Читать онлайн Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории бесплатно

Эти мудрые, исполненные горечи строки Державина верны лишь отчасти.

Это было так давно, что, кажется, и не было вовсе… Однако, вглядываясь в туманную даль времени, можно разглядеть и то, что плотно скрыто от нас. Могучие кони, тяжелые доспехи, замки, вырубленные в скалах… Как далеко это от России, от русской истории… Но воскликнем вслед за героем другого великого писателя: «Как причудливо тасуется колода!» (М. Булгаков). Если бы король Прутено, живший в одиннадцатом веке, чьи владения простирались вдоль побережья Балтики, не решился оставить королевство брату своему Вейдевуту, а сам не «определился бы ко идолослужению… при слиянии двух рек, на равнине у священного вечнозеленого дуба необыкновенной величины и красоты»; если бы потомок его Гланда Камбилла не «решился покинуть свою родину, когда рыцари тевтонского ордена начали теснить племена Восточной Пруссии», то не оказались бы вписанными на скрижали истории многие славные ратными подвигами и государственными делами имена Коновницыных и Колычевых, Романовых и Шереметевых. Все они, получая право на официальный герб, представляли в департамент Герольдии документы, подтверждающие их родословные. Гланда Камбилла был их общим предком. В 1283 году «Гландос Камбилла Дивонов сын, сам прииде к московскому великому князю Даниле Александровичу и тот его крестил…»

Этот год был тяжким для Москвы. Почти пятьдесят лет прошло с того страшного декабря 1238 года, когда на северо-восточную Русь обрушилось монголо-татарское нашествие. Тогда вихрь его пронесся и над Москвой, разрушив ее. Но шло время. Сюда, в край глухих лесов и полноводных рек стекались оставшиеся без крова и защиты люди из разоренных владимирских, суздальских, муромских, рязанских, смоленских, полоцких, черниговских земель. Город довольно быстро оправился от разорения, а в конце XIII столетия в Москве появился свой князь Даниил Александрович, младший сын Александра Невского. Территорию Московской земли в то время можно было сравнить с маленькой частью современного Подмосковья. Князю Даниилу удалось значительно расширить границы княжества, заложить основы его могущества. Но… система монголо-татарского ига включала обязательную составляющую – «рати», т. е. кратковременные набеги. Одна из таких ратей – Дюденева – и обрушилась на Москву и ее окрестности в 1283 году. И, верно, кстати пришлись боевой опыт и крепкая рука нового воина.

Сын Даниила Александровича – князь Юрий – закрепил за Москвой город Можайск, в его планы входило и предъявление прав на «старшинство» среди русских князей. Но был на Руси еще один город, который претендовал на «звание старшего». Этим городом была Тверь. Началась многолетняя ожесточенная и кровавая борьба за великокняжеский престол. Военная сила, дипломатия, интриги, подкуп, предательство – все было пущено в ход. Но кому быть победителем, решала Орда, сообразуясь со своей выгодой. И ярлык на великое княжение выдавался попеременно то Москве, то Твери. Не однажды две русские рати сходились в смертельной схватке друг с другом.

В 1340 году ярлык на великое княжение от хана Узбека получил московский князь Симеон Иванович. Он по праву считался сильнейшим среди русских правителей. Об этом говорит и прозвище его – Гордый. Он стремился продолжать политику отца – князя Ивана Калиты – оберегать «тишину великую». Он старался не ссориться с Ордой, да и с соседями сохранял мирные отношения. Главным противником его в то время была Литва… А что же Тверь? В 1347 году в Тверь от великого князя московского едут сваты просить тверского князя Александра отдать за Симеона Ивановича его дочь Марию. Возглавлял посольство Андрей Кобыла.

В сентябре 1380 года Федор Кошка оставался в Москве: свое семейство московский князь доверял только проверенным людям.

Сын Дмитрия Донского Василий I сумел упрочить положение Москвы как центра русских земель. Многие князья, еще сохранившие свой суверенитет, вынуждены были в той или иной мере подчиниться ему. Но… процесс объединения русских земель был приостановлен. Начался процесс, оставшийся в истории России как «феодальная война». Права на великокняжеский престол оспаривали друг у друга десятилетний Василий II (внук Дмитрия Донского) и его дядя – Юрий (сын Дмитрия Донского). Но скажи, уважаемый читатель, кто, по-твоему, надежнее на престоле: мальчик или взрослый мужчина, одержавший не одну победу над врагом, имеющий сыновей? Однозначного ответа на этот вопрос нет сейчас, не было и в пятнадцатом веке. Иначе не тянулась бы эта война с переменным успехом около тридцати лет, принеся разорение земель, упадок многих городов, ордынские набеги. В ходе ее стали применяться массовые казни. Василий II, приказавший выколоть глаза своим противникам, попал в плен к двоюродному брату Дмитрию Шемяке и сам был ослеплен, получив после этого прозвище «Темный».

В это непростое время в окружении великого князя находились люди, которые придерживались однажды принятого решения: служить великому князю, получившему княжение по завещанию. Среди них был и потомок Федора Кошки – Константин Беззубцев. В 1450 году он был наместником в Коломне. Тогда и пришло к нему известие, что на Русь с «Поля» движется Малым Бердей с татарскими князьями и «многими татары».

Годы «тишины великой», когда почти сорок лет не топтал русскую землю татарский конь, пришлись на правление князя Ивана Калиты, его сына – Ивана Красного и внука – князя Дмитрия.

Пользуясь «мирной передышкой» для укрепления и объединения Руси вокруг Москвы, князья знали, что конец ей непременно наступит. Уже не было у Москвы заработанного Калитой былого покровительства могущественных ханов. «Замятня» в Золотой орде привела к потере силы и авторитета центральной власти. Алчные татарские «царевичи» начали самочинные набеги на русские земли. Обострились отношения и между русскими княжествами. Появилась угроза и из-за западных рубежей: стремился распространить свою власть и влияние на русские земли литовский князь Ольгерд Гедиминович…

В 1365 году на Москву обрушилась беда – разразился небывалый так называемый «Всехсвятский пожар». От маленькой свечечки, поставленной в церкви Всех святых, запылала Москва. Сгорел дубовый кремль Ивана Калиты, и город остался без крепости. «Еже умыслише, то и сотворише». Решение князя Дмитрия возвести у подножья Боровицкого холма белокаменные стены горячо поддержал митрополит московский Алексий, двоюродный брат и верный друг Владимир Андреевич Серпуховской, старейшие московские бояре, среди которых был и Федор Кошка, чья подпись была и на духовной грамоте Дмитрия Донского.

За Тулой и Рязанской землей начиналось обширное степное пространство, тянувшееся до берегов Черного, Азовского и Каспийского морей, на котором оседлому населению Руси не удавалось обосноваться прочно и где господствовали татары, гнездившиеся и в Крыму, и на нижней Волге. На востоке, за средней и верхней Волгой, господствовали татары Казанского царства, отделившегося от Золотой Орды в первой половине четырнадцатого века.

Сложными были отношения Руси с Золотой Ордой. За столетия ига какими только нитями не оказались связаны русские и татарские правители. Царевичу Касиму за верную службу Василию Темному был пожалован в удел на берегу Оки городок, названный с того времени Касимовым. Отсюда и потянулись нити заговора в Казань: казанские вельможи желали свергнуть царя Ибрагима и лучшей кандидатуры, чем касимовский царевич, для этого найти было трудно. В Москве тоже считали, что настал удобный момент присвоить себе власть над опасной Казанью. Войска Василия Темного выступили из Москвы. Касим указывал им путь. На этот раз поход окончился неудачей. Не раз и не два войско московского князя будет сталкиваться с казанцами. В 1469 году рать двинулась к Казани водным путем. Из Москвы, Коломны, Владимира, Суздаля, Мурома двинулись суда. Сначала по Оке, затем соединились с теми, кто плыл по Волге, а это были дмитровцы, можайцы, угличане, ростовцы, ярославцы, костромичи. Такой флотилии на Руси еще не видели. Главным предводителем войска был назначен Константин Александрович Беззубцев.

Но провидение распорядилось по-своему: умер царевич Касим – виновник этой войны. Жена его, мать Ибрагима, взялась склонить сына к дружбе с Россией, и великий князь надеялся смирить Казань без воинских усилий. Но остановить русское войско в желании посчитаться с татарами не так-то просто. И, хотя главный воевода и объявил волю государя, ответ был единогласным: «Мы все хотим казнить неверных». Прекрасно понимая чувства ратников, Беззубцев позволил охотникам (т. е. вызвавшимся добровольно) «искать ратной чести». В тот раз, вопреки распоряжению, были сожжены и разграблены предместья Казани, что вызвало осложнение для основной части войска. Лишь в 1469 году, осенью, был предпринят новый поход на Казань, в результате которого был заключен мир «на всей воле государя Московского», т. е. царь Ибрагим соглашался исполнить все его требования. Была возвращена свобода русским пленникам, захваченным в течение сорока лет.

Еще одной «горячей точкой» на карте Руси в то время был Великий Новгород.

Издревле независимый, успешно торгующий, этот город не раз становился целью вожделений московских князей.

В 1470 году в Новгороде были страшные знамения: сильная буря сломила крест на куполе церкви Святой Софии; колокола в монастыре на Хутыне сами собой издавали печальный звук; кровь выступала на надгробиях… Кое-кто объяснял это тем, что новгородские правители хотели союза с литовским князем Казимиром IV. В то время особую власть в Новгороде забрала вдова посадника Исаака Борецкого – Марфа. Властная и честолюбивая, она хотела освободить Новгород от власти великого князя, выйти замуж за одного из литовских вельмож и вместе с ним от имени князя Казимира управлять городом. В один из дней сыновья Марфы-посадницы явились на вече и заявили, что Великий Новгород сам по себе властелин, что жители его вольные люди, что им нужен только покровитель и лучше Казимира Литовского им не найти. Вот как описывает это событие Николай Михайлович Карамзин: «Громогласное восклицание: „Не хотим Иоанна! Да здравствует Казимир!“ – служило заключением их речи. Народ восколебался. Многие взяли сторону Борецких и кричали: „Да исчезнет Москва!“» Все эти события сильно встревожили великого князя московского Ивана III, ведь со времени правления Симеона Гордого московские князья именовались «государями всея Руси», и свою цель он видел в том, чтобы ликвидировать уделы, создать могучее, единое государство. И сделать это, по возможности, без пролития крови соотечественников. К сожалению, не всегда это удавалось. 1478 год был последним годом Новгородской вольности. Результатом похода великого князя стала ликвидация веча, выплата Новгородом контрибуции Москве и снятие вечевого колокола. В этом походе со своей дружиной принимал участие Андрей Шеремет, чье прозвище легло в основу знаменитой фамилии. Великокняжеская благодарность Шеремету выразилась в пожаловании ему села Чиркино, расположенного недалеко от Коломны.

Река времен

Как в бурю листья на деревьях повертываются изнанкой, так смутные времена в народной жизни, ломая фасады, обнаруживают задворки, и при виде их люди, привыкшие замечать лицевую сторону жизни, невольно задумываются и начинают думать, что они доселе видели далеко не все. Это и есть начало политического размышления.

В. Ключевский

Великий князь Иван III Васильевич (1440–1505)

…В те далекие времена миром и людьми правили не законы и указы, и даже не религия: царили природа и климат. И потому колыбелью цивилизации стало теплое Средиземное море. Там процвела необыкновенно Греция, потом Рим, да и христианская цивилизация началась тоже на берегах Средиземного моря. И удивительно ли? – на востоке Европы росли густые-прегустые леса да изредка проглядывали поселения, а на юго-западе, в Италии, великий Данте писал свою «Божественную комедию».

Однако люди наделены неистребимой волей к познанию, любопытством – и вот они устремились на восток. На пути – Днепр, Киев, а от него идет «путь из варяг в греки». Великий Новгород не пожелал признавать власти Киева – и отделился, стал республикой, – так писал Лев Гумилев. А вокруг Киева бушевали страсти, киевские князья бились то с черниговскими, то с иными.

Шумно и тесно стало там в XII–XIII веках. Юрий Долгорукий, получивший от отца земли на северо-востоке Руси, все еще стремился в Киев. Сын же его – Андрей Боголюбский вполне оценил Ростово-Суздальские земли; сделал столицей княжества Владимир, где его тщанием появлялись белокаменные храмы (кто не помнит храм Покрова на Нерли!). Но не поделив власть с боярами, он был убит в селе Боголюбово (когда-то меня взял с собой в поездку Сергей Михайлович Голицын и показал это место).

Если вглядеться в те края, то сквозь буйно растущие леса, сквозь дым пожарищ и ржанье лошадей кочевников можно увидеть другую реку, более широкую и приветливую. На берегу ее обосновался боярин Кучка со своей дочкой Ульяной, которая бегала по взгоркам, любовалась окрестностями, отражениями в воде – целых семь холмов! А вот и Москва уже поднялась!

Династия московская, начавшись с князя Даниила, продолжилась Иваном Калитой, выстроившим «град дубов», – и началось строительство будущей русской столицы, славного города Москвы. Возможно, что дети, отроки первых поселенцев читали (а может быть, им читали отцы) летописи. Из летописей вставали запоминающиеся навсегда картины:

«О светло-светлая и прекрасно украшенная земля Русская! Многими красотами одарена ты: озерами многими славишься, реками… и холмами крутыми, высокими дубравами и чистыми полями, дивными зверями… разнообразными птицами… храмами божьими и князьями грозными и боярами честными… Всем ты преисполнена земля Русская, о правоверная вера христианская!..» Много позднее их будет читать и будущий великий князь Иван III.

Летописи, рассказы об ордынцах, о власти Батыя, Ахмата и прочих ханов, о разграблении ими русских земель западали в душу юного князя. Однако нрава, похоже, он был мирного, спокойного, хотя и твердого. Сохранилась немецкая (!) гравюра того времени. На нем железная кольчуга, поверх меховая накидка, борода немалая, фигура осанистая, лицо истинного великого князя, вдумчивого и разумного. Кроме спокойного нрава, князь рано научился складно говорить, так, чтобы его слушали.

Словом, Ивана Васильевича называли Великим. Историк М. М. Щербатов называл великого князя предшественником Петра I. Карамзин тоже отводил огромную роль Ивану III.

Иван Васильевич предпочитал покорять окрестные города не силой оружия, а словом, убеждением, хотя без выстрелов тоже не обходилось. И самым твердым орешком, конечно, был Великий Новгород. А его тем более не следует доводить до буйных набегов и битв. Там есть ВЕЧЕ – вот где следует говорить с правителями и с народом…

Эта книга – не учебник истории, мы цитируем подлинные литературные тексты, которые когда-то читали и представители избранной династии – Шереметевых. Это был и вопрос религии, веры: остаться Новгороду на западе – значит отдаться вере латинян. И князь находил особые, убедительные слова, чтобы склонить новгородцев на свою сторону. Он страшился, что этот своевольный народ отречется совсем от власти московской Руси.

Но великий князь в юности сам живал в Новгороде, хорошо его знал, и потому слова его были убедительны: «Довольно распрей и междоусобиц!» – обращался он к новгородцам.

«Правление Новгородское тогда в такой безпорядок впало, что всякой, не повинуяся ни законам, ни обычаям, делал насилием все, что мог; и самая жизнь гражданская от наглости сильных граждан ни на час не была в безопасности, и бедные и слабые стенали от нападков сильных, которые не устыжалися явным образом грабить и разорять».

«Вотчина моя, люди новгородские, изначала: от дедов, от прадедов наших, от великого князя Владимира, крестившего землю Русскую, от правнука Рюрика, первого великого князя в вашей земле. И от того Рюрика и до сегодняшнего дня знали вы единственный род тех великих князей, сначала киевских, и до самого великого князя Дмитрия-Всеволода Юрьевича Владимирского, а от того великого князя и до меня род этот, владеем мы вами, и жалуем вас, и защищаем отовсюду, и казнить вас вольны, коли на нас не по-старому начнете смотреть».

Однако Новгород не покорялся (писал Щербатов), нанимал злых смердов, убийц, мошенников и прочих безродных мужиков, что подобны скотам, нисколько разума не имеющим, но только один крик… Они приходили на вече, били в колокола, кричали, лаялись, точно псы, говоря нелепое: «За короля хочем, за его веру!»

«Князь же великий, прослышав об этом, впал в скорбь и тужил о них немало: „Когда и не были еще в православии, от Рюрика, и до великого князя Владимира, не отходили к другим государям, а от Владимира и вплоть до сегодняшнего дня знали один его род и управлялись великим князем во всем, сначала киевским, потом владимирским, а теперь, в последние годы, все свое благочестье хотят погубить, от христианства к католичеству отступая“».

Иван III на соборном вече говорил спокойно, веско и убеждал новгородцев:

«Новгородцы, быв всегда старшими сынами России, вдруг отделились от братий своих; быв верными подданными князей, ныне смеются над их властию.

Вольность!.. но вы тоже рабствуете. Народ! я говорю с тобою. Бояре честолюбивые, уничтожив власть государей, сами овладели ею… О стыд! потомки славян ценят златом права властителей! Роды княжеские, издревле именитые, возвысились делами храбрости и славы, а ваши посадники и торговцы не желают думать о крепости большой Руси, но только о выгоде».

Великий князь призывает «усилить Россию твердым соединением частей в целое, чтобы она достигла независимости и величия, то есть чтобы не погибла от ударов новаго Батыя или Витовта; тогда не уцелел бы и Новгород: взяв его владения, государь московский поставил одну грань своего царства на берегу Наровы, в угрозу немцам и шведам, а другую за Каменным Поясом, или хребтом Уральским, где баснословная древность воображала источники богатства и где они действительно находились во глубине земли, обильной металлами, и во тьме лесов, наполненных соболями… Историк русский, любя и человеческия и государственныя добродетели, может сказать: „Иоанн был достоин сокрушить утлую вольность новгородскую, ибо хотел твердаго блага всей России“».

Иван III собирает боярскую думу и говорит все так же убедительно, и сторонников его (а думцы считают себя равными великому князю) становится все больше и больше. Тогда-то и обошел, видимо, слух о том, что более всех боярских шапок было у Шереметевых.

Покорение Новгорода длилось не месяц и не два, и в походе принимал участие Андрей Шеремет, а сопротивление новгородцев, таких как Марфа-посадница, как «Вадим», вошло в русскую классику.

Освежим в памяти Карамзина

«Еще продолжается молчание. Чиновники и граждане в изумлении. Вдруг колеблются толпы народные, и громко раздаются восклицания: „Марфа! Марфа!“ Она всходит на железные ступени тихо и величаво, взирает на бесчисленное собрание граждан и безмолвствует… Важность и скорбь видны на бледном лице ее… Но скоро осененный горестию взор блеснул огнем вдохновения, бледное лицо покрылось румянцем, и Марфа вещала:

„Вадим! Вадим! здесь лилась священная кровь твоя; здесь призываю небо и тебя во свидетели, что сердце мое любит славу отечества и благо сограждан; что скажу истину народу новгородскому и готова запечатлеть ее моею кровию. Жена дерзает говорить на вече: но предки мои были друзья Вадимовы; я родилась в стане воинском под звуком оружия; отец, супруг мой погибли, сражаясь за Новгород. Вот право мое быть защитницею вольности! Оно куплено ценою моего счастия…“

„Говори, славная дочь Новаграда!“ – воскликнул народ единогласно – и глубокое безмолвие снова изъявило его внимание.

„…когда Рюрик захотел самовольно властвовать, гордость славянская ужаснулась своей неосторожности, и Вадим Храбрый звал его пред суд народа. „Меч и боги да будут нашими судьями!“ – ответствовал Рюрик, – и Вадим пал от руки его, сказав: „Новгородцы! на место, обагренное моею кровию, приходите оплакивать свое неразумие – и славить вольность, когда она с торжеством явится снова в стенах ваших…“ Исполнилось желание великого мужа: народ собирается на священной могиле его свободно и независимо решить судьбу свою.

Я не дерзну оправдывать вас, мужи, избранные общею достоверностью для правления! Клевета в устах властолюбия и зависти недостойна опровержения. Где страна цветет и народ ликует, там правители мудры и добродетельны. Как! Вы торгуете благом народным? но могут ли все сокровища мира заменить вам любовь сограждан вольных? Кто узнал ее сладость, тому чего желать в мире? разве последнего счастья умереть за отечество!“»

Стояние на Угре (1480)

…В русской истории были три ключевых момента: это X–XI века, это время Ивана III (решающий момент возвышения московского царства) и годы Великого Петра, который ворвался в западную Европу, перекроил старую Русь и создал империю. Иван III присоединил к московской Руси семь городов: Ярославль, Ростов, Рязань, Пермь, Вятка… Противостоял Новгород. Сопротивлялся Псков. Князь Иван трижды высылал к ним посольства по весенней распутице, но переговоры срывались – «живых поимаша и с собою сведоша». В присоединенных городах царь ставил своих людей, в числе таковых были и Шереметевы.

А впереди было великое стояние на Угре. Доносились слухи, что хан Ахмат собирается со всей силой напасть на русских и уже не один год готовится.

Медленно двигалась Орда по дикому полю. Русские тоже готовились. 23 июня 1480 года зазвенели колокола – это означало, что во главе русских выступает сам князь Великий Иван Васильевич.

Не один месяц стояли русские возле Оки и притока ее – Угры. И наблюдали, как по противоположному берегу гарцевали на конях ордынцы, запугивая русских.

Великий князь до сентября оставался в Москве, нет-нет да беседуя с боярами. В церквях молились, просили князя «великим молением» возглавить власть.

Близилась осень. Уже несколько месяцев продолжалось стояние на реке Угре. Но хан Ахмат не дождался помощи от литовского князя Казимира, не рискнул идти в «лобовое» столкновение.

А Иван Васильевич продолжал выжидать. За несколько осенних месяцев русские стали понимать тактику, сплотили ханское войско, то скользя бросались в наступление, то поворачивали коней назад… и ордынцы повернули коней.

Стояние на Угре стало не просто удачным маневром великого князя, но – не оно ли повлияло на все будущее русской военной тактики?

И не повлияло ли на формирование вообще русского характера? Не тогда ли укрепилось русское терпение, умение выжидать и тем временем готовиться к наступлению?..

Велика роль Ивана III в создании единого государства. В присоединенных городах и землях царь ставил своих людей, воевод и бояр, начальников. В числе таковых были и Шереметевы.

В конце жизни царь женился во второй раз, и женой его стала византийская принцесса София, теснее стало общение с христианским миром. София для этого много сделала: вызвала итальянских мастеров строить и украшать Кремль. В какой-то степени открылось окно в Европу. Однако нашлись ретрограды, противники, возненавидевшие новшества, пошли споры, раздоры и распри. Умирает уже взрослый сын Ивана III «Иван Молодой», и недругам царя вздумалось обвинить в его смерти Софию. Она к тому времени родила мальчика и якобы хотела, чтоб он стал единственным наследником. У слухов таких и сплетен нашлось образное определение – «злые ехи».

Все это не могло не повлиять на отношения супругов. Рассудительный, всегда поступавший честно Иван Васильевич впал в тоску-уныние…

А тем временем уже подрастал его внук, будущий Иван I V, который ничуть не похож на деда. Уж он-то отыграется на непослушных, уж он-то все сделает как надо!.. Распри, раздоры, «злые ехи» будут еще долго мешать русскому престолу.

Хоронили Ивана III с великим плачем…

Три брата Шеремета и Елена Прекрасная

Царь Иван Васильевич Грозный (1530–1584)

Шестнадцатый век вошел в историю как век жестокий. В Европе разразилась война между католиками и гугенотами, и за одну «варфоломеевскую ночь», по примерным сведениям, было убито более 20 тысяч человек.

Давно ли, при Иване III бояре в думе спорили с царем, советовали, не соглашались? Но Грозный решил всех бояр превратить просто в подданных. Малейшее сопротивление вызывало у него озлобленность, и следовали новые, беспощадные указы.

В Думе было не один, а несколько бояр с фамилией Шереметев. Это опасно, решил подозрительный царь, не задумали бы они сместить властителя…

Иван Большой Шереметев служил воеводой в Муроме, был окольничим, принимал участие в походах на Казань, участвовал в Ливонской войне. В 30-е годы царь послал его с войском против «крымцев». Словом, Шереметев был верным помощником царю.

Брат Большо́го – по имени Иван Васильевич Меньшо́й – был отчаянный вояка. Куда посылали – везде показывал себя храбрецом; причем не просто воевал, он, похоже, любил воинское дело. А может быть старался заслужить одобрение царя, так как его дочь Елена стала женой царского сына Ивана.

Был еще один Шереметев в Думе – Никита, тоже в чем-то противился царю – и тот велел его задавить прямо на глазах у боярского собрания.

(Тут следует перекинуть мостик к XX веку. В 1994 г. вышла моя первая книга на эту тему, мы отослали несколько экземпляров потомку в Америку. Адресат ответил мне благодарственным письмом, даже сделал кое-какие пометки, уточнения в книге. Оказалось, что он – прямой потомок того самого Шереметева, Никиты.)

Но – вернемся к Елене Прекрасной. Явилась она на свет хорошенькой большеглазой девочкой, а к шестнадцати годам стала просто красавица, с робкой улыбкой на устах и с особенным, затуманенным взором. Как говорил мне тот же С. М. Голицын, Шереметевых отличали именно затуманенные глаза, а Голицыных – большой хрящеватый нос.

Сын грозного царя увидел Елену либо на службе в соборе, либо на площади в Кремле. Повела она своими синими очами, а молодой князь уже не спускал с нее глаз. Был он невесел, ибо похоронил свою первую жену, доведенную до смерти грозным отцом. А тут – словно облачко на него опустилось.

Венчание и свадьба состоялись зимой 1580 года. Народ, как всегда, ликовал, священники читали торжественные тексты. Родители поздравляли молодых.

Молодые поселились в кремлевских палатах.

А тем временем и отец, и дядя Елены яростно воевали, отстаивая границы русской земли.

Шереметев Большой, двигаясь к югу, получил известие, что хан Девлет-Гирей идет на Москву, через Тулу. У Шереметева было всего около девяти тысяч войско, а у противника в несколько раз больше. Однако Шереметеву (по-видимому, он был наделен дипломатическими способностями) удалось договориться и склонить многих на свою сторону и избежать таким образом пролития крови – как настоящий военачальник, он заботился о солдатах. И что же? Конечно, нашлись царские доносители, которые изобразили все так, чтобы разбудить гнев царя против Шереметева.

Царь не знал предела своей злобе, сдерживаться он не умел и не желал.

А еще у него была такая черта: ругмя ругать, оскорблять, а потом иной раз каяться. И с какой страстью, с каким слезливым раскаянием просил он прощения! Курбский откровенно писал царю: «Ты то чрезмерно уничижаешься, то выше всякой меры превозносишься».

Сегодня медики таким психическим срывам, особенностям ставят диагноз: циклотимик!

Перед Старшим Шереметевым царь не каялся и не просил прощения. Он засадил его в кремлевскую тюрьму и велел положить на его шею, плечи, грудь пуды железа.

Да, не было согласия у царя с боярами, мира не было. Царь сослал Шереметева на север, но писал ему грубые, злобные письма: «Ты предать меня вздумал? Золото имеешь, а теперь место мое хочешь занять, власть мою получить бисовесно. Не бывать такому!» Тот не оставался в долгу. А во время войны с Ливонией Грозный жаловался: «Кабы вы не претыкались, я бы уже и Германию сделал православной, всех покорил».

Аппетиты царя простирались далеко: не понимал он, что Россия – страна медленная, и с ходу, с бухты-барахты, без надлежащей подготовки ничего не получится.

Какова же судьба Ивана Шереметева Меньшого (разумеется, умноженная на характер)?

Тот был прирожденный воин. Выходя из одного жаркого боя, он тут же рвался в другой, и словно удесятерялись его силы. Он сражался и с Девлет-Гиреем, и с немцами. Он широко использовал «гуляй-город», когда несколько телег, укрепленных орудиями и щитами, соединяли, и получалась крепость, которую уже не остановить.

Один современник писал: «Этот Иван такой необузданный и хитрый человек, что его все боялись, даже русские. Если кто пятился назад, отступал, он кидался как бешеный с криком „Ловите их, ловите!“ И еще он похож был на медведя. Даже когда был ранен, рвался в бой».

Должно быть, с него, Ивана Меньшого, появилась шереметевская фраза: «Не ярится, но неукротим!»

Шереметев-Меньшой в 1572 году разбил крымских татар на реке. Молодой, талантливый полководец, он обладал богатырской силой и еще – необычайной вспыльчивостью. Он был непобедим и даже неподвластен гневу Грозного. Всего израненного, привезли Ивана Меньшого в Кремль к царю, и тот был вынужден признать его подвиги и храбрость…

И вновь у царя случился приступ циклотимии. Он повелел настоятелю монастыря вписать имя Шереметева для вечного поминовения в синодик Успенского собора и каждую неделю возглашать его имя.

А Иван Меньшой был убит при штурме Ревеля в 1577 году. Погребен в Кирилло-Белозерском монастыре, где под именем Ионы содержался его старший брат.

Она в тот год пребывала в страхе. Дело в том, что у Грозного приступы злобы и гнева совпадали с жарой. Он не выносил жары, а в Кремле всегда жарко топили. И вот что произошло однажды. Ни за городом, в Александровой слободе, ни в Кремле московском не находили прохлады.

Что говорить о Елене, которая была уже в положении? В комнате стояла духота, и ее супруг выскочил на крыльцо, чтобы дыхнуть свежего воздуха, освежиться. Елена, оставшись одна, убрала головной убор, стягивавший голову, и сняла верхнее платье.

Надо было случиться, что именно в ту минуту царь, озверевший до крайности, перебегая из палаты в палату в поисках прохлады, быть может, даже перепрыгивая, опираясь на посох, как в чехарде, очутился возле комнаты снохи и толкнул дверь.

Перед ним предстала Елена без верхнего платья – и это привело царя в ярость. Он вонзил свой посох в ковер под ногами и закричал диким голосом:

– Что?! В исподнем перед государем?! – Слова вырывались с бешеной силой, плевки достигали ее платья. О, как она боялась этого голоса, его крика!

Услыхав крики, прибежал супруг и, увидев такую картину, бросился на отца, пытаясь вырвать посох из его рук.

– Не смей! – вскрикнул он. – Не смей! Ты уже погубил мою первую жену! Не позволю!

Грозный зарычал, как дикий зверь. Между отцом и сыном началась борьба. Елена была ни жива ни мертва. «Остановитесь! Угомонитесь!» – молила Елена. Сжав руки, она присела, защищая свое будущее дитя. Царь замахнулся на сноху, а сын стал вырывать из рук его посох… Как закончилась эта сцена – известно из картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван».

Если бы в голове царя мелькнула разумная мысль, он бы сообразил, что убивает не только взрослого сына, но еще того наследника, что пребывал пока в утробе матери. Увы! – места здравому смыслу у таких людей не находится.

…Елена Шереметева приняла постриг в Новодевичьем монастыре…

Что делают в таких случаях циклотимики? Да каются и, опомнившись, просят прощения… Может быть, царь даже становился на колени перед Еленой Прекрасной, плакал.

И не дано ему было знать, что в недалеком будущем погибнет его сынок Дмитрий и какая разразится смута в стране. Царевич Дмитрий был последним потомком в династии Рюриковичей. Значит – смена династии, а это всегда сопровождается нестроением, долгими битвами, сражениями, и, конечно, тут не обходится без вмешательства других государств.

Историк С. Д. Шереметев о смутном времени и об избрании Романова[1]

Среди самых ярких вождей сопротивления смуте следует назвать прежде всего двух церковных иерархов. Это патриарх Гермоген и архимандрит Дионисий, игумен Свято-Троицкого Сергиева монастыря: славная обитель стала неприступной крепостью для войск гетмана Яна Сапеги, выдержав почти 16-месячную осаду.

Из светских персон прославились два Рюриковича: на первом этапе – воевода князь Михаил Скопин-Шуйский, а в решающие месяцы борьбы – воевода князь Дмитрий Пожарский. Великим гражданином показал себя купец Кузьма Минин. Остался на скрижалях истории и крестьянин Иван Сусанин, ставший символом спасения юного царя. Имена этих людей, в первую очередь, символизируют собравшую свои силы в кулак Русь.

Страна явила миру урок выдающейся самоорганизации буквально «у бездны на краю». В кровавом зареве пожаров Смутного времени родилось осознание того, что под угрозой гибели оказалось само Московское царство. И это не риторическое преувеличение: шведы захватили Новгород и рвались к Пскову, король Речи Посполитой Сигизмунд III взял Смоленск. Вошел и в Москву польский гарнизон, приглашенный боярским правительством, в состав которого входил и Федор Иванович Шереметев.

Да, соглашение о приглашении на царство королевича Владислава было подписано. Но не было ли это попыткой сохранить порядок в стране? Второе ополчение Минина и Пожарского стало примером народного единства. В его составе оказались представители всех сословий Московского государства, бросившие распри, забывшие обиды, личные и родовые амбиции, вспомнившие наконец о гибнущей на глазах стране.

Но были и другие яркие личности в то тяжелое время. Карамзин называл «героем отечества» Михаила Скопина-Шуйского. Однако в 1610 году он пал от рук неизвестных злодеев.

А при его жизни о нем пели песни и читали «Повесть о победах Московского государства». Пели эти песни и молодые Шереметевы, пели и печалились о безвременной кончине «юноши» Михаила:

В «Повести о победах Московского государства» читаем: «И был по всему царствующему городу Москве крик и шум и плач неутешный стенавших от горя православных христиан – от малого до старого все плакали и рыдали. И не было такого человека, который бы в то время не плакал о смерти князя и о его преставлении. Все его воины из русских полков и все москвичи рыдали и от всего сердца вздыхали, горюя и недоумевая, что сделать».

Россия все больше и больше втягивалась в смуту. В захватчиков и грабителей превратились и приглашенные царем Василием Шуйским шведы, и допущенные поляки.

Битва за освобождение Руси продолжалась. Погублена династия Рюриковичей, значит, требуется новая династия, но кого выдвигать из знатных и славных? Жестокого царя русские уже не хотели, хотели юного, чистого, славного. Большую роль сыграла церковь, патриарх Гермоген.

Выбор пал на Михаила Романова. Он был «удобен», знатен, у него хороший нрав.

Сергей Дмитриевич Шереметев посвятил Романовым немало страниц в своих «Трудах по истории Смутного времени». (Благодаря историкам, в том числе М. Д. Ковалевой, «Труды» изданы в 2015 году.)

Вот что относится к избранию Романовых:

«…Род Романовых был уважаем и известен. Когда Никита Романович появился среди народа, шествуя из Кремля к себе в дом, – радости и ликованию толпы не было пределов, его провожало несметное множество народа. В этом порыве радостного сочувствия сказывался опять здравый смысл народный. Поет народ про Никиту Романовича, поет про трех больших бояринов, про трех Годуновых изменников, о том, как

Но если Феодор Никитич и не наследовал от отца своего всех свойств, неотразимо к нему привлекавших, зато он вполне унаследовал его государственный ум, твердость духа, неукротимую силу воли. Он был представителен, красив, изящен; опытный и храбрый воин, он был и даровитый воевода. В искусстве же уклончивой мудрости он не имел соперников. Тонкий дипломат, проницательный сердцеведец и примерный семьянин, он вместе с тем был человек «властительный» и «опальчивый». Таков был носитель преданий рода Романовых, деятельность которого проходит яркой полосой через все Смутное время. В изучении его деятельности, думается нам, заключается тайна разумения многих событий Смуты. Не один он в семье Романовых пользовался особым положением. По свидетельству современников, род Романовых «был самый знатный, древнейший и могущественнейший в земле Московской. Никого не было ближе их к престолу».

«Романовы, вообще, были осторожны, жили всегда очень дружно и были всеми любимы. Каждый из них держал себя с царским достоинством. Феодор Никитич, красивый мужчина, очень ласковый ко всем и так хорошо сложенный, что московские портные обыкновенно говорили, когда платье сидело на ком-нибудь хорошо, – „вы второй Феодор Никитич“. Он так хорошо сидел на коне, что все видевшие его приходили в удивление. Остальные братья, которых было немало, – походили на него».

Пленник мрачной крепости Чуфут-Кале

Василий Борисович Шереметев (1622–1682)

Времена царя Алексея Михайловича (1629–1676)

Царь Алексей Михайлович Романов был отцом будущего Петра I. В историю вошел с наименованием – «Тишайший». Однако царствование его отнюдь не было благостным. Вспомните церковные реформы, патриарха Никона, протопопа Аввакума, соляной бунт… Крестьянскую войну под руководством С. Разина.

Но сосредоточимся мы на фигуре Василия Шереметева. Он храбро воевал с ордынцами. Кстати, сыновей в роду Шереметевых именно с того времени стали называть поочередно: Петр – Борис – Петр – Борис.

В январе 1644 года В. Б. Шереметев в качестве рынды участвовал в торжественном приеме, устроенном в Грановитой палате в честь датского принца Вальдемара, был одним из двадцати четырех чашников за «государевым столом». Он был красив собой («черты лица его прекрасны») – высокий лоб, живые глаза и благообразный облик. Таких юношей определяли в телохранители к царям. И в чине рынды через год он присутствовал на венчании царя в Успенском соборе.

В 1654 году боярин Василий Борисович Шереметев принял участие в русско-польской войне. Он командовал корпусом (около 7 тысяч человек) на южнорусской границе… Вскоре он получил от царя приказ выступить из Белгорода на Украину, чтобы соединиться с полками украинского гетмана Богдана Хмельницкого длясовместной борьбы с поляками. Вот что читаем в словаре Брокгауза и Ефрона:

«Во время начавшейся войны на юго-западных рубежах России Шереметев соединился с 25-тысячным украинским войском. Два месяца боролся с 70-тысячным польско-татарским войском».

Эта кампания была неудачной для русских. Несмотря на заключенное перемирие, Василий Борисович в качестве заложника был отправлен к татарам.

Сами неприятели удивлялись доблести Шереметева. Под Любарой русские потерпели урон, но он в полном порядке отступил в Чудново, за что его прославляли как в польских, так и во французских источниках.

Шереметев сел в карету, запряженную шестеркой великолепных лошадей. За ним следовали пять телег с поклажей и одиннадцать слуг, а далее ехали на повозках сто человек, особо преданных Шереметеву и решивших остаться с ним в плену. Пленника охранял конвой из трехсот татарских всадников. В течение семи недель крымские татары везли Шереметева по степи. Крымцы, опасавшиеся преследования, ехали окольными путями.

Наконец он был доставлен в Бахчисарай, где его принял хан Мехмед Герей.

Здесь Василию Борисовичу пришлось столкнуться с восточным коварством: его лишили всех слуг и отправили в крепость Чуфут-Кале. Это голое место, высокое плоскогорье, в котором проделано некоторое подобие пещер-камер. По ночам царит ледяной холод, а днем – душная жара. В переводе с еврейского (или караимского) Чуфут-Кале означает «твердая крепость».

Тем временем до царя Алексея Михайловича дошла весть о пленении его верного слуги, и он решил все предпринять и выкупить Шереметева. Речь шла о больших деньгах. Василий Борисович не хотел царских трат. Он писал царю и только жаловался на разлуку с любимой женой и горести: «И от того разорения женишка моя и сынишка и бедная моя дочеришка голодны и живут без меня с великой нужею: хлеб и дрова покупают дорогой ценой и от того одолжяли… А сынишка моя человеченка молодой и бессемеен и пуст, родителей старых никово нет, а и есть свои, и оне не добры, теснят сынишка моего деревенской теснотой без меня, видя мой упадок великий и одиночество».

Плененный Шереметев то ждал вестей с родины, то отчаивался и впадал в тоску, терял последнюю веру. А переговоры с царем длились и длились, и годы шли за годами.

Обещали, что как получат письмо царское, так дадут ему волю. Снова Мехмед Герай возил пленника по тряским дорогам – однажды ехали «более пятисот верст в телеге, в кандалах; и многие реки вплавь, в телеге, на арканах волочили и дорогой замучили было до смерти». Ширинские беи бросились в погоню за ханом и настигли его за рекой Кубанью. Хотели убить Шереметева, чтобы он никому не достался, но беи их отговорили и убедили вернуть знатного пленника.

В. Б. Шереметева доставили обратно в Крым. По ханскому приказу он вновь был заключен в темницу Чуфут-Кале.

Просидеть в такой мрачной тюрьме месяц, год – куда ни шло, но Василий Шереметев провел там… 20 лет.

Были дни, когда всходило солнце и до самого вечера нещадно палило, и так целый месяц. А потом наступали осенние ветреные дни – и выдувало из темницы остатки тепла.

Одиночество – время раздумий, воспоминаний. Должно быть, в мыслях Шереметева всплывали повести о Батыевых временах, о Михаиле Черниговском – от него требовали отказаться от православной веры. Мало того – требовали, чтобы князь, прежде чем предстать перед очи Батыевы, прыгал через костер (по их обычаю), а потом поклонялся кустам, дереву, идолам. Если пленник упрямился, требовали слугу, и тот говорил: «Как посмел ты повелениям моим пренебречь? Теперь выбирай: или прыгать через огонь и кланяться моим богам, и тогда останешься жив и получишь княжение – или злой смертью умрешь».

От тоски и печали, от несмолкаемых криков Шереметев затыкал уши, но голоса с минаретов пронзали от раннего утра до поздних закатов. Чтобы заглушить их, Василий Борисович пел песни – от русских делалось еще тоскливее, а хохлацкие немного утешали.

Изредка удавалось послать весточку в Москву. Ничего не поделаешь, приходилось жаловаться. Один хан сменил другого. Несмотря на высокое положение, пленника содержали в нечеловеческих условиях.

Шереметев писал царю Алексею Михайловичу: «Хан мучил меня, никого так никто не мучает, которые есть государевы люди у мурз, у аг, и у черных татар. Кандалы на мне больше полпуда; четыре года беспрестанно я заперт в палату, окна заделаны каменьями, оставлено только одно окно. На двор из избы пяди не бывал я шесть лет и нужу всякую исполняю в избе: и от духу, и от нужи, и от тесноты больше оцынжал, и зубы от цынги повыпадали, и от головных болезней вижу мало, а от кандалов обезножел, да и голоден».

Наконец в 1682 году, через 20 лет, Шереметева отпустили. Он вернулся к семье, к своим сродникам.

21 апреля 1682 года тяжело больной Василий Борисович составил духовное завещание, а через три дня, 24 апреля, скончался. За время неволи его жена и сын Иван умерли. Наследство он оставил своему двоюродному брату – боярину Петру Васильевичу Большому Шереметеву и его старшему сыну – боярину и будущему графу Борису Петровичу Шереметеву.

Рассказы о своем предке Борис Петрович, будущий фельдмаршал, впитал, и они стали частью его судьбы, характера и поступков и, конечно, добавили мудрости.

* * *

Не зря историк Н. Г. Устрялов назвал Шереметевых «мужами войны и совета».

Однако они не были и фанатиками. Описана такая сцена. Однажды Матвей Васильевич Шереметев повстречал протопопа Аввакума, и тот выразил возмущение, что он без усов и бороды. Что же, новшества Шереметевы тоже принимали без особого упорства. Оттого-то и фельдмаршал Борис Петрович станет помощником великого Петра. А борода, язык, платье? Что ж, не в том главное…

Они умели отделить зерна от плевел, прибегнуть и к дипломатии (кстати, они никогда не были масонами). Но умели хранить верность отечеству, царю и роду. Вся история Василия Борисовича, конечно, перешла к его потомкам и прежде всего к герою следующей части – Борису Петровичу Шереметеву.

Весть о блудном сыне

…Холодное утро 1718 года. Зима перевалила за середину, позади остались крещенские морозы, воздух уже осветлился, однако по утрам трещат еще такие приморозки, что с терпеливого московского шага люди переходят на рысий бег. Пришла череда власьевских морозов – и хозяйки в эти дни приводят коров, другую животину к церквам, молятся святому Власию, покровителю животных, и окропляют их святой водою.

Просыпается, потягивается Москва. Зажелтели свечками окна. Звонят к заутрене. Смолкли колотушки ночных сторожей, в сараях подают голоса неуемные петухи.

Малиновые косые лучи прорезали белый город. Солнце поднялось выше и расплескалось жар-птицыным хвостом, раскинув синие тени по дворам и дорогам. Окрасились Варварка, Богоявленский и Знаменский монастыри, всеми четырнадцатью башнями зарозовел Китай-город. Когда-то обнесено было это место деревянным жердинами – китами, их сменили белокаменные стены, но название «Китай-город» осталось.

На Никольской улице – большое подворье, родовое гнездо бояр Шереметевых. Угловой дом лет пятнадцать назад за пять тысяч рублей купил у Воротынского Борис Петрович Шереметев, прельщенный великими его размерами. В доме 39 «житий»! – столовая, спальная, крестовая, буфетная, кабинетная, овощная… – и множество строений вокруг: мыльня, каретная, конюшни, курятник, амбары для возков, карет и прочее.

Палаты боярские белокаменные, нарядные, с точеными балясинами, над входом герб шереметевский: два льва, держащие щит, а также икона в серебряном окладе.

В доме своем у окна сидит сам Борис Петрович и оглядывает любопытствующим взглядом двор и окрестные улицы. Он далеко не молод, дороден, даже толст, однако лицо гладкое, румяное, и взгляд близко посаженных карих глаз ясен. Нос большой, длинный, словно огурец, зато губы очерчены тонко. Природа щедро наградила его силой, открытостью, обаянием. В 14 лет он отлично скакал на коне, в 16 – владел саблей и кремневым ружьем, сгибал подковы, в 17 лет женился и уже более двадцати лет верой и правдой служил государю Петру и России.

Вся жизнь – в боях и походах. Как цыган, то на Днепре, то на Ладоге, то на Пруте, и всё в шатрах да на тесных военных квартирах. Слава Богу, наконец, месяца три назад получил изволение приехать в старую столицу, вот и глядит не наглядится на нее.

Одним концом Никольская улица упирается в Красную площадь, в Кремль, другим выходит на Лубянку. Площадь Лубянская – что каравай белого хлеба, круглая, гладкая, веселая. Подъезжают подводы, сани, выгружают мешки с грибами-ягодами сушеными, бураки с медом, с маслом, бочонки с клюквой, морошкой, калачи, хлебы, мясо. Идет великий торг. А дорога, синяя, серебристая, звенит-переливается…

За Лубянкой начинается Кузнецкий мост, Пушечная. Там испокон веку хранили порох, селитру, ружья, мортиры, сукна казенные на солдатское платье. Отсюда привозил их старший сын Шереметева Михаил, ведавший в армии артиллерией. Отец говорил ему: «Победа начинается не в поле, а тут, на Пушечной, в заботе о снаряжении, и выигрывают войну не отчаянные, а рабочие люди». Борис Петрович вздыхал:

– Ох, Михаил, надежда и любовь моя, славна и печальна твоя участь!

Однако чьи это санки несутся со стороны Варварки прямо к дому? Остановились возле ворот. Ба, да это брат его Владимир! По своему обыкновению прямо в шубе ввалился в комнату, сбросил меха на руки подоспевшему Афоне и уселся напротив.

– Привезли! – выдохнул Владимир Петрович. – Царевича привезли.

Борис Петрович привстал: неужто? Неужто нашли сбежавшего из России Алексея и разрешилось дело, угнетавшее всех чуть не целый год? Оскорблен был царь Петр, перед всем миром оскорблен – еще бы, родной сын сбежал! Беда природы: не наследовал ни талантов, ни отцовской энергии, ни стараний. Год назад царевич объявил, что хворает и просит отпустить его лечиться за границу. Петр требовал, чтобы он был в войске, занимался делом или постригся в монахи, отказавшись от трона. Алексей же, вместо лечения, просил убежища в иностранных дворах и поселился в Австрии под именем Кохановского. Разгневанный Петр отправил своих посланников Толстого и Румянцева; те долго вели поиски, переговоры, даже грозили оружием, и наконец австрийцы, удивившись российскому варварству, выдали беглеца.

– Где содержится царевич, в Кремле? – спросил Борис Петрович. Двойственные чувства испытывал он: и неприязнь к Толстому, Румянцеву, и недовольство Алексеем.

– Ежели бы! В Преображенской избе, – отвечал Шереметев-младший.

– Значит, в тюрьме… – раздумчиво заметил Борис Петрович. И сразу обмяк, как-то постарел: в памяти собственный сын. – Вот так и моего Михаила не пожалел… В звании повысил, портрет с бриллиантами подарил, а самого… в плен к туркам…

– О том ли теперь говорить надобно?.. Подумай, что нас теперь ждет. Розыск будет, суд, тягать всех начнут… Петр в ярости! Один сына не станет судить, всех приневолит разделить сие дело.

– Да, тут не отмолчишься, – согласился Борис Петрович.

– А я не стану! – горячился младший.

– Не кипятись, брат, погоди. Может, все образуется. За что царевича судить, ежели он согласен в монахи идти?.. Да только все едино: ждать теперь гонца от царя. Любит он скоро все делать. – Тут Борис Петрович с проворностью поднялся, будто и не был стар, крикнул: – Афанасий! Одеваться, запрягать!..

Промчавшись по Моховой, кони завернули на Воздвиженку, за угол, и остановились у дубовых ворот. То была вторая графская обитель.

Навстречу выбежали слуги. Всполошилась супруга Анна Петровна, певуче вопросила:

– Отчего скоро так, батюшка? Не стряслось ли чего?

Рядом с ней стояли дети: белокурый мальчик с косящими голубыми глазами, девочка лет четырех и совсем маленький карапуз, державшийся за материну юбку. Все трое устремились к отцу, которого нечасто видели; он только коснулся огромной своей ладонью головенки каждого и успокоительно проговорил:

– Погодьте, ребятки, погодьте…

Супругу тоже успокоил и добавил:

– Вели принести самовар в кабинет да еды какой…

Оставшись один в своем кабинете, начал одинокую трапезу: кружку опрокидывал за кружкой, исчезали куски телятины, пироги, орехи, все, что попадалось под руку. В еде Борис Петрович находил успокоение.

Наконец, угомонив мысли, с первыми сумерками велел себя раздеть и улегся в постель. Кровать была голландской работы, подарок свата его Головина, после военных походов весьма любима и удобна – Борис Петрович любил комфорт. Тут хорошо думалось, вспоминалось, а ежели в груди загорится – боль утихала.

Мысли фельдмаршала потекли в обратном направлении, к первым общим делам с Петром Алексеевичем…

В марте 1697 года царь отправлялся в Голландию, а слуге своему Шереметеву повелел ехать южными границами… Тот был на двадцать лет старше царя, учился в Киеве, в Киево-Могилянской академии, знал европейские языки, особливо польский, был просвещенным человеком и служил еще при Алексее Михайловиче. А как любил Киев, кручи днепровские, жития Феодосия Печерского, Святого Антония!..

Однако повелел молодой царь – и немолодой боярин встал с ним рядом, сделался сподвижником.

В год отъезда за границу уже бегал по Кремлю малый сын Петра и супруги его Евдокии Лопухиной, женщины ума недюжинного, к тому же упрямой, не пожелавшей подчиняться мужу, отрок по имени Алешка.

Славное было путешествие по южным рубежам – как бег облаков по небу. Славное и опасное…

Секретная миссия Шереметева

Однажды раздался стук в доме на Никольской – это царь, вскочив на коня, из Кремля явился к воротам и объявил:

– Желаю здравствовать, Борис Петрович! Говорили мы про то – время настало!.. Брать тебе великое посольство и – ехать. Я в марте в Голландию, по северу Европы, а ты – в Польшу, Вену, Венецию, в Рим… И далее.

– Готов, ваше величество, – ответствовал Шереметев, – чиню и делаю все для самодержавного государства!.. И ради своей фамилии.

– Возьмешь фамилию ротмистра Романова, будешь мой сродник. Рассчитай, сколько денег надобно из государевой казны.

– Не беден я, государь, не надобны мне твои деньги, своими управлюсь.

Петр обнял его:

– На тебя моя надежа, Борис Петрович!

…Петр уехал по весне, а Шереметев – в июне того 1697 года.

И вот уже великий обоз двигается по западным дорогам… Сразу пошли «нестроения» – в Польше в Кракове случился «великий рокош», бунт с мятежами и убийствами… Ротмистр Романов угодил в тюрьму, вызывали его на допросы… Помогло только знание польского языка да еще любезное обхождение, которому учил его отец, и дорогие подарки, конечно. Дамы и шляхтичи были очарованы…

А следом – Вена. Император Леопольд уже получил донесения о московском госте – мол, образован, любезен, учтив и даже знает латынь. «Зачем и куда путь держите?» – «Да просто – ротмистр, – сказывал, – желаю повидать чужие страны, посетить гробницу святых Петра и Павла». Не сказывать же про главную цель: вести разведку, настраивать Европу в пользу России. Ради этого он готов и католический собор посетить, и мессу послушать, проявить, так сказать, религиозное свободомыслие, может быть, посетить Папу Римского…

В Риме Шереметева уже называли генералом, а за дипломатические речи – дипломатом. В Ватикане он делится давней мечтой – посетить остров Мальту. Папский нунций доносит: «Это довольно странное желание… Кто разгадает, какие мысли у этого человека? Похвалы его католической вере сомнительны».

И все же путь на Мальту его великому посольству открыт. В рыцарском замке Ла-Валетты Шереметеву был оказан торжественный прием – впервые человек из северной страны явился на сей остров, лежащий посреди Средиземного моря. «Роль сего острова в будущих войнах с турками, – говорил Петр, – зело велика».

Секретарь Шереметева Курбатов зарисовывал и записывал все о том путешествии: каков прием, какова крепость, стены ее. Записал он и слова магистра рыцарского ордена: «От сего знамени, висящего на хоругвях наших, враги Креста Господня и всего христианского мира впадают в страх и ударяются в бегство». Удачей стал визит на Мальту… Правда, на обратном пути корабль попал в «морской рокош» – поднялась буря великая, и с трудом удалось выбраться… А потом все стихло, море стало – как укрощенный зверь. Славно думалось, должно быть, в той тиши о новом ордене иоаннитов, или госпитальеров, который получил Шереметев. Заветы избранного ордена были близки православию, мыслям Дмитрия Ростовского о милосердии, о помощи бедным, больным и раненым…

Весьма успешным оказалось великое посольство Шереметева. Как только он вернулся в Москву – явился к государю, и опять у них состоялся разговор. Царь даже называл своего сподвижника почетным словом «боярд».

– Входи, входи, Борис Петрович! Отчет твой прочитал. Ха-ха-ха, да ты галант, генерал! Комплименты оказывал королям и дамам… Что скажешь?

– Думаю, теперь число сторонников наших, государь, прибавилось. Глядеть на нас будут с бо́льшим почтением… А я…

– Похвально! Зело благодарен тебе, Борис Петрович!

– Дипломатия – достойное занятие, – заметил Шереметев, намекая на то, что хорошо бы ему теперь служить по дипломатической части.

Петр хлопнул рукой по столу и отрезал:

– Дипломатия кончилась! Карл XII ведет себя дерзко! Воевать с ним станем!

Шереметев с трудом сохранил непроницаемое лицо:

– С Карлом? Да он же первый вояка в Европе, а мы… у нас нет ничего…

– Ничего? Прикажу – и все будет! Так и знай!

– Кабы не осрамиться…

– Не бывать тому! А тебе, Борис Петрович, быть генералом. Набирай конницу, пехоту. Михаил, сын твой, пусть командует артиллерией… Дворянских сынков – в дело! Вскорости наступать будем!

Шереметев с осторожностью заметил, мол, дворянские сынки воевать не научены, ленивы. Ополчение готовить надобно… Обмундирование худое, лошадей мало, рано воевать!

Только слово царское – как удар молота, как гром небес.

Новый XVIII век начался с войны, с единоборства молодого горячего Петра с еще более молодым Карлом XII, который захватил уже многие прибалтийские земли.

Первая встреча с царевичем

Новгород… То были первые, начальные месяцы войны со шведом. Выпала неделя затишья. Полки расквартированы по новгородским домишкам. Сам Шереметев стоял в Кремле. Как раз тогда Петр велел Меншикову привезти в Новгород Алексея, дабы приучался к воинскому делу.

Борис Петрович бродил по новгородским улочкам, любовался уютными, разбросанными всюду церквушками, ездил к Юрьеву монастырю, поражавшему суровостью и величием, конечно, бывал в Софийском соборе.

Всё напоминало здесь о древних русичах, возвышало душу. Славно дышалось. А в Софии Святой подолгу стоял возле иконы Петра и Павла. Всплывали картины Византии, родного Киева. Там учился он вместе с Даниилом Туптало (отец его Савва был из запорожских казаков), там был знаком с Иоанном Кроковским, ставшим митрополитом. Вместе учились они, вместе постигали заветы апостолов Петра и Павла. Шереметев обещал поклониться в Риме святым Петру и Павлу – и исполнил обещание… В Новгороде, глядя на одухотворенные, мужественные лица апостолов, на их одежды в синих и оливковых тонах, Шереметев набирался сил, каялся в прегрешениях, возносил хвалу Господу… В молитве не забывал и своего государя – царь годился ему в сыновья, однако уж признавали его великим: подобно богу Марсу, сдвигал российскую колесницу…

Раз, молясь в Новгородской Софии, Борис Петрович увидал высокого бледного отрока, лицо которого дышало необыкновенной страстностью, отрешенностью. Пригляделся – оказалось, царевич, только что прибыл. Вместе они вышли, остановились во дворе, под липами, долго говорили. С того дня – видно, чем-то расположил его к себе Шереметев – наследник то и дело наведывался в его штаб. Государь звал сына на передовую, понюхать пороху, но, не увидав старания, дал волю Борису Петровичу: мол, поучи мальца хоть какому делу.

Шереметев посылал царевича к Михаилу, к пушкам его и мортирам, но тот охотнее шел в конюшню, на псарню, а более всего его тянула охота. Хотя царь не любил и даже запрещал охоту, в один ясный осенний день отправились они все же на зайцев. Какая то была охота: через час-два зайцы словно ошалели от гона, преследуемые собаками, они кружили по полянам, уже не прячась в лесу… Как заливались гончие! Охотничий рог то и дело разрывал осеннюю тишину – стояла музыка, сладкая боярскому сердцу! Настреляли зайцев множество, Алексей голову терял от счастья. Однако, когда увидал связки убитых зайцев в руках егерей, капающую кровь, содрогнулся при виде смертельной добычи и более не глядел в ту сторону… Жалостлив, богобоязнен царевич…

Вечером возле костра как-то пустились в воспоминания о Москве, и отрок признался:

– Ежели бы знали вы, Борис Петрович, какая веселая жизнь в Кремле Московском! Там новую карлицу теперь привезли, такая она забавница, так всякому зверю подражать умеет!.. А в карты мы с ней, в дурачка да в акулину, до самой ночи играем… Какие мои учители? – отвечал он на вопрос Шереметева. – У меня один учитель Никифор Вяземский, да только я его не боюсь: ежели трудный урок задаст, так я его тут же на базар посылаю.