Читать онлайн Воспоминания и размышления бесплатно

Глава 1

Детство и юность

На склоне лет своих трудно вспомнить все, что было в жизни. Годы, дела и события выветрили из памяти многое, особенно относящееся к детству и юности. Запомнилось лишь то, что забыть нельзя.

Дом в деревне Стрелковке Калужской губернии, где я родился 19 ноября (по старому стилю) 1896 года, стоял посредине деревни. Был он очень старый и одним углом крепко осел в землю. От времени стены и крыша обросли мохом и травой. Была в доме всего одна комната в два окна.

Отец и мать не знали, кем и когда был построен наш дом. Из рассказов старожилов было известно, что в нем когда-то жила бездетная вдова Аннушка Жукова. Чтобы скрасить свое одиночество, она взяла из приюта двухлетнего мальчика – моего отца. Кто были его настоящие родители, никто сказать не мог, да и отец потом не старался узнать свою родословную. Известно только, что мальчика в возрасте трех месяцев оставила на пороге сиротского дома какая-то женщина, приложив записку: «Сына моего зовите Константином». Что заставило бедную женщину бросить ребенка на крыльцо приюта, сказать невозможно. Вряд ли она пошла на это из-за отсутствия материнских чувств, скорее всего – по причине своего безвыходно тяжелого положения.

После смерти приемной матери, едва достигнув восьмилетнего возраста, отец пошел в ученье к сапожнику в большое село Угодский Завод. Он рассказывал потом, что ученье сводилось в основном к домашней работе. Приходилось и хозяйских детей нянчить, и скот пасти. «Проучившись» таким образом года три, отец отправился искать другое место. Пешком добрался до Москвы, где в конце концов устроился в сапожную мастерскую Вейса. У Вейса был и собственный магазин модельной обуви.

Я не знаю подробностей, но, по рассказам отца, он в числе многих других рабочих после событий 1905 года был уволен и выслан из Москвы за участие в демонстрациях. С того времени и по день своей смерти в 1921 году отец безвыездно жил в деревне, занимаясь сапожным делом и крестьянскими работами.

Мать моя, Устинья Артемьевна, родилась и выросла в соседней деревне Черная Грязь в крайне бедной семье.

Когда отец и мать поженились, матери было тридцать пять, а отцу – пятьдесят[1]. У обоих это был второй брак. После первого брака оба рано овдовели.

Мать была физически очень сильным человеком. Она легко поднимала с земли пятипудовые мешки с зерном и переносила их на значительное расстояние. Говорили, что она унаследовала физическую силу от своего отца – моего деда Артема, который подлезал под лошадь и поднимал ее или брал за хвост и одним рывком сажал на круп.

Тяжелая нужда, ничтожный заработок отца на сапожной работе заставляли мать подрабатывать на перевозке грузов. Весной, летом и ранней осенью она трудилась на полевых работах, а поздней осенью отправлялась в уездный город Малоярославец за бакалейными товарами и возила их торговцам в Угодский Завод. За поездку она зарабатывала рубль – рубль двадцать копеек. Ну какой это был заработок? Если вычесть расходы на корм лошадям, ночлег в городе, питание, ремонт обуви и т. п., то оставалось очень мало. Я думаю, нищие за это время собирали больше.

Однако делать было нечего, такова была тогда доля бедняцкая, и мать трудилась безропотно. Многие женщины наших деревень поступали так же, чтобы не умереть с голоду. В непролазную грязь и стужу возили они грузы из Малоярославца, Серпухова и других мест, оставляя малолетних детей под присмотром бабушек и дедушек, еле передвигавших ноги.

Большинство крестьян наших деревень жили в бедности. Земли у них было мало, да и та неурожайная. Полевыми работами занимались главным образом женщины, старики и дети. Мужчины работали в Москве, Петербурге и других городах на отхожем промысле. Получали они мало – редкий мужик приезжал в деревню с хорошим заработком в кармане.

Конечно, были в деревнях и богатые крестьяне – кулаки. Тем жилось неплохо: у них были большие светлые дома с уютной обстановкой, на дворах много скота и птицы, а в амбарах – большие запасы муки и зерна. Их дети хорошо одевались, сытно ели и учились в лучших школах. На этих людей в основном трудились бедняки наших деревень, часто за нищенскую плату – кто за хлеб, кто за корм, кто за семена.

Мы, дети бедняков, видели, как трудно приходится нашим матерям, и горько переживали их слезы. И какая бывала радость, когда из Малоярославца привозили нам по баранке или прянику! Если же удавалось скопить немного денег к Рождеству или Пасхе на пироги с начинкой, тогда нашим восторгам не было границ!

Когда мне исполнилось пять лет, а сестре Маше шел седьмой год, мать родила еще мальчика, которого назвали Алексеем. Был он очень худенький, и все боялись, что он не выживет. Мать плакала и говорила:

– А от чего же ребенок будет крепкий? С воды и хлеба, что ли?

Через несколько месяцев после родов она вновь решила ехать в город на заработки. Соседи отговаривали ее, советовали поберечь мальчика, который был еще очень слаб и нуждался в материнском молоке. Но угроза голода всей семье заставила мать уехать, и Алеша остался на наше попечение. Прожил он недолго: меньше года. Осенью похоронили его на кладбище в Угодском Заводе. Мы с сестрой, не говоря уже об отце с матерью, очень горевали об Алеше и часто ходили к нему на могилку.

В том году нас постигла и другая беда: от ветхости обвалилась крыша дома.

– Надо уходить отсюда, – сказал отец, – а то нас всех придавит. Пока тепло, будем жить в сарае, а потом видно будет. Может, кто-нибудь пустит в баню или ригу.

Я помню слезы матери, когда она говорила нам:

– Ну что ж, делать нечего, таскайте, ребята, все барахло из дома в сарай.

Отец смастерил маленькую печь для готовки, и мы обосновались в сарае, как могли.

На «новоселье» к отцу пришли его приятели и начали шутить:

– Что, Костюха, говорят, ты с домовым не поладил, выжил он тебя?

– Как не поладил? – сказал отец. – Если бы не поладил, он нас наверняка придавил бы.

– Ну что ты думаешь делать? – спросил Назарыч, сосед и приятель отца.

– Ума не приложу…

– А чего думать, – вмешалась мать, – надо корову брать за рога и вести на базар. Продадим ее и сруб купим. Не успеешь оглянуться, как пройдет лето, а зимой какая же стройка…

– Верно говорит Устинья, – загалдели мужики.

– Верно-то верно, но одной коровы не хватит, – сказал отец, – а у нас, кроме нее, только лошадь старая.

На это никто не отозвался, но всем было ясно, что самое тяжелое для нас еще впереди.

Через некоторое время отцу удалось где-то по сходной цене, да еще в рассрочку, купить небольшой сруб. Соседи помогли нам перевезти его, и к ноябрю дом был построен. Крышу покрыли соломой.

– Ничего, поживем и в этом, а когда разбогатеем, построим лучше, – сказала мать.

С наружной стороны дом выглядел хуже других: крыльцо было сбито из старых досок, окна застеклены осколками. Но мы все были очень рады, что к зиме будем иметь свой теплый угол, а что касается тесноты, то, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

С осени 1902 года мне пошел седьмой год. Рано наступившая зима для нашей семьи оказалась очень тяжелой. Год выдался неурожайный, и своего зерна хватило только до середины декабря. Заработки отца и матери уходили на хлеб, соль и уплату долгов. Спасибо соседям, они иногда нас выручали то щами, то кашей. Такая взаимопомощь в деревнях была не исключением, а скорее традицией дружбы и солидарности русских людей, живших в тяжелой нужде.

С наступлением весны дела немного наладились, так как на редкость хорошо ловилась рыба в реках Огублянке и Протве. Огублянка – небольшая речка, мелководная и сильно заросшая тиной. Выше деревни Костинки, ближе к селу Болотскому, где речка брала свое начало из мелких ручейков, места были очень глубокие, там и водилась крупная рыба. В Огублянке, особенно в районе нашей деревни и соседней деревни Огуби, было много плотвы, окуня и линя, которого мы ловили главным образом корзинами. Случались очень удачные дни, и я делился рыбой с соседями за их щи и кашу.

Нам, ребятам, особенно нравилось ходить ловить рыбу на Протву, в район Михалевых гор. Дорога туда шла через густую липовую рощу и чудесные березовые перелески, где было немало земляники и полевой клубники, а в конце лета – много грибов. В этой роще мужики со всех ближайших деревень драли лыко для лаптей, которые у нас называли «выходные туфли в клетку».

Сейчас рощи и перелесков нет – их вырубили немецкие оккупанты, а после Отечественной войны колхоз распахал землю под посевы.

Однажды летом отец сказал:

– Ну, Егор, ты уже большой – скоро семь, пора тебе браться за дело. Я в твои годы работал не меньше взрослого. Возьми грабли, завтра поедем на сенокос, будешь с Машей растрясать сено, сушить его и сгребать в копны.

Мне нравился сенокос, на который меня часто брали с собой старшие. Но теперь я ехал туда с сознанием, что отправляюсь не забавляться, как это бывало раньше. Я гордился, что теперь сам участвую в труде и становлюсь полезным семье. На других подводах видел своих товарищей-одногодков, также с граблями в руках.

Работал я с большим старанием, и мне было приятно слышать похвалу старших. Но, кажется, перестарался: на ладонях быстро появились мозоли. Мне было стыдно в этом признаться, и я терпел до последней возможности. Наконец мозоли прорвались, и я уже не мог больше грести.

– Ничего, пройдет! – сказал отец.

Лоскутом он перевязал мне ладони. Несколько дней я не мог работать граблями и только помогал сестре носить и складывать сено в копны. Ребята надо мной посмеивались. Но через несколько дней я вновь вошел в строй и работал не хуже их.

Когда подошла пора уборки хлебов, мать сказала:

– Пора, сынок, учиться жать. Я тебе купила в городе новенький серп. Завтра утром пойдем жать рожь.

Жатва пошла неплохо, но скоро меня опять постигла неудача. Желая блеснуть своими успехами, я поторопился, резанул серпом по мизинцу левой руки. Мать сильно перепугалась, я тоже. Соседка, тетка Прасковья, которая оказалась рядом, приложила к пальцу лист подорожника и крепко перевязала его тряпицей.

Сколько лет с тех пор прошло, а рубец на левом мизинце сохранился и напоминает мне о первых неудачах на сельскохозяйственном фронте…

Быстро прошло трудовое лето. Я уже приобрел навык в полевых работах и окреп физически.

Близилась осень 1903 года, и для меня наступала ответственная пора. Ребята – мои одногодки – готовились идти в школу. Готовился и я. По букварю сестры старался выучить печатные буквы. Из нашей деревни этой осенью должны были пойти в школу еще пять ребят, в их числе мой закадычный друг Лешка Колотырный. «Колотырный» – это было его прозвище, а настоящая фамилия – Жуков. Жуковых в нашей деревне было пять дворов. Однофамильцев различали по именам матерей. Нас звали Устиньины, других – Авдотьины, третьих – Татьянины и т. д.

Учиться нам предстояло в церковно-приходской школе, которая была в деревне Величково, в полутора километрах от нас. Там учились ребята из четырех окрестных деревень – Лыково, Величково, Стрелковки и Огуби.

Некоторым ребятам родители купили ранцы, и они хвастались ими. Мне и Лешке вместо ранцев сшили из холстины сумки. Я сказал матери, что сумку носят нищие и с ней ходить в школу не буду.

– Когда мы с отцом заработаем деньги, обязательно купим тебе ранец, а пока ходи с сумкой.

В школу меня отвела сестра Маша. Она училась уже во втором классе. В нашем классе набралось 15 мальчиков и 13 девочек.

После знакомства с нами учитель рассадил всех по партам. Девочек посадил с левой стороны, мальчиков – с правой. Я очень хотел сидеть с Колотырным. Но учитель сказал, что вместе посадить нас нельзя, так как Леша не знает ни одной буквы и к тому же маленький ростом. Его посадили на первую парту, а меня – на самую последнюю. Лешка мне сказал, что постарается поскорее выучить все буквы, чтобы нам обязательно сидеть вместе. Но этого так и не случилось. Леша постоянно был в числе отстающих. Его часто за незнание уроков оставляли в классе после занятий, но он был на редкость безропотным парнем и не обижался на учителей.

Учителем в школе был Сергей Николаевич Ремизов, опытный педагог и хороший человек. Он зря никого не наказывал и никогда не повышал голоса на ребят. Ученики его уважали и слушались.

Отец Сергея Николаевича, тихий и добрый старичок, был священником и преподавал в нашей школе Закон Божий.

Сергей Николаевич, как и его брат Николай Николаевич – врач, был безбожник и в церковь ходил только ради приличия. Оба брата пели в церковном хоре. У меня и у Леши Колотырного были хорошие голоса, и нас обоих включили в школьный хор.

Во второй класс все ребята нашей деревни перешли с хорошими отметками, и только Лешу, несмотря на нашу коллективную помощь, не перевели – по Закону Божьему у него была двойка.

Моя сестра училась тоже плохо и осталась во втором классе на второй год. Отец с матерью решили, что ей надо бросать школу и браться за домашнее хозяйство. Маша горько плакала и доказывала, что она не виновата и осталась на второй год только потому, что пропустила много уроков, ухаживая за Алешей, когда мать уезжала в извоз. Я заступался за сестру и говорил, что другие родители тоже работают, ездят в извоз, но своих детей никто из школы не берет и все подруги сестры будут продолжать учебу. В конце концов мать согласилась. Маша была очень довольна, и я был рад за нее.

Нам было жаль мать, мы с сестрой своим детским умом понимали, что ей очень трудно. К тому же отец, который был в это время на заработках в Москве, стал очень редко и мало присылать нам денег. Раньше он высылал матери два-три рубля в месяц, а в последнее время – когда пришлет рубль, а когда и того меньше. Соседи говорили, что не только наш отец, но и другие рабочие в Москве стали плохо зарабатывать.

Помню, в конце 1904 года отец приехал в деревню. Мы с сестрой очень обрадовались и все ждали, когда он нам даст московские гостинцы.

Но отец сказал, что ничего на сей раз привезти не смог. Он приехал прямо из больницы, где пролежал после операции аппендицита двадцать дней, и даже на билет взял взаймы у товарищей.

Отца моего уважали в деревне, считались с его мнением. Обычно на сходках, собраниях последнее слово принадлежало ему. Я очень любил отца, и он меня баловал. Но бывали случаи, когда отец строго наказывал меня за какую-нибудь провинность и даже бил шпандырем (сапожный ремень), требуя, чтобы я просил прощения. Но я был упрям – и сколько бы он ни бил меня – терпел, но прощения не просил.

Один раз он задал мне такую порку, что я убежал из дому и трое суток жил в конопле у соседа. Кроме сестры, никто не знал, где я. Мы с ней договорились, чтобы она меня не выдавала и носила мне еду. Меня всюду искали, но я хорошо замаскировался. Случайно меня обнаружила в моем убежище соседка и привела домой. Отец еще мне добавил, но потом пожалел и простил.

Помню, как-то отец был в хорошем настроении и взял меня с собой в трактир пить чай. Трактир был в соседней деревне Огуби. Его владелец, деревенский богатей Никифор Кулагин, торговал разными бакалейными товарами. Мужчины и молодежь любили собираться в трактире, где можно было поговорить о новостях, сыграть в лото, карты и выпить по какому-либо поводу, а то и без всякого повода.

Мне понравилось пить чай в трактире среди взрослых, рассказывавших интересные истории о Москве и Петербурге. Я сказал отцу, что всегда буду ходить с ним и слушать, что они там говорят.

В трактире работал половым брат моей крестной матери Прохор. У него было что-то неладно с ногой, и все звали его хромым Прошкой. Несмотря на свою хромоту, Прохор был страстным охотником. Летом он стрелял уток, а зимой ходил на зайца, у нас их тогда было великое множество.

Прохор часто брал меня с собой. Охота доставляла мне огромное удовольствие. Особенно я радовался, когда он убивал зайца из-под моего загона. За уткой мы ходили на Огублянку или на озеро. Обычно Прохор стрелял без промаха. В мою обязанность входило доставать из воды уток.

Я и до сего времени страстно люблю охоту. Возможно, что любовь к ней привил мне в детские годы Прохор.

Отец скоро вновь отправился в Москву. Перед отъездом он рассказал матери, что в Москве и Питере участились забастовки рабочих, доведенных безработицей и жестокой эксплуатацией до отчаяния.

– Ты, отец, не лезь не в свое дело, а то и тебя жандармы сошлют туда, куда Макар телят не гонял, – говорила мать.

– Наше дело рабочее, куда все, туда и мы.

После отъезда отца мы долго ничего не слышали о нем и сильно беспокоились.

Скоро мы узнали, что в Питере 9 января 1905 года царские войска и полиция расстреляли мирную демонстрацию рабочих, которая шла к царю с петицией просить лучших условий жизни.

Весной того же 1905 года в деревнях все чаще и чаще стали появляться неизвестные люди – агитаторы, призывавшие народ на борьбу с помещиками и царским самодержавием.

У нас в деревне дело не дошло до активного выступления крестьян, но брожение среди них было большое. Крестьяне знали о политических стачках, баррикадных боях и Декабрьском вооруженном восстании в Москве. Знали, что восстание рабочих Москвы и других городов России было жестоко подавлено царским правительством и многие революционеры, вставшие во главе рабочего класса, зверски уничтожены, заточены в крепости или сосланы на каторгу. Слышали и о Ленине – выразителе интересов рабочих и крестьян, вожде партии большевиков, партии, которая хочет добиться освобождения трудового народа от царя, помещиков и капиталистов.

Все эти сведения привозили в деревню наши односельчане, работавшие в Москве, Питере и других городах России.

В 1906 году возвратился в деревню отец. Он сказал, что в Москву больше не поедет, так как полиция запретила ему жительство в городе, разрешив проживание только в родной деревне. Я был доволен тем, что отец вернулся насовсем.

В том же году я окончил трехклассную церковно-приходскую школу. Учился во всех классах на отлично и получил похвальный лист. В семье все были очень довольны моими успехами, да и я был рад. По случаю успешного окончания школы мать подарила мне новую рубаху, а отец сам сшил сапоги.

– Ну вот, теперь ты грамотный, – сказал отец, – можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу.

– Пусть поживет в деревне еще годик, а потом отвезем в город, – заметила мать. – Пускай подрастет немножко…

С осени 1907 года мне пошел двенадцатый год. Я знал, что это моя последняя осень в родном доме. Пройдет зима, а потом надо идти в «люди». Я был очень загружен работой по хозяйству. Мать часто ездила в город за грузом, а отец с раннего утра до поздней ночи сапожничал. Заработок его был исключительно мал, так как односельчане из-за нужды редко могли с ним расплатиться. Мать часто ругала отца за то, что он так мало брал за работу.

Когда же отцу удавалось неплохо заработать на шитье сапог, он обычно возвращался из Угодского Завода подвыпившим. Мы с сестрой встречали его на дороге, и он всегда вручал нам гостинцы – баранки или конфеты.

Зимой в свободное от домашних дел время я чаще всего ходил на рыбалку, катался на самодельных коньках на Огублянке или на лыжах с Михалевых гор.

Наступило лето 1908 года. Сердце мое щемило при мысли, что скоро придется оставить дом, родных, друзей и уехать в Москву. Я понимал, что, по существу, мое детство кончается. Правда, прошедшие годы можно было лишь условно назвать детскими, но на лучшее я не мог рассчитывать.

Помню, как в один из вечеров собрались на нашей завалинке соседи. Зашла речь об отправке ребят в Москву. Одни собирались везти своих детей в ближайшие дни, другие хотели подождать еще год-два. Мать сказала, что отвезет меня после ярмарки, которая бывала у нас через неделю после Троицына дня. Лешу Колотырного уже отдали в ученье в столярную мастерскую, хозяином которой был богач из нашей деревни Мурашкин.

Отец спросил, какое ремесло думаю изучить. Я ответил, что хочу в типографию. Отец сказал, что у нас нет знакомых, которые могли бы помочь определить меня в типографию. И мать решила, что она будет просить своего брата Михаила взять меня в скорняжную мастерскую. Отец согласился, поскольку скорняки хорошо зарабатывали. Я же был готов на любую работу, лишь бы быть полезным семье.

В июле 1908 года в соседнюю деревню Черная Грязь приехал брат моей матери Михаил Артемьевич Пилихин. О нем стоит сказать несколько слов.

Михаил Пилихин, как и моя мать, рос в бедности. Одиннадцати лет его отдали в ученье в скорняжную мастерскую. Через четыре с половиной года он стал мастером. Михаил был очень бережлив и сумел за несколько лет скопить деньги и открыть свое небольшое дело. Он стал хорошим мастером-меховщиком и приобрел много богатых заказчиков, которых обдирал немилосердно.

Пилихин постепенно расширял мастерскую, довел число рабочих-скорняков до восьми человек и, кроме того, постоянно держал еще четырех мальчиков-учеников. Как тех, так и других эксплуатировал беспощадно. Так он сколотил капитал примерно в пятьдесят тысяч рублей.

Вот этого своего брата мать и упросила взять меня в ученье. Она сходила к нему в деревню Черная Грязь, где он проводил лето, и, вернувшись, сказала, что брат велел привести меня к нему познакомиться. Отец спросил, какие условия предложил Пилихин.

– Известно какие, четыре с половиной года мальчиком, а потом будет мастером.

– Ну что ж, делать нечего, надо вести Егорку к Михаилу.

Через два дня мы с отцом пошли в деревню Черная Грязь. Подходя к дому Пилихиных, отец сказал:

– Смотри, вон сидит на крыльце твой будущий хозяин. Когда подойдешь, поклонись и скажи: «Здравствуйте, Михаил Артемьевич».

– Нет, я скажу: «Здравствуйте, дядя Миша!» – возразил я.

– Ты забудь, что он тебе доводится дядей. Он – твой будущий хозяин, а богатые хозяева не любят бедных родственников. Это ты заруби себе на носу.

Подойдя к крыльцу, на котором, развалившись в плетеном кресле, сидел дядя Миша, отец поздоровался и подтолкнул меня вперед. Не ответив на приветствие, не подав руки отцу, Пилихин повернулся ко мне. Я поклонился и сказал:

– Здравствуйте, Михаил Артемьевич!

– Ну, здравствуй, молодец! Что, скорняком хочешь быть?

Я промолчал.

– Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное.

– Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, – сказал отец.

– Грамоте обучен?

Отец показал мой похвальный лист.

– Молодец! – сказал дядя, а затем, повернув голову к двери, крикнул:

– Эй, вы, оболтусы, идите сюда!

Из комнаты вышли его сыновья Александр и Николай, хорошо одетые и упитанные ребята, а затем и сама хозяйка.

– Вот смотрите, башибузуки, как надо учиться, – сказал дядя, показывая им мой похвальный лист, – а вы все на тройках катаетесь.

Обратившись наконец к отцу, он сказал:

– Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына. Парень он крепкий и, кажется, неглупый. Я здесь проживу несколько дней. Потом поеду в Москву, но с собой его взять не смогу. Через неделю едет брат жены Сергей, вот он и привезет его ко мне.

На том мы и расстались.

Я был очень рад, что поживу в деревне еще неделю.

– Ну, как вас встретил мой братец? – спросила мать.

– Известно, как нашего брата встречают хозяева.

– А чайком не угостил?

– Он даже не предложил нам сесть с дороги, – ответил отец. – Он сидел, а мы стояли, как солдаты. – И зло добавил: – Нужен нам его чай, мы с сынком сейчас пойдем в трактир и выпьем за свой трудовой пятачок.

Мать сунула мне баранку, и мы зашагали к трактиру…

Сборы в Москву были недолгими. Мать завернула пару белья, пару портянок и полотенце, дала на дорогу пяток яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному русскому обычаю на лавку.

– Ну, сынок, с Богом! – сказала мать и, не выдержав, горько заплакала, прижав меня к себе.

Я видел, что у отца покраснели глаза и пробежали по щекам слезинки. И я чуть-чуть не заревел, но удержался.

До Черной Грязи мы с матерью шли пешком. По этой дороге я раньше ходил в школу и в лес за ягодами и грибами.

– Помнишь, мать, как вот на этой полоске, около трех дубов, когда мы с тобой жали, я разрезал себе мизинец?

– Помню, сынок. Матери всегда помнят о том, что было с их детьми. Плохо поступают дети, когда они забывают своих матерей.

– Со мной, мать, этого не случится! – твердо сказал я.

Когда мы с дядей Сергеем сели в поезд, полил проливной дождь. В вагоне стало темно. Одна сальная свечка едва освещала узкий проход вагона третьего класса. Поезд тронулся, за окном замелькали темные очертания лесов и огоньки далеких деревень.

Раньше мне не приходилось ездить в поездах, и я никогда не видел железной дороги. Поэтому поездка эта произвела на меня огромное впечатление. Проехали станцию Балабаново. Вдруг вдали показались какие-то ярко освещенные многоэтажные здания.

– Дядя, что это за город? – спросил я у пожилого мужчины, стоявшего у окна вагона.

– Это не город, паренек. Это наро-фоминская ткацкая фабрика Саввы Морозова. На этой фабрике я проработал 15 лет, – грустно сказал он, – а вот теперь не работаю.

– Почему? – спросил я.

– Долго рассказывать… здесь я похоронил жену и дочь.

Я видел, как он побледнел и на минуту закрыл глаза.

– Каждый раз, проезжая мимо проклятой фабрики, не могу спокойно смотреть на это чудовище, поглотившее моих близких…

Он вдруг отошел от окна, сел в темный угол вагона и закурил, а я продолжал смотреть в сторону «чудовища», которое «глотает» людей, но не решался спросить, как это происходит.

В Москву мы приехали на рассвете. Ехали более четырех часов. Сейчас это расстояние поезд проходит за час с небольшим. Вокзал меня ошеломил. Все страшно спешили к выходу, толкаясь локтями, корзинами, сумками, сундучками. Я не понимал, почему все так торопятся.

– Ты рот не разевай, – сказал мой провожатый. – Здесь тебе не деревня, здесь ухо востро нужно держать.

Наконец мы выбрались на привокзальную площадь.

Возле трактира, несмотря на ранний час, шла бойкая торговля сбитнем, лепешками, пирожками с ливером, требухой и прочими яствами, которыми приезжие могли подкрепиться за недорогую цену. Идти к хозяину было еще рано, и мы решили отправиться в трактир. Около трактира стояли лужи воды и грязи, на тротуаре и прямо на земле примостились пьяные оборванцы. В трактире громко играла музыка, я узнал мелодию знакомой песни «Шумел, горел пожар московский». Некоторые посетители, успев подвыпить, нестройно подтягивали.

Выйдя из трактира, мы отправились на Большую Дорогомиловскую улицу и стали ждать конку. Тогда еще по этой улице не ходил трамвай, он вообще только что появился в Москве. При посадке на конку, в спешке и суете, поднимавшийся впереди по лесенке мужчина нечаянно сильно задел меня каблуком по носу. Из носа пошла кровь.

– Говорил тебе, смотри в оба! – сердито прикрикнул дядя Сергей.

А дядька сунул мне кусок тряпки и спросил:

– Из деревни, что ли? В Москве надо смотреть выше носа, – добавил он.

Вокзальная площадь и окрестные улицы не произвели на меня особого впечатления. Домишки тут были маленькие, деревянные, облезлые. Дорогомиловская улица грязная, мостовая с большими выбоинами, много пьяных, большинство людей плохо одеты.

Но по мере приближения к центру вид города все больше менялся: появлялись большие дома, нарядные магазины, лихие рысаки. Я был как в тумане, плохо соображал и был как-то подавлен. Я никогда не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, извозчиков в колясках с надутыми шинами, или, как их звали, «лихачей», мчавшихся с большой скоростью на красавцах орловских рысаках. Не видел я никогда и такого скопления людей на улицах. Все это поражало воображение, и я молчал, рассеянно слушая своего провожатого.

Мы повернули к Большой Дмитровке и сошли с конки на углу Камергерского переулка.

– Вот дом, где ты будешь жить, – сказал мне дядя Сергей, – а во дворе помещается мастерская, там будешь работать. – Парадный вход в квартиру с Камергерского переулка, но мастера и мальчики ходят только с черного хода, со двора. Запоминай хорошенько, – продолжал он, – вот Кузнецкий Мост, здесь находятся самые лучшие магазины Москвы. Вот это театр Зимина, но там рабочие не бывают. Прямо и направо Охотный Ряд, где торгуют зеленью, дичью, мясом и рыбой. Туда ты будешь бегать за покупками для хозяйки.

Пройдя большой двор, мы подошли к работавшим здесь людям, поздоровались с мастерами, которых дядя Сергей уважительно называл по имени и отчеству.

– Вот, – сказал он, – привез из деревни вам в ученье нового мальчика.

– Мал больно, – заметил кто-то, – не мешало бы ему немного подрасти.

– Сколько тебе лет, парень? – спросил высокий человек.

– Двенадцать.

– Ладно, пусть мал ростом, зато у него плечи широкие, – сказал, улыбаясь, высокий.

– Ничего, будет хорошим скорняком, – ласково добавил мастер-старичок.

Это был Федор Иванович Колесов, самый справедливый, как я потом убедился, опытный и авторитетный из всех мастеров.

Отведя меня в сторону, дядя Сергей стал называть по имени каждого мастера и мальчика и рассказывать о них.

Я хорошо запомнил братьев Мишиных.

– Старший брат – хороший мастер, но здорово пьет, – говорил дядя Сергей, – а вот этот, младший, очень жаден до денег. Говорят, что он завтракает, обедает и ужинает всего лишь на десять копеек. Все о своем собственном деле мечтает. А это вот Михаил, он частенько пьет запоем. После получки два-три дня пьет беспробудно. Способен пропить последнюю рубашку и штаны, но мастер – золотые руки. Вот, – дядя Сергей показал на высокого мальчика, – это старший мальчик, твой непосредственный начальник, зовут его Кузьмой. Через год он будет мастером. А вон тот, курчавый, – это Григорий Матвеев из деревни Трубино, он тебе доводится дальним родственником.

Поднявшись по темной и грязной лестнице на второй этаж, мы вошли в мастерскую.

Вышла хозяйка, поздоровалась и сказала, что хозяина сейчас нет, но скоро должен быть.

– Пойдем, покажу тебе расположение комнат, а потом будешь на кухне обедать.

Хозяйка подробно объяснила мне будущие обязанности – обязанности самого младшего ученика – по уборке помещений, чистке обуви хозяев и их детей, показала, где и какие лампады у икон, когда и как их надо зажигать и так далее.

– Ну, а остальное тебе объяснят Кузьма и старшая мастерица Матреша.

Потом Кузьма, старший мальчик, позвал меня на кухню обедать. Я здорово проголодался и с аппетитом принялся за еду. Но тут случился со мной непредвиденный казус. Я не знал существовавшего порядка, по которому вначале из общего большого блюда едят только щи без мяса, а под конец, когда старшая мастерица постучит по блюду, можно взять кусочек мяса. Сразу выловил пару кусочков мяса, с удовольствием их проглотил и уже начал вылавливать третий, как неожиданно получил ложкой по лбу, да такой удар, что сразу образовалась шишка.

Я был сконфужен тем, что за полдня пребывания в Москве уже дважды оказался битым.

Старший мальчик Кузьма оказался очень хорошим парнем.

– Ничего, терпи, коли будут бить, – сказал он мне после обеда, – за одного битого двух небитых дают.

В тот же день Кузьма повел меня в ближайшие лавки, куда предстояло ходить за табаком и водкой для мастеров. Кухарка (она же старшая мастерица) Матреша показала, как чистить и мыть посуду и разводить самовар.

С утра следующего дня меня посадили в углу мастерской и сказали, чтобы я прежде всего научился шить мех. Старшая мастерица снабдила меня иголкой, нитками и наперстком. Показав технику шитья, она сказала:

– Если что-либо не будет получаться, подойди ко мне, я тебе покажу, как надо шить.

Я усердно принялся за свои первые трудовые уроки.

Работать мастера начинали ровно в семь часов утра и кончали в семь вечера, с часовым перерывом на обед. Следовательно, рабочий день длился одиннадцать часов, а когда случалось много работы, мастера задерживались до десяти-одиннадцати часов вечера. В этом случае рабочий день доходил до пятнадцати часов в сутки. За сверхурочные они получали дополнительную сдельную плату.

Мальчики-ученики всегда вставали в шесть утра. Быстро умывшись, мы готовили рабочие места и все, что нужно было мастерам для работы. Ложились спать в одиннадцать вечера, все убрав и подготовив к завтрашнему дню. Спали тут же, в мастерской, на полу, а когда было очень холодно, – на полатях в прихожей с черного хода.

Поначалу я очень уставал. Трудно было привыкнуть поздно ложиться спать. В деревне мы обычно ложились очень рано. Но со временем втянулся и стоически переносил нелегкий рабочий день.

Первое время очень скучал по деревне и дому. Я вспоминал милые и близкие сердцу рощи и перелески, где так любил бродить с Прохором на охоте, ходить с сестрой за ягодами, грибами, хворостом. У меня сжималось сердце и хотелось плакать. Я думал, что никогда уже больше не увижу мать, отца, сестру и товарищей. Домой на побывку мальчиков отпускали только на четвертом году, и мне казалось, что время это никогда не наступит.

По субботам Кузьма водил нас в церковь ко всенощной, а в воскресенье – к заутрене и к обедне. В большие праздники хозяин брал нас с собой к обедне в Кремль, в Успенский собор, а иногда в храм Христа Спасителя. Мы не любили бывать в церкви и всегда старались удрать оттуда под каким-либо предлогом. Однако в Успенский собор ходили с удовольствием – слушать великолепный синодальный хор и специально протодьякона Розова: голос у него был, как иерихонская труба.

Минул год. Я довольно успешно освоил начальный курс скорняжного дела, хотя оно далось мне не без труда. За малейшую оплошность хозяин бил нас немилосердно. А рука у него была тяжелая. Били нас мастера, били мастерицы, не отставала от них и хозяйка. Когда хозяин был не в духе – лучше не попадайся ему на глаза. Он мог и без всякого повода отлупить так, что целый день в ушах звенело.

Иногда хозяин заставлял двух провинившихся мальчиков бить друг друга жимолостью (кустарник, прутьями которого выбивали меха), приговаривая при этом: «Лупи крепче, крепче!» Приходилось безропотно терпеть.

Мы знали, что везде хозяева бьют учеников, – таков был закон, таков порядок. Хозяин считал, что ученики отданы в полное его распоряжение и никто никогда с него не спросит за побои, за нечеловеческое отношение к малолетним. Да никто и не интересовался, как мы работаем, как питаемся, в каких условиях живем. Самым высшим для нас судьей был хозяин. Так мы и тянули тяжелое ярмо, которое и не каждому взрослому было под силу.

Время шло. Мне исполнилось тринадцать лет, и я уже многому научился в мастерской. Несмотря на большую загруженность, все же находил возможность читать. Я всегда с благодарностью вспоминаю своего учителя Сергея Николаевича Ремизова, привившего мне страсть к книгам. Учиться мне помогал старший сын хозяина, Александр. Мы с ним были одногодки, и он относился ко мне лучше других.

Поначалу с его помощью я прочитал роман «Медицинская сестра», увлекательные истории о Нате Пинкертоне, «Записки о Шерлоке Холмсе» Конан Дойла и ряд других приключенческих книжек, изданных в серии дешевой библиотечки. Это было интересно, но не очень-то поучительно. А я хотел учиться серьезно. Но как? Я поделился с Александром. Он одобрил мои намерения и сказал, что будет помогать.

Мы взялись за дальнейшее изучение русского языка, математики, географии и чтение научно-популярных книг. Занимались обычно вдвоем, главным образом когда не было дома хозяина и по воскресеньям. Но как мы ни прятались от хозяина, он все же узнал о наших занятиях. Я думал, что он меня выгонит или крепко накажет. Однако против ожидания он похвалил нас за разумное дело.

Так больше года я довольно успешно занимался самостоятельно и поступил на вечерние общеобразовательные курсы, которые давали образование в объеме городского училища.

В мастерской мною были довольны, доволен был и хозяин, хотя нет-нет да и давал мне пинка или затрещину. Вначале он не хотел отпускать меня вечерами на курсы, но потом его уговорили сыновья, и он согласился. Я был очень рад. Правда, уроки приходилось готовить ночью на полатях, около уборной, где горела дежурная лампочка десятка в два свечей.

За месяц до выпускных экзаменов, как-то в воскресенье, когда хозяин ушел к приятелям, мы сели играть в карты. Играли, как помнится, в «двадцать одно». Не заметили, как вернулся хозяин и вошел в кухню. Я держал банк, мне везло. Вдруг кто-то дал мне здоровую оплеуху. Я оглянулся и – о, ужас – хозяин! Ошеломленный, я не мог произнести ни слова. Ребята бросились врассыпную.

– Ах, вот для чего тебе нужна грамота! Очки считать? С этого дня никуда больше не пойдешь, и чтоб Сашка не смел с тобой заниматься!

Через несколько дней я зашел на курсы, которые помещались на Тверской улице, и рассказал о случившемся. Учиться мне оставалось всего лишь месяц с небольшим. Надо мной посмеялись и разрешили сдавать экзамены. Экзамены за полный курс городского училища я выдержал успешно.

Шел 1911 год. Я уже три года проработал в мастерской и перешел в разряд старших мальчиков. Теперь и у меня в подчинении было три мальчика-ученика. Хорошо знал Москву, так как чаще других приходилось разносить заказы в разные концы города. Желание продолжать учебу меня не оставляло, но к этому не было никакой возможности. Однако читать все же ухитрялся.

Газеты брал после мастера Колесова, который был политически грамотнее других. Журналы давал мне Александр, книжки покупал сам на сэкономленные «трамвайные» деньги. Пошлет, бывало, хозяин отвезти меха какому-либо заказчику в Марьину Рощу или Замоскворечье, даст пятачок или гривенник на конку, а я взвалю мешок с мехами на спину и айда пешком, а монету сберегу на книжку.

На четвертом году ученья меня, как физически более крепкого мальчика, взяли в Нижний Новгород на знаменитую ярмарку, где хозяин снял себе лавку для оптовой торговли мехами. К тому времени он сильно разбогател, завязал крупные связи в торговом мире и стал еще жаднее.

На ярмарке в мою обязанность входили главным образом упаковка проданного товара и отправка его по назначению через городскую пристань на Волге, пристань на Оке или через железнодорожную товарную контору.

Впервые я увидел Волгу и был поражен ее величием и красотой – до этого я не знал рек шире и полноводнее Протвы и Москвы. Это было ранним утром, и Волга вся искрилась в лучах восходящего солнца. Я смотрел на нее и не мог оторвать восхищенного взгляда.

«Теперь понятно, – подумал я, – почему о Волге песни поют и матушкой ее величают».

На Нижегородскую ярмарку съезжались торговцы и покупатели со всей России. Туда везли свои товары и «заморские купцы» из других государств. Сама ярмарка располагалась за городом между Нижним и Канавином, в низкой долине, которая во время весеннего паводка сплошь заливалась водой.

На Нижегородскую ярмарку собиралось великое множество всякого люда, стремящегося подработать кто честным трудом, а кто – темными делами. Туда, как воронье, слетались воры, проститутки, жулики и разные аферисты.

После Нижегородской ярмарки в том же году пришлось поехать на другую ярмарку, в Урюпино, в область Войска Донского. Туда хозяин не поехал, а послал приказчика Василия Данилова. О ярмарке в Урюпине у меня не осталось таких ярких воспоминаний, как о Нижнем Новгороде и Волге. Урюпино был довольно грязный городишко, и ярмарка там по своим масштабам была невелика.

Приказчик Василий Данилов был человек жестокий и злой. До сих пор не могу понять, почему он с какой-то садистской страстью наносил побои четырнадцатилетнему мальчику по самому малейшему поводу. Однажды я не вытерпел, схватил «ковырок» (дубовая палка для упаковки) и со всего размаха ударил его по голове. От этого удара он упал и потерял сознание. Я испугался, думал, что убил его, и убежал из лавки. Однако все обошлось благополучно.

Когда мы возвратились в Москву, он пожаловался хозяину. Хозяин, не вникнув в суть дела, жестоко избил меня.

В 1912 году мне посчастливилось получить десятидневный отпуск в деревню. В то время там начался покос – самый интересный вид полевых работ. На покос приезжали из города мужчины и молодежь, чтобы помочь женщинам быстрее справиться с уборкой трав и заготовкой кормов на зиму.

Из деревни я уехал почти ребенком, а приехал в отпуск взрослым юношей. Мне уже шел шестнадцатый год, я был ученик по четвертому году. Многих за это время не стало в деревне – кто умер, кого отправили в ученье, кто ушел на заработки. Кого-то я не узнавал, а кто-то не узнавал меня. Одних согнула тяжкая жизнь, преждевременная старость, другие за это время выросли, стали взрослыми.

В деревню я ехал дачным малоярославецким поездом. Всю дорогу от Москвы до полустанка Оболенское простоял у открытого окна вагона. Когда четыре года назад я ехал в Москву, была ночь, и я почти не видел местность вдоль железной дороги. Сейчас с интересом рассматривал станционные сооружения, изумительной красоты подмосковные леса и перелески.

Когда проезжали мимо станции Наро-Фоминск, какой-то человек сказал своему соседу:

– До пятого года я здесь часто бывал… Вон видишь красные кирпичные корпуса? Это и есть фабрика Саввы Морозова.

– Говорят, он демократ, – сказал второй.

– Буржуазный демократ, но, говорят, неплохо относится к рабочим. Зато его администрация – псы лютые.

– Одна шайка-лейка! – зло сказал сосед.

Заметив, что я с интересом слушаю (припомнив разговор в вагоне об этой же фабрике, который я слышал несколько лет назад), они замолчали.

На полустанке Оболенское меня встретила мать Она очень изменилась за эти четыре года и состарилась. Что-то сжало мне горло, и я еле сдержался, чтобы не разрыдаться. Мать долго плакала, прижимала меня шершавыми и мозолистыми руками и все твердила:

– Дорогой мой! Сынок! Я думала, что умру, не увидев тебя.

– Ну, что ты, мама, видишь, как я вырос, теперь тебе будет легче.

– Дай-то Бог!

Домой мы приехали уже затемно. Отец и сестра поджидали нас на завалинке. Сестра выросла и стала настоящей невестой. Отец сильно постарел и еще больше согнулся. Ему шел семидесятый год. Он как-то по-своему встретил меня. Поцеловались. Думая о чем-то своем, он сказал:

– Хорошо, что дожил. Вижу, ты теперь взрослый, крепкий.

Чтобы скорее порадовать своих стариков и сестру, я распаковал корзину и вручил каждому подарок, а матери, кроме того, три рубля денег, два фунта сахара, полфунта чая и фунт конфет.

– Вот спасибо, сынок! – обрадовалась мать. – Мы уже давно не пили настоящий чай с сахаром.

Отцу я дал еще рубль на трактирные расходы.

– Хватило бы ему и двадцати копеек, – заметила мать.

Отец сказал:

– Я четыре года ждал сынка, не омрачай нашей встречи разговором о нужде.

Через день мы с матерью и сестрой поехали на покос. Я рад был увидеть товарищей, особенно Лешу Колотырного. Все ребята здорово выросли. В начале косьбы что-то у меня не ладилось. Я уставал, потел, видимо, сказывался четырехлетний перерыв. Потом все пошло хорошо, косил чисто, не отставая от других, но во рту все пересохло, и я еле дотянул до отдыха.

– Как, Егорушка, нелегок крестьянский труд? – спросил меня дядя Назар, обняв за мокрые плечи.

– Труд нелегкий, – согласился я.

– А вот англичане траву косят машинами, – заметил подошедший к нам молодой мужик, которого я раньше не знал.

– Да, – сказал Назар, – мы все надеемся на соху-матушку да на косу. Эх, дубинушка, ухнем…

Я спросил у ребят, кто этот мужик, что говорил насчет машин.

– Это Николай Жуков – сын старосты. Его выслали из Москвы за пятый год. Он очень острый на язык, даже царя ругает.

– Ничего, – сказал Леша, – за глаза царя ругать можно, но только чтобы не слышали полиция или шпики.

Солнце припекало все сильнее. Косьбу прекратили, начали сушить скошенную траву. К полудню мы с сестрой, навьючив сено на телегу, взобрались на воз и поехали домой. Нас уже ждали жареная картошка с маслом и чай с сахаром. Все это было тогда так аппетитно!..

Вечерами, забыв об усталости, молодежь собиралась около амбара, и начиналось веселье. Пели песни, задушевные и проникновенные. Девушки выводили сильными голосами нежную мелодию, ребята старались вторить молодыми баритонами и еще не окрепшими басами. Потом плясали до упаду. Расходились под утро и едва успевали заснуть, как нас будили, и мы вновь отправлялись на покос. Вечером все начиналось сначала. Трудно сказать, когда мы спали.

Да, видно, молодость все может. Как хорошо чувствовать себя молодым!

Отпуск прошел очень быстро, и нужно было возвращаться в Москву. В предпоследнюю ночь моего пребывания дома в соседней деревне Костинке случился пожар. Дул сильный ветер. Пожар начался посредине деревни и стал быстро распространяться на соседние дома, сараи и амбары. Мы еще гуляли, когда заметили со стороны Костинки густой дым.

Кто-то крикнул:

– Пожар!

Все бросились в пожарный сарай, быстро выкатили бочку и потащили ее на руках в Костинку. Наша помощь подоспела первой, даже пожарная команда Костинки пришла позднее.

Пожар был очень сильный, и, несмотря на отчаянные усилия пожарных команд, которые собрались из соседних сел, выгорело полдеревни.

Пробегая с ведром воды мимо одного дома, я услышал крик:

– Спасите, горим!

Бросился в тот дом, откуда раздавались крики, и вытащил испуганных до смерти детей и больную старуху.

Наконец огонь потушили. На пепелище причитали женщины, плакали дети. Много людей осталось без крова и без всякого имущества, а некоторые и без куска хлеба.

Наутро я обнаружил две прожженные дырки, каждую величиной с пятак, на моем новом пиджаке – подарке хозяина перед отпуском (таков был обычай).

– Ну, хозяин тебя не похвалит, – сказала мать.

– Что ж, – ответил я, – пусть он рассудит, что важнее: пиджак или ребята, которых удалось спасти…

Уезжал я с тяжелым сердцем. Особенно тягостно было смотреть на пожарище, где копались несчастные люди. Бедняги искали, не уцелело ли чего. Я сочувствовал их горю, так как сам знал, что значит остаться без крова.

В Москву приехал рано утром. Поздоровавшись с хозяином, рассказал о пожаре в деревне и показал прожженный пиджак. К моему удивлению, он даже не выругал меня, и я был благодарен ему за это.

Потом оказалось, что мне просто повезло. Накануне хозяин очень выгодно продал партию мехов и на этом крепко заработал.

– Если бы не это, – сказал Федор Иванович, – быть тебе выдранному как сидоровой козе.

В конце 1912 года мое ученичество кончилось. Я стал молодым мастером (подмастерьем). Хозяин спросил, как я думаю дальше жить: останусь ли на квартире при мастерской или пойду на частную квартиру?

– Если останешься при мастерской и будешь по-прежнему есть на кухне с мальчиками, то зарплата тебе будет десять рублей, если пойдешь на частную квартиру, тогда будешь получать восемнадцать рублей.

Жизненного опыта у меня было маловато, и я сказал, что буду жить при мастерской. Видимо, хозяина это вполне устраивало, так как по окончании работы мастеров для меня всегда находилась какая-либо срочная, не оплачиваемая работа. Прошло немного времени, и я решил: «Нет, так не пойдет. Уйду на частную квартиру, а вечерами лучше читать буду».

На Рождество я вновь съездил в деревню, уже самостоятельным человеком. Мне шел 17-й год, а самое главное – я был мастером, получавшим целых десять рублей, а это далеко не всем тогда удавалось.

Хозяин доверял мне, видимо, убедившись в моей честности. Он часто посылал меня в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он меня и как безотказного работника и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной работы, мне поручалась упаковка грузов и отправка их по товарным конторам.

Мне нравилась такая работа больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине – дело другое. Здесь приходилось вращаться среди более или менее интеллигентных людей, слышать их разговоры о текущих событиях.

Мастера мало читали газеты, и, кроме Колесова, никто в нашей мастерской не разбирался в политических делах. Думаю, что так же обстояло дело и в других скорняжных мастерских. Никакого профсоюза скорняков тогда не было, и каждый был предоставлен самому себе. Только позднее организовался союз кожевников, куда вошли и скорняки.

Поэтому неудивительно, что скорняки отличались тогда своей аполитичностью. Исключение составляли одиночки. Мастер-скорняк жил своими интересами, у каждого был свой мирок. Некоторые всякими правдами и неправдами сколачивали небольшой капиталец и стремились открыть собственное дело. Скорняки, портные и другие рабочие мелких кустарных мастерских заметно отличались от заводских, фабричных рабочих, от настоящих пролетариев своей мелкобуржуазной идеологией и отсутствием крепкой пролетарской солидарности.

Заводские рабочие не могли и мечтать о своем деле. Для этого нужны были большие капиталы. А они получали гроши, которых едва-едва хватало на пропитание. Условия труда, постоянная угроза безработицы объединяли рабочих на борьбу с эксплуататорами.

Политическая работа большевистской партии сосредоточивалась тогда в среде промышленного пролетариата. Среди рабочих кустарных мастерских подвизались меньшевики, эсеры и прочие псевдореволюционеры. Не случайно в 1905 году и во время Великой Октябрьской революции в рядах восставшего пролетариата было мало кустарей.

В 1910–1914 годах заметно оживились революционные настроения. Все чаше и чаще стали вспыхивать стачки в Москве, Питере и других промышленных городах. Участились сходки и забастовки студентов. В деревне нужда дошла до предела в результате разразившегося в 1911 году голода.

Как ни плоха была политическая осведомленность мастеров-скорняков, все же мы знали о расстреле рабочих на Ленских приисках и повсеместном нарастании революционного брожения. Федору Ивановичу Колесову изредка удавалось доставать большевистские газеты «Звезда» и «Правда», которые просто и доходчиво объясняли, почему непримиримы противоречия между рабочими и капиталистами, между крестьянами и помещиками, доказывали общность интересов рабочих и деревенской бедноты.

В то время я слабо разбирался в политических вопросах, но мне было ясно, что эти газеты отражают интересы рабочих и крестьян, а газеты «Русское слово» и «Московские ведомости» – интересы хозяев царской России, капиталистов. Когда я приезжал в деревню, я уже сам мог кое-что рассказать и объяснить своим товарищам и нашим мужикам.

Начало Первой мировой войны запомнилось мне погромом иностранных магазинов в Москве. Агентами охранки и черносотенцами под прикрытием патриотических лозунгов был организован погром немецких и австрийских фирм. В это были вовлечены многие, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как эти люди не могли прочесть вывески на иностранных языках, то заодно громили и другие иностранные фирмы – французские, английские.

Под влиянием пропаганды многие молодые люди, особенно из числа зажиточных, охваченные патриотическими чувствами, уходили добровольцами на войну. Александр Пилихин тоже решил бежать на фронт и все время уговаривал меня.

Вначале мне понравилось его предложение, но все же я решил посоветоваться с Федором Ивановичем – самым авторитетным для меня человеком. Выслушав меня, он сказал:

– Мне понятно желание Александра, у него отец богатый, ему есть из-за чего воевать. А тебе, дураку, за что воевать? Уж не за то ли, что твоего отца выгнали из Москвы, не за то ли, что твоя мать с голоду пухнет?.. Вернешься калекой – никому не будешь нужен.

Эти слова меня убедили, и я сказал Саше, что на войну не пойду. Обругав меня, он вечером бежал из дому на фронт, а через два месяца его привезли в Москву тяжело раненным.

В то время я по-прежнему работал в мастерской, но жил уже на частной квартире в Охотном Ряду, против теперешней гостиницы «Москва». Снимал за три рубля в месяц койку у вдовы Малышевой. Дочь ее Марию я полюбил, и мы решили пожениться. Но война, как это всегда бывает, спутала все наши надежды и расчеты. В связи с большими потерями на фронте в мае 1915 года был произведен досрочный призыв молодежи рождения 1895 года. Шли на войну юноши, еще не достигшие двадцатилетнего возраста. Подходила и моя очередь.

Особого энтузиазма я не испытывал, так как на каждом шагу в Москве встречал несчастных калек, вернувшихся с фронта, и тут же видел, как рядом по-прежнему широко и беспечно жили сынки богачей. Они разъезжали по Москве на «лихачах», в шикарных выездах, играли на скачках и бегах, устраивали пьяные оргии в ресторане «Яр». Однако считал, что, если возьмут в армию, буду честно драться за Россию.

Мой хозяин, ценивший меня по работе, сказал:

– Если хочешь, я устрою так, что тебя оставят на год по болезни и, может быть, оставят по чистой.

Я ответил, что вполне здоров и могу идти на фронт.

– Ты что, хочешь быть таким же дураком, как Саша?

Я сказал, что по своему долгу обязан защищать Родину. На этом разговор был закончен и больше не возникал.

В конце июля 1915 года был объявлен досрочный призыв в армию молодежи моего года рождения. Я отпросился у хозяина съездить в деревню попрощаться с родителями, а заодно и помочь им с уборкой урожая.

Глава 2

Служба солдатская

Призывался я в своем уездном городе Малоярославце Калужской губернии 7 августа 1915 года. Первая мировая война уже была в полном разгаре.

Меня отобрали в кавалерию, и я был очень рад, что придется служить в коннице. Я всегда восхищался этим романтическим родом войск. Все мои товарищи попали в пехоту, и многие завидовали мне.

Через неделю всех призванных вызвали на сборный пункт. Нас распределили по командам, и я расстался со своими земляками-одногодками. Кругом были люди незнакомые, такие же безусые ребята, как и я.

Вечером нас погрузили в товарные вагоны и повезли к месту назначения – в город Калугу. Впервые за все время я так сильно почувствовал тоску и одиночество. Кончилась моя юность. «Готов ли я нести нелегкую службу солдата, а если придется, идти в бой?» – мысленно задавал себе вопрос. Жизнь закалила меня, и свой солдатский долг, я полагал, сумею выполнить с честью.

Товарные вагоны, куда нас поместили по сорок человек в каждый, не были приспособлены для перевозки людей, поэтому пришлось всю дорогу стоять или сидеть прямо на грязном полу. Кто пел песни, кто резался в карты, кто плакал, изливая душу соседям. Некоторые сидели, стиснув зубы, неподвижно уставившись в одну точку, думая о будущей своей солдатской судьбе.

В Калугу прибыли ночью. Разгрузили нас где-то в тупике на товарной платформе. Раздалась команда: «Становись!», «Равняйсь!». И мы зашагали в противоположном направлении от города. Кто-то спросил у ефрейтора, куда нас ведут. Ефрейтор, видимо, был хороший человек, он нам душевно сказал:

– Вот что, ребята, никогда не задавайте таких вопросов начальству. Солдат должен безмолвно выполнять приказы и команды, а куда ведут солдата – про то знает начальство.

Как бы в подтверждение его слов в голове колонны раздался зычный голос начальника команды:

– Прекратить разговоры в строю!

Коля Сивцов, мой новый приятель, толкнул меня локтем и прошептал:

– Ну вот, начинается служба солдатская.

Шли мы часа три и порядком уже устали, когда остановились на малый привал. Приближался рассвет, сильно клонило ко сну, и, как только присели на землю, сразу же отовсюду послышался храп.

Однако скоро опять раздалась команда: «Становись!» Мы вновь зашагали вперед и через час пришли в лагерный городок. Разместили нас в бараке на голых нарах. Сказали, что можем отдохнуть до 7 часов утра. Здесь уже находилось около ста человек. В многочисленные щели и битые окна дул ветер. Но даже эта «вентиляция» не помогала. «Дух» в бараке стоял тяжелый.

После завтрака нас построили и объявили, что мы находимся в 189-м запасном пехотном батальоне. Здесь будет формироваться команда 5-го запасного кавалерийского полка. До отправления по назначению будем обучаться пехотному строю.

Нам выдали учебные пехотные винтовки. Отделенный командир ефрейтор Шахворостов объявил внутренний распорядок и наши обязанности. Он строго предупредил, что, кроме как «по нужде», никто из нас не может никуда отлучаться, если не хочет попасть в дисциплинарный батальон… Говорил он отрывисто и резко, сопровождая каждое слово взмахом кулака. В маленьких глазках его светилась такая злоба, как будто мы были его заклятыми врагами.

– Да, – говорили солдаты, – от этого фрукта добра не жди…

Затем к строю подошел старший унтер-офицер. Наш ефрейтор скомандовал: «Смирно!»

– Я ваш взводный командир Малявко, – сказал старший унтер-офицер. – Надеюсь, вы хорошо поняли, что объяснил отделенный командир, а потому будете верно служить царю и отечеству. Самоволия я не потерплю!

Начался первый день строевых занятий. Каждый из нас старался хорошо выполнить команду, тот или иной строевой прием или действие оружием. Но угодить начальству было нелегко, а тем более дождаться поощрения. Придравшись к тому, что один солдат сбился с ноги, взводный задержал всех на дополнительные занятия. Ужинали мы холодной бурдой самыми последними.

Впечатление от первого дня было угнетающим. Хотелось скорее лечь на нары и заснуть. Но, словно разгадав наши намерения, взводный приказал построиться и объявил, что завтра нас выведут на общую вечернюю поверку, а потому мы должны сегодня разучить государственный гимн «Боже, царя храни!». Разучивание и спевка продолжались до ночи. В 6 часов утра мы были уже на ногах, на утренней зарядке.

Дни потянулись однообразные, как две капли воды похожие один на другой. Подошло первое воскресенье. Думали отдохнуть, выкупаться, но нас вывели на уборку плаца и лагерного городка. Уборка затянулась до обеда, а после «мертвого часа» чистили оружие, чинили солдатскую амуницию и писали письма родным. Ефрейтор предупредил, что жаловаться в письмах ни на что нельзя, так как цензура все равно не пропустит.

Втягиваться в службу было нелегко. Но жизнь нас и до этого не баловала, и недели через две большинство привыкло к армейским порядкам.

В конце второй недели обучения наш взвод был представлен на смотр ротному командиру – штабс-капитану Володину. Говорили, что он сильно пил и, когда бывал пьян, лучше было не попадаться ему на глаза. Внешне наш ротный ничем особенно не отличался от других офицеров, но было заметно, что он без всякого интереса проверяет нашу боевую подготовку. В заключение смотра он сказал, чтобы мы больше старались, так как «за Богом молитва, а за царем служба не пропадут».

До отправления в 5-й запасный кавалерийский полк мы видели нашего ротного командира еще пару раз, и, кажется, он оба раза был навеселе. Что касается командира 189-го запасного батальона, то мы его за все время нашего обучения так и не увидели.

В сентябре 1915 года нас отправили на Украину в 5-й запасный кавалерийский полк. Располагался он в городе Балаклее Харьковской губернии. Миновав Балаклею, наш эшелон был доставлен на станцию Савинцы, где готовились маршевые пополнения для 10-й кавалерийской дивизии. На платформе нас встретили подтянутые, одетые с иголочки кавалерийские унтер-офицеры и вахмистры. Одни были в гусарской форме, другие – в уланской, третьи – в драгунской.

После разбивки мы, малоярославецкие, москвичи и несколько ребят из Воронежской губернии, были определены в драгунский эскадрон.

Нам было досадно, что мы не попали в гусары и, конечно, не только потому, что у гусар была более красивая форма. Нам говорили, что там были лучшие и, главное, более человечные унтер-офицеры. А ведь от унтер-офицеров в царской армии целиком зависела судьба солдата.

Через день нам выдали кавалерийское обмундирование, конское снаряжение и закрепили за каждым лошадь. Мне попалась очень строптивая кобылица темно-серой масти по кличке Чашечная.

Служба в кавалерии оказалась интереснее, чем в пехоте, но значительно труднее. Кроме общих занятий, прибавились обучение конному делу, владению холодным оружием и трехкратная уборка лошадей. Вставать приходилось уже не в 6 часов, как в пехоте, а в 5, ложиться также на час позже.

Труднее всего давалась конная подготовка, то есть езда, вольтижировка и владение холодным оружием – пикой и шашкой. Во время езды многие до крови растирали ноги, но жаловаться было нельзя. Нам говорили лишь одно: «Терпи, казак, атаманом будешь». И мы терпели до тех пор, пока не уселись крепко в седла.

Взводный наш, старший унтер-офицер Дураков, вопреки своей фамилии, оказался далеко не глупым человеком. Начальник он был очень требовательный, но солдат никогда не обижал и всегда был сдержан. Зато другой командир, младший унтер-офицер Бородавко, был ему полной противоположностью: крикливый, нервный и крайне дерзкий на руку. Старослужащие говорили, что он не раз выбивал солдатам зубы.

Особенно беспощаден он был, когда руководил ездой. Мы это хорошо почувствовали во время кратковременного отпуска нашего взводного. Бородавко, оставшись за взводного, развернулся вовсю. И как только он не издевался над солдатами! Днем гонял до упаду на занятиях, куражась особенно над теми, кто жил и работал до призыва в Москве, поскольку считал их «грамотеями» и слишком умными. А ночью по нескольку раз проверял внутренний наряд, ловил заснувших дневальных и избивал их. Солдаты были доведены до крайности.

Сговорившись, мы как-то подкараулили его в темном углу и, накинув ему на голову попону, избили до потери сознания. Не миновать бы всем нам военно-полевого суда, но тут вернулся наш взводный, который все уладил, а затем добился перевода Бородавко в другой эскадрон.

К весне 1916 года мы были в основном уже подготовленными кавалеристами. Нам сообщили, что будет сформирован маршевый эскадрон и впредь до отправления на фронт мы продолжим обучение в основном по полевой программе. На наше место прибывали новобранцы следующего призыва, а нас готовили к переводу на другую стоянку, в село Лагери.

Из числа наиболее подготовленных солдат отобрали 30 человек, чтобы учить их на унтер-офицеров. В их число попал и я. Мне не хотелось идти в учебную команду, но взводный, которого я искренне уважал за его ум, порядочность и любовь к солдату, уговорил меня пойти учиться.

– На фронте ты еще, друг, будешь, – сказал он, – а сейчас изучи-ка лучше глубже военное дело, оно тебе пригодится. Я убежден, что ты будешь хорошим унтер-офицером.

Потом, подумав немного, добавил:

– Я вот не тороплюсь снова идти на фронт. За год на передовой я хорошо узнал, что это такое, и многое понял… Жаль, очень жаль, что так глупо гибнет наш народ, и за что, спрашивается?..

Больше он мне ничего не сказал. Но чувствовалось, что в душе этого человека возникло и уже выбивалось наружу противоречие между долгом солдата и человека-гражданина, который не хотел мириться с произволом царского режима. Я поблагодарил его за совет и согласился пойти в учебную команду, которая располагалась в городе Изюме Харьковской губернии. Прибыло нас туда из разных частей около 240 человек.

Разместили всех по частным квартирам, и вскоре начались занятия. С начальством нам не повезло. Старший унтер-офицер оказался хуже, чем Бородавко. Я не помню его фамилии, помню только, что солдаты прозвали его Четыре с половиной. Такое прозвище ему дали потому, что у него на правой руке указательный палец был наполовину короче. Однако это не мешало ему кулаком сбивать с ног солдата. Меня он не любил больше, чем других, но бить почему-то избегал. Зато донимал за малейшую оплошность, а то и, просто придравшись, подвергал всяким наказаниям.

Никто так часто не стоял «под шашкой при полной боевой», не перетаскал столько мешков с песком из конюшен до лагерных палаток и не нес дежурств по праздникам, как я. Я понимал, что все это – злоба крайне тупого и недоброго человека. Но зато я был рад, что он никак не мог придраться ко мне на занятиях.

Убедившись, что меня ничем не проймешь, он решил изменить тактику, может быть, попросту хотел отвлечь от боевой подготовки, где я шел впереди других.

Как-то он позвал меня к себе в палатку и сказал:

– Вот что, я вижу, ты парень с характером, грамотный, и тебе легко дается военное дело. Но ты москвич, рабочий, зачем тебе каждый день потеть на занятиях? Ты будешь моим нештатным переписчиком, будешь вести листы нарядов, отчетность по занятиям и выполнять другие поручения.

– Я пошел в учебную команду не за тем, чтобы быть порученцем по всяким делам, – ответил я, – а для того, чтобы досконально изучить военное дело и стать унтер-офицером.

Он разозлился и пригрозил мне:

– Ну, смотри, я сделаю так, что ты никогда не будешь унтер-офицером!..

В июне подходил конец нашей учебы и должны были начаться экзамены. По существовавшему порядку лучший в учебной команде получал при выпуске звание младшего унтер-офицера, а остальные выпускались из команды вице-унтер-офицерами, то есть кандидатами на унтер-офицерское звание. Товарищи мои не сомневались, что я должен был быть первым и обязательно получить при выпуске звание младшего унтер-офицера, а затем вакантное место отделенного командира.

Какая же была для всех неожиданность, когда за две недели до выпуска мне было объявлено перед строем, что я отчисляюсь из команды за недисциплинированность и нелояльное отношение к непосредственному начальству. Всем было ясно, что Четыре с половиной решил свести со мной счеты. Но делать было нечего.

Помощь пришла совершенно неожиданно. В нашем взводе проходил подготовку вольноопределяющийся Скорино, брат заместителя командира эскадрона, где я проходил службу до учебной команды. Он очень плохо учился и не любил военное дело, но был приятный и общительный человек, и его побаивался даже наш Четыре с половиной. Скорино тут же пошел к начальнику учебной команды и доложил о несправедливом ко мне отношении.

Начальник команды приказал вызвать меня к нему. Я порядком перетрусил, так как до этого никогда не разговаривал с офицерами. Ну, думаю, пропал! Видимо, дисциплинарного батальона не миновать.

Начальника команды мы знали мало. Слыхали, что офицерское звание он получил за храбрость и был награжден почти полным бантом Георгиевских крестов. До войны он служил где-то в уланском полку вахмистром сверхсрочной службы. Мы его видели иногда только на вечерних поверках, говорили, что он болеет после тяжелого ранения.

К моему удивлению, я увидел человека с мягкими и, я бы сказал, даже теплыми глазами и простодушным лицом.

– Ну что, солдат, в службе не везет? – спросил он и указал мне на стул.

Я стоял и боялся присесть.

– Садись, садись, не бойся!.. Ты, кажется, москвич?

– Так точно, ваше высокоблагородие, – ответил я, стараясь произнести каждое слово как можно более громко и четко.

– Я ведь тоже москвич, работал до службы в Марьиной Роще, по специальности краснодеревщик. Да вот застрял на военной службе, и теперь, видимо, придется посвятить себя военному делу, – мягко сказал он.

Потом помолчал и добавил:

– Вот что, солдат, на тебя поступила плохая характеристика. Пишут, что ты за четыре месяца обучения имеешь десяток взысканий и называешь своего взводного командира «шкурой» и прочими нехорошими словами. Так ли это?

– Да, ваше высокоблагородие, – ответил я. – Но одно могу доложить, что всякий на моем месте вел бы себя так же.

И я рассказал ему правдиво все, как было.

Он внимательно выслушал и сказал:

– Иди во взвод, готовься к экзаменам.

Я был доволен тем, что так хорошо все кончилось. Однако при выпуске мне не дали первенства и я был выпущен из учебной команды наравне со всеми в звании вице-унтер-офицера.

Оценивая теперь учебную команду старой армии, я должен сказать, что, в общем, учили в ней хорошо, особенно это касалось строевой подготовки. Каждый выпускник в совершенстве владел конным делом, оружием и методикой подготовки бойца. Не случайно многие унтер-офицеры старой армии после Октября стали квалифицированными военачальниками Красной Армии.

Что касается воспитательной работы, то в основе ее была муштра. Будущим унтер-офицерам не прививали навыков человеческого обращения с солдатами, не учили их вникать в душу солдата. Преследовалась одна цель – чтобы солдат был послушным автоматом. Дисциплинарная практика строилась на жестокости. Телесных наказаний уставом не предусматривалось, но на практике они применялись довольно широко.

О русской армии написано много, и я не считаю нужным повторяться. Коснусь лишь некоторых моментов, на мой взгляд, представляющих интерес.

Что было наиболее характерным для старой царской армии? Прежде всего отсутствие общности и единства между солдатской массой и офицерским составом.

В ходе войны, особенно в 1916-м и начале 1917 года, когда вследствие больших потерь офицерский корпус укомплектовывался представителями трудовой интеллигенции, грамотными рабочими и крестьянами, а также отличившимися в боях солдатами и унтер-офицерами, эта разобщенность в подразделениях (до батальона или дивизиона включительно) была несколько сглажена. Однако она полностью сохранилась в соединениях и объединениях. Офицеры и генералы, не имевшие никакой близости с солдатской массой, не знавшие, чем живет и дышит солдат, были чужды солдату.

Это обстоятельство, а также широко распространенная оперативно-тактическая неграмотность высшего офицерского и генеральского состава привели к тому, что командиры эти, за исключением немногих, не пользовались авторитетом у солдата. В среднем же звене офицерского состава, наоборот, под конец войны было много близких солдату по духу и настроению офицеров. Таких командиров солдаты любили, доверяли им и шли за ними в огонь и воду.

Основным фундаментом, на котором держалась старая армия, был унтер-офицерский состав, который обучал, воспитывал и цементировал солдатскую массу. Кандидатов на подготовку унтер-офицеров отбирали тщательно. Отобранные проходили обучение в специальных учебных командах, где, как правило, была образцово поставлена боевая подготовка. Вместе с тем, как я уже говорил, за малейшую провинность тотчас следовало дисциплинарное взыскание, связанное с рукоприкладством и моральными оскорблениями. Таким образом, будущие унтер-офицеры по выходе из учебной команды имели хорошую боевую подготовку и в то же время владели «практикой» по воздействию на подчиненных в духе требований царского воинского режима.

Надо сказать, что офицеры подразделений вполне доверяли унтер-офицерскому составу в обучении и воспитании солдат. Такое доверие, несомненно, способствовало выработке у унтер-офицеров самостоятельности, инициативы, чувства ответственности и волевых качеств. В боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые, в большинстве своем являлись хорошими командирами.

Моя многолетняя практика показывает, что там, где нет доверия младшим командирам, где над ними существует постоянная опека старших офицеров, там никогда не будет настоящего младшего командного состава, а следовательно, не будет и хороших подразделений.

В первых числах августа из полка пришел приказ о направлении окончивших учебную команду по маршевым эскадронам. Группу в 15 человек приказано было отправить прямо на фронт – в 10-ю кавалерийскую дивизию. В списке этих 15 человек я стоял вторым и нисколько этому не удивился, так как хорошо знал, чьих это рук дело.

Когда читали список перед строем команды, Четыре с половиной улыбался, давая понять, что от него зависит судьба каждого из нас. Потом нас накормили праздничным обедом и приказали собираться на погрузку. Взяв свои вещевые мешки, мы пошли на место построения фронтовой команды, а через несколько часов наш эшелон отправился в сторону Харькова.

Ехали мы очень долго, часами простаивая на разъездах, так как шла переброска на фронт какой-то пехотной дивизии. С фронта везли тяжелораненых, и санитарные поезда также стояли, пропуская эшелоны на фронт. От раненых мы многое узнали, и в первую очередь то, что наши войска очень плохо вооружены. Высший командный состав пользуется дурной репутацией, и среди солдат широко распространено мнение, что в верховном командовании сидят изменники, подкупленные немцами. Кормят солдат плохо. Эти известия с фронта действовали угнетающе, и мы молча расходились по вагонам.

Нас высадили в районе Каменец-Подольского. Одновременно выгрузили и маршевое пополнение для 10-го гусарского Ингерманландского полка и около сотни лошадей для нашего 10-го драгунского Новгородского полка со всей положенной амуницией. Когда разгрузка подходила к концу, раздался сигнал воздушной тревоги. Все быстро укрылись, кто где мог. Самолет-разведчик противника покружился над нами и ушел на запад, сбросив несколько небольших бомб. Был убит солдат и ранено пять лошадей.

Это было наше первое боевое крещение. Из района выгрузки все пополнение походным порядком было направлено на реку Днестр, где в это время наша дивизия стояла в резерве Юго-Западного фронта.

Прибыв в часть, мы узнали, что Румыния объявила войну Германии и будет воевать на стороне русских против немцев. Ходили слухи, что наша дивизия должна в скором времени выступить непосредственно на фронт, но на какой именно участок, никто не знал.

В начале сентября дивизия, совершив походный марш, была сосредоточена в Быстрицком горно-лесистом районе, где она принимала непосредственное участие в боях, главным образом в пешем строю, так как условия местности не позволяли производить конных атак.

Все чаще приходили тревожные сведения. Наши войска несли большие потери. Наступление, по существу, выдохлось, и фронт остановился. Плохо шли дела и на фронте румынских войск, которые вступили в войну слабо подготовленными, недостаточно вооруженными, и в первых же сражениях с немецкими и австрийскими войсками понесли тяжелые потери.

Среди солдат нарастало недовольство, особенно когда приходили письма из дому, сообщавшие о голоде и страшной разрухе. Да и та картина, которую мы наблюдали в селах прифронтовой полосы на Украине, в Буковине и Молдавии, говорила сама за себя. До каких же бедствий дошли крестьяне под гнетом царя, по безрассудству которого вот уже третий год лилась кровь крестьян и рабочих! Солдаты уже понимали, что они становятся калеками и гибнут не за свои интересы, а ради «сильных мира сего», за тех, кто их угнетал.

В октябре 1916 года мне не повезло: находясь вместе с товарищами в разведке на подступах к Сайе-Реген в головном дозоре, мы напоролись на мину и подорвались. Двоих тяжело ранило, а меня выбросило из седла взрывной волной. Очнулся я только через сутки в госпитале. Вследствие тяжелой контузии меня эвакуировали в Харьков.

Выйдя из госпиталя, долго еще чувствовал недомогание и, самое главное, плохо слышал. Медицинская комиссия направила меня в маршевый эскадрон в село Лагери, где с весны стояли мои друзья по новобранческому эскадрону. Конечно, я был очень рад этому обстоятельству.

Попал я из эскадрона в учебную команду молодым солдатом, а вернулся с унтер-офицерскими лычками, фронтовым опытом и двумя Георгиевскими крестами на груди, которыми был награжден за захват в плен немецкого офицера и контузию.

Беседуя с солдатами, я понял, что они не горят желанием «нюхать порох» и не хотят войны. У них были уже иные думы – о земле и мире. В конце 1916 года среди солдат все упорнее стали ходить слухи о забастовках и стачках рабочих в Петрограде, Москве и других городах. Говорили о большевиках, которые ведут борьбу против царя, за мир, за землю и свободу для трудового народа. Теперь уже и сами солдаты стали настойчиво требовать прекращения войны. Правда, это были пока лишь тайные разговоры.

Несмотря на то, что я был унтер-офицером, солдаты относились ко мне с доверием и часто заводили серьезные разговоры. Конечно, тогда я мало разбирался в политических вопросах, но считал, что война выгодна лишь богатым и ведется в интересах правящих классов, а мир, землю, волю русскому народу могут дать только большевики, и никто больше. Это в меру своих возможностей я и внушал своим солдатам, за что и был вознагражден ими.

Вот как это случилось.

Рано утром 27 февраля 1917 года эскадрон, располагавшийся в селе Лагери, был поднят по тревоге. Выстроились недалеко от квартиры командира эскадрона – ротмистра барона фон дер Гольца. Никто, конечно, ничего не знал. Нашим взводным командиром был поручик Киевский.

– Ваше благородие, куда нас собрали по тревоге? – спросил я его.

На мой вопрос он ответил вопросом:

– А вы как думаете?

Я сказал, что солдаты должны знать, куда их ведут, тем более что нам выдали боевые патроны.

– Ну что же, патроны могут пригодиться.

Разговор был прекращен появлением ротмистра барона фон дер Гольца. Это был боевой ротмистр. Он имел золотое оружие, солдатский Георгиевский крест и много других боевых орденов. Но человек был отвратительный, всегда злобно разговаривал с солдатами, которые его не любили и боялись.

После команды «смирно» ротмистр поздоровался с эскадроном.

Вытянув колонну по три, барон фон дер Гольц подал команду «рысью». Эскадрон шел по дороге на город Балаклею, где стоял штаб 5-го запасного кавалерийского полка. Подходя к плацу полка, мы увидели, что там уже в развернутом строю стоят киевские драгуны и ингерманландские гусары. Наш эскадрон также построился развернутым строем. Подходили на рысях другие части. Никто не знал, в чем дело…

Вскоре все стало ясно. Откуда-то из-за угла показались демонстранты с красными знаменами. Наш командир эскадрона, пришпорив коня, карьером поскакал к штабу полка. Другие командиры эскадрона последовали за ним, а из штаба в это время вышла группа военных и рабочих.

Высокий солдат громким голосом обратился к собравшимся. Он сказал, что рабочий класс, солдаты и крестьяне России не признают больше царя Николая II, не признают капиталистов и помещиков. Русский народ не желает продолжения кровавой империалистической войны, ему нужны мир, земля и воля. Солдат закончил свою короткую речь лозунгами: «Долой царизм! Долой войну! Да здравствует мир между народами! Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов! Ура!»

Солдатам никто не подавал команды. Они нутром своим поняли, что им надо делать. Со всех сторон неслись крики «ура». Солдаты смешались с демонстрантами…

Через некоторое время стало известно, что наш ротмистр и ряд других офицеров арестованы солдатским комитетом, который вышел из подполья и начал свою легальную деятельность с ареста тех, кто мог помешать революционным делам.

Войскам было тут же приказано вернуться на места и ждать распоряжений солдатского комитета. Во главе полкового комитета был большевик Яковлев (к сожалению, не помню его имени и отчества). На другое утро от него прибыл какой-то офицер. Он приказал эскадрону собраться, чтобы выбрать делегатов в полковой совет и одновременно избрать эскадронный солдатский комитет. Председателем солдатского комитета единогласно выбрали меня. В качестве делегатов в полковой совет были избраны поручик Киевский, я и еще один солдат 1-го взвода, фамилию которого я, к сожалению, забыл. Помню только, что родом он был, как и я, из Калужской губернии, из Масальска, и звали его Петр.

В начале марта в Балаклее состоялось общее собрание полкового совета солдатских депутатов. Яковлев очень хорошо говорил о задачах совета, о необходимости укрепления единства солдат, рабочих и крестьян в борьбе за продолжение революции. Мы от души приветствовали его выступление.

Затем выступил какой-то прапорщик. Говорил он вначале красиво и как будто за революцию, но под конец стал ратовать за Временное правительство, за то, чтобы мобилизовать армию на отпор врагу. Его слова солдаты встретили возгласами негодования. И когда был поставлен на голосование состав полкового совета, то голосовали только за тех, кто придерживался платформы большевиков.

Итак, наш полковой совет стал большевистским.

В мае товарищ Яковлев куда-то уехал. После его отъезда совет работал значительно хуже, а вскоре в нем стали всеми делами заправлять эсеры и меньшевики, которые держали курс на поддержку Временного правительства. Кончилось тем, что в начале осени 1917 года некоторые подразделения перешли на сторону Петлюры.

Наш эскадрон, в состав которого входили главным образом москвичи и калужане, был распущен по домам солдатским эскадронным комитетом. Мы выдали солдатам справки, удостоверявшие увольнение со службы, и порекомендовали им захватить с собой карабины и боевые патроны. Как потом выяснилось, заградительный отряд в районе Харькова изъял оружие у большинства солдат. Мне несколько недель пришлось укрываться в Балаклее и селе Лагери, так как меня разыскивали офицеры, перешедшие на службу к украинским националистам.

30 ноября 1917 года я вернулся в Москву, где власть в октябре перешла в надежные руки – в руки большевиков, рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Декабрь 1917 и январь 1918 года провел в деревне у отца и матери и после отдыха решил вступить в ряды Красной гвардии[2]. Но в начале февраля тяжело заболел сыпным тифом, а в апреле – возвратным тифом. Свое желание сражаться в рядах Красной Армии я смог осуществить только через полгода, вступив в августе 1918 года добровольцем в 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии.

В ту пору Коммунистическая партия и Советское государство приступали к решению важных и трудных задач – демобилизации старой армии и созданию новой армии, армии рабочих и крестьян. Одновременно шел широкий процесс демократизации армии. Власть в войсках передавалась солдатским комитетам и советам, все военнослужащие уравнивались в правах, командный состав, до полкового звена включительно, выбирался на общих собраниях.

В результате выдвинулось много способных армейских организаторов из солдат и матросов, а также офицеров, признавших Советскую власть.

«Если когда-нибудь будет возможность беспристрастного изучения положения нашей армии в эпоху революции, – отмечал в одном из своих отчетов Военный отдел ВЦИК, – то для всех станет ясно, что только полная демократизация армии и признание власти за армейскими организациями, выбранными широкими солдатскими массами, и та политика мира, которая велась Советом Народных Комиссаров, способна была удержать армии на фронтах до середины зимы 1918 года и спасла страну от неминуемого самовольного и стихийного отхода армии в тыл»[3].

Состоявшийся в январе 1918 года III Всероссийский съезд Советов единодушно высказался за создание вооруженных сил нашей страны. На съезде была принята написанная В. И. Лениным «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», в которой, в частности, говорилось: «В интересах обеспечения всей полноты власти за трудящимися массами и устранения всякой возможности восстановления власти эксплуататоров, декретируется вооружение трудящихся, образование социалистической красной армии рабочих и крестьян…»[4]

Первое соединение Красной Армии начало формироваться тогда же, в январе 1918 года, в Петрограде из многих сотен красногвардейцев, солдат запасных полков Петроградского гарнизона. Это был 1-й корпус РККА. Тогда же из Петрограда на Западный фронт был отправлен первый отряд социалистической армии, состоявший из красногвардейцев, численностью в тысячу человек.

На торжественных проводах отряда выступил В. И. Ленин. Он сказал: «Приветствую в вашем лице тех первых героев-добровольцев социалистической армии, которые создадут сильную революционную армию»[5].

Порядок приема добровольцев в Красную Армию был следующим. Каждый доброволец должен был представить рекомендации войсковых комитетов, партийных и других общественных организаций, поддерживавших Советскую власть. Если вступали целыми группами, то требовалась коллективная порука. Воины РККА находились на полном государственном обеспечении и сверх того вначале получали по 50 рублей в месяц, а затем, с середины 1918 года, 150 рублей – одинокие красноармейцы, 250 рублей – семейные. Весной 1918 года в Красной Армии уже насчитывалось около 200 тысяч бойцов, но затем приток добровольцев начал уменьшаться.

Конечно, комплектование армии на добровольной основе имело свои недостатки. Отсутствовали боевые резервы, не было системы подготовки пополнений, личный состав не мог обеспечить проведение крупных военных операций, был слабо обучен.

Видя это, ВЦИК специальным декретом ввел в стране всеобщее военное обучение трудящихся (всевобуч). Каждый трудящийся в возрасте от 18 до 40 лет без отрыва от основной работы должен был за 96 часов пройти курс военного обучения, стать на учет как военнообязанный и по первому призыву Советского правительства вступить в ряды Красной Армии.

Центральный Комитет РКП(б) обязал членов партии немедленно приступить к обучению военному делу. Выборность командиров отменялась, вводилась система назначения командного состава, который стал утверждаться органами военного ведомства из числа лиц, имевших военную подготовку или хорошо проявивших себя в боях. V Всероссийский съезд Советов принял постановление «О строительстве Красной Армии», в котором одобрил мероприятия партии и правительства по созданию регулярной армии. При этом была подчеркнута необходимость централизованного управления армией и значение революционной железной дисциплины в войсках.

Съезд законодательно закрепил институт военных комиссаров, начало которому было положено еще в октябре 1917 года, когда во многие части старой армии и ряд военных учреждений были посланы комиссары Военно-революционного комитета. Теперь военные комиссары, опираясь на партийные ячейки, воспитывали солдат, контролировали действия военных специалистов и одновременно прививали красноармейским массам доверие к честным и преданным специалистам. О комиссарах у нас будет идти речь впереди, но уже сейчас хотелось бы отметить, что, как правило, это были безупречные люди, кристально честные и самоотверженные коммунисты.

Съезд Советов потребовал строить Красную Армию на основе военной науки, используя опыт старых военных специалистов и одновременно широко подготавливая командные кадры из рабочих и крестьян.

Постановления V съезда Советов и ВЦИК проводились в жизнь парторганизациями, профсоюзами, комитетами бедноты, массами сознательных рабочих и крестьян.

В результате ко времени моего вступления в Красную Армию в ней уже было более полумиллиона человек. В тот трудный год партия многими решениями по военному вопросу и огромной практической работой заложила основы советских вооруженных сил, сплотила пролетарское, политически сознательное ядро Красной Армии и Военно-Морского Флота, на которое она опиралась в дальнейшем военном строительстве.

Глава 3

Участие в Гражданской войне

Царское правительство довело страну до полного разорения. Положение еще более осложнилось с захватом интервентами и белогвардейскими мятежными войсками ряда важнейших экономических районов.

В огненном кольце войск интервентов и белогвардейских армий молодая Советская Республика вела напряженную борьбу. Все, кто жил, работал и боролся с оружием в руках за идеи Великого Октября, хорошо помнят, какая это была тяжелая пора в жизни советского народа.

Заключение Брестского мира разрушило надежды международного империализма задушить Советскую Республику руками германской армии. Однако империалисты Англии, Франции, США и Японии продолжали попытки уничтожить наше государство. Весной 1918 года на Севере высадились американские, английские и французские войска. Японские, а вслед за ними американские и английские войска высадились во Владивостоке. В мае организаторам интервенции удалось спровоцировать мятеж чехословацкого корпуса против Советской власти, и он развернул военные действия против Красной Армии на Урале, в Сибири и Поволжье. Очаги интервенции появились и в других местах страны. Окрыленная помощью, российская белогвардейщина объединилась с иностранными интервентами и пошла в наступление.

В борьбу против Советской власти включились и германские империалисты. Они нарушили условия Брестского мира, оккупировали Прибалтику, Белоруссию и Украину, вторглись в области по Дону, заняли Ростов-на-Дону и другие районы нашей страны. На Украине и на Дону они передали власть бывшим царским генералам.

Бурно поднявшаяся волна народного гнева против оккупантов подорвала дух войск германских интервентов, а поражение Германии в Первой мировой войне и вспыхнувшая вслед за этим там революция привели к краху всю завоевательскую политику германского империализма в нашей стране. Советские войска и партизаны изгнали германских оккупантов с Украины, из Белоруссии и Прибалтики.

Однако теперь, после поражения Германии, империалисты Антанты смогли полностью использовать высвободившиеся в Европе силы, чтобы расправиться с первым в мире социалистическим государством. Дополнительно к прежним десятки тысяч войск иностранных интервентов вторглись на советскую территорию.

«Первым этапом (международного вмешательства в дела Советской страны. – Г. Ж.), естественно, более доступным и более легким для Антанты, – писал В. И. Ленин, – была ее попытка разделаться с Советской Россией при помощи своих собственных войск»[6].

Но вскоре интервенты поняли, что одним им не справиться, и усилили помощь внутренней контрреволюции. В ноябре 1918 года в Сибири они поставили «верховным правителем» России царского адмирала Колчака. На юге им удалось объединить силы контрреволюции под руководством царского генерала Деникина. Советскому государству угрожала смертельная опасность.

Во второй половине 1918 года силы империалистов и белогвардейцев насчитывали в России около 1 миллиона солдат и офицеров, хорошо обученных и вооруженных.

Разъясняя народу всю опасность сложившегося положения, партия, В. И. Ленин призвали трудящихся множить усилия в укреплении обороноспособности страны, подняли народ на борьбу против интервентов и белогвардейцев. В сентябре 1918 года ВЦИК издал декрет о превращении республики в единый военный лагерь. В ноябре был образован Совет рабочей и крестьянской обороны под председательством В. И. Ленина. Этот Совет объединил деятельность военного и других близких к обороне ведомств, чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии. Он решал важнейшие проблемы формирования войск и их обеспечения всем необходимым, в частности принимал меры по выявлению и сбору оружия и боеприпасов, оставшихся от старой армии, мобилизовывал усилия промышленности, сплачивал фронт и тыл.

В стране был введен «военный коммунизм» – единственно возможная в той обстановке политика, необходимая для победы над врагами молодой Советской Республики.

Благодаря героическим усилиям советского народа, в ходе чрезвычайно напряженной вооруженной борьбы планы интервентов и белогвардейцев в 1918 году осуществлены не были. Империалистам пришлось покинуть ряд районов Советской России.

В 1919 году началось новое наступление многочисленных врагов Советской власти на нашу страну. Количество фронтов дошло до 6, а протяженность их – до 8 тысяч километров. Враги пытались задушить в железном кольце молодую Советскую Республику. Гражданская война достигла своего наивысшего напряжения. Совет обороны и Реввоенсовет республики делали все для того, чтобы реализовать ленинский план создания массовой регулярной армии Советского государства.

К началу года в Красной Армии уже были 42 стрелковые дивизии, вооруженные винтовками и станковыми пулеметами системы «максим», револьверами, ручными гранатами. В кавалерии насчитывалось 40 тысяч сабель. В действующей армии было 1700 орудий. Расширялись броневые силы. В них входили бронепоезда русской армии (каждый включал бронированный паровоз, две бронированные площадки и две-три контрольные платформы), а также броневые автомобильные отряды, состоявшие из 150 бронеавтомобилей. Военная авиация имела около 450 самолетов, в действующий флот (без речных и озерных флотилий) входило 2 линейных корабля, 2 крейсера, 24 эскадренных миноносца, 6 подводных лодок, 8 минных заградителей, 11 транспортов и другие суда.

Укрепляется аппарат высшего военного руководства, улучшается организация тыла армии, налаживается медицинская служба, расширяется сеть военно-учебных заведений по подготовке красных командных кадров.

Конечно, это были пока довольно скромные вооруженные силы. И понять, каким образом Красная Армия побеждала противника, значительно превосходившего ее в вооружении, можно, только приняв во внимание прозорливость и величайшую оперативность ленинского партийного руководства страной, высочайший революционный дух, исключительные моральные и политические качества войск рабочих и крестьян, отстаивавших свободу и независимость своей новой, социалистической Родины.

В начале 1919 года на востоке страны стояла белогвардейская армия Колчака, занимавшая фронт на линии Пермь – Орск. Уральская белоказачья армия расположилась под Уральском и занимала Гурьев. Белые армии Деникина стояли в полной готовности на реке Терек, занимали Новочеркасск, Ростов-на-Дону, Юзовку и другие пункты Донбасса. Войска Антанты и контрреволюционного правительства Украины (так называемой Директории), захватив Украину, укрепились на линии Херсон – Николаев – Житомир – Коростень. Белолатыши находились на рубеже Шавли – Митава, войска Юденича и белоэстонцы – на линии Вольмар – Нарва, нацелив свой удар на Петроград. Белофинны, интервенты, белогвардейцы, занимая северные районы страны, готовили удары по Петрограду, Вологде, Котласу. В Красноводске, Батуми, Новороссийске, Севастополе, Одессе также хозяйничали интервенты.

Поставив перед собой цель ликвидировать Советскую власть, империалистические правительства договорились между собой о расчленении нашей страны. Предусматривалось отторжение Украины, Белоруссии, Прибалтики, Кавказа, части Севера и других важнейших районов.

Колчак был признан Антантой «верховным правителем». К весне 1919 года в его армии насчитывалось 300 тысяч хорошо вооруженных войск, состоявших главным образом из солдат, происходивших из зажиточного крестьянства и контрреволюционного казачества Забайкалья, Сибири, а также оренбургского и уральского белоказачества. Кроме того, в тылу колчаковских войск было сосредоточено до 150 тысяч войск интервентов США, Англии, Японии, Италии, Чехословацкий мятежный корпус.

Правительства империалистических государств усиленно снабжали армии Деникина. Сам он был возведен Антантой в ранг «заместителя верховного». Этим актом предопределялись военное значение его войск и личная роль Деникина.

К весне 1919 года Красная Армия выросла в значительную силу. Ее численность доходила до 1800 тысяч человек, из коих около 400 тысяч неплохо вооруженных войск находились непосредственно на фронтах. Эти части уже получили боевую закалку и опыт вооруженной борьбы. Бойцы Красной Армии хорошо понимали, за какие идеи они дерутся с интервентами и белыми армиями, знали, за что воюют и какие цели преследуют их враги.

Конечно, колчаковцы, деникинцы и солдаты других белых армий были снабжены лучше красноармейцев. У них было хорошее обмундирование и вооружение, опирались они на богатый продовольственными запасами тыл, в избытке получали оружие, боеприпасы, снаряжение и прочие материальные средства от Антанты.

Хотя внутреннее положение Советской Республики несколько упрочилось, но в целом оно продолжало оставаться тяжелым.

Четырехлетняя империалистическая война разорила аграрную страну со слаборазвитой промышленностью. Из-за недостатка рабочей силы и сырья многие фабрики и заводы были закрыты еще при царизме. Подавляющее количество железной руды, каменного угля, нефти, хлопка, примерно три четверти чугуна, стали, сахара, большую часть хлеба производили как раз те районы страны, которые были заняты интервентами и белогвардейцами. Только поистине героические усилия партии и народа способствовали организации снабжения Красной Армии. При этом приходилось все время маневрировать скудными материально-техническими ресурсами, направляя их туда, где в данный момент решалась судьба страны. Остро не хватало самого необходимого – металла, топлива, одежды, хлеба.

Наш кавалерийский полк двигался на Восточный фронт.

Помню момент выгрузки на станции Ершов. Изголодавшиеся в Москве красноармейцы прямо из вагонов ринулись на базары, скупили там караваи хлеба и тут же начали их уничтожать, да так, что многие заболели. В Москве-то ведь получали четверть фунта плохого хлеба да щи с кониной или воблой.

Зная, как голодает трудовой народ Москвы, Петрограда и других городов, как плохо снабжена Красная Армия, мы испытывали чувство классовой ненависти к кулакам, к контрреволюционному казачеству и интервентам. Это обстоятельство помогало воспитывать в бойцах Красной Армии ярость к врагу, готовить их к решающим схваткам.

В марте 1919 года началось наступление колчаковских войск на Восточном фронте. Здесь у нас было не более ста тысяч войск, притом растянутых на весьма широком фронте. С трудом преодолевая упорное сопротивление войск наших 2-й и 3-й армий, Сибирская армия Колчака, не выполнив поставленной задачи, продвинулась за полтора месяца всего лишь на 80–130 километров, захватив Сарапул и Воткинск.

Западная армия Колчака начала наступление вслед за ударом Сибирской армии. Особенно сильные бои развернулись на уфимском направлении, где героически сражались 26-я и 27-я стрелковые дивизии 5-й армии нашего Восточного фронта. И все же 14 марта Уфа была захвачена колчаковцами. В ожесточенных сражениях на подступах к городу наша 5-я армия понесла большие потери, которые доходили до пятидесяти процентов убитыми, ранеными и без вести пропавшими. 5-й армией тогда командовал Ж. К. Блюмберг, а с первых чисел апреля ее принял М. Н. Тухачевский, бывший поручик, вступивший в апреле 1918 года в члены РКП(б).

Положение на Восточном фронте резко осложнялось кулацкими мятежами, подготовленными эсерами. Вспыхнули мятежи в Самарском, Сызранском, Сенгилеевском, Ставропольском и Мелекесском уездах. Эти мятежи вскоре были подавлены, но они серьезно повлияли на обстановку и отвлекли значительное количество наших войск.

Несмотря на тяжелые потери, 5-я армия при поддержке вооруженных отрядов железнодорожников и рабочих продолжала сдерживать врага. До 1 апреля колчаковская Западная армия не смогла добиться успеха и понесла большие потери.

В начале апреля оренбургская белоказачья армия Дутова захватила Актюбинск, перерезав железную дорогу Оренбург – Ташкент, в результате чего Туркестан снова оказался отрезанным от Советской России. С приближением белых к району Оренбурга кулаки подняли восстание в казачьих станицах, расположенных на реке Урал.

К середине апреля белые находились уже в 85 километрах от Казани и Самары и в ста километрах от Симбирска. Дальнейший отход наших войск за Волгу привел бы к соединению армий Колчака и Деникина. В этом случае мог образоваться сплошной фронт для удара на Москву. Положение осложнялось тем, что одновременно войска белых и интервентов активно действовали и на всех других стратегических направлениях.

В это грозное время ЦК РКП(б) во главе с В. И. Лениным призвал партию, советский народ напрячь все силы для разгрома врага, и в первую очередь армий Колчака.

Партия, рабочий класс и все передовые люди живо откликнулись на этот призыв.

11 апреля Оргбюро ЦК партии утвердило «Тезисы ЦК РКП(б) в связи с положением Восточного фронта», написанные В. И. Лениным. На Пленуме ЦК РКП(б) 13 апреля и на заседаниях Политбюро 23 и 29 апреля рассматривались вопросы организации помощи Восточному фронту. Было принято решение провести новую партийную мобилизацию и направить на фронт наиболее мужественных и закаленных работников из рядов партии. 13 мая на заседании Совета обороны с докладом по вопросу о боеприпасах выступает В. И. Ленин. Еще раньше по его предложению 81 тысяча рабочих важнейших военных заводов переводится на красноармейский паек, рабочие оборонных заводов освобождаются от призыва в армию. Благодаря величайшему революционному подъему масс и огромной организаторской работе партии постепенно налаживается военное производство.

Мобилизация сил и средств по всей стране дала возможность основательно подкрепить истощенные армии Восточного фронта. Одних только коммунистов в армии фронта пришло около 15 тысяч, притом преимущественно в качестве рядовых бойцов действующей армии. Это была решающая политическая сила, сплачивающая войска и зовущая на бой с врагом.

Изучая потом меры и планы Главного командования Красной Армии и командования Восточного фронта, нетрудно было убедиться, что они недостаточно знали истинную группировку войск белых, не сумели раскрыть замыслы противника и организовать энергичное противодействие врагу.

Главное командование страны не заботилось своевременно о создании стратегических резервов и размещении их в тех районах, откуда бы они могли быстрее прибыть для ликвидации прорывов и контрнаступлений. Вместо этих гарантирующих от катастроф мероприятий командование Восточного фронта занималось мелким «латанием заплаток», перебрасывая вдоль неустойчиво обороняющегося фронта незначительные части, которые опрокидывались белыми. Видимо, в штабе и Военном совете Восточного фронта была оперативная растерянность и отсутствовала надлежащая уверенность в возможности разгрома Колчака восточнее Волги, не допустив его соединения с войсками Деникина.

Слов нет, сейчас каждому легче критиковать действия командования Восточным фронтом, так как в настоящее время известна до мелочей дислокация, качество и количество войск той и другой стороны, а потому не трудно разобраться в положительных и отрицательных действиях того или иного командования.

Положение на Восточном фронте изменилось с приездом туда М. В. Фрунзе, который принял командование южной группой войск фронта. М. В. Фрунзе правильно определил, что в той тяжелой обстановке надо было как можно скорее вырвать у белых стратегическую инициативу, подорвать их моральное состояние и укрепить в наших войсках веру в победу над белыми.

С присущей ему прозорливостью полководца большого масштаба М. В. Фрунзе понял, что даже в результате успешных действий врага для белых создались некоторые отрицательные моменты, и если их правильно использовать, то они станут началом конца колчаковщины.

Он считал, что, сдерживая Колчака с фронта, нужно немедленно и решительно ударить силами Туркестанской, 1-й и отчасти 4-й армий по растянувшемуся левому крылу фронта Колчака, а в дальнейшем этот контрудар превратить в мощное контрнаступление всего нашего Восточного фронта с целью освобождения Урала и Сибири.

М. В. Фрунзе учел слабость войск левого крыла фронта Колчака и то, что Колчак не сможет быстро осуществить маневр своими главными силами, которые втянулись в сражения в центре фронта на казанском, симбирском и самарском направлениях, стремясь выйти на Волгу.

Предложения М. В. Фрунзе были одобрены В. И. Лениным. ЦК РКП(б) и Реввоенсовет утвердили этот план.

М. В. Фрунзе не боялся никакой ответственности и никаких трудностей, когда речь шла о судьбе Родины. Он в сжатые сроки сумел перегруппировать, доукомплектовать и всесторонне подготовить вверенную ему южную группу войск. Это в то время нелегко было сделать в условиях общей разрухи и почти полной бездеятельности железных дорог.

Небезынтересно напомнить, что писал впоследствии М. В. Фрунзе об обстановке на Восточном фронте:

«Войска Колчака уже надвигались вплотную к Волге: мы едва удерживали Оренбург, окруженный с трех сторон; защищавшая его армия все время стремилась к отходу; к югу от Самары уральские казаки прорвали фронт и двигались на север, угрожая Самаре и железной дороге Самара – Оренбург. Почти всюду мы отходили, но я не могу сказать, чтобы мы сознавали себя более слабой стороной, но так как инициатива находилась в руках белых и так как ударами то в том, то в другом направлении сковывалась наша воля, то мы чувствовали себя не особенно приятно. И требовалась не только колоссальная воля, но и яркое убеждение в том, что только переход в наступление изменит положение, чтобы действительно начать таковое. В тот момент пришлось считаться не только с отступательным настроением частей, но и с давлением сверху, со стороны главного командования, бывшего тогда в руках т. Вацетиса. Он стоял за продолжение отступления. К счастью, я имел поддержку в лице присутствующего здесь т. Каменева, который тогда был командующим Восточным фронтом. Невзирая ни на что, мы перешли в наступление и начали блестящую операцию, приведшую к полному разгрому Колчака»[7].

После поражения белых под Бугульмой, Белебеем и разгрома Колчака под Уфой резко возросло дезертирство из рядов белых войск, усилилось партизанское движение. Вот что записал в своем дневнике управляющий военным министерством Колчака барон А. Будберг в мае 1919 года:

«…несомненно, на фронте Западной армии инициатива перешла в руки красных. Наше наступление выдохлось, и армия катится назад, неспособная уже за что-нибудь зацепиться… При отходе местные мобилизованные расходятся по своим деревням, унося одежду, снаряжение, а иногда и вооружение… У красных огромное преимущество в том, что они не боятся брать на пополнение старых солдат, не нуждающихся в обучении, а мы боимся этого, как черта, и принуждены призывать только зеленую 18–19-летнюю молодежь…»

И далее: «Фронт трещит и катится назад; приходится уже подумывать о том, удастся ли нам сохранить за собой Урал…»[8]

В период успешного контрнаступления Восточного фронта, отхода войск Колчака в начале мая создалась тяжелая обстановка под Уральском, где белые казаки осадили город и отрезали его от войск южной группы. Осажденные оказывали упорное сопротивление и не сдавали Уральск врагу, но положение гарнизона становилось опасным. В. И. Ленин, внимательно следивший за всеми событиями на Восточном фронте, 16 июня послал М. В. Фрунзе телеграмму:

«Прошу передать уральским товарищам мой горячий привет героям пятидесятидневной обороны осажденного Уральска, просьбу не падать духом, продержаться еще немного недель. Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом»[9].

М.В. Фрунзе немедленно дает приказ о переброске 25-й Чапаевской дивизии в район осажденного Уральска. Прославленная дивизия под командованием легендарного В. И. Чапаева двинулась на помощь уральцам.

Наша 1-я Московская кавалерийская дивизия, где я тогда служил, находилась в подчинении М. В. Фрунзе. Выйдя в район станции Шипово, мы узнали, что чапаевцы уже подошли к Уральску. У наших бойцов было приподнятое настроение. Все были уверены в том, что уральские белые казаки будут разбиты.

Первое сражение с противником наш полк завязал на подступах к станции Шипово. Враг упорно сопротивлялся, то сдавая, то вновь захватывая позиции. Белые превосходили нас численностью войск. Помню отчаянную рубку недалеко от самой станции.

Нас атаковали казаки силой примерно восемьсот сабель. Когда они были уже совсем близко, из-за насыпи выскочил скрытый там наш эскадрон с пушкой. Артиллеристы – лихие ребята на полном скаку развернули пушку и ударили белым во фланг. Среди казаков – полное смятение. Артиллеристы метким огнем продолжали наносить врагу большие потери. Наконец белые не выдержали и повернули назад. Успешная боевая схватка с казаками подняла дух бойцов-кавалеристов.

Особенно ожесточенные бои разгорелись в первых числах июня. Части нашей дивизии дрались мужественно, но продвигались вперед к Уральску медленно.

В это время войска облетела радостная весть: чапаевцы, разгромив белых, заняли город и соединились с героическим гарнизоном Уральска.

Во время боев за Уральск мне посчастливилось увидеть Михаила Васильевича Фрунзе. Он тогда лично руководил всей операцией.

М. В. Фрунзе ехал с В. В. Куйбышевым в 25-ю Чапаевскую дивизию. Он остановился в поле и заговорил с бойцами нашего полка, интересуясь их настроением, питанием, вооружением, спрашивал, что пишут родные из деревень, какие пожелания имеются у бойцов. Его простота и обаяние, приятная внешность покорили сердца бойцов.

Михаил Васильевич с особой теплотой и любовью рассказывал нам о В. И. Ленине, говорил о его озабоченности в связи с положением в районе Уральской области.

– Ну, теперь наши дела пошли неплохо, – сказал М. В. Фрунзе, – белых уральских казаков разгромили и обязательно скоро добьем остальную контрреволюцию. Добьем Колчака. Освободим Урал, Сибирь и другие районы от интервентов и белых. Будем тогда восстанавливать нашу Родину!

Мы часто потом вспоминали эту встречу…

До марта 1919 года я состоял в группе сочувствующих, готовясь к вступлению в члены Российской Коммунистической партии (большевиков). Тогда еще не был установлен кандидатский стаж для вступления в партию. До сих пор я с благодарностью вспоминаю секретаря партийного бюро полка Трофимова и комиссара Волкова (имен их, к сожалению, не помню), которые помогали мне глубже понять Устав и Программу Коммунистической партии, подготовиться к вступлению в РКП(б).

Группа сочувствующих в эскадроне состояла из пяти человек, и, несмотря на ее малочисленность, товарищи Трофимов и Волков приходили к нам не менее двух раз в неделю, чтобы побеседовать о внутреннем и международном положении, о том, что предпринимает партия на фронтах. Эти беседы затягивались надолго и были очень интересны, особенно когда шла речь о борьбе большевиков с царизмом и о жарких схватках в октябрьские дни в Петрограде, Москве и других промышленных городах страны.

В то время только еще складывался партийно-политический аппарат Красной Армии. Правда, в армии и на флоте работали уже более 7 тысяч комиссаров, которые опирались на партийные ячейки, объединявшие более 50 тысяч коммунистов. Но предстояло еще сделать многое: уточнить функции комиссаров, придать единообразие органам партии в армии, призванным руководить партийно-политической работой, централизовать всю эту исключительно полезную и необходимую для армии деятельность.

В конце 1918 года ЦК РКП(б) принял специальное постановление «О партийной работе в армии», в котором призывал коммунистов воспитывать в войсках железную дисциплину, отвагу и мужество в битвах с врагом. Этим же постановлением партийные организации освобождались от функций контроля над всей жизнью армии, которые были у них в самый начальный период строительства вооруженных сил.

Партия проводила свою политику в армии через военных комиссаров, политотделы Реввоенсоветов армии и флота, которые одновременно были военно-административным аппаратом, подчиненным военному командованию, и партийным органом, подчиненным партии и объединявшим армейских коммунистов.

1 марта 1919 года меня приняли в члены РКП(б). Многое уже теперь забыто, но день, когда меня принимали в члены партии, остался в памяти на всю жизнь. С тех пор все мои думы, стремления, действия я старался подчинять обязанностям члена партии, а когда дело доходило до схватки с врагами Родины, я, как коммунист, помнил требование нашей партии быть примером беззаветного служения своему народу.

Вскоре части нашей дивизии из района станции Шипово были переброшены для ликвидации белых банд около города Николаевска. В августе 1919 года наш 4-й кавалерийский полк был переведен на станцию Владимировка. В непосредственные военные действия дивизия еще не была втянута и занималась боевой подготовкой.

Здесь я познакомился с комиссаром дивизии, моим однофамильцем Жуковым Георгием Васильевичем. Это произошло при следующих обстоятельствах. Однажды ранним утром, проходя мимо открытого манежа, я увидел, что кто-то «выезжает» лошадь. Подошел ближе, вижу – сам комиссар дивизии. Зная толк в езде и выездке, захотел посмотреть, как это делает комиссар.

Не обращая на меня внимания, комиссар весь в поту отрабатывал подъем коня в галоп с левой ноги. Но как он ни старался, конь все время давал сбой и вместо левой периодически выбрасывал правую ногу. Я не удержался и крикнул:

– Укороти левый повод!

Комиссар, ничего не говоря, перевел коня на шаг, подъехал ко мне и, соскочив, сказал:

– А ну-ка, попробуй.

Мне ничего не оставалось делать, как подогнать стремена и сесть в седло. Пройдя несколько кругов, чтобы познакомиться с конем, я подобрал его и поднял в галоп с левой ноги. Прошел круг хорошо. Прошел другой – хорошо. Перевел с правой – тоже хорошо. Перевел с левой – идет без сбоя.

– Надо вести лошадь крепче в шенкелях, – наставительно заметил я.

Комиссар рассмеялся:

– Ты сколько лет сидишь на коне?

– Четыре года. А что?

– Так, ничего. Сидишь неплохо.

Разговорились. Комиссар спросил, где я начал службу, где воевал, когда прибыл в дивизию, когда вступил в партию. О себе он рассказал, что служит в кавалерии уже десять лет. Член партии с 1917 года. Привел в Красную Армию значительную часть кавалерийского полка из старой армии. По всему было видно, что это настоящий комиссар.

Кстати говоря, одна из первых инструкций, определявших функции комиссаров, была разработана политотделом нашей южной группы войск, которой командовал М. В. Фрунзе. В ней указывалось, что военные комиссары, являющиеся представителями рабоче-крестьянского правительства, проводят в армии идеи и политику Советской власти, ограждают интересы рабоче-крестьянской массы от возможных покушений со стороны враждебных ей элементов, содействуют развитию революционной дисциплины, наблюдают за беспрекословным исполнением боевых приказов.

Работа комиссара заключалась не только в агитации и пропаганде, но прежде всего в личном боевом примере, образе действий, поведении. Комиссар обязан был знать все оперативные распоряжения, участвовать в разработке приказов (решающее слово оставалось за командиром в вопросах оперативного характера), тщательно изучать военное дело. Обычно комиссары собирали перед боем политработников и рядовых коммунистов, объясняя им поставленные командиром задачи, и сами шли на наиболее опасные и решающие участки сражений. Звание и облик военного комиссара времен Гражданской войны заслуженно овеяны легендарной славой.

С комиссаром Г. В. Жуковым я встречался потом не раз, мы беседовали с ним о положении на фронтах и в стране. Однажды он предложил мне перейти на политработу. Я поблагодарил, но сказал, что склонен больше к строевой. Тогда он порекомендовал поехать учиться на курсы красных командиров. Я охотно согласился. Однако осуществить это не удалось.

Село Заплавное, рядом с нами, было внезапно захвачено белыми, перебравшимися через Волгу где-то между Черным Яром и Царицыном. Начались бои. Тут уже было не до учебы.

После разгрома Колчака и отхода остатков его армий в Сибирь Антанта не отказалась от борьбы с Советской Республикой. Теперь все надежды возлагались на Деникина. Непрерывным потоком с Запада шли в его войска поставки вооружения, снаряжения и продовольствия.

Французское и английское правительства сформировали несколько отрядов из числа бежавших белогвардейских офицеров, русских солдат-военнопленных, содержавшихся в германских лагерях. Непременным условием возвращения русских военнопленных на родину ставилось вступление в добровольческие отряды Деникина и Колчака для борьбы с Красной Армией.

Но из этой затеи ничего серьезного не получилось. Большинство таких «добровольцев» при первом же удобном случае переходили на нашу сторону. Дрались только те, кто ненавидел Советскую власть и считал борьбу с ней своим кровным делом. Но таких злобных антисоветчиков было немного.

Летом 1919 года армии Деникина представляли большую и опасную силу. Особенно крепко была сколочена так называемая «Добровольческая армия», где некоторые части состояли сплошь из офицеров. Делая главную ставку на Деникина, Антанта еще питала иллюзии в отношении войск Колчака, пытаясь поставить их на ноги, чтобы затем в подходящий момент бросить против Красной Армии с востока. На севере готовилась к новому походу белая армия Миллера. Ей также доставлялись многочисленные военные грузы. На обратном пути в страны Антанты шли корабли, груженные пушниной, рыбой, лесом и другими богатейшими дарами нашего Севера.

На северо-западе к наступлению на Петроград готовились белофинны и армия Юденича. К участию в нем Антанта надеялась привлечь все малые буржуазные государства, граничащие с Советской страной.

Через контрреволюционные организации меньшевиков, эсеров, буржуазных националистов и кулаков в тылу страны организовывались восстания, мятежи, диверсии и саботаж. Срывались железнодорожные перевозки войск фронтам, продовольствия, вооружения и других важнейших грузов, необходимых фронту и тылу страны.

Партия большевиков организовала поход рабочих в деревню за хлебом. На помощь им пришла деревенская беднота, которая на основе декрета ВЦИК от 11 июня 1918 года объединялась в комитеты бедноты (комбеды).

«Либо, – писал В. И. Ленин, – сознательные передовики-рабочие победят, объединив вокруг себя массу бедноты, установив железный порядок, беспощадно-строгую власть, настоящую диктатуру пролетариата, заставят кулака подчиниться, водворят правильное распределение хлеба и топлива в общегосударственном масштабе;

либо буржуазия при помощи кулаков, при косвенной поддержке бесхарактерных и путаных людей (анархистов и левых эсеров) сбросит Советскую власть и водворит русско-немецкого или русско-японского Корнилова, который несет народу 16-часовой рабочий день, восьмушку хлеба в неделю, расстрелы массы рабочих, пытки в застенках, как в Финляндии, как в Украине.

Либо – либо.

Середины нет.

Положение страны дошло до крайности»[10].

Ложью и клеветой антисоветская агентура старалась подорвать доверие народа к партии и правительству, к командованию войсками Красной Армии. И это, к сожалению, в первое время ей иногда удавалось. Особенно там, где дошедшая до предела экономическая разруха и грубые нарушения советских законов выводили из равновесия менее устойчивую часть населения.

Хочу привести здесь письмо, полученное мною под Царицыном от друга детства Павла Александровича Жукова, которое сохранилось у меня с того времени.

«Дорогой друг Георгий! После твоего ухода в Красную Армию почти все наши друзья и знакомые были призваны в армию. Мне опять не повезло. Вместо действующей армии меня послали в Воронежскую губернию с продотрядом выкачивать у кулаков хлеб. Конечно, это дело тоже нужное, но я солдат, умею воевать и думаю, что здесь мог бы вместо меня действовать тот, кто не прошел хорошую школу войны. Но не об этом я хочу тебе написать.

Ты помнишь наши споры и разногласия по поводу эсеров. Я считал когда-то их друзьями народа, боровшимися с царизмом за интересы народа, в том числе и за интересы крестьян. Теперь я с тобой согласен. Это подлецы! Это не друзья народа, это друзья кулаков, организаторы всех антисоветских и бандитских действий.

На днях местные кулаки под руководством скрывавшегося эсера напали на охрану из нашего продотряда, сопровождавшую конный транспорт хлеба, и зверски с ней расправились. Они убили моего лучшего друга Колю Гаврилова. Он родом из-под Малоярославца. Другому моему приятелю, Семену Иванишину, выкололи глаза, отрубили кисть правой руки и бросили на дороге. Сейчас он в тяжелом состоянии. Гангрена, наверное, умрет. Жаль парня, был красавец и удалой плясун. Мы решили в отряде крепко отомстить этой нечисти и воздать им должное, да так, чтобы запомнили на всю жизнь. Твой друг Павел».

После этого письма я долго ничего не слышал о судьбе Павла Жукова. И только в 1922 году узнал, что он погиб от рук кулаков где-то в Тамбовской губернии…

В. И. Ленин, ЦК партии и правительство, учитывая новую серьезную опасность, нависшую с юга, приняли ряд важнейших решений.

3–4 июля 1919 года состоялся Пленум ЦК РКП(б), который основное внимание уделил вопросам обороны страны и положению на Южном фронте, объявленном главным фронтом республики. Важнейшие итоги этого Пленума были отражены в письме ЦК РКП(б) к организациям партии – «Все на борьбу с Деникиным!», написанном В. И. Лениным. На состоявшемся соединенном заседании ВЦИК, Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов, Всероссийского Совета профессиональных союзов и представителей заводских комитетов Москвы 4 июля с докладом «О современном положении и ближайших задачах Советской власти» выступил В. И. Ленин.

Тогда же вновь был поставлен вопрос о привлечении в Красную Армию старых военных специалистов и о более бережном отношении к ним.

«Нам изменяют и будут изменять сотни и сотни военспецов… – говорилось в письме ЦК РКП(б), – но у нас работают систематически и подолгу тысячи и десятки тысяч военспецов, без коих не могла бы создаться та Красная Армия, которая выросла из проклятой памяти партизанщины и сумела одержать блестящие победы на востоке. Люди опытные и стоящие во главе нашего военного ведомства справедливо указывают на то, что там, где строже всего проведена партийная политика насчет военспецов и насчет искоренения партизанщины, там, где тверже всего дисциплина, где наиболее заботливо проводится политработа в войсках и работа комиссаров… там нет расхлябанности в армии, там лучше ее строй и ее дух, там больше побед»[11].

Вспоминая совместную работу с офицерами старой армии, должен сказать, что в большинстве своем это были честные, добросовестные и преданные Родине сыны нашего народа. Когда приходилось отдавать жизнь в боях с врагами, они шли на это не дрогнув, с достоинством и боевой доблестью. Одного у них не хватало – это умелого подхода к бойцам. Держались они как-то особняком, не находили общего языка с красноармейской массой, и лишь немногим из них удавалось быть командиром, начальником и одновременно старшим товарищем солдату.

Помню, как в парторганизации мы не раз говорили о взаимоотношениях с бывшими офицерами и всемерно старались оказать широкое доверие военспецам. Конечно, и среди коммунистов находились крикуны, которые считали, что права была «военная оппозиция», что бывшее офицерство в своей массе – белогвардейцы, что оно не способно сродниться с советским строем, а твердый уставный порядок и дисциплину эти люди отождествляют с крепостническими порядками. Но, как известно, точка зрения «военной оппозиции» VIII съездом партии была отвергнута подавляющим большинством.

Военные специалисты, внимательно наблюдавшие за работой VIII съезда партии, поняли, что партия доверяет им, ценит и заботится о них. Они стали значительно ближе к красноармейской массе и партийным организациям. Командный состав из офицеров бывшей царской армии стал активнее и требовательнее в вопросах дисциплины и службы войск. Все это благоприятно отразилось на их общей боевой готовности и боеспособности. Попытки подорвать доверие к старым офицерам решительно пресекались комиссарами, партийно-политическими работниками и даже самими красноармейцами.

VIII съезд РКП(б) (март 1919 г.) вообще уделил много внимания Красной Армии. Суть военной политики партии сводилась к тому, чтобы как можно скорее завершить полный и окончательный переход от добровольческой и полупартизанской армии к регулярной кадровой армии, спаянной железной воинской дисциплиной, с единой системой комплектования, организации и управления. Эти основополагающие взгляды партии были изложены в докладах и выступлениях В. И. Ленина, в принятой съездом новой Программе партии и резолюции по военному вопросу.

Жизнь подтвердила правильность решений VIII съезда и всех дальнейших мероприятий партии по укреплению рядов Красной Армии. Они имели чрезвычайно важное значение, так как враг напрягал все усилия, чтобы задушить Советское государство.

После захвата армиями Деникина Царицына, Борисоглебска, Балашова, Краснограда и других важнейших пунктов Антанта начала торопить Деникина с походом на Москву. Узнав через свою агентуру о подготовке Красной Армией контрнаступления, Деникин, чтобы сорвать его, поспешил первым нанести нам ряд сосредоточенных ударов и захватить инициативу в свои руки.

В августе 1919 года конный корпус Мамонтова прорвал фронт 8-й армии в районе Новохопёрска и, выйдя в тыл нашему Южному фронту, двинулся на Тамбов, где располагались крупные базы. Тогда же Деникин бросил в стык 13-й и 14-й армий 1-й армейский корпус Кутепова, который начал теснить наши части к Курску и Воронежу. Захватив после упорных боев Курск, Орел и Воронеж, враг приближался к Москве с юга. Но Деникину все же не удалось сорвать наше контрнаступление. В сентябре развернулись бои за Царицын.

В этой сложной обстановке Коммунистическая партия, ее ленинский ЦК удесятерили энергию и сумели с помощью политических и военных мер организовать отпор белым войскам. Красная Армия одержала победы под Орлом и Воронежем, ознаменовавшие собой перелом в борьбе с Деникиным, нанесла поражение Юденичу под Петроградом. Не давая врагу передышки, красные полки двинулись в контрнаступление на юг. Здесь под Царицыном, у Бахтияровки и Заплавного против Кавказской армии сражался и наш кавалерийский полк. Мы отчетливо слышали несмолкаемую артиллерийскую канонаду в районе Царицына и на подступах к нему со стороны Камышина. В этих сражениях враг нес тяжелые потери, но и наши войска истекали кровью.

Первая половина сентября проходила в ожесточенных сражениях и отличалась большой динамичностью и резкими изменениями обстановки.

Вслед за прорывом конного корпуса Мамонтова поднялся мятеж в Саранске, который вскоре был подавлен.

В конце сентября белогвардейские силы все еще обладали ударной силой и продвигались все ближе и ближе к Москве.

Чтобы выиграть время, командование Южного фронта организовало контрудар на орловском направлении, но из-за слабости сил контрудар желаемых результатов не дал.

Обстановка обострялись и требовала большого решения.

Здесь мне хочется высказать некоторые соображения о плане разгрома Деникина.

Те, кто в свое время считал, что план разгрома Деникина принадлежит лично И. В. Сталину, слишком упрощают вопрос.

К. Е. Ворошилов в своей статье о И. В. Сталине в день его семидесятилетия писал:

«Осень 1919 года памятна всем. Наступал решающий, переломный момент всей Гражданской войны… Белогвардейские полчища и Деникин подходили к Орлу… Надо спасать положение. И на Южный фронт ЦК посылает в качестве члена РВС товарища Сталина… Сталин немедленно принимает решение. Он категорически отвергает старый план, выдвигает новые предложения и предлагает их Ленину.

План товарища Сталина был принят Центральным Комитетом. Ленин собственной рукой написал приказание полевому штабу о немедленном изменении изжившей себя директивы… Результаты известны: перелом в гражданской войне был достигнут. Деникинские полчища были опрокинуты в Черное море. Украина и Северный Кавказ освобождены от белогвардейцев. Товарищу Сталину во всем этом принадлежит громадная заслуга».

Мы, конечно, делаем скидку на то, что эта статья юбилейная и К. Е. Ворошилову хотелось написать такую душещипательную статью.

Как известно, стратегический план разгрома основной группировки врага включает в себя не только выбор направления главного удара, но и решение ряда крупнейших оперативно-стратегических, материально-технических вопросов. Прежде чем предложить оперативно-стратегический план разгрома врага, нужно хорошо изучить группировку, расположение, количество и качество частей противника. Определить, на что способна та или иная группировка врага, на что способен противник в целом тогда, когда он получит мощный удар на том или другом направлении. Каков характер местности, затруднит он или будет способствовать разгрому врага. Политическая, техническая и тактическая характеристика своих войск и на что способна та или иная группа. Какую нужно провести перегруппировку войск и средств, чтобы сосредоточить удар такой силы, который наверняка не выдержит противник и которому не сможет противостоять в оперативной глубине расположения своих армий и фронта в целом. Какие дорожные, железнодорожные и водные пути для осуществления маневра находятся в распоряжении врага, в распоряжении своих войск. Какие имеются материально-технические средства в распоряжении войск и что потребуется для решения задачи по этапам и на всю глубину оперативно-стратегической операции. Какое взаимодействие должно быть организовано с соседом, с ВВС и другими видами войск, чтобы совместными усилиями сломать сопротивление врага, а затем и разгромить его окончательно.

Я уже не говорю о других существенных вопросах, которые должны были быть учтены при выработке плана операции.

Спрашивается, как же мог И. В. Сталин, «ознакомившись с положением», тут же предлагать В. И. Ленину свой план. Спрашивается, какой же это план? Это не план, а только лишь соображение о выборе направления для удара, при этом без всяких расчетов и обоснований.

Как теперь известно, В. И. Ленин, получив от И. В. Сталина его письмо, наложил резолюцию: «Секретно. В архив»[12].

В октябре под Царицыном шли бои местного значения, и мы лишь в общих чертах знали о больших событиях, назревавших на московском направлении.

В бою между Заплавным и Ахтубой во время рукопашной схватки с белокалмыцкими частями меня ранило ручной гранатой. Осколки глубоко врезались в левую ногу и левый бок, и я был эвакуирован в лазарет, где еще раз, кроме того, переболел тифом. Из лазарета вышел крайне ослабленным и получил месячный отпуск на восстановление здоровья.

Я поехал в деревню к родителям. Народ в деревне находился в тяжелом положении, но не унывал. Бедняцкая часть крестьянства, объединившись в конце 1918 года в комитеты бедноты – комбеды, принимала активное участие в изъятии хлеба у кулаков. Крестьяне-середняки, несмотря на трудности и тяжелую обстановку на фронтах, все больше и больше склонялись на сторону советской власти, и лишь немногие из них относились отрицательно к мероприятиям партии и правительства. Это были главным образом те, кто по имущественному положению тяготел к кулакам.

Отпуск прошел быстро, и я явился в военкомат с просьбой направить меня в действующую армию. Но физически был еще слаб, и меня послали в Тверь в запасный батальон с последующим направлением на курсы красных командиров.

Первые рязанские кавалерийские курсы, куда я был командирован в январе 1920 года, находились в Старожилове Рязанской губернии, в бывшем поместье.

Курсы укомплектовывались главным образом кавалеристами, отличившимися в боях. Мне было предложено занять должность курсанта-старшины 1-го эскадрона. Это дело мне было хорошо знакомо еще по старой армии. Командир курсантского эскадрона В. Д. Хламцев поручил мне также заниматься с курсантами владением холодным оружием (пика, шашка), обучением штыковому бою, строевой и физической подготовкой.

В. Д. Хламцев, в прошлом офицер царской армии, был всегда подтянут и служил примером для курсантов. Заведующий строевым обучением Г. С. Десницкий тоже был на своем месте. Строевые командные кадры состояли главным образом из старых военных специалистов – офицеров. Работали они добросовестно, но несколько формально – «от» и «до». Воспитательной работой занимались парторганизация и политаппарат курсов, общеобразовательной подготовкой – военнообязанные педагоги. Политико-экономические дисциплины вели наскоро подготовленные преподаватели, которые зачастую сами «плавали» в этих вопросах не хуже нас, грешных.

Общеобразовательная подготовка основной массы курсантов была недостаточной. Ведь набирали их из числа рабочих и крестьян, до революции малограмотных. Но, надо отдать им должное, учились они старательно, сознавая, что срок обучения короткий, а научиться надо многому, чтобы стать достойным красным командиром.

В середине июля курсантов спешно погрузили в эшелоны. Никто не знал, куда нас везут. Видели только, что едем в сторону Москвы. В Москве курсы сосредоточили в Лефортовских казармах, где уже были расквартированы тверские и московские курсанты. Нам объявили, что курсы войдут во 2-ю Московскую бригаду курсантов, которая будет состоять из двух пехотных полков и одного кавалерийского. Бригада будет направлена на врангелевский фронт. Мы получили все необходимое боевое снаряжение и вооружение. Экипировка и конская амуниция были новые, и внешне мы выглядели отлично.

В Москве у меня было много родственников, друзей и знакомых. Хотелось перед отправкой на фронт повидать их, особенно ту, по которой страдало молодое сердце, но, к сожалению, я так и не смог никого навестить. Командиры эскадрона, часто отлучавшиеся по различным обстоятельствам, обычно оставляли меня, как старшину, за главного. Пришлось ограничиться письмами к знакомым. Не знаю, то ли из-за этого или по другой причине, между мной и Марией произошла размолвка. Вскоре я узнал, что она вышла замуж, и с тех пор никогда ее больше не встречал.

В августе наш сводный курсантский полк (командир полка Г. П. Хормушко и комиссар В. А. Крылов), находившийся в составе 2-й Московской бригады курсантов, сосредоточился в Краснодаре, откуда выступил против войск Врангеля, а именно против десанта генерала Улагая.

Летом 1920 года стало ясно, что буржуазно-помещичья Польша, несмотря на временные успехи, вряд ли сможет продолжать войну с Советской Россией. К тому времени численность Красной Армии намного превышала 3 миллиона человек. Поэтому правители Антанты договорились между собой об организации еще одного наступления на Советскую Россию, опираясь, кроме вооруженных сил помещичье-буржуазной Польши, на войска барона Врангеля, формируемые в Крыму.

Врангелю была обещана неограниченная помощь. Он, в свою очередь, дал официальные обязательства оплатить все затраты Антанты и полностью рассчитаться за царские долги.

К маю 1920 года в армии Врангеля насчитывалось около 130 тысяч штыков и 4,5 тысячи сабель. Однако этого было недостаточно для возобновления широких действий против Советского государства. На территории Крыма Врангель не мог получить никакого пополнения, и он решил вторгнуться в Северную Таврию. Но здесь Врангеля постигла неудача: он не смог прорваться в Донбасс и на Дон. Украинцы отвергли все домогательства Врангеля и твердо встали на сторону советской власти.

«Единственным источником пополнения армии, – писал Врангель в своих мемуарах, – могла быть еще казачья земля… При развале армий генерала Деникина десятки тысяч казаков разошлись по домам с конями, оружием и снаряжением. Огромные боевые запасы были оставлены на Северном Кавказе и на Дону… Эти края были богаты еще местными ресурсами. Все это заставляло склоняться к перенесению нашей борьбы в казачьи районы».

Врангель знал, что на Кубани разрослось белобандитское движение, и возлагал надежды на так называемую «армию возрождения России» под командованием генерала Фостикова. Но он явно переоценивал эти силы. Принимая желаемое за действительность, Врангель посчитал кулацкое движение на Кубани за народное движение против советской власти.

Но к этому времени кубанское казачество в значительной части уже разобралось в том, что несет ему белогвардейщина и «верховное правительство», субсидируемое Антантой.

Наши командиры, комиссары и красноармейцы делали все, чтобы довести до сознания кубанцев истинные цели нашей борьбы и необходимость быстрее закончить ликвидацию антисоветских банд.

В то же время оказывалась большая разносторонняя помощь беднейшему казачеству и красноармейским семьям. Эта часть работы среди населения была особенно важна, так как белые до прихода частей Красной Армии притесняли бедняков, зачастую отбирая последний кусок хлеба, и всячески глумились над ними.

Помню, как-то вечером в наш эскадрон пришел комиссар полка и предложил поработать несколько дней по ремонту жилищ, надворных построек и сельскохозяйственного инвентаря бедняков и семей красноармейцев. Все мы охотно согласились.

Наш комиссар В. А. Крылов взялся за самое трудное – очистку общественного колодца, который белогвардейцы завалили разным хламом. Колодец был довольно глубокий, и когда он спустился на дно, то чуть не задохнулся. Комиссара вытянули наверх еле живого, однако, отдышавшись, он вновь приказал спустить его в колодец. Через некоторое время его снова пришлось поднять наверх, и так продолжалось до тех пор, пока колодец не был очищен. К вечеру все село только и говорило о мужестве комиссара.

Когда все работы были закончены, казаки пригласили нас всех на товарищеский обед. За обедом было много душевных разговоров, нас благодарили за помощь. Не обошлось и без курьезов. Оказалось, группа курсантов, которой было дано задание отремонтировать сарай и сбрую у одной вдовы-казачки, провела эту работу у однофамильцев – кулацкой семьи. Это происшествие всех рассмешило, но «виновники» были явно расстроены.

В августе наш сводный курсантский полк был брошен сначала против десанта врангелевского генерала Улагая, а затем действовал против банд Фостикова и Крыжановского в районе станиц Урупской, Бесскорбной, Отрадной. Банды вскоре были разгромлены. Остатки их бежали под защиту меньшевистского грузинского правительства, а Фостиков – в Крым, к Врангелю.

Нам не пришлось участвовать в операциях по окончательному разгрому Врангеля в Крыму. Но наиболее подготовленные курсанты были досрочно выпущены и отправлены на укомплектование частей конницы, потерявших значительное число командных кадров в боях с врангелевцами.

Выпуск состоялся в городе Армавире, где в это время стоял полевой штаб 9-й армии. Остальная часть курсантов в составе сводного полка была брошена на преследование банд, ушедших в горы Кавказа. Через некоторое время мы узнали, что наш курсантский полк где-то в горах Дагестана попал в засаду и понес большие потери. Многие командиры и бойцы были зверски замучены бандитами. Погиб и наш комиссар, которого мы все так любили. Значительная часть выпуска была направлена в 14-ю отдельную кавалерийскую бригаду, которая в то время стояла в районе станицы Новожерелиевская и продолжала операции по ликвидации в плавнях остатков улагаевцев и местных банд. Командиром бригады Миловым я был направлен в 1-й кавалерийский полк, которым тогда командовал старый боевой донской казак Андреев, как говорили, храбрец и рубака. В этот же полк были назначены и мои друзья-курсанты Горелов, Михайлов и Ухач-Огорович (к сожалению, не помню их имен).

Явившись в штаб и сдав документы, мы были приняты командиром полка. Глядя на наши красные штаны, он неодобрительно заметил:

– Мои бойцы не любят командиров в красных штанах.

Что было делать? Эти штаны были у нас единственными, других курсантам не выдавали. Все еще как-то нам не доверяя, он продолжал:

– У нас бойцы больше из бывалых вояк, необстрелянных мы не жалуем.

После этого, скажем прямо, не очень приветливого вступления он приступил к расспросам: кто откуда родом, партийность, приходилось ли воевать, когда, где и т. д. Узнав, что среди нас есть не только обстрелянные воины, но и участники Первой мировой войны, он, кажется, успокоился.

Явившись в эскадрон, мы представились командиру эскадрона Вишневскому. С первого взгляда он нам не понравился, Вишневский производил впечатление человека, мало интересующегося делами своей части. Не отрываясь от книги, которую он читал, и не поинтересовавшись, кто мы такие, на что способны, не сказав ни слова о том, что собой представляют люди, с которыми нам предстоит работать, а может быть, вскоре и вести за собой в бой, он как-то нехотя приказал:

– Вы, Жуков, идите принимайте от Агапова 2-й взвод, а вы, Ухач-Огорович, вступайте в командование 4-м взводом.

Разыскав 2-й взвод, я зашел к Агапову, временно исполнявшему должность командира взвода. Это был пожилой человек, в прошлом рядовой кавалерист старой армии, участник Первой мировой войны. Уже при первом знакомстве я почувствовал симпатию к этому простому и доброжелательному человеку.

Достав из кармана список взвода, в котором состояло 30 человек, Агапов сказал:

– Люди во взводе – все старые бойцы, за исключением трех-четырех человек. Бойцы отличные, но есть, конечно, с норовом, их надо умеючи взять в руки.

И он подробно рассказал о каждом.

– Горшков – рубака, партизан в худшем смысле, но в атаке – первый. На него не следует повышать голос, он обидчив, его надо чаще похваливать и по-товарищески указывать на неправильное поведение, притом обязательно наедине, – спокойно пояснял Агапов. – Касьянов – пулеметчик, воронежский хохол, хороший боец. Ему не нужно в бою ставить задачу, он сам хорошо понимает, какую цель следует в первую очередь поразить. Казакевич, Ковалев, Сапрыкин – три неразлучных дружка, хорошие бойцы, но любят погулять. Этих можно и нужно выругать перед строем, пригрозить отправить к комиссару полка. Он у нас строгий и не любит тех, кто не бережет честь красноармейца…

И так Агапов рассказал мне о каждом бойце. Я был ему очень благодарен за беседу.

Затем приказал собрать людей в конном строю, чтобы познакомиться с ними.

Поздоровавшись со взводом, я сказал:

– Вот что, товарищи. Меня назначили вашим командиром. Хороший или плохой я командир, хорошие или плохие вы бойцы – это мы увидим в будущем, а сейчас хочу посмотреть ваших коней и боевое снаряжение и лично с каждым познакомиться.

Во время осмотра некоторые бойцы демонстративно разглядывали мои красные брюки. Я заметил это и сказал:

– Меня уже предупредил командир полка Андреев, что вы не любите красные брюки. У меня, знаете ли, других нет. Ношу то, что дала советская власть, и я пока что у нее в долгу. Что касается красного цвета вообще, то это, как известно, революционный цвет и символизирует он борьбу трудового народа за свою свободу и независимость…

На другой день, собрав взвод у себя в хате, я попросил бойцов рассказать о себе. Разговор долго не клеился. Пулеметчик Касьянов заметил:

– А чего рассказывать-то? Во взводном списке имеются все данные, кто откуда и что мы за люди.

Тогда я рассказал им все, что знал о сражениях с белополяками и Врангелем в Северной Таврии. Бойцы слушали внимательно, особенно интересовались, будет ли Антанта вновь высаживать свои войска. Я ответил, что правители Антанты хотели бы высадить свои войска, да народ и солдаты стран Антанты не хотят драться против нас.

Через несколько дней в операции по очищению Приморского района от остатков банд мне довелось идти во главе взвода в бой. Бой закончился в нашу пользу. Бандиты были уничтожены и частично взяты в плен, и, самое важное, наш взвод не понес при этом никаких потерь. После боя никто из бойцов уже не говорил мне о красных брюках.

Вскоре я был назначен командиром 2-го эскадрона 1-го кавалерийского полка. Командиром полка в это время был Николай Михайлович Дронов, до предела храбрый, очень умный и доброжелательный человек. Личный состав полка полюбил своего командира и смело действовал под его командованием.

В конце декабря 1920 года вся бригада была переброшена в Воронежскую губернию для ликвидации кулацкого восстания и банды Колесникова. Эта банда вскоре была разгромлена. Остатки ее бежали в Тамбовскую губернию на соединение с кулацко-эсеровскими бандами Антонова.

Несколько слов о главаре эсеро-кулацкого восстания Антонове.

Происходил он из мещан города Кирсанова Тамбовской губернии. Учился в реальном училище, но за плохое поведение и хулиганские проделки был исключен. Антонов уехал из Кирсанова, примкнул к шайке уголовных преступников и занялся грабежами, сопровождавшимися нередко убийствами. В 1906 году вступил в партию эсеров. Впоследствии за уголовные преступления был сослан в Сибирь на каторгу. В Тамбовской губернии Антонов вновь появился в 1917 году, в период Февральской революции. Вскоре занял должность начальника кирсановской уездной милиции. Всюду расставлял своих людей. Главными его сподвижниками были известные эсеры Баженов, Махневич, Зоев и Лощинин.

К августу 1920 года Антонов имел крупную, сколоченную банду. Заняв какой-либо важный населенный пункт, антоновцы тут же приступали к созданию нового отряда. Отряды постепенно сводились в полки до тысячи человек. Главной ударной силой у Антонова были кавалерийские полки общей численностью от 1,5 тысячи до 3 тысяч человек.

В конце 1920 года банды Антонова объединились в «армию». В главный оперштаб этой «армии» вошли старые эсеры Богуславский, Гусаров, Токмаков и Митрофанович. Командующим был избран Токмаков, а Анюнов – начальником штаба. Вскоре была создана и вторая «антоновская армия». Вся военная власть по-прежнему была сосредоточена в руках Антонова. Части были вооружены пулеметами, винтовками, револьверами, шашками.

Политическую организацию эсеро-кулацкого восстания возглавлял ЦК эсеров. Своей главной задачей он считал свержение советской власти. Ближайшие задачи антоновцев состояли в следующем:

– срыв выполнения продразверстки и других повинностей, налагаемых советской властью;

– уничтожение представителей РКП(б) и советской власти;

– нападение на небольшие отряды Красной Армии с целью их разоружения;

– порча железных дорог, уничтожение складов и баз.

Исходя из этого, антоновцы применяли следующую тактику: 1) уклонение от боя с крупными частями Красной Армии; 2) вступление в бой при полной уверенности в победе и обязательно при превосходстве своих сил; 3) в случае необходимости – выход из неудачно сложившейся боевой обстановки небольшими группами и в разные стороны с последующим сбором в заранее условленном месте.

В декабре 1920 года Советское правительство создало штаб войск Тамбовской губернии для ликвидации бандитизма. К 1 марта 1921 года силы тамбовского гарнизона были доведены до 32,5 тысячи штыков, 7948 сабель, 463 пулеметов и 63 орудий. К 1 мая эти силы были увеличены еще на 5 тысяч штыков и 2 тысячи сабель. Однако тамбовское военное командование из-за неорганизованности и нерешительности не сумело ликвидировать банды Антонова.

Обнаглев, Антонов сам производил налеты на гарнизоны частей Красной Армии. Так было в начале апреля 1921 года, когда отряд в 5 тысяч антоновцев разгромил гарнизон, занимавший Рассказово. При этом целый наш батальон был взят в плен.

Вскоре командующим войсками по борьбе с антоновщиной был назначен М. Н. Тухачевский.

О Михаиле Николаевиче Тухачевском мы слышали много хорошего, особенно о его оперативно-стратегических способностях, и бойцы радовались, что ими будет руководить такой талантливый полководец.

Впервые я увидел М. Н. Тухачевского на станции Жердевка, на Тамбовщине, куда он приехал в штаб нашей 14-й отдельной кавалерийской бригады. Мне довелось присутствовать при его беседе с командиром бригады. В суждениях М. Н. Тухачевского чувствовались большие знания и опыт руководства операциями крупного масштаба.

После обсуждения предстоящих действий бригады Михаил Николаевич разговаривал с бойцами и командирами. Он интересовался, кто где воевал, каково настроение в частях и у населения, какую полезную работу мы проводим среди местных жителей.

Перед отъездом он сказал:

– Владимир Ильич Ленин считает необходимым как можно быстрее ликвидировать кулацкие мятежи и их вооруженные банды. На вас возложена ответственная задача. Надо все сделать, чтобы выполнить ее как можно быстрее и лучше.

Мог ли я подумать тогда, что всего через несколько лет мне придется встретиться с Михаилом Николаевичем в Наркомате обороны при обсуждении теоретических основ тактического искусства советских войск!..

С назначением М. Н. Тухачевского и В. А. Антонова-Овсеенко борьба с бандами пошла по хорошо продуманному плану. Заместителем М. Н. Тухачевского был И. П. Уборевич, который одновременно возглавил действия сводной кавалерийской группы и сам участвовал в боях с антоновцами, показав при этом большую личную храбрость.

Особенно сильные бои по уничтожению антоновских банд развернулись в конце мая 1921 года в районе реки Вороны, у населенных пунктов Семеновка, Никольское, Пущино, Никольское-Перевоз, Тривки, Ключки, Екатериновка и у реки Хопёр. Здесь хорошо действовали кавалерийская бригада Г. И. Котовского, кавбригада Дмитренко, Борисоглебские кавалерийские курсы и наша 14-я отдельная кавбригада под командованием Милонова. Но полностью уничтожить банду в то время все же нам не удалось.

Основное поражение антоновцам было нанесено в районе Сердобска, Бакуры, Елани, где боевые действия возглавил И. П. Уборевич. Остатки разгромленной банды бросились врассыпную в общем направлении на Пензу. В Саратовской губернии они были почти полностью ликвидированы с помощью крестьян, ненавидевших бандитов.

В течение лета 1921 года частями под командованием И. П. Уборевича при большой поддержке местного населения были ликвидированы и банды Васьки Карася и Богуславского под Новохопёрском.

С антоновцами было немало трудных боев. Особенно запомнился мне бой весной 1921 года под селом Вязовая Почта, недалеко от станции Жердевка. Рано утром наш полк в составе бригады был поднят по боевой тревоге. По данным разведки, в 10–15 километрах от села было обнаружено сосредоточение до трех тысяч сабель антоновцев. Наш 1-й кавполк следовал из Вязовой Почты в левой колонне; правее, в 4–5 километрах, двигался 2-й полк бригады. Мне с эскадроном при 4 станковых пулеметах и одном орудии было приказано двигаться по тракту в головном отряде.

Пройдя не более пяти километров, эскадрон столкнулся с отрядом антоновцев примерно в 250 сабель. Несмотря на численное превосходство врага, развернув эскадрон и направив на противника огонь орудия и пулеметов, мы бросились в атаку. Антоновцы не выдержали стремительного удара и отступили, неся большие потери.

Во время рукопашной схватки один антоновец выстрелом из обреза убил подо мной коня. Падая, конь придавил меня, и я был бы неминуемо зарублен, если бы не выручил подоспевший политрук Ночевка. Сильным ударом клинка он зарубил бандита и, схватив за поводья его коня, помог мне сесть в седло.

Вскоре мы заметили колонну конницы противника, стремившуюся обойти фланг эскадрона. Немедленно развернули против нее все огневые средства и послали доложить командиру полка сложившуюся обстановку. Через 20–30 минут наш полк двинулся вперед и завязал огневой бой.

2-й полк бригады, столкнувшись с численно превосходящим противником, вынужден был отойти назад. Пользуясь этим, отряд антоновцев ударил нам во фланг. Командир полка решил повернуть обратно в Вязовую Почту, чтобы заманить противника на невыгодную для него местность. Мне было приказано прикрывать выход полка из боя.

Заметив наш маневр, антоновцы всеми силами навалились на мой эскадрон, который действовал уже как арьергард полка.

Бой был для нас крайне тяжелым. Враг видел, что мы в значительном меньшинстве, и был уверен, что сомнет нас. Однако осуществить это оказалось не так-то просто. Спасло то, что при эскадроне было 4 станковых пулемета с большим запасом патронов и 76-мм орудие.

Маневрируя пулеметами и орудием, эскадрон почти в упор расстреливал атакующие порядки противника. Мы видели, как поле боя покрывалось вражескими трупами, и медленно, шаг за шагом, с боем отходили назад. Но и наши ряды редели. На моих глазах свалился с коня тяжело раненный командир взвода, мой товарищ Ухач-Огорович.

Это был способный командир и хорошо воспитанный человек. Отец его, полковник старой армии, с первых дней перешел на сторону советской власти, был одним из ведущих преподавателей на наших рязанских командных курсах.

Теряя сознание, он прошептал:

– Напиши маме. Не оставляй меня бандитам.

Его, как и всех раненых и убитых, мы увезли с собой на пулеметных санях и орудийном лафете, чтобы бандиты не могли над ними надругаться.

Предполагавшаяся контратака полка не состоялась: не выдержал весенний лед на реке, которую надо было форсировать, и нам пришлось отходить до самой Вязовой Почты.

Уже в самом селе, спасая пулемет, я бросился на группу бандитов. Выстрелом из винтовки подо мной вторично за этот день была убита лошадь. С револьвером в руках пришлось отбиваться от наседавших бандитов, пытавшихся взять меня живым. Опять спас политрук Ночевка, подскочивший с бойцами Брыксиным, Юршковым и Ковалевым.

В этом бою мой эскадрон потерял 10 человек убитыми и 15 ранеными. Трое из них на второй день умерли, в том числе и Ухач-Огорович, мой друг и боевой товарищ.

Это был тяжелый для нас день. Потеря многих наших боевых товарищей болью отозвалась в сердце каждого из нас. Только сознание, что была разгромлена такая многочисленная банда, приносило удовлетворение.

За этот выдающийся подвиг большинство командно-политического состава и бойцов было отмечено правительственными наградами. Был награжден и я. Вот что значилось в приказе РВСР за № 183 от 31 августа 1922 года:

«Награжден орденом Красного Знамени командир 2-го эскадрона 1-го кавалерийского полка отдельной кавалерийской бригады за то, что в бою под селом Вязовая Почта Тамбовской губернии 5 марта 1921 г., несмотря на атаки противника силой 1500–2000 сабель, он с эскадроном в течение 7 часов сдерживал натиск врага и, перейдя затем в контратаку, после 6 рукопашных схваток разбил банду»[13].

В конце лета 1921 года проводилась окончательная ликвидация мелких банд, разбежавшихся по Тамбовщине. Их надо было добить как можно скорее. Перед моим эскадроном была поставлена задача ликвидировать банду Зверева, насчитывавшую до 150 сабель. Банда вскоре была обнаружена. Началось ее преследование. Понемногу силы бандитов иссякали. На подходе к лесу нам удалось их догнать и атаковать.

В течение часа все было кончено, но пять бандитов во главе со Зверевым все же удрали и, пользуясь наступающими сумерками, скрылись в лесу. Однако им уже ничто не могло помочь: ликвидация антоновских банд на Тамбовщине была завершена.

Вспоминая этот эпизод, не могу не рассказать об одном курьезном случае, который с нами произошел.

Преследуя банду, мы неожиданно столкнулись с двумя бронемашинами, которые выскочили из соседнего села. Мы знали, что банда не имеет броневиков, а потому и не открывали по ним огонь. Однако броневики, заняв выгодную позицию, повернули в нашу сторону пулеметы. Что за оказия? Послали связных. Оказалось, что это наши и в головной бронемашине сам И. П. Уборевич. Узнав об уходе банды в направлении леса, он решил перехватить ее на пути. Хорошо, что разобрались, а то могло бы плохо кончиться.

Так я впервые познакомился с И. П. Уборевичем. Позднее, в 1932–1937 годах, мы часто с ним встречались. Он был тогда командующим войсками Белорусского военного округа, где мне довелось командовать кавалерийской дивизией.

* * *

…Прошли долгие годы. Забыты трудности Гражданской войны, которые приходилось преодолевать нашему народу. Но никогда не изгладится из памяти то, что каждым из нас руководила твердая вера в справедливость идей, которые провозгласила ленинская партия в дни Октября.

Английский генерал А. У. Нокс писал тогда своему правительству о том, что можно разбить миллионную армию большевиков, но когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бесцельно помогать белым.

Опыт прошлых войн, в том числе и опыт Первой мировой войны, по целому ряду причин не мог быть тогда целиком взят Красной Армией на вооружение. Для борьбы с врагами молодого Советского государства нужно было создать свою, ярко выраженную классовую военную организацию, вооружив ее новыми взглядами на существо и способы борьбы.

В. И. Ленин на основе глубокого учета экономических, политических, моральных факторов и соотношения сил разрабатывал советскую военно-политическую стратегию, создавал основу оперативно-стратегического искусства наших вооруженных сил, характерной особенностью которого была целеустремленность, решительность и величайшая активность в разгроме внешней и внутренней контрреволюции.

Большим стратегическим преимуществом наших вооруженных сил в Гражданскую войну было то, что мы вели войну, маневрируя силами и средствами по внутренним операционным линиям, тогда как Антанта и белогвардейские вооруженные силы должны были осуществлять маневрирование по внешним операционным линиям. Правда, в те времена у нас в стране было очень мало стратегических резервов, а всякий крупный маневр с целью создания превосходства в силах и средствах в избранном направлении приходилось осуществлять за счет изъятия войск из состава действующих фронтов и армии, а иногда прямо с полей сражений.

В годы Гражданской войны вследствие недостатков резервов частям Красной Армии приходилось сражаться на фронтах без всякого отдыха многие месяцы: то наступая, преследуя врага, то отступая под его ударами. Ни одна армия капиталистического государства не смогла бы выдержать такую физическую нагрузку и моральные потрясения. Только нашей рабоче-крестьянской армии, армии, защищающей свою советскую власть, оказалась под силу такая морально-физическая нагрузка. Будучи переброшенными с других фронтов, части и соединения без всякого отдыха вновь вступали в сражения на других фронтах и успешно громили врага, проявляя при этом активность, стойкость, решимость и отвагу.

Партия, ее ЦК и лично В. И. Ленин не жалели сил в создании победоносных вооруженных сил. В результате огромной организаторской деятельности партии страна в годы Гражданской войны была превращена в единый военный лагерь, сделано было все, что было в человеческих силах, чтобы враг был окончательно разгромлен и наш народ мог активно взяться за осуществление своей исторической миссии – за строительство социализма.

«Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться…»[14], – говорил Владимир Ильич Ленин. И партия, ее ЦК, лично В. И. Ленин сыграли решающую роль в организации защиты Отечества, объединении всех сил фронта и тыла, подъеме масс рабочих, красноармейцев, крестьян на борьбу с интервентами и контрреволюцией в годы Гражданской войны. Они провели в жизнь сотни и тысячи мер, обеспечивших победу над врагом.

Историки установили, что за период с 1 декабря 1918 года по 27 февраля 1920 года состоялось 101 заседание Совета обороны, на которых было обсуждено 2300 вопросов по организации обороны страны, обеспечению Красной Армии и Военно-Морского Флота боевой техникой, вооружением, снаряжением, продовольствием. На всех заседаниях, за исключением двух, председателем был В. И. Ленин.

Изучение документов периода Гражданской войны свидетельствует о том, что постановления и директивы ЦК партии, Политбюро, указания В. И. Ленина являлись той основой, на которой Главным командованием Красной Армии, Реввоенсоветами фронтов разрабатывались конкретные планы военных операций. Стратегические планы всех важнейших военных кампаний всесторонне обсуждались на пленумах и заседаниях ЦК партии.

В. И. Ленин был лично связан с Главным военным командованием, фронтами и армиями, близко знал многих командиров и политработников. С ними он вел большую переписку. За годы Гражданской войны, по далеко не полным данным, за подписью В. И. Ленина было отправлено около 600 писем и телеграмм по вопросам обороны Советского государства[15].

В то же время В. И. Ленин, ЦК партии не подменяли Главное командование и Реввоенсовет в оперативном руководстве фронтами, армиями, боевыми действиями войск.

Когда В. И. Ленин получил сообщение о том, что некоторые военные работники выражают сомнение в правильности разработанного главкомом С. С. Каменевым плана борьбы с Деникиным, он от имени Политбюро ЦК партии написал Троцкому: «Политбюро вполне признает оперативный авторитет Главкома и просит Вас сделать соответственное разъяснение всем ответственным работникам»[16]. Главком С. С. Каменев попросил В. И. Ленина проекты всех правительственных директив по оперативным военным вопросам показывать предварительно Главному командованию. На докладной С. С. Каменева, адресованной всем членам Политбюро ЦК партии, В. И. Ленин писал: «По-моему, ходатайство уважить и постановить: либо лично Главкома вызывать, либо проекты директив давать ему на срочное заключение…»[17]

Реввоенсовет республики, Военные советы фронтов и армий в целом работали на основании решений ЦК РКП(б). Назначение командующих и комиссаров на ответственные посты, укрепление обороноспособности республики осуществлялись в соответствии с указаниями ЦК. В постановлении ЦК РКП(б) «О политике военного ведомства», принятом в конце 1918 года по предложению В. И. Ленина, подчеркивалось, что ответственность за политику военного ведомства в целом несет партия, которая охватывала своим влиянием все стороны военного строительства и боевых действий Советских Вооруженных Сил.

Коммунисты являлись цементирующей силой в Красной Армии. ЦК РКП(б) неоднократно проводил партийные мобилизации, укрепляя коммунистами все решающие участки фронтов. 35 тысяч коммунистов было в армии в октябре 1918 года, через год их насчитывалось уже около 120 тысяч, а в августе 1920 года – 300 тысяч, то есть почти половина всех членов РКП(б) того времени. Признанное всеми превосходство Красной Армии в морально-политическом отношении, сыгравшее решающую роль в Гражданской войне, было обусловлено боевой, патриотической деятельностью армейских коммунистов, комиссаров, политотделов, партячеек.

Оценивая роль партийно-политического аппарата армии в те годы, М. В. Фрунзе писал:

«Кто вносил элементы порядка и дисциплины в ряды создававшихся под гром пушечных выстрелов наших молодых красных полков? Кто в часы неудач и поражений поддерживал мужество и бодрость бойцов и вливал новую энергию в их пошатнувшиеся ряды? Кто налаживал тыл армии, насаждал там Советскую власть и создавал советский порядок, обеспечивая этим быстрое и успешное продвижение наших армий вперед? Кто своей настойчивой и упорной работой разлагал ряды врага, расстраивал его тыл и тем подготовлял грядущие успехи?

Это делали политические органы армии, и делали, надо сказать, блестяще. Их заслуги в прошлом безмерны»[18].

Я могу лишь тысячу раз подписаться под этими замечательными словами и вновь засвидетельствовать их истинность.

В годы Гражданской войны партия и народ не только победили врага, но и, борясь с ним, заложили основы массовой регулярной армии, комплектуемой на основе воинской обязанности трудящихся. Были созданы центральный и местный аппараты военного управления, разработаны первые уставы и наставления, введена единая организация частей и соединений. К концу 1920 года наша армия насчитывала уже 5,5 миллиона человек, хотя она и потеряла в период с сентября 1918 года по декабрь 1920 года около 2,2 миллиона человек, из них до 800 тысяч убитыми, ранеными и без вести пропавшими и 1392 тысячи погибшими от тяжелых болезней, вызванных недоеданием, отсутствием медикаментов и медицинского обслуживания, необходимого обмундирования.

Из огромного военного опыта и теоретических обобщений эпохи Гражданской войны, которые были положены на многие годы в основу строительства Советских Вооруженных Сил, мне хотелось бы в нескольких словах остановиться на следующем.

Во-первых, на единстве армии и народа. Гражданская война с исключительной силой продемонстрировала единение фронта и тыла, сугубо военные преимущества страны, превратившейся в единый военный лагерь. Это единство своей объективной основой имело советский общественный и государственный строй, союз рабочего класса и крестьянства, а субъективной – общность целей армии и народа. В результате рождалась сила, многократно умножавшая мощь оружия. Источник этой силы В. И. Ленин видел в том, что в первый раз в мире создана армия, знающая, за что она воюет, и первый раз в мире рабочие и крестьяне, переносящие невероятные трудности, ясно сознают, что они защищают Советскую социалистическую республику, власть рабочих и крестьян.

Во-вторых, на руководящей роли партии в собственно военных вопросах и ее влиянии на армию через партийно-политический аппарат.

С военной точки зрения, руководящая роль Коммунистической партии имеет, кроме всего прочего, колоссальное значение потому, что она является правящей партией в стране, где господствует общественная собственность на средства производства. Благодаря этому обеспечивается невиданная концентрация сил и средств всего народного хозяйства на важнейших военных направлениях. Создается исключительная возможность маневрировать огромными материальными и людскими ресурсами, проводить единую военную политику, добиваться обязательности директив по военным вопросам для всех и каждого.

Что же касается партийно-политической работы, то благодаря ей сознательные и преданные делу революции силы в армии и на флоте направляются к единой цели, умножаются и становятся источником массового героизма.

«И только благодаря тому, что партия была на страже, – говорил В. И. Ленин, – что партия была строжайше дисциплинированна, и потому, что авторитет партии объединял все ведомства и учреждения, и по лозунгу, который был дан ЦК, как один человек шли десятки, сотни, тысячи и в конечном счете миллионы, и только потому, что неслыханные жертвы были принесены, – только поэтому чудо, которое произошло, могло произойти. Только поэтому, несмотря на двукратный, трехкратный и четырехкратный поход империалистов Антанты и империалистов всего мира, мы оказались в состоянии победить»[19].

В-третьих, хотелось бы сказать еще об одном принципе строительства наших вооруженных сил – о строжайшей централизации, единоначалии и железной дисциплине, тем более что не раз различного рода оппозиционеры нападали на него.

Отсутствие единоначалия в военном деле, указывал В. И. Ленин, «…сплошь и рядом ведет неизбежно к катастрофе, хаосу, панике, многовластию, поражению»[20]. Во многих документах, принятых съездами партии и пленумами ЦК, в практической работе большевики неустанно вели борьбу с попытками противопоставить партизанские формы организации (что всегда может быть вначале) принципам строительства регулярной армии (что должно быть господствующим), то есть централизованному и однотипному управлению во всех звеньях армии, строгому соблюдению субординации и дисциплине.

Конечно, единоначалие необходимо было вводить в строгом соответствии с конкретными историческими условиями, учитывая классовый состав командных кадров, их политическую зрелость, военную подготовку, а также принимая во внимание готовность масс к той или иной форме управления. Естественно поэтому, что в первые годы советской власти единоначалие ввести было нельзя.

Но постепенно ленинский принцип единоначалия как типовой, основной принцип руководства в Красной Армии, органически сочетаясь с повышением роли политорганов и парторганизаций, становится господствующим. Вместе с железной дисциплиной, основанной на глубоком понимании и сознательном выполнении воинами своего долга в защите Родины, единоначалие командира становится тем стержнем, вокруг которого сплачиваются воля, знания и целеустремленность войск.

Каждый период развития нашей страны вносил в строительство Советских Вооруженных Сил новые черты, укрепляя их и подготавливая к защите от агрессии. Опыт и принципы военного дела, выкованные в огне Гражданской войны при личном участии В. И. Ленина, в частности те моменты, о которых мы говорили отдельно, получили свое дальнейшее развитие в тридцатые и сороковые годы и стали составной частью могущества той армии, которая разгромила фашизм в Великой Отечественной войне.

Глава 4

Командование полком и бригадой

Приступив к мирному строительству после героической победы в Гражданской войне, советский народ столкнулся лицом к лицу с колоссальными трудностями восстановления разрушенного народного хозяйства. Почти все отрасли пришли в крайний упадок. Критическое состояние промышленности, сельского хозяйства, транспорта требовало сосредоточения всех сил страны на хозяйственном фронте. Необходимо было направить несколько миллионов из числа демобилизованных солдат на восстановительные работы, уменьшить расходы на содержание армии. И в то же время нужно было сохранить и упрочить оборону страны. «Сейчас мы целый ряд могучих держав отучили от войны с нами, но надолго ли, мы ручаться не можем»[21], – говорил В. И. Ленин.

Уже в 1920 и 1921 годах начался перевод полностью или частично на трудовое положение армий, непосредственно не участвующих в боевых операциях. Для этой цели при Совете Труда и Обороны была создана комиссия, которую возглавляли М. И. Калинин и Ф. Э. Дзержинский. Трудовые армии много сделали для увеличения добычи топлива, сырья, подъема сельского хозяйства.

В целом в результате демобилизации к концу 1924 года численность вооруженных сил сократилась с 5,5 миллиона до 562 тысяч человек.

Конечно, демобилизация отвечала интересам миллионов солдат. Тянуло к земле, станку, хотелось вернуться в семью, домой. Удержать кадровых солдат в армии было очень трудно, тем более что среди них большинство составляли крестьяне. Этот процесс мог далеко зайти, «размыть» ядро армии. В феврале 1921 года по решению Оргбюро ЦК РКП(б) демобилизация коммунистов из армии была прекращена[22]. Несколько ранее ЦК РКП(б) обратился ко всем парторганизациям с циркулярным письмом «О Красной Армии», в котором решительно предупредил все партийные организации о недопустимости ослабления заботы о Красной Армии. Вообще же в армии оставались в основном те, кто в соответствии с наклонностями и способностями решил посвятить себя военному делу.

В условиях мирного строительства того времени было необходимо разработать единую военную доктрину, упрочить регулярную Красную Армию, решить новые сложные вопросы организационного строительства, наладить подготовку военных и политических кадров. Особое внимание уже тогда обращалось на необходимость укрепления специальных технических частей (пулеметных, артиллерийских, автоброневых, авиационных и др.), обеспечения их всем необходимым.

Эти проблемы обстоятельно обсуждались на X, XI, XII съездах РКП(б). Дело не обошлось без острых споров. По поручению ЦК партии М. В. Фрунзе и С. И. Гусев подготовили тезисы «Реорганизация Красной Армии», в которых отстаивали сохранение кадровой армии и намечали постепенный переход к милиционным формированиям, ратовали за развитие советской военной науки. Другие утверждали, что нужно немедленно переходить к милиционной системе комплектования армии. X съезд РКП(б) принял ленинский курс военного строительства в мирное время. В постановлении съезда было прямо записано: «Неправильной и практически опасной для настоящего момента является агитация некоторых товарищей за фактическую ликвидацию нынешней Красной Армии и немедленный переход к милиции»[23].

Несмотря на все усилия, предпринятые партией для укрепления армии, чувствовалось, что необходимы какие-то более радикальные меры, и чем скорее, тем лучше.

С июня 1922 по март 1923 года я работал в должности командира эскадрона 38-го кавалерийского полка, а затем заместителем командира 40-го кавалерийского полка 7-й Самарской кавалерийской дивизии. Во главе этих полков стояли опытные командиры Димитров и Косенко, и я у них многому научился. Командный состав, партийная организация и политический аппарат полков составляли хороший и работоспособный коллектив.

Благоустроенных казарм, домов начальствующего состава, столовых, клубов и других объектов, необходимых для нормальной жизни военного человека, у большинства частей Красной Армии тогда еще не было. Жили мы разбросанно, по деревням, квартировали в крестьянских избах, пищу готовили в походных кухнях, конский состав размещался во дворах. Все мы считали такие условия жизни нормальными, так как страна наша переживала исключительные трудности.

В начальствующем составе армии люди были главным образом молодые и физически крепкие, отличавшиеся большой энергией и настойчивостью. К тому же большинство из нас были холостыми и никаких забот, кроме служебных, не знали. Отдавались мы работе с упоением, посвящая ей по 15–16 часов в сутки. Все же и этого времени не хватало, чтобы везде и во всем успеть.

Весной 1923 года телефонограммой из штаба дивизии меня вызвали к комдиву. Причины не знал и, надо признаться, несколько волновался: уж не натворил ли чего?

Комдив Н. Д. Каширин принял меня очень хорошо, угостил чаем и долго расспрашивал о боевой и тактической подготовке в нашем полку. А потом вдруг спросил:

– Как вы думаете, правильно у нас обучается конница для войны будущего и как вы сами представляете себе войну будущего?

Вопрос мне показался сложным. Я покраснел и не смог сразу ответить. Комдив, видимо, заметив мою растерянность, терпеливо ждал, пока я соберусь с духом.

– Необходимых знаний и навыков, чтобы по-современному обучать войска, у нас, командиров, далеко не достаточно, – сказал я. – Учим подчиненных так, как учили нас в старой армии. Чтобы полноценно готовить войска, нужно вооружить начальствующий состав современным пониманием военного дела.

– Это верно, – согласился комдив, – и мы стараемся, чтобы наши командиры прошли военно-политические курсы и академии. Но это длительный процесс, а учебных заведений у нас пока маловато. Придется первое время учиться самим.

Он прошелся по кабинету и неожиданно объявил, что меня решено назначить командиром 39-го Бузулукского кавалерийского полка.

– Я вас не очень хорошо знаю, но товарищи, с которыми разговаривал, рекомендуют вас на эту должность. Если возражений нет, идите в штаб и получите предписание. Приказ о назначении уже подписан.

Прощаясь с комдивом, я был очень взволнован. Новая должность была весьма почетной и ответственной. Командование полком всегда считалось важнейшей ступенью в овладении военным искусством.

Полк – это основная боевая часть, где для боя организуется взаимодействие всех сухопутных родов войск, а иногда и не только сухопутных. Командиру полка нужно хорошо знать свои подразделения, а также средства усиления, которые обычно придаются полку в боевой обстановке. От него требуется умение выбрать главное направление в бою и сосредоточить на нем основные усилия. Особенно это важно в условиях явного превосходства в силах и средствах врага.

Командир части, который хорошо освоил систему управления полком и способен обеспечить его постоянную боевую готовность, всегда будет передовым военачальником на всех последующих ступенях командования как в мирное, так и в военное время.

В самом конце Гражданской войны в армии насчитывалось более 200 курсов и школ, готовивших кадры для всех родов войск. В 1920 году командные курсы уже выпустили 26 тысяч красных командиров. Постепенно создавалась широкая сеть курсов, школ, академий, зарождалась единая система обучения и воспитания пролетарского командного и политического состава. Младший комсостав готовился поначалу в полковых школах в течение семи-десяти месяцев, средний комсостав – в военных школах и военно-морских училищах, а старший – в военных академиях. В республиках открывались национальные военные школы. Большое значение приобрели затем курсы усовершенствования комсостава. На таких курсах я тоже учился. Об этом речь еще впереди.

Сейчас хотелось бы заметить, что не менее важную, на мой взгляд, роль в подготовке квалифицированного комсостава, особенно младшего и среднего звена, играла учеба, самообразование непосредственно в лагерных условиях, так сказать, без отрыва от производства. Десятки, сотни тысяч военных пополняли таким образом свои знания, совершенствовали боевую закалку, тут же отрабатывая их в учениях, маневрах и походах. И тот, кто не смог по тем или иным причинам пойти в учебное заведение, упорно занялся самоусовершенствованием непосредственно в частях.

Конечно, были тогда командиры, которые после успешного завершения Гражданской войны чувствовали себя знатоками военного дела, считали, что им, собственно говоря, нечему учиться. Некоторые из них потом поняли свои заблуждения и перестроились. Другие же так и остались со старым багажом и, естественно, вскоре уже не соответствовали возросшим требованиям и вынуждены были уйти в запас.

Когда в конце мая 1923 года я вступил в командование полком, он готовился к выходу в лагеря. Это был первый выход частей конницы на лагерную учебу после Гражданской войны, и многие командиры не имели ясного представления о работе в новых условиях. При приеме полка обнаружились недостатки в боевой готовности. Особенно плохо обстояло дело с огневой и тактической подготовкой, поэтому внимание подразделений было сосредоточено на организации учебно-материальной базы в лагерях.

В начале июня лагерь в основном был готов. Полк получил хорошо устроенный палаточный городок, прекрасную летнюю столовую и клуб. Были оборудованы навесы и коновязи для лошадей. Гордостью полка было стрельбище для огневой подготовки из всех видов оружия.

Началась напряженная боевая и политическая учеба. Все мы были довольны, что затраченные труд и средства на подготовку лагеря не пропали даром. Дружно и инициативно работали командиры эскадронов и политруки. Творческая энергия и инициатива коммунистов чувствовались во всех делах и начинаниях.

Душой парторганизации был секретарь партбюро полка Школьников. Чудесный человек, он был полон творческих дерзаний и умел быстро зажечь сердца коммунистов полка.

Особенно хотел бы отметить нашего комиссара Антона Митрофановича Янина. Это был твердый большевик и чудесный человек, знавший душу солдата, хорошо понимавший, как к кому подойти, с кого что потребовать. Его любили и уважали командиры, политработники и красноармейцы. Жаль, что этот выдающийся комиссар не дожил до наших дней – он погиб смертью храбрых в 1942 году в схватке с фашистами на Кавказском фронте. Погиб он вместе со своим сыном, которого воспитал мужественным защитником Родины.

В середине лета в командование дивизией вступил герой Гражданской войны Г. Д. Гай.

Я с удовольствием вспоминаю совместную работу с комдивом Г. Д. Гаем. Первая наша встреча произошла в его лагерной палатке, куда были вызваны на совещание командиры и комиссары частей. После официального представления Г. Д. Гай пригласил всех расположиться у его рабочего стола. Я увидел красивого человека, по-военному подтянутого. Его глаза светились доброжелательностью, а ровный и спокойный голос свидетельствовал об уравновешенном характере и уверенности в себе. Я много слышал о геройских делах Г. Д. Гая и с интересом в него всматривался. Мне хотелось проникнуть в его душевный мир, понять его как человека и командира.

Беседа затянулась надолго. Когда мы расходились, у всех осталось хорошее впечатление от первой встречи с комдивом. Прощаясь со мной, он сказал, что через несколько дней хочет посмотреть конно-строевую и тактическую подготовку. Я был польщен вниманием к полку и признался, что у нас еще много недостатков.

– Будем вместе устранять недостатки, – сказал Г. Д. Гай, улыбаясь, и добавил: – Это хорошо, что вы не хотите ударить лицом в грязь.

Через три дня согласно распоряжению штаба дивизии полк был выведен в полном составе на смотр. Комдив на белоногом вороном коне поднялся на пригорок и внимательно следил за учением полка. Конь под комдивом был очень горяч, но всадник твердой рукой и крепкими шенкелями решительно подчинял его своей воле.

Учение шло вначале по командам голосом, потом по командам шашкой (так называемое «немое учение»), а затем по сигналам трубы. Перестроения, движения, захождения, повороты, остановки и равнения выполнялись более четко, чем я того ожидал. В заключение полк был развернут «в лаву» (старый казачий прием атаки), и я направил центр боевого порядка на высоту, где стоял комдив. Сомкнув полк к центру и выровняв его, я подскакал к комдиву, чтобы отрапортовать об окончании показа. Не дав мне начать рапорт, комдив поднял руки вверх и закричал:

– Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь! – а затем, подъехав ко мне, тепло сказал: – Спасибо, большое спасибо.

Поравнявшись с центром полка, комдив встал на стремена и обратился к бойцам:

– Я старый кавалерист и хорошо знаю боевую подготовку конницы. Сегодня вы показали, что свой красноармейский долг перед Родиной выполняете добросовестно, не жалея сил. Так и должно быть. Хорошая боевая подготовка, высокое сознание своего долга перед народом – залог непобедимости нашей героической Красной Армии. Спасибо вам, порадовали вы меня.

Повернувшись ко мне, комдив пожал руку, улыбнулся и сказал:

– Вторую часть учения увидим в другой раз. Пусть полк идет отдыхать, а мы с вами посмотрим, как устроен лагерь.

Более двух часов ходил он по лагерю, вникая в каждую мелочь, а потом долго сидел с бойцами. Г. Д. Гай рассказал много боевых эпизодов из Гражданской войны. Только когда дежурный трубач просигналил к обеду, он поднялся и распрощался с нами.

Проводив комдива, мы с комиссаром А. М. Яниным и секретарем партбюро Школьниковым тут же обсудили, что надо сделать, чтобы «не закружилась голова» от успехов и похвалы.

Надо отдать должное личному составу: похвала комдива воодушевила всех, и это было видно по результатам лагерной учебы. Для нас же, командиров, пример простого товарищеского обращения с рядовыми красноармейцами был достоин подражания.

Г. Д. Гай потом часто бывал в полку, подолгу беседовал с солдатами и командирами и всегда был не только начальником, но и желанным старшим товарищем-коммунистом.

Лагерную учебу мы закончили с хорошими оценками, и в конце сентября наша 7-я Самарская кавалерийская дивизия выступила в район Орши для участия в окружных маневрах. Маневры эти проводились, так же как и лагерная учеба, после Гражданской войны впервые.

По масштабу маневры были небольшие, так сказать, попутные, при возвращении частей из лагерей. Однако на нашу дивизию выпала довольно тяжелая задача. Ей предстояло совершить форсированный марш-бросок в район Орши. А вверенный мне полк был назначен комдивом в авангард главных сил дивизии. Это означало, что мы должны были не только пройти большое расстояние за короткое время, но и выполнить задачу походного охранения, быть в постоянной готовности, чтобы быстро развернуться к «бою» с «противником» и создать наиболее благоприятные условия для вступления в «бой» главных сил дивизии.

Марш-бросок дивизии был завершен за 30 часов. Мы прошли около 100 километров, сделав два пятичасовых привала. Для конского состава это было тяжелое испытание на выносливость. А кавалеристам на привалах еще нужно было кормить, поить лошадей и приводить в порядок всю амуницию и снаряжение. Несмотря на усталость, настроение у всех было приподнятое, так как стало известно, что по окончании маневров вся 7-я кавалерийская дивизия будет расквартирована в Минске.

На рассвете высланная вперед разведка доложила, что за железнодорожной линией Москва – Орша движутся в направлении станции Орша войска «противника». На подступах к Орше завязался «бой» с частями, прикрывавшими подступы к железнодорожному узлу.

Как это всегда бывает на маневрах, со всех сторон подскакали к полку посредники с белыми повязками на рукавах. Посредники – это командиры, которые помогают руководству разыгрывать учения.

– Что вам известно о «противнике»?

– Ваше решение? – посыпались вопросы.

Я ответил, что сейчас выеду к головному отряду, произведу личную рекогносцировку и там приму решение. Дав шпоры коню, через несколько минут я прискакал в головной отряд, которым командовал очень энергичный, инициативный командир эскадрона Константин Тюпин.

Он доложил, что до двух полков пехоты «противника» развернулись в предбоевые порядки и движутся за линией железной дороги в общем направлении на лежащие впереди высоты. Там идет «бой» с нашей пехотой. Пехота «противника», видимо, не знает, что наши части вышли в этот район, так как мы не встретили ни охранения, ни его разведки.

Не успел командир головного отряда закончить доклад, как показалась группа всадников, которая приближалась к нам. По вороному белоногому коню мы издали узнали комдива Г. Д. Гая. Коротко повторив данные обстановки, доложил комдиву, что случай крайне благоприятный для внезапной атаки «противника» и что я решил незамедлительно развернуть полк в боевой порядок и атаковать во фланг, тем более что атаке благоприятствует характер местности.

Посмотрев в бинокль, комдив сказал:

– Редкий случай, действуйте смелее. Атаку предварите всеми средствами артиллерийско-пулеметного огня. Главные силы дивизии подойдут через 20–30 минут. Их удар будет направлен в тыл этой группировки, с тем чтобы нанести ей окончательное поражение.

Через час все поле «сражения» сплошь было затянуто дымом и пылью, кавалерийские полки 7-й дивизии, развернувшиеся в боевые порядки, с громкими криками «ура» мчались на «врага». Картина была поистине красочная и захватывающая: лица у бойцов разгоряченные, глаза устремлены вперед, как в настоящем бою. Дальнейшее «сражение» было прервано сигналом «отбой». На этом эпизоде и закончились маневры. Общего разбора не было.

Нам сказали, что за ходом «боя» наблюдал М. Н. Тухачевский, который дал очень хорошую оценку нашим частям. Но особенно похвалил он 7-ю кавалерийскую дивизию за форсированный марш-бросок и за стремительную атаку. А пехота заслужила одобрение за то, что сумела быстро развернуться к флангу, откуда она была атакована частями 7-й кавдивизии.

Мы были довольны, что нас похвалил М. Н. Тухачевский, и рады, что и наш «противник» также заслужил благодарность за хорошую маневренность.

Отдохнув, через несколько дней мы выступили походом в Минск, к месту постоянного расквартирования частей дивизии.

Тысячи минчан вышли на улицы города. Крики «ура», приветствия сопровождали нас по всем улицам. Вообще я думаю, ни в одной другой стране армия не пользуется такой симпатией и всеобщей любовью народа, как наша Советская Армия.

Я и сейчас с волнением вспоминаю, как встречали нас бывшие бойцы дивизии, участники знаменитых походов и сражений в районе Царицына, Кизляра, Астрахани, Пугачевска, Бузулука и др. Это они, не жалея своей жизни, дрались за советскую власть с белогвардейскими частями и контрреволюцией. Их дружеские, идущие от всего сердца слова вызывали радостное волнение в наших сердцах… Многие бойцы нашей дивизии сами прошли тяжелые испытания на фронтах Гражданской войны, и каждому были понятны и близки воспоминания о боевых делах.

Отведенные полку казармы оказались заняты 4-й стрелковой дивизией, которая не успела еще передислоцироваться в Слуцк. Пришлось временно расквартировываться по частным домам в предместье города. Личный состав разместили по 3–4 человека на частных квартирах, как правило, в малопригодных помещениях.

Положение усугублялось тем, что начались обильные осенние дожди, а с ними наступила непролазная грязь. Надо было в этих условиях спасать конский состав, строить конюшни, ремонтировать казарменные и хозяйственные помещения и готовить учебно-материальную базу для зимней учебы.

Собрали коммунистов, а затем и весь полк, разъяснили создавшееся положение.

Вспоминая те далекие и нелегкие годы, хочется отметить, что люди были готовы на любое самопожертвование, на любые лишения во имя лучшего будущего. Конечно, были и отдельные нытики, но их сразу же ставила на место красноармейская общественность. Какая это большая сила – здоровый армейский коллектив! Там, где действует энергичный общественный актив, там всегда будет настоящая коллективная дружба. А в ней залог творческого энтузиазма и успехов в боевой готовности части.

В конце ноября, когда уже выпал снег, нам удалось перебраться в казармы, а лошадей разместить в конюшнях. Конечно, предстояло провести еще большую работу по благоустройству, но главное уже было сделано.

Перед нами стояла следующая задача – правильно организовать боевую и политическую подготовку в новых условиях.

Теперь все это кажется простым. А тогда, в 26 лет командуя кавалерийским полком, что я имел в своем жизненном багаже? В старой царской армии окончил унтер-офицерскую учебную команду, в Красной Армии – кавалерийские курсы красных командиров. Вот и все. Правда, после окончания Гражданской войны усиленно изучал всевозможную военную литературу, особенно книги по вопросам тактики.

В практических делах я тогда чувствовал себя сильнее, чем в вопросах теории, так как получил неплохую подготовку еще во время Первой мировой войны. Хорошо знал методику боевой подготовки и увлекался ею. В области же теории понимал, что отстаю от тех требований, которые сама жизнь предъявляет мне как командиру полка. Размышляя, пришел к выводу: не теряя времени, надо упорно учиться. Ну, а как же полк, которому надо уделять двенадцать часов в сутки, чтобы везде и всюду успеть? Выход был один: прибавить к общему рабочему распорядку дня еще три-четыре часа на самостоятельную учебу, а что касается сна, отдыха – ничего, отдохнем тогда, когда наберемся знаний.

Так думал не я один. Так думало большинство командиров, выросших во время Гражданской войны из рядовых красноармейцев, солдат старой армии и бывших унтер-офицеров.

К тому времени кадровое ядро армии значительно окрепло. Тем не менее текучесть личного состава не была преодолена, серьезно хромало снабжение, недостаточно высоко стояла мобилизационная готовность войск. Крупные недостатки были в работе военного ведомства, которое тогда возглавлял Троцкий.

В январе 1924 года Пленум ЦК РКП(б) решил провести проверку деятельности военного ведомства, которая была поручена военной комиссии ЦК партии во главе с В. В. Куйбышевым, а затем С. И. Гусевым. В подготовке материалов о положении в армии к Пленуму ЦК участвовали М. В. Фрунзе, К. Е. Ворошилов, А. С. Бубнов, Г. К. Орджоникидзе, А. А. Андреев, И. С. Уншлихт, Н. М. Шверник и другие. Общие выводы из анализа собранных фактов были безрадостны и резки.

Стало ясно, что задачи укрепления вооруженных сил страны требуют коренной военной реформы. Предложения комиссии, утвержденные ЦК РКП(б), и легли в основу военной реформы.

Одним из наиболее важных мероприятий реформы явилось введение территориального принципа комплектования Красной Армии в сочетании с кадровым.

Территориальный принцип распространялся на стрелковые и кавалерийские дивизии. Сущность этого принципа состояла в том, чтобы дать необходимую военную подготовку максимальному количеству трудящихся с минимальным их отвлечением от производительного труда. В дивизиях примерно 16–20 процентов штатов составляли кадровые командиры, политработники и красноармейцы, а остальной состав был временным, ежегодно призывавшимся (в течение пяти лет) на сборы сначала на три месяца, а потом по одному месяцу. Остальное время бойцы работали в промышленности и сельском хозяйстве.

Такая система обусловила возможность быстрого развертывания в случае необходимости достаточно подготовленного боевого состава вокруг кадрового ядра дивизий. Причем расходы на обучение одного бойца в территориальной части за пять лет были гораздо меньшими, чем в кадровой части за два года. Конечно, лучше было бы иметь только кадровую армию, но в тех условиях это было практически невозможно.

Мероприятия военной реформы были закреплены в Законе о военной службе, принятом в сентябре 1925 года ЦИК и СНК СССР. Это был первый общесоюзный закон об обязательном несении военной службы всеми гражданами нашей страны, одновременно определивший и организационную структуру вооруженных сил.

Были реорганизованы центральный и местный аппараты военного управления. Новый штаб РККА во главе с М. В. Фрунзе (помощники – М. Н. Тухачевский и Б. М. Шапошников) становился основным организующим центром Красной Армии. Управление упростилось, повысились оперативность и ответственность в работе.

Новую организационную систему руководства вооруженными силами партия укрепила сверху. В январе 1925 года народным комиссаром по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета СССР стал выдающийся полководец-большевик Михаил Васильевич Фрунзе.

Однажды в нашем полку побывал легендарный герой Гражданской войны В. К. Блюхер. До революции он был рабочим Мытищинского вагоностроительного завода, затем унтер-офицером царской армии. В. К. Блюхер – член партии большевиков с 1916 года. Я очень много о нем слышал, но встретился с ним впервые. Встреча с В. К. Блюхером была большим событием для всех бойцов и командиров полка. К нам его пригласил посмотреть учебно-воспитательную работу комдив Г. Д. Гай. Для полка это была большая честь.

Прежде всего В. К. Блюхер тщательно ознакомился с организацией питания личного состава и остался доволен приготовлением пищи. Уходя из кухни, он крепко пожал руки всем поварам. Надо было видеть их лица! Потом он обошел все общежития и культурно-просветительные учреждения полка и в заключение осмотра спросил:

– Как у вас обстоит дело с боевой готовностью? Ведь вы стоите недалеко от границы.

Я ответил, что личный состав полка хорошо понимает свою задачу и всегда готов выполнить воинский долг перед Родиной.

– Ну что ж, это похвально. Дайте полку сигнал «тревоги».

Этого я, откровенно говоря, не ожидал, но не растерялся. Обращаясь к дежурному по полку, приказал:

– Дайте сигнал «боевой тревоги».

Через час полк был собран в районе расположения. В. К. Блюхер очень внимательно проверил вьюки всадников, их вооружение, снаряжение и общую боевую готовность. Особенно тщательно он осмотрел пулеметный эскадрон и сделал довольно суровое замечание одному пулеметному расчету, у которого не была, как положено по тревоге, залита вода в пулемет и не имелось никакого ее запаса.

– Вы знаете, к чему эта оплошность приводит на войне? – спросил В. К. Блюхер.

Бойцы молчали и порядком краснели.

– Учтите эту ошибку, товарищи.

Осмотрев боевую готовность, В. К. Блюхер предложил вводную тактическую обстановку: условный «противник» находится на подходе к очень важному тактическому рубежу, стремится быстро захватить его. Расстояние от «противника» до рубежа 12 километров, расстояние между полком и «противником» приблизительно 25 километров, то есть тактически выгодный рубеж был на одинаковом расстоянии как от «противника», так и от полка.

Терять время на ознакомление командного состава с обстановкой и разъяснение боевой задачи было неразумно: «противник» выйдет к рубежу раньше нас. Принимаю решение: 1-му эскадрону с четырьмя станковыми пулеметами и одним орудием в качестве головного отряда двигаться за мной рысью. Боевая задача будет поставлена в пути. Главным силам полка под командой моего заместителя идти вслед за головным отрядом в трех километрах в готовности к встречному бою.

Двигаясь переменным аллюром, а где и галопом, головной отряд сумел захватить раньше «противника» тактически выгодный рубеж и организовать огонь, чтобы встретить его.

После отбоя В. К. Блюхер обратился к полку:

– Спасибо вам, товарищи бойцы и командиры, за честный солдатский труд. Все, что ваш полк показал сегодня, достойно похвалы. Я призываю вас свято хранить и приумножать боевые традиции славной Самарской кавалерийской дивизии, которая отлично дралась с белогвардейцами и интервентами. Будьте всегда готовы выполнить боевой приказ нашей великой Родины!

В ответ раздалось громовое «ура». Было видно, что бойцов тронули и взволновали теплые слова В. К. Блюхера.

Я был очарован душевностью этого человека. Бесстрашный боец с врагами Советской Республики, легендарный герой, В. К. Блюхер был идеалом для многих. Не скрою, я всегда мечтал быть похожим на этого замечательного большевика, чудесного товарища и талантливого полководца.

Кто мог бы тогда подумать, что через тринадцать лет этот прославленный и безгранично преданный всеми фибрами своей души нашей Родине и партии знаменитый Блюхер будет оклеветан и бездоказательно обвинен во вражеской деятельности, а затем и уничтожен.

В конце июля 1924 года меня вызвал комдив Г. Д. Гай и спросил, как я работаю над совершенствованием своих знаний. Я ответил, что много читаю и занимаюсь разбором операций Первой мировой войны. Много материалов готовил к занятиям, которые проводил с командным составом полка.

– Это все хорошо и похвально, – сказал Г. Д. Гай, – но этого сейчас мало. Военное дело не стоит на месте. Нашим военачальникам в изучении военных проблем нужна более капитальная учеба. Я думаю, вам следует поехать осенью в Высшую кавалерийскую школу в Ленинград. Это весьма полезно для вашей будущей деятельности.

Я поблагодарил и сказал, что постараюсь приложить все усилия, чтобы оправдать доверие.

Возвратившись в полк, не теряя времени, сел за учебники, уставы и наставления и начал готовиться к вступительным экзаменам. Экзамены оказались легкими, скорее даже формальными, и я был зачислен в первую группу. Тогда же на курсы поступили К. К. Рокоссовский, М. И. Савельев, И. X. Баграмян, А. И. Еременко и многие другие командиры полков.

В Ленинграде, как и большинство других слушателей, я был впервые. Мы с большим интересом знакомились с достопримечательностями города, ходили по местам исторических боев Октябрьской революции. Мог ли я тогда предположить, что через 17 лет мне придется командовать войсками Ленинградского фронта, защищавшими город Ленина от фашистских войск!

Высшей кавшколой руководил В. М. Примаков, легендарный герой Гражданской войны, командир прославленной 8-й кавалерийской дивизии Червонного казачества, наводившей в годы Гражданской войны страх на белогвардейские войска. Плотный, среднего роста, с красивой шевелюрой, умными глазами и приятным лицом, В. М. Примаков сразу завоевал симпатии слушателей. Это был человек широко образованный. Говорил он коротко, четко излагая свои мысли.

Через некоторое время В. М. Примаков получил назначение на Украину, на должность командира казачьего корпуса, а вместо него был назначен М. А. Баторский, известный теоретик конного дела. Мы все были рады повышению В. М. Примакова и были уверены, что с его способностями он будет военачальником большого масштаба.

Нам тогда никому не могла прийти в голову мысль, что В. М. Примаков вместе с другими талантливыми советскими полководцами будет оклеветан и безвинно уничтожен в 1937 году.

Вскоре наша Высшая кавшкола была переформирована в Кавалерийские курсы усовершенствования командного состава (ККУКС), и время обучения сократили с двух лет до года.

Учебная нагрузка была очень велика. Приходилось после лекций много заниматься самостоятельно. Теперь, на склоне лет, порой удивляешься тогдашней выносливости и фанатическому упорству в освоении военных знаний.

Припоминаю случай, когда мне было поручено сделать в Военно-научном обществе доклад на тему «Основные факторы, влияющие на теорию военного искусства». Теперь эта тема не вызвала бы затруднений, ну а тогда… тогда я просто не знал, с какой стороны к ней подступиться, с чего начать и чем закончить. Помогли мне товарищи из нашей парторганизации. Доклад даже напечатали в бюллетене, издававшемся для слушателей ККУКС.

Хорошо запомнилась большая дружеская взаимопомощь в общественно-политической работе партийной организации Ленинграда и парторганизации наших курсов. Частыми гостями у нас были участники великих Октябрьских событий – рабочие ленинградских заводов и фабрик. Жадно слушали мы их рассказы о встречах с Владимиром Ильичом Лениным, о штурме Зимнего. В свою очередь, мы выступали перед рабочими на предприятиях и рассказывали о борьбе против иностранных интервентов и белогвардейщины на фронтах Гражданской войны. Многие из нас в недавнем прошлом сами были такими же рабочими, так что мы друг друга понимали с полуслова и дружба у нас была крепкая.

Часто у нас устраивались конноспортивные соревнования, на которых всегда бывало много ленинградцев. Особой популярностью пользовалась наша фигурная езда, конкур-иппик и владение холодным оружием, а летом гладкие скачки и стипль-чез. Во всех этих состязаниях непременными участниками были мы с К. К. Рокоссовским, М. И. Савельевым, И. X. Баграмяном, Рыбалко, Тантлевским, Тросковым, Никитиным, Синяковым (к сожалению, не помню их имен) и другими спортсменами ККУКС.

В осенне-зимнее время занятия велись главным образом по освоению теории военного дела и политической подготовке. Нередко проводились теоретические занятия на ящике с песком и упражнения на планах и картах. Много занимались конным делом – ездой и выездкой, которые в то время командирам частей нужно было знать в совершенстве. Уделяли большое внимание фехтованию на саблях и эспадронах, но это уже в порядке самодеятельности, за счет личного времени.

Летом 1925 года мы были заняты главным образом полевой тактической подготовкой, которая проходила под непосредственным руководством начальника курсов Михаила Александровича Баторского. Очень много знаний и опыта передал он нам.

Приходится с болью в душе сожалеть, что и его не миновала тяжелая судьба. В 1937 году он был оклеветан и трагически погиб.

Учеба на ККУКС заканчивалась форсированным маршем на реку Волхов. Здесь мы обучались плаванию с конем и форсированию водного рубежа.

Плавание с конем через реку – дело довольно сложное. Мало самому уметь хорошо плавать в одежде, нужно еще научиться управлять плывущим конем. В подготовке конницы овладению этими навыками уделялось большое внимание.

Припоминаю один забавный случай во время учений на реке Волхов. Когда закончились занятия, слушатель нашего отделения командир 42-го кавполка Михаил Савельев, желая блеснуть кавалерийской удалью, предложил показать технику переправы, стоя на седле, чтобы не замочить обмундирования и снаряжения.

Начальство согласилось, но дало указание на всякий случай держать на реке пару лодок для страховки. Перекинув стремена через седло, Савельев смело въехал в реку. Лошадь, пройдя мель, поплыла, а всадник уверенно стоял на седле, держась за трензельные поводья. Вначале все шло хорошо, но примерно на середине реки лошадь, видимо, утомившись, стала волноваться. И как ни балансировал на седле всадник, он все же полетел вниз головой и скрылся под водой. Если бы не страховочные лодки, быть беде. Лошадь одна выплыла на берег, а вскоре причалила лодка с Савельевым, с которого ручьями стекала вода. Конечно, его встретили громким смехом и шутками, но ему-то было не до смеха – с переправой осрамился да еще в воде сапоги потерял. Они у него во время переправы были перекинуты через шею. Так и пришлось до казармы ехать в одних носках…

По окончании курсов М. Савельев, командир эскадрона 37-го Астраханского полка Н. Рыбалкин и я решили возвратиться к месту службы в Минск не поездом, а пробегом на конях. Предстояло пройти 963 километра по полевым дорогам. Маршрут намеченного пробега проходил через Витебск, Оршу, Борисов.

Представив командованию ККУКС свой план, мы получили разрешение на пробег, но, к сожалению, организовать контрольные пункты, обслуживание и питание в пути нам не могли. От своего решения мы все же не отказались, хотя заранее знали трудности, с которыми придется встретиться, тем более что уже вступала в свои права холодная и дождливая осень. Расстояние 963 километра мы решили пройти за 7 суток. Такого группового спортивного пробега ни у нас в Советском Союзе, ни в других странах тогда еще не было. При благоприятных условиях мы рассчитывали установить мировой рекорд в групповом конном пробеге.