Читать онлайн Елизавета Петровна. Наследница петровских времен бесплатно

Глава первая

Под сенью великого отца

18 декабря по старому (29 декабря по новому) стилю 1709 г. у русского царя Петра I Алексеевича и его метрессы Екатерины Скавронской родилась дочь. Младенец появился на свет в подмосковном селе Коломенском, ориентировочно утром или около полудня. Роды скорее всего прошли благополучно, и именно поэтому государь, довольный окончанием всех треволнений, с легким сердцем отлучился во дворец Меншикова на встречу с английским посланником Чарльзом Уитвортом. Рассказывая о ней в депеше от 22 декабря (2 января), британский дипломат не скрывал своего удивления чрезмерной разговорчивостью монарха, беседовавшего с ним в течение нескольких часов сначала о Полтавской победе, затем об англо-русских отношениях. А вот о рождении дочери счастливый отец даже не обмолвился. И немудрено. Ведь девочка была внебрачным ребенком. Оттого и родители, и их ближайшее окружение данный факт постарались не афишировать.

Однако три дня спустя, 21 декабря (1 января), информация просочилась наружу. Во время торжественного проведения по московским улицам шведов, плененных в битвах при Лесной и Полтаве, а также без боя сдавшихся у Переволочны, царь, до того веселившийся от души, внезапно переменился в лице и, развернув коня, помчался обратно к городским воротам. Как позже выяснили любопытствующие, ему сообщили о серьезном ухудшении самочувствия фаворитки, медленно оправлявшейся от родов. К счастью, опасность быстро миновала, и мать выздоровела. Тем не менее публика о прибавлении в царском семействе узнала, что, впрочем, никак не повлияло на позицию Петра, который по понятным причинам по-прежнему стремился избегать общественного внимания к собственной приватной жизни[1].

В итоге мы располагаем весьма скудными сведениями о нашей героине за период, предшествовавший венчанию родителей в 1712 г. Среди прочего неизвестна и дата ее крещения в честь праведной Елизаветы. Только день тезоименитства – 5/16 сентября. В редких письмах любимой фаворитке Петр называл малышку «четверной лапушкой». Первый раз – 1 (12) мая 1710 г., когда со флотом пробивался сквозь шхеры Финского залива к Выборгу. Похоже, за два месяца пребывания в Москве царь, помогая Екатерине в ухаживаниях за младенцем, сильно привязался к младшей дочери и, покинув столицу, часто и с ностальгией вспоминал о крохе. «Поцалуй от меня маленьких, а потом отдай поклон четверной лапушке, сестре и дочери», – отписал государь возлюбленной 31 августа (11 сентября) 1710 г. с Харивалдая. Сестра – это царевна Наталья Алексеевна, дочь – двухлетняя Анна Петровна, родившаяся 27 февраля (9 марта) 1708 г., увы, в отсутствие отца, мотавшегося по западным окраинам страны в преддверии шведского вторжения. Старшую дочь Петр увидел лишь по приезде в Коломенское под утро 12 (23) декабря 1709 г., то есть всего за неделю до рождения Елизаветы. Девочка наверняка уже сама топала ножками, умела говорить и отвыкала от грудного молока. Так что понянчиться с ней, малюткой, погулить, поносить и покачать на руках царю не довелось. А вот «четверной лапушке» повезло, и не оттого ли в процитированном письме именно она получает первый поклон, «дочка» же Анна – всего-то третий.

Впрочем, то было относительным «счастьем». Ведь глава династии изо дня в день разъезжал по стране, воевал или планировал военные кампании, анализировал кипы отчетов, рапортов и проектов, общался с бесчисленным множеством людей в разных концах родной державы и за границей. В кругу семьи появлялся довольно редко. Так что и Елизавета, и Анна росли, почти не чувствуя отцовской опеки. Воспитывали их, учили ходить, говорить, познавать окружающий мир женщины – мать, царица Екатерина Алексеевна, и тетка, родная сестра батюшки, царевна Наталья Алексеевна. И, похоже, любознательная, передовых взглядов дочь царя Алексея Михайловича первой заметила склонность младшей принцессы поступать не как все, подчас вопреки общепринятым нормам. Если старшенькая Анна Петровна, овладев русской грамотой, немецкий язык «изрядно» зубрила исключительно в прикладных целях – для общения с приезжими из Германии и Прибалтики, то ее сестра, взявшая в руки немецкую азбуку тоже в возрасте трех лет, примерно весной-летом 1713 г., продемонстрировала оригинальность. Сделала его домашним, обращаясь ко всем – и к родным, и к гостям, и к слугам – на германском диалекте. «Царевна Елизобет Петровна больше гаварит по-немецки, нежели по-русски», – то ли пожаловалась, то ли похвасталась Наталья Алексеевна в одном из писем «невестушке царице».

Затем пришел черед французского языка, который юная особа одолела годам к одиннадцати-двенадцати. И вновь случилось непредвиденное. Петр Великий нанял соответствующего учителя, думая о выгодном замужестве для дочерей в идеале на молодом Людовике XV, хозяине Версальского дворца. С ним русский царь познакомился и проникся симпатией летом 1717 г., во время официального визита в Париж. Однако процесс обучения потенциальных невест главному европейскому языку имел неожиданный побочный эффект: Елизавета Петровна пристрастилась к чтению французских книг. Причем вовсе не романов о любви или какой-либо экзотике…

Историки о первых пятнадцати годах жизни третьей русской императрицы пишут немного. Со ссылкой на мемуары иноземцев царскую дочь признают первой красавицей как минимум русского двора, успешно освоившей два европейских языка и «прекрасные манеры», нужные для удачного династического бракосочетания. Вспоминают перипетии сватовства в 1722–1724 гг. за «наихристианнейшего» государя, вежливо отклоненного регентами Франции – Филиппом Орлеанским и Людовиком Бурбонским. Со слов Ж. Кампредона, французского посла, и Ф.-В. Берхгольца, голштинского камер-юнкера, описывают церемонию «вступления в совершеннолетие» цесаревны, устроенную монархом в Москве 28 января (8 февраля) 1722 г. И, естественно, подчеркивают легкомысленный, ветреный нрав принцессы, предпочитавшей развлечения и увеселения занятиям более серьезным. Основанием тому послужили депеши дипломатов, дневник Берхгольца и «поденный журнал» А.Д. Меншикова, методично зафиксировавшие участие августейшей девицы во всех праздниках, торжествах и иных придворных забавах, как публичных, так и камерных[2].

Между тем существует еще прелюбопытный каталог французской литературы, принадлежавшей цесаревне Елизавете Петровне. Обнародован список в 1895 г., в седьмом томе «Материалов для истории императорской Академии наук» (С. 332–339). Проанализирован и атрибутирован Н.А. Копаневым, и в современном, переработанном виде напечатан дважды – в 1982 и 1990 гг. Но, в чем каждому легко убедиться, в биографиях, посвященных «веселой царице», и научных, и научно-популярных, о нем избегают распространяться. И немудрено. Перечень книг противоречит хрестоматийному описанию характера дщери Петровой, этакой изнеженной и капризной барыни на троне. Заглавия свидетельствуют о прямо противоположном: хозяин коллекции очень интересовался историей, и не просто историей, а политической историей, главным образом европейских государств. В каталоге, составленном в 1745 г. В.К. Тредиаковским, значится 583 тома. Собралась уникальная библиотека, разумеется не в одночасье, формировалась на протяжении многих лет. А первые фолианты положили ей основание, несомненно, в последние годы царствования Петра Великого.

Так что, пока цесаревна Анна Петровна втайне грезила о венчании с Луи-Филиппом, герцогом Шартрским, сыном регента герцога Орлеанского (выдвинутым французской стороной в качестве компенсации за отказ от брака с королем), и робко расспрашивала гувернантку, мадам Лонуа, о внешности и достоинствах принца из рода Бурбонов, другая цесаревна, Елизавета Петровна, из франкоязычных хроник и повествований черпала знания о европейских политических нравах разных эпох, сравнивая прочитанное с тем, что примечала вокруг, при дворе родного отца – российского императора. Естественно, увлечение историей нисколько не мешало юной принцессе и блистать на ассамблеях, и на охоту отлучаться, и кружить головы первым поклонникам, среди которых первенствовал дорогой гость русского двора – герцог Голштейн-Готторпский Карл-Фридрих, претендент на шведскую корону, приехавший в Россию летом 1721 г.

15 (26) августа 1724 г. камер-юнкер Берхгольц записал в дневник: «Его Высочество катался по реке и пять раз имел удовольствие видеть… старшую императорскую принцессу, потому что… она отворяла окно и не отходила от него… Средняя принцесса вовсе не показывалась, что герцогу, который ее от души любит, было очень прискорбно». Прусский посланник Г. Мардефельд в отчете за 1724 г. вторил соплеменнику: «Герцог Голштинский… до недавнего времени все держался второй великой княжны, которая произвела на него сильное впечатление живостью и веселостию своего характера». Определенно Карл-Фридрих хотел жениться на Елизавете Петровне. А вот хотела ли того же дочь царя Петра? Библиотека цесаревны намекает на правильный ответ: нет! Ни на герцоге Голштейн-Готторпском, ни на герцоге Шартрском…

Да, и на короле французском, пожалуй, также не согласилась бы, будь на то ее воля. И все потому, что чтение историко-политических опусов, судя по всему, помогло ей найти свое призвание. В какой-то момент она обнаружила, что, пытаясь поставить себя на место того или иного государственного мужа, получает удовольствие от самого процесса поиска оптимального решения, которое требовалось принять какому-либо императору, королю или министру. Радовалась, если ее вариант совпадал с исторически верным, еще больше, когда находила более удачную «золотую середину», чем реализовал какой-нибудь легендарный персонаж от Александра Македонского до Вильгельма Оранского или герцога Мальборо.

Статус принцессы вполне позволял сочетать теорию с практикой, то есть на основе новых знаний анализировать политические коллизии, выпадавшие на долю родного отца. К примеру, богатую пищу для раздумий давал Персидский поход 1722 г. Покорение Дербента в течение одной кампании выглядело очевидной победой. Для обывателя! Политически подкованному человеку искренне одобрить каспийскую акцию царя Петра было непросто, ибо те проблемы, которые возникли у России после блестящего завоевания вассальных Персии горских народов, не сулили империи ничего хорошего в будущем… Другое занимательное упражнение: оценка соратников царя с политической точки зрения. На что способны, к чему склонны генерал-прокурор Павел Иванович Ягужинский или канцлер Гавриил Иванович Головкин, генерал-полицмейстер Антон Мануилович Девиэр или шеф тайной канцелярии Петр Андреевич Толстой, братья Голицыны – сенатор Дмитрий Михайлович и генерал-фельдмаршал Михаил Михайлович – или президент Военной коллегии Аникита Иванович Репнин, генерал-фельдцейхмейстер Яков Виллимович Брюс или первый проповедник государства епископ Псковский Феофан Прокопович. Ну и, конечно же, губернатор Санкт-Петербурга Александр Данилович Меншиков.

Кстати, Меншиков с кончиной 18 (29) июня 1716 г. царевны Наталии Алексеевны фактически исполнял обязанности воспитателя обеих цесаревен, и неплохо с ними справлялся. По крайней мере, для подраставших девочек он стал вторым отцом, а близкие могущественного сановника – второй семьей. Следовательно, Данилыча юная Елизавета за долгие годы изучила досконально и имела ясное представление как о сильных, так и о слабых сторонах его характера. И, наконец, центральное действующее лицо российской политической сцены – император Петр I Алексеевич. Великий! Впрочем, у всякого великого непременно есть своя ахиллесова пята. Имелась таковая и у царя-реформатора, и «четверная лапушка» о ней, конечно же, ведала. Да и как иначе, если 5 (16) февраля 1722 г. государь открыто известил общественность о том, что первого русского императора беспокоило, – вопрос о престолонаследии. Манифест о праве монарха назначить преемника по собственному усмотрению недвусмысленно свидетельствовал об отсутствии у главы государства подходящей кандидатуры. Ведь царь желал завещать трон особе мужского пола, а о достоинствах женского даже не помышлял[3].

Елизавета Петровна в ту пору как раз достигла совершеннолетия (в возрасте двенадцати лет) и только-только заинтересовалась политической историей. Два года – срок вполне достаточный, чтобы разобраться в азах нового увлечения и с личным отношением к «профессии», о которой писалось в книгах, – профессии государя. Учитывая то высокое положение, какое занимала Елизавета Петровна, вопрос – быть или не быть русской царицей, – для нее не звучал праздно. К тому же и пример другой тетки – Софьи Алексеевны, семь лет (1682–1689) управлявшей Россией за спиной номинальных царей – Иоанна и Петра Алексеевичей, не мог не вдохновлять. Да, Петр I видел в дочерях не наследниц, а невест, рассчитывая с их помощью заключить выгодные династические союзы. Чего бы ни желала сама Елизавета, ей бы пришлось покориться отцовской воле и забыть о всяких амбициях. Однако господин Случай осенью 1724 г. неожиданно сыграл на руку принцессе и предоставил шанс раскрыться таланту, которым природа ее наделила.

Поздним вечером 8 (19) ноября 1724 г. гвардии майор А.И. Ушаков арестовал камергера императрицы Екатерины Алексеевны Виллима Ивановича Монса. Вместе с ним под следствием оказались родная сестра Матрена Ивановна Балк и наиболее верные слуги. Хотя арестант и числился с мая того же года обыкновенным камергером, а прежде камер-юнкером императрицы, де-факто он управлял всем двором и хозяйством супруги Петра Великого и обладал значительным влиянием. Разумеется, кристальной честностью молодой немец не отличался, брал и взятки, и казенные средства подчас тратил небескорыстно. Вот за это, формально, 16 (27) ноября, спустя всего неделю со дня ареста, его и обезглавили у здания Сената. Во что, конечно же, никто не поверил, и немедленно по столице разнесся слух, что жестокость кары обусловлена не финансовыми, а «другими соображениями», альковными. Мол, Монс и царица состояли в интимной связи. Государь благодаря доносу интрижку разоблачил и жестоко расправился с соперником.

Данная версия возникла сразу, легко завоевала публичные симпатии и до сих пор считается истинной, приобретя канонический вид в монографии М.И. Семевского «Царица Катерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс» (СПб., 1884. С. 193–195). И все бы хорошо, если бы не дневник Ф.-В. Берхгольца. А в нем 10 (21) ноября 1724 г. голштинский камер-юнкер зафиксировал: «Поутру Остерман приезжал объявить герцогу по секрету, что император, наконец, твердо решился покончить дело Его Высочества, и что обручение должно совершиться в Катеринин день». Не правда ли, Петр Великий как-то странно отреагировал на измену жены. Не побил, не обругал, не поссорился и даже не обиделся, а чуть ли не в первые часы после пережитого шока обсудил с ней необходимость как можно быстрее обвенчать одну из дочерей с герцогом Голштейн-Готторпским Карлом-Фридрихом. И более того, супруга дала мужу такой замечательный совет, что тот, озабоченный неизвестно чем, в знак признательности приурочил обручение молодых ко дню именин жены, к 24 ноября (5 декабря).

Семевский, к сожалению, питал слабость к варианту о предательстве великого человека любимой женщиной, почему источники проанализировал с явным предубеждением, подгоняя их свидетельства под нужный стандарт. В итоге чрезвычайно важная информация Берхгольца удостоилась поверхностного комментария: императрица сумела оправдаться в глазах Петра, который чуть ли не на радостях пожелал обручить дочь с немецким принцем в день святой великомученицы Екатерины. И это менее чем через сутки после ареста Монса. За что же тогда казнили камергера? Неужели за взятки?!

Между тем именно сообщение Берхгольца позволяет проникнуть в трагическую тайну семьи Романовых. Не измена царицы привела на плаху Виллима Ивановича, а ухаживания, если не хуже, красавца-придворного за старшей дочерью царя. Потому и устроил Петр Великий 9 (20) ноября у себя во дворце не семейный скандал, а совещание с женой о том, как быть дальше с Анной Петровной. Ей грозило бесчестье. Оттого виновника отправили на эшафот так скоро. Однако казнь – полумера, ибо, во-первых, ее предстояло как-то серьезно обосновать в глазах подданных, во-вторых, запятнавшую себя девушку надлежало выдать немедленно замуж. А подходящий для цесаревны жених в Санкт-Петербурге проживал единственный – Карл-Фридрих Голштейн-Готторпский. И он, увы, не являлся идеальной партией для Романовых.

В общем, ошеломленный ужасной новостью Петр Великий не видел спасительного выхода из образовавшегося тупика. И какой же приятный сюрприз царя ожидал. Екатерина порекомендовала наилучшее средство улаживания проблемы. Герцога с дочкой обвенчать, но с условием, что они возьмут на себя обязательство одного из сыновей привезти в Россию в качестве «сукцессора», то есть престолонаследника. Кроме того, Анна должна официально отречься от любых претензий «на корону и империум Всероссийский». А подлинным мотивом расправы с Монсом пусть будет адюльтер камергера с ней, императрицей, а не с цесаревной. Эту сплетню публика «проглотит» с удовольствием и не предпримет поиски иной правды. Зато репутация Анны Петровны останется незапятнанной.

Можно понять удивление государя. Ведь Екатерина ни мудростью, ни остротой ума никогда не славилась. Откуда же в таком случае на жену снизошло столь счастливое озарение? Петр, похоже, ответа на сей вопрос не нашел или не успел найти. А мы попробуем. Секрет Анны Петровны за пределы семьи не просочился. Иначе бы источники не преминули обмолвиться о подозрениях на этот счет. Источники, однако, молчат, а словоохотливый мемуарист Г.-Ф. Бассевич, хорошо знакомый с обеими цесаревнами, поведал потомкам исключительно о прегрешениях императрицы. Рассказанный им анекдот о разбитом вдребезги зеркале и угрозе императора превратить супругу «в прежнее ничтожество» ныне очень популярен в исторической литературе. Следовательно, отличился кто-то из Романовых. Методом исключения обнаруживаем героя – цесаревна Елизавета Петровна. Анна на собственном отречении от прав на российский скипетр не настаивала бы. Ну а прочие отпрыски – две Натальи, один Петр – совсем еще малы.

По-видимому, события развивались так. Весть об аресте Монса крайне перепугала старшую цесаревну. Боясь неминуемого отцовского гнева, она призналась во всем младшей сестре. И та в течение ночи попыталась разрешить трудную головоломку, удовлетворив по возможности всех – и сестру, и батюшку, и «общественное мнение», и, разумеется, себя. К утру Елизавета оптимальную комбинацию рассчитала. Анна со всем согласилась. Второй с ней ознакомилась мать, которая при исполнении задуманного пострадала бы больше других. Тем не менее царица план одобрила и взялась от своего имени представить императору. Императору, как мы знаем, замысел весьма понравился. Впрочем, одну поправку в программу действий Петр внес: запретил Остерману сразу называть герцогу имя суженой.

Только когда страсти и шум вокруг дела Монса немного улеглись, 22 ноября (3 декабря) 1724 г. Карла-Фридриха тот же Остерман оповестил, на ком придется жениться – на Анне Петровне. Обручение, как и наметил тесть, состоялось 24 ноября (5 декабря) 1724 г. Тем же вечером Анна Петровна подписала брачный контракт, по секретному артикулу которого отреклась от притязаний на российский престол и поклялась по вызову из России прислать кого-либо из сыновей для провозглашения «сукцессором».

Таким нечаянным образом в ноябре 1724 г. Елизавета вдруг почти вплотную приблизилась к титулу престолонаследника. Опережал принцессу единственно внук императора великий князь Петр Алексеевич. Опережал теоретически, ибо отец намерений отдать ему трон не имел. За отрока хлопотала родовитая знать во главе с братьями Голицыными. А еще мальчишке сочувствовал простой народ, чтивший традиции, согласно которым царский венец полагалось принять следующему мужчине в роде, каковым и был девятилетний Петр. Обойти соперника Елизавета могла, опираясь на закон 1722 г. Требовалось заручиться поддержкой императора и подписать официальный указ. Между тем Петр I не торопился с выбором, надеясь на рождение второго внука, любимого. Так что при желании младшей цесаревне ничто не мешало попробовать переубедить отца, на что, правда, понадобилось бы какое-то время. А вот его-то как раз и не оказалось[4].

Глава вторая

В шаге от трона

17 (28) января 1725 г. застарелый урологический недуг Петра I внезапно обострился. Император слег, испытывая страшные боли. Мнения врачей о способе лечения разделились. Пока колебались и спорили, драгоценные часы истекли. В итоге с оперативным вмешательством британского хирурга Уильяма Горна опоздали. Утром 26 января (6 февраля) началась агония, и все поняли, что в России вот-вот появится второй император – Петр II, а при нем регентша – императрица Екатерина Алексеевна. Вариант компромиссный, зато вполне законный и, главное, приемлемый для обеих придворных партий – аристократической и разночинной. Лидер первой, Д.М. Голицын, выражал интересы преобразившегося в ходе реформ благородного сословия московского государства. Предводитель второй, А.Д. Меншиков, отстаивал чаяния прочих сановных чинов, возвысившихся из низов благодаря протекции Петра или приехавших служить новой родине из-за границы. Непримиримого антагонизма между ними не наблюдалось. И о ревизии кем-либо петровского курса на европеизацию речь вовсе не шла. Спорили больше о тактике, чем о стратегии. Отсутствие или наличие «голубых кровей» на соперничество, безусловно, влияло, но не в решающей степени.

Итак, ничто не предвещало конфликта после смерти Петра Великого. И тем не менее конфликт случился. Случился, разумеется, по вине партии более слабой – разночинной, чувствовавшей себя менее уверенно. Положение младшего партнера в правящей коалиции ее не очень устраивало. Хотелось твердой почвы под ногами – своего человека на императорском троне. Пока веские основания для того не появились, смиренно помалкивала. Но стоило им забрезжить на горизонте, отважно ринулась в бой. Что же произошло? Чья-то очень «светлая голова» придумала, как заставить сторонников Петра II проголосовать против Петра II. Причем, без всякого бряцания оружием. Прекрасно зная лично всех тех, кому предстояло выбирать нового императора, она детально рассчитала беспроигрышную комбинацию, которую и воплотили в жизнь П.А. Толстой, А.Д. Меншиков, П.И. Ягужинский и Феофан Прокопович в предутренние часы 28 января (8 февраля) 1725 г. на расширенном заседании Сената в императорском Зимнем дворце.

Квартет произвел имитацию завещания Петра Великого, убедив партию Голицына в существовании такового. Феофан Прокопович рассказал о беседе ряда лиц с Петром I перед Персидским походом, посвященной проблеме престолонаследия. Признался, что император видел преемником собственную супругу. Правоту духовной особы подтвердили названные им светские персоны, якобы бывшие на той встрече, в том числе и активный приверженец Петра II Г.И. Головкин. Естественно, канцлер солгал, к чему его склонил зять, П.И. Ягужинский. А чтобы Д.М. Голицын с товарищами не заподозрили подвоха, прежде А.Д. Меншиков с гвардии штаб-офицерами превратили заседание Сената в базар. Шумом, криками, бранью, оскорблениями разозлили и вывели оппонентов из себя. Так что, когда слово взял Феофан Прокопович, они, взвинченные, на нервах, адекватно воспринимать исповеди епископа и иже с ним не могли и, пораженные откровенностью Головкина, члена великокняжеской партии, капитулировали, после чего, во исполнение воли Петра, безропотно проголосовали в пользу Екатерины.

Потом, успокоившись, и Голицыны, и Долгоруковы, и Репнин вспомнили о родственных связях Головкина и догадались о мифичности тестамента Прокоповича. Однако, как говорится, поезд уже ушел. Императрицей стала вдова царя-реформатора. Вердикт Сената о том «аристократы» заверили добровольно, и посему ни о каком пересмотре не стоило даже заикаться.

А как же гвардии полки, ключевую роль которых подчеркивают авторы едва ли не всех монографий, посвященных дворцовым переворотам XVIII века? Да никак! Бассевич нафантазировал «бой барабанов обоих гвардейских полков, окружавших дворец». Барабаны если и били, то не «обоих» полков, а одной сводной роты преображенцев (сто шестьдесят четыре штыка), вызванной из казарм для усиления дворцового караула – ста шестидесяти пяти семеновцев. Причем, возможно, приказ поступил в Преображенский полк уже после того, как А.И. Ушаков известил однополчан об избрании Екатерины Алексеевны самодержицей. Так что кровопролитие вельможному собранию нисколько не грозило. «Светлая голова» позаботилась и об этом. А принадлежала она, несомненно, пятнадцатилетней Елизавете Петровне, действовавшей и на сей раз за спиной дорогой матушки. Цесаревна советовала, царица распоряжалась через Толстого и Меншикова. Результат одинаково удовлетворил каждого. Партия Александра Даниловича возглавила правящую коалицию. Юная принцесса воспрепятствовала провозглашению государем Петра II. На престоле оказалась та, которая, во-первых, ранее о том не смела и мечтать, во-вторых, в отличие от почившего императора, не считала зазорным женское правление[5].

Кстати, с воцарением Екатерины I Елизавета одержала двойную победу. Помимо нейтрализации племянника, торжество матери почти гарантировало ей быстрое превращение в русскую царицу. Ведь императрица с радостью объявила бы своей преемницей «сердце мое» (так ласково называла государыня в приватной корреспонденции младшую цесаревну) и по прошествии непродолжительной паузы отреклась бы от трона, уступив место дочери. Правда, одно обстоятельство не позволяло воспользоваться завоеванным преимуществом немедленно. Великому князю Петру Алексеевичу сочувствовало подавляющее большинство русского общества. Пренебрежение народными симпатиями грозило крупными неприятностями Елизавете, вплоть до организации дворцового переворота против нее. Так что здравый смысл подсказывал не торопиться с торжественными церемониями, а позаботиться в первую очередь об ослаблении общественного доверия к внуку Петра Великого или об укреплении личного авторитета.

Примечательно, что до середины лета 1725 г. императрица не догадывалась об истинных устремлениях Елизаветы, о чем свидетельствует ее настойчивость в желании отыскать любимице выгодного жениха. В марте Екатерина возобновила диалог с французами, суля им золотые горы, коли согласятся на брак короля с цесаревной. В Версале авансы из Петербурга не оценили и предпочли русской невесте польскую, что не смутило государыню, тут же обратившую взоры на Берлин и Мадрид. Там монархи не привередничали, с Романовыми породнились бы и даже охотно. Между тем перспектива отъезда в Испанию или Пруссию Елизавету вовсе не устраивала, почему она и поспешила открыть матушке свой секрет. Это случилось, похоже, сразу после того, как царице 17 (28) июня 1725 г. зачитали реляцию русского посла в Париже Б.И. Куракина о помолвке Людовика XV с Марией Лещинской.

По причине неграмотности государыня все отчеты, проекты и прочую документацию неизменно выслушивала, затем, посовещавшись, оглашала резолюцию, а подписаться за себя поручала не кому-нибудь, а Елизавете. В итоге принцесса на правах личного секретаря монарха регулярно знакомилась с практикой и традициями управления, но вмешиваться в дела того или иного министра пока избегала. Здесь нелишним будет вспомнить, что в исторической науке закрепилось мнение о безграничной власти А.Д. Меншикова над Екатериной, абсолютном диктате временщика. Однако, это – сильное преувеличение, ибо между Светлейшим князем и императрицей стояло еще два человека, имевших на «русскую золушку» гораздо большее влияние – Елизавета Петровна и П.А. Толстой. С вкрадчивым главой тайной канцелярии Екатерина сблизилась в период подготовки к собственной коронации, состоявшейся 7 (18) мая 1724 г. С тех пор Петр Андреевич занимал положение первого советника и конфидента царицы. Потому именно он координировал одурачивание великокняжеской партии на легендарном заседании Сената, вошедшем в русскую историю как первый дворцовый переворот XVIII века. Толстой любил оставаться в тени, как и Елизавета. Оттого Меншиков и воспринимается сейчас «полудержавным властелином», хотя реально таковым при Екатерине I не был.

Исчезновение с июля месяца в русской дипломатической почте темы сватовства младшей цесаревны дает нам веские основания утверждать, что императрица, поговорив с дочерью, во всем поддержала ее и, более того, пообещала всемерную помощь при достижении цели. Укрощение общественной благосклонности к великому князю начали с оживления инициативы австрийского посла Стефана Кинского, предложившего в 1722 г. обвенчать юного Петра Алексеевича с Елизаветой. Тогда нарушение православных канонов не прошло. В 1725 г. не прошло тоже. Российское духовенство вновь категорически воспротивилось, и 16 (27) ноября 1725 г. вездесущий Кампредон констатировал провал затеи, запрещенной «и божескими, и человеческими законами».

Полагаю, Елизавета Петровна нисколько не сомневалась в вердикте Священного Синода и уповала не на снисхождение архиереев, а на свою, третью по счету, оригинальную комбинацию, включавшую три пункта.

Первый. Цесаревна венчается с отпрыском одной из влиятельных российских семей.

Второй. Великий князь Петр Алексеевич отправляется в заграничное турне учиться или осматривать европейские достопримечательности.

Третье. В отсутствие малолетнего соперника Екатерина I провозглашает цесаревну Елизавету будущей императрицей. Родня мужа содействует признанию обществом ее нового статуса.

И вот как осуществлялась описанная выше программа. В октябре 1726 г. благодаря посредничеству австрийского императора в Петербург приехал епископ Любекский и Этинский Карл-Август. 5 (16) декабря того же года он официально попросил руки «прекраснейшей принцессы Елизаветы». Карл-Август – двоюродный брат герцога Голштейн-Готторпского, и приглашение принца в Россию означало, что наша героиня пожелала опереться на голштинскую партию, сплотившую вокруг себя иностранных специалистов, обрусевших «немцев» и связанные с ними российские фамилии. По-видимому, ведущие русские семейные кланы либо обладали меньшим политическим весом, либо твердо ориентировались на великого князя.

Безусловно, главные события – свадьба, заграничный вояж, манифест о наследнике – намечались на первую половину нового, 1727 г. Причем оппозиция до последнего момента не подозревала об опасности, нависшей над их кумиром. Ведь внешне брачная лихорадка, учиненная императрицей, походила на блажь чадолюбивой матери. То, что царица подчинялась инструкциям родной дочери, естественно, обеими тщательно скрывалось. От сохранения этого в тайне напрямую зависело, закончится ли все успешно или нет. И вот ирония судьбы. Все рухнуло внезапно, в одночасье и самым нелепым образом. В двадцатых числах января слегка приболевшая Екатерина, очевидно, во сне и при свидетелях пробормотала, что «вопрос о престолонаследии не касается никого, кроме младшей дочери ея, принцессы Елизаветы, что она безотлагательно объявила бы ее наследницею, если бы могла теперь же обезпечить ее, выдав ее замуж за епископа Любского, в случае согласия последняго перейдти в православие» (из реляции Ж. Кампредона от 31 января / 11 февраля 1727 г.).

Да, возможность неосознанной болтливости Елизавета в своих расчетах не учла. К счастью для великого князя, друзья которого теперь постарались бы не допустить и отлучки Петра Алексеевича из России, и воцарения непопулярной цесаревны. Ей бы смириться с поражением и затихнуть на какое-то время. Ан нет. Белокурая «светлая головка» закружилась, чувствуя собственную уникальность. Я должна! Я смогу! Мне все нипочем! Досадная оплошность матушки меня не остановит, и я добьюсь своего!! Я, я, я…

И ведь действительно смогла натворить столько «дел», что историки и поныне с трудом объясняют феномен 1727 г. Опала Толстого и Девиэра непонятно за что, немотивированное выдворение из России герцога и герцогини Голштинских – Карла-Фридриха и Анны Петровны (обвенчались 21 мая / 1 июня 1725 г.), загадочное, за один день, падение Меншикова. Три политических потрясения за полгода. За неимением иных внятных версий наука вынуждена во всем винить деспотичность Меншикова. Данилыч подмял под себя всех, включая Романовых. Заставил царицу «отдать» за свою дочь Марию августейшего ребенка – двенадцатилетнего Петрушу, противников во главе с Толстым и Девиэром выслал из столицы в разные концы империи, не постеснялся выгнать вон из страны дочь Петра Великого вместе с мужем, явно готовясь водрузить на себя российскую корону. Аристократическая партия в союзе с Остерманом свергла тирана, к всеобщему восторгу. На том короткий смутный период и закончился.

Чтобы у читателей исторических монографий не возникали вопросы, на которые не ответить, многие факты вольно или невольно умалчиваются, а то и искажаются. Например, помолвку дочери Меншикова с великим князем инициировал вовсе не Светлейший, а Екатерина, а невестой до середины мая считалась не обрученная с Петром Сапегой старшая Мария, а свободная младшая Александра. Кстати, знаменитый анекдотический эпизод с пожалованием 5 (16) февраля 1727 г. сыну Александра Даниловича дамского ордена Святой Екатерины – единственному мужчине за всю историю награды – обретает смысл, если первой невестой Петра Алексеевича была Александра Александровна. Поощрить то хотели именно ее, но чиновники переутомились на службе и впопыхах вписали в документ вместо Александры Александра. И подобных темных или белых пятен в хронике 1727 г. немало. Однако они легко выстраиваются в логически безупречную цепь событий, стоит только учесть амбициозность главной героини – Елизаветы Петровны.

Итак, огласка намерений Екатерины в отношении дочери и внука расстроила идеальный план цесаревны. О капитуляции она не помышляла и потому в кратчайший срок придумала, как выправить положение. Суть новой комбинации: повторить маневр с имитацией, на сей раз благожелательности к ней общественного мнения. Предстояло привлечь на свою сторону все группы, группки, кружки, не питавшие симпатий или просто равнодушные к Петру Алексеевичу. Далее члены искусственно сколоченной большой, очень большой коалиции подписались бы под петицией, адресованной на высочайшее имя, с просьбой назначить «кронпринцессой» Елизавету Петровну. Екатерина I, разумеется, просьбу удовлетворит.

Ядром елизаветинского блока надлежало стать двум семейным кланам – голштинскому и меншиковскому. Причем позиция Светлейшего во многом предрешала исход «битвы». Это понимала и противная партия братьев Голицыных, пытавшаяся с конца 1726 г. наладить диалог с главой официального правительства. Цена за альянс с князем определилась тогда же – брак Александры Александровны с Петром Алексеевичем как гарантия сохранения Меншикова у власти при новом императоре Петре II. Елизавета собиралась купить голос старого друга отца по тому же прейскуранту. Правда, не могла пообещать статус тестя царя, только – великого князя. Зато мезальянс не выглядел бы плодом политического торга, а, наоборот, царской милостью. А за что? Елизавета предусмотрела и это.

С 27 января (7 февраля) камергер Р.-Г. Левенвольде убеждал Александра Даниловича разорвать помолвку дочери Марии с родовитым польским шляхтичем Петром Сапегой, ибо государыне ударила в голову очередная блажь: женить пана на своей племяннице, Софье Карловне Скавронской. Консультации шли трудно. Меншикова крайне огорчил высочайший каприз. Впрочем, когда размер компенсации за Сапегу поднялся до обручального кольца от великого князя, Светлейший заколебался, ибо понял, что Екатерина готова щедро платить не за поляка, а за что-то еще. Потребовался аналитический ум А.И. Остермана, дабы разобраться в придворной интриге. Конечно, оба слышали о недавнем откровении императрицы касательно судьбы младшей дочери. Следовательно, Екатерина и тот, кто за ней стоит, намерены добиться провозглашения Елизаветы преемником императрицы и теперь вербуют их под свои знамена. Меншиков обсуждал с Остерманом, как лучше поступить, и отгадывал, чьи внушения озвучивает царица, с 5 (16) февраля. Ровно через четырнадцать дней, 19 февраля (2 марта), государыня пожаловала Остермана и Левенвольде воспитателями великого князя. Указ рассеял все сомнения дуэта, и к вечеру того же дня Меншиков сдался. Затем, до середины марта, посредники – те же Остерман и Левенвольде – улаживали детали сочетания двух подростков – Петра и Александры. Судя по всему, помимо прочего договорились и о том, что 5 (16) апреля 1727 г. Екатерина публично объявит о помолвке. Однако императрица, празднуя собственное сорокатрехлетие, от сенсационных деклараций воздержалась.

Что же случилось? Полным фиаско завершилась миссия П.А. Толстого. От графа требовалось убедить всех противников великого князя и нейтральные силы объединиться вокруг Елизаветы. Петр Андреевич в двадцатых числах марта съездил в гости к герцогу Карлу-Фридриху, гвардии подполковнику И.И. Бутурлину, генералу-полицмейстеру А.М. Девиэру. Тем и ограничился, обнаружив не слишком приятную для «сердца моего» истину. Бутурлин и Девиэр без особого энтузиазма откликнулись на призыв развернуть агитацию в пользу «сердитой» Елизаветы. Им больше импонировала «приемна» и «умилна собою» Анна Петровна. Вот если бы ее «зделать наследницею»…

Ясно, чего испугалась цесаревна. Перерастания движения за права одной императорской дочери в движение за права дочери другой, герцогини Голштинской. Оттого и велела матери запретить Толстому посещать кого-либо еще. Увы, широкий альянс за Елизавету Петровну обернулся иллюзией. По степени приемлемости для русского общества любимица царицы замыкала тройку лидеров. И продолжи Толстой визиты к знаковым политическим фигурам Петербурга, борьба за пальму первенства наверняка разгорелась бы между Петром и Анной, а не Елизаветой. Ведь голштинская чета на русскую корону, невзирая на клятвы 1724 г., виды все-таки имела, в чем Петр Андреевич убедился, побеседовав с Карлом-Фридрихом.

Так что надежды на успех еще одной имитации не оправдались. Вопрос – как быть – вновь обрел актуальность. Но честолюбивая барышня и на этот раз не выбрала смирение. Спасительной соломинкой стала реанимация идеи Кинского: прийти к власти в качестве супруги императора Петра II. Благо, отрок питал явную слабость к пусть и «сердитой» для кого-то, зато для него обаятельной и красивой тетке. В мгновение ока Меншиков из союзника превратился в конкурента, Толстой – в опасного свидетеля, Бутурлин с Девиэром – в нарушителей спокойствия. В итоге, чтобы избавиться от второго и третьих, Елизавета натравила на них первого. Предлогом обеспечил Девиэр, 16 (27) апреля нашептавший спьяну Петру Алексеевичу какие-то дерзости. 23 апреля (4 мая) на прогулке в карете Елизавета сообщила о том Александру Даниловичу, сидевший рядом великий князь подтвердил ее правоту. Меншиков клюнул на наживку и на другой день добился от императрицы разрешения отдать смутьяна под суд.

Следствие, начавшееся 28 апреля (9 мая), открыло наличие среди придворных целой партии, выступавшей за передачу престола Анне Петровне. Между тем Светлейший, не дождавшись благословения на помолвку от императрицы, возобновил консультации с Д.М. и М.М. Голицыными и ко времени суда вполне столковался с ними. Понятно, что «баловню судьбы» помимо всего очень хотелось выяснить, кто и зачем морочил ему голову в феврале и марте. Допросы указали на Толстого. Тот повинился в крамольных беседах. Однако выжать из старика что-либо еще не получилось. Екатерина I тут же распорядилась следствие прекратить и подготовить доклад для вынесения приговора. 6 (17) мая царица скончалась, но перед тем успела подписать два важных документа. Первым Толстого, Девиэра, Бутурлина и примкнувших к ним лиц отправили в ссылку на Соловки, в Сибирь или в родовые деревни. Второй установил порядок престолонаследия, выставив по ранжиру потомков Петра Великого. На первом месте – внук Петр Алексеевич, на втором – дочь Анна, на третьем – Елизавета.

Меншиков долго упрашивал Екатерину одобрить текст «тестамента». Екатерина была неумолима. А почему, мы поймем, если вспомним, чья рука всегда выводила августейшую подпись. Верно, в спальне присутствовали трое, и императрица сопротивлялась до тех пор, пока дочь каким-то знаком не предупредила мать, что она не против того, что предлагается на апробацию. Так знаменитое завещание обрело законную силу. Чем же оно привлекло цесаревну, если на трон возводился юный великий князь, а обвенчаться с ним надлежало Александре Александровне Меншиковой?

Все очень просто. Учитывая привязанность отрока к Елизавете, ей не составило бы труда внушить отвращение к невесте, навязанной ближайшим окружением по неким политическим соображениям. Можно не сомневаться, Петр Алексеевич не побоялся бы, отказав Светлейшему князю, не вступать в ненавистный брак, а позднее, когда придет срок, выкинуть другой фортель – жениться на родной тетке. И, конечно же, цесаревна позаботилась бы о том, чтобы скандальное венчание воспринималось публикой как вынужденное с ее стороны. Для чего такие сложности? Дабы избежать ссоры и столкновения с любимым Данилычем, когда-то заменявшим девочке отца. Кроме того, и жалость, сочувствие общественного мнения тоже не помешали бы…

Но, видно, Елизавета попала в какую-то уникальную полосу невезения в том году. Бормотание во сне матери, высокий рейтинг сестры, смерть матери… Четвертым роковым событием за полгода стала болезнь уже ненужного ей жениха – епископа Любекского. С 16 (27) по 19 (30) мая 1727 г. Елизавета и Петр Алексеевич гостили у Меншикова во дворце на Васильевском острове. Александр Данилович и не подозревал, с какой целью цесаревна согласилась составить компанию великому князю. А именно понаблюдать за княжнами Александрой и Марией в более раскованной для девиц, домашней обстановке, приметить недостатки каждой и обратить на них внимание племянника-императора. Новость об оспе, поразившей Карла-Августа, побудила принцессу покинуть особняк Светлейшего и провести около суток возле умиравшего юноши. В противном случае ей грозило общественное порицание, которого амбициозной девушке только и не хватало…

С 20 (31) мая по 1 (12) июня Елизавета вместе с сестрой и шурином скучала в Екатерингофе, считая дни до конца карантина. В эти две недели Александр Данилович и совершил то, что привело его через три месяца к опале – 25 мая (5 июня) обручил дочь Марию с проживавшим в княжеских апартаментах Петром Алексеевичем. Светлейший поспешил, чувствуя, что кто-то исподволь пытается сорвать помолвку. Посланник Густав Мардефельд, близкий к голштинскому герцогу, склонял царя выбрать невесту из прусского династического дома. Австрийский посол Амадей Рабутин, приятель князя, предупредил Меншикова, что венценосный жених скверно отзывается о будущей супруге. 18 (29) мая о неприязни к ней брата поведала цесарцу великая княжна Наталья Алексеевна. 21 мая (1 июня) об отвращении к Александре Александровне дипломату напрямик заявил уже сам отрок, добавив, что к Марии Александровне относится лучше.

И вот следствие. 23 мая (3 июня) А.И. Остерман заручился санкцией Верховного тайного совета на обручение Петра с Марией. Два дня спустя юная пара под присмотром Феофана Прокоповича торжественно обменялась кольцами. Как видим, рокировка сестер произошла буквально накануне обручения. Меншиков играл на опережение, опасаясь потерять поддержку Голицыных и направленных на это интриг голштинцев. В мае 1727 г. Александр Данилович окончательно уверился, что весенние хлопоты о правах Елизаветы организовали голштинцы, чтобы отвлечь всех, и прежде всего Меншикова, от своих подлинных планов – провозглашения Анны Петровны преемницей императрицы. Толстой же содействовал им во всем. Попытки воспрепятствовать помолвке светлейшей княжны с великим князем он приписал тоже козням Карла-Фридриха. Так что нет ничего удивительного в том, что супружеской чете по возвращении из Екатерингофа настоятельно порекомендовали уехать из России. И герцог с женой, не стерпев мощнейшего давления («доброхоты» стращали даже тюрьмой за измену), 25 июля (5 августа) 1727 г. отплыли из Петербурга в Киль, столицу Голштейн-Готторпа.

А что же Елизавета Петровна? Она целый месяц не предпринимала НИЧЕГО. Неужели смирилась?! Почти. Ей очень не хотелось действовать в ущерб Меншикову, вредить человеку, которого почитала и любила. Да и череда поражений давала о себе знать. В общем, принцесса затихла, впала в депрессию, внешне напоминавшую траур по жениху, Карлу-Августу, скончавшемуся 20 (31) мая 1727 г. Вокруг нее вновь засуетились иностранцы, предлагая замужество с иными немецкими принцами. Судя по дипломатическим отчетам, Елизавета не возражала. С тоски и вправду чуть не сделалась заштатной германской принцессой. «Выручил», похоже, Меншиков, обрушивший волну репрессий на тех, кого подозревал в нелояльности. В ссылку под видом служебных командировок прогнали А.П. Ганнибала, И.А. Черкасова, Ф.М. Санти, А.П. Волынского, П.П. Шафирова, В.Л. Долгорукова, П.И. Ягужинского… Светлейшего явно мучила неизвестность: кто же все-таки строил ему козни? Тандем Толстого с Карлом-Фридрихом и удовлетворял, и не удовлетворял князя. С отчаяния кары обрушивал на всех, попадавших под горячую руку. Данилыч и не заметил, как превратился в деспота в глазах многих. Недовольство и возмущение возрастали день ото дня. На этом фоне в конце июня цесаревна и вернулась в большую политику.

Что подтолкнуло ее возобновить борьбу? Грубый нажим на родную сестру?! Несправедливые гонения на верных соратников отца?! Точно неизвестно. Тем не менее факт остается фактом. В июле 1727 г. Елизавета вливается в скромный царский кружок и, быстро оценив ситуацию, в середине месяца совершает акт, спровоцировавший через два месяца падение Меншикова. Нет, девушка не шептала на ухо молодому государю разные гадости о царском тесте и не сколачивала за спиной «полудержавного властелина» группу заговорщиков. Она сначала аккуратно прозондировала настроения Остермана и, убедившись, что тот против благодетеля выступать не будет, навестила главу правительства, серьезно недомогавшего с 22 июня (3 июля) по 26 июля (6 августа). Поденный журнал Светлейшего зафиксировал две встречи цесаревны с хозяином дворца тет-а-тет – 18 (29) июля и 23 июля (3 августа). Причем первая беседа длилась часа два, вторая – минут тридцать. Елизавета всего лишь рассказала правду о том, насколько сдружились за время болезни Александра Даниловича воспитанник и воспитатель, Петр и Остерман, до чего сильно привязался мальчик к немцу и беспрекословно послушен ему.

Вот так в душу князя заронили зерно сомнения в верности иноземца. Цесаревна заскочила мимоходом, похвалила наставника царя и побежала дальше развлекаться в обществе двух детей и одного взрослого – Петра Алексеевича, Натальи Алексеевны и Андрея Ивановича. А не в меру мнительный отец семейства сразу же задумался: не оплошал ли он с выбором педагога для будущего зятя? Ведь, коли не отреагировать на «сигнал» цесаревны, глядишь, скоро протеже превзойдет покровителя по степени политического влияния! В подобных терзаниях Меншиков прожил полтора месяца, от недели к неделе мрачнее все больше. Даже дипломаты заметили странную раздражительность «баловня судьбы», часто незаслуженно упрекавшего монарха, особенно за денежную расточительность.

Знаменитый анекдот о паре тысяч рублей, которые Светлейший запретил императору тратить, не выдумка. И пострадавший за ослушание казначей, прощенный по просьбе венценосного отрока, персонаж не вымышленный. Обер-камердинер Иван Кобыляков. Ордер об увольнении его датирован 17 (28) августа 1727 г. Вторая размолвка из-за тех же денег приключилась 3 (14) сентября. Приключилась по недоразумению. Обер-камердинеров числилось два. Второго – Александра Кайсарова – не проинформировали о стычке из-за Кобылякова и отмене обидного табу. Выйдя на службу после отдыха, он, естественно, стал исполнять старую инструкцию. В итоге Петр II разгневался и не приехал к Меншикову в Ораниенбаум на освещение церкви. На другой день вечером, разобравшись в причине конфликта, оба помирились.

Но миновали сутки, и Данилыч вдруг оказался в опале. Как же так? Сработала «мина», заложенная Елизаветой. Проклятый вопрос о честности Остермана преследовал князя постоянно, ибо постоянно множились примеры, свидетельствовавшие о высоком, непререкаемом авторитете Андрея Ивановича в глазах августейшего подростка. Меншиков нервничал, переживал, теряясь в догадках, часто срывал раздражение на окружающих, в том числе и на юном царе. Остерман, конечно, видел, что творится с патроном, пробовал рассеять напрасную тревогу. Увы, безуспешно. Наконец, воспитатель не выдержал и утром 5 (16) сентября 1727 г. явился к князю, чтобы расставить все точки над «i». Разговор начистоту завершился полным разрывом. Оба разругались вконец, после чего Остерман встретился с императором и предложил выбрать из двух «друзей» кого-то одного. Понятно, с кем предпочел проститься государь – с Меншиковым.

10 (21) сентября опальный вельможа отправился в ссылку. 14 (25) октября в Клину курьер отобрал у Марии Александровны обручальное кольцо. Таким образом, Елизавета Петровна достигла желанной цели. И никто не заподозрил в ней ловкого ниспровергателя «Голиафа». Даже тогда, когда в ноябре 1727 г. Петр II уведомил членов Верховного тайного совета, что в свой срок женится на родной тетке. Министры отнеслись к демаршу, как и хотелось цесаревне. Посчитали блажью опьяненного вседозволенностью императора. Порекомендовали девушке вести себя с венценосцем осторожнее.

Девушка не перечила. Впрочем, торжествовала рано. Судьба опять преподнесла неприятный сюрприз, пятый за год. Елизавета влюбилась. К сожалению, не в царя, а в гвардии унтер-офицера, к тому же отца семейства. Звали молодца Алексей Яковлевич Шубин, с 1724 г. рядовой Семеновского полка, с декабря 1726 г. капрал. 25 октября (5 ноября) 1727 г. он, перепрыгнув три чина (фурьера, унтер-фендрика, каптенармуса) удостоился звания сержанта. По-видимому, не без чьей-то помощи[6]… Когда они сблизились, источники не уточняют. Тайну оба хранили тщательно, хотя бдительности хватило без малого на год. Наверное, летом 1727 г. Не исключено, в присутствии императора. Едва ли бы Петр II произвел скромного капрала сразу в сержанты, не зная, кого награждает. Кстати, в канонической биографии Елизаветы лето 1727 г. отмечено фавором А.Б. Бутурлина и лихими оргиями в Петергофе. Ни первое, ни второе документы, возникшие тогда же (реляции дипломатов, придворные журналы, деловая переписка), не подтверждают. Бутурлин довольствовался ролью преданного друга. Не более того. Не зря же современники окрестили Александра Борисовича «рабом» цесаревны. Да и логика той интриги, какую плела дщерь Петрова, на амуры отвлекаться не позволяла. Риск – почти смертельный, в чем наша героиня и убедилась весьма скоро. Впрочем, Бутурлин, зять генерал-фельдмаршала М.М. Голицына, в фавориты угодил, младшие… царя Петра II. На ступеньку выше поднялся И.А. Долгоруков. Что касается оргий, то с 10 (21) июня по 20 (31) августа 1727 г. Петр II проживал в Санкт-Петербурге и за город не отлучался. Там же, в основном на Васильевском острове, и развлекался в компании сестры Натальи, красавицы-тетки и Остермана. Не стоял ли в одном из караулов, попадавших на глаза скромного квартета, Алексей Шубин? И не привлек ли капрал к себе высочайшее внимание каким-либо неординарным поступком?

Как бы то ни было, а цесаревна в него влюбилась, и влюбилась по-настоящему. Только потому и отважилась на безрассудство – открыто флиртовать и добиваться брака с царем, втайне отдаваясь простому солдату. 9 (20) января 1728 г. Петр II отправился из Северной столицы в Москву, 4 (15) февраля въехал в Белокаменную, 25 февраля (7 марта) короновался. В один из дней накануне блестящей церемонии А.И. Остерман и сообразил, что скрывается за маской «легкомысленная ветреница Елизавета». В ту пору Андрей Иванович, воспитатель царя и вице-канцлер империи, сошелся с послом Испании Джеймсом Стюартом, герцогом де Лирия. Благодаря депешам и дневнику герцога, внука английского короля Якова II, мы и знаем, как именно Елизавету Петровну разоблачили.