Читать онлайн Десятка (сборник) бесплатно
Десятка
(повесть)
За облезлым письменным столом сидел военком – рыжий мужик с седыми волосками на висках, в кителе с погонами полковника. Валера – в семейных трусах с сине-белым узором, с картой медосмотра в руке подошел к столу.
– Товарищ военный комиссар города Могилева! Призывник Шумаков медкомиссию прошел!
– Вольно…
Военком перелистал карту медосмотра.
– Везде без ограничений, только у хирурга… Разрыв связок… Что, спортом занимался?
– Шесть лет, футболом…
– И что?
– Из-за травмы пришлось оставить…
– С какого ты года, с семьдесят третьего?
– С семьдесят второго. В ноябре будет восемнадцать…
– Учишься где-нибудь?
– Да, в четвертом училище, на КИПиА.
– А почему не пошел в тридцать третье? На автокрановщика? Получил бы права вместе с дипломом… И не надо было бы в ДОСААФ вечерами ходить, с девушками бы лучше гулял. Девушка есть у тебя?
– Нет.
– А что так слабо? Как раз самое время, а то придешь с армии – надо думать про то, чтоб жениться, и тэ дэ и тэ пэ. А сейчас погулял бы… Ладно, это все лирика. С пятнадцатого числа начнутся занятия в ДОСААФе. Пройдешь подготовку на водителя – и в сухопутные, как ты и записан. Как раз закончишь свое училище – и в осенний призыв, через год, значится… Все, зови следующего.
* * *
Свет в квартире не горел, только в зале светился телевизор. Валера сбросил кроссовки, снял куртку и повесил на крюк, заглянул в комнату. Мама смотрела на экран, полулежа на диване.
– Ну, как военкомат?
– Обычно. Пятнадцатого начнутся занятия в ДОСААФе.
– Зачем тебе этот ДОСААФ, не пойму…
– Как – зачем? Права получить.
– И зачем тебе они? Когда ты машину сможешь купить? Через десять лет? Лучше бы в институт походил – на подготовительные курсы. Ты что, на будущий год поступать не собираешься? В армию хочешь идти?
– Не знаю, мне все равно.
– Как это тебе все равно? Ты думаешь, что ты говоришь? Туда, где эта дедовщина и все прочее? Я вообще тебе говорила – пойди в училище на сварщика, отучись год, получи красный диплом – и без всяких экзаменов, без этой нервотрепки – в институт, на «сварочное производство». Так нет же – уперся, пошел на свой КИПиА… Ладно, иди поешь, я тебе супу оставила.
* * *
Валера вышел в прихожую, снял с крюка куртку.
– Ты куда? – крикнула из комнаты мама.
– Так… Погулять…
– И куда ты пойдешь? Почти девять часов… Сидел бы лучше дома, делал уроки…
– Нам ничего не задают… Это – не школа…
Валера застегнул молнию на куртке, сунул ноги в кроссовки.
– Ладно, только долго не ходи. Чтобы к одиннадцати был дома… А лучше – раньше…
– Хорошо.
Под навесом остановки сидели Лёдя и Пыр. Валера поздоровался с ними за руку, сел рядом.
– Сигареты есть? – спросил Лёдя.
Валера тряхнул головой.
– А у тебя?
– Чего бы я спрашивал?
Валера пожал плечами.
– Вам в училе выдавали талоны на водку и на сигареты?
– На сигареты – да, а на водку – с восемнадцати лет.
– Да, мне тоже не дали. А этому – да. – Лёдя кивнул на Пыра. – Он же два года сидел в первом классе. Ты ж умственно отсталый, да?
– Я счас тебе как въебу за умственно отсталого…
– Попробуй…
– И попробую…
– Только потом посмотрим, что будет.
– И что ты сделал со своими талонами? – спросил Валера.
– Как – что? Получили стипуху, пошли с пацанами… А вам в хабзе форму выдали?
– Да. Костюмы.
– А туфли что – нет?
Валера мотнул головой.
– И что, заставляют обязательно в них ходить?
– Так, не особо… Некоторые ходят – в основном, деревенские…
– А много вообще крестов?
– Полгруппы, примерно.
К остановке подъехал троллейбус, остановился. Двери открылись. Никто не вышел и не вошел. Двери закрылись, и троллейбус поехал дальше. За задним стеклом покачивался кусок фанеры с кривой цифрой «2».
– Помнишь, мы эту херню выпиливали на трудах для троллейбусного? – спросил Лёдя.
Пыр кивнул.
– А ты, Шуня, помнишь? Или вы не делали в «а» – классе…
– Как – не делали? Все делали.
– Говорили еще, что троллейбусный школе заплатит, а мы потом на экскурсию съездим, в Ленинград, да? И что – съездили? Хуй там. Трудовик все спиздил. Вон – новую тачку недавно взял, «семерку». Пидарас… Ненавижу жидов, бля, вообще.
Валера встал со скамейки.
– Ладно, короче, пошел я.
– Ну, давай.
* * *
Валера сидел за столом у окна. Рядом с ним толстый пацан с темными, криво подстриженными волосами рисовал ручкой танк в полуобщей тетради. Преподаватель – невысокий, сморщенный, с остатками курчавых волос по бокам и сзади – рисовал мелом на плохо вытертой доске.
– …твердые сплавы могут включать в себя такие компоненты, как… – бормотал он себе под нос. Его слов почти не было слышно из-за разговоров и шума.
Валера посмотрел в окно. Шел дождь. Ветка с остатками пожелтевших листьев царапала по стеклу. По улице, тарахтя, ехал трактор.
Валера закрыл тетрадь, поднял руку.
– Иван Николаевич, можно выйти?
Преподаватель молча кивнул.
Валера встал, пошел к двери. Два парня в ряду у стены сцепились, схватив друг друга за воротники одинаковых темно-серых костюмов.
Валера протянул металлический номерок с кривыми цифрами «203» старухе в облезлом синем халате. Она глянула на него.
– А куда это ты собрался? Звонка ж еще не было!
– Меня отпустили. К врачу…
– Знаю, к какому ты врачу. Который возле пивбара, да?
Она отошла, вернулась, подала Валере куртку.
– Не бойся, я никому не скажу. Дело молодое…
Старуха улыбнулась. На всех зубах у нее были металлические коронки.
* * *
Троллейбус катился по путепроводу. Слева дымили трубы шелковой фабрики, справа валялись за забором клейзавода горы костей. Света сидела на последнем сиденье – в зеленой куртке, голубых джинсах-«пирамидах», с тубусом в руках. Валера сделал к ней шаг. Троллейбус тряхнуло на ухабе. Он схватился за поручень.
– Привет, – сказал он.
– Привет. – Света улыбнулась.
– Что, с учебы?
– Да.
– А куда ты поступила?
– В «машинку». На «технологию материалов».
– А я поступал на «сварку»… Не хватило баллов. Пошел вот в четвертое училище… А кто еще из ваших куда поступил?
– Ленка Васильева – в технологический, Таня Сакович – в пединститут, на филфак… Рудинский – тоже в «машинку», на ПГС… А больше, вроде, никто никуда… Ну, в смысле в училища там…
– Ты на моторном выходишь?
Света кивнула.
– Я тоже.
За поворотом начинался поселок Куйбышева – две девятиэтажки, несколько пятиэтажек и целые улицы частного сектора. Троллейбус остановился. Валера выпрыгнул первым, протянул Свете руку. Она неуклюже, кончиками пальцев взялась за нее, ступила на тротуар. На лавке остановки сидели несколько пацанов лет по десять-двенадцать, курили, передавая друг другу сигарету без фильтра. У перевернутой урны валялись бычки, пробки от пива, помятая пачка от сигарет «Астра». Валера и Света повернули к гастроному.
У бокового входа – в винно-водочный отдел – стояли три местных алкаша. Один, прищурившись, посмотрел на Валеру и Свету.
– А ты разве не в сто сорок шестом живешь? – спросила Света.
– Да, в сто сорок шестом. Но я могу тебя проводить. Мне спешить некуда…
– Ну, пойдем тогда ко мне, чаю попьем…
Валера кивнул.
* * *
Валера и Света прошли через комнату на кухню.
– Присаживайся.
Валера сел на табуретку. Света взяла с плиты чайник, сняла крышку, заглянула в него, подошла к раковине, открыла кран. Под столом стояли трехлитровые банки с «закатанными» помидорами и огурцами, на столе – два ряда полулитровых банок с вареньем.
– Это все с дачи, – сказала Света. – Родители надоели уже с этой дачей. Мало того, что сами там каждые выходные торчат, так еще и меня заставляют… А тебя?
– У нас нет дачи.
– Что, серьезно? И участка вообще никакого?
– Нет, мама этим не занимается…
– А отец?
– Он с нами не живет.
Света кивнула, взяла квадратную пачку чая с надорванным краем, насыпала в две чашки.
– Ничего, что прямо в чашке, а не в заварнике?
Валера пожал плечами.
Окно выходило во двор. Тетка в халате развешивала белье на веревках, привязанных к деревьям и ограде газовых баллонов. Дед в шляпе сидел на лавочке у подъезда, опираясь на трость, и курил сигарету без фильтра. Два пацана с игрушечными пистолетами гнались друг за другом.
Света взяла с плиты чайник, налила в чашки кипяток, пододвинула к Валере начатую пачку печенья «К чаю».
– Странно, что ты не поступил, – сказала он. – Ты ж, вроде, неплохо учился, да? Без троек?
Валера кивнул.
– А Рудинский наш вообще ничего не делал весь девятый класс и десятый, а смотри – поступил. И что ты теперь будешь делать?
– Закончу хабзу, а там будет видно… Может, на будущий год опять буду поступать…
– А я вообще никуда поступать не хотела. Я УПК закончила на продавца промтоваров и хотела пойти работать. В универмаг, конечно, попробуй устройся, но, может, родители бы помогли… А там – ну, ты сам понимаешь – дефицит всякий, хоть одеться можно нормально. А то они подарили мне к поступлению – «лакосту» и «пирамиды». Это все уже скоро будет немодно… Но нет, они мне – поступай обязательно в институт, сейчас без высшего образования – никуда… Пошли, телевизор посмотрим?
Света нажала на кнопку «Горизонта». Появился звук, потом – изображение. Шли новости. «Десятки тысяч немцев вышли на улицы, чтобы отпраздновать объединение Германии», – говорил диктор. На экране мелькали улыбающиеся лица.
Света подошла к дивану, села рядом с Валерой. Он положил ей руку на плечи. Она сбросила ее.
– Не надо…
Валера придвинулся ближе, повернулся, схватил ее руками за оба плеча, повалил на диван, лег сверху.
– Что ты делаешь? Я же сказала – не надо… Ты что, не понимаешь русского языка? Не надо!..
Света молотила Валеру кулаками по спине, старалась вылезти из-под него. Он расстегнул ее джинсы, потащил вниз, вместе с трусами.
– Перестань сейчас же! Я милицию вызову! Ты что – вообще? Кому сказала…
Света замолчала, перестала вырываться. Валера расстегнул свои джинсы, стянул с задницы. На экране телевизора самолеты взлетали с палубы авианосца. «НАТО наращивает свое присутствие в Персидском заливе, – говорил диктор. – Нападение Ирака на Кувейт…»
* * *
Валера поднялся с дивана, застегнул джинсы.
– Курить будешь?
Света покачала головой, накрылась соскользнувшим со спинки дивана покрывалом. Валера подошел к вешалке, взял в кармане куртки пачку сигарет и спички, прикурил, подошел к окну. Внизу экскаватор копал траншею. Он поднес ковш к куче свежей коричневой земли, опрокинул.
* * *
Валера вышел из троллейбуса, повернул к универмагу. Тетка в засаленном белом халате продавала беляши. У ее ног на асфальте стояла большая алюминиевая кастрюля. Валера порылся в карманах, набрал мелочи, сунул тетке.
– Один.
Она бросила монетки в карман, оторвала от рулона кусок оберточной бумаги, сняла крышку кастрюли, достала беляш, протянула Валере.
– Что, тоже любишь собачье мясо? – сказал дед в темно зеленом плаще. – Они их жарят возле нашего дома, собачьи головы постоянно валяются…
– Иди отсюда, чмо сраное! – крикнула продавщица. – А то счас дам по мозгам – не встанешь!
Валера отошел, начал жевать беляш.
Около универмага, у бокового входа толпился народ. Валера бросил под ноги бумажку от беляша, подошел поближе.
– Что там дают, не знаете? – спросил он у дядьки в коричневой куртке.
– Пуловеры какие-то, но, вроде, не очень. Польские, что ли…
Валера стоял у афиши кинотеатра «Октябрь». Фильм назывался «Короткий фильм о любви». Он посмотрел на часы, стал подниматься по ступенькам ко входу.
В фойе было пусто. Валера подошел к буфету, вынул из кармана рубль.
– Мороженое.
Буфетчица кивнула, достала из холодильника вафельный стаканчик. Валера снял приклеенную сверху круглую бумажку, бросил в урну.
* * *
Валера, Лёдя и Пыр сидели на остановке, пили жигулевское пиво из бутылок с желтыми этикетками.
– Не, я жидов вообще ненавижу. – Лёдя поставил бутылку на заплеванный асфальт под ногами, вынул из пачки «Столичных» сигарету. Пыр потянулся к пачке, Лёдя спрятал ее в карман. Валера достал из кармана такую же, взял себе сигарету и дал одну Пыру. Все закурили.
– Ну, хули вы молчите? – Лёдя затянулся, взял бутылку, сделал глоток. – Хули вы, бля, молчите? Я им говорю, что жидов надо давить, а им, типа, насрать.
Валера поднял глаза, посмотрел на Лёдю.
– Что, типа, я херню говорю? Правильно их Гитлер давил. И вообще, все это – пиздеж, что нам про Гитлера говорят. Концлагеря там… У него концлагеря были только для жидов. А все нормальные люди жили хорошо. Лучше бы мы под Гитлером жили, чем под коммунистами. Мне дед рассказывал – его взяли в плен. Подержали три недели, потом выпустили, дали работу – заведующим офицерской столовой. Марки платили, прикиньте? А немка одна – жена там какого-то их начальника, давала ему и потом подарила кольцо золотое, прикиньте? А нам говорят – Гитлер плохой, хуе‑мое. Счас и про Ленина говорят столько всего, а раньше молились, бля, на него, долбоёба…
Лёдя одним глотком допил пиво.
– Ну че, пошли погуляем?
Валера пожал плечами. Парни поднялись с лавки, поставили пустые бутылки на асфальт. Там уже стояло несколько. Одна упала, звякнула, покатилась.
– Зря ты, Шуня, бросил футбол, – сказал Лёдя.
Парни шли по пустынной неасфальтированной улице в частном секторе. Фонарь освещал телефонную будку с оторванным проводом.
– Ну, бросил – и бросил. Что сейчас про это говорить? – сказал Валера.
– Как это – что говорить? Играл бы сейчас в «Днепре». Знаешь, сколько они получают? Тысяча в месяц – зарплата, за победу – еще пятьсот каждому, за победу в гостях – восемьсот, за ничью в гостях – триста? Ты прикинь, неплохо, да? Ну и форма там, «адидасы», само собой… Надо это, купить себе «кроссы». Футболисты, конечно, не сдают – им это не надо. А со спортинтернта – там легкоатлеты всякие, если в карты продуют, то чтоб долг отдать, могут новые «адидасы» за сотню сдать. Ты прикинь – «адидасы» за сотню?
Улица упиралась в насыпь железной дороги. Два последних фонаря не горели. Еле светилось окно в крайнем деревянном доме. У калитки лежали распиленные поленья.
Навстречу парням от железной дороги шел мужик в куртке и вытертых джинсах, с сумкой через плечо. Он посмотрел на парней.
– Э, ну и чё вы ходите тут, а? – Мужик остановился. – Ищите, где что украсть, да?
– А какое пизде дело? – Лёдя глянул на него. – И кто ты вообще такой, а?
– Не понял… Я что, тебе должен отчитываться? Это ты мне скажи, кто ты такой, ясно? Чтобы мне всякое там говно мелкое…
– Повтори, что ты сказал, ну-ка!
Мужик сделал два шага к парням. Он был невысокого роста, но плотный, лет тридцать – тридцать пять.
Лёдя посмотрел на него, улыбаясь.
– Что, борзый, скажешь? – Мужик посмотрел ему прямо в глаза.
– А если и борзый, то что? Что, может, выскочим?
– Это ты мне предлагаешь?
– Да, тебе, а кому еще?
Мужик осклабился, покачал головой.
– Что, сцышь?
– Это ты, может, сцышь.
Мужик снял с плеча сумку, повесил на забор. Лёдя посмотрел на него, улыбнулся. Мужик резко ударил Лёдю локтем под дых. Лёдя присел. Мужик со всей силы ударил его ботинком в лицо. Лёдя отлетел к забору.
– Ну а ты что смотришь? – Мужик повернулся к Пыру.
– Я это, ничего…
Мужик дал ему ногой по яйцам. Пыр сморщился, сделал два шага назад. Мужик подошел, стал молотить его кулаками. Пыр упал. Мужик, наклонившись над ним, продолжал его бить.
Валера ударил его поленом по голове. Мужик вскрикнул, повернулся, упал на спину. Валера ударил опять – с замахом, круглой стороной. Хрустнули кости. Мужик приглушенно застонал. Валера ударил еще и еще. Мужик перестал стонать.
Лёдя приоткрыл глаза, улыбнулся.
– Ну, ты даешь, футболёр, стране угля.
– Хоть мелкого, но до хуя. – Пыр захихикал, размазывая рукавом кровь по лицу.
– Ладно, валим отсюда, на хуй.
Лёдя поднялся, держась за забор. Парни пошли к железной дороге. Где-то рядом загавкала собака.
* * *
Валера повесил куртку на крюк.
– Ну, как ты сегодня? – спросила из комнаты мама. – Что в училище?
– Ничего, все нормально.
– Есть будешь?
– Да.
– Там котлеты есть. Хочешь – разогрею?
– Не надо.
* * *
Валера и Света сидели на заднем крыльце школы. На забитой досками двери ножом было вырезано «Рабочий – сила, Менжинка – козлы». Несколько пацанов лет по четырнадцать-пятнадцать играли на вытоптанном поле в футбол потертым мячом.
– Ты, вроде, занимался футболом? – спросила Света. – Или кто-то другой из ваших пацанов?
– Я. До девятого класса, до середины…
– А потом?
– Потом у меня была травма. Разрыв связок…
– Да, точно, я помню – ты еще на костылях ходил в школу… И потом ты уже не мог играть, да? То есть, ты, получается, инвалид?
– Нет, конечно. Ты что – вообще? Инвалид… У меня все в порядке, я и в футбол могу играть, только не на таком уровне. Там знаешь, какие нагрузки?
– И ты ездил на какие-нибудь соревнования? Ну, когда занимался?
– Да. В Минск, в Гомель, в Бобруйск.
– И забивал голы?
– Да.
– А какой у тебя был номер?
– Сначала восьмерка, а потом – десятка. Это как раз после чемпионата в Мексике… Все хотели десятку, а она как раз освободилась. Пацан, у которого она была, уже по возрасту не попадал. А десятка была у Марадоны, и все хотели, как он. Чуть морды друг другу не поразбивали. Решили в конце концов кинуть жребий – и она мне досталась.
– А теперь ты играешь в футбол? Ну так, для себя…
– Играл на физкультуре в училе…
Валера поднялся, подошел к краю поля.
– Э, пацаны, можно с вами сыграть?
Невысокий сухой пацан сморщился, оскалил зубы.
– Ну, сыграй, если не сцышь…
– Пусть к нам идет, – крикнул другой – повыше и постарше, в майке с самопальным номером «11», мы и так дуем…
– Ладно, пусть идет к вам.
Игра началась. Валера легко отобрал мяч у «сухого», пробежал полполя, сделал ложный замах перед вратарем. Вратарь прыгнул в одну сторону, Валера легонько катнул мяч в другую – в ворота. Соперники начали с центра поля, тут же мяч потеряли. Валера получил передачу, обвел двоих, ударил. Мяч, скользнув по рукам вратаря, влетел под перекладину.
– Лучше б ты к нам пошел, – сказал «сухой».
Команда ушла обороняться, Валера остался на половине соперника, помахал рукой Свете. Она достала из пачки сигарету, прикурила. Мяч высоко взлетел над полем. Валера, оттеснив плечом пацана на голову ниже его, принял его на голову, сбросил на пустой кусок поля и побежал к воротам. Вратарь выбежал ему навстречу, Валера обвел его, катнул мяч в ворота. Добежавший до ворот «сухой» остановил его рукой.
– Одиннадцать метров! – закричали пацаны.
«Сухой» оттолкнул своего вратаря, встал в ворота. Валера установил мяч, отошел на несколько метров назад, разбежался. Удар получился несильный. Мяч полетел по центру ворот, «сухой» поймал его, заулыбался.
– Все, пацаны, спасибо, – сказал Валера.
– Что ты так слабо? Поиграй еще! – крикнули пацаны из его команды. – С тобой мы их сделаем, как щенков…
Валера подошел к Свете, сел рядом с ней, вытащил из пачки сигарету.
* * *
– Ты, Шуня, знаешь Слона? – спросил Лёдя. Он, Валера и Пыр шли по улице с бутылками пива. – Он не в нашей школе учился, а в одиннадцатой, на Менжинке. Но живет в доме, где сберкасса – значит, по типу, наш, рабочинский пацан. С семидесятого года, весной пришел из армии. Крутится – не надо баловаться. Поступил учиться в пед, на «конский» факультет.
– Что значит – конский? – спросил Пыр.
– Ну ты, бля, дебил. Там где на физруков и военруков учатся. Туда только после армии берут, но поступить, говорили пацаны, как два пальца обосцать. Сам бы поступил, только в армию что-то не охота… – Лёдя захохотал.
– Ты что, хочешь быть физруком?
– Дебил ты, Пыра. Ты думаешь, Слон пойдет работать в школу? Я ж говорю, он фарцует – не надо баловаться. Он, прикинь – староста группы, стипендию выдает. Получил в пятницу на всю группу. Это – штуки полторы, а может, больше, своих добавил – и поехал в Пинск ночным, в субботу на учебу не пошел. Утром – в Пинске. Набрал говна там всякого – жвачек там, резинок – на все деньги – и сразу на автобус. Выспался, а в воскресенье – на «Спартак», и все сдал в два раза. Наварил, две штуки, в общем. Короче, в понедельник выдал всем стипуху, и две штуки, бля, из ничего, прикинь, за выходные. Ясный пень, так можно жить – он на моторе постоянно ездит, на троллейбусе – ни разу. Вечером сидит в «Туристе» или в «Габрово».
Парни подошли к остановке, сели на лавку.
– Как ты думаешь, ты его – с концами? Ну, того мужика… – Лёдя посмотрел на Валеру.
– Вряд ли, с концами, – сказал Пыр. – Если б с концами, шухеру было бы знаешь, сколько? А так, вроде вообще никаких на районе базаров про это…
– Не, все это – говно, – сказал Лёдя. – Такие, как этот – пидарасьё, мне на них насрать. Надо ёбнуть цыгана или жида, этих я, бля, ненавижу…
– Ты что, предлагаешь – трудовика? – Пыр захихикал.
– Не, лучше Барона…
– Цыгана?
– Ну да.
– А он, правда, барон? – спросил Валера.
– Откуда я знаю? Так говорят. Одно знаю, что у него бабок немерено. Раз пришел в магазин на Моторный – с мешком. Прикинь, бля. И ложит, и ложит в мешок. Полный набрал – и на кассу. И кассирше дает сто рублей – типа, сдачи не надо. Что, она будет все из мешка доставать и считать? И так ясно, что там меньше, чем «сотка». Может, рублей на семьдесят или на восемьдесят.
– Зачем тогда нам его это самое? – спросил Пыр. – Может, лучше бабок снять с него, а?
– Таких, как ты, умных знаешь, сколько? К нему пацаны приходили – рэкет, типа…
– И что?
– Ничего. Больше, сказали, к нему не пойдем… У него, понты, типа, думает, что такой деловой, никого не боится вообще. Так что, его будет ёбнуть легко… Ты как, Шуня, хочешь его? Поленом по ебалу?
* * *
Валера прошел по первому этажу универмага, вышел на улицу через центральный вход. Начал накрапывать дождь. Валера вынул из сумки зонтик, стянул чехол, раскрыл.
У коммерческого отдела универсама стоял Малах – длинный, сутулый, в черной кожаной куртке «из кусков». Валера поздоровался с ним за руку.
– Что, тоже учило симуляешь? – спросил Малах.
Валера не ответил.
– Тебя что-то давно не видно. Я сам, конечно, не сильно часто хожу, но и ты тоже. Деньги есть? Взяли бы банку коммерческой водки. У меня как раз пятерка, если добавишь червонец…
Валера и Малах сидели, подстелив газеты, на крашеных деревянных лавках на трибуне стадиона.
Между ними стояла бутылка водки и лежал разломанный «кирпичик» хлеба. Дождь прекратился, но небо оставалось серым и пасмурным.
Малах взял бутылку, отпил, отломал хлеба, начал жевать.
– Херня какая-то творится в чемпионате, да? Грузины, вышли, «Жальгирис» вышел, осталось тринадцать команд. Что это за чемпионат такой, тринадцать команд? Ну, станут хохлы чемпионами, ну и что? Это все равно не считается, потому что не все команды играли…
Валера поднялся.
– Ну, я пошел, короче…
– Как – пошел? А допить?
– Все, давай.
Валера пожал Малаху руку, взял сумку и начал спускаться по проходу между секторами.
* * *
Троллейбус остановился. Валера и Света вышли.
– Это у тебя японская «аляска» или финская? – спросила Света.
– Я не знаю. Мама привезла из Москвы – ездила в командировку.
– По-моему, это – японская. Ничего такая… Ты «книгу покупателя» получил?
– Нет, мне восемнадцати нет еще… А ты?
– Ну и мне нет. Хотя толку с этой книги – того, что там расписано, куртка там зимняя или что там еще? В магазинах нету все равно, а если выбросят в продажу, надо в очереди стоять, и если не достоишься, то все равно, с книгой ты там или без книги.
Валера и Света прошли неработающие фонтаны у «китайской стены», ресторан «Габрово».
– Тебе интересно учиться? – спросила Света.
Валера пожал плечами.
– А мне, я тебе честно скажу, не особенно. Все эти предметы – высшая математика, инженерная графика… Надо было лучше в технологический идти, на «организацию общественного питания»… Но я побоялась, там конкурс большой. Все хотят быть директором ресторана…
Валера и Света подошли к афише кинотеатра «Родина». На заштопанном в нескольких местах холсте было написано название фильма – «Спаси и сохрани» – а чуть ниже, шрифтом поменьше: «эротический фильм».
Людей в зале было немного. Валера и Света сидели на последнем ряду. На экране бегали по траве голые мужчина и женщина.
– Как Адам и Ева, – сказал кто-то впереди. Несколько человек захохотали.
Валера расстегнул молнию в джинсах, положил руку Свете на затылок, наклонил.
– Ты что? – шепнула она. – Здесь? Нет, ну ты вообще… – Она улыбнулась. – Ну, ладно…
Света рукой отбросила волосы с лица, наклонилась к расстегнутой ширинке.
* * *
Валера и мать сидели на диване, смотрели телевизор. Начиналось «Поле чудес».
Зазвенел звонок. Раз, второй.
– Сходи посмотри, кто там? – Мать посмотрела на Валеру.
Он поднялся, прошел в прихожую, чуть не споткнулся о свои ботинки, открыл дверь. На площадке, еле освещенной лампочкой на верхнем этаже, стоял участковый лейтенант.
– Шумаков? – спросил участковый. – Валерий Иванович? Семьдесят второго года рождения?
Валера кивнул.
– Есть к тебе разговор. Оденься, сходим в опорный.
– А насчет чего?
– Все узнаешь.
* * *
– Знаешь Лёдова и Параскевича? – спросил участковый. Валера сидел у стола в его кабинете в опорном пункте.
– Знаю.
– Дружишь с ними?
– Нет. Так, знакомые. Учились когда-то в параллельном классе…
– Когда последний раз виделся с ними?
– Вчера вечером.
– Где?
– На остановке, на Рабочем. Я гулял, они сидели… Подошел, поздоровался…
– И что потом?
– Ничего. Я пошел домой, они остались.
– Ничего тебе не говорили интересного?
– Нет.
– Ты знаешь, что эти гондоны сделали?
Валера покачал головой.
– Напали на цыганского барона – ну, знаешь, на Горках живет. С ножом. Четыре ножевых ранения. Операцию делали, еле выжил… Если б скорая позже приехала…
– Я ничего про это не знаю.
– Может, и не знаешь. Их сразу нашли, по горячим следам, как говорится. Потому что дебилы…
– А я тут причем?
– Что ты делал в понедельник вечером?
– Не помню. А какого числа это было?
– Ты дурачком не прикидывайся. Понедельник он не помнит, а по числам помнит?
– Мне так проще. В училище…
– Что – в училище? Ты там не был неделю…
– Не был. Ну и что с того? Вы меня из-за этого вызвали?
– Ты сейчас довыебываешься… Мне насрать на твое училище и вообще на тебя, ты понял? Но твои друзья мне кое-что рассказали…
– Они – не друзья. Я ж сказал – так, знакомые. Здравствуй, до свиданья…
– То есть, ты хочешь сказать, что ты с ними не гулял в понедельник? И не был на улице Успенского?
Валера помотал головой. Участковый взял из пачки «Астры» сигарету, закурил.
– Может, и спиздели, гондоны… Сами отработали, а на тебя говорят… Только я одно не пойму – почему на тебя? Ты ж, вроде, тихий пацан. На учете у нас не стоял. Десять классов закончил, пошел в училище… Не, я вообще не пойму… Посмотри мне в глаза и скажи, только честно… Ты не трогал мужика на улице Успенского?
– Какого мужика?
– Такого. Которому нанесли шесть ударов по голове и лицу тупым тяжелым предметом. Переломы скулы, носа, лобной кости. Лежит в областной, без сознания… Короче, посидишь здесь. Сейчас приедет опер с РОВД, тебя допросит. Если ты не при чем – тебе ж лучше.
Участковый поднялся, заглянул в соседнюю комнату.
– Мужики, посмотрите за пацаном – чтоб никуда не делся, пока опер не приедет. А я – патрулировать…
Участковый посмотрел на Валеру.
– Короче, чтоб без шуток, ты понял?
Валера кивнул.
– Сиди здесь и никуда не суйся. А то сам знаешь, что будет.
Участковый взял со стола фуражку, надел и вышел. Хлопнула дверь. На улице завелся милицейский «уазик».
Валера встал со стула, подошел к двери, остановился. В углу стоял черно-белый телевизор, на экране шло «Поле чудес». Три дружинника с облезлыми красными повязками сидели на стульях. Еще на одном стуле стояла бутылка водки, на газете был нарезан хлеб и сало.
– Вы теряете право на ответ, – сказал на экране ведущий. – Переход хода. Вращайте, пожалуйста, барабан.
– Да, ну он, что-то переиграл… – сказал пожилой дружинник с зачесанной на лысину седой прядью, посмотрел на Валеру.
– Садись, пацан, посмотри телевизор.
– Может, ты ему еще водки дашь? – спросил мужик помоложе, курчавый, в свитере под горло.
– Водки не предложу – самим мало. – Пожилой засмеялся. – Ну, Коля, разливай, что осталось.
Третий мужик – невысокий, худой – взял бутылку, разлил по стаканам. Мужики выпили, стали закусывать.
– А что ты такое утворил, а, парень? – спросил пожилой.
Валера не ответил.
– Ну, не хочешь – не говори.
Мужики уставились на экран.
– Вы абсолютно уверены в вашем ответе? – спросил ведущий.
– Абсолютно уверенной быть нельзя, но мне кажется, что… – сказала полная тетка в сиреневом платье.
– Тишина в студии! – крикнул ведущий. – Минутку тишины. А сейчас – правильный ответ. – Он сделал паузу.
Девушка начала открывать буквы.
– Вы, Наталья, абсолютно правы! Вы – победитель суперигры, вы выиграли холодильник!
– Лучше бы машину, – сказал курчавый. – Что это – холодильник… Холодильник у всех есть…
Валера резко вскочил и побежал к двери.
– Э, куда? Стоять! – заорали дружинники.
Валера пробежал мимо почты, повернул к магазину, пересек улицу и вбежал в темный двор трехэтажного старого дома, оттуда – в следующий двор. Крики дружинников сзади затихли. Валера перелез через забор детского сада, пробежал мимо беседок и горок, опять перелез через забор. Он оглянулся по сторонам и быстрым шагом пошел по переулку.
* * *
Троллейбус подъезжал к остановке. Валера выскочил из кустов и вбежал в заднюю дверь. Створки закрылись. Троллейбус отъехал. Валера встал в углу задней площадки. Он достал из кармана деньги, пересчитал. Десятка, пять рублей, рубль и еще почти рубль мелочью.
* * *
В вагоне электрички было пусто – только старуха с кульками и дядька в шапке-ушанке. Валера лег на дерматиновом, прорезанном в нескольких местах сиденье, натянул шапку низко на глаза.
* * *
Валера открыл глаза, пошевелил ногами и руками. Он сидел, скрючившись, на деревянной лавке в зале ожидания маленькой станции. Рядом храпел дядька в ушанке из электрички. У его ног, обутых в кирзовые сапоги, лежал полупустой мешок.
Валера встал, вышел на улицу. На площади перед станицей стоял старый «пазик». За площадью начиналась улица деревянных домов. На голых деревьях за заборами висели яблоки.
Валера обошел здание станции и пошел вдоль полотна железной дороги.
* * *
Валера купил в ларьке три пирожка с мясом, съел, не отходя далеко, бросил замасленную бумажку под ноги. Рядом был ларек «звукозапись». Валера подошел. В витрине были выставлены написанные от руки, шариковой ручкой, списки. В ларьке сидел парень лет двадцати пяти, с оспинами и прыщами на щеках.
– Сколько стоят кассеты? – спросил Валера.
– Они так не продаются, только с записью.
– А сколько с записью?
– Десять рублей девяносто минут.
– А когда будет готова запись?
– Дня через три. А что ты хочешь записать?
– Еще не знаю.
– Запиши «Лондон бойс». Ничего темы. Или тебе только наши нравятся?
Из здания станции вышли два милиционера, остановились на ступеньках, оглядели площадь. Валера уткнулся носом в списки, обошел ларек, как будто читая, быстрым шагом пошел прочь.
* * *
Валера шел мимо путей, занятых товарными вагонами.
– Э, пацан!
Валера вздрогнул, обернулся. Из открытой двери вагона выглядывал молодой мужик в телогрейке, стриженный налысо.
– Выпить хочешь?
Валера пожал плечами.
– Что ты, как целочка, ломаешься? Залазь!
Валера подошел к вагону, мужик протянул ему руку, помог забраться. В пустом вагоне сидел еще один стриженный налысо, постарше. На расстеленной газете стояли две бутылки водки, лежал нарезанный зельц и черный хлеб.
– Садись, будь как дома! – сказал молодой.
Валера присел на грязный пол.
– На! – Молодой протянул ему бутылку. – У нас все по-простому, стаканов нет…
Валера сделал глоток, сморщился, взял с газеты кусок зельца, прожевал.
– А мы с Петровичем только два дня, как откинулись… В Шклове были на зоне. Знаешь?
Валера кивнул.
– Выручишь трохи? Хоть червончик, а? А то мы, что выдали, все ж пропили – сам понимаешь… А надо ж еще до дому доехать…
– Червонца не будет… Трульник пойдет? – Валера покопался в кармане, вынул мятую зеленую купюру.
– Да сколько не жалко… Ты ж понимаешь, мы так, по-нормальному… – Мужик спрятал деньги в карман серых грязных брюк. – Ладно, надо еще по пять капель, да? Тебе, Петрович, по старшинству…
Он взял бутылку, подал Петровичу. Петрович сделал долгий глоток, рыгнул, взял корку хлеба, понюхал.
– Ну, за все доброе…
Молодой тоже отпил. В бутылке осталось на дне. Он передал ее Валере. Вагон резко тряхнуло, и он поехал.
– Не сцы, – сказал Петрович. – Это только до станции – туды, сюды… Пей, а то грошы не будут вестись…
Валера выпил, поставил бутылку на пол. Она упала, покатилась по вагону. Поезд набирал ход.
– Я когда у стройбате служил, у нас че-пэ было, – сказал молодой. – Один салага ебанулся, расстрелял шесть человек «стариков» и овчарку…
– А овчарку нашто? – спросил Петрович.
– Откудова я знаю? Я ж говорю – ебанулся… Но они его, конечно, пиздили, в жопу торканули…
Валера повернулся к открытой двери. Состав ехал по мосту. Мелькали опоры. Молодой взял бутылку, подошел сзади к Валере, ударил по голове. Валера растянулся на полу. Молодой сунул руку в карман куртки, нашел пятерку, несколько смятых рублей и мелочь, положил себе в карман.
– Не особо, да? – Он поглядел на Петровича.
Петрович кивнул. Молодой вынул из кармана телогрейки складной нож, вытащил лезвие, несколько раз ударил Валеру в грудь, подтащил к двери, столкнул вниз. Состав ехал мимо свежевспаханного поля.
Кожа
(повесть)
Поезд катится по промзоне, мимо серых стен, за которыми видны заводские цеха. Вдалеке дымят трубы.
Маша сидит в общем вагоне, смотрит в окно. На голове – наушники. Ей лет двадцать, она в черном свитере под горло, волосы собраны в хвост.
Поезд замедляется. В окне – несколько рядов рельсов, составы товарных вагонов. Дернувшись, поезд останавливается. Маша встает, набрасывает куртку, берет сумочку, идет по проходу.
На перроне Маша достает из пачки тонкую сигарету. Щелкает зажигалкой, выпускает дым.
– На вокзалах курить запрещено.
Маша оборачивается.
– Я знаю.
Рядом стоит парень. Под расстегнутой курткой – спортивная кофта. Он тоже курит.
– Привет, – говорит парень.
– Привет.
– Тоже в Ебург?
Маша кивает головой. Делает затяжку, оглядывается по сторонам. Бросает сигарету под вагон, на рельсы. Тепловоз дает гудок.
* * *
За окном – пустые поля и серое небо. Парень сидит рядом с Машей.
– …я – на соревнования… Самбо.
– И давно ты занимаешься?
– Десять лет.
– А как ты начал? Тебя что, в школе обижали?
– Нет. Это было бы банально. Нет, такого не было. Просто захотел, родители не возражали. Даже, в общем, поддержали. Они вообще меня практически во всем поддерживают…
– Ты это говоришь так, как будто это плохо…
– Нет, не плохо… Может, иногда немного скучно…
– Извини, я не помню, как тебя зовут…
– Ничего страшного. Кирилл.
Маша кивает.
Позади разговаривают две тетки.
– …и, значит, задали им сочинение: «Как я провел лето»…
– На английском? В пятом классе?
– Ну да. И знаешь, чтó он умудрился сделать? Он написал его по-русски, но английскими буквами…
– В смысле, это он так пошутил?
– Да нет, он думал, что так надо. Вот и делай с ним, что хочешь…
* * *
За окнами – снова промзона. Из труб идет дым. Серый забор покрыт граффити.
… – достаточно банально, – говорит Кирилл. – Все, что было хорошего, вдруг, как бы, испарилось… И нам стало просто нечего делать вместе. Поэтому друзьями мы не остались… Ты веришь, что можно остаться друзьями?
– Ну, друзьями, может, и нет. Но сохранить нормальные отношения…
– А зачем? Если у вас было что-то большее… И тут какие-то «нормальные отношения»…
– Это в тебе говорит юношеский максимализм.
– Хорошо, пусть говорит. Я не против иногда его слушать. – Кирилл смотрит на часы. – Через десять минут прибываем. Где живет твоя подруга?
– Улица Московская.
– Я могу тебя проводить.
– Не надо…
– Почему не надо? Или тебя встречают?
– Нет, не встречают.
– Почему тогда?
– Ладно, проводи.
* * *
Кирилл и Маша идут мимо желтой пятиэтажки, позади – здание вокзала. Кирилл – с рюкзаком, на плече – спортивная сумка. Маша останавливается у подземного перехода.
– Подожди минутку, – говорит Маша. – Мне нужно кое-что купить.
Она протягивает руку к сумке.
– Зачем? Я подержу…
– Мне нужно…
Маша забирает сумку, накидывает на плечо.
– Я сейчас.
Она идет к подземному переходу, спускается в него.
Кирилл опускает рюкзак на тротуар. Смотрит по сторонам – на машины и маршрутки на привокзальной площади, памятник, гостиницу через улицу. Достает из кармана сигареты, щелкает зажигалкой, закуривает. Выпускает дым.
Мимо идет пьяный мужик с бутылкой пива. Он останавливается, улыбаясь, глядит на Кирилла.
– Я вокзалы терпеть ненавижу, – говорит мужик. – Вот скажи мне, что ты здесь делаешь, а?
Мужик подносит бутылку ко рту, делает глоток. Кирилл отворачивается. На другой стороне улицы быстрым шагом идет Маша, удаляется от вокзала. Кирилл закидывает рюкзак на плечо, бежит к подземному переходу, спускается, перепрыгивая через ступеньки.
В переходе Кирилл натыкается на медленно идущую пожилую женщину, едва не сбивает ее с ног. Бормочет «извините», бежит дальше. Продавщица из палатки смотрит ему вслед, затягиваясь сигаретой.
Выбежав из перехода, Кирилл останавливается. Маши не видно.
* * *
Кирилл сходит с эскалатора метро. На платформе, далеко впереди, стоит Маша. Прибывает поезд. Кирилл бежит в ее сторону. Сталкивается с людьми, выходящими из вагонов. Заскакивает в тот же вагон, что и Маша. Пробирается через толпу пассажиров, останавливается перед ней. Маша поднимает глаза.
– Что случилось?
Маша молчит. Двери закрываются. Поезд трогается, набирает скорость. Маша молча смотрит на мелькающие в тоннеле за окнами фонари.
* * *
– …никто не знает, к кому я поехала. Даже мама. Я всем говорю, что к подруге…
Маша и Кирилл стоят на эскалаторе, едущем вверх.
– У тебя в Ебурге правда есть подруга?
– Есть. Но мы мало общаемся. Только «Вконтакте»… Хотя, в принципе, я могла бы к ней поехать… Наверно…
Эскалатор доезжает до верха. Маша и Кирилл идут к выходу. Маша достает телефон, повторяет последний набранный номер.
«Телефон абонента выключен, или он находится вне зо…»
– И что теперь? – спрашивает Кирилл. – Где ты будешь ночевать?
Они выходят на улицу. Начинает темнеть.
– Мне сняли квартиру, – говорит Кирилл. – Можешь поехать со мной. Я не знаю, правда, какие там условия…
* * *
На дверь холодильника налеплены магниты-игрушки: медведь, божья коровка и бабочка. На полке над кухонным столом – разномастные чашки.
Кирилл и Маша сидят на табуретках, повернувшись к окну.
– …я не просто так к нему, – говорит Маша. – У нас давно все закончилось. Мне нужно, чтобы он помог мне… В общем, у меня проблема – только это абсолютно между нами, хорошо?
Кирилл кивает.
– …у меня проблема с одним человеком, он – вице-мэр. – Маша смотрит на Кирилла. – Я танцую стриптиз. В клубе «Буэнос-Айрес». Уже полгода. И всегда все было нормально… Пока не появился Николаев – вице-мэр. Я с такими никогда не сталкивалась… И лучше бы не сталкивалась никогда… Настоящий урод. Ну, ты понимаешь, чтó было… Я ему отказала, а он сказал, что я украла у него деньги… Ты представляешь? И на меня завели уголовное дело. Я сейчас под подпиской о невыезде, и я ее нарушила… Менты, суд – у него все схвачено, потому что он – вице-мэр. Георгий – единственный человек, которого я знаю, который может помочь…
– А кто он? Бандит?
– Ну, он как-то связан с бандитами. Но и с «госами» тоже. Он еще при коммунистах занимался бизнесом, тогда это не разрешалось… И его посадили, надолго. Вышел он уже в девяностые, а в тюрьме перед этим написал книгу. И ее напечатало издательство в Москве. Он тогда написал еще несколько книг – криминальные романы, про тюрьму и так далее. Говорил, что какое-то время жил на гонорары, и очень даже неплохо. А потом ему это надоело. Он вообще не любит долго делать одно и то же, даже жить на одном месте не хотел. Он уехал сначала в Питер, потом в Екатеринбург. Занимается каким-то бизнесом…
На столе звонит телефон Маши. Она поворачивается, дотягивается, берет его, отвечает:
– Да, все нормально… Да, у нее… Не волнуйся… Все, пока. – Она кладет телефон на подоконник, рядом с полулитровой банкой с окурками.
Кирилл смотрит на нее.
– Ты хочешь спросить, кто звонил?
– Тот парень, который был с тобой на концерте?
– Да.
– Он знает?
– Нет. Никто не знает. Только я. И сейчас вот ты…
Кирилл ерзает на табуретке.
– Как он может тебе помочь?
– Георгий? Ну, он может поговорить со знакомыми «госами»… У него даже на мэра должен быть выход…
Снова звонит телефон. Маша берет его, отвечает.
– Алле… Да, привет… Да, я звонила, твой телефон был отключен… Да, хорошо. Мне не поздно, нормально. Какой там адрес?
Маша берет с подоконника пачку сигарет, Кирилл протягивает ей огрызок карандаша. Маша пишет на пачке.
– Хорошо, до встречи. – Маша кладет телефон на подоконник, смотрит на Кирилла.
– Георгий. Он назначил мне встречу в клубе. Я поеду.
– Я с тобой.
– Не надо.
– Почему – не надо? Я внутрь не пойду, не бойся. Буду ждать на улице.
* * *
Кирилл и Маша идут по центральной улице. Маша кивает на вывеску.
– Это здесь.
– Ладно, пока. Я буду здесь поблизости тусоваться. Если что, звони…
Маша кивает. Кирилл достает из кармана сигареты.
– Странно, что ты куришь, – говорит Маша. – Я думала, спортсмены не курят…
– Почему ты только сейчас про это спросила? Я при тебе уже, может, полпачки выкурил…
Маша пожимает плечами, едва заметно улыбается. Идет ко входу в клуб.
У двери стоит мужчина в расстегнутом пальто, кричит в телефон:
– Уроды, бля! Ну что за страна?! Семьдесят пять процентов – такие идиоты, как ты!
* * *
В клубе играет техно. На танцполе прыгают парни и девушки. Маша оглядывается по сторонам, замечает VIP-зону на втором этаже, поднимается по ступенькам. Останавливается, оглядывает столики. За одним, спиной к ней – коротко постриженный седой мужчина в черном пиджаке, рядом с ним – еще один, в рубашке. Напротив – две девушки лет по двадцать.
Маша достает телефон, набирает номер. Мужчина в пиджаке оборачивается, смотрит на нее. Ему за пятьдесят. Смуглая кожа, морщины. Он смотрит на Машу без улыбки. Маша подходит. Он встает. Они обнимаются. Маша целует его в щеку. Он говорит:
– Пойдем в какое-нибудь место поспокойней.
Они спускаются по лестнице, проходят главный зал. На танцполе парень в черных джинсах снял рубашку, размахивает ею над головой.
* * *
Георгий и Маша стоят во дворе, у двери с надписью «Служебный вход».
За забором светятся окна пятиэтажки. Георгий достает сигареты, протягивает пачку Маше. Она мотает головой, достает свои. Георгий щелкает золотой зажигалкой, прикуривает обоим.
– Ситуация твоя понятна, – говорит Георгий. – А теперь ответь мне на вопрос: сколько тебе лет?
– Двадцать один… Ты знаешь.
– А почему ты тогда рассуждаешь, как пятнадцатилетняя соска? Ты что, думала, что приедешь, переспишь со мной, и я сразу тебе разрулю ситуацию? Я думал – ты умнее. Ты меня разочаровываешь… – Он делает затяжку, сбрасывает пепел под ноги. – Головой не надо было думать? Ты мне скажи – зачем было лезть в залупу? Тебе так важно было обломать его, да? Я такая крутая, что я вице-мэра могу послать на хер, да? И что получается? Свободу убивают эгоизмом, да?
Маша затягивается, отбрасывает сигарету.
– Я не для того приехала, чтобы ты меня отчитывал. Я прошу помочь…
– А с чего это я должен помогать тебе, а? Ради того, что было когда-то давно?
Он смотрит Маше прямо в глаза, губы растягиваются в улыбке.
– Смотри, твое положение реально серьезное. Николаев – гондон, и все это знают. Но он – свой, а ты – никто. Так что – тюрьма. Но ты не расстраивайся, много тебе не дадут – года два. Через год выйдешь по УДО…
На глазах у Маши появляются слезы, она начинает рыдать.
– Я жду, когда ты скажешь «И что, ничего нельзя сделать?» Потому что сделать можно. Но не так, как ты думала.
– А как?
Маша вынимает из сумочки пачку бумажных платков, достает один, трет глаза.
– Завтра здесь, в Екабэ, будет частная вечеринка. На ней будут разные люди – и «госы», и просто серьезные люди. И кое-кто – по моей просьбе, конечно – может сказать Николаеву: не занимайся херней…
– И он здесь будет?
– Нет. Но дело не в этом. Твоя задача – поработать по специальности. В смысле, стриптиз… То есть ты не одна там будешь, там целая развлекательная программа, и я тебя могу в нее вписать…
– Но я не готова, у меня нет одежды с собой…
– Это уже не мои проблемы. Купишь что-нибудь… Других вариантов нет. Я, по крайней мере, не знаю. И, смотри: если что, не лезь в залупу. Поняла?
Маша кивает головой. Георгий открывает дверь, пропускает Машу вперед, заходит сам. Говорит на ходу:
– Значит, будь готова. Я завтра днем позвоню, сообщу тебе, что и куда. Переночевать есть где?
– Есть. Я у подруги остановилась…
– Если что, можешь у меня.
– Нет, спасибо.
* * *
– И что теперь? – спрашивает Кирилл. Он и Маша сидят в полупустом трамвае.
– А что, есть какие-то варианты?
– Может, я бы мог тебе помочь. У меня отец – коммерческий директор комбината. У него есть связи…
– На уровне вице-мэра?
– А у Георгия – что, на уровне вице-мэра?
– Да. Он вообще всех знает, фотографии показывал… С самим мэром он в одной школе, что ли, учился…
Трамвай останавливается. Заходит пенсионерка в темно-синем пальто, садится в начале вагона. Двери закрываются, трамвай трогается.
– Знаешь, я тебе тоже не все про себя рассказал, – говорит Кирилл. – Я правда приехал на соревнования, только это не самбо. Это бои без правил. И они нелегальные…
Маша улыбается, покачивает головой.
– Как много нового мы сегодня друг о друге узнали…
– Теперь надо спросить: зачем тебе это?
– Ну и зачем тебе это?
– Прежде всего – банальный адреналин… Я шесть лет занимался самбо, пока не надоело… Вернее, стало понятно, что существует планка, выше которой не прыгнуть… А потом, уже в универе, случайно попал в это дело…
– И как это все происходит?
– Есть организаторы, есть бойцы, есть люди, которые делают ставки, – подпольный тотализатор. Когда закрылись казино, это стало вообще популярно. Приезжают люди на крутых машинах, ставят нереально крупные бабки…
* * *
С балкона виден двор и три соседние девятиэтажки. В них горят только несколько окон.
– …маме ничего не сказала, – говорит Маша. – Не хотела расстраивать. У нас с ней нормальные отношения, но… я все детство ее толком не видела. После развода с отцом она работала очень много… От отца денег практически не приходило… Он был, вроде как, бизнесмен, но не слишком удачливый. Так что, все на маме. Она уходила рано, возвращалась поздно. А я приходила из школы и была сама по себе… То есть это было, конечно, классно, с одной стороны…
Кирилл делает затяжку, бросает окурок вниз, перевешивается через балкон, держась за металлические прутья, ноги отрываются от земли.
– Что еще за глупости? – говорит Маша. – А если перила сломаются, и ты упадешь… Все такое старое…
Кирилл продолжает перевешиваться через балкон. Его ноги висят в воздухе, голова внизу.
– Перестань, сейчас же перестань! – выкрикивает Маша.
Кирилл перевешивается обратно. Подошвы шлепанцев хлопают о бетон балкона.
– Дурак! – кричит Маша. – Ты меня напугал…
Кирилл подходит к ней, обнимает, прижимает к себе. Маша утыкается носом в его плечо, тут же отстраняется. Кирилл целует ее в губы.
Внизу хлопает балконная дверь. Где-то заводится машина.
* * *
Утро. Кирилл и Маша лежат на разложенном диване. Кроме него – в комнате стол, два стула и старая полированная стенка. Ее книжные полки почти пусты – только несколько газет с кроссвордами и детективов в мягких обложках.
Маша вылезает из-под одеяла, встает, подходит к окну. В окне – серая стена и окна дома напротив. Маша возвращается, снова залезает под одеяло.
– Если сегодня что-то выйдет не так, то уже, может быть, через месяц я буду в тюрьме.
– Не говори так…
– А как мне говорить?
– Вообще ничего не говори.
* * *
Кирилл стоит у раковины в ванной, бреется станком. Дверь приоткрыта, заглядывает Маша.
– Ты точно не хочешь, чтобы я с тобой пошел?
Маша мотает головой.
– Нет, я по магазинам люблю ходить одна.
Кирилл берет крем для бритья, надавливает на кнопку, выжимает на пальцы немного пены. Он резко делает шаг к Маше, рисует ей усы. Она пытается увернуться, не успевает, хохочет.
* * *
Середина спортзала застелена дерматиновыми матами. У стен – зрители: человек пятьдесят. Все – мужичины, некоторые – в костюмах, с галстуками. Одни стоят, другие сидят на пластмассовых белых стульях. Рядом с крупным седым мужчиной в сером костюме – два охранника.
На «ринг» выходят два парня – голые по пояс, в спортивных трусах, босиком, кулаки обмотаны эластичными бинтами. Один – коренастый, плотный, второй – намного выше. Они приветствуют друг друга, соединив кулаки, расходятся. Судья – лысый мужик в темно-синем спортивном костюме – дает сигнал: начали. Высокий бросается на коренастого, картинно размахивает кулаками, тот уклоняется, отбегает, отбивает удары, неожиданно бьет высокого по почкам. Высокий падает, не может подняться. Судья поднимает вверх руку коренастого. Зрители хохочут.
* * *
Соперник Кирилла – мужик под сорок, мускулистый, лысый, на щеках и носу – сетка полопавшихся сосудов. Кирилл бьет его ногой, мужик уклоняется, бьет серию. Кирилл отбивает один удар, пропускает другой. У него из носа идет кровь, растекается по подбородку.
Кирилл резко бьет мужика ногой в живот, добавляет кулаками по лицу. Мужик падает, схватив за ноги Кирилла. Тот успевает вывернуться, «добивает» мужика ногой. Мужик поднимает руку, показывая, что сдается.
* * *
Кирилл стоит под душем. Трубы ржавые, покрыты накипью. На кафельных плитках – тоже ржавчина. Душевая освещена тусклыми лампами под потолком. Кабины не разделены. Рядом моются другие участники боев.
Кирилл поворачивает кран, перекрывает воду, идет по мокрым плиткам пола к раздевалке.
На деревянной лавке, покрашенной в зеленый цвет, сидит организатор боев Панченко – мужчина лет сорока с выбритой головой и бородкой.
Кирилл берет с крюка полотенце, начинает вытираться. Панченко достает из кармана конверт, кладет на лавку. Кирилл кивает.
– Хочешь поехать с нами? – спрашивает Панченко.
– Куда?
– Будович приглашает к себе.
– А что у него?
Панченко хмыкает.
– Развлекательная программа.
* * *
Панченко, Кирилл и еще один парень выходят из спортзала. Вокруг – заводские корпуса, трубы. Из одной трубы идет дым. Панченко подходит к белому «мерседесу» с грязными боками, открывает дверь водителя. Кирилл и еще один парень садятся. Седой мужчина – Будович – и его охранники идут к черному «БМВ» с номером 001.
* * *
Из колонок звучит техно. В углу большой комнаты Маша танцует стриптиз. На ней – короткое красное платье и черные чулки в сеточку. Кроме нее, в комнате человек пять мужчин и девушка в черном вечернем платье. Девушка держит в руке большой бокал белого вина. В углу в кожаном кресле сидит Будович. Он, не отрываясь, смотрит на Машу. Во рту дымится сигарета.
* * *
Комната обшита деревянными панелями. Вдоль одной стены – стеллажи с книгами: в основном многотомными собраниями сочинений в тисненых переплетах. Из другой части дома доносятся звуки техно.
На кожаном диване сидят Георгий и мужик лет сорока, толстомордый, стриженный налысо, в костюме, без галстука. Две верхние пуговицы белой рубашки расстегнуты, открывая седые волоски и толстую золотую цепь. Георгий наливает себе и толстомордому коньяка, они чокаются, выпивают. Толстомордый берет с тарелки ломтик лимона, нюхает, сует в рот, начинает жевать.
– Неправильно делаешь, – говорит Георгий. – Ты лимоном убиваешь вкус коньяка.
– Не еби вола.
– Ты знаешь, почему вообще коньяк стали закусывать лимоном?
– Нет.
– Царь Николай Второй очень не любил вкус коньяка. А лимон перебивает любой вкус, поэтому царь стал закусывать коньяк лимоном. Причем, говорят, в первый раз он это сделал как раз у нас, на Урале. Потом его свита переняла эту моду, а от нее – все остальные. Включая тебя…
– Ладно, все это херня. Что насчет девки?
– Все в порядке. Пляшет вон… – Георгий кивает на дверь в коридор, откуда доносится музыка.
В комнату заглядывает Кирилл с бокалом пива. Толстомордый и Георгий сидят к нему спиной. Кирилл садится в кресло метрах в трех от мужчин. Они его не замечают.
– Мне это не особо нравится, – говорит толстомордый.
– А что тебе может не нравится? Девку должны закрыть. Уголовное дело, подписка о невыезде… Все решат, что ушла в бега. Объявят в федеральный – так, для галочки…
– А чего ее Николаев прессанул?
– За то, что не дала. За что ж еще?
Оба смеются.
– Дура, бля, – говорит толстомордый.
– Но ты ее сразу обломишь, да? Будет работать, как все твои. А то и лучше… Когда будем расходиться, посадишь в свою тачку. Она сядет без вопросов, я ей объяснил конкретно…
* * *
Кирилл заходит в комнату, где танцует Маша. Она осталась в трусах, чулках и туфлях, начинает медленно снимать чулок. Мужчины подтянулись поближе, среди них – Панченко. Девушка с бокалом пританцовывает мимо ритма музыки, бокал почти пустой. Будович все так же сидит в кресле с сигаретой.
Кирилл подходит ближе. Маша смотрит на него, продолжая стаскивать чулок.
* * *
Небольшая комната. Маша торопливо натягивает джинсы. На кровати валяются ее красное платье, сумка, чулки. Кирилл стоит рядом, в куртке, на плече – рюкзак.
В комнату заглядывает Георгий.
– В чем дело? – спрашивает он. – Куда это ты, а? Что, забыла про договоренность? А ты кто такой? – Он смотрит на Кирилла.
Кирилл бьет его кулаком в челюсть, ногой в живот. Хватает за руку, бросает на кровать, добавляет сзади по затылку.
– Он «в ауте» надолго, – говорит Кирилл. – Сейчас спокойно выходим, очень спокойно.
Он берет сумку Маши, оба выходят из комнаты. Кирилл закрывает дверь.
Они идут по коридору, навстречу – Панченко. Он улыбается.
– Ну, ты, Кира, зря время не теряешь… Ладно, давай, удачи!
* * *
Квартира. Маша сидит на диване. Кирилл ходит по комнате. Оба курят.
– У меня абсолютно нет вариантов, – говорит Маша. – В отличие от тебя. Ты можешь вернуться домой. Если что, тебя папа отмажет – ты же сам говорил… А мне надо куда-нибудь уезжать…
– Куда?
– Хоть куда. Может, в Москву…
– Загранпаспорт у тебя есть?
Маша мотает головой.
– А кто в Москве?
– Подруга.
– Насколько близкая?
– Раньше была близкая, сейчас – сложно сказать, мы давно не виделись…
– Не вариант. Есть такое предложение. У меня тетя в Туапсе. У нас с ней очень хорошие отношения, и вообще она понимающий человек. Можно поехать к ней, пересидеть… Тем более что там теплее, море рядом…
– Не говори ерунды. Ты что, вот так вот просто готов все бросить и поехать со мной?
Кирилл пожимает плечами, смотрит на Машу.
– Надо выбираться из города на попутках. Эти уроды могли сообщить ментам, что ты нарушила подписку… А лучше вообще всю дорогу автостопом.
– Сколько там километров?
– Три тысячи. Или две с половиной. Около того, короче… Да, нужно отключить мобильники – чтобы нельзя было засечь… Где-нибудь купим левые «симки».
– Да, сейчас, только сброшу маме эсэмэску…
– Не сообщай ей, куда мы поедем. Никто не должен знать, даже она…
– Ладно.
Кирилл выключает свой мобильник.
– А тебе зачем отключать? – спрашивает Маша. – Про тебя ведь никто ничего не знает. Или, думаешь, могут сдать твои эти люди?
– Не исключено. Я им никто, а они между собой все повязаны…
* * *
Маша и Кирилл выходят из подъезда. Кирилл несет рюкзак и сумку.
– Ты представляешь себе маршрут? – спрашивает Маша.
– Так, примерно. Посмотрел в интернете. Уфа, Самара, Саратов…
– А как выезжать из города?
– На трассу Р-242.
Они сворачивают за угол дома, выходят на улицу.
Кирилл ставит сумку и рюкзак на тротуар. По улице едет «семерка» вишневого цвета, с проржавевшими крыльями. Кирилл машет рукой. Машина останавливается.
* * *
Моросит мелкий дождь. Кирилл и Маша стоят на обочине. Позади – окраинные жилые районы, впереди над дорогой проходит линия электропередачи. Кирилл машет рукой КамАЗу-фуре. КамАЗ тормозит.
Кирилл встает на ступеньку, открывает дверь кабины.
– Здравствуйте, не подвезете?
– А куда вам? – спрашивает водитель, усатый мужик под пятьдесят, в серой кепке.
– На Уфу.
– Залазьте.
* * *
КамАЗ едет по пустому шоссе.
– А что в Уфе? – спрашивает водитель.
– Ну, Уфа – это первый пункт, – говорит Кирилл. – А вообще – мы к морю.
– К морю? В такое время?
– Ну да. Летом – банально, летом все и так ездят…
– Тоже правильно. Ну, до Уфы вас как раз довезу. Если что – можете поспать на спальном месте. По очереди. Может, и вдвоем поместитесь, конечно… – Мужик хмыкает.
– Полезешь? – спрашивает Кирилл.
Маша кивает, залезает на спальное место.
– Я вообще из Свердловска, – говорит водитель. – И рейсы, в основном, между Москвой и Свердловском. Всякий ширпотреб, в основном. Все у нас, блядь, через Москву. Мы ей – природные богатства, а она нам – всякий ширпотреб. Да и то не свой, а из Европы. Вот дожили, что называется… Хотя оно и при Союзе было так… Вся страна на Москву работала…
Дворники скребут по стеклу, размазывая капли дождя. Кирилл молча смотрит на шоссе.
* * *
Утро. Маша сидит рядом с водителем. За окном – поля и голые деревья.
Водитель берет из пачки сигарету. Маша вынимает из кармана свою пачку. Оба закуривают.
– Я одно знаю, – говорит водитель, – если начнется вдруг какая заваруха, я сразу скажу: дайте автомат. И буду их мочить.
– Кого?
– Как – кого? Оппозицию, блядь, эту сраную, кого еще? Все эти, падла, белые ленты, или что там еще у них? Говнюки они, вот что я тебе скажу. Все на американские деньги. Родину, сука, готовы продать за три копейки…
Маша делает затяжку, смотрит вперед через лобовое стекло. Фуру обгоняет белая «Тойота», исчезает за изгибом шоссе.
– Что, неправильно говорю? – спрашивает водитель. – Может, и неправильно. Вам, молодым, виднее. Только я про этих говнюков все знаю… Или вот скажи – это нормально, что человек приезжает к нам из какого-нибудь, блядь, Узбекистана или Таджикистана и хочет жить, как у себя дома, как в своем кишлаке? Я вот читаю в газете: надо сделать правила для мигрантов, чтобы они прочитали и поняли, что здесь и как, что можно делать, а что нельзя. Это все правильно, в основном. Только у меня вопрос: на каком языке этот кодекс составить? На русском? Они ж толком говорить не умеют, не то что читать… Значит, надо на все их языки переводить… А еще в газете читаю: у них там все строго, женщины ходят в платках с ног до головы, а здесь видят девушку в мини-юбке – и все, у них крышу сносит. То есть, получается, если ты приехал из кишлака, то ты здесь имеешь право насиловать девушку за то, что она в мини-юбке? Это ж не оправдание, что у них там все девки в платки завернуты. Решай свои проблемы сам с собой – или ищи такую, которая по согласию. Есть же всякие бляди, они с любым готовы, даже с чуркой…
* * *
Кирилл и Маша выходят из магазина на автозаправке. У обоих – пластмассовые стаканы с кофе. Кирилл делает глоток.
– …да, я теперь понимаю, что нужно было выбирать более практичную специальность. Но я была девушка романтичная, любила литературу – классику, в основном… Представляешь – сама пыталась писать стихи…
– А сейчас?
– Сейчас не до этого.
– А что стало с теми стихами?
– Ничего. Валяется где-то дома блокнот. Я их никому не показывала…
– Почему?
– А кому показывать? Маме? Она стихи никогда не любила. Подругам? Они бы только хихикали… А чтобы куда-то там посылать – для этого они были, что ли, слишком сырые… Только не проси меня почитать, я все равно ничего не помню, я их никогда не помнила на память…
– Я и не собирался.
По шоссе не очень плотно движутся машины. На заправку въезжает бензовоз.
* * *
– …я вообще преподавателем был в университете, – рассказывает водитель. Ему под шестьдесят, он в поддельной спортивной кофте «адидас», длинные пряди седых волос прилепились к лысине. – Преподавал высшую математику. Тридцать два года… А три года назад вышла одна история, и пришлось вот уйти… – Он делает паузу, глядит на Кирилла и Машу в зеркало заднего вида.
– А история вышла такая… Ну, вы меня поймете, сами на вид студенческого возраста – а где вы, что вы, про это я расспрашивать не буду. Это, что называется, меня вообще не касается. Ну так вот. Сами знаете, что студенты сейчас, мягко говоря, не самые прилежные. За тридцать два года, что называется, есть, с чем сравнивать. И двадцать лет назад, я вам скажу, контингент был совершенно другой… А сейчас – ну, да, есть такие, которые учатся, но большинству учеба, что называется, до фонаря. Особенно, если родители обеспеченные. И была у меня студентка одна – как раз вот из этих. Учеба ее явно не интересовала – поступила, как говорится, от нечего делать. А как сейчас поступают, вам известно и без меня… Если кто-то думает, что ЕГЭ отражает реальные знания ученика, то он глубоко наивный… Ну, что ты творишь?! – Водитель кивает на черный «мерседес», который, обогнав его, чуть не столкнулся с фурой на встречной полосе, качает головой.
– …В общем, приходит она ко мне сдавать зачет, – продолжает водитель. – А подготовилась к нему слабенько, можно сказать, не подготовилась вообще. За такие знания я ей зачет поставить не могу. Ну, она и начинает говорить – в таком духе, что, вот, может быть, что-то можно сделать, может, как-нибудь решить вопрос… То есть, грубо говоря, предлагает взятку – как гаишнику какому-то. Меня таким не удивишь, случалось и раньше подобное. Но я все же человек уже немолодой, живу по другим понятиям… В общем, отказался я категорически и еще предупредил, чтобы такие разговоры впредь она со мной не заводила… И что вы думаете? Она пишет докладную в деканат, что я к ней сексуально домогался. Что я, вроде как, сказал: если переспит со мной, то будет ей зачет, а если нет…
Водитель качает головой, снимает руку с руля, трет лоб, снова начинает говорить:
– Я в такой абсурд поначалу и поверить не мог. Думал, деканат здесь будет однозначно за меня. А они устраивают разбирательство, задают вопросы. А ее к другому преподавателю, сдавать зачет. И вы подумайте – у меня, конечно, нет причин не доверять коллегам. Может быть, она действительно взяла и подготовилась, чтобы этой вот ее истории поверили… Даже и не знаю, что там было, но зачет она сдала, а ко мне, вы сами понимаете, вопросов стало еще больше. И я тогда решил: лучше самому уйти, по собственному желанию. Написал заявление – и, вы знаете, совершенно не жалею. Купил вот этот «Фольксваген» – дети помогли, спасибо им. Девяносто четвертого года, но проблем по минимуму – что значит немецкая техника. И работаю, вожу людей. Никаких тебе больше студентов, никаких деканатов…
* * *
Кирилл и Маша стоят на обочине. Моросит дождь, постепенно усиливается.
– Давай, может, пройдем вперед – до какого-нибудь укрытия? – спрашивает Кирилл.
Маша молчит.
– …ну или хотя бы просто пройдем, чтобы было какое-то движение. А то торчим здесь уже три часа…
На шоссе приближается КамАЗ. Кирилл поднимает руку. Машина проносится мимо.
– Мы что, будем продолжать здесь стоять, а ты будешь продолжать молчать?
– А что ты хочешь, чтобы я сказала? Что все хорошо, все прекрасно, я в отличном настроении?
Кирилл смотрит на Машу.
– Вообще, это все из-за тебя! – кричит она. – Зачем ты за мной увязался? Зачем ты лезешь в мою жизнь? Это касается только меня!
Кирилл отворачивается, смотрит на шоссе.
* * *
Вечереет. «Соболь» останавливается у развилки. Маша выходит, за ней – Кирилл. Сдвигаются створки двери. Автобус уезжает.
– Извини меня, – говорит Маша. – Я наговорила какой-то ерунды… Я не знаю, что на меня нашло. Если бы не ты…
Она подходит к Кириллу, утыкается в него, обхватывает его плечи.
У развилки четыре старухи торгуют сухими грибами и соленьями в банках. На обочине припаркован черный внедорожник. Рядом с ним курят два парня в черных трикотажных шапках. Из открытого окна машины звучит музыка. Кирилл и Маша, обнявшись и прижавшись друг к другу, начинают покачиваться в ее ритме.
* * *
Маша лежит в ванной. Кирилл сидит на полу, вполоборота к ней.
– Не волнуйся, – говорит Кирилл. – Квартира – не гостиница, никто никогда не узнает, что мы здесь остановились.
– Как ты думаешь, сколько мы еще будем добираться до Туапсе таким вот способом?
– Не знаю. Сколько получится, столько и будем. Денег пока хватает… А что, тебе уже надоело?
– Да нет, как раз наоборот… Мне нравится. Я никогда раньше не ездила никуда автостопом… То есть это все круто. Тем более, что та жизнь, что ли, закончилась, возвращаться нельзя… Но я не думаю о будущем, я не думаю о том, что будет завтра…
Маша откидывает голову назад, смотрит на лампочку под потолком, зачерпывает ладонями воды, брызгает на Кирилла. Он брызгает водой на нее. Маша вылезает из ванны, хватается за батарею, поскользнувшись на мокром полу, выбегает в коридор. Кирилл бежит за ней.
* * *
Маша и Кирилл сидят на заднем сиденье легковой машины, возле кресла с ребенком. За рулем – парень лет двадцати пяти, в бейсболке с надписью «Россия». Рядом с ним – девушка с бутылкой пива. Она делает большой глоток, наклоняется к водителю, громко шепчет:
– Зачем ты их взял бесплатно? Пусть бы заплатили, а?
Водитель молчит. В приемнике звучит джингл «Русского радио». Девушка отпивает еще.
– Или тебе девка понравилась, а? Признавайся, понравилась, да? Но она же с пацаном, да? И я здесь с тобой тоже, да? А если бы меня не было, и девка была бы одна, что бы ты сделал, а? Ты мне скажи, что ты молчишь, как рыба об лед? – Она делает еще глоток пива. – Ты бы ее трахнул, да? Скажи мне – ты бы трахнул ее, да? – Она поворачивается к Маше. – Он бы тебя трахнул, да? Нравится он тебе? Ты мне скажи, нравится или нет?
Маша отворачивается, смотрит в окно.
– Ира, перестань приставать к людям, – говорит водитель.
– Что, голос прорезался, да? Защищаешь ее? Как я тебя спрашивала, так молчал, а ее так защищаешь? А чего ты ее защищаешь, ты мне скажи?
Ира допивает пиво, бросает бутылку под ноги.
– Не, ну я что-то вообще не пойму… Она опять поворачивается к Маше. – Что ты на него смотришь, а? На своего пацана смотри, а на моего не надо, ясно?
Маша, не слушая ее, смотрит в окно.
– Ты отвечай, когда с тобой разговаривают, ясно? Мы вас подобрали, а она еще и разговаривать не хочет. Ей, видите ли, западло…
Ира протягивает руку, хочет схватить Машу за волосы. Кирилл отбивает ее руку.
– Э, а ты кто такой? Ты сиди, когда к тебе не обращаются… А то я тебе щас. – Ира направляет руку в лицо Кириллу, пытается поцарапать его ногтями. Кирилл отклоняется.
– Остановите машину! – кричит Маша.
Ребенок просыпается, начинает плакать. Машина останавливается на обочине. Маша и Кирилл вылезают. Водитель выходит, открывает багажник. Кирилл достает сумку и рюкзак.
– Вы не обижайтесь на нее, ладно? – говорит водитель. – Она просто много выпила…
Он садится за руль, машина уезжает.
Кирилл и Маша смотрят друг на друга, хохочут.
* * *
За окнами ПАЗика темно. Маша спит, подложив под голову сумку. Кирилл сидит рядом с ней. Кроме них, в автобусе – полтора десятка азиатских парней в строительной спецодежде. Водитель – тоже азиатского вида.
Автобус останавливается. Несколько человек выходят, среди них – Кирилл. Маша по-прежнему спит. Мимо проезжают, светя фарами, редкие машины. Водитель курит, перекидываясь фразами на своем языке с парнем на переднем сиденье.
Азиаты заходят обратно в автобус, один что-то говорит водителю. Водитель заводит мотор. ПАЗик трогается.
* * *
Маша открывает глаза, оглядывается по сторонам. Вскакивает с сиденья, осматривает автобус.
– Где парень, который был со мной? – спрашивает она у дремлющего азиата. Он просыпается, трет глаза.
– Где парень, который был со мной? – повторяет Маша.
Азиат что-то кричит водителю, в разговор включаются другие. Мужчина постарше говорит с заметным акцентом:
– Он остался. Вышел и остался. А мы поехали…
– Когда? Как давно?
Мужчина пожимает плечами.
– Значит, надо развернуться, найти его! – кричит Маша.
– Нет, не можно, время нет.
Маша вынимает из сумки мобильник, находит в телефонной книге номер.
«Телефон абонента выключен, или…»
– Остановите на ближайшей заправке, ладно? – говорит Маша.
Водитель кивает.
* * *
Маша выпрыгивает из автобуса. ПАЗик уезжает. Маша бросает на землю рюкзак и сумку, оглядывается по сторонам. Рядом с заправкой – кафе. Светится вывеска «24 часа». Маша подбирает рюкзак и сумку, идет к кафе, заходит внутрь.
За стойкой крашеная блондинка за сорок читает книгу в потрепанной тонкой обложке. Маша ставит рюкзак и сумку на красный пластмассовый стул, идет к стойке.
– Чай, пожалуйста.
Блондинка сует между страниц закладку, закрывает книгу.
– Десять рублей.
Маша кивает, достает из кармана джинсов несколько монеток, кладет на стойку. Блондинка забирает деньги, жмет на кнопку электрочайника.
Под потолком подвешен телевизор. На экране – музыкальный канал, звук выключен. Маша глядит на экран, потом – на замусоленную пластмассу чайника. Чайник начинает шипеть.
Маша достает телефон, повторяет последний набранный номер.
«Телефон абонента вы…»
Маша прячет телефон. Блондинка вытаскивает из пачки прозрачный пластмассовый стакан, берет из коробки желтый пакетик заварки, бросает в стакан, кладет в него белую пластиковую ложку.
– Сахар?
Маша мотает головой.
Чайник щелкает. Блондинка снимает его с базы, наливает в стакан кипятка. Этикетка заварки попадает внутрь стакана.
Маша берет стакан за края, несет к столику, ставит.
Три мужика за столиком в углу разглядывают ее. Перед ними – пластиковые тарелки с объедками копченых кур, пивные бутылки. Кроме Маши, они – единственные клиенты.
Маша отодвигает стул, садится.
– Как дела, девушка? – спрашивает морщинистый смуглый мужик с золотой коронкой в верхней челюсти.
Маша не отвечает.
Блондинка открывает книгу на заложенном месте, начинает читать.
* * *
Маша выходит из кафе. На заправке – ни одной машины. Возле кафе припаркована старая ГАЗель. Дверь кафе открывается, выходят мужики, сидевшие в углу, подскакивают к Маше. Морщинистый зажимает ей рот рукой, два других хватают за руки и за ноги, волокут к ГАЗели.
Один открывает дверь. Мужики заталкивают Машу внутрь, залезают сами. В задней части машины сидений нет, валяются картонные коробки, пакеты, газеты. Машу валят на пол.
Морщинистый держит ей руки, одновременно пытаясь зажать рот. Второй схватил ноги у щиколоток, третий расстегивает джинсы, тянет вниз молнию.
Маша, вырвав одну руку, шарит ею по полу ГАЗели. Под руку попадается металлический прут. Она хватает его, бьет морщинистого по голове. Он вскрикивает, отпускает Машу. Она с размаху бьет второго – тот уже стянул ей джинсы до колен.
Маша отодвигает дверь, выпрыгивает из машины, падает. На ходу подтягивает джинсы, бежит к кафе.
– Помогите! – кричит Маша. – Эти…
Блондинка выскакивает из-за стойки, закрывает дверь на замок. Тут же в нее начинают стучать.
– Если не откроешь, выломаю, на хуй, дверь!
– Я тебе выломаю! – кричит в ответ блондинка. – Один звонок – и приедут пацаны. Мне звонить?
– Ладно, хуй с тобой, падла! Мы еще встретимся, мы тебя во все дырки выебем!
Маша размазывает слезы по щекам. Блондинка подходит к окну, выглядывает. Мужик с кровоподтеком на лице хватает сумку и рюкзак, забрасывает в ГАЗель.
– Э, ну-ка оставь! – кричит блондинка.
ГАЗель уезжает.
– Козлы сраные, – говорит блондинка. – Там что-нибудь ценное было?
Маша мотает головой.
– Водки выпьешь?
Маша кивает.
* * *
Утро. Маша стоит на обочине рядом с кафе и автозаправкой. Мимо проезжает фура, тормозит. Из кабины выскакивает Кирилл, бежит к Маше. Она бежит навстречу. Фура уезжает. Кирилл и Маша, обнявшись, стоят на обочине.
Москвич
(киносценарий)
Плацкартный вагон. В отсеке рядом с туалетом сидят Игорь (двадцать девять лет, среднего роста, коротко стриженый), Иваныч (пятьдесят четыре года, лысый, краснолицый, с большими усами) и Жилкин (сорок девять лет, полный, темные волосы с сединой). Четвертый пассажир отсека, женщина под шестьдесят с крашеными волосами, читает книгу в потрепанной мягкой обложке. На столе – бутылка водки, газета с нарезанным хлебом и колбасой.
Иваныч берет бутылку, разливает водку по пластиковым стаканам.
Иваныч
Ну, за то, чтобы в столице все у нас сложилось…
Мужчины чокаются, выпивают, начинают закусывать.
Жилкин
Москва есть Москва, исключительно жесткий город… Там надо все время быть в напряжении. Чуть зазевался – сразу кинут. Я в советское время, когда работал в НИИ, часто ездил по командировкам… И Москва, и Ленинград, и Киев… Уже тогда Москва такой была, а сейчас – еще хуже…
Иваныч
Ладно тебе молодежь пугать (кивает на Игоря). Что там такого уж страшного в той Москве? Да и дело наше простое: поработал, деньги получил – и домой. Да, Игорек?
Игорь молча кивает.
* * *
Игорь ведет пьяного Иваныча по вагону. Иваныч еле держится на ногах, случайно хватается за ногу спящей женщины. Женщина просыпается, открывает глаза, моргает, смотрит на Иваныча, который не отпускает ее ногу.
Женщина
(злобно)
Что такое, а?
Игорь
(дружелюбно)
Извините, пожалуйста… Выпил человек…
Женщина
Мочу надо пить, если не умеешь…
Игорь помогает Иванычу залезть на верхнюю боковую полку. Проводница наблюдает за происходящим.
Проводница
И что, ты думаешь – он залез, и все, дело сделано?
Игорь
А что?
Проводница
Ничего. Знаю я таких – через пятнадцать минут будет на полу.
Игорь
И что делать?
* * *
Проводница пристегивает к полке страховочные ремни. Игорь помогает ей. Иваныч громко храпит.
* * *
Отсек у туалета. Женщина спит на своей нижней полке. На полке напротив – четверо мужчин, в том числе, Игорь и Жилкин. Под столиком катаются по полу несколько пустых бутылок от водки, на столе – почти полная и остатки закуски. Жилкин разливает водку по пластмассовым стаканам, мужчины выпивают.
Жилкин
(Игорю)
А ответь-ка ты мне, парень, на один вопрос… Вот зачем ты едешь в Москву? Чего тебе дома не сиделось?
Игорь
(заметно нетрезвым голосом)
Так, интересно…
Жилкин
Что интересно?
Игорь
Все интересно…
(делает паузу)
Может быть, я новую жизнь хочу начать… В нашем болоте давно уже все задрало – не могу там больше оставаться…
Жилкин
Ну, это ответ, по крайней мере… А чем ты раньше занимался?
Игорь
Всем понемногу. В институте учился, потом бросил, работал продавцом на рынке, охранником, в ансамбле играл…
Жилкин
В ресторане?
Игорь
Ты что, в каком ресторане? Там одна попса галимая. А мы играли рок…
Жилкин
А-а-а…
Из середины вагона слышатся крики.
Иваныч
(за кадром)
Э, мужики, вы что – совсем уже? Что вы меня привязали, а? Мне поссать надо… Ну-ка быстрее… А то счас будет вам водопад…
* * *
Серое осеннее утро. По МКАДу едет старый «Икарус».
В салоне автобуса – два десятка мужчин, в том числе Иваныч, Игорь и Жилкин. У большинства – мрачные, угрюмые лица. Кое-кто дремлет. Игорь смотрит в окно, за которым проплывают красочные рекламные щиты, огромные торговые центры и нескончаемые потоки машин в обе стороны.
* * *
Автобус едет по присыпанной гравием проселочной дороге, подъезжает к воротам в высоком заборе с колючей проволокой сверху. За забором виднеются стеклянные крыши теплиц. Над воротами – неприметная вывеска: ЗАО «Агроторговая фирма «Заря»». Водитель машет рукой охраннику. Ворота открываются.
* * *
Вновь прибывшие мужчины топчутся у здания с табличкой «административный корпус». Тут же на земле свалены в кучу их сумки и рюкзаки.
Подъезжает большой черный джип, останавливается. Из него выходят владелец фирмы АВЕТИСОВ (лет пятидесяти, невысокий, смуглый, коротко стриженный, в длинном черном пальто) и два его охранника. Водитель остается в машине.
Аветисов подходит к мужчинам и по очереди жмет им руки. Охранники не отходят от него ни на шаг. Пожав всем руки, Аветисов делает несколько шагов назад, останавливается. Охранники стоят с двух сторон и чуть сзади.
Аветисов
Значится, так. Меня зовут Аветисов Николай Ашотович, и я – генеральный директор и владелец «Зари». Я всегда приветствую своих новых работников сам… Такой у меня метод работы. Я хочу, чтобы люди поняли сразу, что здесь и как… Чтобы потом не было лишних вопросов… Значится, насчет работы – это вам объяснит Николаев. Он – мой зам по производству. Сейчас его нет, отъехал по делам, но скоро будет… А насчет всего остального…
Аветисов достает пачку сигарет, массивную позолоченную зажигалку, прикуривает.
Аветисов
Курить – без ограничений, я сам курильщик и понимаю, что это такое. У меня самого эта борьба с курением уже во где сидит… Одна просьба: не засерать территорию – в смысле, не бросать бычки где попало. Насчет водки – тоже отношусь с пониманием. Когда отработаешь десять часов в теплице, надо расслабиться. Но строго после работы. Кто будет пьяный в рабочее время – сразу теряет четверть зарплаты. Второй раз – половину.
Аветисов затягивается сигаретой, выпускает дым.
Голос из толпы
А если третий?
Аветисов
Таких случаев еще не было. Хочешь быть первым? Ладно. Дальше. Что еще? А, насчет выхода за территорию. Свободного выхода нет. Кому-то может не нравиться, но это с самого начала было сказано. Вы приехали работать, а не гулять. Кто месяц отработает – все нормально, без проблем, тот может выходить в свой выходной. Хоть в Москву, хоть в Нью-Йорк – это личное дело каждого. Но только через месяц. А вообще, каждый должен три месяца отработать как минимум. До этого, если кто-то там что-то получше нашел, никого не отпущу. Мне нет смысла брать людей на неделю или на две, а потом искать новых. Это – и время, и деньги. Не бойтесь, обижены не будете. Охранники вам все привезут, что надо – и водку, и сигареты. В счет зарплаты, само собой. Еще раз говорю: пить только после работы. Короче говоря, кто будет работать, тот… Ну, золотых гор не обещаю, но зарплата будет хорошая, и после трех месяцев она постоянно растет. Кто давно работает, получают до шестидесяти тысяч. Так что…
Голос из толпы. А как здесь насчет женщин?
Аветисов
Женщин? А что, вам еще и женщины нужны? (улыбается)
Работают здесь одни мужики, это специально так сделано – мне лишние проблемы не нужны. Но работа это работа, а отдых это отдых. Так что, женщины будут, организуем.
Аветисов делает последнюю затяжку, подходит к мусорке у административного корпуса, демонстративно бросает в нее бычок.
Аветисов
Ну, значится, такое дело. Я все более или менее конкретно рассказал и не хочу, чтобы потом были вопросы. Короче, заставлять я никого не буду… Хочу, чтобы все было добровольно, чтобы потом не разбираться, что и чего… Кого не устраивает, давайте сделаем так: сразу отдаете деньги за билет на поезд, раз я за вас заплатил, и уходите. Хорошо? Есть желающие?
Шепот в толпе
Можно подумать, у кого-то еще деньги остались…
Аветисов
Желающих нет – и хорошо. Значится, будем работать.
* * *
Теплица. На высоких кустах зреют большие, кажущиеся искусственными помидоры. Игорь, Иваныч, Жилкин и другие мужчины вырывают сорняки, на коленях ползая по мокрой, только что политой земле. У выхода стоит охранник и наблюдает за работающими.
Игорь
Иваныч, прикинь, всего за несколько километров отсюда – Москва. Жизнь бурлит, можно сказать, а мы тут в земле копаемся, да?
Иваныч
А что ты думал здесь делать будешь? Груши околачивать?
Игорь
Нет, я не про это. Про то, что даже в Москву съездить нельзя…
Жилкин
Съездишь и в Москву, не ссы. Отработаешь месяц – и съездишь, как этот сказал. Все, что заработал, пропьешь там за час. Что, не знаешь, что там все исключительно дорого? А что не пропьешь, на это тебя кинут, не волнуйся.
Игорь
И кто это меня кинет?
Жилкин
Потом узнаешь. Здесь таких, как ты, обувают только так…
Игорь
А таких, как ты?
Жилкин
И таких, как я, тоже.
Иваныч
Хватит вам болтать, мужики. Лучше б вы работали так, как языками чешете. Надо сразу показать, что мы – не какие-нибудь там придурки, а умеем работать как надо. Как покажешь себя в первые дни, такое и отношение будет. Слышали, что говорили – что люди по шестьдесят штук получают…
Жилкин
Может, ты мне их еще и покажешь? А, Иваныч? Я в столовой разговаривал с мужиками, которые здесь по полгода. Никто столько не получает…
* * *
Бытовка на десять человек. У стен стоят кровати и тумбочки. Мебель сравнительно новая, и ремонт в помещении сделан недавно. Некоторые кровати пустуют, на других спят мужики.
На двух соседних кроватях расположились Иваныч, Жилкин и Игорь. На тумбочке, выдвинутой между кроватями, – водка и закуска.
Иваныч
(слегка нетрезвым голосом)
…А я вам говорю, что русскому человеку демократия не нужна. Русскому человеку нужна сильная власть… Потому что без нее начинается полный бардак… Вспомните, как оно было – при Горбачеве, при Ельцине…
Игорь
Можно подумать, сейчас намного лучше…
Иваныч
Ты молодой еще, Игорек, тебе лишь бы спорить… Но ты спорь, не спорь, а России нужен крепкий, сильный правитель. Как только Путин пришел, сразу бардак прекратился… Ну, не сразу, а постепенно, сразу у нас только сами знаете, что бывает… Мне в девяностые годы по полгода зарплату задерживали, вы прикиньте… А потом все более или менее стало нормально… Если б завод не закрылся…
Игорь
А отчего ж он закрылся, если сейчас все так хорошо стало?
Иваныч
Не, вообще я вам скажу – условия здесь нормальные. Жить можно. Тепло, водочку приносят… Что еще человеку надо? Видели по телевизору, как здесь таджики всякие работают? Ночуют в подвалах без отопления…
Жилкин
Ну, сравнил ты, Иваныч, хер с пальцем. Ты еще про Африку вспомни… Если это нормальные условия…
* * *
Теплица. Игорь подходит к охраннику.
Игорь
Заказать на сегодня на вечер можно?
Охранник
Да, сейчас.
Охранник достает блокнот, ручку.
Охранник
Фамилия?
Игорь
Кудряшов. Значит, два ящика пива. Любого… Подешевле, в общем.
Охранник
Что, день рожденья празднуешь?
Игорь
Не, так просто. Хочу мужиков угостить. А то, вижу, заскучали…
Охранник
Что-то рано вы заскучали… Третий день еще только. Еще не так заскучаете…
* * *
Вечер. Бытовка. На полу между кроватями – два почти пустых ящика от пива, «батарея» пустых бутылок. На кроватях – Игорь, Иваныч, Жилкин и еще двое мужчин, НИКИТЕНКО и КАМОВ. Игорь подносит бутылку пива ко рту, закидывает голову, делает глоток. Пиво проливается на рубашку. Игорь вытирает рот рукавом.
Игорь
Не, честно, мужики, меня здесь уже задрало. Я не привык так сидеть на одном месте, понимаете? Меня ломает. Я погулять хочу, я в Москву хочу. Забор – три метра, колючая проволока… Это что, концлагерь?
Жилкин
Чего ты в Москве той не видел, а? Что там хорошего?
Иваныч
Парень еще не привык. А привыкнет – и все нормально будет…
Камов
Особенно, если баб подгонят…
Иваныч
Да, бабы не помешают…
Никитенко
Иваныч, какие тебе уже бабы? Или ты виагру жрешь?
Иваныч
Это ты у меня счас говно будешь жрать, ты понял? Ты еще сиську сосал, когда я таких баб имел, что тебе и не снилось, ты понял? Нас в восемьдесят третьем году послали в ГДР, по обмену опытом. И там две немки такие – типа все организовывали. Они по-русски ни бельмеса, а мы по-немецки только «нихт ферштейн» – и все. Но главное слово мне ихние мужики подсказали. Короче, было какое-то там собрание, потом банкет, выпили по пять капель – пива, в основном. Пиво, которое у нас тогда было, оно – моча по сравнению с ихним. И короче, я говорю ей потом: фик-фик? Она смеется, зараза, но все понимает. И поехали мы к ней домой… У нее еще лифчик такой был кружевной и трусы – наши бабы таких тогда не носили. В общем…
Камов
Кончай дразнить, Иваныч. А то ночью встанет – на тебя лезть придется.
Игорь
А что потом было, Иваныч?
Иваныч
Что – потом?
Игорь
Потом с той немкой?
Иваныч
Ничего. Мы вернулись домой, она в Гэдээре осталась.
Камов
Что, и адрес не оставила? Видно, Иваныч, ты ее там не удовлетворил…
Иваныч
Я сейчас тебя удовлетворю. Хочешь?
* * *
Игорь не спеша выдергивает из земли сорняки. Подходит охранник-«надсмотрщик».
Охранник
Что-то ты медленно, парень… Смотри, как остальные работают.
Игорь
А мне какое дело до остальных?
Охранник
Тебе виднее, но я тебе лезть в залупу не советую.
Игорь
А то что?
Охранник
Потом увидишь. Некоторые полезли…
Игорь
И что?
Охранник
Ничего. Самые лучшие работники стали!
* * *
Бытовка. В углу работает телевизор-«плазма». Идет криминальный сериал. Несколько человек, включая Игоря и Жилкина, смотрят телевизор и одновременно выпивают.
Игорь
(нетрезвым голосом)
Что мы сидим здесь, как зэки в зоне? Я хочу в Москву! Просекаете? Хочу погулять по Москве, а не сидеть здесь, как урод. Они нас считают быдлом! Мы – сраные рабы, вот мы кто. Аветисов – сраный капиталист! Давайте устроим забастовку, а? Чтобы нас здесь не держали, как скот в загоне, а выпускали…
(Жилкину)
Серега, ты как, поддержишь?
Жилкин молча смотрит в сторону.
Игорь
(Иванычу)
А ты, Иваныч?
Иваныч
Успокойся ты, а то разошелся. Чё тебе все неймется? Сиди, смотри телевизор, что еще надо? И на хозяина бочки не кати. Видишь, новый телик подогнал. Плазменный, не какое-нибудь говно…
Камов
А завтра как раз футбол…
Иваныч
Ну да, точно…
(Игорю)
Что еще надо? Телик есть, пива закажем… А может, шеф еще и баб…
Жилкин
Кто про что, а Иваныч – про баб… Половой гигант ты наш…
Все смеются.
* * *
Игорь прогуливается по территории «Зари», ярко освещенной прожекторами. Он проходит мимо теплиц, бытовок, столовой, подходит к административному корпусу, заглядывает в темное окно. Сзади к нему подходит охранник.
Охранник
Чё ты тут трешься?
Игорь
А что? По территории я, по крайней мере, могу свободно ходить?
Охранник
Можешь, если скажешь, зачем и куда ты идешь.
Игорь
Ну, например, мне поссать захотелось…
Охранник
Туалет в другой стороне…
Игорь
А мне в туалете не особо нравится. Там воняет. На свежем воздухе лучше…
Игорь поворачивается к стене корпуса, начинает расстегивать брюки.
Охранник
(хватаясь за дубинку)
Э, ты че?
Игорь
(улыбаясь)
Да ладно, пошутил я…
Игорь уходит.
* * *
Вечер. К бытовке подъезжает тот самый «Икарус», на котором привезли работников. В автобусе – десяток женщин разного возраста.
* * *
Бытовка. Вечер. Мужчины лежат или сидят на кроватях. Некоторые смотрят телевизор, играют в карты, читают газеты.
Заходит НИКОЛАЕВ – высокий, худой мужчина лет пятидесяти.
Николаев
Мужики, принимайте гостей! Ашотович все обещания выполняет. Вашей бытовке по жребию первой выпало…
За спиной у Николаева стоят приехавшие женщины. Возраст – от двадцати до сорока, большинство – среднеазиатской внешности.
Мужики оглядывают их.
Камов
(Иванычу)
Что, Иваныч, фик-фик, да?
* * *
Женщины распределились по кроватям мужиков. У некоторых уже полным ходом идет секс. Игорю досталась девушка совсем юного вида, такая же – с Иванычем. У Жилкина – женщина постарше, одна из самых «возрастных».
* * *
Игорь и девушка лежат в кровати.
Девушка
(улыбаясь, с заметным акцентом).
…вообще мы на рынке работаем, продавцами… Ваш шеф хорошо знает нашего, вот он и предложил… это… подработать… Только по желанию, те, кто сами захотели… Даже желающих было больше, но некоторым сказали, что нет…
* * *
Теплица. Игорь, Жилкин, Иваныч, другие мужики работают.
Жилкин
(Иванычу, улыбаясь)
Ну, как вчера, а?
Иваныч
Нормально… А что, думал, Иваныч обосрется? У Иваныча еще все в порядке… А ты Серега, как, доволен остался?
Жилкин машет рукой.
Жилкин
Второй сорт – есть второй сорт. Здесь все второго сорта. Или третьего. Даже женщин таких подогнали…
Иваныч
(улыбаясь)
А кого ты хотел? Тех, которые олигархов всяких обслуживают? Которые тысячу баксов в час стоят?
* * *
Бытовка. Игорь и Жилкин лежат на соседних кроватях. Жилкин читает мятую газету светской хроники.
Игорь
Слушай, Серега, может как-нибудь пошустрим, а?
Жилкин
Что значит – пошустрим?
Игорь
Ну, метнемся на ночь в Москву.
Жилкин
И как ты отсюда выберешься?
Игорь
Легко и просто. Через забор.
Жилкин
Ты думаешь, это так просто?
Игорь
А что тут такого, если вдвоем? Я тебя подсажу, а меня кто-то еще подсадит – я попрошу…
Жилкин
А как насчет колючей проволоки?
Игорь
Никак. Накинуть куртку – и вперед…
Жилкин
Ну, допустим. И что ночью делать в Москве?
Игорь
Так, потусоваться.
Жилкин
Не, я уже старый, чтобы тусоваться. Раз так неймется, поговори с пацанами, которые помоложе… Но вообще я тебе не советую. Остановят менты без паспорта – будут проблемы.
* * *
Игорь и два парня немного младше него, прячась за бытовками, передвигаются к забору. Один из парней накидывает на колючую проволоку телогрейку. Игорь и второй парень подсаживают его. Зажигается прожектор.
Голос охранника
Ну-ка стоять!
Подбегают несколько охранников, начинают избивать парней.
* * *
Небольшая комната в административном корпусе. Охранники бьют Игоря. Аветисов стоит в стороне и наблюдает, рядом – два его личных охранника.
Закончив избивать Игоря, охранники отходят в сторону.
Аветисов
Ты видишь, я из-за тебя вылез из теплой постели, я там спал с красивой бабой. Но я, значится, вылез из постели и приехал сюда. Потому что мне не все равно, что здесь у меня творится, ты понял? И понял, за что тебя?
Игорь кивает.
Аветисов
Ты можешь мне сейчас говорить, что хочешь, понял? Но я точно знаю, что это все ты… Те двое тебя сразу сдали…
Аветисов достает сигареты, прикуривает, затягивается.
Аветисов.
Ты думаешь, я тебя не понимаю? Я тебя очень даже понимаю. Не для тебя эта работа. Ты – шустрый, энергичный… Но раз подписался, надо отработать… Я вон тоже, знаешь как начинал? Я – кандидат технических наук, а в девяностые начал бизнес с того, что продавал китайские игрушки… Зайцев пластмассовых… И уток… Очень интересно, да? Так что… Я хочу, чтобы ты посидел, подумал и осознал свою ошибку…
(охранникам)
Пусть посидит пока здесь, а утром, до подъема, отведите его назад, в бытовку.
(Игорю)
Потом – на работу, значится, как будто все нормально. И никому ни про что не базарь. Понял?
Игорь кивает.
Аветисов выходит, за ним – его охрана.
* * *
Игорь лежит на полу в той же самой комнате, ежится от холода, встает, приоткрывает дверь, выглядывает. В глубине коридора горит свет. Игорь снимает кроссовки, оставляет в комнате, тихонько идет по коридору к ближайшей двери, останавливается, берется за ручку, открывает, заглядывает внутрь.
Комната освещена только светом прожектора с улицы. В ней – стол с выдвижными ящиками, на столе – монитор компьютера, телефон, факс.
Игорь подходит к письменному столу, осторожно выдвигает ящик. В нем – чашка, коробка с пакетиками чая и пакет сахара-песка. Он задвигает ящик, выдвигает следующий. Он заполнен бумагами. В третьем – паспорта.
Игорь перебирает их, находит свой, прячет в карман, задвигает ящик стола, выходит из комнаты, идет дальше по коридору. В конце коридора – освещенное помещение, дверь приоткрыта. Игорь заглядывает внутрь. За столом, перед мониторами видеонаблюдения, сидит охранник. Он не смотрит на мониторы, читает газету.
Игорь, стараясь не шуметь, разворачивается и идет обратно. Он доходит до запертой на замок входной двери, пытается открыть. Сзади подходит охранник, кладет ему руку на плечо. Игорь оборачивается.
Охранник улыбается. Это – тот самый, который однажды поймал Игоря у административного корпуса.
Охранник
Что, опять поссать захотелось?
Игорь
Ага.
Охранник бьет его кулаком в живот, потом дубинкой по голове. Игорь падает на пол. Охранник волочет его по коридору.
* * *
Игорь спит на полу все в той же комнате в административном корпусе. Заходят охранники, будят Игоря.
* * *
Работники грузят ящики с помидорами в фуру. Игорь стоит на машине, снизу ему подают ящики, он относит их вглубь машины, ставит так, чтобы оставалось небольшое пространство между ящиками и тентом.
* * *
Машина почти полностью загружена. Игорь пролезает в щель между ящиками и тентом, придвигает к тенту крайний ряд ящиков.
Голос
Э, никого там не оставили? Ну все, закрывай тент.
* * *
Фура подъезжает к выезду с территории «Зари». Через щелку в ящиках Игорь наблюдает, как водитель откидывает борт, открывает тент, охранник залезает в фуру, оглядывает ящики, спрыгивает обратно. Борт закрывается. Заводится мотор.
* * *
Фура стоит в пробке на МКАДе. Игорь через дырку в тенте наблюдает за водителем, который, выйдя из машины, разговаривает с кем-то. Игорь выпрыгивает из фуры.
* * *
Игорь идет по улице в центре Москвы, глядит по сторонам. В кофейне за столиком у окна сидят двое холеного вида мужчин в пиджаках и белых рубашках. К витринам магазина приклеены буквы «Новая коллекция». Слышится вой сирены. В сопровождении милицейской машины и двух джипов по разделительной полосе проезжает черный мерседес с правительственными номерами.
С протянутой рукой стоит на коленях старуха в очках, закрепленных резинкой, раскачивается вперед-назад. Из дорогой иномарки выходит эффектная женщина в расстегнутом пальто, под которым – короткая юбка. Два иностранца остановились посреди тротуара, уткнувшись в карту, что-то обсуждают по-английски. Игорь, засмотревшись на женщину, налетает на них.
Игорь
Сорри.
Иностранец
(улыбаясь)
That’s okay.
Игорь улыбается в ответ.
* * *
Подземный переход. Парень поет под гитару. По переходу идет Игорь. К нему подбегает девушка с шапкой.
Девушка
Помогите, пожалуйста, музыканту…
Игорь
(улыбаясь, хлопая себя по карманам)
Сорри.
* * *
Кассовый зал Курского вокзала. Игорь подходит к мужчине, который только что отошел от кассы с кошельком и билетом.
Игорь
Извините, у вас пяти рублей не найдется? Мне домой надо уехать, а меня на работе кинули, ничего не заплатили…
Мужчина открывает кошелек, вынимает несколько монеток и дает Игорю.
Игорь
Спасибо.
Игорь подходит к эффектной, дорого одетой девушке.
Игорь
Извините…
Девушка
Отвянь, чмо.
Игорь
Спасибо, до свидания.
* * *
Игорь сидит на лавочке в сквере, жует батон, запивая кефиром.
* * *
Зал ожидания. Игорь спит, сидя на скамейке.
* * *
Утро. Вокзал. Игорь выпрашивает мелочь. Три подростка в грязных куртках наблюдают за ним.
Один из подростков подходит к нему.
Подросток
Здорово, братан.
Игорь
Привет.
Подросток
Что, проблемы?
Игорь
Да. Надо домой уехать, а бабла мало.
Подросток
Понятно. Хочешь заработать две сотни?
Игорь
А что надо сделать?
Подросток
Перенести несколько коробок и погрузить в машину. Нас один кент попросил.
(кивает на своих приятелей)
Но нужен четвертый.
Игорь
Ладно, пошли.
Игорь и подростки проходят мимо привокзальных магазинов, оказываются на пустыре. Подросток, который разговаривал с Игорем, резко бьет его локтем в живот. Остальные набрасываются, тоже бьют Игоря. Игорь падает на землю, они продолжают бить его ногами.
Подросток
Хули ты здесь трешься, а? Думаешь, мы не видим, что ты второй день бабки трясешь?
Игорь
Пацаны, мне правда деньги нужны на дорогу… Я здесь работал, в Подмосковье, меня кинули, денег не дали…
Подросток
Ты это знаешь кому скажи, а? Если б ты хотел, ты еще вчера мог бы уехать – полдня бабки трёс… Чтоб мы больше тебя здесь не видели…
Подростки обыскивают карманы Игоря, забирают все деньги уходят. Игорь медленно встает с земли. Из разбитого носа течет кровь.
* * *
Игорь – в крови, в вымазанной грязью одежде – подходит к станции метро. Его подзывает милиционер. Игорь подходит, достает паспорт. Милиционер открывает паспорт, листает, отдает назад.
Милиционер
Когда приехал?
Игорь
Неделю назад.
Милиционер
Билет есть?
Игорь
Да.
Милиционер
Ладно, верю. Почему такой грязный? И что с носом?
Игорь
Поскользнулся, упал…
Милиционер
…очнулся – гипс, да? Деньги есть?
Игорь
Нет
Милиционер
Точно нет?
Игорь
Точно.
Милиционер
Ладно, вали отсюда.
Игорь разворачивается, проходит несколько метров.
Голос
Э, друг, подожди…
Игорь, вздрогнув, оборачивается, видит АНДРЕЯ (лет 25–26, невысокого роста, стриженный налысо, в поношенной, но чистой куртке, дешевых брюках и ботинках, с сумкой через плечо).
Андрей
(дружелюбно)
Не бойся, я тебе ничего не сделаю… Вижу – кто-то и так уже поработал…
Игорь
Пацаны-малолетки…
Андрей
Ясно. Я сам такой – два года в спецухе, потом еще год – на зоне… Но не бойся, я ж говорю – не бойся…
Игорь молча смотрит на Андрея.
Андрей
Я только вот откинулся… А ты ж не из Москвы сам?
Игорь
Нет. Я здесь на овощах работал. Хозяин кинул…
Андрей
И что ты теперь будешь делать?
Игорь
Не знаю… Надо как-то зацепиться, работу найти… Домой возвращаться неохота…
Андрей
А я в Москве ни за что не остался бы. Бабок здесь, конечно, немерено, но жизнь тяжелая… Я лучше домой, там поспокойнее… Короче, слушай, у меня такое предложение. Я вижу, ты пацан нормальный, не прокинешь… У меня билет уже есть, в два ноль восемь – домой, на Липецк. Ну и бабок осталось немного… В общем, я хочу пойти сыграть, а чтобы ты сидел рядом, и когда увидишь что я на штуку в плюсе, чтобы ты сказал мне: все пошли. Потому что если не сказать, я все просру, до копейки и еще в долги залезу – из Москвы точно никогда не уеду…
Игорь
А где ты собрался играть? Всё ж вроде позакрывали…
Андрей
(улыбаясь)
Места надо знать!
* * *
Подпольный зал игровых автоматов. Над несколькими десятками «одноруких бандитов» склонились мужчины разных национальностей и разного социального статуса. Многие курят – у каждого автомата стоит пепельница, под потолком висит облако дыма. Девушки в черных юбках и белых блузках разносят пластиковые стаканы с пивом и кофе.
За одним из автоматов сидит Андрей, курит и яростно жмет на кнопки. Сидящий рядом Игорь внимательно смотрит на цифру баланса в верхнем правом углу экрана.
Игорь.
Все, тысяча. Тормози.
Андрей не реагирует. Игорь трясет его за плечо.
Андрей отворачивается от экрана, смотрит на Игоря, потом ищет взглядом сотрудницу.
Андрей
Девушка, снять!
* * *
Андрей и Игорь подходят к метро.
Андрей
Ну что, сейчас – бухать, да? Ты заслужил, чтобы я тебе налил…
К парням подходит ДЕМБЕЛЬ. На его форме – аксельбанты белого, синего и красного цветов, многочисленные нашивки, значки, самодельные медали.
Дембель
Пацаны, я извиняюсь, конечно… Но я тут услышал – вы бухнуть собираетесь… А мне не нальете сто грамм? А то я уже не могу… Демобилизовался, в поезде до Москвы бухал, а теперь бабок ноль…
Андрей
И где ты служил?
Дембель
В Северной Осетии. Владикавказ-12. Военная часть 29483.
Андрей
А сам откуда?
Дембель
Из Владимира… До дома как-нибудь доберусь на собаках, а выпить надо – не могу…
Андрей
А чё ты так разоделся, а?
Дембель
Дембель же все-таки…
Андрей
А-а-а…
* * *
На лавке сидят Игорь, Андрей и Дембель. На расстеленной газете – водка, нарезанная колбаса и хлеб.
Дембель
Армия – это жопа. Вырванный из жизни год… Офицеры, блядь, жируют, оружие налево продают, деньги себе забирают, которые для солдат… А ты там летаешь, как сраный веник… (Игорю) А ты в армии был?
Игорь
Не-а. Открутился.
Дембель
Как?
Игорь
Психические отклонения (крутит пальцем у виска). В дурке два раза лежал по два месяца. На обследовании. В конце концов поверили. Зато потом права получить не смог…
Дембель
(Андрею)
А ты в армии был?
Андрей
Нет. После спецучилища не берут.
Дембель
Какие вы все везучие…
Андрей
Вот давай за это и выпьем… За то, чтобы всегда везло.
Андрей берет бутылку водки, наливает в пластиковые стаканы. Парни чокаются, выпивают, закусывают.
По параллельной аллее идет парень-«неформал» – с бородкой, серьгами в ушах, в носу и в бровях, с большими наушниками.
Дембель
Секаните, какой кент, да?
Андрей
Пидар какой-то. Пока нормальные парни в зоне сидят, такие вот, бля, уроды…
Игорь
Да ладно вам, обычный чувак. Я сам с серьгами ходил когда-то…
(дотрагивается рукой до уха)
Вот еще дырки остались…
Дембель
Поговорим с ним, а?
Игорь
Не надо его трогать, пусть идет…
Андрей
Поговорим. Пошли!
Андрей встает с лавки, идет через газон наперерез Неформалу, за ним – Дембель. Игорь встает и идет за ними.
Андрей и Дембель перегораживают Неформалу дорогу. Он останавливается, смотрит на них.
Андрей
(Неформалу)
Привет.
Неформал
Привет. Что вы хотите, парни? Бабло? У меня меньше сотки, реально. Даже на такси нет. Потому и иду пешком.
Дембель
А может, нам просто видон твой не нравится… Что это у тебя за говно на морде?
Неформал
Ну, сейчас же не восьмидесятый какой-нибудь год. Многие так ходят…
Андрей
А ты за себя ответь, понял? Мы задали вопрос… Это что, сейчас модно так, да?
Неформал
Ну, я вообще не знаю… По-моему, так давно уже ходят. Я не знаю, модно это или нет…
Андрей
То есть, мы – дебилы, да? Не понимаем, что модно, а что нет… Ты это хочешь сказать?
Неформал
Да нет, не хочу я этого сказать. У нас свободная, вроде, страна. Кто как хочет, тот так и ходит…
Андрей
И это ты мне, сука, говорить будешь, какая у нас страна? А ты знаешь, сколько я в спецухе и на зоне сидел ни за что? Это ты знаешь? Свободная страна…
Дембель
Ладно, короче, давай все деньги и плеер и можешь идти.
Неформал вытаскивает из кармана кошелек – вынимает оттуда пятьдесят рублей, вытряхивает из кармана мелочь, отдает Андрею.
Неформал
Вот. Это все. А плеер, может, не забирайте, ладно? Войдите в положение – я сам сижу на мели. Зарплата только пятнадцатого… За что я новый куплю, а?
Дембель бьет неформала кулаком в живот, потом ногой. Неформал падает. Андрей бьет его ногой.
Игорь
Хватит! Отцепитесь вы от парня…
Андрей наклоняется, забирает наушники и плеер, обыскивает карманы неформала, открывает его сумку, вытряхивает на землю несколько журналов.
Андрей
Ладно, можешь идти.
Дембель
А следующий раз встретим – все твое говно с мясом вырвем.
Неформал бежит через газон к улице, машет рукой – ловит машину. Машина останавливается. Неформал садится.
Андрей
А сказал – денег нет.
Дембель
Значит, ты плохо искал.
Андрей
Там что-то осталось еще? Пошлите добьем…
* * *
Парни сидят на лавке. Дембель берет пустую бутылку от водки, слизывает последние капли, швыряет бутылку в кусты. На аллею выезжает милицейская машина.
Андрей
Атас! Валим!
Дембель
Поздно…
Машина останавливается. Из нее выскакивают двое ментов с автоматами.
Мент
Ну-ка все в машину. И без шуток, поняли? Не дай бог!
* * *
Отделение милиции. Игорь, Дембель и Андрей выстроились в ряд у стены. Неформал смотрит на них из соседней комнаты, чуть приоткрыв дверь.
Голос мента
Эти?
Голос Неформала
Да.
Голос мента
Точно?
Голос Неформала
Да.
Голос мента
А ты точно сам их не трогал? И вообще, чего ты ходишь так поздно?
Голос Неформала
Не трогал, конечно. А вы их обыщите. У них должен быть плеер мой.
Голос мента
Это мы без тебя разберемся, что делать, понял?
В комнату заходит ОПЕР – худой лысеющий блондин лет тридцати пяти в сером костюме.
Опер
(Андрею)
Раздевайся до трусов – и в 12‑й кабинет. Остальных – в обезьянник. Дойдет очередь и до вас, гондоны…
* * *
Игорь и Дембель сидят в «клетке». Напротив, за стеклянной перегородкой – молодой мент-сержант. Из-за двери в конце коридора слышатся звуки ударов и вскрики Андрея.
Сержант
(улыбаясь)
Слышите, что вас ждет?
Сержант, встав из-за стола, становится в боксерскую стойку и имитирует несколько ударов, смотрит на парней, довольно улыбается.
* * *
Кабинет опера. Опер, сидящий за столом, наклоняется, выключает электрический чайник, наливает в чашку кипяток, бросает пакетик заварки. Стук в дверь. Заглядывает Игорь.
Игорь
Раздеваться надо?
Опер
А тебе что, есть что показать? Ладно, шучу. Проходи, садись.
Игорь проходит, садится на стул у стены.
Опер делает глоток чая, отдергивает чашку, выплевывает чай на пол.
Опер
Горячий еще, падла… Паспорт есть?
Игорь достает из кармана паспорт, кладет на стол. Опер листает паспорт.
Опер
Ну и что ты делаешь в Москве?
Игорь
Я работал… На овощах. Хозяин кинул, денег не дал, а домой надо уехать…
Опер
И поэтому надо заниматься разбоем? Ты, вроде, взрослый человек, не малолетка какой-нибудь. Ты что, не понимаешь, что это – Москва? Пойди на рынок любой – погрузи, разгрузи, за день заработаешь себе на билет, и еще пожрать дадут… А ты, как пацан какой-нибудь…
Игорь
Я не трогал его, наоборот говорил, чтоб отпустили…
Опер
Это ты теперь так говоришь…
Игорь
А вы спросите у него.
Опер
И спросим. Я вообще не об этом… Как от вас таких Москву очистить?
(сжимая кулаки, разминая пальцы) Лезут и лезут, лезут и лезут…
* * *
Игорь, Андрей и Дембель спят в «клетке», сидя на деревянных лавках, прислонившись к стене. Заходит милиционер.
Милиционер
Кудряшов – на выход!
* * *
Кабинет следователя. За столом – молодая и симпатичная девушка. Милиционер вводит в кабинет Игоря.
Девушка
Садитесь.
Игорь садится.
Девушка
В общем, ситуация такая. Мы взяли показания потерпевшего – он сказал, что били его и угрожали ножом только двое, а третий – то есть вы – наоборот пытался защитить. Так что, тех двоих мы арестовываем, а вы проходите свидетелем. Запишем данные и вызовем потом на суд повесткой. То, что из другого города – ничего. Дорогу оплатим. Плацкарт.
* * *
Игорь спускается с крыльца отделения милиции.
* * *
Игорь идет по мосту над железнодорожными путями, останавливается, смотрит на проезжающий внизу поезд.
* * *
Вокзал. Игорь перепрыгивает через турникет на выходе к электричкам.
Электричка. Игорь сидит на сиденье один, смотрит в окно.
К Игорю подсаживается мужчина в расстегнутом пальто, под которым – пиджак, белая рубашка и галстук, с бутылкой коньяка в руке.
Мужчина
Друг, ты понимаешь – такое дело… Сегодня у моего сына день рождения, ему три года… Ты понимаешь это – три года! Выпей со мной за моего пацана…
Игорь молча кивает. Мужчина протягивает бутылку Игорю. Игорь берет ее, делает глоток, отдает бутылку мужичине. Мужчина делает вид, что тоже отпивает из бутылки.
Мужчина
Понимаешь, такой пацан… Я так рад за него, ты не представляешь…
Игорь молча кивает. Его глаза закрываются, он откидывает голову назад. Мужчина достает из кармана пробку, закручивает бутылку, прячет в карман, четкими, отработанными движениями обыскивает Игоря – находит в карманах лишь мелочь и две десятирублевые бумажки. Мужчина встает, уходит.
В вагон заходят два милиционера, подходят к Игорю. Один трясет его за плечо. Игорь не реагирует. Милиционеры берут его за руки с двух сторон, вытаскивают в тамбур. Там стоит старушка с сумками, смотрит на милиционеров. Милиционеры переглядываются.
Электричка останавливается на Савеловском вокзале. Милиционеры вытаскивают Игоря из вагона на платформу, сажают на лавку, обыскивают, ничего не находят, оставляют его на лавке и уходят.
* * *
Игорь идет по улице, подходит к Савеловскому рынку. Рядом с вывеской «шаурма, чебуреки, хот-доги» Игорь поднимает с земли недоеденную шаурму, начинает жадно есть, идя мимо палаток с подержанными мобильниками. За этим наблюдает Тофик – кавказец лет сорока, полный и лысеющий.
Тофик подходит к Игорю.
Тофик
Парэнь, ты что, голодный?
Игорь кивает, продолжая жевать.
Тофик
Нэ эшь это. Оны из собак ее делают… Каждый дэнь головы на мусорку кидают…
Игорь
Мне все равно.
Тофик
Это плохо, что всэ равно.
Игорь, дожевывая шаурму, молча смотрит на Тофика.
Тофик
Тэбэ работа нужна?
Игорь пожимает плечами.
Тофик
А паспорт есть, документы в порядке?
Игорь кивает, лезет в карман за паспортом.
* * *
В плохо освещенном помещении стоят несколько раскладушек, рядом с ними – клетчатые баулы из клеенки. На одной из кровати кто-то спит, накрывшись одеялом. Входят Тофик и Игорь. Тофик показывает Тофику на одну из раскладушек.
Тофик
Вот это будэт пока твоя квартира.
* * *
Рынок. Игорь и трое других парней стоят у палаток подержанных телефонов, спрашивают у проходящих мимо людей: мобильник не продаете? Купим дорого.
* * *
Игорь и его соседи – все среднеазиатской внешности – курят анашу, хохочут. В стареньком кассетном магнитофоне играет среднеазиатская музыка.
* * *
Рынок. К Игорю подходит Тофик достает из кармана начатый пакет орешков, протягивает Игорю. Игорь кивает, сует пальцы в пакет, достает несколько орешков. Тофик тоже кладет себе в рот несколько штук, говорит и одновременно жует.
Тофик
Слушай, какое дэло… Я сэгодня продавщицу уволил. Надоели мне эти бабы – работать нэ хотят, а если что – давай я у тебя отсосу.
(прекращает жевать, смотрит на Игоря)
Отсосу – это, конэшно, хорошо, но мне еще и бызнес делать надо, правыльно? Корочэ, пойдешь ко мне продавцом? А сюда я другого возьму…
Игорь
Можно, вообще-то.
Тофик. Только это тэбэ нэ это самое. Надо разбираться, гдэ какой тэлэфон и что в нем… Научышся?
Игорь
Научусь.
* * *
Палатка. Игорь сидит за прилавком. Заходит подросток в грязной куртке.
Подросток
(протягивая Игорю руку)
Привет. Что, повысили тебя, типа?
Игорь
(пожимая руку)
Ага.
Подросток вываливает из карманов на прилавок шесть мобильников.
Подросток
Ты, это, черного по мелочи имеешь?
Игорь
Что значит – имеешь?
Подросток
Ну, я тебе сейчас принес шесть трубок. А ты пишешь, типа, что три. А три потом перепродашь – и навар себе. Все так делают…
Игорь
Ну и что, что делают?
Игорь отсчитывает деньги, отдает подростку. Подросток выходит.
* * *
В палатку заходит парень лет 25‑ти.
Парень
Покажите вон ту «Нокию»…
Игорь достает телефон с витрины
Парень
А «зарядка» к ней есть?
Игорь
Конечно.
Парень расплачивается, забирает телефон и выходит. Игорь кладет деньги в коробку, записывает что-то в тетради. В палатку заходит Тофик с распечатанной плиткой шоколада в руке. Он отламывает кусок, кладет себе в рот, протягивает плитку Игорю.
Игорь
Нет, спасибо.
Тофик
Как хочэшь. Мое дэло – прэдложыть… Как идет торговля?
Игорь
Нормально. Сейчас скажу точно…
Игорь открывает тетрадь.
Тофик
Ладно, нэ надо. Я тебе вэру…
* * *
Парень-продавец из соседней палатки протягивает Игорю его телефон.
Продавец
Вот. Загрузил тебе все, что ты просил. Энджой, как говорят американцы.
Игорь
Спасибо.
Игорь сует телефон в карман.
Продавец
Какой-то ты невеселый… (улыбается) А, я знаю почему… Когда ты последний раз был с бабой? Только честно, а?
Игорь
Давно…
Продавец
Ну вот, видишь? Надо тебе снять бабу… Если хочешь, можем пойти сегодня в одно место…
* * *
Вечер. У железной двери с неразборчивой вывеской толпятся несколько десятков парней, среди них – Игорь и коллега-продавец.
Продавец
…фишка такая: сначала запускают только девок, вход – сто рублей, и каждой – бесплатно две рюмки водки. При заказе чего-то еще. А заказывают обычно пиво… Минут за сорок они доходят, как говорится, до кондиции, и тогда уже запускают парней. Только вход уже триста, и никакой халявы…
* * *
Узкое тесное помещение набито парнями и девушками. На стойке бара танцуют три девушки, раздевшиеся до лифчиков. Рядом бармен, не обращая на них внимания, отпускает напитки. В углу Игорь, прислонившись к стене, разговаривает со СВЕТОЙ – девушкой лет двадцати двух – двадцати трех. Оба держат в руках пластиковые стаканы с пивом.
* * *
Игорь и Света танцуют медленный танец, прижавшись друг к другу. Рядом танцуют другие парни и девушки. Некоторые целуются.
* * *
Общежитие. Утро. Игорь и Света курят на балконе. Игорь полностью одет, Света – в куртке поверх заношенного махрового халата, в шлепанцах, с голыми ногами.
Игорь
Что ты делаешь вечером? Может, куда-нибудь сходим?
Света
Я работаю до десяти. Мы в магазине по скользящему графику, выходные – как получается…
Света делает затяжку, кладет окурок в стоящую на перилах банку, доверху набитую окурками.
Света
И вообще, не обижайся, конечно, но… Понимаешь, я вижу, ты – хороший парень, но нам нет смысла встречаться…
Игорь
Почему?
Света
Ну, ты же сам понимаешь… Ты гол, как сокол… Тоже из провинции, как и я…
Игорь
А ты хочешь найти богатого москвича?
Света
Не обязательно богатого. Но хотя бы с квартирой…
Игорь
Тогда ты, наверно, не в тех местах ищешь…
Света
А мы в разные клубы с девчонками ходим… Это просто вчера, потому что денег ни у кого не было…
Игорь делает затяжку, выбрасывает окурок за балкон.
* * *
В палатку заходит Иван – того же возраста, что Игорь, стильно одетый, с сумкой на плече. Иван достает из сумки телефон, кладет на прилавок.
Иван
Сколько дашь за такой?
Игорь смотрит на телефон, поднимает глаза на Ивана.
Игорь
Нисколько. У тебя ничего не куплю…
Иван удивленно смотрит на Игоря. Игорь улыбается.
Игорь
Что, не узнал?
Иван
Уже узнал, Игореша…
Парни жмут друг другу руки.
* * *
Игорь и Иван сидят за столиком в клубе, пьют из бокалов пиво.
Иван
…в этом году восемь лет, как я здесь… Приехал с одним рюкзаком, молодой, наивный… Думал, что, может, насчет музыки что-то выйдет… Потыкался туда, сюда – без мазы. Потом вспомнил, что ходил в фотоклуб – ну и пошел по этой линии. Сейчас в журнале одном на ставке, ну и халтуры, само собой…
Игорь
А живешь где? Снимаешь?
Иван
Уже нет. Своя квартира. Скромненькая, конечно, у самого МКАДа – но зато своя. Мне, можно сказать, повезло. Бабка умерла и свою мне в наследство оставила. Я ее тут же продал – и здесь, в Москве влез в ипотеку. Выплачиваю понемногу – скоро уже разберусь с ней полностью.
Звонит телефон Ивана. Иван нажимает на кнопку ответа, подносит его к уху.
Иван
(в трубку)
Да, мы еще здесь… Подгребай, конечно…
Иван кладет трубку на стол.
Иван
(Игорю)
Это – Анька, подруга моя. Сейчас приедет – познакомлю вас… А вообще – в Москве свое особое кино, здесь надо, так сказать, двери ногой открывать… Я это быстро понял, а если б не понял, то здесь бы не зацепился… Ну, давай за Москву.
Парни чокаются пивом.
Иван
Думаю, ты, Игореша, со мной согласишься. Москва – офигенный город. Здесь есть все. Все, что в Лондоне, Нью-Йорке или Париже. Нет, я не говорю, конечно, что Москва – круче, чем Париж или Лондон… Но она точно круче, чем, например, какой-нибудь Берлин. Мировая столица…
На сцену выходит группа. Начинается концерт.
* * *
Официантка ставит перед Иваном и Игорем бокалы пива, забирает пустые, уходит.
Иван замечает кого-то и машет рукой. К столику подходит АНЯ (двадцать пять лет, темно-серые джинсы, синяя кофта с капюшоном).
Иван
Знакомьтесь. Это – Аня, моя подруга, а это – Игорь, одноклассник и друг детства. Не виделись, наверно, лет восемь. Случайно встретились сегодня…
Аня и Игорь смотрят друг на друга. Аня улыбается. Игорь кивает головой.
Аня
(Игорю)
А чем ты занимаешься в Москве? Тоже фотографируешь?
Игорь
Нет. Я – продавец на Савеловском…
Аня
Да? Прикольно…
Иван
У Игореши сейчас просто трудный период. Но я уверен, что он скоро снова будет, что называется, на коне. Ведь он когда-то был в нашем маленьком городе, можно сказать, «селебрити» – вокалистом и гитаристом самой известной местной рок-группы. А ваш покорный слуга служил в ней простым скромным басистом.
Аня
А потом?
Игорь
А потом группа распалась. Ванька свалил в Москву, кто-то из ребят женился, кому-то после института не до музыки стало: звезд общероссийского масштаба из нас не получилось. А местная «звездность»… Одно дело – моральное удовлетворение, но ведь и жить ведь на что-то надо…
(Ане)
А ты чем занимаешься?
Аня. Пишу статьи. Для журналов. В том числе для того, в котором Ваня работает. Так и познакомились…
Концерт на сцене закончился. Музыканты собирают инструменты.
Иван
Есть предложение. Еще вроде бы не поздно, а это место, все же, ну, если не стыдное, то, что называется, тухловатое. Больше часа здесь оставаться западло. Давайте поедем в другой клуб, нормальный, еще потусуемся… Что скажете?
Игорь
(неуверенно)
У меня это… с финансами как-то не очень
Иван
(резко взмахнув рукой)
Не волнуйся за это! Если я приглашаю…
* * *
Клуб Иван, Игорь и Аня стоят у стойки с разноцветными коктейлями, покачиваются в такт музыке, которую играет диджей за пультом.
* * *
Иван и Аня на танцполе. Игорь наблюдает за ними, потягивая коктейль.
* * *
Игорь заходит в туалет, дергает дверь одной из кабинок. На крышке унитаза, прислонившись к бачку и закрыв глаза, сидит парень очень юного вида, в модных дорогих шмотках, в пальцах у него – скрученная в трубочку купюра.
Парень открывает глаза, мутным взглядом смотрит на Игоря.
Парень
Занято!
Игорь
Вижу.
Парень
(продолжая смотреть на Игоря мутным взглядом)
Ничего ты не видишь. Ни-че-го…
* * *
Палатка. Утро. Игорь с хмурым видом сидит за прилавком. Заходит подросток – «постоянный клиент». Игорь и подросток здороваются за руку.
Подросток.
Что, бухал вчера?
Игорь кивает.
Подросток.
Иди пива хоть купи. Или черный не разрешает на работе?
Игорь
Если бы пиво помогло…
Подросток
(с видом знатока)
Да, это каждому свое. Кому – пиво, кому – рассол… А кому ничего вообще не помогает.
Подросток скалится, вываливает на прилавок очередную порцию мобильников.
* * *
Машина Ивана едет по Москве. Иван – за рулем, Игорь – рядом.
Игорь
…все только и думают про деньги, про то, чтобы заработать побольше…
Иван
Ну да, а что в этом плохого? Нельзя, Игореша, что называется, плыть против течения. Особенно если это течение – человеческая природа. Человек – по природе своей потребитель. Да, это, может быть, и цинично звучит, но всю жизнь современного человека – кроме, разве что, какой-нибудь глухой деревни или Африки, – можно свести к зарабатыванию и потреблению.
Игорь
Ну, это как-то…
Иван
Как – как-то? Ты пойми, Игореша, люди семьдесят лет строили социализм. Ну и что это им дало? Ничего. Более того, человек в СССР не мог полноценно реализовывать свою функцию потребителя. И поэтому, когда появилась, наконец, возможность, он начал отрываться… Даже кризис ничего не изменил. Да, бабок стало поменьше, но устремления те же самые – покупать, покупать, покупать…
* * *
Машина останавливается у здания. Иван и Игорь выходят. У Ивана на плече – сумка с фотоаппаратурой. Иван щелкает брелоком, замыкая машину. Парни заходят в здание.
Иван
(охраннику, показывая удостоверение)
Я на съемку. Он – со мной. Мой ассистент.
Охранник кивает. Парни проходят к лифту. Иван нажимает на кнопку.
Игорь
Ну, не знаю… Мне это как-то все…
Иван
А ради чего тогда жить, если не потреблять? Скажи мне, у тебя что, есть какие-то идеалы, то, ради чего ты живешь?
Игорь молчит. Подходит лифт, двери раздвигаются, парни заходят. Иван жмет на кнопку пятого этажа. Двери сдвигаются.
Иван
Но я вообще о другом. Надо тебе здесь как-то зацепиться, найти свою нишу… Поверь мне, Игореша, рынок – это тухло. Можно сказать, никаких перспектив. Сплошной криминал и коррупция.
Игорь
Ну а что ты мне предлагаешь? Назад в овощеконцлагерь? Или домой вернуться? Кроме этого ты мне можешь что-то предложить?
Иван
(после паузы)
Могу. Наш журнал.
Игорь
И что я там буду делать?
Иван
Ну, начать, конечно, придется на самом низу, так сказать, социальной лестницы – курьером. Но если ты себя проявишь – а я в этом не сомневаюсь – то сможешь продвинуться вверх очень круто. Есть у нас, например, один паренек – он три года назад пришел, начал курьером, а сейчас – начальник отдела распространения…
Игорь
А если к тебе ассистентом?
Иван
Без обид, Игореша… Мне ассистент не нужен – это раз, и денег, чтобы платить тебе тоже нет – это два…
* * *
Дорого обставленный и отремонтированный офис. Его хозяин сидит в большом кожаном кресле за огромным столом. Иван фотографирует его. Игорь сидит в углу, на стуле, на соседнем стуле разложена аппаратура Ивана – сменные объективы, экспонометр.
Иван
(фотографируемому)
А сейчас не могли бы посмотреть вот на тот рисунок на стене?
Фотографируемый поворачивается, смотрит на абстрактный карандашный рисунок в дорогой позолоченной раме.
Иван
Да-да, вот так… Только еще чуть-чуть голову влево…
* * *
Офис глянцевого журнала, обставленный дорого, но безлико. На ресепшн – две молоденькие секретарши. Рядом, на широком кожаном диване сидит Игорь, листает журнал. Одна из секретарш кладет трубку, смотрит на Игоря.
Секретарша
Курье-е-ер! Вставай, работа для тебя есть.
* * *
Вход в подъезд «элитного» дома. Игорь нажимает на кнопку домофона, наклоняется к микрофону.
Игорь
Добрый день! Это Леонид Петрович? Я курьер, из журнала. Привез ваш гонорар за колонку.
* * *
Прихожая большой квартиры, обставленной массивной старомодной, но дорогой мебелью. Игорь передает ПЕВЦУ – лысоватому морщинистому мужчине лет пятидесяти пяти – конверт. Певец сует конверт в карман махрового халата, из-под которого видны худые волосатые ноги в мягких шлепанцах. Игорь поворачивается к двери.
Певец
Подожди. Зайди, выпей рюмку. Ты заслужил.
Игорь
Вообще-то я тороплюсь…
Певец
Не базарь. Проходи вон в ту комнату. Ботинки не снимай, не надо. Домработница после обеда придет – пусть отрабатывает зарплату… Знаешь, сколько я ей плачу?
Игорь
Не знаю.
Певец
А я и не скажу. Но гораздо больше, чем тебе в твоем журнале.
Игорь проходит в комнату, в центре которой стоит большой диван, а в углу, на столике на колесиках, – бутылки с разнообразным алкоголем. Игорь останавливается посредине комнаты, не решаясь сесть на диван. Певец подходит к столику.
Певец
Ты что будешь? Виски?
Игорь
Да, можно…
Певец
А я – водку. Всю жизнь ее пью – на американские напитки так и не перешел…
Певец берет бутылку с виски.
Певец
(наливая напитки в рюмки)
Российский шоу-бизнес катится в жопу, ты это понимаешь? Каждый год все хуже и хуже. Диски давно уже никто не покупает, все всё качают из Интернета, бесплатно. Никому уже и в голову не приходит, что это все стоит денег, что за это надо платить. Понимаешь?
Игорь кивает.
Певец
Я думал – буду петь до шестидесяти. До пенсионного возраста, так сказать. А теперь понял – нет, все кругом мертвое. Корпоративы терпеть ненавижу, там тебя никто не слушают, все только бухают и пляшут. Так что, пора завязывать. Буду жить скромненько, на роялти. Знаешь, сколько моих песен по радио крутят, по телевизору? Раньше за это, конечно, вообще не платили, а сейчас – более или менее. Ну и мемуары тоже можно будет написать – сейчас это модно… Только я, в отличие, от всех остальных буду писать их сам, мне литературные негры не нужны… Потому что я, в отличие от всяких там звезд, сам еще ручкой по бумаге водить не разучился…
Певец подходит к Игорю с двумя рюмками, дает ему одну.
Певец
Ну, давай выпьем за то, чтобы оно скорей рухнуло – легче будет уходить…
Игорь
Что – рухнуло?
Певец
Все вообще. Ладно, шучу. Давай, наоборот, за всеобщее процветание.
Певец и Игорь чокаются, выпивают.
Певец
Такого раньше не было, просто не было. Раньше нужно было хотя бы уметь петь. И не просто уметь, а хорошо. Я в восемьдесят пятом году в ресторане в Днепропетровске пел. Программа была на четыре часа. Пою два часа без перерыва, потом перерыв десять минут, – покурил, рюмку водки – и еще два часа. Все в живую, само собой, никакой фонограммы. Под ансамбль. Вот это школа была, я скажу. Не то, что сейчас. Любая певица попсовая – или чья-то жена, или дочка, или любовница. То же самое, если мужик. Или дерет кого-нибудь, или свою жопу подставляет… Петь никто не умеет вообще. И даже уже не старается. А про рокеров я молчу. Это одни наркоманы и пидары. Ладно, не буду задерживать. Все, пока. Успешных трудовых будней!
* * *
Вагон метро. Игорь сидит на сиденье, смотрит перед собой, поворачивается, замечает Неформала, смотрит на него. Неформал тоже замечает Игоря, бросает на него взгляд и тут же отворачивается.
Поезд останавливается. Неформал выходит из вагона.
* * *
За столиком кафе – Игорь и Иван. Перед парнями – по бокалу пива.
Иван
Ну, Игореша, с первым рабочим днем тебя.
Парни чокаются пивом. Иван делает глоток, хмуро смотрит по сторонам.
Игорь
Что-то ты как будто не в настроении…
Иван
Какой-то у меня сейчас депрессняк. Все задрало. Москва задрала. Хочется все бросить и уехать куда-нибудь. Из Москвы и вообще из России. На полгода. Или нет, лучше на год. Пожить другой жизнью…
Игорь
А я за границей вообще еще не был…
Иван
Побываешь. Все еще впереди…
* * *
Поезд метро стоит на станции. Игорь держится за поручень. Рядом мужчина выхватывает из сумки женщины кошелек и выскакивает из вагона. Женщина бросается за ним. Мужчина оборачивается, сталкивается с другим, теряет равновесие, падает, роняет кошелек. Он отлетает прямо к владелице. Она хватает кошелек, успев лягнуть упавшего грабителя, забегает обратно в вагон. Двери поезда закрываются. Поезд отъезжает от станции.
* * *
Игорь с розой в руке подходит к общежитию, поднимается по ступенькам, заходит внутрь. В фойе он сталкивается со Светой.
Игорь
Привет.
Света
Привет.
Игорь
А я – к тебе.
(протягивает ей розу)
Света глядит на цветок, потом поднимает глаза на Игоря
Света
Как – ко мне?
Игорь
(пожимая плечами)
Так, в гости…
Света
А если бы меня не было дома?
Игорь
Ну, не знаю… Ты же свой телефон отказалась дать…
Света
В любом случае, ко мне сейчас нельзя. У Оли – гость. Ну, ты понимаешь…
Игорь кивает.
* * *
С неба падают хлопья мокрого снега. Игорь и Света идут по тротуару.
Света
Это – первый снег в этом году. Ты любишь первый снег?
Игорь
Нет.
Света
А я люблю. Я зимой люблю две вещи, первый снег и Новый год.
Света останавливается, выставляет ладонь. На нее падают снежинки. Она слизывает снежинки с ладони, смотрит на Игоря, улыбается. Игорь обнимает Свету, они начинают целоваться, остановившись посреди улицы. На них натыкается прохожий – мужчина нетрезвого вида, в расстегнутом пальто, с портфелем в руке.
Мужчина
Ой, извините…
Мужчина обходит Свету и Игоря, которые продолжают стоять, целуясь, посредине тротуара.
* * *
Игорь сидит на диване. Рядом – еще один курьер, пенсионер в потертом пальто и шляпе.
Пенсионер
(наклонившись к уху Игоря)
А вы знаете, молодой человек, что Рымчинский, главный редактор и владелец журнала, недавно построил себе новый дом в Крыму? В нем – восемьдесят четыре комнаты, вы представляете? Восемьдесят четыре. Из них – десять для собак и кошек, чтобы у каждого отдельная была… Он, так сказать, большой любитель наших братьев меньших…
* * *
Игорь стучит в дверь комнаты в общежитии. Сначала долго не открывают, потом слышатся шаги, дверь приоткрывается, показывается Света – в джинсах, красной майке, с косметикой.
Игорь
Привет
Света
Привет… Понимаешь, я не одна…
Игорь
Ну, тогда я пойду…
Света
Ладно, заходи… Только…
Игорь
Что – только…
Света делает неопределенное движение головой.
Игорь вслед за Светой проходит в комнату – типичную комнату в общежитии, с двумя кроватями, фотографиями из журналов на стене, облезлыми обоями. На одной из кроватей сидит парень в костюме, белой рубашке, с галстуком. Рядом с ним на кровати лежит дорогой смартфон, у ног стоит кожаный портфель.
Парень улыбается Игорю, встает, протягивает руку. Игорь пожимает ее.
Парень
Денис.
Игорь.
Игорь
Денис
Рад знакомству.
Игорь садится на кровать у противоположной стены. Света делает несколько шагов по комнате, останавливается у окна.
Денис
Вы давно знакомы?
Света
Так…
Денис
Наверно, из одного города…
Игорь
Да.
Денис
А чем ты занимаешься, Игорь?
Игорь
Работаю в журнале…
Денис
А-а-а.
Игорь
…курьером.
Денис
А я в инвестиционном банке. Портфельный менеджер…
Некоторое время Игорь, Света и Денис молчат. Слышно, как за стеной у кого-то играет танцевальная музыка, кто-то разговаривает на повышенных тонах.
Игорь
У меня сегодня день рождения. Мне исполняется тридцать лет…
Денис
Поздравляю.
Света молча кивает. Все трое еще некоторое время молчат. Разговор на повышенных тонах за стеной переходит в скандал. Что-то падает, звенит посуда.
Игорь
Ну, я, наверно, пойду…
Игорь встает, идет к двери, выходит.
* * *
Игорь идет, на ходу отпивая из бутылки коньяка. В ней осталось уже меньше половины. Игорь переходит улицу, обходя остановившиеся в пробке машины, на ходу делает еще один долгий глоток из бутылки. Водитель одной из машин провожает его глазами.
* * *
Игорь стоит у кассы.
Игорь
(нетрезвым голосом)
Пиво. Двухлитровую…
Продавщица
Куда тебе еще пива? Ты и так пьяный…
Игорь
Нет, я не пьяный…
Продавщица
А какой ты тогда?
Продавщица пожимает плечами, подает Игорю пиво.
* * *
Улица. Игорь спит на автобусной остановке, подложив под голову рюкзак. Подходит бомж, начинает пытаться расстегнуть молнию на ботинке Игоря. Молния не поддается. Бомж начинает ощупывать карманы Игоря. Игорь поворачивается, что-то говорит во сне. Бомж убегает.
* * *
Игорь едет в лифте офисного центра. Он хмурый, с похмелья, куртка помята и вымазана на плече побелкой. Рядом с ним – мужчины в пиджаках и белых рубашках, женщины, одетые «в деловом стиле».
Мужчина
…Надо срочно закрыть все короткие позиции.
Женщина
Да, с учетом того, что Гонконг опять упал…
* * *
Игорь стоит у ресепшн.
Игорь
Я курьер из журнала. Привез макет вашей рекламы на согласование.
Игорь достает из сумки файл с несколькими листками бумаги, отдает секретарше.
Игорь
Нужно, чтобы ваше руководство поставило подпись, если все устраивает.
Секретарша
Хорошо, присядьте, пожалуйста.
* * *
Секретарша кладет трубку, встает, подходит к Игорю, который развалился в широком кресле и перелистывает журнал.
Секретарша
Извините… Вера Петровна – это наш вице-президент по рекламе и маркетингу – хотела бы вам кое-что передать на словах… Пройдемте, пожалуйста, за мной…
* * *
Большой кабинет, роскошно обставленный и оборудованный. За столом – ВЕРА ПЕТРОВНА (женщина под пятьдесят, ухоженного вида). У ее стола – секретарша и Игорь.
Вера Петровна
Я боюсь, что произошло какое-то недоразумение. Я очень четко объяснила вашему директору по рекламе, какого цвета должна быть реклама. Ма-джен-та! Вы знаете, что за цвет – маджента?
Игорь
Так, примерно…
Вера Петровна
Это абсолютно такой цвет, как у этого шарфика (прикасается рукой к шарфику у нее на шее).
А вы что сделали?
Игорь
Я – только курьер… Мне сказали принести макет, я и принес…
Вера Петровна
(широко и неестественно улыбаясь)
А вот и неправильно говорите, молодой человек. Вас что, совершенно не волнует, что происходит в вашей компании? Вы что, не думаете о ее интересах? С таким отношением нельзя работать даже курьером, понимаете? Поэтому я прошу вас передать мои слова: цвет рекламы должен быть точно такой, как этот мой шарфик…
* * *
Игорь и Иван сидят за столом с выпивкой и закуской, по телевизору идет реалити-шоу.
Иван берет бутылку, наливает в рюмки.
Иван
Ну, за тебя, Игореша, за твою «днюху»! А то вчера пропал куда-то… У этой своей подруги был, да?
Игорь кивает. Парни чокаются, выпивают, закусывают.
Игорь
(кивая на экран)
Ты бы смог вот так жить, чтобы тебя постоянно снимали на камеру и потом показывали бы по ящику?
Иван
Не знаю. Может, и смог бы – это же все равно, что сериал… За них все реплики пишут, они, можно сказать, актеры…
Игорь
Откуда ты знаешь?
Иван
Да у нас кое-кто из журнала на них работает. Сочиняет все диалоги…
Игорь
А-а-а…
Звонок в дверь. Иван поднимается.
В комнату заходят Иван и Аня. Аня достает из пакета бутылку текилы и пакет апельсинового сока.
Аня
Это я гонорар получила и решила отметить. Будем пить «текилу санрайз».
Иван
Для «текилы-санрайз» еще нужен гренадин.
Аня
Ничего, обойдемся без гренадина.
Иван
Ну, это как-то не совсем правильно…
Игорь
А что такое гренадин?
* * *
Ночь. Игорь ворочается на матрасе на кухне. На столе стоит бутылка текилы, в ней – на дне. Слышно, что в комнате занимаются сексом. Игорь берет со стола бутылку, допивает все, что в ней есть.
* * *
В небольшой комнате – замначальника отдела дистрибьюции, руководящий курьерами, и весь штат курьеров журнала: три пенсионера и Игорь.
Замначальника
…сами понимаете, время сейчас непростое для печатных изданий. Конкуренция с Интернетом. Новые медиа все больше и больше проникают в нашу жизнь.
Пенсионеры кивают, Игорь молча слушает.
Замначальника
Скоро обычных газет и журналов вообще не останется, все будут всё читать в своих айфонах.
Пенсионеры опять кивают.
Замначальника
Поэтому нами принято непростое решение: сократить курьерскую службу. С завтрашнего дня на работу вы больше не выходите.
* * *
Машина Ивана. Иван – за рулем, Игорь сидит рядом.
Иван
И что, даже никакого выходного пособия не дали?
Игорь
Нет. Мы ж все по-черному работали, так что…
Иван
Нам хоть две недели дали – как по закону положено. То есть, журнал все равно закрывается, следующего номера не будет, инвестор отказался продолжать финансировать… Но мы как бы числимся сотрудниками. И на работу надо ходить – только не мне, у меня ж свободный график…
Игорь
И куда ты пойдешь устраиваться?
Иван
Никуда я, Игореша, не пойду. Я наконец осуществлю свою давнюю мечту – все бросить и на полгода уехать в Гоа. Квартиру сдам… Там все дешево, так что хватит на жизнь… А там солнце, океан… Круглый год тепло – сегодня слышал, температура двадцать пять градусов, и воздуха и воды…
Игорь
А Аня как?
Иван
Что – Аня?
Игорь
Тоже с тобой поедет, или?..
Иван
Или.
* * *
Комната. Игорь собирает свои вещи в пластиковый пакет и спортивную сумку. Иван сидит в кресле, курит и время от времени делает глоток из бутылки пива.
Иван
Деньги у тебя точно есть?
Игорь
Есть.
Иван достает кошелек, вынимает несколько тысячных купюр, протягивает Игорю.
Игорь
Не надо…
Иван
Я тебя умоляю, Игореша…. Отдашь, когда будут… Я ж не навсегда уезжаю. Я вообще из России больше, чем на две недели ни разу не уезжал. Вдруг, у меня там такая тоска по родине начнется… Значит, жильцы вселяются через неделю. Я им дал твой телефон – отдашь им ключи. Ну и себе, естественно, что-нибудь подыщи за это время.
* * *
Комната обставлена неплохо сохранившейся мебелью шестидесятых-семидесятых годов.
На диване сидят ХОЗЯЙКА, подвижная старушка лет семидесяти пяти в черном платье с медалью «Ветеран труда» – и Игорь. Напротив, на стене висит старая фотография Софи Лорен.
Хозяйка
Мои условия простые: в квартире не курить, на лестничной площадке – пожалуйста, там специальные консервные банки стоят для этого. Поздно не приходить, громко музыку не включать, визитеров не приводить. Устраивает?
Игорь кивает головой.
Хозяйка
Времена сейчас смутные, ой смутные… Как началось все это двадцать с лишним лет назад, так и непонятно, чем кончится… Но хоть и тяжело, а я бы хотела еще лет десять прожить, чтобы посмотреть, что будет… А вы, молодой человек, как думаете? Что будет через десять лет?
Игорь
(уставившись на фотографию)
Мне, в общем, все равно.
Хозяйка
Как вы можете так говорить, молодой человек? Сколько вам лет?
Игорь
Тридцать.
Хозяйка
Ну вот, у вас еще все только начинается… Ладно, значит, обо всем договорились. Завтра переезжаете?
Игорь кивает. Хозяйка идет в прихожую, Игорь – за ней. В приоткрытую дверь другой комнаты видно, что одна стена полностью заклеена фотографиями президента Белоруссии Александра Лукашенко: в хоккейной форме, в мундире верховного главнокомандующего, на комбайне с малолетним сыном.
Хозяйка
(заметив, куда смотрит Игорь)
Вот он, настоящий президент. Не то, что у нас…
* * *
Подвальное помещение освещено тусклой лампочкой. На полках – пачки флаеров с рекламой разных услуг. Пожилая женщина в телогрейке без рукавов отдает несколько пачек молодому парню, помечает что-то в общей тетради. В коридоре толпятся еще люди – пенсионеры, студенты, алкоголики, среди них – Игорь.
Подходит очередь Игоря. Женщина выдает ему пачки флаеров.
Женщина
Стоишь прямо у входа в переход метро. Замерзнешь – можешь зайти внутрь, постоять на ступеньках, погреться, но при этом продолжай раздавать. Ты ж первый раз?
Игорь кивает.
Женщина
Насчет того, чтобы выкинуть на мусорку и сказать, что раздал – даже не думай. У нас система контроля налажена четко. Гоша тебе подтвердит.
Она поворачивается к стоящему за Игорем в очереди мужчине-алкоголику. Мужчина кивает головой.
Женщина
Гоша у нас, так сказать, ветеран…
Гоша
(хрипло, глухо)
Так точно, ветеран труда, антиалкогольных компаний, лихих девяностых и тому подобного…
Гоша улыбается, показав челюсть с несколькими отсутствующими зубами.
* * *
Стоя у выхода из метро, Игорь сует проходящим мимо людям флаеры. Большинство людей тут же выбрасывают флаеры под ноги, некоторые, скомкав, суют в карманы.
На грязном асфальте валяются смятые, затоптанные флаеры.
* * *
Игорь и Света сидят на кровати в ее комнате в общежитии с бутылками пива. У Светы под глазом заметный синяк.
Игорь
Я его убью…
Света
Я думала – он шутит… Ну, когда он говорит, что сегодня хочет, как бы, жестко… И я не видела, что он в телефоне камеру включил…
Игорь
Он еще это снимал?
Света
Ну да, чтобы друзьям показать. Он потом уже, когда выпил, признался…
Игорь
И ты знаешь, что за эту запись его можно легко отправить в зону? И не отмажется, урод…
Света молчит, смотрит на экран маленького телевизора. Там идет то же самое реалити-шоу, что смотрели Игорь и Иван.
Света
Я один раз ходила на кастинг. Тоже какое-то реалити-шоу. Давно, когда еще только приехала в Москву…
Света делает глоток пива.
Света
Сказали – перезвонят тем, кто понравится. Может, и перезвонили даже – я как раз потеряла телефон…
* * *
Игорь раздает флаеры. Идет снег. К метро и от метро движутся люди. Из ларька доносится музыка. Пьяные мужчина и женщина отплясывают под нее.
* * *
За столом в небольшом кабинете сидит женщина средних лет, в очках. У стола – Игорь.
Женщина
Вам больше нравится работать с людьми или, например, с бумажками?
Игорь
С людьми.
Женщина
Насколько вы коммуникабельный человек?
Игорь
Ну, так… Более или менее…
Женщина
Вы когда-нибудь работали в продажах?
Игорь
Работал продавцом. В магазине, потом на рынке…
Женщина
Итак, наша турфирма является представительством иностранной компании, она работает на российском рынке уже десять лет, успешно продает дорогие туры для отдыха за границей. Мы можем предложить вам должность менеджера по работе с клиентами. Фиксированная небольшая зарплата плюс проценты от продаж. Чтобы знать, как правильно предложить клиентам тур, надо пройти бесплатное обучение. Офис, где мы обучаем и работаем, находится на ВВЦ.
* * *
Игорь идет по территории ВВЦ. Вокруг – прогуливающиеся компании, люди на велосипедах, на роликовых коньках. Слышна какофония из звуковой рекламы, музыки, шума аттракционов.
* * *
В небольшом зале на стульях сидят два десятка человек. Публика совершенно разношерстная – от юных девушек, похоже, только что окончивших школу, до людей предпенсионного возраста.
За столом сидит «тренер», пожилой лысый дядька.
Тренер
…Двадцать первый век – это век психологии. Тот, кто овладел ею – будет процветать…
Голос
А тот, кто не овладел?
Тренер пожимает плечами.
Тренер
Ну, тот не будет. Итак, ваша задача находить на ВВЦ платежеспособных людей и продавать им наши туры. Почему на ВВЦ? Потому что там бывает много приезжих. С москвичами работать, сами понимаете, сложнее. А приезжий с деньгами, с севера откуда-то и так далее – самый наш лучший клиент.
Итак, первая задача – визуально определить потенциального клиента. Молодежь до двадцати пяти отсекаем однозначно, пенсионеров с сумками-тележками, естественно, тоже. Хорошо подходят люди от тридцати до пятидесяти, например – если это семья, муж, жена, ребенок, но и к одиночным тоже можно подходить.
Теперь следующий вопрос – как определить его платежеспособность? На самом деле мы этим навыком все хорошо владеем, только не все понимают, как его использовать. Подумайте хорошенько, как можно узнать что-либо о человеке? Вариант, когда о нем нам кто-то расскажет, отсекаем.
Голос
Поговорить с ним!
Тренер
Правильно, нужно, чтобы он сам о себе рассказал. А кому нормальный человек поведает правду о своем житье-бытье? Только тому, кому доверяет. Поэтому надо с ним, так сказать, «сдружиться». Это называется «разогрев», и на него уходит 40–45 минут. Есть, конечно, такие, что «раскроются» и раньше, но надеяться на это особо не надо.
Голос
То есть что – просто так вот подойти к человеку и заговорить?
Тренер
Нет, конечно. Это сразу вызовет подозрение. Для этого есть специальный трюк. Вы подходите и спрашиваете, не хочет ли он поучаствовать в моментальной лотерее. Бесплатно, как рекламная акция лотерейной компании. Билет при этом вы в руки не даете, сами стираете защитный слой и говорите, что он выиграл и предлагаете пройти в офис, чтобы получить приз. Почему в офис? Потому что это солиднее, вызывает больше доверия…
Игорь поднимается, продирается мимо сидящих на стульях людей, выходит.
* * *
В кабинете директора агентства недвижимости – Игорь и ДИРЕКТОР, мужчина лет сорока, худой, в пиджаке и черной рубашке.
Директор
То, что опыта нет – ерунда. Научишься. У нас кто только не работает: от медсестер до инженеров. Для меня самое главное – активность человека. И мне нравится, что ты – не москвич. Я сам из Саратова. И честно скажу – иногородние лучше работают, чем москвичи. И как ты думаешь, почему?
Игорь
Не знаю.
Директор
Потому что у них есть стимул. У них ничего еще нет – ни прописки, ни квартиры, на все надо зарабатывать. А у москвичей – у многих, я бы даже сказал, у большинства – менталитет такой: жить есть где, родители, в худшем случае, всегда накормят, приютят, так что можно не дергаться. На пиво себе заработал, на бензин – и нормально. Понимаешь?
Игорь
Понимаю.
Директор
Это хорошо, что понимаешь. Тогда – вперед. Завтра сможешь приступить?
Игорь
Смогу.
Директор
Тогда – вперед и с песнями.
* * *
Кафе на окраине Москвы. За столиком – Света и Игорь.
Света
…прощения просил, подарок хотел подарить – сережки какие-то, в такой красивой коробочке красной. Но я не взяла. Говорю: все. Он еще посидел, посидел – и ушел.
Игорь молча слушает, время от времени прихлебывая из пластикового стакана пива.
* * *
Агентство недвижимости. В небольшой комнате за одним из столов сидит НИКОЛАЙ (лет 30–35, он высокого роста, крепкий, широкоплечий, с аккуратно подстриженными темными волосами). У стола стоит Игорь.
Николай
Первое задание тебе будет такое. Едешь в Видное. Я распечатаю тебе карту и помечу улицы. Ходишь, смотришь. Видишь – алкаши сидят, бухают. Подойди, познакомься, скажи, что ищешь такого и такого, точно квартиру не помнишь, вроде, в соседнем доме. Сам предложи купить водки… Вот тебе «бюджет» на это.
Николай достает кошелек, вынимает пятьсот рублей, протягивает Игорю.
Николай
Только чеки не забудь, понял? Твоя задача – выявить потенциальных продавцов квартир. То есть – пенсионеров, которые или к детям готовы перебраться, или вообще в дома престарелых. Ну и алкашей, естественно. Если кто пропился, задолжал – у него выхода нет, надо продать квартиру и купить или комнату, или дом в деревушке какой-нибудь…
Я понимаю, работа эта кропотливая, долгая, никто от тебя быстрых результатов не ждет. Нет, оно может, конечно, случиться, что ты сразу же, в первый день выйдешь на клиента…
Игорь
И если вижу, что клиент, что я делаю?
Николай
Ничего. Записываешь всю информацию про него. Все, что можешь узнать. Максимум. У бабок на лавках поспрашивай – они все знают про всех. Но они подозрительные, к ним подход нужен… Вид у тебя правильный, интеллигентный. Можешь сказать, что с райисполкома. В общем, это – твоя работа. Креативь, как сейчас говорят. Зачем это нужно делать? Объясняю. Мы – маленькое агентство. Поэтому каждого клиента приходится выгрызать. Он в своем Видном скорей пойдет в местную контору, правильно? А так мы его перехватим… Короче, работаешь так с утра до вечера, каждый вечер – в офис и пишешь отчет: что делал, с кем поговорил, что узнал…
* * *
Офис. Вечер. За одним столом – Игорь, за вторым – Николай, он уткнулся в компьютерный монитор.
Открывается дверь кабинета директора, выходит директор – в пальто, с дипломатом.
Директор
(Игорю)
Молодец, новичок. Читал твои отчеты – за неделю собрал информации, что надо. Некоторых уже взяли в разработку. Так что, если хоть одна сделка выгорит – будет еще и комиссия, и немалая.
Директор поворачивается к Николаю.
Директор
А ты опять по порносайтам лазишь? Дома что не можешь этим заниматься?
Николай
Дома нельзя, там – жена и дети. Да и с чего вы взяли, что я только порнуху смотрю? Я, может, и на другие сайты захожу, по работе, например. Повышаю свой уровень, как бы.
Директор
Ты это кому-то другому скажи, понял? После того, как ты на этом компьютере посидишь, там все время обои меняются на какое-нибудь порно. Нечего Интернет не по делу использовать.
Николай
Как это – не по делу? Вы посмотрите, какие телки.
Директор наклоняется к экрану, смотрит, кивает.
Директор
Вот эта ничего, ты прав. И эта, в общем, тоже… Но все равно – нечего на это тратить время.
* * *
Игорь и Света гуляют.
Игорь
…ну, если у человека выхода нет, кроме как продать квартиру, отдать долги и переехать куда-нибудь в комнату или в дом в деревне… Хотя как-то все это…
Света
А какая тебе собственно разница? Ты делаешь свою работу – и все.
Игорь
В общем, да…
* * *
В коридоре офиса курят Николай и Игорь.
Николай
Короче, проверили твою информацию. Первый клиент на разработку – Смирнов. Родственников близких нет. С женой развелся, давно, она на квартиру не может претендовать. В общем, босс предложил тебе им заняться. Ты как?
Игорь
А заняться – это что делать?
Николай.
Сначала бухать с ним. Деньги я тебе выдам на это, само собой. Как всегда, под отчет. И тебе самому напиваться не обязательно – ну, это твое дело, конечно, тебя здесь никто контролировать не собирается…
* * *
Квартира Смирнова обставлена старой, обшарпанной мебелью «однушка». Смирнов и Игорь сидят за столом. На столе – бутылка водки, нарезанная колбаса и хлеб.
Игорь берет свою рюмку, кивает Смирнову.
Смирнов
(пьяным голосом)
Надо завязывать… Зашиться, на хер. Найти работу… Может, тетку какую-нибудь… Что скажешь?
Игорь молча берет рюмку Смирнова, сует ему. Смирнов механически обхватывает ее пальцами.
Смирнов
Ну, будем.
Смирнов выпивает до дна. Игорь пригубливает, ставит рюмку на стол, застеленный газетой в жировых пятнах и крошках.
Смирнов
Ты думаешь, я все время жил, как сейчас? Ни хера подобного. Я в девяностые годы бизнесом занимался… И все вроде бы неплохо шло, но, короче, меня кинули… И подставили… Отмазаться не смог, сел на три года. Пока сидел – жена с дочкой ушла, ну и бизнес, само собой, достался напарнику… Ты думаешь, я – старый? Я тебя старше, может, на два или три года… Просто так вышло, ты понимаешь? Просто так вышло…
* * *
Игорь выходит из подъезда, идет мимо домов. Рабочий в заляпанной краской спецовке несет к мусорным контейнерам старый унитаз. Это – Иваныч. Игорь замечает его.
Игорь
Э, Иваныч, привет!
Иваныч останавливается, ставит унитаз на землю, смотрит на Игоря.
* * *
Квартира в состоянии ремонта. У открытого окна стоят Игорь, Иваныч и Жилкин.
Игорь
Так, потихоньку. Работаю в агентстве недвижимости…
Иваныч
Ну, ты вообще настоящий москвич стал!
Игорь
А как вы вообще? Что там в «Заре»?
Жилкин
Ничего. Хорошего, в смысле. Кинул нас Аветисов, говнюк сраный. Отработали мы три месяца, а зарплаты нам толком не дал. Высчитал за питание, за штрафы, за водку… И получили мы по двадцать тысяч сраных… Это за три месяца!
Иваныч
Хорошо, что хоть эту работу сразу нашли… А чем мы, собственно, хуже, чем какие-то там молдаване или хохлы?
Игорь
Ну, ладно, пошел я, короче…
Жилкин
Телефон оставь – мало ли…
Игорь кивает головой.
* * *
Кабинет директора. У стола сидит Игорь. Директор открывает сейф, достает оттуда пачку пятисотрублевых купюр, отсчитывает несколько штук, кладет на стол перед Игорем.
Директор
Вот твой бонус за работу со Смирновым. Молодец, все, что я могу сказать. Но это еще далеко не конец твоей с ним работы. Теперь главная задача – вывести его на сделку. Там комиссия будет вообще ого-го… Так что, расслабляться не надо!
* * *
В клубе за столиком сидят Света и Игорь.
Игорь
Я от старухи съезжаю, нашел нормальную «однушку». Ну и, в общем…
(делает паузу)
Переезжай ко мне…
Света смотрит на Игоря.
На сцене играет группа. За соседним столиком – три парня, на столике – большой графин водки и много закуски. Один из парней на мгновение отвлекается от еды, смотрит на сцену.
Парень.
По мне, главное – чтобы была живая музыка. Все равно что. Я даже на Баскова три раза ходил… Не, чё вы смеетесь?
Песня заканчивается, раздаются жидкие хлопки. Музыканты начинают новую песню.
* * *
Игорь и Света прохаживаются по однокомнатной хрущевке, осматриваются.
Игорь открывает окно на кухне, выглядывает, осматривает двор, закрывает. Игорь и Света смотрят друг на друга, целуются.
* * *
Вечер. В офисе – только Игорь. Он сидит у компьютера, разговаривает в скайпе с Иваном.
Иван
…Все круто здесь, все супер. Что еще можно сказать? Я даже забыл уже, что где-то есть Москва, Россия и все подобное…
Игорь
Что, совсем-совсем не скучаешь?
Иван
Пока нет. Как дальше будет, не знаю, а пока – нет. Я и Гоа как будто специально созданы друг для друга… Солнце, море и трава – что еще человеку надо? Ладно, что это мы все про меня и про меня? У тебя ж, Игореша, тоже вроде бы дела начинают налаживаться, судя по твоим последним имэйлам… А то, что контора левоватая, так это все ерунда. У меня знакомые через крупную контору квартиру продавали, и прикинь – они им назвали цену на двадцать косых меньше, чем покупателю. То есть, кроме официальной комиссии, которая, сам понимаешь, не маленькая, контора себе в карман кладет еще двадцать косых – по черному, не заморачиваясь насчет документов, налогов и тому подобного… Так что, не парься насчет всяких там алкашей…
* * *
Смирнов и Игорь сидят за кухонным столом. Смирнов поднимает граненый стакан с водкой, держит в руке, смотрит на него.
Смирнов
Я все понимаю – ты на квартиру мою нацелился… Но я ее не отдам…
Смирнов залпом выпивает водку.
Смирнов
Квартира – это все, что у меня есть… Даже не у меня. Я ее Катьке завещал, дочке… Вырастет – ей же надо где-то жить будет, не с родителями же всю жизнь, как я… Так что, со мной можете делать, что хотите, а квартиру…
Игорь
Твои дела херовые. И я тут ни при чем. Если я уйду, придет кто-то еще. Или заставят подписать документы, или, если не подпишешь… Ну, короче, ты сам понимаешь. У тебя один выход – бери все документы на квартиру и уезжай. Куда – неважно. На месяц или на два, пережди пока… А там, может…
Смирнов
(улыбаясь)
А на хера ты мне все это говоришь, а? Тебе что, сильно надо? Ладно, шучу, не обижайся… Я тебе сказал уже, что если б не Катька…
Игорь.
Еще раз повторяю. Уезжай. Прямо сейчас.
Смирнов смотрит Игорю прямо в глаза.
* * *
Игорь и Света идут по большому магазину хозтоваров. Магазин украшен к Новому году. Игорь катит тележку, в которой лежат всякие необходимые вещи для дома – моющие средства, посуда и т. д.
* * *
Игорь и Света подходят к подъезду. Оба несут пакеты. Идет снег. Из припаркованной машины выскакивают директор агентства, Николай и еще двое мужчин. Трое хватают Игоря, тащат за гаражи-«ракушки». Четвертый заламывает Свете руку, зажимает рот, тащит вслед за ними.
За гаражами двое, включая Николая, держат Игоря, директор стоит перед ним. Еще один мужчина держит Свету, одновременно зажимая ей рот. Света пытается вырваться.
Директор
Ты что, думал, что можно вот так вот взять и исчезнуть с концами, да? Признавайся, кому ты своего алкаша перепродал?
Игорь
Никому.
Директор
Ты это знаешь, кому можешь сказать? Только не мне, понятно? Я таких, как ты, знаешь уже сколько видел?
Игорь
Никому я его не перепродавал…
Директор
Только он вдруг куда-то слился, да? Со всеми документами на квартиру? Когда уже на сделку практически вышли… Короче, мы из-за тебя потеряли сделку… Взять с тебя, конечно, нечего, но, хотя бы…
Директор со всей силы бьет Игоря кулаком в лицо, потом ногой в живот. Державшие его, отпускают Игоря, он падает на землю. Все трое избивают его ногами.
Света пытается вырваться. Мужчина крепко держит ее.
* * *
Избиение закончилось. Все четверо уходят. Света подбегает к Игорю, помогает ему приподняться, сесть, сама садится рядом с ним на снег.
Наши
(повесть)
Короче, всю эту бодягу Вэк задумал. Если б не он, то ни хера бы не было.
Сижу на остановке на Моторном, делать не хуй. Курю. Подходит Вэк – я его редко вижу счас, он как со Светкой начал жить, особо по Рабочему не шарится.
Привет, привет, туды-сюды, а знаешь, мы со Светкой едем отдыхать. – Куда? На Нарочь? – Не, какое, бля, на Нарочь? У Египет. Шармальшэк. И я тогда: а сколько это стоит? – Полштуки баксов с носа. Ну и билет в Москву на поезде, там самолет с Москвы. У нас не знаю, есть еще аэродром или давно зарос травой.
Ну и, короче, я прикинул: полштуки баксов – это трохи больше, чем лимон. А у Москву билет туда-назад, ну сколько? Наверно, тысяч сто, если брать общий. За все, короче, лимон-сто. А баба мне как раз оставила лимон-шестьсот. По типу, собирала, чтоб похоронили, а как помёрла – деньги дали, счас Лукашенко всем дает на похороны триста тысяч. На гроб и чтобы ямку выкопать, на кладбище завезть. Если попа там брать или оркестр, то не хватит. Но баба мне сама все время говорила: мне ни попа не надо, ни оркестр, я у жопе видела попа, чтоб он еще там надо мной кадилом трёс вонючим. И музыкантов, этих сраных алкашей, чтоб тоже не было.
Короче, деньги я забрал. Сначала матка не хотела отдавать, но хули она сделает? Я ж только с зоны, денег нет. Она мне говорит: иди живи у бабин дом, будешь водить, кого захочешь, а то все говоришь, что ты из-за меня один, без женщины. Но разве у бабин дом ты бабу приведешь? Если увидит, что посцать – на улицу идти, то не пойдет. У баб сейчас пизда не дура. Им надо, чтобы все там чики-пуки. Я матке говорю: продай ты хату эту бабину и мне купи квартиру. Она: откуда здесь возьмется на квартиру? Там хата вся сгнила наполовину, и черви съели весь чердак. За нее десять тысяч баксов не дадут, а счас квартира знаешь, сколько стоит?
Короче, жить туда я не пошел. А баба матку заебала только так, пока помёрла. Я сам с ней тоже не особо. Раз пришел, еще до зоны, а она: ты у меня вилку спиздил. Я – какую вилку? Для розетки? – Не, простую. Алюминиевую. Вилка добрая была, погнутая, но добрая. Таких уже теперь не делають…
Не, запизделся я, короче. Вообще, про что я говорил? Про то, что полтора лимона взял у матки. Не, лимон-шестьсот. Ну, тысяч триста я, само собой, пропил, но лимон-триста где-то еще есть. А хули, думаю, поехать, может, с ними? Чем все пропью, так лучше, может, съезжу? По типу, бля, как белый человек…
Так Вэку я и говорю. А он, гляжу, чего-то мнется. Я: что такое? – Ну, не знаю, как там насчет Светки… Она ж тебя, по типу, не особо. – А что ей до меня? Я к ней там лезть не буду, может, пару палок… Вэк, бля, напрягся весь, скрипит зубами, кулаки сжимает. Я ему: не, не сцы, я пошутил. А если хочешь, сам с ней побазарю. – Не, ты не лезь, я сам. – Ну, не хотится – как хотится.
Они со Светкой в одном классе были. В моей же школе, только на год младше. Она потом в «машинку» поступила, но бросила – на третьем курсе вышла замуж за придурка из ееной группы. Родила малую, а с этим развелась через два года. Пошла у бизнес – то у Россию на торги каталась, потом открыла свой ларек – на мини-рынке на Рабочем. Взяла машину – «Опель» нейки, я в них не особо разбираюсь. Потом – квартиру, чтоб не с маткой с батькой жить. В сто восемьдесят первом доме, однокомнатную.
* * *
Короче, к ней пришли, и я стою под дверью, на площадке. Курю и слушаю. Все слышно через дверь – она еще не поменяла на железную. Ебет она его там во все дырки. Ты что, за чем нам этот твой урод? А если бы мы с Олей ехали? – Что – если бы? Мы ж без нее собрались? Пусть съездит человек, он только что из зоны… – Пусть едет, только мы при чем? Есть деньги – пусть берет путевку сам и едет, куда хочет. А я хочу нормально, чтобы я и ты… Ты вспомни, где ты был еще тем летом? Пил, не работал, шарился с утра до вечера между Рабочим и Моторным, ждал, что кто-нибудь даст выпить… – Ты не пизди, мы весь «Спартак» держали… – Когда? Пятнадцать лет назад? И что ты заработал? Ты скажи мне – что ты заработал, что купил? Квартиру, может быть, машину? – Я что хотел, то заработал… Сидели у «Днепре» на постоянке… И водку не какую-нибудь пили – один «Смирнов»… – А мне насрать, что вы там пили. Квартира есть? Квартиры нет. Машина есть? Давно, наверно, заржавела в гараже, менты права забрали. Если б не я, ты до сих пор бы с родоками жил, в тридцать пять лет – и в однокомнатной квартире…
Ну, в общем, повыебывалась она трохи, потом сказала: ладно, хер с ним, пусть уж едет, если хочет, только я предупреждаю. Что первый и последний раз. А мне-то по хую, пусть говорит, что хочет. Вообще, конечно, Светка – баба ничего, хотя и потолстела трохи. А что ты хочешь? Тридцать пять годов – это тебе не хуй собачий.
* * *
Пошли втроем в турфирму в центре города, на Первомайской. Сидит там баба молодая, вся с понтами – цепочки, кольца, серьги: все из золота. И говорит, что надо в паспорте поставить штамп, чтоб за границу можно было ехать. У Светки этот штамп стоит, а у меня и Вэка – ни хера.
Короче, я про это долго говорить не буду. Мы паспорта отдали, штампы сделали. А деньги я отдал все Светке: держи вот, на путевку мне, а то пропью. Она мне лыбится по-блядски, а Вэка дома нет – работает. Она ж его к себе в ларек взяла на рынок – там разгрузить, что надо, погрузить. Или там, если кто-то заебнется… Работа, в общем, не особо пыльная. Сидит, пьет пиво или девку-продавщицу крутит. Хотя она ему не даст, само собой, боится Светку. Но я вообще-то не про это. Короче, Светка лыбится по-блядски, в таком халатике коротком… А я ей: все, спасибо, до свиданья.
* * *
Короче, сели в поезд. Вагон – плацкарт, само собой, а общих на Москву нет вообще. Места не боковые – заебись. Хоть ноги можно вытянуть в проход – пусть мордами цепляются, мне по хуй. В купе еще там нейкий гаврик с книжкой. Мы дома вмазали у Светки, но по трошки. Хотели больше, но она как заорет: вы счас, придурки, набухаетесь, и что потом? Кто вас на поезд понесет? Я, что ли?
Как только тронулись – я достают пузырь. Вэк – к проводнице, чтоб стаканы взять. А только хуй там. Говорит – стаканы только с чаем. Ну, хуй с ним, заплатил он как за чай – мы ж чай не будем пить, когда есть водка, мы, бля, не дурные.
Разлили, выпили. И сразу – проводница. По типу, надо ей отдать билеты. А Светка их куда-то все заперла и куда – не помнит. Копается у сумке, ищет. А проводница – злая, ждет и начинает нам канить: а знаете вы, что в вагоне запрещается употреблять спиртное? Я ведь могу за это вас и с поезда ссадить.
Пизди ты, сколько хочешь. Напугала ты нас – мы уже со страху все усцались. И Светка тут как раз нашла билеты, ей дает. Она забрала и съебалась.
Мы тогда – еще по тридцать капель. Само собой, и Светка тоже. Она уже не злая, закусон нам приготовила: колбаски там нарезала, рулета, огурцов малосоленых. И говорит: это же надо – мне тридцать четыре года, будет тридцать пять, а я ни разу за границей не была. В Крыму была, в Сочах три раза. А за границу как-то страшно… Я ей тогда: Не сцы, я тоже не был, и Вэк тоже. По типу – первый раз у первый класс. Короче, надо нам по третьей. Чтоб все было заебись.
Короче, ебнули по третьей. Вэк мне говорит: что, может, позвонить Гонцу в Москве? А я: а кто это такой? – Ты что, не помнишь? Он со мной учился в одном классе. Я говорю: я вроде всех знал семьдесят второго года. А что, он у Москве? – Ну да. Давно уже. Лет десять или больше. И у меня есть телефон – мне Лысый дал. А Лысого ты знаешь? – Знаю. И на хуя ему звонить? Последний раз когда его ты видел? – Не помню. Мы с ним после школы как-то не особо. – А что он делает в Москве? – Откудова я знаю? Кто говорит – что бизнесмен, своя там фирма. А кто – что просто там работает. – Да ну его у пизду, того Гонца.
* * *
Пузырь допили, пьем второй потиху. Хули нам спешить? Накатим по одной, зажрем, сидим-базарим. И Светка – по-нормальному, без выебонов. Сходила в туалет, переоделась. Костюм спортивный, «адидас», в нем жопа выделяется – не надо баловаться. Говорит: пошлите в тамбур покурить. А Вэк: идите без меня, я не хочу. Ну, не хотится – как хотится.
Вышли с ней. Я подкурил себе и ей. Она: ты извини там, если что… Если я на тебя там что-то говорила, ладно? И так ко мне придвинулась, уперлась в бок грудями. А я – под дурачка, по типу, ни хера не понял, что ей надо. Я с Вэком разосраться не хочу. Раз его баба, пусть он сам ее ебет.
Пришли назад – смотрю Вэк что-то гаврику там объясняет. А мы, вообще, ему налить хотели. Даже раза два. Он молодой пацан, но нейки пидарас. Сережка в ухе, волосы до плеч. Нормальные все пацаны сидят на зоне, а здесь одни, бля, пидарасы. Вэк ему: бухнуть не хочешь – хуй с тобой, но ты мне объясни, зачем тебе эта херня – волосы длинные, сережка? Ты – пидарас? Ты хуй сосешь или ебешься в жопу? Я говорю: Вэк, отъебись ты от него. Он что, у тебя просит пососать? Давай мы лучше еще шахнем. И Светка тоже: что ты привязался к парню? Но Вэк, когда бухой, упрется – и пиздец, ты ничего ему не сделаешь, все зря. Он руку пацану на шею положил, на ухо что-то шепчет. Пацан туды-сюды – не может вырваться, Вэк крепко держит. Я всем уже налил, а он все с ним пиздит. Вэк, говорю, сколько тебе, бля, повторять? Уже налито все. Если ты счас его не отпускаешь, выпьем без тебя.
Он отпустил его, пацан встает, уябывает из купе. Ну и пиздуй. Мы выпили, сидим, закусываем. Тут, бля, проводница эта сраная. Вы что, вообще здесь прибурели? Зачем вы к парню пристаете? Я счас вызову милицию – и все, вас ссадят с поезда, тем более, что пьете. А Светка ей – спокойно, тихо так: вы извините, это он не разобрался. Он перепутал, думал, что знакомый. Он больше так не будет. Ну и пить мы тоже перестанем – допьем последнюю бутылку и ложимся спать. – Ну, ладно, но смотрите. Ни дай бог!
И уебала. А пацан пришел и сел на самый край, чтобы от Вэка дальше. Но его никто не трогает вообще – кому он на хуй нужен, пидарас? Он посидел, потом встает – стелить постель. С матраса всякая хуйня нам сыплется на жрачку. Вэк хочет ему ебнуть, только Светка: не дай бог ты его тронешь – я сама тебя ссажу. И без тебя в Египет полетим. И смотрит на меня, подмаргивает. Не может быть, чтоб я ее не протянул в Египте. А то за все два месяца, что после зоны, одну только Наташку. И то на пьяный глаз, не помню толком ни хера. Хотел потом еще раз, но она закопызилась. По типу, я под пьяного не лягу. А я ей – а найди тогда ты трезвого, который, бля, не испугается твоей поганой рожи. Не, трохи страшно, потому что Вэк и здоровей, и выше, и, когда бухнет, становится дурной. Особо, если кто-то лезет к Светке.
* * *
Проснулся оттого, что проводница, бля, орет на весь вагон: все, поднимаемся, я через пять минут закрою туалеты! Я ей: ты не еби вола, дай, бля, поспать. И вырубаюсь.
Вэк будит: поднимайся, сколько можно спать? Счас подъезжаем. Я поднялся, натянул штаны. Бля, сцать хочу – пиздец. Я слажу с полки, всовываю ноги в туфли. Бегу до туалета, дергаю за дверь – закрыто. А я, бля, думал, что она на понт берет. Я – в тамбур, хуй вываливаю – и погнали. Нейкая баба выглянула – и назад. Потом, бля, проводник или хуй его знает кто. Что ты здесь делаешь? – А ты не видишь? Туалет закрыт. – Я вызову милицию. – И вызывай.
Он головой потрёс и попёр куда-то дальше. А я – назад в купе. Там Вэк со Светкой злые, морды мятые. Само собой, до трех часов бухали, после водки догонялись пивом – хорошо, что у проводницы было, не пришлось идти у ресторан.
Приехали, вокзал. Хватаем шмотки и вываливаем из вагона. Там нейкий хуй: такси, такси. А я ему – хуй пососи. Он побубнел себе под нос и – язык в жопу. А мы пиздуем по перрону. Я и Вэк по сумке волокем, а Светка катит чемодан свой на колесах. И всё хуи стоят: такси, такси, куда вам ехать, завезем недорого. Ты заебешься всем им отвечать. А Светка нам сказала сразу: такси здесь дорого, поедем на метро. Мне – один хуй, могу и на метро. Вот только где оно – хуй его знает. Прошли через вокзал, на улицу выходим. Там стройка нейкая, народу – как людей! А тачек, бля! И все куда-то рвутся, тачки, бля, сигналят. Светка показывает – нам, вроде, туда. Она у Москву когда-то ездила, давно, возила масло, продавала, сыр. Я ей: если ты знаешь, то веди. Мы прём за ней. Народу, как людей, и, главно, до хуищи черножопых. Я сразу столько их вообще нигде не видел. Нет на их Гитлера – горели бы у концлагере за всю хуйню. У нас их тоже много стало, но, само собой, не столько.
Зашли у метро, там очередь – пиздец. Сто человек или там больше. И все у кассу. Вэк: я без очереди влезу, мы что, бля, дурные – в очередь стоять? А Светка: не, не надо, лучше постоим, как все. – Ты хочешь опоздать на самолет? Тогда, бля, стой. И влез, как не хуй делать. Пришел, принес нам нейкие бумажки. В них даже Светка ни хера не понимает, раньше не было таких. Ну, мы идем у такие, бля, железные ворота, или хуй их знает. Только куда бумажку сунуть – хуй просцышь. И так сую, и так… Старуха нейкая у синей шапке подсказала – по типу, сунь вот так, возьми ее и проходи. Но Вэку все равно въебало по ногам – он взял у Светки чемодан и впереди себя попёр.
Короче, стали на ступеньки, едем. Тут нейки пидарас – ему, по типу, надо вниз пройти. Сухой сам, длинный, волосы немытые и даже у нейких струпьях. А Вэк его – за шкирки. Что пройти? Куда пройти? Я счас тебе пройду, гондон ебаный. Но этот вырвался – и вниз. Мы что, за ним там бегать будем? И так здоровья нет.
Доехали до низа, слезли со ступенек. Вэк чуть не ебнулся там с чемоданом. Стоим. В какую сторону нам – хуй просцышь. И Светка толком ни хера не знает. Но посмотрела, разобралась, говорит: туда.
Подъехал поезд, мы всех трохи растолкали, чтоб быстрей залезть. Но Светка, как дурная: Осторожней! Осторожней! Да не толкайте вы людей! Ты говори, что хочешь, только мы все сами знаем, как нам надо.
Залезли у вагон, а там – пиздец. На лавке лежит бич и спит. Все транты на полу стоят, а он храпит – и хоть бы хуй. И, бля, вонит на весь вагон. А, главно, сесть никто не может. И мы стоим, как три придурка со своим шмотьем. А с бодуна еще. Мы с Вэком на вокзале думали – возьмем по пиву. Но Светка – ни хуя: сначала мы доедем до аэропорта, а там уже все остальное.
Тут остановка. Вэк берет бича за шкирки – и на выход. Этот хуй проснулся, что-то там пиздит. Мужик еще не старый, только весь зарос, как старый дед. А Вэк ему – в ебальник. И из вагона выкинул со всеми его трантами. А Светка на него как заорет: ты что, вообще дурной? А если у него зараза? Я ей, по типу, пошутить – зараза, говорю, к заразе не пристанет. А Светка ему: на, платок возьми и руки вытери от этой дряни. Он руки вытер, ясный пень. И сели на то место, где бич спал. Сидим, как люди белые. Тут – остановка. Нейкая заходит крыса старая. Вся морда сморщенная, да еще у шляпе. И Светка Вэка у бок толкает – по типу, место уступи. А он ей прямо так конкретно объясняет: ты мне хуйню не говори, чтобы такой, бля, обезьяне место уступать? А эта крыса слушает и морду кривит. Стояла, ждала, думала – уступим. Потом взяла и отошла.
* * *
Приехали, короче, в Домодедово. Но это только там метро такое, а до аэропорта пиздовать еще и пиздовать. Вылазим из вагона, поднимаемся наверх, а там, по типу, переход подземный, и у нём – ларьки со всякой хуетой. Вэк сразу: надо пива! Само собой, давно пора. Но Светка на него: какое пиво? Нам счас тут не до пива. Тут надо разобраться, как в аэропорт доехать, а ему – пива! Но нам с ним по хуй все, пошли к ларьку и взяли по две «Балтики-девятки» – мы дома поменяли трохи денег на российские, чтоб, если Светка вдруг взъебнется, как сейчас, то хоть на пиво было. А Вэк еще и Светке взял бутылку – но не «девятку», нет, она ее не пьет. Ей – «Туборг». Говорит, она такое только пьет, чтобы не наше или не российское.
А у переходе, бля, народу, как говна. И черножопых еще больше. Я Вэку говорю: куда мы, бля, с тобой попали? Это Москва или, бля, нейкакая Чучмекия? А он молчит, открыл бутылки и свою одним глотком почти что выдул. Я тоже трохи выпил – сразу стало заебись. А Светка злая, с чемоданами стоит. Но Вэк ей сразу пиво в зубы – она и не орала ничего. Отпила трохи, говорит: пойду спрошу, куда нам дальше. Спросила одного, другого, третьего. Один одно сказал, другой – другое. А, в общем, не понятно ни хера.
Ну, вылезли из перехода мы на улицу – машин там до хуища, черножопых, и жареных курей ларёк. Я б заточил одну, а то с утра не жрали. Но не до этого, само собой.
Тут нейкий хуй у шортах подлетает: Вам – в аэропорт? Поехали, за тысячу рублей. А я ему: а не пошел бы ты у пизду? За тысячу рублей я на спине тебя допру в аэропорт. Он сразу уебал, а мы пошли искать маршрутку.
* * *
Ну, сели мы, короче, у маршрутку. Такая, как у нас, но только трохи больше. А может, и такая, хуй ее там знает. Зато набита, бля – пиздец. Все едут, едут, а куда им надо?
Кругом – рекламы, фуры едут – я их столько никогда еще не видел. Ну, тачки всякие там, «мерсы», «бээмвухи», наши «Жигули». А «Москвича» или «Запора» там – ни одного. Москва – это вам, бля, не хуй собачий.
А Вэк потиху начинает психовать – догнаться хочет, что ему две пива? А мы сидим, по типу, сзади, рядом – чей-то чемодан большущий. И он мне шепчет: может, попросить остановиться у ларька? Чтоб пива… Я ему: ты что, бля, охуел? Какого хуя он тебе маршрутку остановит? – А ему полтинник дам. – Ты не позорься, потерпи.
Он трохи побубнел и перестал. А мы уже, по типу, едем не по городу, но разницы особой нет, все то же самое: рекламы, фуры, тачки. Ну и шоссе поширше, чем у нас, но это – ясный пень. А впереди – какая-то, бля, баба молодая. У майке белой с вырезом, весь лифчик виден, ну и груди ничего, я б ей, конечно, засадил… Короче, говорю: Простите, девушка, а вы что – тоже на аэродром? Эти глядят, как на придурка, лахают – ну, Вэк со Светкой. А баба глянула так, сморщила свой нос, как будто я сказал, что она блядь. Ну ладно, хуй с тобой, пизда московская.
* * *
Приехали, короче, у аэропорт. И там опять народу, как людей. Все с чемоданами, тюками, тачек – море, черножопых – тоже. Откуда они только все берутся?
Ну, вылезли с маршрутки, а куда идти – хуй, бля, просцышь. Стоим, как три придурка. Вэк мне сразу: – что, давай по пиву, а? А Светка на него как заорет: Ты что, дебил? Какое еще пиво? И так не ясно ни хера, куда идти, где самолет… Он – язык в жопу, только злой – пиздец. А Светка у кого-то что-то там спросила и говорит: идем туда-то и туда-то. Ну, мы поперлись со шмотьем со всем. А Светка нас ведет, нашла какую-то там очередь: вот, становитесь, а мне надо в туалет. Вэк ей: давай, иди, а то усцышься, но только пива нам потом купи. Она, по типу, и не слышит – повернулась и пошла. Ну, жопа, заебись, само собой. Не, я не я буду, если ей там не засажу. Но надо только так, чтоб Вэк не знал. А то увалит пиздюлей, конкретно. Он если злой, вообще дурной становится. Как не хуй делать может ребра поломать или там нос. И ладно, хуй с ним, с носом.
Стоим у очереди. Впереди – пацан здоровый, в белых шмотках. Здоровый по натуре: выше Вэка и поширше, но шмотки, бля, – как бабские. А баба с ним – хуевая, худая, жопа – как моя рука, и морда вся накрашена, как обезьяна. Зато понтовая – не подъебешься. На всех, бля, пальцах золото – колечки, там, браслетики. Сколько, бля, надо получать, чтоб столько накупить? Или ей ебари купляют?
Приходит Светка – и без пива. Говорит, видела там только разливное, по сто пятьдесят рублей – двенадцать тысяч белорусских. Если мы будем сразу пить такое пиво, на отдых не останется вообще. Мы лучше в дьюти-фри возьмем бутылку виски. Прикиньте – целая бутылка виски, а стоит, как здесь два бокала пива. Вэк спрашивает: что за дьюти-фри? – А это магазин такой, там специально покупают в самолет, чтобы потом по-быстрому там выпить. Некоторые же летать боятся… Вэк говорит: И я боюсь. Вдруг – ебнется? Ведь я ни разу в самолете не летал, а ты? – И я ни разу. – А ты, Светка? – Один раз, давно, еще когда училась в школе. Мы с родоками в Крым летали, в Симферополь, и с пересадкой в Киеве. – И как? Не страшно? – Я не помню точно, малая еще была.
* * *
Короче, сели в самолет. Большущий, человек на тысячу или на полторы. И весь забит. С детьми, и без детей, одни – в костюмах, а другие – в шортах. И пидарасов тоже много. С сережками в ушах, штаны спадают с жопы – по типу, специально, чтоб ему быстрее засадить.
Нам Светка говорит – по типу, надо на свои места садиться. А Вэк ей – на какие, на хуй, на свои? Садимся на свободные, кто будет проверять? Ты, видишь, сколько, бля, людей?
Короче, далеко мы не пошли, в начале сели – там как раз нормальные такие кресла. По два у ряд, так что я сел от них отдельно. Только мы сели – нейкий хуй пришел: по типу, это его место. А Вэк ему конкретно говорит: пошел в пизду, сядь на другое. Мужик весь красный стал, орет: ты знаешь, кто я? Знаешь, где работаю? Начальник департамента в правительстве Москвы… А Вэк: мне по хую, где ты работаешь, но если я тебе сейчас въебу, то ты уже до пенсии, бля, на одну аптеку будешь въябывать… И встал уже, хотел въебать, но Светка помешала.
Тут сразу прибегает проводница – все цивильно, лыбится… Здесь надо по местам, а ваше место вот такое – это сзади.
Короче, пересели на свои – они, бля, хуже трохи: узкие и по три штуки в ряд. Мое – через проход от Светки с Вэком, и хуй с ним. Сел, сижу. Приходят два каких-то бородатых хуя, садятся впереди, пиздят между собой, руками машут. Ну, я послушал трохи: …дизайн – одно из ключевых понятий релевантного культурного контекста. И философия должна поставить во главу угла дизайн, анализировать его, его влияние на все сферы нашей жизни. – Нет, а вот здесь я с вами и не соглашусь. Ведь мы живем в постмодернистскую эпоху, когда пастиш является таким же ключевым концептом…
Короче, ни хера не понял. Наверно, физики, бля, или химики. Хуй с ними, пусть пиздят, пиздеть же – не мешки тягать.
Пришли два пидараса у штанах широких – типа, около меня, к окну. Хотели, чтоб я встал, их пропустил. А хуй – еще я пидарасам всяким должен встать. И ни хуя не стало, перелезли через ноги. Смотрю, кто сзади – там две старые коровы. На пенсии уже давно, наверно, а накрашены, как обезьяны.
А насчет виски Светка не спиздела – мы взяли в дьюти-фри два пузыря. И в самолете сразу ебнули с горла. Это ж, бля, несолидно – первый и не въебать. Еще и страшно: вдруг, бля, наебнемся вместе с самолетом? Короче, раздавили сразу половину. И Светка – с нами наравне. Наверно, тоже сцыт, но показать не хочет. И ладно, хуй с тобой. Только тогда еще и третий надо было брать.
Сидим, и мне чего-то все херовей. Я Вэка – в бок: еще по трохи надо. Он достает пузырь, сам отпиваем, потом – Светка, потом – я. И сразу трохи лучше стало.
Я откидываю эту хуету, ложусь. Не, не дадут поспать. Откуда-то вылазит проводница – по типу, счас нельзя ложиться, самолет взлетает. И нейкий надо пристегнуть ремень. Смотрю – болтается там нейки, но я в ремнях тех не особо разбираюсь. Она берет – и все сама, чуть хуй мой не потрогала. Но старая уже, лет тридцать или больше. Поэтому не стал ее крутить – вот если бы была моложе… Ремень мой застегнула – и побегла. Ну и беги. А самолет уже гудит, как охуевший, и куда-то едет. По типу, разгоняется или хуй там просцышь.
Вообще, я виски – не особо. Обычная, бля, самогонка. Но счас дало, как надо. И хуяксь – летим. Я – Вэку: секани, летим! Нехило, да? А он, бля, лыбится, как дурень, ничего не говорит. Одно хуево – что не видно ни хера в окно: там пидарасы эти. Ну и ладно, хуй на вас. Я Вэку говорю: давай, вытаскивай пузырь, еще по трохи ебнем. За то, что полетели, не въебались никуда и самолет не скинулся.
По трохи ебнули, пузырь добили первый. И Вэк хотел уже второй, но Светка говорит – давай потом, когда покормят, чтоб с закуской, а то упьетесь, как два цуцыка, и что потом мне с вами делать?
Ну, ладно, хер с тобой. Если не пить, то надо покурить хотя бы. Я – к туалету. Там уже толпа народу – бабы, дети, мужики, но я на них всех хуй ложил. Я говорю: вы пропустите, лучше, по-хорошему, а то сейчас усрусь, все нюхать будете. Одни глядят, другие что-то там бурчат под нос, ну а одна, бля, падла, слышу, говорит – по типу, чтобы я не слышал: как таких вообще куда-то можно выпускать? Если б не у самолете, дал бы раз в пятак, а так – хуй с ней, пусть, бля, пиздит, что хочет.
Дверь открывается, выходит баба – толстая корова, еле у дверь пролазит. Я скорей – у туалет. И нейкий хер меня – за руку. Я раз кулаком махнул – он сразу отпустил. Зашел, закрылся. Только что хуево – нет света ни хера. Во хуйня какая – даже на самолетах лампочку не могут заменить. Или, бля, спиздили? Хуйня, наощупь прикурил, от сигареты трохи видно. Посцал не на штаны, цивильно все. А что нельзя курить – мне до пизды.
* * *
Короче, дали жрачки – в общем, ничего, сойдет для сельской местности. Пожрали и добили на троих второй пузырь. Реально на троих – если б не Светка, было б нам нормально, а так, по типу, даже мало. Но все равно, я вырубился сразу.
Проснулся и, бля, не пойму, что за херня. А это пидарас, который рядом, ко мне притерся головой. Пиздец. Наверно, счас попросит пососать. Само собой, я пидарасов не особо… По типу, ненавижу, бля, вообще. Если б не у самолете, я б его упиздил, на хуй. А так – раз шкомытнул и все. Он что-то мне пиздит: ой, извините, извините. И сразу поднимается – по типу, в туалет. А я ему – сидеть, баран, не обосцышься. Он там что-то побурчал еще, но видит – я, бля, не шучу.
А Вэк со Светкой спят, и даже побазарить не с кем. А сам чего-то не могу заснуть. Гляжу назад – а там коровы эти старые хуярят виски и пиздят: Я с мужем тридцать лет уже живу и я могу сказать тебе, Наташа, откровенно, что с ним у нас все хорошо. Нет, я, конечно, не могу сказать, что я ему не изменяла…
Не, я хуею у этом зоопарке – корова старая, кому ты, бля, нужна?
* * *
Короче, сели. Трохи было страшно – а вдруг въебемся носом в землю? Оно упадлу, долететь до сраного Египта – и ебнуться. Ну, не ебнулись – и хорошо. Захлопали все, заорали сразу. И я похлопал трохи, Вэк со Светкой – тоже. Смотрю в окно – там ничего такого. Сараи, самолеты, горы нейкие, но малые, как около Днепра, только у нас – с травой, а здесь один песок.
Все вскакивают с мест, хватают шмотки. А проводница – слышу – там орет: всем просьба оставаться на местах! Но хуй кто ее слушает, всем до пизды. А самолет катается туды-сюды…
Вылазим с самолета. Да, жарища, бля, пиздец. Я у куртке старой джинсовой, еще рубашка с майкой – спарился совсем. Вэк – то же самое. А Светка – хитрожопая, сняла ветровку, в одной майке. Она хоть трохи толстая, но груди заебись. Бля, моя жопа чувствует, что я ей засажу. И на хую я видел Вэка.
Жарища, а кругом все бегают жиды. Мне Светка говорит – арабы, никакие не жиды. А мне до жопы, все равно – жиды. Короче, бегают, по-своему пиздят. Автобус подогнали, мы все сели. Везут куда-то – взад, вперед, потом подвозят к двери: выходите.
Мы вышли, а что дальше? Ждем, стоим. Народу много, и жиды, и наши. Орут по-своему, а что орут – хуй их поймешь. Другие – те с табличками и говорят по-русски трохи. Нам Светка говорит: чтоб здесь стояли и не уходили, сама побегла узнавать, что там и как. Мне Вэк: давай, найдем, где ебнуть. – Не, ты не спеши. Давай сначала разберемся, что, куда, а то заблудимся тут у жидов – и что потом?
Приходит Светка. Говорит – все ясно. Сначала надо каждому заполнить вот такую вот бумажку, потом пойти и купить визы – по пятнадцать баксов с человека. Я говорю: а может, можно и без визы? Сыграть там под придурка – по типу, бабок нет вообще. – Давай, попробуй, – Светка лахает. На самолет – и полетишь назад в Москву. Нормально, да? Приехал – и назад. И лахает опять, и Вэк с ней тоже.
* * *
Короче, разобрались с этой всей херней, прошли таможню, взяли свои шмотки. Когда в Москве сказали, что все надо сдать, я думал – спиздят обязательно. Но нет, не спиздили, все цело.
В автобус сели, ждем. Там сзади нейкие две бабы говорят. Одна: ой, ну в Египте сервис никакой, в сравнении с Европой. В Египет если ехать, то в «пятерку», да и то не в каждую. Другая: Да, не говори, я так волнуюсь, хоть и говорили, что хорошая «четверка», но как-то все же боязно.
Хотели с Вэком поискать бухла, но Светка разоралась – ну-ка, бля, сидеть, а то уйдете, а мне вас потом ищи-свищи. В гостиницу приедем – делайте, что хочете.
Зашел в автобус нейкий жид, взял микрофон и начал говорить. Причем, я трохи даже понял. Сказал, что счас поедем у гостиницу. Ну, это мы и сами знаем, без него. Я Светке говорю – спроси, где там бухла купить, чтобы потом не бегать, не искать. Она: а что все я? Возьми и сам спроси.
Ну, ладно, падла, ты попросишь что-нибудь… Раз нет бухла, то буду спать. И вырубился, разбудили около гостиницы.
Отдали паспорта. Один жиденок крутится вокруг – у форме, нейкий цвет поносный. С усами. Я Вэку говорю – ты секани, жиды почти что все с усами. А он: а что тебе за дело? Ну ладно, хуй на них. А Светка говорит: он здесь носильщик, хочет чемоданы занести, чтоб мы ему на чай за это дали. Но только нет, мы лучше сами занесем.
Само собой. Схватили сами сумки, чемоданы и поперли. А этот все равно идет – по типу, показать, где комната. Привел, и, главно, стал и ждет. Жди, сколько хочешь – хоть усрись. Ну, он потерся трохи и съебался.
Короче, комнату нормальную нам дали. Есть ванна, туалет. Душ держится там трохи на соплях, но все равно работает, нормально. Что все втроем в одной – так это, чтоб дешевле. Мне Светка сразу говорит, еще когда в турфирму шли: ты можешь, если хочешь, в одноместный, но это будет на сто долларов дороже. А может быть, и больше. Не, Светка, хоть бывает падлой, но бывает и нормальная. Раз едешь с нами, говорит, давай и вместе будем в комнате. Но только мы насчет всего договоримся, чтоб не было потом проблем. Ну, мы про все договорились: Вэк со Светкой на большой кровати, я – на малой. А если ей переодеться или что – пусть в ванну сходит. Ну и я, само собой. А если там ебаться захотят – пусть скажут, выйду трохи погуляю.
Мы шмотки побросали, я и говорю: ну что, мне погулять? А Светка: не, не надо. И ты вообще за это не волнуйся. Мы, когда надо, сами скажем. И лыбится – чтоб подъебнуть меня. Я: что, не приперло вам пока? Ну, скажете, когда припрет.
* * *
Мы трохи повалялись на кроватях, потом пошли, по типу, посмотреть туды-сюды, что тут и как. Выходим из гостиницы – тут жид. И начинает нам по-русски: здравствуй, друг, откуда, из Москвы, а как дела? Нам с Вэком по хуй, что он там пиздит, а Светка отвечает, лыбится ему. Меня зовут Светлана. А тебя? – Меня – Ахмет. А твоих друзей? Она за всех, по типу, отвечает: Сергей и Саша. – А ты зайди в мой магазин. Не бойся, только посмотреть, да, только посмотреть. И Вэка за руку берет, как пидараса. Вэк руку выхватил, а Светка говорит: давай зайдем, нам трудно, что ли?
Зашли. Там всякая хуйня – картинки, сувениры, нейкая посуда. Мамаше надо чашку взять или тарелку, чтоб не воняла: во, у Египет съездиу и ничога не прывёз. А жид пиздит со Светкой – вынул нейкую картинку: бери за десять долларов. Бля, охуел вообще жиденок. Я ему за десять баксов десять штук таких могу нарисовать. Но Светка, ясный пень, не дура. Она ему полыбилась, полыбилась и говорит: спасибо, в следующий раз. А он ей: хорошо, конечно, не вопрос. Возьми вот карточку мою. И ей дает, она ее – в карман. Еще полыбилась – и мы пошли.
Идем, гуляем. Главно, нет домов вообще, одни гостиницы. Названия нерусские, тут хуй просцышь. Народу до хуя. Жиды, и русские, нерусских тоже много – по-своему пиздят, хуй ты просцышь, про что. Вдруг, нас там обсерают? Ну, а хули сделаешь? А если магазин, то возле каждого – пять человек, и все пиздят по-русски: здрасьте, как дела? Откуда? Как зовут?
Припизженные, бля. Я одному сказал: а подари ты мне тарелку, а? Мне не себе, мамаше, а? – Не, подарить я не могу, ты понимаешь, это бизнес. Но я тебе большую скидку сделаю. Всего пять долларов, а?. – Засунь ты ее в жопу за пять долларов.
Короче, идем дальше. Светка говорит – пошлите покупаемся. А то на море первый раз, и не купаться? Идем через какую-то гостиницу на пляж. Там – все цивильно: зонтики, херовины пластмассовые, чтоб на них лежать. И нейкий жид подходит и пиздит: фром зыс хатэл, фром зыс хатэл? Я объясняю: если кто-то что-то и хотел, тебя мы не спросили, понял? Так что, уябывай отсюда по-хорошему. Пока разделись – он опять, с еще одним – уже у черной форме. И этот не такой тупой, по-русски даже трохи шарит, хоть я и не понимаю. А Светка поняла: здесь можно только тем купаться, кто из этого отеля. Но это все хуйня, само собой. Она ему полыбилась – и он съебал. А мы зашли у воду. Бля, холодная. Ну а соленая – пиздец. И волны. Если б не волны, было б один хуй, что здесь на море, что у нас там на Вонючке. Мы с Вэком как зашли, так вышли. Меня еще какая-то гадюка укусила за ногу – медуза или как она там? А Светке – все до жопы, плещется в воде, как малая. Мы с Вэком сидим, курим, а она махает из воды и лыбится – довольная, как три слона.
* * *
Короче, вечером пошли у ресторан – надо ж отметить, что приехали, чтобы усё как у людей, а не как нейкие бичи. Тут ресторанов – как говна. Один, бля, за другим, и возле каждого штук пять жидов стоят – по типу, зазывают. А возле одного – там рыбина здоровая лежит. Как только не сгниет, жарища ж тут такая? Я говорю: не, я у рыбный не пойду, там все протухло. И Светка тоже: не, я рыбы что-то не хочу, пошлите у пиццерию.
Пришли, за столик сели. Светка взяла себе вино, мы с Вэком, ясный пень, по рюмке водки. Въебали. Хорошо, но мало. А Светка все сидит с вином своим, пьет медленно – по типу, лимонад. Я подъебнул ее, а ей – до жопы. Она: обычно только алкаши пьют быстро. Вэк ей сразу: ты на что там намекаешь? – Я ни на что не намекаю, а что ты алкаш, и так все знают.
Приходит жид – официант, по типу. Ну, мы заказали пиццу. Я выбрал самую дешевую – а хули деньги тратить на хуйню? Вот на бухло еще – я понимаю. А Светка все сосет свое вино и говорит: ну, как вам здесь в Египте, нравится или не очень? Я отвечаю: Хуй просцышь. Жарища. И жидов, бля, много. У нас в Сочах и то, наверно, лучше. А Вэк сидит и ничего вообще не говорит. Мне Светка: а ты знаешь, как сейчас в Сочах все дорого? Да за такие деньги мы бы там в каком-нибудь бараке жили, а туалет на улице. А тут живем, как люди, понял? – Понял.
Я подзываю одного жида – по типу, он у них за старшего: рубашка белая и нейкая хуйня заместо галстука. И говорю: нам, это, повторить. Он головой потрёс – по типу, усё понял. А Светка только счас вино свое допила и сигареты вынула. Она не курит наших с Вэком, курит тонкие, как спички. Что за радость, хуй просцышь.
Ну, в общем, съели эту пиццу, выпили еще по тридцать капель. И Светка говорит: пошли в гостиницу, чтоб утром встать пораньше – и на пляж. Махает этому жиду – по типу, счет неси.
И он его приносит, дает Вэку. А Светка забирает у него и начинает разбираться. И я заглядываю ей через плечо. Но только ни хера там не понятно, все – по-ихнему и только цифра: 150. Тут Светку, бля, аж перекосоёбило. Она берет мобильник, включает калькулятор и считает. Выходит тридцать баксов или около того. Она нам: ничего себе, за первый вечер. А Вэк: а может, так съебемся? Хули, бля, им, жидам, еще платить? Я говорю: а не пошли вы на хуй, ясно? Вы – бизнесмены хуевы, а жметесь. Раз жметесь, заплачу за вас, хуй с вами.
А я, что были доллары, у гостинице все поменял на ихние, жидовские. Там не особо много, но за это заплатить хватило б. Не, Светка говорит, пусть каждый платит за себя. Все делим на три части, и ты платишь одну третью. Ладно? Ладно.
* * *
Короче, я проснулся первый – я вообще чего-то сплю херово после зоны. А Вэк со Светкой, бля, еще храпят. Встаю, гляжу – вдруг что-нибудь там высунулось у нее с-под одеяла? Не, ни хера.
Я Вэка за плечо трясу и говорю: вставайте и пошлите жрать. Он подымается, а Светка что-то там бурчит. Я ей: ты ж говорила, чтоб пойти на пляж пораньше. Она: идите вы на завтрак сами, а мне чего-нибудь оттуда принесите. Ну, ладно, не хотицца – как хотицца.
Мы натянули с Вэком шорты, майки, вышли. Жид нейкий мусор собирает. Мы спрашиваем: где столовая? А он по-русски ни хера не понимает – во дебил! Ну, ладно, хуй с тобой. Ходили, может, полчаса, пока нашли. Заходим. Там жратвы – от пуза. И главно, что берешь – сколько захочешь. Набрали по тарелке, что попалось. Садимся, жрем.
Вэк говорит: бля, надо ебнуть. – Да, надо, ясный хуй. А где? Он лыбу давит: знаю, где. Вчера, пока мы спали днем, она сходила за бухлом. Здесь резко насчет этого – если не купишь в первый день, то будешь пиво пить по восемь баксов, и пиздец. – И сколько она взяла? – Три. Все – виски. По типу, по одной на брата. – Схава́ла? – Да, но знаю, где.
И лыбится. Ну, заебись.
Пошли, еще набрали три тарелки полных – чтоб Светке и себе на закусон. Жид один что-то начал выступать – по типу, много взяли, но Вэк говорит: иди у пизду. И жид заткнулся сразу.
Приходим. Светка еще спит, и заебись. Берем один пузырь, выходим. Сели на траве, как люди – там еще как раз стаканы были в туалете. Въебали по одной. Все заебись. Я спрашиваю Вэка: ну а как у тебя с Иркой? А Ирка – это дочка Светкина, тринадцать лет. Вэк на меня глядит – по типу не просек, про что я. Я ему: ты не выебывайся, а? А он: давай мы лучше еще ебнем. Ебнули. И я опять: ну что, признайся, протянул ее хоть раз? Он: не-а. Крутит головой. – А что так слабо? – Из-за Светки. Она сказала сразу: если Ирку тронешь, то убью. Зарежу, когда будешь спать. А мне не будет ничего, раз ты к ней сам полез. А эта сука, ты прикидываешь, дразнит. – Ирка? – А кто? То, бля, в трусах передо мной пройдет, то без трусов, в одной ночнушке – как Светки дома нет, само собой. А ведь мала́я еще, бля… У нас, ты вспомни, разве так все было? Никто в тринадцать лет еще особо не ебался… – Ну, ты сравнил хуй с пальцем… Только ты знаешь, я тебе скажу… Но ты не обижайся, ладно? – Ладно. – Как мама, так и дочка… Вспомни Светку… – А что насчет ее? – Ну, помнишь, когда Бык пригнал свой первый «мерс» – весь ржавый… – Не, не помню… Я тогда, наверно, в КПЗ был… – Ты, значит, ни хера не знаешь. А мы их сняли раз – ну, Светку и ееную подругу… Оля, вроде, или как ее там – хуй просцышь, не помню. Я, Гурон и Бык. Ну и они вдвоем. Гурон тогда снимал квартиру возле ГУМа… – И что потом? – А что ты думаешь? – Пиздишь ты все… – Ну и зачем мне, бля, пиздеть? – Завидно, что я здесь со Светкой, а ты, бля, один… – Иди ты на хуй, понял? Но я тогда ее не протянул. Вот Бык с Гуроном – да, а я с той Олей был… – Кончай пиздеть. Давай еще по трохи…
Пузырь добили. Вэк сказал – тут, бля, бассейн есть рядом, надо трохи покупаться. – А плавки? Плавки в комнате остались… – А на хуй тебе здесь плавки? Можно так. – Ну, ладно, давай так.
Пошли к бассейну. Там вода, бля, чистая реально. Ну и людей еще не очень – может, десять человек.
Снимаем шорты, трусы, майки. Некоторые зырят, но нам по хуй. Вэк прыгнул, я – за ним. Вода – холодная, но все равно нормально. Проплыли на ту сторону, потом назад. Тут – нейкий жид. Рукой махает, что-то говорит. Но не понятно ни хера, хоть и по-русски вроде. А может, не по-русски. Потом потрогал свой конец – а, ясно. По типу, что нельзя здесь без трусов. И ладно, хуй с тобой.
Вылазим, он еще поныл, а мы – назад, у комнату. А Светка только что подня́лась – и видит, что мы датые. И сразу просекла про виски, заорала: Это же надо – с самого утра нажраться! Как алкаши последние! А кто вы? Алкаши и есть.
Но мы с ней не ругались, знали – поорет и на той жопе сядет.
* * *
Короче, вышли на пляж. Вэк не хотел сначала: хули пляж, когда бассейн тут рядом, не один хуй, где плескаться, в море том или в бассейне? Тем более, что в море холодней? А Светка: и зачем тогда вообще сюда летели? В бассейне можно дома покупаться, в доме спорта. Там даже больше он в три раза, и под крышей – если дождь.
Пришли. У малого жиденка взяли полотенца – по типу, так положено, бесплатно. Легли. Я у море сразу не пошел – сначала надо полежать, позагорать, потом уже купаться. А Светка с Вэком трохи поплескались.
Лежу на животе, секу по сторонам. Есть бабы и нормальные, и некоторые даже без лифетра загорают. А у других купальники из тонкой ткани – что даже складки на пизде видны. Гляжу – кое-кто зырит на меня. Но не на морду, а на плечи – где наколки. Бля, хорошо, что их не сильно много. А то я не люблю, когда вот так все зырят. Вэк шепчет: хули ты лежишь? Иди сними кого-нибудь, а то стояк замучает. А я ему: не сцы, мои, бля, никуда не денутся, своих я всех сниму. Это вот ты с одной, бля, Светкой будешь, она тебе тут блядовать не даст. – А мне ее хватает, понял? Если ты хочешь знать, то у меня так ни с одной, бля, бабой не было, как с ней.
Он специально громко шепчет, чтобы Светка слышала – ей хочет жопу подлизнуть. Она два остальные пузыря перехава́ла – сказала: не найдете.
На пляже – в основном, все русские и несколько жидов. Жиды – и мужики, и бабы, и малы́е. А бабы все у черных шмотках, и нейкая херня на голове – платок, по типу, тоже черный. И бабы не купаются, одни малы́е девки, но тоже в этой своей черной хуетени.
А возле нас лежат два нейких хера, пиздят по-русски. Один, бля, крокодил, – сам лысый, да еще и с бородой, другой – без бороды, с усами, жирный. И жирный говорит: да, в наше время продается все и покупается. И все хотят продаться и купить за это что-нибудь. Ведь даже девственность – и то сейчас товар.
Ну, пиздоболы бля, пиздец. Как им, бля, эту хуету тереть не остопиздит? Как те припизженные у самолете.
Тут музыку врубили на весь пляж, нерусскую. Три пидараса – в шортах, но без маек – выходят, крутят жопами. Я сразу не просек, что за хуйня. Потом Вэк говорит: они, по типу, тренеры. Штук двадцать старых теток тоже вышли и за ними повторяют. Само собой, у них хуево все выходит, зато все лыбятся, довольные – пиздец. Вэк Светку за плечо трясет: Ты секани! – Что секани? Дай ты позагорать спокойно. Что ты там увидел? Простая аэробика.
* * *
Короче, вечером пошли на дискотеку. А перед этим Светка с Вэком перегрызлись. Я в туалете был, но слышу все. Вэк ей: А что тебе не нравится, вообще? – Пусть он один идет, если кого-то хочет снять. А мы давай останемся и трахнемся. Зачем нам эта дискотека, деньги только тратить? Нам что с тобой, по двадцать лет? А во-вторых, ты знаешь, сколько мы уже потратили? Семьдесят четыре бакса, за два дня, причем. Если и дальше так пойдет, то не дотянем до конца.
Но Вэк – он свой пацан. Он Светке говорит: раз вместе все приехали, то вместе и пойдем. А деньги кончатся – тогда и будем думать.
Они прибарахлились, в общем. Светка юбку черную одела, длинную и кофту белую, накрасилась. У Вэка сандалеты, шорты и рубашка – все под цвет, как будто бы костюм. А мне и нечего прибарахляться – я с собой особо ничего не брал: спортивные штаны, там, джинсы, пару маек. Взял майку поновей, хотя она, конечно, тоже не особо. Я ее брал еще на старом «Спартаке», когда там на трибунах продавали. А хули, я что – нейкий модник?
На дискотеке музыка нормальная, и русских много тем, но громко – хоть ты уши затыкай. И главно, бабы все почти что малолетки. Что расфуфырились, намазались – то да. И наших пацанов немного, в основном – жиды. И бабы к ним, бля, липнут.
Я Вэка спрашиваю: что такое, что за блядство? Он: эти хорошо ебутся. Хуй у него, ясно, небольшой, зато поставить может палок пять за ночь. Они не пьют вообще – по типу, им нельзя, зато гашиш курить им можно, вот они его и курят. – А ты откуда это знаешь? – Сосед рассказывал, на третьем этаже. – Жид? – Не, но у него сестра за жида вышла замуж, он к ней раза два ездил. – Ну, я б того гашиша покурил. Но где его возьмешь?
Подваливаю я к одной, короче, девке и говорю: что это вы тут, девушка, скучаете? А эта падала не сказала ни хера, поднялась и ушла. Ну, я тогда еще к одной – все то же. Ебаный в рот. Я к третьей подхожу – она так посмотрела, посмотрела, говорит: А я вообще-то не скучаю, парня жду. – А, может, вместе подождем? – Пожалуйста.
Я стал у стенки рядом с ней. Сказать особо нечего – и музыка орет, не слышно ни хера. Я думаю: пиздит она про парня. Или он жид какой. Не, бля, не жид и не спиздела. Выходит он из туалета – ничего такой, накачанный. И к ней: а это кто? Она: так, просто стал. – Он к тебе лез? – Да нет.
И хорошо, что так, а то пацан здоровый. Если что, я б не отмахался. И Вэка тоже не было поблизу – они со Светкой танцевать пошли. Приходят – я и говорю: пошли бухнем, там наливают. А Светка: нет, мы здесь бухать не будем, здесь дорого вообще, бутылка виски – сотка баксов. Нет, если у тебя есть сотка лишняя… И смотрит на меня. А я не знаю, сколько у меня осталось – я в этих их деньгах не сильно разбираюсь.
Короче, не бухали. Трохи поплясали, вышли. И ясный пень, я злой, а Светка, сука, говорит еще: ты, Саша, в номер с нами сразу не иди, а погуляй.
Ну, суки – вам ебаться, а мне что – дрочить? Иду по улице, гуляю. Ночь, а магазины все еще открыты, в них, бля, всякая хуйня, не знаю, кто это вообще купляет. Припиздки только нейкие. И один жид мне: здравствуй, друг, а как дела? И за руку берет, и тянет в магазин свой. А я ему: пошел ты на хуй. Он лахает: ха-ха, ха-ха, пошёль я на хуй, на хуй, на хуй! Я от него, бля, еле отвязался.
* * *
Короче, просыпаюсь злой – пиздец. Бля, надо ебнуть. Светка с Вэком спят еще – накрылись одеялом, но под ним, наверно ж, голые. Как, бля, подумаю про это, все еще хуевее.
По сумкам трохи поискал – не, нету виски. Пошел у ванну – может, там куда схава́ла? Не, там тоже нету. Посцал, включил воду, чтоб трохи морду вымыть. И Светка в дверь стучит и морду сунет: ты скоро там, а то мне тоже надо. Я ей: и что, что тебе надо? Я, может, тоже здесь не просто так, а? А она: послушай, ты не это самое, я говорю тебе, что надо. Давай по-быстрому заканчивай свои дела – и выходи. – А ты мне не указывай, ты поняла? По-быстрому там или нет, ты мне командовать не будешь. А если так уж надо, что терпеть не можешь, то заходи, я на тебя глядеть не буду. – И зайду.
Заходит. У длинной такой майке белой, чуть не по колено, но, ясный пень, без лифчика и без трусов. Зашла и смотрит на меня – и хуй просцышь, что ей там надо. Ну, в общем, села, бля, на унитаз, задрала майку. Само собой, там ничего не видно. Но все равно… И я тогда – хуй с ним – ей две руки – на груди. Я думал – заорет, а только хуй там. Мне головой на дверь кивает: Вэк. Я ей шепчу: хуй с ним. Она опять, бля, головой: не, не. Ну, не хотится – как хотится. Я трохи там ее еще помацал и пошел: пусть сцыт там или что ей надо.
* * *
Короче, целый день были на море. Купались трохи, загорали. У меня вся спина сгорела, на хуй. У Светки с Вэком – ни хера. Они там нейкою хуйней натерлись. Мне предлагали – я сказал – не надо. А зря, спине – пиздец.
Светка пошла купить пожрать – в отеле только завтрак, остальное – за свои. Мы с Вэком – ясный пень – опять искали виски. И не нашли. Ну, сука, бля, куда она могла схава́ть? Приходит Светка. Принесла одну хуйню – печенье, чипсы, йогурты-хуёгурты. Вэк ей: а где нормальная жратва? Хотя бы сало или колбаса? Она: здесь в магазине сала нет, они свинину не едят вообще, у них такая вера. Мы с Вэком лахаем: ну, бля, и вера – чтоб не жрать свинину? Во припиздки!
Пожрали, в общем, трохи. Хорошо, но мало. И что теперь? Вэк Светке говорит: раз не даешь бухать, пошли курить гашиш. А Светка: Что? Гашиш? А где ты его видел? – Как – где видел? Там сидят жиды и курят… – И ты уверен, что гашиш? – Ну, я вообще не сильно разбираюсь… Что, разве не гашиш? – Конечно, нет. Простой табак, но курят по кальяну. Гашиш курить запрещено. Его на улице не курят, только дома. – Тогда пойдем курить кальян. – Тебе что, мало сигарет? – Не, а при чем тут сигареты? Раз мы приехали, то надо все попробовать. – Ну, ладно, ты попробуй. Я не буду.
Пошли курить кальян. Сначала Светка говорит: пошли найдем, где подешевше. Я говорю: ты заебешься. Они на каждом, бля, углу. Пока все обойдешь и спросишь, где почем, уже, бля, никакой кальян не надо будет. Если, бля, жмешься, то скажи, я заплачу. У меня трохи есть еще жидовских денег.
Короче, мы залезли на гору. Гора, само собой, не сильно там большая. И там скамейки, коврики – туды-сюды. Садись, кури кальян – все заебись. Еще и музыка – хуевая, жидовская, но лучше, чем без музыки вообще. И девка там внизу танцует. Одета у красное, а волосы, бля, белые – красиво, смотрится, короче.
Вэк говорит – чего она без этой хуеты на голове? Или, когда танцуешь, можно без нее? А Светка лахает – ты что, придурок, вообще не видишь ничего? Танцорка ж русская. Когда ты видел у арабки волосы такого цвета? Вэк: ну, не знаю, можно ж перекрасить…
Приносит жид кальян. Поставил, сам берет и тянет – по типу, чтобы раскурить. А я ему: ты, что, пацан, совсем, бля, охуел? Чтоб я после тебя эту хуйню в рот взял? А он, бля, лыбится и достает с кармана три херни такие – по типу, из пластмассы, чтобы насадить поверху – так не гидко. Да, усё цивильно. Но сам кальян, само собой, хуйня – как наша «Прима», только хуже.
* * *
Короче, утром встал и сразу Вэка разбудил. По типу, не хуй спать, давай опять искать бухло. Пошарили – хуяксь, ну мы тупые! Она схава́ла в туалете, у бачке. Как мы, бля, сразу не подумали, припиздки?
Ну, в общем, взяли оба пузыря. А хули тут? Если ебать, то королеву. Набрали жрачки у столовой, в комнате стаканы взяли – и на море. А то проснется Светка и начнет орать. И так, конечно, даст пизды, но счас нам это по хуй.
Сидим на лежаках, культурно, и бухаем. Потиху, ясный пень. Народу нет вообще еще, по типу, рано. Один придурок нейки у трусах бегит по берегу, кроссовки прямо у воде.
Я говорю: Вэк, а пошли опять на дискотеку вечером, а? Только без Светки, мы с тобой одни, а? – Не вопрос, пойдем. – Что, Светка заебала? – Ясный хуй. – Ну, заебись, держи, бля, пять. Баб снимем молодых, лет по семнадцать. И выебем на пляже, да? – Само собой, а хули?
Первый пузырь добили, и второй – на половине. Как раз приходят два жида: он и она. Она, как все тут, во всем черном: транта до земли и хуета на голове. Я наливаю нам в стаканы. Ебнули и смотрим. Они – купаться. Он – у плавках, только длинных, она – во всей этой хуйне.
Вэк говорит: бля, интересно, что у нее там, под этой хуетой? Купальник или лифчик и трусы? Я: а кого ебет чужое горе? Тем более, ты не узнаешь никогда. – Узнаю. – Как? – А спорим, что узнаю? – Тут не хуй спорить. – Как так – не хуй? Пойду сейчас, бля, и сдеру с нее всю эту хуету… – Пиздишь. – Давай поспорим! – И на что? – Хуй его знает… На бутылку виски! – И где ты ее тут купишь? – В дьюти фри. Когда назад… – Ну, ладно, спорим. – Только разливай сначала.
Добили виски. Вэк стал раздеваться. Снял майку, шорты, сандалеты – остался у одних «семейниках». Идет к воде, заходит. А эти плещутся на мелком, лахают, между собой пиздят. Вэк притворился, что плывет, чтоб ближе подойти. Схватил жидовку за ее хуйню, рванул. А транта не срывается – намокла. Она орет, жид – тоже, Вэка за руку схватил. Но Вэк его в два раза больше.
Но тут, еще жиды – откуда столько их взялось? Штук двадцать или больше – все на Вэка. Пиздят, орут по-своему. Я подымаюсь, чтобы за него – и ни хуя идти, бля, не могу. Что значит – не бухать два дня, а счас по пузырю на рыло. Я хоть ору: идите на хуй, суки! Не трогайте, бля, пацана! Но им до жопы, ясный хуй.
Я трохи продержался на ногах – и все, с копыт. Лежу, бля, на песке, смотрю. Они куда-то Вэка волокут. Он резко вырвался – в еблище одному, ногой – другому. Еще, еще. Жид ебнулся, но все другие навалились. Скрутили Вэка, по ебалу настучали. Потом пришел один у черном – и его куда-то увели.
* * *
Короче, Вэка посадили. Сколько дадут – не знаю, не было еще суда.
Светка, когда узнала, трохи поорала, потом сказала: ну и хуй с ним. Сам виноват, придурок. Я тогда ей: вот, по типу, мы одни теперь у комнате… А она резко: только тронь меня, ты понял? Пойду в полицию и напишу заяву на тебя. Что изнасиловал. И сядешь, как твой друг-придурок.
И ладно, хуй с тобой, кончина дикая. Короче, мы почти не говорили с ней, пока домой. Вернее, мне – домой, а эта не поехала. Нашла себе жида. Он старый, гидкий, но зато, сказала, денег до хера, миллионер. И, в общем, она с ним осталась. На все забила – и на Вэка, и на Ирку, и на ларек свой на Рабочем.
Мне одному пришлось лететь домой. Ну, я, конечно, тоже не дурак – на деньги, что остались, взял у дьюти-фри пузырь… Как прилетел – не помню, как сел в поезд – тоже. Зато когда, бля, прибыл на вокзал, то сердце сразу екнуло: бля, родина. И правильно там Лукашенко говорит, хоть он и лох, само собой: нас, бля, не любят за границей – русских, белорусов, – ну и пошли они все на хуй!
Математика (цикл рассказов)
Праздник строя и песни
В конце февраля, перед 23‑м, в школе проводили «праздник строя и песни». Каждый класс, с первого по седьмой, делал себе «военную» форму и строем проходил по спортзалу с речевкой и песней. За двумя столами в углу спортзала сидели завуч, директор, военрук и зампред профкома завода шин – наших шефов. Они распределяли места.
Классы с первого по третий соревновались отдельно. В прошлом году наш класс, тогда 2‑й «б», занял второе место, а в этом мы надеялись стать первыми: прошлогодний победитель, 3‑й «в» класс, стал сейчас 4‑м «в» и участвовал в конкурсе со старшими. А в прошлом году они заняли первое место не только в школе, но и на районном конкурсе, а на общегородском – второе, и директор всегда приводил их в пример другим классам.
Наша учительница Валентина Петровна – некрасивая, рано постаревшая (она была тогда не старше тридцати, но лицо все в морщинах) – очень волновалась: а вдруг не получится, и мы не займем первого места в школе? Или, еще хуже, займем, но потом опозоримся на «районе»?
Мы начали готовиться к конкурсу в конце января. Родители Веры Сапрыкиной достали через знакомых в театральном кружке буденовки и красные полоски, чтобы пришить на рубашки. Выучили песню:
- Белая армия, черный барон
- Снова готовят нам царский трон
- Но от тайги до Британских морей
Потом начали репетировать. Каждый день после уроков Валентина Петровна шла узнавать, есть ли урок в спортзале, и если урока не было, мы всем классом шли туда и маршировали с речевкой и пели песней. Иногда Валентина Петровна приглашала учительницу физкультуры, Ксению Филимоновну, последить за тем, как мы маршируем.
Дней за десять до конкурса Валентина Петровна устроила «чистку»: убрала тех, кто мог испортить выступление класса.
– Цыганков, тебя на конкурс опасно брать: придешь еще, чего доброго, в грязной рубашке или полоски забудешь пришить. И ты, Журавин, то же самое.
Цыганков был маленький худенький неприметный пацан. Он был самым младшим в многодетной семье, которая жила в частном доме за шинным заводом. Кличка у него была Ссуль: от Цыганкова по утрам часто воняло мочой, и все понимали, что он ночью ссался в постель. Кроме того, он часто приходил в школу в грязной рубашке. Обычно этого не замечали, но когда мы раздевались перед физрой в узенькой вонючей каморке, и он вешал свою рубашку на крюк, видна была грязная полоска на воротнике. Я не называл Цыганкова «Ссуль» только потому, что сам прекратил ссаться в постель уже во втором классе.
Второй неудачник, Журавин, отсидел по два года в первом и во втором, и сидел теперь второй год в третьем. Ему уже было двенадцать или тринадцать. Жура был косой, и рот у него всегда был открыт, но он считался первым хулиганом, курил и состоял на учете в детской комнате милиции.
Кроме них, Валентина Петровна с подсказки Ксении Филимоновны не взяла Коркунову – толстую неприметную троечницу, которая никак не могла попасть в ногу – и меня. Я был высокий и неуклюжий и маршировал некрасиво. Валентина Петровна долго совещалась с Ксенией Филимоновной – я слышал, как они произносили мою фамилию. Валентину Петровну, должно быть, смущало, что я хорошо учился. Но, в конце концов, она, наверно, решила, что интересы всего класса – а то и всей школы, если попадем на «район» – важнее моих интересов.
Я расстроился и пришел домой грустный. Когда я вечером рассказал про все родителям, мама сказала:
– Давай, я пойду в школу и поговорю с этой дурой.
Но папа ее убедил не идти.
– Ты ее только против Сережи настроишь, – сказал он. – За конкурс ведь оценка не ставится, а все оценки зависят от нее.
Скоро я понял, что ничего не потерял, а наоборот только выиграл. После уроков мне не нужно было больше переться в спортзал и маршировать, как дебил. Вместо этого я шел домой, переодевался, включал телевизор или радиолу, обедал, потом садился делать уроки и старался сделать их побыстрее, чтобы потом играть со своим конструктором или рисовать в тетрадках.
Когда до праздника осталась неделя, ради подготовки пожертвовали даже уроками. Если спортзал был свободен уже на первом уроке, Валентина Петровна задавала задание, и класс шел репетировать. Мы – четверо «неудачников» – тоже шли вместе со всеми, а потом, пока остальные маршировали, сидели на длинных облезлых деревянных скамейках у стены и смотрели, как они маршируют. Валентина Петровна всегда психовала.
– Ну, что это такое? – орала она. – Как вы прошли? Как вы спели? Это же стыд-позор. Хотите меня опозорить, учительницу свою? Перед всей школой? Мне другим учителям в глаза будет стыдно смотреть, если мы не займем первое место.
* * *
– Сегодня репетируем два урока – второй и третий. Спортзал будет свободен, – сказала Валентина Петровна сразу после звонка.
Класс закричал:
– Ура!
Почти всем нравилось, что вместо уроков класс готовился к конкурсу. Мне было все равно и даже немного обидно: я честно учил уроки, а их никто не проверял.
– Пошлите гулять на втором уроке, – сказал мне и Цыганкову Жура. – Пусть они ходят, хоть обосрутся.
Мы сидели втроем на скамейке. Коркуновой не было – заболела.
– А если заметит, что нас нет? – спросил я.
– Не ссы, не заметит.
Цыганков ничего не сказал, просто пошел с нами. С ним никто не дружил и никуда с собой не звал, и он, наверно, был рад, что Жура позвал и его.
– Пошлите сначала посмотрим – может, булочки в буфет привезли. Тогда можно спиздить, – сказал Жура.
Буфет был рядом со столовой, на третьем этаже. Столовую я ненавидел за то, что там нас заставляли есть липкую невкусную размазню манной каши или водянистое картофельное пюре с рыхлым соленым огурцом. А однажды Иваньков из «в» – класса нашел в котлете таракана, и вся столовая сбежалась смотреть на него, а Ленку Выхину из нашего класса вырвало – прямо на стол.
Зато в буфете, кроме выложенных на витрине засохших бутербродов с сыром, продавались и всякие вкусные вещи – например, пирожки с повидлом по пять копеек. Правда, их завозили редко, а, когда завозили, выстраивалась огромная очередь, и пирожков хватало не всем. Но даже если пирожков не доставалось, были еще булочки с маком, коржики и сахарные крендели. И все это несли на третий этаж от черного хода, к которому подъезжала машина с хлебозавода, прямо по лестнице, потому что грузового лифта в школе не было. Буфетчица Ольга Борисовна – старая сухая тетка – обычно звала на помощь одну из судомоек, и они вдвоем волокли корзину с пирожками и коржиками на третий этаж, стараясь сделать это во время урока, чтобы не пытались украсть что-нибудь из корзины.
Нам повезло. Внизу только что разгрузили машину, и Борисовна с судомойкой в грязном фартуке несли наверх корзину с булочками.
– Подбегаем, хватаем по две – и вниз, – скомандовал Жура.
– Ах, вы, еб вашу мать, поубиваю! – крикнула судомойка, но за нами не погналась. Мы выскочили на крыльцо, забежали за угол и стали, давясь, есть булочки.
– Курить будете? – спросил Жура, когда мы доели.
– Я буду, – сказал я.
– А ты, Ссуль?
– Я тоже.
Жура вытащил из кармана мятую пачку «Примы» и дал нам по сигарете, потом достал зажигалку и прикурил нам и себе. Я держал сигарету во рту, не зная, что надо с ней делать.
– Ты давай, тяни, хули она у тебя там сама горит? – Жура засмеялся.
Я потянул и закашлялся. Посмотрел на Цыганкова – он курил, как Жура, затягиваясь и выпуская дым. У меня так не получалось.
– Пошлите теперь в магазин, батон спиздим, – сказал Жура.
– А ты что, булочками не наелся? – спросил я.
– Не-а.
– Может, оденемся в гардеробе?
– Ну, вы одевайтесь, если хотите, а мне и так не холодно.
Мы тоже не пошли одеваться, остались, как были – в костюмах и тапках.
В магазине Жура шепнул нам:
– Учитесь, бля, дети.
Он незаметно сунул батон под куртку и спокойно прошел мимо кассы и вышел на улицу. Мы выскочили за ним.
– И часто ты это делаешь? – спросил я.
– Всегда, – Жура захохотал. – Понял, Ссуль? Это тебе не в постель ссаться.
Я подумал, что Цыганков обидится, но он ничего не сказал.
– Ну, что, теперь – на лифте кататься? – Жура отломил кусок батона и протянул остаток нам.
Мы с Цыганковым отломили по куску. Я заметил, что у него грязные руки – не только в чернилах, но и в какой-то коричневой гадости.
Мы пошли к девятиэтажному дому, единственному во всем районе, в котором был лифт. Жура шел чуть впереди, мы с Цыганковым – за ним.
– Я буду только с тобой кататься на лифте, – сказал Цыганков. – С Журой не буду.
Жура нажал на красную кнопку лифта, и двери раздвинулись.
– Ты езжай, а мы за тобой, – сказал я.
– Ладно, я жду наверху.
Жура зашел в кабину, нажал на верхнюю кнопку. Двери сомкнулись, лифт с шумом уехал наверх. Было слышно, как где-то высоко он остановился и двери открылись. Кнопка погасла, и я нажал на нее.
Когда лифт подъехал, мы с Цыганковым влезли в кабину. Пластиковые стены кабины были обрисованы ручкой, а лампа на потолке обмазана сажей. Я нажал на верхнюю кнопку.
– Ты нормальный пацан, – сказал Цыганков. – Давай, ты будешь мой друг.
– Давай.
Лифт приехал на девятый, мы вышли из кабины. Жура ждал нас у железной лестницы в лифтовую, из которой был ход на крышу.
– Каморка открыта. Полезли, – сказал он.
Мы поднялись за ним по ободранной железной лестнице в лифтовую, оттуда – на крышу, засыпанную снегом. С крыши был виден весь наш район: несколько пятиэтажек, школа, целые улицы деревянных домов. По улицам ехали машины, а вдалеке дымил завод шин. По краю крыши проходил невысокий, около метра или чуть ниже, барьер.
Жура подошел к краю крыши, перегнулся через барьер и глянул вниз. Потом он сел на барьер и свесил вниз ноги, как если бы там было низко. У меня заныли от страха ноги: я боялся высоты.
Жура повернулся к нам.
– Идите сюда. Что вы ссыте? Здесь классно.
Он достал сигареты, закурил. Цыганков подошел к нему, и Жура передал ему пачку и зажигалку. Цыганков взял сигарету и прикурил. Я не мог себя заставить сдвинуться с места.
– Ну что, слабо сесть, как я? – сказал Жура Цыганкову. – Я понимаю: ты – Ссуль.
Цыганков молча отдал ему сигареты и зажигалку. Мои ноги заныли сильнее, и я подумал, что сейчас сам обоссусь от страха.
Цыганков потрогал рукой барьер. Он для него был слишком высоким, и он не мог просто сесть на него, как Жура. Цыганков закинул на барьер одну ногу, оттолкнулся другой, поскользнулся и упал вниз.
Жура посмотрел на меня.
– Пиздец Ссулю. Но он доказал, что не ссуль. А ты – нет.
Жура слез с барьера и подошел ко мне.
– Ссуль ты, Никонов. Маменькин сынок.
Я боялся, что он ударит меня, но он не ударил.
– Пошли вниз. Сейчас менты приедут. Будут спрашивать.
– А если просто уйти? Как если бы нас здесь не было?
– Ты что, дурной?
Мы спустились вниз. На том месте, куда упал Цыганков, толпились люди. Подъехали скорая и машина милиции. Мне казалось, что это все сон, и я вот-вот должен проснуться.
Милиционеры посадили нас в машину и привезли в опорный пункт. Нас допрашивали по одному в детской комнате.
– Признавайся, столкнул его с крыши? – спрашивал мент, схватив меня за воротник рубашки под самым горлом. – Быстро признавайся, гаденыш.
Я молча плакал. Потом пришли родители, и мент меня отпустил. Мы втроем пошли домой. Всю дорогу мы молчали.
* * *
Праздник строя и песни отложили на день из-за похорон Цыганкова. Мы ходили на похороны всем классом. Цыганков лежал в гробу, а над ним причитала его мама. Она была уже пьяная и время от времени начинала ругаться матом. Валентина Петровна много плакала. В классе говорили, что ее посадят в тюрьму, потому что Цыганков погиб, когда у нас должен был быть урок.
На празднике строя и песни наш класс занял первой место, а потом, на «районе», – только пятое. Валентину Петровну не посадили в тюрьму, но она ушла работать в другую школу, и в четвертой четверти нас учила практикантка из пединститута, Анна Сергеевна.
Математика
Классная подошла к Никоненко – она сидела через ряд от меня, – наклонилась к ней.
– Какое задание не знаешь? – шепотом спросила она.
Никоненко – в белом кружевном переднике поверх коричневого платья и черных колготках в сеточку – тупо уставилась на классную.
– Что, никакое?
Никоненко покрутила головой. Классная нахмурила лоб.
– С ума сойти, – зашипела она. – Доучиться до конца десятого класса, и не знать ни одного задания…
Она пошла к учительскому столу. За ним математичка Колина решала задания под копирку – чтобы все успели списать.
Я свои уже решил, причем сам – они были легкие, – потом дал списать Кузьменковой и теперь рисовал на черновике мотоциклистов, музыкантов с гитарами и девушек, но не голых, а в купальниках – вдруг классная или Колина увидят. Уйти было нельзя: Колина сказала всем «медалистам» – мне, своей дочке, Савченко и Семеновой – дождаться конца, а потом она скажет, что нам делать с работами, чтобы все было в порядке и в районо не придрались.
Классная шипела на Никоненко:
– …И подписать не забудь. «Экзаменационная работа по математике ученицы десятого “Б” класса средней школы номер семнадцать города Могилева». И дату сегодняшнюю – первое июня тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.
* * *
По двору школы, между крыльцом и зеленым забором, носились дети из школьного лагеря – класс, наверное, третий или четвертый. Две их учительницы стояли у забора, болтали.
Малый и Лапа ждали меня.
– Ты зря к Кузьменковой лез, – сказал Малый.
– Я к ней не лез.
– Зачем ей тогда было говорить?
– Во-первых, я в шутку. А, во-вторых – это вообще тебя не касается, понял?
Малый посмотрел на Лапу. Лапа сделал тупое лицо – типа, не понимает, о чем речь. Он был выше и крепче меня, но все равно бы не рыпнулся, как бы Малый его ни подзуживал. Весь девятый класс и половину десятого мы дружили – я, Малый, Лапа и Кеша, все пацаны в классе. Потом я от них откололся.
– Зря ты так, Вова, – Малый скривился, поковырял в зубах пальцем с обгрызенным ногтем. – Ты что думаешь, что если там ей помог, то она теперь должна тебе давать или что-то там такое?
– Я ничего не думаю. Это – наши с ней дела, ты понял? Я вообще не пойму, при чем тут ты?
– Как – при чем? Я хожу с ее подругой, и она меня попросила…
Один из малых подставил другому подножку. Тот упал на асфальт, разодрал в кровь колено, начал орать на весь двор. Учительница с недовольной рожей подошла, схватила обидчика за руку, начала лупить ладонью по жопе.
– Я тебе еще раз говорю – закончим этот разговор, – я посмотрел на Малого. – Никто никому ничего не делал, ясно? А кто что говорит…
– За базар надо отвечать…
– Ладно, все, пока.
Кузьменкова сказала, что «даст» мне, если я дам ей списать на экзамене по математике. Я не поверил, но подколол ее насчет этого и только потом передал ей свою работу. В любом случае, от меня ничего не зависело, списала бы, как все. Зачем только было жаловаться Малому и Лапе?
* * *
Мы вышли из автобуса «Площадь Орджоникидзе – Сельхозтехника» – я, Семенова и Савченко. Я был в вареных джинсах за сто двадцать рублей из кооперативного магазина «Патент», Семенова и Савченко – в дебильных советских платьях из промтоварного магазина. Мне было немного стыдно идти рядом с ними, но в Буйничах меня почти никто не знал. Колина с мамашей жила в девятиэтажке – одной на весь поселок. Вокруг нее стояли три пятиэтажки, потом начинался частный сектор. За переездом торчали серые корпуса «Сельхозтехники».
– А почему она позвала нас к себе? – спросил я. – Можно ж было и в школе все переписать…
– Боялась, наверное – вдруг кто-нибудь с районо приедет, захочет проверить, – ответила Савченко.
– А как Кузьменкова написала экзамен? – Семенова посмотрела на меня, заулыбалась. – Наверное, на пять, да?
– Откуда я знаю?
– Можно подумать, ты ей не давал списать…
– А если и давал, что с того?
– А она что-нибудь тебе пообещала за это? – спросила Савченко и тоже начала улыбаться.
– Это не ваше дело.
– Она тебе не даст. У себя на Ямницком всем дает, а тебе не даст. Она сама сказала…
– Не лезьте не в свое дело, поняли?
Мы подошли к подъезду. На лавке сидели две старухи, уставились на нас.
– А вы это к кому? – спросила одна.
– К коню, – негромко сказал я.
Семенова и Савченко зашикали на меня.
* * *
Савченко позвонила. Открыла Колина – в вытертых старых джинсах и красной майке.
– Заходите, – сказала она. – Мама сейчас придет, вышла в магазин.
Мы разулись в узкой прихожей – там еле нашлось на полу место всей обуви – и прошли в комнату.
Я никогда не был в квартире у Колиной – вообще не был ни у кого из наших баб, а тем более у дочки учительницы. Комната была похожа на нашу большую: «стенка», диван, ковер на стене над диваном, два кресла, журнальный столик на колесиках, на нем – проигрыватель «Вега» с колонками. В углу была еще одна дверь – на кухню. На подоконнике – в белых стаканчиках из-под сметаны ростки помидоров.
Савченко с Семеновой сели на диван, стали разглядывать пластинки: «Модерн токинг», «Сикрет сервис», «Новогодняя дискотека», «Зарубежные танцевальные мелодии». Я подошел к книжной полке «стенки». Книг на ней было мало. Пушкин и Гоголь из серии «Классики и современники» с потертыми корешками, несколько книг по математике, старые детские книги – у меня тоже такие были: «Алиса в стране чудес», «Витя Малеев в школе и дома», «Карлсон, который живет на крыше».
– Ну, как Кузьменкова? – спросила меня Колина. – Пятерку точно получит по математике?
– Вы, блин, сговорились что ли? Откуда я знаю, что она получит? Все задания и так всем давали…
– Нет, не всем. Мама сказала – строго по оценке за год. Если четверка, то четыре задания, если тройка, то три. Чтобы не было так, что за четверть – тройка, а экзамен на пять. В районо тогда придерутся… А правда, что Кузьменкова тебе пообещала, что если ты ей дашь списать, то…
В прихожей щелкнул ключ, открылась дверь.
* * *
Я и Колина переписывали работы, сидя за журнальным столиком, Савченко и Семенова – на кухне. В заданиях по геометрии рисунки раскрашивали цветными карандашами из большой коробки «Искусство» – у меня такая тоже была, классе в первом или во втором.
Колина-мамаша перелистывала мой черновик.
– Ну скажи мне, Вова, что это такое? Что это за рисунки? Я что, не говорила, что черновики районо тоже будет смотреть?
– Зачем?
– Как – зачем? Вдруг в чистовике ты сделал ошибку, неправильно что-то переписал, а на черновике все правильно? В общем, черновик ты тоже перепишешь, понял?
Я кивнул.
* * *
На улице темнело. Мы сидели на кухне и пили чай. Кухня была маленькая, и мне места за столом не хватило. Я стоял с чашкой у окна, опершись о подоконник. На подоконнике стоял большой пыльный столетник. В вазоне, среди комков сухой земли, валялась дохлая муха.
Колина-мамаша – рассказывала:
– … Ну и, в общем, думали, что это кто-то из учеников – сами знаете, какие у нас есть тут «кадры». Но потом я посмотрела – пропадают деньги только в день получки и аванса. А откуда могут знать ученики, в какой день у учителей аванс или получка? Вот вы знаете?
– Я знаю, – Колина заулыбалась.
– Ты молчи, ты-то конечно знаешь… В общем, я подумала, что это кто-то из учителей. И директору сказала – а давайте мы не будем вызывать милицию. Лучше сами выясним, кто это делает… Чем нам милиция поможет? В общем, я пришла домой и стала думать – кто бы это мог быть? Раз – двадцать рублей из сумки, потом двадцать пять, потом – пятнадцать… Может, еще кто хочет чаю? Вова?
Я кивнул.
Колина взяла мою чашку, слила в раковину остаток, налила заварки и кипятка. Я сунул чайную ложку в блюдечко с вишневым вареньем.
– Ну и, в общем, стала я думать – кто бы мог? Ну, вы уже все взрослые, кроме того, школу почти закончили… В общем, вам уже можно все рассказать. Короче говоря, Светлана Николаевна выпивала. Все это знали, но раз ни до чего такого не доходило, то смотрели на это спустя рукава… Но вы же понимаете – на водку тоже деньги нужны, и немалые, особенно после подорожания. А с учительской зарплаты… Тем более у нее – у физкультурницы – ни тетрадей, ни классного руководства… И кроме того, пьющий человек себя не контролирует, он ни перед чем не остановится, если надо выпить. Про нее я первую и подумала. Потом задаю себе вопрос: кто у нас еще пьющий в школе?
– Военрук, – сказала Савченко. – У него лицо красное, как у алкашей.
Все засмеялись.
– Ну, это все знают. – Колина-мамаша улыбнулась. – И я тоже про него подумала, чего греха таить? Но его в день аванса в школе не было вообще, у него по четвергам нет часов. Значит, отпадает. Я специально сидела в учительской, пока все не ушли по своим кабинетам, потом вышла, зашла в географию. Это ж напротив, и урока там нет. Выглядываю из двери – прямо как сыщик, – она засмеялась. – И что вы думаете? Лобченко – тут как тут. И прямо в учительскую. А урок уже, может, десять минут как идет. Что ей там делать? Я чуть-чуть подождала – и туда. И точно, она. И по сумкам лазит…
– И что потом? – спросила Савченко.
– Она, конечно, попыталась отпираться. Но я ж ее, что называется, на месте преступления засекла. В общем, пошли с ней к директору… И Владимир Сергеевич сразу говорит: не надо, мол, сор из избы выносить, вы вернете все деньги, которые взяли и уйдете по собственному желанию.
– А она?
– А куда ей деваться? Мы же могли милицию вызвать, пошла бы под суд… Так и решили. Тем более что как раз четверть кончалась… Да, так вот пришлось мне побыть сыщиком…
* * *
Мама ходила по комнате взад-вперед. Я и папа сидели на диване. Телевизор работал без звука. Шел «Прожектор перестройки».
– … Нет, ну я просто слов не нахожу… – говорила мама. – Это ж надо – зачеркнуть пятерку и поставить четыре… Всем четверым отличникам… О чем они там вообще думают, в этом районо? Перечеркнуть все десять лет учебы… И Колина на что смотрела? Зачем было потом переписывать эти работы, если она их толком не проверила…
– Какая разница? – спросил я. – Золотая медаль, серебряная? Ведь это не влияет на поступление…
– Ну и что, что не влияет? Тебе что – приятно? Быть отличником, а потом оказаться с одной четверкой из-за каких-то там идиотов в районо… Съезди поговори с ними! – она посмотрела на папу.
– А сама почему не хочешь? – спросил он.
– Я бы поехала, но я не смогу сдержаться… Я там точно устрою скандал, и все будет только хуже… Поезжайте завтра. Вдвоем…
* * *
Папа постучал в дверь с табличкой «Заместитель начальника районо Юрченко В. Ф.». Он был в своем лучшем костюме – сером, в тонкую клетку. Я тоже в костюме – его купили для выпускного, но я уже был в нем на последнем звонке.
– Войдите, – послышалось из-за двери.
Мы вошли. За столом буквой «Т» сидела толстая тетка.
– Здравствуйте, проходите пожалуйста… Это вы из семнадцатой школы, да? – ее свиная рожа расплылась в улыбке.
Мы сели на стулья. За спиной Юрченко, между стеклами «стенки», были вставлены несколько почетных грамот с портретом Ленина. Рядом с ними стоял сувенир – взлетающая ракета.
– Да, я в курсе, конечно, вашего дела, и я еще раз просмотрела работу… Да, работа очень хорошая, только вот этот один маленький недочет…
– Там же все правильно, я просто забыл в формуле минус один в энной степени… Просто не написал… Но все равно же все правильно…
– Вы знаете, я, честно говоря, не эксперт в тригонометрии… У меня гуманитарное образование, и я преподавала историю… Но мои коллеги еще раз взглянули и сказали, что это – серьезная ошибка…
– А может, что-то все-таки можно сделать? – спросил папа.
– Боюсь, что уже ничего. Но вы не расстраивайтесь, и молодой человек пусть не расстраивается… Вы же все равно получите медаль, только несколько другого достоинства… А на льготы при поступлении это никак не повлияет… Куда вы будете поступать? – она снова заулыбалась.
– В СПТУ номер один. На тракториста.
Я поднялся и вышел из кабинета, папа – следом за мной.
– Зачем ты так? – спросил он в коридоре. – Вдруг эта падла что-нибудь сделает теперь?
– А что она может сделать?
– Ну, не знаю… – он пожал плечами.
– Ничего она не сделает. Что хотела, уже сделала.
Мы вышли на крыльцо.
– Ну, я на работу, – сказал папа. – Ты домой?
– Да. Ладно, давай…
* * *
Я сидел на заднем сиденье троллейбуса, спиной по ходу движения. Троллейбус проехал Дом культуры завода Куйбышева с колоннами, стадион – мы сдавали на нем зачет по физкультуре, серое двухэтажное здание семидесятого «учила» и девятиэтажную общагу рядом с ним, забор таксопарка. У заднего стекла стоял мужик с красной рожей и шрамами на носу, в синем спортивном костюме. Он посмотрел на меня, подошел.
– Ты, я вижу, нормальный пацан. Короче, слушай, дело есть…
– Хуй сварился, будешь есть?
– Ну, ты молодец… – мужик заржал. – Держи пять!
Он сунул мне ладонь с перебинтованным большим пальцем. На бинте была засохшая кровь.
– Короче, слушай сюда. Идем сейчас в пивбар, ебнем по тридцать капель… Что скажешь, а? Ты где выходишь, на Рабочем?
Я кивнул.
– А деньги есть?
– Есть. Только дома.
– Ну и нормально. Пошли сейчас к тебе зайдем, ты возьмешь деньги… А кто у тебя дома?
Я не ответил. Мужик продолжал.
– А ты знаешь, кто я? Я – шофер, автогонки там… Ралли. Я, вообще, сам с Эстонии. «Вайя кууми нуутаме». Знаешь, что это такое? Это – пошел на хуй по-эстонски, понял?
Троллейбус подъехал к Моторному. Я поднялся.
– Э, подожди, – сказал мужик. – Ты ж говорил – на Рабочем…
Стоя, я был выше мужика на полголовы. Он взял меня за рукав. Я вырвал руку и вышел из троллейбуса.
* * *
К остановке подъехал оранжевый «Икарус». «Площадь Орджоникидзе – Сельхозтехника». Я зашел в заднюю дверь. Автобус тронулся. Людей было немного. На втором сиденье сзади, ко мне спиной, сидела Колина. В джинсах-«пирамидах» и белой польской кофте. Я подошел. – Привет.
– Привет, – она улыбнулась, посмотрела на меня снизу вверх. – Как дела?
– Нормально. С учебы?
– Да. Ты, наверно, тоже?
Я кивнул.
– И как тебе?
– Нормально. Остался последний зачет, через неделю – первый экзамен. А у тебя?
Она пожала плечами.
– У меня уже сессия идет. Один экзамен сдала. «Технологию машиностроения». Потом – практика два месяца. На заводе…
– А поступать ты опять не будешь? На физмат…
– Не знаю. Мама говорит, что дергаться не надо, раз поступила в техникум – то надо закончить… Пусть будет хоть какая-то специальность…
– А тебе она нравится – специальность?
Она покачала головой.
– Зачем тогда заканчивать?
Колина не ответила. Автобус проезжал «Менжинку». На пятиэтажном доме висел большой облезлый плакат. Красные буквы «Партия – наш рулевой» и рожа Ленина.
– Как Кузьменкова поживает? – спросила Колина.
– Откуда я знаю?
– Я ничего такого не имею в виду… Может, думала, просто видел ее…
– Видел месяца два назад… В троллейбусе вместе ехали – я с института, она из своего «учила»…
– А в каком она?
– Не помню… Вроде, в сто тридцать восьмом…
Толстая тетка у окна, рядом с Колиной задвигалась на сиденье, подняла с пола сумки. Колина поднялась, пропустила ее, села к окну. Я сел рядом.
– Ты знаешь, это нам из-за Лобченко зачеркнули «пятерки»…
– Как – из-за Лобченко? Причем тут она?
– У нее брат работает в районо… Какой-то начальник. Мне мама рассказала по секрету, а ей тоже кто-то… Ну, он за нее отомстил. Тем более, Классная сама неправильно поступила – зачем на семнадцать человек делать четверых золотых медалистов? Тем более, школа на плохом счету, и район плохой… Надо было, чтобы только ты и я. А Семенову и Савченко зря на пятерки тянули… Если бы всего двое, то тогда бы, может, и не придрались…
В «пирамидах» и польской кофте Колина смотрелась неплохо. Не сравнить как в школе. Еще и накрасилась, и начес сделала. В начале девятого класса она за мной «бегала», но я сделал вид, что ничего не заметил. Само собой, из-за ее мамаши.
Автобус подъехал к Моторному. Я поднялся.
– Пока.
– Пока. – Колина кивнула.
Я пошел к двери.
Родина
Главный редактор, Игорь Дудко, зашел в офис. Я сказала:
– Здравствуйте, Сергей Петрович.
– Привет, Лена.
– Ну, как мероприятие вчера?
– Которое?
– Демонстрация… Ну, годовщина Чернобыля…
– Как обычно. Кучу людей повязали. Не столько конечно, как в прошлом году, на десятилетие, но тоже немало. Референдум развязал диктатору руки. Теперь делает все, что хочет…
* * *
Его лицо было мне знакомо – я видела его в инязе. Он, наверно, тоже там учился. Невысокий, светловолосый, коротко стриженный. Он посмотрел на меня внимательно – может, тоже вспомнил.
– Вы по какому вопросу к Сергею Петровичу?
– По кадровому.
– А зовут вас…
– Анатолий Степанов.
– Хорошо, я сейчас ему передам.
Я встала, постучалась в дверь Дудко, заглянула.
– Сергей Петрович, здесь Анатолий. По кадровому вопросу.
Дудко поднял голову от ноутбука.
– Пусть подождет немного.
Я вернулась за свой стол.
– Ну, вы сами слышали. – Я улыбнулась. – Чай пить будете? Или кофе?
– От кофе бы не отказался.
Я открыла электрочайник – воды в нем почти не было. Я взяла его и вышла в коридор.
– Да, я тоже закончил иняз, – сказал Анатолий. Он взял чашку, размешал кофе, сделал глоток, не вынимая ложки. – Английский факультет. Только два года назад.
– Теперь понятно, почему лицо мне знакомо. И где вы сейчас – извините, конечно, за любопытство?
– Везде понемногу. Переводы, в основном. Немного – журналистика. Пишу иногда в «Музыкальную газету». А еще я занимаюсь фотографией – но это чисто для себя, можно сказать, «некоммерческий проект»…
– А постоянно что, не получилось устроиться?
– Да я и сам не хочу. Зачем это нужно? Сидеть в офисе целый день за каких-нибудь сто пятьдесят долларов? Мне больше нравится быть свободным.
– И получается? Чтобы и свободным, и хватало на жизнь?
– В общем, да. Не всегда одинаково, но жить можно. Хотя от новой работы не отказываюсь. Даже, можно сказать, ищу. Поэтому и пришел к вашему шефу – мне сказали, что он планирует новый проект, с англичанами.
Я пожала плечами.
– Слышала про это краем уха, но подробностей никаких не знаю.
– Хочет сделать английскую версию вашей газеты, – продолжал Анатолий. – Одна газета на английском в Минске уже есть, но такое говно… Пользуются тем, что одни на рынке… Английский – плохой, статьи – ерунда, выходят то раз в две недели, то реже. Короче, это все несерьезно…
Дверь шефа открылась, он выглянул.
– Анатолий – это вы?
– Да.
– Зайдите.
* * *
Я и Анатолий вышли на улицу. Было тепло. На деревьях набухали почки.
– Ну и как разговор с редактором? – спросила я.
– Ничего конкретного. Или у него самого все еще под вопросом, или не хочет ничего обещать. Сказал, что в лучшем случае – после лета. А мне это не очень интересно – откуда я знаю, что я буду делать после лета и где я буду вообще? Вам, кстати, куда ехать? Могу проводить.
– Далеко. В Уручье.
– Не проблема. У меня никаких больше важных дел на сегодня.
– А вы где живете?
– Не очень далеко отсюда. В общежитии на улице Короля.
– Я не знаю, где это.
– Между Немигой и Фрунзенской. Улица начинается за «Торговым домом на Немиге» и идет вверх к Фрунзенской. В самом начале – высокое здание. Это и есть моя общага.
– Много раз ходила или ехала мимо, но не обращала внимание… А, может, перейдем на ты? Как-то неуютно «выкать»…
– Да, конечно. А ты живешь с родителями?
– Нет, снимаю комнату. Родители мои далеко. В Могилеве.
– А мои – в Гомеле.
– И как хозяйка, нормальная?
– Там не одна хозяйка, там семья. Муж, жена и дочка. Трехкомнатная квартира.
– Странно. Такие обычно не сдают комнату…
– У них очень плохо с деньгами. Оба работают на часовом заводе, завод почти все время стоит, денег не платят. А дочка работает или нет, я не знаю… Она в какой-то религиозной секте. Мне хозяйка говорила, что она раньше курила, пила, слушала «хэви-метал», а потом вдруг ударилась в религию…
– Ну, бывает и так… А я тоже снимал комнату одно время. На первом курсе. Тогда общежитие первому курсу практически не давали. Жил у старухи-алкоголички. Весело было, конечно. Зато – жизненный опыт… – Он хмыкнул.
Мы подошли к Институту культуры, начали спускаться в метро.
* * *
Я и Толик сидели на бетонном бордюре подземного перехода рядом с вокзалом. Перед каждым стояла бутылка пива «Бурштын Беларуси». Народ спускался и поднимался по ступенькам перехода. Старухи продавали цветы тут же, на ступеньках. Таксисты-частники топтались у своих машин. На деревьях зеленели свежие листья.
– Меня напрягают все те, кто постоянно жалуются: нам, типа, скучно жить, – сказал Толик. – А мне вот не скучно, мне наоборот офигительно интересно…
– И весело?
– Нет, нельзя сказать, что весело. У меня разные состояния бывают. Но что интересно – факт. Столько всего происходит вокруг, столько новых книг, фильмов, выставок, новой музыки. Тем, кому все по херу, кто ничем не интересуется, кроме работы и телевизора в качестве развлечения, тем, наверно, скучно…
– А мне вот тоже иногда бывает скучно, – сказала я. – В какие-то моменты ничего не хочется – ни музыки, ни кино, ни книг… Вообще ничего. И вот тогда наступает настоящая скука…
– Ну, это уже не скука, это – что-то другое. «Мировая скорбь», что ли…
– Ты фотографировал что-нибудь новое?
– Да, начал новую серию. Фотографирую «Запорожцы». Это, как бы, исчезающий вид автомобиля. Скоро их вообще не останется…
– Вряд ли. В такой бедной стране, как наша… У нас в городе еще многие ездят на них…
– Я имею в виду, что в Минске не останется. А в городах, которые поменьше, все еще долго останется, как раньше…
Дом на углу был огорожен забором. На заборе висел плакат: «Капитальным ремонтом дома занимается строительно-монтажное объединение «Минскстрой» Начало работ – март 1997, окончание – март 1998». Буквы на плакате были вырезаны из самоклеющейся разноцветной пленки.
– Это они опрометчиво сделали, – сказал Толик. – Не подумали, что их можно отклеить и сделать совсем другие надписи.
– И ты предлагаешь?..
– Да, вперед, пока не появились менты.
Мы вылепили из букв надписи «Лена и Толик», «Жыве Беларусь» и «Лукашенку – у турму» и пошли по Карла Маркса в сторону центра.
Я спросила:
– Толик, а ты любишь Родину?
– Я не знаю, что считать Родиной. Формально, моя Родина – СССР, но его уже нет, и там не было ничего хорошего, что я мог бы любить. Независимая Беларусь? Я только начал привыкать к ней, как появился Лукашенко… Вот такую Родину с Лукашенко во главе я однозначно не люблю.
– Черт с ним, с Лукашенкой. А вот ты мог бы отдать жизнь за Беларусь, например?
– Как – отдать жизнь?
– Например, если бы началась вдруг война…
– Знаешь, по-моему, все это тупо. Звучит, конечно, красиво – «отдать жизнь за Родину». Но время ведь изменилось. Сейчас можно и не отдавать за нее жизнь. И несколько поколений прожили, не отдавая жизнь. Может, я больше сделаю для своей страны, если как раз не отдам свою жизнь…
– Ну а если будет ситуация, что нельзя не отдать жизнь?
– Что-то ты, Елена, сегодня расфантазировалась. Обычно патриотизм тебе не свойствен, а сейчас…
– Мне и сейчас не свойственен, ты знаешь. Я просто хотела понять твою позицию…
– И что, поняла?
– Поняла. Ты тоже не патриот.
– Да, я – не патриот. Можно сообщить про это в КГБ.
– А оно, что, до сих пор так называется?
– Не помню. Кажется, да.
* * *
В «мыльнице» Толика играла кассета «Морская», песня «Скорость». Этот альбом «Мумий Тролля» появился недавно. Мне сразу понравилась музыка, хотя парень на фотографии – никто не знал тогда, как его зовут, кассета была пиратской, и на обложке не было ничего, кроме двух фотографий и названий песен – показался некрасивым. Тем более, что полиграфия была плохая.
Окно было открыто. Я смотрела на город – из окна общаги открывался офигенный вид. Толик резал огурцы и колбасу.
– Как классно, что твой сосед уехал, – сказала я. – И долго его еще не будет?
– До понедельника. У него в понедельник, вроде, занятия.
– А где он учится?
– На юрфаке. Почему-то, огромное количество идиотов учатся на юрфаках. Интересно, какие из них потом выйдут юристы?
– Думаю, никакие.
– Я тоже так думаю. У этого перца связи в своем городе чисто криминальные – какие-то школьные еще кореши. Он мне как-то по пьяни признался, что хочет с ними «делать дела». Вот урод, правда?
– А что за дела?
– Криминал какой-то, ясное дело. В смысле, что они будут делать, а он – прикрывать их… «Юридическая поддержка»… Ладно, черт с ним. Можно уже приступать.
Мы сели за маленький стол – он был и письменным, и обеденным одновременно. Толик открыл бутылку водки, налил мне и себе.
– Ты разбавлять будешь? – спросил он.
– Нет. От газировки сильнее пьянеешь.
– Ну и пусть. А я вот разбавлю – типа, виски с содовой.
– Кстати, а что значит – содовая? Что это за вода такая? Постоянно встречаю в книгах…
– Любой лимонад, газировка. В английском все такие напитки называются «soda». Ну и, видимо, так когда-то перевели…
– Да, точно… Никогда не обращала на это внимание…
* * *
– Поедешь со мной автостопом в Европу? – спросил Толик. В бутылке оставалось меньше половины. Мы стояли у открытого окна и курили.
– У меня не будет отпуска.
– Ну и что? Возьми за свой счет.
– Не знаю, как-то стремно… А ты ездил когда-нибудь раньше?
– Нет, ты же знаешь. Ну и что здесь такого? Всегда что-то делаешь в первый раз. Поехали – вдвоем будет много круче.
– А как ты сделаешь визу?
– Обыкновенно. Через турфирму. Мне обещали в одной – я им переводил иногда, по телефону звонил в Германию. Они мне сказали, что дадут приглашение по себестоимости.
– Что значит – по себестоимости?
– Чтобы открыть визу в посольстве, даже туристическую – нужно иметь приглашение. Приглашения, в основном, все левые… Ну, нет, они, конечно, настоящие, но делают их фирмы, которые зарабатывают на этом – в основном, бывшие русские. Продают приглашения нашим фирмам, по пятьдесят баксов. А эти уже продают их дальше, по восемьдесят или сто.
– Ни фига себе… И что, посольства не знают про все это?
– Знают, но им наплевать. Им главное, чтобы все было с виду законно. Думаешь, там, на Западе, все такие уж честные?
Толик выглянул в окно.
– Странно, – сказал он. – Вон там, внизу, в «Володарке», сидит Винникова. Бывший председатель нацбанка. Всего метров пятьсот отсюда, максимум – километр. А мы живем здесь своей жизнью, и нам, если честно, наплевать и на Винникову, и еще на кучу всяких людей…
– Даже на родителей нам, в сущности, наплевать, – сказала я.
– Ну… Это сложный вопрос. Я бы так не сказал про своих. Просто у них одна жизнь, у меня – другая. И когда мы поняли, что нам не надо вмешиваться в жизнь друг друга, отношения сразу стали очень хорошими, проблемы как будто растворились. И, в общем, я благодарен родителям. Если бы не они, меня не было бы вообще, или не было бы таким, какой я сейчас.
– А я не благодарна родителям…
– Почему?
– Мне кажется, они думали только о себе. Родили меня только потому, что в каждой семье должны быть дети…
Я сделала последнюю затяжку и бросила бычок в окно. Он, мелькнув красной точкой, полетел вниз.
– А какие у тебя вообще планы? – спросила я.
– В смысле?
– В самом глобальном. Ну, после поездки.
– Да пока никаких. Не могу сказать, что мне так уж нравится в этой общаге – главным образом, из-за соседа. Но это – детали. Теоретически, я бы мог снять квартиру – если немного напрячься. Но пока напрягаться не хочется… Посмотрим, как оно будет дальше…
Он придвинулся ко мне, мы поцеловались.
* * *
Прошел почти год. Весна девяносто восьмого началась «Гранатовым альбомом» группы «Сплин». Сначала была песня «Орбит без сахара», я ее в первый раз услышала в клубе «Резервация» на «дискотеке» после концерта «Короля и Шута». Я ходила на концерт с Толиком. Он тогда работал в какой-то фирме недалеко от площади Бангалор, в двух остановках от «Резервации». Даже не столько работал, сколько пользовался халявным Интернетом под видом работы, которую делал заранее дома. По субботам в офисе никого не было, и он засиживался допоздна – до начала ночного концерта в «Резервации». Песня «Орбит без сахара» понравилась нам обоим, хотя Толик потом говорил, что слишком уж она попсовая. Напрыгавшись под нее и другие песни, мы пешком дошли до Бангалор, сели в ранний автобус и поехали к Толику в общагу. Всю дорогу я напевала, перевирая слова: «Она жует свой «Орбит без сахара» и вспоминает тех, кого трахала».
В конце мая «Сплин» приехал на гастроли и играл в концертном зале «Минск». Менты не разрешали танцевать в проходах, но мы с Толиком, напившись пива «Лев», прыгали, встав, на сиденья своих кресел, и менты ничего не могли поделать – не заставишь же каждого сесть.
На утро после концерта я и Толик в последний раз проснулись в одной постели. Я уже собиралась замуж за Криса, но Толик еще ничего про это не знал.
Мы проспали. Я второпях одевалась, натягивала колготки, а Толик лежал отвернувшись к стене и накрыв голову подушкой. В окно общаги светило яркое майское солнце. Потом я бежала мимо минэкономики и «Киприана-пиццы» к метро «Площа Незалежнасти», навстречу шли быстрым шагом какие-то люди. Я напевала:
- Скоро рассвет, выхода нет
- Ключ поверну и улетели…
В июне «Гранатовый альбом» играл из каждого киоска с кассетами и дисками. Мы с Толиком почти не виделись. В двадцатых числах он позвонил мне в офис и сказал, что уезжает в Москву. Мы встретились на «Институте культуры» и пошли пешком в сторону центра.
– Поехали со мной, если хочешь, – сказал Толик.
– И что я там буду делать?
– Устроишься на работу. И не секретаршей, как здесь, а найдешь что-то нормальное, с английским.
– А жить где?
– Снимем квартиру. В крайнем случае, комнату – но только на первое время, пока не освоимся.
– А почему ты решил уехать именно сейчас?
– Понял, что исчерпал все возможности в Минске, что надо двигаться дальше, а то это болото засосет – и все.
У казино, в черном бронированном джипе сидел толстомордый мужик – с выражением полного равнодушия и отвращения ко всему вообще. Может быть, он был охранником и ожидал своего хозяина, а, может, приехал с компанией и почему-то не пошел внутрь и дожидался остальных в машине.
– Чем тебя держит Минск? – спросил Толик. – У тебя что, работа здесь интересная, с офигенными перспективами? Или у тебя есть, где жить? А, прописка… Ну, это, конечно, неплохо, но сидеть в этой жопе из-за какой-то прописки как-то странно…
Толик не знал про Криса. Не знал вообще ничего. Я подумала, что, наверно, отъезд Толика пришелся кстати: мне не понадобится ничего ему объяснять.
– Толик, пойми, ты – это ты, а я – это я. Я не могу просто взять и сорваться, как ты. Я – не такой свободный человек. Ты можешь говорить, что хочешь, но я все равно не поеду, не брошу все, пусть ты еще миллион раз повторишь, что бросать мне здесь нечего…
Я говорила ерунду, и мне было стыдно. Я не могла сказать ему, что если бы он уезжал год назад, я бы, наверно, поехала с ним, но не сейчас.
Мы вышли из перехода к почтамту. На ступеньках толпились компании молодежи. Парень с длинными волосами жал на кнопки пейджера.
* * *
До отправления поезда на Москву оставалось десять минут. Я и Толик стояли на перроне – он в черных джинсах и старой потертой «косухе», я – в длинной зеленой вельветовой юбке и такого же цвета свитере.
– Я дам тебе знать, когда зацеплюсь там, – сказал Толик. – Вдруг ты еще передумаешь. А сейчас мне пора загружаться в вагон.
Мы поцеловались. Толик взошел по ступенькам, повернулся, помахал мне рукой и скрылся за дверью. Я не стала ждать, пока поезд тронется, спустилась в переход, вышла на привокзальную площадь, подошла к киоску.
– Пиво «Оливария». Откройте, пожалуйста.
Я сделала долгий глоток, потом еще один. Я решила, что буду пить медленно, покупая по одной бутылке – сейчас допью вот эту, потом куплю еще одну, чтобы пить ее в метро, на «Востоке» – еще одну, для троллейбуса, а потом, на своей остановке, еще одну. Или две.
Третье июня
Зазвонил будильник. Я открыл глаза и вылез из-под одеяла. Я встаю по будильнику много лет и никогда не помню, что раньше – я открываю глаза или вылезаю из-под одеяла: все происходит механически.
Дверь маминой комнаты была закрыта – она еще спала. Я вышел на балкон. Было пасмурно, но тепло – градусов двадцать, не меньше. На качелях качалась девочка в синих джинсах и розовой кофте.
Я вернулся в комнату, выдвинул ящик стола и достал старую папину электробритву в пластмассовом черном футляре. Папе ее подарили на сорокалетие – к футляру приклеена полированная железка с гравировкой: «Николаю Петровичу от коллектива техотдела. 26/06/1974». Он умер, когда я учился в девятом классе. Остались часы «Слава», показывающие число и день недели, и эта бритва. «Славу» я носил весь десятый класс и первый курс института, а потом, в «учебке», разбил. Бритва оставалась дома, и я опять стал ею бриться, когда вернулся. Несколько раз носил ее в дом быта – менять ножи. Потом там сказали, что таких ножей больше нет – модель давно снята с производства. Я нашел такую же бритву на барахолке, купил и переставил ножи.
Я закончил бриться, открутил крышку бутылки с лосьоном, вылил немного на ладонь и провел рукой по подбородку и шее. Снял ножи, стряхнул волоски в урну, сложил бритву в футляр. Надел черные тонкие джинсы из секонд-хэнда и клетчатую рубашку.
На кухне я зажег газ и поставил чайник. В открытую форточку залетел комок тополиного пуха, прилип к раме окна. Я открыл холодильник, вынул батон и пластмассовую масленку. В маминой комнате заскрипела кровать. Я отрезал три кусочка батона и всадил нож в затвердевшее масло. Мама в халате заглянула на кухню.
– Доброе утро.
– Доброе утро, мама. Чай будешь?
– Нет, попозже. Что-то плохо спала – проснулась ночью, не могла потом долго уснуть, только под утро. Просто с тобой посижу.
Она села на табуретку.
– Я видел папу во сне.
– Как ты его видел?
– Будто я пришел к нему на завод по какому-то делу и ждал, пока он освободится. А больше ничего не помню…
– А я ни разу его не видела, представляешь? За все восемнадцать лет…
Крышка чайника начала подпрыгивать, из-под нее вытекла струйка воды. Я выключил газ, налил в чашку заварки, потом кипятку.
* * *
Я шел вдоль забора. В лужах, оставшихся после ночного дождя, отражалось серое небо. Редкие машины ехали в сторону центра. Прохожих не было вообще. Я ни о чем не думал и радовался этой полной пустоте. Мне казалось, что я полнее, чем всегда, ощущаю существование – все окружающее и себя в нем. Или началось что-то новое, но я еще не понял, что.
Из-под черной ленты на столбе торчал букет пластмассовых цветов. В этот столб врезался и погиб Санька Костин. Я тогда заканчивал десятый класс, и в день его похорон у меня был экзамен по физике, поэтому я не смог поехать на кладбище.
Олька сидела на ступеньках у «пункта» и курила. Я кивнул ей, поздоровался с Колей и Джимом. К Галузе не подошел, кивнул ему головой. Он молча посмотрел на меня. Я прислонился к стене, задрал голову и глянул вверх. Небо было пустым и монотонным – ни одного облака.
Зашумел мотор, из-за поворота выехала фура. Олька встала, выбросила бычок, улыбнулась, показав золотой зуб. Она была в сером халате поверх черных джинсов и свитера.
– Ну, бойцы невидимого фронта, вперед! – сказала Олька. – Она открыла дверь склада, заставленного ящиками с пустыми бутылками.
Водитель фуры, толстый дядька в спортивных штанах, откинул задний борт и оттянул брезент. Внутри стояли пустые ящики – штабелями по пять штук. Я, Коля, Джим и Галуза начали таскать ящики в пустую половину склада. Водитель сел на крыльцо, вытащил пачку «Явы» и закурил. Он никогда нам не помогал.
* * *
Наклонившись, я уперся руками в колени, постоял так секунд пять. Пустые ящики были выгружены, полные – со стеклотарой – погружены в фуру. Олька расписалась на накладной, и водитель полез в кабину.
Олька подошла к нам, сунула руку в карман своих джинсов, достала пачку десяток, стала отсчитывать. Галуза первый протянул руку, получил свою долю и, ничего не сказав, двинулся в сторону пятиэтажек.
Я, Коля и Джим зашли в беседку во дворе пятиэтажек. Изнутри она вся была расписана черным фломастером: «Король и шут», «Ария», «Вика, я люблю тебя очень сильно», «10 «а» класс 12/09/03».
Коля стряхнул с лавки засохшую грязь, поднял глаза на нас.
– Какой идиот придумал сидеть не на лавке, как люди, а на этой херне, а на лавку ноги ставить?
Я пожал плечами.
– Сколько себя помню, все так сидят.
– И ты так сидел?
– Сидел, когда пацаном был – лет в пятнадцать-шестнадцать.
– Значит, и ты – идиот.
– Спасибо за комплимент.
– Пожалуйста.
Джим открыл водку, я расстелил газету и стал резать хлеб. Коля достал из пакета желтые пластиковые стаканы.
* * *
Джим разлил остаток водки по стаканам, выплеснул себе последние капли, пробурчал:
– Ну, будем.
Мы чокнулись, выпили, стали закусывать. Джим сощурил левый глаз и спросил у меня:
– Андрюха, а ты правда учился в Москве?
– Ты это спрашивал раз, может, сто. Да, правда.
– Хоть миллион. В университете, да? На Ленинских горах?
– Не в университете. В МАМИ – Московский автомеханический институт. Всем давно знают.
– И на кого ты учился, на автомеханика, да?
– Ага.
– И что потом?
– Ничего. Первый курс, потом армия…
Коля спросил:
– А в армии не из той пушки стрельнул, да, Андрон?
– Это тебя не касается.
– А ты не заводись, не надо. Ты всех уже задрал, своей честностью. Ничего не ворует, говорит всегда правду… А мы, если подворовываем, то уже что, не люди?
Я промолчал.
– Нет, ты скажи – не люди, да? Или государство у нас охерительно честное?
К беседке подошел невысокий плотный мужик. Его макушка блестела лысиной, а над ушами торчали давно не стриженные жесткие рыжие волосы.
– Здравствуйте, мужики! Приятного аппетита.
Мы молча кивнули. Мужик улыбнулся.
– Есть работа для вас, если вы, конечно, не против. Если возьметесь, то будем рады. Только, правда, не всем. Нужно два человека – мебель поднять на этаж. Даю по сотке на брата. Как, нормально? Вот ты и ты. – Он показал на меня и на Колю.
– А я чем тебе не понравился? – спросил Джим.
– Одет не слишком опрятно.
Мы пошли за мужиком к сорок девятому дому – пятиэтажке рядом с моей. В угловой квартире на первом этаже кто-то вставил стеклопакеты – одни на весь дом. У второго подъезда стояла «ГАЗель», набитая мебелью.
– Хватайте, наверно, сначала диван – и на четвертый этаж, тридцать вторая квартира.
Я запрыгнул в кузов «ГАЗели», взял диван, толкнул вниз. Коля взялся, потащил на себя. Я спрыгнул, взялся с другой стороны.
Квартира была не пустая. В прихожей висело зеркало, на стене в большой комнате – репродукции и чеканки. Полная тетка в широких черных штанах и красной кофте сказала:
– Сюда его несите, к этой стене.
Я узнал ее – это была Верка Курченко, моя одноклассница. Мы целовались на выпускном, хотя тогда все напились и многие целовались. Мы поставили диван на пол, пододвинули к стене. Я посмотрел на нее.
– Ты меня помнишь?
– Сейчас вспомнила. Ты молодо выглядишь. Не скажешь, что тебе уже тридцать четыре.
– А мне еще нет. В августе будет.
– Ну, все равно. А я вот вернулась на родину, можно сказать. Я как вышла замуж за Леню – вы его видели, тоже «пед» наш закончил, на физкультурника, сейчас в охранной фирме работает – мы у его родителей жили. Там квартира побольше, три комнаты, но все равно… А ты как? Рассказывай…
* * *
Я вынул из ящика «Аргументы и факты», прошел три пролета вверх, открыл квартиру ключом. Мама была на кухне. Я положил газету на холодильник.
– Что так долго сегодня? Суп, наверно, остыл.
– Работа одна подвернулась – мебель поднять на четвертый этаж. – Я вынул из кармана остатки десяток и новую хрустящую сотню, положил на газету. – Помнишь Курченко из моего класса? Она с семьей переезжает. В квартиру родителей – те в деревню уехали жить.
– Помню ее, конечно. И маму помню ее – виделись на собраниях, я с ней и сейчас здороваюсь. – Мама взяла тарелку, сняла крышку с кастрюли с супом. – И как у Веры дела?
– Нормально. Муж, двое детей. Закончила пединститут, физмат, работает в школе – в тридцать шестой.
Мама поставила передо мной тарелку.
– Да, и у тебя все могло быть по-другому – если б не армия…
– Мама, давай не будем про это, прошу тебя… Я сто раз уже говорил, что армия не при чем… Вернее, дело не только в ней. То, что я так живу, – это мой выбор, понимаешь? Ты сейчас покиваешь, а завтра – опять все сначала, да? – Я улыбнулся маме и тронул ее руку.
– Ты давай кушай.
* * *
Ветер шевелил тюль на открытой балконной двери. За балконом шелестели листья старой яблони. Я отложил «Тошноту» в сторону и лежал на кровати, глядя на листья и кусок неба в окне. В первый раз я прочитал «Тошноту» пятнадцать лет назад, в армии, и мне тогда очень понравилось.
Мама в своей комнате занималась английским с Ирой. Она ее «репетировала» уже целый год – Ира готовилась поступать на иняз. Она всегда говорила мне «здравствуйте», когда я был дома.
Дверь маминой комнаты открылась. Она постучала ко мне.
– Андрюша, к тебе можно?
– Да, конечно.
Мама заглянула в комнату.
– Андрюша, ты не проводишь Ирочку? А то мы сегодня с ней засиделись… Только до трамвая…
– Не надо, Мария Петровна, я сама.
– Обязательно проводит. И разговоров не может быть.
Я встал с дивана и вышел в прихожую. Ира сказала «Здравствуйте» – мы с ней сегодня еще не виделись. Я кивнул в ответ и стал натягивать кроссовки.
Мы вышли из подъезда. Ира шла чуть спереди – в темно-синих джинсах и коричневой курточке, с черной кожаной сумкой и пакетом с тетрадками и учебниками. Бабки на лавке посмотрели на нас. Я отвернулся.
Ира сказала:
– Мне ваша мама много о вас рассказала…
– Когда она успевала? Вы же все время говорите, говорите, говорите…
Ира улыбнулась.
– Ну, в перерывах, когда пили кофе… И она все время заговаривала о вас. Что вы – талантливый человек, но в жизни вам не повезло.
– Это она так думает…
– А вы считаете по-другому?
– Я не считаю, что мне не повезло. Каждый живет свою жизнь… Понимаю, маму это расстраивает, и я этого не хочу, я люблю ее, но…
– И вы не отказались бы от своего образа жизни, чтобы сделать счастливым одного человека на свете – вашу маму?
Мы вышли к улице Пролетариев. По ней катились машины, гуляли компании парней и девчонок.
Ира сказала:
– Знаете, я больше всего на свете не люблю однообразие. Мне хочется, чтобы что-то постоянно менялось, но ведь все и так меняется, ничто не стоит на месте, не правда ли? В нашей жизни появляются новые люди, мы путешествуем, переходим на другую работу…
Прогремел трамвай в сторону кольца. Мы перешли пути и подошли к остановке.
Ира сказала:
– А можно вам вопрос задать? Глупый-глупый?
– Задавайте, конечно.
– А сами вы счастливы?
– Иногда. Счастья не может и не должно быть много. Но мне нравится моя жизнь.
– Это такой нон-конформизм?
– Можно и так сказать. На самом деле, я просто не попал в эту струю. Фальшиво, все строится на обмане. Ценности – деньги и то, что на них можно купить. Я не хочу в этом участвовать.
Подъехал трамвай в сторону центра. Ира серьезно посмотрела на меня и сказала:
– Спасибо, что проводили. И спасибо за беседу. Мне было правда очень интересно.
– И мне тоже. До свидания.
– До свидания.
Она поднялась по ступенькам. Двери закрылись. Трамвай отошел.
1987
Двадцатого апреля к нам в город приехали панки, чтобы праздновать день рожденья Гитлера. Я ничего про это не знал, просто шел по центру и увидел, что на проспекте Мира – драка, прямо посредине проспекта. Некоторые из дерущихся были обычными пацанами, а некоторые – с сережками и выбритыми висками.
Машины на проспекте остановились и сигналили, но никто на них не обращал внимания. Подъехал ментовский «козел», но три мента не могли ничего сделать против сотни дерущихся.
Я остановился и наблюдал за дракой, и вокруг меня прохожие тоже остановились и смотрели. Некоторые говорили:
– Что это за безобразие, в центре города? Куда смотрит милиция?
Потом приехали еще менты на трех машинах и стали хватать тех, кто дрался, а они разбегались в разные стороны. Прохожие начали расходиться и я тоже ушел.
* * *
На следующий день одноклассники рассказали, что те, что с сережками и выбритыми висками, это панки. Они приехали праздновать день Гитлера, но местные пацаны встретили их, как надо. Двое наших, Бык и Свирепый, тоже ездили драться с панками.
Ленка, соседка по парте, сказала мне на уроке истории:
– Это были ненастоящие панки. Настоящие день Гитлера не празднуют. Мне брат сказал. Настоящие не такие, они – нормальные, не то, что эти гопники.
Она зовет гопниками Быка и Свирепого, и всех других пацанов, которые ездят драться за наш район. А Ленкин брат учится в пединституте. Он ушел от родителей в общежитие, потому что они его вечно пилили за длинные волосы и за музыку, которую он слушал. Его и в милицию несколько раз забирали за буржуазные ценности. Но это раньше, сейчас за это не забирают.
Мы с Ленкой сидим за одной партой почти восемь лет, с первого класса. Нас раньше всегда дразнили «теретеретеста, жених и невеста». На самом деле мы вообще не дружили, часто ругались и могли не разговаривать неделю и больше, хоть и сидели рядом. А в восьмом классе так получилось, что только я и она учимся хорошо и делаем все уроки. Тогда мы стали списывать друг у друга, чтоб меньше было домашней работы. Договаривались заранее, кто будет алгебру делать, а кто – химию. А иногда Ленка приносила в школу иностранные журналы про музыку, которые брат ей давал почитать. Мы с ней смотрели их на географии или на химии.
* * *
Дня через два после «дня Гитлера» Ленка принесла мне кассету. Сказала, что это «панк-рок», а группа называется «Секс пистолз» – «сексуальные пистолеты». Она мне и раньше давала послушать всякий рок – и «Лед Зеппелин», и «Пинк Флоид», и «Битлз». Но когда я пришел домой, вставил кассету в свою «Весну» и включил, мне она понравилась больше, чем все остальное. Я стал скакать по комнате и махать руками, и соседка снизу, тетя Шура, застучала по батарее.
Назавтра в школе я сказал Ленке:
– Да, это классная музыка.
– Да, ты прав. Это – клево. Вот это настоящие панки. В наших газетах про них пишут, что они, хоть и протестуют против буржуазной действительности, но все равно дегенераты и моральные уроды. А мне брат рассказал, что это они специально – одеваются так и стригутся, чтобы всех раздражать, чтобы все их ненавидели. А нас с тобой тоже ведь ненавидят, за то, что мы учимся хорошо и за то, что из нормальной семьи. И учителя тоже нас ненавидят, потому что мы много болтаем такого, что им неприятно.
– Откуда ты знаешь?
– Все знают. Но это все ерунда. Если хочешь, приходи сегодня ко мне, послушаем музыку – мне брат много кассет принес. Родители эту музыку ненавидят, но сегодня их дома не будет.
Ленкин отец – учитель математики и алкоголик. Про него говорят, что он много раз попадал в вытрезвитель, и что за это его выгоняли с нормальной работы. Сейчас он работает сторожем. А еще, он – бывший поэт, и его стихи лет десять назад или больше печатали в городской газете. Ленка ненавидит своих родителей, а они ненавидят ее. Они ругают ее постоянно за то, что у нее поведение «неуд». Ленка, хоть и отличница, но ругается с учителями и задает им вопросы с подколкой. В седьмом классе ей не дали за поведение похвальную грамоту, хоть у нее были и все пятерки. Классная говорит, что после десятого ей напишут такую характеристику, что ни в один институт не возьмут. Но Ленка всегда ей отвечает:
– Ну и пусть. Мне все равно.
А я, наоборот, веду себя тихо, и Классная часто приводит меня в пример. Мне тогда стыдно, противно и неприятно.
* * *
Ленка угостила меня вином. Мы пили из больших граненых стаканов. Я никогда раньше не пил вино, только шампанское иногда, за столом на семейных праздниках.
Ленка сказала:
– Ты только не думай, мы целоваться не будем и ничего другого. Даже не думай. Если полезешь – сразу выгоню и дружить с тобой больше не буду и брату скажу, чтобы он тебе набил морду. Но ты все равно лучше, чем все эти колхозники и кретины.
Ленка включила «Секс Пистолз» на полную громкость.
Я спросил:
– А соседи не прибегут?
– Прибегут. Только мы им не откроем. Если только милицию вызовут – тогда придется открыть.
Мы выпили еще понемногу, потом Ленка сказала:
– Ты же умный, ты должен понять, что это все лажа. Только музыка – класс, такая, как эта. И те, кто ее слушают, то есть, панки, тоже классные. Давай мы с тобой будем панками? Или ты испугался? А я не боюсь. И вообще, я сильнее тебя. Можем с тобой побороться.
Ленка поставила свой стакан, и мы слезли с дивана на пол и стали бороться. Она пыталась положить меня на лопатки, и мне это было смешно, я хохотал и не сопротивлялся, и она положила меня на лопатки.
– Ну что, видишь, какая я сильная?
Ленка взяла со стола бутылку, разлила вино по стаканам. Я выпил все залпом, и мне стало легко, в голове зашумело и закружилось, и я решил, что обязательно стану панком, а то Ленка скажет, что я соссал, и больше не будет меня никогда уважать, и никогда больше я вот так не приду к ней домой, и мы не будем пить с ней вино…
Дома я сразу прошел в ванную, открутил кран и подставил голову под струю, чтобы от холодной воды протрезветь. Я не хотел, чтобы мама заметила, что я пьяный. Но она услышала, что я в ванной, и заглянула.
– Что случилось? Ты выпил? С кем? Признавайся быстрее.
Но я не признался. Я просто лег спать.
* * *
Утром жутко болела голова. Мама уже ушла на работу, в квартире не было никого. Я нашел в ящике под трельяжем старую машинку для стрижки и выстриг себе виски. Получилось не очень ровно, ну и плевать. Я начесал волосы надо лбом – получилось почти, как на фотографии в газете, где была статья про панков. Вместо голубой школьной рубашки я надел черную, а вместо школьных штанов – джинсы, и галстук не надеваю вообще.
Пока я шел по коридору, на меня глазела вся школа. Я зашел в кабинет – первым уроком химия. Все обернулись и стали смотреть на меня. Многие хохотали, кое-кто крутил пальцем у виска. А Ленка одобрительно улыбнулась, и на все остальное мне было насрать.
В кабинет зашла классная, остановилась.
– В чем дело, почему у тебя такой внешний вид?
– А какой внешний вид? Все как обычно, только галстук забыл надеть…
– А рубашка? А брюки? А прическа?
– Рубашки все в стирке и штаны школьные тоже. А почему бы в старших классах не ввести свободную форму одежды?
– Вон с урока.
– Тогда и я тоже уйду, – говорит Ленка. – Человека ни за что выгоняют – он ничего не нарушал.
Пока Ленка идет по проходу, многие злорадствуют и хихикают.
Вечером мама ругала меня – Классная позвонила ей на работу и все рассказала.
– Из-за этих своих фокусов не получишь медаль, – сказала мама.
– А мне медаль не нужна.
– А что тебе нужно?
– Ничего.
Мама заплакала, и сказала, что если бы с нами жил папа, то я бы не вырос таким идиотом.
* * *
Ленка на следующий день тоже пришла в школу, одетая в новом стиле, и у нее получилось гораздо лучше, чем у меня. В правом ухе сидели две сережки – она сказала, что вторую дырку проколола сама. А еще она выстригла виски и пришла без передника, зато в ярко-красных колготках и кедах.
– Но учиться мы должны хорошо, как всегда, как будто ничего не произошло, чтобы не к чему было доколупаться, – сказала она. В стране – перестройка и демократия, и они не имеют права нам запретить одеваться и выглядеть так, как хотим.
На перемене нас вызывал директор. Я в первый раз оказался в его кабинете. Там стояли два стола буквой «Т», в углу – несколько застекленных шкафов, в них – почти ничего, только маленький белый бюст Ленина и несколько книжек.
– Вы же отличники, могли бы быть гордостью школы, а вместо этого!.. – заорал на нас директор. – Что это за внешний вид, что за форма одежды? На кого вы похожи? Вы должны пример остальным показывать. Подумайте о своем будущем. Вам же такую характеристику напишут, что ни в один институт не возьмут, да и поведение – неуд, никакой медали не видать.
– Нам медали ваши не нужны, – ответила Ленка. – Это они вам нужны для отчетности, для районо.
Директор даже не удивился Ленкиной наглости: привык уже.
– Колпакова, сколько с тобой разговаривать можно? Позоришь свою мать, она здесь работала, была на хорошем счету, одна из лучших учителей. Придется ее вызывать.
– Вызывайте. Это ничего не изменит.
Мне стало стыдно, что я ничего не сказал в ответ на вопли директора, одна Ленка за двоих отдувалась. И тогда я улыбнулся так неприятно и гнусно, как только мог.
Директор подлетел ко мне и дал оплеуху.
– Нечего тут смеяться. Серьезные дела обсуждаем. Не возьмем вот в девятый класс, и пойдешь в ПТУ, как миленький. И наплевать, кто ты там, отличник или двоечник.
Директор, наверно, подумал, что раз я отличник, то сдачи не дам, и меня можно бить. Если так, он ошибся.
Я размахнулся и со всей силы двинул ему под дых. Директор сложился пополам, потом выпрямился, прислонился к столу и посмотрел на меня удивленно, как будто не мог поверить.
– Учеников бить нельзя, – сказала ему Ленка. – А вы его первый ударили. Он защищался, я свидетель.
Директор ничего не сказал – ему попадало и раньше, и все это знают, но от отличника – первый раз.
* * *
Мы с Ленкой сидели на заднем крыльце и курили. Она научила меня курить, а сама начала еще год назад. Было тепло, но серо и пыльно, и листья на деревьях еще не распустились.
– Молодец, – сказала мне Ленка. – Я думала, ты зассышь и не дашь ему. Так и надо. И не бойся, он никому ничего не расскажет.
На следующей перемене ко мне подошли два здоровых пацана из десятого класса, Клещ и Гурон. Все их друзья свалили после восьмого в училище, а они решили пойти в девятый и как-то умудрились дотянуть до выпуска, хоть и раньше учились на тройки.
– Э, малый, ты думаешь, что ты самый здесь основной? – спросил у меня Гурон.
– Нет.
– А хули ты тогда так вот в школу пришел? Тебе можно, а другим – что, нельзя?
– Всем можно, кто не боится.
– А ты, че, смелый такой? Отпиздим – не будешь выебываться.
Я ничего не сказал. Подумал, что вряд ли они будут бить меня прямо сейчас.
– Ты, короче, смотри, – сказал Клещ. – Мы тебя трогать не будем – со своего района, со своей школы. А в центр поедешь – сразу получишь пизды. Подумают – панк недобитый, еще со дня Гитлера.
– А что с ними сделали?
– С кем?
– С панками.
– Ничего. Ну, почти ничего. Так, отпиздили некоторых, а остальных менты повязали. Это и тебя ждет. Готовься.
* * *
Вечером мы сидели на крыше Ленкиной пятиэтажки и курили. В ее подъезде был люк на крышу, и мы вылезли через него.
– Говно все. Город – говно. Зачуханная дыра. – Ленка затянулась и посмотрела на закат. Крыша была засрана голубями, и повсюду валялись бычки и осколки бутылок. Мы еле нашли место, где сесть.
– В Москве или в Питере – вот там – да, панки и металлисты и прочие всякие неформалы, а здесь – одни пролетарии и бывшие зэки. Говно, говно, говно. Уеду в Москву поступать после восьмого класса.
– Куда?
– Не важно. В какой-нибудь техникум. Главное – чтобы подальше отсюда.
– А если поведение неуд?
– Не поставят. Зассут. Знают, что я тогда в районо письмо напишу и в облоно и еще куда-нибудь. Думаешь, они захотят, чтобы в школу проверка пришла? Эти козлы боятся проверок.
* * *
Первого мая мы пошли со всей школой на демонстрацию. Сначала хотели забить, но потом Ленка сказала, что надо сходить: пусть все смотрят на нас, пусть знают, что и в нашем районе – не одни только пролетарии и уроды.
Когда садились возле школы в троллейбусы – их специально подали, чтобы отвезти нас в центр, – подбежал директор и завопил:
– А вы куда?
– Как это – куда? – ответила Ленка. – На демонстрацию в честь Дня международной солидарности трудящихся.
Она сказала это серьезнейшим голосом, как будто стихотворение про коммунизм рассказала. Все вокруг захохотали. Директор только рукой махнул.
Как только троллейбусы довезли нас до центра, мы с Ленкой откололись от школьной толпы и пошли искать ее брата. Он был в колонне своего института – волосатый и рядом с ним такие же все волосатые, в кожаных куртках и джинсах. И они выделялись из всей колхозной толпы, хоть и расцвеченной лозунгами и транспарантами. Мы с ними пошли во дворы и там пили портвейн.
Я мало врубался в то, о чем говорил Ленкин брат со своими друзьями, но мне и не было нужно. Зато я классно смотрелся, и рядом с ними мне было не стыдно. Перед демонстрацией Ленка начесала мне волосы в разные стороны и залила лаком «Прелесть», и себе она сделала то же самое. А еще я обрезал рукава у старой джинсовой куртки и написал на спине белой нитрокраской для окон «Sex Pistols» и «Fuck Off» – это «пошел на хуй» по-английски, мне Ленка объяснила.
Мы попрощались с тусовкой Ленкиного брата и пошли искать свою школу. Навстречу нам перли куда-то три коротко стриженых быка.
– Э, малые, что это такое? – заорал нам один. – Что за внешний вид? Ну-ка идите сюда.
Он схватил меня за воротник и хотел куда-то тащить.
– Ну-ка отъебись от него, – сказала ему Ленка, – А то получите счас пизды.
– От кого это, бля?
– От брата и от его друзей. Они в политехе учатся, вон их колонна стоит. Может, подойдем, а?
– А кого он там знает?
– Зверобоя знает и Рыжего. И еще много кого.
Бык отпустил меня.
– Ладно, можешь идти, но одного встретим – готовься. Лучше постригись нормально и не ходи в этом говне. Я тебе по-хорошему говорю.
Мы вернулись к школьной колонне. Снова подбежал директор.
– Ребята, вы лучше бы погуляли. Не надо с нами идти.
– А почему это нет? – спросил его я.
Директор запсиховал.
– Как тебе не стыдно позорить школу! А был ведь на хорошем счету. Это все Колпакова, это она на тебя так влияет. Да от тебя вином пахнет… Вон из колонны! Чтоб я тебя больше не видел, и с матерью будет серьезнейший разговор.
Мы повернулись и пошли прочь.
* * *
Все праздники я тусовался с Ленкой у нее дома. Ее родители уехали на дачу, и нам никто не мешал. Мы выпили пиво, которое ее папа заначил, и выкурили все его сигареты.
– Все равно, они знают, что я пью и курю, – сказала мне Ленка. – И ничего в этом нет плохого, если девушка пьет и курит. Это не значит, что она блядь, ты понял? А целоваться с тобой я не буду. Ты мне не нравишься как мужчина. Ну, в общем, нравишься, но не очень.
* * *
В первый день после праздников Ленка в школе не появилась. Я не знал, в чем тут дело, и решил зайти к ней после уроков. На геометрии меня вызвали к директору. В кабинете сидела моя мама. Она плакала. Как только я подошел, она выдала мне оплеуху, потом еще и еще. Я закрылся руками, а директор зачем-то оттащил маму: ему, наверно, должно было быть приятно, что меня бьют.
Мама села на стул и снова заплакала, а директор посылает секретаршу за водой в туалет.
– Твоя подружка уже доигралась, – сказал он мне. – Психические отклонения. Утром сегодня забрали в больницу.
Я не поверил в психические отклонения. Родители Ленки давно угрожали сдать ее в дурку, и вот теперь сдали. Я выбежал из кабинета, на улицу и дальше – на остановку.
* * *
На остановке, где мне нужно было пересаживаться на автобус, чтобы ехать в дурдом, я увидел тех самых быков, которые доколупались к нам на демонстрации. Они меня сразу узнали, и я не успел спрятаться.
– Какая встреча, – сказал тот, который хватал меня на демонстрации.
Я побежал, и сразу понял, что зря: на остановке было много людей, и при них меня бы не тронули, а сейчас…
Они догнали меня во дворе, возле мусорных баков и начали бить. Я упал в грязь, закрыл руками голову и лицо. Они били меня, а я кричал:
– Все равно вы – суки, гондоны, пидарасы! Мне насрать на вас, я не боюсь.
Они еще попинали меня, выгребли все копейки и ушли.
Во дворе было пусто, от мусорки воняло каким-то гнильем. Я вдруг заметил, что на деревьях появились свежие листья, и подумал, что учебы осталось совсем немного, а потом начнутся каникулы, а сейчас я приду к Ленке в больницу и скажу ей «привет».
Таксист
Десять лет назад в моем подъезде жили совсем другие люди. Сейчас почти никого из них нет. Исчезли куда-то и мои школьные кореши: кто-то спился и просрал квартиру, кого-то кокнули, кто-то свалил за бугор. Разве что из стариков кто остался: доживают на свою копеечную пенсию, смерти дожидаются. А так все армяне и прочие черножопые. Целыми толпами. Детей куча – даже по-русски не говорят. Раз кивнул одному, типа привет, так он что-то по-своему прорычал.
И это Москва – столица России, называется. Превращается в какой-то черножопый заповедник. Трогать они меня не трогают, конечно, но все равно неприятно.
Соседи по площадке – все армяне да азеры. Не с кем даже пива попить. Вот жизнь настала.
* * *
Я, когда вернулся, полгода пил. Приходил в себя, к жизни возвращался, можно сказать. Все деньги пропил, потом все, что в квартире было, точнее, что от стариков осталось: своего-то и не было почти ничего. Оставил только кровать одну и стол на кухне. Ну, и машину не продал – так она меня сейчас кормит: таксую на ней.
Когда понял, что так дальше нельзя, устраиваться как-то надо, пошел к Андрону. Я его давно знал, еще по «технарю», но дел с ним не имел давно. Ну, посидели, выпили. Он все расспросил, а про себя не рассказывал, конечно. Потом говорит: иди таксовать – как минимум баксов пятьсот в месяц будешь делать, я с кем надо поговорю, а больше ничем не помогу.
* * *
Некоторые боятся по ночам таксовать, а мне все равно, ночь или день. Бывает, конечно, всякое. Раз подобрал каких-то отморозков – в Алтуфьево им надо было. Сели – и сразу нож к горлу, чтоб не платить. Ну, довез я их, конечно. Вылезли. А у меня в машине кусок прута стального лежит, 16 миллиметров. Я его схватил, выскочил – и на них. Они – убегать. Одного догнал, дал по башке пару раз, он – с копыт. Второй, наверное, от страха обосрался. Стоял, сопли размазывал. А я в машину – и до свидания. Про деньги не подумал даже, хотя, скорее всего, и не было у них. Откуда у таких деньги?
Но хуже всего – всякие наркоманы и прочая тварь подобная. Если укололся или обкурился, то все ему до жопы. Я таких, конечно, стараюсь не брать, но иногда попадаются, суки. Их истреблять надо, блядь. Это уже не люди, а уроды.
* * *
Про пятьсот баксов Андрон не соврал. Это как минимум, а обычно всегда больше. Заплатил кому надо, чтоб на стоянке спокойно стоять, за бензин, масло там, а остальное – твое. Ну, машина, конечно, добивается, но еще пару лет поездит, а там видно будет. Может, к тому времени на новую накоплю. Мне-то особо деньги не на что тратить. Ну, пожрать, одеться. Телевизор вот купил, видик. Фильмы всякие смотрю – в основном боевики российские вроде «Брата‑2». Вот настоящее кино, не то, что американское говно всякое.
* * *
Не знаю, куда мы катимся. Москва превратилась хуй знает во что. Одни, бля, бичи, проститутки и наркоманы кругом. Ночью езжу – проститутки рядами стоят на Садовом. А те, кто не стоят, все равно бляди.
Раз сели пацан с бабой. Солидного вида такие, модные. Не торговались: сколько сказал, за столько и поехали.
Только доехали до Садового – жопа моя чувствует: что-то не то. Посмотрел в зеркало, а она наклонилась и у него отсасывает. Хотел их выкинуть из машины на хер, потом подумал – ладно, пускай. Сиденье только потом вытирать пришлось.
Ненавижу этих современных баб. Которая – так готова с тебе прямо в машине дать, чтоб только отвез бесплатно. Но не на того напала. Денег нет – вали отсюда. А бывает еще хуже – улыбается, хуе‑мое, в кошельке три рубля, а глазки строит. Думает, что я познакомиться там хочу, стрелку забить. Нет, таких я вообще на дух не перевариваю. Если так смотрит, то денег нет. Значит – до свиданья.
* * *
Познакомился раз с одной. Вроде, нормальная: двадцать семь лет, бухгалтер, не замужем. Сказала, что и не была. Я ее из Владыкино на Юго-Запад вез. Разговорились. Вроде – неплохая баба. Ну, забил стрелку. Она сначала мялась: ну, не знаю, не знаю. Потом, вроде как, ладно.
Встретились – ну а дальше что? Я баб давно никуда не приглашал. Ну, прогулялись по бульвару. Она мне все жаловалась: работы много, шеф поганый. Я слушал, слушал, а самому и рассказать нечего. Про свою работу, что ли? А что про нее рассказывать? что вожу всяких уродов всю ночь до утра?
Как раз подошли к какому-то бару. Я сказал: давай зайдем.
Зашли. Бар такой современный, под заграницу. Малышня вся эта модная – и все бухие или под кайфом. Встали у стойки. Народу – не протолкнуться. Я спросил: может, пойдем отсюда? А она: нет, мне здесь нравится.
Взял ей кофе – она сказала, алкогольного ничего не пьет, – а себе пива. Из-за музыки ничего не слышно, да и разговаривать не о чем было. Посидели, допили и вышли.
Проводил ее – и все. Потом звонил – то дома нет, то встретиться не может, занята. А потом прямо сказала: не звони сюда больше. Что, сразу нельзя было? Зачем было тянуть кота за хвост?
* * *
Ненавижу всю эту мразь. Наркоманов, проституток, блядей, бичей, алкашей. Кажется, взял бы автомат и поливал всех, пока не подохнут. И притягивает же их эта Москва. Все сюда лезут, как шакалы на падаль. А кто виноват? Мэр, конечно. Допустили весь этот бардак, а теперь, сколько не вводи регистраций-перерегистраций, ничего не сделаешь. Да им и насрать на самом деле. В мэрии – одни козлы: только и смотрят, чтоб побольше денег спиздить.
* * *
Я понял, что убью его. Просто убью – и все. Остопиздело. Даже если не один он виноват. Но мне-то какая разница? Купил пушку – хороший «вальтер», – глушак справил. Все, как надо.
* * *
Ее я в первый раз ночью на Кольце заметил, недалеко от Сухаревской. Стояла с другими проститутками, совсем еще малая: лет шестнадцать, не больше, а намазалась сильнее, чем все остальные. Они что-то там выясняли между собой, ругались. Я ехал медленно. Одна заметила меня, хотела подойти, но я рукой махнул – отвали. Потом эта, малая, психанула и побежала прочь ото всей толпы. За ней – сутенер, догнал, схватил за волосы, пиздить начал, а я мимо ехал и смотрел. И мне ее даже жалко стало, дуру. Подумал, что, может, надо выйти и насовать этому черножопому прутом по башке.
Меня потом всю ночь ломало, что не вышел. А на следующую ночь специально к ним подъехал, типа бабу хочу снять, и она там тоже была, но сама к машине не подошла. Другие подошли, а я пальцем на нее показал. Сколько? Сто. Я сказал: ладно. Села на переднее сиденье. Тронулись.
Куда поедем?
Никуда. Покатаемся.
Ты что, прямо в машине хочешь?
Нет, я вообще ничего не хочу.
Ты что, серьезно?
Серьезно.
Слушай, ты, может быть, ненормальный? Вези меня назад.
Не бойся, я-то как раз нормальный.
Достал из кармана сотку, отдал ей.
Считай, что все уже было. Говорю тебе, я – нормальный, а вот ты? Зачем тебе все это надо?
Ты что, мне здесь морали читать будешь? Думаешь, если деньги дал, то все уже?
Не психуй. Я тебе ничего доказывать не собираюсь. Сама должна понимать. Тебе сколько лет?
Шестнадцать.
Москвичка?
Нет. Из Курска.
Ну и на хера тебе все это? Это ведь опасно. Отвезут куда-нибудь – и все. Знаешь, сколько таких, как ты, убивают?
Ты меня не учи. Если хочешь, давай тебе сделаю…
Не надо.
Ну, как хочешь…
Отвез ее назад, а сам поехал таксовать дальше.
* * *
После обеда мэр должен был выступать на празднике – по радио сказали, у меня в машине все время радио, как без него? Пришел домой в пять утра, спал до десяти, потом до обеда смотрел телевизор. Оделся, сунул пушку с глушаком под куртку и вышел.
Поставил машину во дворах – я все заранее там разведал – и пошел к толпе.
Он еще что-то говорил, потом сказал «спасибо», выслушал аплодисменты, поулыбался и попер через толпу к машине со своей охраной. А я – навстречу ему, рука в кармане. Тут один охранник что-то почувствовал, заслонил его и другим на меня кивает – типа, разберитесь, кто такой. Ну, я всех растолкал – и бегом во дворы.
Не догнали. Я в машину – и ходу.
* * *
Не получилось – и ладно. Может, и хорошо. Только пустота какая-то, блядь, внутри появилась.
Домой не поехал. Катался по городу, таксовал до самой ночи. Потом подъехал к Сухаревской. Она там стояла со всеми. Помахал – подбежала.
Ну, что? Хочешь бросить все это и уехать?
Да ты что? Как уехать? Что ты такое говоришь? Это – моя работа.
Это – работа?
Тут сутенер этот ее подошел черножопый.
Ну, что, какая проблема? Или плати деньги, бери баба или давай отсюда.
Я достал пистолет и всадил в него всю обойму. Он – с копыт. Проститутки запищали на всю улицу. Я схватил ее, посадил на переднее сиденье, сам – за руль и рванул.
А она так спокойно на меня посмотрела и сказала: не бойся, номер они вряд ли запомнили, мы на номера никогда не обращаем внимания.
Отвез ее к родителям в Курск. Они сначала орали на нее, потом простили. Люди простые, рабочие. Налили мне стакан самогонки – я выпил. Написал на листке бумаги свой адрес и телефон – и назад, в Москву.
* * *
Она прислала мне письмо через месяц. Пишет:
«Я тебя ненавижу. Зачем ты это сделал? Я теперь не могу вернуться – боюсь. Они меня убьют. В Москве мне было лучше. А теперь надо снова ходить в школу, а потом дома видеть поганые рожи родоков. Ну зачем ты это сделал?»
Я по-прежнему таксую. Все как раньше.
На трубах
Мы сидим на трубах теплотрассы у кольцевой дороги. Дымит ТЭЦ. Стас поет под гитару песни «Наутилуса» и «Кино». Лето скоро кончится. Мы все лето просидели на трубах. Пили пиво. Слушали Стаса, хоть он и не очень хорошо поет.
Стас допевает «Башетунмай» и присасывается к бутылке пива.
– Я не люблю Цоя, – говорит Гоша. – За его примитивные тексты и примитивную музыку.
– Значит, ты левый чувак, – злобно отвечает Стас.
Он тащится от «Кино», прошлым летом ездил в Ленинград, чтобы записать в звукозаписи все их альбомы. Потом мы у него их переписали. Мы все тащимся от «Кино». И Гоша тоже. Просто он выделывается, потому что сейчас с нами Ленка. Она сидит рядом со мной, и я обнимаю ее за плечи.
– Классно как, – Стас задирает голову. – Небо. И звезды…
– И трубы, – говорит Гоша.
– Что трубы?
– Ничего. Просто трубы. И дома корявые. И дым от ТЭЦ.
Гоша смотрит на нас, как будто это мы виноваты, что ему здесь не нравится жить. А может, он снова выделывается.
– Да, ладно, что тебе за дело до дыма из труб? – говорю я.
– А тебе что, не надоело жить здесь, у кольцевой дороги, в этих сраных домах с алкашам и идиотами? А у вас в Москве тоже так, Ленка?
– Что – так?
– Ну, районы такие однообразные, дома. Люди-придурки?
– Не знаю. С виду, наверное, так же. А люди… Ну, они более разные…
* * *
– Почему Гоша такой злобный? – спрашивает Ленка.
Мы идем по двору. Я провожаю ее домой.
– Не знаю. Наверно, жалеет, что не сбежал в пятнадцать лет из дома. А сейчас ему уже шестнадцать. Поздно: не получится так, как в песне.
Мы подходим к моему дому.
– Если не торопишься, можем залезть на крышу, – предлагаю я. – Скорее всего, ход открыт.
– Вообще-то, не тороплюсь.
Мы поднимаемся на лифте на последний этаж, потом по металлической лестнице в лифтовую, а оттуда – на крышу. Внизу монотонно светятся окрестные девятиэтажки.
– Ни разу не была на крыше, – говорит Ленка. – Весь район по-другому выглядит. Потому что темно, наверно.
– Не так уродливо.
– Может быть.
– Тебе здесь не нравится. Хочешь скорей обратно в Москву.
– Откуда ты знаешь?
– По тебе видно.
– Значит, ты наблюдательный.
– Нет, правда.
– Что – правда?
– Что тебе здесь не в кайф.
– Нет, здесь неплохо. Бабушка. И ты. И Стасик, и Гоша – тоже нормальные ребята. Я вас столько лет знаю…
– А сейчас ты скажешь, что мы какие-то другие становимся, и ты – тоже другая, и общих интересов все меньше…
Ленка улыбается. Я достаю пачку «Космоса», даю ей сигарету. Мы закуриваем.
– Лето кончается, – говорю я. – Жалко.
– Ну и что? Будет осень, потом зима. Зимой тоже бывает классно. А потом – новое лето. Совсем другое, не похожее на это. Каждое новое лето – другое, оно не похоже на прошлое.
Ленка смотрит на меня и улыбается.
В гудрон крыши впечатался мусор – осколки стекла, бумажки, сигаретные пачки. Ленка ложится на спину, кладет руку под голову. Я придвигаюсь и целую ее. В губы. Неуклюже, но решительно. Она отворачивается.
– Не надо.
– Хорошо. Не буду.
Я отодвигаюсь и тоже ложусь на спину, смотрю на звезды и летящий среди них самолет.
– Завидую тем, кто сейчас куда-то летит, – говорю я.
– Я тоже.
Мы бросаем окурки на гудрон крыши, и от них отскакивают красные искры. Где-то внизу слышны голоса и шум машин.
Мы подходим к барьеру у края крыши и слегка облокачиваемся на него, чтобы почувствовать страх, от которого ноет в ногах и в животе.
Ленка спрашивает:
– Ты чувствуешь страх высоты?
Я киваю.
– Если бы этого страха не было, все давно бы попадали с крыш и балконов и переломали бы шеи и позвоночники.
Мы отходим от края, садимся, закуриваем.
– Послезавтра, – говорит Ленка.
– Что – послезавтра?
– Уезжаю послезавтра.
– Так скоро?
– Да.
* * *
Купаемся в «Вонючке» – узкой грязной речушке за пустырем. Купаться в ней запрещено, потому что туда сливают всякую гадость с химкомбината, но многие все равно купаются, даже Ленка. Она классно выглядит в своем ярко-зеленомом импортном купальнике. Пацаны мне завидуют.
Мы залезаем на кучи песка, которые накопал год назад земснаряд – земснаряд увезли, а песок остался – и зарываемся в песок. Вокруг, на обоих берегах Вонючки, торчат ряды одинаковых девятиэтажек, а над ними, сплющиваясь к горизонту, висят облака.
– Ты помнишь, когда в первый раз здесь купалась? – спрашиваю я у Ленки.
– Не помню. Мы раньше, когда была маленькая, сюда каждый год приезжали, но купалась я или нет, не помню. А потом родители развелись, и несколько лет мы вообще не приезжали. А потом я приехала одна, и мы с бабушкой пришли купаться. Мне лет двенадцать было. И там пацаны купались – такого же возраста, как и я, или чуть старше. Они купались на надутых камерах, а потом вылезли из воды и пошли вдоль берега – наверно, домой. И там был мальчик один без ноги. Он прыгал на одной ноге и катил свою камеру. Меня это очень тогда потрясло.
– Видел я того пацана в детстве. Пару раз. Он не отсюда, просто приезжал к кому-то.
– У него протез обычно?
– Не знаю. Я его только на Вонючке видел. И что с ним случилось, тоже не знаю. Ладно, хватит про всякое грустное.
Сверху над нами пролетает самолет-«кукурузник». Мы смотрим ему вслед.
* * *
Сидим на трубах и пьем портвейн, закусываем белым хлебом. Можно сказать, мы провожаем Ленку. Солнце уже зашло, и на небо наползают с востока темно-синие рваные облака, становится холодно.
– Вот фигня какая, – говорит Стас. – Лето кончается. Скоро и на трубах не посидишь по-нормальному.
– Хер с ними, с трубами. Не всю же жизнь на них сидеть. – Гоша смотрит на Стаса, выпивает свое вино и передает мне стакан. Я наливаю себе.
– А хоть бы и всю жизнь. Мне здесь по кайфу.
– Ни хера тебе не по кайфу. Просто тебе сейчас нечего делать, вот ты и сидишь здесь с нами. А потом закончишь школу, поступишь в институт…
– А может, я никуда поступать не буду.
– Будешь. И я буду. Куда-нибудь. Чтоб в армию не идти. А ты, Ленка, куда?
– В историко-архивный.
– А-а-а…
– Спой, Стас. А то что-то сегодня ты только пьешь. У тебя петь лучше, чем пить получается.
– Ну, ладно…
Стас поет песню «Видели ночь». Когда он выпивши, у него получается лучше. Не то, чтобы совсем хорошо, но лучше, чем когда трезвый.
Подходим с Ленкой к ее подъезду.
– Давай зайдем ко мне, – говорит она. – Чаю выпьем.
Подъезд такой же, как мой: воняет мочой, на лестнице валяются окурки, а стены лифта коряво расписаны названиями хэви-метал групп.
Ленка открывает дверь своим ключом и шепчет мне:
– Старайся потише: бабушка уже спит.
Квартира воняет нафталином и старыми тряпками, как почти все квартиры, в которых я когда-нибудь был. Ленка включает свет в тесной прихожей, забитой старой обувью и шмотьем. Мы разуваемся.
– Пошли сразу в комнату. Я сделаю чай и принесу.
Я подхожу к окну. Девятый этаж. Панорама всего района. Уже поздно, и светится мало окон. Слышно, как гудят машины на кольцевой.
Ленка приносит чай и начатую пачку печенья.
– Ты, наверно, не смогла бы здесь жить. – говорю я. – У вас в Москве все по-другому.
– Не смогла бы.
– А приезжать тебе нравится?
– Раньше нравилось, а сейчас – не знаю.
– Поэтому ты так рано едешь назад? Еще ведь две недели до школы.
– Да.
– Что – да?
Ленка улыбается. Мы целуемся, стоя перед окном.
– Твои будут тебя ругать, если ты не придешь?
– Не знаю.
* * *
Мы стоим у открытого окна и курим. Скоро утро. Не слышно никаких звуков, только монотонный гул машин на кольцевой.
– Тебе было хорошо? – спрашивает Ленка.
– Да.
Я вижу, что ответ ее разочаровал. Надо было сказать «классно» или «офигительно» или что-нибудь в таком духе.
* * *
На кухне звенят кастрюли. Значит, бабушка уже встала. Я испуганно смотрю на Ленку.
– Не бойся. Я взрослый человек. Мне – семнадцать через три месяца.
– И она это понимает?
– Понимает, но не хочет смириться. Мы из-за этого ссоримся.
– Во сколько твой поезд?
– В двенадцать ноль две. Как раз хватит времени, чтобы собраться и доехать до вокзала.
– Проводить тебя?
– Нет. Я терпеть не могу, когда провожают. Ругаюсь всегда насчет этого с бабушкой. И она уступает.
– Ты позвонишь из Москвы?
– Да.
Я выхожу из комнаты. На кухне что-то жарится, наполняя прихожую запахами. Я тихонько обуваюсь и отрываю входную дверь.
* * *
Стою на балконе, пью пиво из папиного загашника, курю и смотрю на серые облака. Мне погано. Я понимаю, что Ленка не вернется сюда, не приедет, потому что ей с нами неинтересно, потому что ее жизнь – там, в Москве, а здесь – бабушка, которая скоро умрет, и друзья детства, которые просрут свою жизнь в спальном районе говенного города.
Я возвращаюсь в комнату, набираю номер Стаса.
* * *
Сидим на трубах. Внизу валяются бутылки из-под портвейна. Стас берет гитару и начинает петь «Группу крови».
Гоша наклоняется к моему уху и шепчет:
– Я был влюблен в Ленку. Позапрошлым летом. Но я ничего не сказал ей. Боялся. А ты – молодец. Я даже это… рад. Ну, ты понимаешь.
– Спасибо.
Я улыбаюсь, мы жмем друг другу руки. Стас обрывает песню на середине.
– Что такое?
– Ничего.
* * *
У меня – бодун. Ничего не хочется, никто мне не нужен. Пошли вы все в жопу. Я – никто. Пустое место. Пацан, который всю жизнь проживет в этом городе, в этом сраном районе. У меня слишком много лени, слишком много пассивности, чтобы что-то менять. Я ненавижу себя. Я не знаю, чего я на самом деле хочу. Я даже не уверен, люблю ли я Ленку. Не уверен, хочу ли куда-нибудь отсюда уехать. Может, я могу жить только здесь и больше нигде.
Я иду на кухню, открываю кран, наливаю в стакан воды. По радио говорят, что погиб Цой. Разбился на мотоцикле.
За окном пасмурно. Дождя нет, но все небо в серых мрачных облаках.
Ламбада
Богачев, институтский комсорг, нажимает на кнопку «play» магнитофона «Toshiba». Играет Ламбада. Катя встает и, покачивая бюстом, начинает танцевать. Она, как и я, учится на «технологии материалов», только на курс старше: перешла на третий. Кроме нее и меня, на поездку в Германию претендуют одногруппница Кати Ирка Давыдова и парень со «сварочного производства» – его фамилию я не знаю. Нас рекомендовали преподаватели немецкого – мы единственные, кто что-то учил, остальные просто балдели. Богачев сказал, что канцлер Коль лично пообещал Горбачеву каждый месяц приглашать пятьсот человек в Германию – возраст от шестнадцати до двадцати пяти, – и мы будем первой такой группой: по пятьдесят человек от каждой республики, десять от нашей области.
Катя приближается к Богачеву и руками манит его: встань и потанцуй со мной. Тот кладет ей руки на пояс, и они движутся взад-вперед по красной дорожке секретарского кабинета. Ламбада заканчивается, следующая песня на кассете – «Есаул» Газманова.
Богачев уменьшает звук почти до нуля, садится за свой стол.
– Все, теперь – рекомендации, а то в райкоме приколупаются – и ни в какую Германию не попадете. Обидно будет, да?
* * *
Вокруг большого стола сидят все пятьдесят человек белорусской группы, в том числе я, Катя и Ирка. Парня со «сварки» не взяли – оказалось, что у него в Германии работает папа, и он там был уже несколько раз.
Второй секретарь комитета комсомола БССР обводит нас взглядом, начинает говорить:
– В общем, я без предисловий. Главное – шарить в немецком. Кто не шарит – купите какой-нибудь разговорник, а то самим будет хуже потом. Помню, ездил когда-то давно, еще в институте, в Англию. А я в школе испанский учил и в английском не шарил вообще. И со мной парень один поселился – сказал, что знает английский нормально. Оказалось – не знал ни фига. «Рашен, рашен» – и все. Приходит хозяйка, говорит, что обедать пора – а мы вообще не врубаемся, что она хочет. Это первый момент. Второй – насчет подарков. Сами ничего не просите. Все вам подарят – джинсы, кроссовки там, прочую дребедень. Но просить ничего не надо. Семьи должны быть нормальные, за этим там строгий контроль. Правда, проколы случаются. У нас ездила группа в прошлом году – там был такой Саша, тихий парень, спокойный. И попал он к какой-то немке религиозной. Она его в церковь водила все время, а когда уезжать – всем другим джинсы подарили, плеер кому-то, магнитофон, а она ему – пачку печенья. Ну, все конечно, с пониманием отнеслись, поделились, кто чем мог.
И третий момент. Вас там будут расспрашивать, ясное дело, про то, что у нас происходит, как люди живут, и тэ дэ, и тэ пэ. Так вот, чтоб глупости не говорили, вроде того, что ездите в Минск за колбасой и так далее. Все понятно? Сопровождать вас будет Петренко Игорь Сергеевич, прошу любить и жаловать.
Бородатый дядька встает, кивает.
– Только будет он без бороды – как на фото в загранпаспорте. Ну, удачно вам съездить.
* * *
Самолет снижается. Видны домики, крытые черепицей, едущие по автобану машины. Все – маленькое, как игрушечное. Оля, не отрываясь, смотрит в окно. Я, чтобы больше увидеть, прижимаюсь к ней слишком близко. Она не обращает внимания.
Оля учится на филфаке нашего пединститута, старше меня на год. Я приметил ее еще в Минске, когда она старалась отколоться от могилевской группы, показать, что не с ними. Я ее понимаю – слишком много колхозников и идиотов.
* * *
Автобус везет нас в Гамбург на мюзикл «Кэтс». С некоторыми едут «гостевые родители», моя Дорис и Олин Хельмут. Мы с Олей сидим на одном сиденье, Хельмут и Дорис – тоже вместе, через проход.
В начале салона Катя развлекает народ:
– А теперь я исполню вам песню голосом нэпманской шлюхи…
Она начинает пытаться петь. Хельмут, наклонившись к нам с Олей, что-то говорит. С небольшой задержкой я понимаю:
– Эта девушка что, пьяна?
Оля пожимает плечами и улыбается. Она говорила, что Хельмут – хороший семьянин и отец, что они втроем, с его трехлетним сыном играют во всякие игры.
* * *
Возвращаемся из Гамбурга. «Кэтс» не произвел на меня впечатления вообще. Дядьки и тетки в кошачьих шкурах танцевали и пели на непонятном немецком, было похоже на советские мюзиклы по телевизору. А Оле понравилось, она даже подходила в антракте к сцене, где актеры давали автографы, и главный кот расписался ей на билете.
За окнами куски леса чередуются с одинокими домами. Выезжаем на равнину. На небе – почти полная луна и клочья серых облаков.
Оля говорит:
– Представь себе, что все это происходит много лет назад, и где-то там, за теми холмами, живут первобытные люди, которые охотятся на мамонтов…
Это первая глупость, которую она говорит за все время поездки. Я не слушаю, просто смотрю в окно. По другой стороне автобана, двигаясь нам навстречу, пролетают машины с зажженными фарами.
Оля трогает мою руку, медленно проводит по ней своей ладонью, потом берет средний палец и начинает сжимать. Я придвигаюсь поближе, тянусь губами к ее лицу. Она отстраняется.
– Я не хочу здесь, при всех…
– Ну а где?
– Не знаю.
Она пожимает плечами.
– Придумай что-нибудь.
* * *
Постучавшись, Дорис заходит в комнату.
– Вова, тебя к телефону.
Я подхожу к аппарату в прихожей.
– Алло?
– Алло. Это Оля. Мне надо поговорить. Срочно. Сможешь выйти сейчас?
– Да, конечно.
– Это буквально на полчаса. Еще успеешь собраться. На площади возле ратуши, хорошо?
– Хорошо.
На площади – овощной рынок. Немецкие крестьяне, стоя в кузовах своих грузовиков, продают зелень, картошку и помидоры. Ночью резко похолодало, у меня мерзнут уши.
– Ты извини, – говорит Оля. – Мне просто не с кем больше поговорить, ты же знаешь… В общем, Хельмут предложил мне вчера семь тысяч марок за то, чтобы я с ним спала.
– Что, серьезно?
– Ну, а как – в шутку, что ли? Ингрид с Руди куда-то ушли, и он постучал ко мне в комнату. Просил, умолял… А потом предложил семь тысяч марок… Вот во сколько меня оценил…
– Сука он бюргерская. Хочешь, я разобью ему морду?
– Ты что? Ни в коем случае. И вообще никому – ни слова. Я тебе доверяю, поэтому и рассказала… Я не могла держать это в себе, надо было кому-то сказать.
– Не бойся, я никому не скажу.
Оля прижимается к моей куртке, я глажу ее по спине. Сегодня в четыре часа мы улетаем домой.
* * *
– Ребята, помогите там нашим! Игорю из иняза подарили три телевизора, надо помочь донести, – говорит Петренко. В Германии он жил с минской группой.
Антон из Витебска затягивается сигаретой, презрительно ухмыляется.
– Не, я чего-то не понял. Ему подарили три телевизора, а мы их должны таскать? Или, может, он один нам отдаст – на всех, по запчастям?
Я иду вслед за Петренко.
Игорь – высокий, в очках, с длинными волосами – стоит в начале перрона. У ног – три больших сумки и огромный рюкзак. Я хватаю одну из сумок, Петренко – вторую. Игорь берет остальное.
В расстегнутой сумке – действительно телевизор, правда, судя по виду, не новый.
* * *
В купе – Игорь, Антон, я и Оля. Игорь рассказывает:
– Мы с хозяевами ездили в Дортмунд, на запись «Петерс Поп Шоу» – его даже у нас на Новый год покажут. Билеты – по семьдесят марок.
– И кто там выступал в этом году? – перебивает Антон.
– Много кто. Для меня главное – «Депеш Мод».
– Что, серьезно?
– Да.
– И что они пели?
– Несколько песен из последнего альбома, потом прошлись по старым хитам.
– Не, ну это вообще… Я бы несколько лет жизни отдал за то, чтоб туда попасть…
– Я устала, – говорит Оля. – Может, давайте ложиться?
– Хорошо, мы выйдем, – говорит Игорь. – И минут через пять вернемся. А ты пока располагайся.
Стоим в тамбуре. Игорь с Антоном курят.
– Я, конечно, фигею, – говорит Игорь. – Вот это – настоящая жизнь, не та жопа, в которой мы существуем. У меня там голова никогда не болела, живот никогда не болел, вы прикидываете?
– Да, Германия – это круто, – говорит Антон, затягиваясь сигаретой. – А из пластинок везешь что-нибудь?
– Да, конечно купил “Violator” «депешей».
– Его я тоже купил. А что еще?
* * *
«Икарус» едет по Москве. Темно, почти ночь. Уличные фонари светят через один. В вывеске «булочная» горят только три первые буквы.
Сзади Игорь болбочет:
– Нет, я просто в трансе… Я теперь понимаю, когда Гребенщиков говорит в интервью, что приезжает из-за границы и неделю пьет беспробудно… Я тоже приеду домой и буду пить, потому что просто вообще…
Я беру руку Оли, сжимаю, поворачиваюсь к окну и смотрю на окна домов, закрытые занавесками. Оля забирает руку.
* * *
Утро. Минский вокзал. Воняет гарью и мазутом. По засранному перрону лениво катит тележку одинокий носильщик в замасленной телогрейке. Я выхожу из вагона, подаю руку Оле. Она, спускается по ступенькам, крепко держится за меня. К ней подскакивает невысокий чувак с редкими усиками. Они обнимаются и целуются.
Отцепившись от чувака, Оля говорит:
– Знакомьтесь. Это – Вова, а это – Вадим.
Мы жмем руки. Вадим ниже меня, одет в совковую серую куртку и коричневые брюки.
– Ну что, на автовокзал? – спрашивает Вадим.
– Нет, нам сначала в комитет комсомола – забрать паспорта, – говорит Оля. Мы сдавали советские, когда ехали, и сейчас нам должны их вернуть. А заграничные надо сдать.
Идем к метро. Вадим тащит Олину сумку, я – свою. Она говорит ему:
– Ну, я потом уже все расскажу – дома. Чтобы не повторять одно и то же сто раз, хорошо?
* * *
Отдираю фотографии от полированных пластин электроглянцевателя. На одной – Оля, она в одном платье: в тот день было очень тепло, мы ездили в парк аттракционов на окраине Бремена. Я катался на какой-то штуке, где кабина с людьми вращалась вокруг своей оси, и в какой-то момент мы зависли вверх ногами. Я боялся, что из кармана посыплется мелочь. Потом я фотографировал Олю на фоне светящихся балаганов.
На другой фотографии мы вчетвером – я, Катя, Оля и Клаус, сын моих «гостевых родителей». Он некрасивый, со скобой на зубах и обезьяньей челюстью.
Я беру трубку, набираю номер Оли.
– Алло, здравствуйте, а Олю можно?
– Привет, это Оля.
– А… Я тебя не узнал. Это Вова. Я напечатал вот фотографии, мог бы как-то тебе передать… Можно завтра встретиться в центре…
– Нет, завтра не выйдет. Завтра я выхожу замуж…
– Извини, не знал. Ну, я тебя поздравляю.
– Спасибо. Ты звони потом, обязательно, хорошо?
– Да, хорошо.
* * *
В аудиторию заходит Илья Николаевич Литвинюк – препод философии. За окном торчит громадина Дома советов. Моросит дождь. Литвинюк невесело улыбается.
– Да, такое впечатление, что мы медленно, но верно движемся к диктатуре.
– Чего это вы так думаете? – спрашивает кретин Фальковский, золотой медалист деревенской школы, директор которой – его отец.
– Ну, не один я так думаю… Вон, по телевизору всякие люди про это уже говорят. Так что, не удивлюсь, если к концу учебного года ваш староста будет вставать и докладывать в полувоенной форме о том, что группа готова к занятию.
Староста, «армеец» Валькович, неопределенно хмыкает.
– А вообще, у меня к вам такое объявление, – говорит Литвинюк. – В институте решили делать газету. Называться будет «Инженер», печататься у нас же на ротапринте, и распространяться среди, по-казенному говоря, профессорско-преподавательского состава и студентов. И меня назначили главным редактором. Поэтому предлагаю тем, кто хочет попробовать себя на ниве журналистики, не стесняться и подойти ко мне после пары. Договорились?
Некоторые кивают.
– А сейчас чем хотите заняться? Древнегреческой философией, или обсуждением актуальных тем?
– Обсуждением! – раздаются несколько голосов.
У нас с Литвинюком не было еще ни одной «нормальной» пары – мы все время говорим с ним «за жизнь».
* * *
На полке коммерческого отдела в универсаме «Габрово» – бутылки водки «Столичная» и ценник: «пятнадцать рублей, без талонов».
– Ну что, берем одну «банку»? – спрашивает Рыжов.
– А ты что предлагаешь – сразу две? – Рацкевич хохочет.
Я отдаю ему пятерку, он сует деньги продавщице.
Стоим во дворе серой сталинской пятиэтажки. Бутылка в руках у Рыжова – он только что сделал глоток.
– Пятнадцать – это еще ничего, – говорит Рацкевич. – Скоро сделают тридцать, а может и больше. Все будет дорожать раза в три, скорей всего, с нового года.
Я спрашиваю:
– Откуда ты знаешь?
– Мне мать говорила – им в райкоме недавно сказали. Но по секрету, чтоб всем подряд не болтали, а то старики всю муку скупят и сахар – вообще в магазинах будет пустец.
* * *
Глаза замдекана Дымковича бегают. Он смотрит то на меня, то в окно.
– Значит, решил заняться журналистикой?
– Да.
– И что за тема? Зачем надо брать у меня интервью?
– Ну, редактор сказал – Илья Николаевич – что интересно было бы сделать два интервью – с человеком, который вступает в КПСС, и с тем, кто вышел из партии…
– И какие ко мне вопросы?
– Ну… В-общем, основной вопрос, почему вы решили сейчас вот вступить в партию?
– Потому что идет борьба, можно сказать, за КПСС в обновленном составе, за то, чтобы в партию пришли новые энергичные люди, которые будут принимать решения… Скажем так, не только проводить в жизнь линию Политбюро, но и выдвигать инициативы…
У Дымковича нос с горбинкой и довольно длинные волосы сзади. В институт он приезжает на новой «восьмерке» кофейного цвета – на такой же ездит декан и второй его зам, Курченко.
Последний раз я приходил к Дымковичу летом, за разрешением на поездку в Германию. Он посмотрел на меня и сказал:
– Ну, ты вроде и сейчас неплохо одет, зачем тебе еще ехать?
На мне были дешевые польские джинсы-«мальвины» и черная майка с надписью красными буквами «Chanel», тоже из Польши. Дымкович поулыбался и подписал заявление.
* * *
Кто-то хлопает меня по плечу сзади. Это – Вадим.
– Что, тоже в четвертый корпус?
Я киваю.
– А что за пара?
– Электроника.
– “Шляпа” ведет? Ну, Акуленко?
– Да.
– Помню урода. Он у нас тоже вел. Доколупался что-то до меня, курсовую раза три переписывал. Ну, сдал в конце концов, и по экзамену он вписал мне тройбан – и отлично, мне больше не надо. Госоценка! Зато теперь никогда не здороваюсь с ним.
Мы подходим к четвертому корпусу. Он новый, построили только в прошлом году, но штукатурка на фасаде уже обвалилась.
– Ну, давай, – говори Вадим.
Мы жмем руки.
– Давай. Оле – привет!
– Обязательно.
Курск
15/08/2000, 17:04
Офис. Я подхожу к окну. С кондиционера на пятом этаже капает вода.
Боб говорит мне, просматривая свои имэйлы:
– Надо лететь в Мурманск, писать статью про затонувшую подводную лодку.
– Зачем нам это? Мы что – крупная газета? Сделаем материал по сообщениям агентств, по теленовостям – как всегда.
– Нет, надо ехать. Все туда едут – все телеканалы, все радиостанции, все газеты, даже самые мелкие. Кто не напишет про это – останется в жопе. Мы должны ехать.
– Что, вдвоем?
– Да.
– А как ты объяснишь Лондону, зачем ехать вдвоем? Они заноют, что дорого.
– Я не говорю по-русски.
– Тогда давай поеду я. Пришлю оттуда статью по мэйлу, а ты ее отредактируешь и отправишь в Лондон.
– Нет, я тоже должен ехать, это – очень особое событие. Важно для карьеры журналиста. Ты что – не понимаешь?
Боб говорит секретарше Насте, чтобы она заказала нам с ним билеты на ближайший рейс до Мурманска. Я, Боб и она – весь персонал московского бюро газеты. Зачем нужна Настя, я не понимаю. По-английски она говорит на уровне средней школы – закончила ее в этом году, – печатает одним пальцем, сообразительности никакой. Только миленькое детское личико и готовность в любой момент потрахаться с Бобом на диване во второй комнате.
Билеты есть только на субботу, до этого все разобрано. Настя звонит в гостиницу, бронирует нам двухместный номер – одноместных нет. Боб кривится.
– Я не хочу нюхать твои российский носки.
– А я – твои английские.
18/08/2000, 17:21
Шереметьево-1, бар. Боб стоит у стойки с двумя здоровыми мужиками. На стойке – пластиковые стаканы от пива, разорванные пакеты чипсов. Я подхожу.
– Привет, – говорит один мужик. – Мы с Варшавы. А матка у меня русская, я говорю по-русски.
Поляки суют мне руки, я жму их, хлопаю по плечу Боба.
– Тоже летите в Мурманск?
– Да.
– Пошли тогда, уже посадку объявили.
После регистрации выпиваем с Бобом по пиву. Поляки куда-то пропадают.
В самолете мое место посередине, у Боба – возле прохода. Около окна – девушка в черном свитере.
После взлета она спрашивает:
– А вы что – иностранцы?
– Боб – иностранец. Англичанин. А я – русский. Ты по-английски говоришь?
– Не-а. А он по-русски?
– Тоже нет.
Девушек всегда больше интересует Боб. Англичанин все-таки, денег море, можно сходить в ресторан, потом в бар, а потом, само собой, – к нему домой, если он к тому времени не вырубится. Но сейчас он дремлет, откинувшись на спинку сиденья – в аэропорту выпил не меньше двух литров пива.
– А как тебя зовут?
– Анна. А тебя?
– Вова.
– Очень приятно.
– Взаимно. Ты из Мурманска?
– Нет, из Мончегорска. Это недалеко, всего 150 километров. Была в Москве в командировке. А вам зачем в Мурманск?
– Мы – журналисты. Писать статью про «Курск».
– А-а-а.
Стюардесса везет по проходу тележку с бухлом, случайно толкает Боба. Он открывает глаза и говорит:
– Давай купим бутылку мартини.
– Зачем?
– Угостить девушку.
– Ты мартини будешь? – спрашиваю я у Анны.
– Нет, я за рулем. У меня машина на стоянке в аэропорту.
– Ясно.
Я перевожу Бобу, он закрывает глаза и отрубается.
18/08/2000, 19:33
Самолет едет по полосе. Анна говорит:
– Давайте, я вас подвезу. Вам в какую гостиницу?
– «Мурманск».
– Почти что по дороге.
Выходим на летное поле. Холод собачий. Я не подумал, что Мурманск севернее Москвы, и полетел в одной рубашке.
Идем мимо облезлого здания аэропорта к стоянке. Сквозь асфальт пробивается чахлая трава. Автостоянка – на отшибе, выглядит пустынно.
– Сейчас будет прикол, если машину угнали, – говорит Анна и улыбается.
Машина на месте – почти новая «десятка». Мы садимся. Боб немного протрезвел. Он спрашивает меня:
– А где поляки?
– Откуда я знаю, где поляки? И зачем они тебе?
Анна говорит:
– Только я должна вас предупредить – я еще неопытный водитель, поэтому езжу всегда по правилам. А там есть одно место, где все едут с превышением, и кто сзади, на меня злятся.
За окнами – холмы и желтеющие деревья. Боб спит, Анна старательно ведет машину.
Сзади кто-то долго сигналит. Нас обгоняет добитый «фольксваген», водитель показывает «fuck».
– Ну вот, я же вам говорила…
Въезжаем в город. Замусоренные улицы, пятиэтажки с облупившейся краской. Нелепо одетые люди. Здесь, наверное, жутко скучно.
Останавливаемся у гостиницы. Снаружи – обычная кирпичная пятиэтажка. Анна пишет на бумажке свой телефон.
– Только это – рабочий. Домашнего у меня нет. Нужно сказать, чтобы позвали Анну из отдела финансов.
Я кладу бумажку в карман. Анна по очереди протягивает нам руки.
– Ну, приятно было познакомиться. Звоните, если будет время.
Боб дежурно улыбается своей «западной» улыбкой.
18/08/2000, 21:02
Поднимаемся в номер. Совковая тумбочка, две кровати с мятыми покрывалами. Зато в ванной – импортный унитаз и смеситель.
– Я ожидал, что будет хуже, – говорит Боб.
– Ты всегда ожидаешь хуже.
– Давай сегодня никуда не пойдем. Начнем завтра с утра.
– А сегодня и идти некуда, сейчас стемнеет.
Я включаю телевизор. Новости. «Курск». Спасательные работы осложняются плохими погодными условиями.
Боб не понимает русского и начинает болтать.
– Наши английские журналисты – говно и хуесосы. Есть только один хороший – он на пресс-конференции спросил у Блэра: «Почему вы так радушно принимали Путина, который замарал себе руки чеченской кровью?»
– А чем твой Блэр лучше Путина?
– А я не говорю, что лучше. Одинаковые подонки.
– Нет, говоришь. И вообще, какое вам – англичанам – дело до того, что происходит в Чечне, а? Вам что, Северной Ирландии мало? Хули вы всюду лезете?
– Северная Ирландия – часть Соединенного Королевства.
– А Чечня – часть России.
– Ничего подобного. Россия просто пытается подчинить ее, а Чечня ведет освободительную борьбу.
– Слушай, ты полтора года в России, а еще не научился говорить по-русски. Но зато ты уверен, что понимаешь то, чего мы не понимаем. А мы все, по-твоему, дураки, да?
– Нет, но в России нет такой долгой демократической традиции, как на Западе…
– Засунь ты в жопу свою демократическую традицию…
– …и вы еще не осознали ценности гражданского общества.
– А ты уверен, что оно нам нужно, ваше гражданское общество?
Я больше не хочу с ним разговаривать. Выключаю телевизор, сбрасываю шмотки и ложусь. На белом пододеяльнике несколько зашитых дырок.
Боб говорит:
– Я пойду в бар.
– Хорошо. Ключ только один, пусть останется у меня. Постучишь, когда вернешься. Боб выходит, хлопнув дверью. Я засыпаю.
Звонок телефона. Просыпаюсь, хватаю трубку.
– Алло?
– Добрый вечер. Извините за беспокойство. Не хотите ли познакомиться с симпатичными девушками?
– Иди в жопу.
Бросаю трубку, поднимаюсь и иду в туалет поссать. За входной дверью шум.
– Джон, дай мне еще пятьдесят долларов, – говорит женский голос.
Я ложусь.
19/08/2000, 8:35.
Боб еще спит. Он приперся в четыре утра, пьяный в жопу. Я трясу его за плечо.
– Пошли завтракать.
Спускаемся в кафе, берем себе по яичнице-глазунье с сосисками. Худая прыщавая девушка лет восемнадцати собирает со столиков грязную посуду.
– Скажи ей, что если она поднимется сейчас со мной в номер и отсосет у меня, я дам ей пятьдесят баксов, – говорит Боб.
– С чего ты взял, что она пойдет? Она не проститутка, она здесь официанткой работает. Насчет проституток никаких проблем – мне вчера три раза звонили.
– Меня проститутки не интересуют. Хочу с этой.
– Нет, ты объясни – с чего ты взял, что она у тебя возьмет?
– Пятьдесят баксов – большие деньги. Она здесь столько зарабатывает за месяц.
– Не буду я ей такое предлагать, хочешь – сам и предлагай.
Доедаем, поднимаемся в номер. Я сажусь на телефон. Чтобы попасть в Видяево, откуда ушла лодка и где сейчас родственники подводников, нужно специальное разрешение из генерального штаба, из Москвы. Для этого нужно отправить туда запрос по факсу. Насти в офисе нет – воскресенье. Придется отложить на завтра.
– Ну что, поехали на вокзал? – спрашивает Боб.
– А что там делать? Давай лучше останемся, посмотрим по телевизору, как разрезают лодку. На РТР прямая трансляция.
– Нет, это все ерунда, это будет на всех каналах. Нам нужны родственники, нам нужно сделать статью «человеческого интереса».
– Ладно, поехали.
Я беру диктофон, Боб – свою навороченную «мыльницу», и мы спускаемся вниз. В баре сидят поляки, пьют пиво. Кроме них – еще человек десять иностранных корреспондентов. Большинство их и все русские журналюги живут в другой гостинице.
Ждем троллейбуса. Через дорогу, около универмага, стоят цепью поперек тротуара валютчики в кроссовках «рибок» и теплых куртках «колумбия».
На вокзале – тоже толпа журналюг, в основном – иностранцы. Трое офицеров-подводников с распечатанными на принтере бумажками «Курск» встречают родственников. Еще один – с такой же бумажкой, но в гражданском, в джинсовой куртке. Я подхожу к нему, спрашиваю:
– Извините, а кто у вас там, на «Курске»?
– Боевые друзья.
– Как по-вашему – спасут их?
– Мы все на это надеемся.
Боб фотографирует его, показывает, как развернуть бумажку, чтобы лучше получилось. Мужик смотрит на нас с презрением.
Холодно. Мы покупаем в киоске у вокзала помойный кофе, согреваемся.
Подходит поезд, офицеры спускаются на перрон, толпа журналистов – за ними. Некоторые остаются, в том числе мы. Все равно вести их будут через вокзал, другого прохода нет, а автобус с табличкой «Курск» припаркован на привокзальной площади.
Офицеры ведут худого деда, один несет его чемодан.
Сзади бегут журналюги, на ходу орут:
– Что вы чувствуете, что ваш сын там? Как вы все это принимаете?
Дед молчит. Один офицер на ходу снимает фуражку, вытирает платком лысину.
Мы идем за ними в толпе корреспондентов. Деда доводят до автобуса, сажают и закрывают дверь. Бредем назад к вокзалу.
Я смотрю на расписание: прибытия поездов нет до шести вечера. Возвращаемся в гостиницу.
В баре поляк рассказывает:
– Мы поймали машину, ехали на пункт. Сказали – документа нет, назад.
Мы с Бобом выпиваем по пиву и поднимаемся в номер.
На РТР разрезают какой-то отсек «Курска». Та же самая картинка – на СиЭнЭн и других каналах.
Я закрываю глаза и вырубаюсь.
19/08/2000, 18:16
Вокзал, прибыл какой-то поезд. Подводники ведут заплаканную женщину. У нее на руках – ребенок.
– Кто у вас там?
– Муж, капитан третьего ранга…
– Что вы чувствуете?
Она начинает плакать. Журналюги похожи на шакалов, которые бросаются на падаль. Мне противно.
– Пошли в гостиницу, больше поездов сегодня не будет, – вру я Бобу.
19/08/2000, 22:14
Боб тусуется в баре, а я смотрю телевизор, хотя это бесполезно – уже понятно, что никого не спасут. Я надеваю рубашку и спускаюсь вниз.
Боб заказывает мне и себе по пиву. Бар постепенно наполняется иностранными журналюгами.
– Я разговаривал с парнем из Ассошиэйтед Пресс, – говорит Боб. – Он сегодня съездил в Видяево и побеседовал с родственниками.
– У него было разрешение?
– Не было. Разрешение есть только у РТР. Он нашел таксиста, которому разрешен въезд в Видяево, дал ему сто долларов, и он провез его в багажнике. Он поговорил с родственниками, сделал отличную статью «человеческого интереса».
– Неужели ты не понимаешь, что родственникам сейчас не до этого, что сейчас просто некрасиво их дергать, а?
– А что здесь такого? Людям интересно прочитать про них.
– Прочитать про то, как им херово? Чтобы какой-нибудь сраный обыватель прочитал и порадовался, что, по сравнению с ними, он счастлив?
Боб не отвечает. Я молча допиваю пиво и беру нам еще по одному.
– Смотри, – говорит Боб. – Это Кевин. Я и не знал, что он в России. – Он показывает на длинного чувака с бритой головой и сумкой фотоаппаратуры. Мы работали в одной газете шесть лет назад. Об его лысую голову разбито немало пивных бокалов.
Боб встает и подходит к Кевину. Они обнимаются.
20/08/2000, 02:02
Я сижу в баре и болтаю с проституткой. Ее зовут Катя.
– Как тебе нравятся журналюги?
– Вообще не нравятся. У них нет денег или они жмутся.
– А кто не жмется?
– Бизнесмены.
– Журналисты все бедные.
– Не надо ля-ля. Они здесь по пятьдесят долларов за ночь пропивают.
– Это от безысходности. Нас никуда не пускают, вот мы сидим и бухаем.
Я думаю над тем, пригласить ее в номер, и в конце концов решаю, что нет смысла: слишком много выпил. Я встаю с круглого высокого стула и говорю:
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Катя криво улыбается.
Боб сидит за одним столиком с Кевином и поляком.
– Поехали играть в бильярд! – орет он мне.
– Куда?
– Она знает. – Боб кивает на проститутку с черными крашенными волосами.
– Ладно, поехали.
20/08/2000, 02:44
В бильярдной – никого, кроме нас пятерых. Проститутка сидит на стуле и курит. Мы играем в бильярд по парам: я с поляком против Боба с Кевином. Мы дуем.
В перерыве между партиями Кевин берет в баре бутылку водки «Русский стандарт» и разливает.
20/08/2000, 04:31
Частник подвозит нас до гостиницы, Боб сует ему пятьсот рублей. Я вылезаю из машины и сразу падаю. Вставать не пытаюсь, ползу по ступенькам на карачках.
20/08/2000, 12:46
Сегодня Боб улетает. Статью он написал, но хочет выжать из поездки максимум. Он инструктирует меня:
– Пойди на улицу с диктофоном, поспрашивай у людей, что они думают про все это. А в шесть часов, ты говорил, должен прибыть самолет с родственниками – поезжай в аэропорт, вдруг удастся с ними поговорить. И тогда завтра можешь вылетать утренним рейсом. Хорошо?
– Хорошо.
20/08/2000, 15:31
Боб садится в такси и уезжает в аэропорт, а я иду в авиакассу подтвердить вылет на завтра. Опрашивать никого не собираюсь, если он не забудет – сочиню все сам.
В авиакассе – ни одного человека. Вылет на завтра подтверждают: места есть, большинство журналюг улетели сегодня.
20/08/2000, 22:12
Сижу в баре, пью третий стакан пива. Завтра часов в одиннадцать буду в Москве. Надоел уже этот сраный Мурманск.
21/08/2000, 04:11
Просыпаюсь на полу в своем номере еще толком не протрезвевший. Рука – в трусах, ладонь вымазана засохшей спермой.
Снова засыпать нельзя – просплю рейс.
Политика
Я выхожу из общаги – черные джинсы, кожаная куртка, бело-красно-белый платок на шее. Сегодня – демонстрация против Лукашенко. Иду один – соседи по комнате динамят мероприятие. Валяются на кроватях и плюют в потолок, потому что денег на водку нет. Козлы.
Навстречу – скучный задроченный народ. Им нет дела ни до политики, ни до всего остального. Только бы купить кусок колбасы, сожрать и засесть на весь вечер у телевизора, смотреть тупые сериалы. Мне их не жалко.
Сбор на площади Якуба Коласа. Издалека вижу толпу и бело-красно-белые флаги. Узнаю чуваков с факультета МО, здороваюсь. Мы стоим, курим, ждем, пока подтянутся еще люди.
Впереди кто-то дает команду – вперед. Идем по тротуару к оперному театру – там разрешено провести митинг. По проезжей части нельзя – вдоль тротуара стоят ОМОНовцы, ждут, чтобы кто-нибудь отбился от колонны. Не дай бог – отволокут во дворы и отобьют почки.
Со мной в колонне – чуваки с других факультетов, наших сегодня нет вообще. Мы орем: «Ганьба», «Луку за краты» и «Жыве Беларусь». Прохожие косо смотрят на нас: мы им мешаем идти по своим поганым делам, им приходится прижиматься к домам, пропускать нас.
Народу мало – максимум тысяча. Подойдут еще прямо на митинг, но мало. Такой колонной особо не погудишь. Собрать бы тысяч десять-пятнадцать, тогда ни ОМОН, ни менты ничего бы не сделали. Хоть на Администрацию президента иди.
Подходим к оперному. Там около сотни наших с флагами и плакатами «Жыве Беларусь», но еще больше ментов и ОМОНовцев. Откуда они только берутся? Как с мафией воевать, так их нет, а как оппозицию давить – все тут как тут. В автобусах – тоже ОМОНовцы. Сидят, ждут, играют в карты, смотрят в окна на нас.
Митинг начинается. Возле нас бегает журналистка – она была на прошлом митинге, и я ее раза два по «ящику» видел. Кричала что-то про демократию и свободу слова. Лет тридцать, одета по фирме.
Два мента, майор и старлей, смотрят на журналистку. Майор говорит:
– И эта опять здесь… Чмошная, бля, вафлями закиданная. Каждый раз ждет момент, чтоб залупнуться. Думает, сука, что если журналюга, то не тронем. Раз заволокли в автобус, дали пизды. Потом, правда, вони столько было – свобода слова, пресса, хуе‑мое. Еле отбрехались.
– Она замужем?
– Какое там замужем? Развелась. С такой сукой ни один мужик жить не будет.
– Да, не говори ты.
Журналистка подходит ко мне.
– Добрый день. Светлана Рябова, газета «Минский курьер». Можно задать несколько вопросов?
– Да, конечно.
Она достает из сумки диктофон, сует мне под нос, жмет на кнопку.
– Сначала представься. Как тебя зовут, где ты учишься или работаешь?
– Антонович Сергей. Учусь на третьем курсе БГУ, факультет психологии.
– Скажи, почему ты пришел на сегодняшнюю акцию?
– Ну, как почему? Чтобы выразить свой протест против политики правящего режима. Идет обнищание народа, экономика загнивает, а чиновники обогащаются.
– А насколько, по-твоему, такие уличные акции могут быть эффективны в борьбе с режимом?
– Не очень эффективны, потому что ходит мало людей. Если бы ходило больше, то власть бы нас боялась и что-нибудь делала. А так – прислали милицию и ОМОН и могут ни за что не волноваться.
– А как ты считаешь, чем объясняется низкая политическая активность молодежи, студентов?
– Ну, людей сейчас мало интересует политика. Большинству надо только денег побольше и развлекаться, а на политику им как бы… положить.
– А они что, не видят связи между политической ситуацией в стране и уровнем жизни?
– Наверное, не видят. Не знаю.
– Хорошо, спасибо.
Она выключает диктофон и уходит. Я,вроде, все правильно сказал. Пусть бы вставила в статью. Но если газета попадет к декану… В том году выгнали троих с МО за митинги – так их сейчас в Прагу пригласили учиться. Бесплатно. Повезло парням. Чуваки с их потока говорили – им там еще и бабки платят, нормальные причем: на пиво хватает.
Митинг кончается. Главные оппозиционные политики бочком выбираются из толпы и садятся в свои тачки, чтобы отвалить, пока не началась какая-нибудь фигня. Часть народу тоже сваливает, кроме самых активных, в том числе нас, студентов. Кто-то предлагает идти на проспект и к площади Независимости. Народ стремается: по проспекту идти не разрешали, а значит менты имеют право всех свинтить. Или сразу не свинтят, а подождут, пока разойдемся, и повяжут по одному. Но это фигня. Гулять так гулять.
Нас остается сотни две. Мы беремся за руки, чтоб менты не выдергивали по одному, и идем к проспекту.
Менты идут за нами и по бокам, но молчат и никого не трогают – значит, не было приказа. Недалеко – те самые майор и старлей. Откуда-то вылазит Рябова, подваливает к майору.
– Добрый день. Светлана Рябова, газета «Минский курьер». Разрешите задать несколько вопросов?
Мент отмахивается.
– Отойди, не до тебя тут.
– Как это отойди? Как это не до меня? Как ты разговариваешь, во-первых, с женщиной, а, во вторых, с журналистом, осел?
Несколько наших останавливаются посмотреть, что будет. Я тоже. Мы подходим поближе. Остальные притормаживают, поворачивают головы.
– Иди лучше отсюда, а то счас в машину затянем – узнаешь, как права качать.
– Да ты – урод, знаешь ты это? – орет журналистка. – Ты – грязь, рвань, с тобой ни одна нормальная женщина не ляжет, ясно?
Майор замахивается на нее кулаком. Я подскакиваю и бью ему ногой по яйцам. Он приседает, остальные менты кидаются на нас. Отбиваться нечем – палок нет, и выломать тоже нечего – ни плиток, ни забора. Мы рвем во дворы. Из автобусов уже выскакивают ОМОНовцы с дубинками: дождались, наконец, своего часа. Сидели, скучали в автобусах, а сейчас можно помахать дубинкой, сломать кому-нибудь пару ребер.
На ходу вижу, как двое ментов схватили Рябову и волокут к автобусу. Она махает ногами и руками, старается в кого-нибудь попасть. Да, не повезло тетке. Но ей все равно ничего не будет – подержат полчаса и отпустят. А вот если меня повяжут, то это жопа: отобьют почки и дадут пять суток «за участие в несанкционированном митинге и сопротивление властям».
Забегаю в арку. Двор, машины, гаражи. За мной – еще несколько наших, сзади – ОМОНовцы. Прячусь за гаражами. Жутко хочется срать – от страха, само собой. За гаражом уже лежат две высохшие кучи говна. Я пристраиваюсь, чтобы в них не наступить, снимаю штаны. Будет, конечно, прикол, если ОМОНовцы заглянут за гаражи и заметят меня в таком виде.
Во дворе – шум, крики. Кого-то молотят, он орет. От моей кучи говна поднимается пар. Я вытаскиваю из кармана листовку «Беларусь у Эуропу, Лукашенка – у жопу». Мы такие брали у Саковича с пятого курса и потом разбрасывали в аудиториях. У меня осталось штук десять. Вытираю листовкой жопу, подтягиваю штаны и тихонько выглядываю из-за гаража.
Два ОМОНовца накинулись на лысого дядьку в очках, с кожаной сумкой на плече и лупят дубинками по почкам. Дядька орет, как резаный. Сумка медленно соскальзывает с плеча на землю. ОМОНовцы уволакивают мужика.
Больше во дворе никого. Выжидаю еще минут пять и выхожу из-за гаражей. Темнеет. Я подхожу к сумке, заглядываю внутрь. Две бутылки водки. И все. Никаких документов или бумаг, ничего. Можно забирать и нести к чувакам в общагу. Мы победили! Лукашенко – в жопу!
Брестская крепость
За окном автобуса мелькают поля, деревянные домики, коровники и силосные башни.
Классная берет микрофон, стучит по нему, дует.
– Слышите меня, ребята?
– Да!
– Хочу еще раз напомнить наш план на сегодня. Едем, пока не станет темно, останавливаемся в лесу на ночлег, ставим палатки, ужинаем и ложимся. А завтра с утра выезжаем, чтобы часам к двенадцати прибыть в Брест.
– А картошку печь будем? – спрашивает Синицына.
– Да, конечно, и картошку печь, и сало жарить… А вот вы помните, ребята, сколько лет назад была оборона Брестской крепости?
– В сорок первом, значит сорок шесть лет назад! – кричит выскочка Кутепова.
Онищенко говорит мне:
– Пацаны взяли «смагу». Будешь пить?
– Не, я не пью.
– Что, не куришь и не пьешь? Здоровеньким помрешь, да? А поебаться хочешь? Мы не курим и не пьем, только девок мы…
Нестеренко поворачивается к нам.
– Онищенко – ты такой уже пустомеля…
– Чего это я пустомеля?
– Сам знаешь.
– А хочешь, докажу, что не пустомеля? – Он улыбается. – Хочешь попробовать?
Нестеренко фыркает, отворачивается.
Онищенко наклоняется мне к уху, шепчет:
– Знаешь, с кем можно из наших баб поебаться? С Колтаковой. Она уже не целка. Ее летом в деревне пацаны отработали.
– Откуда ты знаешь?
– Она сама рассказала. Что, поверил? Один ноль в мою пользу. Нет, конечно, – пацаны говорили. Короче, один пацан, типа она с ним ходила, завел к себе домой, а потом еще и друзья евоные пришли – накончали ей на пузо, на платье. А она – заяву ментам.
– И что?
– Сели пацаны. По пятнадцать лет – прикидываешь? За то, что групповая. Слушай анекдот. Судят мужика. За групповое изнасилование крупного рогатого скота… Поднимается он. У него спрашивают: а где остальные, где – группа? Я был один.
Онищенко хохочет, я улыбаюсь. Он спрашивает:
– Что понял?
Я киваю.
Стоим на поляне – я, Онищенко, Курилович, Малеев и Усаченок. Все курят, кроме меня.
Малеев говорит:
– А я там знаете, что видел? Затычки. Бабы наши меняли затычки, и старые выбросили.
– Пиздишь, – говорит Усаченок.
– Пошли – покажу, если не веришь.
Онищенко спрашивает:
– А где, в какой стороне?
– В той. – Малеев показывает в сторону леса. Онищенко поворачивается ко мне.
– Пошли посмотрим, Вова.
– Ай, неохота.
– Пошли, что ты ломаешься, как целка? – Пацаны хохочут. – Мы сейчас придем, без нас не начинайте.
– Еще сначала принести надо. – Курилович идет к палаткам.
Выходим с Онищенко на поляну. Курилович держит в руке зеленую бутылку из-под водки.
– Ну что, нашли?
– Не-а. Дай-ка шахнуть, – говорит Онищенко.
– Значит, плохо искали. Держи.
Онищенко отпивает, смотрит на меня.
– Что, может ебнешь, Вова? А то…
Я беру бутылку, подношу ко рту. В ней – мутная самогонка. Горлышко мокрое, в слюнях. Я делаю глоток, протягиваю бутылку Куриловичу. Онищенко перехватывает, делает большой глоток.
– Малый, ты что – охуел? – орет Малеев. – Хочешь один все выжрать?
– Ты говорил – еще есть вторая…
– Ну и что, что есть? А на завтра?
– Завтра возьмем пива.
– Где ты его возьмешь?
– В Бресте. Я тебе отвечаю. Иди за второй, пока Классуха не засекла, что нас нет.
Идем к костру. Онищенко дебильно улыбается, шатается, цепляется за деревья. По остальным ничего не заметно. Курилович хватает Онищенко за плечи.
– Малый, кончай выебываться. Классная засечет – всем пиздюлей ввалит, не только тебе.
– Классная… С пиздой красной…
– Сейчас договоришься… Будет тебе и с красной, и с голубой.
Бабы и Классная сидят у костра, жарят на прутиках сало. Классная говорит:
– А вот и наши мальчики… Где это вы ходите? Мы уже заскучали…
Малеев говорит:
– Мы спать пойдем… Завтра вставать рано…
– Как хотите. А то посидели бы с нами…
Нестеренко смотрит на Санину, ехидно улыбается. Она – самая красивая в классе, лучше всех одевается. Сейчас она в коричневых штроксах «Rifle» с заклепками и в серой югославской ветровке.
Онищенко тихонько поет мне в ухо:
- Два футболиста сняли бутсы,
- Легли на поле и ебутся.
Наша палатка – за автобусом. Онищенко расстегивает ширинку, сцыт на колесо. Малеев орет:
– Ты что – от водил хочешь получить?
– Водилы – пидарасы, я их завафлю…
– Смотри, чтоб тебя не завафлили, понял?
Онищенко застегивает ширинку, лезет в палатку. Курилович говорит:
– Думаете, ему так дало? Он просто выебывается. Видели – перед Классной ничего такого не говорил. Ну что, ложимся?
– Ну а хули еще делать? – Малеев плюет под ноги. – Бухла больше нет…
Малеев и Курилович лезут в палатку. Усаченок говорит мне:
– Пошли со мной – я покурю.
– Ладно.
Усаченок достает из пачки «Столичных» сигарету.
– Ты точно не будешь?
– Точно.
– Да, ты ж примерный. Ладно…
Он чиркает спичкой, прикуривает, затягивается. Со стороны костра слышны шаги. Усаченок выкидывает сигарету.
На поляну выходят Колтакова и Кутепова. Колтакова говорит:
– А что это вы тут делаете?
– Где Классная? – спрашивает Усаченок.
– Наверно, в автобус пошла, спать…
Усаченок поднимает с земли сигарету, достает коробок.
– Она что, в автобусе будет спать?
– Да.
– А почему не с вами, не в палатке?
– Это ты у нее спроси. Дай лучше сигарету.
– Ты разве куришь?
– Так, балуюсь.
Я тоже тянусь к пачке.
– И ты, Вован? Ну вы даете, примерные… Пошлите, может, погуляем? Не сцыте, не к костру. Здесь дорога есть прямо к шоссе.
Усаченок с Кутеповой идут впереди, я и Колтакова отстаем от них метра на три. По шоссе едут фуры и легковые. Я говорю Колтаковой:
– Я хотел у тебя спросить… Мне про тебя говорили…
– И кто это говорил, если не секрет?
– Секрет.
– И что они такое говорили?
– Ну, что ты… Летом, в деревне…
– Ну и что с того?
– Просто хотел спросить, правда это или нет?
– А любопытной Варваре на базаре кое-что…
Она дотрагивается до моего живота, опускает руку ниже и отдергивает – у меня встал. Колтакова хохочет.
– Никого не слушай, ясно? Одна я знаю, что там было на самом деле, но никому не скажу, если не захочу, понял?
– Понял.
– Давай лучше про что-нибудь другое поговорим. Ты после восьмого куда пойдешь, в девятый?
– Ну да, а куда еще? – я обнимаю ее рукой за талию. – А ты?
– Не знаю еще. Время есть.
– Сколько того времени? Май кончается…
– В крайнем случае, в девятый меня всегда возьмут, да?
Я медленно пододвигаю руку к ее правой груди. Она резко останавливается, сбрасывает мою руку.
– А вот это не надо, ладно? А то я сейчас пойду спать.
Подходим к автобусу. Костер потух. Водитель Миша курит у заднего колеса.
– Где вы ходите? Знаете, сколько время? Два часа ночи.
– Но вы Елене Семеновне не скажете? – говорит Кутепова. – Пожалуйста…
– Не сцыте, не скажу.
* * *
Классная говорит в микрофон:
– Сейчас все выходим и идем в крепость…
Я говорю:
– Елена Семеновна, а можно мне остаться? Я уже был в крепости… И у меня что-то голова болит.
– Ну, если голова болит… Вообще-то, откалываться от коллектива нехорошо, но ладно…
Я откидываюсь на спинку сиденья, закрываю глаза.
Стоим у фонтанчика. Через дорогу – двухэтажный универсам. Малеев дает Онищенке рубль.
– Тебе две?
– Ага.
– А ты, Вова, будешь?
– Одну.
Я даю ему две «пятнашки» и «двадцарик».
– Значит, вам троим – по две, Вове – одну, ну и себе я две. Короче, пошел я.
Онищенко подходит к двум пацанам. Им лет по семнадцать-восемнадцать. У одного на куртке – круглый значок, что на нем – отсюда не видно.
Курилович говорит:
– Зря Малого послали – надо было идти всем. А то насуют ему и бабки заберут.
Онищенко идет с местными пацанами за магазин. Курилович кричит:
– Малый!
Он не оборачивается.
– Ну что? – спрашивает Малеев. – Где пиво?
– Нету. Они как узнали, что мы с Могилева – хотели отпиздить. Позвать еще здоровых пацанов… я нас еле отмазал. Пришлось отдать деньги.
– Ты что, охуел – все деньги?
– Они обыскивали, повели за магазин и обыскивали.
– Малый, я тебя сейчас убью, на хуй. Надо было самим брать – вдруг бы продали?
Сижу возле палатки, читаю книгу – «Туманность Андромеды». Подходит Малеев.
– Вова, иди-ка сюда. Надо поговорить.
Кладу между страниц закладку, захлопываю книгу, поднимаюсь.
Выходим на поляну. Там – Онищенко, Усаченок, Курилович и Колтакова. Малеев хватает Колтакову за руку.
– Ну что, ебал он тебя или нет?
Она выхватывает руку.
– Не твое дело, понял? И только тронь меня, не дай бог…
– А ты меня не пугай…
– А я тебя не пугаю. Потом сам увидишь…
Колтакова идет к автобусу. Все смотрят на меня. Онищенко противно улыбается. Малеев говорит:
– Ты что, думаешь – самый умный, да? А мы все – дурные?
– А что такое?
– Ничего.
Он резко поднимает руку, я вздрагиваю.
– Не бойся, мы тебя бить не будем. Мы тебя немного поучим.
Курилович кричит:
– Вали его! Темную!
Стучу по двери автобуса. Открывает Классная.
– Елена Семеновна, можно я в автобусе буду спать? Мне что-то в палатке холодно…
– А почему у тебя куртка мокрая? И вся в зелени?
– Это я поскользнулся…
– Ладно, заходи…
На переднем сиденье расстелена газета, на ней – нарезанное сало, вареные яйца, хлеб, соленые огурцы.
Через проход сидят Миша, второй водитель Валера и географичка Прудникова.
Я ложусь на заднее, широкое сиденье.
Классная негромко говорит Мише:
– Хороший ученик… Мать в родительском комитете… Нельзя…
Миша что-то бурчит, шелестит бумагой. Звенят стаканы.
Натягиваю кроссовки. Ноги за ночь распухли, еле влезают. Миша и Классная спят на переднем сиденье, обнявшись. Валера и Прудникова – тоже вместе, через проход. На полу валяются две пустых бутылки от водки.
Я осторожно, чтобы их не разбудить, закрываю дверь автобуса. Холодно. Я застегиваю куртку.
Возле палатки курит Онищенко.
– Привет! – Он сует мне руку, я жму ее. – Ты где спал, в автобусе? Ладно, ты не обижайся за это. Пошли, что-то покажу…
– Затычки?
– Какие, бля, затычки? Ты что, дурной? – Он смеется.
Идем по лесу в сторону шоссе. Онищенко останавливается.
– Дай слово пацана, что никому не скажешь.
– Слово пацана.
– Дай зуб.
Я цепляю ногтем передний зуб.
Он сует руку в карман, достает значок. На нем – Томас Андерс с Дитером Боленом и надпись «Modern Talking».
– Я вчера у пацана купил.
– За сколько?
– За четыре.
– Значит, они не забрали у тебя деньги?
– Нет. Но ты мне зуб дал, что никому не скажешь. Все, пошли назад.
Соседка
Стою на балконе. Двор почти не виден из-за зелени деревьев. У подъезда тормозит «форд», почти новый – лет пять максимум. Выходит Юля с пятого этажа – в коротком черном платье, с маленькой черной сумкой. Она кивает водителю, заходит в подъезд.
Я резко дергаю ручку, первая балконная дверь ударяется о вторую, дребезжит стекло. Я кричу:
– Мама, я выброшу мусор?
Мама отвечает из кухни:
– Поздно уже, двенадцатый час. Всякая шваль по улицам ходит…
– Никто там не ходит.
– Ну, как хочешь…
Щелкаю выключателем, открываю дверь в туалет, хватаю синее ведро с черной крышкой. Сую ноги в старые кеды, выскакиваю из квартиры.
Юля стоит на площадке между вторым и третьим этажом, у почтовых ящиков, курит. Я говорю:
– Привет.
– Привет.
– Сигареты есть?
– А не задрал ты уже меня, а?
– Я тебя не драл.
Она отводит ногу и бьет меня по колену. Больно. Я сжимаю зубы, морщусь, но не ору.
– Ты что – вообще?
– Что вообще?
– Ну на фига так делать?
– А на фига так говорить? Все твоей маме расскажу – и что куришь…
– А я – твоей расскажу.
– Рассказывай. Что ты ей расскажешь?
– То и расскажу. Что куришь, что это самое…
– Что «это самое»?
– Сама знаешь.
– Ничего я не знаю, ясно? Я – взрослый человек, мне в мае было восемнадцать, понятно? А ты еще пацан.
Я в шутку замахиваюсь на Юлю, она отступает.
Я спрашиваю:
– Оставишь добить?
– Держи.
Она передает мне сигарету. Фильтр – в темно-красной помаде. Я осторожно обрываю с него бумажку.
– Что, боишься заразиться? – Юля улыбается. – Не бойся, у меня триппера нет.
– Ничего я не боюсь, просто неприятно.
– Что неприятно?
– Помада.
– А-а. Ну ладно, я пошла. Пока.
– Пока.
Захожу в квартиру, захлопываю дверь. Мама кричит из кухни:
– Где ты так долго ходишь?
– Юльку встретил, поговорили.
– Что у вас с ней за общие интересы? Тебе четырнадцать, ей – восемнадцать. Шляется где-то допоздна, потом ее на машинах привозят…
– Не на машинах, а на машине – всегда на одной.
– А какая разница?
Я ставлю ведро в туалет, выхожу на балкон. Уже совсем стемнело. Смотрю на окна Юлиной квартиры – все светятся. Они живут в двухкомнатной квартире, почти такой, как у нас, вшестером – Юля, ее брат – в шестом классе, родоки и дед с бабкой. Приехали семь лет назад из Эстонии, ее папаша и дед были военными, а потом их оттуда поперли. Когда они только приехали, Юля ходила с длинной черной косой. Это сейчас она постриглась и сделала мелирование.
* * *
Стоим с Юлей в подъезде. Сигарет нет. Она говорит:
– Смотри, какое загаженное стекло. Ничего через него не видно.
– Типа их кто-то моет…
– Ну я не знаю… Должны мыть – уборщицы какие-нибудь.
– Какие уборщицы? Ты видела хоть раз, чтобы подъезд убирали?
– Не-а.
– Ну вот. Взяла бы и вымыла, если не нравится, что грязное.
– Вообще, мне все равно. А если бы и ты вымыл – сидишь днями дома на каникулах. Все б тебе спасибо сказали…
Я вынимаю из кармана ключ, ковыряю зеленую стену. На ней до ремонта была надпись «Семь лет прошло, немалый срок – вставай за хеви-метал рок. Мой друг, кончай вола доить, нам без металла не прожить». Это написали друзья Дэника из сороковой квартиры. Он уже год, как в армии.
– Что ты делаешь? – говорит Юля. – На фига стену портить? Только ремонт сделали.
– У тебя не спросил.
– А мог бы и спросить – у старшего товарища. – Она смеется.
Я смотрю на полоску ее загорелого живота между юбкой и кофтой. В пупке – серебряная сережка.
– От тебя воняет, ты ебалась.
– Ты что – дурной?
– Говорю – воняет.
– Не, ты что – на самом деле дурачок?
– Ты пила и ебалась, ты пьяная и оттраханная дура, ясно, кто ты?
– А ты кто? На себя посмотри. Ты еще молодо выглядишь, мальчик, ясно?
– Неясно.
– Ну, неясно, так неясно. Меня это не волнует.
Юля начинает подниматься по лестнице. Я смотрю на ее ноги.
* * *
Захожу в троллейбус. Сзади кто-то трогает меня за плечо. Поворачиваюсь. Юля.
– Привет. Откуда ты?
– Так. Гулял.
– И я тоже гуляла. – Она смотрит на кабину водителя. – Надо билетики купить.
– Забей. Уже десять часов – никаких контролеров давно нет.
– Ну, смотри. Не дай бог контролер – будешь платить за меня штраф, хорошо?
– Хорошо.
– Давай сядем – вон два места.
– Давай.
Садимся на высокое сиденье над колесом. Людей немного. Троллейбус катится мимо забора хлебозавода.
– А почему ты сегодня на троллейбусе? Всегда на машине…
Она не отвечает.
– А как его зовут?
– Кого?
– Ну, твоего парня.
– А какая разница?
– Никакой. Так просто – интересно.
– Ну, Петя его зовут.
– Петя? – Я улыбаюсь. – Имя такое пидарастическое.
– У тебя, можно подумать, красивое. Вова – жизнь моя херова.
Я отворачиваюсь. Впереди, через проход, лицом к нам сидят две девчонки. Одну я знаю – она в нашей школе, на класс старше меня. Волосы разобраны в четыре тонкие косички, накрашена, как обезьяна, облегающие короткие шорты, ноги белые, в комариных укусах, вертит в руках зонтик – не знает, куда деть. Вторую я не знаю. Она в белой блузке с разрезом спереди – виден черный лифчик – и короткой юбке. Сидит, широко расставив ноги. Если б сидел напротив, мог бы заглянуть ей между ног.
Юля шепчет:
– Без мазы. По ним сразу видно, что малолетки. Даже если не ты, а взрослый чувак подойдет знакомиться – убегут. – Она смеется.
Девчонки смотрят на нее, фыркают.
Выходим из троллейбуса. Я говорю:
– Пошли, если хочешь, ко мне – пива попьем.
– А тебе уже можно пиво? На киосках везде написано – «с восемнадцати лет».
– Ты купишь – я деньги дам.
– Не надо деньги, у меня есть.
– Тогда купим – и пошли.
– А мама?
– Ее нет. В больнице.
– Что с ней такое?
– Гипертония. Она каждый год ложится на три недели.
Сидим на креслах, между креслами – журнальный столик. Телевизор работает без звука. Я кладу сигарету на тарелку, беру пластиковую бутылку. Разливаю остаток пива себе и Юле, швыряю бутылку под стол.
Беру стакан, делаю большой глоток. Юля смотрит в окно – там ничего не видно, одни листья и ветки.
Она говорит:
– Уже август, скоро лето кончится, да?
Я киваю, отпиваю еще пива. Юля тушит бычок о тарелку, берет свой стакан.
Я встаю, подхожу к ее креслу, сажусь рядом на пол. Она – в белых штанах из «мятой» ткани, и ноги кажутся толстыми, а когда в мини-юбке – наоборот. Я кладу руку ей на коленку.
Юля ставит стакан на стол, наклоняется мне к уху, шепчет:
– Того, что ты хочешь, не будет. Ни-ко-гда. Ты понял?
Она улыбается. Помада на верхней губе чуть-чуть размазана. Я резко встаю, заношу кулак, бью.
Мимо. Кулак ударяется в спинку кресла, пружинит, я падаю на Юлю, утыкаюсь головой в грудь.
Юля говорит:
– Ладно, хватит, успокойся. Все нормально.
Ниагара
Сижу после занятий в университетской библиотеке, листаю Rolling Stone. В журнале рекламируется клуб BMG – я заказал через него диски, а платить, само собой, не собираюсь.
В библиотеку заходит Оля из Калининграда. Я махаю ей рукой, она подходит. Нормальная девчонка, хоть и некрасивая.
– Hi, what’s up?
– Not much. How are you?
– I’m okay. What about you?
Я пожимаю плечами.
– Хочешь поехать с нами в этот уикенд на Niagara Falls?
– Что это?
– Ниагарский водопад. – Она смеется. – Стыдно не знать.
– Он же, вроде, далеко отсюда – в Канаде.
– Не так уж далеко. Миль, может триста. Мелисса, ну, моя руммэйт, ты ее видел, предлагает поехать на ее машине.
– А кто еще поедет?
– Ну, Ахмед, само собой – у нее на него краш. Не знаешь, что такое «краш»? Влюбилась, короче говоря. Ну, значит, каждый может еще взять с собой по одному человеку. Он, конечно, пригласил Бахыта, а я хочу, чтобы поехал ты. Пусть хоть один нормальный человек будет, а то они меня за поездку знаешь как достанут?
Казах Бахыт достает Олю весь семестр. Рассказывала – они ездили вместе в Олбани, и там возле какой-то гостиницы он ей открытым текстом сказал: как бы было классно, Оля, снять с тобой номер в гостинице и залечь на целый день в постель. Она его прокидывает, потому что он – мудак и потому что у нее есть парень, тоже сейчас в Штатах по студенческому обмену, только в другом университете, в штате Юта.
Я спрашиваю:
– Когда выезжать?
– В пятницу вечером, после классов Мелиссы, а назад – в воскресенье. Она предлагает поехать к ее маме в Буффало, переночевать, потом в субботу – на Ниагару, вернуться, опять переночевать – и утром назад.
– У меня работа слетает, целая смена, четыре часа почти двадцать баксов.
– Ну и что? Посмотреть Ниагару – это в сто раз важнее твоей работы.
– Ладно, уговорила.
В пятницу вечером собираемся в кафетерии. Все с рюкзаками. Ахмед – добродушный высокий узбек, всегда улыбается. Здороваюсь с ним и Бахытом за руку. Киваю Оле и Мелиссе. Мелисса – настоящая колхозница: толстая, низкорослая, ходит всегда в грязных спортивных штанах и ветровках. Она спортсменка, играет в лакросс, и ей за это дали стипендию в университет. Но она все равно тупая – Оля делает ей письменные работы.
Идем к стоянке машин. Дура Мелисса забыла, где поставила свою «Тойоту». Ищем ее минут десять.
На кампусе полно добитых машин, но ее – одна из худших: крылья проржавели насквозь, стекла грязные, краска облезла. Я шепчу Оле:
– На такой тачке мы до Буффало не доедем.
Оля махает рукой – типа, ерунда, все будет в порядке.
Ахмед садится спереди – здесь это место почему-то называют «Shotgun», ружье. Я, Оля и Бахыт втискиваемся сзади.
Радио в машине нет. Мелисса с гордостью рассказывает, что его вытащили в Буффало два года назад, а на новое денег нет. Ахмед просит ее повторить почти каждое слово – он знает английский хуже всех.
Едем по безликим маленьким городишкам. Возле припаркованных у домов тракторов Deer и грузовиков Ford носятся чумазые дети и собаки.
– Задрала меня уже эта Америка, – говорит Бахыт. – Хочу домой.
– Два месяца осталось, – говорю я. А потом – хочешь, не хочешь, а сядешь в самолет и полетишь в свою Алма-Ату.
– Не Алма-Ату, а Алматы, – поправляет он.
– А какая разница?
– Наша столица теперь называется Алматы.
– Хорошо, пусть Алматы. А ты, Ахмед, будешь покупать у Сэма видик?
Сэм – бывший питерский фарцовщик, он уже четвертый год в универе, сейчас – senior, то есть, на последнем, четвертом, курсе, и потихоньку распродает свое барахло. Он хотел впереть Ахмеду видик, который в бывшем Союзе работать не будет, там другой стандарт.
– Не-а, не буду. Мне сказали, что можно найти дешевле.
– Ну, ищи-ищи.
Бахыт говорит:
– В пан-шопах надо смотреть, это типа комиссионок, только дешевле все. Там можно нормальный видик взять баксов за пятьдесят.
Машина глохнет.
– Fucking shit, – говорит Мелисса.
Она несколько раз пробует завестись – облом. Поворачивается к нам.
– Guys, кто-нибудь разбирается в машинах?
– Нет, – отвечаю я. – А ты что, не разбираешься? Ты же ездишь на машине?
– Ну и что? Если надо, всегда можно позвонить механику.
– Ну, тогда звони.
Она выходит из машины, мы – за ней. Маленький городок с однотипными двухэтажными домами. Через дорогу – бар. Мы заходим.
Внутри бар мало чем отличается от всех прочих, в которых был за полгода в Америке: стойка, стулья на четырех металлических ножках, стаканы, пивные краны, стена бутылок, зеркало в деревянной раме.
Пока Мелисса звонит по никелированному телефону в углу, я заказываю пиво себе и Оле, Бахыт – виски с колой, Ахмед – ничего: он экономит, хочет побольше всего накупить.
Несколько трактористов в почерневших от грязи голубых джинсах лениво смотрят на нас.
Мелисса возвращается.
– Я вызвала механика, он приедет через час. И я позвонила моей бабушке – она живет здесь недалеко, тоже в верхнем штате Нью-Йорк – тридцать миль отсюда, на ферме. Она приедет и заберет нас к себе, мы переночуем, а утром я заберу машину, и мы поедем на Niagara Falls. Хорошо звучит?
– Да, – говорит Оля.
Я заказываю по второму пиву. На улице темнеет. В бар заваливает еще народ – сплошные трактористы.
– Куда поедешь на весенних каникулах? – спрашивает Оля.
– Не знаю еще. Может, и никуда.
– А что на кампусе делать?
– Ничего. Сидеть, книжки читать.
– Ну, если только…
Мелисса торчит на улице – ждет механика. Ахмед поперся с ней, Бахыт тоже – за компанию, чтобы не сидеть с нами «третьим лишним».
– Никуда мы не попадем, ни на какую Ниагару, – говорю я.
– Посмотрим еще. Не будь таким пессимистом. Думай положительно, как они здесь говорят.
В дверь заходит Мелисса, идиотски улыбается и орет на весь бар:
– Guys, у меня хорошая новость, и у меня плохая новость. Плохая новость – механик забрал машину и не знает, когда будет готова, а хорошая новость – бабушка вот-вот приедет.
– Отлично, – говорю я. – Просто замечательно. На ферму к бабушке вместо Ниагарского водопада.
– Расслабься. – Оля хлопает меня по спине. – Неужели тебе не интересно побывать на настоящей американской ферме?
– Не знаю. Наверное, не очень.
Минут через сорок заходит бабушка Мелиссы – высокая мужеподобная старуха в широких джинсах и короткой ветровке. С ней – молодая девушка, лет восемнадцать. Знакомимся. Девушка – младшая дочка бабушки, соответственно – Мелиссина тетя. Ее зовут Энн. Бахыт тут же начинает к ней подкалываться.
– Тебе что-нибудь купить?
Она испуганно смотрит на него, говорит “No”.
Садимся в бабушкину машину – огромный корявый «додж» семидесятых годов. Энн – спереди, все остальные на заднем сиденье. Энн крутит приемник, находит песню «Нирваны», качается в такт. Мелисса громко разговаривает с бабушкой, называя ее Gram, сокращенно от grandmother.
– Почти как «грамм», – шепчу я Оле.
«Додж» въезжает на ферму. Громадина хлева и сравнительно маленький дом. Мы заходим, из прихожей попадаем в кухню.
Там сидят за столом двое мужиков – дедушка и Мелиссин дядя, Пит – ему лет тридцать пять, он лысый и красномордый.
Нас тоже сажают за стол, ставят яичницу, сосиски, апельсиновый сок. Моя тарелка плохо вымыта, на ней отпечаток губной помады, как на стаканах в наших вокзальных буфетах. Мелисса обсуждает с бабушкой, что с нами делать. Бабушка говорит:
– Я не могу дать свою машину, она нужна мне вечером – ехать в церковь. Пусть твоя мама приедет и свозит вас всех на Niagara Falls.
Мелисса звонит маме в Буффало, разговаривает, закрывает трубку рукой, спрашивает у бабушки:
– Gram, а ты заплатишь ей за бензин, если она приедет?
– No way, – говорит бабушка, скривив губы: «ни за что».
После ужина переходим в большую комнату, рассаживаемся по креслам и диванам.
Пит включает телевизор. Идет комедийное шоу, прерываемое смехом «из зала».
Пит заговаривает с Олей.
– Значит, вы из России, да?
– Можно и так сказать, но вообще, из самой России только я, Ахмед – из Узбекистана, Бахыт – из Казахстана, а Влад – из Белоруссии.
– А, я знаю Белоруссию, – ухмыляется Пит. – Тракторы.
Он начинает базарить про тракторы «Беларусь», называя их «Билэрэс», с ударением на втором слоге. Говорит он медленно, с трудом подбирает слова.
Из ванной выходит, завернувшись в полотенце, Энн и поднимается наверх. Бахыт смотрит на ее плохо вытертые ноги, торчащие из-под полотенца. Ему ничего не светит, и он это знает.
Пит выходит в кухню, возвращается с бутылкой пива, нам не предлагает, и мы теряем к нему интерес.
Заходит бабушка, говорит, что Олю поселят на втором этаже, в отдельной комнате, Мелисса будет спать в комнате Энн, а мы втроем – на диванах в гостиной. Оля говорит нам «Спокойной ночи» и уходит. Телевизор работает, я дремлю, потом открываю глаза. Ахмед и Мелисса лежат на диване, обнявшись, и целуются.
Просыпаюсь. В окна – солнце. Ахмед и Бахыт храпят на диванах. Мелиссы не видно.
Нас зовут завтракать. Апельсиновый сок, тонкие полоски жареного сала – они называют это «бекон», – тосты и кофе. Я спрашиваю у Оли:
– Ну, какие у нас планы?
– Пока никаких. Мелисса должна звонить механику в двенадцать.
– Все ясно. Никаких Niagara Falls, просидим уикенд на ферме, как идиоты.
– Я уже говорила – тебе не хватает “positive attitude”, положительного отношения к жизни.
– Может быть.
После завтра загружаемся в бабушкину машину, Энн садится за руль. Ей надо заехать по делам в свою школу, потом – к родственнице, чтобы Мелисса сказала ей “Hi”.
В школе – турнир по баскетболу. В коридорах толпятся родители, американский колхозный плебс. В спортзале шлепает мяч. Я смотрю на цветные фотографии на стенах – американские пацаны и девчонки сыто улыбаются в объектив. Энн возвращается, сделав свои дела, и мы опять грузимся в машину.
Родственница живет на окраине маленького поселка. У крыльца валяется разобранная гоночная машина. В доме – грязно и убого, воняет гнилью. Родственница долго обнимает Мелиссу, потом прибегает ее сын – года три-четыре, – дико визжит, увидев нас, и снова убегает.
– Муж Хэзэр – автогонщик-любитель, – с гордостью говорит Мелисса. – Он тратит почти все деньги на свои машины.
Мы выходим, садимся в «додж» и едем назад на ферму.
Гостиная. Телевизор. Комедийное шоу. Актриса с голливудской улыбкой жалуется, что коммунисты хотели украсть ее бюстгальтер. Пит довольно хохочет. Бахыт кривится и бурчит:
– Идиотизм.
Ахмед и Мелисса обнимаются.
В двенадцать Мелисса звонит механику. Машина будет готова в понедельник.
– Но вы, guys, не расстраивайтесь – погостите здесь на ферме, а завтра утром придумаем, как вернуться в университет.
Три часа. Про обед никто не говорит. Пит уже выходил на кухню, стучал дверями шкафов, холодильника, потом вернулся к телевизору. Мелисса с Ахмедом тоже куда-то свалили.
В четыре я предлагаю:
– Пошли прогуляемся, купим чего-нибудь пожрать.
Никто не спрашивает, куда мы. Я даже не знаю, кто еще дома. Пит с бутылкой пива дремлет у телевизора.
Выходим из ворот фермы на узкую асфальтовую дорожку.
– Ну, и в какую сторону? – спрашивает Бахыт.
– Какая разница? – говорю я.
– Ладно, пойдем туда, – показывает Оля. В той стороне – какие-то постройки, вроде ферм.
Через полчаса доходим до автозаправки, покупаем в магазине пиццу – ее, замороженную, тут же разогревают – и по бутылке пива. Садимся на сухую прошлогоднюю траву рядом со стоянкой и жуем.
– Зато экзотика, – говорит Оля.
Заправка воняет бензином, в траве валяется смятая банка от кока-колы и пустой пакет от чипсов “Lay’s”.
– Ну, они и уроды, – говорит Бахыт.
– А что ты думал? – отвечаю я. – Вот тебе настоящая Америка.
Вечер. Сидим у телевизора. Пит смотрит американский футбол. Ахмед с Мелиссой обнимаются. Энн собирается на свидание. Оля в своей комнате готовится к контрольной по Computer Science – «компьютерной науке». Ужина не предлагают, но мы и не голодные. Я вытаскиваю из рюкзака книгу – Достоевский, «Записки из мертвого дома», – поднимаюсь по деревянной лестнице и стучу в дверь.
– Come in, – кричит Оля.
Я захожу.
– Можно тут у тебя почитать? А то там этот телевизор дурацкий.
– Да, конечно.
Оля сидит посередине кровати, разбросав вокруг себя учебник, тетрадь и распечатанные на компьютере бумажки.
Я сажусь на кресло-качалку в углу, раскачиваюсь и читаю. Оля шелестит бумажками.
– Вот попали, да? – говорю я. – Называется, Ниагарский водопад.
– Ага.
Я поднимаюсь с качалки и пересаживаюсь к Ольке на кровать. Она говорит:
– Бахыт умрет от злости. Закрой дверь изнутри.
Я закрываю дверь на защелку, осматриваю комнату – в ней нет ни музыкального центра, ни просто радио. Ладно, обойдемся без музыкального фона.
Оля сбрасывает с себя шмотки и залезает под одеяло. Я начинаю расстегивать рубашку. Снизу доносится шум телевизора. Там все еще идет американский футбол.
Утро. Мелисса молотит в дверь, кричит, чтобы шли завтракать. В кухне Бахыт злобно смотрит на нас с Олей.
– Я все расскажу твоему бойфренду, – шепчет он.
– Что ты ему расскажешь?
– Все.
– Ты не знаешь ни телефона, ни имэйла.
– Узнаю.
– Go ahead, действуй.
На завтрак – опять «бекон», тосты и апельсиновый сок.
Мелисса говорит:
– Бабушка не может отвезти нас в университет. У нее дела. Давайте вызовем такси.
– Такси? Сколько это будет стоить? – спрашивает Бахыт.
– Долларов пятьдесят – по десять на человека.
Бахыт кривится. Ахмед молчит. Он, может, и не все понял, но что надо платить десять долларов – наверняка.
– Давайте автостопом, – предлагает Бахыт.
– Нас слишком много для этого, раз, – говорит Мелисса. – И здесь обычно не подбирают автостопщиков, здесь у всех свои машины.
– Закажите лимузин, – предлагает Пит. – Это всего баксов семьдесят, зато будете ехать, как кинозвезды. И пить шампанское.
Он громко и дебильно хохочет, бабушка тоже.
Ахмед напряженно смотрит на него, потом говорит:
– Вы дадите нам шампанское?
Пит и бабушка хохочут опять.
– Откуда у нас шампанское? – говорит Пит. – Мы же не fucking кинозвезды.
После завтрака – опять гостиная, опять телевизор. На кухне Мелисса, бабушка и Пит совещаются, как доставить нас в университет. Мелисса хочет раскрутить бабушку, чтоб она нас отвезла, но она упирается.
– Здесь почти сто миль. Знаешь, сколько это бензина?
Ближе к обеду находится мужик с соседней фермы, который соглашается нас отвезти, причем бесплатно. Проблема – у него «трак», спереди только два места, а сзади – кузов. Над кузовом он обещает установить крышу, чтобы получился фургон.
Три часа. «Трак» подъезжает. Сзади – фургон, но он весь заставлен какими-то ящиками. На них лежит матрас. Я, Бахыт и Оля забираемся на него и ложимся на спину. Ахмед и Мелисса садятся в кабину.
Чтобы убить время, всю дорогу поем песни. Чаще всего – «Гуд бай, Америка».
На кампус въезжаем в шестом часу вечера, говорим дядьке «спасибо» и расходимся по своим общагам. Моя – на самом краю кампуса. Навстречу идет девушка. Я не знаю ее, но она смотрит на меня и растягивает губы в резиновой улыбке.
«Спецреп»
За окном купе мелькнули огни маленькой станций, переезд с бензовозом, и снова началась черная пустота. Роман разлил остаток коньяка.
– Ну, за удачную поездку. – Аня взяла пластиковый стакан. Игорь и Оля протянули руки за своими.
Все четверо чокнулись, выпили.
– А откуда вообще взялась эта тема? – спросил Роман.
– Филипп придумал. – Аня нахмурилась. – Посмотрел на последние рейтинги и решил, что маловато «мяса».
– Рейтинги не из-за «мяса» говенные. – Роман хмыкнул. – А из-за того, что все вообще передачи – мусор.
Игорь глянул на него.
– Зачем ты тогда здесь работаешь, если мусор?
– Деньги платят, вот и…
– Короче, – сказала Аня, – Людка нашла в Интернете, в областной газетке сообщение: за две недели – три убийства, причем женщин. Судя по почерку – «серия». Ну, Филипп и уцепился: эксклюзив, никто еще из федеральных каналов…
– Не смешите меня, – перебил Роман. – Эксклюзив! Там таких убийств, наверно, несколько десятков в месяц. И сплошная бытовуха. Ехать из-за этого в какую-то пердь…
– И что делать, если окажется фуфло? – спросил Игорь. – Не «серия», а бытовуха?
– А у нас на канале будет «серия». – Аня заулыбалась.
– Вот поэтому «ящик» и смотреть невозможно, – сказал Роман. – Одно фуфло и подставы. Я уже давно его не смотрю.
– Даже наш канал? – тихонько спросила Оля.
– Даже наш. А ты что, его смотришь?
– Так, иногда…
* * *
– Да, ну я, конечно, ожидала чего-нибудь подобного, но все же… – Аня покачала головой.
Съемочная группа стояла у одноэтажного вокзала с осыпавшейся штукатуркой. На другой стороне привокзальной площади, за покосившимися заборами, начинались облезлые деревянные домики. Из труб шел дым. В ветках черных голых деревьев каркали вороны.
– Не, вы что, ребята? – Игорь улыбнулся. – Наоборот, все классно. Такой вот колорит…
– Вон какой-то драндулет – может, довезет нас до гостиницы… – сказала Аня, посмотрела на часы. – Нет, уже двенадцатый час – лучше сразу к ментам. А то еще свалит куда-нибудь начальник…
– На очередное убийство. – Роман хмыкнул.
– Если бы так. Вот, что называется, повезло бы…
Роман поднял чехол с камерой, Игорь взял чемодан со «светом», Оля – штатив. Все двинулись к грязной зеленой «шестерке» с проржавевшими крыльями.
* * *
«Шестерка» тормознула у серого одноэтажного здания. Рядом был припаркован милицейский уазик, в грязи валялись три бродячие собаки. Аня отдала водителю – угрюмому небритому дядьке – пятьдесят рублей. Он буркнул что-то в ответ и рванул с места, как только все вышли и выгрузили аппаратуру.
– Меня бы не удивило, если это и есть маньяк, – сказал Игорь.
– Да, злобный какой-то дядечка, – пробормотала Оля.
– Ну а что ты думала? – Роман приобнял Олю за плечи. – Тут тебе не Москва. В провинции все такие. Поработаешь пару лет на канале – привыкнешь…
* * *
Игорь расставлял лампы, Роман возился с камерой. Оля прилаживала микрофон-«петельку» на китель майору – начальнику РОВД. Аня листала свой блокнот. Майор – низенький, полный, с сеткой полопавшихся сосудов на щеках и носу – сидел за обшарпанным столом, заваленным бумагами.
– А зачем вам, значится, это надо? – Майор посмотрел на Аню. – Что здесь такого… ну, интересного, типа?
– Как – что? Убийства, трупы…
– Убийства, трупы… А у вас что, в Москве мало трупов?
– У вас же, вроде, серийный убийца завелся… А это всегда интересно…
– И не один. Есть, значится, подозрения, что убийства совершены группой лиц… Я сейчас… – Майор встал, подошел к книжному шкафу. На полках не было ничего, кроме ржавого кубка и нескольких пожелтевших газет. Майор открыл дверцу нижнего отделения, вынул начатую бутылку водки и стакан.
– Вы как, не желаете?
* * *
– …Значится, двенадцатого ноября был обнаружен труп Лейкиной Н. А., – бубнил майор, подглядывая в мятые листки бумаги. – Одна тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения… Прописанной в селе Желторотово Сухановского района… С множественными колото-резаными ранами… Смерть наступила от потери крови и повреждения жизненно важных органов… На месте убийства обнаружены следы ног трех человек…
– А подозреваемые имеются? – Аня посмотрела на майора. – Версии? Здесь же очевидна связь с остальными убийствами, про которые вы говорили…
– Ну, я сказал уже, значится… Ждем подкрепления с области. Своими силами расследовать не представляется возможным… Нет, работа, конечно, ведется… Это самое, можно на минутку тормознуть?
Аня кивнула Роману, он нажал на «стоп». Майор нагнулся, взял с пола стакан и бутылку, налил себе, выпил.
– Короче, знаете что? – Он в упор поглядел на Аню. – Уезжайте-ка вы отсюда… У нас некомплект личного состава… И вообще, городок у нас, значится, не особо… Здесь поблизости исправительно-трудовая колония была – до девяносто девятого года. Расформировали… Но кое-кто освободился – и у нас осел. Семьями обзавелись… Встали, значится, на путь исправления. Но все равно, есть отдельные…
* * *
Машина остановилась на светофоре у барака с вывеской «продмаг». На крыльце магазина сидели два мужика в телогрейках. Один был в расклешенных грязных джинсах, второй – в бейсбольной кепке “Los Angeles Lakers”. Заметив, что на него смотрят, мужик в кепке улыбнулся. Спереди у него не хватало зубов. Он потянулся к двухлитровой «бомбе» пива.
– Вот тебе еще «маньяки». – Роман кивнул Ане. – Может, снять их?
– Если потом, на обратном пути. Сейчас – на места преступлений, пока не стемнело…
Загорелся зеленый. Машина тронулась.
– Как люди могут так жить? – задумчиво произнесла Оля.
* * *
Съемочная группа выгружалась из машины у двухэтажного здания с табличкой «ГУП гостиница «Турист». В гостинице светились только два окна – в холле на первом этаже.
– Ну что, гульнем? – спросил Роман у Ани. – Должно же быть здесь что-то…
– Будет видно. Сначала надо отдохнуть. И так был день тяжелый…
* * *
Оля включила свет в номере, обставленном мебелью семидесятых годов. Она сняла куртку, повесила на крюк, бросила сумку на кровать, подошла к окну. Одинокий фонарь освещал памятник Ленину у двухэтажного здания с флагом на крыше.
Послышалось приглушенное бормотание. Оля вздрогнула, обернулась. Заметила на стене старый радиоприемник «Сож», подошла, выдернула вилку из розетки. Стало тихо. Оля зашла в ванную. Из крана в раковину с ржавым пятном беззвучно капала вода.
Что-то загрохотало. Непонятно, где: в ее номере или за стеной. Оля отшатнулась от раковины, схватилась за шторку над ванной. Шторка оборвалась. Оля оперлась рукой о стену. Подняла глаза, глянула в зеркало, замерла. На пороге ванной стояло красномордое существо в брезентовом дождевике и шапке-«петушке» с вышивкой «adibas». Существо улыбнулось беззубым ртом. Оля ринулась на него, оттолкнула. Выбежала из номера, на ходу закричав:
– Помоги-и-ите!
В коридоре, прислонившись к стене, стояли два мужика в телогрейках – один с пилой под мышкой и тесаком в руке, второй – с топором и цепью. Оба вместе с красномордым ринулись за Олей.
* * *
– Ты точно не будешь? – спросил Игорь Романа, поджигая «беломорину», набитую «травой».
– Точно. Херня это все. Водка, пиво там – я понимаю. А дурманить себя всяким говном…
– Легкие наркотики лучше, чем водка, в сто раз. От лег…
– Помоги-и-ите! – послышался крик в коридоре.
– Это наши… – Роман поглядел на дверь. – Олька или Анька!
– Чего?
– Ничего! Вставай! – Роман подскочил к двери, выглянул в коридор.
Игорь, на ходу делая затяжку, поспешил за ним.
* * *
Оля прижалась к забитой двери в конце коридора, освещенного лишь тусклой лампочкой под потолком. Троица наступала на нее, скаля беззубые рты. У мужика с пилой не было левого глаза, лишь черная впадина. Красномордый сильно припадал на правую ногу – ее коленный сустав был вывернут задом наперед. У того, который держал топор, была длинная черная борода – почти до колена. Оля, оттолкнувшись руками от двери, вспрыгнула на подоконник. Бородатый занес топор. Зазвенели осколки стекла, выбитого Олиными кулаками. Топор обрушился ей на голову. С жутким воплем Оля вылетела наружу. Уроды, отталкивая друг друга, столпились у окна. Тело Оли висело на телеантенне на крыше пристройки к гостинице. По оконной раме медленно стекала тоненькая струйка крови.
– Ну-ка, сюда, суки! – заорал появившийся в конце коридора Роман. За ним бежал Игорь.
Уроды повернулись и, осклабившись, смотрели на парней. Игорь сделал затяжку, бросил косяк, развернулся и побежал. Роман лихорадочно оглядывался по сторонам в поисках «оружия». Ничего. Обшарпанные стены и двери номеров. Он сделал шаг навстречу врагам и тут же был сбит с ног взмахом цепи. В следующее мгновенье бородатый одним движением топора отсек Роману правую руку. Двое других перевернули его на живот и, взявшись за ручки пилы, стали распиливать поперек на уровне пояса.
* * *
Аня лежала на кровати с закрытыми глазами, слушая свой «айпод». Из наушников доносились «металлические» звуки. Громко застучали в дверь, несколько раз дернули ручку. Аня не шевелилась.
* * *
Игорь сбежал по лестнице в полутемный холл. Консьержки не было. Он подскочил к ее столу, схватил телефонную трубку. Никакого сигнала. Игорь потоптался на месте, снова взял трубку, бросил.
– Э-э-эй! Есть здесь кто-нибудь? Э-э-эй!
Он глянул на лестницу и застыл. По ней спускались уроды. Игорь бросился к двери, открыл, увернулся от цепи, побежал через площадь. Цепь догнала его у памятника Ленину. Игорь, споткнувшись, головой вперед ударился в постамент.
* * *
Аня нажала кнопку «стоп» на «айподе», вытащила из ушей наушники. В номере было тихо. Она взяла со стола телефон, набрала Романа. Гудок, второй, третий. Четвертый, пятый, шестой. Попробовала Олю и Игоря – то же самое. Аня сунула ноги в кроссовки, вышла из номера, заглянула в соседний. В углу стояла камера в чехле, чемодан со «светом». К стене был прислонен штатив. На столе лежали мобильники. Аня прошла по коридору, открыла еще одну дверь. На кровати лежала Олина сумка. Аня вышла из номера, прошла по коридору, повернула. Вскрикнула. Схватилась за стену, едва не поскользнувшись в луже крови. В центре тускло освещенного коридора, на полу лежало тело Романа, распиленное пополам, по бокам – отрубленные руки. Аня повернулась, бросилась бежать, на ходу доставая мобильник и набирая «02». Гудок, второй, третий, четвертый… Она сбежала по лестнице. В холле не было никого. Аня подошла к столу консьержки, услышала за спиной дебильный смех. Обернулась. С улицы зашли уроды. Аня побежала к двери в углу холла, дернула за ручку. Дверь открылась, она бросилась в нее. Полная тьма. Жуткий смех сзади. Спотыкаясь о лопаты и метлы, Аня бежала вперед, пока не ударилась лбом во что-то. Дверь. Начала ощупывать ее. Задвижка. Подалась. Аня выскочила на улицу, на ходу вытерла струйку крови из разбитого лба. Побежала вдоль стены гостиницы. Сзади послышались шаги, снова смех. Где-то далеко загавкала собака. Обогнув гостиницу, Аня побежала через площадь. На памятнике Ленину висел труп Игоря без головы. Направленная вдаль чугунная рука вождя насквозь протыкала его живот. Голова лежала тут же, у постамента.
В конце переулка мелькнул свет. Аня бросилась туда.
– Спаси-и-и-те! Кто нибу-у-удь!
Сзади по-прежнему слышны были шаги. Смех казался еще громче. Впереди послышался шум машины. Из переулка выехал ГАЗ-бензовоз. Аня замахала руками. «Газон» затормозил. Аня бросилась к кабине, распахнула дверь, залезла внутрь.
– Помогите… За мной гонятся… Пожалуйста…
Мужик в кепке, с «беломориной» в зубах пожал плечами. Машина рванулась с места. Аня глянула в зеркало. Никого. Пустая улица. Она потрогала мокрое пятно на джинсах – между ног и на одной штанине.
* * *
Интервью заканчивалось. Майор – после трех рюмок – наконец разговорился.
– Я думаю, никакие это не маньяки. – Он почесал подбородок. – Так, мужики… Может, кто и отсидел… Пили лет пятнадцать паленую водку. У нас подпольный завод до-о-олго проработал. Лет может десять, а то и пятнадцать. Только в том году хозяина посадили. Кто от нее не умер, мозги точно завихрились. Ну что, московские гости, как по-вашему? Маньяки это или нет?
– Не знаю. – Аня сделала неопределенный жест плечами.
– Ну вот, и я не знаю тоже…
* * *
– А тебе вообще куда? – спросил водитель «газона».
– Мне бы в милицию… На нас напали…
– Ну, если надо, отвезем и в милицию.
Водитель убрал левую руку с руля, незаметно вытащил из-под сиденья тесак. Он посмотрел на Аню, улыбнулся. Аня улыбнулась в ответ.
Юго-Запад
Я вышел из автобуса. «Икарус» отъехал, выпустив вонючий черный дым. Я перешел через улицу к облезлым панельным домам. На первом этаже одного, над железной дверью, была красно-желтая вывеска с неровными буквами: «фирма сэйф – автомобильная сигнализация».
Квартира была на втором этаже. Я отомкнул общий коридор, потом квартиру. Внутри было пусто, но еще сохранился затхлый запах чужого жилья. Ремонт папа не делал.
В комнате у стены валялся полосатый тюфяк, полуприкрытый одеялом без пододеяльника. На стене висел календарь пятилетней давности – на девяностый год – с рекламой мотоциклов «Минск». На красном мотоцикле сидели улыбающиеся парень и девушка в джинсах и кожаных куртках.
На полу у стены стояли три коробки от бананов. Я открыл одну. Сверху лежали несколько пачек долларов и белорусских рублей, под ними – блокноты, визитки, счета, распечатанные на принтере. Я подошел к окну. Оно выходило на улицу. По ней ехал «восемьдесят первый».
Папа купил эту квартиру неделю назад. Он, когда ушел от нас, два года жил на съемных. Перед отъездом мамы в Австралию они продали нашу старую квартиру в Серебрянке, и папа купил эту. Я должен был жить с ним до лета – закончить третий курс, а потом тоже переехать в Мельбурн – к маме и ее новому мужу.
В другой комнате зазвонил телефон. Он стоял на полу: старый зеленый аппарат с треснувшим корпусом. Наверно, он остался от бывших хозяев. Я взял трубку.
– Привет, – сказал папа. – Ну, как тебе твое новое жилище?
– Нормально. Я еще, в общем, только зашел…
– Ну, привыкнешь постепенно. Вещи твои давай завтра перевезем. Я занят сегодня до ночи. Хорошо?
– Хорошо.
– Когда надо освободить квартиру?
– Надо было вчера.
– Ничего, потерпят. Днем больше, днем меньше, как говорил философ Кант… Да, жратвы там нету никакой, и холодильника тоже нет. Поэтому ты возьми денег – найдешь там, в коробках, – купи чего-нибудь. Меня можешь не ждать сегодня. Я буду поздно. Или вообще не приду. Зашиваемся вообще, просто какой-то пиздец… Ладно, все, извини, больше говорить не могу… Обнимаю.
– Пока.
Я наклонился, положил трубку на аппарат. Внутри что-то звякнуло. На стене был наклеен фотообой – берег моря, пальмы и маленький белый кораблик на горизонте.
* * *
– Восемнадцать тысяч пятьсот, – сказала продавщица. Ей было, наверно, немного за двадцать. С длинными русыми волосами, заколотыми по бокам заколками-«бабочками».
Я отдал ей двадцатку, сунул хлеб, колбасу и кетчуп в пакет, сгреб с тарелочки бумажки сдачи. Девушка глянула на меня и отвернулась к кассе.
* * *
Мои вещи уместились в четыре коробки от бананов – они сейчас стояли на заднем сиденьем папиной «Мазды». Все остальное я выбросил – шмотки, которые больше не буду носить, книги, которые прочитал и читать уже больше не буду, кассеты с группами, которые давно уже не слушал.
Мы ехали по унылому частному сектору. Низко над домами висело пасмурное небо.
– Не желаешь отметить переезд? – спросил папа. – Можем заехать в универсам – бутылку виски, закуски нормальной… Ты как, виски пьешь?
– Пью.
– Ну и отлично… Значит, как? Отмечаем?
– Давай.
* * *
Мы сидели в комнате на полу, прислонившись спинами к фотообою. Папа взял бутылку виски с черной этикеткой, налил в два пластиковых стакана.
– Ну, давай за тебя, сын. За то, чтобы в жизни твоей все было так, как ты хочешь сам. А это, поверь мне, самое главное.
Мы чокнулись, сплющив стаканы. Папа выпил одним глотком, взял рукой кусок мясной нарезки, прожевал, повернулся, глянул на фотообой.
– А на майские, когда немного разгребусь, съездим отдохнуть с тобой, не возражаешь? К морю… Ты когда последний раз на море был?
– Года три назад… Да, три… В девяносто втором… – Язык слегка заплетался, хоть я пил гораздо меньше папы. – Ты что, не помнишь, как мы ездили втроем на базу отдыха…
Папа хмыкнул.
– Ну ты, брат, даешь… За три года эти знаешь, сколько всего было? Я не помню часто, что было вчера, а три года…
Он взял бутылку, налил себе еще. Я показал, что мне – чуть-чуть. Он налил немного больше.
– А сейчас, давай, выпьем знаешь за кого? За маму… Ты, может думаешь, что если мы в конфликте, и тэ дэ, или сам ты, может, обижаешься… Пойми, я могу сказать тебе одно. Может, ты и сам про это знал. А если нет, то вроде как пора… Мы лет десять или больше жили с ней – ну, как бы, каждый сам себе. Она себе, а я – себе. Не разводились только потому, что ты… Чтобы не травмировать тебя… Цивилизованные люди, образованные… Кандидаты наук, все-таки. Это не какие-нибудь пролетарии… Ты вот помнишь хоть один скандал?
– Помню…
– Ну, один или, там, два… И это за все время… Ты пойми, тебе тогда уже было семнадцать. Взрослый человек, все понимал. Дальше смысла не было, пойми. Сороковник мне, тридцать восемь ей… Если продолжать, то это – все. А так еще есть шансы…
– У тебя сейчас кто-нибудь есть?
– Неважно. Даже если есть, это на тебя никак не повлияет… А ее я все равно уважаю. И, надеюсь, она меня тоже… Да, забыли выпить…
Он чокнулся со мной, выпил, закусывать не стал. Я сделал глоток.
– …Ну так вот. Я хочу, чтоб эти месяцы, пока ты здесь, тебе было хорошо. По максимуму. Завтра же поедем и купим видик с телевизором. И скажи мне, что еще – купим все, что надо… И еще… Чувствуй полную свободу. Приводи сюда, кого захочешь – девушек, друзей. Ты – взрослый человек, сам понимаешь, кому можно доверять, а кому нет. Ограничивать тебя не собираюсь – знаю, что это такое. Сам тебе особого внимания уделить не смогу – работы, блядь, столько… – Папа прислонился к стене, закрыл глаза. – Бизнес есть бизнес. Его надо двигать, двигать… Это потом уже, когда все наладится, можно будет сидеть и плевать, собирать капусту. А до этого года два еще надо вкалывать. Ну, может, год…
Я поднялся, держась за стену.
– Я выйду на улицу, воздухом подышу…
– Конечно, давай. Вперед!
* * *
На углу дома, рядом с магазином, стояли мужчина и женщина. Лиц не было видно. Мужчина орал:
– Ты что, хуево поняла, что я тебе сказал? Хуево поняла?
Я подошел ближе и узнал ее – продавщицу из магазина. Она была в короткой синей куртке и черных джинсах. Он – в кожанке и спортивных штанах: стриженный налысо бык.
– Короче, я тебе сказал…
Он ударил ее кулаком в живот – вернее, чуть выше, в «солнышко». Она сморщилась, вскрикнула, отступила, прислонилась к стене, съехала по ней вниз. Я вздрогнул – вспомнил, как больно, когда бьют по «солнышку». Бык ударил ее ногой, тоже в живот. Я подошел.
– Э, а что…
Бык повернулся ко мне.
– Хули ты хочешь? Пиздуй отсюда!
– Не трогай ее…
– Что ты сказал?
– Не трогай ее.
– Э, я не понял, а кто ты вообще такой, а? Или ты с ним ебешься? – Он посмотрел на девушку. Она плакала. По щекам растекалась тушь.
Я повторил:
– Не трогай ее.
– Я счас тебя трону, бля! Я тебя трону, на хуй!
Он сделал шаг ко мне. Я ударил, попал ему в нос. Он ударил в ответ. Кулаком, ногой, еще кулаком – целясь в лицо. Я упал, прикрыл ладонями голову. Он ударил несколько раз по спине, отошел.
– Короче, ты понял. Никогда не лезь, когда люди базарят между собой…
Он повернулся к девушке. Она поднялась, вытирала лицо носовым платком.
* * *
Папа насыпал три ложки кофе в чашку, вынул кипятильник из банки, налил кипятка.
– Ты точно не хочешь кофе?
– Нет.
– Этот вопрос мы быстро решим. Я позвоню Сереге – он общается с клиентурой… Этого хуесоса выебут в жопу… Срочно не выйдет – Сереги нет в Минске, по делам уехал в Москву… Но мое слово – закон. Если я сказал, значит сделаю. Ни одна собака тебя здесь не тронет. Ты понял?
– Понял.
* * *
Я зашел в магазин. Она меня узнала сразу, улыбнулась. Я тоже улыбнулся, подошел.
– Привет.
– Привет. Извини, что так…
– За что ты извиняешься?
– Ну, это же из-за меня…
– А кто он? И за что он тебя?
Она не ответила, нахмурила брови. Я спросил:
– Как тебя зовут?
– Лариса. А тебя?
– Олег.
– Ты живешь здесь где-то рядом?
– Да, недавно переехал. А ты?
– Да, тоже здесь близко. В девяносто втором доме…
* * *
Мы дошли до гостиницы «Звезда». С проспекта «Известий» поворачивал «Икарус». На поверхности лужи плавали радужные масляные пятна.
Я сказал:
– В этой гостинице папа хочет снять офис. Чтобы ближе к дому…
Лариса молчала.
– Он занимается бизнесом…
Она снова ничего не сказала. Я замолчал. На куче почерневшего снега чирикали воробьи.
* * *
Папа лежал на железной кровати, под капельницей. На тумбочке, нелепо яркие среди всего черно-белого, стояли два пакета импортного сока, лежали апельсины. Я присел на табуретку, посмотрел на папу. Он сделал жест рукой. Я его не понял. На моем халате, на груди, под карманом стояла фиолетовая размазанная печать больницы.
* * *
Я и Билл стояли на остановке. Из метро выходил унылый народ, спешащий после работы домой.
– Задрало уже ждать автобуса, – сказал Билл. – Может, на моторе? У тебя должны быть бабки, или нет?
– Бабки есть, смысла нет. Ты что, куда-то спешишь? Есть, чем заняться? Сейчас подойдет восемьдесят первый.
– Ладно, как знаешь…
– Ты мог бы достать ствол? – спросил я негромко, почти шепотом.
– Что?
– Ствол. И глушак…
– Ты ебанулся?
– Я пошутил.
Рядом стояли два пацана лет по пятнадцать. Один говорил другому:
– Ну и где он, твой спонсор?
– Не знаю.
– Если бы мой спонсор был здесь, то давно бы уже доехали, взяли бы бухла, кассеты и сидели-отдыхали. А так мерзни здесь…
* * *
Я и Лариса подошли к моему подъезду. Остановились. На грязной луже появилась тонкая корка льда. В ней отражался фонарь над дверью подъезда.
– Может, зайдешь? – спросил я. – Чаю попьем. Папы нет, он в больнице.
– А что с ним?
– Инфаркт. На работе сгорел – как говорится.
Я взялся за ручку двери подъезда. Открываясь, дверь визгнула. Свет на первом этаже не горел. Лариса взяла меня под руку – в первый раз. Мы поднялись на один пролет – к лифту. Я нажал на красную пластмассовую кнопку. Кнопка засветилась. Где-то наверху загудел лифт.
* * *
Телевизор работал без звука. Шел футбол. Игроки бегали за красным мячом по заснеженному полю. Телевизор стоял на картонной коробке, в которой его привезли – мебели все еще не было. Я и Лариса сидели на полу, прислонившись к фотообою. Между нами стояли две чашки с чаем и лежала надорванная разноцветная упаковка импортного печенья.
– Я убью – того урода, – сказал я. – Он тебя больше не тронет.
– Его нет. Он уехал.
– А какое он вообще имел право тебя бить? Кто он? Что у вас за отношения?
– Я не могу сейчас про это говорить. Я все тебе расскажу, но потом. Хорошо?
– Хорошо. Ты останешься?
– Я могу. Но ты будешь спать в другой комнате, ладно?
– Да, конечно. Никаких проблем.
– Совсем никаких? – Она улыбнулась.
– Совсем-совсем никаких.
Я встал, подошел к окну. На другой стороне проспекта «Известий» светились окна девятиэтажек.
– Странно, – сказал я. – Что проспекты названы в честь газет. Проспект «Известий», проспект «Правды»… Интересно, кто это придумал?
Лариса пожала плечами. На экране игроки обнимались – наверно, забили гол.
* * *
Я приоткрыл дверь. Лариса спала, накрывшись одеялом. Она не сняла джинсы, только кофту, и осталась в черной майке. За окном, еле заметный на фоне серого неба, сыпался снег.
* * *
– Это, конечно, дело твое, но как-то все стремно… – Билл отпил пива из бутылки. Мы сидели на скамейке в пустом сквере. – Она про тебя все знает, а ты про нее – вообще ничего…
– Ну, не вообще. Знаю, что она из России, из Свердловской области. Что у нее какие-то проблемы были дома, родители работу потеряли, и потом что-то случилось… Но что конкретно, она не говорит. А В Минск приехала, потому что у нее здесь тетя…
– Почему тогда она живет не у тети?
– Не хочет ее стеснять. Поэтому снимает комнату.
– В принципе, я могу попросить свою маму… У отдела кадров – свои отношения с ментурой, они любого человека могут пробить по базе…
– Она же из России…
– Ну и что, какая разница? Хотя, может, это и проблема…
– Ладно, забудь. Все равно бы я не стал…
* * *
Я стоял в магазине, у входа. Лариса сидела за кассой. Старуха покупала черный хлеб. Она сунула Ларисе мятые мелкие купюры. Лариса пересчитала их, положила в кассу. Старуха сунула хлеб в свою сумку и вышла. Я подошел.
– Привет.
Она улыбнулась, кивнула.
– Привет.
– Как дела?
– Так, как обычно… Олег, ты не мог бы мне сегодня помочь в одном деле?
– Да, конечно.
– Там ничего такого. Нужно просто съездить со мной в одно место. Я могу и сама, но мне как-то будет спокойней, если ты тоже.
– Да, хорошо, конечно.
* * *
Трамвай катился по улице Плеханова, мимо одинаковых панельных домов.
– Следующая остановка – магазин «Химреактивы», – пробурчал в микрофон водитель.
– Вот в том доме мы раньше жили. – Я показал Ларисе дом.
Она кивнула.
– А нам – на следующей.
Она была в темно-синих джинсах и черном пальто, волосы собраны в хвост. На сиденье сзади нас, приплющив нос к стеклу, спал мужик.
Трамвай остановился. Я вышел первый и подал Ларисе руку. Она не сразу заметила, взялась за нее в последний момент – получилось, за кончики пальцев.
– Мы зайдем в подъезд, поднимемся в лифте, я позвоню в квартиру, потом зайду. А ты останешься на площадке, ладно?
Я кивнул.
* * *
Я налил водки себе и Ларисе – пластиковые стаканы остались от нашей выпивки с папой. На бумаге были нарезана колбаса и хлеб, рядом стояла открытая банка консервированных помидоров.
– Ты мне так и не расскажешь ничего? – спросил я. – Ну, хотя бы про то, куда сегодня ездили…
– Нет, не сейчас… Потом.
– Но все прошло нормально?
– Да. Нормально. Даже хорошо. – Лариса улыбнулась. – Ты извини, что я вот так… Я расскажу тебе потом, но не сейчас. Давай мы лучше выпьем.
Мы чокнулись и выпили. Зазвонил телефон – звонки шли одни за одним, значит издалека. Я дотянулся, снял трубку.
– Привет, сыночек, – сказала мама. – Ну, как там у вас дела?
– Все нормально. И у меня, и у папы…
– Ну и хорошо. А у меня здесь… Нет, оно, с одной стороны все в порядке, я тебе и раньше говорила. Но как-то все трудно. Язык опять же… Вроде, и учила на курсах, но они меня не понимают, и я не понимаю их…
– Ничего, все это со временем…
– Да, со временем… Ну, пока, крепко обнимаю. Папе привет передавай.
– Пока. Я тебя тоже обнимаю.
Я положил трубку, пододвинулся к Ларисе. Она поставила стакан на пол, повернулась и поцеловала меня в губы.
* * *
Я проснулся от холода. Было уже светло. Потолок был таким же тусклым, как небо за окном. Я натянул одеяло на себя и на Ларису. Рядом с тюфяком лежала на полу пустая бутылка, стояли стаканы и остатки вчерашней еды. Я закрыл глаза.
* * *
Я позвонил в дверь. Долго за ней было тихо, потом послышались шаркающие шаги. Противный старушечий голос спросил:
– Кто там?
– Я к Ларисе, к вашей квартирантке…
– Нет ее уже. Уехала еще вчера.
– Как – уехала? Куда?
– Откуда я знаю? Она адрес не оставила. А чего тебе надо от нее? Может, деньги должна? Мне тоже должна три тысячи. Брала мой сахар, муку, соль, а деньги не оставила… Ты сходи в магазин, где она работает…
– Ходил уже. Она уволилась, и никто ничего не знает.
Я повернулся и начал спускаться по лестнице. Навстречу шли два пацана и девушка, всем – лет по шестнадцать. Один из пацанов держал в руке кассеты из видеопроката.
* * *
Я и Лариса шли по двору. Я спросил:
– Почему ты работаешь продавцом? Ты же совсем не похожа на этих продавщиц – теток или молодых девок… А раньше ты кем работала?
– Я не работала, я училась. Закончила филфак.
– А почему не пошла по специальности?
– Время такое… Какая тут специальность? Плюс, столько всего навалилось… Я тебе расскажу, обязательно расскажу.
Лариса повернулась, посмотрела на меня – и поскользнулась на грязном льду. Я успел поймать ее за руку. На ветках деревьев каркали вороны. По улице Плеханова ехал трамвай.