Читать онлайн 100 великих тайн дипломатии бесплатно

С образованием в Древней Греции государств-полисов появились и международные отношения. И самой первой формой таких отношений стали проксении – гостеприимства. Дипломаты приезжали заключать договоры, торговцы и дельцы приезжали по делам, и в городе-государстве им оказывал гостеприимство проксен, который чаще всего ими же и был нанят. В примечаниях историка и переводчика Г.А. Стратановского к труду Фукидида «История» говорится, что «проксен – нечто вроде современного консула, представитель интересов иностранных граждан и посредник в сношении с властями. Должность проксена считалась почетной и давалась влиятельному лицу».

Декрет о проксении из Онхеста в Археологическом музее в Фивах

Итак, этот «консул» древних времен являлся жителем принимающей державы, поэтому обладал правами и преимуществами, каковых не имели приезжие. Права проксена распространялись на налоги, торговлю, судебные издержки и религиозные обряды, поскольку он был гражданином государства, знал его законы и имел доступ в те места, куда могли не пустить иностранца. От проксена требовалось соблюдение законов его родины и содействие улучшению отношений между странами. Фактически он был одним из первых дипломатов, даже отчасти послом, но весьма своеобразным – не чужаком, а гражданином той страны, в которой он осуществлял полномочия другой державы.

Если в страну приезжали для переговоров дипломаты-иностранцы, они должны были вести переговоры через проксена. А он должен был принимать приезжавшие посольства и послов, снабженных рекомендательными письмами; помогал заключать военно-политические союзы и мирные договора, причем умел добиваться компромисса, устраивавшего обе стороны. Останавливались гости во владениях проксена. Далее он становился посредником между послами и властями своего города: обеспечивал им доступ в народное собрание, добивался для них приема у различных магистратов, помогал в ходе судебного разбирательства. Также ему приходилось посредничать при участии приезжих в религиозных церемониях: либо он добивался для них права присутствия, либо совершал обряд от их имени. Часто в город прибывали купцы с торговыми целями, им проксен также оказывал гостеприимство и покровительство. Его приглашали свидетелем для составления завещаний и семейных договоров, поручали надзор за имуществом, то есть, по сути, он выполнял обязанности нотариуса-посредника. Если же чужестранец вдруг умирал, проксен отвечал за организацию его похорон и установление надгробия.

Кстати, в диалоге Платона «Пир» упоминаются «значки взаимного гостеприимства». Комментаторы поясняют, что речь идет об особых значках (проксениях) – игральных костях: «Значки гостеприимства (проксении) – игральные кости, распиленные половинки которых гость и хозяин при расставании оставляли у себя, чтобы они или их потомки при встрече могли доказать свое право на гостеприимство».

В большинстве случаев проксены передавали свои обязанности по наследству из поколения в поколение, и эта должность считалась очень уважаемой. Проксению мог даровать совет без обращения к народному собранию.

Какими были первые «консулы»

Исторические источники доносят до нас имена наиболее известных проксенов. Их упоминают и древние авторы, и российские исследователи Античности.

Советский антиковед-эллинист Э.Д. Фролов упоминает «стихотворную эпитафию, высеченную на гробнице-кенотафе, воздвигнутом в память о погибшем в море керкирском проксене Менекрате, сыне Тласия, из Эанфии (городка в Локриде Озольской)»: «Памятник воздвигли совместно народ керкирян и соотечественник и сородич погибшего Праксимен. Надпись выдает характерное смешение древних и новых черт: эпическая, гомеровская стилистика сопрягается с настойчивым повтором (4 раза!) новой демократической темы – темы народа: «эту гробницу соорудил народ…», покойный был «проксеном и другом народа», его гибель – «народная беда…», Праксимен воздвиг памятник «вместе с народом». Да и сама проксения, здесь именно впервые засвидетельствованная, являла собой генетически восходивший к временам родового быта, но приспособленный к новым межполисным отношениям институт полуобщественного-полуличного характера» (Э.Д. Фролов «Рождение греческого полиса»).

Ф.Ф. Зелинский называл некоего Кимона: «Кимон, например, будучи афинянином, был в Афинах проксеном Спарты; это значило следующее. Если Кимон приезжал в Спарту – он был гостем государства; если спартанец приезжал в Афины, он был гостем Кимона и пользовался его покровительством во всех своих делах» (Ф.Ф. Зелинский «Древнегреческая религия»).

Советский историк К.М. Колобова приводит пример деятельности талантливых переводчиков, назначаемых проксенами: «В торговой жизни Навкратиса, по-видимому, большую роль играли переводчики-греки, облегчавшие сношения с местным населением. Один из родосских декретов около 410 г. до н. э. от имени «всех родосцев», т. е. Линда, Камира и Ялиса, дарует наследственное звание проксена родосцев переводчику эгинетянину, проживающему в Навкратисе, поскольку этот переводчик из Эгины оказывал важные услуги родосцам в налаживании систематической торговой связи с туземцами. Этот проксен родосцев был (по предположению акад. С.А. Жебелева) представителем интересов Эгины. <…> Знание египетского языка сделало его популярным лицом не только среди осевших в городе, но и приезжавших туда греков. Это и вызвало желание родосцев, заинтересованных в торговле с Египтом, видеть переводчика своим проксеном» (К.М. Колобова «Из истории раннегреческого общества (о. Родос IX–VII вв. до н. э.)»).

Также она приводит случай проксении «наоборот». В декрете, найденном на территории Навкратиса, некий Дамоксен, сын Гериона, бывший ранее гражданином города Линда, но переселившийся в Египет на постоянное жительство, был уже после этого назначен проксеном линдийцев, что выглядело довольно странно. Учитывая, что сей Дамоксен жил совсем в другом месте, он как будто должен был считаться на бывшей родине непатриотом и перебежчиком. Но Навкратис отличался своей межполисной политикой и допускал для бывших жителей Линда, сменивших гражданство, избрание проксенами в своем бывшем городе. Также и греки, переехавшие в Египет, могли сохранять прежнее гражданство. Такие переселения вовсе не выглядели зазорно, но требовали особо тщательной бюрократической процедуры назначения. В том случае, когда проксения давалась гражданину города-государства, проживающему в другом месте, нужна была санкция не только совета города, но и его верховного органа, то есть народного собрания. К тому же если обычно в таком документе вовсе не назывался человек, внесший предложение о назначении проксения, то в случае смены гражданства выдвигаемого лица обязательно перечислялись все лица, предложившие и засвидетельствовавшие это назначение. И это понятно: такое назначение требовало особой ответственности.

Часто проксенами делали людей, обладавших хорошими родственными связями. Так, летом 431 года до н. э., в разгар Пелопоннесской войны, афиняне сделали своим проксеном Нимфодора, сына Пифея из Абдер. Дело в том, что его сестра была замужем за царем фракийцев Ситалком, а тот благоволил своему шурину Нимфодору. И вот уже афиняне, ранее считавшие Нимфодора своим врагом, пригласили его в Афины, чтобы с его помощью заключить союз с Ситалком. И Нимфодор, приехав в Афины, организовал союз с Ситалком. Сыну Ситалка он оформил афинское гражданство и взял на себя обязательство закончить войну во Фракии и уговорить Ситалка послать на помощь афинянам отряды всадников. К тому же благодаря действиям проксена Нимфодора афиняне обрели немало союзников, в том числе фракийцев и македонцев.

Древнегреческий историк Фукидид описывал взаимоотношения людей, партийную борьбу и влияние проксенов в 433 году до н. э.:

«На Керкире после возвращения пленников, захваченных коринфянами в морских сражениях во время эпидамнской войны, началась партийная борьба. Пленники были освобождены якобы за 800 талантов по поручительству их проксенов в Коринфе, а в действительности за то, что обязались привлечь Керкиру на сторону коринфян. Освобожденные пленники обходили на острове всех граждан из дома в дом и уговаривали восстать против афинян. Между тем на Керкиру прибыли афинский и коринфский корабли с послами на борту. После выступления послов обеих сторон в народном собрании керкиряне решили остаться в союзе с афинянами согласно договору, но вместе с тем возобновить свои прежние дружественные отношения с пелопоннесцами. Вождем демократической партии на Керкире был тогда некто Пифий, который вместе с тем был добровольным проксеном афинян. Его вернувшиеся из Коринфа граждане привлекли к суду за то, что он будто бы хотел подчинить Керкиру афинскому господству. Пифию, однако, удалось оправдаться, и он, со своей стороны, обвинил пятерых самых богатых своих противников в том, что они вырубали подпорки для виноградной лозы в священных рощах Зевса и Алкиноя (за каждую подпорку был установлен штраф в 1 статер). Эти пятеро богачей были осуждены. Однако штраф был столь велик, что осужденные сели у святилищ Зевса и Алкиноя, умоляя разрешить им уплату штрафа по крайней мере по частям в определенные сроки. Но Пифий, бывший одновременно и вождем народной партии, и членом совета, настаивал, чтобы с виновными поступили по всей строгости закона. Получив отказ в своей просьбе и, кроме того, узнав, что Пифий намерен (пока он еще член совета) убедить народ иметь общих с Афинами друзей и врагов, обвиняемые богачи и их сторонники составили заговор. Вооружившись кинжалами, они внезапно ворвались в помещение совета и убили Пифия и с ним еще около 60 советников и простых граждан. Лишь немногим сторонникам Пифия удалось бежать, найдя убежище на аттической триере, все еще стоявшей в гавани».

Герои и антигерои

Многие проксены были весьма смелыми и самоотверженными людьми. Во времена войн они выступали миротворцами, на свой страх и риск курсировали между войсками противоположных государств, уговаривая их пойти на заключение перемирия или предлагая проекты договоров: «И вот в Аргос от лакедемонян прибыл проксен аргосцев Лихас, сын Аркесилая, с двумя предложениями: одно на случай продолжения войны, а другое – если аргосцы пойдут на мир»; «Фукидид, афинский проксен из Фарсала, смело старался преградить дорогу толпе и громко призывал не губить отечества, когда враг у ворот» (Фукидид «История»).

Но встречались среди них и люди завистливые, склонные к интригам. Так, Плутарх упоминает Алкивиада, служившего проксеном лакедемонян в Афинах. Поначалу он взял на себя заботу о пленных, захваченных при Пилосе, и даже делал много полезного, но его снедала зависть по отношению к Никию, добившемуся в деле передачи воинов большего успеха. Никия любили спартанцы и ему приписывали окончание войны, существовало даже выражение «Никиева победа». «Алкивиад места себе не находил от огорчения и зависти, – пишет Плутарх, – и стал помышлять о том, как бы нарушить условия договора».

Алкивиад служил проксеном лакедемонян в Афинах

Проксен начал натравливать стороны друг на друга, плести интриги, порочить Никия, и весьма в этом преуспел: «Свои слова он подтвердил клятвой и тем совершенно отдалил послов от Никия; теперь они доверяли Алкивиаду и дивились его красноречию и разуму, обличавшими в нем, как они поняли, человека незаурядного. Назавтра сошелся народ, в Собрание привели послов, и когда Алкивиад тоном полного благожелательства задал им вопрос, верно ли, что они прибыли с неограниченными полномочиями, те ответили отрицательно. Алкивиад немедленно разразился гневными криками, точно сам сделался жертвою обмана, а не обманул других, назвал послов вероломными, коварными и заявил, что от таких людей нечего ждать здравых слов или поступков. Совет был возмущен. Народ негодовал, а Никий, не подозревавший здесь хитрости или обмана, не знал, куда деваться от изумления и стыда за непостоянство своих друзей» (Плутарх «Сравнительные жизнеописания»).

Авторитет зарабатывался Алкивиадом довольно необычно: например, его поклонники считали благородным поступком связь Алкивиада с одной из мелосских пленниц – дескать, он не только прижил с ней ребенка, но и воспитал его, что выглядит очень человеколюбиво. При этом как-то не любили вспоминать, что этот проксен стал главным виновником резни на том же Мелосе, откуда была родом его наложница, и поддержал предложение о казни всех мелосских мужчин, способных носить оружие.

Путем интриг и хитростей Алкивиад добился всеобщего доверия и даже стал стратегом. По словам Плутарха, «образа действий Алкивиада никто не одобрял, но успехи, достигнутые им, были велики: он разъединил и потряс почти весь Пелопоннес». Вот лишнее доказательство того, что судьба порой несправедлива и воздает не по заслугам, а по дерзости и склонности к кровопролитию. А еще – наглядная иллюстрация известной пословицы: «Кто смел, тот и съел».

Послы, которых направляли с важными целями в другое государство, назывались старейшинами. Их избирало народное собрание, состоявшее из людей почтенного возраста. Старейшины были людьми состоятельными и авторитетными, чаще всего – уважаемыми гражданами или военачальниками. Они сами могли набирать и содержать проксенов в разных городах. Для старейшин нанималась прислуга, им давали подъемные или дорожные деньги. При назначении в другое государство послов снабжали рекомендательными письмами и грамотой на двух листах бумаги, называемой «диплома» (от чего впоследствии и произошли слова «диплом» и «дипломатия»).

Еще одной разновидностью дипломатических посредников были простаты. Это были афинские граждане, которых чужеземцы (метэки) выбирали в качестве покровителей и посредников между ними и государством. Это несколько напоминает современное явление: за каждого иммигранта, попросившего политическое убежище в США, должен был официально поручиться гражданин этой страны, поэтому переселенцам важно было заручиться полезными знакомствами. Однако в последнем случае такое поручительство не было профессией, как в древности.

Любой метэк должен был избрать себе кого-то из граждан простатом, в противном случае его могли привлечь к суду за неимение простата-поручителя. Однако в историографии отсутствуют точные сведения о тех процедурах и мероприятиях, в которых необходимо было участие простатов.

По словам Колобовой, «города, представленные в элленионе, назначали, согласно Геродоту, простатов эмпория – политических и торговых представителей этих городов. Простаты эмпория оставались дипломатическими представителями своих полисов, не входя в местную администрацию города…» (К.М. Колобова «Из истории раннегреческого общества (о. Родос IX–VII вв. до н. э.)»).

Религиозные союзы

Поскольку речь шла о языческом мире, существовали в Древней Греции и религиозные союзы – амфиктионии. Со временем они приобрели политическую окраску, потому что принимали решения государственного характера и заботились о заключении мира. Например, дельфийские жрецы из Дельфийско-Фермопильской амфиктионии имели право назначать правителей, начинать или заканчивать войну. Выступали они от имени бога Аполлона и считались его наместниками на земле.

Ф.Ф. Зелинский писал, что «таких амфиктионий было много; но самой славной была все-таки дельфийская, заключенная на пороге истории между теми племенами, которые были тогда самыми могущественными. И главным образом благодаря этой амфиктионии Дельфы получили свое преобладающее положение среди греческих городов, как «общий очаг всей Эллады», причем выбор этого выражения указывает на то, что эта Эллада уже понималась как расширенная община…» (Ф.Ф. Зелинский «Древнегреческая религия»).

Храмовый комплекс в Дельфах был центром одной из влиятельнейших амфиктионий в Древней Греции

Всего в эту влиятельную амфиктионию входило 12 племен, каждое из которых делегировало два голоса в собрание, проводившееся два раза в год. Жрецы заключали договоры и отдавали приказы, ведали священными войнами, поводом к которым было оскорбление Аполлона или его храма.

В труде Плутарха говорится о влиянии Солона на слушателей и, соответственно, на политику: «Но еще больше уважения и известности в Элладе доставила ему речь, в которой он высказал мнение о необходимости охранять дельфийский храм, не дозволять жителям Кирры издеваться над оракулом, о необходимости во имя бога оказать помощь дельфийцам. По совету Солона, амфиктионы начали войну…» (Плутарх «Сравнительные жизнеописания», «Алкивиад»). Древний историк упоминает особенности амфиктионов – их преданность имуществу богов и нежелание отдавать на общественные нужды религиозные святыни. Интересы религии были для них превыше всего. Амфиктионы были предшественниками религиозных послов эпохи христианства – папских нунциев и легатов.

Военные союзы

Помимо религиозных союзов создавались военные. Они назывались симмахии. Самой крупной военной симмахией в VI веке до н. э. была Лакедемонская, в которую входили союзы Пелопоннеса. В столице симмахии, городе Спарта, один раз в год созывалось собрание, на котором присутствовало по одному представителю от каждого города. Разгорались дискуссии и прения, после чего принимались важные государственные решения. В Делосской симмахии, возглавляемой Афинами, союзы платили взнос в общую казну. Между Лакедемонской и Делосской симмахиями возникали конфликты, самый крупный из которых разразился в конце V века до н. э. и стал известен как Пелопоннесская война.

* * *

Уже в середине 1930-х годов ХХ века французский дипломат Жан Жироду, активно разрабатывавший алгоритмы миротворческой деятельности в Европе в период между двумя мировыми войнами, получил при министерстве иностранных дел очень необычный пост: ему надлежало содействовать профилактике мирных процессов и находить способы предотвращения войн. Этот человек гораздо больше известен в мире как блестящий драматург, все пьесы которого так или иначе были связаны с его дипломатической работой. Так, в самой популярной его пьесе «Троянской войны не будет» действие переносилось в древний Илион (Трою), где трезвый реалист Гектор пытался всеми дипломатическими средствами избежать гибели своего государства. В одной из сцен в Трою прибывает посольство во главе с Улиссом (Одиссеем). Задача эллинов – спровоцировать конфликт. Для этого нужно оскорбить царственную особу. Так Гектор получает прилюдную пощечину от Аякса, а Улисс насмехается над троянскими мужчинами. В этой сцене интересно поведение Гектора, который делает вид, что пощечины и оскорблений не было, и проявляет чудеса гостеприимства и терпения. Именно так, по мнению Жироду, должен вести себя истинный дипломат, чтобы избежать кровопролития или просто выиграть время. Но аналитические и творческие поиски дипломата были бессильны против большой политики и амбициозных интересов. И драматургия Жироду, и сама жизнь показали, что даже терпением и смирением предотвратить войну невозможно. Попытки Гектора игнорировать провокаторов безнадежны, ведь война начнется в любом случае.

Несколько иначе складывалась политическая культура восточных государств. В первую очередь это касается Китая – крупнейшей страны азиатского мира. Дело в том, что изначально Китай, как самая большая земледельческая страна, был отделен от других крупных государств. От Индии его отделяли горы, далекая Европа вообще представлялась чем-то потусторонним и непонятным. Таким образом, единственными соседями Китая оказались мелкие народности – кочевники, этнические переселенцы, группы людей без государства и политики. Они воспринимались китайцами как менее развитые существа, своего рода варвары. Историки утверждают, что в связи с этой географической обособленностью в Китайской империи сложилась совершенно необычная картина мира, чуждая националистических и пограничных устремлений: в них просто не было необходимости.

«Сражающиеся царства»

Политика Китая начала свое историческое развитие с VIII–III веков до н. э., то есть с династии Чжоу. Речь идет о периодах «Весны и осени» (Чуньцю, VIII–V века) и «Сражающихся царств» (Чжаньго, V–III века). Определенный закон общения, иерархические взаимоотношения действовали при контактах домена чжоуского вана (Сына Неба) с правителями царств. В тот момент резиденцией вана был Лои – столица Чжоуского государства. Там находились 8 из 14 армий, проживали ремесленники и строители.

Несмотря на это, все указывает на то, что центром политической деятельности древнего государства был не Лои, а столицы царств, враждующих между собой. Российский синолог В.В. Малявин пишет, что «политическая обстановка в эпоху Обособленных царств определялась более или менее устойчивым равновесием сил противоборствующих сторон, причем самые честолюбивые правители были вынуждены выдавать свое стремление первенствовать в целом свете за заботу о восстановлении власти чжоуских ванов. Не единожды правители царств заключали между собой мирные договоры, клялись именем предков и «всех духов, принимающих жертвы», быть верными своему слову и любить друг друга – ведь как-никак они приходились друг другу родичами, а потом при случае с легкостью нарушали собственные клятвы, и распри между ними разгорались пуще прежнего. Впрочем, в большинстве царств законные правители и сами оказались не у дел. Их оттеснили от власти местные могущественные кланы, наследственно закрепившие за собой должности придворных советников» (В.В. Малявин «Конфуций»).

Значение вана снизилось примерно в IX веке до н. э. Он сохранил за собой некоторые ритуалы и традиции, например общение с Небом и издание законов и повелений от имени Неба. От его решений и поступков уже мало что зависело, но ему придавалась ритуальная значимость устроителя земного миропорядка и наместника Небес, обладающего «универсальной добродетелью».

Кочевники, или варвары, не входили в систему отношений Китая, поскольку считались этнически неполноценными и даже приравнивались к животным. Иные народы, с точки зрения китайцев, не обладали ни моральными, ни культурными ценностями, а на людей походили только внешними признаками.

Китайский император Тай-цзун принимает послов Тибета. VII в.

Таким образом, Поднебесная стала центром мира в буквальном смысле, поскольку лишь она одна находилась под Небом и подчинялась его воле. Довольно трудно представить себе мировоззрение, которое мыслит себя единственным в мире государством – неким островом в океане, наделенным культурными ценностями и окруженным недоразвитой периферией, которую следует наставлять.

Определяющей стала эпоха философа и царедворца Конфуция. Это было «время лицемерных деклараций и неуклонно нараставшего разочарования; время явственно обозначившихся предвестий небывалых потрясений.

Но если для верхушки знатного сословия заветы отцов Чжоуского государства были больше обузой или прикрытием для осуществления корыстных замыслов, то низы аристократии Обособленных царств, служилые люди из разряда ши, могли воспринимать наследие царей Чжоу со всей серьезностью… Дипломатия и воинское искусство, хозяйство и словесность, наука и мораль – кажется, не было области жизни, где ши не выступали бы одновременно в роли и знатоков, и мастеров, и законодателей мод» (В.В. Малявин «Конфуций»). Встречается и упоминание противоречивой дипломатии того времени – гибкой, утонченной и одновременно жестокой, беспощадной к побежденным: «Множество рассказов повествует о том, как талантливейшие из служилых людей блистали остроумием на дворцовых аудиенциях и дипломатических переговорах, мастерски плели политические интриги. Сословные интересы служилых людей без труда узнаются в популярных легендах о добродетельных мужах древности, не пожелавших даже под угрозой смерти пойти на службу к неправедному государю. Впрочем, безупречное самообладание, которое воспитывали в себе ши, сделало их столь же галантными, сколь и беспощадными. Одно было оборотной стороной другого. Те, кто проигрывал в «играх» чести и, стало быть, терял лицо, могли надеяться только на милость победителей и должны были благодарить судьбу, если их оставляли в живых. Ни титулы, ни заслуги в расчет не принимались. Правителям побежденных царств, чтобы сохранить жизнь, полагалось явиться к победителям, неся на спине гроб в знак готовности умереть».

А чего стоит трагическая история бродячих артистов, которые не понравились правителю Цзин-гуну, чьим советником был Конфуций. Он углядел в их сценках и шутках непочтительное отношеников к государю и двору, после чего несчастные шуты были растерзаны, а их останки разбросаны вдоль стен города.

Особое поведение при дворе и во время дипломатических встреч вылилось в некую форму-традицию, закрепленную на века и не имеющую тенденции к реформированию. Историки называли ее «церемониальной» и «неизменной»: «Соблюсти форму, во что бы то ни стало сохранить вид, не потерять лицо – все это стало играть особо важную роль, ибо рассматривалось как гарантия стабильности» (В.А. Корсун «Традиционная дипломатия Китая и ее трансформация в современную внешнюю политику»).

Отношение к инородцам

От человекоподобных варваров, окружавших великую Поднебесную империю, пытались добиться состояния «искренности» – как гуманно и человеколюбиво это звучало! На самом деле речь шла о полном подчинении по отношению к более развитому народу – «небесной династии». При этом Небу, покровительствующему китайскому народу, отводилась значимость сакральной силы, космического закона существования. В таком мироустройстве все внешние сношения были всего лишь отражением внутренних моделей и иерархических традиций, а национальный вопрос и установление границ вовсе не были нужны, поскольку картина мира предполагала лишь империю и окружающие ее, подчиненные ей варварские каганаты.

Правители племен должны были приобщиться к китайской культуре, пройдя обязательный обряд – «три раза встать на колени и девять раз совершить земной поклон». После этого они получали от китайского императора инвестуру – лицензию на правление, которая представляла собой грамоту, печать или ритуальный сосуд. Также им присваивались титулы и ранги, дающие право на отношения с Китаем. Титулы и ранги требовали строгой регламентации в одежде, головных уборах, утвари и убранстве жилищ. Земельный надел получал форму административной единицы империи. Обязательным считалось также принятие китайского календаря и летоисчисления. В качестве традиционных обычаев необходимы были поздравления, посылаемые ко двору по торжественным случаям, личные визиты вежливости и направления делегаций, уплата дани местными товарами. Соответственно следовало каждого визитера двора принимать с высокими почестями, нового преемника подчиненной области предъявлять на границе специальной таможне. Подчинившиеся области обязаны были принимать дары от китайского императора, причем такие дары по ценности чаще всего превышали те, которые приносили сами варвары. А самым диковинным правилом было обязательное содержание при императорском дворе высокородных «заложников». Но такая традиция существовала не только у китайцев: дети родовитых славян жили в Византии, дети вождей гуннов жили при римском дворе, и это был самый надежный способ сохранения мира. В случае войны «заложники» были бы немедленно казнены.

В эпоху династии Хань, воцарившейся в конце III века до н. э., философ Цзя И разработал идею гуманного обращения варваров в цивилизованных и лояльных соседей. Состояла эта программа из «трех норм и трех соблазнов» – делать вид, что веришь лживым уверениям чужеземных правителей и их послов; притворно восхищаться варварской культурой; убеждать, что тебе нравятся их уродливые лица; катать их в роскошных колесницах по империи; дарить им шелковые одеяния; устраивать для них музыкальные и танцевальные представления; окружать их красавицами; демонстрировать им знаки императорского расположения.

Прием византийских послов при императорском дворе в Китае в 643 г.

Целью всех этих действий была победа над чужеземцем, получение его доверия и преданности. Но разве эта древняя теория не похожа на современное восточное гостеприимство, сопровождающееся любезными, но неискренними улыбками и роскошными приемами, за которыми, возможно, ничего серьезного не стоит?

К концу III века до н. э. небольшие царства окончательно объединились в империю Цинь, сосредоточенную преимущественно в долине реки Хуанхэ. Таков был финал периода Сражающихся царств.

Поднебесная расширяется

Отношения с другими землями, в том числе и отдаленными, начинаются для Китая с конца XVII века: в 1684 году был присоединен остров Тайвань, в 1689 году – Приамурье, к началу XVIII века китайцы приобрели Северную Монголию и Тибет, а с 1727 по 1757 год вытеснили русских из всех монгольских земель. Постепенно Китай стал геополитической державой, контролировавшей Бирму, Вьетнам, Непал, Корею и Японию: все эти страны превратились в естественную «границу», защищавшую Китай от внешних врагов.

Учитывая все перечисленные ранее традиции и церемонии, не понятные человеку другой цивилизации и другой картины мира, можно прийти к выводу, что первые контакты с европейскими странами такой крупной восточной цивилизации, как китайская, были сложны, обременительны и унизительны для дипломатов. «Ведомство церемоний» заставляло иностранных послов, в том числе русских, много раз репетировать стояние на коленях и принесение присяги императору. Но и отказаться было невозможно: за отказом следовали провал дипломатической миссии и высылка послов. А дипломат – это прежде всего чиновник государства, служивый человек, умеющий терпеть и добиваться своей цели.

На вершине холма

Китайский красный диктатор Мао Цзэдун считается автором аллегории про умную обезьяну: «Умная обезьяна сидит на вершине холма и наблюдает, как в долине дерутся два тигра». Под тиграми он подразумевал США и СССР, а сам себя видел «мудрой обезьяной». И действительно, колебания в треугольнике сверхдержав длятся много десятилетий.

Великого кормчего давно уже нет, и нет его режима. Но, сидя все это время на вершине холма, Китай действительно добился многого. Его истинной дипломатией стали не танки и переговоры, не дуэль банкиров или покорение космоса, а захват всей планеты промышленными товарами. Все смеются над этими товарами, говорят о них с презрением из-за их низкого качества, но все равно пользуются ими, потому что они дешевые и массовые. От нескончаемого потока товаров Китай превратился в главного экспортера земного шара и в конце ХХ века начал посягать на чужие территории, но не как захватчик, а как арендатор. Бывшая Поднебесная берет в долгосрочную аренду целые города и регионы, увеличивая тем самым не только свой рынок, но и свою сырьевую базу. Чем не дипломатия? И как прикажете это назвать – «мягкой силой» или «жестким прессингом»?

Визит премьера Госсовета Китая Вэнь Цзябао в Саудовскую Аравию привел к увеличению закупок нефти у саудитов, при этом импорт из Ирана был сокращен. В этом случае Китай решил убить двух зайцев. Во-первых, если и случится война в Иране, а его нефтяные запасы подвергнутся разрушению, Китай от этого не пострадает. Во-вторых, нагнетая обстановку вокруг Ирана, Китай сбивает цены на нефть. Дипломатия этой промышленной сверхдержавы демонстрирует мягкость, изворотливость, а зачастую умело затягивает время и выжидает. За этим скрывается трезвый расчет: Китай не станет рисковать собственной экономикой и финансовыми интересами ради помощи Ирану, Сирии, Пакистану или кому-либо другому. Но практицизм и жесткость не мешают Китаю выступать в роли миротворца и активного участника «Евразийского альянса». Китай – союзник Пакистана, а Иран является партнером Сирии, но Афганистан поддерживает Пакистан, а тот в свою очередь готов поддержать Иран. И уже ни для кого не секрет, что за таким сотрудничеством стоит Китай.

Многоходовые комбинации китайской политики напоминают шахматную игру. Китайская дипломатия внешне выглядит туманно, непонятно, запутанно, однако за всеми этими действиями наступает конкретный результат.

Вне времени и пространства

В 1983 году был опубликован оригинальный и остроумный роман немецкого писателя Герберта Розендорфера «Письма в Древний Китай», имевший колоссальный успех в европейских странах и переведенный на многие языки. В нем благодаря некоему Цзи-гу, «изобретателю математического прыжка во времени», родовитый китайский поэт Гао-дай (главный герой романа, выступающий в роли рассказчика) попадает в Европу ХХ века и, не имея возможности вернуться обратно, посылает на имя Цзи-гу пространные письма с подробным изложением своих приключений в городе Мин-Хень (европейское название этого города Германии легко угадать).

Гао-дай отчасти – посол из прошлого, отчасти – заложник эксперимента. Ему трудно разобраться в чужом времени и пространстве, он чувствует себя беспомощным, как ребенок. При этом автор показывает его носителем великой культуры, человеком образованным, одаренным, но по-китайски не чуждым ритуальности, приверженности заведенным правилам, с которыми ему трудно расстаться: «Мы говорили о многом, но ты, наверное, помнишь, что одним из важнейших путевых наставлений я счел для себя слова великого Мэн-цзы: «Кто хочет наблюдать, должен сам оставаться невидимым». Поэтому я, как ты сам видел, выбрал для путешествия самое неброское платье, какое только мог найти, отказался от всех знаков моего звания гуаня четвертого ранга и даже сложил с себя золотую цепь начальника императорской Палаты поэтов, именуемой «Двадцать девять поросших мхом скал», чего, в сущности, не имел права делать. Мне хотелось остаться незаметным, невидимым наблюдателем».

Возможно, впервые две разные цивилизации двух разных эпох оказались соединены в литературном произведении, чтобы оттенить друг друга, выявить те бросающиеся в глаза черты, которые и стали особенностью менталитета древнего народа и народа современного. Гао-дай пишет о том, что его поразило: о современных машинах и механизмах, о раскрепощенных женщинах, о европейских улицах, домах, вечеринках, манере вести беседу. Этот герой достаточно умен, чтобы не возмущаться происходящим, а скорее – удивляться и брать на заметку. Он действительно наблюдатель и летописец, которому хочется донести до своих современников и соотечественников ценные сведения о других людях. Герои романа Розендорфера учатся понимать и принимать друг друга, несмотря на огромную пропасть во времени, традиции, культуре. Сами того не подозревая, они выступают в роли дипломатов разных времен и культур.

Никому ничего не сказать

А теперь немного о психологии этих людей. Однажды Константин Мелихан сказал, что «дипломат – это человек, к которому приходишь с одним вопросом, а уходишь – с тремя». Жизнь подтверждает точность этих слов.

Дипломат – профессия, требующая особой этики и культуры общения

В первый раз автору этих строк пришлось общаться с профессиональным дипломатом, когда возникла необходимость кое-что выяснить. Дипломат был в прошлом чрезвычайным и полномочным послом и вел себя соответственно статусу – воспитанно, корректно, предупредительно и вообще безупречно, не говоря уже о скромном обаянии, присущем людям его публичной профессии, за которой скрывается совсем другое.

О том, что скрывается за публичностью, мне узнать не пришлось, да я в тот момент и не особо стремилась: меня больше занимала судьба одного эмигранта, известной творческой личности. Вопрос, адресованный дипломату, был простой и совершенно безобидный: «Помните ли вы такого артиста?»

Но невинный вопрос вызвал настороженную реакцию и нервическое беспокойство. Интервьюируемый посол сделал все, чтобы реакция осталась незаметной, и ему это почти удалось. Только в глазах появилось странное выражение – стеклянное какое-то. На мгновение посол словно впал в какую-то лирическую задумчивость, а потом молвил:

– Нет, сожалею, но я его не помню. Эта фамилия мне неизвестна.

Вообще-то эта фамилия была известна на рубеже 60—70-х годов каждому, кто проживал в нашей стране, потому что речь идет о человеке, который нередко завершал праздничные кремлевские концерты… Прямой и отрицательный ответ как будто ставит точку на всем интервью, но, когда человек разочарован, он начинает настаивать:

– Не может быть, чтобы вы не помнили. Приезд этого артиста в страну произошел через две недели после вашего назначения. Тогда все об этом говорили.

При этом мне думалось: «Ну как же так? Ведь ситуация-то была для нашего государства скандальная. Все СМИ брали интервью у артиста, получившего убежище. Его фото красовались повсюду, ему предстоял гастрольный тур по стране. Ну не мог же посол не знать о таком».

– А я не помню, – повторил посол, хотя с тех пор прошло уже больше сорока лет, а тех людей уже давно нет в живых.

– История этого артиста была на первых полосах. Огромные развороты, статьи, фотографии. В то время его эмиграцию освещала вся пресса. Все центральные газеты об этом писали.

– Так ведь я там не читал газет.

Он мог бы этого не говорить. Но сказал. И вот обычный разговор приобрел характер казуса. Что там делает посол дальше, вполне может быть покрыто тайной. Может, он даже вообще ничего не делает или спит весь день. Но не читать утренних газет страны своего пребывания он не может. В противном случае совершенно непонятно, чем же они там заняты, когда нет официальных приемов: не ложки же в посольском буфете пересчитывают. Впрочем, есть еще один замечательный афоризм, и принадлежит он французскому политику Эдуару Эррио: «Дипломаты бывают двух видов: одни читают газеты и знают столько же, сколько мы с вами; другие не читают газет и не знают ровным счетом ничего».

Именно после этого оставалось только вежливо попрощаться, потому что после такого разговор стал совершенно бессмысленным. Если человек говорит неправду, он перестает быть источником информации. Но напрашивается вывод: в том и задача дипломата – никому ничего не сказать.

Без особых примет

Второй случай общения с человеком загадочной профессии был связан с пропажей кошелька. В одной из европейских стран у меня его вытащили в книжном магазине на центральной улице города. Вытащили вместе со всеми банковскими карточками, которые были за границей абсолютно бесполезны, но по глупости не были оставлены дома. Жалко было не денег (их было немного). Жалко было именно карточек, которые нужно было долго и утомительно восстанавливать.

Через месяц мне позвонили. Человек, представившийся дипломатом, сообщил, что мой кошелек ему передали в полиции той страны, где меня обокрали. Незнакомец назначил мне встречу возле одного из центральных метро. Уже в дороге я сообразила, что не знаю, как выглядит этот человек и имени его тоже не знаю, потому что он не представился.

Перед метро оказалось полсотни человек в позе ожидания. Быстро оглядев эту толпу, я вдруг поняла, который из них «мой», и двинулась к нему. Он очень удивился:

– Как вы меня узнали?

Тут я испытала смущение. Не могла же я объяснить ему, как я это сделала. А вдруг он обидится? Дело в том, что он был единственным на этой площади человеком, у которого полностью отсутствовали особые приметы. Повстречав этого человека один раз, на следующий день вы его уже не узнаете. Пробормотав что-то невразумительное про мои особые методы, я вернула ему вопрос:

– А почему вы меня не узнали? Ведь на половине карточек в моем кошельке есть мое фото.

И тут этот человек без особых примет покраснел и стыдливо опустил ресницы.

– Ну разве я могу рыться в чужом кошельке?

Мне стало смешно. Любой человек, за очень редким исключением, залез бы в переданный ему кошелек, тем более что этот кошелек уже однажды был украден посторонними людьми. Такое действие вызвано не желанием поживиться, а чистым любопытством. Представить себе, что этот сотрудник дипломатической службы никогда не интересовался попавшими ему в руки документами, было невозможно. Впоследствии, открыв кошелек, я обнаружила все свои карточки в вертикальном положении и на совсем других местах. Может, их просматривали в иностранной полиции и больше к ним никто не прикасался? И все равно не верится.

Вообще, как-то даже обидно, когда тебя держат за идиотку. Но, пообщавшись с разными дипломатами, я заметила у них одну общую черту: никто из них не говорит правды. Причем не потому, что такова их продуманная тактика, а потому, что привыкли. Правильно подметил Константин Мелихан: «Дипломат – это человек, который на вопрос: «Который час?» – отвечает: «Я должен подумать». И если спросить у дипломата: «Вас зовут Иван Иванович?» – он вопреки всякой логике и даже бейджику на лацкане пиджака ответит: «Нет, меня зовут Василий Васильевич» – просто чтобы не сказать вам правду.

Западная Европа поспешила объявить первой женщиной-дипломатом вдовую испанскую принцессу Катерину, дочь Фердинанда Арагонского. В 1507 году она по заданию отца отправилась в Англию послом на переговоры с Генрихом VII об отсрочке свадьбы. Документ об этом торжественно хранится в британском министерстве иностранных дел. Но ведь и здесь речь идет о монаршей особе и делах семейных.

Подобное случалось и в России, причем намного раньше – еще в X–XI веках.

Ольга

Еще в середине Х века княгиня Ольга, о происхождении которой мало что известно, стала не только правительницей государства, но и умелым дипломатом на службе христианизации Руси. Уже после гибели мужа князя Игоря от рук древлян княгиня сумела удержать и укрепить власть жестокими, но весьма изобретательными мерами.

Эту женщину трудно назвать доброй и святой в общепринятом смысле, если учесть, что она мстила народу, убившему ее мужа, четырежды, причем со все возрастающей жестокой фантазией. Говорят, у насилия нет предела воображению. Древляне, конечно, расправились с Игорем ужасно, разорвав его верхушками сосен, да и последующее предложение женитьбы от убийц выглядело крайне цинично. Однако и Ольга отличилась: первое посольство закопала живьем вместе с ладьей; второе спалила в бане; потом сама явилась в их земли, опоила и порубила; и, наконец, в знак примирения повелела прислать ей голубей, с помощью которых и сожгла город, привязав к их лапкам горящую паклю. Этим она показала, что тираническая жестокость свойственна не только мужчинам. Но к лику святых ее причислили все же не за это.

Ольга создала на Руси феномен религиозной государственности. Она отправилась с дипломатической миссией в Константинополь, где произвела неизгладимое впечатление на императора Константина, который решил жениться на красивой и умной женщине. Однако от его предложения русская княгиня дипломатично уклонилась, поскольку задача у нее была совсем другой. В Константинополе она приняла крещение и впоследствии принесла эту веру на родину. В сочинении «О церемониях» Константин Багрянородный упоминает даты официальных приемов Ольги – среду 9 сентября (по случаю прибытия княгини) и воскресенье 18 октября. Соответствие дня и числа говорит о 946 и 957 годах. Ольга пробыла в Константинополе довольно длительное время. На торжественном приеме присутствовали Константин Багрянородный, Роман II Младший, формальный соправитель отца с 945 года, и дети Романа, что конкретно указывает на вторую дату – 957 год.

Княгиня Ольга в Царьграде. Радзивилловская летопись. XV в.

Связь княгини с Византией, крещение Руси, умение договориться с соседями – все это говорит о явных государственных способностях Ольги, ее решительной силе и властном уме. Но замуж за византийца она все-таки не пошла.

Дочери Ярослава Мудрого

Лишь век спустя киевские князья задумались о важности межгосударственных отношений со странами Европы. Одним из первых стал Ярослав Мудрый. Если удастся породниться с европейскими правителями, можно укрепить авторитет Киевской Руси. Сам Ярослав женился на дочери шведского короля, сестру выдал за польского монарха, а своих трех дочерей отправил в зарубежные королевства.

Старшая дочь князя Анастасия Ярославна стала королевой Венгрии, супругой короля Андраша. Ее судьба особенно интересна тем, что некоторое время она в одиночку управляла загадочным и малоизвестным в то время Венгерским царством, поскольку ее мужа разбил паралич. Но Венгрия оказалась страной беспокойной: там постоянно кто-то пытался узурпировать престол. Брат Андраша воспользовался плачевным состоянием короля и захватил власть, а несчастная Анастасия, наспех похоронив умершего мужа, бежала с детьми в Германию. Ей помогли вернуть королевство, но вскоре опять пришлось бежать. О смерти Анастасии ничего не известно, очевидно, она скончалась в изгнании.

Второй дочери Ярослава Мудрого Елизавете повезло не больше. Гаральд Суровый был всем обязан Ярославу и в молодости служил у русского князя в охране. Став королем Норвегии (в то время русские называли ее Упландией), он долго добивался руки и расположения Елизаветы. Судя по роману писателя-историка А. Ладинского, изданному в 1973 году, Елизавета отвечала ему взаимностью, однако оказалась бездетной, а христианская вера не помешала Гаральду уже через пару лет после свадьбы завести наложницу, которая родила ему сыновей. В 1066 году он пожелал стать правителем Британии и отправился туда с женой, но был убит. Дальнейшая судьба Елизаветы неизвестна, по одной версии, она вновь вышла замуж – за датского короля, по другой версии, умерла вслед за мужем.

Анна Ярославна, королева Франции

О маленькой киевской княжне, младшей дочери Ярослава Мудрого, известно не так много. Попытки заполнить этот пробел выглядели привлекательно, но несерьезно. Сначала писатель А. Ладинский, бывший эмигрант, вернувшийся в СССР, написал в 1958 году роман «Анна Ярославна», по стилю напоминающий костюмно-исторические произведения Алексея Толстого и Мориса Дрюона. Роман увидел свет лишь в 1973 году, после смерти писателя.

В 1978 году появился музыкально-приключенческий кинофильм режиссера И. Масленникова «Ярославна, королева Франции», в котором рассказывалась совершенно неправдоподобная история похищения княжны вероломными византийцами. Впрочем, авторы и не стремились создать достоверные образы исторических личностей – Анны, Ярослава Мудрого, епископа Роже Намюра, митрополита Феопемпта, польского короля Казимира. В соответствии с романтико-приключенческим жанром в этом фильме также оказалось множество вымышленных фигур. Разумеется, просватанную за французского короля русскую княжну никто по наущению византийцев не похищал. Ее сватовство стало обычным церемониалом. Не стоит забывать, что Анна была наполовину шведкой. Так что ее родиной можно было считать половину мира, где правили ее близкие родственники. Она почти десять лет правила Францией, а ее муж все больше уделял внимание походам и сражениям, каковых на французского земле было немало. Французы называли свою королеву Anne de Russie (Анна Русская), Агнесса Русская или Анна Киевская и относились к ней с уважением.

Судя по всему, младшая из трех дочерей киевского князя, став супругой французского короля, гордилась своим новым статусом и рьяно приступила к новым обязанностям. Французский двор был поражен ее образованностью, начитанностью и умением вести переговоры. Говорят, она даже супруга своего грамоте и наукам обучала. Впрочем, Генриха I не считали особо умным или успешным монархом: при нем в стране усилилась власть вассалов, строивших себе замки-крепости и ведущих обособленный образ жизни. Эти подданные чувствовали себя единоличными правителями, вели друг с другом междоусобные войны и не брезговали разбоем на дорогах: «По вечерам Генрих рассказывал о непокорных вассалах, о не доставленном вовремя продовольствии, о постройке очередного замка…

– Каждый день новые неприятности. Никто не хочет думать о бедной Франции, и всякий считает, что прежде всего ему надо приумножить свои владения» (А.П. Ладинский «Анна Ярославна»).

После смерти короля Анна не захотела занять место на троне, хотя и имела такое право, тем более что ее сын еще не достиг совершеннолетия. Но она предпочла любовь и хотела выйти замуж за Рауля де Крепи, графа Валуа, который был в то время женат. Для католического общества такая ситуация выглядела скандально: Рауль был двоеженец и к тому же родственник умершего короля, то есть кровосмеситель; а королева Анна ради него бросила малолетних детей. Брак Валуа с Анной объявили незаконным. Чем не превосходная иллюстрация к песне «Все могут короли»? Но супруги счастливо и вполне зажиточно зажили без благословения. Лишь когда Рауль Валуа умер, овдовевшая Анна смогла вернуться ко двору.

Классик М.Е. Салтыков-Щедрин недвусмысленно отзывался о русских правителях и правительницах. Не избежала его сатирического пера и знаменитая бабушка Иоанна Грозного, изображенная в романе в образе глуповской губернаторши: «Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись тем, что помощник градоначальника со своими приспешниками засел в клубе в бостон, извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и, напоив, для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство. Оттоль, взяв в плен казначея и бухгалтера, а казну бессовестно обокрав, возвратилась в дом свой. Причем бросала в народ медными деньгами, а пьяные ее подручники восклицали: «Вот наша матушка! теперь нам, братцы, вина будет вволю!» (М.Е. Салтыков-Щедрин «История одного города»)

Едва ли княгиня, жена Ивана III, способна была на столь радикальные поступки, но ее значение в жизни Московской Руси достаточно велико.

У Софии было два брата и старшая сестра Елена. Елена появилась на свет в 1431 году, братья – в 1453 и 1455 годах. Когда родилась сама София, точно неизвестно, однако к моменту замужества в 1472 году она уже не была юной.

Гибель родины

У Софии Фоминичны, дочери Фомы Палеолога, правителя Морейского деспотата с полуострова Пелопоннес, был характер начальницы отдела кадров: говорят, она отлично подбирала людей себе на службу. У нее и фигура была под стать классическим российским чиновницам – низкорослая, крепко сбитая, полноватая.

Отец беженки происходил из некогда успешной династии, двести лет правившей Византией, но захват турками Константинополя в 1453 году положил этому конец. Дядя девушки Константин XI погиб во время штурма, но Палеологи продолжали жить на Пелопоннесе еще до 1460 года. Когда и этой земли не осталось, Фома бежал с домочадцами на остров Корфу, а потом – в Рим, где принял католичество, чтобы угодить приютившей его стороне. В 1465 году он умер, ненадолго пережив свою родину. В том же году умерла и его жена.

С точки зрения психологии характер Софии можно объяснить обстоятельствами ее детства и юности, когда девушка лишилась родины – некогда великой империи, исчезнувшей за какие-нибудь десять лет. Рим уже не был ее родиной, там она ощущала себя не хозяйкой, а гостьей на птичьих правах, которую истинные хозяева стараются сторговать подороже. Папа римский Павел II поручил греческому философу Виссариону Никейскому обучение братьев и сестер Палеолог. Интересно, что старший брат Андрей, энциклопедист, вынужден был впоследствии путешествовать по Европе в надежде собрать денег на свои труды, а младший брат Мануил вернулся в Константинополь на милость султана и получил пожизненное содержание – довольно жалкая участь для обоих.

Сирота – без родителей, без собственного дома, без прав, – София могла только радоваться браку с московским князем и обретению нового дома. Здесь она получила возможность наконец-то стать хозяйкой. Павел II, имевший собственные планы на Софию, выделил ей 6 тысяч дукатов приданого. Не имевшая ни территорий, ни власти София не была выгодной партией для московского князя, но Иван III недавно овдовел, София понравилась ему на портрете, к тому же он рассчитывал через нее получить связи с Европой. Ивану III пришлось выдержать противостояние боярства и митрополита Филиппа, отнесшихся к римской невесте с откровенной враждебностью. И московский князь не ошибся в выборе: его жена еще в дороге выразила согласие принять православие, она везла с собой православных святыни, византийскую чудотворную икону Богоматери «Благодатное небо» и библиотеку, о которой впоследствии сочиняли легенды. Ходили слухи, что София была колдуньей и чернокнижницей, манипулировала людьми и собрала только оккультные книги, а свою библиотеку заколдовала, чтобы никто ею воспользоваться не мог, и наложила на любопытствующих проклятие фараонов. Историки более поздних веков сходились во мнении, что книжное собрание Софии, скорее всего, состояло из небольшого количества книг, но дорого переплетенных и украшенных драгоценными камнями и золотом.

Софья Палеолог. Реконструкция облика

В Москве София более всего прославилась своим строительством. Москву испепеляли пожары, и это раздражало правительницу, привыкшую к европейской архитектуре. После пожара 1470 года Кремль сгорел, однако собрание книг Софии осталось цело. Тогда она, возмущенная видом обугленных бревен, призвала итальянских архитекторов Аристотеля Фьораванти и Пьетро Антонио Солари для строительства каменного Кремля, который после этого стал похож на Миланский замок. Приглашение иностранцев не было блажью правительницы: псковские мастера, ценившиеся на Руси, строили дома на известняке, а столица стояла на глине, песке и торфянике. Так почти достроенный Успенский собор рухнул из-за непрочности почвы в 1474 году. А Фьораванти был только рад бежать в Москву: его незадолго до этого оклеветали, обвинив в сбыте фальшивых денег. И первое, что сделал великий итальянец, – начал строить кирпичный завод и добывать белый камень для Кремля. Кремлю придали приличествующий ему вид, а храмы на его территории сохранили русские традиции. Позднее, с конца 1470-х годов, Фьораванти настолько приобщился к русской жизни, что стал начальником артиллерии у Ивана III, ходил в походы на Новгород, Казань и Тверь.

София против Орды

Властную правительницу не могло не возмущать положение Москвы по отношению к Золотой Орде. В 1480 году султан Ахмат отправился на Москву, заручившись поддержкой короля Польши и Литвы. Софию вывезли вместе с ценным имуществом на Белоозеро, а Иван III был в тот момент близок к панике. Именно в это время интересы Москвы пересеклись с планами Венеции выступить против турецкого султана и найти союзников. София воспользовалась этим еще и потому, что хорошо знала дипломата Ивана Фрязина, обрусевшего итальянца Джан-Батисты делла Вольпе, получившего в Москве немало недвижимости: именно Фрязин вел переговоры о замужестве Софии. Теперь царица охотно принимала венецианских послов. На руку московской политике сыграл и союз с крымским ханом Гиреем. Очевидное преимущество Москвы привело к тому, что ордынский султан Ахмат остановился на реке Угре и, не получив помощи от союзников, отступил.

София родила Ивану III наследника Василия, но у царя был еще потомок от первого брака – внук Дмитрий. Иван III менял завещание, сначала сделав наследником Дмитрия, а потом Василия. София имела большое влияние на своего мужа, он принимал решения, предварительно посоветовавшись с ней, и ее смерть в 1503 году стала для Ивана III большим ударом. Иван III пережил свою жену на два года, а наследником престола стал 26-летний Василий III.

Елена, дочь Софии

Усиление влияния католической церкви в княжестве Литовском привело к тому, что православные аристократы, ранее служившие на высокооплачиваемых должностях и занимавшиеся дипломатической и чиновной деятельностью, оставались без работы, а их места занимали князья-католики. Поэтому конец XV века ознаменовался переходом польских и литовских православных в Московское княжество. Именно тогда Русь пополнилась дворянскими родами Одоевских, Воротынских, Бельских и Мезецких. Однако именно с 1480-х годов начали возникать территориальные споры, ведь аристократы переселялись в Московское княжество вместе со своими поместьями на берегах Оки, а Литва утрачивала земли. Это привело к тому, что литовский князь требовал от московского вернуть князей обратно или возместить убытки.

Лишь после смерти Казимира IV в 1492 году начали налаживаться дипломатические отношения. В Литве воцарился брат польского короля Яна Альбрехта Александр. Русские дипломаты немедленно решили сосватать Александру Казимировичу дочь Ивана III и Софии Палеолог Елену. В то время Иван III уже именовал себя не князем, а «государем всея Руси» и Елена была царевной. Александр и Елена обручились в январе 1494 года, причем Елена сохранила за собой православную веру. В 1495 году русская княжна отбыла в Вильнюс. Этот брак способствовал и заключению мирного договора с закреплением территорий: Литва оставила себе Вильнюс, Брянск и Смоленск, Москва – Псков, Новгород, Тверь.

Характер передался Елене от матери: энергичная женщина сыграла своеобразную роль посла, передававшего отчеты в Москву, – она постоянно переписывалась с отцом и матерью, сообщая им все новости о дипломатической жизни Европы. Однако это привело к скандалу: многие члены ее свиты были высланы из Литвы, а она сама вынуждена была остановить переписку. Только в мае 1499 года она через подьячего Федора Шестакова прислала в Москву грамоту, в которой сообщала, что ее принуждают перейти в католичество. Эту секретную депешу доставляли с величайшей предусмотрительностью по дипломатическим каналам. Вяземский наместник князь Б.М. Туреней-Оболенский вручил ее Ивану III, приложив пояснительное письмо с указанием цепочки, по которой шла грамота: Федор Шестаков передал ее в Смоленске можайскому купцу Харе Василеву, тот еще одному можайскому купцу Василию Игнатову тоже в Смоленске, потом купец В. Демидов выехал из литовского Смоленска в приграничный город Вязьму, где отдал ее священнику Феодору Ильинскому, а уже от него она попала к Туренею-Оболенскому. В письме Шестакова говорилось, что княжну стремятся обратить в «латинскую проклятую веру», потому что «Русь велми ся с Литвою не любят», и литовцы хотят православие «отсхитити». Даже своего адресата, князя, Шестаков не называл по фамилии на случай, если письмо попадет в чужие руки.

Иван III принял меры и объявил литовцам войну, которая длилась три с половиной года и закончилась разгромом литовского войска на реке Ведроше 14 июля 1501 года. После пленения самого литовского командующего оставалось только заключить мирный договор, в котором оговаривались условия: Москве как победительнице достались 20 городов, 70 волостей, 22 городища и 13 сел. Этот договор стал важной вехой русской дипломатии, учитывая, что посредник в переговорах чешский король Владислав от имени папы римского Александра VI предложил Москве присоединиться к антитурецкой коалиции. Так русские цари и их наследники не без помощи своих жен и дочерей завязали контакты с европейскими странами.

Эта история не менее интересна, чем легенда об узнике в «железной маске». Кем был миссионер, дипломат и секретный агент – мужчиной или женщиной в мужской одежде? Часть исследователей склоняются к тому, что это была женщина; другие утверждают, что принадлежность к мужскому полу была доказана посмертным вскрытием. Но истинная природа этой личности неизвестна до сих пор. Существует и третья версия: этот человек был трансвеститом и умело пользовался своим положением.

В любом случае шевалье считается мастером интриги, одним из выдающихся авантюристов XVIII века, наряду с графом Калиостро или Казановой. Кстати, интересный факт: все популярные авантюристы, включая и шевалье д’Эона, побывали в России.

Кавалер д’Эон де Бомон.

Гравюра XVIII в.

Считалось также, что умение носить женское платье помогало этому молодому человеку не только на дипломатическом поприще, но и на любовном: так он выходил из затруднительных положений, если заводил роман с замужними дамами.

Шевалье и король

Шевалье Шарль д’Эон (по другим данным – Шарль-Женевьева д’Эон де Бомон или Луиза де Бомон), родился… или родилась в аристократической, но обедневшей бургундской семье 5 мая 1728 года. Первым поводом подозревать в нем женщину стали его собственные рассказы о том, что в детстве ее… или его… намеренно наряжали в мужскую одежду. Отец якобы хотел мальчика, а по завещанию обеспеченного родственника Бомонам полагалось приличное состояние, если у них родится сын. Так Бомоны пошли на обман: выдали дочь за сына, одевали и воспитывали как мальчика.

Что помогло молодому человеку уехать в Париж и поступить в Коллеж Мазарини, чтобы получить образование? Очевидно, то самое наследство. Говорят, в коллеже этот подросток отлично фехтовал и быстро постигал юридические науки. А потом шевалье оказался в министерстве финансов на ответственном посту. Каким образом? Все очень просто: хорошенькая мадемуазель на балу приглянулась любвеобильному королю Людовику XV и едва не угодила в его тайный гарем «Олений парк», куда попадали красавицы со всей страны: «Через подставных лиц для короля приобрели домик в тихом месте, прозванном прежде Оленьим парком. Здесь по меньшей мере с 1755 г. по 1766 г. жили и часто сменяли друг друга девушки, которых подбирал для Людовика его камердинер Лебель. Последний искал не только красивых, но и юных, поскольку монарх опасался заразиться венерической болезнью» (С.Ф. Блуменау «Людовик XV»). Лишь заступничество упомянутого Лебеля, знавшего тайну шевалье, позволило избежать скандала. Введенный в заблуждение король был заинтригован и решил тем не менее продолжать протежировать понравившейся ему особе. Так шевалье попал на ответственный пост в министерство, а потом и на секретную службу при короле.

Д’Эон рано начал писать статьи и книги о политике и финансах, сочинил труд о системе финансов французского двора, выполнял обязанности цензора, а потом стал членом тайной группы «Королевский секрет». Фактически это были агенты по специальным поручениям при дворе Людовика XV. Эти предшественники Джеймса Бонда были наделены особыми полномочиями, а их имена держались в строжайшем секрете даже для правительства.

Шевалье в России

Именно страсть к переодеваниям стала причиной успешной службы нового агента. Шевалье был отправлен в Россию. Его миссия заключалась в том, чтобы наладить отношения между Россией и Францией, а заодно – оттеснить российскую императрицу Елизавету Петровну от Англии, составлявшей Франции конкуренцию. Пройдет совсем немного времени, и Франция превратится в главного партнера России, в особенности из-за пристрастий Екатерины II. Однако в середине века все было иначе: отношения между странами отсутствовали. Попытка влияния со стороны французского посла Шетарди, который косвенно участвовал в воцарении Елизаветы, привела только к охлаждению со стороны императрицы: она не желала, чтобы ее контролировали, и даже выслала заносчивого дипломата. Приходилось все начинать заново. А между тем через канцлера Бестужева-Рюмина с российским двором уже налаживал контакты британский посол. И его действия были небескорыстны: англичане хотели завербовать русских солдат на войну против немцев и французов. Из этого следовало, что нужно выйти на контакт с врагами Бестужева-Рюмина – Шуваловыми и Воронцовыми. В России всегда дружили и враждовали целыми кланами, и нужно было умело вести интригу, чтобы заручиться поддержкой одной из сторон.

Но как получить аудиенцию, не вызвав подозрений? Как подобраться к императрице в рамках приличий? Разумеется, подослать к ней симпатичную молодую даму, умеющую поддержать интересную беседу. Такая дама сможет невзначай договориться, а если повезет – то и получить письменные гарантии.

В 1755 году шевалье прибыл в Петербург, но в тот момент он был молодой девицей по имени Луиза де Бомон, путешествующей в сопровождении своего дяди, пожилого шотландского аристократа Дугласа Маккензи. Этот дядя тоже был фигурой интересной – геолог, специалист по германским копям, жаждущий познакомиться с Россией. Пока геолог размышлял о драгоценных металлах и затерянных месторождениях, его племянница читала «Дух законов» Монтескье. Неудивительно, что она привлекала внимание молодых людей, которые не подозревали, что в книге, как в тайнике, хранится зашифрованное письмо Людовика XV к Елизавете, а ключ к шифру спрятан в каблуках туфель юной леди. Как уже говорилось, необходимо было искать встречи с кем-то из семейств Шуваловых или Воронцовых. Луиза де Бомон вошла в доверие к Екатерине Воронцовой. Говорили, что именно княгиня порекомендовала Луизу императрице для чтения на ночь. По другой версии, девушка читала книги самой Воронцовой, а с императрицей виделась нечасто, во время приемов, на которые ходила княгиня. Но в любом случае иностранка добилась своей цели: она умела слушать и слышать, поэтому разузнала много интересного, когда светские дамы сплетничали; а потом ей удалось передать послание. Связь с французским двором поддерживалась весьма своеобразно. Луиза делала заказы на меховые изделия: дорогой мех обозначал удачную ситуацию, а мех подешевле – неудачную.

Елизавета Петровна в то время еще не догадывалась о том, кто такая Луиза, но выразила согласие наладить отношения с Францией и, в свою очередь, адресовала письмо Людовику XV. Дуглас и его племянница с триумфом вернулись в Париж. В книге Монтескье на этот раз лежало письмо Елизаветы. После этого шевалье стал самой достойной кандидатурой на роль официального представителя Франции при российском дворе, ведь он лучше всех знал Россию. В Петербурге сразу заметили сходство молодого человека с девицей Луизой, но д’Эон, нимало не смущаясь, врал, что она его сестра. Не правда ли вся эта история напоминает пьесу Б. Брехта «Добрый человек из Сычуани», в которой один и тот же человек выступал то в роли брата, то в роли сестры?

Императрица вскоре догадалась, в чем дело, но сочла эту историю весьма остроумной и галантной. Женщинам XVIII века нравились подобные приключения.

Но со смертью Елизаветы Петровны закончилась и дипломатическая деятельность шевалье в России. За эту миссию он получил крест Святого Людовика и чин капитана королевских драгун.

Жизнь полна опасностей

Дипломату и секретному агенту короля довелось принять участие и в военных действиях, но не в качестве солдата, а в качестве шпиона. В годы Семилетней войны д’Эон был адъютантом герцога де Брильи и курсировал, добывая нужные сведения, но пришлось ему и доставлять на поле сражения боеприпасы.

В Англии шевалье служил с 1767 года и не раз выполнял поручения особого свойства. Вместе с инженерами он изучил побережье пролива Ла-Манш, определяя удобные места для высадки десанта. А однажды, когда Роберта Вуда, заместителя английского министра, пригласили на прием во французское посольство, д’Эон похитил его портфель с документами. Пока Вуд смог по достоинству оценить искусство французского повара, секретарь посольства удалился с добычей, спокойно скопировал документы и вернул все на место. После этого английские переговоры провалились, потому что французская сторона была уже в курсе всех шагов противника.

Англия – страна клубов и тайных обществ. Д’Эон вступал в них, переодеваясь то в женщину, то в мужчину. Он настолько мастерски маскировался, что определить его пол по внешности, манерам и движениям не могли даже знатоки.

А потом в дело вмешалась такая влиятельная женщина, как маркиза Помпадур. Ну кто же не знает мадам де Помпадур! На протяжении 20 лет она была фавориткой любвеобильного короля и имела огромное влияние на государственные дела. Мадам давала советы международного значения, получала в подарок исторические замки и территории, смещала неугодных министров и придворных, но и продвигала своих сторонников. Это была ее идея – назначить послом в Лондон графа де Герши, который сразу невзлюбил шевалье д’Эона, находившегося в британской столице на дипломатической службе. И что же сделал шевалье? Он посчитал, что с ним обошлись не лучшим образом, а в таком деле каждый за себя. Требуя от короля восстановления на службе и компенсации за пережитые трудности, он показал, на что способен, и опубликовал ряд неприятных писем. Шевалье слишком много знал о внутренней жизни двора – и об «Оленьем парке» Людовика и о его тайном имени «граф Лещинский», которым он пользовался, посещая своих фавориток. Это имя король позаимствовал у супруги, урожденной Марии Лещинской, которая смотрела на его увлечения сквозь пальцы. Испугавшись огласки, французский монарх пошел на мировую и отправил договариваться с шевалье еще одного придворного – драматурга Пьера де Бомарше, автора пьес о ловком слуге Фигаро, за которым читался образ самого автора. Драматург передал условие короля: в обмен на службу и пожизненную пенсию шевалье обязан до конца жизни носить женское платье: «Барышня Шарль-Женевьева д’Эон де Бомон, бывший драгунский капитан, кавалер военного ордена, адъютант маршала, доктор права и прочее, прочее, прочее, обязуется, что призрак шевалье исчезнет навсегда».

Д’Эон надел платье и начал заигрывать с Бомарше, совершенно его смутив.

Смерть покровителя

Но ничто не вечно, и король скончался от тех болезней, которых боялся больше всего, – от болезней, которые возникают от случайных связей и неразборчивой любви. А шевалье отныне был связан договором, и никто больше не обращался к нему как к мужчине. В старости он превратился в довольно сварливую старуху, которая развлекалась фехтованием, не брилась и к тому же пила и курила. А когда он вздумал в 1789 году записаться в революционную армию, чтобы только снова на какое-то время стать мужчиной, его лишили пенсии, посчитав, что он нарушил договор. В последние годы он зарабатывал фехтованием и пари о своей принадлежности к мужскому и женскому полу. Эти букмекерские сделки шевалье осуществлял через своих агентов. Такова была судьба одного из самых ловких авантюристов Европы в непредсказуемой Франции.

Еще одна мистификация шевалье

Со службой в России было связано одно весьма щекотливое дело д’Эона. Вернувшись в Париж, он имел при себе не только письмо русской императрицы, но и загадочный документ под названием «завещание Петра Великого», в котором была расписана вся внешняя политика России, которая намеревалась захватить Индию, Константинополь и морские проливы. Поначалу об этом документе ничего не было известно, и впервые он всплыл в 1810 году из-за Наполеоновских войн и противоборства Франции и России. А полностью завещание было опубликовано в середине XIX века. Но стиль и язык документа ясно указывали на то, что это мистификация, созданная с целью опорочить Россию. Кто-то счел документ фальшивкой самого шевалье, собиравшего всякие сплетни, кто-то приписывал авторство совсем другим лицам. Но беда в том, что политическую репутацию легко испортить клеветой, а очистить ее трудно. Прав был драматург Бомарше, вложивший в уста своего героя дона Базиля замечательный монолог о клевете: «Я видел честнейших людей, которых клевета почти уничтожила. Поверьте, что нет такой пошлой сплетни, нет такой пакости, нет такой нелепой выдумки, на которую в большом городе не набросились бы бездельники, если только за это приняться с умом, а ведь у нас здесь по этой части такие есть ловкачи! Сперва чуть слышный шум, едва касающийся земли, будто ласточка перед грозой, pianissimo, шелестящий, быстролетный, сеющий ядовитые семена. Чей-нибудь рот подхватит семя и, piano, piano, ловким образом сунет вам в ухо. Зло сделано – оно прорастает, ползет вверх, движется – и, rinforzando, пошла гулять по свету чертовщина!»

Когда мы говорим о роли женщин не только в истории, но и в международной дипломатии, невозможно не вспомнить самую яркую российскую императрицу, сумевшую приумножить те европейские контакты, которые зародились со времен Петра I. Екатерина II еще в роли русской княгини собиралась «соединить Черное море с Каспийским и оба – с Северным», а став императрицей, стремилась «направить торговлю Китая и Восточной Индии через Татарию». Екатерине зачастую придают черты придворной помпезности и гламура, забывая, что именно ей принадлежат слова:

«Вся политика сводится к трем словам: обстоятельства, расчеты и конъюнктуры».

Вслед за дедушкой своего мужа Петром I она продолжала осваивать Балтику, воссоединила земли, населенные белорусами и украинцами, открыла выход к Черному морю.

Иностранцы в России

Подобно Петру I, Екатерина любила поселять в России переселенцев из Южной Европы, спасавшихся от османского ига. Им жаловали титулы, давали работу, причем зачастую – при дворе. В годы правления Екатерины в России было много образованных иностранцев, но не голландцев или немцев, как при Петре, а сербов, болгар, румын, португальцев. В те годы европейцы, особенно из стран, занятых османами, стремились в Россию. Но не лучше ощущала себя и Португалия, превратившаяся в британскую винодельческую провинцию. Войны с Испанией и давление Англии истощили Португалию, а страшное землетрясение 1755 года полностью разрушило Лиссабон. Неудивительно, что некоторые родовитые португальцы стремились в Россию.

Любимым камердинером Петра III был португалец Яков Бенедикт Бастидон. Сам он, правда, писал в биографии: «Француской нации. Из Полши в Россию приехал в 1745-м году декабря 20-го числа и принят в дом Его Сиятелства малороссийскаго гетмана графа Кирилы Григорьевича Разумовского камердинером». Жена Бастидона стала кормилицей Павла I, а дочь Катерина вышла замуж за поэта Г.Р. Державина.

Переписка Екатерины Великой с господином Вольтером. Издание 1803 г.

Французские мыслители охотно переписывались с образованной императрицей. Адресатами Екатерины были философ Вольтер, ученый-энциклопедист Жан Лерон Даламбер, драматург и философ Дени Дидро.

Французская переписка

В 1773 году по приглашению Екатерины II в Петербург приехал Дени Дидро. Императрица встретила мыслителя ласково, беседовала с ним много часов, но с иронией выслушивала его предложения избавиться от дворцовой роскоши и вложить освободившиеся средства в народное обучение. Екатерина пожаловала Дидро крупную сумму денег на пополнение его библиотеки, также она выплачивала Дидро жалованье в размере 1000 ливров в год за заведование библиотекой.

Этот успех Дидро впоследствии не давал покоя другому просветителю – Даламберу. В своей переписке он не раз намекал Екатерине II, что Энциклопедия нуждается в средствах. В ответ на это Екатерина в середине 1760-х годов пригласила его в Россию на должность воспитателя наследника престола. Однако Даламбер не принял приглашения, поскольку не любил перемены мест и больше увлекался составлением Энциклопедии. Он писал Вольтеру в ироническом ключе: «Знаете ли вы, что мне предложили, хотя я и не имею чести быть иезуитом, воспитание великого князя в России. Но я очень подвержен геморроидальным коликам, а они слишком опасны в этой стране».

Едва ли императрица относилась к этой идее серьезно: получив от Даламбера отказ, она не стремилась найти сыну другого воспитателя. Однако начало было положено, и в парижских литературных кругах распустили слухи, что Екатерина хочет обратиться с таким же предложением к Дидро, Мармонтелю или Сорену.

Несмотря на отказ Даламбера стать придворным воспитателем и перенести Энциклопедию в Россию, Екатерина достигла своей цели: Французская академия занесла в свои протоколы предложение, сделанное ее члену, Вольтер восторженно поздравил друга, а французские газеты разнесли по всему миру известие о просвещенной императрице и ее деятельности. С одной стороны, это способствовало ее личной популярности. С другой – это был яркий пример «мягкой силы» дипломатии, то есть строительства мостов между разными культурами мирным способом.

Вольтер поддерживал переписку с Екатериной в основном потому, что это льстило его самолюбию. Но был в этом и расчет: за статьи по заказу русского правительства он получал деньги.

Екатерина повлияла и на своих придворных. Многие из них начали переписываться с иностранцами. Бецкой, граф Разумовский, граф А.Р. Воронцов также переписывались с Даламбером, а русские люди, посещавшие Париж, встречались с французскими энциклопедистами. В 1772 году Даламбера посетил находившийся в Париже директор Академии наук граф В.Г. Орлов. В 1774 году с ним встретился граф Чернышев. В 1778 году драматург и дипломат Д.И. Фонвизин тоже побывал во Франции, встречал там и Даламбера, и Вольтера.

Именно Екатерине Россия обязана ростом влияния в Европе и улучшением внешнеполитического имиджа России.

У этой женщины было два имени – Анаит, данное при рождении, и Диана, которым ее называл муж. Под этим вторым ее и узнали в мире как посла и посредницу в сложных вопросах.

Анаит Абгар появилась на свет 12 октября 1859 года в столице Бирмы городе Рангуне в многодетной семье богатого армянского торговца Ованеса Агабекяна. К концу XVIII века семья переселилась в Индию. Анаит выучила английский и санскрит, дома ее учили еще и армянскому языку. В те же годы в «Восточной семинарии» учился и классик индийской литературы, лауреат Нобелевской премии Рабиндранат Тагор. Замуж девушка вышла 18 июня 1889 года. Пару связывала взаимная любовь, и Микаэл Абгар всегда сравнивал красавицу жену с богиней охоты. Имя Диана прижилось. Поженившись, Абгары совершили путешествие в Гонконг, Китай и Японию. В городе Кобе, на берегу океана, они решили остаться и открыли большую гостиницу – здание на пристани весьма помпезного вида со стеклянным куполом. Тогда же они основали торговую компанию, занимавшуюся перевозками из Японии в Индию. Индия была родиной Микаэла, там жила вся его семья. У семейства имелась своя судоходная компания, а члены семьи Абгар стали в Индии уважаемыми людьми, занимавшими высокие посты. Абгары активно занимались благотворительностью для своих соотечественников, что вообще всегда было характерно для армян. На заработанные деньги они строили школы и реставрировали храмы.

Микаэл Абгар, осев в Японии, имел две цели – сделать приятное жене, которой нравилась эта страна, и расширить семейный промысел, найти новые торговые пути.

Диану никто не ограничивал в ее стремлении получать образование, вникать в торговые дела и заниматься просвещением. Когда они с мужем по делам бизнеса попали в Индонезию, она опубликовала путевые заметки в местной газете и с этого момента стала корреспондентом, специализирующимся на экологии и защите окружающей среды. Диану возмущало состояние городов, грязь и пренебрежение к экологии. Это оказалось настолько злободневно, что журналистка стала знаменитостью и очень быстро обрела почитателей. Для семейного дела такая популярность была тоже очень важна, и дела Микаэла пошли в гору. Диана начала публиковать романы, повести, рассказы. Ее романы «Сьюзан» и «Рассказ с родины», опубликованные в 1890-х годах на английском языке, сделали ее самым популярным англоязычным автором Японии.

Диана Абгар в Японии. 1900-е гг.

Но в 1906 году ее постигла тяжелая утрата – скончался Микаэл. Семейство отправилось в Йокогаму, где открыло торговый дом и завязало связи с Европой, Америкой и Китаем. Диане предложили работу в министерстве иностранных дел Японии. Вначале она оказалась в протокольном отделе, а потом стала выходить на международный уровень. Умная, красивая и отменно воспитанная, она нравилась всем и сразу очаровывала всех иностранных дипломатов. Ее статьи печатались в газетах Франции и Англии, но теперь она была автором серьезных экономических и политических статей.

Дипломат армянского народа

Рос международный авторитет Дианы Абгар, но ухудшалось положение армян в местах их постоянного проживания. В 1909 году в Османской империи начались нападения и погромы, поджоги, грабежи, убийства. С 14 по 18 апреля в Адане было убито более тысячи человек, а турецкая армия, изображавшая из себя миротворческие силы, примкнула к погромщикам и принялась обыскивать армян, изымая у них оружие. Это был первый сигнал бедствия – предупреждение о будущем. Трагические события не оставили Диану равнодушной. Она публиковала в газетах «Дальний Восток» и «Джапан газет», «Фигаро» и «Таймс» статьи с разоблачением убийц из Османской империи. Трудно сказать, насколько ей удалось повлиять на общественное мнение Запада: ведь будь это мнение по-настоящему активным и сострадающим, не допустили бы впоследствии геноцида 1915 года. Но сама Диана после этих событий сделалась армянской патриоткой, хотя родилась и жила вдали от исторической родины. Именно теперь она стала армянским послом.

Изменился и характер ее художественной прозы. Уже не романтические произведения, а суровые романы о жизни выходят один за другим: «Правда о резне армян», «Армянский вопрос», «Армения, которую предали» (1910), «Своим именем» (1911), «Мир в Европе», «Проблема мира», «Мир и не мир» (1912). Диана затевает переписку с политиками, чиновниками, правозащитниками. Один из ее адресатов – Вудро Вильсон, будущий президент США. Ее голос дошел до всех континентов, а она выступала, читала лекции, рассказывала о судьбе армян, давала интервью. Работу ей облегчало то, что, сотрудничая с министерством иностранных дел, она могла читать корреспонденцию всех стран мира и быть в курсе происходящих событий.

Геноцид 1915 года привел к гибели огромного числа армян, а те, кому удалось уцелеть, спасались бегством и попадали во все страны мира. Диана в 1918 году по долгу службы находилась во Владивостоке, где стояли японские оккупационные войска. Армяне, которых в городе было уже около тысячи, могли превратиться в проблему: от них требовали обеспечить себя, чтобы не стать нищими, попрошайками и ворами. Но что могло быть у людей, которые покинули свои дома, не успев собрать вещи? Речь шла не о деньгах и богатствах, а о спасении жизни – своей и своих детей.

Именно тогда Диана превратилась в посла доброй воли и стала для своих соотечественников единственной защитой. О ней писали, что «ее торговая компания была приспособлена ею под офис дипломатической миссии для армянских беженцев, а дом – под временное прибежище для них. По ее поручительству как японские власти, так и европейские консулы выдавали беженцам-армянам пропуска. У местной полиции одно ее слово стоило больше, чем какой-либо официальный документ. В случае возникавших недоразумений с ее подопечными власти неизменно обращались к госпоже Абгар, и она добрым словом, нравственным воздействием, материальными средствами поддерживала оказавшихся в этих краях страдальцев, отправляя их в нужном направлении. На Дальнем Востоке госпожа Абгар стала единственной персоной, помогавшей армянам, не знавшим ни языка, ни местных обычаев…Частенько представители американских и английских властей под поручительство госпожи Абгар выдавали армянам пособия, чтобы те могли добраться до Америки или Англии. Нередко по просьбе госпожи Абгар пароходные компании предоставляли армянам билеты с большими скидками».

Мы хорошо знаем, что большие армянские диаспоры благополучно проживают в США, Канаде, Италии. Но мало кому известно, что многие из этих людей обязаны своим спасением и благополучием Диане Абгар.

Учитывая тягу Дианы Абгар к армянскому вопросу, глава правительства Армении Амо Оганджанян 21 июля 1920 года назначил ее дипломатическим представителем и генеральным консулом Армении на Дальнем Востоке, «чтобы защищать интересы недавно рожденной родины и смягчить условия наших соотечественников…».

Так она стала первой в истории женщиной-консулом, о чем сообщили все печатные издания мира. В то же время Диана Абгар продолжала оставаться японским дипломатом и была влиятельным человеком в Японии.

Диана не теряла надежды посетить историческую родину, мечтала переступить порог армянской церкви. Она продолжала переписываться с деятелями Армянской церкви до самой своей смерти в 1937 году. Ее похоронили на иностранном кладбище Йокогамы рядом с мужем. А ее дети, забрав все ее наследие и документы, переехали в США.

Фрязиными они стали потом, когда российская реальность потребовала русификации имен этих дипломатов итальянского происхождения, а древнерусское слово «фряжский» означает «европейский» или «итальянский». Так Джан-Батиста делла Вольпе и его племянник Антонио Джиларди превратились в Ивана и Антона Фрязиных.

Ныне Ивана Фрязина историки вспоминают редко, и в основном – как авантюриста, устроившегося на дипломатическую службу ради прибыли. Наверное, итальянская фамилия его определила это мнение, ведь Volpe означает «лисица». В связи с этим вполне справедливо мнение историка Б.Н. Флори о том, что отметившийся в старинной переписке Иван Лисицын Фрязинов – это и есть тот самый Volpe.

Дворяне родом из Виченцы были известны тем, что в середине XV века успели побывать в Восточной Европе, потом ездили к татарам и, наконец, появились в Москве, где, перейдя в православие, поступили на службу к Ивану III. Поначалу новоявленный Иван Фрязин служил при дворе монетным мастером, однако к нему часто обращались за советами, и вскоре он был востребован как путешественник, знаток иностранной жизни и переводчик.

В 1469 году папский легат Антонио Джиларди прибыл в Москву в составе свиты греческого дипломата Юрия Траханиота, посла кардинала Виссариона, с предложением брака Ивана III и Софии Палеолог. Идея заинтересовала вдового Ивана III, стремившегося восстановить положение России, пошатнувшееся за два столетия ордынского ига. Была у князя и вторая цель – закрепить свой авторитет среди бояр. Он доброжелательно принял посланника папского двора, чего не скажешь о боярах, противившихся иностранному, и прежде всего католическому, влиянию. Несмотря на православие византийских императоров, София Палеолог, как изгнанница, была сосватана римским папством, а это явно угрожало и московской православной церкви, и консервативному боярству.

Но, несмотря на изгнание и утрату престола, София Палеолог оставалась авторитетной фигурой и была хорошей партией. Соответственно в 1469 году посол Вольпе (Фрязин) был отправлен Иваном III к римскому двору с согласием на брак. Об этой миссии известно не так уж много, но история сватовства была отражена на картине русского художника литовского происхождения Виктора Муйжеля («Посол Иван Фрязин вручает Ивану III портрет его невесты Софии Палеолог»).

В 1471 году племянник Вольпе, Антонио Джиларди, уже получивший на службе у княжеского двора русское имя Антон Фрязин, вернулся из Рима, установив дипломатические отношения между католическим Римом и Москвой. Но не все оказалось так просто.

Посол Иван Фрязин вручает Ивану III портрет его невесты

Софии Палеолог. Художник В.В. Муйжель. До 1924 г.

Маневры лиса

Со стороны Европы истинной целью этой брачной кампании было не только вступление Русской православной церкви в папскую коалицию, но и вовлечение России в крестовый поход против Турции. Очевидно, эти требования и были озвучены для прибывших в Рим московских представителей. Впоследствии эту самую цель Вольпе от Ивана III скрыл.

Не раз говорилось, что итальянец имел свои личные мотивы, что тогда уже он умело манипулировал и высокородными правителями, и самой ситуацией. Но существует иная версия. Просто оба дела Ивана Фрязина оказались увязаны друг с другом, ведь, как выяснилось, брак с царевной, оставшейся без царства, был стратегической уловкой Рима: его предложили Ивану III не просто так, а в обмен на вхождение в Римско-католическую церковь и участие в антитурецкой кампании. Такая своего рода дипломатическая ловушка. Когда из Москвы прибыли послы с положительным ответом на сватовство, Рим сразу выдвинул свои условия, о которых раньше не говорилось. И Фрязин, оказавшись в незавидном положении и не обладая полномочиями от своих московских хозяев давать согласие на эти предприятия, мог дать обещание лишь на словах. В то же время он попытался самостоятельно решить хотя бы один вопрос – касавшийся турецкого похода. Фрязин понимал, что под Римско-католическую церковь русские не пойдут, но содействие в походе на турок им ничем не грозило. Тем более что речь шла прежде всего о том, чтобы Восточная Европа позволила походу передвигаться через свои территории. Однако посол совершал роковую для дипломата ошибку: он действовал через голову Ивана III, своего правителя.

Здесь следует сделать некоторое отступление, посвященное роли Венеции того времени. В 1451 году после смерти патриарха Доменико Микеле папа Николай V присоединил патриархат Градо и епархию Кастелло к патриархату Венеции, издав об этом папскую буллу Regis aeterni. Так Венеция пополнилась новыми земельными территориями (в том числе Далмацией) и приобрела большое политическое значение. А вскоре территория патриархата была расширена путем слияния с Аквилейским патриархатом.

Служить дипломатом в Венеции в то время было очень престижно, но все еще не было единой системы управления, из-за чего возникали споры. Выборы патриарха были прерогативой Венецианского сената, и эта практика порой приводила к конфликтам между республикой и Святым престолом. Поскольку прихожане сами избирали своих приходских священников, это тоже приводило к спорам. Дабы выйти из этой ситуации и избежать споров, сенат постановил, что в будущем права на такие обсуждения и принятие решений закрепляются только за сенаторами, среди которых далеко не все были профессионалами своего дела. Именно поэтому большое значение приобрела деятельность таких людей, как Джан-Батиста делла Вольпе или его знакомый Джованни-Батиста Тревизано – секретарь сената с 1560 года. Этот Тревизано уже закрепил свою общественную значимость, представив сенату реформы в католическом образовании, основав семинарию, проводя духовные собрания и ревностно коллекционируя законы и привилегии своих духовных предшественников в архивный труд (Constitutiones et privilegia patriarchatus et cleri Venetiarum).

Встретив своего племянника Антонио Джиларди, когда тот вернулся в Рим из Москвы, Вольпе послал его в Венецию с письменным предложением (докладом для сената) отправить на войну с турками 200 тысяч конников Золотой Орды. Венеция по отношению к Ахмату, хану Большой Орды, проявляла большую заинтересованность и дипломатическую активность, война с турками была первейшим планом венецианцев, поскольку им необходимо было остановить продвижение турок на запад. Сенат заслушал доклад Вольпе в 1470 году и одобрил его. Получив согласие, русский посол при поддержке сената снарядил в Золотую Орду своего товарища – того самого секретаря сената Джованни-Батисту Тревизано.

В 1471 году Тревизано оказался проездом в Москве. Чтобы как-то объяснить внезапное появление в Москве венецианского дипломата, Вольпе, так и не сообщивший о своем договоре с венецианцами, представил его как своего родственника (так называемых «родственников» у него к тому моменту было уже очень много) – богатого купца, путешествующего по торговым делам. От Ивана III истинная цель этой поездки по-прежнему скрывалась.

Вольпе и сам не сидел без дела. Он успел еще раз съездить к хану Ахмату в 1472 году, после чего доложил сенату о готовности Ахмата начать военные действия против турок с продвижением через Венгрию. Передал он и условия хана: ежегодная выплата 10 тысяч дукатов и единовременная выплата 6 тысяч дукатов. Доклад Вольпе сенату не понравился: из-за требования ханом больших денег, разумеется.

Сватовство великого князя

В то же самое время Вольпе решал проблемы русского престола. В 1472 году он находился в Риме с целью подготовить брачный обряд для Ивана III. 24 июня того же года он выехал в Москву вместе с Софией Палеолог и в начале ноября прибыл в Москву. 12 ноября состоялось венчание Ивана III со своей византийской избранницей, которой предстоит сыграть большую роль в жизни Москвы: позднее именно эта великая княгиня, придя в ужас от российских пожаров, впервые одела столицу в камень, пригласив из-за границы архитекторов. Что же касается легенд о необыкновенной библиотеке Софии, которую она везла в своем обозе, то, как уже говорилось, существует версия, что на самом деле под «библиотекой» понималось лишь небольшое количество редких старинных книг, ведь в те времена само понятие «библиотека» было совершенно другим в связи с большой ценой на книги, которые изготавливались из дорогих материалов.

Несмотря на удачное завершение брачного мероприятия, судьба Джованни Вольпе, привезшего царевну, сделала крутой вираж и внезапно преподнесла ему неприятный сюрприз. Воистину за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Международная кампания Вольпе и его интриги, связанные с крестовым походом на турок, были раскрыты. Все-таки он считался русским послом Иваном Фрязиным, а значит, должен был следовать своему посольскому предназначению и не имел полномочий предпринимать что-то в обход своего начальства. Узнав о том, кто такой «купец» Тревизано на самом деле и чем у него за спиной занимались на русской службе итальянцы, Иван III пришел в бешенство. Он отправил Вольпе в тюрьму города Коломна и отдал его имущество на разграбление: такие вульгарные формы в то время имела процедура конфискации. Семью дипломата попросту выгнали из дома.

Антону Фрязину (Джиларди) вменили в вину попытку тайно провезти в Золотую Орду через Москву посла Венеции Джованни Тревизано, скрывавшегося под маской купца. Однако Антон выступал лишь как соучастник своего дяди – Ивана Фрязина, поэтому его не арестовали, а послали в Венецию за разъяснениями и извинениями.

Джованни Тревизано, который направлялся в Золотую Орду через Москву, тоже был арестован, и его чуть не казнили. Спасло его только вмешательство Венеции после прибытия туда Антона Фрязина: правительство сообщило российскому двору все обстоятельства подготовки похода и заверило, что эти мероприятия не были направлены против Московского государства.

План Вольпе и Тревизано терпит фиаско

Джан-Батиста делла Вольпе, по всей видимости, так никогда и не узнал, чем же завершилась история с задуманным им крестовым походом на турок. Дипломата Тревизано, который представлял большую ценность для не слишком профессионального венецианского сената, смогли отстоять, и российские власти отпустили его к хану Ахмату. Однако драматические обстоятельства расследования задержали Тревизано в Москве на целых три года, и он отправился в Золотую Орду только в 1474 году. В 1476 году он вернулся на родину в сопровождении двух посланников Золотой Орды. В целом условия хана Ахмата были сенатом одобрены, и Тревизано отправили обратно с 2 тысячами дукатов задатка.

Однако в ходе всех этих слушаний совершенно забыли третью сторону – те страны Восточной Европы, через которые собирались направлять силы Золотой Орды. И первым этому походу воспротивился польский король Казимир IV, понимавший, что продвижение войск Ахмата через территории Северного Причерноморья приведет к неизбежным потерям, грабежам и конфликтам, а возможно, и к чему-нибудь похуже – угрожающему лично ему и его власти. Поход не состоялся, а Тревизано, успевший завязнуть в Польше с бесперспективными переговорами, был отозван в Венецию в 1477 году.

Так великий план «слуги двух господ» Джанни Вольпе (поневоле вспомнишь тут хитроумного слугу Дзанни из венецианской комедии масок) потерпел фиаско. Ему, очевидно, хотелось и снискать славу мирового уровня, и угодить обеим державам, и получить свою долю прибыли от этого масштабного мероприятия. Впрочем, все это – и победы, и поражения – прошло уже мимо него.

Антон Фрязин остался в Москве. Он был не только дипломатом, но и талантливым архитектором, поэтому всю дальнейшую жизнь «извинялся» перед Россией, возводя величественные строения, тем более что новая великая княгиня покровительствовала развитию кирпичного и каменного дела.

А вот что случилось дальше с деятельным Джан-Батистой делла Вольпе, ставшим на некоторое время русским дипломатом Иваном Фрязиным, никому не известно.

Первые дипломаты на службе России еще не имели официального ведомства и статуса. По большей части это были чиновники, писари, бюрократические лица, отвечавшие за ведение протокола и бумаг. Эта новая бюрократия шла на смену консервативному и неповоротливому боярству, вызывая раздражение последнего. Большая их часть выдвинулась из дьяков, а иногда, при особом таланте, – из подьячих.

17 мая 1525 года дьяк Федор Мишурин участвовал в приеме иностранных дипломатов при дворе Василия III. Посольские обычаи требовали устраивать в честь представителей иностранных государств торжественную трапезу, в которой принимал участие и великий князь. Когда трапеза заканчивалась, еду и напитки отправляли к дипломатам, чтобы они могли угоститься и после празднества. Федор Мишурин получил задание доставить яства литовскому посланнику. То есть основной задачей дьяков и подьячих в старые времена было распределение продовольствия.

Это еще не были дипломаты в полном смысле слова. Все дьяки были исполнительны и похожи друг на друга. Отношение к Мишурину начало меняться лишь с приближением смерти великого князя, когда дьяк оказался почти доверенным лицом – вторым после Григория Никитича Путятина по прозвищу Меньшик или Меньшой.

Смерть великого князя

Утром 23 ноября, находясь в крайне тяжелом состоянии и не имея уже надежды на выздоровление, великий князь Василий через Боровицкие ворота въехал в Кремль. На совещании думы обсуждались дальнейшие шаги в управлении государством. Умирающий князь говорил о своем сыне трехлетнем Иване и жене Елене (Глинской). Совещание было тайным, и присутствовала на нем только высшая знать. Однако для двух дьяков сделали исключение, ими были Григорий Никитич Путятин и Федор Мишурин. Они присутствовали при оформлении духовной, то есть завещания великого князя, причем Путятин был писарем, а Мишурин ему помогал: «И тогда князь великий духовную свою грамоту и завещание об управлении царством сыну своему и наследнику повелел писать дьяку своему Григорию Никитину Меньшому Путятину и у него велел быть в товарищах дьяку же своему Федору Мишурину».

Василий III ведет переговоры с крымскими послами.

Гравюра Б.А. Чорикова. Первая пол. XIX в.

Драматическое путешествие Василия III по городам в надежде на выздоровление осталось скрытым для Мишурина, потому что в самой свите он не присутствовал. Но у смертного одра российского правителя стоял именно он.

С этих пор стало расти его влияние в государственных делах. Он переутверждал так называемые иммунитетные грамоты: согласно обычаю, суверен мог пожаловать своему подчиненному земельные территории или права, но делалось это в форме личного договора. Смерть одной из сторон влекла за собой перезаключение договора и оформление множества бумаг. Такой процесс занял несколько десятилетий и укрепил положение Федора Мишурина, которому досталось наибольшее количество бумаг.

Дипломатия Федора Мишурина

Мишурин участвовал и в протокольных встречах с иностранными дипломатами. Если при правлении Василия III у Мишурина был лишь один опыт такого рода, о котором упоминалось раньше, то с 1537 года количество мероприятий возросло до шести, и Мишурин принимал участие в четырех из них.

Первыми визитерами стали литовцы с предложением подписания мирного договора. Всего за пятнадцать лет до этого закончилась Литовская война 1512–1522 годов, и ее итогом стало перемирие. Теперь, с началом правления нового великого князя, потребовалось подписание прочного мира взамен продления перемирия. В конце 1533 года Москву посетил Юшко Клинский, эмиссар Литовской рады. Бояре обеих сторон, ведущие переговоры, были в то время послами, хотя такого статуса еще не существовало. Таким же «посольством» и «дипломатией» считались встречи между самими главами государств, не всегда владевшими дипломатическими тонкостями и уловками друг друга.

Юшко Клинский был принят 18 декабря 1533 года дьяками Григорием (Меньшиком) Путятиным и Федором Мишуриным. Но в то время эти переговоры не могли дать позитивного результата: слишком велики были противоречия сторон. И уже год спустя началась новая война. Посольство вернулось на русскую землю только в 1536 году: 22 февраля приехал литовский посланник Гайко, а 25 мая и 4 июня был устроен прием Владиславу Роговскому. Роговского встречали князь И.Ф. Оболенский, близкий к вдовствующей княгине Елене, дипломат И.Ю. Шигона-Поджогин и дьяки Путятин и Мишурин.

Едва завершилось это посольство, как в Москву приехали Ян Глебович, Матвей Войцехович и Венцлав Николаев. 14 января их принимал великий князь, а верительные грамоты брали все те же дьяки, служившие при дворе дипломатическими чиновниками. Причем Путятину в тот раз довелось даже выступить «голосом» правящего князя, поскольку Ивану IV было только семь лет: Григорий Путятин говорил за него приветственную речь в адрес послов. 18 января начались сами переговоры, которые оказались очень непростыми и длились месяц. 18 февраля был подписан договор пятилетнего перемирия – единственно возможный и виртуозно отточенный компромисс, авторами которого были Путятин и Мишурин.

Вторыми визитерами стали татары. Хан Шах-Али, изгнанный из своего ханства, нашел убежище в Москве и был принят Еленой Васильевной 9 января 1536 года. На этом приеме также присутствовали дьяки Путятин и Мишурин.

Неблагодарное время

Однако сколь веревочке ни виться, все конец будет, а в те времена жизнь человека, даже высокого положения – а может быть – именно высокого положения, – ничего не стоила и могла оборваться в любой момент. Так случилось и с Федором Мишуриным, который даже не особо выдвинулся: он лишь присутствовал на переговорах, оформлял и подписывал документы, причем чаще всего – за своим коллегой Меньшиком Путятиным, который и великого князя озвучивал, и верительные грамоты принимал. Чем же мог не угодить боярству простой приказной дьяк Мишурин, выбившийся из подьячих?

Конец его карьере пришел в тот момент, когда умерла Елена Васильевна, вдова Ивана III. С ее смертью за влияние на малолетнего князя Иоанна разыгралась война, в которой ключевую роль играли мстительные Шуйские. Именно их жертвой пал Федор Мишурин.

Удивительным в этом деле кажется только то, что он почему-то пострадал больше других – бояр намного заметнее и положением повыше (князей М.В. Тучкова-Морозова, Ю.М. Голицына-Булгакова, И.Ф. Бельского, И.И. Хабарова) могли арестовать, разжаловать, отправить в опалу, сослать, митрополита Даниила лишили кафедры, и только несчастного дьяка Мишурина избили, сорвали с него одежду и, наконец, казнили. Кому именно он перешел дорогу?

21 октября 1538 года он ушел из жизни, практически не оставив следа в академических изданиях по дипломатии. Вологодско-Пермская летопись скупо повествует: «В лето 7047. Октября князь великии Иван Васильевич велел казнити смертною казнью диака своего Федора Мишурина, у тюрем головы съсечи». При всей будущей свирепости Иоанна Грозного едва ли повеление о казни Мишурина исходило от него – семилетнего юнца. Шуйские просто воспользовались беспомощностью наследника престола и смутным временем после смерти великой княгини.

Через одиннадцать лет после гибели дьяка Мишурина, в 1549 году, в России появится первое профессиональное дипломатическое учреждение – Посольский приказ. «Особое место в деятельности Посольского приказа занимала организация посольств за рубеж, – писал историк Н.А. Кудрявцев. – До начала XVII столетия Россия не имела за границей постоянных дипломатических представительств, хотя отдельные попытки по их учреждению предпринимались. Посольства посылались по мере надобности (заключение мира, избрание на престол, торговые связи и т. д.). Послами избирались люди, пользовавшиеся доверием царя и Боярской думы. Послы назначались, как правило, из бояр. Они имели право вести переговоры, подписывать соглашения, вырабатывать проект договора, окончательное утверждение которого зависело от верховной власти. Посланники назначались из числа дворян, дьяков, реже – подьячих и посылались по менее важным делам. Гонцы обязаны были доставить отданную им грамоту или передать поручение устно, не вступая в дипломатические переговоры. Все дипломатические представители должны были добиваться приема у монарха или главы правительства и категорически отказываться вступать в переговоры с советниками» (Н.А. Кудрявцев «Государево око. Тайная дипломатия и разведка на службе России»).

Исследователи первых российских приказов полагают, что причиной гнева, обрушившегося на Федора Мишурина, стала попытка старого боярства задавить новую элиту государства – приказное и посольское чиновничество, вышедшее из низов. Этот новый класс шел на смену старому, феодальному, и должен был заменить его. Но в те годы он еще только зарождался.

О том, насколько прихотлива была в прошлом судьба дипломатов, свидетельствует трагическая история взлета и падения руководителя Посольского приказа Ивана Михайловича Висковатого – человека эпохи Иоанна Грозного. Это было следующее поколение приказных чиновников высокого ранга, вступивших в предпоследнюю четверть XVI века.

Историк В.В. Похлебкин писал о Висковатом, что «поначалу худородный Иван Михайлович не слыл любимцем царя, но через несколько лет оказывал на него большое влияние и благодаря своим природным дарованиям поднялся на самые высокие ступени служебной лестницы».

Хождение во власть

Действительно, возвышение такого человека стало возможно лишь благодаря его личным качествам и способностям. Ни образования, ни умения льстить и интриговать у будущего дипломата не было. К нему более всего подходило слово «самородок», и таких «самородков», созданных самостоятельно, без связей и возможностей людей, оказалось в России немало, причем в самые разные времена – при Иване IV, при Петре I, при их последователях. Время правления Ивана Грозного требовало от чиновника при дворе не только особых способностей, но и умения постоянно уходить от удара, осторожничать, таиться. Очевидно, Висковатому этого умения однажды не хватило.

Висковатый в прямом смысле принял эстафету у Меньшика Путятина и Федора Мишурина: первое упоминание о нем встречается ровно годом позже последнего упоминания Путятина – в 1542 году. Предыдущее поколение приказных дьяков-дипломатов и правящего боярства было выкошено Шуйскими, а Иоанн IV править еще не научился в силу малолетнего возраста. Именно тогда Иван Висковатый писал грамоту о перемирии с поляками.

Происхождение Висковатого схоже с происхождением Мишурина: оба – худородные дворяне, оба – подьячие низшего звена, оба выдвинулись благодаря способностям, старательности и умению в канцелярских делах. Конечно, им обоим помогали покровители. Висковатого поддерживали Захарьины – родня Анастасии, первой жены царя. Анастасия была единственной большой любовью Ивана Грозного, он подозревал бояр в ее отравлении, и, как выяснилось, не без основания: спектральный анализ ее останков, проведенный учеными в 2000 году, подтвердил отравление ртутью. Смерть Анастасии дорого обошлась государству. Н.М. Карамзин писал: «Здесь конец счастливых дней Иоанна и России: ибо он лишился не только супруги, но и добродетели» («История государства Российского»). Однако, воюя с боярами, царь не забыл Захарьиных, родню Анастасии, и прислушивался к их мнению.

В 1553 году Иван IV заболел и, опасаясь смерти, призвал Захарьиных. Оказался там и Висковатый. Именно тогда он посоветовал царю написать завещание в пользу царевича Дмитрия. Однако другие родственники царя, бояре Старицкие, предвидя скорый передел власти, возмутились против Захарьиных и стали подстрекать двор. Придворные разделились: одна часть (захарьинская) хотела присягать малолетнему Дмитрию Ивановичу, вторая (старицкая) не желала, остальные колебались из опасения оказаться между двух огней. Один лишь Висковатый проявил твердость и поддержал Дмитрия и его сторонников Захарьиных. После этого, когда царь избежал смерти и работа двора наладилась, Захарьины отблагодарили Ивана Висковатого высоким назначением, а их противники впали в немилость.

Посольский приказ

Иван Висковатый нравился людям своим красноречием и обходительностью. В нем увидели дипломатический дар и дали ему возглавить МИД того времени, который назывался Посольским приказом. Представитель нового поколения чиновной бюрократии Иван Висковатый стал первым главой русской дипломатии, в которой до этого существовали только великий князь и его писари. Глава приказа уже мог принимать самостоятельные решения, хотя и не имел еще достаточных полномочий, закрепленных законом.

Став первым российским царем, Иоанн Васильевич поручил Висковатому принимать верительные грамоты от послов, встречать делегации и ездить в другие страны с официальным визитом. Эта процедура была закреплена в 1549 году. Висковатый сразу же отправился в гости в Ногайскую орду и к Дербышу, правителю Астрахани. Впоследствии к нему приезжали иностранные послы от ногайцев и татар, поляков и литовцев, немцев и датчан. Теперь бывший подьячий, а ныне глава приказа лично принимал делегации без участия высших лиц государства. Встречи проходили в дьячьей избе.

Иван Михайлович Висковатый сам составлял посольства, отправлявшиеся за границу, вел переписку с царем и боярами, а на встречах царя с делегациями протоколировал переговоры. Протоколы сразу становились русской историей, потому что переносились в летописи.

Глава приказа возглавлял царский архив. Хранилище архива было реорганизовано и стало отдельным учреждением, а после пожара 1547 года архив был восстановлен Висковатым. Именно благодаря этому архиву глава Посольского приказа мог мастерски ориентироваться в дипломатических документах и организовывать встречи с иностранными послами.

После него архивом заведовал Алексей Адашев – дипломат, соперник Висковатого в придворной деятельности, однако он в 1560 году оказался в опале и был снят с должности. Судьба архива сложилась столь же драматично, как и судьба его начальников: во времена Смуты часть документов пропала, другую вывезли польские интервенты. Эти украденные документы хранились в архиве Польско-Литовского государства – Литовской метрике, другая часть бумаг была в составе архива Посольского приказа. Борьба за этот архив сравнима разве что с борьбой за возвращение Янтарной комнаты. В 1634 году при заключении Поляновского мира русские послы требовали вернуть документы и сумели получить некоторую часть украденного. Почти полтора века спустя, в 1794 году, после раздела Речи Посполитой, удалось вернуть вывезенные материалы в Россию.

Польские послы у Ивана Грозного. Художник М.В. Нестеров. 1886 г.

Западник

С 1561 года Висковатый стал «печатником», то есть канцлером – хранителем печати. Один из иностранных путешественников, составитель Ливонской хроники Руссов, с восхищением говорил о Висковатом, что «его уму и искусству, как москвича, ничему не учившегося, очень удивлялись иностранные послы» («История дипломатии», 1959, т. 1).

Работа с бумагами лишь непосвященному человеку кажется незначительной. На самом деле, умело разбираясь в канцелярии, можно сосредоточить в своих руках очень большую власть, ведь в бумагах есть внешнеполитические документы, указы и приказы, родословные.

В 1550-х годах дипломатия Ивана Грозного занималась в основном восточными территориями – Казанью, Астраханью. Иван Висковатый любил западные страны, особенно старался привлечь в Россию английских послов, которые добирались в далекую страну через Архангельск. В 1553 году Висковатый впервые встретился с путешественником Ричардом Ченслером и вел с ним переговоры о торговле. Англичанам удалось открыть представительства и торговые фирмы в нескольких городах, получить льготные грамоты. Приехали в Россию и мастера – ремесленники, художники, врачи. Документы, которые подписывал Иван Михайлович со своими английскими партнерами, просуществовали до XVII века.

«Турецкий шпион»

Конец карьере канцлера Висковатого положила Ливонская война. Она привела к интригам при дворе и разделила придворных Ивана Грозного на два лагеря.

Начальник Челобитного приказа А.Ф. Адашев, некогда работавший у Ивана Грозного постельничим и заправлявший ему брачное ложе, возглавил восточный лагерь: он считал, что надо заниматься татарскими ханствами и османами. Висковатый и его сторонники были западниками и настаивали на продолжении Ливонской войны. И поначалу все шло по плану Висковатого, тем более что его конкурент на дипломатическом поприще, недавний любимец царя Алексей Адашев, уже в 1560 году впал в немилость, лишился работы в царском архиве и был сослан в Дерпт. В 1561 году ему повезло там и умереть от горячки, учитывая, что все его родственники были уже казнены и его ждала такая же участь. Возможно, и горячка была вызвана известием о том, что Иван Грозный казнил его родного брата Даниила с 12-летним сыном.

Оставшись без конкурентов, Висковатый с удовлетворением наблюдал, как терпит поражение Ливонский орден, а рыцари сдают русским замки и крепости. Но тут в дело вмешались соседи прибалтов – Литва, Польша, Дания и Швеция. Ливонская война затронула их геополитические интересы. Вначале все они посылали в Москву послов, надеясь договориться об окончании войны, но наткнулись на непреклонность Висковатого, поскольку он-то и был главным переговорщиком. Он категорически отказывался от помощи посредников и довел дело до того, что своей непреклонностью способствовал созданию Речи Посполитой, в которую объединились Литва и Польша. Потом войну России объявила Швеция.

1570 год ознаменовался походом на Новгород, в котором Иван Грозный подозревал измену. К тому моменту параноидальные настроения царя достигли пика: он видел заговорщиков во всех своих боярах. Настроить его против Висковатого, у которого оказалось много врагов и завистников, ничего не стоило. Существует версия, что клевету на канцлера сочинили известные интриганы Малюта Скуратов и Василий Грязной.

Уже в последний год своей жизни Иван Михайлович продолжал дипломатическую деятельность. Кому же еще было встречать делегации, если грозный царь почти всех репрессировал? Летопись свидетельствует, что 7 мая 1570 года, когда царь принимал в Москве литовских послов, «…вышед из столовых сеней на рундуке печатник Иван Михайлович Висковатый да дьяк Андрей Щелкалов». А в июне Висковатый вел переговоры бояр с польскими послами в Москве. 22 июня он вручил послам грамоту.

Но Иван Грозный уже начал «московское дело» по обвинению высших приказных чинов в измене. Висковатого отстранили от руководства Посольским приказом, а когда он еще и попытался вступиться за друзей-бояр и за родного брата Третьяка Висковатого, на него самого обрушился гнев царя. Судя по сохранившимся свидетельствам, Висковатый сказал царю, чтобы он «…в особенности же не истреблял своего боярства», просил его подумать о том, «с кем же он будет впредь не то что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей». Иван IV вспылил: «Я вас еще не истребил, а едва только начал, но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось».

Брат Висковатого был казнен. Сам Иван Михайлович, встречавшийся некогда как посол с турецким султаном, был обвинен в шпионаже в пользу Турции. Его обвиняли также в сепаратных переговорах с Крымом и в обещании польскому королю Новгорода. Висковатый не признал своей вины и был казнен в декабре 1570 года. «Таков конец превосходного мужа, выдающегося по уму и многим добродетелям, канцлера великого князя, равного которому уже не будет в Московском государстве…» – с горечью писал об этом польский историк и писатель Александр Гваньини.

Вся судьба Висковатого от начала до конца оказалась поразительно похожей на судьбу Федора Мишурина: тот же взлет и то же сокрушительное падение. Все его хлопоты, изнуряющая и кропотливая работа, успехи на посольском поприще оказались в мгновение ока забыты и превращены в прах, а сам он стал лишь песчинкой в огромной пустыне жестокости, равнодушия, предательства.

Начало официальной дипломатии в Европе положил Венский конгресс 1815 года. Были введены Правила от 19 марта 1815 года; позднее внесены дополнения, принятые на Аахенском конгрессе (1818). Так в начале XIX века, с окончанием эпохи Наполеоновских войн, Европа установила наконец общепринятые правила дипломатической службы и представительства.

Теперь дипломатия имела четыре категории своих представителей:

1) послы (дипломатические представители высшего ранга своего государства в иностранном государстве); папские нунции (постоянные дипломатические представители папы римского); папские легаты (личные представители папы римского с поручениями на определенный срок).

Грамоты указанных дипломатов первой категории подписывает глава аккредитующего государства, после чего они вручаются главе государства пребывания;

2) чрезвычайные посланники и полномочные министры (главы дипломатической миссии второго уровня – после посольства); значение «полномочный» получали дипломатические агенты, наделенные особыми полномочиями в связи с удаленностью державы, в которую их назначили. Порядок утверждения грамот такой же, как у послов. Позднее их стали именовать «чрезвычайными и полномочными послами»;

3) министры-резиденты (посланники третьей степени) – посланники великой державы при дворе небольшого государства;

4) поверенные в делах: постоянные и временные;

а) постоянный поверенный в делах аккредитуется при министерстве иностранных дел принимающего государства. Их верительные грамоты подписывает министр иностранных дел аккредитующего государства, после чего они вручаются министру иностранных дел государства пребывания;

б) временный поверенный в делах – дипломат, который исполняет обязанности главы дипломатического представительства в отсутствие посла.

Интересную подробность указывал британский дипломат и историк дипломатии Гарольд Никольсон: «Старшинство в каждой категории было установлено не в зависимости от весьма спорного положения и значения повелителя посла, а в зависимости от даты его назначения. При этой системе старший посол, т. е. тот посол, который пробыл дольше всех на данном посту, становится старшиной дипломатического корпуса. Старшинство остальных послов устанавливается точно в хронологическом порядке. Этим избегаются острые споры о старшинстве» (Гарольд Никольсон «Дипломатия»).

Подобное нововведение было разумно, учитывая многочисленные споры, ссоры и даже потасовки между дипломатами из-за порядка приема, места за столом и прочих формальностей.

Таким образом, после 1815 года дипломатическая служба выделилась в особую отрасль государственной службы и появилась отдельная профессия, наделенная собственной иерархией, правилами, формами, а также собственными условностями и неформальными традициями.

Коллегия иностранных дел в России

В Российской империи процессы формирования дипломатической службы были связаны с эпохой деятельности Петра I. В 1720 году была образована особая Коллегия иностранных дел, сменившая Посольский приказ. Во главе коллегии были поставлены канцлер граф Г.И. Головкин и вице-канцлер (или, как тогда говорилось, подканцлер) П.П. Шафиров. При них были «канцелярии советники» А.И. Остерман и В.В. Степанов. Их обязанностью было «сочинять грамоты к чужестранным государям, рескрипты к министрам, резолюции, декларации и прочие бумаги великой важности и тайны». Работа коллегии шла при прямом участии царя. При обсуждении особо важных «государственных тайных дел» он «высокой особой присутствовать в коллегии изволит».

Венский конгресс. По рисунку Ж.Б. Изабе. 1810-е гг.

При Петре I в дипломаты могли выбиться совершенно новые люди, не бывшие ни боярами, ни дьяками, – из трудолюбивых крестьян. Однако Петр приветствовал на дипломатической работе и служивших России иностранцев.

С образованием коллегии у дипломатов появились новые обязанности, расширяющие сферу их деятельности. Одной из них стал, например, контроль над прессой зарубежных стран, информирование печатных изданий о политике государства или борьба с вредными для России настроениями и взглядами. Ложные сведения следовало вовремя замечать и опровергать.

Шли в дело и подкупы. В заботу сотрудников коллегии входили взятки, которые при необходимости можно было давать нужным лицам: редактору – чтобы печатал полезные для страны материалы, газетчику – чтобы затрагивал нужные темы, чиновнику – чтобы давал сведения или продвигал нужный вопрос. В 1701 году князь П.А. Голицын сетовал на недостаток средств для подкупа иностранных чиновников при Венском дворе, где «не так мужья, как жены министров бесстыдно берут». В 1711 году в Турции визирю, муфтию, а потом английскому и голландскому послам давались большие взятки за содействие заключению мирного русско-турецкого договора. Летом того же 1711 года во Францию «с целью продолжения политического диалога» был послан дипломат Б.И. Волков (В.С. Бобылев «Внешняя политика России эпохи Петра I»). Едва приехав, он рекомендовал редактора газеты «чем-нибудь приласкать, чтобы принимал и печатал добрые о нас ведомости».

Связи с представителями правящих кругов использовались, если нужно было что-то узнать, донести до сведения или, говоря современным языком, пролоббировать в чужом государстве на пользу России. Например, Андрей Артамонович Матвеев, изрядно образованный дипломат, служа в начале XVIII века в Гааге, «на каждую неделю уставил быть в своем доме собрания всем здешним первым господам и госпожам, для собрания и забавы картами и иных утех», чтобы «лучший способ к пользе и воле монаршей учинить». Еще в 1706 году, отправляя Матвеева в Англию, Петр I поручил ему привлечь на свою сторону самого герцога Мальборо – «серого кардинала». Русский царь тревожился, говоря, что герцог «понеже через меру богат, однако ж обещать тысяч 200 или больше». Тревожился не зря: герцогу понадобилось русское княжество в подарок. Наступив на гордость, Петр готов был расстаться с Владимирским, Киевским, Сибирским, приложив к тому орден Андрея Первозванного, самый большой в мире рубин и доход в 50 тысяч. Но Мальборо вскоре стало не до того, и сделка не состоялась.

Существовали и другие весьма «деликатные» дела – сродни разведслужбе. Посол в Турции П.А. Толстой, обладавший тонкой политической интуицией, вынужден был в 1703 году терпеть враждебную России деятельность визиря, советника султана. Ничего не оставалось, как найти на визиря «компромат»: оказывается, Далтан Мустафа-паша втайне от султана разжигал восстание крымских татар против собственного правителя. После этого визирь был снят с поста 24 января 1703 года и через три дня убит. Таким образом дипломат убрал опасного для себя человека с помощью информации, тем более что у каждого человека, находящегося на высокой государственной службе, есть свои скелеты в шкафу.

Похожая история случилась с еще одним русским послом в Турции А.А. Дашковым. В начале 1720 года он при содействии французского посла в Константинополе Жана Луи д’Юссона, маркиза де Бонака, приступил к переговорам с турецким правительством. Дашков смог, находясь в Турции, узнать о тайных переговорах визиря с дипломатами Англии и Австрии, которые могли привести к Русско-турецкой войне. Заговор был раскрыт благодаря этим сведениям, и усилия посла завершились подписанием договора о вечном мире России с Турцией 5 ноября 1720 года.

Появилась и деловая связь, преемственность между дипломатами: сотрудники, уже побывавшие или работавшие за границей, информировали друг друга о положении в той или иной стране, о скрытых особенностях жизни в государствах.

Относительно счастливо сложилась жизнь Федора Алексеевича Головина, который был востребован при дворе из-за своих талантов, исключительной скрытности и умения исполнять самые удивительные и сложные поручения. Его можно было бы назвать «серым кардиналом», если бы его выдающиеся способности не проявились совершенно в других делах – дипломатических миссиях Российского государства, отличавшихся исключительным новаторством. Головин был своего рода послом по особым поручениям, а то, чем он занимался, до него не делал ни один государственный чиновник. Но время Петра I и требовало от его придворных особенных умений.

Часто упоминается о том, что Головин – человек на стыке двух эпох. Он вышел из феодального Средневековья, был воспитан в аристократической традиции и вступил в новый период жизни страны. О нем не так уж много известно, но, возможно, именно такая скромность или скрытность, нежелание становиться слишком заметным и были разумными качествами дипломата Нового времени: находясь при дворе, человек никогда не знал своей судьбы, и практичнее было не привлекать к себе слишком много внимания.

Ф.А. Головин. Портрет XVIII в.

Родился Головин в 1650 году. Его отцом был боярин и воевода Алексей Петрович Головин. Известно, что в детстве Федор проявил способности к языкам, любознательность и интерес к различным наукам. Причем его редкой и замечательной чертой стала постоянная тяга к обучению и совершенствованию, которая не покидала его всю жизнь. Не лидер, не бравый вояка, не деспот или самодовольный учитель, поучающий молодых, а именно вечный ученик, не разучившийся удивляться и испытывать интерес к новому. Возможно, именно это качество позволило Головину не бояться неожиданных поручений и необычных задач. Это своего рода азарт первопроходца.

Латыни Головина научил переводчик Андрей Белобоцкий, и вскоре Федор мог свободно читать римских классиков и вести переписку на латыни. Без посторонней помощи он выучил английский и монгольский языки. Хорошую практику ему дала деятельность стряпчего при отце. В то время будущему дипломату было чуть больше двадцати. Вскоре он получил чин стольника. Но главное ждало его впереди – освоение приамурских земель и дипломатический договор с Китаем.

Миссия в Даурии

Это первое дело Головина вошло в историю как первая дипломатическая миссия. В то время страной правила еще царевна Софья, а ее ставленник, первый министр В.В. Голицын, отправил Головина в чине окольничего разбираться с беспорядками в приамурской Даурии.

Активное освоение приамурских земель началось в середине XVII века, то есть тогда, когда Головин появился на свет. Но в те годы колонизация Приамурья не обходилась без трагических инцидентов. С 1650 по 1688 год русские крепости осаждали маньчжуры и китайцы, их налеты отбивали, но в отместку они выжигали земли вокруг крепостей, оставляя защитников без продовольствия. Местные племена выплачивали русскому правительству дань – так называемый ясак (от 7 до 9 тысяч рублей), а само Приамурье должно было стать основой продовольственной базы Восточной Сибири. В 1654 году, когда Головину было четыре года, там был сооружен Албазинский острог. Это было по-своему гиблое место, потому что участились нападения.

В 1685 году маньчжурское войско из 4 тысяч солдат и 1200 китайских работников, вооруженных артиллерией, осадило Албазин. В гарнизоне острога было всего 350 человек да еще 98 пашенных крестьян, перебравшихся в Албазин. Сдаваться никто не хотел, но маньчжуры подожгли острог и одержали победу. Около 40 человек были отправлены с цинской армией, остальных под конвоем цинских солдат угнали в Нерчинск. Уцелевшие жители острога просили воеводу Ивана Власова из Нерчинска пустить их на Русь, но воевода боялся огласки этого поражения и отправил их обратно в Албазин.

Осенью албазинцы вернулись в острог, восстановили дома, собрали урожай и недолгое время жили относительно спокойно. Но так было лишь до следующего года, когда началось последнее нашествие. Это была настоящая осада: 826 человек в течение 10 месяцев оказывали сопротивление нападавшим, и почти все они погибли, в живых осталось 70. Никакой помощи им не оказали из-за неудобства и дальности расположения приамурской Даурии.

Для Головина эта история началась еще в 1685 году, когда к императору Петру обратился император Кан-си, предложивший заключить договор о размежевании границ. И 25 декабря 1685 года Федор Головин был назначен полномочным послом в Китай. Его экспедиция в Даурию длилась 21 месяц – почти два года с остановками. По прибытии в Тобольск Головин предусмотрительно собрал полк казаков из 1400 человек. Это была самая невероятная, разношерстная и, как теперь говорят, гетерогенная публика – крестьяне, каторжники, политические ссыльные. Обстановка накалялась, и в январе 1688 года монгольский хан потребовал передать ясачных людей ему в подданство. Он осадил Удинск и Селенгинск. Монголы не вызывали у Головина ужаса и не казались ему чем-то загадочным и непонятным: как мы помним, он с детства ими занимался и даже выучил монгольский язык. В сентябре 1688 года отряд Головина отогнал захватчиков и разбил их у реки Хилок. Угроза Забайкалью была ликвидирована. Миссия направилась в Нерчинск на переговоры. 12 августа произошла первая встреча русских и китайских послов. На ней зачитали текст договора на трех языках, хорошо знакомых Головину, – латинском, маньчжурском и русском. Были определены границы между державами, проходившие по реке Горбица, Сьяновому хребту и Охотскому морю. Задачей России была ликвидация укреплений Албазинского воеводства и выведение оттуда своих подданных. Историк В.С. Бобылев пишет: «Как известно, переговоры в Нерчинске проходили в крайне невыгодной для русской стороны обстановке. Вопреки предварительной договоренности, в окрестности Нерчинска была введена армия, во много раз превосходящая отряд охраны русского посольства. Находясь под угрозой применения силы, возглавлявший русскую делегацию Ф.А. Головин был вынужден подписать мирный договор, согласно которому Россия обязалась оставить открытые и освоенные русскими землепроходцами южные районы Приамурья и Усурийского края» (В.С. Бобылев «Внешняя политика Петра I»).

То есть договор во многом ущемлял интересы русских, ведь китайское правительство, обладая военным превосходством, помешало колонизации Дальнего Востока. Заслугой Головина в этом неблагодарном, но в то время неизбежном деле стало право Российской империи на территорию Забайкалья и берег Охотского моря. К тому же ему принадлежала пальма первенства в установлении свободных торговых отношений с Китаем. Только настойчивость русских дипломатов заставила китайскую сторону включить статью о торговле в трактат. Для России этот долговременный мир, установленный договором, имел особое политическое значение, и его положения работали почти два века – до 1858 года, когда были ратифицированы Айгунские соглашения.

После переговоров у Федора Головина все еще было много работы: он лично контролировал укрепление Нерчинска, руководил строительством деревянной крепости в Удинске, восстановлением платежей пушного налога с племен. Дипломат отбивал атаки монгольских разбойничьих отрядов на российской территории. В 1689 году он отправил экспедицию в верховья Аргуни, и там нашли серебряную руду.

Мирная и военная дипломатия

Головин не был военным и в буквально смысле никогда не воевал, но ему приходилось участвовать в опасных кампаниях, руководить обороной, заготавливать амуницию и провиант для русской армии. Он вел сложную игру с целью заранее подготовить Европу ко 2-й азовской кампании и обеспечить положительное мнение о русских у придворных кругов крупнейших государств.

3 мая 1696 года Федор Головин вместе со своей эскадрой вышел из Воронежа. На совещании, проходившем на галере «Принцыпум», было решено совершить нападение на корабли, стоявшие на рейде неподалеку от Азова. Но разведка доложила, что там стоят 24 судна и 13 турецких галер, поэтому операцию отложили.

К 20 мая приготовления к осаде были закончены, и казаки отряда Миняева напали на турецкий флот, уничтожив часть кораблей и рассеяв остальные. Это привело к капитуляции Азовского гарнизона после двухмесячного сражения.

Цель Великого посольства

Между тем обстановка в центре менялась. Царевну Софью постригли в монахини, Князя В.В. Голицына сослали, и во главе Посольского приказа и правительства оказался одиозный дядя императора Л.К. Нарышкин – отъявленный пьяница и бездельник. Вместо него делами занимался думный дьяк Емельян Игнатьевич Украинцев – посланник России в Швеции, Дании, Голландии, посол в Турции и Польше. Он был дипломатом нового, петровского образца и ориентировался на Запад. В декабре 1696 года Украинцев объявил об указе царя снарядить миссию в европейские страны.

В задачи миссии входили консолидация сил в борьбе с турецкой агрессией и получение финансовой и военно-технической поддержки от христианских государств. Возглавил миссию Федор Головин.

В книге В.С. Бобылева упоминается этот значимый для России эпизод дипломатической деятельности: «Наряду с военной активизировалась и дипломатическая подготовка к новому раунду борьбы с Турцией. По расчетам Петра успешный исход этой борьбы во многом будет зависеть от победы союзников на море, в связи с чем он приходит к мысли о необходимости расширить антиосманскую коалицию державами, обладавшими мощными военно-морскими силами. С этой целью в 1697 г. в Западную Европу было направлено Великое посольство во главе с Ф.Я. Лефортом, Ф.А. Головиным и П.Б. Возницыным. В составе посольства находился и сам Петр под именем бомбардира Петра Михайлова. Выезд царя за пределы России являлся событием небывалым. Об отъезде Петра официально не сообщалось ни внутри страны, ни за границей. Царь считал, что положение инкогнито облегчит ему руководство переговорами и даст возможность пополнить свои знания в области кораблестроения, технологии оружейного дела, фортификации, подготовки солдат и офицеров, военной кодификации и т. д. Весь состав посольства, включая солдат Преображенского полка, насчитывал более 250 человек. В марте 1697 г. Великое посольство тронулось в путь».

10 марта 1697 года дипломаты выехали из села Никольского и 18 мая прибыли в Кенигсберг. К 16 июня они добрались до Вены, а к 16 августа до Амстердама. Им везде оказывали достойный прием, а Головину вручали подарки. В Вене он получил благословение от монарха и множество памятных сувениров. Он даже стал вторым после А.Д. Меншикова подданным России, возведенным в графский титул Священной Римской империи. Но вся эта пышность лишь отвлекала внимание от главного: никто не собирался помогать русским в осуществлении их главной цели. И как тут не вспомнить о событиях двухвековой давности – о миссии Ивана Фрязина в Рим в 1471 году. Там русское посольство, приехавшее лишь для того, чтобы дать согласие на свадьбу, склоняли к участию в походе на турок. Теперь, через двести двадцать шесть лет, ситуация изменилась: все было наоборот, и Европа неохотно обсуждала совместную роль в борьбе с турками, ограничиваясь устными, ничего не значащими обещаниями.

Вновь дипломату Головину удалось решить задачу только наполовину – на ту половину, которая была связана с торговлей. Вопросы торговли становились сильной стороной этого человека. Кроме того, Головин смог сломать барьер западного недоверия к России, преодолеть политическую изоляцию страны на Европейском континенте, завербовать на русскую службу около 800 инженеров, врачей, офицеров, закупить десятки тысяч ружей со штыками, которых в нашей стране тогда не было. Он и позднее, уже став государственным администратором, продолжал большое внимание уделять материально-техническому обеспечению армии.

Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, и для Головина эта миссия, как и все предыдущие, стала кропотливой работой и практическим осуществлением задач. Но о какой-то другой дипломатии в то время и помыслить было невозможно.

Успехи, пусть и не полные, но достойные, не прошли даром. Головина стали назначать на административные должности. Больше его с дипломатическими миссиями не посылали, но поставили руководить Новгородским, Малороссийским, Устюжским, Смоленским, Ямским приказами, Монетным двором, Галицкой четвертью, Палатой серебряных и золотых дел, а также Оружейной палатой. Ответственность и работоспособность Головина были явно оценены по достоинству. 11 декабря 1698 года Головин, не обладавший знаниями и опытом во флотских делах, возглавил Военный морской отдел, после чего набирал кадры для флота и армии, контролировал производство и закупку оружия, транспортные перевозки, то есть опять занимался практической работой. 19 февраля 1699 года, на исходе XVII столетия, он стал начальником Посольского приказа.

Головин оказался человеком современным, даже в бытовых вещах. Он один из первых надел европейское платье, тогда как в России все еще ходили в старорусской одежде и переносили эти привычки на западные рауты. Так, историк Л.И. Бердников пишет, что «к модникам чиновным монарх был весьма снисходителен. Достаточно назвать бывших у него в фаворе Петра Толстого, Бориса Шереметева, Федора Головина, Павла Ягужинского и других, облачавшихся в богатые модные французские костюмы». И далее: «Любопытно, что и те двести московитов из Великого посольства в Европу (1697–1698 годов) также сперва щеголяли в пышных старорусских костюмах. Однако уже в январе 1698 года все участники русской дипмиссии облачаются в европейские одежды. По возвращении же московитов в Россию их европейское платье поначалу воспринимается как щегольское и даже вызывает насмешки современников. Так, князь Федор Ромодановский, узнав, что посол Федор Головин оделся в немецкое платье, назвал его поступок «безумным». И не подозревал Ромодановский, что совсем скоро (12 февраля 1699 года) знаменитые ножницы Петра I будут властно укорачивать полы и рукава стародавних московских кафтанов и ферязей; последуют и законодательные акты, предписывающие под страхом наказания ношение исключительно европейских костюмов…» (Л.И. Бердников «Дерзкая империя»).

Против шведов

Последней важной миссией Головина стала подготовка к Русско-шведской войне. Зарубежные страны по-прежнему не горели желанием поддержать Россию, хотя работа Головина даром не прошла и посольства Российской империи появились в Австрии, Голландии, Польше, Турции. Именно с этого момента начал формироваться корпус дипломатов европейского образца. Армию после поражения под Нарвой удалось восстановить во многом благодаря усилиям нового дипломатического корпуса, сумевшего помешать активной деятельности Карла XII.

В ноябре 1699 года внешнеполитический поворот России завершился созданием Северного союза. Это потребовало кардинальных изменений позиции Москвы по турецкому вопросу. В декабре 1699 года Петр направил для Емельяна Украинцева новые инструкции: теперь русской делегации следовало отказаться от прежних требований ради заключения мира. Головин тогда писал Украинцеву из Воронежа: «Изволь Ваша милость ведать, что сей мир зело здесь нужен потому, что некоторые новые к прибытию сего государства дела начинаются и уже начались».

В 1706 году весна выдалась напряженной. Петр уже давно находился на Украине в ожидании шведов. Ему нужен был Федор Головин – человек, державший в голове все данные и способный на любые неожиданные предприятия. Император вызвал Головина к себе, но тот задерживался и выехал из Москвы только в конце июня. Доехать успел только до Нежина: там внезапно заболел и 30 июля скончался. Его похороны были пышными, но сама церемония запоздала на несколько месяцев – до 22 февраля 1707 года.

И все же нельзя не признать, что загруженный поручениями и обязанностями Федор Алексеевич Головин прожил относительно счастливую жизнь. Его не казнили, не репрессировали, не ссылали; ему удалось реализовать большую часть своих человеческих возможностей и умереть в почете и уважении.

Федор Головин воспитал и оставил России много новых дипломатов, способных добиться большего, чем он. А это главное для опытного и талантливого человека.

История дипломатии знает и удивительные случаи спасения от смерти с последующим взлетом к вершинам государственной деятельности. Чудесным образом спасенный дипломат мог еще послужить Отечеству и добиться впечатляющих результатов. Правда, случалось такое не столь уж часто. Одним из подобных прецедентов стала жизнь дипломата петровского времени Петра Павловича Шафирова, прошедшего огонь, воду и медные трубы.

Шафиров был родом из польских евреев Сапсаевых, проживавших в Смоленске и крещенных в православие после Польской войны 1654–1667 годов и взятия города русскими.

Свою службу переводчиком Посольского приказа он начал в 1691 году, но это было не столь удивительно: там же служил и его отец Павел Филиппович Шафиров, до крещения носивший имя Шая Сапсаев. Покровителем Петра Шафирова стал Федор Алексеевич Головин, незадолго до своей смерти, в 1704 году, присвоивший ему звание тайного секретаря. Преемник Головина Г.И. Головкин произвел Шафирова в вице-канцлеры. В этом звании Шафиров управлял Посольским приказом, то есть продолжал дело Головина.

Шафирову было доверено сопровождать Петра в его путешествиях и походах. Также в 1701 году Шафиров участвовал в заключении договора с польским королем Августом II и с послами князя Ракоци. Но через десять лет его ожидали дела еще более яркие и героические.

Заложник

Шел 1711 год. Русские отправились в поход против турок. Это было нелегкое время, когда войска с трудом продвигались вперед, а из-за песчаных бурь у солдат шла носом кровь. К 9 июля обстановка осложнилась окончательно, и «вначале турки не реагировали на русские предложения, но вскоре вдруг прекратили огонь и сообщили, что они «мир приемлют, и для того учинить унятие оружия, и чтоб прислали, с кем об оном мире трактовать». Тотчас в ставку везира направился подканцлер П.П. Шафиров, получивший от Петра полномочия идти на максимальные уступки, кроме капитуляции. В этой довольно нервной обстановке русский дипломат, проявив незаурядную выдержку и профессиональное мастерство, заставил турецкую сторону первой выложить на стол переговоров ее требование <…> Поразила подканцлера и та учтивость, с какой его принял великий везир, что было оценено Шафировым как серьезное стремление турецкой стороны к достижению мира» (В.С. Бобылев «Внешняя политика Петра I»).

П.П. Шафиров. Портрет XVIII в.

Шафиров вел с турками переговоры, в процессе которых ему удалось смягчить и подкорректировать требования турецкого командования. 12 июля он и великий визирь Турции поставили под мирным договором свои подписи.

Война с турками, которую предполагалось триумфально закончить в 1711 году, стала тяжелым поражением России. Прутский договор перечеркнул все результаты Азовских походов, ухудшил позиции в Польше, на Украине, в Северном Причерноморье. Но проявившие стойкость и мужество солдаты и дипломаты, явившие чудеса изобретательности, не были виноваты в таком исходе. Шафиров доносил Петру, что «зело турки с нами ласково обходятся, и, знатно, сей мир им угоден». Заключив Прутский мир с турками, Шафиров даже добровольно остался у них заложником вместе с графом M.П. Шереметевым. В Россию он вернулся в 1714 году. А в 1715 году заключил союз с Данией, направленный против шведов. Еще через год он принимал участие в заключении договора о бракосочетании царевны Екатерины Иоанновны с Карлом-Леопольдом, герцогом Мекленбурга, а в 1717-м – договоров с Пруссией и Францией о сохранении мира в Европе.

Человек Петра

Отношения придворных при дворе Петра сложились весьма своеобразные. По сути, это была группировка соратников, «своих», которых устраивали на разные должности, прикрывали, брали в дело. Это было и сообщество родственников, женивших своих на своих же и не чуждых кумовства: «Причина бездействия царя по отношению к Гагарину кроется в том, что Матвей Петрович принадлежал к так называемой своей компании царя. Это было своего рода братство близких сподвижников Петра I, где к царю обращались без подобострастия и церемоний (без «зельных чинов» и высокопарного «величества»). Они вместе гуляли, пили, казнили, делились друг с другом предметами любви и при этом решали важнейшие государственные дела. Связь «птенцов гнезда Петрова» была закреплена и семейным свойством: сын Гагарина был женат на дочери вице-канцлера барона Петра Шафирова, а дочь князя вышла замуж за сына канцлера графа Гавриила Головкина» (Л.И. Бердников «Дерзкая империя»).

Действительно, четыре дочери Шафирова сделали по тем временам хорошие партии: Анна вышла замуж за князя А.М. Гагарина; Мария – за сенатора, президента Коммерц-коллегии М.М. Салтыкова; Екатерина – за шталмейстера Елизаветы Петровны, обер-президента Главного магистрата князя В.П. Хованского; Марфа – за князя С.Г. Долгорукова, сына сподвижника царя. Потомком последнего из этих семейных союзов был поэт П.А. Вяземский.

Сам Петр, как известно, был любителем женского пола, и здесь Шафирову не раз приходилось оказываться в щекотливой ситуации: «Чтобы добиться своего, царь не останавливался даже перед прямым обманом. Так, в 1706 году в Гамбурге Петр пообещал дочери одного лютеранского пастора развестись с Екатериной, так как святой отец соглашался отдать свою дочь только законному супругу. Вице-канцлер Петр Шафиров получил уже приказание подготовить все нужные документы. Но, к несчастью для себя, доверчивая невеста согласилась вкусить радости Гименея раньше, чем был зажжен его факел. После этого ее выпроводили; правда, пришлось уплатить ей за поруганную честь тысячу дукатов» (Л.И. Бердников «Дерзкая империя»).

Ученый и писатель

Шафиров занимался не только практической дипломатией. Он писал книги по теории дипломатических отношений. По личному поручению Петра он взялся за труд «Рассуждение о причинах войны». Эта книга была издана в 1716 и 1722 годах и стала первым русским сочинением по международному праву. Целью труда Шафирова стало идеологическое обоснование похода против шведов, а борьба со шведским королем была представлена как необходимость, вызванная жизненными потребностями России. Царь написал к этой книге свое заключение, в котором утверждал, что мира со шведами не следует заключать до тех пор, пока Россия не получит Балтийское море.

Тогда же Шафиров написал свою «Дедикацию, или Приношение царевичу Петру Петровичу о премудрых, храбрых и великодушных делах его величества государя Петра I». Однако дальше в жизни этого благополучного человека начали происходить неприятные вещи. Он стал жертвой интриг и внутриполитической борьбы.

Казнь Шафирова

Петр Великий привел в политику большое число людей, не обладавших до того ни аристократическим происхождением, ни достаточным образованием. Он оценил их способности и преданность, дал им колоссальные возможности для продвижения. Вместе с этим они начали получать огромные деньги, наделы и целые города в подарок. Огромные наделы, губернии, миллионы крепостных вскружили головы этим людям, многие из которых выросли на улице в нищете. Неудивительно, что к концу жизни императора в стране образовались свои олигархические кланы, а между ними возникла борьба за деньги и власть, порой доходившая до непристойных столкновений и даже пьяных драк в Сенате.

Петр пытался обуздать своих вельмож. Так было начато следствие против воронежского вице-губернатора Колычева из-за растрат и лихоимства; потом следствие против Меншикова, населившего свое малороссийское имение посторонними людьми и начавшего захватывать чужие земли; и, наконец, взялись и за Шафирова. Дело в том, что Шафиров поддерживал в Сенате клан Долгорукого и Голицына против клана Меншикова и обер-прокурора Скорнякова-Писарева, который и обвинил Шафирова в покушении на воровство.

Началось с того, что Шафиров обвинил Меншикова в том, что тот «начал прирезать себе соседние участки, а казаков, которые этому противились, сажал за решетку». Могущественный Меншиков натравил на Шафирова своего друга обер-прокурора. Тот заявил, что Шафиров добивался, чтобы его брату Михаилу при переходе с одной службы на другую выдали лишнее жалованье, и подводил его под закон об иноземцах. Обер-прокурор уточнил, что Шафировы «никакие не иноземцы, а жиды» и дед их «был в Орше «шафером», то есть домоправителем. По словам Скорнякова-Писарева, отсюда и пошла их фамилия Шафировы. Это разозлило дипломата, а обер-прокурор продолжал дразнить и провоцировать его. Когда в сенате обсуждалось дело о почте, руководимой Шафировым, обер-прокурор настаивал, чтобы Шафиров покинул зал, поскольку царский указ предписывает судьям выходить из присутствия во время слушания дел, которые касаются их самих либо их родственников. Шафиров вышел из себя, назвал обер-прокурора вором, вступил в перепалку с Меншиковым и Головкиным. Тогда они покинули зал и заявили, что Шафирова следует лишить звания сенатора. Сегодня это назвали бы лишением депутатской неприкосновенности. Обер-прокурор подал жалобу: «Оной Шафиров… на безгласно шумнаго меня вынимал шпагу и хотел заколоть, но не допустили до того тут будущие». Кстати, этот обер-прокурор был и в других делах весьма подлой личностью: пятью годами ранее он отметился зверской расправой над окружением Евдокии Лопухиной.

Вернувшийся из Персидского похода Петр в конце 1722 года созвал в Преображенском суд из сенаторов и высших военных начальников, который и приговорил Шафирова к смертной казни. Это было посерьезнее, чем избиение кнутом проштрафившегося Колычева. Исполнение приговора было назначено на 15 февраля 1723 года. И казнь была подготовлена в Московском Кремле по всем правилам. Можно себе представить, что испытывал успешный дипломат и сочинитель дипломатических трудов, когда взошел на эшафот и положил голову на плаху. В этот момент Шафирову дважды сказочно повезло. Наносивший удар палач промахнулся, а потом кабинет-секретарь Макаров провозгласил, что за прежние заслуги Шафирова царь дарует ему жизнь и заменяет смертную казнь ссылкой в Сибирь.

Чудо чудом, но Шафирова пришлось откачивать и пускать ему кровь. Он был, как выяснилось из его слов, не столько напуган близостью смерти, сколько потрясен публичным позором, который ему пришлось пережить: «Лучше было бы, если бы мне пустил кровь палач, и с нею истекла моя жизнь».

После лечения от потрясения дипломата отправили в Сибирь, но на полдороге остановили и по царской милости оставили «на жительство» в Нижнем Новгороде «под крепким караулом». Там ему вместе со всеми домочадцами отпускали на содержание 33 копейки в день. Наступили годы бедности и лишений. Семейству дипломата оставалось лишь вспоминать свой роскошный дом на Невке и приемы в огромных залах этого дворца, которые они устраивали. Знавшие Шафирова дипломаты, русские и иностранные, из сострадания и уважения посылали ему средства на содержание. За него даже вступилась царица Екатерина. Однако Петр I, вконец обозленный придворными интригами и правонарушениями, считал, что он и так сделал для Шафирова очень много – и казнь отменил, и до Сибири не допустил. Случай с раздорами в Сенате заставил Петра издать закон о наложении штрафа за неприличное поведение в присутственном месте.

Враги Шафирова тоже пострадали, хотя и гораздо меньше: коварный обер-прокурор лишился должности и своих имений, но взамен получил должность смотрителя работ на Ладоге; сенаторов Долгорукого и Дмитрия Голицына присудили к денежному штрафу и шести месяцам тюрьмы, но по просьбе Екатерины простили.

Шафиров возвращается

Удивительные повороты порой совершает судьба. При Петре его тезка Шафиров поднялся на высшую дипломатическую ступень, при Петре же он едва не был обезглавлен и лишился всего состояния. А уже через два года хоронили его тезку и повелителя, и Екатерина I немедленно вернула опального дипломата из ссылки, возвратила ему все, что было отобрано, и сделала его президентом Коммерц-коллегии. Но этого мало – вот ирония судьбы! – именно страдальцу Шафирову было торжественно поручено составить историю Петра Великого.

Уже после этих удивительных событий, в 1730 году, Шафиров в качестве полномочного министра был направлен в Гилян и заключил там торговый и мирный трактат с персидским шахом. А в 1733 году он вновь был назначен сенатором. В 1734 году Шафиров вместе с Остерманом участвовал в заключении торгового трактата с Англией, а в 1737 году принял участие в подписании Немировского трактата.

Умер дипломат 1 марта 1739 года. Даже в этом ему повезло: он так и не узнал, что через восемь месяцев его семью постигнет новое несчастье. Зять Шафирова, муж его дочери Марфы, Сергей Григорьевич Долгоруков вскоре будет казнен.

Еще один заложник долга

Долгоруков рос в Париже, Вене и Лондоне, имел блестящее воспитание, потом был посланником в Варшаве. В 1730 году он попал в опалу и был выслан из Петербурга в провинцию с конфискацией почти всего имущества. В 1735 году Шафирову удалось вызволить зятя. Долгорукова помиловали и даже назначили послом в Лондон, но, не успев приступить к делу, он вновь попал под арест и был казнен в Новгороде 8 декабря 1739 года. Основанием для обвинения стало подложное завещание малолетнего императора Петра II. За этим обвинением, конечно, стояла императрица Анна Иоанновна, опасавшаяся завещаний и наследников, которые могли бы лишить ее власти. К слову сказать, она сама пережила Долгорукова всего на девять месяцев.

Сергей Григорьевич Долгоруков считался одним из выдающихся русских дипломатов XVIII века, но и его постигла участь многих одаренных людей, уничтоженных неблагодарной властью. Так что судьба его тестя Шафирова, чудом спасшегося от плахи, – скорее исключение.

В письме князю И.Ф. Паскевичу писатель и дипломат А.С. Грибоедов блестяще сформулировал свое дипломатическое кредо: «…Я поставил себя здесь на такую ногу, что меня боятся и уважают. Дружбы ни с кем не имею и не хочу ее, уважение к России и к ее требованиям – вот что мне нужно» (цит. по кн. С.Н. Дмитриев «Грибоедов»). Замечательная установка для слуги Отечества и хорошего профессионала, но думается: а может, лучше было все-таки сдружиться с кем-то из местных, как Мальцов, которому именно благодаря такой дружбе удалось спастись? Но честь – это честь. Грибоедов погиб в открытом бою вместе со своей миссией.

Писатель

Комедия «Горе от ума» стала одним из самых дискуссионных вопросов русской литературы с момента ее написания А.С. Грибоедовым. И осложняется этот спор вокруг комедии еще и тем, что «Горе от ума» – одно из немногих произведений, где как будто бы нет образа самого автора.

Все с этой комедией непросто, а закрепившиеся в отечественном литературоведении и в школьной программе клише запутали нас еще больше. Например, нас с детства приучали считать Чацкого и Фамусова «представителями» разных социальных групп общества. Статус «представителя» – что-то вроде дипломатической неприкосновенности, но комедия писалась все-таки о живых людях. Если отбросить все навеянные временем клише и начать читать комедию заново, возникнет много вопросов. И первый из них: почему Чацкий и Фамусов с самого начала совершенно не слышат и не понимают друг друга? Это уже не «французский с нижегородским» – гораздо хуже. Такое впечатление, что они разговаривают по-английски и по-испански без переводчика. Один герой пьесы приезжает из-за границы и после трехлетнего отсутствия является в дом своего знакомого, имея при этом стратегическую цель – предложить руку и сердце его дочери. Второй герой, хозяин дома, должен по правилам логики и воспитания хотя бы поинтересоваться, как прошло путешествие и каковы были впечатления от посещения заграницы. Но с самого начала все идет совершенно несообразно логике и воспитанию. Молодой человек с порога начинает грубить отцу девушки, то есть своему потенциальному тестю. А тот словно не замечает грубости, потому что ему именно в этот момент почему-то понадобилось рассказать едва приехавшему юноше о своем давно умершем дяде. С ума они сошли, что ли?

Но достаточно задаться этими вопросами, и ответы появятся сами собой – из текста пьесы. Фамусов – человек живой и наделенный характером. У него множество проблем, и о дяде он рассказывает не столько Чацкому, сколько самому себе: вот дядя в свое время унижался и благодаря этому вознесся высоко, а Фамусов не министр, не камергер, поэтому одна надежда – выдать дочь замуж за генерала. Об этом озабоченный отец и думает денно и нощно. И Чацкий – человек живой, да к тому же молодой. Ему этот давно умерший дядя противен своими шутовскими падениями, и Фамусов – вместе с ним.

Первая встреча графа Паскевича-Эриванского с наследным персидским принцем Аббас-Мирзой (пятый справа – А.C. Грибоедов). Рисунок первой трети XIX в.

И все же где среди этих героев автор? А ответ на этот вопрос лежит на поверхности.

Грибоедов – это, конечно же, не Чацкий: с такой прямолинейной наивностью он бы в дипломатию точно не попал. Но он и не Молчалин, который ему отвратителен.

Зато есть в комедии персонаж, вызывавший у многих сомнения. Грибоедова за хитроумную служанку Лизу часто порицали, не без основания отмечая в ней непривычные для крепостной девушки поступки и высказывания. Некоторые даже говорили, что Лиза больше походит на героиню игривых французских пьес, чем на русскую служанку. Нападки не смущали Грибоедова. По его мнению, такой тип горничной, как Лиза, был порожден особым укладом барского дома, в котором при барышне часто состояла доверенная прислуга, фактически бесплатная компаньонка, воспитывавшаяся по тому же образцу, что и ее госпожа.

Эта Лиза – едва ли не единственный умный персонаж. Она отлично знает свое место и свое положение в доме, поэтому не строит иллюзий. Ей хватает хитрости и умелого кокетства, чтобы не стать жертвой Фамусова и в то же время не разгневать его. Свои выводы Лиза подает Софии в деликатной манере, стараясь не обидеть. Лизе не откажешь и в практичности: она выбрала себе наиболее рациональный вариант – буфетчика Петрушу. Очевидно, на столе буфетчика не переводились пирожные и другие вкусные вещи.

А чего стоят Лизины меткие, язвительные характеристики! Но так никогда не скажет горничная. Так даже любая женщина не скажет, это чисто мужские выражения. Но принадлежат они не Чацкому, а самому автору. Он такой же, как Лиза, проницательный слуга власти. Лиза – крепостная, но и сам автор – крепостной своего государства, его законов и политических интересов. Лиза – умелый дипломат, задача которого не рассердить хозяина, но и не поддаться ему («Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь»). Так мы приходим к выводу, что дипломат Грибоедов совершил нечто абсолютно неординарное, гениальное, восхитительное по дерзости: он сделал своим альтер эго юную крепостную служанку и вложил в нее свои мысли.

Дипломат

Как дипломат Грибоедов был не менее известен, а его Туркманчайский мирный договор с Персией – это настоящий шедевр законотворчества.

Летом 1827 года генерал И.Ф. Паскевич направил Грибоедова в лагерь принца Аббас-Мирзы, персидского командующего. Между ними состоялись непростые переговоры, и было заключено Дай-Карганское перемирие. В 1828 году был подписан Туркманчайский договор, по которому России отходили Эриванское и Нахичеванское ханства, Карабах и часть Азербайджана, к тому же русские купцы получали право беспошлинной торговли на Каспии, а персы должны были выплатить России 20 миллионов рублей серебром. Грибоедов стал автором нескольких статей договора и редактировал его текст. Именно ему и доверили привезти договор царю Николаю I, который наградил Грибоедова чином статского советника. Александру Сергеевичу хотелось остаться в Петербурге, он считал, что сделал уже все, что мог. Но его сделали «вазир-мухтаром» – полномочным министр-резидентом России в Персии.

Так он познакомился с Ниной Чавчавадзе – фактически по дороге к новому, роковому для него назначению. Так иной раз распоряжается судьба: не послали бы в Персию, не женился бы на Нине, но в то же время остался бы жив. Прекрасная история любви, похожая на полет бабочки – красивый, завораживающий, но кратковременный.

В Тегеран он жену не взял: было у Грибоедова дурное предчувствие и очень не хотелось ехать. В один из последних дней вдруг сказал ей: «Не оставляй костей моих в Персии, если умру там. Похорони меня в Тифлисе, в монастыре Святого Давида». Нине показалось, что это какая-то шутка.

Кому было выгодно?

А в Персии в это время действовали два британских представительства, между которыми согласия не наблюдалось. Официальную британскую миссию составляли дипломат Генри Уиллок, его брат Джордж Уиллок и врач Джон Макнил. Учитывая, что Англия и Россия вечно конкурировали за право влияния в Персии, этим британцам никак не мог понравиться Туркманчайский мир. Они активно выступали против русско-персидских отношений.

Друг Грибоедова Рональд Макдональд был человеком Ост-Индской компании – «государства в государстве», формально подчиненного Англии. Но в отличие от Англии ОИК был выгоден союз России и Персии.

Грибоедов же с самого начала повел себя как стойкий европеец: явился на аудиенцию к шаху Фетх-Али, коротко поклонился и невозмутимо сел в его присутствии, когда шах, облаченный в неудобный, украшенный тяжелыми камнями наряд, вынужден был стоять. Так шах и простоял перед посланником другого государства почти два часа. Конечно, он был зол, хотя и старался этого не показывать. Что это было со стороны Грибоедова? Мальчишество, которому он научился у Чацкого, или высокое мнение о себе человека, который слишком многого достиг и устал от дипломатических церемоний? А может быть, Грибоедов не считал шаха такой уж важной птицей, учитывая, что тот был только номинальным главой государства, а управлял страной его сын?

Грибоедов отправился в Тебриз, где находилась резиденция Аббаса-Мирзы, наследника шаха. 19 января дипломаты получили подарки от шаха, а 20 января Грибоедов стал готовиться к отъезду в Россию, поскольку официальная часть его визита подошла к концу. Но дальше все пошло не по плану. 20 января, после официальной аудиенции у шаха, к Грибоедову явился евнух шахского гарема Мирза-Якуб, бывший христианин. Он попросил убежища и русского подданства. Грибоедов знал, что формально должен принять этого человека и рассмотреть его просьбу, но, предвидя дипломатические осложнения, попросил его уйти. Однако в конце января в русском посольстве появился зять шаха Аллах Яр-хан в сопровождении двух наложниц из гарема, которые были христианками армянской национальности. Они тоже просили убежища и хотели попасть в Армению. Как это могло быть воспринято в Персии? Русский посол ворует у знатных персов наложниц.

Что это провокация и маховик агрессии уже завертелся, было очевидно. Явления евнуха, вероломного зятя, гаремных женщин были звеньями одной цепи. Но почему? Был ли это державный сговор персидских и британских кругов или личная обида шаха на русского министра, забывшего церемонии?

А к зданию посольской миссии уже примчались несколько десятков персов. Грибоедов решил отогнать их холостыми выстрелами. Но как можно было допускать такую ошибку? Ведь было совершенно очевидно, что во время холостой стрельбы противоположная сторона обязательно использует боевой патрон для убийства. Так и произошло: один из персов упал, сраженный пулей. Это была так называемая «сакральная жертва» – жертва, оправдывающая дальнейшую расправу. Убитого перенесли в мечеть, а мулла объявил джихат – месть неверным.

Фанатики набросились на здание посольства 30 января, персидская охрана разбежалась, и миссию защищали русские казаки, которые тоже погибли вместе с дипломатами. Тела несколько дней таскали по улицам, привязав к ним дохлых кошек и собак, потом изрубили на части и сбросили в яму за городской стеной. Повезло посольскому курьеру Амбарцуму: его не добили до конца. Из всей миссии остался цел один человек – уже упомянутый в начале этой главы Мальцов. Сам он рассказывал неправдоподобную историю о том, что ему помог слуга миссии, завернувший его в ковер и поставивший в угол к другим коврам. На самом деле Мальцов воспользовался предложением дружески расположенного к нему хана перелезть через крышу и укрыться в его доме. Мальцов был арестован и отправлен в Россию: его не могли не заподозрить хотя бы в том, что он был заранее проинформирован о нападении на посольство.

На вопрос «кому это было выгодно?» отчасти отвечают записки английского лейтенанта Александера, в которых евнух Мирза-Якуб, просивший у Грибоедова убежища, называется внештатным агентом британского посольства. Знал ли об этом Грибоедов, учитывая, что записки Александера были напечатаны задолго до трагедии в посольстве? В любом случае русский посол уже понял, что происходит.

Персидские правители постарались извиниться перед русским царем за гибель посольства. В подарок Николаю I был привезен алмаз «Шах», и существует версия, что это была компенсация за гибель посольства. Действительно, принц Хосрев-Мирза привез алмаз царю, но историки утверждают, что истинной причиной была невозможность заплатить все 20 миллионов рублей, предписанных договором. Шах отдал приказ найти останки Грибоедова, но, вопреки распространенной версии, связанной с воспоминаниями Пушкина («Мы ленивы и нелюбопытны»), тело так и не было опознано: людей, способных опознать, не оказалось, а останки не подлежали идентификации.

И каков оказался результат этого трагического инцидента? Николай I и его правительство, конечно, повели себя рационально и дипломатично: им выгодно было продолжать отношения с Персией, поэтому провокация не удалась. Жаль только, что Россия потеряла талантливого писателя и дипломата, а вместе с ним русских дипломатов и 35 казаков, которые до сих пор похоронены в Тегеране и не имеют даже крестов на могилах. По словам исследователя жизни и творчества А.С. Грибоедова С.Н. Дмитриева, в Иране вовсе не хотят возвращаться памятью к трагедии, случившейся 190 лет назад: «В Тегеране память о великом поэте увековечена лишь в памятнике, который «стыдливо» укрылся за забором российского посольства, для того чтобы якобы не раздражать местное население. Я уже не говорю о месте страшной трагедии: до сих пор широко распространенным является мнение, что тот самый дом, где располагалось русское посольство, не сохранился и о нем надо просто забыть. На самом деле этот дом существует, мне посчастливилось не без труда и не без приключений разыскать его в извивах тегеранских улочек, и надеюсь, что еще можно будет сделать что-нибудь реальное, чтобы почтить на этом месте память погибших русских воинов и дипломатов во главе с Грибоедовым» (С.Н. Дмитриев «Грибоедов»).

Его до сих пор называют на родине «окаменевшим императором», веря, что когда-нибудь гордый памятник вновь станет человеком и сойдет с пьедестала, чтобы править Грецией. С этим сравнима лишь вера во второе пришествие, но именно так относились к графу Иоанну Каподистрии в Греции – как к Спасителю. Это был кристально честный человек, успевший верно послужить двум странам – Греции и России.

Статуя правителя Греции находится на площади Спината на острове Корфу, где граф появился на свет 11 февраля 1776 года. Его отец Антон Каподистрия тоже был личностью заметной и служил правительству Венеции. Иоанну предстояло пройти долгий и непростой путь от врача в русском госпитале острова Корфу до президента Греции. Но самый большой и самый плодотворный период своей жизни Каподистрия был русским дипломатом. Им восхищались, с ним стремились работать известные люди страны: «Уже в лицее Горчаков решил, что непременно станет дипломатом. Его идеалом дипломата стал Иоанн Антонович Каподистрия – статс-секретарь и управляющий российским МИД, а впоследствии – президент Греции. Горчаков считал, что его кумир обладал прямым характером и органическим отвращением к интригам, и выражал желание служить под его началом» (Б.В. Соколов «Сто великих политиков»). Мечта Горчакова сбылась: он служил под началом Каподистрии, отвечавшего за восточные и греческие дела.

Греческий доктор и русский дипломат

Философ и медик по образованию, выпускник Падуанского университета, Каподистрия на заре XIX века стал лечить русских на острове Корфу. Так захотел прославленный адмирал Ф.Ф. Ушаков, командующий российской эскадрой в Средиземном море. Уходя с Корфу в Севастополь, Ушаков отдавал распоряжения, касавшиеся греческой земли, которую защищал. Ему понравился основательный и умелый 20-летний греческий доктор. Но в тот момент никто еще не думал, что из доктора может вырасти политик. В 23 года Каподистрия стал главным врачом русского госпиталя, а потом и секретарем иностранных дел Республики Ионических островов. Служил он и начальником милиции в 1807 году.

Именно тогда, в 1807 году, стало ясно, что в Греции ему карьеру не сделать, поэтому Иоанн поступил на русскую службу и в 1809 году получил чин статского советника. Знавшие его люди говорили, что ему, греку, холодно и неуютно в Северной столице. К тому же в то время приняты были яркие фраки, а грек, красивый, изящный, ходил всегда в черном. Каподистрии хотелось уехать куда-нибудь в Европу, особенно он стремился в Вену – город, в котором вершилась в то время европейская политика. И греку повезло: его послали секретарем русского посольства в Вену.

Бюст Иоанна Каподистрии на острове Эгина.

Скульптор И. Каракатсанис. 1887 г.

«Несколько лет спустя Каподистрия был направлен в российское посольство в Вену, – писал историк В.В. Похлебкин. – Затем стал управляющим дипломатической канцелярией Дунайской армии генерала Чичагова, участвовал в войне 1812 года и в Заграничном походе русской армии 1813 года, руководя дипканцелярией у Барклая-де-Толли. Особого успеха в этот период Каподистрия добился в деле подрыва французского влияния в Швейцарии. Он участвует в составлении первой швейцарской конституции. Не только Швейцария, но и Франция обязана Каподистрии первой своей конституцией после свержения Наполеона. Англичане требовали возвращения во Франции абсолютной власти Бурбонов, а Каподистрия вместе с Разумовским настаивали на «конституционной хартии», чтобы иметь рычаги влияния на Париж. Их точка зрения победила. 20 ноября 1815 года Каподистрия от имени России подписал Парижский мирный договор.

В 1814 году принимает активнейшее участие в работе Венского конгресса, ведя борьбу с главою австрийской дипломатии князем Меттернихом, который пытался высмеять высокие моральные принципы и «идеализм» Каподистрии и придумал ему кличку – Поэт».

Греческие настроения

В 1814 году он участвовал в работе гетерии филомузов, созданной в Афинах под влиянием живших там чужестранцев. По словам историка Георга Шустера, «она ставила своей задачей сохранение древностей, основание музея, библиотеки, устройство школ и облегчение обмена мыслей между всеми греками, рассеянными далеко друг от друга по разным приморским городам Балканского полуострова и Малой Азии. Таким мирным путем она надеялась постепенно достигнуть улучшения во внешнем положении греков. Через посредство одного доверенного лица филомузы вступили в сношения с любимцем императора Александра I графом Каподистриа и выбрали его председателем этого общества. А он привлек в число членов министров, принцев и князей, которые выразили готовность надеть на палец железное кольцо, служившее внешним знаком отличия филомузов. Император Александр I, кронпринцы Баварский и Вюртембергский также вступили в союз и внесли в пользу его значительные суммы денег» (Георг Шустер «История тайных обществ, союзов и орденов»).

Каподистрию приглашали возглавить тайное общество греческих повстанцев «Филики Этерия», но для него в тот момент этот путь был невозможен. Он занимался административными делами Бессарабии, укреплял связи России с Францией, сопровождал Александра I на Венскую конференцию, ездил в Швейцарию. Он был начальником канцелярии, дипломатом и умелым переговорщиком. Все это время Каподистрия не вмешивался в дела Греции, но переживал за свою страну и старался помогать деньгами.

В 1816 году Каподистрия получил чин тайного советника и стал управляющим в Коллегии иностранных дел, а его начальник Карл Васильевич Нессельроде завидовал его активности и таланту. На этой должности Каподистрия пробыл до 1822 года. Мартовская революция 1821 года в Греции была воспринята русским правительством враждебно. Каподистрия пытался убедить императора содействовать Греции в борьбе за независимость, ему претила поездка русского императора на Венскую конференцию по восточному вопросу и переговоры с австрийским министром иностранных дел Клеменсом Меттернихом. Каподистрия даже старался не принимать участия в этих мероприятиях, если они противоречили его принципам. Наконец в мае 1822 года он попросил у русского императора частной аудиенции, но услышал лишь недвусмысленное предложение взять отпуск для поправки здоровья. При этом его не отправляли в отставку. Каподистрия получит отставку лишь в 1827 году, когда его уже изберут главой правительства Греции. А в тот момент он в самом деле получил бессрочный отпуск и поселился в Женеве, где жил с 1822 года до начала 1827-го. Его активная деятельность в Швейцарии привела к тому, что Женевский филэллинистический комитет стал помогать грекам деньгами, продовольствием, боеприпасами.

Что же касается личной жизни русского дипломата с греческими корнями, то тут без романтического эпизода не обошлось. Была в жизни греческого аскета прекрасная дама, расставание с которой сыграло фатальную роль в его судьбе: не оставил бы он эту даму, возможно, все сложилось бы иначе. Многие считают, что история любви стала для Каподистрии роковой – как некий знак свыше, которого он не принял. Ее и звали Роксандра.

Поэт и бабочка

Роксандра Стурдза была дочерью губернатора Бессарабии, состояла в родстве с вождями восставших, революционерами Ипсиланти. Как патриотка Греции, она много сделала для своей исторической родины.

Греческая семья девушки эмигрировала в Россию после того, как по Ясскому договору 1791 года Молдавия и Валахия должны были отойти к Турции. Фактически это было бегство: все имущество осталось в брошенной стране. Но греки успешно служили России, и Стурдза быстро оказался при дворе. Ее отец был знаком со многими известными людьми той эпохи. Вызвав негодование вольнолюбивого поэта А.С. Пушкина в 1821 году, царедворец Стурдза удостоился упоминания в злых эпиграммах:

Зато впоследствии они с поэтом подружились: грек был интересным человеком и к тому же владел богатой библиотекой, которой пользовался Пушкин. В.А. Жуковский переводил «Одиссею» при помощи Стурдзы. И вообще, литераторы были частыми гостями греческого политика.

Дети Стурдзы тоже оказались неплохо устроены: Роксандра стала фрейлиной императрицы Елизаветы Алексеевны (с 1811 по 1816 год), а ее брат Александр поступил в секретари к графу Каподистрии, который был в то время министром иностранных дел. Пару раз в неделю 19-летняя Роксандра приходила на службу и часто знакомилась там с влиятельными людьми – супругой адмирала Чичагова, гувернанткой царских отпрысков графиней Ливен, графами де Местр.

Воспитанная, умная девушка, по свидетельству знавших ее людей, обладала одним исключительным достоинством – красивым голосом. Казалось бы, что такое голос? В женщине важнее внешность. Однако не стоит забывать: голос – главное оружие пропагандиста. И первое, и второе сыграли свою роль в жизни Роксандры. Она умела нравиться и увлекать людей своими идеями. При этом она никогда не становилась навязчивой и сохраняла дистанцию с людьми. Это делало ее идеальной фрейлиной, а император ценил ее как образованную собеседницу, искушенную в вопросах религии. Как известно, сам Александр I после войны с французами интересовался религиозными темами более, чем вопросами управления государством.

Потом Роксандра съездила в Германию и в Веймаре познакомилась с саксонским дипломатом графом Альбертом Каэтаном Эдлингом. Тогда ей и в голову не могло прийти, что перед ней ее будущий муж. Он не запомнился ей, потому что мысли ее были заняты мечтами о Греции, представлениями о жизни и борьбе. Как любая романтическая женщина, она желала лучшего будущего с прекрасной любовью и великой пользой для своего народа. Чаще всего эти мечты не сбываются.

Роксандра была знакома и с Иоанном Каподистрия, который был не только начальником ее брата, но и греком. Эти двое нашли друг друга. Общность патриотической цели сблизила Иоанна и Роксандру, превратила в романтических заговорщиков и тайных дипломатов своей страны. Иоанн Каподистрия и Роксандра Стурдза по собственному желанию агитировали политиков в пользу Греции, старались с помощью своей теневой политики склонить влиятельных лиц помогать стране в ее бедственном положении.

Находясь за границей, Каподистрия вел с ней переписку, а потом сделал предложение. И тут Роксандра совершила роковую ошибку: предвидя значимость Венского конгресса для судеб Европы, она предложила императору вызвать Каподистрию в Вену для дипломатической деятельности. Очевидно, это протежирование со стороны женщины граф Каподистрия счел неприемлемым и вульгарным. К тому же у него появился неприятный осадок из-за слишком большого влияния молодой фрейлины на императора. На конгресс ему ехать уже не хотелось, несмотря на то что там решались важнейшие вопросы передела границ после войны.

В Вене Роксандра пыталась привлечь внимание императора к греческому вопросу, писала ему записки. А потом натолкнулась на явную холодность приехавшего Каподистрии. Граф не высказал ей своих претензий, он просто подарил ей перстень с изображением горящей бабочки. Это был символический подарок: Роксандра с ее темпераментом развила слишком бурную деятельность и позволила себе то, что оскорбило греческого мужчину. Умная Роксандра быстро схватывала намеки и предложила ему остаться друзьями. Кто от этого больше потерял? Можно вспомнить Андрея Болконского, разорвавшего помолвку с Наташей Ростовой: а ведь Роксандра совершила гораздо меньшую провинность.

Судьба Каподистрии в тот момент уже неотвратимо вела его к смерти, он так и не обзавелся семьей, оставшись печальным и серьезным одиночкой на службе у политики. А его несостоявшаяся невеста вышла замуж за графа А. Эдлинга и поселилась в имении недалеко от Кишинева – как раз в ту пору, когда в Бессарабию сослали Пушкина.

Поместье, в котором вместе с мужем жила графиня, назвали «Манзырь» в честь ее предков. Трудолюбие бывшей фрейлины проявилось и здесь: она занималась земледелием и виноградарством, выводила новые породы домашнего скота, устраивала на своей земле колонии свободных земледельцев. В сущности, ее можно было бы сравнить с Верой Павловной, героиней романа Н.Г. Чернышевского «Что делать». Вот только написан он был позднее. Во времена Роксандры Стурдза женщин-предпринимателей еще не было, как и феминизма. Церковь, сады, огороды, фермы, училище, госпиталь – таково было богатое хозяйство графини, выросшее на пустоши. Граф Эдлинг был членом Императорского Одесского общества истории и древностей. Роксандра устроила в их одесском доме салон для просвещенных людей и занималась благотворительностью. Когда наступали тяжелые годы эпидемий, она бросалась спасать людей. Крестьяне уважали графиню за гуманное и благородное обращение с людьми. Прожила Роксандра 58 лет и успела оставить интересные мемуары о своей жизни, о российской политике, о дворе Александра I.

Воспитание графини Эдлинг проявилось и в том, что она никогда не говорила плохо о человеке, который несомненно обидел ее недоверием и неблагодарностью. По ее словам, «граф Каподистрия принадлежал к числу людей, знакомство с которыми составляет эпоху в жизни… Его прекрасная наружность отмечена печатью гения…».

На службе в Греции

Правительство созвало народное собрание в Трезене, и 11 апреля 1827 года было принято решение заключить новый заём в Европе и поручить командование морскими силами участнику Рошфорского морского сражения лорду Т. Кокрейну, имевшему опыт руководства морскими силами Чили и Бразилии. Сухопутные войска были отданы в распоряжение Ричарда Чёрча. Президентом, или, как сказано в греческих документах, председателем, греческого правительства на семь лет был избран Иоанн Каподистрия. Это назначение свидетельствовало о победе русского влияния в Греции.

Ближайшее будущее показало, что лишь последнее назначение сыграло роль в истории Греции. Английское влияние ослабло уже в том же году. Чёрч вскоре потерпел поражение при Фалероне и утратил власть над Акрополем. Кокрейн оказался замешан в заговоре и физическом устранении греческого военачальника Караискакиса, а также был причастен к поражению при Фалероне. В мае 1828 года он попытался организовать морской поход в египетскую Александрию, но безуспешно. Лорд покинул Грецию в декабре 1828 года и вернулся через восемь месяцев, но ставший правителем страны Каподистрия не принял его и посоветовал снять с себя греческие знаки отличия и больше не возвращаться. Сам Каподистрия вернулся в Грецию только в январе 1828 года и смог противостоять венчанию Леопольда Саксен-Кобургского на царство. Новый правитель страны хотел во всем руководствоваться мнением народа, но в раздираемой страстями стране уже нажил врагов.

Клан Мавромихали с самого начала представлял угрозу для Иоанна Каподистрии, а некоторые радикальные члены этой семьи находились в тюрьме за попытку заговора. После освобождения братья Георгий и Константин вынашивали планы убийства президента, причем полицейские Янис Караянис и Андрей Партинос присоединились к заговору.

Большинство покушений бывают удивительно похожи друг на друга. Несмотря на здравый смысл и требования охраны, политики не могут отказать себе в заведенных привычках, которые чаще всего связаны с отправлением религиозного культа. Где удобнее всего подкараулить политика? Каждый заговорщик знает: по дороге в церковь. Каподистрия имел обыкновение посещать утреннюю службу. Так было и 9 октября 1831 года.

Братья Мавромихали заняли позицию по обе стороны от входа в церковь. Каподистрия узнал их, и эта встреча оказалась для него не из приятных. Однако он учтиво приподнял шляпу, поприветствовав Константина, который ответно приподнял феску. Президент обернулся к Георгию, не заметив быстрого движения Константина, который выхватил из-под плаща пистолет. Выстрел оказался неудачен, и Константин, вытащив нож, вонзил его Иоанну в живот, а его брат в это время выстрелил президенту в голову. Все произошло неожиданно, и никто ничего не успел предпринять. Сопровождавший президента Георгий Кандиотти владел лишь левой рукой и не сразу смог оказать сопротивление. Он ранил Константина, а преследовавшие убийцу солдаты принялись орудовать прикладами. Наконец на Константина Мавромихали набросилась толпа и растерзала его. Останки бандита выбросили в море. Георгий Мавромихали с сообщниками-полицейскими укрылись у французского посланника, но вскоре были выданы властям. Сообщники-полицейские пострадали меньше: Караянису казнь отсрочили, а Партинос был приговорен к десяти годам каторги. Тем не менее обоим удалось через некоторое время выйти на свободу.

Русское влияние в правительстве Греции сохранилось и после смерти президента Каподистрии. А сам он был похоронен в Нафплионе, первой столице независимой Греции, и потом по желанию родственников и в соответствии с его собственной волей перенесен в семейный склеп монастыря Платитера.

* * *

Иоанн Каподистрия мог бы прожить долгую жизнь русского дипломата – опытного, талантливого, успешного. Мог бы стать обеспеченным человеком, жениться, обзавестись потомством и на старости лет спокойно писать мемуары в своем поместье, как это делали многие иностранцы, проявившие себя на русской службе. Но Иоанна Каподистрию тянуло на родину, где не было ни мира, ни покоя. Это была предопределенность судьбы. И не только в этом дело.

Немало сделав для России, служа примером для ее молодых политиков и дипломатов, Каподистрия оставался слугой престола, исполнителем монаршей воли, подневольным человеком. Он был уже одним из самых известных дипломатов в мире, а император писал о нем восторженные письма его отцу, но в то же время над ним назначали завистливого Нессельроде – на всякий случай: не грека же ставить во главе российской политики. Нессельроде, правда, тоже затруднительно отнести к титульной нации, но он все же более «свой», верноподданный.

Каподистрия не мог не понимать, что управляет не ходом истории, а делами канцелярии и администрации. Для гордого и энергичного грека всего этого оказалось мало, ведь он хотел прожить свою жизнь с максимальной пользой для Греции, не ради собственного благополучия.

Между разными государствами в мировой политике достаточно рано начал формироваться дух соперничества и противостояния. Не стоит забывать, что история мира – это история войн и передела территорий. Начиналось все с простого стремления выжить и укрепиться среди других государств. Закон выживания одинаково работает и для людей, и для мировых держав. Чем сильнее и богаче государство, тем реже соседи посягают на его границы, территории и полезные ископаемые. Государство с помощью войн защищалось и обеспечивало себя мирным существованием для экономического развития, торговли, возделывания земли и повышения уровня жизни граждан. Но не только войны как радикальный способ влияния на окружающие страны давали государству возможность расширять свой экономический рынок и укреплять свою мощь. В дело вступала геополитика – определение сфер влияния.

В отличие от войн геополитика – дело тонкое, требующее разнообразия дипломатических методов, умения маневрировать и манипулировать. Чаще всего это дипломатическая и финансовая игра за кулисами мира. Никто вслух почти никогда не произносил, какая страна стремится к влиянию на другие, порой отдаленные регионы мира, но все это понимали, потому что подобная работа сопровождалась поступками, торговыми сделками, инцидентами, гуманитарной и военной помощью. Страны третьего мира «подкупались» помощью, подвергались финансовому шантажу, опутывались паутиной сделок и дипломатических связей. Развитые государства стремились завоевать расположение правительства и населения страны, которую считали потенциальной колонией: их привлекали земли, полезные ископаемые, неосвоенный рынок, возможность использовать население в своих целях.

В XVII веке Голландия стала сильнейшей морской державой

Американский политолог Пол Кеннеди пишет, что «перманентный дух соперничества, царивший в европейской политике, и непостоянство создаваемых державами альянсов на протяжении всего XVIII века очень часто заставляли фортуну развернуться лицом от одного конкурирующего государства к другому. Тайные сговоры и «дипломатические революции» делали объединения весьма неустойчивыми, что довольно часто приводило к нарушению равновесия в Европе в военном отношении как на суше, так и на море. Естественно, что многое зависело от опытности дипломатов той или иной страны, не говоря уже об уровне подготовленности армии, но кроме всего прочего важную роль играл и географический фактор. Здесь имеется в виду не только климатическая зона, в которой расположена страна; наличие сырья, уровень плодородности сельхозугодий, доступ к торговым путям – все это в большей степени имеет отношение к общему уровню благосостояния. Речь идет о более важной составляющей – о стратегическом расположении во время этих многосторонних войн» (Пол Кеннеди «Державы»).

Историческая рокировка

Положение и статус держав постоянно менялся. В XVII веке о США еще никто не говорил – не только как о стране-гегемоне, но просто как о державе: это был Новый Свет, только начинающий вставать на ноги и формировать свою государственную законодательную систему. Отсутствие истории и государственности возмещалось привнесенными из разных стран Европы государственными традициями – лоскутным одеялом, сшитым из ментальности европейских народов. В те времена господствовала Голландия – морская держава с торговыми связями, стабильной экономикой, хорошим уровнем жизни и развитой культурой. Реки и выходы к морю способствовали процветанию этой страны – торговле с другими странами, рыбному промыслу и не только. Военные конфликты и торговые отношения других стран регламентировались Голландией как своего рода таможенником, пограничником, сидевшим у всех на пути и получавшим свою выгоду.

Но положение такого хозяина ситуации не вечно. Уже к XVIII веку Голландия обрела сильных конкурентов – Англию и Францию. Первая после буржуазной революции Кромвеля стремительно превращалась в морского гегемона, вторая стремилась к роли центра Европы – торгового и культурного. Голландия, успешно торговавшая с Америкой, вдруг обнаружила, что у нее на пути обосновался британский флот. А на севере Европы балтийский транзит был перехвачен крепнущими шведами. На море контроль был потерян, но на земле голландцев ожидала еще одна опасность: «…французский король Людовик XIV с 1660-х годов начал угрожать голландцам на суше. Поскольку угроза была даже еще серьезнее, чем сто лет назад, когда Нидерланды воевали с Испанией, голландцам пришлось значительно увеличить армию (к 1693 году она насчитывала 93 тыс. человек) и усилить гарнизоны в крепостях на своих южных границах. Это был двойной удар по Нидерландам. Во-первых, голландцам пришлось значительно увеличить свои военные расходы, что привело к ощутимому росту военного долга, процентных выплат, а также акцизных сборов и заработной платы, что в долгосрочной перспективе подорвало конкурентоспособность страны в коммерческом плане. Во-вторых, война нанесла серьезный урон человеческим ресурсам страны…» (Пол Кеннеди «Взлеты и падения великих держав»).

И вот уже из крупной державы, имевшей прочное положение хозяина, Голландия превратилась в достаточно обычную, ничем не примечательную страну. Но разве не было других похожих ситуаций? В таком же положении была некогда Португалия, до второй половины XVI века считавшаяся империей, крупной морской державой, почти Древним Римом, со своими рабами и колониями. За один век она превратилась в слаборазвитое европейское государство с винодельческой направленностью, беззастенчиво эксплуатируемое Великобританией – даже не торговым партнером, а скорее заказчиком.

Проблемой Франции, тоже стремившейся к господству в Европе, стали география и неудачное партнерство: французам, умевшим неплохо оборонять свои рубежи, не удавалось расширять территории – приходилось перемещаться далеко от дома, участвовать в отдаленных конфликтах, а попытки заручиться поддержкой других стран приводили к утрате доверия прежних партнеров, как в пословице «Нос вытащишь – хвост увязнет». Франция в тот момент напоминала своих неуклюжих королей, беспомощно вращавшихся вокруг своей оси и размахивавших шпагой в поисках противника. Кстати, эти короли безнадежно запутали и собственное хозяйство, а экономику страны превратили в увлекательную игру. К тому же французы были неважными мореплавателями и никогда не претендовали на статус морской державы.

Испания, как крупная империя, была истощена войнами; австрийцы были заняты турецкой угрозой. В 1740-х годах начала усиливаться Пруссия и впоследствии доросла до роли ментора, сюзерена, дающего дельные советы своим вассалам и осуществляющего политическое покровительство: такими вассалами ко второй половине XIX века стали Италия и Австрия. П. Кеннеди пишет, что «начиная с 1740 года, когда Пруссия захватила Силезию, официальная Вена в своей внешней и военной политике всегда действовала с оглядкой на Берлин <…> Ситуация в Пруссии была схожа с австрийской, но лишь с геостратегической точки зрения. Причины стремительного укрепления страны и превращения ее в самое могущественное королевство на севере Германии хорошо всем известны…».

Между государствами, даже союзными или зависимыми, отношения устанавливались согласно пословицам: «Дружба дружбой, а денежки врозь» и «Доверяй, но проверяй». И в этом случае огромную роль играла дипломатия – искусство закулисных манипуляций, имевшее целью привлечь новых выгодных партнеров, заключить сделку через голову покровителя, прибрать к рукам чьи-то территории втайне от других.

Сейчас, уже из XXI века, кажется удивительным, что в начале ХХ века невероятно активную роль играла Болгария, стремившаяся занять место гегемона в славянском мире. Сразу две Балканских войны, македонский вопрос, внимание, которым окружили Болгарию европейские страны в 1870-х годах, когда шла русско-турецкая война, и накануне Первой мировой войны, – все это превратило Болгарию в равноценного и небезопасного партнера, с которым приходится считаться и которого все пытались перетянуть на свою сторону. Но сегодня над этой страной, превратившейся в течение ста лет в сельскохозяйственную и туристическую провинцию, реально висит угроза исчезновения из-за крайне тяжелой демографической ситуации.

Что же касается Соединенных Штатов – Нового Света, или Дикого Запада, как их ранее называли, – то они, находясь вдали от войн, конфликтов и сражений за подконтрольные территории, смогли за сравнительно короткое время подняться до уровня хозяина мира. И не последнюю роль в этой игре сыграли финансовые круги США, умевшие во все времена заключать выгодные сделки и пользоваться чужими ошибками и несчастьями. По словам П. Кеннеди, «…в 1660—1670-х годах европейская «Америка» представляла собой лишь ряд изолированных прибрежных поселений, а Московия до царствования Петра Великого (1689–1725) была почти столь же отдаленной и еще более отсталой. С коммерческой точки зрения оба являли пример «плохо развитого» государства – поставщика древесины, пеньки и прочего сырья и активного покупателя промышленных товаров из Великобритании и Соединенных провинций. Большую часть рассматриваемого периода американский континент был скорее целью для завоевания, чем самостоятельной силой. Ситуация изменилась после ошеломительного успеха британской армии под конец Семилетней войны (1763), в результате которой французы были изгнаны из Канады и Новой Шотландии, а испанцам пришлось оставить Западную Флориду. Избавившись от иностранной угрозы, вынуждавшей континент до сего времени сохранять лояльность Вестминстеру, американские колонисты теперь могли требовать от Великобритании чисто номинального подчинения и в случае несогласия организовать восстание. Кроме того, в 1776 году североамериканские колонии сильно разрослись: двухмиллионное население каждые тридцать лет удваивалось, все больше распространяясь в западном направлении. Это была экономически процветающая и самодостаточная с точки зрения обеспечения продуктами питания и многими товарами территория».

Быстрая индустриализация, поощрение экспериментов и новаторства, с одной стороны, и нестабильное положение в Европе – с другой, привлекали в США лучших ученых и амбициозных изобретателей из других стран, и уже к началу Первой мировой войны экономика США составляла 33 % мирового ВНП. Важное значение для США имело и строительство Панамского канала: это был непосредственный выход в Европу и возможность осуществлять свое военное и экономическое влияние.

Укрепление Российской империи

У Российской империи тоже был свой шанс. Укрепившаяся после разгрома шведов в 1709 году, она превратилась в достойного партнера европейских стран и заставила о себе говорить и с собой считаться. Петр I стремился к повышенной боеспособности и черпал из Европы ее достижения, чтобы сделать Россию еще могущественнее. Он создал военную флотилию и стал реальной угрозой для северных стран. При правлении Екатерины II территория России расширилась на 200 тысяч квадратных миль, а в 1760 году русские оккупировали Берлин, и некоторые современные гегемонисты до сих пор вздыхают о том, что мы его себе тогда не оставили, забывая о том, что тогда это была бы уже не германская столица, а русская провинция, схожая с некогда прусским Калининградом или некогда финской Сортавалой.

Иностранным политологам затруднительно давать Российской империи характеристики, и вовсе не из-за предвзятого к ней отношения. Дело в том, что Россия уже в XVII–XVIII веках представляла собой невероятно эклектичное явление: она была богатой и нищей, процветающей и запущенной, сильной и немощной одновременно. Быстрое развитие промышленности соседствовало с провинциальной первобытностью и отсталостью: «Под непосредственным контролем со стороны правительства в стране проводилась активная модернизация по многим направлениям, хотя темпы реализации и успешность такой политики зачастую преувеличиваются исследователями. Вместе с тем в России по-прежнему сохранялись многочисленные признаки отсталости: ужасающая нищета и жестокое обращение с людьми, крайне низкий уровень доходов на душу населения, плохие транспортные коммуникации, суровый климат, отставание в техническом развитии и образовании, не говоря уже о том, что многие из Романовых были реакционерами и слабохарактерными правителями. Даже грозная Екатерина в плане экономики и финансов ничего примечательного не совершила», – пишет Пол Кеннеди, но признает, что «до начала 1840-х годов, несмотря на многочисленные, перечисленные выше недостатки, русская армия порой могла представлять собой весьма грозную силу. На армию тратилась значительная часть (до 75 %) государственного бюджета, а простой русский солдат был настолько вынослив, что российские полки могли воевать долго и далеко от родного дома, на что не способны были большинство других армий XVIII века».

Эта оговорка «до начала 1840-х годов» не случайна: проблему российской военной промышленности, как и проблему производительных сил, выявила в полной мере Крымская война 1850-х годов, а дальнейшие события привели к кризису феодального строя.

Геополитика времен холодной войны

Хотим мы это признавать или не хотим, но укрепление России как великой державы началось только с периода строительства СССР как могущественного военного государства, способного противостоять западному миру не только военной мощью, но и привлекательной для многих идеологией. Россия не имела колоний, но подчинила себе целую группу стран социалистического лагеря и множество развивающихся стран Азии и Африки, решивших после деколонизации стать на путь социалистических преобразований и найти выгодного партнера, способного их финансировать. Советский Союз поддерживал своих вассалов, постепенно размещая на их территории стратегические объекты, и то же самое делали страны НАТО, военного блока, призванного сдерживать социалистический лагерь. Размещение атомного оружия и других модифицированных систем вооружений превратилось в важную цель геополитики: с одной стороны, это привело к системе сдерживания перед лицом реальной опасности гибели человечества, с другой – позволяло крупнейшим державам диктовать выгодные для себя условия.

Рассуждая о российской идентичности, политолог В.Л. Цымбурский подчеркивал ее «островной» характер: «Геополитики <…> игнорировали «островитянство» русской государственности, включая ее в одну парадигму с более ранними, кочевническими империями, тянувшимися к объединению «хартленда», – союзами скифов, гуннов, аваров и особенно с монгольской державой. Но этот подход не выявляет специфики России – несовместимого с кочевничеством территориального государства, выживающего как особая этноцивилизационная платформа в силу константности окаймляющих зон, дистанцирующих ее от платформ-соседок» (В.Л. Цымбурский «Остров Россия»).

Колебания Америки

В XVIII веке рабовладельческая Америка начала меняться. Испанские владения не могли удержать свое господство на континенте; Испания продала Флориду Штатам. В испанских колониях то и дело вспыхивали восстания, а в начале XIX века Испанию подкосило нашествие войск Наполеона. Фердинанда VII свергли в 1807 году, и новым королем Испании стал Жозеф Бонапарт, брат французского императора. Это привело к неповиновению испанских колоний Америки, которые не желали оказаться под пятой Наполеона. Объявление независимости в испанских колониях оказалось на руку США. Но правление Наполеона было недолгим, уже в 1814 году прежний король Испании вернул себе престол и заявил о возвращении колоний. Но вкус свободы оказался сильнее, и теперь уже бывшие испанские земли не захотели возвращаться к своему прежнему положению зависимых вассалов, а вслед за ними и Бразилия заявила о независимости и восстала против Португалии. Теперь Соединенные Штаты получили реальный шанс избавиться от влияния двух крупных морских держав на Американском континенте. Молодые государства, только что добившиеся независимости, можно было взять под свое покровительство, а в случае неповиновения – захватить.

Больше всего США интересовала Мексика как приграничное государство. До своей революции 1820 года Испания все еще господствовала там, но в феврале 1821 года и Мексика провозгласила независимость. Теперь у США появилась возможность сыграть роль миротворца – защитника молодых государств в борьбе с Испанией. Ничего особенного в этом не было, ведь и Франция некогда в борьбе с Англией играла роль друга и помощника США.

9-й госсекретарь США Генри Клей, имевший прозвище Великий мастер компромисса, в этом вопросе оказался бескомпромиссен: он сразу же заявил, что США должны признать новые государства. Еще бы! Нельзя было упускать такой превосходный исторический момент. Но бывший в то время президентом Джон Куинси Адамс медлил, дожидаясь решения вопроса с Флоридой. Когда в самом конце 1821 года вопрос решился и все формальности были улажены, США признали Мексику независимым государством. Было очевидно, что Испания уже не может противостоять Соединенным Штатом: у нее из-за последствий войн и революций просто не хватило бы сил. Но все зависело теперь от позиции победившей Наполеона Европы, а именно – России, Пруссии, Австро-Венгрии, Англии. Они навели порядок на своем континенте, а потом предотвратили революцию в Испании руками все той же Франции, освобожденной от Наполеона: французская армия подавила революцию в Испании к концу августа 1823 года.

Англоязычный альянс

Российское могущество тоже пугало Соединенные Штаты. В первой четверти XIX века Соединенные Штаты еще не были тем мировым гегемоном, в которого они превратились в XX веке, а у Российской империи были свои территории на Американском континенте: с XVII века она осваивала Аляску, а в 1799 году на побережье Тихого океана был основан город Ново-Архангельск – столица поселения. Русские строили форты все ближе к югу, и один из них, возведенный в 1821 году, даже заходил на территорию Сан-Франциско. Все это позволило России считать большую часть тихоокеанского побережья Америки своей собственностью. Речь идет о большой территории штата Орегон, части острова Ванкувер. Отныне любое приближение американских и прочих иностранных судов к российской территории расценивалось как вражеская экспансия.

На руку США стала неожиданная поддержка со стороны их бывшего хозяина и недруга Великобритании: она признала независимость стран Латинской Америки. За этим поступком стояла чисто экономическая выгода: Англия хотела торговать с независимыми странами Американского континента, а не с Испанией и Португалией, которые просто не пропустили бы британский торговый флот к берегам своих территорий. Не желая ссориться с Европой и поощрять республиканское движение в Латинской Америке, Англия действовала осторожно, предпочитая находиться в тени у США, но в то же время служила для США надежным заслоном от европейских стран, которые никогда не послали бы свои армии в Америку через голову британского флота.

С этого момента начал формироваться альянс двух англоязычных держав. От министра иностранных дел Великобритании Д. Кэннинга поступило предложение подписать декларацию о запрете европейского вторжения на оба континента Америки, и американский посол Р. Раш сообщил о своем согласии, а потом – о согласии 5-го президента США Джеймса Монро. Оставалось только убедить госсекретаря Адамса, не доверявшего Англии и дружившего с российским императором еще с 1809 года, когда Адамса назначили послом в Петербург. Теперь он настаивал на особой позиции США, которые должны противопоставить себя всем, оговорив при этом условия: Европа не претендует на американские территории, а США не станут поддерживать европейские революции и вторгаться на Восток.

Президент США Джеймс Монро. Художник С. Морзе.1819 г.

Спор между Монро, Джефферсоном и Мэдисоном, с одной стороны, и Адамсом – с другой, привел к тому, что подписывать соглашение между США и Англией стало уже неактуально. В посленаполеоновской Европе российская идея Священного союза энтузиазма не встретила. Некоторые страны формально подписали договор, но было очевидно, что каждое государство заботится лишь о своем положении. Поэтому Американский континент мог больше не опасаться вторжения. Однако президент Монро решил закрепить свои выводы в американской декларации. Адамс предложил предъявить ее всему миру, но это было бы неосторожно с дипломатической точки зрения, и министр обороны Кэлхун воспротивился такой публичности, резонно пояснив, что это может привести к напряженным отношениям с другими государствами. Вместо этого декларацию решено было сделать посланием президента к конгрессу США. В этом не было вызова по отношению к другим странам, но, с другой стороны, эту речь услышали бы многие. И 2 декабря 1823 года Джеймс Монро впервые озвучил то, что впоследствии получит название «доктрина Монро».

Доктрина, определившая миропорядок

Главным в доктрине стало заявление о том, что отныне два Американских континента для европейской колонизации закрыты. Европейским правительствам следовало понять, что они не должны пытаться свергнуть американское правительство. В свою очередь США обязуются не вторгаться в бывшие колонии, получившие независимость, и не поддерживать революции в Европе и не участвовать в войнах на европейской территории.

Современный человек опять-таки не может не удивиться тому, сколь многократно все эти обязательства нарушались по всем пунктам. Конечно, мировая политика с тех пор значительно изменилась, но доктрина Монро осталась прежней, как и ее истинная цель.

Когда США декларировали свое предупреждение европейским странам, было ясно, что направлено оно в первую очередь России, которая в тот момент расширяла территории на Аляске. Что же касается Европы, то она не отнеслась к доктрине серьезно. А молодые государства Латинской Америки рассчитывали на помощь британского флота в случае конфликта с США или Испанией. Англия в тот момент была заинтересована не в расширении своих земель, а в торговле, поэтому поддержала доктрину Монро и даже в пику русским отказалась от своих территориальных претензий к северу от штата Орегон. С этого момента США обрели полную стабильность и возможность контролировать не только собственные земли, но и обстановку за океаном.

Вскоре заявят о себе декабристы, и слова Александра I сегодня кажутся пророческими: «У каждого есть право на самозащиту, и это право должны иметь также и монархи против тайных обществ; я должен защищать религию, мораль и справедливость».

Согласно идее российского императора, коалиция европейских государств должна была охранять монархическую форму правления, предотвращать революции и создание республик. Священный союз был одним из первых международных образований, имевших целью защитить европейский порядок от катаклизмов и внутренних конфликтов. А между тем об этом союзе упоминается крайне редко, в особенности потому, что в эпоху существования СССР и социалистического лагеря было стыдно и неуместно вспоминать о том, что антиреволюционный союз создавался по инициативе России. Кроме того, сама абсолютистская монархическая идея в мире стремительно устаревала.

Старомодная декларация

Священный союз был основан Россией, Пруссией и Австрией в момент подготовки Венского конгресса 1815 года – как «Трактат братского и христианского союза, заключенный в Париже 14/26 сентября 1815 года». Акторами, подписавшими трактат, были уже упомянутый Александр I, император Франц I Австрийский и король Фридрих-Вильгельм III Прусский.

Когда был свергнут Наполеон и в Европе восстановился порядок, возникла необходимость обезопасить государства от смуты и военных действий. Тогда российский император и предложил создать образование, способное устранить возможность военных столкновений.

Впоследствии говорилось, что император преследовал личные цели: после войны им овладели мистические и богоискательские настроения, в связи с чем он стремился к роли европейского миротворца. Отмечалось, что союзный договор был составлен в языковой стилистике, имевшей мало общего с принятыми международными документами. Чего стоит одно только предпосланное договору воззвание «Во имя Пресвятой и Нераздельной Троицы» или старомодный церковный оборот «наипаче же вследствие благодеяний, которые Божию Провидению было угодно излиять на государства». Оттого, дескать, и отношение к нему было несерьезное – как к обычной декларации.

Австрийский министр иностранных дел Клеменс фон Меттерних называл этот документ «простой моральной манифестацией» и добавлял, что в глазах правителей он не имел и такого значения, а также что «Священный союз вовсе не был основан для того, чтобы ограничивать права народов и благоприятствовать абсолютизму и тирании в каком бы то ни было виде. Этот Союз был единственно выражением мистических стремлений императора Александра и приложением к политике принципов христианства. Мысль о священном союзе возникла из смеси либеральных идей, религиозных и политических». Секретарь Меттерниха Фридрих фон Генц, работавший секретарем и Венского конгресса, свидетельствовал, что «приехав в Вену, император Александр уже был более или менее в ссоре с Австрией, Англией и Францией».

Карикатура на Священный союз. 1810-е гг.

Александр I отвечал Меттерниху взаимной неприязнью и был в курсе всех его интриг, равно как и в курсе интриг французских политиков, а британского министра иностранных дел лорда Кэстльри русский император назвал холодным педантом.

Планы Талейрана

У России имелся еще один сильный противник – французский аристократ Шарль Морис де Талейран-Перигор, непревзойденный дипломат и хитрый интриган с большим опытом. Талейран представлял побежденную державу, но от этого не становился менее опасным. Зная расклад сил в Европе, он решил сыграть на польско-саксонском вопросе. После победы над Францией Россия закрепила за собой Польшу, а на Саксонию претендовал Фридрих-Вильгельм III, желавший присоединить ее к Пруссии. Россия внешне не возражала, но планировала позднее отобрать эти земли в отместку за союзнические отношения немцев с Наполеоном. Здесь явно не наблюдалось взаимного миролюбия, и Талейран собирался этим воспользоваться по принципу «разделяй и властвуй». Кроме того, он разработал принцип легитимизма, в соответствии с которым при переделе границ следовало закрепить европейские территории в соответствии с установкой 1792 года, то есть в донаполеоновских границах. Таким образом, Франция соблюла бы свои интересы, а Россия и Германия умерили бы свои амбиции. Талейран явился на Венский конгресс не как побежденный, а как прозорливый и коварный дипломат, готовый вести сепаратные переговоры со всеми – с Меттернихом, с Кэстльри, с пруссаками, а главное – восстановить их всех против русских. Русских в тот момент не любили все, поскольку в связи с их победой над Наполеоном опасались создания на территории Европы сверхдержавы. Но и договариваться с Талейраном не спешили, зная его непредсказуемый и вероломный характер.

Кстати, здесь было бы уместно сравнение миротворческой политики Александра I в 10-х годах XIX века и миротворческой политики французского министра Луи Барту в 30-х годах ХХ века: их планы объединения государств в единую миротворческую коалицию выглядели утопично на фоне Европы, раздираемой противоречиями и эгоизмом отдельных стран. Русского императора обвиняли в идеализме и чрезмерной религиозности; французского министра спустя сто лет – в идеализме и наивности. Они оба уже ничего не могли сделать в мире, исторический путь которого изменился.

Призывы Священного союза

Но даже с учетом этих неблагоприятных обстоятельств не стоит преуменьшать роль Священного союза в жизни Европы, точнее – ту роль, которую он гипотетически мог бы сыграть.

Смысл этого союза сводился к тому, что европейские державы, одолевшие вражеское нашествие, пришли к внутреннему убеждению, что им стоит построить взаимные отношения на высоких божественных идеалах добра, а значит, строить эти отношения следует в соответствии с «заповедями любви, правды и мира», которые одинаковы для всех подданных и для царей. Соответственно, главы держав должны были оказывать друг другу помощь, а по отношению к своим подданным осуществлять отеческую миссию с охраной «веры, мира и правды». Кроме того, главам держав и их подданным следовало помнить о том, что они принадлежат к единому христианскому миру и являются братьями. К этому, разумеется, добавлялось, что главы держав, вошедшие в союз, почитаются «поставленными от Провидения для управления тремя единого семейства отраслями, а именно – Австриею, Пруссиею и Россиею, исповедуя таким образом, что Самодержец народа христианского, коего они и их подданные составляют часть, не иной подлинно есть, как Тот, Кому собственно принадлежит держава…». Остальным державам, согласным с положением этого документа, предлагалось присоединиться к Священному союзу.

Александр I в тот момент был преисполнен желания утвердить во Франции конституцию, дабы с ее помощью предотвратить очередную революционную вспышку. Именно поэтому он не хотел воцарения Людовика XVIII: восстановление Бурбонов могло привести к новой революции. Интересно в этом документе прежде всего то, что он ставит морально-религиозный аспект выше политики и утверждает идеи патриархальности против интересов обновляющегося мира. С точки зрения гуманности в тексте не было ни одного дурного слова или призыва. С точки зрения здравого смысла эта декларация оказалась совершенно невыполнима. Управлять государствами в духе «любви, правды и мира» и утверждать «божественное происхождение монархической власти» в тот момент было уже невозможно и неуместно. Также в документе вообще не объяснялось, что означает «подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь» и в каких случаях все это надо было подавать. А ведь речь шла о государственном кризисе, спровоцированном выступлениями подданных, их бунтами и смутой.

Любопытная, однако, ситуация: Александр I, создавая этот прецедент с декларацией и Священным союзом, словно предвидел революционные настроения в России, но в силу своего религиозного либерализма не позаботился принять соответствующие полицейские меры внутри собственной страны.

Победа и поражение Священного союза

Революционные события в Греции как будто подтверждали внешнеполитические настроения русского императора, и к союзу стали присоедняться другие страны. Одной своей половиной Турция тоже принадлежала Европе, но турецкого султана не приняли в договор из-за его нехристианского вероисповедания. Отказались от договора англичане и римский папа. При этом Англия мотивировала свое неучастие тем, что королевские особы не имеют права подписывать международные договоры. Особую позицию занял в Англии лорд Р.С. Кэстльри, утверждавший, что этот союз вовсе не противоречит интересам стран-союзниц и не был для него неожиданностью, поскольку русский император уведомил его заранее: «…Если император Александр искренне руководствуется духом, которым проникнут этот документ, в чем я, со своей стороны, нисколько не сомневаюсь, то Европу и весь мир можно лишь самым искренним образом поздравить с этим. Если император Александр пожелает упрочить свою славу на такой основе, то грядущие поколения по достоинству оценят это благородное решение».

Священный союз повлиял на работу нескольких конгрессов – Аахенского, Троппауского, Лайбахского и Веронского. Именно на этих конгрессах вырабатывались решения по взаимопомощи в случае национальных и революционных движений внутри стран. Однако было одно обстоятельство, которое противоречило задачам союза и полностью его нивелировало. Этим обстоятельством стал приход капитализма. Смена монархических режимов, буржуазные революции попросту смели феодальные установки и декларировавший их Священный союз. Российская империя, в которой феодализм задержался дольше остальных стран, утратила свое влияние на европейскую политику. К началу 1830-х годов интересы ведущих буржуазных стран Европы вошли в противоречие, и ни о каком союзе мира и добра уже не было речи. О нем вспомнили только один раз – на мюнхенгрецком съезде, после того как во Франции рухнула монархия, а в Польше и Бельгии произошли революции. Но противоречий между тремя странами – учредительницами договора становилось все больше. Да и Александра I к тому времени уже не было в живых.

Англию и Афганистан несколько веков связывали непростые взаимоотношения. К тому моменту, когда А. Конан Дойл начал писать цикл рассказов о сыщике Шерлоке Холмсе, англо-афганские войны стали обычным явлением, поэтому британский писатель без труда сочинил боевую биографию одного из главных героев – доктора Джона Ватсона. По сюжету он, еще молодой человек, но бывший полковой врач, вернулся из Афганистана с некоторыми незначительными, но порой досаждающими ему ранениями.

Афганистан, подобно Индии, оказался сферой британской геополитики. Но к первой половине XVIII века он уже утрачивал признаки общинно-родового строя и превращался в самостоятельное государство феодального типа. Когда Фридрих Энгельс писал, что «географическое положение Афганистана и характерные черты народа придают этой стране такое политическое значение в делах Центральной Азии, которое едва ли можно переоценить», он имел в виду лишь территориальное положение этой страны и ее жителей – расселение племен этой страны в районах Сулеймановых гор и Герата вплоть до рек Инд и Гильменд. Сама по себе эта молодая держава никакой роли не играла, только ее география имела политическую ценность и стала основной причиной противостояния Англии и России в Средней Азии.

С юго-востока Афганистан подпирала могущественная английская Ост-Индская компания – своего рода «государство в государстве», могущественный колосс, стремившийся к расширению. Разбогатев на Индии и ее территориях, компания продвинулась дальше и, постоянно спекулируя на необходимости британской безопасности и защите своих владений от Франции и России, нацелилась на Афганистан, связывавший Среднюю Азию с Индией. Так началась «Большая игра» – геополитическое противостояние, продлившееся на десятки и сотни лет и затронувшее Среднюю Азию, Персию и другие страны Востока.

Англо-индийские войска штурмуют крепость Газни во время Первой англо-афганской войны. 1839 г.

Персия, как союзница Англии, противостояла Афганистану, а Фетх-Али-Шах с 1814 года помогал британцам. Противостояние привело к русско-персидской войне в 1829 году. Инициировали ее англичане, но привела она к усилению российского влияния. Преемник Фетха-Али-Шаха Мохаммад-Шах Каджар, взошедший на трон в 1848 году, был ставленником и англичан, и русских, но российскую сторону устраивал больше, поэтому англичане прислали своего уполномоченного в Тегеран.

В борьбе за власть

Афганистан успел к 1840-м годам пережить смуту с ожесточенной борьбой за престол братьев Махмуд-шаха и Шуджи уль-Мулька в начале XIX века, английское влияние на Шуджи уль-Мулька, новую гражданскую войну между братьями в 1809 году и смену правителя. Именно тогда, в июне 1809 года, Ост-Индская компания впервые соприкоснулась с Афганистаном: сбежавший от победившего брата Шуджи уль-Мульк (4 ноября 1785—5 апреля 1842) обрел убежище во владениях компании. Но Махмуд-шах торжествовал недолго, уже через девять лет сама его династия (Садозаи) потерпела крах и уступила Баракзаям, которые также не смогли долго продержаться на престоле. Началась смута, и государство распалось. В такой ситуации раздробленная страна и ее отдельные части становятся легкой добычей для чужеземцев с развитыми геополитическими устремлениями. Однако в тот момент англичане не смогли подчинить себе эту страну, хотя и использовали для этих целей своего агента-перебежчика, сорокалетнего пенсионера Ост-Индской компании Шуджу уль-Мулька.

Ко второй половине 1820-х годов Афганистан вновь обрел правителя – Дост Мухаммед-хана, выдвиженца все тех же Баракзаев, и в 1826 году он стал эмиром, что не устраивало ни англичан, ни Шуджу уль-Мулька, рвавшегося к власти. Последний под руководством англичан разработал план вторжения в Кандагар и в 1832 году предпринял попытку захватить власть, но был разгромлен и вновь сбежал в Лудхиану. В то же время англичане успели под прикрытием кандагарского похода своего ставленника осуществить захват Пешаварского округа силами пенджабцев. Даже в 1835 году афганцам не удалось вернуть себе Пешавар, и причинами поражения стали интриги и коррупция в руководстве армии Дост Мухаммеда, где хозяйничал американский генерал Гарлан, подосланный англичанами с целью развалить армию. Последнее им вполне удалось.

В 1836 году афганцы сами предприняли попытку заручиться помощью русских против Шуджи уль-Мулька и владыки Пенджаба Ранджид-Сингха, за спиной которых стояли англичане. В Оренбург был направлен посол Хусейн Али.

История поручика Виткевича

Виткевич оказался русским посланником практически случайно: в результате протеста против владычества Российской империи и ее наместника великого князя Константина Павловича, известного своим самодурством, Виткевич, ученик польской гимназии, еще в 14-летнем возрасте угодил в каземат, а в 15 лет как государственный преступник был сослан на военную службу в Орск Оренбургской губернии. Там ему несколько повезло: несмотря на муштру, сильно не давили, поскольку оренбургский военный губернатор генерал В.А. Перовский, будущий его начальник, был человеком интересным, ярким и приветствовал науку и образование. Виткевич, владевший французским и немецким языками, смог за годы военной службы выучить еще и восточные языки. К тому же он собрал хорошую библиотеку об Афганистане, Бухаре, Хиве, Персии. И тут произошел новый поворот судьбы: в 1829 году в Оренбург приехал Александр Гумбольдт, выдающийся немецкий ученый. Виткевича к нему приставили переводчиком, и Гумбольдт, познакомившись с молодым человеком и увидев его домашний архив, пришел в восторг и уже в столице России, где он был хорошо принят, решил замолвить слово за талант, пропадающий в оренбургских степях. Именно так Виткевич оказался на государственной службе при императорском дворе.

* * *

Помощь афганцам была в интересах России, опасавшейся распространения английского влияния на Среднюю Азию, поэтому в Бухару вскоре прибыл поручик Ян Виткевич, путешественник-востоковед на службе у российского престола. Это был совсем молодой человек (на тот момент ему было 26 лет), но на редкость умный и образованный. В Бухаре он общался с английским агентом Низаметдином, посланным в разведку англичанами, потом вел переговоры с представителями эмира Бухары о выдаче русских пленных. Об этом осталось красноречивое свидетельство: «Чиновник держался вызывающие, угрожая – в случае ухудшения русско-бухарских отношений – прекращением торговли с Россией и сближением с Англией… Он [Виткевич] заявил, что англичане не станут покупать бухарский хлопок и сушёные фрукты, так как в Индии этого достаточно, а больше Бухаре торговать нечем: более того, Бухара лишится русского железа, меди, других изделий российской промышленности, англичане же чего-либо подобного им доставлять не будут…Виткевич пригрозил возможным арестом всех бухарских товаров, находящихся ныне в Оренбурге и других городах России…» Это свидетельствует о жестком характере Виткевича, умевшего в нужный момент нажать на своего визави. Ценное качество для дипломата, но и умение наживать врагов.

Виткевич встретился с Хусейном Али, посланным Дост Мухаммедом. С афганским посланником они приехали в Оренбург, а 2 июля 1836 года появились в Петербурге. Некоторое время после возвращения из Бухары Виткевич был адъютантом оренбургского губернатора генерала В.А. Перовского, дяди писателя А.К. Толстого.

В 1837 году Виткевича вновь ждала дорога в Афганистан. Он успел побывать в Персии и встретиться с русским посланником графом Симоничем. Из Тегерана он под охраной казаков отправился в Кабул.

В то время англичане еще не подозревали, что на территории, которую они считали своей вотчиной, появился достойный соперник. Прямо в степи сопровождаемый отрядом казаков Виткевич встретил лейтенанта Генри Роулинсона, политического советника службы сэра Джона Макнейла в Тегеране. Историк Питер Хопкирк так описал их встречу: «Когда англичанин подъехал поближе и вежливо откозырял, русский встал и поклонился. Однако ничего не сказал, явно ожидая, что гость заговорит первым. Роулинсон сначала обратился к нему по-французски – этим языком чаще всего пользовались европейцы на Востоке, но русский только покачал головой. Роулинсон попробовал заговорить по-английски, а затем и по-персидски, но безуспешно. Наконец русский заговорил на тюркском, который Роулинсон знал только поверхностно. «Я знал его достаточно, – писал он позднее, – чтобы вести простой разговор, но недостаточно, чтобы удовлетворить свое любопытство. Было совершенно ясно, что именно этого хотел мой собеседник».

Русский сказал Роулинсону, что везет подарки царя Николая новому шаху Персии, который только что унаследовал трон покойного отца после семейной борьбы за власть. Это казалось достаточно правдоподобным, так как именно в этот момент шах находился на расстоянии дневного перехода: он выступил во главе своей армии, чтобы осадить Герат. Фактически сам Роулинсон направлялся в лагерь шаха, везя с собой послания Макнейла. Однако рассказ русского офицера его не убедил, он подозревал, что тот со своим отрядом, возможно, направляется в Кабул. Роулинсон понимал, что если это действительно так, то в Лондоне и Калькутте, где Афганистан рассматривали как неотъемлемую часть сферы британских интересов, поднимется переполох».

Роулинсон не поверил Виткевичу и довольно быстро узнал правду: «Выкурив с казаками и их офицером пару трубок, Роулинсон распрощался с ними и поспешил своей дорогой, решив выяснить, в чем на самом деле заключается их игра. Добравшись в тот же вечер до лагеря шаха, Роулинсон тотчас попросил о встрече с ним. Препровожденный в шахский шатер, он рассказал о встрече с русскими, которые якобы везли царские дары. «Везут подарки для меня?» – изумился шах и заверил Роулинсона, что скорее они не имеют никакого отношения к нему, а предназначены для Дост Мухаммеда в Кабуле. Действительно, по просьбе Симонича он разрешил казакам безопасный проход по своим владениям. Все это совпадало с рассказом русского офицера. Теперь Роулинсон понял, что получил сведения необычайной важности, и собрался как можно скорее вернуться с ними в Тегеран» (П. Хопкирк «Большая игра против России»).

Конечно, он доложил о русском агенте английскому дипломату и фактически резиденту в Кабуле Александру Бёрнсу, который позднее, в годы англо-афганской войны, станет военным губернатором столицы.

В декабре 1837 года состоялась единственная встреча двух агентов-миссионеров Яна Виткевича и Александра Бёрнса. Во время их бесед Виткевич познакомился еще и с Чарльзом Мэссоном (1800–1853) – солдатом, путешественником и собирателем всевозможных реликвий, который на самом деле был разведчиком. Мэссон, настоящее имя которого было Джеймс Льюис, еще в мае 1833 года путешествовал из Кабула на юг. Он вел раскопки на холме и откопал сокровища, о которых мечтал, – две 3-метровые статуи и склад древних свитков. Благодаря раскопкам удалось восстановить роль древнего Афганистана в буддистском мире, его место на Великом шелковом пути. Мэссона также интересовали афганские владения Александра Македонского, а кроме того, он был первым европейцем, побывавшим на руинах древнеиндийского города Хараппы, расположенного возле Сахивала в Пенджабе. Мэссон много ездил и как будто бы интересовался лишь папирусами и старинными вещицами. Что ему до политики? Отчасти такая обочинная позиция в дальнейшем спасла англичанину жизнь: в отличие от Бёрнса и многих англичан из дипмиссии и гарнизона, погибших в годы войны 1839–1842 годов, Мэссон избегал вмешательства и уцелел. Он даже стал противником колониализма и милитаризма, поскольку собственными глазами наблюдал развернувшуюся впоследствии бойню.

Однако в 1837 году Мэссон, прекрасно знавший Бёрнса и всех английских агентов, тоже пытался выведать у загадочного русского путешественника цель его миссии, заводя ничего не значащие разговоры о красотах восточных городов. Русский поручик отвечал в том же духе – поддерживал беседу, когда речь заходила об архитектуре или поэзии Востока, об остальном молчал.

Ян Виткевич. Портрет XIX в.

Главный оппонент Виткевича Александр Бёрнс возглавлял дипмиссию англичан при дворе афганского эмира. Конечно, он имел цели, противоположные целям русского странствующего рыцаря. Тем интереснее эти два человека и две судьбы. Виткевич вызвал симпатии афганского эмира Мухаммед-хана и заручился его поддержкой в отношении России. Александру Бёрнсу это не удалось.

А дальше стали происходить удивительные и печальные события. 1 мая 1839 года Виткевич прибыл в Санкт-Петербург со всеми материалами, собранными в своем путешествии в Афганистан. Фактически он приехал «со щитом» – как истинный победитель. Думается, его могло ожидать повышение по службе и много новых интересных поручений. Он остановился в гостинице «Париж» – первоклассной и одной из самых старых в Петербурге. Она была построена в 1804 году на Малой Морской улице (дом 23/8). Там же, в своем номере, тридцатилетний дипломат был обнаружен с огнестрельным ранением в голову 9 мая 1839 года. Пистолет лежал на полу.

Дело казалось странным: в камине – куча пепла от сгоревших бумаг; никаких документов в номере не осталось; предсмертная записка, почерковедческая экспертиза которой не проводилась. Впоследствии говорилось, что единовременно сжечь в камине то обилие трудов и бумаг, которое было у Виткевича, не представлялось возможным. То есть речь, скорее всего, шла об отвлекающем маневре, а бумаги из номера были похищены. Выглядело всё как самоубийство, и даже существовала официальная версия: поручик якобы сожалел, что служил Российской империи, будучи поляком, который некогда выступал против нее. Но, учитывая его блестящий послужной список и выдающуюся деятельность на посту российского дипломата, самоубийство было бы весьма парадоксальным решением. Находясь в цветущем возрасте, сделав так много для России, только что с успехом окончив сложные переговоры и вернувшись с победой, сводить счеты с жизнью и уничтожать важнейшие бумаги мог только безумец. Разве только депрессия, которая иной раз наступает после подъема и больших усилий и влечет за собой грустные воспоминания? О том, что депрессии у него не было, свидетельствуют привезенные им стихи и сказки афганцев, записанные им со слуха и переведенные на русский язык. Виткевич собирался наутро отправиться в журнал и отдать бумаги для публикации. После его гибели они, как известно, исчезли.

При этом существует вполне логичная версия, что Виткевич был убит. Кем? Теми, кому это было выгодно. Возможно, британскими агентами или их афганскими соратниками. Но что это было? Желание скрыть результаты удачной миссии? Уничтожить успешного дипломата, который мог и в дальнейшем вредить англичанам? Отомстить победителю за уже сделанное? Ответ напрашивается сам собой. Афганскому эмиру Виткевич пообещал помощь России в борьбе за возвращение Пешавара. В Афганистане это вызвало небывалый подъем, в то время как в британской Индии и Англии началась паника. Говорилось о том, что Россия угрожает существованию Англии, а ее послы занимаются переделом Востока. Волна этой паники докатилась до британского парламента. Но не воевать же с Россией и не убивать же российского императора. Оставалось свести счеты с успешным посланником.

Версии писателей

Трагической и непроясненной судьбой Яна Виткевича интересовались многие писатели. Михаил Гус написал «Дуэль в Кабуле», Валентин Пикуль – «Опасную дорогу в Кабул».

В своей повести «Дипломатический агент» (1958) известный автор детективов Юлиан Семенов показывает Виткевича совсем другим – родом из детства. В детстве этого человека были восстания в районе Вильно, каземат, смертный приговор, ссылка. В повести героя называли на русский манер – Иваном Викторовичем: «Он испугался своего голоса. Вздрогнул. И вдруг с поразительной ясностью вспомнил слова прокурора, его голос – красивый, низкий. Перед тем как произнести фамилию Ивана, он кашлянул и громче, чем имена всех остальных, прочел:

– Виткевича Ивана Викторовича, четырнадцати лет от роду, за участие в организации преступного революционного общества «Черные братья» в Крожской гимназии – к смертной казни через повешение».

Ю.С. Семенов упоминает в повести и то, что номер Виткевича находился на первом этаже, а окно было открыто, то есть проникнуть туда и вынести бумаги не составляло труда. Однако версия убийства, предложенная писателем, была выдержана в духе времени: в финале повести есть намек на недовольство Виткевичем тайной полиции, а граф Бенкендорф собственноручно ставит резолюцию – «самоубийство». В советское время было принято все криминальные истории приписывать царизму и его слугам. Но зачем царизму устранять своего первого посла и успешного дипломата, который только что принес славу России? В документальной ленте С. Стафеева «Я как пламя свечи», посвященной работе Семенова над повестью о Виткевиче, говорится о том, что российскому императору в тот момент русско-афганский мирный договор стал невыгоден, потому что не хотелось конфликта с английским престолом. Именно поэтому договор так и не был подписан, а Россия допустила англо-афганскую войну и временное воцарение на престоле английского ставленника.

Однако в повести Семенова присутствует один интересный для криминальной интриги момент – конфликт 16-летнего Виткевича с ротным командиром Ласточкиным, который над ним издевался во время ссылки. Виткевич устал терпеть издевательства ротного, и муштровавший молодого нарушителя Ласточкин был жестоко унижен:

«Виткевич приблизил к себе лицо Ласточкина и негромко, спокойно сказал:

– Через три дня вашей ноги здесь больше не будет. Никогда. Для таких подлецов, как вы, вся Россия открыта. Для меня в России только одно место есть, и вдвоем в этом месте нам не ужиться. Я убью вас, ежели вы в крепости останетесь. Вы сами меня таким сделали, сердца у меня нет. Поняли вы меня?

– Да, понял, – быстро ответил Ласточкин.

– Если через три дня вы не уедете – пишите завещание. Все, – сказал Иван и отпустил пальцы».

Мог ли Ласточкин впоследствии отомстить Виткевичу? Конечно, в повести Семенова много вымысла, художественных деталей, не имевших ничего общего с реальностью. Но даже если никакого ротного командира Ласточкина не существовало в природе, его стоило выдумать. Если Ян Виткевич обладал хотя бы сотой долей того вспыльчивого характера, который приписал ему Семенов, он наверняка нажил себе не одного заклятого врага.

Убить четырех зайцев

Об истории первого посла в Афганистане снимали художественные фильмы. Один из них стал примечательным политическим феноменом: можно сказать, он убил четырех зайцев сразу. Речь идет о картине «Служа отечеству» режиссера Латифа Файзиева. Она была снята в 1980 году – через год после того, как советские войска вошли в Афганистан, и в тот год, когда в Польше большую силу набирало национальное движение «Солидарность». Ничем особо не примечательная приключенческая картина, снятая в духе костюмного истерна, была призвана продемонстрировать историческую подоплеку афгано-российской дружбы. В то же время, учитывая ситуацию в советско-польских отношениях, главного героя никак нельзя было сделать поляком, поэтому Ян Виткевич превратился в русского поручика Алексея Налымова, а исполнитель этой роли Тимофей Спивак получил приз за лучшую мужскую роль на Всесоюзном фестивале. Кроме того, по версии фильма, герой из националиста, борющегося с российским имперским влиянием, превращается в декабриста, врага монархии, и погибает на дуэли с одним из представителей дворянской «золотой молодежи» Петербурга, нанесшим ему оскорбление. И наконец, истинным инициатором дуэли, присланным в Петербург для устранения русского посла, становится английский агент Драмонд, некогда спасенный Налымовым и вероломно предавший его. Драмонд, как и Налымов, никогда не существовал, он был придуман исключительно для демонстрации вероломства англичан: Налымов спасает раненого Драмонда от афганских «душманов», и их предводитель предупреждает русского, что он напрасно проявил благородство: спасенный им человек заслуживал смерти, потому что он опасен и подобен змее. Прав оказался проницательный афганец, а не доверчивый русский декабрист.

Так были намечены цели фильма и найдены конкретные фигуры влияния: один «друг» (добрые афганские боевики, постоянно нуждающиеся в помощи русских дипломатов, в том числе и в 1979 году) и три «врага» (всегда проявлявшие вероломство англичане, отсутствующие в российской дипломатии неблагодарные поляки и двуличный, циничный царизм). В геополитическом смысле, важном для СССР 1980-х, этот фильм представляется не просто грамотным, но и чрезвычайно изобретательным, однако он ни в малейшей мере не приближает нас к разгадке гибели выдающегося посла и путешественника Яна Виткевича.

Александр был племянником знаменитого шотландского поэта-классика Роберта Бернса. Но судьба ему была уготована совсем не поэтическая, полная душистой зелени садов и шуршаний платьев. Впрочем, умерли они ровесниками и очень рано. 37 лет – классический возраст поэтов. Вот только Роберт Бёрнс скончался от болезни, в своей постели, а его племяннику и это было не дано. К тому же великий дядя умер на девять лет раньше рождения племянника, и тот его не застал. Шел уже совсем другой век, с другими ставками в игре. Александр Бёрнс стал игроком на поле смертельной битвы.

Александр Бёрнс в бухарском костюме. 1838 г.

В 1836 году генерал-губернатором Индии становится лорд Окленд, ставленник Пальмерстона, министра иностранных дел Англии. Окленд напутствовал дипломата Бёрнса: «Лорд осторожно поднялся с кресла, потер спину. Потом протянул Бёрнсу сухую руку и сказал: «Вам будет легко работать, потому что вы вне конкуренции. У русских нет людей, знающих Восток. Вас ждет слава, Бёрнс, это говорю я».

Именно так, по версии Ю.С. Семенова, начиналась миссия в Кабуле для Александра Бёрнса: даже в этом напутствии проявился спесивый характер англичан, которые просто не могли поверить в наличие у кого-то другого хороших специалистов, тем более у русских. В июне 1836 года Окленд приступил к борьбе с русским влиянием. Афганцы хотели вернуть Пешавар, находившийся во власти индийских сикхов, англичане стремились завладеть этим стратегически важным районом. В августе 1836 года в Кабул пришло письмо лорда Окленда. В нем он информировал, что Англия хотела бы видеть процветание Афганистана, но крайне удивлена разногласиями между сикхами и Афганистаном.

В свою очередь Бёрнс вел переговоры с Дост Мухаммедом о заключении афгано-британского союза. Эмира смутило большое количество уступок и оговорок в пользу англичан, но он решил выдвинуть свои условия. Все эти требования англичан будут удовлетворены, если афганцам вернут Пешавар. Бёрнс находился в крайне щекотливом положении, поскольку был не уполномочен решать такие вопросы. Он нехотя согласился и обещал разобраться, а потом доложил об этом своему начальству. Его тут же обвинили в превышении полномочий, тем более что официально Пешавар вовсе англичанам не принадлежал и вернуть его они ни при каких условиях не могли бы. Это весьма интересный процессуальный момент, потому что Бёрнс был все-таки профессиональным дипломатом и не мог не понимать, что давать подобные обещания – пусть даже на словах – это полная глупость.

Вместо обещанной Бёрнсом помощи Дост Мухаммед стал получать угрозы с обещанием разорвать дипломатические отношения и отозвать посланников, если эмир не прекратит вести переговоры с русскими агентами. Такие требования напрямую вторгались в суверенитет Афганистана и звучали оскорбительно. Эмир ответил вполне определенно: «Я вижу, что Англия не дорожит моей дружбой. Я стучался к вам в дверь, но вы меня отвергли. Правда, Россия слишком далеко, но через Персию… она может мне помочь».

Таким образом, Англия, которая хотела и могла заключать с Афганистаном торговые отношения, лишилась любых возможностей вести нормальные переговоры. Британские агенты уже начали готовиться к войне. В такой ситуации миссия Бёрнса становилась не просто провальной, но и смертельно опасной. Постепенно превращаясь в стрелочника и мальчика для битья, Бёрнс со скрытой завистью наблюдал, как в тех же самых вопросах одерживает победу за победой Ян Виткевич. Афганский эмир задал российскому посланнику ту же задачу, и поручик обещал Дост Мухаммеду помощь России в борьбе за Пешавар.

В повести Ю.С. Семенова Александр Бёрнс замечает сходство своей планиды с судьбой Виткевича и пророчески изрекает: «…Мне известно о вас все, даже то, что вам самому неизвестно. Посол <…> – под надзором полиции. Смешно, не правда ли? <…> Вы знаете, что ждет вас в России? Конечно, не знаете. Я знаю. Мне почему-то близка ваша судьба, Виткевич. Меня, словно противоположный полюс магнита, тянет к вам. Но довольно редко в основе человеческого притяжения скрыта столь резкая полярность, как у нас с вами».

Осада Герата

Персы начали осаду Герата, который был не только богатым и урожайным городом, но и стратегически важным пунктом на пути из Персии и Туркестана в Индию. Идея похода на Герат принадлежала графу И.О. Симоничу, полномочному министру в Персии с 1832 года. Судя по воспоминаниям его современников, граф был добр и хорош с друзьями и семьей, но никакими талантами в международной деятельности не обладал и был «нераспорядительным и дурным полковым командиром, извлекавшим всеми способами выгоды из вверенной ему части» (Н.Н. Муравьев-Карсский). Впрочем, Симонич получил ранение в битве при Герате и был отозван в Россию, на чем его восточная биография и закончилась.

Англичане пытались убедить персидского шаха не начинать эту войну. Английский посол покинул Тегеран и отдал распоряжение британцам, служившим у персов, вернуться в Индию. В августе 1838 года полковник Стоддарт посетил шаха и потребовал снять осаду Герата и признать английское правительство единственным посредником в переговорах между Персией и Гератом. Через месяц осада была снята, и британский посол в Тегеране Джон Макнейл предложил шаху отказаться от захваченных в Герате территорий, контролируемых персами. Шах не соглашался, тогда англичанин отдал приказ своим соотечественникам покинуть службу в Персии и пригрозил войной. Лишь через два года после тяжелых переговоров были восстановлены дипломатические отношения между Англией и Персией. Условия, оговоренные Англией, напоминали по жесткости Туркманчайский мирный договор, автором которого за десять лет до этого был А.С. Грибоедов. Англичане, конечно, помнили успех миссии Грибоедова и воспользовались удобным случаем, чтобы потребовать себе больше выгодных возможностей: пятипроцентные пошлины на ввоз товаров, консульскую юрисдикцию, освобождение от уплаты внутренних таможенных пошлин и т. д. Так англичане усилили влияние на Персию и обезопасили себе путь в Индию, к тому же появилась перспектива вторжения в Афганистан. Поводом к этому выступлению англичане назвали угрозу индийскому правителю Ранджиту Сингху – их союзнику. В опубликованной 1 октября 1838 года декларации говорилось и о миролюбии англичан, и об угрозе британской торговле, и о неудачной торговой миссии Бёрнса, и даже о том, что афганский эмир не любим своим народом. Ему авторы декларации противопоставляли душевного человека Шуджа уль-Мулька, которого они все еще держали у себя почетным пенсионером и надеялись вернуть во власть. Конечно, им нужен был марионеточный правитель. Этот ставленник в изгнании даже подписал в июле 1838 года бумагу, в которой он уступал Синд англичанам, а Пешавар и другие земли – индусам. Хотя понятно, что силы эта бумага не имела. Уже осенью 1838 года была подготовлена англо-индийская армия, состоявшая из бенгальской колонны в девять с половиной тысяч человек, 38 тысяч прислуги и носильщиков и 30 тысяч верблюдов. В Фирознуре намечался общий сбор и соединение с 6-тысячным отрядом оппозиционных афганцев, враждебных Дост Мухаммеду. Далее в Шикарпуре к ним должна была примкнуть бомбейская колонна в 5600 человек. И уже все вместе они собирались двинуться на Кандагар.

Кандагар быстро сдался, а его правители бежали. Армия отправилась на Кабул, и 6 марта 1839 года объявили эмиром Шах-Шуджу, подписавшего с англичанами договор. Был взят штурмом Газни, после чего Дост Мухаммед предпочел скрыться в афганском Туркестане и отойти за Гиндукуш, чтобы оттуда вести партизанскую войну. Подкупленные афганские ханы перешли на сторону оккупантов. И 7 августа 1839 года Кабул был взят англичанами. В ноябре 1839 года англичане захватили большую часть Афганистана. Оккупанты грабили города и села, притесняли население. Стало нарастать недовольство и возмущение среди афганских племен. Началось сопротивление нашествию. На английские обозы нападали, убивали отставших от своих частей английских солдат. И наконец борьба приобрела массовый характер, население стало объединяться.

Разгром англичан

Дост Мухаммеду удалось собрать войско и нанести англичанам поражение. Уже осенью 1840 года произошло несколько сражений, в которых англичане понесли большие потери. А после Парванской битвы 2 ноября в Афганистане начался национальный подъем. Одно остается непонятным: зачем после этих успехов Дост Мухаммед решил добровольно стать заложником? Он был отправлен в ссылку в Индию.

Однако на подъем афганского народа это не повлияло, тем более что зимой англичане вновь дали народу повод к возмущению. Дело в том, что горные, труднодоступные местности препятствовали доступу товаров для армии и военным было разрешено брать все, что необходимо у местных, то есть грабить их. Тогда-то и произошло объединение всех афганских племенных армий. Они не желали быть бесправными рабами.

2 ноября 1841 года началось всеобщее восстание. И первыми жертвами его стали губернатор Кабула Александр Бёрнс и его люди. П. Хопкирк описал последние минуты английского дипломата: «Возбуждение толпы росло. Небольшая кучка демонстрантов превратилась в огромную озлобленную толпу. Перед ними было казначейство шаха, и сотни кабульцев, даже тех, кто не испытывал особой политической враждебности, устремились к месту, где хранились сокровища, способные мигом решить проблемы их полуголодного существования. Несмотря на растущую ярость толпы, Бёрнс, уверенный, что очень скоро должна прибыть помощь, не давал сипаям команду открыть огонь.

Тем временем несколько мятежников подожгли конюшни и присоединились к толпе у дома. Тогда-то из толпы и раздался выстрел. Майор Броудфут, стоявший с Бёрнсом и его братом на балконе, схватился за грудь и упал. Товарищи поспешно втащили его в дом и убедились, что майор мертв. Бёрнс вернулся на балкон и в последней попытке спасти ситуацию крикнул толпе, что раздаст крупную сумму денег, если они сейчас же разойдутся по домам. Но какой смысл мятежникам было заключать сделку, если они уже понимали: английское золото очень скоро и так им достанется. Поняв окончательно, что подмоги уже не дождаться, Бёрнс приказал сипаям стрелять в толпу. Но подобно всему, что доселе происходило, это решение было принято слишком поздно. Дом уже загорелся, а бушующая толпа ринулась ко входу, не обращая внимания на огонь.

Бёрнс с братом поняли, что настал их последний час. Чарльз решил прорываться сквозь толпу.

Мохан Лал (коммерческий агент Англии, сыгравший большую роль в войне, впоследствии – биограф возвращенного на престол Дост Мухаммеда. – Примеч. М.С.), чье предупреждение Бёрнс игнорировал, в ужасе наблюдал за происходящим с соседней крыши, но сделать что-либо был бессилен. «Лейтенант Чарльз Бёрнс, – писал он впоследствии, – вышел в сад и застрелил примерно шестерых, прежде чем его разорвали на куски».

По другой версии, «…предатель проник в дом и присягнул на Коране, что, если Бёрнс переоденется в афганскую одежду, он сможет безопасно провести его через толпу. Понимая, что терять нечего, Бёрнс согласился. Но как только он вышел из дома, предатель выдал его толпе. «Это, – триумфально воскликнул он, – и есть Александр Бёрнс!» Взбешенный мулла нанес первый удар, и мгновением позже Бёрнс рухнул наземь, изрубленный длинными смертоносными клинками афганцев» (П. Хопкирк «Большая игра против русских»). О том, что произошло с телами убитых англичан, свидетельствовал другой английский историк Джон Кайе: «…Когда толпа бросилась грабить казначейство, человек по имени Наиб Шериф подобрал ужасно искалеченные тела Бёрнса и его брата и захоронил их обоих в саду, почерневшем от дыма пожара. Майору Броудфуту и тут не повезло – его останки растащили городские псы».

Резиденция Бёрнса была разгромлена, вся охрана истреблена. Власть в Кабуле перешла в руки патриотов. Оккупанты потеряли более 300 человек. Вскоре в освобожденный Кабул прибыл сын Дост Мухаммеда, сопровождаемый 6 тысячами узбеков из народного ополчения. Даже завербованные англичанами индусы и афганцы переходили на сторону восставших.

12 декабря 1841 года англичанам пришлось подписать с афганцами соглашение с обязательством вывести английские войска из Афганистана, вернуть пленных и возвратить на родину Дост Мухаммеда. И к 1843 году ссыльный беглец вернется, чтобы править разоренной страной еще 20 лет. Самой интересной загадкой является в этой истории странное поведение Дост Мухаммеда: ведь он оказался перебежчиком и арестантом к выгоде англичан. Это не вернуло им ни убитого кабульского губернатора, ни чести и достоинства, но чудесным образом дало возможность более-менее прилично выйти из этого конфликта, предъявив афганцам их злосчастного правителя. В связи с этим возникает вопрос: а не было ли все это каким-то тайным сговором англичан с Достом? И если это так, то кому и чем оно было выгодно?

Печальная история полковника Стоддарта и капитана Конолли

В своей книге «Странствователь по суше и морям» русский путешественник Егор Петрович Ковалевский посвятил целую главу этим людям. Она называется «Английские офицеры в Средней Азии». Несмотря на то что история плена и гибели англичан порой упоминается как покрытая мраком неизвестности, подробности о последних годах их жизни все же стали известны. Ковалевский, тесно контактировавший с местным населением почти в качестве заезжего журналиста, слышал от них много интересных историй, в том числе и свидетельства очевидцев о плене англичан. Так, говорится о невероятной стойкости Конолли, который не был сломлен никакими пытками и угрозами и предпочел остаться христианином, нежели склонить голову перед эмиром, как это сделал полковник Стоддарт, старавшийся спасти себе жизнь. И коль скоро его назначили английским агентом за решительность и храбрость, то куда исчезла эта храбрость после его пленения? И чем в таком случае измеряется храбрость? Полем битвы? Но плен – это испытание пожестче любой битвы, таким поворотом судьбы ломали самых стойких. Конолли это испытание выдержал.

Артур Конолли. Художник Дж. Аткинсон. Между 1838 и 1840 гг.

1840-е годы

В январе 1842 года английский гарнизон отступал из Кабула. Численность достигала почти 5 тысяч солдат и офицеров и 12 тысяч слуг. Их обязались охранять, но англичане имели неосторожность прихватить оружие. После этого афганцы с ними не церемонились, и вскоре английские войска были уничтожены горными племенами. 30 января 1842 года до Джелалабада добрался только один человек – легендарный хирург Билли Брайдон. На некоторых территориях еще оставались английские гарнизоны, но участь их была незавидна: на них нападали афганские отряды, а повстанцы стремились избавиться от любых чужеземцев и 7 марта 1842 года полностью освободили крепость Газни, разбив английский гарнизон.

К концу 1843 года на родину вернулся Дост Мухаммед и вновь стал эмиром – теперь уже до самой смерти в 1863 году. Эти 20 лет не были для него безоблачными: в стране свирепствовал голод, большинство городов было разрушено, а сельские местности разорены. Несмотря на это, афганцы могли гордиться своей сплоченностью и умением отстаивать свободу. Но это чувство лишь подкрепляло в них ненависть к англичанам. Жертвами восточной ненависти стали полковник Стоддарт, капитан Конолли и еще несколько офицеров, захваченных в плен в Бухаре.

Последнее дело Стоддарта

В 1838 году английский посланник в Персии полковник Шиль представил министру Пальмерстону свой выбор агента – личность Чарльза Стоддарта. Именно его посланник хотел видеть своим уполномоченным. Этот выбор стал для Стоддарта роковым.

Полковник, как уже говорилось, считался человеком решительным и храбрым, а действовать ему предстояло при дворе самого эмира. Но жизнь жестока, а жестокость порой оказывается куда изобретательнее любой храбрости, и Стоддарт быстро сдался. Чтобы сохранить себе жизнь, он принял ислам, но потом, поняв, что это не помогает, вновь вернулся к христианству. Не спасли его эти метания.

Попав в плен, английские офицеры наконец-то поняли, что такое восточное гостеприимство. Единственным законом, оставшимся для них при дворе бухарского эмира, была военная ситуация, которая меняла направление, как флюгер. Чтобы узнать обстановку на фронте, им даже не нужно было задавать вопросы. Если их звали к себе, кормили и спрашивали совета, значит, англичане начинали побеждать. Если бросали в темную сырую темницу, не кормили и били, значит, местные отряды громили англичан. Бухарский эмир пытался подольститься к английским агентам или, наоборот, издевался над ними со всей жестокостью в зависимости от побед и поражений их армии.

Это было совершенно недипломатично, нелепо и по-человечески несправедливо, но вполне логично, практично и объяснимо: именно так поступают с заложниками – они не только не хорошие знакомые, они даже не люди. Заложники – товар, который можно выгодно обменять, если есть у кого и на что обменивать; но когда исчезает спрос, то и товар становится мусором. Именно это произошло с несчастными британскими агентами: с поражением англичан и победой афганцев бывшие сотрудники английского ведомства стали просто не нужны, и их зарезали, назвав первую попавшуюся причину, совершенно нелепую: были упрямы, вели себя заносчиво, возможно, готовили заговор.

Между тем в Англии не сидели сложа руки, и многие знакомые, несмотря на дурные вести из Бухары, жаждали спасти пленных. Капитан Джон Гровер, друживший с Чарльзом Стоддартом, просил министра иностранных дел направить его в Бухару для поиска и освобождения пленников, но министр, уверенный в гибели несчастных агентов, отказал военному.

Мытарства британского миссионера Джозефа Вольфа на опасном и загадочном Востоке были посвящены вовсе не полковнику Стоддарту, с которым теософ даже не был знаком. Вольф хотел спасти капитана Конолли, которому был обязан жизнью: капитан спас его из бухарского плена еще в начале 1830-х годов. Однако миссионеру не суждено было отплатить Конолли спасением: капитан уже был мертв, да и сам Вольф едва остался жив. Как же такое могло случиться? Ответ прост: в 1840-х годах Афганистан, как и весь Восток, был уже не тот, что в 1830-х. Там было не просто опасно, но смертельно опасно, особенно для англичанина. Но миссионер Джозеф Вольф военным не был и ничьих приказов не слушал. Он просто собрался и отправился в путь.

Упрямый Вольф

В 1843 году совсем не военный человек, мирный теософ Вольф отправился в Бухару спасать товарищей. Он не был наивным, чтобы считать это путешествие безопасным: все-таки уже сам побывал в плену. Решение ехать в далекие края доктор богословия принял еще в июне 1842 года, хотя и знал о поездке и записках русского путешественника Егора Петровича Ковалевского, который достаточно точно описал трагическую судьбу Стоддарта и Конолли. Но когда речь идет о чьем-то свидетельстве, предоставленном на словах, еще теплится робкая надежда: а вдруг они живы. Ведь не было тогда тел погибших. Вольф клялся, что сможет убедить эмира освободить пленных.

Джозеф Вольф среди мусульман. Гравюра XIX в.

Вольф не был коренным англичанином. Он принял христианство, окончил Оксфорд и служил в Йоркшире пастором. Подспорьем в его миссионерских походах стало знание восточных языков. Еще в 1823–1832 годах он отправился в Сирию, Курдистан, Персию, Бухару с наивной целью – пропагандировать христианство для варварских племен Средней Азии. Ничего удивительного в том, что довольно скоро он оказался в плену на положении раба. Вот тогда-то его и освободил Конолли. И теперь миссионером двигала благодарность, близкая к самопожертвованию. Отчаявшийся друг Стоддарта Гровер вручил миссионеру свои собственные 500 фунтов стерлингов, после него пожертвования посыпались, как из рога изобилия, и доктор быстро собрал сумму, нужную для путешествия, причем даже вернул Гроверу часть пожертвованных им денег. В данном случае миссионер мог бы оказаться той «мягкой силой» дипломатии, которая послужила бы нормализации отношений и установлению истины. Однако не стоит забывать, что он был, во-первых, европейцем и, во-вторых, англичанином, а с ними в Бухарском крае уже не церемонились.

Путешествие Вольфа

14 октября 1843 года Вольф на корабле «Иберия» отправился в путь: 20 октября он прибыл в Гибралтар, 26-го – на Мальту, 29-го – в Афины. В Греции его прекрасно встретили и позволили насладиться красотой и покоем, а греческий король дал ему аудиенцию. Через Константинополь Вольф отправился к Трапезунду, а в начале декабря 1843 года был уже у северного берега Малой Азии. Далее по суше он проследовал в Бухару, где и начались его приключения. В Эрзеруме он остановился в доме богатого армянина, который познакомил его с армянским архиепископом.

Путешествуя по деревушкам, Вольф везде получал убежище и вежливый прием, поскольку у него были консульские письма и поддержка армянских промышленников. Однако потом ему пришлось подниматься в заснеженные горы, и он вынужден был нанять носильщиков, которые бы его перенесли. 7 декабря он писал в дневнике: «…Мы прибыли в деревню Ашкалех, где надо было перебраться через Западный Евфрат, называемый по-турецки Кара-Су – чёрная вода. В Ашкалехе я встретил двух дервишей из Бухарии, которые рассказали мне, что английские офицеры ещё живы и обучают войска эмира европейскому военному артикулу». Очевидно, это была какая-то ошибка, и совсем другие англичане или просто иностранцы встретились тем дервишам. Но эти слова вселили в миссионера надежду.

Пробираясь через горы, Вольф то и дело натыкался на курдских кочевников, рискуя быть ограбленным. Но наконец в январе 1844 года прибыл в Тавриз, где остановился в доме у английского консула. Персидский принц Баман-Мирза пригласил его к себе и оказал содействие, дав средства, транспорт и много рекомендательных писем.

20 января Вольф отправился в Тегеран и через 10 дней был уже у ворот персидской столицы. Его принял британский посланник Шиль и немедленно представил самому шаху, который тоже проявил радушие по отношению к английскому миссионеру.

Как мы видим, до сих пор у Вольфа все складывалось благополучно. Даже слишком благополучно: его принимали, о нем заботились, ему внушали надежду, с которой он и отправился в начале марта в Бухару. Персидский шах даже дал ему письмо к бухарскому эмиру с наказом освободить пленников.

В пограничном Мешиде Вольф встретил помощника полковника Стоддарта, сообщившего миссионеру о смерти своего начальника. Но Вольф не поверил, поскольку у помощника было огромное количество драгоценностей, тканей, шалей и ковров, а также 2 тысячи фунтов стерлингов, оставшиеся от экспедиции Стоддарта. Миссионер подумал, что тому просто выгодно считать Стоддарта мертвым.

В Бухару Вольф прибыл 25 апреля 1844 года под конвоем туркоманов. Он узнал, что англичане действительно погибли, и написал капитану Гроверу: «Я пишу это письмо в доме Наиб-Замет-Хана, начальника артиллерии его высочества бухарского эмира, искреннего и благородного друга всех англичан – и в присутствии Махрама – первого камергера двора е. в. эмира; я пишу по официальному повелению эмира, которому должен предъявить перевод моего письма, следовательно, ограничиваюсь описанием важнейших обстоятельств, без всяких рассуждений и замечаний. 29 апреля эмир дал мне знать чрез вышеупомянутого уже Наиба и в присутствии муллы Казема и Махрама, что в месяце сарратан года 1259 (июля 1842 года) он приказал казнить полковника Стоддарта и капитана Конолли. Первого за то, что, во 1-х) он во многих случаях дерзко обходился с е. в. эмиром; во 2-х) он принял мусульманскую веру и потом опять перешёл в христианскую; в 3-х) он обещал доставить через четыре месяца письма из Англии, в которых его признают великобританским послом; четыре месяца прошло, писем не было, хотя эмир нарочно для полковника устроил почту. Что же касается до Конолли, то он был казнён за то, что возмутил противу бухарского эмира хивинцев и коканцев. Е.В. позволил мне оставить Бухару 9 мая. Из Мешида я доставлю вам подробнейшие сведения».

Гровер понял, что Вольф в плену и пишет письма под контролем слуг воинственного эмира Насруллы, приказавшего обезглавить англичан. В народе этого эмира еще с подросткового возраста за чрезмерную жестокость прозвали Хассаб, то есть «мясник».

В следующем письме миссионер подтвердил данные о смерти английских заложников и сообщил о своем шатком положении: «…Хотя эмир не раз обещал отправить меня обратно в Англию, я нахожусь в большой опасности. Я не иначе смею выйти на улицу, как в сопровождении трёх солдат. Меня самым подлым образом обманули, обокрали и оскорбляют. Персидский посол благоволит ко мне, но я не думаю, чтобы он имел довольно власти, чтобы спасти меня. Наиб-Абдул-Суммук-Хан заставил меня насильственным образом подписать обязательство, по которому я должен выплатить ему 5000 томанов выкупу. Я полагаю, что он виновник смерти Стоддарта и Конолли, хотя он и не перестаёт уверять меня в преданности своей Англии. Эмир находится теперь в Самарканде и, мне сказали, с нетерпением ждёт известия о моей смерти. Правда, что бедный Стоддарт, принявший по принуждению мусульманское вероисповедание, потом открыто опять воротился к христианской вере. Позаботьтесь обо мне; делайте, что возможно, но не унижайте чести Англии».

Больше года Джозеф Вольф томился в Бухаре и обязан был своим спасением только персидскому посланнику Аббасу-Кели-Хану: «…Меня казнили бы, если б персидский посланник Аббас-Кели-Хан не спас меня. Теперь я прибыл в Персию больной, измученный, ограбленный и, кроме того, с долгом в 5000 томанов, который я должен заплатить брату Наиб-Абдул-Суммук-Хана, проводившему меня в Тегеран. Помогите мне, если можно, а нет – так надо будет идти в тюрьму».

К именам Стоддарта и Конолли Вольф добавил еще одно: вместе с ними был казнен офицер Виборд. Трем несчастным просто отрезали головы на пыльной площади Бухары на глазах у местных жителей.

Вольф спасся чудом и вернулся в Англию, где его ждали и чествовали соотечественники. Однако не обошлось без последствий. Дурное питание и отсутствие гигиены привели к тяжелому недугу и заражению ленточным червем-паразитом, которых в тех местах немало. Но мужественный миссионер знал, на что он решался, отправляясь на Восток.

В полночь на 9 октября 1904 года в Северном море, в районе так называемой Доггер-банки, неподалеку от Гулля, британские рыболовные суда подверглись обстрелу со стороны русских военных кораблей 2-й Тихоокеанской эскадры, образованной 17 апреля 1904 года. Русско-японская война была в самом разгаре, 1-я Тихоокеанская эскадра терпела поражение, и наспех сформированную 2-ю эскадру направили на Дальний Восток в помощь защитникам Порт-Артура. Ядром ее стали семь броненосцев: четыре новых («Аврора», «Жемчуг», «Изумруд», «Олег»), два старых («Дмитрий Донской», «Светлана») и вооруженная яхта «Алмаз», не имевшая бронированного покрытия. Русские броненосцы шли в сопровождении девяти эскадренных миноносцев, восьми крейсеров и группы вспомогательных кораблей.

Предстояло решить крайне сложную задачу – для укрепления терпящего бедствия Дальневосточного флота перебросить российские корабли на другую половину земного шара, то есть преодолеть расстояние в 18 тысяч миль. И сделать это следовало осенью, до наступления холодов. При таком длительном путешествии требовалось много угля, провианта, других необходимых в хозяйстве вещей. Чтобы не подходить к враждебным берегам и реже обращаться за помощью к европейским государствам, попытались оснастить суда всем необходимым, но это привело к катастрофической осадке кораблей почти на метр ниже ватерлинии.

Организованная наспех эскадра не была образцовой. В нее входили и устаревшие суда, вроде броненосца «Наварин», оснащенного орудиями с низкой дальнобойностью, и совсем новые суда, из-за спешки не прошедшие испытаний, к числу которых относились уже упомянутые «Бородино» и «Орел». Новым судном был и флагман «Князь Суворов».

К европейским берегам

1 октября 1904 года 2-я Тихоокеанская эскадра вышла из Либавы и направилась к Северному морю. Главной проблемой эскадры по-прежнему оставалась постоянная дозаправка топливом и оснащение провизией, в то время как у России не было на тот момент достаточно стабильного положения в Европе, чтобы заходить во все порты, не рискуя привлечь внимание или вызвать недовольство. Заправка осложнялась еще и тем, что российское правительство желало как можно меньше афишировать этот рейд.

Самый короткий путь через Суэцкий канал находился под контролем Великобритании, которая официально придерживалась нейтралитета, однако помогала Японии специалистами и вооружением. Между этими двумя странами в 1902 году был подписан договор, на который германский кайзер Вильгельм отреагировал фразой: «Теперь намерения «вермишельщиков» вполне ясны».

28 июня 1904 года российский министр иностранных дел В.Н. Ламздорф сообщал в секретной телеграмме послу в Лондоне А.К. Бенкендорфу: «По слухам, дошедшим до нашего Морского министерства, явствует, будто англичане готовят в Ла-Манше личный состав подводных лодок, обучая японцев управлению этими лодками. К моменту выхода 2-й эскадры Тихого океана из Кронштадта весь личный состав на подводных лодках, действующих в Ла-Маншском проливе, будет состоять из японцев, самые же лодки будут уступлены японскому правительству».

Из-за выгодной позиции японского флота ситуация в Северном море сложилась взрывоопасная. На деятельность военно-морской разведки, обеспечивавшей проход эскадры, Российская империя потратила 300 тысяч рублей. Директор департамента полиции А.А. Лопухин поручил обеспечивать безопасность эскадры А.М. Гартингу, завербованному агенту контрразведки. Тот организовал сеть из 83 наблюдательных пунктов, зафрахтовал 12 судов для наблюдения, активизировал агентов в Норвегии, Дании, Швеции и Германии, подключил сеть местных осведомителей. Позднее говорилось о том, что обстановка паники и истерии на эскадре была во многом спровоцирована бурной деятельностью Гартинга, заботившегося больше об увеличении собственных средств. Многое в подвигах главного имперского филера было явно преувеличено или нафантазировано. Об этом пытался сигнализировать русский посол в Дании А.П. Извольский, писавший о Гартинге: «Он несколько раз приезжал в Копенгаген и сообщал мне о появлении японских истребителей в европейских водах. Не доверяя ему, я собрал сам справки по этому поводу и вскоре убедился в фантастичности его сведений, причем единственной целью, которую он преследовал, было получение возможно большей суммы от русского правительства. Я считал своим долгом сообщить об этом кому следовало в России, но мои предупреждения остались тщетными».

Не избежала дипломатия и этого: вокруг нее постоянно вертелись сомнительные люди, авантюристы, готовые любую политическую или военную ситуацию использовать ради собственной выгоды.

Изображение инцидента в районе Доггер-банки на почтовой открытке. 1904 г.

Рейд эскадры проходил в обстановке крайней секретности, координаты никому не сообщались, об остановках в портах русских военных моряков никого не предупреждали, поэтому государства, мимо которых следовала эскадра, не испытывали к ней дружелюбия. По сведениям Главного морского штаба, в Северном море эскадру поджидали японские миноносцы, и моряки имели четкую инструкцию не подпускать никакие суда менее чем на десять кабельтовых. Суда были оснащены цветной сигнализацией Табулевича, вся прилегающая территория освещалась прожекторами, и в случае появления в опасной зоне неизвестного объекта было предписано стрелять сразу по носу судна и отдать ему приказ выйти из зоны на период прохода эскадры. В случае неповиновения начальник вахты имел полномочия немедленно открыть огонь на поражение из всех видов орудий.

Повышенная боевая готовность идущей эскадры, ожидание диверсий и недоверие к находившейся поблизости Великобритании, поддержавшей Японию в этой войне, привели к нервозности военных моряков и трагическому происшествию при прохождении русской эскадры вблизи британских берегов. С самого начала этот поход сопровождали досадные нелепости, и моряки, как люди суеверные, не могли не понять, что это дурное предзнаменование. Флагманский корабль почти сразу сел на мель, а один из крейсеров сопровождения потерял якорную цепь. Пока ждали застрявшего флагмана, а крейсер искал якорь, эсминец случайно врезался в любимый линкор контр-адмирала Фёлькерзама «Ослябя» и протаранил его, поэтому линкор вернули в Ревель на ремонт. Несколько крейсеров и миноносцев отстали от эскадры в Балтийском море и шли вдогонку с сильным опозданием.

Экипаж

Командующим 2-й Тихоокеанской эскадрой был начальник Главного морского штаба контр-адмирал Зиновий Петрович Рожественский, известный как боевыми победами, так и журналистской деятельностью: он публиковал в газетах отчеты о неутешительном состоянии Российского военного флота, чем снискал недовольство начальства. Впрочем, на флагманском корабле эскадры «Князь Суворов» с 11 сентября 1904 года находился еще один «критик» – 2-й флаг-капитан Николай Кладо. С апреля 1904 года он был начальником военно-морского отдела штаба командующего флотом Тихого океана и продолжал им оставаться во время похода эскадры, но отношение к нему всегда было неоднозначное. Реакцию Рожественского на придирки Кладо можно было понять: командующий эскадрой был не виноват в том, что ему досталась «груда металлолома» и пропащая команда.

Помощниками Рожественского в этом походе были контр-адмиралы Дмитрий Густавович Фёлькерзам и Оскар Адольфович Энквист, младшие флагманы эскадры. Рожественский не питал к ним особенно теплых чувств, считая недалекими и некомпетентными.

Экипажи отличались крайней гетерогенностью – от давно утративших навыки прапорщиков запаса до недавно призванных кадетов, окончивших корпус досрочно из-за войны и не успевших получить достаточных знаний. Много было на судах необразованных крестьян из прибрежных районов. Наспех собранные в дорогу юнцы выглядели жалкими и забитыми, старые моряки боялись военных команд и незнакомых им военных приборов. Некоторые вообще никогда не видели моря и страдали от качки. Знакомые с морем гражданские моряки не имели военных навыков. И наконец, около семи процентов эскадры составляли штрафники, отправленные на войну за различные провинности. Им терять было нечего, и этот рейд стал для них почти увлекательным приключением. Попадались среди них и члены революционных групп, пытавшиеся вызвать волнения, поэтому на некоторых судах отмечались случаи саботажа и раздора между членами экипажа.

К середине пути вся эта маргинальная команда испытывала усталость и напряжение из-за невозможности долгих остановок в портах и нехватки топлива. Нетрудно догадаться о дурных предчувствиях, которые одолевали Рожественского во время этого похода. Его называли «суровым и прямодушным» «бравым моряком», но «ужасно нервным человеком». 6 июля 1904 года он сообщал начальнику транспортных судов 2-й эскадры О.Л. Радлову: «Из различных источников за последнее время получаются беспрерывные известия об организации Японией целой системы предприятий и ряда покушений на суда нашей эскадры во время следования на театр военных действий. Япония фрахтует иностранные быстроходные коммерческие пароходы и яхты для устройства линий беспроволочного телеграфа, причем по некоторым данным можно предположить, что на этих пароходах устанавливается артиллерия и имеются разного рода мины».

Первые сведения о готовящихся диверсиях противника Рожественский получил во время заправки углем возле норвежского мыса Скаген. Ему донесли, что в порту замечены подозрительные передвижения. В строевом рапорте в Морское министерство от 15 октября 1904 года Рожественский упоминал в качестве своего источника «возвращавшийся из северного плавания транспорт «Бакан», видевший «четыре миноносца, шедшие под одними топовыми огнями, чтобы их издали принимали за бота рыбаков». После получения этих сведений контр-адмирал отдал приказ командирам судов усилить бдительность.

Появились данные о том, что японские миноносцы могут поджидать эскадру возле датского побережья, а кроме того, следует опасаться подводных лодок. Консул в Гонконге телеграфировал, что еще в июле японцы купили во Франции несколько подводных лодок и зафрахтовали пароход, который вместе с подводными лодками должен поджидать Балтийскую эскадру между Дувром и Кале за сутки до ее прохода через Ла-Манш.

Издерганный всем этим Рожественский тут же отменил погрузку в Скагене и велел сняться с якоря, понимая, что им может не хватить топлива.

Слухи о готовящихся диверсиях вызвали у экипажа вспышку массовой истерии. Для ее подавления Рожественский утвердил приказ о том, чтобы с этого момента ни одно постороннее судно не подпускалось к эскадре. Его приказ тут же спровоцировал очередную нелепость: под обстрел попали два рыбацких катера со связными от государя императора, направлявшимися к Рожественскому, чтобы сообщить ему о повышении в звании до вице-адмирала. По счастливой случайности тогда никто не пострадал. Но это был еще не конец.

Ночное происшествие

Одним из главных виновников инцидента оказался английский туман. Вечером 8 октября 1904 года русские суда попали в зону невидимости, о чем сообщал впоследствии вице-адмирал: «В ночь с 7 на 8 октября и днем 8 октября густой туман, совершенно скрывавший соседнего мателота на расстоянии даже одного кабельтова, сменялся мглою и кратковременными просветами».

Как раз перед этим командующий решил двигаться дальше шестью отрядами на расстоянии двадцати пяти миль друг от друга. Первый и второй отряды состояли из миноносцев, третий и четвертый – из крейсеров, пятый и шестой – из броненосцев. Таким образом, первые четыре отряда проверяли дорогу для прохода броненосцев как наиболее важного звена эскадры. Но этот порядок сразу оказался нарушен. Отряд крейсеров под командованием Энквиста сбавил ход, поскольку контр-адмирал опасался столкновения судов из-за густого тумана и слишком маленького расстояния между ними.

В то же время у миноносца «Камчатка» вышел из строя двигатель. «Камчатка» была ремонтной базой эскадры. Ею командовал капитан 2-го ранга А.И. Степанов. В тот момент он не знал координат местоположения своего судна. Судя по радиодонесениям, транспорт, отстав от флагмана «Дмитрий Донской», уклонялся от миноносцев более 2 часов. На самом деле «Камчатка», потеряв третий эшелон Энквиста, находилась в это время на расстоянии двадцати миль от строя кораблей вице-адмирала Рожественского.

Колонна командующего состояла из флагмана «Князь Суворов» и броненосцев «Император Александр III», «Бородино», «Орел» и «Анадырь». Рожественский во избежание путаницы приказал миноносцам идти к Франции – в порт Брест, а миноносец «Камчатка» был направлен в сторону Доггер-банки – традиционного района рыбной ловли на Северном море.

Без четверти девять вечера начали происходить непонятные вещи. С «Камчатки» передали, что она атакована неизвестными миноносцами и ведет по ним огонь. На запрос, сколько миноносцев на нее напало, был дан ответ: «Около восьми со всех сторон».

Судовой инженер броненосца «Орел» Владимир Костенко вспоминал: «Около 8 часов вечера с мостика прибежал на ют мичман Бубнов <…> и сообщил ошеломляющее известие о том, что транспорт «Камчатка» со всех сторон атакован миноносцами и уходит от них разными курсами, отстреливаясь».

«Камчатка» передавала: «Преследуют миноносцы», «Закрыл все огни», «Атака со всех сторон», «Миноносец был ближе кабельтова», «Разными курсами ухожу от миноносцев», «Иду на ост 12 узлов». Всего судно выпустило 300 снарядов, но позднее говорилось, что на самом деле «Камчатка» приняла за диверсантов шведское промышленное судно «Aldebaran» и немецкий траулер «Sonntag». При этом запросы «Камчатки» о координатах эскадры оставались без ответа, поскольку на «Князе Суворове» боялись обнаружить свое местоположение. По словам Костенко, «общее впечатление было, что подозрительный запрос о курсе исходит не от «Камчатки».

«Князь Суворов» вместе с отрядом броненосцев вышел к месту инцидента и без пяти минут час ночи 9 октября обнаружил вместо неприятеля флотилию английских рыбаков, вполне организованную и оснащенную сигнальными огнями и ракетами. Сразу после этого к «Князю Суворову» устремилось неизвестное судно без опознавательных огней. Оно не отзывалось на призывы, поэтому по нему открыли огонь. По другую сторону находился рыболовецкий крейсер, и вице-адмирал хотел уже прекратить огонь. Но по левому борту появилось второе неопознанное судно, и теперь огонь велся по обе стороны крейсера, поддерживаемый стрельбой с других кораблей. Минер броненосца «Сисой Великий» лейтенант Александр Витгефт упоминал две ракеты, пущенные из группы рыболовных судов по левому борту немного впереди траверса. Сигнальный кондуктор Повещенко и матрос 47-мм орудия на левом крыле мостика закричали в один голос: «В лучах прожекторов 1-го отряда броненосцев виден четырехтрубный миноносец». Затем еще несколько голосов закричало: «Правее его еще один миноносец».

Инженер Костенко тоже видел с броненосца «Орел» неопознанное судно, но разглядел на нем только три трубы: «Неизвестный трехтрубный миноносец и спровоцировал стрельбу». Трех- и четырехтрубных миноносцев в русском флоте не было, не могло их быть и среди рыболовных судов.

То есть свидетельства присутствия на Доггер-банке посторонних миноносцев все же были. Уже после ухода эскадры в сторону Испании на Северном море остался дрейфовать неизвестный миноносец, который некоторое время принимали за русский, брошенный эскадрой, пока от Рожественского не поступило опровержение. Вице-адмирал указывал в рапорте, что «миноносец, бежавший по правому борту, должен был сильно пострадать, а левый скрылся удачно».

Существовала версия, что Англия, враждебно относившаяся к России и вступившая в союз с Японией, спровоцировала этот инцидент специально, чтобы задержать эскадру и деморализовать ее состав. Появление двух неопознанных судов из рыболовецкой флотилии говорит в пользу такой версии.

Впрочем, от «японской» версии тоже не стоило отказываться. Николай Кладо писал: «В нынешних условиях можем ли мы хоть на мгновение предположить, что японцы, в полной мере осознавая огромную важность победы над эскадрой адмирала Рожественского, были настолько глупы, чтобы не взять на себя труд заменить внутренние трубы больших орудий своих кораблей? Не вызывает сомнения тот факт, что японские суда оснащены оружием, сделанным не в Японии, а тем, что сделано за рубежом, и особенно в Англии. <…> Например, мануфактуры Армстронга даже не скрывают, что в данный момент перегружены японскими заказами на трубы, броню и т. д. для использования при ремонте поврежденных частей вооружения их кораблей».

В любом случае все последовавшие за этим события стали цепью трагических недоразумений. На флоте использовался световой телеграф, и над кораблями в темноте можно было заметить выразительные вспышки, освещавшие на мгновение значительную территорию. Крейсеры «Аврора» и «Дмитрий Донской», находившиеся на расстоянии 15 кабельтовых от «Князя Суворова», приняли такие вспышки переговоров за огонь неприятеля и открыли стрельбу. «Князь Суворов» из-за темноты и тумана не видел «Дмитрия Донского» и «Аврору», поэтому принял их за вражеские миноносцы и открыл ответный огонь. Когда эти два крейсера внезапно вынырнули из темноты рядом с «Суворовым» и броненосцами, их от неожиданности приняли за японскую эскадру. Из-за света прожекторов не сразу разглядели посылаемые с обоих судов цветные сигналы и начали стрелять по ним из крупнокалиберного оружия, что привело к многочисленным разрушениям.

Началась паника. На броненосце «Бородино» некоторые члены экипажа надели спасательные пояса и легли на палубу ничком, другие в панике собрались возле мачты, крича, что на них напали японцы. Стрельба продолжалась еще десять минут, в течение которых было выпущено 500 снарядов с борта четырех эскадренных броненосцев. Трагическим итогом инцидента стала гибель двух британских рыбаков, еще один умер от полученных травм через несколько месяцев. Были повреждены четыре британских траулера, один из них, «Cran», затонул. При этом были обстреляны два российских крейсера – «Аврора» и «Дмитрий Донской».

Матроса-комендора крейсера «Аврора» Григория Шатило задело осколком. В «Аврору» попало пять снарядов, и – опять по роковой случайности – одним из них был тяжело ранен судовой священник, отец Анастасий Рукин: снарядом ему оторвало руку. Во время отхода эскадры капитан «Авроры» Евгений Егорьев просил разрешения зайти в город Шербур и отправить священника в госпиталь, но Рожественский приказал не останавливаться. Скончавшегося от кровопотери отца Анастасия похоронили в Танжере. Так закончился этот не столь известный эпизод Русско-японской войны. Но само выяснение отношений между европейскими державами, связанными с этим инцидентом, отнюдь не закончилось.

Гулльский инцидент вызвал в Европе скандал. Больше всего возмущались англичане, они требовали суда над Рожественским и возвращения эскадры.

Британские газеты дали инциденту свое название – «The Russian Outrage» («Русский произвол», англ.) и насмешливо писали, что, к счастью для британских траулеров, русская артиллерия очень плохо стреляет, о чем свидетельствуют 500 снарядов, выпущенных с броненосца «Орел», которые никого не задели.

Особую пикантность русско-британскому конфликту придавал тот факт, что Рожественский за десять лет до этого служил военным атташе России в Лондоне.

Деньги решают всё

В качестве компенсации Россия уплатила пострадавшим подданным Великобритании немалую сумму – 65 тысяч фунтов стерлингов. Но британское правительство еще долго называло русских моряков «пиратами» из-за того, что они не остановились оказать помощь пострадавшим, а устремились в сторону испанского побережья: именно там, возле порта Виго, 13 октября эскадра и была остановлена для выяснения обстоятельств. Спешка Рожественского, его бегство с места происшествия, отказ от похода во французский Брест были вызваны опасением, что миноносцы все еще находятся поблизости и в любой момент могут вновь появиться из тумана. В Виго вице-адмирал приказал некоторым офицерам следовать в Петербург с отчетом, а потом дать показания об инциденте.

Где в этой истории было недоразумение и где провокация, установить впоследствии оказалось невозможно. «Мы приняли первое «боевое крещение», выражаясь военным языком, но с кем мы сражались – сами не знаем», – писал Владимир Костенко.

Английская сторона, чувствуя себя оскорбленной, организовала постоянное наблюдение за русской эскадрой со стороны крейсеров британского флота. Двадцать восемь линкоров британского флота преследовали русскую флотилию вплоть до португальского побережья, а эскадра британских крейсеров шла за эскадрой Рожественского через весь Бискайский залив.

Благодаря усилиям Поля Камбона (справа) был улажен русско-британский инцидент

Международной дипломатии чудом удалось предотвратить начало военных действий, и германская пресса в 1904 году писала, что это был тот самый случай, когда «закон смог призвать ведущие европейские державы к порядку, не вредя при этом их самолюбию».

У Германии был в этом конфликте свой интерес. Через несколько дней после происшествия, 15 октября 1904 года, кайзер направил русскому императору предложение совместно положить конец английским провокациям и образовать союз, в который следует включить и Францию. Николай II, напуганный возможностью войны с Англией, ответил кайзеру согласием, и тот прислал сентиментальное письмо и три написанные совместно с канцлером фон Бюловом статьи договора. Царь посоветовался с министром иностранных дел Ламздорфом и ответил Вильгельму II, что должен внести в договор поправки и хотел бы предварительно обсудить его с французской стороной. После этого раздосадованный кайзер в письме фон Бюлову назвал русского царя «тряпкой» и выразил опасения, что текст договора из-за «бесхребетности» этого «царя-батюшки» попадет в английские и французские газеты, а Германия станет посмешищем.

Промышленники Германии смотрели на это дело с практической точки зрения: их вполне устраивало мирное разрешение конфликта, поскольку летом 1904 года Германия подписала с Россией торговый договор и снабжала эскадру Рожественского углем. Германские условия, предложенные главой компании «Hamburg Amerika Linie» Альбертом Баллином, подходили России больше, чем французские. А Баллин еще и выступал вплоть до Первой мировой войны жестким конкурентом английского судоходства. Конечно, Баллина и немецких торговцев вполне удовлетворило официальное требование Германии от 29 ноября 1904 года о вооруженной помощи со стороны России в случае, если Англия воспрепятствует поставкам немецкого угля: такой документ обеспечивал германским предпринимателям торговые гарантии.

В то же время военный союз России с Германией совершенно не устраивал французов, желавших сближения России с Англией против Германии. Именно поэтому Франция стала самым активным действующим лицом в улаживании инцидента, а в качестве штаб-квартиры следственной комиссии предложила Париж. Впоследствии говорилось и о том, что «очень удачно выступил в роли посредника французский посол в Лондоне Камбон, благодаря которому зловещий инцидент был счастливо устранен и судьба мира спасена». Через неделю после инцидента, 16 октября, Поль Камбон явился к статс-секретарю иностранных дел Британии лорду Ленсдауну и сказал, что «сердечное согласие» (именно так переводится слово «Антанта») Англии и Франции не переживет нападения Англии на Россию как союзницу Франции. По словам посла, в случае такого исхода дела лондонские банки лишатся французских вложений, а это вызовет финансовый обвал в лондонском Сити. Британский долг в полтора миллиарда франков напугал Ленсдауна и побудил последовать советам Камбона.

Последовала советам французов и Россия, которая с лета 1904 года задолжала Франции 300 миллионов рублей. Поль Камбон мог ощущать себя победителем, как, впрочем, и вся французская дипломатия.

Международная комиссия

В Париже создали международную комиссию, в состав которой вошли пять адмиралов разных национальностей – Герман фон Спаун (австро-венгерский флот), Франсуа Фурнье (французский флот), Федор Васильевич Дубасов (российский флот), Льюис Энтони Бьюмонт (британский флот) и Чарльз Генри Дэвис (флот США). В работе комиссии принимал участие имперский чиновник России М.И. Неклюдов.

Дубасов высказал особое мнение, которое представляется вполне оправданным: среди судов рыболовной флотилии был японский миноносец, скрывшийся с места происшествия (пункт 13). В самом деле, учитывая опасную военную обстановку, с одной стороны, и достаточную подготовленность командования эскадры – с другой, можно все же предположить, что имела место хитрая провокация: едва ли опытные моряки могли так ошибиться. Патриотическая позиция и успешное разрешение инцидента принесли Дубасову место в свите русского императора и чин генерал-адъютанта.

Финальный отчет содержал 17 пунктов. Помимо уже известных обстоятельств, там упоминалось свидетельство капитана британского судна «Zero», зафиксировавшего время прохождения кораблей эскадры мимо его борта: он «рассмотрел их достаточно внимательно и позднее узнал их по описанию», а «результаты его наблюдений в целом согласуются с докладом адмирала Рожественского» (пункт 4).

Отмечалось, что большинство членов комиссии не считали приказы Рожественского «чрезмерными во время войны и особенно в тех обстоятельствах, которые адмирал Рожественский имел все основания считать очень тревожными», так как в тот момент даже для него невозможно было проверить точность предупреждений, которые он получил от агентов своего правительства» (пункт 8). Рыболовецкая флотилия в отчете описывалась как «тридцать маленьких судов, растянувшихся на территорию в несколько миль»: здесь напрашивается вывод, что причиной недоразумения могла стать такая разбросанность судов, принадлежность и назначение которых невозможно было установить.

В параграфе 9 в несколько лирических тонах описывалась погода: «Ночь была довольно темная, с низким туманом и частичным помутнением воздуха. Луна изредка показывалась между облаками. Умеренный ветер дул с юго-востока». Параграф 15 противоречил пункту 8: «Большинство членов комиссии полагает, что никаких миноносцев в этом районе не было», однако «продолжительность огня с борта была большей, чем это было необходимо». В пункте 11 указывалось, что «ответственность за эти действия и разрушения, которым подверглась рыболовная флотилия, несет адмирал Рожественский», и в пункте 13 также подтверждалось, что приказ об открытии огня был «не оправдан». Зато в пункте 15 уполномоченные единогласно признавали, что «адмирал Рожественский с начала и до конца инцидента лично сделал все, что мог, для предотвращения нападения предполагаемого неприятеля, который и был обстрелян с эскадры». Столь же противоречиво выглядело заключение комиссии (пункт 17), признавшее Россию виновной в произошедшем инциденте и одновременно снявшее с нее обвинение в «порочащих моряков действиях».

В тот момент сомнения комиссии и снисходительное отношение к воюющим морякам даже сыграли на руку Российской империи, хотя и не спасли 2-ю эскадру от ее дальнейшей судьбы.

* * *

Международной комиссии едва ли стоит предъявлять претензии: в условиях Северного моря невозможно было провести расследование. Еще меньше этому способствовала военная обстановка, тем более что команда, отправлявшаяся воевать, не присутствовала на дознании: на следствии давали показания лишь несколько моряков. Отсюда и пестрящие в документе глаголы в сослагательном наклонении, вводные обороты («видимо», «по всей вероятности») и неопределенные формы («какое-то судно», «какой-то офицер»). Многие выводы выглядят чисто формально, рекомендательно. Целью комиссии было не расследование, а улаживание инцидента, и она этой цели достигла.

Обстановка на набережной д’Орсэ меньше всего была похожа на заседание суда, скорее происходящее напоминало спектакль. «Количество присутствующих впечатляло, – писала газета. – Никогда ранее с момента начала работы Международной комиссии здание министерства иностранных дел на набережной д’Орсэ не видело такого количества элегантно одетых дам и дипломатов, блистающих почетными наградами. Шикарных позолоченных стульев, предназначенных для приглашенных, оказалось недостаточно. Ассистенты вынуждены были стоять в течение обоих заседаний».

Показания об инциденте давали в Париже три офицера с трех броненосцев: лейтенант В. Эллис («Александр III»), капитан М. Вабронд («Камчатка»), лейтенант В. Шрамченко («Бородино»). Главным ответчиком был капитан 2-го ранга Н. Кладо, находившийся в момент инцидента на «Князе Суворове». Во время парижских слушаний Кладо сделался одной из самых популярных фигур европейской прессы, которая писала, что «показания капитана Кладо отличались необычайной живостью и убедительностью. Громко и уверенно он повторил сказанное до него, подтвердив все заявления. Его речь необычайно взволновала аудиторию...».

Впервые македонский вопрос возник во время Берлинского конгресса, пересмотревшего результаты Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Первоначально Сан-Стефанский мир предполагал создание Болгарского княжества, в состав которого должны были войти Македония, Добруджа и Южная Фракия. Но в результате Пиерийского восстания, поднятого греками Македонии против болгар, пришлось пересматривать Сан-Стефанский мирный договор на Берлинском конгрессе 1878 года. В результате Македония осталась в Османской империи. Но на этом македонский вопрос не прекратил своего существования. Теперь уже болгары в Македонии требовали пересмотра договоренностей, прибегнув к восстанию. Была даже создана комиссия, разрабатывавшая самоуправление, но в те годы власть султана не допускала таких вольностей.

В начале ХХ века распалась Османская империя и возникли новые возможности для решения вопроса о Македонии.

Македонцы-радикалы

Политически идея македонизма уходит корнями в конец XIX века. Комплекс особого избранничества, однако, не прижился в Македонии, населенной греками, славянами и мусульманами: каждая из этих групп причисляла себя к разным народам, имевшим свое государство, – грекам, болгарам или туркам, – поэтому отдельного македонского феномена не случилось. В 1904–1908 годах вновь обострилась борьба за свободу Македонии, а точнее – за то, кому она будет принадлежать. В 1912 году началась Первая Балканская война, целью которой было освобождение Македонии от турецкого господства. Мирный договор в Лондоне от 30 мая 1913 года не разрешил эту проблему: возложив решение македонского вопроса на Балканский союз, дипломаты спровоцировали выступление сербов и греков, которые объединились против болгар. Те в свою очередь начали в конце июня 1913 года Вторую Балканскую войну, которая закончилась для них утратой нескольких ранее приобретенных территорий.

Границы древней и исторической Македонии

Распад Австро-Венгрии в 1918 году привел к образованию Югославии – государства, состоящего из этнически неоднородных территорий. Государственную независимость Македония обрела только 8 сентября 1991 года, к началу нового тысячелетия, когда социалистический лагерь распался. Но прежде чем это произошло, затянувшийся македонский вопрос стоил жизни югославскому королю, французскому министру и тысячам европейцев, погибших в годы Первой и Второй Балканских войн.

Почти неразрешимый вопрос

24 января 2018 года греческий парламент должен был решить вопрос о ратификации Преспанского соглашения с Македонией. Камнем преткновения стало переименование Македонии в Республику Северная Македония. Для чего нужно менять название, было сформулировано ранее: на этом закончится спор Афин и Скопье из-за названия, которое дублирует историческую территорию древней Эллады и раздражает этим греков. После того как возникло это предложение, люди вышли на улицы. Демонстранты, собравшиеся у парламента Греции, пришли с греческими и македонскими флагами и транспарантами: «Немедленно требуем референдум по Македонии», «Наше имя – это наша душа», «Преспанское соглашение – национальное предательство». Греческие фермеры на севере страны в знак протеста заблокировали трассу.

В митинге «Руки прочь от Македонии» участвовало почти 60 тысяч человек. Его инициаторами стали греки, создавшие комитет «Македония – это Греция». По их заявлению, это должна была быть мирная демонстрация с участием 600 тысяч греков, а вовсе не спровоцированные радикалами беспорядки, во время которых во все стороны летели бутылки с коктейлем Молотова.

Думается, несмотря на получение Македонией независимости, в македонском вопросе еще не поставлена точка.

К 1910-м годам стало очевидно, что Германия является для Великобритании одним из самых опасных противников. Американцы тоже относились к переселенцам из Германии с подозрением. Проживавшие в США немцы стали готовиться к отъезду на родину. При этом ситуация с переездами из одной страны в другую сложилась крайне беспечная: в начале ХХ века никому не приходило в голову оформлять паспорт или регистрироваться в полиции. Это не значит, что в Англии шпионов вовсе не задерживали, однако полиция паспортов не требовала. Британский разведчик и впоследствии хорошо оплачиваемый корреспондент Daily Mail Фердинанд Тохай называл немецких шпионов «педантичными и недалекими», пенял им на «дурную маскировку» и «отсутствие вдохновения». Его немецкий коллега, весьма успешный агент Жюль Зильбер, напротив, посмеивался над сибаритствующими англичанами, которые перед войной «привыкли путешествовать свободно и с большим комфортом».

Политические авантюристы

В начале века образ шпиона казался романтическим и увлекательным, как в кино или в бульварных романах. Но агенты 1910 года уже не напоминали мелодраматических персонажей. Некоторые из них были преступниками и соглашались работать в разведке за свободу и за деньги. Если поймать рецидивиста на грабеже, мошенничестве, воровстве или присвоении имущества, его вербовка не составляла труда. Работа разведчика в те времена еще не была сопряжена со смертельной опасностью, преступным натурам она казалась авантюрой, спектаклем, притом неплохо оплачиваемым. Таким завербованным в шпионы мошенником был бельгиец Арсен Мари Веррю, известный под именем Фредерик Рю и псевдонимом U. Он встречал британских резидентов, устраивал на новом месте и помогал с контактами. Рю имел все черты коммерсанта-неудачника. Он владел мыловаренной фабрикой, но разорился и в 1907 году вынужден был наняться на пивоваренный завод в Гамбурге, где начал мошенничать с бухгалтерскими счетами. Тогда его и завербовал англичанин, хозяин завода. Вскоре хитрый Рю стал двойным агентом: он снабжал сведениями и англичан, и французов.

Составители гербариев

Ученые или исследователи напоминали героев приключенческой беллетристики. Нелепый и безобидный путешественник, рассеянный бродяга, студент, готовящий дипломную работу, – кто обратит на них внимание? Британские миссионеры изображали географов. В Германии первого десятилетия ХХ века появились офицеры британской секретной службы, которые под видом энтомологов, ботаников и фотографов бродили по территории, делая зарисовки портов и крепостей. Рисунки и схемы в виде гербариев пересылались в Англию.

В начале ХХ века и немцы, и англичане позволяли агентам беспрепятственно перемещаться со своими гербариями и альбомами фотографий по территории, но это вовсе не означает, что никто ничего не видел и не понимал. Многие «исследователи» состояли на учете, и почти все их контакты с завербованными агентами были известны. Не арестовывали их по стратегическим соображениям: впоследствии шпиона можно было использовать для передачи противнику дезинформации или обменять на своих агентов. Отношение к шпионам поменялось лишь в начале 1910-х годов, когда стало ясно, что конфликт неизбежен.

Одним из первых судебных процессов стало дело капитана военно-морского флота Бернарда Тренча и гидрографа капитан-лейтенанта Вивьена Брендона из Адмиралтейства. Они называли себя «Джон Бёрч» и «Чарльз», а в их донесениях фигурировал адресат – «Реджи», оказавшийся капитаном Сайрусом Регнартом, представителем Адмиралтейства.

Специальные агенты, называвшие себя географами, путешествовали по Германии, делая зарисовки укреплений в портах и на островах. Однажды их внимание привлек нежилой район Вангероге, где наблюдалось оживленное движение в районе заброшенной колокольни. Агенты не ошиблись: в пустынном местечке строились военные батареи и прожекторная станция. Тренчу удалось исследовать район, не привлекая внимания, но Брендон, появившийся там уже после Тренча, был арестован. Номер отеля в городе Эмден, снятый Тренчем, подвергся обыску, и среди вещей капитана были найдены планы укреплений, которые стали главной уликой. После этого арестовали и Тренча, побывавшего там с похожими целями. На процессе судья спросил: «Что вас там заинтересовало?» И Тренч ответил: «Там была колокольня на оконечности острова, которая казалась странной, потому что эта часть острова вроде бы незаселенная».

Перед Первой мировой войной британская разведка внимательно изучала структуру ВМС Германии

Процесс Тренча и Брендона проходил в 1910–1911 годах в Лейпциге. Он открыто освещался в прессе, однако разведчики, несмотря на доказанность преступления, были осуждены всего на четыре года крепости и успели выйти из тюрьмы еще до начала мировой войны. Некоторые даже считали, что англичане стали жертвой немецкой шпиономании. Впрочем, оба были довольны приговором и перед отправкой в крепость держались бодро. Тренча содержали в Глаце, а Брендона – в Кенигштейне, и пребывание в крепости среди обычных студентов и дуэлянтов показалось им увлекательным и комфортным.

Другим агентом с громким именем стал юрист-доброволец из лондонского Сити Бертрам Стюарт по кличке Мартин, отправленный в Германию в июле 1911 года. Военного начальника Стюарта, сэра Макдонога интересовал Флот Открытого моря (Hochseeflotte), созданный в 1907 году. Подозревали, что этот загадочный германский флот станет форпостом нападения на Британию. Существовала версия, что хитроумный Макдоног еще до отправки Стюарта знал, где находится пропавший флот, и это задание было лишь прикрытием: предвидя провал, он хотел сделать Стюарта двойным агентом, чтобы тот вошел в доверие к немецкой разведке и дал себя перевербовать. Думается, Макдоног просчитался только в отношении характера Стюарта: судя по всем имеющимся фактам, этот шпион был по натуре бесстрашным, но прямым и простодушным парнем – одним из тех типичных средних британцев, которых Конан Дойл воплотил в образе ветерана афганской войны доктора Джона Ватсона.

Вначале все шло по плану: Стюарт встретился с агентом Рю на голландской границе и посулил ему деньги за сведения о немецком флоте. Но потом вероломный Рю сдал его немецкой полиции. Стюарт, желавший из патриотических соображений послужить своей стране, стал жертвой банальной глупости и сразу оказался за решеткой. В Лейпциге на суде он произносил превосходные убедительные речи, однако 31 декабря 1911 года его приговорили к трем годам и двум месяцам крепости, и он оказался там же, где и Бернард Тренч, но реакция на приговор была иная: дилетанту Стюарту сочувствовали и пытались вытащить его. Адвокат назвал его блестящим юристом и честным человеком и настаивал, что Стюарт не мог быть «каким-то жалким шпионом».

Весной 1913 года Тренч, Брендон и Стюарт были освобождены по амнистии в связи со свадьбой королевской дочери. Чуть позже простодушный Стюарт смог найти применение своему патриотизму: он погиб на войне в 1914 году.

Эта череда провалов и наивность, с какой агенты шпионажа попадали в расставленные сети, отнюдь не свидетельствовала о плохом состоянии британской разведки. Шпионаж в Англии находился на высоком уровне, и занимались им разные ведомства: сухопутная разведка, разведка Морского флота, Адмиралтейство. В тот момент служба вышла на новый уровень и даже обладала своеобразным раритетом – подробным справочником военных укреплений на побережье Германии, так называемым The Naval «Baedeker». Немцы же не подозревали об этом до 1910 года, когда на процессе британских агентов эта новость была озвучена капитаном Тренчем: он попытался оправдаться тем, что они с Брендоном, как одержимые и амбициозные исследователи, намеревались лишь создать собственный справочник, похожий на The Naval «Baedeker», но оснащенный новыми данными о географии Германии. Тогда-то немцы и узнали о существовании в Англии этой книги. Газета «The Press» от 3 февраля 1911 года упоминала этот секретный справочник в контексте судебного процесса.

Информация – это товар

Третьим типом агентов были поставщики товара или осведомители. Рядовых агентов вербовали среди населения, а сведения именовали «товаром». При встрече «наниматель» и «поставщик» мелочно торговались. Первый утверждал, что не заплатит, пока не поймет, стоит «товар» денег или нет, второй упирался, боясь оказаться обманутым. Но такие отношения никогда не перерастали в профессиональное сотрудничество и оставались на уровне «контрактной» формы.

* * *

В 1912–1913 годах обстановка начала меняться. Стало очевидно, что назревают большие события. Дипломаты пытались побольше узнать о внутриполитической обстановке других стран, разведчики обновляли свои знания и читали техническую литературу. Люди стали подозрительны и недоверчивы, а поездки по Европе уже не напоминали легкую прогулку. Суда перед заходом в европейские порты проверялись служащими Антанты. Подозреваемых в шпионаже отправляли в лагеря. Многие, не имевшие документов, предпочитали не сходить с судна и отбывать обратно, в таких случаях судно брало на себя оплату обратного рейса.

Фердинанд Тохай пишет, что резидентом обычно был мужчина, хорошо законспирированный респектабельный предприниматель, вербовавший агентуру: гувернантку из семьи генерала, служащего отеля, портового парикмахера, гастролирующую актрису, проигравшегося в карты солдата, агента пароходной компании, сотрудника Красного Креста. По словам британского разведчика, женщины ненадежны в шпионаже: они склонны к преувеличениям, дают волю воображению и годятся для исключительных авантюр, а не для повседневной работы. Мужчин губит корысть, женщин – тщеславие и эмоциональность. Он приводит в пример молодую датчанку, влюбившуюся в немецкого офицера, за которым она должна была следить.

При этом Великая война выявила немало женщин-агентов, на которых делалась высокая ставка.

Экзотическая танцовщица

Безусловно, вне конкуренции шпионский скандал времен войны 1914–1918 годов – история Маты Хари, танцовщицы храма в Бирме, выдававшей себя за внучку индонезийского императора. На самом деле ее звали Маргарита Гертруда Зелле, родилась она в Голландии в семье шляпника из Лувардена и на острова попала позднее. Громкое дело артистки, соблазнявшей офицеров разведки под кодовым именем «агент H21», превратило Мату Хари в героиню бестселлеров и боевиков. Ее экзотическая красота, жемчужные гирлянды, усыпанная камнями диадема, полуголое гибкое тело притягивали мужчин. История ее популярности напоминает историю Мэрилин Монро: здесь трудно понять, где истинные достоинства этой женщины, а где тот раскрученный в общественном сознании и во многом надуманный образ, ставший легендой.

В 1905 году Мата Хари уже была самой высокооплачиваемой танцовщицей Европы и выступала в салонах парижской аристократии, в доме барона Ротшильда, во дворце «Олимпия». Она привыкла жить расточительно, поэтому не вылезала из долгов и легко дала себя завербовать немецкой разведке. Очевидно, она рассуждала: «А почему бы и нет? Это романтично и приносит доход». Мысль об опасности едва ли посещала ее в то время.

Обольстительная Мата Хари

Танцовщицу впервые заподозрили в шпионаже, когда она работала в мадридском мюзик-холле в 1915 году. В 1916-м произошло ее знакомство с немецким консулом в Нидерландах Карлом Крамером. После этого глава французской контрразведки Жорж Ладу приставил к ней двух агентов наружного наблюдения, которые писали в своих отчетах, что она ведет себя как куртизанка, посещает офицеров и живет на широкую ногу даже в тяжелые военные годы. Ладу предложил ей 25 тысяч франков за каждого сданного вражеского шпиона, и легкомысленная, корыстная артистка стала двойным агентом.

Однако вскоре в эфире радиостанции Эйфелевой башни в Париже была перехвачена радиограмма, в которой сообщалось о том, что немецкая разведка в Мадриде перечислила амстердамскому агенту Н 21 15 тысяч марок за выполненную задачу. Это послужило причиной ареста Маты Хари. Ее поместили в тюрьму Сен-Лазар.

Существует версия, что судебный процесс Маты Хари в 1917 году был чисто демонстративным, рассчитанным на ее громкое имя, поскольку толку от такой агентессы было немного. Но спецслужбам нужен был резонанс и отчет о проделанной работе, а лучшей кандидатуры на роль разоблаченного шпиона им было не сыскать.

Мату Хари расстреляли 15 октября 1917 года под Парижем, возле замка Венсен. Надо заметить, держалась она превосходно и даже театрально: на расстрел вышла в роскошном платье и помахала солдатам перчаткой. При этом ее адвокат разрыдался, а один из солдат расстрельной команды упал в обморок.

Скромная секретарша

Разведчик и историк спецслужб Фердинанд Тохай считал, что Мату Хари сгубила ее популярность: она была слишком заметной, за это и поплатилась. Менее известной, но гораздо более успешной сотрудницей разведки стала Элизабет Мюллер Шраг – образованная, но скромная и разумная дама.

С 15 сентября 1914 года Элизабет, в совершенстве знавшая французский язык, работала, подобно Жюлю Зильберу, почтовым цензором, но не в Лондоне, а в оккупированном Брюсселе. Ее коньком были частные письма военных из Бельгии и Северной Франции, из которых можно было почерпнуть много ценных сведений о расположении и передислокации войск, состоянии вооружений.

Однако Мюллер этим не ограничилась. Она сняла номер в отеле рядом с апартаментами генерал-губернатора и легко вошла к нему в доверие, а потом устроилась на работу к фельдмаршалу. Обаяние, усердие, такт и интуиция сделали Мюллер к 1915 году главным германским агентом во Франции. Она всегда оставалась в тени, но именно поэтому была столь эффективным поставщиком информации. За боевые заслуги Элизабет Мюллер получила от руководства Германии Железный крест 1-го класса, но сопряженная с риском работа подорвала ее здоровье, и после войны ценному агенту пришлось долгие годы лечиться в госпиталях.

Внимательный почтальон

Автор мемуаров Жюль Кроуфорд Зильбер был военным врачом, участником Англо-бурской войны. Еще в детстве он попал с родителями в Африку и говорил по-английски без акцента, а также знал язык буров. В начале войны Зильбер был направлен в Лондон, где снял небольшую квартиру в Черинг-Кросс и стал перлюстрировать почту для британской контрразведки М15. Ему повезло: хозяева тщательно готовили его заброску в тыл врага, британская контрразведка его прошляпила, работа в почтовом ведомстве Солсбери оказалась не столько рискованной, сколько требующей внимания и хорошей памяти. Поначалу Зильберу приходилось запоминать большие тексты, которые он не мог копировать у всех на глазах, позднее он оборудовал у себя в ванной лабораторию для проявки фотографий.

Немецкий педантизм, над которым иронизировал Тохай, очень помог Зильберу: он никогда не уходил из дома на тайную встречу, не заручившись заранее концертными и театральными билетами, обеспечивавшими ему алиби на случай провала. Зильбер оставался в британской контрразведке до конца июня 1919 года и ни разу не был заподозрен. От директора М15 он даже получил благодарность за честную службу. Многие высшие чиновники узнали о деятельности Зильбера лишь через 15 лет, когда он вышел в отставку. «Зильбер шпион? – удивился руководитель почтового ведомства сэр Эдвард. – Да такого просто не может быть».

Одинокий велосипедист

Трагичнее сложилась судьба известного немецкого агента Карла Хайнца Лоди: он родился в 1877 году в семье офицера и с детства был склонен к риску. Лоди обожал колесить по городам на велосипеде. Сведения о военном флоте, которые он добывал, оказались крайне важны для немцев. 5 сентября 1914 года был взорван флагманский крейсер «Пэсфайндер», окруженный эскортом катеров. Из 270 человек экипажа большая часть погибла. И эта атака, и взрывы в артиллерийских погребах были результатом донесений Лоди. Отправляя 6 сентября 1914 года свое второе донесение, Лоди в эйфории от первой удачи забыл зашифровать его. Донесение застряло в ведомстве почтового контроля, и за агентом установили наблюдение. Следующее донесение также было перехвачено. Заметив слежку, Лоди с фантастическим хладнокровием явился в полицию и пожаловался. Его спокойствие смутило полицейских, и перед ним извинились. Следующей рискованной ситуацией стала случайная встреча со знакомым американцем, который мог его выдать, и Лоди уехал в Лондон.

В середине сентября 1914 года Лоди отправил в Стокгольм подробное описание оборонительных сооружений и вооружения британских кораблей в Северном море. 28 сентября он уехал на западное побережье Англии, где выяснил, что в ливерпульских доках крупные океанские пароходы переделывают в вооруженные крейсера. Его попросили предъявить документы, но и на этот раз не задержали. В последнем сообщении от 30 сентября 1914 года Лоди сообщил, что, возможно, его скоро арестуют. Агента задержали в конце октября в гостиничном ресторане. При обыске в номере нашли германские деньги, записную книжку с текстом первой телеграммы, адреса жителей Берлина, Гамбурга и Бергена. Несмотря на помощь лучшего лондонского адвоката, Лоди спастись не удалось, и он стал первым немецким шпионом, приговоренным в Лондоне к расстрелу. Но агенты, наделенные специальными поручениями, были готовы к такому исходу, ведь в мире уже шла Великая война.

Великая война, ставшая Первой мировой

С 1867 по 1918 год Австро-Венгерская империя носила причудливое название Цислейтания (то есть была территорией по эту сторону реки Лейты), о котором даже большинство современных австрийцев не помнит. Венгрия, называемая Транслейтанией (то есть территорией за рекой Лейтой), к тому моменту имела самоуправление и могла налагать вето на государственный бюджет. Такое положение ее более чем устраивало. Министр иностранных дел Австро-Венгрии Оттокар Чернин писал в своих мемуарах, что Венгрия к концу войны «оказалась вдруг самой яростной защитницей габсбургской монархии – поскольку выяснилось, что с распадом империи именно она теряет больше всех» (Оттокар Чернин «В дни мировой войны»).

В то же время Австрией монархия тоже не могла называться: помимо австрийских земель она включала в себя подконтрольные австрийской короне земли – Чехию, Словению, значительные области Хорватии, Польши и Украины и некоторые районы нынешней Италии (Горицию, Триест и часть Тироля). Из-за этого дряхлеющая монархия снискала репутацию «лоскутной империи» и «тюрьмы народов» и подвергалась риску распада, причем опасность ей угрожала и извне, и изнутри, но менее всего она исходила от Венгрии.

Несмотря на волнения, Цислейтания продолжала время от времени присоединять слабые регионы, стремясь увеличить свою территорию. Именно так в 1908 году ею были аннексированы Босния и Герцеговина. Местное население состояло из единой этнической группы мусульман, а также хорватов и сербов. К этим последним принадлежал и Гаврило Принцип. На момент аннексии ему было 14 лет, а это – самый подходящий возраст для максимализма и радикализма. Сказанные им впоследствии слова – «Мои действия носили индивидуальный характер» – были в какой-то мере правдой: он пошел бороться за себя и свою родину (Die Schwarze Hand: Attentat von Saraevo // Wie geschah es wirklich. Stuttgart,1990).

Преступник и жертва

28 июня 1914 года без 10 минут 11 утра 19-летний Гаврило Принцип двумя выстрелами убил в городе Сараеве австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда и его жену, чешскую графиню Софию Хотек. Убийство престолонаследника послужило формальным поводом к Первой мировой войне: она была официально объявлена ровно через месяц после покушения. Этого же самого месяца Гаврило Принципу не хватало до смертного приговора: он родился 25 июля 1894 года, и в момент совершения убийства ему еще не исполнилось двадцать лет.

В эмоциональном отношении смерть Франца-Фердинанда не стала для Австрии трагедией. Эрцгерцог не был привлекательной фигурой, и соотечественники не видели в нем будущего лидера страны. Он плохо сходился с людьми, был угрюм, дурно воспитан и неприятен внешне. Журналист Карл Краус писал, что «он был крайне неприветлив и никто из венцев никогда не мог проникнуть в темную и неизведанную область его сердца» (Die Fackel. 10. Juli 1914). Весть об убийстве Франца-Фердинанда австрийцы встретили равнодушно и продолжали веселиться и танцевать на площадях.

Несмотря на то что придворный гувернер Онно Клопп внушал своему воспитаннику идею о «божественном избранничестве», ни к наукам, ни к языкам Франц-Фердинанд был не способен. Решив выучить итальянский язык, он был крайне раздосадован сложностью грамматики и посвятил себя более доступному для его интеллекта делу – охоте. С детства эрцгерцог развлекался, уничтожая животных. В 9 лет он убил первого слона, а за свою жизнь успел уничтожить 274 511 оленей. Своим рекордом эрцгерцог считал один июньский день 1908 года, когда он застрелил около трех тысяч чаек.

Франц-Иосиф I презирал племянника и не любил, когда того где-то торжественно принимали. Необходимость терпеть Франца-Фердинанда была связана с отсутствием другого наследника престола.

От эрцгерцога сбежал даже его обер-гофмейстер, будущий австрийский премьер-министр граф Тун-Хоэнштейн – по причине полной взаимной непереносимости. Придворные Франца-Фердинанда тоже старались как можно реже попадаться ему на глаза.

Поэтому убийство эрцгерцога послужило скорее символом покушения на австрийскую государственность, нежели живой, человеческой трагедией. Впрочем, сейчас бытует мнение, что Франц-Фердинанд, несмотря на свои человеческие недостатки, был последним заслоном для панславянского мира: он не только не желал войны со славянами, но даже планировал превратить Австро-Венгрию в Австро-Венгро-Словению. Этому способствовал и брак эрцгерцога с чешской графиней Хотек.

Покушение

После покушения правительство в Вене сразу предположило, что за нападением стоит Сербия, главный враг габсбургской монархии на Балканах. Одержав несколько побед над османами и присоединив македонские земли, Сербия питала надежды на создание великодержавного, или «великосербского», государства-колосса. 3 июля 1914 года в будапештской газете появились показания убийцы о том, что в Белграде у них были соучастники. Следующие допросы привели дознавателей в масонскую ложу, в помещении которой в Париже проходило совещание тайного союза, принявшего решение об убийстве. На участие Сербии указывал и тот факт, что сербская пресса сразу поспешила объявить Принципа «национальным героем».

Местом встреч Принципа, Грабеца и Кабриновича была кофейня «Код «Албани», на углу одной из центральных площадей Белграда – Теразие.

В 1911 году Гаврило Принцип вступил в тайный национально-освободительный союз «Молодая Босния», студенческую организацию молодых бунтарей. Но Принцип и Кабринович быстро поняли, что «Молодая Босния» недостаточно серьезная организация. Поиски более влиятельного союза привели их в группу «Единство или смерть», известную в народе как «Черная рука». Ею руководили военные из Генштаба и законспирированные агенты секретной службы Сербии. Одним из создателей этого союза был руководитель сербской разведки Драгутин Димитриевич, по прозвищу Апис, известный участием в убийстве сербского короля Александра Обреновича и его жены. Чин полковника Димитриевич получил за это убийство. Покровительство полковника Аписа позволило Принципу и его товарищам проводить тренировки по стрельбе на закрытом полигоне сербской армии. Оружием молодых террористов снабжал подпольщик «Молодой Боснии», учитель и социалист Данило Илич, член общества «Молодая Босния», журналист, переводчик, редактор социалистической газеты «Звоно» («Колокол»), который переводил с русского на сербский язык произведения М. Горького. Cтрелять их учил еще один член организации – Милан Циганович.

Покушение в Сараеве. Рисунок из итальянского журнала «Domenica del Corriere». 12 июля 1914 г.

В марте Кабринович получил сообщение из Сараева, что эрцгерцог приедет на летние маневры в Боснию. Приглашение исходило от наместника Боснии и Герцеговины, австрийского генерала Оскара Потиорека (1853–1933). Визит престолонаследника на Балканы был расценен сербскими националистами как вторжение врага южных славян на их территорию: день визита считался в Сербии национальным праздником поминовения погибших, и маневры выглядели кощунственно.

Утром 28 июня шестеро террористов прибыли к месту следования кортежа эрцгерцога, на набережную реки Милечки, и рассеялись по маршруту королевского конвоя, где оказалось на удивление мало австрийских солдат и сто двадцать полицейских, находившихся среди толпы. Позднее комиссия, расследовавшая происшествие, вынесла вердикт: «Охрана была организована из рук вон плохо. Если сказать точнее: ее вообще не было» (Die Schwarze Hand: Attentat von Saraevo // Wie geschah es wirklich. 1990).

В 10.26 утра Кабринович первым увидел приближающиеся автомобили. Он бросил бомбу, но неудачно: шофер эрцгерцога Леопольд Лойка резко свернул в сторону, и бомба взорвалась рядом с машиной эскорта, убила шофера второго автомобиля и ранила нескольких армейских офицеров. Кабринович проглотил яд, а потом бросился в измельчавшую речку, где его схватили полицейские. Гаврило Принцип, услышав взрыв, решил, что дело сделано, и пошел в кофейню. Франц-Фердинанд прибыл в ратушу и, выступив с небольшой речью, отправился в больницу навестить раненного осколками бомбы полковника Меризи. Барон Морсей предлагал наместнику Потиореку очистить улицы от посторонних, но тот заносчиво спросил: «Вы считаете, что Сараево кишит убийцами?»

Выехавший кортеж свернул не в ту сторону. Первоначально было решено ехать по набережной Аппель, но Потиорек забыл сказать об этом шоферу, и тот повернул на улицу Франца-Иосифа. За первой машиной двинулся весь кортеж. Потиорек в истерике закричал: «Стой! Не туда! Поезжай прямо! Скорее! Да что это? Это же не та дорога!» Лойка резко затормозил, и процессия остановилась, образовав на улице затор.

По удивительному стечению обстоятельств (или это было спланировано?) на той же самой улице оказался Гаврило Принцип. Он как раз выходил из кофейни и остановился возле магазина деликатесов Морица Шиллера, намереваясь купить бутерброд. Увидев кортеж с живым эрцгерцогом, Принцип остолбенел, но в следующее мгновение выхватил браунинг и дважды выстрелил. Первая пуля попала Францу-Фердинанду в шею и застряла в позвоночнике. Принцесса Софи вскочила, и ее сразила вторая пуля. Принцип попал ей в живот, но позднее утверждал, что стрелял не в нее, а в Потиорека. Эрцгерцог обхватил голову жены и закричал: «Соферль, не умирай, пожалуйста, живи ради детей!»

Впоследствии эта фраза тоже станет достоянием общественной памяти, как и окровавленные подтяжки эрцгерцога, выставленные вместе с обломками золотого браслета принцессы в популярном трактире водителя Леопольда Лойки. Постоялый двор в Брно свернувший не на ту улицу Лойка купил на выписанную ему премию в 400 тысяч крон.

Франц-Фердинанд умер, а жена скончалась пятнадцатью минутами позже. Но никто так до сих пор и не может дать объяснение той последовательной цепочке событий, которая и привела провальные действия плохо подготовленных юнцов к убийству. Со стороны, особенно по прошествии времени, все это выглядит анекдотично: и шофер почему-то повернул не на ту улицу, хотя маршруты королевских особ продумываются заранее до единого миллиметра; и ушедшего Гаврилу Принципа словно намеренно «нашли» в тот момент, когда он ел бутерброд в другой части города, дали ему достать револьвер. Кому и зачем это было нужно и не была ли сама «Черная рука» орудием в чужих руках?

Заговорщики

Гаврила Принцип, подобно Кабриновичу, проглотил яд, но он тоже не подействовал. На Принципа набросились полицейские. В тюрьме арестованного зверски избили, и руку из-за нескольких переломов пришлось ампутировать. Ядом обоих террористов снабдил Милан Циганович. Сам он успел скрыться в Албании, и был объявлен в розыск.

Франц-Иосиф, узнав об убийстве, разрыдался и воскликнул: «Существует ли на свете хоть одно тяжелое испытание, которое бы меня миновало? Никого в моей жизни не пощадили! Нет у меня сына, нет жены, а теперь они убили и моего наследника…»

Участие полковника Димитриевича в убийстве было доказано в 1917 году, когда он был арестован в Греции по обвинению в покушении на принца-регента Александра. Полковника задержали в городе Салоники, в резиденции сербского правительства в изгнании. 10 апреля 1917 года заключенный под стражу Димитриевич передал военно-полевому суду рапорт, в котором признал свою ответственность за убийство в Сараеве. Но было это лишь поддержкой заговорщиков, или все нити заговора сходились в его руках, так и осталось тайной, которую Апис унес в могилу вместе с собой.

По австрийским законам военное лицо за преступление против государства приговаривалось к расстрелу, штатское – к повешению. 3 февраля 1915 года были повешены в Сараеве три активиста «Черной руки» – Данила Илич, Мишко Йованович и Велко Кубрилович. Еще двоим после апелляции смертный приговор заменили длительным заключением. Полковника Димитриевича, полностью признавшего свою вину в убийстве короля Александра и участии в убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда, расстреляли 26 июня 1917 года.

28 октября 1914 года Гаврила Принцип, Неделко Кабринович и Трифко Грабец были приговорены к двадцати годам тюремного заключения. Тюрьма Терезин, превращенная впоследствии в концлагерь, славилась невыносимыми условиями. Кабринович скончался от туберкулеза, Грабец от истощения. Гаврило Принцип умер последним из троих террористов – в апреле 1918 года. Ему было двадцать три года.

Но до того, как все это произошло, началось следствие, которое и привело к войне.

К чему приводит подобное расследование, можно себе представить, если с самого начала понимать, что преступника ищут именно там, где хотят найти. Здесь не может быть независимых суждений и профессиональных экспертов, есть только личные интересы.

Очень скоро австрийское следствие убедилось в том, что сербское правительство еще до 28 июня 1914 года знало о планах покушения в Сараеве. Сербия в 1913 году освоила беспроводной телеграф и активно использовала его для секретных переговоров, и доклады от правительственного агента, перевозившего заговорщиков через пограничную сербскую реку Дрину, поступали к премьер-министру по официальному каналу.

Тем не менее советник австрийского правительства Фридрих фон Визнер (1871–1951), направленный в Сараево контролировать ход следствия, послал в Вену сообщение, содержавшее историческую фразу о том, что нет никаких свидетельств осведомленности сербского правительства о покушении, которые помогли бы выдвинуть обвинение против Сербии. Раздосадованный министр иностранных дел Австрии граф Леопольд фон Берхтольд скрыл это сообщение от императора Франца-Иосифа. Впрочем, речь шла лишь об одной фразе из отчета Визнера. Позднее, 13 июля, правительству в Вене был представлен убедительный документ, в котором содержались подробные данные о деятельности заговорщиков Войи Танкосича и Милана Цигановича, состоявших на государственной службе и беспрепятственно готовивших убийство на территории Сербии, в том числе на полигоне вооруженных сил.

29 июня 1914 года, на следующий день после покушения, Оскар Потиорек, основываясь на допросах Гаврило Принципа и Неделко Кабриновича, телеграфировал в Вену, что убийцы действовали в сговоре с государственным чиновником Сербии Миланом Цигановичем и еще рядом лиц. Эти лица из организации «Черная рука» предоставили молодым радикалам револьверы, бомбы и деньги для организации покушения. Полицией была задержана большая часть заговорщиков, но некоторым удалось скрыться…

Сараевский суд. Гаврило Принцип в центре в первом ряду. 1914 г.

Таинственный беглец

28 июня одним из первых на пути следования кортежа эрцгерцога оказался член «Млада Босна» Мухамед Мехмедбашич (1886–1943), ранее пытавшийся совершить покушение на губернатора Потиорека с отравленным кинжалом. Босниец Мехмедбашич был завербован для покушения в Сараеве и находился около здания Австро-Венгерского банка. Он видел приближающийся автомобиль, но не решился стрелять, потому что у него за спиной стоял полицейский. После убийства эрцгерцога босниец бежал в Черногорию, где 12 июля был арестован.

Показания Мехмедбашича неожиданно расширили географию и круг заговора. След вел во Францию. Мехмедбашич заявил, что покушение готовилось в Тулузе в помещении масонской ложи. Арестант полностью сознался в содеянном, однако дальше стали происходить непонятные вещи: дав признательные показания, Мехмедбашич через два дня бежал из тюрьмы Никшич, и его охранников-черногорцев задержали и допрашивали по подозрению в организации побега. Возможно, Мехмедбашич просто оказался очень проворным человеком. Возможно также, что кто-то из тюремщиков действительно проявил к нему сочувствие – как к земляку. Но возможен и третий вариант: этот арестант много знал и много говорил. В заключении он был опаснее, чем на воле. И если кто-то возразит, что проще было бы устранить его в тюрьме, на это есть объяснение. Во-первых, в те времена насильственные методы применялись не столь широко и часто, как можно подумать. И во-вторых, в истории известны и другие случаи, когда слишком осведомленных арестантов выпускали из тюрьмы с формулировкой «за отсутствием доказательств» или же при наличии таких доказательств устраивали им побег, поскольку внезапная смерть подобного узника могла вызвать резонанс в прессе и общественных кругах.

Дальнейшая судьба Мехмедбашича сложилась весьма причудливо. После своего бегства он пять лет скрывался на территории Сербии, а после Первой мировой войны, в 1919 году, решился вернуться на родину и даже был помилован по амнистии. Но его, стоявшего у истоков Первой мировой войны, настигла Вторая мировая война. В 1943 году пятидесятисемилетний Мехмедбашич был убит хорватскими фашистами – усташами. И по иронии судьбы – в Сараеве.

В 1914 году перед судом предстали 25 человек, обвиняемых в подготовке и осуществлении убийства эрцгерцога. Девять человек были отпущены за отсутствием доказательств. Большинство арестованных и бежавших оказались сербскими подданными, причем занимали в Белграде важные государственные посты и были близки к главе правительства.

В июле 1914 года, сразу после теракта в Сараеве и начала следственных действий, Сербия, опасаясь обвинений, продолжала утверждать, что пыталась предотвратить убийство. Один из лидеров партии радикалов, сербский посол во Франции Миленко Веснич и сербский посол в России Мирослав Спалайкович заявили, что Сербия заранее предупреждала Австро-Венгрию о готовящемся покушении. Однако никаких данных о таком предупреждении не имелось. Уже позднее, когда война началась, сербский военный атташе в Вене полковник Лешанин сказал, что поручение предупредить австрийцев о покушении возлагалось на посла в Вене Иована Иовановича. Иован Пижон Иованович начинал как посланник в Афинах, был посланником в Вене с 1912 года, с начала Первой мировой войны занимал пост заместителя министра иностранных дел, с 1916 года был посланником Сербии в Лондоне, позднее работал в США. Но, по словам Лешанина, Иован Иованович не справился с заданием. Что означает последняя формулировка и как можно было «не справиться с заданием», неясно.

Премьер Пашич демонстративно предпринял собственное расследование. Возможно, он старался замести следы или оттянуть принятие решения. Положение у него было не из легких. Генеральный секретарь министерства иностранных дел Славко Груич, к которому австрийские власти также обратились с запросом, ничего определенного ответить не смог.

Создавалось впечатление, что и для Сербии покушение в Сараеве стало полной неожиданностью, а кроме того, повлекло за собой множество проблем.

Когда Австро-Венгрия решительно потребовала от сербов представить документы, необходимые следствию, Пашич ответил отказом. Тогда Сербии был предъявлен ультиматум – требование допустить австрийских представителей на место преступления. Само по себе это требование с юридической точки зрения было вполне оправданным, однако, по сути, оно означало ввод австрийских войск в Сербию. Отказ сербов сотрудничать со следствием спровоцировал в Австрии всеобщую мобилизацию, которую объявил руководитель штаба барон Франц Конрад фон Гётцендорф (1852–1925). Он назвал срок сбора войск – 16 дней.

В те же дни активную дипломатическую деятельность, направленную на подготовку войны с Сербией, развернул уроженец города Фиуме, австро-венгерский дипломат, начальник канцелярии министерства иностранных дел Австрии граф Александр фон Гойос (1876–1937). Вместе со своим заместителем графом фон Форгахом он занялся пересмотром прежнего меморандума в адрес Сербии и значительно ужесточил его.

4 июля в Вену прибыл чиновник министерства иностранных дел Германии Виктор Науман. Он выразил немецкую солидарность Австрии на случай действий со стороны России. Однако составителей меморандума это не убедило, и решено было направить Гойоса в Берлин, чтобы заручиться поддержкой союзников в лице германского кайзера.

5 июля губернатор Потиорек, следивший за ходом следствия по делу об убийстве эрцгерцога, снова телеграфировал в Вену. Назван был еще один организатор заговора – майор Войя Танкосич.

В тот же день граф Гойос с письмом императора Франца-Иосифа прибыл в столицу Германии. В Берлине графа хорошо знали: он уже появлялся здесь в качестве парламентера в дни Боснийского кризиса 1908 года с похожей целью – убедить Германию поддержать аннексию Австрией Боснии и Черногории.

В день приезда Гойос встретился с Артуром Циммерманом, который в то время занимал пост заместителя госсекретаря по иностранным делам. Гойосу хотелось избежать участия в переговорах престарелого Ласло Сегени-Марича (1841–1916), занимавшего пост посла Австро-Венгрии в Германии (с 1892 по 1914 год). Его планировали отправить в отставку из-за эмоциональности, глухоты и слабого здоровья. Однако престарелый посол сыграл немалую, а может быть, даже и решающую роль в миссии Гойоса и подготовке Австрией войны против Сербии. На званом обеде в Потсдамском дворце он переговорил с кайзером Германии в тот же самый день, когда Гойос встречался с Циммерманом. Там же, в Потсдаме, посол Сегени-Марич передал кайзеру письмо Франца-Иосифа I, в котором император сетовал на политику воссоединения южных славян под сербским флагом, представляющую постоянную опасность для австрийского королевского дома, и на поведение Румынии, которая, сблизившись с Сербией, ведет антиавстрийскую агитацию. В конце письма император Австрии призывал императора Германии присоединиться к кампании, направленной на борьбу с панславянским союзом. Император писал, что «сараевское убийство не является делом отдельной личности, а есть результат тщательно подготовленного заговора, нити которого ведут в Белград». Сербию Франц-Иосиф называл «осью панславистской политики», а Белград – «очагом преступной агитации» (Österreich-Ungarns Aussenpolitik von der bosnischen Krise 1908 bis zum Kriegsausbruch 1914. Diplomatische Aktenstücke des Oesterreich-Ungarischen Ministeriums des Aeussern).

Министр иностранных дел Австрии граф Александр фон Гойос

На следующий день после этих параллельных переговоров состоялось заседание Совета Короны. Кайзером Вильгельмом II, канцлером Теобальдом фон Бетман-Гольвегом и Артуром Циммерманом было принято решение поддержать Австро-Венгрию в связи с убийством эрцгерцога в Сараеве и готовиться к войне. Решающим было, конечно, мнение кайзера. Вечером того же дня посол Сегени-Марич телеграфировал в Вену о полученной поддержке. Циммерман рассказал о заседании совета Гойосу. Граф получил с собой письмо Бетмана-Гольвега, составленное от имени кайзера. В нем кайзер благодарил Франца-Иосифа за послание, заверял австрийского императора в своей поддержке и обещал взять переговоры с Румынией на себя.

В те дни германская верхушка, поддерживавшая на словах Австро-Венгрию, вела себя достаточно равнодушно по отношению к происходящим событиям. Министр иностранных дел Готлиб фон Ягов (1863–1935) проводил медовый месяц в Люцерне, переложив свои обязанности на будущего преемника Артура Циммермана, а кайзер Вильгельм II на следующий день после переговоров с австрийскими официальными лицами уехал в круиз по Северному морю. Австрийские политики делали то же самое, но по иным причинам. Им важно было не показать, что грядет большая схватка: все спокойно, ничего не происходит. Министр иностранных дел Берхтольд посоветовал главнокомандующему Конраду Гётцендорфу и военному министру Александру фон Кробатину уйти в отпуск, чтобы никто ни о чем не догадался.

Стремительная смена событий вызвала хаос и сумятицу не только в делах, но и в сознании людей: никто так и успел понять, что в действительности произошло. В момент австрийской мобилизации главнокомандующий Сербии находился в Австрии на отдыхе, а потерявшие наследника престола австрийцы продолжали заниматься повседневными делами.

7 июля 1914 года граф Гойос вернулся в Вену и в тот же день выступил на заседании министерского совета с отчетом. Его второе выступление на эту тему состоялось 19 июля. Позднее говорилось о том, что сторонник войны с Сербией Александр Гойос приближал ее всеми силами, не представляя в то время ее истинных масштабов. Он хотел вооруженного конфликта на Балканах, едва ли подозревая, что пламя войны охватит весь мир.

Реакция европейских стран на сараевское убийство была не совсем адекватной. В то время как Сербия посылала Австрии официальные соболезнования, английская официальная печать выходила с заголовком «К черту Сербию!».

Еще интереснее вел себя министр иностранных дел Англии Эдвард Грей (1862–1933). Его двойная игра стала в истории символом беспримерного лицемерия. 8 июля он сказал русскому чрезвычайному и полномочному послу А.К. Бенкендорфу (1849–1916), что Англия всегда поддержит Россию, в особенности если последняя окажет военную помощь Сербии. На следующий день он же объявил немецкому послу князю Карлу Максу Лихновскому (1860–1928), что Англию с Россией не связывают никакие соглашения и он приложит все усилия для предотвращения войны. 27 июля Грей, угрожая выходом в отставку, требовал от кабинета министров утверждения военной резолюции, а еще через два дня, 29 июля, вновь заверял Лихновского в совершенной дружбе с Германией и сохранении нейтралитета. Это полностью ввело в заблуждение англомана Лихновского. Он до последнего надеялся, что Англия не будет воевать с Германией. Вернувшись на родину после начала войны, он подвергся обвинениям в том, что Грей обманул его, как ребенка.

После этой зигзагообразной политики министра иностранных дел Англии кайзер Вильгельм II назвал Грея «подлым обманщиком и фарисеем» (Deutschland im ersten Weltkrieg. Bd. 1). В мире, где постоянно ведутся большие игры, обман и фарисейство давно получили эвфемистический синоним – искусство дипломатии. Но даже такая дипломатия должна иметь границы.

Наконец король Великобритании Георг V 26 июля сообщил германскому принцу Генриху, что его страна в случае начала войны будет придерживаться нейтралитета. (История дипломатии. В 3 т. Т. 2. М., 1963).

Премьер-министр Венгрии Иштван Тиса (1861–1918), стремившийся противодействовать росту русского влияния на Балканах и созданию союза балканских государств, призывал к осторожным действиям по отношению к Сербии и возмутил этим австрийского министра Леопольда фон Берхтольда (1863–1942). Французская делегация во главе с президентом Пуанкаре и премьер-министром Вивиани находилась с официальным визитом в России.

Все были заняты своими повседневными делами, а летнее время способствовало еще и традиционным отпускам в излюбленных районах Европы, от которых царственные особы, чиновники и дипломаты не собирались отказываться, полагая, что ничего особенного в мире не происходит.

Ультиматум как искусство агрессивной дипломатии

События в Сараеве привели к так называемому «Июльскому ультиматуму» (или «Июльскому кризису») 1914 года.

6 июля, когда граф Гойос еще вел переговоры в Берлине, Иован Иованович передал из Вены, что в ходе следствия появились данные об участии Сербии в заговоре. После этого стало ясно, что обвинений в соучастии не избежать, и началась проверка сербских государственных структур.

В тот же день министр иностранных дел Российской империи С.Д. Сазонов подошел к австрийскому посланнику в Санкт-Петербурге Отто Чернину, брату министра иностранных дел Австро-Венгерской монархии, с предложением организовать сербское расследование заговора и предотвратить тем самым нагнетание военной истерии. Определенного ответа он в тот день не получил. Отто Чернин смог дать ответ Сазонову лишь десять дней спустя —16 июля. Он сообщил, что Австрия не станет предпринимать никаких шагов, которые вызвали бы войну на Балканах. Это было явной дезинформацией с целью успокоить Россию. И российские власти не стали выражать протест.

Несмотря на нанесенное в Сараеве оскорбление императорскому двору, автором ультиматума была не Австрия, а Венгрия. 7 июля 1914 года (в тот же день, когда выступал граф Гойос) на заседании австрийского правительства граф Иштван Тиса (его считают одним из главных виновников Второй Балканской войны и Первой мировой войны, активизировавшим австро-венгерские позиции на Балканах. – Примеч. М.С.) объявил о решении предъявить Сербии жесткие условия. Активность Тисы в этом деле объяснялась его беспокойством и желанием предотвратить конфликт. Сам он считал свой документ очень мягким и взвешенным.

В ультиматуме содержалось десять пунктов:

1. Запрещение изданий, пропагандирующих неприязнь к Австро-Венгрии и нарушение ее территориальной целостности.

2. Исключение антиавстрийской пропаганды из народного образования.

3. Запрещение общества «Народна Одбрана» («Народная защита» (сербс.), это общество также имело неформальное название «Черная рука». – Примеч. М.С.) и всех других союзов и организаций, ведущих пропаганду против Австро-Венгрии.

4. Увольнение с военной и государственной службы всех офицеров и чиновников, занимающихся антиавстрийской пропагандой.

5. Сотрудничество с австрийскими властями в подавлении движения, направленного против целостности Австро-Венгрии.

6. Проведение расследования против участников убийства в Сараеве и участие в расследовании австрийского правительства.

7. Арест майора сербской армии Войи Танкосича (Войя (Воислав) Танкосич (16 октября 1881—2 ноября 1915) – майор сербской армии, соратник Драгутина Димитриевича (Аписа), вместе с которым участвовал в убийстве короля Александра Обреновича в 1903 году. Позднее участвовал в сараевском убийстве и организовал партизанскую школу для диверсантов. В годы Первой мировой войны командовал батальоном и был смертельно ранен 31 октября 1915 года. – Примеч. М.С.) и чиновника железнодорожного ведомства Милана Цигановича, причастных к убийству в Сараеве.

8. Введение эффективных мер по предотвращению контрабанды оружия и взрывчатки в Австрию и арест пограничников, помогавших убийцам пересечь границу.

9. Официальное объяснение по поводу враждебных антиавстрийских высказываний сербских чиновников после убийства.

10. Постоянное информирование австрийского правительства о мерах, принятых согласно предыдущим пунктам.

Первая страница австро-венгерского ультиматума Сербии от 23 июля 1914 г.

Позднее говорилось, что эти требования не только не были мягкими: они содержали нападки на суверенитет и достоинство Сербии, а главное – документ был составлен так, чтобы Сербия его не приняла.

Нападки на антиавстрийскую печать в первом пункте меморандума подразумевали в том числе закрытие газеты «Балкан», в которой на следующий день после покушения была напечатана статья о Принципе и Кабриновиче. Эта статья была медвежьей услугой всей Сербии, и Войя Танкосич едва не побил редактора, выпустившего ее в свет. Результатом этой скандальной публикации стал визит австрийского дипломата барона Шторка к генеральному секретарю министерства иностранных дел Славко Груичу. Шторка интересовало, каковы будут действия сербского правительства по расследованию убийства, которое даже сами славянские газеты связывают с Сербией. Груич выразил недоумение и непонимание такой формулировки, а также спросил, кем уполномочен Шторк. Тот в свою очередь выразил удивление, что правительство Сербии, не скупящееся в заверениях о своем добрососедстве, ведет себя в этом деле столь равнодушно.

Многие считали особенно вызывающим пункт четвертый, предполагающий увольнение офицеров по спискам, составленным австрийской стороной, поскольку это унижало сербскую сторону.

Время официального вручения этого документа было продумано в дипломатических кругах Австрии заранее. Дело в том, что 23 июля 1914 года в 11 вечера из Санкт-Петербурга в Париж должен был уехать Раймон Пуанкаре (1860–1934). Австрийцы хотели, чтобы Россия получила сообщение об ультиматуме после отъезда французского президента и союзники не успели договориться о совместных действиях. На следующий день это уже не имело значения.

«Живительный сон перенес меня на несколько часов в мир, в котором ничего не знаешь о катастрофе, разразившейся над Европой, – писал Пуанкаре в книге «Воспоминаний». – На рассвете меня разбудили щебетание птиц и веселые лучи солнца. Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы вернуться к сознанию действительности. Неужели это правда: нам объявлена война? <…> И вот тем не менее, несмотря на сорок четыре года осторожной и предусмотрительной политики, на нас обрушилось несчастье, которое мы всем силами пытались предотвратить. Возможно ли это? И что готовит нам судьба?»

Военный министр России В.А. Сухомлинов (1848–1926) называл хронологическим ядром начала Первой мировой войны промежуток с 24 по 28 июля 1914 года (В.А. Сухомлинов «Воспоминания», 1926). В половине седьмого вечера 23 июля 1914 года ультиматум был вручен сербскому правительству австрийским посланником в Белграде бароном Владимиром Гизлем фон Гизлингеном (1860–1936) – австрийским дипломатом, занимавшим пост посла в Турции, Греции, Черногории, Сербии.

Узнавший об ультиматуме кайзер Вильгельм воскликнул: «Браво! Признаться, от венцев подобного уже не ждали» (Deutschland im ersten Weltkrieg. Bd. 1). На следующий день, 24 июля, Россия начала мобилизацию морского флота и четырех военных округов – Московского, Казанского, Киевского и Одесского. Тогда же Министерство финансов получило поручение свернуть и изъять денежные вклады в германских и австрийских банках.

Сербскому правительству было дано на ответ двое суток. В случае нарушения срока наступал разрыв дипломатических отношений. За десять минут до истечения срока, без десяти минут шесть вечера 25 июля, Сербия приняла ультиматум.

Военные настроения уже настолько проникли в общество, что сразу же начались непредвиденные эксцессы. В придунайском городе Костолац 26 июля возникла перестрелка в районе побережья и были захвачены три сербских парохода, на которых подняли австрийский флаг.

В связи со сложившейся предвоенной ситуацией Сербия обратилась за помощью к России. Австрии она сообщила, что с седьмым требованием возникли затруднения: приказ об аресте заговорщиков был санкционирован, но они скрылись в неизвестном направлении.

На самом деле Милану Цигановичу устроили побег. Никола Пашич сообщил австрийцам, что еще 28 июня заговорщик уехал из Белграда в неизвестном направлении и найти его не представляется возможным. Здесь вышла нелепая накладка, потому что в интервью сербским журналистам начальник белградской полиции заявил, что в Белграде вовсе никогда не было человека с фамилией Циганович.

Впоследствии австрийская сторона выяснила, что начальник полиции лично устроил Цигановичу побег на территорию Албании и оформил это как командировку от полицейской префектуры в город Рибари, где его временную резиденцию охраняла местная полиция. Циганович не чувствовал себя одиноким, поскольку компанию ему составил еще один член запрещенного общества «Народна Одбрана» майор Александр Серб.

Изгнание Цигановича длилось ровно месяц, поскольку потом началась Великая война. После этого объявленные в розыск Милан Циганович и его начальник Войя Танкосич командовали отрядами македонских революционеров – комитаджей. А еще через год Скупщина дала указание железнодорожному ведомству выплатить Цигановичу всю зарплату за два года, хотя он не работал ни дня. В Сербии он уже считался национальным героем, как и другие заговорщики.

Невыполнимое условие

Самым значительным в венгерском меморандуме, конечно, был вовсе не седьмой пункт о поиске заговорщиков, на который Пашич усердно отвлекал внимание австрийцев. Главным был тот самый шестой пункт, в котором говорилось о допуске австрийской полиции в Сербию для расследования. Сербия его не приняла, опасаясь нарушения своего суверенитета и сославшись на конституцию. Формально это был отказ выполнить требования, он привел к разрыву дипломатических отношений.

25 июля, в 6 часов 10 минут вечера, австрийское посольство покинуло Белград. Ближе к ночи был подписан приказ о частичной мобилизации Австрии, за исключением частей на русской границе.

Однако германское правительство рекомендовало Францу-Иосифу провести полную мобилизацию (приказ о ней был подписан 31 июля).

В полдень 28 июля Белград получил телеграмму из Австрии с объявлением войны, а ночью с 28 на 29-е начался артиллерийский обстрел сербской столицы. 29 июля Россия начала мобилизацию. В полночь с 31 июля на 1 августа Германия предъявила России ультиматум, но ответа не получила. В 7 часов вечера 1 августа 1914 года посол Германии Фридрих фон Пурталес вручил Сергею Сазонову ноту своего правительства с объявлением войны.

В начале августа в войне участвовали Австро-Венгрия, Сербия, Германия, Россия, Франция, Англия и Бельгия.

А в Италии кипели совсем другие страсти. Новое правительство Саландры провозгласило «священный эгоизм» своим основополагающим принципом. Фактически национально-патриотический дух и воинственные призывы базировались на досадных поражениях Италии в XIX веке и стремлении возродить уснувший на тысячу лет великий Древний Рим. Возможно, к началу XX века это и выглядело чудачеством – Италия уже изменилась, да и весь мир тоже, – однако многие амбициозные люди в стране так не считали. Это были начинавший свою деятельность будущий фашистский вождь Муссолини с его соратниками, националистический поэт Габриеле Д’Аннунцио, популярный в культурных кругах, ирредентист с юга Австрии Чезаре Баттисти, известный в кругах социалистов.

Итальянский вопрос

11 марта 1915 года, в четверг, французский президент Пуанкаре записал интересные сведения, которые дошли до него по дипломатическим каналам: «(Лондон, № 417): «Совершенно секретно. Вчера итальянский посол сказал сэру Эдуарду Грею, что в случае, если его правительство решится выйти из своего нейтралитета, оно будет в состоянии действовать не ранее 15 апреля ввиду недостаточной подготовки. Оно согласится примкнуть к союзникам на известных условиях, перечисленных в меморандуме, который он (посол) вручил министру иностранных дел с просьбой хранить его в тайне». На это Грей сказал, что следует оповестить об этом Францию и Россию, как союзников. Но итальянский посол маркиз Гульельмо Империали заклинал оставить эти сведения втайне. Поэтому Грей просто прочитал телеграмму вслух русскому и французскому послам. Далее следовало самое главное: «Граница, требуемая Италией на севере, включает в себя часть Тироля; начиная от горы Ортлер, она поднимается до горного прохода Бреннер, достигает нынешней границы, проходя восточнее Брунека, затем покидает эту границу и тянется до одного пункта западнее Клагенфурта, наконец спускается прямым путем на запад от Фиуме. Таким образом она оставляет за Италией Трентино и Истрию с островами Чезо, Люссин, Паго и Премуда. Побережье Кроации, включая Фиуме, должно быть нейтрализовано. Далмация отдается Италии. <…> Сэр Эдуард Грей не скрыл от маркиза Империали, что находит притязания его правительства несколько чрезмерными».

Выход Италии из Тройственного союза. Карикатура 1915 г.

26 апреля 1915 года в Лондоне был подписан секретный договор между странами Антанты (Англией, Россией и Францией) и Италией, решившей выйти из Тройственного союза (в него входили Германия, Австрия, Италия). Речь шла о присоединении Италии к Антанте и вступлении в войну против Австрии.

Действительно, Великая война (именно так ее в то время называли) породила один политический прецедент – положение Италии по отношению к ее недавним союзникам и союзникам, быстро приобретенным из соображений самосохранения, а потом и чистой выгоды. Проще говоря, Италия оказалась на положении тайного перебежчика, которому престарелый австрийский император Франц-Иосиф, уже стоявший одной ногой в могиле, послал свою горькую фразу, ставшую крылатой: «Предательство, какого не знала история!»

С древних времен государства оказывались в похожей ситуации выбора – предать или не предать. Еще в XIV веке до н. э. финикийскому государству Библ пришлось выбирать – сохранить преданность Египту или, предвидя его падение, перекинуться на сторону хеттов. Современный исследователь древней культуры А.В. Волков пишет: «Так ли сильна сейчас страна фараонов и можно ли ждать помощи от нее? Или лучше переметнуться на сторону хеттского царя и выпросить у него награду за вероломство? Во все века в подобных случаях редко помнили о верности и долге, а больше страшились немилости у победителя. В гневе он мог разрушить город до основания, а его жителей частью казнить, частью обратить в рабство. Вот и правитель Библа просчитывал, просчитывал и – просчитался. Он решился – и вовсе не из страха перед новыми проклятиями египетских жрецов – сохранить верность фараону. Это обернулось трагедией для Библа и союзных с ним городов» (А.В. Волков «Загадки городов»).

В начале ХХ века Италии в таком же положении едва ли угрожали разрушения, порабощение и рабство. В сущности, было найдено единственно возможное и дипломатически достойное решение – объявить о своем нейтралитете. Никто бы не осудил подобный выбор, а Италия в итоге осталась бы в стороне от схватки. Однако сильнее оказались властные амбиции и жадное желание отвоевать чужие территории. Нет, не отвоевать – выпросить у победителя в обмен на лояльность. Однако легко и просто не получилось. Пришлось и воевать, причем воевать страшно – с нечеловеческими трудностями и большими потерями. Воевать на территории, казалось бы, вовсе не предназначенной для военных действий, – в горах, ущельях и пещерах. Стоило того? Правительство, конечно, считало, что стоило, и его сторонники тоже: это ведь не им пришлось узнать кромешный ад горной зимы – льда и снега, лавин, обвалов, обморожений.

Австрия, еще недавно пышно цветущая на положении многонациональной империи и продолжавшая в 1900-х годах присоединять чужие земли, оказалась в XX веке в плачевном положении, причем положение это преследовало ее от начала до конца – и в Первую мировую, и во Вторую. Вынужденная при Тройственном союзе быть партнером Германии, а на деле – ее вассалом, она теряла больше остальных стран. Это была и ее роковая ошибка, и какая-то жизненная нелепость, превратившая этот живописный и достаточно спокойный край Центральной Европы, тяготевший к семейно-бытовому, фермерскому укладу, в просителя, битого всеми – и победителями, и побежденными. Эти стороны – победители и побежденные в мировой истории – менялись местами, но не менялось положение Австрии на протяжении ХХ века. И началось это именно с Сен-Жермена, когда итальянцы пришли на Парижскую конференцию требовать и торговать то, что четыре года назад было обещано им за предательство.

Поначалу Италия резонно объявила свой нейтралитет по отношению к войне. Резонным это было потому, что в договоре Тройственного союза (Германии, Австрии и Италии) говорилось о присоединении к военным действиям только в случае нападения на одну из стран союза. Но в данном случае войну объявила Германская империя, а значит, итальянцы могли отказаться от участия в ней. То есть, говоря дипломатическим языком, имел место casus foederis. 3 августа 1914 года был объявлен нейтралитет. Это было дипломатично и со всех точек зрения прилично, тем более что инициаторами такого решения выступали авторитетные лица – премьер-министр Джованни Джолитти и римский папа Бенедикт XV. За нейтралитет выступал и молодой тирольский политик Альчиде Де Гаспери – будущий (после Второй мировой войны) премьер Италии.

Но втайне ото всех правительство Италии вело секретные переговоры с Антантой о возможном вступлении Италии в войну при условии компенсации в форме передачи австрийских территорий. Сторонники Джолитти проиграли при парламентском голосовании, причем перевес голосов был столь велик, что потрясенный Джолитти просто покинул Рим в состоянии депрессии.

Согласие Италии на вступление в войну было получено после обещания отдать ей несколько исторических территорий Австрии – Южный Тироль, Трентино, Триест. И в конце войны Италия неизбежно должна была предъявить счет. В то же время далеко не все европейские политики хотели брать на себя такую ответственность за судьбы целых народов. Италия тоже изменилась: она была уже не та, что в начале века. Теперь там господствовали реваншистские, милитаристские настроения. В Сен-Жермене дипломаты и политики оттягивали момент удовлетворения итальянских аппетитов, но когда-то решение следовало принять.

Представителям стран-союзниц теперь, когда война была позади, очень не нравились требования Италии, да и сама Италия, в которой нарастали милитаристские настроения, не нравилась. Участник переговоров британский дипломат Никольсон в эмоциональном ключе рассуждал в своих мемуарах: «Мне хотелось бы верить, что Италия добилась бы большего, бросившись в девственном порыве, обливаясь слезами, на шею президента Вильсона и отдавшись с восторженным жестом на милость добра, красоты и справедливости. <…> В известной степени Италия была среди нас обломком прошлого; но то был оскорбленный обломок, с которым дурно обходились» (Гарольд Никольсон «Как делался мир в 1919 г.»).

Едва ли Никольсон мог не понимать, что всякие призывы к «добру, красоте и справедливости» были уже немыслимы при такой государственной политике, националистических настроениях в обществе и жажде мирового господства – «Италия превыше всего!». А уж пассаж о «девственном порыве» и вовсе относит нас не к политическим реалиям, а к настроениям женской романистики, в которой британцы весьма преуспели.

Мемуары профессионального дипломата пестрят далеко не профессиональными оценками стран и народов. В них встречаются личные, субъективные пассажи. Так, Никольсон пишет: «Я не рассматривал Австрию как живую реальность. Я думал о ней как о жалкой реликвии»; венгров он называет «азиатским племенем» и относится к ним «с исключительным отвращением». Так же он высказывается о турках, которые «за своей маской равнодушия <…> скрывают крайнюю жестокость»: «Турки ничего не дали человеческому прогрессу. Это раса анатолийских мародеров».

Приходится признавать, что большинство дипломатов времен формирования Лиги Наций отличались повышенной эмоциональностью и пристрастным отношением к целым народам.

Вначале она развернулась между державами-союзницами, близкими по своим романским корням. В 1919 году в отношениях двух сближавшихся на рубеже XIX – ХХ веков держав – Италии и Франции – возникла трещина.

23 мая 1919 года в четыре часа вечера на межправительственном заседании Парижской конференции премьер-министр Франции Жорж Клемансо, по словам итальянского дипломата Л. Альдрованти Марескотти, «впадает в чрезвычайно грубый тон», обращаясь к премьеру Италии Орландо: «Я должен сообщить важную вещь… которая касается вас. Мне сообщили, что итальянское общественное мнение очень возбуждено против Франции. Это – факт, в рассмотрение причин которого я не желаю входить. <…> «Марсельеза» была освистана в Турине; французские офицеры подверглись оскорблениям в различных местах. <…> Я запросил военное министерство о том, нельзя ли немедленно отозвать их оттуда, но мне было отвечено, что Милан является базой французских войск в Италии и что, если база будет перенесена в другое место, придется отозвать все войска. Я не хочу делать этого, не посоветовавшись с г. Орландо. Опасно отзывать их. Это будет свидетельствовать о том, что между Францией и Италией происходят трения. Это нехорошо. С другой стороны, если войска не будут отозваны, можно опасаться повторения весьма серьезных инцидентов. Я не могу взять на себя ответственности за допущение этих инцидентов».

В тот момент Италия была несказанно раздосадована тем, что полного выполнения всех пунктов Лондонского договора не происходит: она получала Триест, Трентино и Южный Тироль, но США выступали против передачи ей Далмации и Фиуме. Воинственные амбиции, основанные на «священном эгоизме» и националистическом подстрекательстве правых, кризис в стране, вызвавший, напротив, прилив левых, «красных» настроений, обида на Антанту, отказывающуюся отдать все обещанное перед войной, – все это сделало Италию нервозной и крайне опасной соседкой европейских государств. Уже одно присутствие на ее территории союзных французских войск Италия воспринимала как национальное оскорбление. Такие настроения и привели к экстремистским проявлениям, направленным против французского корпуса.

Делегация Австро-Венгрии на конференции в Сен-Жермене. 1919 г.

Витторио Орландо в ответе своему французскому коллеге указывает именно на эти причины: «Мне очень жаль, что я не в состоянии отрицать того, что общественное мнение Италии причиняет мне серьезные заботы. Это является результатом ожесточения, вызванного продолжительной войной и с тревогой по поводу того обстоятельства, что наиболее интересующие Италию вопросы не получили еще разрешения».

Довольно жалкие оправдания, но премьеру Орландо, балансирующему между «своими» и «чужими», в тот момент не позавидуешь: он готов идти на любые унижения и оправдания, лишь бы добиться главного – выполнения Лондонского соглашения, подписанного перед войной. То есть всех его пунктов. Однако ведущим странам Европы в сложившейся после войны обстановке эти условия уже не кажутся выполнимыми и разумными – просто потому, что все изменилось. Итальянской делегации предлагают в ответ лишь четырнадцать пунктов, да и за них приходится бороться всеми дипломатическими и недипломатическими методами.

Воинственной беспардонностью своих соотечественников итальянский премьер озабочен ничуть не меньше. Италию раздирают страсти: социалисты, коммунисты, фашисты и даже футуристы рассуждают о судьбах Европы не хуже действующих политиков и дипломатов.

Так, например, 20 сентября 1918 года в новом издании «Roma futurista» («Римский футуризм») появился манифест Филиппо Томмазо Маринетти, седьмой пункт которого гласил: «Армия и флот должны поддерживаться в готовности до расчленения Австро-Венгерской империи. <…> Наша война должна быть доведена до полной победы, то есть до уничтожения Австро-Венгерской империи и обеспечения безопасности в наших естественных границах на суше и на море, без чего мы никогда не будем иметь свободные руки для осуществления нашей задачи по очищению, обновлению и возвеличиванию Италии».

Настораживает слово «очищение»: от кого? Но особенно пугает поведение непредсказуемого поэта-националиста Габриеле Д’Аннунцио. Тот вполне мог совершить нечто из ряда вон выходящее. Он уже попытался прорваться на встречу с американским послом, размахивая револьвером. Посол Пейдж в ужасе от экспрессивных появлений безумного драматурга на политических раутах. Посол даже пообещал: если 4 мая Д’Аннунцио опять пустят на заседание, дипломатические отношения США с Италией будут прерваны.

Выходки буйного поэта, агрессивность фашистов, опасность красных мятежей – все это не на шутку пугает Витторио Орландо. На фоне поведения Д’Аннунцио претензии Клемансо в тот момент выглядят для главы итальянской делегации почти несерьезно. Разве ж это проблема? Он, премьер-министр, находится за границей, в то время как в Италии грядет революционный переворот – правый или левый уже без разницы, – а французы недовольны тем, что их «Марсельезу» освистали.

В обстановке нарастающего кризиса и неизвестности постоянные напоминания Клемансо о проблемах французского корпуса начинают утомлять Орландо: с одной стороны, они напоминают комариные укусы, с другой – не хочется ссориться с Францией, от которой тоже зависят решения переговоров. К тому же его лучший советчик и наставник – влиятельный француз Андре Тардье: он пользуется доверием Вильсона и Ллойд Джорджа. И Тардье, по его словам, убежден, что между их двумя странами дружба на века.

На публике Орландо приходится все улаживать в одиночку: из министра иностранных дел Соннино, у которого второй итальянский мандат на переговорах, помощник неважный – у него от напряжения вот-вот случится апоплексический удар. И это очень некстати. Соннино – хитрая лиса. Он, сын влиятельного человека, бывший биржевой маклер, всегда умел проникать в высшие круги и всем нравиться. Он был мастером капиталовложений и спекуляций в Египте, стал главным владельцем акций газеты «Джорнале д’Италия», возглавлял два правительства, просуществовавшие по сто дней каждое. Подумать только! Множество знакомых дипломатов были заворожены его девизом, выбитым над камином: «Aliis licet, tibi non licet!» («Другим позволительно, но не тебе!», лат.). А Гарольд Никольсон даже утверждал, что из-за этого девиза все полагали, будто Соннино «независим, принципиален, правдив и образован»: одна фраза «позволила барону Соннино в течение долгого времени обманывать нас, пока мы не узнали его по-настоящему».

Ну как тут не вспомнить древнего посла Алкивиада! Его репутация тоже была построена на совершенно незначительных вещах: «Чисто спартанскими привычками и замашками он окончательно пленил народ, который, видя, как коротко он острижен, как купается в холодной воде, ест ячменные лепешки и черную похлебку, просто не мог поверить, что этот человек держал когда-то в доме повара, ходил к торговцу благовониями или хоть пальцем касался милетского плаща» (Плутарх).

Это свидетельствует лишь о том, что веками и тысячелетиями ничего не меняется: внешним проявлениям верят больше, чем истинным намерениям дипломата или чиновника.

Но теперь Соннино постарел, начал сдавать: вступает в ненужные споры с президентом Вильсоном, а большей частью выглядит подавленным, молчит и хмурится, а его лицо краснеет от приливов давления.

Трудные переговоры

Воскресный вечер 25 мая 1919 года. Орландо думает о том, что все эти французские претензии именно сейчас ужасно некстати. До того ли? Но уже в понедельник, 26 мая, Клемансо озвучил новые выводы, касающиеся франко-итальянских отношений:

«Во время вчерашнего визита г. Орландо мы касались, главным образом, антифранцузских манифестаций в Италии. Г-н Орландо сказал, что наступило улучшение, но после его визита я получил от г. Баррера две телеграммы, в которых говорится, что положение, наоборот, ухудшилось. В Италии ведется открытая германофильская пропаганда, на которую Германия расходует огромные суммы».

Выслушав Клемансо, итальянский премьер, почти утративший связь со своей воинственной страной, произносит еще одну беспомощную оправдательную речь, которая весьма дипломатична, но именно поэтому и выглядит почти как издевательство:

«Искренне благодарю г. Клемансо за его слова, сказанные с полной откровенностью и ясностью. Я не хочу детально останавливаться на переживаемых Италией затруднениях. Сведения, полученные мной из Италии, совершенно отличаются от донесений г. Баррера, которые я считаю преувеличенными. Несмотря на это, я не хочу отрицать, что в Италии создалось весьма серьезное положение. <…> Там затруднения возникают на почве неуверенности. Раз ее требования будут удовлетворены, Италия будет столь же лояльна по отношению к союзникам, как и раньше. Я совершенно уверен в том, что наблюдающиеся в настоящее время в Италии явления беспокойства вызваны тревогой и неуверенностью».

Эдуард Мандел Хауз (или Хаус), прозванный «полковником Хаузом», никогда не был не только полковником, но и вообще военным человеком. Это был прирожденный царедворец, дипломат, «серый кардинал». Полковником его называли скорее из уважения, как авторитетную личность, и – в соответствии с традициями американского Юга, откуда он происходил. Этот уроженец Техаса воспринимался на протяжении истории ХХ века как загадочная, до конца не проясненная личность.

Главным для Хауза были его собственные интересы, собственная выгода. От отца ему достался бизнес, и он сумел выработать такой план, который сводил усилия по управлению бизнесом до минимума. Гораздо больше его интересовала политика, причем наибольшее внимание он уделял кандидатам от демократической партии, просчитав, что скоро придет их время. В своем доме он принимал наиболее перспективных деятелей, присматриваясь к каждому из них и решая, кому отдать предпочтение. В общении Хауз старался произвести впечатление человека компетентного и со всеми знакомого, но при этом мыслей своих не открывал никому. У Эдварда Хауза была одна очень американская цель: добиться истинного мастерства в управлении людьми и подчинить их своим интересам. О нем говорили: «Хауз был тайно пристрастен к пользованию властью чужими руками». Штат Техас сделался его стартовой площадкой для вхождения в американскую, а потом и мировую политику.

Эдуард Мандел Хауз в 1915 г.

В конце XIX века ему неоднократно приходилось участвовать в политических кампаниях претендентов, причем всегда во главе предвыборного штаба. О нем писали, что он умел организовать предвыборную кампанию так, что сам всегда оставался за кулисами, а на поверхности оставались только действия его команды: «За спинами менеджеров кампании, которые выступали на публике, высказывались в прессе, сидел молодой мужчина тридцати пяти лет, который выстраивал стратегию действий, направлял, концентрировал, и рассеивал политическое усилие, и даже предлагал нужные слова».

Отчасти такое поведение напоминает стратегию паука, а Хауз даже внешне напоминал это насекомое – длинный, худой и совершенно бесцветный господин безо всякого выражения лица. Хауз, никогда не отличавшийся в школе особыми способностями, казавшийся типичным середнячком, в политике проявил себя опытным стратегом и кукловодом. И как тут не верить пословице «Тише едешь – дальше будешь» и мудрости Дао: «Стань позади, будешь впереди»?

Добрый дядюшка

У американских послов Хауз, уже ставший советником президента страны, вызывал доверие, уважение и даже какое-то благоговение, как этакий добрый дядюшка, к которому хочется сходить за советом. Об этом можно судить по откровенной переписке Хауза с Уолтером Хайнсом Пейджем и Джеймсом Уотсоном Джерардом.

Пейдж, посол в Великобритании, радушно встретил Хауза и писал ему всегда прямо и честно – как своему наставнику. Прямота у дипломатов – вещь редкая, противоестественная и даже небезопасная. Судя по воспоминаниям Хауза, Пейдж поначалу не имел должного опыта и честно сообщал ему о своих ошибках в протоколе: например, когда он из вежливости ушел с приема, не зная, что с королевскими особами принято вежливо прощаться. Или о своих трудностях при общении с королевской семьей и герцогами, которых надо «занимать в разговоре». Очевидно, Пейдж не был достаточно интересным и раскованным собеседником или же не видел в высшей аристократии собеседников для себя. Судя по всему, Пейдж был или ощущал себя не на своем месте, или, как говорят, не в своей тарелке. Он признавался Хаузу, что ему проще было чувствовать себя свободным, как это было до его назначения. Пейдж стал позднее весьма неплохим писателем, даже издавал художественные романы о Первой мировой войне и послевоенной дипломатии, а творческая натура редко уживается с государственной службой. Перемены настроения, затруднения при исполнении его миссии за границей – все это удручало Пейджа. Перед Хаузом он тоже явно заискивал, расточая ему похвалы и желая подольститься: «…Время от времени мне нужно перед кем-нибудь высказаться. Вы имеете несчастье быть единственным человеком, перед которым я могу это сделать» (письмо от 27 апреля 1914 года).

Мексиканский фронт

Определенного искусства дипломатии от Хауза потребовал временной период, исторически увязанный с Первой мировой войной, но раскрашенный для США в цвета мексиканского национального флага, поскольку воюющая Мексика находилась у самых границ. То, что происходило в 1913–1915 годах в Мексике, по масштабам и пестроте повстанческих движений не уступало европейской Великой войне: президенты сменяли друг друга, не говоря уже о так называемых «временных президентах», а по всей стране до самых границ США продвигались бойцы двух крестьянских вождей Франсиско (Панчо) Вильи и Эмилиано Сапато. В 1916 году соратники Вильи сражались с армией генерала Джона Першинга на культовых ныне мотоциклах «Харлей-Дэвидсон» и совершали налеты на американские города. Бойцы Першинга на мотоциклах «Индиан» пытались вытеснить их с американских территорий. Войска Вильи начали партизанить на границе после того, как потерпели поражение от войск мексиканского президента Каррансы в 1915 году. О том, что Каррансу снабжает оружием правительство США, Вилье было известно, поэтому гнев повстанцев перекинулся через границу и началась американо-мексиканская война. 9 января 17 американцев, работавших в горнорудной компании, были убиты повстанцами. Через два месяца боевики Вильи пытались захватить город Коламбус. Именно поэтому к границе были отправлен экспедиционный корпус во главе с генералом Джоном Першингом. Американские войска, перешедшие границу Мексики, столкнулись с дополнительными трудностями, потому что простые люди были на стороне партизан Вильи.

В 1914–1915 годах президент Вильсон и Хауз пытались создать военный союз стран Западного полушария под эгидой США. Дипломаты Вашингтона во главе с Хаузом стремились к заключению «панамериканского пакта» – империалистического плана организации военной группировки американских государств, в которой США видели первый шаг к установлению своего господства во всем мире.

Хауз и Сен-Жермен

На конференции в Сен-Жермене все ориентировались на президента США Вудро Вильсона, его «серого кардинала» Хауза и британского премьера Ллойд Джорджа. Не умея с ними объясняться, глава итальянской делегации Орландо повсюду водил с собой Сиднея Соннино в качестве переводчика и переговорщика. Соннино, хитрый биржевой маклер, банкир и игрок, подходил для этого, как никто другой, потому что и Хауз был бизнесменом не промах. Впрочем, для итальянцев предпочтительнее было общаться с французом А. Тардье. Но ведь Э.М. Хауз был во многом собратом французского дипломата, и, очевидно, они хорошо понимали друг друга. Тардье в своих мемуарах вспоминал: «В 2 ч. 30 м. Орландо решает, что мой проект «представляет собою одну из серьезнейших основ», и соглашается с тем, чтобы переговоры были продолжены. На следующее утро, 28 мая, в 8 часов Клемансо дает свое одобрение. В 9 часов то же делает Хауз, оговаривая, однако, это одобрение согласием Вильсона. В 10 часов я уже у Ллойд Джорджа, и он в свою очередь одобряет проект. В полдень мне звонит по телефону Хауз, чтобы сказать, что обстановка складывается благоприятно» (А. Тардье «Мир»).

Когда создавалась Лига Наций, ее горячий сторонник лорд Сесиль в письме к Хаузу вдруг напомнил о Священном союзе, созданном русским императором в результате Венского конгресса сотню лет назад: «В настоящее время все уже забыли, что Священный союз имел своей первоначальной целью сохранение мира. К несчастью, в дальнейшем он выродился в союз тиранов…»

Хауз оставил довольно большой архив писем и дневниковых записей, который представляет большую ценность для истории. В нем есть и комичные моменты. Так, на вопрос Хауза о том, как прошло совещание с Клемансо и Ллойд Джорджем, президент Вильсон ответил: «Блестяще, мы разошлись по всем вопросам» («Архив полковника Хауза». Т. IV).

Становилось ясно, что в тот острый момент передела Европы акторами наибольшего влияния были не Вильсон и Ллойд Джордж и тем более не нервические, зависимые ото всех итальянцы, которых с их требованиями и рыночной манерой вести дипломатические переговоры можно было обойти и попросту «послать подальше», а такие люди, как А. Тардье и Э. Хауз – типичные «серые кардиналы», известные впоследствии лишь узкому кругу специалистов, историков и политологов. Кстати – что весьма примечательно, – Андре Тардье знал и высоко ценил В.И. Ленин, умевший прекрасно отслеживать внутренние интриги мировой политики и несколько хуже, как выяснилось впоследствии, интриги политики собственного отечества: «лицом к лицу лица не увидать».

«Автор – Тардье – дипломат сам, знаток! – восторженно писал вождь мирового пролетариата о книге Тардье 1909 года, посвященной финансам («Франция и союзы»). – Много указаний на роль финансов. Обзор событий цельный, хороший».

О книге «Мир», освещающей войну и ее последствия, в особенности – обстоятельства заключения мирного договора, Ленин написал: «Очень полезная вещь!» Позднее, спустя век, Хауз еще появляется на страницах конспирологических книг Коулмана, но Тардье там уже нет – он остался где-то в тени передела мира, и концов уже не найдешь. А жаль: это во многом ключевая фигура начала ХХ века.

Тардье – типичный отличник, буквоед, которого хвалят все «учителя», независимо от политических взглядов (Ленин, Вильсон и пр.), на которого не нарадуются родители, притом что ни те ни другие толком не знают, что на уме у этого парня и чем он занимается в свободное время. Ларчик с секретом! Кстати, он действительно был одним из лучших учеников в своем классе и блистал на общенациональном экзамене.

Он стал и журналистом, и дипломатом, и даже профессором – в 1908 году его пригласили читать лекции в Гарвардский университет.

Кто владеет информацией, тот владеет миром. Подсознательно Тардье вложил в название своей самой главной книги два смысла слова «мир» – как преодоление состояния войны и как территорию влияния. Он не без удовлетворения мог признать, что уже владеет миром, может воздействовать на него и для этого нет нужды баллотироваться на выборах, путешествовать по стране с речами для избирателей, светиться на трибунах, появляться в Лиге Наций или ездить с официальными визитами в другие страны. Достаточно просто цепко держать карман и волю этого мира в своих руках. Политики такого типа, подобно режиссерам, не выходят на сцену. Они обычно занимаются составлением и доведением решающих документов, поскольку руководители высшего звена политической жизни (те самые, что стоят на трибунах и ездят с визитами друг к другу) не слишком стремятся к этой кропотливой, пыльной и малоприятной работе, предпочитая устные переговоры и пресс-конференции.

Андре Тардье в 1915 г.

Хауз возглавлял американский Исследовательский комитет (Inquiry), с 1917 года занимавшийся рассмотрением мирных проблем. Тардье, по его словам, получил поручение Клемансо «созывать совещания, на которые приглашались члены Исследовательского комитета и представители различных министерств для просмотра их работ, чтобы по каждому пункту выработать обобщающие решения, текст которых в письменном изложении служил базой для французских предложений» (Андре Тардье «Мир»).

Став теоретиком и практиком мирового закулисья и подковерной борьбы, Тардье получил множеством рычагов влияния. Он напоминал кукловода, умело дергающего за ниточки, и был создателем большинства статей Версальского договора.

Впоследствии он трижды был премьер-министром Франции: с 3 ноября 1929 года по 17 февраля 1930 года, со 2 марта по 4 декабря 1930 года, с 20 февраля по 3 июня 1932 года. Был он и военным министром (14 января – 20 февраля 1932 года), и министром иностранных дел (с 20 февраля по 3 июня 1932 года). С 1929 по 1932 год он считался самой влиятельной фигурой французской политики, но в реальности стал влиятельной фигурой мировой политики гораздо раньше.

25-летний Тардье был подающим надежды дипломатом уже в начале ХХ века и умело сочетал карьеру чиновника с деятельностью теневого журналиста – сотрудничал с «Figaro» и «Le Temps», где публиковался под псевдонимом. Так он мог находиться у источников информации и влиять на общественное мнение одновременно. Карьеры зажиточного адвоката, как у его отца, Тардье уже было мало.

Известно также, что он основал консервативную газету «L’Echo National» (выходила с 10 января 1922 года по 15 мая 1924 года). Его партнером по созданию газеты был Жорж Мандель – будущий депутат парламента и будущий министр почты и телеграфа. Настоящая фамилия Манделя была Ротшильд, но в жизни она ему не помогла: он был всего лишь однофамильцем богатейших людей мира. При нацизме его преследовали, сажали в лагеря и, наконец, просто убили в лесу Фонтенбло.

Австро-Венгрию Тардье откровенно ненавидел: «Австро-Венгрия едва не раздула пожар в Европе. С целью спровоцировать войну в 1910 г. из Вены покатился в Рим клубок темных интриг, но и они рано или поздно выводятся на чистую воду. В 1914 г. Вена предоставила Берлину случай, повод, средство. Отвечало ли это желаниям народов Австро-Венгрии? Нет, но германо-мадьярский синдикат располагал всем необходимым, чтобы сломить народную волю. Благодаря своей структуре, зиждившейся на угнетении, Австро-Венгрия могла предоставить Германии подкрепление в 50 миллионов человек. В руках Германии она была агентом шантажа против Италии, провокации против России, агрессии против Франции» (Андре Тардье «Мир»). Думал ли он в тот момент о «желаниях народов Австро-Венгрии», которым и придется расплачиваться за всё еще более сотни лет? Скорее всего, нет. Ведь народы и этнические группы для теневых политиков типа Тардье подобны шахматным фигуркам на доске.

Французский политик пишет, что «война сломила германское орудие, раздробив Австро-Венгрию, освободив нации, изнемогающие под скипетром Габсбургов, создав у порога Германии молодые государства, для которых новое пробуждение пангерманизма было бы равносильно смертному приговору, создав новый мир… открывающий перед Францией, победе которой он был обязан жизнью, широчайшее поле деятельности для созидательной политики» (Андре Тардье «Мир»).

Последние слова, по сути и являющиеся ключом к этому пространному, патетическому высказыванию, не оставляют сомнения в истинных мотивах Тардье, для которого в первую очередь произошел передел сфер влияния в пользу его страны. Франция, по мнению Тардье, превратилась в миссионера Восточной Европы, а все территории – в область ее политических интересов. У французского бизнесмена не было пророческих способностей Ллойд Джорджа, предвидевшего не конец разбитой Германии, а лишь начало ее новой агрессии. И едва ли он мог предвидеть не взлет Франции, а ее скорое падение от рук новых политиков – нацистов и фашистов.

Ночные интриги

Премьер Орландо старался быть очень осторожным на официальных переговорах. Стоило Ллойд Джорджу проявить раздражение по отношению к итальянским дипломатам, которые вели себя двусмысленно и не желали ставить свою подпись под соглашениями, и Орландо тут же упоминал спасительное имя Тардье и сообщал, что должен с ним посоветоваться. Это был способ выиграть время. 27 мая он вновь изловил в кулуарах Тардье со словами: «С этим делом надо покончить. Ждут, чтобы я внес предложение, но я не могу этого сделать. С другой стороны, я понимаю, что Франция колеблется, не желая брать на себя ответственность формулировать такое предложение, ибо, если дело провалится, ей не избежать упреков. Тем не менее я прошу вас с этим не считаться. Я прошу вас взять на себя эту ответственность, пойти на риск и предложить решение».

Тардье льстит такое доверие: в нем видят спасителя. На это и рассчитывает Орландо. Но Тардье тоже лицо протокольно зависимое, поэтому заручается согласием Клемансо. Уже к 10 вечера в отеле Эдуарда VII кипит работа: французы обсуждают проект соглашения. Постановления соглашения Тардье аргументирует доводами, и разговор затягивается до трех часов ночи.

Орландо в апартаменты не позвали, но связным выступает Креспи. Четыре раза он ходит в номер главы итальянской делегации и совещается с ним. В половине третьего ночи Орландо остается доволен текстом и сообщает Тардье, что его проект «представляет собою одну из серьезнейших основ».

Утром 28 мая, в 8 часов, проект показывают Клемансо, и он дает свое одобрение. В 9 часов утра полковник Хауз тоже дает согласие с одобрения Вильсона. В 10 часов Тардье подходит к Ллойд Джорджу, и он, хоть и с оговорками, одобряет проект. В полдень Хауз позвонил Тардье по телефону и подтвердил, что обстановка благоприятствует. В 17 часов вечера Вильсон даже обещает Орландо как-то повлиять на Королевство сербов, хорватов и словенцев по вопросу о территориях. Странное обещание. С чем оно связано? С закулисными интригами Тардье, который в США известен не меньше, чем у себя на родине? «Кажется, что мы близки к цели, – пишет Тардье. – Если поторопиться, дело будет благополучно завершено».

Но, видимо, не поторопились. И 29 мая идиллическая картинка рассыпается, как хрупкое стекло. Орландо предлагает внести поправки. А Вильсон понимает, что слишком много наобещал. Что касается Королевства сербов, хорватов и словенцев, то ему вовсе не выгодно мириться с соглашением, поэтому его руководство на словах старается не перечить главным фигурам, но и торопить процесс не хочет.

«Время упущено, – сетует Тардье. – Случай, который следовало бы использовать, более уже не представится».

Он прав: очень скоро поэт Д’Аннунцио своим силовым рейдом окажет итальянцам «медвежью услугу», а Вильсона от переживаний разобьет инсульт. Так бесславно закончится судьбоносный 1919 год.

Развитие Первой мировой войны привело к неожиданным и даже парадоксальным результатам. С одной стороны, президент США Вудро Вильсон – вполне спокойная, христиански умеренная фигура губернатора Нью-Джерси – вдруг превратился в лидера событий, мирового гегемона, о чем он сам поначалу даже не подозревал. Становясь президентом, Вильсон не имел таких далекоидущих целей, но короля делает свита, и нашлись советники, которые готовили Вильсона, а вместе с ним и всю Америку к такой роли. Теперь именно от президента США ждали решительных мер и готовых решений. Антанте нужна была американская помощь – финансы, оружие, люди.

С другой стороны, именно христианский миротворец Вильсон все время настаивал на правах народов на самоопределение, в противовес европейской концепции, которая строилась на «равновесии сил» в ущерб прав отдельных народов. Точка зрения Вильсона базировалась на том, что причиной нестабильности Европы до войны и ее вступления в войну заключалась как раз в систематическом нарушении принципа самоопределения наций со стороны великих держав. По мнению Вильсона, соблюдение прав отдельных народов ранее помогло бы избежать войны, а теперь помогло бы избежать военных конфликтов в будущем. И для этого следовало создать организацию, которая регулировала бы отношения между европейскими странами, улаживала конфликты между ними и контролировала соблюдение прав народов.

Название «Лига Наций» впервые появилось в дипломатической переписке, а потом – в речах президента США. По словам Вильсона, этот первый в истории орган международного урегулирования должен был стать «универсальной ассоциацией наций для поддержания ничем не нарушаемой безопасности морских путей, всеобщего, ничем не ограниченного их использования всеми государствами мира, и для предотвращения каких бы то ни было войн, начатых либо в нарушение договорных обязательств, либо без предупреждения при полном подчинении всех рассматриваемых вопросов мировому общественному мнению…».

Принципы международной системы отношений утверждал Версальский договор, именно он регулировал отношения между всеми странами мира, а в его создании принимали участие не только европейские, но и азиатские страны. Лига Наций должна была присоединиться к Версальскому закону и стать институтом общемирового управления.

Однако отношение к новому органу оказалось неоднородным и даже скептическим. «Мне нравится Лига Наций, но я в нее не верю», – сказал французский премьер Жорж Клемансо. В Советской России, которую вовсе изолировали от процесса урегулирования в связи с происходившими там революционными событиями, создание Лиги Наций вызвало многочисленные сатирические выпады и волну обличения мирового империализма.

писал В.В. Маяковский.

Позднее советский переводчик В.В. Альтман в духе типичной советской лексики той далекой эпохи сказал о Лиге Наций, что «теперь это – труп, который забыли похоронить».

Возможно, недоверие со стороны самых разных стран, народов и политиков в дальнейшем и привело к тому, что Лига Наций превратилась в беспомощное и неповоротливое детище ведущих мировых держав, не способное повлиять ни на одно событие в мире.

А ведь как замечательно все начиналось. Предполагалось, что Лига сможет практически урегулировать международные отношения, предотвратить новую войну, что она легализует политику великих держав в глазах общества, которое к тому времени весьма политизировалось и демократизировалось. Однако создание такой организации оказалось делом непростым хотя бы уже потому, что все делегации предлагали свои планы, которые не согласовывались с остальными даже по величине. Французы, требовавшие включения пункта о международных вооруженных силах, способных поддержать безопасность в Европе, предложили непомерно большой список положений. Англичане, которых не особо волновали военные силы урегулирования, составили, напротив, слишком емкий и скупой на детали план.

Все это было неудивительно, если учесть, что Франция традиционно выступала против Германии и хотела ввести в международные вооруженные силы свои сухопутные войска, с помощью которых можно будет впоследствии осуществить вторжение в Германию. Кстати, именно это и произойдет через четыре года – в 1923 году.

Но в 1919 году французские дипломаты еще полагали, что невозможно создавать международную организацию без подписания договора с Германией. В свою очередь, Вильсон считал, что именно Лига должна разработать такой договор, и добился назначения специальной комиссии для выработки документа по созданию Лиги.

25 января 1919 года был создан комитет по подготовке проекта Лиги наций. Предполагалось, что первая международная организация будет отвечать определенным требованиям: «1) будет создана для урегулирования всех вопросов, связанных с установлением мира и содействия международному сотрудничеству, осуществлению гарантий выполнения принятых международных обязательств;

2) станет неотъемлемой частью общего договора о мире и останется открытой для присоединения каждой цивилизованной нации, которая примет и поддержит ее цели;

3) обеспечит периодические встречи ее членов на международных конференциях (сессиях), в интересах чего будут созданы постоянная организация и секретариат для обеспечения работы Лиги в перерывах между конференциями (сессиями)».

Несмотря на многочисленные сложности и скептическое отношение противников Вильсона, ему удалось при помощи Д.Х. Миллера и других советников доработать проект Лиги Наций ко 2 февраля 1919 года. За этим следовало согласование проекта, который наконец был одобрен Парижской конференцией 28 апреля 1919 года.

Официальное открытие Лиги Наций 15 ноября 1920 г.

Предполагалось, что Лига Наций станет главным инструментом для регулирования порядка в мире. В ней декларировались мирное сосуществование, сотрудничество, развитие экономических и культурных отношений, уважение к международному праву, соблюдение прав народов. Но можно ли было утверждать, что права народов соблюдены, если уже Сен-Жерменский и Трианонский договора так поменяли расположения границ и территориальную принадлежность народов, что это привело к десятилетиям противостояния?

Члены Лиги

Классификация государств, вошедших в Лигу, тоже оказалась неравноправной. В первую группу входили учредители нового образования – союзные державы и присоединившиеся к ним государства. Вторую группу составили страны, не принимавшие участия в Первой мировой войне: шесть европейских, шесть латиноамериканских стран и Персия. В третью группу входили остальные государства, которым еще предстояло пройти процедуру голосования и заручиться согласием не менее двух третей вступивших в Лигу государств. Позитивным в этом вопросе было то обстоятельство, что на вступление в Лигу могли претендовать даже доминионы и колонии. Выход из Лиги предполагал двухлетний период, который начинался с уведомления страны о своем выходе.

Управляющими органами Лиги были Ассамблея (по одному голосу от страны и не более 3 представителей), Совет (постоянные представители 5 держав – Великобритании, Италии, США, Франции, Японии – и 4 непостоянных представителя) и Секретариат (генеральный секретарь и его сотрудники) – постоянно работавший орган, резиденцией которого стала Женева. Ассамблея созывалась раз в год и обсуждала вопросы, связанные с мирными отношениями и соблюдением договоров, Совет созывался не реже раза в год и рассматривал вопросы, касающиеся государств, входивших в Лигу, а также назначал генерального секретаря. Все решения, которые принимали Ассамблея и Совет, проходили процедуру голосования и требовали консенсуса, то есть единогласного решения.

Первым генеральным секретарем Лиги Наций стал шотландский лорд Джеймс Эрик Драммонд, назначенный 5 мая 1919 года. Он возглавлял Лигу с 1920 по 1933 год, после чего был направлен послом в Италию. За время своей работы в Лиге он запомнился тем, что отказался принять делегацию сирийского освободительного движения, просившую о содействии Лиги в 1925 году. Еще через пять лет Драммонд совершит ряд процедурных шагов в связи с конфликтом между Японией и Китаем: он будет запрашивать Соединенные Штаты, не собираются ли они вмешаться в конфликт, потом станет рассылать враждующим сторонам телеграммы с призывами к мирному разрешению конфликта. Понятно, что такие действия ни к чему не привели, а за Лигой все больше закреплялась слава беспомощной структуры. И наконец, в 1933 году переговоры и составление соответствующих документов не оказали никакого влияния на Японию, которая все то время, пока дипломаты совещались, захватывала Маньчжурию.

Еще одним условием стала полная и честная информация о вооружениях, которой должны были обмениваться члены Лиги. Они принимали на себя обязательство противодействия агрессии, уважения территориальной целостности и политической независимости членов Лиги. За любыми агрессивными действиями должен был следовать коллективный отпор. Спорные вопросы решал Третейский суд. Для разрешения конфликтов между государствами был создан Международный суд в Гааге. Государство, нарушившее Устав Лиги, оставалось в изоляции и могло быть исключено большинством голосов. Международная организация труда (МОТ), о которой шла речь в 23, 24 и 25-й статьях, была создана для контроля в области трудовых отношений, свободы торговых путей, выпуска опасных препаратов и трудовых прав человека. Лига обязывала также поддерживать Красный Крест и содействовать оздоровлению населения Земли.

Затронут был и вопрос о колониях. Необходимо было определить судьбу германских колоний, но неизбежно зашла бы речь о колониях крупнейших стран мира. В то время дать им независимость ведущие страны были не готовы, поэтому говорилось об опеке: эта идея строилась на том, что колонии не в состоянии самостоятельно руководить собой, поскольку окружающий мир очень сложен. А это значит, ведущие страны должны осуществлять опеку над территориями. Так появилась необходимость в мандатах. Мандаты были трех категорий – А, В и С.

Самым широким по территориальным полномочиям был мандат С: он не допускал на подмандатную территорию иностранный капитал, кроме того, мандат С контролировал Юго-Западную Африку и острова Тихого океана, ранее принадлежавшие Германии, а также позволял владельцу мандата управлять территорией по национальным законам своей страны. Опекаемые территории превращались в провинции государства, обладавшего мандатом С.

Мандат А контролировал территорию Порты.

Мандат Б – владения Германии в Центральной Африке.

В случае выхода державы из Лиги мандат, которым обладала держава, утрачивал силу.

Как вообще могло такое случиться? Как европейская война, подогретая людьми типа Гойоса, могла перерасти в мировую и зацепить Соединенные Штаты, пытавшиеся этой войны избежать. Во всяком случае именно такую цель преследовал президент Вудро Вильсон. И к этому его призывали американские пацифисты. Но такое произошло, и детонатором бомбы послужила печально знаменитая «телеграмма Циммермана».

14 июля 1915 года Э.М. Хауз писал своему патрону: «С тех пор как в прошлом году я был в Германии и видел ее приготовления к войне, я не переставал удивляться спокойствию ее соседей. Я чувствую, что мы идем на ужасный риск, ставя свою безопасность почти в полную зависимость от победы союзников, и я задаю себе вопрос: не настало ли для нас время позаботиться о безопасности нашей страны».

Президент Вильсон в это время размышлял не о войне, а о мире, то есть интересовала его не подготовка к войне, а дипломатия, способная сохранить мир. На него активно влияли пацифисты, не желавшие войны ни при каких условиях; терпел он и болезненные «укусы» немцев, рекомендовавших ему не выпускать своих соотечественников во всякие морские круизы и переезды, то есть, по сути, держать американцев на привязи.

Министр иностранных дел Германии Артур Циммерман и его телеграмма в Мексику

По мнению Хауза, Вильсоном руководила не боязнь, а осторожность: «Он обязан был перед всем миром и Америкой оставаться в стороне от войны до тех пор, пока Германия окончательно не навязала ее нам».

Телеграмма особого назначения

Артур Циммерман, поднявшийся до поста министра иностранных дел Германии (в 1916–1917 годах), снискал себе прозвище «самый разрушительный человек ХХ века». Уже в начале 1917 года (17 января) он через посла в США Иоганна Генриха Бернсторфа намеревался отправить властям Мексики шифрованную телеграмму с предложением включиться в войну на стороне Германии. Бернсторфу надлежало передать телеграмму послу Германии в Мексике Генриху фон Экхарду. Экхард должен был связаться с президентом Мексики и призвать его к военным действиям против США на стороне «Четверного союза». Но потом все пошло не так.

Бернсторф передал Экхарду депешу 19 января. Но, перехваченная англичанами по пути от Бернсторфа до Экхарда, она была расшифрована так называемой «Комнатой 40» (Room 40) – подразделением британского Адмиралтейства, являвшимся в годы Первой мировой войны ведущим криптографическим органом Великобритании.

В США текст расшифрованной депеши передал начальник «Комнаты 40» капитан Уильям Реджинальд Холл. Был специально разработан план – легенда о том, как неизвестный агент совершил кражу в Мексике. Это было необходимо для того, чтобы скрыть способ получения текста депеши в США.

Итак, послу в Мексике Экхарду следовало войти в контакт с президентом Венустиано Каррансой и передать ему текст депеши, предложив план, состоявший из двух частей: 1) сформировать союз Мексики с Германией; 2) в случае нарушения американцами нейтралитета Мексика должна присоединиться к Германии и напасть на США, а также помочь убедить Японию вступить в их союз. Депеша выглядела довольно расплывчато, и Экхарду было дано задание самостоятельно сформулировать все детали для президента Каррансы. Еще одним вопросом, который следовало затронуть в переговорах с Каррансой, была борьба за Атлантику и возможность побудить британцев к заключению мира.

Текст депеши гласил: «Мы намерены начать всеобъемлющую подводную войну с первого февраля. В любом случае будет поставлена цель сохранить нейтралитет Америки. Если это никоим образом невозможно, мы предлагаем Мексике союз на следующей основе. Совместное ведение войны. И совместное мирное соглашение. С нашей стороны мы гарантируем Мексике достаточную финансовую поддержку и возвращение по окончании войны ранее утраченных Мексикой территорий Техаса, Нью-Мексико, Аризоны. Мы предоставляем вам возможность выработать детали этого соглашения. Вам следует немедленно и совершенно секретно предупредить президента Каррансу, как только объявление войны между нами и США станет свершившимся фактом. Добавьте к этому, что президент Мексики по своей инициативе может сообщить японскому послу, что Япония обрела бы безусловную выгоду от немедленного присоединения к нашему союзу. Обратите внимание президента на тот факт, что мы впредь в полной мере используем наши подводные силы, что заставит Англию подписать мир в ближайшие месяцы. Подтвердите получение».

Генрих фон Экхард во время Первой мировой войны (1914–1918) был резидентом министра иностранных дел Германской империи в Мексике, однако его положение было сложным: назначение Экхарда совпало с уходом симпатизировавшего немцам президента Викторано Уэрты и вступлением в должность нового президента Венустиано Каррансы, министерства которого Экхард считал «олицетворением вульгарности и разврата». К самому президенту он относился с сожалением, несмотря на то, что Карранса пытался пресечь антигерманские публикации в прессе. Посол называл его «педантичной посредственностью».

Перехваченная телеграмма сыграла роковую роль в судьбе воюющей Германии, поскольку спровоцировала США на немедленное выступление. Текст этого послания был опубликован в печати 1 марта 1917 года, а 6 апреля США объявили Германии войну.

Нелепость или провокация?

Довольно опрометчиво и по меньшей мере странно было посылать секретное письмо послу Германии в США: ведь совершенно ясно, что его почта давно уже была предметом пристального внимания со стороны американской и британской разведок.

Писатель Айзек Азимов, родившийся под Гомелем и в трехлетнем возрасте увезенный родителями в США, с иронией комментировал это событие, произошедшее за три года до его появления на свет: «Что дало бы это Мексике? Выиграла бы она или проиграла, германская победа в Европе означала бы, что Мексика получит награду за свою помощь – некую часть территории, утраченной 70 лет назад в Мексиканской войне, особенно Техас, Нью-Мексико и Аризону.

Это было смешное предложение. Мексика не собиралась рисковать, затевая такую войну, поскольку у нее не было заметной военной силы и в стране по-прежнему царила анархия. И даже если бы Мексика решилась на поступок и дралась бы, как смогла, германская победа в Европе не спасла бы ее от разочарования и ярости американцев впоследствии.

Еще хуже для Германии оказалось то, что это дурацкое предложение попало не по адресу. Британцы перехватили сообщение, с трудом расшифровали его и, едва веря в свою удачу, передали Соединенным Штатам 24 февраля 1917 года. 1 марта американцы, убедившись, что телеграмма подлинная, опубликовали ее в прессе, и приступ ярости охватил американских граждан.

В течение 140 лет истории Соединенных Штатов американская территория постоянно увеличивалась, и ни разу ни одного квадратного сантиметра не получило иностранное государство. Даже одно предположение, что подобное возможно, заставило призывы к войне раздаваться еще громче, оглушительно громко» (Айзек Азимов «История США от глубокой древности до 1918 года»).

Крах германской дипломатии

Практически в безнадежной ситуации разразившегося скандала Экхард все же встретился с министром иностранных дел Мексики Кандидо Агиларом и предложил ему все, изложенное в депеше, уже через месяц после отправки сообщения. Агилар сочувствовал Германии, но так же, как Карранса, он отказался от предложенного плана, поскольку военная кампания в Мексике обернулась против мятежников и теперь Мексика зависела от американского влияния. Экхард поначалу считал, что наступившее перемирие – это пропагандистский миф. Основанием к тому были прогерманские настроения в газетах. Но перепалка газет и конфликт антиклерикала Каррансы с католической церковью только запутали дело. В сущности, посол Экхард пытался в одиночку бороться с уже заложенной системой отношений в Америке, а ему это оказалось не по силам.

В этом деле поражает сама необъяснимость случившегося с Циммерманом. Министр иностранных дел большой державы – это не гимназист в коротких штанишках. Но почему-то он сам направляет послание с призывом объединиться и вместе объявить войну другой большой державе. Конечно, в то время США еще не были по уровню сверхдержавой. Эта страна больше заботилась о своих морских границах, нежели о всеобъемлющем влиянии на всю планету. Но сам по себе факт отправки подобной депеши в личном порядке – нонсенс: для таких щекотливых посланий существуют иные лица – приближенные к министру и наделенные международным авторитетом люди, не имеющие явных политических полномочий: от таких людей всегда можно вовремя отмежеваться в случае неудачи, но и они выходят сухими из воды, поскольку формально ни за что не отвечают.

Что же заставило германского министра пойти на такой неполиткорректный и откровенно дикий для дипломата шаг и подставить собственную репутацию? Возможно, это был жест отчаяния и растерянности. Не имея достаточно опыта нахождения на высоком посту (всего год, да к тому же в самое непростое время), увязнув в войне, Циммерман стремился прислушиваться к чужим советам. Можно было бы лишний раз вспомнить, что инициатива наказуема, если бы министр в самом деле совершал столь серьезные шаги по собственному почину. Впрочем, авторство шифровки приписывали его предшественнику и бывшему начальнику Готлибу фон Ягову. Циммерман просто оказался крайним, добросовестно выполнив это поручение. Однако ответственности это с него не снимает, тем более что уже целый год он разрабатывал план привлечения Мексики, где в это время шла гражданская война с участием войск США, которые вступили в конфликт под предлогом нарушения мексиканскими повстанцами американской границы. План Циммермана был, вероятно, очень плох и не до конца продуман, если в прояснении деталей пришлось полагаться на опыт Экхарда. Не справившийся с обязанностями и втравивший Германию в войну со Штатами Циммерман вынужден был уйти в отставку.

Посол Бернсторф, пытавшийся предотвратить американо-германский конфликт и активно выступавший против подводной войны Германии, вынужден был покинуть свой пост в США и принял новое назначение – послом в Константинополь, где он проработал до 1918 года. После революции 1918-го Бернсторф возглавлял отдел подготовки мирного договора в министерстве иностранных дел, а в 1920 году был избран в рейхстаг от демократической партии. Но самым запоминающимся моментом в его карьере стала работа в Лиге Наций над проектом по разоружению в 1927–1928 годах. Уйдя в отставку, он поселился в Женеве, где и умер в 1939 году.

Его коллега и ровесник Экхард прошел долгий путь от Тегерана и Белграда до Афин, Гаваны и Мехико. 57-летний Экхард ушел на покой, но прожил на свете 83 года и скончался в воюющем Третьем рейхе в 1944 году.

Григорий Зиновьев и английская революция

В смутные времена нередки и провокации – в виде пущенных слухов, анинимных сообщений или писем-фальшивок. В мировой политике такое не редкость, и здесь уже упоминалось «завещание Петра», которого на самом деле не было. Одним из таких фальшивых посланий стало и «письмо Зиновьева». Причем автора этого письма искали много лет.

Секретное послание английским коммунистам

Все началось с того, что 25 июля 1924 года Джон Кэмпбелл, заместитель редактора газеты «Уокерс уикли» и шотландский коммунист, напечатал «Открытое письмо вооруженным силам». Кэмпбелла арестовали, но суда не было, и его выпустили. А 15 сентября в МИД Британии из секретного ведомства М15 была прислана копия секретного письма с подписями председателя Исполкома Коминтерна Григория Зиновьева, основателя компартии Великобритании Артура Мак-Мануса и одного из руководителей Коминтерна Отто Куусинена. Это послание было доставлено в Англию рижским резидентом английской разведки. В письме английским коммунистам предлагалось активнее вести подрывную работу в армии и на флоте и готовиться к гражданской войне.

В это самое время Англия готовилась к выборам, поскольку лейбористское правительство было отправлено в отставку. За четыре дня до выборов, 25 октября, письмо Зиновьева опубликовали в «Daily Mail». Возможно, публикация письма перед самыми выборами сказалась на их результате: консерваторы во главе со Стэнли Болдуином одержали победу над лейбористами. В результате этого не были ратифицированы подписанные 8 августа общий и торговый договоры между СССР и Великобританией в лице лейбористского правительства Д. Макдональда. Советского поверенного в делах в Великобритании Христиана Раковского вызвали в МИД и вручили ему ноту протеста.

Григорий Зиновьев

Сам Зиновьев утверждал, что письмо сфабриковано империалистическими кругами. То же самое утверждали и другие «подписанты» – Куусинен и Мак-Манус.

В ноябре 1924 года делегация британских профсоюзов приехала в Москву с отчетом об изучении протоколов Исполкома Коминтерна. В отчете говорилось, что никаких признаков подрывной деятельности против Британии обнаружено не было.

18 декабря на заседании Политбюро «лицу, доставившему «письмо Зиновьева» было предложено явиться с повинной, за что ему гарантировали безопасность. Никто, разумеется, не явился.

Расследование

В 1928 году, когда Стэнли Болдуин уже не был премьером, его друзья – консерваторы опять прибегли к помощи злополучного письма – ради собственных интересов.19 марта 1928 года оппозиционный политик произнес в парламенте речь, в которой говорил о каких-то новых, только что открывшихся «мистических обстоятельствах», связанных с появлением письма. На этот популистский пассаж сразу же в жесткой форме ответил советский нарком Г.В. Чичерин, потребовавший освидетельствования письма. В Великобритании отказались расследовать подлинность документа. Ясно было, что письмо – фальшивка, а значит, лучше о нем не упоминать. Однако и консерваторы, и лейбористы в своей партийной борьбе то и дело прибегали к упоминанию «письма Зиновьева», чтобы свести счеты друг с другом.

Истинным автором оказался эмигрант Сергей Дружиловский, которого подговорил на провокацию разведчик Десмонд Мортон, майор секретной службы и друг У. Черчилля. Дружиловского разоблачили в 1925 году, его подрывные действия осудили в статьях коммунистической газеты «Rote Fahne» и выслали эмигранта за пределы Германии. А в 1926 году во время нелегального перехода латвийско-советской границы Дружиловского арестовали сотрудники ГПУ. На открытом процессе в Москве он был приговорен к расстрелу Военной коллегией Верховного суда СССР. По результатам этого разоблачения и на опережение других возможных провокаций в Москве вышла документальная книга «Антисоветские подлоги: История фальшивок. Факсимиле и комментарии», в которой говорилось: «Настоящий сборник антисоветских подлогов составлен по причинам достаточно понятным: слишком уж часто и настойчиво стали в последнее время различные правительства употреблять в своем дипломатическом обиходе антисоветские фальшивые документы, которые должны якобы доказать вмешательство советского правительства во внутренние дела других стран...» В сборнике разоблачались такие идеологические и политические фальшивки против большевиков, как 1-я нота лорда Керзона советскому правительству, дело Доссера, или английская фальшивка, румынские фальшивки, а также «письмо Зиновьева», или «красное письмо».

Но на этом история письма не закончилась.

Письмо как фактор политического шантажа

Оригинала письма никто в то время так и не нашел. Обнаружили его только в 1965 году, когда ни Дружиловского, ни Зиновьева, ни Куусинена с Мак-Манусом уже не было в живых.

Три журналиста «The Sunday Times» издали на эту тему книгу «Письмо Зиновьева», которая позиционировалась как расследование. В феврале 1968 года в «The Sunday Times» появились статьи, утверждавшие, что в архивах Гарвардского университета обнаружены фотокопии «письма Зиновьева». На этот раз в таинственной истории всплыло еще одно лицо, причем весьма известное. Эксперт по графологическому анализу Джон Конвей провел тщательное исследование документа и заявил, что письмо написано Сиднеем Рейли – британским разведчиком, расстрелянным в СССР по делу о шпионаже и терроризме (Рейли был арестован в рамках операций «Трест» и «Синдикат-2»).

И уже в конце ХХ века, когда никого из причастных к письму лиц на свете не было, судьба письма прояснилась окончательно. Министр иностранных дел Великобритании Робин Кук решил открыть архивы, и тогда стало известно, что рижский резидент, доставивший письмо, получил его в Риге от русского эмигранта, проживавшего в Берлине, а этот эмигрант добывал деньги изготовлением фальшивок.

Когда Великобритания вступила в Первую мировую войну, республиканцы Ирландии расценили это событие как шанс для получения свободы и провозглашения независимой Ирландской республики. История показала, что для большинства регионов, борющихся за самоопределение и создание собственного государства, именно война становится единственной возможностью для осуществления этого намерения.

Поводом к радикальным действиям ирландцев во многом послужил военный призыв, который был воспринят как кабальный: порабощенному народу предстояло сражаться на стороне государства-узурпатора. Британия еще с конца XIX века вела битвы вокруг гомруля – первой законной попытки ирландцев и их сторонников провести через парламент документ о закреплении права Ирландии. Home rule буквально означает «самоуправление». Так назывался закон об автономии, который вместе с ирландскими парламентариями защищала часть британских либералов во главе с Джеймсом Гладстоном. Английском парламент лихорадило из-за гомруля на протяжении более 40 лет (сам билль был создан еще в 1869 году). Формально закон был принят как раз в начале Первой мировой войны, но еще не вступил в силу. Англия тут же пригрозила, что этот закон ирландцы так и не получат, если не станут вступать в добровольческую армию графа Герберта Китчнера (будущего военного министра Британии). В 1916 году был принят Акт о военной службе, предполагавший призыв на фронт, и вскоре правительство захотело распространить его и на ирландцев. Введение гомруля было отложено до окончания войны и связано с обязательным призывом на военную службу. Это было опрометчиво и походило на шантаж: ведь принятие гомруля еще не означало полного отделения Ирландии, а всего лишь даровало ей права протектората. Чувство протеста в тот момент объединило ирландских патриотов и юнионистов, выступавших за союз с Британией.

Так почему бы в таком случае, воспользовавшись военной обстановкой, не взять всё сразу и не провозгласить Ирландскую республику? Именно так рассуждали те, кто возглавил Пасхальное восстание 1916 года. В Англии они считались врагами государства, тем более что от политического протеста перешли к боевым действиям против британских властей.

Роджер Кейсмент

Восстание ирландцев готовилось втайне на базе нескольких военизированных и националистических обществ, среди которых был даже Союз ирландских женщин. Однако осуществлению замысла многое мешало: лидеры обществ откровенно боялись прослыть предателями во время войны, момент начала был определен не слишком удачно. Но самое главное – организаторы восстания совершенно не позаботились о подмоге и безопасности границ: они не поставили в известность ирландскую провинцию, в результате чего многие революционно настроенные ирландцы прибыли в предместье Дублина слишком поздно; а также упустили многочисленные наземные и водные подходы к Дублину, по которым могли передвигаться войска англичан. Руководили восстанием люди далеко не военные – драматурги и режиссеры, лингвисты и поэты, журналисты и актеры. Конечно, оно оказалось неподготовленным. Однако среди его участников попадались весьма колоритные фигуры, наделенные жизненным опытом. В их числе оказался сэр Роджер Кейсмент – дипломат и миссионер.

Дома ему не сиделось

Все началось с того, что один из лидеров восстания, театральный режиссер Планкетт, отправился в Германию и в апреле 1915 года встретился с германским послом в США графом Иоганном Генрихом фон Бернсторфом и британским дипломатом Роджером Кейсментом. Сама мысль наведаться в страну, которая является главным противником Британии, была рискованна. Но только не для Кейсмента.

Последний курсировал между США и Европой и агитировал ирландцев лагеря военнопленных в Лимбурге-на-Лане вступить добровольцами в Ирландскую бригаду.

Что же касается сэра Роджера Кейсмента, то он был личностью поистине выдающейся. Будучи уроженцем Дублина и рано осиротев, он вынужден был бросить школу в 16 лет и начать зарабатывать себе на жизнь, но это его отнюдь не сломало. Роджер стал обычным клерком в ливерпульской судоходной компании, но уже через два года попал на работу в министерство иностранных дел, а еще через десять лет стал консулом в Мозамбике, Анголе и Конго. Это свидетельствует о трудолюбии, способностях и умении нравиться начальству. Однако в качестве ревизора африканских стран сэр Роджер вовсе не был бессловесным и податливым чиновником. Он превратился в разоблачителя и писал отчеты о нарушениях прав человека. Ему даже удавалось добиться своего. За спасение африканцев от рабовладельцев и колонизаторов он был награжден орденами Святого Михаила и Святого Георгия, а защитив права индейцев в Перу, получил титул рыцаря. Вся эта блистательная карьера вместе с титулами и регалиями была в одночасье утрачена из-за ирландского Пасхального восстания, поскольку боевой дух Кейсмента не знал границ.

Летом 1913 года Кейсмент ушел со службы на покой и мог бы благополучно жить дальше. Ему бы и стоило однажды остановиться, но это было не в его характере. Уже осенью 1913 года он вместе с Оуэном Макнейлом создал организацию «Ирландские добровольцы» и сочинил ее манифест. В ноябре 1914 года, когда уже шла кровопролитная война, Кейсмент собирал в США пожертвования и знакомился с ирландскими организациями. В качестве представителя группы «Clanna Gael» он прибыл в Нью-Йорк и, встретившись с послом Бернсторфом, предложил ему свой план: Германия продаст повстанцам оружие и пошлет к ирландским берегам свой экспедиционный корпус, который высадится на западе острова под прикрытием дублинских отрядов. Восставшие отвлекут огонь на себя, а германский корпус закрепится в русле реки Шэннон и окажет помощь восставшим. Энергия Кейсмента распространилась даже на жителей британской Индии, которых он агитировал тоже поднять восстание, чтобы поддержать ирландцев.

Закономерный финал

Складывается впечатление, что Кейсмент собирался осуществить по меньшей мере мировую революцию. Конечно, у него ничего не вышло, тем более что далеко не всем патриотичным активистам Ирландии нравилась идея объединения с врагом нации. Это тянуло на предательство.

Итак, Кейсмент прибыл в воюющую Германию через Норвегию и в ноябре 1914 года встретился с рейхсканцлером Бетман-Гольвегом и дипломатом Циммерманом, но не показался им серьезной фигурой. Видимо, сыграли свою роль две причины: то, что он уже находился в отставке и не был интересен как переговорщик, и то, что ирландцы интересовали немцев не как восставшие заговорщики, а как шпионы, способные продавать им информацию и военные секреты (достаточно вспомнить «Его прощальный поклон» А. Конан Дойла).

Кстати, к этой германо-ирландской интриге Первой мировой войны был причастен и будущий рейхспрезидент Германии Франц фон Папен. Будучи офицером Генштаба и дипломатом, он даже успел перед самой войной побывать военным атташе в США, но в 1915 году его выслали за шпионаж, а в 1916 году он стал посредником между ирландскими повстанцами и германским правительством в вопросах поставки оружия, которое ирландцы намеревались использовать против британской армии.

К апрелю 1916 года германцы, посовещавшись, все же снарядили в Ирландию немецкое судно «Либау», замаскированное под норвежский сухогруз «Aud Norge», с командой, переодетой в норвежскую форму. Судно везло в Ирландию 20 тысяч винтовок и 10 пулеметов.

Но никакая германская армия высаживаться на ирландском побережье не собиралась, поскольку у германцев были другие заботы. Да и отправленного оружия повстанцы в итоге не получили, потому что умелые британские радисты перехватили переговоры между Германией и немецким посольством в Вашингтоне. Впрочем, как это часто бывает, радисты оказались проворнее, чем чиновники: их информация буквально висела на волоске, поскольку заместитель министра по делам Ирландии Мэттью Нэйтан, получивший сообщение о грузе уже 17 апреля, бог весть почему усомнился в достоверности этих сведений и не решался перейти к действию. Так что, если бы груз с оружием был отправлен на пару дней раньше, он беспрепятственно достиг бы ирландских берегов. Но «Либау» вышел в путь только в пасхальную пятницу, и вскоре вся команда во главе с капитаном Карлом Шпиндлером была арестована военным кораблем «Bluebell».

Разочарованный германским равнодушием Кейсмент на немецкой подлодке тоже вернулся в Ирландию и, едва высадившись на берегу залива Трали, был арестован еще до начала основных событий.

Всё в этом деле оказалось невероятно глупо и недальновидно, тем более для опытного дипломата. Ему бы следовало получше разбираться в людях, с которыми он ведет переговоры, уметь чувствовать опасность. Но создается впечатление, что сэр Роджер так и не вышел из подросткового возраста, а страстная одержимость патриота совершенно ослепила его.

Едва ли можно считать циничной пословицу «По делам и награда», но именно этими словами можно охарактеризовать всё, что произошло дальше с энергичным Кейсментом. Даже на фоне этого далеко не тусклого восстания он оказался слишком яркой и заметной фигурой, своего рода маяком. Поэтому по окончании мятежа его, в отличие от других лидеров, ждало долгое, трехмесячное расследование в Лондоне и обвинение в измене с последующей казнью через повешение в августе 1916 года.

В начале ХХ века будущий диктатор Польши Юзеф Пилсудский еще был революционером, носившим клички Маршал, Комендант и Дедушка и боровшимся против влияния Российской империи. Он возглавлял хорошо организованный отряд террористов и совершал налеты на железную дорогу и жандармерию.

К началу Великой войны Пилсудский связывал судьбу Польши с Австрией и Германией, поскольку делал ставку на победу стран Тройственного союза. Он рассчитывал, что после этого Польша пойдет по одному из двух возможных путей: либо обретет независимость, либо объединится с Галицией и станет частью триады под эгидой габсбургской монархии. В отличие от Дмовского, лидера «народовцев» и почетного доктора Кембриджского университета, Пилсудский был военным, а не политиком: он явно не осознавал в тот момент, что ориентация на Габсбургов даже в случае их победы не решит вопрос польской независимости и подвергнет Польшу опасности новой аннексии – теперь уже со стороны Германии.

В 1913 году Пилсудский продолжал тренировать на полях Галиции своих «соколов», и в этом проявилась его дальновидность: кто имеет силу, тот потом имеет власть. Но у будущего лидера Польши не было своей политической партии, как не было и представления о положении в Варшаве. Он искренне полагал, что его добровольческую армию соотечественники встретят с восторгом и фанфарами и тут же совершат переворот, чтобы возвести его на трон. Его отряды вошли в Польшу через пять дней после начала войны – 6 августа 1914 года. Однако их появления там никто не ждал, и никакого восторга оно не вызвало. Варшава, опасаясь немцев, была ориентирована на русских, защищавших ее с оружием в руках, а проавстрийские «людовцы» боязливо отсиживались в Галиции, где и произошло объединение добровольческих формирований в польский легион. Такие польские легионы, воевавшие в 1914–1915 годах на Волыни и в Карпатах, еще не были серьезной силой. Их истинная мощь и боевой опыт проявились значительно позже – уже в 1920-х годах.

В ходе Первой мировой войны национально-освободительное движение представляли двое – Юзеф Пилсудский и Роман Дмовский. Они были противниками и конкурентами, но часто высказывали похожие идеи – например, о создании польского государства из Польши, Литвы, Белоруссии и Украины. Идея принадлежала Дмовскому, но к ней склонялся и Пилсудский: летом 1917 года он уже понимал, что германцы и австрийцы войну проиграли и ориентироваться на них бессмысленно. За отказ от присяги Пилсудский и еще несколько легионеров были посажены в крепость как дезертиры. Это вернуло ему популярность, а его политическая недальновидность и опрометчивый союз с немцами были забыты.

Юзеф Пилсудский

Между тем его конкурент Дмовский энергично продвигался вверх по политической лестнице. После создания Польского национального комитета его признали как официального политика даже в ведущих странах Европы, и теперь Дмовский боролся за независимость Польши на дипломатическом поприще. Однако в деятельности Дмовского оказалось много декоративного пафоса, а его заседавший в Париже комитет с самого начала был марионеточной организацией, не имевшей влияния на родине. Осенью 1917 года Польша ощущала сильное влияние левых организаций, которые и создали правительство во главе с галицийским социалистом Игнацием Дашиньским. Призыв к национализации земельных угодий, лесов, промышленности нравился крестьянам, но не землевладельцам.

Пилсудского выпустили из крепости 10 ноября 1917 года – через три дня после официального утверждения левого правительства, и недавнему арестанту очень пригодилось его революционное прошлое с «эксами» почтовых поездов и убийствами полицейских чиновников. За короткое время он прошел путь до политического лидера страны.

Развивалось все по известному сценарию. На смену Дашиньскому пришло новое правительство Анджея Морачевского, мало отличавшееся от предыдущего. Оно назначило Пилсудского временным главой государства и главнокомандующим армией. Теперь ему оставалось только устроить заговор и сместить левых демократов, которые никого уже не устраивали. Ночью 6 января была предпринята попытка такого переворота, но безуспешно. Пилсудский от неудачи не пострадал и даже стал начальником Польского государства с широкими полномочиями. Теперь руки у него были развязаны, и он уже в середине января отправил в отставку левый кабинет. Но в это время началась война с Россией, только уже не николаевской, а ленинской.

Советское государство видело в Польше объект своих геополитических интересов и стремилось к захвату Польши и Германии, за счет которых предполагалось расширить социалистический лагерь. Для этих целей использовались и находящиеся в России польские коммунисты, вроде Юлиана Мархлевского и Феликса Дзержинского. В свою очередь Пилсудский желал восстановления Польши в границах Речи Посполитой от 1772 года. Города переходили из рук в руки. Уже к концу лета Польша сдала Красной армии Киев, Минск, Вильно, Гродно, Белосток и Брест. Осталось только потерять Варшаву, куда стремились большевики, чтобы сместить Пилсудского и установить советскую власть. Полякам тогда помогло наступление Деникина на юге весной 1919 года, которое отвлекло силы Красной армии.

Большой вклад в победу польской армии внес сам Пилсудский. Глава Польши подключил все свои европейские контакты и стал получать донесения от французов и англичан. Деятельность разведчиков не бросалась в глаза, но была не менее важной, чем фронтовые операции.

Главы европейских государств опасались экспансии, и лорд Керзон посылал ноты главе советского иностранного ведомства Георгию Чичерину с предложением начать русско-польские переговоры и определить границы. Такая граница (линия Керзона) была установлена 8 декабря 1919 года. Она закрепила территорию Польши по месту проживания польского этноса. Наступило долгожданное перемирие.

Политические маневры

Когда Пилсудский в начале 1919 года занялся государственным строительством, ему понадобилась фигура премьер-министра, которого можно использовать в популистских целях – для США и Европы. Таким «парадным» премьером стал очень активный, но не разбиравшийся в политике пианист и меценат Игнаций Падеревский – рыцарь ордена Британской империи и личный друг Вудро Вильсона и Клемансо. Кандидатуру пианиста предложил знавший его Валерий Славек: они с Падеревским были троюродными братьями.

Теперь Польшей управляли Пилсудский и Дмовский. Это всех устраивало, тем более что они наконец-то пришли к взаимопониманию. За США и Европу тоже можно было не беспокоиться: они были околдованы магическим обаянием Падеревского. Президент Вильсон признал новое государство уже в конце января, а вслед за ним это сделали и ведущие страны Европы.

Подверженного депрессиям Падеревского хватило всего на год. Потом он из политики сбежал, догадавшись, что ничего не понимает. Пилсудский его отставке не препятствовал, полагая, что «мавр сделал свое дело». Пройдет еще шесть лет, и Падеревский станет противником Пилсудского и, сидя в своей швейцарской усадьбе, будет подписывать петиции против Маршала. Но случилось это уже после организованного Пилсудским Майского переворота 1926 года, закончившегося установлением военной диктатуры.

Спасение императора – спасение России

26 июля 1916 года президент Франции Раймон Пуанкаре записывал в своем дневнике: «У меня был Жюль Камбон (Ж. Камбон – французский дипломат. – Примеч. М.С.). Его тревожат события в России… и опасность, которую представит для Франции раздробление Австрии, если после победы над Австрией Россия не будет продолжать энергично вести войну с Германией и если немецкие провинции Австро-Венгрии попадут затем под влияние Германии. Камбон сообщил свои опасения Извольскому (А.П. Извольский – русский дипломат, с 1910 по 1917 год – посол в Париже. – Примеч. М.С.), но тот очень подавлен и встревожен своей собственной судьбой» (Р. Пуанкаре «На службе Франции». Т. II).

Думается, в тот момент не только Извольский, но и другие русские дипломаты и чиновники были подавлены, доведены до состояния апатии или паники, беспокоились о собственном положении и судьбе своих близких, потому что ситуация в предреволюционной России становилась непредсказуемой. События развивались стремительно: Первая мировая война, Февральская революция и как результат – отречение Николая II, который для русских офицеров и большой части русского дворянства был святыней, а потом – отречение его брата, великого князя Михаила, успевшего побыть последним российским самодержцем всего один день. И вот уже могущественная с точки зрения статуса царская семья заключена в Ипатьевском доме в Екатеринбурге и ожидает своей участи.

Английский брат предает

Конечно, у царя и его близких остались приверженцы, сторонники. Могло ли это заключение закончиться обычной высылкой за границу, в изгнание? И могло ли произойти освобождение царской семьи иным путем – например, с помощью бегства?

Два кузена – будущий Георг V и будущий император Николай II. 1890 г.

Временное правительство вовсе не собиралось чинить расправу над императором. Был план выслать семью в Англию, причем министр иностранных дел П.Н. Милюков настаивал на скорейшем отъезде, поскольку 10 марта 1917 года посол Великобритании Джордж Бьюкенен сообщил ему, что «король Георг, с согласия министров, предлагает царю и царице гостеприимство на британской территории, ограничиваясь лишь уверенностью, что Николай II останется в Англии до конца войны».

Но дальше события повернулись трагическим образом: англичане отказались принять царскую семью до окончания войны, а Георг V, «милый Джорджи», фактически отрекся от двоюродного брата, которого называл «старина Никки». У двух правителей была общая бабушка, королева Виктория, но это не помогло, и понадобился всего месяц, чтобы поменять приоритеты.

В архивах существуют еще показания члена Государственной думы Н.Е. Маркова, который сказал на допросе в 1921 году, что «пытался вступить в общение с Государем Императором», «хотел что-нибудь делать в целях благополучия царской семьи» и в записке «извещал Государя о желании послужить царской семье, сделать все возможное для облегчения ее участи». Марков просил царя прислать условный знак как одобрение намерений – икону. Николай II прислал Маркову Николая-угодника. Но дальше слов и условных знаков дело не двинулось. А царскую семью отправили в Тобольск.

Германия не предает, но помнит обиды

Вторым спасителем мог стать дядя Николая II «Вилли» – император Германии и король Пруссии Вильгельм. Причем Вильгельм, по словам историков, хотел спасти семью племянника и даже переписывался на эту тему с А.Ф. Керенским. Германия оказывала революции 1917 года финансовую помощь. И впоследствии она могла использовать этот момент для своего влияния и давления на советские власти – фактически выкупить царя. Через год после отречения Николая II активизировались российские монархисты и начали обдумывать освобождение царской семьи, причем надежды они возлагали именно на Германию: многие русские монархисты вовсе не видели в Германии врага России и считали войну с ней большой ошибкой.

Но, в свою очередь, большой ошибкой русского царя стала именно неприязнь к Германии, которую он невольно унаследовал от своего отца Александра III, но в еще большей степени получил от жены-немки, считавшей, что Германия притесняла ее герцогство.

И Вильгельм не забыл проявлений неприязни со стороны брата и его жены, поэтому предоставил Ники и Аликс их собственной судьбе.

Был у Николая II еще один родственник – двоюродный брат Христиан X, король Дании, очень переживавший за судьбу царской семьи. Но он лишь взывал к другим венценосным родственникам с просьбами о помощи.

Дело о «десяти заговорщиках»

Что же касается российских друзей и почитателей царской семьи, то тут тоже все было непросто. Маргарита Хитрово, знавшая царскую семью и великих княжон, отправилась за ними в Тобольск, но вслед ей немедленно была направлена телеграмма Керенского, в которой он предписывал «установить строгий надзор за всеми приезжающими на пароходе в Тобольск, выясняя личность и место откуда выехали, равно путь, которым приехали, а также остановки. Исключительное внимание обратите на приезд Маргариты Сергеевны Хитрово, молодой светской девушки, которую немедленно на пароходе арестовать, обыскать, отобрать все письма, паспорта и печатные произведения, все вещи, не составляющие личного дорожного багажа, деньги, обратите внимание на подушки. Во-вторых, имейте в виду вероятный приезд десяти лиц из Пятигорска, могущих, впрочем, прибыть и окольным путем. Их тоже арестовать, обыскать указанным порядком. Ввиду того что указанные лица могли уже прибыть в Тобольск, произведите тщательное дознание и, в случае их обнаружения, арестовать, обыскать, тщательно выяснить, с кем виделись». Указание Керенского касалось и жителей самого Тобольска: следовало тщательно проверить даже тех, кто уже находился в городе. Это было связано со слухами о том, что десятка заговорщиков собирается выкрасть царскую семью, а связной группы выступает Хитрово. Она действительно была арестована и выслана обратно в Москву, но никаких заговорщиков на самом деле не было.

Даже солдаты 4-го Императорской фамилии стрелкового полка предлагали царю бежать в дни их дежурства, но он им ответил, что никуда из России не уедет и разлучаться с семьей не будет. Да и уехать ему в тот момент было некуда, потому что вокруг города стояло плотное кольцо охраны.

Еще одним каналом, которым воспользовались озабоченные судьбой императора монархисты, стал германский посол в России граф Вильгельм Мирбах. Член Государственной думы Д.Г. Нейгарт впоследствии вспоминал, что «лично обращался к Мирбаху три раза» и «просил Мирбаха сделать все возможное для улучшения ее (царской семьи. – Примеч. М.С.) положения». Мирбах в ответ обещал «оказать содействие» и даже произнес слово «потребую». На второй встрече произносил общие фразы и успокаивал. Но сделано ничего не было, тем более что Мирбах тоже не мог предпринимать спасение отрекшегося императора без указания своего правительства. Впрочем, его самого в ближайшее время ожидала не менее трагическая смерть. Нейгарт сообщал, что виделся с Мирбахом, когда они оба еще не знали об отъезде царской семьи из Тобольска. Мирбах ему сказал, что ему об этом не сообщили. Заканчивался апрель 1918 года, и до 6 июля, известного в истории как восстание эсеров, оставалось менее трех месяцев.

Убийство Мирбаха: когда никто не защищен

6 июля 1918 года произошло беспрецедентное событие: в самом центре Москвы, в здании посольства по адресу: Денежный переулок 5, был убит посол Мирбах. По сути дела, он был убит на территории другого государства. Но в тот момент убийство посла оказалось в тени других важных событий: в Москве начинался переворот.

Вильгельм фон Мирбах и помещение в посольстве Германии, где произошло убийство

За два дня до этого, 4 июля, Мирбах, пришедший в Большой театр на V съезд Советов, подвергся обструкции левых эсеров, скандировавших: «Долой Мирбаха!» Верховное собрание страны оказалось во власти левых эсеров, которых в то время поддерживало большинство населения в стране. Выступивший на съезде создатель партии левых эсеров и яростный противник Брестского мира Борис Камков заявил, что правительство играет роль лакея перед германскими империалистами, которые осмеливаются присутствовать в зале.

А через два дня, в четверть третьего, в дверь посольства позвонили двое, и один из них по-немецки сказал, что им нужно к послу по важному делу. По-немецки объяснялся юный, но уже очень знаменитый Яков Блюмкин, личность страшная, но яркая и незаурядная. Его молчаливого товарища звали Николай Андреев, и он работал в ВЧК фотографом у Блюмкина. При этом Андрееву было на тот момент 28 лет, а Блюмкину всего 19.

С собой у них имелся мандат ВЧК с двумя подделанными подписями (Дзержинского и Ксенофонтова) и подлинной печатью, которую Блюмкину поставил помощник Дзержинского Вячеслав Александрович. Говорят, у Александровича имелись все ключи от кабинета и шкафов Дзержинского и он завел Блюмкина в кабинет, поставил ему печать, потом ненароком заглянул за ширму в углу, а там «железный Феликс» спит. Так ли оно было или иначе, но Александрович дал убийцам еще и автомобиль.

В посольстве их встретили советник Карл Рицлер и военный атташе Леонард Мюллер. Блюмкин заявил, что дело к послу личное. Появился Мирбах, и они сели за стол в маленькой гостиной. Блюмкин сообщил послу заранее заготовленную информацию – что за шпионаж задержан его родственник Роберт Мирбах. Посол ответил, что его это совершенно не интересует. Рицлер, почуяв неладное, заволновался. Он предложил прекратить встречу, а на все вопросы ответить письменно. Тут Андреев бросил кодовую фразу: «Видимо, господину графу интересно знать, какие меры могут быть приняты с нашей стороны?» Блюмкин выхватил из портфеля браунинг и стал стрелять, но не попал в присутствующих. Рицлер и Мюллер бросились под стол, а Мирбах выбежал из гостиной. Андреев бросил ему вслед бомбу, которая не взорвалась. Тогда фотограф кинулся за послом и ударил его по голове, а Блюмкин схватил бомбу и снова бросил в Мирбаха. Прогремел взрыв. Андреев и Блюмкин выбежали в сад и полезли через ограду. Блюмкина ранили в ногу, но он смог добраться до автомобиля. Убийцы скрылись в особняке Морозовых в Трехсветительском переулке, где был размещен кавалерийский отряд ВЧК, состоявший из эсеров. Им командовал член ВЦИК, бывший моряк-балтиец Попов. Со слов Луначарского известно, как отреагировал на сообщение об убийстве Мирбаха Ленин: «Искать. Хорошо искать. Искать и… не найти».

Дзержинский, напротив, взял трех телохранителей и помчался в Трехсвятительский переулок, где потребовал от Попова выдачи преступников. Вместо этого его охрану разоружили, а он сам был арестован.

Поскольку убийство Мирбаха было сигналом к восстанию, эсеры захватили телеграф и телефонную станцию, а потом поехали агитировать военные части. Председатель Реввоенсовета Троцкий немедленно вызвал из пригорода два отряда латышских стрелков с броневиками и артиллерией, и они обстреляли штаб в Трехсвятительском переулке. К концу 7 июля с мятежом было покончено, а все его руководители арестованы.

Но самым удивительным было то, что убийц действительно не искали. Их заочно приговорили к 3 годам тюрьмы и забыли о них. А вот поставившего им печать Александровича расстреляли. Поскольку подделка печати была менее тяжким грехом, чем убийство, ему приписали и арест Дзержинского, его начальника. Газеты сообщали, что Александрович бежал с крупной суммой казенных денег и укрылся в Трехсвятительском переулке, где по приказу Попова арестовал главу ВЧК. Самого Попова, находившегося на бюллетене, тоже вызвал туда Александрович, и вообще Александрович был «главным организатором мятежа эсеров». Но были и те, кто утверждал, что Александровича расстреляли вовсе не поэтому: просто он много знал – например, что убийство Мирбаха выгодно в первую очередь вовсе не эсерам, а большевикам. Потому-то и Ленин и говорил «искать… и не найти».

Возникает парадокс: российская революция, устроенная на германские деньги, опасается и ненавидит германского посла. Какая выгода в его устранении? Но есть письмо самого Мирбаха из Москвы: «За два месяца очень внимательных наблюдений я не могу более положительно оценивать большевиков. Постоянные удары по нашим интересам можно было бы использовать как предлог для военного выступления в любой удобный для нас момент».

Очевидно, германцы рассчитывали на другой ход событий: они спровоцируют русскую революцию, она начнет набирать обороты, Николай II обратится к Германии за помощью, и тогда можно будет диктовать России свои условия и распространить на нее свое влияние. Никто не ожидал, что император отречется от престола, а революция победит.

В свою очередь, левые эсеры считали, что заключение договора с Германией – это отказ от мировой революции и соглашательство с буржуазией. Большевики хотели покончить и с германским влиянием, и с эсерами, но сделать это, не испачкав рук. Посол Мирбах идеально подходил на роль жертвы, он оказался никому не нужен, и от него избавились.

Для этого понадобился эсер Блюмкин – прирожденный ликвидатор и мистификатор. Кстати, слово «эсер» настолько прилипло к нему, что стало употребляться вместо имени. После убийства Мирбаха Блюмкин скрывался в украинских городах и селах. Он даже собирался совершить покушение на гетмана Скоропадского, пока не пришли петлюровцы и не избили его до полусмерти. Он подлечился, вернулся и довольно быстро стал ценным сотрудником контрразведки.

Один из эпизодов, рисующий Блюмкина как члена расстрельной команды, особенно интересен. Дело в том, что Блюмкин очень любил искусство и литературу, но особенно любил общаться с культурными людьми. Как-то раз, будучи сильно нетрезвым, он подсел в ресторане к поэту Осипу Мандельштаму и, показывая ему списки приговоренных, принялся хвастать, что от него зависят судьбы людей – захочет впишет, захочет вычеркнет. Это так потрясло поэта, что он схватил списки и, не помня себя, убежал и спустил их в унитаз, а потом сидел дома и трясся в ожидании ареста. Его действительно вызвали, но похвалили за бдительность по отношению к недопустимо пьяному сотруднику спецслужб.

Было это или не было, но довольно многое сходило Блюмкину с рук: он был на редкость везучий. Но могло ли это продолжаться вечно? Авантюрность Блюмкина привела его даже в ряды советской разведки ИНО, он некоторое время был шпионом в Иране и Турции, путешествовал под прикрытием экспедиции Рериха. Блюмкин считался опытным и неглупым притворщиком, умевшим выходить сухим из воды, но и его ждал один конец. Из-за связей с Троцким Блюмкина расстреляли 3 ноября 1929 года.

Версальский договор, принятый наспех в связи с особым положением и потерпевшей поражение Германии, и Советской России, созданной на обломках империи и нуждавшейся в передышке и помощи, не устраивал ни Германию, ни Россию. До сих пор ведутся разговоры о том, что Россия пошла на унизительные уступки. Даже в стане большевиков согласия не было. Например, Александра Коллонтай, будущий посланник страны, высказывала несогласие с версальскими документами и тем самым испортила отношения с Лениным. Было ясно, что необходимо другое соглашение. Таким соглашением стал Рапалльский договор, восстановивший дипломатические отношения между Россией и Веймарской республикой и урегулировавший спорные вопросы.

Генуэзская конференция проходила в итальянском городе Рапалло в апреле 1922 года и касалась экономических вопросов – взыскания военных репараций с Германии и долгов прежних режимов с России. Германии предписывалось выплатить репарации на сумму 132 миллиарда золотых марок, 13 % ее довоенной территории с 10 % населения были переданы другим странам, была сокращена сухопутная армия, Германии запрещалось иметь танки, боевую авиацию, тяжелую артиллерию, крупные военные корабли, подводные лодки, химическое оружие.

Положение России, входившей в годы войны в блок победителей, оказалось не лучше. Сепаратный Брестский мир с Германией; национализация частной собственности, в том числе экспроприация собственности иностранных предпринимателей, ведущих бизнес в России; отказ от уплаты дореволюционных долгов; большевистская идеология, включающая план мировой революции, – все это противопоставило Советскую Россию послевоенной буржуазной Европе. В тот момент Германия и Россия ощущали себя почти собратьями по несчастью: у них впервые был общий враг – англо-французский альянс. Неудивительно, что обе страны в тот момент объединились в стремлении противостоять натиску английского и французского правительств.

Как пишет В.Э. Молодяков, «это был первый удар по атлантистской политике «разделяй и властвуй» и первый шаг в сторону «континентального блока»» (В.Э. Молодяков «Несостоявшаяся ось: Берлин – Москва – Токио»).

«Пижамное совещание»

Самым известным дипломатическим моментом этой конференции стало «пижамное совещание» дипломатов. С 15 на 16 апреля, почти в два часа ночи, в отеле, где жила германская делегация, раздался телефонный звонок, и представитель советской делегации предложил рейхсканцлеру Йозефу Вирту приехать в отель «Империал» по личной просьбе Чичерина. Намечалось продолжить там переговоры. Германские дипломаты так и прибыли на это совещание в домашних пижамах, как их подняли с постели. На «пижамном совещании» Вирт и большинство членов германской группы поддержали Чичерина. Президента Фридриха Эберта, ненавидевшего большевиков, обработал в телефонном разговоре Вирт.

Представители советской и немецкой сторон в Рапалло: Карл Йозеф Вирт,

Леонид Красин, Георгий Чичерин и Адольф Иоффе. Апрель 1922 г.

Утром переговоры продолжились, и во второй половине дня Георгий Чичерин и Вальтер Ратенау подписали Рапалльский договор. В 1-й статье говорилось о взаимном отказе от военных расходов и возмещения убытков. Во 2-й статье Германия и Россия отказывались от взаимных претензий, причем Германия отказалась требовать возвратить национализированные большевиками предприятия в том случае, если такую же позицию Россия займет по отношению к другим странам. 3-я статья декларировала возобновление дипломатических и консульских отношений между двумя странами. В 4-й статье документировался принцип наибольшего благоприятствования для торговых и хозяйственных отношений между двумя странами. В статье 5 говорилось об обмене мнений в случае решения хозяйственных вопросов на международном базисе.

Как говорил впоследствии Г. Киссинджер, подписание Рапалльского договора было неизбежно, потому что западные союзники предопределили это событие, «подвергнув остракизму две крупнейшие европейские державы посредством создания пояса малых, враждебных друг другу государств, а также посредством расчленения как Германии, так и Советского Союза».

После Февральской революции 1917 года во Владивостоке начались перемены. Рабочую комиссию Владивостокского Совета возглавил смелый и честный Константин Суханов. Его отличали революционная одержимость и желание превратить Владивосток в «Петроград Востока» – в дальневосточную цитадель, самый крайний, укрепленный рубеж страны. Он торопился, едва ли сознавая, что обстановка сложная, а силы не равны. Суханов продолжал возглавлять революционную власть в городе, опутанном щупальцами иностранных посольств и зависимом от каждой горстки пшеницы в амбарах.

«Товарищи рабочие, солдаты и матросы! В решительный час развития революции обращаемся мы к вам. Контрреволюция, в лице генерала Корнилова, заявила себя открыто, и ставка главнокомандующего организовала поход на революцию, поход на Петроград… Контрреволюция грозит свободе… Владивостокская организация РСДРП призывает...»

Каждый день Суханов ходил по острию ножа – и когда в парадном смокинге под руку с супругой направлялся на прием в иностранное посольство, и когда просто ложился дома спать. На него покушались, его дом обстреливали. А он был настоящим идеалистом – прямым и честным, воспитанным на высоких принципах равенства и братства.

Международная столица

Владивосток начала ХХ века, построенный в 70—80-х годах XIX века по образу и подобию Москвы и Петербурга, внутренне ничем и никогда их не напоминал. Здесь имели свои торговые интересы все страны мира – от Японии и Китая до США и Канады, – расположенные гораздо ближе к Владивостоку, чем Петербург или Москва. Желание построить здесь советскую власть сразу после революции было равносильно безумию.

«Жители города ожидали необыкновенных событий. Каждый думал, что обязательно должно совершиться что-то необыкновенное. Но никаких необыкновенных событий не происходило. Все было неясно, все было как в тумане. И над городом целыми днями и неделями плыли морские туманы; они возникали где-то за Гнилым Углом и двигались оттуда серо-молочной мутью, оседая на панелях и на спинах прохожих. Выла сирена. В тихие дни иногда доносился тревожный звон Голдобинского колокола. По ночам в городе тускло светились фонари, на мокрых панелях лежали блики; город спал настороженно».

Участники учредительного съезда Дальневосточной республики в Верхнеудинске. 1920 г.

Светланская улица, названная в честь парохода, на котором приезжал император, пестрела частными магазинами и фирмами, в основном иностранными. На красивых домах в стиле модерн висели вывески: «Молоко из Швейцарии «Нестле», «К.Ф. Филиппен», «Симменс и Гальке», «Бризе и Даниэль», «Кунст и Альберс», российско-американская мануфактура «Треугольник». Неподалеку – иллюзион «Электробиограф» и театр мадам Галецкой под названием «Золотой Рог»…

От Владивостока гораздо ближе до Китая или Японии, чем до городов Центральной России, и японцы, китайцы, англичане, американцы видели в этом городе сферу своих интересов и удобное место для удара революции в тыл.

Город в кольце

Когда кольцо вокруг Владивостока начало сжиматься, между Сухановым и Лениным произошел такой диалог в телеграммах.

Суханов информирует: «Москва. Председателю Совнаркома Ленину. Десант был совершен самолично японским консулом и адмиралом Исата без всякого предупреждения. Исполком заявил протест. Сейчас передали по телефону – высадился английский десант».

Ленин Суханову отвечает: «Владивосток. Совдепу. Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем: товарищи, не делайте себе иллюзий! Японцы, наверное, будут наступать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейших промедлений, готовиться серьезно, готовиться изо всех сил. Больше всего внимания надо уделить правильному отходу, отступлению, увозу запасов и железнодорожных материалов. Ленин».

Фактически Ленин советует немедленно бежать и переходить на нелегальное положение. Суханов отказывается: «Москва. Председателю Совнаркома Ленину. Вашу телеграмму мы получили, все указания выполнили. Считаем, что положение, безусловно, серьезное, но не безнадежное. Так как, видимо, существуют громадные разногласия в действиях, особенно Америки и Японии». А Чехословацкий корпус был уже рядом.

В 1918 году на всех перекрестках вспыхивали митинги. Мимо кондитерской идут анархисты: «Бомбочки надо кидать в буржуев, бомбочки».

В том же 1918 году началась интервенция, и не у кого было просить помощи в таком далеком краю, как Владивосток. После прихода японского «Ивами» во Владивосток вторгся английский крейсер «Суффолк», а еще через три дня – второй японский крейсер, «Асахи». В порту Йокогамы уже стоял американский крейсер «Бруклин». Участвовал в интервенции и японский военный корабль «Хидзэн». На самом деле это был русский эскадренный броненосец «Ретвизан», участвовавший в Русско-японской войне и поднятый японцами в гавани Порт-Артура. Они восстановили броненосец, но под своим флагом. И теперь он воевал на их стороне.

Вооруженное выступление Чехословацкого корпуса в мае – августе 1918 года охватило Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток.

Японская газета «Владиво-Ниппо», выходившая во Владивостоке на русском языке, писала: «Вчера мы имели честь посетить Его превосходительство, председателя Совета рабочих и солдатских депутатов Константина Суханова, засвидетельствовать ему свое почтение и вместе сняться на фотографии. Его превосходительство, председатель Совета, владивостокское дитя, студент русского столичного факультета, годами молодой барич…» Так они его и воспринимали – как молодого барича, заигравшегося в революцию.

Чрезвычайное собрание областного земства заявило, что власть в области принадлежит земству, а в городах – городским самоуправлениям. Суханов подписывал приказы президиума исполкома об отстранении от должности и предании суду Революционного трибунала начальника телеграфа или начальника почтовой конторы, об аресте председателя биржевого комитета. В самом исполкоме возникают споры между радикалами и умеренными. Суханов порывался уйти с поста председателя, но не ушел, думая о рабочих, которые его поддерживали. Им нравились его честность, прямота, самоотдача. Работая, он забывал поесть. Шура, жена, принесет, бывало, пирог с рыбой, испеченный ее матерью, а ему не до пирога.

Провокации

С первых же дней Октябрьского переворота в учреждениях, на промышленных и торговых предприятиях начались саботаж, забастовки. На электростанции произошла подозрительная авария, трамвайное движение остановилось. 47 различных организаций и учреждений устроили демонстрацию протеста против ликвидации городской думы. Демонстранты шли по главной улице, распевая «Марсельезу». А ночью кто-то поджег склады с хлопком: «Поджог был осуществлен хитро. В эту ночь начался сильный северный ветер, он гнал огонь в самую гущу штабелей. Как потом выяснилось, пожар мог начаться сразу в нескольких местах: под штабелями были найдены сера с погасшими фитилями, порох и другие легко воспламеняющиеся вещества».

Всем ясно, что это – провокация. В японское консульство ворвались неизвестные, устроили погром, и это – снова провокация. Суханов так и говорит дипломатам, а они отвечают с презрением: «Мы понимаем. Но ведь произошло это при вашей власти». Дают понять, что большевики во главе с «юным баричем» ничем не управляют. И это правда.

К январю 1918 года Чехословацкий корпус стал автономным формированием французской армии, временно находящимся на территории России. Чехи с боями уходили на восток, чтобы покинуть Украину и попасть на территорию России, которая уже не воевала и была защищена мирным договором. Во Владивостоке Гирса оказался в апреле 1918 года и был официальным представителем Масарика среди войск: «Масарик рекомендует Вацлаву Гирсе ехать вместе с Чехословацким корпусом на Дальний Восток и быть там представителем чехословацкой общественности, чехословацкой политики». Войск было много – почти 14 тысяч военных ожидали эвакуации. Однако эвакуация затянулась на два года. Так «русский чех», неведомо как оказавшийся в Советской России и уж тем более во Владивостоке, помог интервентам развалить Дальневосточную республику.

Чешские солдаты готовились уезжать из России, еще не зная, что наутро их бросят штурмовать Совдеп. А Совдеп, понимая, что силы не равны, все еще пытался соблюдать правила чести. Суханов и его соратники обречены с самого начала: у них нет никакой армии, никакого прикрытия, только народ, рабочие, городская беднота. Тот самый народ, который выходил на площади и радостно слушал своего вождя, ничего не предпринимая, а потом плакал, когда его уводили в тюрьму, и позднее возводил ему памятники на площадях, названных его именем.

Конец Совета

Светланская, 52, бывший дом генерал-губернатора. 29 июня 1918 года. Здесь заседает Владивостокский Совет рабочих и солдатских депутатов. А чешский батальон уже в двух шагах от Совдепа. Накануне, 28-го, приходил доктор Гирса, улыбался Суханову, заверял, что чехи скоро отбудут на родину. Он знал, что завтра будет арестован Совет. Солдаты уже рыли окопы, чешские войска окружали штаб, рядом шел бой. Японцы захватывали пороховые склады. Английские матросы занимали вокзал. Американцы выставили караул у консульства. А члены Совета ни о чем не подозревали.

Утром батальон просто смел охрану и вошел в здание. Всех членов Совета арестовали. «У Совета стоял автомобиль, возле него – часовые. Группа русских офицеров в погонах с криками: «Долой советскую власть!» – срывала с флагштока на здании Совета красный флаг. Напротив, у кондитерской Кокина, толпились любопытные, слышались ликующие возгласы».

Красногвардейцы, осажденные в штабе крепости, 150 человек, расстреляв патроны, сдались и вышли из штаба, но почти все были заколоты штыками.

После речи главы «правительства автономной Сибири» Дербера в Народном доме на городских зданиях были вывешены бело-зеленые флаги. Декреты Совета народных комиссаров отменили, промышленники получили обратно свои фабрики, магазины, лесопилки, а Светланская улица наполнилась офицерами в золотых погонах. Городской голова Агарев тоже произнес речь в адрес американцев и японцев: «Добро пожаловать, господа!»

Во Владивостоке и области формальная власть принадлежала атаману Семенову, но хозяйничали иностранцы. В городе царило ликование, а в концентрационный лагерь приезжали какие-то дамы – «посмотреть большевиков».

Суханов, как и начальник милиции Дмитрий Мельников, не представлял для тюремщиков интереса: пытать их, выведывать данные или использовать их как заложников не имело смысла. Но отпускать тоже было нельзя. Поэтому решено было устранить их как-то незаметно. По этой части расстрельный офицер Юлинек, начинавший еще у атамана Калмыкова в Хабаровске, был незаменим. Его отряд 18 ноября 1918 года в 4 часа утра вывел из комиссарского барака Суханова и Мельникова – якобы для отправления в тюрьму. За тюремной территорией их расстреляли.

Они были идеалистами, но не временщиками. Временщиками стали другие – те, кто пришел им на смену.

Нарядно одетая публика стояла во время парада войск Антанты на Светланской и Алеутской улицах 15 ноября – уже после ареста Совдепа. В город вошли войска атамана Семенова и генерала Грэвса. На фотографиях Владивостока 1918–1919 годов красивые улицы, дамы с кавалерами и много солдат со всех концов мира – американцы, англичане, японцы, канадцы.

Временщики

Советская власть, обеспокоенная нападками японцев, пошла на соглашение с эсерами и одобрила создание в Приморье Дальневосточной республики (ДВР) – независимого буферного государства с капиталистическим укладом. Было избрано правительство во главе с А.М. Краснощековым. В 1922 году его сменил Н.М. Матвеев. Народное собрание ДВР стало высшим органом власти, в который избирались на два года. Была утверждена многопартийность. Территория республики состояла из областей, уездов и волостей.

Укрепление советской власти в Приморье и позиций ДВР тревожило японских интервентов и белогвардейцев. 26 мая 1921 года они совершили переворот и поставили во Владивостоке Временное Приамурское правительство. 26 августа начались переговоры об урегулировании отношений между ДВР и Японией, но на Дайренской конференции взаимопонимания не добились, а В.И. Ленин назвал японцев «вымогателями».

Наступление повстанческой армии белых в ноябре 1921 года и захват Хабаровска 22 декабря 1921 года вынудили советское правительство заняться укреплением обороны ДВР. Эсеров и социал-демократов удалили из правительства. Именно тогда сепаратиста Краснощекова сменил Матвеев, а на посту военного министра ДВР оказался В.К. Блюхер, в распоряжении которого имелась Народно-революционная армия. С этой армией Блюхер перешел в наступление на белогвардейцев и разбил их в ходе Волочаевского боя 12 февраля 1922 года. ДВР вернула себе Хабаровск, а белые оказались в нейтральной зоне вместе с японцами. Вскоре японцы, не дождавшись помощи, эвакуировали свои части, а 25 октября 1922 года во Владивосток вошли части Народно-революционной армии. После этого новое народное собрание провозгласило на Дальнем Востоке советскую власть.

Идеалист, поверивший в революцию. Он, как писал знавший его Маяковский, «смешно потел, стихи уча». Круглые очки-пенсне, интеллигентный вид. При виде Нетте приходит в голову, что ему, скорее всего, еще повезло, что застрелили – дали уйти красиво и достойно, а потом увековечили в стихах, пароходах, кинофильмах. Все могло сложиться иначе – хуже. Точнее, не могло, а сложилось бы наверняка: человек, постоянно ездящий по делам за границу, неизбежно попадал в группу риска. Его легко было обвинить в измене, тем более – латыша, владеющего немецким языком. И Нетте ждала бы участь такого же заложника долга, как Мишурин или Висковатый, но в 30-х годах XX века.

Теодор Нетте

И судьба решила иначе. До 30-х он не дожил, как, впрочем, и до тридцати: ему было двадцать девять.

Отражения

У Теодора Нетте в нашей стране довольно необычный имидж, в основном – из-за стихотворения Маяковского, которое знают с детства. Человек, превратившийся в пароход. Его как будто бы и не было вовсе. Чем он занимался, мало кому известно. О нем не писали диссертаций и книг, но снимали фильмы, причем только игровые, художественные.

Первый снял Александр Довженко – в 1927 году, ровно через год после трагедии с дипкурьером. То есть «по горячим следам». Но кино в то время было черно-белым и немым, да и Довженко – режиссер своеобразный, делающий ставку на драматизм мизансцены: в его фильмах все медленно бредут сквозь метель, медленно борются за жизнь, заламывая руки, медленно изображают на лице страдание. Понять, что происходит и с кем происходит, довольно трудно.

Второй фильм, и тоже на Одесской киностудии, снял Виллен Новак – один из руководителей этой киностудии. Этот цветной, звуковой фильм, впрочем, смотрится не лучше предыдущего и так же далек от реальности. Видимо, поэтому у героев вымышленные имена, а красавчик дипкурьер Ауринь, играющий в лаун-теннис и привозящий секретаршам наркома Чичерина губную помаду из-за границы, едва ли похож на потевшего и читавшего стихи Нетте – мальчика-отличника с честным, открытым лицом.

Дипкурьер

О нем известно не так уж много. Он был латыш, сын сапожника-революционера. Перед самой войной вступил в социал-демократическую партию. Во время войны находился в рижском Централе, потом – в тюрьме «Кресты» вместе с отцом за революционную деятельность. В марте 1917 года вернулся в Латвию, но уже в августе оказался в немецких частях, стоявших в Риге. Нетте владел немецким и осуществлял разведывательную деятельность. Все это вкупе звучит странновато: в Риге арестовывают, переправляют в Москву, потом революционера, неблагонадежного отправляют в разведку. Не много ли чести?

И вдруг не прошло и полгода, а он уже работает в визовом отделе Наркоминдела РСФСР. Потом Нетте, человек явно невоенный, становится политкомиссаром 2-го батальона 1-го Латышского стрелкового полка. В 1919 году большевики берут Латвию, и наш герой уже член Елгавского революционного трибунала, стало быть – выносит приговоры.

На Южном фронте Нетте тоже побывал, то есть был знаком и со Сталиным, и с Ворошиловым, и с Троцким.

С 1922 года он стал дипломатическим курьером Наркоминдела РСФСР, что тоже вызывает вопросы. Если у него было такое боевое прошлое, то работа дипкурьером выглядит понижением. Такого человека со знанием немецкого языка сподручнее было бы направить переговорщиком, дипломатом, разведчиком, но не почтальоном. Кто-то возразит, что это была опасная работа, там стреляли. Но это все равно что за неимением красок рисовать солнце яичницей, потому что она желтая: здесь просматривается какая-то парадоксальная логика. Уместнее было бы делать дипкурьерами крепких бойцов с закалкой, приемами рукопашного боя, владением оружием. Латыш, знающий языки и читающий стихи, не очень подходит для этой роли.

Из дипкурьеров в герои

А дальше о Нетте вообще никаких особых сведений нет. Создается впечатление, что он известен только лишь своей смертью. Подвигом это тоже трудно назвать, скорее – оплошностью и попыткой из последних сил защитить почту. 5 февраля 1926 года направлявшийся на поезде в Ригу советский торгпред Л.Ф. Печерский подвергся нападению. Услышав шум в соседнем купе, дипкурьеры Теодор Нетте и Иоганн Махмасталь вместо того, чтобы закрыть и забаррикадировать дверь, схватились за оружие. В результате Нетте был сразу убит, а его товарищ тяжело ранен. По прибытии в Ригу Махмасталь отказывался отдавать почту незнакомым людям и дождался курьера, которого знал в лицо.

Происшествие на перегоне между Икшкиле и Саласпилсом в 1926 году расследовалось и привело к ликвидации братьев Гавриловичей из Литвы, но какова была цель нападения и кто за этим стоял, выяснить не удалось. Расследование проводили латвийские власти.

Судьбы участников происшествия

Итак, почту чудом удалось спасти, причем заслуга в ее спасении принадлежит раненому Махмасталю, который защищал эту почту, истекая кровью. Но ему посчастливилось выжить, поэтому в честь его никаких пароходов не называли. Правда, лесовоз все-таки назвали и дали орден Красного Знамени. Возможно, это помогло ему выжить во время массовых чисток: арестованный в 1937 году, Махмасталь был выпущен в 1939-м. Он не стал дожидаться повторного ареста и уехал в Челябинскую область, в глухое село Багряк, где и умер в 1942 году в возрасте 51 года, видимо, от истощения и последствий ранения.

Торгпреду Л.Ф. Печерскому повезло еще меньше. В 1938 году он был арестован, поскольку имел несчастье знать Троцкого. Сохранился протокол его допроса:

«Печерский Л.Ф., 1885 г.р., член ВКП(б) с 1917 г., с 1903 по 1910 г. состоял членом РСДРП (меньш.), с 1910 по 1917 межрайонец, бывший Председатель «Экспортлен». В момент ареста не работал. Допрашивал: Когенман.

Показал, что он с 1921 года был связан с Троцким, в 1930–1931 г.г. работая в Торгпредстве СССР в Берлине, был связан с работавшими в Торгпредстве троцкистами и правыми Любимовым, Левиным, Весником, Бессоновым и друг.

Печерский показал, что он в 1934 году, будучи председателем «Экспортлен», продал иностранным фирмам 68 000 тонн льна умышленно по низким ценам. В результате этого вредительского акта Советскому Союзу был причинен ущерб в сумме 1 миллиона рублей золотом.

Печерский умышленно завозил в Мурманский и Ленинградский порты излишнее количество льна при недостаточном обеспечении складскими помещениями. В результате лен портился и тратились излишне суммы на его переработку.

В 1936–1937 г.г. Печерский по директиве Канделаки и Фридрихсона продал большой контингент льна Германии вместо продажи его другим странам, оказав этим содействие фашистской Германии и выработке снаряжений и военных материалов, изготовляемых из льна.

Наряду с вредительством Печерский занимался шпионской деятельностью. Так, с 1933 по 1936 год он передал ряд шпионских сведений французской фирме «Дюран», получив от нее 10 000 франков. Лично Печерским завербован в антисоветскую организацию бывший заместитель управляющего Ленинградской конторы «Экспортлен» Гиршберг (арестован), который по заданию Печерского проводил вредительскую работу.

Печерский по контрреволюционной работе был также связан с участником антисоветского «правотроцкистского блока» Розенгольцем».

При таких обвинениях приговор мог быть только один.

* * *

Журналист Б. Сопельняк писал о дипкурьерах: «Работа посольств без этих почтальонов просто немыслима. Если учесть, что так называемые вализы (неприкосновенный пакет из дипломатической почты. – Примеч. М.С.), которые возят дипкурьеры, содержат как государственные, так и военные тайны, то нетрудно представить, какой желанной добычей для спецслужб тех или иных государств являются и вализы, и сами дипкурьеры. Правда, дипкурьеры интересуют этих грабителей лишь как помеха для овладения вализами, поэтому помеху стараются как можно быстрее устранить – и стреляют не для острастки, а с целью физического уничтожения».

Но из этого следует то же самое, что было сказано ранее: Теодор Нетте и Иоганн Махмасталь, латыш и немец, образованные, имеющие опыт, использовались в данном случае явно не по назначению – они служили, по сути, пушечным мясом. Закрывать вализы собственным телом и отстреливаться мог бы любой человек, наделенный выносливостью и физической силой. Для этого не нужно ни образования, ни языков.

Теодор Нетте вошел в историю как убитый дипкурьер и как пароход, названный человеческим именем. Как человека мы знаем его только по строчкам Маяковского:

Роман Якобсон – филолог, основатель лингвистического кружка при Московском университете. Он был домашним еврейским мальчиком, дружил и с Маяковским, и с Нетте. Но помимо этого у Якобсона была и теневая жизнь. В качестве представителя Красного Креста он в 1920 году оказался в Чехословакии, где вызвал подозрения у небезызвестного по дальневосточным событиям 1918—1920-х годов Вацлава Гирсы, считавшего, что Якобсон – «доносчик советской миссии, шпион и провокатор». Однако это не помешало Роману Осиповичу получить чешское гражданство и покровительство чешского министерства иностранных дел при поездках по всей Европе. В 1939-м он вместе с женой бежал от немцев в Данию, потом в Норвегию и, наконец, осел в США, где много преподавал. Из всех действующих лиц этой дипкурьерской истории «Ромка Якобсон» прожил самую длинную жизнь – 85 лет. Он умер в 1982 году.

Его называли диссидентом от дипломатии, а его история действительно стоит особняком во всей дипломатической истории. Конечно, были в мировой истории случаи бегства и вынужденной эмиграции людей дипломатического поприща, которые чувствовали, что над ними сгущаются тучи. Но никогда не было настолько двусмысленной, непонятной и трагически нелепой обреченности, когда человек оказался песчинкой в хаосе ХХ века – беспомощной, беззащитной и никому не нужной. Бравин был хорошим дипломатом и далеко не бесполезным, но в стремительной смене времен он оказался дезориентирован и не смог спастись, найти выход.

Афганистан Новейшего времени

В разделе «Большая игра» уже говорилось о непростой судьбе Афганистана в XIX веке, но и в ХХ веке история этой страны оказалась не менее драматичной. К 1919 году третья англо-афганская война закончилась, британцы были изгнаны, провозглашена независимость. Именно в это время в поисках союзника и собрата по несчастью афганцы обратились к России, тоже строившей новое государство. Аманулла-хан направил в Москву миссию, в которую входили дипломаты Мохаммед Вали-хан и Ахмед Рахмани. До Ташкента им пришлось добираться полтора месяца. Ехали верхом, потому что железных дорог в этой местности не было. На пути в Москву встречались части белой армии и басмачи. Пока миссия находилась в Ташкенте, Рахмани полюбил бедствовавшую дочь статс-секретаря генерал-губернатора Туркестана. Когда-то ее семья была состоятельной, но с приходом советской власти и утратой собственности эти люди обнищали и не имели средств к существованию. Будущая супруга Рахмани не смогла уехать в эмиграцию из-за болезни отца: она ухаживала за тифозным больным, но спасти не смогла. После похорон оставалось только ночевать у знакомых, распродавать последние вещи и надеяться на чудо. Чудом стало появление в жизни девушки интересного 35-летнего дипломата, который спас ее от голодной смерти и полной нищеты. Такие романтические истории порой разыгрывались в смутную эпоху революций и миграции народов. Позднее эта семья стала основой дипломатической династии.

Советская миссия перед отъездом в Афганистан. Н.З. Бравин сидит третий справа. Фото 1919 г.

Но долг есть долг, и, оставив молодую возлюбленную в Ташкенте, Рахмани вместе с миссией продолжил путь в Москву. Это было грустное прощание, а Рахмани беспокоился не случайно: вернувшись почти через год, он застал невесту истощенной, совершенно обнищавшей и полностью осиротевшей, потерявшей еще и мать. Тогда муж приложит все усилия, чтобы включить невесту в состав миссии и забрать с собой. В Кабуле они стали мужем и женой. Через некоторое время Рахмани купил дом, который превратился в место встреч русских и афганских дипломатов. Оба супруга говорили на английском и французском языках, а Ирина Рахмани овладела фарси, поэтому они могли общаться практически со всеми интересными людьми, оказавшимися в городе, – европейцами и афганцами. И самым первым гостем молодой семьи стал полпред России Николай Захарьевич Бравин.

Пути Рахмани и Бравина ранее не пересекались, хотя ему тоже приходилось ездить туда и обратно через Ташкент и территории, захваченные своенные басмачами. Когда миссия Бравина ехала в Кабул, на них напала банда. Это произошло возле города Керки на Аму-Дарье. Двое убитых, восемнадцать раненых – таков был результат столкновения. Пришлось делать крюк, чтобы избежать новых столкновений. После нескольких встреч русский дипломат исчез. Это было неудивительно для дипломата: они постоянно получали новые задания. Только позднее супруги Рахмани узнали о дальнейшей судьбе Бравина. Но обстоятельства его смерти до сих пор вызывают много вопросов.

Несуществующий дипломат непонятного государства

Это как раз то, о чем мы говорили ранее: когда еще в истории дипломат мог оказаться в подвешенном состоянии – без верительных грамот, без полномочий, да еще и без официальной родины. Н.З. Бравин оказался единственным царским дипломатом в Персии, который дал согласие представлять интересы новой власти в Кабуле. Бравин, так и не получив из Москвы официальных документов, подтверждавших его дипломатический статус, решил 29 апреля 1919 года отправиться в Афганистан. Вместе с ним были 15 человек. Именно тогда они попали в засаду басмачей, но все же сумели добраться до столицы Афганистана. Больше Бравину не суждено будет увидеть родину, потому что все пошло не так.

Чиновник с опытом

Первоначально жизнь Бравина казалась вполне обычной. Он родился в мещанской семье в Симферополе, но стремился сделать карьеру, поэтому окончил факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета по арабско-персидско-турецко-татарскому разряду, а потом – учебное отделение восточных языков при Азиатском департаменте МИДа. С начала ХХ века он успел получить неплохой дипломатический опыт: с 1905 по 1907-й – в Персии, с 1907 по 1909-й – вице-консул в Сеистане (область в Восточной Персии), в 1909–1911 годах – консул в Бомбее и Калькутте, в 1913 году – консул в Аддис-Абебе, в 1914 году – опять в Персии. Можно заметить, что, став дипломатическим чиновником, Бравин менял места дислокации, но, скорее всего, плохо представлял себе, что происходит у него на родине. Судя по воспоминаниям, он был обычным служакой, дисциплинированным и патриотичным, его характер портили только вспышки гнева и нетерпимость по отношению к коллегам. Если бы Бравин работал в европейских миссиях, его давно заменили бы другим, более сговорчивым сотрудником, но Восток был в то время такой же загадкой, как и сто лет назад, поэтому любые профессиональные кадры ценились на вес золота.

Когда в России сменилась власть, Бравин, не особо размышляя над тем, что произошло, принял новый порядок и перешел на службу советской власти. Это было типично для дипломатов – людей достаточно рациональных и прагматичных. Бравин даже получил назначение дипломатического представителя России в Персии. В январе 1918 года он прибыл в Тегеран и наладил связи с местным обществом, активно выступал перед населением с разъяснениями международной политики России. Персия была важным стратегическим регионом, который на протяжении веков был яблоком раздора для Англии и России. В тот момент Персия выбирала, кого ей предпочесть – англичан или советских. Наряду с Бравиным принимали и британских эмиссаров. Персия отвергла советского дипломата, и его отозвали в Москву в июне 1918 года – всего через полгода после начала работы. Далее он был назначен уполномоченным Народного комиссариата иностранных дел в Туркестане и в марте приехал в Ташкент. В это время в соседнем Афганистане шла гражданская война, и советское правительство поручило туркестанской миссии наладить связи с Афганистаном, освободившимся от английского влияния. Бравин стал главой миссии, направленной в Кабул.

Его задача напоминала миссию Виткевича сто лет назад, но Россия была уже другой страной, и времена были другие. Впрочем, судьба Бравина похожа на судьбу Виткевича: оба погибли, одному из них было 30, другому – 39. В жизни обоих оказался сильный противник – англичанин. Только отношения Виткевича и Бёрнса напоминали корректную дуэль чести, присущую XIX веку, а отношения Николая Бравина и Фредерика Бейли стали поединком на выживание – с коварными интригами, переодеваниями и провокациями. Понятий чести больше не существовало, потому что битва шла не просто между двумя странами, но и между двумя системами.

Эмир Аманулла-хан, пришедший к власти в феврале 1918 года, был заинтересован в налаживании отношений с Советской Россией. 29 апреля советская миссия из Туркестана перешла границу, но была арестована и ожидала разрешения на дальнейшую деятельность. 8 мая ее выслали обратно на советскую территорию, поскольку санкция получена не была. В июне Бравин, получив из Москвы верительную грамоту о назначении его чрезвычайным уполномоченным советского правительства, предпринял очередную попытку въехать в Афганистан на пароходе по Аму-Дарье. Но судно было обстреляно туркменскими басмачами в сотне верст от Керки, и дипломаты вернулись назад.

Лишь с третьей попытки миссия преодолела это расстояние верхом и через Кушку и Герат прибыла в Кабул 21 августа 1919 года. Время было упущено, и действия Бравина потеряли смысл. Теперь в Афганистане, закончившем войну, не торопились выбирать себе приоритеты. Афганцам хотелось сохранить отношения и с англичанами, тем более что британская агентура уже успела провести на этой земле свою тайную разъяснительную работу. Налаживание контактов с большевистской страной могло отразиться на положении Афганистана в мире, к тому же афганское правительство совсем не хотело большевистского влияния и распространения революции.

Именно тогда Бравин общался с супругами Рахмани в их особняке и смог открыть в Кабуле представительство и несколько консульств. Но это все, что он успел сделать. Нервозная обстановка и ряд неудач сказались на и без того непростом характере посла. Его срывы создали в миссии невыносимую обстановку. Скорее всего, не последнюю роль сыграло и происхождение Бравина – его царская служба. Он был чужим для дипломатов нового строя. Наконец его решено было отозвать из Кабула и заменить другим послом – Я.З. Сурицем.

В декабре 1919 года в Кабул прибыл Суриц, отстранил от должности Бравина и приказал ему возвращаться в Туркестан. Между ними возник конфликт, Бравин подал в отставку и отказался уезжать. Очевидно, появление Сурица стало последней каплей, потому что Бравин счел такое отношение к себе неуважительным и неприличным.

После этого положение Бравина стало двусмысленным. Не имея статуса, он целый год жил в Кабуле, читал политические и юридические лекции, вел курсы по международному праву для афганских дипломатов. Начало 1921 года ознаменовалось решительными действиями: Бравин взял с собой дипломатический архив и попытался уйти в Индию, чтобы передать документы англичанам. Очевидно, в тот момент он сделал окончательный выбор и собирался эмигрировать в Англию. Но допустить такое не могли ни афганцы, ни русские, тем более что документы, увозимые Бравиным, имели большую ценность.

В группу, сопровождавшую дипломата, был внедрен наемный убийца по имени Аслан. Он и убил Бравина в дороге, на территории Газни. Ему помогли уйти от наказания обычным и широко распространенным способом: в местной тюрьме наняли арестанта-смертника, который за финансовую помощь его семье согласился взять на себя и это преступление – ему-то было уже все равно.

Афганско-русской семье Рахмани, которая недолгое время общалась с Бравиным в Кабуле, о его смерти рассказал совсем другую историю еще один русский дипломат и писатель Николай Равич. По его словам, Бравин был убит поздним вечером на одной из улиц Кабула: его ударили ножом в спину.

В организации убийства обвиняли английскую сторону, хотя этой стороне бегство Бравина было на первый взгляд выгодно. Мотивировалось подозрение тем, что миссия Бравина сообщила эмиру о готовности советского правительства защитить Афганистан от английской агрессии. Действительно, 2 сентября 1919 года Бравина пригласили к эмиру: Аманулла-хан решил говорить откровенно и заявил, что для защиты суверенитета Афганистану необходима военная помощь, которую он надеется получить от России. Назначение Сурица чрезвычайным и полномочным представителем РСФСР произошло 23 июня 1919 года, но в Кабул он приехал только 24 декабря 1919 года, поэтому Бравин продолжал вести себя как советский эмиссар. Его решительность в вопросе о помощи Афганистану, по мнению многих, привела к налаживанию отношений Афганистана и России.

На следующей аудиенции 10 сентября эмир прямо спросил посланцев о российской военной помощи «в случае разрыва дипломатических сношений Афганистана с Англией». И Бравин окончательно пообещал афганцам удовлетворить все их военные требования, как только белогвардейский заслон между центром и Туркестаном будет устранен. Он даже добавил, что советское правительство окажет Афганистану «помощь в каком угодно размере». Но не стоит забывать, что события в 1919–1920 годах стремительно сменяли друг друга: еще недавно Бравин уверял эмира в дружбе между Россией и Афганистаном, а через пару месяцев он уже был отстранен Сурицем и подал в отставку, превратившись в свободного гражданина. И в тот момент у него уже не было другого пути, кроме как уходить на Запад с важными бумагами.

Вторым доводом против англичан стали действия английской разведки, которая не раз руководила бандами басмачей и устраняла советских дипкурьеров. Именно так в 1922 году были убиты в пригороде Кабула радисты советского посольства. Но нападать на Бравина не было резона: он ведь уже не был ни работником посольства, ни дипкурьером, ни вообще советским служащим. Получается, что у англичан не было смысла убивать его.

Третьим доводом в пользу английского следа стала вероломная натура британского резидента полковника Фредерика Бейли. Так кем же был этот человек и какова его роль в этих давних событиях?

Фредерик Бейли был человеком Востока по рождению и человеком Запада по национальности. Он появился на свет в пакистанском городе Лахоре в семье британского офицера и впоследствии продолжил семейную традицию служения британской короне. Участник гималайских экспедиций, медалист географического общества, собиратель ботанических коллекций, этот человек сильно напоминал агентов-дипломатов первой половины века минувшего – образованных исследователей, ученых, путешественников, а не сухих служак, чиновников-карьеристов или жестоких вояк. Возможно, Бейли был бы даже уместен в обществе Яна Виткевича, Александра Бёрнса, Е.П. Ковалевского – всех тех агентов-миссионеров, которые наряду с переговорами решали и свои научные, познавательные задачи. Но в ХХ веке наступило время еще более жесткой дипломатии – скрытой войны разведок и борьбы за передел территорий. Возможно, это покажется странным, но то, что еще сто лет назад называлось «Большой игрой», имело теперь мало общего с игрой: теперь это была суровая реальность. И в ней Бейли действовал по другим правилам, точнее – без правил. Он пользовался своими связями с белым подпольем и торговцами, бродившими по азиатской пустыне бандами и наемниками, работавшими за деньги. Растерянность русско-советских дипломатов, у которых сменились власть и приоритеты, была английскому агенту только на руку.

У Бейли уже имелся опыт подпольной деятельности в Ташкенте. Он возглавлял английскую миссию, прибывшую в Ташкент 10 августа 1918 года. У Бейли и его коллеги капитана Л.С. Блейкера не было дипломатических документов, подтверждающих официальный характер миссии, но были свои секретные задачи.

Ф. Бейли. Справа он же в русской одежде. Ташкент. 1919 г.

Через несколько дней после их приезда в Ташкенте появился бывший британский консул в Кашгаре Джордж Маккартни, который собирался вернуться в Англию, но понял, что через Россию это сделать не получится. Маккартни отрекомендовал Бейли и Блейкера комиссариату иностранных дел Туркестанской республики как дипломатических представителей англо-индийского правительства, и с этого момента они воспринимались как дипломаты. Наркомат Туркестана запрашивал индийское правительство по радиотелеграфу, но, даже получив подтверждение, продолжал относиться с миссии с недоверием, и, как оказалось, не зря.

Пользуясь дипломатическим прикрытием, Бейли и капитан Блейкер наладили связи с басмачами и подпольем, оказывали им финансовую помощь и передавали секретные сведения. Как раз после появления английской миссии начались военные действия около Ашхабада. Там, на Закаспийском фронте, армия генерала У. Маллесона вела бои с Красной армией. Меньшевистское правительство пользовалось поддержкой англичан. Тогда по отношению к английской миссии в Ташкенте возникло недоверие.

Потом появились письма сотрудника Русско-азиатского банка в Кашгаре, в которых он сообщал председателю ЦИК Туркестана левому эсеру Успенскому, что британская миссия состоит из агентов, которые связаны с банковской оппозицией.

Бейли и Блейкеру пришлось оправдываться. Они говорили, что все происходящее на Закаспийском фронте является случайным совпадением и недоразумением, к которому они не имеют отношения. Полковник Бейли даже давал интервью «Нашей газете» Ташкента от 21 августа 1918 года: «Миссия прибыла в Ташкент… с целью ознакомиться с положением дел в Республике и рассеять необоснованные слухи о существующих якобы намерениях Англии вмешаться через Афганистан во внутренние дела Туркестанской республики. Миссия протестует против этих слухов, исходящих, по её мнению, из немецких источников…»

Чекисты догадывались, что целью англичан была организация восстания в Туркестане, а деньги и оружие они добывают на английских базах в Кашгаре и Мешеде.

Маккартни и Блейкер уехали из Ташкента в Кашгар 28 сентября 1918 года, и Бейли остался в обществе слуги-индуса Хан-Назара Ифтикора. Он получил приказ вернуться в Индию, но правительство Туркестана намеренно тянуло с выдачей выездных документов. Стало ясно, что Бейли раскрыт чекистами. Его подвергли домашнему аресту и обвинили в финансировании басмачей Ферганской долины. Бейли ни в чем не признавался, а затем сумел добиться освобождения от ареста. За ним установили слежку и запросили разрешение на его арест в Москве. Бейли об этом сообщили, и он, переодевшись в форму австрийского военнопленного, 1 ноября 1818 года ушел от слежки, или, как говорят разведчики, грамотно «слился» от спецслужб.

Именно с таким матерым волком приходилось впоследствии иметь дело советской дипломатии в Афганистане.

Авантюры дипломата

Когда Бейли покинул Ташкент, никто не знал, где он. А он очень скоро вернулся обратно, на этот раз – нелегально. Помог ему австрийский военнопленный Мандич, заместитель заведующего вторым отделением Военного контроля. Туда же Бейли устроился в роли военнопленного из Австрии с коммунистическими убеждениями. Ситуация сложилась почти анекдотическая: ташкентские чекисты были убеждены, что английский эмиссар уже далеко, а он действовал у них под боком, но уже в другом обличье. Подумать только: любитель риска полковник Бейли, обосновавшийся в Военном контроле, руководил антибольшевистским подпольем Туркестана. И это еще не все: именно Военный контроль послал Бейли в Бухару для проведения операции советской контрразведки, направленной против английских агентов при дворе бухарского эмира. И уже из Бухары Бейли наконец успешно прибыл в расположение своего непосредственного начальника – генерала У. Маллесона. О своих приключениях Бейли позднее написал книгу «Миссия в Ташкент», которая была опубликована в 1946 году.

Ирина Рахмани, знавшая и Бравина, и Бейли, называла последнего «мерзопакостной личностью», но не отказывала ему в ловкости, изворотливости и профессионализме. Полковник действительно умел маскироваться, менять обличье, причем риск только забавлял его, превращал его жизнь в приключение. Он без всякого страха бродил по улицам советского Ташкента и посещал любые учреждения, принимая облик то австрийского военнопленного, то советского чекиста, то туркменского торговца, то обычного служащего. По словам Ирины, муж рассказывал ей, что в резиденцию русской миссии, находившейся в Ташкенте, стал заглядывать чешский солдат Мунтц, дезертировавший во время войны и перешедший на сторону революции. Им оказался полковник Бейли. Он в совершенстве знал немецкий и пушту, поэтому особенно любил изображать пленных австрийцев или местных жителей. Знание языков помогало ему быть в курсе событий, ведь он без труда подслушивал чужие разговоры. А в числе его русских знакомых были брат Керенского Федор, сын великого князя Николая Константиновича Искандер, брат генерала Корнилова и даже семья Рерихов, которая из-за него чуть не погибла во время своей экспедиции.

После окончания Первой мировой войны в Германии усиливались голод, агрессивность, политическая и национальная рознь, недовольство евреями – мигрантами из Польши, где в это время диктатор Пилсудский устраивал свои гонения. И, конечно, в Германию вернулось множество ветеранов войны – «седых мальчиков», по выражению другого немецкого классика, Эриха-Мария Ремарка. Раненые, покалеченные, отравленные собственным ипритом и даже уцелевшие и физически здоровые, но надломленные, обиженные на жизнь и на правительство из-за отсутствия образования, безработицы и полного равнодушия к их боевым заслугам, все эти люди, научившиеся только воевать и стрелять, стали превосходным оплотом для зародившейся НСДАП – партии национал-социалистов. Какой-нибудь мелкий чин в структуре национал-социалистов, к примеру – шарфюрер, присматривался и подбирался к такому молодому ветерану, настраивал его против мигрантов, лавочников, тех, кто неплохо устроился, агитировал вступать в партию. Он же, этот шарфюрер, подтверждал свои слова делами – предлагал рабочее место на одном из заводов: «Партия не оставит тебя на улице». Это порождало в молодом человеке чувство благодарности, он охотно вступал в партию, которая его кормит, и начинал бороться против общих врагов.

С другой стороны, активизировались социал-демократы. Коммунисты также добивались своих целей, и Германию разрывало от партийных и народных страстей. Французская оккупация окончательно накалила ситуацию, и летом 1923 года коммунисты, руководствуясь инструкциями Коминтерна, попытались поднять вооруженные восстания и захватить власть в Тюрингии, Саксонии и Гамбурге, но действовали непродуманно.

Немецкий классик Лион Фейхтвангер создает впечатляющий калейдоскоп стремительно сменяющих друг друга событий: «…Наступило лето, лето сменилось осенью, осень – зимой. За это время был убит германский министр иностранных дел (Вальтер Ратенау. – Примеч. М.С.), Бенито Муссолини стал диктатором Италии, турки наголову разбили греков, свободная Ирландия получила конституцию. Французские промышленники никак не могли договориться с немецкими, поэтому Франция грозилась в виде залога занять Рурскую область. Множество немцев успело превратиться в миллионеров, но в миллионеров-бедняков: кто владел миллионом марок, тот располагал всего-навсего ста двадцатью пятью долларами» (Л. Фейхтвангер «Успех»).

Французские войска в Руре. 1923 г.

Еще драматичнее период инфляции описывает немецкий историк и публицист Себастьян Хаффнер: «В августе доллар стоил миллион марок. Мы прочли об этом с легким замиранием сердца, как если бы речь шла о невиданном спортивном рекорде. Спустя две недели этот курс вызывал лишь усмешку, ибо доллар, подзарядившись на миллионной отметке новой энергией, увеличил темп раз в десять и быстро дошагал до ста миллионов, а затем и до миллиарда. В сентябре миллион марок уже ничего не стоил, счет шел на миллиарды. В конце октября появился триллион. Потом произошло ужасное. Рейхсбанк прекратил печатать банкноты. Купюры давно отстали от стремительно растущего доллара, не поспевали и за ростом цен – 10 миллионов? 100 миллионов? – доллар и очередное повышение цен обгоняли друг друга. И наконец не стало банкнот, которые могли бы служить средством платежа. На несколько дней вообще прекратилась всякая торговля. В беднейших районах города люди, лишенные каких бы то ни было платежных средств, пустили в ход кулаки и принялись грабить бакалейные лавки. На некоторое время в воздухе вновь остро запахло революцией. <…> Политические «союзы», как левые, так и правые, годами находившиеся в спячке, очнулись и развили бешеную деятельность. В лесах под Берлином «союзники» тренировали свои боевые отряды. Просочились слухи о «черном рейхсвере», со дня на день ожидали переворота.

Было трудно отличить возможное от невозможного. Рейнская республика и впрямь отделилась от Германии, правда, просуществовала она всего несколько дней. В Саксонии на несколько недель установилась коммунистическая власть, против которой был брошен рейхсвер. И наконец, в один прекрасный день газеты объявили о том, что гарнизон города Кюстрина двинулся в «поход на Берлин» (С. Хаффнер «История одного немца»).

В этой ситуации крайней нестабильности один из создателей Рейнской республики Ханс Адам Дортен попытался 26 августа 1923 года выступить на митинге в Менхенгладбахе, но на сепаратистов напали националисты, лояльные правительству Берлина, и Дортену пришлось притвориться американским журналистом, чтобы спастись от разгневанной толпы. В октябре 1923 года вновь была предпринята попытка создать Рейнскую республику, и Дортен опять играл ведущую роль. Вместе с Йозефом Маттесом он создал временное правительство Рейнской республики в Кобленце. После возникших разногласий в следующем месяце он провозгласил правительство южной части Рейнской области в Бад-Эмсе. Но это восстание также провалилось – из-за внушительной оппозиции и из-за прекращения поддержки со стороны французских военных властей.

После своего поражения ночью с 31 декабря 1923 на 1 января 1924 года Дортен сбежал во Францию и поселился в Ницце, на юго-востоке страны. В 1927 году он нашел работу юриста, а в 1928 году принял французское гражданство.

Судьба Дортена, одна из многих похожих судеб, показывает, что в тот момент истории еще не было по-настоящему сильных лидеров – тех акторов политического процесса, которые могли бы что-то изменить в соответствии со своими идеями и целями.

Рурский конфликт

Рурский конфликт стал кульминацией взрывоопасных отношений между Германией и Францией, точнее – между Веймарской республикой и франко-бельгийскими оккупационными войсками, которые в 1923 году вторглись в Рурский бассейн. Корни вторжения уходили в 1919 год, когда на Веймарскую республику были возложены обязательства по уплате репараций. Версальский договор закрепил эти требования, а самой активной стороной выступил французский президент Раймон Пуанкаре. Оккупация не была каким-то радикальным, стихийным явлением. Лондонский ультиматум 5 мая 1921 года установил график выплаты репараций на сумму 132 миллиарда золотых марок, в случае невыплаты была предусмотрена оккупация. И, как только возникли просрочки в поставках и платежах со стороны Германии, французские и бельгийские войска начали вторгаться на территорию Рейнской демилитаризированной зоны, оккупировали Дуйсбург и Дюссельдорф. Произошло это 8 марта 1921 года. С этого момента они могли контролировать производство угля в промышленном районе Германии, а также порты Дуйсбурга и размеры экспорта стали и угля. Тем самым президент Пуанкаре защищал промышленные интересы Франции.

В романе Лиона Фейхтвангера «Успех» это время отразилось в небольших ярких сценках и монологах из жизни его соотечественников и современников: «Стану ли я выпускать серийный автомобиль или нет, это зависит, милейший господин Прекль, не от ваших конструкций, а от французского синдиката черной металлургии. <…> Но тут есть одна тонкость, господин инженер: выпуск ваших простых, дешевых машин может осложнить отношения с американской автомобильной промышленностью. Ну а решусь ли я осложнять эти отношения, будет зависеть от того, договорятся ли рейнские и рурские промышленники с французами. А ты, любезнейший, досаждаешь мне своими хитроумными сцеплениями!»

В это время Рурский регион сотрясали забастовки: правительство рейхсканцлера Вильгельма Куно призывало народ к неповиновению, а возмущение французской агрессией достигло предела. Выплата репараций прекратилась, предприятия отказывались выполнять требования французов, левые совершали нападения на французские войска. Французы в ответ ввели систему штрафов и устраивали карательные операции, в результате которых было убито 137 человек. Они казнили 28-летнего Альберта Лео Шлагетера, члена патриотического формирования «Фрайкор», что вызвало бурю негодования. В те годы патриотическое движение настолько усиливалось, что из немецкого языка убирались французские слова. Правительство Германии в те дни поддержало рабочих, выпустив дополнительные денежные массы, что не могло не привести к инфляции.

Острота политической ситуации в областях Германии усугублялась интересом со стороны США и Англии. Англия в те годы поддерживала Германию, стремясь к альянсу с этой страной, которую считала и достаточно сильной, чтобы мстить за свои поражения, и достаточно перспективной, чтобы вести в ней свой бизнес. США же после Первой мировой войны неожиданно – в некотором смысле и для самих себя – стали сверхдержавой, способной влиять и диктовать. Неожиданным это было и для самого президента Вильсона, который рассчитывал на патриархальность, христианские ценности, честное правление, но был очень удивлен и даже смущен тем, что на него смотрит вся Европа. Критика рейнских событий со стороны США заставляла Европу принимать быстрые решения. Но спасителем Германии от непомерных репараций выступил американский генерал Дауэс. У него был план.

Чопорный эстет Чарльз Дауэс происходил из старинного рода, известного своими политиками и деловыми людьми. Внук ветерана Войны за независимость и друг легендарного генерала Джона Першинга, Дауэс сочинял музыку и владел нефтяными компаниями, руководил валютной системой в администрации президента У. Мак-Кинли и Иллинойской трестовой компанией. Ледяной взгляд генерала и его базальтовые скулы сразу же создают портрет совершенного сухаря и педанта. Но песня «It’s All in the Game» сразу же все это отвергает и опровергает: генерал писал прекрасную музыку – лиричную, изящную и очень тонкую. Созданный еще в 1911 году, его лучший шлягер обрел популярность в 1950-х годах после смерти автора.

В годы Первой мировой войны Дауэс служил бригадным генералом. А в беспокойных 1923–1924 годах был назначен председателем международного комитета экспертов, вырабатывающих репарационный план для Германии. Произошло это следующим образом. 30 ноября 1923 года Комиссия по репарациям приняла решение о создании международного комитета экспертов. Возглавить комитет предстояло Дауэсу, которому впоследствии именно за эту деятельность присудят Нобелевскую премию.

Чарльз Дауэс

14 января 1924 года эксперты приступили к работе, а сам проект был закончен и представлен на рассмотрение 9 апреля. 16 августа этот договор был подписан на Лондонской конференции и вступил в силу 1 сентября 1924 года. Для Германии это были сложные годы.

Французская оккупация

Причиной вторжения франко-бельгийских войск в Германию стали репарационные выплаты Германии по результатам Первой мировой войны, точнее – их отсутствие. То и дело росло народное возмущение непомерными поборами, выплаты прекращались или становились меньше. Франция, как и сильно пострадавшая от Германии Бельгия, считала себя вправе оккупировать Рейнскую зону, чтобы по закону потребовать свои деньги. Это создавало напряженность, недовольство, возмущение, но в каком-то смысле вторжение выглядело узаконенным, хотя бы по тем дипломатическим соглашениям, которые были достигнуты в 1919 году.

Однако Англия и США имели в отношении Германии свой интерес. Они возлагали ответственность за события в Германии именно на Францию и даже требовали от нее репарационных уступок и послаблений. Первый американо-германский торговый договор был заключен в декабре 1923 года. Тогда же Англия и США даже подписали с Германией соглашения о займах: с одной стороны – сострадательная помощь, с другой – покровительство и кабала зависимости.

Франция, которую в этих договорах обошли, ощущала, что вокруг нее сжимается кольцо презрения и дипломатической изоляции. Это было на руку берлинскому правительству, которое получило влиятельных английских и американских союзников.

Реализация плана Дауэса

После установления в стране чрезвычайного положения правительству Густава Штреземана удалось приостановить деятельность компартии и взять ситуацию под контроль. Когда покончили с инфляцией, можно было приступать к реализации плана Дауэса. Его приняли 16 августа 1924 года и реализовали в течение двух последующих лет. Наконец Веймарская республика смогла выплатить репарации и выйти из долговой зависимости.

Заслугой плана Дауэса стал новый порядок репарационных выплат. Теперь их размер соответствовал экономическим возможностям Веймарской республики. Для помощи немецкой экономике Германии предоставлялся международный заем, причем в соответствии с планом начальный заем составлял 800 миллионов золотых марок. Главным кредитором были США, откуда до 1929 года были перечислены деньги общей суммой 21 миллиард марок. В результате такой помощи Германии оставалось выплатить только 200 миллионов золотых марок.

* * *

В наиболее острый момент Рурских событий, в ноябре 1923 года, в Мюнхене выступили правые силы. Активисты Национал-социалистической рабочей партии во главе с Гитлером организовали «пивной путч», направленный против революции, правительства и иностранных захватчиков. После этого путча Гитлера приговорили к пяти годам тюрьмы. Позднее, когда он придет к власти, он сразу же аннулирует все долги Германии, образовавшиеся в результате кредитов, предоставленных по плану Дауэса.

Пока Германия справлялась с репарациями, а Гитлер еще не пришел к власти, возникла необходимость документально закрепить незыблемость европейских границ, причем исходило это требование от Германии, только что пережившей французское вторжение.

С 5 по 16 октября 1925 года в швейцарском городе Локарно проходила конференция с участием рейхсканцлера Германии Ганса Лютера и министров иностранных дел Германии (Густав Штреземан), Бельгии (Эмиль Вандервельде), Великобритании (Остин Чемберлен), Италии (Бенито Муссолини) и Франции (Аристид Бриан), а также Чехословакии (доктор Эдвард Бенеш) и Польши (Александр Скшиньский). Поводом к созыву конференции стал меморандум германского правительства английскому правительству с предложением о заключении западноевропейского гарантийного пакта. 10 января 1925 года закончился срок режима наибольшего благоприятствования в торговле, который Германия предоставила странам-победительницам по Версальскому договору. Теперь Германия могла получить права на самостоятельную торговую политику, а вопрос торговли всегда был важен для Великобритании и Франции. А 9 февраля министр иностранных дел Германии Штреземан выдвинул предложение заключить договор о взаимных гарантиях в вопросе границ. Все пошли ему навстречу, тем более что европейская стабилизация способствовала предоставлению кредитов от США.

Важные документы

После долгих и сложных дипломатических усилий в Локарно были парафированы девять документов – пакт между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией (Рейнский гарантийный пакт 1925 года); арбитражные двусторонние соглашения между Германией и Францией, Германией и Бельгией; арбитражные договоры Германии с Польшей и Чехословакией; договоры о гарантиях Франции и Польши, Франции и Чехословакии; заключительный протокол и проект коллективного письма Германии относительно 16-й статьи Устава Лиги Наций.

Густав Штреземан, Остин Чемберлен и Аристид Бриан во время переговоров в Локарно. Октябрь 1925 г.

Главные акторы Локарнского соглашения министр иностранных дел Франции Аристид Бриан, министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен и министр иностранных дел Германии Густав Штреземан в 1925 году стали лауреатами Нобелевской премии мира.

1 декабря 1925 года договоры и соглашения были окончательно подписаны в Лондоне. Рейнский гарантийный пакт между Германией, Францией, Бельгией, Великобританией и Италией представлял собой главное звено, поскольку в нем речь шла о неприкосновенности германских границ с Францией и Бельгией: это было последствие Рурских событий 1923 года. Войска Франции и Бельгии ушли из Рейнского бассейна в 1925 году. После принятия Германии в Лигу Наций 8 сентября 1926 года Локарнские соглашения вступили в силу: теперь нового члена Лиги контролировали не страны-победительницы, а сама Лига. Гарантами заключенного в Локарно пакта выступали Великобритания и Италия. Бенито Муссолини в роли «гаранта соблюдения неприкосновенности границ» – звучит иронично.

Недочеты Локарно

Но всегда бывают недовольные. Идеологи левых убеждений опасались объединения капиталистических стран Западной Европы, включая Германию, против СССР. Они резко выступали против Локарнских соглашений, опровергая пословицу о том, что «дурной мир лучше войны».

Страны Восточной Европы ощущали себя униженными. Договоры с Польшей и Чехословакией не рассматривались как важные, и, если бы им понадобилась защита от Германии, страны Восточной Европы могли рассчитывать только на французское покровительство. То есть восточные границы воспринимались как границы второго сорта. Министр иностранных дел Франции Бриан пытался добиться справедливости и по отношению к странам Восточной Европы, однако встретил сопротивление не только Германии, но и Великобритании, поспешившей выразить поддержку немцам. Британские дипломаты еще со времени окончания Первой мировой войны испытывали к Германии смешанное чувство опасливой боязни и благоговения, о чем писал еще Г. Никольсон. Бриан же, напротив, стремился к сближению с Восточной Европой и СССР.

Конференцию в Локарно называли очень узкой – направленной лишь на урегулирование германо-французских отношений. При этом военные вопросы на ней вовсе не рассматривались, а Восточная Европа не чувствовала себя защищенной. Единственной заслугой Локарно стала сама атмосфера конференции, свидетельствовавшая о стремлении к налаживанию отношений и сотрудничеству. Эта атмосфера разрядила напряженность.

Поляки так не считали. Международные гарантии в отношении западных границ Германии ущемляли безопасность поляков. А Германия отказывалась рассматривать такие же гарантии в отношении польских границ. В 1934 году министр иностранных дел Польши полковник Юзеф Бек заявил советскому полпреду Я.Х. Давтяну, что «само название «Восточное Локарно» ему не нравится потому, что слово «Локарно» вообще представляет неприятный термин для поляков» (С.В. Лозунько «Уродливое детище Версаля», из-за которого произошла Вторая мировая война»).

Впоследствии Локарно остался лишь в воспоминаниях историков, потому что приход к власти нацистов в 1933 году и последовавший за этим захват Европы полностью отменил все соглашения. Аргументом новой германской власти стал советско-французский пакт о взаимопомощи, ратифицированный 27 февраля 1936 года французской палатой депутатов, который, по мнению Гитлера, нарушал пакты Локарно. Нацисты покончили с решениями Локарно 7 марта 1936 года, когда министр иностранных дел Константин фон Нейрат озвучил меморандум о защите границ для послов Англии, Франции, Бельгии и Италии. До Второй мировой войны оставалось чуть более трех лет.

Международная организация с расширенными правами призвана дать отпор любой агрессии, немедленно призвать к порядку агрессора. Такая организация подобна милиционеру, останавливающему на улице хулигана. Но когда японские войска осуществили вторжение в Китай и китайское правительство 13 сентября 1937 года обратилось к Лиге за помощью, стало ясно, что Лига – это не какой-то инопланетный космический союз, а обычное собрание из тех же самых людей, которые правят Европой. Франция и Великобритания, игравшие роль главных в Лиге, не хотели ссориться с Японией, потому что поблизости были их собственные колонии – на территориях Китая и в Индокитае. В результате проблему передали в так называемый «комитет 23-х», консультативный комитет, созданный Лигой в 1933 году для обсуждения маньчжурского вопроса.

Несколько дней комитет дискутировал и принял резолюцию, осуждавшую бомбардировку китайских городов японской авиацией. Кроме осуждения действий японцев и выражения поддержки Китаю, в резолюции ничего не было. Комитет даже предлагал членам Лиги Наций самостоятельно оказать помощь Китаю, что выглядело попросту несерьезно. Но о конкретной помощи говорили только представители СССР. Дипломаты Великобритании и Франции предлагали созвать конференцию стран – участниц Вашингтонского договора 1922 года в расчете на помощь США.

Слабость Лиги Наций

В то же время конференция в Локарно вызывала у СССР закономерное чувство обиды, поскольку державу отстранили от этого европейского форума. В мире после Первой мировой войны и русской революции поменялись приоритеты, и теперь воевавшей против Антанты Германии старались помочь, а советская страна превратилась в возможного врага, причем под угрозой оказались и решения Рапалло, поскольку Германия вышла из изоляции, ей предстояло вступление в Лигу Наций и не слишком нужен был союз с СССР. Но последнее оказалось не совсем верно: Германия по-прежнему относилась к Франции с недоверием и хотела поддерживать отношения с Советским Союзом, поэтому германская сторона выделила СССР кредиты на покупку германских товаров, а 12 октября 1925 года подписала советско-германский торговый договор и консульскую конвенцию. В тот момент Германия была двойственным партнером: с одной стороны, стремилась восстановить свои довоенные права и вновь вооружиться до зубов, чтобы когда-нибудь взять реванш за поражение; с другой – поддерживала Рапалльский договор с СССР. Очень скоро Германия должна была превратиться в такую же угрозу Лиге Наций, как и Япония, которая в конце февраля 1933 года предприняла новую агрессию против Китая. Непрочный мир начинал рушиться, а Лига Наций не могла этому помешать.

Адольф Гитлер объявляет о выходе Германии из Лиги Наций. Берлин.1933 г.

Доклад комиссии Литтона, предписывавший Японии вывести войска из Маньчжурии и одобренный большинством Лиги 24 февраля 1933 года, имел предсказуемый результат: японская делегация заявила о невозможности дальнейшего участия в работе Лиги Наций и покинула зал. К началу марта действия японцев активизировались, а Китай, так и не получивший никакой помощи, вынужден был согласиться на подписание унизительного перемирия.

Германия, видя слабость Лиги, тоже действовала с напором, требуя равных возможностей с другими странами в области вооружений, отказалась участвовать в конференции по разоружению, а 19 октября 1933 года вообще вышла из Лиги. При этом ее поддержали будущие союзники – итальянцы. Муссолини был и ранее известен тем, что на первых порах не вступал в схватку, лишь присматривался и только потом занимал определенную позицию. В этой ситуации он тоже не стал торопиться с выходом из Лиги, но дал понять Германии, что Италия на ее стороне. Так еще в начале 1930-х годов Лига Наций проявила свою полную беспомощность в отношении военной силы, а в Европе, на радость японским милитаристам, начал зарождаться блок ревизионистов – будущих стран оси.

В начале 1930-х годов одним из самых ярких политиков, ратовавших за мир и проводивших реформы, был Луи Барту. Но его гибель до сих пор кажется таинственной. Известно, как это произошло, тем более что все это наблюдала целая толпа. Но очень уж это убийство напоминало случай в Сараеве, спровоцировавший Первую мировую войну: множество людей на улицах, двойное убийство и полная неясность. Ассоциация с преддверием Первой мировой возникла и у американского президента Ф.Д. Рузвельта, сказавшего в письме к послу в Риме Б. Лонгу: «Я не исключаю, что мы находимся в июне или июле 1914 года».

Барту и его система коллективной безопасности

Министр иностранных дел Франции делал все, чтобы консолидировать Европу и вернуть ей старый дух, прежние традиции. Он хотел бы возвратить то время, в котором не было мировых войн и не было противостояния. А кроме того, он стремился привлечь к делу мира Восточную Европу. Так он создал «Малую Антанту», в которую входили чехи, поляки, румыны. Через чехов стал вести переговоры с СССР, чтобы на одного союзника у Франции стало больше. Хотел он и Югославию с Италией помирить, их тоже привлечь к делу мира. В плане Луи Барту Франция играла роль европейского миротворца, государства-лидера, вокруг которого объединятся другие. Ради своих целей он пригласил во Францию югославского короля. Этот визит ни для кого не был секретом. Однако он привлекал внимание не только благожелательной публики и зевак, но также и противников «Малой Антанты». Возникли слухи о готовящемся покушении на короля. Барту тоже предупреждали, что в Марсель ехать небезопасно. Но Барту выбрал именно Марсель, потому что этот город связывал французов и югославов, там находился и памятник французам, погибшим на Балканах и в Салониках, к которому высоким гостям надлежало возложить цветы в знак памяти и признательности.

В целях безопасности решено было доставить короля необычным способом – по морю и на военном корабле. Когда он уже был на борту, в Париже сообщили, что покушение готовят хорватские боевики. 9 октября 1934 года, в два часа дня, эсминец «Дубровник» вошел в гавань. Его торжественно встречал эскорт французских миноносцев. В честь короля прозвучал артиллерийский салют. Александра Карагеоргиевича приветствовали Барту, военно-морской министр Франсуа Пьетри, генерал Жорж и представители военного и дипломатического ведомств. Для французского министра иностранных дел это была знаменательная дата: ровно девять месяцев назад он заступил на свой пост. Король и генерал Жорж произнесли речи. Дальше политическим деятелям предстояло сесть в автомобиль и проследовать к памятнику, чтобы возложить цветы. Это был важный для истории момент: и Марсель, и памятник символически связывали Францию с Югославией и Сербией. Автомобиль внушал опасения охране короля. Небронированный, наделенный широкими подножками, на которые легко вскочить при покушении, и огромными открытыми окнами, ландо обладал еще и откидным верхом. В общем, он больше напоминал прогулочную машину. Но Барту полагал, что открытая машина сделает визит короля более демократичным и доступным для публики и прессы. Однако он рассчитывал, что их будет сопровождать эскорт мотоциклистов и двенадцать полицейских на велосипедах, а они по какой-то причине отсутствовали. Вместо них автомобиль сопровождали полковник Пиоле и майор Вигуру на лошадях. Шофер Фуссак тоже по непонятной причине снизил скорость до четырех километров в час.

В 4 часа 20 минут они добрались до биржи, и тут из толпы выскочил человек и бросился к автомобилю. Полковник Пиоле попытался на своей лошади остановить его, но не смог, и террорист беспрепятственно вскочил на подножку и два раза выстрелил королю в грудь. Барту был ранен в руку. Водитель попытался оттащить убийцу. Генерал Жорж кинулся на стрелявшего, но сам получил четыре пули. Был ранен полицейский, его коллеги в результате стрельбы убили двух человек из толпы и ранили десятерых. Полковник Пиоле развернулся и нанес убийце удар саблей, а толпа во время панического бегства едва не затоптала его, но полицейским удалось перетащить его к киоску.

Первые секунды после выстрелов в короля Югославии Александра и министра Луи Барту 9 октября 1934 года в Марселе

Король Александр, перенесенный в здание префектуры, умер, не приходя в сознание. Луи Барту мог бы выжить, но ему по ошибке наложили повязку ниже раны, и он потерял много крови. Ему сделали операцию, но спасти уже не смогли. Вскоре тем же вечером умер и террорист. Генералу Жоржу удалось выжить, но он долго лечился.

После таких событий задуманный Барту план рухнул. Ни о каком сотрудничестве уже не было и речи, а югославское правительство принялось выслеживать усташей и болгарских террористов, к которым принадлежал убийца, известный под именем Владо Черноземский.

На самом деле его звали Величко Димитров Керин, он был родом из Болгарии и являлся членом ВМОРО – Внутренней македонско-одринской революционной организации. Этот боевик уже совершал убийства и даже приговаривался к смертной казни, но был помилован болгарским царем. В 1924 году Владо ликвидировал представителя Болгарской компартии Димо Хаджидимова, который ранее состоял в той же организации террористов, но вышел из нее. В 1924 году Софийский окружной суд приговаривает его к смертной казни, но приговор не был приведен в исполнение, а в 1925-м Черноземский совершает побег во время конвоирования. У активиста ВМОРО даже был грандиозный план войти в Зал заседаний Лиги Наций и подорвать себя бомбой, чтобы мировое сообщество наконец обратило внимание на македонский вопрос. Владо был классическим профессиональным революционером и террористом, но и его самого, и всех, кто разделял его взгляды, породил злополучный македонский вопрос. В 1934 году Владо Черноземский получил превосходную возможность отомстить и французской дипломатии в лице Луи Барту, и югославскому королевству в лице Александра I, а заодно вновь привлечь внимание к Македонии.

В 1910-х и 1920-х годах убийства послов были достаточно распространенным явлением, поскольку происходил передел мира. Так, 10 мая 1923 года в швейцарской Лозанне был застрелен полпред СССР в Италии Вацлав Воровский. Его убийца белогвардеец Морис Конради хотел отомстить за репрессированных советскими властями родственников и сказал на судебном процессе: «Я верю, что с уничтожением каждого большевика человечество идет вперед по пути прогресса. Надеюсь, что моему примеру последуют другие смельчаки!» Швейцарские власти заявили, что не обязаны были предоставлять охрану полпреду. В ответ советское правительство издало 20 июня 1923 года СССР декрет «О бойкоте Швейцарии», денонсировало дипломатические и торговые отношения и запретило въезд в СССР всем швейцарским гражданам, не принадлежащим к рабочему классу.

Эрнст фом Рат

Но случалось, что дипломатов убивали по ошибке или просто потому, что они оказались не в том месте и не в то время. Так, 21 октября 1933 года во Львове был застрелен сотрудник посольства Андрей Павлович Майлов, которого боевик ОУН Николай Лемик принял за советского консула. Консулу в тот день, если можно так сказать, повезло: он заболел, и вместо него в кабинете сидел Майлов. Такова судьба. Заказчиком убийства был основатель ОУН Евгений Коновалец, организатором – Степан Бандера, а убивать послали неудачника Лемика.

Погибнуть по ошибке довольно обидно, но в те годы стрельба по мишеням напоминала ковровую бомбардировку, и жертвой мог оказаться кто угодно, причем если не сегодня, то завтра. Любой советский дипломат, как чиновник при исполнении, мог быть застрелен кем-то из монархистов или эсеров, попасть в подвалы Лубянки и подвергнуться расстрелу за «шпионаж в пользу иностранных государств», мог погибнуть позднее на войне. И такая же гибель могла подстерегать любого другого дипломата – французского, британского, германского. В то время погибнуть можно было везде, а мир представлял собой дымящееся жерло вулкана.

Просто немец

Эрнсту фом Рату тоже не повезло, причем во всем. Ему, прусскому аристократу былых времен, лучше было бы родиться в XVIII или XIX веке. Гитлеровский рейх ориентировался уже не на таких щепетильных персон, потому что куда сподручнее было пользоваться услугами простоватых боевиков, «псов» военщины. Эрнст с самого начала был противником гитлеровской политики и защитником евреев. В нацистской среде он даже считался неблагонадежным. Каково это – быть профессиональным дипломатом в стране, где дипломатия служит нацизму? Очевидно, фом Рату в 1930-х годах было даже лучше оказаться на практике в Париже, подальше от германских интриг и сведения счетов. Он работал секретарем у своего дяди Роланда Кёстера, немецкого посла во Франции.

18 октября 1938 года Эрнста назначили секретарем миссии. А 7 ноября того же года в здание германского посольства вошел еврейский юноша Гершель Гриншпан, взвинченный, деморализованный и жаждущий мстить немцам за свою семью. Ему было все равно, кому мстить, лишь бы немцу. На прием он попал именно к Эрнсту фом Рату, который всегда был готов помочь еврею, оказавшемуся в затруднительном положении. Эрнст даже не вызвал секретаря, чтобы запротоколировать встречу: очевидно, думал, что сам разберется в частном вопросе. Гриншпан, едва войдя в кабинет, крикнул ему в лицо: «Un sale boche!» («Грязная немчура») – и выпустил в Эрнста пять пуль. Миссия была выполнена, и убийца без сопротивления сдался полиции. В тюрьме Фрэн для несовершеннолетних преступников его обыскали и обнаружили письмо к родителям: «Мое сердце облилось кровью, когда я узнал о вашей судьбе, и я должен протестовать так, чтобы об этом узнал весь мир».

Детство и юность Гершеля Гриншпана были весьма беспорядочны: школу он не окончил из-за своей несобранности, предпочитал учебе участие в сионистской организации, начал изучать иврит, но тоже бросил. С еврейской национальностью и без образования у него не было шансов получить работу в Германии, и он уехал к дяде в Брюссель, где довольно скоро стал обузой. В Париже, у другого дяди, он тоже не стремился к серьезному делу, в основном бродил по клубам и кинотеатрам. Два года он пытался получить вид на жительство, но безуспешно, и вернуться назад, в Германию, он не мог, потому что истек срок его паспорта. В августе 1938 года, когда ему предписали покинуть Францию, дядя прятал его в пустующей мансарде. Там Гершель и узнал, что его семью депортировали через немецко-польскую границу в числе 17 тысяч евреев. Сестра прислала горькое письмо с просьбой о деньгах или теплых вещах. Гершель просил у дяди деньги для семьи, но тот отказал, и они поссорились. После этого юноша ушел из дома, прихватив немного денег, снял номер в дешевой гостинице, написал прощальное письмо и отправился покупать револьвер. Едва ощутив в руке холод стали, он пошел прямо в посольство – стрелять в любого, кто попадется.

Это оказалось одно из самых нелепых и бессмысленных покушений в истории. В каком-то смысле Гершель Гриншпан даже помог гитлеровскому режиму избавиться от неудобного дипломата. Это называется «убить двух зайцев»: руками еврея убрать одного из самых гуманных работников посольства. И, конечно, режим не преминул этим воспользоваться. Так поступок Гриншпана привел к организации еврейского погрома «Хрустальная ночь». 9 ноября отряды вооруженных штурмовиков нападали на людей, грабили, сожгли 267 синагог и 815 магазинов, убили 36 человек и 20 тысяч арестовали.

О чем говорит поступок Гриншпана и его последствия? О том повсеместном предвоенном хаосе, в который оказалась ввергнута Европа 1930-х годов.

Одной из самых загадочных жертв предвоенного, но уже очень опасного и жестокого времени стал Вильгельм-Эмануэль фон Кеттелер, барон из Вестфалии с крепкими и в то же время трагическими дипломатическими корнями. В его роду были офицеры и епископы, он же предпочел дипломатическую карьеру. Однако достаточно напомнить, что его дядя Клеменс фон Кеттелер, служивший послом Германии в Китае, был убит в Пекине в 1900 году во время «восстания боксеров», и дело его племянника Вилли фон Кеттелера приобретает какой-то зловещий оттенок, несмотря на то что родился он шестью годами спустя и своего дядю никогда не видел.

«Младоконсерватор»

Вилли фон Кеттелер появился на свет 15 июня 1906 года, окончил гимназию в Варбурге и престижный Мюнхенский университет. По своим взглядам он сформировался как консерватор, не принимавший ни коммунистов, ни национал-социалистов. Этот юноша жил прошлым и стремился сохранить германские ценности феодально-дворянского, патриотического и христианского мира, что в условиях зарождающейся «коричневой чумы» было достойно и неплохо, но совершенно идеалистично и недальновидно. Годы Веймарской республики требовали от молодых людей определиться заранее, с кем они пойдут дальше: примкнут к армии безработных сторонников Гитлера, готовых за рабочее место громить евреев-лавочников и вступать в НСДАП, или же возьмут курс на социалистические и коммунистические идеалы и вскоре пополнят собой ряды подпольщиков или эмигрантов. Разумеется, оба пути были не для молодого барона фон Кеттелера, который понимал элиту страны совершенно иначе – старомодно, то есть как происхождение, образование и верность этическим и эстетическим идеалам прошлого. Товарищи отзывались о нем как о «верующем католике, лишенном конфессиональной узколобости». Такие люди едва ли считают достойным и нормальным эмиграцию, бегство, уход от борьбы: это ведь их страна – так с какой же стати? Они скорее пулю себе в лоб пустят. А левые идеи или парады штурмовиков барон счел бы верхом пошлости. Это и определило в дальнейшем его судьбу.

Кеттелер заявил о себе как активный «младоконсерватор», стремившийся вернуть прежний облик Германской империи – абсолютистской державы, чуждой парламентаризму, либерализму, демократии, борьбе партий и союзов. По сути, он защищал интересы своего класса – аристократической и интеллектуальной верхушки старой Германии. Любые дебаты и демонстрации, любые популистские проявления они считали достоянием «плебса». Но азарт, тяга к политике, желание не сидеть в стороне, а действовать согласовывались с присущим знатной молодежи отсутствием чувства самосохранения и неумением предвидеть будущее. Новый век диктовал совсем другие законы, а Кеттелер был слеп и наивен. Этот человек, будучи молодым, уже опоздал родиться. Но иначе и быть не могло. Каждый человек задает себе вопрос: для чего он родился? И никто не хочет услышать в ответ: «Опоздал».

Уже в 20 лет он сблизился со своими земляками – фон Папенами, поэтому вполне естественным стал его карьерный рост к началу 1930-х годов, когда он сделался доверенным лицом Франца фон Папена, вице-канцлера Германии, а позднее – посла в Вене. Вторую половину 1932 года Вилли провел в Берлине и она стала для него особенно успешной: Кеттелер оказался в коридорах власти. Но нацизм был уже рядом.

Когда в январе 1933 года было сформировано коалиционное правительство, Кеттелера вновь взял к себе фон Папен, ставший вице-канцлером. Группа «младоконсерваторов», оказавшихся в канцелярии фон Папена, на полном серьезе мечтала о переустройстве страны и создании государства, похожего на старую Германскую империю.

Не стоит идеализировать «младоконсерваторов», но одно сравнение здесь явно напрашивается. В истории встречаются неожиданные параллели, и эти реформаторские мечты удивительно напоминают столичную российскую жизнь начала 1920-х годов, когда московская интеллигенция создавала дискуссионные клубы и театры, захлебываясь свободой и новыми возможностями, фантазировала на темы обновления жизни, строительства нового, лишенного предрассудков и недостатков государства. В преддверии ужесточения режима это тоже было игрой на краю обрыва – крайним идеализмом, детскими заблуждениями взрослых людей.

Вместе с Кеттелером в группу «младоконсерваторов» входили радикальный экстремист Эдгар Юлиус Юнг, зрелый и более опытный Герберт фон Бозе, хитроумный и наделенный литературным талантом Фриц Гюнтер фон Чиршки, а также Курт Йостен, Фридрих-Карл фон Савиньи, Вальтер Хуммельсхайм, Ганс фон Кагенек. Фон Кеттелер и фон Чиршки были адъютантами фон Папена, Герберт фон Бозе – руководителем отдела по связям с прессой.

Одним из самых воинственных деятелей в группе был сын ученого-педагога Эдгар Юнг. Будучи ветераном войны, он входил в так называемый Добровольческий корпус (Freikorps) – полувоенное формирование, созданное после поражения Германии. По условиям Версальского договора 1919 года побежденным разрешалось иметь сухопутную армию численностью не более 100 тысяч человек. В Добровольческий корпус входили националистически настроенные офицеры, демобилизованные солдаты, а также всякие авантюристы и безработные. Их целью стала борьба с «изменниками отечества», то есть с марксистами, социал-демократами, евреями. Главной идеей было возрождение прежнего «германского духа». Создателем первых боевых отрядов стал капитан кайзеровской армии Курт фон Шлейхер.

Вильгельм фон Кеттелер (крайний слева) с Францем фон Папеном и Гансом фон Кагенеком отправляются из Вены на совещание с Гитлером в Берхтесгаден. 1938 г.

Этот экстремистский корпус воспринимался с одобрением многими политиками. В боевиках видели патриотов рейха, готовых возродить великую Германию и поддерживать порядок, выгодный для среднего класса. В смутные времена националисты и экстремисты часто находят поддержку у политиков и населения: в них видят защитников закона и порядка. Воинственные молодые люди, сражавшиеся против большевиков в Литве, позднее стали основой рейхсвера и пополнили отряды штурмовиков СА.

Юнг – автор книги с красноречивым названием «Господство неполноценных» (нем. Die Herrschaft der Minderwertigen, 1927). Этот текст стал программным для консерваторов. А еще Юнг – один из участников «Фрайкора» 1919 года, уничтожившего коммунистическую деятельницу Розу Люксембург. С Юнгом у щепетильного Кеттелера возникали споры и противоречия: последний не разделял пристрастия Юнга к этим радикальным методам.

Судьба порой посылает человеку красноречивые знаки – сигналы об опасности. Юнгу она ни знака, ни шанса не дала: очевидно, он уже исчерпал свой лимит деятельности. Но Кеттелеру и его приятелю Йостену такой шанс в 1934 году представился: они еще были нужны. Хотя впоследствии из всех этих людей лишь проницательному Фрицу фон Чиршки и дипломатичному Гансу фон Кагенеку удалось чудом сохранить себе жизнь, причем первый из них ушел из жизни, отметив свое 80-летие, а последний прожил на земле 94 года, то есть в три раза больше, чем его товарищ и коллега Вилли фон Кеттелер.

«Ночь длинных ножей»

А для Кеттелера первым сигналом об опасности стала «ночь длинных ножей».

Было начало лета 1934 года. Более активные Юнг и Бозе стали первыми жертвами их круга (он назывался «кругом Юнга»). Кеттелеру и Курту Йостену тогда случайно удалось бежать из офиса Папена и спасти свою жизнь. Когда пришли эсэсовцы, оба сотрудника вице-канцлера прикинулись посетителями, клиентами, и их просто выпустили на улицу за ненадобностью: что взять с обывателей? Отношение к обывателям у эсэсовцев и их противников из СА было одинаковым: Юнг сформулировал это в своей книге как «деполитизацию масс, отстранение их от управления государством». Убийцы посчитали, что перед ними не политические конкуренты, а члены «массы». Это и был тот самый шанс, который судьба дает человеку, но обычно только один раз.

И 28-летний Кеттелер, едва выбравшись из лап смерти, бросился спасать страну. Тем же днем он направился к рейхспрезиденту Паулю фон Гинденбургу в прусское поместье Нейдек, чтобы рассказать о событиях в Берлине и просить о помощи и введении чрезвычайного положения. В конце концов, Гинденбург – главнокомандующий, должен же он что-то предпринять, если патриотов убивают.

Кеттелера не пустили: протокол, бюрократия и нежелание вмешиваться, брать на себя ответственность тоже. Молодой чиновник уезжать просто так не хочет, он мчится к соседу Гинденбурга Эларду фон Ольденбург-Янушау, заклинает его достучаться до главнокомандующего. И как будто это удалось: Гинденбург имел разговор с Гитлером, убийства прекратились. Но было ли это? И не потому ли они прекратились, что всех, кого надо, уже убили?

В числе тех, кого было надо убить, оказались Юнг и Бозе. 25 июня 1934 года был арестован Эдгар Юнг. Его заперли в каземате на Принц-Альбрехтштрассе, потом выволокли из камеры, находящейся в подвале штаб-квартиры гестапо, и предположительно 1 июля 1934 года смертельно избитого бросили умирать в лесу около Ораниенбурга. Референт Папена по вопросам прессы Герберт фон Бозе был захвачен врасплох эсэсовцами 30 июня 1934 года на Вильгельмштрассе во дворце Борзига. Его застрелили в собственном кабинете, но выдали это за несчастный случай во время зачистки восставших штурмовиков. Но этой официальной версии противоречили другие сведения: Генрих Гиммлер лично отдал приказ об убийстве Бозе как своего личного врага. Гестапо потребовало кремировать Бозе, его спешно похоронили на кладбище Лихтерфельде. О том, кто был причастен к этому убийству, скажем чуть позже.

А что же вице-канцлер фон Папен, 55-летний наставник и заступник своих молодых сотрудников? Вот что он записал позднее в своем дневнике: «Больше всего занимал мои мысли вопрос, каким образом сообщить Гинденбургу о необходимости ввести чрезвычайное положение. Это поставило бы ситуацию под контроль рейхсвера и позволило нам провести настоящее расследование всего происходящего. У Кеттелера, одного из моих самых верных друзей и помощников, возникла, кажется, та же самая мысль. Он избежал ареста и отправился в одиночку в Нейдек, но когда добрался до расположенного неподалеку поместья, принадлежавшего господину Ольденбург-Янушау, то узнал, что состояние здоровья президента исключает всякую надежду на встречу с ним. Телеграмма с поздравлениями Гитлеру по поводу подавления мятежа, отправленная от имени Гинденбурга, ясно показывала, что он не имел никакого реального представления о развитии событий».

Далее Папен еще рассуждает на тему возможной изоляции Гинденбурга – уж не потому ли рейхспрезидент молчал? Это как Горки для В.И. Ленина или Форос для М.С. Горбачева – известный прием отстранения от власти. Да и сам Папен находился в тот момент под домашним арестом. Но даже в опасности он – облеченное властью лицо, фактически второе лицо в стране (Гитлер, понятно, уже не в счет, погромы – его рук дело). Но Папен самоустранился, не поехал восстанавливать порядок и справедливость. Он старше, опытнее и опасливее своих рьяных подопечных, он рассчитывал просто пересидеть Гитлера, надеялся, что все само собой обойдется, а в самые опасные моменты он отсидится в тени. Возможно, именно этот страх дал ему возможность дожить почти до 90 лет. Немецкий журналист-эмигрант Себастьян Хаффнер с возмущением писал: «Но что же тогда сказать о благородных аристократах, которые, подобно фон Папену, видят расстрелы своих друзей и сотрудников, остаются на своих постах, да еще и кричат «Хайль Гитлер»?» (книга «История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха», 1939)

В тени аншлюса

Вильгельм фон Кеттелер в тот момент выжил и повзрослел, у него уже не было иллюзий, но, увы, остались заблуждения.

В Вену он попал в августе 1934 года вместе с Папеном, и это тоже было спасением: Папена отправили в отставку и сделали послом в Вене, так что оба они могли находиться в красивой, старинной державе далеко от Берлина – не видеть и не переживать того, что там происходит. Кеттелер с радостью занимается налаживанием отношений между Австрией и рейхом, видит в этом свою задачу. Но покоя уже не будет. Кеттелер понимает, что австрийская пора лишь оттягивает страшное будущее.

Он находится на непонятной должности – то ли чрезвычайный атташе, то ли личный секретарь посла. На самом деле это, конечно, сотрудник по особым поручениям, агент. Но для агента он слишком прям и наивен. В феврале 1938-го, перед самым аншлюсом Австрии, Кеттелер и его коллега Ганс фон Кагенек по поручению фон Папена перевезли в Швейцарию дипломатические документы – чтобы положить их на депозит в швейцарский банк, известный всему миру своей недоступностью. Вернувшись в Вену, Кеттелер, по некоторым данным, приступил к подготовке покушения на Адольфа Гитлера. Насколько далеко он зашел, неизвестно. Считается, что в планы Кеттелера входило намерение застрелить Гитлера из окна посольства во время его торжественного въезда в Вену (об этом визите мы расскажем в главе «Оптанты»).

На фотографии, сделанной 21 февраля 1938 года, за три недели до смерти Кеттелера, он изображен с Францем фон Папеном и Гансом фон Кагенеком. Кеттелер выглядит осунувшимся и мрачным, смотрит вниз: будущее ничего хорошего не предвещает, точка невозврата пройдена. Они втроем отправляются из Вены на совещание с Гитлером в Берхтесгаден. Что день грядущий им готовит? Грядущий день готовил им вероломный аншлюс той страны, где они жили и работали эти четыре года и где они всеми силами пытались наладить дружеские, добрососедские отношения. Фактически в вотчину фон Папена вторглись уже во второй раз.

Итак, Кагенек и Кеттелер по поручению посла успели переправить документы в Швейцарию, и впоследствии случившееся с Кеттелером связывали именно с этими бумагами. Сразу после аншлюса Австрии 13 марта 1938 года Вильгельм фон Кеттелер пропал и был объявлен в розыск. Об этом фон Папен давал показания на Нюрнбергском процессе в 1946 году: по его словам, он поставил в известность полицию Вены об исчезновении своего сотрудника. Он даже просил Р. Гейдриха выяснить, «не арестовали ли господина фон Кеттелера по ошибке», а потом, уже в апреле, доложил об исчезновении дипломата Адольфу Гитлеру, Генриху Гиммлеру, Герману Герингу и Эрнсту Кальтенбруннеру. Нашел кому докладывать! С таким же успехом можно было отправить волка на поиск пропавших зайцев. Гиммлер, прекрасно знавший о судьбе Кеттелера, издал приказ от 25 марта для начальника полиции порядка и начальника полиции безопасности осуществлять разыскные мероприятия. А что еще он должен был делать?

Ровно через месяц тело Вильгельма фон Кеттелера нашли в Дунае, в 50 километрах от Вены. Труп был обезображен, его опознали по золотому кольцу с синим сапфиром и двумя бриллиантами и золотому кольцу-печатке с фамильным гербом. Официальная версия была предсказуема – утопление. Однако в крови была обнаружена лошадиная доза хлороформа, которая усыпила бы любого, и вода по составу не походила на дунайскую. Нетрудно было догадаться, что дипломата усыпили с помощью хлороформа и утопили в ванне, а потом подбросили труп в Дунай. Журналисты и товарищи Кеттелера сразу обвинили в убийстве гестапо и контрразведку. К чести фон Папена следует сказать, что он развернул бурную деятельность – объявил вознаграждение в 20 тысяч марок за поимку убийц, написал возмущенное письмо Гитлеру, обратился к Герингу за помощью. Он просил наказать сотрудников гестапо, мстивших ему и его людям. Геринг, благоволивший к фон Папену, помощь обещал, но дал понять, что и его возможности ограничены: у СС есть сведения, что Кеттелер собирался подготовить покушение на Гитлера.

27 апреля 1938 года останки Вильгельма фон Кеттелера спешно и тихо захоронили на кладбище Хайнбурга. Родственников даже не поставили об этом в известность, но через месяц провели эксгумацию с целью повторного подтверждения его личности и уже тогда перезахоронили в фамильном склепе.

Точная дата смерти Кеттелера подвергалась сомнению, поскольку произошло это в тени аншлюса Австрии. Но в своих мемуарах фон Папен приводит достаточно точное свидетельство своей секретарши, подруги Кеттелера: «Сразу же по прибытии в Вену меня известили, что мой друг и коллега Вильгельм фон Кеттелер пропал воскресной ночью 13 марта. Он провел вечер с моей секретаршей фрейлейн Розе, которая жила недалеко от представительства, и вышел из ее квартиры незадолго до полуночи. Оставив перед тем свой автомобиль на территории представительства, он отправился забрать его. Фрейлейн Розе заметила, что, когда он пошел прочь, за ним последовали трое каких-то людей. Утром в понедельник автомобиль находился по-прежнему там, где он его поставил, его квартира была пуста, и он, по всей видимости, туда не возвращался. В живых его больше никто не видел».

Двоюродный брат Кеттелера барон Филипп фон Боселагер, выступив 14 июля 2004 года в парламенте Баварии, заявил, что Кеттелер был утоплен агентами гестапо в ванне, а затем, утром 13 марта 1938 года, брошен в Дунай для имитации самоубийства. Боселагер утверждал, что один член СД в пьяном состоянии сказал другому: «Если вы недостаточно хороши, то утонете в ванне, как ваш приятель Кеттелер». О таком способе убийства писал в своих мемуарах и друг Кеттелера Чиршки: по его словам, убийство произошло из-за совместной деятельности Папена, Кагенека и Кеттелера по передаче документов, а к убийству мог быть причастен Вальтер Бохов, журналист и сотрудник вице-канцлера, но в то же время тайный агент гестапо. Исследователи утверждали, что в гестапо Кеттелера избивали и подвергали пыткам, о чем свидетельствует ужасное состояние трупа, который почти не поддавался опознанию.

Следствие по делу было заведено еще раньше – в 1970 году. По просьбе двоюродного брата Вильгельма фон Кеттелера барона фон Фюрстенберга оно было открыто центральным офисом управления юстиции в Людвигсбурге. В ходе расследования опросили бывших сотрудников СД и собрали косвенные доказательства. Процедура была приостановлена в 1980-х годах и завершена в 1994 году. На основе вновь открывшихся документов СД можно было утверждать, что Кеттелера 13 марта 1938 года утопил в ванне агент СД Хорст Бёме с сообщниками. Потом они бросили тело в Дунай. Команду убить Кеттелера Бёме получил от начальника СД Рейнхарда Гейдриха, агентом и информатором которого был журналист Бохов, работавший на газету «Daily Express» в Вене, следивший за Кеттелером и доносивший Гейдриху о его перемещениях. То есть под прикрытием журналистской деятельности скрывался классический провокатор гестапо. Следователи выяснили, что спусковым крючком для убийства дипломата стала поездка в Швейцарию в феврале.

У родственников Кеттелера осталось лишь удовлетворение от того, что многие обстоятельства прояснились и сами убийцы ненадолго пережили жертву. Заказчик Гейдрих был убит партизанскими разведчиками в Праге, исполнитель Бёме погиб в битве под Кёнигсбергом 10 апреля 1945 года. По данным историка Лутца Хахмайстера, провокатор Бохов умер в советском лагере для военнопленных в 1946 году. Но об этом странном «журналисте-провокаторе» стоит рассказать отдельно. Возникает вопрос: почему в случае с переправкой документов в Швейцарию пострадал один Кеттелер? Ни Папен, ни Кагенек не были похищены и убиты. Судя по всему, Кеттелер стал жертвой собственной ошибки: он доверился подлому доносчику.

Тайные агенты, шпионы, провокаторы или будущие вершители мировой политики нередко скрываются под маской журналистов – газетчиков или телерепортеров. Журналистами были революционер-ирредентист Чезаре Баттисти и его ученик, будущий тиран Бенито Муссолини, «серый кардинал» эпохи Первой мировой войны Андре Тардье и сотрудничавший с советским ГРУ разведчик МИ-6 Ким Филби.

По какой-то непонятной причине многим подозрительным субъектам, живущим под маской прессы, доверяют свои тайны даже государственные лица и чиновники, облеченные властью и ответственностью, в особенности – те, у кого много наивности, прямоты, честности, но еще недостаточно опыта, чтобы распознать волка в овечьей шкуре. Казалось бы, на высокие должности редко попадают абсолютно честные люди, а также полные профаны и доверчивые идиоты, подобные Буратино. Однако агенты-трансформеры на протяжении истории успели заманить в свои сети немало достойных и отнюдь не глупых мужей. Таким оказался и Вальтер Бохов.

Судя по воспоминаниям фон Папена, Бохов стал ключевой фигурой и в убийстве советника Бозе во время «ночи длинных ножей», и в деле об убийстве Кеттелера. Он следил за обоими. То есть в течение нескольких лет в стане людей, близких к государству и дипломатии, работал успешный провокатор – некая зловещая фигура, способная устранять государственных лиц, дипломатов, чиновников. Невероятно! Но не доверять данным Папена в данном случае нет оснований: он видел и слышал этих людей, наблюдал за ними и был достаточно опытен и проницателен, чтобы восстановить цепочку событий и найти виновного. Кто же такой этот зловещий Бохов, сумевший всех обмануть?

Шпион, вызывавший сочувствие

С 1920-х годов Вальтер Бохов жил в Берлине. 6 апреля 1926 года он женился на журналистке и переводчице Ханси Блютген. Он и сам успел попробовать себя в качестве писателя. Стал членом Союза немецких писателей и Ассоциации немецких писателей рейха, а в 1931 году опубликовал роман «Ханс-Георг унаследовал чудо», который четырежды переиздавался.

С 1932 года Бохов занялся политикой и начал работать в политическом секретариате Франца фон Папена, которого внутренне презирал. В 1933 году Бохов становится сотрудником «канцелярии вице-канцлера рейха», то есть все того же Папена, о котором он был невысокого мнения. Он так же, как «младоконсерваторы», служил у Папена, но совсем не принадлежал к их кругу. Именно тогда, в 1933 году, он начал сотрудничать с СД – службой безопасности. Бохов стал шпионом-провокатором. Что его привлекало? Азарт, чувство опасности или власть над людьми, которых он считал лишь фигурками на шахматной доске? Прежде всего тайная власть над своим начальником фон Папеном и молодыми сотрудниками канцелярии, этими консервативными баронами, мнящими себя элитой страны. Думается, Бохов с самого начала решил сыграть с ними в рулетку.

Среди сотрудников фон Папена (в центре) был агент-журналист Вальтер Бохов

Конечно, не он стал организатором и движущей силой «ночи длинных ножей», но его самолюбию льстило, что и он сыграл в этой постановке не последнюю роль. Наиболее активная группа из канцелярии фон Папена во главе с Юнгом и Бозе была уничтожена благодаря его сведениям, а сам фон Папен унизительно сидел под домашним арестом. Бохов быстро понял, с кем сила, и примкнул к победителям. Кстати, он сам находился в кабинете пресс-секретаря канцелярии Герберта фон Бозе, когда туда ворвалась группа эсэсовцев. Бозе был застрелен, Фриц Гюнтер фон Чиршки, Карл Савиньи, Вальтер Хуммельсхайм арестованы, а его, Бохова, отпускают, и он спокойно покидает здание, зная, что его никто не тронет: он нужный человек.

В Вене

После этого фон Папен и его люди не избавятся от Бохова никогда: подобно вестнику смерти он станет их преследовать. С августа 1934 года до весны 1938 года Бохов работал журналистом в венском офисе британской ежедневной газеты «Daily Express». В ведомстве вице-канцлера никто не подозревал о его тайной деятельности, и теперь, когда фон Папен уже не третье лицо в стране, а посол в Австрии, Вальтера Бохова продолжают считать своим, товарищем по прошлому. Атташе Вилли Кеттелер привлекает журналиста к внештатной работе и даже сочувствует ему. Об этом есть свидетельство фон Папена – уже после исчезновения Кеттелера он вспоминал о появлении Бохова в Вене:

«При обыске квартиры Кеттелера гестапо обнаружило некоторое количество швейцарских денег и свидетельства его недавней поездки в эту страну, предпринятой по моему поручению. Они принялись опрашивать его знакомых, включая предположительно и человека по фамилии Бохов, который в бытность мою вице-канцлером занимался у меня контролем зарубежной прессы. Бохов работал одно время корреспондентом в Англии и в совершенстве владел английским языком. Его непосредственным начальником в моем аппарате был Бозе, которого сотрудники гестапо застрелили 30 июня 1934 года при захвате помещения ведомства вице-канцлера. Вскоре после того, как я занял пост в Вене, там появился Бохов и сообщил Кеттелеру, с которым был знаком, что он ускользнул от гестапо и устраивается теперь в Вене в качестве внештатного корреспондента каких-то газет. Кеттелер ничего не заподозрил, и со временем они подружились. Не имея к тому никаких действительных оснований, я постоянно предостерегал его от слишком тесного общения с Боховом, который являлся, по моему убеждению, гестаповским шпионом, присланным в Вену для надзора за мной».

Далее, пытаясь вести собственное расследование и опасаясь репрессий, фон Папен продолжал сопоставлять факты: «Мое положение стало теперь исключительно трудным. Я каждый день ожидал ареста по обвинению в государственной измене. Проводимое в Вене расследование не давало никаких результатов, за исключением информации о том, что Бохов, в свою очередь, тоже исчез. К тому времени у меня больше не оставалось сомнений в том, что в этой драме роль злодея исполнял именно он. Одно из обвинений, которые Геринг зачитал мне из своей папки, касалось планов Кеттелера в 1937 году установить вблизи от Зальцбурга личную передающую радиостанцию. Его друзья, работая на ней, должны были сообщать нам о всяких необычных военных приготовлениях с германской стороны границы. Это предложение показалось мне фантастикой, и я отказался его финансировать. Единственным человеком, с которым Кеттелер мог бы еще обсуждать этот проект, был Бохов, которого он считал беглецом от гестапо. В тот вечер, когда я узнал о своем увольнении, первое, о чем меня попросил Кеттелер, было разрешение сообщить новость Бохову, чтобы «этот бедняга» смог заработать на эксклюзивной информации несколько лишних шиллингов. Не было сомнений в том, что он в какой-то момент рассказал этому типу и о поручении, касавшемся моего секретного архива».

Фон Папен, как видно из его записей, после своего понижения и отправки в Вену приобрел качества неплохого аналитика, в то время как большинство его молодых подчиненных напоминали слепых котят. С чем связана сострадательность Кеттелера, граничащая с блаженностью? Или это проявление кодекса чести дворянина, который никак не может допустить, чтобы его товарищ оказался предателем?

Конечно, Бохов сразу же доложил своим хозяевам о том, что венские дипломаты отправили документы посольства на депозит в Швейцарию. Благодаря этому тайному агенту служба СД все время была в курсе продолжающегося противостояния Кеттелера нацистской системе. Когда труп Кеттелера нашли и стало ясно, что он убит, соратники дипломата немедленно заподозрили Бохова в причастности к этому темному делу.

В опубликованных в 1972 году мемуарах Фриц Гюнтер фон Чиршки с полной уверенностью обвинял Бохова в том, что Кеттелер «на его совести». Как уже говорилось, дело об убийстве Кеттелера было возобновлено в конце 1970-х годов – спустя почти 40 лет после его гибели. Когда расследование было приостановлено, прокурор Брауншвейга не сидел сложа руки и к 1994 году смог доказать, что именно Вальтер Бохов был предателем, работавшим на СД, виновным в смерти Кеттелера. Доказательством служила задокументированная записка из Главного управления СД от 22 июня 1938 года, в которой офицер СД Хорст Бёме, доверенное лицо Рейнхарда Гейдриха и непосредственный убийца Кеттелера, отмечал, что окружение фон Папена «каким-то образом узнало, какую роль в итоге сыграл Бохов». В то же время Бёме предлагал дать Бохову постоянную должность в немецком бюро новостей (DNB), потому что он осуществлял свою работу в качестве информатора «в течение последних нескольких месяцев для службы безопасности рейхсфюрера СС безвозмездно». Эта работа была «хорошей и чрезвычайно важной для СД». В записке, написанной тремя неделями позже, говорилось, что Гейдрих приказал, «чтобы Бохову по-прежнему оказывали поддержку ввиду известных причин из-за его важности». По словам следователей Брауншвейга, причиной убийства Кеттелера была информация, переданная Боховом в СД, о том, что Кеттелер отправился в Швейцарию со своим коллегой графом Кагенеком, чтобы незадолго до аншлюса Австрии положить важные документы посольства на депозит. Что же такое содержалось в документах? Не раз говорилось, что Гитлер опасался своей нелегитимности – того, что Гинденбург вовсе не передавал ему власть перед смертью: именно это могло быть задокументировано в тех бумагах. Довольно странно, если учесть, что к тому моменту власть фюрера была абсолютной и безраздельной, а Гинденбург уже умер. С чего бы Гитлеру волноваться?

Непотопляемые агенты

Что же касается Бохова, то это какой-то феномен. Он заключается не в том, что один человек предает другого, да еще и того, кто ему сочувствует и искренне хочет помочь. И не в том, что пишущий человек, автор романа, становится доносчиком. В данном случае феноменальным представляется доверие разумных людей – доверие, не имеющее границ и совершенно лишенное логики, анализа и элементарной наблюдательности. Бохов неоднократно у всех под носом сдавал своих сослуживцев, но никто его ни в чем не заподозрил.

Похожая история повторится позднее – когда уже в 1960-х годах совсем молодой агент-провокатор из итальянской секретной службы SISMI с легкостью заманит двух зрелых и опытных подпольщиков, южнотирольских оппозиционеров Г. Клотца и Л. Амплатца, в горы, чтобы сдать их итальянской контрразведке или убить: при любом раскладе ему обещали приличную сумму денег. В тот раз, в 1964 году, 25-летний провокатор Кристиан Керблер тоже скрывался под маской журналиста – телерепортера, снимавшего документальное кино. Под предлогом съемок фильма он и вытащил в горы подпольщиков. В результате один из них был убит, а второму, тяжело раненному, удалось спастись. Керблера объявили в розыск сразу четыре страны, его караулили на западногерманской, швейцарской и австрийской границах. Итальянцы тоже делали вид, что ищут его, чтобы обвинить в убийстве. Но провокатор и убийца не пойман до сих пор, и это – настоящий позор для закона и справедливости.

Интересно, что настоящих, не ряженых, журналистов не любят властные, сыскные и карательные органы, их убивают бандиты и секретные службы, им редко доверяют. А ряженые, работающие на властные, сыскные и карательные органы, наоборот, выходят сухими из воды, получают поддержку и пользуются всеобщим доверием. Очевидно, журналистская деятельность – удобное прикрытие для оборотней.

Сегодня лишь старшее поколение помнит старенькую картину «Миссия в Кабуле» – яркую, красочную, полную приключений. Главным героем фильма был посол в Афганистане Петр Сорокин, прототипом которого стал Яков Суриц, в дальнейшем – опытный человек с многолетним стажем дипломатической работы. Опять не избежать извинительной оговорки: трудно не заметить, что в картине, снятой в 1970 году и намеченной как масштабный боевик о событиях Гражданской войны (действие происходит в 1919 году), еврейское имя посла было заменено на малозаметное и распространенное русское имя Петр Сорокин, поскольку проще было сделать посла представителем титульной нации, а еще лучше – выходцем из пролетарских низов. Исполнитель главной роли в фильме, снятом авторами, которые сами принадлежали к далеко не титульной национальности (сценаристы – В. Вайншток и П. Финн, режиссер – Л. Квинихидзе), был найден практически идеально: русский актер Олег Жаков обладал не только опытом и крепкой актерской фактурой, но и поразительной способностью играть профессоров, рабочих и капитанов траулера. Он со своим мрачновато-насупленным лицом удачно вписался и в этот афганский колорит – как типичный слуга народа и режима. Конечно, события в фильме излагались весьма вольно и не соответствовали истинным реалиям того времени, но само по себе обращение к миссии Якова Сурица в Афганистане было интересно, поскольку эта фигура у нас никогда не афишировалась, в отличие от И.М. Майского, А.М. Колонтай или В.Г. Деканозова.

Яков Суриц в дипломатии

Суриц – фигура неоднозначная и во многом загадочная. Этот человек ангелом, безусловно, не был, но в уме и проницательности ему точно не откажешь. Он прошел огонь, воду и медные трубы и смог не только сохранить собственную жизнь в условиях непростой исторической эпохи, но и оставаться на дипломатической работе вплоть до самой смерти.

Советский посол И.М. Майский называл его «человеком большой культуры и широкого политического кругозора» и вспоминал: «Он охотно посвятил меня во все детали парижской ситуации.

– Не знаю, чем закончится англо-французский спор, однако настроен я пессимистически…»

Здесь речь идет о том сложнейшем периоде европейской дипломатии, когда Суриц уже работал в предвоенном Берлине в 1934–1937 годах.

Полпред СССР в Германии А.А. Шкварцев (стоит в центре с бумагами) во время подписания Договора о дружбе и границе между СССР и Германией 28 сентября 1939 г.

Яков Захарович Суриц в 1920—1940-х годах был одним из наиболее известных и влиятельных советских дипломатов европейского масштаба. В «Независимой газете» от 1 марта 2001 года мы читаем: «Сын состоятельного владельца ювелирного магазина в Даугавпилсе, Яков Суриц пошел в революцию, оттуда в сибирскую ссылку, затем эмигрирует в Германию, где прослушал курсы лекций по юриспруденции в знаменитом Гейдельбергском университете и блестяще овладел немецким языком. После возвращения в 1917 г. в Россию стал красным дипломатом. На протяжении своей почти 30-летней дипломатической деятельности Суриц последовательно занимал посты советского полпреда в Дании, Афганистане, Норвегии, Германии, Франции и в Бразилии. Среди его друзей были выдающиеся дипломаты Чичерин, Литвинов, Коллонтай, Майский. Весной 1937-го его перевели из Берлина в Париж, где он провел следующие 3 года».

В антисемитской Германии второй половины 1930-х годов посол-еврей уже стал нонсенсом, и советской стороне это дали понять. Полпредство СССР в Берлине фактически оказалось в изоляции, за сотрудниками и всеми, кто приходил в его здание, велась слежка. Суриц обладал дипломатическим иммунитетом, но неприятная атмосфера вокруг советского полпреда ощущалась особенно заметно. Нарком Литвинов сочувствовал Сурицу и уговаривал: «Не принимайте слишком близко к сердцу отказ немцев от посещения Ваших приемов и обедов и неприглашение Вас на их прием. Мы здесь относимся к этому совершенно равнодушно…»

Но следовало учитывать реалии. К весне 1937 года особенно ужесточился антисоветский курс фашистской власти. Отношения двух стран были заморожены. Многие тогда предвидели ход дальнейших событий, но впоследствии неоднократно говорилось, что задачей советской дипломатии было не предотвратить войну, а оттянуть ее как можно дальше, чтобы успеть к ней приготовиться.

Миссия А.Ф. Мерекалова

Не нравившегося немцам опытного и образованного Сурица на боевом посту сменил Алексей Федорович Мерекалов – молодой первый заместитель наркома внешней торговли СССР, неопытный в дипломатии, к тому же владевший не немецким, а английским языком.

В начале мая 1938 года он по предложению Молотова стал послом в Германии. Мерекалов пытался отказаться, мотивируя отказ сложной обстановкой в Германии и незнанием страны и языка. Но теперь уже Сталин повторил ему задание, а Сталину не перечили.

С ноября 1938 года советско-германские отношения стали постепенно улучшаться. А 12 января 1939 года на новогоднем приеме к Мерекалову подошел Гитлер и четверть часа беседовал с ним. Это сочли хорошим знаком: ведь с другими послами Гитлер только обменялся рукопожатием. 1 марта 1939 года Мерекалова пригласили на многочасовой ужин у Гитлера, где советскому послу досталось почетное место возле Гитлера, Геринга и Риббентропа. Сам по себе этот факт мог свидетельствовать о готовности немецкой стороны к корректировке своих отношений с СССР в сторону улучшения. Но все было не так просто, а внешние проявления в дипломатии – лишь витрина. Скорее всего, Мерекалову, а заодно – и советской стороне, давали понять, что он принят и одобрен.

Мерекалов вполне устроил немцев: не только потому, что он был не еврей, но и потому, что таким послом было проще манипулировать. В тот момент дипломатические отношения между тремя странами – СССР, Англией и Германией – приобрели характер небольших придирок. С одной стороны, нарком Литвинов подбивал Англию объединиться с СССР против Германии, с другой – Мерекалов, встретившийся 17 апреля 1939 года с министром иностранных дел Германии Э. фон Вайцзеккером и вручивший ему ноту по поводу сорванных в чешской фирме «Шкода» военных контрактов СССР (в Чехословакию вторглись немецкие войска), выслушал неприятный намек министра: Германии, дескать, нет никакого дела до военных заказов СССР, поскольку Советы за спиной у Германии пытаются заключить пакт с Англией. Впрочем, Мерекалов не растерялся и тут же обсудил с министром несколько важных вопросов – отношения с Польшей, советско-германские отношения и вообще отношения европейских стран. В итоге Вайцзеккера удалось убедить в лояльности СССР по отношению к Германии. При этом Астахов, работавший переводчиком на встрече с Вайцзеккером, превратился в достаточно важную фигуру.

Переводчик в роли посла

До назначения Мерекалова переводчик посла играл совершенно иную роль: он не столько ходил за послом, чтобы переводить, сколько занимался сбором информации – знакомился, входил в доверие, общался с людьми, случайно затрагивал нужные ему темы, то есть был скорее агентом посольства. Теперь ему приходилось безотлучно находиться возле Мерекалова во время его контактов и переговоров, а порой и заменять его, поскольку немцы гораздо охотнее общались с человеком, который понимал их язык, но при этом не имел высокого статуса, чтобы отвечать на равных. И это – в тот тяжелый момент, когда решалась судьба мира.

Для серьезных переговоров был нужен человек, хорошо знающий немецкий. Присутствие на встречах с ответственными лицами Германии посла, имевшего уши, приносило дополнительную пользу – переводчик лично знакомился с важными лицами и слышал все разговоры и нюансы языка. Фигура посла слишком заметна для ведения переговоров, а переводчик привлекал гораздо меньше внимания. К тому же он мог невзначай встречаться с дипломатами страны пребывания, ходить с ними в ресторан, дружить семьями, и никто не обратил бы на это внимания. Такие контакты не освещались в прессе и не привлекали внимания. Конечно, следовало повысить полномочия переводчика, например сделать его временным поверенным. В такой ситуации посол превращался в декоративную фигуру: он ходил на официальные приемы, улыбался, беседовал на отвлеченные темы, а потом мог и вовсе отправиться на отдых. Переводчик же играл роль «серого кардинала»: за спиной у посла он осуществлял главную миссию. Со стороны это выглядело невероятно: немцы уже не искали посла, чтобы сообщить ему какие-то важные данные, они сразу обращались к переводчику Астахову.

Назначение Деканозова

Однако недооценивать проницательность Мерекалова тоже не стоит. Находясь в Германии, он и без знания языка все понял. На правительственном совещании 21 апреля 1939 года он сказал Сталину, что улучшение советско-германских отношений – «это результат стремления германского правительства усилить экономическую связь с Советским Союзом на базе взаимных хозяйственных интересов, в целях нейтрализации Советского Союза для реализации Германией своих захватнических устремлений в отношении Данцига, Польши и решения вопросов на Западе…».

Гитлер действительно разрабатывал осенью 1938 года три захватнических плана: аншлюс Австрии, присоединение части Чехословакии и наконец – аннексию польских территорий. С середины января 1939 года сообщения из советского посольства в Берлине должны были поступать непосредственно Сталину, минуя Наркомат иностранных дел и его наркома Литвинова. 15 марта чешский президент Гах подписал акт о ликвидации Второй республики и передаче чешского народа под опеку Германии, после чего немецкие войска заняли Чехию. В сентябре Германия напала на Польшу. А 27 сентября 1940 года Гитлер заключил Тройственный пакт с Италией и Японией. Еще через неделю глава советской разведки Деканозов прибыл в Берлин и на правах замминистра иностранных дел передал министру иностранных дел Германии Риббентропу, что Сталин готов присоединиться к оси Берлин – Рим – Токио.

12 ноября в Берлин была направлена делегация в составе Молотова, Берии и его заместителей Меркулова и Деканозова. После удачных переговоров полномочным представителем СССР в Германии был назначен Владимир Георгиевич Деканозов, который вручил Гитлеру верительные грамоты 19 декабря 1940 года, не подозревая о том, что план «Барбаросса» уже утвержден, а война с СССР назначена на 15 мая 1941 года.

В тот день Гитлер беседовал с Деканозовым 35 минут. Он спросил, прибыла ли семья посла вместе с ним, а потом поинтересовался, является ли новый представитель земляком и революционным соратником Сталина. Деканозов отвечал, что его родители – земляки Сталина, сам же он родился в Баку и не может быть соратником Сталина по возрасту: ему всего 42 года, а Сталину – 61. На это Гитлер ответил, что в таком случае Деканозов – самый молодой посол в Берлине. Следующий вопрос удивил Деканозова. Гитлер спросил, есть ли в посольстве бомбоубежище, и даже предложил услуги своего строителя. Вместе с Деканозовым присутствовал его советник – резидент внешней разведки НКВД Амаяк Кобулов, человек Берии.

В марте новый посол уже предупреждал о возможности нападения Германии на СССР: «В середине января в Варшаву прибыли части четвертой армии из Франции, которые разместились в окрестностях Варшавы и ближе к границе… Ежедневно на восток идут поезда с вооружением (орудия, снаряды, автомашины и строительные материалы)».

После этого события стремительно сменяли друг друга. 28 апреля 1941 года Гитлер в разговоре с послом рейха в СССР В. фон Шуленбургом заявил, что Сталин собирается напасть на него. До смерти перепуганному послу пришлось успокаивать фюрера и убеждать в том, что он не прав. На следующий день, вернувшись в Москву, Шуленбург, рискуя собой, начал предупреждать своих знакомых дипломатов в СССР, что война возможна и ее надо предотвратить. А 1 мая во время парада на Красной площади все увидели на трибуне Мавзолея Сталина рядом с Деканозовым. Это не соответствовало протоколу, но, видимо, разговор был серьезный, и касался он Германии. Еще через пару дней Шуленбург пригласит Деканозова к себе и скажет следующее: «Господин посол, может, этого еще не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией…»

Дальнейшая судьба графа Вернера фон дер Шуленбурга, Иоахима фон Риббентропа и Владимира Георгиевича Деканозова оказалась одинаково трагической, хотя и на разных берегах: первый был казнен 10 ноября 1944 году в связи с причастностью к заговору против Гитлера, второго повесили 16 октября 1946 году по приговору Нюрнбергского процесса, третий был расстрелян по «делу Берии» 23 декабря 1953 года.

24 августа 1939 года был подписан Советско-германский пакт о ненападении, который более известен как пакт Молотова – Риббентропа по именам подписавших его ответственных лиц. До сих пор многие, и не только историки, спорят о том, что это было – сговор амбициозных держав или попытка хоть немного оттянуть войну, защитить себя от гитлеровской агрессии. Историк А.В. Шубин в сборнике «Партитура Второй мировой» предлагает разделить стремления И.В. Сталина на время до подписания пакта и после событий, которые за ним вскоре последовали: «…на первое Сталин согласился 19 августа (за четыре дня до подписания пакта), а на второе – уже после начала германо-польской войны, когда выяснилось, что нового Мюнхена не будет, но поляки не смогут оказать длительного сопротивления немцам. Это позволяет увидеть широкий спектр альтернатив, которые должны были брать в расчет в Кремле. Уже после пакта могло состояться германо-польское соглашение под давлением Великобритании и Франции и новый Мюнхен – уже с участием СССР. После нападения Германии на Польшу могло начаться эффективное наступление на западном фронте в момент нападения немцев на Польшу, которое оттягивает силы Гитлера на запад и спасает поляков от быстрого разгрома. Каждый из этих вариантов был выгоднее СССР, чем ситуация июля и тем более марта 1939 г., и она совершенно не исключалась пактом».

Иными словами, дело было не в документе, а в самих поступках, которые говорили об истинных намерениях. Мюнхенский сговор показал намерения, как и все дальнейшие действия рейха. Возможно ли было в то время прибегнуть к какому-то иному документу? Думается, это уже не имело практического значения, потому что любые переговоры бессмысленны, когда нападение на Польшу – уже продуманный план. Война уже в те дни многим казалась неизбежной, и дело было лишь в дате начала этой войны.

По мнению военного историка М.И. Семиряги, автора книги «Тайны сталинской дипломатии», существовало три альтернативных решения. Первое – затянуть переговоры с Германией и продолжить договариваться с Англией и Францией. Но британцы подыгрывали немцам, видя в них возможную опасность для себя, а помогать СССР или Польше они не собирались. Второе решение предполагало заключение договора с Германией с обязательным пунктом о его аннулировании в случае агрессии против третьей страны. Но такой договор изначально был бы мертворожденным, учитывая планы Гитлера. Был и третий вариант – ни с кем договоров не заключать вообще и позиционировать себя как нейтральное государство. Но и это бы не помогло.

Возможно, была альтернатива, но договориться в тот момент с англичанами и французами Советскому Союзу было невозможно: он продолжал оставаться в изоляции.

Сталин, Молотов, Шапошников и Риббентроп при подписании Советско-германского договора 23 августа 1939 г.

История не имеет сослагательного наклонения, и все-таки историки любят выстраивать цепочку предполагаемых событий. Делает это и В.М. Фалин: «СССР мог остаться нейтральным и не принять участия в разделе Польши. Это означало возвращение к стратегии «третьего периода», уход в глухую оборону в ожидании, когда столкновение «империалистических хищников» приведет к революциям. Но в первые годы войны ничего, способствующего революциям, не происходило. Поэтому альтернатива «глухой обороны» была весьма рискованной. Выбор времени удара по СССР оставался за противником. Момент начала советско-германской войны удалось бы отодвинуть на несколько лет – пока Гитлер не расправится с Францией и Великобританией. А затем СССР остался бы один на один с объединенной Гитлером фашистской Европой и Японией, опирающейся на ресурсы Китая и Индии».

Так могло быть в случае, если бы СССР демонстрировали нейтралитет. Но для Сталина и его правительства важнее было продемонстрировать усиление своих стратегических позиций перед будущим столкновением, ведь борьба шла не за Польшу, а за общий рынок и колониальную систему. Сталин понимал опасность гитлеровского нашествия, а его дипломаты до августа 1939 года всеми способами сдерживали эти милитаристские силы.

«Продолжение политики другими средствами»

Финал этой истории известен: 22 июня 1941 года, в 6 часов утра, по радио из зала бундесрата выступил рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп. В присутствии представителей немецкой и зарубежной прессы он заявил, что принял посла Деканозова и поставил его в известность, что ввиду антигерманской политики советского правительства и угрозы границам Германии, создаваемой огромным скоплением сил Красной армии, правительство рейха с сегодняшнего дня переходит к военным оборонительным мерам.

Перед встречей с Деканозовым Риббентроп метался по кабинету, нервничал. Ему было неприятно то, что он собирался сделать. Деканозов вошел, еще ничего не зная, протянул руку… Риббентроп вручил ему меморандум. Советский посол опомнился, выразил глубокое сожаление, небрежно поклонился и покинул комнату, не подав руки.

В это же самое время в Москве посол фон Шуленбург зачитывал тот же меморандум министру иностранных дел Молотову.

Нападение на Польшу (Германия, 1939)

1 сентября 1939 года немецкая армия атаковала польский гарнизон на полуострове Вестерплатте, насчитывающий 180 человек, которые в течение 7 дней оказывали сопротивление нескольким тысячам гитлеровцев, поддерживаемых тяжелой артиллерией, бомбардировщиками и обстрелами с линкора «Шлезвиг-Гольштейн».

Начало войны

Вестерплатте – небольшая территория в километр длиной и полкилометра шириной. История его такова. На отторгнутом участке Германии после Первой мировой войны был создан Вольный город Данциг (ныне – польский Гданьск). До сентября 1939 года здесь находился военно-транзитный склад для принятия грузов с вооружением и техникой. Склады и территорию на полуострове Вестерплатте охранял польский гарнизон.

В ночь на 1 сентября 1939 года было неспокойно. Командир гарнизона майор Хенрик Сухарский получил приказ командования в случае нападения немцев удерживать территорию в течение 12 часов. Ему было сказано, что на помощь придет интервенционный корпус бригадного генерала Станислава Скворчинского. Но майор понимал, что в случае войны вряд ли кто-то придет им на помощь, а Скворчинского просто отрежут, тем более что самым уязвимым участком оставалось море. Правда, была еще надежда на англичан, на их флот. Майора проводили словами: «Это битва за нашу честь и за Гданьск, за польский Гданьск». Громкие слова, далекие от реальности.

Ночью было затишье, но положение казалось обманчивым, а немцы уже вывели на рейд «Шлезвиг».

Солдаты вермахта ломают шлагбаум на пограничном пункте в Сопоте (граница Польши и Вольного города Данцига). 1 сентября 1939 г.

Командир гарнизона рассуждал, глядя на карту своего укрепрайона:

– Лес перед 3-м постом слишком густ. Его надо разредить. Плохо просматривается железнодорожное полотно.

– Но есть еще 5-й пост и укрепления порта, – возразил его собеседник.

– В случае чего они долго не продержатся. Немцы не ограничатся наступлением с суши. А со стороны моря они слишком растянуты. Таким образом, остается только внутреннее укрепление. Но тогда они уже будут под окнами казармы, – с невеселой иронией сказал Сухарский.

По рации передали: «Говорит «Пристань»! Пан майор, кажется, немцы эвакуируют новый порт».

В это время подчиненные коменданта гарнизона рассуждали о том, что грядет разрядка политической обстановки и начало переговоров:

– Вот увидите – они договорятся между собой.

Это было либеральным заблуждением. На той стороне патрулировали немцы, их можно было увидеть в оптический прицел. А с некоторых мест прибрежной полосы – невооруженным глазом.

И вдруг в районе железнодорожного полотна раздался револьверный выстрел. Офицеры встревожились, но продолжали играть в шахматы. Кто-то считал, что выстрел прозвучал из-за канала. Хорунжий Кречман на всякий случай вынес на передовую позицию пулемет. Сообщили о появлении внутренних войск в зеленых мундирах.

Беспокойные ночи

Сухарский был опытным человеком и сразу догадался о возможной провокации: для нее порой достаточно и одного выстрела. Хорунжий получил приказ обойти все посты. Сержант Барант отправился с обходом и был убит взрывом. Объявили боевую тревогу. Грабовский вывел орудия. Некоторые все еще думали, что это учебная тревога. Пулемет покатили в лес. Свистели пули, гремели отдельные пулеметные очереди. На железной дороге шел бой. Поляки забросали полотно гранатами и отошли. Заметив огневую точку на маяке, польские военные выстрелом сняли снайпера. У 3-го поста штабелями лежали немцы. Первую атаку удалось отбить. Офицеры считали, что через два часа все кончится и немцы отступят.

– Ковальчик! – позвал командор-поручик Домбровский. – Возьми двух солдат и ликвидируй сволочей, которые там засели.

В это время за частоколом на море появились корабли. Чьи – не видно. Поляки решили, что это англичане. А в это время немцы на подступах к 3-му посту лезли в пролом в заборе. Поручик отдал приказ отступить на 1-й пост. Вокруг от выстрелов и взрывов падали елки и сосны, превращая лес в один искусственный завал.

– Пан майор, я – поручик Пайола. Мне приходится отступать первым.

Раненый капитан приказал Кречману:

– Принимай командование, но береги людей.

Немцы прорывались. Возле пристани появились какие-то лодки. Радиостанция принимала странные сообщения: «Внимание! Внимание! Приближается ко-ма 47, ло-та 23, ко-ра 18. Приближается ба-ро 23».

После недолгого затишья на Вестерплатте полетели самолеты и началась ковровая бомбардировка. Вид этих самолетов вызвал у поляков удивление: они таких никогда не видели. Связь не работала. Но ошеломленные налетом и грохотом защитники форта не утратили мужества. Они переносили раненых и даже пытались на ходу их оперировать. Инструментов и перевязочных материалов не было, поэтому врач форта Мечислав Слабы добыл необходимое на заброшенном медпункте и тут же вскипятил в кастрюле. Вместо анестезии использовали прихваченный капитаном еще до нашествия коньяк. У одного из раненых уже началась гангрена.

В одиночестве

Сухарский сидел в штабе и не мог понять, почему не докладывает 5-й пост. Он не знал, что докладывать больше некому. Весь 5-й пост был уничтожен, до 3-го поста добрался только один уцелевший боец. Патронов было мало, и солдаты 3-го поста не знали, где их добыть. Комендант уже не верил, что немцев удастся прогнать. Он начал подумывать о сдаче Вестерплатте – чтобы просто спасти людей. Но вокруг него все были настроены решительно, сдаваться никто не хотел. Тем более что радио то и дело передавало польские и европейские новости о том, что Вестерплатте героически держится.

Еще одна новость вселила в них оптимизм: Франция и Англия объявили Гитлеру войну. Было 4 сентября 1939 года. Но это вышла странная война: ни одно из государств в течение многих месяцев не вело никаких активных боевых действий. Только на Вестерплатте этого еще не знали. А немецкое радио гордо трещало: «Вся Силезия у нас в руках!»

– Пропаганда, – сказал Кречман. – Врут, гады!

– Да что их слушать! Ты Варшаву поймай.

Радист Казимеж Расиньский поймал органный концерт, и все мрачно замолкли, уставившись на радио.

– Что это такое? Тебя же просили найти Варшаву.

– Это и есть Варшава, – ответил Расиньский.

Очевидно, в тот момент они наконец поняли, что их бросили.

Вестовой доложил:

– 29 раненых, из них 20 – тяжело. Нет ни перевязочных средств, ни лекарств.

У защитников форта осталось 6 ящиков мин и 16 ящиков зарядов для противотанковых орудий, 6 тысяч винтовочных и пулеметных патронов.

Дозорные обнаружили саперный батальон противника. А немцы уже вводили новые части. Разведгруппа из трех человек подползла к железной дороге и застала прибытие немцев с цистерной горючего. Полякам удалось подорвать и цистерну, и немцев. Но теперь уже начался обстрел полуострова с моря – с прибывших судов.

Майор Сухарский принял решение. Он понимал: все это бессмысленно и нужно попробовать спасти тех, кто остался.

– Вывесите белый флаг!

Белый флаг на штабе был хорошо виден на 1-м и 3-м постах, но бойцы не верили. Кстати, капрал Ян Гембура, который еще 2 сентября по решению майора Сухарского о капитуляции вывесил белый флаг на крыше командного пункта обороны, был там же застрелен по приказу командор-поручика Франтишека Домбровского как дезертир и пораженец. До самого конца Домбровский и Сухарский конфликтовали по вопросу о капитуляции. Когда уже в конце этой боевой недели командор-поручику вновь передали приказ коменданта вывесить белый флаг над окопом, Домбровский с вызовом потребовал письменного распоряжения. Услышав об этом, майор грозно крикнул:

– Скажите ему, чтобы не валял дурака!

Так Вестерплатте сдался немцам. Сухарский вышел к немецкому командованию. Переводчиком при нем был старший сержант артиллерии Леон Пиотровский. С немецкой стороны в переговорах участвовал командир учебного саперного батальона подполковник Карл Хенке, который спросил у Сухарского: «Но зачем же было так долго сопротивляться?»

Эпилог

За кулисами этого подвига горстки людей остались дипломатические переговоры поляков с британцами и немцами. Риббентроп сообщил Гендерсону приготовленные для ожидавшегося польского уполномоченного германские предложения – 16 пунктов. Гендерсон телеграфировал их содержание в Лондон и английскому послу в Варшаве Кеннарду.

В это время министр иностранных дел Польши Юзеф Бек размышлял: он никак не мог решить, надеяться ему на англичан или нет: «Бек полагал, следовательно, на основе британских заверений, что уже спустя несколько часов после начала войны между Германией и Польшей Англия начнет нападение на Германию с воздуха. В те часы, когда польские министры спешно укладывали в Варшаве свои чемоданы, у польского правительства была лишь одна надежда, что Англия сдержит свое обещание и придет на помощь» (С. Лозунько «Уродливое детище Версаля», из-за которого произошла Вторая мировая война»).

Еще в середине августа маневры Бека по отношению к СССР и западным державам были изложены в телеграмме посла Кеннарда лорду Галифаксу:

«Ему [Беку] сообщили из Москвы, что, когда маршал Ворошилов запросил разрешения о проходе русских войск через польскую территорию, объединенная делегация ответила, что Польша является суверенной страной и поэтому она должна выразить свое отношение к этому вопросу. Он [Бек] был благодарен за такой ответ и выразил пожелание сделать все, что в его силах, чтобы облегчить выполнение задачи объединенной делегации, которая, как он понимает, является трудной». Позиция польского министра была связана с той надеждой, которую он возлагал на Англию и Францию. Тем самым он обрек свою страну на неравную схватку с гитлеровскими войсками и последующее позорное поражение.

30 августа 1939 года польское правительство объявило всеобщую мобилизацию, а 31 августа польское телеграфное агентство передало по радио сообщение, в котором германские предложения об урегулировании данцигского вопроса (те самые 16 пунктов) были названы «неприемлемыми и наглыми». Утром 1 сентября Бек позвонил Кеннарду и сказал, что война между Польшей и Германией началась. Ответ из Великобритании выглядел ожидаемо: «В связи с тем обстоятельством… что Польша готова вступить в непосредственные переговоры с германским правительством, правительство Его Величества надеется, что при условии, если процедура и общие рамки переговоров будут удовлетворительным образом для обеих сторон согласованы, польское правительство будет подготовлено без промедления предпринять этот шаг».

Какие-то моменты истории получили больший резонанс, какие-то менее известны. В годы войны было немало дипломатических встреч, которые освещались в прессе и изучались исследователями. Но были и такие, которые казались теневыми, спонтанными, неожиданными. Взять хотя бы переломный 1942 год… Хотя нет: переломным стал все же 1943 год, а в 1942-м еще шли ожесточенные бои. Его визит пришелся на 12–14 августа 1942 года, когда началось наступление на Сталинград и в городе шли бои за каждый дом.

Не опасно ли было британскому официальному лицу, первому человеку в правительстве, летать через весь континент в такое время? Уже 31 июля 1944 года погиб выдающийся французский писатель и опытный летчик Антуан де Сент-Экзюпери. А еще через четыре с половиной месяца,15 декабря того же года, пропал с радаров самолет американского композитора Гленна Миллера. Эти трагедии произошли в конце войны. А тут 1942 год. Невольно возникают вопросы: как выстраивался этот маршрут? Было ли какое-то прикрытие?

Причина вояжа Черчилля в СССР в самый разгар войны была далека от романтической экзотики: он прилетел в Москву через Каир и Тегеран, поскольку проводил смотр своих войск в африканской пустыне. Он был озабочен предстоящей операцией «Факел» и положением с нефтью, на которую могли посягать гитлеровские войска: впоследствии, во время Тегеранской конференции, Черчилль вновь проявит интерес к нефти, но не в рамках переговоров со Сталиным, а сепаратно, с шахом Ирана. И, судя по сохранившимся кадрам, зафиксировавшим поездку Черчилля, расслабившиеся в пустыне британцы произвели на премьера куда меньшее впечатление, чем организованные советские войска, показанные ему в Москве.

Встреча

12 августа, во второй половине дня, Черчилль с озабоченным видом спускался по трапу высотного бомбардировщика «Либерейтор» в Центральном аэропорту в Москве. Встреча выглядела подчеркнуто официально, исполнялись национальные гимны, премьер обходил почетный караул. Известный советский переводчик В.М. Бережков пишет, что «атмосфера царила довольно холодная». Но скорее она была напряженная: все словно затаились в ожидании. Сдержанность советской стороны была понятна: от западного мира ждали второго фронта, но Черчиллю не доверяли, с ним отношения складывались намного хуже, чем с Рузвельтом, тем более что у британского премьера имелся богатый опыт борьбы с советским большевизмом. Черчилль был, как всегда, надут и угрюм, он втянул голову в плечи и немигающим взором вглядывался в лица солдат из почетного караула.

Вместе с Черчиллем в Москву прибыл специальный представитель президента США в Великобритании и СССР Аверелл Гарриман. Их сопровождали несколько военных.

Премьера отвезли в загородную резиденцию в Кунцево, а Гарримана – в особняк в переулке Островского. Остальных поселили в гостинице «Националь». На вечер была намечена встреча со Сталиным – первая встреча этих двух лидеров. Черчилль волновался и явно испытывал потрясение, попав в воюющую Москву. Сталин был невозмутим. На первом рауте переговоров присутствовали В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов и британский посол Арчибальд Кларк Керр.

«Черчилль, начав беседу, поинтересовался положением на советско-германском фронте. Сталин сказал, что ситуация вокруг Москвы сравнительно нормальная. Но на южных фронтах дело обстоит сложнее. В направлении Баку и Сталинграда нацисты наступают с большей силой, чем ожидалось. Им удалось кое-где прорвать линию фронта Красной Армии. Сталин заметил, что ему просто непонятно, как Гитлер сумел собрать в один кулак такое большое количество войск и танков.

– Думаю, – продолжал Сталин, – что Гитлер выкачал все, что возможно, из Европы. Но мы полны решимости удержать Сталинград. Красная Армия готовится предпринять серьезную атаку севернее Москвы, чтобы отвлечь нацистские силы с южных фронтов…

Визит Черчилля в Москву. 1942 г.

Черчилль заметно помрачнел. Получив информацию о сложном положении на советско-германском фронте, он должен был теперь обосновывать, почему обещание об открытии в 1942 году в Европе второго фронта не будет выполнено, почему вновь откладывается вторжение через Ла-Манш».

После этого между участниками встречи возникло эмоциональное напряжение.

«Черчилль начал издалека. Сначала принялся многословно рассказывать, как проходит концентрация значительных контингентов войск Англии и Соединенных Штатов, а также боеприпасов и вооружений на Британских островах. Затем стал говорить о возможности сосредоточения значительных германских войсковых соединений на Западе, из-за чего операции союзников в Нормандии связаны, дескать, с большим риском. Наконец, он как бы невзначай сказал, что приготовления к высадке будут закончены в следующем году.

Сталин решительно возразил против такого плана. Он опроверг приведенные Черчиллем цифры относительно численности германских войск, якобы находившихся в Западной Европе. Глава советского правительства утверждал, что в действительности этих войск значительно меньше, а те дивизии, что имеются, не в полном составе. Что же касается риска, в котором упомянул Черчилль, то, по мнению Сталина, любой человек, который не хочет рисковать, не может выиграть войну. Черчилль нехотя согласился с этим в принципе, но сказал, что бессмысленно жертвовать войсками, которые будут так необходимы к следующему лету».

После этого Черчилль пытался перевести разговор на другую тему, но Сталин продолжал наступать на него. Было ясно, что изменить ничего нельзя, но советский лидер вновь повторил, что с таким положением дел согласиться нельзя. Тогда британский премьер начал рассказывать о плане операции «Факел»: британское вторжение в Северную Африку намечалось осуществить в октябре 1942 года. Черчилль сказал, что эта операция выведет из войны Италию. Сталин выразил удовлетворение англо-американскими планами высадки в Северной Африке. Гарриман тоже поддержал план Черчилля и добавил, что президент Рузвельт намерен как можно скорее перейти к этой африканской операции. Сталин поинтересовался, как реагируют на операцию «Факел» политические круги Франции и Испании. Черчилль сказал, что Франция отреагирует положительно, а до Испании ему дела нет.

Но после этого разговор снова зашел о втором фронте, и Черчилль стал настаивать на важности балканского наступления, которое состоится после африканской операции.

Когда наступила ночь, английская делегация отбыла в свою резиденцию, так и не получив согласия на изменение плана 1942 года, предполагавшего высадку союзников у берегов Нормандии.

Второй раут проходил еще хуже первого. По словам В.М. Бережкова, Черчилль «вынужден был играть незавидную роль политика, которому приходится оправдываться и маневрировать в связи с нарушением торжественно принятого ранее обязательства открыть второй фронт». Сталин начал обвинять Черчилля в саботировании военных действий и отсутствии реальной помощи со стороны союзников. Черчилль сказал, что терпит такой тон только из уважения к храбрым русским войскам. В своих воспоминаниях он писал: «Сталин, откинувшись и пыхтя трубкой, полузакрыв глаза, извергал поток оскорблений. Мы достигли такой точки, перейдя которую государственные деятели уже не могут вести переговоры». После столь эмоционального диалога премьер собрался уезжать, но в час ночи 14 августа Сталин вызвал помощника Черчилля Кадогана к себе на квартиру, и тот, к полному своему удивлению, обнаружил за столом Черчилля и Молотова в расслабленных позах. Оказывается, они уже четыре часа выпивали.

«Стол был уставлен тарелками со всевозможной едой, увенчанной молочным поросенком, и бесчисленными бутылками, – писал Кадоган. – Сталин заставил меня выпить что-то огненное. Сэр Уинстон предусмотрительно ограничивался красным кавказским вином».

Общение затянулось до трех часов ночи. Потом потрепанные застольем англичане заехали в свою резиденцию за чемоданами и в четверть пятого выехали на аэродром. Сталин радушно проводил гостей к их машине и вместе с ними сфотографировался.

Современное освещение встречи

Истинной причиной современного интереса к визиту Черчилля в Москву стала «грандиозная попойка» со Сталиным, описанная дипломатами, ставшими свидетелями происходящего. Заместитель министра иностранных дел Англии Александр Кадоган, сопровождавший Черчилля, утверждал, что «два великих деятеля сумели установить контакт и поладить друг с другом. Подходящая обстановка способствовала тому, что беседа оказалась вдвое содержательнее, чем во время официальных переговоров. Атмосфера была как на свадьбе». Кадоган добавил, что у его шефа болела голова от спиртного: «Невозможно вообразить ничего ужаснее кремлевского банкета, но это надо было вытерпеть». Но известно также, что Сталин лично заказывал для британского премьера его любимый коньяк и приказал подготовить баню.

Судя по всему, раздражение советских официальных лиц из-за откровенного обмана англичан, не собиравшихся открывать второй фронт, привело к желанию отомстить – именно так, как принято было мстить в дипломатической среде: нужно было поставить человека в смешное и унизительное положение. Черчилля напоили, растопили для него баню, и он, находясь в постоянном напряжении в непривычной для себя обстановке, доверчиво дал себя обработать, а потом начали появляться карикатуры, изображавшие голого премьера, фотоснимки выпившего Черчилля. Эти изображения до сих пор хранятся в архивах. Неприятно, конечно, но едва ли это испортило имидж британского политика. Над ним посмеивались не зло. И в целом Черчилль был доволен визитом. Очевидно, ему любопытно было поглядеть на живого Сталина и побывать в столице воюющего государства.

«Мне кажется, что я установил личные отношения, на которые так надеялся», – писал Черчилль своему заместителю, лейбористу Клементу Эттли – человеку, который вскоре займет его место, а потом уступит это место ему же.

Но и прекраснодушия не было: скоро окончится война, и вновь начнется противостояние западного и восточного мира – совсем другая, диверсионная дипломатия.

В тот момент, когда в Ялте проходила Крымская конференция руководителей трех держав-союзниц, положение Австрии и Италии, государств-соседей с непростой исторической судьбой, оставалось неопределенным. Австрия еще не была взята союзниками, а Италия оказалась разделена между американскими и немецкими войсками временными военными границами, через которые, рискуя жизнью, пробирались партизаны и сотрудники Красного Креста.

Австрия в конце войны

В соответствии с «Московской декларацией», принятой 1 ноября 1943 года державами антигитлеровской коалиции, Австрия считалась «первой жертвой нацистской агрессии», однако в декларацию по предложению Вышинского была внесена поправка о мере ответственности Австрии за участие в войне. Еще не освобожденную страну с помощью листовок провоцировали на внутреннее восстание, к которому не было и не могло быть предпосылок. Весной 1938 года многие австрийцы искренне считали, что аншлюс – это присоединение к исторической родине. В то же время улучшение качества жизни австрийцев в результате экономического подъема 1938–1939 годов, социальная программа жилья, повышение уровня жизни австрийского крестьянства привели к политической пассивности большей части общества и конформистским настроениям в среде австрийских обывателей. Едва ли эта земля могла в короткие сроки создать организованные группы сопротивления.

Черчилль, Рузвельт, Сталин в Ялте. Февраль 1945 г.

Лишь отдельные отряды коммунистов налаживали контакты с военнопленными, устраивали взрывы и саботажи на заводах, за что сурово карались гитлеровской полицией. 12 декабря 1944 года был создан Временный национальный комитет, состоявший из антифашистов. Они смогли связаться с частями Красной армии и поставляли им сведения о военном положении. Но освобождение Вены советскими войсками было воспринято с тревогой.

Историк А.Ю. Ватлин употребил парадокс: «Союзники по антигитлеровской коалиции освободили Австрию, победив австрийцев». Мнения относительно будущего этой страны высказывались разные. Так, Черчилль ратовал за Дунайскую конфедерацию, а Сталин хотел видеть Австрию отдельным небольшим государством. Позднее канцлер Австрии Карл Реннер, заступивший на пост 27 апреля 1945 года, в письмах к Сталину подобострастно называл его «товарищем» и «величайшим государственным деятелем нашего времени», хотя еще в 30-х годах высказывался за аншлюс Австрии Третьим рейхом, изменив в тот момент своим социалистическим, антинацистским взглядам.

Стоит ли удивляться, что в такой ситуации судьба пережившей аншлюс Австрии выглядела неясно, а ее правителям приходилось думать о собственной территории, а не о тех сопредельных землях, которые сотни лет входили в Австрийскую империю и уже более четверти века оставались в составе Италии.

Италия в конце войны

После заключения перемирия и подписания Die Option (пакт Гитлера и Муссолини 1938–1939 годов) Гитлер не стал заявлять претензий на бывшие австрийские территории, населенные немцами, предложив немецкоязычным гражданам Южного Тироля переселиться в Третий рейх. После этого 80 % жителей уехало в Германию, чтобы избежать итальянизации (60 % уехавших после войны вернулись на родину). Гитлера интересовала сама Австрия, и, отступившись от Южного Тироля, он беспрепятственно осуществил аншлюс. В то же время притязания Муссолини распространились на «английские и французские владения, простирающиеся от восточного побережья Средиземного моря до Испанского Марокко и Танжера». Но неблагоприятный для Италии характер военных действий и другие факторы привели к банкротству фашистской империи, развалу экономики и унизительной карточной системе для итальянцев, которые давно снабжали продуктами Германию и оказались в вассальной зависимости от нее. В тот момент Италию разрывали конфликты. После высадки союзников в июле 1943 года режим Муссолини был низвергнут, а власть оказалась у премьера Бадольо, который вел с союзниками переговоры о капитуляции. Об этом упоминалось и на Ялтинской конференции – в контексте меры ответственности стран оси и их права на самостоятельное формирование новых правительств: Сталин опасался, что «какая-нибудь группа в Германии может сказать, что она низложила правительство, как Бадольо в Италии».

На 6-м заседании в Ливадийском дворце 9 февраля 1945 года говорилось и о том, что после освобождения Северной Италии должны состояться выборы в учредительное собрание или парламент, на которых «советский, американский и британский наблюдатели должны иметь возможность присутствовать».

В то же время Сталина больше интересовала судьба соседней Польши (6-е заседание, 9 февраля) и ее границ (7-е заседание, 10 февраля) и в гораздо меньшей степени – судьба Италии и ее северных территорий, населенных австрийскими немцами, которые все еще надеялись получить право на самоопределение.

Между Австрией и Италией

В «Декларации об освобожденной Европе», принятой на Ялтинской конференции, говорилось, в частности, что следует дать возможность «освобожденным народам уничтожить последние следы нацизма и фашизма и создать демократические учреждения по их собственному выбору». Подчеркивалось, что необходимо «помогать народам в любом освобожденном европейском государстве или в бывшем государстве – сателлите оси в Европе… создавать условия внутреннего мира… проводить неотложные мероприятия по оказанию помощи нуждающимся народам…».

Такой «нуждающийся народ» в Европе был, однако ни одного из заявленных в декларации прав он так и не увидел.

В конце войны южные тирольцы добросовестно разгребали завалы после британских бомбардировок, а по ночам тайком слушали «вражеское» радио. Прослушивание зарубежных станций и чтение листовок, сброшенных с самолетов, пресекали гитлеровская полиция и нацистский префект Петер Хофер, но губернатор края Карл Тинцль старался закрывать глаза на эту вольность своих соотечественников. Всем было ясно, что гитлеровский режим доживает последние дни. «Катакомбный пастор», каноник-антифашист Михаэль Гампер, вынужденный с 1943 года скрываться в тосканском монастыре, писал для наступавших союзников историю своей родины, надеясь вызвать у них понимание и сострадание. Тирольцы, пострадавшие за двадцать с лишним лет от обоих тоталитарных режимов, ждали перемен. Но, когда Южный Тироль был освобожден, надежды скоро сменились отчаянием. Журналист, бывший узник Дахау Фридл Фолгер писал: «Любая другая область в Европе была бы рада избавиться от оккупации. И только мы, южные тирольцы, были рады их присутствию. Как счастливы мы были бы стать британской колонией! Но они так быстро ушли…» (Vollger Friedl «Mit Südtirol am Scheideweg: Erlebte Geschichte»).

Судьба региона была окончательно решена на конференции министров иностранных дел, проходившей в Лондоне с 11 по 14 сентября 1945 года. Границы, установленные в 1919 году, смене не подлежали. Для тирольцев, подвергавшихся гонениям и при Муссолини (1921–1943), и при нацистах (1943–1945), страдания не кончились. Они продолжали оставаться людьми второго сорта на территории чуждого им государства. Несмотря на закрепленные в Ялтинском коммюнике слова об уничтожении «последних следов нацизма и фашизма», на севере Италии оставались и приравнивались к символам конституции и государства признаки прежней власти – оссуарии (массовые захоронения итальянских военных), топонимы с именами итальянских генералов, памятники фашистскому вождю. Продолжалась и дискриминация по национальному признаку в госструктурах и на рынке труда; искоренялась даже традиционная символика австрийских немцев. Демагогичности заявлений итальянского правительства по отношению к региону бывшей Австрии никто в мире не замечал, и к тому имелись особые причины. Наступление эпохи холодной войны и распределение геополитических интересов между двумя идеологическими лагерями диктовали иные реалии. Италия с правительством христианского премьера Альчиде Де Гаспери получила от США финансовую помощь, цель которой была вполне ясна: в Италии не должно было взять верх усилившееся в последние годы войны коммунистическое движение. Борьба с коммунизмом оказалась важнее демократии и локальных интересов небольшого, разделенного надвое народа, одна часть которого после 1919 года осталась в Австрии, а вторая – в Италии.

Ялтинская конференция заложила основы для создания международной организации по безопасности и урегулированию. Поскольку Лига Наций оказалась в этом отношении неэффективной и скомпрометировала себя, в частности «поощрением итальянских фашистов», новая международная организация ООН должна была взять на себя обязанности по урегулированию международных конфликтов. Однако будущее показало, что и ООН не избежала чисто формальных решений в конфликтных вопросах. Ее заслугой было освобождение африканских колоний, но проблема северной территории Италии оказалась в 50—60-х годах фактически проигнорирована, что привело к росту антифашистских настроений, обострению освободительной борьбы и многочисленным жертвам. Южному Тиролю предстоял долгий путь борьбы за свободу и национальную идентичность. И до тех пор, пока не будут соблюдены все демократические требования декларации, подписанной почти 75 лет назад в Ялте, последствия Первой и Второй мировых войн будут сказываться на отношениях между народами.

После побед под Сталинградом и Курском в мировой войне произошел коренной перелом. Теперь в победе СССР уже никто не сомневался, а сама советская держава превратилась в миротворца и вторую сверхдержаву мира. Западным странам оставалось лишь два выхода – либо наблюдать со стороны, как СССР крушит захватчиков и освобождает Восточную и Западную Европу, либо вовремя присоединиться к чужой победе и постараться не допустить советский режим в европейские страны. Удивительно, но даже это не слишком приличное желание примкнуть к чужой славе было использовано до конца, а история успешно переписана. Многие жители США, например, полагают, что в 1945 году победу одержали именно американцы. Есть и такие, которые вообще думают, что в 1940-х годах война шла между американцами и русскими.

Тревога, вызванная победами русских, заставила западных лидеров спешно организовать переговоры, которые состоялись в Квебеке 20 августа 1943 года. Одним из самых одиозных вопросов этих переговоров стало обсуждение возможного заключения сепаратного мира с Германией. По словам историка В.М. Фалина, Рузвельт говорил о параллельных действиях, которые воплотятся в планах «Оверлорд» и «Рэнкин». Капитулировать Германия может либо перед Западом, либо перед Востоком. Если такие внутренние силы Германии обратятся к западным державам, то они «окажут американцам и британцам содействие по установлению контроля специальными силами над Парижем, Брюсселем, Гаагой, Берлином, всеми крупными городами Германии, Варшавой, Прагой, Бухарестом, Будапештом, финнами, Белградом. То есть будут сброшены десанты там, они установят там свою администрацию и все прочее, а для нас война кончится в лучшем случае на Висле. Вот такой план «Рэнкин» (В.М. Фалин).

Все это напоминало тайный сговор, но война должна была кончиться, и тогда вновь вернутся прежние противоречия, которые никуда не исчезли. Много позже британский премьер сформулирует это в одной лаконичной фразе: «Нет вечных друзей, есть вечные интересы». Именно поэтому союзнические отношения закончились встречей на Одере, а потом началась холодная война.

Впрочем, Советскому Союзу второй фронт был уже не нужен. И Рузвельт это понимал. Возможно, для СССР это был лучший президент США из всех возможных. Он собирался и после войны поддерживать дружеские отношения, и ничего необычного в этом не было: с точки зрения американского президента, прагматика до мозга костей, милитаризация обеих стран, гонка вооружений, сильно помешала бы развитию мировой экономики. Рузвельт планировал сотрудничество как «конструкцию четырех полицейских» – США, СССР, Китая и Великобритании. Эти сверхдержавы должны были обладать военным потенциалом для сдерживания, всех остальных надлежало разоружить, согласовав этот план с СССР. Именно поэтому было принято решение провести в Москве конференцию министров иностранных дел. Она состоялась в октябре 1943 года. Вслед за ней, в ноябре – декабре 1943 года, состоялась Тегеранская конференция.

На пути к Тегерану

Готовясь к конференции, Рузвельт столкнулся с недостоверностью информации: его дипломаты докладывали, что Сталин планирует высадится на Балканах. В Тегеране американский президент задал советскому лидеру этот вопрос, и тот ответил: «Балканы для нас вообще не играют никакой роли, это вообще второстепенный в данной ситуации вопрос. Если вы хотите внести решающий вклад в скорое поражение Германии, вы должны высаживаться на севере Франции». Так и случилось: американские войска высадились в Нормандии. Причем недостоверность информации, исходившая от англичан, несколько охладила отношения двух англоязычных стран, и американцы заявили, что «на этой пуповине британской висеть дальше» не могут и не будут, а второй фронт откроют и без англичан. Таким образом, Тегеранская конференция уже рассматривалась как союз Рузвельта и Сталина против Черчилля.

Рузвельт, Черчилль и Сталин на Тегеранской конференции. 1943 г.

Место встречи изменить нельзя

Рузвельту местом встречи виделась Аляска. Своя территория как-никак, да и русская в прошлом. А Черчилля можно было и не звать. Сталину не нравилось, что Аляска далеко. 25 октября 1943 года в Кремле приняли Корделла Хэлла, американского госсекретаря с 10-летним стажем, и британского министра иностранных дел Энтони Идена. Сталин хотел отложить встречу трех лидеров: ему в тот момент было не до перелетов и переговоров – все внимание было сосредоточено на фронтах, где проводились важные операции, и он рассчитывал потянуть до весны. Но это грозило осложнениями на политическом фронте, поскольку будущее после войны волновало западный мир. Хэлл сказал, что встреча глав обеспечит дальнейшее сотрудничество в войне и в послевоенный период, а если ждать окончания войны, то «народы во всех демократических странах разбредутся в разные стороны, разногласия их усилятся» и этим «воспользуются различные элементы и отдельные представители общественных групп, также и некоторые личности». Союзники хотели создать в Центральной и Восточной Европе федерации малых и средних государств. Но это слишком напоминало «санитарный кордон» вокруг СССР 1920—1930-х годов, и И.В. Сталин с В.М. Молотовым были против.

30 октября в Кремле состоялся торжественный обед, на котором Сталин всех удивил. Через Андрея Громыко, знавшего английский, он передал Хэллу, что «советское правительство рассмотрело вопрос о положении на Дальнем Востоке и приняло решение сразу же после окончания войны в Европе, когда союзники нанесут поражение гитлеровской Германии, выступить против Японии». Потом Сталин добавил: «Пусть Хэлл передаст это президенту Рузвельту как нашу официальную позицию. Но пока мы хотим держать это в секрете. И вы сами говорите потише, чтобы никто не слышал».

Это произвело большой эффект и взволновало американцев. Хэлл не забыл о предосторожности: заехав в Спасо-хауз по пути в Центральный аэропорт, он составил Рузвельту телеграмму, но разделил ее на две части, первую из которых отправил шифром военно-морского флота, а вторую – армейским шифром. Первое послание гласило: «Секретно. Срочно Москва, 2 ноября 1943 г. Строго секретно только президенту от Хэлла. Лицом, пользующимся наибольшей властью, мне передано в строгой тайне сообщение для вас лично. В сообщении содержится обещание выступить и помочь нанести поражение врагу. Дополнение в другой шифровке». Во второй шифровке сообщалось: «Без номера. Строго секретно только президенту от Хэлла. На Дальнем Востоке после поражения Германии (этим заканчивается сообщение, содержащееся в другой шифровке). Прошу радировать подтверждение получения мне в Каир». Понять смысл этого послания мог только посвященный.

Хэлл также сообщал, что Сталин в Басру ехать не хочет и лучше всего рассмотреть Тегеран в качестве возможного места встречи. После таких сюрпризов Рузвельт сразу согласился на встречу в Тегеране.

«Длинный прыжок»

СССР имел в тот момент определенные планы – получить во Франции и Польше дружественные, некоммунистические правительства, добиться доступа к южным морям и черноморским проливам, обеспечить безопасность на западной границе. Идеологические вопросы считались второстепенными, причем был распущен Коминтерн и восстановлено патриаршество, тем более что Русская православная церковь сыграла свою позитивную роль в годы войны, помогая обороне. Рузвельт в ответ согласился признать западные границы СССР 1941 года.

Тегеранская конференция получила название «встреча Большой тройки» и началась 28 ноября 1943 года. Но с самого начала все напоминало приключенческий роман. Спецслужбы внимательно отслеживали, как прибывают в Тегеран главы государств. Известно было, каким транспортом прибыли Рузвельт и Черчилль, но как прибыл на конференцию Сталин, осталось загадкой.

Основания для строгой секретности и конспирации были. Германская разведка разрабатывала спецоперацию по уничтожению или захвату «тройки», а руководить этим захватом направили одного из самых успешных немецких агентов – легендарного Отто Скорцени, «человека со шрамом», который только что выкрал и вывез в Германию арестованного Муссолини. Оберштурмбаннфюрер Отто Скорцени, начальник секретной службы СС в VI отделе Главного управления имперской безопасности, назвал свою тегеранскую операцию «Длинный прыжок». Он со своей группой собирался выкрасть трех глав держав, проникнув в посольство Великобритании со стороны армянского кладбища. Но об этом узнал советский разведчик Николай Кузнецов. Разведчик Геворк Вартанян под руководством резидента НКГБ в Иране Ивана Агаянца собрал группу агентов в Тегеране. Отец Вартаняна тоже был на разведработе в Тегеране и жил под легендой богатого торговца. Вначале отряд Вартаняна обнаружил первую группу, состоявшую из шести боевиков и высадившуюся с парашютом возле Кума – в 60 километрах от Тегерана. Советские разведчики следовали за ними до самого Тегерана и видели, что немцы поселились на вилле и вели радиопереговоры с Берлином. Переговоры удалось перехватить и расшифровать. Так отряд Вартаняна узнал, что планируется высадка второй группы во главе со Скорцени. Когда Вартаняну удалось отследить все перемещения и контакты группы, немецкий радист почувствовал опасность и успел передать сигнал о провале. Тогда Скорцени отменил операцию.

Переговоры

Теперь у Сталина имелся «подарок-сюрприз» для Рузвельта и Черчилля – арестованные гитлеровцы. Американский президент и английский премьер тут же согласились встречаться не в своем посольском квартале (американское посольство располагалось недалеко от английского), а в советской резиденции, охраняемой тремя кордонами пехоты и танков. Для удобства перемещения между английским и советским посольствами соорудили брезентовый коридор. Рузвельт после всего этого называл Сталина «человеком, высеченным из гранита».

Переговоры шли сложно и требовали большого внимания. Сталин тщательно изучал магнитофонные записи встреч и пытался понять ход мысли партнеров. Американский президент поддерживал его, Черчилль пытался возражать. Особенно серьезные споры возникли из-за операции «Оверлорд» и линии Керзона. Энтони Иден попытался отобрать у СССР Львов. «Львов никогда не был русским городом», – сказал Черчилль, намекая, что этот город входил в Австро-Венгрию. «А Варшава была», – ответил Сталин. Молотов принес свою карту с предложением установить границу между Россией и Польшей по этническому принципу. Тогда Черчилль сказал, что не намерен «поднимать шум из-за Львова». После этого Сталин согласился взять северную область Петсамо взамен балтийского острова Ханко. Финская граница гораздо меньше волновала союзников, но теперь зашла речь о компенсациях: Черчилль отговаривал Сталина от требований, но Сталин не хотел отказываться от компенсации и пригрозил: если финны не смогут выплатить оговоренную контрибуцию, он займет один из районов страны до тех пор, пока они ее не выплатят. Черчилль сказал, что существуют «более важные вещи, о которых следует подумать», подразумевая операцию «Оверлорд». Тем самым он намекал на трудности десантной операции в Ла-Манше. Сталин предложил ему обдумать возможную реакцию Красной армии и пояснил, что «русским очень трудно будет продолжить войну», так как армия устала, у нее может возникнуть «чувство одиночества». Это означало только одно: СССР может заключит сепаратный мир с Германией. Угроза сработала, и Черчилль заверил, что операция «Оверлорд» состоится.

Один из эпизодов, связанных с обсуждением операции «Оверлорд», выглядел особенно выразительно: Черчилль в очередной раз дал понять, что при определенных обстоятельствах операция «Оверлорд» может оказаться под вопросом. Тогда Сталин резко поднялся с места и сказал Молотову и Ворошилову: «Идемте, нам здесь делать нечего. У нас много дел на фронте…» Черчилль покраснел и забормотал, что его не так поняли. Миролюбивый Рузвельт тут же сказал: «Мы все проголодались. Предлагаю прервать заседание и отправиться на обед, которым нас сегодня угощает маршал Сталин».

Конференция пришла к определенным решениям: было решено создать ООН, куда СССР войдет как член руководящего органа; в отношении расчленения Германии на отдельные государства согласия не было, поскольку Сталину такая идея не казалась разумной; операцию «Оверлорд» следует начать не позднее мая 1944 года; западные границы с Польшей, Румынией и вхождение Прибалтийских республик в состав СССР подтверждены; признается советско-финляндская граница 1940 года; признается, что Восточная Пруссия (Кёнигсберг) войдет в состав СССР; через три месяца после окончания войны с Германией СССР обязуется начать военные действия против Японии, а в качестве ответной меры Сталин требовал отмены Портсмутского договора 1905 года, то есть возвращения СССР южной части Сахалина, Курильских островов и преимущественных прав в Китае.

О Ближнем Востоке на конференции не говорилось, но западные лидеры воспользовались встречей в Тегеране, чтобы сепаратно обсудить эту тему с шахом Мохаммедом Реза Пехлеви и пообещать ему суверенитет, территориальную неприкосновенность Ирана и экономическую помощь. Конечно, СССР, громившему захватчиков, было не до нефтяного вопроса. А западные страны, озабоченные нефтяным дефицитом, уже думали о том, как им «принять долевое участие в высшей степени важных нефтяных месторождениях Саудовской Аравии».

Когда в России наступили Смутные времена, стали происходить удивительные вещи. Государство оказалось без династического управления, и во главе встали Шуйские – боярский род, наиболее приближенный к престолу. Но власть Шуйских слабела, а отдельные бояре стремились привлечь в Россию интервентов. Такая шаткая обстановка благоприятствовала появлению самозванцев, особенно если перед этим наследник престола погибал при загадочных обстоятельствах. Так появились самозванцы, прикрывавшиеся именем невинно убиенного в Угличе царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного. Существовала версия, что малолетний царевич, играя во дворе, сам напоролся на ножик, но в нее никто не верил. Кем он был убит, оставалось неясно, хотя за убийством зловеще маячила самовластная фигура царского шурина Бориса Годунова – тоже фактически самозванца. Такова была известная многим предыстория тех событий, которые воспоследовали. Некий беглый монах Григорий Отрепьев, одержимый амбициями, объявил себя выжившим Дмитрием и смог договориться с польскими властями о помощи в своей претензии на русский престол. Так началась война. Под предлогом оказания помощи Лжедмитрию I и Лжедмитрию II (в 1605 и 1607–1609 годах) в Россию вторглись польские войска.

Официально вступление в войну с Россией провозгласил польский король Сигизмунд III. Предлогом стал «Выборгский трактат» 1609 года – союз, заключенный в Выборге между Россией и Швецией, враждебной на тот момент Речи Посполитой.

В Клушинском сражении было побеждено российское войско, а польско-литовские войска захватили Москву, арестовали Василия Шуйского и собирались заменить его своим ставленником – королевичем Владиславом. 4 февраля 1610 года представители российской феодальной знати, служившие Тушинскому вору, договорились с королем Сигизмундом III о приглашении на престол его старшего сына Владислава, которому шел в ту пору пятнадцатый год.

Некоронованный король России

Российские граждане, достаточно хорошо знакомые с историей Смуты и Лжедмитриев, практически ничего не знают о Владиславе. Этот человек все время оставался в тени главных событий и основных фигурантов польского нашествия – Григория Отрепьева, Марины Мнишек и прочих. А между тем именно этот не муж, но отрок 27 августа 1610 года, даже не находясь в Москве, принимал присягу московского правительства и народа в качестве русского царя.

В этой ситуации кажется фантастичным и само явление подобного иностранного мальчика-царька, и его признание российским боярством, и стыдливое замалчивание такого исторического факта впоследствии. Как будто ничего и не было: и русские феодалы престолом не торговали, и царя у нас такого не числилось. В учебниках и пособиях об этом событии не сообщалось, как будто вся русско-польская война была ограничена лишь Лжедмитриями, с одной стороны, и Мининым и Пожарским – с другой.

О Владиславе известно, что в детстве он мог читать на трех языках, хоть и объяснялся на них с трудом; что позднее он стал покровителем искусств и очень полюбил живопись, в особенности фламандцев и итальянцев эпохи барокко; что по натуре он довольно религиозен и благонравен.

Предполагалось, что Владислав перед восшествием на престол должен принять православие и этим узаконить свои российские права, и бояре направили это предложение польскому королю. Но Сигизмунд хотел с помощью воцарения сына перевести всю Россию в католичество и предложил себя в качестве регента – правителя России. При этом сам подросток до Москвы так и не доехал, поскольку она не была взята, а давление на москвитян осуществлялось исключительно с помощью польских войск. Тем не менее Семибоярщина, бывшая в то время официальным московским правительством, признала Владислава царем и повелела отчеканить памятную монету с его изображением. Специально для коронации польские ювелиры изготовили украшенную драгоценными камнями корону, которую он впоследствии надевал на официальных приемах, представляясь московским великим князем.

Русское посольство в Варшаве приглашает на царство царевича Владислава. Гравюра XIX в.

Но не страх польского нашествия был в основе предательского шага бояр, а исключительно неприязнь к Шуйскому и ожидание нового бунта собственного народа.

Параллельно всем этим событиям Швеция воспользовалась ослаблением России и попыталась овладеть ее территориями, примыкавшими к морю, – Карелией, Финским заливом, Архангельском, Псковом, Новгородом. В результате лишь Новгород оказался в руках у шведов и подписал договор о признании русским царем сына шведского короля.

Войска короля Сигизмунда стояли в Смоленске и Чернигове, Владислав продолжал считать себя московским царем, а бояре думали о том, что все это спасет их от русского бунта. Во всей этой сумятице дальнейшая судьба России казалась драматичной и непонятной. Именно тогда и сыграло свою историческую роль народное ополчение Кузьмы Минина и князя Пожарского. Но даже после освобождения Москвы и коронации юного Михаила Романова на престол 14 марта 1613 года претензии иностранцев не прекратились. В 1618 году повзрослевший Владислав вновь оказался со своим войском у стен Москвы и даже смог заключить на 14 с половиной лет Деулинское перемирие, по которому он продолжал претендовать на русский престол: во владении Польши оставались Смоленск, Дорогобуж, Новгород-Северский, Чернигов. Избавиться от назойливого Владислава удалось лишь в 1634 году, когда был заключен Поляновский договор.

Коронованный король Польши

На умершего Сигизмунда IV во время церемонии похорон надели ту самую корону Владислава, украшенную 255 драгоценными камнями. Владислав уже был королем Польши, но вскоре Речь Посполитую ожидала не меньшая смута, нежели та, которую пережила по ее вине Россия. Застал Владислав и три восстания запорожцев под руководством Павлюка (1637), Якова Острянина и Дмитрия Гуни (1638) и Богдана Хмельницкого (1648). Королю удалось избежать только участия в Тридцатилетней войне и провести военную реформу, однако построить флот так и не получилось. С годами он стал амбициозен и часто строил нереальные планы по захвату России, Германии, Турции, всей Оттоманской империи. Но так и не смог добиться благополучия и реформ в собственном, изрядно потрепанном конфликтами королевстве.

Его называли «самым неизвестным русским царем» и «некоронованным русским царем». Но разве это в данном случае важно? Важно то, что в России обнаружилось в те времена достаточно большое количество бояр, готовых на измену. Владиславу присягнули в Москве, Ярославле, Новгороде, Вологде и других городах. В тот момент положение России и рокировка претендентов на престол были лишь ставками в игре. Но насколько же мелкими и мелочными оказались игроки! Даже «московскую» корону Владислава ждала незавидная участь: сводный брат несостоявшегося царя после его смерти переплавил ее на монеты.

Эта история началась осенью 1919 года, сразу после Сен-Жермена. Никто на переговорах не испытывал особого желания отдавать итальянцам австрийские земли, тем более что Италия вела себя агрессивно и нагло. Даже Жорж Клемансо, представлявший союзников, проникся неприязнью к итальянцам из-за националистических скандалов в Италии, связанных с французами: там запретили «Марсельезу» и напали на французский легион. Французский премьер заявил, что скорее станет на сторону побежденных австрийцев и будет защищать их права, чтобы не иметь дело с итальянцами.

Но обещание есть обещание, и президент Вильсон разрубил этот узел. Впрочем, итальянцы, получившие половину австрийского Тироля, довольны все равно не были. Их аппетиты простирались куда дальше. Во-первых, они хотели весь Тироль, но им не дали. Во-вторых, они считали своим город Фиуме и жаждали заполучить его любой ценой. В Фиуме проживало поровну итальянцев и славян, но в ходе подписания соглашений его передали Королевству сербов, хорватов и словенцев.

Пока все дипломаты, включая итальянских, пребывали в полной неопределенности и балансировали на канате взаимного недоверия, то и дело прибегая к советам сторонних лиц, общественное движение националистов Италии существовало само по себе.

Началось все именно с неопределенности на переговорах, когда глава итальянской делегации Орландо в последних попытках спасти положение с Фиуме метнулся за помощью к хитрому французскому негоцианту Андре Тардье, имевшему связи с американцами и британцами и поставлявшему им оружие. История этого странного, наспех сочиненного «документа» весьма замечательна: ночью в отеле «Эдуард VII» французский бизнесмен набросал от руки несколько листков, с которыми Орландо и явился на переговоры в Сен-Жермене. На первой странице говорилось о «создании независимого государства под суверенитетом Лиги Наций». Тардье предлагал сделать Фиуме «свободным портом», в котором самоуправление осуществлялось бы коллегиальным правительством «в составе 5 членов, назначаемых Лигой Наций (2 итальянца, 1 уроженец Фиуме, 1 из Королевства сербов, хорватов и словенцев, 1 от какой-либо другой державы)».

На переговорах этот первый листок, касающийся судьбы Фиуме, был пренебрежительно отвергнут Ллойд Джорджем – в какой-то мере из-за странного вида документа: британский премьер просто не смог его прочесть. Официальным основанием для отказа явилось утверждение, что при таком раскладе «весь округ окажется фактически под итальянским управлением».

* * *

На заседании в Риме речь шла о том же самом – о Фиуме, ставшем камнем преткновения из-за живущего в нем итальянского населения.

Премьер Орландо, превратившийся в заложника – и высокомерных переговорщиков, и собственных одержимых «священным эгоизмом» соотечественников – с самоубийственной патетикой в одиночку бьется с президентом Вильсоном и недоумевающими западными дипломатами за этот город. Он знает, что ему в спину дышит раздираемая страстями страна.

Габриеле д’Аннунцио (в центре с тростью) в Фиуме в 1919 г.

«Премьер Орландо: Я утверждаю, что, если Фьуме не будет передан Италии, это вызовет в итальянском народе столь сильную бурю протеста и ненависти, что они приведут в сравнительно недалеком будущем к глубоким конфликтам. <…> Я вновь настаиваю на своей мысли и утверждаю, что, если Фьуме не будет передан Италии, факт этот по своим последствиям окажется в огромной степени роковым как для интересов Италии, так и для международного мира!

Следует продолжительное молчание.

Вильсон: Невероятно, чтобы представители Италии стали на эту позицию!»

Можно представить недоумение Вудро Вильсона: он впервые столкнулся с такой своеобразной манерой ведения дипломатических переговоров.

А факт этот действительно стал роковым. И в первую очередь для самого премьера Орландо: его правительство получило вотум недоверия в июне 1919 года, и Орландо сменил либерал Франческо Нитти, оказавшийся во главе страны, разрушенной экономическим кризисом, безработицей и возросшей стоимостью жизни.

Дипломат Г. Никольсон не мог не воздать должное итальянским парламентариям. Им – в особенности премьеру Орландо – приходилось в те дни маневрировать не только на переговорах, но и на том минном поле, в которое превратилась их собственная страна:

«…Их собственное общественное мнение, все еще воспламененное военной пропагандой, ожидает славы, которая находится вне пределов их досягаемости. Они, таким образом, маневрировали, выигрывая время и усиливая свои позиции с такой тонкостью и такой настойчивостью, которые сегодня заставляют смолкнуть мое негодование и вызывают у меня уважение к дипломатическому искусству».

Итальянцы, «воспламененные военной пропагандой», «тонкостью» не обладали и совершенно не оценили «дипломатического искусства» своих соотечественников. Не прошло и года, как эти радикалы сместили совершенно выжатого переговорами Орландо и его кабинет, чтобы с еще большим удовольствием предаться нараставшим фашистским настроениям и мародерству в провинциальных городках.

Президент Вильсон отвергал все аргументы Орландо и министра иностранных дел Италии Соннино относительно Фиуме. Даже некоторые итальянские дипломаты понимали нереальность таких притязаний. Еще 23 марта 1915 года итальянский посол в Париже Томмазо Титтони писал в телеграмме: «Правда, Зара – город итальянский, но и Фиуме – итальянский, и все же мы понимаем, что не можем претендовать на Фиуме».

Подтверждал это и сам секретный Лондонский договор, в котором содержался пункт об отказе Италии от претензий на Фиуме. Однако итальянцы апеллировали к тому, что с момента подписания этого договора многие пункты изменились или отпали за ненадобностью в связи с самим непредсказуемым ходом войны, а стало быть, любые соглашения должны быть гибкими, меняющимися в зависимости от ситуации.

Но бывает ли гибким крайний национализм?

Габриеле Д’Аннунцио захватывает город

Роковую роль в истории города Фиуме сыграла неуемная натура поэта-экстремиста Д’Аннунцио. Этот человек говорил о себе: «У меня немного страстей и немного пороков; но и те и другие доведены до крайности». Он неоднократно прорывался на важные заседания, в том числе международные переговоры, угрожая револьвером.

Д’Аннунцио внимательно наблюдал за происходящим и выступал на политические темы: «Без нас они сыграли фарс объединения в Лигу – объединения, которое разъединяет. Они замышляют подписать без нас этот клочок бумаги, который у них называется справедливым миром. Без нас они уже готовятся извлечь выгоду из нашей нерешительности и нашей медлительности! Итак, я утверждаю: если наши руководители вернутся на те же места, все будет потеряно, даже честь!»

Его выступления режет цензура, но память остается. В итоге все то же самое: Италия получила обещанные Триест, Трентино и Южный Тироль. И возмущенный поэт недоумевает: «Как так? Мы же вступили в войну! Выполнили все условия договора! Где обещанная Далмация? Где Фиуме?»

Это не пустые слова: в годы войны поэт работал военным летчиком и даже прославился своим авантюрным рейдом над австрийской столицей, куда сбрасывал итальянские листовки.

Пока политики совещались в Париже, мятежный писатель догадался, что Фиуме Италии не видать, как своих ушей. Так и получилось: премьера Орландо все эти англо-американцы уболтали, а город отдали хорватам. Наступила осень 1919 года, надеяться уже не на что.

«Нижеперечисленные территории Адриатики будут четырьмя союзными державами признаны за Хорватией, Сербией и Черногорией: в Верхней Адриатике все побережье, начиная от бухты Волоска на границах Истрии до южной границы Далмации, включая приморскую полосу, в настоящее время принадлежащую Венгрии, и все побережье Хорватии с портом Фиуме и мелкими портами, Нови и Карлопаго, равно как острова Веглиа, Первиккио, Грегорио, Голи и Арбе». Тогда-то Д’Аннунцио и произнес выражение, ставшее крылатым: «Победа изуродована».

И Д’Аннунцио плюнул на все переговоры. Он просто сел в самолет, завел двигатель, полетел во Фиуме и… захватил город.

Республика Красоты

Однако он хорошо подготовился. Поскольку на фоне происходящего в Париже ирредентистские требования в Италии только возросли, писатель набрал армию маргиналов, считавших его своим «пророком» и пожизненным командиром. Этим добровольцам он объявил, что «не собирается дальше наблюдать импотенцию правительства», потому что «в таких условиях надо действовать и показать пример другим итальянцам».

Анархисты, футуристы, революционные синдикалисты и просто мошенники готовы были следовать за ним куда угодно. Самовольный захват города Фиуме писателем Габриеле Д’Аннунцио – одна из самых ярких страниц истории, напоминающая анекдот. Но Антанте было не до шуток. В захваченном городе во главе двух тысяч ополченцев итальянский поэт больше года сидел бургомистром, а изумленные страны-союзницы не могли его оттуда выкурить никакими силами. В это время советский поэт Владимир Маяковской сочинял куплеты:

Спьяну или не спьяну, а такое удивительное явление, как захват города воинственной итальянской богемой с ультрапатриотическими лозунгами, стало возможно из-за положения в самой Италии, где наблюдался кризис власти, связанный с войной и ее результатами.

В лучших романтических традициях вся эта история началась ночью. С 11 на 12 сентября 1919 года военизированная группа, сформированная из солдат-добровольцев, революционных синдикалистов, националистов, футуристов, социалистов, ветеранов войны и просто любителей адреналина, последовала за своим энергичным мессией с молчаливого одобрения некоторых высших армейских чинов.

Распевая патриотические песни, разношерстная компания выступила из южно-тирольского города Рончи, перешла границу области Венеция-Джулия и проникла на территорию Фиуме, контролируемую англо-французским контингентом. Героические песни сочинялись волонтерами прямо во время похода:

Авторы этих песен, легионеры-добровольцы, остались неизвестными. В одном из походных сочинений говорилось, что молодого итальянского солдата вдохновляет легионерский жест «команданте» Габриеле Д’Аннунцио – как мечта о свободе. Потом этот приветственный жест примут на вооружение Муссолини и Гитлер. Внешняя атрибутика – удел поэтов, а политики становятся лишь подражателями…

Национально-освободительные традиции укоренились в этом городе еще с 1861 года. Тогда борьбу возглавлял Никколо Томмазео. Но прежде всего в памяти итальянского населения всплывали, конечно, события не XIX века, а начала ХХ: в 1904 году здесь была создана организация «Молодой Фиуме», выпускавшая собственную газету и устраивавшая митинги. Но это движение продержалось недолго: вначале была запрещена газета, выходившая с 1907 до 1910 года, а потом – и сама организация, распущенная в 1912 году.

И теперь отряд волонтеров был воспринят местными итальянцами как освободительная армия. Все выступления сопровождались овацией, а на улицах проходил военный парад. Охранявшие город солдаты, многие из которых были итальянцами, не вмешивались в происходящее, чтобы не создавать эксцессов. На 26 октября был назначен плебисцит, и большинство жителей Фиуме проголосовали за присоединение к Италии. Но Италия под давлением стран-союзниц вынуждена была официально объявить мятежному поэту бойкот.

Положение Фиуме как отдельного государственного образования отражено в «Уставе», написанном анархо-синдикалистом Альчесте де Амбрисом города Фиуме, во имя светского самоопределения и в соавторстве с Габриеле Д’Аннунцио. Там говорилось, что «люди Вольного неотъемлемого права на свободу, подтверждают свое желание быть неотъемлемой частью итальянского государства через этот демонстративный акт аннексии». Однако «с другой стороны, ситуация не позволяет им на данный момент закрепить это законное желание, посему было принято решено создать собственную конституцию для определения политической системы и управления на данной территории».

Хитрый Д’Аннунцио, отвергая политические решения Парижского и позднее Рапалльского договоров, вовсе не нарушал их публично. Когда стало понятно, что Италия не собирается поддерживать эту воинственную акцию, эстет Д’Аннунцио поступил весьма оригинально: 8 сентября 1920 года он провозгласил город Фиуме независимой Республикой Красоты (Reggenza Italiana del Carnaro).

Конституция новой державы была написана им самим и, разумеется, в стихотворной форме. В переводе она звучит несколько странно:

Автор политической части «Устава» Республики Красоты Альчесте де Амбрис был братом писателя Амилькаре де Амбриса, но сам в то время не занимался художественным творчеством, предпочитая сельское хозяйство и законодательство. Интервенционистские и анархо-синдикалистские взгляды заставили его еще в 1914 году стать сторонником Муссолини и Д’Аннунцио.

При составлении «Устава» Республики Красоты Альчесте отвечал за правовой и политический текст, в то время как Габриеле старался эстетизировать документ и придать ему эффектную поэтическую форму.

Законодательство и ритуалы новой державы

Законодательная власть в Республике Красоты принадлежала двум палатам парламента – Совету лучших (Consiglio degli Ottimi) и Совету временных (Consiglio dei Provvisori). Формой правления в этом государстве была диктатура, сочетавшая в себе анархизм, синдикализм, демократию и декадентство. Поэт поднял над городом красный флаг с девизом «Кто против нас?» и назначил на пост министра культуры своего друга Артуро Тосканини – ведущего дирижера театра «Ла Скала».

Весьма типично для поэтов и анархистов было начать государственную деятельность не со скучных экономических и промышленных вопросов, а с утверждения символики и геральдики. Поэтому в Фиуме были отпечатаны памятные марки и учреждены специальные премии для добровольцев, принявших участие в этом походе. Иллюстрированное воскресное приложение к газете «Carriere della Sеrа» опубликовало фотографию ликующей толпы, размахивающей флагами Италии, причем некоторые флаги были без традиционного щита Савойской династии. Был здесь и флаг Далмации голубого цвета, и один от Триеста – красный, с алебардой понтифика Сан-Серджио.

В Фиуме разрабатывались новые коллективные ритуалы, которые позднее использовались при тоталитарном режиме Муссолини: хореографические митинги и парады с построением в форме квадрата. Исследователи сравнивали эти общественные, показные действа с литургией, то есть театрализованным обрядом, призванным одухотворять народные массы. Центральной фигурой везде выступал Д’Аннунцио, который никогда не упускал возможности покрасоваться на людях и блеснуть в качестве командира. Он любил эффектные сцены и позы, поэтому обычно появлялся идущим во главе отряда в военной форме, подчеркивавшей стройность его фигуры, или выступал на площадях с громкими лозунгами.

В то же время узурпированный волонтерами Фиуме охотно обживали уголовники, беглые каторжники, маньяки, проститутки и богемные философы. По улицам шатался нетрезвый сброд. В связи с бойкотом и блокадой республики решено было развивать промышленность за счет пиратства. Когда в городе не хватало продовольствия, боевой дух поднимали раздачей кокаина и уличными песнями, сочиненными министром иностранных дел Республики Красоты Леоном Кохницким. Этот последний вообще был примечательной личностью: поэт и музыкант, сын русского эмигранта и польской еврейки, бельгийский подданный, принявший католицизм. Он дружил с итальянцами, писал статьи и стихи о Фридрихе Ницше и считал себя социалистом с анархистскими взглядами, а Д’Аннунцио – сверхчеловеком.

Внешняя политика Республики Красоты

Первым шагом Кохницкого на посту министра иностранных дел Республики Красоты стало провозглашение Фиуме «Анти-Лигой Наций» – в качестве протеста против мирового империализма и угнетения колониальных народов. Основание «Анти-Лиги» оказалось по-своему остроумным шагом, учитывая, что Лига Наций была рождена именно Парижской конференцией 1919 года и закрепляла право решающего слова за ведущими державами, то есть Англией и Францией. Она обладала амбициями европейского политического мессии. При этом стоит вспомнить весьма интересную и выстраданную личным опытом мысль Гарольда Никольсона о том, что «худший сорт дипломатов – это миссионеры, фанатики и адвокаты». Если Лига Наций была создана миссионерами, то «Анти-Лига», очевидно, фанатиками, но точно не адвокатами.

Пройдет не так уж много времени, каких-нибудь пятнадцать лет, и Лига Наций дискредитирует себя бессилием. Поэты Советской России, не менее политизированные, чем итальянские, не остались в стороне от мирового процесса и отметили появление Лиги на свет не торжественными одами, а сатирическими куплетами. Маяковский сочинил о европейском новообразовании двустишие:

В комментариях советского переводчика В.В. Альтмана о Лиге Наций говорилось, что «теперь это – труп, который забыли похоронить» – типичная советская лексика той далекой эпохи. Эта метафоричность была характерна не только для поэтов, но и для дипломатов, историков, политиков. Сам переговорщик Никольсон, тяготевший к литературной образности, вероятно, сравнил бы Лигу Наций с престарелой классной дамой в чепце и роговых очках, пытающейся с помощью религиозной морали совладать с бандой хулиганов.

Целью «Анти-Лиги», созданной на исходе 1919 года в Республике Красоты, являлось, по словам министра Л. Кохницкого, «объединение всех прогрессивных народов земли – народов, наций, рас и т. д. и т. п. – и использование их сил для битвы и победы над угнетателями и империалистами, такими, как Британская империя».

Тучи сгущаются

В политическом отношении Фиуме был стратегическим портом, очень важным для Италии, даже несмотря на то, что находился он на югославской территории, охваченной политическим кризисом. Большинство людей в городе говорили на венецианском диалекте даже во времена Австро-Венгерской империи. Высказывались предположения, что правительство Нитти, пришедшее на смену кабинету Орландо, могло добиться для города независимого статуса по примеру Гамбурга в Германии. В автономном Фиуме следовало установить права сербов, хорватов и словенцев. Но Парижские переговоры ничего не дали, а правительство Нитти оказалось слишком слабым из-за охватившего Италию кризиса. Оно не способно было дипломатическим путем решить проблему Фиуме. Силовое решение, инициатором которого стал Д’Аннунцио, было политическим волюнтаризмом и привело к ухудшению отношений Италии с Францией и Англией.

Итальянцы в это время митинговали на площадях, выкрикивая националистические лозунги. Досталось от них и союзникам, и своим, отечественным парламентариям, плохо отстаивающим положения Лондонского договора. В городах и сельской местности начались беспорядки и народные волнения, страну потрясла волна забастовок. Магазины в городах атаковали толпы голодных людей, и в течение двух лет сельские земли захватывали бригады рабочих и крестьян, называющие себя «красными», из-за чего это время и получило название «красные годы».

После ухода в отставку Нитти место премьера занял Джованни Джолитти, принимавший эту должность уже в пятый раз. Перед началом войны он был лидером «нейтралистов» и противником завоевательных идей Д’Аннунцио. Проиграв парламентское голосование за «нейтрализм», он в отчаянии бежал из Рима в 1915-м. Поэтому теперь Джолитти был настроен весьма решительно, а договор в Рапалло развязал ему руки. Министром иностранных дел назначили карьерного дипломата Карло Сфорцу, и он тут же употребил все свое влияние для того, чтобы наладить отношения между Италией и Королевством сербов, хорватов и словенцев, которому и собирались передать территорию Фиуме по договору.

Переговоры в Рапалло начались 7 ноября 1920 года на вилле Спинола, получившей впоследствии название «Вилла Договора». 12 ноября 1920 года был подписан договор. Италия и Королевство сербов, хорватов и словенцев установили статут Фиуме и обозначили его границы. Фиуме был гарантирован статус автономного города. Но Джолитти в тот момент еще не имел в стране достаточно авторитетного влияния, крупные промышленники и либералы его не поддерживали. Поэтому он, оказавшись во главе итальянского правительства в середине апреля 1920 года, вынужден был ждать удобной ситуации целых восемь месяцев.

Д’Аннунцио и Временное правительство Фиуме объявили, что не принимают договор в Рапалло, и отказались покинуть город.

Неизвестно, что было бы дальше, если бы в конце декабря 1920 года Республику Красоты не обстрелял все тот же британский флот – гроза всех итальянцев. Потом во Фиуме вошли войска, направленные Джолитти. Лишь после этого самопровозглашенное государство было покинуто его создателями. День 24 декабря получил название «Кровавое Рождество». Эти пять дней противостояния газета «Fiumano» справедливо назвала «небольшой гражданской войной».

К 31 декабря с Республикой Красоты все было кончено. Печальным итогом были полсотни погибших и более сотни раненых. Никто теперь уже не помнит этих людей – они безымянны, как расходный материал исторической эволюции. Зато все по сию пору помнят эпатажные поступки поэта-декадента. Социалист Гаэтано Сальвемини назвал захват Фиуме «одним из самых выдающихся безумств»: «Это была частная война против Англии, Франции и Соединенных Штатов Америки, развязанная поэтом, не обладавшим ни нравственностью, ни чувством ответственности, ни здравым смыслом».

Муссолини тогда не пришел на помощь другу, потому что был стратегом и собирался замахнуться на большее. В сентябре 1923 года после провокации в Фиуме будет высажен итальянский десант под предлогом защиты местных жителей. А 27 января 1924 года в Риме Италия и Королевство сербов, хорватов и словенцев подпишут унизительный пакт Муссолини – Пашича, фактически передающий Фиуме Италии. Так начиналась фашистская эпоха.

В этой истории оказалось много общего с произведениями Ильфа и Петрова о Великом комбинаторе. Хотя бы уже потому, что оба сюжета – вымышленный и настоящий – разворачивались в одно и то же время – после Октябрьской революции.

Эмигрантам, беженцам из России, приходилось в то время учиться жить заново. Не все смогли с этим справиться. Одни русские аристократы становились авантюристами и спекулировали на своем титуле, другие подрабатывали шоферами и горничными. Русские чиновники – юристы и экономисты – искренне верили, что советская власть продержится не более трех-четырех лет и уступит место буржуазной республике, поэтому уже в Париже энергично сочиняли законы для того Российского государства, которое вскоре появится. Не дождавшись смены власти в России и осознав свою ненужность в этом новом мире, некоторые из них сводили счеты с жизнью. Множество трагических судеб, множество разбитых жизней… Но была среди них одна особенная.

Авантюрист на просторах Европы

Остап Бендер, мечтая о Рио-де-Жанейро («Полтора миллиона человек и все поголовно в белых штанах»), сетовал: «Я хочу отсюда уехать. У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм…»

Те же мысли посещали и Бориса Скосырева, который в силу исторических катаклизмов оказался выброшен на европейское пространство, как рыба на морской берег. Однако в его биографии оказалось намного больше изгибов и порогов, чем в любой горной реке.

Скосырев родился 12 января 1896 года в Вильно, в годы войны был офицером Балтийского флота и получил ранение под Кронштадтом. После революции эмигрировал в Великобританию и некоторое время успешно подвизался в королевских морских силах. Далее он вел какую-то секретную деятельность и служил агентом, по долгу службы побывавшим в Сибири, Японии и США. Речь даже шла о возможных диверсиях.

Потом он регистрировался в испанских отелях как барон Борис Скосырев-Маврузов, граф фон Оранж. Для испанской полиции представлялся подполковником голландской армии и подданным королевы Голландии. Неизвестно, было ли все это правдой, или ему удалось выправить фальшивые документы. В июле 1932 года «подполковник» проживал в городе Ситгес на площади Плайя де оро. Его воспринимали как монаршую особу, родственника королевского семейства, недаром же он подчеркивал свое происхождение от графа Оранского. Борис любил дорогие рестораны, одевался дорого, носил цветок в петлице, трость с золотым набалдашником, монокль как признак аристократизма. В общем, он выглядел как франт, и деньги у него водились. Откуда деньги? По всей видимости, его счета оплачивала Полли П. Херрд – английская миллионерша, которую Борис называл «Ламарес». Иногда он исчезал из отеля, что вовсе не интересовало администрацию, но интересовало испанскую полицию. Так было установлено, что Скосырев ездил в Барселону. Несмотря на то что любящая Ламарес содержала его, он продавал ее подарки и драгоценности. В Испании в годы Второй республики было уже неспокойно. Полиция опасалась непонятных русских авантюристов, тем более что вся страна перед началом гражданской войны была наводнена агентами советских спецслужб, троцкистами, журналистами.

Борис Скосырев. Андорра. 1934 г.

В декабре 1932 года Бориса выслали из Испании, и он вместе с миллионершей переехал на Мальорку, откуда его тоже вскоре попросили испанские власти. Так он оказался в Андорре – карликовой стране, которая уже семь веков существовала без налогов.

Как становятся королями

С XIII века, то есть с момента окончания последнего крестового похода, в Андорре ничего не происходило. Договор «Акт-пареаж», подписанный в 1278 году епископом Урхельским и сеньором французского графства Фуа, дал Андорре двойной суверенитет и мирное существование. Так Андорра стала нейтральным государством, находящимся под двойной опекой: полгода управляет епископ Урхельский, за которым стоит Ватикан, а полгода – сеньоры графства Фуа. Государство без армии, без активного управления, зато с коммунами шести долин, которые имеют право принимать решение только вместе. Исторически нейтралитет страны введен де-факто, то есть как некая вечная прерогатива.

Андоррский пейзаж чаще всего представляется новому человеку неуклюжим и неухоженным: холмы сменяются кривыми дорогами, поперек которых зачастую лежат груды камней. В такой стране просто невозможно вести войну, потому что ни лошади, ни танки здесь не пройдут. Однако в начале 1930-х годов в Андорре все же появились строители, которые начали прокладывать автомобильную дорогу из Испании во Францию. В этот момент никого не удивляло появление большого количества иностранцев, и Борис Скосырев затерялся среди них, чтобы получше осмотреться. Еще до появления в Андорре он знал, что там происходит, потому что хорошо изучил историю страны в залах европейских библиотек. Потом он беседовал с жителями страны, эмигрантами и торговцами, узнал, что осенью 1933 года население Андорры требовало всеобщего избирательного права, национального землепользования, распоряжения природными богатствами и полезными ископаемыми. Андорру фактически использовали как колонию французы и испанцы, а местное население в расчет не брали. Республиканская Испания отнеслась к этим требованиям более лояльно. Французы назвали происходящие события «революцией». Момент был самый подходящий: мир вокруг бурлил и менялся, королевства превращались в республики, сепаратные движения обострялись, появлялись автономии. Борис Скосырев знал, как убедить народ, у которого еще нет своего лидера, умеющего возглавить толпу. Почему бы ему не стать таким лидером?

Он начал издалека: в 1933 году посетил Андорру в первый раз и смог получить подданство. Борис сразу же обратил внимание на феодальные пережитки, отсталость страны, ее отрезанность от внешнего мира, влияние на княжество иностранных государств. Здесь явно назревали перемены. И он решил заняться политической пропагандой: повести за собой революционно настроенные группы и разбудить сонных андоррцев.

«Господа! Хватит прозябать на задворках истории! Андорра должна стать современным государством, впустить банковский и торговый капитал, учредить анонимные общества. Сколько можно терпеть овечий суверенитет под управлением двух чужих принцев? Не лучше ли Андорре избрать своего короля?»

И вновь вспоминается Остап Бендер с его идеей международного шахматного конгресса: «…Мои личные связи и ваша самодеятельность – вот все необходимое и достаточное для организации международного Васюкинского турнира. Подумайте над тем, как красиво будет звучать – «Международный Васюкинский турнир 1927 года». Приезд Хозе-Рауля Капабланки, Эммануила Ласкера, Алехина, Нимцовича, Рети, Рубинштейна, Мароци, Тарраша, Видмара и доктора Григорьева обеспечен. Кроме того, обеспечено и мое участие! <…> Васюкинцы денег платить не будут. Они будут их по-лу-чать! Это же все чрезвычайно просто. Ведь на турнир с участием таких величайших вельтмейстеров съедутся любители шахмат всего мира. Сотни тысяч людей, богато обеспеченных людей, будут стремиться в Васюки. Во-первых, речной транспорт такого количества людей поднять не сможет. Следовательно, НКПС построит железнодорожную магистраль Москва – Васюки. Это – раз. Два – это гостиницы и небоскребы для размещения гостей. Три – это поднятие сельского хозяйства в радиусе на тысячу километров: гостей нужно снабжать – овощи, фрукты, икра, шоколадные конфекты. Дворец, в котором будет происходить турнир, – четыре. Пять – постройка гаражей для гостевого автотранспорта. Для передачи всему миру сенсационных результатов турнира придется построить сверхмощную радиостанцию. Это – в-шестых. Теперь относительно железнодорожной магистрали Москва – Васюки. Несомненно, таковая не будет обладать такой пропускной способностью, чтобы перевезти в Васюки всех желающих. Отсюда вытекает аэропорт «Большие Васюки» – регулярное отправление почтовых самолетов и дирижаблей во все концы света, включая Лос-Анджелес и Мельбурн».

Сходство речей было несомненным, но при определенном раскладе, в определенную эпоху и при наличии соответствующей публики они не могли не подействовать.

Поначалу на странного господина в монокле смотрели с равнодушным недоумением, принимая его за безумца. А тот уже объявлял о своей близкой дружбе с испанским королем Хуаном III: «Долой гнилую республику! Да здравствует монархия!»

Он выдвигал новые идеи: во Франции вместо президента должен править король, которого он сам, граф Оранский, будет представлять в Андорре.

Сейчас такая удивительная речь вызвала бы большой скепсис, но в те времена все это было в новинку, тем более – для провинциальной уличной толпы, у которой в силу исторической традиции даже не было телеграфа. Люди Андорры просто не понимали реальности и никогда не видели политической агитации. Им и в голову бы не пришло, что перед ними всего лишь бежавший из России авантюрист с неплохим образованием и поставленной речью. Этим и воспользовался Скосырев. Ему удалось покорить толпу и попасть в генеральный совет.

«Калиф на час»

Июль 1934 года выдался жарким во всех смыслах. Бориса Скосырева поддержали несколько союзников из армий Юденича и Врангеля, некоторые русские эмигранты и население Андорры. Потом его поддержал Генеральный совет. Конституция, опубликованная в местном информационном вестнике, состояла из 17 положений. Вместо Генерального совета предлагалось избирать парламент; король представляет парламенту членов правительства и становится главным дипломатом страны, потому что лично заседает в Лиге Наций; парламент полностью подконтролен королю, а тот в свою очередь защищает права коренного населения. На роль короля Скосырев предложил себя, и на следующий день, 8 июля, Генеральный совет утвердил реформы и признал Скосырева королем независимой Андорры Борисом I.

Поначалу его резиденция находилась в Андорра-ла-Велье, потом он переехал в город Сольдеу. Указы и манифесты следовали один за другим. Король Борис смещал одних министров и назначал других, контролировал местные общины, посылал петиции в Лигу Наций, в Испанию, Францию, требовал, чтобы признали независимость королевства.

Историки отмечают, что очень многое, предложенное Борисом Скосыревым, впоследствии узаконилось в Андорре. Да и в то время его предложения казались разумными. Ему удалось утвердить всеобщее избирательное право, издать ряд указов, в соответствии с которыми Андорра не должна была подчиняться Франции и Испании, провозгласить национальным достоянием не только природные ресурсы, но и полезные ископаемые. Был введен запрет на частную собственность в отношении земельных территорий и ресурсов. Земля стала собственностью государства или общин.

Но увы! Скосырева погубила его собственная авантюрная натура: в порыве эйфории он, едва став королем, объявил войну сеньору Бисбе – епископу Урхельскому, который посмел нелестно отозваться о нем на страницах газеты. Суть конфликта заключалась в том, что придуманная Скосыревым монархическая демократия предполагала широкие возможности капитала и большую индустрию развлечений, которая поправит экономические дела Андорры. Но епископу совершенно не понравилось решение новоявленного короля построить в Андорре игорные дома.

В середине 1930-х годов объявлять кому-то войну было опрометчиво. Разозленный епископ просто телеграфировал своему испанскому партнеру, а тот отправил в Андорру отряд из четырех жандармов с офицером.

Было 20 июля (иногда упоминается 14 июля). Четыре жандарма без всяких помех отодвинули «армию» Андорры, состоявшую из шестнадцати чиновников, и, появившись в королевском саду, застали монаршую особу за чаепитием. Мирная картинка сменилась арестом и выдворением короля из собственной страны в Испанию, где началось следствие.

Фиаско

Комиссар барселонской полиции не без удивления листал документы «голландского журналиста», родившегося в России и всего несколько дней назад бывшего королем Андорры.

Журналист возмущался, грозя комиссару всей своей родней, в которой одних только королей было сорок человек. Когда он упомянул «своего друга», короля Испании, комиссар хмыкнул. В Испании давно уже была республика, и упоминание Хуана III выглядело просто смешно. Комиссар спросил арестанта, какие цели он преследовал, и Борис Скосырев ответил, что с помощью жителей Андорры и шестисот французских и испанских добровольцев он собирался установить монархию во всех странах Европы.

Самозванца просто выдворили из страны, ведь непонятно было, что с ним делать дальше. И случилось это уже во второй раз. Думается, по той же причине, что и раньше: в Испании было слишком много непонятных русских.

От греха подальше его отправили в Португалию: пусть они разбираются. В Португалии Скосырев обрел друга – доктора Франциско Фернандо Лопеза, с которым переписывался потом до конца жизни. Но в Португалии Борис не остался. Он добрался до Франции, где в городе Сен-Канна жила его жена.

Вскоре в стране начались большие перемены. Русский авантюрист угодил в фашистский концлагерь Ла-Верне под Перпиньяном. Там его видел русский ученый и библиограф А.Н. Рубакин: «Сколько в лагере было авантюристов и «прославленных», и никому неведомых бродяг, жуликов, искателей приключений, людей странной судьбы! Незадолго до войны в крохотной республике Андорра, расположенной в долине Пиренеев между Францией и Испанией, появился русский некто Скосырев, провозгласивший себя королем. Французские жандармы Скосырева арестовали и привезли в концлагерь, хотя его следовало бы поместить в сумасшедший дом» (А.Н. Рубакин «В водовороте событий»).

Ла-Верне был жутким лагерем. В нем содержались люди разных национальностей, некоторые – вовсе без обвинения. Но всех без разбору били, морили голодом, доводили до истощения. Борису Скосыреву удалось выжить, но на этом его злоключения не закончились. В октябре 1942 года его освободили сами немцы и отправили не то на Восточный фронт переводчиком, не то в СССР, где он вновь попал в лагерь – теперь уже в ГУЛАГ. Там он просидел до 1956 года. После этого бывший король, вечный путешественник и вечный заключенный смог наконец воссоединиться с женой Марией-Луизой. Они поселились в немецком городке Боппард и стали жить на ренту, как пенсионеры.

Несмотря на все перипетии и злоключения, Скосырев прожил долгую жизнь. На его надгробии значится дата смерти – 1989 год. Ему было 93 года.

В 1967 году миляга Пэдди Рой Бейтс, типичный британский отставной майор – гроза женщин и вражеских армий, – совершил нечто удивительное. Он основал княжество Силенд.

Тут уже вспоминается не Остап Бендер, а скорее – главный герой пьесы Питера Устинова «На полпути к вершине» британский генерал сэр Мэллэлье Фицбатресс, который из чувства протеста против своего окружения стал ходить в лохмотьях и устроил себе резиденцию на дереве. В ответ на реплику сына «Папа, но ты же не можешь принадлежать сразу к двум мирам» он ответил: «А в уставе об этом ничего не сказано».

Но ровно на этом все сходство и заканчивается, потому что майор Бейтс – это не генерал Фицбатресс. Пьеса Устинова была о душе и духовной свободе человека, который однажды осознал себя не уставным военным, а гражданином мира. Майор Пэдди Бейтс писал другую пьесу – о способе неплохо заработать на пластинках и кассетах. Он оборудовал на отдаленной от берегов платформе пиратскую лабораторию по звукозаписи.

«Хулиганская башня»

История удивительного сооружения «Рафс Тауэр» связана со Второй мировой войной. Опасаясь налетов, англичане выстроили вокруг своей островной территории несколько платформ, на которых должны были размещаться войска противовоздушной обороны. Но все платформы находились в трех милях от берега, а одна, названная Фортом Маунселл и в обиходе прозванная «Хулиганской башней» (Roughs Tower), оказалась за пределами территориальных вод – в шести милях, неподалеку от устья Темзы. После войны платформы разобрали, а про этот форт просто забыли. С бюрократической точки зрения его как будто и не было вовсе. Но заброшенная платформа продолжала возвышаться над водой, похожая на гигантского подводного змея или инопланетный корабль. И кто-то неизбежно должен был однажды проявить к ней интерес.

Если рассуждать более приземленно, то платформа больше напоминала не чудовищ и инопланетян, а нефтяную вышку, каковых достаточно много в океане. В годы войны на платформе размещались от 150 до 300 военнослужащих, отслеживавших германские мины и движение подозрительных судов в прибрежных водах. На платформе стояли две 6-дюймовые пушки и два 40-миллиметровых зенитных пулемета. Это показывает, что на платформе было достаточно пространства для временного существования большого числа людей.

В 1966 году два бравых парня – Бейтс и его приятель Ронан О’Рэйлли – решили устроить на платформе парк развлечений. Обычно так и делают во всех странах, включая нашу, – используют платформы, баржи и пристани в качестве ресторанов и спорткомплексов. Но с парком ничего не вышло, потому что ребята что-то не поделили и рассорились. Дошло до военных действий. О’Рэйлли попытался захватить «Хулиганскую башню», а Бейтс засел на ней с оружием – винтовками, огнеметами и зажигательной смесью. Майору удалось отстоять платформу, которую он вскоре превратил в радиостанцию Britain’s Better Music Station.

Но этого амбициозному военному показалось мало. Испытывая гордость оттого, что ему удалось отразить вооруженный натиск противника, он 2 сентября 1967 года провозгласил создание суверенного государства – княжества Силенд, что означает «Морская страна». С этого дня его самого следовало называть «князем Роем I».

Морская платформа Силенд

Это была самая маленькая страна в мире не только по территории (0,00055 квадратного километра), но и по числу жителей – пять человек. Естественно, что торговля паспортами привела к возникновению 150 тысяч фальшивых граждан Силенда. Над княжеством посмеивались, называли его «футбольным полем», имея в виду размер. А Бейтс тем временем мастерски уходил от британских налогов и законов об авторском праве, пользуясь своим положением «в нейтральных водах». Фактически он превратился в радиопирата, и едва ли это могло долго продолжаться. В 1968 году на княжескую особу завели уголовное дело и отправили к княжеству патрульные катера. Князь по доброй традиции принялся палить в воздух, чтобы отвадить незваных гостей. Это имело довольно странные последствия: 2 сентября 1968 года в судебном порядке было решено, что это дело находится вне британской юрисдикции. Бейтса оправдали, а значит, косвенно признали независимости Силенда. Княжество возгордилось и принялось создавать свою символику – конституцию, флаг, герб, деньги.

Путч и деятельность германских дипломатов

Через десять лет, в 1978 году, в княжестве случился путч. Между князем Роем I и его ближайшим соратником графом Александром Готфридом Ахенбахом, премьер-министром страны, возникли напряженные отношения. Один хотел привлечь в княжество внешние инвестиции, второй обвинял его в нарушении конституции. Когда князь отсутствовал, граф Ахенбах с отрядом нанятых голландских моряков захватили платформу и взяли в плен наследного принца Майкла – сына Роя I. И тут подданные Силенда стали на защиту своего властителя и разбили войска путчистов. Голландцев, правда, отпустили как подданных другой монархии. Но в историю Силенда этот эпизод вошел как полноценный путч. Зачинщиком был признан Ахенбах. Его посадили под арест, и спасло изменника только двойное гражданство: Германия затребовала своего гражданина. Однако переговоры о выдаче оказались непростыми.

Когда германская сторона обратилась в британский МИД, этот столп вековой бюрократии поднял все бумаги суда и провозгласил, что Силенд находится… вне британской юрисдикции. И что было делать остолбеневшим немцам? Конечно, подключить свое дипломатическое ведомство для ведения с дикой платформой полноценных переговоров. ФРГ отправило в Силенд специального дипломата-переговорщика. В обмен на предателя Ахенбаха Бейтс хотел затребовать официальное признание, но в конце концов решил проявить великодушие и отпустил узника просто так, предварительно лишив его силендских титулов.

Силенд растет

По прошествии еще девяти лет княжество начало расширяться и активно взаимодействовать с внешним миром. Было объявлено, что зона его территориальных вод расширяется с 3 до 12 морских миль. Британия не возражала, и теперь два государства – древняя монархия и юное княжество – делили акваторию пополам! Это было не совсем нормально, и Силенду все же грозили санкции, а может быть, и захват. При этом у Силенда не было никаких двусторонних соглашений, которые могли бы его обезопасить.

В 1990 году случился новый инцидент: со стороны Силенда было обстреляно британское судно, которое слишком близко подошло к берегам княжества. Удивительно, что никто не пострадал и это не вызвало военные действия со стороны находившейся рядом державы. Но такое странное отношение к Силенду часто объясняют огромной командой юристов, которая обслуживает князя Роя I. Говорят, формально к нему невозможно подкопаться: физическая территория у государства имеется; сооружение платформы законно, поскольку построена она была до вступления в силу конвенции о международном праве ООН от 1982 года, запрещающей строительство искусственных сооружений в открытом море. 2 сентября 1968 года Великобритания в судебном порядке признала отсутствие своей юрисдикции над Силендом, просто она не платит майору пенсию, ведь он – правитель другого государства. Что касается дипломатических ведомств Нидерландов и ФРГ, то, ведя переговоры с правительством Силенда, они уже признали это государство.

Дипломатический процесс – дело затяжное и бюрократическое, поэтому Силенд вроде бы признан, но нигде не закреплен как государственная единица. Княжество не имеет дипломатических отношений ни с одной страной, не принято ни в одну международную организацию. Кстати, в правительстве Силенда имелся один русский человек – Игорь Попов. Он исполнял обязанности министра экономики и торговли. Говорят, он обещал, что Россия обязательно признает независимость Силенда.

Жило государство за счет радиопиратства, торговли титулами. А в 2000 году в княжестве обосновался хостинг информационной компании Haven Co.

Но однажды произошло несчастье: 23 июня 2006 года на платформе начался пожар. Причиной стало короткое замыкание. На помощь княжеству пришла Великобритания, пожар потушили. Теперь платформу придется восстанавливать. Только нужно ли это Рою I и его домочадцам? Майор Бейтс уже очень стар, он с семьей проживает в Испании. Едва ли он вернется на основанную им родину.

На излете 1960-х годов в Австралии начали происходить совершенно удивительные вещи. Речь в данном случае не о пропавшем без вести премьер-министре Гарольде Холте (он исчез на глазах собственной охраны в 1967 году), а о другом событии, случившемся тремя годами позже – в конце 1969 – начале 1970 года.

Австралия живет своей жизнью, у нее есть собственное правительство, и вообще – она находится вдалеке от больших держав, на острове вполне внушительных размеров, который справедливо называют континентом. Однако в то же время она является протекторатом британского королевского дома и по всем вопросам внешних сношений формально и неформально вынуждена обращаться за разрешением к королеве как главе государства. Впрочем, Австралию такие мелочи не особо волнуют, ведь и Британия, и королева находятся далеко, а документы – это всего лишь бумага. Однако и у граждан такой экзотической, плодородной страны случаются нервные срывы на почве недовольства законами и налогами.

К концу 1969 года правительство, озабоченное невероятным перепроизводством пшеницы у местных фермеров, вынуждено было ввести разорительные квоты на зерновые культуры. Это привело множество ферм на грань банкротства. В 1970 году нервный срыв, вызванный введением варварских квот на пшеницу, заставил обычного фермера из австралийской глубинки принять радикальное и весьма оригинальное решение: он со своей фермой, и немалой, просто… отделился от государства.

Леонард Кэсли – основатель «Провинции Реки Хатт»

Посчитав новый земельный налог грабительским, Леонард Джордж Кэсли, фермер 1925 года рождения, объявил свое хозяйство «Провинцией Реки Хатт», а себя – ее правителем. В противном случае ему надлежало, обладая 4 тысячами гектаров земли, продавать урожай только с 40 гектаров, а все остальное сжигать либо использовать на корм скоту.

К чести фермера стоит сказать, что первоначально он неистово боролся за свои экономические права: привлек на свою сторону четыре соседских семьи, вместе с ними подал протест губернатору и получил неутешительный ответ: квота пересматриваться не будет. Друзья-фермеры не сдались: они занялись бюрократией и все время отсылали письма во все органы власти. В ответ им ультимативно пригрозили выкупить все их хозяйства по низкой стоимости. А Кэсли даже хотели арестовать за бунтарство и сутяжничество.

Тогда-то он и объявил себя «князем Провинции Реки Хатт Леонардом I». Это не было шуткой: новоявленный правитель составил соответствующие документы и воззвал к английской королеве, которой напомнил о законе 1495 года. Закон гласил, что любой, кто посягнет на власть князя, автоматически станет предателем британской короны и будет осужден по действующим статьям закона Великобритании. При этом князь вежливо заверил королеву, что лично против нее ничего не имеет и остается ее преданным подданным.

Далее Кэсли с энтузиазмом занялся поочередно всеми государственными формальностями – гербом, гимном, марками, валютой, составом правительства и пр. Так Леонард Кэсли превратился в идейного лидера микросепаратных движений земного шара. Ну и что тут поделаешь?

Кто такой Леонард Кэсли?

До покупки крупной пшеничной фермы в 1960-х годах сей джентльмен работал в судоходной компании в Перте, столице штата Западная Австралия. Школу он окончил в 14 лет, но это не помешало ему стать неплохим математиком, а также утверждать, что он писал научные статьи для НАСА. По взглядам он всегда был приверженцем герметизма, о котором опубликовал частным образом ряд книг и научных работ. Судя по всему, имелись у него и патенты. На протяжении своего правления он успевал сочетать государственную деятельность в княжестве с сочинением учебников математики для школ.

Шарм всей этой ситуации придали последствия поступка Кэсли. Он сам мог бы вскоре пойти на попятную, сообразив, что погорячился, но не пошел. А его, соответственно, за такое неординарное поведение не посадили в сумасшедший дом и не выслали из страны. Конечно, можно было просто его игнорировать: какая разница, кем себя человек считает, живет-то он на этой территории и ее благами пользуется. Надо же фермеру где-то покупать предметы обихода, одежду, некоторые продукты. Медицинская помощь опять же. Да любая приличная страна с многовековым опытом государственного строительства сочтет недостойным себя внимание к поступкам какого-то фермера: пусть себе делает что хочет, главное – чтобы не совершал уголовных преступлений и соблюдал законы. Кстати, такое равнодушие, возможно, стало бы верным решением: глядишь, и все рассосалось бы само.

Но было еще одно обстоятельство, которое косвенно помогло новоявленному принцу. Дело в том, что штат Западная Австралия, куда входило самопровозглашенное княжество, уже являлся автономией и не считал себя протекторатом Великобритании, то есть от Австралии он был независим. Возможно, поэтому Австралии не очень-то и хотелось разбираться с каким-то отдельным фермером из этого «мятежного» штата: пусть считает себя главой государства или провинции – не все ли равно. Австралийское правительство то ли по лени, то ли из любопытства не стало опротестовывать независимость «Провинции Реки Хатт», вводить войска или присылать инспекции. Процедура опротестования сепаратистских заявлений занимает по австралийским законам два года, но эти годы благополучно миновали, а значит, легальность провинции была подтверждена бездеятельностью государства-колосса. Так, 21 апреля 1972 года вотчина мистера Кэсли стала не просто полноценной автономией, но самостоятельной державой.

В то же время полностью игнорировать сей факт власти не стали и просто лишили фермера австралийского гражданства. Ну в самом деле, если ты князь и у тебя есть свое княжество, то какой ты после этого подданный или гражданин?

В 1976 году Австралия, стремясь бросить камень в огород молодой державы, разместившейся на ее территории, пошла на дело мелкое, смехотворное, но для княжества обременительное: запретила государственной почте доставлять в Хатт-Ривер письма, бандероли и прочую корреспонденцию. Пришлось делать крюк через весь земной шар и получать послания из Канады, которая тоже частично является британским протекторатом.

Этого показалось мало, и ведомство по налогам обложило княжество пошлиной на все товары. Это уже было слишком, и фермер Кэсли зимой 1977 года просто объявил Австралии войну. Он переименовал свое государство из провинции в княжество и окончательно превратился в принца Леонарда I.

Жизнь в княжестве

Ситуация с объявлением войны очень напоминала события в Андорре полувековой давности, когда новоявленный король Борис Скосырев объявил войну епископу Урхельскому, но времена изменились, да и происходило это не в политизированной, привыкшей к войнам Европе, а в далекой от всего этого Австралии.

Оказавшись в замешательстве и не желая стать посмешищем для всего мира, правительство Австралии не стало отвечать на грозную ноту Леонарда I. Оно просто плюнуло на княжество и его обитателей. Жителей мятежной фермы признали «налоговыми нерезидентами», тем самым освободив население от всех пошлин (нечто подобное в конституции США применено к индейскому населению). В документе записано, что речь идет о «налогонеоблагаемом частном предприятии», осуществляющем промышленную деятельность под названием «Провинция Хатт-Ривер». Кстати, вопрос с почтой уже через десять – пятнадцать лет перестал быть существенным: к концу XX века почту во многом благополучно заменили сотовая связь и Интернет.

По типу княжество является типичным фермерским хозяйством, которым заправляют престарелый принц Леонард I Хаттский как почетный и пожизненный правитель и его сын, наместник принц Грэм I, который помогает престарелому властелину и выполняет функции нескольких министров, в том числе министра иностранных дел и государственного министра, то есть премьер-министра. В стране есть конституция, валюта, почтовые марки, водительские лицензии и номерные знаки, средства массовой информации, органы регистрации. Топонимы княжества весьма поэтичны – озеро Начала, озеро Безмятежности, ущелье Дикого Кабана, гора Отделения.

Официальным языком является английский, но каждый житель владеет еще французским и эсперанто. Национальным праздником, своего рода днем независимости, считается 21 апреля, когда государство было официально закреплено молчанием австралийских властей.

У княжества имеется свой официальный сайт, на котором принц Грэм в качестве центральной новости может поместить официальное поздравительное письмо своему отцу, принцу Леонарду I в день его 93-летия. В архиве сайта представлены в качестве исторического документа оригинал и несколько копий той самой переписки разгневанного фермера Кэсли с правительством Австралии по поводу сельскохозяйственного налога, которые стали причиной зарождения княжества. Княжество живет под девизом «Dum spiro spero» («Пока дышу, надеюсь»). Есть у страны и свой гимн «It’s a Hard Land» («Это трудная страна»), что, очевидно, служит аналогом нашего выражения «крепкий орешек». Столицей княжества является Наин – городок, названный в честь места в Древней Галилее. По утрам принц поднимает флаг на крыше резиденции. Здесь же находятся административные и государственные здания, выдающие визы и заключающие соглашения. Есть здесь и небольшие отели для туристов.

Золотисто-желтые пшеничные долины, высушенные жарким солнцем, переходят в роскошный природный рай с зелеными холмами и сплошным ковром полевых цветов.

Постепенно Хатт-Ривер стал крупнейшей достопримечательностью Австралии, и основным доходом княжества является туристический бизнес – 30–40 тысяч туристов в год. Вторая статья дохода – присуждение почетного гражданства, продажа монет и сувениров, экспорт пшеницы и полевых цветов.

Княжество воспринимается как австралийская экзотика, наряду с кенгуру, утконосами, загадочными висячими скалами и прочими диковинками. Поскольку туристический бизнес Австралии только вырос от появления этого «чуда света», большая страна с годами начала шутки ради оказывать поддержку маленькой: например, в честь 30-летнего юбилея княжества в Австралии был выпущен целый ряд юбилейных монет различных номиналов: 5, 25, 30 и 100 хатт-ривер-долларов (Hutt River Dollar). Кстати, на 40-ю годовщину Хатт-Ривер отчеканило на собственном монетном дворе памятную монету в тридцать долларов с изображением созвездия Девы и портретом основателя государства. Австралия внешне игнорирует княжество, но использует его как приманку для туристов, а в Национальном музее даже открыта экспозиция «Разделение страны» со стендом, посвященным княжеству и надписью: «Леонард Кэсли успешно отделился от Австралии».

На сайте княжества можно найти самую невероятную информацию, в том числе правила оформления визы для въезда на суверенную территорию и правила для получения паспорта. С последним связано то удивительное обстоятельство, что помимо реальных 30 жителей княжества в нем зарегистрировано 14 тысяч виртуальных граждан, которых вполне можно было бы разместить на территории в 75 квадратных километров (для сравнения: в российском городе Суздале, занимающем площадь 15 квадратных километров, то есть в пять раз меньше фермы Кэсли, живет около 10 тысяч человек). Однако в Хатт-Ривер эти 14 тысяч человек не живут, они лишь являются поклонниками проекта фермера Леонарда, не побоявшегося бросить вызов крупной державе.

Разумеется, получение паспорта княжества не позволяет избежать множества процедурных вопросов, например такой: каким образом можно попасть на территорию страны, минуя территорию Австралии, и как избежать при этом получения австралийской (или британской) визы? Для того чтобы это осуществить, следует по меньшей мере построить национальный хатт-риверский аэропорт. Кроме того, вся эта возня с паспортами не могла не привлечь хитрых мошенников.

Происки мошенников

Почти никогда образование новых государств не обходилось без мошенничества. Авантюристы и стяжатели всех мастей слетались к таким новоявленным субъектам государственности, чтобы нажиться на финансовых и процедурных вопросах. Там, где возникала хотя бы одна лазейка для получения легких денег, появлялся тот, кто мог ее использовать. Вспомним того же Остапа Бендера, додумавшегося брать плату за вход в пещеру – знаменитый «Провал» в Пятигорске, посещаемый туристами.

В начале 1981 года в княжестве объявился свой самозванец и авантюрист – некто Кевин Гейл, ставший принцем-регентом и коммерческим директором страны. Он был родом с северо-востока Австралии и явился на запад, исключительно чтобы поживиться. Именно с ним была связана подделка марок и монет, торговля паспортами, титулами и почетным гражданством. Порой он проделывал это, не выезжая из родного Квинсленда, причем Леонард I об этом даже не знал.

Все это длилось без малого 15 лет, пока Кевин Гейл Хаттский не ушел из жизни в 1995 году. Как это произошло – большая загадка. Именно тогда, после смерти, его стали называть самозванцем, мятежником, бунтовщиком, замышлявшим переворот. Все результаты его деятельности аннулировали, а самого Гейла признали врагом государства. Однако в истории Хатт-Ривер эта позорная страница отсутствует, а журналистам о событиях тех лет ничего не рассказывают.

Вообще же торговля паспортами небольших государств – довольно прибыльный бизнес. С 2008 года было введено правило Евросоюза не проставлять в паспорта княжества визы и предупреждать с помощью налоговых служб другие государства о рискованности бизнеса с такими нелегитимными партнерами. Однако некоторые активно торгующие страны, известные в мире бизнеса, вовсе не против того, чтобы вступать с Хатт-Ривер в деловые отношения. Одним из таких долговременных партнеров стал Гонконг.

Королевское семейство

В свободное от государственных обязанностей и встреч с туристами время принц Леонард I занимался образованием: он писал учебники математики и планировал построить в княжестве университет. На извилистой дороге часто видели «роллс-ройс»: это принц объезжал свои угодья, заботясь о природе и сохранении растительности. С неменьшим энтузиазмом он поддерживал современное искусство, у принца имелась большая коллекция живописи и скульптуры, которую, правда, считают спорной в вопросах художественного вкуса. Наиболее известное произведение хорошо знакомо туристам: это – огромная голова основателя княжества, стоящая на невысоком постаменте посреди поля.

Отдельная страница сайта до сих пор освещает деловую жизнь покойной принцессы Ширли – горячо любимой супруги фермера, которая подобно другим «первым леди» вела переговоры о культуре и просвещении, посещала культурные приемы и образовательные учреждения. Принцесса Ширли (урожденная Ширли Батлер) носила длинный титул – «Ее Королевское Высочество принцесса Ширли из Хатта, Кавалерственная Дама Розы Шарона». Роза Шарона, ставшая прозвищем принцессы, – это особый сорт роз с темно-малиновыми бутонами.

Ширли всегда принимала у себя гостей и дипломатических представителей, приезжавших в княжество каждый год, она участвовала в телепроектах и давала интервью журналистам, а также была председателем совета директоров Красного Креста Хатта – дочерней организации Международного Красного Креста.

7 июля 2013 года принцесса Ширли скончалась, и на длительный период княжество погрузилось в траур, временно прекратив оказание некоторых услуг. Отныне «первая леди» и «королева-мать» покоится в пантеоне.

У Леонарда и Ширли выросло семеро детей, среди которых – наследники Иэн (принц Иэн) и Грэм (принц Грэм). Принц Иен, 1947 года рождения, был назначен наследным принцем, а также премьер-министром княжества. По его мнению, все эти титулы и звания необходимы лишь для юридических целей, и задирать нос тут нечего: его положение не возвышает его над остальными братьями и сестрами. Позднее Иена сменил принц Грэм, а Иен стал руководить выведением и экспортом дикой пшеницы. Продукт экспортируется в Перт и даже имеет оборот на международном рынке.

Принц Грэм сменил своего престарелого отца на церемонии интронизации, которая состоялась 11 февраля 2017 года, и в настоящий момент является правителем княжества.

* * *

Сорок девять лет – солидный срок. В 2020 году государство будет отмечать полувековой юбилей. Остается только пожелать престарелому зачинщику этой акции государственного масштаба Леонарду I дожить до этого момента и принять участие в торжествах, посвященных основанию государства. Когда принц был моложе, он успевал не только управлять государством, но еще и писать научные книги по физике и математике. Удивительно, но государственная деятельность, длившаяся почти полвека без выходных и отпусков, не наскучила ему и его семье. Множество таких крошечных образований развалилось, не просуществовав даже десятка лет. «К вашему сведению, мы старейшая микронация на территории Австралии, и мы все еще здесь!» – сказал принц-основоположник журналистам, а потом принялся рассказывать, как его на официальном уровне принимали в Ватикане.

Несмотря на это, в Интернете по отношению к княжеству используется не слово «непризнанное», а слово «виртуальное», то есть этому формированию формально отказано даже в самом существовании. Слово «виртуальный» представляется неверным, поскольку предполагает физическое, материальное отсутствие предмета – его мистификацию. А княжество Хатт-Ривер вполне материально, имеет пространственную и временную величину, конкретное правление, свой бюджет, законы, гимн и герб. У него есть и своя государственная доктрина. На официальном сайте встречаются послания к соотечественникам такого рода:

«СМИ ежедневно приносят нам по большей части негативные сенсации. Это дополнительно укрепляет нас в нашей позиции. Ведь деревья растут, цветы цветут, люди живут и любят. Лучшие люди заботятся о других людях, о животных и окружающей среде. Они продвигают мир вперед своими медицинскими и научными достижениями. Один раз в поколение, или, возможно, даже в 500 лет, кто-то приходит с новым видением и настойчиво увлекает за собой многих. Галилей с его теорией о том, что Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, был одним из тех, у кого оказалось другое мировоззрение. На него нападала Церковь, которая до того момента поддерживала его. Но он не изменил своим убеждениям, несмотря на то что противники перепробовали всё, чтобы убедить его остановиться. Церковь была заинтересована в сохранении остатков своей власти.

Затем пришел принц Леонард и основал княжество Хатт, руководствуясь своим представлением о том, как следует управлять, формировать законы: правительство должно быть единым целым со своим народом, а не тиранией, которой следует бояться. Физика принца Леонарда исходит из основы «Духа». Все делается для того, чтобы помочь человечеству наслаждаться мирской любовью и радостью. Это именно то, к чему мы стремимся и чего ждем не только от наших соплеменников, но и от других мировых сообществ, сосуществующих в гармонии. Наша дружба сможет стать основой для доброты и взаимного уважения».

«Дилемма узника»

Иногда политологи, стремясь объяснить проблемы холодной войны и гонки вооружений, прибегают к так называемой «дилемме узника». Исходное задание таково: два арестанта изолированы друг от друга. В случае молчания обоих они получат по три года. В случае, если один заговорит, он получит год, а его товарищ – 20–25 лет. Если же оба заговорят, их ожидает по 10 лет колонии. Что в такой ситуации предпочесть? При обоюдном интересе они оба могут сравнительно легко отделаться, получив свои три года. Но кто-то из них, возможно, рассчитывает получить меньше. Даже случайная возможность передать записку, предупредить подельника, заверить его в своей стойкости не даст результата, поскольку «и тогда каждый из узников имел бы сильный стимул обмануть другого и сознаться. Мы должны помнить, что основанное на слепом доверии партнеру поведение не является ни эгоистичным, ни даже рациональным»:

«Дилемма узника» заслужила особую популярность среди политологов, занимающихся международными отношениями. И действительно, эта игра позволяет легко смоделировать любой из крупнейших конфликтов 70—80-х гг., когда на мировой арене почти безраздельно доминировали две сверхдержавы. Возьмем проблему контроля за вооружениями. И СССР и США предпочитали результат, при котором противник разоружался, но собственный ядерный арсенал был бы сохранен «на всякий случай». Одностороннее разоружение было, естественно, наихудшей из возможных перспектив. В результате обе стороны продолжали гонку вооружений. Умозрительно все понимали, что частичное разоружение сверхдержав пошло бы на пользу и СССР и США (положительная точка эквилибриума). Беда в том, что, как и в случае с несчастными узниками, совместно предпочтительная стратегия противоречила индивидуально предпочтительной» (Г.В. Голосов «Сравнительная политология»).

Создание ООН

Как уже говорилось, катаклизмы ХХ века выявили необходимость создания международных организаций, призванных решать спорные вопросы, предотвращать конфликты и защищать права народов. Возможно ли такое в принципе без применения ответной силы? Жизнь показала, что нет: одними резолюциями и санкциями невозможно было избежать войн. Тем не менее мир нуждался в очередном учреждении-колоссе.

Прошлое столетие оказалось разделено на эпохи двух мировых войн, которые и привели к появлению сначала Лиги Наций (1919, Париж), а потом ООН (1945, Сан-Франциско). Используя афористичные слова британского дипломата Гарольда Никольсона о том, что «худший сорт дипломатов – это миссионеры, фанатики и адвокаты», можно предположить, что Лига Наций была создана миссионерами, а ООН – адвокатами. Обе эти организации закрепляли права решающего голоса за ведущими державами, и обе не смогли разрешить ни одного серьезного международного конфликта.

Каким же образом можно разрешить конфликт, если стороны не желают договариваться? Вполне понятно, что ООН берется разбирать далеко не каждый случай таких противоречий. В частности, ООН принципиально не занимается вопросами этнического сепаратизма, считая их внутренним делом страны. Так, например, было с вопросом о Южном Тироле: единственным документом, который смогла принять ООН, была резолюция с предложением странам спора проявить «добрососедство» и «взаимопонимание».

Санкции

Сегодня термин «санкции ООН» имеет два значения – как любые меры и как невоенные меры, то есть как любые меры вплоть до военных, принимаемые Советом Безопасности на основании раздела VII Устава ООН, и меры, предпринимаемые лишь в соответствии со статьей 41 Устава ООН и предполагающие невоенное принуждение. Сама ООН предпочитает второй метод. Санкции ООН – это система невоенных, в большей степени экономических, мер принуждения, решение о применении которых принимается Советом Безопасности ООН на основании статьи 41 Устава ООН, в отношении государства – правонарушителя международного мира и безопасности (части ее территории или конкретно определенных лиц). Санкции невоенные – это промежуточные меры, более суровые, чем словесное осуждение, но менее суровые, чем применение силы. В Уставе ООН словосочетание «принудительные меры» ранее употреблялось не в том смысле, как это понимается в наше время. Целью применения санкций ООН является прекращение правонарушения и обеспечение выполнения государством-правонарушителем обязанностей, которые вытекают из правоотношения ответственности.

Подписание Устава ООН. Сан-Франциско. 26 июня 1945 г.

Раздел VII Устава ООН предполагает несколько видов санкций:

1. Коммерческие или торговые: а) полное эмбарго; б) частичное эмбарго; в) прекращение технического обслуживания.

2. Финансовые: а) блокирование иностранных активов правительства; б) ограничение доступа на финансовые рынки; в) прекращении предоставления финансовой помощи.

3. Санкции в отношении передвижения: а) запрет на перемещение за границу определенных лиц или групп лиц; б) запрет на перемещение любых средств сообщения (в основном воздушного сообщения).

4. Дипломатические: а) полный или частичный отзыв дипломатических представителей из страны, на которую наложены санкции; б) аннулирование дипломатических виз.

5. Спортивные и культурные: а) запрет на участие в спортивных соревнованиях лиц или групп лиц, представляющих страну – объект санкций; б) прекращение научного, технического и культурного сотрудничества путем обмена и поездок с участием лиц или группы лиц, представляющих страну.

6. Процессуальные санкции: а) прекращение или лишение права голоса; б) лишение права на представительство в выборных органах международной организации; в) неприятие или исключения из членства в международной организации.

Самые длительные санкции в истории были применены против ЮАР в 1962 году в связи с апартеидом – режимом расовой сегрегации. Но положение ЮАР фактически свело санкции к нулю: США опирались на ЮАР как на антисоветский оплот в Африке; Иран охотно поставлял ЮАР нефть, некоторые государства продолжали закупать у ЮАР уран, золото и алмазы, в особенности – через свои филиалы в третьих странах.

В 1979 году после победы исламской революции были введены американские санкции против Ирана. Но у Ирана оставались постоянные партнеры – Китай, СССР, Индия, Турция. Поэтому главным ударом стала не торговля, а банковские операции и технические поставки. Во-первых, Ирану пришлось заключать контракты на поставки нефти в национальной валюте покупателя. Вторым видом ощутимых санкций стал запрет на поставки технологий и оборудования: Иран вынужден был закупать за рубежом технологии переработки нефти, что ударило по бюджету.

В 1990 году из-за попытки Ирака захватить Кувейт санкциями ООН иракская нефть была удалена с мирового рынка. Однако после этого для Ирака была введена программа «нефть в обмен на еду», которая позволила продавать некоторое количество нефти в режиме натурального обмена. Вся эта кампания обросла невероятной коррупцией, которая потребовала отдельного международного расследования. Сам Саддам Хусейн заработал на ней 4 миллиарда долларов.

В последние пять лет наша страна тоже испытала на себе некоторые из этих санкций: полное и частичное эмбарго, запрет на перемещение за границу определенных лиц или групп лиц, запрет на участие в спортивных соревнованиях лиц или групп лиц, представляющих страну – объект санкций. Последняя ситуация с отправкой наших спортсменов на Олимпиаду вылилась в ожесточенную дискуссию внутри страны: одна сторона (включая президента) считала, что спортсмены могут представлять самих себя без символики и упоминания страны; вторая утверждала, что это унизительно, и от участия в Олимпиаде надо отказаться.

Сегодня международные или односторонние санкции действуют в отношении 24 государств мира. Но во все времена государства находили способы либо обходить санкции, либо сводить их ущерб к минимуму.

28 февраля 1967 года в Северном море произошел трагический инцидент: при странных обстоятельствах затонул советский траулер «Тукан» и погибло 57 человек его команды. Одной из официальных версий было пьянство команды, приведшее к нарушению режима и катастрофе. Но выжившие члены команды говорили другое: согласно их версии, судно погибло из-за секретного груза. В своем интервью журналисту В. Морозову моряки рассказывали о четырех контейнерах: «Механик Золотарев утверждает, что ни о каком повальном пьянстве не может быть и речи. Хотя бы потому, что судно только что вышло из ремонта, экипаж набирался в спешном порядке из резерва и в этой «сборной солянке» друг друга мало кто знал. Зато у механика есть другой вариант ответов на вопросы. «Незадолго до отплытия на борт РТМ погрузили четыре контейнера – как говорили, с оборудованием, предназначенным для секретного советского объекта на Кубе, – вспоминает Золотарев. – Их сопровождением занимался тралмастер К., которого все считали переодетым «особистом». Во время шторма в Скагерраке один из контейнеров сорвался с креплений и ударился о слип, чем привел его в открытое положение. Очевидно, в это время на «Тукане» и почувствовали сотрясение корпуса, которое стало для корабля роковым. О загадочных контейнерах вспоминал и другой член экипажа – В. Мезенцев» (цит. по статье Е. Жирнов «Во время кораблекрушения погибло 57 человек» // Коммерсантъ Власть. 05.03.2012. № 9).

После катастрофы появлялись разные версии, но одна была секретной: начали говорить о секретном грузе для Кубы – ядерной бомбе, которую должны были доставить на дружественный Советскому Союзу Остров свободы, – и сопровождавшей траулер советской подводной лодке, которая и стала причиной катастрофы. Следствие по делу о гибели траулера было очень быстро прекращено, а квадрат в Северном море законсервировали: это означало, что туда никого не допускают. Почему? Естественно, что это стало еще одним аргументом в пользу кубинской версии.

За семь лет до катастрофы

В 1960 году на только что образовавшийся Остров свободы – так называли Кубу – прилетел первый заместитель председателя Совета министров СССР А.И. Микоян. Цель визита была сформулирована безобидно – открытие советской торгово-промышленной выставки. Но за этим стояло нечто гораздо более важное. За год до этого на Кубе победила революция, ориентированная на построение коммунистического строя, и СССР это было на руку. Ночные беседы Микояна с кубинским лидером Фиделем Кастро были посвящены восстановлению дипломатических отношений двух государств после восьмилетнего затишья. При прежнем режиме Фульхенсио Батисты это было невозможно, а Москву очень интересовал остров, расположенный в непосредственной близости от главного противника СССР – США.

Стартовая площадка советских ракет на Кубе. Снимок американского самолета-разведчика. 14 октября 1962 г.

Микоян остался очень доволен переговорами с Кастро и обстановкой на Кубе: «Да это настоящая революция! Совсем как наша! Мне кажется, я вернулся в свою молодость». А в мае того же года в Москву с ответным визитом прибыл Рауль Кастро, министр вооруженных сил Кубы. И на этот раз разговор шел уже о поставках оружия и направлении на Кубу советских военных советников. Предполагалось, что направить на Кубу в качестве советников лучше испанцев-республиканцев и их детей, получивших еще перед Великой Отечественной войной убежище в СССР и владевших испанским языком.

Идея создать в Карибском море советский анклав очень понравилась Н.С. Хрущеву, поскольку в те годы СССР и США конкурировали буквально во всем и давно уже находились в состоянии холодной войны. Если США окружили СССР своими военно-воздушными и военно-морскими базами, расположенными в Западной Европе, то и Советский Союз вправе сделать то же самое у границ США. Так Куба начала получать военную помощь из СССР.

Начиная с апреля 1961 года спецслужбы США неоднократно предпринимали попытки свергнуть кубинский режим. Несколько покушений было совершено на Фиделя Кастро. Его даже пытались отравить с помощью зубной пасты. Несколько спецопераций ЦРУ сорвалось. В начале июня 1961 года в Вене произошла историческая встреча молодого американского президента Джона Кеннеди с Хрущевым. Кеннеди занял пост президента США 20 января 1961 года и в тот момент еще недостаточно хорошо ориентировался во внутренних делах собственной страны. В разговоре с советским лидером он лично признал, что операция против Кубы была ошибкой. Но система ЦРУ и ее внутренняя доктрина существовали куда дольше, чем президентство Кеннеди, насчитывавшее всего пять месяцев.

Тем временем советским послом на Кубе был назначен резидент КГБ А.А. Алексеев, который часто бывал у Фиделя Кастро. Правда, предложение советского руководства разместить на Кубе ракеты вызвало у Алексеева большое сомнение: он считал, что Кастро на это никогда не согласится. Советские военные были иного мнения: в свое время Испания им легко уступила, а социалистическая Куба уступит тем более. Хрущев выражал свою мысль еще более определенно. Он считал, что американцы попытаются завоевать Кубу и в этом случае Остров свободы спасут советские ракеты, а не поддержка в ООН, в эффективность которой никто давно не верит: «Мы должны найти столь эффективное средство устрашения, которое удержало бы их от этого рискованного шага, ибо наших выступлений в ООН в защиту Кубы уже недостаточно. Надо в какой-то мере уравнять угрозу Кубе угрозой самим Соединенным Штатам. Логика подсказывает, что таким средством может быть только размещение наших ракет с ядерными боеголовками на Кубе. Поскольку американцы уже окружили Советский Союз кольцом своих военных баз и ракетных установок, мы должны заплатить им их же монетой, дать им попробовать собственное лекарство, чтобы они на себе почувствовали, каково живется под прицелом ядерного оружия».

Министр иностранных дел А.А. Громыко был настроен иначе: «Должен откровенно сказать, что завоз на Кубу наших ядерных ракет вызовет в Соединенных Штатах политический взрыв. В этом я абсолютно уверен, и это следует учитывать».

Выслушав Громыко, Хрущев все равно сделал по-своему. Он поставил вопрос о ракетах на Политбюро.

Непрочный мир

Мировая система имела два полюса, и постоянные столкновения были неизбежны, но в те дни миру реально грозила война. Наиболее опасным стратегическим объектом для СССР была военная база в Турции с размещенными на ней ракетами с ядерными боеголовками, которые были нацелены на Москву. Симметричное решение предполагало размещение боеголовок на дружественной Кубе.

В такой ситуации любое сказанное слово, любой провокационный вброс могли привести к войне. Начало 1960-х, «оттепель», советские люди открыты и оптимистичны, как никогда раньше, в США пришел к власти чуть ли не самый симпатичный, доброжелательный и демократичный президент, и в это же самое время мир во всем мире висит на волоске. Американские самолеты-разведчики снимают сверху расположение ракет на наших базах. Все чего-то напряженно ждут, но сами не понимают чего. А за кулисами этого мира переговоры ведут дипломаты.

Переговоры сильнее ракет

Итак, в Турции находились американские ракеты средней дальности, способные за несколько минут поразить все важные объекты в СССР. В ответ СССР размещает свои войска на Кубе – военную технику, морскую пехоту. И конечно же ракеты – тактические, баллистические и средней дальности.

Конфликт получил название «Карибский кризис». Первопричин кризиса оказалось несколько: помимо размещения американских ядерных ракетных установок в Турции и размещения советских ядерных ракетных установок средней дальности на Кубе нарушение американскими самолетами-разведчиками границ СССР и Кубы, объявленная США блокада Кубы и, соответственно, помощь Кубе со стороны СССР, в том числе и военная. Кстати, в гуманитарном отношении СССР помогал Кубе очень активно: от промышленности, оборудования и специалистов до продовольствия, конфет, детских игрушек, которые везли с ленинградской фабрики.

Советские ракеты и военное оборудование поступали на Кубу в обстановке строжайшей секретности. Если в Турции такие ракеты уже стояли, зачем было секретничать на Кубе? Разместили бы в открытую. На самом деле секретность соблюдалась с одной целью – не спровоцировать конфликт. Но именно секретность и внезапность этот кризис и спровоцировали. Неожиданная опасность вблизи американских берегов привела к истерии в США.

Достаточно вспомнить психологию советских людей и американцев в те годы. Пережившие страшную войну советские люди в годы хрущевской «оттепели» были абсолютно уверены, что никакой войны не будет, надо только верить в руководство и дипломатов, которые этого не допустят: А.А. Громыко, как глава советского МИДа, вызывал доверие. Впрочем, большинство наших людей в то время понятия не имело, что происходит в головах у советских руководителей. И уж точно никому не пришло бы в голову, что Министерство иностранных дел СССР вовсе не было поставлено в известность о проводимых военным и политическим руководством СССР операциях.

Американцы в это время уже строили в своих домах бомбоубежища и проходили инструктаж, что делать в случае ядерного удара со стороны СССР. Это было разительным контрастом с психологией советского человека. При этом даже президент Кеннеди считал, что ракеты в Турции опаснее, чем ракеты на Кубе, и уж он-то определенно войны не хотел. Но Соединенными Штатами, по сути дела, управлял не он. Кеннеди был довольно странным президентом для Америки того времени, поэтому его и устранили двумя годами позднее.

Операция «Анадырь» по переброске на Кубу сорока ядерных ракет проводилась Генштабом Вооруженных сил СССР осенью 1962 года. Помимо атомных авиационных бомб, баллистических ракет средней дальности, тактических ракет «Луна», «Сопка» и фронтовых крылатых ракет с присоединяемыми к ним атомными боеголовками туда были переправлены армейские боевые части и подразделения. Все это было закончено к 14 октября 1962 года, а на следующий день в ЦРУ поступил доклад о том, какие силы и средства находятся на Кубе и почему. В Пентагоне начали готовиться к возможной войне, привели в боевую готовность НАТО, а президенту направили доклад с планами вторжения на Кубу, бомбардировки острова, десантной операции и военно-морской блокады. Но поскольку первыми начинать войну американцы тоже не хотели, они ограничились 500-мильной карантинной зоной вокруг острова и стали обвинять СССР в провокации. Советское руководство передало на остров, что от своей помощи не откажется даже в случае неблагоприятного развития событий. В те дни всех охватила истерия. В США считали, что в СССР произойдет военный переворот и начнется война с США. В СССР не знали, что делать, если дипломатические каналы заблокированы. И тут в дело вступило еще одно важное лицо – советник посольства Александр Фомин. Впрочем, его звали совсем по-другому.

«Канал Скали – Фомин» и сын стрелочника

Поскольку, как уже говорилось, дипломатическое ведомство СССР удивительным образом пребывало в неведении относительно военных операций в Карибском море, с дипломатией в момент Карибского кризиса стало твориться что-то странное: обычные дипломатические каналы были закрыты, связь прервана, консультации отменены. При такой взаимной изоляции в воздухе действительно запахло войной, ведь война, как мы помним, – это «продолжение политики другими средствами».

Необходимо было как-то обмениваться данными, информировать друг друга по мере возможности. СССР назначил для этой цели офицера внешней разведки КГБ Александра Феклисова под оперативным псевдонимом Фомин и его начальника генерал-майора Александра Сахаровского. Со стороны США эту миссию осуществляли министр юстиции Роберт Кеннеди и его доверенное лицо, американский журналист Джон Скали.

Феклисов-Фомин имел длинный послужной список. В органы внешней разведки он попал по партийной разнарядке в 1939 году; в 1941 году он прибыл в США и сразу начал изучать термоядерную физику, без которой не смог бы работать с американскими учеными и сотрудниками атомного проекта. Своей нелегальной деятельностью Феклисов способствовал созданию советской атомной бомбы. Он смог получить от Юлиуса Розенберга чертежи бомбы «Малыш», сброшенной на город Нагасаки. За шесть лет нелегальной работы в США советский разведчик передал много ценной информации, касающейся «атомного проекта». С 1947 года он жил в Лондоне и поддерживал связь с информатором Клаусом Фуксом, физиком-теоретиком и основным «атомным шпионом» СССР. Когда сеть оказалась провалена, Феклисова отозвали в Москву, причем он успел добыть сведения еще и о водородной бомбе.

Удивительно: после провала всей цепочки информаторов по ядерному делу Феклисов вновь возвращается в США в 1960 году, но уже под именем Александра Фомина! И становится советником посольства СССР. Вскоре он познакомился с американским журналистом Джоном Скали, связанным с президентом Кеннеди. Новоявленный Фомин даже позволил себе чисто человеческую, бытовую импровизацию: сообщил Скали, что СССР ударят по базам в ФРГ в случае удара по Кубе. Болтовня – не более, хотя и опасная. Но даже эта импровизация-болтовня была продумана заранее. И она сработала: Скали помчался к Кеннеди советоваться, а потом предложил Фомину… установить их собственный дипломатический канал информации – на случай непредвиденного хода событий.

Для конспирации Фомин и Скали встречались в ресторане «Оксидентал». Вскоре Кеннеди передал, что предлагает всем вывести войска – с Турции и с Кубы. Путем столь удивительных переговоров советского нелегала и американского журналиста удалось устранить один из самых опасных конфликтов ХХ века.

Феклисов родился в семье обычного железнодорожного стрелочника – того самого героя пословиц и анекдотов, которого вечно обвиняют во всех проступках. Но, оказывается, именно стрелочники иногда вершат мировую историю.

18 апреля 1961 года была принята Венская конвенция, которой предшествовала многолетняя работы по кодификации посольского права различных комитетов и комиссий Лиги Наций, а затем и ООН. Она определяла статус и функции дипломатического представительства при главах государств, порядок установления дипломатических отношений, аккредитования главы дипломатического представительства и прекращения его функций, уведомления МИД государства пребывания о назначении, прибытии и убытии сотрудников дипломатического ведомства и членов их семей, устанавливала классы глав представительств (дипломатические классы и ранги). В конвенции также содержались нормы, связанные с неприятными ситуациями, например с объявлением главы представительства или кого-то из членов дипломатического персонала персоной нон грата.

Венская конвенция также регулировала вопросы старшинства глав представительств соответствующего класса и членов дипломатического персонала представительств и предусматривала порядок назначения лиц, временно исполняющих обязанности главы представительства, то есть временных поверенных в делах.

Привилегии и иммунитеты

Привилегии и иммунитеты включают неприкосновенность помещений и архивов, освобождение от налогов, свободу сношений со своим правительством, таможенные привилегии, право вывешивать флаг и герб на здании представительства. Также рассматривались вопросы неприкосновенности дипломата и помещения, в котором он проживает, иммунитет от юрисдикции государства пребывания: дипломат не мог быть привлечен к уголовной ответственности, а его личный багаж освобождался от досмотра (исключения были оговорены в Венских конвенциях 1961 и 1975 годов). В случае, если члены технического персонала посольства не являлись гражданами страны пребывания, они также пользовались иммунитетом, за исключением тех случаев, когда гражданские и административные правовые нарушения были совершены ими не при исполнении служебных обязанностей. В отличие от дипломатического багажа личный багаж техперсонала мог быть подвергнут досмотру. Дипломатический иммунитет предоставлялся и странами, через которые проезжает дипломатическое лицо. Но в случае нарушения законов государства пребывания лица, пользующиеся дипломатическим иммунитетом, объявлялись персонами нон грата.

Текст Венской конвенции 1961 г.

Венская конвенция и сегодня регулирует многие вопросы дипломатической практики и протокола. Но протокол отличается большей гибкостью. В рамках общепринятых норм допускаются вариации с учетом отношений между странами, их социально-экономического строя, традиций и идеологии, национальных и религиозных особенностей. Также учитываются ограниченность во времени и нехватка денежных средств. Однако изменения в протоколе не должны препятствовать его основным нормам и задачам, связанным с суверенитетом государств, невмешательством во внутренние дела, равенством общения.

Тонкости обращения

Знание правил дипломатического протокола необходимо всем работникам дипломатических ведомств, поскольку зачастую речь идет не только о принятой вежливости. По исполнению деталей, мелочей протокола дипломат может оценить отношение к себе и своей стране, предугадать какие-то сложные моменты, выстроить линию поведения заранее, или, как пишет военный историк В.П. Егоров, «вовремя распознать и соответствующим образом отреагировать на умышленное или непреднамеренное желание нанести протокольной формой ущерб престижу» страны: «Многие нормы дипломатического протокола, такие, например, как порядок нанесения визитов, ведения беседы, организации приемов, принципы рассадки за столом на официальных завтраках и обедах, ведения переписки, применения визитных карточек и других форм международного общения, полезны не только для дипломатических работников, но и для всех других лиц, участвующих в международной деятельности или готовящихся к ней».

Застольный вопрос «Ты меня уважаешь?» для дипломатов приобретает особое значение. К примеру, размещение гостей за столом на дипломатических приемах играет очень важную роль. Место напротив двери, с которого дипломат может видеть входящих, считается почетным. А самым незначительным считается место с краю стола, то есть место как у прислуги. Поскольку расположение всех лиц за столом регламентировалось заранее, дипломат мог отказаться от приема в том случае, если ему предлагалось место, унизительное для его статуса.

Нельзя забывать, что ошибки в дипломатическом протоколе, даже случайные, могут быть расценены как умышленное оскорбление. Однако не стоит переоценивать и излишнюю, подчеркнутую любезность, знаки уважения: они могут оказаться всего лишь «восточной вежливостью», призванной усыпить бдительность партнера.

Однажды директор австрийского телеканала ORF Герд Бахер не без сарказма заметил, что «Крайский принимал живое участие везде, где появлялись какие-то национальные проблемы. Он заботился о каждом племени Африки, о каждом движении в Южной Америке. Он был всюду, буквально всюду!»

Это была правда. С середины 50-х годов, еще на посту министра иностранных дел Австрии, Бруно Крайский проявлял заметную активность в миротворческих вопросах. Положение Австрии после Второй мировой войны оставалось шатким и унизительным, и будущий канцлер рассчитывал снискать себе и своей стране славу спасателя и третейского судьи в сложных вопросах. Особенно это удавалось в эпоху крушения колониализма и холодной войны.

В 1955 году Австрия благодаря Крайскому получила статус нейтрального государства и была принята в ООН, что амбициозный политик расценил как свою личную победу, впрочем справедливо. И когда в 60-х годах началась эмиграция из социалистического лагеря, Крайский оказался в первых рядах спасателей и миротворцев, приняв живое участие в создании «зеленого коридора» для беженцев. С середины 60-х до начала 70-х годов «отказники» из Советского Союза проделывали один и тот же традиционный путь: через Чехословакию, последний оплот социалистического лагеря, – в Вену, первый город западного мира. Вена превратилась в главный пункт фильтрации для эмигрантов третьей волны. Второй такой пункт впоследствии появился в Италии.

Буферная зона

Австрийская столица изумляла приезжих и казалась древнее и бессуетнее Праги. Она была окрашена мрачноватым шиком старинной эпохи и напоминала старого, полного достоинства аристократа, не нуждающегося в рекомендациях. Над гордыми дворцами Габсбургов распростер крылья гигантский золотой орел. Дунай – судя по знаменитой оперетте, «голубой» – на самом деле оказался зеленым. В Вене два Дуная – большой и малый. Большой Дунай обманчиво спокоен, даже меланхоличен. На его берегу, в парковой зоне, водятся разноцветные зайцы. По городу медленно катятся запряженные лошадьми прогулочные экипажи; местные старики сидят в уличных кафе, попыхивая трубочкой и обмениваясь новостями; хозяин лавочки продает табак и трамвайные билеты; в скверах зеленеют ухоженные газоны; бросаются в глаза и огороженные площадки для выгула собак.

Еврейская эмиграция, направлявшаяся в Израиль для воссоединения с родиной предков, селилась в охраняемом лагере замка Шёнау, в предместье Вены. Ее делами ведало агентство «HIAS», расположенное в центре Вены в Еврейском переулке (Judengasse). После так называемой Шестидневной войны 1967 года, то есть вооруженного конфликта между Израилем и Египтом, Советский Союз разорвал с Израилем дипломатические отношения. Это всколыхнуло генетические чувства у советских евреев, большинство из которых были ассимилированы и нерелигиозны. Израильские организации настаивали на отправлении их на «землю обетованную» и упорно уговаривали воссоединяться с исторической родиной. Многие, уже оказавшись по ту сторону железного занавеса, ощущали вкус свободы и меняли свои планы. Они хотели жить вовсе не в окруженном врагами Израиле, а в США, Канаде, Западной Европе. Их уговаривали, убеждали.

Замок Шёнау запомнился многим как первая станция свободы – вольная земля и предощущение чего-то нового. Премьер-министр Израиля Голда Меир вспоминала: «Никто не задерживался в Шёнау надолго. Обычные средние эмигрантские семьи проводили там два-три дня перед тем, как автобус доставлял их в аэропорт, откуда на самолетах «Эл-Ал» они прибывали к нам, усталые, но счастливые».

Заложники

Этой идиллии положил конец известный Мархеггский инцидент 1973 года. 28 сентября 1973 года праздник 5734-го еврейского Нового года был омрачен захватом заложников в городке Мархегг, в Нижней Австрии. Недалеко от границы с Чехословакией на железнодорожном вокзале два террориста из организации «Орел палестинской революции» захватили трех еврейских эмигрантов из Советского Союза. Как писала Голда Меир, «семидесятилетнего старика, больную женщину и трехлетнего ребенка». Вместе с ними оказался в заложниках и чиновник австрийской таможенной охраны Франц Бобиц. Заложники были перевезены в фургоне VW в аэропорт Вены, и террористы, угрожая им оружием, потребовали от австрийских властей закрытия транзитного лагеря в Шёнау.

Крайский удовлетворил их требования. Он пошел на переговоры и подключил к этому начальника службы безопасности из министерства внутренних дел Освальда Петерлунгера и известного психиатра Виллибальда Шлугу. По каналу ORF была озвучена правительственная декларация: «Федеральное правительство на внеочередном заседании кабинета министров, состоявшемся 28 сентября 1973 года, приняло решение, касающееся размещения эмигрантов в лагере Шёнау, в связи с тем, что безопасность для групп советских граждан, эмигрирующих из Советского Союза в Израиль, находится под угрозой при их транзите через Австрию».

На вопрос журналистов, почему он так быстро поддался на угрозы преступников, Крайский ответил: «Если вы хотите спасти евреев, то начинать надо с тех, которым в настоящее время угрожает опасность». Секретарь и биограф Крайского Вольфганг Петрич впоследствии писал, что «его высшим руководящим принципом в политике всегда была защита человеческой жизни при любых обстоятельствах».

После тринадцатичасовых переговоров 29 сентября заложники были освобождены, а оба террориста на «Сессне-414» вылетели в Триполи. Крайский тогда сказал ливийскому послу: «Проинформируйте Кадаффи, что лагерь беженцев закрыт».

Канцлер вспоминал о случае в Мархегге лаконично: «Под влиянием этой акции я пребывал в страхе и ожидании еще большего количества нападений, которые могли последовать в качестве бойкота Шёнау».

Закрытие лагеря привело к тому, что многие эмигранты оказались как в ловушке: они уже несколько лет сидели в СССР без работы, ожидая разрешения на выезд, но их не выпускали. То, что большинство высланных из СССР эмигрантов в конце 1970-х годов уже не уезжали транзитом через Прагу на поезде, а летели на самолете из аэропорта Шереметьево непосредственно в Вену, связано именно с тем нападением террористов на железнодорожный вокзал.

Канцлер Австрии Бруно Крайский

Голда Меир и еврейская эмиграция

Голда Меир описывала свои впечатления о пересылочном лагере Шёнау: «Первая остановка поезда, который увозит их на свободу – обычно через Прагу, – это маленькая станция на границе Чехословакии и Австрии, где австрийские власти тут же на месте ставят транзитные визы. Эти визы дают возможность эмигрантам въехать в свободный мир. А представители Еврейского агентства, встречающие эмигрантов в Австрии, получают возможность узнать имена и число евреев в данном поезде. От границы эти поезда – со специальными купе для еврейских эмигрантов – направляются в Вену, где уже ждут автобусы, чтобы отвезти эмигрантов в транзитный лагерь. Шёнау, маленький белый замок, нанятый Еврейским агентством у австрийской графини, был не просто местом, где эмигранты могли отдохнуть и понять, что они находятся наконец на пути в еврейское государство. Это было место, где эмигранты, измученные и растерянные, получали первую информацию об Израиле; там выяснялись их профессии, там они получали самую первичную подготовку к новой жизни в новой стране».

Далеко не все эмигранты впоследствии ехали в Израиль, но те, кто выбирал историческую родину, направлялись именно в Шёнау. И палестинским радикалам это было известно.

Заложников держали в венском аэропорту, а Крайский не только пошел с террористами на переговоры, но и готов был удовлетворить их требование закрыть транзитный лагерь в Шёнау. В сущности, это был вызов непримиримой позиции израильского премьера Голды Меир.

Через три дня после случившегося, 2 октября, в Вену прямо из Страсбурга приехала Голда Меир, чтобы отговорить Крайского от закрытия Шёнау. Она была очень убедительна: «За год перед тем я побывала в Шёнау, видела своими глазами, в каком физическом и душевном состоянии прибывали из Советского Союза эти люди, и поняла, до чего необходимо это преддверие свободы. Знала я и то, что у советских евреев нет другого пути, кроме пути через Австрию, и знала, что для миллионов евреев, все еще находящихся в Советском Союзе, Шёнау – символ свободы и надежды».

Переговоры ничего не дали. Впрочем, Крайский заверил ее, что Австрия по-прежнему будет открыта для транзита беженцев и станет убежищем для евреев из Советского Союза, но теперь уже – под защитой Красного Креста. Голда Меир не поверила ему, о чем сердито заявила на состоявшейся после двух часов переговоров совместной пресс-конференции.

Этот визит Меир в Вену вошел в историю под названием «Ни стакана воды». Меир потрясенно рассказывала, что после долгой дороги из Страсбурга канцлер не предложил ей за все время беседы даже стакана воды. «Вот еще, – парировал Крайский. – Утверждение, что я будто бы не предложил ей стакана воды – чистое изобретение, которое достойно изучения. Канцлер Рааб отвел ей после приезда комнату отдыха со всем необходимым, кроме того, я сам пригласил ее перекусить со мной, однако она в ярости покинула мой кабинет».

Меир продолжала давить на национальные чувства Крайского и даже в сердцах назвала его «антисемитствующим евреем», ссылаясь на его происхождение. В биографии Крайского даже присутствовал острый момент, когда он сам мог очутиться в концлагере Дахау после аншлюса Австрии в 1938 году. Тогда будущего канцлера спас лишь счастливый случай: один из чиновников оказался его бывшим сокамерником еще с 1935 года, когда в Австрии сажали социал-демократов. Сам канцлер, уже вкусив большой политики и европейского успеха, не любил вспоминать о своем тюремном прошлом и о своем происхождении, хотя его родной брат и проживал в Израиле. Крайский утверждал, что Голда Меир и Давид Бен-Гурион не принимают в расчет интересы арабов: «Моя первая поездка на Ближний Восток в 1974 году сопровождалась злобными комментариями со стороны Израиля. В первой стране, которую я посетил в ходе этой поездки, – Египте – тоже столкнулся с враждебным отношением».

В Израиле канцлер Австрии видел виновника напряженности и даже создал в рамках Социнтерна инициативную группу, посетившую арабские страны. Крайский поставил перед собой цель наладить отношения с Организацией освобождения Палестины, а в 1979 году стал инициатором встречи в Вене с Ясером Арафатом. Ливанско-израильский конфликт 1982 года окончательно поссорил канцлера Крайского с Израилем. Но Голды Меир к тому времени уже не было в живых. Она умерла в 1978 году.

Эмигранты 80-х годов

В начале 80-х годов эмигрантов из СССР уже не выпускали в город: их держали в закрытом помещении венских отелей вплоть до отправки по месту назначения. Режиссер Московского мюзик-холла Юрий Белов и его жена Татьяна, жившие в Москве на положении «отказников» уже несколько лет и получившие право на выезд в 1981 году, рассказывали, что в Вену они доступа не имели и город не помнят совершенно: их через несколько дней отправили в Италию, а оттуда – в Нью-Йорк.

Нина Вержбицкая в 1977 году вместе с мужем прилетела в Вену на самолете. Они не собирались ехать в Израиль, а потом отказались и от поездки в США. Решили остаться в Австрии и прожили там более десятка лет. Муж Нины, художник Борис Рабинович, в 1989 году отправился в СССР как турист: хотел посмотреть, как изменилась его прежняя страна. Из России он не вернулся – умер в Москве от сердечного приступа. Нина осталась в Вене одна. Спустя 30 лет я встретилась с ней и задала вопрос, на каком языке она предпочитает со мной разговаривать – на русском или на немецком. Последовал тяжелый вздох: «На русском, конечно».

Она рассказала о том, как проходила в конце 70-х годов процедура натурализации и фильтрации приезжих:

«Нам объявили, что направляющиеся на постоянное жительство в Израиль должны занять одну половину самолета, где с ними проведет беседу специальный инструктор, а едущие в другие страны должны сидеть в другой половине и ждать дальнейших распоряжений. Вена была почти для всех транзитным городом, очень немногие там оставались. Но мы с мужем захотели поселиться именно там. Когда мы прилетели, нас посадили в небольшой автобус и повезли в центр. Будущих израильтян вместе с инструктором агентства «Сохнут», ведавшего приемом эмигрантов, отправили в предместье Вены – в охраняемый лагерь Шёнау. Остальных развозили по базовым отелям. Таких отелей в Вене было два. Большинство приезжих останавливались в отеле «Zum Türken» в 19-м районе города. Некоторые жили в пансионе «Беттина», названном так в честь хозяйки. Там оказались и мы. Эмигрантов размещали по номерам и выделяли им ежедневный рацион, на который предстояло существовать в ожидании отъезда к месту назначения. Пансион был похож на коммунальную квартиру или общежитие. Нам выдали несколько шиллингов. Сейчас довольно сложно найти тех гостиничных работников, которые селили эмигрантов: здесь нет специальных архивов и не хранят документов, ведь через них проходило множество людей. Я знала лично только хозяев, но владелец отеля давно умер, а прислуга теперь постоянно меняется» (Интервью с Ниной Вержбицкой. Вена, 2007).

Здесь, очевидно, в воспоминания Вержбицкой вкралась ошибка: в конце 70-х будущих израильтян могли отправлять только в лагерь Красного Креста Вёллерсдорф: Шёнау был уже закрыт. Однако это название – Вёллерсдорф – так и не прижилось.

Эмигранты 70-х годов

Артист оригинального жанра Борис Амарантов несколько лет был в СССР «отказником» – человеком, ожидавшим выезда из страны. Он прилетел в Вену 10 августа 1977 года и за четыре месяца ожидания успел довольно много увидеть. В его иностранном паспорте значилось – «артист русско-еврейского происхождения»: это была необходимая формальность для эмиграции из СССР. Из его писем можно узнать, что всю пересылку он получал через эмигрантскую службу «Харел» (Harel). Он писал, что «деньги дают здесь только по 50 шиллингов, что все равно что 3 рубля в день. А мясо в магазине стоит 300 шиллингов». Тем не менее он устроился неплохо, купил костюм, даже излечил мучившую его долгие годы язву: «Желудок не болит. Здесь все, все, все другое. Вода другая. Ем бананы. Питаюсь хорошо, хоть и денег нет. Что Бог пошлет, то и ем». И через месяц снова: «Желудок, к огромному моему удивлению, не болит. Не знаю даже, в чем дело, может, в перемене климата и места. Думаю, и то и другое». Амарантов посетил местное шоу: «Эстрада здесь очень и очень сильная. Жду в Вене возможности выступить, но сейчас это невозможно, ибо все, все, все в отпуске».

«Странно, что он это написал, – прокомментировала Нина Вержбицкая, тоже эмигрантка, оказавшаяся в Вене одновременно с артистом, но никогда с ним не встречавшаяся. – Вы говорите, он не знал немецкого. А эстрада-то была преимущественно текстовой – политической и сатирической. В конце 70-х годов в Вене было два известных эстрадных кабаре – «Мулен Руж» и «Макс». «Мулен Руж» во многом копировал знаменитый парижский мюзик-холл. А «Макс» напоминал варьете или кафешантан с куплетами».

Хотелось проверить ее слова и погрузиться в эстраду той эпохи, но найти в Вене упоминания этих кабаре и их представлений оказалось практически невозможно: они ушли в прошлое и давно забыты. Все музыкальные и эстрадные жанры монополизировал Моцарт…

Амарантов находился в Вене дольше остальных, и, как следствие этой неопределенности, наступили усталость и разочарование: «Люди здесь очень, очень жадные, живут хорошо, но внутри гнилые. Нет таких людей, как у нас. Души и сердца нет. Зато есть автомобили. <…> На Вену уже сил нет смотреть. Никуда не отправляют. Другие то и дело уезжают, а я здесь дольше всех. Красивый город, но цены ужасные. По сравнению с нашей страной – изобилие, фантастическое изобилие. Книги, обувь, кафе, оперные театры – все, что душе угодно. На все это можно только облизываться, потому что денег нет, а выступать не дают: здесь это никому не нужно, особенно в теплый сезон. Публики нет. Пытался выяснить насчет концертов, но мне сказали, что это бессмысленно – некому показывать и некому устраивать. Жду, когда выпустят».

Его выпустили в Нью-Йорк в начале ноября, через четыре месяца…

Закат политической эмиграции

При всем разнообразии жизни беженцев в Вене никто из этих людей уже не мог попасть в лагерь Шёнау. В декабре 1973 года Шёнау как центр еврейской эмиграции, был закрыт навсегда. Его, как уже говорилось, заменил лагерь Вёллерсдорф – центр Национальной ассоциации Красного Креста для беженцев. Он находился в Бабенберге, городке в Нижней Австрии. Канцлер Крайский все-таки выполнил обещание, данное Голде Меир 2 октября 1973 года.

* * *

Сейчас в самой Вене старых эмигрантов третьей волны, уехавших в конце 70-х, осталось очень мало. Остальная часть российской эмиграции – совсем молодые люди, приехавшие уже после перестройки. Они не знают и не помнят прошлого, работают в русском обществе, где записывают вновь прибывших на курсы немецкого языка. Девушки с русскими именами и бесстрастными лицами снуют из комнаты в комнату, переносят от стола к столу какие-то бумаги. Среди них неведомо как затерялась простодушная, не говорящая по-немецки пожилая учительница из Пскова, приехавшая к дочери нянчить внуков и застрявшая в австрийской столице. Она безуспешно учит немецкий и подрабатывает здесь. Над ней издеваются все кому не лень, и она мечтает поскорее убраться домой. Некоторые приезжие устраиваются в редакции русских журналов, живущих за счет рекламы. Там озабочены постоянной деятельностью: собирают статьи о старых русских аристократах или заметки о ловле рыбы в австрийских озерах. На посетителей смотрят свысока – как на новичков, которые еще не устроились. Старые эмигранты, теперь уже пенсионеры, тоже смотрят на молодых скептически, хотя и без заносчивости. Молодые обуржуазились, оторвались, охладели. В них нет того единого духа протеста, побега к свободе, борьбы за выживание, жажды деятельности, есть только желание комфортно жить. Едва ли эти недавно приехавшие люди знают, кем был Бруно Крайский.

В конце своей жизни он сказал: «Я никогда не придавал значения венкам и памятникам. Очевидно, считал их чем-то совершенно бессмысленным. Но все же, надеюсь, мне как-то удалось повлиять на политическую ситуацию в Австрии в определенный момент ее истории. Возможно, учитывая особенности того времени, это было даже больше чем просто влияние, поскольку оно совпало с периодом разрядки и значительных реформ, улучшивших социальные условия. Но можно ли быть таким самонадеянным и полагать, что буквально во всем добьешься успеха? Боюсь, из того, за что ты берешься, удается лишь немногое. И все же я надеюсь, что это немногое имеет значение для будущего, для нового этапа развития. Потому что ничего не может быть ужаснее, чем мысль о том, что ты был в этой жизни всего лишь чиновником».

«Мне кажется, что пора посылать мальчиков»

Если мы уступим, ни один израильтянин нигде в мире не сможет чувствовать себя в безопасности.

Голда Меир

Дипломатия была бы очень простым делом, если бы в политической жизни все делилось только на черное и белое, левое и правое. Но жизнь намного сложнее, и по одну сторону баррикад зачастую возникает противостояние еще более ожесточенное, чем между непосредственными противниками. Основной камень преткновения – методы, приемы переговоров, допустимые меры; иными словами – речь идет о компромиссах.

Что дороже – правила и принципы, или человеческая жизнь, установки, имеющие силу закона, или… опять же человеческая жизнь? В этом вопросе австрийский премьер Бруно Крайский и израильский премьер Голда Меир – оба, кстати, евреи по национальности – не сошлись во взглядах. Крайский шел на компромисс и умел уступать, когда речь шла о спасении людей. Меир снискала славу жесткой и бескомпромиссной правительницы. Ее непримиримость проявилась и в трагическом инциденте в Мюнхене в 1972 году, и в вопросе о закрытии австрийского лагеря Шёнау в 1973-м. Мюнхен. «Черный сентябрь».

Голда Меир

Стоял теплый сентябрь 1972 года, и ничто не предвещало беды. Подготовка к Олимпиаде была грандиозной, как, впрочем, в любой стране, которой она бывает доверена, ведь это для страны огромная честь и огромные деньги. Олимпийская деревня строилась на 15 тысяч человек, Олимпийский стадион – на 70 тысяч мест. Дворец спорта – на 15 тысяч человек. Город был специально благоустроен, в нем проведено такое странное метро, которое до сих пор удивляет приезжих: остановки на расстоянии в сто метров, и едва ли где-то в мире они находятся ближе.

Изменился центр города, в нем было построено много гостиниц и парковок, дорог и коммуникаций. Но есть такое понятие – «необратимость». Сейчас бы отмотать назад пленку до начала того «черного сентября» и устранить все ошибки. Но, увы, это невозможно. Многое было сделано, но одного не учли: организация Олимпийских игр – это не детский утренник. Она требует особых мер безопасности.

В 1960—1970-х годах Европа жила сыто, буржуазно и безмятежно. Поэтому к спортсменам относились как к посланцам мира и старались окружить их комфортом, а не охраной. Вооруженной охраны не было, полицию вообще не готовили к такому повороту событий, и она оказалась непрофессиональна, служители порядка чистили город от пьяниц и билетных спекулянтов, не подозревая, что у них под носом ФАТХ инструктирует боевиков. И наконец, все совершенно забыли про Олимпийскую деревню – ту самую, на 15 тысяч человек. Ее тоже следовало охранять, но она оказалась огорожена хуже, чем пионерский лагерь. Спортсменам легко удавалось перелезать через ограду, чтобы быстрее попасть в свой корпус. Удалось это и террористам, которым, как выяснилось, поздно вечером 4 сентября помогли это сделать канадские и американские спортсмены, принявшие их за борцов. Израильские спортсмены – фехтовальщики и их тренеры – только что вернулись со спектакля и уже легли спать. В тот момент, когда они были в театре, боевик Абу Дауд в последний раз инструктировал свою группу «Черный сентябрь» в ресторане возле железнодорожного вокзала. Когда террористы и спортсмены лезли через забор, их видели и другие люди, в том числе государственные служащие, но эта картинка вызвала у них скорее умиление и добродушную насмешку. А внутри деревни боевикам даже подсказали, куда идти. Причем позднее стало известно, что двое из группировки смогли заранее устроиться в Олимпийскую деревню рабочими. В корпусе, где жили израильтяне, боевиков ждала незапертая дверь – дополнительный бонус во всем этом деле. Сопротивляться тоже никто не мог, потому что все мирно спали. В итоге террористы почти сразу взяли в заложники 11 человек. Спортсмена Гади Цабари спас ценой собственной жизни тренер Моше Вайнберг, который смог отвлечь боевиков. Штангист Йосеф Романо пытался оказать сопротивление, но его расстреляли. Когда осталось девять узников, террористы выдвинули требования об освобождении 234 палестинских заключенных из тюрем Израиля и освобождении лидеров RAF (радикальной западногерманской организации «Фракция Красной Армии») Андреаса Баадера, Ульрики Майнхоф и Гудрун Энслин. Требования поступили утром – в начале шестого, крайний срок – 9 утра. После этого каждый час будут ликвидировать по одному заложнику.

В тот момент все оказались в растерянности. Все, кроме Голды Меир, которая заявила, что ее страна не ведет переговоров с террористами. Впоследствии ей припоминали эту трагедию, ведь можно было решить проблему другим путем. Но она своего мнения не изменила, мотивируя это чистой логикой: если пойти на уступки, такие ситуации будут множиться.

Германия, давно и бесперспективно воюющая с активистами RAF, не имела антитеррористических подразделений. Это может показаться удивительным, но стоит вспомнить о том, что эта страна проиграла войну и не могла участвовать в военных операциях даже на собственной территории. Местные власти пошли на переговоры. Представителями были министр внутренних дел Баварии Бруно Мерк, министр внутренних дел ФРГ Ханс-Дитрих Геншер и глава полиции Мюнхена Манфред Шрайбер. При этом в полиции не оказалось ни профессионального переговорщика, ни психолога.

Трагизм ситуации обострился из-за решения президента МОК Эйвери Брандейджа не останавливать Олимпийские игры: «Игры должны продолжаться любой ценой». В четверть девятого утра, когда решалась судьба девяти спортсменов, начались очередные соревнования. Многие сочли это чудовищным. Только около четырех вечера игры были приостановлены.

Предложения властей выглядели смехотворно – передать террористам деньги (денег у них было достаточно, ведь терроризм хорошо финансируется) или заменить заложников собой (сытые господа чиновники из руководящего аппарата были боевикам вовсе не нужны). В ответ радикалы только согласились перенести крайний срок на три часа, потом – еще на час, на два часа и наконец – на пять часов вечера.

Все это время полицейские безуспешно пытались найти выход. Усыпляющего газа не нашлось; попытки провести в здание спецназ с едой, замаскированный под работников кухни, были пресечены боевиками, которые забирали еду сами; штурм стал невозможен из-за журналистов, снимавших приготовления полицейских. Бредовый характер этой ситуации заключался именно в том, что многие, в том числе и работники прессы, относились к происходящему как к приключению и сенсации, на которых можно неплохо заработать. Западный мир сам себя поймал в ловушку.

Боевики «Черного сентября» тем временем тоже придумывали новые ходы. Они вдруг решили потребовать заправленный самолет до Каира и отправиться туда с заложниками, но Египет категорически отказался принимать такой самолет, а у переговорщиков появилась идея обмануть террористов, не сообщать им о решении Египта, чтобы выманить их на аэродром. При этом полиция даже не располагала данными о количестве боевиков, полагая, что их не более пяти человек. На самом деле их оказалось восемь.

На аэродроме группу уже ждал «боинг» с вооруженными полицейскими вместо команды и несколькими их товарищами, которые ранее участвовали в соревнованиях по стрельбе: им предстояло впервые в жизни выступить в роли снайперов. Ни у кого из полицейских не было специального снаряжения, которое сегодня считается обычным и обязательным для каждого служителя порядка, – бронежилетов, касок, раций, подходящего оружия с прицелом. В аэропорт были направлены бронемашины, но они застряли в обычной дорожной пробке.

Когда боевики поняли, что самолет – это обман, началась стрельба, и трое из палестинцев были убиты. При этом в перестрелке погиб один из немецких полицейских, были ранены снайпер и пилот, которых, как позднее выяснилось, зацепили свои же товарищи.

После перестрелки никаких переговоров уже не велось. Террористы просто убили всех заложников и бросили напоследок по гранате. По словам начальника полиции Манфреда Шрайбера, «террористы были слишком профессиональны, слишком умны. Заложники были обречены на смерть, если только мы не заставим террористов совершить ошибку. Мы сделали все, что могли, но они не были новичками». Так мюнхенская полиция расписалась в своей беспомощности.

Трое террористов легли на землю, причем один из них притворился убитым. Они были задержаны полицией. Джамаль аль-Гаши был ранен в правое запястье, Мохамед Сафади ранен в мякоть бедра, Аднан аль-Гаши остался невредим. Еще один бандит, Тони, смог убежать, но при помощи сторожевых собак его нашли через 40 минут на парковке машин возле аэропорта. Его забросали гранатами со слезоточивым газом и убили в перестрелке. Вся эта операция завершилась к половине второго ночи. Это отчасти объясняет то недоразумение, которое произошло сразу после полуночи: еще до конца операции было объявлено, что освобождение заложников прошло успешно – все освобождены, а террористы убиты. Это было еще одним кощунственным и жестоким моментом трагедии, ведь эти сведения получили и родственники убитых. К тому же члены МОК, посчитав инцидент исчерпанным, спокойно ушли отдыхать. Через час было сообщено, что «информация, переданная ранее, оказалась чересчур оптимистичной». А в три часа ночи открылась ужасающая картина полуночного побоища на аэродроме.

Через сутки игры продолжились как ни в чем не бывало. А память убитых спортсменов почтили на траурной церемонии. При этом представители 10 арабских стран отказались приспустить национальные флаги в знак траура, для них смерть людей была еще одной, не спортивной победой. При этом охранникам было дано указание отобрать у неравнодушных зрителей транспарант «17 погибших уже забыты?». После минутной потасовки их изгнали со стадиона. – А где же свобода слова?» – спросите вы. Когда на кону престиж государства и его дальнейшее процветание, лучше сделать хорошую мину при плохой игре. С тех пор немцы говорят: «Спорт здесь не живет с 1972 года».

«Гнев божий»

Дальнейшая судьба арестованных террористов оказалась до неприличия благополучной. Правительство Израиля просило канцлера ФРГ Вилли Брандта выдать трех оставшихся в живых участников нападения, но он отказался, заявив, что судить их будет немецкий суд. Казалось бы, в том был резон, ведь преступление произошло на территории Германии. Вот только не было никакого суда. Еще во время следствия палестинцы захватили «Боинг-727» компании «Люфтганза», летевший из Дамаска во Франкфурт-на-Майне. Было выдвинуто требование освободить террористов. И Германия согласилась, поэтому уже через сутки боевиков «Черного сентября» встречали в Ливии их восторженные почитатели. Тогда премьер Израиля и произнесла знаменитую фразу, адресованную главе спецслужбы МОССАД: «Мне кажется, что пора посылать мальчиков».

Меир вела себя как военачальник во время боевых действий. Она не сделала ничего, чтобы спасти своих мирных сограждан, предпочтя дипломатии и компромиссу жесткое «нет», но приложила все силы, чтобы отомстить за погибших. Эта операция получила название «Гнев божий» и растянулась на несколько лет, но нельзя не заметить, что акты ликвидации совершались последовательно почти через равные промежутки времени – от месяца до трех, не более. Апрель 1973 года оказался особенно насыщенным: с разницей в сутки-трое были убиты три участника теракта в Мюнхене – 6, 10 и 11 апреля.

Целью израильской спецслужбы стали восемь человек – Абдель Ваиль Зуайтер (также Ваэль Абу Цвайтер), Махмуд аль-Хамшари, Хусейн Абд аль-Шир (он же аль-Хир или аль-Башир), Базиль аль-Кубайши, Мухаммад Юсеф аль-Наджар (Абу Юсеф), Зайяд Мухаси, Мохаммед Будиа, Али Хасан Саламе (Абу Хасан). При этом главный инициатор захвата и убийства израильских спортсменов Абу Дауд ушел от наказания и умер своей смертью в преклонном возрасте.

Абдель Ваиль Зуайтер был застрелен двумя неизвестными на пороге своего дома в Риме 16 октября 1972 года.

Махмуд аль-Хамшари умер 8 декабря 1972 года в парижской больнице, получив тяжелое ранение в результате взрыва бомбы, спрятанной в его домашнем телефоне.

Хусейн Абд аль-Шир погиб в Никосии на Кипре 24 января 1973 года в результате взрыва бомбы, спрятанной в кровати его гостиничного номера.

Базиль аль-Кубайши 6 апреля того же года был застрелен двумя неизвестными на парижской улице средь бела дня.

Мухаммад Юсеф аль-Наджар был убит 10 апреля 1973 года в ходе спецоперации «Весна молодости». В ночь с 9 на 10 апреля на бейрутском пляже высадились три группы спецназа. Там их уже ожидали агенты МОССАДа. Семиэтажное здание, в котором находилась штаб-квартира ООП, было взято штурмом. В ходе спецоперации было уничтожено около 50 террористов. При этом погибли двое спецназовцев, пять бейрутских полицейских и две женщины.

На следующий день, 11 апреля, в Афинах в своем гостиничном номере был убит Зайяд Мухаси. В помещении заложили восемь миниатюрных зажигательных бомб, которые при взрыве в закрытом пространстве сжигали весь кислород. Но взрыватель не сработал, и один из агентов МОССАДа взломал дверь и бросил еще одну бомбу.

Мохаммед Будиа погиб 28 июня 1973 года в Париже в результате взрыва бомбы, подложенной в его автомобиль.

Али Хасан Саламе был смертельно ранен в Бейруте через два месяца после смерти самой Меир – 22 января 1979 года. Он умер в больнице.

Во время того взрыва в Бейруте погибли еще четыре человека. Это были случайные люди – британский студент, монахиня, просто прохожие. Еще 19 человек было ранено. Но это, как принято говорить, случайные потери, издержки. Такие же, как трагический случай в норвежском Лиллехаммере. Там 21 июля 1973 года по ошибке был убит похожий на Али Хасана Саламе невиновный официант Ахмед Бучики. Он был застрелен на глазах у своей беременной жены, когда они возвращались из кинотеатра. После этого четыре моссадовца были обвинены в убийстве и предстали перед норвежским судом. Они были приговорены к 5 годам заключения. Кроме того, в 1997 году Израиль выплатил семье погибшего компенсацию, но официальных извинений за убийство Бучики семья так и не дождалась.

Учитывая все эти обстоятельства, нельзя не задаться вопросом: а не является ли месть, которая разит всех вокруг с завязанными глазами, такой же трагедией, как теракт в Мюнхене? Ведь можно было пойти на компромисс и дать шанс выжить и израильским спортсменам, и тем несчастным, которые погибли позднее во всех городах мира.

Бывают в истории моменты, когда общее становится частным, а частное – общим. Речь идет о военных потерях, но не о тех, которые неизбежны, и даже не о тех, которые чрезмерны в силу непредвиденных обстоятельств или нерадивости военачальников. Речь о гражданском населении – том самом, которое ни сном ни духом не чаяло войны и порой даже не подозревало об опасности, продолжая каждый день открывать свою лавочку, печь хлеб, пасти овец, просто жить. И так, пока не кончится эта жизнь.

Жизнь для османских армян кончилась к весне 1915 года. В Европе шла Первая мировая война, и никому в тот момент не было дела до этого небольшого народа, которому объявили войну до полного уничтожения. Вот только «война» – неверное слово: она предполагает возможность защищаться. А османских армян обманом вызывали в полицейские участки, заставляли сдать оружие, а потом грабили и убивали. Последними добивали тех, кто и вовсе не мог себя защитить, – стариков, женщин, детей, даже младенцев. Так были уничтожены сотни тысяч человек – замучены, забиты, растерзаны, сожжены заживо, утоплены.

Согомон Тейлирян и газетное сообщение о покушении на Талаат-пашу

«Немезис»

Когда убийства приобретают массовый, почти не контролируемый характер, остаются чудом спасшиеся свидетели. Таким свидетелем, которому удалось выжить, оказался 18-летний армянин Согомон Тейлирян. Выходец из протестантской семьи анатолийского городка Зайтун, он потерял всех своих близких. На его глазах 24 апреля 1915 года изнасиловали и убили двух сестер, а потом мать и брата. Самого добивать не стали, очевидно, считая, что умрет сам. Так и бросили умирать раненого.

С этого момента Согомон думал только о том, как покарать убийцу близких, того, кто эту резню организовал, – Талаат-пашу. Но министр внутренних дел был личностью слишком заметной в политическом мире, и Согомону пришлось ждать удобного момента шесть лет. Он стал членом армянской партии «Дашнакцутюн» и вместе с товарищами разрабатывал операцию «Немезис» – план возмездия, целью которого была казнь военных преступников. Это невозможно назвать местью – скорее оправданным судьбой патриотическим и личным правосудием.

21 марта 1921 года Согомон Тейлирян подошел к Талаат-паше на улице Берлина и застрелил его. Он был взят под стражу, но дело приобрело резонанс, и убийцу защищали три лучших немецких адвоката. Они просто показали фотографии и зачитали в суде все документальные материалы о гибели армян в Османской империи, а потом и показания самого молодого человека о смерти его близких. Общественность Германии была шокирована, и едва ли нашелся бы хоть один человек, готовый после этого выдвинуть Согомону Тейлиряну и его товарищам обвинение в убийстве.

Судебная драма 1921 года разворачивалась в Германии – том самом государстве, которое всего несколько лет назад, преследуя свои имперские цели, способствовало разжиганию национализма в османском народе. При этом множество жителей Германии об этом, оказывается, даже не подозревали.

Но политики и чиновники Германии не были столь наивны и слепы. Об этом свидетельствует история немки Янни Аппель, в 1910 году вышедшей замуж за армянского врача и писателя Рубена Севака. Отправляясь вместе с мужем на его родину, она едва ли догадывалась, чем это закончится. Когда 24 апреля 1915 года Рубена арестовали, Янни в отчаянии обратилась за помощью к германскому консулу и услышала в ответ тираду, заставившую ее обомлеть: «Ты недостойна немецкой нации, раз вышла замуж за инородца! Нашла себе армянина и еще хочешь, чтобы я его спасал? Никогда он больше не вернется. Его ждет смерть».

После этого дочь прусского полковника в гневе бросила в лицо чиновнику свой немецкий паспорт, пообещав отомстить за убийство мужа, и отказалась от германского подданства. Она перестала говорить по-немецки и воспитала дочь и сына в духе армянского патриотизма.

* * *

Среди приговоренных партией «Дашнакцутюн» преступников помимо Талаат-паши оказались еще сорок виновников резни. Всего организация занесла в черный список 650 чиновников, принимавших участие в геноциде, но едва ли реально было небольшими силами осуществить возмездие по отношению к такому количеству убийц.

Операции по выслеживанию преступников готовились серьезно. Одному из членов группы Грачику Папазяну удалось проникнуть в общество «младотурок» под видом турецкого студента и оттуда передавать важные сведения руководителям группы Армену Гаро, Шаану Натали и Григору Мерджанову. За облеченным властью преступником долго следили, выясняя его распорядок дня, число охранников, членов семьи. Если его сопровождала внушительная охрана, к делу подключалось сразу несколько человек.

Само небо ужаснулось содеянному, и даже те, кому удавалось всеми правдами и неправдами уйти от возмездия, в 1920-х годах погибли при иных обстоятельствах. Назима Бея и еще нескольких чиновников, виновных в геноциде, казнили за покушение на Кемаля Ататюрка. Энвер-паша стал басмачом и был убит в Средней Азии.

«Немезис» оказалась одной из самых эффективных операций по устранению военных преступников, и это понятно: мстители не искали себе ни финансовой, ни политической выгоды, их единственной целью стало благородное возмездие за свой убитый народ. И едва будет кощунством предположить, что карающий меч вложил им в руку сам Всевышний.

6 октября 1981 года в столице Египта Каире должен был состояться традиционный военный парад, посвященный годовщине Арабо-израильской войны 1973 года. Ничего не должно было случиться, потому что Египет в те годы казался страной с крепкой и уверенной в себе властью и, хотя правитель был уже не молод, ему едва ли могло что-то угрожать, ведь Садат был авторитетным человеком. Но именно 6 октября 1981 года стало черной датой в истории Египта.

ОАР и «наш» президент

ОАР (Объединенная Арабская Республика) – это вовсе никакое не государство, а проект единого государства, состоящего из Ирака, Сирии и Египта, со столицей в Каире и руководством в лице президента Гамаля Абделя Насера. В 1952 году группа военных прогрессистов «Свободные офицеры» с Насером во главе совершила военный переворот, свергла короля Фарука I и установила республику. Ее первым президентом был генерал Нагиб, за ним пришел Насер. Внешняя политика была ориентирована на защиту интересов арабской нации, вывод британских войск из Суэцкого канала, право палестинцев на собственное государство. Но Насер не нашел понимания с английской стороны и в конце 1950-х годов переориентировался на СССР и страны Восточного блока. В 1960-х годах военные конфликты между Израилем и Египтом неизменно сопровождались военной помощью со стороны СССР, а на территории Египта присутствовали не только наши консультанты, но и кадровые офицеры, солдаты, летчики, военные переводчики. А «нашего» президента Египта награждало советское руководство.

Каждый россиянин, живший в те времена, сразу вспомнит стихотворение Владимира Высоцкого:

Стихотворение было написано в 1964 году – через год после эксперимента с ОАР. Так что же такое все-таки ОАР? Это гипотетический и геополитический проект, авторство которого не вызывает никаких сомнений: за происходящим в регионе внимательно наблюдали из СССР. Геополитическая заваруха вокруг ОАР началась еще в 1961 году, когда в Сирии и Ираке сменились приоритеты и проект оказался под вопросом. Но… как раз в 1963 году в Сирии и Ираке произошли перевороты, и вопрос о создании ОАР вновь встал на повестку дня, что не могло не порадовать советское руководство.

События в ОАР развивались следующим образом. 8 февраля 1963 года – переворот в Ираке, 8 марта 1963 года – переворот в Сирии, 10 марта 1963 года в Дамаск прибывает иракская делегация. Во главе делегации – министр внутренних дел Али Салех Саади и министр обороны Салех Аммаш. 14 марта 1963 года премьер-министр Сирии Салах Битар по радио объявляет, что главная задача его правительства – создание союза ОАР, Сирии и Ирака. При этом он добавляет, что, возможно, в союз войдут Алжир и Йемен. 15 марта 1963 года Абдель Насер проводит в Каире переговоры с сирийской и иракской делегациями. 19 марта 1963 года Салах Битар прибывает в Каир с трехдневным визитом и проводит переговоры с Насером. 25 марта 1963 года в Каир для переговоров об объединении прибывает алжирская делегация во главе с министром обороны Хуари Бумедьеном. 17 апреля 1963 года в Каире распространено коммюнике Насера, руководителя Сирии генерал-лейтенанта Луэя аль-Атаси и премьер-министра Ирака Ахмеда Хасана аль-Бакра о создании федерации в составе Арабского, Сирийского и Иракского районов со столицей в Каире.

В 1967 году произошла и так называемая «Шестидневная война», за которой последовала израильская оккупация Синайского полуострова. Тогда же была подписана Хартумская резолюция с ее антиизраильскими принципами («принцип трех «нет») – «нет» миру с Израилем, «нет» – признанию Израиля, «нет» – переговорам с Израилем.

Такфиристы

В те же годы, в начале 1970-х, была создана подпольная фундаменталистская организация «Ат Такфир валь-Хиджра» («Обвинение в неверии и уход»). Создатель группировки египетский агроном Шукри Мустафа утверждал, что современное египетское общество не соответствует канонам ислама. Вместе с соратниками агроном в 1973 году ушел от общества и перебрался в малонаселенные районы Египта. Вначале они даже напоминали тибетских монахов – вели мирный образ жизни, но к 1977 году, когда президентом страны был уже Садат, начались их радикальные акции: такфиристы захватили в заложники и убили египетского политического и религиозного деятеля шейха Мухаммада ад-Дахаби. Это был ответ Садату на его жесткий режим, а погибший министр по делам религий был человеком, близким к Садату. Такфиристов впоследствии обвиняли и в подготовке покушения на президента…

Непростой Анвар Садат

А 28 сентября 1970 года Гамаль Абдель Насер скончался. Во время похорон началось настоящее паломничество. Это был общенациональный траур, и каждый стремился прикоснуться к гробу президента и оторвать кусок от покрывавшей его материи – на память.

Поздней осенью 1970 года в Египет прилетел председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорный. Очевидно, что в тот момент его интересовала позиция нового руководства страны. Подгорный захотел встретиться с командованием и личным составом советских дивизий. Он прибыл на встречу с президентом АРЕ Садатом, министром обороны Фаузи и другими военными руководителями. На встрече говорилось о нерушимой дружбе между советским и египетским народами. Руководителей окружили вниманием, состоялась беседа. Но это была лишь витрина – на таких встречах всегда складываются дружеские отношения и обмен мнениями, и лишь дальнейшая политика показывает, что происходит на самом деле.

«Со смертью Насера начался сложный период в истории наших отношений с Египтом, – пишет в своих воспоминаниях советский переводчик А.О. Филоник. – Особенно непросто стали складываться отношения после прихода к власти президента Садата. Ему, разумеется, египетские контрразведчики докладывали обо всех фактах непродуманных высказываний части наших военных относительно низкой боеспособности египетских вооруженных сил, нелестных суждений об образе жизни египтян, о самом Садате. Я это чувствовал из бесед с Садатом, которые в первые годы были регулярными – не менее одного раза в неделю. Все эти донесения о наших военных ложились на хорошо подготовленную окружением Садата почву, тем более что он отличался к тому же крайней подозрительностью, даже мнительностью. Президенту в то же время регулярно по установленным с ним каналам связи через ЦРУ руководством США внушалась мысль: освободитесь от советского военного персонала, и США сделают «невозможное» для Египта» (А.О. Филоник «Тогда в Египте…»).

А 6 октября 1973 года началась война Египта и Сирии против Израиля. Целью военных действий были оккупированные территории. По словам Филоника, Садата, до того момента недостаточно знакомого с состоянием военного дела и вооружений в его стране, поразил высокий уровень подготовки военных и качество вооружения, в особенности зенитно-ракетные комплексы, которые уже обслуживались египетскими офицерами и солдатами, подготовленными нашими специалистами. Все это было заслугой СССР, и Садат даже собирался рассказать о роли советских военных и выразить признательность ранее дружественной державе, но так этого и не сделал.

Вооруженный конфликт вошел в историю как «война Судного дня» («Йом-Кипур») и продлился всего 18 дней. Именно эти события в конечном итоге привели к мирному процессу на Ближнем Востоке и установлению отношений между Египтом и Израилем.

Неожиданная политика Садата

В ноябре 1977 года состоялся исторический визит египетского президента в Иерусалим. Там Садат выступил перед израильским кнессетом и проявил полную лояльность по отношению к еврейскому государству, которая не могла не вызвать шок в других арабских странах: по сути, именно Садат первым денонсировал принцип «трех «нет» Хартумской резолюции 1967 года. Пройдет еще год, и в сентябре 1978 года Анвар Садат и премьер-министр Израиля Менахем Бегин отправятся в Кемп-Дэвид, загородную резиденцию президента США, для особо важных переговоров. По итогам этой встречи были подписаны Кемп-Дэвидские соглашения. Израиль согласился возвратить Египту Синайский полуостров и признать «законные права палестинского народа», а также признать за палестинцами право на собственный выбор государственного правления и создание собственных полицейских частей.

Реакция наступила сразу. Визит в Иерусалим египетского президента и Кемп-Дэвидские соглашения вызвали негодование в большинстве арабских стран. Правительства Алжира, Ирака, Ливии, Сирии и даже Организация освобождения Палестины стали обвинять Садата в предательстве арабского дела и прислужничестве «империалистическо-сионистскому заговору». Потом к ним присоединились Иордания и Саудовская Аравия. Началась травля Садата, а через год, в 1979 году, Египет был изгнан из Лиги арабских государств. За этим могло последовать только одно.

Заранее подготовленное убийство

Парад проводился в честь событий восьмилетней давности – «войны Судного дня».

На торжествах присутствовало политическое и военное руководство Египта – президент Садат, вице-президент Хосни Мубарак, министр обороны и военной промышленности Мухаммед Абд эль-Халим Абу Газаль. Сначала шли колонны военных, потом появились пять истребителей «Мираж», и все стали смотреть на небо. Это оказался удобный момент для покушения. Возле центральной трибуны остановился артиллерийский тягач, и с него спустился лейтенант десантных войск. Он бросил гранату в сторону трибуны, но не достиг цели и открыл огонь из автомата. К нему присоединились еще несколько военных из тягача. Динамик тягача все это время скандировал слово «предатель». В тягаче сидел снайпер, стрелявший в Садата. Впоследствии он стал известен – Хусейн Аббас Али, лучший стрелок египетской армии, чемпион вооруженных сил по стрельбе. На убийство президента террористам понадобилось всего сорок секунд.

Покушение на Анвара Садата 6 октября 1981 г.

Трое заговорщиков были сразу же задержаны. Ими оказались руководитель убийства старший лейтенант Халед Ахмед Шауки аль-Исламбули, 24 лет, офицер запаса войск противовоздушной обороны Абдель Хамид Абдель Али, 28 лет, старший лейтенант запаса инженерных войск Ата Таиль, 26 лет, сержант действительной службы Хусейн Аббас Мухаммед, 27 лет. План покушения разрабатывал инженер-электрик Мухаммед Абдель Салям Фарраг, 30 лет, – член религиозно-фундаменталистской группировки «Аль-Джихад».

Формулировка следствия была вполне конкретна: Садат пал жертвой заговора религиозных экстремистов, недовольных его курсом на светское развитие Египта, сотрудничеством с Западом и отказом от дальнейшей конфронтации с Израилем. Вспомнили и о такфиристах, которые отсиживались в горных местностях, готовя покушения государственных деятелей. Шукри Мустафы уже не было в живых, его казнили в 1978 году, но оставались его последователи. Еще одной причиной убийства президента Садата называли недовольство народа отменами льгот для бедных слоев населения, а левый радикализм часто смыкается с исламским фундаментализмом.

Пришедший на смену Садату президент Хосни Мубарак, бывший до того вице-президентом, подошел к делу жестко и бескомпромиссно. Досталось всем – и оппозиции, и садатовским коррупционерам в руководстве страны. Участники покушения были казнены, а коррупционеры, входившие в круг убитого президента, привлечены к ответственности. Мубарак был профессиональным военным и умел наводить порядок.

Задача стояла радикальная – объединить Европу и навязать ей общие законы: усреднить ее, сделать общим рынком, а наряду с этим – и общей территорией массового потребления, у которой не останется таких старомодных понятий, как национальная идентичность, историческая память, традиции предков. Проще говоря, усреднение предполагало и культурную зачистку – избавление от лишнего исторического багажа, который мешает биологическому процветанию континента.

Жить предлагалось с чистого листа, причем и цели, и лозунги выглядели при этом вполне логично: главное внимание следовало уделять пропитанию и благосостоянию граждан, заботиться о правах подрастающего поколения и не принуждать это поколение к тому, чего оно делать не хочет.

Как только возникают конкурирующие системы, партии, организации и идеологии, противники с одинаковым единодушием принимаются защищать права детей, повторяя, что они – наше будущее. Но с этим вопросом можно и перегнуть палку. К примеру, если четырехлетний ребенок носится по быстро движущемуся вагону, его не будут останавливать: пусть расшибет голову, в другой раз будет умнее. Если вам вздумается остановить малыша, который усердно пытается опрокинуть на себя гигантскую вазу в отеле, к вам подойдет камердинер и сделает вам замечание: детей не принято останавливать. «Но если он поранится?» На это вам ответят: «Ну и что? Это его личное дело, а не ваше». А можно пойти еще дальше и лишить родительских прав мать, которая самостоятельно вынула у своего ребенка шатавшийся молочный зуб или принуждала его к учебе.

Принцип всех этих действий становится понятен, если собрать их вместе и увидеть за ними совсем недалекое будущее – с финансово-политической элитой и массой процветающих и лишенных критичного сознания обывателей, для которых жизнь богатых людей и шоу-бизнеса станет примером для подражания.

Входя в XXI век

Современное гражданское общество отличается от того, которое существовало в ХХ веке, но в огромной мере наследует все его ошибки, прибавляя к ним новые. При этом о достоинствах как-то забывается. А к числу достоинств ХХ века стоит отнести парадоксальное для этого века коллективизма, статистики и массовых конфликтов явление индивидуума, закрепленное в экзистенциальном праве на выбор. Никогда ранее у индивида не существовало такого очевидного права на знания, память, самоопределение и самоидентификацию. Человек начал обретать самого себя, но мир вновь изменился, и теперь появились новые рычаги давления на человека – всеобщее усреднение, сведение всех насущных вопросов к социальной, бытовой сфере. Так, многие политологи и философы, ссылаясь на современные реалии, отказывают вопросам национальной памяти, культуры, идентификации в естественном праве считаться рациональными и насущными. Рациональными же признаются лишь социальные и экономические факторы развития. В качестве примера можно привести мнение профессора философии Белградского университета О. Милославлевича, утверждавшего, что «любой национальный стереотип основан на иррациональной аргументации», а «иррациональное содержится в концепции неизменности идентичности в ходе истории».

За этим логически следует вывод о том, что любые попытки в XXI веке вернуться к своей исторической идентичности и настаивать на исправлении ошибок, сделанных сто лет назад в результате войн и переделов мира, выглядят «старомодно» и несвоевременно, более того – свидетельствуют об отсталости в развитии этноса.

Флаг Евросоюза

Современный мир вместе с глобализацией направлен на всеобщее усреднение и единообразие. И это уже не пророчество представителей Франкфуртской школы (философского объединения ХХ века), а свершившийся факт. И теперь воочию можно увидеть то, о чем Герберт Маркузе писал полвека назад в своей книге «Одномерный человек»: «…Средства массовой информации не испытывают особых трудностей в том, чтобы выдавать частные интересы за интересы всех разумных людей. Таким образом, политические потребности общества превращаются в индивидуальные потребности и устремления, а удовлетворение последних в свою очередь служит развитию бизнеса и общественному благополучию».

Философы Франкфуртской школы говорили о переродившемся капитализме как о новой, хорошо замаскированной тоталитарной системе, которая правит не деспотией, а потреблением и усреднением, используя в качестве посредника СМИ. Легко убедить человека в том, что существует некий коэффициент благополучия и успешности, а, следовательно, каждый, кто отклоняется от этого коэффициента, является изгоем. Так формируется послушное общество потребления, состоящее из тех, у кого «жизнь удалась», и тех, кто из последних сил пытается «соответствовать».

И здесь невозможно не вспомнить первые «пирамиды», создаваемые в нашем обществе. Слеты представителей этих «пирамид», вербующие новых сторонников, строились на зомбировании с помощью «успешности» участников и отсутствия проблем. Встречаясь на очередном собрании, эти дорого и безвкусно одетые люди приветствовали друг друга ничего не значащими словами: «У вас все хорошо? У нас тоже все отлично! Дела идут прекрасно!» – и дарили друг другу сверкающие белозубые улыбки. Но стоило кому-то в зале задать неудобный вопрос, как агрессивная волна проходила по рядам организаторов, и они торопились удалить прочь неугодный элемент. Здесь не думают, а подчиняются и живут идеалами большинства. Логика подсказывает, что так и до понятия «демократия» можно дойти, ведь демократия – это власть большинства. Но кто диктует этому большинству, как оно должно жить?

Подчиняясь новым тенденциям, гражданское общество стало превращаться в толпу, а думающие, читающие и критически настроенные нации – в рептилоидов. Причем выросло уже не одно поколение людей, которые вовсе не понимают и не признают тех ценностей, которые существовали в прежние века. Эти люди не верят ни в Бога, ни в черта, разве что – в гаджеты. А их родители, воспринявшие новые ценности, заняты одной проблемой – родить, накормить и пристроить.

Не об этом ли предупреждали представители Франкфуртской школы? В мире неоднократно возникали диктатуры с разными радикальными лозунгами – красные, черные, коричневые, построенные на личном господстве, радикальном коммунизме или фашизме, но в середине ХХ века трудно было представить себе диктатуру буржуазного общества. Философы из Франкфурта-на-Майне ее представили, а потом и предсказали, что настанет момент, когда личное станет публичным, а технократическая и финансовая элита станет влиять на обывателя через посредников – шоу-бизнес и средства массовой информации. Распространение ложного сознания, навязывание культа потребления и массовой культуры, стирание грани между частным и публичным существованием – все это те самые признаки современного общества, которые сегодня можно наблюдать воочию, уже безо всяких предсказаний.

Война – это величайшее бедствие для народов, но не меньшее бедствие – выход из нее, когда наряду с подписанием мирных договоров возникают территориальные претензии к проигравшим и их союзникам, начинается передел территорий, выплата контрибуций и прочие малоприятные вещи. Об этом уже говорилось ранее – в главах, посвященных войнам ХХ века, но только финал этого громкого века и начало наступившего тысячелетия позволили по-настоящему увидеть и оценить масштабы бедствия.

Европа, занятая процессами деколонизации, интеграции и усреднения массового сознания, не особо замечала собственные внутренние проблемы, а между тем в каждой стране в большей или меньшей степени вспыхивали свои очаги сепаратизма.

Сепаратизм принято разделять на региональный и этнический: первый ратует за создание более приемлемого политико-территориального устройства государства; второй – за создание собственной национальной государственности. Историки утверждают, что в большинстве случаев региональный сепаратизм появляется первым: в регионе существуют социально-политические и экономические проблемы. Как их следствие возникают этнические противоречия и этнический сепаратизм. Но, разумеется, так бывает не всегда. Известны и другие ситуации – такие, как насильственный перенос части одного государства в другое государство, чуждое ему по духу, истории, традиции, языку. Едва ли австрийских немцев из Южного Тироля или венгров из Трансильвании изначально волновали региональные проблемы, вроде проблемы донорства по отношению к унитарному центру. Их волновали насильственные действия государства по отношению к их национальной идентичности, то есть этнические проблемы, связанные с языком, культурой, топонимами, именами, запретом на профессию, национальным унижением достоинства.

Демонстрация сепаратистов в Южном Тироле. 1959 г.

Существуют этнические группы, которые исторически проживают на территории другого государства: баски и каталонцы в Испании, ирландцы, шотландцы и валлийцы в Великобритании, фламандцы в Бельгии. В других случаях территория подверглась аннексии во время войны: Эльзас и Лотарингия в Германии, Фольклендские (Мальвинские) острова в Великобритании. В третьем случае этнос мог быть включен в состав государства в результате дипломатических соглашений: остров Гибралтар был отнесен к Великобритании в 1713 году (Утрехтский мирный договор), Южный Тироль отдан Италии в 1919 году (Парижская конференция, Сен-Жерменское соглашение), венгры Трансильвании отданы Румынии в 1921 году (год вступления в действие Трианонского мирного договора) и т. д. Но стоит приглядеться к ним повнимательнее, чтобы понять проблему изнутри.

Сепаратисты – кто они?

Фламандцы в Бельгии, использующие фламандский язык и живущие на севере, хотят создания собственного государства либо объединения с близкой им Голландией. А франкоязычные валлоны, проживающие на юге, близки к Франции, поэтому и на нее ориентированы. Особенно подогрел сепаратизм референдум, который прошёл недавно в Шотландии, а также желание каталонцев отделиться от Испании. Но в Бельгии эти настроения накаляются еще сильнее из-за экономических, политических и миграционных проблем, которые захлестнули еврозону. По сути, встал вопрос о самом существовании этой страны на европейской политической карте.

Как же так получилось, что в одной стране живет две такие разные этнические группы, каждая из которых составляет весомую часть населения? Дело в том, что территория современной Бельгии стала независимой страной лишь в 1830 году. До этого она входила сначала в состав Франции, а потом Нидерландов. В итоге на этой территории оказалось население, подверженное влиянию как одной, так и другой культуры. Несмотря на то что сначала «французов» было абсолютное меньшинство, именно их язык стал доминирующим на юге и в высших слоях общества, считался более престижным. Так продолжалось вплоть до начала XX столетия. В итоге нидерландский надолго стал языком каких-то простолюдинов, крестьян северной части страны, а французский оставался языком знати, элиты, культурных людей. Иногда, чтобы войти в высшее общество, нужно было перейти на другой язык общения или даже сменить этническое самосознание. Поэтому фламандцы часто специально становились франкоязычными (таких людей называли франскильонами), из-за чего доля валлонов постоянно росла.

К началу XX века у фламандцев усилилось национальное движение, и они добились того, чтобы их язык тоже был представлен в государстве как язык большинства населения. Двуязычные надписи появились на почтовых марках, вывесках, указателях, деньгах, некоторых официальных документах. После Первой мировой войны двуязычие было закреплено более или менее официально: языком районов, где проживают фламандцы, стал фламандский, а на остальных территориях – Валлонии – официальным остался французский. Брюссель официально считается двуязычным.

Помимо сложного «языкового вопроса» население страны ещё больше разделяла экономика. Сначала считалось, что Фландрия – это захолустный, отсталый сельскохозяйственный регион и страну на себе тащат валлоны со своими угольными шахтами и довольно крупными на тот период заводами. А начиная с середины XX века эта ситуация кардинально поменялась. Теперь фламандцы стали говорить, что они кормят всю Бельгию и обвинять своих франкоязычных сограждан в лени и праздности, ведь у них сильно развилась автомобильная отрасль, начали добывать нефть, а выход к морю давал толчок к развитию торговли, в то время как на юге страны росла безработица. Более того, Фландрия является регионом-донором, ежегодно перечисляющим в дотационные Валлонию и Брюссель крупные средства, что тоже не очень нравится жителям севера Бельгии. Валлоны в ответ стали говорить, что это «экономическое чудо» не случайно и вставшие на ключевые посты фламандцы развивали специально только свою часть страны.

В 1993 году Бельгия стала федеративным государством и в ней официально выделили три субъекта: Фландрию, Валлонию и столичный регион Брюссель.

* * *

Менее известен Секейский край – непризнанная национально-территориальная автономия субэтнической группы, составляющей венгерское национальное меньшинство на территории современной Республики Румыния. Венгры, как уже говорилось ранее, стали заложниками Румынии после Первой мировой войны, когда распалась Австро-Венгрия, а Трианонский договор 1920 года изменил границы. Секейский край был провозглашен 5 сентября 2009 года представителями населения и местных властей уездов Северной Трансильвании, но до сих пор он не имеет государственности. Причем попытки поставить этот вопрос на заседании ООН успеха не имели: МИД Румынии сделал заявление, где выразил сожаление в связи с «учреждением некоего «представительства» так называемой административно-территориальной единицы» Румынии, «которая не существует и не имеет под собой ни конституционных, ни законных оснований».

* * *

Фронт национального освобождения Корсики – сепаратистская организация, базирующаяся на юге Франции, ставящая перед собой цель достижение полной политической независимости или же расширения прав автономии Корсики. Фронт был основан в 1976 году и тогда же приступил к террористическим акциям с целью привлечь внимание к национальной проблеме. Две крупные умеренные сепаратистские организации в центральной и южной частях острова ведут борьбу политическими средствами.

* * *

В испанской Каталонии проблема сепаратизма приобрела особенно острый и необычный характер. 30 сентября 2017 года основатель WikiLeaks, радикальный журналист Джулиан Ассандж назвал ситуацию в Каталонии «первой мировой интернет-войной»: «Первая мировая интернет-война началась в Каталонии, так как народ и правительство используют его (Интернет) для организации референдума о независимости в воскресенье и для атак со стороны испанской разведки, которая замораживает телекоммуникационные связи». Это оригинальное определение свидетельствует о новых формах борьбы централистов с сепаратистами.

Путь в ООН

В Центральной Европе, по мнению ведущих держав, не могло быть иных проблем, кроме холодной войны и социалистического лагеря. Два фактора – деколонизация Африканского континента и холодная война – стали причиной равнодушия и Европы, и ООН к своей внутренней проблеме сепаратизма. На фоне глобальных мировых перемен этот вопрос казался не столь значительным и совершенно непонятным.

К началу 1960-х годов Европа застыла в тревожном ожидании, причем перемен не желали ни в том, ни в другом политическом лагере. «Мы не хотим никакого изменения границ в Европе», – говорил министр иностранных дел СССР А.А. Громыко. «Мы вовсе не требуем самоопределения для Южного Тироля, но просим региональной автономии», – утверждал Б. Крайский. Он решился поставить вопрос о Южном Тироле на рассмотрение XV сессии ООН. В то же время итальянская сторона пыталась убедить ООН, что вопрос этот несерьезный и вообще относится к внутренней компетенции Италии. С этим заявлением выступил 11 июня 1960 года министр иностранных дел Антонио Сеньи – будущий президент Италии.

Член делегации Южного Тироля, журналист Фридл Фолгер писал: «Мы приземлились в 8.10 по американскому времени. Перед нашим выходом весь интерьер тщательно опрыскали ДДТ. Американцы старались оградить себя от опасности европейских болезней. Но из аэропорта нас забрали сотрудники австрийской миссии, так что мы избежали таможенных формальностей. Мой номер был расположен на 11-м этаже отеля. Я столкнулся с очень странным миром огромных домов и потока автомобилей. <…> Яркие огни Бродвея ослепили меня. Я мысленно сравнивал небоскребы Рокфеллер-центра и лачуги наших хуторов. Послал приветствие статуе Свободы и подумал: может, ООН тоже принесет Южному Тиролю хоть немного свободы?»

В ООН было три комиссии – по политическим вопросам, по вопросам новой политики и по юридическим вопросам. Крайский добивался, чтобы южнотирольскую проблему рассматривала политическая комиссия. В своем выступлении он сказал: «Мы вовсе не хотим раздувать южнотирольский вопрос или преувеличивать его, но просим рассмотреть его во имя укрепления мира в Европе». Потом Крайский напомнил, что Южный Тироль 600 лет входил в состав Австрии, и привел слова Черчилля: «Я не знаю другого вопроса, который более этого подходил бы для рассмотрения в ООН».

На это глава итальянской делегации Гаэтано Мартино заявил, что Черчилль ошибался, после чего в рядах британской делегации возникло замешательство.

Впрочем, все эти детали не играли существенной роли, потому что распределение сил на XV Ассамблее сложилось не в пользу сепаратистов. После дебатов возникло впечатление, что Италия сознательно эксплуатируют свою позицию в НАТО. Сверхдержавы склонялись на сторону Италии. Чувствуя это, итальянцы вели себя заносчиво. Министр иностранных дел Джузеппе Пелла вновь подчеркнул, что южнотирольский вопрос – внутреннее дело Италии, вне компетенции ООН. В то же время Австрия из-за своей миротворческой миссии приобрела благоприятное реноме, и Крайского поддержали Югославия, Панама, Япония, Китай и Ирак. Австрийский издатель Фриц Молден скептически писал, что «Австрия, соглашаясь на компромиссы, разбавила вино водой, но другого выхода не было: иначе южнотирольский вопрос не включили бы в повестку дня, а медлить с ним было уже нельзя».

Несмотря на все усилия, южнотирольская делегация уже догадывалась, что проблему региона в ООН решат формально. По этому вопросу Ассамблеей была принята резолюция, в которой говорилось, что ООН «настоятельно просит» стороны возобновить переговоры, «рекомендует», чтобы стороны «благожелательно обсудили» возможность урегулирования своих разногласий, «рекомендует также, чтобы упомянутые выше страны воздерживались от всяких действий, которые могли бы нанести ущерб их дружественным отношениям». В тот момент не был решен даже вопрос о статуте автономии, поставленный Крайским. Стало очевидно, что политики и дипломаты сверхдержав не знают и не хотят знать южнотирольской проблемы.

В начале XXI века таких проблем, порожденных войнами и катаклизмами ХХ века, стало еще больше. И со всей очевидностью можно сделать неутешительный вывод, что Организация Объединенных Наций как главный миротворческий орган оказалась погребена под спудом этих национальных, региональных и трансграничных проблем, как это произошло и с Лигой Наций в преддверии Второй мировой войны.

Автономия как единственный выход

В декабре 1960 года лидера Народной партии Сильвиуса Маньяго избрали губернатором региона Южный Тироль, и он сразу же приступил к выработке закона автономии. В 1961 году под руководством нового губернатора был создан так называемый «Комитет 19-ти». Но помимо кропотливой работы над так называемым «Пакетом» – статутом автономии – Маньяго пришлось налаживать дипломатические связи с итальянцами, а они вовсе не жаждали дать автономию проблемной области, которую давно и стойко ненавидели.

Маньяго не любил, когда его снимали, и во многом потому, что глаз кинокамеры беззастенчиво фиксировал его заискивающую улыбку, униженный поклон, подобострастное рукопожатие во время переговоров с членами итальянского правительства. Он очень боялся рассердить итальянцев, спугнуть свою автономию.

В конце 1960-х годов появились первые результаты работы «Комитета 19-ти». «Пакет» группы Сильвиуса Маньяго состоял из 137 пунктов, принятых при участии итальянской и австрийской сторон, которые пришли к соглашению путем прямых переговоров.

Всего было представлено три альтернативных «Пакета». Первый из них, инициированный Маньяго, был утвержден на заседании SVP 23 ноября 1969 года и с преимуществом в 41 голос (23 – против, 2 воздержались) одобрен партийным руководством.

Далее «Пакет» был утвержден на заседании Национального конгресса в Мерано 22 ноября 1969 года и скреплен знаменитым «компромиссным рукопожатием» с Петером Бруггером, автором конкурировавшего «Пакета». Фракция Бруггера отвергала само положение об автономии и конечной целью считала воссоединение с Северным Тиролем. Сторонники этой линии получили при голосовании 44,5 %.

Несмотря на огромные усилия лидера SVP, «Пакет» был одобрен лишь минимальным преимуществом голосов – 52,9 %. После голосования Маньяго сказал, что «был разочарован, потому что ожидал по крайней мере 55 процентов, 52,9 процентов – это слишком мало», – и добавил: «Незначительное большинство, и если убрать совсем немного – считайте, что наше соглашение больше не существует».

Но то было не единственное разочарование. Несмотря на принятие «Пакета» в 1972 году, его положения не были ратифицированы международным правом еще целых двадцать лет – до 1992 года. Маньяго сетовал: «Мне сказали, что все эти положения носят только совещательный характер, и я хорошо запомнил эту формулировку, потому что в данном случае «совещательный» – историческое слово».

Работа по принятию документов оказалась долгой. 4 декабря 1969 года палата итальянского парламента и сенат приняли «Пакет» на своем заседании, а 16 декабря он был принят к сведению австрийским парламентом. Документы получили рабочее название «Operationskalender» («Оперативный календарь», нем.). На их основе появился статут автономии, парафированный 20 января 1972 года. С тех пор Маньяго называли не иначе как «отцом Южно-Тирольской автономии».

С 6 сентября 1973 года «Пакет» частично вступил в силу, в том числе был принят и закон о жилищной реформе, разработанный региональным правительством. Против «Пакета» выступали некоторые члены SVP, в числе которых оказались правый депутат Ганс Дитль и несколько политзаключенных, содержавшихся в итальянских тюрьмах. Когда Маньяго спрашивали об этом, он отвечал, что «из итальянских тюрем действительность видится искаженной».

По положению нового статута все официальные документы должны были издаваться на двух языках, признанных государственными, а в школах надлежало возобновить обучение на немецком языке.

Это была пусть маленькая, но победа. Личная победа Маньяго. И, возможно, единственный реальный результат борьбы за возможные права этноса в унитарном государстве и в равнодушной Европе.

Война в Боснии началась в 1992 году. Европа переживала падение социалистического лагеря, страны распадались, и федеративная Югославия не стала исключением. В ней жили сербы, хорваты, боснийцы, черногорцы, македонцы, словенцы. Национальные меньшинства стали требовать независимости. Противоборство возникло между боснийцами-мусульманами, православными сербами и хорватами-католиками, причем затронуло множество проблем – политических, религиозных, этнических.

Отделились Словения и Хорватия. В Боснии и Герцеговине проживали 45 % боснийцев, 30 % сербов, 16 % хорватов. На 29 февраля 1992 года был назначен референдум о независимости, в котором отказались участвовать сербы. Их столицей стала Баня-Лука. Наиболее заселенные сербами районы находились на севере и востоке. На их сторону встали югославские сербы из Республики Сербской. Официально все державы мира пытались выступать в роли миротворцев. В марте 1992 года было подписано Лиссабонское соглашение, предписывающее перераспределить власть в бывшей СФРЮ по этническому признаку. Федеральный центр должен был разделить обязанности с местными муниципалитетами. Соглашение подписали Алия Изетбегович от боснийской общины, Радован Караджич от сербской и Мате Бобан от хорватской.

Приоритеты в Европе были расставлены достаточно быстро. Россия оказалась на стороне сербского населения, с которым нашу страну связывали многие вещи – история, религия, культура. В Боснийскую войну оказались втянуты 4 тысячи добровольцев из России. Осложнялась она еще и тем, что параллельно развивался конфликт между сербами и хорватами в Хорватии.

Армия социалистической республики ушла из Боснии в мае 1992 года. Не осталось той силы, которая могла бы сдержать конфликт и повлиять на отношения. В этот момент Югославия напоминала пороховой склад: достаточно было лишь поднести спичку.

Повод к конфликту

Повод не заставил себя ждать. Изетбегович отозвал соглашение. Но еще до его подписания, 1 марта 1992 года, в Сараеве была расстреляна сербская свадьба. Сербы винили в этом босняков во главе с Рамизом Чело Делаличем, позднее, в 2007 году, убитым в криминальной разборке; босняки считали это сербской провокацией, организованной лидером боснийских сербов Радованом Караджичем, позднее осужденным Гаагским трибуналом. Свадьба Милана Гардовича и Дианы Тамбур происходила на следующий день после референдума. В половине третьего дня они обвенчались. Ко входу в церковь подъехали четверо мужчин, которые набросились на Николу Гардовича, отца жениха, у которого в руках было знамя с сербским крестом. Знамя было сожжено, Делалич ранил священника, а Н. Гардович умер возле машины скорой помощи. После этого сербы и боснийцы начали строить в городе баррикады. Семьи молодоженов вынуждены были бежать: Милан и Диана эмигрировали в Швейцарию, их родственники уехали в Сербию. Делалич не был привлечен к суду и впоследствии бежал в Турцию.

Горящее здание боснийского парламента. Сараево. 1992 г.

Начало войны

6 апреля началась осада Сараева сербской армией, окружившей город. Эта осада длилась больше трех лет. Город подвергался артиллерийскому обстрелу. Война в Боснии вылилась в кровавый конфликт всех против всех. Местные хорваты тоже разделились: часть поддерживала сербов, часть – мусульман. Миротворческий контингент ООН, прибывший в июне для прекращения Хорватской войны, тоже принял участие в Сараевском конфликте: вооруженные силы взяли под контроль аэропорт, вытеснив оттуда сербов, и начали поставлять гуманитарную помощь. Миссия Красного Креста взяла под защиту беженцев.

В мае произошел еще один крупный инцидент. В городе Тузла боснийцы и хорваты, объединившиеся в армию, атаковали бригаду Югославской народной армии. Снайперы обстреляли машины, на которых бригада возвращалась домой, заблокировали дорогу и добили раненых. Погибло более 200 человек.

Летом сербская армия взяла под свой контроль Восточную Боснию; мусульманское население стало подвергаться на этой территории репрессиям. Жестокое обращение с боснийскими женщинами, убийство младенцев, уничтожение целых семей – всё это стало лицом войны и было отражено в специальных документах, которые поистине страшно читать. Наиболее известна массовая резня в городе Сребреница, объявленном ООН зоной безопасности. В 1993 году там скопились мусульманские беженцы. В июле 1995 город был захвачен сербами, которые уничтожили 8 тысяч человек.

Блокада Сараева

Летом 1993 года главный город Боснии был полностью блокирован сербской армией, завершившей операцию «Лугавац-93». Это наступление было организовано сербским генералом Ратко Младичем, впоследствии также судимым Гаагским трибуналом. Сербы заняли стратегически важные перевалы гористой местности. В Женеве прошли переговоры, на которых сербам пригрозили ударами с воздуха, и 5 августа 1993 года сербское командование под влиянием Караджича отвело войска от занятой ими горы Игман. Вместо них там обосновались французские миротворцы.

Но в это время в стане боснийцев произошел раскол. Изетбегович был сторонником компромисса и сохранения федерации. Фикрет Абдич настаивал на образовании отдельного государства и в сентябре 1993 года объявил о создании Западной Боснии. Эта непризнанная республика просуществовала два года и была оккупирована в результате операций «Тигр-94» и «Буря». Абдич стал союзником Республики Сербской, и против него выступали сами боснийцы.

В Краине шли бои, а из приграничных районов бежали около 250 тысяч сербов. Все малые этносы безжалостно истреблялись ради четкого деления национальных границ.

К 1994 году в Боснийскую войну вмешались западные силы. Блок НАТО начал готовить планы авиационных налетов и бомбардировок сербских позиций. 30 августа 1994 года началась военная операция «Обдуманная сила». Бомбардировки потеснили сербов и дали преимущество боснийцам и хорватам в Западной Боснии. Итогом этих действий стало снятие блокады Сараева. К августу 1995 года были ликвидированы сепаратистские группировки, к армии Изетбеговича присоединились хорваты и ограниченный контингент НАТО.

Ценой четырехлетнего противостояния стали колоссальные потери и разрушение красивейших городов бывшей Югославии.

В начале XXI века многое изменилось на карте планеты, и в первую очередь изменились Восток и Северная Африка. Вспоминается, как одна дама из редакции журнала в конце 1980-х сетовала, что ее дочь-студентка совсем еще нигде не была за границей, мира не видела. Только один раз они ездили к отцу, работавшему на строительстве какой-то станции. Да и то – «куда ездили-то? В Ливию, развивающуюся страну, где цивилизации особо нет, а местным жителям невдомек, что они живут рядом с историческими развалинами: они ходят по древним черепкам и внимания не обращают».

Дальние страны ушедшего века

Тогда, еще в ХХ веке, это можно было себе представить: две женщины собрались и поехали в Ливию – «дружественную Ливию», как писали тогда советские газеты: «Руки прочь от дружественной Ливии!» Люди там были не особо сытые и не слишком счастливые, но они как-то жили. А СССР эту Ливию подкармливал, помогал специалистами и оружием, конечно, тоже. Во всяком случае, это было государство, хотя и третьего мира. И почти то же самое можно сказать об Ираке: не слишком приятное было государство с точки зрения миролюбия и демократии, но в определенных рамках его можно было удержать.

А еще помнится, как к автору этих строк, в то время выпускнице школы, на улице пристал чернокожий молодой человек вполне приличного вида. Элегантный юноша плохо знал русский язык, но очень хотел познакомиться и повторял одни и те же фразы: «Меня зовут Майкл. Я из дружественной Эфиопии. Учусь в Москве. Мой папа был врач, и я тоже буду врач».

Потом еще были впечатления: уже в начале нового тысячелетия коллега по работе отправилась с мужем к его родственникам – в Сирию. Привезла оттуда большую коробку изящно упакованных восточных сладостей разных видов и рассказывала, что в Сирии как будто не один язык, а два – письменный и устный: устный местные жители знают, а письменный – далеко не все. И еще рассказывала про оживленные улицы, шумный базар, веселых и дружелюбных сирийцев. Сирия и в те годы не была туристической страной, туда пускали только к родственникам или на работу по контракту, например что-то строить, поэтому нашим людям интересно было узнать о ней из первых уст, тем более что журналистские репортажи оттуда были редкостью. Можно ли было себе представить, что очень скоро Сирия выйдет на первые полосы газет и ее станут показывать по всем новостным каналам? Только это будут совсем не радостные новости.

Ливанская война 1982 г. Подбитый израильский танк

Еще раньше некоторые ездили в Афганистан на работу, вновь что-то строили, кого-то лечили и учили, а потом возвращались в Россию и привозили своим дочерям в подарок колечки или колье с афганскими бабочками: там почему-то на всех простеньких украшениях были эти бабочки.

На юге и на востоке ценились наши строители: они возводили электростанции, заводы или больницы для населения, у которого с образованием было туго. Зато там были древние развалины и богатейшие музеи. Например, в Ираке. В документальных фильмах показывали этот грандиозный музей в Багдаде. Там были собраны древние реликвии, скульптура, вещи. Швейцарский ученый и писатель Эрих фон Деникен показывал некоторые багдадские экспонаты в своих исторических сюжетах.

А потом все это кончилось, и еще какое-то время кончалось – вплоть до 2010-х годов, когда ничего уже не осталось. Ливия превратилась в хаос – государство без власти и без государственности. В Сирии началась страшная разрушительная война. Иракский музей был разграблен и разрушен, а экспонаты либо украдены, либо разбиты. Афганистан превратился в наркотрафик – колонию по производству дешевых наркотиков: надо же было местным жителям чем-то зарабатывать себе на жизнь, а дельцы из наркокартелей этим воспользовались.

И наконец, в 2010-х годах появилось одно жуткое слово – ИГИЛ. Оно заполнило собой всё. Самопровозглашенной страной «Исламское государство Ирака и Леванта» пугали как сказочным Змеем Горынычем о трех головах, только Змей Горыныч при таком сравнении казался совершенно безобидным существом. В государстве ИГИЛ ничего государственного не было вообще – ни социальной структуры, ни государственных институтов, только боевики, много оружия и постоянное желание убивать. Но откуда они взялись? Не из земного же ядра.

Переделать или переделить?

На самом деле причиной таких перемен стало очередное стремление западных дипломатов переделать мир. Очередное – после колонизации и деколонизации, после Первой и Второй мировых войн: ситуация в 1918–1920 годах во многом напоминала сегодняшнюю ситуацию на Востоке – ведущие страны Западной Европы так же стремились обозначить сферы и территории влияния. При такой фантазии немудрено однажды подпилить сук, на котором сидишь сам.

Переделать – пароним слова «переделить», но в данном случае они логически связаны друг с другом: если кто-то хочет что-то в мире переделать, значит, в перспективе он планирует что-то переделить. Ни для кого не секрет, что в годы существования Восточного блока СССР оказывал помощь развивающимся странам, которые охотно заявляли себя режимами со строящимся социализмом, а свою номенклатурную элиту посылали учиться в Высшую партийную школу в Москве.

Насколько эти режимы были социалистическими, судить трудно. Во многих «дружественных» странах Востока и Африки обосновались свои «царьки» – диктаторы и социалистического, и совершенно непонятного толка, думавшие прежде всего о единоличной власти и требовавшие беспрекословного подчинения. Иногда это доходило до абсурда и даже политического казуса. Достаточно вспомнить одного известного диктатора Жана Беделя Бокассу – президента Центрально-Африканской Республики в 1966–1976 годах. Потом он объявил себя императором. У Бокассы было 19 жен, а своих политических оппонентов он охотно скармливал крокодилам, да и сам использовал в пищу человеческое мясо. Этот лидер не только считался большим другом Советского Союза, но и был торжественно принят в лагере «Артек» в пионеры. Впрочем, теплыми отношениями с Бокассой отличился не один СССР. В 1974–1981 годах французскому президенту Валери Жискар д’Эстену Бокасса предоставил возможность разрабатывать месторождения полезных ископаемых, в особенности урана, необходимого для программы атомного оружия. И французский президент несколько раз ездил в Центральную Африку поохотиться, а людоеда Бокассу объявил своим личным другом и членом семьи. Что поделаешь – деловые интересы превыше всего.

Вот одно сообщение, касающееся Эфиопии: «Не въезжайте на территорию племени Мурси с водителем, не имеющим связей или знакомых в этом племени. Если вы наняли гида, который не смог предупредить племя о вашем предстоящем визите, вас, вероятнее всего, схватят и убьют. Мужчины племени Мурси примут вас за группу работорговцев и могут расстрелять на месте. Так едва не произошло с нами по вине нашего идиота-водителя, который проигнорировал наставления гида из племени Мурси и поехал по размытой во время проливного дождя дороге. Внезапно наш гид начал кричать на водителя, хватаясь руками за голову. И даже без знания языка было понятно, что именно он орал… «Я не хочу умирать, ты идиот!» В конце концов, нам пришлось, с помощью угроз, силой заставить водителя покинуть свое место и уступить руль. Наш гид буквально спас нам жизнь. Он принял удар на себя, выскочил на линию огня, и в конце концов ему удалось все объяснить и договориться с племенами» (Константин Стогний «Я не хочу умирать!», Facenews).

Думается, этот яркий эпизод показателен не только в отношении Эфиопии – родины того самого Майкла, который в конце 1970-х годов учился в Москве и хотел стать врачом, как его отец. Это своего рода алгоритм, подходящий ко всей этой теме Востока и Африки: там свои внутренние законы, и не нам, белым людям, их переделывать – следует эти законы хотя бы немного знать.

Но заново переделать, или переделить, мир – это значит создать новые сферы влияния, и от такого искушения отказаться трудно, в особенности если ты – сверхдержава или хотя бы ведущая держава. И западный мир устремился в Азию и Африку насаждать там демократию. Режимы в Ираке и в Ливии были разрушены, Саддам Хусейн повешен, а Муаммар Каддафи зверски растерзан 20 октября 2011 года. Тела убитых – Каддафи, его сына и бригадного генерала Джабера – выставили на всеобщее обозрение в промышленном холодильнике для овощей в торговом центре Мисуратеа. Очевидно, это тоже было проявлением демократизма, ведь демократия – это власть народа. Как выразился политолог-востоковед Е.Я. Сатановский: «Демократию заказывали? Вот она и пришла».

Конечно, западному миру пришлось заплатить и своими жертвами. Так, в Ливии толпа фанатиков 11 сентября 2012 года растерзала американского посла Кристофера Стивенса. Но это были временные трудности. В конце концов, посол – солдат своей страны: знал, на что идет. Цинизм докатился к XXI веку и до Вашингтона: раньше они снесли бы половину континента за одного убитого американца, а сегодня даже о своем дипломате предпочли больше не вспоминать, ведь одна жизнь – ничто в сравнении с глобальными целями.

Так начиналась «Арабская весна». Именно такое романтизированное название получила волна восстаний, разыгравшихся в арабском мире в начале 2011 года. Революции в Тунисе, Египте, Йемене; гражданские войны в Ливии и Сирии; гражданское восстание в Бахрейне; массовые протесты в Алжире, Ираке, Иордании, Марокко, Омане, Ливане, Кувейте, Мавритании, Саудовской Аравии, Судане, Джибути, Западной Сахаре – таков итог первого десятилетия нового века. Все эти события в одночасье смели несколько режимов и разрушили их экономику, а оставшиеся без работы вооруженные силы арабского мира создали ИГИЛ – военизированное государство, мстящее западному миру. И теперь уже на улицах европейских городов гремели взрывы и грузовики врезались в праздничную толпу.

«Пешмерга» против ИГИЛ

Начало 2010-х годов удивило наших людей изобилием новых, непонятных слов, пришедших с Востока: например, «Аль-Каида» или «Пешмерга». Так мы узнали, что «Пешмерга» – это ведущая силовая структура иракских курдов – формирование, буквально означающее «идущие на смерть». Когда на Востоке началась война, превратившаяся в многонациональное бедствие, «Пешмерга» активно включилась в борьбу с ИГИЛ, причем для этого у нее был долгий исторический и военный опыт.

«Пешмерга» начала борьбу против иракских властей еще в 1946 году и базировалась в горах на ирано-иракской границе протяженностью в тысячу километров. В 60-х годах ХХ столетия «Пешмерга» использовала довоенные винтовки «Брно-17» чешского производства, потом – советские АКМ и минометы. Лидер формирования Мустафа Барзани создал артиллерию и сам проводил занятия на курсах подготовки воинов. В начале XXI века в Ираке уже существовало отдельное министерство по делам «Пешмерги». Воины этого формирования пользуются большим уважением, но при награждении или выдаче пенсий не обходится без приписок и коррупции.

К 2005 году «Пешмерга» успела обзавестись БТРами, танками и амфибиями. Это оказалось удивительно вовремя, потому что именно отряды «Пешмерги» стали в начале второго десятилетия века передовым отрядом по борьбе с группировкой ИГИЛ. Они успешно отразили натиск террористов и освободили иракский город Синджар. В боях с ИГИЛ участвовали некоторые ветераны «Пешмерги», сражавшиеся еще в 1970-х годах. В августе 2014 года война снова заставила их взять в руки оружие. Старые женщины, жены и вдовы участников сопротивления, оружия не носили, но помогали провиантом и перевязывали раненых. Сейчас в «Пешмерге» состоят более 600 женщин.

Откуда взялась карта Петерса

Есть все основания считать, что многие, порой противоположные по своим целям силы заинтересованы в создании единого государства для курдов Турции, Сирии, Ирака и Ирана. Об этом свидетельствует и появление в 2006 году некоей «карты Петерса» – исключительно западного феномена, показавшегося вначале шуткой или провокацией американского службиста, ставшего политическим писателем. Но активное обсуждение карты в военно-политических кругах и даже рекомендация этой карты в качестве наглядного учебного пособия для военных учебных заведений США заставили отнестись к ней со всей серьезностью.

Полковник Ральф Петерс, работавший в ЦРУ и хорошо знакомый с ближневосточными стратегиями, изобразил на карте возможный передел Ближнего Востока на ближайшее будущее. На карте нашлось место и для объединенного Курдистана. Отторжение больших территорий от Ирана должно было, согласно теории Петерса, способствовать созданию крупных ареалов с населением более 30 миллионов человек. Переделанный Ближний Восток должен опираться на «трех китов» – Азербайджан, Курдистан и Грузию. В этой ситуации уже и Курдистан превращается в объект интересов крупнейших политических держав. Таковы казусы новейшей геополитики.

Сейчас в австрийской столице, в самом центре индустриального города, нередко можно обнаружить маленькое дачное товарищество: обычная сетка-рабица, доходящая человеку невысокого роста до подбородка, отделяет зеленые садики и цветники, дачные территории. Здесь прозрачные калитки, большей частью открытые. Единственное объявление для нежданных гостей, решивших полюбопытствовать: «Просьба заходить без велосипедов и собак». Открытые фасады, лужайки и живая изгородь, до которой можно дотронуться. Фотографировать никто не запрещает: здесь гордятся своими успехами в цветоводстве и огородничестве, рядом с участками даже есть маленький огородик-музей с образцами пряностей – хрен, перец, базилик.

Европа за полвека мира и буржуазности привыкла к тому, что никто не нападает, не грабит, не поджигает. К 2010-м годам все стало меняться. В Вене и других странах, более-менее справляющихся с мигрантами, особых сложностей не было. Вена давно задекларировала себя как «город мира» и «многонациональный город». Здесь нет ни одной улицы, ни одного вагона метро или трамвая, где присутствовала бы только титульная нация и звучала бы только немецкая речь: кругом – китайцы, африканцы, славяне, арабы. Но для того чтобы здесь жить и получить работу, нужно следовать правилам, вести себя прилично и уважать законы. Австрия ограничивает приток мигрантов, а нарушителей высылает из страны.

С каждым годом Вена становится все спокойнее: если несколько лет назад в городе еще кое-где кучковались непонятные выходцы с Ближнего Востока, тунеядствовали, мусорили, то сейчас праздных лиц практически не встретишь: все стремятся куда-то устроиться. В агентствах по найму такси водители – сплошь с Востока или из Северной Африки. Один египтянин, пока вез меня по городу, успел рассказать, как ужасно было жить в Египте во время правления пришедших на гребне «Арабской весны» «братьев-мусульман», которых насилу сместили. Рассказал водитель и о своем желании перевезти в Австрию семью, чтобы дети смогли пойти в хорошую австрийскую школу и стать европейцами. Такие люди счастливы уже тем, что смогли получить вид на жительство и работу, у них нет резона нападать на прохожих или грабить членов дачного товарищества. Здесь по улицам можно ходить спокойно в любое время суток. Но такое умиротворение встречается далеко не везде.

Беспокойное соседство

Еще лет двадцать назад встречались такие уголки и в Германии – тишина, покой, яблони, экзотические цветы, крошечные мостики через ручеек, гномики под каждым кустом. Сейчас многое изменилось в благополучном мире. И вот уже гремят по всему миру события в старинном Кёльне, где мигранты нападали на местных жительниц во время праздника Рождества. А растерянное правительство ФРГ продолжало рассуждать о демократии и гостеприимстве по отношению к несчастным беженцам.

На юго-востоке Лондона двое злоумышленников-исламистов убили военного неподалеку от расположения части в районе Вулич. Свидетели видели нападавших с мачете и ножами. «Мы поклялись перед великим Аллахом! Это то, чего бы он хотел!» – кричали в сторону подоспевших женщин нападавшие. Инцидент был объявлен терактом, подозреваемыми оказались двое британцев нигерийского происхождения, которых удалось задержать. Нападение вызвало волну протеста в обществе, несколько нападений на мечети и акции ультраправых организаций.

Мигранты идут в Европу

Во Франции и Бельгии было не лучше: там мигранты, едва переступив границу, начинали устраивать беспорядки, грабить и убивать пенсионеров из частного сектора. Власти во всех этих случаях проявили себя как наивные питомцы детсада: им почему-то было невдомек, что многие из этих беженцев хотели не только спастись, но и получить все и сразу: деньги, жилье, гражданство – все то, чем так гордится западный мир. И это только обычные бандиты, а ведь среди беженцев немало наркодельцов и членов распавшейся в ходе войны группировки ИГИЛ. Такие мигранты нацелены только на убийство. Так что теперь в Бельгии и Франции Рождество не счастливый, а весьма опасный праздник: обязательно либо грузовик в толпу врежется, либо посетителей стадиона или ресторана в заложники возьмут – такова новая традиция, привнесенная приезжими радикалами.

Началось это и в Северной Европе. В датских городах баллотироваться на пост бургомистра могут и люди другой веры, поэтому есть такие городки, где отменены празднование Рождества и новогодние елки, поскольку это немусульманские символы.

Когда-то давно, в другой жизни, малыш Сванте Свантесон жил в Стокгольме и хотел, чтобы ему на день рождения подарили щенка. А на крыше его дома поселился забавный человек Карлсон, который иногда переодевался в маленькое привидение из Вазастана, чтобы пугать ночных грабителей или воровал плюшки у домоправительницы фрекен Бок. Весь этот уютный уклад, который и был когда-то лицом Швеции, ее менталитетом, давно исчез. Сегодня мы знаем совершенно другой Стокгольм.

23 мая 2013 года в шведской столице не прекращались беспорядки. Иммигранты закидывали камнями полицейских и пожарных. Полиция задержала восемь человек, семеро из которых – молодые люди в возрасте от 14 до 19 лет. Их сразу отпустили на свободу, не думая о том, что завтра они окажутся на тех же улицах и с теми же целями.

По сообщениям из Стокгольма, в первые же дни беспорядков были сожжены 100 автомобилей, погромы переросли в столкновения, в ходе которых полсотни молодых людей забрасывали полицейских камнями, а через пару дней в беспорядках участвовали уже около 100 человек. На третий день протестующие не стали ограничиваться поджогами машин и подожгли две школы, ресторан, полицейский участок и центр декоративно-прикладного искусства. На четвертый день такое происходило во всех районах столицы, а пожарная служба города выезжала по вызовам о поджогах 90 раз. Премьер-министр страны Ф. Рейнфельдт во время устроенной в риксдаге пресс-конференции заявил, что «бунтовщикам не удастся запугать Швецию».

Причины недовольства были известны: безработица среди мигрантов составляет 16 %, а среди шведов – только 6 %; мигрантов волнуют также жилищный вопрос и частые проверки документов на улицах.

Так что же мы наблюдаем – европейскую демократию или «закат Европы», предсказанный Освальдом Шпенглером?

Кто такой Жан-Шарль Бризар и почему к нему постоянно обращаются дипломаты, международные органы правопорядка и, конечно же, СМИ?

Внешне голубоглазый француз Бризар интеллигентен, обаятелен, вдумчив и не слишком многословен. Он не телезвезда и не публичная личность, но эта загадочная фигура интригует многих, потому что мы давно живем в изменившемся мире – в мире, где порой небезопасно выходить на улицу и никогда не знаешь, вернешься ли домой. Этот мир живет по своим законам, которые скрыты от простых смертных. Но существуют люди, для которых скрытые действия темного мира понятны и предсказуемы. Эти люди напоминают опытных проводников – где-нибудь в труднопроходимых горах или на вязких болотах. Они знают тропы и безопасные места. Таков и Бризар – международный консультант и эксперт по терроризму и финансированию террора.

Иногда он дает интервью для серьезных документальных фильмов и передач, рассказывающих о финансировании террористических организаций, но об интервью приходится договариваться заранее: наш герой глубоко законспирирован, тем более что ему не раз угрожали и за его жизнь предлагалась награда. Еще бы! Ведь именно Бризар занимался раскрытием экономической структуры «Аль-Каида» и организации Усамы бен Ладена.

Для этого нужны знания

Жан-Шарль Бризар родился во Франции в мае 1968 года. В 1990 году он окончил школу дипломатической службы Джорджтаунского университета в Вашингтоне. В 1991 году он изучал общее право, исламское право, восточноевропейское право и нефтегазовое право, а также получил степень магистра в Институте сравнительного правоведения. В 1992 году он поступил в Университет Пантеон-Ассас и получил степень магистра в области европейского и международного права, а в 1994 году – степень магистра в области международного публичного права. Замечаете тенденцию? Каждую область знаний Бризар осваивал не больше года, что говорит о невероятном трудолюбии и больших способностях: он как будто знал, что времени на подготовку не так уж много – пора действовать.

Жан-Шарль Бризар

Продолжая учиться, Бризар уже в 1990 году стал помощником сенатора США Тимоти Э. Вирта по внешней политике и писал отчеты о международных механизмах терроризма. Однако потом он понял, что больше нужен Европе, где в то время терроризм уже представлял серьезную опасность. Кроме того, Бризар был французом и хотел помогать своей стране. В 1992 году он работал помощником Пьера Лелуша, дипломатического советника мэра Парижа Жака Ширака. Исследования 24-летнего эксперта были направлены на реформы французской разведки и системы национальной безопасности. В 1993 году Бризар стал юридическим советником президента Французской Полинезии Гастона Флосса. Также он успел поработать советником по борьбе с терроризмом и законодательным вопросам в кабинете Алена Марсо, генерального прокурора Франции. Далее Бризар перешел в канцелярию премьер-министра Франции Эдуара Балладюра.

К концу 1990-х годов Бризар занялся бизнес-аналитикой, поскольку экономические вопросы тесно соприкасались с основной темой его исследований. В 1997 году он стал советником директора водного отдела бизнес-аналитики в La Compagnie Générale des Eaux. А в 1998 году был заместителем директора по анализу и перспективам и специальным советником вице-президента по бизнес-аналитике в Vivendi Universal France.

Новый век начинается

Бризар в полном смысле этого слова человек новой эпохи: самая активная его деятельность началась вместе с вступлением в XXI век. Он является автором первого и самого исчерпывающего исследования о финансовой сети организации бен Ладена. Это – книга «Экономическая среда Усамы бен Ладена», созданная на основе многостраничного доклада, который был написан для французской разведки и опубликован Национальной ассамблеей Франции в 2001 году.

Бризар дал показания о своей работе перед совместным расследованием Конгресса США террористических актов 11 сентября 2001 года и перед Банковским комитетом Сената США. Он сделал доклад о финансировании терроризма для председателя Совета Безопасности ООН. В период с 2002 по 2009 год Бризар работал в Motley Rice llc – находящейся в США судебной фирме истцов. Там он исполнял обязанности адвоката, главного следователя и эксперта по финансированию терроризма для групповых мероприятий 9/11 Families, представляющих более 6500 членов семей жертв.

Также Бризар выступал экспертом либо свидетелем на судебных процессах по финансированию терроризма и отмыванию денег во Франции, Швейцарии, Великобритании и Соединенных Штатах. Он давно уже проводит специальное обучение французских властей по вопросам терроризма и финансирования терроризма, а также известен своей работой в корпоративной разведке Vivendi Universal.

После терактов в ноябре 2015 года в Париже средства массовой информации нередко цитировали слова Бризара об очень важном аспекте, касающемся преступников. Это были в основном граждане Европы, временно находившиеся в Сирии и после войны вернувшиеся обратно. Бризар напомнил, что более 3 тысяч европейцев посетили Сирию и присоединились к Исламскому государству и другим радикальным группировкам: «У нас изменилась парадигма. Наши граждане возвращаются в Европу для совершения нападений. Европа должна это учитывать».

В 2009 году Жан-Шарль Бризар основал JCB Consulting International – компанию, специализирующуюся на бизнес-аналитике, расследовании, безопасности и разведке, международном праве и поддержке судебных процессов. Он также принял участие в расследованиях терактов и финансирования терроризма, которые освещаются в международных СМИ.

Бризар не чужд авантюрности. Так, в ноябре 2017 года он появился на видеокадрах в качестве журналиста «The Wall Street Journal»: таким образом он пытался напрямую получить конфиденциальную информацию у менеджера Carson Block of Muddy Waters Research о французской розничной компании Groupe Casino. С 2015 года Groupe Casino подвергалась критике за фальсификацию бухгалтерского учета и финансовый инжиниринг с целью увеличения доходов. Жан-Шарль Бризар является генеральным директором JCB Consulting International и одним из ведущих экспертов The Terror Finance Blog, он также ведет блог (JCB Blog) о терроризме. Президент Николя Саркози в 2008 году назначил Бризара рыцарем Национального ордена за заслуги перед Францией.

«Запретная правда»

В 2002 году была опубликована книга «Запретная правда: секретная нефтяная дипломатия США и талибов и неудавшаяся охота на бен Ладена». Она стала результатом трехлетнего расследования, проведенного ведущим экспертом французской разведки Жаном-Шарлем Бризаром и журналистом-расследователем Гийомом Даскье, издателем «Intelligence Online», авторитетного информационного бюллетеня по дипломатии, экономическому анализу и стратегии.

В книге рассказывается о попытках администраций Б. Клинтона и Дж. Буша стабилизировать ситуацию в Афганистане, чтобы американские энергетические компании могли построить трубопровод через эту страну; подробно говорится о тайной дипломатии между администрацией Буша и талибами в период с февраля по август 2001 года. Переговоры прекратились после того, как американская сторона сказала талибам: «Примите наше предложение о ковре из золота, или вы получите ковер из бомб». По утверждению авторов, цитата из переговоров воспроизведена точно. Разоблачение связывает администрацию Буша и подведомственную ей корпорацию непосредственно со сверхсекретными переговорами с талибами. Эта информация до сих пор засекречена и никак не упомянута в корпоративных СМИ США. Книга «Запретная правда» стала бестселлером и вышла в Италии, Германии, Канаде, а Бризар давал интервью международным телеканалам, включая BBC, CNN и сеть Pacifica.

В «Запретной правде» авторы раскрывают, сколько преступников, причастных к банковскому скандалу BCCI (в котором участвовал давний советник президента Кларк Клиффорд), все еще активны, предоставляя фронт террористам в Европе и Соединенных Штатах. Как объясняют Бризар и Даскье: «Голая правда, безобразная, но неоспоримая, на Аравийском полуострове, который является основным источником запасов нефти, потребляемых промышленно развитыми странами, заключается в том, что власть находится в руках надежных и легко коррумпированных посредников. Эти эмиры и короли держат своих людей в постоянном подчинении и страхе, всегда поддерживают Коран, чтобы узаконить свою позицию, и всегда готовы пойти на компромисс с наиболее радикальными клерикалами, чтобы никто не отнял у них их дворцы».

Джозеф Тренто, управляющий директор Службы новостей Национальной безопасности, шестикратный кандидат Пулитцера и бывший член Специального отдела CNN, а также автор «Тайной истории ЦРУ», назвал «Запретную истину» «историей величайшего промаха во внешней политике за последние тридцать лет»: «Эта важная книга раскрывает последствия политики США и Саудовской Аравии по созданию арабской исламской силы для свержения Советского Союза. Это история о том, как эта сила обратилась против своих же создателей со всей возможной эффективностью и мстительностью. Информация, которую раскрыли авторы, способна очень разозлить».

В последние годы, когда теракты в наводненной приезжими Европе следуют один за другим, в словах Жана-Шарля Бризара появились нотки пессимизма: «Принимать ещё какие-то меры на общенациональном уровне мы не можем – мы исчерпали свои ресурсы и не можем установить наблюдение за всеми. Поэтому следить за ними невозможно». То же самое говорит и министр внутренних дел Франции, которому предлагают отправлять за решетку всех, кто числится в списке неблагонадежных: «Лишить свободы все 26 000 лиц, попавших в список? Притом что попадание в список не является доказательством вины?»

Эксперты по экспертам

Да и с самими экспертами не все так просто, как может показаться. В последнее время число людей, которые по тем или иным причинам связали свою жизнь и деятельность с изучением терроризма, значительно возросло. В особенности этот рост связан с событиями 11 сентября 2001 года. Если в 2000 году научных работ по терроризму было не более сотни, то после 11 сентября, к 2002 году их стало больше пятисот. Эксперты по терроризму и контртерроризму получили название «террорологи». В большинстве своем они считаются опытными знатоками и «тертыми калачами», имеют связи со спецслужбами и армией и тесно взаимодействуют друг с другом, сформировав группу, контролирующую направление дискуссий на столь деликатную и небезопасную тему.

По словам специалиста по пропаганде, политическому пиару и лоббизму, профессора социологии на факультете географии и социологии шотландского университета Стратклайда Дэвида Миллера, таких узкоспециальных экспертов сейчас около 240 человек. Многие из них ранее были специалистами по СССР, но образ врага к концу ХХ века несколько изменился: теперь это не социалистический блок, а исламский терроризм. Кстати, появились и специалисты по самим террорологам, они изучают причины такого интереса, степень предвзятости и личной заинтересованности. Миллер считает, что террорологи «при анализе террора благосклонно относятся к политике стран-оккупантов (в последние десятилетия это США, ЕС и Израиль), они не говорят на языках стран, которые исследуют, обвиняют в терроризме. Они обвиняют других в терроре, не рассматривая причинно-следственные связи между терроризмом и насилием, являющимися следствием политики стран-оккупантов. Эти эксперты придерживаются точки зрения, что США и их союзники находятся в состоянии войны с глобальной организацией под названием «Аль-Каида», вместе с аффилированными группами ведущей политическую войну против «западных ценностей» или западного «стиля жизни». Для них террористы являются нерациональными фанатиками, которыми движет ненависть и религиозный догматизм, а ответом на теракты должны стать агрессивные военные действия за рубежом и репрессивные меры внутри».

По мнению Миллера, это «ортодоксальный подход» к терроризму, причем рейтинговый опрос показал, что из ста экспертов так рассуждают семьдесят три: «Среди них есть настоящие эксперты по терроризму, но они, как правило, оказываются тесно связаны с правительственными структурами. <…> Люди, которых чаще всего цитируют в научных журналах, отличаются от людей, которых чаще всего цитируют в популярных СМИ. То есть те, кто пишут научные статьи на тему терроризма, реже появляются на телевидении, и наоборот, те, кто часто комментирует терроризм по телевидению, имеют меньший «академический» индекс цитирования. И те, кто появляется на телевидении, как правило, имеют связи с государственными структурами, такими как армия или спецслужбы. Только семнадцать экспертов из упомянутого ранее списка никогда не имели связей с государственными структурами».

Из этого можно сделать вывод, что даже такая тонкая и опасная работа, как эксперт по терроризму, должна рассматриваться со стороны критично и непредвзято, во всех аспектах деятельности и личных интересов этой группы лиц. Учитывая публичность СМИ, приходится признать, что у широкой публики больше доступа к тем ангажированным специалистам, у которых имеется личная политическая повестка по отношению к терроризму, а нейтральные специалисты, подлинные ученые остаются в тени. Таким образом, позиция государства по вопросам терроризма так или иначе доминирует над другими точками зрения.

Мир становится все сложнее. Он все больше напоминает айсберг, главная часть которого скрыта толщей воды. И все труднее бывает разобраться в потаенных мыслях и стремлениях тех, кто нас окружает.