Читать онлайн Найди меня, если сможешь бесплатно

© 2019 by Megan Miranda

Оригинальное название: Come find me

Text Copyright © 2019 by Megan Miranda

Jacket photograph used under license from Shutterstock

Published by arrangement with Rights People, London

Опубликовано по согласованию с агентством The Van Lear Agency LLC

ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2019

* * *

1

Кеннеди

Говорят, Вселенная неустанно стремится к хаосу. И я в это верю. Вырастают и падают стены. Рушатся здания, сменяют друг друга правительства, приходят в упадок цивилизации.

Взрываются звезды.

Люди живут. Люди умирают. И так по кругу. Все летит в тартарары. Никакого пессимизма. Всего лишь факты.

И вообще, я оптимист. Иначе зачем бы мне заводить будильник на начало первого ночи, когда Джо уже точно спит, выходить через заднюю дверь на кухне и шесть миль крутить педали до старого дома, чтобы снять показания с радиотелескопа брата? А я это делаю. Делаю регулярно раз в несколько ночей, потому что я – оптимист.

Велосипед я оставляю у стены, в тени большого крыльца. От ветра поскрипывают качели. Когда-то здесь держали лошадей, с тех пор сохранились деревянная изгородь и еле уловимый запах сена. Только он и остался у меня в памяти после того, как нам пришлось отсюда уехать. На соседнем участке слева вдалеке горят огни. А справа – абсолютная темнота, потому что там лес.

Дорожка к бывшей конюшне не освещена: брат приспособил старое здание, расположенное за домом, под обсерваторию. Включать свет возле дома я не хочу – зачем привлекать внимание? Еще не хватало, чтобы соседи заметили и позвонили Джо.

Ночь стоит душная, все тело покрывается липким потом. Включу кондиционер, попью воды из-под крана, затем в душ. Джо, конечно, отрубил телевидение, телефон и интернет, но до электричества пока не добрался: ну как в июне показывать дом в Вирджинии без кондиционера?

Риелторша, судя по всему, на прошлой неделе поменяла замки, но про окно в комнату Элиота даже не подумала. Как только мы въехали, он сразу переделал механизм: рама стала ходить вперед-назад, а не ездить вверх-вниз, как обычно. Правда, больше она не запиралась, но чем не пожертвуешь ради изящного инженерного решения? Так что, взобравшись на перила, я вполне могу надавить на верхнюю часть рамы, чтобы нижняя приподнялась. Элиот умел мастерить всякие штуковины и продумывал свои «усовершенствования» до мелочей. Сначала были окна, затем – радиотелескопы.

Я на ощупь пробираюсь через комнату Элиота. Мебель стоит не на своих местах. Кто-то – риелторша, а кто же еще? – приспособил эту комнату под офис. Только, боюсь, никакие декорации не заставят людей позабыть о том, что здесь произошло.

Вообще, у нашего дома довольно странная планировка. Похоже, его строили на манер ранчо: на первом этаже три спальни и гостиная, – а уже потом добавили второй этаж, который использовали как кладовку и место для отдыха. Когда-то я приводила туда друзей, но теперь обхожу лестницу стороной.

Выбравшись из комнаты Элиота, я иду в холл, где наконец включаю предусмотрительно захваченный фонарик и прикрываю линзу ладонью, чтобы не светить в окна.

Холл и гостиная почти не изменились, хотя мы вот уже шесть месяцев как тут не живем. Только фото со стен поснимали. Похоже, дом недавно показывали покупателям, потому что кто-то закрыл наконец-то дверки кухонных шкафчиков. Могу себе представить: на пороге кухни стоит семейство, пялится на зияющую пустоту шкафчиков, и их охватывает благоговейный ужас. Ну как тут не улыбнуться. Я в привидения не верю. Зато верят другие – и мне это отлично помогает.

В этот раз займемся стенами. Я шевелю картины, чтобы они повисли под неестественным углом, парочку снимаю и кладу на пол: теперь кажется, что их сбросили в спешке. Отступаю назад, любуюсь проделанной работой. В такой обстановке сразу становится тревожно – этого мне и надо.

По потным лодыжкам пробегает холодок. Я пью из-под крана на кухне и иду в ванную через свою комнату; там почти пусто, потому что все, что было мне дорого, переехало к Джо – включая мебель.

Через окно в комнате Элиота доносятся голоса и смех. Я выключаю фонарик и резко сажусь на корточки. Я прекрасно знаю, кто это: Марко, Лидия и, скорее всего, Саттон. Меня должно бесить, что они продолжают тусоваться на участке за нашим домом. Чувство собственничества, злости из-за предательства и все такое. Мне должно быть интересно, чего их сюда принесло в пятницу вечером, когда Элиота нет. И меня нет. Но я хочу только одного: пусть уходят.

Поздно. Кто-то направляется к дому: гравий хрустит под ногами. Я выглядываю из-за занавесок и возле гаража вижу тень. Это Марко: понятно по тому, как он стоит, спрятав руки в карманы, по взлохмаченным волосам, которые мне так нравилось трогать.

– Кеннеди! – неуверенно зовет он и подходит к дому, но не слишком близко.

Я не отвечаю, а он стоит, раскачиваясь на пятках. Потом робко делает шаг вперед, отступает, бросает взгляд на небо, разворачивается. И останавливается.

– Эй! – кричит он, вновь повернувшись к дому. – Я видел свет. И велик твой видел. Я знаю, что ты внутри. – Переминается с ноги на ногу. – Я просто подожду, пока ты выйдешь.

Но он не станет ждать. И войти не решится. Он даже во двор ни разу не заходил. Целую вечность Марко маячит перед гаражом. Стоит перед воротами, сидит на грязной земле, снова стоит. Наконец, не выдерживает.

– Кен-не-ди! – зовет он протяжно, по слогам, задрав голову к небу, будто волк, воющий на луну, и у меня проскакивает мысль, что он пьян. Другие голоса смолкают. – Прости, – добавляет он. Ну, теперь сомнений не остается: пьян. Его извинения опоздали на полгода.

Тряхнув головой, Марко уходит к голосам. Я смотрю на часы. Семь минут. Да просто титанические усилия!

Еще час я жду, пока наступит тишина. В отличие от Марко, я умею ждать. Я привыкла к ожиданию, а что уж говорить об Элиоте – он само воплощение ожидания. «На все нужно время, Кеннеди, – любил повторять он, терпеливо возясь с проводами на спутниковой тарелке, создавая из нее прибор, который позволит слушать пустоту. – На все стоящее».

Убедившись, что все ушли, я тихонько вылезаю из окна и иду к обсерватории. Тарелка установлена посреди заброшенного участка земли, а кабель от нее тянется к сараю, который был конюшней, пока Элиот не переоборудовал его. Теперь внутри стоит старенький компьютер с несколькими мониторами – пульт для участия в программе поиска внеземного разума, так называемой ППВР. Здесь все работает и будет работать, пока не отключат электричество, а я уж позабочусь, чтобы риелторша до этого места не добралась.

Я загружаю на флешку данные за последние несколько дней и просматриваю, не попадутся ли следы радиосигнала, посланного разумной жизнью за пределами нашей цивилизации. Все выходные я буду проверять их, как детектор лжи, выискивая мельчайшие колебания, которые породят лишь новые вопросы: это послание инопланетян или просто фоновый шум? Попытка связаться с нами или всего лишь игра световой волны? Я буду наносить на карту координаты, сидеть на форумах ППВР, маркировать каждый показатель, как учил меня Элиот.

Сканирование обычно направлено лишь на какой-то крохотный участок Вселенной. Но оно захватывает, заставляет строить догадки, вслушиваясь в сигнал. Ничего удивительного, что, как правило, результаты сканирования ничего не показывают. Но Элиот уверен: есть что-то еще. Мы ведь здесь новички. Люди – новички. Земле четыре с половиной миллиарда лет, а Вселенной – почти четырнадцать. Современный человек появился на Земле двести тысяч лет назад. Вполне достаточно, чтобы где-нибудь во Вселенной успела завестись разумная жизнь. Шансов много.

«Скукота», – вот такая была у меня реакция, когда Элиот летом впервые позволил мне сесть рядом с ним за пультом. Мы только переехали в этот город, и друзей я еще не завела. Так что зависать со старшим братом было лучше, чем ничего, хотя это не мешало мне жаловаться.

«В этом вся суть, – ответил он: на лице играли блики от мониторов, а кончики пальцев бегали по строчкам с частотами, будто он пытался запомнить их наизусть. – Двести тысяч лет. Четырнадцать миллиардов лет. Элементарная математика. А ты говоришь – пустота-скукота». Мне же на экране виделась только череда пиков и ровных участков сигнала – ничего особенного, ничего осмысленного. А Элиот, он всегда находил интересное в том, что для остальных не значило ничего. Его будоражило собственное воображение: он представлял себе мир, который, возможно, где-то существует.

Пора бы возвращаться к Джо, но на меня вдруг навалилась дикая усталость. В конце концов, сегодня выходной, значит, Джо будет спать допоздна. Успокоив себя, я вновь забираюсь через окно в комнату Элиота, на ощупь прокладываю путь через гостиную к маминой спальне, ложусь в ее постель и, закрыв глаза, слушаю пустой дом.

Элиот, конечно, был прав – теперь-то мне это понятно. Существует нечто большее. Марко, явившийся среди ночи. Пустой дом. Безграничное небо. Не может быть, чтобы вот этим все ограничивалось. Не может быть, чтобы ничего другого не существовало.

2

Нолан

Я мог бы рассказать вам с десяток историй о государственном парке Фридом Бэттлграунд, в основном про призраков, да парочку легенд, но только одна из них имеет значение.

Дело было так. Семнадцатилетний Лайам Чандлер решает побегать с собакой по лесу, пока вся семья веселится на пикнике на поляне, где болтаются качели из покрышек и сдают в аренду мангалы. А его младшего брата посещает плохое предчувствие. Такое, знаете, от которого мурашки по спине и волосы на голове шевелятся. Все потому, что брату накануне ночью приснился сон, благополучно стерся из памяти и вспомнился только тогда, когда стало слишком поздно. Из тех, в которых бежишь как в замедленной съемке, бежишь изо всех сил, а на самом деле не можешь сдвинуться с места. Кричишь – нет, орешь во всю глотку, а не получается произнести ни звука. Так вот, он пытался выкрикнуть имя брата. Лайам! Но проснулся утром с застрявшим в горле криком. Вернее, его разбудила мама – пора было собираться на пикник. Он увидел солнечный свет за окном, вздохнул – и тут же забыл про кошмар.

Лайама с собакой – дворняжка поселилась в семье несколько лет назад, и для нее во всей Вселенной существовал только Лайам (ну еще, пожалуй, кролики) – не было минут десять, когда младший брат вдруг вспомнил свой сон от и до. И волосы у него на голове встали дыбом, тело покрылось мурашками. Скука сменилась паникой. Да, десять минут.

– Лайам! Где Лайам? – орет младший и несется на поиски старшего. Продирается через колючие кусты, мчится по заросшим тропинкам, бежит назад.

Наконец родители замечают его отчаянные вопли, теперь уже не застрявшие в горле, а вполне громкие, и интересуются, что случилось. И младший говорит, что Лайам пропал. В его голосе звучит обреченность.

– Да нет же! Он с Колби. Ушел на пробежку. Скоро вернется, – говорят родители.

А предчувствие не отпускает, покалывает электрическими разрядами. Все. С тех пор мальчика и собаку никто не видел.

Эта история случилась два года назад. Моего брата так и не нашли. Он пропал. Полиция, ФБР, волонтеры: на его поиски затрачены тысячи человекочасов, и все безрезультатно. Газеты пестрели тревожными заголовками: «Таинственное исчезновение молодого спортсмена!», «Лучший нападающий штата, именной стипендиат, представитель золотой молодежи Бэттлграунда исчез без следа». Лайам Чандлер теперь повод для новых и новых домыслов. И ничего больше.

А сейчас я вам расскажу про сегодняшний день. Субботнее утро, солнце только-только взошло. Я упаковал полный рюкзак, а все учебники и тетради вывалил на пол. Звонит телефон. Отец с трубкой спускается по лестнице. Мама в наушниках сидит перед мониторами – раньше здесь у нас была гостиная – и кивает в знак согласия с какими-то статистическими данными или, может, с какой-то информацией, которую ей транслируют в одном из подкастов. Сейчас раздастся звонок в дверь, и дом наполнится деловитым шумом и ароматом кофе. Так происходит каждые выходные. Нет, сейчас будет даже хуже, потому что в родительский фонд влилось много новых подростков-волонтеров. Хуже, потому что некоторые имена мне отлично знакомы: пару лет назад они учились в одной школе со мной.

Я должен уйти. До того, как раскалятся телефонные линии. До того, как дом наполнится их голосами. До того, как они решат, что им нужна еще пара рук, глаз, ушей и прозвучит неизбежное «Нолан!». Я спускаюсь к заднему выходу, обхожу дом и оказываюсь на дорожке. Все это отчасти для того, чтобы не встречаться с родителями, которые обязательно спросят, куда это я в такую рань, но главным образом для того, чтобы не видеть фотографии. Сейчас объясню, что с ними не так.

Сначала они появились в гостиной. Несколько снимков, беспорядочно повешенных на стены. Затем они медленно, но верно захватили столовую, расползлись по холлу, пробрались в кухню. Теперь они покрывают стены, как обои. Наползают друг на друга. А когда проходишь мимо, чувствуешь, как за тобой наблюдают глаза пропавших. И на каждом снимке внизу маркером подписаны имя, рост и вес, дата рождения, день и час, когда человека видели в последний раз. Девочка, 12 лет, из Флориды – за моим стулом в столовой. А рядом с ней мальчик, 14 лет, из Западной Вирджинии. От них никуда не скрыться.

Наш дом, до того совершенно обычный, изменился очень быстро. Сначала полиция, ФБР и женщина-экстрасенс (за каждое слово которой мои родители цеплялись как за спасительную ниточку, хотя ее измышления приводили их в недоумение) дали понять, что зашли в тупик. Затем добровольческий поисковый центр перекочевал из кофейни, где ему позволили по доброте душевной разместиться, в нашу гостиную – и родители принялись за дело с удвоенным рвением. А когда результата не последовало – с утроенным. Деятельность стремительно набирала обороты и достигла такого размаха, что родителей выкинуло в параллельную реальность: теперь они искали не только и не столько Лайама, сколько всех пропавших на Восточном побережье детей. А может, мне так казалось.

Ладно, на самом деле получилось вот что. Родители основали благотворительную организацию по поиску пропавших детей в юго-восточной части страны. Свое горе они трансформировали в действие (так написали в местной газете). Как по мне, они нашли себя. И охотно принимают на себя горе любого убитого несчастьем родителя.

А я тем временем принял в наследство старенький седан Лайама, на котором когда-то ездил наш отец. Каждый день я играю в лотерею: заведется – не заведется, зафырчит мотор или нет. «Ну заводись, пожалуйста!» – умоляю я машину. Ведь Эбби уже наверняка вернулась из колледжа и собирается на пробежку, шнурует кроссовки на крыльце дома, где живет с родителями, и изо всех сил делает вид, что меня не замечает. Впрочем, я тоже старательно делаю вид, что не замечаю ее. Потому что очень неловко махать рукой бывшей девушке твоего брата, которая однажды – то ли поддавшись слабости, то ли по какой-то другой причине – оказалась с тобой на заднем сиденье машины. А теперь никому из вас не хочется об этом даже вспоминать. Причем ей-то явно еще хуже, чем тебе.

Двигатель заикается и все-таки заводится, и даже кондиционер включается, наполняя салон такой фреоновой вонью, что и отравиться недолго. Я проезжаю мимо Эбби и умудряюсь не посмотреть на нее. День обещает быть хорошим.

Смотритель парка Фридом Бэттлграунд уверен, что раскусил меня.

– Измеритель электромагнитного поля? – поинтересовался он, когда заметил, как я вытаскиваю из рюкзака прибор. – А инфракрасная камера у тебя тоже есть?

Если там, где ты живешь, любят рассказывать о призраках, то и охотники поискать сверхъестественное всегда найдутся. Думаю, не я один брожу по окрестностям в поисках необъяснимого. Инфракрасной камеры у меня нет, да и теплового датчика тоже, потому что меня не интересуют тепловые пятна, духи и тому подобное. Меня даже призраки не интересуют. Но смотрителя я не разуверяю: пусть думает, что я ищу привидений, и не мешает мне. Наверное, я кажусь ему достаточно безвредным.

Но кое в чем он прав: я действительно замеряю и фиксирую электромагнитные поля с высокой активностью, и у меня есть счетчик Гейгера для определения зон повышенной радиационной активности, и датчик сверхнизких частот – все те приборы, которые ассоциируются с проявлениями потустороннего. С призраками. Или с привидениями? Как раз в терминологии я не силен.

Экстрасенша, которую наняли родители, ходила с нами в парк. Она говорила, что чувствует эманации энергии, чувствует, что «здесь случилось нечто» – еще бы не случилось, мы же ей об этом рассказали. А затем она довольно грубо впарила нам свою коллегу, которая «очень опытная» и «умеет находить духов». Ну или энергетические оболочки, или еще какие-то подобные штуки. После этого родители отказались от ее услуг.

– Она молится за тех, кому уже не помочь, – сказал отец по пути домой, а мама молча согласилась.

Но я полез проверять, о чем говорила экстрасенша, и нашел много информации по этому поводу. Именно так я наткнулся на группу под названием «Ищи доказательства»: ее участники пытаются найти факты, подтверждающие существование сверхъестественного и паранормального. Не просто смотрят всякие сомнительные видео или размахивают письмами очевидцев, а предоставляют именно доказательства.

Я уверен: необъяснимое где-то рядом. Иначе не появлялись бы все эти истории. Не появлялись бы охотники за привидениями. Исчезновение моего брата с собакой нельзя объяснить с точки зрения здравого смысла. И если мне удастся это доказать, все вынуждены будут признать: «Да, именно это произошло с твоим братом».

Полиция с первого дня исчезновения Лайама настаивает, что единственный способ найти пропавшего человека – понять, что с ним произошло.

Итак, шаг номер один. Думаю, мы с родителями хотим одного: получить ответы. Понять. Но я абсолютно уверен: они ищут совсем не там, где надо. Сон. Предчувствие. Необъяснимое исчезновение. Лесопарк, населенный призраками, если верить историям, и мой брат, просто растворившийся в воздухе. Рационального объяснения не существует, и все названное выше – тому доказательство.

Но я прихожу сюда вовсе не охотиться на призраков. Многие пошли по этому пути, оказавшемуся ложным. У меня план иной: я хочу найти закономерность – объяснимую и прогнозируемую. А если не выйдет? Если случится нечто неожиданное, непредсказуемое? Оно-то – непредсказуемое, неожиданное – и будет доказательством. Вот в чем мой план. И я уверен, что ищу в верном месте. Ведь именно у меня было предчувствие.

Но мне, если честно, не по себе от мысли о том, на что все время намекает полиция. Итак, шаг номер два. Если мы поймем, как именно исчез мой брат, то тогда, наверное, сумеем вернуть его?

Я в северо-западной части лесопарка. До сих пор я не снимал здесь показания. Только опять ничего не успеваю. Приходится отключить приборы, потому что начинают появляться люди. Их телефоны собьют сигнал. А некоторые еще и с переносными радиостанциями. Я свой телефон всегда оставляю в машине. По-хорошему, приезжать сюда надо ночью, когда вокруг никого и можно остаться один на один с темнотой и историями.

С другой стороны, тогда я останусь один на один с историями и темнотой. Да, я трус.

Вытаскиваю карту, отмечаю, насколько продвинулся, записываю показания приборов и возвращаюсь к машине. Парк длиной в четыре мили тянется на три района, по нему пролегает граница между городскими и школьными округами. Останавливаюсь. Здесь деревья заканчиваются и начинается поле, огороженное деревянным забором, за которым стоит сарай. И дом.

Дом Джонсов. Мне становится не по себе. Я знаю о доме Джонсов – все о нем знают. Потому что Саттон ходил в одну школу с девчонкой, которой удалось выжить, потому что он сделал себя частью истории, потому что зимой в бейсбольном лагере охотно делился подробностями со всеми желающими. Потому что газетные заголовки кричали об этом несколько недель кряду – совсем как когда исчез Лайам два года назад. На глазах у людей случилась трагедия, и они наблюдали за ней, раскрыв рты, и не могли оторваться. Да и я не был исключением.

В том доме не произошло ничего сверхъестественного. Но в голову все время лезли слова экстрасенши об энергиях. Ведь там наверняка остался энергетический след. Хорошо бы снять его для сравнения. И навязчивая мысль «Хуже ведь не будет?» не отпускает меня.

Я пересекаю поле, перелезаю через забор – поздно отказываться от задуманного. Дом пустует, перед входом установлена табличка «ПРОДАЕТСЯ». Измеритель электромагнитного поля я достаю заранее, чтобы снять базовые показания. Затем поднимаюсь на крыльцо, прижимаюсь лбом к стеклу и пытаюсь рассмотреть, что внутри.

Шторы раздернуты, я вижу диван, лампу, картины. Что-то не так. Всматриваюсь еще раз, внимательнее. Картины перекошены, несколько валяется на полу. С домом что-то не так. По спине пробегает холодок.

Собираюсь с духом, успокаиваюсь, прикладываю прибор к стене, облицованной камнем, и вдруг слышу… Шаги. Легкие, быстрые, еле уловимые. Не могу выдохнуть от страха. Из-за угла появляется силуэт. Я далеко не сразу понимаю, что это не призрак, а девчонка. Длинные бледные ноги, темные спутанные волосы, спина, согнувшаяся над рулем велосипеда.

«Девочка», – писали в газетах. И Саттон о ней рассказывал. Я провожаю ее взглядом. Меня она не заметила.

Машина разносчика пиццы отъезжает, как раз когда я выруливаю к своему дому. И снова передо мной еженедельная дилемма: взять кусок пиццы и погрузиться в мир пропавших детей и подростков или незаметно проскользнуть по лестнице в свою комнату, свое убежище, и слушать, как желудок поедает сам себя. Я бы предпочел третий вариант: поехать куда-нибудь и нормально позавтракать. Но почти все накопления ушли на покупку приборов, а работа, на которой я пропадаю, существует лишь в родительском воображении.

Представляя себя газелью в африканской саванне, я осторожно подбираюсь к дому. Но голод берет свое. Лев успевает сделать прыжок.

– Тебя сегодня пораньше отпустили? – спрашивает отец и запускает руку в коробку с пиццей.

Я угукаю. Я сказал, что работаю консультантом в библиотеке. Сказал, что коплю на колледж – родители все равно на мели. Они сначала вложили все средства в поиски Лайама, затем в создание этого благотворительного фонда.

«Как можно думать о плате за колледж, когда дети продолжают исчезать?» Так-то, Нолан. Вопрос приоритетов.

– Хорошо, что ты дома, – говорит отец и протягивает мне тарелку с пиццей. – Подсобишь на «горячей линии».

Но я ссылаюсь на подготовку к итоговым экзаменам и кладу на тарелку еще пару кусков пиццы. Итоговые экзамены, кстати, – чистая правда. А вот подготовка к ним может и подождать. Нужно подняться наверх и перенести показания приборов. Зафиксировать их на карте лесопарка, которая у меня в компьютере. Посмотреть, а вдруг обнаружится наложение сигналов, непредвиденная закономерность.

Беру банку колы и краем глаза замечаю, что рядом с холодильником появилась новая фотография. Быстро отвожу взгляд. Фотографии… Они отбирают силы, вгоняют в ступор, по капле вытягивают из тебя жизнь. Нужно выбираться из этого дома. Здесь повсюду призраки.

3

Кеннеди

К моменту моего возвращения Джо уже встал и занял душ. К тому времени, как он выходит, я успеваю убрать велик в гараж и переодеться в пижаму. Даже не верится, что я проспала всю ночь в маминой спальне. Проснулась резко, от ощущения чьего-то присутствия, точно оказалась в одной из детских страшилок, которые нашептывают друг другу перед сном. А затем глаза привыкли к полумраку, в голове прояснилось, и я вспомнила, что в доме нет никого, кроме меня.

Джо утверждает, что по субботам он должен быть в кампусе, но он явно преувеличивает. График работы у него свободный, этого я не отрицаю. Но похоже, он проводит в университете больше времени, чем требуется, чтобы пореже появляться дома. И я его в этом не виню.

На самом деле мы с ним неплохо ладим для людей, которым неожиданно пришлось делить кров. Собственно, деваться нам некуда – таковы требования суда. Хотя Джо явно не в восторге от того, что на него свалилась ответственность за шестнадцатилетнюю племянницу. Да и я тоже, по правде говоря. Мне сложно воспринимать Джо всерьез, ведь он всегда был маминым младшим братишкой: слегка безответственным, решившим до поступления в колледж несколько лет попутешествовать, «посмотреть мир», всегда очень дозировано уделявшим внимание семейным делам. И конечно, мое присутствие слабо соответствует его холостяцкому образу жизни.

Но есть и плюсы. Я почти всегда предоставлена самой себе. Как-то вечером Джо ни с того ни с сего озвучил целый список правил, обязательных к исполнению. А я что? Я стараюсь им следовать, поэтому могу позволить себе качать права по принципиальным вопросам. Никакого алкоголя – да не проблема. Никаких мальчиков – тоже не проблема. Никаких прогулов – почти не проблема. Если Джо вдруг поймает меня во время ночных вылазок, я сошлюсь на то, что ничего не нарушила. Надеюсь, это сработает.

И только в одном вопросе мы никак не достигнем компромисса. Джо хочет продать дом. А я не хочу. Мы с мамой столько скитались по кампусам, и вот наконец у нас появился свой дом, свой кусок земли. Мама говорила, что мы осядем, пустим корни. И только там я чувствую их присутствие.

Формально дом принадлежит мне. Формально все зависит от Джо, потому что именно он платит по счетам. Слишком много формальностей, вот что.

Мы встречаемся только за завтраком. Или уже время ланча? Судя по часам, верно второе. На столе два вида каши: мы ходим за покупками по отдельности, но в итоге покупаем почти одно и то же. Как-то раз мы отправились в магазин вместе, так кассирша смерила Джо осуждающим взглядом, а меня отвела в сторонку и спросила, все ли у меня в порядке. Джо слишком много лет, чтобы сойти за моего старшего брата, слишком мало, чтобы я сошла за его дочь, а ведет он себя рядом со мной несколько неестественно, что привлекает внимание. Конечно, кассирша полезла не в свое дело, и я ловко отшутилась. Но Джо впал в ступор. Так что теперь он дает мне наличные, высаживает перед магазином, а сам «решает свои дела». Думаю, катается по району, пока я не напишу ему эсэмэску, что меня можно забирать.

– Чем планируешь заниматься сегодня? – интересуется он, допивая молоко из миски.

– Да ничем.

Джо кивает, будто именно такого ответа и ждал.

– Альбертсоны просили передать, что ты можешь пользоваться их бассейном, когда захочешь. Они в желтом доме на углу улицы живут, помнишь? У них две дочки-близняшки примерно твоего возраста.

– Буду иметь в виду.

Дом Альбертсонов я помню, и дочек-близняшек – тоже. Они, к сведению, на целых два года меня младше. И даже если от солнца начнет плавиться асфальт, в их бассейн я ни ногой.

– Отлично.

На Джо серая футболка и джинсы: вполне подходящий прикид для аспиранта. Вообще, я без понятия, чем он там занимается в своем университете: вроде проводит какие-то исследования по антропологии и преподает. Раньше он много путешествовал. И в этом тоже я ему помешала. Но мама согласилась на работу в колледже, потому что там учился Джо. Именно из-за него мы переехали в Вирджинию, в Вест Арбордейл. До этого почти всю жизнь я провела в окрестностях Вашингтона. Штат тот же – реальность совсем иная.

Джо частично сохранил студенческий образ жизни. Никакого гламура, как я себе представляла, предвкушая поступление в колледж. Зато в изобилии лапша быстрого приготовления, тонны кофе, непонятки со стиркой. Я пыталась убедить его переехать в мой дом – там бы нам обоим хватило места. Даже была согласна на ремонт, чтобы не осталось напоминаний о произошедшем. Но Джо, как и все остальные, категорически даже заходить туда не хочет. «Лучше на деньги от продажи купим дом побольше», – предложил он через пару недель совместного проживания, когда стал впадать в бешенство из-за необходимости делить ванную с девочкой-подростком. Я, впрочем, осатанела по той же причине.

Предложил так, будто я планировала остаться у него после окончания школы.

– Я бы не строила таких далеко идущих планов, – ответила я.

Джо явно полегчало. Но пока мы по-прежнему живем в доме с двумя спальнями и одной ванной, когда буквально в нескольких милях простаивает целое ранчо с участком земли и обсерваторией. Джо уступит – уверена. Боль пройдет. А пока дом ни в коем случае нельзя продавать.

– Ладно, звони, если что понадобится. Или если пойдешь к Альбертсонам.

– Обязательно.

И снова начинается этот неловкий ритуал, когда Джо не знает, можно ли погладить меня по голове или похлопать по плечу, а я натянуто машу ему на прощание, чтобы предупредить его неловкий жест. Не успела. Джо умудряется дважды похлопать меня по макушке, будто я щенок лабрадора.

Я стараюсь не судить его слишком строго. Ведь на самом деле Джо оказывает мне неоценимую услугу. Еще одна формальность, если уж мы взялись считать. В декабре зашел разговор, не стоит ли мне переехать к отцу. Нет, не стоит.

Чтобы перечислить факты, которые нужно знать о моем отце, хватит пальцев одной руки: он отказался от меня еще в младенческом возрасте; сейчас живет в Германии с новой женой; до этого декабря мы с ним не виделись семь лет.

Хотя в мамином завещании Джо и был указан в качестве опекуна, он еще должен был согласиться принять на себя это обязательство. Ведь оставался и другой вариант. Отец с новой женой (Бетти или Бетси – не помню) приехали после того, как Джо позвонил им, неловко выразили соболезнования и уселись с Джо обсуждать мою судьбу. Я слышала их разговор в гостиной тем вечером. Они обсуждали «за» и «против» сделки, предметом которой была я.

Утром я, даже не надеясь повлиять на решение, сказала Джо, что ему осталось потерпеть всего полтора года. Что через полтора года мне исполнится восемнадцать, я поступлю в колледж и слезу с его шеи. «Мы справимся!» – обещала я.

Джо сделал вид, что вообще не испытывал никаких колебаний. «Кеннеди, это даже не обсуждается!» – ответил он. Ну да ладно. Стены здесь совсем не такие толстые, как ему кажется.

Сейчас Джо двадцать девять. Я ввергла его жизнь в хаос, ведь у него за плечами нет шестнадцатилетнего опыта отцовства. Но я стараюсь хотя бы не усугублять ситуацию.

Возвращаюсь в комнатушку, где у Джо раньше стоял телик. Теперь туда втиснута моя постель, стол, туалетный столик и всякие коробки. Единственное украшение – фото в рамке на подоконнике у кровати. Его сделали прошлой осенью: на нем я, Элиот и мама. Мы поднялись на маяк, ветер развевает мои волосы, они лезут в рот к Элиоту, он пытается меня оттолкнуть, а мама смеется. Это последнее фото, где мы вместе. Тогда мама брала нас с собой на конференцию на выходные.

Снимок сделал мамин коллега – он же новый бойфренд – Уилл. Это он предложил вылазку на маяк. И, видно, не думал, что мама возьмет нас с собой. Честно говоря, я бы предпочла в последний день перед отъездом как следует помокнуть в бассейне, но мама настояла.

Двести двенадцать ступенек вверх. Мама рассказывает об истории этого места. Элиот комментирует конструкцию маяка. Уилл поправляет их обоих, а я пытаюсь отключить слух и веду ладонью по холодному камню стен, считая про себя ступеньки винтовой лестницы. Мамин голос эхом разносится по колодцу маяка.

Жаль, что я не слушала ее и теперь не могу вспомнить, о чем она рассказывала. Но в память врезались интонации – на фоне подсчета ступенек, который я вела. Элиот, наверное, слушал маму, и вовсе не из необходимости – ему всегда было интересно узнавать что-то новое. Несмотря на удивительное внешнее сходство, мы с Элиотом были очень разными. Мама всегда отшучивалась: «Клянусь, я растила их одинаково!» И Элиот любил повторять одну и ту же шутку: «Как только ты за порог, я запирал ее в чулане». Но он врал – он никогда так не делал. В этом был весь Элиот: брал на себя вину за то, что слишком высоко установил для меня планку своим поведением.

Фотография, одежда, компьютер – вот и все вещи, которые я потрудилась распаковать. Оптимистка, помните? Я переношу данные с флешки на компьютер. С ними что-то не так. И не в том смысле, что телескоп наконец уловил не только фоновый шум. Странные показатели заставляют меня думать, что он сломался.

Радиотелескоп работает на частотах, на которых можно передавать сигналы в космосе. Данные обычно фиксируются в виде «кардиограммы» с чередованием невысоких пиков и ровных участков.

А сегодня ее нет. То есть телескоп не зафиксировал даже фоновый шум. Далеко не сразу я понимаю, что прибор работал на неверном канале. Получается, он оказался настроен на другие частоты. Или такие показатели стали результатом вмешательства в его работу.

Элиот сам установил спутниковую тарелку и программу. Мне остается только покрутить бегунок, пока на экране не показывается участок с данными, зафиксировавшими необычную активность. И сразу же пульс учащается. Передо мной повторяющийся рисунок, закономерность: высокий короткий всплеск-пик, длинная пауза, снова всплеск-пауза. Похоже на сигнал. Послание.

Я вглядываюсь в монитор, пока не утыкаюсь в собственное отражение: рот открыт, глаза вытаращены. И вдруг понимаю, что имею дело с серьезной ошибкой. Или программа дала сбой, или телескоп. Потому что активность зафиксирована там, где вообще не может быть никаких частот. Программа отражает типичный радиосигнал в типичном диапазоне – за одним исключением: он отрицательный.

Отрицательный. Вздох разочарования. Пусть я учу физику всего год, но я прекрасно знаю, что отрицательных частот не бывает. В нашей реальности точно. И уж наверняка Элиот не программировал телескоп на запись подобных штук. Бессмыслица какая-то.

Надо проверить еще раз. Все-таки один год физики… Ввожу в поисковую строку «отрицательная частота». Что ж, результат ожидаемый: такая существует только в теоретической математике, а в жизни – нет. Проверяю снятые данные, смотрю, когда они были собраны. Странные показания начали фиксироваться сразу после часа ночи и фиксировались еще некоторое время – а потом я остановила программу.

Чертов Марко! Лишь бы они с компанией не повредили ночью тарелку. Надеюсь, Лидии не пришло в голову повисеть на ее краешке, а Саттону – запустить в нее пивной бутылкой. Надеюсь, Марко не споткнулся о конструкцию и не сбил ось.

Возможно, программа дала сбой. Но это еще хуже. Здесь я вообще не знаю, с какого боку подступиться. На улице пекло. Но деваться некуда: еще шесть миль на велике.

На вид с тарелкой все в порядке. Но ее устанавливал Элиот, и я не очень понимаю, как там все устроено. Угол наклона прежний, внешне конструкция выглядит хорошо. Кабель проложен под землей, так что его пока можно не проверять. Пожалуй, стоит начать с самых вероятных причин.

Я иду в противоположную от дома сторону, перелезаю через изгородь, пересекаю поле. Направляюсь к коттеджам стандартной постройки: два этажа, гараж на две машины, живописные дворики. Марко живет в третьем по счету справа от того места, где я выхожу с поля, не с дороги. Перед домом припаркован его зеленый седан, значит, родительская машина – или обе – в гараже.

Звоню в дверь. Слышу шаги. Открывает мать Марко в костюме для фитнеса. Она без макияжа, волосы небрежно собраны в небрежный пучок. Вот так – расслабленная, домашняя – она очень напоминает мою маму, и я невольно отвожу взгляд.

– Здрасьте, а Марко дома?

Мама Марко смотрит на меня с удивлением и сочувствием – к этому выражению я уже привыкла, каждый день вижу на лицах учителей и других родителей, – затем выдавливает из себя улыбку.

– Кеннеди, как я рада тебя видеть! А ты звонила ему? Он еще спит, наверное. – Мама Марко распахивает дверь и, откашлявшись, приглашает меня войти.

– Я на минутку, – уверяю ее.

Я стучу в дверь Марко, мысленно считаю до пяти и вхожу. Он рывком садится на постели. Судя по тому, как он откашливается, – дрых. Как обычно. Зато даже не спрашивает, что я здесь делаю, а плюхается на спину и делает жест рукой в знак приветствия. Его так сбило с толку мое присутствие, что и у меня сжимается желудок. Последний раз я такое испытывала, когда в сентябре впервые пришла к нему в гости поработать над школьным проектом. Тогда я знала, что нравлюсь ему, он знал, что нравится мне, и предвкушение было таким всепоглощающим, что весь мир в моей голове вертелся вокруг Марко.

Текущее положение дел: пять шагов до ног Марко.

– Марко, – произношу я, и он прикрывает глаза ладонью. – Вы ночью трогали телескоп?

– Что? Ты о чем? – Он трет глаза, снова садится на постели, перекрещивает под простыней ноги и произносит: «Привет, Кеннеди» так, будто мы начинаем все с начала.

Я делаю шаг к нему.

– Радиотелескоп. Спутниковая тарелка. Вы их трогали?

Текущее положение дел: четыре шага до постели Марко.

– Ничего мы не трогали, – отвечает он, полностью проснувшись. Дважды моргает. Морщит брови над темно-карими глазами. – Ты как сюда попала?

– Твоя мама пустила. А что вы там делали сегодня ночью?

Марко чуть заметно пожимает плечами.

– Лидия предложила…

И все, притяжение к Марко как ветром сдуло. Он ни в чем не виноват. Он ничего не предлагал. Как всегда. От него не дождешься инициативы. Даже задним умом…

– А с чего Лидии захотелось туда пойти?

Лидия – лучшая подруга Марко, а Саттон считается ее бойфрендом – ну так, полуофициально. Но и лучше слов для описания их отношений не подобрать. Все они живут недалеко от моего дома.

– Без понятия. Мы были у Саттона, затем вернулись его родители, Лидия предложила пойти туда, а я… не знаю… Ну, подумал, а почему нет?

В этом весь Марко. Он запускает пятерню в лохматые волосы, но у меня не возникает и намека на желание сделать то же самое. Последний раз я прикасалась к нему шесть месяцев назад. Врать не стану: я думала о нем с тех пор. Шесть месяцев – большой срок.

– Поклянись, что вы ничего не трогали.

– Клянусь.

Я разворачиваюсь и ухожу. Он окликает меня по имени. Я не оглядываюсь.

В доме Джо я вновь утыкаюсь в монитор. Можно было бы не обращать внимания на полученные данные, но здесь присутствует явная закономерность: пик появляется примерно раз в три секунды. Причем неоднократно. Я захожу на форум, где собираются энтузиасты ППВР, и набираю сообщение: «Кто-нибудь сталкивался с сигналом на отрицательной частоте? Мое оборудование фиксирует ритмичный отрицательный сигнал. Помехи не исключены. К. Дж.».

Отправляю. Ну почему Элиота нет рядом?

4

Нолан

Дома тихо. Я наконец могу выйти из комнаты. Папа кашеварит; это лучше, чем когда за готовку берется мама, но значительно хуже, чем еда на заказ. Он помешивает спагетти и всматривается в фотографии пропавших детей.

– Как успехи в школе, Нолан?

– Все в порядке.

– Поможешь нам завтра, пока Майк не придет? Нужно, чтобы кто-то поработал с новыми волонтерами. У меня встреча в городе, а маму, сам знаешь, к телефону лучше не подпускать, – добавляет отец, понижая голос.

– Куда это маму лучше не подпускать? – интересуется мама, вытаскивая наушники.

– К готовке, – отвечаю я. – Уж не обижайся. А не подпускать ее к телефону лучше потому, что она все принимает слишком близко к сердцу. Отдает всю себя. И это при том, что нормальная жизнь в принципе заканчивается на пороге нашего дома, в прихожей, увешанной фотографиями чужих пропавших детей.

– Ах ты, – говорит она и треплет меня по волосам, проходя мимо.

Отец вопросительно вскидывает бровь. Я киваю – отступать некуда. И они еще спрашивают, почему я почти все время сижу в своей комнате.

Проверка карт не дает никаких результатов: сигналы не выходят за рамки помех от обычных бытовых приборов. А не слишком ли многого я жду? Наверное, надо искать мельчайшие отклонения. Намеки. Намеки на непрогнозируемое. У меня есть карта, на которой отмечены все места, где происходили таинственные события. У меня есть карта, где я фиксирую показатели электромагнитных полей, сверхнизкие частоты, показания счетчика Гейгера. Но никаких совпадений я не обнаруживаю. Думаю, надо обращать больше внимания на мелочи.

На крутой измеритель электромагнитных полей у меня просто-напросто не хватило бы денег, поэтому я купил обычный, с циферблатом – у меня такой на спидометре в машине. Деревянная лестница отзывается скрипом на шаги родителей, идущих в спальню. Теперь можно провести замеры по дому – для сравнения результатов. Я жду еще час, пока они точно уснут. Незачем им знать о моих увлечениях за пределами школьной программы.

Свет на лестнице не включаю – только в кухне. Снимаю показания с холодильника, микроволновки, со всех приборов, которые мне кажутся перспективными, заношу данные в блокнот. Возвращаюсь к себе в комнату, подношу прибор к компьютеру, к мобильному телефону. Собираюсь сесть и сравнить показания, измеритель кидаю на кровать, но чуть не соизмеряю силу, и он отскакивает от стены. Внутри все сжимается. Лишь бы не сломался! Чтобы результаты были достоверными, их все нужно снимать одним прибором. Да и на новый у меня нет денег.

Вроде измеритель уцелел, но, еще не успев взять его в руки, я замечаю, что все-таки сбил настройки. Вот так дела.

Прибор лежит на кровати у стены, а подергивающаяся стрелка указывает на область слева от нуля. Беру измеритель в руки, отвожу от стены – и стрелка возвращается на ноль. Ну, может, и не сломался. Подношу к компьютеру: на циферблате те же показания, что и раньше. К телефону – без изменений. Значит, прибор в порядке. Проблем нет. Кладу его на постель, на то же место, куда он упал, отскочив от стены, и стрелка вновь уходит в зону слева от нуля.

Но за стеной-то ничего нет! Я имею в виду, никакой электроники. Там только кровать, на которой спал Лайам, накрытая тем же одеялом, комод с его вещами, записки от Эбби.

Его компьютер я забрал себе, как и все остальные вещи, представляющие хоть какую-то ценность. Я вдоль и поперек перерыл содержимое его ящиков, чтобы уверенно утверждать: ничего интересного там не осталось.

Спокойно! Иду в комнату Лайама, включаю свет, закрываю за собой дверь. Прошло два года, а тишина и пустота в комнате брата по-прежнему каждый раз становятся для меня неожиданностью. Вот на этом потрепанном синем одеяле в ногах кровати обычно спал Колби, даже если Лайама не было дома. И теперь это одеяло – еще одно напоминание о том, что мы потеряли.

Я держу измеритель в руке, а стрелка дергается: то указывает на ноль, то уходит влево, в зону ниже нуля. Я проверяю ящики стола, заглядываю под кровать, в комод – ничегошеньки.

Наверное, источник в стене. Там проходят трубы, провода и вентиляция – они-то и создают электрическое поле. Где-то, видимо, повредилась проводка. Что ж, есть только один способ это проверить.

Спускаюсь в подвал, открываю электрощиток и одним движением, не контролируя себя, отключаю электричество во всем доме. Не контролируя себя, потому что я внезапно понимаю, что стою в абсолютной темноте, в подвале, в руках у меня только измеритель электромагнитного поля, а смотреть на табло я не хочу. Не контролируя себя, потому что сложно заниматься поисками сверхъестественного и не давать волю воображению. Потому что, если существуют одни явления, то и другие вполне могут существовать.

У дисплея есть подсветка, и даже в темноте я вижу, что выглядит он как обычно. Я начинаю медленно двигаться, подсвечивая себе прибором на манер фонарика. Поднимаюсь по лестнице в комнату Лайама. И моментально покрываюсь мурашками. Стрелка двигается по тому же принципу: ноль – влево, снова ноль – влево. Постоянно падает в отрицательную зону.

Я холодею от ужаса. Темнота нашептывает мне, что в комнате есть Нечто. Я разом вспоминаю все истории о привидениях. От страха и мыслей о брате у меня сводит желудок.

Мне семнадцать. Родители спят внизу. Как я могу бояться темноты? Как я могу бояться мерного тиканья измерителя? Как я могу бояться того, что стрелка без видимых причин уходит в красную зону? Пик – короткий. Пауза – длинная. Короткий пик. Длинная пауза.

Я выключаю измеритель. Потому что мне страшно. Страшно от той закономерности, которую я вижу на экране. Я спускаюсь вниз и захожу в комнату родителей. Как и ожидалось, отец храпит.

– Нолан? – зовет мама.

Шуршат простыни.

– Да, мам, это я. Извини, что разбудил. Свет отрубился. Пойду включу предохранители.

– Погоди, я с тобой.

Мама встает, берет фонарик – не хочет, чтобы я один спускался в подвал. Да я просто недоразумение ходячее, а не почти взрослый мужчина.

Два часа ночи. Сна ни в одном глазу. Меня терзает предчувствие, очень похожее на то, двухлетней давности. Будто мне приснился сон, который я напрочь забыл. А когда он вспомнится, будет уже поздно. Так я и оказываюсь возле компьютера и ловлю себя на том, что в поисковике ввожу «Отрицательный электромагнитный сигнал».

По запросу ничего не найдено. Добавляю слово «повторяющийся». Тоже безрезультатно. Все показания электромагнитного поля должны начинаться с нуля. Придется поверить: отрицательных сигналов не существует. Наверное, дело в приборе. Надо будет прикинуться, что он сразу сбоил, и потребовать магазин вернуть деньги или обменять на такую же модель.

Только вот… На бог знает какой странице мне попадается ссылка на форум ППВР. Сокращение знакомое, но расшифровку я не помню. Нажимаю на ссылку, и сразу на экране появляется полное название форума: «Программа поиска внеземного разума». На автомате чуть не закрываю окошко. Но мое внимание привлекает заголовок поста, опубликованного неким К. Дж.: «Сигнал на отрицательной частоте?»

В сообщении говорится о закономерности. И опубликовано оно сегодня.

5

Кеннеди

На мой пост на форуме утром дали семь ответов – и все они лишь подтверждают догадку. Говорят, что проблема в спутниковой тарелке, или кабеле, или в самой программе, что наиболее вероятно. Есть еще сообщение от пользователя Посетитель357.

Большинство заходящих на сайт без регистрации – тролли. А еще на форумах частенько сидят любители познакомиться. Вот поэтому мой ник состоит из инициалов и личные данные не заполнены. Сообщение Посетителя357 начинается так: «Привет. Сегодня снимал показания у себя дома при помощи ИЭПа. Прибор стабильно показывает отрицательное значение».

Я быстро гуглю ИЭП и разочарованно вздыхаю. Да этот парень не просто тролль, а еще и тролль, который охотится на призраков. Рука тянется удалить сообщение, но я почему-то останавливаюсь. Внимание привлекает следующая фраза – описание показаний: «Пик, затем пауза. Как будто сигнал пульсирует».

А дальше: «Я выключил электричество в доме. Очень похоже на помехи, которые описаны в твоем сообщении. Приятно знать, что не одному мне такое встретилось».

Я навожу курсор на окно ответа. Убираю. Снова навожу. Наконец решаю написать в личку: «Привет, Посетитель357! На этом форуме собираются люди, которые принимают сигналы ИЗ КОСМОСА, не из дома. Может, у тебя помехи другого типа (от микроволновки, например?). Но если пришлешь мне полученные данные, я могу посмотреть. К. Дж.».

Совершенно ясно, что причина моего сигнала – либо в механической поломке, либо в проблемах с компьютером. И я знаю только одного человека, способного мне помочь. Четыре долгих гудка в трубке. Я уже приготовилась отключиться, когда на том конце наконец отвечают.

– Алло, – говорит она коротко, смущенно.

– Привет, Лидия. Это Кеннеди.

– Да, Кеннеди, я узнала. Имя высветилось.

Неловкое молчание.

– Ага, – говорю я.

Лидия снова откашливается.

А чего я ждала? Мы шесть месяцев не разговаривали – откуда тут взяться непринужденной беседе? Ситуация тем более неловкая, что до этого мы разговаривали лишь потому, что она – лучшая подруга Марко, а я была его девушкой. Совсем неловкая, потому что я как-то услышала, что она обозвала меня за глаза «дитя кукурузы», а никто даже не удивился. Значит, не в первый раз такое случилось. Я потом загуглила, что это за «дети кукурузы», но не нашла с собой никакого сходства. И тем интереснее мне стало, что именно она имела в виду.

– Хотела попросить тебя помочь мне с компьютером, – наконец выговариваю я.

– Я без машины.

– Понятно. Но машина не нужна. Компьютер у меня дома, рядом со спутниковой тарелкой. Можно пешком дойти. Ты ведь была там сегодня ночью.

После этой фразы ей уже не соскочить.

– Хорошо, – произносит она будничным тоном, а ведь я только что обвинила ее в проникновении на место преступления, где она вообще не имела права находиться. – А что случилось с компьютером?

– Без понятия. Поэтому я к тебе и обратилась. Буду там через час.

Когда я подъезжаю к дому и заворачиваю на задний двор, Лидия уже ждет меня, прислонившись к изгороди. Я откатываю велик под навес и делаю приглашающий жест рукой. Она осторожно отходит от забора, будто боится приближаться к дому. С другой стороны, час назад я обвинила ее в нарушении границ моей собственности, так что сама виновата.

Лидия привлекает внимание даже издалека: высокая, стройная, коричневая кожа оттеняет ореховые глаза. Когда я впервые увидела ее с Марко («Знакомься, это Лидия, моя подруга»), во мне взыграла ревность и даже чувство неполноценности, но вскоре стало ясно, что Лидию интересует исключительно Саттон, а Саттона – исключительно Лидия.

– Ну, и что надо посмотреть? – спрашивает она, стараясь не встречаться со мной глазами.

– Или комп в сарае, или спутниковую тарелку, – отвечаю я, направляясь к импровизированной обсерватории.

– Комп и тарелка не одно и то же, – бубнит Лидия.

Мы с ней шагаем в такт, а под ногами трещит сухая трава – ее никто не поливает, и солнце выжгло всю зелень. На установленной на сарае антенне играют солнечные блики, а затем облако заслоняет солнце.

Я открываю дверь, и Лидия брезгливо морщит нос: в тусклом свете летает пыль, пахнет землей и древесиной.

– Вау! – ее вторая реакция, потому что она видит, как Элиот все оборудовал.

Три монитора, на столе жужжат три системных блока, пучок проводов уходит в отверстие в стене и затем под землю, откуда они тянутся к тарелке. По крайней мере, я так думаю. Честно говоря, никогда не запаривалась по поводу того, что к чему здесь подключено. Еще в сарае есть большая коробка с проводами, наушниками, колонками: Элиот, похоже, на самом деле верил, что однажды установит контакт с внеземным разумом. В этом был весь мой брат: искать великое и не обращать внимания на мелочи под ногами.

Помню, он как-то сидел на кухне с ноутом, увлеченно работал. Пришла мама и стала говорить, что ему нужно подстричься, что он похож на чучело, что из-за челки ему вообще ничего уже не видно. И что Элиот? Вместо того чтобы пропустить мамины слова мимо ушей, как сделал бы любой нормальный человек, он на тридцать секунд оторвался от ноута, встал, достал ножницы из ящика рядом с холодильником и одним движением остриг себе челку, стряхнув темные пряди в мусорку. Мы с мамой уставились друг на друга, раскрыв рты, а он спокойно вернулся за ноут. Наконец мама затряслась в припадке беззвучного смеха, и я – куда деваться? – к ней присоединилась. А Элиот высунулся из своего мирка ровно настолько, чтобы улыбнуться нам и весело сверкнуть глазами из-под кривой челки.

Не дожидаясь моего приглашения, Лидия устраивается в кресле перед мониторами и нажимает на какие-то клавиши. Хмурится, наклоняется к экранам, вглядываясь в зеленые линии на черном фоне, которые состоят из пиков и ровных участков с циферками внизу.

– Мануал есть? – спрашивает она, не отрываясь от мониторов.

В сарае больше ничего нет. Деревянная обшивка, окошко, из которого видно тарелку, установленную в самом центре участка и направленную в небо. Кресло и стол с компьютерами внутри.

– Могу поискать.

Где-то в доме стоит коробка с личными вещами Элиота: не исключено, что в ней лежат его тетради с записями и мануалы к оборудованию. Мы сохранили все его вещи, но риелторша или еще кто-то убрал их подальше с глаз покупателей: утащил наверх, в кладовку, будто они ничего не значат. Я переступаю с ноги на ногу в ожидании ответа. Лидия поворачивается, ловит мой взгляд. Она тоже ждет.

– О’кей. Я быстро.

Я выхожу из сарая. Палящее солнце печет затылок. Возле крыльца я чувствую, как наэлектризован воздух – даже волосы встают дыбом. Пытаюсь избавиться от этого ощущения и через окно в спальне Элиота вновь проникаю в дом.

То ли кондиционер стоит на более низкой температуре, чем я думала, то ли разница с уличной температурой слишком велика, но уже в холле я вся покрываюсь мурашками. Справа моя комната. Затем гостиная – с перекошенными картинами и фотографиями. Слева лестница в заднюю половину, откуда можно подняться на чердак.

Когда мы с Джо спорили о доме, я настаивала, что мы можем отремонтировать эту часть. Отрезать ее, отгородить, сделать перепланировку. Нас всего двое – и первого этажа будет более чем достаточно. Но пока все осталось как было.

Кладу ладонь на перила, большой палец – в канавку. Стены выкрашены свежей краской. Ковровое покрытие новое. Перила тоже заменили: теперь здесь столбики из красноватого отполированного дерева. Тут темнее, чем в других комнатах, потому что до окон далеко, но я не включаю свет. Это одновременно и мой дом, и не мой. Стоит закрыть глаза, как появляется Сумеречный дом. Опускаю взгляд и ставлю ногу на первую ступеньку: не по центру – с краю. Перешагиваю через следующую. Ну что за идиотизм? Чем я лучше Джо, который вообще сюда не заходит? Будто это может что-то изменить…

Всего лишь ступенька. Всего лишь дом. Не мой, чужой. В это легко поверить. Новый пол, новая лестница, новое ковровое покрытие. Но воображение не срабатывает. Иду вверх. Ступенька за ступенькой. Площадка второго этажа. Справа комната, где мы смотрели телик, слева – кладовка. По размеру – нечто среднее между спальней и ванной. Здесь пахнет картоном и озоном, будто ее не проветривали несколько месяцев. Коробки не подписаны. В самом деле, зачем? Элиоту они больше не понадобятся, он не станет спрашивать: «А где мои ботинки? Где книги?» Вот только мне теперь придется попотеть, чтобы найти нужную.

Я стою над ближайшей коробкой и жду, что сейчас раздастся голос брата: «Кеннеди, а ну-ка убери нос от моих вещей!» Все бы отдала за эти слова! Внутри лежит его одежда, и мне чудится, что он рядом. Только это не он. Это всего лишь запах стирального порошка, которым пользовалась мама.

Перерыв половину коробок, я все-таки нахожу ту, куда сгрузили вещи из ящиков стола: записные книжки, дневники – содержимое его головы. Коробка набита битком, но и внутри, конечно, ничего не подписано, поэтому я забираю ее целиком и спускаюсь, уткнувшись носом в крышку, не глядя на лестницу. Не смотреть! Главное – не смотреть!

Не останавливаясь, выхожу из дома и иду к сараю. Надеюсь, Лидия сможет разобраться, что мы ищем.

6

Нолан

Да со мной играют в кошки-мышки! Как это понимать? Он шутит? Или серьезно? «Пришли мне свои данные, тогда я пришлю тебе свои».

Подобные фразы звучали на всех семинарах по борьбе с похищениями детей, на которых были мои родители или которые они обсуждали. Этот К. Дж. – какой-то подонок, принявший меня за беспомощного ребенка. Он думает, что сейчас я пришлю ему свою фотку, затем он назначит мне встречу на темной подземной парковке какого-нибудь торгового центра, где не работает ни один фонарь, там заманит меня в белый фургон, и все – поминай как звали. Нашел дурака.

Хотя дураком я себя и так чувствую – сейчас, когда на улице светит солнце. Может, мне все приснилось? Или воображение разыгралось, вынудив меня игнорировать доводы рассудка?

Правда, есть одна проблема: измеритель по-прежнему ведет себя так, словно в комнате Лайама что-то есть. Я включаю камеру на телефоне, направляю на ИЭП и подношу прибор к стене. Вот теперь у меня в любом случае будут доказательства.

Почему стрелка отклоняется от нуля? Что ж, я сходу могу придумать несколько причин. Магнитное поле, источник которого я не учитываю. Или вспышка на солнце. А еще она может реагировать на провода, идущие вдоль дороги, или соседский электрощиток. Ночью я все перепроверил с другим оборудованием, но оно не показало ничего необычного. Стандартные колебания, какие-то помехи. Но я не могу отвести глаз от стены, за которой находится комната Лайама. Затем опускаю взгляд на прибор, спрятанный под столом. И это странное ощущение, которое не позволяет выкинуть из головы мысль о доме – доме Джонсов.

Вчера я отклонился от обычного маршрута и не пошел в дальний конец парка. Я поднес измеритель к стене того дома. Потом услышал шаги. Увидел девчонку. Она уехала на велосипеде, темные волосы развевались за спиной. Она крутила педали изо всех сил, будто за ней кто-то гонится. И мне стало страшно. Я понесся через поле, назад в парк, к машине.

И вот теперь-то главный вопрос. А если то, что я ищу в парке, происходит не только в парке, но и в том доме? Если вчера я как раз на него и наткнулся? Я бросаюсь искать в интернете статьи о преступлении двухлетней давности и сразу же нахожу несколько ссылок. «Двойное убийство потрясло Вест-Арбордейл». В статье есть снимок дома, одиноко стоящего посреди поля. Фотографировали издалека, поэтому он выглядит пустым и заброшенным. Перечитываю. Ничего сверхъестественного. Дело раскрыто. Никаких тайн. Но я хорошо помню чувство, возникшее, когда я заглянул в окно к Джонсам. Впервые оно посетило меня накануне исчезновения Лайама. Его я не спутаю ни с чем.

Звонок телефона внизу заставляет меня отпрянуть от экрана. Стены обретают физические очертания. Пахнет блинчиками. Скрипит входная дверь. Гудит мамина машина. Итак, безупречный план готов: сначала блинчики, затем – побег.

С рюкзаком через плечо я ем у барной стойки, а папа скидывает себе на тарелку очередной горячий блин.

– Спасибо, пап, – с набитым ртом благодарю я и направляюсь к выходу.

– Не забыл, что обещал сегодня нам помочь? Я уйду в час, а Майк раньше трех не появится.

Конечно, забыл.

– Да, не проблема.

Спасибо, что есть Майк, на которого, в отличие от меня, можно положиться. Он всегда готов прийти на помощь, если у него есть время, поэтому мое постоянное отсутствие не вызывает особых вопросов. Но Майк разрывается между нашим домом и приютом для несовершеннолетних, в котором они начинали работать волонтерами еще с Лайамом. Так что два часа в воскресенье, которые нужно провести дома, – для меня далеко не худший вариант.

Из гостиной доносятся приглушенные голоса.

– Новые волонтеры? – спрашиваю я.

Отец заглядывает туда.

– Второкурсники из колледжа, – отвечает он и умолкает. Кажется, мы оба вспоминаем, сколько бы сейчас было Лайаму. Отец откашливается. – Дейв и Клара. – Хмурится. – Или Сара. – Пожимает плечами: какая, мол, разница.

Действительно, какая? К концу лета их и след простынет. Ну останется у них в резюме строчка – и никакого следа в жизни.

Я тоже заглядываю в гостиную, и на мгновение мне кажется, что на диване сидят Лайам и Эбби и смеются над чем-то, известным только им двоим. Дейва я знаю – такого рыжего трудно забыть. Я помню его со школы – выпуск Лайама. А девчонку вроде до этого не видел.

Отец недовольно смотрит на рюкзак, между бровями появляется глубокая складка.

– Снова в библиотеку?

– Экзамены, пап, – поясняю я, а он рассеянно кивает, будто экзамены существуют в какой-то параллельной реальности. Или же понимает, что я нагло вру.

Учителя считают, что я не выкладываюсь по полной. Только никого это не волнует. Попробуй-ка показать лист с итоговыми оценками в комнате, до потолка увешанной фотографиями пропавших детей. И сразу все встанет на свои места. Некоторые вещи отойдут далеко на периферию. И я – среди них.

В этот раз я проезжаю мимо входа в парк Фридом Бэттлграунд. Если верить карте, от этого поворота две мили до Джонсов. Улицу я нахожу без труда, а вот с номером дома – проблема. Я дважды промахиваюсь, пока наконец не замечаю табличку, похожую на километровый знак с полустертыми цифрами. Дом отсюда тоже едва виден: он прячется за деревьями в конце длинной грунтовой дороги.

Грунтовка уходит влево. Я сворачиваю и вскоре натыкаюсь взглядом на почтовый ящик. Он выглядит обманчиво приветливым: блестит на солнце, украшен красным флажком. Наконец деревья остаются позади и мне открывается хороший обзор: дом стоит посреди поля, которое справа тянется до густых зарослей парка, а слева – до забора соседнего участка.

Я паркуюсь прямо напротив крыльца. Когда выхожу из машины, в воздухе еще висит поднятая колесами пыль. Внимательно прислушиваюсь – нет ли кого? Но все спокойно. Вдалеке поют птицы, в траве жужжат насекомые. Солнце высоко, яркие лучи отражаются от окон на фасаде, и мне приходится зажмуриться, чтобы не ослепнуть.

– Ладно, – говорю я себе, достаю из машины рюкзак и закидываю на плечо.

После секундных размышлений фотографирую дом на телефон. Включаю программу навигации, отмечаю джи-пи-эс-координаты. Все ради науки, в конце концов. Отмечаю время суток. Солнце высоко в небе. Жарко. Место: Вест-Арбордейл, Вирджиния, Лэнс-Роуд, 323. Только необходимая информация. Или я сам себя обманываю, чтобы оттянуть момент?

– Ладно, – повторяю еще раз. Телефон оставляю в машине, чтобы не давал помехи, поднимаюсь на крыльцо со своими приборами и, приложив ладонь козырьком ко лбу, вновь заглядываю через окно в дом. Все в точности как вчера: перекошенные картины на стенах, немедленное ощущение, что здесь что-то не так.

Дрожащей рукой достаю ИЭП из рюкзака и подношу к окну, но ничего особенного не происходит. Прибор выдает те же стандартные показания, что и у меня дома. Электрическое поле в норме: стрелка не дергается, ведет себя как обычно, не заваливается влево. Делаю заметки, снимаю показания другими приборами.

Начинаю обходить дом вдоль фасада. Крыльцо поскрипывает под ногами. Задеваю рукой подвесные качели, и звякает цепь, на которой они закреплены. Напротив входной двери чувствую, что по ногам тянет холодный воздух. Замираю на месте. Прижимаюсь ухом к двери. Думаю… нет, надеюсь, что это включился кондиционер. Но на всякий случай стучу. Стучу! Стучу в дверь пустого дома, потому что по ногам тянет холодным воздухом. Ну ты даешь, Нолан!

Поддавшись порыву, кладу ладонь на ручку и поворачиваю. Ручка поддается. Горло сжимает спазм. Сердце останавливается. Да какого черта я делаю? Но я доворачиваю ручку и открываю дверь. Наружу вырывается поток воздуха. Я был прав – кондиционер. Смеюсь, пытаясь восстановить дыхание.

С порога дом выглядит как любой другой. Потертые деревянные полы, кофейный столик грубой работы, раздернутые занавески. Только перекошенные картины портят впечатление – из-за них кажется, что по комнате пронесся ураган. А еще есть запах. Запах новизны. Так пахнет ковровое покрытие в магазине, свежая краска, мастика для дерева и ароматизаторы с запахом елочки, которые вешают в машине у лобового стекла. Эти запахи будто призваны что-то замаскировать.

Вспоминаю статью, которую я прочитал, ее заголовок, фото… Переступаю через порог. Закрываю за собой дверь и жду, но ничего не происходит: сигнализация не срабатывает, свет не включается, телефон не звонит. Тогда я решаю рискнуть.

С ИЭПом наперевес я начинаю обход первого этажа. Все двери открыты, но в комнаты я не захожу. Просто иду по дому, глядя на циферблат. Кухня. Гостиная. Три спальни. В задней части дома коридор сворачивает, окон здесь нет, и меня окружает полумрак.

Темная лестница ведет куда-то вверх. Здесь новыми вещами пахнет сильнее всего. Потому что здесь все и случилось. Я на мгновение зажмуриваюсь, пытаясь представить сцену преступления, но тут слишком темно. Шарю рукой по стене и нащупываю выключатель. Вспыхивает свет, ослепительно яркий, – наверное, лампочку тоже вкрутили новую. Все вокруг начинает гудеть, будто воздух заряжен. В висках стучат предвестники головной боли.

Рука, в которой я держу измеритель, дрожит. Стрелка ползет вправо. Я сбрасываю рюкзак на пол, чтобы достать блокнот и записать показания, но карандаш пляшет в непослушных пальцах. Теперь я вижу, что ковровое покрытие примято: кто-то прошел наверх и обратно. Выключаю свет, и стрелка замирает. Это было всего лишь влияние электричества. Обычный бытовой фон. А по лестнице ходили риелтор и потенциальные покупатели.

Без света в коридоре вновь правят тени. Вот здесь их обнаружили. Но это не все детали. Саттон рассказывал – шепотом рассказывал всем, кто оказался с ним в бейсбольном лагере, собравшем игроков трех округов. Говорил, что именно она их нашла. Его знакомая девчонка. Нашла прямо на лестнице.

7

Кеннеди

В сарае Лидия встречает огромную коробку взглядом, полным удивления: – Ты ведь в курсе, что именно мы ищем?

– Я надеялась, ты сможешь разобраться, – отвечаю я, тяжело опуская коробку на пол между нами.

Покусывая кончик ногтя, Лидия садится на корточки, но к содержимому коробки не притрагивается. На обложке верхней тетради – надпись чернилами от руки: «Элиот Джонс».

– Это все принадлежало ему?

– Да.

Я достаю из коробки стопку тетрадей и раскладываю веером, чтобы вывести Лидию из транса. Ведь это всего лишь бумага.

Она берет несколько тетрадок. Открывает на первой странице, закрывает.

– По физике. Не то.

Так она перебирает половину коробки, пока наконец не восклицает:

– О! Погоди-ка!

Забирается обратно в кресло перед мониторами, впивается в них глазами, а пальцы барабанят по столу в такт музыке, которую я не слышу.

– Что ты?..

Лидия поднимает указательный палец, чтоб я замолчала. Солнечный луч бликует на выкрашенном золотым лаком ногте. Зажав карандаш в зубах, Лидия начинает печатать.

– Я просто смотрю… – неразборчиво говорит она, не вынимая карандаша, – как работает скрипт. Чтобы понять, что сломалось, нужно сначала понять, как оно должно работать.

Экран гаснет, на черном фоне бегут команды. Я изо всех сил пытаюсь вникнуть в происходящее. И заодно продолжаю листать тетрадки Элиота: вдруг найду какие-то особые записи, заметки. Представляю, как он сидел за столом: в одной руке учебник, другой что-то пишет в тетради. Когда Элиот погружался в работу, я могла зайти к нему в спальню, встать у него за спиной, и он, если был в наушниках, – а он их почти всегда надевал – меня даже не замечал. Я очень любила эту игру. Подходишь как можно ближе и неожиданно кладешь руку ему на плечо. Или кричишь: «Буу!» Обычно Элиот подскакивал на стуле, ронял ручку, орал от испуга, а потом хохотал вместе со мной.

С его записями есть только одна проблема: Элиот был человеком очень организованным, но с творческим мышлением. И результаты своих озарений фиксировал так, что кроме него понять их не мог никто. Никаких названий. Никаких выводов. Но я не сдаюсь.

Тишину разрывает резкий звонок моего телефона. Хватанув ртом воздух, как человек, который уснул в ванной и ушел под воду, я достаю мобильный из кармана. Лидия убирает руки от клавиатуры и внимательно смотрит на меня.

Звонит Джо. Я успеваю ответить до того, как он начнет нервничать, названивать соседям, расспрашивать, не видел ли меня кто.

– Алло!

– Кеннеди! Где ты? – в его голосе отчетливо звучит раздражение.

Я хмурюсь. Сейчас воскресное утро. Он наверняка еще толком не проснулся. Взвесим риски: вряд ли стоит врать, что я у Альбертсонов, если он дома. Надо называть место, от которого можно быстро доехать на велике.

– Я с подругой.

Джо выдерживает паузу, прежде чем повторить вопрос:

– Кеннеди, где ты? Нам скоро выезжать.

– Выезжать?

– Выезжать. Ты же прекрасно знаешь об этом, Кеннеди. – Джо явно злится.

– Я забыла, – отвечаю я, поджав губы.

Рядом Лидия крутится на стуле. Мерзко, что она слышит наш разговор.

– Забыла? – Джо повышает тон.

Он часто повторяет за мной фразы – давно заметила. Наверное, ждет, что слова обретут дополнительный смысл. Уилл тоже любил так делать, когда мы вместе обедали. Сидел напротив за столом – и повторял. Но вряд ли его действительно волновало, что я говорю. Скорее, он хотел показать свою заинтересованность – ведь я была дочерью женщины, с которой он встречался.

– Извини.

Джо вздыхает.

– Я встал, а тебя нет.

Похоже, он пытается обвинить меня сам не знает в чем.

– Я забыла сказать, что договорилась встретиться с подружкой.

– Встретиться с подружкой?

Снова повторяет. Нет, нельзя обвинять его в недоверии. Но последний раз я на выходных встречалась с подружкой… Когда? Да еще до того, как переехала к Джо.

– Да, именно. Лидия, поздоровайся с моим дядей, пожалуйста, – говорю я и протягиваю трубку.

Лидия смотрит на меня как на умалишенную, но все-таки произносит:

– Привет, дядя Кеннеди.

Кажется, такой поворот успокаивает Джо, потому что он смягчается:

– Ладно, но нам через час уже надо выезжать. Тебя забрать?

Я съеживаюсь от мысли, что по пути к Лидии он проедет мимо этого дома. Вряд ли следует привлекать внимание к тому, что здесь пролегает мой постоянный маршрут.

– Не надо. Я рядом. Скоро буду.

Вешаю трубку, Лидия снова утыкается в монитор. Вопросов не задает.

– Мне… Мне нужно идти, – говорю я.

Лидия прекращает печатать, поворачивается на кресле, карандаш по-прежнему зажат между зубов. Затем она достает его, вертит между пальцев и молчит, будто тщательно подбирает слова.

– Я могу побыть здесь, – наконец предлагает она. – Поискать еще, сколько нужно. Если ты не против.

– Не против. Спасибо. Звони, если что, хорошо? – Я говорю это с искренней благодарностью, почти улыбаясь.

Лидия делает прощальный жест рукой, но на самом деле она уже снова поглощена происходящим на мониторе.

Я вывожу велик из-за дома и застываю: на подъездной дорожке стоит машина. Старая, синего цвета. Наверное, риелторша приперлась проверить, все ли в порядке, прежде чем привести очередных покупателей. Мысленно отвешиваю себе подзатыльник: уходя, я забыла закрыть входную дверь. Представляю, как она поправляет картины и звонит Джо: «Вы не поверите, я приехала – а тут открыто. Похоже, в доме снова кто-то был».

Стараясь двигаться бесшумно, как мышка, я подбираюсь к машине. На заднем стекле толстый слой пыли. Так и тянет написать что-нибудь пальцем. Например, «Эй!», или «Помогите!», или «SOS». А еще лучше – «Беги! Беги прочь!» Морщу нос. Не пойдет. Дешевые трюки. Что-то я теряю квалификацию.

8

Нолан

Миссия провалена. Сам уже не знаю, что я забыл в этом доме, что надеялся здесь обнаружить. Связь, наверное. Знак. Я ищу доказательства того, что мир устроен сложнее, чем мы думаем. И хочу понять, почему мой прибор по-дурацки ведет себя возле комнаты Лайама, даже когда во всем доме отключено электричество.

Нужно отрубить электричество в доме Джонсов, вот что я скажу. Быстро осматриваю пространство под лестницей, заглядываю по очереди во все комнаты, но распределительного щитка не нахожу. А подвала здесь, кажется, нет.

Скорее всего, рубильник в гараже. Я выглядываю в заднее окно и вижу два строения. То, что поближе, – явно гараж на две машины. А за ним что-то вроде конюшни или хлева. Выхожу на улицу через кухню, спускаюсь по деревянным ступенькам – они выглядят свеженькими, будто их недавно сколотили. Где-то недалеко, среди деревьев, заводит песню цикада, и к ней тут же присоединяются соплеменники – теперь верещит и рыдает целый хор. У меня дрожат руки, и я начинаю думать, что это намек: пора разворачиваться и бежать к машине. Происходи дело ночью, я бы так и поступил.

В гараже двойные автоматические ворота, снаружи ручек нет, зато есть несколько окон. Но внутри не видно ни машин, ни коробок. Только гора хлама, над которой – бинго! – висит распределительный щит. Окна не открываются, а вот задняя дверь оказывается не заперта, будто внутри нет ничего ценного. В гараже пахнет выхлопами и бензином – то есть машина здесь когда-то стояла. А теперь остался только призрак…

Под электрораспределительным щитком есть большой красный рубильник – его-то я и опускаю вниз. На мгновение все лампы вспыхивают необычайно ярким светом, будто электричество включили, а не выключили. Совсем как в холле, когда загорелась и загудела лампочка над лестницей. А затем все гаснет.

Я быстро возвращаюсь в дом и делаю несколько замеров. Но особой разницы в показаниях не обнаруживаю. Три спальни. Темная лестница. Напрасная трата времени. Ничего похожего на то, с чем я столкнулся в комнате Лайама. Ничего, что дало бы основания искать здесь следы энергии или чего-то еще. Но наверх я не поднимаюсь – не могу ступить на лестницу. Она – своеобразная черта, которую нельзя пересекать. По спине бегают мурашки, у меня такое чувство, будто за мной кто-то наблюдает.

Иду в гараж, поднимаю рубильник. Затем запираю заднюю дверь и проверяю, чтобы в доме не осталось следов моего пребывания. И выхожу через главную дверь. С крыльца уже видна машина. Я смотрю на заднее стекло и понимаю: что-то не так. Подхожу ближе, и дыхание перехватывает.

Все пыльное заднее стекло покрыто отпечатками ладоней – точно кто-то оказался заперт внутри машины и рвался на свободу. Перед глазами встает прижатое к стеклу лицо узника. По телу пробегает дрожь, потому что я сразу представляю себе Лайама. А следом – Эбби. Провожу пальцем по слою пыли, по следам – да их оставили снаружи! Оставил вполне реальный человек. Но осадок все равно дерьмовый.

Сердито стираю отпечатки краем рукава. Здесь кто-то был. Возможно, этот человек до сих пор здесь. Я вдруг вспоминаю, что вообще-то без разрешения пробрался в чужой дом. Торопливо сажусь за руль, захлопываю и блокирую дверь. Смотрю, который час, ведь еще надо успеть вернуться домой вовремя, чтобы сменить отца.

На телефоне пропущенный звонок и голосовое сообщение. Запускаю двигатель, кондиционер тут же выплевывает потоки холодного воздуха. А я вглядываюсь в зеркало заднего вида, чтобы убедиться: никто не подкрался к машине и не собирается орать: «Убирайся!»

Прослушиваю голосовое сообщение, но оно пустое. Нет, не так: какой-то звук есть, но его не разобрать. Прибавляю громкость, напрягаю слух, но слышу только шум, похожий на треск статического напряжения. И больше ничего. На всякий случай звоню домой. Одного ребенка родители уже лишились, поэтому, если вдруг мама или папа меня искали, а связь дала сбой, зачем заставлять их нервничать?

– Да, Нолан! – Отец берет трубку так быстро, что есть все основания предполагать: он звонил.

– Привет, ты звонил?

– Нет, – отвечает он и понижает голос. – Мама, наверное. У нас Эбби. С родителями.

Щурясь от солнца, я вглядываюсь сквозь лобовое стекло в заросли деревьев. При чем тут вообще Эбби и ее родители? Только если он позвал их посидеть на телефонах, потому что я перепутал время?

– Я думал, что должен вернуться в обед.

Отец молчит. А мне кажется, что я слышу еще что-то. Что-то похожее на треск статического напряжения – то нарастающий, то угасающий. Наконец папа говорит:

– Мы тебя ждем, Нолан.

Когда я захожу в дом, меня поначалу никто не замечает. Кажется, Дейв и Сара или Клара – волонтеры из колледжа, ушли. Эбби сидит в гостиной на продавленном диване, зажатая между своими родителями. Вид у них троих слегка нелепый. Мама сидит на стуле напротив Эбби, а папа стоит у мамы за спиной, положив руку ей на плечо. В воздухе висит тяжелая тишина. Я такое уже видел. После хаотичных поисков в лесопарке, осмотра в комнате, допросов полиции, после того как все ушли и оставили нас один на один со случившимся.

Эбби замечает меня первой.

– Нолан, – говорит она, и мои родители поворачиваются к дверям.

Кажется, это первый раз, когда она заговорила со мной после того случая в машине. Эбби всегда была очень худенькой, а в колледже стала казаться еще тоньше. Или я изменился. Смотрю на нее – и внутри все сжимается.

– Нолан, сядь, пожалуйста, – говорит отец.

Я пропускаю его слова мимо ушей и остаюсь стоять там, где стоял: одной ногой на пороге.

– Что происходит?

Отец протягивает ко мне руку, будто хочет притянуть к себе.

– Папа?

Он качает головой.

– Мы не знаем. Эбби по электронной почте пришло письмо. И мы сразу позвонили агенту Лоуэллу.

– В смысле? – переспрашиваю я, потому что ничего не понимаю.

В разговор вступает Эбби:

– Мне пришло письмо. По электронной почте. На прошлой неделе. «Я знаю, что случилось с твоим парнем» и…

– Ты шутишь?

Я захлопываю за собой дверь, прерывая рассказ и заставляя ее вздрогнуть от неожиданности. Стоя обеими ногами в собственном доме, я смотрю на Эбби и возмущенно трясу головой. Нет! Я не допущу, чтобы из-за какого-то глупого письма все началось сначала.

– Да это наверняка шутка! – говорю я.

Мать держит Эбби за руку. Одна – копия другой. И обе смотрят на меня.

– А зачем кому-то шутить по этому поводу? – спрашивает мой отец.

– Ну ты же сидишь в интернете! – с нажимом произношу я и подхожу ближе. Знаю, они понимают, о чем речь. Люди в сети раздают советы направо и налево – бесполезные, необдуманные.

Прищурившись, смотрю на Эбби.

– А на какой адрес пришло письмо?

Белокурые волосы падают на лицо, и она глядит из-под них, в глазах стоят слезы.

– На мой адрес в колледже.

– Ну и откуда у человека, который замешан в событиях двухлетней давности, твой новый электронный адрес?

– Его легко найти, – не сдается Эбби. – Он указан на сайте колледжа.

– Папа… – Я взываю к разуму отца, но, кажется, поздно: взгляд у него сосредоточенный, до боли знакомый. И мама не пошевелилась с тех пор, как я вошел. Мне становится плохо. Снова. Все начинается снова, и помешать этому нельзя.

– Хватит, Эбби! – говорю я и поворачиваюсь к родителям, взмахиваю рукой. – Да разве вы не видите? Она всего лишь хочет привлечь внимание! Пока она была тоскующей вдовой, все ей сочувствовали, а потом все прекратилось: теперь она никто, никому до нее нет дела.

– Нолан! – отец почти кричит. То есть он не кричит. Но готов.

Эбби делает резкий вдох.

– Какой же ты жестокий, – шепчет она.

Может, это и правда. Только кто-то должен был это сказать. Для их же блага.

Я бегом поднимаюсь к себе. Исчезновению брата нет разумных объяснений. Мы перебрали все варианты. А из-за Эбби и этого дурацкого письма все может начаться заново. Неужели она не видит, что творится на первом этаже у меня дома?

Я расхаживаю по комнате, весь на адреналине. Надо что-то делать. Вытряхиваю рюкзак, достаю ИЭП, подношу к стене спальни Лайама. Ничего. Сигнал пропал. Иду в комнату брата – ничего. Изо всех сил хлопаю по торцу прибора, стрелка дергается. Снова снимаю показания. Ничего. Становится страшно: а вдруг мне показалось? Вдруг я принял за реальность то, что было игрой воображения?

Дрожащими руками включаю на телефоне видео, записанное сегодня утром. Просто чтобы убедиться, что оно существует, что все было на самом деле. На экране появляется изображение, и я облегченно вздыхаю. Все так, как я запомнил. Пик-пауза, пик-пауза, пик-пауза. С определенным интервалом.

Открываю сообщение К. Дж., подгружаю видеофайл в окно ответа и пишу: «Здесь что-то происходит…»

9

Кеннеди

Комнате, куда нас привели, не помешал бы ремонт. Мы с Джо сидим на пластиковых стульях – таких же, как в школе; напротив нас за столом расположился седеющий брюнет в коричневом пиджаке и очках с тонкой металлической оправой. Мятый галстук перекрутился и сполз набок, так что я борюсь с желанием перегнуться через стол и поправить его. Он вроде бы представился и даже назвал свою фамилию, но я не разобрала.

На голых стенах ни картин, ни фотографий, но краска местами отличается по цвету, значит, раньше там что-то висело.

– Спасибо, что пришли, – говорит Мятый Галстук. И я переключаю внимание с голых стен на стол: дерево вытертое, старое, наверное, уже и забыло, что такое полировка. – Кеннеди, ты наверняка слышала, что мы готовимся к предстоящему суду.

Большая трещина тянется по равнине стола прямо от меня, расходясь каньонами и оврагами, и я веду по ней кончиком ногтя.

– Кеннеди? – зовет Джо, вздыхает. – Да, она знает.

– Замечательно.

Мятый Галстук плюхает перед собой пачку бумаг. Может, стол треснул из-за того, что он ежедневно так делает? Галстук принимается раскладывать документы, и я вижу несколько листов, исписанных его почерком.

– Сегодня мы должны потренироваться отвечать на вопросы в том порядке, в котором их будут задавать. Конечно, ты все это уже говорила, но…

На миг я вновь оказываюсь в Сумеречном доме. Но он быстро исчезает: свежая краска, новое ковровое покрытие.

– Тогда зачем повторять? – интересуюсь я.

Джо снова вздыхает, а Коричневый Пиджак улыбается.

– Кеннеди, вопрос времени очень важен. Как и твои показания.

– У полиции они уже есть.

– Да, есть, – кивает он, смотрит на бумаги и поправляет очки. – Вот с ними давай и поработаем. Расскажи, пожалуйста, еще раз, где ты была в ночь с третьего на четвертое декабря?

Я вздыхаю.

– У Марко дома.

– У Марко Сальяно, – произносит он, то ли поправляя меня, то ли спрашивая.

Я не сразу понимаю, что он ждет моего ответа.

– У Марко Сальяно, да, – повторяю я.

– Отлично! – Он делает какую-то пометку, будто я только что дала правильный ответ в викторине. – Это тот Марко Сальяно, который проживает по адресу Вейл Роад, 15?

– Да.

Во всяком случае, я думаю, что это его адрес. Я всегда бегала к Марко напрямую через поле и не обращала внимания на название улицы и номер дома. Полиции я описала его дом как «третий справа от поля». Еще одна галочка.

– Хорошо. Четвертого декабря ты покинула дом своего парня Марко Сальяно, проживающего по адресу Вейл Роад, 15, примерно после часа ночи.

Он замолкает и смотрит на меня, подняв брови. Видимо, это был вопрос.

– А, да. Думаю, да. Я не знаю.

Галстук хмурится, смотрит в свои бумаги.

– Это твои показания.

– Так и я о том же. У вас есть мои показания. Человек, который их давал, явно помнил больше, чем я сейчас.

Мятый Галстук медленно моргает. За толстыми стеклами очков глаза кажутся неестественно большими. Ручка зависает над бумагой. Галочку он не ставит.

– Ты тот же самый человек.

Я мысленно закатываю глаза.

– Я знаю.

Галстук раздражается, а Джо нервно ерзает на стуле рядом со мной.

– Кеннеди, нам нужно, чтобы ты подтвердила все действия поминутно. Перед судом. Это важно.

– Я была уверена, когда давала показания. Разве этого недостаточно? Сейчас я не помню. Шесть месяцев прошло. – Всего шесть месяцев. Почти шесть месяцев. Без пары дней. – А вы помните, во сколько пришли домой шесть месяцев назад?

Мятый Галстук тяжело вздыхает, поворачивается на стуле, тянется к портфелю, и у меня появляется надежда, что наша беседа окончена. Но он достает диктофон.

– Это зачем? – резко спрашивает Джо.

Он, кажется, понимает в происходящем куда больше. И из-за его реакции меня охватывает паника.

Мятый Галстук толстым пальцем нажимает маленькую кнопочку.

– Иногда это помогает вспомнить, – говорит он, не глядя нам в глаза.

Джо хочет выхватить диктофон, но рука его замирает в воздухе. В комнате раздается тихий механический голос: «Четвертое декабря. Время: один час восемнадцать минут».

Я выпрямляюсь. Плечи напряжены. И тогда Джо накрывает ладонью диктофон, ударяя по кнопке.

– Вы считаете, это необходимо?

Не могу дышать. В комнате не хватает кислорода. Мятый Галстук недовольно смотрит на нас обоих.

– Если она не помнит, то да, необходимо.

Он снова нажимает кнопку, и Джо больше его не останавливает. На смену механическому голосу приходит живой, женский:

– Служба спасения слушает. Что случилось?

Несколько секунд в комнате слышен только звук дыхания с записи. И вдруг тишину заполняет мой голос:

– Случилось… случилось ужасное.

Я снова в Сумеречном доме…

– Мэм, назовите ваше имя и адрес, по которому находитесь.

Дыхание. Снова мой голос. Но я не отвечаю на вопрос оператора.

– Случилось. В холле что-то случилось…

– Мисс, вам угрожает опасность?

– Он ушел. Я видела его. Он ушел.

– Оставайтесь на линии. Я отправлю полицию по вашему адресу.

Джо отодвигается вместе со стулом, и резкий звук нарушает вновь повисшую на записи напряженную тишину. Сейчас выносить ее ничуть не легче, чем было тогда. Мы ждем, пока раздастся звонок в дверь и женщина на линии скажет мне подойти и открыть полиции. Я, не глядя по сторонам, буду подчиняться ее указаниям.

Джо снова щелкает кнопкой, и запись обрывается.

– Знаете что, – говорит он. – Думаю, сейчас не самое подходящее время. Кенни, подожди в коридоре.

Он давно уже так меня не называл. Очень давно. Но я не упускаю возможность выйти из комнаты. Джо дает мне несколько долларов, говорит пойти к автомату и взять ему газировку. «Ради всего святого, купи что-нибудь с кофеином!» – вот что на самом деле значит его просьба.

Я закрываю за собой дверь и оказываюсь в залитом светом флуоресцентных ламп холле. Мимо проходит человек в форме и кивает мне. Я веду кончиками пальцев по бороздкам на стене аж до самого выхода, где стоит вендинговый аппарат. Изучаю варианты. Бумага. Алюминий. Химия. Мое отражение в стекле. Гудение электричества внутри. Трещина в верхнем углу справа. Беру две колы и выхожу на улицу.

– Ну и?

Я поставила свою банку с колой в держатель для стаканов рядом с банкой Джо и забыла, где чья.

– Он тупой, – отвечаю я, отлепляя временный пропуск посетителя от рубашки. На нем указано мое имя, время посещения и красуется сделанная на входе зернистая черно-белая фотка с наполовину обрезанной головой. Я напоминаю привидение.

– Кеннеди, он на твоей стороне.

– Не знала, что у меня есть сторона.

Засовываю скомканный пропуск в карман.

– Если в их распоряжении запись с девять-один-один, то им вообще не важно, что я помню.

Джо тихо вздыхает, и я понимаю, что разговор закончен. Но он продолжает:

– Ты единственный свидетель, Кеннеди…

В голове не укладывается, как такое возможно, ведь в ту ночь надо мной сияли тысячи звезд. Но все продолжают твердить, что темнота скрыла нас от чужих глаз, а сильный ветер заглушил шум.

Джо вытягивает руку над приборной панелью. Я отворачиваюсь к окну, и тогда он берет колу. В небе белеет зигзаг – след от аэроплана. А мне начинает казаться, что через всю Вселенную пробежала трещина, которую не видит никто, кроме меня.

Когда мы с Джо возвращаемся домой, от Лидии нет ни звонка, ни сообщения. Поэтому я захожу на форум посмотреть, не ответил ли кто-нибудь на мой вопрос. Но во входящих одно-единственное сообщение – от Посетителя357. Он прикрепил видео, которое я немедленно запускаю.

Камера направлена на дисплей какого-то прибора, прижатого к голубой стене. Стрелка отклоняется влево от нуля, затем возвращается на ноль, затем снова уходит в отрицательные значения. В кадре только сам циферблат, поэтому непонятно, что вызывает колебания. Этот тип вполне мог сам спровоцировать такое поведение прибора и подделать показания. Я пересматриваю видео несколько раз, затем открываю расшифровку данных с радиотелескопа и запускаю в режиме реального времени в соседнем окне. И перестаю дышать.

Пик-пауза. Пик-пауза. Абсолютное совпадение. Я ошибалась. С программой все в порядке. И с тарелкой все в порядке. Я придвигаюсь к экрану. Руки покрываются мурашками.

Вопрос времени очень важен.

10

Нолан

Все забыли про обед. Все забыли, что расследование завершено и письмо на электронку никак не повлияет на его результат. Они ведут себя так, будто время до сих пор работает на нас, хотя прошло уже два года, и последние улики изучены вдоль и поперек. Будто где-то остался кусочек Нолана – и он непременно ускользнет, если они на сверхзвуковой скорости не переберутся в дом Эбби, чтобы посмотреть на анонимное письмо.

Когда в обещанные три часа пришел Майк, его быстро отослали обратно.

– Что случилось? – спросил он, окинув взглядом гостиную.

– Ничего особенного. Они сошли с ума.

Майк похлопал меня по плечу – он все понял. В первые месяцы после исчезновения Лайама в доме толпились его учителя, тренеры и друзья. А когда они стали постепенно отваливаться, Майк привел на помощь людей из приюта, где они с Лайамом работали волонтерами.

У Майка была своя причина присоединиться к поисковой работе: когда он был ребенком, бесследно пропала его сестра. Он отличался от других волонтеров – те приходили и уходили, привлеченные неразгаданной тайной, или мучимые чувством вины, ведь на месте Лайама могли оказаться их близкие, или же попросту нуждаясь в практике для колледжа, как Дейв и Клара-Сара.

Майк посвятил поискам пропавших всю свою жизнь. Пусть его сестру уже не вернуть, он помогает тем, кого еще можно спасти. При мысли об этом становится не по себе, особенно когда видишь его черные волосы с проседью и седую щетину. Всеми забытые телефоны трезвонят внизу, но я не включаю беззвучный режим – пусть звонят. Вдруг это поможет вернуть моих родителей в реальность, вернуть их домой.

Я как раз смотрю в окно, когда на улице останавливается полицейская машина. Мама машет полицейским, приглашает их войти в чужой дом. На дорожке появляется отец, он что-то говорит. Наверное, невидимый мне собеседник – агент Лоуэлл.

Больше всего на свете я хочу просто уйти. И будь я другим ребенком, в другой семье, я бы так и сделал. Закинул бы в рюкзак свое оборудование, смену одежды или даже две, сел в машину и уехал, а никто бы и не заметил. Вернее, заметил бы далеко не сразу. Вот что меня убивает.

Я помню лицо матери, когда я носился по парку и звал Лайама. Когда я звал Колби и слушал, не лает ли он где-то там, среди деревьев. Помню, как веселье на ее лице сменилось раздражением, а затем паникой. Как позже паника превратилась в нечто другое – в неспособность принять то, что отныне стало неотъемлемой частью ее существования. Но и этого выражения я больше не вижу. Оно исчезло, и ему на смену пришло другое чувство. Гораздо хуже. Надежда. И я боюсь думать о том, что случится с мамой, когда эта надежда обернется прахом.

В пустом доме воцаряется тишина. Я наконец-то один. Непривычно, ведь здесь всегда толпится куча народу, и все заняты делом. В такой обстановке очень легко оставаться невидимкой.

Мне в голову приходит мысль: вдруг в спальне Лайама что-то было все это время, а я не замечал просто потому, что не прислушивался? Кладу ладони на голубую стену, разделяющую наши комнаты. И ощущаю всю нелепость ситуации. Интересно, что я надеялся уловить? Пульсацию, ритм, движение свозь стену? Поток электричества? Решил, что колебания сигнала указывают на место, где во Вселенной обнаружилась трещина, сдвиг? На то, что мы считали возможным и наконец нашли.

Я выхожу из комнаты, и шаги по деревянному полу звучат непривычно громко. Свет не горит. Напротив – дверь в комнату родителей. Заперта. Комната Лайама рядом с моей. Тоже заперта. Обычно, выходя из своей комнаты, я тоже запираю дверь. Из чувства солидарности. Как третий элемент набора.

Шар ручки на двери в комнату Лайама холодит ладонь. Он всегда был таким? Не могу вспомнить. Никогда не обращал внимания на мелкие детали. Только на то, чего не хватало. Распахиваю дверь. Что-то осталось от прежней жизни. Скрип петель. Тускло-зеленая краска стен. Коричневое покрывало. Одеяло Колби в изножье кровати. Мебель. Но в остальном комната опустела. Электронику я забрал себе. И запах исчез. Лайам ни к чему здесь не прикасался вот уже два года. Но все же…

Когда я переступаю порог, все это теряет значение. Я снова держу в руке ИЭП, но ничего особенного не происходит. И ощущаю эхо движения в руке, призрак того, что было в первый раз. Движение стрелки, похожее на пульс. Закрываю глаза, делаю вдох, чувствую холод. Здесь что-то было. Наверное, сейчас исчезло, но я уверен: именно здесь было что-то.

– Лайам, – зову я.

Имя повисает в тишине. От неожиданной вибрации в заднем кармане я подскакиваю, в ушах стучит пульс. Вылетаю из комнаты, выхватываю из кармана телефон. На почту пришло уведомление о новом сообщении на форуме. Иду в свою комнату, бросаю прибор на кровать и читаю сообщение. К нему прикреплено видео, но уже не мое. Совсем не то, что отправлял я, вообще на него не похожее. Не понимаю, что у меня на экране. Похоже на монитор, который фиксирует работу сердца в реанимации, – по телевизору такие часто показывают. Наверное, и в реальной жизни такие есть, но я не знаю.

В сообщении К. Дж. поясняет, что прислал мне запись с радиотелескопа, со спутниковой тарелки, ориентированной на определенный участок космоса, но все равно мне ничего не понятно. И вот что еще он пишет: «Посчитай время. Вот так выглядит мой сигнал. И он совпадает с твоим».

Я засекаю временной интервал. Пик. Пауза. Они повторяются синхронно, по одному образцу. Читаю дальше: «Расскажи мне все. Что является источником сигнала, когда он был снят, в какое время, в каком месте, каковы точные координаты и т. д. и т. п.». И последняя фраза: «Думаю, мы имеем дело с чем-то особенным».

Судя по сообщению, этот К. Дж. решил, что он главный и крутой. А еще он волнуется. И мы явно не на одной войне. Что это за вопросы? И т. д. и т. п.? Да кто вообще сейчас употребляет вот это вот «и т. д. и т. п.»? Преподаватели в колледже. Учителя. Рядовые участники форума ППВР со спутниковыми тарелками, направленными в космос.

Цели нашего поиска расходятся. Для меня ответ очевиден и прост. Если, во-первых, мой брат исчез без разумных объяснений и, во-вторых, сигнал шел из его комнаты, то, в-третьих, эти события связаны. И пусть сигнал не доказательство, но уж точно знак. Хоть пока я и не понимаю, на что он указывает.

К. Дж. требует, чтобы я предъявил ему факты и цифры. Да мой дом уже полон фактов. Полон статистических данных, документов, замеров роста и веса, цвета волос и глаз и т. д. и т. п. Все в моей жизни связано с Лайамом и т. д. Только ни один факт пока не помог никого вернуть.

«Расскажи мне все». Ладно. Нажимаю кнопку «Ответить». Вот тебе все: «Мой брат исчез. Сигнал шел из его комнаты». Этих деталей вполне достаточно. На улице хлопает дверца машины. Из дома Эбби доносится шум. Они ищут не там, где надо. «Ну и плевать!» С этой мыслью я хватаю рюкзак. Все давно спланировано. Оставлю записку. Напишу, что вернусь. Телефон возьму с собой.

Внизу гуляет сквозняк. Кто-то не закрыл входную дверь, и теперь фотографии на стенах шелестят на ветру. Лица. Улыбающиеся мне лица. Я пячусь к выходу, не отрываясь от фотографий. Я ведь им должен – я всегда от них отворачивался. А затем я врезаюсь во что-то твердое и неподвижное. Кто-то кладет руки мне на плечи. Я поворачиваюсь и встречаюсь взглядом с агентом Лоуэллом. Раньше мне приходилось поднимать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. От его взгляда сверху вниз я цепенел. Но это было раньше.

А сейчас его присутствие меня элементарно раздражает. Он-то чего пошел на поводу у девчонки, которой захотелось славы? Агент Лоуэлл по-прежнему держит меня за плечи.

– Да ты вырос за эти два года! – говорит он и, заметив рюкзак, интересуется: – А куда ты собрался, Нолан?

11

Кеннеди

Мне нужно собрать свежие данные с телескопа. Разобраться, в какой сектор он направлен, посмотреть, сохранился ли характер сигнала. Сейчас стало совершенно ясно: никакой ошибки нет. Два случая – это уже закономерность. Так что надо признать: все происходит на самом деле.

Лидия по-прежнему не берет трубку. Посылаю ей сообщение – вдруг она все еще в сарае, – но оно висит в непрочитанных. Может, она, как Элиот, с головой уходит в работу и напрочь забывает об окружающем мире?

Сквозь тонкие стены слышно, как Джо разговаривает по телефону. Правда, слов не разобрать. Хотя по тону ясно, что он волнуется. Предполагаю, что из-за меня. Или из-за всей ситуации.

Добро пожаловать в клуб, чувак! Я уже давно на грани, у меня развилась клаустрофобия из-за безликой комнаты, нераспакованных коробок, сожравших все пространство, из-за того, что мы ежедневно вынуждены вести пустые беседы ради заполнения тишины («Как тебе завтрак?», «Что там по телику интересного?», «На улице жарища, да?»), а ведь снаружи – огромный, безграничный мир, который надо открывать. Совсем рядом существует Нечто. И оно ищет меня.

Джо выходит из комнаты, а я еще не придумала ни единого повода сбежать из дома. Но зря я ломала мозг. Он, похоже, сам рад предложить мне вариант.

– Мне надо вернуться в кампус на пару часиков, – сообщает он, проводя пятерней по волосам и не глядя мне в глаза.

– Без проблем.

Пусть бы он посидел с друзьями. С девушкой встретился. Сходил с ней пообедать. Или в кино. Пусть бы отвлекся и забыл, что нужно нести ответственность за шестнадцатилетнюю племянницу, которой на следующей неделе предстоит давать показания в суде.

Я выкатываю велик из гаража, не дожидаясь, пока машина Джо скроется за углом. К дому я подлетаю вся растрепанная. Жара по-прежнему невыносима, но солнце потихоньку садится, заливая янтарем деревья на горизонте. Ноги все в пыли. Рюкзак прилип к насквозь мокрой от пота футболке, а та – к спине.

Я спрыгиваю с велосипеда, бросаю его у крыльца и несусь в сарай. Дверь слегка приоткрыта. Чтобы не напугать Лидию, громко предупреждаю ее:

– Эй, я вернулась!

Но из темноты никто не отвечает.

– Лидия! – зову я, настежь распахивая дверь. Громкий скрип разрывает тишину. Внутри никого. Коробка по-прежнему на полу, вещи Элиота частично валяются рядом, частично разложены на столе. Монитор горит, кресло слегка перекошено, будто Лидия только-только была здесь и вдруг испарилась. Высовываюсь наружу и снова зову ее. Эхо имени разносится по полям, но никто не отзывается.

«Ушла ужинать», – проносится в голове. Но из-за того, как все брошено, как приоткрыта дверь, мне становится не по себе. Стряхиваю с себя это ощущение, вставляю в компьютер флешку и перекачиваю данные, накопившиеся с моего последнего визита.

Повсюду на столе лежат открытые тетрадки Элиота, а в них – инструкции, диаграммы, результаты наблюдений. Может, Лидия оставила мне записку? Роюсь в бумагах. Справа от монитора нахожу листок с цифрами. Подтягиваю его поближе. Смотрю внимательно.

4.12

Это не цифры. Это дата. Только кто ее записал: Элиот или Лидия? Листок появился до или после? Ведь эта дата разделила мою жизнь на до и после, разделила Вселенную ровно пополам. Четвертое число двенадцатого месяца. Четвертое декабря. Будто все связано. До. После. Здесь. Там. Будто я должна была найти эту связь.

Прижав телефон к уху, меряю шагами ограниченное пространство сарая. Не отвечает на звонки. Не отвечает на сообщения. Ушла. И в голове возникает миллион вариантов. Образ Лидии рассеивается, существуя одновременно нигде и везде. Как будто я обыскиваю Вселенную, чтобы обнаружить ее, а она вот здесь – на периферии моего зрения, но исчезает всякий раз, как я поворачиваю голову.

Вариантов масса: ее похитили, она исчезла, сбежала. Позвонить еще кому-то? Или я сгущаю краски? Я вижу Лидию одновременно дома, у Саттона, в лесу, вижу, как она растворяется в пустоте…

Выхожу на улицу, под лучи заходящего солнца, собираюсь к Лидии домой и вдруг вижу, что вон она – идет рядом с Марко. Моментальное облегчение тут же сменяется злостью из-за того, что сейчас в эту ситуацию окажется втянут Марко. Они о чем-то оживленно болтают, Лидия машет руками, показывает на мой дом. На меня. Я машу в ответ. Но они меня пока не замечают. Марко перелезает через забор, а Лидия пролезает между поперечинами. Теперь до дома рукой подать, и Лидия с Марко замедляют шаг.

– Ты только посмотри, кто здесь! – выдает она с явным сарказмом, уперев руки в боки.

Ладно.

– Я звонила тебе.

Лидия качает головой, и собранные в высокий хвост волосы качаются в такт. Она быстро идет ко мне. Марко держится немного позади.

– Зачем? Снова меня напугать? Нет уж, Кеннеди, спасибо! Я вернулась за телефоном, – выдает она и протягивает руку ладонью кверху.

– За чем ты вернулась?

– За своим телефоном, – повторяет она, морща нос, и вдруг кажется младше и далеко не такой неприступной. – Я его оставила в сарае, когда… – Качает головой. – Да кому я объясняю. И так понятно, что это твоя работа.

– Моя работа?

Лидия награждает Марко красноречивым взглядом широко раскрытых глаз. Точно он вывел ее из себя тем, что забыл отведенную ему роль. Тогда Марко откашливается.

– Кеннеди, – начинает он, не глядя на меня. Выражение лица у него отсутствующее. Он бы отдал все на свете, чтобы оказаться в другом месте, а не ловить ветер, маневрируя между лучшей подругой и бывшей девушкой. – Послушай, пожалуйста. Мы знаем, что это твоя работа. – Марко неловко кивает в сторону дома. – Ты переставляешь вещи, пугаешь людей.

Смотрю на него с прищуром, но он не замечает. Да, я все это делаю, но я не понимаю, что сейчас происходит – и при чем здесь телефон Лидии? Ну и, по правде говоря, я была не в курсе, что они знают о моих проделках. Получается, они бывают здесь чаще, чем я думала?

– Серьезно, – вмешивается Лидия, воодушевленная тем, что Марко встал на ее сторону. – С тобой явно что-то не так, даже до… – Она осекается.

До. Я невольно копирую Лидию. Руки в боки. Самодовольный гнев. Немного надрыва в голосе.

– О да, я помню! Помню, как ты называла меня «дитя кукурузы», Лидия. И это было до.

Лидия съеживается, мотает головой, точно вдруг осознала, что перегнула палку. А она перегнула. Хотя… Мне даже нравится, что она не ходит вокруг да около, боясь произнести то, что произносить не принято. Она понижает тон.

– У тебя есть привычка неожиданно появляться. Из ниоткуда. Совершенно беззвучно. Жуткая привычка.

Я наблюдаю за Марко, а он искоса наблюдает за Лидией, словно не может поверить, что его подруга говорит подобные вещи. А Лидия только пожимает плечами и продолжает:

– Я иногда забывала, что ты с нами. Я болтала с Саттоном и Марко и только потом внезапно обнаруживала, что ты стоишь в уголочке.

К горлу подкатывает злость, я повышаю голос:

– То есть я тебя бешу, потому что ты забываешь о моем существовании?

– Не совсем так… Не поэтому. – Лидия растерянно разводит руками, подбирая слова. – А потому, что ты делаешь это намеренно.

– Кеннеди, – вклинивается Марко, пытаясь выступить глашатаем здравого смысла, – извини нас, ладно?

Лидия протягивает руки вперед, как будто хочет меня успокоить:

– Если ты сделала это из-за того, что мы с Марко и Саттоном зависаем на твоем участке, то я согласна, мы больше не будем. Договорились? Но ты перестаралась.

– Я вообще не въезжаю, о чем вы сейчас. Я только вернулась.

Марко глядит на меня исподлобья.

– Ты хочешь сказать, что не заходила в дом?

– Нет, – отвечаю я, вытаскиваю из кармана пропуск посетителя и разглаживаю его, чтобы была видна фотография, время посещения, мое имя. – Видите? Я была там…

Лидия смотрит на бумажку. Напряжение не сходит с ее лица.

– Но здесь кто-то был, – шепотом произносит она. Наверное, сейчас Лидия готова поверить даже в привидение, которое наблюдает за ней. Она пятится назад, не сводя глаз с дома.

– А, так риелторы постоянно шныряют. Я когда уходила, видела машину. Надо было тебе сказать. Но у меня есть полное право здесь находиться. Дом принадлежит мне, и они не могут нас выгнать, – объясняю я и вдруг представляю, что испытала Лидия, оставшись одна в том самом доме Джонсов и уловив присутствие постороннего. – Прости, что я не предупредила тебя, – бормочу я, но все равно не понимаю, при чем здесь телефон.

– Я думала, это ты.

– Что я?

– Свет. Везде зажегся свет. В сарае. В доме. Вспыхнул так ярко, как не бывает на самом деле. – Лидия качает головой. – И тут же все потухло. – Она смотрит на сарай. – Абсолютно все.

Риелторы, поставщик электричества, перегруженная сеть – да мало ли причин! В конце концов, мы живем на старой ферме. А она уставилась на сарай так, будто он кишит призраками. И утверждает, что со мной что-то не так.

– А где телефон-то? – спрашиваю я.

Лидия медленно переводит взгляд с сарая на меня.

– Когда все включилось, я услышала в наушниках твой голос, клянусь!

– В наушниках?

– Через аудиовыход. Я как раз их воткнула, даже сделать ничего не успела. Но бежала я так, что пятки мелькали. Прости, сейчас я понимаю, как это глупо.

Но ближе Лидия не подходит, а ее извинительная речь скорее предназначена ей самой: она старается в первую очередь успокоить себя.

– Обалдеть, – констатирую я, закатив глаза. Иду в сарай, роюсь среди разложенных на столе тетрадей, пока не нахожу телефон в розово-золотом чехле. Он лежит экраном вниз, звук отключен. Беру его, вижу непрочитанные сообщения и пропущенные звонки от меня. Отношу Лидии, она бубнит «спасибо» и, схватив Марко за рукав, собирается уходить.

– Лидия, подожди. Это ты написала на листке дату?

Они с Марко одновременно оборачиваются.

– Какую дату? – спрашивает Лидия.

– Цифры на листке.

– А, да. Я ее написала как раз перед тем, как случилась эта ерунда со светом. А потом… потом… – Лидия запинается, вид у нее напуганный. – Все, что я могу тебе сказать: что бы там ни происходило, – она кивает на сарай, – корни этого в четвертом декабря. Больше я ничего не знаю.

– Четвертое декабря. Ты уверена?

Судя по гримасе Лидии, я ее оскорбила.

– Уверена.

Никто из них не помнит. Для них эта дата – всего лишь набор чисел. А для меня – трещина, которая пролегла через всю мою жизнь. 4.12, 4.12, 4.12…

– Ну, пока, – говорит Лидия и как-то неловко машет то ли мне, то ли дому. Разворачивается на каблуках, а на лице Марко появляется самоуничижительная улыбка, разгадать которую я больше не в силах. Этой улыбкой он будто подвел черту под нашими отношениями. Я смотрю, как они уходят. Не факт, что Лидия мне поверила, но точно знаю, что больше она сюда не вернется.

Я ныряю в сарай, чтобы спрятаться от жары, сажусь под вентилятором рядом с гудящим компьютером и снова смотрю на листок с цифрами, тщетно пытаясь разглядеть в них тайный смысл. Мысленно повторяю дату снова и снова, пока она не замещает все остальное в мозгу. Закрываю глаза. На границе сознания маячит Сумеречный дом. Я гоню его прочь и представляю Элиота: он сидел в этом самом кресле, может, ночью накануне четвертого декабря, пальцы летали над клавиатурой, на голове – наушники. В наушниках – музыка, а он подпевает…

В следующий миг я вижу Элиота в Сумеречном доме. И зажмуриваюсь, зажмуриваюсь так сильно, что перед глазами ползут круги и летят мушки. Я в сарае одна. Достаю телефон, захожу на форум, чтобы проверить, ответил ли Посетитель357. Быть может, с его помощью я соберу кусочки объяснений и смогу сложить целую картину. Заметив уведомление о новом сообщении, я выпрямляюсь и вся обращаюсь во внимание. Увы, на мою просьбу дать больше информации он ответил одной-единственной строчкой. Его брат пропал, а сигнал идет из комнаты брата. Все.

Внутри что-то обрывается, потому что это явно ошибочное направление. И потому, что я вдруг понимаю, зачем ему оборудование. Почему он ударился в поиски призраков. Верчусь в кресле. Шум механизма наполняет пустой сарай. Через окно мне видно, как Марко и Лидия перелезают через изгородь друг за другом и направляются к своим домам. Нажимаю кнопку «Ответить».

«Девушка, которая помогала мне разобраться с происходящим, исчезла, хоть и ненадолго. Но в этот промежуток времени ко мне пришло осознание. Вдруг возникло ощущение, что нет ничего невозможного, что я на грани понимания. Потом она вернулась, и все оказалось иначе. То есть я хочу сказать, что, наверное, понимаю, как выглядит для тебя Вселенная. Бескрайняя область незнания, где пусть на мгновение, но возможно все».

И я возвращаюсь домой к Джо, не забыв прихватить флешку со свежими данными, чтобы проверить сигнал. Вряд ли мой собеседник смотрит на вещи так, как я. Он ищет нечто иное, нечто из другого мира. Но после его сообщения я уже не горю желанием что-либо ему растолковывать.

А как мне объяснить себе те мысли, которые возникли у меня в голове? Я не могу отделаться от ощущения, что эта дата не просто случайная информация от контактера из глубин космоса. Это сигнал, предназначенный именно мне. Или, может, не просто сигнал, а предупреждение, которое я слишком долго не замечала.

12

Нолан

Агент Лоуэлл всегда проявлял повышенный интерес к моей версии исчезновения Лайама. Было большой ошибкой довериться ему, когда он приступил к расследованию.

Но тогда я думал, что честность может помочь. В отличие от остальных, агента Лоуэлла мало заботило, что на моем брате была темно-бордовая рубашка, что Колби весь рыжий в белых пятнах, а хвостик у него целиком рыжий, – то есть все детали, которым остальные внимали и кивали в знак одобрения. Я чувствовал, что мы с ними делаем общее дело, а потом появился агент Лоуэлл.

– Почему ты начал паниковать, Нолан? Он ведь отсутствовал всего несколько минут? – спросил Лоуэлл.

И я рассказал о предчувствии, о сне. А он решил, что я знаю больше, чем говорю. Пару месяцев спустя я случайно услышал, как другой агент делился с коллегой, что я дал подозрительные показания. Уж не знаю, то ли я сам казался подозрительным, то ли мои показания не вызывали доверия, но с тех пор я молчал и оставлял свои мысли и чувства при себе. И держался от расследования на почтительном расстоянии.

А теперь, стоя нос к носу с агентом Лоуэллом, я вижу, что ничего не изменилось. Только вот его взгляда я больше не боюсь. Эти страхи позади. Я преодолел их. Преодолевал все расследование, разорвавшее мою жизнь в клочья: стоишь перед ними, просишь о помощи… «Эбби говорит, у вас близкие отношения…», «Что ты можешь рассказать нам о своем брате?..», «Как ты относился к брату?».

Отдаешь им свои вещи, отдаешь вещи брата, чтобы они напали на след. Выворачиваешь наизнанку телефон, компьютер, всю личную жизнь в надежде, что они сумеют его найти. Закрываешь глаза и представляешь, как за стеной в комнате Лайама играет музыка, а в коридоре валяется поводок с ошейником. И отчаянно надеешься, что все снова вернется на свои места.

– Ухожу гулять, – сразу же отвечаю Лоуэллу, чтобы ему не удалось вновь втянуть меня в это дело. – Если родители будут искать, скажите им, что не собираюсь напрасно тратить время.

Агент Лоуэлл вскидывает бровь.

– По-твоему, письмо, автор которого утверждает, что знает, что случилось, – напрасная трата времени? Почему ты так думаешь, Нолан?

«Да потому что есть только одно объяснение тому, что случилось с моим братом: его забрала какая-то неведомая сила. Забрала против его воли. Наша реальность треснула, и он сгинул в разломе!»

Сразу после исчезновения Лайама основной версией полиции было то, что он сбежал: следов насилия и борьбы они не обнаружили. В пользу этой версии имелось сразу несколько аргументов. Лайам работал волонтером в приюте, где, по слухам, частенько ночевали несовершеннолетние беглецы, поэтому наверняка знал, как это провернуть. «Одно дело – похитить человека, другое – человека с собакой», – повторяли полицейские. С несчастным случаем то же самое – сразу юноша и собака? Но им было невдомек, почему отец утверждает, что, получи Лайам травму, Колби остался бы рядом с ним и ни за что не ушел.

Родители спрашивали Майка, верит ли он в версию с побегом. По словам Майка, сначала он подумал, что Лайам не похож на типичного беглеца, однако затем он понял, что типичных беглецов вообще не бывает. И все согласились: то, что мой брат исчез вместе с собакой, – это неспроста. И для родителей забрезжил лучик надежды, хотя это было смешно: Лайам Чандлер сбежал из дома!

У него была девушка. Его ценили в обществе. На него засматривались коллеги в колледже. У него было будущее. Жизнь Лайама прошерстили от и до: ни единой причины для побега, ни единого объяснения. Я бы мог сказать это с самого начала. И я говорил. Весь год до исчезновения я слышал, как Лайам с Эбби проводят время в его комнате, наблюдал, как к нему приходят друзья и пялятся на полки, заставленные кубками и наградами.

Лайам Чандлер сбежал из дома? Нет. Невозможно. Но у меня было предчувствие, я видел сон, а затем брат исчез. И больше о нем ничего не известно.

Хотя появлялись новости, что его видели тут или там. Только за первую неделю – двести девять сообщений (юноша-автостопщик во Флориде, юноша на заправке в Огайо с собакой на заднем сиденье, юноша, покупающий лотерейный билет в штате Мэриленд), триста тридцать – за вторую. Нам звонили разные люди – с добрыми намерениями и не очень. К нам поступали ложные ориентировки. И ничего не подтвердилось. Приходило все больше сообщений о том, что вот он, в другом – любом – уголке страны, его образ распространялся, как вирус, его видели во всех подряд, но все эти подростки оказывались лишь сами собой, а Лайам исчезал, стоило нам приблизиться.

Да я сам видел его. Примерно через год после исчезновения, когда расследование зашло в тупик. Это случилось зимой. Я заболел, простудился, а он явился ко мне посреди лихорадки. Я тогда спал, вернее, пребывал в том состоянии между сном и явью, которое бывает во время высокой температуры: человек вроде дремлет, но одновременно бодрствует. Лежал, свернувшись калачиком на диване, укрытый теплым одеялом, на столике стояли лекарства, и вдруг услышал его голос. Открыл глаза и увидел Лайама рядом! Он стоял в противоположном углу гостиной, в той же одежде, в которой исчез: джинсы, темно-бордовая рубашка с длинным рукавом, заляпанные грязью синие кроссовки с грязными шнурками.

«Лайам, мы так давно ищем тебя», – сказал я. Отец обнаружил меня посреди комнаты: я разговаривал с пустотой. Он пощупал мне лоб и дал жаропонижающее. «Давай не будем рассказывать об этом маме», – попросил он. Но все то время, пока отец осторожно укладывал меня обратно на диван и протирал мне лоб влажным полотенцем, Лайам стоял в углу перед камином. У него шевелились губы, но я не слышал ни звука, точно он оказался перед чертой, которую был не в силах преодолеть.

– Послушайте, да расслабьтесь вы. – Я посмотрел на Лоуэлла. – Мы таких сообщений по сотне в день получали. И что? Почему вы уцепились именно за это?

– Потому что, Нолан, в этом письме было зашифрованное вложение. Фотография.

Я непроизвольно напрягаю плечи, и по улыбке, скользнувшей по лицу агента Лоуэлла, понимаю, что он с неподдельным удовольствием делится со мной этой информацией.

– И что на фотографии?

– Твой брат Лайам.

– Когда она сделана?

– Именно это нам предстоит выяснить, – отвечает Лоуэлл, делая глубокий вдох.

Я отступаю в дом. Ловушка распахнута, приманка схвачена. И я готов идти за ней, пока снова не окажусь в самом начале пути.

– У Эбби масса фотографий Лайама. Так что, надеюсь, вы не воспринимаете это письмо всерьез.

– Ты считаешь, это сделала Эбби, Нолан? Прислала сама себе фальшивое письмо? Эбби всегда сотрудничала со следствием. – Он говорит это, будто намекая, что я веду себя иначе. – Она потрясена, мне кажется.

Ну, в этом вся Эбби. Она всегда потрясена. Нормальное для нее состояние. Она всегда как будто делает шаг назад и хлопает глазами, не понимая, где оказалась. В последний раз такое случилось с ней на заднем сиденье моей машины. Тогда на ее лице тоже было написано недоумение. А ведь не я это затеял, совсем не я.

– Да, я считаю, что это она придумала, – подтверждаю я, но уже не так уверенно.

Я вдруг понимаю, что не могу уйти из дома. Теперь меня здесь что-то удерживает, хоть и против моей воли. Я разворачиваюсь и поднимаюсь к себе в комнату, оставляя Лоуэлла внизу, – и пусть делает что хочет. Ответы не находятся так просто. Не находятся вместе с фотографией Лайама, присланной анонимным письмом. Тем более присланной на адрес Эбби. Нет. Правда была послана мне. Некая сила пыталась вступить со мной в контакт, потому что наконец наступило подходящее время.

Я так и не рассказал отцу о том, что еще видел во время лихорадки. Я уловил, едва различил слова, считал их с быстро шевелящихся губ Лайама. Шевелящихся так быстро, что понять остальное не удалось. «Помогите нам. Прошу».

И на следующий день я купил оборудование.

13

Кеннеди

Загружаю данные, и первое, что вижу: сигнал исчез. То есть он был, а потом исчез. Как раз в то время, когда, по словам Лидии, отключилось электричество. А после перезагрузки оборудование перестало его фиксировать. Меняю настройки, вбиваю миллион разных цифр – ищу. Но нахожу только привычный и вполне ожидаемый фоновый шум космической пустоты. Как раз там, где ему и положено быть. Нахожу пустоту, безграничную и безмерную пустоту.

– Нет, – говорю я сама себе, а внутри все сжимается. Куда же он делся? Всматриваюсь в экран, прокручиваю данные снова и снова.

– Кеннеди, ты можешь подойти? – зовет Джо, вернувшийся наконец из университета.

Я еще не закончила с проверкой, я надеюсь, что ошибаюсь. Вдруг сигнал появится там, где я его не жду, в части программы, о которой пока не знаю…

– Эй, ты меня слышишь? – Джо заглядывает в комнату и застает меня врасплох. – Это что? – спрашивает он, а я одновременно выключаю экран.

– Физика, – бросаю я, и Джо кивает головой.

А что, разве не физика? Или я должна была сказать: «Думаю, я принимаю сигнал из космоса, и этот сигнал – предупреждение, которое поступает в мой дом, где я, кстати, регулярно бываю по ночам, пока ты спишь»?

– Можешь прерваться на секунду? – интересуется Джо, хотя видит, что я все выключила.

Но мы привыкли так себя друг с другом вести: спрашивать разрешения, прежде чем сделать следующий шаг.

– Хорошо, – отвечаю я и иду за Джо в гостиную, где он садится на диван, кладет руки на колени и чуть наклоняет корпус вперед.

О господи, да нам предстоит разговор! Именно так Джо вел себя, когда а) мы обсуждали базовые правила поведения, б) обсуждали уклад жизни, в) он приехал ко мне в больницу и пытался подобрать слова. В больницу меня отвезли на машине скорой помощи, от которой все равно уже не было толку, просто потому, что никто не знал, как со мной поступить. Я сидела одна в палате с белыми стенами, с белыми занавесками, на белых простынях, а вокруг все было в тени. Не представляю, сколько времени я там пробыла, но когда Джо забирал меня, снаружи уже было светло. С тех пор он повадился со мной разговаривать. А вот над поведением еще нужно было поработать.

Я присаживаюсь на краешек обитого фланелью кресла с мягкой спинкой, которое Джо явно нашел на свалке. И немного наклоняюсь вперед, чтобы удержать равновесие, но при этом вскочить в любой момент: все зависит от того, как повернется разговор.

Замечаю на диване рядом с Джо несколько листов бумаги, сложенных втрое. Он берет их, разглаживает дрожащими руками. Похоже, он заготовил речь.

– Прокуратура… – начинает он, и я вскакиваю.

Я-то думала, он отрывался с друзьями, а он вот чем занимался. Джо откладывает бумаги.

– Кеннеди, сядь. Мы должны это сделать. Я им обещал.

– Джо, перестань.

– Суд на следующей неделе, Кеннеди.

– Судить будут не меня.

Вижу, как он сжимает челюсти. Но, кажется, Джо практиковал йогу или что-то подобное: он делает глубокий вдох, и его лицо снова принимает расслабленное выражение. Разница ощутима. Когда я только поселилась здесь, он мог хлопнуть дверью, схватиться руками за голову и закатить глаза к потолку, а сейчас он просто набирает в легкие воздух.

– Я им обещал, что мы проработаем вопросы. Ты и я – вдвоем. Без них, – сообщает он таким тоном, будто проблема исключительно в офисе, в деревянном столе, в Мятом Галстуке, а не в трещине, которая расколола все на две части…

– Джо, я знаю. Понимаю. Обещаю, мы все сделаем. Но сегодня я не могу. – Я отчаянно ищу отговорку. – Лидия пригласила меня на ночевку. Я забыла у тебя отпроситься, но я уже пообещала ей, что приду после обеда. – Смотрю на телефон. Время, кстати к вечеру, но я не помню, ели мы или нет.

– Тебе завтра в школу, – возражает Джо, правда, без особого энтузиазма.

– Да. Лидия в той же школе, что и я. Мы вместе учимся. Вернее, учились, а потом мне пришлось уйти, – говорю я, глядя на Джо в упор.

Глаза наполняются слезами, потому что я не моргаю. Впервые я так откровенно вру ему. Стараюсь не дышать.

– Это важно, – возвращается он к теме разговора, но я уже вижу, что он сам не слишком жаждет этим заниматься. Ведь Джо хочет, чтобы у меня были друзья, общение. Чтобы я двигалась вперед. Очень хочет.

– Давай завтра. После школы. Я обещаю, – говорю я и показываю на бумаги, на диван, на кресло – на все сразу.

Джо кивает.

– Подвезти тебя?

– Нет, она рядом живет. Я на велике.

– Оставь мне адрес и номер телефона.

– Джо, ну перестань! – возмущаюсь я, хотя мама попросила бы сделать то же самое. – Я с телефоном. – И все-таки оставляю Джо листок с адресом, прекрасно понимая, что он в него даже не заглянет. Потому что мыслями он уже далеко. – Ты бы сходил погулять, развеяться.

Вокруг Джо вечно крутились девушки. Может, не со всеми у него складывались близкие отношения, но девушка рядом была всегда. С тех пор как мы переехали в этот город, я встречала его с тремя разными красотками. Когда маме предложили место в университете, она сказала, что хочет сохранить нашу маленькую семью как можно дольше. И я тогда подумала, что это она про Джо, ведь бабушка с дедушкой умерли, когда он еще учился в колледже. А теперь мне кажется, что она заботилась о нас. Но за те полгода, что я живу у Джо, я не видела рядом с ним ни одной подружки, даже просто знакомой. Как будто он из солидарности решил следовать тем же правилам, что установил для меня.

– Дом снова в твоем полном распоряжении, – говорю я, великодушно обводя рукой гостиную.

Он чуть заметно улыбается. А когда встает с дивана, я сбегаю в свою комнату, чтобы подготовиться провести ночь в моем старом доме. Как же круто, что не придется выбираться тайком.

Я почти закрываю за собой дверь, когда до меня доносится голос Джо:

– Кеннеди, я тоже скучаю по ним. Я на твоей стороне. Всегда.

Горло сжимает спазм.

– Знаю, – отвечаю я, но дверь уже закрыта и непонятно, слышал ли он меня.

Мне нужна помощь. Помощь человека, который будет на моей стороне. Но иначе, не так, как Джо. Он искренне верит в то, что говорит, но он хочет продать дом, хочет отрепетировать ответы для суда. Он хочет остаться в прошлом и разбираться с мельчайшими уцелевшими крупицами наших жизней.

Сумка для выдуманной ночевки у Лидии сложена, но выходить пока рано. Посетитель357 не ответил. Возможно, потому что я намолола ему всякого вздора о пропавших людях, совершенно забыв, что он лишился брата.

И я пишу ему снова: «Извини, мне жаль, что так вышло с твоим братом. И жаль, что я не вижу связи между сигналом и его исчезновением. Понимаю, ты его ищешь. Но мне кажется, ты натолкнулся на нечто иное. И мы что-то упускаем. Ведь речь не только о твоей комнате, но и о радиотелескопе в моем доме. Не хотелось об этом спрашивать, потому что знаю, как это будет выглядеть в наше время интернет-жуликов, маньяков и т. д. и т. п. Но я спрошу. Ведь местонахождение имеет значение. Я на северной 37-й параллели».

14

Нолан

«…и т. д. и т. п.»

Я сидел в своей комнате и делал вид, что занимаюсь уроками, когда на телефон пришло уведомление о новом сообщении. Я не знал, что ответить на последнее послание от К. Дж. (он написал о чувстве, когда ты на грани понимания чего-то, пусть оно ускользает от тебя, а ты не понимаешь, что на самом деле возможно, а что – нет. Да, да. Но я не мог написать в ответ: «Да, да», ведь по ту сторону экрана находился какой-то тип, выискивающий инопланетян. Или: «Меня лишили части чего-то, я продолжаю искать в пустоте и, кажется, нашел еще что-то, кроме пустоты»). Я уж думал, на этом наше общение закончилось. Но, кажется, поторопился с выводами.

Это что еще за хрень?

Тридцать седьмая параллель? Он имеет в виду долготу и широту? И что мне с этим делать? Открываю в браузере новое окно, ищу сетку географических координат. Нахожу сайт с интерактивной картой мира, всю исчерченную пересекающимися линиями. Увеличиваю масштаб, дохожу до северной 37-й параллели и прокручиваю ее на мониторе. Она проходит через всю страну. Через весь земной шар. Ну а что, я тоже живу на ней. Она пересекает Вирджинию, а еще Калифорнию, Азию, Европу. К. Дж., кажется, хочет сохранить анонимность, но от этого только вред.

«Мы что-то упускаем», – пишет он. Еще один пунктик в моем постоянно разрастающемся списке упущенного. В нем – происходящее за дверью и в холле, стопка учебников на краю стола, учебник по математике, к которому я пока не прикасался и, наверное, не прикоснусь: окружности, углы, градусы, уравнения. Вычисления, которые нужно проделать, чтобы найти ответы.

Мы что-то упускаем. Мы сосредоточились на самом происходящем. При этом забываем о важности того, почему оно происходит. Или просто не понимаем этого. Главный ориентир в моих поисках не сухие научные факты, а непредсказуемое. Поэтому мы должны в первую очередь думать о самом сигнале, а не о том, откуда он взялся. Мы не обращаем на него внимания, а ведь в нем прослеживается закономерность. Я беру данные с показаний К. Дж., потому что они представлены в более удобном формате, чем мои собственные, пока не обработанные. И начинаю разбирать.

«Посчитай время», – написал К. Дж. Вот я про то же. Время. Не тип сигнала, не наше местоположение, а время. Закономерность: пик, пауза. В моем распоряжении только видео К. Дж., поэтому точно посчитать не получится, но грубую прикидку сделать можно. От пика до пика проходит три секунды. Интересно, имеет ли это какое-то значение.

Взгляд снова падает на учебник математики. Там масса задач типа «Посчитайте площадь и длину окружности». Чувствую, как волосы на затылке становятся дыбом, а тело покрывается мурашками. Это же формулы круга и окружности. Число пи. Константа, которая выражает отношение длины окружности к ее диаметру. 3,14. И дальше ряд цифр, устремленный в бесконечность.

Наверняка число пи гораздо интереснее, чем я знаю его из курса школьной алгебры, поэтому я лезу искать в интернете. Я двигаюсь в верном направлении, вне всяких сомнений. Пи – иррациональное число, которое невозможно выразить в виде простой дроби. То есть мы имеем дело с иррациональным событием. Пи – трансцендентное число. Что бы это ни значило, мы имеем дело с трансцендентным событием.

Закидываю вещи в рюкзак, собираясь уходить. И дрожащей рукой нажимаю на кнопку «Ответить». Жаль, что с математикой у меня так себе. Надеюсь, у К. Дж. получше. Должно быть, раз у него есть радиотелескоп, направленный в небо. Занятия астрономией предполагают знание математики. Хочется верить, что он умеет широко мыслить, ведь источник сигнала в моем доме – явно не космическое пространство. Это комната моего брата. К. Дж. ошибается. Они связаны, но он ошибается.

Брат пытается мне что-то сказать. Пытался тогда, во время болезни. И сейчас пытается. Надо вернуться в момент его исчезновения, в то место, где он пропал, провалился сквозь трещину в мироздании. Если выявленная закономерность, число пи, – ключ, то, возможно, Лайам пытается объяснить мне, как он исчез и почему. Он не может говорить на обычном человеческом языке, поэтому перешел на язык математики.

И я быстро набираю ответ: «Думаю, я знаю, что мы упускаем. Я согласен с тобой: временной интервал очень важен. Каждые три секунды – похоже на число пи. 3,14 и т. д. и т. п. Универсальная константа, да? Имеет отношение к окружности, верно? Если предположить, что с нами пытаются поговорить, но не могут сделать это привычным языком, а используют математику, то все сразу обретает смысл?

P. S. Ты не рассматриваешь версию, что источник сигнала не космос? Вдруг он ближе? Ведь откуда тогда он у меня дома?

P. P. S. Я не очень понимаю, что значит северная 37-я параллель, но могу сказать, что я тоже на ней. Давай сделаем проще: я живу в Вирджинии».

Перечитываю набранное сообщение и смеюсь над «и т. д. и т. п.». А вдруг он посмотрит на эти буковки и решит, что я умнее, чем на самом деле. И что меня так смешит-то? Сама ситуация иррациональная. Трансцендентная. Будто мне, Нолану Чандлеру, удалось наконец напасть на след.

15

Кеннеди

Этой ночью я намеревалась пролистать записи Элиота – вдруг они помогут понять, что же случилось четвертого декабря в мое отсутствие. Однако, когда я добираюсь до дома и прячу велик в тени крыльца, приходит новое сообщение с форума. Прочитать его я могу только с телефона, потому что в доме интернет отключен.

С сумкой на плече иду к сараю, где остались тетрадки Элиота, и по пути читаю сообщение. И в нем есть две вещи, которые сразу привлекают мое внимание, заставляют содрогнуться, покрыться мурашками.

Во-первых, число пи. Как же я не заметила? Я почти подбегаю к компьютеру, чтобы убедиться, прав он или нет, и тут же замечаю второй важный факт: он тоже из Вирджинии. Обалдеть! Ну и пусть не хочет верить, что сигнал идет из космоса. С этим я разберусь позже. Уж от его-то дома радиотелескоп точно ничего не мог уловить, ведь он ориентирован на небо. И вообще, Посетитель357 замеряет электромагнитные поля, а я фиксирую радиочастоты. Мы даже ищем разные вещи.

Есть что-то более важное. Место. И сама закономерность. Число пи. Обалдеть! Просто обалдеть! Похоже, он прав! Я тут же набираю ответ, сообщаю, что в процессе проверки, и говорю, в каком округе живу, не успевая затормозить и подумать о последствиях.

На мгновение меня посещает мысль, не связалась ли я с хакером, который взломал мой аккаунт на форуме, узнал, откуда я, и отправил соответствующий ответ. Не пытается ли он играть со мной, не видит ли во мне жертву. А затем я вспоминаю, как он пишет о брате, вспоминаю видео на фоне голубой стены… Нет, невозможно. Мы что-то нашли. В самом деле нашли.

Проблема с оборудованием Элиота состоит в том, что это далеко не самое лучшее в мире оборудование. Прошлым летом, еще до колледжа, он затеял собственный проект. Потом поступил на первый курс, но идея осталась жить. Как минимум одного друга-сокурсника он приводил посмотреть на свое изобретение, и я однажды видела, как они ночью лежат на спине и любуются небом.

Мы имеем старую спутниковую тарелку, какие-то подержанные приборы, купленные на радиорынке, компьютерную программу, которую Элиот частично скопировал, частично доработал, поэтому вряд ли у меня получится точно засечь время на расшифровке данных. Но даже мои не очень точные подсчеты показывают, что Посетитель357 прав. Действительно, около трех секунд. Действительно, очень близко к числу пи. И как я сама не догадалась?

Элиот рассказывал, что когда в космос запустили «Вояджер-1», то послание на борту, предназначенное на случай встречи с внеземными цивилизациями, содержало в том числе математические формулы, потому что они могли стать ключом к построению общения.

Этот сигнал должен что-то значить. И отправить его было бы вполне логично: язык математики универсален. Соотношение длины окружности и диаметра одинаково в любой точке Вселенной, ведь она подчиняется определенным законам, которым нет дела до человечества. И перед нами один из них.

Я так долго всматриваюсь в экран, что появляется резь в глазах, а картинка плывет. И вдруг слышу шаги. Сюда идет несколько человек. А потом до меня долетают обрывки разговора – привычная манера общения в компании, которую я так хорошо изучила с момента переезда в этот дом.

Это Саттон привел их через поле на задний двор к сараю – и в окно смотреть не надо, чтобы убедиться. Его голос звучит отчетливее других. Марко и Лидия идут чуть позади. О чем они говорят, не разобрать, но само их появление – повод насторожиться. Они были здесь в пятницу, когда появился сигнал. Марко с Лидией сказали, что им известно, чем я занимаюсь в доме: навожу внутри беспорядок, чтобы отпугивать потенциальных покупателей. Еще тогда у меня возникли подозрения, а сейчас усилились: зачем они вернулись? Надо узнать, чем они тут на самом деле занимаются.

Я бесшумно выхожу из сарая и, держась в тени, иду на другой край поля. К государственному парку Фридом Бэттлграунд. А они двигаются как команда, предупреждая движения друг друга. Я провела с ними немало времени, но так и не научилась подстраиваться, потому что частью команды не была. Лидия же призналась: она буквально забывала о моем присутствии. Вряд ли они собирались включать меня в свой круг. Предполагалось, что я – временное явление.

С Марко мы познакомились почти сразу после переезда, летом перед новой школой. И я просто примкнула к их группе, даже не пытаясь обзавестись собственными друзьями. Друзьями, которые бы сами мне звонили и поддерживали в случае беды. Но урок я усвоила. Друзья Марко не стали моими друзьями.

Я следую за ними примерно в пятидесяти метрах. Лидия не соврала: они никогда меня не замечали и не замечают. Вот я, у них за спиной, а никто даже не обернется. Впрочем, если они меня сейчас обнаружат, это только укрепит мою репутацию девушки со странностями. Испугаются – сами будут виноваты.

Компания идет по тропинке, ведущей в глубь парка. Они говорят тише, точно проникли на закрытую территорию и боятся, что их обнаружат. Завтра понедельник, а у Саттона с собой рюкзак. Время от времени кто-нибудь подсвечивает дорогу телефоном.

Вдруг они сворачивают с тропинки на поляну, и Саттон с радостным воплем запрыгивает на подвесные качели из автомобильной шины, которая раскачивается на цепях, точно маятник. Я стою за кустами совсем рядом и чувствую поток воздуха всякий раз, как шина пролетает мимо. Мне вполне по силам протянуть руку и дотронуться до Саттона. Мы пришли на оборудованную площадку в самом центре парка, где полно мангалов и столиков для пикника. Я здесь бывала раньше, но только днем.

Марко достает из рюкзака Саттона пиво. Вау, величайшая тайна раскрыта! Они проделали весь этот путь через мой участок до лесопарка, чтобы ночью притащить на игровую площадку рюкзак, забитый пивом. Логика – их второе имя! Марко садится на деревянный стол, ноги ставит на скамейку и молча пялится на открытую банку пива.

– Лиди, ты где? – зовет Саттон, а его голос звучит то тише, то громче из-за колебания качелей.

– Здесь я, идиот!

Он тянет руки, чтобы схватить ее в темноте, а она отпрыгивает с веселым смехом. Качели снова подлетают к моему укрытию, и я успеваю уловить запах кокосового шампуня от его волос. Что вам нужно знать о Саттоне? Он носит локоны. Нет, не просто красивые кудри. Именно локоны, как в рекламе шампуня, и прекрасно это осознает. Они развеваются на ветру, и поэтому Саттон всегда старается идти так, чтобы ему навстречу дул ветер. А если ветра нет, он сам его организовывает – как сейчас, например.

– Саттон, – окликает его Лидия, но он не отзывается. – Саттон, – повторяет она громче, и он резко тормозит качели ногами.

– Здесь кто-то есть, – шепчет Лидия.

Я замираю. Что делать – убежать или выйти самой? Даже не знаю, что хуже. Только вот Лидия кивает головой совсем в другом направлении. И я замечаю его – еще одного человека в тени деревьев. Он выше других – ну или только Саттон может померяться с ним ростом. С рюкзаком. Перебираю варианты: автостопщик, наркоторговец, сбежавший из дома подросток. Серийный убийца. Просто убийца.

Вместо того чтобы притихнуть, Саттон начинает орать.

– Эй, кто там идет?! – голосит он, как будто его вообще ничего не волнует. Как будто у пришлого не может оказаться ножа или огнестрельного оружия.

Всего шесть месяцев прошло. Шесть месяцев, а все вновь уверовали в собственную неуязвимость. Уверовали, что источник зла за решеткой и исчез из этого мира. Они снова считают, что Вселенная вращается вокруг них, что они сами пишут свою судьбу.

16

Нолан

Да этот Саттон Таннер – козлина. «Эй, кто там идет?!» Орет, как актеришка из шекспировской пьесы, где он играет главного героя.

Я поднимаю руку.

– Это ты, Саттон? – спрашиваю я, хотя уверен в ответе.

Мы учимся в разных школах, но каждую зиму пересекаемся в зимнем бейсбольном лагере на три округа, так что наше поверхностное знакомство длится не первый год. Саттон умеет расположить к себе и поднять людям настроение, если погода дрянь или игра не ладится. Вот только меня не покидает ощущение, что все это напускное, а настоящего Саттона мы знать не знаем. Зато он легок на подъем – в этом ему не откажешь.

– О, привет! Ты ж Нолан, да? – Он улыбается, и зубы отсвечивают белым в лунном свете.

– Ага, – отвечаю я, не зная, что еще сказать. Вдруг он спросит, что я здесь делаю посреди ночи? Но он не спрашивает.

– Добро пожаловать! – И Саттон разводит руками, будто поляна принадлежит ему.

Не понимаю, в чем кайф сидеть душной летней ночью в парке, пить пиво и кормить комаров. Хоть бы фантазию включили! Забрались бы к кому-нибудь в дом или в подвал, нашли помещение с кондиционером или, на худой конец, вентилятором. С холодильником. Неужели это все, на что способны подростки?..

Саттон спрыгивает с качелей и подходит ближе, парочка следует за ним. Парень, худой и смуглый, глядит исподлобья. Возможно, он специально напустил на себя такой вид. Девчонки в школе говорят, что серьезные задумчивые юноши сейчас в моде. И девушка, темнокожая, с длинными черными волосами, каждые несколько шагов останавливается и оглядывается.

Саттон быстро знакомит нас:

– Марко и Лиди.

– Ли-ди-я, – поправляет девушка, произнося свое имя по слогам. Она смотрит мне прямо в глаза, и даже в темноте видно, что она красивая.

Саттон расплывается в улыбке.

– О да, ты можешь называть ее Лиди, только если ты…

Она замахивается, чтобы дать ему подзатыльник, но он ловит ее за запястье и ржет.

– Ну ты клоун! – возмущается она и тоже смеется.

Не понимаю. На самом деле не понимаю. Саттон Таннер – козлина, а она этого не замечает. Пора убираться.

– Пиво будешь? – спрашивает Саттон, запуская руку в рюкзак. Судя по тому, как нетвердо он стоит на ногах, банка пива рванет, если именно он нес сюда рюкзак.

– Да нет, спасибо. Я…

Что я? Я тут брожу по парку, пытаясь понять, как число пи связано с исчезновением моего брата. Ищу паранормальные явления, а для них тут самое место. Не могу же я так ответить? А эти трое так и смотрят на меня.

Из темноты доносится треск ветки. Лидия аж подпрыгивает на месте и в ужасе вертит головой.

– Вы слышали? – спрашивает она дрожащим голосом.

– Крошка, успокойся! – говорит ей Саттон.

Марко через плечо вглядывается в парк.

– Да она после сегодняшнего еще не отошла.

– А что случилось-то? – спрашивает Саттон, глядя то на Лидию, то на Марко. Сразу видно: не любит узнавать новости последним.

Лидия пожимает плечами.

– Кеннеди случилась. Позвала меня помочь, а потом бросила.

– Она оставила тебя в своем доме? – уточняет Саттон, и его аж передергивает.

– Нет, в сарае.

– Вообще без разницы…

– Вот именно. Я там была и… вдруг что-то услышала. Да я уверена, что она и не уходила! Хотя она говорит, что была в полиции, на встрече с прокурором, что ли. И пропуск мне показала, и все дела.

Саттон хмурится.

– А зачем ты вообще пошла к Кеннеди домой?

– Я слышал звук сейчас, – вмешиваюсь в разговор.

Саттон и Лидия смотрят на меня с удивлением, точно успели забыть о моем существовании. О том, что полминуты назад звали меня присоединиться, знакомились, предлагали пиво.

– Саттон, давай уйдем отсюда, – просит Лидия, дергая его за рукав.

Он перестает улыбаться, пожимает плечами.

– Ну хорошо.

Я начинаю думать, что не такой уж он и козлина. Но Саттон – раз – и обесценивает все.

– Видишь, дружище, девушка всегда должна получать что хочет! – говорит он мне с ухмылкой.

Все-таки козлина. Лидия тыкает в него локтем, когда он проходит мимо, и устремляется следом. А за ними – Марко. Они выходят на тропинку и валят из парка. И им даже не интересно, что я здесь делал посреди ночи. Но мне же и легче. Я жду, пока их голоса окончательно смолкнут. Сижу один в темноте, закрыв глаза, и чувствую, как воспоминанием бьется в ладони сигнал. Представляю окружность и себя в самом ее центре.

А затем пытаюсь услышать брата. Воспринять его послание, в чем бы оно ни заключалось. Вспоминаю, как он выглядел во время моего бреда, как двигались его губы, складываясь в слова: «Помогите нам. Прошу».

Через минуту вокруг устанавливается абсолютная тишина, каждый звук звучит лишь там, где ему положено. И вдруг я ощущаю… Здесь есть еще что-то. Кто-то. Открываю глаза.

17

Кеннеди

Голоса смолкают вдалеке, но я остаюсь на месте. Поначалу меня тянуло к этим троим, словно магнитом. Я почти видела тень прошлой себя, вечно идущей следом. Дыру, оставшуюся позади. Но чем дальше они уходили, тем меньше я ощущала потребность быть с ними.

И вот я в ловушке. Не хочу, чтобы парень на поляне меня заметил. Раз он знакомый Саттона, то вряд ли станет меня похищать. С другой стороны, мне не нужно, чтобы он рассказал Саттону о девчонке, которая преследовала их ночью. Элементарная логика – и они сразу меня вычислят.

Сжимаюсь в комок и наблюдаю за парнем из кустов. Он лег на стол и смотрит в небо через кроны деревьев. Мне кажется, я подглядываю за тем, за чем подглядывать не должна. Или наоборот, вижу то, что должна была увидеть. Ведь не только пустоте быть свидетелем всему? А сколько вещей происходит в темноте, когда мы совсем одни?

У парня в ногах стоит рюкзак. Кажется, что он спит, но глаза у него открыты, белки блестят в лунном свете. Интересно, что у него за история. Сбежал, прячется в парке ночью. Саттон назвал его Ноланом. И даже не удивился, что тот бродит здесь в полном одиночестве.

Укрытая кустами, я достаю телефон. Новое сообщение от Посетителя357. Отправил его меньше часа назад. «Я из соседнего округа. Так что мы рядом». Подношу телефон ближе к глазам. Сердце норовит выскочить из груди. Так вот и ответ на вопрос про местоположение. Договориться встретиться с Посетителем357 в школе? А как объяснить ему, что я не очень разбираюсь в оборудовании, с которого получены данные, и не понимаю, как их расшифровать?

Пишу: «А ты знаешь кого-нибудь, кто поможет расшифровать сигнал? Мои надежды не оправдались».

Убираю телефон – надо уходить. Мне бы вряд ли понравилось, если бы за мной кто-то наблюдал, когда я решила побыть одна. Нечего мне здесь делать. Но парень вдруг подскакивает. Я цепенею – неужели он услышал меня? Замираю и пытаюсь слиться с пейзажем. Но он даже не смотрит в мою сторону. Он шарит рядом с собой, а в следующий миг телефон освещает его лицо.

Вот теперь я могу его рассмотреть, но специфический свет экрана искажает черты, превращая их в набор теней и углов. Будто он наполовину здесь, а наполовину – в другом мире. Темные волосы взлохмачены, и он быстро приглаживает их ладонью на одну сторону, подносит телефон к глазам и бегает пальцами по экрану. Затем кладет мобильный на стол и снова ложится. Может, у него здесь встреча? С девушкой, например? Или с другом. Или с наркодилером.

Я еще не спрятала телефон и вижу, что пришло новое уведомление о сообщении. «Никого не знаю. Но сегодня ночью поищу информацию». Смотрю на парня, растянувшегося на столе. Нет. Не может быть. Но… Посетитель357 написал, что он из соседнего округа. А парк как раз служит границей двух округов. Да нет, это просто совпадение. Мы же все не расстаемся с телефонами. Подумаешь, кто-то пишет сообщение ровно в тот момент, когда мне тоже приходит сообщение. И не такое бывает.

Посетитель357 не может оказаться подростком, который посреди ночи валяется в парке и ловит призраков. Не может оказаться другом Саттона. Не может оказаться ребенком, которому известно не больше моего. Просто не может.

«Проверка связи», – пишу я и отсылаю сообщение, неотрывно глядя на парня с рюкзаком. Он снова садится. Печатает что-то, ложится на стол, а мне приходит сообщение: «???» Боже мой. Дрожащими руками я набираю текст: «Только не говори, что прямо сейчас ты сидишь на столе посреди государственного парка Фридом Бэттлграунд».

В этот раз он садится медленно и принимается вертеть головой. Глаза вытаращены, рот открыт. Он хватает рюкзак, будто испугался, будто там у него есть чем защититься. Будто меня нужно опасаться.

– Да не может такого быть! – говорю я.

18

Нолан

Прижимаю к себе рюкзак, готовый сорваться в любую минуту. Кто-то наблюдает за мной прямо сейчас! Только вот голос не похож на голос убийцы. Достаточно нежный, но при этом строгий. Наверное, еще одна подружка из компании Саттона, просто опоздала. И тут из-за изгороди выходит девчонка. Где-то я ее видел.

– Только не говори, что ты Посетитель357.

Пожалуйста!

В руке у меня по-прежнему телефон, а она держит свой – экран светится. Пазл сошелся. Это она послала мне сообщение о том, что я сижу посреди парка.

– Черт! – только и говорю я, прищурившись. – Ты К. Дж.?

Я-то думал, что К. Дж. – взрослый мужчина. Может, преподаватель в колледже, учитель, весь такой с седеющими волосами и в очках с толстой оправой, в галстуке-бабочке, сползшем набок. Серьезный человек, который даст мне действительно полезную информацию.

Она запрокидывает голову. Злится, что ли?

– Ну я ведь даже сказала «пожалуйста»…

– Погоди-ка. Я думал, у тебя есть спутниковая тарелка. Я думал, ты…

Она упирается рукой в бок, чуть подается вперед. – Ну есть. Вот там, в поле, на другой стороне парка. У меня там дом. К. Дж. – это Кеннеди Джонс. Она произносит свое имя по слогам, как для дурачка. А может, я и есть дурачок. Кеннеди Джонс из дома Джонсов. Нам же Саттон рассказывал эту историю. Это та девчонка, которая, скорее всего, была в доме, когда я вчера утром снимал там показания. Наверное, она же украсила мою машину отпечатками ладоней в надежде меня напугать.

Я спрыгиваю со стола, подхожу ближе.

– Ты следила за мной? Установила какой-то жучок?

Она делает такое лицо, что в другой ситуации я бы дернул отсюда без оглядки, хотя она вполовину меньше меня.

– За тобой? Нет. Я следила за ними, – говорит она и кивает головой в сторону, куда удалились Саттон и компания.

– Ну, мне не сильно полегчало.

Она качает головой.

– Они прошли через мой двор. И я просто…

Чувствую, как она пытается подобрать объяснение, не просто нужное слово. А потом она вдруг хмурится:

– С какого перепугу я перед тобой оправдываюсь? Я тут живу рядом. Так что это мне положено интересоваться, не следил ли ты за мной.

Смотрю на нее в упор. Она поднимает бровь.

– Так что ты тут забыл посреди ночи?

Обвожу рукой пространство вокруг себя.

– Это то самое место.

– Какое место?

– Где пропал мой брат. Ты не слышала? Лайам Чандлер. Два года назад. Ты же тут рядом живешь…

Ее лицо удивленно вытягивается.

– Мы переехали меньше года назад. Я не знала, извини.

– Это было во всех новостях.

– Я не видела. Я всю жизнь прожила под Вашингтоном. Там постоянно кто-то исчезал. Или того хуже.

Можно подумать, пропавшие братья – самое обычное дело. Можно подумать, это событие не стало переломным моментом моей жизни и не предопределило ее дальнейший ход.

– И… – начинаю я, стараясь не разглядывать ее слишком явно.

Она меньше, чем мне увиделось сначала. И ноги не такие длинные, когда она стоит напротив. А волосы, хотя в темноте толком и не скажешь, но вроде бы не такие лохматые. Глаза большие, смотрят настойчиво, не моргают.

И она даже не пытается скрыть, что изучает меня. Я тщетно пытаюсь не ежиться, пока она скользит по мне взглядом. Наконец она поджимает губы и говорит:

– Итак, Посетитель…

– Нолан. Нолан Чандлер.

– Нолан. Нолан Чандлер, и что ты надеялся здесь найти? – Она смотрит на рюкзак. – Там то, о чем я думаю?

Я показываю ей оборудование, но она только кивает без особого интереса. И я вспоминаю, что девчонка пытается найти инопланетян. И вроде бы кто-то помогал ей с этим делом.

– Погоди-ка, – говорю я, внезапно восстанавливая в памяти разговор Саттона с друзьями. – Та девушка, Лидия вроде, она и была твоей, цитирую, «надеждой»?

Кеннеди складывает руки на груди.

– Она умная, разбирается в компьютерах. Причем ничуть не хуже других. А вот тебе, похоже, предложить нечего. Ты мне отправил отрицательный ответ и три знака вопроса. А я хотя бы пытаюсь.

– Ну что ж, зато честно. Но я тоже пытаюсь.

– Я думаю… – Мы заговариваем одновременно. – Сказать, что я думаю?

Оба невольно улыбаемся.

– Сначала ты, – уступаю я.

Она качает головой, смотрит на небо, а потом снова на меня.

– Не знаю, не понимаю пока. Что это значит. Что это все вообще значит. Сигнал исчез, и я бы решила, что мне показалось, но ты ведь столкнулся с точно такой же штукой.

Губы сами растягиваются в улыбке. Два года я жил в состоянии подвешенности и неопределенности – и вот наконец нашел, за что зацепиться.

– У меня так же. Сигнал был в доме и исчез. И не сделай я видео, решил бы, что это просто мои фантазии.

Она морщит нос – то ли от моих откровений, то ли от вида оборудования в рюкзаке – и вдруг кажется мне очень уязвимой.

– Есть еще один человек, – говорит она. – Он поможет, объяснит нам, что это значит. Хочу поговорить с ним завтра.

– О ком ты?

Она бросает на меня взгляд, в котором ясно читается, что ее доверия я пока не заслужил. В принципе, не удивительно: она наткнулась на меня ночью посреди леса. Между нами повисает неловкое молчание. Я прочищаю горло.

– Ну что ж, самое время сказать, что мне пора возвращаться к машине.

И в этот же миг она делает шаг назад. Точно у нас соревнование: кто сбежит первым.

– Да. Ладно, а я пойду домой.

– Я думал…

Она оборачивается.

– Что ты думал?

– Я думал, там больше не живут.

Ее улыбка застает меня врасплох.

– Не живут, – говорит она и уходит.

19

Кеннеди

На следующее утро я стою на автобусной остановке, с которой мы с Марко ездили в школу, пока у него не появились права и машина. Когда подкатывает автобус, я захожу между двумя старшеклассниками, опустив голову и воткнув в уши наушники, но все ухищрения оказываются лишними – водитель даже не смотрит в мою сторону. Мое место в третьем ряду с конца пустует. Рядом всегда сидел Марко. А теперь не занят весь ряд. Будто мы растворились в воздухе, а никто и не заметил.

Всю ночь я искала информацию о Лайаме Чандлере, желая удостовериться, что этот Нолан – на самом деле тот, за кого себя выдает. Большинство статей вышли два года назад, весной. Лайам Чандлер учился в выпускном классе и, если верить журналистам, был безупречен. Занимался спортом, получал отличные оценки, участвовал в общественной деятельности, имел массу друзей – к последнему выводу я пришла, прочитав с десяток интервью с теми, кто назывался его лучшим другом.

Ближе к лету интерес к Лайаму начал спадать и лишь немного оживился, когда был выпускной. В школьной газете опубликовали большую статью, отдав ему последние почести. А дальше – тишина.

Я долго думала, что написать Нолану, как попросить прощения за то, что наехала на него. Я ведь разозлилась просто потому, что он обычный подросток и знает не больше моего. А потом решила пропустить эту часть – будем надеяться, он ничего не заметил. Вчера Нолан обронил, что приехал в парк на машине. А значит, в нашем распоряжении дополнительные возможности. Я же сказала ему, что на сегодня у меня есть план. Вернее, половина плана. А он, сам того не подозревая, поможет мне реализовать его вторую часть.

В середине первого урока, когда нам дали время на самостоятельную подготовку к экзаменам, я достаю из-под парты телефон и набираю сообщение: «Привет, Посетитель! Привет, Нолан! Извини, я привыкла тебя так называть. Ты не занят сегодня в три часа дня? Хочу попросить меня кое-куда подбросить. Это в наших общих интересах. Поедем к человеку, который может рассказать о сигнале и поможет его расшифровать. Только одна просьба: никаких вопросов. Вот мой номер телефона. Думаю, так будет удобнее держать связь, чем через форум».

Я все время обновляю вкладку с сообщениями, а два урока спустя наконец получаю эсэмэску: «Привет, К. Дж. Извини. Кеннеди. Если тебя устроит 15:30, то я готов. Где встретимся?» Улыбаюсь и думаю, на какой нейтральной территории назначить встречу. Я возвращаюсь из школы в три, остается не так много времени. В итоге я отправляю ему адрес Джо. В конце концов, Саттон его знает, а гугл довольно быстро выдает адрес самого Нолана.

Всю дорогу домой я думаю о Нолане, предстоящей поездке и ответах на вопросы. Кажется, до цели рукой подать. В голове полный сумбур. И когда я захожу на кухню и вижу, что за столом сидит Джо, то в первый момент не могу сообразить, что он тут делает.

Три часа дня. Перед ним наполовину пустая двухлитровая бутылка газировки, с которой он отковыривает этикетку. Судя по всему, он занимается этим уже давно. От ледяной бутылки остался на столе кружок конденсата. Под локтем у Джо – смятые бумажки.

– Ой! – Я внезапно вспоминаю: на этих листах – вопросы. Зажмуриваюсь. – Джо, извини, но у меня планы. Давай перенесем.

Но он качает головой еще до того, как я успеваю договорить.

– Ты сама выбрала время, Кеннеди. И пообещала мне. Поэтому сейчас.

Смотрю на часы, скидываю с плеча сумку, сажусь на краешек кухонного стула.

– Ладно.

Лучше покончить с этим по-быстрому. Но Джо не торопится. Нервно барабаню пальцами по столу. Джо выразительно смотрит на меня поверх листа бумаги и начинает:

– В ночь с третье на четвертое декабря… – Он вдруг замолкает и откладывает листы. – Знаешь, ты была права. Это все не имеет смысла.

Я облегченно вздыхаю. Пронесло.

– У них неверный подход. Они вырывают куски. Давай ты сама начнешь.

Так мы не договаривались.

– А нельзя просто сказать им, что мы проработали вопросы? – спрашиваю я, вымучивая из себя жалобную улыбку.

Джо закрывает глаза и снова берет бумаги. Теперь он читает быстро, голосом, лишенным всяких эмоций. Кажется, ответы его не интересуют. Дрожащими руками он перекладывает листы, пытаясь успокоиться и унять дрожь.

– В ночь с третьего на четвертое декабря вы покинули дом Марко Сальяно. Во сколько это было?

Я закрываю глаза.

– А что я должна ответить? Просто скажи мне. Джо смотрит на меня в упор, дожидаясь, пока я посмотрю на него.

– Правду, Кеннеди.

Правду. А как сейчас вспомнить? Я уже не понимаю, где правда, а где то, что мне хочется считать правдой. Что мне рассказали, а что я видела сама.

– Дело в том, – начинаю я, – что я не помню, сколько было на часах. Элементарно не помню, Джо. Шесть месяцев я старалась не думать об этом, не вспоминать подробности. И мой мозг стер их. – Я трясу головой, одновременно пытаясь вспомнить и прогнать воспоминания. – Была гроза, я ждала, пока она стихнет, чтобы выйти. Мы же все это прорабатывали с полицейскими. Они сами назвали мне время, отталкиваясь от факта грозы. От показаний Марко.

– И от времени звонка в службу спасения. Ты звонила в час восемнадцать.

Я медленно киваю:

– Да, именно так.

– Хорошо, у тебя получается, – ободряюще произносит он, хотя ничего у меня не получается.

Джо ведет пальцем по странице вниз, к следующему вопросу. Но в целом все не так плохо, как я думала. Джо не собирается выгрызать из меня ответы там, где их нельзя дать.

– Как ты попала в дом?

Простой вопрос.

– Через окно у себя в спальне.

Наш дом – бывшее ранчо. Второй мансардный этаж достроили потом. Все спальни оказались на первом этаже, и в них можно легко попасть через окно – нужно только залезть на перила веранды или подставить скамейку.

Как будто предвосхищая ответ, Джо сразу переходит к следующему вопросу.

– Окно было не заперто?

– Окно было в том состоянии, в котором я его оставила, – говорю я. Глаза широко раскрыты, я не моргаю, как будто пребываю в состоянии транса. – Почти закрыто, чтобы комната не выстыла, но с щелью, чтобы можно было подсунуть пальцы и поднять раму, когда я вернусь.

И я снова оказываюсь там, стою на перилах, мокрые пальцы скользят по стеклу, а я пытаюсь подцепить раму и открыть…

– Почему ты… – Джо замолкает, складка между бровями становится еще глубже, – вышла из комнаты после того, как вернулась домой?

Я вскидываю голову, встречаюсь взглядом с Джо.

– Я не понимаю вопроса, – шепчу я.

Он ерзает на стуле. Ему явно хочется углубляться в дебри памяти еще меньше, чем мне.

– Наверное, им нужно понять… Ты проскользнула домой где-то в час десять или в час пятнадцать ночи. Залезла через окно в свою комнату, была там, за закрытой дверью. И никто не знал, что ты уходила. Поэтому они хотят выяснить, зачем ты вышла из комнаты после возвращения, – выдает Джо.

Я не отвечаю. Меня словно парализовало.

– Дверь в комнату была открыта? Ты видела что-нибудь, Кеннеди? Свет горел?

Я снова оказываюсь у окна, смотрю в Сумеречный дом. Льет дождь. Дрожащие от холода пальцы скользят по стеклу.

– Кеннеди, – зовет Джо и накрывает мою руку своей, теплой.

Невольно дергаюсь. Я не заметила, что у меня и сейчас начали дрожать руки. Джо откладывает листы с вопросами. Воздух в кухне наэлектризован. Джо слегка наклоняет голову набок.

– Что случилось той ночью? Может, ты не обо всем мне рассказала?

Зажмуриваюсь, трясу головой.

– Я спряталась.

– Знаю.

– Пыталась позвать на помощь.

– Ты сделала это, Кеннеди. Сделала. Позвонила в службу спасения. Мы слышали запись. Ты сделала все возможное.

Мы говорим очень тихо. Глаза Джо точь-в-точь как мамины – и я чувствую, что Сумеречный дом совсем рядом. Мы отделены от него тончайшей пленкой. Я слышу треск, слышу, как она рвется, и вижу…

У Джо звонит телефон, мы оба дергаемся от неожиданности. Наваждение исчезает. Сумеречный дом исчезает. Джо – это Джо, а я – это я. Он не отвечает на звонок, даже не шевелится.

– Все в порядке. Возьми трубку, – говорю я и встаю из-за стола.

Кровь отливает от головы, комната плывет перед глазами.

– Кеннеди…

Джо протягивает руку, чтобы поддержать меня, но я уже на полпути в свою комнату. Захожу внутрь, закрываю дверь, прижимаюсь к ней спиной, пытаясь унять сердцебиение. Я снова одна. Я в безопасности.

20

Нолан

Дом по адресу, который прислала Кеннеди, совсем не похож на Дом Джонсов. Похоже, мысленно я до сих пор называю его с большой буквы. Пора избавляться от этой привычки.

Но мне рассказывали о нем, как о местной достопримечательности, проклятом доме с привидениями. А на самом деле он не такой уж и большой, только кажется огромным из-за того, что стоит посреди поля и привлекает внимание широким крыльцом с деревянными ступенями. Для полной картины не хватает пасущихся рядом коров или овец.

Дом, у которого я только что припарковался, совсем другой. Он ничем не отличается от прочих, выстроившихся вдоль улицы и почти соприкасающихся стенами. Разница лишь в цвете и наличии или отсутствии забора. Такое впечатление, что кто-то выставил в ряд игрушечные домики и решил, что и так сойдет.

На почтовом ящике я вижу адрес и приклеенные цифры. Фасад когда-то был ярко-голубым, но выцвел и стал грязно-серым, где-то чуть светлее, где-то темнее. А двор вообще никуда не годится.

Кеннеди не отвечает на мои сообщения. «Я на месте». «Я перед твои домом». «Жду тебя на улице». Тут до меня доходит, что с таким же успехом я могу писать ей, зайдя в дом. Поэтому я вылезаю из машины и звоню в дверь.

Дверь открывает молодой мужчина. За ним появляется Кеннеди, и на лице у нее явственно читается: «Вот черт!» Парень примерно одного со мной роста, волосы у него темные и всклокоченные, как у Кеннеди, а вот глаза голубые, не карие. От его взгляда мне становится не по себе: он словно оценивает, не представляю ли я опасности. А во взгляде Кеннеди явственно читается желание, чтобы один из нас исчез прямо сейчас. Вот только непонятно, кто именно.

– М-м, – мычу я, глядя на телефон, – я думал… Понятия не имею, кто этот парень. А вдруг я должен притвориться, что ошибся адресом.

– Извини, это я виновата, – говорит Кеннеди, отодвигая парня локтем, чтобы он не заслонял дверной проем. – Я же сказала, что у меня планы, – обращается она уже к нему, но смотрит при этом куда-то в сторону.

А он продолжает пристально изучать меня.

– Какого рода планы?

– Учебного, – отвечаю я на автомате, как привык отвечать родителям. На лице Кеннеди проступает облегчение, значит, я все сделал правильно.

– Джо, это мой друг. Его зовут Нолан, – говорит она с улыбкой, будто только сейчас вспомнила мое имя. – Нолан, а это мой дядя Джо.

Джо кивает, но руку для приветствия не протягивает. Зато выразительно смотрит на Кеннеди, вскинув бровь.

– О, да. Я понимаю, – говорит она с натянутой улыбкой. – Два друга меньше чем за сутки – мой личный рекорд, да?

– Кеннеди… – В его голосе явственно слышится предупреждение.

Но она продолжает:

– Все дело в том, что он мальчик? Я помню наше правило: никаких парней. Но разве я не могу поработать над школьным заданием с человеком только потому, что у него есть игрек-хромосома? Я-то думала, ты имеешь в виду, что нельзя водить парней домой. Ну, то есть в кавычках – «никаких парней». Разве нет?

Старательно сдерживаю улыбку, наблюдая за их беседой. Кеннеди разительно меняется, когда разговаривает с Джо, и активно жестикулирует, доказывая свою точку зрения. Ее дядя – смешно звучит, потому что он практически наш ровесник, – уже красный как рак. Кеннеди смотрит на него, он смотрит на нее. Признаться, я впервые вижу такую пассивно-агрессивную версию игры в «кто первый уступит». Но Джо все медлит с ответом, и Кеннеди поднимает руку в предостерегающем жесте и выдает:

– Нолан, лучше оставайся снаружи, так ты будешь в безопасности.

На лице у Джо появляется чуть заметная улыбка, и он раскрывает дверь шире.

– Телефон возьми! – кричит он Кеннеди, когда она исчезает внутри, видимо, чтобы взять вещи.

И тут же вновь суровеет.

– Как твоя фамилия, Нолан? – интересуется он, будто собирается проверить мою биографию от и до.

– Чандлер, – отвечаю я и, запнувшись, добавляю: – Сэр.

Дядя Джо еле сдерживает смех. Через мгновение появляется Кеннеди.

– Пока, Джо!

– Бери трубку, когда я буду звонить!

– Обязательно, – бросает она через плечо.

– Библиотека закрывается в восемь. Чтобы в восемь пятнадцать была дома!

Кеннеди заскакивает на переднее пассажирское сиденье и уверенно захлопывает дверцу, будто это ее машина. Она во весь рот улыбается какой-то фразе Джо, которую я не уловил, и показывает ему два поднятых вверх больших пальца, пока он провожает взглядом отъезжающую машину. А потом смотрит на часы на приборной панели.

– Надо торопиться. Времени маловато.

Я тащусь по улице со скоростью десять километров в час.

– Ты, конечно, просила не задавать вопросов, но если ты скажешь, куда мы вообще едем, будет проще.

– Ой, точно. Извини.

Она достает телефон, включает звук, и навигатор озвучивает маршрут: «Поверните направо на Вилсон. Поверните налево на Стентон. Двигайтесь по шоссе. Через тридцать километров – съезд».

– Тридцать километров, – повторяю я.

Тогда понятно, почему она беспокоится о времени. У меня в голове миллион вопросов. Куда мы едем? Что мы вообще делаем? Что ты за человек, Кеннеди Джонс? Но я давно привык к неизвестности. Всему свое время. Пусть и сейчас так будет.

По пути Кеннеди выпытывает у меня подробности о Событии, как она стала его называть.

– Ночью в парке тебе удалось найти что-то интересное касательно События?

Как объяснить ей, что я не собирался снимать показания при помощи приборов? Я пришел в парк, чтобы услышать брата.

– Похоже, твои друзья внесли коррективы в мои планы.

– Они мне не друзья.

– Ты просто пришла за ними?

Я чувствую ее взгляд и улыбаюсь, чтобы показать, что я шучу. Почти шучу. Она вздыхает.

– Марко был… Когда мы переехали сюда в прошлом году, мы с Марко встречались, так что я частично вошла в их компанию. Вернее, они терпели меня рядом, потому что не было другого выхода. А теперь, когда мы с Марко больше не вместе…

Стараюсь держать лицо, представляя ее вместе с Марко.

– Этот тот тощий никакущий тип?

Она улыбается.

– Ну да. Особенно если сравнивать с Саттоном и Лидией. Хотя на фоне Саттона все кажутся никакими.

Я пренебрежительно хрюкаю. Тоже так себе звук. – А откуда ты знаешь Саттона?

– По бейсболу.

Кеннеди смотрит на мой профиль, скользит взглядом по шее к плечу. Стараюсь вести себя естественно.

– Ну, похоже на правду, – заключает она.

– Ты хочешь сказать, что я все-таки похож на бейсболиста? – с улыбкой спрашиваю я и кошусь на нее, но она уже отвела взгляд и смотрит в окно.

– Я хочу сказать, что вы с Саттоном одинаково двигаетесь.

Не могу сдержать ухмылку. Волосы. Выражение лица. Манерность.

– Ну, тяжело объяснить, – говорит Кеннеди. Я уже почти открываю рот, чтобы прокомментировать, как она двигается (а двигается она, как призрак, быстро, резко, так, что хочется схватить ее, а она все время ускользает прямо из-под носа), но тут вмешивается навигатор: «Съезд».

– Наконец-то, – выдыхаю я, а Кеннеди напряженно молчит.

Следуя указаниям навигатора, мы сворачиваем еще трижды и выезжаем на широкую пустынную трассу. Я ударяю по тормозам, когда замечаю впереди указатель. Машина встает посреди дороги, и хорошо, что за нами никто не ехал.

Сворачиваю на обочину, паркуюсь. Двигатель не глушу. Кеннеди молчит. Я смотрю на нее, пока она не отводит взгляд.

– Что мы здесь делаем? – спрашиваю я.

– Ты обещал не задавать вопросов.

– Я передумал. И не поеду дальше, пока ты не ответишь, что мы здесь делаем.

Теперь уже Кеннеди смотрит на меня в упор, чтобы я отвел взгляд, но я не поддаюсь.

– Уверена, что ответ ты и так знаешь.

Да, она права. Указатель гласит:

ОКРУЖНАЯ ТЮРЬМА

ВРЕМЕННОГО СОДЕРЖАНИЯ.

И я снова выезжаю на дорогу, потому что прекрасно понимаю, что мы здесь делаем. И знать не знаю, как объяснить ей, что это ужасная идея. Думаю, она и так в курсе. Действительно ужасная. Так и запишем. Ужасная идея.

Я оставляю машину у высокого забора из металлической сетки, за которым темнеет огромное бетонное здание. Солнце здесь палит нещадно, и нет ни одного дерева, чтобы укрыться. Кругом только металл, тротуарная плитка и пыльный бетон. Подходим ко входу, и охранник осматривает нас с головы до ног.

– Тебе не обязательно заходить внутрь, – говорит Кеннеди, но я следую за ней.

У ворот нам приказывают оставить снаружи телефоны и ключи, поэтому я выключаю мобильный и только потом кладу его в ячейку сейфа. Мы не разговариваем. Молча сдаем вещи, молча проходим через рамку металлодетектора по пути к зоне регистрации. Молча стоим в очереди.

Перед нами выстроились люди на получение пропуска, еще одна очередь сформировалась из тех, кто прошел проверку и скоро попадет внутрь. Мне становится сильно не по себе.

Хочется предложить Кеннеди бросить эту затею и поехать еще куда-нибудь – да куда угодно, только подальше отсюда. Но пока я решаюсь, подходит наша очередь, и она протягивает удостоверение личности.

– Имя заключенного? – спрашивает женщина за пластиковой перегородкой, даже не поднимая глаз.

– Элиот Джонс, – отвечает Кеннеди.

21

Кеннеди

Женщина отрывает глаза от монитора и отрицательно качает головой. Для работающей в подобном месте и целый день спрашивающей имена заключенных из-за пластиковой перегородки она выглядит слишком дружелюбно.

– Вас нет в списке.

– Я его сестра. Член семьи, – говорю я и показываю на фамилию в удостоверении личности, – Джонс.

Лицо у нее становится еще добрее и приятнее.

– Я вижу, моя хорошая, – отвечает она и разворачивает ко мне монитор. Там столбик лиц, которым разрешено посещать Элиота. Его адвокат. Джо. Притом что Джо ни разу у него не был, насколько я знаю. А вот колонка со списком тех, кому запрещены посещения. В ней только одно имя. Женщина тычет в него фиолетовым ногтем.

– Здесь есть пометка с твоим именем. А это значит, что тебе запрещены встречи с заключенным.

Я стискиваю зубы. Люди в очереди начинают нервничать.

– Кто это сделал? – спрашиваю я, тут же думая на Джо. Или на адвоката, который представляет Элиота. На полицию. – Я должна с кем-нибудь поговорить…

Женщина качает головой:

– Бесполезно. И кроме того, моя хорошая, ты не можешь находиться здесь без опекуна, потому что ты несовершеннолетняя.

– Опекун! Так это он! – Я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться, и показываю на монитор.

Нет у меня больше опекуна. Джо не считается: он расписывается на школьных документах, возможно, получает за меня налоговый вычет или еще что-нибудь. Но все мои настоящие опекуны или мертвы, или заперты здесь. Элиоту восемнадцать, он должен был стать моим законным опекуном.

– Извини, ничем не могу помочь, – говорит женщина и обращает взгляд к следующему в очереди.

Я вытаскиваю из кармана конверт, в котором лежит лист с данными, полученными на радиотелескопе. Только Элиот может их расшифровать.

– А я могу передать ему это? Пожалуйста. Ему ведь…

Ему нельзя звонить мне, получать от меня письма, ничего нельзя. А он должен увидеть эти данные и объяснить мне, что они значат. Он собрал телескоп, он должен знать. Кажется, женщина за стойкой задумывается. И надежда, которую она дарит мне до того, как озвучивает решение, – самое ужасное.

– Нет, мисс Джонс. Сам заключенный внес вас в этот список. – Она умолкает, выжидая, пока я пойму, а когда видит, что до меня не доходит смысл сказанного, глубоко вздыхает. – Решение не видеться с вами принято самим заключенным.

Я трясу головой, не в состоянии понять. Элиот не хочет меня видеть? Сам Элиот не хочет, чтобы я его навещала? Не адвокат, не Джо – Элиот? Элиот, который терпел все мои выходки, хотя я была той еще занозой в заднице? Не понимаю. Он должен мне объяснить.

Внезапно кто-то берет меня за локоть и говорит негромко:

– Идем.

Это Нолан. Он стоит со мной в очереди, а за нашими спинами нарастает недовольный гул. Людям сзади плевать на мои проблемы, и я их прекрасно понимаю. Достаточно вспомнить, где мы находимся: у каждого свое горе. Мы в тюрьме. И присутствующие привыкли к подобным сценам, к посетителям вроде меня.

Нолан ведет меня обратно на солнечный свет через пустое серое пространство. Я протягиваю ему конверт, чтобы объяснить.

– Это он все сделал. Поставил тарелку. Наладил программу. Он бы понял, что значит сигнал.

Нолан хмурится.

– А ты не можешь написать ему по электронной почте или как-то еще связаться?

Я мотаю головой:

– Там нет доступа к почте. Нет телефона. Я даже не знаю, доходят ли до него мои письма.

Я писала Элиоту, но письма возвращались нераспечатанными. Я тогда не поняла. И сейчас не понимаю.

И юристы, и Джо были против моих встреч с братом. Я думала, это из-за них. Или потому, что со мной работает окружной прокурор. Ищет факты. Только факты. Я только факты и рассказывала. А когда юрист Элиота начнет перекрестный допрос, я смогу сказать, что есть другое объяснение. Элиот в жизни мухи не обидел. Однажды он обрабатывал мне разбитую коленку (я грохнулась с перил, когда впервые пыталась влезть в дом через окно) и чуть сознание не потерял. Меня мама называла дикаркой, а Элиот всегда был опорой и поддержкой.

Отпечатки пальцев Элиота на ружье. Одежда Элиота, вся в крови. Элиот, бегущий прочь от дома. Я сжимаю кулаки так, что ногти вонзаются в ладонь.

– Может, есть еще кто-то, кто поможет нам разобраться? – заикается Нолан.

И я снова качаю головой.

– Лидия разбиралась с программой и заметила дату. Дату, когда программа запустилась.

– Что за дата?

– Четвертое декабря, – отвечаю я и смотрю на Нолана, пока не вижу, что он понимает.

Четвертое декабря. До и после. Трещина в моей жизни, трещина во Вселенной. Тогда что-то произошло. Элиот Джонс не был собой.

– Разве ты не понимаешь? Этот сигнал – предупреждение. Той ночью что-то случилось. Что-то страшное, – пытаюсь объяснить я.

Нолан качает головой, а потом вдруг замирает и смотрит на меня очень внимательно.

– Понимаешь, да? – спрашиваю я, но вижу, что мыслями он где-то далеко.

Но он понимает. Иначе и быть не может.

22

Нолан

Четвертое декабря. В газетах написано, что в этот день Элиот Джонс убил свою мать и ее близкого друга, после чего сбежал. И в том округе, и в нашем закрыли школы, пока беглеца не поймали на следующий день.

Дело было так. Мать Элиота и ее друг по имени Уилл Стерлинг, тоже преподаватель колледжа, уходили на какое-то мероприятие. А когда пришли домой ближе к полуночи, что-то произошло. Дочь Кеннеди, вернувшись посреди ночи, увидела, как от дома убегает Элиот. А затем нашла на лестнице тела.

«Преступнику не повезло», – любил повторять Саттон. Кеннеди не было дома – она пришла позже обычного. Он рассказывал, что хорошо знает девчонку, которой удалось выжить. Она была в доме своего парня, когда все произошло. У Марко. Теперь я знаю.

В газете напечатали фотографии. Вот два преподавателя колледжа: темноволосая женщина улыбается на фоне неба и океана – остальной кусок фото обрезан; и седеющий мужчина с седеющей бородой, прикрывающей квадратный подбородок. Но фото Элиота заинтересовало меня гораздо больше: ничего не выражающее лицо, пустые черные глаза глядящие в полицейский объектив.

На следующий день после трагедии, когда уже вовсю шли поисковые работы, Элиот внезапно объявился. Он шел по дорожке к дому как ни в чем не бывало и, казалось, ничего не помнил о случившемся. По непроверенной информации, на нем была та же одежда, грязная и порванная, а под ногтями – засохшая кровь. Саттон рассказывал, что Элиот дошел до самого дома, остановился только у ленты, огораживающей место преступления, и спросил: «Что случилось?» Только после этого его задержали. Он понятия не имел, что его ищет вся полиция округа.

Слухи ходили разные. Что он был под кайфом. Что он был очень агрессивен. Что это была паническая атака. Что он хладнокровно совершил преступление и убрал за собой все улики. Никто до сих пор не знает, что случилось, но все уверены, что убийца Элиот. Суд состоится на следующей неделе.

В полной тишине я барабаню пальцами по рулю. – Есть хочешь?

У нас еще час времени. Час до того, как Кеннеди нужно вернуться домой, а по ней видно, что надо ее отвлечь. От ее дома-ранчо, от дяди и заросшего двора.

– Да, очень, – отвечает она и вздыхает так, будто злится на собственный голод.

– Пицца? – спрашиваю я и ровно в этот момент замечаю указатель на дороге: «Лучшая в мире пицца». Ну что ж, весьма оптимистично, если учесть, что мы находимся в самом сердце Пустоты, штат Вирджиния, в километре от тюрьмы. Но кто я такой, чтобы судить?

– Пицца, – повторяет она, и я пытаюсь понять, как это расценивать: «Да, пицца, отлично» или «Пицца? Ты шутишь?». Но поскольку я сам умираю от голода, выбираю первый вариант.

В пиццерии мы молча становимся в очередь. Я ужасно себя чувствую в ситуациях, когда нужно тщательно подбирать слова. «Мне очень жаль, что твой брат в тюрьме, будешь двойной сыр?» – даже в моей голове это звучит нелепо. Но Кеннеди избавляет меня от неловкости, делая заказ для нас обоих. Просто после каждой позиции вопросительно смотрит на меня. Ну что ж, в одном я не ошибся: она умеет нести ответственность.

Вытаскиваю бумажник. Денег практически нет. И надо принимать решение, чего лишиться: бензина или обеда. На крайние случаи у меня есть кредитка. А разве сейчас не крайний случай? Но Кеннеди предлагает расплатиться. Вернее, настаивает на том, что платит она.

– С тебя машина, с меня еда.

Я беру напитки, она – номер заказа, и мы ждем, пока нам принесут пиццу с пепперони и колбасками.

– Ну… – заговариваю я, надеясь, что она подхватит.

Разве не странно – да для любого, и меня прежнего в том числе, это более чем странно, – что я поехал вместе с малознакомой девчонкой в тюрьму, где сидит ее родственник в ожидании суда за убийство другого родственника. Это личное, очень личное.

Но события, случившиеся и с ней, и со мной, полностью изменили нас. Мы оба понимаем. У меня исчез брат, а потом началось тщательное расследование, которое проросло в каждый миг моей жизни. И думаю, с ней произошло нечто очень похожее. Она стала свидетелем преступления у себя дома, свидетелем смерти. Нелегко сказать: свидетелем двойного убийства.

Как бы там ни было, с нами происходит одно и то же – переоценка ценностей. Мы пересматриваем, что может вызвать смущение, а что никому нельзя показывать. Я, например, живу в доме, стены которого покрыты лицами чужих пропавших детей. Ее дом стал местом преступления, в котором обвиняют ее собственного брата. И сразу приоритеты меняются местами.

Ей нужна была помощь с машиной – и она попросила меня. Нам нужны были ответы – и мы поехали в тюрьму.

– За мной уже присматривал Джо, когда они нашли Элиота, – неуверенно произносит Кеннеди. – Когда он сам пришел домой. У нас так и не было возможности… Он не рассказывал мне, что случилось. Бессмыслица какая-то.

Сейчас он ждет суда. Улики, если верить газетам, однозначно против него. Есть свидетель, видевший его на месте преступления; на оружии обнаружили его отпечатки пальцев, под ногтями – кровь. И сам он ничего не отрицает – по крайней мере, об этом нигде не пишут. Но это не может быть правдой, потому что скоро суд. Скоро суд, который должен доказать его вину, при том, что сам он ее не признает. А единственный свидетель – Кеннеди.

– Мне жаль, – только и говорю я. А что еще я могу сказать? «Мне жаль, что твой брат сидит в тюрьме за убийство твоей семьи. Мне жаль, что у тебя никого нет, кроме него. Мне жаль, что он не хочет тебя видеть».

– Мама с Уиллом выезжали куда-нибудь каждые выходные. Сначала на день, потом на два, когда Уилл убедил маму, что мы с Элиотом достаточно взрослые и она не обязана все время быть рядом. Ведь это… надоедало, – она говорит так, чтобы я понял. – И в тот день все было как всегда. Ничего особенного. Никаких причин. Никаких разумных объяснений.

Я слушаю ее, откинувшись на спинку стула, и пытаюсь представить происходящее. Представить людей, которых видел на фотографии в газете вместе с Кеннеди. Вот они разговаривают, смеются. Она права: никаких разумных объяснений. Вообще никаких. Как нет разумных объяснений тому, что в соседнем округе жил-был мой брат, а в один прекрасный день пропал.

Кеннеди вздыхает.

– Элиот – само воплощение терпения. Воплощение логики. И дотошности.

Она качает головой так, будто все это не позволило бы ее брату стать убийцей.

– А в этом убийстве не было ни логики, ни дотошности, – шепчет она с широко раскрытыми глазами. Хотел бы я знать, что сейчас рисует ее воображение. Лестницу, новую лампочку, запах свежей краски. Хаос. Теперь я тоже все это представляю. Лестницу. Ужас. Как, как оправиться после такого? От того, что ты знаешь?

И не понимаю, что хуже: не знать или знать. Дрожащей рукой она тянется за стаканом и бездумно гоняет соломинкой лед, прежде чем начать пить.

– Мой брат был безупречен, – говорю я.

Она замирает с соломинкой в зубах.

– То есть он не был безупречным братом. В другом смысле. Именно таким его все видели.

Она кивает – понимает. И снова гоняет по кругу лед в стакане.

Наконец нам приносят пиццу, аромат которой сводит с ума. Жду, пока мой кусок остынет, и достаю телефон: надо посмотреть, сколько времени ехать до дома.

– Черт!

Я забыл включить мобильный после того, как вырубил его в тюрьме. Экран медленно светлеет. Три голосовых сообщения. Вздыхаю, подношу телефон к уху. Первое от отца: он спрашивает, где я, потому что им надо со мной поговорить. Второе снова от отца. На этот раз голос более встревоженный: он просит перезвонить как можно быстрее. «Как можно быстрее», – повторяет он. А третье сообщение – только треск. Родителям пора бы разобраться с телефонной линией. Но могу представить, что отец чувствовал во время этих звонков. Как росло напряжение из-за того, что срабатывает автоответчик.

– Извини, – одними губами говорю Кеннеди и перезваниваю отцу.

– Нолан? – тут же спрашивает он, будто мой номер не высветился на экране.

– Извини, папа. Телефон разрядился, а я не заметил.

Ну и рожицу корчит Кеннеди из-за моего вранья. Можно подумать, я не видел, как она старательно навешивает лапшу своему дядюшке о том, кто я такой и куда мы собрались.

Отец говорит очень быстро, я ничего не могу разобрать.

– Папа, папа! Успокойся. Ничего не понятно.

– Есть фото, Нолан, – повторяет он, пытаясь не задыхаться. – Возвращайся домой и посмотри на фото, Нолан!

Кеннеди внимательно глядит на меня. Отец так громко говорит, что ей слышно каждое слово.

– Тебе надо ехать? – спрашивает она с куском пиццы во рту.

– Да, извини, – отвечаю я и хватаю с прилавка позади нас коробку, чтобы можно было дать Кеннеди пиццу с собой. – Дома что-то происходит. Это по делу брата.

Она поднимает вверх указательный палец, откусывает еще и закрывает глаза, будто Вселенная подождет еще мгновение. Мгновение, когда иметь значение будет только эта лучшая в мире пицца. И смеется.

– Нолан, – изрекает она, пока я собираю вещи. – Не знаю, как сказать, но это истинная правда!

– Что именно?

Я уже прокладываю на навигаторе в телефоне маршрут домой. Кеннеди подталкивает ко мне наполовину съеденный кусок пиццы.

– Лучшая в мире пицца. Я не преувеличиваю. Она хороша! – И продолжает смеяться. По-настоящему.

Я останавливаюсь. Впервые слышу, как она смеется. И откусываю кусочек, чтобы поддержать ее, почувствовать тепло, аромат, тягучий сыр.

– Офигеть! – вырывается у меня, а она смеется.

Невольно зажмуриваюсь от удовольствия. И доедаю кусок – можно сбавить обороты.

– Мы обязаны сюда вернуться как-нибудь. Просто обязаны.

– О да. А ты должна рассказать, так ли она хороша в разогретом виде.

– Да ладно, ты прекрасно знаешь ответ.

23

Кеннеди

Нолан высаживает меня у дома. Я захожу и вижу, что Джо снова на кухне за столом, почти так же, как днем, когда я вернулась из школы. Он что, вообще не вставал? А, нет, вместо газировки перед ним стоит бутылка пива. Понятно.

– А у меня есть перекус, – сообщаю я и демонстрирую коробку с еще теплой пиццей.

– Я думал, ты в библиотеке, – говорит Джо со сдержанной укоризной.

– Перерыв лишним не бывает. – Ставлю коробку на стол, вожу над ней руками, как настоящий маг и волшебник, а потом откидываю крышку: – Вуаля!

Джо неохотно берет кусок пиццы, даже не догадываясь о том, что она лучшая в мире. Откусывает, запивает пивом. Я хмурюсь. В голове зреет сообщение для Нолана: «Не так уж она и хороша. Испытатель остался равнодушен».

Беру из шкафчика бумажную тарелку, чтобы присоединиться к Джо.

– Кеннеди, кто это был? – спрашивает он, когда я усаживаюсь напротив.

– Нолан, я же сказала тебе.

– Ну, я спрашиваю, потому что… Ты же понимаешь…

Вскидываю бровь. Конечно, понимаю. Он хочет знать, не мой ли это парень. То есть не нарушила ли я правило «Никаких парней».

– Просто друг, Джо. На друзей ведь нет запрета?

Он кивает, и я беру кусок пиццы. Медленно пережевываю, вдыхаю аромат. Нет, чего-то не хватает, не хватает того, что было в пиццерии. И дело не только в том, что она остыла. В чем-то другом, но в чем – никак не уловить.

Джо кладет на стол пустую бутылку, раскручивает ее и, не глядя мне в глаза, сообщает:

– Риелтор звонила.

Перестаю жевать. Неужели она наябедничала Джо, что я хулиганю в доме, отпугиваю потенциальных покупателей?

– Появился покупатель.

– Что? – спрашиваю я с набитым ртом. – Это невозможно. Ну кто захочет там жить? Да, кто там станет жить? Даже ты отказываешься, Джо, а ведь это наш дом.

Он качает головой.

– Как я понял, они собираются вернуть все в первоначальное состояние, – говорит он и вытягивает руки ладонями кверху, будто этот жест способен что-то пояснить. Не способен.

– Что значит «вернуть в первоначальное состояние»?

– Снова сделать там ферму, я так думаю.

– Как это?

Джо набирает в грудь побольше воздуха.

– Их интересует только земля.

То есть участок, который тянется вдоль дороги от забора до границы парка. Именно это привлекло маму. А еще то, что у нас никогда не было своей земли, и мы жили рядом с городом. Она считала, что воздух и пространство пойдут нам на пользу. У дома – причудливого, необычного – была своя история, что так нравилось маме. Но она позволила нам с Элиотом выбрать цвет стен, мебель, решить, где будет чья комната. И все лето мы сами красили дом, чистили ковры, потом повесили на крыльце качели, перекопали землю в саду. Перед началом учебного года появился Уилл с цветочной рассадой; он помогал нам высаживать ее во дворе, не боясь запачкать штаны цвета хаки. Тогда мы с ним и познакомились: он впервые пригласил маму на ужин. Его план сработал. Мы остались заканчивать цветник, а он увел маму в ресторан.

– А что будет со всем остальным?

Джо молчит. Он не может и не должен произносить такое вслух. Они ведь собираются сравнять дом с землей.

– Нет! – говорю я.

– Кеннеди.

– Нет, Джо. Это мой дом. И я говорю нет.

Мы не строили этот дом, но мы вдохнули в него жизнь. Я вспоминаю Элиота: руки перемазаны белой краской, под ногтями грязь, взгляд уже не фокусируется, щеки раскраснелись от солнца. Я его таким раньше никогда не видела. Наверное, именно это мама имела в виду, когда говорила, что жизнь здесь пойдет нам на пользу. И в середине лета я действительно ощутила, как дом меняет нас.

– Все не так просто…

– С домом все просто.

Дом мой, записан на мое имя, а Джо – всего лишь распорядитель.

Он смотрит на меня, а в его глазах читается безграничная тоска. Даже большая, чем была в наш первый день здесь, когда он выносил вещи из комнаты и таскал мебель в коридор, чтобы освободить для меня место, а я просто наблюдала.

– Кеннеди, а кто, по-твоему, оплачивает Элиоту адвоката?

Я открываю рот и снова закрываю. Об этом я не думала. Я воспринимала как данность тот факт, что у Элиота есть адвокат, а со мной работает окружной прокурор – две противоборствующие силы, преследующие разные цели.

– Я… я… нет…

– Поводов для беспокойства нет, но…

– Но что, Джо?

Он склоняет голову над столом.

– Мы должны принять решение. Времени мало.

Смотрю в окно. Снаружи темнеет.

– Ты меня слышишь, Кеннеди?

Я слышу только собственное дыхание. Невыносимо громкое. В комнате нарастает напряжение, как будто сейчас разразится буря.

– Ты знал, что он отказался со мной встречаться? Раз мы платим за адвоката, разве он не должен со мной увидеться?

Джо не шевелится.

– Откуда ты знаешь, Кеннеди?

Я буквально вижу, как вертятся шестеренки у него в голове.

– Я хотела увидеть своего брата.

Увидеть того брата, которого я помню с лета, а не того, запертого в камере. Я чувствую приступ клаустрофобии. Желудок сжимается.

Джо вздыхает, но спина по-прежнему прямая, напряженная.

– Плохая идея. В следующий вторник начинается суд.

– Ладно, Джо, не парься. Выбора у меня, похоже, все равно нет.

Он смотрит на меня, пытаясь понять, что важное он упустил. А он упустил. Теперь его волнует, когда и как я ездила в тюрьму. Что происходит под этой крышей, пока он на работе. Он упустил все то, чем я занята, пока он спит.

Возможно, и не стоило говорить Джо про тюрьму, но зато мы больше не обсуждаем дом.

– Это к лучшему, – мягко говорит он.

– Да дерьмо это все, Джо. И ты прекрасно это понимаешь.

Я срываюсь в свою комнату, захлопываю за собой дверь. Он даже не заметил, что я принесла ему лучшую в мире пиццу! Достаю сложенный листок с данными, с сигналом. И пишу Нолану: «Какие у тебя на завтра планы? Нам нужны ответы, а время на исходе».

24

Нолан

Возле моего дома даже приткнуться негде. Машины родителей стоят на подъездной дорожке, вдоль тротуара припарковано несколько черных автомобилей, так что мне приходится бросить машину на углу улицы и идти домой пешком.

– Ты где был? – обрушивается с вопросом отец, едва я открываю дверь.

В столовой толпятся мужчины и женщины в строгих костюмах, среди них агент Лоуэлл. Но мой ответ никого не интересует. Они расступаются, пропуская меня вперед.

Агент Лоуэлл кладет руку на спинку стула и предлагает мне сесть. Вслед за мной к столу подходит мама. Отец же остается неподвижен. Как только я сажусь, Лоуэлл выкладывает передо мной фотографию. На ней мой брат. Им не надо, чтобы я подтверждал его личность, – и так все ясно. На фото он уходит из кадра, но смотрит через плечо прямо в объектив, словно кто-то его окликнул.

Внутри все сжимается. Такого я не ожидал. Это фото – действительно что-то новое. Раньше я его не видел. И давно попрощался с возможностью стать свидетелем такого мгновения.

Наклоняюсь к снимку. В углу – рыжий хвост и кусок задней лапы. Колби, за Элиотом бежит Колби. Но я не могу понять, где Элиот находится. Только вижу, что рядом Колби и деревья. «Колби никогда его не бросит», – говорил отец полиции и был прав. В тот день пропали мой брат и его собака. Но пропавшим считают только брата. А на фотографии они снова вместе, и в горле у меня пересыхает.

Агент Лоуэлл кладет на стол передо мной еще одно фото: на нем лицо Лайама крупным планом.

– Скажи нам максимально точно, можно ли считать, что этот снимок сделан в тот день, когда Лайам пропал?

– Да, – отвечаю я, а сердце выпрыгивает из груди.

– Та же одежда, какие-то детали?

Я начинаю понимать отведенную мне роль. Я должен опознать одежду, в которой он был, собаку, поворот головы. Русые волосы несколько длиннее обычного, потому что он как раз собирался идти стричься, и падают на лоб, а не зачесаны вверх и набок, как он носит. Носил.

Джинсы. Темно-бордовая рубашка с длинным рукавом. Синие кроссовки. В каждой детали – Лайам. Такой, как мы описывали его миллион раз с того дня. Вспоминали, перебирали вещи у него в шкафу, чтобы не ошибиться. И эти детали впечатались в нашу память. Но я замечаю мелочи, о которых мы забыли, которые проявились только сейчас, когда я увидел его на снимке. Немного согнута и прижата к бедру левая рука, потому что он травмировал ее когда-то, а до конца она так и не восстановилась. Он слишком поздно попал с переломом к врачу, трещина начала окостеневать неправильно. А вот под скулой порез от бритья. Я не помнил, ничего этого не помнил, пока они не показали мне увеличенное фото. Но теперь в памяти возник момент, как он зашипел в ванной от боли, выронил бритву, и она ударилась об умывальник, а на фарфор капнула кровь.

Почему я ни разу за два года не упомянул об этих мелочах? Они словно полностью стерлись из моей памяти. Я, наверное, был слишком сфокусирован на своем предчувствии, своем сне, на осознании того, что исчезновение брата было неминуемо.

– Это он, в тот самый день.

Теперь я говорю с большей определенностью. Потому что лучшую оценку снимку дать нельзя. Это он. В тот день. Я вижу детали, которые могут принадлежать только тому дню и никакому другому.

– Боже мой, – шепчет мама, а все остальные, наоборот, умолкают.

– Спасибо, Нолан, – говорит агент Лоуэлл, положив руку мне на плечо.

– Что это значит? – спрашивает отец.

Я бы встал и ушел, но тяжелая ладонь на плече удерживает меня на месте.

– На снимке есть временная маркировка. Указанные дата и время позволяют нам думать, что он был сделан около четырех часов в день исчезновения. Хотя мы знаем, что эти данные легко подделать.

Никакой определенности. Но снимок был сделан в тот день.

– Кто-нибудь из присутствующих узнает место? – спрашивает он.

Я нет. Никто из нас не узнает. Видны только деревья, хвост Колби, мой брат.

– А это не могло быть в парке?

– Маловероятно, – отвечает Лоуэлл после паузы. – С момента исчезновения прошло почти четыре часа, в парке работало много полицейских. Маловероятно, что все это время он находился там с собакой и ничем себя не обнаружил.

Все меняется. Я выкручиваюсь из-под его ладони, встаю из-за стола, ухожу из комнаты. Мне вслед что-то кричат, но я несусь по лестнице, пытаясь осмыслить происходящее.

Мне нехорошо. Мой брат. На фотографии. Вместе с Колби. В четыре часа дня. Он исчез около полудня, в 12:10, – так мы решили, проработав массу фактов, пропустив их через себя и через полицию. По высоте солнца в небе, по температуре еды, по свидетелям, которые видели, как мы входим в парк, по камерам у дороги, зафиксировавшим время нашего появления у входа. У нас не было часов: время мы узнали только после того, как папа сбегал в машину за мобильным, чтобы вызвать полицию. В семье действовало правило: на семейные вылазки телефоны не брать. Правило, которому мы больше никогда не следовали.

Я расхаживаю по пустой комнате Лайама и пытаюсь сосредоточиться. Вспоминаю вечер, когда брат явился мне и стоял в гостиной, за чертой, которую не мог пересечь. «Помогите нам. Прошу». Когда это было?

Останавливаюсь как вкопанный. Волосы встают дыбом. Потому что этот день… Я тогда болел, простудился. Да, я валялся с температурой, когда услышал в новостях, что неподалеку совершено двойное убийство. Я хорошо запомнил, потому что лежал на диване с ноутом на коленях, а фоном болтал телевизор. Но тогда новости меня не заинтересовали.

Я купил оборудование в тот же день, когда мне явился брат и попросил о помощи. Я оформлял заказ через интернет, как раз когда журналист вещал об ужасном преступлении. И тогда еще подумал: «Ну, тут хоть ясно, что произошло». Зазвонил телефон – занятия в школе отменили из-за того, что подозреваемый на свободе. Но мне было все равно, ведь я болел дома. А может, я выдумываю? Подтасовываю факты, потому что хочу найти совпадения, а воспоминания у меня в памяти перемешались? Прежде чем рассказать об этом Кеннеди, я должен все проверить.

Возвращаюсь к себе в комнату, включаю комп, открываю историю платежей с карты, листаю ее месяц за месяцем. Вот он, заказ: ИЭП, счетчик Гейгера и еще мелочовка. Веду пальцем к дате. 04.12. Четвертое декабря. Боже мой, я все-таки был прав. Я купил оборудование четвертого декабря. Это же должно что-то значить!

Собираюсь написать Кеннеди и вижу от нее сообщение. Наверное, пришло, когда мы сидели внизу за столом и рассматривали фото Нолана. «Время на исходе», – пишет она. У меня такое же чувство. Эти люди в моем доме. Новый поворот в деле. И мой брат, голос брата, звучащий в ушах: «Помогите нам. Прошу».

25

Кеннеди

Мы решили прогулять школу. Вернее, я не совсем прогуливаю. Я пришла на первый урок, потому что Джо не уходит из дома, пока не отъедет от остановки дребезжащий стеклами школьный автобус. У меня итоговые экзамены только на следующей неделе. У Нолана, судя по всему, тоже. Да и что значат эти экзамены, если мы нащупали нечто.

Он пообещал забрать меня в 9:30. Поэтому в 9:28 я стою под палящим солнцем на тротуаре перед школой. За стеклянными дверями проходит кто-то из учителей и озабоченно смотрит на меня, и я машу рукой. Машу, потому что нельзя допустить, чтобы кто-то решил, что я не должна привлекать к себе внимание. Ученики часто уходят по делам во время уроков. Просто незачем учителю видеть, что со школьной стоянки меня забирает не Джо.

Оглядываюсь удостовериться, что мое стояние на крыльце никому не показалось подозрительным: похоже, всем все равно. Кроме Марко, который у стойки администратора только что шею не свернул. Ну кто ж еще, если не он. Через несколько месяцев после убийства Марко просто исчез, а затем снова появился у меня, делая вид, будто никуда не пропадал, что все отлично, а он мой заботливый парень, только вот к тому времени между нами выросла непробиваемая стена. А теперь он решил обратить на меня внимание, когда это меньше всего нужно. Я отвожу взгляд, сделав вид, что не заметила его.

В 9:29 на парковке появляется машина Нолана. Грязная, шумная. Я встречаю его на полпути, лишь бы не привлекать еще больше внимания.

– Поехали, скорее! – командую я, и он слушается.

Через открытые окна врывается влажный воздух, и разговаривать, пока машина быстро едет, почти невозможно.

– Прости! – Нолан с трудом перекрикивает шум. – Кондиционер не работает, видимо, решил, что у него сегодня выходной.

Я не жалуюсь. Мне нравится чувствовать скорость, пусть от ветра на глазах выступают слезы. После указателя на государственный парк Фридом Бэттлграунд машина замедляет ход.

– Поворот к моему дому легко пропустить, – предупреждаю я.

– Я в курсе. Понимаю, это прозвучит жутковато, но… Когда я снимал показания в парке, то увидел твой дом. Я уже тогда знал, что в нем произошло, и подумал… Короче, я не знаю, что я подумал. Может, почувствовал что-то. Но когда у меня на измерителе стали появляться странные данные, в голове была только одна мысль: определить, что я сделал не так, как всегда. Поэтому я вернулся туда.

– Понятно, – отвечаю я.

Естественно, я давно знаю, что он был там. Это же я оставила отпечатки на заднем стекле его машины, рассудив, что приехала риелторша. И он, скорее всего, знает, что это была моя работа. Нолан проскакивает поворот. Я смеюсь.

– Нолан, ну ты что? Только что проехал мимо!

– Хоть бы знак поставили, – бурчит он себе под нос.

– Меньше знаков, меньше лишних глаз, – отшучиваюсь я, хотя это не шутка.

После убийства люди разделились на две группы. Одни проезжали мимо, стараясь даже не смотреть в сторону нашего дома. Как Джо, который давал крюк в полтора десятка километров и делал вид, что этой дороги не существует. Других же дом притягивал, как магнит. Они будто хотели посмаковать случившийся в нем кошмар и заглядывали в окна. Наверное, им казалось, что они наблюдают за самим воплощением зла, но с безопасного расстояния.

Нолан барабанит пальцами по рулю.

– Хочу сказать тебе кое-что.

– Валяй.

– Я смотрел историю кредитки за прошлый год. Мне показалось, что надо это сделать. Прошлой зимой я болел и видел своего брата. Он со мной говорил.

– Угу, – только и отвечаю я, но чувствую в своем голосе недоверие.

– И именно тогда я решил купить все это оборудование.

– Ясно.

А как еще реагировать? Похоже, Нолан верит в призраков. Я – нет. Он тяжело вздыхает.

– В общем, я купил его четвертого декабря.

– Подожди. Что? – Я резко поворачиваюсь к нему и пытаюсь по выражению лица понять, что происходит. – Нолан, это правда?

Он кивает, впивается пальцами в руль.

– Брат приснился мне. Вернее, я не спал. Я болел и, кажется, бредил. Знаешь, бывает такое состояние при высокой температуре, когда непонятно, спишь ты или нет. Я увидел брата, и мне показалось, что он просит меня помочь. Хотя я толком не разобрал слова.

Кровь стучит у меня в висках.

– Ты уверен, что это было четвертого декабря?

– Уверен. Я дважды проверил счет.

Программа запустилась четвертого декабря. Нолан купил оборудование четвертого декабря. В день, когда трещина прошла через всю мою жизнь, через всю Вселенную.

– Лидия что-то слышала, когда свет погас и включился. Она сидела в наушниках, подключенных к компьютеру Элиота.

Сама-то Лидия считала, что это я пыталась ее напугать, но об этом я предпочитаю умолчать. Она просто пыталась придумать разумное объяснение странным звукам. Нолан сбрасывает скорость, выезжая на грунтовку. По гравию и пыли машина идет не так резво. Он внезапно тормозит перед самым выездом на открытое место и глушит двигатель. Дом отсюда еле виден за деревьями.

– Там кто-то есть, – говорит Нолан.

Вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, и да, вижу. Две фигуры – мужская и женская. Приехали на двух машинах. Они ходят туда-сюда, что-то измеряют.

– Ну вот, – только и говорю я.

– Ты их знаешь?

Я впиваюсь ногтями в ладони.

– Не то чтобы знаю. Домом заинтересовались покупатели. Вернее, не домом, а полем. – Я поворачиваюсь к Нолану. – Они хотят снести его. Стереть с лица земли.

Нолан мотает головой.

– Но так нельзя! – говорит он, и боже, как приятно знать, что кто-то на твоей стороне. Наконец-то полностью на твоей стороне! У меня словно крылья за спиной вырастают. – Я не знаю, что еще сказать, – добавляет он, ставя машину на ручник.

– А что тут скажешь?

– Ну, например: пусть убираются из твоего дома.

Губы невольно растягиваются в улыбке, но я сразу же стираю ее и отвожу взгляд.

– Не надо. Если Джо узнает, что я была здесь, он взбесится. Мы можем поехать к тебе? Я бы посмотрела, откуда шел сигнал.

Нолан сосредоточенно смотрит вперед. Губы сжаты.

– Это от многого зависит, – отвечает он, снова барабаня пальцами по рулю.

– От чего?

– От того, насколько незаметной ты умеешь быть.

Когда мы подъезжаем к дому, где живет Нолан, он подозрительно щурится.

– Странно…

– Что странно? – спрашиваю я.

Дом с виду совсем не странный. Вернее, настолько типичный, что можно подумать, будто мы на съемочной площадке какого-нибудь телешоу. Все кажется ненастоящим. Идеальные дворики, идеально подстриженные кусты перед одинаковыми домами, которые лишь чуточку отличаются оттенком фасадов. Маме нравились дома с характером. «История имеет значение», – повторяла она, поэтому мы и поселились в доме с историей, посреди бывшей фермы, с сараем, который когда-то служил конюшней.

– Нет никого. Вчера к нам набилась половина полиции штата.

Вспоминаю сообщение, которое он слушал вчера в пиццерии, и спрашиваю:

– А что тогда случилось?

– Долго рассказывать. В общем, два года спустя после исчезновения бывшая девушка Лайама вдруг получила по электронке фотографию, на которой мой брат. Она сделана в четыре часа в тот день, когда он исчез. То есть через четыре часа после исчезновения.

– Может, он исчез позже?

– Может, но что он тогда делал все четыре часа, пока мы его искали? Мы же были все вместе, когда он…

И по его лицу, по его словам я понимаю… ощущаю. Первая трещина. Неуверенность.

– Эта дата что-то значит, Нолан. Четвертое декабря.

– Да, – соглашается он, кивая своим мыслям, точно хочет убедить прежде всего себя. Желудок сжимается, но я иду за ним через двор к крыльцу.

Нолан заводит меня в дом, и я понимаю, как ошибалась. В этом доме нет ничего обычного. Нет, сначала ты попадаешь в гостиную, которая не вызывает подозрений, но уже через мгновение осознаешь, что в ней что-то не так. В дальней части нет ни одного дивана, зато стоит длинный стол с кучей компьютеров, к каждому из которых подключено несколько телефонных аппаратов. На стенах не семейные фото, не картины, а белые маркерные доски.

Хотя нет, вот и фотографии. В столовой и в кухне ими увешаны все стены. Такое ожидаешь увидеть в полиции, но не в обычном доме на обычной улице. И эти фотографии – это ведь десятки (или даже сотни?) разных случаев?

– Ты все правильно поняла. У родителей некоммерческая организация, которая занимается поиском пропавших детей и подростков, – объясняет Нолан и проходит мимо стен, как будто все нормально. Наверное, уже привык.

Фотографии пропавших детей на стенах вместо семейных фотографий, натюрмортов или любых других картин. Мне от этого сильно не по себе, но я киваю, словно так и должно быть.

Пока мы идем к лестнице, я стараюсь не смотреть по сторонам. Лиц слишком много. А значит, вокруг много таких же, как Нолан. Забытых. Ищущих ответы. Ищущих знаки, которые объяснят, что же произошло. Я прохожу мимо, а глаза все равно выхватывают надписи на фото. «Видели последний раз на заправке в Седарвуд, шт. Нью-Йорк. Пропал 23.02.2015». Все эти люди, куда они подевались?

Сначала ты не различаешь пол, цвет кожи, черты лица. А подходишь чуть ближе, и появляются глаза. Они смотрят на тебя.

– Лучше не надо, – предостерегает меня Нолан. – Иначе потом они так и будут тебя преследовать.

И я понимаю, что для него здесь тоже нет ничего нормального. Просто он смирился с неизбежностью. Каждое его утро начинается с этих фотографий. У меня есть Сумеречный дом. А у него – они. Поэтому я прислушиваюсь к его совету и опускаю голову. Но успеваю выхватить боковым зрением фото, одиноко висящее на стене кухни, будто на остальных место кончилось. Подхожу ближе. Голубые глаза смотрят прямо на меня. Нос, щеки, все лицо до подбородка покрыто веснушками, лоб тоже. Высокие скулы.

Подхожу еще ближе, чтобы разглядеть каждую деталь по отдельности. Темные волосы. Не такие. Не такие, но… Протягиваю руку и провожу кончиками пальцев по буквам имени. «Хантер Лонг…»

– Нолан, – настороженно зову я.

Он оборачивается очень медленно, а я снова изучаю лицо на фото. Друзья Элиота меня всегда мало интересовали. В старших классах они все были похожи на него: спокойные, поглощенные учебой, приходили и в свободное время что-то мастерили с ним в подвале. Потом мы переехали в Вест-Арбордейл, и первые знакомые у Элиота появились только осенью, когда он поступил в колледж. Почти все они жили в кампусе. Наша мама преподавала в колледже историю, поэтому Элиоту не было нужды съезжать: они почти всегда ехали в университет вместе. Иногда Элиота подвозил Джо, иногда мама давала ему свою машину после занятий, а ее вечером привозил домой Уилл. Но это лицо я помню. Я помню Хантера Лонга. Он заходил к нам в гости.

Я заметила его, выделила, потому что он был единственным другом Элиота, которого я видела у нас дома после переезда. Как-то я вернулась из школы, а они на кухне копались в холодильнике и даже не заметили, что я прошла мимо. А потом я сидела у себя в комнате, и вдруг дверь медленно открылась, а на пороге стоит он – явно не ожидал меня увидеть. Волосы обесцвечены до абсолютной белизны, только брови очень черные и темные корни уже отросли.

– Туалет там. – Я показала большим пальцем налево.

Он закрыл дверь. Когда я вышла из комнаты, ни его, ни Элиота в доме не было. Они наверняка ушли в сарай наблюдать в радиотелескоп, потому что тем же вечером, но значительно позднее, я выглянула в окно и увидела, что они валяются на траве и смотрят в небо.

Я ничего не говорила Элиоту, он ничего не говорил мне. Проходной момент, о котором я тут же забыла. Но теперь я смотрю на фотографию, и я полностью уверена.

– Я его знаю. Я его видела, – говорю я, тыча пальцем в фотографию, чтобы убедиться – она настоящая.

И внезапно помещение наполняется покалывающим теплом, статическим электричеством. Как будто все вдруг встало на свои места.

– Ты прав, Нолан. Что-то происходит. И в твоем доме тоже.

Его брат, сигнал, я, он – все связано. До и после. Здесь и там.

Сигнал не случайно привел меня сюда. Я должна была увидеть снимок. Увидеть его здесь. Я все сделала правильно, оказалась в нужном месте. Закономерность вела меня к фотографии. Сигнал был предназначен мне и никому другому.

26

Нолан

В смысле, ты его видела?

– Кеннеди смотрит на новую фотографию на стене. Руки у нее дрожат. Под снимком написаны все данные: когда и где пропавшего заметили в последний раз, дата рождения. Ему семнадцать лет. Едва-едва перешел в возрастную категорию, которой занимается родительская организация. Он из Северной Каролины – довольно далеко от нас; он не исчез посреди пикника как по мановению волшебной палочки, – ушел ночью с рюкзаком.

Кеннеди водит пальцами по подписи.

– Прошлой осенью. С братом. Я думала, они вместе учатся в колледже.

Но для колледжа ему мало лет. И остальные детали не подходят. Она поворачивается и внимательно смотрит на меня. Стараюсь не отвести взгляд.

– Ты веришь, что Вселенная может с нами разговаривать? – спрашивает она.

Открываю рот, чтобы сказать «нет», но вспоминаю брата в углу гостиной и как у него беззвучно шевелились губы.

– Может быть…

Может быть, не Вселенная, но Нечто.

– Может быть… – повторяет она, как будто пытается освоиться с этой мыслью. – Начинаю думать, что, может быть, мне суждено было попасть сюда.

Я смотрю на фотографию на стене.

– Ради этого? – спрашиваю я, указывая пальцем на снимок, но Кеннеди молчит.

Тут глаза у нее становятся больше, и я тоже слышу – подъехала машина, пискнула сигнализация. Я тихонько подталкиваю Кеннеди к лестнице.

– Иди.

– Куда?

– Наверх, первая дверь слева. В мою комнату, – торопливо шепчу я, зная, что туда никто не заглянет.

Я думаю, что родители вернулись, но ключ дважды поворачивается в замке, и в дом заглядывает Майк, успевший понять, что дверь не заперта.

– Нолан, ты тут?

Ну еще бы, машина припаркована напротив входа.

– Привет, Майк! – отвечаю я, выходя из кухни.

Он смотрит на меня с прищуром.

– А разве ты не должен быть в школе?

Киваю.

– Да я забыл проект, который сдавать после обеда. Уж лучше пропустить один урок, чем получить ноль за невыполненное задание.

Судя по лицу Майка, он прекрасно видит, что я вру, но решает не вмешиваться. Майк был наставником Лайама в приюте, он работает с родителями с того самого момента, когда они организовали в нашем доме штаб-квартиру. Он отлично знает, каково мне здесь приходится изо дня в день. А я знаю, что он прошел через то же самое.

Майк закрывает за собой дверь.

– Родители позвонили, – говорит он, будто хочет оправдать свое присутствие, – попросили побыть за старшего. С минуты на минуту явятся стажеры. У тебя как дела?

– Слушай, Майк, – мне не хочется говорить про фотографию Лайама, – а что это за новая фотка на стене?

– Какая?

Майк явно сбит с толку. Ничего удивительного: за два года я ни разу не интересовался тем, чем занимаются мои родители. Но Майк все равно подходит ближе, чтобы ответить на мой вопрос. Ведь именно для этого он здесь. Он помогает вернуть пропавших. Неведение отравило его собственную жизнь – и он посвятил себя возвращению других. Как будто так компенсирует упущенное.

И о парне на фотографии он говорит с огнем в глазах, хотя не очень-то доверяет моему внезапно вспыхнувшему любопытству.

– Хантер Лонг. Новое дело. Только-только внесли данные в систему. Сам лично забил на прошлой неделе. Он ушел из дома еще осенью, но о пропаже сообщили значительно позже, – добавляет Майк, качая головой.

– То есть полгода прошло, а его только сейчас добавили?

– Там сложная ситуация. С заявлением о пропаже тянули несколько недель, потому что он часто уходил из дома, а затем всегда возвращался. У него были плохие отношения с отчимом, и он зависал с друзьями. А поиски велись через задницу.

Майк морщится, коря себя за грубость, но я киваю. Дети – всегда дети. Такой философии придерживаются мои родители. А опасность – всегда опасность. Не следует осуждать и обсуждать причины. Все дети одинаково важны. И я рад, что фото этого пропавшего оказалось на нашей стене, ведь в справедливости последнего утверждения я и сам порой сомневаюсь. Но вот он здесь. И будет каждый день напоминать о себе, как все остальные.

– Спасибо, Майк. Побегу за вещами.

Майк садится за длинный стол, надевает наушники, а я несусь наверх, перескакивая через две ступеньки.

В моей комнате Кеннеди нет. Дверь открыта, но я могу сказать, что там пусто, даже не заходя. А вот дальше по коридору дверь в комнату Лайама нехарактерно приоткрыта, а из-под нее падает тень. Я вижу Кеннеди через дверной проем: она стоит посреди пустого помещения, окруженная темно-зелеными стенами, руки в боки, смотрит вперед, как будто впала в транс. Мне страшно напугать ее, поэтому зову шепотом:

– Кеннеди…

Она все равно подпрыгивает от неожиданности, прежде чем повернуться.

– Извини, – чуть слышно отвечает она.

Захожу и закрываю дверь.

– Все нормально. Этот парень внизу работает с родителями. Он в наушниках, так что нас не слышит. Но скоро придут еще люди.

– Это здесь? – мрачно спрашивает она.

Это здесь. В комнате моего брата. Здесь источник сигнала. Источник всего.

– Да.

И она оглядывает комнату так, как оглядывал ее я: ожидая увидеть нечто большее. Мне стыдно признаваться, что я даже звал Лайама в надежде, что он появится.

Откашливаюсь.

– Я сказал Майку, что уже возвращаюсь в школу, так что…

Она вскидывает бровь, и выражение лица у нее становится слегка озорным и лукавым – словно из глубины на миг проглядывает настоящая Кеннеди, какая она есть на самом деле, если очистить ее от всего случившегося: сигнала, дома, выжигающей изнутри истории.

– Ты поэтому спрашивал, насколько незаметной я умею быть? – спрашивает она, и я смеюсь в ответ.

В итоге я выпускаю Кеннеди через заднюю дверь на кухне. Майк оказался прав: стажеры явились сразу за ним. Дейв и Клара (или Сара?). Клара-Сара наблюдает, как я спускаюсь по лестнице с ноутбуком в руке. На ее лице – узнавание и жалость одновременно. Терпеть не могу. Она одаривает меня милой покровительственной улыбкой. Очень напоминает Эбби: симпатичная, дружелюбная.

– О, привет! – заговаривает она первой. – Ты Нолан, верно?

Дейв смотрит на нее, потом на меня, проводит рукой по рыжим волосам и вновь опускает взгляд. Я едва заметно киваю в ответ и прохожу мимо стола. Последние два года меня воспринимают сквозь призму случившегося, так что я привык к подобному отношению. Клара-Сара ничем не отличается от остальных: стоит, склонив голову набок, скорбно поджала губы, и столько сочувствия во взгляде.

Как говорит Кеннеди, зрителей так и тянет сунуть нос в происходящее. Неужели наша трагедия так привлекательна?

– Ты Сара, да? – спрашиваю я и опираюсь на стол в ожидании, пока Майк заметит меня.

– Клара, – поправляет она.

Дейв подается к нам, не выпуская из рук бумаг, чтобы я, типа, не заметил, как он весь обратился в слух.

– Я тебя помню, – говорю ему, и он вздрагивает, потом медленно кивает.

– Мы были в одной школе, когда…

Когда это случилось. Когда исчез Лайам. Он снова утыкается носом в бумаги.

– Я не был с ним знаком. Но он всегда выглядел очень дружелюбным.

– Угу, – соглашаюсь я.

А то я не знаю, каким был мой брат.

Майк говорит по телефону и не обращает на нас внимания. Наверное, он бы и Кеннеди не заметил, пройди она сейчас мимо.

– Ну, спасибо за помощь, – говорю я, копируя своих родителей.

Клара тянется ко мне через стол, как только я собираюсь уходить.

– Ты в курсе, что мы с Эбби подруги? – спрашивает она, и у меня тут же вспыхивают щеки.

Что Эбби рассказала ей – о Лайаме, обо мне? Знает ли она про письмо с фотографией? Дейв бросает на меня взгляд исподлобья. Наверное, все уже в курсе. Друзья Эбби, полиция, Дейв, который уверен, что знает нас с братом.

– Мне пора на урок, – я отворачиваюсь и выхожу из дома так быстро, что никто не успевает меня окликнуть.

Жду Кеннеди на подъездной дорожке. Затем выруливаю мимо черного внедорожника то ли Дейва, то ли Клары, мимо синей машины Майка – любая из них выглядит гораздо приличнее моей. Становится понятно, что затягивать с мойкой больше нельзя. У всех на заднем стекле наклейка с логотипом организации, которой руководят мои родители. Я от такой отказался. Я же не ходячий рекламный щит. К чему она?

Если можно не привлекать излишнее внимание, я предпочту его не привлекать. Кеннеди садится на пассажирское сиденье и смотрит на меня уже знакомым мне взглядом: ей хочется поруководить.

– Ну, Кеннеди, куда теперь?

– Мне бы велик забрать. Ты можешь подвезти меня до дома, а дальше я сама вернусь к Джо. Как ты имел шанс убедится, я умею быть незаметной, так что смогу проскочить в дом, чтобы покупатели не заметили.

– На велосипеде же далеко?

Она пожимает плечами.

– Я проделываю это путь каждые несколько ночей.

– Погоди, а спишь ты когда?

– Короткими промежутками, Нолан. Раз – и поспала немного. Возвращаюсь из школы и ложусь спать, пока Джо не придет на обед. Кажется, я его убедила, что у всех девушек-подростков так.

– Давай я лучше тебя отвезу?

Она ерзает на сиденье, но молчит. И тогда я повторяю свое предложение, но уже без вопросительной интонации. Ей остается только согласиться.

– Хватит крутить педали. Вечером я отвезу тебя за вещами. И буду возить, куда тебе нужно. По крайней мере, пока мы не решим задачку. Договорились?

– Ты тоже решил перейти на рваный сон? – интересуется она, и я воспринимаю ее вопрос как согласие.

Она спросила меня, верю ли я, что Вселенная разговаривает с нами. По правде, в этом что-то есть. С фактами не поспоришь: мы оба получили сигнал, который нас связал; она пришла ко мне домой и опознала фото. Так что речь не о шансе, речь о цели.

Вот что я думаю: сигнал – не послание, а знак. Ключ, который передал мне брат, застрявший между мирами, ключ, указывающий мне, в каком направлении двигаться. И прямо сейчас этот ключ велит следовать за Кеннеди Джонс и помогать ей. Тогда я найду еще один знак, а потом еще один, а потом мы найдем Лайама.

27

Кеннеди

«Уже иду». «Еще нет». «Теперь точно иду». Да уж, мои сообщения Нолану – явно не образец многословия. И его ничуть не лучше. «Я на месте», – написал он пять минут назад. «То есть за углом», – прилетело следом.

Последние пять минут я пыталась убедиться, что Джо действительно спит, а не просто пялится в потолок в темноте. Джо явился домой под вечер: я как раз рухнула поспать перед поездкой. А когда он постучался ко мне в спальню извиниться, что так припозднился, потому что «его задержали» и т. д. и т. п., я изо всех сил старалась не выглядеть заспанной. Но, видно, не преуспела, потому что Джо спросил, не приболела ли я.

С тех пор я неотрывно смотрю на часы. Джо улегся только после полуночи, в доме стало темно и тихо. Я засекла еще двадцать минут. Когда я заглянула к Джо в комнату, он не шевелился. Вот теперь пора. В этот раз я без велосипеда, и все воспринимается по-другому: я нервничаю сильнее обычного, выскальзывая из дома посреди ночи. Затем бегу до угла, где ждет Нолан.

Как только открываю пассажирскую дверь, в салоне загорается свет, и Нолан щурится.

– Привет, – говорит он.

– Да ты нашел самое жуткое место на улице! Он закатывает глаза. Судя по всему, вздремнул, пока меня ждал. Еще не успел собраться, понять, где он и кто он, поэтому черты лица кажутся мягче.

– Знаешь, гораздо лучше, чем если кто-то вызовет полицию, потому что у него под фонарем припарковалась раздолбанная машина.

– Ладно, ладно, – соглашаюсь я. – Едем.

– Эй, Кеннеди, выдохни, – говорит он, толкая меня правой рукой в плечо, пока рулит левой, и я улыбаюсь в ответ на его чуть заметную улыбку, пока глаза привыкают к темноте.

Ночью дорога, идущая через лес и поля без всяких съездов, совершенно пустынна.

– Поверить не могу, что ты тут ездила в темноте на велосипеде, – бормочет Нолан.

Обочина действительно узкая; иногда она переходит в заросшую травой канаву, но из машины выглядит гораздо хуже, чем на самом деле.

– Да здесь никто не ездит ночью.

– Никакой разницы, – говорит он, сильнее сжимая руль.

В этот раз Нолан успевает сбросить скорость перед моим поворотом.

– Выключи фары, – прошу я, когда он съезжает с главной дороги.

– Что? И не подумаю. Я ж не хочу вписаться в дерево.

– Просто езжай очень медленно. А если кто-нибудь позвонит Джо и скажет, что в доме люди?

– На дворе час ночи, это твоя собственность, – напоминает он, а затем вздыхает. – Я подумаю, когда подъедем ближе к дому. Идет?

Я не дышу, пока мы не оказываемся напротив крыльца и Нолан не гасит фары. Дом в тени, луна прячется за тучами. Мы стараемся бесшумно выйти из машины, но из этого мало что получается, потому что под ногами камни и комья земли. У меня с собой фонарик, и я привычно свечу им прямо в землю, так что со стороны его не заметить – только если подойти вплотную. Велосипед по-прежнему спрятан под крыльцом, и я шепотом благодарю неведомые силы, которые уберегли его от внимания потенциальных покупателей.

Нолан умеет оставаться незаметным далеко не так хорошо, как ему кажется: он слишком громко хлопнул дверью, шагает слишком тяжело, все время пинает гравий.

– Тсс, – шикаю я.

– А?

Показываю на его ноги, на землю. В принципе, проблема одна – он сам. Слишком приметный малый. И оставляет много следов. Так что я перестаю об этом беспокоиться и просто надеюсь, что все обойдется.

Мы подходим к сараю. Дверь со скрипом открывается.

– Я думал, мы только за великом пришли, – шепчет Нолан.

– Раз уж мы здесь, то я сниму показания, – говорю я и захожу.

Нолан машинально нажимает на выключатель на стене, но я быстро вырубаю свет.

– Доверься мне, – шепчу я, помня о Марко, Лидии и Саттоне, которые здесь постоянно отираются.

Включаю монитор, света которого вполне достаточно. Лицо Нолана приобретает желтоватый оттенок, он быстро осматривает помещение.

– Это что за место? – снова шепотом спрашивает он.

– Компьютерный сарай. Раньше здесь был просто сарай. А до этого – конюшня.

– Понятно, – отвечает он, как будто я сообщила само собой разумеющиеся вещи.

Я выгружаю все данные, копирую их на флешку, затем показываю на коробку с вещами Элиота, которая стоит здесь со времени визита Лидии.

– Можем ее забрать? – спрашиваю я.

Раз уж мы на машине, то грех этим не воспользоваться. А сейчас мне нужно немного времени, чтобы еще раз все проверить.

– Конечно, – отвечает Нолан и подхватывает коробку. Останавливается возле выхода. Ждет: или меня, или фонарик.

– Пару секунд.

Я заканчиваю, выключаю технику и выхожу за ним на улицу. У крыльца беру велосипед и веду его к машине. Нолан открывает багажник, и в уголке рядом с его оборудованием я замечаю бейсбольную биту. Он отодвигает свои вещи, чтобы влезла коробка Элиота, затем достает пару тросиков, чтобы закрепить мой велосипед.

– Готова? – спрашивает Нолан, захлопывая багажник.

Но я смотрю на дом, затем на машину.

– В доме есть еще пара вещей, которые я бы забрала.

Он кивает не сразу.

– Тебе не обязательно заходить внутрь.

– Я там уже был.

Я бросаю на него косой взгляд. Я знала, что он был возле моего дома, но внутри?

– Да, извини. – И поднимает обе руки вверх, словно сдается.

– Ладно, чего уж там. Я тебе по всему стеклу отпечатки оставила, чтоб ты больше не совался сюда, – сообщаю я, раз уж у нас ночь признаний.

– Я догадывался.

Даже в темноте видно, что Нолан улыбается.

Он обходит со мной дом, но у окна в комнату Элиота мешкает, будто собирается передумать. Неужели скажет, что подождет снаружи? Но он все же карабкается со мной. Внутри он застывает. В темноте все выглядит иначе, я же понимаю. Нолан стоит напротив меня: тень в темном доме.

– Пойдем, – зову я.

– Ничего не вижу.

– Извини, свет нельзя зажигать, нас заметят.

– Опять пытаешься нагнать на меня страху?

Я пересекаю комнату и беру его за руку, тяну за собой. Сухая ладонь Нолана смыкается с моей, наши пальцы переплетаются, как будто так было всегда. Хорошо, что, оказавшись в одной связке, мы идем в темноте. И хорошо, что моя рука лежит в его руке: сейчас это не я его поддерживаю, а он меня. Запах краски, лестница – Сумеречный дом надвигается.

Свободной рукой берусь за перила. И ничего не слышу. Даже звука дыхания. Нолан знает, что здесь произошло. Должен знать. Он ступает за мной следом в гробовой тишине. Наверху я наконец включаю фонарик и свечу им в разные стороны. Справа чердак – место для отдыха. Слева – кладовка, где хранятся вещи Элиота. Мы с Ноланом встречаемся взглядами.

– Как думаешь, это все влезет в твою машину?

Заднее сиденье забито коробками с вещами Элиота: раз он не хочет со мной говорить, то я попытаюсь разобраться в его планах, его мыслях. Может, найду какую-нибудь запись про запуск программы четвертого декабря. Может, выясню, как он познакомился с тем пареньком, фото которого висит у Нолана на стене. Где-то должны быть ответы.

Я знаю, что это далеко не все вещи: многое забрала полиция в качестве вещественных доказательств и улик. А эти перенесли в кладовку и в сарай, когда после полиции появилась риелторша и привела клининговую компанию.

Машину Нолана мы ставим за углом, где он меня и забирал, и медленно, одну за одной носим коробки под окно моей спальни. Я планирую перетащить их внутрь, после того как Джо встанет и пойдет в душ, чтобы он не услышал грохот за соседней стенкой. Когда мы опускаем последние коробки, на улице включается свет, задняя дверь распахивается и на пороге появляется Джо в спортивных шортах и футболке. Он смотрит на нас налитыми кровью глазами. И не понять, то ли мы только что разбудили его, то ли он давно не спит.

Он переводит взгляд с меня на Нолана и обратно. Нолан ставит последнюю коробку.

– Ну, мне пора, – говорит он.

– Да, тебе пора, – произносит Джо тоном, которого я раньше никогда не слышала.

Нолан одними губами произносит: «Извини». Я смотрю, как он идет к машине на углу, когда Джо вдруг начинает орать:

– Это еще что? Какого черта здесь происходит?

– Это вещи Элиота, – отвечаю я, прекрасно понимая, что он и так в курсе, потому что все коробки подписаны черным маркером.

– Где ты их взяла?

Я молчу. Он вскидывает руки, разворачивается и уходит в дом.

– Джо, – зову я и иду за ним.

Он останавливается в холле и жестом просит меня не приближаться.

– То есть ты сбегаешь среди ночи с каким-то пацаном и отправляешься с ним на увеселительную прогулку в свой старый дом?

– Он не какой-то пацан, Джо. Все не так.

– О, как я рад, что все не так, Кеннеди! А как? Давай! Рассказывай. Ты из-за него прогуливаешь школу?

Я застываю на месте. Он кивает, очень напряженно кивает.

– Да, звонили из школы. Они позвонили, и я решил, что ты приболела, потому и выглядела неважно, когда я пришел домой. В школе я сказал, что ты плохо себя чувствуешь. Подумал, что сам виноват, недоглядел, а ты, значит, собралась на свиданку со своим парнем…

– Нолан. Его зовут Нолан. – Джо удивленно смотрит на меня. – Я собиралась встретиться с Ноланом, потому что что-то происходит, Джо. В моем доме. Происходит то, чего мы не ожидали.

– Кеннеди, остановись. Я же не знаю, как тебе помочь, – говорит Джо, обхватив голову руками.

– Для начала не продавай дом!

Он набирает воздух в грудь, медленно выдыхает.

– Ты наказана. Неделя домашнего ареста. В школу и обратно, ясно?

Я мотаю головой:

– Ты не имеешь права.

– Имею. И телефон заберу, если будешь спорить.

Я умолкаю. У нас были правила: не прогуливать школу, не водить парней. Делаю вид, что сама виновата. Виноват не сигнал, не фотография, не Элиот за решеткой – просто ночное свидание.

– Джо, ну пожалуйста…

– Кеннеди, иди в постель, немедленно.

Я подчиняюсь, но только потому, что сейчас не время сопротивляться. А когда время придет, мне понадобится телефон.

28

Нолан

«Меня наказали на неделю», – написала Кеннеди на следующий день. Если моим домашним и сообщили, что меня вчера не было в школе, то никто не обратил внимания.

Да и, судя по виду родителей сегодня утром, информация о моем прогуле вряд ли вошла бы в «Топ-10 важных новостей».

Вернувшись домой после уроков, я застаю там Дейва, Клару, Майка и следы их дежурства: три банки от энергетиков, две упаковки от сэндвичей, открытую пачку чипсов. Чувствую на себе взгляд Клары, когда прохожу мимо, но не реагирую. Подхожу к Майку и стучу по столу, чтобы он меня заметил. Он напоминает старшеклассника, который всю ночь просидел за учебниками, только вот ему сорок, и он всегда такой. Иногда я думаю, не грозит ли мне подобная участь: участь брата, оставшегося на вторых ролях, участь человека, посвятившего себя поискам. Господи, я обязан его найти.

Майк смотрит на меня, но наушники не снимает.

– Родители? – спрашиваю я.

Он молча показывает на наушники. Возможно, слушает важное сообщение. На мой вопрос отвечает Дейв:

– Они уехали с каким-то типом в костюме. – Закрываю глаза: агент Лоуэлл. – Думаю, по поводу фотки.

Да, Дейв у нас мастер подслушивать. Клара оживляется и хочет что-то сказать, но тут в дом заходят родители. Вид у них совершенно растерянный. Они благодарят добровольцев и просят извинить их за то, что сегодня не смогут работать. Мама бросает сумку на диван, идет к раковине и пьет прямо из-под крана. Хмурюсь – обычно она так себя не ведет.

Теперь с толку сбит я. Подпрыгиваю от неожиданности, когда на плечо ложится отцовская рука, затем напрягаюсь. А вот это очень похоже на отца. И рука на плече пугает меня гораздо больше, чем странное мамино поведение, потому что расшифровывается следующим образом: «Нолан, мы должны тебе кое-что сказать».

– Папа, – начинаю я, чтобы не дать ему завести разговор, из которого потом будет не вырваться. Я ведь потому и искал его, когда вернулся из школы.

Веду его в кухню и показываю на новую фотку.

– Вот этот паренек, пап… вчера ко мне приходила знакомая, она видела его здесь неподалеку.

Он прищуривается, подходит ближе, всматривается в подписи. Если его и удивляет мысль о том, что в их отсутствие я приводил в дом девушку, то виду он не подает.

– Хантер Лонг, – медленно произносит он, будто достает папку с информацией с самой далекой полки в голове. – Здесь? Она уверена? Когда это было?

– Осенью.

Он кивает.

– Маловероятно. Но мы отметим у себя. Дай мне завтра ее имя.

Но я вижу, что судьба Хантера Лонга в настоящий момент его мало заботит. Обычно, если поступает хоть крупица информации, родители начинают двигаться быстрее, глаза у них загораются, потому что появляется надежда. А сейчас отец отворачивается от фото и тяжело вздыхает.

– Нолан, нам нужно тебе кое-что сказать.

Желудок сжимается. Нет смысла откладывать неизбежное, но в голове все же зреет план, как смотаться отсюда. Пячусь, пока не оказываюсь между столовой и гостиной. Говорю:

– Угу.

– Судя по всему, фото Лайама – настоящее. То есть оно – доказательство.

Появляется мама. Глаза мокрые. Она идет как-то неровно, ее кренит вправо. Пила?

– Доказательство чего?

– Доказательство того, что он исчез не в парке, – говорит мама, по-прежнему блуждая взглядом где-то далеко.

Я мотаю головой. Это обязан быть парк! Я же все к нему привязал. Все проверки. Все поиски. Брат и собака исчезли без следа. В лесу, про который ходит столько страшных историй, в лесу, нафаршированном привидениями. Там же трещина во Вселенной. Все случилось против его воли. Он бы никогда сам не ушел, не предупредив нас.

Кружится голова. Мир накренился. Ориентация в пространстве утрачена. Они ошибаются. Ошибаются.

– Фото специально для нас сильно увеличили, – говорит папа. – Агент Лоуэлл просит всех еще раз его хорошо изучить. Подумать, где оно могло быть сделано.

Комната вращается. Кажется, я падаю. Будто землю выбили из-под ног.

– Нолан, – произносит отец мое имя таким тоном, как будто повторяет то, что уже говорил.

И я замечаю лист на столе в гостиной. Увеличенный Лайам, в самом центре комнаты. И вижу брата в углу этой же комнаты. Его губы шевелятся: «Помогите нам. Прошу». Вижу, как утром в день исчезновения он склонился над умывальником. Вижу капельку крови. Слышу, как он шипит от боли. Как ударяется о фарфор станок.

– Приславший фото очень постарался скрыть, откуда оно отправлено. Полиция работает над этим, – добавляет отец.

И тогда я думаю: «Они ничего не выяснят». Эта мысль кажется мне абсолютно правильной. Ведь на самом деле фотографию отправил мой брат – откуда-то из-за грани. Он хотел связаться со мной при помощи видения, письма, сигнала. И ему удалось.

Когда родители на секунду выходят из гостиной, я щелкаю фото на телефон и пересылаю Кеннеди с текстом: «Вот это фото на прошлой неделе прислали бывшей моего брата». Поднимаюсь к себе в комнату и разглядываю зернистый снимок на экране мобильного. Деревья, деревья, мой брат и хвост Колби.

Телефон гудит у меня в руках. Видеозвонок. Принимаю его: Кеннеди сидит на полу у себя в комнате, повсюду тетрадки и бумаги, на заднем плане – пустые коробки. Догадываюсь, что мобильный она прислонила к одной из них.

Кеннеди наклоняется ближе к экрану, затем качает головой.

– Вы совсем не похожи, – говорит она и принимается перекладывать какие-то бумажки.

– О да, я уже такое слышал, – отвечаю я.

Эта фраза преследует меня всю мою жизнь. Лайам и правда был золотым мальчиком: и по поступкам, и внешне. Мы напоминали две стороны одной монеты: он блондин, я шатен; у него глаза голубые, у меня – карие; у него симметричные черты лица, у меня же нос немного скривлен влево из-за того, что не успел увернуться от мяча. Но уверен, сейчас мы с ним сровнялись по росту. И от этой мысли становится нехорошо.

Кеннеди замирает, отрывается от своего занятия.

– Я не хотела тебя обидеть. Просто представляла, что вы с братом больше похожи.

Она отводит взгляд и чуть отворачивается от камеры, так что волосы заслоняют лицо и невозможно понять, какое на нем выражение. Снова берется за бумаги. Она сама позвонила мне, но, судя по всему, ждет, что говорить буду я.

– М-м, а чем ты занимаешься?

– Проверила данные с телескопа, но следов сигнала там нет. Так что перебираю вещи Элиота: вдруг найду что-нибудь интересное. Пойму, откуда сигнал появился.

– Успешно?

– Нет. Хотелось бы вернуться в дом, отключить электричество и перезагрузить систему. Похоже, ее выбило, когда свет пропал. А ты? – спрашивает она и, наклонив вперед голову, закручивает на голове небрежный хвост, точно распущенные волосы мешают ей думать.

– Ну? – переспрашивает она все еще с опущенной головой.

Я молчу, и тогда она выпрямляется и смотрит прямо на меня.

– Извини, ждал, пока ты закончишь.

Она награждает меня презрительным взглядом.

– А ты что, не можешь расчесываться и разговаривать одновременно?

– Да я вообще как-то мало о своих волосах думаю.

Она ухмыляется и мотает хвостом туда-сюда, чтобы поддержать шутку. Только вот теперь я не могу думать ни о чем другом: перед глазами лишь волны темных волос. Откашливаюсь.

– Да тоже ничего особенного. Рассказал родителям о фотографии Хантера Лонга. Он исчез еще зимой. Я могу дать им твой номер телефона?

– Конечно, но вряд ли я сильно помогу: я же видела его осенью.

– Кеннеди, я хотел извиниться за то, что случилось ночью. Надеюсь, у тебя не слишком много неприятностей?

Ее аж передергивает.

– Неприятности в наличии, но ты не виноват. Это была моя идея, мой план. Наоборот, извини, что втянула тебя. – Она улыбается. – Могло быть и хуже. А так хоть телефон при мне.

Она вновь утыкается в бумаги, но я не хочу, чтобы она вешала трубку.

– А Лидия способна разобраться, что это за сигнал?

– Ну, она спец в компьютерах. По слухам, пару лет назад она взломала школьную почту и разослала всем объявление, что из-за снегопада занятия отменяются. То есть голова у нее работает, но, думаю, ей не хватает нужного оборудования.

– И Элиот отказывается с тобой общаться. Как считаешь, с кем-нибудь другим он станет говорить?

– Сильно сомневаюсь. Суд вот-вот начнется, и адвокаты хотят, чтобы он вспомнил… – Она вздыхает, задумывается. И вдруг подается к камере, да так, что карие глаза кажутся в два раза больше обычного. – Но в колледже есть люди, которые способны помочь. Мама там работала. Они меня знают. – Она бросает быстрый взгляд через плечо и произносит совсем тихо. – Только надо переговорить с Джо.

Кеннеди наклоняется к телефону еще ближе, поворачивается боком, так что я вижу только щеку крупным планом и уголок рта. И шепчет:

– Мне пора.

Экран гаснет. Все давно должны были уснуть, но я слышу родителей. Мама говорит громко и быстро. Отец пытается ее успокоить. Напряжение нарастает и, наконец, захватывает и меня. Я больше не могу бездействовать.

Они не слышат, как я прохожу мимо закрытых дверей их спальни. Не слышат, как спускаюсь по лестнице, как покидаю дом через заднюю дверь. А если и слышат, как заводится машина, то не выходят меня остановить. В старом доме Кеннеди сейчас никого нет. Свет погашен, передняя дверь заперта. Я обхожу дом так, как меня учила Кеннеди: уткнув фонарик в землю, не наводя на окна. «Скажи мне, что делать», – мысленно прошу я, закрыв глаза.

– Лайам, – зову шепотом пустоту.

Но ответа нет. А я ведь подумал: брат хочет, чтобы я сюда пришел. Решил, что он отправил мне послание: «Приходи». Но нет даже намека на знак. Включается кондиционер – или ветер гуляет по вентиляционным каналам пустого дома, который стоит посреди пустого поля под пустым небом. Вместо оборудования достаю телефон. На экране появляется лицо Кеннеди, еле различимое в темноте. Она садится, выпрямляет спину.

– Нолан?

– Я на месте. Говори, что делать.

Она трет глаза, убирает за ухо прядь волос. Я ее разбудил.

– В моем доме?

Киваю.

– Хорошо, – очень тихо говорит она. – Отключи и включи электричество. Давай посмотрим, появится ли сигнал снова. Пока в голову приходит только это. Должно быть еще что-то. Не просто число пи, если это вообще оно.

Она рассказывает мне, как дойти до гаража, хотя я уже был там. Но я не возражаю – пусть ведет. Затем она велит опустить рубильник на распределительном щите и снова поднять, затем отправляет меня в сарай проверить, подключился ли компьютер к сети.

– Он должен запуститься, а потом…

– Кеннеди? – зову я и трясу телефон, будто это поможет вернуть изображение. – Ты пропадаешь.

Связь то появляется, то исчезает. Я в полной темноте иду к сараю, и, хотя уже не вижу Кеннеди, мне кажется, что я слышу ее голос.

29

Кеннеди

Днем надо обязательно попасть в дом. Нолан отключил электричество, затем включил и послал мне сообщение, что все прошло успешно. С тех пор я не сплю. Когда появляется Джо, я уже жду его в кухне за столом. Он явно удивлен, что я встала так рано.

– Доброе утро, – здоровается он и заглядывает в холодильник. – На обратном пути куплю молока.

– Хорошо.

Я ем всухомятку, старательно пережевывая колечки.

– После школы тебя ждут Альбертсоны. Побудешь с ними до моего возвращения.

Ложка выпадает у меня из рук.

– Что?

Видно, мой тон его задел, потому что он захлопывает дверцу холодильника и медленно поворачивается.

– Ты идешь в школу и назад, вот что.

Джо словно догадался, что я уже спланировала, как попрошу Нолана забрать меня после уроков и отвезти к дому, там скину данные на флешку и успею вернуться раньше него.

– Ты шутишь?

– Нет, Кеннеди, я совершенно серьезен.

– Ладно, Джо. Завтра я все сделаю. Пойду к Альбертсонам и буду таращиться на этих девах, которых я знать не знаю. Почему нет? Но не сегодня.

Он смотрит с прищуром.

– Сегодня какой-то важный день?

Я судорожно ищу ответ:

– У меня вообще-то выпускные экзамены. Как я, по-твоему, буду готовиться среди толпы незнакомых мне людей?

– А как ты готовишься, шатаясь ночи напролет с каким-то пацаном?

– Его зовут Нолан, – повторяю я в который раз.

– Ладно. С Ноланом, который не твой парень, но тем не менее отвозит тебя в дом посреди ночи, чтобы ты забрала оттуда коробки. С Ноланом, о котором я впервые услышал пару дней назад, но за это время он уже дважды объявился у нас – и это только те разы, что я знаю. На свидание к Элиоту тебя тоже Нолан возил?

Я избегаю прямого ответа.

– Джо, разве ты никогда не помогал друзьям просто потому, что они просили?

Он качает головой:

– Это разные вещи, Кеннеди. Тут не пахнет обычной дружеской помощью. Особенно если дружбе без году неделя. Уж поверь.

Я бросаю взгляд на телефон и пытаюсь выйти из-за стола, но Джо тут же протягивает руку.

– Ты собираешься позвонить ему, как только выйдешь из дома?

Я замираю на полпути и смотрю на Джо. – Вот видишь, Кеннеди. Это не дружба.

– Мне остается только посочувствовать тебе, Джо, потому что к своим годам ты так и не узнал, что такое настоящая дружба.

Я в самом деле набираю Нолана, как только выхожу из дома, – все как сказал Джо. Только вот выкинуть его слова из головы я тоже не могу. Все верно: первая мысль сегодня утром у меня была о Нолане, и весь день я думаю о нем. Он просит мою электронную почту, чтобы кое-что отправить, и я без конца проверяю телефон.

Нормально ли это, когда хочется начинать утро с разговора с определенным человеком и заканчивать день разговором с ним же? Держать его за руку в темном доме, где случился самый страшный кошмар в твоей жизни? Прятаться в комнате его пропавшего брата?

Нормально ли везти малознакомую девчонку в тюрьму? Прогуливать школу, потому что она попросила? Наверное, нет. Но и говорить Джо правду я не собиралась. «Знаешь, Джо, это не потому, что я ему нравлюсь, а потому, что мы оба одновременно нашли доказательство того, что мир не такой, каким кажется».

В обед приходит сообщение: «Проверь почту». Да Нолан молодец! На почте полно отсканированных изображений. Это информация о Хантере Лонге. Его адрес в Северной Каролине, его фотографии, краткая информация по его делу, контакты родителей. Отвечаю: «Спасибо! Что делаешь? Ты в школе?» Следующее сообщение я получаю в библиотеке, где ем ланч и попутно изучаю присланные документы. «Вроде того. А ты что делаешь?» – «Ем в библиотеке и изучаю твои документы».

Я успеваю съесть половину банана, когда дверь в библиотеку открывается и на пороге появляется Нолан. Руки в карманах джинсов, стоит и крутит головой, будто потерялся. Наконец он находит меня глазами, я улыбаюсь, и он тут же расплывается в ответной улыбке. Он идет ко мне, и я чувствую тех самых бабочек в животе. «Вот блин! А Джо ведь прав!» Видимо, у меня на лице все было написано, когда Джо заставал меня с Ноланом или когда я упоминала его имя. Стараюсь сделать равнодушный вид, чтобы хоть Нолан не заметил. Но, судя по хихиканью девчонок за соседним столом, поздно я этим озаботилась.

– Ты чего здесь? – спрашиваю я, когда он садится рядом. Не напротив – на соседний стул. И придвигает его так близко, чтобы видеть через плечо, что я читаю.

– Я подумал, что сегодня спортзал может подождать. Раз уж ты под домашним арестом, вряд ли у меня будет другой шанс увидеть тебя сегодня.

– Джо сказал, чтобы после школы я шла к соседям. Похоже, ко мне приставили нянек.

Нолан морщится:

– Извини, что так вышло.

– Да ты не виноват.

– Ну, ты сама сказала, что я не умею оставаться незаметным. Поэтому и моя вина тут есть.

Я не спорю, потому что он прав. Совсем не умеет. Даже сейчас на него откровенно пялятся. И тут уж ничего не поделать. Чуть искривленный нос, морщинки в уголках глаз, острые скулы, изгиб губ – Нолан, сам того не желая, притягивает взгляды.

– А как ты попал в школу и нашел библиотеку?

– Просто вошел, когда какой-то взрослый чувак приложил свой пропуск. Он еще и дверь придержал. А с библиотекой – ты не поверишь… – он расплывается в улыбке и переходит на шепот: – Спросил. Как выяснилось, большинство старшеклассников и вполовину не такие подозрительные, как ты.

– Тогда добро пожаловать в девять кругов ада Вест-Арбордейла! – заявляю я со смехом: именно так меня приветствовал Марко в мой первый день в этой школе.

Нолан достает из рюкзака пачку бумаг и маркеры и кладет на стол.

– Я подумал, с распечатками будет удобнее работать.

– Ты принес маркеры? – Я впечатлена.

Он улыбается.

– Я подготовился.

Следующие двадцать шесть минут мы подчеркиваем то, что нам кажется важным, выделяем даты, изучаем, с чего началось расследование исчезновения Хантера Лонга, пытаемся отследить, где его видели. Когда раздается звонок, я напрягаюсь.

– Я могу прогулять, – говорю я.

– Нет, иди на уроки, зачем тебе лишние неприятности?

– Какая разница…

– Есть разница, если я не могу увидеть тебя после школы, – говорит он и смущенно утыкается в бумаги.

Чувствую, как горят щеки. Я складываю вещи в сумку и стараюсь, чтобы волосы закрыли мне лицо. Снова звонок. Вот теперь я официально опаздываю. Нолан по-прежнему смотрит не на меня.

– Нолан, – зову я.

– Да, – отзывается он, не поднимая головы.

Кладу руку ему на плечо и жду, пока он посмотрит на меня.

– Спасибо, что пришел.

Он улыбается, и я бегу на урок.

Марко поджидает меня у шкафчика после уроков.

– Привет, – говорит он, подпирая дверцу.

– Привет, – отвечаю я и наклоняю голову, намекая, что можно бы и уйти с дороги.

Он делает недовольное лицо, отходит в сторону, но все равно торчит рядом.

– И что ты забыла с этим недомерком?

– Каким еще недомерком? – спрашиваю я.

– С тем недомерком, который искал тебя и приперся в библиотеку, хотя он из другой школы.

И подумать не могла, что Марко был в библиотеке.

– А тебе какое дело?

Он дергается, словно я его ударила. Невероятно. Задеть Марко – это что-то из области фантастики.

– Зачем ты так со мной, Кеннеди? Я тебя не обижал. Не хотел обидеть. Я просто не знал, как дальше…

Я делаю жест рукой, чтоб он замолчал. Он не знал! Не знал, как вести себя, как быть, а я не знала, как объяснить ему, что мне нужно. Мы были совсем маленькими, а потом вдруг выросли. Все стало сложно. И он исчез. Поступок ожидаемый и говорящий о многом. Я осталась совсем одна, ведь мои друзья были его друзьями. И после нашего расставания потеряли ко мне всякий интерес.

– Перестань вести себя так, будто это было мое решение. Мне кажется, что ты все время на меня злишься, – говорит Марко.

– Злюсь? Нет. Я… – пытаюсь подобрать слово. Мне все равно? Горько? Обидно? Наверное, часть меня действительно злится, потому что злиться на парня, который бросил тебя в сложной ситуации, легче, чем злиться на все остальное.

– Знаешь, Кеннеди, будь осторожней, вот и все, что я хотел сказать. С этим недомерком. С Ноланом. Два года назад у него пропал брат, ты в курсе?

Я киваю и иду прочь. Марко не отстает.

– Слухи тогда разные ходили. Всякое говорили. – Он оглядывается по сторонам, подается ближе. – И про девушку его брата тоже.

Я внимательно смотрю на него, прищурив глаза. Он вскидывает руки и отступает.

– Ладно, ладно. Правды все равно никто не знает. Я тебе просто рассказал.

Он разворачивается и скрывается в толпе. А его слова так и звучат у меня в голове.

После школы я прихожу к Альбертсонам. Смотрю на девочек, они в ответ пялятся на меня. Они близняшки. В этом году перешли в старшую школу. Лейси и Рили, но я без понятия, кто из них кто. Отличаются только длиной светлых волос: у одной короче, чем у другой. А так они одеты в одинаковые купальники, завернуты в одинаковые полотенца и перешептываются на каком-то птичьем языке, будто я интересный зоологический экземпляр, который предстоит изучить.

Их мать приносит миску с фруктами и ставит ее на столик во внутреннем дворике у бассейна.

– Кеннеди, может, хочешь что-нибудь еще? – спрашивает она, но я в ответ качаю головой, не отрывая взгляда от поверхности воды, на которой играют яркие лучи солнца.

– Купаться пойдешь? – спрашивает одна из близняшек; к уголку ее рта прилипло арбузное зернышко.

Я собираюсь ответить нет, а потом думаю: «А почему, собственно?» Разуваюсь и прямо в школьных шортах и футболке шагаю с бортика, чтобы с криком погрузиться в холодную воду.

Опускаюсь на дно и смотрю на расплывчатые силуэты сестер: они стоят рядышком и что-то говорят, но вода заглушает голоса. «Раз, два, три», – считают они и прыгают. Меня отталкивает волной. Я не спешу всплывать, но когда они оказываются совсем близко, я выныриваю с разрывающимися легкими.

Джо заходит за мной по дороге с работы, благодарит миссис Альбертсон, как будто я маленький ребенок, за которым нужно было присмотреть. Я иду мокрая, с меня капает вода. Пытаюсь заговорить с ним, но он молчит. Заходит в дом, выносит старое пляжное полотенце, обтрепавшееся по краям, и набрасывает его мне на плечи. И не убирает руки, точно хочет удержать меня на месте, боится, что я исчезну, как остальные.

– Я бы спросил, чем ты занималась, но это и так видно.

Губы сами растягиваются в улыбке. Джо отступает, опускает руки и вздыхает.

– Прости, что услал тебя туда. Я в половине случаев вообще не понимаю, что делаю и зачем. Просто ты ничего не говоришь.

– Джо, доверяй мне. Я не ребенок.

– Сугубо юридически – ребенок. А я несу за тебя ответственность. – Он проводит рукой по волосам. – И доверие должно быть взаимным.

Он ждет, пока я молча кивну, и на лице у него проступает облегчение. Но затишье длится недолго.

– Я тоже плохо сплю. Из-за суда. Юристы предлагают прибегнуть к гипнозу, чтобы прояснить подробности той ночи, но я не знаю, будет от этого польза или вред.

Я понимаю, что Джо имеет в виду: вдруг воспоминания Элиота о той ночи в конечном итоге его уничтожат? Может, в нашем случае неведение – благо?

Я стою на пороге, на плечах полотенце, под ногами – лужица воды. Джо в противоположном конце коридора внезапно кажется мне гораздо моложе, легкомысленнее. И очень одиноким.

– А ты знаешь друзей Элиота?

– Да не особо. А что? – настороженно спрашивает он.

– Интересно, позовут ли их в суд, чтобы они рассказали, каким человеком был Элиот.

Джо внимательно смотрит на меня из дверей кухни.

– Тебя, Кеннеди, будут спрашивать только о фактах. О том, что ты видела.

Я медленно киваю.

– А если есть другое объяснение?

Джо мотает головой.

– Кеннеди, не делай этого.

– Джо, послушай меня, пожалуйста. Тебе ведь тоже интересно, почему он это сделал? Ты говорил с ним? С ним вообще хоть кто-нибудь говорил?

Джо отворачивается, идет на кухню, опирается обеими руками о барную стойку. Снова отгораживается от меня. А потом набирает в грудь побольше воздуха.

– Хорошо, Кеннеди, садись…

– Я постою…

– В ходе суда выяснятся определенные обстоятельства, и ты должна быть к ним готова.

Я почти не слушаю его. Захожу в кухню, но садиться не спешу.

– Какие еще обстоятельства?

– Обстоятельства, значительно усложняющие дело. Полиция нашла не только его отпечатки на оружии. На его одежде повсюду следы пороха. Ты понимаешь, что это значит?

Яростно качаю головой, но не потому, что не понимаю, а потому что не верю.

– Это значит, у них появились дополнительные улики в пользу того, что он стрелял. Эксперт подтвердит. Полиция уверена, что он стрелял… в нее. А Уилл попытался отобрать у него ружье. И тогда он выстрелил в Уилла.

Я снова мотаю головой. Невозможно. Мой брат изучает мир и создает новые вещи. Он смешной и самокритичный. Из нас двоих он всегда был за главного. Он ответственный, после школы всегда идет домой. И терпит мое присутствие, когда мне нечем заняться. Мой брат бледнеет при виде крови. Он никогда никому не причинил вреда. А уж маме…

– Не вяжется, ты же сам понимаешь. Это была обычная ночь. Он что, просто так взял мамино ружье? Должна быть причина. Может, в доме был еще кто-то, а он старался защитить…

– Кеннеди, остановись. Все в колледже…

Джо приглаживает волосы и замолкает.

– Все в колледже что?

Он вздыхает.

– Все в колледже видели, что у Элиота и твоей мамы были напряженные отношения. Они плохо ладили. Несколько человек слышали, как они ругались в ее кабинете незадолго до… Кеннеди, ты же не могла этого не замечать? И свидетели скажут об этом, если их вызовут.

– Это неправда! – порывисто выкрикиваю я. Только что я знаю на самом деле? Что они старались не садиться вместе за стол? Молча шли утром к машине, потому что не хотели разговаривать друг с другом? Что Элиот кричал на маму, пока я болтала по телефону с Марко?

Тогда меня занимали другие вещи. Я проводила время с Марко и не обращала внимания на то, что происходит дома. Потому и выжила, в прямом смысле, – как потом будут говорить. Потому что, когда все шло кувырком, я сбегала к Марко.

– И что? И что, если они не ладили? По-твоему, Элиот мог из-за этого убить двух человек?

Джо хмурится.

– Ты же знаешь, как он ходил на занятия к Уиллу?

– Знаю, – огрызаюсь я.

– И завалил курс.

Я мотаю головой и пячусь из комнаты. Невыносимо глупый повод для убийства. Из-за оценки? Из-за расхождения во мнениях? Из-за ссор с мамой? Элиот умный, он никогда не получал троек. Ну а даже если завалил курс, разве это могло стать причиной? То есть Элиот так разозлился, что, едва Уилл пришел к нам домой, сразу направился к бельевому шкафу, где мама хранила ружье? А чего я ждала? Достаточных причин? Ни одна не приходит в голову.

– Он бы не стал… – кричу из холла.

– Тем не менее, Кеннеди… – не договаривает Джо, но это и не нужно.

Ружье, следы пороха, кровь, Элиот, убегающий с места преступления. И я в роли свидетеля. У полиции нет никаких сомнений по поводу дальнейшего хода событий. В тот вечер я улизнула из дома, потому что мама собралась на вечеринку в колледже вместе с Уиллом. Она надела черное платье и красный шарф и прихорашивалась перед зеркалом, когда подъехал Уилл.

– На случай, если ты уже будешь спать, когда я вернусь, спокойной ночи, – сказала она и быстро поцеловала меня в щеку. А потом крикнула: – Пока, Элиот!

Но я не помню, ответил он или нет. И как она это восприняла. Я считала минуты до ее ухода, чтобы наконец сбежать из дома. Я тогда прикинула, что они с Уиллом вернутся не раньше двенадцати. В ту ночь меня задержали гроза и Марко. Я не заметила, что уже поздно. Испугалась, что мама обнаружит мое отсутствие. Но она не обнаружила.

Все очень просто и потому ужасно. Полиция точно знала, во сколько они уехали с вечеринки, и предположила, что дома они пробыли всего несколько минут до того момента, как все пошло наперекосяк. Я и вообразить не могла, что у Элиота был мотив.

Похоже, суд пройдет иначе, чем я рассчитывала. Я не смогу предложить другое объяснение. У них есть улики, мотив, а моя задача – просто дать показания.

30

Нолан

Когда я возвращаюсь домой, на кухне сидят родители с агентом Лоуэллом и очень тихо беседуют. Я уже такое видел. Взгляды, полные надежды, которой их неминуемо лишат.

Это ведь просто фотография, сделанная два года назад. Фотография, отправленная не нам, а Эбби. Но почему именно ей?

Хочу просочиться мимо них по лестнице, но вторая ступенька выдает меня предательским скрипом, и голоса в кухне стихают. Агент Лоуэл высовывается в коридор и окликает меня:

– Нолан! А мы как раз тебя ждем.

– У меня итоговые экзамены на следующей неделе, так что я немного занят.

Если в доме обосновались люди, расследующие дело об исчезновении твоего брата, сложно избежать их внимания. Но я в этом преуспел. Изобрел ложь, что учеба сейчас гораздо важнее, чем выяснение того, что случилось с братом. Если бы только они знали о моих самостоятельных поисках!

– Сядь!

Это отец, вышедший из кухни. Голос у него незнакомый, грубый. Мама плакала – глаза припухли, покраснели. Она стоит за отцом и не смотрит на меня. Отец указывает на стул в столовой. Что-то в его голосе заставляет меня подчиниться: я опускаю на пол рюкзак, сажусь и невольно сжимаюсь.

Мама не садится. Никто больше не садится. И на столе пусто: ни фотографий, чтобы рассматривать, ни одежды, чтобы опознать. Зато надо мной нависли три взрослых человека. У меня начинается приступ клаустрофобии.

– Мы отследили, с какого адреса отправлено письмо, – агент Лоуэлл заговаривает первым. Затем умолкает и, похоже, ждет, что я продолжу.

– Нолан! – давит отец.

Я поднимаю вверх руки. Чего они от меня хотят?

– Отец сказал, что ты почти каждые выходные работаешь в окружной библиотеке Бэттлграунда.

Я молчу. Потому что отец повторил то, что я ему сказал. Но это ложь. Я в этой библиотеке был раза три – и только для того, чтобы запомнить ее название и адрес, а затем использовать в качестве отговорки. Я проезжаю мимо здания каждый день по пути к парку.

– Ай-пи-адрес принадлежит библиотеке, – продолжает Лоуэлл.

– Что? – недоуменно моргаю я, отдвигаясь вместе со стулом.

Отец повторяет – на случай, если я не расслышал:

– Письмо с фотографией Лайама на почтовый ящик Эбби в колледже было отправлено оттуда.

Я удивленно открываю рот и мотаю головой, не в силах осмыслить происходящее.

– Прошу прощения, я правильно понял: вы все думаете, что это я отправил письмо?

Мама по-прежнему отводит взгляд. Одно глупое безосновательное обвинение, и вот, как два года назад, я снова с этим сталкиваюсь. Проблема с пропавшими детьми состоит в том, что, как правило, замешан кто-то из членов семьи. О пропаже в полицию сообщают, чтобы замести следы более страшного преступления. Половина детей с наших стен, скорее всего, мертвы. За последние два года я прекрасно это усвоил.

Но в случае с Лайамом все иначе. Он был – и вдруг испарился вместе с собакой. Будто ускользнул из нашего измерения, будто его забрали. Так что это не похоже на обычное исчезновение.

– Это не я. На самом деле я туда не хожу и не пользуюсь там компьютером. Клянусь. Проверьте камеры.

Агент Лоуэлл качает головой.

– В библиотеке нет камер, и, полагаю, тебе об этом прекрасно известно.

К горлу подкатывает тошнота. Каждый день – каждый! – я езжу мимо библиотеки. И вот однажды кто-то сел за компьютер и отправил письмо…

– Мама, папа, я врал. Я не хожу в библиотеку. Не хожу…

Отец хватает меня за руку – сильно, со злостью.

– Где ты взял эту фотографию? – хриплым голосом спрашивает он.

– Я нигде ее не брал! – отвечаю я, пытаясь освободить руку.

Агент Лоуэлл настороженно наблюдает за переменой в поведении отца. Мама смотрит то на меня, то на отца, то на Лоуэлла. Атмосфера в комнате накаляется. Мы же были все вместе, когда Лайам исчез. Они могут поручиться за меня. Они ведь знают. Знают!

– Это ошибка, – говорю я. – Мы ведь были все вместе. Во время поисков. Мы вместе искали Лайама.

– Послушай, мы не хотим сказать, что кто-то что-то совершил, – останавливает меня агент Лоуэлл. – Просто думаем, что ты знаешь больше, чем говоришь. Если ты послал фотографию Эбби, чтобы привлечь наше внимание, – у тебя получилось. Даже если это не твое фото, то тебе его кто-то прислал, да?

– Никто мне его не присылал! – почти кричу я. – Я его никогда раньше не видел.

И вдруг я слышу шаги наверху. По лестнице спускаются двое с коробками в руках.

– Что… что…

Я встаю, подхожу ближе и вижу, что в коробках мои вещи: компьютер, сумка – мои личные вещи!

– Мама! Папа! Что вы сделали?

Агент Лоуэлл преграждает мне путь.

– Они ничего не сделали, Лоуэлл. Наша работа – искать то, что может нам пригодиться. Сейчас мы проверяем твой компьютер и прочие электронные устройства, чтобы проверить, есть ли на них копии этой фотографии.

Я не могу сдержать стон. Они найдут на компьютере карту парка, в котором исчез брат, и нанесенные точки. Статьи о доме Джонсов. Документальные свидетельства моих поисков необъяснимого и сверхъестественного в том же парке и многое, многое другое. С одной стороны, это все должно отвести от меня подозрения, с другой, они воспримут это иначе. Как будто я ищу что-то другое.

– И еще, нам нужен твой телефон, – говорит Лоуэлл и протягивает руку.

– Нет! – отвечаю я.

– Нолан, это наша вещь, не твоя, – говорит отец.

Все, я остался без связи с внешним миром. Ванную комнату наполняет пар от горячего душа, мое отражение в зеркале исчезает. Я ловлю в тумане отблеск – но это не я, это Лайам.

Смотрю на умывальник и вспоминаю брата в то утро. Вот он склонился над умывальником. Капнула кровь. Он зашипел от боли. Станок звякнул о фарфор. Напряжение нарастает, как будто помещение заряжается статическим электричеством и вот-вот взорвется. И я снова и снова вижу ту же картинку: Лайам здесь, он хочет мне что-то показать.

Я выхожу из ванной, весь дрожа от холода, волосы почти успели высохнуть. Такое ощущение, что я побывал во временной дыре. Теперь я чувствую себя пленником в собственном доме. Меня лишили вещей. Лишили связи с внешним миром. Никто здесь мне не верит. Но я должен поговорить с Кеннеди.

Я бы позвонил, но у меня нет телефона. А номер наизусть я не помню. Но хоть ключи от машины остались при мне. Небо сегодня затянуто тучами, я не могу сосредоточиться на дороге, поэтому к дому Кеннеди подъезжаю почти в десять вечера. И видно, здравый смысл мне окончательно отказывает, потому что я звоню в дверь – и ее открывает Джо.

– Мне нужно повидаться с Кеннеди, – говорю я, но он не пропускает меня в дом. – Я знаю, что вы ее наказали. Мне жаль. Но я должен ее увидеть. Пожалуйста, – и на этом «пожалуйста» голос у меня дрожит.

Но Кеннеди уже здесь: она отталкивает Джо. Она в пижаме, влажные волосы заплетены в косу. Джо отступает, и Кеннеди за локоть втаскивает меня в дом.

31

Кеннеди

Нолан стоит на пороге моего дома, и он очень напуган. Других слов не подобрать. Взгляд пустой, сам бледный, руки дрожат. На лице безысходность и отчаяние, которые, наверное, поразили и Джо, потому что он не возражает против присутствия Нолана. Случай явно срочный.

– Ты в порядке? – задаю я первый вопрос, который приходит в голову, и тут же понимаю, насколько он нелеп: Нолан явно не в порядке.

У меня дома он потихоньку успокаивается.

– Они забрали у меня телефон. Я бы позвонил и предупредил, но они все забрали.

Джо за спиной Нолана кидает на меня красноречивые взгляды: его явно беспокоит поведение нашего гостя.

– Нолан, ничего не понимаю. Кто все забрал? – уточняю я, усаживая его за стол.

Он вздрагивает, затем наконец осознает, где он и кто его слушает.

– Письмо с фотографией прислали с компьютера в библиотеке, – говорит он, понижая голос. – Они думают, что я в этой библиотеке работаю. И прислал оттуда письмо. Они забрали на проверку все мои устройства. – Глаза у Нолана широко раскрыты. Каждое слово режет, как бритва.

– О, – только и могу произнести я.

Подхожу к холодильнику, чтобы достать что-нибудь попить. Замечаю Джо, который стоит невдалеке и прислушивается. Глазами показываю ему, чтобы уходил. «Ты уверена?» – спрашивает он одними губами, и я киваю. Мы должны доверять друг другу. И он доверяет. Старается доверять.

Громко, так, чтобы и Нолан услышал, Джо говорит:

– Если я буду нужен, я у себя в комнате.

Жду, пока Джо уйдет к себе. Однако дверь к себе в спальню он оставляет нараспашку.

– Рассказывай, что случилось, – прошу я.

– Они думают, это был я, – шепчет он.

Я наливаю ему газировку в стакан, а рука дрожит. Сжимаю банку, чтобы скрыть волнение. Нолан на грани, рассыпается на кусочки. В ушах звучат слова Марко: «Будь осторожна». Он говорил о Нолане и девушке его брата. Это мотив. Во мне молнией проскакивает беспокойство. Но я отгоняю его.

Марко не знает Нолана. Никто из них его не знает.

– Они думают, что это я послал письмо. Что я знаю, где Лайам. И что с ним случилось. Но это не я.

Киваю.

– Я знаю.

Он смотрит на меня, глаза в глаза, всего несколько сантиметров разделяют наши лица.

– Ты веришь мне? – спрашивает он так беззащитно, что я понимаю: одно мое слово может его уничтожить.

– Да, – говорю я без колебаний.

И тут ни при чем вещественные доказательства, улики, за и против. Все гораздо проще. Это Нолан, и я ему верю.

Большинство людей сталкиваются с доказательствами и только потом начинают верить. Но мне кажется, тут все иначе. Сначала ты веришь, эта вера меняет тебя, и ты видишь другие возможности и варианты.

Нолан остается у нас до полуночи, мы разговариваем за кухонным столом. Он клянется, что всего несколько раз показывался в библиотеке. А вот я часто ходила туда осенью. Иногда Марко и Лидия шли туда после уроков, и я вместе с ними. В библиотеке сидели студенты колледжа, вернувшиеся домой на каникулы. Они затыкали уши наушниками, чтобы не слушать наш гомон. Не припомню, чтобы я встречала там Нолана. Здание библиотеки построено на возвышенности, и внутри все организовано так, чтобы можно было спокойно поработать в одиночестве: книги и зоны для чтения расположены на первом этаже, а коморки с компьютерами вынесены на цокольный.

Кто угодно мог оправить это письмо, а они думают только на Нолана просто потому, что он подвернулся им под руку. Но человек, приславший фотографию, тоже где-то рядом. От этой мысли по спине пробегает противный холодок.

Я не замечаю, сколько времени прошло, пока Джо не выглядывает из спальни.

– Мне кажется, пора расходиться. Если все в порядке. – Он внимательно смотрит на Нолана. – Все ведь в порядке?

– Да, – отвечает Нолан, отодвигаясь от стола. – Извините, что ворвался к вам.

– Ничего страшного. Будь осторожнее по пути домой.

Провожаю Нолана к выходу, и мы замираем в дверях. Никто из нас не знает, как вести себя дальше. К тому же Джо не спускает с нас глаз. Поэтому я собираюсь с духом и обнимаю Нолана за плечи, притягивая к себе. Слышу, как он вздыхает, обнимая меня в ответ.

– Я завтра со школьного компа напишу тебе.

– Хорошо.

Смотрю, как он идет к машине, и не двигаюсь с места, пока она не скрывается за поворотом, – просто чтобы убедиться, что все в порядке. Заперев дверь, оборачиваюсь и вижу Джо. Он стоит, скрестив руки на груди.

– Это были чрезвычайные обстоятельства, – говорю я.

– Да, я понял. Только Кеннеди, я слышал его слова: разве вы не ходили вместе в библиотеку?

Отвожу взгляд, вспоминая, как наврала. Джо мрачнеет.

– Кеннеди, я хочу знать, как вы познакомились. И что происходит. Доверие должно быть взаимным.

Тереблю косу. Не так я планировала рассказать ему правду. В груди нарастает паника. Что-то надвигается, время утекает сквозь пальцы, а если я не могу доверять Джо, то кому вообще тогда могу доверять?

– Мы встретились, потому что оба кое-что обнаружили.

– Не понимаю тебя.

– Сигнал. Со спутниковой тарелки Элиота.

Джо медленно моргает, пытаясь осознать услышанное.

– О чем ты вообще?

Бегу в комнату, копаюсь в рюкзаке в поисках флешки. Возвращаюсь и протягиваю ее Джо. Он стоит на том же месте – не шелохнулся.

– Вот. Все здесь. На прошлых выходных я обнаружила сигнал. Только он пришел оттуда, откуда никакой сигнал прийти не может. Я хотела проверить, смогу ли обнаружить его еще раз.

Джо смотрит на флешку у меня в руке, но брать ее не торопится.

– Погоди-ка. Ты ходила к дому?

Я упираюсь флешкой ему в грудь.

– Джо, ты не слышишь меня! Появился сигнал. И такой же сигнал принял Нолан.

В ответ – молчание. Обдумывает? Взвешивает? Верит или не верит мне? Флешка лежит у меня на ладони. Ему лишь нужно заметить ее.

– Кеннеди, я знаю, кто он.

– Что? Кто?

Опускаю руку.

– Этот Нолан. Нолан Чандлер. Я знаю, кто он такой, что случилось у него в семье.

– А при чем тут это?

– При всем! Да ты послушай сама себя. Два человека получают сигнал. Два человека, которые…

Он замолкает, отворачивается к окну. Я чуть слышно спрашиваю:

– Которые что?

Он внимательно смотрит на меня, двигая челюстью из стороны в сторону.

– Которые пережили тяжелую утрату, Кеннеди. Которым пришлось столкнуться со страшными вещами в гораздо более юном возрасте, чем это вообще можно вынести. Которые отчаянно хотят все изменить.

Я крепче сжимаю в кулаке флешку.

– И чего я, по-твоему, хочу?

Он открывает рот. Закрывает.

– Для начала, ты хочешь, чтобы я не продавал дом.

Я качаю головой.

– То есть ты думаешь, я вру, чтобы ты не продал дом?

Он проводит рукой по волосам, моргает.

– Не знаю. Просто предполагаю. Ты не хочешь продавать дом, и вдруг появляется… появляется… – Джо подбирает слово. – Сигнал? Из космоса? – Он говорит это таким тоном, будто подобное вообще невозможно, невероятно. И когда я его слушаю, тоже перестаю верить. Кажется, что все наши поступки не имели смысла.

– А как же доверие, Джо?

Неужели просто слово, пустое обещание, чтобы сдерживать меня?

– Доверие нужно заработать, Кеннеди. Уверен, ты это прекрасно понимаешь, но…

– Элиот бы рассказал нам, что все это значит. Поэтому я поехала к нему.

– Кеннеди!

Он кричит! Я довела Джо до крика.

– Джо, пожалуйста! Ну пожалуйста! Ты ведь можешь отнести флешку в колледж. Там есть специалисты, которые разберутся, есть ли там что-то.

– Кеннеди, ты не представляешь, какая там сейчас обстановка…

Я хмурюсь, сбитая с толку.

– Какая?

– Они еще не пришли в себя, не оправились… Не оправились после смерти моей мамы, смерти Уилла – ведь оба там преподавали. От потрясения из-за моего брата – студента колледжа, застрелившего преподавателя и собственную мать. Я впервые задумываюсь о том, каково Джо среди всего этого.

Я киваю. Мир ускользает. Дрожащей рукой оставляю флешку на столе – как предложение. Иду к себе в комнату спать, но не сплю. Думаю о Нолане, о том, что он испытывает, каким отрезанным от мира он себя чувствует прямо в этот момент, оставшись один.

– Я знаю, – шепчу я в ночную темноту.

Утром Джо заканчивает завтракать гораздо раньше меня – непривычная картина. Он крутит в пальцах флешку.

– Кеннеди, я покажу ее одному знакомому.

Я от неожиданности делаю большой глоток и трогаю его за руку.

– Спасибо, Джо! Спасибо!

Он смотрит на мои пальцы на своем рукаве и кивает. Тяжело сглатывает, но все же кладет флешку в карман.

– Я сделаю это для тебя, а ты в ответ сделаешь кое-что для меня.

Подозрительно отступаю.

– Что именно?

– Отпустишь дом.

Я открываю рот, но он выставляет ладонь.

– Кеннеди, ты должна отпустить его.

Я отвечаю еле заметным кивком. Если бы все было так просто. Но он увидит сигнал и поверит мне. После первой части уговора вторая отпадет сама собой. Джо все поймет. Дом важен. Все важно.

32

Нолан

В школе я наконец могу зайти в почту и отправить Кеннеди письмо с извинениями на вчерашний вечер. Утром я осознал, как выглядел, когда ворвался к ней домой без предупреждения, охваченный паникой или чем-то похуже. Но при виде Кеннеди мне стало спокойнее, а после ухода я почувствовал, что вместе мы справимся с этой проблемой, как и со всем остальным. Если, конечно, Джо снова подпустит меня к ней.

В почте письмо от Кеннеди, отправленное в 8:03 утра: «Джо обещал показать сигнал знающим людям в колледже. Не теряйся». Улыбаюсь ее «не теряйся»: иногда невозможно понять, то ли она иронизирует, то ли говорит серьезно. «P. S. Дай мне знать, что получил письмо. Тогда я пойму, что ты добрался домой вчера». Отвечаю: «Понял. Не теряюсь. Домой добрался. P. S. Спасибо».

В конце школьного дня снова оказываюсь у компьютера и вижу сразу два письма. 13:22: «Джо заедет за мной после школы. Говорит, его знакомый обещал нам кое-что показать». Открываю следующее. 14:12: «Встретимся в 15:00 в кампусе. Буду ждать тебя на гостевой парковке». Смотрю на часы. Уже 14:48. Пишу в надежде, что она успеет прочитать, но я явно опоздал. «Выехал».

Бегу к машине. Сигналю пикапу, который стоит передо мной в длиннющей пробке из машин, выезжающих со студенческой парковки. Две девицы, впихнувшиеся на переднее сиденье вместе с парнем-водителем, оборачиваются и показывают мне через стекло средний палец. Решив плюнуть, делаю разворот в три приема, выруливаю из пробки, объезжаю школу и там, в нарушение всех правил, выруливаю на дорогу прямо с автобусной остановки. Учительскую парковку не миновать. Ладно, с последствиями разберемся потом.

Я толком не знаю, где в кампусе что расположено, но, к счастью, указатели приводят меня прямо на парковку для посетителей. Оставляю машину в тени под огромным дубом на полупустой стоянке. Интересно, Кеннеди прочитала мое письмо? Ее нигде не видно. На парковке всего пять машин, и на какой приехали они с Джо – неизвестно.

Осматриваюсь. Здесь кругом зеленая трава, деревья и кирпичные здания. На часах 15:03. Кеннеди с дядей, наверное, уже внутри, на встрече с нужным человеком, а я всю информацию узнаю из вторых рук, после того как Кеннеди пропустит ее через себя и отфильтрует лишнее.

И вдруг со стороны одного из кирпичных зданий доносится мое имя. Следом появляется сама Кеннеди: распущенные темные волосы, шорты, ярко-синяя футболка. Она бежит куда-то и бешено машет руками.

– За мной! – кричит она, нетерпеливо ждет, когда я с ней поравняюсь, и увлекает меня за собой на мощеную дорожку, которая ведет к дому без каких-либо табличек.

Поднявшись по широким каменным ступенькам, я замечаю выгравированное над входом название корпуса – разглядеть его издалека было просто невозможно.

Внутри здания прохладно и пусто, эхо шагов разносится по коридорам. Кеннеди только сейчас замечает, что держит меня за руку, отпускает и смущенно откашливается.

– Студенты на каникулах. Здесь только ученые. С кафедр. И аспиранты. Нам на второй этаж.

Мы проходим мимо вереницы окон, за которыми расположены учебные лаборатории. В темной комнате за стеклом можно разглядеть похожее на робота устройство. В следующем помещении на большом столе лежит механическая рука. В этом здании явно работают инженеры, физики и другие специалисты подобного профиля.

Ощущая внутреннюю дрожь, я берусь за перила лестницы, которая ведет на второй этаж. Я предчувствую, что все вот-вот изменится, стараюсь не тешить себя лишними надеждами, но сердце заходится от волнения.

В кабинете под номером 243-А нас встречает Джо. Судя по его недовольному лицу и напряженной позе – руки в задних карманах джинсов, – Кеннеди не предупредила его, что я приду. За ним я замечаю мужчину у экрана, составленного сразу из нескольких компьютерных мониторов. По всему столу разложены кабели, а в самой лаборатории есть еще несколько электронных устройств, о назначении которых я могу только догадываться.

Сидящий у мониторов человек поворачивается и смотрит на нас. Он чем-то странно похож на Джо: то ли у них тут общий дресс-код, то ли потому, что они друзья. Но у обоих – слишком длинные и не очень аккуратно подстриженные волосы. Ну и неформальный стиль в одежде. Оба тощие, черты лица заостренные. У Джо, правда, волосы темнее, как у Кеннеди. И по поведению он кажется несколько старше. А может, он себя так ведет только из-за опекунства над Кеннеди.

– Ну что, все собрались? – спрашивает сидящий у мониторов.

– Да, – откликается Кеннеди. – Это Нолан.

Я осторожно машу рукой, но мне никто не отвечает. Кеннеди вздыхает.

– А это Айзек, друг Джо. Говорит, что нашел кое-что в данных с тарелки.

Айзек жует огромную жвачку и крутится на стуле – ему явно не по себе.

– В общем, я не очень понимаю, как это все настроили и сделали.

– Это мой брат, – говорит Кеннеди, и атмосфера в комнате мгновенно меняется.

Айзек отводит взгляд, Джо переступает с ноги на ногу. И я вспоминаю, что ее брат Элиот учился в этом колледже, а мама и ее друг здесь преподавали. Трагедия потрясла студгородок, задела и студентов, и преподавателей. Все пытались понять, как они умудрились не заметить признаки надвигающейся катастрофы.

– Хорошо, – говорит Айзек, почесывая затылок и придвигаясь к мониторам. – Перейдем сразу к делу. Это аудиосигнал? – Он, конечно, задает вопрос, но очень неуверенно.

– Что-что? – переспрашивает Кеннеди, а Джо подходит ближе и тихо спрашивает:

– Что это значит?

– Похоже на радиосигнал. Их всегда много вокруг. Не знаю, что именно случилось с этим сигналом, почему он выглядит таким образом. В общем, он поврежден. – Его руки летают по клавиатуре. – Но мне удалось его восстановить, – заявляет Айзек и смотрит на Джо, точно хочет его предупредить. – Воспроизвести?

– Да, – соглашается Кеннеди, прежде чем Джо успевает среагировать.

Айзек набирает в грудь побольше воздуха и поворачивается к компьютеру. Через пару мгновений помещение наполняет звук.

Сначала слышны только помехи, а затем появляется голос: «Здесь есть кто-нибудь»? Я непроизвольно дергаюсь. Воздух в комнате застывает. Это Кеннеди. Это ее голос. Только она говорит быстрее обычного, тоньше. Она в панике. Я весь покрываюсь мурашками. Комната сжимается до размеров единой точки. И эта точка – Кеннеди. Она сама – натянута, как струна. Замерла, как статуя. Взгляд ничего не выражает.

Помехи появляются и исчезают. «Кто-нибудь слышит меня?» И дальше только шум дыхания, как будто губы прижаты к микрофону. Затем звуки, как будто по столу передвигают какие-то предметы. Или по полу. Помехи. И снова голос: «В моем доме что-то происходит. Что-то ужасное. Помогите нам. Прошу».

Трансляция прерывается. Остаются только помехи. Затем механический голос по слогам обозначает время: «Четвертое декабря. Один час три минуты». И запись вновь звучит с начала: «Здесь есть кто-нибудь? Кто-нибудь слышит меня?»

– Выключи! – в бешенстве требует Джо.

Айзек нажимает на кнопку, в комнате повисает тишина. Мы молчим. Айзек поворачивается на стуле, но не поднимает на нас глаз.

– А твой… м-м-м … вот эта установка, там был радиопередатчик?

– Не знаю, – шепотом произносит Кеннеди.

Она стоит почти в дверях. Кажется, ее сейчас вырвет. Наверное, я выглядел так же, когда Эбби сказала мне о письме.

Айзек продолжает расспрашивать самым будничным тоном, как будто ничего особенного не происходит. Вселенная и не такое видала.

– Там была, ну, как объяснить, антенна?

Никто не отвечает. Но я видел на крыше сарая антенну, так что полагаю: ответ утвердительный. Айзек снова вздыхает, перекладывает жвачку за щеку.

– Я вот что думаю: ты передала сигнал. А он отразился и воспроизвелся.

Джо подходит к Кеннеди.

– Это какая-то шутка?

Айзек хмурится.

– В зависимости от того, откуда сигнал передавали, он мог отразиться от поверхности Луны. Или от какого-то объекта, расположенного ближе к нам. Спутника. Даже атмосферы. Не думаю, что это вышло намеренно…

Глаза Кеннеди широко распахнуты. Она охвачена паникой. Только отрицательно мотает головой, но молчит. А на меня накатывает чувство, что все это уже было.

– Четвертое декабря? Вы уверены? – спрашиваю я.

– Потому я вас и позвал, – тихо сообщает Айзек, обращаясь исключительно к Джо. – Должно быть, трансляция пошла по петле.

Джо смотрит то на Айзека, то на Кеннеди.

– Это звонок в службу спасения? Но она звонила в час восемнадцать.

Айзек нажимает кнопку воспроизведения. Но нам хватило и одного раза. Кеннеди пятится. Еще раз она этого не вынесет. Я протягиваю к ней руку, но она меня не замечает.

«Один час три минуты», – снова звучит механический голос. За пятнадцать минут до звонка в службу спасения. Мы все оборачиваемся к Кеннеди, но ее уже нет в комнате.

– Черт! – только и выговаривает Джо и бросается за ней.

Мы остаемся вдвоем с Айзеком. Я снова слышу голос Кеннеди – ее слова. Они звучат так знакомо. Я закрываю глаза и вижу брата: у меня жар, а он стоит в другом конце комнаты и шевелит губами: «Помогите нам. Прошу».

– Включите еще раз, пожалуйста.

33

Кеннеди

Нет! В голове только одна мысль: «Нет!» Не может быть, чтобы все свелось лишь к этому. Что сигнал – эхо моих собственных слов. Я стояла снаружи и смотрела в окно Элиота. Я видела Сумеречный дом. А потом я убежала. Я вся промокла. И спряталась в сарае.

И все дело лишь в этом. Это мой крик в пустоту. Я спряталась в сарае, я хотела позвать на помощь. У меня не было телефона, но я увидела микрофон. Я знала, что летом Элиот установил на крыше сарая антенну. И подумала, что антенна может сработать как радиопередатчик, как рация у дальнобойщиков. Что кто-нибудь поймает сигнал и вызовет помощь. Это был крик в пустоту, на который никто не отозвался. «Здесь есть кто-нибудь?» А ответ такой же, как и всегда. Нет.

Я бегу через кампус. Бегу, не разбирая дороги. Деревья сверху бросают тень. Я хочу провалиться под землю. И вот я снова там. В сарае. Пахнет грязью и пылью. На столе гудят компьютеры, в землю уходят провода. Я сижу под столом, прислонившись спиной к стенке сарая, и кричу: «Помогите нам. Прошу». Я повторяла эту мольбу про себя даже после того, как отключила трансляцию. Я повторяла ее снова и снова: вдруг кто-нибудь где-нибудь слышит меня.

Пока я бежала через кампус, Джо успел позвонить мне четыре раза. Смотрю вокруг, но везде одно и то же. Бежать некуда. Земля конечна. И я не в состоянии убежать от своего существования на ней. От того, что я сделала или не сделала.

Наконец я встаю, отряхиваю шорты и иду назад. А куда еще идти? Можно бежать вечно и вернуться в то же место. Так было всегда. Так будет всегда. Я иду на парковку и вижу, что меня ждут. Но это не Джо – это Нолан. Стоит, опершись на машину, и смотрит на меня, будто не узнает.

Я замираю посреди стоянки.

– Я не знала. Я не специально.

– Да, я понимаю, – говорит он.

Он хочет сказать еще что-то, но нас прерывает громкий крик.

– Кеннеди! – Джо бежит к нам с противоположного конца кампуса.

Оборачиваюсь к Нолану:

– Мне пора.

– Нет, я хочу тебе…

– Пожалуйста, Нолан.

Не хочу, чтобы он услышал вопросы, которые мне будет задавать Джо, и узнал, что произошло той ночью на самом деле. Джо ничего не говорит и жестом велит мне сесть в машину. Мы едем в полной тишине. Но не к Джо домой. И не ко мне. Мы просто едем по шоссе. Знаки указывают на восток.

– Куда мы? – спрашиваю я.

Джо барабанит пальцами по рулю.

– Знаешь, когда ты первую неделю жила у меня дома, я просыпался посреди ночи, видел, что ты спишь, и… Я не знал, как быть. Поэтому садился в машину и просто ехал. Ехал несколько часов, не останавливаясь.

Я поворачиваюсь на сиденье.

– Ты тайно сбегал из дома?

Джо поджимает губы, но больше похоже, что он улыбается.

– Из собственного дома нельзя тайно сбежать. Я даже оставлял тебе записку в кухне на столе – вдруг ты проснешься. Кстати, возьми на заметку, – добавляет он, скосив на меня глаза.

– Извини.

Джо медленно вздыхает и сворачивает на какую-то дорогу. По ней явно редко ездят, по обеим сторонам растут деревья.

– И ты меня, Кеннеди. На самом деле я не знал, что тебе говорить. – Крепче вцепляется в руль. – До сих пор не знаю. Сейчас я бы хотел спросить тебя, что произошло, но не представляю, с чего начать.

– Я пыталась позвать на помощь, – снова говорю Джо, и теперь он понимает.

Он сворачивает на обочину, и мне кажется, что прямо сейчас мы посреди неизвестности. Он набирает воздуха в грудь, поворачивается ко мне. Говорит тихо, спокойно:

– Мы сейчас вдвоем, Кеннеди. Только ты и я. По-настоящему. Все, что ты мне скажешь, останется здесь. А мы в неизвестности. Да?

Он прав. Я тоже это чувствую и вряд ли смогу снова отыскать это место. По дороге не было даже километровых знаков. Только асфальт, деревья, солнце, уходящее за горизонт.

Я смотрю сквозь лобовое стекло, глаза слезятся от солнечных лучей. В ту ночь было очень темно. Лил дождь. И я считала, сколько времени пройдет между молнией и громом, чтобы перебежать через поле и попасть в дом. Выбрав нужный момент, я рванула вперед.

– Я еще с другого конца поля увидела, что в комнате Элиота горит свет, – говорю я.

Я услышала сильный раскат, и буквально сразу еще один. Первый был похож на гром. А от второго я подпрыгнула. Он прозвучал гораздо ближе, чем была гроза, звонче, чем гром, и ударил меня в самое сердце, заслонив остальные звуки. Из-за него я не пошла к своей комнате, не стала открывать окно и влезать внутрь. Сработал инстинкт. Глубоко спрятанный инстинкт. Даже тогда я сумела почувствовать беду.

– Когда я подбежала к дому, то первым делом заглянула в окно Элиота, ведь там горел свет. За столом никого не было, а настольная лампа горела.

Рядом с ноутбуком лежали наушники, как будто он только что встал и снял их. Дверь была открыта.

– В коридоре я увидела отпечаток ладони на стене. Кровавый отпечаток, с потеками.

Я вздрагиваю. Джо закрывает глаза.

– Я увидела скорчившегося на полу Элиота. Но не поняла, что он делает. Я ударила рукой по стеклу.

Быстро, громко, чтобы привлечь его внимание.

– Он встал, а в руках у него было ружье. Он весь был… И руки тоже… Он целился прямо в меня.

Джо не шевелится. Не дышит. Я хочу вырваться из Сумеречного дома, но все нужно сказать сейчас, иначе я никогда не смогу.

В глазах Элиота не было жизни. Лицо было мертвенно-бледным. Вокруг было столько крови, что я подумала, почему он не упал в обморок. Не знаю, видел ли он меня за темным окном. Или только собственное отражение в стекле. Хочу думать: он не знал, что там, по другую сторону, я. Что просто поддался рефлексу.

– Я сразу же присела и бросилась к сараю.

Ничего еще не понимая. Кровь. Мой брат с ружьем. Звуки выстрелов. Телефон остался в комнате, а до ближайшего жилья слишком далеко. Но нам нужна была помощь. Это был Элиот и одновременно не Элиот. Вспоминаю наушники у него на столе и все время думаю, что именно он слушал. А вдруг что-то его заставило… вдруг есть другое объяснение. Оно должно, обязано быть. Он мой брат. Он бы так не поступил.

Джо берет меня за руку. Не спрашивая разрешения. Просто берет. И я отвечаю чуть заметным пожатием.

– Я пыталась позвать на помощь. Там был интернет. Но все настраивал Элиот, и я понятия не имела, как оно работает. Я пыталась, Джо, я правда пыталась.

– Я знаю, – еле слышно отвечает Джо.

– Я сидела в сарае, пока не услышала, как кто-то пробежал мимо. Поняла, что он бросился в парк. Досчитала до двухсот – чтобы наверняка. И вернулась в дом.

Я залезла в дом через окно своей комнаты, взяла с комода телефон и позвонила в службу спасения.

– Я так и не вышла из своей комнаты, Джо. Не открыла дверь. Я ничего не видела. Они спрашивали, зачем я вышла из комнаты после того, как тайком вернулась домой, а я не выходила. До самого приезда полиции. И даже после – я не смотрела.

Полицейские думают, что я увидела то, что на лестнице, и позвонила в службу спасения. Но нет. Через окно комнаты Элиота я смогла рассмотреть только отпечаток ладони на стене в коридоре – тот, который теперь закрасили, – и самого Элиота. Вокруг было столько крови. Больше я ничего не видела.

Не знаю, могла ли я их спасти. А вдруг я потеряла маму из-за собственного страха, из-за бездействия? Или с самого начала было поздно? Но я сидела в комнате, пока женщина на том конце линии не сказала мне, что полиция у входа в дом. И только тогда, зажмурившись и держась за стену, на ощупь пошла к двери.

Дом навсегда останется в сумраке. Навсегда вне моей памяти. Навсегда полным ужасов, которые я могу только представить.

34

Нолан

Петля затягивается, а мы ничего не можем сделать. Истина утекает у нас между пальцев. Я чувствую, что на меня надвигается нечто. По этому письму, отправленному из библиотеки, где я, предположительно, бывал. По словам Кеннеди, вернувшимся в отраженном сигнале. Мы оказались заперты в вечно повторяющейся петле. Мы бежим по кругу.

Я проскальзываю в дом через заднюю дверь на кухне так, что родители меня не замечают. Слышу, как они в столовой разговаривают с агентом Лоуэллом. Пока я поднимаюсь по лестнице, доносятся обрывки разговоров: «Компьютер Нолана… библиотека… улика… официальные показания».

Все не так. Все пошло не так. И этому нет объяснений. Я ни в чем не уверен. Но в одном я не сомневаюсь: видение брата в гостиной у меня было ровно в тот момент, когда Кеннеди звала на помощь. Ее слова достигли меня. Не знаю как. Не знаю почему. Эта связь – доказательство. Только его нельзя взять в руки и подшить к делу. Все, что у меня есть, – это мои ощущения. И четвертое декабря. Вокруг этого все и вертится. И я не знаю, куда двигаться дальше. Как доказать то, во что я верю. Осталась одна-единственная ниточка – вот ее-то и нужно распутать.

Без компьютера в комнате пусто. Ищу телефон, думая, что сунул его куда-то, и не сразу вспоминаю, что мобильный забрали. Тогда я пакую рюкзак: складываю смену одежды, зубную щетку, самое необходимое. Выскальзываю из дома через заднюю дверь и уезжаю, пока они не заметили, что я взял ключи. Пока не вызвали на официальный допрос. Зато без телефона они не смогут отследить мое местоположение. Поэтому можно исчезнуть ненадолго. Конечно, я привык, что никто не замечает, чем я занят. С другой стороны, сейчас я в центре внимания. Все взгляды обращены на меня. Теперь им всем интересно, что же они упустили за два года, пока искали Лайама.

Темнота стоит такая, что все живое притихло. Луну затянули тучи. Фонари укутала дымка. А вдруг дома никого? Но нет, машина Джо на месте. Я не знаю точно, какое из окон ведет в спальню Кеннеди, но выбор не так уж велик. В одной из комнат горит свет, и я рискую предположить, что именно в ее. Жалюзи опущены, но кажутся мне смутно знакомыми. Вроде именно их я видел во время видеозвонка, только изнутри.

Я легонько стучу по стеклу и пригибаюсь под окном. Если вместо Кеннеди выглянет Джо, пусть думает, что это порыв ветра или огромный жук. Но между планок жалюзи появляются глаза Кеннеди; она настороженно вглядывается в темноту. Встаю, робко вскидываю руку в знак приветствия в надежде добыть у нее улыбку. Она поднимает жалюзи с недовольным лицом, распахивает окно и на улицу вырывается поток прохладного воздуха, но между нами все еще москитная сетка.

– Нолан? – спрашивает она, хотя прекрасно видит.

– Привет! – тихонько здороваюсь я. Я растерян. А чего я ожидал, чего хотел? – Просто зашел сказать, что еду в Северную Каролину.

На ее лице недоумение.

– Что?

– Еду в Северную Каролину. Помнишь, фото на стене? Хантер Лонг.

Она грустно качает головой:

– А смысл?

– Как это?

Смысл – найти ответы. Смысл в том, что был сигнал, который получили мы оба. Смысл – в моем брате, губы которого беззвучно шевелились за непреодолимой преградой. Смысл – в голосе Кеннеди, наполнившем лабораторию.

Она протяжно вздыхает, подперев ладонью подбородок. Смотрит мимо меня. Что она пытается разглядеть в темноте?

– Ты слышал о парадоксе Ферми?

Я не слышал, но Кеннеди сама отвечает на свой вопрос:

– Вселенная возникла достаточно давно, чтобы жизнь в полной мере успела развиться где угодно. Но никаких следов ее существования обнаружить не удается. Ферми еще много лет назад сказал, что раз за миллиарды лет не было контактов, раз нет следов колонизации Вселенной – за четырнадцать-то миллиардов лет!.. – Она делает паузу, чтобы я успел воспринять информацию. – То и объяснение этому простое: иной жизни не существует, никогда не существовало и не появится. Мы – случайность, и мы – одни.

– Нет! А мой брат?

Но Кеннеди продолжает говорить, будто не слышит меня.

– Мы в комнате, где есть только эхо, Нолан.

И я вспоминаю, как вернулся эхом ее собственный голос.

– И повсюду – пустота. Пустота. И еще раз пустота. За ней нет ничего и никого. Вот и все. Даже мой зов о помощи. Он просто… Просто отскочил, как мячик.

«Но это неправда! – хочу крикнуть я. – Он же достиг меня!»

Кеннеди стала другой: точно ее лишили части самой себя. Лишили веры. И я не знаю, как ее вернуть. Поможет только правда. Но она должна ее увидеть.

– Четвертого декабря я видел брата.

Она не обращает внимания.

– Да, ты говорил.

– И я не мог разобрать его слов, – говорю я громче, эмоциональнее. – Но в самом конце он произнес: «Помогите нам. Прошу».

Она перестает смотреть в темноту и переводит взгляд на меня. Медленно моргает.

– Что?

– Звучит безумно, да? У меня был бред. Лайам пришел. Стоял в углу комнаты. И шевелил губами. «Помогите нам. Прошу». Твои слова. Думаю, что сигнал достиг меня уже тогда. – И не только сигнал. – Думаю, это была ты.

Она качает головой.

– Это невозможно.

Я кладу ладонь на сетку между нами, подаюсь ближе.

– Все, что происходит, невозможно. Вот в чем дело.

– В чем дело, Нолан? Я не понимаю тебя.

И я рассказываю о том, что сидело во мне с самого начала. О том ощущении, которое поселилось во мне в день, когда стрелка прибора упала влево возле стены комнаты Лайама и я бросился к компьютеру за ответом на вопрос «Что происходит?».

– Думаю, я должен был найти тебя.

Она молчит, обдумывая мои слова. Она ведь тоже верит в это, хоть и не признается. И наконец спрашивает:

– Для чего?

Пока не уверен. Пока. Но думаю, мы близки к ответу.

– Для того чтобы ты пришла ко мне домой. Увидела фотографию.

Она снова уходит в свои мысли.

– Я тоже сначала так подумала. А сейчас не знаю, Нолан. Не знаю, во что дальше верить.

– А что нам терять, Кеннеди?

– Только если остатки доброго отношения Джо…

– Вот именно. Только их.

Она думает не больше секунды.

– Дай мне несколько минут. В этот раз я оставлю записку.

35

Кеннеди

– Ну теперь понятно, зачем ты взял меня с собой. Как бы ты нашел это место без меня и моего телефона?

Нолан улыбается и показывает на бардачок.

– Загляни-ка.

Я достаю стопку карт, размеченных маркером. – Ничего себе! – На заправке залил полный бак и купил заодно.

– Ну ладно, все равно признай: ты рад, что я с тобой.

Он на миг отрывается от дороги, ловит мой взгляд.

– Я рад, Кеннеди.

Ехать долго. Дорога извивается в темноте среди гор. Я волнуюсь, как бы Нолан не заснул или я не заснула, но мы оба взвинчены, ерзаем на сиденьях. И кажется, я начинаю понимать: мы не ждем ответов, мы мчимся за ними. В крови бурлит адреналин, и даже еще один стакан кофе не нужен.

Скажем так, почти не нужен.

Мы приезжаем по адресу, где живет Хантер Лонг, уже на рассвете. Я сразу отключаю телефон. Джо скоро проснется, увидит записку: «Вернусь в воскресенье. Обещаю» и тут же начнет названивать. И даже если у него проклюнулось доверие ко мне, мой поступок уничтожит его на корню. Но надеюсь, он сумеет меня простить.

Нолан паркуется на обочине. На подъездной дорожке, за белым дощатым забором, стоят две машины. На крыльце горит свет.

– Еще рано для школы и работы. Но, думаю, они скоро уйдут, – говорит Нолан.

– Давай позавтракаем и вернемся, – предлагаю я.

– Если под завтраком ты предполагаешь еще дозу кофеина, то я согласен.

Смотрю на Нолана и замечаю темные круги под глазами. У меня наверняка такие же. Череда бессонных ночей, а теперь поездка.

Городок, в который мы приехали, на карте выглядит как несколько пересекающихся под прямым углом улиц. Постепенно жилые дома сменяются кирпичными строениями, расположенными вдали от дороги. Из огромной заводской трубы на горизонте поднимается густой дым.

Людей на улицах мало. Магазинов или ресторанов почти нет. Тротуары старые, асфальт на дороге с ямами. Как только выезжаешь из жилого квартала, попадаешь в городишко с разрушающимися зданиями, сорняками, пробивающимися сквозь бетонные плиты: природа неумолимо отвоевывает то, что когда-то ей принадлежало. Поесть, похоже, негде. Повсюду только здания без вывесок и безлюдные парковки. Наконец на углу возле заправки нам попадается забегаловка с окошком для автомобилистов. Вокруг – пустота.

Внутри только три посетителя, и все сидят по разным углам. Никто даже головы не поднимает, когда я прохожу с подносом по залу и сажусь на диванчик рядом с Ноланом. За окном, чуть в стороне от дороги, баскетбольное поле, огороженное натянутой на столбы цепью. Но даже оно заросло травой, будто на нем не играли много лет.

К горлу подкатывает тошнота: а что мы вообще собираемся здесь найти? На что надеемся?

– Ты такая молчаливая сегодня, – говорит Нолан.

Думаю, мне не по себе из-за того, что все потеряло значение. Что все – лишь цепочка случайных, беспорядочных совпадений. Вселенная лишь движется к хаосу. Но я только улыбаюсь.

– Подумала, что тебе нужно передохнуть от моей болтовни.

Он улыбается в ответ, хотя прекрасно знает, что я вру.

Выпив два кофе и съев три сэндвича, мы возвращаемся к дому Хантера Лонга. Машин на подъездной дорожке больше нет.

– Попробую постучаться, – предлагаю я за неимением другого плана. – А ты пока где-нибудь припаркуйся. Если дома кто-то есть, я буду ждать тебя вон за тем углом.

Нолан уезжает, и я захожу в калитку. Она сама захлопывается за мной. Дом скромный, двухэтажный, довольно старый, но ухоженный. У крыльца посажены яркие цветы. Нажимаю кнопку, внутри разносится звонок. Никто не подходит, но на всякий случай стучу медным кольцом.

Нет ответа. Оглядываюсь через плечо, не появились ли зрители. Улица жилая, но все дома спрятаны за огромными дубами, которые, хочется верить, уберегут меня от лишних глаз. Слышу шаги на гравийной дорожке и лихорадочно выдумываю объяснение своему присутствию: я продаю какую-нибудь ерунду, завернула спросить дорогу. Но это Нолан.

Я дергаю плечом в знак приветствия и начинаю искать ключи в самых очевидных местах: в цветочных горшках и под дверным ковриком. Безуспешно. Тогда мы идем во внутренний дворик. Шторы раздернуты, и видна кухня с лакированными шкафчиками, чистенькая и ухоженная. Только в центре стола стоит чашка с кофе. Замираю. Кто-то есть дома? Или чашку просто не убрали?

Теперь стучит Нолан, и я удивленно смотрю на него.

– И как ты объяснишь, что мы стучимся в заднюю дверь? – интересуюсь шепотом.

Он пожимает плечами.

– Скажем, тарелка для фрисби залетела.

Закатываю глаза. Да он не шутит! К счастью, нам никто не думает открывать. Тогда я возобновляю поиски ключа: проверяю в водосточной трубе, осматриваю садовую мебель. Заглядываю в металлическое кашпо, слегка наклоняю его и обнаруживаю прикопанный ключ.

– Аллилуйя! – восклицаю я и вытираю ключ о шорты.

Задняя дверь открывается с негромким скрипом. Внутри пахнет сиропом и кофе. Внезапно эти запахи напоминают дом. Вот за столом на кухне мама и Элиот. Только не могу вспомнить, спокойно они разговаривают или напряжены. Вроде бы Элиот сказал: «Мама, ты видишь его только с одной стороны», но замолчал, когда я зашла. А мама заправила прядь за ухо и улыбнулась с дымящейся чашкой в ладонях.

– Кеннеди…

Стоп. Стоп, Кеннеди. А если тогда они говорили о Хантере Лонге?

– Иду, – отзываюсь я.

Первый этаж довольно маленький: кухня, столовая и, кажется, ванная. На камине семейное фото: мама, дочка-подросток, Хантер – явно младше, чем я его видела у нас, волосы еще не высветленные. Он похож на того мальчика, чье фото висит у Нолана дома. Рядом стоят другие снимки, с мужчиной, но ни на одном из них нет Хантера.

Нолан обошел первый этаж и вернулся. Ждет меня у лестницы.

– Идем.

Я следую за ним по застеленным ковром ступенькам, отзывающимся скрипом на каждый шаг. На втором этаже из общего коридора видны три спальни. В две открыты двери, и Нолан сразу же проходит мимо.

– Нам нужна вот та, – шепчет он, указывая на запертую дверь.

Но по пути я все-таки заглядываю в другие. Вот комната в серых и сиреневых тонах, по полу разбросаны вещи – наверняка здесь живет девочка с семейного фото. В другой стоит огромная двуспальная кровать с резной спинкой.

Нолан распахивает закрытую дверь и задерживает дыхание, будто внутри ждет что-то особенное. Но, как я и говорила, там лишь пустота. Сразу чувствуется, что здесь никто не живет. Кто-то все вымыл, навел порядок, разложил вещи по своим местам. Постель аккуратно заправлена – подушка лежит поверх одеяла, ящики комода задвинуты, шкаф закрыт. На ковре следы от щетки пылесоса, и я понимаю, что как только мы шагнули внутрь, тут же заявили о своем визите. Как теперь быть? Может, поискать пылесос? Пока я лихорадочно раздумываю, Нолан прямо по ковру решительно идет к шкафу, оставляя четкие следы.

Он открывает дверцы, и мы видим лишь несколько рубашек на плечиках, покачнувшихся от вмешательства Нолана. Он разочарованно вздыхает. Это просто пустая комната, и Нолан тоже должен посмотреть правде в глаза: у нас не было повода сюда ехать. Да, здесь жил пропавший парень, но в доме у Нолана я успела хорошо усвоить, что по всему миру таких вот пропавших – сотни и тысячи.

На стенах ничего – ни картин, ни плакатов, ни фотографий. Наверное, тем утром Элиот с мамой обсуждали кого-то другого. Мы целую ночь ехали сюда, чтобы посмотреть на комнату случайного парня, на чью судьбу нам, в принципе, плевать. Мы пытались найти связь, увидеть ее в чем угодно – даже в том, чего не существует на самом деле.

Кажется, что эта комната парит на грани бытия и небытия. То же самое я испытала в спальне Лайама у Нолана дома. Комната-призрак, из которой высосали жизнь, а теперь она кого-то ждет. Нолан недовольно вертит головой.

– Если не получаешь ответов на вопросы, то и не знаешь, как быть дальше.

– Не всегда ответы облегчают задачу, – говорю я.

На лице Нолана появляется совсем другое выражение, он подходит ко мне.

– Извини, я не подумал, когда сказал….

Сжав челюсти, он смотрит в окно, и я понимаю, что он искренен. По его мнению, лучше знать правду, даже если она ужасна. Как же ему живется, если он завидует мне? А как живется семье Хантера?

– Все одинаково ужасно, Нолан, – говорю я. Он кивает, и вдруг снизу доносится скрип двери.

Мы в оцепенении смотрим друг на друга. Нолан хватает меня за руку и втаскивает за собой в шкаф, закрывая створки изнутри. Теперь мы прижаты друг к другу – живот к животу. А вокруг болтается одежда. Я чувствую, как у Нолана в груди стучит сердце. Наверное, и мое бьется так же быстро. Чувствую его беспокойное дыхание у себя на лбу, и сама стараюсь дышать помедленнее, прийти в себя. Но не получается. В доме кто-то есть. Нолан хватает одежду, чтобы она не раскачивалась.

Я думала, взрослые уехали на работу. Думала, что девочка ушла в школу. Сегодня утро пятницы. Я была уверена, что нам ничего не угрожает. Дом старый. И понять, где ходит и что делает человек, легко: по скрипам, по звуку открывающихся дверей и закрывающихся шкафчиков, по шуму воды в трубах.

Начинаю расслабляться: мы просто переждем, вот и все. Кто-то из членов семьи забыл кошелек, рецепт в аптеку – сейчас заберет и снова уйдет. Но через мгновение раздаются шаги на лестнице. Я паникую. У нас в школе каникулы через неделю. А вдруг здесь они уже начались?

Чем ближе шаги, тем они становятся быстрее. Господи, мы же оставили дверь в комнату нараспашку. Я вся сжимаюсь. И Нолан тоже. Шаги замирают у входа в комнату.

– Хантер? – слышим мы.

Девочка нашего возраста. Вспоминаю фото на камине. Цепляюсь за руку Нолана, и он прижимает меня сильнее.

Шаги приближаются, девочка говорит тише, сама себе под нос:

– Ну ты и паразит…

Не дышу. Считаю секунды, пока она уйдет. Чувствую, как дрожат пальцы Нолана у меня на коже. Три быстрых шага – и она рывком распахивает дверь в шкаф. Зажмуриваюсь, будто так можно уберечься от неизбежного. И заслоняюсь руками, будто этот жест хоть раз кого-нибудь остановил.

36

Нолан

– Что за…

Девушка примерно одного с нами возраста. И она быстро отступает: голубые глаза широко раскрыты, рот, накрашенный ярко-розовой помадой, тоже.

– Стой! – кричу я, потому что сейчас она позвонит в полицию или еще куда похуже.

Но она выбрасывает вперед руку с зажатым в ней телефоном, который наставляет на нас, как пистолет. И все еще пятится в коридор. И нам бы рвануть и бежать. Бежать, пока еще кто-нибудь не явился.

– Мы друзья Хантера! – выкрикивает Кеннеди, и сцена замирает.

Надеюсь, у нее есть план. Успевшая схватиться за дверной косяк девчонка оборачивается. Но явно готова сорваться в любое мгновение.

– Так это Хантер вас послал?

И, кажется, ее страх как ветром сдувает. Она смотрит на нас из-под прищуренных век, снова наставляет телефон на манер пистолета.

– Оставьте все, что сперли, иначе я вызову полицию, вот с ними и будете разговаривать.

Что? Кеннеди бросает на меня быстрый взгляд. Кажется, она тоже не уверена, как вести себя дальше.

– Нет, извини. Мы были в одной школе. И кажется, кажется… – прочищает горло, – …его больше никто не ищет. И мы подумали…

– Что это вы подумали? – спрашивает девчонка, а костяшки пальцев по-прежнему белые, потому что кулаки сжаты.

Стараюсь не дышать, жду. Выражение лица у нее каменное, непонятное.

– Мы подумали… подумали… – И даже Кеннеди не знает, что сказать.

Но девчонка сама продолжает:

– И вы хотите, чтобы я поверила, что это не Хантер вас сюда послал? А вы вдруг решили вломиться в дом, поискать его? А как вы тогда сюда попали? – сыплет она вопросами, глядя то на Кеннеди, то на меня.

– Нашли ключ во дворе, – говорит Кеннеди и протягивает ключ, пальцы ее дрожат.

Девчонка смотрит насупившись, но ближе не подходит.

– Нечего вам здесь рыскать. Полиция все обшарила. Все тайны раскрыты. Так что выметайтесь из моего дома, пока я копов не вызвала.

– Вы нашли его? – спрашиваю я, не понимая, почему его фото висит у нас дома.

Она смеется.

– Не, не нашли. Хантер же не хочет, чтоб его нашли, потому и не находится. Только зачем мне его видеть лично, если из шкатулки внизу пропадают деньги? Если у мамочки пропал браслет с бриллиантами, а из холодильника регулярно исчезает его любимая еда. Я услышала вас здесь и решила, что это он. – Сестра Хантера закатывает глаза. – Ну он вообще, конечно, не того, если думает, что мы не замечаем. – Качает головой. – Хотя мама отказывается в это верить.

– Ты думаешь, он в бегах?

– Думаю? – Она снова начинает смеяться, но быстро успокаивается. – Он же не первый раз сбегает, но всегда возвращается. Так что я уверена. Кто ж еще будет тырить вещи и не оставлять следов взлома?

– Поверить не могу, – шепчет Кеннеди, и, кажется, не столько сестре Хантера, сколько самой себе. Наверняка она имеет в виду поиски, которые завели нас в никуда. Пустая, бессмысленная Вселенная.

Но девчонка не готова так просто принять, что Кеннеди ей не верит.

– Да ты что? – заявляет она, уперев руки в бедра. – А загляни-ка в заброшку за старым заводом Роллинсов, – предлагает она так, будто мы знаем здесь каждый закоулок, и я на автомате киваю, – ближе к ночи. Сама увидишь. Он недавно там ошивался. Добровольно уходить от места, где можно достать денег, Хантер не станет. А сейчас деньги он достает у нас.

Я начинаю медленно двигаться по направлению к коридору и подталкивать Кеннеди, потому что вижу реальный шанс выбраться из дома без привлечения полиции. Но тут девчонка хватает меня за руку. Страх у нее как рукой сняло: его сменила злость.

– А зовут-то вас как?

Я в панике вырываю руку и выдаю первое, что пришло в голову:

– Лайам.

Ведь все это ради него. Кеннеди чуть заметно кивает, разгадав мой замысел, и говорит:

– Элиот.

Девчонка явно удивлена.

– Хм. Да? Ну ладно. Я о тебе слышала.

Кеннеди напрягается.

– Просто думала, что ты…

– Что ты думала? – спрашиваю я, потому что Кеннеди явно зависла.

– Что ты парень. Извини, как-то осенью подслушала ваш с ним разговор по телефону, когда Хантер был дома. Просто решила, что…

Кеннеди смотрит на меня во все глаза. И кажется, собирается заплакать. Она приоткрывает рот. Думает. Собирает пазл. Связь – она есть. Она снова верит. Сигнал направил ее ко мне в дом, чтобы она узнала фото этого парня. Парня, который знает Элиота Джонса, – теперь у нас есть доказательство. А не просто догадка, что они с Элиотом могли быть близки. И дальше нам необходимо его найти.

Девчонка подходит к Кеннеди вплотную и только потом заговаривает:

– Надеюсь, ты не замешана в то, из-за чего он пустился в бега, Элиот. Очень надеюсь. Раз он не возвращается, у него есть весомые причины. Не хотелось бы, чтоб и ты испарилась.

Затем она берет ключ из рук Кеннеди и меряет нас внимательным взглядом.

– Еще раз объявитесь – вызову полицию.

Кеннеди кивает, и мы несемся вниз по лестнице. Но прежде, чем мы успеваем закрыть за собой дверь, успеваем услышать брошенные нам вслед слова:

– Если найдете его, скажите, пусть возвращается домой.

Мы плюхаемся в машину, пытаемся отдышаться. Кеннеди хватает меня за руку.

– Черт! Ты запомнил адрес?

– Старый завод Роллинсов? Посмотри в телефоне. Вдруг найдется?

Кеннеди включает телефон и кривится, глядя на экран. Наверняка целая куча пропущенных звонков и сообщений от Джо. Она откашливается и запускает навигатор. Руки у нее дрожат, поэтому правильно ввести запрос получается только со второго раза.

– Да, есть такой завод. Пишут, что он не работает. Поехали, я прокладываю маршрут.

Мы двигаемся по навигатору. Теперь, когда на улице совсем светло, мы понимаем, что приехали в старый промышленный городок. Тут полно кирпичных заводов, но в большинстве своем они закрыты и смотрят на мир заколоченными окнами. Кажется, в скором времени это место станет очередным городом-призраком.

Приезжаем по указанному адресу, но парковаться не спешим. Завод Роллинсов представляет собой старое прямоугольное здание с маленькими замурованными окошками. Рядом строительная площадка, стоит кран, снуют люди в касках, рычат бульдозеры. Первая мысль – завод реконструируют. Но я быстро понимаю, что ошибся: вот груша для сноса зданий, контейнеры для мусора, грузовики для лома. Завод уничтожают – кусочек за кусочком.

– Вернемся в нерабочее время. Она же сказала проверить ночью, – напоминаю я.

Думаю о живущих здесь людях, о том, что их ждет. А что, если это происходит с целыми кусками нашего мира? Они проваливаются в трещину во времени, и земля вновь их поглощает.

До темноты еще далеко. Кеннеди отправляет короткое сообщение и выключает телефон.

– Переживаю, как бы Джо не установил мне на телефон какой-нибудь трекер, раз уж он посадил меня под домашний арест.

– А что ты ему сказала?

– «Доверяй мне».

Ей повезло, что хоть кто-то волнуется, где она и что с ней. Во время нашей первой встречи Джо смотрел на меня как на угрозу, от которой нужно защитить Кеннеди. Будто собирался восполнить все, что не успел раньше. А мои собственные родители вспомнили обо мне только в связи с Лайамом.

Мы заворачиваем в тот же ресторанчик быстрого питания. И снова платит Кеннеди.

– Твой бензин, – комментирует она, отмахиваясь от меня. – Помнишь?

Работник ресторана смотрит то на меня, то на Кеннеди.

– А это вы приходили утром?

Я киваю и тут же решаю, что нам лучше уйти от греха подальше. Единственное место, которое приходит в голову, – бейсбольное поле.

– Идем, – предлагаю я.

Мы с Кеннеди берем с собой обед и едем по дороге, которая никуда не ведет. Вообще не понятно, для чего она здесь, – поле вряд ли кому-то нужно. Забор вокруг него уцелел лишь частично: многие секции покосились, сетка порвана. Мы без труда пролезаем там, где столбы вырваны из земли. Рядом с площадкой для игры две светло-серых скамейки, и я, сев на одну из них, делю поровну наш заказ.

– Настоящий пикник, – замечает Кеннеди, усаживаясь ко мне лицом.

А у меня перед глазами только наш семейный пикник двухгодичной давности. То, что мы ели до ухода Лайама: жареная курица, картофельный салат. Все эти детали сейчас всплыли в памяти.

– Ты знала, что Хантер и Элиот были настолько близки? – спрашиваю я, откусывая от сэндвича.

Она мотает головой.

– Могла бы и догадаться. Но он был у нас только один раз, а Элиот даже не стал нас знакомить. Я и не подумала, что он для него так важен. Я тогда не обратила внимания.

– Он о нем никогда не говорил?

Кеннеди прекращает жевать и смотрит на меня.

– А я не спрашивала. Мы были новенькими в этом районе. Я изо всех сил, как бы это сказать, искала новых друзей и была слишком поглощена собой, чтобы замечать происходящее в семье.

Она замолкает, смотрит на поле и задумчиво ковыряет еду.

– О чем ты думаешь?

Она прикусывает губу и, не глядя на меня, говорит:

– Марко сказал, что ходили слухи… слухи о тебе и…

Кеннеди взмахивает рукой, будто просит, чтобы я сам закончил фразу.

– Обо мне и о чем?

Она смотрит в сторону.

– О тебе и о девушке. Девушке Лайама, – наконец произносит она, откашлявшись.

У меня все внутри сжимается.

– Эбби. Ты спрашиваешь, правда ли это?

Внимательно смотрю на Кеннеди, пытаясь понять, что ей движет. То ли она не доверяет мне, то ли вопрос вообще в другом.

– Это было ошибкой. И случилось позже. Значительно позже. Знаешь, как оно бывает? Ты застрял в одной точке, в одном состоянии, и кроме этого больше ничего не существует.

Она снова смотрит на меня.

– Так все и было тогда. Она тосковала по Лайаму. Я тосковал по Лайаму. И я оказался рядом.

Сам я о случившемся молчал. А вот Эбби, видимо, не сдержалась. И это меня удивляет. Желудок завязывается в узел. Если знает Марко, знают и остальные, в том числе и полиция. Раз Клара – подруга Эбби, то она тоже в курсе. Интересно, а кто из людей, которые бывают у нас дома, об этом слышал? Может, и для родителей это не секрет? Чувство вины окатывает меня горячей волной. А за виной приходит страх. Вдруг все решат, что я втайне завидовал Лайаму из-за Эбби?

– Это случилось один раз. Ровно один раз. Мне тогда было очень плохо, и я сразу же пожалел.

Сначала Кеннеди молчит. Просто запрокидывает голову, смотрит на затянутое тучами серое небо. Закрывает глаза.

– Я понимаю, каково это. Извини, пожалуйста. Заставляю себя проглотить последний кусок, но он застревает где-то в горле. Вообще не хочу думать про Эбби. О деле, которое завела на меня полиция. О том, как Кеннеди пряталась в сарае за домом, прекрасно понимая, что ее жизнь рушится на мелкие кусочки. Но у нас впереди еще долгие часы ожидания. И нам предстоит думать о совершенных в прошлом ошибках, об ошибках, которые мы, возможно, совершаем сейчас. Надо бы спустить пар, снять напряжение. И мы, кстати, в идеальном месте.

– Слушай, у меня есть идея!

В багажнике по-прежнему лежит сумка с бейсбольной формой и бита – остались с весенней серии игр и тренировок. Когда Кеннеди грузила коробки с вещами брата, чтобы отвезти их домой к Джо, она задвинула мое обмундирование в дальний угол.

– Умеешь играть? – спрашиваю я, надевая перчатку: она старая, потрескавшаяся, но сидит как вторая кожа.

– Я больше в футбол. Но я быстро учусь.

Вручаю ей биту.

– Ну, посмотрим, на что ты способна.

Кеннеди становится на домашнюю базу. Она отбивает несколько бросков, один уходит в сторону. Чтобы просто поймать мяч, мне приходится бежать почти до нее.

– Чтобы удар получился мощнее, надо думать о шаге, а не о самом ударе.

Кеннеди кивает. Спустя еще пару подач, когда она устремляется к летящему мячу, я подбегаю к ней, чтобы показать, что имею в виду.

– Ты должна бить из оборонительной позиции. Вот смотри, – говорю я и становлюсь сзади, кладу свои руки на ее, берусь за биту. Сначала я даже не замечаю, что она теперь совсем близко, что ее руки – в моих. И только ощутив, как она на мгновение напряглась, понимаю.

– Извини, – бормочу я, отстраняясь.

Но Кеннеди качает головой.

– Перестань, все в порядке. Показывай.

И я показываю, обняв ее руки своими, шагая вместе с ней, отрабатывая удар вместе с ней, пока мы не начинаем двигаться синхронно. Отхожу в сторону и наблюдаю, как она сама репетирует удар.

– Идеально! Ты молодец!

Я возвращаюсь на круг подачи, готовлюсь к броску и даю Кеннеди последний совет, который когда-то мне дал тренер.

– Когда бьешь по мячу, нельзя бояться, Кеннеди.

Она кивает и принимает нужную позу. Даю мяч – и тишину разрывает, разносясь эхом, удар биты. Мяч пролетает у меня над головой, а Кеннеди прикрывает глаза рукой. И смеется. На ее лице – отражение моей радости. Мы все еще смеемся, когда с неба начинают падать крупные капли дождя.

– Давай закончим на этой высокой ноте. Тем более, что это вышло случайно, – заявляет она и опускает биту.

– Ничего случайного. Просто я хороший учитель.

Кеннеди качает головой. Я иду за линию поднять мяч, а когда возвращаюсь, она все еще стоит на тот же месте и ждет меня. Как только я к ней подхожу, начинается ливень, и мы бежим к машине. Я закидываю вещи в багажник, а она заскакивает на сиденье и мотает головой, отряхивая мокрые волосы. Не могу сдержать улыбку.

Завожу машину и спрашиваю:

– Куда едем?

Смотрю на Кеннеди и понимаю, что она устала. Под глазами залегли темные круги, она зевает, а я зеваю в ответ. Кола нас ничуть не взбодрила. Оставшееся время нужно пустить на отдых.

– А давай немного поспим? Ты как?

– Ты же в курсе, что вздремнуть – я всегда за, – отвечает Кеннеди.

Я рулю, пока на пути не попадается пустая парковка перед очередным заброшенным заводом. Загоняю машину на аллею за ней и глушу двигатель. Кеннеди опускает спинку сиденья, сворачивается калачиком на левом боку, подкладывает обе ладошки под голову. По крыше стучат капли дождя. Я сворачиваюсь на правом боку, лицом к ней. Не знаю, кто из нас засыпает первым, но сон приходит быстро – крепкий и глубокий.

37

Кеннеди

Я просыпаюсь в темноте. Первое, что слышу, – стук дождя по крыше машины. Первое, что вижу, – лицо Нолана: он спит мирно, даже рот чуть приоткрыл. И кажется, что я смотрю на другого Нолана, спрятанного глубоко внутри, на такого, каким он был бы, сложись обстоятельства иначе. А потом я замечаю огни. Над головой Нолана сквозь потоки дождя проступает слабое мерцание синего и красного. Я резко сажусь и трясу Нолана.

Он просыпается и, ничего не понимая, трет глаза.

– Что случилось?

– Полиция.

Нолан выпрямляется на сиденье так же резво, как я секунду назад.

– Что мы здесь делаем? – произносит он, но слова выходят из него медленно, потому что мозг еще не отошел ото сна.

Кто мы? Что здесь забыли? Среди ночи мы заехали к заброшенному заводу в совершенно чужом городе. Зачем? Зачем два подростка проникли на эту территорию? И теперь спят в машине. Нас примут за беглецов. Полицейские проверят у Нолана права, увидят имя, позвонят родителям…

– Ты мне доверяешь? – спрашиваю я.

– Да, – немедленно отвечает он, не шевелясь и глядя в окно: мигалки приближаются.

Я быстро перелезаю со своего места к нему на сиденье, сажусь на колени, лицом к лицу, спускаю ноги по обеим сторонам его ног.

– Что…

Он отстраняется, руки висят по бокам безжизненными плетями, будто он не знает, что с ними делать.

– Нолан, ну подыграй мне хотя бы! Притворись!

Хватаю его за запястья и кладу ладони себе чуть ниже талии. А дальше просто наклоняюсь и целую его. Он весь напрягается, пальцы у меня на талии сжимаются, а рука поднимается вверх по моей спине. Да он прекрасно знает, как именно нужно притворяться. Не успеваю я об этом подумать – в машину проникает луч фонаря.

У меня колотится сердце, а руки Нолана по-прежнему крепко держат меня. От яркого света я зажмуриваюсь, а он закрывает глаза ладонью. Затем Нолан чуть отстраняет меня и чуть опускает окно. Полицейский нагибается и заглядывает в машину. С капюшона черного дождевика капает вода, салон наполняется запахом летнего дождя и влаги.

Полицейский делает недовольное лицо. К запаху дождя примешивается запах лосьона после бритья.

– Это частная территория, – сообщает он и отодвигается, разглядев, в какой мы позе.

Вид двух кое-как одетых подростков, вынужденных уединяться в машине, его явно смущает. Я прячу голову у Нолана в плече и тут же соскальзываю обратно на свое место.

– Извините, мы не знали. Просто решили, что это дорога, по которой никто не ездит, – говорит Нолан и подмигивает полицейскому.

Офицер вздыхает, еще раз светит на нас фонариком и строго приказывает:

– Езжайте по домам.

Нолан тут же кивает и поднимает окно. А полицейский разворачивается и уходит. Мы сидим и пытаемся отдышаться, ждем, пока выключатся мигалки. Нолан откашливается, разворачивает машину, и мы вновь выезжаем на главную дорогу, а оттуда – на заправку с круглосуточным магазином.

Все это время между нами висит болезненное молчание. Он не смотрит на меня, не пытается разрядить обстановку фразой или шуткой. Ничего не делает. Даже не скажет: «Спасибо, что так ловко придумала, Кеннеди».

Наконец я осмеливаюсь посмотреть на него. Нолану явно не по себе. Я думала, что он чувствует то же, что и я. Именно то, о чем говорил Джо. Но может, он просто великолепно притворяется? А я всегда вижу ровно то, что хочу видеть? И в Нолане, и в Элиоте, и в себе.

– Колы хочется, – резко говорит он и выходит из машины.

– Я принесу, – тут же реагирую я и вылетаю, хлопнув дверцей. – Извини, что тебе так тяжко пришлось. Но спасибо, что потерпел.

И я выхожу из-под навеса, радуясь, что идет дождь.

38

Нолан

Я провожаю взглядом Кеннеди, идущую под дождем в бликах огней заправки, пока она не скрывается в ярко освещенном магазине. Пересчитываю наличные, которые взял из банки на кухне, где лежат деньги на непредвиденные нужды. Надеюсь, этого хватит на дорогу до дома и мне не придется просить Кеннеди еще и за бензин платить. Да и вообще… Совсем не то время, чтобы просить ее об одолжениях.

Она очень разозлилась. А я не знаю, что и как ей сказать. Я вообще не силен в разговорах. Времена, когда я был честен и выкладывал все напрямую, обернулись против меня. Теперь полиция смотрит на меня с подозрением. И даже родители не верят. И я не знаю, как сказать Кеннеди, что мне перестал сниться брат, что теперь мне снятся ее волосы, ее смех. Что когда она говорит, я не просто слушаю, но смотрю на ее губы и представляю, как целую их. Дождь усиливается, и мне начинает казаться, что стена между нами растет с каждым мгновением.

Черт! Оставляю пистолет в баке и бегу за Кеннеди в магазин. Какие-то пять секунд, а я промок насквозь. Открываю дверь, над головой звякает колокольчик. Внутри мерцают холодным светом флуоресцентные лампы; от потока холодного воздуха из кондиционера я покрываюсь мурашками.

– Кеннеди, подожди!

Я мечусь среди стеллажей, ищу ее. Она стоит у холодильника с напитками. Я по-прежнему не знаю, что сказать, поэтому просто говорю.

– Я все время думаю о тебе. И не только из-за того, чем мы занимаемся, – начинаю я, активно размахивая руками, будто так станет понятнее. – Я хотел, Кеннеди. Очень хотел. Просто не хотел, чтобы наш первый поцелуй стал способом избежать проблем с полицией.

Она долго смотрит на меня, затем достает из холодильника две банки колы, позволяя дверце захлопнуться за спиной. И я вдруг осознаю, как близко мы сейчас друг от друга. Кеннеди стоит, прислонившись к стеклу, мокрая одежда прилипла к телу, нас разделяют каких-то пара сантиметров.

– Я не хотел, чтобы это случилось в машине, – продолжаю я, вспомнив Эбби, и тут же гоню ее из памяти. – И не хочу в магазине, со списком покупок.

На лице Кеннеди появляется слабая улыбка.

– Да ты хорошенько все обдумал, я посмотрю.

– У меня в пути было полно времени.

Она смеется, и ее смех звучит, как музыка. Она протискивается мимо меня, и я чувствую движение воздуха, как тогда в машине. Проигрываю момент в голове, вспоминаю. Кеннеди платит на кассе и выходит, не оглядываясь.

Я расплачиваюсь за бензин, а когда выхожу, вижу, что она стоит у машины под навесом. Ждет меня? Подхожу прямо к Кеннеди, явно нарушая ее личное пространство, ставлю одну руку на машину так, что ей приходится немного наклонить голову в сторону, чтобы смотреть на меня.

– Тебе не кажется, что мы в опасной близости к машине? И к колонке? Свет так себе. Я имею в виду, обстановка не идеальна.

– Ха-ха.

– А в зоне видимости – магазин. Кроме того, рядом могут бродить звери. Ты уверен, что все в порядке? – не унимается она.

– Кеннеди…

Она открывает рот, чтобы сказать еще что-то, но я быстро уничтожаю расстояние между нами.

Не знаю, как мне теперь сопоставлять случившееся со всем, что кажется больше и важнее. Связь между нами – и послание, пришедшее откуда-то извне. Влечение друг к другу – и желание получить ответы на вопросы. Крупинка истины – и те открытия, которые нам, возможно, приготовила Вселенная.

Я отстраняюсь первым, потому что вокруг ночь, потому что это я убедил ее поехать со мной, пообещав ответы на вопросы, а дать могу только это.

– Ты готова? – спрашиваю я.

Она качает головой. Целует меня еще раз – целует долго. А затем открывает машину и проскальзывает на сиденье. И я знаю, что она тоже все понимает.

Стройплощадка возле завода Роллинсов пуста. Мы паркуемся, и я достаю из бардачка фонарик.

– Не только карты, но еще и фонарик! Нолан, кажется, ты мне начинаешь нравиться! – говорит Кеннеди и легонько толкает меня в плечо.

– Если бы я знал, что все так просто, – отшучиваюсь я и вызываю ее улыбку.

Мы намеренно оттягиваем момент, пребывая во власти несвоевременного веселья. Нам предстоит посреди ночи выйти из машины под проливной дождь и через территорию заброшенного завода добраться до не менее заброшенного здания, на которое нам указала девчонка, про которую нам наверняка известно лишь одно: она застукала нас в своем доме. Глупейшая затея.

Дождь, конечно, слегка ослабел. Но будем честны: от этого ничуть не легче. В кроссовках хлюпает; после поездки они явно отправятся в мусорку. Кеннеди шагает впереди, а я подсвечиваю ей фонариком. Мы обходим основное знание. Ямы на асфальте, проросшем сорняками, заполнены водой, лужи дуются пузырями.

Вдалеке сначала появляются деревья, и только потом вырисовывается темный силуэт здания. Еще одно заброшенное строение с заколоченными досками окнами, наполовину сломанными ступеньками. Похоже, оно принадлежало заводу, а потом было точно так же оставлено умирать. Мы прячемся под гигантским дубом, чтобы хоть немного укрыться от дождя.

– Видишь? – спрашивает Кеннеди.

На одном из окон отошла доска, и сквозь щель сочится тусклый свет. А значит, не везде здесь царят темнота и пустота. По крайней мере, ночью, как нам и обещала сестра Хантера Лонга. Мы находим заколоченный дверной проем. В здании явно кто-то есть, хоть и непонятно как попал туда. Кеннеди встает на ржавую скамейку и заглядывает в оконную щель, из которой тоже сочится свет. А потом быстро отстраняется и шепчет:

– Там люди.

Я тоже залезаю на скамейку и пытаюсь что-нибудь рассмотреть, но не так-то просто сделать это вдвоем через малюсенькую дырочку. Поэтому мы наблюдаем по очереди, но все равно различить можем лишь движение цветных пятен в отдалении.

Я засовываю пальцы в щель – одна из досок еле-еле держится на гвозде и опирается на такую же доску внизу – подцепляю эту доску и осторожно отодвигаю в сторону. Теперь перед нами большое пространство, похожее на старый погрузочный цех.

В углу свалены пустые ящики, а вокруг фонаря в центре сидят на металлических стульях три парня – и все. Кроме них, ящиков и мусора на полу, в помещении больше ничего нет. Рядом с парнями лежат еще спальные мешки: похоже, они собрались провести здесь ночь.

Кеннеди прижимается щекой к моей щеке, мы вместе наблюдаем за происходящим. У парня, который сидит к нам лицом и над чем-то смеется, белые волосы. Кеннеди берет меня за руку.

– Это он, – шепчет она и, отстранившись от окна, добавляет: – Мы должны с ним поговорить.

Мы стоим под дождем, смотрим на старый склад, и меня все сильнее одолевает нехорошее предчувствие.

– Даже не знаю…

Раз Хантер Лонг здесь – он не хочет, чтобы его нашли. Кеннеди делает шаг в сторону и оступается на скамейке. Чтобы не потерять равновесие, хватается за доску. Грохот разносится по округе.

Парни внутри склада замирают. Я пригибаюсь, но продолжаю наблюдать. Все трое оборачиваются к окну, но вряд ли они меня видят. И вдруг Хантер, повинуясь инстинкту, хватает рюкзак. Я подбираюсь, решив, что он полезет за оружием. Но нет. Вместе с рюкзаком Хантер бросается в противоположном от окна направлении – к выходу. И прежде чем я успеваю взять Кеннеди за руку, она уже несется вокруг здания.

Все проясняется: ночь, дождь, момент. Я не раздумывая бегу за ней. Вот она, силуэт среди деревьев. Боже мой, как она быстро бегает.

– Кеннеди, стой! – кричу я, но она не слышит. Зато я слышу, как она кричит вслед беглецу:

– Стой! Прошу! Я сестра Элиота!

И в тот же миг я чуть не налетаю на нее. Она стоит среди дубов, а перед ней – вполоборота – Хантер Лонг. И внимательно смотрит.

– Я помню тебя.

– Я Кеннеди. Я один раз видела тебя у нас дома.

Хантер замечает меня и спрашивает с недовольным лицом:

– А ты еще кто?

– Это мой друг. Мы ищем тебя, – быстро отвечает Кеннеди.

С волос у Хантера капает, и он трясет головой. Футболка облепила костлявый торс, поношенные джинсы и желтоватые ботинки заляпаны грязью и промокли.

– Я ничего не знаю, – говорит он.

Кеннеди делает к нему несколько шагов.

– Но ты знаешь, что что-то случилось. И знаешь, что у Элиота серьезные проблемы.

Он смотрит поверх наших голов, будто ждет, что из-за деревьев появится еще кто-нибудь.

– Я не мог остаться. Из-за этого. И из-за копов.

Он проходит мимо нас, и я воспринимаю это как своеобразное приглашение пойти за ним на старый склад. У двери, закрытой на проржавевший навесной замок, он пригибается и пролезает в дырку. Внутри холодно и неуютно, но хотя бы сухо. И в конце концов, посередине помещения стоит фонарь. Двое других парнишек испарились, явно напуганные нашим визитом. Правильно, торчать здесь будет только тот, кому не хочется быть найденным.

Хантер пинком отшвыривает пустую консервную банку и садится на железный стул.

– Я видел в новостях. Мне жаль, – сообщает он, качая головой.

– Что? Что ты несешь? Тебе жаль? Ты думаешь, это Элиот? – Кеннеди нависла над ним, как полицейский на допросе.

Он приглаживает ладонью волосы.

– Да нет, я так не думал. Но в новостях были доказательства. Улики. А я же знаю, как он относился к Уиллу.

Кеннеди мрачнеет.

– Что ты имеешь в виду? Как он относился к Уиллу?

В ответ Хантер смеется.

– Он его ненавидел. И не скрывал этого. Уж тут я его понимаю. Мы с отчимом друг друга тоже на дух не переносим.

Он обводит взглядом помещение. Так вот почему он здесь. Хантер снова смотрит на Кеннеди.

– Элиот говорил, что Уиллу нравится подавлять людей, управлять ими. И из-за этого он ссорился со своей матерью. Извини, с твоей.

Он говорит, а я наблюдаю, как ходит кадык.

– Элиот считал, что Уилл ей не подходит, а она думала, что он настроен против, потому что Уилл влепил ему плохие оценки. Но это неправда. С Уиллом что-то было не так. Но этого никто не замечал. Думаю, Элиот выступил против него. Думаю, он… Ты знаешь, мне было нелегко поверить. Но с другой стороны, о чем я могу судить? Мы с ним знакомы-то были всего пару месяцев.

– И в итоге ты знал, что случилось, смотался и теперь прячешься здесь?

Он мотает головой:

– Я не прячусь, просто не хочу возвращаться домой. Там я тусил возле колледжа. Никто на меня особо внимания не обращал, легко было попасть в общежитие, пользоваться теми же услугами, что и студенты. Вот так мы с Элиотом и познакомились. – Он опускает взгляд на загаженный бетонный пол, кусает губу. – Я должен был уйти. Нельзя было, чтобы меня втянули в это дело. Извини, Кеннеди. У вас дома меня не было. Я ничего не видел. Но в последний раз, когда я сунул нос не в свое дело, это плохо кончилось. Поэтому я бежал так, что пятки сверкали.

Кеннеди наклоняется над ним, и Хантер вжимается в спинку стула, но больше ему отступать некуда.

– Ты просто его бросил! – шипит она и вздрагивает, будто увидела призрака, а я чувствую, что все они здесь: Лайам, мама Кеннеди, – они смотрят на нас и думают о том, что мы могли сделать, но не сделали, не смогли предотвратить. – Тебя ищет сестра. Возвращайся домой.

И теперь Хантер глядит на меня так, будто ждет, что я отпущу ему грехи. Но это уж точно не ко мне.

По пути домой Кеннеди почти все время молчит, только ерзает на сиденье, всматриваясь в темноту.

– Что ты там выглядываешь? – спрашиваю я, но она не отвечает.

Наверное, сама не знает ответа. И только минут через десять она снова поворачивается ко мне. Она вся дрожит. Сложно сказать, это нервы или просто холод и мокрая одежда, ведь переодеться не во что. Я продолжаю ехать. Я хочу вернуться домой. Хочу привезти домой ее.

– Я не знала, что Элиот ненавидел Уилла. Он никогда ему особо не нравился, но я списывала это на то, что Уилл – мамин друг. Ну знаешь, как оно бывает. Мы почти не проводили время вместе. Только летом на конференции, куда нас возила мама, и иногда обедали на выходных. Чаще всего мама с Уиллом куда-нибудь ходили или проводили время у него дома. – Кеннеди выпрямляется. – Я однажды слышала, что мама и Элиот ссорятся. Он говорил маме, что она не видит, какой он на самом деле, но мне и в голову тогда не пришло, что речь об Уилле. – Кеннеди закрывает глаза, качает головой. – Я ничего не замечала, а Элиот замечал. Он замечал то, что ускользало от остальных. Я должна поговорить с Джо. Ведь на оружии были и отпечатки Уилла. А полиция сказала… Сказала, что Уилл пытался отобрать у Элиота ружье. А если все было иначе?

Я думаю над обоими вариантами: Элиот с ружьем, Уилл с ружьем. Картинки сменяют друг друга. Ее брат с оружием в руках. Взрослый человек с седеющей бородкой – с оружием в руках.

Внезапно дождь усиливается, но я продолжаю ехать, пока мы не находим на трассе место для отдыха. Отсюда до Вирджинии не так далеко. Мы идем в туалет и молча сторожим друг друга снаружи.

Два часа ночи. Остатки адреналина выветрились. За площадкой для отдыха – стоянка для грузовиков. Парковка освещена. Несмотря на поздний час, повсюду люди. И в отличие от заброшенного завода, место выглядит вполне безопасным. Пытаюсь уснуть, но ничего не выходит. Слишком много мыслей крутится в голове. Через час открываю глаза и смотрю на Кеннеди, а она тоже не спит: просто изучает потолок. Молча я беру ее за руку, и она переплетает свои пальцы с моими, поворачивается на бок.

– Я должна поговорить с Джо. Если Элиот не помнит, что случилось, то, может, это не он. Он не выносит вида крови. Ему становится плохо. Я с детства помню. А там было столько крови… – она умолкает на несколько секунд, потом продолжает: – Вдруг Элиот взял мамино ружье, чтобы защитить себя? Или мама сама взяла его, чтобы защититься. А если виноват Уилл?

Я пытаюсь представить эту сцену. Поверить. Качаю головой.

– Но кто тогда застрелил Уилла?

Она отвечает не сразу. Наконец тихо произносит:

– Элиот.

И пазл, наконец, складывается. Вот почему он не отрицает своей вины. Вот почему ни в чем не уверен. Если та ночь помнится ему как в тумане, если он нажимал на курок… Он все же что-то сделал. И это ужасно. Но как бы я повел себя, если бы увидел, что кто-то причиняет боль дорогому мне человеку?..

– Ты готова вернуться?

– Пока нет. Но придется. Ты достаточно отдохнул, чтобы ехать?

– Да, но тебе придется разговаривать со мной всю дорогу до дома.

– Сомневаешься, что я справлюсь? – с улыбкой спрашивает она.

Я смотрю на нее, наполовину скрытую тенью, смотрю, как в глазах отражаются блики фонарей, и вместо ответа убираю ей волосы с лица. На мгновение она опускает веки, и мне не хочется уезжать уже совсем по другой причине.

Кеннеди со вздохом открывает глаза. Смотрит на грузовики, выстроившиеся на стоянке.

– Мне придется поговорить с полицией. Ты сходишь со мной? Я боюсь, что мне они не поверят.

– Обязательно, Кеннеди. Я буду с тобой.

И мы выезжаем на трассу. Я понятия не имею, что ждет меня впереди. Не уверен, что хочу общаться с полицией. Не знаю, в чем они меня подозревают. Мне начинает казаться, что все наши поиски были не ради моего брата, а ради помощи Кеннеди. Может, у меня просил помощи не Лайам, а она сама. И я снова беру ее за руку. Потому что хотя бы это в моих силах.

39

Кеннеди

Если оценивать злость по шкале от одного до десяти, то Джо смело переваливает за отметку пятнадцать. Нолан провожает меня до двери, потому что решил: мы должны встретить гнев Джо вместе. Думаю, он уже успел пожалеть о своем решении.

Лицо Джо искажено яростью и страданием. Хотя нет, будем честны: ярость преобладает.

– Я оставила записку. И послала сообщение, – говорю я, моргая.

– Я чуть с ума не сошел, Кеннеди, – отвечает Джо и смотрит на Нолана, как будто это его вина.

– Джо, это было важно.

И я рассказываю Джо обо всем. О том, как узнала пропавшего подростка на фото в доме Нолана. Как мы ночью поехали в Северную Каролину (на этом месте Джо начинает массировать пальцами виски, будто у него дикая головная боль) и зашли в дом этого подростка (слово «зашли» показалось мне вполне нейтральным). Как его сестра рассказала нам, что брат не пропал, а прячется, а их мать боится себе в этом признаться. И дала нам адрес, чтобы мы сами убедились.

– И мы чуть позже поехали по этому адресу.

Нолан откашливается. По лицу Джо я вижу, как он пытается переварить услышанное и не сорваться, как отделяет значимое от неважного. И продолжаю говорить.

– Я видела его, Джо. Видела Хантера Лонга. Мы нашли его на заброшенном заводе вместе с еще двумя подростками. Мы поговорили с ним. Он знал Элиота, но он напуган…

Джо встает на ноги.

– Погоди-погоди. Вы пошли на заброшенный завод… и что сделали? Просто вошли внутрь?

– Ну, они нас услышали, еще когда мы были снаружи, вскочили, Хантер побежал – перепугался, но я за ним погналась…

– Господи! Кеннеди! – Джо снова кричит. Чаша весов перевесила, но не в нашу пользу. – Вы что, оба с головой не дружите? Сначала всю ночь в машине с выключенным телефоном. Я без понятия, где ты вообще. Да-да, я заметил, что тебя не было. Затем выслеживаете какого-то пацана, который то ли сам пропал, то ли еще что. И все потому, что он якобы знаком с Элиотом…

– Джо, я действительно его видела! И он со мной говорил.

Но Джо меня уже не слышит.

– Затем… – продолжает он, расхаживая по комнате. – Стоп. Давайте-ка вернемся и убедимся, что я верно все понял. Затем вы дожидаетесь ночи и проникаете на территорию заброшенного завода, где не пойми что творится, но точно ничего хорошего. Чем вы думали?! Кеннеди, я же тебе доверял! Но это ни в какие ворота не лезет! А затем ты за ним погналась?

Нолан совсем поник. По-моему, ему стыдно.

– Джо, он был парнем Элиота.

Джо замирает на месте. Пристально смотрит на меня.

– Что?

Я сглатываю слюну.

– Он был парнем Элиота. Он сбежал из дома, отирался возле колледжа, там и познакомился с Элиотом. И Элиот, видимо, ему доверял, рассказывал об Уилле… Ты был прав: Элиот не хотел, чтобы Уилл встречался с мамой. Потому что считал, что с Уиллом что-то не так. А мама ведь многого не замечала. Джо, я думаю, что это Уилл стрелял в маму.

Джо молчит. Теперь он смотрит на Нолана и, похоже, ждет от него подтверждения, что не ослышался. Нолан кивает. И передает Джо папку, захваченную из дома, – досье на Хантера Лонга: откуда он, где его видели. И там же на бумагах несколько пометок от руки почерком Нолана: название завода, время и дата, когда мы встречались с Хантером.

– Суд над Элиотом начинается на следующей неделе. Ты не думаешь, что полиция все проработала? Это было мамино ружье. На нем нашли отпечатки Элиота. На его одежде всюду следы пороха, и ты сама сказала, что видела… – Джо умолкает. – Кеннеди, это всего лишь желаемый ход событий.

– Да, Джо, ты прав. Но я не верю, что Элиот мог это сделать. И ты тоже не веришь. А тогда ты должен быть готов принять и другие версии. – Я делаю глубокий вдох, прежде чем продолжить. – Думаю, мама схватила ружье, чтобы защитить себя, но Уилл его отобрал. Думаю, они дрались, но Элиот ничего не слышал.

Ну я же помню Элиота, когда он погружался в свой мир. Если он сидел в наушниках, я могла подойти к нему вплотную, а он бы ничего не заметил. В ту ночь, когда я смотрела в комнату через окно, наушники лежали на столе.

– Думаю, он услышал выстрел и только тогда вышел из комнаты. Думаю, он дрался с Уиллом, пытался защититься и застрелил его.

Джо смотрит на меня, и я не в силах понять, что творится у него в голове. Он закрылся, не показывает эмоций.

– Он говорит, он не знает, что произошло.

– Он может не знать. Ты же помнишь, как он реагирует на вид крови. Даже от своей собственной теряет сознание.

Вполне вероятно, в памяти Элиота остались обрывки той ночи, но он не понимает, что с ними делать. Он нажал на спусковой крючок. Он совершил нечто ужасное.

– Джо, я хочу поговорить с полицией. Не только об этом. Я хочу рассказать, что видела той ночью. Что случилось на самом деле. Хочу все рассказать.

Он долго смотрит на меня. Тщательно подбирает слова.

– Твой рассказ может усугубить положение Элиота.

Я понимаю: Элиот с направленным на меня ружьем. Понимаю. Но все же.

– Я хочу, чтобы они мне поверили. Хочу рассказать им правду.

Джо садится за кухонный стол, обхватывает голову руками.

– Позвоню завтра. Договоримся на понедельник.

– Сейчас, Джо.

Пока до суда есть хоть какое-то время, пока я не передумала.

– Что? Сегодня суббота. Сомневаюсь, что на выходных с нами станут возиться.

– Позвони и скажи, что мы сами приедем. Скажи, что у меня есть важная информация. Суд на следующей неделе. Они пойдут навстречу.

Нолан заговаривает с Джо.

– Я хочу извиниться. Я знал, что поступаю безрассудно. Но все равно увез Кеннеди. Это целиком моя вина.

– Не надо, не извиняйся, – говорю я.

Пока Джо звонит, я стою с Ноланом в дверях.

– Спасибо, – говорю я, на мгновение опуская голову ему на грудь. Он гладит меня по щеке, прижимая к себе. Я слышу, как бьется его сердце, как он дышит.

– Кажется, все закончилось, – говорит Нолан с задумчивой грустью.

Я киваю, отстраняясь. И понимаю, что все только начинается. Появляется Джо с ключами и папкой Нолана. Он сменил шорты на джинсы.

– Поехали, – говорит он.

Он ждет, стоя между мной и Ноланом, а я застыла и только моргаю от удивления.

– Они согласились?

Ключи от машины слегка подрагивают в его руке.

– Ты же в самом деле этого хочешь, Кеннеди? Тогда они готовы нас принять. Если нет, я могу все отменить. Но решай сама, прямо здесь и сейчас.

И вот, получив что хочу, я представляю, как буду разговаривать с полицейскими. А Джо глядит на меня пристально, будто я все еще наказана.

– Я готова.

Он кивает и, чуть подумав, добавляет:

– Нолан, ты можешь понадобиться в качестве свидетеля.

Он бормочет что-то вроде: «Да, конечно», но мы уже выходим из дома. Я стараюсь не отставать от Джо. Просто не останавливаться, чтобы не передумать. Выехав на дорогу, Джо смотрит в зеркало заднего вида и ждет, пока Нолан заведет машину и нагонит нас.

– Тебя не было две ночи, Кеннеди. Где вы спали? – спрашивает Джо.

Опустив глаза, я заливаюсь краской и коротко отвечаю:

– В машине.

Джо впивается пальцами в руль.

– Об этом мы поговорим в другой раз, Кеннеди. Но поговорим обязательно.

– Хорошо, Джо, – покладисто отвечаю я и подаюсь вперед. Сквозь лобовое стекло я оглядываю небо в поисках трещины, которую всегда нахожу, потому что она разделяет мир на две части. Но небо такое голубое, а солнце такое яркое, что глаза сразу начинают слезиться.

Машина Нолана останавливается за нами. Джо выходит первым. Он идет к зданию и поднимается по лестнице, а Нолан медлит у машины.

– Еще не поздно сбежать, – говорит он. Я улыбаюсь. Думаю, именно такой реакции он от меня и ждал. Я стою возле полиции – и мне очень страшно. Нолан привлекает меня к себе, я опускаю голову ему на плечо, а он гладит меня по затылку.

– Не хочу рассказывать об этом всем.

– Тогда просто рассказывай мне.

В окошке регистрации никого нет. Мы проходим мимо того же аппарата с напитками, на котором неделю назад я заметила трещину, вдоль тех же крашеных стен, по которым я вела пальцами.

Мы втроем заходим в переговорную комнату. Но на этом все сходство с предыдущим визитом заканчивается. Теперь за столом двое мужчин и одна женщина, между ними установлена видеокамера. Я застываю на пороге. Джо сжимает мне плечо в знак поддержки.

Мужчина в очках с проволочной оправой заговаривает первым:

– Я попросил коллег присутствовать, чтобы быть уверенным, что мы располагаем всеми фактами. И убедиться, что между нами нет… э-э-э… недопонимания.

Не знаю, о недопонимании с чьей стороны он говорит, но я захожу и сажусь напротив камеры. Сегодня, кстати, галстук у него лежит ровно.

– Итак, Кеннеди, я слышал, ты вспомнила важные детали. И они могут пролить свет на ход дела.

Киваю. Я всегда их помнила. Жду, пока рядом сядут Джо и Нолан. И думаю, с чего начать.

– Я запаниковала, – говорю я; горло сжимается от одной только мысли о том, что я собираюсь сказать. – Когда вы стали допрашивать меня в госпитале. Мне не все хотелось рассказывать.

В глазах Немятого Галстука загорается искра, и он нажимает на камере кнопку записи. Все выжидательно смотрят на меня. Но я смотрю только на Нолана, который сидит на другом конце стола. Только он будет меня слушать. Только он мне поверит.

Мне придется рассказать им про Элиота, про направленное на меня ружье. Про то, как я пряталась в сарае, как послала зов о помощи, который никто не услышал. Придется рассказать, что я прошла мимо лестницы, зажмурившись, и ничего не видела.

Я представляю, что мы с Джо сидим в машине на обочине дороги. Или мы с Ноланом переписываемся, потому что мы еще не познакомились, но связь уже возникла. И начинаю говорить. Слова, которые я все это время держала в себе, наконец прорывают плотину.

Я повторяю, что Хантер рассказал про маму и Уилла, повторяю то, что думал об их отношениях Элиот. Рассказываю о Хантере Лонге и о том, что он мог бы выступить в роли свидетеля, если они его отыщут и уговорят сотрудничать. Только вряд ли он согласится: он ведь не хотел быть замешан. И потом я рассказываю им свою версию произошедшего.

Сидящие напротив переглядываются. Они вспоминают. Полиция отследила передвижения Элиота до самого лесопарка, но ночью его так и не нашли. Он прятался, он стыдился содеянного. Я стараюсь объяснить его поведение иначе.

– Элиот не выносит вида крови. Он в детстве падал в обморок при виде пореза. А такое количество крови… у него мог случиться шок.

Он, скорее всего, простоял несколько часов на одном месте. Я почему-то представляю его именно там, где исчез Лайам. Полицейские обыскали каждый сантиметр, но никого не нашли. А может, его поглотила земля. Трещина во Вселенной. Что, если на время он спрятался в ней, чтобы уцелеть?

Когда солнце встало, он направился домой и вошел через главную дверь, весь в крови, продрогший, пальцы ломит от холода. Он вернулся – и все изменилось.

Я заканчиваю. Женщина не сводит с меня глаз. Тип в очках уставился на Джо и явно ждет, что тот меня вразумит. Или попросит меня выйти, как в прошлый раз, и объяснится. Но Джо молча смотрит на очкастого, пока тот наконец не спрашивает, могут ли они поговорить наедине.

Джо качает головой.

– Это все, что известно Кеннеди. Мы хотели, чтобы это стало известно вам. Предполагаю, если вы вызовете ее в качестве свидетеля, она повторит ровно то же самое. Эту же информацию мы сообщим адвокату Элиота.

Затем Джо вручает им досье на Хантера Лонга, которое передал Нолан. Станут ли они с ним работать? Не смажет ли это картину всего дела? Очень хочется верить, что их задача – не просто поставить галочку в графе «Дело закрыто», но выяснить правду.

Ведь есть нечто, что свело вместе всех присутствующих в этой комнате. Мы все ищем ответы, мы хотим знать, нам нужны доказательства. И наверное, это касается всех людей, которые ходят по земле.

Тип в очках хмуро листает папку.

– Кеннеди, ты же говорила, что у Элиота было ружье. Он стрелял…

– Я знаю. Но я не думаю, что он начал первым. Я думаю, он защищался.

Он вздыхает.

– А мамины отпечатки на ружье были? – спрашиваю я.

Лицо у него становится еще более серьезным.

– Она могла оставить их в любой день.

Я смотрю на него во все глаза.

– То есть были!

И я вижу, как мама бежит к бельевому шкафу, открывает сейф и хватает ружье. Слышу, как они ругаются. Вот она вжалась спиной в стену, а Уилл надвигается на нее. Уилл кричит, отнимает у мамы оружие, она падает на лестницу…

Люди за столом проигрывают в воображении примерно то же самое. Мы нащупали что-то, но пока еще не в состоянии доказать.

– Улики подтверждают, что стрелял Элиот, – говорит очкастый, но уже мягче.

– А на сейфе нашли его отпечатки?

Трое сидящих напротив как по команде вскидывают головы и переглядываются.

– На каком сейфе? – спрашивает женщина.

Я непонимающе смотрю на Джо.

– На сейфе, где хранилось ружье.

Очкастый удивленно качает головой, а его коллеги роются в бумагах.

– Когда мы опрашивали тебя в госпитале, ты сказала, что ружье хранилось в бельевом шкафу. Элиот сказал то же самое.

– Все верно. В бельевом шкафу, внутри которого сейф.

– Там не было сейфа, – возражает очкастый. Я слышу, как стучит пульс в висках.

– Сейф вмурован в стену, закрыт панелью. Со стороны выглядит как электрический щиток.

Еще одно странное преимущество дома, который мама так любила. Предыдущие хозяева устроили в стене потайной отсек. Эту тайну мы узнали, уже когда въехали.

Тишина.

– Кеннеди, ты можешь еще раз воспроизвести события той ночи? Секунду за секундой. Постарайся вспомнить все максимально точно.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

40

Нолан

Я сижу в комнате и слушаю все те страшные вещи, о которых говорит Кеннеди. И представляю себя на ее месте. Ее голос убаюкивает. Мне начинает казаться, что я там, с ней.

Мокну под ливнем. Слышу раскаты грома. Вижу, как над домом сверкают молнии.

– Я стояла у забора, на самой границе нашего участка. В комнате Элиота светилось окно. Больше в темноте ничего не было видно. Молнии сверкали совсем близко, а мне не хотелось, чтобы меня убило, пока я буду бежать домой. Правда, с таким же успехом молния могла ударить в меня, пока я топчусь у забора. Поэтому я решила, что сразу после следующей вспышки рвану домой. И тут услышала грохот – он прозвучал очень близко и не был похож на гром. Я посчитала от трех до одного – и побежала.

Открываю глаза – Кеннеди смотрит прямо на меня. «Я посчитала от трех до одного», – говорит она, а у меня внутри странное чувство. «Три, два, один!» – слышу я, и дыхание перехватывает. Это же периодичность сигнала. Мы ошиблись: число пи ни при чем, формулы окружности ни при чем, попытки связаться с нами посредством математики – ни при чем. Всего лишь обратный отсчет. Три, два, один.

Это было послание. Она говорит, рассказывает свою историю, но я уже далеко. Я не в этой комнате. Деревья. Деревья теряют очертания, расплываются, потому что я бегу все быстрее. Я бегу за Лайамом. Мы оба младше. Без рубашек. В плавках. Меня хлещут ветки, а Лайам смеется. «Нолан, догоняй!» – кричит он, оборачиваясь.

Мы выбегаем на поляну, а там, за камнями, – вода. Мы стоим на самой вершине гранитной глыбы, которая уходит вниз причудливым геометрическим узором аж до самой нереально синей воды. Родители где-то недалеко, расстелили покрывало, загорают. Отсюда и не отличишь от других людей. На мостике стоит спасатель. Кто-то готовится прыгнуть. Кто-то уже плавает. На поляне еще один спасатель показывает нам на жилеты. Лайам берет из кучи оранжевый и подает мне, но у меня не хватает сил затянуть стропы.

Мне лет восемь-девять, мне страшно, но я ни за что не признаюсь ему. Только он и сам догадывается, поэтому затягивает стропы на жилете и говорит: «Ты в жилете, таком же, как у меня». Я помню, что мне очень страшно подходить к краю, ноги вдруг наливаются тяжестью и не хотят отрываться от земли.

И вдруг Лайам хватает меня за руку. Ему уже десять лет, а может, и одиннадцать, и он очень давно не брал меня за руку. Но сейчас берет и говорит: «Не смотри вниз!» Я становлюсь рядом с ним на самом краю, мы держимся за руки, и я смотрю на деревья. «Три», – начинает Лайам. «Два», – говорим мы одновременно. «Один!» – летим вниз. Нет, падаем.

Теперь я все вспомнил: мы падаем вместе, дети, которые еще умеют держаться за руки. Я вижу, как удаляется небо. И мне кажется, что мы падаем в черную дыру. Лайам не отпускал меня, пока мы не плюхнулись в холодную воду и пока жилет не вытолкнул меня наружу. Брат вынырнул рядом со мной, весело смеясь, тряся мокрой головой.

– Еще разок?

Я вылез за ним на берег, по грязной тропинке поднялся на край карьера. Мы прыгнули. А потом прыгали еще несколько раз. И каждый раз вели отсчет от трех до одного. Три. Два. Один.

Открываю глаза.

Комната пустеет. Кеннеди стоит рядом с Джо. Хочу ей улыбнуться, но меня тошнит, и кружится голова. Я совершенно потерялся. Я и здесь, и не здесь одновременно.

– Спасибо, что остался, – благодарит она, и я киваю и иду к машине. Она окликает меня: – Нолан! Все в порядке?

Я отрицательно мотаю головой, и Кеннеди смотрит на меня во все глаза, а затем поворачивается к Джо и слушает, что он говорит. Я ничего не слышу из-за звона в ушах. Только голос Лайама в голове. И та сцена. Деревья. Тропинка.

Вдруг рядом оказывается Джо:

– Нолан, с тобой все в порядке?

– А?

– Джо поедет к Элиоту и адвокатам. Расспросит Элиота о Хантере, попытается узнать, помнит ли Элиот еще что-то. Можно я вернусь с тобой? – спрашивает Кеннеди.

Я киваю:

– Да, конечно.

– К восьми вчера я жду тебя дома, Кеннеди. И бери с собой телефон. Не выключай его. Отвечай на звонки. Я же могу тебе доверять? Вам обоим?

Она за рукав тянет меня к машине и тут же спрашивает, что случилось. Но я только трясу головой, потому что не верю в возможность произошедшего. Я сам себе не в силах объяснить, так кто мне поверит? И тут же понимаю: она. Возможно. Возможно все.

– Не знаю. Ты рассказывала, как считала от трех, и… и я вспомнил.

– Что?

Закрываю глаза.

– Вспомнил, как в детстве ездил с семьей на карьер. Там было что-то вроде парка. Мы с Лайамом прыгали в воду. Помню, как мы с ним считали от трех до одного. Совсем как ты. И… Эта фотография из письма. Она не идет у меня из головы.

Кеннеди смотрит на меня во все глаза.

– Думаю, я знаю, где сделан снимок. Знаю, куда он меня зовет.

Кеннеди достает телефон и принимается искать. Ищет по словам «карьер» и «парк», но ничего не выходит.

– Поехали домой, – предлагаю я, потому что хочу еще раз посмотреть на увеличенное фото на столе.

Не знаю, дома ли родители, сидит ли у нас полиция, ищут ли меня, собираются ли вызвать на допрос – но риск того стоит. Мне кажется, что Лайам рядом, совсем рядом, прямо по ту сторону. Я чувствую его, как чувствую наши сплетенные пальцы. Мне нужно только протянуть руку и коснуться его.

Возле дома ни одной машины, но мы с Кеннеди все равно выходим не сразу: прежде я хочу убедиться, что никто не притаился за углом и не ждет нашего возвращения. Выхожу на улицу – ничего не происходит. Кеннеди идет со мной к главному входу – тоже ничего.

Начинаю думать, что с меня сняли обвинения. Если, конечно, мое отсутствие вообще заметили. Может, обо мне элементарно забыли. Или я сейчас войду в дом и увижу на стене собственное фото?

– Есть кто-нибудь? – зову я, как только мы переступаем порог.

Дом пуст. Я чувствую эту пустоту: здесь никого не было весь день. Ни запаха недоеденной пищи, ни посуды в мойке, ни беспорядка, который всегда оставляли за собой Клара и Дейв и другие волонтеры, ни бумаг на столе. Точно попал в другое измерение.

Здесь остался только Лайам. Его увеличенное фото по-прежнему лежит на кофейном столике и приковывает внимание. Он везде. Он был здесь всегда. Склонившись над фото, я вглядываюсь в деревья, в тропку между ними. Провожу ладонью по фотографии, точно она мне что-то скажет. Все мне кажется знакомым – как будто я видел это в том самом пророческом сне. Но может, я просто верю в то, во что хочу поверить.

Нужны еще фотографии с этого места, чтобы проверить себя. В доме остался один-единственный компьютер: новенький ноутбук стоит на столе в столовой. Остальные электронные устройства из дома изъяли: проверить, не храню ли я на них другие фото, и отследить, где они сделаны. Очень надеюсь, что с тех пор, как я помогал родителям, пароль не поменялся.

Не поменялся. Кеннеди стоит рядом со мной и смотрит на экран, пока я печатаю. Я ввожу в поиск «гранитный карьер водоем Вирджиния», и среди многих других мне попадается упоминание о месте, которое закрыли несколько лет назад после того, как оттуда ушла вода. Оно называется Старый гранитный карьер. Раньше там был парк, платный вход и спасательная станция с навесом для инвентаря. В статье пишут, что из водоема постепенно ушла вся вода. Ввожу в поиск название парка и попадаю на относительно свежую информацию о том, что эти земли недавно приобрела фирма-застройщик.

В статье есть аэрофотосъемка. А на странице поисковой выдачи даже можно посмотреть старые фотки, запечатлевшие семейный отдых и детей, прыгающих в воду. Это точно место из моих воспоминаний. Но не уверен, что это место с фотографии. И снова предчувствие. Я просто обязан сам проверить, пока не вернулась полиция. Пока не стала снова копаться в моих делах.

Слышу, как к крыльцу подъезжает машина, и захлопываю ноут.

– Выходи через заднюю дверь, – бросаю Кеннеди.

Она притормаживает на полпути к кухне:

– А ты не идешь?

– Они уже видели машину. Если это родители или полиция, то просто сбежать нельзя. А тебе в это втягиваться не нужно.

– Я не…

– Иди, – говорю я и внезапно понимаю, почему она просила меня уйти тогда на стоянке колледжа. Есть вещи, от которых ты хочешь защитить другого человека. Фрагменты жизни, которые ты не хочешь ему показывать.

В замке поворачивается ключ. Не дышу. Но это Майк.

– Нолан? – зовет он с порога.

Я медленно выдыхаю.

– Привет, Майк. Ты меня напугал.

Он заходит в дом, закрывает за собой дверь и выглядит растерянным.

– Родители тебя ищут. – Смотрит по сторонам, снова на меня. – Все тебя ищут.

То есть полиция. То есть у меня проблемы, хотя пока не ясно, какие именно и по какому поводу.

– Я волновался за тебя, Нолан.

– Майк, мне нужно уйти, но я вернусь. Пожалуйста, не говори им, что я был здесь.

Он начинает было отрицательно мотать головой, но останавливается. Может, вспомнил сестру, ее исчезновение? И каково это – потерять близкого. И с каким отчаянием ведут поиски.

Майк заходит в столовую, садится у ноута и делает вид, что меня нет.

– Остальные будут здесь через пять минут.

Я говорю спасибо и быстро ухожу.

Дорога до парковки у карьера занимает у нас полтора часа. Ведет нас туда привычный голос в телефонном навигаторе Кеннеди.

– Это оно? – спрашивает она, прижимаясь ко мне.

Никаких знаков и указателей, а въезд перекрыт старыми железными воротами, успевшими проржаветь.

– Похоже.

Кеннеди выходит из машины и толкает ворота – они медленно поддаются. Створки тяжелые и толстые, она упирается в землю и наваливается всем весом. Я медленно подъезжаю, и Кеннеди отскакивает в сторону.

Дальше асфальта нет – грунтовка. И я вспоминаю. Вот мы с Лайамом подпрыгиваем на заднем сиденье, пока машина едет по неровной дороге. Впереди стоянка. Теперь она заброшена – это просто участок утрамбованной земли, окруженный деревьями.

Когда мы выходим из машины, на тропинке, убегающей в парк, оседает пыль. Кажется, раньше здесь был указатель к водоему, а теперь вместо него появился другой знак:

«ВНИМАНИЕ! ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН!»

Мы идем по узкой тропинке, узкой настолько, что идти приходится не рядом, а друг за другом, и она выводит нас к билетной кассе. Древесина сгнила, и когда я кладу руку на окошко билетной кассы, кусок отваливается. За кассой – складское помещение с навесным замком.

Я упираюсь в дверь бедром, и она открывается, выпуская наружу застоявшийся воздух, как будто все это время сарай ждал именно нас. Внутри темно и пыльно. На полу свалена в кучу старая мебель: помню, такие стулья брали в аренду мои родители. На столе маленький телевизор. Сюда никто не заглядывал много лет. Наверное, я ошибся.

Когда я выхожу на улицу, Кеннеди стоит, задрав голову, и сосредоточенно рассматривает верхний угол сарая.

– Что? – спрашиваю я.

Она показывает на продолговатую камеру, которая направлена в сторону, видимо, чтобы снимать входящих и выходящих из парка людей. Кеннеди поворачивается, а я вслед за ней: мы пытаемся понять, куда смотрит камера. Она должна снимать дорожку, петляющую среди деревьев. Теперь я вспоминаю, что как раз там дальше расположен карьер и водоем.

В голове всплывает фото Лайама и собаки. Возможно, немного отличается листва и угол, под которым сделан снимок, потому что мы с Кеннеди ниже и время года другое. Но я думаю, что прав. Фото сделано камерой, установленной на сарае. Лайам был здесь.

41

Кеннеди

– Вот эта тропинка, – говорит Нолан и устремляется вперед.

– Подожди! – кричу я вслед, но он не слышит.

Нолан бежит, вытянув руку, будто хочет поймать призрака или воспоминание. Тропинка раздваивается: вправо уходит резко вниз, а влево – наверх. Вот еще один поломанный указатель, ведущий к поляне, где устраивали пикники. Но Нолан без колебаний сворачивает влево. Кажется, он забыл о моем присутствии.

Он отмахивается от веток и движется все быстрее. Внезапно передо мной оживает сцена, о которой он рассказал мне по пути сюда. Двое мальчишек, одетых в плавки, несутся по лесной тропинке к водоему. Старший смеется, а младший пытается его догнать. Мы на месте, в самой высокой части парка, на поляне, с которой открывается вид на карьер. Нолан остановился в центре поляны и пытается отдышаться. Делает несколько шагов к деревьям, замирает. Вой ветра звучит как предостережение.

Солнце освещает край карьера, и гранитные глыбы кажутся серо-белыми. Они так причудливо сложены, что, кажется, вот-вот упадут. Ветер закручивает клубы пыли. Нолан запускает руку в волосы и, не сводя глаз с деревьев, зовет:

– Лайам!

Имя вырывается у него из самых глубин души и заставляет замереть все вокруг: меня, его, время. Нолан как будто преодолевает невидимую границу, наделяет звучанием то, что может оказаться правдой. Он снова зовет, только уже громче:

– Лайам!

И эхо разносит имя. Мы прислушиваемся, но слышим лишь завывание ветра. Нолан делает еще несколько шагов к деревьям. Мне становится нехорошо. Я не хочу разбираться отчего. Потому что подсознательно уже понимаю, что будет дальше. Начинают дрожать руки. А Нолан все зовет брата, и снова у меня перед глазами картинка. Двое мальчишек в плавках и спасательных жилетах стоят в лучах пробивающегося сквозь деревья солнца. Они вместе считают: «Три. Два. Один!» Поэтому мы здесь. Поэтому Нолан понял, куда идти.

– Лайам! – снова зовет он, скрывшись среди деревьев.

Я вздрагиваю. Кусаю костяшки пальцев. Он ищет не там. Я разворачиваюсь и иду в другую сторону, прочь от Нолана, к краю карьера, хоть и не хочу. Шаг, еще шаг – и я вновь в Сумеречном доме, наполненном ужасами, которые невозможно вообразить. Тогда я закрыла глаза, потому что была не в силах вынести их. Но если я смогу посмотреть сейчас, то Нолану не придется этого делать.

Нечаянно наступаю на ветку, и треск нарушает тишину. Оглядываюсь через плечо и встречаюсь взглядом с Ноланом, который не понимает, что происходит. Отворачиваюсь. Я не хочу – не могу! – видеть тот миг, когда он осознает, что я делаю.

Наклоняюсь, смотрю вниз. Высоко. Голова идет кругом, внутри все сжимается. Коричнево-зеленое дно водоема покрыто гранитными глыбами. Вода ушла, и земля сначала высохла, а теперь вновь стала оживать: между гранитом пробивается зелень.

Я скольжу взглядом по дну, стараясь не задерживаться. И вдруг что-то привлекает мое внимание, заставляет вернуться. Теперь я вглядываюсь изо всех сил. Среди зелено-коричневого пейзажа я замечаю пятно другого цвета. Этот цвет мне знаком по увеличенному фото, которое лежало у Нолана в столовой. Темно-бордовая рубашка.

Отпрянув, я закрываю глаза и пытаюсь забыть, что видела.

– Кеннеди? – зовет Нолан, а я все дальше отступаю от края.

Я тяжело дышу, пытаясь преодолеть невыносимый спазм. А на другом конце поляны меня ждет Нолан.

Сумеречный дом остался сумеречным, потому что я не впустила его в свое сознание. А когда я вспоминаю маму, я вижу, как она смеется и ставит передо мной тарелку с блинчиками. Или как крепко держит меня за подбородок и просит не вертеть головой, пока обрабатывает мне порез под глазом. Я чувствую, как она целует меня в лоб, чувствую ее дыхание. «Будь осторожна, моя дикарка». Сейчас я вижу, как искрятся весельем ее глаза.

А Нолан пока еще видит мальчишку, который держит его за руку, считает от трех до одного и летит с ним в воду. Но все это пропадет, растворится через пару секунд, когда Нолан подойдет ко мне. Поэтому я сама иду к нему, упираюсь ладонью в грудь. Пусть смотрит мне в глаза, пусть задает вопрос. Этот вопрос он задавал все время, но не такой ответ он на него искал.

– Нолан, – говорю я, стараясь не плакать, потому что сейчас нельзя, потому что сейчас речь не обо мне. Другой рукой я обнимаю его и не пускаю к краю. – Не смотри.

Чувствую, как он обмякает у меня под рукой, как будто только что его лишили надежды. Я держу его крепче, хотя знаю, что он не упадет. Он медленно отходит в сторону, и я усаживаю его на ствол упавшего дерева, подальше от края. Он роняет голову на руки, а у меня в голове только одна мысль: «Он пока в шоке, он еще не здесь, пока еще он может контролировать себя. Пока еще».

Я не знаю, что делать дальше. Надо срочно что-то предпринять, хотя куда спешить, если все уже случилось? Как в Сумеречном доме. Он существует, мы существуем, а теперь добавилось и вот это, и изменить уже ничего нельзя. Это нечестно. И никаких других мыслей. Не может быть другого финала. Просто не может.

Достаю телефон, набираю номер. На том конце берут трубку, но слышно только помехи, как будто собеседник вне досягаемости. В карьере нет сигнала. Слишком глубоко в лес мы ушли. Но сигнал был на дороге, ведь там работал навигатор.

– Надо идти, Нолан. – Но он не реагирует, и я даже не знаю, слышит ли меня. Сажусь перед ним на корточки. – Нолан, здесь связь не ловит, нам надо…

– Нет, – отвечает он и поднимает на меня глаза: пустые, ничего не выражающие глаза, которые я вряд ли когда-нибудь сумею забыть. – Не могу. Я не могу уйти.

Он медленно качает головой, и я киваю, встаю.

– Хорошо. Побудь тогда здесь. Я быстро вернусь.

Я оглядываюсь только один раз: Нолан сидит в той же позе. Я иду все быстрее, перехожу на бег, ничего не замечаю вокруг, несусь, глядя на экран телефона в ожидании сигнала. Спотыкаюсь о торчащий из земли корень, успеваю схватиться за дерево. Трясу ушибленной ногой и снова набираю номер – ничего, кроме помех. Бегу, срезаю кусок пути, выскакиваю за сараем. До стоянки рукой подать, и я снова нажимаю на вызов, умоляя, чтобы на том конце ответили.

Вдруг телефон звонит в моих руках. Устанавливается соединение. Крепко сжав аппарат, я подношу его к уху.

– Алло! Вы слышите меня?

Воспоминания о звонке полугодичной давности. Тот же вопрос. Тот же ответ.

– Я вас слышу. Мисс, у вас все в порядке? – спрашивает женский голос.

«Случилось… Случилось ужасное».

– Помогите нам. Прошу.

Я говорю «нам», потому что Нолану необходимо то, что никто не в силах ему дать. И я не знаю, как ему помочь. Наверное, так чувствовал себя Джо, когда стоял на пороге моей палаты в госпитале и смотрел, как я сижу, уставившись на белую стену.

Я называю оператору наше местоположение, говорю, что случай срочный. Рассказываю, что мы нашли. Повесив трубку, я собираюсь вернуться к Нолану, но мое внимание привлекает цветное пятно среди деревьев, на заправке. Синее. Подхожу ближе, чтобы рассмотреть: это солнце бликует на синем капоте машины. Здесь есть кто-то еще.

Странно. Конечно, сюда мог приехать застройщик, и тогда он нам поможет. А если это не он? А если машина принадлежит кому-то из тех, кто знал, что Лайам был здесь, и именно этот человек отправил фото с камеры?

– Эй! – зову я.

На тропинке никого нет, но ведь хозяин машины мог на развилке свернуть направо и пойти вниз. Но все-таки машина мне смутно знакома. Во-первых, она припаркована совсем рядом с машиной Нолана, а во-вторых, кажется, я видела ее сегодня утром.

Подбираюсь ближе и тихо обхожу вокруг машины. Вот на заднем стекле наклейка с эмблемой фонда, которым руководят родители Нолана. А сама машина принадлежит тому парню, который часто работает у них дома. Только я его лично никогда не видела. Майк вроде. Получается, он знал, что мы задумали, и поехал за нами сюда. Нолан ему доверяет, и можно предположить, что Майк нам поможет. Но ведь мы не видели его машину ни на трассе, ни на подъездах к парку, ни здесь.

Вглядываюсь в деревья. Нолан сказал, что фотографию прислали с ай-пи-адреса библиотеки. Сделать это мог кто угодно. Причем отправитель хотел, чтобы все подумали на Нолана, ведь тот врал, что подрабатывает в библиотеке. Даже Майк не знал, что это неправда. Никто не знал.

Глубоко внутри зреет ощущение, что здесь что-то не так. Дергаю дверку машины Нолана: заперта. Но он оставил приоткрытыми окна, потому что кондиционер, как всегда, не включился. Так что я просовываю руку и открываю дверь изнутри, а потом открываю багажник. Замок гулко щелкает, и я замираю, оглядываясь: кажется, что за мной кто-то наблюдает.

В багажнике по-прежнему лежит бейсбольная форма, перчатка и бита. Я чувствую, как Нолан кладет свои руки на мои, прижимается ко мне, слышу, как он объясняет, что нужно делать, чтобы удар стал мощнее. «Когда бьешь по мячу, нельзя бояться!»

Еще один взгляд из-за багажника в гущу деревьев. «Я не боюсь!» – говорю сама себе и беру биту.

42

Нолан

Все звуки бесконечно далеко. Доносятся из-за океана, из пустоты. Поднимаю глаза: шевелятся ветви, сжимается небо – я падаю в черную дыру. Неужели я пришел сюда только за этим? За пустотой? И ради этого все? Сигнал, знаки? Чтобы я попал сюда? Чтобы обнаружил, что все это время он был мертв?

Кто-то медленно идет по тропинке – звук шагов прорывается сквозь вату. Кеннеди, наверное, но я не готов ее видеть. Я ведь все прочитал по ее лицу, когда она попросила меня не смотреть.

– Нолан?

Голос мужской. Шаги замирают и возобновляются.

– Нолан, ты здесь? Все в порядке?

Смотрю на тропинку. Ничего не понимаю. Среди деревьев, среди пустоты – Майк. Качаю головой. Ничего не в порядке. Кеннеди как-то ему позвонила? Он знал, куда мы поехали? Время ускользнуло от меня, как когда-то ускользнул сюда Лайам и пропал? Смотрю сквозь Майка – а где Кеннеди? Кто-то должен объяснить мне, что происходит.

Майк выходит на поляну. Приближается к дереву, на котором я сижу, кладет мне руку на плечо.

– Эй, все в порядке, – говорит он.

– Майк, что ты здесь делаешь?

Полиции нет. Родителей нет. Никого нет. Он загораживает мне солнце. Я вижу широко расставленные ноги и напрягаюсь.

– Майк? – снова спрашиваю я, только в этот раз вопрос уже в другом. Пытаюсь понять, что же пульсирует у меня где-то глубоко в подсознании. – Майк, ты знал?

А что, что он мог знать? Что фото брата было сделано в этом месте? Что мой брат здесь был? Что мой брат мертв?

– О, Нолан, – произносит он, склоняясь надо мной. – Мне так жаль.

Руки у него лежат на коленях – и дрожат. Он весь дрожит. Ему жаль. А я остался лицом к лицу с чем-то невообразимым, бессмысленным. Руки Майка… Его руки скрыты под тонкими кожаными перчатками. Июнь. Июнь в Вирджинии.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, отстраняясь. И лихорадочно оглядываюсь: где полиция, где родители, где хоть кто-нибудь?

Кто этот человек, который с самых первых дней был рядом с родителями, вошел в их фонд? Утешал нас, рассказывал, каким незаменимым был Лайам для приюта. А правда ли у него пропала сестра? Или он был с нами только из-за Лайама?

– Это ты сделал? – спрашиваю я, и мной овладевает гнев, отодвигая горе на второй план.

Резко встаю, в глазах темнеет. Но каждая мышца играет злостью, в крови бурлит адреналин. Я вот-вот сорвусь. Не понимаю, кто передо мной: Майк, которого я так хорошо знаю, или Майк, которого я вижу. Какому инстинкту доверять?

Он поднимает руки с раскрытыми ладонями, и я бессознательно отступаю. Спотыкаюсь о бревно, теряю равновесие и пытаюсь встать, потому что Майк приближается. По его лицу я вижу, что он пришел сюда не помогать. На нем написана мрачная решимость.

– Поднимайся, Нолан, – говорит он и протягивает мне руку, но я встаю самостоятельно.

Он подходит еще ближе, и я снова отступаю – к центру поляны.

– Это ты прислал фотографию! – говорю я, наставив на него указательный палец. – Ты всегда знал, что он здесь. Ты…

Он не отрицает, только приподнимает бровь. Картинка складывается.

– Так вот почему ты пришел работать к родителям! Ты все знал с самого начала! Ты отсиживался в нашем доме, чтобы обезопасить себя!

После первой конференции полицейские показывали родителям массу снимков возможных подозреваемых и говорили тогда, что очень часто подозреваемые максимально глубоко влезают в само дело. А мы не смотрели на тех, кто рядом. Мы не искали у себя дома. Майк рассказал нам свою историю – мы поверили, потому что Лайам его знал, а родителям нужны были ответы.

И вот я здесь, и вот у меня есть ответы – только найти я хотел другие. Я стремился получить то, что выжжет нас всех изнутри. Что в итоге? Вот это вот? Еще одно предательство?

– Что ты с ним сделал? – спрашиваю я, указывая через спину на высохший водоем. Мне остро необходима правда. И так же сильно я хочу узнать, что ошибаюсь.

Майк медленно качает головой:

– Он сам это сделал. Извини. У твоего брата не было недостатков, кроме одного: он не умел держать язык за зубами.

Лайам возле умывальника, станок звякает о фарфор, капля крови падает на умывальник – у него дрогнула рука. Его мысли были чем-то заняты. Я уже тогда понял, что творится неладное. Но промолчал. Не спросил. Эта мысль лишь мелькнула, не задержалась в голове. А когда начался остальной хаос, я вообще забыл о ней.

– Я думал, ты…

Все смешалось. Я считал, Майк на нашей стороне. Считал, что Лайам доверяет ему. А теперь вижу, что Майк совершил. Наконец понимаю, как Лайам испарился из парка вместе с собакой без следов борьбы: он ушел с тем, кому доверял. Был уверен, что вернется невредимым. Майк тогда сам говорил родителям, что Лайам мог сбежать. Потому что ну кто мог похитить и навредить сразу и Лайаму, и собаке? Майк уронил семя в благодатную почву, и оно дало всходы.

– Обо мне стали распространять слухи. Глупые слухи. Всякие никчемные людишки. Людишки, которые вообще никого не интересуют. И один из них обратился к твоему брату. А он прислушался.

Всем своим видом Майк выражает сожаление, что так вышло. А ведь он все держал под контролем. Я ничего не понимаю и только качаю головой. Я всегда остаюсь на шаг позади.

– Понимаешь, Нолан, рано или поздно тело найдут. Землю купили. Печально, конечно, но факт. Дело твоего брата все равно получило бы новый виток, даже без письма с фото. А я устал все скрывать. Самое время, чтобы он нашелся, разве нет?

Да, самое время. Только я понимаю, что Майк задумал. При каких именно обстоятельствах найдется тело Лайама. Ведь письмо с фото послал якобы я.

– И ты решил все свалить на меня? – спрашиваю я.

Смешно. Неужели он думал, что это сработает? Майк широко улыбается, обнажая зубы. Первый раз вижу его таким.

– Я понятия не имел, что тебе известно это место, Нолан. Но ты каким-то образом узнал его. Оставил открытой фотографию на ноутбуке, прежде чем отправился на увеселительную прогулку. – Майк пожимает плечами. – Приходится работать с тем, что мы имеем. Может, это был знак, – добавляет он с улыбкой.

Я растерян. Не понимаю, чего он добивается.

– Тело все равно найдут, – говорю я.

– Да, а человек, который отправил фотографию, который явно знал, что случилось с Лайамом Чандлером, но все это время скрывал правду, не вынес чувства вины. И поэтому пришел на то место, где убил брата.

Майк медленно наступает на меня, и я вынужден отходить назад – шаг за шагом. И вдруг я понимаю. У меня за спиной обрыв, и я не сумею остановить движение Майка. Скоро под ногами окажется только гранит, а дальше – пустота.

– Ты столкнешь меня и сделаешь вид, что это самоубийство?

Да он сошел с ума. Я ведь не сдамся без борьбы. И я оглядываюсь в поисках палки или камня – чего-то, что можно использовать как оружие. Мы почти одного роста и телосложения. Я могу ударить первым. Но тогда есть риск, что я сорвусь вниз – с его помощью или без. А для него выход только один – и он принял решение.

Боже мой, где-то здесь ходит Кеннеди. Или он уже нашел ее, и я опоздал. Или он не знает, что она со мной. И нельзя, чтобы узнал.

– В любом случае печальная история. Один братец пропал два года назад. Другой страдал от одиночества, тоски и чувства вины. Люди поверят. Такой исход был неизбежен, Нолан.

Я набираю в грудь побольше воздуха. Я наконец все понял. Такой исход действительно был неизбежен. Мой брат должен был найтись. Я бы рано или поздно узнал место на фото. И приехал бы сюда его искать. А Майк нашел бы меня. Сработал эффект домино – и вот мы здесь, сейчас.

Я киваю. Но Майк не понимает. Он думает, что я сдаюсь, что ему удалось припереть меня к стенке. Я смотрю на деревья позади него, и все становится на свои места. Вот зачем Вселенная посла меня ей, а ее – мне. Не ради доказательств. Не ради фото. Не ради подсказок. Не ради знаков. Ради нас.

Может, все это время со мной говорил брат. Потому происходящее сейчас было неизбежно. Почти неизбежно. Но Майк допустил ошибку. Он не подумал, что я здесь не один. Ее тень останавливается возле самого плеча Майка. Она двигается бесшумно, как привидение. Если ты не слишком внимателен, ты ее не заметишь.

В руках у нее бита. И следующий миг наполняется светом. Из-за туч выглядывает солнце. Я закрываю глаза. Она знает, что делать. «Не бойся!» – думаю я.

И она наносит удар.

43

Кеннеди

Человек передо мной дергается. Накатывает паника: неужели придется бить еще раз? А руки уже дрожат от отдачи. И в следующее мгновение он опускается на колени и падает на землю. Я ударила так, как учил меня Нолан: удар должен быть мощным. Руки ходят ходуном, пальцы дрожат.

Нолан возвышается над упавшим, в его глазах – пустота. Должно быть, это Майк, которого я никогда не видела. Но я знаю, что он хотел навредить Нолану. Я слышала каждое слово – о Нолане, о Лайаме. Майк работал с их родителями. Как же часто злу удается притаиться в наших собственных домах! Как часто мы сами отрываем ему двери, ничего не подозревая.

Майк хватается рукой за голову, пытается подняться на колени, но Нолан выбивает из-под него руку, заставляя вновь упасть в грязь. Теперь Нолан держит его – они у самого края обрыва.

– Нолан, – зову я, и он удивленно смотрит на меня, будто я пытаюсь выдернуть его из какого-то темного неведомого места. Будто он забыл, кто он такой, а тут вдруг вспомнил.

Он упирается коленом Майку в спину и заламывает ему руку. И смотрит на меня: что делать дальше? А я просто стою с битой в руке. Дальше может случиться все что угодно.

– Полиция едет, – наконец сообщаю я.

Майк ворочается, пытается вырваться. Однако Нолан сильнее, а я на всякий случай не выпускаю из рук биту. Лишь бы не пришлось бить снова. Но если понадобится, я сумею.

Нолан вдавливает колено в Майка, пока тот не начинает кашлять и задыхаться. Его голова повернута набок и прижата к земле, один голубой глаз уставился прямо на меня. Интересно, что он видит? Стараюсь не дрожать. Ты думаешь, что зло за стеной, за оконным стеклом, а оно гораздо ближе.

Кажется, что Майк выдохся. Он закрывает глаза. А мне нехорошо. Хотя я и чувствую облегчение. Что я натворила? Неужели я не сумею оправиться от этого? Неужели это станет еще одной трещиной во Вселенной? Той трещиной, которая опять разделит мою жизнь на до и после? И снова остается только ждать. Я считаю про себя. Как в ту ночь. Пока опасность не минует.

Проходит целая вечность, и наконец из-за деревьев доносятся голоса и треск рации.

– Сюда! – кричу я снова и снова, пока в зоне видимости не появляются два офицера полиции.

Но легче не становится. У них оружие, и пистолет одного из них направлен на меня. Точно так же Элиот в ту ночь направил на меня ружье и смотрел невидящим взглядом. В целях самозащиты, соображаю я. Вдруг им придется обороняться. Элиот тогда думал так же.

– Опусти биту! – кричит один из офицеров.

Разжимаю пальцы, бита падает на землю, а я поднимаю обе руки вверх. Ну конечно, они не понимают, что перед ними происходит: то ли Нолан в подозреваемых, то ли я. А еще на земле лежит взрослый мужчина, Нолан стоит на нем, а я держу биту в руках.

И тогда Нолан отпускает Майка и тоже поднимает руки. Но полицейские не спешат: они медленно подходят, приказывая нам сделать несколько шагов в сторону и лечь на землю.

– Это я звонила, – говорю я, задыхаясь и опускаясь на колени. – Он пытался столкнуть Нолана вниз, – объясняю я, указывая на лежащего Майка.

И наконец Нолан озвучивает, почему мы все оказались здесь:

– Он убил моего брата!

Точка. Ответ. Правда. Нолан показывает на обрыв, и больше всего я боюсь, что он посмотрит вниз. Но первым туда смотрит полицейский. Он заглядывает через край и быстро отходит, подзывая жестом напарника. Теперь он сам следит, чтобы Майк не поднялся с земли, а из-за деревьев показываются еще несколько полицейских. Начинается суета. Нас с Ноланом разделяют. Полиция огораживает периметр, а мне остается только наблюдать издалека.

Полицейский задает вопросы. Не те вопросы…

– Как тебя зовут?

– Что ты здесь делаешь?

– Откуда ты узнала….

Я называю имя, даю показания, мы снова ждем. До самого приезда Джо я стою у старой кассы. Должно быть, Нолана допрашивают в другом месте.

Полиция развернула временный оперативный центр на поляне за билетной кассой: белый тент с белыми тканевыми стенами. На парковку заезжает несколько машин. Слышу шаги. Вот появляется Нолан рядом с офицером полиции, но в мою сторону он даже не смотрит. Все его внимание обращено на людей, идущих с парковки. Человек в строгом костюме, а с ним – мужчина и женщина. Наверное, это родители Нолана.

Я жду, что кто-то из них заговорит, издаст хоть какой-то звук, побежит. Но тишину разрывает одно-единственное слово. Это Нолан, который произносит: «Мама!» еще до того, как она успевает к нему подойти. Я смотрю, как они трое обнимаются, а отец прикрывает их рукой. Никто не плачет. Никто ничего не говорит. Вот так все и кончается – тишиной. А уж Джо точно будет здесь сейчас лишним.

Нолана с родителями и мужчину, приехавшего с ними, отводят в белую палатку. Иногда видно, как внутри движутся их силуэты. Но вокруг установилась тишина: лишь изредка ее нарушает треск рации.

– Кеннеди!

Джо бежит ко мне со стоянки. И, приблизившись, тут же прижимает меня к себе.

– Прости, прости меня! Я отключил телефон в тюрьме, я не видел сообщения.

Я обнимаю его, а он не отстраняется. Он держит мое лицо в своих ладонях, как могла бы держать мама, только у него шершавые, сильные пальцы. И я закрываю глаза и перестаю сдерживать эмоции.

– Ты видел Элиота? – спрашиваю я, немного успокоившись.

– Да, Кеннеди. Он помнит лишь фрагменты, обрывки той ночи. Помнит звук выстрела. Помнит ощущение ужаса. Когда мы стали расспрашивать его, он закрылся, ушел в себя. Извини. – Джо опускает веки, будто тоже хочет спрятать эмоции. – Но он подтвердил, что ружье хранилось в сейфе в шкафу. А когда услышал твою версию произошедшего, согласился на гипноз или какую-нибудь еще терапию. Чтобы попытаться восстановить события. Теперь надо ждать, пока криминалисты поработают в доме. Ведь прошло много времени.

А я так надеялась на чудо. Надеялась, что Элиот все вспомнит. А ему все сразу же поверят. Но пусть хоть так. Ведь это только начало. Джо уводит меня, подталкивая в спину.

– Поедем домой, – говорит он.

Я смотрю, как ветер шевелит белые стены палатки. Джо идет на парковку, где дежурит полицейский. Останавливаюсь, и Джо оборачивается.

– Подожди, я должна увидеться с Ноланом, прежде чем мы уедем.

Джо так и стоит, не вынимая рук из карманов, смотрит на палатку, где все собрались.

– Ему понадобится время, Кеннеди.

А я вспоминаю, как было со мной, как я часами ждала в госпитале, а никто не появлялся. Как я оставалась одна в доме Джо – и снова никто не появлялся. У меня были только время и пространство – бесконечные, гулко отзывающиеся пустотой.

– Ты не прав, Джо.

Внутри этой палатки сейчас Сумеречный дом, наполненный ужасами, которые Нолан не мог и вообразить. Он остался с ними один на один, уж я-то знаю. Он столкнулся со всем, с чем только можно. Он представляет, как его брат падал, как извивался там внизу и звал на помощь. И думает о том, что мог сделать, чтобы это предотвратить. Сейчас его переполняют все эти «если бы». Он будет закрывать глаза и видеть только эти мгновения. И ничего больше. Я прошла через это. Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы люди, оставшиеся по ту сторону, перестали мне являться.

– Я должна остаться. Ты подождешь меня?

Должна, даже если Нолан пока не видит меня.

– Конечно, Кеннеди.

А когда я отворачиваюсь, Джо наклоняется и спрашивает меня едва слышно:

– Как ты нашла его? Откуда узнала, где надо искать? Это останется между нами.

Я отстраняюсь и смотрю ему прямо в глаза.

– В сигнале была подсказка. Я говорила тебе. Этот сигнал был для нас.

И я вижу, как Джо старается мне поверить. Надеюсь, у него получится.

44

Нолан

На службе очень много людей. Все места заняты, люди стоят вдоль стен. Серо-черное марево. И хотя они пытаются разговаривать шепотом, все равно висит непрекращающийся гул. Я не в состоянии выделить в толпе хоть одно отдельное лицо. Все хотят выразить соболезнования, хотя прошло два года. Всем этим людям не хватало его. И сейчас не хватает.

Наш дом погрузился во мрак. Прошло три дня с тех пор, как мы нашли Лайама. Как наступил конец.

Люди приходили и уходили: полиция, детективы, агент Лоуэлл. Они открывали дело против Майка. А все подъезды к дому заняли телевизионные фургоны. Еще один, до этого неизвестный нам, источник суматохи. Мне бесконечно задавали вопросы, а родители сидели рядом. Меня просили повторить, что именно сказал Майк, что могло бы послужить уликами. А я слышал их слова как сквозь стеклянную стену, как с другой стороны пропасти.

Я все время возвращался в тот самый день. То утро, у умывальника, когда Лайам порезался, уронил станок, когда капнула кровь. Почему он ничего не сказал мне? Ведь я был рядом. Если его что-то беспокоило, почему он не поделился со мной?

Пробиться через марево удается агенту Лоуэллу. Вчера, когда родители уехали улаживать последние формальности по церемонии, он поговорил со мной.

– Понимаешь, Нолан, здесь много факторов. Мы задержали Майка по обвинению в покушении на убийство. Покушении на тебя. Сделали это на основании твоих показаний и показаний Кеннеди. Но нам нужна информация. Может, он успел сказать тебе о Лайаме еще что-нибудь?

У них нет доказательств. Вот что он пытается до меня донести. В нашем распоряжении только мои показания и показания Кеннеди. А остальное очевидно, но недоказуемо. Единственный, кто знает, что произошло в тот день, – это Майк. Майк сказал, что Лайам не умел держать язык за зубами. Но это неправда. Что бы тогда ни волновало Лайама – ведь не зря у него дрогнула рука, и он порезался, – он не проговорился. И поехал на пикник. А там, видно, столкнулся с Майком.

А дальше можно только предполагать: Майк забрал Лайама с Колби из парка, привез их на карьер и столкнул Лайама. Заметил камеру и извлек запись. И хранил ее два года, пока не узнал, что землю купил застройщик. А чтобы обезопасить себя, послал кадр с записью Эбби, бывшей девушке Лайама. Так расследование получило новый виток.

Если он хотел обвинить меня, то фото надо было посылать кому-то другому. Эбби он знал – она участвовала в поисках. Майк работал с родителями, таким образом всегда получая самую свежую информацию, и знал, как продвигается расследование. Но на основании одних только предположений дело открыть нельзя. Полиции нужны весомые аргументы. Факты.

– Что-то случилось в приюте, – сказал я Лоуэллу уже не в первый раз. Мы два дня бьемся над этим.

– Я знаю. Мы опрашиваем всех, кого только возможно, фиксируем их показания. Но, во-первых, там большая текучка, а во-вторых, не все готовы говорить.

Или не все могут. Закрываю глаза и представляю Кеннеди, глядящую той ночью в окно. Элиота, выскочившего из-за стола и бегущего вниз. Как одни детали складываются в стройный ряд, а другие – ускользают.

Рядом не диване гудит телефон. Это Кеннеди, я уверен. Каждое утро вот уже три дня она присылает мне сообщение. И пишет днем. Я не знаю, что отвечать, как поймать равновесие между горем, затмившим все на свете, и желанием от него отвлечься. Я не отвечаю, а сообщения приходят. Так Кеннеди говорит мне, что она рядом. Она пишет, что будет сегодня на церемонии прощания.

Каждый раз, когда мне кажется, что я поймал ее взгляд, толпа смещается, и я теряю ее. Ко мне постоянно подходят люди, спрашивают, как я, предлагают поддержку, говорят, что помнят Лайама. И воспоминания уводят меня назад. Будто дают мне энергию. Новые ощущения. Прошло два года, а образ Лайама все еще застает меня врасплох.

Я стою в кольце его друзей. Потом кто-то отходит в сторону и пропускает Эбби. Она смотрит мне в глаза и отводит взгляд. Горло сжимается. Я помню нашу последнюю встречу. «Ты такой жестокий», – сказала она. Я хотел, чтобы она лгала. Хотел, чтобы ошибалась.

– Эбби…

Я делаю шаг ей навстречу. Вокруг люди, но они все разговаривают друг с другом, и кажется, что мы одни. Она машет рукой перед лицом.

– Все в порядке, – она будто понимает, что я хочу сказать.

– Нет.

Эбби оборачивается и смотрит на фотографии Лайама, висящие на стене.

– Да, ты прав. – Я вижу, как она сглатывает слюну. – Просто я так сильно тосковала по нему, – шепотом произносит она, и мне кажется, что в ее словах таится больше, гораздо больше. Они – о том дне в машине, когда мы оба так отчаянно пытались забыть.

– Я знаю. Я тоже.

Ее приобнимает за плечи парень, которого я никогда раньше не видел. Эбби поднимает на него глаза.

– Я сейчас вернусь, – говорит она и краснеет. Парень отходит, но всего на несколько шагов.

Ждет у стены, наблюдает за людьми. Он пришел сюда не ради Лайама, не ради меня, а ради нее.

– Твой бойфренд? – спрашиваю я, не в силах скрыть удивление.

А чего я ожидал? Что для всех нас жизнь навсегда остановилась?

Она теребит прядь волос. – Да. Уже пять месяцев.

Я еле заметно киваю, а Эбби поджимает губы. – О… Рад за тебя. Он такой…

И не знаю, что говорить дальше. Я ничего не знаю о ее парне, кроме того, что он не Лайам.

– Хорошо, что он пришел с тобой.

– Извини, – говорит Эбби с глазами, полными слез.

Хочу сказать, что извиняться не надо, тем более передо мной. Но вдруг эти слова адресованы не мне.

– Он бы желал тебе счастья, – отвечаю я.

Эбби уходит, людей становится меньше, но я упустил Кеннеди. Я еду домой с родителями, зажатый на заднем сиденье, и мы не знаем, о чем разговаривать.

Когда мы входим в дом, кажется, что тишина будет длиться вечно. Ну или до завтра, пока не придут волонтеры, которых вызвала мама. «Все они заслуживают, чтобы их нашли», – сказала она. Я думал, что, если мы найдем Лайама, то поставим точку. Разделим жизнь на до и после. Но я ошибался. Завтра родители снова займутся поисками. А сегодня нам остается только молчать.

Мама роняет сумку на диван и снимает туфли. Отец снимает пиджак и стоит, глядя на стену, а на него в ответ смотрят сотни глаз. Звонок телефона разрывает тишину. Мама вздрагивает. Они ведь на какое-то время вообще отключали все телефоны: журналистам и знакомым оставалось только забивать голосовую почту.

Телефон все звонит, а мама просто смотрит на него. И я вспоминаю, как в первые дни после исчезновения Лайама они ждали звонка, любого звонка, лишь бы услышать, что их сын скоро вернется. Но теперь такой звонок больше никогда не раздастся.

Я беру трубку, просто чтобы прекратить это все. – Алло! Алло! Вы меня слышите? – на том конце провода говорит женщина маминого возраста или немного постарше.

– Да, говорите.

Меньше всего хочется, чтобы она перезванивала, если я сейчас повешу трубку.

– Я несколько дней к вам дозваниваюсь. Я видела в новостях… – очень эмоционально сообщает женский голос.

Закрываю глаза. Лишь бы она быстрее замолчала. Еще один чужой человек, которым движут благие намерения. Или не очень благие.

– Я живу в округе Коллинз, – продолжает она, но я понятия не имею, где этот округ. – Возле парка Нортридж.

И что?

– Кажется, я должна вам кое-что вернуть.

45

Кеннеди

В итоге адвокат, которого я до этого никогда не видела, убеждает Элиота встретиться со мной и поговорить, чтобы восстановить события того вечера.

Я уже бывала здесь и потому с трудом удерживаюсь от замечаний, когда Джо вместо въезда сворачивает к выезду. В последний раз смотрю на экран телефона и прячу его в сумку. Я на взводе.

Воодушевление от предстоящей встречи с братом сменилось страхом. И единственный человек, который способен понять, что на самом деле стоит за простой фразой «Еду сегодня к брату», по-прежнему не отвечает на сообщения. Я последний раз видела его два дня назад на панихиде – и с тех пор он молчит.

Джо паркуется. А я вдруг перестаю понимать, зачем сюда приехала. Я не знаю, что говорить, как себя вести. Джо открывает дверь машины, но, увидев, что я не шевелюсь, снова закрывает ее.

– Я не знаю, что сказать ему, – объясняю я.

Джо вздыхает.

– Он твой брат. Ты поймешь.

Но прошло полгода. Он там, я здесь. И получится ли у нас преодолеть эту бездну?

Джо поворачивается ко мне.

– Ладно, к паре вещей ты должна быть готова. Он похудел. Нелепо зарос – челка постоянно закрывает глаза, я аж бешусь.

Поднимаю голову и выдавливаю из себя улыбку. Вспоминаю прежнего Элиота. Вспоминаю, как застыла в недоумении мама, когда он сам себе откромсал челку. Как я тогда еле сдержала смех.

– И еще, ему страшно.

– Ты же говорил, что адвокат настроен на успех…

– Ему страшно от того, что ты о нем думаешь. Он поэтому не хотел тебя видеть все это время. Он помнит только… – Джо замолкает, смотрит в окно, затем отгоняет от себя видение. – Он помнит только, что увидел тебя за окном, а у него в руках было ружье. Он помнит только тебя.

Вот оно, единственное, что той ночью сумело преодолеть пропасть. Прошло прямо сквозь него.

Я смотрю в окно, вспоминаю лицо Элиота. Эта линия делит и его жизнь тоже.

– Я готова.

Наконец с формальностями покончено, вещи сданы в камеру хранения, связи с внешним миром оборваны, и первое, что я вижу – это спина адвоката, склонившегося через стол к собеседнику. А затем раздается срежет металла по металлу, и встает Элиот. Он именно такой, как описал его Джо: худющий, заросший. Шесть месяцев в одиночестве, взаперти наложили свой отпечаток. Но сейчас все это не имеет значения. Передо мной мой брат.

Он быстро переводит взгляд запавших глаз с Джо на меня, и лицо его смягчается. Что бы он ни хотел прочитать во мне, он уже это сделал.

– Привет, – говорит он, и я улыбаюсь от одного этого слова, хотя ни на секунду не забываю, где мы и по какому поводу. Я даже не представляла, как мне не хватало его голоса последние полгода…

И я обнимаю его, хотя никто от нас такого не ждал, но так надо, потому что Джо оказался прав: он мой брат, и не надо ни о чем думать. Я слышу его еле слышное «прости» – он повторяет и повторяет его. И садится за стол. Я сажусь напротив, рядом с Джо.

– Нет, это ты прости меня.

Я смотрю ему в глаза сквозь пелену слез, а он качает головой – не понимает.

– Прости, что оставила тебя там.

Эта мысль не давала мне покоя. Если бы я тогда позвала его, а не сбежала в сарай… Если бы прямо тогда показала, что верю ему… верю, что он невиновен. То, может, он бы сразу пришел в себя…

– Я столько бы вещей сейчас сделал иначе. И до. И после. Как я скучал по тебе, Кеннеди.

Мы смотрим друг на друга через стол. И я верю: он вернется ко мне.

Адвокат обсуждает с нами материалы дела, но Элиот все время сидит, уставившись на сложенные перед собой руки, будто ему невыносимо слушать, о чем мы говорим. Сколько же раз ему пришлось вынести эту процедуру? А какие ужасы он видел?

– Элиот сидел у себя в комнате за столом, работал над проектом, не слышал, как вернулись мама с Уиллом. Первое, что он помнит, – это звук выстрела, – комментирует адвокат.

Джо накрывает ладонь Элиота своей, чтобы успокоить. Как накрывал мою.

Дальше адвокат озвучивает факты об Уилле, которые ему, должно быть, рассказал Элиот и о которых мы понятия не имели. Говорит о тиране, который манипулировал Элиотом при помощи оценок и статуса в колледже, запрещал матери общаться с коллегами – и с нами.

– В ночь преступления, – продолжает адвокат, – Элиот заметил синяк у матери около ключицы. Перед уходом из дома она прикрыла его шарфиком. И Элиот поругался с ней из-за синяка, спросил, не избивает ли ее Уилл.

Я закрываю глаза. Появляется картинка. Вот мама стоит перед зеркалом, поправляет шарфик, внимательно вглядывается в свое отражение. А может, именно вмешательство Элиота стало последней каплей. Может, как раз той ночью мама решила поставить точку, и это так взбесило Уилла, что маме пришлось схватиться за ружье.

Элиот единственный видел, каким на самом деле был Уилл. Он всегда замечал больше, чем любой из нас. Всегда замечал знаки.

– Я помню шарф, – выговариваю я и добавляю, уже обращаясь к Элиоту: – Но я ничего не знала.

Адвокат делает паузу, что-то помечает в своих записях.

– Хорошо, это поможет делу.

Элиот проводит рукой по отросшим волосам.

– Это я подтолкнул ее. Спровоцировал то, что произошло ночью.

Я мотаю головой.

– Не ты. Это он.

Адвокат смотрит на нас по очереди и продолжает:

– Полиция беседовала с Хантером Лонгом, и он подтвердил показания Элиота. Хантер сообщил, что Элиот неоднократно рассказывал ему об Уилле. Хотя, конечно, этот мальчик – не самый благонадежный свидетель, он может исчезнуть в самый неподходящий момент.

Элиот качает головой.

– Он не станет давать показания. Не заставляйте его. Когда он в первый раз сбежал, то жил в приюте тут неподалеку, и там что-то произошло. С тех пор он не хочет связываться с властями…

Странное чувство появляется у меня в груди. Но адвокат продолжает:

– Надеюсь, до этого не дойдет. Улики показывают, что первым стрелял Уилл. Криминалисты подтвердили: все отпечатки на сейфе принадлежат исключительно вашей матери.

И они разбирают материалы дела, которые могут подтвердить нашу версию: Элиот услышал выстрел и выскочил из комнаты. Увидев маму на лестнице, всю в крови, он испытал тяжелое потрясение и дальше действовал в состоянии аффекта. Но Элиоту предстоит жить с тем, что он совершил. Это все равно ужасно. Одно это чувство заставило его поверить, что он виновен. Поэтому он не мог смотреть мне в глаза.

Суд отложили, потому что появились новые улики – сейф. Полицейские нашли его в шкафу, только с мамиными отпечатками. Адвокат надеется, что обвинение предложит вариант взаимовыгодного решения. Выстрел Элиота в Уилла будет расценен как самооборона. Теперь остается ждать новостей от окружного прокурора.

Я думала, Элиоту станет легче, но по его лицу этого не видно. И я вдруг осознаю: маму не вернешь, прошлое не изменишь, и настоящее – тоже. Но я надеюсь, что вместе мы сумеем все преодолеть. А как думать о будущем, если вокруг – только глухие стены?

– Элиот, совсем скоро мы снова увидимся.

Он кивает, и я не ухожу, пока он не говорит мне: «До встречи». По пути к машине я включаю телефон. Сообщений нет.

– Джо, мне нужно позвонить Нолану.

У меня из головы не выходит, что Элиот упомянул Хантера Лонга и приют. А вдруг Хантер сможет выступить в роли свидетеля по делу Лайама и свидетельствовать против Майка?

– Думаю, не нужно, – говорит Джо, толкая меня в плечо.

Машина Нолана припаркована рядом с нашей. Он сидит на багажнике, уперев ноги в бампер, и машет мне рукой. Я ускоряю шаг, а когда подхожу совсем близко, Нолан улыбается.

– Извини, что опоздал. И я улыбаюсь в ответ. А Нолан смотрит на Джо. – Не пора ли накормить твоего дядю лучшей в мире пиццей?

46

Нолан

Агент Лоуэлл сидит на диване, на котором не так давно сидела Эбби с родителями, а мы – напротив. Все начинается с начала. Он сообщает, что следствию удалось добыть новую информацию. И теперь он хочет задать нам несколько вопросов.

– Он заговорил? – интересуется отец.

Найти недостающее звено помог Элиот. Он упомянул, что Хантер Лонг жил в приюте как раз в то время, когда там работал Лайам. А значит, может знать, что случилось два года назад.

Агент Лоуэлл разводит руками.

– Вчера матери удалось вернуть его домой, и мы сумели заполнить некоторые лакуны в расследовании.

Кеннеди рассказывала, что полиция нашла Хантера и убедила его пообщаться со следствием при условии, что ему не предъявят никаких обвинений, но он все еще сильно напуган.

– По словам матери, Хантер впервые сбежал, когда она повторно вышла замуж. Он подрался с отчимом и исчез на несколько месяцев. Хантер утверждает, что он попал в приют и там почти сразу заметил, что один из волонтеров берет деньги с подростков. А ведь у них денег быть не может. И Хантер понял, что они на него работают. Скорее всего, торгуют наркотиками.

– И Лайам узнал об этом? – спрашиваю я, вспоминая, как Майк навис надо мной у карьера и сказал, что Лайам не умел держать язык за зубами.

Лоуэлл вздыхает.

– Хантер говорит, что рассказал об этом другому волонтеру – своему ровеснику. А когда этот волонтер больше не появился в приюте, Хантер сбежал.

Лайам. Конечно, это был Лайам. А брат обратился к Майку, даже не подозревая, что тот замешан. А может, он как раз подозревал, но не хотел в это верить. Наверное, Лайам размышлял, обращаться в полицию или нет. Потому у него и дрожали руки, когда он брился тем утром, порезался и уронил станок. А когда он увидел Майка во время пикника, согласился выслушать его. А если ты похищаешь человека вместе с собакой, то сразу начинает казаться, что человек сбежал сам. Майк об этом знал. Знал и использовал в своих интересах.

– Этого достаточно?

Я впервые слышу, как мама о чем-то спрашивает агента Лоуэлла.

– Да, этого будет достаточно. Теперь мы знаем, какие вопросы задавать по поводу работы Майка в приюте. Он же много работал с подростками. Скорее всего, угрожал, что сдаст их властям или отправит домой, если они не будут на него работать: распространять наркотики и приносить деньги. Проблема одна: за это время через приют прошло много народу. Кто-то из подростков возвращался, кто-то нет. Допускаю, что, если ситуация выходила у Майка из-под контроля, он считал, что никто не станет слишком старательно копать, почему какой-то подросток вдруг исчез.

А потом в приют пришел работать Лайам. И теперь есть свидетели: я, Кеннеди, Хантер Лонг. Надеюсь, при поддержке полиции мы добьемся успеха. Нет прямых доказательств, но есть достаточное количество фактов.

Агент Лоуэлл смотрит вверх. Его внимание привлекло царапанье из комнаты Лайама. Я тоже его слышу. И почти привык.

– Это тот, о ком я думаю? – спрашивает он.

– Он пока там в комнате, все ищет, – с улыбкой говорит мама.

Как выяснилось, шумиха в прессе может оказаться полезным делом. Помните, после панихиды раздался телефонный звонок? Женский голос сообщил, что не может к нам дозвониться уже несколько дней. «Кажется, я должна вам кое-что вернуть», – сказала она и описала нашего Колби: рыжий в белых пятнах с рыжим хвостом.

– Два года назад я увидела этого тощего пса у себя в саду – он что-то откапывал. Перепуганный, голодный.

Я застыл с трубкой в руке. Даже родители заметили.

– На нем не было ошейника. Я подумала, что он потерялся. Объявления расклеила. Но вы же понимаете, я далеко от вас живу….

– Нолан, что случилось? – Отец встал и подошел ко мне.

Я показываю ему, что все в порядке. Кладу трубку. Поверить не могу.

– Колби, Колби нашелся!

И вот он дома. Наполовину наша собака, наполовину – другого человека. И его все время тянет в пустую комнату Лайама. Весь первый день он скребся под дверью, пока я его не впустил, затем он сидел посреди комнаты, уставившись на что-то, видимое только ему одному. И сейчас он снова там.

Иногда мне кажется, будто Колби чует что-то, что мы неспособны увидеть. А иногда я думаю, как неожиданно возвращается утраченное, то, что мы и не надеялись вернуть.

47

Кеннеди

В холле Сумеречного дома все новое. Слишком новое. Краска, лампочка, перила. Мы пытаемся забыть, какая невыносимо страшная история здесь произошла. И когда я смотрю на это все, в памяти возникает лишь ощущение ужаса и темнота.

Сложнее всего с первой фотографией. Гвоздь в руках ходит ходуном. Со второй – уже легче. А потом я вешаю еще одну, и еще. И вот вдоль всей лестницы висят семейные фото: мама, я, Элиот – все мы улыбаемся. Все те фото, которые риелторша поснимала и спрятала в кладовке. Иногда мне кажется, что в фотографиях, покрывающих стены дома Нолана, тоже что-то есть: они – напоминание, надежда, они помогают двигаться вперед.

В дверь стучат, но я не слышала, чтобы подъезжала машина. У меня начались каникулы, Джо в университете, Нолан на встрече с детективами по делу брата, в котором открылись новые факты. Я бросаю взгляд в окно гостиной, но вижу только, что кто-то топчется на крыльце. Открываю дверь. Похоже, Марко не ожидал меня здесь увидеть. Он уже собирался уходить, хотя сам первый постучал. Ну и дела.

– Привет. Увидел твой велик, – сообщает он и показывает на прислоненный к стене дома велосипед.

Я распахиваю дверь, и он, поколебавшись, все же переступает порог, оглядывается по сторонам.

– Табличку «ПРОДАЕТСЯ» убрали. Ты возвращаешься сюда?

– Мы пока еще не решили.

Но это возможно. Мы затаились и ждем решения суда. А попутно думаем, где нам будет удобнее жить, если Элиот скоро вернется, как надеется адвокат. Если он вернется, я хочу, чтобы он увидел что угодно, только не Сумеречный дом.

Марко снова вертит головой, приглаживает волосы – как мне раньше нравился этот жест.

– Мне Лидия рассказала, что вы завтра будете делать.

Я киваю и упираюсь рукой в бедро. Пока не могу понять – мне сейчас придется защищаться? Зачем он здесь?

– Ты тоже придешь? – спрашиваю я.

Он награждает меня долгим взглядом. Затем опирается о дверной косяк.

– Возможно. Я же все равно там постоянно зависаю.

Я улыбаюсь. Он улыбается в ответ. И передо мной снова тот Марко, с которым я познакомилась прошлым летом, и одновременно тот Марко, которого изменило все случившееся после. Как, впрочем, и всех нас.

– Тогда до встречи, – говорю я.

48

Нолан

Иногда, проснувшись утром, я закрываю глаза и пытаюсь вернуться назад. Найти ту трещину во Вселенной, где время легко трансформируется, где все можно изменить.

Почему он не поговорил со мной? По мнению родителей, я должен принять то, что ответов на некоторые вопросы мы никогда не получим. Достаточно того, что нам известно, и не надо ничего никому доказывать.

Ирония судьбы. Потому что я действительно знаю о многих вещах, но доказать их не могу. И никому они не интересны. Для родителей это слишком. Для себя они объясняют случившееся странным стечением обстоятельств – и предпочитают не думать о том, что мы с Кеннеди наткнулись на одно и то же независимо друг от друга. Им проще отмахнуться от нас, чем принять то, что происходит.

А мы не в состоянии объяснить, как я услышал слова Кеннеди той ночью, почему мне показалось, что это мой брат просит о помощи. «Помогите нам. Прошу». Как прорвалось ее послание? А я могу объяснить. Только слушать меня никто не будет. Ничего нельзя доказать наверняка.

Им проще считать, что мы встретились, потому что живем неподалеку, потому что у нас общий круг знакомых. Им проще объяснить мое предчувствие интуицией, но никак не самим предчувствием. И так во всем и со всем. С помехами, которые я постоянно слышал и которые были предупреждением о том, что случится в тот день. С бейсбольным полем, на которое меня потянуло. С Кеннеди, которую я научил держать биту. А они все хотят списать на совпадения и высокую температуру. На то, что мы ищем несуществующие связи и верим в выдуманную закономерность.

Но иногда поздно вечером я пересматриваю видеозапись сигнала из комнаты Лайама. А когда она заканчивается, я снова чувствую его – воспоминание о пульсирующем в ладони сигнале. Как будто это Лайам держал меня за руку. И считал. И звал. «Нолан, давай…»

На телефон приходит сообщение: «Ты готов?» – «Уже еду», – отвечаю я и захлопываю ноут. Похоже, я готов сказать все, что хочу. Иногда я сам не понимаю, как мы встретились и зачем. Ради Элиота или ради нее? Ради моего брата или ради меня? Ведь все связалось в такой тугой узел, что распутать его невозможно. А может, в этом и дело. Вот что мы пытаемся объяснить.

Я заезжаю за Кеннеди. Она прибирается в сарае, фотографирует оборудование Элиота на телефон. Наверное, на случай, если мы придумаем, как включить это в нашу историю. Я захожу внутрь и теперь вижу не просто помещение, где уже был, а место, где Кеннеди пряталась – одна, темной ночью, в грозу. И вот она стоит передо мной: девушка, снова вырвавшаяся на свободу. Она притягивает меня к себе, кладет голову мне на плечо, а я обнимаю ее.

Мы идем через поле. То поле, по которому она бежала к дому сквозь грозу – совсем одна, в ночь, когда ее жизнь раскололась надвое. Спускаемся за Лидией в подвал. Там, напротив компьютера, уже сидит на диване Марко. Он машет нам в знак приветствия, и Кеннеди кивает в ответ.

– Ну, – говорит Лидия, показывая на маленький микрофон, установленный на столе, – все готово. Просто нажимаете кнопку и говорите…

– Вот так?

– Вот так.

Кеннеди подвигает микрофон ко мне.

– Будешь первым?

– Лучше ты.

Мы пообещали друг другу рассказать, как все было. Все без утайки. Рассказать о плохом и о хорошем, о том, что опустошало нас, и о том, что давало надежду. О том, что мы знаем и во что верим. И отправить запись в эфир – а вдруг ее кто-нибудь услышит. Лидия вызвалась нам помочь: загрузить файл и сделать так, чтобы его можно было найти в сети.

А вдруг некто или нечто где-то рядом? Слушает нас. Слушает с интересом. Ищет, как искали мы. Сидит всю ночь перед монитором, отправляет вопросы в пустоту и ждет, пока что-нибудь прояснится. И что бы этот некто ни искал, надеюсь, однажды это приведет его к нам.

Мы хотим рассказать о том, что случилось с нами – и что происходит сейчас. И убедить, что это не конец истории. Было начало, будет и продолжение. И нет этому конца.

Я киваю Кеннеди, и она начинает.