Читать онлайн Пропавшая невеста бесплатно

Bella Ellis

The Vanished Bride

* * *

Порой сердца переполняют
Надежды, тайные мечты;
Когда секрет их раскрывают,
Не остается красоты[1].
Шарлотта Бронте, «Вечерние утехи».

Дом пастора в Хоэрте, декабрь 1851

Плотнее закутавшись в шаль, Шарлотта передвинула подставку для письма и вновь обмакнула перо в чернила. Но, как это случалось уже не раз, рука зависла над чистым листом, словно писать было немыслимо в лишенном радости доме.

Стояла тишина, даже огонь в камине горел бесшумно и тускло. Папа́ был у себя в кабинете, как и почти всегда в последние дни. Табби с Мартой ушли на кухню запереть окна и двери на ночь, хотя часы на лестнице показывали всего семь. Темнота уже навалилась на маленький дом снаружи и со скрипом терлась тяжелой шкурой о стекла. В трубе громко выл ветер, но Шарлотта слышала лишь молчание. Чувствовала лишь пустоту. Знала лишь утрату.

Любимого пса Эмили, Кипера, тоже не было, никто не нарушал тишину сопением и лаем, не тянул Шарлотту зубами за подол. Зато она больше не видела его глаз, когда пес, услышав, что открывается дверь, смотрел на нее с мольбой и надеждой – вдруг войдет хозяйка; да и сама Шарлотта, почувствовав свежую струю воздуха из передней, не оживлялась, зная: Эмили не вернется с прогулки по пустоши. О, как ей не хватало их былого товарищества и поддержки, которые, как казалось раньше, будут с ней всегда!

Как недавно и в то же время неизмеримо давно кончилось то время, когда она делила с сестрами и братом не только отцовский кров, стол, но и всю жизнь. Здесь они говорили, писали, любили и раздражали друг друга так неистово, что весь мир, казалось, почтительно отступил, ожидая, когда же они насытятся обществом друг друга.

Здесь они смеялись и спорили, пока Шарлотта писала «Джейн Эйр», а ее сестры – свои романы, и никто не догадывался тогда, какие бури и невзгоды ворвутся вскоре в их скромную, незаметную жизнь. Теперь, когда Эмили, Энн и Бренуэлл отошли в лучший мир, существование в одиночестве стало для Шарлотты обузой.

И все же…

Уголки рта Шарлотты изогнулись в слабом подобии улыбки, когда она стала вспоминать приключения, которые выпали на их долю, тайны, которые они раскрыли, и секреты, которые они сохранили.

По обе стороны океана, в светских гостиных Лондона и на званых вечерах Нью-Йорка, только и разговоров было, что об «этих сестрах Бронте», которые осмелились показать в своих романах таких страстных и гордых героинь. Сначала многие усомнились, что так писать о женщинах могли мужчины, позже, когда псевдонимы были раскрыты, другие наотрез отказались верить в то, что авторами этих книг были женщины, ибо что могут они знать, тем паче рассказать о жестокости и беспросветном мраке?

В который уже раз Шарлотта улыбнулась, думая о том, как мало знали о них эти люди. Как далеки от истины были их представления о ней и ее сестрах.

Сестры и брат умерли. И никто не знал их так, как Шарлотта. Ни одно воспоминание обо всем страшном и необычном, свидетелями чего им довелось стать, не было доверено бумаге, а письма, которые могли бы пролить свет на их приключения в поисках тайны и ключа к ней, Шарлотта своими руками предала огню, все до единого.

И когда, по бесконечной милости Создателя, Шарлотта отправится на встречу с сестрами и братом, все произошедшее с ними в то волнительное и славное время – последние годы, которые они провели вместе, – умрет с нею. Никто никогда не узнает об их приключениях. О том, что за тонким стеклом, дрожавшим в оконной раме при каждом порыве ветра, она видела все человечество, которое мчалось вперед со скоростью урагана, увлекаемое вихрями жизни и смерти. И все его тайны, даже самые мрачные, были перед ней как на ладони, главное – знать, куда смотреть.

Чуть заметно улыбнувшись, Шарлотта поднесла к бумаге перо, вновь готовое к сотворению мира из чернил, и подумала, что не было на свете человека, который прожил бы такую богатую приключениями и опасностями жизнь, как они – три сестры из безвестной деревни посреди продутой ветрами, дикой вересковой пустоши.

Такова их тайна, которая никогда не будет раскрыта и навсегда сохранит свою прелесть.

Пролог

Сначала Матильда Френч увидела вот что: из-под двери в коридор медленно текла густая темная жидкость, и ее было много. Озадаченно поглядев на нее, девушка почувствовала запах железа, как в тот день, когда умерла мать, и она поняла – это кровь.

Матильда не завизжала и не потеряла сознание, сделав такое неожиданное и страшное открытие в предутренней сонной тишине – нет, она застыла, потрясенная. А после, словно под действием месмерической силы, протянула руку к двери и, как всегда, дважды постучала в нее костяшками пальцев.

– Мадам? – Подошвы ее туфель щелкали по липким половицам, коридор был темен, в углах затаились тени. Голос изменил девушке, и она шепотом задала вопрос, бессмысленный перед лицом открывшегося ужаса: – Миссис Честер, у вас ничего не случилось?

Девушка толчком распахнула дверь и увидела пустую комнату, где не было ни следа хозяйки, зато крови столько, что у Матильды невольно захватило дух: как бы не захлебнуться.

Когда ее глаза привыкли к полумраку, она разглядела, что кровать хозяйки пуста, а постель от подушки до изножья залита чем-то похожим на чернила: словно огромная бабочка опустилась на середину и распростерла чудовищные крылья по краям.

Дрожа и все еще задерживая дыхание, Мэтти прошла через комнату к окну, где раздвинула тяжелые портьеры, щелкнула задвижкой, впуская в комнату холодный сырой воздух, и лишь тогда сделала судорожный вдох. Первый робкий свет раннего утра просочился в комнату, когда Мэтти нашла в себе силы повернуться лицом к пустой постели, и очевидность открылась ей во всей своей ужасающей наготе.

Здесь произошло убийство.

Глава 1. Шарлотта

Хоэрт, 1845

– Эмили, не стой здесь, – со смехом воскликнула Шарлотта, врезавшись в спину рослой сестры, которая так глубоко ушла в свои мысли, что сама не заметила, как остановилась. – Нашла время!

В последние недели у них троих вошло в привычку ходить вокруг маленького обеденного стола, вслух проговаривая свои мысли, прядя ниточку каждая своего замысла, покуда им не начинало казаться, что слова повисают у них над головой в облаке дыма от камина, освещенные его пламенем.

Название «столовая» было слишком торжественным для этой комнаты: и без того узкая, она стала совсем тесной, когда сюда внесли нарядный круглый стол и потертый черный диван. Обои выбирала Шарлотта, она же повесила над диваном портрет своего героя, адмирала Нельсона: надменно приподняв аристократический нос, он смотрел на них сверху вниз и хотя с пренебрежением, но все же наблюдал за их жизнью.

– Шарлотта, я тут подумала… – Эмили повернула голову и взглянула на сестру чудными серо-голубыми глазами, которым та всегда завидовала. – Да, это хорошая мысль, даже отличная, дай-ка я ее запишу, пока не забыла. Пусти. – Отодвинув стул, она села и склонилась над листами бумаги, лежавшими как раз на букве «Э», которую сама Эмили, еще совсем малышкой, вырезала в столешнице красного дерева. Другой отец непременно высек бы дочь за такой проступок, подумала Шарлотта и вспомнила, как сестра, сообразив, что натворила, целое утро прикрывала ладошкой испорченное место. Но им повезло: их папа увлеченно учил своих детей, развивал в них наклонности к творчеству, и потому поцарапанный стол оказался для него сущим пустяком в сравнении с тем, что его дочь пишет свои первые буквы.

Сдерживая улыбку, Шарлотта и Энн переглянулись и снова пошли вокруг стола, причем за ними увязалась любимица младшей, собачка Флосси. Тем временем Эмили, нетерпеливо скрипя пером, поверяла свои мысли бумаге с такой же страстью, с какой делала в жизни все. В камине весело потрескивал огонь, а за окнами пасторского дома поливал дождь, да так, что капли барабанили в стекло, будто кто-то бросал в него галькой, пригоршню за пригоршней. Ниже по склону холма съежился на жестоком ветру Хоэрт.

Стояло обычное йоркширское лето.

– Ничего сегодня не выходит, – разочарованно вздохнула Шарлотта, подошла к окну и стала глядеть на разбросанные по склону могильные камни – те так накренились вперед, в сторону церкви и деревни, словно их толкали мертвецы, торопясь выбраться из-под них и вернуться домой. – Голова, как чистая страница, такая же пустая и бессодержательная. Точнее, содержимое в ней есть, но это все чувства, а они мешают мысли. Пары приличных строк, и то не сочинить.

– Ну так научись думать чувствами, – бессвязно бросила Эмили, пока ее перо плясало по бумаге, оставляя на ней корявые, испещренные кляксами строки, которые неизменно приводили в отчаяние аккуратную Шарлотту. Зато Эмили непринужденно заполняла своими стихами целые тетради, ревниво храня их от всех. Больше всего она писала о Гондале, фантастическом королевстве, которое они с Энн придумывали в детстве, когда Бренуэлл и Шарлотта создавали свою Ангрию. Шарлотту особенно поражало страстное упорство сестры, продолжавшей жить в выдуманном мире, хотя Бренуэлл, Шарлотта и даже Энн уже давно оставили позади детские сказки. Куда бы ни отправилась Эмили, вокруг нее тотчас возникал Гондал, жители которого значили для нее не меньше, чем люди из плоти и крови, с сердцами, бьющимися в груди. Больше того, всякое столкновение с неизбежными требованиями повседневности Эмили рассматривала как большое неудобство. Ее воображение было ее свободой, с завистью понимала Шарлотта, сожалея о собственной неспособности оставить заботы бренного мира и целиком уйти туда, где все совершается по ее воле. Туда, где никто не разбил бы ей сердце.

– Садись, отдохни. – Рука Энн скользнула под локоть Шарлотты – малышка точно знала, о чем, вернее, о ком грустит старшая сестра, хотя и ни за что не осмелилась бы произнести его имя вслух, так же как Шарлотта никогда не осмелилась бы его назвать. Но каждый ее лишенный упругости шаг, каждое движение и взгляд, – все выдавало ее потерю и тоску по тому, с кем она не могла быть. – Займись чем-нибудь, что тебя развлечет: почитай книгу или вот лондонскую «Таймс», – номер совсем свежий, всего двухдневный, и в нем есть любопытная статья о новой профессии «детектив», который решает преступные загадки.

– Наверное, ты права, Энн, – кивнула Шарлотта, опускаясь на стул напротив Эмили. – У меня действительно есть несколько писем, которые требуют ответа.

Шарлотта думала о последнем письме своему бывшему наставнику, месье Эгеру: она вложила в него всю себя – и душу, и тело. Но он не ответил. Напрасно она живописала мучения своего разбитого сердца, напрасно молила хотя бы о крохе сострадания – он не ответил. Да и как он мог? Ведь он человек женатый. Но все же… Закрыв глаза, Шарлотта сосредоточилась на душевной боли, готовой в любую секунду выплеснуться наружу, представила ее в виде листа бумаги, мысленно сложила его в несколько раз, затем расправила, вновь сложила, так что он стал крохотным, как те игрушечные книжки, какие они делали в детстве, и засунула его в щель между кирпичами непробиваемого спокойствия, стеной из которых она окружила себя в последнее время. Если бы она этого не сделала, несчастье поглотило бы ее целиком, задушило бы ее. Так она находила в себе силы терпеть ту боль, которую доставляла ей безответная любовь, и выносить безразличное молчание возлюбленного.

– Держитесь крепче, сестренки. – Дверь распахнулась, и в комнату шагнул Бренуэлл, а с ним и ненастный вечер – капли дождя стекали по носу брата, красно-рыжие волосы прилипли к бледной коже, одежда распространяла крепкий запах пива и табачного дыма. – Бросайте свою глупую девчачью болтовню и готовьтесь выслушать ужасающую весть!

– Что, в «Быке» наконец-то кончился джин? – Эмили окинула брата взглядом, когда тот опустился рядом с ней на стул и встряхнулся, точно мокрый пес.

– До Хоэрта дошел слух о том, что совершилось убийство. – При этих словах глаза Бренуэлла сверкнули кровожадным восторгом. – Мне рассказал об этом парень, который разливает в «Быке» пиво, а ему рассказал возчик, который доставляет эль в гостиницу в Арунтоне: там, поблизости, все и случилось. Вчера всего в нескольких шагах от нашей с вами двери было совершено страшное, кровавое преступление. Преступник скрылся с телом, ни больше ни меньше, и, возможно, прямо сейчас крадется в темноте у нас под окнами.

– С мертвым телом в обнимку? – нахмурилась Эмили. – Не слишком удобно красться, когда на тебе висит труп.

– В Арунтоне? Боже мой! – воскликнула Энн и вскинула руку к горлу. – Как страшно знать, что совсем рядом творятся подобные жестокости.

– Милый Бренуэлл, будет лучше, если ты станешь придерживаться фактов, а не стараться напугать нас до полной потери соображения, – осадила брата Шарлотта. – Кто же стал жертвой?

– Некая Элизабет Честер, супруга Роберта Честера из Честер Грейндж. – Бренуэлл откинулся на спинку стула. – По крайней мере, так предполагают.

– Что значит «предполагают»? – раздраженно набросилась на него Шарлотта. – Бедная леди либо жива, либо убита – никакой середины тут просто не может быть.

– И вот тут, дорогая Шарлота, ты как раз ошибаешься. – Бренуэлл погрозил ей пальцем. – Ибо в ранние часы сегодняшнего утра в спальню второй миссис Честер вошли и обнаружили там море крови и никаких следов ни хозяйки, ни ее бренных останков. Конечно, предполагают, что это ее кровь, но наверняка ничего сказать нельзя, поскольку иных следов леди не оставила. А ведь она всего год как вышла замуж.

– Как ужасно, – сказала Энн. – То есть ее взяли и унесли? Какой кошмар!

– Как интересно, – добавила Эмили, ее глаза блеснули. Шарлотта еще не знала, ужасаться ей, как делала Энн, или не скрывать любопытства, как Эмили, когда ее посетила страшная мысль.

– Честер Грейндж! – Она схватила Эмили за руку. – Это тот дом, куда устроилась гувернанткой наша подруга по несчастью, Матильда Френч! Ты ведь помнишь Мэтти, Эмили, – ту девочку, которая была с нами в Кован Бридж, пока папа не забрал нас оттуда, и с тех пор мы с ней переписываемся. Господи, уж не она ли обнаружила следы преступления?

– Матильда – милая, робкая, почти без способностей, – да, я ее помню, – сказала Эмили, откладывая перо. – Представляю, каково это – проснуться и обнаружить, что, пока ты мирно спала в своей постели, убийца с ножом крался по коридорам и, может быть, под самой твоей дверью! Действительно страшно.

Но, судя по ее виду, Эмили ничуть не испугалась.

– Положим, нож ты придумала только что, – сказала Шарлотта, устремляя глаза к потолку. – Но все равно, бедная Мэтти. Она с этим не справится, я уверена, не справится. Надо немедленно ей написать.

Взявшись за перо, Шарлотта на мгновение замешкалась и тут же ощутила приятную дрожь предвкушения: в ее голове сложился план.

– Нет, я поступлю лучше. Я не буду писать, а поеду к ней, прямо с утра.

– Я с тобой, – сказала Эмили. – Мне всегда была так симпатична эта бедняжка Марта Френч.

– Матильда, дорогая, – поправила сестру Шарлотта. – До Честер Грейндж час ходьбы, если идти через холмы напрямую. Так что я буду рада любому спутнику, лишь бы этот человек не увязался за мной с единственной целью – поглазеть на чужое несчастье.

Эмили с тоской поглядела в окно, на дождь, в котором словно растворился город. Не верилось, что где-то за плотным пологом туч по-летнему ярко светит солнце.

– Хватит мне быть пленницей дождя и этого дома. Хочу на волю, и пусть я промочу ноги и даже замерзну!

Шарлотта взглянула на Энн: та сидела, сложив руки на коленях, и выглядела совершенной паинькой, какой ее и считали те, кто знал ее совсем мало. Но Шарлотта была уверена: кротость для младшей сестры – личина.

– Что ж, не могу же я отпустить вас одних, – сказала Энн. – В конце концов, кто-то ведь должен позаботиться о том, чтобы ваша затея выглядела прилично.

– Я тоже пойду, – пообещал Бренуэлл в широте душевной. – Кто-то должен защитить вас от сумасшедшего убийцы с ножом и все такое прочее.

– Ах, дорогой брат, – с легкой обидой в голосе возразила ему Энн. – Боюсь, что если дело дойдет до защиты, то скорее мы втроем прикроем тебя, чем ты станешь нам опорой. Так что, думаю, мы вполне можем обойтись без тебя.

– Ты все еще сердишься на меня, Энн? – спросил Бренуэлл так, словно с того дня, когда ей пришлось отказаться от места гувернантки в Торп Грин по причине бурного романа, который Бренуэлл, учитель рисования в том же доме, закрутил с женой хозяина миссис Робинсон, прошло не меньше тысячи лет. На самом деле брат и сестра возвратились в Хоэрт всего несколько недель назад, покрытые позором. Конечно, у Энн были основания сердиться на брата и за потерю заработка, и за тень, которая по его милости легла на репутацию всей семьи, однако Шарлотта поняла – едва взглянув на Бренуэлла, чье лицо выражало глубочайшее раскаяние и скорбь, сестра тут же пожалела о своих словах.

– Неужели это несчастное происшествие будет преследовать меня вечно? – сказал он. – Пожалуйста, прошу вас – дайте мне хотя бы на время забыть о том, что причинило мне такую боль, и сопровождать вас в вашей экспедиции, как раньше. – Он по очереди посмотрел на сестер. – Ну можно мне пойти?

– Да! – выпалила Эмили.

– Думаю, не стоит, – тут же возразила Шарлотта.

Эмили посмотрела на нее сердито, и Шарлотта сразу поняла почему. В последнее время слабость Бренуэлла к «Черному быку», да, по правде говоря, и к другим питейным заведениям Хоэрта стала куда более выраженной, чем раньше, и Эмили считала, что нужно любыми способами стараться удержать брата поближе к себе и подальше от крепкого алкоголя, хотя бы на несколько часов. Конечно, она была права, но…

– Почему? – возмутилась Эмили, взяв Бренуэлла за руку. – Что бы ни говорила Энн, мы трое – всего лишь слабые женщины, отправляющиеся на дальнюю прогулку без мужского сопровождения и защиты.

– Не помню, чтобы отсутствие мужской защиты когда-нибудь смущало тебя прежде, Эмили, – засмеялась Шарлотта и, повернувшись к Бренуэллу, мягко сказала: – Дорогой брат, не в этот раз. Если ты пойдешь с нами, то наш визит наверняка запомнится, а мы как раз не хотим привлекать к себе внимание. Так уж повелось в нашем мире, что люди всегда заметят мужчину, тем более такого красивого, как ты. Другое дело мы – три провинциальные старые девы. На нас никто и не взглянет лишний раз, а уж тем более не запомнит… Что нам сейчас как раз на руку. Может быть, втроем мы даже сумеем разгадать ужасную тайну исчезновения Элизабет Честер.

Шарлотта старательно избегала смотреть на Энн, зная, что младшая сестра внимательно следит сейчас за каждым ее словом и жестом, пытаясь понять, в какой степени ее намерение навестить Матильду Френч продиктовано заботой о подруге, а в какой – желанием отвлечься от своих бед. Ну и пусть, Шарлотта твердо решила – нельзя бросить Мэтти в беде лишь потому, что кому-то кажется, будто она затевает этот визит для собственного удовольствия.

– Что ж, – вздохнул Бренуэлл и растянулся на диване, уложив свои длинные ноги на подлокотник. – Значит, придется искать другой способ развлечь себя в ваше отсутствие, только и всего. Может, наведаюсь в «Черного быка».

– А может, лучше в церковь? – предложила Шарлотта.

– А может, «Черный бык» и есть моя церковь. – Бренуэлл усмехнулся, видя, как распахнулись от ужаса глаза сестры.

– Скажите, это на самом деле так страшно, – вмешалась Энн, отвлекая Шарлотту, – что мне приятно думать о нас троих как о невидимых дамах-детективах, отправляющихся на поиски истины? Мне кажется, что мы единственные в своем роде. Мама так нами гордилась бы.

– Детективах? – переспросила Шарлотта. – Какое любопытное слово.

– Ну да, именно так написано в той статье из «Таймс», о которой я тебя говорила. В последнее время полиция Лондона обогатилась полицейскими нового образца – умными, внимательными, вдумчивыми. Их называют детективами. Именно ими, мои дорогие сестры, мы и станем.

Глава 2. Эмили

Дом в Честер Грейндж возвышался посреди дикой пустоши, подобно древнему зверю: рогатому, колючему, едва пробудившемуся от векового сна.

Эмили влюбилась в него немедленно. Вокруг дома был разбит прекрасный террасированный сад по старинной моде, однако в последние годы Природа, видимо, решила взять свое и постаралась вернуть это рукотворное чудо в дикое состояние.

Там, где прежде зеленели подстриженные лужайки, ныне колосились дикие травы, а единственной дорогой, еще различимой среди сорняков и полевых цветов, была подъездная аллея, по которой шли теперь к дому сестры. Некогда элегантные террасы опутал вьюнок и плющ, из трещин в камне смотрели цепкие синеглазые барвинки и незабудки, так что контуры елизаветинской постройки, когда-то четкие, выглядели из-за них размытыми, словно написанными акварелью. Растения медленно удушали дом, грозя вскоре скрыть добрую половину окон.

Тем более очаровательным дом выглядел для женщины, которая привыкла встречать историю за каждым поворотом, ведь здесь тайна крылась буквально всюду – в зубцах и башенках, врезанных в низкое серебристое небо, набухшее новым дождем, в огромных валунах, разбросанных по траве так, словно когда-то они были частью иной, более величественной постройки.

Тысячи голосов прошлого еще не затихли здесь, и каждый что-то нашептывал ей. Чем ближе подходили сестры к дому, тем шире становилась улыбка предвкушавшей приключение Эмили.

– Сделай одолжение, прекрати ухмыляться, как безумная, – резко сказала Шарлотта, затянутой в перчатку рукой беря Эмили за локоть. Лицо самой Шарлотты, обрамленное модным капором, было исполнено такой серьезности и даже чопорности, что Эмили против воли улыбнулась еще шире. – Эмили, я серьезно. Это дезорганизует, в конце концов, к тому же я не уверена, что Мэтти не покоробит от такого неприкрытого восторга и любопытства. Нам надо обойти дом и найти вход для прислуги – он приведет нас в кухню, где она уже должна ждать нас. И не забывай, Эмили, – мы скромные дочери священника с хорошей репутацией. Очень тебя прошу, научись придавать этому должное значение.

Эмили дернула плечом и пошла следом за сестрой, проявляя в целом несколько больше энтузиазма, чем пристало в сложившихся обстоятельствах.

Сзади дом выглядел таким же ветхим, как и спереди, но на скамье у кухонной двери, низко склонив голову и глядя на переплетенные пальцы, уже сидела Мэтти. Что она делала – молилась или просто думала, – Эмили не поняла.

– Мэтти! – крикнула она – специально, чтобы увидеть, как краска зальет щеки Шарлотты.

Матильда Френч вскинула светловолосую головку, вскочила и почти бегом бросилась навстречу подругам.

– Дорогая Шарлотта, – выдохнула она, слегка запыхавшись и обеими руками хватая руку подруги. – Ах, какая радость для моего сердца – видеть лица друзей! Милая Энн, дорогая Эмили, как я счастлива видеть вас в такое ужасное время, когда я просто не знаю, к кому мне обратиться за утешением!

Эмили вытерпела объятие, подметив, что кончики золотистых локонов Мэтти развились, а под голубыми глазами залегли фиолетовые тени. Шарлотта не ошиблась, предположив, что перемены в Честер Грейндж окажутся непереносимыми для Мэтти. В раннем детстве бедняжка была единственной, горячо любимой дочерью своих родителей, потом в родах умерла ее мать, вскоре холера унесла отца, а дядя сделал все, чтобы раз и навсегда избавить себя от нежданно свалившегося на него бремени, и отослал племянницу в школу, где ее усердно готовили к стезе гувернантки; судьба, которой Мэтти не ждала и не желала. И вот в доме, где она нашла приют, случилась беда. Как ни тяжела была жизнь Матильды до сих пор, но к такому повороту событий бедная девушка не была готова.

Дети Бронте, напротив, с ранних лет росли без матери, зная, что смерть второго родителя разом лишит их и средств к жизни, и дома. Вот почему отец сызмальства учил своих отпрысков самостоятельности, и все четверо уже трудились в школах или в частных домах, пока этим летом судьба вновь не собрала их под его кровом. Всем сердцем любя отца за прозорливость, Эмили старательно гнала от себя мысль о том, что настанет день, когда и ей придется проститься с любимым домом, и втайне лелеяла надежду, что этого все же не случится.

– Идемте в кухню, – сказала Мэтти, беря Шарлотту за руку. – Жаль, что я не могу показать вам дом, но вы же понимаете почему…

– Почему? – тут же спросила Эмили.

– Мистер Честер очень огорчен исчезновением супруги и отсутствием всяких вестей о ней. А что слышали вы? Хозяина тревожат местные сплетники, он боится, что они навыдумывают всякого и помешают расследованию.

Голосок Мэтти, чистый, как язычок пламени, даже зазвенел от напряжения, едва они вошли в кухню, которая, как это ни странно для такого большого дома, была пуста. Наверное, прислугу отпустили по домам до конца расследования, решила Эмили, с любопытством разглядывая дверь, ведущую в главную часть дома, и гадая, что за чудеса скрываются за ней.

– Мы слышали, что в комнате не нашли ни следа миссис Честер, – ответила Шарлотта на вопрос Мэтти и осторожно добавила: – Зато было очень много крови.

– Это… верно. – Голос Мэтти дрогнул, но она тут же расправила плечи. – Я заварю вам чаю. Как я благодарна вам за то, что вы пришли меня навестить, – вы даже не представляете, до чего я вам рада. Понимаете, мне совсем не с кем поговорить, не к кому обратиться. Моей единственной подругой здесь… была миссис Честер, а я не понимаю, как можно потерять столько крови и выжить.

– Вы не одни, мисс Френч. – Эмили заметила, как Матильда сначала вздрогнула, и лишь потом обернулась на сиплый негромкий голос.

– Конечно, миссис Кроули. – Мэтти наклонила голову, отвечая старухе, которая, судя по всему, давно сидела в кресле у холодного очага. – Пожалуйста, простите мою оплошность. Позвольте представить вам Шарлотту, Эмили и Энн Бронте из Хоэрта, которые, услышав печальную весть, поспешили ко мне со словами утешения и поддержки.

– Сплетницы, значит. – Миссис Кроули во вдовьем платье, с черной наколкой на стального цвета волосах и в белых хлопчатобумажных перчатках плотно сидела в узком кресле, похожая на черную жабу на камне. Правую сторону ее рыхлого, точно опара, лица уродовал длинный выпуклый шрам. Вид у женщины был огорченный, но черные пуговицы глаз глядели пристально, и Эмили чувствовала, что, пока они трое приседали перед ней в реверансе, она успела оглядеть их от макушки до пят, оценить и отвергнуть как особ незначительных. И, возможно, она была права, что не делало ее пренебрежение менее болезненным.

– Уверяю вас, миссис Кроули, – сказала Шарлотта, и кровь прилила к ее щекам, – ни я, ни мои сестры не интересуемся досужими измышлениями. Все, чего мы хотим, – это утешить подругу в тяжелое для нее время.

– В вашем распоряжении кухня и сад, – сказала миссис Кроули Мэтти и рывком высвободила свое обширное тело из тисков кресла, так что ее крахмальные нижние юбки зашелестели громко, словно деревья на ветру. Когда миссис Кроули потянулась к стоявшему на полке цветастому фарфоровому чайнику, Эмили подивилась тому, что та и в помещении не снимает перчаток, что было необычно по меньшей мере. – Чай пейте из чашек для прислуги. К детям вернетесь к четырем часам. Сейчас не время увиливать от своих обязанностей.

Миссис Кроули вперевалку подошла к двери в дальнем конце кухни и распахнула ее. За ней оказалась комнатушка – Эмили успела заметить, что полки вдоль стен занимали не книги, а украшения и безделушки, легкомыслие которых совсем не вязалось с этой мрачной женщиной: какая-то фарфоровая пастушка с овечками, начищенные до блеска серебряные наперстки, букетик полевых цветов в хрустальном бокале. Была там и фотография – предмет таинственный, редко виданный и потому неизменно пробуждавший в Эмили любопытство; на снимке был запечатлен лежащий младенец с закрытыми глазами. Но, как Эмили ни хотелось узнать, спит он или умер, заводить ради этого разговор с женщиной-жабой она все же не решилась.

– Я в своей гостиной, если понадоблюсь, – сказала миссис Кроули. Ее слова прозвучали скорее угрожающе, нежели обнадеживающе, а Эмили снова сделала ей книксен, хотя лишь она одна знала, что он задумывался как издевка.

– Надо же, какая прелесть, – негромко сказала она, садясь за стол и беря с простой белой тарелки один из четырех ломтиков хлеба – Мэтти с виноватым видом разложила их веером.

– Расскажи нам, – начала Шарлотта, тоже садясь и бросая взгляд на оттопыренную щеку жующей Эмили, – как тебе здесь живется, дорогая?

Мэтти покосилась на дверь гостиной миссис Кроули и улыбнулась.

– Да, время сейчас и впрямь сложное, особенно для мистера Честера и милых деток.

Но, пока она разливала чай, ее рука дрогнула, и янтарная капля упала ей на запястье.

– Шарлотта, ты помнишь Кован Бридж?

Конечно, Шарлотта помнила Кован Бридж не хуже самой Матильды, Эмили нисколько в этом не сомневалась. Школа, куда папа отправил ее с сестрами вскоре после смерти матери, – разве такое можно забыть? Эмили и сама помнила ее слишком хорошо: жалкое заведение, полное жестокости и тьмы, где всякая попытка думать вызывала неодобрение, а любые проявления радости гасились, словно свечи. Там, в этой ужасной школе, завязалась дружба Шарлотты и Матильды, и там же Эмили и Шарлотта наблюдали, как их дорогих старших сестер Элизабет и Марию довели до того, что их пришлось на руках вносить в экипаж, который увез девочек в Хоэрт, где те сошли в могилу, воссоединившись с покойной матерью. Страх перед той школой, которая, вероломно прикрываясь именем Господа, на деле была истинной юдолью скорбей, не оставлял старших сестер Бронте никогда. Даже став взрослой, Шарлотта иногда в ужасе вскакивала ночью с постели, когда ей снова мерещилось рядом ледяное тело умирающей сестры.

Так что ни одна из них, разумеется, не забыла Кован Бридж. Значит, вопрос Мэтти не случаен. Видимо, она хотела сообщить сестрам, что находится в таком же отчаянии и страхе, как в те дни, когда она была пансионеркой страшной школы. Эмили никогда не испытывала безнадежности более гнетущей и одиночества более глубокого, чем в то темное, внушающее ужас время, и, если Мэтти сейчас чувствует себя так же, как она тогда, значит, ей нужны друзья, те, кто будет помогать и поддерживать ее до тех пор, пока не выяснится вся правда о недавнем ужасном происшествии. Что ж, значит, Эмили станет ей таким другом.

– Мы с тобой, Мэтти, – сказала она. – Мы поможем тебе снова почувствовать себя под защитой.

И горе всякому, кто отважится встать у нее на пути.

Глава 3. Энн

– Поздоровайся, Арчи, – уговаривала Мэтти хорошенького малыша, которого держала на руках. – Скажи молодым мисс «здравствуйте»! – Но златокудрое дитя уткнулось носиком ей в шею, крепче обхватило ее ручонками и захныкало, а нанятая в помощь Мэтти девушка из деревни – кажется, Джейн, вспомнила Энн, – смотрела на обоих так равнодушно, как если бы гувернантка держала не ребенка, а куль с песком.

– Фрэнсис! – окликнула Мэтти мальчика постарше, который, стоя в высокой траве у пруда, так внимательно рассматривал деревья на том берегу, словно видел среди них что-то недоступное взрослым. – Фрэнсис, подойди, пожалуйста, к нам и поздоровайся с моими подругами, как я тебя учила.

Но Фрэнсис точно не слышал: он не шелохнулся и не отвел глаз от теней на том берегу, даже когда Эмили подошла к нему и, отыскав на берегу кое-какие камушки, стала бросать их в застоявшийся пруд, куда они падали с громким «плюх». Шарлотта пошла было за сестрой, но отстала, заслушавшись птичьей песенкой, которая доносилась из кроны вишневого дерева.

– Дети, должно быть, очень напуганы, – сказала Энн, когда Мэтти передала ребенка Джейн, и та направилась с ним к Фрэнсису.

– Да, старшему мальчику особенно тяжело, он был еще малюткой, когда умерла его мать, а теперь вот и мачеха… потерялась, – едва ли их вообще следовало оставлять в доме, где случилось что-то настолько непонятное и страшное. Малыши, конечно, не осознают, что происходит вокруг, но всегда чувствуют, когда что-то неладно.

Энн опустила глаза, вспомнив, как тянулись для нее дни, когда умирала мать: она сидела в маленькой спальне, окно которой выходило на фасад их дома – прежде комната звалась детским кабинетом, – отрезала от листа бумаги полоски и рисовала на них, коротая время. Вряд ли тогда она была намного старше Арчи, и все же те долгие часы навсегда запечатлелись в ее памяти галереей расплывчатых образов, нарисованных болью. Конечно, она не понимала, почему в доме так тихо, откуда этот приглушенный плач и отчего у отца такое измученное лицо. И по сей день она не знала ответа на вопрос, точно ли она сама запомнила все это или же столько раз слышала чужие рассказы о том, как это было, что они проросли в ней воспоминаниями. По крайней мере, теперь ей часто казалось, что это происходило с другой девочкой, а вовсе не с ней. Но одно она знала наверняка: если Господь благословит ее детьми, она предпочтет остаться в памяти своих сыновей и дочерей живым человеком, женщиной из плоти и крови, а не бестелесным духом, образом, сотканным из воспоминаний тех, кому посчастливилось знать и любить Марию Бронте при жизни. Но такова оборотная сторона материнства: каждый раз, исполняя свое природное предназначение и приводя в мир новую жизнь, женщина вновь и вновь рискует своей.

– Малыш Арчи ужасно скучает по мамочке, – рассказывала Мэтти. – Он как раз только научился звать ее и теперь зовет не умолкая. И не может понять, почему она не идет. И Фрэнсис… Бедный мальчик потерял мать и только стал доверять Элизабет, как и ее отняли. А их отец… он едва не потерял рассудок от горя, детей почти не замечает.

– Разве нельзя было отослать их к бабушке с дедушкой? – поинтересовалась Энн и прикусила губу, глядя на Эмили, которая стояла подле хранившего непреклонное молчание мальчика.

– Мистер Честер не хочет. – Мэтти взволнованно покачала головой. – Он считает, что самое безопасное место для них – здесь, рядом с ним, хотя как он может так говорить, когда… – Она осеклась и продолжала уже тише: – Когда его жену, скорее всего, жестоко убили в ее собственной спальне, под крышей его дома? Да и вообще, разве всем нам не опасно быть здесь, пока убийца ходит на свободе?

– Мистер Фрэнсис, подите-ка сюда! – окликнула Джейн старшего мальчика, и тот, уставив глаза в землю, подошел к ней.

– А что, для раскрытия этой тайны что-то уже предпринято? – спросила Эмили, которая отошла от пруда и присоединилась к их прогулке. – Я ожидала, что в доме будет полиция, по округе будут разосланы отряды на поиски пропавшей, а тут тишина и покой.

– Приходил констебль, осмотрел комнату, – ответила Мэтти. – Нашел следы борьбы, простыни, разорванные в клочья, и столько крови… но как злоумышленник проник в дом и как потом вышел из него с миссис Честер, живой или мертвой, осталось непостижимым для всех, включая констебля. Он поговорил сначала с миссис Кроули, потом со мной, спрашивал, что мы видели и слышали, а после – с мистером Честером. Тот сказал, что в его лесу поселились цыгане, охотились на его дичь и, скорее всего, это они забрали миссис Честер, потому что сразу после ее исчезновения не стало и их. Так что констебль, наверное, ищет цыган.

– А ты их видела? – спросила Энн.

– Да, даже покупала вереск у одной старухи. Но только в деревне, а не в лесу. Мистер Честер запретил мне гулять там с детьми и велел держаться поближе к дому, пока цыгане не уйдут.

– Понятно, – сказала Эмили. – А где они стояли?

– Почти сразу за домом, – ответила Мэтти, – если идти в сторону Арунтона.

– Значит, мистера Честера никто не подозревает? – спросила Эмили. – Хотя часто виновными в убийстве оказываются именно близкие жертвы.

– Неужели? А ты откуда знаешь? – насмешливо спросила сестру Шарлотта.

– Газеты читаю, – ответила Эмили. – И вообще, мужья, которые избивают своих жен до полусмерти, и детоубийцы с отравителями ходят мимо нашего дома каждый день.

Шарлотта поджала губы, но Энн знала: крыть ей нечем. Папа никогда не прятал от них темную сторону своей работы, да и простой прогулки по Мэйн-стрит достаточно, чтобы убедиться в правоте Эмили: люди всегда особенно жестоки к своим близким.

– Констебль не подозревает мистера Честера – даже и не думает, – сказала Мэтти. – Да и как иначе, ведь мистер Честер, по сути, платит ему жалованье, но… – Снова понизив голос, она склонилась к сестрам. – Когда мистер Честер еще был вдовцом, я целый год жила под одной крышей с ним и миссис Кроули. И привыкла знать его как человека честного и почтенного, который вызывал мое немалое восхищение. Он с большой любовью отзывался о своей первой супруге, сетовал на то, как ему не хватает ее общества, а потом… потом объявил, что решил жениться снова. И вот сразу после свадьбы его точно подменили… Как будто в нем все время таилось злобное чудовище, которое вырвалось наружу с появлением в доме второй жены.

– Так он был жестоким мужем?

– Очень, – ответила Матильда. – Непереносимо было видеть, как человек, которого я знала добрым и мягким, вдруг напускался на свою жену, такую молоденькую, почти девочку. Нанимая меня, он сказал, что его первая жена умерла от лихорадки, но это неправда. Всем в округе известно, что он – виновник ее смерти.

– То есть он ее убил?

– Нет… вернее, да, но не совсем. – Тут Мэтти обхватила себя обеими руками, чтобы сдержать дрожь. – Бедняжка Имоджен Честер покончила с собой, бросившись с одной из башен на крыше дома, и хотя в деревне почти все живут в страхе перед помещиком, который прогонит их с земли, скажи они хоть слово против него, между собой они шепчутся, что это он своей жестокостью довел жену до смерти.

– Бедная, несчастная женщина, – сказала Энн. – Как глубоко должно быть одиночество, чтобы живая душа отказалась от вечного блаженства пребывания рядом с Господом ради избавления от преходящей земной боли.

– От чего бы ни умерла первая миссис Честер, исчезновение второй жены при столь странных обстоятельствах иначе как несчастьем не назовешь, – сказала Эмили. – Две жены было у человека, одна мертва, вторая почти наверняка тоже.

– Причем из всех возможных подозреваемых лишь мистер Честер занимает такое положение в обществе, которое позволяет ему замести следы страшного деяния, – подумала Энн вслух. – Человека его круга никто не может заставить отвечать за убийство, кроме, конечно, Создателя.

– И все же никто не видел ее мертвого тела, – заметила Эмили. – Зачем прилагать такие усилия к тому, чтобы избавиться от него, когда можно просто взять и скрыть следы преступления?

– Возможно, ему помешали, – задумчиво предположила Энн. – Мэтти, а что ты видела и слышала в ночь убийства и в день перед ним?

– Днем все было как обычно, только миссис Честер неважно себя чувствовала и почти все время провела у себя, сославшись на дамское недомогание. Я готовила ей суп, чай и кое-какую легкую еду. А ночью разразилась ужасная гроза, – сказала Мэтти, и ее глаза затуманились воспоминанием. – Молнии так и сверкали, ветер едва не вырвал рамы из окон, – я почти не сомкнула глаз, но дети спали спокойно. Звуки бури еще усиливались самим домом – подоконники гудели под ударами дождевых струй, в дымоходах выл ветер. Мне показалось… что кто-то кричал, но я не знаю. – Она взглянула на дом, но тут же отвернулась, как будто один его вид вселял в нее ужас. – Здесь каждую ночь что-то скрипит, стонет, и вообще бывают разные… явления.

– Явления? – Эмили склонила голову набок, и Энн заметила в ее глазах знакомый блеск. Ах, до чего же сестра любила разные таинственные явления.

– Это ведь очень старый дом, – смущенно продолжила Мэтти. – Половицы скрипят, стекла дребезжат в рамах, а иногда, в холодную погоду, огонь в камине горит, но совсем не греет, и в комнате так промозгло, что даже пар изо рта идет. Вот почему ночами, когда не спится, тут чего только не услышишь – то будто кто-то крадется по коридору, а то плачет в запертой комнате. Джейн никогда не остается ночевать на мызе, боится увидеть покойную миссис Честер. Поэтому я не знаю, что именно слышала в ту ночь – может, кричал человек, а может, сова ухала или лиса тявкала.

– А кто первым обнаружил кровавую сцену? – спросила Энн.

– Я. – Голос Мэтти дрогнул, она потупилась. – Вообще-то при малыше ночью должна быть няня, но мистер Честер не хочет, чтобы в доме жил кто-то еще, кроме миссис Кроули и меня, ему все мешают. Да и миссис Честер считала, что должна проводить с малышом всякую свободную минуту, как и положено матери. Она часто говорила, что материнство – это честь, которой следует дорожить. Она очень любит малыша, и мистер Честер даже иногда ее ревнует… – Мэтти опять умолкла, но скоро продолжила: – У нас было заведено, что по утрам, еще до завтрака, я приносила ребенка ей. Но в то утро он еще не проснулся, и слава богу. Ведь когда я понесла ей чай и увидела… Если бы он это увидел… я не могу… не могу…

Мэтти закрыла лицо руками и повернулась к сестрам спиной, ее плечи вздрагивали. Энн не стала вмешиваться, наблюдая, как Шарлотта подошла к подруге и, взяв обе ее руки в свои, смотрела ей в глаза до тех пор, пока ужасные воспоминания не отступили, и Мэтти не успокоилась.

– Значит, ничего похожего на останки в доме не найдено? – задумчиво проговорила Эмили. – Тела нет. Тогда подозрение действительно падает прежде всего на мистера Честера. Если убийца – бродяга или другой злодей, забравшийся в дом, то с какой стати ему уносить с собой мертвое тело? Только если по нему как-то можно опознать убийцу, но в этом нет логики.

– А может быть, – возразила Энн, – никакого тела нет, потому что миссис Честер жива?

– Крови было много. – Мэтти покачала головой. – Человек, из которого вытекло столько крови, просто не может жить.

С минуту женщины стояли молча – их юбки колыхал ветерок, в кронах деревьев поблизости перекликались вороны.

– Если мистера Честера так никто толком и не допросит, то это позор, – объявила Шарлотта, – которому надо немедленно положить конец. Мы расскажем папа́ или напишем в газеты и потребуем расследования.

– Вот именно, – подхватила Эмили, – так мы и поступим. Только почему бы нам сначала не попытаться самим защитить Мэтти, объединив наши усилия и способности для того, чтобы узнать, какая судьба постигла миссис Честер? Мэтти, отведи нас, пожалуйста, в ее комнату, мы хотим увидеть ее своими глазами.

– Зачем, Эмили? – спросила сестру Энн. – Чем нам поможет осмотр пустой комнаты? Разве что удовлетворит твое болезненное любопытство.

– А может, мы совершим там открытие, – ответила Эмили. – Вдруг мы, никогда не бывавшие в доме мистера Честера, увидим в спальне его жены то, чего постоянные обитатели не заметили просто в силу привычки? Папа́ ведь не зря учит нас всегда проявлять любопытство, Энн. Нет никакого греха в том, чтобы задавать вопросы, когда речь идет о жизни и смерти женщины.

– Но если опасения Матильды окажутся верны… если мистер Честер и впрямь виновен, то надо будет сделать так, чтобы он ответил за это по закону, – сказала Шарлотта. – И, по-моему, без хорошего письма в газеты тут не обойтись. Но чтобы его написать, мы должны сами сначала разобраться во всем.

Энн пришлось согласиться. В их мире мужья избивали жен, насиловали, даже убивали, и все сходило им с рук, ведь в глазах закона и общества жена была лишь разновидностью частной собственности. И если за кровавым исчезновением супруги впрямь стоял Честер, то кто-то должен был что-то предпринять ради самой Элизабет и ради двух невинных детей, которых оставили без матери. И если этот долг выпал на долю им троим, то она, Энн, не станет уклоняться от его исполнения.

– Покажи нам комнату, Мэтти. – Энн согласно кивнула.

– Не могу. – Мэтти помотала головой. – Миссис Кроули уже сделала уборку. Она стерла все следы крови, и теперь там совсем не на что смотреть, обыкновенная пустая комната. Кроме того, нам ведь запретили заходить в дом, и, если нас там поймают, чертям в аду тошно станет.

– На этот случай есть одно простое решение, – сказала Эмили, которая уже шагала в сторону дома. – Не попасться.

Глава 4. Энн

– Здесь была… я хотела сказать… вот комната Элизабет Честер, – прошептала Мэтти, отворяя дверь. – Скорее – если нас поймают, нам достанется.

Входя следом за сестрами в комнату, Энн невольно подумала, что страсть Честера к уединению определенно сыграла им на руку. По крайней мере, Матильда рисковала, только пока вела их через кухню, где в кресле у очага дремала миссис Кроули, а после они спокойно поднялись наверх по пустой черной лестнице. Дом был велик, и, даже если самому Честеру или его экономке вдруг вздумается пройти по коридору, они наверняка еще издали услышат их шаги и спрячутся.

Мэтти пропустила сестер внутрь, а сама осталась в коридоре, якобы сторожить, хотя Энн давно поняла, что гувернантке просто не хочется переступать порог злосчастной комнаты.

Спальня с первых шагов показалась им совсем неподходящей для молодой женщины, слишком там было мрачно и темно: тяжелые портьеры из плотного красного бархата скрывали окно с ромбиками стекол, почти не пропуская внутрь рассеянный свет пасмурного дня.

Энн, которой вдруг почудилось, что она проникла не только в жилище, но и в мысли другой женщины, сразу прошла на середину комнаты и остановилась, Шарлотта, щурясь, мешкала у двери, а Эмили уже опустилась на четвереньки возле кровати и заглядывала под нее, очень напоминая в тот миг своего пса Кипера, когда тот вынюхивал кроликов. Энн поняла, что комната видела немало страданий и печали еще до того, как здесь совершилось страшное преступление: все в ней было пронизано тоской. Если бы Энн спросили, как она поняла, что Элизабет Честер не была счастлива в браке, она не смогла бы объяснить. Принужденность сквозила здесь во всем: безделушки на туалетном столике были расставлены в геометрическом порядке, безукоризненно чистые туфельки хозяйки, одна чуть стоптанная внутрь, стояли пятка к пятке, носок к носку, и даже пыль покрывала картины идеально ровным слоем. На столике у кровати лежал альбом: почти такой же был и у самой Энн. Она подошла и стала его листать: внутри оказались акварельные наброски Честер Грейндж, но внимание девушки привлекли не они, а портреты детей. Элизабет Честер не просто удалось передать сходство. Портрет Арчи дышал любовью, каждая его линия была исполнена нежности: так может видеть своего младенца лишь мать. Фрэнсис смотрел со страницы беззащитно, но с надеждой, а чуть заметно приподнятые уголки рта выдавали жажду любви. Только очень вдумчивая, глубоко чувствующая женщина и мать могла создать такие портреты, и вот чья-то рука безжалостно стерла ее с лица земли. Но чья и почему?

– Когда ты вошла и обнаружила кровь, ковер еще был здесь? – спросила у Мэтти Энн, обратив внимание на чуть более светлый оттенок пола в одном месте.

– Нет. – Мэтти угрюмо покачала головой. – Его уже не было, когда я вошла, и покрывала тоже. Потом сняли и уничтожили матрас – он весь пропитался кровью. Сами видите, как тут все было залито.

Матильда ничуть не преувеличивала: на стенах и на полу отчетливо выделялись светлые участки, они появились, когда с них смыли кровь. Оливково-зеленые стены от пола до потолка пересекали полосы того же цвета, только побледнее, – видимо, в момент убийства кровь брызгала на них, а тот, кто оттирал ее потом, так старался, что сквозь истончившиеся обои стала проглядывать штукатурка. Пол возле кровати отскребли почти добела, и он напоминал негатив снимка, сделанного на месте преступления: старый лак, почти черный от пыли, въевшейся в него за многие годы, и белые пятна на нем. Почему-то следы этой уборки шокировали не меньше, чем кровь.

– Галька, – сказала Эмили, которая уже встала с колен и шла в другой конец комнаты, – через отмытые пятна на полу она переступила, как через лужи крови. Подойдя к камину, она протянула руку к полке и взяла с нее несколько камешков – пирамидка из них привлекла ее внимание как единственная странная деталь в этой комнате. Взвесив их на ладони, Эмили показала свою находку сначала Энн, потом Шарлотте.

– Необычный сувенир для молодой женщины.

– Может быть, их собрал для нее Фрэнсис, – предположила Шарлотта. – Помните, в детстве мы тоже приносили домой полные карманы камешков, яичной скорлупы, перьев, мха и всякой всячины, словно это были бог весть какие сокровища?

– Может быть, – согласилась Эмили и, опустив один камешек в карман, вернула остальные на полку. Энн так шокировал поступок сестры, что она чуть не крикнула той: «Положи на место», но вовремя одумалась. Зачем? Тысячи таких валялись прямо под окном этой спальни, миллионы были частью здешних пейзажей, которые так любила Энн. И даже если именно эти камни были когда-то дороги Элизабет Честер, то теперь они уже ничего для нее не значат. Ведь ее нет в живых. Почему-то Энн была в этом уверена. Она просто знала – молодая женщина, которая вошла в этот дом исполненной любви и надежды, мертва.

Глава 5. Шарлотта

– Если это действительно Честер, то он располагает большим количеством акров земли, где можно спрятать тело, – сказала Эмили, едва они все четверо вышли наружу и, повернув лица к солнцу, вдохнули свежего воздуха, избавляясь от запаха карболового мыла. Шарлотта не ожидала, что посещение комнаты Элизабет Честер произведет на нее такое впечатление, однако ее глубоко тронула и оголенная кровать молодой женщины, и сохранившиеся фрагменты ее такой короткой, упорядоченной жизни. Оглядываясь по сторонам, она видела самые обычные безделушки, ничем не отличавшиеся от тех, какими тысячи дам по всему королевству украшали свои дома, предметы, похожие на те, которыми дорожила она сама. Шарлотта лучше многих знала, до чего хрупок и недолговечен человек: что ж, таков порядок вещей. Но так – насильственно, внезапно – особенно часто уходили из мира женщины. Больше того, когда убивали женщину, ни один голос не поднимался в защиту несчастной, и очень редко дело доходило до суда, – просто еще одна жизнь гасла, словно свеча на ветру, и это тоже считалось в порядке вещей. Шарлотта понимала: то, во что они впутались, совсем не игра; речь шла о жизни и смерти – и, скорее всего, именно о смерти. Элизабет Честер нужен был голос, и она, Шарлотта, решила стать им.

– Лес, погреб, пруд – у него было время вынести из дома тело, завернув его в пропавший ковер, и спрятать его где угодно на своих двадцати акрах. – Эмили повернулась к сестрам. – Лучшего места для преступления, чем это, не выдумаешь.

– Но достало ли бы у него сил? – Шарлотта предпочитала думать о загадке преступления, чем о пропавшей женщине. – К тому же Мэтти говорила, что ночь была бурной, а это ведь непростое дело – копать могилу в грозу, под проливным дождем.

– Однако, – вмешалась Мэтти, – когда я с криками бросилась в спальню хозяина сообщить ему о своей находке, он спал в своей постели, и не было никаких признаков того, что он выходил под дождь. Я не увидела в комнате ни грязных сапог, ни мокрой одежды, да и волосы у него были сухими.

– А когда у вас обычно ложатся спасть, Мэтти? – спросила Шарлотта.

– Я увожу детей наверх не позднее семи, – ответила Мэтти. – Почти всегда ужинаю с ними. Миссис Честер тоже старалась уйти к себе ненамного позже, но у нее не всегда получалось, ведь мистер Честер может не спать всю ночь – он пьет и… ну всякое, и иногда он настаивал, чтобы жена бодрствовала с ним.

– Против ее желания? – спросила Энн.

Мэтти покачала головой.

– Когда Элизабет выходила замуж, то думала, что влюблена: я ведь говорила, хозяин умеет быть обворожительным, – ответила она на вопрос. Улыбка скользнула по ее лицу, но тут же исчезла. – Но она надоела ему, едва он ее заполучил. Шли месяцы, она все чаще говорила со мной, поверяла мне свои тайны, пока наконец мы не стали зваться подругами. Она рассказывала мне о своей любви к детям, о своих сожалениях и страхах. Она надеялась – мы обе надеялись, – что настанет день и добрый, порядочный человек, которого мы обе знали когда-то, вернется. Но выходило наоборот – злобное чудовище становилось все сильнее. Я знаю, что он бил ее, и не один раз, – она ничего мне не говорила, но я видела синяки. И все же… с тех пор, как она исчезла, он места себе не находит, можно сказать, раздавлен горем.

– А в ту ночь? Он тоже требовал, чтобы жена составила ему компанию?

– Нет, – сказала Мэтти после короткого раздумья. – Нет, я же говорила, она почти весь день провела в постели.

– А миссис Кроули? – спросила Шарлотта.

– Она никогда не ложится раньше хозяина, – сказала Мэтти. – Я не раз заставала ее спящей в кресле, в коридоре, где она оставалась всю ночь, если хозяин всю ночь пил, а под утро засыпал на полу в библиотеке.

– Но в ту ночь он спал у себя в постели?

Мэтти кивнула:

– Я не знаю, когда он лег, но, когда я пришла будить его утром, он был у себя.

– Значит, между восемью часами вечера и… шестью часами утра, когда ты принесла миссис Честер ее чай, сам Честер или неизвестный злоумышленник успел, никем не замеченный, совершить преступление и вынести из дома миссис Честер, живую или мертвую. Десять часов: времени предостаточно, даже если предположить, что преступник проник в дом не раньше полуночи. Однако из того, что мы знаем о порядке событий, нельзя сделать однозначный вывод, что именно Честер ответственен за исчезновение жены.

– Из того, что мы видели, – нельзя, – сказала Энн, нахмурив лоб. – Но, Шарлотта, разве мы не ощутили это, когда были в комнате, в самой ее атмосфере – я, например, почувствовала, а ты?

– Чувства – плохие советчики для детективов, – ответила Шарлотта. – Мэтти пора к детям, а нам – домой, но это не значит, что мы обязательно должны уйти через главные ворота. Надо искать факты, которые нельзя истолковать двояко, неоспоримые доказательства.

– А еще можно вернуться домой, поиграть на пианино и сесть писать стихи, – пожала плечами Эмили.

Шарлотта повернулась к сестре и, подняв подбородок, посмотрела на нее снизу вверх – Эмили была намного выше ее ростом.

– Тебе этого хочется, Эмили?

– Нет, но… я просто хотела убедиться, что вы с Энн понимаете, во что мы ввязываемся сейчас, ведь это совершенно новое для нас дело. Все наши открытия могут оказаться страшными и даже опасными. – И она оглядела сестер по очереди. – А вы – особы чувствительные.

– Только не я! – возмутилась Энн. – По крайней мере, я не падаю в обморок, когда мне предстоит разговор с незнакомыми людьми, не то что некоторые. Кроме того, здесь было совершено зло, и, какова бы ни была правда о нем, ее следует раскрыть, чтобы исправить. Так почему бы нам троим не взяться за эту задачу, тем более что, кроме нас, никто, кажется, ею не интересуется.

Шарлотта кивнула:

– Я тоже хочу знать всю правду о том, что здесь случилось, какова бы она ни была, и необходимость подвергнуть себя при этом некоторому риску меня не пугает. Так что можем начать с осмотра того места, где, предположительно, стояли цыгане. Кто знает, может быть, там сохранилось что-то полезное, и…

– О боже, нет! Уходите, скорее уходите! – Мэтти задрожала, глядя через плечо Шарлотты. – Уходите прямо сейчас, мои дорогие, – хозяин вернулся.

– Уходить? Ну уж нет, – сказала Шарлотта, всматриваясь во всадника, который приближался к ним в сопровождении своры собак. – Нельзя упускать случай взглянуть поближе на этого исключительного человека.

Глава 6. Шарлотта

Шарлотта не испугалась, когда джентльмен на великолепном черном коне подъехал так близко, что буквально обдал их комьями грязи и брызгами из-под копыт, и ни на дюйм не сдвинулась с места, хотя мускулистая грудь скакуна оказалась у нее прямо перед носом.

Четыре больших шотландских борзых с подпалинами подбежали и громко залаяли на сестер, что наверняка напугало бы молодых леди более кроткого нрава, но совершенно не подействовало на Шарлотту и Энн, а что до Эмили, то та и вовсе присела, протянула руки навстречу собакам и стала тискать их, гладить и только весело хохотала и фыркала, когда псы принялись вылизывать ей лицо.

– Эмили, встань, – прошипела Шарлотта, а Честер даже улыбнулся, глядя, как Эмили подставляет шею шершавым собачьим языкам. Кстати, Шарлотта отметила про себя, что улыбка у него была очень приятная, увидев ее, всякий почувствует себя так, словно подарок получил.

– Я всегда говорю, что мои собаки судят о людях куда лучше меня самого, – приветливо обратился Честер к Эмили. – Судя по их поведению, вы хороший человек, мадам. Иначе они бы вас просто загрызли. Они натасканы на незнакомцев.

– Большинство людей собакам в подметки не годятся, – ответила Эмили и встала, опершись на голову одного из псов, как на подставку. – С собаками всегда точно знаешь, что они о тебе думают; они не лгут и не притворяются, в отличие от людей.

И Эмили бросила на хозяина собак вызывающий взгляд – слишком вызывающий, подумала Шарлотта. Тонкое искусство намеков и недомолвок по-прежнему оставалось неведомым ее сестре.

– Простите мою сестру. – Шарлотта сделала шаг вперед и загородила собой Эмили. – Она забыла, что вас наверняка ждут более важные дела, чем обсуждение поведения животных.

– Напротив, – отвечал Честер. – Каждый миг, отдаляющий меня от тех дел, на которые вы намекаете, я воспринимаю с благодарностью, мисс?..

– Бронте, сэр. – Шарлотта присела в реверансе. Ей показалось, что конь, который стоял перед ней, в холке был не менее восемнадцати ладоней, а то и более – тут она сомневалась. Но, хотя о мужчинах она знала почти так же мало, как о лошадях, суждение о всаднике, который сидел на коне, сложилось у нее сразу. Мистер Честер был хорошо сложен; высок, силен, с крупной головой, немного похожей на львиную – сходство довершала густая грива темных волос; и хорошо одет, только на сюртуке не хватало пуговицы. Его лицо, хотя и со следами перенесенной в детстве оспы, буквально притягивало взгляд, особенно выразительны были глаза. Да, о нем вполне можно было сказать, что он хорош собой, решила Шарлотта. И хотя внешность человека не имеет никакого отношения к тому, что у него внутри, – в это Шарлотта верила свято, – все же она вполне понимала, как иные молодые особы, менее серьезные и здравомыслящие, чем она, могли поддаться чарам мистера Честера и оказаться в его власти.

– Мисс Френч. – Сдерживая коня, мистер Честер склонил голову перед Мэтти, хотя смотрел по-прежнему на Шарлотту. Гувернантка и ее гостьи ответили ему реверансом. – Почему вы не с детьми?

– Миссис Кроули разрешила мне побыть с подругами, которые пришли оказать мне… поддержку, поскольку я сильно переживаю из-за случившегося, сэр, но я уже возвращаюсь к мальчикам. – От Шарлотты не укрылся взгляд, которым Мэтти смотрела на хозяина. Так смотрят лишь на тех, кого знают очень близко: не отрывая взгляда. Всего несколько минут назад она описывала им этого человека как настоящее чудовище, и вот ее лицо выражает не столько страх перед ним, сколько восторженный трепет, – так, наверное, глядит мотылек, летя на пламя свечи. А разве сама Шарлотта не так глядела на месье Эгера? Желая прервать затянувшееся молчание, она негромко кашлянула, и Мэтти, встрепенувшись, продолжила:

– Сэр, позвольте представить вам мисс Шарлотту, Эмили и Энн Бронте, дочерей пастора из Хоэрта.

– При обычных обстоятельствах я был бы исключительно рад нашему знакомству, – отвечал мистер Честер, оборачиваясь и глядя на дом так, словно уже готов был их покинуть. – Но, как вы, должно быть, слышали, нас…

Женщины растерялись, когда Честер вдруг умолк и погрузился в молчание, и Шарлотта впервые отметила, как заострились его выразительные черты, несшие явный отпечаток горя. Она поняла, что он выглядит совсем не так, как, по ее представлению, должен выглядеть убийца.

– Сэр? – Мэтти шагнула вперед, и Шарлотта с изумлением увидела, как обе ее ладони покрыли его большую руку в перчатке. – Вам нужна моя помощь?

– Нет, Френч, – сказал Честер, резко вырывая у нее руку. – Однако прошу меня извинить – у меня действительно много дел.

– Разумеется, сэр. Трудно даже представить, какую боль вы сейчас испытываете, – сказала Шарлотта, скользнув взглядом по Энн. – Простите мою нескромность, но мы все трое так потрясены случившимся… позвольте спросить у вас, полиция уже приблизилась к ответу на вопрос о нынешнем местопребывании миссис Честер?

Она почувствовала, что кровь стынет у нее в жилах, когда Честер устремил на нее взгляд, в котором она лишь теперь за покровом горя различила кое-что еще: бушующую ярость.

– Нет, – сказал он, – не позволю. Френч, идите к детям. Оставлять их в такое время, как сейчас, с этой идиоткой из деревни, – непростительный проступок.

Ударом пяток в бока Честер пустил коня в галоп, и тот сорвался с места так стремительно, что грязная вода из лужи под копытами забрызгала юбку Шарлотты. Но девушка, ничуть не смущенная и не испуганная, спокойно глядела удалявшемуся Роберту Честеру вслед.

– Итак, – начала Энн через несколько минут, когда сестры уже скрылись в чаще позади дома, подгоняемые Эмили и ее решимостью немедленно осмотреть то место, где стояли цыгане, невзирая на мокрую землю, от которой отяжелели подолы их юбок, и воду, которая при каждом шаге хлюпала под патенами[2] и проникала сквозь тонкую кожу ботинок. – Что вы думаете об этом Честере?

– Даже не знаю, – ответила Шарлотта, наблюдая за Эмили, которая обогнала их на несколько ярдов и теперь бормотала что-то насчет отпечатков лап и сломанных веток. – С одной стороны, он явно потрясен случившимся, его горе выглядит вполне искренним; с другой… в нем есть что-то темное.

– А может быть, он потрясен тем, что сотворил? – предположила Энн, останавливаясь, чтобы сорвать с березы золотисто-зеленый лист.

– Или кровавым исчезновением жены. – Шарлотта ответила на пристальный взгляд Энн. – Все, что нам известно об этом деле, мы узнали от Мэтти, а она, при всей своей якобы боязни Честера, как-то уж слишком…

– Привязана к нему, – закончила за нее Энн. – Да, я тоже это заметила. Но что это значит, Шарлотта? Почему языком женщина говорит одно, а глазами – совсем другое?

– Не знаю, чем это объяснить, – встряхнула головой Шарлотта, – разве что сложной природой влечения и симпатии. Сердцу, как известно, не прикажешь.

Энн ничего не сказала, только взяла руку Шарлотты в свою, безмолвно сострадая любовной неудаче сестры.

– Я уже сомневаюсь: возможно, нам следовало послушаться Эмили и вернуться домой, где продолжать писать стихи, вздыхать и умирать от пустоты и скуки; наверное, работа детективов не для таких, как мы.

– Шарлотта… – Энн даже остановилась от удивления, – неужели наша жизнь кажется тебе настолько унылой?

Шарлотта отвернулась, пряча непрошеные слезы. Она не меньше сестры была потрясена собственной вспышкой. И поняла, что до сих пор не отдавала себе отчета в том, в каком унынии она пребывает, как ее гнетут сделавшиеся привычными узость и несвобода собственной жизни.

– Прости меня, Энн. – Голос Шарлотты смягчился. – Мне тяжело снова оказаться здесь после Брюсселя, где я жила и работала с… – Имя месье Эгера так и не слетело с ее уст, ибо произнести его вслух или даже мысленно значило для нее вновь пробудить в себе тоску по любви, которая не могла ей принадлежать. – Быть опять дома – это так приятно, но в то же время… огорчительно. Я ведь надеялась повидать мир, узнать жизнь, а вместо этого…

– Понимаю. – Энн снова взяла ее руку. – Конечно, моя жизнь гувернантки в Торп Грин не сравнится с путешествием за границу, но все же, Шарлотта, я была довольна и даже счастлива, ведь под одной крышей со мной работал наш дорогой брат. А потом Бренуэлл решил позволить жене хозяина соблазнить его. Причем ему заплатили за отъезд целых двадцать фунтов, а мне, которая не сделала ничего дурного и уезжала не по своей вине, всего три. Так что поверь мне, Шарлотта, я тоже знаю, что такое гнев, да еще и вперемешку с разочарованием; вообще-то эта парочка свила себе настоящее гнездо под моей шляпкой! – И Энн засмеялась, но тут же сделала большие глаза и прикрыла рот ладонью. – Прости меня, я позволила себе лишнее.

Теперь уже Шарлотта взяла ладошку сестры в свою руку и сжала ее затянутые в перчатку пальчики.

– А может быть, и нет, Энн, – сказала она. – Может быть, ты сказала как раз то, что было необходимо. Давай сделаем свою жизнь шире; это все, чего я хочу. Я хочу оставить на этой земле след, пусть незначительный.

– Я знала! – услышали они голос Эмили, который доносился с поляны впереди. – Я знала, что я права, сестры! Подойдите сюда, и вы увидите доказательства смерти Элизабет Честер.

Глава 7. Энн

Эмили отошла в сторону и слегка театральным жестом показала Шарлотте и Энн на обугленное круглое пятно на земле.

Энн внимательно оглядела открывшуюся перед ними сцену. Костер горел здесь совсем недавно, кольцо серого пепла окружало черное пятно там, где огонь спалил траву, и даже ветви ближних деревьев местами тоже закоптились и потемнели.

– Это и есть место, где стояли цыгане? – спросила Энн. – Так близко к главным лужайкам?

– Нет, вряд ли, – ответила Эмили. – Кострище совсем рядом с деревьями, но никаких следов лагеря поблизости нет. Ни отпечатков копыт, ни рытвин от колес.

Жечь в таком месте палую листву и другой садовый мусор тоже вряд ли станут, подумала Энн, ведь за костром придется все время присматривать, иначе загорится лес вокруг, но и полностью исключить такую возможность тоже нельзя – так какой же смысл видит в кострище Эмили?

– Здесь что-то горело, – сказала Шарлотта, нетерпеливо пожав плечами. – И что с того?

– Что с того? – возмущенно выдохнула Эмили. – Да все с того, Шарлотта. Если бы вы с Энн слушали меня там, в лесу, а не болтали всю дорогу, как идиотки, то сами бы все увидели.

– Будь добра, перестань говорить загадками и объясни лучше нам, что это, по-твоему, такое? – с большой долей высокомерия обратилась к ней Шарлотта. Между сестрами часто так бывало; с годами Энн к этому привыкла. Шарлотта и Эмили очень любили друг друга, доверяли друг другу, черпали друг в друге вдохновение и поддержку и в то же время раздражали друг друга до невозможности, причем совсем не редко.

– Хорошо, слушай, но только внимательно, и думай, – отозвалась Эмили. – Думай о том, что нам уже известно о Честер Грейндж. Это большой дом, в котором живут всего шестеро: два мальчика, один из которых еще младенец, одна гувернантка, одна экономка, до недавнего времени одна жена и всего один мужчина. Честер – единственный взрослый мужчина, который обитает здесь постоянно, вот почему, обнаружив в подлеске следы больших мужских сапог, невольно приходишь к мысли, что их оставил либо он, либо какой-то незнакомец.

– Только очень наивный человек может решить, что Честер не нанимает людей со стороны, чтобы поддерживать хотя бы в относительном порядке такое большое поместье, – бросила сестре Шарлотта.

– Ты что, не заметила, каким неухоженным и запущенным выглядит здешний сад, Шарлотта? – фыркнула Эмили. – И вообще, опусти глаза, и ты увидишь, что мужские следы повсеместно окружены отпечатками лап – вот, видишь? – и Эмили, забыв о своих юбках, плюхнулась на колени в самую грязь и приложила не защищенную перчаткой ладонь к земле рядом с одним из отпечатков. – Видишь, какие они крупные по сравнению с моей рукой и как глубоко вошли в землю? Это тебе не шавка какая-нибудь, из тех, с какими охотятся на кроликов егеря и браконьеры. Этот след оставила лапа крупного благородного зверя, причем все следы разные, а значит, зверей было несколько. Шарлотта, это же очевидно – одинокий мужчина в сопровождении своры собак открыто оставляет следы. Разве не ясно, что именно Честер разжег здесь костер?

– Конечно, ясно, – раздраженно бросила Шарлотта. – Мне совершенно ясно, что с тех пор, как из дома исчезла миссис Честер, мужчина с собаками бродил по своей земле и побывал здесь. Это очевидно, но отнюдь не преступно.

– О дорогая Шарлотта, – глаза Эмили вспыхнули, – мне кажется, что природа совершенно обделила тебя детективным даром.

– Так объясни нам тогда, Эмили, – торопливо вмешалась Энн, не давая старшей сестре найтись с убийственным ответом. – Ты такая умная, а мне не терпится послушать, что ты еще узнала.

– Вообще-то я многое узнала с тех пор, как мы повстречали мистера Честера, причем кое-что из этого он сообщил нам сам – например, что его собаки приучены поднимать тревогу и бросаться на любого нарушителя границ его собственности, – сказала Эмили. – Но если тело Элизабет Честер вынес из дому посторонний, то почему сторожевые псы Честера не лаяли и не остановили злодея? Очевидно, что ответов на этот вопрос может быть только два: либо он заблуждается насчет характера своих собак, либо в ту ночь никто не бродил по землям Честер Грейндж, кроме одного человека – хозяина.

– Это верно. – Энн повернулась к Шарлотте и увидела, что в той любопытство борется с раздражением. – Честер хвалился их злобностью – как могли такие псы не остановить любого злоумышленника или хотя бы оповестить о его появлении громким лаем?

– Ночью была гроза, помните? – сказала Шарлотта. – Может быть, псы и лаяли, но из-за грома и дождя их никто не слышал.

– И это тоже верно, – подтвердила Энн и посмотрела на Эмили, слегка разведя руками, точно извиняясь. – Как верно и то, что следы должны были появиться здесь уже после грозы, иначе их размыло бы дождем.

– Ладно, пусть так, но разве в огромном пустом доме негде было спрятать тело, чтобы потом принести его сюда и здесь от него избавиться? – И Эмили покивала так выразительно, словно для нее только что высказанная теория уже обрела материальность факта.

– Эмили, на чем основаны твои предположения? – задала вопрос Шарлотта.

– На том, что я здесь вижу. – Протянув руку, Эмили выудила из пепла нечто обугленное до неузнаваемости. – Вот доказательство того, что на этом костре было сожжено тело. Осматривая пепел, я нашла это – фрагмент кости. Судя по ее толщине и изгибу, это ребро.

– Неужели человеческое? – ахнула Шарлотта и шагнула поближе, чтобы лучше рассмотреть находку. Энн, наоборот, отпрянула и отвернулась. Может, сестер и не смущало то, что Эмили, возможно, держала в руке частичку мертвой женщины, но Энн не ощущала такой же бесстрастности в себе. Мысль о том, что этот кусочек мог оказаться частью той, чьей рукой были нарисованы чудесные детские портреты, вызывала у нее что-то похожее на тошноту. Бедняжка Элизабет Честер, неужели и впрямь таков был ее конец: ее швырнули в огонь и сожгли, как мусор, и ни следа ее жизни не осталось на земле?

– Я, конечно, не могу утверждать, что эта кость именно человеческая, – признала Эмили, сосредоточенно глядя на объект у себя в руке. – Чтобы подтвердить это или опровергнуть, нужен взгляд эксперта, а не мой. Но зачем, скажите, кому-то понадобилось сжигать тело другого существа здесь, посреди леса?

– Вполне уместный вопрос, – сказала Шарлотта, – но не кажется ли вам, что если мы нашли это свидетельство, то его мог отыскать и констебль, и вообще кто угодно?

– В том-то и дело, что его никто не искал, Шарлотта, – удрученно ответила Эмили. – Никто, кроме меня – нас, – и уж тем более не констебль, который вместо того, чтобы заниматься наиболее очевидным подозреваемым, отправился куда-то догонять бродяг. Чьих следов, кстати говоря, я тут нигде не вижу.

– Здесь их, может быть, и нет, но не забывай, Мэтти ведь говорила, что Честер владеет многими акрами земли, – напомнила Энн сестре, которая, покинув обугленное пятно, подошла к дереву, приподняла его надломленную ветку и теперь показывала ее Энн.

– А посмотри, как здесь много примятых и поломанных веток, вроде этой, – сказала она. – И все на высоте плеча рослого мужчины – как будто кто-то прошел здесь, неся на плече что-то тяжелое и длинное; почему этим мужчиной не мог быть Роберт Честер, который нес тело жены?

И Эмили обвела поляну театральным жестом, точно призывая сестер увидеть то, что было очевидно ей, но кто же верит Эмили? Она человек крайностей, ей либо одно, либо другое, а уж если она что вобьет себе в голову, то придется немало потрудиться, чтобы заставить ее разувериться в этом.

– Дорогая, я понимаю, что ты хочешь сказать, и считаю, что теоретически это очень возможно, – осторожно начала Энн. – Однако не кажется ли тебе, что задача детектива – не подгонять факты под уже сложившуюся теорию, а строить теорию на основе имеющихся фактов? К тому же я не считаю, что собранного нами достаточно, чтобы прийти к каким-то определенным выводам.

– Энн права, – согласилась Шарлотта. – Нам надо…

– Шарлотта, кто ты такая, чтобы судить, что нам надо и чего не надо? – начала Эмили.

Сестры затеяли перебранку, а Энн, распустив ленты капора так, чтобы свежий лесной воздух холодил ей щеки, повернулась к ним спиной и сделала несколько шагов по тропе, которая привела их сюда. Девушка внимательно всматривалась в обступившие ее деревья и кусты – действительно, их нижние ветви во многих местах были заломлены и примяты в одном направлении, образуя полосу, которая тянулась отсюда и до входа в лес – не слишком заметная, но все же вполне видимая, если приглядеться.

Энн не знала, что заставило ее вернуться к мрачному кругу пепла на поляне, но, снова оказавшись рядом с ним, она заметила у самой кромки опаленной травы маленький предмет, одиноко черневший на фоне зеленой летней травы. Энн наклонилась и подняла его, не успев даже спросить себя, что он здесь делает, такой чуждый всему вокруг. Но, едва коснувшись его пальцами, Энн поняла, что это, и почувствовала, как ее сердце наполнилось тоской и ужасом.

– Зуб. – Энн едва нашла в себе силы, чтобы произнести это слово вслух, но сестры продолжали ссориться, не слыша ее. Пришлось повысить голос.

– Зуб, я нашла зуб, – сказала она, завладевая наконец их вниманием.

Предмет был черным от огня, и все-таки было ясно, что это именно зуб. Сестры подошли ближе и с мрачными лицами склонились над протянутой ладонью Энн.

– Я думаю, все согласятся с тем, что мы и без эксперта можем определить этот зуб как человеческий, – сказала Эмили. – И, следовательно, другие найденные нами останки тоже принадлежат человеку.

– О боже, – Шарлотта прикрыла рот ладонью, – но это… это отвратительно. Бедная, бедная молодая женщина. Что нам делать?

– Садиться и подводить итоги, – спокойно ответила Энн, ничем не выдав той бури, которая бушевала у нее в душе. – Надо еще раз взвесить все найденные нами доказательства, составить план и наметить, какие шаги мы можем предпринять в ближайшее время, дорогая Шарлотта. Нам нельзя ошибиться, ведь тогда мы не поможем Элизабет и Мэтти, а от кого им ждать помощи, если не от нас?

Глава 8. Эмили

Выпив чаю в кабинете папа́, сестры извинились и вышли, как делали всегда. Они не рассказали ему о том, что подозревают Роберта Честера в убийстве и ведут по этому поводу расследование, хотя скрывать это от него также не входило в их намерения.

В их доме так повелось, что пока папа́ читал, работал над проповедью или писал письма, предлагая свою скромную помощь больным и несчастным – а таких в Хоэрте всегда было немало, – его дочери удалялись в уютную, хотя и тускловато освещенную столовую и там тоже садились за письмо: проверяли идеи, составляли комбинации слов, испытывая их на выразительность, но ни одна из них еще не достигла результата, который удовлетворил бы ее полностью.

Энн часто рисовала или работала над стихами, которые начала писать еще в Торп Грин, Шарлотта то бралась за перо и лихорадочно что-то записывала, то снова отбрасывала его и подолгу сидела, с несчастным видом глядя в окно, – наверняка тосковала по этому болвану, месье Эгеру из Брюсселя. Что она в нем находила – и, видимо, находит сейчас, – Эмили никогда не могла понять. Учитель был тщедушным мужчинкой, напрочь лишенным смелости и задора, зато исполненным такого тщеславия и самодовольства, что трудно было понять, как они умещаются в скромную дистанцию, которая отделяла его скошенную макушку от каблуков ботинок. Но в этом была вся Шарлотта, ее дорогая сестра; ей непременно нужно было любить самой и нужно было, чтобы в нее влюблялись другие, она не мыслила себе жизни без этого. Эмили протянула руку, почесала пса за ухом, улыбнулась, чувствуя, как он тычется головой ей в ладонь, и порадовалась, что никогда в жизни не была влюблена и даже не мечтала влюбиться. Жить в этом доме, на этой земле, в окружении животных и созданий ее собственной фантазии – вот все, что ей было нужно для счастья. В этом крылось их коренное различие с Шарлоттой. Пока они учились в Брюсселе, Эгер пару раз улыбнулся Шарлотте, назвал ее умной, и этого было достаточно, чтобы она влюбилась в него по уши. Влюбившись, Шарлотта потеряла себя, и, как считала Эмили, была еще очень далека от того, чтобы вернуться к себе снова.

Шарлотта видела себя лишь через одобрение других; Эмили всегда была самодостаточна.

Однако в тот вечер, хотя последние лучи летнего солнышка еще румянили серебристый небосклон, наполняя комнату мягким золотисто-розовым сиянием, никто из них не писал и не смотрел задумчиво в окно, только Энн рисовала. Все вместе они размышляли над тем, в каком направлении им двигаться дальше и на что решиться.

– Раз уж нельзя положиться на служителей закона в Китли, то, может быть, обратиться в Брадфорд? – предложила Шарлотта, затачивая карандаш фруктовым ножом с ручкой из слоновой кости. – А если не в Брадфорд, то в Лидс. Элизабет Честер оттуда родом, ее семья весьма влиятельна в тех местах – вряд ли родители допустят, чтобы их дочь пропала без вести и по этому поводу не было произведено никакого следствия.

– Однако уже два дня, как ее нет, – сказала Энн. – А они до сих пор не приехали, и Честер запретил отпускать к ним детей. Местные новости распространяются быстро, однако до Лидса день пути, и если Честер ничего им не сообщил, то они, возможно, еще не знают, что она пропала.

– Было бы крайне подозрительно, если бы он не известил родителей о том, что случилось с их дочерью, – задумчиво сказала Эмили. – И Честер сам это понял бы.

– Дело в том, – сказала Энн, – что содержимого этого ящика недостаточно, нам нужно больше. – Эмили заметила, что сестра избегает прямо глядеть на ящичек из-под чая, который она поставила посреди стола: в хоршенькой деревянной коробочке был не чай, а фрагмент неизвестной кости, галька и человеческий зуб. Эмили находила в высшей степени желательным и разумным хранить все собранные ими улики вместе и на виду, так, чтобы они помогали им в их размышлениях, однако она знала, что, когда на ящик смотрела Энн, она видела в нем не просто ключи к разгадке преступления, но фрагменты некогда живого человека, чья жизнь оборвалась так трагически и внезапно. Сжалившись над чувствительностью сестры, Эмили захлопнула крышку.

– Мы полагаем, что нам удалось выяснить некоторые обстоятельства убийства, – задумчиво продолжала она, – но мы до сих пор даже не задавались вопросом – почему? Что могло подтолкнуть Роберта Честера к убийству молодой жены и матери своих детей? Что вообще может толкнуть человека на такой поступок?

– Вряд ли это была алчность, – предположила Шарлотта. – Честер состоятельный человек, он владеет почти всей землей вокруг Честер Грейндж.

– Тогда это могла быть ревность, – сказала Энн и опустила глаза. Ей явно было неловко от того, что она собиралась сказать.

– В чем дело, Энн? – насторожилась Эмили. – Говори.

– Я видела мужчину, когда тот бесновался от ярости и ревности так, что наверняка убил бы обидчика, будь у него хотя бы малейший шанс. Мистер Робинсон, когда он узнал, что произошло между его женой и нашим братом в Торп Грин… Как он бранился тогда… – Эмили наблюдала за тем, как напряглось лицо Энн, пока та заново переживала воспоминания о жестоком унижении, которое ей пришлось пережить, когда тень позора легла на ее собственную репутацию из-за того, что натворили ее брат и та женщина… – Его чуть удар тогда не хватил. И, я уверена, попадись ему тогда на глаза Бренуэлл, он бы его изувечил.

Эмили нахмурилась при мысли о том, что их брат пал жертвой похоти, но вдруг ей пришло в голову, что, сидя за столом, она не узнает ничего нового, и, видимо, в надежде, что перемена угла зрения поможет ей освежить восприятие, она соскользнула на пол, где обеими руками обняла за шею Кипера.

– Значит, ты полагаешь, что Элизабет Честер могла… совершить опрометчивый поступок? – сидя под столом, услышала Эмили голос Шарлотты. Теория Энн представлялась ей вероятной, и хотя воспитанные молодые особы из хороших семей никогда не говорили о подобных вещах, Эмили и ее сестрам пришлось, ведь их единокровный брат вернулся домой со скандалом, чуть ли не прямо из постели миссис Робинсон, даже запах ее гадких духов еще не выветрился, – так, по крайней мере, казалось Эмили. Вот и теперь от одной мысли об этом ей стало так противно, что она уткнулась носом в остро пахнущую шерсть Кипера, чтобы прогнать мерзкий образ.

И дело было вовсе не в том, что Эмили совсем не интересовалась плотскими желаниями; да, она была дочерью сельского пастора, но перед ней был распахнут целый мир английской литературы, от Чосера до Байрона, и черпать оттуда подробности разных скандальных происшествий она могла без труда. Просто среди ее знакомых, как близких, так и дальних, не было того, с кем ей захотелось бы свести столь близкое знакомство. Да и сама мысль о такой возможности вызывала у нее легкую брезгливость, хотя она ни за что бы в этом не созналась. Кроме того, в тех, кого она не обязана была любить по причине кровного родства с ними, она вообще не находила ничего привлекательного. Да и то сказать, что в них хорошего? Взять хотя бы жителей Хоэрта: блуд, измены, пьяные драки, смертоубийства. И ходить далеко не надо, чтобы все это увидеть, достаточно спуститься на несколько ярдов по склону холма – и окажешься среди этих самых людей, живущих бок о бок со смертью, – среди них несет свое служение их отец. Из ее окна открывался вид на кладбище: могилы на нем были переполнены мертвыми младенцами, которых было так много, что им даже имена не успевали давать, а отмечали их на могильных камнях номерами.

Жизнь вообще отвратительна, коротка и жестока. Вот люди и торопятся урвать хоть немного счастья, где и когда могут, – все, включая Бренуэлла. А другие люди мстят им за это.

– Эмили? – Судя по тому, как нетерпеливо Шарлотта пристукнула ножкой, произнося ее имя, она делала это уже не в первый раз. – Эмили, что ты там делаешь, внизу? Впрочем, неважно, что именно, главное, что это совсем не подобает леди.

– Думаю, – ответила Эмили, выглядывая из-под камчатной скатерти. – Мэтти говорила, что Честер буен во хмелю. А мы знаем, что алкоголь способен менять личность человека. И, если нам удастся найти подтверждения неверности Элизабет, то мы найдем и причину – мотив для убийства. Надо возвращаться в Честер Грейндж.

– А что вы там обнаружили, в Честер Грейндж? – В комнату, а заодно и в их разговор, ввалился Бренуэлл – всклокоченный, огненноволосый, с торчащей из брюк рубашкой, он плюхнулся на диван и повалился на спину. Хотя бы не пьяный, подумала Эмили и с облегчением заметила, что его пальцы выпачканы чернилами: верный признак того, что он либо писал, либо рисовал. Может быть, он наконец выберется из тенет своего горя. Эмили надеялась на это всей душой, ведь, судя по ее опыту, безответная любовь если и добавляла чего-то к характеру человека, то лишь занудства.

– Ужасные вещи, Бренуэлл. – Она улыбнулась брату. – Твои рыжие волосы побелеют от потрясения, как только ты услышишь.

– Отчего-то я сомневаюсь, что нашего брата еще можно чем-то потрясти, – пробормотала Шарлотта. – Однако я согласна, нам надо вернуться и добиться приглашения в дом, и я, кажется, знаю как.

Шарлотта расправила плечи, явно очень довольная своим планом, и одного этого было достаточно, чтобы Эмили, при всей своей любви к сестре, вмиг настроилась против.

– Ну, давай выкладывай, – подзадорила она Шарлотту. – Как, по-твоему, нам попасть к Честеру, если не под чужой личиной?

Плечи Шарлотты сразу опустились на полдюйма.

– Не понимаю, чем плоха эта идея.

– Так ты предлагаешь нам переодеться? – Эмили расхохоталась. – И в кого же? В бродячих актеров?

– Я предлагаю вам с Энн пойти в деревню Арунтон и поговорить там с местными, – продолжила Шарлотта, решив, видимо, не сдаваться перед насмешками Эмили. – В доме Честера мало прислуги, но я уверена, если деревенские возят что-нибудь в Грейндж, ухаживают там за лошадьми или просто арендуют у Честера землю, то они наверняка все видят и все знают, даже если ничего не говорят. Тем временем Бренуэлл вымоет волосы, причешется и, прикрываясь выдуманной личностью – например, врача, недавно приехавшего в эти места и ничего не знающего об исчезновении миссис Честер, – придет представиться хозяину дома и предложить свои услуги семье, а я пойду с ним как его сестра, которая недавно овдовела и оказалась на попечении брата.

– Вообще-то, Шарлотта, у Честера есть глаза, – сказала Эмили с широкой издевательской усмешкой. – Большие и черные, и он хорошо тебя ими рассмотрел.

– О да, зато у меня есть хитрость, – гордо ответила Шарлотта. – Я надену под шляпку густую черную вуаль, так что он не увидит моего лица! И пока Бренуэлл будет занимать его разговором, я прокрадусь в комнату миссис Честер и поищу там каких-нибудь свидетельств того, что у нее был любовник! – И она победоносно откинулась на стуле, довольно сияя глазами. – Разве не отличная мысль?

– Гм… – Эмили прикрыла ладонью рот, подавляя смех, который так и рвался из нее наружу.

– Что еще? – спросила Шарлотта.

– Просто… – начала Энн и тут же прикусила губу.

– Да в чем дело? – Шарлотта ждала ответа.

– Моя дорогая сестренка. – Бренуэлл скатился с дивана, бросился на колени перед Шарлоттой и взял ее руку в свою. – Тебя можно узнать не только по лицу. Ты отличаешься особым… телосложением: ты ведь крохотная, прямо как фея. Ростом не выше эльфа. Именно это пытаются сказать тебе сестры. Вот почему тебе понадобится не только вуаль, чтобы скрыть лицо, но и ходули, чтобы возместить недостаток роста, если ты хочешь остаться неузнанной. И… – Бренуэлл приложил к губам палец, показывая Шарлотте, что он еще не закончил. – Эмили тоже не подходит для этой роли, она слишком высока, ходит решительно, а выражение лица у нее такое… один раз глянешь – вовек не забудешь.

– Ну так пусть никто на меня и не глядит, я буду только рада, – ответила Эмили, ничуть не обиженная.

– К Честеру пойдем я и Энн, – продолжал Брэнуэлл. – Ибо мы двое обладаем не только способностью менять наружность, подобно хамелеонам, но и бездной очарования, так что птицы слетают к нам с ветвей. – И он сделал рукой фатоватый жест.

– И где же эти птицы, которых вы так очаровали? – Эмили улыбнулась и повертела головой. – Где вы их прячете?

Бренуэлл пожал плечами.

– Только за одним из нас тянется по Йоркширу след из разбитых сердец, Эмили, – сказал он.

– Не уверена, что следует во множественном числе говорить о твоем сердце, действительно многократно разбитом в разных местах, – улыбнулась Эмили.

– А что, по-твоему, мы с Бренуэллом сможем выведать у мистера Честера такого, чего мы еще не слышали вместе? – спросила Энн.

– Я надеюсь, – подчеркнуто сказала Шарлотта, – что вы встретите Мэтти и сможете еще раз оценить, как ей живется в Честер Грейндж. И, может быть, пока ты будешь искать свидетельства несчастья в комнате его жены, Честер разговорится с человеком, повидавшим свет, с доктором медицины, и откроет ему что-нибудь новое о своей ситуации. И это подскажет нам, какой шаг предпринять дальше…

– Я бы сказала, что Бренуэлл повидал не столько свет, сколько пивные по всему свету, – буркнула Эмили и ткнула брата локтем, а тот ответил ей тем же.

– И, если ты все же настаиваешь на том, чтобы взять с собой Энн, – обратилась к Бренуэллу Шарлотта, – то мне придется идти с Эмили в деревню и там упражняться в очаровании, остроумии и добродушии, в надежде расположить к себе местных.

– В таком случае, – отвечал тот, – рекомендую начать с местного паба. Подвыпивших людей провести легче.

Глава 9. Энн

– Мы никого не ждем, – заявила миссис Кроули, едва открыв дверь, и со своей обычной теплотой и радушием зыркнула на рыжеволосого молодого джентльмена и его юную спутницу. Энн уже замечала, что в разговоре она всегда держала голову чуть повернутой, пряча обезображенную сторону лица – возможно, она поступала так бессознательно, и все же этот жест сообщал характеру этой властной, безжалостной женщины некую толику человечности.

– Конечно, нет, дорогая леди. – Бренуэлл улыбнулся и поклонился, снимая шляпу одним отточенным движением. – Но, может быть, мистер Честер не откажется уделить мне всего одну минуту? Меня зовут Патрик Хардуэлл, мадам, я врач, в этих местах недавно, только начинаю практиковать. Мы с сестрой хотим лишь представиться всем почтенным семьям в этих местах.

Взгляд миссис Кроули скользнул по Энн, так надолго задержавшись на расплывчатом пятне за темной вуалью, что девушке стало немного не по себе. Весь вечер накануне они с сестрами добавляли к вдовьей вуали слой за слоем, но Энн все равно не была уверена в том, что ее не узнают. Как и в своих чувствах по поводу возможного раскрытия ее инкогнито: восторг мешался в ней с ужасом, и только сейчас она поняла – последний определенно выигрывает.

– Мы никого не принимаем, – повторила миссис Кроули. – И вы наверняка знаете почему, и так же наверняка пришли сюда с надеждой – вдруг да удастся поглазеть на место, где бедную молодую женщину похитили прямо из собственной постели?

– Дорогая леди. – Бренуэлл убедительно изобразил шок и уязвленное самолюбие одновременно. – Мы с сестрой ничего даже не слышали о подобном исчезновении – мы пришли лишь засвидетельствовать наше почтение. – И он небрежно показал на сестру рукой. – Моя бедная сестра недавно овдовела, образования у нее нет, умом она тоже не блещет, зато простодушна и мила и совсем не обладает склонностью к досужим сплетням.

Энн под плотной вуалью медленно закипала, в ее голове уже роились планы скорой и кровавой расправы над старшим братом.

Миссис Кроули подумала и сделала шаг в сторону, пропуская их в дом.

– Вы – человек ученый, врач, а мистер Честер в последние дни сам не свой от беспокойства, – только поэтому я вас и впускаю, но не удивляйтесь, если ему вздумается вышвырнуть вас вон пинком под зад.

– Всего несколько минут его времени – о большем я и не прошу. – Бренуэлл снова поклонился, но миссис Кроули только фыркнула, повернулась и пошла прочь.

– Я ей понравился, сразу видно, – улыбнулся Бренуэлл, приглаживая волосы и поправляя очки.

Откуда-то из глубины дома показались два пса Честера и пошли к посетителям, но, не дойдя до них нескольких шагов, встали, оскалились и негромко, угрожающе зарычали.

– А я отменный враль, верно? – сказал Бренуэлл и, нервно помахав рукой псам, добавил: – Добрые свирепые песики, не убивайте меня, ладно?

– Будь ты отменным вралем, – буркнула Энн, – я бы сейчас была гувернанткой в Торп Грин.

– Какой роскошный дом, – продолжал Бренуэлл как ни в чем не бывало, словно замечание Энн не коснулось его ушей. – Готов поспорить, коллекция вин здесь превосходная.

– Бренуэлл, думай лучше о цели нашего визита, – напомнила ему Энн. – Иногда ты бываешь так похож на Эмили: тоже готов принять любую свою фантазию за реальность; это слабость, от которой ты должен избавиться, если хочешь когда-нибудь стать независимым человеком.

– Зато фантазии намного приятнее правды, – то ли вздохнул, то ли улыбнулся Бренуэлл. – Разве тебе самой не было безумно скучно в Торп Грин? И разве ты сама, представься тебе такая возможность, не искала бы развлечения так же, как и я? И разве кто-нибудь на моем месте не рискнул бы предположить, что я заслужил твою вечную благодарность уже тем, что освободил тебя от рабства?

Энн было что ответить на это заявление брата, однако ее ответ требовал времени, которого у нее как раз не было. Поэтом она лишь вздохнула под вуалью и несколько раз подняла и опустила ногу, стукая каблуком в пол с равномерностью метронома.

– Утихни, женщина, – не выдержал Бренуэлл. – Помни: ты простодушная и милая. В тебе воплощены лучшие качества женщины: послушание и кротость.

Не в силах больше сдерживаться, Энн неожиданно и сильно пнула брата в голень, – тут как раз вернулась миссис Кроули, и Энн, пользуясь преимуществом невидимости, широко улыбалась, наблюдая, как Бренуэлл закусил губу и выкатил глаза, чтобы не вскрикнуть от боли.

– Он вас примет, – сказала миссис Кроули, без долгих церемоний развернулась на каблуках и повела их в кабинет. Честера они застали за письменным столом – таким большим, что, окажись он в крошечной столовой их дома, то занял бы ее всю, от стены до стены, – над ним витали облака дыма, а по обитой кожей столешнице были разбросаны бумаги. На стене за спиной хозяина дома висел большой портрет очень красивой женщины в синем бархатном платье, щедро осыпанном бриллиантами, с большим рубиновым перстнем на пальце; она держала за руку мальчика лет двух. Глядя в ее печальные голубые глаза, которые, казалось, видели ее даже сквозь вуаль, Энн сразу подумала, что это наверняка первая миссис Честер, Имоджен, – на прекрасном лице женщины была написана такая скорбь, словно она предвидела свой горький конец. Сидя спиной к портрету, Честер держал в руке бокал, до краев наполненный темно-золотым напитком с красноватым отливом – наверняка не вином, в этом Энн была готова поклясться. Бренуэлл облизнулся.

– Мистер…? – обратился Честер к Бренуэллу, не удостаивая Энн взглядом.

– Хардуэлл, сэр. – Бренуэлл протянул руку, и мужчины обменялись крепким рукопожатием через стол. – Я бы сказал, что очень рад нашему знакомству, но, насколько я понимаю, совсем недавно вы стали жертвой неблагоприятных обстоятельств.

– Кроули говорит, вы доктор – какой именно?

– Э… а… медицины. – Бренуэлл кивнул с большой серьезностью.

– Скажите, вы что-нибудь знаете о том, как работает мозг человека?

– Разумеется, сэр. Ведь это моя специальность.

Энн пришло в голову, что скорость, с которой ее брат плетет разные байки, воистину достойна удивления, и, напротив, нет ничего удивительного в том, что и хозяин, и гость ведут себя так, словно они одни в комнате.

– Я совсем растерялся, Хардуэлл, – сказал Честер сиплым от волнения голосом. – Не знаю, что предпринять. Два дня и две ночи прошло с тех пор, как моя жена исчезла при самых пугающих обстоятельствах, и до сих пор не найден ни ее след, ни подозреваемый, на кого можно было бы возложить вину. А я… – Энн внимательно наблюдала за ним, когда он запустил пальцы в свою густую шевелюру. – Я просто схожу с ума от беспокойства, Хардуэлл. Что мне сделать, чем успокоить свой мозг?

– Сэр, – Бренуэлл опустился на стул напротив Честера, оставив сестру стоять рядом с собой, – лучший целитель утомленного мозга, который я знаю, – это сон, а если он бежит вашего ложа, то запаситесь лауданумом[3]: в Хоэрте на такой случай есть превосходный аптекарь. Обратитесь к нему, назовите мое имя, и он изготовит вам настойку, одна-две капли которой вернут вам здоровый сон.

– Одна-две капли мне не помогут, – рявкнул Честер. – Количество лауданума, которое может меня усыпить, почти равно тому количеству, которое может меня убить, и даже виски почти не помогает – так меня закалил порок. – Энн вздрогнула, когда он запустил недопитым бокалом в камин, где пламя на миг вспыхнуло ярче и тут же опало. Спрятав руки в складки юбки, девушка стояла, кротко опустив голову, однако ее глаза из-под вуали следили за каждым жестом хозяина дома, за сменой выражений на его лице. Она сразу заметила несоответствие в его поведении: широкие театральные жесты сопровождались хитрыми, расчетливыми взглядами – следовательно, в чем-то он играл, представлялся.

– Тогда, может быть, высказать вслух те мысли, которые не дают вам покоя? Демоны, которые снедают нас изнутри, ничего не боятся так, как яркого света, – жизнерадостно предложил Бренуэлл.

– Еще чего. – Честер состроил недовольную гримасу. – Что я, слюнтяй или юбка, чтобы плакаться?

– Я лишь осмелился предположить, что…

– Скажите… – Честер умолк, отодвинулся к спинке кресла и погрузился в уныние столь тяжелое, что можно было видеть, как оно давит ему на плечи. – Вам когда-нибудь приходилось слышать, чтобы человек напился и под влиянием алкоголя совсем утратил память о событиях нескольких часов, последовавших за этим?

– Каждый божий день! – воскликнул Бренуэлл с энтузиазмом, ибо в этом отношении он и сам был настоящий эксперт. – Пьяный человек может наговорить разного, подраться и даже отведать определенных «утех», – тут он понизил голос, – а выспавшись, ничего не вспомнить об этом. Таков, к сожалению, удел всех пьяниц.

– А почему вы спрашиваете, сэр? – вырвалось у Энн раньше, чем она успела опомниться, до того она беспокоилась, что Бренуэлл упустит этот важный момент.

– Не ваше дело, мадам, – ответил Честер и резко встал. – Раз уж вы здесь, я хочу взглянуть на детей. Им сейчас тоже тяжело, и я не хочу, чтобы какая-нибудь болезнь привязалась к ним, пока они так огорчены.

– Конечно, сэр, – почту за честь.

– Френч! – Через открытую дверь Честер заметил в коридоре Мэтти и сделал ей знак войти. Увидев Бренуэлла, она открыла от изумления рот, а когда ее взгляд упал на Энн, она едва их не выдала. Но, вовремя сообразив, что здесь какая-то хитрость, девушка вмиг справилась с собой, и Энн с облегчением перевела дух – настолько, насколько ей позволяла густая вуаль.

– Патрик Хардуэлл к вашим услугам. – Бренуэлл отвесил Мэтти поклон.

– Матильда Френч, – нерешительно ответила та и сделала ему книксен.

– Где дети? – спросил ее Честер.

– Спят, сэр, – ответила гувернантка, глядя в пол. – Как всегда в это время дня.

– Хорошо, отведите к ним доктора Хардуэлла и его сестру, сейчас.

– Сэр… – Матильда снова присела, а затем не поднимала глаз от пола до тех пор, пока не отвела Бренуэлла и Энн подальше от кабинета хозяина, а заодно и от чужих глаз и ушей.

– Как, ради всего святого, вы сюда попали? Бренуэлл? И ты, Энн, ведь это же ты?

– Да, я, – сказала Энн и крепко обняла Матильду. – Мы здесь с тайной миссией, Мэтти. Ищем ключи и улики.

– Не знаю, к чему все это, – ответила та и озадаченно встряхнула головой. – Что вы здесь рассчитываете найти?

– Пока не найдем, не узнаем, – сказала Энн. – Покажи нам дом, насколько сможешь.

Глава 10. Шарлотта

– Не уверена, что мы сделали стратегически верный шаг, – сказала Шарлотта, заглядывая в окно пивной с улицы. Разглядеть в подслеповатое окошко, что делается внутри приземистого деревянного домишки, помнившего еще, вероятно, королеву Елизавету, было невозможно, да и незачем – что бы там ни происходило, воспитанной молодой особе не полагалось ни видеть этого, ни слышать. – И вообще, в этот час дня жителям деревни положено работать, а не проводить время в питейном заведении, разве нет?

– А Бренуэлл работает? – вопросом на вопрос ответила Эмили.

– Бренуэлл, по всей видимости, ни на одной работе не может удержаться надолго, – вздохнула Шарлотта.

– В общем, я внутрь не пойду, – решительно сказала Эмили. – Подожду лучше здесь. Или вернусь домой. Вернусь домой и подожду новостей.

– Каких новостей? – посмотрела на нее Шарлотта.

– Каких-нибудь? – с робкой надеждой ответила Эмили.

– Боюсь, что нет, Эмили, – нельзя участвовать в нашем предприятии, только когда у тебя есть настроение. Если уж ты решила стать детективом, то будь готова к опасностям и испытаниям.

– Я не против опасностей, – отозвалась Эмили. – Благовоспитанный разговор – вот самое страшное испытание для меня.

– Думай о нем не как о цели, но о средстве, – сказала Шарлотта. – Мы лишь прикидываемся, будто ведем светскую беседу, на самом деле мы опрашиваем свидетелей.

– Звучит заманчиво, – вынуждена была согласиться Эмили.

– Как бы то ни было, главное в нашем деле – не привлекать лишнего внимания, – сказала Шарлотта, озираясь в поисках более подходящего места. – Почему бы нам не зайти для начала в лавку мануфактуры, поглядеть, нет ли у них какой интересной материи, а заодно и посплетничать, – портнихи ведь все обо всех знают, верно?

Не дожидаясь согласия сестры, Шарлотта просунула руку Эмили под локоть и зашагала с ней дальше. Как ей ни хотелось остаться незамеченной, все же они с сестрой составляли слишком необычную пару, чтобы на них не глазели, пока они шли по крутым улицам Арунтона, цокая патенами по булыжной мостовой. Нелепость их положения заключалась в том, что, будь они поодиночке, ни один досужий зевака не взглянул бы в их сторону дважды, но рядом они являли такой контраст и в походке, и в росте, что люди поневоле заглядывались на них.

Меж ними была невидимая, неопределимая, но сущностная связь. Даже в дисгармоничном сплетении их рук разной длины и в разнобое качающихся бедер читалась глубоко укоренившаяся близость. И неудивительно, ведь именно друг с другом, а не с кем-либо еще из своего возлюбленного семейства Шарлотта и Эмили обычно делали шаги в неведомое. Вместе они выжили в страшной школе Кован Бридж, вместе затем учительствовали и учились в Роу Хэд, позже помогали друг другу не сойти с ума в пансионате Эгера в Брюсселе, где справлялись с трудностями и нагрузками, деля их тяготы на двоих изо дня в день. И, возможно, именно Эмили была главным утешением Шарлотты, когда та отдала свое сердце их нанимателю, мсье Эгеру. Теперь они почти не говорили о тех трудных месяцах, но тогда именно сильная натура Эмили и ее независимый характер помогли Шарлотте выстоять. Даже вернувшись домой, Эмили продолжала быть единственной наперсницей Шарлотты, и никто, кроме нее, не знал, какие глубокие корни пустило в сердце сестры ее отвергнутое чувство. И теперь, когда брюссельские дни уходили все дальше в прошлое, Эмили осталась единственным свидетелем той жизни; она была живым подтверждением реальности произошедшего с Шарлоттой, только она могла сказать: «Да, все так и было. Я знаю это, потому что я все видела. Ты не сошла с ума».

Шарлотта же, сама того не подозревая, была для Эмили маяком, идя на свет которого та вынуждена была раскрывать свою драгоценную, ревниво оберегаемую тайну: свой талант, тот дар, от которого захватывало дух.

Вот почему сестры доверяли друг другу и почему меж ними царило согласие, благодаря которому из двух непохожих половинок возникало гармоничное целое. И, взявшись за новое для себя дело – расследование, – они действовали как обычно: дразнили, доводили одна другую почти до бешенства, но всегда хранили верность друг другу.

Колокольчик зазвенел, когда они входили в лавку.

– Добрый день, леди. – Их приветствовала приятная особа, чьи серо-седые волосы были аккуратно убраны под чепец. Она напомнила Шарлотте тетушку Бренуэлл, по которой та отчаянно скучала. – Я миссис Харди, а вы, должно быть, приехали к нам с визитом?

Магазин был маленький, но очень милый: широкий стол для раскройки тканей, служивший заодно и прилавком, делил его пополам, на полках, устроенных вдоль всей высоты стен, лежали штуки тканей; выбор был невелик, но некоторые образцы выглядели более чем прилично, в особенности один гладкий шелк с медным отливом, который сразу приметила Шарлотта. Но, судя по тому, какая работа лежала перед хозяйкой на столе, мастерская жила в основном за счет починки старого и перелицовки ношеного – умений, в которых все девушки семейства Бронте поднаторели так, что достигли уровня искусства.

– Добрый день, да, мы из Хоэрта, а сюда заехали на день, – улыбнулась Шарлотта, стараясь не выдавать информации больше, чем того требовало простое приличие. – У нас с сестрой появилось немного свободного времени, вот мы и решили зайти к вам, взглянуть на ткани. Мы очень интересуемся новинками.

– Что ж, у нас здесь немало расцветок, а если чего-то нет, то нам привозят на заказ, – с гордостью отвечала миссис Харди. – Я слежу за модами Парижа и Лондона, ведь и наши йоркширские девушки ничуть не хуже городских модниц, а то и получше будут, верно?

– В самом деле, – согласилась Шарлотта, разглядывая миссис Харди. Трудолюбивая и аккуратная, она была воплощением самостоятельной йоркширской женщины. Таких женщин Шарлотта хорошо понимала, ведь она знала их всю свою жизнь. А еще она видела, что, хотя магазинчик миссис Харди невелик, ее знания моды весьма обширны и относится она к ней со страстью. Значит, стоит потрудиться, чтобы вызвать к себе доверие хозяйки. – Скажите, пожалуйста, какие фасоны рукавов сейчас особенно в моде? Мне бы очень хотелось знать ваше просвещенное мнение.

Пока Шарлотта говорила, Эмили повернулась к ней и к миссис Харди спиной и пошла вдоль полок, проводя пальцами по штукам материи, внимательно вглядываясь в них, ища в них очертания лиц и зачины историй, пока вдруг не замешкалась. Оглянувшись на нее, Шарлотта сразу поняла, что сестра уже не с ними, а в другом мире – по крайней мере, в ту минуту.

– О-о, – протянула Шарлотта, и ее глаза вспыхнули при виде рисунка новейшего платья с длинными прилегающими рукавами, чуть присборенными на запястьях. – Какая приятная линия горла. Вам часто заказывают красивые платья? Я вижу, что вы замечательно кроите.

– Самые красивые платья я шила для второй миссис Честер, – с самодовольной гордостью сказала миссис Харди. – Не подвенечное, конечно, то привезли из Лидса, но ее приданое шила я. И ткани были прекрасные, и модели самые новые, ведь она была очень требовательная молодая леди, и такая красавица.

– Была? – переспросила Шарлотта, стараясь не напирать особенно на это слово.

– Мы уже давно не видели миссис Честер в деревне, – сказала миссис Харди, и Шарлотта почувствовала, как та буквально физически заставляет себя повернуться спиной к возможности вдоволь посудачить с незнакомкой. – Да и вряд ли увидим. Больше я не скажу ни слова, иначе это будет неприлично с моей стороны.

– Конечно, мы ведь и сами из маленькой деревни, наш отец пастор. Так что я хорошо понимаю всю важность молчания.

– Так вы дочки пастора? – Миссис Харди улыбнулась. – Тяжелая это жизнь для молодых девушек.

– Мы справляемся. – Шарлотта слегка добавила местного акцента. – Правду сказать, мы уже слыхали о неприятностях в Честер Грейндж. Такое огорчение, просто ужас.

– В самом деле. – Миссис Харди пожевала губами, старательно избегая взгляда Шарлотты.

– Но надежда, кажется, все же есть, не правда ли? – Шарлотта небрежно скользнула кончиками пальцев по уголку штуки винно-красного дамасского шелка – она с большим удовольствием купила бы себе такого на платье, но, увы, обновки были пока недостижимой роскошью для сестер Бронте. – Быть может, Элизабет Честер еще найдется, и все будет хорошо.

– Ничего хорошего никогда не выходило и не выйдет из этого дома, – не выдержала миссис Харди, и ее щеки зарделись от подавляемого гнева, как показалось Шарлотте. – Простите, я в самом деле не могу об этом говорить. Только она была такая красивая и милая, эта леди.

– Есть, – мягко поправила ее Шарлотта. – Пока нам не известна ее судьба, нам следует говорить о ней «есть».

– Может быть, она все-таки убежала, – мрачно продолжала миссис Харди, теребя шелковый лоскут в попытке скрыть свое огорчение. – Но я точно знаю одно – она была добрая, преданная мать и ни за что не бросила бы детишек. Каждое утро они выходили с ними гулять – она и молоденькая мисс Френч. И всегда она держала малыша на руках, а маленького мастера Фрэнсиса вела за ручку и всегда останавливалась показать ему что-нибудь интересное: жука ли или камешек необычный. Бедняжка прямо расцвел от ее ласки да заботы – будь он ее родной сын, она и то не могла бы заботиться о нем больше. Вот почему я просто не могу поверить, чтобы она их бросила. Нет, ни за что. Даже ради… нет.

Шарлотта заметила ее оговорку, но настаивать ни на чем не стала. Если хочешь, чтобы человек разговорился, дай ему время.

– До чего же страшно думать, что вокруг, может быть, бродит сумасшедший, и это он ее похитил, и даже, возможно, держит ее в плену, вот в эту самую минуту!

Миссис Харди огорченно покачала головой, и Шарлотта почти физически ощутила, каких усилий стоило пожилой женщине сдерживать поток слов, готовых прорвать плотину ее сомкнутых губ.

Шарлотта подалась вперед и накрыла руку женщины своей ладонью – этот жест означал безмолвное обещание сохранить все, что та скажет, в тайне. Устремив на хозяйку магазина пронзительный взгляд своих ясных глаз, девушка смотрела на нее, пока та не сдалась и не заговорила. Это был один из любимых трюков Шарлотты – она могла вытянуть любую историю из кого угодно, стоило ей только захотеть, и люди говорили с ней, верили ей. Лишь те, к кому она сама относилась с глубоким почтением, да еще родные ей люди были неподвластны ее чарам.

– Возможно, у вас есть свое объяснение тому, что случилось?

– Что ж, ни для кого не секрет, что его первая жена наложила на себя руки. – Портниха заговорила шепотом, как будто и впрямь открывала Шарлотте тайну. – И двух лет с мужем не прожила, вот как. В те времена – уж, почитай, лет пять тому назад – в Честер Грейндж держали больше слуг, и я была среди из них. Я видела, как несли ее тело – обмякшее, как у тряпичной куклы. Страшное это было зрелище, и я его никогда не забуду. Бедная женщина. Имоджен Честер тоже была хорошей женщиной. Когда она появилась у нас в деревне, мы надеялись, что теперь дела в Честер Грейндж пойдут на лад. Она со всеми нами познакомилась, к каждому обращалась по имени, справлялась о здоровье, больным детям посылала лекарства… и так гордилась малышом Фрэнсисом – но она была хрупкой, нежной, как органза. Конечно, если бы ее любили, она бы жила, но с ней, бедняжкой, обошлись так плохо. Жестокость ее убила, а я, стоило мне увидать вторую жену, сразу поняла – он и ее сживет со свету. Она была такая молоденькая, тоненькая, ну что твоя тростинка. А он такой жестокий мужлан, грубая скотина. А еще однажды я видела…

Миссис Харди осеклась.

– Что вы видели? – мягко подсказала ей Шарлотта.

– Честер – здешний землевладелец, мисс. – Миссис Харди отвернулась от Шарлотты. – Больше я ничего не скажу.

– Вам нечего бояться нас, мадам, – заверила ее Шарлотта с улыбкой.

– Дело в том, что…

– Пожалуй, я возьму у вас ткани, – услышали они голос Эмили, которая как раз положила на прилавок штуку материи и развернула ее на длину руки. – На повседневное платье.

– Вот этой? – Шарлотта поглядела на ткань, приподняв брови.

– Разве она не великолепна? – просияла Эмили, шаря по карманам в поисках монет.

Шарлотте не хотелось при миссис Харди обсуждать вопрос об их общей нехватке средств, но она все же послала Эмили долгий и строгий взгляд, который, как она надеялась, в должной мере выражал ее тревогу. Но Эмили как была, так и осталась одной из тех немногих, на кого совершенно не действовали убийственные взгляды Шарлотты, как, впрочем, и иные. Она выложила монеты на прилавок, отсчитала нужное их количество и, довольная, улыбнулась.

– Сплошь грозовые тучи и молнии, – сказала Шарлотта, рассматривая причудливый рисунок на ткани, столь же нездешний и дикий, как сама Эмили. – Не припоминаю, чтобы я хотя бы раз видела платье такой расцветки.

– Вот именно, а уж то, что я сошью из этой ткани, будет похоже на бурю, – ответила счастливая Эмили, улыбаясь миссис Харди, которую, кажется, только заметила. – У вас есть доставка?

– Миссис Харди, вы хотели что-то сказать? – напомнила Шарлотта хозяйке, пока та заворачивала отрез.

– Мне нечего больше сказать. – Миссис Харди снова закрылась, словно ромашка на лугу в пасмурный день. – Кроме того, что правда все равно выйдет наружу. Так или иначе, она всегда узнается.

Шарлотта отошла от прилавка, оставив Эмили рассчитываться за покупку. Ах, если бы миссис Харди успела тогда закончить фразу! Но как теперь вызвать ее на тот разговор, чтобы не пробудить ее подозрений?

– Что вы видели в тот день? – услышала она прямой вопрос Эмили и увидела, как часто заморгала миссис Харди. – Вы ведь хотели рассказать моей сестре, что вы тогда видели, и это может иметь отношение к судьбе Элизабет Честер, разве нет? Так что это было?

Милая Эмили, обходные пути ей не знакомы.

– Я забирала работу у швей в деревне, – сказала миссис Харди. – Дело было в мае. Стоял такой славный день, и я решила пройти краем рощи Честеров, полюбоваться на последние пролески. Там я на нее и наткнулась.

– На кого? Элизабет Честер? – уточнила Эмили.

– Да. – Миссис Харди кивнула. – Ее держал в объятиях мужчина, который точно не был ее мужем.

Глава 11. Энн

– Вот здесь детская, которая, как вы видите, примыкает к моей спальне, – шепотом поясняла Мэтти, ведя Бренуэлла и Энн по площадке второго этажа. – Что меня больше всего… озадачивает – так это почему, какой бы шум или холод ни был в доме ночью – а здесь часто по ночами что-то гремит, скрипит, хлопает, или вдруг станет так холодно, что дрожь берет – так вот, почему ничего этого никогда, понимаете, никогда, не чувствуется в детской. Бывает, у меня под дверью вдруг что-то как заскребется, я вскакиваю и бегу к ним, проверить, как они, и всегда обнаруживаю, что у них в комнате тепло и тихо.

– Словно в убежище, – задумчиво сказала Энн. – Под защитой…

Энн оглядела комнату Мэтти – не то чтобы неудобную, но какую-то запущенную и холодную. Кровать под затасканным балдахином выглядела столетней, и ничего вокруг – кроме, пожалуй, стопки зачитанных романов да жалкой горстки безделушек, которые хранились в ракушке какого-то моллюска – не напоминало о самой Матильде Френч. В такой комнате, как эта, могла жить любая гувернантка в любом доме – Энн и сама жила в похожей комнате в Торп Грин. Вдруг она представила себе множество женщин: безликие, невостребованные, они легко сменяли одна другую и ни для кого не были важны; они не обладали ни красотой, ни молодостью, ни знатностью, ни богатством, а значит, с ними не надо было считаться. И, хотя Энн смирилась с этой судьбой, будь у нее выбор, она ни за что не стала бы гувернанткой сама и не пожелала бы этой стези никому другому: никому, в ком жива душа. Не прислуга и не член семьи, не в аду и не в раю, всем чужая, везде лишняя – Энн готова была взяться за что угодно, лишь бы не возвращаться к этой постылой работе, к безрадостному неблагодарному существованию, вот почему теперь, оглядев комнату Мэтти, ей мучительно захотелось взять ее за руку и увести туда, где ее дом, где ей будут рады. Однако задача содержать себя и вносить посильный вклад в благосостояние семьи стояла и перед ней, а потому судьба казалась ей неизбежной.

– Что-то я не вижу пока никаких ключей, – сказал Бренуэлл. – Хотя не могу сказать, что знаю, как они выглядят. Может, у них бывают перья, а, Матильда? Или хвосты?

И вот когда Бренуэлл уже распахивал перед Мэтти дверь ее комнаты, плетя разную несусветную чепуху, которую придумывал прямо на ходу, взгляд Энн упал на предмет, дотоле ими незамеченный – да и трудно было его заметить, ибо это был клочок бумаги, едва видневшийся из-за зеркала. В один миг Энн была возле него и, выхватив из-за рамы бумажку, пробежала ее глазами и сунула себе в рукав.

«Я живу ради того дня, когда нас уже ничто не разлучит. Твой возлюбленный Р.»

Догнав своих спутников, Энн вспомнила, как Матильда смотрела на своего хозяина – совсем не так, как говорила о нем. Совершенно ясно, что какое-то время назад, живя в Честер Грейндж, Мэтти позволила себе питать в отношении него какие-то надежды. С гувернантками такое случалось. Правда, далеко не каждой из них отвечали взаимностью, но, если Р. в этой записке и впрямь значит «Роберт», то, видимо, здесь было как раз наоборот. И если Матильда была любовницей Честера, а он женился на другой, то… То Матильда Френч, возможно, не так невинна, как им всем кажется.

Мэтти подвела их к другой запертой двери и завертела головой, убеждаясь, что поблизости нет миссис Кроули.

Бренуэлл не смог сдержать мальчишески-восторженную улыбку, когда Мэтти повернула какую-то защелку, скрытую за деревянными панелями, которыми, похоже, были обшиты все комнаты и коридоры Честер Грейндж, и перед ними открылась потайная дверь, а за ней каменная лестница. Как только все трое вошли, Мэтти заперла за ними дверь, и они оказались в тесном, пропахшем плесенью каменном колодце.

– Куда она ведет? – спросил Бренуэлл. Откуда-то сверху на каменную спиральную лестницу сочился сероватый свет, но откуда именно, снизу понять было невозможно.

– На чердак, – шепотом ответила Мэтти. – Только мы не сможем туда войти, дверь заперта. Эту лестницу и еще несколько таких же я нашла сама, случайно, когда мы играли с Фрэнсисом в прятки. Иногда я прихожу сюда… просто чтобы побыть одной.

Однако не прошло и пяти минут, как Бренуэлл, вооружившись шляпной булавкой Энн, вскрыл замок на чердачной двери в Честер Грейндж, и они шагнули в большое и пыльное пространство.

Да, надо признать, что и от тайных делишек Бренуэлла бывала порой кое-какая польза.

Глава 12. Шарлотта

– Ну, – сказала Шарлотта, глядя на Эмили, когда они вышли из магазинчика, – и что ты об этом думаешь?

– Думаю, что слегка переплатила, – сказала Эмили, глядя в небо и отмечая, что облака уже клубились над церковным шпилем, предвещая дождь. – Зато приятно будет поносить вещь, которая не грозит рассыпаться в прах прямо на мне. А еще я думаю, что нам надо отправляться домой прямо сейчас, если мы не хотим попасть под ливень с запада.

– Вообще-то я имела в виду миссис Честер, но раз уж ты сама об этом заговорила, то скажи, откуда взялась монета, которой ты заплатила за материю?

– Из моего кошелька, – ответила Эмили, и Шарлотта сразу поняла, что бесполезно и дальше расспрашивать сестру о происхождении этой самой монеты, как нельзя отказать ей в праве на эту покупку, ведь гардероб Эмили и впрямь был в куда более плачевном состоянии, чем ее собственный.

– Миссис Харди видела Элизабет в объятиях другого мужчины, – сказала она, вспоминая зловещую интонацию портнихи. – Если Честер и впрямь так склонен к насилию, как утверждает Мэтти, то ревность и предательство жены могли стать сильным мотивом.

– Согласна. – Эмили взяла Шарлотту под руку, и они пошли назад по той же улице, которая привела их сюда, но на этот раз не увидели ни одной живой души, точно все, кто жил и работал в деревне, попрятались, дабы избежать встречи с двумя любопытными незнакомками. – Еще один убедительный штрих в картине несчастливого брака, но ведь такое бывает, правда? И потом, это ведь не улика и не доказательство, как ты думаешь, Шарлотта? В конце концов, и нам с тобой случалось испытывать сильные чувства к тем или иным людям, но это еще не значит, что этими чувствами они и исчерпываются, так? Взять хотя бы преподобного Уильяма Уитмена, беднягу: уж как был хорош собой и мил, а виноват лишь в том, что по какой-то неисповедимой причине он был совершенно неотразим для большей части прекрасной половины человечества, и только ты одна постоянно грубила ему, когда поняла, что он в тебя не влюбится.

– Я не поэтому грубила, – жарко вспыхнула Шарлотта, но не посмела встретить долгий укоризненный взгляд сестры.

– Селия Амелия, вот какое прозвище ты ему придумала, и всегда твердила, что он тщеславный пустышка, и ничего больше, – упрекнула ее Эмили. – А он возьми да и умри – помогал беднейшим прихожанам, жил меж ними, не прятался ни от нужды, ни от болезней, вот и заразился. Так что одна черта характера – еще не весь человек, как ты прекрасно знаешь, Шарлотта.

– То есть ты полагаешь, что мистер Честер втайне помогает беднякам или спасает животных – тех немногих уцелевших в его лесах, чьи головы еще не красуются на стенах его дома? – Шарлотта бросила вызов сестре, желая поскорее переменить тему, ведь, по правде говоря, ей было очень стыдно из-за того, как неверно она судила о Уильяме Уитмене. Эмили не ошиблась – ее, Шарлотты, уязвленная гордость была причиной того потока презрения, которым она облила несчастного молодого человека. Если уж быть совсем честной, то приходилось признать, что, едва появившись в Хоэрте, Уильям Уитмен вскружил головы им всем, но ей в особенности, – какое-то время ей нравилось флиртовать с ним, и она так далеко зашла в своих мечтах, что возврата уже не было, – в этом всегда была ее слабость.

А потом была история с валентинками, и продуманная доброта молодого священника уязвила Шарлотту глубже всего остального. Поняв, что ни одна из трех сестер Бронте не может похвастаться даже самым завалящим ухажером, молодой мистер Уитмен взял на себя труд написать всем трем по валентинке и даже не поленился пешком сходить в Бредфорд, чтобы отправить их с тамошней почты. Но хитрость скоро была раскрыта, а стоящая за ней личность разоблачена. Энн веселилась, Эмили было все равно, а вот Шарлотту эта история задела куда больше, чем она готова была признаться. Мысль о том, что мистер Уитмен пожалел их, и особенно ее, что он видел в ней просто бедную, некрасивую девушку, которую никто не полюбит ради нее самой, была ей непереносима, и она отомстила ему поистине шквалом оскорблений. Да, Эмили была права еще и в том, что он этого не заслужил. И все же она не могла сказать это вслух.

– Я – нет, – ответила Эмили, – но наша добродетельная сестренка Энн считает, что нам нужно набрать больше неопровержимостей, прежде чем обвинять Честера. Мнение одной женщины, как бы красноречиво и ярко она его ни высказывала – даже если это мое мнение, а я, скорее всего, права, – так вот, мнение одной женщины, Шарлотта, еще не доказательство. Откровения миссис Харди лишний раз подтверждают, что Честер был жестоким мужем – как будто мы этого раньше не знали, – а Элизабет – очаровательной женщиной, доброй матерью и, может быть, неверной женой. Но в них нет ни слова об убийстве.

– Может быть, и так, – неохотно согласилась Шарлотта, останавливаясь под шатром раскидистого кедра у кладбища. – Эмили, я боюсь, что опрометчиво впутала нас троих в нечто такое, к чему мы совсем не готовы. Я воображала, что раскрыть тайну легко, потому что правда видна невооруженным глазом, но она оказалась похожа на замысловатый сюжет невероятного романа. Но ведь это не готическая сказка, мы – реальные люди среди других таких же людей, мы все живем настоящей жизнью, и кровь проливается тоже настоящая. Что, если мы ошибемся? Кто мы такие, чтобы вмешиваться в ужасы настоящего? Жизни поставлены на карту, в том числе, возможно, и наши собственные!

– А мне нравятся немецкие сказки – они такие добротные, страшные, запутанные, – ответила ей Эмили и, протянув руку, захватила в горсть ароматные иголки, поднесла их к лицу и глубоко вдохнула. – Не то что те надушенные французские поделки, которыми ты увлекалась когда-то. Отвечая на твой вопрос, скажу: а кто может быть лучше нас подготовлен к такому делу, которое похоже на роман? Мы прочли все романы, какие есть на свете, мы сами пишем, а значит, знаем, как сплетаются истории и как искать правду, которая за историей спрятана. Да мы уже эксперты в расследовании, хотя едва начали им заниматься! Ну а если убийца прижмет нас к стенке, что ж, тем веселее!

– Мне бы твою уверенность, – нахмурилась Шарлотта. – Но я боюсь, как бы наше вмешательство все не осложнило.

– Лучше вспомни того пухлого малыша и того второго, тихоню, как его там звали, – сказала Эмили. – Что с ними будет, если мы не наберемся храбрости и не раскроем об их отце всю правду? А еще подумай о первой миссис Честер, чья жизнь превратилась в такой ад, выход из которого она нашла только в смерти от собственной руки. Кто скажет хоть слово в ее защиту? А если с Элизабет тоже случилось что-нибудь ужасное, что тогда, Шарлотта? Мы живем в мире, где с женщинами, и с бедными, и с богатыми, поступают одинаково: мужчина натешится ею и выбросит, как сломанную куклу; а она, по законам этого мира, должна молчать и делать что велят. Вот почему наш долг – говорить за тех, кого лишили голоса; пусть те, чьи уста немы, говорят нашими словами, и они будут услышаны.

Шарлотта поглядела Эмили прямо в глаза и, протянув к ее лицу руку в перчатке, погладила ее по щеке кончиками пальцев.

– Только я подумаю, что знаю тебя как облупленную, тут-то ты меня и удивишь, – сказала она.

– Знать меня как облупленную невозможно, – сказала Эмили почти серьезно. – Я загадочна, словно сфинкс.

– Скажи мне, Сфинкс, – подхватила Шарлотта, – что нам делать дальше, как поступить?

И она взглянула на церковные часы.

– У нас есть полчаса до встречи с Бренуэллом и Энн, – сказала она. – Думаю, пора нам набраться смелости и зайти в ту вонючую дыру, которую зовут здесь пабом, если мы хотим узнать что-нибудь еще.

Эмили вздохнула.

– Может, хватит уже на сегодня разговоров?

Но Шарлотта сделала вид, будто не замечает горестного выражения на лице сестры.

– Боюсь, что разговоры еще только начинаются.

Шарлотта и Эмили уже несколько минут сидели в уголке паба, прихлебывая из плохо вымытых чашек бледную, холодную бурду под названием «чай», а завсегдатаи заведения, сидя над кружками пива и изредка перекидываясь парой слов, не обращали на двух женщин никакого внимания.

– С кого думаешь начать? – прошептала Эмили, наклоняясь к сестре поближе.

Шарлотта, нахмурившись, еще раз обвела комнату взглядом.

– Еще не решила.

– А когда решишь, о чем ты его спросишь? – настаивала Эмили.

– Эмили, я пока не знаю, – с некоторым раздражением повторила Шарлотта. – Я думала, что тема для разговора станет очевидной, если дождаться возможности…

Эмили откинулась на стуле, скрестила на груди руки и демонстративно уставилась в окно.

– Принести вам еще чего-нибудь, леди? – спросил хозяин паба, вытирая руки о передник, от чего те стали заметно менее чистыми.

– Нет, спасибо, – улыбнулась Шарлотта плотно сомкнутыми губами – она стеснялась своих неровных зубов. Надо попробовать лесть – может, и он не устоит перед ней, как миссис Харди. – Какое у вас чудесное заведение, и как мы довольны, что зашли сюда передохнуть и освежиться.

– Проезжающие, значит? – Шарлотта кивнула, и, заметив взгляд, которым трактирщик окинул их обеих, вбирая их поношенные платья и невзрачные лица, поежилась от такого внимания.

– Мы приехали навестить подругу, но она оказалась больна.

– Да ну? – Он опять кивнул и продолжал стоять возле них молча.

– Да, – сказала Шарлотта, не зная, что еще придумать. Эмили продолжала притворяться, будто ее там нет.

– Не знаю, откуда вы приехали, – начал вдруг трактирщик, нависая над ними, – но вот что я вам скажу: о своих мы позаботимся сами. И не потерпим тех, кто будет являться сюда поглазеть на чужое несчастье.

– Сэр, уверяю вас, что подобное не входило в наши намерения, – резко ответила Шарлотта, заливаясь краской.

– Ну, значит, никому и не обидно. – Он скрестил руки на груди и еще с минуту внимательно смотрел на женщин. – А теперь возвращайтесь к своим отцам или мужьям и заботьтесь о них хорошенько.

– Хорошо все прошло, ничего не скажешь, – сказала Эмили, едва отошел хозяин.

– А ты, значит, справилась бы лучше? – ощетинилась Шарлотта. – Ты что, мастер ведения допросов? Или знаток сыска?

– Тогда пошли к нашим навстречу, посмотрим, что узнали они. Разговоры вообще не по моей части, Шарлотта, я предпочитаю думать.

– Ну конечно, – брякнула Шарлотта.

– И что ты этим хочешь сказать? – спросила Эмили.

– Я хочу сказать, что пора уже действовать хоть по какой-то части, а то кажется, что никакая часть не про тебя.

– Ладно. – Эмили, сморщившись, залпом допила чай и встала. В низкой трактирной зале она едва не упиралась головой в потолок, темные кудри выбились из-под шляпки, глаза смотрели так внимательно и властно, что Шарлотта сразу вспомнила, почему она однажды прозвала Эмили Майором.

– Сэр, – она кивнула сначала трактирщику, потом остальным, кто еще был в комнате, – джентльмены. Мы с моей спутницей собираем сведения о нынешнем местонахождении некоей миссис Элизабет Честер, по поручению фирмы солиситоров Братья Белл и Ко. Мы понимаем, что большинство из присутствующих зависят от Честера в жилье и в заработке, но, если вам известно что-либо, подтверждающее нынешнее благополучие миссис Честер или… напротив того, мы просим вас поступить правильно. Если вы предпочтете сообщить то, что вам известно, нашим нанимателям анонимно, сделайте это, написав письмо на имя Еноха Томаса, трактир «Черный бык», в Хоэрте. За любые сведения, которые сразу приведут моих работодателей к определенному заключению, полагается вознаграждение. Доброго вам дня.

Шарлотта была так ошарашена, что сидя смотрела в спину сестре, пока та, гордо расправив плечи, выходила из трактира, лишь у двери вынужденно пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку. Но через пару секунд она опомнилась, вскочила и тоже выбежала на улицу, где ей пришлось добавить шагу, чтобы нагнать Эмили, которая решительно маршировала на встречу с сестрой и братом.

– Братья Белл и Ко? – спросила Шарлотта, наконец поравнявшись с ней.

– Мужчины разговаривают с мужчинами, а не с молодыми леди в юбках и шляпках, которые пьют чай, тихонько сидя в углу, – ответила Эмили, морща нос при неприятном воспоминании. – Ты же сама слышала, как нас послали к нашим «отцам и мужьям». Вот почему, если они что-нибудь и знают, то скорее выложат это тем, кто для них авторитет, то есть обладает всеми необходимыми анатомическими признаками.

– Но… – Смелый шаг сестры все еще не укладывался у Шарлотты в голове. – Вознаграждение, Эмили?

– Конечно, – ответила Эмили с улыбкой. – То самое, которое ждет их на небесах, конечно, если им доведется туда попасть, – чем не вознаграждение?

Шарлотта не могла не рассмеяться, дивясь дерзости сестры.

– А откуда взялось это имя – братья Белл?

– Я услышала, как колокол отбивает время, вспомнила о новых колоколах, которые вскоре установят на нашей церкви, и меня вдруг точно осенило, – гордо ответила Эмили. – Думаю, тебе следует согласиться с тем, что я просто гений.

– Эмили, – Шарлотта слегка замедлила быстрый шаг сестры, просунув свою руку ей под локоть, – нельзя просто так бросать слова на ветер. Слово имеет вес; а также сущность, значение и последствия. Боюсь, что ты совсем не думала об этом, когда говорила.

– Позволь мне разуверить тебя, Шарлотта, – сказала Эмили. – Я очень хорошо осознаю все значение своих слов. Просто я вспомнила о нем уже после того, как слова сорвались у меня с языка. Давай-ка поторопимся – мы и так опаздываем, а мне хочется, чтобы этот день подошел к концу и мы снова оказались дома, у родного очага, и чтобы собаки лежали у наших ног, а кошки дремали на коленях. Сегодня нам будет о чем поговорить.

Глава 13. Энн

Чердак был слегка мрачноват по причине пасмурного дня, и все же там было вовсе не так темно и жутко, как можно было ожидать от места, явно скрывавшего какие-то тайны внутри и без того таинственного готического дома. Высокие слуховые окна, регулярно прорезавшие крутые своды крыши, впускали внутрь достаточно света, и Энн наконец почувствовала, что может дышать свободно.

Выйдя на середину комнаты, она медленно повернулась вокруг себя, заглянув в каждый угол, но ничего не увидела – везде было пусто. Ни тебе старинного сундука, ни сломанного стула – никаких указаний на то, что за темные секреты могла скрывать Честер Грейндж. Комнаты на чердаке шли анфиладой, из первой открывалась вторая, затем третья, так что Энн даже засомневалась, будет ли им конец, или же человек может провести здесь всю жизнь, ни разу не побывав в одной комнате дважды.

– Какой изумительный свет, – сказал Бренуэлл, крутя головой. – Знаешь, Энн, здесь была бы такая замечательная студия…

– Думай о деле, – перебила его Энн, пока они переходили из одной комнаты в другую. – И скажи мне лучше вот что: почему дверь на чердак заперта, если вход на него и без того еще поискать надо? И особенно если здесь, куда ни глянь, вообще ничего нет. А ведь Честер и его подручная миссис Кроули явно боятся, что здесь можно что-то отыскать. Что же они так старательно скрывают?

– Может быть, это мера безопасности, – предположил Бренуэлл. – Чтобы никто больше не прыгал с крыши.

– Мне здесь не нравится, – сказала Мэтти. – Почему-то мне здесь так грустно.

– На чердаках всегда грустно, – заверил ее Бренуэлл. – Такова их природа. Ведь именно на чердак жители дома обычно сносят старье и хлам.

Мэтти слабо улыбнулась Бренуэллу, и тот, ободренный, продолжал:

– Вот именно, за чердаками обычно никто не следит…

Энн отошла от них, оставив Мэтти на попечение Бренуэлла, на которого та смотрела как завороженная, и, радуясь, что от братца есть хоть какой-то толк, скрылась за дверью соседней комнаты. Она ничем не отличалась ни от предыдущей, ни от следующей, – та же пустота, тот же свет, – чего нельзя было сказать о последней комнате этого крыла. Там, на подоконнике, она нашла пару бальных перчаток белого шелка – аккуратно расправленные во всю длину, они лежали бок о бок. Энн сразу потянуло к ним, она подошла, потрогала их, пропустила одну через пальцы. Вид у перчатки был такой, как будто ее только что сняли, недавнее присутствие в ней руки было ощутимо по тому, как округлились кончики пальцев, как едва заметно потерлась, став шершавой, ладонь. Что-то привлекло внимание Энн во второй перчатке, когда она, положив на место первую, взяла ее и стала вертеть в руках, внимательно разглядывая со всех сторон. От кончика указательного пальца до запястья протянулся длинный, красновато-коричневый след, – пятно, которое, как подумалось Энн, легко могло оказаться засохшей кровью. Больше того, в этой перчатке была дырка, и не только в шве, где она была аккуратно и почти незаметно заделана, а в самой материи, словно ее с большой силой сорвали с носившей ее руки. Ощутив внутри что-то тяжелое, Энн потрясла перчатку, и в ее ладонь упало красивое обручальное кольцо с рубином. Энн уже видела его раньше – на руке той женщины с портрета, что висел на стене кабинета Роберта Честера.

– Смотрите. – Она показала находку Бренуэллу и Мэтти, которые как раз подошли и встали рядом. – Порванные и, возможно, окровавленные перчатки, в одной из которых все еще лежит обручальное кольцо Имоджен Честер – единственная вещь в этих больших, пустынных комнатах. Зачем они здесь? И почему здесь нет ничего, кроме пары дамских бальных перчаток, Бренуэлл? Как будто кто-то специально положил их на это окно, и кольцо первой жены оставил тоже специально, как будто в знак чего-то…

Энн вдруг вспомнились оленьи и лисьи головы, рядами висевшие на стенах просторного холла на первом этаже. Сама не зная почему, она вдруг ощутила какое-то родство между перчатками, портретом и теми несчастными, замученными тварями.

– Это же трофеи, – произнесла она шепотом.

В плотном покрове облаков над домом открылся просвет, золотистый луч упал из него в окно, у которого они стояли, превратив сажу и грязные разводы на стекле в некоторое подобие пейзажа.

– Погодите… – Присев у окна на корточки, Энн едва не вскрикнула и стала тереть пальцем слой грязи, покрывавший стекло.

– Что там? – Бренуэлл наклонился к сестре, желая разглядеть то, что так ее заинтересовало.

– Скажите мне, что там? – спросила Мэтти, отбежав к двери. – Я так боюсь того, что могу там увидеть.

– Здесь надпись, – ответила Энн. – Слова нацарапаны на стекле, возможно, вот этим кольцом.

– И что там написано? – голос Мэтти дрогнул.

– Здесь написано… – Энн почувствовала, как у нее перехватило горло. – Здесь написано: «Господи, помоги мне».

Глава 14. Эмили

За ужином папа́ был тих и задумчив, как с ним иногда бывает. Эмили хотелось думать, что в такие минуты он вспоминает их маму, которую он очень любил и которой был безраздельно предан. Сама Эмили отнюдь не была сентиментальна, и только в отношении отца чувствовала совсем иное. Она знала, что многие считали его суровым и даже холодным человеком, но Эмили думала о нем иначе. Просто папа́ все носил внутри. И хотя он редко говорил о Марии, Эмили всегда знала, когда он о ней думает: в такие мгновения взгляд его становился задумчивым и далеким, на глаза набегала слеза.

Ее собственные воспоминания о матери таяли день за днем, и потому она особенно цепко держалась за последние, священные для нее мгновения прошлой жизни, неистребимо запечатленные в ее сердце: живые, темные глаза мамы, ее музыкальный смех и ненасытное любопытство.

– Ну как, Эмили, узнаем? – вот что она особенно часто слышала от матери.

Эмили помнила, что ее мама никогда не уставала отвечать на вопросы, никогда не уставала читать – она все время читала дочерям вслух, неважно, понимали они прочитанное или нет. Вот какие воспоминания жили в памяти Эмили. Вот что для нее значило быть достойной женщиной, и вот какие качества она надеялась увидеть со временем и в себе.

В тот вечер, однако, папа́ печалился по вполне очевидной причине – одна девушка из деревни обнаружила, что понесла, еще прежде чем она и ее суженный успели повенчаться. Другой слуга Господа обрушил бы на голову бедной легкомысленной девчонки потоки огня и серы, но не таков был папа́. Он показал Эмили письмо, написанное им несчастной, в котором он уговаривал ее не бросаться очертя голову замуж, но поручить ребенка церкви, а самой вернуться на место горничной и продолжать служить до тех пор, пока у нее не будет достаточно денег для приданого. Он предлагал помогать ей делом и деньгами вплоть до полного прояснения обстоятельств ее дальнейшей жизни, и все с таким подлинным и необидным сочувствием, которое всегда вызывало у Эмили восхищение. Вот почему, когда Шарлотта и Энн ушли в столовую, она вернулась в кухню и заварила отцу свежего чаю, который затем отнесла к нему в кабинет, где он уже снова уткнулся в работу – уткнулся в буквальном смысле слова, ибо его нос находился всего в нескольких дюймах от бумаги.

– Вы добрый, хороший человек, папа́, – сказала она и наклонилась, чтобы поцеловать его в розовую макушку. – Вы каждый день показываете нам, что нет истинной веры без доброты и милосердия. Крепитесь и не принимайте несчастья этой бедной девушки как свою вину. Никто не может быть более предан своему приходу, чем вы.

– А вы, дети, чем занимались сегодня? – Он спрашивал ее так, словно она все еще была ребенком, и его мягкий ирландский акцент ничуть не переменился со времен ее детства.

– Мы гуляли и разговаривали, папа́, все четверо. Совсем как в детстве, когда мы вели сражения и планировали кампании на пустоши. День был такой хороший, и я очень рада, что Энн, и Шарлотта, и Бренуэлл снова с нами, дома. А я уже совсем решила, что никогда и никуда больше не поеду. Роу Хэд и Брюссель – это, конечно, прекрасно, но они так далеко от дома. Теперь я никогда тебя не покину, папа́, так и буду жить подле тебя, пока мы оба не станем совсем старенькими и седыми.

– Тогда мне больше нечего и желать, – сказал Патрик и улыбнулся измученной улыбкой. – Господь благословил меня такой дочерью, как ты, Эмили Джейн.

– «Господи, помоги мне». – Слова, найденные Энн на окне чердачной комнаты в Честер Грейндж и произнесенные с приличествующим случаю драматизмом, увенчали ее рассказ о событиях дня. – Мне стало так страшно, прямо жутко, и я сразу поняла, что этот тип из тех, кто в пьяном угаре избивает своих жен до полусмерти и вообще доводит их до такого состояния, когда они рады, а то и вынуждены наложить на себя руки. Но и это еще не все – зачем он хранит ее перчатки и обручальное кольцо там, наверху, словно это какой-то мемориал? Может быть, он держал Имоджен на чердаке? И она смогла вырваться оттуда, только бросившись с крыши? Неудивительно, если бедная женщина чувствовала себя загнанной и одинокой. Роберт Честер – настоящая Синяя Борода, собирает людей, чтобы повесить их головы на стену рядом с головами тех несчастных тварей, которых он убил в своих лесах.

– Не забывай, Энн, – возразил Бренуэлл, надевая сюртук, – ничего определенного, что подкрепило бы твою уверенность, мы так и не нашли. Испачканная кровью перчатка – еще не собственноручно подписанное признание вины.

– Ну на это нам вряд ли приходится рассчитывать, – нетерпеливо бросила Эмили.

– А как тебе наше открытие? – сказала Шарлотта. – Миссис Честер в объятиях другого мужчины, в лесу? Видимо, это тоже ничего не доказывает.

– Вывод напрашивается сам собой: у Элизабет Честер был любовник, муж узнал, в приступе ярости убил ее и сжег тело, а теперь, пользуясь своим положением, скрывается от правосудия, – сказала Эмили. – Завтра же идем в Брадфорд, к констеблю, и рассказываем ему все, что знаем.

– Есть еще кое-что, – тихо сказала Энн, вынула из рукава в несколько раз сложенный кусочек бумаги и опустила его в чайную коробку, к другим уликам. – Это было в комнате Мэтти, подписано «Р».

Шарлотта взяла записку, внимательно прочитала ее и передала Эмили.

– «Р» значит Роберт? – задумчиво произнесла та. – Или у нас есть еще какие-нибудь «Р»?

– Нет, кажется, других нет; но мы все обратили внимание на то, как она смотрит на Честера – каждый ее взгляд противоречит каждому ее слову. Возможно ли, чтобы Мэтти не сказала нам всей правды, Шарлотта? Возможно ли, чтобы между нею и Честером была тайная связь? Что, если Элизабет Честер была ей не подругой, а соперницей?

Глядя на сведенные брови Шарлотты, Эмили вспоминала, что ей самой было известно о Мэтти. Например, что Мэтти хорошенькая, что ходил слух, будто в юности кто-то хотел сделать ей предложение, но так и не собрался, ведь она была бедна как церковная мышь. Еще Эмили знала, что Мэтти слабовольная и нежная: недели в Кован Бридж были одинаково страшны для всех, но лишь Мэтти плакала и ныла на каждом шагу, пыталась задобрить учителей, сделаться их робкой любимицей. И все же она никогда не считала Мэтти коварной или двуличной. Таких качеств не было у той Матильды Френч, которую Эмили помнила со школы. Но жизнь, как известно, меняет людей, и любовь тоже, причем обычно не к лучшему: достаточно посмотреть, как тоскует Шарлотта или как Бренуэлл мечется без руля и без ветрил, и все сразу станет понятно. Конечно, любовь вряд ли превратила Мэтти в убийцу, но вот в пособницу убийства – вполне.

– Вот что знаю я, – сказала вдруг Шарлотта, – когда человек жаждет любви, искушение рискнуть всем, лишь бы ее добиться, может оказаться непреодолимым. Хотя Мэтти и подруга нам, мы все же должны рассмотреть, какие у нее могли быть мотивы.

Повис короткий миг напряженной тишины, пока руки Шарлотты двигались над столом, раскладывая по нему улики: кость, зуб, записку. Энн не посмела вынести с чердака кольцо и перчатки из опасения, что их могут хватиться; к тому же ей показалось правильным оставить их там в качестве своеобразного напоминания. Наконец Эмили, точно вдруг вспомнив, опустила руку в карман и вынула оттуда кусок гальки, который она прихватила из спальни Элизабет Честер.

– О чем говорит нам этот камень? – спросила ее Энн.

– Он что-то значил для Элизабет, – сказала Эмили. – Если мы сумеем понять, в чем именно был его смысл, то, может быть, он нам все расскажет. Нам надо знать больше: о том, как жила Мэтти в Честер Грейндж, и о том, какой была жизнь Элизабет до брака с Честером. Мы мало знаем о первой жене Роберта Честера и о личности того мужчины в лесу. Нам придется напрячь мозги и обшарить все темные углы и закоулки, но найти правду, где бы она ни скрывалась. Предлагаю сразу составить план битвы.

– Я бы вам помог, – сказал Бренуэлл, неуклюже поднимаясь со стула. – Честно слово, помог бы, только мне пора, меня ждут… я обещал помочь с одной вещью, в… у… я слышал, есть работа… в общем, доброго вам вечерочка, сестренки.

– Возвращайся домой на ногах, а не на бровях! – жизнерадостно крикнула ему вслед Эмили.

– Очень смешно, – откликнулся он, закрывая дверь.

– Беда в том, – несчастным голосом начала Энн, выхватывая из-под пальцев Шарлотты зуб и снова кладя его в коробку, – что я не знаю, к чему приведут нас эти открытия.

– Ой! – вскрикнула Эмили, поднимая с полу Флосси и усаживая ее себе на колени.

– Ой, что? – Шарлотта посмотрела на сестру поверх очков.

– Сегодня в Арунтоне мне пришла в голову одна мысль, которой я хотела поделиться с тобой, но не успела я открыть рот, как ты в своей лучшей манере «Шарлотта всегда права» уже перешла на другую тему…

– Высказывайся по делу, – раздраженно бросила ей Шарлотта.

– Мы не уделили внимания самой очевидной стороне жизни Элизабет до замужества. – Сказав это, Эмили замолчала и долго, с удовольствием держала паузу. – Семья Элизабет Честер, ее родители! Разве Мэтти не говорила нам, что они из Лидса? И если на свете есть кто-нибудь, кому ее благополучие и жизнь столь же небезразличны, как и нам, так это они. А мы до сих пор даже не узнали, сообщил ли им Честер о случившемся.

– Что ж… – Шарлотта поджала губы и свела брови. Эмили сразу увидела: сестра злится на себя за то, что не пришла к тому же умозаключению первой, и это подарило ей немалое удовлетворение. – Может быть, это и впрямь хорошая мысль.

– Никаких «может быть», Шарлотта, – сказала Эмили. – Это же очевидно.

– Действительно, – потерянно сказала Энн. – Какие же мы глупые и наивные сыщицы, раз до сих пор не додумались поговорить с родными Элизабет.

– Вовсе не глупые и не наивные, – возразила Шарлотта. – Нельзя врываться к людям со страшной вестью о том, что их дочь пропала, возможно, даже убита, не установив всех обстоятельств, что мы сначала и сделали. Мы не просто убедились в том, что Элизабет исчезла; мы воссоздали картину событий вокруг ее исчезновения, что позволяет оценить факты в их истинном виде. То есть собрали сопутствующие улики.

– Ты права, – согласилась Энн. – И все же, если с Элизабет случилось что-то по-настоящему страшное, то мы берем на себя большую ответственность, вмешиваясь в жизнь тех, кого мы совсем не знаем, а потому мы должны быть готовы принять на себя любые последствия, которые наше вмешательство может породить.

Эмили сразу подумала об отце, в эту минуту переживающем у себя в кабинете из-за девушки, которая едва ли не сломала себе жизнь, по глупости предпочтя краткий путь к минутному блаженству долгому, тернистому пути в рай.

– Наш долг добрых христианок – не закрывать глаза на темную сторону жизни, – сказала она. – Более того, призвание писательниц требует от нас вглядываться в нее до тех пор, пока глаза не привыкнут к сумраку и не начнут различать детали, которые мы вытащим на свет божий затем, чтобы менее смелые, чем мы, могли также разглядеть все, что нужно знать о мраке. Только так делают мир лучше, сестры. Только так наступает прогресс. Я не боюсь смотреть в темноту. Но готовы ли к этому вы, Энн, Шарлотта?

– Я тоже не боюсь, – ответила младшая сестра, вставая.

– И я не боюсь, – сказала Шарлотта. – Но не надо забывать о папа́. Вы же знаете, как он волнуется за нас, как боится, чтобы мы не провалились в болото или чтобы на ком-нибудь из нас не занялось возле камина платье. Знай он, что мы с вами затеяли, волновался бы ужасно, поэтому мы должны беречь его любой ценой. Но если мы продолжим действовать под вымышленным именем Белл и никому не раскроем, кто мы, а также позаботимся о том, чтобы никто не узнал, чем мы заняты, то… так тому и быть. Мы не свернем с пути, пока не раскроем всю правду. У нас еще осталось немного денег тетушки Бренуэлл – их хватит, чтобы оплатить разъезды, так что завтра мы отправимся в Лидс, возьмем там справочник Келли и отыщем адрес Ханичерчей.

– Я в Лидс не поеду, – сказала Эмили. – Это грязная дыра, шумная и полная людей.

– Ты же только что призывала не опускать глаз перед тьмой! – воскликнула, поддразнивая ее, Шарлотта.

– Говорила, – подтвердила Эмили. – Но это так же легко сделать, не покидая дома. Думаю, этот камень не мешало бы показать Джону Брауну.

– Камень? – удивилась Шарлотта. – Что о нем может знать Джон Браун? Да и вообще, какой в нем смысл, в этом куске гальки?

– Джон Браун каждый божий день хоронит людей под этими самыми камнями, и не исключено, что именно он знает о них больше, чем ты думаешь. А главное, это не пенистонский камень – я, которая знает каждый уголок здешней пустоши не хуже, чем любой уголок своего сердца, говорю тебе это.

– Поедем мы, – кивнула Энн Шарлотте. – Папа́ все равно ни за что не поверит, что у Эмили есть где-нибудь друзья.

– Я напишу Мэтти и сообщу ей, что мы задумали, – сказала Шарлотта. – А затем засяду за свою вещь, ибо на меня вдруг нахлынули мысли.

– На меня тоже, – сказала Эмили, склоняясь над столом. – Страшные, темные, опасные мысли, так подходящие к ужасному и прекрасному миру, в котором мы живем.

Энн встала со стула и подошла к окну, где ей в ладонь тут же уткнулась морда Кипера и продолжала тыкаться до тех пор, пока она не почесала его за ушами.

Мир был жесток и полон несправедливости. Она хорошо видела это даже оттуда, где стояла. Жестокость переполняла могилы тесного кладбища, бежала с дождевой водой и нечистотами по сточным канавам Мэйн-стрит. Пусть Шарлотта пишет о любви и отваге, а Эмили – о мятежных характерах, готовых разорвать мир на куски своими необузданными страстями; она, Энн Бронте, напишет о суровой реальности жизни, такой, какой она видит ее, куда бы ни бросила взгляд, и пусть мир думает о ней что хочет. Ведь, как сказала Эмили, только так и можно двигаться вперед.

Глава 15. Шарлотта

Шарлотта встала еще до солнца и приготовила все, что им с Энн могло понадобиться для поездки в Лидс с ночевкой. При этом вещей она взяла минимум, ведь дилижанс отходил в семь тридцать от гостиницы «Девоншир» в Китли, а туда им предстояло идти пешком – если, конечно, какой-нибудь попутный возница не сжалится и не подвезет их туда на своей телеге. Двигалась Шарлотта бесшумно, давая сестре поспать.

Золотистые волосы Энн разметались по подушке, щеки чуть заметно розовели, и вся она как будто совсем не изменилась с детства. «Детка Энн», так называла ее тетушка Бренуэлл до самой смерти, и Шарлотте тоже отчасти хотелось, чтобы сестра навсегда осталась такой: чистой, любимой, не запятнанной жестокостью жизни. И все же именно Энн уже хорошо знала, как рукотворная грязь, пятнающая создания Господа снаружи, проникает в самую душу тем, кто это позволяет. Пусть лицо Энн Бронте казалось иногда ангельским – вот как сейчас, – но в ее груди билось отважное сердце воина. Именно это выделяло ее среди всех прочих девушек и женщин, которых когда-либо доводилось встречать Шарлотте, – точнее, этим они все трое отличались от остальных. Уж это она могла сказать без ложной скромности.

Когда дорожный сундучок был уложен, а из-за холма за домом показался краешек солнца, Шарлотта прокралась к черному ходу, предвкушая, как посидит сейчас в одиночестве на крыльце и полюбуется на объятые золотисто-розовым пламенем холмы, дожидаясь, пока встанут остальные.

Но ей пришлось пересмотреть свои планы, когда она обнаружила на заднем крыльце Бренуэлла: тот лежал на ступенях, раскинув в стороны руки – вылитый падший ангел.

– Братец, – прошептала она и хорошенько его встряхнула. Кислая вонь ударила ей в нос: от него разило дымом, блевотиной и элем – тошнотворный букет, – и лишь сильная воля и желание поступать так, как положено истинной христианке, помешали Шарлотте переступить через брата и уйти в дом.

– Бренуэлл, встань, – сказала она резко, так что он вздрогнул, выпустил зажатую в руке бутылку, и та со звоном покатилась по мостовой. – Что ты здесь делаешь, братец?

Бренуэлл встряхнул головой и медленно сел.

– Где – здесь? – спросил он.

– Дома, точнее, почти дома, – ответила она, брезгливо присаживаясь рядом с ним на холодную каменную ступеньку и обхватывая брата рукой, чтобы тот не упал снова. – Ты чуть-чуть не дошел до порога.

– А. – Бренуэлл тупо смотрел на свои ноги. – Просто, когда я трезв, мне очень больно, Шарлотта.

– Ничего удивительного, – сказала она. – Спать на гранитных камнях не особенно удобно.

– Я не об этом говорю, и ты прекрасно это знаешь, – сказал он и бросил на сестру долгий косой взгляд.

– Конечно, знаю, – подхватила Шарлотта. – Кому, как не мне, знать об этом, но какой во всем этом прок? – Она показала на него. – Что толку распространять страдание, как будто оно инфекция, сочащаяся из каждой поры твоего тела?

Шарлотта наморщила нос, глядя на брата, и на какой-то миг в ее взгляде не осталось ничего, кроме отвращения.

– Я ее любил, – сказал Бренуэлл.

– Ты ее желал, Бренуэлл, – возразила ему Шарлотта. – А это совсем другое.

– Да что ты знаешь о желании? – спросил ее Бренуэлл. – Что ты знаешь о медленном томлении сердца, ума и тела, от которого вспыхивает пламенем душа, о слиянии, которое дает нам, смертным, узреть кусочек рая? Что ты знаешь обо всем этом?

Шарлотта притихла – ее затянувшееся молчание вместило в себя столько ярости и боли, что хватило бы на целую жизнь.

– Я знаю все, что мне позволено знать, – сказала она ему напряженным холодным голосом. – Ибо, поддайся я самым низменным моим желаниям, как сделал это ты, брат, что бы тогда стало со мной? Меня ждала бы судьба куда как отличная от той, которую с таким страданием переживаешь ты, уж поверь.

– Тебя ждала бы дурная слава. – Бренуэлл поглядел на нее и пожал затекшими за ночь плечами. – Но и дурной славе есть предел, Шарлотта. Скандалы утихают. Через неделю-другую все, что произошло между миссис Робинсон и мной, будет позабыто, а через две сотни лет ни одна живая душа на всем свете не будет и знать об этом. Но именно потому, что я выбрал счастье, даже зная его скоротечность, весь остаток жизни я проживу, зная, что любил и был любим не менее глубоко, чем любят супружеские пары, а то и более, чем многие из них.

Шарлотта с трудом подавила презрение, которое рвалось из нее наружу, пока она слушала эти славословия его дешевой, грязной интрижке.

– Ты думаешь, все было так, как говорит он, – сказал Бренуэлл, не в силах заставить себя произнести имя мистера Робинсона. – Что я все придумал? Что я оставил Торп Грин, унося в кошельке плату за четверть срока, по каким-то другим причинам? – Голос Бренуэлла звучал ошеломленно, явно уязвленный тем, что сестра могла подумать о нем такое.

– Нет, Бренуэлл, конечно, я так не думаю. – Шарлотта выразительно потрясла головой. – Нет, я знаю, что и ты, и она сделали именно то, что сделали, в этом у меня нет сомнений. Знает бог, Энн была свидетельницей того, что происходило меж вами, и подтвердит это хоть тысячу раз. Но я и в самом деле сомневаюсь, что все произошедшее с тобой и этой женщиной – действительно любовь, Бренуэлл. Я сомневаюсь в том, что, окажись на твоем месте кто-то другой, миссис Робинсон не уклонилась бы с ним с пути верности и добродетели. Вообще-то я даже уверена в том, что любой молодой мужчина, попавший в ее дом, стал бы предметом ее особого внимания, хотя, возможно, не всякий ответил бы на него так же горячо и охотно…

– Шарлотта. – Бренуэлл повернулся к сестре, и она отпрянула, увидев так близко голубоватую бледность его кожи, горящие нездоровым румянцем щеки и нос, запавшие, лихорадочно блестящие глаза. – Пожалуйста, я молю тебя, не принижай то, что было поистине прекрасно, может быть, прекраснее всего в моей жизни, Шарлотта. Не отнимай у меня единственное, что у меня есть.

– Бренуэлл, – Шарлотта нашарила ледяную руку брата и сжала ее в своей руке, – позволь мне попросить тебя кое о чем? – Брат кивнул. – Пожалуйста, не позволяй этой низкой интрижке стать единственным смыслом твоей жизни. В тебе есть столь многое, Бренуэлл, – столько поэзии, искусства, света и добра. Какая бы это была печальная утрата, какой грех, проживи ты в полной безвестности остаток своих дней. Пожалуйста, прогони этих демонов, которым ты отдаешься на съедение сейчас, отыщи в тебе то, что делает тебя моим братом, моим товарищем, моим другом по Ангрии. Чем ты был тогда, тем станешь снова, только еще значительнее.

Она умолкла и подвинулась ближе к нему, стараясь передать хотя бы немного своего тепла его замерзшему телу.

– Помнишь те дни, Бренуэлл? Ты и я, мы вместе покоряли тогда миры, а Эмили и Энн следовали за нами. Разве ты не можешь снова представить себя таким, как тогда, – мальчиком, у чьих ног лежал весь мир?

– Воображение не служит мне так же верно, как тебе, Шарлотта, – ответил ей Бренуэлл. – Оно лишь показывает мне, кем бы я мог стать и что совершить, будь я иным, лучшим человеком. Будь спокойна, я не хочу такой жизни, какой живу сейчас, но я сам ее для себя сделал, и, как она ни горька, мне ею жить. Предоставь мне выносить эту пытку так, как я сумею, ибо во мне нет и грана твоего мужества, сестра.

Несмотря на дурной запах, который лишь усилился, когда первые лучи солнца скользнули во двор, Шарлотта положила голову на плечо брата, как часто делала в детстве.

– Я все равно верю, что у меня больше общего с тобой, чем с другими членами нашей семьи, – сказала она тихо. – Всю мою жизнь я завидовала той свободе, которая причиталась тебе как мужчине. Папа столько вложил в тебя, так он верил в твой талант. Но теперь я вижу, что и в свободе, и в праве самому распоряжаться своей жизнью нет ничего завидного. Лучше бы ты родился девочкой, Бренуэлл. Тогда бы ты с пеленок учился сдерживать себя, стойко сносить разочарование и ожидать от жизни куда меньшего, чем ты заслуживаешь. И это закалило бы твой характер, сделало бы тебя куда сильнее, чем ты есть сейчас как мужчина.

Пальцы Бренуэлла ответили на ее пожатие.

– Может быть, ты и права, Шарлотта, – сказал он. – Может быть.

– О, я всегда права – разве ты этого еще не заметил? – с лукавой усмешкой ответила ему Шарлотта, но тут же вновь стала серьезной. – Бренуэлл, если ты хочешь смерти, то жди ее терпеливо, ибо она в любой момент может показаться из-за угла и забрать любого из нас; нам нет нужды бежать ей навстречу. Я прошу тебя, пожалуйста, перестань пить, перестань курить опиум, хотя бы ненадолго. Дай твоему сознанию проясниться, и ты увидишь, сколько красоты есть в мире и как он манит тебя своим обещанием, как ждет, что ты придешь и возьмешь то, что полагается тебе по праву.

– Вряд ли я смогу еще когда-либо ощутить радость, – ответил Бренуэлл. – Я почти не помню, что это значит – радоваться, тоска и усталость притупили и ум, охладили сердце.

Шарлотта обняла брата обеими руками и прижимала его к себе, пока он плакал, содрогаясь всем исхудалым телом.

– То, что случилось с тобой, не отменяет будущего, Бренуэлл, – шептала она, покачивая его, как ребенка. – Господь любит тебя, он тебя прощает. Видишь, как солнце встает в небе? Пусть этот день станет первым в твоей новой жизни. Ты нужен мне, брат. Кто, если не ты, позаботится обо мне в старости?

Бренуэлл выпрямился, утер рукавом нос и вдохнул свежий утренний воздух.

– Вообще-то я надеялся, что это ты будешь меня содержать, – сказал он и постарался улыбнуться, чтобы порадовать сестру.

– А может, мы и дальше будем плестись все вместе, как раньше. – Шарлотта улыбнулась такой перспективе. – Ты только представь, как мы, седовласые, бродим по пустоши, дышим ветром и сочиняем истории. Разве это не чудесная перспектива, а, Бренуэлл?

– Да, просто прекрасная, – с напускной бодростью ответил Бренуэлл, но Шарлотта почему-то сразу поняла: рисуя себе картины их старости, он видит на них кого угодно, но не себя.

Ах, сколько тайной боли, сколько разбитых сердец и мучительных агоний скрывает за планками корсетов, полями шляпок и молитвенниками этот век. Взяв руку брата и поднеся ее к губам, Шарлотта вдруг поняла, чем так привлекало его это безнадежное падение. У нее тоже бывали мгновения, когда ярость и боль сплетались внутри ее в такой пламенный клубок, что ей хотелось разрушить весь мир. Возможно, Элизабет Честер испытывала такую агонию; и, может быть, она тоже поставила свою жизнь на карту недолгого, но яркого мгновения.

Глава 16. Шарлотта

Хотя между собой Шарлотта и Энн часто отзывались об Эмили как о наименее приспособленной к жизни «в людях», правда, однако, заключалась в том, что никто из дочерей пастора Бронте не жаждал чужой компании, и всякая вылазка за стены родного дома требовала от них длительной умственной подготовки, превращаясь не столько в удовольствие, сколько в пытку. На подготовку к нынешнему визиту времени не было совсем, и потому им было особенно страшно, но в то же время весело, что уже придавало поездке характер новизны. Шарлотта за всю свою жизнь могла припомнить всего несколько случаев, когда дни, проведенные вне дома, доставляли ей радость, – это были немногочисленные и недолгие поездки к подруге Эллен Насси. Два года в Брюсселе, где ее сердце пело одно время, закончились для нее одиночеством и отчаянием здесь, в Йоркшире. Что до Энн, ее самым любимым на свете местом, кроме дома, был городок Скарборо, где она, стоя на утесах над морем, изумлялась его бескрайнему простору и гадала о том, что может лежать за ним.

Их мир был сразу и очень мал и непомерно велик: охватывая лишь примыкавшие к дому несколько квадратных миль земли, которую они хорошо знали и любили, он продолжался в бесконечную вселенную, заключенную в сознании всех троих.

Вот почему, хотя им не раз доводилось путешествовать в Китли и обратно и даже дальше, в Лидс, эти привычные, не особенно затруднительные поездки все же не доставляли им и радости.

Вообще, отъезды из дому были, пожалуй, единственным в их жизни опытом, который не делался приятнее, как бы часто они его ни повторяли. Чем дальше увозил их от Хоэрта переполненный дилижанс, тем более желанной представлялась им тихая, небогатая событиями жизнь возле домашнего очага.

Шарлотта еще вчера вечером написала в одно почтенное заведение, которое порекомендовала ей подруга Эллен: пансион располагался в деревне под названием Хедингли, недалеко от Лидса и от обставленного по последнему слову моды особняка льняного магната мистера Ханичерча. Туда не дотягивались копоть и удушливый городской дым, и потому дышалось там легко, но все же расстояние было не настолько большим, чтобы совсем не слышать неумолчного гула безжалостной машины, в которую превратился Лидс. Оставив пожитки в заказанной на их имя комнате, сестры не медля отправились искать улицу Виктория Кресент, а на ней дом Ханичерчей – сделать это было совсем просто, ведь все в Лидсе знали, кто такие Ханичерчи и где их найти. Теперь, когда старшая дочь вышла замуж, мистер и миссис Ханичерч жили одни, поскольку их другие дети умерли во младенчестве – печальное обстоятельство, не укрывшееся от внимания обеих сестер.

– Наверное, зря мы не послали им письмо, – обеспокоенно сказала Энн, когда они с Шарлоттой уже стояли напротив впечатляющего особняка из серого камня, с двумя фронтонами. – Надо было сообщить им о цели нашего визита, а также узнать, примут ли они нас. В конце концов, кто мы для них такие – какие-то деревенские сплетницы, которые лезут с расспросами не в свое дело?

– Энн, – нахмурилась на младшую сестру Шарлотта, – мы совсем не просто деревенские бабенки, и ты это знаешь. Мы – образованные женщины, умные и целеустремленные, которые приняли близко к сердцу заботу о благополучии единственной дочери мистера и миссис Ханичерч. Мы руководствуемся чистыми и добрыми намерениями, поэтому они примут нас и никогда не пожалеют об этом, я уверена. – Но в глубине души Шарлотта была вовсе не так уверена, как хотела показать, и, снова взглянув на дом, поневоле вспомнила замечание Эмили о том, что женщин никто и никогда не принимает всерьез. – А еще мы скажем, что приехали к ним по поручению наших работодателей, компании солиситоров Белл. Это неплохо работает, когда надо прибавить веса своим словам.

– Обман никогда не заканчивается ничем хорошим, – несчастным голосом предупредила ее сестра. – Почему нельзя просто сказать им правду, Шарлотта?

– Потому что надо защитить Мэтти и нашего отца, – ответила та. – Кроме того, это не обман, Энн. – Шарлотта взяла сестру за руку и повторила ей фразу, которую они часто слышали друг от друга, когда им предстояло сделать что-то, от чего у них захватывало дух: – Мужайся, Энн, не принимай этот обман за чистую монету, считай, что это просто роль в одной из наших историй, как у тех солдатиков, с которыми мы играли в детстве. Мы – актеры, играем роли, притворяясь другими людьми. Мы «под личиной».

– Хорошо, – сказала Энн и расправила плечи. – Хотя должна заметить, что пребывание «под личиной» не кажется мне вполне подходящим состоянием для уважающей себя молодой незамужней леди.

– Именно поэтому оно так волнует, – ответила ей Шарлотта.

Миссис Ханичерч оказалась полной привлекательной дамой неопределенного возраста. Модно одетая, с волосами цвета бледного золота и красивыми голубыми глазами, она производила впечатление женщины воспитанной и спокойно-самоуверенной – качества, которыми рано или поздно обзаводятся все красивые жены обеспеченных мужей. К сестрам она вышла в светлом летнем платье, и ни следа грусти или траура не было заметно ни в ее поведении, ни в лице. Шарлотта сразу поняла: Честер не сообщил Ханичерчам об исчезновении их дочери и тем более о сопутствовавших этому обстоятельствах.

С вежливым недоумением поприветствовав Шарлотту и Энн, миссис Ханичерч позвонила, чтобы принесли чай, и пригласила сестер в свою богато обставленную гостиную, где было все как положено: пианино, портьеры из тяжелой блестящей материи и множество картин – правда, последние брали скорее количеством, чем качеством, зато их пестрота грела душу и радовала глаз.

– Я просто сгораю от любопытства: чему я обязана удовольствием нашей встречи? – Миссис Ханичерч улыбнулась, берясь за чайник из тончайшего костяного фарфора, с золотой каемкой и крупными розовыми розочками.

Среди точно модулированных гласных богатой дамы Шарлотта чутким ухом уловила следы йоркширского акцента и сразу потеплела к ней. Люди, которые не прятали своих корней, инстинктивно вызывали в ней больше доверия, чем те, кто корчевал их безо всякой жалости.

– Мы из адвокатской конторы Белл и Ко, – начала Шарлота.

– Молодые леди служат у адвокатов – как это ново! – Миссис Ханичерч радостно улыбнулась. – Что дальше?

– В самом деле. – Шарлотта подавила искушение добавить подробностей к уже сказанному, зная, что дополнительная сюжетная линия только повысит риск провала всей их задумки. – Братья Белл, наши работодатели, направили нас к вам от своего имени. Расследование, которое нам поручено провести, деликатного свойства, почему братья Белл и решили прибегнуть к помощи женщин, хотя это и непривычно.

– Расследование? – ошеломленно поглядела на них миссис Ханичерч. – Может, вам лучше поговорить с моим мужем, мисс…?

– Пожалуйста, зовите меня просто Шарлотта, – улыбнулась Шарлотта. – А это Энн.

Ей не хотелось выдавать свою настоящую фамилию, чтобы не ставить под удар родственников, хотя без нее она чувствовала себя как будто не совсем одетой.

– Что ж, Шарлотта, – продолжила миссис Ханичерч неспешно, словно пробуя на вкус незнакомое имя без фамилии. – Всеми денежными делами и деловыми вопросами в нашей семье ведает мистер Ханичерч – я, к сожалению, ничего об этом не знаю. Так что для вас разумнее будет договориться о времени и вернуться сюда к вечеру, когда мистер Ханичерч будет дома – весь день он проводит на фабрике. Но я и представить себе не могу, что скажет он о вас, двух молодых леди, занятых каким-то расследованием в его доме. Видите ли, он очень консервативен, мой мистер Ханичерч, любит, чтобы все оставалось так, как заведено испокон веков.

– Но если бы все действительно оставалось так, как заведено испокон веков, то новые богачи, вроде вашего мужа, по сей день работали бы на тех, кто по прихоти случая родился в богатстве, – возразила Энн весело, умудрившись одним ударом обезоружить миссис Ханичерч.

– Прошу вас, мисс Энн, – начала она. – Если встретитесь с ним, не говорите ему таких слов, ладно? Что до меня, то я люблю подумать, но вот мистер Ханичерч терпеть не может, когда его принципы подвергаются хотя бы малейшему сомнению. У него начинается ужасное несварение.

– Пусть так, но наше расследование не имеет ни малейшего отношения к делу вашего мужа, – ответила Энн более мягко и нервно взглянула на Шарлотту. – Миссис Ханичерч, нас интересует ваша дочь, Элизабет.

– Лиззи? – Миссис Ханичерч моргнула, недоуменно улыбнулась и встряхнула головой, но Энн все же заметила, что при первом упоминании о дочери женщина как-то напряглась, словно на ее плечи вдруг опустилось паутинно-тонкое покрывало заботы. – О, боюсь, что ваши братья Белл сильно опоздали! Видите ли, моя Лиззи вышла замуж, уже два года тому! Теперь она живет возле Арунтона, со своим мужем, Робертом Честером из Честер Грейндж. У нее уже есть малыш, а еще она стала приемной матерью второму очаровательному мальчику. Лиззи их обожает.

Шарлотта положила еще ложечку сахара себе в чай и, размешивая, поглядела на Энн: глаза младшей сестры стали такими большими, что старшая сразу поняла – она тоже не знает, как на это отвечать.

– Да и вообще, чего адвокаты могут хотеть от Лиззи? – размышляла миссис Ханичерч вслух. – Разве что кто-то оставил ей наследство. Да, у нее есть родственники за океаном, по линии моей матери, и они все люди небедные. Но все равно вам придется говорить об этом с Честером, ведь он теперь ее муж. Уверена, он не откажется пополнить свой бюджет еще одним капиталом моей дочери.

Укол был едва ощутимый, но и его хватило, чтобы придать Шарлотте смелости продолжать.

– Миссис Ханичерч. – Чашка Шарлотты с приятным звоном вернулась на блюдце, когда девушка слегка подалась вперед. – В последние дни вы ничего не получали от мистера Честера?

– Ничего, – сказала миссис Ханичерч. – И ничего не жду. Раз в неделю от Лиззи приходит письмо, но Честер, похоже, рад бы и вовсе забыть о том, что мы существуем! Я всего раз видела своего внука, да и то мельком. – Она помолчала, разглаживая складки на юбке. – Это он обратился в вашу контору?

– Нет. – Шарлотта набрала побольше воздуха. – Миссис Ханичерч, видимо, вы не знаете, что ваша дочь в прошлый понедельник пропала из дому и о ней нет никаких сведений. И что… обстоятельства ее исчезновения, судя по всему, могли быть весьма бурными, вследствие чего ваша дочь могла серьезно пострадать.

– Уходите отсюда немедленно! – Миссис Ханичерч встала, ее голос дрожал от наплыва эмоций, когда она указывала им на дверь. – Прочь, прочь! Как вы смеете приходить в мой дом и говорить такую омерзительную, грязную ложь?

Это был такой нутряной, животный выплеск, что Шарлотта с сестрой сначала даже онемели, не зная, что говорить и что делать.

– Миссис Ханичерч… – взмолилась Энн, первой придя в себя. – Мы не лжем: это правда. Мы приехали потому… мы… Беллы опасаются, что вас никто не поставил в известность.

– Нет. – Миссис Ханичерч затрясла головой. – Пожалуйста, не надо. Молчите. Признайтесь, что вы лгуньи, и уходите. Признайтесь, прошу. Скажите, что все это жестокий розыгрыш.

Шарлотта в беспомощном отчаянии развела руками.

– Простите меня, мадам, – сказала она. – Но это не в нашей власти.

– О господи, боже мой. – Миссис Ханичерч опустилась на софу, подтянув под себя ноги и закрыв лицо руками. – Я знала. Я знала, что он разделается с ней, когда обо всем узнает.

– Когда кто узнает и о чем? – тихо спросила Шарлотта, осторожно садясь рядом с миссис Ханичерч и отнимая от ее лица одну руку.

– Я хотела, я только хотела сказать, что… – Миссис Ханичерч, чье лицо пошло красными пятнами, взглянула на девушку. – Кто вы такие? Что за молодые особы могли явиться в мой дом с такой грубой и грязной ложью? Уж конечно, не порядочные – сразу видно.

– Мадам. – Энн опустилась у ее ног на колени, беря ее вторую руку. Миссис Ханичерч не противилась. – Я понимаю, как вы потрясены нашим известием, но, уверяю вас, это не ложь. Пожалуйста, простите нас за то, что мы принесли вам такую страшную новость. Но уверяем вас, надежда еще есть. Нам пока доподлинно не известна судьба Элизабет. Мы с сестрой стараемся раскрыть о ней правду – найти ее друзей или тех, кто когда-то много значил в ее жизни. Нам кажется, что пока только нам и важно знать, что с ней произошло, и только мы стараемся раскрыть правду – не ради Честера, и не ради себя самих, но ради Элизабет и справедливости, клянусь вам.

Миссис Ханичерч протянула руку и коснулась пальцами щеки Энн.

– Вы такая молоденькая, хрупкая девушка. Разве от вас может зависеть справедливость? – спросила она дрожащим голосом. – Три дня моей девочки нет дома, а я ничего об этом не знаю. Все это время я шила, гуляла в парке, ухаживала за мужем и… – Вдруг она запнулась, ее лицо расцвело улыбкой робкой надежды. – Погодите-ка. Минутку, минутку, молодые дамы, вы все же ошибаетесь. Возможно, не по своей воле, но вы все же принесли мне ложную весть о моей Лиззи!

– Как это может быть? – спросила Шарлотта озадаченно, но миссис Ханичерч уже поднялась с дивана и поспешила к бюро в углу. Отирая слезы, она схватила перевязанную ленточкой пачку писем и аккуратно вытянула из нее то, что было сверху.

– Вы говорите, что она пропала ночью, о чем стало известно в понедельник утром, но вы ошибаетесь, и вот доказательство! – Она улыбнулась сквозь слезы и дрожащими руками протянула им сложенное письмо. – Возьмите его, и вы увидите – Элизабет жива и здорова.

Энн и Шарлотта переглянулись, Шарлотта взяла письмо, развернула и вслух прочитала первую строчку:

– Дорогая мама, какое ужасное лето у нас здесь, в Честер Грейндж… – Она вернула письмо миссис Ханичерч. – Это письмо от вашей дочери.

– Да, но посмотрите на дату – дату в начале письма, и почтовую отметку. И тут и там вчерашнее число, вторник. Во вторник Элизабет писала о своей жизни, о детях, и, кстати, о вчерашней погоде, а вы говорите, что она пропала в понедельник поздней ночью. Так что, как видите, леди, вы не правы. Моя дочь никуда не пропадала.

Глава 17. Энн

– Миссис Ханичерч. – Теперь заговорила Энн. Тщательно выбирая слова, она поднялась с пола и села на стул напротив сестры и хозяйки дома. – Мы были в Честер Грейндж. Нас провели в комнату Элизабет, и по одному ее виду мы смогли понять, что там произошло. Мы встретились с самим мистером Честером, который очень встревожен судьбой жены… Клянусь вам, мы говорим правду – Элизабет не видели с понедельника.

– Кто ее не видел? – высоким напряженным голосом воскликнула миссис Ханичерч. – Вероятно, тот, у кого плохое зрение, ибо, уверяю вас, Элизабет сейчас в Честер Грейндж. Я каждую неделю получаю от нее письма с известиями о ней и детях. Она очень любит писать. И в каждом ее письме я нахожу подтверждение того, что она довольна своей жизнью, и радуюсь, что мои дурные предчувствия не оправдались.

– У вас были дурные предчувствия, когда Элизабет выходила замуж за Роберта Честера? – спросила Энн.

– Ну не совсем так. – Миссис Ханичерч поерзала на сиденье, забрала у Шарлотты свою руку и выпрямилась, явно восстанавливая душевное равновесие. – Вернее сказать, я боялась, что Элизабет вообще никогда не будет счастлива ролью жены и матери, – продолжила она. – Лиззи может быть настоящей упрямицей и к тому же чудачкой. В юности у нее была одна-единственная мечта – стать мореплавателем. Можете себе представить? Она хотела объехать на корабле весь свет и нарисовать все, что увидит. После она вдруг забрала себе в голову, что хочет стать профессиональной музыкантшей, пианисткой, и даже была уверена, что будет собирать полные залы! Мистер Ханичерч говорил, что я ее избаловала, и, может быть, он прав, но она всегда была такой умненькой и любознательной. Он говорил, что я мало учила ее тому, что полагается знать мужней жене, и он, наверное, прав. Вот почему я боялась, что моей дочери будет трудно приспособиться к роли доброй и безропотной спутницы, но, к счастью, я ошиблась. Каждое ее письмо просто дышит довольством. По-видимому, она так счастлива в своем маленьком мирке и как будто совсем забыла о дальних морях и о том, что лежит за ними…

Тут миссис Ханичерч задумалась, нежная улыбка тронула ее розовые губы, но вскоре исчезла.

– Если вы не против, миссис Ханичерч, – начала Энн очень тихо, словно решила не перечить ни в чем бедной, огорченной женщине, – то, ради спокойствия нашего клиента, не могли бы мы взглянуть на эти письма? Они помогли бы нам больше узнать об Элизабет.

– Да, конечно. – Любезные манеры миссис Ханичерч несколько поистрепались. – Хотя я не очень понимаю, что вам за интерес в этих письмах, разве что вы любите читать про детский кашель или про то, как она переделала детскую.

Несколько долгих минут прошли в мучительном, стремительно остывающем молчании, и, наконец, на серебряном подносе принесли письма. Пачка была перевязана бледно-розовой лентой, точно такой, какую Энн заметила в спальне Элизабет в Честер Грейндж. Судя по всему, письма читали, а затем аккуратно вкладывали в конверт и присоединяли к уже скопившейся стопке. На каждом письме была дата и подпись, и, пробегая их одно за другим глазами, сестры убедились, что все они и впрямь написаны в легком, приветливом тоне, как и говорила миссис Ханичерч.

– А вы уверены, что это почерк вашей дочери? – спросила Шарлотта, сравнивая последнее письмо с одним из ранних и обращая внимание на круглые печати почтовых отделений в Арунтоне и в Китли на том из них, которое она держала в руке.

– Конечно, уверена, – сказала миссис Ханичерч. – Ведь я сама учила ее читать и писать, хотя мой муж твердил, что в этом нет никакой необходимости! А теперь, если вы уже закончили с вашим расследованием, то, прошу вас, уходите и скажите всем, кто распространяет эти сплетни, чтобы попридержали языки.

Но это была уже не просьба. Миссис Ханичерч, чьи щеки розовели с каждой минутой, резко встала и указала рукой на дверь, а другой рукой схватилась за колокольчик и позвонила, призывая горничную.

– Миссис Ханичерч. – Энн собралась с духом. – Я дважды была в Честер Грейндж, прошла по всем дому, заходила даже в спальню вашей дочери. В доме ее нет, ни следа. И даже… наоборот.

– То есть как это – наоборот? – Голос миссис Ханичерч сорвался почти на крик. – Не знаю, на что вы намекаете, молодая особа, но ваши предположения наверняка не верны, в чем бы они ни заключались, и это подтверждает письмо от Элизабет. Моя дорогая девочка жива, здорова и счастлива, и вот тому доказательство! Быть может, над вами там просто подшутили. В детстве моя Лиззи была такая озорница, вечно подбивала своих кузин то на одно, то на другое… до чего же она была милая малышка, и такой живчик – вы такой никогда не видели.

Энн опустила глаза, поняв, какую жестокую борьбу за самообладание ведет с собой миссис Ханичерч. В ее глазах блестели слезы, но не только: в них был страх.

– Пожалуйста, поверьте нам, – тихо сказала Энн, делая шаг к миссис Ханичерч и осторожно протягивая к ней руку. – Мы действуем исключительно из доброго расположения к вашей дочери и с тревогой за нее, и нам очень жаль, если мы вас огорчили. Должна признаться, что письмо, которое вы нам показали, ставит нас в тупик, но мы по-прежнему считаем, что вашей дочери грозит большая опасность. Эту ночь мы проведем здесь, в пансионе «Лондон» на Виктория-сквер. Если вы захотите опять поговорить с нами, если у вас есть что нам сказать, вы найдете нас там.

– Уверен, что моей жене не о чем больше с вами разговаривать, – сказал мистер Ханичерч, входя в комнату и сразу заполняя ее своей грузной фигурой и избытком негодования.

– Сэр, – начала Шарлотта, – позвольте нам объяснить, с какими намерениями…

– Я достаточно наслушался о ваших намерениях, пока стоял в коридоре, – перебил ее мистер Ханичерч. – Две незнакомые женщины без всяких рекомендаций врываются в мой дом и запугивают мою наивную, легковерную жену, пользуясь ее добротой и душевностью. Куда смотрят мужчины, которые отвечают за ваше поведение, почему они не держат вас дома?

– Прошу прощения, но…

– Молчать! – рявкнул мистер Ханичерч на Энн, которая даже зарделась от такого непривычного унижения. Но все же повиновалась и умолкла, ненавидя себя за это. – А тем, кто вас сюда послал, скажите, что моя дочь сделала хорошую партию, выйдя за Роберта Честера, и она, как и ее мать, знает свое место, а муж и отец ее детей для нее на втором месте после бога. Случись у них что-нибудь, я бы уже об этом услышал. Не мешало бы и вам двоим выучить урок покорности и послушания, а не то пройдут ваши лучшие годы, и останетесь вы кусать в одиночестве локти да развлекать себя, суя нос в чужие дела. А теперь прощайте, и предупреждаю – не появляйтесь здесь снова.

– Фрэнк, милый… – начала миссис Ханичерч.

– А твоего мнения я не спрашивал, женщина! – прикрикнул он на нее. – И жаль, что я тебе раньше мало язык окорачивал.

Миссис Ханичерч умолкла и обменялась с Энн долгим взглядом, который рассказал той больше, чем любые слова.

Изгнанные из дома Ханичерчей, сестры заспешили от него прочь со всей быстротой, на которую были способны.

– Шарлотта, мы поступили ужасно, просто ужасно, – первой нарушила молчание Энн дрожащим от огорчения голосом. – Бедная миссис Ханичерч – мы причинили ей такую боль, но ни одного ответа на свои вопросы так и не получили. Мне стыдно за нас – мы едва ли намного лучше Честера. Едва мы вернемся домой, я, не медля, пойду к папа́ и во всем ему признаюсь, а потом напишу миссис Ханичерч письмо, в котором извинюсь перед ней и расскажу ей, кто мы такие. Мне невыносима даже мысль о том, что она считает нас пособницами обмана, это аморально и стыдно.

– Да, это было неприятно, – согласилась Шарлотта. – Но, Энн, хотя мы и не нашли ключа к нашей тайне, зато мы поняли, что она действительно существует.

– Ты говоришь о письме, конечно, – сказала Энн, продолжая думать об отчаянии бедной миссис Ханичерч.

– Вот именно, – сказала Шарлотта. – О письме. У меня просто не укладывается в голове, как случилось, что оно было написано и отправлено на следующий день после того, как исчезла Элизабет? Можно, конечно, поставить любую дату на самом письме, но как подделать почтовый штемпель?

– Ты забыла главное, – сказала Энн и взяла Шарлотту за обе руки – они уже вошли в пансион, но младшая сестра все еще чувствовала себя после разговора с Ханичерчами как побитая.

– Что же это? – спросила ее Шарлотта.

– Еще до письма миссис Ханичерч обмолвилась, что всегда боялась, как бы Честер не навредил ее дочери, если узнает правду, а когда мы спросили ее, о какой правде речь, она сразу сменила тему. Отсюда вопрос, Шарлотта: какую правду она имела в виду?

Глава 18. Эмили

Со всех концов летел прибой
Видений, звезд, зарниц.
Все поднялось одной волной,
Не знающей границ[4].
Эмили Бронте, «Звезды»

Свет полной луны лился в открытое окно комнаты Эмили, когда она не в первый уже раз за ночь села в постели, не в силах отрешиться от бесконечного потока путаных мыслей и заснуть.

Из спальни папа́ доносился мерный храп, Табби и Марта давно ушли к себе, Бренуэлл еще не вернулся – бог весть, где его носит.

Спустив ноги с кровати и наслаждаясь каждым прикосновением прохладных половиц к босым подошвам, Эмили подошла к окну, отдернула занавески и почувствовала, как у нее захватило дух при виде покрытого серебром нижнего мира, в который свет полной луны превратил пустошь Хоэрта. Ночь будто звала девушку любоваться ее таинственными чудесами, манила резвиться среди серебристо-черных теней.

Могильные камни сверкали и блестели под луной так, словно объявляли о восстании мертвецов, и даже отцовская церковь, темным силуэтом черневшая в ночи, приобрела восхитительно-зловещий вид. И что это за фигура смутно виднеется там, среди могил? – с дрожью удовольствия подумала Эмили. Неужели убийца или грабитель могил, а то и призрак? А вдруг это Джеймс Сатклифф, разбойник, повешенный за свои преступления пятьдесят лет тому назад, и, как говорили в округе, похороненный в могиле без надгробия как раз за пабом, который он любил при жизни? Интересно, каково это – поговорить с духом? – подумала Эмили. Что, если он откроет ей тайну смерти?

– Подходящая ночь для приключений, а, Кипер? – сказала Эмили, когда ее пес, почуяв движение в комнате хозяйки, открыл носом дверь и, прошлепав внутрь, встал рядом и привалился своим теплым боком к ее бедру. – В такую ночь грешно спать в постели, надо бродить по пустоши в поисках ответов. Наверняка там сейчас бродит, а то и не один, а может, летают и неупокоенные души в поисках своих давно потерянных возлюбленных, а, как думаешь?

Думать Кипер был не мастак, но Эмили ценила его за то, что он умел слушать, как никто в мире, и к тому же соглашался с каждым ее словом. Одна беда – сызмальства он привык ставить свои грязные лапы на ее простыни, так что однажды ей пришлось собраться с духом и битьем отучить пса от этой привычки, иначе Табби выбросила бы его на улицу, и он умер бы там с голоду. С того мрачного дня, о котором Эмили не любила вспоминать, Кипер почти не отходил от нее, готовый кинуться на любого, кто покусится на его хозяйку. Эмили не могла понять, как существо, вынесшее столько побоев от человеческой руки, может продолжать так преданно любить эту самую руку. Хотя если подумать, то ведь и человеческая любовь, с которой так носятся все кругом, темна, опасна и противоречива, как ни одна другая страсть. Одно Эмили знала наверняка, глядя на Кипера и вспоминая тот злополучный день, которого стыдилась больше всего в своей жизни, – до конца своих дней она будет делать все, чтобы загладить свою вину перед псом.

– Почему, если на улице ночь, то обязательно сидеть дома? – продолжала рассуждать Эмили, кладя ладонь на его костистую голову. – Ночью случается все самое интересное, Кипер, так почему бы и нам не выйти на ветреную пустошь? Под покровом ночи возникают и раскрываются все тайны, совершаются преступления и встречаются любовники. Так почему условности требуют, чтобы я оставалась в постели, а ты – в своей корзине? Только потому, что в небе нет солнца?

Эта загадка, видимо, поставила Кипера в тупик.

– Например, я уверена, что человек по имени Роберт Честер не спит в эту лунную ночь, а, наоборот, бодр и занят делами, – задумчиво продолжала Эмили, прижавшись к холодному стеклу лбом. – А еще я уверена, что, загляни я сейчас в его окно, то наверняка получила бы ответы на пару-тройку вопросов, к которым мои добродетельные и высокопарные сестрицы не знают как подступиться. Дело всегда должно идти впереди слова, тебе так не кажется, мальчик?

Кипер выразил свое самое горячее согласие.

– Вот именно, мальчик мой. Ты абсолютно прав.

И хотя папа́ всегда спал как убитый, а Табби была глуха как пень, Эмили постаралась не шуметь, пока одевалась, а ботинки решила зашнуровать только на улице. Напихав в карманы юбки всякой всячины, которая, как она считала, могла пригодиться ей для ночного визита в Честер Грейндж, она по привычке протянула руку за шляпой. Но тут же, широко улыбнувшись, как подобает женщине, перед которой внезапно раскрылся дивный ночной мир, оставила ее болтаться на крючке. Пусть ветер треплет ее локоны сколько ему заблагорассудится, ведь с ней не будет никого, кто скажет ей: «Так не делают, Эмили». Никто не будет указывать, как ей себя вести.

Ах, какая же это была сиятельная ночь – черная, лунная, звездная, и как вольно дышалось на вершине холма. Эмили и представить себе не могла такого великолепия. Луна поднималась все выше, и каждый камень, каждая травинка словно обрели жизнь – совсем новые, незнакомые, они пели полуночному небу. Ветер, неистовый и теплый, не отставал от нее ни на миг, ерошил ей волосы, терся о кожу, напористый, как любовник. А когда Эмили подняла голову и увидела звезды, которые сыпались на нее, словно дождь, ей оставалось лишь воздеть руки и воздать хвалу Господу.

Кипер был тоже увлечен их полуночным приключением, – чуя барсуков и кроликов, он носился туда и сюда, опустив нос в длинную траву, описывал возле нее круги, не задерживаясь, однако, рядом с ней дольше, чем на несколько секунд кряду.

Эмили не нуждалась в особом направлении для прогулки; точнее, она предпочла бы гулять безо всякого направления. Как прекрасно было бы пойти сейчас к водопадам, взглянуть на лесистый бок горы, услышать, как ревет на камнях вода, увидеть, как она серебрится в лунном свете; еще лучше подняться на Понден Кирк и смотреть оттуда вниз, на долину, и чтобы весь мир расстилался у ее ног.

Но Эмили твердо решила, что, раз Шарлотта и Энн уехали в город искать ответ на вопрос о том, кем была Элизабет Честер, значит, ей тоже надо внести свою лепту, и с уверенностью, рожденной близким знакомством с пустошью и местными горами, – а она и впрямь знала их не хуже, чем лица сестер, – Эмили зашагала в сторону Честер Грейндж, держа курс по звездам, как по компасу.

– Кипер, сиди здесь, – сказала Эмили псу, продев свою шаль ему под кожаный ошейник и привязывая ее свободные концы к стволу крепкого молодого дуба. – В доме полно собак, и они наверняка залают, если почуют тебя. А на меня они лаять не будут – они меня видели, и мы с ними подружились. Так что жди меня тут – вот, хороший мальчик.

Кипер, поскуливая, нехотя опустился в длинную холодную траву и приготовился ждать возвращения хозяйки – он знал, в той мере, в какой ему вообще дано было знать, что раз уж она приняла решение, то свернуть ее с пути не удастся.

Прежде чем направиться к дому, Эмили задержалась на холме возле Честер Грейндж и из-под покрова леса оглядела поместье, мысленно благодаря бога за то, что он послал ей такую ясную и светлую ночь.

Дом лежал впереди темной глыбой, в окнах ничего не было видно, лишь где-то на первом этаже мерцала одинокая свеча. Робкий огонек не сулил никаких откровений, но, поскольку другого ориентира на фасаде все равно не было, Эмили двинулась прямо к нему, осторожно ступая в темноте и стараясь не потерять светлую точку из виду.

Не прошла она и половины пути, как услышала громкий топот и вой: это собаки, почуяв ее, неслись ей навстречу; не добежав до нее нескольких шагов, они встали и зарычали, оскалив зубастые пасти. Другая девушка, случись ей прогуливаться одной в темноте, наверняка испугалась бы, но не Эмили Бронте. Она спокойно стояла и ждала, когда собаки немного успокоятся, опустят головы и начнут нюхать воздух.

– Добрый вечер, друзья, – сказала она им ласково и протянула обе руки, приглашая познакомиться с содержимым ее карманов. Она нисколько не опасалась, что псы Честера, приученные убивать всякого, кто вторгнется на его землю, оторвут ей руки, ибо она еще не встречала такой собаки, которая не продала бы душу за пару кусочков нежнейшей тушеной ягнятины.

– Ну здравствуйте, мои хорошие, здравствуйте, – продолжала она, делая пару шагов навстречу животным. – Помните меня, а? Ну конечно, помните. Я ваша знакомая, Эмили. Правильно, хорошие собаки. Я ваш друг.

И точно – навостренные уши расслабились, зато хвосты заработали вовсю, когда псы начали тыкаться мордами в ее ладони, требуя лакомства. Кинув остатки угощения в высокую траву, куда за ним тут же бросились собаки, Эмили еще с минуту понаблюдала за тем, как они вынюхивают нечаянно доставшееся угощение, и спокойно пошла дальше, навстречу темному дому и не менее темным тайнам, которые крылись за его стенами.

Но вот ладонь Эмили коснулась шершавого, прохладного камня стены, вдоль которой она пошла на ощупь, лишь однажды задержавшись, чтобы освободить подол юбки от какого-то колючего куста, вцепившегося в нее и в темноте расцарапавшего ей руку. Одно за другим оставались позади темные окна, пока впереди на гравии дорожки не показалось теплое оранжевое пятно, которое и подсказало ей, что ее цель близко.

Прижавшись спиной к стене справа от освещенного окна, Эмили терпеливо ждала; тьма укрывала ее своим плащом, летняя ночь согревала, и ей было так же спокойно и хорошо, как если бы она вышла погулять погожим летним днем. Не прошло и минуты, как что-то темное мелькнуло в окне, ненадолго закрыв собой источник света. Наверное, Честер.

Очень медленно она придвинулась к окну, повернула голову и буквально краем глаза заглянула внутрь. Перед ней была библиотека: книжные шкафы уходили под самый потолок, и Эмили тут же ощутила знакомое желание затеряться среди книг, открывать обложку за обложкой, перелистывать страницы, оказываясь то в одном, то в другом чудесном мире. Дубина стоеросовая вроде Честера просто не заслуживает такой библиотеки, мелькнула у Эмили раздраженная мысль, ведь он наверняка за всю жизнь не прочел ни одной книги из тех, которые он держит в плену своего невежества. Немного подождав, она рискнула заглянуть в окно уже целым глазом и тут же, забыв обо всем, встала перед окном в полный рост и стала смотреть в него так, как дети, бывает, заглядываются на витрины со сладостями.

Честер стоял к ней спиной и говорил с кем-то, кто сидел в большом кресле возле камина. Точнее, не говорил, а, судя по движениям его рук и плеч, бесновался, порывисто метался перед креслом, никогда, впрочем, не делая больше двух шагов ни вправо, ни влево, так что, сколько Эмили ни вытягивала шею, разглядеть, кто это там с ним, у нее не получалось. Он то молотил руками по воздуху, то вцеплялся ими в волосы и не один раз прятал лицо в ладони, но только для того, чтобы тут же вскинуть голову так, словно он молился богу.

Вдруг он повернулся лицом в сторону окна и сделал несколько шагов на середину комнаты, взял со стола графин и налил себе что-то в стакан. В первый миг Эмили была уверена, что он ее увидел. Жутковатое возбуждение охватило ее. Но она тут же сообразила, что он просто не может ее видеть: библиотека освещена изнутри, и темное окно выглядит, как зеркало, в котором отражается только комната и он сам. Однако Эмили была потрясена, причем не столько его всклокоченной шевелюрой или общим неопрятным видом, сколько красными, мокрыми от слез глазами. Оказывается, чудовище умеет плакать. Что же это за убийца, который льет столько слез?

Пока он возвращался к камину, Эмили успела мельком заметить бальную туфельку и клочок подола шелкового платья. Что это, неужели в кресле сидит Элизабет Честер? Стало быть, она жива, и муж держит ее в Честер Грейндж в плену? Но, увы, никакой возможности разглядеть снаружи что-либо еще не было.

Значит, придется пробраться внутрь.

Глава 19. Эмили

Хотя Эмили никогда еще не доводилось в глухой час ночи забираться в дом подозреваемого в убийстве человека, она ни секунды не сомневалась в том, что у нее все получится.

Если ей повезет, то входная дверь у Честера будет не заперта, как и почти у всех жителей Хоэрта. Правда, в отличие от них, Честеру есть что скрывать. Эмили подумалось, что так, пожалуй, всегда и бывает – чем интереснее жизнь, тем крупнее неприятности. Люди, познавшие любовь, желание и страсть, почти всегда погрязают в ненужных сложностях. И хотя ей нравилось развлекать себя мыслями о любви, которая способна буквально довести человека до безумия, она понимала, что на деле такая любовь принесет одни несчастья. Сама она по-настоящему жила лишь в Гондале, стране своего воображения, да еще на пустоши, когда, поднявшись на вершину холма, она бывала внезапно поражена красотой божьего творения. Только там и в такие минуты ее сердце начинало биться чаще. Теперь же, в тишине ночи, когда впереди ее ждал риск и, возможно, бесчестье, ее пульс не сделал ни одного лишнего удара.

Увы, расчет Эмили не оправдался: все входы в дом оказались заперты; это однообразие так удручало, что девушка не стала даже подходить к парадной двери. Да и время поджимало: ей надо было войти внутрь раньше, чем Честер напьется до такого состояния, когда уже не сможет говорить.

Вечная оптимистка, она тут же решила, что, раз нельзя войти через дверь, значит, надо искать подходящее окно.

Почти в каждом большом доме имелся погреб для мяса: без наружной двери, зато с окошком, через которое молодая ловкая особа, не слишком обеспокоенная судьбой своих юбок, могла бы, пожалуй, протиснуться внутрь. Наверняка есть такой и в Честер Грейндж, рассуждала Эмили, которая решила пробраться в дом, чего бы ей это ни стоило. Не упускать же такую возможность! Осталась бы она сегодня в постели, как все люди, и не узнала бы ничего о бдениях Честера. А так, глядишь, еще и тайну его сейчас раскроет, в одиночку. Шарлотта от зависти лопнет.

Ничуть не напуганная и даже не взволнованная задуманным, Эмили снова принялась обходить дом кругом, ища хоть малейшие щели в его обороне, понимая, что Честер вряд ли проведет со своей жертвой всю ночь, до самого утра.

Скоро у нее появилась компания: собаки Честера вернулись и стали ходить за ней по пятам, хотя и никак не участвовали в ее поиске. Точнее, поиск у них был свой: в карманах ее юбки, куда они по очереди совали носы в надежде отыскать еще пару вкусных мясных кусочков.

Эмили решила не разрушать их иллюзии и не гнала их прочь, хотя знала, что Кипер будет дуться на нее целую неделю, когда учует на ее платье следы измены. Но лучше уж пусть собаки будут на виду и при деле, чем рисковать тем, что они поднимут шум и обратят внимание Честера на присутствие посторонней в его доме.

Наконец она увидела то, чего так жаждала: открытое окно.

Достаточно широкое для того, чтобы Эмили могла пролезть внутрь и не порвать платье. Хорошо, что она не надела нижние юбки. Правда, одно затруднение все же оставалось: окно было на втором этаже.

Выход из затруднения предложил сам дом: его стены от фундамента до крыши покрывала добротная сеть из стеблей плюща, точнее, настоящих стволов, совершенно одревесневших и таких мощных, что, на взгляд Эмили, они легко могли выдержать ее вес. И хотя ей никогда еще не приходилось карабкаться по стене, зато на ее счету было не одно дерево, на которое она залезла, и несколько почти отвесных утесов, с которых она спустилась.

В мертвой тишине ночи она услышала, как дюжины крохотных пальчиков плюща отцепились от каменной кладки, когда растение приняло ее вес, но все-таки выдержало, не обвалилось. Собаки стояли внизу, помахивая хвостами и с неослабевающей надеждой глядя на Эмили, пока та медленно лезла наверх, так внимательно высматривая в зеленой массе листвы опору для рук и ног, что, если бы сам Честер помахал ей сейчас из окна, она бы не заметила. И все же, когда до подоконника уже можно было достать рукой, она ненадолго замедлила движение и огляделась, чтобы вобрать красоту теплой ясной ночи, а заодно представить, как она выглядит со стороны и что, например, думает луна о ней – о женщине в длинном платье и девчачьих ботинках, которая бесстрашно лезет вверх по стене дома, навстречу затаившимся в нем страшным секретам и опасным приключениям. И широко улыбнулась самой себе, убежденная, что выглядит сейчас великолепно, не более и не менее.

Наконец она достигла окна, почти без труда пролезла в него, втянув следом юбку, и лишь один раз, услышав треск зацепившейся ткани, ругнулась при мысли о предстоящей нудной починке. Звякнуло стекло, тяжело упало что-то металлическое, но, к счастью, оказалось, что комната предназначена не для людей.

В ней хранилась мебель: покрытые белыми чехлами предметы всяких форм и размеров словно обступили ее со всех сторон, с любопытством наблюдая за тем, как она, выпрямляясь, вытаскивает из растрепавшихся спутанных волос веточку плюща и бросает ее на пол.

– Добрый вечер, – шепнула Эмили белым фигурам. – Какое приятное знакомство.

Выбравшись из лабиринта неодушевленных предметов, Эмили вышла в коридор. Дом вокруг спал глубоким сном, даже большие часы на лестничной площадке не тикали, так что на миг ей показалось, будто само время в этих стенах замерло из почтения перед теми, кто расстался здесь с жизнью.

Единственным источником света была полная луна, которая, опускаясь за горизонт, заглядывала в окно коридора, да еще где-то на первом этаже горел в камине огонь, отбрасывая в холл красноватые отблески вперемешку с длинными трепещущими тенями.

Эмили повернула к лестнице, когда посреди коридора вдруг распахнулась какая-то дверь. Девушка застыла, как полевая мышь, увидевшая ястреба. За дверью зажегся свет – слишком холодный для пламени в камине и слишком яркий для огонька свечи. Эмили даже подумала, что он похож на заблудившийся лунный луч. Вообще-то ей надо было поторапливаться, время ведь не ждало, но таинственный свет манил ее.

Лишь подойдя ближе, она поняла, что перед ней комната Элизабет Честер. Стоило ей коснуться двери, как свет внутри словно потушили, а когда она, осторожно высунув голову из-за притолоки, заглянула внутрь, то не увидела ничего, кроме теней в углах да одинокого лунного луча, который лежал на черном полу прямо, как удар ножа. У нее захватило дух, когда из темного угла вдруг выкатилось что-то маленькое и круглое и, покрутившись на ребре, упало на бок и затихло. Она всмотрелась во тьму, пытаясь определить, есть ли там кто-нибудь живой, – может быть, кому-нибудь из мальчиков не спится и он пришел сюда из детской, – но никого не увидела. Тогда Эмили сделала глубокий вдох, вбежала в комнату, схватила с пола предмет и сунула его в карман.

Мешкать дальше было некогда.

Старательно держась спасительной тени, Эмили шаг за шагом спускалась по большой лестнице, где за ней следили со стены портреты предков и головы животных. На нижней ступеньке она замешкалась, застигнутая врасплох голосом Честера, который эхом прокатился в тишине дома. Но тут же опомнилась и, сделав еще шаг, стала вслушиваться в его плач, мольбы и безумный бред.

То и дело окидывая холл внимательным взглядом, чтобы ее не застигла здесь врасплох миссис Кроули или еще кто-то, Эмили подбиралась к библиотеке все ближе, пока наконец не остановилась прямо у приоткрытой двери. Заглянув в щель между петлями, в которую ей были прекрасно видны и Честер, и его пленница, она буквально окаменела, увидев бедняжку, и не могла отвести от нее взгляд. Впервые с начала этой ночной прогулки, а может быть, и с детства, она почувствовала, как ее сердце забилось от страха, и была потрясена этим.

В кресле была не женщина – лишь платье. Подвенечный наряд, изысканный туалет из кружев и шелка скрывал сиденье и спинку, изображая сидящую. На подлокотниках лежали пустые рукава, а из-под расшитого бисером безжизненно обвисшего подола торчали носки шелковых туфелек, аккуратно выставленных по одной линии.

Но не это привело Эмили в ужас и приковало ее взгляд: поверх пустого платья, там, где полагалось быть коленям, лежал прикрытый нарядной шляпкой череп, пустые глазницы смотрели из-под украшенных шелковыми цветами полей.

Эмили почти забыла о необходимости прятаться, до того ее напугала и заворожила представшая перед ней противоестественная и в то же время неодолимо притягательная картина. Честер подложил под череп подушечку, так что его лицо было слегка приподнято и обращено к нему, словно внимало каждому его слову. Столько несправедливого, унизительного было в этом для несчастной, которая и в смерти оставалась во власти Честера, что Эмили до боли сжала кулаки, подавляя желание немедленно войти в библиотеку и спасти череп.

Стараясь сохранять спокойствие, Эмили отступила немного глубже в тень и заставила себя смотреть и слушать дальше. Она не сомневалась: стоит ей проявить еще немного терпения, и она услышит признание в убийстве, иначе зачем этот тип разговаривает с трупом.

Но слов Честера было не разобрать: он столько выпил и так жалел себя, что язык едва ворочался у него во рту. Вот он рухнул перед черепом на колени, требуя ответа на вопрос, почему он не отвечал ему взаимной любовью. Он плакал, уткнувшись лицом в шелк и кружева, моля простить его, проявить к нему милосердие и дать новую возможность доказать свою любовь.

И вдруг, точно совсем обезумев от горя, он обхватил череп обеими огромными ладонями и заглянул в отверстия, где когда-то были глаза. На миг Эмили показалось, что он сейчас голыми руками сотрет череп в порошок, что было бы ничуть не удивительно при его росте и силе. Но, к ее глубокому отвращению, он поднес череп к губам и с глубокой нежностью поцеловал его оскаленный рот. В следующую секунду нижняя челюсть черепа опустилась, язык Честера скользнул между зубами и заелозил по обнаженным костям внутри.

Эмили прикрыла ладонью рот, подавляя рвотный позыв и боясь нечаянного возвращения своего ужина. И все равно жуткий спектакль притягивал ее: она смотрела, как губы Честера ласкали череп, его руки похотливо двигались по платью, поднимали подол, ища под ним то, чего там быть не могло.

Несколько минут он корчился на полу перед креслом, потом как-то сразу обмяк и со стоном уткнулся головой в сиденье, сбив с подставки череп, отчего тот упал набок и уставился своими пустыми глазницами на Эмили, словно моля о спасении.

Лишь тогда она отвела взгляд, успев отметить, что череп сохранил все зубы.

– Кроули! – крикнул Честер. – Кроули! Куда ты запропастилась, баба? Где ты? Иди и помоги мне, черт тебя побери!

И хотя до зари было еще довольно далеко, Эмили сразу уловила звук, который шел из глубины дома, точно старуха сидела где-то без сна и ждала этого зова. В следующую минуту в дальнем конце коридора показался зажженный фонарь, и над ним лицо миссис Кроули – та мерным шагом двигалась по коридору туда, где пряталась Эмили.

Повертев головой в поисках другого укрытия, Эмили увидела напротив библиотеки другую комнату, куда и метнулась, молясь, чтобы свет луны и фонаря в руках миссис Кроули не выдал ее. Оказавшись внутри, она притворила за собой дверь, оставив лишь маленькую щелочку, чтобы сквозь нее продолжать следить за странной парой.

– До чего вы себя довели, – обратилась миссис Кроули к Честеру, вставая у входа в библиотеку и упираясь руками в широкие бедра. Эмили сразу поняла, почему в первый раз она видела ее в перчатках: между большими и указательными пальцами женщины были перепонки, причем такие заметные, что пальцы казались почти сросшимися. – Разве я не говорила вам, сэр, что если вы будете продолжать в том же духе, то секреты, которые вы так тщательно скрываете, станут известны всему свету? Бродите по дому днем и ночью, крушите все, как дитя в припадке гнева. Да еще эту… эту мумию опять достали! К чему все это, а? Думаете, ее призрак заполнит однажды это платье, как ветер заполняет паруса, и она скажет, что любит вас по-прежнему?

– Я не хотел, чтобы она умерла, – несчастным голосом сказал Честер. – Я не давал ей разрешения умирать. Это она нарочно сделала, чтобы позлить меня.

– Имоджен сделала это, чтобы избавиться от вас, – сказала, точно припечатала, миссис Кроули. – Она не могла больше выносить таких мучений. Я же говорила вам – любите ее. Умоляла: любите, но в вас этого просто нет. Стоит вам увидеть что-нибудь хорошее, чистое, и вам тут же надо это разрушить. Я никогда не понимала почему. Если бы вы просто любили Имоджен, вы были бы счастливы и не безумны. Но вам и ее надо было свести с ума, так? Она ведь была такой чистой, вот вы и не выдержали искушения.

Эмили удивилась тому, как смело миссис Кроули говорит с Честером, как отчитывает его, словно он непослушное дитя, а не хозяин дома.

Она наблюдала, как миссис Кроули подошла к тому месту, где лежал на полу Честер. Вот она тихо наклонилась, подняла череп и положила его в бархатную сумку, которая появилась у нее в руках, пока она шла через комнату. Прежде чем затянуть завязки, она взглянула на череп так, словно просила у него прощения. А потом, повесив сумку на плечо, миссис Кроули страшно удивила Эмили тем, что положила ладонь на голову Честера так, словно он был ее любимой собакой. И заговорила – негромко, нежно, с глубоким раскаянием, какое Эмили слышала только раз в жизни, у себя в голосе, когда нянчила Кипера, ухаживая за его ранами, которые нанесла ему сама. Девушка поняла – для миссис Кроули Честер был не просто хозяином. Она любила его, да так, что готова была не только хранить его секреты. Кто знает, быть может, она могла ради него и убить? Наблюдая за ними, девушка все больше убеждалась, что старуха могла быть не только сообщницей хозяина поместья, но и орудием в его руках.

– Тише, тише, – умиротворяюще шептала миссис Кроули Честеру, с неженской силой поднимая его на ноги и не давая опять упасть. – Вот так. А теперь спать. Глядишь, к утру все и пройдет, как дурной сон.

– А как же она?.. – Честер показал на смятое платье в кресле.

– Идите спать, – сказала Кроули. – О ней я позабочусь, обещаю.

Честер, шатаясь, вышел из библиотеки, но перед самой дверью его качнуло, и он привалился к стене, едва не уронив на пол чучело медведя, так близко от Эмили, что она ощутила его кислое дыхание. Она еще долго слышала, как он брел через холл, натыкаясь на какие-то предметы, потом поднимался по лестнице, шел по коридору, молотя во все двери подряд.

Эмили закрыла дверь, решив отступать через окно. Луна уже стояла низко над горизонтом, и ее серебристое сияние лишь местами сочилось сквозь кроны деревьев, а это значило, что скоро покажется солнце, принося с собой свет, и скрыться будет не так легко.

Оглядевшись, Эмили обнаружила, что находится в кабинете Честера, а со стены на нее смотрит портрет прекрасной молодой женщины. Наверное, это и есть бедняжка Имоджен, о которой рассказывала им Энн: та самая, чей череп лежит сейчас в бархатной сумке. По столу были разбросаны бумаги: в них могли отыскаться указания на нынешнее местонахождение Элизабет. Эмили подошла к столу и стала просматривать документы, надеясь выбрать из них самые важные, но, стоило ей взять несколько листов в руки, как за дверью раздались энергичные шаги, и ручка двери начала поворачиваться.

С быстротой молнии Эмили нырнула за тяжелую портьеру, скрывавшую окно в свинцовом переплете, задернула ее за собой и затаила дыхание. Дверь отворилась, миссис Кроули вошла в комнату, остановилась.

Вдруг Эмили начала бить дрожь, но не от страха, а от сильного холода. Температура в комнате падала стремительно, и вскоре девушка уже ощущала, как каждый ее выдох облачком пара возвращается в атмосферу.

Вдруг совсем близко она услышала чье-то дыхание, затрудненное и прерывистое, но не свое и не женщины по ту сторону шторы. Звук раздавался где-то рядом, и Эмили поняла, хотя сама не могла в это поверить, что она уже не одна между окном и тяжелой бархатной портьерой. Очень медленно она повернула голову, желая взглянуть в лицо тому, что было с ней рядом, и почти не сомневаясь, что увидит пустые глазницы глядящего на нее черепа. Но не успела: внезапно раздавшийся голос миссис Кроули заставил ее вздрогнуть и замереть.

– Оставьте его. – Слова звучали в безлюдной комнате так громко, что Эмили даже подумала, уж не обнаружила ли миссис Кроули ее присутствие. Но не двинулась с места. – Оставьте. Вы не сможете причинить ему такой боли, которую он уже не причинил бы себе сам. И потом, есть дети – ваш сын, который нуждается в заботе. Оставьте его – ну сведете вы его с ума, кому станет от этого легче? Оставьте его, миссис Честер, я вас прошу!

Эмили слышала, как скрипнули башмаки миссис Кроули, когда та развернулась на каблуках и вышла, решительно захлопнув за собой дверь.

И тут она с тревогой осознала, что все время, пока она слушала миссис Кроули, ее руку сжимала чья-то маленькая ладошка, холодная, словно лед.

– Господи боже мой, – выдохнула она, вырывая свои замерзшие пальцы из невидимого пожатия. Никакого привидения или призрака рядом не было – просто за шторой царил теперь леденящий душу холод и атмосфера такой глубокой печали, от которой у Эмили против воли навернулись на глаза слезы.

И, хотя не прозвучало ни одного слова, Эмили услышала обращенную к ней мольбу так же ясно, как если бы над самым ее ухом прозвонили в колокольчик.

– Да, – ответила она шепотом. – Я помогу тебе, обещаю.

Пошарив в кармане юбки, Эмили вынула из него предмет, подобранный этой ночью в комнате Элизабет, и повернулась к окну, чтобы как следует его рассмотреть. Это была пуговица. Не зная, почему, девушка вдруг ощутила глубокую уверенность в том, что раньше она красовалась на сюртуке некоего Роберта Честера.

Глава 20. Шарлотта

– Мисс, в гостиной вас ожидает одна леди, – обратилась к Шарлотте миссис Хеппл, хозяйка пансиона, как только сестры спустились в общую комнату, утомленные недостатком сна. – У нее к вам очень срочное дело, и она велела мне пойти и разбудить вас, как только приехала поутру, но я отказалась. Не в моих правилах беспокоить гостей, которые платят за пребывание в моем доме, ради чьих-то капризов, какими бы важными ни считали себя эти люди.

– Спасибо, миссис Хеппл, – сказала Шарлотта, бросая взгляд на Энн. Никаких сомнений в личности ожидавшей их дамы у нее не было. На всем свете лишь двое знали о том, что они сейчас в Лидсе, и одна из них – миссис Ханичерч. Другое дело – зачем она к ним явилась, и вот на этот счет у Шарлотты были серьезные подозрения, что они с Энн могут попасть в беду.

– Я принесу вам чаю, – предложила миссис Хеппл. – Для леди тоже?

– Да, и для леди тоже, и, пожалуйста, включите цену в наш счет, – с улыбкой ответила Шарлотта, несмотря на явное нежелание миссис Хеппл обслуживать их неожиданную гостью, да и вообще делать что-либо сверх ею самой предписанного себе минимума обслуживания постояльцев.

Помещение, которое миссис Хеппл величала гостиной, представляло собой скорее зал ожидания: постояльцы нередко коротали здесь время перед дилижансом, который увозил их в следующую точку пути. Видимо, для удобства ожидающих хозяйка держала здесь столько стульев и кресел разных форм и размеров, что меж ними положительно было негде ступить. Войдя, Шарлотта увидела, что всю середину комнаты занимает круг из мебели: разношерстная компания кресел походила на толпу незнакомых между собой гостей, не знающих, о чем говорить, а один стул даже попятился к двери, словно мечтая незаметно скрыться. И все же при всей неизысканности обстановки, а может, и благодаря ей комната как нельзя лучше подходила к той атмосфере неловкости, которая сопровождала вторую встречу сестер с матерью Элизабет Честер.

– Миссис Ханичерч. – Шарлотта и Энн почтительно присели перед дамой в реверансе, после чего опустились на потертый диван напротив нее.

Вид у бедной женщины был положительно убитый, лицо распухло от слез. Она даже не смогла заговорить сразу, несколько секунд ушло у нее на то, чтобы успокоиться.

– Мистер Ханичерч, разумеется, не знает, что я здесь, – сказала миссис Ханичерч очень серьезно, после чего поджала губы и молчала до тех пор, пока явившаяся с чаем миссис Хеппл не вышла, закрыв за собой дверь. – Поэтому у меня очень мало времени, иначе мое отсутствие может быть раскрыто.

– Понимаю, – сказала Энн. – Вам запрещено выходить из дома без ведома вашего мужа?

– Что? – возмутилась миссис Ханичерч. – Конечно, нет, просто если бы он знал, где я сейчас, то наверняка надавал бы мне оплеух, да и поделом, смею сказать.

Энн хотела что-то сказать, но Шарлотта накрыла рукой руку сестры, давая ей знак молчать.

– Тогда прошу вас, миссис Ханичерч, расскажите, зачем вы к нам пришли.

– Ваш вчерашний визит очень огорчил меня, – отвечала она горестно. – В самом деле, очень. Со вчерашнего дня я все думаю и думаю о нем, ваши слова так и вертятся у меня в голове, и я уже боюсь, как бы не сойти с ума. Но это еще не самое страшное. Страшнее всего то, что сегодня утром мы убедились в вашей правоте. Вчера, после вашего ухода, мистер Ханичерч, желая меня успокоить, взял экипаж и поехал в Честер Грейндж, откуда вернулся только сегодня с рассветом. Вы правы. Элизабет там нет, пропала в понедельник. Мужу показали ее пустую комнату, а он… он не стал рассказывать мне о том, что там увидел, и поэтому я прошу об этом вас, ведь картины, которые представляю себе я, хуже любой правды.

– Когда мы были там, мадам, комнату уже отмыли, и так тщательно, что мы сразу поняли, как она выглядела бы неприбранной. – И Шарлотта рассказала бедной женщине все, подбирая слова осторожно, чтобы не лгать, но и не усугублять ее тревогу понапрасну. – Нам сказали, что, когда на рассвете в комнату вошла гувернантка, там было очень много крови, но ни следа вашей дочери.

Миссис Ханичерч стоически кивнула, вцепившись обеими руками в носовой платок.

– У моего мужа вышла ссора с мистером Честером, и тот заявил, что больше не несет ответственности за Элизабет. Мистер Ханичерч поехал к констеблю в Китли, но тот, похоже, знает об этом деле меньше, чем вы, поэтому он решил обратиться к мировому в Лидсе, пусть тот поможет узнать, что… что с ней стало.

– Вы отдали им то письмо? – спросила Шарлотта. Миссис Ханичерч покачала головой и вынула письмо.

– Мистер Ханичерч сказал, это ничего не значит, просто на письме написали не ту дату. Он говорит, Лиззи всегда была пустоголовой, а еще письмо доставили с опозданием. Он сказал, никакого смысла во всем этом нет, к тому же теперь он сам взялся за поиски Элизабет, а значит, скоро она вернется домой, а потом и к своему мужу… но я… мне кажется, письмо все же имеет значение. Я даже уверена в этом, хотя и не могу объяснить почему. Может быть, это материнское чутье?

– И оно вас не подвело, я думаю, – сказала Энн. – От этого письма не стоит просто отмахиваться.

– Вчера вы сказали, что только вы и ваша сестра обеспокоены поиском правды об исчезновении моей дочери.

– Мы действительно считаем, что никто не вкладывает в это столько энергии, сколько мы, – кивнула Шарлотта и, подумав, добавила: – И еще наших нанимателей, господ Белл.

– Тогда прошу вас, не бросайте своих поисков, ради меня! У меня есть немного денег, которые я утаила от мистера Честера…

– Ваши деньги нам не потребуются, – торопливо сказала Энн, беря у миссис Ханичерч письмо. – Мы только хотим вам помочь. Мы с сестрой полночи не спали, думая о том, какое беспокойство мы причинили вам накануне, но прошу вас, поверьте, мы пришли вовсе не для того, чтобы причинить вам боль.

– Так вы сестры? – Миссис Ханичерч была удивлена, а Энн с раскаянием поглядела на Шарлотту.

– Да, сестры, – с неохотой признала Шарлотта. – Не имея ни мужей, ни состоятельных родственников, мы вынуждены искать себе приличного занятия, чтобы зарабатывать на жизнь.

– Но вы еще можете выйти замуж, – улыбаясь сквозь слезы, возразила миссис Ханичерч, – в особенности вы, Энн. У вас такое милое, нежное личико. Будь у меня сын, я бы хотела, чтобы он женился на такой славной девушке, как вы.

– Не уверена, что из меня выйдет столь же милая жена. – Энн вяло улыбнулась, чувствуя, как напряглась рядом с ней обиженная Шарлотта. Та изо всех сил делала вид, будто ничего особенного не услышала, ведь замечания вроде этого были ей не в новинку. И все же они ранили куда больнее, чем она готова была признать.

– Я тоже всю ночь не могла заснуть, – продолжала миссис Ханичерч. – Сидела и перечитывала письма Лиззи, думала над каждым предложением и все вспоминала последние недели и дни перед ее свадьбой. – Миссис Ханичерч опустила взгляд на свою руку в перстнях, в которых блестели крупные бриллианты. – Милые дамы, за годы жизни с мистером Ханичерчем я родила семерых детей, и всех, кроме Лиззи, бог забрал у нас еще прежде, чем они успевали прожить с нами хотя бы год. И с каждым разом боль потери становилась все непереносимее, мисс…

– Бронте, – отозвалась Шарлотта, не в силах продолжать лгать перед лицом такой трагической откровенности.

– Некоторые люди думают, что мать, у которой часто умирают дети, привыкает к этому, как будто каждая маленькая жизнь ничего для нее не значит, но это неправда, уверяю вас. Каждый раз, впервые взяв свое дитя на руки, мать привязывается к нему всеми силами своей души, раз и навсегда, ибо разве это крохотное тельце не было частью ее самой еще до того, как появиться на свет? Нет, к смерти детей нельзя привыкнуть, да и незачем. – Слезы стояли в фиалковых глазах женщины, когда она взглянула на Шарлотту. – Шестеро моих малышей, моих нежных крошек, которые уже агукали и улыбались мне, сошли в сырую могилу прежде, чем я услышала от них слово «мама», и каждый раз я надеялась, что смерть заберет и меня. Я даже просила мужа, чтобы он… чтобы я не понесла больше, но он сказал, что мы должны во всем полагаться на Господа, и оказался прав. Потому что бог в конце концов дал нам Лиззи, и она не только не умерла, но выросла, стала женщиной и вышла замуж, и я как-то привыкла считать, что теперь с ней уже ничего не может случиться. И как же я обожала ее в детстве, вы даже представить себе не можете, мисс Бронте, как я ее обожала, мою дорогую, любимую девочку!

– Разумеется, – сказала Шарлотта. – Ведь это так естественно.

– Мы хотели, чтобы у нее в жизни все было самое лучшее, а она, как покорная дочь, всегда полагалась на наш выбор. В ее восемнадцатый день рождения мы стали вывозить ее в свет, и на первом же балу она повстречала Честера. Немало прекрасных молодых людей мечтали тогда назвать ее своей невестой, но мы чувствовали, что лишь Честер может дать ей то, чего мы для нее желали.

– И чего желали для своей дочери вы? – спросила Энн.

Миссис Ханичерч слегка поерзала на стуле и опустила глаза.

– Это было желание моего мужа. Мистер Ханичерч, как сейчас говорят, сам себя сделал, а некоторые называют нас нуворишами. И будь мы хоть в тысячу раз богаче их, они все равно будут глядеть на нас сверху вниз. А для мистера Ханичерча это непереносимо. Мы надеялись, что богатое приданое Лиззи привлечет к ней человека с таким происхождением, благодаря которому и наша дочь, и ее будущие дети поднимутся в обществе и станут респектабельными.

Шарлотта серьезно кивнула и, собрав все свое мужество в кулак, приготовилась задать этой милой, несчастной женщине неизбежный вопрос.

– Миссис Ханичерч, когда мы разговаривали с вами вчера, вы обмолвились о том, что… что мистер Честер способен навредить вашей дочери, если узнает о ней некую правду. Я понимаю, как вам сейчас трудно, но если вы действительно хотите, чтобы мы помогли вашей дочери, расскажите нам о ней всю правду, какой бы шокирующей она вам ни казалась. Помните, все, что вы откроете нам сейчас, останется строго между нами.

Миссис Ханичерч покачала головой раз, потом еще раз и прижала ко рту платок.

Шарлотта переменила позу и, помешкав, подвинулась вперед, поближе к собеседнице.

– Миссис Ханичерч, – заговорила она почти шепотом, беря старшую женщину за руку. – Может быть, вам станет легче, если мы сами скажем, что до нас дошел слух о привязанности, которую, возможно, питает Элизабет к другому мужчине, не к мужу?

Сначала миссис Ханичерч была как будто шокирована откровением Шарлотты, но скоро потрясение прошло, оставив по себе лишь печаль.

– Я говорила вам, что моя Элизабет не знала узды в детстве, – начала она. – И что я потакала ей во всем. И что она была такой умницей, хорошо играла на пианино, и рисовала тоже хорошо. Вот я и умолила мистера Ханичерча нанять ей двоих учителей: молодого мужчину, чтобы учить игре на фортепиано, и молодую леди, учительницу рисования и всего остального. Мистер Честер ведь тоже хотел образованную жену, понимаете. Вот я и убедила мужа, что так у Лиззи будет больше шансов найти хорошего мужа. – Миссис Ханичерч покачала головой. – Но уже через несколько месяцев стало ясно, что учитель музыки, некий мистер Уолтерс, воспользовался добротой и доверчивостью нашей девочки. Очень сильно воспользовался. Ей было тогда всего пятнадцать, и она просто бредила любовью.

– Об их привязанности стало известно?

– Да. – Миссис Ханичерч опустила набухшие слезами глаза. – Элизабет застали в… компрометирующей ситуации с этим типом, который соблазнил ее при пособничестве одной из горничных.

– Мне очень жаль это слышать, миссис Ханичерч, – мягко сказала Шарлотта. – Однако ваша дочь далеко не первая и наверняка не последняя молодая женщина, пошедшая по этой дороге.

– Мистер Ханичерч сказал тогда, что она погибла, что ни один достойный мужчина не возьмет ее в жены, если об этом станет известно, и что унижение его прикончит. И тогда он заплатил – заплатил тем, кто обнаружил их вместе, чтобы только они держали языки за зубами. И тому он тоже заплатил немало денег за то, чтобы он уехал куда-нибудь подальше и никогда больше не возвращался сюда, а также не трепал ее имя. Мерзавец сменил фамилию и перебрался, кажется, в Скарборо. Слухи, конечно, все равно ходили – мы, как ни старались, не могли заткнуть все рты. Элизабет тоже отослали из дома в школу для молодых леди в Уистабле, там она пробыла до восемнадцати лет, а когда вернулась, то мы надеялись, очень надеялись, что все это осталось у нее в прошлом, и все вроде шло хорошо, но тут она повстречала Роберта Честера.

– Лиззи влюбилась в него с первого взгляда и все танцы желала танцевать только с ним. Не помню, чтобы я когда-нибудь видела ее такой сияющей и счастливой. Потом они встречались еще не один раз, и ни разу он не сделал ничего такого, что бы ее разочаровало. Вот почему, когда Честер пришел к нам просить руки Лиззи, мы радовались не меньше, чем она сама. Казалось, все шло как по писаному: старое, уважаемое семейство; он уже не мальчишка, человек добрый; вдовец; да и женился как будто по любви. Недели подготовки к свадьбе летели быстро… – Голос миссис Ханичерч прервался, улыбка погасла. – И вот, всего за несколько дней до венчания, мы поехали устраивать прием в Честер Грейндж и заодно помочь Лиззи устроиться в новом доме. Мы… уже не так стерегли ее и Роберта. Думали, какая разница, все равно он станет ее мужем через день-другой, вот и не стали возражать, когда как-то вечером, после обеда, он повел ее в сад… Мы решили, что худа из этого не выйдет, пусть лучше познакомятся… но…

Миссис Ханичерч явно было неприятно вспоминать о том, что произошло тогда, еще тяжелее рассказывать.

– Мисс Бронте, вы дамы незамужние, и я не хочу пугать вас рассказами о той стороне жизни, которая едва ли вам знакома…

– Да, мы не замужем, но о матримониальных делах представление имеем, так что не тревожьтесь, – заверила ее Шарлотта. Энн только приподняла бровь, но ничего не сказала.

– Я подготовила – точнее, мне казалось, что я подготовила Лиззи к тому, чего может пожелать от нее муж, и… нельзя сказать, чтобы она совсем ничего не знала о том, как именно все происходит. Лиззи чувственная и здоровая девушка, которая вполне созрела для того, чтобы стать женщиной. Больше того, я была уверена, что она с нетерпением ждет, когда снова сможет зажить полной женской жизнью.

Последние слова она произнесла страдальческим шепотом и снова заерзала на стуле. Вся эта встреча, весь разговор были столь очевидно тягостны для нее, что можно было лишь догадываться, насколько она любит свою дочь, если ради нее отважилась рассказать столь интимные вещи совсем незнакомым женщинам. Шарлотта вдруг поняла, что сидящая перед ними женщина в полном отчаянии, и страшнее всего для нее в этот момент было осознавать, что, может быть, она и ее муж сами выбрали судьбу дочери, которая, возможно, привела ее к страшному концу.

– Видите ли, с той прогулки она вернулась белой как мел и с таким лицом, будто призрака увидела, – несчастным голосом продолжала миссис Ханичерч. – Всю ночь она плакала. Я это знаю, потому что спала с ней. Наутро она просила – умоляла меня – отложить свадьбу. Я думала, она просто нервничает, как все невесты, и стала расспрашивать ее о том, что произошло между ней и Честером, чтобы понять, чем она так расстроена, но она наотрез отказалась об этом говорить. То есть просто не могла себя заставить.

Миссис Ханичерч вдруг вскочила, точно не в силах больше сдерживать волнение, подошла к двери, захлопнула ее и вернулась.

– Мы с мистером Ханичерчем поговорили об этом, но приготовления к свадьбе так и кипели вокруг нас, гости продолжали съезжаться, да и Лиззи до тех пор была совершенно счастлива. И мы решили, что надо просто успокоить ее, и все исправится. И стали уговаривать ее не откладывать венчание. Но в тот же вечер она сбежала, а когда мы ее нашли, с ней приключилась от ужаса истерика. Тогда я сказала Джону, что, может быть, нам все же придется смириться и отменить венчание, но… он отказался. Ему даже думать об этом было невыносимо, он считал, что этим Лиззи опозорит его имя, а во второй раз он такого вытерпеть не мог. И еще добавил, что раз она дала согласие на брак, то должна выполнять свою часть договора, и что он будет рад, когда ответственность за нее наконец-то будет снята с его плеч. И так они поженились.

Миссис Ханичерч заплакала в ладони.

– Бедная, какое у нее было лицо в день венчания, какие красные, заплаканные глаза. До сих пор не могу забыть.

– Мы слышали, что Элизабет не была счастлива в браке, – сказала Шарлотта. – Кажется, она подружилась с гувернанткой старшего мальчика и поверяла ей свои секреты. Но семейная жизнь редко кому дается сразу, в основном к ней надо привыкать. Поэтому надеяться на то, что это произойдет и с вашей дочерью, было вовсе не глупо.

– Медовый месяц они провели в Венеции, а когда вернулись, Лиззи была такая худая и бледная, совсем не походила на себя. Скоро стало ясно, что она ждет ребенка, и мы решили, что все дело в этом. А потом родился малыш Арчи, все прошло хорошо, мальчик был здоровенький, вот только навестить его нам не удавалось – Честер был против. Я боялась, а мистер Ханичерч сердился – он уже готов был ехать в Честер Грейндж без всякого приглашения и требовать, чтобы нам показали нашу дочь. И вдруг стали приходить письма, такие мирные, даже счастливые. Мы успокоились и перестали переживать. Пусть живут, как хотят, заявил мой муж. В конце концов, теперь Честер за нее отвечает, ему и решать. Не могу вам передать, как мне было больно, но я смирилась с тем, что придется отпустить мою девочку. Конечно, я была несчастлива, но старалась гнать от себя «глупые мысли», как их называет мой муж, и быть довольной тем, что моя дочь довольна. Так все и шло до вчерашнего дня, когда в наш дом пришли вы.

– И мне очень жаль, что так вышло, – сказала Шарлотта.

– Пожалуйста, не извиняйтесь. После вашего ухода я перечитала все письма Лиззи, – ответила ей миссис Ханичерч. – И все поняла. А ведь я столько раз читала и перечитывала их прежде, надрывая себе сердце тем, что моя девочка не со мной, но самого главного не замечала, и только после разговора с вами как будто увидела их другими глазами.

– Что вы увидели? – встрепенулась Энн и даже подалась вперед.

– Когда Лиззи была еще совсем малышкой, ей часто снились кошмары. Почти каждую ночь она кричала так, что просыпались все, кто был в доме, а чтобы ей самой потом спокойно заснуть, я должна была лечь рядом с ней и втирать ей в виски лавандовое масло.

– Мне так страшно, мама, – повторяла она, – принеси мне лаванды, хочу лаванду.

– И? – не выдержала заинтригованная Шарлотта.

– В каждом ее письме обязательно есть место, где она вспоминает свое детство и спрашивает: «Помнишь, как я просила тебя принести мне лаванду, мама?» И слова подчеркнуты. «Принести мне лаванду». Шарлотта, Энн – я уверена, что каждым своим письмом моя дочь кричала мне о том, как ей страшно, просила у меня помощи, а я… не слышала ее криков. Не слышала ее криков…

Бедная миссис Ханичерч разрыдалась, а Энн встала перед ней на колени и так естественно обняла ее, стараясь утешить, что, глядя на них двоих, Шарлотта невольно позавидовала тому дару непроизвольной доброты и сострадания, которыми обладала ее младшая сестра.

– Шарлотта, и вы, милая, нежная Энн, скажите мне, как мне найти мою Лиззи?

– Мы соберем воедино все, что нам удастся узнать, и будем думать над этим день и ночь, пока у нас не сложится картина. А когда это произойдет, то и ответ на ваш вопрос отыщется, только… только я боюсь, что он может оказаться страшным, миссис Ханичерч.

– Мне не привыкать жить с горем, – ответила та и стоически кивнула. – На мою долю его выпало не меньше, чем многим. Неведение – вот что перенести невозможно, вот с чем нельзя жить.

– Мы не остановимся, пока ответ не будет у нас в руках, каким бы он ни оказался, – пообещала Шарлотта, серьезно глядя на миссис Ханичерч.

– Надеюсь, что ваши наниматели, господа Белл, окажут вам помощь? – взмолилась миссис Ханичерч, беря Шарлотту за руку.

– Да, – сказала Шарлотта, понимая, как необходимо миссис Ханичерч знать, что ответственными за все будут мужчины. – Да, конечно, господа Белл присмотрят за всем.

– Тогда прошу вас, дорогие дамы, исполните свой долг.

На лице бедной женщины было написано такое страдание, что слова сорвались с уст Шарлотты раньше, чем она успела обдумать их как следует.

– Да, – сказала она. – Обещаю вам, что мы не остановимся, пока дело не будет сделано.

Глава 21. Эмили

Утренний туман еще лежал в ложбинах и изгибах долины, когда Эмили возвращалась домой с Кипером, который трусил с ней бок о бок. Девушка планировала войти через дверь кухни и, если кто спросит, сказать, что была на утренней прогулке, как вдруг заметила Джона Брауна: сторож отцовской церкви и могильщик в одном лице, он что-то копал в окружении могильных плит, квадратных, точно крышки столов.

– Доброе утро, Джон, – приветствовала его Эмили, когда, оставив Кипера в саду, спустилась на кладбище посмотреть, в чем там дело.

– Доброе утро, Эмили. – Джон Браун поднял голову от могилы, которую раскапывал: в ней, как прекрасно знала дочь священника, уже стояли один на другом гробы в разной степени распада. В это раннее утро, предвещавшее теплый, солнечный день, Джон расширял могилу, насколько это было возможно, чтобы найти место для еще одного гроба. Отец регулярно обращался к епископу с просьбами освятить дополнительный участок земли под кладбище, иначе кости усопших жителей Хоэрта начнут торчать из свежевскопанной земли. – Вижу, вы опять встали чуть свет.

– Я проснулась с рассветом, было так красиво, – ответила Эмили, думая о том странном, свидетельницей чего она стала совсем недавно – не будь она совершенно уверена в том, что бодрствовала всю ночь, то приняла бы все это за причудливый кошмар. Наклонив голову, она прочла имя на поставленной набок могильной плите. – Опять ребенок Пикфордов, Джон? Папа надеялся, что малыша еще удастся спасти. Когда похороны, сегодня?

– Сегодня, – кивнул Джон. – В полдень.

– Я приду. – Эмили тоже кивнула. – Этот год дорого им обошелся. – Сунув руку в карман, она вынула оттуда кусок гальки. – Джон, будь так добр, взгляни на этот камень и скажи: откуда он, по-твоему, может происходить?

– Камень, говорите? – Джон выбрался из могилы, вытирая руки о штаны. Если непокрытая голова девушки, ее растрепанные волосы и порванное платье в пятнах присохшей грязи и вызвали у него какие-то подозрения, то он оставил их при себе – черта, за которую Эмили особенно его ценила. Как, впрочем, и за другие его качества – он был степенен, скромен и для человека, изо дня в день живущего бок о бок со смертью, на удивление жизнерадостен.

– Если тебя не затруднит, – сказала Эмили, опуская гальку ему в ладонь.

– Что ж, – сказал могильщик, сосредоточенно сведя брови. – Это определенно камень.

– До чего же ты забавный, Джон, – сказала Эмили. – Я хочу знать, откуда его привезли. Видишь, какой он светлый, почти белый, и слишком гладкий для наших мест.

Джон Браун еще раз внимательно посмотрел на камень.

– Точно, гладкий, – согласился он, пожимая плечами и возвращая камень девушке, – наверное, долго лежал в воде – в реке, а может, и в море, точнее не скажу. Попробуйте спросить у мистера Пербека.

– Что это еще за мистер Пербек, Джон? – заинтересовалась Эмили.

– Молодой человек из Лондона, интересуется геологией, живет в «Быке». Я слышал, как он говорил, что собирается сегодня на Понден Кирк искать какие-то ответы, хотя на какие вопросы могут ответить камни, которые со дня сотворения мира лежат на одном месте, ума не приложу.

– Ясно, – сказала Эмили, вертя в руках свой кусок гальки. – Геолог в Хоэрте – это явный знак судьбы, пренебречь которым было бы нелепо. Надо пойти его разыскать. Хотя нет. Терпеть не могу вступать в разговоры с незнакомыми джентльменами, те сразу начинают подозревать, что я подыскиваю себе муженька. С другой стороны, я уверена, что этот камень очень важен, а мнение человека знающего может решить все дело…

– Мисс Эмили, – сказал Джон, промокая платком затылок и шею, которые уже начинало припекать поднимающееся солнце, – не знаю, что у вас за сомнения, но, как по мне, так не родился еще джентльмен, которого вы не отпугнете своим острым языком и свирепым взглядом, случись в том нужда.

– Вот за это спасибо тебе, Джон Браун, – с улыбой ответила искренне обрадованная Эмили.

Мистера Пербека Эмили отыскала на вересковом склоне Кирка. Возле него лежала развернутая скатка с инструментами, удивительно похожими на орудия труда каменотесов. Некоторое время Эмили наблюдала за ним, оставаясь незамеченной, – геолог был так занят, что совсем не смотрел по сторонам. Он был действительно молод, примерно одного возраста с ней – не то чтобы она считала молодой себя, конечно, но ведь что для женщины старость, то для мужчины самый расцвет. Его жидковатые светлые волосы растрепал ветер, а нос уже начинал лупиться от солнца. Повернись Эмили к нему спиной и отправься восвояси, он так никогда бы и не узнал, что она приходила, – и, надо сказать, она предпочла бы, чтобы так и было, но ничего не попишешь, дело есть дело.

– Здравствуйте, сэр, – окликнула она, наполовину спускаясь, наполовину соскальзывая по крутому откосу на узкий выступ, где примостился мистер Пербек, и вместо реверанса протягивая ему руку – вариант приветствия, который показался ей более надежным в столь ненадежных обстоятельствах. – Меня зовут Эмили Бронте, я из Хоэрта. Тамошний священник, Патрик Бронте, мой отец.

– Я… а… э… Здравствуйте, мисс… Бронте? – Мистер Пербек так поспешно вскочил, что рассыпал собранные им образцы, а листок с его записями подхватил и унес ветер. – Джонатан Пербек к вашим услугам, мадам… мисс?

– Здравствуйте, – повторила Эмили. По ее ощущениям, беседа требовала более длительной преамбулы, но, не зная, в чем именно она должна заключаться, девушка просто перешла к тому, ради чего явилась. – Могильщик Джон Браун сказал мне, что вы интересуетесь геологией, и я решила спросить у вас, откуда может происходить этот камень.

– Вот как? – Мистер Пербек извлек из-под камня потрепанный головной убор, который клал туда на тот случай, если поднимется ветер, надел его, одернул крутку. – Никогда еще подобная просьба не заставала меня настолько врасплох. Я чувствую себя положительно неготовым.

– Не волнуйтесь. Разве можно быть к чему-нибудь готовым в горах? – отозвалась Эмили. – Это одна из причин, почему я особенно их люблю – здесь всегда кажется, будто еще шаг, и пойдешь прямо по облакам, вы не находите? Здесь с нами говорит ветер – если прислушаться, можно разобрать, какие секреты он нашептывает.

– Ветер здесь действительно сильный, – кивнул мистер Пербек, и Эмили удовлетворенно отметила, что выражение лица у него стало настороженным.

– А вы почему здесь? – спросила она, и он сразу просиял, точно наконец понял, что ему отвечать этой странной молодой женщине с распущенными волосами, которая появилась откуда ни возьмись.

– Везде в Европе, говорят геологи, горы и крупные долины, вроде этой, сформировались под влиянием больших масс льда, которые двигались по материку десятки тысяч лет назад, когда Земля, по их уверениям, замерзала. Сама эта гора, камни, из которых она сложена, каждая расщелина в ней были созданы огромной стеной льда, такой могучей, что, двигаясь, она формировала ландшафты. Я пришел сюда в поисках каких-либо свидетельств, подтверждающих эту теорию, хотя… – Тут он ненадолго замешкался, видимо, вспомнив, что отец Эмили священник, и закончил: – Хотя, очевидно, создателем всего является Господь.

– Мир, покрытый льдом, – повторила Эмили задумчиво и устремила взгляд в конец долины, туда, где в гряде холмов зиял раскол. – Мне всегда казалось, что эта долина выглядит так, словно две могучие руки разорвали ее надвое, но вообще-то такое могла сделать и стена льда. Как это интересно, мистер Пербек. Мне нравится ваша теория. Но взгляните на мой камень – что вы о нем скажете?

Мистер Пербек принял из ее руки кусок гальки, которую держал на ладони с такой опаской, словно то было яйцо.

– Это известняк, – сразу заявил он, – найденный, полагаю, на берегу моря, где его обточила волна. Йоркширское побережье сложено из многочисленных пластов пород юрского периода, среди которых есть и известняк, однако вот здесь сквозь него проходит жила песчаника – вот. Видите? Вот она, ее лучше видно, если намочить камень. – Он вынул фляжку и плеснул на камень водой, отчего тот сразу потемнел, и на его серой поверхности с пурпурными включениями отчетливо проступила неровная золотисто-розовая полоса. – Конечно, я не могу указать вам точное место, где этот камень был подобран, однако с большой долей уверенности могу предположить, что это где-то в окрестностях Скарборо.

– Скарборо – это интересно, – сказала Эмили, забирая у него камень. – Сувенир, напоминание об особом месте, о пережитом там драгоценном миге. Залог любви, которым могли обменяться любовники.

– Ну уж, – сказал мистер Пербек, явно не зная, смеяться ему или бежать от нее без оглядки – что было бы ничуть не странно, ведь вряд ли он видел много женщин, подобных ей. Высокая, простоволосая, кудрявые пряди змеятся вокруг лица, как у Медузы. – Мисс Бронте, простите мое любопытство, но разрешите и мне задать вам вопрос: для чего вам нужно знать происхождение этого камня? Не припомню, чтобы подобный вопрос мне когда-либо задавала молодая леди.

Но Эмили уже карабкалась вверх по склону.

– Простите меня, мистер Пербек, я бы с удовольствием поговорила с вами еще – вы кажетесь мне очень интересным собеседником, – но меня ждут на похоронах.

Глава 22. Энн

– Боже мой, Эмили, ты выглядишь так, словно всю ночь не ложилась! – воскликнула Шарлотта, когда они с Энн вернулись домой и застали сестру в кухне, где та, пристроив на столе книгу, читала роман, одновременно меся тесто для новой партии хлеба – дело, которое она обычно делала гораздо раньше.

– Ну тогда я выгляжу так, как и положено, – отозвалась Эмили, – после бессонной ночи, полной невероятных приключений, и утра, которое началось с открытия и завершилось похоронами.

– Правда? – равнодушно бросила Шарлотта, думая, что Эмили опять всю ночь писала про Гондал – люди там всегда умирали трагически.

– Истинная правда, – подтвердила Эмили и добавила: – Дайте мне только отправить эти хлебы в печь да еще дождаться, когда можно будет поговорить на свободе, и я расскажу вам обо всем, что видела.

– А мы расскажем тебе, что узнали в Лидсе, – сказала Энн, заглядывая в книгу Эмили из-за ее спины, для чего ей пришлось подняться на цыпочки и положить голову сестре на плечо. – И это совсем не мало.

– Вот и посмотрим, кто из нас интереснее провел время, – ответила Эмили. – Но предупреждаю: победителем точно окажусь я.

Шарлотта и Энн переглянулись, уверенные, – что бы ни произошло с Эмили здесь, в Хоэрте, покуда ее воображение витало в стране фей, все это ни в какое сравнение не идет с тем, что они привезли из Лидса.

И, конечно, они ошиблись.

– О боже, – сказала Шарлотта, почувствовав, как волоски у нее на шее встали дыбом, когда Эмили закончила свой рассказ о том, что она видела в Честер Грейндж, утаив от сестер лишь самую малость и уснастив остальное жуткими, леденящими душу подробностями.

Им пришлось подождать, чтобы его услышать, ведь Эмили ни за что не хотела говорить дома, где было слишком много ушей: папа́, Табби или новый викарий мистер Артур Белл Николс – непривычный к их порядкам, он всегда появлялся некстати.

День был ясный, и Эмили все же уговорила усталых с дороги сестер снова выйти из дому, едва те успели поставить багаж. Но, выслушав историю сестры, они не пожалели, что поддались на ее уговоры, тем более что прогулка привела их к любимому месту: прелестному водопаду, который они называли между собой «Встречей у воды». Поток бежал здесь через пустошь с таким прохладным, мелодичным звоном, что Энн, приходя сюда, невольно вспоминала те звуки, которые извлекала из пианино ее кошка, наступая на клавиши. А еще ей всегда казалось, что тут некогда тешил свою силу великан: огромные валуны были разбросаны по холмам и меж ними, как детские игрушки. Столь же живописная, сколь и дикая долина, как волшебное зеркало, отражала разные грани характеров трех сестер, почему они и любили ее так, и все три чувствовали себя здесь как дома. Под этим ясным небом, которое словно отделяло их от мира, наедине друг с другом, вдали от любопытных ушей, они могли смело говорить о чем угодно.

Выслушав историю целиком, Энн не сразу смогла решить, что в ней ужасало ее больше: то, как Честер ласкал череп, или то, что ее сестра вышла одна в ночь и, нимало не задумываясь, подвергла себя огромной опасности.

– Уходя, я прихватила с его стола какие-то бумаги, но, просмотрев их, увидела, что ровно ничего интересного в них нет: какие-то счета да скучная переписка.

– Если кто-нибудь узнает, что ты это сделала, Эмили, – сурово заговорила Шарлотта, – тебя посадят за решетку: это ведь посягательство на частную переписку!

Эмили кивнула.

– Да, ты права, попасться с этими бумагами было бы очень глупо. А кстати, у меня есть кое-что еще. По причинам, которых я не могу объяснить, я зашла в комнату Элизабет и обнаружила там вот что. – Она раскрыла ладонь. – По-моему, это та самая пуговица, которая отсутствовала на сюртуке Честера. Возможно, оторвалась во время борьбы?

– Мне страшно даже глядеть на нее. Надеюсь, папа́ никогда не узнает о наших эскападах – если он хоть что-нибудь услышит, это его в могилу сведет, – сказала Энн, не на шутку испуганная приключениями Эмили.

– Согласна, – кивнула Шарлотта. – Нам надо быть осторожнее и беречь папа́ от беспокойства.

– Да, а наш брат между тем и в одиночку доставит ему столько неприятностей, что никакие наши усилия не помогут, – брякнула Эмили. – Когда мы с Кипером вернулись домой сегодня утром, то нашли Бренуэлла распростертым на каменном крыльце – ему не хватило соображения даже вползти в дом.

– Опять? – безнадежно спросила Шарлотта. – А мне-то казалось, что наш последний разговор со стариной Бренуэллом подействовал на него как нужно. Но, видимо, мне это только показалось.

Сестры на время умолкли, и Энн сразу поняла, что они все трое думают об одном и том же: как убедить Бренуэлла свернуть с его гибельного пути прежде, чем он упадет в пропасть, к которой он ведет.

– За работу, детективы, – сказала она так весело, как только могла. – Давайте еще раз поглядим на все, что нам удалось собрать, и подумаем, что за картина из них складывается. Кости, которые… с которыми общался мистер Честер… как ты думаешь, они могут принадлежать Элизабет?

– Вряд ли, – уверенно ответила Эмили. – Они были чистые, так что почти блестели в отсветах пламени, прямо как фарфоровые. Кроме того, чтобы разобрать скелет на части, нужен изрядный срок: Честеру пришлось бы посылать тело в Лидс или в Брадфорд, а на это у него просто не было времени. Но я хорошо разглядела тот череп. Он был такой небольшой и изящный, что Честер, казалось, легко мог его раздавить прямо руками. Так что это наверняка был череп женщины, причем со всеми зубами. Из чего я делаю вывод, что он принадлежал первой миссис Честер, которую супруг держит в своем подчинении по сей день, мстя ей за попытку скрыться от него в смерти. В одном я не сомневаюсь совершенно: Честер – темный и опасный человек. Точнее, сумасшедший. Он ловко это скрывает, но по сути он настоящий безумец. И вот к какой мысли я прихожу в итоге: человек, который столь странно и противоестественно оплакивает первую жену, хотя сам сжил ее со свету своей жестокостью, мог легко расправиться и со второй.

Несмотря на теплый день, Энн пробрал озноб. Зло, на которое способны люди, ужасало ее тем больше, чем старательнее маскировали его ложью, придавая ему респектабельный лоск.

– Однако у нас есть вот это. – Шарлотта взяла письмо Элизабет, которое отдала ей миссис Ханичерч, и стала вертеть его в руках. – Письмо, написанное самой Элизабет, помеченное и датированное следующим днем после ее исчезновения.

– А разве не мог Честер подделать почерк жены и послать письмо ее родителям специально для того, чтобы история с ее исчезновением не вышла наружу как можно дольше? – предположила Эмили, беря письмо у Шарлотты и вглядываясь прищуренными от солнца глазами в его строки.

– Миссис Ханичерч совершенно уверена в том, что это почерк ее дочери, – сказала Энн. – К тому же я не верю, чтобы такой несдержанный человек, как Честер, мог идеально воспроизвести каллиграфический почерк образованной молодой женщины, которую долго и специально учили тому, чтобы подавлять проявления индивидуальности во всем, даже в манере писать буквы.

– Но и это еще не все, – подхватила Шарлотта. – В возрасте пятнадцати лет Элизабет едва избежала большого скандала после того, как, видимо, вступила в интимную связь со своим учителем музыки.

– Клянусь зубами Господними, домашние учителя – самые отчаянные соблазнители на свете! – воскликнула Эмили. – Похоже, девушке лучше самой обучить себя всему, что ей интересно, чем полагаться на милость учителя в надежде, что он не соблазнит ее в награду за науку!

Энн сделала большие глаза, глядя на Эмили в упор, а та ответила ей невинным взглядом, как бы не замечая краски, которая залила щеки Шарлотты.

– Насколько мы могли судить, Элизабет не пала невинной жертвой соблазнителя, скорее напротив, – продолжила Шарлотта, повернув голову так, чтобы поля шляпки скрыли ее краснеющее лицо. – Похоже, отец Элизабет купил молчание учителя за приличную сумму, которой хватило на то, чтобы открыть где-то на побережье школу для мальчиков. Однако непонятно, чего именно Элизабет так боялась в браке, ведь, судя по всему, она лучше многих молодых невест знала, что ждет ее после венца.

– Интересно, что у нее был возлюбленный, с которым ей пришлось расстаться, – сказала Эмили. – И который переехал на побережье. А ведь мистер Пербек, геолог, полагает, что тот камень происходит с пляжей вокруг Скарборо, ни больше ни меньше.

– Мистер Пербек? – Шарлотта приподняла бровь.

– Эксперт, – отмахнулась от вопросительного взгляда сестры Эмили, для которой объяснять что угодно всегда было хуже смерти. – Думаю, нам надо разыскать того молодого человека, с которым спуталась Элизабет. И если окажется, что это с ним миссис Харди видела Элизабет в лесу, то это, скорее всего, будет означать, что их любовь с учителем не закончилась, даже когда она вышла замуж за Честера. И тогда у нас будет мотив для убийства. Которое мог совершить не только ревнивый муж, но и ревнивый любовник.

– Согласна, – кивнула Шарлотта.

– А записка – та, которую мы нашли в комнате Мэтти, – напомнила им Энн. – Не забывайте про записку. Думаю, нам надо еще раз поговорить с Мэтти и попытаться вызнать у нее смысл этого послания и правда ли, что «Р» может означать Роберт.

– У Мэтти ангельская душа – чистая и безответная, – возразила Шарлотта. – Не могу поверить, чтобы она могла так увлечься человеком вроде Честера, да еще и помогала ему скрывать его делишки, особенно после того, как она почти открыто сказала нам – он способен на самое худшее. В этом просто нет смысла.

– Может быть, она хочет, чтобы с ним что-нибудь случилось, – задумчиво предположила Энн, – и он сравнялся бы с ней по положению в обществе. Этого тоже нельзя исключать, Шарлотта. Любовь – это болезнь, она толкает своих жертв на странные и противоестественные поступки. Если она и впрямь влюблена в Честера, то исчезновение его жены пришлось бы ей как раз кстати.

– Энн, я просто не допускаю такой мысли! – воскликнула Шарлотта, глядя на сестру расширенными от ужаса глазами. – Неужели ты думаешь, что это Мэтти раскромсала на куски Элизабет Честер?

– Энн права, – сказала Эмили. – Мы не должны исключать ни одну возможность. И мужчины, и женщины – одинаково страшные существа, и никогда нельзя поручиться за то, что они смогут и чего не смогут сделать, если будут уверены, что все останется в тайне. Полагаю, что поездка в Скарборо будет не самым простым предприятием и что туда лучше отправить Энн, так как она бывала там с Робинсонами и знает город. Ты, Шарлотта, вернешься в Честер Грейндж и побеседуешь там с Мэтти. Вы подруги – ты знаешь ее лучше, чем мы, значит, тебе она доверяет, и ты сможешь понять, скрывает она что-нибудь или нет, и разглядеть темную сторону ее натуры.

– Темную сторону? – возмутилась Шарлотта. – Да если бы ты видела ее ребенком, если бы ты знала, сколько жестокостей и издевательств вынесла она в Кован Бридж без единого слова укора, ты сама поняла бы, что думать о ней так просто нелепо.

– Если долго пинать собаку, то однажды она все-таки укусит, – ответила Эмили. – Да и вообще, это отличный план, так не пора ли нам уже за него взяться?

– Ясно, Майор, – снова приподняла бровь Шарлотта. – А позволь спросить, что будешь делать ты, пока мы с Энн помчимся по твоему слову в разные стороны?

– Поеду с Энн в Скарборо завтра, – ответила Эмили, нежно улыбаясь младшей сестре. – Нельзя же отправлять ее в такой дальний путь совсем одну.

– Мы так быстро транжирим наследство тетушки Бренуэлл, что вкладывать скоро будет нечего, – процедила Шарлотта и поджала губы, но только потому, догадалась Энн, что Эмили предложила дельный план, и она это понимала. Верно было и то, что драгоценные ресурсы уходили на приключения если и не вполне опасные, то, по крайней мере, не подходящие для молодых леди, и все же ни одна из них не усомнилась в правильности своего выбора. Их сплотило желание защитить Мэтти, Элизабет и Имоджен Честер, а заодно и себя, высказаться от лица всех, кто лишен голоса.

Подобрав юбки, Шарлотта пошла назад, к дому, Энн за ней, но Эмили осталась на вершине, запрокинув лицо навстречу заходящему солнцу, чтобы поймать как можно больше тепла и света.

– Ты идешь? – обернулась к ней Энн.

– Может, побудешь со мной, Энни? – улыбнулась Эмили. – Мы с тобой так давно не бывали в Гондале, а там еще есть на что подивиться.

Энн замешкалась, застигнутая врасплох между двумя мирами: тем, который создали они с Эмили, и этим, из плоти и крови, где все было таким же настоящим, как грязь у нее под ногами. Эмили по-прежнему любила выдуманные истории, жила ими, как когда-то в детстве, и Энн не знала, как признаться сестре в том, что ее вдохновляет на письмо уже не полет воображения, но реальная жизнь людей, которые окружают ее изо дня в день. Но Эмили смотрела на нее с такой простодушной детской надеждой, что Энн не смогла ей отказать.

– Хорошо, идем, сестра, – сказала она, протягивая руку. – С чего начнем сегодня? С битвы?

Шарлотта не возражала, глядя вслед сестрам, которые уходили то ли к ферме Топ Уизенс, то ли к другому любимому местечку Эмили. У нее стало даже спокойнее на душе, пока она наблюдала, как они идут рука в руке, сблизив головы, и плетут историю, вытягивая нити сюжета прямо из воздуха, как и она сама в детстве. Ей было отрадно знать, что есть вещи, которые не меняются никогда, и какие бы темные опасности ни таил в себе мир, в одном можно быть уверенной: сестры всегда будут рядом.

Глава 23. Энн

Дорога до Скарборо оказалась долгой и утомительной, к тому же большую часть пути Энн страдала, подозревая, что папа́ не очень-то поверил в их историю с поиском перспективного места для школы сестер Бронте.

– Конечно, конечно, – сказал он, наблюдая, как они укладывали небольшой дорожный сундучок, и его лицо прорезали складки привычной озабоченности. – Не взять ли вам с собой брата для надежности? Вы, конечно, опытные путешественницы, бывали и за границей, однако не забывайте, вы все же молодые леди.

Энн и Эмили переглянулись.

– Дорогой папа́, – начала Эмили, – тебе совершенно не о чем беспокоиться, я тебе клянусь. Мы всю дорогу проведем под охраной сначала кучера дилижанса, потом кондуктора в поезде, а место для жилья мы сняли очень приличное.

– Вообще-то мы с удовольствием взяли бы с собой Бренуэлла, папа́, – робко добавила Энн. – Но его ведь, кажется, нет дома.

Правда была в том, что Бренуэлл исчез куда-то вскоре после того, как Эмили нашла его распростертым на крыльце, и до сих пор не вернулся. Прошел день и еще ночь, Энн посылала Табби и Марту во все места, где он мог быть, – они сходили в Понден, где он имел обыкновение пьянствовать с Хитонами, обошли все таверны на пять миль вокруг – Бренуэлла нигде не было. Вообще-то он и раньше наведывался в гости к друзьям за много миль от дома – шел пешком, ночевал в канавах, случалось, сердобольные возчики подвозили его в телегах. Но тогда он был совсем другим. Молодой мальчик, полный надежд и оптимизма, и – что куда важнее – трезвый, почти всегда. Теперь он был всегда мрачен, невидимое облако печали окутывало его своим плащом; близкие боялись, что недалек тот день, когда тоска поглотит его без остатка.

– Мой бедный мальчик. – Патрик подошел к окну и уставился в брезживший свет утра, точно надеялся разглядеть где-нибудь в темном углу кладбища или даже за ним огненный всполох волос Бренуэлла. На самом деле, как было хорошо известно Энн, мир представал перед его слабыми глазами скоплением неподвижных фигур в расплывчатых ореолах, меж которыми двигались призраки.

– Как бы мне хотелось, чтобы он всегда был рядом со мной и позволял бы мне заботиться о нем, – сказал папа́, поворачиваясь к младшим дочерям. – Как бы я хотел, чтобы вы все были здесь постоянно, но в последнее время вы все пакуете сундуки и едете, едете куда-то. Надеюсь, в вашей жизни не происходит ничего… неподобающего? Вы ведь поделились бы с отцом, будь что-нибудь не так? Поскольку я, хотя и стар, продолжаю оставаться вашим защитником, к тому же я намного мудрее вас и лучше знаком с нравами этого мира, нежели вы.

– Конечно, мы все рассказали бы вам, папа́. – Энн поднесла его руку к своему лицу и, прижавшись на миг к ней щекой, поцеловала. – Вам незачем тревожиться за нас с Эмили, да и за Шарлотту тоже. Мы просто делаем то, что должны, с целью обеспечить свое будущее, как вы нас всегда учили. Если все пойдет, как мы того желаем, то скоро мы с Шарлоттой откроем хорошую школу в Скарборо, а Эмили останется здесь и будет заботиться о вас и вести дом. Если нам удастся воплотить задуманное, то все мы только выиграем от этого.

– Ну, что ж, бог вам в помощь, дети мои, бог в помощь. – И Патрик по очереди поцеловал дочерей в лоб. – Возвращайтесь скорее.

Энн было не по себе из-за того, что пришлось ввести в заблуждение отца, хотя она и понимала глубокий смысл этого обмана. И все же весь долгий, проведенный в пути день она вспоминала лицо отца, который глядел им вслед из окна, и думала о том, как он бесконечно дорог ей. Она знала, что чувство тревоги покинет ее не раньше, чем они вернутся под отчий кров и вся эта история, какой бы занимательной и важной она ни была, останется позади.

Хотя Энн не в первый раз видела море, ее все еще зачаровывала его безмерность.

– Какое оно большое, – сказала она то ли себе, то ли Эмили, то ли ветру, который обвевал их, пока они стояли на пляже. – Какое громадное, Эмили. И как оно все время шумит, непрерывно, точно дышит, и сколько в нем поэзии, сколько красок. Все оттенки синего, серого и зеленого, какие только есть на свете. О, как бы я хотела приходить сюда каждый день, пробовать на вкус соленый ветер, видеть, как чайки кружат в небе, слушать их голоса.

– Здесь очень красиво, Энн, – сказала Эмили, улыбаясь восторженной сестре. – И ты сейчас такая красивая, когда стоишь перед морем. Я еще никогда не видела, чтобы у тебя так блестели глаза и розовели щеки. Скарборо определенно тебе к лицу.

Эмили ткнула носком ботинка в песок, огляделась по сторонам в поисках крупных галек, разбросанных здесь и там, и пошла от одной к другой, подбирая их, рассматривая и снова бросая, пока не нашла похожую на ту, которую она привезла с собой.

– Видишь, как похожи, – сказала она, протягивая оба камня Энн. – Кто знает, а вдруг Элизабет была когда-нибудь здесь со своим учителем?

– О Эмили, – ответила Энн, – перестань быть детективом, хотя бы ненадолго, и оглянись вокруг! Никогда и нигде я не была так счастлива, как здесь, – продолжала она, раскидывая руки так широко, точно хотела обнять ими горизонт. – Здесь, на краю света, любое путешествие кажется возможным и любая цель – достижимой.

Рука в руке, сестры медленно пошли от моря в город, причем Энн, к ее удовольствию, показывала дорогу, свободной рукой придерживая шляпу, которую норовил подхватить и унести шаловливый морской бриз.

– Миссис Ханичерч сказала, что не знает ни где мистер Уолтерс живет, ни как он себя называет с тех пор, как ее муж отослал его прочь; слышала только, что мистер Ханичерч платил за аренду дома, принадлежащего церкви, и это ее удивило, – сказала Энн и кивнула в сторону четырех скромных домиков, которые стояли как раз напротив церкви. – Вон те конюшни как раз подходят под описание, однако миссис Ханичерч слышала об этом еще три года назад. С тех пор он мог уже и переехать. У нас нет ни его описания, ни адреса. Эмили, как ты думаешь, не глупо ли мы поступили, что отправились в путь, располагая столь ничтожными сведениями?

– Что мы о нем знаем? – размышляла вслух Эмили, читая объявления на доске возле церкви. – Во-первых, что он музыкант, учитель, молодой человек лет двадцати с лишком, до недавнего времени жил в этом городе. Сегодня вечером в «Королевском театре» состоится фортепианный концерт – некий мистер Фредриксон играет Шопена. Это ведь может быть он, как по-твоему?

– Не исключено. Можно сходить послушать, – ответила Энн. – Я люблю Шопена, и даже если мистер Фредриксон окажется не тем, кого мы ищем, не исключено, что он с ним знаком. – Тут Энн заметила женщину, точнее, даму лет сорока, которая двигалась по противоположной стороне улицы. Она была в глубоком трауре – густая вдовья вуаль, черные перчатки, – однако походка ее была легка, а в каждом шаге чувствовалась упругость, как у тех, кто еще ждет чего-то от жизни. За леди, в небольшом отдалении от нее, шла женщина значительно более молодого возраста в простом и носком платье, которое каждым своим швом выдавало в ней компаньонку – существо еще более зависимое и лишенное надежд, чем гувернантка, если такое возможно. За компаньонкой семенил крохотный белый терьер – деловитый и самодовольный, как маленький Наполеон, он замыкал шествие. Наблюдая за странным трио, Энн ощутила укол любопытства, когда леди постучала в крашеную дверь одного из домов напротив церкви и, после минутного ожидания выхватив из рук компаньонки свернутые в трубку ноты, скрылась внутри так стремительно, что девушка не успела даже заметить, кто стоял на пороге.

– Интересно… – сказала Энн, потянула за рукав Эмили и кивком указала ей на молодую женщину на той стороне улицы, которая стояла неподвижно, как столб, устремив взгляд в землю.

– Что тебе интересно, Энн? – не поняла Эмили.

– А что, если мы все же нашли нашего таинственного учителя музыки? – предположила Энн. – Конечно, тот, кто оскандалился с юной ученицей, не может больше надеяться на то, что ему доверят заниматься с молодыми леди, однако это вряд ли помешает ему зарабатывать на жизнь, наставляя замужних дам или вдов.

– Добрый день. – Энн доброжелательно обратилась к молодой женщине, неприкаянно стоявшей возле коттеджа, в дверях которого скрылась ее хозяйка. – Прекрасная погода, не правда ли?

– Действительно, – вежливо ответила молодая женщина и даже изобразила улыбку, которая, при общей тусклой безрадостности ее лица, могла бы сойти и за гримасу.

– Мы с сестрой приехали в Скарборо на несколько недель, и нам сказали, что где-то здесь дают уроки игры на фортепиано, – продолжала Энн, а Эмили тем временем нагнулась поздороваться с собачонкой, которая наскакивала на ее юбки и рычала, словно мастиф. – Но по глупости мы позабыли и имя учителя, и его точный адрес… То ли Уиллоуби, то ли Уолтерс. Ой, простите: мы мисс Бронте, Энн и Эмили. Как поживаете, мисс…?

Энн сделала книксен, Эмили тоже, но, коротко кивнув молодой женщине, тут же отвернулась к собаке.

– Мисс Амелия Причард, рада знакомству. – Молодая женщина тоже присела в реверансе. – А вы, наверное, ищете мистера Уотсона, который живет в этом коттедже! Моя хозяйка, миссис Мортон, как раз берет у него урок. Он такой внимательный учитель, она всегда выходит от него в хорошем настроении.

– Вот как, – улыбнулась Энн и повернулась к Эмили, которую терьер тем временем уже лизал в нос. – Как нам повезло, Эмили, – это как раз то место, которое мы ищем!

– А вам всегда приходится ждать на улице? Пока идет занятие? Неужели дом настолько мал? – поинтересовалась Энн.

– Совсем крохотный, – кивнула мисс Причард. – Кроме того, миссис Мортон ясно дала понять, что она не может играть при посторонних, вот нам и приходится ждать, верно, Пуговица? Сначала мы ждем, потом идем следом – таков наш удел.

– Вы не возражаете, если мы подождем с вами? – спросила Энн, заметив, что ее сестра уже сгребла Пуговицу на руки, нимало не устрашенная ни острыми коготками песика, которые грозили повредить ворот ее платья, ни его настойчивыми попытками отгрызть ей ухо.

– Буду рада компании, – ответила мисс Причард.

Энн предположила, что урок продлится минут тридцать, однако медленная минутная стрелка церковных часов успела описать полный круг, прежде чем на ступенях коттеджа появилась миссис Мортон и, придерживая локтем свою шляпу, стала закрывать за собой дверь.

– Причард, чем ты тут занята? – спросила она, явно оскорбленная тем, что ее компаньонка стоит в компании каких-то незнакомок. Несмотря на глубокий капор и густую вдовью вуаль миссис Мортон, Энн разглядела прядки темно-русых волос, кое-где выпавшие из прически вдовы, а еще заметила, что пуговки на ее блузке идут не в такт с петельками.

– Прошу прощения, мадам, но эти леди интересуются фортепианными уроками мистера Уотсона, – объяснила мисс Причард.

– Вот как? – Миссис Мортон окинула Энн и Эмили оценивающим взглядом, признала в них деревенских старых дев, забрала из рук Эмили Пуговицу и, не оглядываясь, зашагала от них прочь, так, что только юбки засвистели. – Скажите им, что у него нет свободных часов, – бросила она через плечо. – И поторапливайтесь – я нагуляла отменный аппетит.

– Мне жаль, что она так с вами обошлась, – прошептала мисс Причард, вытянув шею и приближая свой капор к капорам обеих мисс Бронте. – По правде говоря, она грубая и тщеславная женщина, а когда умер ее муж, она так обрадовалась, что ходи она по улицам с праздничным флагом вместо траура, и то не было бы заметнее.

Глава 24. Эмили

– Добрый день? – неуверенно подала голос Энн, когда они, шагнув сквозь низкую дверь, оказались на пороге жалкой, запущенной маленькой гостиной, где на каждой горизонтальной поверхности громоздились стопы книг и листов с нотами, а у стены стояло пианино – его крышка была не только заперта на ключ, но и покрыта таким слоем пыли, что сразу становилось понятно: инструмент давно уже не знал прикосновения человеческой руки. – Мистер Уотсон дома?

Эмили, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату. Слева она увидела дверь с задвижкой, которая вела, видимо, на лестницу; напротив, у пианино, была другая дверь, в столовую и кухню – впрочем, в таком небольшом доме, как этот, и то и другое могло оказаться в одном помещении.

– Эмили! – зашипела у нее за спиной Энн, когда она уже собиралась заглянуть в другую комнату. – Шаги!

Эмили не успела убрать руку со щеколды, когда с лестницы в гостиную ворвался молодой человек – он сильно запыхался и был очень удивлен, увидев двух девушек.

– Святые небеса! – сказал он, опуская кочергу, которой был вооружен. – А я уж думал, грабители.

– Сэр, – сказала Эмили, только тут сообразив снять руку с задвижки.

– Леди? – Мистер Уолтерс или Уотсон подошел поближе, и оба детектива Бронте немедленно забыли, зачем пришли, ибо молодой человек, как бы его там ни звали, отличался поразительной наружностью. Длинные темные волосы кольцами падали ему на воротник, глаза голубизной напоминали цветок барвинка, а распахнутый ворот рубашки, наброшенной словно второпях, оставлял на виду горло. – Боюсь, что вы застали меня врасплох.

– Мы… э-м… – Эмили повернулась к Энн, но та упорно смотрела в пол. – Пианино. Мы пришли спросить насчет уроков.

– Понятно. – Мистер Уолтерс торопливо застегнулся и даже натянул сюртук, висевший на спинке потертого стула.

– Вы уже играете или только планируете начать? – спросил он, как только привел себя в порядок. – И в том и в другом случае я буду счастлив оказать вам помощь.

Он взял затянутую в перчатку руку Эмили и вытянул ее пальцы по своей ладони.

– У вас пальцы настоящей пианистки, – сказал он ей, – длинные и изящные.

– Вы правы, я и впрямь изрядно играю, – ответила Эмили, отнимая у него руку. Не хватало еще, чтобы этот хлыщ строил ей глазки и хватал за руки. Надо сразу поставить его на место. – А вы давно живете в Скарборо, мистер Уолтерс?

Услышав свое настоящее имя, Фредерик Уолтерс побледнел и перевел настороженный взгляд с Эмили на Энн.

– Да уже несколько лет, – ответил он, тщательно подбирая слова. – Но вы ошиблись. Мое имя не Уолтерс, а Уотсон; Уолтерса, о котором вы говорите, уже давно нет на свете.

И его синие глаза приняли меланхолическое выражение, которое тут же напомнило Эмили ее пса. Вообще, этот музыкант производил на нее впечатление человека, который скорее скрывается сам, чем что-то скрывает. И все равно, не годится это – судить человека только по наружности, пусть даже и очень привлекательной наружности, надо отдать ему должное. Но если уж он смог произвести впечатление на нее, то стоит ли удивляться тому, что юная Элизабет Ханичерч поддалась его чарам.

– Мистер Уолтерс, могу я быть с вами откровенной? – спросила Эмили и, не дожидаясь его ответа, подошла к окну – имея дело с таким красавцем, безопаснее смотреть куда угодно, только не на него, решила она. – Мы – сестры Бронте из Хоэрта; в ваш город нас привело дело, которое поручили нам братья Белл, солиситоры. Нам известно, что до приезда сюда вы жили в Лидсе, где обучали музыке некую мисс Элизабет Ханичерч; также мы знаем, что вы потеряли место, когда ваша связь с мисс Элизабет Ханичерч вышла за пределы отношений, допустимых между учителем и ученицей, и это стало известно. Мы все о вас знаем, мистер Уолтерс. Нам рассказала миссис Ханичерч.

– Тогда вы ничего не знаете, – ответил мистер Уолтерс, сверкнув глазами, – потому что все было совсем не так.

– Сэр, – сказала Эмили, слегка повернув к нему голову, – зачем матери уничтожать репутацию собственной дочери, сочиняя о ней такую ложь? Вы совершаете большую ошибку, принимая нас за дурочек. Мы незамужние, это правда, но это не делает нас ни слабоумными, ни больными, поэтому прошу вас, говорите все без утайки, ибо речь может идти о жизни и смерти. Мы считаем, что Элизабет сейчас в большой опасности, если она вообще еще жива. А также мы полагаем, что именно вы можете знать ответы на вопросы о том, где она и в каком состоянии.

Выражение негодования покинуло красивое лицо мистера Уолтерса, и он, забыв о приличиях, упал на стул, оставив своих собеседниц стоять. Эмили, которая и сама никогда не была большой поклонницей церемоний, не дожидаясь приглашения, примостилась на краешке кресла и знаком показала Энн сесть рядом. Не без колебаний младшая сестра последовала примеру старшей.

– Пожалуйста, объясните мне, о чем вы толкуете, – произнес он очень тихо. – Какая ужасная беда приключилась с дорогой малюткой Элизабет?

– Возможно, вам известно, что чуть более года назад она сочеталась браком с неким мистером Честером из Арунтона, – начала Эмили. – Четыре дня тому назад, а именно в ночь на понедельник, она исчезла без следа, если не считать большого количества крови, обнаруженной в ее комнате.

Сообщая Уолтерсу эту новость, Эмили внимательно наблюдала за его лицом, ища в нем следы притворства, но тот был либо и в самом деле потрясен услышанным, либо превосходно играл свою роль.

– О боже мой, – прошептал он побледневшими губами. – О, милая, славная Лиззи… но почему… Неужели братья Белл полагают, что я мог иметь какое-то касательство к этому ужасному происшествию?

– Мы знаем, что между вами и миссис Честер существовала связь, – продолжала Эмили. – Также нам известно, что за несколько недель до исчезновения миссис Честер видели в лесу, где она обнималась с джентльменом, который явно не был ее мужем. Мы здесь потому, что хотим получить ответ на вопрос: вы или не вы были тем мужчиной и правда ли, что ни ваше увольнение с поста ее домашнего учителя, ни даже ее брак не положили конец вашей связи.

– Это ошибка, большая, серьезная ошибка. – Мистер Уолтерс покачал головой. – Но я не виню вас, я только утверждаю: с кем бы ни видели в лесу Лиззи, это был не я, да и вообще ни один мужчина, которого я знаю. Миссис Ханичерч рассказала вам ту правду, которая известна ей, но в том-то и беда, что она не знает настоящей правды.

Мистер Уолтерс встал.

– Идемте со мной в сад. Там я покажу вам мой самый большой секрет.

Эмили и Энн прошли следом за Уолтерсом через крохотную, скудно обставленную кухоньку, откуда незапертая дверь вывела их в крошечный, не больше почтовой марки, садик – вдоль окружавших его довольно высоких стен росли буквально все цветы, какие только можно ожидать встретить в английском климате. Посреди этого ботанического великолепия на клочке зеленой травы сидела, сосредоточенно склонившись над чем-то, молодая леди с распущенными по плечам черными, словно ночь, волосами. Подойдя ближе, Эмили поняла, что она плетет гирлянду из маргариток.

– Фредди, смотри, – с улыбкой она повернулась к мистеру Уолтерсу и сестрам и протянула ему венок, словно хвастала выполненным заданием. – Видишь, какая длинная? Такой еще не было.

– Вижу, Клара. – Мистер Уолтерс опустился рядом с ней на траву, сорвал еще маргаритку и протянул ей. – Какая ты умница, сестренка: такой искусной плетельщицы цветочных гирлянд, как ты, просто не видел мир, вот что я тебе скажу.

– А кто эти леди? – Клара прищурилась на Эмили. – Они со мной поиграют?

– Конечно. – Это сказала Энн, которая тут же опустилась на траву возле Клары. Понаблюдав за ними, Эмили поняла: Клара, хотя и вполне взрослая телом, умом была не старше девочки восьми лет.

– Я, честное слово, не знаю, что случилось с Лиззи, – сказал Фредерик, пока они все наблюдали за его сестрой. – Я ее любил, это правда. Очень любил, не меньше, чем я люблю Клару, мою сестру. Но не я был причиной ее позора. Все, что я знаю, – это что Ханичерч пришел ко мне и предложил мне деньги, много денег, и дом вдали от Лидса, и все это за согласие стать именем – не названным, впрочем – того совратителя, который соблазнил его дочь; ему нужно было лишь мое имя, чтобы предъявить его жене и публике в целом: видимо, настоящий любовник Элизабет был такой скандальной фигурой в его глазах, так оскорблял его самоуважение, что любые сплетни о своей дочери он предпочитал правде. Он вообще очень властный человек, мистер Ханичерч, привык помыкать всеми и всем. А Лиззи не желала, чтобы ею помыкали. Одним словом, просьба была странной, но если так я мог хотя бы немного помочь Лиззи, то почему бы и нет… К тому же в то время я выбивался из сил, чтобы обеспечить Клару. Заработков частного учителя на многое не хватает, и я боялся, что рано или поздно мне придется сдать ее в благотворительное учреждение, большая часть из которых, между нами говоря, творят вовсе не благо, а настоящее зло. Так что предложение Ханичерча было для меня выходом из положения… хотя и отчаянным. Я дал согласие, взял деньги, а взамен получил несмываемое пятно на репутации. Я никогда не смогу давать концерты и вечно вынужден буду удовлетворять аппетиты одиноких богатых женщин. Ни одна из них не возьмет меня в мужья, ведь мне нечего ей предложить. Я никогда не познаю настоящей любви, у меня не будет своих детей. Но это жертва, которую я приношу ради спокойствия и благополучия Клары, и нисколько об этом не жалею.

– Я бы вышла за вас, – вырвалось у Эмили прежде, чем она сообразила, что говорит вслух. – Если бы… если бы я искала мужа, конечно.

– О, гм… – Фредерик Уолтерс кашлянул. – Спасибо. Это дает мне надежду.

– Ты красивая, – сказала Клара, оборачивая цветочную гирлянду вокруг шляпы Энн. – Будешь приходить ко мне каждый день?

– Истинная правда, – продолжал Фредерик Уолтерс, – я не знаю настоящей истории Элизабет, но, видимо, ее отцу она казалась отвратительной настолько, что он готов был скрывать ее любой ценой.

Эмили, не скрываясь, оглянулась на пыльное пианино.

– Для чего отцу придумывать своей незамужней дочери роман с мужчиной? – спросила она у Энн. – Какая правда может быть скандальнее этой?

Глава 25. Шарлотта

Матильда Френч склонила светловолосую головку, устремив взгляд на руки, а Шарлотта, чьи тонкие маленькие пальцы тоже были переплетены на коленях, слегка поерзала на стуле. Дети спали после обеда, и, несмотря на теплый день, окна закрыли плотными шторами, так что в комнате стало мучительно жарко и нечем дышать. Да и направление, которое принял разговор двух подруг, тоже не облегчало дело.

– Прости меня, Шарлотта, – сказала, вернее, почти прошептала Матильда, – но я не могу постичь, на что ты намекаешь.

Шарлотта ответила не сразу: ее поза – неестественно прямая спина, застывшие плечи – буквально кричала о том, как ей неловко вести этот разговор. Каждое произнесенное ею слово звучало не так, как она хотела, ибо хотя Шарлотта верила, что лучше других незамужних женщин разбирается в щекотливых вопросах отношений, все же, когда дело доходило до того, чтобы высказать их вслух, она терялась.

– Я ни на что не намекаю, Матильда, – заговорила она так медленно, словно взвешивала на языке каждое слово, прежде чем произнести его вслух. – Я только хочу понять.

– Что понять? – Мэтти по-прежнему не смотрела на Шарлотту, и это ее очень огорчало. Ах, если бы только Матильда подняла на нее глаза, Шарлотта сразу поняла бы, о чем думает сейчас ее подруга, а главное, смогла бы оценить, скрывает она что-то или нет. Шарлотта никогда не призналась бы в этом вслух, но в глубине души она была уверена: стоит ей лишь заглянуть человеку в глаза, и все его тайные помыслы перед ней как на ладони. Беда была в том, что в Матильде Френч она всегда видела лишь милую, добрую девочку – довольно незначительную, если на то пошло, – и потому ей никогда не приходило в голову искать в славных голубых глазах подруги следы внутренних противоречий. Казалось, свет не видывал второй такой скромницы и лапушки, как Мэтти, и все же Эмили была права – что-то тут не так, Шарлотта это чувствовала.

– Я рассказала тебе все, что знаю, – продолжала Мэтти. – И о констеблях, которые обыскали весь лес, и пристройки, и заброшенные строения на двадцать миль в округе, но не нашли ни следа миссис Честер. Теперь они прогоняют цыган, говорят, что это наверняка кто-то из них забрался в дом в поисках еды и денег, а когда хозяйка их застала, уволокли ее, бедняжку, с собой. Мистер Честер требует, чтобы констебль начал вешать их и вешал бы одного за другим до тех пор, пока кто-то не признается. И еще мистер Ханичерч приезжал из Лидса: они там тоже услышали новость, хотя как она до них дошла, неизвестно, потому что мистер Честер, похоже, ничего им не сообщил. Они с мистером Ханичерчем так поругались, я прямо боялась, что дело дойдет до убийства. Мистер Ханичерч хотел забрать детей в Лидс, но куда там: мистер Честер схватился за ружье и прогнал тестя из дома. А недавно я слышала, что теперь Ханичерч требует, чтобы всех бродяг и негодяев, которые есть в графстве, ловили и допрашивали с пристрастием, пока кто-нибудь не даст ответы на вопросы мистера Честера.

– Но разве он ищет правдивые ответы на свои вопросы? – спросила Шарлотта. – Или же те, которые позволят ему снова зажить холостяком, избежав при этом расследования? И даже… жениться? Как ты думаешь, Матильда? Что, если бы Честер искал новую жену для себя и новую мать для своих сыновей, и его взгляд остановился бы на тебе? Испугалась бы ты или обрадовалась?

Матильда ответила совсем не так, как ожидала Шарлотта: она не вскрикнула от ужаса, не стала негодовать. Напротив, она умолкла и опустила голову так низко, что подруга видела лишь полукружья ее бледных щек, медленно розовевших под золотистыми ресницами.

– Мистер Честер опасный человек, – мгновение спустя сказала Матильда. – Он гневлив и склонен к насилию, этого нельзя отрицать. И все же…

– Все же? И все же ты так спокойно говоришь об этом, – тихо сказала Шарлотта. – В твоем голосе я слышу не простое спокойствие, но томление. Матильда, неужели тебе кажется, что ты влюблена в мистера Честера?

Матильда покачала головой, а когда она снова подняла глаза на Шарлотту, по ее щеке катилась слеза.

– Откуда мне знать, что такое любовь, Шарлотта? – спросила она, подалась вперед и, схватив подругу за руки, притянула ее к себе так, что их лица оказались на расстоянии нескольких дюймов. – Я выросла в мире без мужчин: мой отец умер, когда я была совсем малюткой, меня воспитывали недобрые и холодные женщины. Но во мне все же есть сердце, и оно тоскует по любви супруга. Больше того, у меня есть… тело. – Мэтти показала на себя и зашептала сквозь стиснутые зубы: – Кожа, которая жаждет прикосновений, шея, которая надеется ощутить когда-нибудь касание мужних губ, талия, которая ждет объятий. Шарлотта, я живое существо, запертое в клетку своего существования; я женщина, не чуждая желания – того желания, которое мне запрещено выражать, говорить о нем, даже признавать его присутствие во мне, – и иногда мне кажется, что, будь поцелуй Роберта Честера хоть смертельным ядом, я бы отведала его, лишь бы узнать, каков он.

Несколько мгновений женщины сидели, сцепившись руками и взглядами, но вот Матильда отпустила Шарлотту и откинулась на спинку стула; ее глаза влажно блестели, на лбу показались капельки пота.

– Ты ошибаешься, дорогая Матильда, – спокойно сказала Шарлотта, – ты все неправильно поняла. Мне знакомы те импульсы, о которых ты говоришь. Я знаю такие желания, но ты сама по себе заслуживаешь куда большего, нежели просто служить объектом чужого вожделения или даже матримониального интереса. Ты добрая, отважная, великодушная, достойная всяческого уважения девушка. Ты вносишь надежность и свет в жизнь двух маленьких детей, которых никто, кроме тебя, не научит хорошему. – Шарлотта повернула лицо к узкому лучу света, пробивавшегося в щелку между шторами. – Очень может быть, что ты и я умрем – бог даст, еще не скоро, – не познав до конца женского удела, но это не значит, что наша ценность определяется лишь тем, сумели или не сумели мы пробудить желание мужчины. И даже не радостью материнства. Наша ценность в нас самих, и ты, Матильда, сто́ишь тысячи таких, как Честер, неважно, убийца он или нет.

Мэтти закрыла глаза и долго не открывала их после того, как отзвучали слова Шарлотты, словно ловила их эхо, а слезы продолжали течь по ее щекам.

– Я знаю, – сказала она наконец. – Я знаю, что ты права, Шарлотта. Я знаю, что он за человек – кому и знать это, как не мне. Поверь мне, я сама в ужасе от того, что позволила себе думать о нем иначе, чем о монстре. Неужели я настолько жажду любви? Мне очень тяжело не презирать себя сейчас.

– Он пытался ухаживать за тобой, дорогая? – спросила ее Шарлотта. – Потому что когда Энн была у тебя в комнате, то нашла там клочок бумаги, и в общем…

Шарлотта протянула Матильде записку на ладони и внимательно наблюдала за тем, как у той широко раскрылись глаза, сначала от беспокойства, а затем и от ужаса.

– Зачем ты это взяла? – сказала Мэтти, хватая записку. – Это мое личное дело. И оно не имеет ровно никакого отношения к тому, что случилось с Элизабет.

– Мэтти… Мэтти. – Шарлотта не возражала, когда подруга забрала у нее записку. – Если ты знаешь что-то… о том, что сделал Честер… то ты ведь понимаешь, что его нельзя покрывать? Конечно, понимаешь. И не важно, что ты чувствуешь к нему или как он играет твоими чувствами. Сначала ты не дашь правосудию свершиться над ним, а потом расплатишься за свой грех, и очень скоро: ведь следующей пропавшей женой станешь ты.

– Да как ты смеешь! – Мэтти порывисто вскочила и закрыла дверь, отделявшую их от комнаты, где спали дети. – Как ты смеешь даже подумать о таком? Я несколько месяцев провела в этом доме наедине с мистером Честером, прежде чем он женился на Элизабет. И всего раз позволила себе думать, что, может быть… когда он так заигрался, что почти заставил меня поверить в искренность его намерений по отношению ко мне. Ну вот – ты все же заставила меня признать унизительную правду. Но женился он, разумеется, на наследнице, и все кончилось ничем, слышишь, ничем, Шарлотта! А эту записку я, дурочка, сохранила потому, что знала – никогда в жизни я не получу такой! Вот почему я не сожгла ее и даже перечитывала иногда, представляя себе, как было бы хорошо получить ее от приличного человека, который и вправду любил бы меня. Так что, может быть, я и дура, Шарлотта, но на связь с женатым мужчиной я не согласилась бы никогда. Я не такая, как ты.

Шарлотта даже отпрянула, услышав эти слова Мэтти, словно получила пощечину. Кто рассказал ей о том, что с ней было в Брюсселе? Уж конечно, не Эллен, их общая подруга, ведь Шарлотта, как ни любила ее, ни словом не обмолвилась ей о своем чувстве. И не Эмили, в этом Шарлотта была уверена. Но, значит, слухи все же ходят, иначе откуда Мэтти знала бы, как ранить ее всего больнее? Бог мой, что, если ее чувства к месье Эгеру станут притчей во языцех среди тех самых людей, на чье уважение она рассчитывала? Что тогда? Потеря репутации станет для нее потерей всего.

– Думаю, мне пора идти, – сказала Шарлотта, направляясь к выходу из детской. – Прошу тебя, Мэтти, не распространяй слухов обо мне, а я сохраню твою тайну.

– Шарлотта, подожди… – Мэтти схватила ее за руку уже у порога. – Пожалуйста, милая Шарлотта, прости. Я не хотела… ты и твои сестры приняли такое живое участие в этом деле, что мне иногда делается страшно. Но, Шарлотта, не забывай: поиски ответа – не твое дело. Мистер Честер и мистер Ханичерч занимаются этим, и бог им судья. Положимся на его волю. – Мэтти отпустила руку Шарлотты. – Все, чего я хочу сейчас, – это довезти детей. Пожалуйста, прости мне мой гнев и мою неловкость… мою жестокость. Ты моя подруга, и я никогда не опозорю тебя необдуманным словом, клянусь.

Шарлотта кивнула.

– Ты сказала «довезти детей»? – переспросила она. – Не «позаботиться о детях», а именно довезти? Разве они куда-то уезжают? Малыш может отправиться к Ханичерчам, а как же мальчик? Он ведь им не родня.

– Я сама не знаю, что говорю, – ответила Мэтти. – Я хотела сказать, что боюсь за них, как и за всех, кто живет под его крышей и подвергается припадкам его ярости.

– Понимаю. – Шарлотта коснулась губами щеки подруги, взяв ее за руки. – И боюсь, что ты права, мы с нашим энтузиазмом перегибаем палку. Прости и ты меня. Ты хорошая женщина, Мэтти. И никогда не причинишь вреда людям.

И это правда, повторяла про себя Шарлотта, еще и еще раз переживая разговор с подругой, пока шла домой через пустошь, это чистая правда. Но правда также и то, что Мэтти чем-то расстроена.

Чем, вот вопрос.

Глава 26. Шарлотта

– Мисс Шарлотта? – Джозеф Эрншо, мальчик из таверны «Бык», ждал ее у задней двери дома, рядом с ним стоял мистер Белл Николс. При виде их у Шарлотты упало сердце. Мистер Николс производил впечатление вполне приличного человека, да и папа́ он нравился больше, чем предыдущий викарий. Однако у мистера Николса был серьезный недостаток: он не обладал даром непринужденного поведения, и женщине, которая нередко боролась со скованностью своих манер, как она, было затруднительно вступать с ним в разговор, особенно сегодня, когда Табби, пользуясь погожим днем, вывесила на солнышко белье, в том числе латаные-перелатаные нижние юбки и даже пару панталон.

– Джозеф? – Шарлотта улыбнулась мальчику, которому было всего одиннадцать лет. – Мистер Николс.

– Мисс Бронте. – Мистер Николс залился краской, отвешивая ей поклон, и Шарлотта зарделась в ответ, что крайне раздражило ее саму. – Юный Джозеф хочет с вами поговорить.

Шарлотта вновь обратила пытливый взгляд на Джозефа, притворяясь, будто мистера Николса нет рядом, и даже надеясь, что тот догадается убраться теперь, когда обмен любезностями произошел и оставаться ему, в общем, незачем. Но он, краснея и улыбаясь, продолжал переминаться возле них с ноги на ногу, точно нерешительная молочница.

Юный Джозеф, как было известно Шарлотте, хорошо успевал в школе, открытием которой был занят в последние месяцы ее отец; впрочем, другие дети тоже запоминали буквы и цифры – обстоятельство, которое наполняло сердце папа́ почти родительской гордостью и радостью за них. Вне школьных стен Джозеф был на побегушках у Еноха Томаса, хозяина «Черного быка»; на заработанные там гроши мальчик и его вдовая мать ухитрялись сводить концы с концами.

Если его прислали из «Черного быка», значит, речь, скорее всего, пойдет о Бренуэлле, подумала Шарлотта: брат либо опять залез в долги, либо непримиримая вражда с кем-то из завсегдатаев достигла точки кипения. Господи, тут же испугалась она, только бы мистер Робинсон не вздумал опять требовать сатисфакции на дуэли. Но, в чем бы там ни было дело, выражение неловкости на физиономии мальчишки не сулило ничего хорошего.

– Говори же, мальчик, – велела ему Шарлотта. – У меня много дел, я не могу стоять весь день, пока ты тут телишься.

– Я… я думал, вы, может, не захотите, чтобы это кто-то слышал, – сказал Томас и поглядел на мистера Николса, который тут же снова залился краской, да так, что, глядя на него, повторно вспыхнула и сама Шарлотта.

– А, гм… вы уверены, что справитесь, мисс Бронте? – спросил мистер Николс, полагая, наверное, что ведет себя как нельзя более галантно.

– Да, мистер Николс, – ответила Шарлотта довольно резко. – Я всю жизнь обходилась без вашей помощи. Не думаю, чтобы она потребовалась мне и теперь.

– Хорошо… – Надо признать, она почувствовала себя немного неловко, увидев, как вытянулось после ее отповеди его лицо, но эта неловкость длилась совсем недолго: мистер Николс так церемонно кланялся и прощался, что Шарлотта прямо обрадовалась, когда он ушел.

– Ну, Джозеф, выкладывай, – сказала она мальчишке, с облегчением глядя викарию вслед.

– Просто в паб пришло письмо, мисс, вернее, его принесли. – Джозеф мялся под ее упорным взглядом, вцепившись обеими руками в клочок бумаги, словно в тряпку.

– Значит, для мистера Бренуэлла, – дай, я ему отнесу. – Шарлотта протянула к мальчику руку, но тот не захотел расстаться с письмом.

– Тут есть одно осложнение, мисс… – Джозеф, не выпуская из рук уже совершенно скомканную бумажку, буквально изнывал от неловкости. – На нем не написано мистеру Бронте или мисс Бронте, видите? Тут написано «ми… сте… ру Бе… ллу и Ко»?

Он отчетливо прочел каждую букву.

– О! – Шарлотта уставилась на письмо, уже сгорая от любопытства узнать, что в нем. – О да, ну… дай его мне, а я доставлю его кому нужно.

– Да ведь письмо не вам, – заявил Джозеф. – Вы же мисс Бронте, а не мистер Белл.

– А ты, Джозеф Эрншо, не почтмейстер, насколько мне известно, так что давай письмо сюда, – заявила Шарлотта, но он и ухом не повел. Вот почему ей никогда не хотелось учить мальчишек, напомнила себе Шарлотта еще раз, на случай, если вдруг возникнет искушение: мелкие, самоуверенные нахалы. Изобразив на лице поменьше строгости, Шарлотта зашла с другой стороны.

– Кстати, «осложнение» – замечательное слово, Джозеф. Им не каждый воспользуется. Я слышала, ты делаешь большие успехи в школе, и уверена, что ты далеко пойдешь, если будешь и дальше трудиться как следует. А теперь скажи мне: если ты не хотел, чтобы кто-то из обитателей дома священника взялся доставить твое письмо по нужному адресу, то зачем же принес его сюда? – В самый последний момент Шарлотта вспомнила, что надо улыбнуться.

– А потому… – Джозеф опять замялся. – Потому, что, когда его передали хозяину, он сказал, что не знает в Хоэрте ни одного мистера Белла. А тот, кто его принес, ответил, что адрес дали две настырные девицы, любительницы лезть не в свое дело, и тогда хозяин велел мне взять письмо и идти с ним сюда.

Он смотрел на нее, выпучив глаза, будто ждал, что молния ее гнева испепелит его на месте сию же минуту. Но Шарлотта лишь слегка пожала плечами. В конце концов, данное мальчишкой описание подходило и ей, и Эмили.

– Понятно, – сказала она. – Хотя лучше сказать «две настойчивые и любопытные женщины», обрати на это внимание, Джозеф. И хотя я тоже не знаю, кому предназначено это письмо, я, не вскрывая конверта, отнесу его папа́, а тот обязательно поможет нам отыскать адресата. Так что дай его мне и беги. Ты все сделал как надо.

Джозефу Эрншо не пришлось повторять дважды. Сунув измятое письмо ей в руки, он развернулся и опрометью бросился с холма вниз. Шарлотта вошла в дом, на ходу распечатывая конверт.

Энн и Эмили отсутствовали весь следующий день и вернулись лишь к ужину: Шарлотте пришлось долго держать при себе и письмо, и его содержание – тягучие часы вечернего одиночества и всю бессонную ночь, когда она ворочалась с боку на бок, то так, то эдак складывая в уме кусочки тайны, из которых никак не получалась отчетливая картина.

– Наконец-то, – сказала сестрам Шарлотта, едва они вошли в дом и со смехом начали освобождаться от капоров. – Нам многое надо обсудить.

– Разве нам не дадут?.. – начала было Эмили, но Шарлотта оборвала ее жалобу и, прижав палец к губам, подчеркнуто поглядела в сторону кабинета Патрика. Молча она провела сестер в столовую и затворила дверь.

– Шарлотта, мы ехали весь день, – капризно сказала Эмили, когда Шарлотта молча сделала им знак сесть. – Нам жарко, мы устали, и вообще, я хочу чаю! Это невежливо, в конце концов, – лишать леди заслуженной чашки чаю!

– Потерпи одну минуту, и будет тебе твой драгоценный чай. – Шарлотта была сердита. – Взгляните сначала на письмо, которое принесли вчера в «Быка» на имя братьев Белл. – И она, как заправская мелодраматическая актриса, взмахнула перед ними кусочком бумаги.

– Отлично – дай его сюда. – Эмили шагнула к сестре за письмом, но та спрятала обе руки за спину и прислонилась к стене, чтобы никто не смог его выхватить.

– Дай посмотреть! – завопила Эмили, и на миг они снова стали детьми, сцепившимися из-за книжки или игрушки.

– Терпения на вас нет, – резко сказала Энн. – Шарлотта, дай ей письмо – в конце концов, это была идея Эмили.

– Сядь, и я сама расскажу, что в нем. – Шарлотта была неумолима.

Закатив глаза, Эмили плюхнулась на стул, Энн села рядом.

– Это мне за то, что я видела череп и ездила в Скарборо, да? – надулась Эмили. – А ты прямо обзавидовалась вся и хочешь поквитаться, демонстрируя нам свое открытие, хотя оно и состоит в том, что ты открыла простой конверт.

– Зато я умею быстро думать и этим предотвратила катастрофу, – парировала Шарлотта, слегка приукрашивая обстоятельства, при которых письмо попало ей в руки. – Если бы я не убедила этого мальчишку Эрншо отдать письмо мне, оно попало бы прямо папа́ в руки, после чего вся наша игра в детективов закончилась бы, а с ней – и твои подвиги, Эмили Джейн.

– Ну? Читай, – потребовала Эмили, нетерпеливо взмахнув рукой.

– Да, прочти нам его, пожалуйста, – устало подхватила Энн.

– В нем говорится, что слух о нашем появлении в Арунтоне и вопросах, которые мы там задавали, достиг этого человека несколько дней назад, и он, хорошо подумав, решил поделиться с нами тем, что знает. Имени своего он не называет и вообще делает оговорку, что это письмо пишет по его просьбе другой человек, так как сам он грамоте не обучен. А это значит, что двое местных жителей, рискуя навлечь на себя гнев Честера – помните, как боялась сказать о нем лишнего портниха? – сели и составили этот документ. В котором, кстати, сказано, что все в округе знают – Честер колотил обеих жен, и первую, и вторую.

– Скольких людей держит в страхе этот Честер, – сказала Энн. – Как бы я хотела разоблачить его отвратительные секреты, чтобы ни у кого больше не было причин его бояться.

– Вот именно, – поддержала сестру Шарлотта, немного, впрочем, встревоженная гримасой ярости, которая исказила всегда такое спокойное лицо Энн. – Дальше автор сообщает, что прямо перед рождением сына Элизабет Честер, малыша Алфи, то есть девять месяцев назад, Честер собственной персоной явился к автору ночью, разбудил его и велел ехать в Брадфорд за доктором. Он твердил, что это вопрос жизни и смерти, но, когда автор предложил ему обратиться к местному доктору, который живет в двух шагах от него, Честер наотрез отказался и заявил, что либо приедет доктор из Брадфорда, либо никого не надо. И тогда автор – уверена, что это мужчина, вряд ли Честер пошел бы к женщине среди ночи – сделал, что ему было велено. Еще он добавляет, что доктор сначала не хотел ехать, но согласился, едва услышал имя Честера.

– Доставив доктора на мызу, автор не поехал домой, а ждал у дома до самого рассвета, как ему было велено. Пока он сидел, из окон доносились стоны и крики, кто-то звал на помощь, и автор решил, что начались роды и мать и дитя, наверное, в опасности. Много раз он порывался войти в дом и узнать, что там творится, но каждый раз сдерживался, вспоминая наказ Честера: не сходить с места, что бы ни случилось, иначе не видать ему оплаты.

– Какой замечательный человек: слышит, как женщина вопит в агонии, и пальцем о палец не ударит, думая о своем кошельке, – ядовито заметила Эмили.

– Если он думал, что Элизабет Честер рожает, то с чего бы ему врываться в дом? Чем бы он ей помог? – возразила Энн. – Ты просто злишься, что Шарлотта не дала тебе прочесть письмо.

– Не вижу причин, почему плоды моего гениального замысла должны достаться ей, – проворчала Эмили. – Командует нами так, словно это она придумала использовать псевдоним. Если бы я так хорошо не соображала, не видать бы нам этого письма как своих ушей.

– На, держи, – сказала Шарлотта, протягивая сестре письмо брезгливо, словно грязную тряпку. – Я всего лишь сэкономила тебе время, изложив факты и избавив тебя от необходимости продираться через дебри ужасного почерка.

– Ты права, – подхватила Энн задумчиво. – Вообще-то то обстоятельство, что автор этого письма нашел доверенное лицо, через которое сообщил нам об этом происшествии, сильно сужает круг возможных поисков. Вряд ли среди небогатых жителей Арунтона найдется много таких, кто когда-нибудь ходил в школу…

– Ну? Так ты возьмешь его или нет? – Шарлотта сунула письмо Эмили. – Бери, если оно тебе нужно.

– Рассказывай дальше, – ответила ей Эмили, складывая руки на груди. – И покончим с этим на сегодня.

– Так вот, он продолжает. – Шарлотта снова развернула письмо. – Наконец доктор вышел из дома вместе с Честером. Он пишет, что доктор отказался взять у Честера деньги за визит и прямо в присутствии нашего информанта заявил, что больше не желает его знать, ничего ему больше не должен и что Честер – чудовище и злодей.

– Вот как? – Лицо Эмили немного просветлело.

– О боже, – вздохнула Энн.

– Всю дорогу до Брадфорда доктор молчал. Но автор сообщает, что он плакал, тихо и безостановочно, как женщина.

– Какой же ужас должна была перенести бедняжка Элизабет, чтобы так потрясти врача, человека, не понаслышке знакомого с увечьями и смертью? – спросила Энн, встревоженно глядя на сестру.

– Действительно, какой? – повторила за ней Эмили. – Скорее всего, что-то пошло не так во время родов. В конце концов, беременность и роды – самое опасное время в жизни женщины.

– Но если бы все дело было в родах, то зачем было так секретничать и гонять человека за семь миль до Брадфорда, чтобы привезти оттуда определенного доктора? К тому же она вовсе не рожала тогда – автор письма сообщает, что Элизабет Честер видели с пузом несколько дней спустя, а Арчи родился через неделю после того происшествия.

– А имя доктора этот автор не сообщает? – поинтересовалась Эмили. – Думаю, было бы небезынтересно с ним поговорить.

– Сообщает, – отозвалась Шарлотта. – Его зовут доктор Чарльз Прескотт.

– Значит, теперь мы знаем, куда нам ехать дальше, – объявила Эмили. – Возможно, новая поездка заодно прольет кое-какой свет и на странные обстоятельства в Скарборо, ибо, признаюсь честно, чем больше я узнаю о действующих лицах этой драмы, тем меньше понимаю сюжет.

– Я еще не рассказала вам о Мэтти, – кивнула Шарлотта. – Да, я тоже нахожусь в недоумении.

– Ладно, – сказала Эмили, начиная вытаскивать шпильки из шляпы. – Хорошо хоть, до Брадфорда всего десять миль, можно пройти и пешком. Завтра сходим. Экспедицию возглавлю я.

– Ты? – переспросила Шарлотта. – Но я старшая.

– Ты права, это и так видно, – парировала Эмили.

– И я лучше говорю, – добавила Шарлотта. – Незнакомые люди теплеют в разговоре со мной.

– Только пока не раскусят тебя, – бросила в ответ Эмили.

– Зато от тебя шарахаются с первого взгляда!

– Бога ради, перестаньте. – Энн встала, и старшие сестры замолкли. – Речь идет о жизни женщины, мы должны быть справедливыми и вести себя подобающим образом, а вы только и делаете, что препираетесь, как малые дети. Эмили, ты даже не спросила о брате. Шарлотта, и ты ничего о нем не сказала.

– Дома, вернулся ночью, с тех пор лежит, мучается похмельем, не иначе! – выпалила Шарлотта, разозленная предположением сестры о том, что ее нисколько не заботит судьба брата.

– Тогда я пойду к нему и спрошу, не нужно ли ему что-нибудь для облегчения его страданий, – твердо сказала Энн. – После ужина мы поговорим и обменяемся новостями, а до тех пор я не хочу слышать от вас ни единого писка. Да, и экспедицию в Брадфорд завтра возглавлю я, потому что это задача для взрослой женщины, каковой ни одна из вас, судя по всему, не является.

Эмили и Шарлотта молчали, пока их младшая сестра, покинув комнату, поднималась по лестнице, четко отпечатывая каждый шаг.

– Надо же, какие мы сердитые, – сказала Эмили.

– Да, избаловали мы малютку Энн, – добавила Шарлотта.

Тем не менее спорить они перестали.

Глава 27. Шарлотта

Сестры не застали доктора Прескотта на месте. Они вышли из дому рано утром, решив, что не стоит писать доктору и предупреждать его о своем визите. Им хотелось застать жертву врасплох, а опыт с миссис Ханичерч научил их тому, что первая реакция человека на их расспросы способна рассказать больше, чем любые слова.

Все еще преисполненная решимости стать гвоздем этого визита, Эмили заслонила собой миниатюрную старшую сестру и энергично позвонила в колокольчик. Дверь вскоре отворилась, и сестры оказались лицом к лицу с грозной экономкой: очень широкой в талии и с такими могучими руками, словно она с рождения только и делала, что месила тесто на хлеб.

– Добрый день. – Женщина сделала книксен, вопросительно глядя на Эмили.

Шарлотта, забавляясь, наблюдала за Эмили, а та, помолчав с минуту, отступила за старшую сестру и легонько подтолкнула ее вперед. Да, до королевы пиратов Эмили еще далеко, как бы она ни притворялась, подумала насмешливо Шарлотта.

– Добрый день, – улыбнулась она. – Мы бы хотели знать, возможно ли попасть на прием к доктору Прескотту сегодня? Мы издалека, и у нас мало времени.

– Доктор не принимает на дому, – сказала экономка и замолчала, оглядывая сестер с головы до ног так, словно надеялась прогнать их одной силой своего взгляда – и, надо сказать, это у нее почти получилось.

– Кто там, Хэтти? – раздался женский голос, и на пороге появилась леди. Миссис Прескотт, как тут же решила Шарлотта, была аккуратной, интеллигентного вида женщиной примерно одного возраста с ней, в красивом, но в то же время практичном платье, с яркими живыми глазами.

– Мы сестры Бронте из Хоэрта: Шарлотта, Эмили и Энн. Не могли бы мы поговорить с доктором Прескоттом о нашем отце?

– О преподобном Патрике Бронте, вы хотите сказать? – переспросила миссис Прескотт, чем весьма встревожила сестер, которые и не предполагали, что их фамилия что-то говорит жене доктора.

– Прошу вас, входите и выпейте со мной чаю. Думаю, я смогу вам помочь. Хэтти, принеси нам, пожалуйста, чаю.

Хэтти посмотрела на миссис Прескотт с таким удивлением и даже обидой, точно ее попросили не исполнить ее прямую обязанность, а сделать нечто необыкновенное, но все же удалилась куда-то, видимо, в сторону кухни.

– Так вы мисс Бронте из Хоэрта? – улыбнулась миссис Прескотт, проводя их в гостиную. – Я читала в «Лидс Меркьюри» письмо вашего отца – он призывает запретить детские хлопковые платьица, которые часто загораются и служат причиной смерти от ожогов, и должна сказать, что я его полностью поддерживаю. Только в прошлом году от этого скончались более сотни младенцев. Бессмысленные, трагические жертвы, которых так легко было избежать.

– В самом деле, – улыбнулась Шарлотта. Эмили немедленно прониклась теплым чувством к миссис Прескотт, которая говорила ясно и энергично. В ней чувствовался родственный дух.

Явилась Хэтти с подносом в руках, на котором дребезжали чайные чашки, и плюхнула его на ореховый столик так же заботливо, как фабричный рабочий сбрасывает с плеч мешок шерсти. Миссис Прескотт улыбнулась так спокойно, словно ничего не случилось, и взглянула на поднос.

– К сожалению, Хэтти забыла о молоке, да и лимон тоже не положила. Вы не возражаете, если мы выпьем чаю как есть?

– Разумеется, – ответила Шарлотта. – Мы, собственно, именно так его и предпочитаем.

– Что касается моего мужа, – продолжила миссис Прескотт, разливая чай, – он, к сожалению, не ведет прием на дому и сам к пациентам не ходит, за редким исключением. Я буду рада замолвить ему словечко за вас, чтобы он посетил вас в Хоэрте, но, может быть, вы расскажете мне, какую помощь требуется оказать и почему вы считаете, что этого не может сделать местный врач?

– Дело в том… – Шарлотта замешкалась. Об этом они не подумали.

– Это дело частное, – вмешалась Эмили, – причем такое, какое мы предпочли бы обсудить с доктором, а не с его женой.

Миссис Прескотт тут же ощетинилась, заметила Шарлотта; точно так же обижалась и сама Шарлотта, когда кто-то отказывался принимать ее всерьез только потому, что она женщина.

– Эмили только хотела сказать… – начала Энн, рискуя навлечь на себя гнев сестры.

– Я только хотела сказать, что медицинские вопросы мы будем обсуждать с человеком, сведущим в вопросах медицины, вот и все, – пояснила Эмили миссис Прескотт, слегка смягчая тон. – Я не хотела вас обидеть – прошу прощения, если у меня это случайно получилось.

– Разумеется. – Улыбка миссис Прескотт слегка поблекла. – Однако вам, возможно, небезынтересно будет узнать, что, даже не называясь доктором медицины, я посещала все те же занятия, что и мой муж, и помогала ему в учебе. И если бы женщин принимали в университеты, то у меня был бы такой же диплом врача, как и у моего мужа.

– А вот это действительно интересно, – сказала Эмили, – весьма.

– Я каждый день помогаю ему в работе. Больше того, рискуя шокировать вас, мисс Бронте, я скажу: если бы в мире, где мы живем, женщин допускали в медицинскую профессию, я была бы врачом не хуже моего мужа. – «А то и лучше», чуть не добавила она, как показалось ее собеседницам.

– Совершенно верно, – энергично поддержала ее Энн. – Позвольте мне заверить вас, миссис Прескотт, что если вы знакомы со взглядами нашего отца, то вы знакомы и с нашими взглядами, ибо он с раннего детства воспитывал в нас стремление к независимости как раз такого рода. Мы все трое образованны достаточно, чтобы зарабатывать себе на жизнь, хотя наше образование, конечно, не университетское, как у вас.

– Тогда, если вы скажете мне, какое дело привело вас сюда, я, возможно, смогу определить, действительно ли Роберт тот врач, который вам нужен.

– Наш отец почти ослеп от катаракты, – объяснила Энн. – Местные доктора считают, что помочь ничем нельзя, но наш знакомый, некий мистер Честер из Арунона, рекомендовал обратиться к доктору Прескотту.

Миссис Прескотт внезапно побелела как полотно, ее рука непроизвольно легла на грудь.

– Этот человек рекомендовал вам Чарльза? – переспросила она едва ли не шепотом, и у нее задрожали плечи. – Он посмел произнести имя моего мужа?

– Ну да… – осторожно сказала Эмили, переглянувшись с сестрами. Никто из них не ожидал такой реакции – это был страх, физический, неконтролируемый страх, напополам с отвращением. – Когда мы были в церкви в Арунтоне. Мистер Честер сказал, что как раз перед рождением сына его жена обращалась к мистеру Прескотту как к врачу, чрезвычайно сведущему в новейших достижениях медицины.

– Так оно и есть, – сказала миссис Прескотт, делая над собой усилие и беря себя в руки. – Это правда, и, что касается катаракты, то мы вместе провели немало исследований и проделали несколько операций, которые дали успешные результаты. Уверена, что Чарльз будет рад оказать помощь вашему отцу. Однако сегодня он весь день в госпитале, домой вернется не раньше вечера. Поэтому оставьте мне ваш адрес, я передам его Чарльзу, он напишет вашему отцу и сам договорится с ним о визите. Я знаю, он будет рад оказать помощь такому доброму христианину и хорошему человеку, как ваш отец.

– В таком случае мы больше не будем отнимать у вас время, – сказала Шарлотта.

– Да, вот только еще один вопрос, – возразила Эмили, порылась в кармане юбки и извлекла оттуда что-то завернутое в бумажку.

– Мне было бы интересно узнать ваше мнение вот об этом.

– Эмили, прошу тебя… – Шарлотта повернулась к сестре, но было поздно. Миссис Прескотт уже развернула протянутый ей сверток и с недоумением рассматривала его содержимое. Да и было от чего прийти в недоумение – почернелые осколки костей и человеческие зубы не так часто приносят в гостиные к респектабельным замужним леди.

– Все это как-то связано с болезнью вашего отца? – спросила она, глядя на Эмили.

– Нет, эти предметы я нашла недавно во время прогулки и, пользуясь тем, что вы сведущи в медицине, прошу вас, удовлетворите мое любопытство касательно их происхождения, пожалуйста.

– Они вселяют определенную тревогу, – сказала миссис Прескотт, беря двумя пальцами зуб и внимательно вглядываясь в него. – Зуб определенно человеческий. Это резец, не молочный, и, судя по его размерам и отсутствию на нем кариеса, я бы сказала, что он принадлежал молодой женщине в возрасте от пятнадцати до двадцати лет.

– И вы действительно можете так точно назвать возраст по одному только зубу? – восхитилась Эмили.

– Конечно, – миссис Прескотт приосанилась, – видите, он уже не такой белый, как у юной девушки, и в то же время он не затронут процессами разложения и не сточен, как у женщины постарше. Так что ничего сложного – все дело в наблюдательности.

– Вы чудо, – сказала Эмили и улыбнулась Шарлотте, которая вынуждена была признать, что сестра была права, вытащив на свет божий эти мрачные предметы, чутье не подвело ее и на этот раз.

– А как же кость? – продолжила Эмили. – На мой взгляд, это кусочек ребра.

– Совершенно верно, – улыбнулась ей миссис Прескотт. – Отличное наблюдение.

– Я тоже читала кое-какие книги по медицине, – сказала Эмили и кивнула на кость. – И все же моих знаний не хватает, чтобы уверенно утверждать, кому он принадлежит – человеку или животному. А вы что скажете?

– Вы говорите, что ребро было найдено вместе с зубом? – Миссис Прескотт провела пальцами по черному изгибу кости.

– Да, – кивнула Эмили. – Жертва та же?

– Нет. – Миссис Прескотт покачала головой. – Видите ли, человеческое ребро длиннее, и потому его изгиб плавнее. Я не знаток зоологии, но, судя по плотности и форме, это кость какого-то четвероногого, скорее всего свиньи. Но в одном я уверена: эта кость не принадлежит человеку.

– Вы вскрыли много трупов? – спросила Эмили у миссис Прескотт, причем в ее глазах плескался такой неприкрыто-кровожадный интерес, что тетушка Бренуэлл, наверное, перевернулась в гробу.

– Не один десяток, – ответила миссис Прескотт, сверкнув глазами.

– Восхитительно, – отозвалась Эмили и повернулась к Шарлотте и Энн. – Эта кость не принадлежит человеку, сестры. Задачка усложняется! – Эмили взяла кость и сунула ее Шарлотте. – Зуб человека и кость свиньи найдены рядом – что бы это могло значить, кто-то дрался за свинью или?..

– В каком госпитале служит ваш муж? – поспешила Шарлотта задать вопрос миссис Прескотт, боясь, как бы Эмили не сболтнула лишнего в своем энтузиазме.

– В Брадфорде только один госпиталь. – Миссис Прескотт долго смотрела в чашку, потом вдруг подняла глаза и устремила проницательный взгляд на Шарлотту.

– Во всей этой истории меня озадачивает одно, – сказала она с улыбкой. – Почему вы просто не написали моему мужу? Зачем было терпеть неудобства в дороге, рисковать – а вдруг не застанете дома? Да и в скорости вы ничего не теряли: почту и пассажиров привозит один дилижанс.

– Разумеется. – Шарлотта взглянула на Энн, та – на Эмили, которая воззрилась на хрустальную люстру так, словно никогда в жизни не видела ничего занимательнее. – Все дело в том, что отец приучил нас судить о человеке только при личной встрече, – ответила Шарлотта после неловкой паузы. – Поскольку дело касается предмета столь животрепещущего, как зрение нашего дорогого папа́, то мы решили, что стоит съездить самим. И мы не прогадали, хотя бы потому, что познакомились с вами, миссис Прескотт. Я уверена, что если такая женщина, как вы, согласилась выйти замуж за доктора Прескотта, то он наверняка достойный человек.

– Пожалуйста, зовите меня просто Селия, – ответила та, зардевшись и снова сверкнув глазами. – Вы не ошиблись на мой счет, мисс Бронте, я женщина умная и проницательная. Сейчас я попрошу Хэтти принести нам еще чаю, на этот раз с молоком и лимоном, и вы расскажете мне, что в действительности привело вас сюда.

Глава 28. Энн

– Бедное, бедное дитя, – покачала головой Селия, когда Энн рассказала ей все, что им удалось выяснить о судьбе Элизабет Честер. – Если там и впрямь было столько крови, то это почти наверняка свидетельствует о насильственной смерти. Прошу вас, продолжайте.

Серьезно, спокойно, без лишних слов, но не пропуская деталей, Энн пересказала ей все, что они видели сами или слышали от других. Только полуночную экспедицию Эмили она обошла молчанием, – живой интерес, который наверняка проявила бы к эскападе Эмили их слушательница, не примирил бы ее с законом. Рассказывая, Энн внимательно вглядывалась в лицо миссис Прескотт и, подходя к концу, уже знала: эта умная, обаятельная женщина ей верит.

Объясняя причины их интереса к истории Элизабет Честер, Энн краем глаза наблюдала за сестрами. Эмили отошла к окну и с любопытством смотрела на улицу, демонстрируя полное безразличие ко всему, что творилось в комнате, хотя Энн знала – она чутко ловит каждое ее слово. Она помнила слова сестры, сказанные ею давным-давно: люди больше болтают, когда им кажется, что на них не обращают внимания. А еще Энн знала: люди часто принимали Эмили за мечтательницу, которая постоянно витает в облаках, и были правы, но не всегда. Старшая сестра часто слышала и замечала больше, чем кто-то мог подумать, и сейчас как раз был такой случай.

– Ваш муж ничего не говорил вам о визите в Честер Грейндж той ночью? – спросила Энн у Селии, когда та наливала чай из тонкостенного фарфорового чайника, вручную расписанного яркими крупными розами, и клала по ломтику лимона в каждую чашку.

– Сначала он не хотел говорить, – печально ответила она, – хотя, по правде сказать, в этом не было нужды. Я и так знаю, на что способен Честер, и то, что случилось с Элизабет, – во многом моя вина. Было время – и довольно долгое время, – когда Чарльз тоже так думал.

– Он считал виновной вас? – Энн даже подалась вперед, забыв закрыть рот от любопытства.

Селия на минуту задумалась, помешивая чай. Потом аккуратно поставила полную чашку на блюдце, встала, подошла к двери в гостиную и закрыла ее.

– Ради Элизабет Честер я расскажу вам все, что знаю, – сказала она серьезно, и сестрам на миг показалось, что даже шумы на улицы притихли и отступили, устрашенные суровостью ее тона. – Расскажу потому, что я уверена – это мы с Чарльзом не сумели спасти Имоджен Честер, когда было еще не поздно. Но, дорогие дамы, прежде я возьму с вас слово ни с кем и никогда не говорить о том, что я открою вам сейчас, ибо огласка может сильно повредить нам с мужем.

Эмили вмиг забыла о своем притворстве, вскочила с сиденья у окна и подошла к сестрам как раз в тот момент, когда те давали обещание хранить тайну.

– Что ж, – продолжила Селия. – История, которую я вам расскажу, закончилась не убийством. Но лишь по чистой случайности.

Снаружи шел к концу августовский день, золотой свет гас в просторном, по-летнему теплом голубом небе, а в элегантной, но темноватой гостиной четыре женщины сидели и говорили о худших сторонах человеческой природы.

– Когда семь лет назад я встретила Чарльза, – с грустной улыбкой начала Селия, – он был другим человеком. Сегодня он прекрасный врач, который не покладая рук трудится на благо бедных, хотя и теряет на этом в заработке, который мог бы иметь, увеличив число богатых частных пациентов. Он добрый, хороший, приятный в общении человек. И я люблю его всем сердцем.

Энн кивнула и едва заметно улыбнулась, думая о том, какое это, должно быть, счастье – любить и быть любимой тем, кто, как и ты, стремится прожить достойную жизнь. Может быть, Шарлотта не так уж и ошибается, продолжая верить в счастливый брак, ибо союз двух равных людей способен наполнить жизнь каждого из них новым смыслом и принести удовлетворение.

– Но, – Селия опустила глаза, – когда я только начала посещать лекции в университете, мой муж был совсем не таким, как сейчас. Он был молод, горяч и не чурался излишеств всякого рода. Как многие молодые люди, он был окружен друзьями, с которыми учился, говорил о науке, обсуждал последние достижения медицины. А еще пил… и играл в азартные игры.

– Этим вы нас не удивите, – сказала Эмили, почувствовав неуверенность в тоне Селии. – У нашего брата такие же интересы, которые он пока не перерос.

– Надо сказать, что в число излишеств моего мужа входили и… женщины, – добавила Селия, и уголки ее рта неприязненно дрогнули.

– И у нашего брата были и есть женщины – нам остается лишь надеяться на то, что в один прекрасный день он перерастет и их, – заверила рассказчицу Энн. – Если бы ему повезло встретить такую женщину, как вы, которая помогла бы ему подняться над собой, стать лучше…

– Для чего ему пришлось бы не пить хотя бы пять минут кряду, – ввернула Эмили.

– И все же я с первой встречи обратила внимание на Чарльза. – Воспоминание вызвало у Селии более яркую улыбку. – Хотя он и бывал порой взъерошен и неопрятен. А все потому, что из всех окружавших нас молодых мужчин с надменными и властными манерами он единственный, не считая меня, получал истинное удовольствие от занятий. И не стеснялся разговаривать со мной: единственный из всех наших соучеников здоровался со мной, как подобает воспитанному человеку. Остальные предпочитали делать вид, будто меня нет, да я, признаюсь, не очень и жалела об этом. Но вскоре я стала замечать, что Чарльз проводит время в компании человека постарше, не студента. Это был Роберт Честер.

Эмили вздрогнула при звуке его имени так, словно вновь ощутила присутствие призрака.

– Честер принимал участие во всех дебошах, точнее говоря, был заводилой, хотя совсем недавно женился на своей первой жене, Имоджен. Так случилось, что Чарльз, с одной стороны, все короче сходился с Честером, – продолжала Селия, – а с другой – все чаще виделся со мной, под строгим присмотром моей матери, конечно. Он как будто вел двойную жизнь: в одной были чай и прогулки по парку, когда он держал надо мной солнечный зонтик, в другой – опасности, риск, алкоголь и опиум в компании Честера, а зачастую и женщин сомнительной репутации. – Морщинка пересекла лоб Селии при воспоминании о тех днях, черные брови сошлись у переносицы, точно от боли. – Однажды на каком-то концерте я познакомилась с Имоджен Честер. Муж, оставив ее со мной и моей матерью, отправился в бар с Чарльзом. Скажу вам честно, Имоджен Честер, тогда еще новобрачная, произвела на меня неизгладимое впечатление, я никогда не видела никого красивее, чем она: высокий рост, изящная фигура, черные волосы при ослепительно-светлой коже и глаза – переливчатые, словно море, то голубые, то темно-синие, они, казалось, вобрали в себя все его оттенки. Эти глаза я до сих пор вижу, как живые, – а все потому, что, раз взглянув в них, я обнаружила, что не могу оторваться, совсем как с вами, Шарлотта. – Она улыбнулась старшей мисс Бронте. – Как я уже сказала, Имоджен тогда едва вышла замуж, и я спросила, как ей нравится ее новая жизнь. Ее ответ был так необычен, что я сразу должна была понять: она несчастна.

– Брак очень похож на навигацию без компаса, – сказала она так тихо, словно со мной говорил кто-то другой, издалека. – Я чувствую себя затерянной в огромном просторе, из которого не знаю как выбраться.

– Замечание было настолько неожиданным в устах новобрачной, что я, наверное, просто отмахнулась от него, не найдя ему никакого объяснения, но теперь… теперь я хорошо представляю, какой страшной пустыней должна была казаться ей замужняя жизнь с самого начала.

Однако ее слова еще не раз всплывали в моей памяти, когда я взвешивала, что же победит во мне: любовь к Чарльзу или страх перед необузданной стороной его натуры. До тех пор, пока в один прекрасный день, прогуливаясь со мной в саду при доме моей матери, он не признался, что страстно желает покончить со своей другой жизнью и посвятить всего себя мне. Слезы текли по его щекам, когда он говорил, что хочет сделать мне предложение, но совесть не позволяет ему связать меня словом до тех пор, пока он не раскроет передо мной все свои прегрешения. На моем карманном молитвеннике он поклялся, что, если я выйду за него, он оставит компанию Честера, бросит кутить и будет хорошим и верным мужем мне и добрым христианином перед Господом. Он умолял меня спасти его от превращения в такого же темного и испорченного человека, как его, с позволения сказать, друг.

– Я бы сказала «нет», – тут же ответила Энн. Шарлотта поглядела на нее с удивлением. – Нет, правда, я бы отказала, – мужчину не надо спасать, чтобы он стал добрым человеком и христианином. Он должен сам, по собственной воле, идти тем путем, который заповедовал нам Господь. А если он не может, то и я не могу выйти за него замуж.

– На свете никогда не будет человека, за которого ты сможешь выйти замуж, Энн, – с улыбкой сказала Эмили. – Ты слишком хороша для этого мира.

Шарлотта повернулась к Селии.

– Если бы я любила человека и он обратился бы ко мне с такой просьбой, я была бы только счастлива направить его на путь истины. Разве не в этом состоит долг жены – служить лучшей частью своего мужа?

– По правде говоря, – ответила ей Селия, – к тому времени я была уже так влюблена в Чарльза, что не представляла себе жизни без него. Я понимала, что могу оказаться такой же одинокой и никому не нужной, как Имоджен, но все же была готова рискнуть. Даже если бы он нарушил данное мне слово и моя жизнь в замужестве оказалась бы мрачной и полной горя, – а тогда ничто не позволяло предположить, что будет иначе, – я все равно вышла бы за него, потому что любила его всем сердцем!

– Да, да, – горячо подхватила Шарлотта, – сердцу не прикажешь!

– Она своему точно не прикажет, – шепнула Эмили Энн, а та подавила улыбку.

– К счастью, Чарльз сдержал слово. Он пришел ко мне чистым телом и душой, так что первые недели нашей супружеской жизни были так блаженны и самозабвенны, как любая молодая жена может только желать.

– Но вот глубокой ночью – мы тогда только вернулись из Италии – в нашу дверь постучал Честер. – Улыбка Селии померкла. Она выпрямилась на стуле, вспоминая те ужасные события. – Чарльз велел мне оставаться в постели, однако среди всех обязанностей супруги покорность мужу, признаюсь, наиболее тягостна для меня. Вот почему я тихонько выбралась из спальни и стала подглядывать за ним с лестничной площадки. Как только я увидела, кто пришел, то сразу поняла: настал срок испытания предсвадебных обещаний Чарльза.

– Чего хотел Честер? – спросила Энн.

– На руках он держал тело женщины: она была избита и вся в крови. – Голос Селии упал до едва различимого шепота. – Бедняжка была едва жива, я лишь по цвету волос смогла понять, что это не Имоджен. Честер едва ли не швырнул ее на пол и в выражениях, которых я не хочу повторять, объяснил, что некоторое время держал женщину у себя, но, устав от ее нытья, решил прогнать, отчего она разъярилась и набросилась на него, а ему пришлось защищаться. При этом на нем не было ни царапины, в то время как она… – Селия покачала головой и тяжело сглотнула, вспоминая увиденное. – Она была просто истерзана.

– Честер просил Чарльза заняться женщиной, но так, чтобы его имя не всплыло, в случае чего, в связи с ней. Чарльз отказывался, но я больше не могла стоять в стороне. Сбежав по лестнице, я стала умолять мужа взять бедняжку к нам. Наконец он сжалился над ней и сказал Честеру, чтобы тот уходил.

– В ту ночь я впервые помогала Чарльзу в операционной. Он шил и шил, соединял одну за другой сломанные кости, а я обмывала с бедной женщины кровь и, как могла, облегчала ее страдания. При первом осмотре мы обнаружили на ней куда больше ран и повреждений, чем открывалось беглому взгляду. Стало понятно – женщина подверглась жесточайшему избиению. И еще мы поняли вот что: Честеру нравилось причинять боль.

– О боже мой, – прошептала Энн, поворачиваясь к Эмили, которая даже побледнела при одной мысли об этом.

– До чего страшно знать, что такие дьяволы ходят среди нас, – прошептала Шарлотта, беря за руку Энн. Чем дольше они слушали, тем быстрее угасала их надежда узнать, что Элизабет Честер жива.

– Жизнь нашей пациентки висела на волоске еще не один день, но я не отходила от нее, и в конце концов нам с Чарльзом удалось спасти Хэтти от смерти.

– Хэтти? – Энн бросила взгляд на дверь, за которой не так давно скрылась экономка.

– Да, – подтвердила Селия. – Я не могла допустить, чтобы она вернулась к своему прежнему занятию, и отправить ее в работный дом тоже было выше моих сил. Поэтому она осталась с нами. Кстати, кухарку мы тоже взяли с улицы. Больше прислуги нам не нужно, но у меня есть мечта – обеспечить работой всех женщин Брадфорда, которых нужда толкает на…

– Проституцию, – закончила за нее Эмили и одобрительно кивнула. – Вы – прекрасный человек, равных вам я не видела никогда.

– Спасибо. – Селия улыбнулась немного удивленно. – Боюсь, что ваше мнение обо мне переменится, когда вы услышите финал моей истории. Поступок Честера вызвал такое отвращение и ужас у Чарльза, что он решился сообщить о нем властям. Но я его отговорила.

Сестры ничего не ответили, и некоторое время в гостиной стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Энн невольно задумалась над тем, не отсчитывают ли они последние мгновения жизни Элизабет, или, быть может, те давно миновали?

– Мы тогда только поженились, – стала объяснять Селия. – Чарльз едва начал практиковать. Мы оба мечтали помогать бедным, а это было возможно лишь при том условии, что у Чарльза будут постоянные состоятельные пациенты, которые никогда не пойдут к молодому врачу с сомнительной репутацией. Вот почему малейшее подозрение в связи с Честером, с его образом жизни и его злодействами поставило бы крест на наших замыслах. Я тогда считала, что, вырвав из рук смерти и с улицы Хэтти, мы уравновесили зло, сотворенное Честером, и этого было достаточно. Я долго убеждала в этом Чарльза, и он наконец согласился. Но я ошибалась, поскольку Честер решил, что сделал Чарльза своим сообщником. И Хэтти была не последней женщиной, приведенной им к нашему порогу. В это же время я написала письмо Имоджен, в котором прямо предложила ей убежище на тот случай, если она захочет укрыться где-то со своим новорожденным ребенком. Но она не ответила. Молчание затягивалось, как вдруг мы узнали, что Имоджен умерла. Честер рассказал нам о ее якобы болезни, но он лгал, а я чем дальше, тем больше думала о том, как она была одинока и беззащитна, и мучилась угрызениями совести от того, что не заставила Чарльза отвезти меня к ней из страха перед страшным открытием, которое могло ждать меня там. Прошло несколько лет, все связи между ним и нами прервались – я даже не слышала, что он опять женился. И вдруг… настала ночь, когда он прислал за Чарльзом, чтобы тот приехал к Элизабет Честер.

– Значит, Честер избивал и ее? – спросила Энн, и ее глаза наполнились слезами. – Несмотря на то, что она носила ребенка?

– Избивал, и не только, – подтвердила Селия. – В то утро, вернувшись домой, Чарльз не хотел видеть меня, так он переживал из-за того, что мы скрыли истинную природу Честера. Какое-то время мне даже казалось, что его любовь потеряна для меня. Как это было ужасно: думать, что до конца своих дней я буду связана с человеком, который ненавидит меня, и знать, что его ненависть оправданна. Но муж все же простил меня. И преподал мне урок: не отворачиваться от зла – священный долг каждого человека. После того случая мы дали друг другу клятву: всегда изобличать зло, не молчать о нем, чего бы это ни стоило нам самим.

– Именно к этому стремимся и мы, – подхватила Шарлотта. – И теперь с бо́льшим основанием, чем когда-либо.

– На следующий день муж пошел к констеблю, и тот нанес Элизабет Честер визит. Следы побоев были у нее по всему телу, однако она утверждала, что потеряла сознание и упала с лестницы. Тогда я, вспомнив свое неудачное письмо к Имоджен, поняла, что Честер запугивал своих жен и они пискнуть не смели о своих обидах. Тогда я сказала себе, что тут уже ничего не поделаешь.

– Боялась даже пожаловаться, – убитым голосом повторила Энн. – Вот до чего он ее довел.

– Если понадобится свидетельствовать против Честера, я это сделаю, и Чарльз тоже. Мы не дадим ему снова уйти от ответственности, – сказала Селия. – И если окажется, что с Элизабет Честер случилось плохое и ее нет больше в живых, то будьте уверены, мисс Бронте: ее кровь, как и кровь Имоджен, на моих руках.

Глава 29. Эмили

Осень уже определенно чувствовалась в воздухе, когда три сестры устало брели домой: голубизна неба остыла, ветви живых изгородей сгибались под тяжестью ягод, от земли поднимался еле уловимый, кисловато-железный запах тления. Выйдя из Брадфорда, девушки немного поспорили о том, под каким соусом лучше подать папа́ их сегодняшнюю внезапную отлучку, но вскоре умолкли, заново переживая историю, которую рассказала им Селия, и мучительно гадая, какая судьба постигла несчастную молодую женщину, оказавшуюся во власти Роберта Честера.

– Свиная кость, – задумчиво произнесла Эмили, вынула из кармана обугленный фрагмент и с силой запустила им в вереск, от которого вся пустошь точно горела багровым пламенем. – Много крови, но ни следа Элизабет Честер. Кровь отмыли прежде, чем она успела засохнуть. Обугленная свиная кость, зуб молодой женщины и пуговица с сюртука ее мужа, найденные в укромном месте, где совсем недавно горел большой костер и куда сквозь лес пронесли что-то подозрительно тяжелое; домашний учитель, обвиненный в соблазнении ученицы, чтобы прикрыть худший скандал; флирт Честера с Матильдой, который закончился его женитьбой на Элизабет, при том, что Мэтти не отказали от места. Элизабет в лесу с другим мужчиной. Галька с пляжа в Скарборо, которая не имеет никакого отношения к Уолтерсу, если ему, конечно, можно верить, – а я ему верю. Цыгане, живущие на земле Честера. Муж, который хранит дома кости своей покойной жены, чтобы вести с ними задушевные беседы, и походя обижающий и причиняющий женщинам боль. Письмо, написанное рукой Элизабет, которое ее мать получила на другой день после исчезновения дочери. О чем все это говорит нам, сестры? Что это может значить?

– Это говорит нам о том, что мы очень мало знаем, – ответила Энн, опустив голову и подкидывая камешки поцарапанным носком ботинка. – И что мы плохие детективы.

– Нет, – возразила Шарлотта, – как раз напротив, Энн: мы не нашли ответа, но и неудачу тоже не потерпели. Кто еще из тех, кто пытался заглянуть в эту тайну, собрал столько свидетельств истины, столько мы? Уж конечно, не Честер, и не констебли, и даже не мистер Ханичерч. Возможно, мы не нашли еще ключа, который позволит нам сложить все наши находки в единое целое, но я уверена, он вот-вот будет у нас в руках. Надо только не сдаваться и продолжать поиски.

– Но где нам искать дальше? – спросила Эмили, замешкавшись на вершине крутого холма, у подножия которого лежал Хоэрт. – Хотя, быть может, мы уже держим этот ключ в руках, только пока не поняли, что это он.

– О чем ты, Эмили? – повернулась к сестре Энн.

– О том, что нам надо еще раз взглянуть на все, что мы собрали, – ответила Эмили, ускоряя шаг. – До сих пор мы с вами искали улику, которая, как указательный знак, должна была разделить наш поиск на две части: до сих пор мы не знали ничего наверняка, а теперь точно движемся в нужном направлении. Но детективы так не работают! Детективы – это те, кто читает между строк, видит то, что им не показывают. Давайте скорее, у нас еще много дел!

– Почему-то иногда мне кажется, что твоя привычка в любую погоду выходить на пустошь с непокрытой головой привела к тому, что твои мозги превратились в кашу! – крикнула Энн вслед Эмили, которая уже перешла на бег, увлекаемая вниз склоном. Но та лишь раскинула руки и взвизгнула от восторга, когда встречный ветер заставил рукава ее платья трепетать, словно крылья. На миг ей показалось, что она и впрямь взлетела, высоко, как жаворонок, и тут же упала камнем вниз, как кроншнеп. Притяжение земли, а с ним и все земные проблемы словно отступили от нее на один миг. В следующее мгновение она уже летела в короткий упругий вереск, разорвав о камень чулок и расцарапав при падении щеку: земля, словно в отместку, отвесила ей оплеуху. Перекатившись на спину, Эмили языком ощупала разбитую губу, но, увидев над собой бесконечный простор неба, засмеялась от счастья, так красиво было кругом.

Вдруг сверху на нее посмотрела сестра, ее лицо в раме капора.

– Говорила же я тебе, ты спятила, – сказала Энн. – Как есть спятила.

Когда они все же добрались до дома – Эмили с разбитой коленкой и грязными разводами на лице, несмотря на все старания Шарлотты привести его в порядок при помощи слюны и носового платка, – на пороге их встретил отец в состоянии крайнего возбуждения.

– Папа́, – тут же подбежала к нему Шарлотта. – Скажи мне, что случилось? Тебе плохо? Глаза? Где болит?

– У нас молодая женщина, – отвечал отец потерянно. – Не моя прихожанка, а стало быть, и не моя ответственность, но она была в таком состоянии, что я просто не мог не предложить ей войти и отдохнуть, однако все мои попытки расспросить ее о том, что случилось, расстроили ее еще сильнее. – Брови Патрика сошлись на переносице, словно он напряженно искал ответа на эту загадку. – Она так и заливалась слезами. Тогда я пошел позвать на помощь, и, не найдя ни одной дочери дома, попросил Табби посидеть с ней, однако та скоро вышла, сказав, что молодую леди лучше пока не трогать. Так она и сидит в столовой, одна, с самого обеда. Я отнес к ней Флосси, для компании, а то Кипер не захотел остаться. Время от времени я заходил спросить, не стало ли ей лучше, но, Шарлотта, сама посуди, какая из меня компания для молодой леди, которая льет слезы, не отвечает ни на какие вопросы и только твердит, что ей надо как можно скорее увидеть тебя. Все это очень мешало мне работать.

– О, дорогой папа́, мне так жаль, – даже представить не могу, что тебе пришлось пережить: молодая леди, да еще незнакомая… – Шарлотта задумчиво поглядела на дверь столовой и спросила себя, не может ли за ней оказаться сама Элизабет Честер. Но стоило ей шагнуть к столовой, как отец остановил ее, положив руку ей на плечо.

– Шарлотта, – серьезно начал он, обращаясь к ней, а потом и к другим дочерям. – Девочки, не пора ли вам объяснить, что за беготней вы заняты в последнее время? Только теперь говорите, пожалуйста, правду. Я позволяю вам приходить и уходить когда вам вздумается, вы все трое сами себе хозяйки, но как отец я все же ответственен за ваше благополучие и здоровье, как физическое, так и… моральное.

Тут Эмили совсем некстати фыркнула от смеха, точно школьница.

– Ты смеешься, Эмили Джейн, – сурово продолжил Патрик, – а между тем посмотри на себя: ты ведь не знаешь удержу, как мальчишка. Вы же знаете, что любые ваши проделки плохо скажутся на моей репутации. А если я потеряю доброе имя, то нам всем негде будет жить.

– Ну, если Бренуэлл, как ни старался, не смог добиться того, чтобы тебя отстранили от должности, то уж не знаю, чем тут может помочь моя расцарапанная коленка и веточка вереска в волосах.

– Ты ходила на пустошь и встречалась там с джентльменом, – сказала ей отец. Эмили страшно удивилась.

– Кто тебе сказал? Это же я, папа! А я не из тех, кто будет кувыркаться в вереске с мужчиной. По этой части у нас Шарлотта.

– Эмили! – зашипела на нее Шарлотта и подчеркнуто взглянула на закрытую дверь столовой. – Не обращайте на нее внимания, папа́, прошу вас, давайте лучше пройдем в комнату и посмотрим, кто нас там ждет.

– Папа́, простите, я не подумала. – Эмили подошла к отцу и поцеловала его в щеку. – Больше никогда так не буду, клянусь.

– А куда вы ходили сегодня? – спросил Патрик, устремляя суровый взгляд на Шарлотту, у которой сразу стал виноватый вид.

– Ну мы… – Шарлотта захлопала глазами, вдруг почувствовав, что просто не в силах сказать неправду любимому отцу.

– Шарлотта и Энн думают открыть школу, – недрогнувшим голосом вступила Эмили. – В Скарборо подходящего места не нашлось, и мы отправились в Брадфорд взглянуть на дом, который посоветовала нам Элен Насси как наиболее удобный и недорогой. Сестры попросили меня составить им компанию, так высоко они ценят мою мудрость. – Улыбнувшись отцу, она продела руку ему под локоть и ненадолго положила голову ему на плечо. – Вот и все, папа́. Мы хотели рассказать тебе обо всем потом, когда нам будет чем похвастаться.

– Школа. – Патрик, единственный человек в семье выше Эмили, взглянул на дочерей по очереди, и если ему и показалось, что щеки Энн слишком зарделись под его взглядом, а Шарлотта подозрительно прячет глаза, то он решил ничего об этом не говорить. – Я уже давно слышу эти разговоры, а школы все нет и нет. Я ведь не вчера родился, молодые особы. И если ваш план в ближайшем будущем не обретет реальные черты, то я вынужден буду вновь приступить к вам с расспросами. И еще прошу вас не забывать, что вы дамы молодые, незамужние, и каждый ваш шаг может вызвать кривотолки.

– Криво?.. – осеклась Эмили.

– Мы помним, папа, – твердо пообещала Шарлотта за всех.

– Что ж, вы добрые и умные молодые леди, и я верю, что вы в силах верно судить о людях и поступках.

– Папа́, пожалуйста, – начала Энн, которой не терпелось скрыться с его глаз, пока она не сболтнула лишнего, – можно нам пойти к той молодой леди, а то она все плачет там, одна, и голос у нее такой жалобный.

– Да, – ответил Патрик, – конечно, идите. Кстати, она назвала мне свое имя: Матильда Френч.

Глава 30. Шарлотта

– Мэтти! – Шарлотта сразу подошла к подруге, которая сидела на старом потертом диване, и слезы ручьями бежали по ее красному опухшему лицу. Подол ее платья был весь забрызган грязью, прическа наполовину рассыпалась, волосы упали на плечи. С ужасом Шарлотта увидела, что кружевной воротничок платья подруги разорван, и не просто разорван, но прямо-таки вырван из платья с куском шерстяной материи. – О, бедная моя девочка, скажи нам, что случилось.

Увидев три склонившихся над ней знакомых лица, Матильда не выдержала и разрыдалась вновь, да так, что несколько минут совсем не могла говорить. Шарлотта сразу поняла, почему и Патрик, и Табби отступились от нее: она была совершенно безутешна. Уткнувшись в плечо Шарлотты, она все плакала и плакала, пока Шарлотта не ощутила, как намокает ее платье.

– Тише, Мэтти, милая, – Энн встала перед плачущей женщиной на колени, – вот, возьми мой платок. Эмили, сходи на кухню и принеси бренди, который припасен у нас для рождественского пудинга. Может быть, он поможет ей прийти в себя.

– Он точно поможет мне, – пробормотала себе под нос Эмили, выходя из столовой в прихожую, где едва не подпрыгнула от испуга, столкнувшись с мистером Николсом, который маячил у дверей кабинета ее отца, не решаясь войти. Шарлотта, наблюдая их встречу поверх макушки Мэтти, недовольно морщилась, чувствуя, как утекают секунды.

– Мисс Эмили, – смущенно приветствовал он ее, демонстрируя свою воспитанность в тот самый момент, когда это совершенно никому не было нужно, раздраженно подумала Шарлотта.

– Мистер Николс. – Эмили наклонила голову и сделала попытку проскользнуть мимо, а он, стараясь не мешать, просчитался от волнения и шагнул не в сторону, а как раз навстречу Эмили. Та хотела его обойти, он снова заступил ей путь, и так повторялось трижды, пока терпение Эмили, которое и без того не было безграничным, не лопнуло окончательно.

– Господи боже мой, да уберетесь вы, наконец, с дороги или нет? – рявкнула Эмили и только что не столкнула его с пути.

– Ах, простите, мисс Эмили! – крикнул он ей вслед, но та даже не обернулась, врываясь в кухню, и Шарлотта почувствовала, что ничуть не оскорблена грубостью сестры, поскольку на свете не было человека, который интересовал бы ее меньше, чем мистер Николс, викарий отцовской церкви. Конечно, сойдись она с ним поближе, то, наверное, нашла бы и в нем то, на что даже не намекали его принужденные манеры, но ведь не пройдет и месяца, как он либо умрет, либо сопьется, так зачем тратить на него время?

Вернувшись с бутылкой бренди – несколько полегчавшей с тех пор, как попала ей в руки, отметила про себя Шарлотта, – Эмили закрыла дверь и привалилась к ней спиной, чтобы ни любопытная Табби, ни рассеянный отец не вошли в столовую и не подслушали то, о чем пойдет у них речь.

Хороший глоток дешевого бренди привел Мэтти в чувство, и она заговорила.

– Мне пришлось бежать в чем стояла, – сказала она Шарлотте. – Не теряя времени. Я даже к себе не забежала, не взяла ни одной своей вещи. Я боялась… боялась за свою жизнь.

Огонь, потрескивавший в камине, – его развела Энн, поскольку вечер выдался прохладным, – милые лица подруг и долготерпеливая Флосси, теплым комочком лежавшая у нее на коленях, успокоили Мэтти настолько, что ее голос зазвучал ровно, хотя и глуховато.

– Что он с тобой сделал? – тихо спросила Энн.

– Я была с мальчиками в саду, – начала Мэтти. – Утро было такое красивое, и я вывела Фрэнсиса на воздух, чтобы там учить с ним буквы, а малыша Арчи держала на руках. Я надеялась, что солнце и воздух смогут подлечить его крохотное разбитое сердечко. Фрэнсис был тих и задумчив, но после долгих уговоров все же сказал мне, что скучает по своим мамочкам, обеим, и очень боится потерять и меня. Я чуть… чуть не заплакала, но вовремя сказала себе, что я все делаю только для них, что моя главная цель – сберечь его с малышом и доставить обоих в безопасное место и что нельзя бросать дело на полпути, тем более теперь, когда они особенно во мне нуждаются. И тут я увидела его – мистера Честера, – он шел прямо к нам от дома.

– Папа пришел взглянуть на вас, – сказала я мальчикам и решила, что лучше нам оставаться там, где мы есть, и ждать, пока он подойдет. Расстояние между нами и домом было довольно большое, и чем ближе мистер Честер подходил к нам, тем яснее я видела, что он не просто идет, но почти марширует. Потом я разглядела, что его руки сжаты в кулаки, и наконец увидела выражение его лица. Он раскраснелся, гнев искажал его черты, а темные глаза с ненавистью глядели прямо на меня. И тут, сама не знаю почему, я поняла, что он хочет навредить мне. Я знала это не хуже, чем то, что небо голубое, а мое имя – Матильда Френч. Тогда я взяла Фрэнсиса за руку и вместе с детьми поспешила прочь с того места. Я надеялась, что мне удастся сделать круг и вернуться в дом через кухню, но куда там: ведя за руку малыша и держа в свободной руке младенца, мне нечего было и пытаться обогнать его. Он настиг нас в считаные секунды.

– О моя бедная девочка, какой ты пережила ужас, – сказала Шарлотта и, протянув руку, прижала ладонь к щеке Мэтти. – Как ты спаслась?

– Погоди-ка, – перебила сестру Эмили. – Пусть расскажет все по порядку. Что было, когда он вас догнал?

– Но она, может быть, не хочет, – негромко сказала Шарлотта тем самым здравомыслящим наставническим тоном, который особенно раздражал Эмили.

– Еще как хочет, – отозвалась Эмили. – Это же самая интересная часть… я хочу сказать, самая важная составляющая… всего происшествия.

– Будь моя воля, я бы предпочла забыть о ней, – сказала Мэтти, – но я расскажу и об этом тоже, поскольку считаю, что говорить надо всю правду. Поравнявшись с нами, он сразу схватил меня за руку и потянул так, что мне пришлось отпустить Фрэнсиса.

– Сэр, что это значит? – спросила я у него, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, несмотря на то что мое сердце билось так сильно, как будто хотело выскочить.

– Ты, – сказал он, сверля меня глазами и так стискивая мне руку, что я почувствовала, как мои кости скрипят под его железной хваткой. – Я знаю, что это ты. Ты стоишь каждую ночь у моей постели и смотришь на меня, но, стоит мне открыть глаза, как ты исчезаешь. Я знаю, что это твои ледяные руки трогают меня, щиплют и тянут. Ты, ты пытаешься свести меня с ума своими фокусами, но я не позволю тебе, слышишь? Я тебе не позволю!

– Он обвинил тебя в том, что ты трогаешь его ледяными руками? – задумчиво переспросила Эмили. – Любопытно.

– Он занес кулак, словно хотел меня ударить, – продолжала Мэтти, – а я крикнула: «Сэр, я же держу вашего ребенка!» Тогда он зарычал от ярости, выхватил у меня младенца и, не выпуская моего запястья, потащил за собой к дому. Я не сомневалась, что он хочет меня убить, поэтому всю дорогу кричала, надеясь, что кто-нибудь в лесу или в конюшне услышит меня и придет мне на помощь, но никто не отзывался. Когда мы подошли к дому, оба мальчика были страшно напуганы и громко плакали, а у дверей нас ждала миссис Кроули.

Вспоминая, Мэтти смотрела на огонь в камине, яркие отблески пламени плясали в ее зрачках.

– Умоляю, помогите! – просила я миссис Кроули, но ее лицо было неподвижно, как каменное. Ни доброты, ни сострадания; она точно решила не замечать меня. Взяла младенца и мальчика и увела. Тогда я поняла, что мне никто не поможет. Он затащил меня в кабинет и повалил на стол.

– О боже, – выдохнула Энн, округлив глаза. Пальцы Шарлотты крепче сжали ладонь Мэтти.

– Он схватил меня руками за горло, – продолжала Мэтти. – В его глазах я видела ненависть и гнев и… еще хуже. Я увидела, что, получив надо мной полную власть… ему было приятно.

– В каком смысле? – спросила Эмили, подвигаясь поближе к Мэтти, которая, однако, была так занята переживанием недавних событий, что даже не услышала вопроса.

– Это все ты, – сказал он, так крепко сдавливая мне горло руками, что у меня стало темнеть в глазах. – Признавайся, ты?!

– Что же ты сделала? – спросила подругу Шарлотта.

– Ничего, – ответила Мэтти. – А что я могла поделать? Если бы не картина, меня, скорее всего, не было бы в живых.

– Картина? – переспросила Энн, вспоминая свой единственный визит в кабинет Честера. – Портрет Имоджен? Чем же он мог тебе помочь?

– Тем, что упал со стены, – объяснила Мэтти. – Точнее, слетел: хотя я не очень ясно видела, как все было, но мне показалось, что картину сорвали со стены и швырнули в Честера. Так или иначе, но он упал: рама с грохотом ударилась об пол, а еще я услышала треск рвущегося полотна. Честер ослабил хватку: совсем немного, но этого хватило, чтобы я смогла оттолкнуть его и убежать. Я выскочила из кабинета в холл, оттуда наружу и без оглядки пробежала прочь. К вам я прибежала, потому что просто не знала, куда мне еще податься. Я ничего не успела оттуда забрать: вся моя одежда, деньги, все, что мне принадлежит, осталось там. Мне некуда было деваться.

– Ты правильно сделала, что пришла сюда, Мэтти: мой дом всегда будет убежищем для моих друзей, – сказала Шарлотта. Энн согласно кивнула. – К своему стыду, должна признать: это мы виноваты в том, что оставили тебя в такой опасности. Чем больше мы узнавали о Честере, тем хуже он оказывался. И хотя мы только сегодня выяснили, насколько он ужасен, нам следовало извлечь тебя оттуда раньше. Мне жаль, Мэтти, мы тебя подвели.

– Неправда, Шарлотта. Ты ведь и раньше предлагала найти мне новое место, это я не хотела оставлять двух бедных малюток, да и его, по совести говоря, тоже. – И Мэтти, всхлипнула, подумав об обстоятельствах, при которых она рассталась с детьми. – Я и сейчас не хочу их покидать. Я боюсь за них, за их будущее. Передать не могу, как сильно меня пугает мысль о том, что с ними будет, какой вред он может им причинить.

Шарлотта одной рукой крепко обняла Мэтти, а Флосси наконец вырвалась, подбежала к двери и стала скрестись, просясь наружу.

– Нападение не должно сойти ему с рук, надо сообщить о нем властям, – обратилась Шарлотта к сестрам, решительно поджав рот.

– Но мы до сих пор не знаем, что случилось с Элизабет! – негодующе воскликнула Эмили. – Честер давно прибрал закон к рукам. Всю эту историю власти наверняка сочтут вздорными бреднями завистливой истерички, а если и найдут Элизабет, то это будет уже их открытие, а не наше!

– Какое это имеет значение в сравнении с жизнью двоих маленьких детей? – спросила ее Энн.

– Никакого, – ответила Эмили, подумав, и в ее тоне звучало лукавство, – но мы говорим о человеке, который держит под кроватью кости первой жены, так что вряд ли стоит сердить его раньше времени.

– Кости… под кроватью? – ужаснулась Мэтти.

– Эмили! – прикрикнула на сестру Шарлотта, когда Мэтти опять разразилась слезами. – Хватит с нас готических кошмаров на сегодня! Мы сделали все, что могли; все, чего можно ожидать от трех пасторских дочек, и даже больше. Пора нам выходить из игры – собственно, сегодняшний ужасный случай положил ей конец. Я пойду к папа́ и спрошу его, куда нужно обращаться в случае подобного нападения.

– И совершишь ошибку. – Эмили порывисто вскочила. – Чертовски серьезную ошибку, Шарлотта.

– Эмили! – ахнула Энн и изумленно воззрилась на сестру. – Как ты можешь говорить так с сестрой? Да еще и ругаться в отцовском доме? Шарлотта абсолютно права: надо как можно скорее избавить детей от грозящей им опасности.

– Да я не об этом, – отвечала Эмили покаянно. – Шарлотта не права, когда говорит, что мы сделали все возможное, и называет нас всего лишь пасторскими дочками. Ведь она знает – и ты, Энн, тоже это знаешь, – что мы больше, чем пасторские дочки; куда больше. Мы трое умны – куда умнее любого деревенского констебля; а главное, мы обладаем тем, что важнее и полезнее любых фактов.

Эмили хлопнула ладонями по столу.

– У нас есть воображение, – сказала она. – Великий, могущественный дар, позволяющий нам понять других людей, и даже таких чудовищ, как Честер. Мы незримыми проходим меж ними, нам ведомо каждое их желание, нам открыта цена, которую они готовы заплатить за их исполнение. Вот почему я верю: если мы задумаемся как следует, если соберем воедино все, что узнали о Честере, то нарисуем такой его портрет, который поможет нам предсказать его последующие действия: то есть портрет его души, его мыслей, порождающих поступки.

Шарлотта и Энн переглянулись, и старшая сестра вынуждена была признать, что слова Эмили кажутся ей убедительными. Ей самой не меньше, чем Эмили, хотелось дойти в этом деле до конца. Просто она и Энн привыкли принимать в расчет приличия, а Эмили – нет. Однако их попытки вести себя правильно, так, как принято, сковывали их и часто заканчивались ничем. По всей видимости, респектабельность – не их стезя. Но Шарлотта не представляла своей жизни без одобрения. Без признания. Ей хотелось самой стать творцом своего будущего. Но кто позволит женщине без порядочной репутации достичь таких высот?

– Эмили, я понимаю твою страсть и твое стремление к чему-то большему, чем… это, – Шарлотта обвела рукой маленькую гостиную, – но мы не можем продолжать, по крайней мере, не сейчас, когда на карту поставлена жизнь детей. Если ты хочешь знать мое мнение о том, что станет делать Честер, то вот оно: этот человек стоит на грани безумия; мы знаем, что ему уже не раз доводилось совершать насилие над ближним; такой человек, заметив, что его привычный мир рушится, способен на любое зло. Независимо от того, причастен он к тайне исчезновения второй супруги или нет.

– Как можно в этом ручаться, не разгадав тайну до конца? Мы не знаем, убил Честер свою жену или держит ее где-то взаперти, – а может быть, ее лишил жизни кто-то третий. Пожалуйста, не ходи пока к отцу. Давайте еще раз обдумаем все наши открытия и попытаемся извлечь из них истину, прежде чем сдаться. – Эмили повернулась к Мэтти и, упав перед ней на колени, схватила ее за руки.

– Мэтти, ты, должно быть, очень устала. Хочешь, я отведу тебя в мою спальню, где ты сможешь прилечь и отдохнуть? Нам с Шарлоттой и Энн нужно еще немного времени, чтобы решить, как поступить дальше. Хорошо?

Мэтти повернулась к Шарлотте, которая сначала помолчала, обдумывая слова Эмили и убеждаясь, что они не противоречат ее собственным намерениям и чувствам, и только тогда заговорила:

– Думаю, что тебе и впрямь будет лучше прилечь, Мэтти, душа моя. Я сама отведу тебя наверх, а Эмили и Энн приготовятся пока к нашему разговору, который мы начнем, едва я спущусь.

– Хорошо, Шарлотта, – сказала Мэтти и покорно пошла за ней наверх.

– Вот это правильное решение, – шепнула Эмили Шарлотте, когда та выходила.

– Будем молиться за то, чтобы так оно и оказалось, – ответила Шарлотта, серьезно глядя на сестру, – неверный выбор приведет нас к очень серьезным последствиям.

Глава 31. Эмили

Когда на стол легли все собранные ими вещественные улики – за исключением свиного ребра, которое Эмили выбросила в вереск, – кучка оказалась жалкой и не отвечающей случаю. Эмили внезапно охватил страх: что, если она переоценила их детективные способности? Разве хоть один из этих предметов может сообщить им что-то новое?

Гостиная была маленькой и тесной, день угас, за окном точно натянули покрывало стального цвета, а ветер поднялся такой, что мешал дыму выходить в трубу, порывами загоняя его назад в комнату, и тогда Эмили казалось, будто туман с пустоши, стремясь проникнуть в дом, сочится в каждую щелку.

– Скажи, а ты просматривала бумаги, которые взяла со стола Честера? – спросила вдруг Энн и, пододвинув к себе стопку разрозненных листков, стала не глядя перебирать их, точно надеясь извлечь из них смысл при помощи одних прикосновений.

– Да, – ответила Эмили и, взяв кусочек гальки, с удовольствием подержала прохладный увесистый кругляш в ладони. Ах, если бы она могла угадать момент, который обозначал собой этот камень, вызвать из небытия отмеченные им драгоценные образы, ей все сразу стало бы понятно, не сомневалась она. – Ничего особенного, что-то связанное с поместьем, как я поняла.

– А ты, когда была в последний раз в Честер Грейндж, не видела и не слышала там ничего такого, что могло бы пролить хоть какой-то свет на судьбу Элизабет Честер? – спросила Шарлотта, внимательно вглядываясь в лицо сестры.

– Ничего, – солгала Эмили.

Она решила оставить при себе наиболее интригующую часть своих похождений: то, как сама собой выкатилась из темного угла на свет пуговица, или как невидимая ледяная рука сжала ее руку, когда она пряталась за портьерой в кабинете Честера, – ведь сестры решат, что она все нафантазировала, и вряд ли надо их строго за это судить. Но не один лишь страх насмешки руководил ею: миг за портьерой принадлежал ей, и только ей, и не обязательно кому-то еще знать о данном ею тогда обещании. Однако исполнить его она намеревалась всерьез, ведь обет неупокоенной душе из Честер Грейндж был для нее не менее важен, чем клятва живому человеку.

Эмили вздрогнула так, словно кто-то только что наступил на ее могилу, и, переждав, когда момент прикосновения внешнего мира к ее душе останется позади, продолжала.

– Тут что-то кроется, я чувствую это, – прошептала она. – Не знаю пока, что именно, но со временем наверняка узнаю.

– Вообще-то, Эмили, – сухо ответила Энн, выравнивая листки в стопке, – я считаю, что эти самые бумаги, которые ты называешь скучными, содержат немало сведений, имеющих непосредственное отношение к предмету наших изысканий. Я, например, уже извлекла из них два факта, которые могут оказаться полезными для нас.

Эмили откинулась на спинку стула.

– Вот как? Неужели среди счетов и расписок тебе попалось признание убийцы за его собственноручной подписью?

– Не все так просто, Эмили, – ответила ей Энн, с видимым наслаждением оттягивая момент раскрытия карт. – И потом, разве не ты говорила, что детектив – это тот, кто умеет читать между строк?

– Ну же, Энн, рассказывай, – потребовала Шарлотта. – Сейчас не время для театра.

– Что ж, понятно, – если драматизируешь ты или Эмили, этому всегда найдется оправдание, а если я – это уже «театр», – вздохнула Энн. – Ладно, слушайте. Во-первых, я узнала, что Честер многим должен – как говорится, в долгах как в шелках. Неудивительно, что он сделал предложение богатой невесте Элизабет, чье приданое могло снова наполнить его оскудевшую казну, а не бедняжке Мэтти, которая сама без гроша в кармане. Более того, случись что-нибудь с его женой – и тот доход, который он ежемесячно получал от тестя, иссякнул бы, а вместе с ним и жизнь, к которой Честер привык. Так что теперь мы, по крайней мере, понимаем, почему Честер не объяснил мистеру Ханичерчу, что случилось с Элизабет. Боялся, что ему откажут в содержании.

– Какой изысканный джентльмен, – сухо заметила Эмили. – Ты сделала замечательное открытие, Энн.

– Вряд ли можно сказать, что я сделала что-то особенное, – с ехидцей улыбнулась Энн. – Ну разве что внимательно прочитала бумаги, где все написано черным по белому. Иногда бывает полезнее посмотреть внимательно на то, что у тебя под носом, чем шляться бог знает где.

– Полезнее – да, но не веселее, – улыбнулась Эмили.

– А как же доходы от арендаторов? – Шарлотта сдвинула очки на лоб и ущипнула себя за нос, как делала всегда, когда у нее уставали глаза. – Их не может быть совсем мало.

– Я точно не знаю, ведь у меня в руках только отрывочные факты. – Энн разложила письма перед сестрой. – Но, по-моему, он то ли распродал всю свою землю, то ли проиграл, но держит все в тайне. Люди в деревне по-прежнему думают, что платят аренду Честеру и только от него зависит, будут они и дальше жить в своих домах или нет, но на самом деле его власть – сплошная видимость. Почти весь Арунтон принадлежит его кредиторам.

– Но тогда, – сказала Эмили, качаясь на стуле именно таким способом, который вызывал у Шарлотты наибольшее раздражение – на задних ножках, – у него нет мотива для убийства Элизабет, ни малейшего. Больше того, если она умирает, то он становится нищим… только откровенное безумие могло толкнуть его на убийство жены в таких обстоятельствах.

– Если он и безумен, то не настолько, чтобы забыть о необходимости скрывать от ее родственников правду об исчезновении, – сказала Энн, разглаживая еще один смятый листок. – Но и это еще не все, вот, как мне думается, ключ ко всей нашей истории – смятая обертка от посылки. Она адресована миссис Элизабет Честер, а почтовый штемпель на ней проставлен в тот самый день, когда было обнаружено исчезновение адресата.

Эмили протянула руку к лежавшему перед Энн большому листу смятой коричневой бумаги, оглядела его внимательно и покачала головой.

– И что в нем особенного? – Она взглянула на младшую сестру и невольно разозлилась, увидев наслаждение собственным открытием, которое было написано у той на лице.

– Не сердись, Майор, – сказала Энн и лукаво подмигнула. – Не твоя вина в том, что ты ничего не понимаешь. Я тоже считала эту бумажку бесполезной, пока не прочла письмо, которое отдала Шарлотте миссис Ханичерч, и не сопоставила одно с другим. Взгляни на почерк.

Шарлотта протянула Эмили письмо и приложила его к надписи на разорванном пакете. Было совершенно ясно, что четкие, ровные строчки обоих документов вывела одна и та же рука, которая, как уверяла миссис Ханичерч, принадлежала ее дочери.

– День перед исчезновением Элизабет провела в доме – она сказалась больной и заперлась у себя спальне – нам рассказывала об этом Мэтти, – вспомнила Шарлотта, хмуря брови. – А здесь у нас пакет, который она послала сама себе из… – Шарлотта близоруко прищурилась на штемпель, – Хебден Бриджа?

– А разве не может быть так, что письмо, которое она написала заранее, отвез в Хебден Бридж и отправил оттуда по почте кто-то третий? – возразила Эмили.

– Но зачем? – спросила Энн. – Вот чего я не представляю.

Эмили тоже не знала, что и думать: все связанное с этими двумя документами было как в тумане. И вдруг ее осенило.

– Ну конечно, – взволнованно выдохнула она. – Теперь я все поняла! Кто-то очень постарался все запутать, но я знаю правду или, по крайней мере, часть правды, а все благодаря нашему детективному расследованию.

– Что ты хочешь сказать, Эмили? – переспросила Шарлотта. Эмили выдержала долгую театральную паузу.

– Молодой человек, которого миссис Харди видела с Элизабет в лесу, – это вовсе не наш драгоценный мистер Уолтерс, – заявила Эмили, – но это ничего не объясняет. Если то был не Уолтерс, значит, кто-то другой, не менее загадочный. Может быть, тот, кто соблазнил пятнадцатилетнюю Элизабет? Связь с ним представлялась отцу девушки таким позором, что он придумал дочери роман, на его взгляд, менее скандальный… Значит, таинственный незнакомец – разгадка всей истории Элизабет. Он решил похитить ее, а вину за ее исчезновение возложить на самого очевидного подозреваемого. Понимаете? Это он инсценировал кровавое убийство, он подстроил все так, чтобы мы пришли на поляну в лесу, где недавно горел большой костер и где нашелся зуб и обугленная косточка. Перед нами не что иное, как декорация, иллюзия из дыма и зеркал, имеющая своей целью одно: выставить в качестве наиболее вероятного подозреваемого одного человека, Честера. Так что если это и преступление, то заключено оно вот в чем: под прикрытием разыгранной драмы Элизабет Честер увезли из дома и держат теперь где-то в другом месте. Возможно, она еще жива: по крайней мере, в день отправки обоих конвертов так, несомненно, и было.

Глава 32. Энн

– Позвольте, я все объясню, – сказала довольная Эмили, складывая руки. «Нам не до театра, конечно», – невольно подумала Энн. – Разумеется, у меня нет полной уверенности в том, что Элизабет Честер жива, однако я совершенно уверена, что если ее убили, то не в Честер Грейндж…

– Да, это мы поняли, – ответила Шарлотта, нетерпеливо постукивая по столу указательным пальцем. Эмили неторопливо приблизилась, ее взгляд был устремлен в окно, на склон холма, внизу которого жались домики Хоэрта.

– Дымовой занавес убийства понадобился кому-то для того, чтобы похитить Элизабет. Разумеется, подозрение немедленно пало на человека, которого многие и без того считают мерзавцем и чья первая жена предпочла жизни с ним самоубийство. Идеальное прикрытие, особенно если допустить, что похитителем мог оказаться давний возлюбленный Элизабет. Однако, не сомневаясь в том, что закон будет на стороне Честера как местного мирового судьи, наш похититель заготовил второй набор подозреваемых: цыган, которые очень кстати поселились в лесу за Честер Грейндж. Там он и устроил большой костер. Наши респектабельные классы так любят представлять себе цыган исчадиями ада, что их легко можно обвинить в чем угодно, не тратя времени на поиск доказательств…

– О, – воскликнула Шарлотта, и ее глаза широко раскрылись, – а что, если это и впрямь они похитили Элизабет Честер, чтобы выдать ее замуж за своего распутного барона!

– Милая Шарлотта, – не стерпела Энн и покачала головой, – думаю, что тебе следует читать больше книг, в которых пишут о фактах. Беллетристика явно ударила тебе в голову. Но… – тут она повернулась к Эмили, – это ведь Честер рассказал констеблям о цыганах, которые якобы поселились на его земле, а Мэтти, хотя никогда их там не видела, указала нам место их стоянки, где мы нашли зуб и обугленное ребро. Разве не может быть, что Честер специально наводил на них подозрение, скрывая собственное преступление?

– Конечно, мог, и в какой-то степени именно это он и делал, но не потому, что убил свою вторую жену, – сказала Эмили. – Позвольте, я объясню вам ход моих мыслей.

– Ты так любишь все объяснять, милая Эмили, – сказала Энн и, приподняв бровь, взглянула на Шарлотту, которая только фыркнула в ответ. – Продолжай.

– Свинью легко купить на любом рынке в воскресенье, и, смею предположить, если отвести ее к мяснику, то получишь от него не только тушу, но и ведро крови, которое с нее стечет. Я уверена, что кровь, которой так щедро полили стены в спальне Элизабет, принадлежала тому же злосчастному животному, сожженному позже в лесу с целью возбудить подозрение и против законных обитателей Честер Грейндж, и против непрошеных гостей. Однако Честер ходил за констеблем буквально по пятам, боясь, как бы тот не сунул нос куда не следует и не нашел чего-нибудь лишнего, так что поляну с кострищем обнаружили мы.

– Но если Честер действительно не трогал Элизабет, – спросила Шарлотта, – зачем ему тогда направлять по ложному следу констебля? Невиновному человеку скрывать нечего!

– Потому, – ответила Энн, большими глазами глядя на Эмили, – что он не знал, виновен он или нет! Когда мы с Бренуэллом ходили к нему с визитом и Бренуэлл представился доктором, Честер спрашивал его, может ли человек так напиться, чтобы забыть все, что натворит в состоянии опьянения. Вот почему у него был такой загнанный, виноватый и несчастный вид. В ночь, когда исчезла Элизабет, он был мертвецки пьян – Мэтти говорила нам об этом. А он, зная свою дурную натуру, понимал, что мог ее убить и, следовательно, оказаться виновным, даже если все забыл. По-моему, он будет особенно опасен, когда поймет, что терять ему больше нечего.

– Да, – согласилась с ней Эмили, – вполне возможно.

– А может ли быть, – нерешительно начала Шарлотта, – что преступник, кем бы он ни был, сначала постарался напоить Честера сильнее, чем тот привык, как раз чтобы запутать?

– Да, – кивнула Эмили. – И это не исключено.

– Однако, – неторопливо проговорила Энн, неустанно перекладывая в уме кусочки головоломки то так, то эдак, – если кровь, ребро и костер связаны с животным, то зуб все-таки принадлежит человеку, а он тоже был обуглен. Больше того, теперь мы знаем, что это зуб молодой женщины – это подтвердила миссис Прескотт, – который был вырван или выбит из челюсти. Вряд ли это может быть уловкой.

– Ты права, – серьезно подтвердила Эмили и кивнула. – Также я не могу придумать объяснения, зачем кому-то понадобилось посылать на имя Элизабет пакет с письмами, имя и адрес на котором она написала сама, своей рукой за день до исчезновения. Разве только затем, чтобы еще больше запутать следствие и направить его усилия по замкнутому кругу. Зуб… зуб заставляет меня считать, что, кто бы ни похитил Элизабет, он сделал это против ее воли. Однако я не верю, что Честер или бродяги виновны в совершении этой очередной жестокости против нее. Что приводит нас все к тому же вопросу: кто тот бесчестный негодяй, который организовал это похищение? Кто похититель Элизабет?

– О, а что, если Элизабет еще в юности полюбила какого-нибудь цыгана? – прошептала Шарлотта. – Вы только представьте – уж конечно, отцу выгоднее было распространять ложь о ее соблазнении учителем, чем позволить распространиться слуху о том, что она водит шашни с дикарем! И вот этот цыган, все еще безумно влюбленный, разыскал-таки Элизабет в Честер Грейндж и стал умолять бросить все и разделить с ним его простую, но полную страсти бродячую жизнь. Но Элизабет – теперь молодая жена и мать – забыла прежнюю любовь и отказала. Не снеся отказа любимой женщины, цыган похитил ее и увел с собой в ночь!

Когда Шарлотта закончила свою мысль, ее щеки рдели от возбуждения.

– Книги, в которых изложены факты, – наставительно сказала ей Энн. – Шарлотта, тебе просто необходимо читать больше серьезных книг. Сестры мои, я подозреваю, что правда в этом деле куда прозаичнее, чем кажется. На мой взгляд, цыгане или бродяги не имеют ровно никакого отношения к нашей загадке. Они, как и кровь, и обожженная кость, стали всего лишь уловкой, позволившей скрыть правду, сыграли роль козла отпущения, на которого все тут же радостно возложили всю вину. Поэтому мой вопрос остается без ответа.

– Так же, как истинное значение этого камня. – Эмили положила гальку на середину стола и долго глядела на нее.

– А может быть, это… просто камень? – негромко сказала Энн, не в силах постичь, чем этот невзрачный, обкатанный морем кусок известняка так притягивает Эмили. – Как бы там ни было, по тем сведениям, которые у нас есть, Элизабет Честер писала миссис Кроули из Хебден Бридж в тот день, когда, сказавшись больной, лежала в постели. Поэтому я считаю, что теперь нам следует разузнать, живет ли в Хебден Бридж кто-то из ее друзей или знакомых, и, значит, наш путь лежит туда.

– Конечно, живет! – раздался голос от двери. Мэтти, с красными заплаканными глазами, стояла на пороге. – Пожалуйста, простите меня, я пыталась уснуть, но не могла: как я ни устала, но тревога за мальчиков не позволила мне сомкнуть глаз ни на минуту. Но я знаю, что связывает миссис Честер и Хебден Бридж.

– Иди сюда, Мэтти, сядь со мной рядом, – сказала Энн, похлопывая по сиденью соседнего стула. – Расскажи нам, пожалуйста, что ты знаешь.

Мэтти села рядом с Энн. Лицо бедной гувернантки было бледным почти до бескровности – так бывает, когда кто-то много плачет и сильно боится.

– Сначала, когда она только появилась в Честер Грейндж, я ее ненавидела, – робко начала Мэтти. – Сейчас мне стыдно об этом говорить, но я действительно ненавидела миссис Честер. Я считала, что она похитила у меня любовь мистера Честера. – Мэтти подняла печальные глаза на Шарлотту. – Я понимаю, как это глупо звучит, но в то время я была буквально сама не своя от горя, что потеряла его. И хотя я понимала, что вряд ли смогу насовсем удалить ее из дома, все же я надеялась посеять между ними вражду, узнав что-нибудь неприятное о прошлом моей соперницы.

– О Матильда, милая, – прошептала Шарлотта.

– Пожалуйста, – взмолилась та, – не судите меня слишком строго. А что до презрения, то вряд ли вы можете презирать меня больше, чем я презираю себя сама. Одним словом, я решила… шпионить за ней, надеясь узнать что-нибудь такое, что навсегда отвратит от нее сердце мистера Честера. Разумеется, это было очень дурно с моей стороны, и меня уволили бы немедленно, если бы кто-нибудь узнал, чем я занимаюсь, но я не могла удержаться, ведь я чувствовала: здесь что-то не так. Однажды я взяла с ее стола книгу – это была «Эмма» мисс Остин[5], – и из нее выпало письмо. Сознаюсь, я его прочла. Некая мисс Изабелла Лукас писала Элизабет, когда та была еще только помолвлена с Честером. Из письма я поняла, что мисс Лукас учила Элизабет рисованию еще до того, как родители отправили ту в школу, и что учительница и ученица были сильно привязаны друг к другу. В следующие месяцы, когда я ближе сошлась с Элизабет и узнала, каково это – быть замужем за Робертом Честером, я одумалась и перестала интриговать, а о письме не вспоминала вплоть до сегодняшнего дня. Не помню адреса, который был на конверте, но знаю – это где-то рядом с Хебден Бридж.

Мэтти схватила Шарлотту за руку.

– Вам это поможет? Из этого можно что-нибудь извлечь, ведь правда? О, как мне жаль, что я не успела запомнить адрес: я услышала шаги миссис Кроули и поспешила спрятать письмо.

– Ты очень нам помогла, – мягко ответила Шарлотта, обхватывая лицо Мэтти ладонями. – Мэтти, милая, попробуй заснуть, не то ты заболеешь от волнения.

– Итак, решено: с первым светом отправляемся в Хебден Бридж, – такими словами Эмили встретила Шарлотту, когда та проводила Мэтти наверх во второй раз. – Найдем там мисс Лукас и спросим, что она знает о подруге: быть может, она укажет нам след, который приведет нас к нынешнему местопребыванию Элизабет.

– Но разве нельзя и сообщить властям о том, что Честер опасен, и поехать в Хебден Бридж? – спросила Энн. – Почему обязательно нужно выбирать?

– Да потому, что тот, кто все это устроил, следит за Честер Грейндж, и, увидев, что созданная им иллюзия никого не обманула, а подозреваемым становится уже не только хозяин дома, он может потерять самообладание и в панике навредить Элизабет, если она еще жива. И если сам Честер почувствует, что его вот-вот притянут к ответу за преступление, которое он, может быть, совершил, а может быть, и нет, то неизвестно, как он себя поведет и что натворит, поняв, что терять ему нечего. – Эмили отвернулась от Энн. – Один день, Шарлотта. Всего один день. Что он решает?

– Для нас это долгий путь пешком. Или поездка в дилижансе. И все это время двое малышей будут оставаться в опасности.

– Честер еще никогда не обижал детей, – сказала Эмили. – Это не его modus operandi[6]. Он всегда выбирает в жертву женщин, а не своих сыновей.

Энн встревоженно поглядела на Шарлотту, а та ненадолго задумалась.

– Надо действовать быстро, – сказала она наконец. – Из дому выйдем до рассвета и постараемся закруглить дело как можно быстрее. Только когда нам будут известны все факты, мы сможем понять, как нам быть и что с ними делать дальше.

– А если, пока мы так рискуем, что-то случится с детьми? – прямо спросила Энн.

– Будем молиться, чтобы все было хорошо, – ответила Шарлотта очень серьезно. – Будем молиться.

Глава 33. Энн

Выйдя из кареты в Хебден Бридж, Энн заметила, что, хотя городок совсем небольшой, жизнь в нем буквально кипит.

Глазам приезжего – как, впрочем, и местного жителя – Хоэрт представал скоплением разномастных домов и домишек, которые словно скатились с горы, да так и остались у подножия.

Глядя на Хебден Бридж, тоже разбросанный по склону, напротив, казалось, что он с успехом карабкается в гору. Здешние ткацкие и прядильные фабрики не только изменили местность вокруг города, но и сделали его зажиточным, а железная дорога, открывшая этот когда-то сонный уголок Йоркшира всему миру, еще увеличила его благосостояние.

Энн даже показалось, что здешний пейзаж, будто заразившись бодростью растущего города, очнулся от вековечной дремоты и теперь охорашивается, горделиво распушая перышки. Ей нравились энергия и современность всего, что она видела. Хебден Бридж был полон обещаний и возможностей.

А еще он был полон людьми, что на первых порах очень затруднило поиски мисс Изабель Лукас.

– Начать, конечно, следует с церкви, – сказала Шарлотта, придерживая поля капора, который так и норовил стянуть с ее головы игривый летний ветерок, резвившийся над мостовой. – Священник наверняка хорошо знает своих прихожан, и даже если не пожелает сообщить нам адрес мисс Лукас, может послать кого-нибудь к ней с просьбой прийти в церковь и поговорить с нами.

– Если, конечно, она не методистка, а то и, чего доброго, католичка, – лукаво заметила Эмили исключительно ради удовольствия видеть, как вздрогнет Шарлотта. Та думала, что только Эмили знает, как в последние дни своего брюссельского одиночества и тоски она вошла в католический храм и исповедалась. О чем тут же написала Эмили, представив свой поступок в самом легкомысленном свете, а та рассказала о нем Энн, взяв с нее страшную клятву молчать об этом даже под пыткой. Энн сурово поглядела на Эмили: как будто та не знает, как Шарлотте неловко вспоминать свою попытку заигрывать с иной верой, нежели та, служителем которой был ее отец.

– Кроме того, – добавила она, спеша замять неловкость, – преподобный Сатклифф Соуден – хороший знакомый твоего мистера Николса, Шарлотта.

– Никакой он не мой!

Сестра с удовольствием отметила, что достигла цели: возмущенная Шарлотта и думать забыла о намеке Эмили.

– Все равно, от церквей лучше держаться подальше, а то как бы не пришлось выдумывать новую сказку для папа́, – напомнила ей Энн. – Ох, что-то уж слишком часто приходится нам обманывать с тех пор, как мы назвались детективами. Видимо, не богоугодное это дело – расследование чужих преступлений.

– Полагаю, ты права, – бросила Шарлотта, все еще раздраженная упоминанием о мистере Николсе. – Куда же тогда?

– На почту. – И Энн кивнула на дом напротив.

– Не сработает, – сказала Эмили, когда они уже переходили улицу, лавируя между экипажами и людьми. – Никто не даст адрес частного лица трем совершенно незнакомым людям. А вдруг мы убийцы или воровки?

– Посмотрим, – сказала Энн, и действительно, стоило ей упомянуть имя мисс Лукас и сопроводить его жалобным рассказом о долгих поисках подруги детства, как почтмейстер с гордостью заявил, что знает адреса всех жителей города на память, в доказательство чего тут же написал его на листке бумаги, который вручил ей, подробно объяснив дорогу.

– Твой прием не должен был сработать, – сказала Эмили, улыбаясь Энн, явно очень довольной собой. – Все дело в твоем милом личике, Энн. Ты просто не похожа ни на убийцу, ни на воровку, хотя, на мой взгляд, именно такой невинный вид и должен быть у настоящих преступниц.

Дом, куда послал их почтмейстер, оказался не так уж мал. Трехэтажный, он лишь немного уступал размерами пасторату в Хоэрте и был частью длинного ряда полуособнячков, которые лепились друг к другу и к отвесному утесу, живописно нависшему над ними. Все домики были очень ухоженными и хорошенькими, но этот особенно: на всех шести подоконниках стояли ящики с крупными маргаритками, из-за которых окна были словно увешаны цветочными гирляндами.

Энн с завистью подумала, что дом, хотя и сложенный из того же серого камня, что и другие строения в округе, выглядит особенно прелестно оттого, что кто-то покрасил его рамы белым, а входную дверь – глубоким синим цветом, который напоминал море в Скарборо.

На стук открыла девочка лет тринадцати, с россыпью веснушек на переносице и просветом между передними зубами. Одета она была как горничная, но длинные, спутанные рыжие волосы свободно спускались по спине, а светлые глаза смотрели внимательно и настороженно.

– Чего надо? – нелюбезно поинтересовалась она, разглядывая сестер.

– Добрый день, – сказала Шарлотта. – Мы пришли к мисс Изабель Лукас.

– Да ну? – Снова услышав ее интонацию, плоскую и режущую слух одновременно, Энн решила, что этот брильянт среди прислуги наверняка отыскали где-нибудь в лондонском Ист-Энде.

А еще Энн было забавно видеть, как Шарлотта, считавшая себя знатоком этикета, стушевалась перед таким приемом.

– Пожалуйста, сообщи своей хозяйке, что три мисс Бронте из Хоэрта хотят ее видеть, – сказала Шарлотта и попыталась заглянуть через плечо девчонки в дом, в надежде увидеть там какое-нибудь цивилизованное человеческое существо.

– Не-а, – ответила девчонка, забывшись, но тут же поправилась и, видимо, изображая образованную, добавила: – То есть нет, мадам, извините, не могу – хозяйки сейчас нет дома. Так что отваливайте.

– Послушай. – Шарлотта шагнула к двери, и, хотя ее макушка находилась примерно на уровне плеча этого странного рыжеволосого создания, властные интонации опытной гувернантки придавали внушительности каждому ее слову. – Мы пришли сюда по важному делу, и мисс Лукас вряд ли похвалит тебя, когда услышит о твоем нахальстве.

– Да ну? – Лицо девчонки приняло крайне скептическое выражение. – Ну так, значит, вы ее самоё-то и не встречали. Все равно, хозяйка велела мне никого в дом не впускать, а я слушаю только хозяйку. – И горничная вздернула подбородок, точно бросая Шарлотте вызов: ну, мол, что ты на это скажешь?

– Когда же она вернется? – спросила Шарлотта, слегка обескураженная таким энергичным ответом.

– Откуда я знаю? – Девчонка пожала плечами и стала закрывать перед ними дверь. На этот раз вперед шагнула Энн и придержала дверь рукой.

– А ну, пусти, – возмутилась девчонка.

– Успокойся, – тихо сказала Энн. – Не надо нас бояться. Мы же не полиция… и не из работного дома.

– А может, вы из школы? – спросила, прищурившись, девчонка. – Вид такой, как будто вы оттуда.

– Нет, мы не из школы, – ответила Энн, радуясь, что в кои-то веки говорит правду. – Мы детективы. Ты знаешь, кто такие детективы? Как тебя зовут?

– Китти, – ответила девочка. – Не знаю я никаких детективов и знать не хочу.

– Мы ищем правду, – тихо заговорила Энн, – чтобы помочь добрым и невиновным, а тех, кто делает что-то плохое, остановить и отдать под суд. Что ты об этом думаешь?

Китти склонила голову набок, разглядывая трех женщин. Энн улыбнулась ей, желая подбодрить.

– Как три старые леди могут заниматься такими делами? – последовал вопрос. – Вы же не Робин Гуд и не Дик Терпин.

– Конечно, нет. Мы – три похожие на школьных учительниц молодые леди, и знаешь что, Китти? – Энн подмигнула девочке. – Оказывается, что это превосходная маскировка.

Китти едва сдержала улыбку, и на миг сквозь привычную маску ожесточенности, которую это юное существо уже приучили носить столкновения с грубыми реалиями жизни, проглянуло лицо ребенка, любопытного, как все дети, все еще ждущего чудес.

– Если вы и впрямь знакомы с моей хозяйкой, значит, и сами должны знать, где ее искать. Те, с кем она ближе всего, знают, как я. Но вам не скажу. Она не велела мне говорить, и я буду молчать, хоть что со мной делайте. Понятно?

– Ты любишь свою хозяйку, верно? – негромко начала Энн. – Она к тебе очень добра, и, возможно, вытащила тебя из такого места, где тебе было страшно, и поселила у себя. Твоя преданность ей достойна восхищения.

– Вот потому-то я ничего и не скажу, – отрезала Китти. – Так что зря стараетесь.

– Очень хорошо, – сказала Энн и подняла руку, призывая к молчанию Шарлотту, которая уже готова была вмешаться в разговор. – Однако хочу тебе сказать, что мы очень стараемся помочь одному человеку, который дорог твоей хозяйке. Ты права, мы не знакомы с мисс Лукас, но мы думаем, что прятаться от нас не в ее интересах; нам кажется, она не обрадуется, узнав, что упустила возможность помочь той, кого она любит.

– И кто же это? – Девочка задала вопрос шепотом, вся подавшись навстречу Энн.

– Ее зовут Элизабет, – ответила Энн. Маленькая горничная широко раскрыла глаза, но тут же ее привычная гримаса вернулась, и Энн вдруг поняла – девочка боится.

– Так вы друзья или нет? – спросила она, подумав и по очереди заглядывая сестрам в глаза.

– Мы друзья, – ответила Энн. Сняла перчатку и протянула девочке руку. – Мы хотим помочь Элизабет и ее детям.

Слова Энн, видимо, как-то подействовали на девочку, потому что она, ухватив Энн за пальцы, не выпускала их до тех пор, пока голова Энн не склонилась к ее губам.

Девочка шептала, а Энн слушала.

– Спасибо, – сказала она и кивнула. – Твоя хозяйка не будет на тебя сердиться, обещаю.

– Надеюсь, что так, а не то я проберусь ночью к тебе в дом и перережу тебе глотку, – сказала девчонка и захлопнула перед ними дверь цвета волн Северного моря.

– Молодчина, – кивнула Эмили.

Шарлотта вопросительно взглянула на Энн.

– Ну куда дальше?

Глава 34. Шарлотта

Душа встрепенулась, как птица живая,
И в небо взлетела, на крыльях паря;
Свистит вольный ветер, меня обдувая,
Проносятся мимо леса и моря[7].
Энн Бронте, «Строки, сложенные в лесу в ветреный день»

Дилижанс остановился посреди Ланкаширской пустоши на обочине дороги, сестры вышли и оказались неизвестно где.

– Как, ты говоришь, называется то место, куда мы направляемся, Энн? – спросила Шарлотта. – По-моему, здесь поблизости вообще ничего нет.

– Уайколлер, – ответила Энн, оглядывая прекрасный, но пустынный ландшафт, где, казалось, вообще никогда не ступала нога человека. – Я просила возчика довезти нас до места под названием Уайколлер, как мне сказала Китти. А еще она просила сохранить его в тайне от вас до тех самых пор, пока мы туда не приедем. Почему-то для нее это было важно, хотя, если подумать, убей, не пойму, какой в этом смысл. Ой, а вдруг она нас разыграла и послала на край света в качестве предостережения: держитесь, мол, подальше от меня и моей хозяйки?

– Даже если так, то мы всего в двух часах пути от Хоэрта, – сказала Эмили. – Не волнуйся, Энн: Китти совершенно верно указала нам путь, хотя, может статься, мы и не найдем здесь ничего нужного. Уайколлер здесь, не возле самой дороги, но все же.

– Да что это такое – Уайколлер? – спросила Шарлотта. – Дерево или, может, вон та овца?

– Если бы в детстве ты слушала истории Табби так же внимательно, как я, то знала бы сейчас ответ, – сказала ей Эмили. – Уайколлер – деревня, древнее поселение, возникшее здесь еще в языческие времена. Каких-то двадцать лет назад в нем еще кипела жизнь. К большому дому под названием Уайколлер-Холл жались скромные хижины – это и была деревня, в ней жили ткачи. А потом холл перешел в руки какого-то глупца, который не смог расплатиться с долгами и не нашел ничего лучшего, чем начать распродавать свой замок по частям, пока от него не остались руины. Ну а потом в округе стали одна за другой открываться ткацкие фабрики, и жители Уайколлера семьями снимались с места и уходили в города на поиски работы. Иначе им было не выжить. – Взяв Шарлотту за руку, Эмили подвела ее к краю дороги.

– Неужели ты не помнишь, Шарлотта, как Табби рассказывала нам, что когда она была маленькой, то приходила в Уайколлер и бродила здесь у ручья в надежде увидеть фей? И как она объясняла, что фабрики своим грохотом распугали всех фей и они попрятались и перестали показываться людям – везде, но не в Уайколлере, потому что здесь было пустынно?

– Помню, – ответила Шарлотта, и перед ее внутренним взором встала картина пасмурного дня и Табби, рассказывавшей старую сказку, чтобы отвлечь детей от грустных мыслей. – Я помню, как Табби рассказывала нам эту историю, и, хотя в тот день все время шел дождь, мы с тобой искали фей в нашем саду. Энн была тогда еще совсем малышкой, а мама… была больна. Я ничего не забыла.

Эмили чуть крепче сжала ей руку.

– Сегодня, – продолжила она, – в Уайколлере нет ни души, хотя говорят, что в лунные ночи по замку бродит призрак дамы в черном.

– Но если Уайколлер таков, как ты говоришь, то где же он? – Энн окинула поросшие деревьями холмы, на которых паслись овцы. – Почему я его не вижу?

– Он там, – Эмили показала на дно лесистой долины, – спрятался за деревьями. И добраться до него можно только пешком, сначала через поле, а потом по лесу. Только старые люди, как наша Табби, еще приходят сюда иногда, остальные даже не знают, что здесь есть деревня. Так что если подумать, то лучшего укрытия, чем Уайколлер, и пожелать нельзя.

Дивное чувство глубокого покоя охватило Шарлотту, пока она, замыкая их маленький отряд, шла следом за сестрами по золотисто-зеленому лугу. Растопырив пальцы, она проводила ладонью по колоскам разнотравья, сорвала в одном месте колокольчик, в другом – веточку кипрея, так что скоро за пуговкой ее блузки уже торчал крохотный букетик из полевых цветов.

Спустившись до самого дна долины, сестры обнаружили там старую, давно не хоженную тропу, которая привела их под своды леса, такого дикого, что тропа вилась между обступившими ее деревьями, как через зеленый тоннель. В его сводах стайкой золотистых рыб вспыхивали блики полуденного солнца, а из земли кое-где торчали корни, точно деревья протягивали лапы, желая ухватить за ноги непрошеных гостей. Вскоре Шарлотте стало казаться, что чем глубже они заходили в лес, тем медленнее текло вокруг них время, а под конец, возможно, и вовсе двинулось назад.

Но вот они опять вышли на луг, уже другой, где из зарослей посконника и таволги торчали острые, вертикально поставленные камни, похожие на обломки зубов. Небольшие, не выше самой Шарлотты, они кое-где стояли кучками, но чаще уходили вдаль прямыми рядами. Шарлотта насчитала три или четыре таких ряда камней: начавшись от леса, они лучами перерезали луг.

– До чего же странно – совсем не похоже на те стены из дикого камня, какие повсюду у нас, в Хоэрте, – сказала она.

– Это потому, что никто не знает, кто их тут строил, – ответила Эмили и положила руку на ближний к ней камень, весь в желтых пятнах лишайника. – Табби говорила, что в старину все жители пустоши раз в год приходили сюда и совершали человеческие жертвоприношения.

– Не помню, чтобы Табби такое говорила, – заметила Шарлотта.

– Говорила, но нам беспокоиться не о чем – все язычники давно лежат в могилах.

Почему-то слова сестры отнюдь не успокоили Шарлотту, и весь остаток пути до деревни она прошла, чувствуя спиной устремленные на нее взгляды таинственных существ. Наконец они дошли до усыпанной листвой каменной лестницы и стали спускаться. С каждым шагом переплетение ветвей над их головами делалось все гуще, а воздух прохладнее. Молчание леса нарушала лишь птичья песнь да шелест листвы на ветру. Шарлотте вдруг показалось, что они спят и видят все это во сне: прекрасном, неземном сне, где все непривычно и непонятно.

И вдруг из-за деревьев показалась полуразрушенная громада Уайколлер-Холла: словно из тумана выплыл покинутый командой корабль.

– Как необычно! – воскликнула Энн и подбежала к пустому сводчатому проему, где раньше наверняка стояла дверь.

– Правда, здорово? – тут же откликнулась Эмили, подбегая к ней, и только Шарлотта застыла на месте, не в силах оторвать глаз от полуразрушенных дымоходов и окон без стекол и рам. Она хорошо знала, какая проза жизни стояла за этой романтической картиной упадка, и все же сразу вспомнила зачарованный замок из сказки о Спящей красавице, злым колдовством погруженной в сон на тысячу лет.

– Шарлотта, иди к нам, – позвала сестру Энн, и та, недолго поколебавшись, шагнула в темный холл. Дощатый пол второго этажа был наполовину разобран, крыша тоже, хотя и не везде. Каменные плиты первого этажа тоже частично сняли, и в открывшиеся дыры проросла густая, сочная трава. Стоя перед останками того, что раньше, несомненно, было огромным камином, Шарлотта гадала, для чего в былые дни предназначалась странная ниша в стене справа от него, формой похожая на ключ. Вдруг в ней что-то зашевелилось – Шарлотта так испугалась, что кулачком в перчатке зажала себе рот, подавляя крик. Из углубления в стене выпорхнула птичка и улетела в пустое окно.

– Здесь лестница наверх – рискнем? – раздался в холле голос Эмили. – Что, если мисс Лукас там?

– А вот этого я вам не советую, – сказал кто-то другой, не Эмили. – Наверху очень опасно, там вы в два счета сломаете себе шею.

Эмили удивленно обернулась на голос, а Шарлотта вдруг поняла, что стоит лицом к лицу с молодой женщиной: босой, в свободном фиолетовом платье китайского кроя, с темными распущенными кудрями до талии и яркими зелеными глазами, которые так и горели любопытством. Шарлотта подумала, что глаз такого чистого зеленого цвета она еще не видела в жизни.

– Здравствуйте, – вновь заговорила женщина. – Изабель Лукас – это я, и прошу извинить меня за столь свободный наряд. К нам в Уайколлер редко заходят гости, так что я уже отвыкла одеваться для общества.

Глава 35. Эмили

– Вы, наверное, заблудились? – улыбнулась Изабель сестрам. – Хотите, я провожу вас к тропе, которая выведет вас на дорогу?

– Нет, мы не заблудились, – сказала Эмили и сделала к странному созданию шаг с таким видом, словно перед ней была ярмарочная диковина. – Мы искали вас, мисс Лукас, чтобы поговорить.

– Со мной? – Улыбка Изабеллы Лукас ничуть не померкла, глаза сияли все так же ярко, но Эмили уловила напряженные нотки в ее голосе, приписав их, однако, страху перед нежданно свалившимися гостями: хорошо знакомое ей чувство. – О чем же вы собирались со мной говорить? И как вы узнали, что я здесь? Никто не знает, что я здесь бываю, за что я и люблю этот уголок.

Эмили тут же прониклась симпатией к Изабелле Лукас.

– Мы выведали ваш адрес у горничной, – смущенно произнесла Эмили. – И я прекрасно понимаю, почему вам нравится это место – здесь как в другом мире, совершенно безлюдном к тому же.

– Китти сказала вам, где меня искать? – удивленно и не без почтительности переспросила Изабелла. – Интересно, что же такое вы сказали ей, чтобы выманить у нее эту информацию? В свое время я вытащила ее из очень опасного места, и она предана мне так, что горло готова за меня перегрызть любому. И это не шутка.

– Китти ни в чем не виновата, – вмешалась в разговор Энн, боясь, что как бы откровенность Китти не вышла той боком. – Мы объяснили ей, что у нас к вам срочное дело.

– Срочное дело? – Изабелла засмеялась и пошла от разрушенного дома прочь, предоставив сестрам следовать за ней. – Дамы, я даже представить не могу, какой интерес может представлять для мира художница, живущая вдали от него, как я; разве что мир вдруг переполнился покупателями ее картин. Вы, случайно, не картину хотите у меня приобрести? Но даже в таком случае вам придется немного подождать. Здесь, на безлюдье, хорошо пишется, и в это лето я начала много работ, но ни одна из них еще не готова для продажи.

– Так вы художница? – спросила Энн. – То есть, я хотела сказать, вы зарабатываете на жизнь тем, что пишете, а не только уроками рисования?

– Да, это так, – улыбнулась ей Изабелла. – Я художница, к тому же хорошая. Я специально велю Китти не говорить никому, где я, иначе кто-нибудь обязательно приедет мешать мне работать – чаще всего джентльмены, из тех, которые знают все обо всем и лезут со своими советами: что мне можно писать, а что нельзя и как вообще поступать со своей жизнью. Видимо, мужским особям нашего вида непереносима сама мысль о том, что я живу, как мне вздумается, – они все время навязывают мне свою заботу, которая мне не нужна и о которой я никого из них никогда не просила. Если бы вы знали, сколько раз мне приходилось слышать от них предложения руки и сердца. Нет, это просто трагедия. Идемте, – и она поманила их за собой. – Нас ждет моя скромная обитель – Чейпел Коттедж. Там я напою вас чаем, а вы расскажете мне о том срочном деле, в котором я, по вашему мнению, могу оказать вам помощь. А то мне, признаться, невдомек, что бы это было?

И, смело ступая по траве босыми ногами, художница повела сестер через луг к очаровательному домику с ползучей розой над входом, причем Эмили, как наверняка и ее сестры, всю дорогу спрашивала себя: да полно, не снится ли ей это, неужели женщина вправду может существовать в этом мире так же независимо, как мужчина? Но это был не сон. Живое доказательство тому, что при удачном стечении обстоятельств каждый и каждая может сам выбирать свою стезю, было у нее перед глазами.

Пока Изабелла наливала в разномастные чашки чай, Энн ходила по комнате от одной незаконченной картины к другой.

– Они и в самом деле удивительные, – с восторгом сказала она, повернув голову. – Я, конечно, не критик, но при одном взгляде на них я чувствую такую радость и такую свободу!

– Ну тогда вы лучший критик на свете, – с улыбкой ответила Изабелла, протягивая Эмили чашку без блюдца.

– А еще, – добавила Энн, – они совсем разные, и по стилю, и по сюжету. Как будто их рисовала не одна художница, а две.

– Верно. Все, кто занимается живописью, знают, что лучший способ научиться рисовать – копировать чужой стиль, а я, хотя уже и самостоятельная художница, очень люблю учиться, вот почему здесь я подражаю художнику по фамилии Лэндсир – возможно, вы о нем слышали?

Но Энн уже не слушала ее – внимание девушки приковала еще одна картина.

– Так скажите мне, Эмили, зачем три такие респектабельные леди, как вы, – да еще и сестры, – проделали весь этот путь в поисках Изабеллы Лукас?

– Из-за вашей знакомой, Элизабет Честер, – ответила Эмили. – Вы учили ее рисовать еще до замужества, тогда ее звали Элизабет Ханичерч.

– Элизабет? – Изабелла выпрямилась на стуле, ее улыбка застыла. – О да, милая Элизабет. Очень славная девушка, и такая живая – даже чересчур живая, как считал ее отец. Я уже давно ее не видела. И писем от нее нет вот уже не один месяц, хотя я ей писала. Конечно, я расстроилась, но потом решила, что она, должно быть, очень занята – ведь у нее теперь муж и ребенок. Но я все же надеюсь, что она еще вернется к нам, как всегда. Вы ведь не хотите сказать, что она… заболела?

– Об этом мы ничего не знаем, – сказала Эмили, оглядывая сестер, которые подошли к ним и сели на стулья, такие же непохожие друг на друга, как и чашки. – Однако мы принесли весть, которая может очень огорчить вас, так что мы заранее просим у вас прощения.

– О нет. – Улыбка окончательно сбежала с лица Изабеллы, которое стало серым, как пепел. – Что теперь случилось с моей Элизабет?

Изабелла Лукас производила впечатление женщины с крепкими нервами, и Эмили решила без утайки пересказать ей все их недавние приключения, начиная с первого визита в Честер Грейндж и заканчивая разговором с Китти на крыльце дома в Хебден Бридж несколько часов назад. Но, хотя Изабель слушала едва ли не с открытым ртом, ничего из их затеи не вышло.

Эмили была уверена, что ключ к этой тайне в руках у Изабеллы Лукас, больше того, оказавшись в Уайколлере, она поняла, что тайника лучше не сыскать во всей Англии, и в ней сразу вспыхнула надежда, что Элизабет может оказаться здесь собственной персоной. Однако слова Изабеллы и ужас, отразившийся на ее лице, были столь непритворны, что Эмили увидела – художница ничего от них не скрывает. Она лишь волнуется и с каждой минутой все сильнее боится за подругу.

– И вот, – закончила свою историю Эмили, – по совету Мэтти мы приехали в Хебден Бридж, чтобы разыскать вас, но застали в доме только Китти, которую уговорили дать нам ваш адрес. Не знаете ли вы, как могло случиться, что письма, адресованные Элизабет и написанные ее рукой, были отправлены ею через день после ее исчезновения?

Эмили протянула разорванный пакет и письмо Изабелле, но та лишь прикрыла рот рукой, в безмолвном ужасе глядя на строки, выведенные рукой подруги.

– Простите, но я так давно не видела ее почерк. – Молча она скрутила свои темные волосы в жгут, который сначала обернула вокруг запястья, потом развернула и сколола на затылке, воткнув вместо шпильки карандаш.

– Я… я не знаю, что вам ответить… – Эмили внимательно следила за тем, как художница нервно кусала нижнюю губу, как тревожно сошлись ее брови и задрожали руки. – Но… когда я еще учила Элизабет рисованию, ее отец очень строго следил за тем, чтобы она соблюдала хорошие манеры, как он это называл, и по его настоянию она каждую неделю писала бабушке с материнской стороны и еще каким-то богатым теткам, которых, судя по количеству писем, у нее было великое множество. Отец надеялся, что они помянут его дочь в завещании. Но Элизабет терпеть не могла им писать, жаловалась, что письма выходят одинаковые, ведь с ней не происходит ничего такого, о чем стоило бы рассказывать. Вот почему она оттягивала исполнение этой обязанности до последнего возможного момента, а потом садилась и строчила письма целыми пачками, ставя на каждом то число, какое следовало. Потом она отдавала их мне, я шла на почту и отправляла их, как положено. Ее отец так никогда и не разгадал ее секрета, зато самой Элизабет придуманная ею хитрость оказалась на руку: каждую неделю, пока все думали, что она пишет письма, она занималась совсем другими делами… хотя к нашей истории это не относится. Может быть, переехав к мужу, она так же писала и домой. Помню, в последнем письме она жаловалась, что дни тянутся, каждый похож на предыдущий, и только дети нарушают однообразие, но их то и дело приходится отдавать гувернантке.

– Но стала бы она писать два одинаковых письма сразу – вам и своей матери? – спросила Эмили. – И зачем ей посылать письма на свое имя из Хебден Бридж?

– Кто знает. – Изабелла растерянно покачала головой. – Элизабет – сложное существо, сила в ней мешается со слабостью, решительность – с уступчивостью. Я, например, помню, как она не любила, чтобы отец, наказывая ее за различные проступки – а это случалось часто, – видел ее слезы. И вообще, она терпеть не могла выказывать слабость. Вместо этого она совершала маленькие акты неповиновения, о которых знала лишь она сама. – Губы Изабеллы едва заметно изогнулись в улыбке. – Мы с ней часто называли друг друга «Разбойник» – это было что-то вроде дружеского прозвища меж нами, мы вообще были скорее как сестры, чем как учительница и ученица. Так что она нередко пересказывала мне те штучки и секретики, которые она вставляла в письма к теткам и о которых не знала ни одна живая душа, кроме нее и, разумеется, меня.

– Или ее мама, – сказала Шарлотта. – Ты помнишь, Энн, миссис Ханичерч рассказывала нам о том, что Элизабет в своих письмах часто упоминала лаванду? Это было скрытое послание, оно означало: «Приди и спаси меня».

– Помню, – ответила Энн. – Бедняжка Элизабет – но разве вам, своей подруге и наперснице, она не рассказала всю правду о своем браке? Фредерик Уолтерс сообщил нам, что вы и она были очень близки.

– Вы говорили с Фредди? – изумилась Изабелла. – Ну тогда вы и впрямь очень, очень хорошие детективы. Полагаю, он описал вам ту странную ситуацию, в которую его поставил мистер Ханичерч?

– О да, и мы, признаться, ничего не поняли, – кивнула Эмили, – кроме того, что слух об одном романе был, вероятно, предпочтительнее слухов о другом.

– О боже. – Изабелла отвернулась, и сестрам пришлось ждать, пока ее плечи перестанут вздрагивать, а дыхание выровняется. – Видите ли, может статься, что я – последний человек, которому Лиззи по своей воле открыла бы правду о своем браке. Я ведь уговаривала ее не выходить за Роберта Честера. Еще до ее замужества я слышала о нем много такого, что понимала – Элизабет будет лучше не замужем.

– Вот как? – сказала Энн и подалась вперед. – Вы так думаете потому, что сами не замужем?

– Отчасти, – ответила Изабель. – Я сама делаю свою судьбу, что для меня предпочтительнее брака с любым мужчиной. Но в том, что касается Лиззи, я убеждена: она рождена на свет для чего-то большего, чем просто быть матерью и женой. Она такая талантливая. Однако Элизабет решила иначе. – С этими словами Изабелла встала, подошла к сундуку, стоявшему у дальней стены, и задумчиво остановилась, положив руки на его крышку. – Дело в том, что Элизабет успела узнать любовь еще до того, как вышла замуж. Она испытала эту сладостную муку, эту непреходящую потребность в другом человеке – и хотела, чтобы это повторилось в ее жизни снова. Ухаживания Честера пробудили в ней надежду на возрождение страсти, и она стала представлять себе их брак как бесконечный, грандиозный любовный роман. Одним словом, как я ни старалась, отговорить ее так и не смогла – Лиззи решилась. Вот почему после именно мне она не могла признаться в том, что несчастна; ведь это означало бы признать мою правоту.

На миг установилась тишина, прерываемая лишь легким звоном фарфоровых чашек да птичьей песенкой за окном. Эмили подумала, что, чем больше они узнают об Элизабет Честер, те меньше она понимает эту женщину, да и вообще человеческое сердце. Что могло толкнуть ее на путь гибели – неоправданный оптимизм молодости? Или нечто иное, какая-то глубоко скрытая тяга к страданию, стремление расплатиться за былой грех?

– Значит, письмо могло быть написано заранее, но кто же тогда доставил его на почту? – размышления Эмили прервал вопрос, заданный Энн.

– Может быть, сам Честер, из боязни, как бы родители Элизабет не узнали правду, – задумчиво произнесла Шарлотта.

– Мама. – Звонкий голосок заставил Эмили вздрогнуть, и она увидела девочку, которая вдруг появилась из-за спинки кресла Изабеллы. – Кто это здесь?

– Это мисс Бронте, милая, – прошептала Изабелла девочке, которой на вид было около пяти лет. – Они знакомые мамы. Мисс Бронте, познакомьтесь, это Селеста, моя дочь.

– Добрый день, мисс Селеста, – приветливо поздоровалась Энн. – Мои сестры и я очень рады с тобой познакомиться.

– Скажи «Здравствуйте», как я тебя учила, милая, – подсказала девочке Изабелла, и та опустилась в шатком реверансике, который, как не могла не признать Эмили, был просто очарователен. – Ты уже поспала? И, наверное, хочешь молока и хлеба с джемом, верно?

– Да, мама, – ответила девчушка, внимательно глядя на Эмили темно-карим глазом из зарослей спутанных черных волос. Эмили, отметив про себя карамельный оттенок кожи девочки, полюбовалась ее высокими скулами и подумала, что малышка очень хорошенькая. А еще ей пришло в голову, что ее отец наверняка тоже был очень красив, но необычной, экзотической красотой, родом с каких-нибудь дальних берегов.

– Ну, тогда пойди, посиди у меня на коленках, а я тебя обниму, моя малышка, – засмеялась Изабелла, покрывая личико дочки поцелуями. Но, как только девочка прижалась к ней, выражение радости покинуло лицо художницы, и она прижала девочку к себе так, словно боялась ее потерять.

– Какое у тебя красивое имя, Селеста, – сказала Энн, улыбаясь застенчивой маленькой красавице. – И сама ты такая хорошенькая.

– Селеста, – сказала Изабелла, снова целуя девочку в каждую щеку, – пойди, пожалуйста, в кладовую. И достань оттуда джем и свежий хлеб, а я скоро приду к тебе.

– Хорошо, мама, – ответила Селеста, еще раз внимательно оглядела трех незнакомок и скрылась за дверью.

– Какое прелестное дитя, – сказала Энн. – Как мне жаль, что вы потеряли мужа.

– О, тут не о чем жалеть, – улыбнулась Изабелла, – я никогда не была замужем.

– Я… о… – Энн сильно покраснела и вдруг принялась внимательно разглядывать швы на своих манжетах.

Глава 36. Эмили

– Отец Селесты. – Молчание нарушила Эмили, движимая неудержимым любопытством. Свой вопрос она постаралась задать как можно деликатнее. – Он был не из Йоркшира, верно?

– Да уж, – ответила Изабелла и сухо добавила: – Вы очень проницательны. Он родился в Вест-Индии. Еще мальчиком его взяли работать на судно, где его жизнь была тяжела и жестока. Но благодаря уму и трудолюбию он поднялся до положения помощника боцмана и так попал сначала в Ливерпуль, а затем в Лидс, где вел дела от имени хозяина. – Изабелла едва заметно улыбнулась и, отвернувшись к комоду, выдвинула верхний ящик, откуда достала набросанный карандашом портрет.

– Это Джордж, – сказала она и, бегло взглянув на рисунок, передала его сестрам. Джордж и впрямь оказался очень хорош собой: темная кожа, волосы, выразительные черты и особый свет в глазах, который сумела поймать и передать художница, – свидетельство глубокой и тонкой натуры, подумала Эмили.

– Как вы с ним познакомились? – затаив дыхание, спросила Шарлотта.

– Он приехал заключать сделку на фабрику Ханичерча, а мы с Элизабет как раз были там, приехали к ее отцу. Когда они встретились, в комнате словно сверкнула молния. Стоило им раз взглянуть друг на друга, и воздух просто насытился электричеством.

– Им? – переспросила Эмили.

– Вы кажетесь мне добрыми и порядочными женщинами, мисс Бронте, – сказала художница, поворачиваясь к ним. – Вот почему я открою вам одну тайну, которая, однако, должна остаться между нами, так как она не принадлежит мне.

– Клянемся, – без промедления ответила Эмили и оглядела сестер, которые тоже кивнули.

– Позор, который пришлось прикрыть бедному Фредерику, заключался в том, что Элизабет взяла в любовники чернокожего мужчину, а Ханичерч не мог этого перенести. Его дочь – с негром! То обстоятельство, что она любила его всей душой, а он – ее, не имело для него никакого значения. Зато для меня – а я видела все, от начала и до конца, – их любовь была чудом, глядя на них, я даже поверила ненадолго в существование чувства, которое сметает все препятствия на своем пути. – Она вздохнула, повернула к себе портрет и ненадолго прижала его к груди. – Они хотели бежать туда, где они смогут быть вдвоем, где они будут счастливы. Они были так молоды, так наивны и верили, что их мечта может сбыться, а я, глядя на них, всем сердцем надеялась, что так оно и будет. Но они не успели бежать – их тайна была раскрыта, а вскоре обнаружилось, что Лиззи беременна.

– О боже, – выдохнула Шарлотта. – Господи.

– Джордж – милый, храбрый бедняга Джордж – ему надо было бежать из Англии. Лиззи умоляла его уехать, но он не послушал. Он явился к Ханичерчу просить руки Элизабет. Не знаю, как проходил их разговор и чем он закончился, знаю только, что два дня спустя тело Джорджа выловили из канала. Как он туда попал, так и осталось тайной.

– Боже мой, – прошептала Энн. – Бедный Джордж. Бедная Лиззи.

– На Элизабет было страшно смотреть. – Изабелла покачала головой, и слезы потекли по ее бледному лицу. – Одно время я не сомневалась, что она умрет, и, наверное, так бы оно и было, если бы не Селеста. Элизабет твердо решила дать жизнь ребенку Джорджа. Тем временем ее родители всем раструбили, что отправляют дочь в школу, а слухи о ее романе с Фредериком прикрыли ее отступление. На самом деле мы с Элизабет приехали сюда, в Уайколлер, где пробыли до самых ее родов, вдвоем. Здесь она родила дочь, которую очень полюбила и которую хотела воспитывать сама, однако ее отец и слышать об этом не хотел, требовал, чтобы она отказалась от девочки, грозя иначе отправить ее в приют. И не сомневаюсь, что он так бы и поступил. Элизабет была в таком горе, просто в отчаянии от того, что ей придется расстаться еще и с ребенком, и она умолила меня взять Селесту к себе и воспитывать ее как свою дочь, но позволять ей приезжать к девочке, когда она захочет. Я обещала ей, что настанет день, когда Селеста узнает всю правду о своей настоящей матери, а до тех пор будет считать, что матерей у нее две. Конечно, это было не самое лучшее решение, но Элизабет писала нам и приезжала до тех пор, пока не вышла замуж. Вот почему я никак не могла понять, отчего Элизабет больше не пишет, ведь прежде она всегда так подробно расспрашивала о Селесте, а при нашей последней встрече говорила мне, как бы она была счастлива, если бы все трое детей жили с ней под одной крышей, и я с ними. А потом ее письма как отрезало, и, сколько я ни писала ей, она мне так и не ответила… Я ждала, что она вот-вот приедет навестить нас. Мне и в голову не приходило, что мы ее больше не увидим.

– Если она была так несчастна в Честер Грейндж, если ей грозила там опасность, то она могла не хотеть подвергать ей и вас с девочкой, – предположила Эмили. – Возможно, она не хотела, чтобы хотя бы дыхание этого страшного места коснулось вас. К тому же Честер наверняка был бы в ярости, узнай он, что у Элизабет уже есть ребенок.

– Наверное, – печально сказала Изабелла. – Вот еще что я скажу вам об Элизабет: в детях – вся ее жизнь, причем это касается и ее сына, и пасынка. Вот почему она никогда, ни за что не покинула бы их по доброй воле, до тех пор, пока еще могла дышать. За детей она была готова сражаться с кем угодно, готова была даже убить. Я довольно знаю мою подругу, чтобы утверждать это. Она жила своими детьми. Все, что она делала, было для них и ради них.

Эмили сама удивилась, когда ее рука вдруг протянулась к Изабелле и легла на ее ладонь, словно горюя вместе с ней о женщине, которая прожила так мало и так ярко, а затем исчезла неизвестно куда, будто растаяла. Может быть, такова цена настоящей жизни? Смерть?

– Я так надеялась, что мы найдем ее здесь, – сказала она, чувствуя, как ее тяготит отсутствие Элизабет. – Просто уверена была, что вы ее здесь скрываете, что с ней все хорошо и мы ей поможем. А теперь не знаю, куда нам и отправиться.

– Есть ведь еще одно письмо, – сказала Шарлотта. – То, которое из Хебден Бридж. Оно уже привело нас к вам, Изабелла, но я уверена, что в нем заключен и более глубокий смысл.

– Возможно, она приехала в Хебден навестить меня, а Китти не сказала ей, где я, но даже в таком случае я не понимаю, зачем ей отправлять письмо себе самой… – печально ответила Изабелла. – Боже мой, как представлю, что у меня была возможность ей помочь, а я ее упустила…

– Мама. – В комнату вошла Селеста. Щечки девочки были перепачканы джемом, на тарелке, которую она держала в руках, лежали крупно нарезанные ломти хлеба. – Не грусти, мамочка, на, съешь мой ужин, хочешь?

– Вряд ли все было именно так, – ласково сказала Эмили. – Кто бы ни ходил с конвертом на почту, это была не сама Элизабет – она весь день провела больная, в постели. Об этом нам рассказала свидетельница.

– Свидетельница, – кивнула Изабелла. – Дамы, вы уже поняли, что я живу не так, как многие другие женщины, а потому, возможно, чуть больше знаю о жизни и людях. Люди слабы и часто совершают ошибки. И если вся задачка не сходится только из-за слов одной свидетельницы, то нельзя ли предположить, что эта свидетельница лжет?

Эмили повернулась к Шарлотте; сестры переглянулись.

Обе, конечно, были готовы сказать «нет». Эта свидетельница не может лгать, ведь они знают ее с детства и только ради ее покоя и безопасности затеяли свое расследование.

Неужели Матильда Френч обвела их в этой жуткой истории вокруг пальца?

Глава 37. Энн

– Какие новости? – Мэтти встречала их на верхней ступеньке лестницы в доме пастора в Хоэрте, куда сестры вернулись около трех пополудни. За спиной девушки стоял Бренуэлл.

Энн с удовольствием отметила, что брат уже на ногах, прилично одет и даже, судя по всему, не пьян, но от новостей, которые они получили в Уайколлере, у нее кружилась голова, а те вопросы, которые они должны были задать теперь Мэтти, отравляли ей радость видеть Бренуэлла трезвым.

– Не знаю, что вы такое затеваете, но папа́ встревожен, – начал брат, едва сестры вошли в дом и принялись развязывать ленты шляп и стряхивать дорожную пыль со своих длинных юбок. – Отныне он велел мне сопровождать вас везде, куда бы вы ни направлялись, пока все это порхание туда-сюда не прекратится.

– Очень хорошо, – сказала Шарлотта. – Тогда держи себя в руках, не пей и будь респектабелен, Бренуэлл, если хочешь, чтобы от тебя был толк.

– Думаю, что большое судно под названием «Респектабельность» уже покинуло наши берега, – заметила Эмили, останавливаясь возле брата, чтобы чмокнуть того в щеку. – Будем надеяться, что хотя бы его собрат под названием «Трезвость» еще стоит в нашей гавани, братец.

– К вашим услугам. – Бренуэлл щелкнул каблуками и поклонился, отчего Матильда сразу заулыбалась и зарделась. «Какой же он милый дурачок», – подумала Энн, пряча улыбку.

Утомленные дорогой из Хебден Бриджа и жарой, домой из Уайколлера они шли долго и добрались усталые и порядком обескураженные. Эмили почти не сомневалась в том, что в Уайколлере они найдут не только Изабеллу, но и Элизабет, а когда этого не случилось, очень огорчилась и едва не потеряла веру в себя как в детектива. «Быть может, на свете действительно есть такие тайны, которые невозможно разрешить? – спрашивала она у сестер, пока они, понурив головы, брели домой. – Что, если вселенная способна просто слизнуть человека, как будто его и не было, и никаких концов уже не найти?» Представив себе такое, сестры содрогнулись от ужаса, а Энн – еще и от соблазна. Ведь сегодня малютка Энн открыла для себя нечто восхитительное, о чем до встречи с Изабеллой даже не задумывалась: оказывается, жизнь незамужней женщины может быть даже лучше, свободнее и ярче, чем замужней. Прежде она представляла себе лишь два варианта своей будущей судьбы: брак или унылое девичество до конца дней. А тут ей показали, что женщина может быть вполне счастлива и в одиночестве. Пожалуй, даже счастливее, чем в браке, и почему-то от этого ей стало сразу и весело, и жутко, как будто до сих пор она пробиралась в темноте на ощупь, и вдруг на нее хлынул свет, и она увидела такие дали, о которых прежде не позволяла себе даже мечтать.

– Марта, принеси нам, пожалуйста, чай, – обратилась Шарлотта к служанке, которая помогала им снимать капоры. Эмили с Матильдой прошли в столовую, за ними – Бренуэлл, и в маленькой комнате сразу стало тесно и жарко. Энн и Матильда сели на стулья, Бренуэлл стал в углу у двери, словно игрушечный часовой в дни его детства, Шарлотта поместилась у окна, а Эмили расхаживала посередине.

– Что вы узнали у мисс Лукас? – спросила Мэтти. – Знает она что-нибудь о том, что случилось?

– К сожалению, нет, – сказала Шарлотта. – Она рассказала нам много полезного о том, какой была Элизабет… в смысле, какая она есть… но касательно ее нынешнего местонахождения, увы, ничего.

– О боже. – Лицо Мэтти осунулось от тревоги. – Тогда нам нужно немедленно возвращаться в Честер Грейндж, послать за констеблем и как угодно вывезти оттуда детей. Я так беспокоюсь за них, что всю ночь глаз не сомкнула.

– Ты права, – сказала Энн и поглядела на Шарлотту. Та кивнула, Эмили за ней.

– Мэтти! – Энн подалась ближе к девушке и, стараясь говорить как можно ласковее и мягче, продолжила: – Помнишь, ты говорила нам, что весь последний день Элизабет Честер провела в своей комнате, в постели?

– Ну да. – Мэтти кивнула. – Да, она весь день не выходила.

– Однако у нас есть вот что. – Энн вынула из своей сумочки конверт, в котором раньше лежали письма Элизабет, и протянула его Матильде. – Подписано собственной рукой Элизабет, адресовано ей же. И, если верить почтовому штемпелю, отправлено из Хебден Бридж за день до ее исчезновения – то есть в тот самый день, когда она лежала в постели, письмо было отправлено на ее адрес. Что это может значить, Мэтти?

– Я… я не знаю. – Мэтти внимательно оглядела пакет. – Вы думаете, это важно?

– Важно вот что: лжешь ты нам или нет, Мэтти, – сказала Эмили. – Если ты что-то знаешь, а нам не говоришь, то это важно. У нас есть улика: пакет, указывающий на то, что Элизабет Честер могла оказаться в Хебден Бридже в тот самый день, когда ты, по твоим словам, носила ей чай и суп в постель. Признавайся, Мэтти, ты солгала, чтобы все запутать? Ты сказала неправду о том, где провела тот день Элизабет?

– Ничего подобного! – возмутилась Мэтти. – Я не говорила, что носила Элизабет чай и суп, я только сказала, что я их готовила! И это чистая правда! Я даже не поднималась с едой наверх. Миссис Кроули относила все сама – она так решила. Заявила, что миссис Честер плохо себя чувствует и не хочет видеть никого, кроме нее.

– Мэтти, если ты что-то от нас скрываешь… – настаивала Энн.

– Пожалуйста, Энн, – вдруг раздался голос Бренуэлла, напомнив им всем о его присутствии, – не забывай, что Матильда – не обвиняемая на скамье подсудимых, а молодая леди и друг нашей семьи. Будь с ней помягче, прошу тебя. К тому же тебе не к лицу такие пылкие речи.

Энн поджала губы – выслушивать наставления в хороших манерах от брата сначала показалось ей обидным, однако она тут же подумала, что Бренуэлл, вероятно, прав.

– Я подумала, – робко начала Мэтти и снова протянула руку за смятым конвертом, – миссис Честер всегда писала на своих письмах обратный адрес. Может быть, она послала конверт в Хебден Бридж несколькими днями раньше, а он, не найдя адресата, случайно вернулся в тот самый день?

– Случайно, – повторила за ней Энн, глядя на сестер. – И тогда это вовсе не улика?

– Я только подумала, – продолжала Матильда, которой очень хотелось угодить трем сестрам. – Или… или это было просто письмо. Которое вернулось к миссис Честер, но угодило на стол к мистеру Честеру, – может быть, даже было перехвачено специально. И тогда, если в письме были какие-то секреты, то…

– Если, – сказала Эмили и с такой силой опустила обе ладони на стол, что перья для письма, которые оставили на нем сестры, покатились в разные стороны. – Вот именно, если! Никому из нас не пришло в голову самое простое объяснение. Мы обнаружили конверт и сразу решили, что он имеет какое-то особое значение. Но мы плохие детективы, раз не умеем сразу видеть то, что по-настоящему важно, и тратим время, охотясь за призраками.

– Ничего мы не тратили, – возразила Энн. – Письмо уже привело нас к Изабелле Лукас. Благодаря ему мы почти раскрыли тайну Элизабет Честер и, уверена, скоро поймем и роль самого письма в загадочном происшествии. Но расследование – это не игра в шахматы, где каждый сделанный ход неминуемо приближает решение партии. Нам, чтобы достичь понимания, необходимо собрать вместе все, что мы знаем, в том числе и то, в чем, на первый взгляд, нет никакого смысла, как в твоем камне, Эмили.

Эмили откинулась на спинку стула и, не глядя, взяла за руку Шарлотту, которая как раз подошла к ней сзади.

– Но пока мы учимся на своих ошибках, – сказала Эмили, – жизнь женщины по-прежнему висит на волоске.

– Однако кое-чего мы все-таки добились: по крайней мере, мне в голову пришло одно соображение, которое вряд ли оказалось бы там, не начни мы расспрашивать Мэтти, – ответила Энн. – Мы всегда считали, что Элизабет похитили ночью, но если весь день перед исчезновением она провела в постели, где ее не видел никто, кроме миссис Кроули, то, может статься, все произошло гораздо раньше, среди белого дня, буквально у всех под носом? Тогда становится понятно, почему ночью никто не слышал лая собак и почему в комнате нет никаких следов того, что там побывали чужие люди. Потому что все увиденное нами там было всего лишь прикрытием, декорацией, как сказала Эмили, а главное совершилось еще днем. – Энн помешкала, видимо, стараясь подавить сомнения. – Конечно, у меня нет никаких доказательств, это всего лишь гипотеза.

– То есть миссис Кроули помогла Честеру разделаться с женой? – переспросила Эмили. – Но ведь мы больше не думаем, что это сделал Честер.

– Да, Энн, боюсь, что Эмили права, – сказала Шарлотта. – На мой взгляд, миссис Кроули просто незачем было лгать о местонахождении Элизабет в день перед похищением, если только она не покрывала Честера, а он, как мы уже решили, в этом преступлении не повинен.

– А что, если… – задумчиво протянула Эмили, вызвав у Шарлотты улыбку. Да, когда ее сестренка готовится поделиться с миром своей очередной идеей, тут и в театр ходить не нужно. Вдруг Эмили повернулась к Матильде так резко, что та чуть не свалилась со стула от неожиданности. – Мэтти, скажи: ты никогда не замечала в ком-нибудь из мальчиков чего-то необычного, не такого, как у всех?

Мэтти напряглась, готовая дать отпор.

– Нет, они чудесные дети, во всех отношениях, – сказала она сухо.

– Я не для того спрашиваю, чтобы их обидеть, – сказала Эмили, – я только хочу пролить хоть немного света на то, что творится в Честер Грейндж. Так есть у них какие-нибудь физические особенности или нет?

Мэтти нахмурилась, то скручивая, то распуская носовой платок Бренуэлла.

– Я, конечно, не меньше люблю от этого Арчи, но однажды мистер Честер велел мне никому и никогда не показывать его ножки, – с несчастным видом выдавила она наконец. – Такие славные крохотные лапки. Но Честер их стыдится, потому что между пальчиками у него перепонки, и довольно заметные, между прочим, хотя доктора и говорят, что это ничем ребенку не угрожает. Так что я, признаться, не понимаю, какой в этом запрете смысл.

– О, смысл есть, да еще какой глубокий, – сказала Эмили и, торжествуя, вскочила со стула. – Сестры, Матильда, брат, мы стали на шаг ближе к разгадке. Мы узнали то, о чем раньше лишь догадывались.

– И что же мы узнали? – спросила Энн, заинтригованная просветленным выражением лица Эмили.

– В ту ночь, когда я наведалась в Честер Грейндж, миссис Кроули в ночной рубашке расхаживала по дому, приглядывая за Честером. На ней не было перчаток, которые она обычно не снимает даже в доме, и, когда она открывала дверь в библиотеку, я хорошо разглядела ее руки: у нее перепонки между пальцев.

– Как у Арчи на ножках? – уточнила Энн. – Это что, заразно?

– Это называется синдактилия, – объявила Эмили так громко, чтобы услышали все в комнате. – Увидев руки миссис Кроули, я задалась тем же вопросом, что и Энн, пошла к папа, взяла у него словарь медицинских терминов и посмотрела. Оказалось, что перепонки на пальцах рук и ног – это не болезнь, а наследственность.

– То есть… – широко раскрытыми глазами Шарлотта поглядела сначала на Энн, затем на Эмили. – То есть это либо невероятное совпадение, либо миссис Кроули приходится родственницей детям?

– Бабушкой, бьюсь об заклад, – кивнула Эмили. – И хотя я тоже не понимаю, как это может быть, но я уверена: она – родная мать Честера. А вы помните, что, по словам Изабеллы, может сделать ради своего ребенка мать?

– Умереть, – ответила Шарлотта и сосредоточенно кивнула. – А то и убить.

Глава 38. Шарлотта

Остановив экипаж за милю до Честер Грейндж, Шарлотта заплатила возчику и велела ему ждать, а сама в первый раз усомнилась, правильно ли они поступили, решив подобраться к дому инкогнито. В отличие от Эмили, которая приходила одна и ночью, они появились здесь вечером и впятером: было еще рано, и тьма не успела сгуститься.

Взвесив все обстоятельства, Шарлотта пришла к выводу, что вряд ли они долго останутся незамеченными. Она еще раз оценила силы своих спутников и быстро приняла решение, кого взять с собой, а кого оставить дожидаться.

– Мэтти. – Она оттащила подругу от Бренуэлла, который что-то увлеченно нашептывал ей на ухо, пока его руки словно выполняли некую возложенную на них тайную миссию. – Ты пойдешь со мной, и ты, Эмили. Ты уже раз справилась с собаками, и если они найдут нас по следам, то, думаю, послушаются тебя и снова. Энн и Бренуэлл, вы остаетесь здесь, сторожить.

– Сторожить? – зашипел Бренуэлл. – Какой тогда прок от моей физической силы, если вы оставляете меня в сторожах?

– Ну, – подумав, отвечала Шарлотта, – если нас обнаружат и нам понадобится помощь, ты вмешаешься и спасешь нас.

– А как, позволь спросить, я узнаю, в какой именно момент вам потребуется моя помощь? – спросила Бренуэлл.

– Ты увидишь знак, – с уверенностью отвечала Эмили.

– Какой знак? – не понял Бренуэлл.

– Откуда я знаю? Когда увидишь, сам поймешь, – заявила Эмили. – Кроме того, тебе действительно лучше оставаться здесь, Бренуэлл. Представь, что ты генерал, который с гребня холма наблюдает за ходом сражения. Мы будем главной ударной силой, но за интеллектуальную составляющую кампании отвечаешь ты.

– Лучше бы я в паб пошел, – сказал Бренуэлл и, как-то весь обмякнув, привалился спиной к дереву.

– А я? – спросила Энн. – Почему я должна оставаться здесь и присматривать за Бренуэллом?

– Эй! – возмутился тот, вытягивая из кармана штанов фляжку со спиртным.

– Потому, Энн… – начала Шарлотта, но тут же осеклась, сообразив, что и в самом деле не знает иной причины, почему Энн должна остаться с Бренуэллом, кроме той, что тот нуждается в пригляде. – Ну просто потому, что ты младшая, а мы будем пытаться пробраться в дом незамеченными, что трудно сделать толпой.

– Но… но… – Гнев обуял Энн, на миг лишив ее способности говорить. Но вот наконец слова сами пошли у нее с языка, и что это были за слова! – При чем тут мой возраст, совершенно не понимаю. В конце концов, это я была в доме вместе с Бренуэллом, я прошла его весь сверху донизу, и я обнаружила улики – много улик. Если кому и оставаться с Браунэллом, так это тебе, Шарлотта. Ты вообще ничего полезного не делаешь, только командуешь и всем надоедаешь.

– Она в чем-то права, – сказала, пожав плечами, Эмили.

– Я не останусь, – воспротивилась Шарлотта. – Потому что я… ну просто не останусь, и все тут.

– Господи, да идите вы все четверо и дайте наконец человеку спокойно выпить в тишине и одиночестве! – взмолился Бренуэлл. – Шарлотта, тебя с твоим ростом все равно примут за полчеловека, да и то в лучшем случае. А Эмили такая молчунья, что в любом месте ухитрится остаться невидимкой. Так что идите все, а я пока отдохну от вашей болтовни.

– Ладно, – сдалась Шарлотта. – Идемте уже. Не всю же ночь нам тут стоять. А ты, Бренуэлл, постарайся не напиться.

– Поздно хватилась. – Бренуэлл поднял фляжку, словно собираясь провозгласить тост за четырех девиц, которые уходили от него в сгущающиеся сумерки.

Разумеется, дверь кладовой, через которую впустила их в дом Мэтти, заскрипела: тугие петли взвыли так, словно не нашедшая упокоения душа вдруг застонала в кухне. Огонь в очаге почти прогорел, лишь несколько углей слабо светились в темноте, и девушкам показалось, что в доме царят покой и тишина.

И вдруг они услышали крики: кто-то, судя по голосу, мужчина, рыдал наверху, его вопли эхом раздавались в тишине дома. До тех пор Энн втайне сомневалась, в самом ли деле ночные похождения Роберта Честера так ужасны, как их расписывала Эмили, смакуя каждое слово. Но тут она поняла, что сестра не преувеличила, а скорее преуменьшила впечатление, ибо с каждым нарастающим не то воплем, не то воем короткие волоски на затылке Энн вставали дыбом, а ноги, повинуясь природному инстинкту самосохранения, готовы были нести ее куда угодно, лишь бы подальше от этого дома.

– Честер, – прошептала Эмили. – Снова напился и мучает свою бедную мертвую жену.

– Веди нас сразу к детям, – прошептала Шарлотта, чувствуя, что ей как-то не улыбается личная встреча с хозяином дома. – Как только они будут в безопасности, мы найдем миссис Кроули и расскажем ей все, что нам удалось узнать.

– Что мне удалось узнать, – поправила ее Эмили.

– Бог ты мой, Эмили, да мы сейчас совершаем преступление, – фыркнула Шарлотта, – а ты споришь.

– Не знаю, преступление или нет, – отозвалась Эмили, – но про ножки с перепонками все разъяснила я, так что вот.

– Нам сюда, – сказала Мэтти. – И нельзя ли немножечко потише?

Не попасться на глаза Честеру оказалось совсем просто, несмотря на то что дверь библиотеки стояла настежь и отсветы каминного пламени вырывались в холл и плясали на деревянных панелях. К счастью, лестница на второй этаж была как раз посередине, и незваным гостьям не пришлось красться, стараясь, чтобы их не увидел хозяин и чтобы самим не стать нечаянными свидетельницами противоестественных выражений его горя.

Затаив дыхание и подобрав юбки так, чтобы даже нечаянным шелестом ткани о стену не выдать своего присутствия, они поднялись наверх. На площадке и в коридоре второго этажа было тихо и темно, лишь тонкий лучик света выбивался из-под двери одной комнаты – детской, вспомнила Энн.

Мэтти устремилась туда, ее ноги набирали скорость с каждым шагом.

Но в детской все оказалось в порядке, по крайней мере на первый взгляд.

За каминной решеткой ярко горел огонь, в маленькой комнате было тепло и уютно, как всегда.

Мэтти бросилась к кроватке Фрэнсиса, ладонью отвела с его лица волосы, взглянула и тут же бросилась к колыбели.

– Малыш, – прошептала ей Энн. – Малыша Арчи нет в колыбели. Где еще он может быть, Мэтти?

– Не знаю, – всхлипнула Мэтти. – Даже не представляю, где его искать. – И тут они услышали шорох – он донесся из смежной комнаты, где раньше спала сама Матильда. Гувернантка подбежала к двери и распахнула ее.

Там, в темноте, она увидела миссис Кроули. Экономка, держа малыша на одной руке, другой сворачивала детские вещички и укладывала их в сундучок.

– Это еще что такое? – возмущенно выкрикнула она, вглядываясь в лица четырех женщин, которые, в свою очередь, не сводили с нее глаз. – Что вам здесь надо?

– Пожалуйста, отдайте мне малыша, – попросила Мэтти, входя в комнату с протянутыми вперед руками. Арчи, едва увидев ее, заплакал и, весь извернувшись, тоже стал тянуть к ней ручонки. Снаружи вдруг поднялся сильный ветер: одного порыва хватило, чтобы огонь в камине погас, а ставни на окнах заходили ходуном.

– Еще чего, – ответила миссис Кроули, хотя Энн чутким музыкальным ухом уловила нотки неуверенности и даже страха в ее голосе, таком властном прежде. – Что это ты о себе возомнила, девка ты гулящая? Да тебе вообще не место в этом доме. Думаешь, я не видела, как ты строила хозяину глазки? Мистер Честер пристрелит тебя на месте, если увидит тебя здесь еще раз, и любой суд его оправдает.

– О да, уходить от правосудия ему удается ловко, – заметила Эмили.

Тут в каминной трубе снова взвыл ветер, и миссис Кроули еще крепче прижала малыша к себе.

– Вы, кажется, отправляетесь в путешествие, миссис Кроули? – приятным голосом осведомилась Шарлотта, демонстрируя безупречные манеры, которые, надо признать, слегка разрядили напряженную атмосферу. Но миссис Кроули все равно попятилась от них к окну, когда последняя горящая свеча мигнула и едва не погасла. – Уезжаете? Вы поняли, что теперь рядом с ним небезопасно, и хотите защитить от него детей? Вы ведь поэтому их увозите, не правда ли?

– Ничего подобного. – Миссис Кроули с трудом удерживала Арчи, который бился и изворачивался, стремясь на ручки к своей любимой Мэтти. – Просто одна мадам решила сбежать, когда мистер Честер не ответил на ее авансы, и бросила нас одних с детьми. Вот я и припозднилась, отбирая белье для стирки.

– Все это наглая ложь! – возмутилась Мэтти. – К тому же я знаю вас, миссис Кроули. Кто-кто, а вы не станете терять время, занимаясь таким делом, как сортировка грязного белья. Пожалуйста, дайте мне Арчи, вы же видите, как он расстроен. – Но миссис Кроули прижала ребенка еще крепче и отвернула его от Мэтти, а сама продолжала бочком продвигаться к окну.

– Я знаю, что ты затеяла, – с презрением бросила миссис Кроули через плечо. – Сколько раз я уже такое видела. Ты решила, что он в тебя влюбится, женится и ты получишь все – и готовенькую семью, и состояние в придачу. Только ты его не знаешь, мисс Френч. Он не из тех, кто женится на гувернантках. Использовать и выбросить, как ненужную ветошь, – вот и все его планы на тебя.

Матильда, сдерживаясь изо всех сил, сделала еще шаг по направлению к миссис Кроули и Арчи.

– Да, когда-то я была настолько глупа, что мечтала о подобном, – сказала она, борясь с подступающими слезами, – но то время прошло, и я давно уже забочусь только о детях. Пожалуйста, позвольте мне взять Арчи – видите, он боится, а ведь младенцев нельзя пугать, вы же знаете это, миссис Кроули.

– Я сама справлюсь, – настаивала старуха. – Просто он не привык ко мне, а как привыкнет, так все у нас пойдет хорошо, да, малютка? Малышам ведь не нужно ничего, кроме заботы да ласки, верно?

Повернувшись спиной к окну, в которое снаружи заглядывала ночная тьма, миссис Кроули окинула взглядом комнату. Пока Шарлотта и Мэтти заговаривали старухе зубы, Эмили тихонько закрыла дверь в детскую. Миссис Кроули поняла, что ее загнали в угол, и все же она была не из тех женщин, кого легко взять на испуг.

– Так вы все-таки покидаете этот дом? – спросила ее Энн. – И увозите отсюда детей?

– Не ваше это дело, но, чтобы вы перестали совать нос куда не следует, я скажу: да, я уезжаю и увожу детей. – Миссис Кроули горделиво вскинула голову. – Туда, где они будут спокойны и счастливы.

– То есть предел вашему терпению все-таки существует, – презрительным тоном произнесла Эмили. – Вы способны стерпеть любую его выходку, покрыть любое его преступление, может быть, даже убить ради него. Но лишь до тех пор, пока он не трогает ваших внуков. Едва вы поняли, что им грозит опасность, вы решили положить этому конец. Что ж, ограниченные представления о морали все же лучше, чем никаких.

– Эмили, дорогая, ты забываешься, – бросила ей Шарлотта. – Мы ведь не знаем наверняка, что именно миссис Кроули сделала ради сына. Может быть, вы сами нам расскажете, мадам? А мы, в свою очередь, постараемся помочь вам найти безопасное убежище для ваших внуков… и их матери?

– Не знаю, о чем это вы болтаете. – Миссис Кроули рванулась было к двери, но увидела, что Эмили уже загородила ей путь, прислонившись к каменному выступу косяка. – Убирайтесь из этого дома немедленно. – Экономка явно пыталась восстановить в их глазах свой былой авторитет. – Или я позову мистера Честера, пусть он с вами разбирается.

– А вот это маловероятно. – Легкая улыбка не сходила с губ Шарлотты, когда она заговорила так тихо, что миссис Кроули пришлось податься вперед, чтобы расслышать ее слова. – Потому что вы любите этих детей и не хотите, чтобы они еще хотя бы раз стали свидетелями насилия, совершенного их отцом, или тем более жертвой его гнева. В противном случае зачем вам их увозить? Позвольте нам о них позаботиться.

– Вы не понимаете – вы не знаете, чего я тут навидалась! – выкрикнула миссис Кроули и снова отвернулась к окну, которое в этот самый миг распахнулось, не выдержав напора ветра, и на один ужасный миг всем в комнате показалось, что старуха сейчас выбросит малыша Арчи наружу, да и сама, пожалуй, последует за ним.

– Нет! – взвизгнула Мэтти, кидаясь к ней. Но миссис Кроули только бессильно опустилась с малышом на пол, и когда Мэтти подбежала к ней и упала рядом на колени, то увидела, что старуха плачет. Взяв у нее Арчи, она встала и, прижав ребенка к себе, отошла с ним в другой конец комнаты.

– Так расскажите нам все, миссис Кроули, – ласково заговорила Энн, закрывая окно. – Снимите бремя с души и примите нашу помощь. Чего мы не понимаем?

– Того, что я везу детей к матери. Я наконец-то увожу их к Элизабет. Разве вы не поняли, что это я помогла ей освободиться от моего сына? Это я своими руками подстроила ее побег из этого дома, и я сделала все возможное и невозможное, чтобы на него пало подозрение в ее убийстве, хотя никто и не хотел этого замечать. Ведь я, хоть и люблю его всем сердцем, не могла больше оставаться в стороне и смотреть, как он убивает вторую жену.

Глава 39. Энн

– Так Элизабет жива? – выдохнула Энн. – Она здорова, не пострадала?

– Да, жива, – сказала миссис Кроули. – Вот только с детьми пришлось подождать. Я-то надеялась, что его арестуют, но никто, кроме вас, трех девчонок, не разглядел того, что я так старалась показать всем. Его никто не тронул, а он ничего не понимает и боится, и чем страшнее ему становится, тем сильнее он бесится, так что я уже боюсь за моих милых крошек. Их, хоть они и прошли с ним через кромешную тьму, еще можно спасти, и я не остановлюсь ни перед чем, чтобы этого добиться.

– Элизабет жива. – Энн повернулась к Шарлотте. – Она здорова.

– Я так и знала! – воскликнула Эмили, и хотя ничего подобного она, конечно же, не знала, и даже скорее наоборот, старшая сестра не стала с ней спорить, до того они все были рады узнать правду.

– Однако вы хотите сказать, что Роберт Честер убил свою первую жену? – Энн опустилась на край кровати. И перед ее внутренним взором встала разорванная, окровавленная перчатка, словно материализованная мольба о помощи. – И что бедняжка Имоджен вовсе не наложила на себя руки?

В комнате повисла напряженная тишина. Казалось, не только люди, но каждая вещь в ней, вплоть до половиц, ждут ответа старухи, а Энн вдруг показалось, что кто-то невидимый опустился на кровать рядом с ней, и от этого незримого присутствия повеяло холодом, который она ощущала лишь правым боком.

– Вы не ошиблись, – сказала миссис Кроули и вздохнула так тяжело и долго, словно этим вздохом снимала несказанную тяжесть с души. – Роберт – мой сын, да простит меня Господь. Всю жизнь я, как могла, старалась смотреть за ним. Заботилась о нем, когда никому другому он был не нужен. Любила его всем сердцем, всегда была на его стороне, что бы он ни натворил, потому что он такой, какой есть, из-за меня. Все только из-за меня. Но когда он опять едва не убил Элизабет, я поняла: его уже ничто не изменит, ничто не спасет его от погибели. Я и раньше видела, какие ужасные поступки совершал Роберт Честер, но всегда закрывала на них глаза, потому что любила его и потому что я перед ним в долгу, в неоплатном долгу. Но даже я не могла продолжать делать вид, что ничего не вижу. Я надеялась, что смогу придумать, как мне спасти Элизабет и моих малюток, а заодно и его уберечь от петли. И изобрела этот план, это полуубийство. Я знала, что констебли не будут сбиваться с ног в поисках Элизабет, если мой хозяин решит замять это дело или направит их по ложному следу. А еще я знала, что Роберт Честер поверит каждому моему слову, ведь я единственный человек, которому он может доверять, понимаете?

– Значит, весь этот план, кровь в комнате, зуб на поляне – это все вы? – Энн недоверчиво покачала головой. – И вы были согласны, чтобы его повесили за убийство, которого он не совершал, ради свободы Элизабет и детей?

– Убийство Имоджен сошло ему с рук моими стараниями, и мне от этого тяжко. – Миссис Кроули уткнула в ладони лицо, которое совершенно скрылось за перепонками между ее пальцами. – А он должен понести наказание за это. Должен, иначе он не спасется. Может, ему не бывать уже хорошим человеком, после всего, что он натворил, но я все еще его мать, и я должна сделать все, чтобы спасти его душу, ведь это я во всем виновата, слышите, только я.

Сестры недоверчиво покачивали головами, не видя смысла во всех тех правдах и неправдах, которые старуха громоздила перед ними так истово, словно они могли отменить зло, совершенное ее сыном.

– А Элизабет помогала вам по своей воле? – с сомнением спросила Энн.

– Да, мы вместе выдумали весь план, втроем, – кивнула миссис Кроули.

– Втроем? – удивилась Энн.

– Я, Элизабет и еще та чудная молодая особа по прозвищу Разбойница, она приходила сюда как-то ночью, с ног до головы одетая в мужское платье.

– Значит, это Изабелла Лукас была тогда с Элизабет в лесу, – изумленно выдохнула Энн, поворачиваясь к Эмили. – Ведь это ее зовут Разбойницей!

– А сама Элизабет в Уайколлере, – сказала Эмили. – Вот почему картины на стене выглядели так, словно их написали две разные руки – потому что так оно и было. Элизабет тоже рисует и пишет картины. Бьюсь об заклад, тот портрет Джорджа – ее работа. Элизабет пряталась в Уайколлере, когда мы были там, а Изабелла нас обманула. Я же говорила, она мне нравится.

– Сегодня ночью я должна отвезти детей к их маме, – сказала миссис Кроули. – И сказать, что Мэтти с ними сбежала.

– Но… это же неправда! – несчастным голосом возразила Мэтти. – Которая скоро раскрылась бы.

– Не так скоро, чтобы Элизабет и ее подружка Разбойница не успели за это время сесть на пароход, – ответила миссис Кроули. – Они хотят уехать в Новую Зеландию и там начать жизнь с чистого листа. А мне, раз мои планы теперь раскрыты, придется остаться здесь и встретить свою судьбу. Но вы ведь увезете детей к матери, правда? И пришлете сюда полицию. Я все расскажу, про Имоджен и не только. Я скажу, что это я убила Элизабет, и детей тоже, пусть меня повесят, не страшно, лишь бы мои малыши были живы и здоровы, а уж со мной будь что будет. Может, Господь смилостивится и простит.

– Миссис Кроули, Господь вовсе не хочет, чтобы вас повесили за чужое преступление, – возразила Энн.

– Нет, не за чужое, а за мое, – отозвалась та. – Он держал Имоджен на чердаке, под запором, много дней, и мучил ее изо дня в день, пока она не умерла, и я знала, что он там делает, и она тоже знала, к чему все идет. Она понимала, что не выйдет живой с этого чердака и никогда не увидит малыша Фрэнсиса. – Голос старой женщины дрогнул, из глаз потекли слезы. – Когда Роберт пришел ко мне и сказал, что она мертва, я не кричала, не плакала, я совсем не думала ни о ней, ни о ее мальчике. Я пошла с Робертом и помогла ему перенести ее бедное истерзанное тело на крышу и сбросить оттуда вниз. Бедная, несчастная девочка. Он любил ее так же сильно, как и ненавидел, а еще он возненавидел меня за то, что я помогла ему избавиться от тела. В ту ночь мне больше всех досталось от его гнева – вот он, шрам, это его работа, его благодарность. – Ее пальцы скользнули по грубому рубцу на правой щеке. – Но этого все равно мало, петля – вот настоящее наказание и мне, и ему за то, что мы сделали с Имоджен.

Энн не знала, что сказать, до того ей было непривычно и странно испытывать жалость к существу, совершившему столько дурных дел… неужели такое возможно? Ей показалось, будто с тех пор, как они взялись за это расследование, мир сдвинулся с места и повернулся к ней самой темной своей стороной, о существовании которой она знала и раньше, но только теперь оказалась с ней лицом к лицу и не отпрянула в испуге. Сил ей придавала собственная смелость и кое-что еще: спокойная решимость показать людям, что, делая вид, будто жестокости не существует, закрывая глаза на несправедливость, они лишь умножают и то и другое.

– Полагаю, теперь нам придется отвести детей к матери, – строго сказала она Эмили и Шарлотте, а те согласно кивнули в ответ.

– Мэтти, ты мне поможешь? – обратилась Энн к гувернантке.

Девушки скрылись в детской, а через пару минут вышли оттуда. Энн несла спящего Фрэнсиса на руках.

– Спускайтесь по черной лестнице и выходите из дома через заднюю дверь. Он уже так напился, что не услышит. – Слезы продолжали течь по лицу миссис Кроули. – И берегите их, умоляю.

– Пожалуйста, не беспокойтесь за них, миссис Кроули, – ласково сказала Шарлотта. – Мы позаботимся о том, чтобы с вашими внуками ничего не случилось, и они скоро будут с матерью, живые и здоровые.

Глава 40. Эмили

Эмили, стоя на пороге комнаты, провожала взглядом Мэтти и Энн, пока те, быстро пройдя с детьми по коридору, не вошли в замаскированную под стенную панель дверь, подальше от глаз Честера. Эмили очень жалела, что не может пойти с ними и всласть побродить по тайным коридорам и лестницам Честер Грейндж, где ей наверняка открылись бы новые секреты этого дома – но ничего не поделаешь, должен же кто-то остаться с сестрой.

Из глубины спальни доносились приглушенные голоса Шарлотты и миссис Кроули: женщины беседовали так, словно знали друг друга давно и теперь предавались общим воспоминаниям. Эмили не понимала, как Шарлотта может спокойно сидеть рядом с той, кто видела такие ужасы и молчала. Сама Эмили не сразу нашла в себе силы вернуться в комнату и продолжать изображать жалость к старухе, как Шарлотта: хотя та, скорее всего, ничего не изображала. Сестре с детства была присуща эта любопытная особенность: умение разглядеть человечное в каждом человеке, неважно, высокого он был звания или низкого. И потому именно Шарлотте откроется тот путь, который привел миссис Кроули к ее нынешнему положению, но не Эмили.

Пусть даже Роберт Честер приходится миссис Кроули родным сыном – разве это достаточная причина, чтобы оправдать ее соучастие в его зверствах? Эмили вдруг вспомнился Бренуэлл: он наверняка уже вылакал весь джин из припасенной фляжки и теперь спит под деревом, где его оставили сестры, алкоголь сделал его нечувствительным к холоду и к ветру.

Давным-давно, когда все они еще были детьми, Бренуэлл походил на огонек в их маленькой группе – такой же яркий снаружи и внутри, он становился главным заводилой во всем, что они делали. Он обладал и умом, и сообразительностью, даже в таланте ему не было отказано, однако всего этого не хватило, чтобы сделать его счастливым или подарить ему спокойствие духа. Казалось, он всю жизнь только и делает, что ждет, когда же наконец его дар откроется людям и они начнут восхвалять его просто так, без всяких его усилий. Бренуэлл считал себя предназначенным для великих дел, но не делал ровным счетом ничего, чтобы оправдать такое отличие. Чем дальше, тем чаще он подводил и себя, и их. И, сказать по правде, Эмили любила его из-за этого меньше, чем могла бы; когда она думала о том, кем мог стать и не стал их брат, ее любовь к нему начинала чахнуть, но воскресала, стоило ей вспомнить, что ведь он еще даже не пытался.

Рискнув подобраться чуть ближе к спасительному выходу, Эмили прокралась к окну в дальнем конце лестничной площадки. Честер продолжал выть и бесноваться, и она решила, что, пока слышны эти звуки, они в относительной безопасности. Он внизу и, значит, их не увидит.

В плотном облачном покрывале зияла большая прореха, в которую лился лунный свет, и, хотя ночь уже наступила, Эмили успела разглядеть Мэтти и Энн – те спешили от дома прочь, неся на руках детей. Странные тени, похожие на причудливых зверей, скользили за ними по траве, пока они шли к опушке леса, и Эмили не удержалась от улыбки – ей показалось, что для двух маленьких мальчиков есть еще надежда и впереди их ждет хорошее будущее.

Ах, если бы то же можно было сказать и об их брате, если бы его превратить в огненноволосого мальчика, который когда-то освещал им всем путь.

Эмили повернулась к окну спиной и застыла: ее глазам вдруг предстало нечто совершенно невероятное. В дальнем конце площадки светилось что-то серебристо-белое, точно лунный луч отделился от общего потока, пробрался в дом и свернулся там, в темном уголке, клубком. Он был похож на блуждающие огни, которые видны иногда на пустоши: местные жители, как много веков назад, считают, что это феи заманивают глупых или нечистых помыслами путников в болото, на верную погибель. Только этот огонек не мигал и не плыл в темноте, как те, – он застыл на одном месте, разливая вокруг себя холодный металлический блеск.

В жизни Эмили нередко случалось, что люди, созданные ее фантазией, нарушали границу реального и воображаемого миров: они входили в их дом в Хоэрте, где сопровождали свою создательницу из одной комнаты в другую, бродили с ней и Кипером по пустоши. Но здесь было другое. Улыбаясь, девушка жестом любопытного ребенка потянула руки навстречу сиянию; ее тянуло к нему, как мошку на огонек свечи.

Но, едва ее пальцы приблизились к светящемуся клубку, как он растаял, обдав ее напоследок волной холода, которая прошла как будто сквозь ее тело. Эмили даже обернулась, уверенная, что увидит свет позади себя, но там ничего не было – он погас, а она так и не успела понять, откуда он взялся. И все же перед ее внутренним взором вдруг встало одно слово, полупрозрачное, точно написанное на сетчатке ее глаз: «Спасибо».

Когда Эмили вбежала в спальню, Шарлотта сидела на кровати рядом с миссис Кроули и, аккуратно сложив на коленях руки, внимательно слушала старуху, а та все говорила и говорила, будто внутри нее рухнула плотина молчания и слова, которые она сдерживала много лет, широким потоком хлынули наружу.

Эмили была рада, что дети уже находятся на пути к спасению, однако они сами были в большой опасности: если Честер узнает, что они здесь и выслушивают признание старухи, которое приведет его под петлю, его безумная ярость выплеснется на них троих без разбора.

– Я и сама была тогда еще совсем девчонкой, – рассказывала миссис Кроули Шарлотте. – Мне едва сравнялось пятнадцать, когда меня забрали из работного дома; счастье было такое, что я сама себе не верила – как это, у меня, и вдруг крыша над головой, своя кровать, еды вдоволь, да еще жалованье платят. Казалось, Господь все же смилостивился надо мной и пролил на меня толику своего света, ведь начало моей жизни было мрачным и очень тяжелым. Здесь, в этом доме, было тогда много прислуги: кухарка с помощниками, горничные… даже дворецкий. – Глаза старой женщины блеснули при этом воспоминании. – Хозяйка дома в те дни меня даже не замечала. Помню, как я сама восхищалась ею, ее красотой и элегантностью, но она оставалась холодна, точно мраморная. Я прожила у них меньше года, когда мистер Честер… покойный мистер Честер… – Тут миссис Кроули вздохнула. – Стал то и дело заговаривать со мной, спрашивал, как мне у них живется, угощал сладостями, которые припрятывал специально для меня. Он был добр со мной, так добр, как никто и никогда больше. А потом случилось вот что. Я шла через сад к дому, возвращалась после какого-то поручения. Он подошел ко мне сзади и обнял. Поднял на руки и сказал, что долго старался меня разлюбить, но не смог. Он так говорил со мной, так глядел на меня, касался меня, как никто и никогда больше. Я была молода и влюбилась. – Миссис Кроули обеими руками потерла раскрасневшееся лицо. – Через пару месяцев я поняла, что я в тягости. Точнее, я-то сама ничего не поняла, догадалась кухарка, она и подсказала мне, как половчее скрыть это от чужих глаз. Я пошла к нему, рассказала ему все, но всю его любовь тут же как рукой сняло. Он пригрозил мне, что вышвырнет меня из дому, если я не соглашусь передать малыша ему и его жене, чтобы они воспитали его как свое дитя. Если я соглашусь, то меня оставят при малыше в качестве кормилицы и няньки. А я даже тогда не сообразила, что они все подстроили заранее и в работный дом приезжали только за тем, чтобы найти подходящую девчонку. Одним словом, выбора у меня не было, разве только вернуться в работный дом вместе с младенцем. Но там нас обоих ждала верная смерть. Так что я отдала малыша им, а они взамен оставили меня с ним как няньку и прислугу. Поначалу я не обращала внимания на то, что мне запрещали называть его сыном, ведь мы были с ним вместе каждый день. Хозяйка им не интересовалась. Но чем старше он становился, тем меньше нуждался во мне. С годами он также понял, что его отец – жестокий человек, который не знает, что такое любовь, а мать – та и вовсе терпеть его не может и норовит скорее выйти из комнаты, если оказывается там с ним вдвоем. А потом он пристрастился к опиуму и выпивке, и те медленно и постепенно вытравили из его души все хорошее, что там когда-либо было. На моих глазах он превращался в чудовище. Ему было всего двадцать, когда умер сначала его отец, а затем и мать. Но я оставалась с ним рядом, надеялась, что мне еще удастся отстоять его у тьмы и вернуть к свету Господнему. Пока однажды не застала его наедине с молоденькой горничной, которую он обижал так же, как когда-то его отец – меня. И тогда я не выдержала, отвела его в сторонку и все ему рассказала: всю правду про себя и про него, про то, как я растила его и любила и сейчас люблю, что бы он ни натворил.

– Но у вас не было никакого способа повлиять на его совесть? – спросила Шарлотта, хотя для Эмили ответ на этот вопрос уже был очевиден.

– Нет, он сказал, что раз я его мать, значит, я и виновата в том, что он такой, какой есть, стало быть, мне и держать за все ответ, покрывать все его грехи. Малышом он часто засыпал, сидя у меня на коленках и сося пальчик, – добавила она мечтательно. – Лучше этих минут в моей жизни ничего не было: он, такой тяжеленький и теплый, прижмется ко мне, сердечко бьется заодно с моим. Вот тогда я и поклялась, что всегда буду рядом с ним. Я дала клятву милому малышу, мальчику, на котором не было еще никакого греха.

Эмили вздрогнула: в коридоре послышался какой-то шум. Подойдя к двери, она приложила к ней ухо и прислушалась. Стояла полная тишина, хотя всего несколько секунд назад под чьей-то ногой скрипнула половица, и мимо двери скользнула тень, – Эмили была готова поклясться в этом, так как сама успела заметить ее краем глаза.

– Миссис… как ваше настоящее имя? – спрашивала между тем Шарлотта так терпеливо, что Эмили едва не взвизгнула, перекрикивая вой ветра.

– Элис Ньютон, – медленно ответила миссис Кроули, точно пробуя на вкус эти два ставших непривычными слова. – Хотя та, которую так звали, давно уже не человек, а такой же призрак, как Имоджен.

– Вы видели ее призрак? – не сдержалась Эмили.

– Видела ли я ее? – Миссис Кроули помотала головой. – Нет, я и без привидения знаю, что ее душа заперта здесь. После ее смерти он занемог от тоски по той самой женщине, которую сам же и извел. Тогда он пошел на кладбище и вырыл из могилы ее кости. И с тех пор держит их здесь, подле себя, взаперти, как раньше запирал на чердаке саму Имоджен, когда бывал ею недоволен. Она его раба, и нет ей, бедняжке, ни отдыха, ни покоя.

– Я уверена, вы еще сможете искупить свою вину, – сказала Шарлотта старухе. – Идемте с нами, миссис Кроули. Уходите из этого дома и расскажите властям все, что вам известно о первой жене Честера. Только вы можете остановить его теперь. Помогите его второй жене и детям освободиться от него так, чтобы им не пришлось при этом бежать на другой конец света. Уходите отсюда с нами и сознайтесь во всем. Мы вас поддержим, клянусь.

Боль, внезапная, словно вспышка молнии, расцвела в теле Эмили, когда она почему-то оказалась лежащей ничком на полу, ощущая во рту вкус собственной крови.

Комнатку гувернантки целиком заполнял Роберт Честер, ревя от ярости, точно дьявол.

Глава 41. Эмили

Комната кренилась и шаталась перед глазами у Эмили, пока та вставала на ноги, вертя головой и пытаясь понять, что случилось. Сердце билось, как пойманная птица, и вдруг девушка ощутила такой прилив почти сверхчеловеческих сил, причиной которого может стать только чистый, беспримесный ужас.

Честер кинулся на миссис Кроули и ударил ее черепом, который держал в руке. Старуха взвизгнула и отпрянула, опрокинув единственную свечу на полог кровати. Старинная материя вспыхнула, словно порох.

Эмили даже выругалась про себя, стаскивая потерявшую дар речи и остолбеневшую сестру с кровати, – та неподвижно смотрела на Честера, который набросился на миссис Кроули, и на пламя, которое с треском пожирало полог кровати.

– А ну, отстань, скотина! – завопила Эмили, хватая Честера за руку и пытаясь оттолкнуть его, но куда ей было тягаться с ним силами.

– Шарлотта! – снова крикнула она сестре. – Очнись! Надо выбираться отсюда немедленно!

Но Шарлотта как завороженная продолжала следить за огнем, который с грацией паука уже перебежал с кроватного полога на потолок и принялся за него. Эмили поняла, что ей придется выбирать: спасать сестру от огня или миссис Кроули от ее разбушевавшегося сына. Но ей не хотелось даже думать об этом.

– А ну, отстань от нее, дьявол! – завопила она, точно банши, и всем телом ударилась о Честера, так что он пошатнулся, и миссис Кроули успела выползти из-под него. Подчиняясь инстинкту, старуха схватила первое, что попалось под руку – это оказался упавший бронзовый подсвечник, – и обрушила его на голову Честеру, вложив в этот удар, насколько могла судить Эмили, все свои невеликие старческие силы. Оглушенный ударом, тот упал, а тем временем пламя уже охватило почти всю комнату.

Выронив подсвечник, миссис Кроули упала перед простертым сыном на колени и плача принялась гладить его по лицу, и тут Эмили поняла: время выбора прошло, ни мать, ни сын не сдвинутся больше с места.

Зато они с сестрой должны двигаться, причем как можно скорее, твердо решила Эмили. Оба выхода – и в коридор, и в детскую – были уже отрезаны огнем, но они еще смогут выбраться отсюда наружу. Ведь папа́ страшно расстроится, если с ними что-то случится.

– Шарлотта! – Она схватила сестру за запястье и все-таки вывела ее из ступора. – Нам пора! Через окно! – Но кровать уже пылала целиком, загораживая подход к окну.

Не выпуская руки Шарлотты, Эмили в отчаянии схватилась за ручку двери в детскую, но тут же отдернула руку: металл был горячим. В комнате сгущался черный дым, жар коробил волосы и ресницы.

– Эмили, – крикнула вдруг Шарлотта. – Кажется, с нами все кончено.

– Ничего подобного, – ответила Эмили твердо. – Это не тот конец, какого я хочу для себя, Шарлотта. Я хочу жить. И я буду жить, клянусь богом.

И дважды с силой дернув себя за подол, она оторвала от него две длинные узкие полосы, которые сунула в стоявший на комоде кувшин: он был полон воды, и ткань тут же пропиталась насквозь. Протянув один кусок Шарлотте, Эмили знаками показала той, что с ним делать, и сама обернула второй вокруг носа и рта. Затем оторвала еще полоску, поменьше, и, вылив на нее остатки воды, обвязала вокруг кисти.

Тем временем в комнате стало невозможно дышать. И не только из-за дыма: воздух вокруг раскалился так, что, казалось, с каждым вдохом легкие сестер наполнялись огнем, который меж тем подобрался так близко, что его языки едва не лизали им юбки. Еще мгновение, и они пропали.

– Вперед! – скомандовала Эмили, обернутой рукой распахивая перед ними дверь, а другой рукой волоча в открывшийся проход сестру.

Сестры вырвались в коридор, и огонь за ними: от искр вспыхнули занавески и картины, пламя вытекло по ковру на площадку.

– Эмили, твои юбки! – крикнула Шарлотта, и Эмили, опустив голову, увидела, что ее разорванные юбки занялись. Голыми руками сестры вместе сбили пламя, после чего Эмили еще покаталась по полу, чтобы совсем затушить огонь. Вскочив, она снова схватила Шарлотту за руку, и сестры, не оглядываясь, бросились бежать.

Но, как они ни спешили, неумолимый огонь преследовал их по пятам. Эмили уже стало казаться, что ее ноги вот-вот вспыхнут и превратятся в пепел, но она продолжала метаться по дому, таща за собой Шарлотту, в надежде отыскать путь к спасению.

Выход был совсем близок, когда они услышали отчаянный лай и возню: Честер запер своих псов в кабинете, где те выли и колотились телами в дверь.

– Эмили, нет! – только и успела крикнуть Шарлотта, но сестра уже неслась прочь; добежав до запертой двери, она распахнула ее и бросилась назад, псы за ней. В мельтешении юбок, лап, ног, хвостов женщины и собаки плотной толпой вырвались из дома наружу, в благословенную ночную прохладу, но не остановились, а продолжали мчаться, даже оставив опасность позади.

И лишь отбежав от дома на изрядное расстояние, сестры упали в траву и позволили себе оглянуться на огненный ад, бушевавший там, где совсем недавно были они.

– Боже мой, – кашляя и задыхаясь, выговорила Шарлота, видя, что во всем доме не было окна, не освещенного огненным заревом изнутри. – Боже, Эмили, я же тихая, кроткая женщина, во что я впуталась? Нет, детективные загадки – это не для меня.

– Чепуха, – бросила ей Эмили, с наслаждением вдыхая полные легкие свежего йоркширского воздуха. – Мы живем, Шарлотта. Разве ты не чувствуешь, как ярко мы живем? Именно сейчас и именно благодаря опасности наша жизнь стала такой же ослепительной и прекрасной, как то пламя, которое бушует вдали.

– Скоро сюда сбегутся люди из деревни, – ответила Шарлотта. – И начнут задавать вопросы. Поэтому хорошо бы нам с тобой, а заодно и детям Честера, оказаться отсюда подальше, и чем скорее, тем лучше. Как бы то ни было, а правосудие, можно сказать, свершилось.

– И Имоджен Честер стала наконец свободной, – улыбнулась Эмили. Возможно, глаза ее обманули, но Эмили на миг показалось, будто в одном из окон она увидела прозрачную фигуру, сотканную из лунного серебра: появилась, глянула на них с улыбкой и снова исчезла в пламени.

– Я пришел, чтобы вас спасти! – объявил, появляясь вдруг рядом с ними, Бренуэлл и шлепнулся на траву.

– Приди ты чуть-чуть пораньше, от тебя был бы прок, – сказала Эмили и, глядя в ошеломленное лицо бесполезного брата, с радостью почувствовала, что все же любит его, несмотря ни на что. – Но скажи мне, как ты узнал о том, что мы нуждаемся в тебе?

– Ты же говорила – будет знак, – отвечал Бренуэлл, кивая на полыхающий дом. – Конечно, немного экстравагантно поджигать целую усадьбу ради того, чтобы подать сигнал, но с тебя, дорогая Эмили, и не то станется.

Глава 42. Шарлотта

В воздухе уже ощущалось первое бодрящее дыхание осени, и август приближался к концу, когда младшие Бронте, все четверо, весело шагали по окруженной теперь медно-рыжей листвой тропе к Уайколлеру.

– Приветствую вас! – воскликнула Изабелла, распахнув перед ними дверь коттеджа, откуда, важно ковыляя, вышел малыш Арчи, такой же босоногий, как она сама.

– Малыш уже пошел, – улыбнулась Эмили. – Как мило.

– Да, так же было и с Селестой – стоило ей босыми ножонками почувствовать травку и ледяные струи ручья, и она пошла, да так, что не догонишь.

– Как чудесно, – рассмеялась Энн и, опустившись на колени, протянула руки навстречу Арчи, а когда тот то ли вошел, то ли упал в ее объятия, подняла его высоко в воздух.

– Ах, какой ангелочек, – проворковала Шарлотта, проводя тыльной стороной согнутого указательного пальца по толстой щечке ребенка. – Чистая радость.

– Ну, входите же, – сказала Изабелла, протягивая руку Бренуэллу, который попытался было ее поцеловать и был очень удивлен, получив взамен крепкое пожатие.

– Сестры говорили мне, что вы художница, мисс Лукас, – сказала он, идя за ней в дом. – Знаете, я тоже рисую. Планирую учиться в…

Бренуэлл умолк, едва шагнув в студию, залитую ярким солнечным светом начала осени, и взглянув на работы Изабеллы – и та, что стояла на мольберте, и те, что были развешаны по стенам, намного превосходили любые его художнические усилия.

– Хотя для меня живопись всего лишь мимолетное увлечение: мой истинный дар – литература, и я как раз начал писать роман.

– Роман? Как интересно. – Изабелла рассмеялась, глядя на Элизабет, которая, сидя за маленьким столиком с Фрэнсисом и Селестой, учила детей буквам. Шарлотта улыбнулась, видя, как Элизабет с нежностью обнимала одной рукой каждого ребенка и как Селеста положила головку ей на плечо. Наконец-то все трое детей были с ней, под одной крышей. Элизабет была в утреннем платье, приличествующем недавно овдовевшей молодой женщине, но сшитом по фигуре: она больше не скрывалась от людей, объявив, что ушла из дома в бреду, но ей повезло: добрый священник, чье имя она отказывалась называть, приютил ее у себя и выходил, в чем ему помогали сестры, а накануне пожара, который случился в Честер Грейндж, гувернантка, благодарение богу, взяла детей и повезла их в гости к крестной, так что они уцелели. Однако сияющая улыбка и яркий румянец на щеках свидетельствовали о том, что со смертью супруга жизнь для нее не кончилась, но, напротив, только началась.

– Вашим сестрам, вот кому бы романы писать, – сказала она. – Думаю, что события минувших недель дали им немало материала.

– О да, – сказала Эмили, вперяя взгляд в Изабеллу. – Когда мы приходили в прошлый раз, она пряталась в разрушенном доме. Но как вы узнали, что мы идем?

– У меня наверху телескоп, – ответила Изабелла. – К счастью, Селеста как раз играла с ним и заметила, что вы спускаетесь с холма.

– Телескоп, – выдохнула Энн. – Как бы мне хотелось на него взглянуть.

– Селеста, ты проводишь Энн наверх? – обратилась Элизабет к девочке. – Покажешь ей свое гнездышко.

– Да, мама. – Селеста даже в ладоши захлопала от удовольствия. – Идемте со мной, мисс Энн.

– Вы прекрасная актриса, – сказала Изабелле Шарлотта, когда ее сестра покинула комнату рука об руку с девочкой. – Никто из нас даже не заподозрил, что Элизабет была там.

– О да, я опытная лицедейка, мне ведь всю жизнь приходится скрывать свои истинные чувства, – ответила Изабелла. – Зато чем больше я скрою, тем больше свободы получу, чтобы жить так, как мне хочется. Заведите и вы себе пару секретов, Шарлотта, – увидите, это так бодрит.

– Расскажите нам все, пожалуйста, – настойчиво просила Эмили. – Те письма? Конверт, который Элизабет послала самой себе? Это была подсказка или нет?

– Фрэнсис? – Изабелла улыбнулась. – Сходи, пожалуйста, с Арчи в сад, сорви мне цветов. – Фрэнсис, утомленный учебой, радостно вскочил с места и, взяв за ручку брата, не спеша повел его в сад, пестревший последними цветами лета.

– Честер, должно быть, нашел те письма, которые Элизабет заготовила впрок, и послал помеченное вторником по адресу, надеясь удержать родителей жены на расстоянии, – сказала Изабелла. – А другие? – Она посмотрела на Элизабет.

– Моя мама открыла на мое имя небольшой счет в банке Хэбден Бриджа. Она ничего не рассказывала папе, не желая, чтобы капитал, который оставила мне в наследство одна моя тетка, достался моему мужу. Сама приехать в банк я не могла, вот я и отправила им целую пачку конвертов с просьбой, чтобы из банка мне присылали ежемесячный отчет. Капитала почти хватило бы на дорогу до Новой Зеландии, но Роберт как-то проведал об этих деньгах. И тут же забрал их из банка, как и положено по закону. Правда, теперь это уже не важно.

– Какое прозаическое разрешение тайны, которая так не давала нам покоя, – сказала Эмили. – Ну а камень?

– О, Эмили, пожалуйста, согласись, что камень – это просто камень! – со смехом взмолилась Шарлотта.

– Ой, – вскрикнула Элизабет, прижимая камешек к груди. – А я уж думала, что навсегда его потеряла. Спасибо вам, Эмили. Вы даже не знаете, как много он для меня значит.

Эмили улыбнулась Шарлотте.

– Так расскажите же нам.

– Когда родилась Селеста, мне позволили побыть с ней несколько дней. Мне непременно хотелось показать ей море, вот почему мы все вместе поехали в Уитби – Разбойница, я и она. Дорога была долгой, да и мое состояние не слишком подходило для путешествий, но я была упряма, молода и глупа. Мы договорились, что, когда придет время мне возвращаться в Лидс, Разбойница с малышкой останутся в Уитби, а я уеду с нянькой, которую приставил ко мне папа. Я умоляла его отпустить ко мне маму, но он сказал, что, если она узнает о Селесте, это ее убьет.

Элизабет опустила голову.

– И когда Элизабет передала малышку мне, я дала ей пригоршню морской гальки взамен, – продолжила Изабелла. – Я сказала ей: возьми эти камни, они – залог того, что настанет день, когда ты, свободная, вернешься к дочери. Я не забираю ее у тебя навек, я лишь беру ее на время, в обмен на этот залог и мою клятву.

– Как трогательно, – сказала Шарлотта. – У вас двоих и в самом деле прекрасная женская дружба. Такая близость, как у вас, бывает лишь между родными сестрами, да и то не всегда.

– В самом деле, – Изабелла улыбнулась Элизабет, – не всегда.

– А теперь, – сказала Шарлотта и потянулась к руке Элизабет, – все хорошо.

– Все очень хорошо.

Они уже уходили, когда Шарлотта задержалась у дверей с Изабеллой.

– Теперь я понимаю, что записка, которую мы нашли в комнате Мэтти, была вовсе не от Честера, верно? – улыбнулась она. – Наверное, она нашла ее в комнате Элизабет и взяла себе – помечтать, что так могут писать и ей, – но записка-то была от вас, да, Разбойница?

Изабелла Лукас улыбнулась Шарлотте и на миг прижала ее к себе.

– Я уверена, что вы умеете хранить секреты, мисс Бронте, – сказала она. – Теперь Элизабет, дети и я наконец-то вместе, и рядом нет мужчины, который мог бы нас разлучить.

Глава 43. Энн

Втроем они ходили вокруг стола, говорили, испытывали друг на друге сюжеты своих новых историй, а потом Шарлотта прочитала вслух письмо от Мэтти.

«Милые Шарлотта, Эмили и Энн, я пишу, чтобы еще поблагодарить вас и мистера Бронте за то, что помогли мне найти новое место. Семья очень хорошая, люди добрые и обращаются со мной ласково. Дети воспитанные, с ними очень весело, а по выходным меня отпускают в город, где много всего интересного, так что мне не скучно. Надеюсь, что вскоре напишу еще одно письмо, поподробнее, а пока лишь хочу, чтобы вы знали, как безмерно я вам всем благодарна. Без вашей дружбы и смелой поддержки радость, которая переполняет мое сердце сейчас, вряд ли вернулась бы ко мне так скоро.
Искренне ваша,
Матильда Френч»

– А теперь, – Шарлотта остановилась у дивана и вытащила что-то из-под подушек, – я хочу показать тебе кое-что, Эмили. Знаю, тебе не понравится, но, прошу тебя, выслушай.

И она протянула одну из тетрадей Эмили, в которой та писала свои стихи.

– Это мое! – Эмили выхватила у Шарлотты тетрадь, которую та с легкостью уступила ей. – Как ты смеешь, Шарлотта. Как ты посмела тронуть своими маленькими липкими ручонками то, что тебе не принадлежит. Это мое!

И Эмили прижала тетрадь к груди, удивив сестер неожиданным всплеском ярости.

– Пожалуйста, Эмили, позволь, я все объясню: эти последние недели открыли нам столько нового, свели нас с такими необыкновенными женщинами, как Изабелла Лукас и миссис Прескотт, что у меня возникла мысль – а разве мы трое не можем достичь независимости как-то иначе, не через преподавание? И тут я наткнулась на твою тетрадь: она лежала открытая…

– Фи! – Эмили презрительно сощурилась.

– Я знала, что ты пишешь много стихов, – осторожно продолжила Шарлотта. – Но никогда не предполагала, что они так прекрасны. Это правда, Эмили. Они ничем не уступят любым другим стихам, какие я читала в жизни. И вполне заслуживают того, чтобы их прочла не только я, но и другие люди. Я в самом деле так думаю. Ты ведь знаешь. Я ведь никогда не говорю тебе комплименты просто так, а лишь когда у тебя получается что-нибудь по-настоящему хорошее.

– Они мои и написаны только для меня, – яростно бросила ей Эмили. – Никому не могут быть интересны эти слова – ведь это всего лишь мои мысли, излитые на бумагу.

– Я уверена, что тут ты ошибаешься. – И Шарлотта протянула одну руку Эмили, а другую Энн. Энн сжала протянутую ей ладонь, но Эмили отступила к окну и, продолжая прижимать к себе тетрадь, смерила старшую сестру таким взглядом, что, будь ее глаза барометром, он точно показывал бы приближение бури. – Сестры мои, нам всем нужно зарабатывать себе на жизнь, и мы это знаем. Все мы надеялись, что нас ждет стезя учительниц или гувернанток, но все произошедшее с нами за последние дни раскрыло мне глаза на одну простую истину: мы – не те, кто учит, мы – те, кто творит. В нашей жизни столько страсти, так почему же наше слово должно значить в мире литературы меньше, чем слова мужчин? Ведь мы не уступим им ни смелостью, ни решимостью, ни отвагой. Поэтому я хочу предложить вам вот что: давайте составим сборник своих стихов, найдем издателя и выпустим их в свет!

Энн даже вскрикнула, поворачиваясь к Эмили.

– Эмили, ты только подумай – у нас будет свой доход; мы будем свободны! Совсем как Разбойница!

– Через мой труп, – хмуро бросила сестрам Эмили и, громко хлопнув дверью, покинула дом через черный ход.

– Шарлотта, милая, – задумчиво начала Энн, – как думаешь, Эмили примет эту идею?

– Думаю, она склоняется к моей правоте, – ответила Шарлотта.

Однако сестры удивились, когда всего через несколько минут Эмили снова вошла в столовую и тихо прикрыла за собой дверь.

– Ты уже передумала? – спросила ее Шарлотта.

– Я чуть не сшибла мальчишку с нашего крыльца: того, из «Черного быка». Торчал там, как последний болван. Хотя, впрочем, почему «как»? – выпалила Эмили. И вынула из рукава платья письмо.

– Похоже, что братья Белл только что получили заказ на расследование нового дела.

Сестры немедленно устремились к ней…

1 Перевод Фриды Шутман.

2 Патены – накладные деревянные высокие подошвы для ходьбы по грязи.

3 Лауданум – спиртовая настойка опиума.

4 Перевод Татьяны Гутиной (Стамовой).

5 Имеется в виду роман Джейн Остин (1815).

6 Здесь: манера (лат.).

7 Пер. Николая Шошуна.

Продолжить чтение