Читать онлайн Душа бесплатно
Моим бабушке Анне Никифоровне и деду Василию Павловичу посвящаю. Земной поклон вам. Знаю: танцуя на небесах, вы смотрите на меня…
Помолитесь обо мне. Помолитесь, чтобы я человеком стал
Антоний Сурожский. «Апостол любви»
1
Душа сидела на пригорке на маленьком туманном облачке, пригорюнившись. Конечно, она могла бы присесть на один из гладких теплых каменей, которых было тут в избытке, но на облачке всё-таки помягче. Была середина сентября и по утрам камни, начинающая желтеть трава и всё вокруг покрывалось росой – красиво, и Душе, в которой еще осталось немного тепла живого тела, не хотелось нарушать прелестную гармонию утра.
Впереди открывался воистину прекрасный вид. Очаровательная долина, покрытая легким туманом, а за ней зеленоватой тенью вырисовывался лес. Стройные корабельные сосны стремились пронзить рассветное небо своими колючими верхушками. Солнце, готовое объявить во всеуслышание о наступлении нового дня, окрасило всё небо в желто-розовые тона. Жизнь готова была взорваться шумом и движением, а пока стояла звонкая тишина…
Душа была красива. Ясно-голубая с небольшими переливами зеленого и розового в сиянии серебра. И серого в ней было совсем немного, так думала она, но его на самом деле было столько, что не давало ей возможности перейти на следующий уровень по лестнице Совершенства. Серость – главный враг Душ, стремящихся взойти на верхнюю ступень Совершенства. Душа стремилась, но у неё пока не получалось.
И Душа грустила.
– Почему же опять всё так неудачно? – рассуждала она, – я так старалась… Прожила такую длинную судьбу в теле Виктории. Я же и выбрала эту судьбу потому, что люди, у которых родилась эта девочка, собирались назвать её Виктория – победа. Но не слышала она меня, поступала так, как велел ей разум, так что ж?
Виктория была еще жива, но её восьмидесятисемилетнее тело вот уже две недели находилось в коме и функционировало только с помощью агрегата искусственного дыхания. Отказывали почки, но сердце всё еще гнало кровь по сосудам. Врачи и родственники решали, как долго имело смысл поддерживать женщину в состоянии «живом». Такое состояние, когда человек еще не умер, но уже и не вполне жив, позволяло Душе на короткое время покидать тело.
Душа знала, что когда физическое тело Виктории умрёт, то она воспарит в Мир Великой Гармонии и Покоя. Там Души ждут своего часа, когда, покинув предыдущее человеческое тело, придет время вселиться в новое. Иногда этот промежуток времени в сто лет, иногда – в тысячу, а бывает, что и в десять тысяч лет.
Но там, в Мире Великой Гармонии, им, Душам, живется очень хорошо – спокойно и свободно. Там есть всё, что душе угодно, извините за каламбур, а главное, они могут общаться друг с другом и делиться историями судеб людей, в телах которых были прожиты предыдущие жизни.
Но Виктория еще дышала, и Душа не могла улететь. Она должна была находиться поблизости, чтобы вернуться к старой женщине, когда будет нужно. Тогда у Виктории появится возможность сказать последнее «прости» и «прощай» своим родным, если таковые окажутся рядом. А это должно произойти уже сегодня в два часа дня. Душу уже предупредил об этом Совет Великой Гармонии.
Вот почему почти всегда ум человека догадывается, что пришло время умирать. Тело чувствует. Душа знает это точно.
Так ничего и не придумав, Душа совсем уж было собралась вернуться к своим обязанностям: провести разум и тело Виктории через последний день судьбы, как вдруг услышала нежный звук колокольчика. Так Великий Совет вызывал Души для беседы. Звон этот Души и любили, и нет. Они радовались ему, когда находились в ожидании: это означало, что должно поступить следующее предложение выбрать судьбу и прожить жизнь на Земле. И огорчались, когда слышали этот звон, находясь в теле, потому что это означало, что время человека закончилось, судьба пройдена, и Душе предстоит покинуть его и вернуться в Мир Великой Гармонии и Покоя, приблизившись на одну ступень к Совершенству или, что чаще бывает, нет.
Колокольчик настырно звал Душу предстать перед Советом.
– Что же это такое? – нервничала она. – Я же точно знаю, что у Виктории есть еще полдня. А вдруг она сделает что-то очень важное, примет какое-то ответственное решение, и я смогу продвинуться ну хоть на полступеньки к Совершенству? Иногда так бывает. Люди проживают свою жизнь серо, бесцветно и безалаберно или даже грешно, а на смертном одре принимают какое-нибудь очень важное решение и совершают поступок, который сразу возвышает Душу и даёт ей возможность приблизиться к Совершенству.
Но делать было нечего, Душа покинула своё облачко и влетела в Зал Справедливости. Там её ожидали Вершители, и она с трепетом опустилась на предложенное ей кресло.
Ей понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.
«Как, однако, странно, – лепетала она, – у меня, конечно, небольшой опыт, и я многого не понимаю, но как же это можно понять?»
Каждый раз, когда наша Душа представала перед Советом Великой Гармонии, её одолевали сомнения. Она удивлялась несоответствию внешней оболочки и внутреннего содержания Вершителей с её, Души, точки зрения. Как они должны были выглядеть, Душа и сама не знала, но совсем не так, как было здесь, в Совете. Но что поделаешь: когда проводишь столько лет в человеческих телах, невозможно, чтобы ум и сердце не оставляли свой отпечаток на мировоззрении Души. Великий Совет так и не признал её достойной продвинуться к Совершенству. Это означало только одно: она не сумела убедить человека прислушиваться к ней, Душе. Он делал то, что диктовало ему тело или разум. Или не делал и этого… Возможно, подчинялся правилам, которые создавали для него другие люди или которые он сам для себя придумывал, возможно, был прилежным учеником и добросовестным работником. Да, мог быть хорошим членом общества и примерным семьянином, но сам он не стал свободнее, чище, мудрее. Не услышал Душу. Не понял чего-то главного. Её задачей было «достучаться» до разума и далее вместе с ним вести человека к достижению высоких целей. Каких целей? Чего человек должен был достичь, Душа тоже пока не знала. Она не была еще в теле такого человека, который прожил свою Судьбу так, чтобы понять что-то очень важное. Стал сильным, свободным, мудрым. Нет, такие Люди, конечно, есть, но их тела доверяют другим Душам. Может, более опытным, может, более возвышенным или ярким.
2
Совет состоял из двух участников – Вершителей. Никакого «большинства» и «меньшинства» голосов здесь не было. Либо Вершители договариваются и принимают решение, либо решение принимает Он. Тот единственный всемогущий, кто стоит над Вершителями. Он – Совершенство. И тогда… что будет «тогда», Душа не представляла, но она знала, что Ему поклоняются даже Вершители.
Члены совета могли принимать любой облик или быть невидимыми, представая перед Душами. Иногда они даже показывались людям, что случалось крайне редко. Души проводили много времени на Земле, поэтому члены Совета в общении с ними часто принимали облик людей. Наша Душа, во всяком случае, видела их только такими.
Один из Вершителей Совета Великой Гармонии мог предстать в обличье мужчины или женщины, но всегда был старым. Лицо и тело его покрывали глубокие морщины. Волосы могли быть седыми или даже совершенно белыми. Иногда это была красивая стрижка или укладка, иногда на голове у Вершителя был совершенный беспорядок, как будто хулиган-ветер невидимой пятернёй растрепал волосы по своему усмотрению. Но в сочетании с ясными и живыми зелеными глазами «он» или «она» выглядели невероятно привлекательно. Одежды всегда были яркими, иногда самых неожиданных цветов и комбинаций. Например, синего и зеленого. Или зеленого и красного, жёлтого и голубого… Люди считают сочетания этих цветов негармоничными, некрасивыми. А зря. Что может быть прекраснее жёлтого солнца или зеленого дерева на фоне голубого неба? Или возьмите хотя бы розу. Зеленые стебель и листья и красный или розовый цветок. Красиво? Не спорьте, красиво!
Богатые, часто очень старинные, ювелирные изделия украшали шею и пальцы этого члена Совета. Но самое поразительное, от «него» или «неё» всегда исходили тепло и небывалая энергия, как от солнца.
Сегодня перед Душой стояла женщина в небесно-голубом платье времен Людовика Красивого. Золотая подвеска с жёлтыми цитринами украшала её тонкую морщинистую шею. Пальцы рук унизаны перстнями. На голове тиара с голубыми сапфирами, белыми бриллиантами и такими же пронзительно желтыми камнями, какие были в кольцах и в колье.
Двигалась старуха на удивление легко и быстро. Эмоционально и волнующе. Она улыбалась. И улыбка ее была сияющей, что, казалось, не вязалось с почтенным возрастом, немного озорной.
Второй участник Совета всегда представал в обличье женщины. Неизменно. Сегодня она была прямой противоположностью зеленоглазой кокетке. Молодая. Прекрасные черты её лица были настолько правильными и безупречными, что казалось невероятным, будто такое возможно. Темные, почти чёрные волосы идеально уложены в строгую прическу, из которой не выбивался ни один волосок. Пронзительно голубые, но совершенно холодные глаза.
От нее самой исходил холод. Холод и покой. Двигалась она, несмотря на то, что была молода, медленно и томно. Ни одного лишнего движения. Иногда надолго замирала в самой невероятной позе и подолгу, не отводя взгляда, смотрела в одну точку. Одета всегда в простое, безукоризненно сидящее на её совершенной фигуре черное платье. И никаких украшений. Она тоже улыбалась. Но улыбка её была грустной, как будто вымученной.
Душа никак не могла понять, почему Вершители выглядят именно так, а не иначе. Она всегда хотела, чтобы они выглядели по-другому потому, что она знала, кто они.
3
– Мы пригласили тебя, – молодая женщина начала говорить медленно, с придыханием, – для того, чтобы дать тебе шанс перейти в новое человеческое тело.
– Но я всё ещё с Викторией… – растерялась Душа, – у неё же еще есть время…
– Виктория будет теперь в моем распоряжении, – остановила свой гордый взгляд на чем-то далеком и невидимом красавица в черном.
– По её телу гоняет кровь машина, поэтому она все еще дышит. Но ты уже ничего не можешь сделать для нее, – улыбнувшись, вступила в разговор старая женщина, и камни на её тиаре радостно засверкали. – Ты же знаешь, что можешь отказаться, но совершенно неизвестно, сколько веков тебе придется ждать, пока выпадет возможность опять попасть на Землю. Прожив две человеческие судьбы, ты не продвинулась ни на йоту. Но ты старалась, и мы решили дать тебе ещё один шанс. Если сумеешь провести ребенка через все жизненные трудности и научить прислушиваться к себе, возможно, поднимешься даже на две ступени.
– Но…
– Это будет сложная Судьба, – женщина в черном c трудом оторвала взгляд от какой-то ей одной понятной цели, – очень сложная. И если ты не справишься… Тебе будет помогать Ангел Y. Он будет охранять её… насколько это будет возможно.
«У-у-у, опять женская судьба», – расстроилась Душа.
Две последние женские жизни действительно не увенчались ни малейшим успехом. Ей хотелось прожить мужскую судьбу. Правда, мужчины тоже хороши, редко прислушиваются к душе, больше полагаясь на разум. Но это часто помогает им делать правильный выбор. Хотя…
– Это девочка. Родители назовут её Надежда.
«Красивое имя, – Душа опустила голову и улыбнулась, – может, и правда стоит согласиться? Но если судьба будет очень сложной, смогу ли я? Сумею ли? – засомневалась она. – Ведь у меня же не получилось… А если я откажусь, то сколько лет мне придется ждать следующего воплощения? Сто? Тысячу? Десять тысяч?»
– Она будет привлекательной и неглупой, – женщина в голубом платье подошла к Душе поближе, коснулась её рукой, отчего Душе стало жарко. – Но мы должны напомнить тебе, что как только ты войдешь в её тело, то забудешь все предыдущие судьбы и вспомнишь о них только тогда, когда вернешься в Мир Гармонии и Покоя.
– Когда я должна принять решение?
– Через семь минут.
– О боже! Так скоро! Но Виктория к этому времени еще должна быть живой. Вы мне разрешите с ней проститься, может, она…
– Нет, – вздёрнула подбородок любительница черного, – Виктория уже в моей власти.
– Но тогда… ох, я боюсь…
– Да, еще, – потеплел взгляд голубых глаз, – девочка будет наделена даром.
– Каким даром?
– Узнаешь. Ты должна будешь помочь ей научиться жить с этим. Ну и, кроме того, в твои обязанности входит научить её разум и тело прислушиваться к себе. Это большая ответственность.
«Должна… обязанности… ответственность…»
– У тебя есть право выбора: ты можешь принять предложение или отказаться от него.
– А если я откажусь, что будет с ребёнком?
Зеленые глаза вдруг сверкнули недобрым светом.
– Если ты откажешься, то девочка родится мертвой или умственно неполноценной: у нас нет времени предлагать эту судьбу другой Душе.
– Если согласишься и не справишься, – вклинилась строгая красавица в черном, которая стояла чуть в стороне и всё это время была возбуждена и нетерпелива, – то срок для нового перевоплощения будет максимальным – десять тысяч лет.
– Десять тысяч лет?!
Душе очень хотелось отказаться или попросить совета, что и как нужно делать, чтобы избежать очередного провала, но не решилась. Она стояла, растерявшись, низко опустив голову, и не знала, что сказать: «да» или «нет». Ей было страшно. Она боялась, что не справится, и тогда десять тысяч лет покоя! Десять тысяч лет! Её голубовато-розоватые краски блекли. Время было на исходе.
– Торопись, у тебя для принятия решения осталась только одна минута, – прошептала, как будто прошелестела осенняя жухлая листва, старуха в голубом. Красавица в черном скупо улыбнулась. Лёгкие полупрозрачные ноздри затрепетали от возбуждения.
Нужно было принимать решение.
«Если я откажусь, ребенок не родится… или родится мертвым! Маленькая хорошенькая девочка… Надежда… Что же делать? Господи! Помоги мне!
– Я согласна-а-а-а-а…
– А-а-а-а! Уа-а-а-а! Уа-а-а-а! Возвестил о своем приходе в Мир людей родившийся ребенок, уже прошедший через боль и муку. – Уа-а-а… уа-а-а… уа-а-а-а!
– Посмотрите, какая хорошенькая девочка, – произнесла пожилая толстая акушерка, – ну вот, мамочка, с доченькой вас!
4
Сложная судьба Наденьки проявилась сразу же, как только её мама, женщина красивая и добрая, принесла малышку из роддома этим солнечным осенним днем 195… дай бог памяти, то ли шестого, то ли восьмого, а может, даже девятого года. Давненько, вообще-то, это было…
Жили они с мужем в небольшом доме, похожем на пряничный. Он был неновым, но теплым и ухоженным. Дворик чисто подметён и вдоль дорожки, ведущей к дому, разноцветной лентой вовсю цвели астры. Стены дома были побелены известью. Внутри две небольшие комнаты, оклеенные светлыми обоями, и кухня. Обычное жилище обывателей: в спальне кровать с ковром на стене, две тумбочки и шкаф для одежды. В жилой комнате – диван и два кресла, обитых красным драпом, буфет для посуды и полка для книг, торшер над журнальным столиком и большой стол, накрытый сегодня для торжества.
– Что, явилась? Ну, покажи хоть, что ты там выродила? – встретил их на пороге изрядно подвыпивший новоявленный папаша. Он уже несколько дней отмечал день рождения дочери. Сначала на работе с сотрудниками, потом дома с друзьями, сегодня у стола собрались родственники: его тетка и сестры с мужьями.
– А вот и мы-ы-ы! – ласково пропела Леночка, мама девочки, и внесла сверток с красивым розовым бантом в комнату.
– Ой, можно посмотреть?
– Покажи!
– Какая хорошенькая!
– На Андрюшу похожа…
– А губки, как у куколки…
– Нет, на Лену, – защебетали женщины, и, пританцовывая, хороводили вокруг новорожденной.
– Чего раскудахтались, курицы? Нет, чтоб парня родить… Родила еще одну проститутку и радуется, – изрек папаша и опрокинул в себя очередную рюмку водки.
Лена обиженно посмотрела на пьяного мужа, сестры и тетка неодобрительно покачали головами, не желая вступать в спор с братцем, мужчины последовали примеру деверя и выпили, проявив тем самым мужскую солидарность.
Андрей, по-деревенски скроенный мужчина, не был злым. Скорее, даже был человеком добрым, но тупые принципы, природное упрямство и общественное мнение имели для него большое значение. Считалось престижным, если у тебя рождается сын – продолжатель фамилии. Поэтому он уже целую неделю «заливал» свое горе водкой и от этого становился все угрюмее и несдержаннее. Его темно-русые густые волосы растрепались и прилипли к вспотевшему лбу. Русский, немного похожий на картошку нос покраснел. Уголки чуть опущенных книзу губ потянулись еще ниже.
Он был на двадцать пять лет старше своей второй жены – кареглазой красавицы Леночки. Молодой еще, сорокатрёхлетний вдовец однажды увидел её в клубе. Лена стояла в окружении подруг и откровенно пялилась на него. Темноволосая, стройная и ладная, она возбуждала его своей молодостью и откровенным открытым взглядом. Чуть вздернутый маленький носик и пухлые, без всякой губной помады алые губы манили. Потанцевав несколько медленных танцев, Андрей увел её с собой. Через три месяца он женился на Леночке. Еще через шесть – вот вам, здрасьте, малое орущее существо, именуемое дочерью. Андрея раздражала столь быстрая победа над Леной. Ему казалось, что если она ему досталась так легко, то и для других будет столь же доступна. Из-за этого раздражала и дочь.
* * *
– Ах, как это замечательно. Как мягко, тепло и чисто. Да, да, именно чисто. Мне так нравится чистота. Как хорошо! Дай-ка мне на тебя посмотреть! – еле слышно пищала Душа. – Ох, не получается… устала… спать хочется… но как… все-таки… чисто-о-о… и хо… ро… шо-о-о с помощью своих кулинарных способностей привлечь внимание мужа.
* * *
Маленькая Наденька, чувствуя, наверное, что ей совсем не рады ни в этой семье, ни в этом мире, часто плакала. Лена, уставшая от бессонных ночей и стирки пеленок, требовала помощи и развлечений. Андрей приходил домой все позже и под «большим градусом». Все реже ужинал дома и все чаще закатывал скандал.
– Боже мой, скажи на милость, зачем я вышла замуж за этого старого идиота? – возмущалась Лена.
Они уже часа два сидели с подругой и пили чай с булочками, которые Лена, кстати сказать, пекла отменно. Подруга ехидно улыбнулась, отвернувшись, чтобы Лена не увидела, и промолчала. Она, в отличие от хозяйки дома, слышала, как открылась дверь и вошёл хмурый Андрей, как всегда выпивший. Не остановила подругу, не предупредила.
– Жила себе, как нормальный человек, – продолжала Лена, меняя девятимесячной Наденьке марлевый подгузник, – а теперь вечно пьяный муж и вечно орущий обосранный ребенок.
Она швырнула в корзину мокрые пелёнки, даже не заметив, как незаметно скрылась за дверью её подруга.
– Ну скажи, на хрена мне всё это нужно? – она повернулась лицом к столу, но там уже никого не было. Зато у дверей стоял красный от злобы нетрезвый муж. Он тяжело прошёл через комнату, подошёл к жене. Наденька потянула к нему ручонки. Он зло посмотрел на жену, потом сграбастал девочку ручищей за ползунки и швырнул через всю комнату на диван.
– А-ах, – испугалась Лена. – Что ты сделал?! Ты убил её!!!
– И поделом. Всех бы вас, б…дей, поубивать! Забирай своего вылупка и убирайся из моего дома.
Он орал на неё, стараясь перекричать плачущего ребенка. Лена подскочила к дочери, подхватила её на руки и, прижав к себе, стала успокаивать. Но девочка все кричала и кричала.
– Убира-а-айте-е-есь!!!
– Сволочь! – только и могла промолвить Лена и, подхватив детское одеяльце, вышла из дома, громко хлопнув дверью.
Ей вслед полетела тарелка с булочками, которая с грохотом, ударившись о закрытую дверь, разлетелась вдребезги.
Этим дождливым июньским вечером и закончилось Ленино первое замужество.
Капли дождя смешались со слезами молодой женщины, и никто не обратил на неё внимания, никто не предложил помощь. Так и доплелась она до дома родителей. К этому времени малышка плакать перестала, но родители Леночки сразу поняли: произошло то, чего они ожидали и боялись.
Сжав губы, мать Лены – женщина во всех отношениях достойная и порядочная – сухо произнесла: «Входи».
Через неделю Лена уехала в далекий Казахстан на комсомольскую стройку. В то время на призыв Коммунистической партии, которая, как было записано в шестой статье Конституции СССР – «Руководящая и направляющая сила общества», стекалась молодёжь со всего Советского Союза. В Казахстане строили большой металлургический завод – «Магнитку». Лена поехала туда, от греха подальше, оставив дочь на попечение своих родителей. Она искренне планировала заработать денег и вернуться за ребёнком. Но жизнь есть жизнь. Память стерла обиды. Новая молодая и веселая жизнь закружила Лену в водовороте событий. Привязанность к ребёнку со временем угасла. Появлялись новые мужчины – некоторые приходили на одну ночь, некоторые задерживались на несколько месяцев, некоторые становились мужьями.
5
Наденька жила в небольшом украинском городке, росла тихой, незаметной, но любознательной девочкой. Проблем никому не доставляла и казалась счастливым ребёнком. Она знала, что живет у бабушки с дедушкой, что мама уехала, но обещала вернуться за ней. Она ждала. Но время шло, а мама не приезжала. А ей, как и всем детям на свете, ах как хотелось иметь маму. Хотелось прижаться к ней своим маленьким тельцем, чтобы она погладила Наденьку по голове и поцеловала в лобик, – девочка видела, как другие мамы делают это.
Бабушка Маша добрая и хорошая, но она не мама, поэтому Наденьку никогда не гладит, не обнимает и не целует. И девочке казалось, что так и должно быть. Только внутри иногда что-то шевелилось, сжимало горло и щекотало в носу, и от этого хотелось плакать.
Лена поначалу присылала Наденьке открытки с картинками из детских сказок и мультфильмов, а бабушка читала ей эти «письма от мамы». Девочка рисовала рисунки, которые бабушка отсылала, вместе со своими письмами, дочери. А потом и открытки приходить перестали.
Пятилетняя Наденька затосковала. Она никак не могла понять, что же это такое внутри всё время щемит и болит, когда она думает о маме. Что-то такое, отчего глаза застилает туман, что-то, что заставляет девочку всхлипывать, морщить носик, а потом по щекам текут горячие солёные слёзы. Делается страшно и очень больно. В силу своего возраста разобраться в этом девочка не могла и однажды спросила у бабушки:
– Ба, я заболела, сто ли?
– Что у тебя болит, деточка? Где? – Мария Ивановна не на шутку забеспокоилась.
– Я не знаю… Вот тут больно… когда ты мне от мамы письмо цитаешь… – и она положила маленькую пухленькую ручку себе на грудь.
– Там – сердце… а еще – душа…
– А сто такое дуса, ба..? Это сто, червяцёк такой? Он все влемя севелица… А почему он болит? Давай мы ему лекальство дадим?
Бабушка внимательно посмотрела на девочку и ответила, погрустнев:
– Нет от этого лекарства. Не придумали еще…
– А давай мы плидумаем? – радостно воскликнула Наденька. – А потом написем маме, что мы плидумали такое лекалство от дусы, и потом нам дадут плиз. А, ба..?
– Вот вырастешь, станешь большой, умной девочкой и придумаешь такое лекарство. А еще придумаешь лекарство от плохих матерей, которое будут им давать, чтобы все мамы на свете любили своих детей…
– Бабуль, а меня мама любит?
– Любит, – и тихо добавила: – Наверное… Идём, я тебя гречневой кашей накормлю.
– С маслом?
– С маслом…
Глубоко вздохнув, Мария Ивановна заспешила на кухню. Она в свои пятьдесят два года всё еще была красива. Но ужасы Второй мировой войны, через которую ей пришлось пройти вместе со своим мужем, Надиным дедом, Николаем Гавриловичем, сделали её суровой. Небольшие светло-голубые глаза, казалось, никогда не улыбались. Правильной формы овальное лицо, высокий открытый лоб, тонкие красивой формы губы выдавали женщину смелую, с твердым характером, каковой она на самом деле и была. А тут еще и непутёвая дочь!
Подпортила Лена карьеру своему отцу. Орденоносец, кавалер двух орденов Красной Звезды и орденов Славы, член партии, он был отчислен из Военной академии, где учился, и чуть не лишился партбилета. Партийная организация воинской части, где служил Николай Гаврилович, посчитала поведение его дочери аморальным. В советское время партия и правительство боролись за моральную честь народа. Себя эти политические деятели, видимо, к числу народа не причисляли. Им было дозволено иметь жен, заводить любовниц, трахать домработниц. Не в открытую, конечно. Но ведь «шила в мешке не утаишь», об этом знали все. Но обыкновенному человеку – ни-ни! Аморально.
А Лена была девушкой интересной, привлекательной и любила повеселиться. Её частенько видели в компании женатых мужчин. Да и брак с человеком, который на двадцать пять лет старше ее, вызвал пересуды. Но Лена уехала. Время «стёрло» в памяти людей её похождения, и жизнь Марии Ивановны и Николая Гавриловича вернулась в прежнее уравновешенное состояние, с той только разницей, что теперь им приходилось воспитывать внучку.
Одним жарким июльским днем на скамейке возле дома, как водится, сидели местные сплетницы-соседки. Они смотрели, как в песочнице строит пасочки Надя, о чем-то говорили и неодобрительно качали головами. Из-за угла дома показалась Мария Ивановна. Руки её были заняты авоськами – сетками с большими дырками, через которые можно было видеть всё, что туда положили: молоко, кефир, хлеб, овощи и еще что-то замотанное в коричневую бумагу.
Наденька вдруг почувствовала, что то, «что сидело внутри», так сильно зашевелилось, что она не выдержала:
– Мама! Мама! Мама! – вдруг позвала девочка и бросилась навстречу бабушке.
Подбежала. Крепко обхватила маленькими ручками её колени и громко заплакала.
– Это не мама, Наденька, – ехидно сощурила глаза соседка, – это твоя бабушка…
– А мама твоя уехала… бросила тебя и уехала, – не утерпела и вторая сплетница.
Надя вдруг резко повернулась к сидящим женщинам, закинула обе ручки за спину и сказала отчетливо и громко:
– И «мама»! У Алки есть мама. У Саски есть мама. У Натаски тозе. И я хочу, стобы у меня была мама! Вот она – моя мама.
Нежный детский голосок звучал звонко, слёзы вдруг высохли, лицо стало не по-детски серьезным.
– Ох, змеи, – только и смогла вымолвить Мария Ивановна и, так и не обняв и не погладив Наденьку, глянула на соседок с упреком и обидой и быстро вошла в подъезд.
А Надя с тех пор стала называть бабушку мамой, а дедушку- папой. И хоть никто не стал её обнимать и целовать в лобик, «червячок, который «сидел» внутри», стал «шевелиться» не так сильно.
«Ох, что же это такое происходит? Как-то мне страшно и сольно, – думала Душа. – Как-то тесно и все время хочется забраться куда-нибудь подальше, в пятки, и сделаться такой маленькой-малюсенькой… Хорошо, что послушала меня Наденька – сама обняла бабушку. Это я ей подсказала, что надо быть ласковой и любить своих родных. Всех любить надо, но это сложно ещё для ребенка, не каждому взрослому по силам… А вот то, что она стала их мамой и папой называть, – для меня самой новость… Хотя после этого как-то посветлей стало, полегче…»
6
Впервые Надя увидела «это», когда ей было почти семь лет. Первого сентября, как и все дети Советского Союза, она готовилась идти в школу – большое и радостное событие для всех детей того времени. А как же иначе? Стать Юрием Гагариным или Валентиной Терешковой, Алексеем Мересьевым или… мечтали все дети. Надя мечтала стать Мамой. Самой доброй и внимательной Мамой на свете. Может быть, даже матерью-героиней. И чтобы ей обязательно дали медаль.
Но девочка никому не говорила об этом. Она боялась, что дети будут смеяться – среди «дворовых» у нее был статус «прокажённой», и никто из детей не хотел с Надей «играть». Она надеялась, что в школе у неё обязательно появится подруга, а может быть, две или даже три подруги, и тогда она всё-всё им расскажет. Она видела по телеку в фильмах, которые любила смотреть, как дети находят себе друзей, как они помогают друг другу и «стоят за друга горой». Поэтому девочка была возбуждена и полна надежд. Но был во дворе один человек, который относился к Наде с долей нежности, он жалел девочку, – Саша Салихов.
Черноволосый смуглокожий крепыш. Он был «большой», учился в седьмом классе. Жил с родителями в Германии – отца направили туда по службе, – а сюда приезжал на летние каникулы к своей бабушке Фане, красивой и доброй еврейке, которую, по-видимому, из-за национальности во дворе тоже недолюбливали.
– Надюш, – позвал он однажды одиноко гуляющую девочку, – хочешь, покажу что-то?
– Хочу, – Надя поднялась со ступеньки подъезда, где играла с бумажной куклой, примеряя на неё одёжки. И куклу, и одёжки для неё девочка нарисовала сама, и очень этим гордилась. Подхватив всё своё добро, она подбежала к Саше.
– Смотри, у меня есть Наташа.
– Красивая. Ты сама её нарисовала?
– Ага… И одёжки… Нравится? Хочешь, подарю?
– А тебе не жалко?
– Я себе еще нарисую…
– Конечно, хочу, спасибо, – парень взял куклу Наташу, ласково посмотрел на Наденьку, взял её за руку и повел к клумбе, где цвели настурции, ромашки и несколько кустов роз. Их посадили жители четырехэтажного дома, в котором жили и Надя, и Сашина бабушка.
По вечерам жители дома поливали цветы из больших леек, а потом сидели на скамейке у подъезда и обсуждали новости двора: «Ах, а у Верки с третьего подъезда новый кавалер… Слышали? У Гавриловны внук женится… А знаете, эта старая карга Мотря опять в больнице была… бедная, умрёт скоро, наверное…»
– Вот, смотри, Надюш, – Саша показал на один из цветков ромашки. На нем сидел огромный толстый шмель. – Только ты сама так не делай, ладно? Ты же знаешь, что шмель может очень больно ужалить.
– Знаю. Мне мама, м-м-м… бабушка говорила.
– Вот. А я знаю секрет, как словить шмеля, чтобы он не укусил.
Саша медленно подошёл поближе к цветку, накрыл его двумя ладонями и крепко, но так, чтобы между ними было достаточно пространства, взял шмеля, не повредив ромашку.
– Ух ты-ы-ы-ы! – восхищенно выдохнула маленькая Надя. – А как ты это делаешь?
– Очень важно, чтобы руки были плотно сжаты и внутрь не проходил ни один, даже самый маленький лучик света.
– Ты такой смелый! Я бы ни за что так не смогла! А ты завтра покажешь мне что-нибудь ещё?
– Завтра не смогу. Завтра я уезжаю. В Германию. Мне тоже в школу. Подготовиться надо. Ты ведь тоже идёшь в школу в этом году.
– Да, в первый класс, – гордо подняла свою симпатичную, с маленьким, немного курносым носиком и верхней губкой домиком головку Наденька. Большие и грустные глаза смотрели на мир совсем не по-детски. Эти темно-карие, с черными длинными ресницами глаза становились зелеными, когда Надя плакала или злилась. Негустые темные волосы, которые ей каждый день заплетала бабушка, жиденькой косичкой свисали на детскую спинку, где заканчивались голубым капроновым бантом. А своим платьицем в мелкий цветочек, перешитым бабушкой со своего старого, Надя очень гордилась. Как же, бабушка отдала ей свое, чтобы у неё, у Нади, было новое платье.
– Ты хороший, – сказала она, поразмыслив. – Я буду ждать, когда ты опять приедешь к бабушке в следующем году. Ладно?
– Ладно.
Саша ласково улыбнулся, погладил ладошкой девочку по голове, и Надя вприпрыжку побежала к подъезду. Ей хотелось на минутку забежать домой и рассказать бабушке, что с ней дружил такой хороший большой мальчик и показал даже, как умеет ловить шмеля.
Уже «взлетев» на последнюю ступеньку, ведущую в подъезд, Надя остановилась. Ноги почему-то стали «ватными» и не хотели идти. Она оглянулась на Сашу и увидела его совсем не таким…
Он сидел за деревянным дворовым столом, на котором по вечерам взрослые мужики «забивали козла», глаза его были закрыты, а лицо и руки, которые устало лежали на столе, были покрыты какими-то сине-желтыми, как синяки, пятнами. За его спиной стояла темноволосая женщина, очень похожая на его маму, тётю Таю, только моложе и еще красивее. Она была серьезна и, как показалось Наде, смотрела на Сашу ласково. Но он её не видел – это Надя знала точно. И глаза… почему у него закрытые глаза?
Через несколько секунд Надю «отпустило». От радостного настроения не осталось и следа. Она поплелась домой, но бабушке ничего рассказывать не стала – чувствовала себя совершенно разбитой, прилегла на диванчик и уснула вот так, прямо посреди дня, и никто не обратил на это внимания: подумаешь, убегался ребёнок…
Через три дня маленькая Надя узнала новость, которая повергла её детское сознание в шок: Сашу Салихова в Германии, где служил его отец и куда он уехал, чтобы продолжать учёбу, сбила машина. Насмерть.
7
Хм… так вот о каком «даре» говорили Вершители. Бедная девочка… бедная я… и что же теперь со всем этим прикажете делать?
Время шло. Наденька росла сама по себе, как бурьян («сорняк» с укр. – Прим. авт.) в саду. Никто не занимался ею. Дежурный вопрос: «Как дела в школе?» Такой же дежурный ответ: «Нормально».
По выходным дням Надюша любила крутиться возле бабушки на кухне, когда та готовила обед или ужин. Вытирала тряпкой стол, мыла тарелки, а иногда даже помогала лепить вареники. Они получались у неё разной величины – плоскими и длинными, а не такие, как у бабушки, – одинаковые, все как один, кругленькие и полные. Мария Ивановна посмеивалась:
– Опять «ушей» налепила?
Надя немного обижалась. Ей казалось, что нет на свете ничего красивей и вкуснее этих «ушей».
Иногда ей разрешалось чистить лук, резать огурцы и помидоры на салат, чем девочка ужасно гордилась, – ей доверяли нож.
Время шло… Надя росла, ходила в школу и переходила из класса в класс вместе со своими сверстниками. В пятом классе к ним пришла новенькая – Алла Морозова, из обеспеченной офицерской семьи, недавно прибывшей из Германии, где папа её проходил службу при посольстве СССР в Восточной Германии, а мама посвящала свое время папе, Аллочке и себе. Алла высоко задирала свой красивый носик, воображала и ни с кем дружить не желала. Дети в классе игнорировали её, так же, как и Надю. Обе выделялись из общей массы, и «масса» их не приняла, это и сблизило девочек.
Всё в их странной дружбе было основано на контрастах: Аллу любили и баловали в семье, Надю – просто растили; Аллу одевали, как принцессу, Наде перешивали одежду из старых бабушкиных платьев, а если что и покупали, то только то, что подешевле.
– Ох, вчера выбросила в форточку куриные ножки, которые мама приготовила: есть не хотелось… – наморщив свой милый носик, рассказывала Алла на переменке.
– А выбрасывать же зачем? – удивилась Надя, сглотнув слюну: ей приходилось довольствоваться на обед гречневым супчиком или яичницей.
– Так мама заругала бы… Она еще торт спекла. Вку-усны-ый…
Надя опять сглотнула слюну и промолчала.
– А тебе мать не печёт торты? – Алла откровенно насмехалась над бедностью Нади, считала её ущербной и наслаждалась своим доминирующим положением.
– Нет, у нас столько денег нету. Да и ты же знаешь, моя мама – моя бабушка… А можно я приду к тебе в гости? Покажешь, как ты живёшь?
– Да уж, беднота, беднота… В гости? Да ты что! Мама не разрешит, – опять наморщила носик Аллочка.
– Она что же, не разрешает тебе подружек домой приглашать?
– Подружек разрешает. Просто она не разрешает дружить с тобой.
– Почему? – опустив глаза, тихо спросила Надя.
– Ну, понимаешь… ты не нашего круга. У моих родителей положение знаешь какое? Им с кем попало дружить нельзя… да и мне тоже. Но ты же видишь, я все равно дружу с тобой…
По школьным коридорам разнеслась трель звонка. Надя спрыгнула со школьного подоконника и побежала в обратную от класса сторону.
– Надька! Урок же!!! Ты куда?
– В туалет! – бросила девочка и убежала.
Едва успев вскочить в туалет, Надя разрыдалась. Она сама не могла понять, почему плачет. Почему опять стало так больно в груди, так сдавило горло и стало трудно дышать.
«Ну, подумаешь, не только у Алки есть мама и папа. У нее тоже есть… и мама иногда такие вкусные котлеты жарит… И платье в прошлом году ей новое купили на день рождения, и форму с юбкой в складку, такую, как она хотела, и фартук белый с рюшами…»
Бедная девочка плакала и не могла остановиться. Горячие солёные капли выкатывались из глаз, стекали по щекам, падали на пол. Надя всхлипывала и вздрагивала, её стало трясти, как от холода.
Раздался звук открываемой двери, и в туалет вошла техничка со шваброй и ведром. Увидев заплаканную Надю, спросила:
– Чего, двойку получила? Не реви, исправишь… Ну, поругает мамка дома и простит… иди в класс. Урок начался давно.
– Не получала я двойки! И дома меня никто не заругает! И прощать меня никто не будет! Никому до меня нет дела! – с надрывом прокричала девочка и пулей вылетела из школьного туалета, оставив испуганную техничку в растерянности.
На следующий день Надя в школу не пришла. Портфель её так и остался лежать в парте. В 70-х годах XX века все дети младших и средних классов сидели за партами с откидывающейся половиной крышки стола, наклоненной под углом 45 градусов. Сидели по двое. Все парты были выкрашены в темно-зеленый цвет. Посредине было углубление для чернильницы, хотя все уже начали пользоваться прогрессивным нововведением – шариковыми ручками, которыми ученики оставляли на крышках парт послания. Записками типа «тут сидел Вася», «Юра + Лена = любовь» или «Ирка – дура», рисунками машинок и кукол пестрели парты во всех школах без исключения, рассказывая всему миру о любви Юры и Лены и об умственных способностях девочки по имени Ира. Надя сидела на последней парте. «Надька – синий чулок» – гласила крышка школьной мебели.
На следующий день после уроков классная руководительница 5-В класса Ольга Федоровна подозвала Аллу и спросила:
– Ты с Надей Ярош дружишь?
– Так… разговариваем иногда, – Аллочка отвернулась и презрительно пожала худенькими плечиками.
– Ты не знаешь, почему её в школе нет? Она заболела?
– Не знаю. У меня нет времени ходить и узнавать. Уроков много.
– Я хочу дать тебе пионерское поручение: сходи к Наде домой, отнеси ей портфель и узнай, что случилось? Я написала Наде в дневнике, чтобы её бабушка пришла в школу, но ты скажи Марии Ивановне, что я просила зайти, ладно?
– Ла-а-адно. Зайду, – нехотя протянула Алла, – странная она какая-то, эта Ярош…
Алла всем своим видом показывала, как ей не хочется идти к Наде домой, а уж тем более нести забытый ею портфель.
«Вот еще, должна ходить и носить портфели всяким нищенкам».
Но она была примерная пионерка, и поручение, которое ей даёт классная руководительница, выполнит.
Ольга Федоровна – мудрый и опытный педагог, строгий, но справедливый – работала в этой школе с начала своей педагогической карьеры. Невысокая и стройная, светлые волосы, заложенные в классическую «ракушку», небольшие очки в роговой оправе делали её похожей на типичную школьную учительницу того времени.
Она растила дочь одна. Муж оставил её ради молоденькой парикмахерши, которая не проводила столько времени со своими клиентами, сколько Ольга Федоровна – со своими учениками. Парикмахерша все свободное от работы время посвящала ему: стирала, мыла, готовила завтраки, обеды и ужины, ублажала, как могла. Учительница жалела Надю Ярош. Внешне в Надиной семье все выглядело нормально, но она чувствовала, что девочка страдает. Да и в классе её обижали. Дети жестоки. Часто не понимают, что творят.
«Надо будет поговорить с Марией Ивановной», – глубоко вздохнув, подумала Ольга Федоровна, – может, помощь какая нужна».
8
– Уф-ф-ф! Как же мне плохо!
Душа вылетела из тела двенадцатилетней Нади и опустилась на стол, стоящий рядом с диваном, на котором лежала девочка. Потом, взлетев над ней, потянулась. В теле ей почему-то все время хочется сжаться. Сделаться маленькой-премаленькой и спрятаться куда-нибудь подальше. Вот теперь она может расправиться и хорошенько рассмотреть саму Надю. Худенькая, темноволосая, ничем особым не выделяющаяся девочка. Непропорционально длинные ноги, как, собственно, у любого подростка, делали её фигурку неказистой. Личико миленькое. Высокий лоб. Маленький, чуть курносый нос и розовый «бантик» губ с немного опущенными вниз уголками, отчего казалось, что Надя на кого-то обиделась. На коже юношеские прыщи. Как и все подростки, она, втайне от бабушки, пыталась выдавливать их или замазывать тональным кремом, и от этого их становится только больше, но, в общем, девочка была симпатичной.
Душа огляделась вокруг. Обычная трехкомнатная хрущевка с проходной жилой комнатой, где Надя и жила. Спала она на стареньком диване, с которого уже свисали её длинные ноги. Бабушка с дедушкой давненько поговаривают о том, что надо бы купить диван побольше, но до этого никак не доходит очередь. Всегда находятся вещи более необходимые для приобретения. А вот сервант и секретер купили недавно. Поблескивая коричневой полировкой, они стояли у одной стены, как это было модно. В секретере виднелись несколько томиков Ф. Энгельса, В. Ленина и даже И. Сталина. Ведь Николай Гаврилович – член КПСС, ветеран войны. А также три-четыре книги и несколько журналов Uroda на польском языке (Мария Ивановна знала польский), несколько поваренных книг, книга по домоводству, «Анна Каренина» Льва Толстого и несколько детективов Агаты Кристи.
Зеркало задней стенки серванта отражало тщательно вымытую праздничную посуду, хрустальные рюмки и вазочки.
«А это что такое красное? Вроде бы в комнате ничего красного нет», – Душа оглянулась вокруг и вдруг поняла:
– А-а-а-ах!
Кроваво-красные разводы переливались в желтые, как небо во время заката.
«О ужас! Это же я! Что делать? Что делать? – она заметалась по комнате, пытаясь найти выход из нее. – Я не смогу, не смогу… Надо вернуться назад и объяснить Вершителям, что я не могу. Если дальше будет так продолжаться, я же сгорю, умру и вообще исчезну. Я не хочу… не хочу»…
Паника охватила Душу, и она вылетела на улицу через открытую форточку.
Заметалась по городу в поисках выхода в Мир Гармонии и Покоя. Она не могла больше оставаться в этом теле. Даже если ей придется ждать следующего человека десять тысяч лет, то это все равно лучше, чем умереть. Она вспомнила предупреждение, которое ей сделали Вершители, когда предложили прожить судьбу Нади.
Перед Душой проплыла одна из картинок состоявшегося двенадцать лет назад разговора:
– Души бессмертны. Но бывают случаи, когда Душа может быть убита, и тогда она исчезнет. Навсегда, – объяснила тогда молодая красавица в чёрном.
– Как исчезнет? Как навсегда? Вы же только что сказали, что Души бессмертны?
– Душа может «сгореть» только тогда, когда находится в человеческом теле. Сам человек может убить её. И там она останется навечно. Мертвая, она не сможет покинуть его тело, – блеснули льдинки голубых глаз, – а когда человек умрет, душа исчезнет вместе с ним.
– А можно узнать такого человека, в котором душа «сгорела»?
– Иногда люди называют это глубокой депрессией, неполноценностью или сумасшествием.
– Или, когда он становится злым и жестоким…
– Или равнодушным…
– Но это случается крайне редко, – успокоила её старуха.
Тогда она красовалась в ярко-оранжевом пуловере и зеленых брюках.
– Перед тем как умереть, душа становится кроваво-красного цвета, – пояснила молодая красавица.
«Интересно, почему?»
Душа отчетливо вспомнила этот разговор и запаниковала еще больше.
«Что делать? Что делать? Я не хочу умирать! Не хочу!!!»
Она еще активнее стала искать выход в тот Мир, где Душам так хорошо и ничего не угрожает, но каждый раз, когда ей казалось, что она нашла его, натыкалась на невидимую стену. Снова и снова пыталась прорваться через эту крепкую и немного упругую субстанцию, которую невозможно было даже увидеть. Но не могла Душа прорваться туда, где будет спокойно и безопасно, и она опять станет нежно-голубой с розовым в серебре.
Всю ночь бедная Душа металась по городу, а наутро, когда у нее почти не осталось сил, увидела небольшую речушку, протекающую через просеку соснового леса. В одном из деревьев было дупло. Забравшись туда и свернувшись «калачиком», измученная Душа мгновенно уснула.
– Ольга Федоровна, Ольга Федоровна! – Алла бежала за педагогом, пытаясь догнать её и рассказать о выполненном поручении.
Учительница остановилась и внимательно посмотрела на догонявшую её девочку, которая была крайне возбуждена.
«Что-то случилось», – подумала она.
– Нади дома нет. Она в больнице. Она уснула, и её никто не может разбудить!
– Она умерла? – руки и спину педагога покрыли мерзкие мурашки.
– Нет. Она дышит. Но она спит… никто не может разбудить её. Её забрали в больницу. Она там лежит. А бабушка дома. Я же вам говорила, что она странная… больная она… на всю голову…
– Хорошо. Спасибо. Я зайду к ним вечером.
Мария Ивановна совсем не обратила внимания на то, что Надя прибежала со школы в слезах. Она была занята своими не очень приятными домашними ежедневными делами и не очень радостными мыслями. Жизнь складывается совсем не так, как бы ей хотелось. И все из-за чего? Из-за того, что она выполнила свой долг женщины и родила ребенка – дочь Лену, которая всю их с Николаем Гавриловичем жизнь вывернула наизнанку. Она вообще детей не хотела. Но почему-то считалось, что каждая женщина просто обязана желать стать матерью и потратить полжизни на то, чтобы вырастить себе подобное существо. Биологическое предназначение женщины. Так, кажется, это называется. И почему нельзя было обойтись без этого?
А теперь, вместо того чтобы заняться изучением английского языка или совершенствоваться в игре в шахматы, как она мечтала, будучи молодой, вынуждена воспитывать внучку. Нет, Надя девочка неплохая. И проблем особых не создает, но все равно свободной Мария Ивановна себя не чувствует. То сварить что-то надо, то постирать. Хорошо, хоть в школе Надя справляется со всем сама. Даже уроки не надо помогать делать. Учится, правда, средненько, но, видно, умишком не вышла. Так оно и понятно: какие родители, такие и дети – «на яблоне апельсины не растут…»
Она поёжилась. Что-то противное закралось в мысли и совсем перехотелось думать об этом.
– Надя, вставай. Чего это ты среди дня улеглась? Потом ночью спать не будешь… Наде-е-ежда-а-а!
Девочка не шевелилась, и Мария Ивановна подошла посмотреть на неё. Грудная клетка двигалась в такт: вдох-выдох, вдох-выдох.
– Наде-ежда-а-а! Вставай. Уже пять часов вечера, – громче позвала она внучку.
Реакция та же, то есть никакой.
– Ты что, заболела? – Мария Ивановна, наконец, забеспокоилась и потрясла Надю за плечо. Тельце Наденьки заколыхалось в такт движения руки, но глаз девочка не открыла.
– О господи! Что это с тобой? – она потрогала лоб внучки – теплый. Взяла её за кисть руки, но толчки пульса ощутила с трудом, очень слабые.
По спине пополз липкий страх… Она схватила трубку телефона и набрала 03.
– Скорая? Здравствуйте! Приезжайте скорей! Пожалуйста, скорей! Улица Ильина, дом четырнадцать… квартира?.. квартира сорок… Не могу разбудить ребенка… Что? Да, пробовала… Не реагирует! – слезы накатили на глаза, и Мария Ивановна стала размазывать их по лицу свободной от телефонной трубки рукой. – Пожалуйста, скорее!.. Лет?.. Двенадцать. Ой, господи, Наденька-а-а-а-а.
Врачи скорой тоже не смогли разбудить ребенка и увезли Надю в неврологическое отделение городской детской больницы, обещая позвонить Марии Ивановне, как только что-нибудь выяснится о состоянии девочки.
– Вам туда не надо. Вы все равно ничем сейчас не поможете. А плакать и дома можно… Мы позвоним вам, если что…
– Если ЧТО? – с ужасом округлила глаза Мария Ивановна.
– Мало ли что… будем надеяться на лучшее… Вот, возьмите валидол под язык…
9
Душа, отдохнув в дупле дерева, куда она забралась сутки назад, успокоилась немного. Решила, что другого выхода все равно нет – надо возвращаться в Надино тело. И, обдумав положение, пришла к выводу, что все не так плохо, как показалось ей сначала. По тому, как с ней разговаривали Вершители, было понятно, что у Нади длинная Судьба. Кроме того, они еще о каком-то даре упоминали. Как же она будет пользоваться своим даром, если я умру? Конечно, надо будет постараться войти в более тесный контакт с разумом девочки. Надо постараться…
И Душа, потянувшись, взлетела над лесом и направилась прямо к зданию детской городской больницы, где в палате № 7 неврологического отделения над девочкой «колдовали», впрочем, совершенно безуспешно, врачи.
Подлетев к открытому окну, она заглянула в палату. Там находились четыре девочки, но Надю Душа узнала сразу. Возле неё на кровати сидел растрепанный седой, похожий на Эйнштейна, старик. Интеллигентного вида с добрыми василькового цвета глазами. Эйнштейн держал девочку за руку. Он оглянулся и, увидев Душу, встал.
– Не покидай её больше. Особенно так надолго… Пожалуйста.
– Ангел? Y?
– Ей и так очень трудно, – проигнорировал он вопрос. И так должно быть понятно, кто он.
Душе стало стыдно.
– Я испугалась, – призналась она.
– Я знаю… но не будем терять времени…
Душа опустилась на Надино тельце и растворилась в нем. Растворился и старец.
Надя зашевелилась, глубоко вздохнула и открыла глаза. Но тут же закрыла. Ей показалось, что кто-то вонзил в них два кинжала. Прислушавшись к своим ощущениям, она поняла – у неё сильно болит голова. У Нади и раньше иногда болела голова, например, после того как она увидела ту странную женщину за спиной у Саши Салихова. И еще, когда бабушка ругала её за то, что она, загулявшись с девочками, пришла домой позже девяти часов вечера. Но так сильно она болит в первый раз.
– Ма-а-ма! – Надя с трудом издавала звуки.
В ответ она услышала незнакомый мужской голос.
– Надя… Надя… Наденька… – ласково звал голос. Она снова, но уже очень медленно, открыла глаза и увидела крупного мужчину в белом халате и шапочке. Сощурившись от боли, постаралась сосредоточить взгляд на его лице. Большое, почти круглое, оно светилось добротой. Карие глаза тоже показались Наде добрыми, а еще внимательными и умными.
– Наденька. Ты в больнице. А я – доктор, Юрий Иванович. Что у тебя болит?
– Голова, – с трудом промямлила Надя, – и еще глаза… внутри…
– Сейчас, сейчас, милая, я тебе помогу. Я тебе укольчик сделаю, и болеть перестанет, ладно?
– Ладно…
Юрий Иванович, несмотря на крупную, казавшуюся тяжелой фигуру, легко встал и, повторяя: «Слава Богу… Хорошая девочка… Слава богу…» – быстро вышел из палаты.
На следующее утро Надя чувствовала себя почти хорошо. К ней пришла бабушка. Мария Ивановна испытывающе и строго смотрела на внучку, хотя и принесла много всяких вкусностей, какие покупала только по большим праздникам: молочный шоколад «Алёнка», вафли «Артек» с шоколадной начинкой – Надины любимые, два мандарина и свежий суп из самой настоящей домашней курицы.
– Как ты себя чувствуешь, Надя? – спросила она с металлом в голосе.
– Хорошо.
Надя не могла понять, за что «мама» сердится на неё. Она ни в чём не виновата. Девочка не делилась с бабушкой своими детскими проблемами. Всякий раз, когда она пыталась объяснить, что её волновало: не принимают в игру дети во дворе или как тяжело складываются взаимоотношения с другими девочками в школе, – Мария Ивановна с неприязнью отвечала: «А ты с ними не водись, с проститутками этими. А то будешь такая, как твоя мать. Учись вот лучше. А то одни тройки в дневнике».
Это казалось Наде несправедливым, потому что в дневник уже давно никто не заглядывал. В него вообще редко заглядывали, разве что тогда, когда Надя сама показывала написанные красными чернилами приглашения в школу на родительское собрание. Возле такого «приглашения» родители должны были расписаться, вот Наде и приходилось показывать свой дневник. Конечно, там не были «одни тройки». Были там и четверки по географии, русскому и украинскому языках и литературе; и пятёрки по английскому, биологии, физкультуре и рисованию. Но этих оценок Мария Ивановна почему-то не замечала. Быть такой, как мать, категорически не хотелось. Надя собиралась стать самой доброй и внимательной мамой на свете. Она найдет своему сыну или дочке самого хорошего папу, и у них будет дружная счастливая семья, как у Аллы. Или даже еще лучше – как у Саши Салихова.
Но с некоторых пор Надя перестала рассказывать о своих проблемах, которые никто не принимал всерьез. А бывало и ещё хуже, когда бабушка начинала бурчать, что её, Надю, «навесили на шею» и лучше, если бы родители сами воспитывали своих детей, которых нарожали.
Не хотелось обсуждать этого и теперь, в больнице, тем более что совершенно непонятно, почему бабушка так строго смотрит на неё. И голос… как лёд…
– Мам, можно я пойду с тобой домой? Я хорошо себя чувствую. Правда…
Надя, чтобы показать, как «хорошо» себя чувствует, встала с кровати и попрыгала на месте. Вот, смотри.
– Врач пока не разрешает тебе идти домой, – Мария Ивановна опять строго посмотрела на Надю, – он не знает, почему это с тобой случилось. А ты знаешь?
– Нет.
Ты что-нибудь съела плохое?
– Нет.
– Может, ты курила?
– Ну что ты, мам. Конечно, нет!
– Тогда что?
– Но я же сказала, не знаю… – тихо прошептала Надя и опустила глаза.
К её горлу опять стал подкатывать противный комок, опять появилось липкое чувство страха, что сейчас станет трудно дышать. Почему-то подумалось, что ей не поверят. Почему? Ведь она ничего такого не делала. Ну почему ей никто не верит?
Немного закружилась голова, и она опять села на постель.
– А можно мне супа?
– Конечно, конечно.
Взгляд Марии Ивановны вдруг потеплел. Она открыла пол-литровую банку, которую заботливо обмотала махровым полотенцем, чтобы суп не остыл, пока донесёт его до больницы.
