал он. Великолепная политическая находка: всю черную кровавую работу по очистке Советского Союза от евреев выполнят нацисты. Этого им никогда не простят западные страны, мировая общественность и, конечно, сам еврейский народ. Он же, Сталин, окажется другом и спасителем евреев. Кроме того, мыслил генсек, нельзя сбрасывать со счетов и такое обстоятельство: «истребление еврейства надолго отвлечет мировое общественное мнение от московских процессов в предвоенные годы, от ГУЛАГа и так далее»…

Фактически так и произошло. Победа над гитлеровской Германией во Второй мировой войне спасла еврейский народ от окончательного уничтожения. Никто не отрицает того, что одним из организаторов этой Победы оказался Сталин. Правда, существует и иная точка зрения: выиграли войну мы не благодаря, а вопреки Сталину. Она напоминает сегодня позицию немецких генералов, утверждающих, будто Германия проиграла войну благодаря Гитлеру. Спор на эту тему будет продолжаться. По мере рассекречивания документов высказанная мною версия находит все большее подтверждение.

Вернемся же к истории Марка. На третий день боев полк, в котором служил Марк, был разгромлен. Много командиров и красноармейцев попало в плен, в том числе и Марк. В первую же ночь, когда охрана военнопленных еще не была налажена, Марк с двумя товарищами бежал. Их никто не искал. Зачем? Немецкие дивизии стремительно двигались на восток. Десятки тысяч пленных загоняли, как скот, на специально отведенные участки земли, окружали их колючей проволокой, по углам выставляли пулеметы, ставили часовых с автоматами и пересчитывали несчастных по головам, в основном для доклада наверх.

До конца 1942 года Гитлер не разрешал военнопленных Красной Армии отправлять в Германию, а их насчитывалось к тому времени — подумать только — более трех миллионов.

В октябре—ноябре 1941 года немцы освободили более 300 тыс. военнопленных: украинцев, белорусов и прибалтов. Небольшую часть военнопленных — «женихов» и «мужей» — они передали сельским женщинам. Остальные, большая часть, были отправлены подыхать в лагеря. В основном это русские солдаты. Основная масса военнопленных — теперь точно известно — погибла за зиму 1941/42 года. Нацисты фактически погубили почти весь кадровый состав Красной Армии. Согласно еще одной моей версии, такой факт должен был радовать Сталина. Как он считал, сами немцы уничтожили чуть не всех свидетелей его личного позора.

В последние годы, пытаясь реабилитировать «гениального» вождя, некоторые российские официальные историки утверждают, будто Верховный Главнокомандующий поступил так, то есть пожертвовал кадровой армией, во имя того, чтобы выиграть время для перебазирования промышленности из центральных районов СССР на восток. Сама эта версия кощунственна. Но допустим, если ее принять, то тогда зачем же брошенную на произвол свою армию, которую он готовил два десятилетия, в случае пленения солдат и командиров объявил предателями?

Почти два месяца Марк с товарищами пробирался на запад; двигаться на восток — они хорошо понимали — им до своих не дойти. Однажды беглецы наткнулись на патруль немецкой полевой жандармерии. Одного из них убили. Вскоре оставшиеся двое достигли польской земли. Их взял в батраки богатый поляк. Два года они «отпахали» на его усадьбе. Он выдавал военнопленных за поляков, добыл для них за взятку документы. В 1943 году немецкие комендатуры в польском генерал-губернаторстве разослали приказ: «За укрывательство беглых русских военнопленных и евреев — расстрел!» На следующее утро, после получения в гмине[5] под расписку грозного циркуляра, испугавшийся пан вызвал батраков в горницу. Он прилично угостил их, снабдил на дорогу салом, хлебом, луком, солью, обул в приличные чоботы, одел в телогрейки и попрощался с ними.

Теперь их путь лежал на восток. Шли, в надежде выйти на партизан. Думалось, что на Украине стало спокойнее. Когда вступили на украинскую землю, они еще не знали, насколько она вся, точно щупальцами, опутана оккупационными властями, вплоть до каждой деревни. На дороге Дежурили полицаи из местных, а в деревнях контролировали жизнь селян местные старосты. Встреченный ими старик лесник не обрадовал ребят своим рассказом. Шли по ночам, определяя путь по звездам. Главное, чтобы погода не подводила. Опять вроде бы удача… Где-то, поближе к Киевщине, они встретили партизанскую разведку. Ситуация сложилась, как в советском фильме Юрия Германа «Проверка на дорогах». Строгий допрос, а затем «проверка в деле». В перестрелке с карателями Марка ранило в ногу, а его товарищ погиб. Партизаны ушли, не дождавшись Марка, и он остался один.

Спрятавшись в глубокой лесной чаще, перевязав ногу, он провел там весь день, а ночью, опираясь на крепкую палку, направился, как ему казалось, в сторону Киева. Он нё ошибся. Через несколько суток, еле живой, с распухшей ногой, он приблизился к деревне Колосенки, километрах в ста двадцати от Днепра. Опять вроде удача: знакомая деревня. Он сразу ее узнал. В детстве их с братом привозили сюда на лето. Вечером, кустами, Марк дополз к избе Трофима, у которого они не раз жили, и тихо постучал в дверь.

Впустив раненого в полутемные сени, Трофим осветил сальным огарком его лицо и тотчас признал своего дачника. Перекрестившись, он обнял солдата, помог ему войти в горницу, успокоил. Его жена, баба Мавра, накормила Марка, напоила его горячим травяным чаем, а потом принялась за рану. Обмыла ее, обмазала разбухшую ногу каким-то домашним варевом, обвязала ее чистыми, теплыми тряпками.

Четыре дня Марк провел, спрятавшись на сеновале в сарае. На пятый растерянный Трофим залез на сеновал и, поклонившись, попросил Марка простить его. Оказалось, он больше не может находиться у Трофима. На следующий день, как сообщил Трофиму староста, в деревню придут немцы. Четверых староста определил к нему на постой. Опять прощание, точно как в Польше. Трофим снабдил Марка на дорогу шматом сала, вареной картошкой, луком, от бабы Марфы передал баночку с варевом для лечения ноги. По темноте отпустил парня с богом. С того дня след Марка пропал.

Откуда же стала мне известна вся эта история?

После войны, когда тетя Берта вернулась в Киев, к ней на Подол, где она жила, неожиданно приехал Трофим. То ли он на всякий случай оберегал себя? Не выдал ли он Марка немцам — вот этого нам не дано узнать! То ли действительно с добрыми и честными намерениями, но он поведал матери все, что знал о ее сыне? Берта поехала к нему в деревню. Наняла бричку. Вдвоем с Трофимом они где объехали, а где обошли пешком все леса, поля, обследовали все военные шляхи. Обходили во всей округе хату за хатой, показывали селянам фотографии Марка в гражданской одежде и в военной форме. Искали хоть какой-нибудь указующий, пусть еле приметный знак, холмик над могилой. Ничего… Сколько таких, как Марк, так называемых «без вести пропавших» лежит в земле и по сей день — неизвестно где? И память о них после смерти близких уходит навеки в небытие…

Выступление Сталина 3 июля 1941 года

На двенадцатый день войны, наконец, вождь обратился по радио к своим «братьям и сестрам». После его выступления кое-что стало яснее, что-то еще более запутанно, но в целом общая картина начала войны выглядела драматически. Миллионы людей в Советском Союзе и во всем мире с нетерпением ждали этого выступления. Насколько я помню, большинство восприняли его с глубоким облегчением, приняли поначалу сталинские слова как программу действий в борьбе с фашистскими захватчиками. Но, опомнившись, задумались. Стали вновь и вновь задавать сами себе вопросы. Например, почему проиграны приграничные сражения? Сколько лет с самых высоких трибун народ уверяли, что «советская граница на замке»! Или такой естественный вопрос: «почему немцы так быстро наступают, а Красная Армия еще быстрее, чем противник, отступает»? и несет потери гораздо большие, чем немецкая армия. — Такого история до сих пор не знала. (Опять же по слухам.) Неужели враг так силен? Где наши «соколы» и танковые армады — о них столько сложено стихов, написано песен, сказано гордых слов!

Господи, кого спросить, кто ответит?

В момент нападения Германии 21 июня Красная Армия имела в западных округах 3,3 млн солдат. Располагала 25 479 танками, из них 13 718 — в западных округах. Из 4906 современных танков 2454 — Т-34 и KB — неуязвимые в то время для немецких танков, только Киевский особый военный округ располагал 4,3 тыс. танков, это означало, что он имел больше танков, чем вся наступающая армия. Один этот округ имел 2000 самолетов, то есть половину всех воздушных сил Люфтваффе. Почти половина из них — самолеты современной конструкции. В наступление на СССР немцы бросили 4,3 млн солдат, то есть на миллион больше, чем имела советская сторона. Это было тогда их единственным преимуществом. Так по крайней мере думают некоторые историки сегодня, забывая о том, что на главных направлениях наступающих концентрация их сил превышала части Красной Армии в 4–6 раз.

Оставалось одно — верить сталинским словам и печати. Принято считать, что сталинское выступление прозвучало в самый тяжкий час войны. Но диктатор не сделал бы этого, если бы не считал, что наступил подходящий момент. К 1 июля уже было мобилизовано 5 млн 350 тыс. человек. Именно 3 июля мобилизацию временно приостановили. По численности Красная Армия примерно в 8,5 млн офицеров и солдат превзошла немецкую.

Диктатор постоянно скрывал от народа свою кремлевскую жизнь и многие события внешней и внутренней политики. Одно из них — секретные протоколы между СССР и Германией. На их основе Сталин и Гитлер поделили между собой так называемые «сферы влияния». После чего диктатор тотчас приступил к захвату новых территорий, входящих в сферу влияния СССР: Восточная Польша, прибалтийские страны, Западная Украина, Молдавия, Северная Буковина…

Сталин умело и ловко дозировал информацию. Частично прибегал к демагогии и фальсификации фактов и цифр. При этом он определял, что могут знать и чего не желательно знать его подданным. Например, зачем «братьям и сестрам» знать о том, что Сталин и Гитлер — основные виновники Второй мировой войны? Почему Сталин и его политические и военные советники допустили разгром Красной Армии в первые же дни войны?

В своем выступлении вождь оправдывал заключение договора с немцами, который якобы Советскому Союзу дал полтора года отсрочки от войны. А дальше выходило все логично и понятно: Гитлер вероломно нарушил договор и неожиданно напал на Советский Союз. Дальше же даже ленивый мог заметить, что в сталинской логике не сходятся концы с концами.

Гитлеровское нападение действительно оказалось вероломным, а вот неожиданным его никак нельзя признать. В своем выступлении Сталин признал, что 170 вражеских дивизий были придвинуты к советским границам и, отмобилизованные, находились в полной боевой готовности. О какой же тогда «неожиданности» может идти речь? Договор же с Гитлером был заключен, по мнению многих историков, только с одной целью — спровоцировать Вторую мировую войну. Приведем несколько фрагментов сталинского выступления: «Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, — сказал вождь, — несмотря на то что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражений, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы».

«Когда же Красная Армия остановит врага?» — спрашивали люди и не могли ответить. Еще фраза из выступления: «В бой вступают главные силы Красной Армии, вооруженные тысячами танков и самолетов…» Вот и ответ на заданный вопрос. Значит, скоро наступит перелом и захватчики будут выброшены с советской земли… В те, первые, дни войны «братья и сестры» искренне верили словам вождя. Но давно известно, насколько они были далеки от правды. В первые десять дней войны немцы захватили или уничтожили почти 75 % боевой техники Красной Армии, включая танки, самолеты, артиллерию, стрелковое оружие. Мог ли кто-либо поверить тогда, что такое в принципе немыслимое событие могло произойти? Как мало мы знали о фронтовых делах, но так всем тогда хотелось верить товарищу Сталину.

Не обошел в своем выступлении Сталин и причин первых поражений. Оказывается, вся немецкая армия была полностью отмобилизована, а наша — нет. Получается что-то непонятное? Хитрит вождь. А дело заключалось вот в чем: немецкая армия была приведена в боевое состояние, а наша — нет. Почему? Одна из основных причин поражения Красной Армии в начальный период войны, как объяснил Сталин, заключается в неожиданном наступлении агрессора. В реальности: могут ли войска ждать внезапного нападения? Что же они в таком случае делают? И для чего существуют? Нападение же без объявления войны — элементарная практика в современной истории. Разве аналогичным образом в августе 1945 года советские войска не напали на Японию?

Нападение на СССР, верно, оказалось внезапным. Но как понимать эту внезапность? Знанием намерений противника обладали многие — от Сталина до пограничных округов. Известно, что эту информацию запрещали распространять. Внезапность заключалась в том, что войска своевременно не привели в боевую готовность, командование армий на главных направлениях удара было ошеломлено громадным превосходством противника. Большая часть командующих округами не знала планов обороны государственной границы, с развертывания войск до начала военных действий.

В современной литературе уделяется большое внимание «внезапности» как главной причине поражений советских войск. «Вследствие малодушия Сталина», Красная Армия «пребывала в момент германского нападения в состоянии благодушия». Некоторые историки отмечают эффективность дезинформации, к которой постоянно прибегали фашистская дипломатия и пропаганда. По мнению историка И.Дюлльфера (ФРГ), «недостаточно полная оценка возможных намерений вермахта» оказалась действенной в развязывании и ведении им Второй мировой войны». В обстановке жестокой шпиономании в СССР Гитлеру удавалось успешно обманывать Сталина. Он, например, уверял «вождя» в том, что немецкие войска, изготовившиеся напасть на СССР, якобы находятся вблизи дружеской державы, так как англичане подвергали их в Центральной Германии атакам с воздуха.

Внезапность 22 июня означала не только потерю большей части кадровой армии, но и огромных материальных запасов, пространства и времени, резкое изменение сил в пользу противника. Это позволило вермахту осуществить «блицкриг», на который Гитлер поставил, в какой раз, основную ставку для разгрома Красной Армии. Некоторые историки, ссылаясь на причину внезапности вторжения, утверждают, что якобы это не позволило развернуть армию для контрнаступления. В последующем в отечественной историографии возобладала точка зрения о «внезапности». В сталинском понимании они приняли его концепцию об «объективных» (главных) и субъективных (второстепенных) причинах поражений Красной Армии. Однако при внимательном рассмотрении все «объективные» причины, по существу, являются субъективными. СССР отнюдь не был обречен на жестокие поражения 1941–1942 годов и безмерные потери.

Сталин постоянно до войны призывал армию и народ быть готовыми ко всяким неожиданностям, в частности и в его знаменитом выступлении 5 мая 1941 года, а в реальной действительности вторжение противника проспал…

В воспоминаниях Г.К.Жукова, К.К.Рокоссовского, Н.Н.Воронова, К.С.Москаленко, генерала Л.М.Сандалова показано, правда чуть-чуть, о растерянности Сталина и его окружения накануне и в начале войны. Известно, что известие о взятии немцами Минска привело его на два дня к уходу от власти, к бегству на свою Кунцевскую дачу. В сложной ситуации под Москвой, когда передовые немецкие части в начале октября 1941 года находились в 13–15 километрах от нее, Г.К.Жуков вспоминает, что Сталин находился, как никогда раньше, в полной растерянности.

Вероятно, что приказы, как в первый период войны и в последующем — № 270, № 272 — были порождены личным тяжким психологическим состоянием Верховного Главнокомандующего, который в них выдал единственный выход из создавшегося, и не раз, тяжелого положения на фронте. Но вернемся к сталинскому выступлению 3 июля.

В нем товарищ Сталин, обращаясь к «братьям и сестрам», объяснял, как им следует вести себя с захватчиками. «При вынужденном отходе частей Красной Армии, — сказал Сталин, — не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывоза его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которые не могут быть вывезены, должны безусловно уничтожаться!!!»

И еще сказал вождь: «В занятых врагом районах надо создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага, и всех его пособников преследовать и уничтожать на каждом шагу… Мы должны создать народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защитить свою свободу, свою честь и свою Родину». Похоже, пламенный призыв сочинен в истерическом ужасе: все сожгите, взорвите, отравите — всю страну уничтожьте.

Из выступления Сталина было не трудно сделать два вывода. Во-первых, что Красная Армия и дальше станет отступать, но до каких пределов? И, во-вторых, непонятно было, как можно было выполнить указания вождя при столь стремительном наступлении противника, и особенно той части населения, которая попадает в оккупацию. Ведь люди как-то должны жить…

Мне однажды рассказал ветеран вот такую историю. Его отец, коммунист, председатель еврейского колхоза, собрал весь скот и вместе с односельчанами — это происходило в Белоруссии — пытался угнать его от наступающей немецкой армии, то есть выполнить указание товарища Сталина. Несколько раз колхозников со стадом нагоняли немцы. И приказывали им вернуть скот обратно. «Это теперь принадлежит Германии, это наше!» — говорили им немецкие офицеры. Но отец сумел оторваться от захватчиков и привел коров, лошадей, баранов, коз в Казахстан. Но то был удачный случай. Многочисленные попытки уничтожить хлеб, зерно, горючее, угнать паровозы, вагоны, демонтировать заводы и фабрики и отправлять их в восточные районы страны не всегда удавались. А где-то люди не желали так поступать.

В качестве примера приведем предполагаемую ситуацию, сложившуюся в результате оккупации в одной из деревень, скажем, на Украине или в Белоруссии… Приезжают немцы в деревню и по совету селян назначают старосту. Попробуй — откажись. Вскоре в селе останавливается немецкая кавалерийская часть. И тут же следуют поручения: кто-то стирает белье, кто-то вывозит навоз из конюшен, кто-то работает судомойками или официантами в офицерской столовой, кто-то выкапывает картофель, делится с немцами, кто-то трудится на мельнице, кто-то плотничает или подковывает на сельской кузнице подковы немецким лошадям — попробуй откажись!

Учительница немецкого языка в сельской школе не по своей воле служит переводчиком, а троих молодых парней назначили в полицаи — попробуй откажись? Но наступит время, когда возрожденная Красная Армия придет в эту деревню. И смершевцы начнут разборку: «кто есть кто»? Учительницу расстреляют, старосту и полицаев отправят в ГУЛАГ, и не только их. И ту женщину, что стирала солдатское белье, и судомоек, и даже «похоронщика», мужика, хоронившего сельчан-колхозников.

Заглянем в дневник Йозефа Геббельса, который высоко оценил речь Сталина как великолепный пропагандистский документ и какое-то время даже изучал его. Что же записал этот «самый великий лжец в истории человечества» в дневнике за 3 и 4 июля 1941 года:

«…3 июля 1941 года. Большая шумиха в связи с подготавливаемым бегством Сталина из Москвы… Аман занимается уже созданием крупных газет в оккупированных областях. «Фелькишер беобахтер» в Москве — вот это было бы кое-что новое!

4 июля 1941 года. Вчера сильные налеты английской авиации на Северную и Западную Германию. На Восточном фронте: кольцо под Новогрудком плотно замкнулось. Надо ожидать колоссальных трофеев… На остальных участках фронта непрерывно продолжается продвижение… Но русские сражаются все же очень упорно и ожесточенно… Наши потери к масштабу операций все же еще незначительные. Великолепное положение на Центральном фронте. Здесь враг становится также менее устойчивым… Русские несут большие потери в самолетах. Они не отваживаются больше совершать ночные налеты на наши восточные города. Их союзником является пока еще славянское упрямство. Но и оно в один прекрасный день исчезнет. Сталин ранним утром держит речь: защитительная речь дурной совести, пропитанная глубоким пессимизмом. Он описывает всю серьезность положения, призывает саботировать наше продвижение и предостерегает от паникеров и распространяемых вражеских слухов… За границей, прежде всего в США, а также и в Лондоне, видят положение Москвы в мрачном свете. Думают, что начинается одна из величайших в истории битв на уничтожение. Потери русских в Белостокском «котле» чудовищны… Удар по Москве… Кажется, что сопротивление красных по всему фронту медленно сламывается… Сталин призвал сжигать урожай и запасы. Мы отвечаем на это совершенно открыто, что России нечего ожидать от нас после поражения и мы оставим ее подыхать с голоду. Вероятно, это охладит чересчур горячие головы.

Каждые полчаса поступают новые известия. Дикое, возбуждающее время. Вечером кинохроника готова… Еще полчаса подремал на террасе», — заканчивает запись этого дня Геббельс.

Сколько бахвальства… В то же время Геббельс начинает понимать, что война в России — не прогулка, не легкие победные сражения во Франции и Польше.

Как я заметил, в Москве царило глубокое беспокойство, непонимание причин произошедших разгромов первого эшелона Красной Армии, а порой какой-то необъяснимый страх и растерянность. В то же время в те первые часы, трагические дни войны я нигде не слышал ни одного упрека в адрес власти. Скорее, росла какая-то еще не осознанная до конца безличная злость. Война застала и старшее, и младшее поколение, вероятно, каждого человека врасплох. Кто-то не успел закончить школу или институт, кто-то не сыграл вовремя свадьбу, не съездил проститься к умирающей матери, кто-то, работая без отдыха три года, наконец собрался было в отпуск, а кто-то вовремя не управился с садом или огородом… Список неоконченных, незавершенных дел можно продолжать бесконечно — война ворвалась в жизнь людей так неожиданно…

Нередко и по сей день люди на Востоке и на Западе, особенно молодежь, которые интересуются прошедшей войной, задают вопрос: «Знал ли заранее Сталин о решении Гитлера напасть на Советский Союз?» Знал! Все знал!

По подсчетам историков, за год — полтора года (1940–1941) советское руководство из различных источников получило более двухсот предупреждений о подготовке гитлеровской Германии к войне. Это и американский Госдепартамент, и английское правительство. Это и разные дипломатические каналы, и разведка, и советские пограничные войска, и антифашистские круги в Западной Европе.

Диктатор — теперь-то точно известно — преступно пренебрег всеми полученными донесениями, не сделал необходимые политические и военные выводы. Не обезопасил «братьев и сестер», не привел вовремя Красную Армию в боевую готовность. Его же политические и военные советники, в условиях всеобщего страха и угодничества, созданных диктатором в стране и армии, не перечили ему, молчали, безропотно соглашались с ним.

«Война, — пишет Уинстон Черчилль, — это по преимуществу список ошибок, но история вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустил Сталин…»

В связи со сказанным Черчиллем небезынтересно выглядит поведение советского посла в Лондоне Майского.

После беседы с ним в британском МИДе 13 июня 1941 года, где ему сообщили о предстоящем нападении Гитлера на СССР, Майский же сообщил в Москву: «Вся картина… кажется мне более чем гипотетической… Я по-прежнему считаю германскую атаку на СССР очень маловероятной».

Сталин больше всего опасался того, что малейшая неосторожность или провокация лишит его всяких шансов на оттяжку сроков начала войны, которая ему так была необходима.

Сравним подходы Сталина и Черчилля к разведывательным донесениям. Сталин редко читал первоисточники, чаще разведдонесения игнорировал, рассматривая их как дезинформацию. «Он верил Гитлеру больше, чем себе», — шутили разведчики. Требовал от советников по разведке (Берия, Меркулов, Голиков) составлять сводки на основе первоисточников. Голиков, составляя сводки, как правило, делил их на два листа. В первом он приводил сообщения, достойные внимания, во втором — якобы дезинформацию. Сталин часто, принимая своих помощников, грубо обрывал их, не принимал их самых серьезных аргументов о грозящей опасности.

Уинстон Черчилль стал премьер-министром в самые трудные дни Британии, когда на страну обрушилась огромная воздушная мощь Германии, а Гитлер активно готовился к операции «Морской лев» — высадке вермахта на Остров.

Черчилль посчитал, что разведывательные сведения для него — одно из самых главных средств управления в войне с нацистами. Поручил предоставлять ему все первоисточники. А уж что важно или нет — он будет решать сам. Так он смог, например, «вычислить» подготовку нападения на СССР. На основе одного из них (6 апреля 1941 года) Черчилль предостерег Сталина. Сталин не принял английского посла. Тот получил от наркома иностранных дел через 3 недели известия, что он сообщил о них Сталину.

«Главное командование располагало информацией относительно немецких планов нанесения удара по советским войскам севернее Припятских болот, а также о наступлении особо сильными танковыми клиньями из района Варшавы и севернее ее с задачами разбить силы русских в Белоруссии и т. д. Почему же советский Генштаб сосредоточил довольно сильные группировки войск в белостокском и львовском выступах? Не надо быть стратегом, чтобы ответить на этот вопрос. Даже беглый вгзляд на конфигурацию советско-германской границы (линии будущего фронта) показывает возможность использования белостокского и львовского выступов для нанесения здесь многообещающих концентрических ударов по немцам. Генштаб не мог не использовать такой шанс. Но, как известно, с времен сражения при Каннах (216 год до н. э.) манящий выступ при определенных условиях может превратиться в пожирающий «котел». Именно в таких «котлах» оказались войска Красной Армии. Триумф германского командования стал одновременной трагедией сотен тысяч советских воинов».

Со 2 февраля 1941 года была начата перегруппировка немецких войск с целью нанесения удара по СССР. Сталин знал о сосредоточии сил и средств с немецкой стороны. Благодаря разведывательным источникам он с большим опережением знал, что Германия готовит войну. Знал он и срок ее начала. По сей день продолжаются споры о том, почему, располагая исчерпывающей информацией, он не подготовил страну к обороне, не принял единственно логичного в этой ситуации решения — привести армию в боевую готовность?[6]

Возможно, он стремился «переиграть» Гитлера и был уверен, что это ему удастся. Он безгранично верил в колоссальную мощь Красной Армии: чаще всего, и по сей день, историки предполагают, будто Сталин был уверен в том, что, пока Гитлер не расправится с Англией, он не посмеет развязать войну на два фронта.

После окончания войны французский историк профессор Картье, обратившись к изучению архивных материалов Нюрнбергского процесса, нашел в них документы, подтверждающие заблуждения Сталина. Наконец, провал его ставки на страны «Оси» при полном разрыве со странами демократии. Об этом сохранились воспоминания его соратников.

Хотел бы обратить внимание читателя на два вопроса. Даже невозможно представить себе, как развернулись бы в дальнейшем события во Второй мировой войне, если бы Гитлер согласился на требование Сталина и Советский Союз присоединился бы к странам «Оси». Огромное счастье, этого абсурда не произошло. В данном случае трудно определить, кто оказался мудрее: Гитлер или Сталин? И второй вопрос: думаю, что Сталин, абсолютно уверенный в победе над Гитлером, делал все возможное, что было в его силах, чтобы оттянуть начало войны. Сам же изо дня в день готовился обрушиться на фашистскую Германию. Об этом свидетельствуют многие факты, о которых за последние годы рассказали российские и западные историки в своих книгах (Виктор Суворов, Борис Кузнецов, Иоахим Гофман, Марк Соломон, В.Данилов, А.Афанасьев и др.).

До самой последней минуты Сталин старался уговорить себя, что Гитлер не нападет. Даже когда 22 июня в 5 часов 30 минут утра посол Германии Шуленбург вручил Молотову ноту об объявлении Германией войны СССР, нарком иностранных дел самым нелепым, жалким образом неясно, на что он рассчитывал, стал его убеждать в отсутствии концентрации войск Красной Армии на границе, уговаривал, как ребенок, что любые сложности в межгосударственных отношениях возможно при доброй воле уладить дипломатическим путем.

Одним из самых крупных просчетов Сталина перед началом предстоящей войны, о которой он не раз говорил в своих выступлениях, было обезглавливание Красной Армии. В выступлении вождь, разумеется, ни словом не обмолвился об этом трагическом событии, о своем преступлении.

По мнению Хоффманна, в сложной внешнеполитической обстановке Вооруженные силы СССР были «до основания потрясены сталинскими чистками». Это было «болезненным проявлением, формой коллективного сумасшествия». Он отвергает ложь о советских маршалах-шпионах, допускает стремление Сталина укрепить свою власть с помощью этих убийств. Ясно одно: «Если бы не разгром военных кадров, — утверждал генерал А.В.Горбатов, — мы немца не то что до Волги, до Днепра не допустили бы». «Без тридцать седьмого года, — по мнению А.М.Василевского, — возможно, не было бы вообще войны в сорок первом году. Уничтожение большей части командиров и в значительной мере, как следствие резкое ослабление армии, обнаруженное в советско-финляндской войне, решительно ускорили нападение Германии и ее союзников на СССР». «Финская война, — вспоминал Василевский, — была для нас большим срамом и создала о нашей армии глубоко неблагоприятные впечатления за рубежом».

До войны в Красной Армии создана была и в начальном периоде активно поддерживалась «идеальная» система управления войсками. «Идеальная» для «уничтожения» своих же войск. Лучшей системы не мог бы придумать ни один Гитлер. Работала она так. Когда немцы наступали, командир советского полка докладывал обстановку в штаб дивизии и ждал приказа, что делать дальше. Дивизия передавала сведения в штаб армии и ждала команды, что делать дальше. Армия в штаб фронта, оттуда — в Ставку. Ставка докладывала Сталину и только после принятия им соответствующего решения разрабатывала план действий. Этот план доводился до фронтов, там разрабатывали свои планы и посылали их в армию и т. д. Короче, все это занимало от 6 до 10 дней.

В день нападения гитлеровской армии на СССР премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выступил в палате общин и произнес свою историческую речь о поддержке России в борьбе с нацизмом. Сталин никогда не верил Черчиллю, но поверил Гитлеру. Пришлось менять оценки. Он внимательно прочел речь Черчилля и все донесения посольства и разведки из Лондона. Велел опубликовать речь британского премьера в самом кратком изложении.

В мемуарах «Вторая мировая война» Черчилль приводит небезынтересный эпизод:

«В августе 1942 года я впервые услышал от Сталина: «Никто из нас никогда не доверял немцам. Для нас с ними всегда был связан вопрос жизни или смерти».

Это ложь! Можно привести много сталинских высказываний противоположного характера.

Самое удивительное — поведение диктатора в ночь на 22 июня 1941 года: несмотря на точные данные разведки о сроках начала войны, а также информацию, полученную за несколько часов до нападения от двух немецких перебежчиков, он не рассказал «братьям и сестрам», как он это самое «вероломное нападение» проспал…

Как товарищ Сталин проспал нападение немецкой армии на его страну

В книге «Воспоминания и размышления», много лет спустя изданной без купюр, Г.К.Жуков описал это событие: «В 3 часа 15 минут 22 июня на многие советские города, крупные железнодорожные узлы, порты, на военные аэродромы обрушился град бомб с армад немецких самолетов. В 3 часа 30 минут начался артиллерийский обстрел на протяжении всей немецко-советской границы. А товарищ Сталин сладко спал в окружении охраны на даче в Кунцево. Нарком приказал мне звонить Сталину. Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец, слышу сонный голос генерала Власика, начальника управления охраны:

— Кто говорит?

— Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас? — изумился начальник охраны. — Товарищ Сталин спит.

— Будите немедленно: немцы бомбят наши города, началась война. — Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:

— Подождите.

Минуты через три к аппарату подошел Сталин. Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.

— Вы меня поняли? — Опять молчание.

— Будут ли указания? — настаиваю я. Наконец, как будто очнувшись, Сталин спросил:

— Где нарком?

— Говорит по ВЧ с Киевским округом.

— Поезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро».[7]

Заседание Политбюро началось в 5 часов 45 минут утра и продолжалось более 3 часов. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руке ненабитую табаком трубку. Жуков и Тимошенко доложили обстановку. Сталин неожиданно спросил:

— Не провокация ли это немецких генералов?

— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая это провокация? — ответил Тимошенко.

— Если нужно организовать провокацию, то немецкие генералы бомбят и свои города, — сказал Сталин и, подумав немного, продолжал: — Гитлер наверняка не знает об этом. Надо срочно позвонить в германское посольство». (Любопытный диалог, не правда ли?)

Сталин в первые часы войны

Поведение Сталина в первые часы войны непостижимо абсурдно, безрассудно. Оно явно свидетельствует, что он поверил в личное ему письмо Гитлера, полученное им незадолго до начала войны. Он цеплялся бессильно за малейшую соломинку, способную предотвратить происшедшее. Мы не говорили о публикации ТАСС от 14 июня 1941 года. Речь идет прежде всего о нелепых попытках связаться с Гитлером, о стремлении Молотова по поручению Сталина попытаться выяснить у немецкого посла Шулленбурга, не является ли случившиеся провокацией немецких генералов Гитлера. Сталин никак не мог понять, что произошло непоправимое.

Обратимся к воспоминаниям генерала Мерецкова. Он рассказывает в них о тревожной обстановке, царившей в высших кругах Красной Армии накануне войны. «Уже 21 июня, — вспоминает Мерецков, — военное руководство вело себя так, как если бы война начнется уже завтра». Мерецков отправился поездом в Ленинград в ночь на 22 июня. Накануне отъезда из Москвы он встретился с министром обороны С.К.Тимошенко. Прочитаем дальше о том, что об этой встрече рассказывает Мерецков:

«Меня вызвал к себе мой непосредственный начальник, нарком обороны, находившийся последние дни в особенно напряженном состоянии. И хотя мне понятна была причина его нервного состояния, хотя я своими глазами видел, что делается на западной границе, слова наркома непривычно резко и тревожно вошли в мое сознание. Тимошенко сказал тогда:

— Возможно, завтра начнется война! Вам надо быть в качестве представителя Главного командования в Ленинградском военном округе. Его войска вы хорошо знаете и сможете при необходимости помочь руководству округа. Главное — опять же, не поддаваться на провокации.

— Каковы мои полномочия в случае вооруженного нападения? — спросил я.

— Выдержка прежде всего. Суметь отличить реальное нападение от местных инцидентов и не дать им перерасти в войну. Но будьте в боевой готовности. В случае нападения сами знаете, что делать».

Странно, опять опасение каких-то «провокаций»! (На которые огонь сразу открывать нельзя!) Если бы страна готовилась только к обороне, то любые разговоры о «провокациях» были бы бессмысленны. Приказ должен быть простым и коротким: «Нападающего противника уничтожают!» Или, например, вечером 21 июня нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов отдал приказ трем флотам и двум флотилиям: «Оперативная готовность номер один, немедленно!» [Кстати, оперготовность № 1 объявляется после оперготовности № 2, которая и была объявлена 19 июня 1941 года, но об этом историографы не любят вспоминать[8]).

Рассмотрим три первых директивы, посланных из Кремля в военные округа накануне 22 июня 1941 года.

Директива № 1 составлена после трехчасового обсуждения с военными в сталинском кабинете 21 июня 1941 года. Она предупреждала войска о том, что в течение 22–23 июня не исключено нападение немцев. Возможно, оно произойдет с провокационных действий. Поэтому, находясь в полной боевой готовности, следует не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Передача в приграничные округа началась в зашифрованном виде после 11 часов вечера и закончилась, по словам Жукова, в 00 часов 30 минут 22 июня. В штабы армий, корпусов и дивизий она поступила к двум часам ночи и гораздо позже. Успеть что-либо реальное сделать никто не сумел: до начала наступления немцев оставалось считаное время. Сталин же, успокоившись, отправился к себе на Кунцевскую дачу и лег спать, опять же, понадеялся на принятое им решение.

Директива № 2 появилась утром 22 июня, после того как Сталин познакомился с нотой Гитлера. Все же военные его убедили, что речь идет не об отдельных «провокациях», а о самой настоящей войне.

«Мощным ударом бомбардировщиков и истребительской авиации, — в ней говорилось, — уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск…» Директива требовала — разбомбить порты Мемель и Кенигсберг… И вновь в сталинской редакции старый мотив: «…Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить». Идиотизм! Но кто в состоянии это объяснить в тот день?

Директива эта, подписанная Тимошенко, Жуковым[9] и Маленковым, отправлена была из Москвы в 7 ч. 15 минут утра, то есть через пару с лишним часов после вторжения вермахта. На фронт поступила между 9 и 10 часами утра. За прошедшее время после начала вторжения немецкие войска, легко перейдя пограничную полосу, двинулись в трех направлениях: на Москву, Киев и Ленинград… В мемуарах, написанных после войны, немецкие генералы говорили о слабой охране советской границы, о полной неготовности Красной Армии ни обороняться, ни наступать. Кто виноват? Об этом «братьям и сестрам» не следует думать.

В этот же день была выпущена Директива № 3. В ней впервые появились требования «войскам перейти в контрнаступление для разгрома противника и выхода на его территорию, где к исходу 24 июня уничтожить главные вражеские группировки». Наконец, Сталин милостиво разрешил войскам перейти границу (уже не существующую) «и вести действия, не стесняясь границ». Директиву эту отправили из Москвы 22 июня около 9 часов вечера. Поступила она на фронты с 10 часов вечера до полуночи 23 июня. Все три Директивы смело можно сравнивать с холостым выстрелом. Как их принял фронт — понятно. Они свидетельствуют о том, что ни Сталин, ни его политические марионетки, ни военные — никто из них не знал действительной фронтовой обстановки. Не понимал, что там происходит, а значит, не было никакого управления войсками в условиях неожиданного нападения. Скажите, как мог такое рассказать «братьям и сестрам» Сталин?

Первый день войны был потерян и, точнее, проигран вермахту.

В катастрофическом положении в эти дни оказались войска приграничных округов не на отдельных участках, а на огромном пространстве, простиравшемся от Балтики до Черного моря. Иначе говоря, «нелепые, а точнее, преступные распоряжения» Сталина стали главной причиной неотмобилизованности наших войск и внезапности удара противника.

А на фронтах (Северном, Западном и Юго-Западном) происходило вот что… Несколько зарисовок-рассказов очевидцев и участников боев.

О деморализации армии, об отсутствии всякого руководства рассказывают солдаты. Так, по свидетельству Ф.Я.Черона, попавшего в плен 27 июня 1941 года, его, находившийся в стадии формирования, артиллерийский противотанковый полк дислоцировался в 25–30 км от Белостока, в местечке Михалово. К 15 июня в части было около 900 человек с 40 винтовками для караульной службы. На 50 полученных за неделю до начала войны машин-полуторок приходилось только 12 водителей. Противотанковые пушки в часть так и не поступили. Ф.Я.Черон вспоминает: «В 4 часа утра 22 июня по приказу все бросились в лес и стали прятаться под кустами и за деревьями. Через 30 минут стало ясно, что никто за нами не гонится. Вот тут-то нам объявили, что немцы перешли границу и двигаются в нашем направлении. После нескольких часов в лесу было объявлено, что можно возвращаться. Без всякого строя, группами побрели в часть. Порядок и дисциплина рассыпались на глазах. Никто больше не выстраивал нас. Открыли вещевой склад, и всем разрешалось брать все, кто что хочет. Было около 11 часов дня. Командного состава не было видно. До сих пор не представляю, куда делись командиры. Красноармейцы бродили бесцельно и не знали, что делать».

Вероятно, старшие командиры просто испугались ответственности и не знали, как воевать с 900 невооруженными и необученными солдатами, которые даже не держали в руках винтовок. Младшие командиры безуспешно пытались организовать солдат. Создавшийся хаос перешел в неорганизованное бегство. Далее Ф.Я.Черон пишет: «…везде шли, ехали, бежали люди, спасаясь от немцев.

Вместо армии шла толпа. Где-то недалеко от Барановичей и рядом со Слонимом дороги от Бреста и Белостока сходились клином в большом лесу. Там собралось несколько сот машин, если не тысячи. Многие машины были уже с пустыми баками. Здесь впервые я увидел попытку какого-то полковника остановить бессмысленное бегство. Он стоял в кузове машины, кричал, что это позор, что мы должны организовать оборону. Вероятно, он сам был сконфужен, потому что обороняться было нечем. Только единицы подходили к машине, где стоял полковник, и слушали его. Основная масса народа стала отходить и высматривать, куда бы уйти. Большинство военных не имело оружия… Армии больше не существовало. Были разъединенные группы в пять, шесть и больше человек. Ими кишели леса и поля Белоруссии. Под вечер 24 июня уже встречались солдаты, переодетые в гражданскую одежду и без оружия. Голод брал свое, и все деревни, которые встречались им на пути, стали полны выпрашивающими что-либо поесть у местного населения. В большинстве случаев ничего не было, кроме воды. Вероятно, деморализованные солдаты о плене не думали и сдаваться в плен не собирались. Однако, если солдат брошен командиром и нет оружия, как воевать?

Аналогичное положение было характерным для всех участков советско-германского фронта. Моральный дух армии, особенно окруженных частей, быстро падал. Многие командиры кончали жизнь самоубийством или сознательно шли под пули — искали смерти. Разрушалось понятие о воинском долге и чести, об армейской морали и этике. Можно привести много свидетельств о том, что «некоторые командиры стали снимать свои шпалы и кубики и зарисовывать их невыгоревшие на солнце контуры чернильными карандашами, якобы опасаясь привлечь блеском знаков различия вражеских снайперов, политруки также поспешно расставались со своими нарукавными нашивками — звездочками».

Приведем еще документ — «Сообщение НКВД СССР № 41 303 в ГКО»:

«…6 июля у Ново-Мирополя потерпела поражение, понеся большие потери людьми и материальной частью, 199-я стрелковая дивизия… Во время паники, создавшейся в подразделениях при наступлении противника, командование не сумело предотвратить бегство. Управление штаба дивизии разбежалось. Командир дивизии Алексеев, зам. командира по политчасти Коржев и нач. штаба дивизии Герман оставили полки и с остатками штаба бежали в тыл. Командир дивизии полковник Алексеев, зам. командира дивизии по политчасти полковой комиссар Коржев и нач. штаба дивизии подполковник Герман арестованы и преданы суду военного трибунала.

Заместитель народного комиссара внутренних дел Союза ССР Абакумов».

По данным бывшего члена политбюро ЦК КПСС Александра Яковлева, за годы войны в Советской Армии было расстреляно 954 тыс. и солдат и офицеров — почти миллион человек! Если считать все эти расправы справедливыми, то получается, что русские — самый подлый и трусливый народ, ведь такого процента казненных за предательство и малодушие не знала ни одна другая армия!

О том, что происходило в жаркие июльско-августовские и сентябрьские дни на фронте, подробно рассказал Марк Солонин.

Во главе Ставки на всякий случай был поставлен Тимошенко (если придется искать «козла отпущения»), хотя без разрешения Сталина, скромного члена Ставки, военные не могли ступить и шага. В этот же период, до ноября 1941 года, имя Сталина редко упоминается в газетах, нигде не видно его портретов.

Наконец, Сталин понял, что произошло. Он больше не верил в свою армию, а точнее, в ту, что фактически в основном сдалась вермахту. Отсюда родилась странная фраза: «У нас нет военнопленных, у нас есть предатели, изменники».

Сохранились воспоминания о том, что Г.К.Жуков предлагал Сталину обрушить предварительный удар по сосредоточенным на советской границе войскам вермахта. Сталин категорически отверг это предложение. Как завороженный коброй, повторял и повторял: «Не поддавайтесь на провокации…» Откуда появилось это слово в его лексиконе? Обратимся к личному письму Гитлера Сталину 14 мая 1941 года. Приведем небольшой отрывок из этого письма, которое «заколдовало» Сталина:

«При формировании войск вторжения вдали от глаз и авиации противника, а также в связи с недавними операциями на Балканах вдоль границы с Советским Союзом скопилось большое количество моих войск, около 80 дивизий, что, возможно, и породило циркулирующие ныне слухи о вероятном военном конфликте между нами. Уверяю Вас честью главы государства, что это не так. Со своей стороны я тоже с пониманием отношусь к тому, что Вы не можете полностью игнорировать эти слухи и также сосредоточили на границе достаточное количество своих войск. Таким образом, без нашего желания, а исключительно в силу сложившихся обстоятельств, на наших границах противостоят друг другу весьма крупные группировки войск. Они противостоят в обстановке усиливающейся напряженности слухов и домыслов, нагнетаемых английскими источниками. В подобной обстановке я совсем не исключаю возможность случайного возникновения вооруженного конфликта, который в условиях такой концентрации войск может принять очень крупные размеры, когда трудно или просто невозможно будет определить, что явилось его первопричиной. Не менее сложно будет этот конфликт и остановить. Я хочу быть с Вами предельно откровенным. Я опасаюсь, что кто-нибудь из моих генералов сознательно пойдет на подобный конфликт, чтобы спасти Англию от ее судьбы и сорвать мои планы. Речь идет всего об одном месяце. Примерно 15–20 июня я планирую начать массированную переброску войск на запад с Вашей границы. При этом убедительнейшим образом прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших долг генералов. И, само собой разумеется, постараться не дать им никакого повода. Если же провокации со стороны какого-нибудь из моих генералов не удастся избежать, прошу Вас, проявите выдержку, не предпринимайте ответных действий и немедленно сообщите о случившемся мне по известному Вам каналу связи…».

Коротко познакомим читателей с «Директивой Гитлера об объявлении войны Советскому Союзу». Долгие годы Сталин и после него советские вожди скрывали этот документ от «братьев и сестер», не публиковали его в печати. Ныне всякий желающий может узнать, как Гитлер объяснял нападение на СССР. Каковы же, в сущности, были претензии Гитлера к СССР, ради которых фашисты ринулись на Россию? Перечислим основные:

— нарушение договора обязательств о разделе сфер влияния: в первую очередь это касается Литвы, захваченной Москвой;

— попытка оккупации Финляндии;

— грандиозная концентрация советских войск на западной границе, где сосредоточено было, по данным немецкой разведки, более 160 дивизий;

— захват советскими войсками Бессарабии, Северной Буковины;

— стремление русских ввести войска в Болгарию;

— попытки России укрепиться на Дарданеллах;

— подрывные действия советского правительства в Болгарии и Румынии;

— активное участие Советской России в югославском конфликте, организация в Югославии государственного переворота;

— антинемецкие акции в Советском Союзе.

Больше всего, как мне кажется, характеризует личные взгляды Гитлера в связи с решением напасть на СССР письмо, написанное им накануне 22 июня 1941 года Муссолини. Приведу из него один абзац. Но мне кажется, он очень важен для понимания настроения Гитлера в тот момент, когда он после долгих раздумий решал окончательно порвать со Сталиным. Историки до сих пор, пытаясь объяснить начало войны, задают вопрос: кто кого «обыграл», Сталин Гитлера или Гитлер Сталина? Речь идет в основном о сроках. К сожалению, до сих пор любые документы, которые бы пролили свет на данную историческую ситуацию, вряд ли в скором времени станут рассекреченными. Вернемся к письму Гитлера.

«Я чувствую себя, — пишет Гитлер, — внутренне снова свободным… Сотрудничество с Советским Союзом при всем искреннем стремлении добиться окончательной разрядки часто тяготило меня. Ибо это казалось разрывом со всем моим прошлым, моим мировоззрением и моими прошлыми обязательствами. Я счастлив, что освободился от этого морального бремени».[10]

В военно-исторической литературе утверждается, что Генштаб якобы допустил крупный просчет, разместив основные запасы материальных средств вблизи государственной границы. Как известно, они с первых часов войны оказались в зоне огневого воздействия противника. Через две недели войны около 200 складов с горючим, боеприпасами и вооружением оказались на территории, захваченной немцами. Положение усугублялось еще и тем, что значительное количество материальных средств войска, отступая, вынуждены были уничтожать.

К середине июля 1941 года из 170 советских дивизий, принявших на себя первый удар германской военной машины, 28 оказались полностью разгромленными, 70 дивизий потеряли свыше 50 % своего личного состава и техники. Особенно жестокие потери понесли войска Западного фронта. Из общего числа разгромленных на советско-германском фронте дивизий 24 входили в состав этого фронта. В катастрофическом положении оказались и остальные 20 дивизий этого фронта. Они потеряли в силах и средствах от 50 до 90 %. За первые три недели войны Красная Армия лишилась огромного количества военной техники и вооружения. Только в дивизиях (без учета усиления боевого обеспечения) потери составляли около 6,5 тыс. орудий калибра 76 мм и выше, более 3 тыс. орудий противотанковой обороны. За первые три недели войны Юго-Западным фронтом было уничтожено 1933 вагона боеприпасов и 38 047 т. горючего. Как это ни прискорбно признавать, размещение материальных средств вблизи границы не было простым просчетом, а диктовалось необходимостью эффективного обеспечения наступающих войск, точнее, планировавшегося наступления.

К концу 1941 года Красная Армия потеряла практически весь первый стратегический эшелон — наиболее подготовленные кадровые войска. Только военнопленными, как это теперь установлено, около 3,9 млн человек. К 10 июля немецкие войска продвинулись в глубь советской территории: на главном, Западном, направлении — на 450–600 км с темпом продвижения 25–35 км в сутки, на Северо-Западном направлении — на 450–500 км с темпом 25–30 км в сутки, на Юго-западном направлении — на 300–350 км с темпом 16–20 км в сутки. Для сравнения: потери вермахта за этот период составили около 40 % танков от первоначального состава, из них 20 % — боевые потери, 900 самолетов на Балтике — 4 минных заградителя, 2 торпедных катера и 1 «охотник». В личном составе потери вермахта, по немецким данным, составили около 100 тыс. человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Такие потери немцев хотя и превышали значительно их потери в предыдущих боях в Западной Европе, однако ни в какой мере не были сопоставимы с потерями советских войск.

В связи со сказанным возникает вопрос: в чем причина трагедии 22 июня? Среди многих факторов обычно называются «ошибки», «просчеты» советского военно-политического руководства. Но при более внимательном рассмотрении некоторые из них оказываются вовсе не наивными заблуждениями, а следствием вполне продуманных мероприятий с целью подготовки упреждающего удара и последующих наступательных действий против Германии. Этому стратегическому замыслу и был подчинен принцип оперативного построения войск первого стратегического эшелона. На деле же войну пришлось начинать в условиях мощного неожиданного удара со стороны противника неорганизованными оборонительными действиями. К тому же войсками, практически повсеместно застигнутыми врасплох.[11]

Многие годы «начало войны» в отечественной историографии замалчивалось. Только в последние годы, особенно накануне праздника 60-летия Победы, в российской печати появилось много материалов, посвященных трагедии 1941 года. Однако, увы, в полной мере история начала войны до сих пор не раскрыта. В первую очередь это объясняется засекречиванием многих архивных документов: политбюро, Ставки, Генштаба, КГБ и СМЕРШ. А сколько уничтожено документов, сколько подделано!

К сожалению, в генеральских мемуарах, за исключением отдельных из них, слабо затрагивается история 1941-го. Я редко встречал в войсках 1942–1945 годов солдат, оставшихся в строю после первого года войны. Офицеры кое-кто уцелел, и я с ними общался, стараясь понять их тяжелый начальный военный опыт. Но они, как правило, уходили от разговора.

За прошедшее время вышли из печати книги, достойные внимания читателя, во многом объясняющие, что на самом деле произошло в начале войны. Среди них особую ценность представляет сочинение русского историка Бориса Соколова и немецкого историка Иохима Гофмана.[12]

Трудно переоценить значение публикации скрытого долгие годы документа под названием «Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками». Вот как оценивает «Соображения» известный прогрессивный российский историк Юрий Афанасьев: «Этот документ, как говорится в одной из последних его публикаций, «представляет собой рукопись объемом 15 страниц стандартной бумаги для пишущей машинки, написанную черными чернилами генерал-майором A.M. Василевским. Под документом указаны места для подписей наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С.К.Тимошенко и начальника Генштаба генерала армии Г. К. Жукова. Однако документ ими не подписан». Согласно другим публикациям, этот документ был представлен Г.К.Жуковым на рассмотрение И.В. Сталину. У нас этот документ впервые был опубликован с сокращениями в 1992 году Н.В. Киселевым, а полностью — в 1993 Ю.А.Горьковым. Вопросы в отношении «Соображений» сводятся главным образом к тому, когда, какого числа и кем этот документ был написан, кто какие поправки в нем делал, носил ли он рабочий, действующий характер или же разрабатывался лишь «на всякий случай», как один из вариантов стратегии в предстоящей войне. В целом же документ не столько вызывает вопросы, сколько ставит новые проблемы перед исследователями. «Соображения» не оставляют сомнений в том, что примерно с весны 1941 года советское руководство переориентировалось от стратегии обороны на широкомасштабную подготовку упреждающего удара по Германии. Даже если допустить, что документ не был действующим, поскольку якобы никем не был подписан, то и в этом случае проблемы остаются: отмобилизование войск, их скрытое сосредоточение на западной границе, разоружение укрепрайонов на старой границе, передвижение военных складов на запад, широкое строительство аэродромов вблизи западной границы — эти и многие другие факты и события мая — июня 1941 года разворачивались в точном соответствии с предписаниями «Соображений».

Зарубежные и многие авторитетные российские историки считают, что Сталин, начиная, по крайней мере, с весны 1941 года, окончательно настроился на упреждающий удар по Германии. Более того, в самых последних публикациях в России по истории Второй мировой войны приводятся довольно убедительные обоснования на тот счет, что «идея упреждающего удара против Германии была единственно реальной и вполне правомерной». И еще более определенно: «Упреждающий удар спас бы миллионы жизней и, возможно, привел бы намного раньше к тем же политическим результатам, которым страна, разоренная, голодная, холодная, потерявшая цвет нации, пришла в 1945 году, воздвигнув Знамя Победы над Рейхстагом». Чтобы уж не было никаких сомнений на сей счет, делается окончательный вывод: «И то, что такой удар нанесен не был, что наступательная доктрина, тщательно разработанная в Генеральном штабе Красной Армии и начавшая осуществляться в мае—июне 1941 года не была реализована, возможно, является одним из основных стратегических просчетов Сталина». В результате почти полный разгром и пленение двух фронтов: сначала Западного в июле 1941 г., затем, в августе — Юго-Западного; разгром летом и осенью более 300 наших дивизий, насчитывавших свыше 5 млн человек; потеря каждую неделю по 30–35 дивизий; уничтожение противником за три недели 3500 самолетов, 6000 танков, более 20 000 орудий и минометов — столь грандиозная катастрофа могла произойти, очевидно, не только из-за отдельных, пусть и крупнейших, просчетов, не из-за примитивно трактуемой внезапности.

Глубочайшим образом раскрыл трагическую историю 1941-го самарский историк, а точнее инженер-авиационщик Марк Солонин. Он пошел дальше публицистики Резуна-Суворова. Суворовский «Ледокол» вызвал многочисленную полемику, критические взгляды, но позиция автора в нем занимает большое место. Я не придерживаюсь той точки зрения, которую подкрепляют слова Юрия Фельштинского:

«Среди казенщины и банальщины идей и людей, чьи книги вы никогда не отличите друг от друга, если вырвете титульные страницы написанных ими томов, работы Виктора Суворова «Ледокол» и «День М» — явление выдающееся. И именно потому, что автор этих книг никогда и ни в чем не убедит многочисленную армию историков-профессионалов, я пишу эти строки — в защиту истории, в защиту истины, в защиту автора столь неординарных книг. Пишу с благодарностью и с ревностью, поскольку и сам довольно давно, еще до того как в «Русской мысли» стали появляться статьи В.Суворова, пришел к выводу, что, «конечно же», Сталин сам собирался напасть на Гитлера. И только так можно объяснить его поведение 1939–1941 годов».[13]

Марк Солонин потратил пятнадцать лет, почти не пользуясь архивными данными, чтобы раскрыть и показать реальную действительность 22 июня и позже — на всех основных направлениях наступления противника.

Виктор Суворов так характеризует его книгу: «Марк Солонин совершил научный подвиг, и то, что он пишет, и то, что он делает, — это «золотой кирпич» в фундамент той истории войны, которая когда-нибудь будет написана».

Не станем пересказывать содержание книг Марка Солонина. Оно доступно для всех. И заинтересованный читатель может сам к ним обратиться. Игра стоит свеч!

Что же собой представляет этот «золотой кирпич»? Приведем статью Марка Солонина, опубликованную им в журнале «Огонек». В ней изложены основные выводы автора о причинах трагического начала войны. Привожу статью в сокращении:

«То, что случилось 22 июня 1941 года, стало началом самой крупной и, пожалуй, самой позорной катастрофы за весь период советской истории. И хотя советская пропаганда это чувство стыда, позора пыталась на протяжении десятилетий смыть, изгнать — причем в полном соответствии с желанием самого народа! — эта тема подсознательно до сих пор не дает нам покоя. Советская пропаганда предложила народу версию, прямо противоположную правде, но очень удобную: многократно превосходящий противник набросился на беззащитную страну, мы были не готовы, одна винтовка была на двоих и так далее. Эти абсурдные тезисы давно опровергнуты цифрами и фактами (абсолютное превосходство было в 1941 году как раз у СССР над вермахтом — не только в живой силе, но и в технике). Однако они настолько въелись в российское сознание, что их повторяют даже те, кто своими глазами видел сотни тысяч бойцов и командиров, добровольно сдававшихся в плен, и фронтовые дороги, заваленные новехонькой брошенной техникой. Это нежелание сказать себе правду о войне до сих пор является чем-то вроде общего комплекса…

А правда, которую так не хочется признать, такова: множество советских людей, запуганных и доведенных до нищеты сталинским режимом, потерявших нравственные и моральные ориентиры, в 1941 году не хотели воевать и погибать за ТАКУЮ власть. За власть, которая лишила человека всех прав и свобод. Это и была самая страшная неожиданность, с которой режим столкнулся в 1941 году. Я уверен, что разгром Красной Армии в 41-м произошел именно потому, что большая часть действующей армии просто отказалась воевать. Скажем так: и не умела, и не хотела…

Строго говоря, нужно наконец понять, что у нас с 41-го по 45-й была не одна, а две войны. Совершенно разные войны. Это потом уже позорная и героическая, Отечественная, усилиями пропаганды были слиты в одну.

Просто фашистский режим оказался еще более жестоким, чем советская власть. Сталину достался именно тот противник, с которым он мог справиться: еще более бесчеловечный, бесконечно далекий от представлений о гуманизме и правах человека. И поэтому Отечественную войну, которая началась примерно на рубеже 1942–1943 годов, действительно выиграл народ, который, однако, воевал и погибал не за усатого и не за мировую революцию, а за себя, мстя за погибших в плену товарищей и замученную гитлеровцами семью. И не благодаря, а вопреки режиму дошел в 45-м до Берлина».[14]

«Писатель Даниил Гранин, выступая по случаю Дня Победы (в 2001 году), сказал, — пишет Марк Солонин, — что все объективные условия были в пользу победы Германии, которая, казалось бы, не могла не победить, но — победила Россия! Потому, мол, что мы боролись за Родину и за высокие идеалы. (Идеалы эти настолько виртуальны, что я не запомнил, как их обозначил Гранин.)»

Убедительнее выглядит позиция Марка Солонина, чем писателя Даниила Гранина.

Прав ли Марк Солонин? Прочитав его книги, я полностью разделяю авторские суждения. Меня смущает только формулировка, выраженная автором в трех словах: Марк Солонин в ней утверждает, что «армия не воевала» — вот и ответ на вопрос: «Что произошло в 1941 году?» Думаю, что это не совсем так. Действительно, большая часть армии «не воевала», добровольно сдавалась в плен. Но некоторые воевали, пытались остановить захватчиков хоть на день, хоть на несколько часов или минут. В изданных мемуарах описаны сотни примеров мужества командиров и бойцов, сложивших головы в полях под Белостоком, Витебском, Минском, Белой Церковью, Уманью, Киевом, Новгородом, Ленинградом, под Москвой. В историю войны золотыми буквами вписана борьба Брестской крепости. Многие из погибающих героев, уверен, говорили так: «Товарищ Сталин, мы так Вам верили!»

Армия, в которую я пришел на фронт после военного училища, была другая, сформированная после 22 июня 1941 года.

Солдатская беседа

Накануне праздника Победы, 6 мая 1999 года, газета «Ржевские вести» напечатала очерк Н.Ладыгина и Н. Смирнова под названием «Так надо воевать!». Привожу его с небольшим сокращением:

«Десять дней, с 30 июля по 8 августа, 220-я стрелковая дивизия под командованием полковника С.Г.Поплавского, с переданными ей отдельной стрелковой бригадой и танковой бригадой, безуспешно штурмовала сильно укрепленные опорные пункты врага — Бельково, Свиньино и Харино.

При атаках на эти деревни необходимо было преодолеть низкую, поросшую кустарником местность, которая после сильных дождей превратилась в труднопроходимую трясину. В ежедневных неоднократных атаках наши части несли огромные потери. Бои принимали затяжной характер. Танки и небольшие стрелковые подразделения, прорвав первую траншею врага, ворвались в Бельково, но успеха не достигли.

5 августа группа бойцов 376-го полка из батальона капитана Ф.И.Таранца во главе с политруком С.И.Выжимовым стремительным броском ворвалась на окраину Белькова и уничтожила 6 вражеских дзотов. Фашисты отсекли группу основных сил пулеметным и минометным огнем. Все 18 человек погибли.

9 августа атаку лично возглавил командир дивизии полковник Станислав Гилярович Поплавский. Генерал армии С.Г.Поплавский об этом эпизоде в своих мемуарах вспоминал так: «Меня вызвал к телефону командующий войсками фронта И.С.Конев, находившийся на командном пункте 30-й армии.

— Почему не используете приданную вам танковую бригаду? — спросил он.

— Почти все танки застряли в болотах, — ответил я.

— Так вытаскивайте их сами и ведите в атаку, а за ними подтяните пехоту.

К повторной атаке удалось подготовить только 4 машины. Выполняя приказ командующего в буквальном смысле, я сел в ведущий танк, приказав командиру 673-го стрелкового полка подполковнику Максимову пойти за нами и броском овладеть Бельково. Должны были перейти в наступление два других полка».

Танки не имели возможности маневрировать в условиях болотистой местности, но головной танк с Поплавским, умело ведомый командиром танка И.Воронцовым, достиг северо-западной окраины Белькова. Остальные три танка двигались еще по нейтральной полосе.

В то время немцы плотной завесой артиллерийского и минометного огня отсекли нашу пехоту от танков, и Поплавский по рации приказал экипажам танков вести огонь с места. Но при развороте танк Воронцова провалился одной гусеницей в глубокую траншею. Машина прочно осела днищем на грунт. Поплавский по радио сообщил об этом Максимову, но тот был ранен и выбыл из строя. К танку начали подбираться небольшие группы гитлеровцев. Открыв люк, танкисты забросали врага гранатами.

Возможно, враг решил захватить экипаж живым. Командир танковой роты, находившийся в этом танке, добровольно вызвался добраться к своим, но по дороге погиб. Три члена экипажа и комдив Поплавский до наступления темноты отбивались от наступавших гитлеровцев. Все уже были ранены. На всякий случай обменялись адресами и договорились, что тот, кто останется в живых, напишет родным погибших.

Еще днем командир 653-го стрелкового полка И.А.Курчин приказал своему начальнику штаба Г.В.Сковородкину организовать ударную группу и лично возглавить освобождение танкового экипажа. Группе Сковородкина удалось огнем отсечь противника от танка и в течение дня удерживать его на расстоянии.

С наступлением ночи батальон 673-го стрелкового полка под командованием майора Н.И.Глухова подобрался к танку и совместно с группой Сковородкина вывел экипаж с комдивом в расположение дивизии. Глухов передал Поплавскому приказ командующего фронтом Конева немедленно доложить о себе с наблюдательного пункта соседней бригады. Через полчаса Поплавский был уже на НП бригады и начал докладывать, после нескольких фраз связь прервалась. Затем начальник штаба 30-й армии генерал Г.И.Хетагуров, успокаивая Поплавского, сказал: «Берите управление дивизией в свои руки».

12 августа в 11 часов дня 653-й и 673-й полки ворвались в Бельково. С 12 по 21 августа дивизия в жестоких боях дошла до Ржева, овладела деревней Опоки, полевым аэродромом, где было захвачено 15 исправных самолетов противника.[15] Велики были потери наших частей. Так, в 653-м стрелковом полку во второй половине августа оставалось около 300 бойцов, в бою за аэродром погиб и командир 653-го полка И.А.Курчин. В дивизионной газете «За Родину!» была напечатана заметка «Бить врага, как танкист Воронцов!», где рассказывалось, как в бою за один сильно укрепленный вражеский пункт танкист Иван Воронцов ворвался на мощном танке в деревню и уничтожил гитлеровцев. Но вот машина правой гусеницей застряла в немецкой траншее. Враг торжествовал! Но танкист Воронцов в неравном бою отстреливался 12 часов, истребил 18 гитлеровцев, уничтожил 3 блиндажа, в упор расстрелял трех немцев, пытавшихся взорвать танк».

Прочитав очерк, я вспомнил крошечный эпизод в батальоне выздоравливающих, где я пробыл больше месяца после ранения в 1942-м подо Ржевом. Просматривая армейскую газету, я прочел статью под названием «Так надо воевать!». Под вечер, во время перекура, затеяли традиционный разговор «за жизнь». Оказалось, не обошли вниманием статью и другие солдаты. Любопытно, что газета эта попала к нам из другой армии: ее принесли раненые — из 220-й стрелковой дивизии. Попал я в медсанбат, а затем в батальон выздоравливающих из 215-й стрелковой дивизии.

О чем пошел разговор?

Первый солдат: «Уж больно неверно писаки обозначили статейку».

Второй солдат: «А ты, Иван, как бы ее обозначил?»

Первый солдат: «Ежели по правде, то я бы обозначил ее так: «Так — не надо воевать!»

Третий солдат: «Ишь, выдумщик!»

Кажется, на последнем восклицании беседа оборвалась. Да, честно говоря, всех больше интересовало известие о завтрашнем приезде из медсанбата врачей на предмет «выявления» годных к отправке на передовую.

Перед сном тогда я подумал: «Прав ли первый солдат? Какой здравый смысл побудил комдива забраться в танк? Разве он верил в то, что машина целехонькой доберется по непролазной грязи до Бельково? Неужели он предполагал, что лишь один его мужественный поступок, не лишенный серьезного риска, воодушевит бойцов и они проявят смелые и решительные действия?»

Свои неоконченные рассуждения о том событии я быстро позабыл. Напомнила о нем почти через 60 лет ржевская газета. Пройдя многие баталии, хлебнув их горькую чашу, я решил к нему вернуться и мысленно поддержал первого солдата из той давней беседы.

Чтение генеральских мемуаров, книг местных ржевских авторов, знакомство с материалами Тверского объединенного государственного и Ржевского краеведческого музеев позволяют представить картину знаменитого июльско-августовского наступления в 1942 году, так называемую Ржевско-Сычевскую операцию. В официальной историографии России, вплоть до сегодняшних дней, серьезных оценок ее нет. Военные историки стараются не касаться этого малоприятного факта в истории Великой Отечественной войны.

Полководцы, возглавлявшие ту операцию (И.С.Конев, Г.К.Жуков), в своих воспоминаниях о ней ограничиваются скудными строками. Впрочем, много ли известно случаев, когда сами полководцы рассказывали бы о своих поражениях? В историческом очерке о «Боевом пути 31-й армии», в составе которой воевала 220-я дивизия, — одни панегирики. Не говорю уж об академическом труде «История Второй Мировой войны 1939–1945». На страницах двенадцатитомного издания можно прочитать о победах Красной Армии, а вот о ее поражениях, вероятно, авторы решили, пусть расскажут потомки.

Мучительный вопрос, на который я пытался найти ответ, состоял в том, чтобы выяснить: были ли предприняты попытки изменить сроки наступления? Известно, что внезапно разбушевавшиеся нескончаемые дожди за короткое время превратили всю зону боевых действий в непроходимую трясину. Понятно, что лишь Конев и Жуков могли добиться разрешения Ставки — изменить время проведения операции. Они этого не сделали. Верно, Западный фронт перешел в наступление на несколько дней позже Калининского, но это не меняет сущности вопроса.

Отдельные западные военные историки, описывая сражения на Восточном фронте, касаясь боев на ржевско-вяземском плацдарме, не в состоянии понять, почему русские полководцы так неразумно поступили — не дождались более благоприятных погодных условий в районе предстоящих боев. Ведь тем самым они практически лишили наступающие войска поддержки авиации и танковых сил, а также частично и артиллерии. Но эти историки не учитывают два принципиально важных обстоятельства: советскую тоталитарную систему, от которой неотделимы были Красная Армия и характер русского солдата, привыкшего безрассудно повиноваться. Что касается отечественных военных историков и генералов, воевавших подо Ржевом, то в своих воспоминаниях они, как правило, оказались больно «забывчивыми» или попросту «вралями».

А как понять Георгия Константиновича Жукова, который в ноябре—декабре 1942 года предпринял наступление на Ржев (операция «Марс») в еще более неподходящих условиях (снег, пурга, мороз, обледенение дорог)?

Слово о русском солдате

Итак, роковое решение принято… Пять армий, авиация, танковые бригады, артиллерийские полки приведены в движение. Подумаем вот над чем… Начиная наступление, на что надеялись новые «Александры Невские», «Суворовы», «Кутузовы»?

Почему я так назвал наших генералов? Известно, что в современной России, как и вчера, широко культивируется память о войне 1812 года. Не случайно в Москве фактически заново воздвигнут знаменитый храм Христа Спасителя, в свое время построенный на средства народа в честь победы России над Наполеоном. В 2007 году в Москве положено начало подготовки к празднованию 200-летия с начала Отечественной войны 1812 года. Есть еще одна причина, почему мы припомнили великих русских полководцев. Многие воевавшие подо Ржевом генералы были награждены за военное искусство орденами, носящими их имена.

Известно, что ордена эти Сталин ввел в военные годы. Было ли достаточно оснований награждать ими нынешних полководцев?

На что надеялись командиры, начиная операцию?

На Бога? В одном лишь случае: если он прекратит безобразия в подведомственной ему Природе. По такому случаю можно было бы и выпить чарку водки. Но чуда не произошло! Полные тщеславия, безмерной гордыни и уверенности в себе после разгрома немцев под Москвой, они серьезно переоценили собственные возможности наступать и недооценили возможности противника — обороняться.

Я, например, удивлен таким фактом. Когда командующему Западным фронтом Г.К.Жукову сообщили о генерал-полковнике Вальтере Моделе, новом командующем 9-й немецкой армией, оборонявшей ржевско-вяземский плацдарм, он легкомысленно, с шуткой, отозвался о произошедшей перемене: «Модель, значит? Будем бить Моделя» — так пишет Г.К.Жуков в своих мемуарах. Вышло наоборот! Вальтер Модель, руководя обороной на ржевско-вяземском плацдарме, показал высокие полководческие качества. Не случайно Гитлер назвал его «Львом обороны».

Неужели советские командиры думали, что самолеты без радиосвязи и новейших навигационных приборов, в условиях нелетной погоды и в присутствии сильной немецкой авиации и их зенитных частей, завоюют небо над полем боя, а значит, смогут защитить наступающих? Этого не произошло!

Может быть, танки сумеют преодолеть бездорожное пространство от исходных позиций до немецкой обороны и уничтожат вражеские огненные точки, помогут десантировать пехоту, прикроют ее своей крепкой броней? Этого не произошло!

В 1942 году, как ни бахвалилась советская печать, расхваливая в пропагандистских целях качество отечественного оружия, это было далеко от правды. Мы, солдаты, знали истину, но, зная, что за расхваливание немецкой техники грозит трибунал, — молчали. Наш прославленный ППШ, с очень неудобным для снаряжения дисковым магазином, по всем параметрам уступал немецкому «шмайсеру»; громоздкая, с длинным штыком винтовка XIX века конструкции Мосина уступала немецкому карабину. Устаревший, с водяным охлаждением пулемет «максим» доставлял пулеметчикам немало забот, особенно в летнее время, а с текстильной лентой — в непогоду. Ручной пулемет Дегтярева запомнился бывшим пулеметчикам разве что непомерным для этого вида оружия весом. Когда на вооружении немецкой пехоты появился компактный скорострельный МГ-42, нашим атакующим батальонам мало оставалось шансов уцелеть под его (до 1000 выстрелов в минуту) огнем. С таким пулеметом с удачно расположенной позиции в считаные минуты можно было истребить целый батальон.

Как всегда, командармы и комиссары были твердо уверены в высоком чувстве долга и патриотизме командиров и рядовых. Так ли вышло?

Основная надежда, которую начальство не афишировало, была на русского солдата, на его выносливость, способность выдерживать любые физические и психологические нагрузки. Это и произошло, но эффект оказался невысоким.

Сутками без сна, без приличной пищи, без налаженного быта, неделями немытый, завшивленный, постоянно на холоде или на морозе, под дождями или снегом, на собственных ногах — от Москвы до Берлина — в бесконечных маршах и переходах, порой до 40–50 километров за день или ночь, годами лишенный женской ласки, скверно одетый, испытывая постоянное насилие над собой командиров и комиссаров, вечную боязнь особистов — скажите, солдат какой армии мог бы выдержать все это?

Солдат под Бельково не обманул начальство, безропотно шел в атаки по колено в воде, падал мертвым на мокрую холодную землю, и никто его по-людски не хоронил ни тогда, ни позже.

Солдат, идя в атаку, фактически оставался один на один с противником, знал, что ему уже не помогут ни Бог, ни командиры, ни свои самолеты, танки и артиллерия.

Пытаясь понять и осмыслить это ненормальное жизненное явление, которое сюжетно смело можно сравнить со знаменитой картиной художника Карла Брюллова «Гибель Помпеи», я подумал вот о чем. И там, в бушующем океане лавы, и здесь, на поле боя, души людей были полны отчаяния и полной обреченности. Я бы назвал бои под Бельковым безумием, граничащим с преступлением. Думаю, что в дни боев за Ржев советские генералы в первую очередь обманывали себя и других. На это больших способностей не требуется.

Во всех демократических странах законом установлены сроки, после которых правительство обязано рассекретить государственные тайны. В России давно вышли сроки давности информации о Великой Отечественной войне, но многие архивные материалы недоступны и по сей день. Одна из причин этого — «белые пятна» в истории Отечественной войны. До сих пор они либо не раскрыты полностью, либо мы о них мало знаем.

Бои за Бельково

Расскажу об одном из них, ставшем известным совсем недавно: о боях 220-й дивизии за три деревни — Бельково, Свиньино, Харино, — расположенные в шести-семи километрах севернее Ржева. Они составляли один из укрепленных пунктов противника на пути к городу.

К борьбе с немцами дивизия подготовлена была наилучшим образом. Насчитывала 14 тыс. командиров и бойцов. В ее распоряжении находились: танковая бригада (примерно 50 танков), отдельный артиллерийский полк, особая курсантская бригада, несколько дивизионов реактивных минометов. Сила! Она превышала обороняющуюся сторону: в людях — в 8–9 раз, в танках — в 50, в артиллерии — в 4–6 раз. Дивизия имела богатый боевой опыт. Она прошла огненный 41-й год, защищая Витебск и Сычевку, гнала врага от Москвы на запад.

Командовал дивизией полковник Станислав Гилярович Поплавский, кадровый командир Красной Армии. В 41-м — майор, командир полка. Отличился в январских боях в 42-м западнее Ржева — в знаменитых Мончаловских лесах. Вопрос состоял в одном — умело или неумело распорядятся на поле боя «Александры Невские», «Суворовы» и «Кутузовы» людским и боевым превосходством над немцами, сумеют ли проявить военное мастерство?

В первый же день наступления, уже на рассвете, пошел дождь, затем перешел в ливень. Интересно, где находились синоптики? Быстро вся земля превратилась в черную грязную кашу и практически стала непроходимой. Вода в реках, озерах, ручьях вышла из берегов и разлилась, затапливая все вокруг. Правда, следует заметить, что наши самолеты-штурмовики успели совершить один вылет и постарались проутюжить немецкие траншеи.

Сохранились отдельные воспоминания ветеранов, участников боев за Бельково. Они раскрывают общую картину сражения «без зонтиков» над головой. Вот что в них рассказано: попытки саперов построить так называемые «дороги-лежневки» оказались неудачными. Под тяжестью танков, орудий они глубоко уходили в раскисшую землю. Вся местность была залита водой. Люди, пушки, лошади застревали в грязи. Приходилось вручную веревками вытаскивать лошадей и пушки из топи. Пехота фактически осталась без поддержки танков и артиллерии.

Так устроено на войне: никуда не деться солдату от непогоды. Под Бельково почти во все дни боев солдаты жили и воевали под дождем, «сушились» под ним, «спали» под ним, утром, если удавалось, разводили небольшие костры и немного возле них согревались. На всей местности, где днем и ночью шел бой, не сохранилось никаких строений, где можно было хоть ненадолго укрыться от мокроты.

Попробуем кратко передать хронику боевых действий.

Первый день — 30 июля.

Наступают два полка. Успеха нет. Потери наступающих — велики. Поле боя покрылось первыми трупами.

Второй день — 31 июля.

Сколько бы солдаты ни проклинали небо за дождливую погоду, ни просили сменить «гнев на милость» — оно осталось безразличным к их просьбам. Комдив ввел в бой все три стрелковых полка. Изнемогая, пытаясь справиться с грязью, артиллеристы старались не отставать от пехоты с 76-и 45-миллиметровыми пушками, поставив их на прямую наводку. Несмотря на ураганный огонь — артиллерийский, минометный, пулеметный, солдаты врываются в восточную часть Бельково, захватывают крайние избы и очищают их от немецких автоматчиков. Но сильный огонь из не уничтоженных дзотов в глубине деревни заставляет их отойти. За второй день боев дивизия потеряла 340 человек убитыми и 714 ранеными.

Третий день — 1 августа.

5:00 утра — три полка (653, 376 и 673-й) атакуют Бельково. Сильное зрелище — девять батальонов, двадцать семь рот… Безрезультатно…

5:50 утра — немцы открывают сильный артиллерийский огонь и идут в контратаку на позиции 653-го полка. Две роты пехоты и кавалерийский эскадрон. Контратака отбита, а солдаты 653-го занимают юго-восточную окраину деревни. (Командир полка — подполковник И.А.Курчин.)

7:00 утра — 376-й полк атакует северо-западную, а 673-й северную окраину Бельково. Обе атаки отбиты противником.

11:30 утра — батальон немецкой пехоты под прикрытием артиллерийского огня вновь пытается прорвать позиции 653-го полка, но, не добившись цели, отходит.

3:00 дня — после 15-минутного артиллерийского налета на позиции противника (на большее время не хватило снарядов) 376-й и 673-й полки вновь идут вперед, но, не дойдя сто метров северо-западнее — до Бельково, залегают. Преодолеть огонь противника не удается. На поле боя еще больше трупов. Все длиннее становятся вереницы раненых, бредущих по размытым дорогам в медсанбат. В ночь на 2 августа в дивизию приходит пополнение — 486 рядовых. Половина из них — плохо обученные новобранцы.

Четвертый день — 3 августа. На рассвете после небольшой артиллерийской подготовки и сильного залпа двух дивизионных реактивных минометов, почему-то выпущенного по Свиньино, новый яростный бросок солдатских цепей на Бельково, за ним — еще и еще…

К двум часам дня приказано отойти. Предполагается мощный удар реактивных минометов. В 3:20 прозвучал залп четырех дивизионов по Бельково. Впустую. Огнем обработана не северная, как следовало, а восточная часть деревни. Много недолетов. Сразу же после поистине громового залпа «катюш» комдив, не оценив полностью его результаты, бросает в бой вновь все три полка и на этот раз — восемь танков.

Преодолел глубокий ручей перед деревней, прорвался в Бельково лишь один из Т-34, — лейтенанта Григория Павловича Ештокина. Об этом подвиге писала дивизионная газета. Остальные застряли в болотной грязи и стали фактически мишенями для немецкой артиллерии.

6:00 вечера — несмотря на сильное сопротивление, солдаты добираются до северной окраины Бельково и врываются в Свиньино. Кажется, вот-вот противник, не выдержав напора атакующих, дрогнет и отступит. Комдив уверен в успехе. Но в эти решающие минуты со стороны Ржева в небе появляются «юнкерсы». Бомбовые удары и пулеметные очереди, обрушившиеся с воздуха на пехоту, заставляют ее отступить, рассеяться по полю.

«Куда делись наши «ястребки»?» — матерятся солдаты. Заползают в щели с водой, прижимаются к грязной земле, обняв обеими руками каски. Слезы застилают глаза от горечи. Колоссальные фонтаны рыже-бурой земли разбрасывают по полю разорванные на части тела, летят вокруг вверх головы, руки, ноги. Когда закончится бомбежка? За первой появляется новая волна немецких самолетов. Все повторяется.

Полковник Поплавский позвонил командарму и спросил его: «Почему наша авиация не работает?» Тот в сердцах ему ответил: «На моем наблюдательном пункте находится командующий фронтом, вот ты его и спроси!» В голосе командарма комдив почувствовал какой-то хитренький смешок. «Ладно, — решил комдив, — обойдемся без самолетов». Не вышло.

Ночью подвели итоги боев за четыре дня. Дивизия потеряла, как было установлено, 817 человек убитыми и 3083 ранеными. Несмотря на пополнения, в полках сохранялось всего по 100–150 человек.

Если иссякает запас веры, что происходит? Зная известный приказ № 227 и что ожидает солдата за самовольный уход с поля боя, тем не менее многие солдаты под всяким предлогом стремились его покинуть, ссылались на немыслимую усталость, невыдерживающие нервы и страх, на жуткую погоду, кровавый понос, общее недомогание, на всяческую хворь. Солдаты искали и иные пути скрыться от смерти: помогали раненым, связистам, да и просто прятались — где и как только могли.

В 220-й дивизии в полутора-двух километрах от передовой располагался заградительный отряд с пулеметами — 100 человек. Кроме того, во всех полках сформировали группы автоматчиков в помощь заградотряду.[16]

В первые дни выступления покинувших передовую выискивали. Старались силой оружия вернуть в строй. Позже — судили, отправляли в штрафные роты, расстреливали.

Известно, по далеко не полным данным, с 31 июля по 8 августа, то есть за десять первых дней боев, передний край бросили (а кое-кто оставил и оружие) 547 человек. 386 из них — солдаты 220-й дивизии. Позорный факт для чести армии! Начальство старалось его скрыть. Если распространить эти цифры в масштабах фронта, нетрудно определить, что убегали тысячи.

Вновь атаки, атаки… С короткими перерывами они следуют одна за другой. И так — до 12 августа — четырнадцать дней.

Давно поле боя — от исходных позиций до Бельково (пятьсот-шестьсот метров) — названо «Долиной смерти».

Грязные, заросшие, немытые, полуголодные, с истерзанными нервами, с изношенной вконец психикой, без веры в «Бога и черта», люди превратились в полудикие существа. Куда делась простая речь, искренние добрые человеческие чувства? «Дайте хоть ночку, хоть часок расслабиться», — просили солдаты командиров. Не получалось.

Спросить бы солдата, чудом уцелевшего под Бельково, что сохранилось в его душе, только после одного дня — 3 августа, когда пятнадцать «юнкерсов» за один день двадцать раз набрасывались на дивизию. На следующий день, как «подарок» пехоте (только так это расценили солдаты), в небе появились на пятнадцать минут наши самолеты: с 9.30 утра до 9.45 утра. Заодно и пробомбили «своих». К счастью зашибли одну лошадь.

Как часто и тогда, и позже в самых жестоких ситуациях на войне нас, командиров и солдат, выручала молодость: продолжать жить, воевать, подавлять в себе страх, не терять веру в успех! В этих боях, как я узнал позже, молодые парни превращались в стариков, нередко седели, теряли бодрость, уверенность в себе, крепость духа, а случалось, и рассудок.

Бесконечные кровавые атаки без надежды на успех, которые оборачивались всякий раз иллюзией, превратили в короткий срок и старых, и молодых в механических исполнителей чужой воли, сделали их подлинными рабами войны. Все ли шло от страха? Нет. О нем забыли, его заменило полное безразличие к самому себе, к жизни, к своим товарищам.

В самые отчаянные моменты сражения под Бельково солдаты редко плакали. Плакать — зачем? О сострадании давно забыли. В то же время постоянно росло в людях чувство бессилия, оно все глубже пускало корни в душе. Мало кто надеялся выбраться живым из бойни под Бельково.

Ночью огромное зарево ярко освещало «долину смерти» — вокруг горели деревни. Горы трупов — наших и немцев. Давно известно, цивилизованная дикость — худшая из всех форм дикости. Однако то, что происходило под Бельково, Свиньино, Харино, ни по каким меркам не определяется словом «дикость». Это — бессмысленное убийство, без всякой ответственности за человеческие судьбы, без стыда и понятия вины.

За каждые сутки в те адские две недели, по данным штабных оперативных сводок и по донесениям политорганов, дивизия теряла 100–150 человек убитыми и 600–700 ранеными. Думаю, цифры занижены.

Чем отличались от сухих штабных сводок политдонесения? Во-первых, большим враньем и разукрашенными, как пасхальные яички, добавлениями: «о массовом героизме», «об отдельных подвигах», в первую очередь коммунистов и комсомольцев, о потоке заявлений «от бойцов» с просьбой принять их в ряды Коммунистической партии. Например, приводились такие сведения: в разгар самых яростных боев между 3 и 10 августа на передовой подано было больше 200 заявлений. Может быть, вначале так и происходило, а затем — увольте…

Вероятно, в то время под Бельково появился среди красноармейцев забавный рассказ о солдате-украинце, перед боем написавшем заявление о вступлении в партию: «Якщо вбьють, прошу вважаты мэнэ коммунистом, а якщо ни, то ни…»

Один из типичных примеров политдонесений — липовый рассказ о герое-танкисте И.Воронцове, весьма далекий от реальности. Позже я часто видел, как политработники составляли политдонесения. Сколько в них присутствовало лжи! Скажите, о каком «потоке» заявлений можно писать, когда солдата гонят и гонят на немецкие пулеметы? Он просто не мог в те дни и ночи о чем-то размышлять, что-то понимать, что-то ощущать, кроме собственного бессилия и, очевидно, справедливой жалости к себе. Именно в этом, а не в политдонесениях и состояла правда.

Ни штабисты, ни политорганы в течение всей войны, и подо Ржевом и под Берлином, ни разу не сказали, не прокричали во весь голос о самом-самом главном: «Наступление без предварительного подавления всех основных огневых средств противника — недопустимо!» Между тем, к сожалению, ни в одной из операций Красной Армии Калининского и Западного фронтов (I, 1942, II.I, 1943) на ржевско-вяземском плацдарме это требование не было осуществлено. Отсюда — колоссальные потери и поражения. В то же время и одно из объяснений успешной немецкой обороны. Как нам всем — и генералам — и солдатам не хватало тогда умения воевать!

Обратим внимание на мемуары маршалов, генералов, командиров всех рангов, вышедшие в 60–70-е годы — сотни книг. В любой из них автор сетует на то, что не удалось подавить все огневые средства противника.

Несмотря на все сложности, о которых я рассказал, 12 августа, ближе к вечеру, два полка 220-й дивизии выбили немцев из Бельково, Свиньино и Харино. Это удалось сделать после ввода в бой для разгрома опорного пункта противника 2-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием генерал-майора П.Г. Чанчибадзе. (Эта дивизия единственная была снята из-подо Ржева летом 1942 года и отправлена под Сталинград).[17]

После каждого боя все больше редели полки, батальоны, роты. Когда подсчитали результаты, вот что вышло: в 376-м полку осталось 40 человек, в 653-м — 48, в 673-м — 64. Итого: 152 бойца и командира в трех стрелковых полках дивизии. К началу наступления в них насчитывалось почти 8000 человек.[18]

Может быть, под Бельково и родилось страшное выражение — «одноразовый солдат». Откуда оно взялось, кто его придумал? Возможно, по аналогии «одноразовый шприц» или «одноразовый костюм» — для покойников? Суть заключается не в поисках аналогии, а в том, что солдат, попавший на передний край подо Ржевом, сразу чувствовал себя «покойником».

Возможно, то, о чем я поведал читателю, покажется бредовой фантазией. В подтверждение приведенных фактов приведу короткую выписку из «Информационного бюллетеня немецкой разведки» (январь 1942 года). Вот что в нем говорится: «Атаки русских проходят, как правило, по раз и навсегда данной схеме — большими людскими массами, несколько раз без всяких изменений. Наступающая пехота компактными группами покидает свои позиции и с большого расстояния устремляется в атаку с криком «ура!».

Офицеры и комиссары следуют сзади и стреляют по отстающим… Благодаря превосходству в численности этот метод позволил добиться многих крупных успехов». Немецкий офицер в письме к родным так рассказал об атаках Красной Армии в августе под Киевом: «С расстояния 600 метров мы открыли огонь, и целые отделения в первой волне атакующих повалились на землю… Уцелевшие одиночки тупо шли вперед. Это было жутко, невероятно, бесчеловечно. Ни один из наших солдат не стал бы двигаться вперед. Вторая волна тоже понесла потери, но сомкнула ряды над трупами своих товарищей, павших в первой волне. Затем, как по сигналу, цепи людей начали бежать. С их приближением доносилось нестройное раскатистое «ура-а-а!»… Первые три волны были уничтожены нашим огнем… Натиск четвертой волны был более медленный: люди прокладывали путь по ковру трупов… Не буду скрывать, они испугали нас… Если Советы могут позволить себе тратить столько людей, пытаясь ликвидировать даже незначительные результаты нашего наступления, то как же часто и каким числом людей они будут атаковать, если объект будет действительно очень важным?»

Поэты-песенники в годы войны придумали высокопатриотические тексты, а композиторы писали к ним хорошую музыку. Солдаты охотно пели эти песни, хотя знали, что многие из них далеки от суровой фронтовой действительности. Например — «Смелого пуля боится, смелого штык не берет» или «Не страшна нам бомбежка любая, помирать нам рановато — есть у нас еще дома дела» и т. д. и т. п. Война сурова и не всегда так бывает, как поется в песнях.

Древние мудрецы говорили: «Слепец не тот, кто не видит, а тот, кто не хочет видеть». Сколько среди командиров и комиссаров в годы войны я встречал усердных служак, потерявших драгоценное качество человека — «видеть», а значит, и сопереживать. Когда мы, офицеры, беседовали на эту тему, почти все, как правило, приходили к одинаковым выводам: «Кто бы позволил во фронтовой обстановке ослушаться, не выполнить приказ?» Выходит — мрачная беспросветность? Не совсем так. История сохранила в годы войны немало фактов и имен командиров и комиссаров, когда они отказывались гнать солдат, как «пушечное мясо», на немецкие пулеметы, двигать танки под бомбы или пушки противника. Увы, в боях за Ржев я не слышал о подобных фактах.

Мнение о командирах

Как расценить поведение комдива 220-й под Бельково? Неужели и он — бездушный служака, или, возможно, ему не следовало так «буквально» воспринимать указание командующего фронтом? Разве Поплавский не понимал, что и ведущий танк, и следовавшие за ним машины застрянут? Возможно, полковник растерялся, не нашел лучшего решения или, даже еще хуже, — струсил перед начальством? Сколько комдив положил людей и техники, а Бельково-то не взято. Он знал, что за эти и, может быть, еще большие потери, с него не спросят. «Мы за ценой не постоим!» — помните слова популярной песни? А вот за невыполнение приказа «любой ценой» придется держать строгий ответ.

Станислав Гилярович понимал: самое большое мужество и самый высокий порыв, как ни соображай, никогда не заменят боевую выучку и умелое ведение боя. Поэтому вряд ли он надеялся, что его бесстрашный, а по-моему, безрассудный, поступок приведет к успеху, ибо фактически на какое-то время оказалось потерянным управление дивизией. В его поступке, очевидно, сочетались как бы два начала: желание выполнить любой ценой приказ командующего фронтом и в то же время, как ему казалось, в своем поведении он увидел нечто важное, цельное, героическое. Так ли?

Несколько слов о командующем фронтом. Когда генерал-полковник спрашивает комдива: «Почему не используете приданную вам танковую бригаду?» — это звучит, извините меня, наивно. Все равно что спросить первоклашку, например: «Какое место в русском алфавите занимает буква «А»?» Чего стоит требование: «Вытаскивать танки!» Чистое лицемерие! Каким образом? Тягачами, которых нет, руками — под огнем противника? Иван Степанович Конев знал не хуже солдат реальную ситуацию на поле боя. Между тем его требование грозило уничтожением всей танковой бригады. Так оно и произошло. Мы же знаем, что ведущий танк, в котором находился комдив, управляемый лучшим танкистом, застрял, тот вынужден был срочно просить, чтобы его спасли!

Как же Конев оценил «подвиг» комдива? Не исключено, что подумал он о комдиве 220-й: «Дурак. Понял мои слова буквально, не сумел найти другого решения. Если испугался — это хорошо. «За битого — двух небитых дают» — так его учили еще в Первую мировую. Плохо то, что, сев в танк, полковник потерял управление дивизией».

Почему же Конев потребовал от комдива невозможное? Очевидно, хотелось Ивану Степановичу как можно скорее представить Верховному победную реляцию, а не смог. И он знал: за потери людей и техники Ставка с него не спросит, а вот за провал наступления, невыполнение ее Директивы — придется отвечать…

Заглянем ненадолго в 35-ю танковую бригаду. За первые десять дней боев бригада потеряла шестнадцать танков. Английские танки «Матильда» — не в счет. Понимая сложность применения танков в бездорожье, командир бригады подполковник Бурлыга доложил комдиву собственное мнение. Он сказал так: «Танк — не скотина. Понуканием машину не заставишь двигаться по болотистой местности». Вроде бы комдив согласился с разумным доводом, но на следующий день внезапно все переменилось. Станислав Гилярович потребовал от командира бригады самый лучший танк с самым опытным водителем. Вслед за ведущей машиной, где он сам займет место, приказал пустить в «дело» еще три.

Примерно через семь-восемь месяцев после боев под Бельково мне довелось встретиться с подполковником Сковородкиным, в то время он уже командовал 653-м полком. Я напомнил ему бельковскую эпопею, в частности эпизод со спасением комдива. Более мягкого и уравновешенного человека — не найти. Он, тяжело вздохнув, ответил: «Всего точно не помню, но ребят мы потеряли много. Немцы, всю ночь пуская осветительные ракеты, обложили нас со всех сторон минометным огнем. Двенадцать часов продолжался бой. Повезло Станиславу Гиляровичу. Отделался легким ранением, но приобрел славу, а вскоре и генеральские погоны».

Немцы, как покалеченные звери, зализывая раны, частично похоронив погибших, забрав раненых, оставили деревни и перешли на новую линию обороны. Что же собой тогда представлял противник? По показаниям пленных, опорный пункт защищал 481-й пехотный полк 256-й пехотной дивизии, которой командовал генерал-майор Донгаэр. В помощь полку был переброшен под Бельково запасной стрелковый батальон, в основном из новобранцев. Впервые его ввели в тяжелый бой 30 июля. Немецкая оборона насчитывала примерно 1200 солдат и офицеров, вооруженных минометами, пулеметами и автоматами. Их поддерживали авиация и артиллерия.

…И вдруг — тишина. Обрушилась она неожиданно на людей. Привыкнуть к ней трудно, будто никто не мог представить себе, что она когда-либо может наступить. Как понять, что ты выжил, вспомнить, что ты — человек! Когда это, наконец, произошло, то захотелось избавиться от вшей, помыться в бане, ощутить запах мыла, надеть чистое белье, постричься, получить новые сапоги, брюки, гимнастерку. Старые брюки и гимнастерки настолько износились и дурно пахли, что их носить больше было никак нельзя. Наконец выбросить грязные, вонючие, слипшиеся портянки. «Черт возьми, неужели такое возможно?» — спрашивали солдаты.

Начальство сделало все возможное, чтобы удовлетворить солдатские желания. Сколько их осталось — героев? Даже в последнем бою, 12 августа, 24 солдата погибли и 97 были ранены. Оставшихся в живых — а кого-то и посмертно — наградили. По этому поводу сказали приличные слова, дали поспать не под дождем, а в палатках, помыли, накормили, одели во все новое и отправили на переформирование. И все же, какие бы трудности ни преподносила жизнь, она прекрасна!

В заключение я посчитал целесообразным поместить письмо Николая Григорьевича Волкова, бывшего жителя Ржева, в газету «Ржевские вести». По своему содержанию, направленности и пафосу оно дополняет мои суждения о том, как не надо воевать! Посудите сами! Письмо приводится с небольшими сокращениями:

«Ко Дню Победы (6 мая 1999 года) в редакцию газеты «Ржевские вести» пришло письмо из Одесской области от бывшего ржевитянина, уроженца деревни Муравьеве Волкова Николая Григорьевича, в котором он обращается к авторам книги «На Ржевском рубеже» И.З.Ладыгину и Н.И.Смирнову:

Уважаемые Игорь Зиновьевич и Николай Иванович, здравствуйте! Летом прошлого года был в отпуске у брата в деревне Муравьево, что подо Ржевом. Он дал мне книгу, написанную Вами о дорогом моему сердцу городе Ржеве, о Ржевской битве. Спасибо Вам за вашу прекрасную книгу, за память о тех, кто отдал жизни за наш город, за землю нашу, за нас всех.

В ту пору мне было 10 лет, и я помню многое из того, что происходило в деревне с момента ее оккупации немцами, возможно, и с определенной долей детской фантазии. На родине я не живу с 1943 года, так как оказался в детском доме.

Читаешь книги о Великой Отечественной войне, знакомишься с ее документами, которые скрывались от нас долгое время, и думаешь: когда же научимся любить и беречь нашего солдата? Заботиться о нем так, как это делали великие полководцы Суворов и Кутузов. Некоторые военные историки приводят соотношение погибших во многих сражениях 10:1 не в нашу пользу. Что может красноречивей подтверждать то, что гнали солдата на неоправданную и верную гибель. А потом писали статьи о его подвиге и геройстве. Сколько лжи и неправды написано по этому поводу, сколько устроено показухи. И прав писатель Астафьев, сказавший, что мы залили своей кровью, завалили врагов своими трупами, потому что воевать не умели, воевали числом, не жалея солдата. И вы совершенно правы, когда пишете о том, что подо Ржевом часто были не бои, а бессмысленное избиение, уничтожение наших бойцов, и приводите яркие примеры. Почему Лелюшенко, командующий 30-й армией, посвятил 23 строчки боям подо Ржевом, ответить нетрудно. Он виноват сам во многом, но боялся за свою судьбу, боялся признаться, как и многие другие военачальники. Из разговоров ветеранов, воевавших под его началом, неоднократно слышал, что был он груб и равнодушен к судьбе солдата.[19]

Читая в вашей книге «На Ржевском рубеже» статью «Через огненный коридор», задаешь вопрос, как же С.Г.Поплавский, оставив более трех тысяч воинов своей 185-й стрелковой дивизии убитыми возле деревни Толстиково, за которую велся бой, словом не обмолвился об этом в своих скупых воспоминаниях, будто бы и не было ничего. Думается, что эти напрасные жертвы на его совести, потому и не пишет об этом.[20]

Операция явно была не подготовлена. Вы же пишете, что наступление частей армии проводилось чаще всего без поддержки танков, самолетов, артиллерии в неимоверно трудных условиях: глубокий снег, мороз до 30 градусов, невозможность обогреться и высушить обмундирование. Подвоз боеприпасов, продовольствия и медикаментов со складов, находившихся в десятках километров севернее, не обеспечивал нужд армии и т. д. Сказано справедливо. Это явилось одной из причин неудачи при попытке взять Ржев 17–20 января 1942 года. Как же могли освободить город, превращенный немцами в неприступную крепость с большим количеством войск и техники, измотанные в боях голодные солдаты, вооруженные винтовкой, сухарем и красным знаменем? Это же явное преступление! Ведь целый год потом пришлось стоять у стен города и продолжать устилать ржевскую землю трупами наших солдат. Да разве мало подобных преступлений перед простым солдатом допущено недальновидными, бездарными военачальниками! Ведь война есть война, она все спишет. Главное в ней — результат, а победителей не судят.

Еще я хочу рассказать о происшедшем под Толстиковым и на поле возле него. Наступающими частями 185-й стрелковой дивизии была занята деревня Толстиково, в которой размещался немецкий продовольственный склад с наличием в нем шнапса, пекарня. Можно сказать, немцы без боя сдали ее с расчетом на то, что измученные голодные русские обязательно воспользуются возможностью поесть и выпить, ведь мороз 30 градусов. Этот расчет немцев сработал четко. Немцы вызвали из Ржева большой танковый десант, который всю ночь шел через нашу деревню. В самой деревне Муравьево около домов, задворки которых глядели на железнодорожное полотно Москва—Рига, а за ним на хребтовское поле и Толстиково, были установлены минометы, ведшие интенсивный огонь по наступающим нашим войскам. Минометы с расчетами были замаскированы снежной стеной высотой в человеческий рост. Два миномета стояли и около нашего дома. Отстрелявшись, немцы приходили к нам греться и выходили опять вести стрельбу. На боевые позиции им приносили горячий гороховый суп со свининой, хлеб, какао. Вдоль железнодорожного полотна в кустах немцы установили пулеметы и косили наших бегущих в атаку бойцов, а танки накрывали огнем осколочных снарядов все поле. Бой шел почти целый день. К вечеру стало тихо. Немецкие танки, опять же через нашу деревню, возвращались в Ржев.

Деревенский немецкий госпиталь был переполнен ранеными, которых привозили вечером и ночью из-под Толстикова. На другой день немцы подбирали своих убитых и закапывали за деревней на своем новом кладбище. Всех наших раненых добивали, когда собирали своих. С убитых наших воинов немцы снимали теплую одежду: шапки, полушубки, валенки, рукавицы. Снег накрыл белым саваном тела погибших до апреля 1942 года.

Весной немцы заставили жителей Толстикова и Муравьева закопать трупы. Могилами им служили воронки от авиабомб и снарядов. Я ходил с отцом (он погиб только осенью 1942 года) на это поле и видел жуткую картину результатов того боя. Еще не совсем разложившиеся трупы воинов лежали в разных позах и в большинстве своем совершенно голые; многие без обеих ног. У большинства вместо винтовок рядом лежали колья от изгороди. В силу возраста, я многого тогда не понимал, что видел. Оказывается, что их лишили ног и сняли с них нижнее белье наши же соотечественники-мародеры из нашей и ближайших деревень. Они приходили на это поле, отрывали из-под снега трупы, снимали с них белье, а у тех, у кого немцы не сняли валенки, потому что они примерзли к ногам, отрубали топором ноги вместе с валенками, приносили домой, отпаривали в банях, ноги выбрасывали, а валенки носили или вместе с постиранным снятым с трупов бельем меняли на соль, картошку, хлеб в дальних деревнях.

Я долго сомневался в правоте своих выводов по этому поводу. Взрослые, не видевшие всего этого, говорили мне, что это всего лишь фантазии 10-летнего ребенка. И вот я приехал в гости к своей старшей сестре Марии, живущей в Московской области. Ей 87 лет, она бодрая и память — дай бог каждому в этом возрасте. Она жила в деревне всю оккупацию вместе с сыном и двумя своими маленькими дочками. Позже две девочки умерли от голода. В разговоре со мной на тему войны, оккупации и о событиях тех дней в нашей местности назвала мои «фантазии» чистейшей правдой. «Колья около солдат лежали потому, что в момент атаки они были пьяны, — сказала она, — позабыли, где их винтовки, а в атаку надо идти». Сказала и почему солдаты лежали голые. «Однажды, — говорит она мне, — с приятельницей решили и мы сходить на подобный «промысел». Вышли за деревню и говорим друг другу: «Слушай, куда мы идем, кого раздевать-то будем?»

И повернули обратно. До сих пор она не может себе этого простить. Утирая горькие старческие слезы вдовы, говорит: «Ведь и мой Петенька вот так же где-то лежал погибший, и я не представляю, чтобы его кто-то раздел догола». Она до сих пор так и не знает о судьбе своего мужа Петра Равнова, пропавшего якобы без вести.

Уважаемые Игорь Зиновьевич и Николай Иванович, наверное, прочитав вашу книгу, вам пишут многие, и особенно те, кто как-то причастен к тем событиям. Эту книгу нельзя прочитать и забыть. Она должна быть пропитана слезами, несмотря на то что прошло с тех пор много времени.

С уважением к вам, работающий пенсионер, 67-летний слесарь Ильичевского морского торгового порта — Волков Николай Григорьевич.

До свидания».

Послесловие

Два мира — две системы. В американской армии, равно как и в британской, офицеры обязаны были заботиться о сбережении жизни подчиненных, иначе их неминуемо сместили бы с постов и отдали бы под суд.

В Красной Армии самым страшным преступлением было невыполнение заведомо невыполнимого, порой преступного, приказа вышестоящего начальника. Ослушнику грозит немедленный расстрел или, что почти то же самое, отправка в штрафбат — свой начальник был страшнее противника. Именно поэтому, по оценке Меллентина, советские «командиры младшего и нередко среднего звена страдали нерасторопностью и неспособностью принимать самостоятельные решения. Из-за суровых дисциплинарных взысканий они боялись брать на себя ответственность. Шаблон в подготовке командиров мелких подразделений приводил к тому, что они приучались не выходить за рамки уставов и наставлений, лишались инициативы и самостоятельности, что является очень важным для хорошего командира. Стадный инстинкт у солдат настолько велик, что отдельный боец всегда стремится слиться с «толпой». В этом инстинкте можно видеть корни как паники, так и величайшего героизма и самопожертвования».

Скованность оперативного и стратегического мышления командного состава Красной Армии с лихвой компенсировалась бессмысленными, убийственными лобовыми атаками. Красиво это сформулировал маршал Баграмян: «Приходилось полагаться на главное — несгибаемую силу духа наших людей, на то, что для них не существует невыполнимых задач». Поэтому, дескать, и ставились войскам с удивительной настойчивостью явно нереальные задачи.

В западных армиях солдаты и командиры отказались бы выполнять приказ идти в наступление на минные поля и наверняка добились бы судебного разбирательства и смещения командира. Советские бойцы, напротив, хорошо знали, что жаловаться на начальство — гиблое дело. Что значит рядовой боец в армии, где маршалы бьют по морде генералов, генералы — полковников, а командиров дивизий расстреливают без суда перед строем. «Добряк» Конев предпочитал вразумлять подчиненных палкой. Вспоминает генерал-полковник Г.Ф.Байдуков, командовавший авиадивизией в составе Калининского фронта: «…вызвали на Военный совет фронта. Прибыли. Из избы выходит Матвей Захаров, начальник штаба, будущий Маршал Советского Союза, вытирает кровь из носа: «Ударил, сволочь!»

Личные фронтовые зарисовки

Появление пьесы «Фронт»

В своих воспоминаниях маршал И.С. Конев рассказывает случившуюся с ним любопытную историю.[21]«Однажды летом сорок второго года, — пишет маршал, — вдруг Сталин звонит ко мне на фронт и спрашивает:

— Можете ли Вы приехать?

— Могу.

— Приезжайте.

Я был тогда на Калининском фронте. Взял самолет, прилетел в Москву. Являюсь к Сталину. У него Жуков и, не могу вспомнить, кто-то еще из нашего брата. Сталин с места в карьер спрашивает меня:

— Пьесу Корнейчука «Фронт» в «Правде» читали?

— Читал, товарищ Сталин.

— Какое Ваше мнение?

— Очень плохое, товарищ Сталин.

Чувствую, что не попадаю в тон настроения, но уже начал говорить — говорю дальше. Говорю, что неправильно, вредно так высмеивать командующего фронтом. Если плохой командующий — в вашей власти его снять, но, когда командующего фронта шельмуют, высмеивают в произведении, напечатанном в «Правде», это уже имеет не частное значение, речь идет не о каком-то одном, это бросает тень на всех. Сталин сердито меня прервал:

— Ничего Вы не понимаете. Это политический вопрос, политическая необходимость. В этой пьесе идет борьба с отжившим, устарелым, с теми, кто тянет нас назад. Это хорошая пьеса, в ней правильно поставлен вопрос.

Я сказал, что, по-моему, в пьесе много неправды. В частности, когда Огнев, назначенный вместо командующего фронтом, сам вручает ему предписание о снятии и о своем назначении, то это, с точки зрения любого военного, не лезет ни в какие ворота, так не делается. Тут у меня сорвалась фраза, что я не защищаю Горлова, я скорей из людей, которых подразумевают под Огневым, но в пьесе мне все это не нравится. Тут Сталин окончательно взъелся на меня:

— Ну да, Вы Огнев! Вы не Огнев, Вы зазнались. Вы уже тоже зазнались. Вы зарвались, зазнались. Вы военные, вы все понимаете, вы все знаете, а мы, гражданские, не понимаем. Мы лучше вас это понимаем, что надо и что не надо.

Он еще несколько раз возвращался к тому, что я зазнался, и пушил меня, горячо настаивая на правильности и полезности пьесы Корнейчука. Потом обратился к Жукову:

— А Вы какого мнения о пьесе Корнейчука?

Жукову повезло больше, чем мне: оказалось, что он еще не читал этой пьесы, так что весь удар в данном случае пришелся по мне.

Однако — и это характерно для Сталина — потом он дал указание: всем членам военных советов фронтов опросить командующих и всех высших генералов, какого они мнения о пьесе Корнейчука. И это было сделано. В частности, Булганин разговаривал с командующим артиллерией Западного фронта генералом Камерой. Тот ему резанул со всей прямотой: «Я бы не знаю что сделал с этим писателем, который написал эту пьесу. Это бездарная пьеса, я бы с ним разделался за такую пьесу». Ну, это, разумеется, пошло в донесение.

В следующий мой приезд в Москву Сталин спрашивает меня, кто такой Камера. Пришлось долго убеждать его, что это хороший, сильный командующий артиллерией фронта, с большими заслугами в прошлом, и таким образом отстаивать Камеру. Это удалось сделать, но, повернись все немного по-другому, отзыв о пьесе Корнейчука мог бы ему дорого обойтись».

В приведенной истории три персонажа: Верховный Главнокомандующий, драматург Александр Корнейчук и командующий Калининским фронтом — И.С. Конев. Прежде чем оценивать поступки наших героев, вероятно, целесообразно рассказать о событиях, связанных с появлением самой пьесы, о ее содержании и реакции на нее различных кругов общества.

Пьеса «Фронт» появилась на общественном горизонте страны в один из самых критических периодов войны. 28 июня 1942 года двухмиллионная германская армия приступила к новой летней кампании. Два противостоящих ей советских фронта, не выдержав мощного натиска, рухнули. Время для наступления немецкое командование выбрало удачно: накануне советские войска понесли два крупных поражения — в Крыму и под Харьковом.

Верховный вновь, как и в 41-м, просчитался в определении выбора противником стратегического направления наступления. Сталин был твердо уверен, что Гитлер предпримет наступление на Центральном фронте и попытается овладеть Москвой. Поэтому Ставка по его указанию сосредоточила на этом участке фронта основные резервы Красной Армии.

Находясь в это время подо Ржевом, мы, солдаты, остро переживали падение Крыма, немыслимо жестокий штурм Севастополя, харьковскую катастрофу и стремительный бросок фашистских танковых армий через донские степи к Сталинграду. Подумать только — всего за двадцать дней немецкие войска продвинулись на 600 километров, дошли до Волги, оказались на подступах к Сталинграду.

Верно, многие подробности тех драматических событий до нас доходили с опозданием, отрывочно, или вообще мы о них не знали. Что-то подсказывал «солдатский телеграф». Все равно на сердце было тревожно. Понимали без всяких подсказок — над страной нависла большая угроза.

Чтобы выбраться из отчаянного положения, в котором оказалась Красная Армия, Сталин в 42-м и в начале 43-го года осуществил три крупных политических и организационных акта. Издал приказ № 227 «Ни шагу назад!» (28-го июля 1942 года). Ликвидировал в Красной Армии институт комиссаров, который просуществовал в ней с отдельными перерывами с 1918 по 1942 год, т. е. почти двадцать четыре года. На всех армейских уровнях ввел единоначалие и установил единые звания (9 октября 1942 года). И, наконец, ввел офицерские звания и погоны.

На фоне происходящего, за чем пристально следили люди в России и на Западе, в Москве случилось событие — вроде бы ничем не примечательное, обычный литературный факт. Но оно вызвало огромный общественный резонанс в стране, в армии и за рубежом. На страницах «Правды» — газеты Центрального Комитета партии — с 24 по 27 августа 1942 года в четырех номерах неожиданно для всех была напечатана в полном виде пьеса Александра Корнейчука «Фронт».

Сразу же возник вопрос: почему вдруг главная партийная газета оказала столь «великую честь» этой пьесе?» Все понимали, что публикация пьесы на страницах «Правды» оказалась бы немыслимой без подсказки самой высокой инстанции. Но то, что произошло вслед, многое, но не все объясняло.

Произошло невообразимое. В обсуждение пьесы «в плановом порядке» партийные органы вовлекли широкие массы населения, печать, радио, армию. Отдельные отрывки читали с эстрады. Лучшие театры поставили пьесу на своих сценах. Среди них — три ведущих московских театра: МХАТа, Малый Академический театр, Центральный театр Красной Армии. Роли героев пьесы играли знаменитые актеры.

Я просмотрел зарубежные отклики о вышедшей пьесе, что было о ней сказано. Среди них особенно интересными и оригинальными показались два очерка: «Вокруг Фронта» и «На общественном фронте», напечатанные в журнале «Социалистический Вестник». Их автор — литературный критик — Вера Александрова. В них сказано больше правды, чем в официальной советской печати, а главное — высказана верная мысль о том, «кто» и «что» стоит за пьесой.[22]

Чему посвящена пьеса?

Кратко познакомлю читателя с содержанием пьесы Александра Корнейчука «Фронт».

В центре сюжета два героя: командующий фронтом Иван Горлов и командарм Огнев. Горлов — герой Гражданской войны, учился воевать не в академиях, а в бою, но в действительности, как пишет драматург, этот человек олицетворяет в Красной Армии «прошлое», «отжившее»: ограниченность мышления, невежество, старые военные методы, не соответствующие современным принципам ведения войны. Главным качеством полководца, по его мнению, являются личная храбрость, дерзость. Он окружил себя военными начальниками, товарищами по Гражданской войне.

Противопоставлен ему талантливый молодой командир генерал-майор Огнев. Горлов не скрывает своих чувств к Огневу: «Начал воевать полковником. Через три месяца генерал-майора получил, а сейчас — командующий армией. Вот голова и закружилась. А силенки мало. Ну, и начал хитрить».

Огнев не скрывает своих чувств к Горлову. Когда тот издает приказ о том, как выйти из немецкого окружения, и хвастает «дерзостью» плана, Огнев тут же парирует: «Вы говорите о дерзости. Никакой в этом приказе дерзости нет. Нет в нем мысли, все берется на «ура», на «авось», как будто противник перед нами дурак или спит…»

Держится на своем высоком посту Горлов не армией, не преданностью рядовых бойцов, а аппаратом власти. Его поддерживают «корреспонденты» центральной прессы типа Хрипуна. По поводу одного из таких паразитов, льстящих Ивану Горлову, брат Горлова, Мирон, восклицает: «Господи, когда, наконец, переведутся на нашей земле дураки, невежды, подхалимы, простофили, подлецы?»— и, обрывая самого себя, подводит итог: «Думать поздно. Надо бить этих самовлюбленных невежд, бить в кровь, вдребезги и поскорее заменить их другими, новыми, молодыми, талантливыми людьми. Иначе можно загубить наше великое дело». Вот, пожалуй, основная идея пьесы.

Финал пьесы зрителям известен уже в самом начале действия. Из Москвы поступает приказ о снятии Ивана Горлова с поста комфронтом и о назначении на его место генерал-майора Огнева.

Пьеса, критикующая пустозвонство, бюрократизм, зазнайство, нежелание понять смысл новой стратегии и тактики войны, многим советским генералам, особенно участникам Гражданской войны (еще не добитым И.В. Сталиным), показалась потрясением основ Красной Армии. Пьеса вроде бы «объясняла» всем, «кто виноват» и «что делать», чтобы победить противника.

Автор пьесы отыскал «козлов отпущения» — это поколение командиров Красной Армии, выдвинувшихся в Гражданскую войну и за прошедшие годы «раздобревших» на лаврах и превратившихся в пустомель и «красных помпадуров».

Когда пьеса была напечатана, поступило «высочайшее разрешение» на свободу мнений. Разумеется, в рамках содержания пьесы. «Постороннему человеку, — пишет Вера Александрова, — незнакомому с особенностями советской жизни, пьеса может показаться подлинным потрясением всех и всяческих основ жизни. Но люди должны понять, что в советском обществе ничего не делается без разрешения сверху…» И далее следует вывод: «В дни, когда решалась судьба Сталинграда и всей страны в целом, «надо было дать армии и обществу хотя бы видимость свободы, высказаться о событиях… Ибо самая смелая критика, разрешенная сверху, менее опасна, чем самая робкая и косноязычная критика «шептунов» снизу».

На фронте пьеса вызвала неоднозначную реакцию. «Смутила» неравнодушных, заставила задуматься обычно равнодушных. Многие растерялись, не знали, как впредь себя вести. Особенно политработники. Об этой растерянности, «смущении» правдиво рассказал писатель Павленко на страницах журнала «Октябрь» (1943 г.). Случайно в день, когда «Правда» стала печатать пьесу, он оказался на фронте в политотделе одной из дивизий. «Начальник политотдела, — пишет Павленко, — подняв голову от газетной полосы, растерянно сказал: «Скандальная история какая-то… Читали?» — и протянул мне газету. Я начал с передовой, но начальник политотдела, заметив это, торопливо прибавил: «Нет, нет, Вы в пьесу загляните…»

Растерянных оказалось много. Среди некоторых советских людей возник страх, предчувствие нового погрома в армии. Об этом свидетельствовали письма и отклики на пьесу в печати. Писатель оказался не из тех «смущенных». По его мнению, пьеса рождает смелость бороться со всем пережившим себя. «Она учит: кто не борется против старого — сам устарел и стал не нужен своему времени. Пьеса заставляет читателя, а еще больше зрителя, думать о том, что судьба Родины в его руках. Что одни и те же руки могут спасти или погубить ее». Примерно на таком уровне находилась вся официальная советская критика.

Лукавит писатель. Кто ответственен за военные просчеты? Он-то знал. Насколько я помню, за все сталинское время так называемая «свободная критика» была разрешена советским людям в первый и последний раз.

Как воспринял пьесу фронт

Докатилось эхо той «бури в стакане воды», как мы понимаем сегодня, спустя 60 лет, и до нашей дивизии. Где-то в начале 1943-го офицеров и политработников полкового звена собрали — услышать их мнение о пьесе «Фронт».

Открыл офицерский сбор комдив. Интересно бы узнать, что он сам думает о пьесе, за какого он героя? Не услышали. Генерал Поплавский предоставил слово Борисову — своему заместителю по политической части.

«Пьеса напечатана в газете «Правда», — честно и прямо сказал он, — а раз так, то, естественно, она отражает мнение Центрального Комитета партии. Но это не значит, что мы, фронтовики-коммунисты, не имеем права на собственное мнение и на свободные высказывания. Это и есть особенность данного момента. Главное политическое управление желает знать мнение фронтовиков о пьесе. Вам не следует опасаться упреков или осложнений по службе. Речь идет о судьбе страны. Чем скорее мы преодолеем недостатки в Красной Армии, о которых идет речь в пьесе, тем быстрее победим врага!»

Тон выступлений задал комиссар батальона Кирилл Акимович Кошман: «Не пьеса, а какое-то недоразумение. Посмотрите на наших комфронтами, командармов. Почти все они участвовали в Гражданской войне. «Академий не кончали», а кто из нас бросит в них камень? Что в них от горловщины? Ничего! Я не вижу никакого конфликта». (Справка: через полтора кода Кошман станет комиссаром полка. За храбрость и героизм при форсировании Немана ему присвоят звание Героя Советского Союза. После войны он закончит Военно-политическую академию и прослужит в армии до ухода в отставку.)

Попросил слово командир полка полковник Разумовский: «Я бы хотел спросить товарища драматурга вот о чем. Это что же, по вине Горлова все бежали в 41-м в подштанниках с границы? Генерал Павлов вроде из Огневых, воевал в Испании, Герой Советского Союза. Но он не смог удержать фронт. За это и поплатился. Спас бы положение в то время генерал-майор Огнев — сомневаюсь. В то же время пьеса заставляет задуматься над отжившим в армии. Мы нуждаемся в новых Полевых уставах, в перестройке всей системы связи, в более активном изучении боевого опыта».

Эмоционально прозвучало выступление начальника инженерной службы дивизии. Полковник-инженер с седой головой сказал: «Давайте глазами героев пьесы «Фронт» посмотрим на себя и подумаем вот о чем. В 41-м я служил на старой границе. Мы демонтировали одни укрепленные районы и строили новые. Приведу пример. Если бы командующий брестским гарнизоном в первый день войны взял всю ответственность на себя — враг перейти реку Буг не смог бы. На этом участке западной границы к началу войны находились крупные силы Красной Армии. Хорошо обученные кадровые войска. Разве среди нас нет и сейчас подобных военачальников?» Кто-то бросил реплику: «Приведите пример». Полковник не смутился. Спокойно ответил: «Сами знаете».

Начальник штаба дивизии, не стесняясь, грубо обрушился на пьесу:

— За кого нас принимает товарищ Корнейчук? Пьеса — вредная. Это откровенная попытка вбить клин между различными поколениями командиров.

Шумели офицеры, подавали реплики, перебивали выступающих. Комдив старался утихомирить всех. Еще хлеще высказался 30-летний подполковник Толя Кочергин, командир артиллерийского полка: «Главпур хочет знать наше мнение, — сказал он, — прошу, товарищи главпуровцы, как говорят украинцы, — это не пьеса, а сплошная «брехня». Где товарищ драматург увидел горловых, этих кавалеристов? Да их еще до войны вычистили из армии. Кто-то наверху решил свалить собственные грехи на героев Гражданской войны…» Я услышал, как зашипел недалеко от меня сидящий начальник особого отдела дивизии: «Что говорит, мерзавец? В кутузку его! Да нельзя. Запомним».

Я вглядывался в Леонида Федоровича Борисова, и мне стало его жалко. Он сам был сильно смущен. Вероятно, не ожидал столь бурной реакции, в основном негативной, на пьесу, а выходит, как он считал, и против воли ЦК партии. Он предложил свернуть выступления. «Вроде все ясно…».

Вихрь эмоций вокруг пьесы и ее обсуждения захватил всех, и еще не скоро люди остыли.

Почему фронт не принял пьесу Корнейчука? Я думал об этом и пришел к следующему выводу. Дело не в обиде. Нас, фронтовиков, шельмовали, и не раз, всякие «корнейчуки». Очевидно, многие, прочитав пьесу, увидели за поднятым ненадолго занавесом якобы «свободной мысли» нечто такое, о чем они давно уже отвыкли думать. Но никто — от генералов до рядовых офицеров — не отважился разглядеть пристальнее «это нечто такое». Открыто высказаться о нем.

К сожалению, немногие из нас тогда понимали, что драматург как смог исполнил партийное задание. Написал пьесу-агитку, а Сталин поднял ее чуть ли не на недосягаемую высоту.

Почему? Сталин прекрасно понимал: идет второй год войны, и армия, и народ, мировая общественность все чаще задают вопрос: «как могла произойти катастрофа в 41-м?» Допустим, тогда он объяснял происшедшее внезапностью нападения. В 42-м внезапности уже быть не могло. Вновь — катастрофа. И какая! В чем причины, кто виноват во всей этой огромной трагедии в истории России?

Политические соображения у Сталина, как и у Гитлера, всегда перевешивали военные. Пьеса «Фронт» должна была объяснить миллионам встревоженных людей: виноват в новых катастрофах не товарищ Сталин, Верховный Главнокомандующий, а армейские ошибки, порожденные Горловыми…

Известно, что Сталин до самой смерти так и не признал своей вины ни за позорные поражения, ни за неисчислимые людские потери, которые до сих пор точно не подсчитаны, то есть фактически за гибель нескольких поколений советских людей.

Во всякой демократической стране за подобные преступления судят по всей строгости Закона.

Несколько слов о маршале Коневе… С солдатской прямотой он высказал Сталину, что думает о пьесе. Мог ли Иван Степанович сказать Иосифу Виссарионовичу, что игра, которую тот затеял, «бесчестна»? Конечно, нет!

Как же встретили пьесу в верхах армии? Познакомимся с воспоминаниями генерала Штеменко:

«Неожиданно она (пьеса) появилась на страницах «Правды» и взволновала весь офицерский состав армии. И хотя у нас в Генштабе каждая минута была тогда на счету, пьесу прочли даже самые занятые. Всей душой мы были на стороне молодого Огнева и высказывались против Горлова…

И в Генштабе, и за его пределами, даже среди очень заслуженных военных руководителей нашлись такие, которые восприняли пьесу «Фронт» как своеобразную диверсию против Красной Армии. В Ставку поступило несколько телеграмм с требованием прекратить печатание пьесы в «Правде», запретить ее постановку в театрах, как вещь весьма вредную.

Мы, генштабская молодежь, если можно так сказать о людях среднего руководящего звена, еще не старых по возрасту, восприняли «Фронт» как выражение политики партии, как ее призыв к повышению уровня нашего военного искусства и методов руководства войсками[23]».

Как восприняла пьесу московская интеллигенция

Попробуем узнать, как восприняла пьесу московская интеллигенция, что думали о ней игравшие актеры. Об этом рассказывает известный писатель Всеволод Иванов в книге «Дневники и письма. Московские тетради».

В 1942 году писатель вернулся из эвакуации в Москву и записывал свои впечатления: о том, что происходило в столице, об интересных людях, о культурной жизни города, которая продолжалась и в военное время. Вот некоторые из этих текстов: «…Вечером (7 ноября, суббота, 1942 год) были на «Фронте», в МХАТе. Пьесу играют три театра сразу — вернее, все наличные театры Москвы. Говорят, она в Малом идет лучше, чем во МХАТе, но я этому не верю — уж очень она плоха. Люди, как лошади, разделены на старых и молодых, — и талант молодого не оправдан драматургически. Знание фронтовых дел не помогает, а мешает драматургу, он говорит о наступлении так детально, что не поймешь — о чем они спорят? Пьеса похожа на то множество «производственных» пьес, которые мы видели порядком. Публика сияет орденами…»

В этой же дневниковой записи писатель вспоминает слова Бориса Пастернака: «Если бы пьесами можно было бы выигрывать сражения, я смотрел бы ее ежедневно. Но раз нельзя, то зачем ставить?» — тонкая и разумная характеристика.

Зарисовка писателя: «Вестибюль гостиницы пуст. В лифте вместе с нами поднимается юморист Ленч. Он тоже был на «Фронте», но в театре Драмы.

— Ну как?

— Скучно, — и видно, что так скучно, что он не может подобрать определения».

Еще один отрывок из воспоминаний Всеволода Иванова: «20 ноября в «Правде» напечатана статья о «Фронте», доказывающая, что Художественный и Малый Академический театры ничто по сравнению с Драматическим. То есть Ливанов оказался в таком же положении, что и Горлов. Механическое положение с комсоставом перенесено в область искусства. Ливанов метался, ворошил остатки волос, кричал, что он погиб, уйдет из театра.

— Мне дали понять, что это не пьеса, а играли «Фронт» как директиву!»

Далее Всеволод Иванов пишет: «Иногда думаешь, что знания отстают от должностей. Ложь «Фронта» не в том, что таких событий не бывает, что люди не хотят учиться, а в том, что учиться некогда, да и не у кого, и самое главное — короткое время. Мы его укорачиваем, столетие хотим вместить в пятилетку, а оно, окаянное, как лежало пластом, так и лежит…»

…Интересно прочесть рассказ писателя об обсуждении пьесы генералами в Центральном театре Красной Армии:

«Началось с того, что генерал с лицом, как абажур, сказал:

— Известно ли товарищу Корнейчуку, что «Фронт» ставят в Берлине? Словом, охали, как могли (факт — необыкновенный)».

Когда под конец XX века ненадолго частично открылись в России бронированные сейфы со «сверхсекретными материалами», история вынесла свой приговор Сталину и его «хитрой лицемерной игре» вокруг пьесы «Фронт». Кто о ней сегодня помнит, кто ее знает?

Оказывается, в современной России есть люди (и их немало), которые чтят Сталина святее папы римского, помнят и знают пьесу «Фронт». В 2003 году московское издательство «Эксмо-Алгоритм» к 50-летию со дня смерти И.В.Сталина выпустило десятитомную «Сталиниану». В книге из этой серии под названием «Полководец Сталин» (авторы Борис Соловьев и Владимир Суходеев) рассказано о пьесе Александра Корнейчука «Фронт», (с. 80–281).

Познакомимся с напечатанным текстом:

«И.В.Сталин проявлял чрезвычайную заботу о развитии литературы, науки и искусства. Вот несколько наиболее характерных фактов. В 1942 году А.Е.Корнейчук написал пьесу «Фронт». В ней шла речь об отношении к ведению Отечественной войны… И.В.Сталин сразу же оценил достоинства пьесы и рекомендовал ее для публикации в газете «Правда»… Она вызвала различные отзывы, в том числе и резко отрицательные. В архиве И.В.Сталина сохранилась переписка об этой пьесе. 28 августа 1942 года командующий Северо-Западным фронтом С.К.Тимошенко послал И.В.Сталину телеграмму, в которой отмечал: «Опубликованная в печати пьеса тов. Корнейчука заслуживает особого внимания. Эта пьеса навредит нам на все века, ее нужно изъять. Автора привлечь к ответственности, виновных, в связи с этим, следует разобрать».

В этот же день И.В.Сталин ответил С.К.Тимошенко следующей телеграммой:

«Северо-Западный фронт.

Маршалу Тимошенко

Вашу телеграмму о пьесе Корнейчука «Фронт» получил. В оценке пьесы вы не правы. Пьеса будет иметь большое воспитательное значение для Красной Армии и ее комсостава, пьеса правильно отмечает недостатки Красной Армии, и было бы неправильно закрывать глаза на эти недостатки. Нужно иметь мужество признать недостатки и принять меры к их ликвидации. Это единственный путь улучшения и усовершенствования Красной Армии.

И.Сталин».

Сталин посылает драматургу копию телеграммы С.К.Тимошенко и свой ответ ему. Советует: «…драматургу доработать свое произведение, сделать его более актуальным». (Заметим, не более художественным, а более актуальным!)

Пьеса «Фронт» с большим успехом шла в те годы во многих театрах страны. Сталин предложил по пьесе снять кинофильм. Его поставили режиссеры С.Д.Васильев и Г.Н.Васильев (известные советские режиссеры, снявшие в 1934 году фильм «Чапаев»). Кинокартина демонстрировалась в кинотеатрах и клубах, повсюду шли жаркие обсуждения, что во многом способствовало правильному пониманию сущности характера Великой Отечественной войны, ведению ее современными приемами».

Прокомментирую приведенный отрывок. Какое отношение к теме «Полководец» имеет рассказ о роли Сталина в развитии литературы, науки и искусства в годы войны? Он занимает в книге почти 14 страниц. Но, вероятно, по мнению авторов, позволяет объяснить появление пьесы «Фронт». Вот такой ловкий ход они придумали.

Вряд ли драматург взялся бы за написание столь острой политической пьесы, затрагивающей авторитет генералитета и офицерства без разрешения сверху, по своей инициативе. В этом я уверен!

В ответной телеграмме С.К.Тимошенко Сталин четко определяет свое представление о дальнейшем ведении войны без Горловых.

Пушкин назвал Екатерину II за ее лицемерие «Тартюфом в юбке». Лицемерие и хитрость Сталина с постановкой пьесы «Фронт» беспредельны! Что там матушка-царица!

Знал Иосиф Виссарионович и о постановке Корнейчука в Берлине. Идея Геббельса: «Вот, смотрите, комрады, до какого развала дошла Красная Армия!»

В России пьесу поставили лучшие театры. Директива!..

Используя свою неограниченную власть, обращаясь к коварству и хитрости, Сталин старался отвести от себя вину за допущенные им просчеты. Это и знаменитое сталинское выступление 3 июля 1941 года, это и расстрел всего командования Западного фронта во главе с генералом Павловым, это и попытка свалить на военных поражения под Вязьмой и Москвой. Это и знаменитые сталинские приказы № 270 и № 227. Сколько голов честных людей полетело и сколько должно было полететь — ради одной? Каким лживым и демагогическим прозвучало выступление И.В.Сталина уже после войны на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии — 24 мая 1945 года. «…У нашего Правительства, — сказал он, — было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом».

Господи, сколько в этом «Выступлении» лицемерия, демагогии и откровенного вранья…

У Сталина и Гитлера было много общего. Подобно «великому советскому полководцу», «германский гений» также любил перекладывать собственные просчеты и неудачи на чужие плечи, чаще всего на своих генералов.

Известно, что за провал «блицкрига» в битве под Москвой Гитлер обвинял Главнокомандующего Сухопутных сил немецкой армии фельдмаршала Вальтера фон Браухича — сделал из него и других генералов «козлов отпущения». Вместе с Браухичем в отставку Гитлер отправил 34 генерала…

Краткая справка о командном составе Красной Армии

После окончания Гражданской войны Красную Армию сократили в десять раз. Из оставленного командного состава примерно 30 % представляли бывшие офицеры русской армии. Многие из них занимали высшие армейские посты.

С конца 20-х и до конца 30-х годов из РККФ было уволено 47 тыс. командиров. Большинство из них — офицеры, получившие свои командные звания в годы Первой мировой войны. Те из них, кто чудом избежали сталинских репрессий, активно участвовали в Великой Отечественной войне: Борис Шапошников, Алексей Антонов, Александр Василевский, Леонид Говоров, Иван Петров, Федор Толбухин и многие другие прекрасные командиры.

В основном все командующие фронтами, а также сорок командующих армиями начали свой боевой путь в Первой мировой войне.

После смерча, обрушившегося на Красную Армию (1937–1938), в начальственном звене, включая Военно-морской флот, не хватало командиров (в процентах): 1938 г. — 34,0, 1939 г. — 32,0, 1941 г. — 19,0.

К примеру, если 19 % перевести в реальное число командиров, то это составит 80 тыс. человек.

К началу войны в Красной Армии ощущалась не только нехватка командиров. В Ставке командный Состав не обладал необходимым профессиональным образованием. Это видно из следующих данных: имели образование (в процентах): высшее — 7,0, среднее — 60,0, ускоренное среднее — 25,0, без образования (общего и профессионального) — 8,0.

Приведенная грустная статистика объясняется сталинскими «чистками», во время которых было репрессировано свыше 40 тыс. командиров. Естественно, в Красной Армии произошли массовые перемещения командиров.

За десять месяцев 1938 года было выдвинуто на новые Должности 58 тыс. командиров и перемещено 40 тыс. человек.

1939 год для Красной Армии стал особенным. Новые должности заняли 246 626 командиров, что составило 69,0 % всего командного состава. В результате немыслимой кадровой чехарды к моменту начала войны более половины командного состава занимали свои новые должности до трех месяцев…

Находясь на новых должностях не более полугода, многие командиры (более половины высшего комсостава армии) в то же время руководили крупными соединениями.

Ежегодный выпуск командиров из военных училищ в довоенный период отставал от роста в первую очередь от специальных родов войск. К примеру, численность автобронетанковых войск за 1938–1941 годы выросла в 5,9 раза, а выпуск командиров из высших военных училищ для данного рода войск увеличился в 1,6 раза.

Стараясь идти в ногу со временем — технического перевооружения армии, с июля 1939 года по декабрь 1940 года в стране было открыто 47 новых военных училищ. Но к началу войны ни одно из них не успело выпустить своих командиров. Всего в 1941 году в СССР насчитывалось 234 военных училища.

Помимо открытия новых училищ в 1937–1940 годы была преобразована в самой армии широкая сеть специальных курсов по подготовке командиров взводов. На них были обучены за короткий срок 448,3 тыс. младших лейтенантов. Необходимый опыт они приобретали уже на поле сражений.

Пытаясь преодолеть кризис в военных кадрах, прежде всего среднего звена, в военных училищах еще в довоенные годы сократили сроки обучения курсантов — с трех до полутора лет, что, естественно, отразилось на качестве подготовки командиров.

После начала войны очень скоро сроки обучения курсантов в военных училищах были сокращены до шести месяцев… Нередко, в сложные периоды войны, училища отправляли на фронт курсантов после трех-четырехмесячной их подготовки. Командирские звания в подобных случаях им присваивали после первых боев.

Курсантские бригады и батальоны

До сих пор до конца неизвестна судьба многих училищ, а также их питомцев.

Несмотря на принятые меры по подготовке командного состава в армии, к началу первого года войны в действующих частях не хватало 160 тыс. командиров. Пришлось срочно призывать резервистов из запаса. К сожалению, точных данных о количестве влившихся в армию командиров из запаса нет.

С первых военных дней Верховный, видя, что события на фронте разворачиваются не по его воле, стал искать «козла отпущения», дабы отвести от себя народный гнев за крупные неудачи Красной Армии и тем самым спасти свою репутацию. В 41-м на заклание тому «козлу» он отдал на расстрел шесть советских генералов, не удержавших Западный фронт.

Кто знал (июль 1941 года), что на Западном направлении немцы сосредоточили для наступления в 4 раза больше мобильных сил. Это направление они считали главным. А «великий стратег» думал иначе.

В 1942 году — новая огромная беда. И вновь по вине «великого полководца», о чем уже рассказано. Так появилась пьеса «Фронт». Она стала новым «козлом отпущения». И сам спектакль, и вся невообразимая шумиха вокруг него должны были отвлечь людей от каких-либо ошибок вождя.

А ведь некоторые москвичи проницательно назвали пьесу «громоотводом» — недурно придумано…

Многие поступки диктатора в военное время — свидетельство, что лживости, цинизма, привычки перекладывать собственную вину на других, ловко и скоро находить «козлов отпущения» — все объяснялось уверенностью в собственной безнаказанности.

Диктатора мало заботило, кто может стать следующим его «любимым козликом». Для изощренного и коварного политика не играли никакой роли мораль, общественное мнение, чин и звание, прошлые заслуги.

Известно, что даже своего главного государственного помощника на протяжении десятков лет — товарища Вячеслава Молотова, когда он посчитал «целесообразным», продал за полгроша, свалив на него вину за дипломатический пакт с Германией.

В данном тексте рассказ о потенциальном «козлике».

Это событие произошло во время битвы под Москвой 21 октября 1941 года. В тот день Сталин позвонил редактору газеты «Красная Звезда» Давиду Ортенбергу и дал указание — срочно опубликовать Постановление Государственного Комитета Обороны (ГКО) о назначении ответственным за оборону Москвы Г.К.Жукова, генерала армии, командующего Западным фронтом.

Товарищ Сталин одновременно попросил напечатать в газете большую фотографию генерала. Этого никогда раньше не делалось.

Что же это означает?

Товарищ Сталин решил продемонстрировать перед своим народом, перед противником, перед всем миром человека, на которого возложена высочайшая ответственность за оборону Москвы. Но в случае возможного поражения общественное мнение тут же станет на его сторону, что поможет ему «честно» сделать ответственного «козликом»…

Жуков отлично знал повадки своего кремлевского патрона и ничего хорошего не ждал от него. Сколько раз диктатор прибегал к подобным трюкам!

Старая мудрая украинская поговорка гласит: «Паны бьются, а у холопов чубы трещат». Понятно, что вся война, от начала и до конца, оказалась жестокой и бескомпромиссной схваткой двух диктаторов — Сталина и Гитлера. Однако многомесячная Ржевская битва для них имела не только особое стратегическое значение, но и представляла амбициозный интерес.

Первый диктатор

Как бы худо ни складывалась в 1942 году обстановка на фронтах, Сталин постоянно не упускал из вида Ржев. Он никак не мог смириться с мыслью о том, что плацдарм под Ржевом и Вязьмой находился в руках у немцев.

После сильных физических и душевных потрясений в 1941-м, еле-еле отдышавшись и чуть восстановив былую уверенность в себе, Сталин с каждым днем становился все круче и требовательнее.

Это был уже не тот растерявшийся человек, который, по воспоминаниям Г. К. Жукова, в критические дни боев за столицу спрашивал его тревожным голосом: «Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас об этом с болью в сердце…» Это уже был не тот Сталин-истерик, который в 1941 году, позвонив И.С. Коневу на фронт, убеждал генерала, говоря о себе в третьем лице: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек. Вся ошибка его в том, что он слишком доверился кавалеристам… Товарищ Сталин сделает все, что в его силах, чтобы исправить сложившееся положение».[24]

Разгром немцев под Москвой придал ему новые силы, окрылил, вселил в сердце надежду, что в конце концов он справится с Гитлером. И, может быть, скоро. Несмотря на первые военные успехи, на решительный воинственный настрой, Сталину все-таки постоянно не давали покоя и некоторые личные ощущения. Он никак не мог отключиться, забыть свои переживания, а может быть, и унижение, испытанное им перед тем же Жуковым или Коневым. Как он, правда не надолго, потерял волевое железное начало вождя мирового пролетариата. Впервые в жизни его обуял немыслимый страх, когда передовые немецкие отряды подобрались к Москве на 17–20 километров.

Сталин старался не вспоминать те жуткие дни и тяжелые, бессонные ночи. Он глубоко был убежден в необходимости любой ценой как можно скорее овладеть Ржевом, отогнать немцев подальше от Москвы! Он полагал, и не без оснований, что пока ржевско-вяземский плацдарм находится в руках противника — это фактически серьезный шанс для Гитлера вновь попытать счастья. Зная дикое сталинское упрямство, никто в Ставке не решался не только переубедить, но даже посеять малейшие сомнения в необоснованности его опасений.

В своих «Воспоминаниях» Г.К.Жуков рассказывает: «…Верховный предполагал, что немцы летом 1942 года будут в состоянии вести крупные наступательные операции одновременно на двух стратегических направлениях, вероятнее всего на московском и на юге страны. Больше всего Сталин опасался за московское, где находилось больше 70 дивизий противника. Он считал, что Гитлер, не взяв Москву, не бросит свои войска на захват Кавказа и юга страны».

Воспоминания маршала исключительно важны. Они подсказывают несколько дополнительных тем для размышлений. Во время наступления на юге фюрер не разрешил своему штабу трогать Центральный фронт. Даже когда 6-я армия Паул юса оказалась в окружении, позиция его не изменилась.

В книге генерала С.М.Штеменко «Генеральный штаб в годы войны» приводятся многочисленные воспоминания, как Сталина беспокоила судьба Москвы, как он заставлял генштабистов постоянно следить за действиями центральной группы немецких войск. Любые доклады Ставки Генштаба Верховный рассматривал с позиций угрозы Москве.

Во время боев под Сталинградом и даже в сражении на Курской дуге Сталин не исключал, как и во время существования ржевского выступа, что в конечном счете главная цель немцев — Москва.

Во время битвы на Курско-Орловской дуге, когда Гитлер трижды переносил сроки начала наступления, Сталин всякий раз нервничал. Полагал, будто германское командование, возможно, изменило стратегические планы и направит свои армии, опять же, на Москву.

В неверном определении главного стратегического направления наступления противника в летней кампании 1942 года виноват не один Сталин, но и Генеральный штаб. Гитлер подписал секретнейшую директиву № 41 под кодовым названием «Блау» 5 апреля 1942 года. Она содержала стратегический план германского командования летней кампании войны на Восточном фронте — в 1942 году. Главная задача сводилась к уничтожению противника западнее Дона и захвату Кавказа (нефтяных районов), а затем предусматривалось сталинградское направление.

Советская разведка добыла сведения о замыслах Гитлера своевременно, даже прежде, чем он подписал директиву № 41. (См. статью Владимира Лотты «Секретный фронт Генерального штаба», Интернет.) Однако ни Ставка, ни Генштаб не сумели воспользоваться этой ценной информацией. В результате в 1942 году, вновь как и в 1941-м под Москвой, в районе Сталинграда положение Красной Армии оказалось критическим. Это можно объяснить главным образом позицией Верховного. Сталин долгое время считал, и мы уже об этом сказали, что главная задача немцев остается прежней: овладеть Москвой, на этот раз обойдя ее с юга. Пытаясь предотвратить свой крах на юге, Ставка в срочном порядке отправляла туда огромные подкрепления. Лишь за два с половиной месяца (с 17.07 по 30.09), по данным М.А. Гареева (приведенным им в книге о Г.К. Жукове), под Сталинград было направлено 50 стрелковых и кавалерийских дивизий, 33 бригады, в том числе 24 танковых.

Сталина не напрасно маниакально беспокоила судьба Москвы. В 2002 году в Москве был издан двухтомник «Сталинградская битва» — юбилейное издание, приуроченное к 60-летию Сталинградской битвы. В то же время оно освещает многие события, связанные с положением на Центральном фронте в 1942–1943 годах.

Первый документ — «Протокол допроса генерал-фельдмаршала Кейтеля Вильгельма от 17 июня 1945 года (книга 2, с. 542–546)». Вот что сказал фельдмаршал во время допроса: «План 43-го года предусматривал в случае особого успеха (на Курском выступе) возможность продвигаться на северо-восток, для того чтобы перерезать железные дороги, ведущие от Москвы на юг…»

Рассуждения российских историков об ослаблении Центрального фронта и о переброске части немецких дивизий в 1942-м под Сталинград — придуманы. Познакомимся с еще несколькими документами из этого издания. Еще более убедительно подтверждает наши выводы второй документ: «Из записи беседы с генерал-фельдмаршалом Паулюсом. Она состоялась 8.06. 1948 года». (Там же, книга 2, с. 554–558.)

«Вопрос: Чем объяснить, что в течение лета и осени 1942 года немецкое командование держало большие силы на московском направлении?

Ответ: В это время немецкое командование ожидало наступления русских от Москвы, которое могло явиться противовесом немецкому наступлению на юге. В связи с этим на московском направлении была создана соответствующая группировка. Созданная здесь немецкая группировка одновременно угрожала Москве, и русское командование не могло маневрировать резервами на юг, так как у него в любой момент могло создаться впечатление о возможности немецкого наступления, хотя оно не мыслилось».

И далее:

«…мыслилось, что в 1942 году должна быть занята линия реки Дон и Кавказ, а в 1943 году должно начаться наступление на Москву. Если б задача по выходу к Сталинграду была выполнена в 1942 году, то все-таки наступление на Москву могло быть возможным лишь в 1943 году…»

Желая проявить свой «полководческий гений» (а в него Сталин поверил после крушения немецкого блицкрига), он уверенно принял на себя обязанности Верховного, как ранее сделал это и Гитлер. Масштабы и трагизм многомесячных боев под Ржевом, крошечные успехи и грандиозные поражения — все это, как показала история, в большом и малом в значительной степени зависело от воли диктатора. Не сомневаюсь, не будь постоянного и грубого вмешательства Сталина в ржевские сражения, возможно, и успехи были бы большие, меньше бы пролилось крови.

Во время одной из встреч с военными историками Г.К.Жуков рассказал о том, насколько примитивно мыслил Сталин как полководец. «Сталин требовал от нас наступать! Он говорил: «Если у нас сегодня нет результата, завтра будет, тем более вы будете сковывать противника, а в это время результат будет на других участках». Конечно, это рассуждения младенческие! Жертв было много, расход материальных средств большой, а общего стратегического результата никакого». И еще один вывод о Верховном: «Сталин давно привык оперировать жизнями миллионов людей. «Это — масса, а он — вождь». Был убежден, что так всегда было в истории. И так всегда будет. «Ознакомившись со многими сотнями оперативных документов, продиктованных или подписанных Сталиным за четыре года войны, — пишет Д.Волкогонов, — я не встретил, кажется, ни одного, где бы он поставил задачу беречь людей, не бросать их в неподготовленные атаки, проявлять заботу о сохранении своих сограждан».

Сталин и Гитлер непосредственно руководили боями за Ржев. Принимая любые решения о боевых операциях, Сталин (так же поступал и Гитлер), как правило, игнорировал любые фронтовые условия: состав войск, их быт, оснащенность техникой, обеспеченность тыла, погоду, сложность местности. Его, как и Гитлера, мало интересовал противник, его вооруженность, тактические и оперативные возможности. Он никогда не знал, что собой представляет тот или иной район боевых действий, детали тех реальных условий, в которых люди обязаны выполнять его приказы.

В то же время Сталин, будучи Верховным Главнокомандующим, как и Гитлер, постоянно вмешивался в действия своих военачальников, вплоть до Берлинской операции. Как пишет в «Воспоминаниях и размышлениях» Г.К.Жуков, «…его профессиональные знания были недостаточны не только в начале войны, но и до самого ее конца». В ржевской эпопее это вмешательство приобрело немыслимый и тягостный, нелогичный, а часто — мелочный характер. Принимая окончательное решение об операциях, Сталин устанавливал точные сроки их подготовки и проведения. Часто это приводило к подавлению воли военачальников. Без указаний Верховного, как правило, делалось это от имени Ставки, но за его подписью, ни комфронтами, ни командармы, а нередко и командиры дивизий не могли ни в одной операции проявить какую-либо самостоятельность.

Командиры фактически были лишены оперативной инициативы — действовать в соответствии с местными условиями. «Безынициативность офицеров и генералов, — говорит английский военный историк Кеннет Макси, — при наличии «государева ока» оказывала буквально катастрофическое воздействие на боевые качества советских войск в наступательных операциях». Любопытно мнение немцев. Они считали, что, например, попав в окружение, советские командиры и солдаты действовали превосходно, если у них пропадала связь с высшим начальством. Как только связь восстанавливалась, сразу же становилась заметнее потеря инициативы.

Нередко то, что провозглашал Сталин в своих публичных выступлениях, директивах Ставки, в приказах, в письмах, телеграммах, расходилось с реальностью. Естественно, это ставило в затруднительное положение командиров, вызывало недоумение, и раздражение, и обиду, и горькое разочарование солдат. В таких случаях неожиданные ситуации обычно старались корректировать комиссары. Например, сколько раз мы слышали, как Верховный обещал разгромить врага и закончить войну в 1942-м и в 1943-м, а она, проклятая, продолжалась. В 1942-м Сталин утверждал, будто германская армия находится при последнем «издыхании», а Красная Армия в том же 1942-м потерпела от «издыхающей армии» жуткие поражения: подо Ржевом, потеряла Крым, попала в большую беду под Харьковом, сдала Воронеж и Ростов-на-Дону, позволила немцам занять огромные пространства на юге.

Подо Ржевом советским войскам противостоял сильный противник под руководством талантливого генерала Вальтера Моделя с намерением выстоять. После зимнего отступления под Москвой 9-я армия организовала на занятой ими линии в ржевском треугольнике мощную оборону. Ожесточенно дралась за каждую пядь, будто это ее родная земля. Нередко фронтовики после боя задавали вопрос: «Во имя чего фрицы так стойко и храбро воюют?»

Маленькое примечание. Подо Ржевом командиры и мы, солдаты, учились наступать, а немцы приобретали боевой опыт активной позиционной обороны. Некоторые историки и литераторы, к примеру В.В. Бешанов, возмущаются заявлением наших генералов о том, что в 1942 году они еще учились воевать. Он даже выпустил книгу, назвав ее «Год 1942 — Учебный» (Минск: Харвест, 2002).

Остановлюсь на отдельных тезисах автора. Вот что пишет Бешанов: «…Генералы повсеместно, особенно битые, часто сетуют на начальство, ошибки подчиненных, недостаток сил или на неблагоприятные погодные условия. Советские маршалы тоже широко используют все эти аргументы. Но, кроме того, они придумали своим провалам совершенно уникальное оправдание: оказывается, в 1942 году они еще не умели воевать. Все они — руководители фронтов, командующие армиями, начальники штабов — с детской непосредственностью сообщают, что они пока только учились, присматривались к противнику, накапливали опыт».

Думаю, автор в своем пылком гневе ошибается, не учитывая некоторых серьезных обстоятельств, от которых нельзя отмахнуться. Бешанову не нравятся генеральские речи. Мне тоже. Но я их понимаю, а он не хочет их понимать. Например, разве можно забыть массовые репрессии, организованные Сталиным в предвоенный период, когда были уничтожены все высшие кадры Красной Армии? Кровавый отстрел их продолжался и в 1941-м, и в 1942-м… Наконец, в 1941-м после 22 июня практически погибла вся кадровая армия, включая многих генералов и командиров. В 1942 году приходилось выбирать не лучших из лучших, а лучших из худших. Следует учитывать и то, что Красная Армия вступила в схватку с самой сильной армией мира, оснащенной современным вооружением, с опытными генералами, с богатым боевым опытом, с более высокой организацией управления и системой радиосвязи, с солдатами-профессионалами.

Какая тут может быть «детская наивность»?

Говоря о том, что они учились воевать, командиры не лукавят. Им доверили командовать миллионными армиями, тысячами орудий, новой реактивной техникой, сотнями танков и самолетов. Они учились руководить крупными массами войск. Их надо было обучить, вооружить, вовремя ввести в сражения, организовать взаимодействие людей и техники. Но управлять войсками без современных средств связи, без профессионально подготовленных командиров полков, батальонов, рот, грамотно обученных солдат — под «государевым оком»… Тут наши генералы оказались не очень способными учениками. Отсюда бесконечные поражения подо Ржевом, огромные потери, постоянный страх перед начальством за каждую неудачу. И это при грандиозном преимуществе в живой силе и технике. Да! Они учились воевать, но цена этой учебы для всех — от Верховного до командира взвода — оказалась невообразимо тяжелой. Кто может подсчитать, во что она обошлась?

Но как это ни поразительно, фронтовики, безбожно ругая на все лады командиров за их безграмотность, называли все, что происходило на полях боев, «Ржевской академией», верили, идя в бой, что их командиры научатся воевать не хуже немцев. «Пусть даже на наших костях…» Мировая история полна примеров, когда побежденные учились у победителей. Петр I не считал для себя зазорным учиться у самой сильной в то время шведской армии короля Карла XII. Немецкие генералы перед войной на Востоке прилежно изучали печальный опыт русского похода Великой Армии Наполеона в Россию…

Сталин пристально следил за своими генералами, ясно видел их просчеты. Неоднократно, приходя в гнев, восклицал: «Когда же они научатся воевать?!» В то же время он упорно заставлял их добиваться успеха любой ценой. Он верил, что придет время — и они научатся побеждать. Станут воевать не числом, а умением. Определенно же выученные Верховным, они старались побеждать врага не умением, а колоссальной живой силой и мощью боевой техники. Генералы так привыкли к немудреным методам командования своими покорными солдатами, что многие из них не стали как-либо переучиваться до конца войны.

Дмитрий Волкогонов в книге «И.В.Сталин — политический портрет. Триумф и Трагедия» (книга II, часть I, с. 299), приводит примечательную беседу Сталина с А.И. Антоновым, начальником Оперативного управления Генерального штаба. Вот небольшой фрагмент из этой беседы:

«— Товарищ Антонов, — спросил Верховный, — Вы никогда не задумывались, почему многие наши наступательные операции в сорок втором году оказались незавершенными? Посмотрите, Ржевско-Вяземская операция двух фронтов… (Далее Сталин перечисляет другие «незавершенные» операции.) Чем Вы объясните эти провалы?

— …Действовали шаблонно, — ответил Антонов, — без выдумки. Мы не научились прорывать оборону сразу на нескольких участках, слабо использовали танковые соединения для развития успеха…»

Сталин перебил Антонова и заключил так: «Главное заключается в том, что, научившись обороняться, мы плохо могли, да и сейчас не многим лучше — наступать…»

…Короче говоря, мы еще не научились воевать…»

Кстати, фраза «незавершенная операция» вместо «провал», «поражение» принадлежит Сталину. Она так полюбилась генералам, что они в своих донесениях наверх со спокойной совестью ввели ее в постоянный «оборот».

Во время сражений подо Ржевом, как и на других фронтах, Ставка разрабатывала и направляла в войска так называемые Директивы. В них определялись стратегические и оперативно-тактические задачи каждой операции, намечались сроки подготовки и начала ее проведения. За годы войны Ставка направила в войска несколько тысяч Директив. В Москве опубликован сборник, позволяющий обозреть этот колоссальный труд Ставки и Генерального штаба. Познакомимся с восемью Директивами, с января 1942 года по февраль 1943 года. Все они связаны с Ржевом…

Директива Ставки от 7 января 1942 года. Подписана Сталиным. В ней поставлена задача перед Калининским фронтом: «двумя армиями в составе 14–15 стрелковых дивизий и 11-го кавалерийского корпуса осуществить наступление западнее Ржева в общем направлении на Сычевку. Разгромить немецкие силы и совместно с Западным фронтом окружить и уничтожить ржевско-гжатско-вяземскую группировку противника».

Исполнение Директивы. Калининский фронт 8 января приступил к так называемой Ржевско-Вяземской операции. Продолжалась она примерно до 20 апреля. В ходе 120 дневных боев оказались в немецком окружении три армии: 22, 29 и 39-я, а также 11-й кавалерийский корпус. Вот как рассказывает об этой операции А.М.Василевский, начальник Генерального штаба Красной Армии: «…Несколько раз пересекали оборону плацдарма с боями советские корпуса и целые армии, уходившие во вражеский тыл. Но за ними проход опять закрывался, из-за чего те, кто пробился в тыл противника, попадали в окружение».

Отрезанные от фронта командиры и бойцы мужественно сражались. В июле 1942 года немецкое радио передало сообщение: «Западнее Ржева окружена и разгромлена стотысячная группировка советских войск». Заключительная операция немцев под названием «Зейдлиц» была ими проведена со 2 по 12 июля 1942 года. Советская печать не опровергла немецкое сообщение, но и не упомянула о нем. Эта трагедия в дальнейшем была проигнорирована историками, полководцы и генералы в своих воспоминаниях четко ничего о ней не рассказали. Когда произошла сталинградская трагедия для немецкой армии, в Германии был объявлен трехдневный траур. Сдалось 105 тыс. генералов, офицеров и солдат 6-й армии Паулюса. Во всех церквях по ним звонили колокола.

Постепенно отдельные эпизоды гибели стотысячной группировки западнее Ржева стали известны. О ней поведали немногие выжившие ветераны. Самое же главное, что способствовало «рассекречиванию» Ржевско-Вяземской операции, — это активная роль в ней Верховного. Приведу один эпизод. Их много. В середине февраля штаб окруженной 29-й армии получил по рации запрос Сталина: «Что надо, чтобы вы продержались двое суток?» Командарм 29-й армии В.И.Шевцов ответил, что двое суток можно продержаться при условии поддержки с воздуха. Военный Совет армии разослал в войска Директиву: «О нашем положении стало известно товарищу Сталину. И.В.Сталин запросил: «Сумеем ли мы продержаться?» Продовольствие и боеприпасы сбросят с транспортных самолетов. Как видите, Главнокомандующий Красной Армии, лично товарищ Сталин, считает очень важным обороняемый нами район и принимает меры по оказанию нам помощи…»

Воины, воодушевленные обещанием скорой сталинской помощи, бились с немцами за гранью человеческих возможностей. Но Сталин и комфронтами мало чем могли помочь окруженным. Не сработал и воздушный мост, организованный Ставкой. Как вспоминает один из выбравшихся из окружения, «это был сущий ад». Он, например, рассказал, как в один из этих дней пятнадцать немецких бомбардировщиков обрушили бомбы на деревню Брехово, где во всех домах лежали тяжелораненые. За четверть часа от людей и деревни осталось пепелище.

На присланных самолетах отправили знамена частей. Одну тысячу раненых удалось перебросить с пробившимися частями к своим. Многие старшие командиры и комиссары покончили жизнь самоубийством. Некоторые историки осуждают решение Ставки и Г.К.Жукова оставить в немецком тылу три армии и кавалерийский корпус без достаточной поддержки и оценивают его решение как пример авантюризма. Об этом убедительно и документированно повествует полковник М.М.Ефремов, сын командарма 33-й армии Михаила Григорьевича Ефремова, застрелившегося в окружении.

Впрочем, можно ли было вообще тогда, в январе — феврале 1942 года, говорить о какой-либо серьезной поддержке? В наступающих войсках не хватало оружия, боеприпасов. Вся авиация Западного фронта насчитывала менее ста самолетов. В те дни, когда, истекая кровью, погибали западнее Ржева в Чертолинских лесах последние остатки бойцов, Совинформбюро сообщало: «На Западном фронте идут бои местного значения…»

Любопытно, почему Ржевско-Вяземская операция, единственная из четырех, проведенных подо Ржевом, попала в историографию войны, как «стратегическая»?

В период Ржевско-Вяземской операции И.С.Конев получил Директиву Ставки от 11 января 1942 года. В ней говорилось: «Командующему Калининским фронтом в течение 11-го и ни в коем случае не позднее 12 января овладеть г. Ржевом. Ставка рекомендует для этой цели использовать имеющиеся в данном районе артиллерийские, минометные, авиационные силы и громить вовсю город Ржев, не останавливаясь перед серьезными разрушениями города. Поручение подтвердить, исполнение донести. И.В. Сталин».

Исполнение Директивы. Ни 11-го ни 12 января 1942 года Ржев не взяли. Но, выполняя указание Верховного, артиллерия и советские самолеты город разрушили. Чего в свое время не сделали немцы. Можно представить себе психологическое состояние ржевитян, когда на их головы посыпались бомбы и снаряды с советской стороны.

В своих «Воспоминаниях и размышлениях» Г.К.Жуков объясняет причины «незавершенности» Ржевско-Вяземской наступательной операции в 1942 году войск Западного и Калининского фронтов таким образом: «Критически оценивая сейчас эти события 1942 года, считаю, что нами в то время была допущена ошибка в оценке обстановки в районе Вязьмы. Мы переоценили возможности своих войск и недооценили противника. «Орешек» там оказался более крепким, чем мы предполагали». Можно ли согласиться с подобным объяснением?

Директива Ставки от 20 марта 1942 года. «Ставка требует энергичнее продолжать выполнение ранее поставленных задач. Не позднее 5 апреля освободить Ржев…»

Исполнение Директивы. В те трудные весенние дни Г.К.Жуков и И.С.Конев просят Ставку: остановить безрезультатное и бессмысленное самоистребление армий. Сталин и слышать не желает об отмене Директив. Верховный Главнокомандующий требовал: «Энергичнее наступать!» Диктатор знал, что делал. Он приучал генералов воевать любой ценой, относиться к цифрам потерь равнодушно. В обмен на проявленное ими согласие прощал им неудачи. Хвалил за крошечные успехи. Советская печать красочно расписывала их и выдавала за возросшее военное мастерство Красной Армии. Сталин воспитывал у своих генералов крепкие силовые характеры, освобождая их от всяческих моральных сомнений, приучал, как детей, к личной преданности и вере в свою непогрешимость. Поймут, будут ценить его доверие к ним, научатся беспрекословности — станут маршалами. Не пройдут «сталинскую школу», — вождь любил говорить о себе в третьем лице, — пусть пеняют на себя. Вон с постов! Незаменимых нет!

«Нам нужно, — писал Верховный, обращаясь к Жукову и Коневу, — в начале лета разгромить Ржевско-Вяземскую группировку, где немецкие войска удерживают крупный плацдарм и имеют крупные силы…» Это послание стало важнейшим указанием для командиров на Западном и Калининском фронтах. Армии стали готовиться к летним боям.

Директива Ставки от 16 июля 1942 года (Ржевско-Сычевская операция). В ней указывалось: «…Любой ценой не позднее 1–2 августа 1942 года взять Ржев. К наступлению должны быть привлечены четыре армии, а также две воздушные армии». Ставка требовала: «Очистить от противника территории к северу от реки Волги в районе Ржева, а также территории к востоку от реки Вазуза в районе Зубцова, Карамазино, Погорелое Городище. Овладеть городами Ржев и Зубцов, выйти и прочно закрепиться на реках Волга и Вазуза…»

Исполнение Директивы. 30 июля 1942 года в бой с противником вступили 350 тыс. командиров и солдат Калининского и Западного фронтов. Под конец наступления на поля сражений было брошено более одного миллиона человек. Наступление продолжалось до 23 августа, т. е. 53 дня (по официальной версии). Практически оно происходило до начала октября. Например, 215-я стрелковая дивизия, где я служил, вступила в бой между 24 и 26 августа.

Ценой колоссальных потерь только за два месяца боев (август—сентябрь), в которых участвовали шесть армий, было захвачено более 20 кварталов Ржева, а также города Зубцов, Погорелое Городище и свыше 100 деревень. Немцев изгнали с левого берега Волги. Но Ржев и Сычевка по-прежнему остались в руках противника. За несколько месяцев боев было потеряно 158 819 человек.

Вот как оценивает летнее наступление в своих «Воспоминаниях» Г.К. Жуков: «…активные действия наших войск детом и осенью 1942 года на Западном направлении против немецкой группы армий «Центр», по расчетам Ставки, должны были дезорганизовать противника, создать впечатление, что именно здесь, а не где-либо в другом месте, мы готовим зимнюю операцию…» Проведение операции отнюдь не дезориентировало 9-ю немецкую армию. О зимней операции, которая действительно состоялась, скажу позже.

Вот так «частные наступательные операции»! В них сражалось более миллиона бойцов. В районе Погорелое Городище с 7 по 10 августа произошло танковое сражение, в котором с обеих сторон участвовало более 1500 танков. Выходит, больше машин, чем на Курской дуге, под прославленной Прохоровкой. В результате летнего наступления войска в отдельных местах прорвали оборону противника. До Ржева оставалось шесть километров! Сталин ликовал! Что такое шесть километров? Ликование Верховного Главнокомандующего быстро испарилось. Чтобы преодолеть эти шесть километров, потребовалось еще больше семи месяцев кровавых сражений.

14 июля 1942 года Совинформбюро сообщило: «Немцы ежедневно теряют на советско-германском фронте тысячи и тысячи людей. А это, независимо от временных успехов немецких войск, постепенно подтачивает гитлеровскую военную машину и подготавливает почву для поражения в этой войне». Много лет спустя мне рассказали, что будто бы текст этого «сообщения» продиктовал Сталин. Оно должно было дезавуировать победное заявление Берлина об окончательном разгроме остатков окруженных войск западнее Ржева. Вышедшая в 1960 году (через 18 лет) «Советская Военная Энциклопедия» характеризует прошедшую операцию совершенно в другом свете, уже исходя из событий на юге.

«Главная цель операции (Ржевско-Сычевской, 30.07–23.08.1942 г.) состояла в том, чтобы сковать силы противника на Западном направлении, лишить его возможности перебрасывать соединения из группы армий «Центр» (командующий — генерал-фельдмаршал Г.Клюге) на юг, где немецко-фашистские войска наносили главный удар в летней кампании 1942 года, и вынудить перегруппировать часть своих стратегических резервов на центральный участок фронта». Ржевско-Сычевскую операцию фактически лишили самостоятельного значения. Изменилась ли оценка летней операции, попавшей в официальной историографии Великой Отечественной войны в разряд фронтовых, за последние 45 лет после выхода «Энциклопедии»? К сожалению, нет.

Как бы ни переписывали в послевоенный период историю войны, с лета 1942 года нас, солдат, воевавших подо Ржевом, жизнь накрепко связала со Сталинградом. Командиры и комиссары постоянно призывали: «Сильнее бить врага! Тем самым мы лучше поможем Сталинграду, где решается судьба страны». Вскоре имя города-героя стало символом мужества и великой стойкости. Немцы назвали Ржев «северным Сталинградом», командиры, ведя бой, называли нас «сталинградцами».

Исследование Ржевско-Сычевской операции провела С.А.Герасимова, научный сотрудник Тверского Государственного объединенного музея.[25] Опираясь на документы, она доказала, что официальная дата окончания операции — 23 августа — не соответствует действительности (см.: «Советская Военная Энциклопедия» и др.). Немецкие источники окончание летнего сражения за Ржев относят к середине октября.

Лишь на 58-й день после начала проведения операции появилось первое официальное сообщение Совинформбюро о ее ходе. Причем в полуправдивой форме: «Дней 15 тому назад войска Западного и Калининского фронтов на ржевском и гжатско-вяземском направлениях частью сил перешли в наступление…» В своем исследовании С.А.Герасимова приводит сведения об огромных потерях на примере 30-й армии, куда входила 215-я стрелковая дивизия.

За время боев подо Ржевом 215-я дивизия общей численностью 14 тыс. человек потеряла 7–8 тыс., в основном молодых, цветущих жизней. Среди них погибли многие курсанты Тюменского военно-пехотного училища. (Сборник «Ржевскими дорогами войны». Ржев, 1942. С. 20–23.)

Директива Ставки от 29 августа 1942 года. В ней сказано: «В целях быстрейшего разгрома ржевской группировки противника, захвата города Ржева и удобства управления войсками 29-ю армию передать в распоряжение 30-й армии Калининского фронта».

Исполнение Директивы. Читая боевые донесения командования 30-й армии за конец августа — сентябрь, встречаем примерно одни и те же слова: «30-я армия продолжает развивать успех по овладению Ржевом». Но Ржевом она так и не овладела ни в августе, ни в сентябре.

Директива Ставки от 10 октября 1942 года. Поставлена конкретная задача: «Окружить и уничтожить 9-ю немецкую армию. Захватить Ржев, а также города Сычевку, Белый, Великие Луки». Наступление намечено на 23 октября… Для решения поставленных задач Ставка выделила в распоряжение двух фронтов (Калининского и Западного): 1890 тыс. солдат и командиров, 24 000 орудий и минометов, 3300 танков и 1100 самолетов. Силища! Группа армий «Центр» к тому времени насчитывала 72 дивизии: 1680 тыс. офицеров и солдат, 3500 танков.

Исполнение Директивы. Сроки наступления несколько раз переносились: то по неготовности войск к боям, то мешали погодные условия. Вторая Ржевско-Сычевская операция под кодовым названием «Марс» началась 25 ноября и завершилась 20 декабря. Директива не была выполнена. Из намеченных в ней городов были взяты лишь Великие Луки (в январе 1943 года).

По мнению американского историка Дэвида М.Гланца, это было самое крупное поражение маршала Жукова.[26] Общие потери составили 500 тыс. человек и 800 танков.

(26 августа 1942 года Г.К. Жукова назначили заместителем Главнокомандующего. Он передал фронт И.С. Коневу. Калининский фронт возглавил генерал-лейтенант М.А. Пуркаев.)

Директива Ставки от 8 декабря 1942 года. Поставлена задача: «Калининскому и Западному фронтам к 1 января 1943 года разгромить немецкую группировку в районе Ржева—Сычевки—Ленино». Директиву подписали и И. Сталин, и Г. Жуков.

Исполнение Директивы. Директива не выполнена. Ржев и Сычевка не были взяты.

Директива Ставки от 6 февраля 1943 года. «Командующим Западным фронтом — В.Д. Соколовскому, Калининским — М.А. Пуркаеву: о проведении новой наступательной Ржевско-Вяземской операции. Следует окружить и уничтожить основные силы группы армий «Центр» и овладеть Ржевом. К наступлению привлечь 4 армии Калининского фронта и 8 армий Западного фронта. Приказано к 1 марта — не позднее — взять Ржев».

Исполнение Директивы. Группу армий «Центр» так и не удалось разгромить. 2 марта 1943 года в 18 часов немцы самостоятельно оставили город. Главные силы 9-й армии сумели оторваться от наступающих.

В марте советские войска, после ухода немцев со своих оборонительных рубежей, вошли в Гжатск (5 марта), Сычевку (8 марта), Вязьму (12 марта). В сообщениях Совинформбюро звучали иные формулировки: не вошли, а «захватили», «выбили» и т. д.

Теперь, кстати, познакомим читателя с тем, как рассказывали о своем уходе из Ржева сами немцы. Приведем несколько страничек из книги генерал-майора Хорста Гроссмана, командира 6-й пехотной дивизии.[27]

В докладе 9-й армии об оставлении Ржева говорилось следующее: «Вечером 2 марта 1943 года последние немецкие арьергарды, не вытесненные врагом, покинули уже давно оставленный город…» В сравнении с этим русский военный доклад от 3 марта 1943 года гласил: «Несколько дней назад наши войска начали решительное наступление на Ржев. Сегодня, после длительных боев, они взяли город».

Вся Ржевская баталия — свидетельство бездарности и жестокости Сталина. Не повезло на ржевском плацдарме военачальникам: Г.К. Жукову, И.С. Коневу и Д.Д. Лелюшенко. Фактически они не выполнили до конца ни одной из Директив Ставки. Нередко отдельные историки и писатели, пытаясь обелить полководцев, объясняют причины их поражений нехваткой сил, техники, ссылаются на погодные условия и т. д. Все это — сказки. Например заявление Г.К. Жукова о том, что если бы в его распоряжении были еще одна-две армии, то можно было не только разгромить ржевскую группировку, но и всю группу армий «Центр». (Слова эти маршал в своих «Воспоминаниях» относит к летней Ржевско-Сычевской операции.) Какие ему одна-две армии были необходимы, если в его распоряжении находился почти миллион войск?

Войска армий Жукова и Конева имели огромное превосходство в живой силе и технике над противником. Немцы утверждают о двух-трехкратном превосходстве русских, а во время атак — в 6–8 раз. (Лето 1942 г.) По данным Н. Белова и Т. Михайловой,[28] превосходство 30-й армии над противником, например, в летнем сражении 1942 года оценивается: в людях в 10–20 раз, в бронетехнике — в 20–30 раз.

В операции «Марс» мощь двух фронтов по сравнению с силами противника была еще значительнее.

Второй диктатор

Начиная рассказ о втором диктаторе, прежде всего познакомлю читателя с документом, ставшим известным совсем недавно. Он проливает больше света на эту отвратительную личность.

Что представлял собой Адольф Гитлер? Кем была нацистская бестия, которая унесла во время Второй мировой войны жизни 50 миллионов людей? Прежде чем уйти из Белого дома, президент США Билл Клинтон раскрыл секретные документы, в которых дается психологический портрет военного преступника Адольфа Гитлера. Они зарегистрированы под номером 0695930/18.05.2000 и стали свидетельством мировой истории. Эти совершенно секретные документы ЦРУ насчитывают 68 страниц. На них значится дата: 3 декабря 1942 года. «Документы о Гитлере», быть может, не являются для историков сенсацией, но они содержат психограмму диктатора, представляющую общественный интерес. Комментирует, дополняет и вносит в случае необходимости поправки в их текст профессор Гуидо Кнопп.

«О хорошей физической выносливости» Гитлера (Hitler) больше не может быть никакой речи самое позднее с 1945 года. Физическое состояние Гитлера до 1939–1940 годов было относительно стабильным, поэтому неудивительно, что это время совпало с периодом его успехов. Однако чисто субъективно ипохондрик был твердо убежден в том, что умрет он рано. Он боялся, что время его уходит. В 1939 году по случаю своего 50-летия он сказал: «Мне лучше начать войну в пятьдесят, чем когда мне будет пятьдесят пять или шестьдесят». В другом случае он высказал такое соображение: следующие поколения не смогут сделать этого. Начать войну может только он. Он связал судьбу целых народов со своими представлениями о собственной жизни. Летом 1939 года его больше всего беспокоило то, что «в последний момент какая-нибудь свинья сделает ему предложение о посредничестве». Одной из этих «свиней» оказался его ближайший соратник.

Геринг (Goering) робко предостерегал: «Мы же не собираемся идти ва-банк». На это Гитлер ответил: «В своей жизни я всегда шел ва-банк».

Показательно, что начиная с 1942 года состояние его здоровья сильно ухудшилось. Уже летом 1941 года был поставлен диагноз прогрессирующего склероза венечных сосудов сердца. Во время войны его личный врач доктор Морель (Morell) выписывал ему в общей сложности 90 различных медикаментов, начиная от сильных снотворных средств и кончая возбуждающими наркотиками, чтобы снимать состояние хронической усталости. Даже 28 различных таблеток, которые он принимал ежедневно, не могли сдерживать физическое разрушение его организма. Более того, он принимал «пилюли доктора Кестерса против вспучивания» в связи с жалобами на желудочно-кишечный тракт, а также другие лекарства, которые содержали стрихнин и различные опийные составы.

На мечты Гитлера о жизненном пространстве и искоренении евреев это не влияло — они были с самого начала результатом навязчивого представления психопата, за которым слишком многие, слишком долго и слишком послушно следовали».

Без разрешения фюрера ни одна армия, ни одна дивизия, но один полк, ни один батальон, ни одна рота, ни один солдат не имели права покинуть занимаемые позиции. «Немецкий солдат не имеет права уйти оттуда, куда ступила его нога!» Это железное правило Гитлер вдалбливал генералам и солдатам. Летом 1942 года солдаты 9-й армии давали особую клятву — не покидать свое место в обороне. Пытаясь удержать от полного развала 9-ю армию, отступавшую от Москвы, и вспоминая драматическую историю великой армии Наполеона, Гитлер в начале 1942 года издал приказ: «9-я армия не делает ни одного шага назад. Достигнутую на 3 января 1942 года линию обороны — держать!» Фюрер неоднократно как главнокомандующий требовал любой ценой удерживать Ржев. Нередко называл этот город, так же как и Смоленск, «Восточными воротами» в Москву.

Сравнивая поступки двух диктаторов во время войны, нетрудно заметить, что в основе их действий лежали некоторые одинаковые мотивы поведения: недооценка друг Друга и постоянная игра ва-банк. Разумеется, за счет солдатской массы. Однако между ними существовала и серьезная разница. Сталин лучше Гитлера понимал, где следует остановиться, а где не стоит рисковать. Правда, не всегда это ему удавалось.

Гитлер высоко ценил вермахт и часто гордо повторял: «Я со своим солдатом могу сделать все, что захочу». В то же время второй диктатор, как и Сталин, всегда был равнодушен к фронтовым жертвам. Старался, чтобы так же безжалостно, как он, вели себя и его генералы. Любопытную историю по этому поводу рассказал генерал Гудериан. Когда он пытался разжалобить Гитлера огромными потерями в своей танковой группе, в ответ от Верховного Главнокомандующего он услышал: «Вы думаете, генерал, гренадерам Фридриха Великого легче было умирать?» Гибель 6-й армии Паулюса — разительный пример полного безразличия Гитлера к своим солдатам и офицерам, как бы потом он ни признавал свою вину перед ними. Близко знавший Гитлера фельдмаршал Эрих Манштейн свидетельствует: «…хотя Гитлер постоянно подчеркивал, что он мыслит как солдат, и охотно говорил о том, что военный опыт он приобрел на фронте, в действительности ему далеки были мысли и чувства солдата… Его глубоко не затрагивала судьба армии… Потери были для него лишь цифрами, свидетельствующими об уменьшении боеспособности. Как человека они едва ли серьезно волновали его».

Потери немецкой армии в сражениях за Ржев (1942–1943), объявленные в Германии, составили от 300 до 450 тыс. человек; русские потеряли, по тем же данным, около миллиона. (Об этом сообщил Ганс Юрген Эсмайер,[29] офицер штаба 26-й пехотной дивизии 9-й армии.)

Гитлер знал, что людские резервы вермахта ограниченны. Гораздо меньше, чем у Сталина. Но ни Гитлер, ни прогнозисты из его Генштаба, начиная войну на Востоке, не представляли в полной мере, насколько велики русские резервы, а главное, что Сталин сумеет поставить под ружье примерно в два раза больше людей, чем Германия. В этом состоял один из серьезных просчетов немецкого командования в войне с Россией. Не знал Гитлер и о том, что с начала войны во многих районах Советского Союза, подвергнутых опасности оккупации, отправляли на Восток молодежь еще не призывного возраста, как будущий резерв армии.

Командование группы армий «Центр» израсходовало во время летней (1942 г.) и зимней (1943 г.) кампаний основные боевые силы, особенно после операции «Марс». После разгрома 6-й армии Паулюса под Сталинградом немецкое командование, наконец, убедило Гитлера в необходимости оставить ржевско-вяземский плацдарм. 3 февраля 1943 года Гитлер наконец разрешил 9-й армии и части 4-й танковой армии уйти из Ржева на линию, защищавшую Смоленск. В марте 1943 года перед лицом десяти советских армий Модель отвел двадцать дивизий на заранее подготовленную новую линию обороны…

До сих пор военные историки спорят о цифрах погибших подо Ржевом и Вязьмой. Общие потери лишь в четырех операциях, о которых я рассказал, составили гигантскую цифру — 1 324 823 человека (по официальным данным). Это больше, чем отдельно в каждой битве: под Москвой, Ленинградом, Сталинградом, Курском, Берлином.[30]

С трибуны научно-практической конференции (1999 г.), посвященной Ржевской битве, обнародована была более страшная цифра потерь — около 2 млн. Маршал В.Г. Куликов (подо Ржевом он воевал танкистом в звании капитана) назвал число убитых, пленных и раненых — 2,5 млн…[31] Так или не так? Приведенных цифр достаточно, чтобы ужаснуться… На Ржевской земле в 42 братских могилах покоится прах воинов более ста сорока стрелковых дивизий, пятидесяти отдельных стрелковых бригад и пятидесяти танковых бригад…

Подумать, сколько подо Ржевом, Вязьмой, Сычевкой, Белым, Полунино, Бельково погибло людей! «Такого мы не видели нигде и никогда больше» — так часто впоследствии, вспоминая бои подо Ржевом, говорили фронтовики, выбравшиеся чудом живыми из этой нечеловеческой бойни, в которой участвовало более 3 млн человек.

Бои на Ржевском и Вяземском рубежах продолжались 502 дня. По мнению некоторых историков, в России и на Западе, эта битва стала самой жестокой и кровопролитной в прошедшей войне. Каждый отвоеванный у врага клочок родной земли обошелся здесь примерно в десять тысяч человеческих жизней. Столь огромных потерь, очевидно, не знало ни одно сражение в истории человечества! Трагизм этот состоял не только в одних беспримерных жертвах, а и в том, что наступательные бои не приносили успеха. Неудачи привели к замалчиванию и искажению официальной историографии о ржевской трагедии. Смерть и немыслимые человеческие муки не вознаграждались радостью боевых успехов, а вызывали горькое отчаяние и нестерпимую обиду. Официальная историография о нравственных ранах молчит.

Так закончилась кровавая схватка двух диктаторов за ржевско-вяземский плацдарм, о котором верно сказал писатель Василий Кожанов: «Взаимоистребительное Ржевское сражение, подобно схватке двух буйволов, подтвердило и умственное убожество обоих фюреров, берлинского и кремлевского, и выявило в них суть гения разрушительства. Один издалека слушал с наслаждением ржевский взрыв, другой, спустя полгода после завершения битвы, пожелал увидеть кратерный пейзаж того же Ржева, ощутить обворожительный трепет от разрушительной силы своего возлюбленного бога войны — артиллерии. Не случайно поэтому он с многотысячным сопровождением 5 августа 1943 года посетил ржевские руины». Лучше не скажешь! (Но — не посетил, а наблюдал их в бинокль).

Все же Сталин считал: окончательная угроза Москве после ухода немцев из Ржева, Вязьмы, Гжатска не отпала. На русской земле, которой владел немецкий солдат, существовал еще один выступ: Орловско-Курская дуга.

Предстояла новая битва!

Краткое послесловие (на основе сайта в Интернете «Победа-60»)

Его назвали «ключом к Москве» и «ключом к Берлину». Солдаты — коротко и жестко — «Ржевской мясорубкой». Миллион триста тысяч, полтора миллиона человек. До сих пор нет точной цифры погибших подо Ржевом. Из 25 тыс. горожан в живых осталось… 250.

В битве на ржевском плацдарме погибли целые армии. По числу солдат и длительности сражений за всю историю Великой Отечественной не было такой масштабной и кровопролитной операции. До сих пор историки не могут установить точную цифру погибших.

Перед 60-летием Победы во Ржеве открыли диораму «Бой за Ржев 24 сентября 1942 года». Часто провести экскурсии приглашают еще живых участников тех событий… «Это было 24 сентября 1942-го. Советские войска пошли в наступление, взяли несколько кварталов города, но операция была обречена на провал». Рядовой солдат, который ведет рассказ, тогда чудом остался в живых. «Наши командиры кричали: «Только вперед»! Мы были пушечным мясом, наступали без прикрытия. Очень было больно. Ведь рядом погибали твои друзья, а я не мог им помочь», — вспоминает ветеран.

В советское время город Ржев так и не стал Городом-Героем. Но историческая справедливость частично восстановлена. В 2007 году ему присвоено звание «Город воинской славы».

Рождение «солдатского телеграфа»

30 июля 1942 года, ранним утром, воздух сотряс пушечный гром. Эхо канонады долетало до нас много времени, хотя наша дивизия находилась во втором эшелоне. Считайте, самое близкое — километров тридцать от передовой. В тот день никто из нас не знал, что означает тот гром. К вечеру до нас дошла добрая весть: фронт перешел в грандиозное наступление. Через несколько дней двинулся вслед за Калининским и его сосед — Западный фронт.

Оптимизм в те дни охватил всех — от комдива до последнего солдата. В словах командиров и комиссаров звучали фанфарные ноты. «На этот раз Ржев будет взят!» — гремела вовсю фронтовая печать. Но скоро добрались до нас печальные слухи: сражение обернулось жутким поражением и потоками крови. Среди солдат сразу же пошли разговоры: «Понятно, затребуют и нас, раз еще не затребовали».

Фронтовая печать, начальство — командиры и комиссары — замолчали, будто нигде ничего не происходило. Перешептывались: «Как же так, непонятно, сколько людских сил и техники двинули на противника? Положили видимо-невидимо людей, а взяли десятка три деревень, точнее, бывших деревень, и продвинулись на несколько километров вперед. Так ничего и не добились». Жгучей болью отозвались солдатские сердца на печальную весть.

Каким же образом, правда в кратком виде, стало известно об очередном сражении за Ржев? Помог это сделать, так называемый «солдатский телеграф». Неизвестно, когда он появился на фронте. Главное, возник он не по приказу начальства. В 42-м, в мае, когда я попал на Калининский фронт, он уже существовал. (Н.С.Хрущев в своих «Воспоминаниях» называет «солдатский телеграф» «солдатским радио»).

В Красной Армии «солдатский телеграф» поработал на совесть всю Отечественную войну. Кто подал поистине удивительную идею устного распространения текущих новостей, кто ее осуществил, — фронтовики тогда мало задумывались над этим — шла война.

Через 60 лет после окончания войны, размышляя над прошлым, никак не обойти нам столь необычное явление. Как же возник «солдатский телеграф», а вернее, почему он возник и как стал для солдат, помимо воли начальства, незаменимым источником сведений — об этом дальше.

Всю войну, особенно в первые два года, солдат мало представлял о том, что происходит дальше окопов. И о том, какой предстоит ему завтра день: скверный, добрый или никакой. Не дано было ему знать. Выходило так, как образно сказал английский поэт Оден: «Счастлив заяц поутру, ибо не дано ему знать, с какими мыслями проснулся охотник».

Часто случалось, что солдату было не до новостей. Тогда он говорил: «Хрен с ними!» Например, такое бывало во время наступления или отступления, трудного многокилометрового марша или окружения, во время госпитальных отлежек и тому подобное. Все же, как ни рассуждай, без новостей на фронте никак не обойтись. Без газет «питались» слухами, без газет — скучно и трудно. Радио не было. Читали сами или нам читали в основном газеты. Центральные, главным образом, «Правду» и «Красную Звезду» или фронтовую печать. Каждая армия, равно как и дивизия, имела собственную газету.

«В дни войны, — писал Илья Эренбург, — газета — воздух. Люди раскрывают газету, прежде чем раскрыть письмо от близкого друга. Газета теперь письмо, адресованное тебе лично. От того, что стоит в газете, зависит твоя судьба».[32]

Газеты доходили до окопов нерегулярно, запаздывали. Вот тут, собственно, и помогал «солдатский телеграф».

Наряду с газетой фронтовое начальство ориентировалось на комиссарское «живое слово». Несмотря на огромную численность политсостава, оно нередко не срабатывало. В нем присутствовала еще большая, чем в печати, доля неправды, не хватало душевности и теплоты, а без них «живое слово» блекло, не доходило до солдатских сердец. Слова «солдатского телеграфа» оказывались ближе солдатской среде, хотя бы потому, что в них не присутствовала ложь.

Нередко комиссары во время проведения бесед с солдатами врали им «по-черному». В данном случае они часто действовали по указаниям сверху. «Следует так поступать для поднятия духа бойцов. Солдат, потеряв веру в успех, замыкается в себе, чувствует себя обманутым, что не укрепляет волю в борьбе с врагом».

Что же внушали людям? «Да, на нашем фронте слабые успехи, много потерь, зато на других фронтах Красная Армия успешно наступает и громит немцев». Обман сбивал на время у солдат апатию, вселял надежду, воодушевлял. Случалось, солдаты протестовали против неправды. Например, когда их уверяли в силе и могуществе советской авиации, в преимуществах наших летчиков и самолетов. «Как же так? — судили солдаты. — Какое преимущество, где оно, ежели что ни день, то небо темное от немцев, как печь изнутри». До конца 1943 года, по моим наблюдениям, в небе господствовала немецкая авиация.

Аналогичным трюкачеством, по рассказам пленных, занималась и немецкая пропаганда. Один из таких разительных примеров — первая бомбежка Москвы.

Вот сводка, переданная Совинформбюро: «Вчера, 22 июля 1941 года, в 22 часа 10 минут 200 немецких самолетов попытались совершить массовый налет на Москву, но он провалился. Противовоздушная оборона вокруг столицы не пропустила основную массу самолетов противника. Прорвались одиночки. В городе возникли пожары нескольких зданий, которые вскоре были потушены».

О том же самом событии вот как сообщило немецкое радио: «Пожары в Москве бушевали всю ночь, а наутро москвичи увидели руины Кремля, по которым бродили в поисках чего-нибудь какие-то люди». В очередной радиопередаче немецкие радиослушатели услышали: «Полностью разрушена центральная электростанция. Прекратилось движение городского транспорта, население бежит из разрушенного, пылающего города». Чего не было, того не было. Свидетельствую!..

Как-то в кругу единомышленников Йозеф Геббельс обронил фразу про ложь. Мол, чем она нелепей и чудовищней, тем легче в нее верят. Потом он наплел еще много чего. Часто совершенно противоположное по смыслу. Однако в СССР (а теперь и в России) именно это его высказывание почему-то приобрело просто феноменальную известность. Может быть, потому, что врала и врет советская пропаганда нелепо и чудовищно.

Во фронтовой полосе немецкие летчики сбрасывали тысячи листовок примерно с теми же сказками. Солдаты и офицеры, особенно москвичи, естественно, беспокоились. Приходилось комиссарам опровергать лживую немецкую пропаганду.

Сколько аналогичных фактов можно привести с обеих сторон — много. «Солдатский телеграф» в таких случаях не сидел сложа руки.

Впрочем, в войнах, как я теперь знаю, испокон веков врали. Позволю себе чуть отвлечься. Кому удалось посмотреть фильм «Александр Невский», возможно, запомнил, как лихо расправлялись русские воины на Чудском озере почти 700 лет тому назад (1242 год) с ливонскими рыцарями. Сотнями они их клали на лед.

После войны, слушая лекцию одного историка, я узнал вот что. В древней Новгородской летописи написано, что убито в том судьбоносном для России сражении 400 рыцарей, а 50 пленено. На самом деле погибло всего 20 рыцарей и 6 пленено. Заметим, об этом, очевидно, летописцу было неведомо: всего численность Ливонского ордена не превышала 200 рыцарей…

Вернемся к дням войны…

Воюющие стороны, добиваясь повышения боевого духа солдат, в своей пропагандистской практике применяли различные психологические приемы: от самых возвышенных до самых низких и грязных. Манипулируя сознанием и чувствами людей, пускали в ход такие испытанные методы пропаганды, как любовь к Родине, патриотизм, исполнение долга. Не гнушались и максимальным искажением правдивой информации, скрывали или занижали собственные потери и завышали потери противника. Комиссары, как и печать, старались сообщать бойцам в основном победные факты. С радостью приводили факты о поражениях противника. Помню, с каким удовлетворением рассказывали нам о том, что 30 мая 1942 года тысяча английских самолетов разбомбила город Кельн. «Теперь немцы сами испытают страдания, которые несут другим народам», — сказал комиссар. Один из красноармейцев, верно, спросил:

— Как же дети?

— Чего их жалеть? — бесстрастно ответил комиссар. — Фашисты наших детей и женщин не жалеют.

Советская пропаганда вовсю проповедовала жертвенность. Красноармейцев призывали ценой жизни уничтожать врага. Отсюда подвиги-мифы 28 героев-панфиловцев во главе с политруком Василием Клочковым, пяти моряков-севастопольцев во главе с политруком Николаем Фильченковым и рядового Александра Матросова.

Все три примера ничего общего с действительностью не имели. Панфиловцев у разъезда Дубосеково было не 28, а 140. Вот в живых их осталось после боя примерно 28, а погибло и попало в плен около 110 человек. Танков они подбили штук 5–7, а не 20, как писали в газетах, и нисколько не задержали движение врага. Истина выяснилась в 1948 году, когда одного из 28 героев судили за последующую службу в немецкой полиции. Сначала командира и комиссара хотели отдать под суд за то, что допустили прорыв на участке роты Клочкова, но потом, когда поднялась шумиха в прессе вокруг боя у Дубосеково, судить их раздумали.

Не могло быть и подвига пятерки моряков политрука Фильченкова, будто бы 7 ноября 1941 года со связками гранат бросившихся под немецкие танки и уничтоживших в ходе боя не то десять, не то пятнадцать бронированных чудовищ. Эта легенда опровергается одним фактом. В наступавшей на Севастополь немецко-румынской 11-й армии в ноябре 41-го не было ни одного танка.

Взглянем на начало войны. Например, сообщение советского Информбюро об итогах первых сражений гласило: «Отрезанные нашими войсками от своих баз и пехоты, находясь под непрерывным огнем нашей авиации, мото-мехчасти противника оказались в исключительно тяжелом положении. За 7 дней боев они потеряли 2500 танков и около 1500 самолетов, более 30 000 пленными. Наступательный дух германской армии подорван».

Иными словами, у немецких сил вторжения всего за неделю якобы выбили две трети бронетехники и почти половину авиации. На самом деле неприятель к концу июня 1941-го, как известно, уже занял Минск, вышел к Западной Двине и столь же стремительными темпами продолжал продвигаться в глубь территории СССР. Кого и зачем пыталось обмануть советское руководство примитивным враньем? Ведь очевидное все равно пришлось вскоре признать. Однако эффект «выпущенного воробья», которого уже «не поймаешь», разумеется, остался.

Вот несколько эпизодов из советской прессы первых военных лет. В «Правде» были напечатаны два очерка писателя Бориса Полевого. В первом, под названием «Над мертвым Ржевом», он красочно описал «героическую» защиту города. «Когда октябрьской ночью, — пишет автор, — банды гитлеровских дикарей ворвались в Ржев, город долго, отчаянно сопротивлялся… Партизаны отстаивали каждую улицу…» Все, написанное автором, — чушь. Немцы вошли во Ржев свободно, никто им не оказывал сопротивления. Произошло это днем, а не ночью, 14 октября 1941 года. Никаких партизан там и близко не видано было. Имя немецкого коменданта города Шренке придумано, такого человека не существовало. Во втором очерке автор смакует превращение города под градом советских бомб и снарядов в кладбище — это злодеяние совершено по приказу Сталина.

Когда после войны Борис Полевой приехал во Ржев и встретился с жителями города, он перед ними покаялся: «Мол, братцы, время было такое». История эта имела продолжение. Армейская газета «Вперед, на врага!» в номере от 11 сентября 1942 года (статья «Баянист из Ржева») повторила один к одному «легенды» Бориса Полевого. Объяснение одно и то же — желание разжечь пламя ненависти к врагу в солдатских сердцах.

Нельзя не упомянуть историю об известном танковом сражении под Прохоровкой, где танкисты П.А.Ротмистрова будто бы одержали славную победу над превосходящими силами противника! О степени этого «превосходства» читатель может судить, если сравнит численность гвардейской 5-й танковой армии — 850 танков и САУ — и противостоявшего ей 2-го танкового корпуса СС генерала Хауссера — 273 танка и штурмовых орудия, включая восемь трофейных «тридцатьчетверок». А о том, на чьей стороне была победа, думаю, можно сделать безошибочное заключение, сравнив потери сторон под Прохоровкой. Немецкий корпус безвозвратно потерял 5 танков, и еще 54 танка и штурмовых орудия было повреждено. Армия же Ротмистрова безвозвратно потеряла 334 танка и САУ, а еще около 400 было повреждено. Сразу после сражения у Сталина возникла мысль сурово поступить с Ротмистровым за бездарно погубленную армию, но потом Верховный решил, что в пропагандистских целях лучше считать поражение под Прохоровкой победой, и не стал отдавать командира под суд. Всех подробностей это мифической победы советских танковых войск мы тогда не знали. А «солдатский телеграф» знал, да молчал.

С первых дней войны вовсю раздували ненависть к врагу и советские художники. В 1986 году в Москве состоялась уникальная выставка под названием «Графика войны». Ее устроители откопали в частных собраниях коллекционеров интереснейшие печатные документы эпохи военного времени: агитационные плакаты, лубки, серии карикатурных изданий. Вот два лубка. На одном из них бывший чапаевец Иван Смолярчук, в прошлом сибирский охотник, заманивает немецкие танки в вырытые им волчьи ямы. На другом лубке старшина Петр Никодимов с топором в руках подполз к немецкому танку, не давшему пулеметным огнем советской пехоте продвигаться вперед, взобрался на него и ударом топора погнул ствол пулемета. Кажется, сюжет лубка напоминает героический поступок Александра Матросова: вот так рождалась «победа». Хочешь — верь, а не хочешь — не верь. Фронтовикам, слава богу, эти сказки в руки не попадали. А в тылу многие люди им верили. Или, точнее сказать, желали верить.

Обратимся снова к фактам. В мае 1942 года под Харьковом попали в окружение и перестали существовать сразу несколько советских армий (6-я, 9-я и «группа генерала Бобкина»). Берлинская сводка сообщила о пленении 240 тыс. человек. Совинформбюро традиционно опровергало. Впрочем, самое любопытное даже не это. А то, что официальная российская наука о прошлом и ныне с маниакальным упрямством продолжает оспаривать данные бывшего противника.

Продолжает, хотя их в своих мемуарах подтвердил сам Н.С.Хрущев, являвшийся одним из главных виновников того поражения. Он вместе с маршалом С.К.Тимошенко как раз и загнал войска в ловушку. Понятно, что напрасно обвинять себя в подобных грехах никто не станет. Но отдадим должное Никите Сергеевичу, нашедшему в себе мужество написать правду. Заглянем в его воспоминания: «Поэтому я ехал, летел и шел к Сталину, как говорится, отдаваясь на волю Судьбы. Что станет со мною — не знал. Встретились. Сталин поздоровался… говорит мне:

— Немцы объявили, что они столько-то тысяч наших солдат взяли в плен. Врут?

Отвечаю:

— Нет, товарищ Сталин, не врут. Эта цифра, если она объявлена немцами, довольно точная. У нас там было примерно такое количество войск, даже чуть больше. Надо полагать, что частично они были перебиты, а другая их часть, названная немцами, действительно попала в плен».

Для умелого использования даже относительно простого оружия обязательно необходим профессиональный и вдумчивый подход. А столь тонкий и обоюдоострый инструмент, как информация, требует интеллектуального обслуживания вдвойне. Но отечественная система выдвижения руководящих кадров в 1941–1945 годах оказалась традиционно неэффективной. И не только на пропагандистском фронте. Поэтому и победу пришлось добывать в обычном российском стиле — без меры перерасходуя огромные материальные средства и неся совершенно неоправданные гигантские потери в людях.

Особенно господствовала ложь в информации о постоянной смене направлений боев в 41-м и в 42-м годах, о сданных Красной Армией городах. Тут «солдатский телеграф» нередко помогал прояснить ситуацию. Не всегда, но часто и метко!

Все основные советские информационные органы: ТАСС, радио, газеты, Совинформбюро — старались в радужных красках изобразить самые незначительные победы и скрывали от армии и народа даже самые малые поражения. Статистика потерь о людях и технике превратилась в сплошное жонглирование цифрами. На войне, как правило, всякая сторона занижает свои потери и завышает потери противника, но вранье советских средств массовой информации приняло поистине фантастический характер. Такой фальсификации история войн еще не знала.

Несколько примеров. В передовой статье газеты «Красная Звезда» за 1 июля 1941 года есть такие строки: «Правда состоит в том, что гитлеровская «молниеносная война» терпит крах… Правда состоит в том, что уже за первые 1–8 дней фашистская армия понесла крупный урон…»

3 июля 1941 года состоялось известное выступление по радио И.В.Сталина. Вождь известил народ и весь мир о том, «…что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и уже нашли себе могилу на полях сражений…»

В тот же день Франц Гальдер, начальник Генерального штаба германской армии, записал в «Дневнике боевых действий»: «За первые десять дней войны на Востоке общие потери германской армии составили 41 087 человек (1,64 % от личного состава войск). В том числе, погибло 542 офицера и 8362 унтер-офицеров и рядовых…»

Как со статистикой обращаться, сотворять из нее мифы, подавал пример Верховный. К примеру, цифры, приведенные им в своем выступлении 6 ноября 1941 года, взяты с потолка, далеки от реальности. Диктатор говорит о том, что Германия уже иссякает, «в ней царит голод и обнищание. Она истекает кровью… Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик — гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений». А Германия, как мы знаем, не лопнула до окончательной капитуляции.

Как часто диктатор выдавал желаемое за действительное, старался «сладким враньем» поддержать народный дух. Самое преступное вранье диктатора — это сокрытие потерь Красной Армии и гражданского населения в Великой Отечественной войне. Назвав семь миллионов погибших, Сталин заморозил правду о потерях СССР на семь с лишним лет, до своей смерти. Этот неприкасаемый миф лишил права историков страны на исследования столь важной проблемы, став загадкой для зарубежной историографии. Причем объяснение, как всегда, одно: «Зачем волновать народ?»

Со временем советская печать так завралась, что порой сама не могла различить, где правда, где полуправда, а где ложь. Цензура — и партийная, и военная — свирепствовала и постоянно держала за горло редакторов, писателей, журналистов, военных историков. Попробуйте хотя бы единой политически неловкой фразой ступить на информационное поле — и вам конец! Об этих редакционных муках подробно написал Давид Иосифович Ортенберг — главный редактор «Красной Звезды». В своих книгах «Красная Звезда» в 1941-м» и «Красная Звезда» в 1942-м» он с грустью рассказывает, как тяжело давался ему и его сотрудникам выпуск каждого номера газеты.

И в наши дни, в эпоху Интернета, найти полные и точные сведения о неудачах Красной Армии в Великой Отечественной войне — дело непростое, например, о сражениях подо Ржевом, Смоленском, Вязьмой, Харьковом, Киевом, в Прибалтике, в Крыму, о битве за Ленинград. В военные годы кое-что прояснил нам об этих и многих других драматических событиях «солдатский телеграф».

Кто возьмется, допустим, за следующий эксперимент? Кто попробует подсчитать по военным сводкам Совинформбюро, опубликованным за все 1418 дней Великой Отечественной войны, потери личного состава германской армии на Восточном фронте? Ручаюсь, что место на страницах «Книги рекордов Гиннесса» ему обеспечено! Не случайно, вероятно, поэтому газеты военного времени ныне в России засекречены.

По данным советского Генштаба и Совинформбюро, с начала войны до 1 марта 1942 года потери вермахта составили 6,5 млн человек. Это примерно столько же, сколько Германия потеряла на всех фронтах Второй мировой войны. Фактически с начала войны и до 1 марта 1942 года немцы потеряли на Восточном фронте в шесть раз меньше — 1005,6 тыс. человек.[33] Особо следует отметить информацию за один 1942 год — год самых крупных потерь Красной Армии в Великой Отечественной войне. Согласно исследованию «Гриф секретности снят», они составили 3 258 216 человек.[34] Дмитрий Волкогонов оценивает их в полтора раза выше. Некоторые современные историки и его цифры считают заниженными. По немецкой статистике, германская армия за 1942 год потеряла 519 000 человек, то есть Примерно меньше в 6,5 раза…

Потери в прошедшей войне точно не известны до сих пор, и по сей день приводятся различные данные. Они постоянно уточняются, проверяются. До сих пор не выяснено огромное количество пропавших людей, «пропавших без вести». Например, ежегодно поисковики только в двух областях России — Смоленской и Тверской — находят около пяти тысяч новых останков советских солдат и производят их захоронение. По последним данным, на российской земле захоронено около пяти миллионов солдат и офицеров в безымянных могилах.

Когда, например, на фронте комиссар в беседе с красноармейцами приводил цифры немецких потерь, опираясь на выступления и приказы Верховного Главнокомандующего, или ссылался на отечественную печать, могли ли они ему верить? Солдату была известна своя статистика. Реальная. С ней он встречался всякий фронтовой день.

Идя от Москвы все дальше на запад, солдат видел, как на полях сражений обычно лежат десять трупов наших и один — немца. По мере того как советские войска двигались вперед, это соотношение постепенно менялось. Так почти до конца войны! Ибо известно, что советские генералы воевали не умением, а числом. Кстати, поисковики, обнаружив захоронения времен войны, подтверждают подобное соотношение.

По моим наблюдениям и подсчетам, советские ежедневные военные сводки обычно завышали немецкие потери в два-три раза, а то и больше. Здесь нередко «солдатский телеграф» старался их корректировать.

Фронтовая печать

Какой толк солдату от армейской печати? Прославление Верховного, сталинской «науки побеждать». Воспевание коммунистической партии, советского патриотизма и героизма, разоблачение зверств гитлеровских оккупантов, их «нового порядка», что, по мнению комиссаров, разжигало ненависть к врагу, — вот, пожалуй, основное содержание фронтовых газет. Материалы обычно подавались под заголовками, напечатанными жирным шрифтом: «Поступай как…!», «Бери пример с…!», «Выполним долг!», «Следуй опыту!». Последнее представляло собой обобщение передового фронтового опыта. Никакой критики, никакого анализа боевых действий. Одни победные реляции! Солдаты, просматривая очередной номер армейской газеты, шутили: «Трах, бах, ура! Разбили врага!»

В 220-й стрелковой дивизии, где я воевал с октября 42-го до июля 44-го, выходила газета «За Родину». В четыре полосы много не вместишь. Все же журналисты ухитрялись втиснуть в этот небольшой объем максимум различных сведений. Газета живо откликалась на полковую жизнь, старалась освещать подвиги командиров, комиссаров, рядовых красноармейцев — разумеется, в первую очередь коммунистов и комсомольцев. Охотно предоставляла страницы для фронтового творчества, помещала стихотворения, фельетоны, рисунки, особенно на тему советского патриотизма. Понятное дело, никогда ни командир, ни солдат не могли найти в ней ответа на такие, например, вопросы, которые их чаще всего волновали: почему никак не можем «добраться» до Ржева, почему все наступления заканчиваются поражениями, почему так велики потери? Эти вопросы часто обсуждались в солдатских разговорах. Задавали их и комиссарам, но даже после их ответов многие не могли понять, что же происходит на фронте?

Умы редакторов фронтовой печати вплоть до лета 1944-го, естественно по указанию свыше, занимала тема второго фронта. Мы не знали, что происходит наверху, какие дипломатические баталии разворачиваются между Сталиным и союзниками по поводу открытия второго фронта. О втором фронте мы узнавали часто и от немцев, конечно, с известной долей лжи. Правда, в 1942-м Сталин в своем праздничном октябрьском выступлении попытался объяснить причины поражений Красной Армии отсутствием второго фронта. В 43-м немцы писали в разбрасываемых по полям, где проходил фронт, листовках о разногласиях между Сталиным и Черчиллем. В начале 44-го убеждали, что союзники нас обманули и никакого второго фронта не будет. Прямо так и писали: «Обманули Сталина союзнички».

Как же реагировали командиры и мы, солдаты, на то, Что открытие второго фронта затягивается? Постепенно рождалось непонимание происходящего и даже некоторое недоверие к союзникам. Всем сверлила душу простая и понятная мысль: откладывание открытия второго фронта затягивает войну, а это означает новые потери. Красная Армия истекает кровью, а они, союзники, отделываются обещаниями, мясной тушенкой и армейскими ботинками… Фронтовая печать и комиссары постоянно подогревали такие настроения, как только могли. Вот пример из армейской печати. Приводится разговор двух бойцов. Один спрашивает: «Как быстрее открыть второй фронт?» Другой отвечает: «Нам, пожалуй, помогут до него поскорее добраться американские ботинки».

Кто из фронтовиков знал тогда об огромных масштабах военных поставок союзников СССР. Без ленд-лиза Красная Армия вряд ли была способна долго воевать.

Но вот на переднем крае появились американские танки, самолеты, знаменитые «студебеккеры», «виллисы». Солдаты повеселели. День высадки союзных войск в Нормандии — 6 июня 1944 года — стал праздником для фронтовиков. Приведу несколько шуток, ходивших среди солдат в военное время и отражающих тогда новые бодрые настроения. «Студебеккер» («студер», как его называли солдаты) — надежный фронтовой автомобиль, коренным образом изменивший передвижение советской пехоты и артиллерии, любовно называли «Парень с ветерком». Когда в небе появлялись американские самолеты «Аэрокобра», солдаты крепко сжимали кулаки и, задрав головы кверху, радостно кричали: «Дайте, ребята, немцам яду посильнее!» Кто-то из солдат, глядя на американские самолеты в небе, рассказывал, что на них летали наши лучшие пилоты. Это была правда. К примеру, на истребителе «Аэрокобра» с 1942-го до конца войны летал прославленный советский ас Александр Покрышкин.

Красная Армия теряет свой облик

Постепенно в Красной Армии начались перемены, о которых раньше никто не думал, а на первых порах был не ясен их смысл. Слова «красноармеец» и «боец» заменили словами «солдат и «рядовой»; одновременно появились «офицер», «офицерский состав»; стала устанавливаться преемственность с дореволюционной армией и военной историей России.

Все чаще упоминались Суворов, Кутузов, Брусилов, Ушаков, Нахимов и другие полководцы и флотоводцы. Постепенно стали исчезать введенные в годы революции и Гражданской войны наименования «Красная Армия», «Красный Флот», уступив место «Советской Армии», «Советскому военно-морскому флоту». И уж совсем ошеломляющим явился Указ Президиума Верховного Совета СССР о введении погон в Вооруженных силах страны. Зимой 1943 года погоны украсили форму советских воинов. Эти перемены были значительны, словно вместе с ними начинался новый период войны. Правда, некоторые солдаты говорили тогда: «Какая разница — хочу так, хочу этак: командир или офицер?» Кто-то порадовался: «Может, ребята, теперь офицеры станут меньше материться и лучше командовать, чем раньше командиры?»

В те годы можно было услышать не только от солдат, но и от офицеров, что жизнь после войны изменится к лучшему, и часто солдаты связывали это с надеждой, что отменят колхозы. Несмотря на строгую военную цензуру писем, до фронта доходила информация — как жилось на селе. И если, как утверждает советская пропаганда, без колхозов мы не выдержали бы натиск врага, то с такой же уверенностью можно считать, что никакое другое землеустройство не смогло бы так обирать крестьян, как это делалось через колхозы. В годы войны село стало типичной некрасовской деревней, с ее нищетой и произволом местного начальства, которые с трудом можно было оправдать невзгодами военного времени.

Нас переодели в новую форму с погонами. Мы глядели друг на друга с изумлением: погоны на плечах… Такое раньше видели лишь в театре или на экране в кино. Привыкли быстро и испытывали гордость.

Особая заслуга «солдатского телеграфа» состояла в осведомлении солдат о характере, способностях и профессиональных качествах их командиров. Что собой представляет командир: «палочник», то есть тот, кто бьет подчиненных палкой, мордобойщик, матерщинник, расстрельщик? Или и то, и другое, и третье? «Глухарь» или отец-командир? «Сухарь» или добрейшая душа? Удалой мужик или «заяц-трусишка»? Важно было знать, на что командир способен. Шевелит ли мозгами? Как он относится к начальству: по принципу «Чего изволите?», «Есть, будет сделано!» или «Подумаю». К этим характеристикам часто прислушивались и сами командиры. О палке командующего Калининским фронтом И.С.Конева ходили легенды. Силу ее испытали многие командиры. Командира 4-го Украинского фронта Еременко признали самым крупным мордобойщиком Красной Армии. Генерал часто оправдывал свои скверные действия и поступки разрешением Верховного.

При Сталине цена человеческой жизни упала так низко, как никогда прежде в России. В других государствах, участвовавших во Второй мировой войне, мифологизировались герои, уничтожавшие множество неприятельских солдат, танков, самолетов, кораблей, но отнюдь не ценой собственной жизни. Исключением были только японские «камикадзе». В этом отношении Сталин и его генералы вполне разделяли самурайскую традицию, согласно которой главное для воина — героически погибнуть в бою, а не сохранить свою жизнь, чтобы продолжать уничтожать врагов.

Если танкистам удавалось на поле боя спастись или выскочить из разбитого и горящего танка и под огнем противника добраться в целости до «своих», то смершевцы их обвиняли в преступлении. «Как же так: бросили танк!» Или, например, когда без разрешения начальства открывали артиллерийский огонь, такую ситуацию рассматривали и квалифицировали как преступление, хотя в этом была необходимость.

В советской системе люди были винтиками, и казалось, что их так много, что можно без труда пожертвовать миллионом-другим. Слова Еременко о Жукове: «Следует сказать, что жуковское оперативное искусство — это превосходство в силах в 5–6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру», применимы почти ко всякому советскому полководцу, начиная с Верховного.

Откуда добывал сведения «солдатский телеграф»? Какими, никому не ведомыми, тропами они добирались до солдатской массы? Об одном таком случае, в котором я непосредственно участвовал, расскажу.

Вдруг полк, где я служил, подняли по тревоге, и через пару часов уже вся дивизия двинулась ускоренным маршем к ближайшей станции. Шли всю ночь, не зная — куда и зачем нас ведут? Что если гитлеровский зверь вновь прыгнул на Москву? Тут кто-то припомнил слова комиссара: «Смертельная опасность нависла над страной: немец рвется к Волге!» Точку в самых различных слухах поставил «солдатский телеграф»: «Дивизию срочно отправляют под Сталинград!»

За ночь отшагали километров около тридцати. Ничего не объясняя, колонну остановили, направили в лес. Короткий отдых чуть-чуть оживил после нелегкого перехода. Затем завернули обратно вслед за ушедшей техникой и тыловыми частями. «Солдатский телеграф» тут же отстучал новую весть: «Сталин узнал о нас и приказал не снимать ни одного солдата из-подо Ржева!». Так я не попал в Сталинград. Известно, что в 42-м отправили под Сталинград около пятидесяти дивизий, в том числе несколько с Западного фронта. Нашу, еще формируемую, дивизию почему-то не тронули.

Позже, примерно три-четыре месяца спустя, когда мы находились в бывших немецких траншеях на левом берегу Волги (ноябрь — декабрь 42-го и январь — февраль 43-го), «солдатский телеграф» принес два новых сообщения. Сперва о победе под Сталинградом. Теперь мы сообщали немецким солдатам об этом событии — о крупном поражении германской армии. В это же время стало известно о новом наступлении на нашем фронте подо Ржевом. Оно длилось с 25 ноября по 20 декабря 1942-го и закончилось страшным поражением. Ни центральная, ни фронтовая печать не проронила о нем ни слова.

«Солдатский телеграф» высоко ценили солдаты. Старались комиссары и особисты перекрыть все возможные каналы получаемых нами неофициальных сведений! Пытались внушить солдатам их вредность и лживость. Объявляли их вражеской пропагандой. Убеждали, будто «солдатский телеграф» отвлекает фронтовиков от боевых задач, вносит сумятицу в умы людей. Ничто не помогало: все их усилия оказывались бесполезными! Мы уже не мыслили себе жизни на передовой без «солдатского телеграфа».

Я не помню ни одного случая в годы войны в военно-пехотном училище, где я учился 4 месяца, а затем на фронте, — что кто-либо из командиров или комиссаров рассказывал бы нам, солдатам, о немцах: об их профессиональном уровне, об их фронтовом быте, об их оружии. Известно, что наш противник представлял высокообученное войско, оснащенное новейшей техникой. Немецкие солдаты с юных лет постоянно имели дело с техникой — радио, телефоном, электрическими приборами… Наша пехота состояла на 70 %, если не больше, из крестьян в солдатских шинелях. Многие из них впервые увидели железную дорогу, когда их повезли на фронт.

Существенную роль сыграл «солдатский телеграф» в борьбе с вражеской пропагандой. Информация — вещь живучая. Она может существовать долго и бродить по свету. И ее часто принимают за правду. Когда немецкая армия вторглась в Советский Союз, солдаты и офицеры вермахта увидели нищету русской жизни, жуткие условия действительности. Одним из первых пропагандистских произведений нацистов стала 60-страничная брошюра «Советский Союз — глазами германских солдат. Письма с Востока». Письма были тщательно отобраны и призваны укрепить национал-социалистическое сознание в армии, подчеркивая важность наступления германской армии на Советскую Россию, в целях освобождения народа от большевизма. Если бы это было так!

К 60-летию Победы в Париже была издана книга «Я это видел». Она состоит из тщательно отобранных писем ветеранов, которые они присылали в газету «Известия», разумеется, с началом перестройки в стране, примерно через 40 лет. Комментирует все 300 отобранных писем писательница Светлана Алексиевич. «Это не герои, а обычные люди, или, как они сами о себе говорят, фронтовой пролетариат. Их рассказы просты и бесхитростны… И от этого они еще страшнее… Все письма — солдатские, принадлежат ли они перу рядового или полковника. Строчка одного из них: «На войне побеждают солдаты и генералы тоже, если они хорошие солдаты…»

Приведем одно из этих писем — Б.Иванцов. Минеральные Воды:

«…Всего хватало, в том числе смешного. Как-то в боевом донесении я написал, что батарея уничтожила десять человек, рассеяла около взвода. Вызывает начальник штаба полка: «Мало! Напиши — уничтожено до взвода, рассеяно до роты… Потом приписки вошли в норму. Опыт приходит с кровью, с бессмысленными потерями. Только что заняли боевые позиции в сторону соседнего совхоза. Для выбора наблюдательного пункта выехали командир дивизиона и саперы на двух «зисах». Вдруг подзывает меня командир дивизии и приказывает открыть огонь по совхозу: «Там немцы — только что донесла разведка». У меня голова кругом, руки трясутся. А он размахивает пистолетом перед моим носом. Ну я и прибавил к измеренному расстоянию 600 метров, рассчитывая на перелет. Но карта оказалась не точной. Огонь накрыл совхоз. Я бегал со слезами на глазах, истошно вопил. Помкомандира полка в каком-то диком помешательстве дико материл полковника. Говорят, этот тип плохо закончил».

Кстати, лгал ли «солдатский телеграф»? Ошибался в спешке — бывало. Зато, в отличие от печати, он никогда не вызывал ни обиды, ни разочарования, а, напротив, скрашивал фронтовой быт.

Часто «солдатский телеграф» легко и просто разносил по траншеям шутки, анекдоты, смешные истории. От смеха, а порой и хохота частенько как-то неуютно становилось начальству. Как ни старались недруги «солдатского телеграфа», а загубить его так и не смогли.

Впечатляющий эпизод в истории «солдатского телеграфа» на Ржевской земле — это известие об уходе немцев из Ржева. Известно, что фронтовое и армейское начальство часто «трусило», с оглядкой на Верховного, медлило вступить в город, опасаясь новых осложнений, хотя получило много сообщений от разведчиков об уходе немцев.

Сохранились воспоминания, например, командира одного из полков 220-й дивизии подполковника Сковородкина, а также писательницы Елены Ржевской, да и самих разведчиков, подтверждающие сказанное. В результате немцы спокойно оставили город и сумели оторваться от наших частей. Совсем уж позорный факт! 2 января 1942 года немецкие части бежали из Ржева. Отсутствовали в городе три дня. Армейская и дивизионная разведка прозевала внезапное исчезновение противника. Хотя «солдатский телеграф» донес это необычное известие до отдельных командиров, но, может быть, слишком поздно.

Если бы Жуков и Конев двинули тогда войска и взяли бы Ржев, сколько бы сохранилось человеческих жизней и как изменилась бы оперативная обстановка на всем фронте…

«Кабинетный полководец»

2 марта 1943 года немецкие части после пятнадцати месяцев обороны покинули Ржев. На следующий день в город вошли войска Калининского и Западного фронтов.

Как только Уинстон Черчилль узнал об этом событии, он тут же отправил Сталину открытое письмо: «Примите мои самые горячие поздравления по случаю освобождения Ржева. Из нашего разговора в августе мне известно, какое большое значение Вы придаете освобождению этого пункта». (4 марта 1943 г.)

Сталин ответил: «Хотя мы имеем в последнее время на фронте некоторые успехи, от советских войск и советского командования требуется именно теперь исключительное напряжение сил и особая бдительность в отношении к вероятным новым действиям противника. В связи с этим мне приходится чаще, чем обыкновенно, выезжать в войска, на те или иные участки нашего фронта…»

Можно представить, как, получив сталинский ответ на свое поздравительное письмо, британский премьер повеселился. Он прекрасно был осведомлен, что Сталин ни в какие «войска не выезжал». Мелкий лгун!

Интересно и послание Сталина Рузвельту от 8 августа 1943 года. «Только теперь, — пишет в нем Верховный, — по возвращении с фронта я могу ответить на Ваше последнее послание от 16 июля. Не сомневаюсь, что вы учитываете наше военное положение и поймете происшедшую задержку с ответом. Приходится чаще лично бывать на различных участках фронта и подчинять интересам фронта все остальное».

Еще один исторический документ: Рузвельт и Черчилль в совместном послании И.В.Сталину от 19 августа 1943 года достойно оценили личное руководство Верховного на фронте. «Мы полностью понимаем, — писали они, — те веские причины, которые заставляют Вас находиться вблизи фронтов, где Ваше личное присутствие столь содействовало победе».

Теперь-то Верховный мог быть вполне удовлетворен: кто сможет его упрекнуть, будто он «кабинетный стратег», знающий фронт по кинохронике, по рассказам генералов Генштаба или армейского командования.

На какую же свою поездку на фронт ссылался Верховный в своих посланиях Рузвельту и Черчиллю?

Ради истории

Зная, что Гитлер до 1944 года постоянно посещал Восточный фронт, Сталин решил для приличия как Верховный Главнокомандующий и, как предполагает Дмитрий Волкогонов, «ради истории» все же выехать на фронт. Так Верховный назвал свою поездку. На самом деле он поехал не на фронт, а в сторону фронта — так спокойнее. Поездка состоялась через 158 дней после освобождения Ржева, 1–5 августа 1943 года. Сталин выбрал два пункта для поездки: Гжатск и Ржев. Он решил лично лицезреть освобожденные города — они доставили ему столько хлопот и душевных волнений.

Выбор определялся и иными мотивами. Именно их напомнил ему Черчилль. Наконец (и это, очевидно, самое важное для него событие), своим посещением Ржева Сталин стремился особо подчеркнуть собственную роль в освобождении ржевско-вяземского выступа! Сначала Верховный побывал в Гжатске, где встретился с командующим Западным фронтом В.Д.Соколовским и членом Военного Совета Н.А.Булганиным, а затем подо Ржевом состоялась его встреча с новым командующим Калининским фронтом А.И. Еременко.

Об этой поездке написано много апологетики, смешных и грустных историй. Мост через Волгу, взорванный по приказу Гитлера при отходе немецких частей, советские саперы давно восстановили, город и все дороги к нему полностью разминировали. Но Верховный предпочел остановиться в деревне Хорошево, стоящей от Ржева в пяти километрах.

Вся поездка товарища Сталина, как всегда, сопровождалась маленькими и большими хитростями и секретами. В данном случае они просто фантастичны! Надо же, Лаврентию Павловичу стало известно лишь за день о поездке Сталина. Целая армия блокировала все дороги и большаки на сто километров вокруг — от Москвы до Гжатска и Ржева. На одном из подмосковных аэродромов в боевой готовности дежурила эскадрилья истребителей с пилотами-асами.

Поезд состоял из двух полуразбитых товарных вагонов, которые вез старенький паровоз, к ним прицепили несколько платформ с дровами (для маскировки). Сейчас эти вагоны выставлены в качестве исторической реликвии на сталинской родине — в городе Гори. Сам же Верховный со свитой и охраной находился в салон-вагоне, закамуфлированном под основной состав.

Домик в Хорошево стал известен и тем, что, находясь в нем, Верховный дал указание — подготовить приказ о первом артиллерийском салюте в честь освобождения Орла и Белгорода.

Он не отправился в войска, чтобы встретиться с офицерами и солдатами на переднем крае. После ночевки в деревне Хорошево на автомобилях вместе с Берией под усиленной охраной вернулся в Москву.

Приведем еще один документ. Он появился накануне проведения в 1943 году Тегеранской конференции. Это письмо Молотова от 22 ноября 1943 года на имя поверенного в делах США в СССР. В нем нарком иностранных дел сообщает:

«В настоящее время маршал Сталин находится на фронте, но я имею от него сообщение, что он прибудет в назначенное место не позднее 28–29 декабря. Прошу сообщить об этом господину президенту…» Врать так врать!

К 50-летию со дня смерти Сталина (2003 г.) в Москве издательство «Эксмо-Алгоритм» выпустило в десяти книгах «Сталиниану». Интересная подробность, которую нельзя не упомянуть: книга «Полководец Сталин» в этой серии. Авторы книги — Борис Соловьев и Владимир Суходеев — пишут: «В трудные дни обороны Москвы Сталин выезжал на фронт, чтобы на месте ознакомиться с положением дел». Якобы сопровождающий его телохранитель А.Т.Рыбин в «Записках: Сталин на фронте» рассказывает: «…B 1941–1942 годах Сталин выезжал на фронтовые полосы — на Можайский, Звенигородский, Солнечногорский оборонительные рубежи. На Волоколамском направлении заезжал в госпиталь, в 16-ю армию Рокоссовского, где осмотрел в натуре работу ракетных установок БМ-13 («катюша»), побывал в 316-й дивизии И.В.Панфилова. Через три дня после парада 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин выезжал на Волоколамское шоссе в одну из дивизий, прибывшх из Сибири, осмотрел ее боевую готовность. В 1942 году Верховный Главнокомандующий, — продолжает рассказывать Рыбин, — выезжал за реку Лама на аэродром, где испытывали самолеты. 2–3 августа 1943 года Сталин прибыл на Западный фронт к генералу Соколовскому и члену Военного совета Н.Булганину, 4–5 августа находился на Калининском фронте у генерала А.Еременко…»

Подчас по этому поводу иные авторы восклицают, что-де мало ездил, а то и хлеще — мол, «боялся». Либо делают вид, либо злоумышленно упускают, что Верховный Главнокомандующий чаще выезжать на фронт не мог — «нельзя было осуществлять общее руководство войной. А это Главное».

Почему же выезжал на фронт с 1941 по 1944 год Гитлер?

Известно, что за три с лишним года войны Гитлер побывал в Умани, Запорожье, Смоленске, Витебске, посетил Борисов, Полтаву, Белую Церковь, Никополь. Под Винницей и Белой Церковью находились полевые Ставки фюрера. В первые годы войны на Востоке Гитлер посещал отдельные армии, корпуса, дивизии и даже полки, госпиталя, испытательные полигоны.

Неизвестны подробности, о которых рассказал телохранитель А.Т.Рыбин. Я не нашел их ни в каких источниках за 1941 год. Если б сталинские поездки тогда действительно состоялись, можно представить, как бы их позже расписала советская печать. О них не сообщают в своих мемуарах Василевский, Штеменко, Жуков, Рокоссовский. А вот и точная оценка рыбинских писаний:

«В 60-е годы получили широкое распространение интервью и брошюры ныне покойного А.Т.Рыбина, короткое время в начале 30-х годов служившего в охране Сталина. Практически все, что касается описания жизни Сталина «вблизи», составлено им со слов офицеров из личной охраны Сталина, но комментарии и выводы самого Рыбина зачастую поражают своей невежественностью, непониманием того, что его писанина легко используется заинтересованными враждебными силами против Сталина и социализма. И если интервью Рыбина в журнале «Социологические исследования», в газетах «Советская Россия», «Патриот», и даже «Московский комсомолец» имели большое хождение…»[35]

Вот что пишет Д. Волкогонов в своей книге «И. В. Сталин. Триумф и трагедия»: «После октябрьской (1941 г.) неудавшейся поездки на фронт, когда Сталин доехал лишь до Волоколамского шоссе, посмотрел на сполохи приближающегося к Москве фронта в 10–15 километрах от того места, куда добралась его кавалькада, Сталин больше на передовую не выбирался». так называемой поездке «на фронт» в 1943 году я рассказал.

Естественно, возникает вопрос: неужели авторы книги «Полководец Сталин» не читали Волкогонова, книги которого основаны на рассекреченных документах, а не домыслах? «Записки» Рыбина комментировать нет смысла. Вранье…

Напомним и о «Воспоминаниях» ближайшего соратника товарища Сталина — Анастаса Микояна… Он-то знал, что Сталин на фронте не был ни разу, и об этом в них рассказал![36]

Во время войны и в первые послевоенные годы советские художники «сотворили» целую галерею картин на тему «Сталин на фронте». Около десяти полотен. Растиражированные их репродукции в послевоенные годы украшали гарнизонные Дома офицеров, казармы, штабные кабинеты высокого начальства.

Сохранилось крупное художественное полотно. Художник изобразил на нем стоящего на высоком холме Сталина, глядящего в бинокль на развалины бывшего города, разрушенного по его личному приказу во время боев. Рядом с ним А.И.Еременко и Л.П.Берия. Лаврентия Павловича в свое время пришлось закрасить. Ныне на «историческом» доме в деревне Хорошево, в пяти километрах от Ржева, где останавливался Иосиф Виссарионович во время своей «поездки на фронт», установлена мемориальная доска и нередко к ней отдельные ржевитяне приносят цветы…

О несостоявшейся поездке в Америку

Американский президент трижды в годы войны предлагал Сталину встретиться с ним на любой территории. Сталин благодарил Рузвельта, но всякий раз вежливо отказывался от встречи с ним, ссылаясь на сложную обстановку на фронтах и необходимость присутствия в Москве или в армии. Рузвельт приглашал Сталина посетить Америку, обещая прислать за ним самый бронебойный корабль. Сталин в ответных письмах выражал сомнения о возможной поездке: окажет ли ему радушный прием американский народ?

Американский президент, приглашая «Главного коммуниста планеты», понимал, что действительно многие граждане консервативного толка будут против приезда красного вождя на благословенную американскую землю. Но Рузвельт заверил Сталина: он сделает все возможное, чтобы американцы его встретили приветливо, прежде всего как главного союзника Соединенных Штатов в борьбе с нацистской Германией.

Как простиралась наивность американского президента к «дядюшке Джо» — так он называл Сталина, — следует из следующего примера. Рузвельт — известно, не позволял своим помощникам критиковать эту «личность», не разрешал им высказывать свои критические замечания.

Не пришлось Рузвельту разочароваться в «дядюшке Джо», ответившем неблагодарностью Америке за помощь огромную Советской России в жестокой борьбе с нацистской армией. Не дожил великий человек до развала Коалиции Союзников, в которую он так верил, до «холодной войны», затеянной Сталиным в собственных политических целях.

Некоторые российские историки упрекают Сталина в том, что он не воспользовался теплым отношением к нему Рузвельта, не встретился с ним, что позволило бы вбить клин в отношения США с Британией и тем самым изолировать Черчилля от решения многих актуальных глобальных политических проблем.

Приглашал Сталина посетить США и президент Трумэн. «Я сказал ему, — записал в дневнике Трумэн, — что пошлю броненосец «Миссури» за ним, если он согласится. Он сказал, что хочет быть в США в лице сотрудника в деле войны, но это будет сложнее. Сказал, что он был бы ложно понят в США, так и я был бы ложно понят в России. Я сказал, что каждый из нас может помочь исправить ситуацию дома и что я изо всех сил постараюсь сделать это у себя. Он улыбнулся мне чрезвычайно сердечно и сказал, что будет не меньше стараться у себя в России». Сталин формально принял приглашение, но, вернувшись после Потсдамской конференции в Москву, не подтвердил своего согласия.

В марте 1946 года, после речи Черчилля в городе Фултоне «О железном занавесе», произнесенной в присутствии Трумэна, американский президент повторил ранее сделанное приглашение. Предложил Сталину выступить в Фултоне, но получил нелестный отказ.[37]

Советская печать обо всем этом, о чем я рассказал, не проронила ни слова… Зато довольно ловко и гладко фальсифицировала речь Черчилля, а заодно обмазала грязью Трумэна.

По мнению некоторых историков, поездка Сталина в Америку, несомненно, стала бы политической сенсацией, сыграла бы значительную роль в советско-американских отношениях, в повышении авторитета СССР и самого генералиссимуса.

Те историки, которые так думают, — заблуждаются. Ибо кремлевское чудовище никогда не помышляло об искренних отношениях с союзниками. Главное для него состояло в том, чтобы с их помощью одолеть Гитлера. Сталин стремился любым путем обмануть союзников, добиться от них как минимум выгоды в собственных имперских амбициях. Об этом свидетельствуют все три международные конференции, проведенные во время Второй мировой войны и после ее окончания: Тегеранская, Ялтинская и Потсдамская. Особенно примечательна Ялтинская конференция. В дни 60-летия ее проведения президент США Джордж Буш, а также некоторые американские историки и средства массовой информации многие решения, принятые в Ялте, признали серьезной ошибкой президента Рузвельта.

Москва фактически нарушила почти все договоренности в Ялте. Рузвельт и Черчилль не оговорили условия, которые бы обеспечивали их выполнение. Поверили «дядюшке Джо» на слово. Показательной на этот счет явилась состоявшаяся встреча Гарри Трумэна с В.М.Молотовым во время его приезда в США на учредительную конференцию ООН в Сан-Франциско. По дороге он посетил американского президента в Вашингтоне. Вот что рассказал об этой встрече Николай Злобин: «…Трумэн сказал советскому гостю, что США готовы выполнить все заключенные договоренности, и в резкой форме выразил свое недоумение тем, что СССР одно за другим нарушает их. Особенно жестоко президент США высказался по поводу советской политики в Польше и в отношении ООН. США будут делать то, что необходимо для создания ООН, сказал президент, а если СССР не хочет это делать, то «может убираться к черту». Молотов был шокирован. «Никто в моей жизни никогда не разговаривал так со мной», — заявил он. «Соблюдайте договоры, и с Вами не будут так разговаривать», — возразил Трумэн.

Чуть позже в дневнике Трумэн напишет: «У меня нет веры в любые тоталитарные государства, будь это Россия, Германия, Испания, Аргентина или Япония. Они все строятся на ложной посылке, что ложь справедлива, и что старая, разоблаченная иезуитская формула о том, что цель оправдывает средства, права, и что необходимо поддерживать власть правительства. Я не согласен и не верю, что эта формула поможет человечеству в осуществлении его надежд.

«Честный коммунизм», как сказано в Деяниях Апостолов, будет действовать. Но «Русская Безбожная Извращенная Система» работать не будет». Какая точная характеристика!

На Ялтинской конференции на одном примере можно проследить гадкий, личный след диктатора, его постоянное коварство. Из тех, давних, времен припомним один полузабытый, но разительный эпизод… В мае 1944 года, когда Красная Армия изгнала немцев из Крыма, по указанию диктатора в первую очередь было депортировано все татарское население, а также восстановлен пионерский лагерь «Артек». После чего состоялась знаменитая операция советской разведки под названием «Златоуст».

Еще одно приглашение

В завершающие дни конференции Рузвельт и Черчилль получили теплое приглашение от пионеров «Артека» посетить их лагерь. Поехали: супруга британского премьера Климентина Черчилль с британским послом в Москве Керром, а также американский посол в Москве Аверелл Гарриман. Их торжественно встретили пионеры и офицеры советской разведки, переодетые в вожатых.

Артековцы получили щедрые подарки. Климентина Черчилль привезла им 15 сорокаместных палаток и вручила чек на 5 тыс. фунтов стерлингов. В этих палатках пионеры, приезжавшие в Артек, прожили до 1960 года, пока на их месте не был воздвигнут грандиозный приморский корпус. Гарриман передал детям чек на 10 тыс. долларов.

Сохранились записи многолетнего директора Артека — Владимира Тихоновича Чистова. Вот что он записал об этой операции, вошедшей в историю советской разведки как одно ее из выдающихся достижений. «Мы не подозревали тогда, — пишет Чистов, — что артековские пионеры станут участниками разведывательной операции…»

События развивались следующим образом: гостям показали чуть восстановленный лагерь, пригласили на концерт, где дети дружно спели гимн Соединенных Штатов Америки. Когда концерт закончился, артековцы торжественно внесли в зал белоголового орла, выполненного из ценных пород дерева (красное и черное дерево, черная ольха, парротия персидская, слоновая пальма и т. д.), и вручили его американскому послу.

«Какая красота! — радостно воскликнул Гарриман — Но что я буду делать с ней?» Личный переводчик Сталина Бережков, посланный с Гарриманом в Артек, тут же дал послу совет:

— Повесьте в своем рабочем кабинете. Англичане умрут от зависти.

«Орел» с встроенным в него микрофоном провисел в посольском рабочем кабинете американского посла 8 лет. За это время сменилось четыре посла, но умно изготовленный умелыми руками «жучок» ежедневно поставлял в Кремль секретную информацию. Питался «жучок» от микроволнового излучения специального прибора, установленного в соседнем доме с посольством.

Операцией лично руководил «дядюшка Джо». Тайный микрофон случайно был обнаружен, и американцы долгое время об этой неприятной для них истории молчали.

В 1960 году, когда был сбит американский самолет U-2, советское правительство обвинило США в шпионской деятельности, настойчиво требовало в ООН ее осудить. В ответ на очередном заседании Генеральной Ассамблеи американский представитель перед делегатами ООН продемонстрировал «орла»-шпиона. С тех пор он хранится в музее ЦРУ в Лэнгли…

Не забыть бы сказать вот еще что. Чекисты пытливо изучали характер Аверелла Гарримана, его вкусы, интересы, хобби. Так что орла, выполненного из лучших пород дерева, изготовили и подарили американскому послу не случайно…

Заключение

Познакомим читателя с телеграммой Черчилля И.В. Сталину, посланной им из Лондона после окончания Ялтинской конференции:

«Получено 18 февраля 1945 года.

ПОСЛАНИЕ ОТ г-на ЧЕРЧИЛЛЯ МАРШАЛУ СТАЛИНУ

От имени Правительства Его Величества выражаю Вам горячую благодарность за гостеприимство и дружеский прием, оказанные британской делегации на Крымской конференции. На нас произвело глубокое впечатление большое искусство организации и импровизации, благодаря которым конференция протекала в такой приятной и располагающей обстановке, и мы все храним самые счастливые воспоминания о ней. К этому я должен добавить личное выражение моей благодарности и признательности. Ни одна из предыдущих встреч не показала с такой ясностью тех результатов, которые могут быть достигнуты, когда главы трех правительств встречаются друг с другом с твердым намерением смело встретить трудности и преодолеть их. Вы сами сказали, что сотрудничество было бы более трудным, если бы не существовало объединяющих уз борьбы с общим врагом. Я исполнен решимости, так же как Президент и Вы, как я уверен, не допустить после победы ослабления столь прочно установившихся уз дружбы и сотрудничества. Я молюсь о даровании Вам долгой жизни, чтобы Вы могли направлять судьбы Вашей страны, которая под Вашим руководством показала все свое величие, и шлю Вам свои наилучшие пожелания и искреннюю благодарность.

17 февраля 1945 года».

Сталин вежливо поблагодарил английского премьера. И то, как он посмеялся, как покрутил ласково свой ус, припомнив о «Златоусте»… Так что верна поговорка: «Смеется тот, кто смеется последним».

Прав ли Валентин Фалин?

«Без штурма Берлина Россию ждала бы третья мировая война» — так категорически утверждает Валентин Фалин, ярый антизападник, в прошлом крупный партийный функционер, дипломат, доктор исторических наук. Свои взгляды он изложил в статье с одноименным названием.[51]

Поначалу Фалин пытается ответить на вопрос: оправданы ли были принесенные жертвы (почти 120 тыс.)[52] ради взятия Берлина под советский контроль и водружения Знамени Победы на Рейхстаге? Правда, существовала версия, скорее придуманная российским историком, будто немцы предлагали союзникам сдать Берлин без боя. Поведение вермахта на Западном фронте до последних дней войны не свидетельствует в пользу нее.

Отвечая на поставленный вопрос, Фалин считает, что взятие Берлина Красной Армией, несмотря на высокие потери, было не авантюрой, как трактуют некоторые западные историки, а глубоко продуманным политическим военным и психологическим шагом, рассчитанным на предотвращение новой войны, теперь уже с союзниками. Основной смысл такого шага, по мнению Фалина, заключался в демонстрации огромной мощи Красной Армии, способной в тот момент сокрушить любую силу. Так ли? Несколько предваряющих слов до нашего ответа.

Брать ли германскую столицу? С этим вопросом Уинстон Черчилль обратился не к президенту США Рузвельту, а к Эйзенхауэру как главнокомандующему союзных войск. «Война идет к концу, — сказал британский премьер-министр, — и теперь на первое место выходят политические проблемы. Поэтому прежде всего нам необходимо овладеть Берлином раньше русских. Ваши войска выйдут к Эльбе раньше советских дивизий и могут быстро преодолеть расстояние от реки до Берлина».

Эйзенхауэр заявил Черчиллю, что союзные войска не собираются брать Берлин, потому что он не представляет собой военной ценности. Кроме того, уже существует согласованная с русскими демаркационная линия, которая будет проходить в 150 километрах на запад от Берлина независимо от того, где остановятся союзные войска после победы. Кроме того, ответил Эйзенхауэр, мы подсчитали вероятные потери при движении к Берлину и овладении им. Они составят не менее 100 тыс. человек во имя не совсем понятного политического выигрыша. На этом разговор и окончился.

Что касается позиции Сталина — «брать Берлин любой ценой», — то она хорошо известна.

Когда военные доложили Верховному свои выводы и расчеты о высоких потерях, связанных со взятием Берлина, превращенного немецким командованием в город-крепость, Сталин, не задумавшись, ответил им: «Нам дешевой победы не надо!» И все, мальчики в штанишках с лампасами, вперед!

Красная Армия положила за осуществление сталинского решения не 120 тыс. человек, как пишет Фалин, а 300 тыс., если не больше. Кто считал? Жуков, Конев — вряд ли.

Я внимательно несколько раз прочитал воспоминания маршала И.С.Конева, командующего 1-м Украинским фронтом, о Берлинской операции. О человеческих потерях его армий ни слова, ни полслова! Правда, маршал сообщает о потере 800 танков и о ранении одного из его военачальников. О потерях на 1-м Белорусском фронте подробно рассказывают С.Я. Лавренов и И.М.Попов.[53] В этой книге названа цифра погибших на 1-м Белорусском фронте 140 тыс., а также потери свыше 2500 танков и САУ.

Была ли у союзников возможность взять Берлин раньше советских войск? Лидеры западных стран и Эйзенхауэр, а также Монтгомери считали, что была! В таком случае почему же они отдали столицу Германии Красной Армии? В частности, Рузвельт считал, что «…мы должны получить Берлин, а Советы пускай забирают территорию к Востоку».[54] Премьер-министр Черчилль и фельдмаршал Монтгомери определяли Берлин главной целью.

Очень скоро после Ялтинской конференции Черчилль высказал свое отношение о возможностях дальнейшего сотрудничества с Советским Союзом, который стал смертельной угрозой для свободного мира.

А теперь обратимся к конкретным фактам, изложенным Фалиным:

Утверждение первое. Якобы в марте 1945 года Западный фронт уже не существовал. Главнокомандующий союзных войск Дуайт Эйзенхауэр думает иначе. Свои взгляды на происходящие тогда события на Западном фронте он подробно изложил в своих мемуарах.[55]

«В марте 1945 года союзная армия форсировала Рейн, произошло кровопролитное сражение за Рурский бассейн… К 1 апреля союзные войска полностью окружили Рур… «Уже на территории собственно Германии, — пишет Эйзенхауэр, — наступали мощные группировки союзных войск. Немцы почти полностью потеряли Рур, Саар, Силезию. Остатки промышленности, рассредоточенные по всей центральной части Германии, уже не могли обеспечить армию, но она продолжала сражаться на фронтах. Система связи была так разрушена, что ни один нацистский руководитель не мог быть уверен, что его приказы дойдут до войск (связь была разрушена американской стратегической авиацией)».

Форсирование Рейна и пленение 325-тысячной рурской группировки немцев в конце марта 1945 года фактически положили конец организованному сопротивлению вермахта на Западе.

31 марта Эйзенхауэр обратился с воззванием к немецким войскам и населению, обрисовав безнадежность их положения, — «прекратить сопротивление». «Однако, — далее пишет генерал, — Гитлер и его сообщники мертвой хваткой еще держали народ. Гестапо и СС действовали столь эффективно, что страна продолжала сражаться» (С. П. 584).

Немецким войскам на Западном фронте внушали мысль, будто они составляют тыл войск на Востоке. Их крушение приведет к краху Восточного фронта. С целью удержания армий от отступления в сражениях с союзниками Гитлер организовал так называемый «летучий трибунал» во главе с фанатиком-нацистом генералом Хютиером, этот генерал получил право расстреливать офицеров и солдат: за трусость, за невыполнение приказов фюрера… Так погибли многие офицеры и солдаты.

25 апреля состоялась встреча союзных войск и Красной Армии на берегах Эльбы, в результате чего территория Германии была разрезана на две части.

Утверждение второе. Фалин укоряет союзников, принявших капитуляцию немцев в Реймсе как сепаратное решение. Представители немецкого командования, прибывшие в штаб-квартиру союзников, старались затянуть переговоры, пытаясь убедить их командование согласиться на капитуляцию только на Западном фронте. Но подобные предложения категорически были отвергнуты. Акт о безоговорочной капитуляции на всех фронтах был подписан 7 мая в 2 часа 40 минут. Согласно ему боевые действия должны были быть прекращены в полночь 8 мая 1945 года. Акт подписали также русский и французский представители.

История подписания Акта о капитуляции в Реймсе заслуживает особого внимания, особенно об участии в этой процедуре советского представителя — генерала Суслопарова.

Фалин придает Акту подписания капитуляции немцев буквально детективный характер. Вот, что он пишет: «…Нам стало огромных трудов вынудить Трумэна пойти на подтверждение капитуляции в Берлине… 9 мая с участием СССР и союзников договориться о едином Дне Победы… Кстати, в Реймсе произошел еще один подлог. Текст соглашения о безоговорочной капитуляции Германии перед союзниками утверждала Ялтинская конференция. Его скрепили своими подписями Рузвельт, Черчилль и Сталин. Но американцы сделали вид, что забыли о существовании документа, который, кстати, лежал в сейфе начальника штаба Эйзенхауэра Смита. Окружение Эйзенхауэра под руководством Смита составило новый документ, «очищенный» от нежелательных для союзников ялтинских положений. При этом документ был подписан генералом Смитом от имени союзников, а Советский Союз даже не упоминался, будто он не участвовал в войне. Вот какой спектакль разыгрался в Реймсе. Документ о капитуляции в Реймсе передали немцам раньше, чем его получили в Москве».

История с подписанием документа в Реймсе и все инсинуации товарища Фалина заслуживают более подробных комментариев.

Документ о военной капитуляции Германии был подписан Верховным командованием германского вермахта в Реймсе и в Карлсхорсте, где находились штабы Союзных Экспедиционных вооруженных сил (генерал Эйзенхауэр) и Красной Армии (маршал Жуков). Однако ни в Реймсе, ни в Карлсхорсте германским представителям не был предъявлен разработанный ЕКК[56] документ о «безоговорочной капитуляции Германии», так как в этот момент вопрос о том, должны ли немцы подписать первоначальный вариант, принятый всеми четырьмя представленными в Лондоне державами, или же текст документа, пересмотренный тремя великими державами в Ялте, еще не был окончательно решен. Поэтому Эйзенхауэру пришлось на основе директив о локальных частичных капитуляциях разработать совершенно новый документ о сдаче и предложить его для подписания представителям Верховного командования вермахта.

Безоговорочная государственно-политическая капитуляция Германии вступила в силу 5 июня 1945 года. Так как в это время правительство германского Рейха и Верховное командование вермахта уже находились в военном плену у союзников, безоговорочная военная и полная государственно-политическая капитуляция Германии была объявлена четырьмя державами-победительницами в форме декларации Европейской Контрольной Комиссии: «Заявление о поражении Германии и принятии на себя верховной власти над Германией правительствами Соединенного Королевства, Соединенных Штатов Америки, Союза Советских Социалистических Республик и Временного правительства Французской Республики» вместе с заявлениями об оккупационных зонах и контрольном механизме в Германии. Сравнение документа ЕКК с декларацией ЕКК показывает, что все без исключения статьи текста документа были перенесены в декларацию без существенных изменений.

Говоря о подлоге, Валентин Фалин показал свое полное незнание рассматриваемого им вопроса о документе о безоговорочной капитуляции.

Г.К.Жуков вспоминает, что ему Сталин и сказал:

— …Мы договорились с союзниками считать подписание акта в Реймсе предварительным протоколом капитуляции. Завтра в Берлин прибудут представители немецкого главного командования и представители Верховного командования союзных войск. Представителем Верховного Главнокомандования советских войск назначаетесь вы.

На Западе войну считали уже законченной. На этом основании США и Англия предложили, чтобы 8 мая главы правительств трех держав официально объявили о победе над Германией. Советское правительство не могло согласиться с этим по той причине, что боевые действия на советско-германском фронте еще продолжались. Теперь обратимся к немецким, советским, английским и американским документам.

Сталин пытался убедить Гарри Трумэна и Уинстона Черчилля считать Днем Победы не 8-е, а 9 мая, но из этой затеи ничего не вышло. Приведем послание Сталина по этому поводу и ответы ему американского президента и английского премьер-министра:

«Ваши послания от 7 мая по поводу объявления о капитуляции Германии получил.

У Верховного командования Красной Армии нет уверенности, что приказ главного германского командования о безоговорочной капитуляции будет выполнен немецкими войсками на Восточном фронте. Поэтому мы опасаемся, что, в случае объявления сегодня правительством СССР о капитуляции Германии, мы окажемся в неловком положении и введем в заблуждение общественное мнение Советского Союза. Надо иметь в виду, что сопротивление немецких войск на Восточном фронте не ослабевает, а, судя по радиоперехватам, значительная группа немецких войск прямо заявляет о намерении продолжать сопротивление и не подчиняться приказу Деница о капитуляции.

Поэтому командование советских войск хотело бы выждать до момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск, и таким образом отложить объявление Правительств о капитуляции немцев на 9 мая, в 7 часов по московскому времени».

7 мая 1945 года.

Личное и строго секретное послание от г-на Черчилля маршалу Сталину:

«Я только что получил Ваше послание, а также прочитал письмо от генерала Антонова генералу Эйзенхауэру, в котором предлагается, чтобы объявление о капитуляции Германии было бы отложено до 9 мая 1945 года. Для меня будет невозможно отложить мое заявление на 24 часа, как Вы это предлагаете. Более того, парламент потребует информации о вчерашнем подписании в Реймсе и об официальной ратификации, намеченной на сегодня в Берлине…»

8 мая 1945 года.

8 мая президент Г.Трумэн направил послу СССР в США А.Громыко письмо следующего содержания:

«Прошу Вас сообщить маршалу Сталину, что его послание на мое имя было получено в Белом доме сегодня в час ночи. Однако когда послание поступило ко мне, приготовления продвинулись вперед настолько, что оказалось невозможным рассмотреть вопрос об отсрочке объявления мною о капитуляции Германии».

Наконец, следует кратко изложить историю подписания Акта о капитуляции Германии генералом Суслопаровым, начальником советской миссии при Верховном командовании союзных войск. Она небезынтересна.

Вечером 6 мая к начальнику советской военной миссии в Париже генералу Суслопарову прилетел адъютант Д.Эйзенхауэра. Он передал приглашение Главнокомандующего срочно прибыть в его штаб. Д.Эйзенхауэр принял И.А.Суслопарова. Улыбаясь, он сказал, что прибыл гитлеровский генерал Йодль с предложением капитулировать перед англо-американскими войсками и продолжать воевать против СССР…»

Чуть позже Суслопарова вновь пригласили к Эйзенхауэру, который сообщил представителю СССР, что после требования союзников о полной капитуляции немцы согласились подписать соответствующий акт. Эйзенхауэр просил Суслопарова сообщить в Москву текст капитуляции, получить там одобрение и подписать его от имени Советского Союза. Подписание, по его словам, было назначено на 2 часа 4 минуты 7 мая 1945 года в помещении оперативного отдела в штабе Главнокомандующего.

В полученном Суслопаровым проекте документа говорилось о безоговорочной капитуляции всех сухопутных, морских и воздушных вооруженных сил, находящихся к данному моменту под германским контролем. Германское командование обязывалось отдать приказ о прекращении военных действий в 00 часов 01 минуту (по московскому времени) 9 мая. Все германские войска должны были оставаться на занимаемых ими позициях. Запрещалось выводить из строя вооружение и другие средства вооруженной борьбы. Гарантировалось исполнение всех приказов Главнокомандующего союзных экспедиционных сил и советского Верховного Главнокомандования.

Пока телеграмма Суслопарова была доложена по назначению, прошло несколько часов. В Реймсе перевалило за полночь, и наступило время подписывать капитуляцию. Инструкции же из Москвы не приходили. Возникла ситуация, когда Акт о капитуляции Германии мог быть подписан только между Германией, Англией и США, что дало бы немцам возможность продолжать боевые действия на Восточном фронте.

Положение начальника советской военной миссии оказалось весьма сложным. Все теперь зависело от него. Ставить свою подпись от имени СССР или отказаться?

Иван Суслопаров отлично понимал, что маневр немцев капитуляцией только перед союзниками мог обернуться в случае какого-либо недосмотра с его стороны величайшим несчастьем. Он читал и перечитывал текст капитуляции и не нашел в нем какого-либо скрытого злого умысла. Вместе с тем перед глазами генерала вставали картины войны, где каждая минута уносила множество человеческих жизней. Начальник советской военной миссии принял мужественное решение подписать документ.

В 2 часа 41 минуту протокол о капитуляции был подписан. Впрочем, Суслопаров настоял на включении в документ специального примечания, согласно которому церемония подписания Акта о капитуляции должна быть повторена еще раз, если это потребует одно из государств-союзников. Дуайт Эйзенхауэр и представители других держав при его штабе с примечанием Суслопарова согласились. В 2 часа 41 минуту 7 мая в зале, где вовсю работали кинооператоры Главнокомандующего англо-американских войск, был подписан протокол о безоговорочной капитуляции Германии на всех фронтах…

Суслопаров немедленно направил свой доклад о состоявшемся историческом событии в Москву, а оттуда уже летела встречная депеша: «Никаких документов не подписывать!» На сообщение о капитуляции 7 мая был наложен запрет. Фамилия генерала из военно-исторической литературы надолго исчезла. Иван Алексеевич был отозван в СССР. Работал в Военно-дипломатической академии, являлся начальником курса. Умер 16 декабря 1974 года в Москве, похоронен на Введенском кладбище. Добавлю: генерал Суслопаров в Реймсе совершил подвиг, не думая о дальнейшей своей судьбе.[57]

Есть и иная версия, позвольте ее привести.

Как уже отмечалось, реймский протокол от СССР подписал руководитель русской военной миссии при штабе союзников генерал-майор И. А. Суслопаров. Ему якобы не удалось при этом связаться с советским Верховным командованием. У меня лично это вызывает сомнение. Никогда бы генерал-майор без санкции Москвы не подписал бы документ такой значимости. К тому же в Москву об этом событии сообщил Эйзенхауэр, который упомянул в своем письме Суслопарова. Вероятно, Сталин для видимости обозначил недовольство Суслопаровым, а затем позвонил в Берлин Вышинскому и сообщил ему, что не имеет претензий к этому генералу. В сентябре 1945 года Суслопаров был отозван в Москву и назначен на довольно высокую должность, с повышением по службе: начальником Высших разведывательных курсов Красной Армии. В 1950 году — снова повышение. Его назначают начальником разведывательных курсов в Военно-дипломатической академии. Следовательно, кроме всего прочего, он был разведчиком весьма высокого ранга при Ставке Эйзенхауэра. Следует учесть, что многие военные деятели после войны были либо уволены со службы, либо назначались со значительным понижением. Так что Суслопаров отнюдь не был наказан за подписание Акта о капитуляции в Реймсе, а, как говорится, «совсем наоборот». Сталину нужен был предлог, чтобы не признать Акт, подписанный в штабе Эйзенхауэра, окончательным. Он страстно желал, чтобы это событие произошло в поверженном Берлине и чтобы главную подпись под документом о капитуляции поставил советский маршал Г.К.Жуков.

Руководитель СССР предложил отложить объявление о капитуляции фашистской Германии на 19:00 по московскому времени 9 мая 1945 года. Вечером 7 мая, когда в западных столицах толпы народа уже отмечали пока еще не объявленную официально победу, в Москве состоялся праздничный концерт. Ожидали, что именно там последует официальное сообщение о Победе. На мероприятие были приглашены американский и британский послы Дж. Кеннан и Ф. Роберте. Но оказалось, что концерт посвящен не Победе, а 40-летию изобретения радио Поповым. По поводу этих событий через полвека Ф. Роберте писал: «В середине вечера мы с Дж. Кеннаном подошли к Вышинскому и сказали ему: «Мы не имеем ничего против вашего мистера Маркони, но у вас есть более серьезный повод для празднования». С тем мы и покинули зал….»

Западные союзники были более покладисты, чем Сталин. Поэтому без особых уговоров они пошли навстречу просьбе советской стороны.

Утверждение третье. Фалин обвиняет союзников в неучастии в Параде по случаю Победы над гитлеровской Германией, видя в данном факте первые признаки раскола. Вот как объясняет свое поведение Эйзенхауэр: «…На церемонию подписания были приглашены союзники, однако я считал лично для себя неподходящим ехать туда. Немцы уже побывали в штаб-квартире западных союзников, чтобы подписать акт о безоговорочной капитуляции. И я полагал, что ратификация в Берлине должна быть делом Советов. Поэтому я назначил своего заместителя, главного маршала авиации Тедлора, представлять меня на церемонии». (Кстати, Сталин подарил генералу Эйзенхауэру кинохронику о церемонии подписания Акта о безоговорочной капитуляции немцами 9 мая в Берлине и о Параде Победы.)

Утверждение четвертое. Фалин утверждает, что союзники не стали брать Берлин якобы потому, что у них не хватало войск. «В день капитуляции, т. е.7 мая 1945 года, генерал Эйзенхауэр заявил: «Под моим командованием находилось 3 миллиона армейцев, 61 американская дивизия». Этого было достаточно, чтобы захватить Берлин. Тем более что союзные войска еще в марте были не так уж далеко от Берлина. Мы не назвали громадную силу стратегической авиации союзников, способной в то время за несколько часов доставить тысячи солдат и офицеров в любой участок германской территории».

Утверждение пятое. Фалин заявляет, будто союзники в Европе еще до окончания войны стали готовиться к нападению на СССР. Это заявление можно опровергнуть лишь двумя примерами. В своей книге генерал Эйзенхауэр рассказывает, что еще за месяц до подписания в Реймсе немцами Акта о безоговорочной капитуляции Главное командование союзных войск приступило к подготовке переброски своих войск на Тихоокеанский театр военных действий, к увольнению и отправке части войск в Америку. 18 июля 1945 года Дуайт Эйзенхауэр сложил с себя полномочия Главнокомандующего союзных войск, остался лишь командующим американскими войсками в Европе.

Утверждение шестое. Фалин обвиняет союзников в преднамеренной бомбардировке Дрездена и чешских заводов «Шкода», зная, что территория, где они находятся, перейдет Красной Армии. Бомбардировка Дрездена была согласована с командованием Красной Армии. Правда, некоторые историки пишут о том, что она была проведена союзниками для демонстрации своей мощи.[58] Что касается заводов «Шкода», то их бомбили, так же как и иные предприятия на территории Германии и в оккупированных ею странах, которые продолжали поставлять немецкой армии оружие. Фалинские примеры притянуты за уши: лишь бы в чем-то обвинить союзников.

Утверждение седьмое. О политических «играх» вокруг взятия Берлина. «Единственной целью, — пишет Эйзенхауэр, — за Руром являлся Берлин. Его взятие, по мнению Черчилля, было важно психологически и идеологически, но, на мой взгляд, он не являлся ни обычной, ни наиболее желанной целью для войск западных союзников». Далее генерал объясняет: «Когда в последнюю неделю марта мы стояли на Рейне, до Берлина оставалось 300 миль. На пути к нему в двухстах милях от нашего фронта лежала река Эльба, служившая значительным естественным препятствием.

Русские войска прочно закрепились на Одере, захватив плацдарм на западном берегу этой реки, всего в тридцати милях от Берлина. Но если бы мы задумались бросить достаточную группировку, чтобы форсировать Эльбу с единственной целью овладеть Берлином, то возникли бы следующие осложнения: первое — по всей вероятности, русские окружили бы Берлин задолго до того, как мы подойдем туда. Второе — снабжение крупной группировки на таком расстоянии без основных баз, расположенных к западу от Рейна, привело бы к практическому отключению от боевых действий на всех остальных участках фронта… Было целесообразно быстро продвигаться вперед через всю Германию на соединение с советскими войсками, чтобы расчленить территорию Германии, а значит, испключить возможность для вермахта действовать как единое целое».

Утверждение восььмое. Что касается обсуждения Фалиным рассекреченных в Англии архивных материалов об операции «Немыслимое» — о подготовке войны с СССР, все это не имеет отношения к накалу страстей вокруг взятия Берлина. И требует, разумеется, особого разговора. Впрочем, само название операции «Немыслимое» — это и полное нарушение Сталиным ялтинских соглашений, взятых им на себя обязательств. Установление тоталитарного режима в шести странах Восточной Европы и в Прибалтике. «Немыслимое» — это величайший обман союзников о свободных выборах, «Немыслимое» — это порабощение Польши, ради которой Великобритания и Франция вступили в войну с Гитлером.[59]

«Немыслимое» — это разработка сценария или плана на случай агрессии Сталина, то есть противника Красной Армии за хребтом Восточной Европы вплоть до берегов Атлантики.

Бесспорно, что взятие Берлина Сталин рассматривал и чисто эмоционально, как «подарок самому себе», как венец своей полководческой славы, как выполнение факта перед своим народом: «Убить зверя в его берлоге и водрузить знамя над Рейхстагом». Как Верховный мог упустить предоставленный ему исторический шанс, а во что обойдется эта операция — этот вопрос, как всегда, его не заботил.

Впрочем, обратимся к известному британскому историку Марку Часингсу. Он после войны в газете «The Daily Mail» напечатал серию статей от Уинстона Черчилля. Вот что он пишет в «Воспоминаниях»:

«Черчилль хотел вытеснить русских из Восточной Европы, мобилизовав побежденных гитлеровцев», — пишет на страницах «The Daily Mail» историк Макс Гастингс, продолжая свой цикл статей о британском премьере.

«Весной 1945 года, узнав, что американцы собираются приостановить наступление на Берлин с запада и оставить германскую столицу на милость Красной Армии, Черчилль возмутился», — повествует автор. Он рекомендовал союзникам продолжать движение на Восток, пока русские не проявят желания соблюсти более раннюю договоренность относительно будущего политического устройства Европы.

Сталин, со своей стороны, смотрел на Черчилля с большим подозрением: опасался, что Запад заключит сепаратный мир с Гитлером и, возможно, даже повернет оружие против СССР. Однако американцы не хотели вступать в конфронтацию с Москвой и сдерживали Черчилля, отмечает автор. В 1941 году Черчилль предполагал, что с окончанием войны США и Британская империя образуют самый могущественный блок в истории, но к 1945 году СССР оказался намного сильнее, а Великобритания — слабее, чем он ожидал. Черчилля также тяготила судьба Польши, оказавшейся под властью СССР.

«Через несколько дней после капитуляции Германии Черчилль изумил свой Генштаб вопросом, в силах ли англо-американские войска начать наступление, чтобы оттеснить советские войска», — пишет автор, поясняя, что Черчилль хотел добиться справедливого решения ситуации для Польши. Он сообщил военным, что они будут располагать немецкой живой силой и остатками промышленного потенциала Германии. «Другими словами, побежденных немцев предстояло мобилизовать и привлечь на сторону Запада», — поясняет автор. Была назначена даже дата наступления под кодовым названием «Операция «Невообразимое» — 1 июля 1945 года.

Министерство иностранных дел и главнокомандующий британской армии сэр Алан Брук были напуганы воинственностью Черчилля. Тем не менее штаб в обстановке строгой секретности рассмотрел сценарии военных действий против русских, а Сталин, как и следовало ожидать, вскоре узнал о происходящем в стане британцев. Для широкой же публики идея Черчилля оставалась государственной тайной более полувека, пока в 1998 году Национальный архив не рассекретил документы, которые ее подтверждают.

Британские стратеги в своем докладе для Черчилля подчеркнули, что русские могут прибегнуть к тактике, которая принесла им большой успех против немцев, — отступать по бескрайней территории СССР. Генералы подсчитали, что для наступления понадобится 47 дивизий, в том числе 14 танковых, и еще 40 дивизий надо держать в резерве для нужд обороны или оккупации. Русские же могут выставить вдвое больше солдат и танков. В штабе заключили, что война с СССР окажется затяжной и дорогостоящей. Британцы также усомнились, что немецкие солдаты, успевшие повоевать на Восточном фронте, захотят туда вернуться. В своем дневнике Брук назвал идею Черчилля фантастической, а шансы на успех — невероятно мизерными. «Несомненно, отныне Россия в Европе не имеет себе равных по мощи», — заключил он. В докладе штабных также говорилось, что Великобритания не сможет воевать с СССР, не имея доступа к американским ресурсам.

В ответ Черчилль попросил изучить варианты обороны Великобритании от натиска советских сил с моря. В штабе предположили, что Москва подвергнет Британию интенсивному ракетному обстрелу, для защиты от которого потребуется 230 эскадрилий истребителей и еще 300 бомбардировщиков.

«Еще через несколько дней досье операции «Невообразимое» было закрыто: президент Трумэн прислал телеграмму, где четко разъяснил, что американцы ни при каких условиях не попытаются изгнать русских силой из Польши и даже не станут угрожать такими действиями Москве», — пишет автор.

Черчилль ни на минуту не сомневался в злокозненности намерений СССР относительно Восточной Европы и всего мира, отмечает автор, поясняя, что в этом смысле британский премьер опередил свое время. В августе 1946 года Генеральный штаб армии США, опасаясь конфликта с СССР, начал составлять сценарий своих действий на этот случай, а в Лондоне сдули пыль с досье «Невообразимое».

«Попытка освободить Восточную Европу силой оружия никогда не расценивалась как политически приемлемая или практически осуществимая с военной точки зрения, но подготовка военных к конфликту с СССР стала одной из основных черт холодной войны», — заключает автор.

Черчилль поддерживал Монтгомери, тривиально призывавшего взять Берлин, но против воли американского президента и Эйзенхауэра англичане ничего не смогли сделать. 28 марта по собственной инициативе, и даже не проинформировав английских коллег, Эйзенхауэр уведомил Сталина в депеше, что он не намерен брать Берлин. Это вызвало возмущение в Лондоне, а в Москве — облегчение. В ответ Сталин писал, что он полностью разделяет мнение американского полководца, что Берлин уже потерял свое военно-стратегическое значение и что сам с его взятием спешить не станет.

Сталин спешил. 16 апреля маршал Жуков по приказу Сталина начал штурм Берлина, хотя, признаться, не был к нему подготовлен.

Теперь более подробно, как и что происходило в стане союзников. Свои послания генерал Эйзенхауэр отправлял Сталину, действуя в рамках предоставленных ему полномочий. Однако вскоре выяснилось, что Черчилль недоволен действиями Верховного Главнокомандующего союзных войск и резко выступил против такого рода действий. «Он не соглашался с моим планом, — пишет Эйзенхауэр, — и считал, что поскольку кампания теперь приближается к завершению, действия всех войск приобрели политическое значение… Он был сильно огорчен и обеспокоен тем, что в плане не предусматривалось в первую очередь бросить вперед Монтгомери со всеми силами, которые я мог выделить ему из состава американских войск и в решительной попытке захватить Берлин, опередив русских. И он направил телеграмму в Вашингтон с изложением своей точки зрения».

Почти восемь страниц мемуаров генерала Эйзенхауэра занимают воспоминания автора о жалобе Черчилля в Вашингтон (с. 448–457). В конечном итоге начальник американских штабов генерал Маршалл поддержал Верховного Главнокомандующего союзных войск в Европе.

Как Сталин прореагировал на полученный им «план Эйзенхауэра»?

В личной и совершенно секретной телеграмме Сталин сообщал Эйзенхауэру, что предложенный им «план рассечения немецких сил путем соединения советских войск с Вашими войсками вполне совпадает с планом Советского Главнокомандования». Сталин был согласен с генералом и в том, что местом соединения союзнических и советских войск должен быть район Эрфурт — Лейпциг—Дрезден, и полагал, что главный удар советских войск должен быть нанесен в этом направлении. «Берлин потерял свое прежнее стратегическое значение, — писал Сталин, — поэтому Советское Главнокомандование думает выделить в сторону Берлина второстепенные силы». Одобрив американский план образования второго дополнительного кольца путем соединения советских и союзнических войск в районе Вена—Линц—Регенсбург, глава советского правительства определял направление главного удара советских войск приблизительно на вторую половину мая».

Как же развивались реальные события вокруг взятия Берлина? Стремясь опередить союзников овладеть Берлином, Сталин решил ввести их в заблуждение об истинных намерениях Красной Армии и послал им, как это видно из приведенной телеграммы, ложную информацию о направлениях главного удара 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов и времени наступления советских войск. В ночь на 2 апреля 1945 года Сталин подписал вместе с Антоновым директиву о подготовке берлинской операции, хотя 2-й Белорусский фронт не успевал подготовиться к началу наступления, назначенного на 16 апреля.

Нет сомнения, что полученная телеграмма от Эйзенхауэра о намерениях западных союзных войск существенно повлияла на сталинское решение — повести наступление на Берлин. Характеризуя свершившийся факт, нельзя не согласиться с мнением Черчилля и о допущенной политической ошибке генерала Эйзенхауэра. Вопреки сроку, сообщенному Сталиным Эйзенхауэру, наступление советских войск на столицу Германии было организовано на месяц раньше. Осуществление грандиозной по своим масштабам Берлинской операции началось, как и планировала Ставка, 16 апреля 1945 года. К 19 апреля войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов завершили прорыв оборонительного рубежа германских войск по Одеру—Нейсе и приступили к окружению главных сил берлинской группировки вермахта. 25 апреля 1945 года советские войска вышли в район северо-западнее Потсдама и замкнули кольцо окружения всей группировки немецко-фашистских войск, находившейся в Берлине. В этот же день войска маршала Конева и войска 1-й американской армии, продвигавшейся из Лейпцига, как мы знаем, встретились близ г. Торгау на Эльбе.

И еще один момент, который нельзя обойти. Была ли необходимость в штурме советскими войсками берлинской обороны, окруженной двумя фронтами? Ввод войск в город, где каждую улицу, каждый дом приходилось солдатам брать с боем? Естественно, это самостоятельная тема, о которой Фалин умалчивает.

В конце марта союзники форсировали Рейн и заставили капитулировать немецкую армию в Руре.

Перед союзниками открылась прямая дорога на Берлин. 11 апреля 1945 года бронетанковая дивизия 9-й американской армии генерала Симпсона подошла к Эльбе у Магдебурга. На следующий день дивизия захватила плацдарм на другом берегу реки и навела переправу, и в ночь на 15 апреля 1945 года 2-я бронетанковая дивизия преодолела водную преграду в полном составе. От Берлина американцев отделяло 80 километров: два одинаковых перехода.

В тот же день командующий 12-й группой американских войск генерал Омар Брэдли приказал генералу Симпсону остановить свои войска.

— Какого черта? — изумился Симпсон. — Откуда этот бред?

— От Айка (Эйзенхауэра), — кратко ответил Брэдли.

Успехи союзников вызывали у Сталина все большую тревогу. Он не ожидал после взятия Рура столь стремительного их продвижения. И уже 1 апреля принял твердое решение — поспешить с входом в Берлин.

Сталин не только солгал Главнокомандующему союзных войск, но и своим полководцам, Коневу и Жукову, и их офицерам и солдатам. Вот что рассказывает И.С.Конев в своих мемуарах:[60]

«Первого апреля 1945 года в Москву в Ставку Верховного Главнокомандования были вызваны командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г.К.Жуков и я. Сталин принял нас, как обычно, в Кремле… Присутствовали члены Государственного Комитета Обороны, начальник Генерального штаба А.И.Антонов и начальник Главного оперативного управления С.М.Штеменко.

Едва мы успели поздороваться, Сталин задал вопрос:

— Известно ли вам, как складывается обстановка?

Мы с Жуковым ответили, что по тем данным, которыми располагаем у себя на фронтах, обстановка нам известна. Сталин повернулся к Штеменко и сказал ему:

— Прочтите им телеграмму.

Вот что прочитал вслух Штеменко: «Англия — английское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше Советской Армии. Основная группировка создается под командованием фельдмаршала Монтгомери…» Телеграмма заканчивалась тем, что, по всем данным, план взятия Берлина раньше Советской Армии рассматривается в штабе союзников как вполне реальный и подготовка к его выполнению идет вовсю.

…Сталин обратился к Жукову и ко мне:

— Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники?

Так вышло: первому на этот вопрос пришлось отвечать мне, и я ответил:

— Берлин будем брать мы и возьмем его раньше союзников…

Вторым отвечал Жуков. Он доложил, что войска готовы взять Берлин…

Верховный Главнокомандующий предупредил, что Берлин надо взять в кратчайший срок, поэтому время на подготовку операции весьма ограниченно… В заключение «спектакля», организованного Верховным, по разработанным в Генштабе планам начало наступления на Берлин назначили на 16 апреля 1945 года. Подсчитали, сколько стволов будет установлено на один километр. Какие армии будут наносить главный удар, о составе боевых группировок, о необходимости дополнительных резервов, выделяемых Ставкой фронтам, о материально-техническом обеспечении операций… Все это было определено в считаные дни Коневым и Жуковым совместно с Генштабом. Лишь, как всегда, не подсчитали предположительные потери…»

Как вам, читатели понравился спектакль, устроенный Сталиным?

Мне рассказывали ветераны, участвовавшие в сражениях за Берлин, что в войсках постоянно торопили: «Скорее, скорее, вперед! Иначе нас обгонят союзники!»

О чем рассказал Монтгомери

Теперь познакомимся с воспоминаниями Монтгомери, одного из крупных полководцев Второй мировой войны. Разумеется, нас интересует в данном случае его точка зрения на события, связанные с взятием Берлина.

В сентябре 1944 года, а точнее 15 сентября 1944 года, в письме Эйзенхауэру, Монтгомери рассуждает о перспективах сражений с противником: «Несомненно, Берлин — главная цель… Я убежден, что нам следует сконструировать все условия и ресурсы для стремительного удара на Берлин» (с. 280). В ответ, в целом соглашаясь с Монтгомери, Главнокомандующий отвечает, что «наши замыслы необходимо координировать со стратегией русских, поэтому мы должны рассматривать и другие варианты». В случае взятия Берлина союзными войсками… заканчивает свой ответ Монтгомери Эйзенхауэр такими словами: «Я имею в виду двигаться на Берлин самым прямым и быстрым путем» (с.281–282).

В ответе Эйзенхауэру (18 сентября 1945 г.) Монтгомери подчеркивает огромное значение взятия Берлина: «Это позволит закончить войну… Остальное второстепенно».

Из переписки видно, что в конечном счете Главнокомандующий союзных войск не поддержал стратегический замысел Монтгомери и время было упущено: в то время Советская Армия еще находилась от Берлина за сто километров.

В марте 1945 года Берлин в стратегии Эйзенхауэра превратился в неограниченную точку.

«Форсировав Рейн, — пишет Монтгомери, — я начал обсуждать с Эйзенхауэром (с.335, март 1945 г.) дальнейшие оперативные планы. Мы встречались несколько раз, я всегда стратегическим объектом считал Берлин; он являлся политическим центром, и если бы обогнали там русских, нам было бы не мало легче в послевоенные годы. Напомню, что в своем письме от 15 сентября 1944 года Эйзенхауэр согласился со мной в том, что немецкая столица имеет огромное значение, и написал (20 сентября 1944 года. С.283–284), что «когда мы выйдем на Рейн, следующим шагом Омара Брэдли будет передвижение на левое крыло его и его людей» (с.284).

Подытоживая свои горькие воспоминания, английский полководец говорит: «Во-первых, американцы были не в состоянии понять, что мало выиграть войну стратегически, если ее проиграли политически, если вследствие их стратегии, страдаем до сих пор» (с. 331).

Во-первых, Монтгомери считает, что была упущена возможность обеспечить политический баланс в Европе, что означало бы раньше русских овладеть определенными политическими центрами. Особенно Веной, Прагой и Берлином (с.335–336).

В заключение своих выводов Монтгомери пишет: «Если бы политические лидеры Запада верно осуществляли высшее руководство ходом войны, они отдали бы главнокомандующему соответствующую директиву — опередить русских во всех трех столицах» (с.336).

И он объясняет, каким образом русские взяли Вену, Прагу и Берлин (с.336).

В послевоенные годы в США и Англии печать утверждала, что их войска могли овладеть Берлином, но не ставили это своей целью. Так, американский посол в Москве генерал У.Б.Смит, бывший в период войны начальником штаба у Эйзенхауэра и подписавший капитуляцию немцев в Реймсе, 23 августа 1948 года во время берлинского кризиса заявил в беседе со Сталиным, что «союзники могли бы бросить на Берлин 2–3 миллиона солдат и столица Германии была бы ими взята». Смит заметил, что или союзники были наивны в те годы, или больше доверяли друг другу.

Глава советского правительства ответил, что «как мы, так и союзнические войска после того, как войска Германии стали поворачивать на юг, считали Берлин стратегически второстепенным пунктом», и на этом основании на Берлин были направлены только войска маршала Жукова, наступление которых, однако, захлебнулось. Кроме того, целая немецкая армия была пущена в обход войск Жукова с юго-запада. Сталин заявил, что «нам пришлось тогда дать новый приказ Коневу: две танковых армии снять с Юго-Западного направления и перебросить в район Потсдама с тем, чтобы эту немецкую армию, которая хотела отрезать Жукова, поместить в «котел», окружить ее и облегчить Жукову продвижение в Берлин. Рокоссовскому было сказано, чтобы он своим левым флангом повернул на юго-запад с тем, чтобы Конев и Жуков создали кольцо западнее Берлина. Этот план удался, Берлин был окружен». Сталин заметил, что все тогда делалось второпях, и он вовремя не сообщил об этом Эйзенхауэру, но позже информировал его об этом. «Немецкая армия, — подчеркнул Сталин, — которая хотела окружить Жукова, попала в плен. Около одной трети ее было перебито. Таким образом, Берлин из простого пункта превратился в важный пункт. Здесь обмана не было». Ну и ну!

Смит дипломатично согласился с тем, что обмана не было и что союзники уже в то время хорошо понимали это, однако он продолжал настаивать на том, что «союзники смогли бы все-таки двинуть большие силы на Берлин и оккупировать его».

Сталин заметил, что он знает о том, что Черчилль настаивал на занятии Берлина раньше, чем туда придут русские. Эйзенхауэр не согласился с этим, боясь попасть в неловкое положение, так как войск для этого было мало. «Если объективно смотреть на вещи, то Берлин был в зоне нашей оккупации. Морально мы его должны были взять, мы обязаны были это сделать. У наших союзников тогда войск было мало против Гитлера, всего лишь 70–80 дивизий. Им трудно было свою зону оккупировать и Берлин взять. А у нас было 280 дивизий, и мы могли проделать такую операцию, как взятие Берлина».

На конференции в Лондоне в 1944 году с представителями всех союзных государств о разграничительных полосах было оговорено, что в случае целесообразности в военных целях, допускалось отклонение от утвержденных границ, что фактически и произошло.

Еще одно высказывание Фалина. Есть объяснение неудачи Черчилля в осуществлении плана «Неминуемое»: итак, позиция военных США — первая причина. Вторая — Берлинская операция. Третья — Черчилль проиграл выборы и остался без власти. И, наконец, четвертая — сами британские военачальники были против реализации этого плана, ибо Советский Союз, как они убедились, был слишком силен. Еще раз повторяю — это был лишь план на случай движения Красной Армии к Атлантике!

Американский посол так прокомментировал заявление Сталина: «Надо учитывать тот факт, что состав американской дивизии был в два раза больший, чем советских, у союзников в то время было 6 тыс. тяжелых бомбардировщиков и 7 тыс. других самолетов. Союзники могли тогда выполнить любую задачу в отношении германской армии». Сталин засомневался и сказал: «Едва ли…»[61]

По словам Жукова, из многочисленных послевоенных бесед с генералами армий союзников выяснилось, что «вопрос о захвате Берлина ими был окончательно снят лишь тогда, когда на Одере и Нейсе Красная Армия совершила мощный удар по немецкой армии и вышла на Одер примерно в километре от Берлина.

После окончания войны и демобилизации из армии меня, как офицера запаса, лет десять еще вызывали на военные сборы. Как правило, они продолжались недолго. На занятиях офицеры, которые их проводили, называли главным противником СССР империалистическую Америку…

Май 1945 года

Совинформбюро сообщает:[62]

7 мая 1945 года.

Войска 1-го Украинского фронта в результате длительной осады сегодня полностью овладели городом и крепостью Бреславль (Бреслау). В середине февраля советские части совершили стремительный обходной маневр и окружили Бреславль. Немцы подготовились к длительной обороне города. Они забаррикадировали улицы и перекопали их противотанковыми рвами. Каждый каменный дом был превращен в ДОТ с большим количеством огневых точек. В ряде мест гитлеровцы, чтобы затруднить продвижение советских войск, взорвали дома и устроили завалы на улицах…

8 мая 1945 года.

Войска 1-го Украинского фронта сегодня овладели городом Дрезден. Два дня тому назад наши разведывательные отряды атаковали немцев северо-западнее Дрездена и выбили их из укрепленных позиций. Затем в бой вступили основные советские силы. Развивая стремительное наступление между реками Эльба и Мульде, наши подвижные соединения и пехота перерезали автостраду Дрезден—Хемниц…

9 мая 1945 года.

Войска 1-го Украинского фронта в результате стремительного ночного маневра танковых соединений и пехоты сломили сопротивление противника и 9 мая в 4 часа утра освободили от немецких захватчиков столицу союзной нам Чехословакии Прагу. Немецкие войска под командованием генерал-фельдмаршала Шернера, в нарушение акта о капитуляции, отказались остаться на месте и сложить оружие. Ввиду этого, войска 1-го Украинского фронта атаковали войска генерал-фельдмаршала Шернера и, продвигаясь вперед, заняли на территории Чехословакии многие чешские города.

Ввиду угрозы окружения со стороны наших войск, одна группа генерал-фельдмаршала Шернера стала беспорядочно сдаваться в плен. За 9 и 10 мая войсками 1-го Украинского фронта взято в плен более 35 000 немецких солдат и офицеров.

Другая группа немецких войск генерал-фельдмаршала Шернера также нарушила условия капитуляции и начала отход на запад. Войска 4-го Украинского фронта, преследуя эту группу войск, заняли на территории Чехословакии многие города. За 9 и 10 мая войсками фронта взято более 20 000 беспорядочно сдавшихся в плен немецких солдат и офицеров.

Перед войсками 2-го Украинского фронта немецкие войска под командованием генерал-полковника Веллера также нарушили акт о капитуляции, отказались остаться на месте и сложить оружие. Ввиду этого, войска фронта атаковали войска генерал-полковника Веллера и, продвигаясь вперед, заняли на территории Чехословакии город Будевице. За 9 и 10 мая войсками фронта взято в плен 8000 немецких солдат и офицеров.

Войска 3-го Украинского фронта на территории Австрии соединились с английскими войсками западнее города Грац. За 9 и 10 мая войска фронта взяли более 23 000, беспорядочно сдавшихся в плен, немецких солдат и офицеров из войск генерал-полковника Веллера, в том числе 4 генералов.

11 мая 1945 года.

Войска 1-го Украинского фронта в течение 11 мая преследовали отказавшиеся капитулировать немецкие войска генерал-фельдмаршала Шернера и продвигались вперед….

Постараемся раскрыть подробнее, что на самом деле происходило. Еще по пути из Восточной Пруссии в Чехословакию мне стало известно, что 31-ю армию, а значит, и 331-ю дивизию, где я служил с октября 1944 года, Ставка передала с 3-го Белорусского на 1-й Украинский фронт. Так я попал вновь под высокое начальство И.С.Конева. С ним, командующим в 1942-м Калининским фронтом, я начинал воевать подо Ржевом. Тогда генерал проигрывал сражение за сражением, так и не смог взять Ржев. Теперь, в мае 1945-го, крепко научившись воевать на солдатских костях, маршал — признанный полководец. В своих мемуарах, изданных после войны, он похвалил 220-ю дивизию, где я с октября 1942-го по апрель 1944-го служил. Мне это было приятно читать.

Железные дороги от Кенигсберга до Саксонии были забиты до предела; Ставка перебрасывала войска с Балтики, из Центральной Германии на Балканы, так что двигалась дивизия медленно. Немецкие самолеты нередко появлялись в небе, но наши истребители постоянно и отважно с ними сражались.

Выгрузили дивизию в ночь на 7 мая в Саксонии. Поразило обилие войск. Много танков, артиллерии, сосредоточенных на дорогах и готовых двинуться в любую минуту на Дрезден. Ранним утром 7 мая эта стальная армада пошла на Дрезден. 8 мая не подготовленная противником оборона рухнула под натиском войск 1-го Украинского фронта.

Новости поступали в штаб одна за другой. Стало известно, что на всех фронтах немецкие армии, после бесполезной с их стороны «торговли», безоговорочно капитулировали. 7 мая сдался Город-крепость Бреслау. Он находился в осаде с 13 февраля по 6 мая 1945 года — факт необыкновенный в истории прошедшей войны. За это время погибло 80 тыс. жителей города. 40 тыс. немецких офицеров и солдат сдались в плен. Цифры о потерях армий с обеих сторон сомнительны: 7 тыс. немцев и 9 тыс. русских. И это за 83 дня жесточайших, кровавых боев, которые продолжались днем и ночью.

Складывалось впечатление — так считали многие офицеры, — что дивизия с ходу попала в эпицентр крупных событий, не менее сложных, чем в Пруссии. Гадали, куда нас пошлют: добивать немцев в Дрездене или прямиком на Прагу? В западной части Чехословакии и частично в Австрии расположились крупные группы армий «Центр», а это свыше 800 тыс. солдат и офицеров, масса танков, артиллерии, самолетов. Под их полным контролем находилась столица Чехословакии — Прага. Здесь еще властно восседал наместник Гитлера Ганс Франк.[63]

Командовал вражеской группировкой генерал-фельдмаршал Фердинанд Шернер. Он получил указание от нового германского правительства, возглавляемого адмиралом Деницем, продолжать военные действия против Красной Армии. Это позволило бы как можно больше сдать немецких войск американцам.

В этот же день, 8 мая 1945 года, был разгромлен штаб группы армий «Центр». Шернер бросил войска. На «юнкерсе» Ю-88 он вылетел в Южную Германию. В австрийском городе Сант-Иоганнес самолет совершил вынужденную посадку. Переодевшись, Шернер попытался «затеряться в толпе». Его выдали местные жители американцам. Он не сдался американцам, как утверждают некоторые историки, а также Д.Д.Лелашенко. Сохранилась фотография. На ней виден Шернер в легкой летней курточке и в шортах. Очевидно, читатель со мной согласится, — в шортах в плен не сдаются… Американцы передали Шернера, как военного преступника, русским. Его осудили в Москве на 25 лет, а не на 10, как это пишут некоторые историки. Отсидел Шернер во Владимирском тюремном централе 10 лет. В 1955 году вместе с другими освобожденными немецкими военными преступниками (более 5 тыс. человек. — Б.Г.), после визита Аденауэра, федерального канцлера Западной Германии в Москву (1955 год), его освободили и отправили в ФРГ. Тут Шернера еще осудили на 4,5 года за зверства над солдатами.

2 мая, после взятия Берлина, Ставка потребовала от 1-го и 2-го Украинских фронтов в короткий срок подготовить наступательную операцию на Чехословакию. Следовало нанести два удара в общем направлении на Прагу: 1-му Украинскому фронту — с севера, 2-му — с юго-востока. Пражская операция предусматривала окружение противника и уничтожение всех его сил в Чехословакии. В этой операции предполагалось участие и 4-го Украинского фронта. Во взаимодействии с правым крылом 2-го Украинского фронта он должен был наступать на Прагу с востока.

В наступлении участвовали польские, румынские и чехословацкие части. Всего в боях должно было сражаться более двух миллионов человек, использовано 30 450 орудий и минометов, 1960 танков и самоходных установок, свыше 3 тыс. самолетов. Такое огромное сосредоточение боевых сил в одном направлении Красная Армия могла себе позволить только в 1945 году!

Организованное сопротивление оказать по всему фронту противник не смог. Он стремился как можно скорее уйти от ударов частей Красной Армии и сдаться американским войскам. 7 мая 1-й Украинский фронт (левое крыло и центр) перешел в наступление: пять общевойсковых армий, в том числе 31-я. Она прикрывала левый фланг фронтовых действий. 331-я дивизия 7 мая получила приказ — выдвинуть полки в предгорье Судетов. Любой ценой, если возникнет необходимость, прикрыть дорогу на Прагу. Один из офицеров, Острословов, на полном серьезе прокомментировал полученный приказ: «Ну, держитесь, ребята! Теперь мы как панфиловцы под Москвой. Будем стоять насмерть![64]»

«Стоять насмерть» не пришлось. Но пока не освободили Прагу, всякий час ждали наступления противника. С Дрезденом справились быстро, за двое суток, и с минимальными потерями. С Прагой вышло сложнее, и до сих пор что-то неясно, скрыто… много вранья.

4 мая 1945 года генерал Эйзенхауэр обратился с посланием к начальнику Генерального штаба Красной Армии Антонову. Учитывая, что 3-я Американская армия под командованием генерала Паттона почти достигла Праги, стояла' от города в 40 километрах, он предложил предоставить американцам право занять Прагу. Но получил отказ. Антонов ссылался на заранее согласованное в Ялте расположение армий союзников, а также заверил командующего союзными войсками, что Красная Армия уже двинулась к Праге. Утверждение это не соответствовало действительности.

Народное восстание в Праге

В первых числах мая 1945 года в Праге произошло восстание против оккупантов. Улицы города покрылись баррикадами. В бой вступили тысячи пражан.[65] Готовил восстание и активно в нем участвовал бывший «Союз военнослужащих», а руководил им быстро сформированный «Чешский Национальный Совет» (ЧНС). Его возглавил профессор Пражского университета А. Пражак. Официальные советские историки вовсю стараются преуменьшить роль ЧНС в организации восстания. Вероятно, это объясняется в первую очередь тем, что Комитет вступил в активный контакт с генералом Власовым.

В первые часы 5 мая повстанцы добились успеха: заняли радиостанцию, почту, телеграф, вокзалы, мосты через Влтаву. Немецкий гарнизон, состоявший в основном из запасных частей, растерялся, но вскоре стал оказывать сопротивление. Шернер приказал: «Восстание в Праге должно быть подавлено!» К Праге с разных сторон двинулись немецкие войска: с севера — танковая дивизия «Рейх», с востока — танковая дивизия «Викинг», с юга — полк дивизии «Рейх». Выдержать, естественно, столь крупные боевые немецкие части восставшие в одиночку не смогли бы. Предполагая возможный вариант подобных событий, представители ЧНС и командиры повстанцев еще 2 мая в городе Козоеды встретились с командиром 1-й дивизии власовцев — генерал-майором Сергеем Кузьмичом Буняченко.

5 мая в 12 часов 33 минуты по радио прозвучал сигнал о начале восстания. Накануне Буняченко принял решение вступить в соглашение с делегацией чехов и выступить против «фашизма» и «большевизма», освободить Прагу от гитлеровцев. В таком же духе были составлены и разбрасываемые листовки. О принятом решении было через офицера связи информировано немецкое командование: «Начальник штаба дивизии полковник Николаев считал себя обязанным откровенно объяснить майору Швенингеру о том, что командование дивизии, в преддверии разгрома Третьего рейха, для спасения личного состава от неминуемой расправы, в случае захвата советскими войсками, не видит иного выхода, как выполнение просьбы чешских национальных кругов о помощи, в надежде на получение пристанища во вновь созданном чехословацком государстве.

ВОЗЗВАНИЕ ГЕНЕРАЛА А.А.ВЛАСОВА Братья чехи и русские!

Умирающая система национал-социалистической Германии в предсмертной агонии пытается удавить освободительное движение чешского народа за свою независимость.

В Праге поднято восстание против душителей свободы и свободолюбивых народов против национал-социалистической Германии.

Мы, русские солдаты, борющиеся за свободу своей Родины — России, против дальнейшего порабощения ее большевизмом, не можем быть в стороне от борьбы такового же свободолюбивого народа.

Я отдал приказ Вооруженным Силам Комитета Освобождения народов России выступить на поддержку восставшего чешского народа.

Наступил момент, когда человечество должно избавиться от национал-социалистической Германии. Призываю всех верных сынов чешского и русского народов к совместной борьбе. Мы в этой борьбе будем не одни, ибо мы поднимаем борьбу за независимость, за свободу.

Национал-социалистическая клика привела к гибели миллионы людей, принесла бесправие и рабство не меньшее, чем принес нашей Родине — России большевизм. Только свобода избавит нас от этих врагов человечества. Да здравствует свобода! Да здравствует единение в борьбе против врагов человечества — национал-социалистической Германии и большевизма!

Верховный главнокомандующий Вооруженных Сил и Комитета Освобождения народов России генерал-лейтенант А.Власов 5 мая 1945 г.

Буняченко считал, что действия его дивизии по спасению повстанцев и Праги от разрушения вызовут благоприятное отношение союзников. Надежды эти оказались иллюзорными. Главнокомандующий союзных войск отрицательно относился к народно-освободительному движению. И, как известно, признал Красную Армию освободительницей Праги.

Дивизия, проявив решительность, отчаянно сражаясь, разгромила немецкие части, захватила аэродром, уничтожив 50 самолетов, а также около 100 танков.

Чешское население с радостью встретило власовцев, как своих освободителей. Даже в самые худшие сталинско-брежневские времена пражане считали, что их освободили от оккупантов не советские войска, а власовцы, как и спасли они от разрушения город. Многие его районы, здания и мосты были заминированы. В боях за освобождение города от оккупантов, власовцы потеряли от 300 до 700 человек. (Точных данных нет. — Б.Г.)

Чехи высоко чтят память своих освободителей. Над их братскими могилами на русском участке Ольшанского кладбища, после так называемой «Бархатной революции», жители города поставили большой крест с терновым венком.

7 мая — в самый критический день — восставшие обратились по радио к Красной Армии о помощи. Они просили прислать им танки и самолеты. Красная Армия не прислала им ни танков, ни авиации, а могла бы…

Вечером 7 мая у власовцев не оставалось после произошедшего с немцами сражения ни малейших сомнений в том, что город будет занят советскими войсками. В 3 часа генерал Буняченко отдал приказ об уходе 1-й дивизии РОА из Праги.[66]

Во время боевых действий антикоммунистов с оккупантами в Праге американцы неожиданно передвинули свою демаркационную линию дальше от Праги на запад. В результате изменения позиций дивизия власовцев, покинувшая Прагу, с трудом добралась до новой линии фронта американцев. Их союзники не пропустили, что привело к пленению дивизии — более 20 тыс. солдат и офицеров — частями Красной Армии и аресту всех высших командиров власовской армии.

6 и 7 мая — неожиданно для пражан и Москвы — произошли два события, которые в корне изменили общую ситуацию в городе: во-первых, 6 мая произошел общий отход из Чехословакии группы армий «Центр»; во-вторых, 8 мая немецкие войска в Праге капитулировали и покинули ее. На выходе из Праги, по общей договоренности с повстанцами, они оставили им все свое тяжелое оружие: танки, орудия, минометы, самоходные установки и т. п.

«Какая же это капитуляция?» — шумела советская пропаганда, говоря об уходе немцев из Праги… Неужели не понятно было советским пропагандистам, что в тот момент главным для пражан было — избавиться от оккупантов.

Таким образом, протокол об условиях капитуляции немецких вооруженных сил, который 8 мая в 16.00 подписали председатель ЧНС профессор Пражак, его заместитель коммунист Смрковский, полностью отвечал интересам Праги и ее жителей. Этот документ нельзя счесть оскорбительным для чешской стороны. Кстати, примеры соглашений о беспрепятственном отводе вражеских гарнизонов можно найти и в более ранних войнах. Так, в 1813 году одержавшие победу русские и прусские войска обеспечили французским гарнизонам крепостей Торн и Шпандау беспрепятственный отход на почетных условиях даже без сдачи оружия.

Назвать эту капитуляцию «постыдным актом» могли лишь те, для кого соображения престижа оказались дороже судьбы старинного города и его жителей, для кого было важно физически добить уже сдавшегося врага и нажить на этом политический капитал. А Советскому Союзу, присвоившему себе славу освободителя Праги, просто ничего не оставалось, как дезавуировать соглашение, обеспечивавшее немецким войскам беспрепятственный отход из Праги на запад до вступления туда советских частей. 9 мая в 4.40 в Прагу вошли танки 1-го Украинского фронта. Назначенный комендантом города генерал-майор Зиберов, передовой отряд которого на рассвете прорвался в центр и захватил мосты через Влтаву, не обнаружил «организованного сопротивления», а к 10.00 с последними очагами сопротивления в Праге было покончено. Доктор Степанек-Штемп справедливо замечает, что «Прага… фактически… была освобождена от немецких войск уже утром 8 мая». Советские танки вошли «в уже освобожденную Прагу».

Утверждение, будто Прага была освобождена войсками Красной Армии, диктуется исключительно соображениями политико-пропагандистского характера, а держится этот тезис лишь за счет умолчания об исторической роли 1-й дивизии РОА в пражских событиях 6–8 мая 1945 года и благодаря дискредитации соглашения ЧНС с немецким командующим от 8 мая. В этой связи интересно взглянуть, как оценивают роль РОА в пражских событиях советские авторы в тех случаях, когда они отказываются от метода умолчания. Гончаренко и Шнайдер в газете «Красная Звезда» просто переиначивают исторические факты, утверждая, что Гитлер «бросил на подавление восстания армию предателя Власова».

Командующий 1-м Украинским фронтом маршал Конев ограничивается лишь кратким сообщением о взятии в плен Власова и «дивизии генерала Буняченко» к юго-востоку от Праги, но ничего не пишет о предшествовавших этому боях в чешской столице. По версии генерала армии Лелюшенко, командующего 4-й гвардейской танковой армией, «банда Власова» была полностью разбита у Хемница(!). Генерал армии Штеменко, после войны — начальник Генштаба Советской Армии, хотя и прибегает к оскорбительным прозвищам, говоря об «отщепенцах», о «готовых на все головорезах», все же пишет, что «некоторые власовцы вошли в Прагу», «когда там назревало время решительного восстания против немецких оккупантов», и что «некоторые группы власовцев по своей инициативе» вступили в борьбу, хотя Чешский национальный совет якобы и слышать не хотел об их помощи. Разумеется, все документы, связанные с этими событиями (соглашение группы «Бартош» с Буняченко 5 мая, а также договор ЧНС с ним 7 мая и соглашение ЧНС с генералом Туссеном) в корне подрывают версию об освободительной роли Красной Армии. И отношение советских представителей к членам РОА и даже к членам ЧНС после занятия Праги советскими войсками свидетельствует, что они понимали это с самого начала.

Вскоре после вступления в город генерал Рыбалко прибыл на заседание ЧНС, чтобы выяснить чрезвычайно важные для СССР вопросы — «узнать о смысле восстания, его течении, участии в нем так называемой власовской армии и капитуляции немцев». Судя по реакции генерала, полученные сообщения не удовлетворили его. Он без обиняков заявил, что все власовцы будут расстреляны. В ответ на «энергичные и сердечные» просьбы председателя профессора Пражака и других членов Совета пощадить этих людей, сражавшихся за Прагу, генерал Рыбалко пошел на «великодушную» уступку», заявив, что расстреляют не всех.

В боях за Прагу погибли сотни солдат РОА, множество было ранено. Раненым в пражских больницах выделили отдельные палаты, на которых сначала висела надпись «героические освободители Праги». Вскоре после вступления Красной Армии в город органы СМЕРШа начали регистрацию раненых. О дальнейшем рассказывает доктор Степанек-Штемр, впоследствии эмигрировавший в Израиль:

«У меня была знакомая, моя землячка из Моравска-Острава Е.Р., молодая женщина, чудом пережившая Освенцим, Терезиенштадт и Дахау. В первые дни после окончания войны она работала в пригороде Праги Мотол. (Рядом с больницей находился большой лагерь для пленных немцев, я часто ездил туда проводить допросы.) Е. Р. рассказала мне, что в больнице в Мотоле лежало около 200 раненых власовцев. Однажды в больницу явились советские солдаты, вооруженные автоматами. Они выгнали из здания врачей и санитарок, вошли в палаты, в которых лежали тяжелораненые власовцы, и вскоре оттуда раздались длинные очереди… Все раненые власовцы были расстреляны прямо в кроватях…»

Такая же судьба постигла и солдат, лежавших в других больницах. С.Ауски на основании достоверных источников сообщает о расстреле в Праге и окрестностях более 600 членов РОА.

Те же власовские солдаты, которые остались в городе после ухода дивизии Буняченко, вместе с повстанцами бились с ними до победного конца.

Все были расстреляны в первый же день вступления 9 мая 1945 года в Прагу частей Красной Армии.[67]

Вопросы без ответов

Вопрос первый: Зачем необходимо было наступление на Прагу (оно началось 7 мая с Центрального направления)?

Ежу понятно, что 1-й Украинский фронт, располагая тремя воздушными армиями, а всего в операции трех фронтов участвовало более трех тыс. самолетов, которые способны были перебросить войска воздушным путем за несколько часов… Но это не было сделано! Почему?

Вопрос второй: До сих пор официальные российские историки считают, что на чешских землях, где действовало более 120 партизанских отрядов, само восстание в Праге — одна из самых безответственных авантюр в истории Второй мировой войны в Европе. Так ли?

Вопрос третий: Фактически дивизия Буняченко оказалась единственной реальной силой, спасшей повстанцев от расправы над ними и сам город от разрушения. Именно она, разгромив немцев, заставила их быстро оставить Прагу. Красная Армия вошла в город на пятые сутки после начала пражского восстания — 9 мая 1945 года. Если бы власовцы не поддержали повстанцев, их бы немцы уничтожили за одни сутки, а всех оставшихся в живых повесили на уличных фонарях. Возникает естественный вопрос: почему ни русские, ни американцы не поддержали восставших?

Вопрос четвертый: Позорную и предательскую роль сыграл ЧНС и командиры повстанцев в отношении 1-й дивизии Буняченко! Использовав их помощь, Комитет отказался от сотрудничества с власовцами и фактически заставил их покинуть город. Сделано это было под давлением коммунистов.[68] Но это не спасло их от репрессий со стороны новой власти и коммунистической партии, захватившей в 1948 году страну в свои руки.

Подверглись преследованиям и члены Чешского Национального Совета, заключившие соглашения с генерал-майором Буняченко и генералом Туссеном и лишившие Красную Армию лавров спасителей города. Пострадали все члены ЧНС, чьи имена стояли под протоколом от 8 мая: профессор Пражак был уволен с кафедры в университете, представитель социал-демократов, доктор Котлрий также потерял работу, генерал Кутлвашр был приговорен к 20 годам заключения, штабс-капитан Неханский — казнен. Заместитель председателя ЧНС, представитель коммунистической партии Смрковский получил пожизненный срок. В числе предъявленных ему обвинений фигурировало то, что он «вызвал в Прагу полки Власова», что не соответствовало действительности. Даже в 1949 году мы обнаруживаем отголоски событий тех дней: советский посол в Праге Зорин заявил на одной встрече, где присутствовал также доктор Махотка, что чехи, вступив в переговоры с русскими и немцами и подписав соглашение с генералом Туссеном о беспрепятственном отводе немецких войск, «потеряли честь».

Вопрос пятый: Сталин повел себя по отношению к народному восстанию в Праге точно так же, как и к Варшавскому (1944 год). Вероятно, он так же, как и в 1944 году, был заинтересован в его разгроме. Он не мог простить ЧНС и командирам повстанцев, вступивших в контакты с власовцами и с немцами.

Поляки в 1944-м сражались свыше двух месяцев. Шестьдесят три дня Варшава горела, подожженная эсэсовцами, которые систематически уничтожали население. Погибло более двухсот тысяч человек. Все это время советские войска стояли на противоположном берегу Вислы, наблюдая за побоищем. Они не только смотрели, как нацисты убивали восставших. Русские не позволяли союзникам — американцам и англичанам — оказывать полякам помощь. Сталин не хотел, чтобы Варшаву освободили поляки, которых он назвал «бандой преступников». Поэтому он запретил союзным самолетам с оружием для восставших садиться на аэродромы Красной Армии. Для Сталина было лучше, чтобы гитлеровцы утопили восстание в крови.

Западные союзники с пражским восстанием обошлись, пожалуй, похуже, чем с варшавским. Там была хотя бы попытка помочь, но русские ее пресекли. Они проявили полное равнодушие. Главнокомандующий союзных войск фактически позволил Красной Армии захватить всю Чехословакию.

Вопрос шестой: Потери Красной Армии в боевых действиях в Чехословакии составили 140 тыс., в день вступления советских танков в Прагу, сообщает советская печать, было убито и ранено более 1000 человек. Ведь немцы ушли из Праги в ночь на 8-е. А группа армий «Центр» покинула Чехословакию 6 мая.

Вопрос седьмой: Без сомнения, американцы совершили две ошибки, они не помогли восставшим. Используя этот прецедент, они вполне могли занять Прагу! Ограничились присылкой 7 мая в Прагу двух офицеров, которые сообщили восставшим о капитуляции немецких армий и рекомендовали им прекратить восстание, но немцы еще оставались в городе. И пражане, и частично власовцы еще с ними сражались.

Известна переписка в те дни Уинстона Черчилля с Гарри Трумэном. Английский премьер-министр просил американского президента вмешаться в происходящие события и обязать Эйзенхауэра занять Прагу. Тот отказался это сделать, заявив, что он не вмешивается в действия Главнокомандующего союзных войск. Очевидно, Трумэн в то же время надеялся на продолжение союзнических отношений со Сталиным.

Французский философ Монтескье как-то сказал: «Каждый обязан, если нужно, умереть за свою Родину, но никого нельзя обязать лгать во имя Родины». Справедливые слова, но не для сталинской тирании. Советская пропаганда шла на любую ложь, чтобы оболгать, замолчать роль русского освободительного движения в освобождении Праги. Во всех советских (российских) официальных изданиях, вплоть до Большой Советской Энциклопедии, участники этого антикоммунистического движения рассматриваются как изменники и предатели Родины.

И, наконец, какие бы возражения и споры ни вызывало решение генерал-майора Буняченко, оно стало частью истории, поскольку из хронологии событий тех дней непреложно следует, что именно 1-й дивизии РОА принадлежит основная — если не вся — заслуга в освобождении Праги от немцев. Такова историческая правда. Версия же советской историографии, по которой Прагу освободили войска 1-го Украинского фронта маршала Конева, не выдерживает научной критики.

Когда президент Бенет прилетел из Лондона в свободную от оккупантов Прагу, он с радостью принимал в Пражском Граде советских офицеров и вручал им награды своей страны.

Моя дивизия не участвовала в прямых боях за Прагу. Тем не менее нас всех, офицеров и солдат, наградили учрежденной советским правительством медалью «За освобождение Праги».[69] Всего было отчеканено 50 тыс. медалей, из них 40 тыс. вручено пражанам.

Выскажу крамольную мысль: в первую очередь эту медаль заслужили бойцы и командиры 1-й дивизии Буняченко. Но известно, что главных командиров, в том числе командира 1-й дивизии, в 1946 году повесили в Москве, в Бутырской тюрьме. Всех офицеров — расстреляли, а солдат — частично расстреляли, а большую часть отправили в ГУЛАГ. Медаль «За освобождение Праги» была изготовлена скорее, дабы закрепить историческую роль Красной Армии в освобождении Праги.

На этом я хотел бы завершить общую картину того, что происходило в последние дни войны, но, прочитав книгу немецкого историка Иоахима Гофмана,[70] я увидел в ней рассказ о 331-й стрелковой дивизии, ее командире генерал-майоре Берестове. Книга немецкого историка фактически представляет исторический приговор Сталину и Красной Армии, ее командирам не только в начале Второй мировой войны, но и в ее заключительной стадии, на немецкой территории.

Автор, ссылаясь на собранные им немецкие документы, а также показания военнопленных и перебежчиков (оказывается, они были и в 1945 году), объявляет всех советских командиров военными преступниками, ответственными за безнравственное поведение своих офицеров и солдат в Восточной Пруссии.

Я был участником и очевидцем боев на берегах Балтики и также около трех месяцев впоследствии прожил в Нижней Силезии, поэтому я смею судить о происходивших там событиях. Понятно, что я не могу оценивать поведение всех подразделений 3-го Белорусского фронта, но то, что происходило в моей дивизии, как вели себя офицеры и солдаты с гражданским населением, я больше знал.

Верно, Красная Армия, вступив на немецкую землю, мстила и вермахту, и гражданскому населению «по-черному», мстила немцам за совершенные чудовищные преступления на русской земле. Часто не делали разницы между нацистами и гражданским населением. Происходили массовые изнасилования, массовое мародерство, массовые расстрелы и одиночные убийства и жуткие массовые депортации, но то, о чем повествует Иоахим Гофман, а точнее, о действиях военнослужащих 331-й стрелковой дивизии, у меня вызывает сомнения. Приведу несколько фрагментов, взятых мною из его книги.

Автор пишет, что в Ландсберге советские солдаты из 331-й стрелковой дивизии заточили сотнями ошеломленное население, включая женщин и детей, в подвалы, подожгли дома и стали стрелять по бегущим в панике людям. Многие сгорели заживо.

В деревне у дороги Ландсберг—Гейльсберг военнослужащие той же стрелковой дивизии в течение 6 дней и ночей держали взаперти 37 женщин и девушек. Там их частично приковали цепями и, при участии офицеров, ежедневно насиловали много раз. Из-за отчаянных криков двое из этих советских офицеров на глазах у всех вырезали двум женщинам языки «полукруглым ножом…» У двух других женщин прибили штыками к полу сложенные друг на друга руки. Немецким солдатам-танкистам в конечном счете удалось освободить лишь немногих из несчастных, 20 женщин умерли от надругательств. В Хаисхатене под Крейском-Элау (ныне Багратионовск, Россия) красноармейцы из 331-й стрелковой дивизии расстреляли двух матерей, воспротивившихся изнасилованию дочерей, и отца, дочь которого была выброшена из кухни и изнасилована советским офицером. Были убиты: супружеская чета учителей с тремя детьми, неизвестная девушка-беженка, трактирщик и фермер, 21-летнюю дочь которого изнасиловали. В Петерсхатене, под Прейсши-Элау, военнослужащие этой дивизии убили двух мужчин и юношу 16 лет по имени Рихард фон Гофман, подвергнув жестокому насилию женщин и девушек.

Факты, приведенные немецким историком Иоахимом Гофманом, почерпнуты им из архива Отдела иностранных армий Восточного фронта Генерального штаба Сухопутных войск, руководимого в годы войны генерал-майором Гелленом. В основном это записи офицеров немецкой армии, основанные на свидетельских показаниях. Известно, что свидетельские показания не всегда правдивы, точны и, бывает, искажают реальную действительность. Я уже перечислял многие безнравственные поступки, в том числе совершенные и в нашей дивизии. Но чтобы у гражданских немцев вырезали языки, носы, вырезали женские груди, отсекали человеческие головы, вспарывали животы, отрубали руки и ноги, душили, вырезали на груди черт знает что, бросали детей в костер, убивали младенцев, выкалывали глаза, прибивали гвоздями людей к доскам, разрывали их танками — извините, все это типичный пример пропагандистской риторики. Ею занимались и немцы, и Красная Армия.

А вот что я прочитал о командире 331-й дивизии — генерал-майоре Берестове: «…Генерал-майор Берестов, командир 331-й стрелковой дивизии, 2 февраля 1945 года в Петерсхатене под Прейс-Эйллау с одним из сопровождавших его офицеров изнасиловал дочь крестьянина, которую он заставил себе прислуживать, а также польскую девушку и, кроме того, несет помимо ответственности за многочисленные военные преступления, совершенные его дивизией под Прейс-Эйллау и Ландсбергом, из которых стала известна лишь ничтожная малая часть».

Опять же, сведения получены из немецких документов из архива генерал-майора Геллена.

То же самое рассказывает автор о том, что происходило в Нижней Силезии. Находясь во Фридеберге (Нижняя Силезия) после окончания войны около трех месяцев, я встречался со многими немцами. Большой любви к нам, победителям, они не испытывали. Но почти все признавали гуманное отношение 331-й дивизии и комдива к гражданскому населению.

Говоря об историческом значении Пражской операции, Хофман указывает, что следует рассматривать, исходя лишь из действительного вклада власовцев в Пражское восстание, независимо от верности русских союзу с немцами и успеха собственно плана Буняченко. Вступив в борьбу в критический момент, 1-я дивизия РОА сумела занять, за исключением нескольких островков немецкого сопротивления, всю западную часть Праги и обширный район на восточном берегу Влтавы до Страшнице. Сил РОА было недостаточно для того, чтобы занять весь город, но, разрезав город на две части, они помешали соединению немецких резервов с севера и юга. С. Ауски справедливо замечает, что, если бы не 1-я дивизия РОА, немцам удалось бы 6 мая занять западные районы Праги, а 7-го — полностью подавить восстание. Даже неожиданное прекращение боевых действий в ночь на 8 мая и отход частей РОА города имели положительные последствия, косвенно способствуя соглашению ЧНС с генералом Туссеном о беспрепятственном выводе немецких войск. И, наконец, какие бы возражения и споры ни вызывало решение генерал-майора Буняченко, оно стало частью истории, поскольку из хронологии событий тех дней непреложно следует, что именно 1-й дивизии РОА принадлежит основная — если не вся — заслуга в освобождении Праги от немцев. Такова историческая правда. Версия же советской историографии, по которой Прагу освободили войска 1-го Украинского фронта маршала Конева, не выдерживает научной критики и является всего лишь легендой.

Судеты. 8 мая 1945 года. 8 часов утра

В Судетах дивизия заняла оборонительные позиции, выставив на путях к Праге так называемые блокпосты. Мы не сражались с противником. Этим занимались другие. После тяжелых боев в Восточной Пруссии нам было не до «догонялок».

Очень скоро батальон добрался до передового поста, чтобы укрепить его. А вообще все действия в Судетах напоминали детские игры. Навались хотя бы одна из пятидесяти дивизий противника, расположенных в западной части Чехословакии, от нас бы остались одни перышки. По последним разведданным, немецкие части начали отход на Запад еще до нашего прибытия в Судеты.

Наш мобильный батальон въезжает в предместье чешского города Сливице. Мы пока об этом не знаем. На улицах оживленно. Все спешат в центр на митинг по случаю долгожданного освобождения от оккупантов. На рассвете немцы покинули город. Пожилая чешка рассказывает, что три офицера, живших в ее доме, не успели забрать шинели. Вторая женщина советуется, как ей поступить с брошенным немцами псом. Кто-то нуждается в медицинской помощи. Паренек радостно сообщает, что на соседней улице он обнаружил склад с продуктами.

Я соскакиваю с машины, засекаю на часах время: у меня всего десять минут. Пересекаю улицу и останавливаюсь у ближайшего дома. Стучу в дверь. Открывает молодая симпатичная женщина. Прошу на немецком стакан холодной воды. Неожиданно, приятно улыбаясь, она отвечает мне на чистом русском языке: «Входите, капитан, я русская». Вхожу и сразу же попадаю в богато обставленную гостиную. На стене картины в дорогих рамах. Кажется, где-то я их видел. Не помню. Хозяйка дома приносит поднос с бокалом вина. «Думаю, — кокетливо говорит она, — вы заслужили сегодня бокал французского шампанского». Уходя, поблагодарив, я все же спросил: «Как вас зовут? Как вы сюда попали?» «Я из Крыма. Зовут меня Вера, а как я сюда попала, очевидно, мне придется рассказать в другом месте», — ответила она. На прощание Вера бросает ошеломляющую новость: «Лондонское радио передало о том, что сегодня в полночь в Потсдаме немецкие генералы подпишут с русскими «Акт о безоговорочной капитуляции». Я дружески посоветовал ей поскорее собрать вещички и собираться домой. Через несколько минут колонна машин и замыкающая их батарея двинулись дальше. Вчетвером праздновали День Победы. Об этих счастливых часах в жизни миллионов людей на планете и всех нас, фронтовиков, можно написать целый роман. И он будет, несомненно, написан.

Судеты. 8 мая 1945 года. 12 часов дня

Встреча с одним из передовых постов привела в шок. Такого бардака, с которым мы столкнулись там, никто не видел за время войны. Солдаты пьяны. Выделывают такие карусели, что казалось — земля разверзлась. Вокруг пышного костра, в саду, перед трехэтажным домом, огонь, который чуть не упирался в небо, солдаты, кто в гимнастерках, кто в нательных рубашках, кто босиком, без фуражек, ремней, плясали и выкрикивали что-то, как ошалелые. Их окружала толпа таких же дикарей. Кто-то неистово хлопал в ладоши. Вовсю гремели выстрелы, разумеется вверх. Играла гармонь в сопровождении рояля. Братья-славяне вытащили из помещения в сад огромный стол и за ним вовсю пировали. Повсюду валялись бутылки из-под вина, пива. Вперемежку с солдатами танцевали чехи и чешки, местные крестьяне в нарядных национальных одеждах. Вот примерно та картина, которая предстала перед глазами. Наш командир, подполковник, помощник начальника штаба дивизии, от всего вида этого балаганного зрелища, как ему показалось, весьма далекого от военной обстановки, сразу же взбесился. Он схватил за ворот гимнастерки командира поста и стал его трясти.

— Что у вас тут происходит? — загремел подполковник. — Вместо боевого дежурства — пьянка и гульба! Старший лейтенант, вас ждут крупные неприятности. А пока я отстраняю вас от занимаемой должности и прошу немедленно сдать оружие!

Вмиг все вокруг замолкло. Солдаты и местное население ждали, что произойдет дальше. А дальше произошло вот что…

— Иди ты! — неожиданно презрительно и громко бросил в ответ старший лейтенант. Он буквально прокричал подполковнику в лицо: — Войне-то конец! Враг повержен! Победа! А такие старые болваны, как ты, ни хрена не знают, а если и знают, то скрывают от подчиненных. Ждут указаний свыше. Безоговорочную капитуляцию немцев приняли союзники вчера в Реймсе, а сегодня, в ночь на 9-е будет подписана вторично капитуляция в Потсдаме.

Подполковник смешался, замолчал, а затем промямлил:

— Господи! Как же я пропустил такое историческое событие — Победу?

— Про себя подумал: откуда об этом стало известно молоденькому офицерику? Чехи сообщили или «солдатский телеграф»?

Без всякой команды, не сговариваясь, в едином порыве, мы, офицеры и солдаты, стоящие у прибывших машин, бросились навстречу своим товарищам, крепко обнимали их, целовали. Сколько дней и ночей все мы, участники войны, ждали этого Великого дня. Сняли пилотки, отстегнули ремни и радостно присоединились к общему ликованию. Солдаты подхватили растерянного подполковника и подбросили вверх, бережно опустили на землю. Он же во весь голос кричал: «Пляшите, ребята, пляшите! Вы заслужили этот светлый Праздник!»

Из открытых окон на верхних этажах дома на землю летели стулья, отвинченные ножки столов, этажерки, книжные полки и сами книги, дорожные чемоданы, свертки со старой одеждой, картонные коробки, кучи вешалок, настенные репродукции. Все это солдаты аккуратно подбирали и сразу же бросали в костер.

Судеты. 8 мая 1945 года. 11 часов вечера

Внезапно я услышал знакомый голос, как показалось мне: «Товарищ капитан! Товарищ капитан!» Обернулся и сразу же узнал в солдатах, стоящих передо мной, тех, с кем в Пруссии я отмечал получение моего капитанского звания.

— Вас тогда вроде бы было пятеро, сегодня трое.

— Верно, капитан! Война косила нашего брата до последнего дня. Васько — помните чернявого хлопца с Украины? — навечно оставили в прусской земле. А Нил в Кенигсберге надолго остался на госпитальной койке. Долбанули в последнем бою.

В ту первую или вторую победную ночь, честно говоря, я запутался в капитуляциях, мы вновь вместе: Павел, Иван, Кондрат и я. Мы сидели вокруг костра, зажженного в честь Победы. Долго молчали, глядя на огонь. Мне подумалось, что каждый из нас в эти минуты ведет собственные счеты с прошедшей войной, припоминая живых и мертвых. И каждый из нас считал, что именно он, а не кто-нибудь другой, добился чуда — Победы!

О чем впервые я подумал в ту ночь? Читателю может показаться парадоксальным то, что я скажу далее. Несмотря на кровавые муки и бесчисленные человеческие трагедии, немыслимые тяготы (они продолжались 1418 дней войны), все мы, ее участники, будем вспоминать прошедшее время все последующие годы, как самое значительное, яркое и честное событие в своей жизни. Так дальше оно и вышло…

Молчанка закончилась. Первым исповедовался Кондрат:

— Еще в Пруссии толканул я своей Маруське весточку. Вроде бы живым я остался. Всевышний помог! Что, вы думаете, ответила моя баба? «Не возвращайся, родной, в деревню. Ты один на 140 домов — слава богу, живехонький. Замордуют тебя и меня вдовы». Но я же родился в той Воропахе и прожил в ней почти 30 лет?

Павел выложил свой сюжет:

— Брательник мой, Яшка, вернулся с войны без обеих рук еще в сорок третьем. Дунька его, чтобы приласкать героя-инвалида, стать на колени перед ним и целовать кровавые обрубки его рук, звякнула ему в лицо: «Будь прокляты твои няньки, что больше года писали за тебя. Жди своего муженька, в аккурат «огурчик»!» Брательник не поддался стерве-бабе. Выгнал ее. Стал учиться вроде бы «яге» у китайца самостоятельно, с помощью ног, вместо рук, приступить к новой жизни. Но она злодейка, все дальше и дальше загоняла Яшку в угол (О, горе тебе, нищенка-инвалид в Советской стране — во время войны и после нее! — Б.Г.). Скоро я понял: «Мы, инвалиды, больше неугодными стали», — написал Яшка. Загрустил. И отвалил от жизни. Ей-ей, жизнь копейкой, а судьба — индейкой… Вроде издавна говорят на Руси.

У меня собственный счет к фашистам. После освобождения от оккупантов Киева мне стало известно, что в Бабьем Яру немцы и их украинские пособники убили тринадцать моих родственников, в том числе трехлетнего ребенка Вовочку.

За неделю до начала войны, я получил последнее письмо от моего двоюродного брата — Марка. Его полк, в котором он служил, стоял недалеко от границы. В первый же день войны, 22 июня 1941 года, полк был полностью уничтожен, а Марк бесследно пропал. О судьбе его я уже ранее рассказал. Но я свои переживания не выплеснул наружу в такой необыкновенный день.

Неожиданно встрепенулся Павел и заговорил:

— Верно, капитан, дело говоришь! Наступил и наш парад! Вышла всем нам радость превеликая. Так что извини меня, друг любезный, потравили души, и полегчало. Только пойми, капитан, солдата. Уж больно нашего брата покорежила война, материнскими слезами залила матушку Русь. Скажи, что не так?

Что я мог сказать в ответ этим простым и честным людям, которые, не таясь и ничего не скрывая, открыли заслонки своих сердец? А сказать надо было что-то громкое, даже патетическое, и я сказал:

— Мы — победители! И этим все сказано. Мы свой долг, мужики, перед Отечеством исправно выполнили, а теперь, уверен, Родина выполнит свой перед каждым из нас. Так должно быть!

Победители — и Павел, и Кондратий, и Иван — приняли мои слова молча. Наряду с ликованием, как мне показалось, что-то их сдерживало от участия в общем человеческом восторге. Я заметил тогда, что бывалые офицеры и солдаты вели себя более сдержанно, как мне показалось, чем молодежь.

Вот так и закончилась первая победная ночь.

Что же теребило в этот день и в эту ночь души солдат и офицеров? Дрались не зря с врагом, не щадя жизни, чтобы спасти Отечество. И спасли его! А как встретит Родина? Вот, очевидно, где сомнения… Вот главный теперь вопрос. Уж больно неестественно, с первого же дня Победы, трубачи и барабанщики воздали хвалу Верховному — это он одержал Великую Победу, а не советский солдат. Это как понимать? Все смешалось тогда в сознании людей — и превеликая радость, и превеликая трагедия, и превеликий страх.

Мы еще долго, вплоть до рассвета, сидели у костра и, глядя на принесенные яства, вспоминали горькие и самые радостные дни на войне — хватало и того, и другого. Спать неохота. Так прошла первая победная ночь. И в конечном итоге всем нам казалось тогда, что жизнь впереди нас, победителей, ждет такая же яркая, такая же желанная, радостная, как пламя костра!

Отправляясь в обратный путь, батальон вновь остановился в предместье Славице. К нам должна была присоединиться оставленная на станции одна машина. Я подхожу к знакомому дому. Дверь открывает молодой мужчина. Спрашиваю о Вере. Новый хозяин пожимает плечами. Власть подарила ему, командиру партизанского отряда, этот дом в знак благодарности за спасенный город от разрушения. Он приветливо приглашает в гости, выпить с ним в честь Победы. Мы выпили в той же гостиной, с теми же, в дорогих рамах, картинами на стенах. Вроде бы ничего не изменилось? Вдруг я заметил на одной стене два портрета: президента страны Эдуарда Бенеша и коммунистического вождя Климента Готвальда.

Партизан, перехватив мой взгляд, категорически заявил: «Придет время и мы, коммунисты, один из этих портретов уберем». Тогда я не придал значения сказанным словам, хотя подумал о том, как быстро происходят события… Прошло всего три года. Чехи действительно так поступили. Это произошло, когда, с помощью Советского Союза, чешские коммунисты под руководством своего вождя захватили власть в стране.

Первые послевоенные дни

Батальон отвели в резерв. Ждем приказа. Мощные «студебеккеры» надежно упрятаны в фабричных гаражах. Командование заняло роскошную виллу, в ней жил владелец трех текстильных фабрик. Вокруг нее — великолепный парк с красивым пятиэтажным отелем. Во время войны здесь располагался госпиталь. Сейчас там пехота и артиллерия. Садовник рассказал, что хозяин-немец с женой, детьми и служанками сбежал неделю назад.

На станции — сборный пункт. Вилла находится на возвышении, и я хорошо вижу все, что происходит на шоссе.

Тысячи немецких военнопленных — офицеры и солдаты двигаются по шоссе к Сливице.

К обеду ситуация меняется. Появляется гражданское население. Поначалу одиночки, затем маленькие группы, которые вскоре превращаются в толпы. Непрерывный живой поток беженцев заполняет шоссе. Ползут телеги с семьями, кто-то тащит за собой маленькие тележки с пожитками, одиночки на велосипедах пытаются пробиться сквозь плотную людскую массу. Большинство — пешком. Люди бредут, еле переставляя ноги, куда глаза глядят. Многие из них обуты в деревянные башмаки. Их стук усиливается, превращаясь в гул. Идут французы, датчане, русские, украинцы, поляки, бельгийцы…

Общая возбужденность возрастает. Одеты люди скверно. Бывшие узники лагерей, а их становится все больше, — в традиционном арестантском одеянии. Поражает разнообразие человеческих типов. В то же время есть одно общее. На одежде у многих нашит так называемый «опознавательный знак», и никто его не срывает. Он позволял нацистам определять, как они должны обращаться со своими рабами.

К вечеру картина на дороге меняется. Вооруженные чехи, с повязками на руках, установили на дороге, вблизи города, заграждение. Они останавливают идущих из города и отбирают у них все подряд. Ну, прямо-таки как у нас в России в семнадцатом.

На следующий день пришли к нам представители местной власти и пригласили в гости. Прямо на площади города был приготовлен роскошный стол. Пили, обнимались, клялись в вечной дружбе. После торжества нас пригласили на вечернее представление труппы французских шансонеток, застрявшей в городе. Хочется побывать, но, увы, ждем приказа.

Вернувшись в батальон, я обратил внимание на еще одну новость на шоссе.

Точно с неба свалились смершевцы, во всем новеньком, с автоматами. Они поставили на шоссе шлагбаум. Взяли под контроль безостановочное людское движение.

Их доставили, как мы узнали, на самолетах, несколько полков прямо из России. Они установили на всех дорогах в советской зоне оккупации так называемые контрольно-пропускные пункты (сокращенно КПП).

Как я заметил, их прежде всего интересовали возвращенцы с нашивкой «Ost».

Для проформы проверяли документы. У кого они тогда были? Проверяли, нет ли оружия. Ничего ни у кого не отбирали. Вежливо приглашали продолжать путь следования в машинах, которые постоянно стояли на обочине шоссе. Несколько офицеров, моих товарищей, спустились вниз и подошли к КПП.

«Куда вы везете людей?» — спросил кто-то из нас у старшего смершевца. Он спокойно ответил: «Мы ни от кого не скрываем. Американцы и англичане в своих зонах организуют лагеря для перемещенных лиц. Мы тоже занялись этим. Хотим помочь советским гражданам, угнанным в неволю, вернуться домой, на Родину».

То была правда, но не полная, о чем я расскажу позже. Очень скоро стало известно, что на огромной территории, занятой советскими войсками, буквально за несколько недель после окончания войны в советской оккупационной зоне в Германии было создано более ста так называемых фильтрационных лагерей. В них свозили тысячи мужчин и женщин, угнанных нацистами из оккупированных ими советских городов и сел на подневольный труд в Германию. Существовала сверхзадача, о которой тогда не говорили, но замысел ее стал понятен позже: не допустить массового бегства бывших советских людей на Запад.

Когда мы собирались покинуть шоссе, внезапно на наших глазах произошла сцена, о которой нельзя не рассказать. Смершевцы остановили мужчину и женщину. Они шли, держа друг друга за руки. Мужчина оказался французом лет тридцати, худым, невысоким, на голову ниже, чем его, крепко сбитая, спутница со следами былой красоты на лице. В их глазах, в которых несколько минут назад светились ослепительные огоньки, сразу же появился дикий испуг.

Ни француз, ни женщина с нашивкой на платье «Ost» не понимали, зачем их остановили, что происходит. В первые минуты француз настолько растерялся, что не смог подобрать несколько слов на русском языке, которые он знал. Потом стал отчаянно сопротивляться, не отпуская от себя женщину. Упал на колени. Обращался к богу:[71]

«Почему Всевышний оказался таким скупым на благодать?» Дал ему всего три дня счастья — быть вместе. Он говорил на французском, немецком, плакал, умолял. Но его не понимали, вернее, не желали понимать, скорее, посмеивались.

Их умело и быстро разъединили. Тогда, неожиданно для всех, француз пошел вслед за русской к машине. Его остановили и объяснили: «Ты — «West», а она — «East». Так что вам в разные стороны». Буквально потерянный, он постоял еще несколько минут, пока машины не скрылись за поворотом, а потом, пошатываясь, поплелся один в сторону Сливице. Он не мог понять, почему их разлучили, как ему одному жить дальше? Сможет ли он когда-нибудь разыскать любимую женщину? В молодости мы чаще видим лишь то, что рядом, и, к сожалению, редко задумываемся над тем, что скрывается за ним.

Всех нас взволновало увиденное. Кто-то предложил догнать француза. Когда мы встретились с Франсуа — так звали его, — вот что он рассказал. Познакомились они случайно. Он с группой французских военопленных работал в немецкой автомобильной мастерской, а Таня батрачила недалеко на ферме, у хозяина-немца. Однажды она поймала француза на хозяйском поле, когда он пытался поднять с земли пару засохших морковок. Могла, но не выдала. С тех пор на условленном месте она оставляла для него и его товарищей немного овощей. Чем бы для нее закончилась бы эта «благотворительная» деятельность — трудно представить. В идеальном случае хозяин прилично избил бы ее.

Свобода пришла неожиданно. Три дня они провели вместе в опустевшем хозяйском доме. Три самых счастливых дня в их жизни. Они мечтали о будущем. Франсуа рассказывал ей о Париже, о прелестной матери, которую он боготворил, но уже много лет не видел.

Таня не знала французского, он не владел ее родным языком. Объяснялись они в основном на немецком. А теперь они — свободные люди, и их сердца и чувства отныне принадлежат только им одним. Впрочем, в подобных случаях любовь не нуждается ни в каких грамматических правилах. Франсуа беспомощно, как ребенок, плакал. Он не успокоится, пока не найдет Таню, и обязательно напишет маршалу Сталину. Очень скоро маршал Сталин позаботится о нравственности своих подданных, издав закон, запрещающий вступать в брак с иностранными гражданами.

В те первые майские послевоенные дни 1945 года я размышлял примерно так: «Окончилась война. Наступил мир. С ним для всех нас, фронтовиков, кто чудом остался в живых, пришел конец страданиям, страху смерти, боязни за родных и близких. Все мы, вырвавшись из кровавого ада, должны стать братьями. Почему же маленький квадратик-нашивка на рубашке, придуманный злодеями для людей, переживших громадные физические и моральные страдания, должен разводить их в разные стороны? Лишать морального права свободного человеческого выбора, превращать вновь в рабов…» Наивные рассуждения, но дальше они тогда не шли.

Я вспомнил эту историю о «Ромео и Джульетте» в Судетах, когда тридцать лет спустя в Киеве увидел спектакль Валентина Зорина «Варшавская мелодия». Боевой советский офицер и польская девушка Ядвига (ее играла замечательная актриса Ада Роговцева) полюбили друг друга, но против закона не пошли.

Вскоре мы оказались в Германии, и меня, и товарищей моих захватили новые мысли, чувства и интересы.

* * *

Нередко российские граждане в разговорах и в печати в наши дни высказывают в адрес своих бывших союзников, и в первую очередь американцев, упреки за пренебрежение к общему празднику Победы.

Мне кажется, что эти упреки, особенно современной молодежи, безосновательны. Их можно скорее объяснить незнанием и непониманием американских традиций, отношением американцев к любым войнам.

Приведу несколько примечаний, объясняющих суть сказанного.

О культе Победы

В Америке нет культа Второй мировой войны. 8 мая 1945 года и 3 сентября 1945 года — День Победы над Японией — проходят почти незамеченными. Эти победные дни не указаны в календаре. Почему?!

Один журналист справедливо сказал, что для молодежи это событие значит не больше, чем Троянская война. Как свидетельстуют дети фронтовиков, вернувшихся с войны, их отцы и деды ничего им не рассказывали. Американские психологи объясняют это так: «Наше общество с трудом принимает войны. Во время войны мы требуем от наших солдат поступков, не отвечающих нашим моральным нормам, и когда они возвращаются, то не хотят об этом говорить. Не хотят еще и потому, что воспоминания слишком мучительны; потому, что чувствуют — тот, кто там не был, не способен их понять».

Стивен Спилберг решил нарушить этот заговор молчания. Он не ставил себе грандиозных задач. По его словам, «не стоит надеяться, что зритель по-настоящему «понял» холокост после «Списка Шиндлера» или глубоко прочувствует Вторую мировую войну после фильма «Спасти рядового Райана». Но, может быть, этот фильм побудит некоторых начать задавать вопросы».

Скромные ожидания режиссера более чем оправдались. Сразу после выхода фильма резко возрос интерес к документальным книгам о войне — их все труднее получить в библиотеках. Особым спросом пользуются серьезные и живо написанные труды историка Стивена Эмброза (Stephen Ambrose), основавшего музей высадки в Нормандии — он был консультантом в работе над фильмом. Книга Эмброза «Граждане солдаты» входит в список бестселлеров. Спилберг сказал: «Хорошо, что фильм помог сократить разрыв между поколениями. Случается, что прямо в кинотеатрах и на улицах после просмотра 20-летние подходят к 70-летним, чтобы выразить им свою благодарность». Газеты это подтверждают. Они печатают письма молодежи, например: «Теперь я понимаю, почему мой дед, участник высадки, никогда об этом не рассказывал».

Военные историки признали «Спасти рядового Райана» самым точным и правдивым фильмом о войне.

Фильм Спилберга установил новую «планку достоверности» в кино о войне. Жестокость картины стала для режиссера способом прорваться, достучаться до зрителя.

Не проводятся в стране в Дни Победы официальные или общественные мероприятия, если не считать давние попытки конгресса провести резолюцию с требованием к России признать незаконность «оккупации» Прибалтики в 1940–1991 годах. Российская Дума недавно превентивно приняла Постановление, осуждающее попытки «пересмотра итогов Второй мировой войны». Как представляется, обижаться на те же США за их не слишком восторженное отношение к нашему празднику не стоит. У каждого народа своя война, и пытаться «построить» весь мир под одну Победу — значит умалять ее самодостаточное значение для России. Куда разумнее постараться понять особенности отношения к последней мировой войне в других странах, принимавших в ней участие.

В связи со сказанным читателю небезынтересно будет познакомиться со статьей Николая Зимина «Неамериканская мечта».

Америка традиционно живет согласно собственным представлениям о важности исторических событий и о том, когда и что отмечать. При этом вниманием и заботой со стороны государства американские ветераны Второй мировой войны не обижены. Наша атмосфера радости «со слезами на глазах» в чем-то схожа с двумя здешними общенациональными праздниками — Днем поминовения, отмечаемым тоже в мае, в последний понедельник, и Днем ветеранов — 11 ноября. Главное же отличие американских торжеств в том, что каждый год, без оглядки на круглость дат, США чествуют живых и павших бойцов всех войн — праведных и неправедных, проигранных и выигранных. О степени толерантности коллективной исторической памяти в США лучше всего говорит тот факт, что, к примеру, День поминовения пришел в национальный праздничный календарь из южных штатов. Там его стали отмечать вскоре после Гражданской войны Севера и Юга, с 1868 года, возлагая венки на могилы погибших воинов, сражавшихся как на стороне Конфедерации, так и на стороне Союза.

Наша Гражданская война случилась куда позже американской, и тем не менее государство о ней не вспоминает, предпочитая менее противоречивые исторические события.

Американский День ветеранов появился в результате участия США в Первой мировой войне. В 1919–1953 годах он назывался «Днем примирения». Уже несколько десятилетий при Министерстве по делам ветеранов (в Америке, в отличие от России, есть такое ведомство) действует специальный комитет, занимающийся организацией памятных праздничных торжеств. А вот Дню Победы во Второй мировой войне места ни в государственной идеологии США, ни в массовом сознании как-то не нашлось. Как считают специалисты, причиной тому послужило множество разных факторов.

«Отношение американцев ко Второй мировой войне изначально противоречиво и несравнимо с отношением, бытующим в Европе, и в особенности в России, — заявил российскому журналу «Итоги» доктор исторических наук, директор российских программ Вашингтонского центра оборонной информации Николай Злобин. — Вспомним, как долго США не могли решить для себя вопрос, вступать в войну или нет. Для них она была очередной европейской разборкой, в памяти был свеж не очень удачный опыт участия в Первой мировой войне, породивший послевоенный американский изоляционизм. Администрации Рузвельта стоило больших усилий доказать конгрессу и стране необходимость такого участия. Решающим фактором стало не нападение Гитлера на СССР, а труднейшее положение и возможный крах Великобритании. К тому же Америка вскоре прошла еще через две войны — в Корее и во Вьетнаме. Как историк смею утверждать, что каждая последующая война вытесняет воспоминания о предыдущей. Именно Корея и Вьетнам остались в общественной памяти как войны американские. Их трагедии, их герои, их жертвы и рожденные ими политические проблемы ближе американскому обществу, чем все, что было до этого. Точно так же для нас Великая Отечественная война как бы закрыла войну Гражданскую».

И, пожалуй, самый главный политический нюанс. Для Америки и других западных демократий итоги войны на самом деле не во всем были утешительными. Успехи Советской Армии и героизм ее солдат способствовали распространению коммунистических режимов в Европе и Азии, утверждению коммунизма, как основной силы, противостоящей Западу. Англия, одна из держав-победительниц, в результате войны потеряла 47 % территории бывшей Британской империи и никогда больше не восстановила своего довоенного влияния. А как расценить послевоенное разделение мира и начало «холодной войны»? С точки зрения Запада эти факты трудно занести в разряд позитивных изменений.

Помимо историко-политических имеются и психологические причины того, что американцы воспринимают победу во Второй мировой войне совсем не так, как россияне. «Это факт, что американцы меньше интересуются историей и коллективной памятью, чем народы других стран, — отметил в интервью «Итогам» профессор Университета Вашингтона в Сент-Луисе Джеймс Верч. — Одна из причин — ментальность иммигрантов, которая часто подразумевает необходимость оставить прошлое позади и все начать с нуля. Возможно, в глазах других народов это выглядит странно, тем не менее это составная часть нашей национальной психологии. И я бы не рассматривал это как исключительно негативное явление. В некоторых случаях оно полезно для преодоления бремени болезненных периодов прошлого». В общем, «болевой порог» у американцев намного ниже, чем у россиян. Травмировать психику воспоминаниями о событиях самой ужасной в истории человечества войны они не стремятся. Да и поводов для этого у американцев, надо сказать, куда меньше.

«Нас бог избавил от тех испытаний, которые свалились на вас. Мы за все годы войны потеряли 291 557 человек (в России цифра потерь в той войне до сих пор не подсчитана даже приблизительно. — «Итоги») — меньше, чем погибло только в одной битве за Сталинград или в сражении на Курской дуге, — подчеркивает профессор Верч. — В историческом плане почти все серьезные исследователи в США едины: ваша страна была главным действующим лицом и главной жертвой войны в Европе».

В массовом американском сознании события и факты Второй мировой войны подчас претерпевают такие метаморфозы, что просто диву даешься. Американская культура вообще стремится к упрощению всего и вся в целях удобства массового потребления — будь то еда или история. В результате изобретаются способы проигнорировать, преуменьшить или просто «забыть» некоторые исторические факты, дабы составить удобную для восприятия массовым сознанием линию. Чтобы убедиться в этом, достаточно полистать американские школьные учебники. Писатель и публицист Дэвид Саттер, работающий над книгой о сравнительной исторической памяти американского и российского народов, вспоминает: «В свои школьные годы, лет эдак сорок назад, я про роль СССР во Второй мировой войне не знал вообще ничего…»

Прожив в США уже больше пятнадцати лет, очевидно, я имею право на свое собственное мнение о суждениях Зимина. Сказанное им в основном верно. И в то же время нельзя не сказать о некоторых возникших сомнениях. В чем они? Правда состоит не в громких словах власти, что «никто не забыт, ничто не забыто», и произносимых, как правило, в памятные дни, а в постоянном отношении к своим гражданамветеранам…

В Соединенных Штатах Америки ветераны всех войн, включая Вторую мировую войну, окружены постоянной заботой и вниманием, о чем русские ветераны могут лишь мечтать! В этой стране даже существует Министерство по делам ветеранов…

Но позвольте привести один пример. В 2008 году Бостонский университет пригласил Артема Драбкина, основателя и организатора веб-сайта в Интернете «Я помню» приехать в Америку из Москвы, встретиться с ветеранами, преподавателями и студентами.

Он принял приглашение и приехал в Провиденс. Поделился опытом издания военно-исторической литературы в России. Рассказал о своем сайте, на котором собраны биографии 500 ветеранов. Однако, увы, на его интересную лекцию пришло всего несколько студентов Славянского департамента. Когда я поинтересовался у заведующей кафедрой: «Почему студенты не пришли на лекцию?», она ответила: «Их военная тема не интересует, а у нас в стране все люди обладают правом свободы выбора».

И я за свободный выбор, одно из безусловных условий во всей демократической стране, но есть одно обстоятельство, которое американцы не должны забывать: Соединенные Штаты Америки ныне в авангарде всех демократических стран — ожесточенную и бескомпромиссную войну против исламского мира, который пытается уничтожить право всех людей на нашей планете на «свободный выбор» в жизни.

И ныне уже ясно, что это чудовище не лучше нашего нацизма. И долг в первую очередь молодого поколения состоит в том, чтобы остановить и победить его так же, как мое поколение во Второй мировой войне ценой жизни миллионов юношей и девушек уничтожило фашизм.

Меня беспокоит забывчивость многих мужчин и женщин о том, что пришлось пережить человечеству в XXI веке и во что обошлась она…

Хочу завернуть свой комментарий к статье Зимина небольшим отрывком из рецензии Петра Мережицкого, талантливого писателя и публициста, на мою книгу «Ржевская мясорубка», вышедшую в Москве в 2007 году. Вот что он пишет в публикации русскоязычной газеты в Америке: «Интересно, что, по мере того как тема Великой Отечественной войны в русскоязычной печати глохнет, она разгорается в англоязычной. Почему? Не потому ли, что самые глубокие из западных интеллектуалов понимают: война их народов за ценности цивилизации еще лишь предстоит, и они должны приготовить свои нации к мысли о цене, которую, возможно, придется уплатить, чтобы отстоять эти ценности».

«Наше сознание, — указывает автор рецензии, — движется по обкатанной траектории, так ему легче жить без привлечения новых фактов истории и действующих лиц. И это несмотря на то что история ежедневно высвечивает новые исторические факты и персонажи — лень оглянуться назад и почтить память прошлого. Что же американцев-то упрекать?»

Судеты. 8 мая 1945 года

Наш мобильный батальон выезжает в предместье чешского города Сливице. Приказано взять под контроль железнодорожную станцию и двигаться дальше. Мир ликует: враг повержен! Мы пока об этом не знаем. На улицах оживленно. Все спешат в центр на митинг по случаю долгожданного освобождения от оккупантов.

Прошел месяц после Чехословакии, и 331-ю дивизию, где я тогда служил, направили в Германию, а точнее — в Нижнюю Силезию, в город Фридеберг, где я провел первые 90 дней после окончания войны. Очень скоро здесь дивизию расформировали.

В 70-е годы я прочитал в журнале «Новый мир» мемуары генерала Горбатова. Из них я узнал о судьбе 1-го Украинского фронта. Из пяти его армий три отправили на Дальний Восток. Они должны были принять участие в окончательном разгроме Японии. Две расформировали, в том числе и нашу, 31-ю. Многих офицеров и солдат старшего возраста отправили в Россию и демобилизовали, молодых оставили служить в армии. Мне, как и многим офицерам, предложили ехать в Вену, в резерв Центральной группы войск, или на новую службу в Венгрию. Я выбрал второе.

По соглашению советского правительства с союзниками на Ялтинской конференции и в Потсдаме Нижняя Силезия, где мы тогда находились, была передана Польше. Сталин дал негласную команду: до передачи полякам немецкой территории «раздеть ее догола», что и было сделано.

Прибыли инженерные части, привезли специалистов: монтажников, электриков, механиков. Перекрыли железнодорожное движение для войск, находящихся в Нижней Силезии. По железной дороге вывозили целые фабрики, мебель, железо, доски, ткани, кирпичи, даже песок, цемент, гвозди, животных, зерно, книги… Пятерых офицеров, в том числе меня, направленных в Венгрию, прикрепили к артиллерийской бригаде. Она должна была быть перебазирована в Венгрию, но застряла и дожидалась окончания перевозок «иноземного добра» под видом репарации в разоренную Россию.

Стало известно, что по приказу Сталина были созданы так называемые фильтрационные лагеря для проверки освобождаемых госарбайтеров, а также бывших советских граждан, угнанных оккупантами и работавших в Германии, а также русских военнопленных, которые находились в лагерях американцев и англичан.

Все перемещенные лица, то есть люди, во Второй мировой войне в результате действий захватчиков вынужденные покинуть родные места и жить на чужбине, получили название сокращенно «Ди-пи» (Displaced persons — англ.), определенное Лигой Наций.

Люди, хлебнувшие столько горя, перенесшие разлуку с близкими и родными и перенесшие столько страданий в нацистском государстве, не могли представить себе в те первые радостные послевоенные дни, что товарищ Сталин уже секретно разослал карательным органам жесткую разнарядку на миллионы новых зэков ГУЛАГа — дармовую рабочую силу. Любыми средствами велено было вывезти всех живых из союзнических лагерей перемещенных лиц и доставить в Россию.

В те же дни, вспоминаю, с утра до вечера мимо нас по дорогам проносились «студебеккеры». Над шоферской кабиной во всех машинах был прочно прикреплен фанерный щит с написанными на нем жирно крупными буквами словами: «Родина-мать тебя ждет!» Маршруты всех машин были одинаковы: поначалу в американскую или английскую зону Германии, а обратно — в фильтрационные лагеря в советской зоне.

Нередко я стоял на обочине шоссе и наблюдал за потоком машин. Если в одну сторону они проносились пустыми, то в другую — наполненные мужчинами или женщинами. Люди охотно приветствовали нас, офицеров и солдат Красной Армии. Мы отвечали тем же, желали им счастья! Известно, что оно не всем «возвращенным», как их называли, улыбнулось.

Несколько цифр и фактов из официальной статистики. К осени 1944 года в Германии находилось 7,5 млн иностранных рабочих. Всех их привезли насильственно с Запада и Востока. Направляли на заводы, фабрики, поля, шахты, в больницы, на стройки. Во всех странах, оккупированных немецкой армией, выискивали здоровых мужчин, женщин, подростков и силой отправляли на рабский труд в Третий рейх. Операция по этим варварским действиям носила кодовое название «Сенокос». Там, где насильственная вербовка встречала сопротивление, деревни сжигали дотла, а жителей вывозили на грузовиках. Из миллионов рабов, как это было установлено на Нюрнбергском процессе (1946 год), едва ли 200 тыс. добровольно согласились работать на Германию. Обеспечением рейха подневольной рабочей силой руководил Фриц Заукел.[72]

К концу войны в Германии и в других оккупированных немцами европейских странах находилось более 5 млн бывших советских граждан.

Это и оставшиеся в живых военнопленные, и угнанные рабочие и крестьяне, это и тысячи людей, целые семьи, кто ушел с немцами во время их отступления, а также значительное число белоэмигрантов.

Из этого общего контингента так называемых перемещенных лиц 2,5 миллиона составляли женщины. Они работали в основном в сельском хозяйстве. Конечно, условия их жизни были несколько лучше, но и они жили в условиях трудного быта. Вот несколько пояснений. Никакие жалобы не принимались. Посещение церквей, культурных учреждений людям было запрещено. Половые сношения строго воспрещались. За половую связь с немецкими гражданами полагался расстрел. Подневольные работники не имели права пользоваться железной дорогой, общественным транспортом. Работодателю позволяли применять телесные наказания. Как правило, они помещали своих работниц в различных подсобных помещениях, непригодных для нормального жилья. Платили им мизерную плату.

В целях организованной и быстрой репатриации при Совете Народных Комиссаров СССР еще в октябре 1944 года было создано специальное ведомство, точное название «Управление Уполномоченного СНК по делам репатриации». Его возглавил бывший начальник советской разведки генерал Ф.И.Голиков.

По статистике, ведомством Голикова до марта 1946 года было репатриировано всего в СССР 5 352 963 советских граждан, в том числе 1 825 774 бывших военнослужащих. В общее количество входили также перемещенные лица внутри СССР.

Судьба возвращенцев

За три месяца до окончания войны, 18 января 1945 года была разослана секретная Директива военным советам всех фронтов, а также командующим Западных округов. Она была подписана начальником тыла Красной Армии генералом Хрулевым и генералом Голиковым. Эта Директива фактически определила судьбу сотен тысяч военнопленных и перемещенных лиц, которые находились в Германии и в других странах.

Всех лиц, попавших в фильтрационные лагеря, разделили на три учетных группы:

1-я — военнопленные и окруженцы;

2-я — рядовые полицейские, деревенские старосты, другие граждане, уличенные в изменической деятельности;

3-я — гражданские лица в призывном возрасте, проживавшие на территории противника.

Приведем некоторые уточнения из первого раздела Директивы:

Рядовой и сержантский состав военнопленных направлять на сборные пересылочные пункты действующих фронтов. После проверки лиц, не вызывающих подозрений, направлять в армейские и фронтовые запасные части.

Лиц, служивших в немецкой армии и в спец. строевых немецких формированиях, власовцев, полицейских и других лиц, вызывающих подозрение, немедленно направлять в спец. лагеря НКВД.

Офицерский состав, находившийся в плену, направлять в спецлагеря НКВД.

Следующие подразделы первого раздела касались гражданских лиц, принудительно или добровольно оказавшихся на территории Германии. Таким образом, этой Директивой офицеры, попавшие в плен, автоматически приравнивались к полицаям и власовцам, со всеми вытекающими для них отсюда последствиями. Дальнейшие Директивы уточняли и дополняли эту, но суть ее оставалась неизменной, и военные власти следовали ей неукоснительно.

Отметим два обстоятельства, связанных с названной Директивой. Этот страшный документ появился до начала Ялтинской конференции в особо секретном виде, но Сталин не познакомил с ним союзников. Он понимал, что сделав это, трудно предвидеть, как поведут себя американцы и англичане, подпишут ли они «Соглашение о возвращении военнопленных». Гнусное воздействие оказала Директива на высылку целых народов из родных мест, затеянную Сталиным в 1944–1945 годах.

Сотни тысяч советских людей были уничтожены, изгнаны со своих родных мест, отправлены в лагеря. И это сделано было после победоносной войны. Причем все эти кровавые, бесправные и противоправные дела были выполнены тайно, без всякого милосердия. Наконец, Директива эта стала руководством для всех органов КГБ сверху донизу для осуществления контроля над всем гражданским населением страны.

Грозно вопрошали присмиревшее население: «Как смели жить без нее? Как смели пахать и сеять? Как смели кормить козу и делать запасы на зиму? Как смели дышать одним воздухом с теми, с кем она, советская власть, воюет? Кто сдавал немцам сало, кормил фашистских захватчиков? Кто тут торговал на базаре? Кто открыл сапожную мастерскую? Кто достал с чердаков иконы, ремонтировал церкви, шил попам рясы, разводил религиозный дурман? Кто служил в горуправах, холуйствовал перед оккупантами, защищал фашистское отребье?» Поэтому, не дожидаясь возвращения «родной» власти, с 1943 года многие русские люди уходили на Запад.

Упорядоченной статистики беженцев немецкие органы в оккупации не вели. Известно, например, что только в период с 25 января по 20 февраля 1943 года при отступлении немцев с Кубани и Северного Кавказа на Украину эвакуировалось 312 тыс. человек, включая стариков, женщин и детей. Вместе с семьями с оккупированных территорий выехали сотни представителей технической и гуманитарной интеллигенции.

В 1944–1947 годах, в ходе репатриации, западные союзники с применением силы передали СССР более 2,2 млн советских граждан, которые проходили службу в «восточных» добровольческих формированиях германских вооруженных сил (в это число также входят члены семей последних и беженцы, группировавшиеся вокруг тех или иных добровольческих частей). Из них по прибытии в СССР:

— 20 % были расстреляны или осуждены на 25 лет лагерей, что, по сути, было равносильно смертному приговору;

— 15–20 % осуждены на 5–10 лет лагерей;

— 10 % — высланы в отдаленные районы Сибири не менее, чем на 6 лет;

— 15 % посланы на принудительные работы в Донбасс, Кузбасс и другие районы, разрушенные немцами. Вернуться домой им разрешалось только лишь по истечении срока работ;

— 15–20 % разрешили вернуться в родные места.

Как видно, эти данные не дают при сложении 100 %, вероятно, недостающие 15–20 % — это люди, которым удалось «скрыться» уже в СССР, умершие в дороге или бежавшие.[73]

Эти данные также не дают представления о том, какая судьба постигла каждую из категорий «восточных» добровольцев. Следует признать, что наиболее круто советское правосудие обошлось с бойцами и командирами РОА.

Согласно данным Н.Краснова, внучатого племянника атамана, офицеры из окружения генерала Власова и штабные офицеры были сразу же отделены от остальных, а прочие власовцы сразу же вывезены в специальный лагерь под Кемерово, где советские компетентные органы начали их фильтрацию на предмет выявления всех офицеров, вплоть до командиров батарей и взводов. Особое внимание уделялось офицерам-пропагандистам, прошедшим подготовку на курсах в Дабендорфе. Большинство из них были приговорены трибуналами Восточно-Сибирского военного округа к расстрелу, а остальные получили сроки в лагерях, чаще всего по 25 лет (главным образом на Колыме, в Воркуте и Джезказгане). Нечто похожее ожидало солдат и офицеров казачьих и других формирований. Со временем, к 1946 году, советские органы перестали различать отдельные категории «восточных» добровольцев, и по всем официальным и неофициальным документам они стали проходить как «власовцы».

578 616 репатриантов были направлены в распоряжение различных отраслей промышленности (угольная, путей сообщения, строительная и т. п.) в составе рабочих батальонов. Однако очень скоро они были расформированы. Но рабочие из их состава были прикреплены к определенным предприятиям и к месту жительства. За побег рабочие подвергались преследованию. И тем не менее число побегов было велико. Люди старались вернуться на свои родные места.

Прошли годы и годы, прежде чем Советское государство восстановило законность оставшихся в живых перемещенных лиц и военнопленных. Впервые историческая справедливость была восстановлена в 1956 году, то есть почти через 11 лет после окончания войны и после XX съезда КПСС. Речь идет о Постановлении ЦК КПСС и Совета Министров: «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей». Однако потребовалось почти 40 лет, прежде чем эта законность была по-настоящему восстановлена. Здесь нельзя не отметить заслугу Б.Н.Ельцина. Он издал Указ «О восстановлении законных прав российских граждан — бывших советских военнопленных и гражданских лиц, репатриированных в период Великой Отечественной войны».

Значительное число перемещенных лиц и военнопленных, не желающих возвращаться в Советский Союз, разными путями старалось избежать репатриации. Большинство русских, оказавшихся на правах перемещенных лиц, стремилось уехать как можно дальше от Европы, за океан. Но эта возможность открылась не сразу, а лишь по мере ухудшения отношений союзников с Советским Союзом во время «холодной войны».

Негативное отношение к русским было тогда не только в США. Например, поначалу и Аргентина отдала распоряжение консулам не визировать паспортов лицам славянского происхождения, а в особенности русским. Лишь начиная с 1949–1950 годов, особенно после принятия благоприятного закона об иммиграции в США, лагеря для перемещенных лиц стали рассасываться.

Общественные организации русских эмигрантов, созданные еще до начала Второй мировой войны, получили государственные субсидии. Например, Толстовский фонд, основанный в 1939 году в США при участии Б.А.Бахметьева, финансировали американцы. Благодаря помощи этих организаций многим русским удалось сохранить свою жизнь. Толстовскому фонду особенно признательны были власовцы, так как многие государства, в том числе и США, запрещали их переселение в свои страны.

В отличие от многих русских организаций, созданных при иностранном финансировании, но ставивших своей целью спасение своих соотечественников, государственные власти западных стран преследовали в первую очередь экономические и политические цели. Причем экономические — получить дешевую рабочую силу, превалировали над другими.

Так или иначе, но с мая 1947 года по 1952 год из западных зон Германии и Австрии в страны Европы и американского континента было вывезено 213 388 человек, из них в Канаду — 38 708.

Более точная цифра, вероятно, была получена комиссией под руководством Д.А.Волкогонова. Она определила — 504 тыс. человек, не вернувшихся из лагерей, беженцев. Но и она, очевидно, не конечна. В это число не входят те, кто избежал лагерей и тем самым не был включен в статистику перемещенных лиц. Категория эта была многочисленной. Вне лагерей находилось около 300 тыс. человек. Таким образом, число не вернувшихся в Советский Союз существенно отличается от официальной советской статистики и составляет примерно от 500 до 800 тыс. человек.

В 1955 году новый режим попытался повторить сталинскую уловку и вновь заманить в свои сети тысячи эмигрантов. На этот раз акция проходила под лозунгом «Родина-мать тебя зовет!». Как мы видим, пропагандисты ничего нового не придумали. Руководил кампанией не КГБ или СМЕРШ, как это происходило раньше, а организованный в Москве комитет «За возвращение на Родину» под началом генерала КГБ Михайлова.

Однажды комитет попросил Полиграфический институт, где я работал преподавателем, послать им «толкового» редактора. Им направили хорошего редактора, но женщина выдержала в том учреждении всего два месяца, хотя платили прилично. Как-то я встретил ее на улице и спросил, почему она ушла. Ответила она так: «Большей лжи в жизни я не видела. Не выдержала!»

Говоря о возвращении из второй эмиграции в 50-е годы в Советский Союз, следует вот что сказать. Их не сажали в лагеря, не гнали на стройки, но и не очень жаловали какими-то особыми льготами. Мне рассказывал один ленинградец, которого отпустили домой, что он прожил три года в землянке за городом, прежде чем добился прописки и получил шестиметровую комнату в коммунальной квартире в городе Ленинграде.

Чем закончилась широко разрекламированная кампания — известно. Почти все, кто смог, вернулись обратно в те страны, где они ранее обосновались, честно трудились, обрели нормальную человеческую жизнь.

Чтобы более полно понять, что собой представляют так называемые фильтрационные лагеря (в лучшем виде) в первые дни их организации в Германии, расскажу об одном из них, где мне пришлось однажды побывать.

«Пионерский лагерь»

Километрах в пятнадцати-двадцати от места, где находилась артиллерийская бригада, расположен женский фильтрационный лагерь. Три офицера сели на мотоциклы и быстро добрались до места. Ни забора, ни сторожевых будок, ни колючей проволоки, ни часовых. Чудеса! Слышны лишь девичьи голоса да девичьи песни. Улицы с русскими названиями. Аккуратные немецкие дома с садиками. В них живут «возвращенки».

В начале каждой улицы расположен так называемый блокпост. Рядом построена дощатая площадка с обеденными столами. Сюда привозят еду. Женщины все делают сами: готовят, убирают. Раз в день — проверка. В лагере есть санитарная часть, баня. Выдают справки о медицинском обследовании, так как без них выезд на Родину закрыт. Иногда показывают какой-либо патриотический фильм.

Когда наступает темнота, военнопленные итальянцы — их лагерь по соседству — поют или высвистывают серенады. Кто-то, смеясь, заметил: «Прямо пионерский лагерь». О многом рассказал нам дежурный солдат. Отметим, без оружия он.

Мы поинтересовались у него: «Что можно, а чего нельзя?» Солдат гордо ответил: «Победителям все можно!» Но посоветовал: «Прежде чем кавалерам представляться барышням, следует побывать у начальства».

Офицеры СМЕРШа приняли нас радушно. Охотно рассказали о своем учреждении, где находится около пяти тысяч «возвращенок». Предупредили, чтобы в следующий раз без коньяка не приезжали.

Попытались кое-что узнать. Например, почему лагерь не охраняется? Как обстоит дело с кормежкой? Долго ли держат женщин в лагере до их отправки на Родину? Вот что любезно сообщил усатый полковник: «Наш контингент, — сказал он, — должен обрести полную уверенность, что лагерь — уже часть Родины! Куда бежать и зачем? На всех дорогах КПП, во всех деревнях и лесах расположены воинские части. Американцы обратно их не примут».

То ли лукавил кум, то ли врал или же не знал! Скоро все «пионерские лагеря» приобрели иной вид, на советский лад. Пока мы беседовали, наступило время обеда. Женщины шли с котелками.

От неожиданности я чуть вздрогнул: приметил Веру, женщину, которая первая мне сообщила о конце войны. Исхудавшее лицо, тусклые, ничего не выражающие глаза, одета ужасно: поношенное платье, башмаки с помойки, не иначе. После обеда мы встретились. Разговор состоялся невеселый. Вот что я узнал. После того как мы расстались в Судетах, новая власть на следующий день выгнала ее из дома, где она жила, не разрешив, кроме еды, ничего брать с собой. Куда деться?

Чехи особенно не церемонились с судетскими немцами. После войны они их — около двух миллионов — выслали из страны.

«Пошла к «своим» и рассказала все о себе, «очистила душу», а там — будь что будет», — рассказала Вера. Поведала она свою личную историю. В Балаклаве (Крым), где немцы устроили базу подводных лодок, она работала в офицерской столовой судомойкой: это избавило ее мать от голода. Как-то ее приметил немецкий офицер-моряк. Стали встречаться. Скоро он ушел в плавание. Привезли его с лицом обгоревшим, полуживым. Вера помогла выходить подводника. Затем особый госпиталь, где он долечивался. Под видом санитарки раненый офицер забрал ее с собой в Чехословакию. Туда его отправили после выздоровления. Из Атлантики парень не вернулся. Вера стала искать работу. Устроилась горничной у богатого судетского немца, который сбежал с отступающей немецкой армией.

Я внимательно слушал Верин рассказ. Она еле сдерживала слезы. Находясь рядом, я испытывал все время некоторую неловкость. Заставлял себя найти в адрес Веры хотя бы несколько теплых слов утешения. Они не давались. Встреча вся казалась какой-то неестественной. Все же на следующий день я приехал в лагерь проводить Веру. Привез ей телогрейку, чулки и новые башмаки. Прощаясь со мной, она рассказала о судьбе своей подруги-соседки с Украины, которая повесилась. Не смогла, бедняжка, смириться с похороненной мечтой о жизни на Западе.

На проводы очередной партии женщин на Родину по традиции собрался весь лагерь. Зрелище врезалось в память. Описать его трудно. Надо было только видеть. Следовало обладать глубоким чувством сострадания, чтобы понять происходящее. Многие из нас, офицеров, за годы войны, честно говоря, позабыли такое слово. Женщин построили в стройную колонну. С вещичками, с самодельными мешками за плечами, строй двинулся к воротам лагеря. Верно, я не заметил у многих в глазах грусти. Лагерные офицеры подбадривали женщин, пытаясь рассеять в их душах самые маленькие сомнения. «Девочки, все будет хорошо!» — хитро улыбаясь, говорили они. И «девочки» верили им, точнее — старались верить. В воздухе зазвенела знакомая песня: «Широка страна моя родная…»

Впервые в тот день я задумался над подлым коварством власти. Ни я, ни мои товарищи не проронили ни слова. Тогда мы еще многого не знали о том, как встретит Родина-мать своих дочерей, которых победа Советской Армии вырвала из их нацистского ада. Таких, как Вера, «клейменных», как их называли за связь с немцами, было в лагере немного.

Встреча с Родиной

По мере приближения к государственной границе глаза «возвращенных» тускнели, теряли свой блеск, а душу заполнял холодный страх… Они ничего не просили, ничего не требовали от власти, которая не сумела их защитить, уберечь от врага… Ни в 41-м, ни в 42-м, ни в 43-м, ни в 44-м. Четыре с половиной года Красная Армия освобождала родную землю от оккупантов…

Как только эшелон добрался до государственной границы, его перегнали на запасной путь. Здесь его окружили солдаты с собаками. Пересчитав прибывших, всех построили. Те, кто их встречал, сорвали сургучные печати с секретных пакетов, доставленных с эшелоном. Тут же прозвучала команда: кому — направо, кому — налево, а кому — оставаться на месте. Одних повели уже под конвоем в приготовленные на других путях товарные вагоны с зарешеченными окнами. Отправили тот эшелон курьерской скоростью к месту назначения. Иных — затолкали в другой товарняк, и идти ему еще долго-долго по родной стране.

И «клейменным» и «неклейменным» не догадаться было тогда, что большинство из них отправляют в только что созданные в системе ГУЛАГа сельскохозяйственные лагеря, которые должны были, как задумало начальство, стать солидной продовольственной базой всей лагерной системы в стране.

Лет через тридцать после войны сосед по дому, где я жил в Москве, полковник в отставке, рассказал мне о тех лагерях. В послевоенные годы он руководил сельскохозяйственным отделом ГУЛАГа. В прошлом агроном, выпускник сельскохозяйственной академии им. К.Тимирязева.

Лагеря, а их насчитывалось больше ста, ежегодно обеспечивали до сорока процентов «продовольствия» для ГУЛАГа. Главная хитрость задуманной идеи заключалась в следующем. Лагеря передавали все возделанное руками заключенных местным органам власти. Правительство же восполняло ГУЛАГу все отданное, вплоть до последней свеколки или морковки. Конечно, в этих лагерях женщинам жилось легче, чем на лесоповалах, и все же они оставались «зэками», а «лепили» им по десятке, не меньше. За какие такие проступки им досталась столь тяжкая доля? За измену Родине, службу в немецкой армии или подчинение расе господ? Попробуй откажись. За то, что они спали, далеко не все, с немецкими офицерами или солдатами, после чего их называли презрительно «подстилками»? Может быть, за то, что они, рискуя жизнью, помогали пленным красноармейцам или иностранным солдатам? Впрочем, давайте спросим себя — разве мы, советские офицеры, политработники, солдаты, коммунисты и беспартийные, не спали с немками, польками, румынками? Разве Советская Армия, вступив на немецкую землю и освобождая от нацизма оккупированные европейские страны, не насиловала женщин, не грабила своих и чужих, не мародерствовала? Еще как!

Начальство долго закрывало глаза на низкие поступки «победителей», старалось их чаще всего не замечать. Продолжались же они, пока не грянул гром. Несколько примеров. Один из эскадронов гвардейского кавалерийского корпуса генерала Осликовского в Венгрии расположился — надо же! — в женском монастыре. Насиловали в дикой пьяной оргии казаки монашек. Об этом событии из приказа вскоре узнала вся армия… Стыдились ли офицеры? Ничего подобного… Посмеивались, шутили. Надо же, такая удача мужикам — монашки!

Вернемся к судьбе «возвращенок»… Они мечтали лишь об одном — вернуться в родной дом, прильнуть к груди матери. После пережитого ими, испитого до дна горюшка их бы посадить в кареты, а не в телячьи вагоны, да повезти на Родину, встретить музыкой, почетным караулом, как поступают в демократическом обществе.

Какой там, брат, о чем толкуешь ты, ишь, чего захотел!

О культе Победы

Наша Гражданская война случилась куда позже американской, и тем не менее государство о ней не вспоминает, предпочитая менее противоречивые исторические события.

Американский День ветеранов появился в результате участия США в Первой мировой войне. В 1919–1953 годах он назывался Днем примирения. Уже несколько десятилетий при Министерстве по делам ветеранов (в Америке, в отличие от России, есть и такое ведомство) действует специальный комитет, занимающийся организацией памятных праздничных торжеств. А вот Дню Победы во Второй мировой войне места ни в государственной идеологии США, ни в массовом сознании как-то не нашлось. Как считают специалисты, причиной тому послужило множество разных факторов.

«Отношение американцев ко Второй мировой войне изначально противоречиво и не сравнимо с отношением, бытующим в Европе, и в особенности в России, — заявил российскому журналу «Итоги» доктор исторических наук, директор российских программ вашингтонского центра оборонной информации Николай Злобин. — Вспомним, как долго США не могли решить для себя вопрос, вступать в войну или нет. Для них она была очередной европейской разборкой, в памяти был свеж не очень удачный опыт участия в Первой мировой войне, породивший послевоенный американский изоляционизм. Администрации Рузвельта стоило больших усилий доказать конгрессу и стране необходимость такого участия. Решающим фактором стало не нападение Гитлера на СССР, а труднейшее положение и возможный крах Великобритании. К тому же Америка скоро прошла еще через две войны — в Корее и Вьетнаме. Как историк смею утверждать: каждая последующая война вытесняет воспоминания о предыдущей. Именно Корея и Вьетнам остались в общественной памяти как войны американские. Их трагедии, их герои, их жертвы и рожденные ими политические проблемы ближе американскому обществу, чем все, что было до этого. Точно так же для нас Великая Отечественная война как бы закрыла войну Гражданскую».

И, пожалуй, самый главный политический нюанс. Для Америки и других западных демократий итоги войны на самом деле не во всем были утешительными. Успехи Советской Армии и героизм ее солдат способствовали распространению коммунистических режимов в Европе и Азии, утверждению коммунизма как основной силы, противостоящей Западу. Англия, одна из держав-победительниц, в результате войны утратила 24 % территории бывшей Британской империи и никогда больше не восстановила своего довоенного влияния. А как расценить послевоенное разделение мира и начало «холодной войны»? С точки зрения Запада эти факты трудно занести в разряд позитивных изменений.

Надо сказать, что с тех пор учебники истории в США не слишком изменились. Отдельные приятные исключения общей картины, к сожалению, не исправляют. Например, в учебнике для старшеклассников «Взгляд через века», написанном солидным коллективом авторов, на странице 596 можно прочитать следующее: «Оказавшись лицом к лицу с двумя третями нацистских вооруженных сил, Советский Союз не только выстоял, но и в поворотном моменте всей европейской войны нанес поражение Германии в битве за Сталинград (август 1942-го — январь 1943-го), уничтожив целую германскую армию — более 300 000 человек». Все в этой фразе более или менее верно и даже объективно. Но дело в том, что он в этом объемистом томе совершенно одинок и затерян среди множества страниц, отведенных освещению других тем войны. В частности, интернированию американцев японского происхождения, участию в войне индейцев, испаноязычных американцев и евреев отдано места раз в десять больше, чем Восточному фронту. Трудно после этого удивляться в лучшем случае нейтральному отношению американцев ко Дню Победы. Дэвид Саттер привел «Итогам» такое объяснение этого феномена: «Америка не нуждалась в столь значимом событии для утверждения легитимности своего существования в качестве нации. Для Советского же Союза та победа сыграла огромную роль для легитимизации себя на мировой арене. День Победы стал служить целям пропаганды, демонстрации не только населению внутри страны, но и остальному миру законности советского режима, в чем тогда за пределами СССР были большие сомнения. В моем понимании, если в Америке этому дню уделяется слишком мало внимания, то в бывшем СССР, а сейчас в России — слишком много, в ущерб многим вещам, например, признанию полной правды о том, что коммунистический режим был преступным».

Простаки

Простак есть простак. То ли это солдат или даже маршал, если случается на войне попасть на крючок особистам или смершевцам. Только два примера вслед сказанному. В соседней роте два солдата беседуют. Один говорит: «Воюем, воюем, а все без толку». Другой отвечает: «С такой баландой, что мы хлебаем, один выход — к немцам идти чай пить». Оба солдата были обвинены в изменнических настроениях, а результат известен всегда в таких случаях — трибунал.

А вот и второй пример. После окончания войны в Берлин прилетел начальник СМЕРШа Виктор Абакумов. И тут же принялся арестовывать офицеров и генералов из окружения Жукова, который в то время был Главнокомандующим советской администрации в советской оккупационной зоне Германии. Маршалу доложили об этом, и он тут же вызвал Абакумова. Встреча их оказалась непростой. Жуков потребовал от начальника СМЕРШа немедленно освободить всех арестованных и в двадцать четыре часа покинуть Берлин, что было выполнено. Но за свой благородный поступок простак Жуков заплатил дорогую цену.

В 1946-м Абакумов помог Сталину расправиться с маршалом.

Особые отделы на фронте, я помню, и офицеры, и солдаты старались обходить стороной, забыть об их существовании, но, увы, это «учреждение» не давало жить спокойно фронтовикам и часто напоминало им о себе.

Если комиссары призывали нас, фронтовиков, вступать в партию и вести за собой людей в бой, то особисты, как правило, призывали солдата или офицера продать душу дьяволу, ссылались на стремление не позволить врагам подорвать мощь нашей страны. И эти слова срабатывали, пожалуй, посильней, чем патриотические слова о служении Отечеству, о повторении сталинских слов: «Враг будет разбит, победа будет за нами!»

Вся фронтовая жизнь особого отдела, как правило, проходила втайне от всех подразделений дивизии. Начальник особого отдела, а затем СМЕРШа подчинялся своему начальству, но иногда существовала негласная договоренность между комдивом и особым отделом. К примеру, в 331-й дивизии, где я служил — я знаю об этом — генерал просил без его санкций офицеров не трогать.

Прилюдно особисты-офицеры, как правило, «выходили в народ» трижды. Обычно, как только войска захватывали населенный пункт, они шли за ними. И первым делом считали: надо успеть арестовать бургомистров, старост, полицаев, и самых разных помощников немцев, в том числе переводчиков, кухарок и официанток в офицерских столовых, предателей, выдавших коммунистов и подпольщиков.

Последние немецкие заградные отряды ушли из Ржева ранним утром 3 марта, вслед за ними двинулись передовые части 215-й дивизии. В это же время в город вошла оперативная группа из десяти человек-особистов. Возглавил ее старший уполномоченный особого отдела НКВД 30-й армии П.И.Коновалов. Группа должна была проникнуть в Ржев и блокировать дом городского главы В.Я.Кузьмина.

Ст. лейтенант госбезопасности А.Ю.Синицын с автоматчиками поднялся на балкон двухэтажного здания на углу улицы Коммунистической и Калинина (старые названия улиц). Он повесил красный флаг. Второй флаг был водружен на колокольне Покровской церкви.[75]

Генерал Сегаль в своих воспоминаниях рассказывает, как во время боев на Украине, проезжая на своем БТР, он встречал такие картины: «…Как только наступающие войска освобождали населенный пункт, за ними входили офицеры военных трибуналов. Они через местных жителей разыскивали предателей Родины, в основном полицаев и старост, привлекали к уголовной ответственности и приговаривали к смертной казни».

Однажды он присутствовал на казни. Вот как он рассказывает о ней:

«Народу собралось очень много… Подъехали две автомашины: одна закрытая, другая открытая. Из закрытой вывели двух предателей — полицаев, переместив их в кузов открытой машины, и подогнали ее под перекладины виселицы. Председатель трибунала зачитал приговор и со своим помощником одел им петли на шеи. Водитель тронул машину. У одного приговоренного оборвалась веревка. Он упал на землю. Солдаты, стоявшие рядом, стали бить его ногами. Вскоре его приказали вешать повторно».[76]

Поводом для второго появления офицеров-особистов служило прибытие очередного пополнения в дивизию. Они приходили в наш 673-й стрелковый полк и выхватывали из строя солдат, забирали их с собой подальше от людских глаз. И там «вербовали» в осведомители. Все обговаривалось скоро, и боже упаси произнести слово «предатель». Весь разговор между особистом и солдатом состоял примерно из такого диалога:

Мы служим одному делу — Победе над врагом. Но среди нас есть люди, думающие иначе, и их настроения носят пораженческий характер. Вы должны выявить их, а значит, укреплять мощь нашей армии.

А что, извините, я могу сделать?

Кто-то сразу же соглашался, а кто-то, как кремневый камень, молчал, тяжело вздыхал и пытался найти аргументы против вербовки, которая занимала важное место, я бы сказал первостепенное, в работе особого отдела. Ведь от особистов требовало начальство иметь в каждом отделении своего осведомителя, а это выходит на батальон не менее 30 помощников. Здесь постоянно возникали трудности — после каждого боя от первоначального состава осведомителей оставалась половина, а то и меньше. И приходилось «бедняжкам»-особистам вновь и вновь заниматься вербовкой. Существовала еще высшая категория помощников — «агенты». Эта братия выполняла уже непосредственно исходящие от чекистов указания. Они устанавливали слежку за определенным лицом. К сожалению, случалось, что и агенты, и осведомители убегали к немцам и рассказывали по радио нам, как их вербовали в НКВД и что от них требовали. Постыдные истории, но о них все молчали.

Со мной тоже доверительно «беседовали», но я, к счастью, отбился:

— Поймите меня, я же вожак молодежи полка, и если выйдет какая-то промашка, моя или ваша, мне конец, вернее, моему авторитету. Я потеряю всякое доверие молодых солдат. И в бой за мной не пойдут.

В ответ майор усмехнулся и сказал:

— Хитришь, лейтенант! Но учти, друг любезный, с нами лучше дружить, чем учить нас морали.

Обычно в каждом стрелковом полку служили три особиста, особый отдел дивизии состоял из 21 офицера, включая начальника и его заместителя, следователей, шифровальщика, коменданта. В его распоряжении находился взвод автоматчиков.

Третья встреча, правда не всегда, происходила лично начальника отдела с офицером, начиная от командира батальона.

Как-то подо Ржевом я поднял с земли немецкую листовку. Прочитал ее, посмеялся, уж больно примитивна и смешна она была, и не выдержал, прочитал ее вслух в присутствии двух офицеров из полкового штаба. Обычно мы вместе принимали пополнение и хорошо знали друг друга.

На следующий день меня вызвал полковник Разумовский, командир 673 полка. Он велел всем присутствующим в то время выйти из блиндажа и, попросив меня сесть, тихо сказал:

— Как вы могли так легкомысленно поступить — подобрали вражескую листовку и прочитали ее вслух. Растиражировали. За такое следует трибунал. Вам повезло, что ваш знакомый офицер написал рапорт мне, а не в особый отдел.

Зная, что полковник Разумовский служил еще в русской армии до 1917 года, я спросил его:

— Можно ли представить подобную ситуацию, товарищ полковник, в русской армии?

— Лейтенант, — ответил командир полка, — тогда еще не был придуман особый отдел. Раз они существуют, мы обязаны быть осторожнее и учить этому солдат. Я знаю как боевого офицера и на первый раз прощаю вас, учитывая вашу молодость. — Кажется, на этом и расстались.

Не прошло и двух недель, как меня вызвали в особый отдел дивизии. Встретил меня верзила — о таких, как он, говорят: «Семь пудов сала и дерьма». Посадив меня перед собой, он долго впивался в меня глазами, пытаясь вызвать на разговор.

— Это что же, вы учите солдат переходить к немцам: они кормят перебежчиков шоколадом и голландским сыром, отпускают в деревню к своим бабам?

— Простите, товарищ майор, я отвечу.

— Ну, говори, говори, лейтенант.

— Вы ведь читаете газету «Красная Звезда»? Там была напечатана большая статья о контрпропаганде.

— Ну читал, только ты мне зубы не заговаривай!

— Да это же статья Ильи Эренбурга, и я поступил по совести! Призывал солдат не верить перебежчикам.

— Знаешь, есть старая русская пословица: «Орел мух не ловит».

— Товарищ майор, это что вы сравниваете меня с мухой? Я же офицер Красной Армии!

— Был, да сплыл.

— Как понимать вас, товарищ майор?

— А так, что ты поступил, как самый настоящий вражеский пропагандист.

— Не понимаю вас?

— Сейчас поймешь. Вот я тебе прочту, что пишут о тебе твои же солдаты.

Особист надел очки и зачитал донос на меня: мол, я повторял в беседе с солдатами то, что с противоположного берега рассказывали перебежчики на следующий день после побега.

— Товарищ майор, хреновый у вас помощник, балбес. Я повторил слова мерзавцев, но призывал солдат — не верить! Вот об этом не написал доносчик, или, как вы называете, «осведомитель».

— Проверим, — завершил разговор со мной майор, — проверим!

Из особого отдела я вышел весь мокрый, с тяжелым чувством, как следует быть осторожным. «Выходит, вокруг тебя уши. Малейший промах, и попадешь в дьявольские лапы. Я уже слышал, как кто-то из офицеров так называл особый отдел». Вот я увидел в человеческом обличье самого настоящего дьявола. Откуда он взялся на мою голову?

С того памятного дня и до конца войны, так же как и многие мои товарищи, я старался быть в стороне от особого отдела, а с 1943 года от — СМЕРШа. Однако дважды еще попадал на их крючок, и слава богу, удавалось сорваться. Об этих историях я рассказал в вышедших книгах «Ржевская мясорубка» (Москва) и «Через водоворот» (США).

Фронт учит быстрее, чем любая самая лучшая школа, учит не только воевать, подавлять страх смерти, учит ненависти к врагу и злости к дуракам-командирам, учит, несмотря на всяческие подлости. Не случайно один год на фронте засчитывался за три года трудовой деятельности в мирное время.

И солдаты, и офицеры очень скоро разбирались, «кто есть кто». На переднем крае — горстки бойцов, а позади них начальников — не перечесть.

Горстке солдат маячили особые штрафные роты, офицерам — штурмовые и штрафные батальоны, и дальше — заградительные отряды.[77] В сборнике приведены в приложениях данные о штрафниках за годы войны. Как свидетельствуют цифры, было основано 29 штурмовых и 63 штрафных батальона, а также 1102 отдельные штрафные роты и 6 штрафных взводов. Всего в них прошли службу 727 910 человек. Это в 5–6 раз больше, чем в штрафных немецких войсках. Но о потерях в сборнике не говорится ни слова! Между тем известно, что примерно до 50–70 % офицеров и солдат штрафников — погибали.

Я, участвуя в боях за освобождение Минска, видел, как против семи линий немецкой обороны были брошены в бой штрафники. Они прорвали вражескую оборону и открыли путь танковым армиям.

Следует отметить, что особые отделы, а затем (с апреля 1943 г.) СМЕРШ контролировали подразделения штрафников. В каждом штрафном батальоне или в особой штрафной роте находился особист.

Фронт учит честности и мужеству, пониманию, что собой представляет храбрость и мужество, а также предательство. С каждым годом росла мощь Красной Армии, солдаты приобретали боевой опыт, офицеры поумнели и повзрослели, генералы научились не только обороняться, но и наступать. Появились воздушные дивизии и армии, механизированные корпуса, артиллерийские дивизии и танковые армии. Чем ближе мы приближались к победе, тем больше каждый боевой офицер и красноармеец чувствовал их мертвую хватку.

Какой бы ты ни был герой, сколько раз ранен, сколько получил наград, нет тебе никакой защиты от дьявола. Я не помнил ни одного случая, чтобы солдаты защитили своего товарища, попавшего в его лапы. Об офицерах говорить не приходится. В подобных ситуациях они старались не вмешиваться в события, происходящие на их глазах. Значит, фактически отдавали на заклание особистам своих солдат.

Как странно — победа нас, фронтовиков, ослепила. Многие из нас вновь оказались простаками. Мы забыли о негласной слежке за каждым из нас, о доносительстве. Сколько погибло честных фронтовиков, забыв всю эту гнусность, которой нас окружали сталинские опричники.

Чтобы читатель лучше понял, что собой представляла «дьяволиада» — жизнь армии постоянно под колпаком, от солдата до генерала, — познакомлю его с воспоминаниями фронтовиков, воевавших подо Ржевом.

Бывшие, еще живые, особисты, смершевцы, не говоря о современных офицерах ФСБ, вовсю орут о том, что их обливают грязью в средствах массовой информации. Между тем, как они утверждают, и особые отделы, и СМЕРШ сыграли огромную роль в достижении общей Победы. Так ли это? Как правило, защитники чекистов ссылаются на то, что критики, как правило, не знают истинной правды, не опираются на документы, на воспоминания ветеранов. Что ж, мы решили помочь «особистам-смершевцам» познакомить читателя с воспоминаниями о них солдат и офицеров во время войны.

Как может человек служить такому безбожному делу, доносить друг на друга, поднимать руку на человека, жить без сострадания. Вслух об этом не говорили, но каждый из нас, фронтовиков, именно так и рассуждал. С ненавистью обрушивались на доносчиков, старались от них избавиться любыми путями, вплоть до убийства.

Вспоминает Борис Поляков: «…Как-то я зашел в штаб полка, где начальник особого отдела попросил меня зайти к нему составить схему к донесению. Я быстро выполнил задание, а особист тем временем заинтересовался моей авторучкой (устроенная по принципу рукомойника), которую я обнаружил в немецком штабном автобусе, отбитом под городом Белый еще в феврале 1942 года. Повертев ручку в руках, особист сказал, что ручку изымает в качестве трофейного имущества. Меня взорвала столь откровенная наглость, и я возмущенным тоном высказал все, что думал о его поведении… Высказав все то, что у меня накипело, я поднялся и ушел, не преминув за собой хлопнуть дверью. Отзвук этого столкновения последовал не сразу.

Однажды я со своим взводом возвращался с занятий — шли узкой лесной тропой, растянувшись цепочкой. Замыкающим шел я. Проходя небольшую поляну, направляющий поднял немецкую листовку, прочитал ее на ходу и передал шедшему за ним. Так, по цепочке, листовка дошла до меня. Я прочел ее, разорвал и бросил на землю, сразу забыв об этом. Мало ли в прифронтовом лесу валялось листовок, как немецких, так и наших.

На следующий день об этом пришлось вспомнить. Под вечер мой помкомвзвода Глащев отозвал меня в глубь леса и показал черновик донесения, который он нашел под нарами бойца Тучина. В нем подробно и, в общем, правдиво излагался вчерашний случай с листовкой, но без каких-либо комментариев… Тучин был педагогом с высшим образованием. Ранее Тучин, находясь на посту, уснул. А время-то военное, да еще и на передовой. Вот он угодил под трибунал. Ему грозила штрафная рота. Почему-то его судьба сложилась более благоприятно. Об этом никто не знал… Правда, до меня доходили слухи, что его завербовал особый отдел в осведомители и направил в наш взвод. Надо полагать, для слежки за мной.

Из донесения Тучина можно было раздуть «дело». Читать немецкие листовки запрещалось, хотя, прежде чем использовать их на самокрутку и закурить, солдаты все равно прочитывали их.

Никаких последствий от этого донесения на меня не случилось. Только после войны я узнал, что дело погасло по инициативе комиссара полка Шаребина А.Н. Он был непреклонным авторитетом не только нашего полка, но и всей дивизии.

…Такова была общая система обстановки давления над всеми нами — солдатами войны. Многие послевоенные годы раздумья нередко приводили меня к мысли, что я должен считать себя счастливчиком, что не только вражья пуля меня миновала, но и судьба уберегла от спрута тоталитарного режима, при котором все мы были перемешаны в той страшной игре».

(Борис Поляков, «Когда подозревался весь народ». — Это было на Ржевско-Вяземском плацдарме. Книга вторая. Сборник воспоминаний. С. 90–93.)

* * *

Воспоминания капитана Ивана Месковцева, ветерана (215 с.) к дневнику Ивана Масленникова: «Знали офицеры и солдаты, что записи какие-либо (дневники) вести нельзя. Особые отделы ревностно следили, чтобы никто не вел дневников. Нарушить это правило означало попасть в СМЕРШ, а это не сулило ничего хорошего, потому что оттуда никто не возвращался. Да и само это слово произносилось со страхом и таинственностью… На попавших туда смотрели, как на приговоренных».[78]

Воспоминания артиллериста П.А.Маихина: «…Как-то немцы засекли нашу батарею, и за нее взялся 87-й бомбардировщик, прошел вдоль фронта батареи и сбросил по одной бомбе на каждое из четырех орудий… Солдаты, как вспуганные воробьи, стремглав бросились в укрытия, но ни одна бомба не взорвалась, они прямо попали под голубцы. «Вот это ас! Чистая работа! Четыре бомбы и каждая в цель!» — не удержался от удивления сержант Хохлов. Так думал каждый из нас, но все молчали. В те времена такое говорить вслух было опасно, так можно было угодить в особый отдел, где с нашим братом особенно не церемонились. Лучше погибнуть в бою, чем иметь дело со СМЕРШем… Сержант тут же осекся, а я пришел ему на выручку:

— Но ведь ни одна не взорвалась! — умышленно умалял достоинство немецкого летчика.

— А если бы взорвались? — тут же сказали несколько человек, которые не отряхнули с себя недавних страхов и потеряли всякую осторожность, что можно, а что нельзя говорить.

— Ничего бы от нас не осталось, — вторили им такие же недальновидные.

— И хоронить бы было некого, — продолжали они…

Тут прибежали расчеты с других орудий… Радовались, что чудом уцелели.

— Вот немцам обидно, сколько труда положили, как мастерски сработали, и все впустую.

— А ты поплачь, поболей за них…

— Так почему бомбы не взорвались? — прерываю опасные разговоры. Об этом надо доложить.

— Господь нас спас! — убежденно сказал пожилой Трофимов и перекрестился…

— Господь или не господь, но чтобы все четыре не взорвались, такого еще не бывало, — говорю я.

— Антифашисты работают, — убежденно сказал парторг батареи Ромашов.

Может, он и докладывал в своих политических донесениях обо всех разговорах в батарее.

Необычное событие на войне, маленькая сцена с рассказом о человеческих чувствах, связанных буквально с волшебным спасением от гибели, но так четко она высвечивает положение солдат на фронте. «Лучше погибнуть, чем попасть в руки особого отдела!» (п-к П.А.Михин, бывший командир взвода 1028-го артполка 32-й стрелковой дивизии).

И еще одно воспоминание П.А.Михина. Рассказ о трагической судьбе Волкова, смелого разведчика, командира взвода управления в батарее: «…При ее поддержке рота атаковала противника и заняла немецкую траншею, но потом вынуждена была отойти метров на 200 назад. В тот момент прервалась связь, и Волков не мог организовать поддержку роты огнем батареи. Он со своим разведчиком и связистом оказался отрезанным от своих. Они скрылись в пустом немецком блиндаже, чтобы отсидеться до темноты. Немцы их обнаружили. Завязался бой… Разведчик погиб, а Волков ранен в руку… Пользуясь темнотой, Волков со связистом выбрались из блиндажа и пробрались к своим… Мы их встретили как героев. Но прибыл лейтенант-особист. Он посчитал Волкова предателем, побывавшем в тылу у врага. Поэтому приказал вырыть в расположении батареи два «колодца», под охраной поместить туда Волкова и связиста. Нам запретили общаться с ними.

Весь день длился допрос, а вечером под конвоем Волкова отправили в особый отдел. Я до сих пор помню страдальческую улыбку на побелевшем лице Волкова. Помню, как горько перекосилось его лицо и на глазах выступили слезы. Он едва держался, чтобы не расплакаться (вчерашний школьник). Такую обиду причинили ему свои. Нам было жалко Волкова, но помочь ему тогда мы не могли… До конца войны я сам трижды попадал в трагические ситуации, как у Волкова, но мне везло. Связь каждый раз восстанавливалась, и я, отгоняя немцев, выходил назад, на свой наблюдательный пункт. Но в те страшные минуты я переживал такие же страхи и волнения, что и Волков, когда свои отступили, немцы бегут мимо тебя, а ты лежишь без связи, вжался в землю, притворился мертвым и боишься не смерти, а плена и что подумают о тебе твои начальники и особисты…»[79]

В положении Волкова находились все мы, солдаты и офицеры, когда особисты из героев «лепили» предателей. Расстреливали их, били, отправляли в особые штрафные роты… Примерно такое же испытание случилось со мной под Смоленском, но по приказу комбата во время окончания и наступления вместе с остатками роты ушел из немецких траншей.

Вспоминает солдат Бурлаков: «…На следующий день после освобождения Ржева мы обнаружили повсюду разбросанные листовки. Немцы выпустили их в виде обложек партбилетов. Запала в память фраза: «Большевизм — это не теория, не учение, а организованное преступление». Мне непонятен и чужд был смысл этих слов… Наши комиссары проводили с нами разъяснительную работу, а особые отделы рьяно следили, чтобы эти листовки изымались и уничтожались. Да, собственно говоря, солдатам было не до этих немецких бумажек. Надо было воевать.

Лишь через несколько десятилетий спустя я стал задумываться над смыслом этих листовок, о том, почему мы вступили в войну плохо вооруженными и плохо подготовленными и какой крови это нам стоило… Все это ярко выразилось в первые годы войны на Ржевской земле.[80]

Воспоминания В.Ф.Ходосюка, автоматчика, 404-й сп, 215 участник штурма Ржева: «Наш командир был хороший парень — высокий, стройный и добрый, чего не скажешь о политруке — небольшого роста, малограмотный и злой. Меня он невзлюбил за то, что я постоянно приставал к нему со всякими вопросами, на которые он не любил отвечать и подчас не мог. Например, почему нельзя читать немецкие листовки? Ведь мы их все равно читаем. Немцы вели широкую пропаганду. Даже за линией фронта они разбрасывали свои листовки — красные, белые, голубые. Смысл в них был один и тот же — переходите на нашу сторону, Красная Армия разбита… А внизу листовки черной чертой отделен уголок, где было написано: «Оторви и сохрани пропуск. Будешь накормлен и устроен на работу». По известным причинам откровенно говорить мы не могли…»(Очерк «Огневая память моя». С.99–107.)

Вспоминает П.Михин: «— Снаряд разорвался в стволе орудия, — доложил я по телефону на КП командиру батареи.

— Ты с ума сошел! — рявкнул потрясенный комбат. — Да ты знаешь, что будет со стволом?

— Уже было — ствол разлетелся по самый щит, — парировал я не менее запальчиво. Мне терять было нечего. Я уже пережил случившееся и готов был ко всему.

Когда разошелся дым от взрыва и я побежал к гаубице, передо мной предстало орудие без ствола, без того, что стреляет, что все равно* что увидеть человека без головы. Немыслимая потеря. Кинжалом порезано мое сердце. Но вдруг боль потери перекрыла страшная мысль: а что будет со мной? Жалость утраты сменилась страхом ответственности. Я остолбенел и неподвижными глазами уставился в пустое пространство, где обычно громоздился ствол. На месте многометровой, толщиной в обхват человека стальной машины ничего не было. Из шокового состояния меня вывели солдаты орудийного рассчета. «Товарищ лейтенант, мы живы!» — кричали они. Я очнулся. Радость за людей перекрыла горечь утраты и страх за свою судьбу. Но было немного стыдно: сначала о судьбе и себе подумал, а уж потом о людях. Вспомнил. Но разве моя вина в том, что нас так воспитали — сам погибай, людей теряй, но прежде пушку спасай.

— Да как же вы уцелели?.. — Про себя я подумал: «Вместе с вами я уцелел, без людских потерь обошлось, может, не расстреляют, а только в штрафной отправят…»

Дальше произошло следующее. К обеду на лошади приехал лейтенант из особого отдела. Вместе с ним — также на лошадях — два автоматчика. Посему я обрадовался, что расследовать происшествие будет не какой-нибудь брюзга-старик, а мой сверстник, но когда гость, не поздоровавшись, небрежно козырнул и скороговоркой сообщил, что он лейтенант Конецкий, я насторожился.

— Где взорвалась пушка? — строго спросил он, ни к кому не обращаясь. Его черные колючие глаза смотрели мимо меня. Не оставляя никакой надежды на доверительный товарищеский разговор, как будто мы с ним не были вчерашними студентами, только он с юридического, а я с педагогического. На Конецком была новенькая непомятая гимнастерка, хрустящий ремень с портупеей, а щеголеватые галифе наглажены так, что стрелки выпирали наружу. Узкие голенища хромовых сапог плотно облегали нежирные игры ног. И сопровождали его автоматчики, словно вынутые из конфетных оберток, — отличались от моих огневиков, как новенькие гвозди от ржавых железяк. Но нам было видно, что они не таскают гаубицы из болота.

Первым делом лейтенант-особист разогнал расчет третьего орудия на тридцать метров в разные стороны от гаубиц и приказал каждому вырыть для себя окоп-колодец. Это чтобы солдаты не общались друг с другом. Пока огневики под присмотром автоматчиков отрывали свои «полевые номера», Конецкий повел меня в мой блиндаж и приступил к допросу. Я был старшим по батарее и поэтому за все в ответе.

— Покажите мне ваше оружие, — попросил вежливо особист. Я подал ему свой автомат. Конецкий молча положил его у своих ног. Потом как-то обыденно спросил: — А почему разорвался ствол орудия?

— Скорее всего, снаряд был неисправный, взрыватель сработал преждевременно.

— А может, чехол со ствола не сняли или в стволе грязь накопилась? — ядовито спросил следователь. Он склонил голову набок и нарочито дурашливо приоткрыл рот.

— Орудие — не мусорный ящик, чтобы в нем мусор накапливался, посмотрите другие гаубицы, как они ухожены. Это и полковник Урюпин может подтвердить. Он только что был у нас. Чехол до сих пор лежит свернутым у орудия.

— Это все и после можно сделать. А может, специально решили вывести из строя? — угрожающе посмотрел на меня особист. Ранее никогда не имел я дела с органами, не был под следствием, поэтому не представлял, что можно так вот откровенно шельмовать.

— Сегодня одно орудие, завтра — другое, смотришь — и выведена батарея из строя, — не обращая внимания на мое возмущение, продолжил лейтенант. — Сколько человек убито или ранено при взрыве?

— Никто не пострадал! — с гордостью заявил я.

— Как? Вы что, специально их спрятали, прежде чем взорвать ствол? Значит, людей пожалел, чтоб они не выдали вас. — Конецкий как бы между делом взялся за ремень и перевел кобуру с пистолетом из-за спины на живот.

— Ну, отвечай, лейтенант, с какой целью и по чьему приказу вывел орудие из строя? — уже резко потребовал особист. Такое обращение смутило и напугало меня. Дело принимало какой-то серьезный оборот.

— Кто ваши сообщники? Чтобы взорвать орудие, надо было в ствол бросить песочку.

— Да где же вы в болоте песочек найдете? — По требованию Конецкого в который раз рассказываю, как все случилось. Но особист уже требовал «признания»:

— Снаряд и ствол разлетелись вдребезги, и ничем не докажете, что они были чистыми, а то, что люди не пострадали, только усугубляет ваше положение. Признавайтесь чистосердечно, и это облегчит вашу участь. Подумайте над этим. А я пока расчеты допрошу.

Лейтенант удалился, прихватив мой автомат. В дверях блиндажа замаячил автоматчик. Конецкий долго допрашивал других батарейцев, особенно солдат третьего орудия. Когда он вернулся ко мне в блиндаж, я ничего нового сказать ему не мог.

— Кое-что имеется, — загадочно сказал он, садясь против меня. — Признавайтесь и называйте сообщников.

— Я сказал уже все. Давайте отстреляем все оставшиеся сняряды. Проверим, нет ли среди них порченых, — предложил я.

— Ты что, хочешь взорвать все стволы? С моей помощью выполнять вражеское задание! — вскипел Конецкий.

— Отчего же они взорвутся, если взрыватели у всех снарядов исправны, по вашей версии, и орудия еще раз почистят под вашим присмотром.

— Будем судить тебя, лейтенант, за умышленное уничтожение орудия. Так что пойдешь со мной в СМЕРШ.

Я знал, что из СМЕРШа не возвращаются, и мне стало страшно. Там не докажешь свою невиновность. Горько умирать предателем, от своей пули, лучше б немцы убили.

Следователь поднялся и направился к выходу. В этот момент меня осенила счастливая мысль: роковой выстрел третьего орудия был по счету вторым. Если бы гаубица была грязной, то она взорвалась бы при первом выстреле.

— Но это же был второй выстрел! — отрешенно кричу я особисту.

— А какое это имеет значение? — не оборачиваясь, сказал он.

— Нет, ты послушай, я докажу тебе, что ты не прав, лейтенант! — изо всех сил закричал я. Мой крик и обращение на «ты» возмутило следователя. Он вернулся, чтобы поставить меня на место, и с усмешкой уставился на меня.

— Если ствол внутри был бы грязным или в чехле, то взорвался бы первый снаряд. Но у первого снаряда был исправный взрыватель, и выстрел был нормальным. Почему же не взорвался второй снаряд, когда ствол уже был прочищен первым выстрелом, а чехол сорван напором воздуха? Да потому, что у него был неисправный взрыватель! — высказался я.

Конецкий задумался, потом лицо его просветлело, он улыбнулся и сказал:

— Счастливый ты, лейтенант! Мог же легко схватить первым испорченный снаряд. Орудие от него взорвалось бы, а тебе — расстрел! А теперь твоя правда. Ты невиновен. Благодари судьбу.

Ночью всю партию подозрительных снарядов из батареи увезли».[82]

Вспоминает Татьяна Артемовна Мотина: «25 июня 1941 года я уже была на сборном пункте в городе Нелидово. Там формировался наш передвижной походный госпиталь № 2297 на конной тяге. Все наше хозяйство размещалось в повозках. 40 пар лошадей. Вскоре я узнала, что такое фронт под Смоленском. Кровь, увечья и стоны раненых, а над тобой почти без перерыва носятся самолеты с черными крестами, словно коршуны, почуявшие кровь, с воем бросаются на добычу. В воздух взлетают куски человеческих тел, повозок, медицинского оборудования. Все смешиваются с землей… В конце октября немцы нас окружили и взяли в плен (под Вязьмой), гнали нас в сторону Дорогобужа. Удалось бежать. Голодная и истощенная, оказалась у добрых людей. Мне тогда шел 21-й год. Меня переодели в гражданскую одежду. И выходили, собравшись с силами, двинулись в путь в родные места… Думала, наберусь сил и двинусь через фронт к своим.

Всего неделю побывала я у родителей. Однажды к вечеру прибежала соседка и сказала: «Беги, Татьяна, сейчас за тобой придут немцы. Кто-то донес им». Успела убежать… В феврале 1942 года удалось с подругой добраться до своих.

Сразу же меня вызвали в особый отдел, где я все рассказала о своих приключениях. Потом меня отправили в спецлагерь в Подольск, где находился один офицерский состав: от младшего лейтенанта медицинской службы. Условия содержания здесь были очень жестокие. Практически это был лагерь заключенных, или, как его называли, фильтрационный, где люди проходили проверку и ждали своей участи.

Страшно вспомнить, каких только ярлыков на меня не вешали. Бесконечные допросы и множество вопросов «Почему? Почему меня не убило и я попала в плен? Как бежала из плена? Как перешла линию фронта?» И вопросы, и тут же обвинения, причем голословные. Короче говоря, со мной разговаривали, как с преступницей. Не дай бог никому быть в такой ситуации.

Были люди, которым выпало получить большие сроки лишения свободы. В лагере люди постоянно менялись, поэтому просто исчезали многие, и мы не знали их судьбу. После долгих мытарств мне, наконец, объявили, что меня направляют в штрафной батальон санитаром. Многие офицеры из разных родов войск были вместе со мной лишены звания и наград, одеты все в форму рядовых и направлены на передовую. Так я оказалась в составе штрафного батальона, который был направлен в район дома отдыха имени Семашко подо Ржевом.

…Мы должны были форсировать Волгу. Нам сказали: «Искупите свою вину кровью и тогда станете в общие ряды защитников Родины». Атака началась внезапно, и стремительно наступали тремя эшелонами. Два эшелона успели проскочить на другой берег, а третий немцы расстреляли из пулеметов. К отзвукам боя тут же прибавились истошные крики, стоны и ругань, этакими многоэтажными словечками. Это шел скоротечный рукопашный бой в немецких окопах на другом берегу. Немцы не выдержали натиска и отступили. Мы захватили территорию дома отдыха и закрепились на захваченном плацдарме.

Моя задача заключалась в оказании первой помощи раненым и эвакуации их через Волгу. Эту работу приходилось делать только ночью… Бои были тяжелые, нас осталось только несколько человек. За три месяца боев я ни разу не сняла ватник, не то что помыться, а глянув на себя однажды в зеркало, ужаснулась — я была вся седая. Все эти дни за нами следом шел заградотряд и подпирал нас пулеметами, которых у нас явно не хватало. Наши ребята дрались смело и умирали не потому, что нас подпирал заградотряд, а потому, что всеми двигал один порыв — бить захватчиков…

После освобождения Ржева жалкие остатки батальона отправили с передовой в Москву, где выдали новую форму, вернули звания, только на одну ступень ниже, наград никому не вернули… Меня направили в железнодорожный батальон. В ноябре 1945 года моя служба в армии закончилась…»

Но над ней еще долго висела тень подозрительности. Ее неоднократно вызывали и предупреждали молчать, как она попала в штрафной батальон, тревожили ее душевную рану, рану человека, без вины приговоренного к той судьбе, из которой, казалось, не было выхода. Что это было: жалкие потуги палачей выкрутиться, оправдаться перед суровым гласом народа?

(Леонид Малышев) «…Вы лучше лес рубите на гробы». Сборник воспоминаний ветеранов боев за Ржев. — Это было на Ржевско-Вяземском плацдарме. Книга вторая. Ржев, 2000. С. 86–89.

Вспоминает Ф.С.Иванов, солдат отдельного 149-го лыжного батальона: «Я оказался сраженным. Тяжело ранен. Я лежал окровавленный и с обезображенными конечностями, постоянно впадал в беспамятство при попытках ползти. Нашли меня утром, а подобрали к вечеру санитары… Таких тяжелораненых набралось пять человек. Везли нас на машине до города Великие Луки. Вместо дороги — настил из бревен поперек, их называли лежевкой. От дикой тряски я не раз впадал в беспамятство, а когда приходил в себя, слышал мольбы раненых остановиться, дать немного отдохнуть. Машина неслась в дикой пляске без остановки. Казалось, этой казни не будет конца. Многие молили бога—уж лучше сразу конец, чем такие муки.

Уже в госпитале, когда нас перекладывали на носилки, подошел шофер, упал на колени и сказал: «Ребята, простите меня Христа ради! Не мог я остановиться, у меня строгий график, если б я не вернулся вовремя — меня б расстреляли».[83]

Ох, как мало на фронте стоила жизнь солдата, кем бы он ни был: пехотинцем, сапером, артиллеристом, танкистом…

Очень важный вопрос, который нельзя обойти, — это понимание сталинского приказа № 227 от 28 июля 1942 года, который называли «Ни шагу назад!». Что означало, по разумению общества, артиллерист в любой ситуации должен оставаться при орудии, танкист не имел права бросить танк, а если надо, сгореть вместе с ним, а уж о пехотинце говорить нечего: «Никакого шевеления!»

Командиры рассуждали иначе: без разрешения отступать нельзя. А если тактически это выгодно или противник обошел тебя, как поступить? Некоторые хитрили, но если попадались, их ждал трибунал.

Советская пропаганда вовсю стала пропагандировать значение жертвенности во имя Победы, появились десятки Матросовых, в том числе в нашей 220-й стрелковой дивизии солдат Иванов повторил «подвиг» Александра Матросова. Его имя попало в передовую газеты «Правда», а весь фронт в короткий срок назвал имена 300 матросовых.

В моем архиве по поводу того, что я рассказал, сохранилась песня танкистов, которую они называли своим гимном. Ею закончу первую часть главы.

«Охотники за черепами»

Дьяволиада продолжалась всю войну. По мере продолжения военных действий она становилась все ожесточеннее. Со страшной силой, как черные небесные дыры на небе, а нет лучших и худших, оказывала пагубное влияние на армейский дух. В качестве примера приведу припомненный мной разговор в конце 43-го е командиром артиллерийской батареи. Вот что мне сказал старший лейтенант: «Я стою у орудия и молю бога, чтобы меня поскорее убило. Не хочу видеть трагедию и гибель своей батареи. Меня убьют, и отвечать некому….» Что я ему мог возразить?

Особенно события в армии приобрели роковой характер с весны 1943 года, а точнее с 19 апреля, когда стало известно, что Сталин придумал— создать новый орган устрашения: и своих, и чужих. Назвал этот орган наш отец родной — военной контрразведкой СМЕРШ (смерть шпионам) — знай наших!

Чтобы ни у кого в Красной Армии, за линией фронта, на оккупированной территории не возникало ни малейших сомнений в зловещем названии нового органа и в его действиях, нарком обороны поставил во главе СМЕРШа проверенного палача В.С.Абакумова.

К моменту своего назначения начальником СМЕРШа Абакумов дослужился в НКВД до должности заместителя Берии.

В чем состояла суть военной контрразведки? Не трудно догадаться, что Сталин создал специальный орган, подчиненный лично ему, как наркому обороны, чтобы больше не допустить 41-го года. Война вступила после битвы под Москвой и разгрома немцев под Сталинградом в новую решающую фазу. Как поведут себя военачальники, да и вся армия — трудно предположить. СМЕРШ был создан именно для того, чтобы поставить всю армию под надежный контроль Сталина. А главное — расправиться с теми, кто его предал, как он считал, в первые дни войны, расправиться с коллаборационистами, предававшими советскую власть, особенно в Прибалтике, на Украине и в Белорусии.

Выдвиженец 30-х годов, с двуклассным образованием, зато член ВКП(б), с изуверскими наклонностями, крепчайшими кулаками прибил не одного генерала…

Трудно представить, что более полумиллиона человек на оккупированных территориях Украины, Белоруссии, прибалтийских республик служили в вермахте, в войсках СС, в местной полиции.[84]

«Контора» эта была представлена в трех лицах: СМЕРШ в армии, в составе наркомата обороны и подчинялся — непосредственно наркому Сталину. Второй СМЕРШ был организован в Военно-морском флоте и подчинялся командующему флотом. И, наконец, контрразведка организована в НКВД. Все офицеры СМЕРШа по званиям приравнивались к офицерским званиям в армии, их одели в армейскую форму. А все особые отделы, ранее подчиненные НКВД, перешли в ведение СМЕРШа.

Чем же должна была заниматься военная контрразведка? Прежде всего обеспечить всеобщий надежный контроль над армией. При этом особое внимание должно было быть обращено на военачальников. С этой задачей, как показала практика, смершевцы справились блестяще. Ни одного «бунта на корабле» в командовании Красной Армии не произошло. Закончив победную войну, маршалы и генералы покорно отправились на заранее придуманные Верховным для них посты.

Что касается военных лет, то из данных известного публициста Леонида Млечина, опубликованных в журнале «Профиль», СМЕРШ за годы войны арестовал 101 генерала и адмирала. 12 из них не выдержали следствия и умерли, 8 освободили за отсутствием состава преступления. 81 — осудили. Военная коллегия Верховного суда СССР или Особое совещание.[85]

Пресекать так называемые изменческие действия в армии — вот, пожалуй, область, где особые отделы особенно усердствовали (дезертирство, самострелы, перебежчики, распространители вражеской пропаганды и др.).

1943 год вошел в историю войны не только Курской битвой, но и усилением ожесточенной борьбы СМЕРШа и абвера — немецкой разведки и контрразведки. Масштабы тайной войны, которую вела германская разведка в годы войны, не имели равных в истории.

После краха молниеносной войны в период с ноября 1942-го до конца 1943 года, чтобы наверстать упущенное, немцы создали невиданную сеть разведывательных школ, которые выпускали за год до 10 тыс. агентов, диверсантов и террористов. С января 1944-го по май 1945 года немецкая военная машина, несмотря на понесенные поражения, не потеряла способности к ведению активных боевых действий. Именно в 1944 году по линии германских спецслужб создается специальный военный орган «Ваффен СС Ягдафербанд» во главе с террористом и диверсантом О.Скорцени для проведения диверсионно-террористической деятельности в тылу советских войск.

В целом на Восточном фронте действовало более 130 разведывательных, диверсионных и контрразведывательных команд СД и абвера, функционировало около 60 школ, подготавливавших агентуру заброски в тыл Красной Армии. В оккупированных областях СССР были сформированы четыре территориальных органа немецкой разведки: «Абверштелле-Остланд», «Абверштелле-Украина», «Абвер-штелле-Юг Украины», «Абверштелле-Крым». Они выявляли советских разведчиков и подпольщиков, а также людей, враждебно относившихся к нацистской Германии, вели борьбу с партизанским движением и подготавливали агентов для фронтовых команд абвера. В занятых вермахтом крупных городах, имевших стратегическое и промышленное значение, таких, как Таллин, Каунас, Минск, Киев и Днепропетровск, дислоцировались местые отделения контрразведки — абвернебенштелле (АНСТ), а в небольших городах, удобных для заброски агентуры, располагались их филиалы — аусенштелле.

В июне 1941 года для организации разведывательно-диверсионной и контрразведывательной работы против Советского Союза был создан специальный орган управления «Абвер-заграница» на советско-германском фронте, условно именовавшийся «Штаб «Валли», которому подчинялись абверкоманды, приданные группам армий «Север», «Центр», «Юг». В подчинении каждой команды имелось от 3 до 8 абвергрупп.

В распоряжении абвера для выполнения диверсионных заданий были специальные воинские формирования: дивизия «Бранденбург-800» и полк «Курфюрст», выполнявшие диверсионно-террористические акты и разведывательную работу в тылу Красной Армии. При выполнении задания диверсанты переодевались в форму военнослужащих — красноармейцев или их командиров, вооружались советским оружием, снабжались документами прикрытия.

В марте 1942 года в Главном управлении имперской безопасности Германии (РСХА) для работы против СССР был образован специальный разведывательно-диверсионный орган «Цеппелин».

С начала войны, и особенно с 1943 года, советская контрразведка вела специальную борьбу.

Всего с 1943 по 1944 год СМЕРШ перебросил через линию фронта более 2 тыс. оперативных групп, свыше 8 тыс. разведчиков. За годы войны советская военная контрразведка разоблачила 30 тыс. немецких агентов, 3,5 тыс. диверсантов, 6 тыс. террористов![86]

Как относиться к приведенным в печати цифрам? Что мы знаем о судьбе разведчиков, заброшенных в тыл противника, какова результативность их действий, о чем свидетельствуют немецкие источники? Что касается немецких агентов, диверсантов, террористов — опубликованные цифры весьма сомнительны. Они не подкреплены никакой конкретикой. Полагаю, что часть «шпионов», «диверсантов» и «террористов» получили еще 30 лет за фальсификации уголовных дел офицеров и солдат Красной Армии и партизан, попавших в «лапы» особых отделов.

Я не отрицаю героизм героев-разведчиков, побывавших в тылу врага. Честь и слава им! 29 из них стали Героями Советского Союза. В печати названы некоторые имена героев: Дробязко, Богданов, Козлов, Скоробогатов и др. Больше того, некоторым офицерам-смершевцам удалось попасть в абвер и. добиться высоких результатов в своей агентурной деятельности.

По данным советской печати, СМЕРШ оказал большую помощь своими действиями Красной Армии в Курской битве, в Белорусской, Ясско-Кишиневской, Прибалтийской операциях — так утверждает советская печать. Каким образом, что в этих целях было сделано СМЕРШем — об этом и многом другом мы не знаем.

Сказанное подтверждает проведенное после войны исследование работы особых отделов в период до образования СМЕРШа и после его появления в армии.[87] Политические репрессии в Красной Армии в первом периоде в большинстве своем велись по статье 58–16, что означает «Измена Родине». По исследованным уголовным делам около 90 % арестованных особыми отделами попадали под названную статью. Заметим, впоследствии многие из них были реабилитированы. К сожалению, расстрелянных не вернешь.

Реабилитация составила около 60 % уголовных дел, показала, что все эти дела были сфальсифицированы.[88]

В следующем периоде, начиная со второй половины 1943 года по конец войны, в деятельности СМЕРШа тактические установки карательных органов в Красной Армии приобрели новый характер. К измене Родине прибавилось обвинение в вербовке германской разведкой плюс старая версия: диверсия и терроризм.

Практически все следственные дела, относящиеся ко второму периоду, показывают, что отделы СМЕРШ любыми способами стремились выполнить поставленные задачи — выбить у арестованных военнослужащих признание в том, что они завербованы немецкой разведкой. То же самое происходило в партизанских отрядах, о чем сохранилось много свидетельств.

Показательно дело, возбужденное буквально в последний месяц Отечественной войны, когда наши войска уже вели бои на территории Германии. Сами события, послужившие материалом для возбуждения СМЕРШем дела, произошли еще в конце 1944 года. Причем под подозрение попали военные разведчики — люди уже не раз, казалось бы, проверенные. 17 сентября 1944 года группа военных разведчиков Резервного фронта на транспортном самолете была переброшена из уже освобожденной Литвы в тыл противника на территорию Германии. Почти четыре месяца разведчики (в штатской одежде) успешно действовали в тылу немецких войск, передавали важную информацию командованию фронта. Однако в январе 1945 года двое разведчиков из этой группы, Т.Е.Лопатин и А.А.Зайцев, были задержаны немецкой жандармерией в лесу около города Инстербурга. После нескольких допросов их поместили в концлагерь в городе Зольдава.

На восьмой день опытным разведчикам — один был сержантом, другой старшиной — удалось из лагеря бежать. Через сутки они вышли к наступающим частям Красной Армии. Но недельный плен обошелся им очень дорого. Более трех месяцев разведчиков держали в фильтрационном лагере, а затем все-таки арестовали. 8 апреля постановления на арест Лопатина и Зайцева утвердил начальник управления СМЕРШ Резервного фронта генерал-лейтенант Ханников. Текст каждого постановления завершался словами: «При сомнительных обстоятельствах бежал из концлагеря… Есть основания подозревать в причастности к немецким разведорганам… Подвергнуть аресту и обыску».

До конца апреля следователь СМЕРШа трижды допрашивал каждого из арестованных. Всякий раз после рассказа разведчика о кратковременном пребывании в плену и побеге из немецкого концлагеря он говорил: «Вы лжете. Дайте показания, когда и кем вы были завербованы, какие получили задания…» Однако никаких признательных показаний следователю получить не удалось: разведчикам не в чем было признаваться. Обвинение в шпионской деятельности рассыпалось. Думаю, что в этом немалую роль сыграли два необычных документа, подшитых в архивно-следственное дело: доносы тайных осведомителей СМЕРШа. Как правило, подобного рода документы не подшиваются в архивно-следственное дело, а хранятся в личном деле самого осведомителя — как характеристика его активной (или неактивной) деятельности. Но в редких случаях такие доносы попадают (видимо, ошибочно) в дела обвиняемых. Оказалось, что в группе разведчиков (она носила кодовое название «Хорон») из 11 человек двое были по совместительству тайными осведомителями СМЕРШа. По возвращении с задания из немецкого тыла они написали в отдел СМЕРШа подробные докладные о своих наблюдениях за поведением и разговорами со всеми разведчиками.

По мнению Константина Рожкова,[89] созданная Сталиным военная контрразведка СМЕРШ основную свою деятельность направила против так называемых антисоветских элементов, тех офицеров и солдат, кто выражал сомнение в верности советской системы. Эта организация боролась с внутренним инакомыслием в армии. Пыталась любыми методами его пресечь. Прав ли Рожков? В общем, да. Его вывод подтверждают три факта. Прежде всего жестокие и кровавые расправы СМЕРШа в 1945–1946 годах с бывшими русскими военнопленными и возвращенцами. В результате постоянных и порой бесчестных действий СМЕРШа более миллиона советских граждан из фашистской неволи попали в советские лагеря.

Уничтожение западно-советской агентуры НКВД и СМЕРШа, разгром в основном всего советского подполья на оккупированной немцами территории, а также во многом бездарная система засылки агентов в тыл противника, о чем свидетельствуют многочисленные примеры.

Как правило, печать преподносит нам факты и цифры с оценкой чекистской стороны, и как и что думают немцы об операциях СМЕРШа — ни слова, ни полслова…

Любопытный факт, уши которого так и торчат повсюду. Существование СМЕРШа было прекращено, когда закончилась репатриация, — то есть в 1946 году. Думай — не думай. Выходит, что одна из тайных задумок организации Сталиным военной контрразведки состояла в том, чтобы расправиться с бывшими русскими военнопленными. СМЕРШ сделал немало и для того, чтобы выстроить по своему прообразу спецслужбы Восточной Германии, Чехословакии и других стран так называемого социалистического блока. Кроме того, на территории Германии и Польши были сохранены фашистские концлагеря, и в них отбывали заключение уже «противники социалистического выбора». В Бухенвальде еще несколько лет после 1945 года содержалось до 60 тыс. человек — тех, кто боролся против немцев.

Гордостью смершевцев стали организованные ими в годы войны радиоигры с противником. В разных источниках называется различное количество радиоигр (250, 188, 88 и т. д.), некоторые из радиоигр рассекречены, например «Монастырь», «Послушники», «Апостол», «Арийцы», «Березки» и др. Но рассекречивание носит общий характер. Мы не знаем мнение противника в радиоиграх, как правило, они носили локальный характер и оказали ли существенное влияние на фронтовую обстановку? История с Максом (Чейне) во многом сомнительна. Ее выпячивают скорее, чтобы доказать роль битвы подо Ржевом на Центральном фронте, как способ отвлечь внимание противника от битвы под Сталинградом.

В некоторых современных источниках утверждается, что, кроме очевидных успехов в борьбе против иностранных разведок, СМЕРШ приобрел в годы войны «зловещую» славу благодаря системе репрессий против мирного населения, которое находилось в оккупации на временно захваченной немецкими войсками территории СССР или на принудительных работах в Германии. Также делаются заявления, что малейшее подозрение в сотрудничестве приводило к арестам и расстрелам среди военных и гражданского населения. Некоторые авторы утверждают, что СМЕРШ стал продолжением сталинской системы террора и подавления инакомыслия в Советском Союзе, и колеблются относительно категоризации его как разведывательного или репрессивного органа. Например, сообщается, что с 1941 по 1945 год советскими органами было арестовано почти 700 000 человек — около 70 тыс. из них расстреляно. Также сообщается, что через «чистилище» СМЕРШа за годы войны прошло около 10 млн человек и около четверти из них было казнено.

В условиях войны следствие было затруднено. Поэтому ныне можно услышать или прочесть, что большие группы людей арестовывали незаконно и что на репрессивный характер СМЕРШа также указывает «стандартный» для многих осужденных срок заключения — 25 лет; что такие сроки осуждения получали не только подозреваемые в сотрудничестве с немцами, но также и бывшие советские граждане, которые возвращались на Родину с принудительных работ в Германии; что для слежки и контроля над инакомыслием СМЕРШ создал и поддерживал целую систему слежки за гражданами в тылу и на фронте; что угрозы расправы приводили к сотрудничеству с секретной службой и к безосновательным обвинениям против военнослужащих и гражданского населения.

Эти и другие им подобные выводы современных авторов могут быть приняты к сведению, но только не в случае голословного их доказывания общими фразами или ссылками на псевдоисторические источники. Мы постараемся дальше это сделать.

Нередко в адрес органов СМЕРШ раздается критика в связи с проводившейся ими фильтрационной работой. В 1941 году И.В.Сталин подписал постановление ГКО СССР о государственной проверке (фильтрации) военнослужащих Красной Армии, бывших в плену или в окружении войск противника. Итоги «фильтрации» предусматривали выявление среди них изменников, шпионов и дезертиров. Постановлением СНК от 6 января 1945 года при штабах фронтов начали функционировать отделы по делам репатриации, в работе которых принимали участие сотрудники органов СМЕРШ. Создавались сборно-пересыльные пункты для приема и проверки советских граждан, освобожденных Красной Армией. Фильтрационная работа требовала от сотрудников СМЕРШа не только высочайшего профессионализма, в частности, но и гражданского мужества. Особенно сложно было ее вести среди бывших командиров и бойцов Красной Армии. Допросы смершевцев казались им оскорбительными и несправедливыми.

По своим масштабам и размаху эта деятельность СМЕРШа, по словам советской печати, не имеет себе равных в истории, и это верно. Фильтрации было подвержено за годы войны около 10 млн мужчин и женщин, бывших военных, партизан, переселенцев, огромные массы людей, живших на оккупированных территориях.

Вот что рассказывает, к примеру, солдат Алексей Михайлов. Он вернулся из плена в конце октября 1945 года и сразу же попал в фильтрационный лагерь. «Всех военнопленных отправили на станцию Опухлики, где разместили в землянках. Формально мы числились в Горьковской дивизии, а фактически это был фильтрационный лагерь. Все дела тут вершила наша контрразведка СМЕРШ… Распорядок был лагерный, да и кормили по-лагерному. Надо было доказать свою лояльнбсть, а главное, что не по своей воле попал в плен. Шла сортировка, людей отсеивали кого куда: кого — на Родину, быть полноправным гражданином своей страны, кого — на Колыму, добывать золото, кого — в сибирскую тайгу, пилить лес. Перед нами опять замаячил лозунг «Каждому — свое»[90].

Фильтрация по-сталински не имеет себе равных в истории разведок, в истории всех армий. Она оставила огромные кровавые шрамы в жизни советского солдата, омрачило все послевоенное время советского народа до смерти Сталина.

Часто задают вопрос: так был ли СМЕРШ эффективной системой, оправдала ли жизнь создание этой организации? Насчет эффективности существует много мнений, а вот никаких нет сомнений, что это была страшно жесткая система. Не только к чужим, но в первую очередь к своим. Любые, самые незначительные, промахи карались жесточайшим образом. Сталин держал СМЕРШ в своих руках и давил со страшной силой на смершевцев.

Всякий офицер, посланный на территорию врага, выполнявший задание, подвергался перепроверке, находился под подозрением: а не перевербовали его?

В любом случае человек, длительное время находящийся в стане врага, проходил самую тщательную проверку. Выяснялось, остался ли он предан, не был ли перевербован, не сдал ли больше сведений, чем оговаривалось, не используют ли его вслепую? Надо было иметь огромную силу воли, чтобы все это выдержать. Но и после проверки тебя могли на всякий случай объявить «подозрительным». Выдающийся разведчик СМЕРШа Александр Иванович Козлов — один из прототипов главного героя фильмов «Путь в «Сатурн» и «Конец «Сатурна» — дослужился в абвере до капитана. Причем немцы знали, что он русский. Пройдя через жесточайшие испытания, вернулся на Родину и был репрессирован. Потом его амнистировали и выдали справку, что с 1942 по 1945 год он находился в немецком плену. Жизнь человека, его карьера были растоптаны. Вместо того чтобы передавать свой драгоценный опыт молодым сотрудникам, он работал на стройке. Вспомнили о Козлове только где-то в середине 60-х. Это еще что! Самый знаменитый организатор диверсий в тылу немцев генерал Павел Судоплатов отсидел при Хрущеве 15 лет от звонка до звонка. И не только он…

При Хрущеве началась первая волна реабилитаций. Трибунал Московского военного округа заочно оправдал А. Козлова. Ему даже вручили «потерявшийся» ранее орден Красного Знамени — за партизанскую борьбу. А справку прислали из КГБ такую, что снова три года пребывания в немецком тылу как бы выпали из биографии. Сколько ни бился старый разведчик, так и не смог получить четких сведений о себе самом. И практически всю жизнь не имел никаких льгот, определенных государством для фронтовиков и репрессированных. О Козлове писали книги, снимали фильмы, а формально он везде значился просто бывшим военнопленным.

Нелегкой оказалась и судьба разведчика Стефановского. После выброски 22 мая 1943 года с самолета, стартовавшего с одного из аэродромов в Финляндии, шпионская группа в обмундировании младших офицеров Красной Армии приземлилась в лесной местности, которая входила в зону ответственности пограничной заставы «Куя» Архангельского погранотряда. Стефановский и его подельники представились пограничникам офицерами одного из управлений Генштаба, выполнявшими секретную миссию по выбору места для строительства спецобъекта. Им, мол, надо срочно связаться с Архангельском и Москвой.

Пограничники передали прибывших представителям Архангельского военного округа. На допросах в особняке окружного отдела контрразведки «СМЕРШ» Стефановский и его «коллеги» рассказали о своем задании. После бесед с начальником следственной части ОКР «СМЕРШ» Архангельского военного округа Михаилом Рюминым и прибывшими офицерами из Москвы агенты согласились сотрудничать со смершевцами.

А дальше и этот разведчик был репрессирован. «Я кто и что? Заброшенный противником шпионишка» — так написал о себе Стефановский. Это вольно или невольно сделанное признание говорит само за себя. Однако в конце 1955 года автору процитированных слов удалось освободиться от отбывания срока наказания. Удалось — потому что тогда, в эпоху хрущевской оттепели, многие заключенные пошли под одну гребенку. После освобождения экс-агент некоторое время работал по своей специальности в лесных экспедициях. А когда вернулся в Москву, даже отличился на полиграфическом и педагогическом поприще.

Говоря об успехах советской контрразведки, Судоплатов в своей книге пишет, что «абвер и гестапо нанесли советским разведорганам серьезный урон. Помимо гибели ценных агентов в 1941–1943 годах, мы потеряли в результате действий немецкой контрразведки руководителей наших резидентов в Смоленске, Киеве, Одессе, Харькове, Минске, Херсоне, Николаеве… Среди погибших были видные сотрудники советской разведки. Фактически в Белоруссии и на Украине, в прибалтийских республиках в годы войны была разгромлена вся разведка поголовно».

«Оболганные». За последние десятилетия кремлевская пропаганда в России изо всех сил старается обелить роль энкавэдешников, смершевцев, кагэбэшников в военное время и в послевоенный период. Из общего потока средств массовой информации нами представлена в качестве примера статья некоего Лозунько под названием «Оболганные».[91]

Автор сетует, «…что мало кто в последние годы подвергся такой масштабной обструкции, унижениям и диффамации, как чекисты (особисты/«смершевцы»/энкавэдисты). Преимущественно в негативном свете преподносится их роль в Великой Отечественной войне. Основная масса населения получает информацию не из документальных источников (архивов или воспоминаний очевидцев), а через масскультуру, художественные произведения и прежде всего, через «главное из искусств» — кино. А поскольку последнее проводит выраженную антиособистскую (антиэнкавэдистскую) линию, то и мнение о контрразведчиках (коими являлись особисты-«смершевцы») и военнослужащих НКВД складывается соответствующее. В современных фильмах обязательный номер программы — какой-нибудь негодяй из СМЕРШа или откормленные физиономии энкавэдистов, отсиживающихся по тылам (охраняя зэков — сплошь невинно осужденных) и в заградотрядах (численный состав которых, судя по кинолентам, едва ли не превышает действующую армию). Это и «Московская сага», «Дети Арбата», «Курсанты», «Диверсант», «Штрафбат», «Конвой PQ-17», «На безымянной высоте», «Первый после Бога», «Благословите женщину», «Перегон», «В июне 41-го»… Особняком среди современных кинокартин стоит только «В августе 44-го», снятый по одноименному произведению Богомолова, где работа «СМЕРШа» показана в положительном свете!!!»

Чтобы убедить читателя в своей правоте, Лозунько приводит аргументы в пользу чекистов: «…особисты (с апреля 1943 г. — смершевцы) вели работу по выявлению предпосылок к дезертирству и измене. Если просмотреть упомянутые в начале материала кинофильмы, то складывается следующее впечатление: чем более геройски воюет офицер и солдат, тем сильнее под него «копают» особисты, пытаясь под надуманным предлогом сделать из него врага. А как было на самом деле? С точностью до наоборот!

За что контрразведка брала красноармейцев на особый контроль, заводила оперативные дела? Да за тот же расказанный анекдот антисоветского характера, за брошенную сгоряча фразу и проч. Проявляли бдительность. Но! Как только боец демонстрировал мужество и верность присяге — все подозрения с него снимали…» Далее автор приводит примеры, что именно так всегда поступали особисты.

«Роль энкавэдистов в Великой Отечественной войне не ограничивалась исполнением сугубо специфических, узкопрофессиональных функций. И уж, конечно, они не отсиживались по тылам, что демонстрирует нам современная масскультура. Эта ложь оскорбляет память многих тысяч особистов, погибших на фронте, и тех ветеранов-чекистов, которые честно исполняли свой долг и дожили до нынешнего времени, а теперь должны стесняться того, что служили в НКВД.

Кто-то должен был ее пресекать, вести планомерную предупредительную работу, выявляя потенциальных паникеров и трусов.

Скажем, уже к 10 октября 1941 г. оперативными заслонами особых отделов и заградотрядами НКВД (не путать с армейскими заградотрядами, созданными после приказа № 227) были задержаны 657 364 военнослужащих, отставших от своих частей и бежавших с фронта! Из этого числа подавляющая масса была отправлена обратно на передовую. Арестованы 25 878 (шпионов — 1505, диверсантов — 308, дезертиров — 8772, самострелыциков — 1671); 10 201 — расстрелян. Органами контрразведки было подготовлено и заброшено во вражеский тыл более 2200 оперативных групп, от которых поступило 4400 важных разведсообщений, в том числе о подготовке наступления в районе Орла и Курска, что позволило упредить удар противника. Например, только в июне 1944 года в тылу немцев действовало 118 опергрупп общей численностью 7 тыс. человек… Радиоигры — в отдельные периоды войны советской контрразведкой и ГУКР СМЕРШ велось их одновременно до 70 из глубокого тыла и районов, расположенных близ фронта…

Факты и архивные данные опровергают широко запущенный в оборот тезис о том, как смершевцы всех без разбору — в частности, побывавших в плену — записывали во «враги народа»… К примеру, с октября 1941 г. по март 1944 г. прошли или проходили (на тот момент) проверку 317 594 бывших военнопленных. Из них: 223 281 (70,3 %) направлены в Красную Армию; 4337 (1,4 %) — в конвойные войска НКВД; 5716 (1,8 %) — в оборонную промышленность; 1529 (0,5 %) убыло в госпитали. В штрафные подразделения направлено 8255 (2,6 %), арестовано — 11 283 (3,5 %). В отношении остальных (61 394) проверка продолжалась (Военно-исторический журнал, 1997, № 5). Получается, что репрессиям подверглись чуть более 6 %, причем большая часть из них получила возможность восстановиться в правах через штрафроты.[92] Соответствует ли истине довольно часто повторяемое утверждение — «из гитлеровских лагерей отправлялись в советские»? Нет. Согласно данным Госархива РФ (ГАРФ), которые приводит И.Пыхалов, на 1 марта 1946 г. было репатриировано 4 199 488 советских граждан (2 660 013 гражданских и 1 539 475 военнопленных), из них 1 846 802 поступили из зон действия».

Лозунько рассказывает об участии войск НКВД в военных сражениях, пишет о работе особых отделов, СМЕРШа, о фильтрации. О борьбе военной контрразведки с абвером.

Автор верно говорит, что военная контрразведка существует во всех армиях. Но суждение это звучит наивно, ибо, к примеру, ни американская, ни английская контрразведки не вели себя преступно, как это было свойственно советской контрразведке. Автор не говорит о преступной роли НКВД, особых отделов во время Ленинградской блокады. О беззаконных действиях ленинградских энкавэдэшников в Ленинграде.[93]

Вывод автора о более значительных потерях войск и оперативников НКВД в начальный период войны не совсем точен. Думаю, что большие потери энкавэдэшников, во многом объясняются тем, что их много расстреливали и свои, и немцы. Все дивизии НКВД, и даже 70-я армия, воевали под общим командованием Красной Армии.

Реабилитация в основном энкавэдэшников-смершевцев-кагэбэшников произошла в период прихода Путина к власти. Из года в год на прилавках книжных магазинов появляется все больше боевиков в духе Джеймса Бонда. Их, как правило, выпускают высокими тиражами в красочном оформлении, эти книги охотно раскупаются. И что особенно удивительно, в этом примитивном чтиве на детективном уровне особое место занимают книги об Абакумове — всесильном начальнике СМЕРШа.

Назовем к примеру только несколько книжных боевиков, которые до небес возносят героические подвиги офицеров СМЕРШа и, конечно, их начальников. При этом во всех книгах и статьях приводится ссылка на 30 тыс. разоблаченных СМЕРШем шпионов.

Вот книга Абаринова. О чем она? Само название отвечает на поставленный вопрос. «Победитель абвера» — и это, разумеется, Виктор Семенович Абакумов.

Броские названия: «Загадки Гиммлера», «Сатурн» и «Смерть Сатурна», «Нарком СМЕРШ», «Апостол», «СМЕРШ, будни рядового контрразведчика».

В этих книгах, точнее макулатуре, утверждается на полном серьезе, что советская военная контрразведка была самой сильной в годы войны, что она в 1944 году победила абвер. Знает ли читатель, что абвер в феврале 1944 года был расформирован, а его начальник адмирал Вильгельм Канарис смещен со своего поста и вскоре арестован, а затем по приказу Гитлера в 1945 году повешен?

Что можно сказать о попытках реабилитации Абакумова? Этот «человек», если можно так его назвать, слишком много знал о том, что творили Сталин и Центральный Комитет партии. Не случайно перед расстрелом его последними словами было: «Я все рассказажу Политбюро». Больше всех о деятельности этого чудовища рассказал историк Костырченко.[94]

Советуем читателю познакомиться с очерком Леонида Млежика в Интернете о генерале Абакумове.[95]

Через сорок лет после осуждения и расстрела Абакумова 17 сентября 1997 года Генеральная прокуратура Российской Федерации пересмотрела приговор над генералом, исключила из него обвинения в измене Родине, и расстрел заменила 25 годами лагерей без конфискации имущества. Что дальше грядет? Легенда о герое в народе крепнет, уже помимо книг появился документальный фильм «Победитель абвера», выпущен фотоальбом… Впереди маячат две славные даты: 2012 года — 200-летие со Дня Победы России над Наполеоном, а также 2015 год — 70-летие Победы России над фашистской Германией. Из книг, фильмов, фотоальбома следует, что Абакумов — легендарная личность. Одна из книг про Абакумова называется «Генерал Абакумов — всесильный хозяин СМЕРШа».

Так ли было на самом деле? Нет! Всесильным хозяином СМЕРШа за все три года его существования являлся Сталин, нарком обороны. Все, что осуществлял СМЕРШ, — определял Сталин. Спросим себя: мог ли арестовать генералов Абакумов без санкции наркома обороны? Не мог. Каждая радиоигра требовала получения определенной якобы правдивой внешней иформации. Ее готовил Генеральный штаб. Но давал «добро» на ее получение и отправку в стан противника нарком обороны. Судьба бывших русских военнопленных была в руках Сталина. Абакумов лишь исполнял его тираническую волю. И так во всем: в засылке смершевцев в немецкий тыл, организации всей системы, в «фильтрации», расправе с переселенцами и с бывшими военнопленными — весь этот страшный механизм под названием СМЕРШ крутил и вертел Сталин изо дня в день.

Особенно возмутил чекистов, и не только их, фильм «Штрафбат» — по мне, прекрасный фильм, который я смотрел «со слезами на глазах». Вот как его оценивала черносотенная газета «Дуэль»:

«Довелось мне как-то посмотреть по ТВ кинофильм «Штрафбат», состряпанный патологическими мерзавцами от киноискусства Володарским, Досталем и Вайсбергом. (Ну что поделаешь! Опять все евреи!) За долгие годы своей жизни (а повидал я в ней всевозможного дерьма сверх меры) мне не приходилось видеть более подлого, гнусного творения о Великой Отечественной войне советского народа против фашизма! Не буду говорить о содержании этого гадливого киноопуса. Надеюсь, российские люди эту гадость оголтелых еврейских ненавистников смотрели по ТВ. И соответственно оценили! Жаль лишь, что актер Алексей Серебряков дал себя затянуть на исполнение главной роли. Но вообще-то такое свинство в среде творческих поделыциков — обычная практика (паскудная, конечно)».

Чего вы добиваетесь, господа энкавэдешники, особисты, кагэбэшники? Стремитесь «стать живее всех живых», заслужить народную славу и любовь, уважение, стать в один ряд с ветеранами Красной Армии? Покайтесь поначалу!

Сделайте хотя бы пару шагов в свое прошлое, откройте людям историческую правду. Раскройте секреты и покажите своих героев-разведчиков, опишите драматическую историю советского подполья, в оккупации погибших в результате предательства. Объясните его массовый характер в годы войны, давно пора рассказать правду о партизанском движении. Наконец, были ли принципиальные и честные прокуроры, военные трибуналы во время войны? Конечно, были, но что мы о них знаем? Вот они заслуживают о себе повествования. Наконец, объясните, почему вы оправдываете свое прошлое, начиная с первых дней советской власти?

Откройте свои архивы, наверное, давно уже покрытые плесенью. Это, полагаю, восстановит историческую правду, ведь, господа энкавэдэшники, особисты, смершевцы, кагэбэшники, сроки хранения документов нашего прошлого давно прошли. Конечно, может быть, есть какие-то данные, которые носят сверхсекретный характер. Ну что же, ради бога, оставьте их себе на память. А остальное — зачем хранить? Например, арихивы Чека? Вы же прекрасно знаете, что судьба тех романтиков-чекистов первых лет революции давно определена товарищем Сталиным.

Зачем вы не пускаете в специальные архивы свои, содержащие материалы о хрущевских и брежневских периодах? Не подпускаете никого к «Делу» Л.П.Берия, В.С.Абакумова?

Зачем вы упрятали, навечно что ли, в свои закрома историю войны Сталина со своими народами (1944–1946): с крымскими татарами, калмыками, турками-месхетинца-ми, курдами, кабардинцами, чеченцами, балкарцами, ингушами. Только два факта о сказанном:

В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР и Постановлением СНК от 28 декабря 1943 года НКВД СССР осуществил операцию «Улусы» по переселению лиц калмыцкой национальности в восточные районы. Всего было погружено в эшелоны 26 359 семей, или 93 139 человек, которые отправлены к местам расселения в Алтайский и Красноярский края, Новосибирскую и Омскую области. Неспособные привыкнуть к новым условиям, климату, пище, необычному для них укладу жизни, калмыки были обречены на вымирание (в Тюменскую область выслали около 12 тыс. человек, расселили в основном в Сургутском районе). Только в 1954-м оставшимся в живых разрешили возвратиться на родину.

Судьбу репрессированных народов разделили и коренные жители Ямала — ненцы. В ноябре — декабре 1943-го местные партийные, советские и чекистские органы спровоцировали выступление группы ненцев, которые распустили колхозы, поделили обобществленных оленей и откочевали в глубь тундры. Эту ситуацию Быков, его заместитель Гаранин и начальник Ямальского райотдела НКГБ Медведев представили как «восстание» (по-ненецки — «мандала»), организованное гитлеровской разведкой. Ее резидентом на Ямале представили гидрографа Плюснина, вырвав у него под пытками признания о вербовке высадившимся с немецкой подводной лодки офицером и о «выполнении задания по созданию повстанческих отрядов из местного населения».

Из Омска на Ямал самолетами отправили роту автоматчиков. Собрав обманом безоружных ненцев, солдаты открыли по ним огонь: семерых уложили наповал, столько же ранили, остальных оленеводов арестовали и увезли в Салехард, а затем отправили в ГУЛАГ. Авторов преступного сценария «мандалы» наградили: Быкова — орденом Красного Знамени, Гаранина — «Знак Почета», Медведева — Красной Звезды. Только в 1946 году новое руководство Министерства государственной безопасности СССР в ходе очередной чистки ведомства пересмотрело это дело.[96]

Куда вы упрятали ветеранов-инвалидов (калек) после окончания военных действий? Известно, что какая-то их часть попала на Валаам, и там их похоронили. А остальные несчастные: что с ними сделали, куда заслали их?

Что-то рассекретили о проведенной в стране «фильтрации», какие-то общие цифры, отдельные эпизоды «всплыли на поверхность»! Каждое дело, попавшее в эту мясорубку, должно быть пересмотрено. Особенно бывших русских военнопленных.

Убежден, что путем насилия над людьми, фальсификации многих тысяч уголовных дел названы общие цифры якобы «пойманных шпионов» в годы войны — 30 тыс. шпионов…

Откройте правду о расправе над бывшими русскими военнопленными, бежавшими из немецкого плена и вступившими в ряды французских или итальянских партизан. После Победы союзников и возвращения их на Родину судьба этих героев оказалась плачевной — многие из них после пресловутой фильтрации попадали в Сибирь — в лагеря!..

До сих пор нет ответа на вопрос: почему в прибалтийских республиках, в Белоруссии и особенно на Украине получили столь большое развитие «фильтрации»? Не вытащив из ваших архивов материалы, чего там только нет, от времени оккупации, о жизни советских людей в условиях «нового порядка», устанавливаемого немцами. А это острая проблема отечественной истории, до сих пор не закрытая…

Военные архивы все еще недоступны, а их важнейшие фонды засекречены, например, документы о поведении Красной Армии по отношению к гражданскому населению Германии. По сей день историки зависят от Министерства обороны. При том что механизмы правления времен Сталина и ГУЛАГа широко представлены документами, ничего похожего в отношении Второй мировой войны не имеется. В частности, поэтому советские мифы по-прежнему живы. Тем не менее их развенчанию препятствуют не только военные, которые воспринимают научную критику как «удар по Отечеству», но и нынешние правители России, которые расставляют национальные акценты.

Попадать в плен в период войны считалось предательством. Это, наверное, неправильно, потому что любая война с той и другой стороны не может быть без потерь и без пленных… Другое дело, одна сторона несет больше потерь, другая меньше… Меняются этапы войны… У нас были массовые пленения окруженных частей во время войны.

Наконец, господа энкавэдэшники, особисты, смершевцы, не пора ли открыть архивы, связанные с использованием после войны фашистских лагерей и для содержания в Восточной Германии противников советского строя.[97]

За пять послевоенных лет в спецлагере № 7 содержалось в общей сложности 60 тыс. заключенных. 12 тыс. из них умерли от голода и болезней. Часть заключенных была переправлена в СССР, позднее 5,5 тыс. были возвращены в ГДР. После того как весной 1950 года были освобождены последние 8000 заключенных, лагерь закрыли.

Задам последний вопрос нынешним сотрудникам ФСБ — преемнику КГБ: зачем в первые послевоенные годы привезли из Германии в СССР немецких детей-малолеток? «По приказу НКВД». Как сложилась их судьба и удалось ли установить их родственные связи и вернуть хотя бы кого-то из уже взрослых людей в Германию?

Одной из первых рассказала об этой таинственной истории газета «Аргументы и факты». Рассказ об одном уже взрослом человеке — Павле Николаевиче Шепелеве.[98]

60 лет назад малолеток отвозили в детские дома со справкой «Перевезли из Германии по приказу НКВД». Вот так!

Примечания. К нынешней «похвальбе» «бессмертных» чекистов — о победе над автором… Приводим подробный правдивый рассказ из книги Е.С.Федорова. Она была напечатана во Ржеве в 1995 году тиражом всего 300 экземпляров. Естественно, вряд ли кто-либо о ней знает. В то же время на страницах книги показаны картины жизни людей в оккупированном Ржеве, а также в Сычевке. Это и высочайшая честность, и патриотизм, и гнусное предательство — такова жизнь. В них рассказано о заброске на территорию врага советских разведчиков, о скоротечности и ненужности их подготовки, в результате многие из них погибли. Таковы приведенные факты!

Кто победил: рядовой Райан или рядовой Иван?

С тех пор как фильм американского режиссера Стивена Спилберга «Спасение рядового Райана» (Saving Private Ryan) прошел на экранах Америки и России, средства массовой информации на Западе и на Востоке неоднократно обсуждали роль Райана и Ивана в победе над фашизмом.[99]

Прежде чем разобраться в этом неординарном вопросе, коротко напомним сюжет фильма. На первый взгляд он прост, но это далеко не так. Американское командование узнает о том, что одна американская мать получила телеграммы о гибели трех сыновей в один и тот же день. Четвертый ее сын, Райан, воюет где-то во Франции. Генерал Джордж Маршал, узнав об этом, посылает к несчастной женщине офицеров. Они сообщают ей о приказе — «спасти» Джеймса Френсиса Райана (его играет актер Мет Деймон). Вскоре над Францией сбрасывают небольшой отряд во главе с капитаном Миллером (его играет актер Том Хенкс). Отряд добирается до части, где служит Райан, и вытаскивает его буквально «из огня». Какой ценой? Весь отряд и командир погибают.

Спросим себя: возможна ли была данная ситуация в военные годы в Советской Армии? Кстати, случай этот, послуживший основой сюжета для фильма, действительно произошел в американской семье (известна и ее фамилия). Фильмы Спилберга, к примеру «Список Шиндлера» и «Амистад», также созданы на основе реальных исторических фактов.

Как-то Чехов, говоря об искусстве, сказал: «Можно лгать в любви, в политике, в медицине, можно обмануть самого Господа Бога — были и такие случаи, — но в искусстве обмануть нельзя».

Обманул ли фильм Стивена Спилберга зрителя в Америке или в России?

Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся к сюжету фильма. Трагично показана картина последнего боя. Замерли солдаты. Каждый понимает, что предстоит тяжкий час. Погибает капитан Миллер, капрал Маджери. Естественно, напрашивается мысль: не напрасна ли их гибель? Очевидно, эта сцена — кульминационный момент всего фильма — свидетельство не только человеческого мужества, но она преподносит урок высокой нравственности!

«Самый главный фокус, — утверждают маги голливудского кинобизнеса, — это продать публике удачные персонажи». Можно ли «удачно» продать зрителю персонажи фильма Спилберга?

Завершается фильм сценой на военном кладбище, где много крестов. Перед могилой капитана Миллера стоит высокий, прямой и уже немолодой Райан, он плачет и успокаивает себя: «Они не погибли, а вознеслись…»

«Спасение рядового Райана» — первый фильм о Второй мировой войне, увиденный мной в Америке. Он вызвал гордость и слезы, и я их не устыдился… В фильме я не увидел ни одной фальшивой сцены: все так, как было на войне!

Какая же главная идея выражена в фильме? Думаю, о ценности каждой человеческой жизни — во имя ее и русские, и американцы воевали с фашистами. Однако на протяжении многих лет после окончания Второй мировой войны, и особенно во время периода «холодной войны», советская печать резко критиковала бывших союзников за недооценку вклада Красной Армии в разгром гитлеровской Германии. Критика эта, чаще несправедливая, продолжается и в наши дни. Чем это объяснить?

И в США, и в Западной Европе многие люди считали и считают, что Джон Уэн — главный голливудский киногерой времен Второй мировой войны, а затем и рядовой Райан спасли Европу от нацизма. Общую оценку роли армий союзников в войне высказал генерал Дуайт Эйзенхауэр — Главнокомандующий союзных войск в Европе: «Кампании на Средиземноморском театре военных действий и в Европе не имели себе равных в истории войн, в ходе этих кампаний армия Соединенных Штатов провела операции, беспрецедентные со времени ее создания в 1775 году».[100]

В одной из американских газет писали: «В то время как великие демократии широко отмечают события 60-летней давности, в то время как они воздают должное мужеству «джи-ай» из штата Омаха, стойкости освободителей Парижа, ужасу открытия концлагерей и повсюду — блеску американских войск, один гость всегда отсутствует за праздничным столом. Среди речей бедный друг, которого немного стесняются, остался за дверью. Этот друг — советский солдат Иван. Именно он сбросил знамя со свастикой с Рейхстага!»

Английский историк Энтони Бивор замечает: «В день высадки в Нормандии американцы потеряли около десяти тысяч солдат и офицеров. Фильм Спилберга «Спасти рядового Райана» показал, какие потери понесли американцы в этот день — 6 июня 1944 года. «Так вот, — говорит Энтони Бивор, — они были меньше среднестатистической ежедневной цифры потерь Красной Армии в течение всей Великой Отечественной войны». В этих словах видна серьезная перемена во взглядах Запада на роль Ивана в достижении общей победы!

В России господствует мнение, что основная роль в разгроме вермахта принадлежит Красной Армии. Оно основано на том, что более 70 % немцев уничтожено на Восточном фронте. Но есть еще одно обстоятельство, и его никак нельзя игнорировать. Вот что по этому поводу говорит известный историк Ричард Пайс: «Западное общественное мнение воспринимает Победу над Германией в гораздо более широком контексте, где факт несомненного героизма русского народа бледнеет на фоне иных событий. Например, пакт Молотова—Риббентропа дал Гитлеру зеленый свет для нападения на Польшу, положил начало Второй мировой войне. Сталин, получив Прибалтийские страны, Западную Украину, рассчитывал на то, что повторится сценарий, знакомый ему по Первой мировой войне, то есть Германия с союзниками и ее противники обескровят друг друга. Но Россия на этот раз дожна была оказаться умнее — она останется в стороне, а затем без труда покорит Европу. Так что для западного человека память о Второй мировой войне и роли России в ней не совсем однозначна. С одной стороны, Россия сыграла значительную роль в разгроме Германии и почти никакой — в победе над Японией, с другой стороны, она развязала Вторую мировую войну вместе с Германией».

В ответ на столь серьезные упреки российская сторона припоминает Мюнхен — одну из позорных страниц прошлого британской дипломатии, что давно на Западе публично осуждено. Россия же упорно настаивает на своей непогрешимости в развязывании Второй мировой войны, не говоря о сталинском преступном прошлом.

Больше того: к 70-летию начала Второй мировой войны (1 сентября 2009 года) российские власти придумали новую версию начала войны — во всем виновата Польша, она на самом деле основной зачинщик Второй мировой войны. В этих целях ФСБ России выпустила специальный сборник ранее секретных документов о связях Польши с Германией, о приезде Геринга в Варшаву, об участии Польши в разделе власти с нацистами Чехии и т. п. Версия, придуманная кремлевским идеологами, фальшива и преследует цель — отвести общественное мнение от преступного пакта Риббентропа—Молотова в 1939 году.

Известно, что накануне годовщины начала Второй мировой войны Ассамблея Европейского сообщества объявила 23 августа (день подписания пакта) «Днем памяти жертв сталинизма и нацизма». Кстати, выступая в Польше 1 сентября 2009 года на памятном митинге, посвященном 70-летию начала Второй мировой войны, В.В.Путин вынужденно назвал подписание пакта «антиморальным» фактом.

В последнее десятилетие на Западе в оценках роли Восточного фронта во Второй мировой войне произошли существенные перемены. Разительный пример… В британской газете «The Herald» в мае 2007 года была напечатана рецензия на книгу Кэтрин Мерридейл.[101] В ней говорится:

«Это больше, чем просто книга: это сочный, подробнейший и временами надрывающий сердце портрет архетипа русского пехотинца — человека, всю войну жестоко страдавшего, причем не в последнюю очередь от рук своих соотечественников. Поражает порядок цифр, которым измеряется число тех, кто не вернулся с войны из сражений против германского вермахта. С 1939 по 1945 год в действующую армию было мобилизовано более 30 миллионов человек обоих полов, и из них в бою, от болезней и голода погибло более восьми миллионов. Число погибших среди гражданского населения выше в два раза. 25 миллионов человек остались без крова. Самыми страшными были первые годы войны. К началу 1942 года на поле боя было убито 2,7 миллиона человек; еще почти 3 миллиона попали в плен. За время войны Красная Армия дважды обновлялась почти полностью. Около трех четвертей из солдат, воевавших в пехоте, составляли крестьяне, к коммунистической системе относившиеся не очень лояльно, главным образом, — отмечает Мерридэйл, — советские люди, сражавшиеся и погибавшие, защищая сталинский режим, сохранили тирану власть. Иван спас Родину, но поработил самого себя. Он сражался за свою страну, но не за свободу. Старые солдаты, с которыми беседовала Мерридэйл, говорят: единственный позитивный опыт, вынесенный ими из войны, заключается в том, «что они научились больше ценить жизнь». Грустно, но эти слова выглядят вполне уместным комментарием к решающей роли Ивана в самой кровавой войне за всю историю человечества».

По мнению британской газеты «The Cardian», «в борьбе с нацизмом на каждого погибшего рядового Райана приходится примерно 40 погибших русских Иванов».

Как бы подводя итоги в оценках западных историков и военных специалистов, Александр Геннис, публицист и журналист, высказывает собственную позицию в многолетнем споре о месте Райана и Ивана. «О достижении победы над Гитлеровской Германией»:[102]

«Западная популярная историография Второй мировой войны, — говорит автор, — делает полный поворот кругом. До недавнего времени она была в большинстве своем сосредоточена на боевых действиях союзников: выпускались горы книг обо всех сражениях на Западном фронте: от Эль-Аламейна до высадки в Нормандии и битвы в Арденнах. Такое преимущественное освещение военных операций западных союзников создавало у неосведомленных читателей-американцев уверенность в том, что нацистскую Германию победили американцы и англичане. Правда, западные историки всегда отмечали тяжелые потери Советского Союза (несравнимые с потерями союзников) и сочувствовали трагедии его жителей, но роль Советской Армии в победе явно недооценивалась. Вот чем это объясняет Бен Шварц (Benjamin Schwarz) — рецензент новых книг о роли России в войне — в обзорной статье «Подарок от Сталина»: Черчилль в своей хронике Второй мировой войны (которая во многом сформировала представления среднего американца) сознательно принизил решающую роль советской сверхдержавы в победе над Третьим рейхом. А дальше — западные историки попадали в одну и ту же ловушку между трудами советских специалистов и воспоминаниями немецких генералов. И те и другие искажали историю войны: советские специалисты — из страха и по причинам строжайшей секретности, немецкие генералы — от уязвленной гордости, из желания обелить себя и армию, из чувства вины, от арийского высокомерия и тому подобное.

Первым всерьез обратился к Восточному фронту британский историк Джон Эриксон (John Erickson). выпустив две книги — в 1975-м и 1983-м годах — «Дорога на Сталинград» (The Road to Stalingrad) и «Дорога на Берлин» (The Road to Berlin). Американский военный историк полковник Дэвид Гланц написал с 1989 по 2006 год 16 капитальных трудов о войне на Восточном фронте, среди них книгу «Схватка титанов: как Советская Армия остановила Гитлера».

В 2006 году два британских автора выпустили в свет работы большой исторической и литературной ценности: Энтони Бивор с переводчицей Виноградовой опубликовали по-английски фронтовые воспоминания Василия Гроссмана «Писатель на войне» — по мнению Шварца, — лучшее пока свидетельство очевидца. И, наконец, дипломат и историк Родрик Брайтуэйт в книге «Москва 1941 года» подробно описал жизнь столицы в те дни, когда к ней подступила гитлеровская армия (факт, который на Западе совершенно не брали в расчет). В книге описана и битва за Москву, стоившая жизни 926 тысячам советских солдат. Теперь — о двух самых последних работах. Это хроника Джеффри Робертса «Война Сталина» и книга известного британского историка Нормана Дэвиса «Европа в войне. 1939–1945». Дэвис, чья книга написана с неожиданной горячностью и острой иронией, прямо осуждает американцев за нарциссизм. Особенно достается историку-популяризатору Стивену Амброзу, убеждавшему своих соотечественников, что это они остановили Гитлера. Дэвис пишет: «В течение четырех лет на Восточном фронте дрались 400 немецких и советских дивизий. Линия фронта тянулась на 1600 километров. А на Западном фронте даже самые интенсивные бои шли между 15–20 дивизиями. Восемьдесят восемь процентов всех потерь немецкая армия понесла на Восточном фронте. В июле 43-го именно советские войска сломали волю и способность немецкой армии к массированным атакам по всему фронту. «Курская дуга» — вот название, которое нужно помнить историкам! Главенствующая роль Советской Армии во Второй мировой войне будет настолько очевидна историкам будущего, что они отведут Британии и Америке лишь роль решающей поддержки. Утверждение, по-моему, совершенно верное. Нельзя только забывать, что с декабря 1941 года по сентябрь 1945-го американцы воевали еще и с японцами. Вывод историка Дэвиса о решающей роли Красной Армии в победе над Гитлером приводит его и к другому выводу: что «самый зверский режим в истории Европы был побежден не демократиями, а другим зверским режимом». Один деспот — другим деспотом. Впрочем, и Дэвис, и Роберте явно отдают предпочтение нашему деспоту. Правда, они оба считают Сталина лично виновным в страшной военной катастрофе, которую пережила Советская Армия в начале войны, но приходят к выводу, что огромная доля заслуги в достижении победы тоже принадлежит лично Сталину.[103]

Бенджамен Шварц так резюмирует позиции обоих авторов: во-первых, Сталин допустил к руководству армией талантливых генералов и дал им свободу действий. Во-вторых, он лично участвовал в руководстве всеми другими сферами деятельности в годы войны: от чудесного экономического возрождения до сфер высокой дипломатии. Роберте в книге «Война Сталина» идет дальше Дэвиса и заявляет: «Сделать столько ошибок и потом восстать из пепла и довести страну до величайшей победы было ни с чем не сравнимым триумфом. Мир для нас, для демократий, спас Сталин. Думаю, что это — другая крайность. Гитлера победил не Сталин, а те люди, которым он на время войны перестал препятствовать: офицеры, конструкторы, медики, а также те, кого часто забывают в рассуждениях об исторических процессах: рядовые, лейтенанты, медсестры, штрафбаты, Клавдия Шульженко, партизаны, женщины на тыловых заводах…»

Несмотря на приведенные факты, накануне 60-летия Победы российская Дума выступила с резким заявлением в адрес Запада: мол, никому не позволено пересматривать историю войны и вновь напомнила об огромных жертвах России в борьбе с нацистскими захватчиками. В данном случае полезно вспомнить древнее изречение Цицерона: «Кто настолько глух, что даже от друга не хочет услышать правды, тот безнадежен…»

Александр Яковлев, видный российский демократ, академик, незадолго до смерти (2007 г.) высказал сомнения об официальной цифре потерь СССР в годы войны. Они слишком занижены и далеко не точны. Он назвал число погибших — более 30 миллионов. «Но и названная цифра, очевидно, не окончательная. Некоторые историки утверждают, что погибло 43–45 миллионов». Яковлев подтвердил, что в военные годы около миллиона офицеров и солдат Красной Армии было своими расстреляно. Самое главное, Яковлев призвал прекратить разговоры о том, чей вклад в Победу над фашизмом весомее.

Как рассказывает Александр Яковлев: «Я читал американский учебник о Второй мировой войне. В нем даже не было упоминания Советского Союза — это крайняя степень безнравственности. Но с другой стороны, тоже безнравственно, если кто-то у нас говорит, что, мол, вот мы и только мы одержали победу. Пора считаться с фактами истории: победа одержана антигитлеровской коалицией. Они без нас Гитлера бы не повергли, а мы — без них», — добавил Яковлев. Это верно со всех точек зрения, в том числе и с нравственной, и с точки зрения нашего будущего, как единого человечества. А мотивировать тем, у кого больше погибло… Это, по-моему, даже стыдно — считать трупы. «Не надо мертвых трогать, больше-меньше — они тоже могут отомстить, они тоже умеют говорить», — заметил Яковлев.

Выпячивать потери как решающий фактор Победы — нелепо и глупо. Между тем эта мысль нередко звучит на страницах российской печати и в устах ее руководителей, что скверно и свидетельствует о небрежливом отношении к Ивану, а значит, говорит и о низком уровне военного мастерства российских полководцев.

Часто западные историки спрашивают: «Почему другие народы Европы могли воевать иначе, минимизировать потери своих войск? На Восточном фронте сотни и тысячи солдатских жизней принесены в жертву сталинскому требованию воевать ради победы «любой ценой»!»

От 60 до 70 % населения России уверены в том, что Красная Армия одержала бы победу без помощи союзников. Можно ли согласиться с этим? Подобная точка зрения россиян, как и в прошлом, так и в настоящем, основана скорее на незнании многих фактов, замалчиваемых или искажаемые официальными историками.

Что знает российская молодежь о героическом времени доставки из Америки, Великобритании и Канады в Советский Союз военный техники, боеприпасов, оборудования и т. п. в рамках ленд-лиза. О гибели 6000 моряков союзников во время движения кораблей через океан, чтоб доставить грузы в советские порты.

Что знает российская молодежь о боевых действиях английских летчиков на Севере, в районе Мурманска, Архангельска?

Верно ли понимают в современной России, что означает «Второй фронт»? Союзники разработали собственную стратегию и начали сражаться с фашистской Германией — на Средиземноморском театре военных действий, в Северной Африке, где Гитлер создал так называемый «Африканский корпус» под командованием талантливого полководца генерала Роммеля. И если бы Гитлер смог снабдить свои войска в Африке дополнительными резервами, вооружением, а главное — необходимым количеством горючего, то, вероятно, Роммель смог бы прорваться в Египет, Палестину.

После нападения японцев на Перл-Харбор (декабрь 1941 года) США фактически начали Вторую мировую войну с нуля. После Первой и до начала Второй мировой войны армия США состояла из 140 000 солдат и офицеров.

Рассуждения о вкладе в Победу союзников отдельные публицисты и историки, чаще на Востоке, чем на Западе, объясняют следующим: мол, немецкая гадина издыхала и победить ее не составляло большого труда, главное было — не допустить одиночной победы Красной Армии.

Поэтому высадка в Нормандии позволила закончить Вторую мировую войну и не позволила разгореться третьей мировой. Если бы Красная Армия попыталась захватить территорию всей Европы, союзники бы ей это не позволили.[104]

Сказанное, речь идет о Втором фронте, по меньшей мере — легкомысленно.

И еще один пассаж российского публициста Леонида Родзиховского: «Если войну на земле выиграли мы, а война на море не имела решающего значения, то вот войну в воздухе выиграли союзники!» Так и хочется задать вопрос: без уничтожения немецкого подводного флота союзниками было бы возможно открыть Второй фронт в Европе и осуществить громадную помощь Советскому Союзу в годы войны по ленд-лизу?

Немецкие подлодки, беспрепятственно бороздившие океаны и моря вплоть до 1943 года, значительно усложняли усилия союзников, ограничивая трансатлантические перевозки. Только в 1942 году немецкие подлодки потопили 1027 кораблей союзников.

Немецкий подводный флот нанес огромный ущерб флоту союзников, уничтожив тысячи судов, торговых и военных, общим тоннажем более 14 млн тонн. В начале 1942 года стало ясно, что высадку в Европе возможно организовать, только уничтожив немецкий подводный флот в Атлантике.[105] Гитлеровская Германия вступила во Вторую мировую войну, имея 57 подводных лодок. С 1 сентября 1939 года по 4 мая 1945 года в немецкий подводный флот вступило в строй 1113 подводных лодок. Участвовало в боевых операциях 863 субмарины. Из них уничтожено 630 подводных лодок.

Действия союзников в Северной Африке создали условия для успешной высадки войск в Европе. На протяжении 1942 и 1943 годов Соединенные Штаты вели перестройку промышленности для удовлетворения всевозрастающих потребностей союзников в военных ресурсах. В этот период промышленность США поддерживала удаленные базы и операции на Тихом океане, кампании в Северной Африке и Италии, одновременно мобилизуя людские и материальные ресурсы для высадки в Европе. При этом США продолжали осуществлять важнейшие поставки своим западным союзникам и Советскому Союзу. Тот факт, что Соединенные Штаты сумели не только обеспечивать свои собственные нужды, но и в то же время совместно с Великобританией и Канадой поддерживать Советский Союз, свидетельствовал как о колоссальной промышленной мощи США, так и об их преданности делу антигитлеровской коалиции.

Мобилизация и подготовка большого количества солдат, моряков, летчиков и морских пехотинцев, необходимых для ведения войны с Японией на Тихом океане и для высадки в Европе, была задачей нелегкой и требовала времени. В 1942–1943 годах Соединенные Штаты смогли мобилизовать и подготовить достаточное количество военнослужащих для укомплектования боевых десантных подразделений. В то же время военные операции в Северной Африке помогли американским войскам приобрести жизненно важный боевой опыт и выявить наиболее одаренных военачальников.[106] Тщательная подготовка уникальной высадки союзных войск в Нормандии заняла больше года.

Наконец, следует напомнить, что в 1942–1943 годах союзники вели войну на Тихоокеанском фронте, где были сосредоточены огромные силы, включая наземные войска, морской и воздушный флот, чтобы отвоевать у японцев захваченные ими территории. И еще одно обстоятельство, которое официально русские историки нередко обходят стороной. Это ленд-лиз, без которого вряд ли бы Красная Армия преодолела кризис 1941-го и добилась через полтора-два года крепкого перелома в схватке с захватчиками.

Почему же так долго не могла справиться с врагом Красная Армия, имевшая подавляющий перевес и в людях, и в боевой технике? Начну с того, что, собственно, внезапностью можно объяснить только самые первые успехи немцев. В России любят приводить данные, что в первый же день войны немцы уничтожили почти 6300 советских самолетов. Внезапностью это не объяснишь. Получается, что после первого удара у Сталина осталось еще достаточно самолетов, чтобы не нести такие большие потери. Всего же за войну общие безвозвратные потери советских ВВС на фронте составили около 75,2 тыс. боевых самолетов. Люфтваффе потеряли в 5,6 раз меньше боевых машин — около 13,5 тыс. Сходное соотношение и по потерям танков. А по людям безвозвратные потери Красной Армии почти в 2–3 раза превосходят потери вермахта.

Хотелось бы отметить еще один факт реального вклада союзников в Победу — уничтожение их стратегической авиацией всех вражеских возможностей для создания атомного оружия. Это и завод по производству тяжелой воды в Норвегии, и урановые рудники в Саксонии и Чехии, это и превращение в руины центра в Далеме, под Берлином, где под руководством знаменательного ученого Гайзенберга проводились многолетние небезуспешные исследования в области создания атомной бомбы…

Порой смешно читать в российской печати, будто немцы сдавали союзным войскам свои города по телефону. Мемуары Дуайта Эйзенхауэра, генерала Брэдли, фельдмаршала Монтгомери подробно и правдиво повествуют об упорном характере боев в Западной Европе вермахтом. До последних дней войны немецкая армия на Западе сражалась с упорством обреченных. Во многих их частях были сосредоточены эсэсовцы-фанатики с правом расстрела рядовых в случае отступления.[107]

Не говоря уже Об естественных препятствиях, а их на Западном фронте оказалось больше, чем на Восточном, союзные армии дважды с боями пробивались через оборонительные сооружения, созданные с большим тактическим и инженерным мастерством. «В анналах военной истории выдающейся страницей останется прорыв через Западный вал, или, иначе, линия обороны Зигфрида (Эйзенхауэр. С. 504).

Теперь обратим внимание читателя на конкретные факты…

На Западном фронте плотность немецких войск в два с лишним раза была выше, чем на Восточном, включая вооружение и технику, что осложняло тактические возможности союзных войск. В распоряжении немцев на Западе были пусть и незавершенные, но состоящие из долговременных укреплений Атлантический вал и линия Зигфрида, тогда как на Востоке подобные укрепления оказались только в Восточной Пруссии. Высадившимся в Нормандии союзникам сразу же пришлось столкнуться с отборными германскими войсками: тут были танковый корпус СС, танковая группа «Запад», 5-я танковая армия и др.

С момента высадки в Нормандии (с 6 июня по 11 августа 1944 года) американские, британские и канадские войска потеряли 170 тыс. человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Нелегкими за этот же период оказались немецкие потери от 200 до 300 тысяч солдат и офицеров. Приведенные цифры свидетельствуют о жестоких кровопролитных сражениях союзных войск с вермахтом на Западном фронте.

Известно, что сразу же после высадки в Нормандии танковый корпус СС из Польши был переброшен на Западный фронт. Это значительно облегчило задачу советских войск в Белоруссии. Еще более способствовала успеху операции «Багратион» экстренная переброска значительной части фронтовой истребительной авиации в Нормандию. В начальные дни 1944 года, в «день Д», на Западе находилось 288 немецких истребителей, на Восточном фронте — 550. Еще 250 истребителей — в Средиземноморье, на Балканах и в Норвегии. Наконец, 1179 машин входили в ПВО рейха и сражались исключительно с англо-американской авиацией.

22 июня 1944 года, в день начала советского наступления в Белоруссии, на Восточном фронте остался только 441 истребитель, на Западном их стало 704, на других — 338, а в ПВО Германии — 538. Как отмечают немецкие мемуаристы (их свидетельства собраны в книге бывшего личного переводчика Гитлера Пауля Шмидта (под псевдонимом Пауль Карел) «Восточный фронт»), именно отсутствие в воздухе Люфтваффе, наряду с подавляющим превосходством советских войск в танках, привело к столь быстрому разгрому группы армий «Центр». Союзники в Нормандии имели над противником чуть ли не десятикратное превосходство в авиации и трехкратное в танках. При этом часто забывают, что в первые недели боев с немцами самолетам союзников приходилось базироваться за Ла-Маншем.

Вплоть до конца войны снабжение оставалось главной проблемой союзных армий на Западе. Перебои с поставками горючего и боеприпасов нередко уменьшали перевес союзников. Во время боев в Германии ежедневно американская авиация доставляла своим наступающим армиям 2000 тонн грузов. Примерно таким же было и советское превосходство на Восточном фронте в 1944–1945 годах.

Весь вопрос в том, кто эффективнее использовал свои возможности — союзники, потерявшие убитыми не меньше, чем противостоявшие им германские части и взявшие на порядок больше пленных, или Красная Армия, клавшая на каждого убитого германского солдата десяток своих. Показательно соотношение безвозвратных потерь офицеров Сухопутных сил на Восточном фронте с июня 1941-го до конца 1944 года. За этот период погибло и пропало без вести 65,2 тыс. германских офицеров и 784 тыс. советских (за исключением политического, юридического и административного состава, представленного в вермахте чиновниками). Это дает соотношение 12:1.

Открытие Второго фронта, куда была отвлечена треть резервных германских Сухопутных сил, сыграло решающую роль в советских успехах 1944 и 1945 годов. В этот период Восточный фронт практически лишился немецкой авиации и каких-либо резервов, для отражения советских ударов.

К сожалению, многие россияне, особенно современная молодежь, рассуждают примерно так: «Когда все боеспособные части вермахта были перемолоты на Востоке, то отборные войска союзников легко сломили слабые немецкие соединения на Западе в 1944–1945 годах. Основное дело уже было сделано русскими на Востоке».

Открытие второго фронта привело к коренному перелому в ходе боевых действий на суше. Российские официальные историки, говоря о втором фронте, стараются свести к нулю его значение. Так, в 1944 году его открытие якобы уже не могло повлиять на исход войны![108]

Западные союзники вынесли на себе основную тяжесть воздушной войны. Две трети безвозвратных потерь в личном составе Люфтваффе понесли в борьбе против западных союзников. Что же касается войны на море, то практически весь германский, итальянский и японский флот погиб в борьбе с англо-американскими ВМС и авиацией.

Союзные бомбардировки замедляли темпы наращивания германского военного производства, практически парализовав, в частности, реализацию германского атомного проекта, а в последние полгода войны добились сокращения на 30–40 % производства горючего. К концу 1944 года железнодорожный транспорт Германии был практически парализован. Производство синтетического горючего упало с 316 тыс. тонн в мае до 17 тыс. тонн в сентябре. В результате топлива не хватало ни авиации, ни танковым дивизиям.

В российских школьных учебниках и солидных научных трудах рассказ об успехах Красной Армии во второй половине 1944 года ведется без какой-либо связи с действиями союзников. А в научных, а точнее в псевдонаучных, трудах последних лет все ставится с ног на голову: «Успех десантной операции союзников «Оверлорд», начавшейся 6 июня 1944 года на Западном фронте, стал возможен во многом благодаря действиям советских фронтов в Белоруссии» (E.H.Кульков, М.Ю.Мягков, О.А.Ржешевский. Война 1941–1945 гг. М.: Олма-пресс, 2001. С. 125.) Расчет авторов, очевидно, на то, что никто не вспомнит, что высадка в Нормандии произошла за 16 дней до начала советского наступления в Белоруссии.

Не случайно единственную стратегическую наступательную операцию последнего года войны немцы провели против англо-американских войск в Арденнах, а не против Красной Армии. Сравнительно небольшая глубина Западного театра открывала шансы на достижение решающего успеха в ходе одной операции, тогда как необъятные просторы Восточного фронта таких шансов не давали.

Кстати, с Арденнами связана еще одна легенда — будто бы Сталин по просьбе Черчилля ускорил наступление Красной Армии, чтобы спасти союзников. Перенес его начало с 20 на 12 января 1945 года, о чем сообщил британскому премьеру. Только в 90-е годы историки выявили, что утвержденный Жуковым еще 29 декабря 1944 года план сосредоточения войск 1-го Белорусского фронта предусматривал начало наступления 8 января 1945 года, но из-за плохой погоды, ограничивавшей действия авиации, его пришлось перенести. В письме же Черчилля Сталину упоминались Арденны, но оно содержало лишь просьбу предоставить информацию о советских военных планах, но отнюдь не «мольбу» о помощи. Сталин тогда разыграл готовность пожертвовать жизнями советских солдат ради союзных интересов, прекрасно зная, что наступление как раз и должно начаться около 12 января.

Бывший гитлеровский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп назвал три основных причины поражения Германии: неожиданное сопротивление Красной Армии, поставки по ленд-лизу в СССР и превосходство западных союзников в воздухе.[109]

Мог ли Советский Союз один на один воевать с Германией без американского бензина и алюминия, взрывчатки и меди, радиостанций и «студебеккеров», продуктов питания, станков, морских судов… В борьбе с англо-американской авиацией немцы потеряли две трети своих боевых самолетов, а также почти все подводные лодки и все крупные надводные корабли.

Бомбежки немецкой территории союзной авиацией в годы войны были оплачены высокой ценой. Англичане за пять лет войны в Европе потеряли около 12 тыс. самолетов. В основном бомбардировщиков. Американцы несли в авиации еще большие потери, так как их «Летающие крепости» бомбили Германию, в отличие от англичан, военные объекты и города, в дневное время. Воздушная война с Германией обошлась союзникам примерно в 150 000 человек убитыми, ранеными, взятыми в плен и пропавшими без вести. Каждый из самолетов-гигантов стоил больше, чем 6 истребителей. Американцы потеряли более одной тысячи «Летающих крепостей». Одна из причин их высоких потерь была связана с тем, что армады этих самолетов летели на Германию без сопровождения истребителей. (Аэродромы союзников находились за Ла-Маншем).

Много информации о Западном фронте читатель может получить, обратившись к книге Зигфрида Весфаля.[110] Особенный интерес представляют главы 7, 8, 9 (с. 206–256). Генерал высоко оценивает план Черчилля — высадку на Адриатике, что помогло ускорить окончание войны (с. 255). Мы узнаем, что в результате разрушения стратегической авиацией союзников железнодорожной сети в Германии переброска одной дивизии (1944 год) с Восточного фронта на Западный занимала четыре недели вместо одной ранее. Автор отмечает, что воздействие воздушного флота союзников более существенно нарушило равновесие на фронте, чем «нерешительные массы русских солдат» (с. 253).

«После вступления в войну США, — указывает автор, — баланс сил резко сложился в сторону врага» (с. 252). Весфаль подробно рассматривает сражение вермахта с американскими войсками в марте — апреле 1945 года.

Российские официальные историки стараются замалчивать превосходство немецкой боевой техники, особенно в заключительной стадии войны.

«Королевский тигр» выигрывал дуэль не только с «тридцатьчетверкой», но и с новейшим советским тяжелым танком И-2. 88-мм орудие «тигра» поражало броню ИСа на такой дистанции, на которой его 122-мм пушка не могла уничтожить немецкий танк. Новейшая модификация германского истребителя «Фокес-Вульф-190», нередко применявшегося и как штурмовик, по своим боевым и летным качествам превосходила все тогдашние советские истребители. Немцам удалось в конце войны наладить массовое производство реактивного истребителя Ме-262 и ракет «Фау-1» и «Фау-2». В СССР же реактивная авиация появилась только после войны, и то во многом благодаря трофейной немецкой документации и вывезенным в Союз немецким конструкторам и последующей краже советской разведкой англо-американских научно-технических секретов. Так же обстояло дело и с атомной бомбой, ракетным оружием и новейшими подводными лодками, скопированными с последних германских субмарин.

Красная Армия не имела стратегической авиации до конца войны. Не случайно после войны по всей Европе специальные советские команды собирали поврежденные «Летающие крепости» — факт, от которого не уйдешь.

В советское время нас учили в школе, что войну против гитлеровской чумы выиграл героический советский народ, разве что с некоторой помощью доблестных французских летчиков авиаполка «Нормандия-Неман». Не помню, упоминалась ли в школьных учебниках американская помощь по ленд-лизу, но, во всяком случае, открытие второго фронта освещалось чуть ли не иронически — мол, Черчилль и Рузвельт, которых Сталин просил открыть второй фронт в 1942 году, наконец собрались с силами летом 1944-го, когда поражение Германии было предрешено победами Красной Армии.

История потрясающая. Ныне в российских школах ученикам учителя говорят то же самое, что говорили и нашим детям после войны. А точнее, учителей в путинской России заставляют так говорить…

Основной миф войны

День победного окончания войны поистине стал всенародным праздником. Сколько вынес страданий советский народ, сколько принес жертв на алтарь Победы — один Бог знает. К сожалению, статистика войны и по сей день далека от истины. Одна из заметных причин — захват Победы, принадлежавшей народу, диктатором под аплодисменты своих подданных. Как же произошло это событие?

Не успели еще замолкнуть пушки, как в стране развернулось фантастическое прославление главного победителя — Генералиссимуса. Печать, радио, партийный аппарат стали бойко разрисовывать картины только что прошедших грандиозных военных событий на собственный идеологический лад. Оказывается, победил фашистскую Германию один «Он». Один «Он» гениально, все зная, предусмотрел и учел. Один «Он» разработал гениальную стратегию Победы.

Миф этот господствовал в России, пока «Он» не помер, почти восемь лет после окончания войны.

«Как же Сталин смог оказаться в роли великого полководца, стать героем придуманного мира?» — задает вопрос Юрий Примаков. И отвечает: «Он сам назначил себя героем и творцом Октябрьской революции, героем Гражданской войны. Он был уверен, что и этот фокус пройдет успешно?..».[111]

Позвольте, что же в таком случае делали мы, фронтовики, от маршалов до командиров взводов, миллионы рядовых? Куда делись союзники? Всех, всех — на задворки, вон из истории!

Все фронтовики — так нам внушали — должны ясно понять, что война — дело прошлого. О мертвых позаботится государство, давайте думать о живых. Главное, скорее приняться за восстановление разоренной страны. А насчет идеологии, то следует крепко запомнить «десять сталинских ударов», как решающее условие Победы. Выбросить напрочь из головы 41-й год, выучить книгу товарища Сталина «О Великой Отечественной войне».[112] Кстати, книгу ту я обычно хранил в вещевом мешке, за спиной. Как-то, достав ее, обнаружил, что она насквозь пробита маленьким осколком мины. Повезло, как говорят…

Между тем ситуация с вернувшимися с войны окопными солдатами и офицерами оказалась гораздо сложнее, чем ее представляли себе партийные чиновники. Говорили, что Сталин косо глядел на фронтовиков, не любил их, не верил им, в каждом, скорее, предполагал потенциального предателя. Для этого, как он полагал, были веские основания.

«Он» не забыл начало войны, когда фактически Красная Армия, как он считал, его «предала» и когда в конце войны появилась крылатая фраза: «Главная ошибка Москвы состояла в том, что она позволила Ивану поглядеть на Европу, а Европе поглядеть на Ивана». А как не припомнить декабристское движение?

Ошибался ли в своих представлениях о фронтовиках вождь? Скорее, нет. Кто прошел войну на переднем крае и уцелел, кто побывал в европейских странах, тот уже воспринимал жизнь на Родине иначе, чем прежде. Причем, чтобы стать понятливым на этот счет, не требовалось высшее образование.

Главное — люди потеряли страх! Они пришли с войны словно вновь рожденными, с новым видением окружающего, с новыми чувствами, свежими мыслями, обрели уверенность и право — так большинство считало — на самостоятельные взгляды и поступки.

С какими возвышенными чувствами фронтовики вернулись с войны! Мы — победители! Люди отныне считали войну самым значительным событием в своей жизни… Все, что было до нее и стало потом, не важно: и хорошее, и плохое. Там, на фронте, вся воспринятая жизнь была естественна, обострена постоянным соседством со смертью. И в то же время там, впервые вырвавшись из круга тоталитарной системы, солдат почувствовал себя человеком… С распахнутой душой, испытал высокое чувство радости. Там понял, что Родина — это не Кремль, а свой собственный дом, своя семья, и он ее непременно защитит!

Они мужественно, нередко глядя смерти в лицо, отвоевывали у германцев родное Отечество, так бездарно и преступно отданное им. Понимали ли фронтовики, по чьей вине случилось столько трагических событий, что могли и не произойти? Насколько я помню — далеко не все, а некоторые из нас порой даже искали оправдания «Ему». Но ослепительное торжество Победы не затмило до конца глаза многим. Они вернулись с заслуженными боевыми наградами, мечтами о новой, более разумно организованной жизни. Разве не ради этого было столько пролито крови?

Вышло иначе. Не все сбылось, о чем так охотно и радушно думали, мечтали.

Столица встретила фронтовиков звонкими, радостными песнями, музыкой, пышными цветами, морем улыбок. Весь этот каскад приветствий искренних, радушных до слез задевал сердца победителей.

Но очень скоро в череде будней они почувствовали, что вокруг происходит сильный разлад со вчерашними думами.

Сгущались тучи. От чего? Многие действия властей повсюду в стране унижали людей, превращали их надежды в иллюзии, вчерашнюю доблесть в химеру, что приводило к безнравственности в обществе.

После победы над чудовищным режимом Гитлера фронтовики, вернувшись домой, с первых же шагов столкнулись с самыми отвратительными чертами сталинского режима. И всякий раз понимали, что во многом эти черты повторяют один к одному фашизм, с которым столько лет воевали и вконец разрушили. Поэтому, естественно, происходящая вокруг жизнь создавала ощущение двойственности Победы, что особенно затрагивало молодежь. Почему так происходит? Этот вопрос как ниточка — стоит потянуть, и начнет разматываться весь клубок. И мы узнаем правду о многих бездарных и кровавых сражениях, которые американский военный историк Дэвид Глантс отнес к забытым. Потому что правда о причинах поражений Красной Армии долгие годы тщательно скрывалась.

Только через двадцать лет после войны партийные вожди решили подвести первые исторические итоги войны. Разумеется, в господствующем идиотическом духе. За двадцать лет, с 1973 по 1982 год, был издан фундаментальный труд «Об истории Второй мировой войны» — двенадцать томов. Трудно поверить, но эта грандиозная писанина — детище 300 академиков, генералов, историков — фактически оказалась дешевой пропагандой и сборищем фальсифицированных или придуманных фактов и событий. Приведу только один пример.

Поверив в серьезность замыслов авторов этого издания, подписался на него и постепенно получил все двенадцать томов. Однако очень скоро я посчитал, что легкомысленно поверил составителям военной энциклопедии. Когда вышел из печати последний том, я их все собрал, аккуратно перевязав веревочкой, отнес все книги в букинистический магазин. Продавец, увидев принесенное мной, рассмеялся и показал на полки, сплошь забитые такими же книгами-кирпичами, что и мои, но принесенными ранее меня.

Официальные историки по указаниям сверху ловко фальсифицировали различные этапы войны. А она, правда, состояла прежде всего в диктаторском мышлении, в просчетах Верховного Главнокомандующего и его хоть смелых и способных, но бесконечно жестоких и честолюбивых военных начальников, направлявших на убой, на верную смерть тысячи людей, хотя этого часто можно было бы избежать. Взять деревню «любой ценой» — вот типичная формулировка военного приказа тех лет.

Высочайшее чувство воинского долга вело солдат на все новые и новые атаки. Бывало так, что после боя в живых от батальона оставалось несколько человек. Воистину, мое поколение — «скошенное, как трава, поколение!» Из каждых ста человек вернулось только трое.

По указанию свыше фронтовики стали «объектом» пристального внимания властей. Приведу пример, связанный со мной. Однажды во дворе подошла ко мне Веруха. Так звали женщину, которая убирала парадное в доме, где мы жили. Она отвела меня в сторону и тихо-тихо спросила: «Чего велите мне говорить? Спрашивали о тебе. Поручили глазеть». Я поначалу растерялся. Уж больно неожиданная и малоприятная новость. Придя в себя, в ответ пошутил: «Скажи, мать, что я парень хороший и скоро стану крокодилом»… Теперь Веруха поглядела на меня пытливо: «Это как же?» — спросила.

На следующий день я отправился с утра на Крымский мост и, уловив момент, когда вокруг не было людей, выбросил завернутый в тряпочку немецкий офицерский кортик и коллекцию наград вермахта. Моему товарищу Евгению Прохорову — мы вместе учились в Полиграфическом институте — не повезло. Он с войны привез немецкий пистолет «вальтер». Забыл человек запереть дверь в комнату, где он жил. Он в то время проводил ежемесячную чистку и смазку оружия. Сосед без стука вошел к Прохоровым и, тут же замерев на месте от удивления, стал подхалимски хвалить Женю за смелость. Он знал, что Прохоров служил в разведке. Через неделю разведчика «замели». В соответствии с Законом его осудили на пять лет лагерей за незаконное хранение оружия.[113]

Многие фронтовики привезли с войны самые различные «сувениры» как память о прошлом: пистолеты, кортики, штык винтовочный, коллекцию конвертов, открыток, марок, монет, гербы городов, полевую карту, офицерский бинокль, пивные кружки, статуэтки, фотоаппарат, губную гармошку — всего не перечислить.

Один солдат привез с фронта свой «смертник». Не раз товарищи советовали ему выбросить эту штуку, которая могла якобы накликать смерть. А вот остался живым солдат, правда дважды ранен.

Органы докладывали наверх об изъятии у бывшего воинства оружия. Но за всеми и не уследишь. Приведу любопытный случай, о котором мне рассказали. Для водружения победного знамени на Рейхстаге заранее изготовили 60 флагов. Они находились во всех батальонах, которые подошли к зданию в Берлине. Одно из знамен пропало: его утащил офицер и, вернувшись на Родину, продал местному музею как «Знамя Победы». Аферу раскрыли, и бывшего лейтенанта посадили вместе с музейщиком, разделившим с ним гонорар.

В первые послевоенные годы вышел роман Юрия Бондарева «Тишина». Книга понравилась. Казалось, появился новый писатель-фронтовик, рассказавший о судьбе молодого человека, который с войны привез пистолет и заплатил большую цену за его применение в жизни. Бондарев написал много книг. Больше всего мне понравился его роман «Батальоны просят огня». Его экранизировали. К сожалению, писатель оказался скверным человеком, властолюбивым, сыгравшим далеко не благородную роль в годы перестройки.

Еще не замолкла война, но по личному указанию «Его», смершевцы, с помощью политорганов, перешерстили окопное воинство, выявляя «контрреволюционеров». Трудно поверить, но из армии в победном 1945 году изъяли многих храбрых, бывалых фронтовиков, которые, по мнению начальства, слишком самостоятельны, стали строптивыми гордецами. К сказанному добавлю — не помню случая, чтобы кто-либо из командиров, комиссаров, рядовых заступился за нашего брата.

В политотделе, где я служил, забрали рядового — Симку Кузяева. Любил парень анекдотить. Во время обыска личных вещей нашли дневник. Начальник политотдела — полковник Шилович — собрал всех офицеров и предупредил: «Не вмешиваться!»

В конце войны потрясающий эпизод произошел с заключенными красноармейцами. Внезапно их всех выпустили, вручили винтовки и отправили на штурм Берлина. В живых осталось немного. Но после войны их постарались выловить и отправить в ГУЛАГ — дотянуть до окончания срока.

К началу демобилизации (1946 г.) издали секретный указ, запрещающий фронтовикам после окончания войны селиться там, где бы они пожелали. Все демобилизованные из армии, независимо от чинов и званий, обязаны были вернуться в те места, откуда их призывали в армию, — так прежде всего удалось разбросать по стране миллионы людей. Вернуть в деревню крестьян, не допустить бегства сельской молодежи, закрыть дорогу тем, кто пожелал бы поселиться в крупных городах, не говоря о столице.

Поделюсь с читателем, каким образом отозвался и в моей жизни тот указ. В июне 1946 года меня демобилизовали. Я приехал к родителям в Москву и через несколько дней после приезда отправился в районное отделение милиции для получения гражданского паспорта. Именно об этом документе написаны слова: «Без бумажки — ты букашка, а с бумажкой — человек!»

В Советском Союзе без этой «бумажки» тебя не приняли бы на работу, не оформили бы брак, не похоронили бы отца или мать, не приняли бы на учебу. А между тем, припомним, как славил «серпастый и молоткастый» наш великий поэт — Владимир Маяковский…

Собравшись идти в милицию, я надел офицерский китель, правда без погон, нацепил на него свои ордена и медали. Получился приличный иконостас. Милицейский чин не обратил на него никакого внимания. Прочитав мое заявление, он протянул мне текст указа, а затем, когда я его прочел, спросил: «Вы где призывались?»

«В Кыштыме», — ответил я. Не дав мне договорить, что там я оказался случайно, он решительно заявил: «Вот туда и поезжайте. Там выдадут вам паспорт, пропишут, и живите себе на здоровье». Вроде бы на этом наш разговор закончился. На все мои доводы он лишь молча кивал на документ с указом, лежавший на столе.

Растерянный победитель пришел домой. Обращение в городскую милицию закончилось тем же отказом. Я получил «от ворот поворот». Что делать? Рассказал маме. Она обещала помочь. Верно, через неделю посоветовала вновь пойти к тому же милицейскому чину. Через день я получил новенький советский паспорт, затем меня прописали на площади папы, и я стал гражданином Москвы.

Лет через десять мама мне открыла секрет моего паспортного «волшебства». Оказывается, паспортистка нашего дома была близка с милицейским начальником паспортного стола. Она попросила маму привезти ей домой два мешка рыночной картошки. Мама выполнила ее «просьбу», ради этого заложила свое обручальное кольцо в ломбард.

Когда мама пришла к паспортистке сообщить, что «все в порядке», девчонка ей сказала вот что: «Не вините моего Анисима. Он приличный мужик, но начальство заставляет его так себя вести: уж больно много понаехало в столицу евреев. Ваш сын хоть еврей, но человек заслуженный». Что могла мама ей в ответ сказать?..

Обухом по голове

Война постепенно уходила в прошлое. Люди, кто как мог, приспосабливались к наступившей наконец мирной жизни. Крестьяне, поохав и поплакав с матерями, отцами и дедами, принялись за «старую» проклятую колхозную жизнь. Что собой представляла в первые послевоенные годы деревня? Об этом правдиво рассказали через двадцать-тридцать лет после окончания войны так называемые писатели-деревенщики: В.Распутин, В.Белов, Ф.Абрамов…

По всей стране открыли многочисленные курсы по освоению самых необходимых профессий. Развернули техническое заочное образование, среднее и высшее, без отрыва от производства. Открыли средние школы для взрослых. Миллионы фронтовиков загнали в систему политического просвещения.

Страна была разрушена. Об этом рассказано много и достаточно. Цифры и факты широко известны. Три миллиона военнопленных, немцев и японцев, восстанавливали разрушенные города и села. На самых трудных участках работали бывшие русские военнопленные и тысячи астер-байтеров, собранных в рабочие батальоны.

Коротко о первых шагах после демобилизации из армии. Поступил учиться в Московский заочный полиграфический институт,[114] на редакторский факультет. Почему в заочный? Я предполагал учиться и работать. Однако отец мне сказал: «Пока я могу — буду тебе помогать, главное — учись и поскорее обрети профессию. Ты заслужил на это право». И я старался учиться.

Мои занятия порой можно было сравнить с марафоном. Я осваивал предмет за предметом и сдавал досрочно зачеты и экзамены, курс за курсом. Слушал лекции в университете, посещал выступления крупных ученых в Политехническом музее. Но главным местом моей жизни в те годы стала старейшая московская библиотека — «Историчка», в Староспасском переулке.

Ровно в 9 утра я входил в здание «Исторички» с первыми читателями и с последними ее покидал.

За три года я перечитал кучу лучших книг мировой и русской классики. Моими кумирами стали Стендаль, Бальзак, Томас Манн, и конечно, Пушкин и Гоголь. Стал собирать свою библиотеку, но это оказалось невероятно сложным. В книжных магазинах продавали в основном пропагандистскую литературу, восславлявшую партию и Сталина. Приобрести приличную книгу тогда можно было только на черном рынке, но это было мне не по карману. Случайно посчастливилось: я приобрел по дешевке первую свою книжку — сборник рассказов Чехова — у пьяного мужика.

Позже я узнал — в Лейпциге, в одном из центров германской полиграфии, был создан издательский центр, выпустивший много миллионов книг. Это особая тема.

В год успевал пройти примерно два курса. Тогда такое «вольнослушание» разрешали. Так я за три с половиной года закончил в 1950 году институт. Только на последнем курсе перед государственными экзаменами я устроился работать младшим редактором в «Промстройиздат» — существовало такое издательство.

За годы учебы в институте подружился с фронтовиками: Исааком Сокольским и Толей Конопелькиным. Проводили вместе много часов, вместе учились, вместе порой работали, дежурили по ночам на Кузнецком (так назывался переулок, где находился московский магазин подписных изданий), чтобы попасть первыми туда и оформить подписку. К примеру, на словарь Даля или на трехтомник Лермонтова. Чтобы заработать какие-то небольшие средства — в помощь дому или на покупку книг, билетов в кино, театр, — мы втроем ходили ночами разгружать вагоны с овощами, участвовали в массовках на киностудии «Мосфильм», убирали парки и бульвары от мусора, листьев. Стали чуть пописывать в газете «Московский комсомолец», занимались переводами с немецкого… На первых порах я часто ходил в Москве на барахолку и продавал все, что привез с собой из армии: шинель, теплую шапку, сапоги, ремень, фотоаппарат-лейку…

С 1946 года в жизни фронтовиков наступили внезапные перемены. Сперва сняли денежные надбавки к орденам и материальные льготы, положенные орденоносцам. К примеру, бесплатный проезд в оба конца на поезде или пароходом. Событие это взбудоражило умы людей и породило различные толки. Все понимали сложное экономическое положение государства после войны. Обратись к нам честно и открыто, уверен, что ни один фронтовик не был бы против. Причем сделать это следовало добровольно. Возможно, временно. Между государством и его гражданами всегда должны существовать честные правовые и моральные отношения. В данном случае поступок Сталина оказался безнравственным — так считали и многие мои товарищи. В знак протеста многие фронтовики перестали носить ордена и медали, том числе и я.

23 декабря 1947 года «вдруг» Сталин отменил официальное празднование Дня Победы, включая выходной день. «Надо восстанавливать страну, а не увлекаться фейерверками, торжествами, салютами и не тратить время на заседания, поездки на поля сражений» — так нам объясняли власти, как всегда, «мудрое» сталинское решение.

Почти 20 лет Советский Союз не отмечал на государственном уровне праздник Победы. Это не значит, что мы забыли свой светлый день — 9 Мая. Собирались после работы, где только возможно: в парках, на бульварах, за городом, на набережных и, разумеется, дома на кухнях. Газеты в этот день помещали отдельные фронтовые воспоминания, в основном генералов. И, конечно, в праздничном номере с портретом Верховного журналисты смаковали Победы, и ни слова о поражениях, которых вроде бы и не существовало.

Так возникали все новые и новые белые пятна в истории войны. По радио звучали песни военных лет, читали отрывки из произведений М.Шолохова, А.Твардовского, А.Толстого, И.Эренбурга, стихи К.Симонова. Большую толику времени радиотарелки посвящали Генералиссимусу, исполнялись бесконечно песни и стихи о «Нем».

Мы прожили так почти два десятилетия — без официального праздника. В 1965 году новые власти опомнились: Л.И.Брежнев возвратил народу-победителю его Праздник. В этом же году в честь 20-летия Победы была учреждена медаль «За Победу в Великой Отечественной войне» с изображением на ней Генералиссимуса. Многие из нас не надевали эту медаль.

Известно, что Л.И.Брежнев встретился в Центральном театре Советской Армии с ветеранами 18-й гвардейской армии, где во время войны он руководил армейским политотделом. Во время этой встречи он назвал фронтовиков «золотым капиталом страны». От Сталина и, что удивительно, от Хрущева таких слов мы так и не услышали. Непонятно, почему Н.С.Хрущев не восстановил официально праздник — «День Победы», особенно после XX съезда КПСС и полного захвата им партийной и государственной власти.

В первые послевоенные годы на глазах моего поколения произошло немыслимое событие, омрачившее сердца. В то время в Москве на перекрестках главных улиц, на входе и выходе из станций метро, в пригородных электричках можно было увидеть инвалидов войны: безруких, безногих, слепых, в драной одежде. Они передвигались на самодельных самокатах-дощечках, под которыми были приделаны ролики. Государство не позаботилось о своих инвалидах войны.

В один из обычных дней бывшие фронтовики, а ныне — человеческие «обрубки», внезапно исчезли. Куда они делись? Печать молчала. Молчала и власть. Кто приказал этих несчастных людей, многих с боевыми наградами, фактически бросить на произвол? Кто-то из высоких чинов в пьяном виде болтнул вслух, будто «слава богу!» очистили город от «пьяных ублюдков». Когда я услышал подобное «заявление», то подумал вот о чем: «Возможно, эти «пьяные ублюдки» потеряли ноги или руки, защищая Москву».

Рассказывали еще о том, что всех инвалидов по всей стране, в один и тот же день и час, собрали и за государственный счет отправили самолетами на остров Валаам, расположенный под Ленинградом на Ладожском озере, где пристроили в специальном госпитале.

Вероятно, какую-то небольшую часть инвалидов упрятали на Валааме. Но все-таки трудно в это поверить. Куда же их всех дели?

Вроде бы государство сделало благородное дело. Обеспечило несчастных медицинской помощью, окружило вниманием, помогло уменьшить их беспомощность, оказало материальную поддержку. Но сделано это было не добровольно, без всякой гласности.

Однажды я побывал на острове, посетил кладбище, где хоронили инвалидов. Но добраться до тайны вокруг их исчезновения так и не удалось. Спасибо писателю Юрию Нагибину. Он написал талантливый рассказ о драматической встрече через много лет безногого фронтовика на острове Валаам со своей довоенной возлюбленной. Современное российское общество выкинуло напрочь из своего прошлого трагическую судьбу инвалидов Великой Отечественной войны.

Мучили фронтовиков отрывочные сведения об ужасной судьбе бывших русских военнопленных, а также положение «возвращенцев». Сталин расправился жестоко со свидетелями собственного позора в 41-м. Многого, а точнее, почти ничего мы не знали. Тема эта долгие годы и при Сталине и после него была закрыта. Да и по сей день Россия не открыла полностью архивы, которые могли бы описать картину происшедших трагических событий.

А.И.Солженицын первым из русских писателей, надо отдать ему должное, рассказал о соглашении Сталина с союзниками о насильственном возврате русских военнопленных в Россию и о власовском движении.

Но «Архипелаг ГУЛАГ» в переводе на русский появился в России в начале 90-х годов. На Западе еще в 50-е годы прошлого века изданы были работы, рассказывающие о русских военнопленных и о власовском движении. За прошедшее время издана целая библиотека исследований, собранных архивных материалов, мемуаров.[115]

Крупным событием в жизни стало 30-летие праздника Победы. С этого периода слово «фронтовик» заменили на слово «ветеран». Государство стало одаривать ветеранов продуктовыми «заказами». Выдали нам «книжку ветеранов». Стали строить фабрики по производству протезов, открыли мастерские для изготовления ортопедической обуви, в аптеках наконец появились костыли разных размеров.

Созданы были армейские и дивизионные Советы ветеранов. Я около двух лет состоял членом Совета ветеранов 220-й дивизии. Чем мы занимались? Поздравляли с днем рождения, собирали ветеранов в Москве в День Победы, посещали школы, где рассказывали ребятам о прошедших военных событиях. Еездили на 30-летие освобождения столицы Белоруссии — Минска. В 1961 году посетили город Елец, где в 1941-м была сформирована 220-я дивизия. На встрече с ветеранами местный военный комиссар рассказал о том, что в живых от первого состава дивизии в 20 тысяч человек осталось сорок человек.

Мне показалось интересным рассказать о том, как была собрана наша бывшая дивизия. Почти восемнадцать лет потратил Василий Рагулин из Луганска (раньше Ворошиловград), мой боевой друг, на поиск выживших воинов 220-й дивизии. Он установил письменный контакт с ними. 9 мая 1975 года в Москву по его приглашению приехали 146 бывших офицеров и солдат. Пришли в парк, тогда Центрального военного музея. На эстраде, в центре, стоял офицер в военной форме с плакатом в руках: «Я — Вася Рагулин».

Что тут произошло — трудно передать. Васю подхватили подбросили вверх, обнимали, целовали, не обошлось без слез.

С того дня ежегодно мы собирались в Москве. Но, увы, на каждую новую встречу приезжало все меньше однополчан. Снятие государственных льгот с правительственных наград стало первой ласточкой в унижении фронтовиков. Мы поначалу не предполагали, что закончится «наградная эпоха» полной девальвацией наград. Особенно в 60–70-е годы. Практически боевые награды были свыше опоганены, превращены в предмет детских забав. За гроши продавали на черном рынке. Их стали выдавать за годы пребывания в армии. За 15 лет выслуги получали орден Красной Звезды, за 20 лет службы — орден боевого Красного Знамени, за 25 лет — орден Ленина.

А второй раз, чтобы как-то преуменьшить возмущение ветеранов, Генеральным секретарем ЦК КПСС Л.И.Брежневым, награжденным орденом Победы, всем нам выдали наиболее почетный орден фронтовиков — орден Отечественной войны. Приняв Постановление о вручении ордена Отечественной войны первой или второй степени, выдавали всем ветеранам, имевшим медали «За боевые заслуги», «За Победу над Германией» или «Победу над Японией» и справки о ранении.

Орден Отечественной войны первой и второй степени — это был самый почетный орден в годы войны. Этим орденом награждали только тех, кто был действительно на передовой, даже в штабе воюющей дивизии нельзя было получить эту награду. Поэтому не случайно многие ветераны-фронтовики отказывались получить «значок» в военкоматах.

Позорный факт, о котором надо рассказать, когда по приказу Сталина в 1947 году за убийство Соломона Михоэлса — наградили боевыми орденами офицеров КГБ. Получили ордена: генерал-лейтенант Цанава — орден Красного Знамени, полковники Шубников и Лебедев и старший лейтенант Круглов — орден Отечественной войны первой степени. Подобные преступные случаи награждения в сталинское время нередко совершались втайне от народа.

Многое не сбылось. Многое, многое, о чем думали, мечтали окопные офицеры и солдаты. Подытожу обрывки фронтовых разговоров. Прежде всего жизнь деревни, а это означало бы передачу в частное владение крестьянам земли, впрочем, скорее ее возвращение, отнятой у них большевиками после 1917 года. Это и ликвидация колхозов, снижение налогов на крестьянские дворы. «Ишь, чего захотели мужики!» — рассуждали чиновники. Один из мужиков как-то похвалялся: «По святому делу снял бы ботинки и голыми ногами медленно пошел бы по свежевспаханному полю. А она, землишка, как заново рожденная, повеселела и легко бы просыпалась под моими ногами».

Верующие, а их было так много среди фронтовиков, верили, что волюшку дадут кресту.

Фронтовые «интеллигенты» рассуждали о приходе либеральной эры, о прекращении репрессий, «от страха — к свободе». Им в ответ рычали: «Ишь, чего захотели интеллигентики!»

Малость о сельской жизни после войны

Деревня в первые послевоенные годы походила на мертвеца. За военное время земля во многом усохла, забурела, забурьянела, трактора, автомашины «приказали долго жить». Если в деревне еще осталась хоть одна худая лошадка, это считалось счастьем.

Вернулись с войны немногие: один-два мужика, да и те безрукие или безногие. И тех и других считали героями, «первыми парнями на деревне»…

Деревня была без электричества, жили крестьяне, как и их предки, с лучиной, а кто-то с керосиновой лампой. Позже я узнал, что из 5 тыс. восстановленных районных типографий 4,5 тыс. использовали вручную.

«Основной трудовой элемент» деревни составлял женский люд. На плечи баб лег весь нелегкий сельский труд. Мужики «полезли» в начальство и ставили первые отряды новой сельской бюрократии (председатель колхоза, парторг, члены правления колхоза, бригадиры, завпроизводством, завскладом. Словом, вышло так, как сложилась поговорка: «Семеро — с ложкой, один — с сошкой»…

Жили впроголодь. Все, что имели, а имели мало, но все же, что только можно, отдали селяне фронту. «Запрягали» баб во время сева, сбора урожая вместо лошадей. Коров на 50 домов числилась одна, и ту кормить порой было нечем. Меня часто мучил вопрос: куда делись богатства, вывезенные из Германии якобы в счет репарации? Известно, что за 1945–1947 годы, то есть за три года, из Восточной Германии вывезено в Советский Союз 600 тыс. лошадей, среди них лошади-тяжеловозы из Голландии, более полумиллиона другого рогатого скота, почти четверть миллиона пшеницы.[116]

Кого спросить: куда делось столь великое богатство? Раздали его по деревням? Но вышло не так. Погибло много скотины по пути.

Между прочим, в отдельных деревнях, что находились под оккупантом, земля сохранила свой прежний вид, да и мужики, и женская половина села и молодежь не голодали. Нормы сдачи сельской продукции, установленные германской армией, были ниже, чем при советской власти в колхозной жизни. Хотя немцы сохранили захват оккупированной территории, преследуя цель — собрать богатый урожай. Но об этом молчали, молчат и сегодня.

Сталин решил наплевать на надежды фронтовиков и восстановил основы жизни в обществе, существовавшие до войны. Чего он страшился? Почему не пошел навстречу народу, заслужившему более счастливой доли после спасения Советского Союза, победного конца войны.

А почему Наполеон не решился освободить от рабства русских крестьян? А почему Гитлер не освободил русских крестьян от колхозного ярма, не пошел на создание национальных образований на захваченной им территории России, на Украине, в Прибалтике, в Белоруссии? Почему испугался вручить оружие в руки «антисталинистов», а вместо этого уничтожил более двух миллионов русских военнопленных? Трудные вопросы для всего моего поколения возникали уже в первые послевоенные годы. И по сей день эти же вопросы остались без ответа. Однако понятно одно: поступить тот или иной диктатор иначе — оказался не способен. Ну, какой он после этого диктатор?

Вернув народ в довоенное прошлое, Сталин вновь обрек миллионы людей на нищету, полуголодное существование, отсутствие полноценного жилья, жизнь в бараках, подвалах или в так называемых коммунальных квартирах. Большинство людей получало нищенскую зарплату. Начиная с 1946 года обрушилось партийное насилие над духовной жизнью общества. Начался процесс активной деградации науки и образования.

Большое видится издалека

Сталин еще в 1945 году запретил что-либо писать и публиковать о военных событиях. Сохранились любопытные малоизвестные воспоминания А.М.Василевского и Г.К. Жукова, которые позволяют понять отношение Верховного к историографии только что закончившейся войны. Долгие годы не брался за мемуары Василевский. И не только он. Свои соображения Александр Михайлович подкрепил вескими аргументами, в частности тем, что вскоре после войны о мемуарах неодобрительно высказался И.В.Сталин. Василевский представил тогда Генералиссимусу две первые мемуарные книги. Среди них был сборник «Штурм Берлина», создававшийся в то время, когда Г.К.Жуков еще находился в Германии, на посту Главного начальствующего советской военной администрации.

Великолепно оформленная, с многочисленными иллюстрациями, книга почти в 500 страниц, большого формата была издана в 1946 году и показана И.В.Сталину. Авторы писали о том, как они воевали, штурмуя столицу фашистского рейха, что видели, чувствовали и пережили. Среди мемуаристов были солдаты, сержанты, старшины, офицеры и генералы. Иллюстрации были сделаны на основе собственных документальных зарисовок военными художниками студии имени Грекова — Л.Головановым, А.Кокориным, Н.Соколовым.

Как потом вспоминал А.М.Василевский, Сталин сказал тогда, что «писать мемуары сразу после великих событий, когда еще не успели прийти в равновесие и остыть страсти, рано, что в этих мемуарах не будет должной объективности». Поведение Сталина понятно. Он, очевидно, думал, что мемуарная литература может поколебать «славу полководца».

Сказанного Сталиным Василевскому оказалось достаточным, чтобы двери издательств и журналов надолго закрылись для ветеранов, героев Отечественной войны. Разрешено было в те первые послевоенные годы лишь одно — прославлять диктатора, благодаря которому партия и советский народ разгромили фашистских агрессоров, спасли мир от коричневой чумы.

Еще одна малоизвестная историческая «картинка». В 1946-м, после возвращения Г.К.Жукова из Германии, Сталин дал указание чекистам зорко следить за маршалом. Вскоре они доложили ему, где находятся его документы и что они собой представляют.

Через некоторое время Сталин позвонил полководцу и спросил его: «Вы что, собираетесь писать историю? Не надо. Пусть этим делом занимаются историки, когда мы умрем». Некоторые жуковские документы военного времени были попросту «уворованы», и маршал их больше так и не увидел.

Выпущенная в 1947 году H.A.Вознесенским книга «Военная экономика СССР в период Отечественной войны» стоила ему головы. Ни один маршал, ни один генерал, не говоря о военных историках, не решался писать о войне, а вот славить Генералиссимуса — пожалуйста!

Один пример: представили трагедию 1941 года как стратегию обороны — вот что тогда историки придумали. Более того, было категорически запрещено переиздание западных историков, генералов по истории войны.

Вождь полностью взял право на оценки Победы на себя. По указанию Сталина закрыли все архивы с сохранившимися материалами о войне.

Чего страшился Сталин? Будто информация отечественных авторов, тем более западных, внесет смятение в умы советских читателей. Ведь с первых послевоенных лет нас воспитывали на примерах сталинских побед, куда не вписывались кровавые неудачи 1941–1942 годов. Поэтому лучшие книги о Второй мировой войне, написанные на Западе, пришли к русскому читателю лишь в период гласности и отмены цензуры, в 80–90-е годы XX века, то есть через 30–40 лет после выхода их в свет.

Вот несколько примеров: Альберт Шпеер «Воспоминания» (через 40 лет); Курт Типпельскирх «История Второй мировой войны 1939–1945» (через 44 года); Эрих Манштейн «Утерянные победы» (через 29 лет) и т. п.

Небезынтересна судьба книги Б. Мюллера-Гиллен-брандта «Сухопутная армия Германии 1933–1945». Ее перевели и выпустили на русском языке два центральных издательства: «Иностранная литература» (1956 г.) и «Воениздат» (1976 г.). Однако цензура вымарала из книги любые упоминания об участии советских людей в войне на стороне вермахта. В 2002 году книгу переиздали, включив в нее все купюры.

Еще один удивительный пример. Бывшие немецкие командиры, участники Ржевской эпопеи, опубликовали в Германии более 50 книг о своем боевом прошлом. Что мы знаем о них? Случайно одна из них попала во Ржев. Ржевитяне в начале 90-х годов побывали в Германии и привезли домой книгу бывшего командира 6-й пехотной дивизии, генерала Хорста Гроссмана «Ржев — краеугольный камень Восточного фронта». Местные историки, краеведы, журналисты Олег Кондратьев и Леонид Мыльников в 1996 году, через 40 лет после выхода книги на немецком, издали небольшим тиражом Гроссмана на русском языке.

В предисловии к книге Хорста Гроссмана есть такие строки: «Прошло более полувека после ее окончания (битвы за Ржев. — Б.Г.). К сожалению, правды о Ржевской битве до конца не сказано… Военные историки молчат…» Честные и искренние слова, наполненные болью за свой многострадальный город.

Молчат о Ржевской битве, и не только о ней. Многие сражения-«сироты» не попали в «Пантеон славы» «Легендарной и Непобедимой», воздвигнутый российскими историками еще в 50–60-е годы. Поразительный факт. В четырехтомнике о Великой Отечественной войне, выпущенном в Москве (2001 г.), попробуйте отыскать правдивые строки о Крымской катастрофе, о драматических боях под Харьковом, о ржевской «мясорубке», о сдаче Киева и гибели целых армий и др.

Одна из причин столь нелепого упорства состоит в нежелании отказаться от фальшивой, с благословения властей, так называемой официальной истории Великой Отечественной войны, написанной в сталинский, хрущевский и брежневский периоды. Наконец, нежелание затронуть имя И.В.Сталина и прославленных советских маршалов и генералов. Между тем разве они сами не обязаны были рассказать правду о том, «как фактически все происходило». Не рассказали. И Жуков, и Конев, и Лелюшенко — главные военачальники в битве за Ржев — в выпущенных ими позднее мемуарах постарались ловко обойти весь неприятный для них период своей боевой биографии: поражения, убийства — только так это можно назвать — десятков тысяч солдат и офицеров, на Ржевско-Вяземском плацдарме. В то же время нет ничего менее логичного, чем история, из которой насильственно изымаются, по требованию правящей власти, те или иные события и факты. Восстановить правду не так-то просто, особенно много лет спустя.

Произошло невиданное доселе событие. Старая истина гласит — историю пишут победители. Надо же: Россия отказалась от реальной истории Отечественной. Побежденные, да и не одни они, стали восстанавливать историческую правду войны на Востоке.

После войны рассказывали, что, став в 1955 году министром обороны, Г.К.Жуков открыл зеленую улицу бывшим военачальникам и историкам по созданию отечественной военной историографии. При Генеральном штабе были созданы творческие группы под руководством известных генералов для разработки трудов, обобщающих опыт крупнейших военных операций. После мерзкого изгнания Н.С.Хрущевым Жукова со всех постов и отправки маршала в отставку историки принялись создавать в новом виде официальную историю войны… «Что они сочинили, — писал Г.К. Жуков, — читать невозможно. Ее надо писать заново». Заново писать не выходит вот уже сколько лет!..

На основе «сотворенной» официальной, фактически политической истории почти за шесть десятилетий после окончания войны в России напечатаны горы книг: фундаментальные многотомные труды, энциклопедии большие и малые, монографии, учебники, справочники, на которых выросло несколько поколений советских людей, офицеров…

Между тем хорошо известно: любая полуправда опаснее лжи. Ибо ложь всегда легче распознать, чем полуправду. За все послевоенное цензурное время, а его могущество продолжалось более 40 лет, помню лишь единственный, случайный прорыв: попытку рассказать правду о трагическом 1941 годе. То была известная книга Александра Некрича «1941, 22 июня», наделавшая много шума. После выхода книги в 1965 году талантливого ученого-историка изгнали со службы, а затем выдворили из страны.

Вернемся в 40-е годы. Фактически вернулись с войны очень немногие. И уцелевшие ветераны, вступившие в огненную лаву в 18–19 лет, а некоторые и раньше, с гордостью и горечью надевали свои боевые ордена и медали в День Победы. О них сказал поэт:

Целую когорту молодых писателей захватила военная тема. Их книги зачитывали до дыр, передавали из рук в руки «на одну ночь», их переводили на иностранные языки. Мир узнал новые имена: Эммануила Казакевича, Виктора Некрасова, позже Василя Быкова, Виктора Астафьева и многих других. Всех не перечислить! Но не только профессионалы выступали со своими произведениями. Многие участники войны, навек потрясенные пережитым, делились воспоминаниями о том времени.

Как не вспомнить пронзительные строки поэта Юрия Левитанского:

В 1946 году вышла в свет солдатская книга-повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Через год напечатана знаменитая повесть Эммануила Казакевича «Звезда». Издание этих книг стало событием в общественной и литературной жизни страны.[117]

Печать уверяла фронтовиков, рвавшихся к перу, чтобы рассказать правду о войне, мол, дескать, народ от войны устал, измучен, надо оставить его в покое.

Молодые писатели-фронтовики в ответ на идеологическое «кваканье» партийных и литературных чиновников, в противовес официальным писателям — Павленко, Грибачеву, Полевому, Кочетову, вступили в схватку за правду. Их голоса звучали в рабочих клубах, в студенческих аудиториях. Как-то очень быстро родилась целая плеяда фронтовых поэтов. И каких! Семен Гудзенко, Александр Межиров, Борис Слуцкий, Давид Самойлов, Юлия Друнина…

В 1945 году Семен Гудзенко решительно ответил партийным и литературным чиновникам в своем стихотворении «Мое поколение»:

В те годы по субботам актовый зал Полиграфического института на Садовой улице, д. 4 был набит битком. Сидели в креслах по двое, на подоконниках, на сцене, на полу в проходах.

Поэты вставали со стульев, расположенных в глубине сцены, один за другим и читали стихи, от которых захватывало сердца. Семен Гудзенко, крепкий, высокий, в выцветшей гимнастерке, казалось, только что вышедший из окопа, прочитал три стихотворения: «Мое поколение» (это о нас! — Б.Г.) и дальше звучит стих «Перед атакой» и символическое — «Мы не от старости умрем»… (С.Гудзенко скоро умер от фронтовых ран. — Б.Г.)

Поднимается и выходит на край сцены Александр Межиров. И звучит его голос: «Я сплю, положив под голову Синявские болота, а ноги мои упираются в берега Невы…»

Вот и уже ставшая известной поэтесса Юлия Друнина, и голос ее, кажется, звучит на всю страну:

Гром аплодисментов. Весь зал, поднимаясь, приветствует эту удивительную, честную поэтессу, трагически покончившую с собой…

Партийная критика придушила и окрестила литературное творчество молодых писателей-фронтовиков — «окопной правдой», то есть, мол, видеть и изображать войну не выше окопов…

Нас, фронтовиков, все более удаляли от Великой войны, многим казалось, что у нас украли все дни в году и только оставался до встречи своих боевых товарищей прошлых лет лишь один день — 9 мая.

Пропагандисты, официальные историки, писатели по указанию свыше, из сознания советских людей вовсю вытравляли «окопную правду». Партийные чиновники старались как можно скорее восстановить утраченные начальнические позиции. Самое незначительное неповиновение, легкая дерзость, элементарные, вполне разумные, человеческие требования демагогически отвергали.

Мы долго жили воспоминаниями о военном времени. Гордились своим поколением, отдавшим жизни ради жизни на земле. Партийная критика ревела от злости, поливая помоями первых поэтов-фронтовиков. В чем только их не обвиняли! И в «ремаркизме», и в отсутствии героического пафоса.

Когда мы вернулись с войны, нам еще долго показывали кинохронику военных лет, трофейные фильмы, патриотические ленты о выигранных сражениях, разумеется, под руководством Генералиссимуса… Потчевали рассказами и очерками о советских героях. (Я не говорю о таких «шедеврах», как «Молодая гвардия» А.Фадеева, «Повесть о настоящем человеке» Б.Полевого.)

Лишь через десятилетия после окончания войны был снят запрет с фронтовых тем. «Все о войне» шло вовсю: на театральных сценах, с киноэкрана, в печати. Мы, фронтовики, старались ничего не пропускать. Я любил такие «встречи», как мне казалось, со своей горячей юностью, старался, в который раз, осмыслить пережитое на войне, увидать в тех или иных образах своих сверстников. Не всегда так выходило.

Припоминая увиденное, прочитанное и услышанное о Великой Отечественной войне, я разделил бы всю печатную продукцию на три части. Циничная неправда: классический пример — киноэпопея Ю.Озерова «Освобождение». Полуправда: классический пример — трилогия К.Симонова «Живые и мертвые». Правда, которая мучительно долго, сквозь частоколы цензуры, вмешательств КГБ и недоброжелательной партийной критики, все же добиралась до нас. Правда в произведениях В.Гроссмана, В.Быкова, Б.Васильева, Э. Казакевича возвышала душу.

С 60-х годов появились воспоминания, толстенные труды маршалов и генералов с рассказами об истории прошедшей войны. В них расписывались преимущества социалистического строя, старались показать Сталина как величайшего полководца. Военные поражения — а их было немало авторы рассматривали как «временные неудачи». Зато победа, достигнутая неимоверной ценой, расписывалась красочно.

Партийную пропаганду книги эти противопоставляли «окопной литературе».

В этот же период многие фронтовики принялись за сочинения о войне. К сожалению их, как правило, не печатали. Они оставляли их своим детям и внукам. Или передавали на хранение в местные краеведческие музеи и библиотеки. Во время работы над книгой «О Ленине» в 1975 году мне рассказывали библиотекари о том, что в отдел рукописей Государственной библиотеки им. В.И.Ленина присылали воспоминания о войне.

Когда появились книги и статьи историков, робко пытавшихся проанализировать трагедию первой половины войны и цену Победы, советские идеологи выдвинули лозунг: «Победителей не судят!» И здесь уместно вспомнить слова старейшей русской писательницы Лидии Сейфуллиной: «Победителей не судят» — это выдумал раб. А друг, собрат, ровесник обязан судить победителя, то есть обязан разобраться, что есть истина, а что ложь, прямая или скрытая».

Еще об одном поразительном факте, обойти который никак нельзя. Когда завершилась Великая Отечественная война, Генералиссимус изрек цифру потерь Красной Армии за военные годы — 7 миллионов погибших. Многие, особенно те, кто прошел войну, сталинские цифры рассматривали как надувательство. Но возразить диктатору ни маршалы, ни вчерашние офицеры и солдаты — никто из них не посмел. Да и привыкли люди к сталинскому вранью, нередко принимая его за правду. Медленно, очень медленно названные Сталиным лживые цифры, взятые с потолка, приближались к истине, всякий новый властитель в России, который появлялся после Сталина, вносил свои коррективы в потери.

Почти через 50 лет, в 1993 году, остановились на 27 миллионах. Многие современные историки на Западе и в России считают, что Россия потеряла во Второй мировой войне гораздо больше. (Дмитрий Волкогонов, Борис Кузнецов, Александр Яковлев и др.) Известно, что ежегодно поисковики находят и находят все новые жертвы войны. И конца этим ужасным находкам пока нет.

Все же почему Сталин определил потери в 7 миллионов, а не больше и не меньше? Мне кажется, что самым главным в этом вопросе для него было не уронить лицо «гениального полководца», который не может потерять больше, чем противник.

Понятно, что ни в 1945-м, ни в 1946-м статистики войны еще не было. Но, заметим, стоило Генералиссимусу снять трубку и позвонить в Генштаб, где сосредотачивались все сведения о военных потерях, пусть даже и неточные сведения, но все же Генералиссимус получил бы иные результаты потерь, чем он объявил. А зачем?

В итоге Сталин сделал обсуждение вопроса о потерях вообще невозможным. Самый надежный метод оценки потерь — это метод демографического баланса: сравнивается, сколько должно было быть людей без учета экстраординарных потерь и сколько осталось. Но для этого надо знать, сколько осталось на самом деле. Чтобы выяснить это, все европейские страны после войны поспешили провести переписи населения.

Центральное Статистическое Управление СССР также предложило провести единовременный учет населения страны. В архивах сохранилось письмо начальника ЦСУ Старовского с его пометкой: «Доложено лично 29.08.1947. Получено указание отложить до конца пятилетки». Первая официальная послевоенная оценка численности населения СССР была опубликована только в 1956 году, через 11 лет после окончания войны.

И названная Сталиным цифра потерь Красной Армии за годы войны вызывает сомнения и заставляет думать, что в этой Победе что-то было не так, о чем никто не должен был знать.

Нынешние власти в России предлагают своему народу следующую концепцию: раз такие огромные потери — 27 миллионов, значит, враг был слишком силен. Поэтому и потери могут быть оправданны. А тот, кто сомневается в сказанном, унижает само значение Победы. Более того, Генеральная прокуратура Российской Федерации предполагает «сажать» всех, кто сомневается или отрицает победу Советского Союза в Великой Отечественной войне.

В заключение предоставлю слово старейшему ветерану, ленинградскому писателю Даниилу Гранину. В декабре 2008 года в Москве, на международной конференции «История сталинизма. Итоги и проблемы изучения».

Вот что он сказал: «Как будто делалось все, чтобы отучить солдат от их ощущения победителей, хозяев, авторов Победы. Я уж не говорю о том, что делалось с вернувшимися из плена. У нас, в Петербурге, так называемых «самоваров» — инвалидов, без ног и рук, которые катались на деревянных платформочках, — выслали на остров Валаам, чтобы они не портили вид города. Постепенно с Победой стал ассоциироваться только один человек — Сталин. Эта подмена послужила основой нынешнего сталинизма.

Красная Армия, которую он так пестовал, которой он так много занимался, проиграла войну начисто. Где-то в сентябре—октябре, когда стало ясно, что страна гибнет, война превратилась в Великую Отечественную. И поднялся весь народ. Я тогда, в августе — сентябре, сидел в окопах и видел, как мимо нас проходили отступающие кадровые войска. Мы, ополченцы, были вооружены бутылками с горючей смесью. Я кусок мыла и кусок сахара, которые мне мать дала на дорогу, выменял на винтовку с патронами. Что это было? На войну, к которой страна готовилась давно, готовилась непрерывно, нас отправили безоружными — все народное ополчение.

Я хочу, чтобы сохранилась правда о войне не оскорбительная для ее участников, которая говорит, как мы проигрывали эту войну и все-таки нашли в себе силы выиграть ее неслыханной ценой. Назвать это Победой как-то язык не поворачивается. Какая же это Победа, когда от ее следов мы страдаем до сих пор. И неизвестно, когда это кончится — от этого сиротства, болезней, демографических провалов. Они и есть сегодняшний сталинизм.

В огромном мужестве и стойкости, в мирной жизни, больше чем на фронте, нуждались ветераны в первые послевоенные годы, да и не только они. Весь народ еще восемь первых послевоенных лет терпел ужас сталинского правления. Нередко опасались, что придется вновь надеть военный мундир. Сталин вел себя вызывающе по отношению к бывшим союзникам. «Я не верю в то, что Советская Россия жаждет войны, — сказал в те годы Черчилль, — то, что они хотят, — это плодов войны и безграничного распространения своей власти и своих доктрин».

Я хотел бы привести к словам Уинстона Черчилля неизвестный один факт. Часто вечерами в 1949 году, когда стояла хорошая погода, я гулял с одним полковником, жившим в нашем дворе. Скоро мы подружились. Вдруг он исчез. И надолго. Примерно через полгода он появился, похудевший, бледный и, как мне показалось, чуть поседевший. Мы вновь стали гулять вместе. Я не задавал ему никаких вопросов, терпеливо ждал, когда он сам откроет тайну своего внезапного исчезновения. И полковник как-то доверительно вот что мне рассказал: «В обычный день 40 генералов и полковников, в основном сотрудников Генерального штаба, отвезли на аэродром, посадили в самолеты и отправили в «неизвестность». В воздухе нам сообщили, что мы посланы на Камчатку и обязаны выполнить важное задание — определить реальные военные возможности нанести удар по империалистической Америке, если они посмеют перейти от холодной к горячей войне. Вскоре вслед за нами стали прибывать войска. Завезли технику, боеприпасы, запасы еды. А вот полушубки, теплое белье, валенки, привезли весной. Я понимал, что шумиха эта бесполезна — очередная блажь Сталина. Но сказать об этом — попробуй. Через полгода привезли нас в Москву. Зато время, что мы обследовали Камчатку вдоль и поперек, госпитали Забайкалья забили сотнями обмороженных офицеров и солдат. Жаль молодых ребят…»

Память о сталинизме

Проблемы, связанные с памятью о сталинизме в сегодняшней России, болезненны и остры. На прилавках масса просталинской литературы: художественной, публицистической, квазиисторической. В социологических опросах Сталин неизменно в первой тройке «самых выдающихся деятелей всех времен». В оправдательном духе интерпретируется сталинская политика в новых учебниках истории для школы.

А рядом — безусловные достижения историков и архивистов, сотни посвященных сталинизму фундаментальных томов документов, научных статей и монографий. Но они если и оказывают влияние на массовое сознание, то слишком слабое.

Причины тому — и в недостатке практических механизмов такого влияния, и в исторической политике последних лет. Но более всего — в особенностях нынешнего состояния нашей национальной исторической памяти о сталинизме.

Что я понимаю здесь под исторической памятью и что понимаю под сталинизмом?

Историческая память — это ретроспективная форма коллективного сознания, формирующая коллективную идентичность в ее отношении к значимому для этой идентичности прошлому. Она работает с прошлым, реальным или мнимым, как с материалом: отбирает факты и соответствующим образом их систематизирует, выстраивая из них то, что она готова представить как генеалогию этой идентичности.

Сталинизм — это система государственного управления, совокупность специфических политических практик сталинского руководства. На всем своем протяжении эта система, во многом эволюционировавшая, сохраняла ряд характерных черт. Но наиболее специфическая характеристика сталинизма, его родовая черта (возникшая с самого начала большевистского правления и со смертью Сталина не исчезнувшая) — это террор как универсальный инструмент решения любых политических и социальных задач. Именно государственное насилие, террор обеспечивали и возможность централизации управления, и разрыв горизонтальных связей, и высокую вертикальную мобильность, и жесткость внедрения идеологии при легкости ее модификации, и большую армию субъектов рабского труда…

Отсюда память о сталинизме — это прежде всего память о государственном терроре как о системообразующем факторе эпохи, а также о его связи с разнообразными процессами и событиями того времени.

Скажу несколько слов о ключевых свойствах этой сегодняшней памяти.

Первое: память о сталинизме в России — это почти всегда память о жертвах. О жертвах, но не о преступлении.

Дело в немалой степени в том, что в правовом смысле массовому сознанию не на что опереться. Нет никакого государственного правового акта, в котором государственный террор был назван преступлением. Двух строк в преамбуле к закону 1991 года о реабилитации жертв явно недостаточно. Нет и вызывающих хоть частичное доверие отдельных судебных решений — никаких судебных процессов против участников сталинского террора в новой России не было. Ни одного.

Но причины не только в этом.

Любое освоение исторических трагедий массовым сознанием базируется на распределении ролей между Добром и Злом и в отождествлении себя с одной из ролей. Легче всего отождествить себя с добром, то есть с невинной жертвой или, еще лучше, с героической борьбой против Зла. Кстати, именно поэтому у наших восточноевропейских соседей, от Украины до Польши и Прибалтики, нет таких тяжких проблем с освоением советского периода истории, как в России, — они идентифицируют себя с жертвами или борцами или с теми и другими одновременно. Другой вопрос, всегда ли это отождествление находится в согласии с историческим знанием, но мы не о знании говорим, а о памяти. Можно даже отождествить себя со Злом, как это сделали немцы (не без помощи со стороны), с тем, чтобы от этого Зла отмежеваться: «Да, это, к несчастью, были мы, но теперь мы не такие и никогда больше такими не будем».

А что делать нам, живущим в России?

В советском терроре крайне сложно разделить палачей и жертв. Например, секретари обкомов. В августе 37-го они все, как один, — члены «троек» и пачками подписывают расстрельные приговоры, а уже к ноябрю 38-го половина из них сама расстреляна.

В национальной и в особенности региональной памяти условные палачи, например, те же секретари обкомов 37-го года, остались отнюдь не одномерными злодеями: да, он подписывал документы о расстрелах, но он же организовывал строительство детских садиков и больниц и лично ходил по рабочим столовым снимать пробу с пищи, а дальнейшая его судьба и вовсе вызывает сочувствие.

И еще одно. В отличие от нацистов, которые в основном убивали чужих: поляков, русских, наконец, немецких евреев (тоже ведь не совсем своих). Мы же убивали, в основном своих, и сознание отказывается принимать этот факт.

В памяти о терроре мы не в состоянии распределить главные роли, не в состоянии расставить по местам местоимения «мы» и «они». Эта невозможность отчуждения Зла и является главным препятствием к формированию полноценной памяти о терроре. Она усугубляет ее травматический характер, становится одной из главных причин вытеснения ее на периферию исторической памяти.

Второе: на определенном уровне, на уровне личных воспоминаний — это уходящая память. Свидетели еще есть, но это последние свидетели, и они уходят, а вместе с ними уходит и память как личное воспоминание и личное переживание.

С этим вторым связано и третье.

На смену памяти-воспоминанию приходит память как набор коллективных образов прошлого, формируемых уже не личными и даже не семейными воспоминаниями, а различными социально-культурными механизмами. Не последним из этих механизмов является историческая политика, целенаправленные усилия политической элиты по формированию устраивающего ее образа прошлого. Такого рода усилия мы наблюдаем уже с 1990-х годов, когда политическая власть принялась искать обоснования собственной легитимности в прошлом. Но если власть ощущала дефицит легитимности, то население после распада СССР ощущало дефицит идентичности. При этом и власть, и население искали способ восполнить свои дефициты в образе Великой России, наследником которой является Россия нынешняя. Те образы «светлого прошлого», которые предлагались властью в 90-е годы — Столыпин, Петр Первый и так далее, — не были восприняты населением: слишком далеко и слишком мало связано с сегодняшним днем. Постепенно и подспудно концепция Великой России прирастала советским периодом, в частности сталинской эпохой.

Постъельцинское руководство страны уловило эту готовность к очередной реконструкции прошлого и в полной мере ее использовало. Я не хочу сказать, что власть 2000-х намеревалась реабилитировать Сталина. Она всего лишь хотела предложить своим согражданам идею великой страны, которая в любые эпохи остается великой и с честью выходит из всех испытаний. Образ счастливого и славного прошлого был нужен ей для консолидации населения, для восстановления непререкаемости авторитета государственной власти, для укрепления собственной «вертикали» и т. д. Но независимо от этих намерений на фоне вновь возникшей панорамы великой державы сегодня, как и прежде, «окруженной кольцом врагов», проступил усатый профиль великого вождя. Этот результат был неизбежным и закономерным.

Два образа эпохи Сталина вступили в жестко конкурентные отношения друг с другом: образ сталинизма, то есть образ преступного режима, на совести которого десятилетия государственного террора, и образ эпохи славных побед и великих свершений. И, конечно, в первую очередь образ главной победы — Победы в Великой Отечественной войне.

Четвертое: память о сталинизме и память о войне. Память о войне и стала той несущей конструкцией, на которой была переорганизована национальная самоидентификация. На эту тему много написано. Отмечу только одно: то, что сегодня называют памятью о войне, не вполне соответствует названию. Память о тяготах войны, о ее повседневности, о 41-м годе, о плене, эвакуации, о жертвах войны, эта память в хрущевскую эпоху была резко антисталинской. В то время она органично сплеталась с памятью о терроре. Сегодня память о войне подменена памятью о Победе. Подмена началась в середине 60-х. Одновременно с конца 60-х вновь оказалась — на целых 20 лет! — под запретом память о терроре. Завершилась же подмена только теперь, когда фронтовиков почти не осталось и корректировать коллективный стереотип личными воспоминаниями некому.

Память о Победе без памяти о цене Победы, конечно, не может быть антисталинской. И поэтому она плохо совмещается с памятью о терроре. Если сильно упростить, то этот конфликт памятей выглядит примерно так. Если государственный террор был преступлением, то кто преступник? Государство? Стоявший во главе его Сталин? Но ведь мы победили в войне с Абсолютным Злом — и, стало быть, мы были подданными не преступного режима, а великой страны, олицетворением всего доброго, что есть в мире? Именно под предводительством Сталина мы одолели Гитлера. Победа — это эпоха Сталина и террор — это эпоха Сталина. Примирить эти два образа прошлого невозможно, если только не вытеснить один из них или, по крайней мере, не внести в него серьезные коррективы.

Так и произошло — память о терроре отступила. Она не вовсе исчезла, но оказалась оттесненной на периферию массового сознания.

В этих обстоятельствах удивительно, что память о терроре вообще осталась хоть в каком-то виде, что она не превратилась в великое национальное табу, что она все-таки существует и развивается.

Первым, и самым наглядным, свидетельством памяти об исторических событиях являются памятники, посвященные этим событиям.

Еще один канал снабжения массового сознания историческими концепциями и образами — культура в наиболее массовых формах бытования, прежде всего телевидение. Телевизионные передачи, посвященные сталинской эпохе, довольно многочисленны и разнообразны, и гламурный просталинский китч вроде сериала «Сталин-life» конкурирует на равных с талантливыми и вполне добросовестными экранизациями Шаламова и Солженицына. Телезритель может выбирать предпочтительные для него способы прочтения эпохи. Увы, судя по всему, доля тех, кто выбирает «Сталин-life», растет, а тех, кто выбирает Шаламова, падает. Естественно, зритель, чье актуальное мировоззрение формируют антизападная риторика и бесконечные заклинания телевизионных политологов о великой стране, которая со всех сторон окружена врагами, а внутри подрывается «пятой колонной», не нуждается в подсказках, чтобы выбрать для себя тот образ прошлого, который лучше всего соответствует этому мировоззрению. И никакими Шаламовыми-Солженицыными его не собьешь.

Наконец, едва ли не самый важный институт конструирования коллективных представлений о прошлом — школьный курс истории. Здесь, а также в значительной части публицистических и документальных телепередач государственная историческая политика в отличие от многого, о чем говорилось выше, вполне активна. Ее характер, впрочем, заставляет задуматься над тем, что пассивность по отношению к исторической памяти не столь опасна, как использование истории в качестве инструмента политики.

В новых учебниках истории присутствует тема сталинизма как системного явления. Казалось бы, достижение. Но террор выступает там в качестве исторически детерминированного и безальтернативного инструмента решения государственных задач. Эта концепция не исключает сочувствия к жертвам Молоха истории, но категорически не допускает постановки вопроса о преступном характере террора и о субъекте этого преступления.

Это не результат установки на идеализацию Сталина. Это естественное побочное следствие решения совсем другой задачи — утверждения идеи заведомой правоты государственной власти. Власть выше любых нравственных и юридических оценок. Она неподсудна по определению, ибо руководствуется государственными интересами, которые выше интересов человека и общества, выше морали и права. Государство право всегда — по крайней мере, до тех пор, пока справляется со своими врагами. Эта мысль пронизывает новые учебные пособия от начала и до конца, а не только там, где речь идет о репрессиях.

Итого: как видно из всего сказанного выше, мы можем говорить о памяти раздробленной, фрагментарной, уходящей, вытесненной на периферию массового сознания. Носителей памяти о сталинизме в том смысле, который мы вкладываем в эти слова, сегодня очевидное меньшинство. Остается ли еще у этой памяти шанс стать общенациональной, какие знания и какие ценности должны быть для этого усвоены массовым сознанием, что здесь надо делать — это предмет отдельного разговора. Ясно, что необходимы совместные усилия и общества, и государства.

Неоконченная война

Поначалу познакомим читателя с официальными данными о потерях Красной Армии в Великой Отечественной войне.

Общие безвозвратные потери Советских Вооруженных Сил составили 11 000 444 100 человек. При определении демографических потерь военнослужащих число безвозвратных потерь списочного состава уменьшено на количество оказавшихся живыми после войны — 1 836 000 человек, вернувшихся из плена — 939 700 человек, вторично призванных на освобожденной территории, ранее числившихся пропавшими без вести. Таким образом, потери армии определены в 8 668 400 человек.

Большую часть занимают без вести пропавшие. По документам — 5 059 000 пропало без вести. Не все они попали в плен. Результаты исследования архивных документов немецкого военного командования подтверждают, что около 450 500 000 военнослужащих из этого числа — погибли, остались на оккупированной территории, попали к партизанам, а 4 599 000 оказались в немецком плену, из которых только 1 836 000 вернулись после войны на родину. Остальные погибли, а около 200 000 эмигрировали».[118]

Войну закончили 12,5 миллиона солдат и офицеров. К 64-й годовщине Победы, в 2009 году, в живых осталось всего 900 000 — по всем республикам бывшего Советского Союза. Из них 450 000 проживает в России. В Москве — находится 274 000 ветеранов. Но среди них лишь 47 000 бывших фронтовиков. О чем свидетельствуют приведенные цифры? С каждым годом уменьшается количество фронтовиков. К 70-летию Победы в России их останется, к сожалению, совсем мало. А кто же остальные, так называемые ветераны, которые не вошли в 47 000 бывших фронтовиков? Мне было странно видеть 9 мая в телепередаче о военном параде в Омске далеко не пожилых людей, идущих в колонне ветеранов. Между тем средний возраст истинных фронтовиков уже достиг 85 лет.[119]

Хотя после окончания Великой Отечественной войны прошло почти 65 лет, больше одного миллиона погибших солдат и офицеров до сих пор не погребено.[120] Государство не выполнило своего прямого долга перед защитниками Отечества — не захоронило их по-людски. И это стало трагедией не только миллионов их матерей и отцов, братьев и сестер, детей, внуков и правнуков, но и трагедией всей Красной Армии.

Издавна известно, что, «пока не похоронен последний солдат, война считается не законченной». Однако такого позора история России не знала.

Останки погибших и незахороненных воинов лежат в лесных массивах, у речушек и ручьев, в низменных болотах, на месте исчезнувших деревень. Ищут и находят простреленные каски, полусгнившие пулеметные ленты, ржавые саперные лопатки, консервные банки и рядом человеческие кости, прикрытые землей и листвой. Множество патронов, гильзы, винтовочные штыки, солдатские останки находят в заброшенных и полузасыпанных блиндажах и окопах, в огромных бомбовых воронках, на просеках и у большаков, они валяются в придорожных канавах. Их находят на местах былых сражений, в лесистых оврагах и у озер, в предгорных лощинах. Так просто и долго лежат под небольшим слоем земли черепа и кости. Еще в первые послевоенные годы по рукам ходило четверостишье Ивана Переверзева:

Во время войны, как правило, хоронили в плащ-палатках, присыпали хорошими ветками и небольшим слоем земли. В землю втыкали дощечку или невысокий деревянный столбик и записывали на дощечке химическим карандашом фамилию, имя и отчество погибшего воина, год его рождения, домашний адрес, указывали место и день гибели, район, где находится могила.

Многие места прошлых боев до настоящего времени так и не приведены в полной мере в порядок, не очищены от снарядов и мин, что нередко приводит к человеческим жертвам.

По сведениям Военно-мемориального центра Министерства обороны России насчитывается около 30 тыс. воинских захоронений на российской земле, где покоится более семи миллионов солдат и офицеров Красной Армии. Из них известны имена только двух с половиной миллионов человек,[121] остальные похоронены безымянными.[122]

Память о павших — это земное человеческое чувство. Оно всегда благородно и свято. Как не может понять страна, что ее долг состоит не только в том, чтобы отметить День Победы и в чествовании ветеранов — 9 мая, но и еще и в том, чтобы по-человечески предать земле всех павших воинов. Часто становится не по себе, когда после ежегодной помпезности и сказанных по случаю Дня Победы громких слов думаешь о том, что до сих пор по лесам, степям и полям валяются кости моих современников.

И еще один печальный факт:

«Большинство воинских захоронений, мемориалов, памятников находится на западе страны, в так называемых отдаленных регионах, — говорит начальник управления по увековечению памяти генерал-майор Александр Кирилин, — поэтому средств на их восстановление нет».

Некоторые захоронения остаются на обезлюдевших территориях. Создавались эти памятники сразу после войны, в 40–50-е годы прошлого века, часто из гипса, мраморной крошки — материалов недолговечных. А те, что были созданы из металла, — разворованы в 90-е. Даже известный в мире памятник Солдату-Освободителю в Трептов-парке в Берлине едва не рухнул, настолько за 60 лет его съела ржа. Но главное заключается не в ветхости ранее сделанного. Вот что на этот счет говорят поисковики:

Похоронили, сделали могилы, простреленные каски положили вокруг. Но приезжаешь через месяц-другой и уже не в состоянии найти могилу, потому что лебеда выросла по грудь. Никому нет дела. Чаще мерзость запустения. В 2005 году, в связи с 60-летием Победы, власти обратили внимание на воинские кладбища, они стали более ухоженными.

Российское правительство ежегодно выделяет полтора миллиона долларов на восстановление и уход за воинскими захоронениями. К сожалению, это слишком мало. Германское правительство ежегодно тратит на эти цели в 20 раз больше средств.

«Никто не забыт» (слова из песни)

Во второй половине 60-х годов в Советском Союзе родилось движение уникальное для тоталитарного государства. Школьники старших классов, студенты, молодые рабочие добровольно объединялись в отряды и в свободное время ехали на места бывших сражений, причем многие годы ездили за свой счет.

Как правило, и это естественно, начало этого движения связано с фронтовиками, чудом оставшимися в живых. Их постоянно мучила мысль, что их многие товарищи-однополчане остались незахороненными, что часто их останки лежат на бывших полях боев никому не нужными. И никто о них не заботится. Где-то появлялись обелиски, братские могилы, но повсюду, где проходила проклятая война, русская земля была усеяна незахороненными останками погибших воинов.

Чаще всего эти энтузиасты в одиночку старались обратить внимание государства на кошмарную беду. Стучались в двери кабинетов партийных и государственных чиновников, писали письма во все инстанции, задавая один и тот же вопрос: почему, хотя прошло немало лет, их боевые товарищи не захоронены, как могло такое произойти? Попытки пробудить партийную и государственную совесть, как правило, заканчивались пустой демагогией. Фронтовое поколение долго, очень долго избавлялось от веры в партийную и советскую власть. Но, уставшие от бесполезных хлопот, многие люди поняли, что рассчитывать они могут только на себя.

Фронтовики вовлекали молодежь в движение поисковиков — как называли юношей и девушек, которые занимались поиском останков погибших. Фактически это их дети, внуки и правнуки… Ныне из отдельных разрозненных отрядов, в современной России возникла целая армия поисковиков, основным принципом которой стали слова: «Мы ищем не кости, а людей».

Молодежь глубоко убеждена, что она делает важное и нужное дело, сохраняет историю. Поисковики стараются вернуть из небытия имена и судьбы «без вести пропавших».

В 2004 году был создан Союз поисковых объединений — самое массовое молодежное объединение в России. Оно включает в себя свыше 100 тыс. энтузиастов, патриотов из десяти республиканских, краевых и областных поисковых организаций.[123]

Широко известны имена героев войны — Александра Матросова, Зои Космодемьянской. Но что мы знаем о судьбе солдат, чьи подвиги принадлежат земле, залитой их кровью? Прошли годы, и новое поколение молодежи восстанавливает правду войны, правду о тех, кого считают «пропавшими без вести». Поиск незахороненных защитников Отечества стал главным смыслом жизни многих молодых граждан России.

Труд поисковиков — это не только тяжелая физическая работа, но и серьезные психологические переживания, в которых слились и преодоление страха, и понимание своей ответственности перед живыми и мертвыми, радость от успешного поиска и горечь неудач.

«Кто они, эти погибшие, для нас? Точнее «кто» или «что», люди или вещи?» — спрашивают себя ребята-поисковики. Острее всего это противоречие. В ней, в работе, каждый человек проходит по грани, отделяющей мир и отношения людей от мира неодушевленных предметов. Постоянно, изо дня в день, встречаясь с тем, во что превращается погибший 50 лет тому назад человек, поисковик привыкает иметь дело с предметами, ни на миг не забывая притом, что это были люди. Противоречивость сознания преследует их постоянно.

«Как мне казалось, — пишет шестнадцатилетняя девушка, — я с самого начала понимала, что это — люди, жившие когда-то, но все-таки это было не то. В самый последний день раскопа я на секундочку задумалась о том, что я обмываю в реке. Это же были кости людей, которые, в общем-то, были не намного старше меня. Эти люди жили на земле, но сейчас их уже нет. И в этот момент я уже не могла продолжать работу. Я сидела так не больше трех минут, но эти три минуты показались мне очень длинными».

А вот иное восприятие поиска восемнадцатилетней студентки: «Иногда было жутко. Когда представляла, что эти руки и ноги болели, что этим мозгом человек думал… О чем думали и вспоминали парни в последние минуты жизни?»

Сознание нормальных по своему нравственному развитию ребят не может уйти от противоречий. Есть, конечно, и другие — те, кто равнодушно разбивает человеческий череп, потому что не дорос до ощущения беспокойства и тревоги, хотя бы безотчетной, при виде частицы чужой смерти. Это равнодушие — залог безразличия к чужой жизни.

До 1988 года поисковая работа проводилась не связанными друг с другом группами энтузиастов, своими силами и средствами. Редкие спонсорские взносы, а чаще личные средства участников позволяли проводить экспедиции небольшого масштаба и, как правило, без всякого официального разрешения, на свой страх и риск.

В марте 1988 года в Калуге состоялся первый Всесоюзный сбор руководителей поисковых отрядов. Был создан Координационный совет, который возглавил бывший фронтовик, журналист Ю.М.Иконников. В районе Мясного Бора были проведены экспедиции «Долина» и «Снежный десант». В них участвовало 850 человек из 15 городов Союза. На войсковом кладбище перезахоронили 3500 человек.

Впервые масштаб поисковых работ заставил власть обратить на себя внимание. Впервые Министерство обороны оказало существенную и целенаправленную помощь энтузиастам имуществом и снаряжением.

Работы 1988 года в Новгородской области позволили определить место проведения Вахты Памяти 1989 года. Это помпезное мероприятие ранее проводилось в городах у величественных мемориалов, под руководством партийных, комсомольских органов и армии.

Считалось, что тем самым сполна отдается дань всем погибшим. И вдруг осенью 1988 года в лексиконе функционеров появилось прежде неизвестное им название Мясной Бор. Результат совместной работы сотен поисковиков ошеломлял своей неожиданностью и трагизмом. Было решено очередную Всесоюзную Вахту Памяти 1989 года провести именно в Новгородской области, у деревни Мясной Бор.

Поисковые работы проводились не только в Новгородской области. В поисковом обследовании нуждались 50 областей бывшего Союза, и особенно Смоленская, Брянская, Калужская, Тверская (Калининская), Ленинградская, Мурманская, Псковская, Курская, Витебская, Калининградская и другие области.

В апреле 1989 года 1500 человек поисковиков съехались в Мясной Бор. За 10 дней работы было поднято и перезахоронено 3400 человек, установлено 89 имен. Вахта Памяти 1990 года проводилась в Смоленской области. Тысяча двести поисковиков перезахоронили 3320 бойцов, погибших в вяземских окружениях 1941–1942 годов, в Сычевской операции 1942–1943 годов, установили за десять дней работы 52 имени. Далее, в 1991 году Вахта Памяти проводилась в Тверской области. Поисковые работы продолжались и дальше. Окрепнувшие материально и морально поисковые объединения взяли на себя проведение новых масштабных экспедиций. Окрепли навыки и опыт поисковиков. В одном только Мясном Бору поисковики захоронили более 30 тыс. солдат и командиров.

К 50-й годовщине Победы интерес государства к поисковой работе возрос. В 1989–1990 годах поисковикам стали выделять средства на проведение их экспедиций. Генеральный штаб издал Директиву о том, чем армия должна помогать поисковикам: «…передавать поисковым формированиям выслужившее сроки обмундирование и снаряжение…» Жаль, что читатель не может представить, как оно выглядит!

«Вряд ли удастся похоронить всех: слишком большую цену мы заплатили за Победу, да и времени прошло немало, но все, что в наших силах, мы постараемся сделать, правда, завершать работу придется уже следующим поколениям», — говорят поисковики.

Приведем несколько конкретных сообщений из сайта News.com за 2007 год.

В Мурманской области в Долине Славы в субботу прошло торжественное перезахоронение останков 130 воинов Полярной дивизии, имена десяти из которых установлены. В числе перезахороненных — советский летчик Дмитрий Шатюк, останки которого были найдены норвежцами в разбившемся на территории Норвегии самолете. Самолет подняли из болота. Останки летчика были доставлены в Мурманскую область.

Во время войны в Долине Славы, расположенной в 80 километрах от Мурманска на западном берегу Кольского залива, шли самые ожесточенные бои за Кольское Заполярье. В Долине до сих пор сохранились следы фашистских укреплений и окопов, а также блиндажей советских войск. Всего на территории Мурманской области погибло 72 тыс. советских воинов, тогда как за 32 года поисковых работ в Долине Славы перезахоронили около 15 тыс.

Вот еще одно сообщение.

Поисковики обнаружили девять братских могил. Здесь же была найдена отдельная могила, в которой был похоронен командир 267-й сводной дивизии — кавалер двух орденов Красного Знамени полковник Андрей Кудряшов. Он погиб 17 декабря 1942 года во время проведения операции «Малый Сатурн». Даже в могиле комдив сжимал в одной руке саблю, в другой — компас. В ходе поисковых работ члены отряда «Дон» нашли останки 65 советских солдат.

Всего несколько строк, но они открывают одну из печальных страниц войны, ставшей известной благодаря письмам поисковиков.

В апреле 1942 года, после непродуманного приказа Ставки овладеть городом Вязьма, три дивизии 33-й армии, под командованием генерал-лейтенанта Ефремова, оказались окруженными северо-западнее Юхнова. Большими группами и группками, по двое-трое, бойцы пытались выйти в район устья реки Воря и выше по течению Угры, где 43-я армия пыталась пробить коридор с целью вывода окруженных. Но немцы встречали их везде плотным огнем. Прорваться было невозможно.

Батальон 43-й армии, неся огромные потери, устилая Угру и прибрежные леса телами русских солдат, также не мог прорваться к подразделениям 33-й армии. Изголодавшиеся, уставшие бойцы шли на отчаянный шаг: связывая бревна, они спускали плотики на воду и ложились на них. У некоторых не было сил на поиск бревен, и они просто ложились на проплывающие льдины (река только вскрылась ото льда).

Была середина апреля, стояла холодная ветреная погода. Люди старалися лежать неподвижно в своих мокрых насквозь шинелях и гимнастерках. Те пять-шесть часов, которые предстояло пробыть на плотике, выдержать было неимоверно трудно, но им пришлось перенести не только пытку холодом. Слева и справа по берегам располагались немецкие траншеи, и противник быстро сообразил, что неподвижно лежавшие на льдинах и плотах тела не трупы, а отчаявшиеся «Иваны», и они живы. Началась охота. До мишеней было метров сто. Немцы развлекались, из траншей доносились взрывы хохота, а русские солдаты были обречены на смерть. И они умирали, не в силах ничего изменить.

Сколько их было — точно никто не знает. Их было много, сотни. Известно, что охота длилась около недели. Несколько человек были сняты с льдин еле живыми в расположении 53-й дивизии 43-й армии. Пройдя через СМЕРШ, они были возвращены в строй. А остальные? Где их останки? Большинство тел остались в реке. Течение гнало их вниз и прибивало к островкам.

Был один большой остров, находящийся вблизи от КП 53-й дивизии 43-й армии, к которому прибивало много тел. Остров был сфотографирован в конце апреля 1942 года. Эту фотографию изучили и, зная примерное его расположение, начали поиск. Результаты были невелики, но интересны. Сначала наткнулись на осколки глиняной посуды, глубже нашли выточенное из камня и просверленное в центре рыболовное грузило. У нас возникли подозрения о большом возрасте находок. При дальнейшем углублении ребята нашли осколок кости человека. Осколок скуловой кости был угольно-черного цвета и снаружи, и на разломе. Можно предположить, что находки связаны со временами Великого противостояния на Угре. Но не было ничего, что бы указывало на то, что мы искали. «Острова смерти» не было.

На следующий год поиск был продолжен. Сейчас на краю поля стоит большой черный крест, а рядом похоронены полторы тысячи солдат, останки которых были найдены в окрестных лесах поисковиками историко-архивно-го института. Так, постепенно, поисковики восстанавливали страницу за страницей правду о прошедшей войне, и в этом, пожалуй, состоит огромная их заслуга.

Часто поисковикам задают такой вопрос: «Почему при столь большом количестве найденных останков погибших воинов не удается установить их имена, а значит — не найти их близких?»

Думаю, здесь три главные причины. Во-первых, прошло слишком много времени со дня гибели людей, и оно стерло многие человеческие следы. Во-вторых, в сентябре 1942 года народный комиссар обороны издал приказ № 376 «О снятии медальонов со снабжения Красной Армии». Почему появился, по сути, абсурдный приказ, я попытался выяснить, но не сумел.

Припомним, что многие солдаты не спешили пользоваться «смертником», так в солдатской среде называли медальоны. Особенно старые солдаты считали, что «смертник» он и есть «смертник», несущий человеку погибель. Я на войне также никогда не носил медальона. Насколько я помню, медальоны не имели герметического закрытия. Поэтому цена их была невелика. Как правило, по мнению поисковиков, даже найденные медальоны часто солдаты использовали для хранения ниток, иголок, небольших фотографий, карандашей, кусочков мыла.

Познакомим читателя с одной историей из жизни поисковиков. Три года назад многообещающий журналист Балаковской телекомпании Саратовской области Олег Ерохин даже предположить не мог, что когда-нибудь станет поисковиком. Всю его жизнь изменила последняя воля бабушки. Умирая, Мария Федоровна рассказала внуку о загадочном исчезновении его деда в 1942 году. Одни считали, что Федора Пирогова сразила шальная пуля, другие — что он попал в плен и стал шпионом. «Твой дед всегда был честным человеком, — перед смертью сказала Олегу бабушка. — Я знаю, что он погиб как герой. Найди его могилу и похорони моего любимого вместе со мной».

Ерохин связался со своей знакомой, работающей в поисковой группе под Новосибирском. «А слабо тебе снять о нас фильм!», — сказала она Олегу, и тот, не задумываясь, согласился. Отсняв киноленту о поисковиках, Ерохин сам вскоре стал в их ряды.

«Никогда не забуду, как поисковики отыскали дочь одного из погибших, — рассказывает Ерохин. — Пропавшего без вести отца этой сельчанки считали предателем. Для нее это было просто как клеймо. Когда мы рассказали этой женщине, как погиб ее отец, и показали его могилу, она заплакала. И все село пришло к ней просить прощения».

В Саратовскую область Олег вернулся другим человеком. Он создал поисковую группу под названием «Набат» и ее возглавил.

«А знаете, раньше ведь поисковые работы власти не приветствовали, — говорит Олег, — на них было негласное табу наложено. Считалось, что всех погибших с честью уже похоронили. Остальные — либо бывшие узники, либо предатели. Но люди продолжали находить на усеянных костями полях и, висящие на деревьях, останки парашютистов. Они хотели объяснений».

После всего пережитого Ерохин стал принимать рьяное участие в поисках погибших солдат и сделал немало открытий.

Недавно поисковик Олег Ерохин обнаружил останки 20-летнего солдата. Его личность была установлена по обычной алюминиевой ложке, где парнишка нацарапал свое имя и данные. Найденная ложка пробита пулей. На ней было нацарапано: «Терентьев В.П.». Олег выяснил, что этот рядовой призывался из Ленинградской области. Он нашел родственников солдата, чтобы сообщить им — Терентьев не предатель, он погиб, защищая Родину!

«А как же твой дед? — напоминала ему мама. — Ты стольких человек нашел, а он-то до сих пор непонятно где лежит?» И Олег с головой ушел в поиски деда. Но найти его следы оказалось практически невозможно.

«Я знал только, что дедушка — уроженец Кабардино-Балкарии, — рассказывает Ерохин. — Стал копать дальше — тупик! Данные из тамошнего военкомата были безвозвратно утеряны или уничтожены. Обратился в ФСБ. Там мне сказали: «Будьте мужественны и готовы к тому, что ваш дед в списках предателей».

Искать «фонды» по Пирогову Олегу посоветовали в архивах НКВД. Было предположение, что дед Ерохина попал в плен, а потом под его именем в российскую армию внедрился сотрудник германских спецслужб. Но Олег в это не верил, как не верила и его бабушка. Он добрался до энкавэдэшных архивов. В списке из 38 человек имени своего деда Ерохин не обнаружил. Тогда он построил собственную гипотезу. Вычислил все полки, которые призывали в тот момент из Кабардино-Балкарии. Шаг за шагом собирал о них информацию. Один из этих полков во время войны отправили на Украину. Тут Ерохин вспомнил, что однажды бабушка рассказывала, как ехала в Россию с Украины с годовалой дочкой. Он поднял архивы «украинского» полка и нашел имя Пирогова!

Оказалось, дед Олега попал в понтонно-мостовой батальон, расквартированный в хуторе Скиты под нынешним Волгоградом. Он служил на переправе понтонером и исчез 13 мая 1942 года. Но Ерохин сумел отыскать в полковом архиве еще одно боевое донесение — от 16 августа этого же года. В нем значилось, что простреленное тело Федора Пирогова вытащили из реки. 13 мая он погиб во время бомбежки, и тело унесло течением. К берегу останки солдата прибило только 16 августа. Но Пирогова смогли опознать. Так Олег доказал, что его дед не был предателем, а защищал Родину и погиб с честью. «Захоронили его даже не в могиле, а так, в близлежащей воронке», — говорит Ерохин. — Открытие Олега Ерохина повергло в шок всю его семью.

В последние годы Министерство обороны России выделило в помощь поисковикам в Ленинградском военном округе целый батальон. Почему только один, а не два, три? Почему сразу же после войны армия не послала на поиск останков погибших целые полки? Почему православная церковь осталась в стороне от этого благородного, святого дела? Если ответить на эти «почему» трудно в сталинское время, то затем сам Бог велел это свершить.

По сведениям Министерства обороны России, как сообщил полковник Игорь Пресняков, на 20 апреля 2009 года там хранится около миллиона наград, не врученных в свое время фронтовикам. Многие из них уже умерли, либо трудно было установить их новое место жительства. Всего за прошедшее время после войны нашли 253 ветерана, которым вручили 256 наград… Вопиюще уникальный факт!..[124]

Два кладбища — одна война

Разные кладбища. На одном захоронены советские воины, на другом — покоятся солдаты вермахта. Сборные немецкие кладбища появились в России через 45 лет после окончания Второй мировой войны — в 90-е годы прошлого столетия. В следующие десять лет было открыто 25 немецких кладбищ.[125]

Вот одно из них, о котором следует рассказать. На огромном поле площадью пять гектаров в ста километрах от Санкт-Петербурга, рядом с деревней Сологубовкой, созданы кладбище на 40 тыс. захоронений и парк Мира. Открытие этого, пожалуй, самого крупного захоронения бывших противников состоялось 9 сентября 2000 года.[126]

В центре на погосте установили огромных размеров крест. Такой же стоит на русских военных кладбищах в Германии. Чуть в стороне возведен гранитный монумент женщины с младенцем — работа немецкого скульптора Ирены фон Ляйстнер. Ее жених пропал без вести на Восточном фронте.

Осенью 41-го года фашисты вошли в Сологубовку и издали указ: «Пребывание посторонних лиц на территории деревни запрещено. О появлении посторонних докладывать в комендатуру».

В той деревне жила женщина, мать четверых детей, Ульяна Фенагина. Однажды вечером к ней в дом постучался незнакомец и попросился переночевать. Он был русским. Под страхом смертной казни она пустила его в дом, одела, накормила… А наутро он пошел и сдал ее в комендатуру. Это был наш предатель, который работал на гестапо.

Свидетели того времени вспоминали, что Ульяне в тюрьму приносили дочку, которую она кормила грудью. Потом женщину на глазах у всей деревни расстреляли. Через несколько дней от голода умерла ее девочка. История убийства Ульяны Фенагиной, как факт военного преступления, прозвучала на Нюрнбергском процессе.

В Храме Успения Божией Матери, в Сологубовке, во время войны располагался госпиталь. Сотни немецких солдат приняли смерть в церковном подвале. Сегодня там, где когда-то стояли нары для раненых, установили стеллажи с «Книгами памяти», куда занесены имена всех погибших в России немцев.

Успенскую церковь в Сологубовке восстановили только в 2003 году на средства граждан Германии. Настоятелем храма стал отец Вячеслав Харинов. С тех пор его не устают обвинять в том, что он ходит с кадилом меж могил иноверцев, а в подвалах храма ведет «Книги жизни» фашистских захватчиков.

В ответ на эти замечания священник заявляет: «Как следует относиться к врагу после войны? Что такое церковное миротворчество? Я считаю, что война, — говорит Харинов, — самая непримиримая форма греховной нетерпимости к человеку. Эту нетерпимость легко спровоцировать на уровне взаимоотношений двух государств или народов: «убей немца», «цыгане — недочеловеки». В Церковном миротворчестве — внешняя сторона не столь важна, как в светском.

В каждом человеке враждуют страсти, его ломают грехи — и в этом главная причина всех войн. Важно выявить не только недопустимую сторону войны, но и ее безнравственную, греховную природу.

Моя позиция в отношении павших немцев есть не более, но и не менее чем позиция христианина. Тело усопшего надо предать земле, кем бы он ни был. Можно, конечно, останки врага «высечь», расстрелять, поджечь напалмом, распылить, уничтожить даже на мельчайшие атомы. Но все равно Господь созовет всех в Судный день, поставит перед Собой, и каждый будет держать перед Ним ответ. Зачем нам пытаться заменить собой Господа Бога? Недопустимо языческое отношение к телу любого человека: и душа, и тело каждого живущего созданы Богом с равной любовью.

У человека есть определенный этический запас прочности, и если его нарушить, то наступают необратимые последствия. Человеку, который видел зверства, никогда эмоционально не примириться с врагом. И тогда остается только уповать на свои волю и разум, на мистическое ощущение необходимости достижения мира в своем сердце.

Прощать трудно. Но прощение — не значит примирение со злом. Надо уметь быть мужественным и смелым, говорить и о бессмысленных зверствах немцев, и о неоправданной жестокости наших солдат.

Немцы приезжают в Сологубовку и плачут на могилах своих соотечественников. Я вместе с нашими ветеранами войны объехал русские воинские кладбища в Германии. Мы убедились, что могилы наших солдат находятся в очень хорошем состоянии. То есть немцев самим кладбищем не удивишь. Их больше трогает то, что мы можем простить, что есть место, где они могут помянуть своих родственников. Приезжают совершенно разные люди. Приезжал один монах, замечательный человек, просто старец, сразу видно, что человек честной светлой жизни. Он приехал, чтобы найти брата. И выяснилась потрясающая история. Оказывается, его брат был глубоко религиозным человеком и мечтал о монашестве, но его погнали, как пушечное мясо, на Восточный фронт. А у моего собеседника были совершенно другие жизненные планы. Смерть брата изменила всю его жизнь, он понял, что должен что-то сделать за него. Стал ближе к Церкви. И в конце концов принял монашеский постриг. «Я монах, потому что мой брат не сумел это сделать», — говорил он. Он плакал, когда нашел могилу брата.

Немецкое кладбище и парк Мира в Сологубовке — это миротворческий проект между Россией и Германией, осуществленный на деньги обычных людей. И это самое важное!

Трагедия войны и этические проблемы, связанные с ней, открылись для меня по-настоящему, когда я начал заниматься сологубовским храмом. Немцы собирались взорвать церковь, чтобы проложить дорогу напрямую к кладбищу. Мне пришлось отстаивать храм (в то время это были фактически руины), но вместе с тем убеждать в необходимости устройства немецкого кладбища. Я говорил немцам, что через 50 лет кладбище будет заброшено, если не отметить это место, восстановив храм как памятник примирения двух народов. Поводом к совместному восстановлению храма послужило еще и то, что немцы были причастны к разрушению его во время войны.

Примирение над могилами

Нельзя никак обойти историю рождения немецкого кладбища во Ржеве. Прошли годы, прежде чем удалось его создать. Против организации кладбища выступали бывшие партийные функционеры. Они устраивали митинги, обращались к властям, писали гнусные листовки, вовлекали в антинемецкие настроения часть ветеранов. Однако добиться своей цели не смогли.

Выжившие противники объединяются, чтобы почтить погибших 60 лет назад. Немецкий офицер Эрнст-Мартин Райн и его однополчане из Восточной Вестфалии участвовали в кровопролитных боях подо Ржевом. Жертвы с обеих сторон были колоссальные: десятки тысяч павших, раненых и пропавших без вести. Тогда однополчане посчитали Райна погибшим. Но много десятилетий спустя, случайно узнав, что их командир выжил в войне и в плену, они пригласили его присоединиться к созданному в 1977 году фронтовому товариществу. А в последних числах сентября 2002 года ветераны во главе с Эрнстом-Мартином Райном вновь посетили поля былых сражений. На этот раз для участия в открытии скромного немецкого кладбища.[127]

В мае 1992 года Эрих Форнхольт из Гютерслоэ направил в Совет ветеранов войны города Ржева письмо, в котором были следующие слова: «Мы хотим протянуть вам руку примирения. Через взаимное знакомство и обмен мнениями мы должны укреплять мир». Так завязалась переписка. Спустя год состоялась первая встреча во Ржеве. Нелегко было немцам слушать рассказы о страданиях, перенесенных гражданским русским населением, оказавшимся в оккупации. Вместе с тем им поведали и о том, как немецкие солдаты спасли ту или иную семью от неминуемой голодной смерти. Откровения о пережитом способствовали лучшему взаимопониманию.

Воодушевленные положительным результатом двух поездок в Россию, члены товарищества и ряда других обществ создали в январе 1995 года Попечительский комитет «Ржев», избрав Эрнста-Мартина Райна его главой. Со временем к работе комитета подключились представители послевоенных поколений, прежде всего педагоги и врачи. Обмен делегациями стал двусторонним. Гости из Ржева — ветераны войны, учителя немецкого языка, школьники, врачи, историки — неоднократно посещали Гютерслоэ, Дельн, Бонн, другие города. Впечатления от этих поездок изменяли мировосприятие россиян.

Молодежный обмен и межшкольное сотрудничество легли в основу партнерских связей между Ржевом и Гютерслоэ. Многие учителя немецкого языка из российских школ приняли участие в методических семинарах в Германии, а их лучшие ученики — на занятиях в немецких школах.

Попечительский комитет собрал и доставил в ржевские школы учебные пособия, книги и мебель на несколько десятков тысяч евро.[128]

Ежегодно устраивался немецко-русский молодежный лагерь подо Ржевом. Финансировал его Немецкий народный союз по уходу за воинскими захоронениями.

В рамках гуманитарной помощи Попечительский комитет доставил в ржевские больницы медицинское оборудование, перевязочные материалы, шприцы на двести с лишним тысяч евро.

В 2002 году во Ржеве появилось немецкое кладбище. На его открытии выступил Эрнст-Мартин Райн, который сказал: «Мы долго ждали этого дня, мы — немцы, выжившие в Ржевской битве. Близкие погибших, находящиеся среди нас, благодарны судьбе, что дожили до дня освящения кладбища.

От имени Попечительского комитета «Ржев» он поблагодарил всех русских друзей, которые, восприняв идею примирения и мира, до сегодняшнего дня поддерживают ее, не поддаваясь нападкам и обвинениям противников. «Большинство наших товарищей погибло здесь, — сказал Райн. — Ни крест, ни камень не напоминают сегодня о них. С сегодняшнего дня христианский крест должен хранить это воспоминание. Когда они воевали, они не знали, какие преступления в тылу совершаются по отношению к русским людям. Эти невообразимые преступления были издевательством над традициями и культурой вашей страны. Нам стыдно за это… Бывая здесь, мы вновь вспоминаем красноармейцев, атакующих наши позиции, сотнями, часто волнами за волной, падающих ранеными или убитыми под нашим автоматным и артиллерийским огнем. Именно эти сцены из прошлого укрепили в нас желание поиска путей общения и примирения с противником, с которым мы когда-то воевали. Эти воспоминания как раз и дают нам силы для нашей совместной работы…»

У перекрестка близ деревни Бардюттингсдорф, неподалеку от города Гютерслоэ, стоит указатель: «К Ржевскому памятнику!» Крестьянин Карл Нихус-Оберманн воздвиг на своей земле памятник павшим товарищам из своего 58-го полка и бойцам из семи советских стрелковых дивизий, дислоцированных напротив его полка. После совместного возложения венка русский ветеран подошел к немецкому ветерану и сказал: «Мы стреляли друг в друга. Сейчас мы стары, и нам осталось мало жить. Будем же работать вместе, чтобы такое не повторилось!»

То, о чем я собираюсь рассказать дальше, сама по себе удивительная история из жизни войны во Ржеве.

Трудно представить солдата вермахта среди развалин города Ржева в разгар боев с блокнотом и карандашом в руках. Но такой солдат был. Художник Франц-Иозеф Лангер запечатлел войну в своих картинах, письмах жене и дневниках. В мае — июне 1997 года в выставочном зале города Ржева состоялась презентация восьмидесяти шести работ Лангера. В них художник показал Ржев в период немецкой оккупации. Эта выставка вызвала огромный интерес у горожан, особенно у пожилых. Некоторые приносили живые цветы и клали их рядом с картинами.

Франц-Иозеф Лангер как художник был обязан воспевать в своем творчестве победоносный поход на Восток. Но с согласия командира он рисовал не тотальные сцены, а пейзажи и простые русские лица. Ведь это тоже портрет войны: взрослые и дети, пленные и гражданские, лица, отражающие тяготы войны, боль унижений, надежду на будущее.

На картинах Лангера сохранились виды города, израненного войной. Вот полуразрушенная церковь, рядом кладбище, косые кресты, рвущиеся вверх сквозь покрывало снега. Вот печные трубы разрушенных домов, устремлены в небо! Прочь от бренной земли, от войны, от ужаса и смерти, которые сеют люди в униформах. Лангер рисовал не от случая к случаю, не только в перерывах между боями, но и под обстрелами советской артиллерии и бомбардировкой авиации. В письмах жене он писал, что пейзаж и виды города постоянно меняются. Только он сделает набросок какого-нибудь строения, а оно уже разрушено. Рисовал он постоянно. Выбор был один: рисовать или убивать с оружием в руках. Поэтому он просил в своих письмах к жене высылать ему побольше карандашей и красок. Ему приходилось терпеть зависть и неприязнь товарищей из-за своего привилегированного положения.

Воинская часть, в которой служил Лангер, была окружена летом 1944 года под Бобруйском и полностью разгромлена. Художника плен миновал. Еще в апреле он был направлен на родину, где в нескольких городах состоялись выставки его картин. Так творчество спасло ему жизнь.

Письма, дневники и картины Лангера могли бы остаться неизвестными для послевоенных поколений, если бы не воля случая. Его сын Ганс-Петер обнаружил их под половицами отцовского дома во время ремонта. Сам художник не дожил до своей первой выставки во Ржеве.

Что же представляет собой Мемориал немецким солдатам во Ржеве? Речь идет о территории, которая хоть и расположена в городской черте, но находится за кирпичным заводом и бензоколонкой… Его размеры — 287 на 100 метров. В центре площадки, обнесенной невысокой оградой, установлен металлический крест.

В 1998 году Ассоциация «Военные мемориалы» и Немецкий народный союз совместно проводили в Ржеве выставку под девизом «Примирение над могилами». На этой российско-германской выставке были продемонстрированы фотографии аналогичных «объединенных немецких кладбищ», построенных в России. Был там представлен и уже готовый план немецкого кладбища во Ржеве. Выставку посещали жители города, приходили и ветераны, и представители молодежных организаций.

«Имеем ли мы право возложить цветы и на ваши могилы?» Ничто не может лучше охарактеризовать нормализацию немецко-русских отношений в понимании людей, чем этот вопрос пары молодоженов в день освящения немецкого кладбища во Ржеве 28 сентября 2002 года…

Одно из крупных немецких захоронений недавно открыли на пяти гектарах земли в Гагаринском и Смоленском районах области, где во время войны погибло более 120 тыс. командиров и солдат вермахта. Кладбище это открывалось с невероятным трудом из-за протестов местных жителей, в памяти которых остались заметные следы возмущения зверствами нацистов. Именно в Гагаринском районе в годы оккупации фашисты построили восемь концлагерей. В 1943 году, в деревне Чертово заживо были сожжены 439 мирных жителей. В бывшем Кармановском районе, ныне Гагаринском, в деревне Леушино, немецкие солдаты сожгли всю деревню.[129]

Еще об одном крупном сборном немецком кладбище — на Курской дуге. Вермахт здесь понес огромные потери — более 200 тыс. солдат.[130] В Курской области у деревни Беседино открыто кладбище немецких солдат. Сюда свезли останки всех немецких солдат, захороненных в Орловской, Воронежской, Тульской и Брянской областях.

Немцы обычно хоронят останки своих погибших солдат в картонных коробках размером 50x80 см. В каждую коробку кладут останки одного погибшего. В России поисковики хоронят в гробах останки погибших, вплоть до десяти в одном гробу. Когда немецкие вояки были «хозяевами» оккупированной земли, на снимках военных лет можно увидеть их кладбища — березовые кресты в наших городах и поселках, на наших полях! Эти захоронения с немецкой аккуратностью были перенесены ими на штабные карты и планы, жестко привязаны к местности. Согласно инструкциям при отступлении почти все немецкие кладбища ими были снесены, сровнены с землей. Для сохранности, как это ни парадоксально! По этому поводу был издан специальный приказ немецкого командования. Но стоит им сегодня услышать: «Восстанавливайте ваши кладбища!» — и по своим картам и планам они их незамедлительно найдут и восстановят, если это понадобится.

Сколько же погибло советских воинов в Великой Отечественной войне? Вопрос этот давно уже висит в воздухе. Многих историков он, как говорят, затрагивает за живое. Они все чаще критикуют официальные данные 1993 года. Россия создала специальную комиссию, чтобы попытаться уточнить воинские потери, сделать окончательные данные.

По мнению Министерства обороны России, вряд ли стоит ожидать больших расхождений новых и предыдущих данных.[131] Думаю, что российские генералы сильно ошибаются. Об этом свидетельствуют многочисленные факты, прежде всего, связанные с деятельностью поисковиков. В России только по Смоленской и Тверской областям ежегодно (за последние годы) число найденных поисковиками погибших воинов в годы войны, а также по архивным данным увеличится на 5–6 тыс.[132] Все чаще и чаще историки называют иные цифры погибших в Великой Отечественной войне.

Могилы русских солдат — их много по всему миру

Российские (советские) захоронения — последствия Второй мировой войны — расположены в 49 государствах. С некоторыми из них (Германия, Австрия, Венгрия, Испания, Монголия, Польша, Румыния, Словакия, Финляндия, Чехия, Япония) — подписаны соглашения о взаимном поддержании мемориалов, кладбищ или братских могил в надлежащем состоянии.

Соглашения эти включают в себя — исследование архивных документов, раскрывающих судьбы военнослужащих, погибших на полях сражений или умерших в плену, перезахоронение останков, уход за захоронениями на кладбищах. На эти страны приходится 95 процентов всех военных захоронений. Как же соблюдается названное соглашение? Естественно, прежде всего, пойдет речь о Германии. На немецкой земле захоронено более 500 тыс. офицеров и солдат Красной Армии.[133]

Наши ветераны были поражены — все погосты находились в идеальном состоянии. Известно, что даже во времена Гитлера немцы не трогали русских захоронений. Более того, многие из них хоронили наших солдат и даже оставляли их имена на деревянных крестах. Мы видели эти старые могилы. На них до сих пор сохранились надписи «неизвестный», «солдат Гончаренко» или просто «солдат Иван».

Память не измеряется в денежных единицах. Но средства, выделяемые проигравшей в войне страной на содержание военных мемориалов, впечатляют. На уход за военными могилами немецкое правительство ежегодно тратит 25 миллионов евро, из них один миллион только на содержание мемориалов в Берлине в Трептов-парке, в Тиргартене и в Панкове. В том, что эти средства расходуются по назначению, легко убедиться, посетив Германию.

В самом центре Берлина, с непосредственным выходом к Бранденбургским воротам и зданию Рейхстага, на высоком постаменте стоит восьмиметровая скульптура солдата Красной Армии. Тесаный гранит и мрамор сводчатых колонн мемориала с выбитыми на них именами советских солдат были взяты из разрушенного здания канцелярии рейха. В композиции — два советских танка, они охраняют вход в мемориал, на территории которого покоятся 2500 воинов…

Другой советский памятник находится в Национальном Парке в Шенхольцер Хайде в районе Панков. Бронзовая скульптурная композиция представляет советский народ, борющийся и скорбящий. В конце парка — памятник российской Матери Земле, оплакивающей своих сыновей, за ним — обелиск с залом почета в цокольном этаже. В земле этого парка лежат останки 13 200 советских солдат…

И, наконец, самый известный из советских мемориалов в столице ФРГ — бронзовый солдат с опущенным мечом, держащий на руках ребенка. На купольном своде мавзолея под ним мозаикой выложена надпись: «Слава погибшим за советский народ!» Есть там и такие слова: «Слава и благодарность героям Советского Союза, павшим в борьбе против фашизма. Мы принимаем знамя, которое они передали нам». 65 лет немцы не подвергают цензуре эти строки и приносят цветы к подножию памятника русскому солдату.

Огромная роль в поисках погибших, их достойных захоронений, содержание могил и кладбищ, мемориалов принадлежит Народному Союзу Германии по уходу за военными могилами, основанному в 1919 году, 90 лет назад. Сегодня эта общественная организация насчитывает около полутора миллиона человек. Многие из них на общественных началах, в качестве любителей-волонтеров, в свободное время ухаживают за кладбищем.

Ключевой лозунг Народного Союза в переводе на русский звучит так: «Примирение над могилами павших — работа во имя мира». Подтверждение искренности этих слов — аккуратные, ухоженные воинские захоронения советских солдат на всей территории Германии. Вы не встретите здесь заросших травой в человеческий рост, заброшенных солдатских могил со стертыми временем надписями, похожих на свалку кладбищ и изуродованных вандалами надгробий. Давно ставшие пустым звуком для многих бывших» советских» людей слова «никто не забыт и ничто не забыто» немцы понимают буквально. Одинаково бережно ухаживают за «своими» и «чужими» могилами и возлагают на них в дни памяти цветы. Национальность погибших здесь не имеет значения. Могилы жертв войны защищаются в Германии законом под особым грифом — «Хранить вечно».

Национальные и интернациональные молодежные лагеря, участники которых ухаживают за солдатскими захоронениями, ежегодно собирают тысячи молодых людей из Германии и других стран Европы. Всего на территории Германии существует 3600 кладбищ.

С 1996 года в ФРГ ведется работа по созданию «Книги памяти». В первом ее издании, вышедшем в 2002 году, и во втором, в 2004 году, — имена и судьбы 60 тыс. советских офицеров, прошедших немецкий плен. Сейчас готовится третье издание с именами более 900 тыс. советских солдат и сержантов. Это даст возможность установить до 80 % точных мест захоронения советских военнопленных, покоящихся в немецкой земле. Финансируют проект правительство Германии и Народный Союз. Вот лишь один из крохотных эпизодов солдатской судьбы, увековеченной в «Книге памяти».

Деятельность Народного Союза Германии всего лишь на 10 % финансируется из госбюджета, основные же средства поступают от добровольных сборов и пожертвований граждан.[134]

Власти Германии решили открыть исследователям и историкам один из крупнейших в мире архивов личных документов 17,5 млн жертв нацизма. Доступ к этому архиву в соответствии с Боннскими соглашениями 1955 года был закрыт на 60 лет, но теперь это решение будет пересмотрено. Архив состоит из различных документов, которые нацисты педантично составляли и собирали в концентрационных лагерях, а также в местах принудительных работ пленных и депортированных людей. В этом фонде находятся также послевоенные документы союзных властей о беженцах. До сих пор эти документы использовал только Международный Красный Крест для оказания помощи тем, кто ищет родственников, связь с которыми прервалась во время Второй мировой войны.

С 1945 года с помощью архива[135] в Бад Аролсен Красный Крест ответил более чем на 11 млн запросов из 62 стран. Их присылали родственники людей, пропавших при нацистах, а также использовались для того, чтобы помочь подневольным рабочим получить компенсацию.

Первые публикации рассказывают о невероятных зверствах нацистов. Один пример. В Книге смерти (Totenbuh), которую вели в концлагере Маутхаузен в Австрии, с особой пунктуальностью описывается подарок коменданта лагеря Гитлеру по случаю дня рождения фюрера 20 апреля 1942 года. Для казни в честь «великого события» было специально отобрано три сотни русских заключенных. Каждого заключенного подвергали так называемому Genickshuss — выстрелу в затылок из пистолета, приставленного к основанию черепа, единственной пулей. В каждой строчке списка казненных педантично указаны имя и номер заключенного, дата и место его рождения.

Один из документов посвящен тяжкой участи Катрины, француженки, арестованной гестапо за жалобу на то, что власти подвергли ее принудительной стерилизации после рождения «цветного незаконнорожденного ребенка».

Есть также история 31-летней медсестры, которую заставили носить желтую «звезду Давида» — метку для евреев. «Эта женщина — наполовину еврейка, она жила со своим арийским другом. Признает, что у них были сексуальные отношения», — говорится в документе. Женщина исчезла после того, как ее отправили в концлагерь Равенсбрюк.[136]

В ФРГ, в Вестфалии, есть маленький городок Штукенброк. Недалеко от него на территории братского кладбища стоит скромный монумент, под которым покоится прах 65 тыс. советских военнопленных, погибших в лагере уничтожения Шталаг-326. Сколько городков и поселков стали известны миру в результате такого страшного соседства! Освенцим, Бухенвальд, Дахау, Маутхаузен, Саласпилс, Штукенбрюк…[137]

Среди всех европейских стран в Польше находится больше всего могил советских военнослужащих: почти 1,2 млн могил солдат и офицеров Красной Армии, а также военнопленных и советских граждан, угнанных на принудительные работы. В Польше — 648 воинских кладбищ. В Болеславце (бывший город Бунслау) похоронены советские и российские воины двух эпох. В центре кладбища, где покоятся 718 Героев Советского Союза и офицеров, погибших в конце войны, высится памятник русскому полководцу Михаилу Кутузову. Он умер в этом городе в 1813 году — во время войны России с Наполеоном.

В Польше созданы и новые мемориальные кладбища, открытые на месте гибели десятков тысяч советских военнопленных на северо-востоке страны, у поселков Богуше и Косувка. Ведутся работы по поиску мест захоронения российских воинов, погибших в предыдущих военных конфликтах, в частности, почти 700 кладбищ времен Первой мировой войны, кладбища периода Наполеоновских войн. Всего, полагают специалисты, в польской земле захоронен прах около 2,5 млн российских и советских подданных и граждан. Около Лодзи, в шести километрах от города, в братской могиле покоится 4 тыс. человек, из них известен только один.

Поляки — убежденные католики. Их вера не позволяла оставлять погибших незахороненными. В дни поминовения усопших они над каждой могилой жгут свечи — десятки, сотни свечей.

Из Польши отправимся на север Европы — в Норвегию и Финляндию. Как народ одних стран хранит память о погибших русских воинах.

В октябре 2004 года в Норвегии широко отмечалось 60-летие освобождения Восточного Финнмарка от нацистов. В результате жестоких боев во время Петсамо-Киркенес-ской операции советские войска выбили фашистов из Сер-Варангера и создали условия для передачи власти законному норвежскому правительству. Остальная часть Норвегии была освобождена много позже: последние немецкие солдаты сдались союзникам в мае 1945 года. 25 октября, вдень освобождения Киркенеса, к памятнику советским воинам, установленному на мемориальном кладбище Вестре Гравлюнн в Осло, возлагались венки, а официальные лица произносили подобающие моменту речи.

Историк Марианне Неерланн Сулейм изучила и изложила в своей докторской диссертации «Советские военнопленные в Норвегии в 1941–1945 годах — численность, организация и репатриация», опубликованной в 2005 году. Она установила, что в Норвегии находилось 93 318 советских военнопленных, распределенных в концлагерях по всей стране. По большей части это были попавшие в плен солдаты Красной Армии, пригнанные из других стран, но среди узников было и около 9 тыс. гражданских лиц, в том числе старики, женщины и дети. В результате голода и рабского труда, 13 тыс. человек погибли. Цифры жертв огромны, но все же они намного ниже, чем в концлагерях на территории Польши. В этом большая заслуга норвежцев: они приносили «русским» пленникам еду, невзирая на запреты и даже угрозу расстрела.

Погибших советских военнопленных, а позднее — павших в боях за освобождение Норвегии солдат и офицеров хоронили на церковных дворах, местных кладбищах, вблизи возводимых немцами военных и гражданских объектов, часто даже на невозделанных землях и в труднодоступных горных районах.

Весной 1951 года большинство захоронений от Киркенеса до Бреннейсунна были перенесены в одну братскую могилу. На острове Хьетта был установлен обелиск и разбит парк; в братской могиле захоронили 7551 человека, из которых опознаны только 823.

В историографии Финляндии сложился устойчивый образ страны, проводившей самостоятельную от нацистской Германии политику. Как считалось, финны, в отличие от норвежцев, не выдавали немцам своих евреев и весьма гуманно обращались с военнопленными. Те восемь евреев, которые были депортированы, просили в Финляндии политического убежища и являлись иностранцами. За этот случай Финляндия извинилась перед евреями всего мира и финансировала строительство кибуца Ядха-Шмона («Память о восьми») в Израиле. Однако в ноябре 2003 года финский писатель, историк и журналист Элина Сана подвергла сомнению официальную версию событий. Как писала Сана в своей книге «Высланные. Депортации из Финляндии в гестапо», во время Второй мировой войны Суоми передала Германии 2892 советских военнопленных, среди которых было 75 евреев. Большинство из этих выданных были расстреляны или умерли в немецких концлагерях.

Сана отметила, что финское правительство проявляло излишнее рвение в выдаче военнопленных, «перевыполняя» планы, спущенные нацистами. Исследования Сана были основаны на данных финских и немецких военных архивов, а также на сведениях, собранных в беседах с оставшимися в живых депортированными или их родственниками. Как выяснилось, финны обменивали советских военнопленных на захваченных немцами представителей финно-угорских народов. Кроме того, Сана выяснила, что из 64 тыс. пленных, томившихся в финских концлагерях, погибла почти треть; такой процент потерь только чуть-чуть не дотягивает до «образцовых» нацистских лагерей смерти.

Финские власти выделили 2 млн евро на проведение трехлетнего исследовательского проекта, который возглавил генеральный директор Национального архива страны Юсси Нуортева. О начале работы комиссии Нуортева официально объявил в 2005 году в Иерусалиме. Он отметил, что анализ нескольких тысяч документов о военнопленных потребует кропотливой работы и займет много времени.

На официальном сайте Национального архива содержится информация о том, что проект предусматривает не только изучение судеб военнопленных, выданных Германии и содержавшихся в финских лагерях. Проект должен прояснить и судьбы тех, кто после войны был передан советским властям. Но даже после окончания работы над проектом нельзя говорить о том, что списки всех жертв депортации будут опубликованы. В 2005 году Комиссия по защите информации и персональных данных приняла решение о невозможности публикации списков выданных нацистам лиц из-за «чувствительного характера» этих документов.

То, что новая историография задевает чувства многих финнов, — бесспорный факт. Однако попытки сохранить позитивный образ страны любой ценой вряд ли увенчаются успехом.

Еще пример.

В Нидерландах захоронено 865 советских солдат. Советское Поле Славы (Russisch Ereveld) — так называют это уникальное захоронение. Хотя официально оно находится на территории города Леусден (Leusden), принято считать, что кладбище принадлежит городу Амерсфоорту, как это и было с 1947 года, когда оно было образовано, до недавней смены официальных границ города.

Кладбище состоит из трех групп захоронений. С 1941 по 1945 год в городе Амерсфоорт (Amersfoort) находился немецкий Камп Амерсфоорт (Kamp Amersfoort). Из 35 000 человек, прошедших через этот лагерь, 101 военнопленный был из Советского Союза. 24 солдата умерли от голода, истязаний и истощения, оставшиеся 77 были расстреляны 9 апреля 1942 года. Впоследствии, 28 марта 1946 года, они были с почестями перезахоронены на кладбище Рустхоф, недалеко от лагеря Амерсфоорт.

В 1947 году с Военного Американского кладбища (д. Маргратен, Нидерланды) в г. Амерсфоорт был перезахоронен 691 советский солдат. Эти солдаты — бывшие военнопленные немецких лагерей, освобожденные войсками США и умершие в госпиталях от болезней и истощения. Их перезахоронение имело место по инициативе американцев, которые после окончания войны перенесли всех неамериканцев в другие места. В городе Амерсфоорт было самое крупное захоронение советских солдат в Нидерландах, поэтому оно и стало местом перезахоронения всех советских солдат с кладбища в Маргратене.

Третью группу составляли 73 бывших военнопленных, добровольно или принудительно состоявших на немецкой службе или находившихся на работах. Они погибли и были захоронены в различных частях Голландии, а позднее перезахоронены в Амерсфоорте.

18 ноября 1948 года Русское Мемориальное кладбище было официально открыто. В 1956 году Министерство обороны Нидерландов передало этот Мемориал в ведение Фонда Военных Захоронений (Oorlogsgravenstichting). В 1962 году простые именные таблички были заменены надгробными камнями из известняка с выгравированными надписями.

4 мая 1975 года на Русском Мемориальном кладбище был установлен обелиск. Монумент изготовлен в Советском Союзе из белого армянского мрамора. Он представляет собой десятиметровую колонну с надписью: «Слава Героям. Воинам Советской Армии, погибшим в борьбе с немецкими захватчиками в период 1941–1945 годов». Многие из захороненных здесь считаются на родине пропавшими без вести.

В 1998 году голландский журналист Ремко Рейдинг получил предложение от главного редактора газеты, в которой он работал, попробовать разыскать родственников захороненных в Леусдене солдат. То, что началось для Ремко как журналистское расследование, стало его моральным долгом. Он понимал, что если он сейчас не доведет дело до конца, то это не случится уже никогда.

Ремко и его жена Ирина ведут поиск по двум направлениям: выявление дополнительной информации о захороненных солдатах из архивов и непосредственный поиск родственников тех, о ком дополнительная информация уже известна.[138]

Годы проходят. Увы! Вызов времени не бросишь! Еще живых ветеранов становится все меньше. С тревогой и болью припоминают они кошмар военного времени. Забыть его невозможно до последнего часа.

Мир вокруг нас находится в постоянном движении, но крепость человеческой души остается постоянной. Современное поколение обладает многими новыми правами. Но у него нет права забывать о том, что сделали те люди, кто сражался и погиб, защищая Родину.

Сохранилась строка поэта Роберта Рождественского:

Сказано прекрасно! Но это надо не только живым, но и мертвым! Не правда ли?